КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно 

Ген подчинения [Варвара Мадоши] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Варвара Мадоши Ген подчинения

Глава 1. Ворона, верни ворованное — 1

Когда шеф рассказал мне о нашем новом деле, я даже не удивилась.

— Знаете, Василий Васильевич, — сказала я, — когда вы взяли меня вашей помощницей, я рассчитывала расследовать убийства! — (легкое лукавство: с убийствами к шефу обращаются редко.) — А не кражу драгоценностей воронами!

Василий Васильевич посмотрел на меня неправдоподобно голубыми глазами с вертикальным зрачком и совершенно по-человечески вздохнул.

— Погодите, Анна, — сообщил он. — Если я что-нибудь понимаю в колбасных обрезках, дело серьезнее, чем вам кажется. Может быть, даже с политическим подтекстом.

Шеф очень хорошо понимал в колбасных обрезках. Он написал о них книгу. Точнее, надиктовал.

— Что мне пока делать? — грустно спросила я. — Опросить свидетелей?

Про себя я прикидывала: улица, на которой живет потерпевшая, не ближний свет. Денег на такси шеф, конечно, не даст, придется добираться на трамвае, а потом, наверное, брать извозчика…

— Смотреть и учиться, — сказал шеф и спрыгнул со стопки городских уложений о порядке и законности.

Я работала у Василия Васильевича уже вторую неделю, но знала его гораздо дольше. И мне было известно, что возлежать на стопке чего-нибудь — его любимое занятие. Второе после поучений.

Он направился к выходу, покачивая хвостом. Перед дверью обернулся ко мне, смерил тяжелым взглядом, и я подумала: «Ну вот сейчас!»

Но шеф не мяукнул, вновь меня разочаровав. Вместо этого он сказал:

— Ну что же вы? Берите шляпку, берите кошелку… и плащ не забудьте, на улице прохладно.

— А кошелку зачем? — спросила я.

— А что я, по-вашему, должен морозить лапы?

Да, в самом деле. Что это я.

Клетчатая кошелка выглядела очень добротно и старомодно, наверное, еще в день покупки — лет этак двадцать назад. За годы верной службы сумка успела слегка поистрепаться по углам, но не собиралась сдаваться еще лет десять. Весила она, наверное, тонну.

Я только вздохнула, послушно сняла кошелку с секретера, поставила на пол и распахнула ее широкий зев. Василий Васильевич запрыгнул внутрь и принялся, урча, устраиваться. Пока он это делал, я успела дважды поправить шляпку и закрепить ее по-другому, трижды перевязать шарфик и даже протереть зеркало, перед которым я это делала.

— Ну что же вы, Анна! — укоризненно произнес Василий Васильевич. — Нехорошо заставлять клиентку ждать!

Подхватив кошелку с тяжеленным шефом под мышку, я подумала: ну, нет худа без добра. Должно быть, для себя самого он все-таки такси возьмет.


* * *

Ничуть не бывало. По дороге до дома потерпевшей — он в Аметистовом конце, а наша с шефом квартира — в Рубиновом, то есть совсем в другой части города — такси проносились у нас над головами, воя двигателями. Я старалась не вздыхать при этом звуке, потому что сумка с каждой секундой становилась все тяжелее.

Мы и правда сначала ехали на трамвае, но шеф велел мне взять билет всего на три станции. Мы сошли гораздо раньше, перед высоким подъемом в гору. Как раз за ним Рубиновый конец кончался и начинался Опаловый, за ним Аметистовый, затем Дельта и Морской. Ну еще между Опаловым и Аметистовым вклинивается кусочек Оловянного конца, но совсем узкий. Сам Оловянный конец огромен, не меньше трети всей нашей территории, и присосался к городу сбоку, как клещ.

Стоял морозный мартовский день, на проводах, шпилях домов и чугунных балюстрадах балконов лежал иней, но небо было чистым, высоким и удивительно голубым, какое случается только осенью и ранней весной.

— Вам нужно куда-нибудь зайти? — спросила я.

— Не совсем, — ответил шеф. — Позвольте вам кое-что показать.

Он велел мне пройти вниз по улице (ну, не вверх, уже хорошо!) и спуститься в полуподвальное помещение, где, судя по вывеске, торговали сувенирами.

Внутри оказалось тихо, тепло и жутковато. Сувениры — механические животные, в основном, вороны, кошки и еноты — размеренно тикали и покачивали головами. Продавца я не заметила.

— Василич! — вдруг воскликнул кто-то. — До чего приятно тебя видеть!

Я ойкнула и чуть было не выронила сумку с шефом: один из механических экспонатов, большой черный грач, вдруг ожил и запрыгнул на стойку. Многие бы сказали «ворон», но я все-таки закончила Школу сыщиков имени Энгелиуса.

У грача были голубые, как и у шефа, глаза. Я знала, что такие у всех генмодифицированных граждан животного происхождения, и постаралась справиться с собой. Мне ли перед ними теряться? Конечно, я мало общалась с генмодами, если не считать шефа, но занятия по слежке у нас вела самая настоящая ищейка, мадам Эрдель.

— И я рад тебя видеть, Аврелий, — сказал шеф. — Это моя помощница, Анна Владимировна.

— Рад, премного рад! — воскликнул грач. — Что, хочешь показать ей секреты мастерства?

— Только некоторые, дорогой мой, — усмехнулся шеф в усы. — Проездную плату запиши на мой счет.

— Ну конечно, дружище, ну конечно! А вы, барышня, открывайте створку, тут дверца есть… и потрудитесь за собой закрыть, ко мне работник только утром и вечером приходит, нечего ей открытой болтаться…

Я послушно открыла и закрыла за собой маленькую дверцу в стойке, и шеф лапой указал мне на еще одну дверь — явно в подсобку. В подсобке, ничем не примечательной комнате с кухонным уголком, столом и диваном, мы по инструкции шефа полезли в шкаф. Там вместо теплых пальто или сюртуков оказался пролом в каменной стене. Похоже, он вел прямо вглубь холма.

От прохода начинался коридор, по которому я могла идти, только пригнувшись. К счастью, он был не очень узким, мне не пришлось даже особенно подбирать юбки. Они у меня короткие, открывающие лодыжки, но довольно пышные: холодно же!

Света здесь тоже хватало: через равные промежутки горели лампочки.

Коридор тянулся довольно долго, я успела даже задуматься, не наградит ли он меня постоянной сутулостью. К счастью, он окончился помещением размером с главную залу в квартире семейства среднего достатка: три пары в вальсе разойдутся с трудом.

Посреди помещения в полу было отверстие, как будто лестница вниз. Над ним аркой изгибалась металлическая конструкция.

— Это пневмотруба, — сказал шеф. — Они тянутся под всем городом. Вы, конечно, довольно высокого роста для женщины, но некоторые псы покрупнее будут. Подойдите же.

Подойдя, я увидела, что от дыры в полу тянется вниз металлический желоб, теряясь в темноте. А в арочной конструкции была закреплена капсула с ремнями безопасности внутри. Ее верхняя стеклянная крышка была откинута. Чем-то она напоминала аттракционы на выставке новейших достижений науки и техники. Я тут же вспомнила, что читала о проекте пневмотруб, давно, роясь в подборке старых журналов в кабинете шефа. Только я понятия не имела, что его воплотили в жизнь. Наверное, в люльку полагалось ложиться, и тебя пускали по трубе… ой нет!

— Нет, Василий Васильевич! — воскликнула я. — И не просите! Давайте лучше на перекладных! Или… или такси за мой счет!

Тут я погорячилась: такси через весь город посадило бы меня на кефирную диету дня на три. Но все лучше, чем лезть в эту преисподнюю!

Василий Васильевич вздохнул.

— Анна, вы не понимаете. Дело крайне щепетильное. Нельзя, чтобы видели, что я за него взялся. Я в этом городе персона известная. Если заметят мой интерес, нам будет стократно труднее разыскать преступника. А в открытом со всех сторон такси на нас обратят внимание, поверьте мне. Да и общественный транспорт немногим лучше. К тому же, это дело не последнее, вам надо привыкнуть перемещаться скрытно.

— Чем же так важно это дело?! — воскликнула я. — Ворона украла у дамы брошку, вот и все! Такое происходит сплошь и рядом!

— Не у простой дамы, непростую брошку и непростая ворона, — покачал головой шеф. — Я понимаю, откуда у вас такие превратные представления, в газетах всего не пишут… Но мадам Горбановская — золовка депутата Городского собрания мадам Соляченковой. А в Городском собрании сейчас слушается законопроект об ужесточении контроля за генмодами, вплоть до ошейников. Вы понимаете?

— Ой, — сказала я. — То есть ворона была генмодом?

— Как заявляет мадам Горбановская — да. В газеты эта информация пока не попала: главный редактор «Вестей» сочувствует генмодам, а редактор «Ведомостей» подчинился давлению начальника полиции, который не хочет новой волны жестокости против ворон. Их ведь подозревают в первую очередь, — объяснил шеф. — Если украли что-то блестящее — вороны, съедобное — собаки, шуршащее — коты… Сами знаете.

Я закусила губы.

— Неужели вы не готовы переступить через свой страх ради борьбы с предрассудками и помощи несправедливо подозреваемым? — грустно спросил Василий Васильевич. — Или мне сразу вас уволить?

Ответ, конечно, мог быть только один.

— Надеюсь, от меня хоть что-нибудь уцелеет, чтобы бороться за добро и справедливость, — пробурчала я, устраиваясь в капсуле и прижимая шефа к себе обеими руками.

Нет худа без добра: он очень мягкий и пушистый.


* * *

Раньше я думала, что смотреть на трупы в анатомическом театре страшно. Нет, трупы — это просто противно. Страшно, когда металлическая капсула медленно отъезжает от платформы, а потом резко проваливается вниз, и вокруг тебя скользят черные металлические стены, а ты совсем-совсем ничего не видишь, и весь мир превращается в жуткое-прежуткое ощущение падения!

Мне совсем не стыдно признать, что я вопила так, что мой собственный визг оставался позади меня еще долго, витая в изгибах пневмосистемы. Наверное, он и сейчас там живет, как маленькое недружелюбное привидение.

Когда капсула остановилась, мне даже страшно было разжать руки — а вдруг я задушила шефа?

Но шеф оказался в порядке: этот котяра нас всех переживет.

Он легко соскочил с моей груди на пол приемной станции и начал сердито вылизываться.

— Анна, надеюсь, в следующий раз вы обойдетесь без такой экзальтации, — сказал он укоризненно.

— Ничего не обещаю, — ответила я.

Когда я вылезла из капсулы, мне пришлось переколоть шляпную булавку и оправить пальто. Затем я подобрала с пола упавшую кошелку и предложила шефу запрыгивать.

— Нет надобности, — сказал он. — Снимите пальто и положите в нее. Мы уже в Аметистовом конце.

В Аметистовом конце! Надо же, как быстро.

Внутренне дрожа от избытка чувств и с трудом шевеля негнущимся пальцами, я свернула пальто и засунула его в сумку. Боюсь, при этом я обошлась с неплохим сукном не самым бережным образом. После встряски пневмотранспортом все это казалось сущими пустяками.

Вслед за шефом я прошла еще одним узким каменным коридором и оказалась в другой лавке, на сей раз продающей детские цепочки, поводки и комбинезоны для собак. Все здесь пропитывал застоявшийся запах вареной гречки с печенкой, от которого мне стало немного дурно. Хозяйка лавки, черная поджарая сука шласбургского дога, молчаливо, но довольно любезно раскланялась с шефом.

Не то чтобы стереотипы не правы: кошки и собаки действительно недолюбливают друг друга. То же можно сказать и о кошках и птицах. И тем не менее, ни разу еще я не видела, чтобы это помешало деловым операциям.

Выйдя из магазинчика, мы оказались в духоте яркого тропического дня.

Солнце, проходящее через ажурный купол над нами, грело, словно под увеличительным стеклом. Тонко и немного искусственно пахло тропическими цветами — во всяком случае, мне этот запах всегда кажется искусственным — и апельсинами на разной стадии гниения. В Аметистовом конце очень любят апельсиновые деревья: они растут здесь вдоль улиц. Сейчас некоторые цвели, другие плодоносили, а под ногами попадались раздавленные фрукты. То и дело резко вскрикивали попугаи, чьи зеленые хвосты иногда мелькали среди пальм и апельсиновых ветвей.

Толпа забивала улицы: в холодное время года в Аметистовом конце не протолкнуться. С других концов города сюда приезжают на прогулку. Вот летом тут тихо: в самую жару часть купола раздвигают, но даже и тогда оставшиеся конструкции мешают свободному ходу воздуха, и духота тут такая, что не вздохнуть.

Нам нужно было пройти всего две улицы, но за это время мне дважды наступили на подол, один раз обругали, и один раз я чуть не поскользнулась на гнилом апельсине, а вспотела так, что меня можно было выжимать. А Василию Васильевичу все было нипочем: он шествовал рядом со мною, распушив хвост, щурил глаза и явно наслаждался теплом.

Наконец мы оказались у особняка мадам Горбановской. То было низкое приземистое здание типичной для Аметистового конца архитектуры, с открытыми галереями и квадратным двором в середине. Пройдя под арку во двор, мы увидели, что туда выходят не одна, а несколько дверей. Очевидно, особняк был поделен на несколько квартир, одну из которых занимала сама мадам, другие сдавались. Как вкратце объяснил мне шеф, не из необходимости, а из бережливости: в юности мадам Горбановская сделала состояние на морской торговле и могла бы жить безбедно в особняке даже побольше этого. Но при всем при том отличалась изрядной скупостью.

Я постучала в квартиру номер один.

Мне открыл слуга, который был бы невероятно чопорным, если бы не повязка на глазу и деревянная нога. Он посмотрел на меня так, что я сразу вспомнила одновременно о том, что сама подшиваю себе юбки, а еще о том, что в Школе сыщиков у меня была четверка с минусом по рукопашному бою. Это уже просто нечестно! Напыщенные дворецкие могут заставить тебя сомневаться в себе по одному пункту, но по двум сразу…

— Частный сыщик Василий Мурчалов, — сообщил шеф, немигающе глядя на слугу. — Обо мне было доложено.

— Разумеется, ваше-с, — кивнул слуга. И кинул на меня пронзительно-вопросительный взгляд.

— Барышня со мной, — бросил шеф, проходя мимо ног слуги в коридор.

Слуга не двинулся с места.

На секунду у меня возникла дикая мысль, будто он ждет, что я сейчас опущусь на колени и попробую проползти вслед за шефом. Но, к счастью, слуга отступил, стуча деревяшкой по паркету.

Убранство квартиры сразу напоминало о морском прошлом мадам Горбановской.

На стене, прямо поверх модного сейчас шамаханского ковра, висел огромный деревянный штурвал с довольно зловещими зазубринами на рукоятях и колесе. Почему-то создавалось ощущение, что их нанесли саблей. Сабли — штук десять, самого разного размера и степени изукрашенности — украшали противоположную стену. Многочисленные тахты были забросаны расшитыми подушками в восточном стиле, а на низком столике посреди комнаты стоял высокий кальян невиданной красоты — такому место, наверное, в музее.

Сам столик с изогнутыми золочеными ножками и стеклянным верхом тоже производил впечатление произведения искусства.

Мадам Горбановская не заставила себя долго ждать. Она вошла — а точнее, вплыла — в гостиную.

Мадам, очевидно, собиралась уходить или только что пришла, потому что одета была по-уличному, хоть и слегка старомодно: в платье с турнюром и тюрбан. Золотистый шелк тюрбана придерживала огромная брошь с изображением якоря и черепа, полную белую шею мадам Горбановской обвивали янтарные бусы, а на груди лежала массивная золотая цепь с подвеской в виде усеянного бриллиантами кораблика. Еще по две броши скрепляли банты, украшавшие объемные рукава. Эти были помельче и так блестели, что я не разглядела, что на них изображалось. Пальцы мадам усеивали перстни и кольца, иногда по два-три на одном пальце. Кроме того, каждое ее запястье украшало несколько браслетов.

Сверкало и само платье, бежево-желтое, расшитое черными розами, под стать тюрбану.

Мне подумалось, что удивительно, как это вороны не унесли ее целиком. Правда, им пришлось бы скооперироваться несколькими стаями.

— А, вот и вы, Мурчалов, — произнесла мадам трубным низким голосом, скривив полные губы (верхняя губа была рассечена старым белесым шрамом). — Неужели вы взялись за это дело? Вы, с вашей-то репутацией! Оно не стоит выеденного яйца!

— Ну что вы, уважаемая Ирина Ахмедовна, — шеф, не церемонясь, вспрыгнул на стол и потерся спиной о роскошный кальян. — Яичную скорлупу частенько недооценивают, а она бывает и полезной, и даже вкусной.

— Да тут и расследовать нечего! — мадам Горбановская тяжело опустилась на диван. — Дело ясное!

— Тем не менее, меня наняли расследовать это дело, и я собираюсь сполна отработать свой гонорар, — шеф слегка распушился.

Мадам Горбановская усмехнулась.

— Ну, уж вы-то, в отличие от прочих… этих ваших… всегда умели держать свое слово. Похвальное качество, никто не держит слово, и что теперь делать после этого несусветного запрета дуэлей? — она вздохнула. — Как призвать к ответу?.. Ну да ладно. Вы, полагаю, хотите услышать все, что произошло, из моих уст?

— Был бы весьма признателен.

Мне показалось, что шеф дернул хвостом на упоминании «этих ваших», но я не была уверена.

Мадам Горбановская скривилась.

— Если бы это был кто угодно другой, а не вы! Я уже и так рассказала все этим пронырам-полицейским. А то я не знаю, что стражи порядка никуда не годятся, но они меня вымотали! — она снова фыркнула. Потом ее острые глазки обратились на меня. — А это что за замарашка с вами?

— Моя ассистентка, — шеф взмахнул хвостом. — Анна Владимировна Ходокова. Исключительно надежна и неболтлива. Она будет записывать. Анна Владимировна, прошу вас.

Я немного приободрилась от того, что шеф назвал меня надежной и неболтливой. Но неловко было оттого, что Горбановская не предложила мне присесть. Шефу она, конечно, тоже не предложила запрыгивать на стол, но не могла же я последовать его примеру!

Пришлось достать из кармана блокнот и карандаш и приготовиться записывать стоя. На сцене театра так иногда поступали бравые сыщики, но нас в Школе ничему подобному не учили, поэтому записи получились довольно корявыми.

Все же, вот что мне удалось записать.

Вчера мадам Горбановская собралась вместе с сестрой, мадам Соляченковой, проверить приходно-расходные книги одной из компаний, которыми они владели в доле — ежеквартальный ритуал. Компания находилась в Морском конце, там, где кончается Дельта. В этих краях скорее нужно опасаться шалых чаек, но, тем не менее, на Горбановскую напала ворона — ворона-генмод! В природе вороны потерпевшая абсолютно не сомневалась из-за громадных размеров и голубых глаз птицы.

— Будь при мне сабля, я бы ее зарубила! — трубно сообщила мадам Горбановская. — Но Лола, эта дурочка, боится холодного оружия. Я никогда не беру оружие, если иду куда-то вместе с ней.

— А как вы были одеты, когда шли по делам? — спросил шеф.

— О, очень скромно! Не люблю показуху, знаете ли… Примерно, как сейчас.

— На вас был этот тюрбан?

— Ну, уж не этот! Вам простительно, Мурчалов, но тюрбан совершенно не подходит для длительных прогулок! К тому же, в Морской конец — там сейчас холодно, бр-р! На мне была отличная соболиная шапка.

— Были ли на ней украшения?

— Разумеется! — мадам как будто даже удивилась. — Я всегда украшаю свои головные уборы эмблемой нашего боевого братства! — она коснулась броши с якорем и черепами на тюрбане. — Как иначе я могу ответить на эти ужасные слухи, будто мы занимались пиратством и разбоем?

— И кулон с корабликом тоже был на вас?

— Никуда без него не хожу, это мой талисман! — она с гордостью коснулась кораблика. — Это «Страх и ужас», последний фрегат, на котором я ходила! Не правда ли, он красавец?

Картина начала для меня вырисовываться.

— А где же была закреплена похищенная брошь?

— На кушаке, рядом с часами.

— Вот с этими часами? — спросил шеф, показав лапой на хорошенькие часы-кулон, и сейчас висевшие на поясе мадам. Золотые, с корпусом, инкрустированном опалами и жемчугом.

Мадам величественно кивнула.

— Это мои любимые часы.

— И все же ворона схватила именно брошь?

— Понимаю, о чем вы! — закивала Горбановская. — Ей неудобно было пикировать к моему поясу, проще было утащить с шапки! Но — ох уж эти генмоды, не в обиду вам будет сказано, Мурчалов!

— О, я не обиделся, — заверил ее шеф.

— Эта брошь — фамильное достояние, я заказала переделать ее из булавки для галстука моего драгоценного покойного супруга… Его дед был одним из создателей генмодов, и когда-то с помощью этой булавки управлял теми, кого он вывел. А после смерти деда булавка досталась мужу, он ею очень дорожил… Но, конечно, генмоды же ужасно злопамятны!.. Вы, Мурчалов, тому первое доказательство.

К моему удивлению шеф не зашипел на нее, а издал мурчащую трель, которая у него заменяла смех.

Внезапно Горбановская поймала мой взгляд и усмехнулась.

— А вы, девочка, наверное, думаете, что я ужасная шовинистка? Нет, тут вы не правы. Я за равноправие, к людям тоже отношусь без иллюзий.

…Когда мы выходили из особняка госпожи Горбановской, я не удержалась от комментария:

— Что за особа!

— Не слишком приятная женщина, — согласился шеф. — Даже не предложила мне сметаны… Но зато и не порубила саблей, а с ее темпераментом это уже плюс. К тому же у нее порядочные знакомства.

Мы вышли на улицу, где народу стало еще больше, а движение оживленнее: подходило обеденное время, и из многих контор на улицу выходили служащие. Некоторые торопились домой, к семьям, другие присаживались за столики кафе, стоящие прямо на тротуарах, третьи покупали пироги тут же, на улице, и шли перекусить в ближайший сквер. Над толпой разносились голоса лотошников, рекламирующих пироги, калачи и квас. Не только шефу не досталось сметаны: я тоже вспомнила, что давно не ела. Ох уж эта Горбановская!

— А откуда вы ее знаете? — спросила я, подхватывая шефа на руки, чтобы не потеряться в толпе. Он тут же забрался мне на плечи, что в такую жару было неудобно, зато он мог говорить прямо мне на ухо.

— Так, оказал когда-то давно некую услугу. Она мне, конечно, заплатила, но меньше, чем следовало бы… никогда не позволяйте рассчитываться с вам одними деньгами, Анна, это непредусмотрительно. Во всяком случае, теперь мы кое-что знаем.

— Да, — сказала я. — Она носила контрольную булавку как украшение! Как это… — меня передернуло. Вот уж гадость, я о них читала. — Очень понимаю эту ворону! — с жаром воскликнула я. — Если бы я была генмодом и увидела бы такое на улице, я бы!..

— Если бы вы были генмодом, вы бы улетели оттуда, теряя перья, — шеф нетерпеливо стукнул меня хвостом по плечу. — Ни один генмод по доброй воле не коснется контрольной булавки, даже если она давно деактивирована. Именно так они и настраиваются — прикосновением.

— Ой… — сказала я.

Только представить себе — одно прикосновение, и ты полностью теряешь личность и волю, становишься рабом того, кто держит контрольную булавку!.. Это, кстати, говоря, не обязательно булавка, но, когда генмодов создавали, контрольные устройства часто маскировали под небольшие украшения. А декоративную булавку может носить и мужчина, и женщина.

— Значит, это был генмод под чьим-то контролем? — спросила я в испуге.

— Возможно, — неохотно сказал шеф, — но тоже маловероятно. У большей части молодняка уже нет этих генов… впрочем, тут кому как повезло. И к тому же подконтрольный генмод, коснувшись контрольной булавки, мог сменить хозяина. Не думаю, что его владелец, — шеф проговорил это слово со сдержанной, но очевидной ненавистью, — стал бы так рисковать. Нет, мы вряд ли имеем дело с генмодом. Скорее всего, это была обычная ворона.

— Но размер! И голубые глаза…

— Вопреки стереотипам, генмоды не так уж отличаются размерами от обычных животных. Просто мы, как правило, живем в лучших условиям и умеем позаботиться о себе. Ворона могла быть просто упитанной. Что касается голубых глаз… вы никогда не слышали о контактных линзах?

Я помотала головой.

Шеф вздохнул и пощекотал мне ухо усами.

— Ну, значит, мы пойдем в единственное место в этом захудалом городишке, где их продают. Там и познакомитесь.

Глава 2. Ворона, верни ворованное — 2 (фин)

«Единственный магазинчик» оказался в Дельте — это совсем рядом с Аметистовым концом. Хоть тут повезло! Я очень не хотела опять возвращаться в пневмотрубу.

Купол закрывает только Аметистовый конец, в Дельте река Неперехожая, что делит город на две половины, разливается свободно… не считая тех ее частей, что целиком убрали под землю. Говорят, когда это сделали, многие возмущались решению Городского совета. Я этого не помню, я была ребенком.

Но в старых журналах мне попадались дагерротипы и скетчи того, как Дельта выглядела раньше. На мой взгляд, не очень-то она изменилась, зря люди возмущаются. Только там, где раньше мостики изгибались над каналами, они теперь изгибаются над посадками молодых звездных деревьев. По мне, так звездные деревья красивее каких-то каналов, не воняют тиной и не разносят заразу.

Конечно же, я знаю, что звездные деревья высаживали вовсе не ради украшения города — это стратегический ресурс.

Перед тем, как выйти из-под купола, шеф напомнил мне:

— Не забудьте надеть пальто и застегнуться хорошенько.

— Да-да, — рассеянно ответила я, разглаживая складки.

Ничего, не так уж и страшно, я боялась худшего.

Морозный мартовский воздух снова ударил меня в лицо.

Здесь, в Дельте, снега бывает куда больше, чем у нас — говорят, что снежные тучи часто вываливают свой груз, зацепившись за башни Оловянного конца, и не доносят его до Рубинового и Медного. На самом деле это чушь: башни вовсе не так высоки; все дело в ветре, который у нас, на возвышенности, гуляет свободно и уносит снег. Поэтому меня не удивляли сугробы, громоздящиеся кое-где до окон домов. Хорошо, что с обочины снег хотя бы убирают.

Снег сыпался с неба и сейчас, мелкий и мерзкий. Мы нашли от него укрытие в самом странном магазинчике, который мне только приходилось видеть.

Когда мы поднялись на высокое крыльцо с красивым кованым козырьком и прошли в первое помещение, я подумала, что передо мной очередная мелкая лавочка, вроде тех, где кончаются и начинаются пневмоходы под городом, и что торгует она книгами или рисованными альбомами. Но потом я увидела, что раскрытые тома, стоящие тут на всех полках, на самом деле каталоги, и что слева от стойки есть еще одна дверь, ведущая в удивительно длинное помещение, откуда доносились запахи влажной земли и сосновой смолы.

Несмотря на то, что, открываясь, дверь звякнула колокольчиком, нас никто не встретил.

— Погодите, Анна, осмотритесь, — сказал шеф, элегантно выпрыгивая из моей кошелки. — Сейчас я пойду поищу хозяина.

Я рассеянно кивнула: мое внимание приковали каталоги на полках. Подойдя ближе, я заметила, что на каждой странице нарисованы глаза. Человеческие, кошачьи, собачьи… кажется, даже овечьи — или, может, козьи? В общем, глаза с прямоугольным горизонтальным зрачком.

На самом деле это довольно жутко, когда на тебя со всех сторон пялятся рисунки. Я торопливо отошла от полок и замерла посреди маленькой приемной, не зная, куда себя деть.

Тут из соседней комнаты выглянул мальчик лет шестнадцати в фартуке подмастерья и, неприязненно зыркнув на меня, позвал меня за собой.

Я кивнула ему почти с благодарностью, несмотря на тон: все что угодно, лишь бы не смотреть на эти глаза.

Соседняя комната оказалась очень длинной, со стеклянной крышей — что-то вроде оранжереи. Здесь было также очень влажно, хотя и не очень тепло, и я сразу поняла, почему: владелец этой лавки выращивал под крышей звездные деревья.

Впервые я видела, чтобы их растили под крышей! Они зелены круглый год и прекрасно чувствуют себя на открытом воздухе. Даже лучше, чем сосны, хотя пахнут похоже.

Хвоя здешних деревьев, правда, отливала не голубым, а розовым. Может быть, какой-то особый теплолюбивый подвид? И еще в них было что-то странное, хотя я с первого взгляда не поняла, что…

Шеф и хозяин магазина, енот-генмод, одетый в безукоризненно исполненный костюм-тройку (у него даже свисала из кармана миниатюрная цепочка часов!) уже о чем-то жарко спорили за конторским столом в дальнем конце от входа.

Я замерла поодаль от них, не зная, подойти ли ближе. Шеф даже виду не показал, что заметил, как я вошла.

Мальчик-подмастерье, неприязненно косясь на меня, сорвал с одного из деревьев что-то и присел на простой деревянный рабочий табурет, примостившийся под нижними ветками вместе с верстаком. На верстаке стояли плошки с жидкостью и лежал набор ножей разного размера.

Подмастерье одним ножом побольше начал сдирать с плода — а это была именно плод, а не шишка, как обычно на звездных деревьях — плотную коричневую кожуру. Под верхним слоем что-то показалось…

Я охнула и прикрыла рот рукой.

В руках мальчишки был зажат круглый голубой глаз с точкой-зрачком! И, взяв маленький нож, он начал сдирать с него еще одну шкурку, на сей раз прозрачную.

Мне чуть не сделалось плохо. Я остро почувствовала себя очень юной и подумала, что, наверное, зря я напросилась работать с шефом и что слишком рано пошла в школу сыщиков. Нужно было еще на годик-два задержаться в пансионе для благоразумных девиц мадам Штерн! То-то она говорила, так и не смогла привить мне благоразумие!

Ну что же, сделанного не вернуть, оставалось только взять себя в руки!

Я несколько раз сглотнула и решительно отвернулась от мальчишки и его неприятной работы. После этого брать себя в руки сделалось значительно легче.

— Вижу, вы уже знакомитесь с тем, как мы изготовляем линзы, барышня! — жизнерадостно воскликнул хозяин заведения, потирая маленькие черные лапки и подслеповато щурясь на меня через двойное пенсне. Оно у него тоже висело на золотой цепочке.

— Да… очень… познавательно, — сказала я с дрожью. — Господин?..

— Кунов, барышня, Афанасий Акакиевич, — представился енот и тут же забыл обо мне, обернувшись к моему шефу.

— Нет! — воскликнул он еще раз. — Я ценю нашу с вами давнюю дружбу, Василий, но об этом не может быть и речи! Вы просите недопустимого! Я не раскрываю инкогнито клиентов! Я не… нет, решительно невозможно! Вы ведь понимаете, каким щепетильным товаром я торгую?

— Дорогой Афанасий, — шеф прошелся мимо енота, задевая его пушистым хвостом, — я тоже очень тебя уважаю, но умоляю не городить чепуху. Серьезных людей к тебе приходит не так уж много. Серьезные люди обращаются к Резникову. Ты в основном продаешь товары для карнавалов да для щеголей из общества, кто недоволен своим цветом глаз или слишком часто разбивают пенсне!

Шеф говорил слегка пренебрежительно, да и обращался на «ты», и у меня сложилось впечатление, что он не так уж уважает енота Афанасия.

— Это вы не понимаете! — енот надулся. — Как раз-таки щеголям из общества ни в коем случае нельзя, чтобы кто-то заподозрил, что они меняют цвет глаз таким вот образом! Последние несколько сезонов это считается моветоном. Теперь принято говорить, что цвет глаз меняется исключительно реверс-терапией!

У меня голова пошла кругом от этих объяснений.

То есть вот эти шкурки, которые подмастерье сдирал с плодов странного звездного дерева, и есть контактные линзы? Но как их используют и за счет чего они меняют цвет глаз? Неужели их… вставляют в глаза?! Страшно даже представить.

Кто захочет пользоваться такой гадостью вместо обычной и привычной инъекции, локально меняющей накопление меланина в радужке? Нет, все знают, что такие инъекции стоят немало, но ведь люди из общества могут себе это позволить, разве нет?

— Афанасий, — вздохнул шеф, — разве ты не слышал, что я сказал тебе? Мне нужен заказчик, который заказал голубые линзы для вороны. Обычной вороны, не одной из нас. Если ворон не начали в последние сезоны принимать в Ратуше, я думаю, ты можешь не опасаться, что разглашение тайны приведет тебя к разорению!

— Тут стоит только начать! — енот снова потер лапки. — А там потеря репутации, мою лавку закроют… Нет, Василий, как я вам ни обязан, я просто не могу!

— Здесь крайне щекотливое дело, — шеф улегся на живот, поджал под себя лапы и уставился на енота немигающим взглядом. В таком виде шеф очень мил со спины или сверху: похож на пушистую серо-черную лодочку. Но вот спереди внушительный воротник придает ему нечто львиное, а его немигающий взгляд пронзает до самых печенок. — Кто-то пытается спровоцировать конфликт с участием генмода. Тогда, когда Городское собрание обсуждает законопроект… ты знаешь, какой! Сам подумай, Афанасий, что станет с твоей лавкой?

Енот вздохнул, осел на задние лапки и совсем по-человечески потер лоб ладонью.

— Ладно, — сказал он. — Не стоит давить мне на гражданское сознание. У меня был только один заказчик… заказчица… для вороны. Но я не знаю ее имени. Она не называлась. Да и зачем? Она приходила ко мне с клеткой, задернутой покрывалом, потом уходила.

— Опиши ее, — велел шеф.

— Женщина лет пятидесяти, высокого роста… не знаю, насколько высокого, мне снизу плохо видно.

— Женщина или дама?

— О, женщина, хотя старалась держать себя важно. По виду, служанка из богатого дома, но не аристократического, если вы меня понимаете — те часто похожи на аристократов больше самих аристократов… Одета добротно, но безвкусно, должен сказать: такие бесформенные пальто вышли из моды уже лет десять как, да и кто теперь носит ботинки без пряжек? К тому же ее капор…

— Погоди-ка, — шеф сел прямее и поглядел на меня. — Анна, достаньте, пожалуйста, свой блокнот, и зарисуйте описание подозреваемой со слов уважаемого свидетеля.

— Только не ссылайтесь на меня, умоляю!

— Не волнуйся, Афанасий, если меня спросят, я скажу, что ее описал продавец горячего сбитня напротив твоей лавки, — сказал шеф.

Я припомнила, что мы в самом деле прошли мимо такой тележки на пути сюда, и подумала, что с удовольствием выпила бы сейчас сбитня.

Шеф будто подумал о том же самом.

— И напои, мой друг, Анну Владимировну чаем, пока она будет рисовать, — сказал он. — Она сегодня с утра на ногах.

Енот вздохнул и крикнул мальчишке, чтобы принес чаю.

Рисовать со слов енота оказалось сложно. Он во всех подробностях описал мне, во что женщина была одета, даже число лент на ее капоре запомнил, и пуговицы на ботинках сосчитал. А вот с лицом возникли сложности.

Какой у нее был нос? Обычный нос. Широкий или узкий? Скорее широкий. А ноздри она раздувала? Да, пожалуй что, раздувала. А лицо какое, длинное или круглое? Да такое, среднее, ближе к квадратному…

В общем, у меня оказался готов подробнейший, детальный рисунок пожилой, довольно ширококостной и чуть сутулой женщины в капоре, старомодном пальто с прорезями для рук, длинном суконном платье и тяжелых ботинках, подходящих, чтобы месить грязь в Морском или Оловянном концах.

Вместо лица у женщины красовалось размытое пятно, в которое я кое-как врисовала тяжелую квадратную челюсть и жабий рот. Насчет глаз енот решительно ничего не мог припомнить: «глаза как глаза». Хотя, казалось бы, это его сфера профессиональных интересов!

А вот чай у него оказался вкусный, ромашковый. Шефу енот предложил кефир, от которого тот не отказался, они поставили блюдечки напротив друг друга и лакали на пару. Я почему-то ожидала, что такой разряженный енот и пить будет по-человечески, сидя.

— А он и хотел пить сидя, — ответил мне шеф, когда я спросила его об этом. Мы уже вышли из лавки и ждали на холоде проезжающего мимо извозчика. — Только побоялся, что я буду над ним смеяться. Я не одобряю этого излишнего очеловечивания, вы знаете.

— И поэтому вы его называете на «ты»? — спросила я.

— Нет. На «ты» я его называю, потому что он сопляк, — отрезал шеф.

Енот показался мне скорее немолодым, но я плохо различаю возраста генмодов.

— Но меня вы называете на вы, — сказала я.

— Помилуете, Анна, что бы обо мне подумали, если бы я тыкал собственной ассистентке? — улыбнулся в усы шеф.

Он называет меня на «вы» еще с тех пор, как мне было лет девять. Тогда я не была его ассистенткой, да и вообще никем не была. Шеф подобрал меня на улице, как люди подбирают котят. Только наоборот. У нас так вышло, что кот подобрал человека. Подобрал, накормил, обогрел и отправил в пансион мадам Штерн и в школу сыщиков имени Энгелиуса. А потом принял в помощницы.

— Простите, что не смогла нарисовать лицо, — повинилась я.

— Ничего, того, что вышло, вполне хватит… Ну, вы готовы к свиданию с портовыми крысами?

— Портовыми кем? Разве среди крыс бывают генмоды? И почему именно портовыми?

— Как вы думаете, из какого конца была эта женщина? — ответил шеф вопросом на вопрос.

— Из Морского, скорее всего, — тут же сказала я. — Потому что ботинки — это либо Морской конец, либо Оловянный, по доброй воле такую платформу носить не станешь. Но в Оловянном нет богатых домов со слугами, а если бы она была служащей одной из фирм, она бы надела форменный берет, а не капор. Зато в Морском иногда селятся те, кто хочет быть поближе к своим деловым интересам или любит море… Ой!

— Вот видите, — сказал шеф довольно, — не зря я вас учу. Правда, это не совсем точно. В Оловянном конце есть богатые дома, но их обитатели скорее бы обратились к Резникову.

— А кто такой этот Резников? Вы же сказали, что этот магазин единственный.

— Резников не держит магазин, он держит клинику. Ну что же вы, тяните руку, извозчика пропустите!


* * *

Когда мы вышли от енота Афанасия, Дельту совсем укутало непогодой: мелкий неприятный снежок превратился в густую метель, стало сумрачно — даже видно было, как светились шишечки звездных деревьев в каналах. Нам повезло, что в такую погоду удалось ухватить извозчика, но тот заломил двойную цену.

Шеф заплатил, не торгуясь.

Морской конец на то и Морской, что тянется вдоль побережья к востоку от Дельты. Мы увидели его, когда сани вылетели с широкого Левого проспекта на вершину последнего холма. Под нами открылись обширные портовые районы со складами и заведениям для моряков, рассеченные коричневыми, геометрически правильными клетками улиц. За ним тяжелым свинцовым грузом лежало серое морщинистое море, в которое глубоко выдавались полосы причалов.

Еще дальше, левее, на Маячном холме, белыми призраками виднелись богатые особняки тех, кто предпочитает жить с видом на океан.

Справа, по другую сторону от дельты Неперехожей, можно было разобрать краны верфей и стоящие там на приколе корабли.

Шеф сказал отвести нас к Ореховским складам — у них самая большая территория. Часть складов так и остались складами, некоторые арендуют под конторы, другие стояли заброшены после пожара, бушевавшего десять лет назад. Нас в Школе сыщиков даже водили туда на экскурсию, потому что если в Морском конце находят трупы, то семь из десяти — именно там. Чаще всего в обгорелых строениях, но бывают и исключения.

К моему облегчению, шеф, спрыгнув с саней, направился не туда, а к зерновым и продуктовым лабазам. Ворота были распахнуты настежь и внутри кипела работа: кто-то что-то покупал и грузил на сани, кто-то приценивался к товару. У самых дверей горячо спорили две приказчицы, одна в форме Ореховских складов, другая в форме портовой администрации.

Шеф прошел мимо них, я поторопилась следом.

Никто на нас и внимания не обратил.

Сперва я подивилась, как это нам разрешили вот так просто войти: это ведь не обычный магазин, а вдруг мы бы украли что-то?..

Но я быстро поняла, до чего это смешно: красть тут было нечего. Мы шагали мимо огромных мешков, от которых несло хлебным духом, мешков, от которых ничем не пахло, но на которых было написано «Рис», мимо огромных жестяных банок с консервами, сухим и сгущеным молоком, каждая литров по десять, если не больше… Я одну такую хорошо если бы сумела поднять, не то что утащить!

Мешки и банки были уложены и уставлены штабелями — настоящий лабиринт. Шеф завел меня в один из закутков и деловито подцепил когтем край мешка, затем растеребил дыру сильнее, помогая себе зубами. С тихим шипением на пол потекла тоненькая струйка мелкого зерна — проса.

— Зачем вы это сделали? — спросила я с любопытством.

Не думаю, что шеф имел что-то против купцов Ореховых!

— Пригласил компанию, — мурлыкнул шеф. — Портовые крысы никогда не грызут мешки, потому что иначе на них начнутся облавы. Зато всегда подъедают все, что просыпалось или пролилось.

Компания не заставила себя долго ждать: вскоре я услышала шелест маленьких лапок.

Я не боюсь крыс. Теперь я знаю, что они разносчики заразы, и что они могут насмерть загрызть спящего ребенка или просто больного и слабого человека. Но в детстве, когда жила на улице, я этого не знала. Они меня никогда не грызли. Они были теплые, и копошились в одежде, и у них такие милые розовые лапки. Одна крыса, помню, поделилась со мной едой, другая по вечерам приходила поиграть.

Вот и сейчас мне стало теплее на душе, когда несколько бурых и бело-коричневых зверьков показались из-за мешков и бросились прямо к рассыпавшемуся просу.

В нескольких шагах от нас они замерли, начали подниматься на задние лапки и поводить в воздухе розовыми носами, подергивая передними лапками. Они явно не решались подойти к шефу.

Шеф присел на задние лапы и издал несколько странных ворчащих звуков.

Подбежало больше крыс, наверное, с десяток. Они расселись вокруг нас неровным полукругом, время от времени попискивая.

— Они ведь не подойдут, если я попробую их подманить? — спросила я шефа.

— Почему же нет? Крысы умные животные и чувствуют намерения, а эти особенно. Попробуйте.

Я присела на корточки, не обращая внимания, что мои юбки подметают пол, и сделала жест, которым приманивала крыс в подворотнях: пошевелила пальцами, как будто щекочу кого-то. Правда, перчатку я не сняла: одно дело не бояться крыс, другое дело — напрашиваться на чесотку или лишай.

К моему удивлению, одна крыса, черно-белая, довольно маленькая, тут же направилась ко мне. В пути она сделала несколько остановок, словно не решаясь, но я продолжала шевелить пальцами, и в конце концов храбрый зверек преодолел естественные опасения и присел рядом.

Я начала чесать крысе спинку и бока, пока она в возбуждении бегала по полу туда-сюда, иногда задирая мордочку и словно сражаясь с моей рукой.

Удивительно, что обычная, неприрученная крыса так легко мне доверилась!

Ее товарки, увидев, сколько удовольствия получает самая смелая, тоже нерешительно приблизились, и скоро я обнаружила, что чешу уже пять крыс, которые наперебой требуют моего внимания и даже отпихивают друг друга. Я засмеялась.

— Рад, что вы получаете удовольствие, — сказал шеф, — но займитесь же и делом, наконец. Покажите им ваш рисунок служанки с вороной.

Я послушно достала из сумочки блокнот, открыла на нужной странице и положила на пол.

Несколько крыс обратили на него внимание, обнюхали. Одна залезла на рисунок и начала умываться. Другая попробовала на зуб проволоку, скреплявшую картон.

— Ну хватит! — возмутилась я и отобрала блокнот. Как бы ни были милы крысы, портить свои вещи я им не позволю.

— Действительно, хватит, — согласился шеф. — Все, что нужно было, они мне уже сказали.

— Как сказали? — поразилась я. — Вы с ними… мысленно общаетесь?

Шеф снова издал свое мелодичное мурчание-смешок.

— Что вы, Анна, мысленное общение между генмодами и обычными животными — не более чем миф. Просто крысы говорят между собой очень высокими звуками. Человеческое ухо их не слышит, а я слышу прекрасно. Они уже сказали мне, в каком доме работает эта женщина.

— Они настолько умны?

— По отдельности — нет. Но когда собирается стая, интеллектом они могут поспорить со средним жителем этого города. Они запомнили женщину в таком костюме, от нее им все время перепадало угощение.

— Неужели она кормила крыс?

— Нет, она тренировала ворону хватать булавки. И давала ей награду. А крысы подъедали то, что упало… Ну, пойдемте же.

— Куда?

— В ближайшее почтовое отделение. Нужно телеграфировать старому другу.


* * *

Ближайшее почтовое отделение оказалось тут же, рядом. Пока мы ждали, я все-таки перекусила, взяв у лоточника пироги с мясом и клюквой, и тот же самый сбитень. Пар от деревянной кружки крутился в морозном воздухе и я старалась доесть скорее, чтобы ничего не упустить.

Успела в самый раз: едва я, убедившись, что никто на меня не смотрит, украдкой облизала пальцы и надела перчатки снова, на небольшую посадочную площадку рядом с почтой приземлился полицейский аэромобиль.

Полицейские аэромобили чуть побольше, чем обычные такси, и у них даже есть брезентовый навес, который кое-как защищает пассажиров от холода и ветра. Большинство таксистов на них не тратится, уж слишком они уменьшают грузоподъемность.

В аэромобиле прилетели двое: высокая женщина в форменной полицейской куртке и фуражке, чьи погоны выдавали в ней инспектора, и огромная сарельская овчарка-генмод, тоже в полицейском ошейнике — но уже с бляхой старшего инспектора.

Я машинально встала так, чтобы прикрыть шефа от овчарки, но он решительно обогнул меня и первым поспешил к гостям.

К моему удивлению, они совершенно мирно обнюхались с овчаркой, та — или, точнее, тот, потому что это был кобель, — даже лизнул шефа между ушей.

С дамой-полицейским шеф тоже поздоровался весьма дружелюбно.

— Господа, — сказал он, — разрешите представить вам мою ассистентку Анну. Анна, это инспектор Жанара Салтымбаева и старший инспектор Дмитрий Пастухов, мои добрые знакомые.

— Насчет доброты — это не про Жанару, — широко ухмыльнулся инспектор Пастухов.

Салтымбаева только хмыкнула, словно уже устала от шуток своего партнера, но мирилась с ними.

— Ты сказал нам, что у тебя есть информация по делу о ворованной броши и вороне-генмоде? — сразу же перешел к делу Пастухов.

— Да, только ворона была не генмодом, — ответил шеф. — Нам удалось установить, что некая особа третьего дня заказала для обычной вороны контактные линзы в лавке Кунова. Эта особа — никто иная, как служанка в особняке госпожи Соляченковой.

— Ха! — Пастухов коротко гавкнул. — Той самой, с которой встречалась потерпевшая? Ну и ну! То есть имел место сговор?

— С потерпевшей — вряд ли, — покачал головой шеф. — Если бы мадам Горбановская играла, она бы не удержалась от соблазна поднять бурю в стакане воды. Однако излишней экзальтации от пропажи броши я не заметил. Она была расстроена ровно настолько, насколько может быть расстроен человек ее характера, у которого украли безделушку, имеющую лишь сентиментальную ценность.

— Значит, Соляченкова решила обокрасть сестру с помощью вороны, — сделала вывод Салтымбаева. У нее был приятный низкий голос, который совершенно не сочетался с грубовато слепленным лицом. — Пытается создать благоприятную обстановку, чтобы продвинуть свой законопроект в Городском собрании?

— Скорее всего, — кивнул шеф. — Но я подозреваю, дело не только в этом… Вы ведь, должно быть, знаете, что Соляченкова — сестра покойного мужа госпожи Горбановской?

— Да уж, не вчера родились, — кивнул Пастухов.

— Дамы не так уж хорошо ладят между собой, как пытаются показать, — продолжил шеф. — Между ними существуют финансовые трения. Так что, думаю, это еще и сведение личных счетов. Но тут уж нам надо убедиться.

— Но как? — сказала Салтымбаева. — Василий Васильевич, все, о чем вы говорите, это лишь косвенные улики. Их никак недостаточно для обыска. Да и что мы можем найти? Соляченкова наверняка избавилась от булавки.

— Не думаю, — сказал шеф. — По крайней мере, если мои источники верны… Вы принесли то, что я просил?

Салтымбаева кивнула и достала из внутреннего кармана своего форменного жакета длинную серебристую булавку, на одном конце которого красовалась стилизованная звериная морда, даже не поймешь, какого зверя. Пастухов тут же приподнял брыли и тихо зарычал, а шеф раздраженно дернул ухом.

— Спасибо, инспектор, — сказал шеф. — Ну, пойдемте же. Боюсь, нам придется немного полазить в грязи. Вы не против?

— У нас не та служба, чтобы быть против, — фыркнул Пастухов. — Это ты у нас беленькая неженка.

— Моя шерсть светло-серая и черная на концах, — с достоинством возразил шеф, — а ты, мой дорогой, попросту грубиян.


* * *

Полазать в грязи нам пришлось позади особняка Соляченковой. Он, как и многие другие особняки морских купцов и других дельцов, высился на Маячной горе, фасадом выходя на океан. Его хаотичное подворье было развернуто к городу и, поскольку от узкого служебного переулка, по которому вывозили мусор и подвозили продукты, территорию особняка отгораживал высокий забор, никто особенно не заботился о том, чтобы навести тут порядок.

Шеф, разумеется, и не собирался месить грязь: он примостился у меня на плечах и командовал оттуда. Пастухов, кажется, был только рад каше из полурастаявшего снега и помоев: он шумно втягивал носом воздух и вываливал язык. А вот мы с инспектором Салтымбаевой обменялись понимающими взглядами: ей, как и мне, пришлось брезгливо приподнять юбку.

Однако мы достигли, чего хотели: хозяйственных пристроек.

— Виктор, ты чувствуешь вороний запах? — спросил шеф.

Пес только сморщил нос.

— Какие вороны, тут только курицы бегают да свинья недавно повалялась! Хотя постой… погоди-ка… — он пошел вдоль беленой стены, которую через малые промежутки разделяли узкие окна с частыми переплетами. Наверное, в этой пристройке жили слуги. — Кажется… Да! Это окно!

Шеф приподнялся у меня на плечах.

— Точно! — воскликнул он. — Я знал, что могу на тебя рассчитывать!

— В самом деле, — сказала Салтымбаева.

Я была ростом чуть ниже инспектора, так что мне пришлось встать на цыпочки, чтобы разглядеть, что такого они обнаружили.

Передо мною открылась маленькая узкая комната, немного напоминающая ту, где мы жили в пансионе. Только эта была рассчитана на одного человека, а не на четверых. Здесь ничего не было, кроме иконы под полотенцем в дальнем углу, аккуратно застеленной кровати и низкого квадратного табурета. На табурете стояла клетка с приоткрытой дверцей, внутри которой дремала черно-серая птица.

— Что там? — раздраженно гавкнул Пастухов. Он попытался встать на задние лапы и заглянуть в окно, но роста ему не хватало.

— Как я и думал, — ответил шеф. — Чтобы так хорошо надрессировать ворону, нужно начать тренировать ее еще птенцом. Людям свойственно привязываться к питомцам. Даже если Соляченкова приказала своей служанке от нее избавиться, та могла не послушаться. Инспектор Салтымбаева, у вас есть магнитная отмычка?

— Есть, но я не имею права ничего вскрывать без приказа судьи или верных свидетельств.

— Но вы имеете права вести преследование и проверять слова осведомителя. Я ваш осведомитель. К тому же, вам не обязательно входить в комнату.

Инспектор снова его послушалась.

— Анна, давайте вашу шляпную булавку… и серьги, пожалуйста. Инспектор, а вы положите контрольную булавку.

Серьги у меня маленькие, чисто золотые, без камней, — подарок шефа на выпускной. Внимания они не привлекут. А вот шляпная булавка красивая, блестящая, хоть и из олова, а не благородного металла. Но слишком тяжелая для вороны, наверное, не схватит?

Шеф тоже посмотрел на этот набор с некоторым сомнением, но тут Пастухов сказал:

— И бляху мою добавь.

Бляха на ошейнике у него была медная, но начищена до блеска. Любая охочая для блестяшек птица должна кинуться именно на нее.

Салтымбаева дернула раму на себя и аккуратно выложила на подоконник все блестящие предметы.

Ворона встрепенулась. Открыла глаза — обычные черные, а не голубые. Каркнув, она пролетела через всю комнату, безошибочно выхватила из всего набора булавку и утащила ее обратно в клетку.

— Вот видите, — сказал шеф. — Думаю, если мы сейчас обыщем клетку, то и другую булавку там тоже найдем. Конечно, можем и не обыскивать, если, на ваш взгляд, недостаточно свидетельств…

Но инспектор Салтымбаева уже перепрыгивала через подоконник.


* * *

Чтобы добраться назад, в наш Рубиновый конец, шеф все-таки расщедрился на такси.

К тому времени уже стемнело: весенний день не так уж долог. Я стояла на узкой площадке такси, держась за поручень и прижимая к груди кошелку. Шеф теплым воротником лежал у меня на плечах, за что я была ему очень благодарна: хоть таксист и летел небыстро, все-таки ночной воздух пробирал.

Зато под нами лежал ночной город во всем его великолепии: матово светился купол Аметистового конца, вспыхивали алым и зеленым огни на башнях Оловянного конца, двигались по Неперехожей огоньки грузовых барж и прогулочных корабликов; в воздухе, далеко от нас и под нами мигали габаритные огоньки других такси, а иногда попадались более редкие проблески, обозначавшие летающих генмодов — тех же ворон, сорок, может быть, сов, хотя совы-генмоды очень редки.

Я чувствовала себя усталой, но довольной. Мне казалось, что я хоть немного сегодня помогла этому городу и всем, кто живет в нем. Только вот…

— А что будет с вороной теперь, когда ее хозяйку арестовали? — спросила я.

— Подержат в полицейском участке, как улику, потом вернут хозяйке или ее наследникам, если та будет в тюрьме… что вряд ли. За кражу служанке почти ничего и не грозит. Скорее всего, отделается штрафом и, может быть, возмещением морального ущерба госпоже Горбановской, это уж как судья решит. А так вообще не удивлюсь, если обе дамы все замнут.

Я вздохнула.

Почему-то мне все равно было жалко птицу, которую использовали без ее воли. Пусть она даже не была генмодом, а значит, не была и личностью. Но…

Тут я сообразила кое-что еще.

— Василий Васильевич, а кто вас все-таки нанял расследовать это дело? Если не Горбановская и не Соляченкова?

Шеф горячо выдохнул мне в ухо.

— Какая разница, кто меня нанял и нанял ли хоть кто-то? Разве я мог пройти мимо потенциального скандала, который угрожал всем генмодам?

— И теперь закон не примут? — спросила я.

— Может быть, — ответил шеф. — Кто знает? Но мы с вами свой долг выполнили.

И шеф тихонько, удовлетворенно замурчал.





Глава 3. Контрафактный кофе — 1

Перепалку было слышно еще с лестницы, когда я поднималась наверх со свежими газетами. Шеф отчитывал своего бессменного слугу Прохора, и Прохор, разумеется, не оставался в долгу.

— Нет, нет и нет! Я тебе еще раз говорю — это не-при-ем-ле-мо! Мр-ряу!

Шеф гордится тем, что не издает исконно кошачьих звуков, он считает их вульгарными. Нужно серьезно вывести его из себя, чтобы он допустил такой конфуз.

Не имея желания попадаться под горячую лапу (может быть, даже с когтями), я на цыпочках подошла к приоткрытой двери в кабинет и заглянула в узкую щелку. Как и следовало ожидать, шеф сидел на массивном трюмо перед зеркалом, а Прохор стоял над ним, в одной руке баночка с помадкой, в другой расческа.

— Нет! — кричал шеф, усиленно размахивая хвостом так, что тот шлепал его по объемистым бокам. — Где вы видели такие кисточки на ушах?! Это, по-вашему, кисточки на ушах?! Там будут буквально все! Прохор, уволю я вас, вот как есть уволю!

— Увольняйте! — отлично поставленным тенором вскричал Прохор, с клацанием ставя на столик орудия своего неблагодарного труда. — Если это вся благодарность за пятнадцать лет вычесывания шубы и выноса лотка! Я легко найду хозяина получше!

Он картинно скрестил руки на груди и уставился в потолок.

Шеф вздохнул, распушив манишку.

— Ну, Прохор, полно, — проговорил он, сбавив тон. — Вы же не обижаетесь на меня всерьез? Вы привыкли к моей эксцентричности… Ну, помиримся, мой дорогой! — он боднул Прохора в бедро. — Вы же все понимаете! Там будут дамы, а я… в таком виде.

Прохор вздохнул, опуская глаза на шефа.

— Вам стоит прекратить вести себя, как пожилая прима оперного театра, — проворчал он. — И признать, что у вас…

— Я вас не слышу! — громко перебил шеф.

— …нет, никогда не было и никогда не будет…

— Прохор, вы были правы, эта новая пуходерка отвратительного качества, вы должны найти что-нибудь получше!

— …кисточек на ушах!

— Такие масштабы, как сегодня, бывают отнюдь не каждый год! Прохор, вы не можете подвести меня теперь! Возможно, мне наконец повезет!

Прохор вздохнул с видом истинного долготерпения.

— Ну что ж… — пробормотал он. — Возможно, мы можем как-то улучшить ваши… природные дары.

С этими словами он полез в карман своего старомодного, но исключительно аккуратного, даже щегольского сюртука и достал оттуда маленькую коробочку. Я отлично помнила, что в ней хранилось, и закусила губу, стараясь сдержать смех, потому что заранее знала реакцию шефа.

Тот распушился до мехового шара, прижав уши к затылку.

— Прохор! Уж не предлагаете ли вы…

— Это единственный выход, Василий Васильевич, — проникновенно произнес слуга. — У вас просто нет иного способа добиться желаемых… размеров!

— Нет, Прохор! Это недостойно, неприлично и… что, если они отклеются, в конце концов?!

— Вы снова меня оскорбляете! — воскликнул Прохор. Если кто и походил на пожилую оперную актрису в этот момент, то именно он. Впрочем, они с шефом стоят друг друга. — Никогда у Прохора Ивашкина ничего еще не отклеивалось! И у моего отца не отклеивалось! И у моего деда не отклеивалось! И…

— Ладно, — вздохнул шеф. — Если вы правда считаете, что нет другого выхода…

Его уши понемногу вернулись в свое обычное положение и Прохор, не теряя времени, быстро прилепил на каждый кончик черные пушистые кисточки из настоящего кошачьего меха.

Шеф сразу приосанился и принял перед зеркалом величественную позу.

— Ну вот, — промурлыкал он. — Совсем другие… стати. Порода!

Прохор довольно закивал.

Прижимая ко рту кулак, чтобы сдержать смех, я прошла в гостиную, где экономка Антонина уже накрывала утренний чай.

— Опять дурью маются, — мрачно прокомментировала она возню в кабинете. — Снова смотрины у него?

— Снова, — кивнула я.

— Да когда уж он найдет себе кошку и успокоится!

Я промолчала. На моей памяти шеф искал себе подругу каждый апрель — и всегда безрезультатно. Признаться, это вызывало у меня стойкое недоумение. Василий Васильевич Мурчалов — красавец хоть куда, завиднее жениха поискать. По кошачьим меркам он, конечно, древний старик, ему больше тридцати. Но генмоды живут гораздо дольше обычных животных, по некоторым слухам, даже дольше людей. Шеф сейчас в самом расцвете сил. Может быть, в этом году ему наконец повезет?..


* * *

Выставка невест, к которой готовился шеф, меня разочаровала.

К счастью, она проводилась недалеко, на самой границе нашего Рубинового конца. Можно было бы даже пешком дойти, но шеф разорился на экипаж. Не знаю, почему он прихватил с собой меня, а не Прохора. В прошлые годы я никогда с ним не ходила.

Почему-то я представляла себе помпезное мероприятие не меньше чем в роскошном ресторане лучшего в городе отеля. Вместо этого смотрины оккупировали спортзал десятой муниципальной гимназии — тоже в своем роде роскошное помещение, с огромными люстрами в виде якорей, но совсем не то!

Мне грезились бархатные портьеры и шелковые скатерти, укрывающие изящные подиумы, на которых возлежали бы избалованные и довольные жизнью кошки. Вместо этого я увидела обычные столы, сдвинутые причудливыми фигурами и накрытые самыми прозаическими клеенками. На многих из них стояли огромные клетки с кошками (в том числе двухместные и трехместные). Некоторые кошки находились за пределами клеток, но лишь по причине того, что их активно вычесывали и прихорашивали хозяева, почти всегда женщины средних лет, хотя попадались и мужчины. Почему-то последние все как на подбор щеголяли роскошными усами, словно решили посоревноваться со своими питомцами.

Многие кошки выражали недовольство, люди также не стеснялись говорить громко, поэтому гул стоял преизрядный. Между рядами расхаживали несколько человек с котами на плечах — по большей части молодые мужчины, почти все одетые как ассистенты средней руки или слуги из богатого дома. Никто из котов у них на плечах не носил ошейников, а, задержавшись около одного, я поймала пронзительный взгляд высокомерных голубых глаз.

Генмоды. То есть все кошки в клетках — это обычные кошки, а все коты на плечах — генмоды?

Тут у меня что-то щелкнуло в голове.

— Василий Васильевич, — обратилась я к шефу, который так же сидел у меня в кошелке и пялился на столпотворение вокруг с видом недовольным и встопорщенным. — Вы что же, будете выбирать себе невесту из… из простых?

Шеф посмотрел на меня снизу вверх и моргнул.

— Увы, это бремя, которое я вынужден нести, — сообщил он. — Быть может, мой отпрыск будет от него свободен, но пока род Мурчаловых возможно продолжить только так. Несите же меня.

В легком обалдении я послушно понесла шефа между рядами, пока он присматривался к выставленным «невестам» (сперва я подумала о них как о товаре, но тут же одернула себя).

Мне вдруг представились званые балы, которые два раза в год устраивала мадам Штерн в ее пансионе для благоразумных девиц. Туда приглашались кадеты из военно-морского училища, и обстановка царила самая благонравная. Я представила, как эти кадеты, заложив руки за спины, ходят мимо стоящих у стен пансионерок, а те орут благим матом, пока классные дамы потуже затягивают им банты на косах и парадных белых фартуках.

Меня слегка замутило.

Все мои знания о плотской стороне отношений между… разнополыми разумными существами, скажем так… носили почти исключительно теоретический характер, хотя мне случалось видеть, как совокупляются мелкие животные. Тяжело было представить, что кто-то — а тем более мой вредный, но манерный шеф — способен пойти на такое, пусть даже ради продолжения рода!

У меня мелькнула мысль взбунтоваться, поскольку мне претило участвовать в подобном. К счастью, я вовремя сообразила, как это неловко будет для шефа, за которым наблюдают остальные коты-генмоды. Мною овладела жалость с брезгливостью пополам, и я дала себе зарок не показать шефу ни словом, ни делом, как мне противно. По крайней мере, пока мы отсюда не выйдем. Там-то уж я выскажу Мурчалову все, что о нем думаю!

Ищет неразумных, безответных любовниц, тогда как — это я знала совершенно точно — по нему сохнет масса кошек-генмодов! И каких! Мадам Отрепьева, несмотря на фамилию — самая изысканная кошачья леди Необходимска, хозяйка известнейшего поэтического салона! А Виктуар Хвостовская, ведущая журналистка «Вестей»! А…

Но тут я запнулась в собственной внутренней отповеди, потому что услышала знакомый насмешливый голос:

— Ах, Мурчалов, боже мой, до чего неловко встретить вас здесь! И Анюточка с вами, ну надо же.

Подняв начинающие щипать глаза, я с ужасом увидела знакомую черную бархатную шубку Виктуар Хвостовской.

Внешне она казалась совсем беспородной (породистых генкотов не бывает, но многие, как мой шеф, например, выглядят крайне солидно), однако умудрялась носить и эту беспородность, и глубокий шрам над правым глазом с королевским величием. По слухам, шрам она получила в стычке за эксклюзивный материал.

Шеф мурлыкнул из кошелки и, довольно больно цепляясь когтями, вскарабкался мне на плечо.

— Взаимно, Виктуар, — сказал он. — Впрочем, радость встречи перевешивает неловкость. Неужели вы решились?

— И снова, и в который раз, — вздохнула журналистка. — А вы, смотрю, променяли верного Прохора на не менее верную Анюту? Не слишком ли она молода для таких дел?

— В самый раз. Пора ей понемногу узнавать о том, как на самом деле живется в этом городе, — сообщил Василий Васильевич.

Собравшись с силами, я пробормотала слова приветствия. В присутствии Виктуар я всегда немного теряюсь. В детстве я зачитывала ее статьи до дыр и вклеивала их в альбом. Она в некотором роде моя героиня.

— Анюта, — Виктуар обратилась ко мне. — Вы, главное, не жалейте нас. Мы не прощаем жалости, так же, как и люди. Георгий, поехали.

С этими словами она тронула за ухо человека, на плече которого сидела — хмурого детину в одежде прислуги.

— До чего же печально, — сказал со вздохом шеф, щекоча усами мою шею. — Женщинам это тяжелее, чем нам. Но что поделать, если мы хотим, чтобы отпрыски были свободными?..

— О чем вы? — спросила я, продолжая медленно идти вдоль стола с орущими и спящими в клетках кошками.

— Ну как же, — шеф продолжил говорить мне на ухо, чтобы слышала только я. — Вы ведь знаете, что все генмоды наделены генами, которые позволяют людям со специальными устройствами нас контролировать. Мы ведь только в прошлом месяце расследовали кражу такого устройства.

Я кивнула: инцидент с госпожой Соляченковой и вороной был еще свеж у меня в памяти. А чего стоили глаза — то есть контактные линзы! Фу.

— Чтобы вывести эти гены из популяции, нам приходится скрещиваться с обычными животными. В этом случае, даже если в помете пять или шесть котят, шанс, что хотя бы один из помета получит весь комплекс нужных генов и станет разумным, невелик. Мой дед пробовал десять раз, прежде чем удалось зачать мою мать. Моя обожаемая матушка решилась на это дважды… — он вздохнул. — И, как она мне говорила, после первой неудачи второй раз потребовал от нее всей ее воли. К сожалению, вместе с правильными генами мне досталась и та часть, которая отвечает за уязвимость перед булавками, брошами и другими орудиями подчинения. Эти гены рецессивны, а потому безвредны для меня, но если я произведу потомство с другой такой же, как я, то имею шанс передать эту уязвимость потомкам.

— Но ведь в вашем поколении, наверное, есть и те, у кого нет этого генного комплекса, — тут же возразила я. — Наверняка среди них вы могли бы…

— И кто из этих счастливиц согласится с открытыми глазами отравить всю их очистившуюся трудами предков генетическую линию? — спросил шеф с горечью. — Или вы предлагаете опуститься до евгеники и убивать новорожденных котят с ненужными нам признаками?

Я поежилась от одной мысли. Если бы был способ манипулировать генами на стадии эмбриона! Но даже я, далекий от достижений генетики человек, знала, что это остается уделом фантастических романов.

Даже генмодов вывели благодаря счастливой случайности, толком не понимая, что на самом деле творят.

— Вот видите, — произнес шеф со вздохом. — Но к делу. Как я сказал, нам, мужчинам, это проще: мне достаточно выбрать подходящую кошку, договориться с хозяином и позволить инстинктам взять верх за закрытыми дверями… то есть, скорее всего, опущенными занавесками. Не мне потом вынашивать и вылизывать отпрысков. Проблема в том, что все равно производство потомства отдается на откуп шансам…

Тут только я заметила, что к каждой клетке был приклеен листочек с генетическим кодом. Я мало в этом разбиралась, но Василий Васильевич разглядывал их со всем тщанием.

Он даже иногда спрыгивал с моего плеча на стол, чтобы прочитать мелкий шрифт, потом больно забирался обратно. Моя брезгливость сменилась сильнейшей жалостью, от которой предостерегала Виктуар, — но вместе с тем и восхищением.

Согласилась бы я родить ребенка от гориллы, если бы иначе мой малыш рисковал стать рабом? Ни за что! Зная все риски беременности, я не была уверена даже в том, что когда-нибудь захочу родить от человека. Лучше умереть бездетной — или взять кого-нибудь на воспитание, как шеф взял меня.

Впрочем, думать об этом мне не хотелось, и я вновь принялась рассматривать окружение. Больше всего меня удивляло, что хозяева кошек никак не пытались привлечь шефа или других генмодов, не рекламировали свой живой товар. Просто стояли себе и болтали. Возможно, так проявлялась деликатность в этом странном месте.

Но обход тянулся и тянулся, кошки орали все сильнее, а ноги мои начали гудеть. Я умею ходить подолгу, благо, поручения шефа воспитывают выносливость. Но одно дело идти или даже бежать, и совсем другое — семенить черепашьим шагом.

Шеф, очевидно, почувствовал мою усталость, и сказал:

— Ладно, Анна. Положусь на вашу везучесть. Вот эти трое вроде бы хорошо совместимы. Выберите из них одну.

Выбор шефа пал на трех кошечек: одну рыжую полосатую, другую дымчатую серую и третью черную, словно Виктуар. Я подумала, что у шефа с дымчатой будут, наверное, милые котята. Потом в последний момент почему-то ткнула в рыжую.

— Вот она симпатичная.

Этот эпитет вовсе не подходил к рыжей и гладкошерстной желтоглазой кошке — по виду обычной дворовой, ни намека на породу или даже природное изящество. Но она сидела и спокойно вылизывалась, тогда как остальные метались по клеткам и жалобно блеяли. Может быть, если шефу повезет и он получит долгожданного разумного сына или дочку, котенок тоже будет спокойным?.. Для меня это стало бы большим облегчением!

— Отличный выбор! — басом сообщил двухметровый усач в дорогом костюме, хозяин кошки. — Звездочка очень покладистая. И как раз сейчас в охоте. Пройдемте в номер? — он показал на дальний угол зала, отгороженный занавеской.

Пушистый хвост шефа, задранный было вверх, дернулся и опустился.

— Ну что ж, — вздохнул он. — Пойдемте. Анна, заплатите этому господину и идите… попейте кофе, пожалуй. Напротив гимназии есть замечательная кофейня.


* * *

Кофейня мне понравилась с порога: очаровательными разноцветными печеньями-макаронами, уложенными в многоярусную вазочку в витрине. Печенья-макароны — мои самые любимые, так и тают во рту!

Но стоят они совсем несообразно своему размеру и весу. Я вздохнула, зная, что возьму в лучшем случае песочное кольцо или, может быть, пирожок с повидлом.

Решительно миновав витрину, я толкнула тяжелую дверь с витражной вставкой, и мне сразу ударил в нос запах кофе. Пряный, с шоколадными нотками, он не просто стоял в воздухе — сам воздух в кофейне как будто был пропитан им!

Столы из темного дерева, многочисленные турки и изящные посудины с тортами в витринах — все это тоже сплеталось из восхитительного кофейного запаха. А легкие белые шторы на окнах — словно привкус молока…

Разумеется, получив такой удар по обонянию, я просто не могла больше бороться с собой, и, подойдя к прилавку, немедленно заказала самую большую чашку самого сложного напитка, со взбитыми сливками и шоколадной крошкой. Слегка опомнилась я только тогда, когда вежливый, словно вышколенный дворецкий, бариста спросил у меня:

— Чего желаете к кофе, сударыня?

Мрачно подумав, что к такому кофе я могу позволить себе только горбушку черного хлеба, я сказала:

— Нет, спасибо, это все. Сколько я вам должна?

К счастью, я вспомнила, что в таких заведениях, где сам подходишь и забираешь заказ, принято расплачиваться сразу: это все-таки не ресторация.

Бармен назвал цену. Мне показалось, что я ослышалась.

— Простите, вы не ошиблись? — спросила я, очевидно, выставив себя полной невеждой (да и невежей заодно… ух как я путала в пансионе эти два слова!). — Всего девять копеек?

На самом деле, девять копеек — это недешево. На девять копеек можно хорошо пообедать в неплохом заведении. Но кофе в наш город привозят издалека. Он стал очень моден в последние пару лет, и цену на него заламывают, как я слышала, в сотню раз против закупочной. А уж что творится в кофейнях — битвы, описанные античными писателями, меркнут перед этой кутерьмой. Несмотря на галопирующие цены, не пустует ни одна!

— Не ослышались, сударыня, — любезно склонил голову бариста. — Мы в нашем заведении любим кофе и хотим, чтобы оно было доступно каждому. Прошу садиться, официант принесет вам ваш заказ.

— Тогда… я, пожалуй, возьму еще печенье-макарон, — выпалила я едва ли без сознательного разрешения. — Нет, два… нет, три!

В конце концов, успокаивала я свою совесть, они всего-то по две копейки каждая. В сумме выйдет меньше кофе. Да и шеф, скорее всего, оплатит мне хотя бы половину, раз уж не дал пообедать дома.

Слегка смущенная, я уселась за столик возле окна — ждать своего заказа.

Тут же оказалось, что я попала в это заведение в нехарактерный для него момент тишины: буквально через несколько секунд в дверь впорхнула стайка студенток — видимо, прибежали на обед из корпуса Медицинской академии, тут недалеко. Смеясь и перешептываясь, они заказали себе кофе и шласбургский пирог на четверых; только одна подчеркнуто громко выбрала травяной чай и начала стыдить остальных за то, что они пьют «заморский продукт, да еще и повышающий кровяное давление»!

Остальные трое не обратили на нее внимание — судя по всему, привычно.

Я невольно засмотрелась на этих девушек: какие они были легкие, смешливые, свободные и аккуратные в своих белых форменных шапочках и с одинаковыми полотняными сумками через плечо. Если бы и я могла так же легко шутить и разговаривать на самые разные темы с кем-нибудь помимо шефа! Если бы и у меня была подруга — а еще лучше две или три!

Но за все годы в пансионе у мадам Штерн мне так и не удалось преодолеть застенчивость и с кем-нибудь подружиться. Одна девочка относилась ко мне по-доброму, делилась присланными из дома сладостями и защищала от остальных. Но она была старше, выпустилась двумя годами раньше меня (то есть пять лет назад) и с тех пор ни разу не написала. Наверное, она себя все-таки моей подругой не считала.

Вскоре после медичек в кофейню ввалилась пара кадетов военно-морского училища им. адмирала Грошина — того самого, мальчиков откуда мадам Штерн когда-то приглашала в пансион, чтобы мы, воспитанницы, могли получить представление о противоположном поле.

Мальчики были совсем молоденькие, хорошо если лет по четырнадцать. Увидев студенток, моих ровесниц, они тут же покраснели до корней волос. Один из них, подойдя к прилавку, срывающимся и несчастным тоном заказал черный кофе — громко, чтобы слышно было на всю кофейню. Другой последовал его примеру. Бедняги, а наверняка ведь хотели взять что-нибудь сладкое! Вроде моего заказа.

Который, кстати говоря, как раз принесли и поставили передо мной. Высокая вазочка с фигурной шапкой сливок, пахнущая горько и обольстительно — и три деликатных разноцветных пироженки на блюдце, одно розовое, другое миндально-зеленое и третье нежно-голубое.

Сглотнув слюну, я отхлебнула сначала кофе, чтобы не опозориться и не закапать слюной белоснежную салфетку на столешнице. И замерла.

Кофе оказался… неправильным.

Не могу сказать, в чем было дело, просто… неправильным. Не то чтобы я хорошо разбиралась в кофе — я отличаю на вкус одну обжарку от другой, но сказать, какая из них полная городская, а какая эспрессо, уж точно не могу. Однако тут вкус был совсем не кофейный! Очень похожий, но другой. Различие слабее, чем, скажем, между персиком и абрикосом, но в то же время очень, очень четкое.

Между тем, кофейня все наполнялась и наполнялась посетителями. Видимо, мне удалось попасть на период затишья. Не успела я сделать второй глоток, уговаривая себя, что мне почудилось, как уже входным колокольчиком прозвенел один из усатых импозантных кошачьих заводчиков — тот или другой, кто его знает!

Увы, второй глоток не развеял иллюзию, и я поняла, что пить это не могу. Не то чтобы напиток был так уж невыносим — просто шеф долго втолковывал мне не пить и ни есть ничего такого, чей вкус вызывает у меня хотя бы малейшие подозрения. «У вас чудесные инстинкты, Анна, и прекрасная интуиция, — говорил он мне. — Позвольте им играть роль вашего интеллекта, пока последний еще недостаточно развит».

Едва я смирилась с мыслью, что девять копеек оказались выброшены на ветер, как вошли двое слуг с генмодами на плечах. «Неужели и они пьют кофе?» — подумала я, но тут бариста выставил на стойку бутыли разных оттенок белого, и все стало понятно. Почти сразу я учуяла знакомый кисловатый запах. Вопреки распространенному мнению, коты не слишком уважают молоко. У многих даже развивается от него несварение. Но всякого рода кисломолочные продукты — совсем другое дело, не говоря уже о взбитых сливках.

А потом в кофейню, постукивая копытами, вошел козел.

Нет, конечно же, это был генмод — никто бы не допустил через порог обычного козла. И уж тем более обычный козел не пристроил бы между рогов шляпу-котелок, и не стал бы носить черную шелковую попону, не сжевав ее. Пансион мадам Штерн находился за городом, при нем держали животных, и на повадки козлов я насмотрелась.

Этот козел вел себя степенно, даже слегка надменно.

По тому, как тут же затихли и подскочили с мест медички, я решила, что, должно быть, он один из преподавателей Медицинской академии. И верно: они тут же чуть не хором произнесли: «Здравствуйте, профессор!»

Козел размеренно кивнул им — а может быть, просто так мотнул головой.

Бариста, вежливо поклонившись козлу, осведомился:

— Что сегодня изволите отведать, Матвей Вениаминович?

— Смотрю, у вас довольно оживленно, — брюзгливо проговорил козел. — Ну что ж, мне, как всегда. Ваших лучших обжаренных зерен.

— Сию секунду, — снова поклонился бариста. — Не желаете ли пройти на ваше обычное место? Вас немедленно обслужат.

«Обычное место» профессора оказалось прямо напротив моего, и я могла совершенно беспрепятственно наблюдать, как профессору Матвею Вениаминовичу принесли блюдце с поджаренными зернами, которыми он тут же аппетитно захрустел.

Я вздохнула и откусила от последней печеньки-макароны — как, неужели последней?! Когда я успела приговорить две предыдущие?

Тщательно разжевав первую порцию, профессор замер. Затем повернул голову и внимательно посмотрел на меня желто-черным глазом. Я тоже торопливо оглядела себя, опасаясь, что нечаянно пролила кофе на лиф платья или посадила где-то пятно сливок. Чтобы скрыть неловкость, я сделала еще глоток кофе — и снова поразилась его странному вкусу, даже закашлялась.

— Сударыня, — сказал профессор тем же надменным тоном, — рискуя прослыть грубияном, все же спрошу — почему только у вас одной кофе кофе практически не тронут?

— Н-ну… — пробормотала я. Почему-то мне не пришло в голову, что можно ограничиться вежливой полуправдой. — Очень странный вкус, знаете ли.

— Да, — сказал профессор. — Странный вкус… Скажите, где я мог вас видеть, юная особа? Не связаны ли вы как-то с сыщиком Мурчаловым?

Я слегка покраснела: привыкнуть к тому, что все в городе, особенно генмоды, знают шефа, я уже успела, а вот к тому, что так же начинают узнавать и меня саму, еще нет.

— Я его помощница.

— Ну конечно, — кивнул профессор. — Анна Владимировна Ходокова, не так ли?

Удивленная тем, что он даже мое полное имя запомнил, я кивнула.

— Хм. По всей видимости, ваш наниматель сейчас в соседней гимназии по деликатному делу, так? Мое дело также деликатно и не терпит отлагательств, поэтому я хочу, чтобы вы немедленно извлекли его из пучин сладострастия и принесли сюда.

— Что?! — мне оставалось только хлопать глазами на такое нахальство.

— Что слышали! — козел (а сейчас у меня не поднимался язык назвать его как-то иначе) требовательно стукнул копытом по полу. — Речь идет о возможном преступлении века! По всему городу, — он сделал драматическую паузу, — продают поддельный кофе!





Глава 4. Контрафактный кофе — 2

Василий Васильевич, конечно, не обрадовался, когда его отвлекли от такого важного дела.

К счастью, он уже заканчивал. Когда я, слегка переживая, вернулась в спортзал и приблизилась к знакомой красной занавеске, он выходил оттуда, высоко подняв хвост. Сперва шеф был раздражен, но услышав, что в деле с кофе замешан козел Матвей Вениаминович, шеф тут же оживился.

— Он — важная шишка? — спросила я шефа, когда мы с ним вместе выходили из гимназии.

Точнее, я выходила, а шеф сидел у меня на руках.

— Как сказать… Он — преподаватель Медицинской академии, но еще и работает в Центральной больнице. Диагност милостью божьей. Если когда-нибудь серьезно заболеете, молитесь, чтобы он согласился взяться за ваш случай.

Я чуть было не спросила, как же он лечит больных — с копытами-то, — но вовремя прикусила язык. Очень невежливо напоминать генмодам о физических ограничениях, связанных с их телосложением!

Матвей Вениаминович и шеф проговорили недолго: в той же самой кофейне они быстро заключили договор — шеф берется за это дело и доводит его до момента, когда совершенно ясно, почему именно кофе был подменен. Дальше Матвей Вениаминович подключает полицию или решает дело по другому, в зависимости от обстоятельств.

— Буду премного вам обязан, — сказал козел. — Признаю, что момент я выбрал неудачный, но вы ведь уже там закончили, не так ли?

— Закончил, закончил, — закивал шеф, ни намеком не показывая, что назойливое любопытство в его делах ему неприятно. — Сделал все, что мог.

— Бесполезная плотская суета, — проворчал козел. — Все равно все зависит лишь от шанса… Увольте, я не играю в эти дурацкие игры! Даже самое одаренное потомство подобного унижения не стоит.

Наверное, еще утром я бы с козлом согласилось. Но у меня было время успокоиться и подумать, поэтому я чуть было не сказала ему, что тогда и возня с кофе — тоже бесполезная плотская суета!

В общем, шеф с козлом ударили по рукам. Я думала, что после этого мы сразу же пойдем на кухню, допрашивать баристу и тех, кто там работает — из чего они кофе варят да откуда привозят.

Но вместо этого шеф всего лишь попросил поднести его к прилавку и, важно прохаживаясь по нему, испросил у баристы организационные документы кофейни.

Как постановил магистрат, любая компания, действующая в пределах города, должна предъявлять свои уставные документы по первому требованию покупателя. Особенно это касается питейных и харчевных заведений. Бариста даже выражение лица не изменил, просто сходил куда-то и вернулся с пыльноватой кожаной папкой, в которой лежало всего несколько листиков.

Регистрация кофейни «Сладкий досуг» на имя такого-то, общие сведения об управляющей компании… Ого, оказалось, что «Сладкий досуг» — не просто отдельное заведение, оказывается, оно входит в сеть, у которой в городе открыто еще несколько филиалов!

По просьбе шефа я послушно переписала имя хозяина и названия других кофеен в блокнот.

— Ну те-с, — сказал шеф после этого, когда мы вышли на улицу, — а теперь придется вам, Анна Владимировна, немного поработать ногами и языком.

— Ногами — сколько угодно, — сказала я. — А вот язык, сами знаете, у меня не очень подвешен…

— Знаю, знаю, — сказал шеф благосклонно. — Эту слабость мы с вами когда-нибудь изживем. Пока же, не обессудьте, придется пользоваться тем инструментарием, который имеете. Впрочем, он у вас не слишком плох. Измененный вкус кофе вы ведь тоже заметили?

Я воззрилась на шефа в недоумении, а он даже куснул меня за запястье (он лежал у меня на руках), разозлившись на непонятливость.

— Ну же, Анна! Я хочу, чтобы вы поработали языком в самом буквальном смысле! Просто погуляйте по городу, зайдите в разные кофейни, попробуйте кофе там. Потом доложите мне о результатах. Деньги я вам, разумеется, выдам.

— Но не шиковать? — спросила я печально.

— Почему? — усмехнулся Василий Васильевич в усы. — Ешьте столько неоправданно дорогих пирожных, сколько вам угодно… в разумных пределах. Благо, все за счет клиента.

И я поняла, что комментарий насчет бесполезной плотской суеты все-таки не пройдет Матвею Вениаминовичу даром.


* * *

Обойти все кофейни в городе — это утопическая мечта.

Когда-то Необходимск назвали Необходимском, потому что на этом месте стояла крепость, блокирующая проход. Тот, кто занимал крепость, мог собирать дань с купцов, торгующих по реке Неперехожей, так что место было хлебным. С тех пор город много раз сменил подчинение, пока в итоге не стал самостоятельным, и разросся так, что теперь его название многие понимали совсем по-другому: словно бы его в буквальном смысле «не обойти» — ноги стопчешь, пока хотя бы пересечешь из конца в конец!

Чтобы выполнить поручение шефа с умом, мне пришлось сначала зайти в библиотеку и поискать информацию о том, какие кофейни принадлежат каким компаниям.

Нужные данные я нашла в подшивке журнала «Кумпанство» за последние три года, и даже ахнула от удивления: оказывается, большинство кофеен в нашем городе принадлежало всего четырем владельцам!

Причем примерно третью кофеен заведовали никто иные, как купцы Ореховы — те самые, которым принадлежат Ореховские склады. Они же самые крупные оптовые торговцы в городе! Вот не знала, что кофе тоже относится к сфере их интересов.

Попрощавшись со знакомой библиотекаршей, я немедленно приступила к заданию шефа. Поскольку он разрешил мне тратиться на извозчика, я решила посетить по две кофейни каждой сети, причем для чистоты эксперимента выбрать такие, которые находились в разных концах города. Конечно, в Оловянном конце подобных заведений мало, но даже и там несколько нашлось. Все-таки он занимает большую часть города!

Начала я с Медного конца, самого северного (Необходимск вытянулся вдоль реки с севера на юг). Здесь тихо и зелено, несмотря на название, которое всегда навевает мне мысли о древних эпических поэмах — о, эти медногремящие шлемы! Когда-то давно тут была слобода медников. Теперь все производства сосредоточены в Оловянном конце.

Сегодня Медный конец застроен небольшими особнячками или совсем маленькими домиками, где живут удалившиеся от дел юристы, врачи, учителя, не слишком богатые торговцы итому подобная почтенная публика. Почти у каждого дома есть сад или хотя бы аккуратный палисадник, причем видно, что хозяева соревнуются украсить его кто во что горазд: каких только искусных клумб и увитых вьющимися растениями арок я не насмотрелась, пока извозчик петлял узкими улочками!

Встречаются и доходные дома, как правило, небольшие, на несколько квартир. Их хозяева сдают квартиры студентам, которым не посчастливилось найти жилье в нашем, Рубиновом конце, где располагаются три из пяти высших учебных заведений в городе (ладно, четыре из шести, если считать Школу изящных искусств, но я, как выпускница Юридической академии, относилась к ней свысока и, на мой взгляд, вполне заслуженно).

Домики на некоторых улицах беленые, на некоторых — крашенные, где-то в один и тот же цвет, где-то вразнобой: зависит от того, как договорились или не договорились жилищные товарищества. Нужная мне кофейня, «Драгоценные мгновения», выходила террасой на маленькую площадь, вымощенную красно-серыми плитками.

Посреди площади сверкал на солнце фонтанчик, гулили вокруг голуби. Чья-то собака (чистая, в ошейнике) лежала на солнце, подставив ему лоснящиеся бока.

Кофейня принадлежала тем же хозяевам, что и «Златой досуг», где мы с шефом уже были, поэтому я даже не удивилась, что вкус оказался именно тот, который мне запомнился — не кофе, а нечто непонятное. Вроде бы даже мягче, чем обычный кофе, а значит, и приятнее. Но не тот, совершенно не тот!

Этот напиток я пригубила только для виду, и утешилась двумя большими пирожными-безе (макаронов у них не было), заказав к ним чаю, чтобы было не так сладко.

Пока я потягивала чай и жевала пирожное, прошло минут двадцать, но на площади ничего не изменилось. Даже собака не перелегла в другую позу!

Страшно представить, до чего скучно живется в Медном конце, несмотря на его звучное имя.

Как я уже сказала, следующий конец был наш, Рубиновый. Как я уже говорила, здесь много учебных заведений, и здесь же помещаются их общежития, поэтому на улицах всегда полно студентов. Студенты народ особенный. У нас ничего не стоит встретить девушку в узких брюках или молодого человека на ходулях.

В кофейне, где я обосновалась на сей раз — «У Никитичны», что на Генмодо-Спасовской улице, — было людно, накурено, натоптано, и меня несколько раз толкнули, пока я забирала заказ. Дважды извинились, один раз, похоже, просто не заметили: слишком уж живо эти две девушки обсуждали какие-то фотоны и кварки.

Протолкавшись к столику около окна, я вдохнула запах из чашки. Хм! На сей раз он ничем не отличался от эталонного кофейного.

С некоторым недоверием я сделала глоток, а потом допила и всю чашку до конца. Кофе был чудесный: нужной крепости, ничуть не горчащий. Именно такой, какой я люблю. И сливок именно столько, сколько надо.

Пока я угощалась кофе и пирожным — на сей раз обычным маковым кренделем, — я успела услышать обсуждение нового романа в стихах знаменитого поэта Владислава Тряпичного, узнать, что некая Валенская «бессовестная личность», которая занимает конспекты переписать на несколько дней, а добиваться их от нее нужно неделю, а также о том, как заслужить автомат у какой-то профессорши Соколовой. (Нужно было ловить живых полевых грызунов, из чего я заключила, что профессор, скорее всего, была генмодом — какой-то хищной птицей. У генмодов обычно «говорящие» фамилии, если только они их сами не сменили.)

Иными словами, тут я, не прилагая никаких усилий, вращалась в среде моих ровесников. Замечательное место! Я решила, что обязательно приду сюда еще, хотя маковый крендель показался мне слегка пересушенным.

Закончив, я поняла, что успела проголодаться всерьез, а от съеденного сладкого только мутило. Тогда я сверилась со списком и выбрала заведение, где подавали не только легкие закуски — кафе-ресторан «Для дорогих гостей» на улице адмирала Георговича, что в Опаловом конце.

Опаловый конец не зря так называется: он едва ли не самый фешенебельный в городе. Тут живут те, кто, кто сам не ведет счет деньгам, а за кого счет ведут другие. Дома здесь на редкость элегантные, а парки такие, что перед ними меркнет даже Муниципальный.

Я опасалась, что выбранное мною заведение окажется настолько дорогим, что меня возьмет совесть, и я постесняюсь там есть. Но нет, когда вышколенный официант в белых перчатках принес мне меню, я облегченно выдохнула: всего на треть дороже, чем в нашем конце, ничего страшного! Сама бы на себя я столько денег тратить не стала, но за счет клиента можно.

Там я съела обед из трех блюд (с компотом!) и от сытости чуть было не забыла про кофе. Хорошо, что спохватилась и заказала его тоже. Пока мне несли напиток, я с сожалением подумала, что кофе, наверное, придется давиться: больше в меня не влезет! К счастью для меня, здесь кофе тоже оказался неправильным, так что я только попробовала его кончиком языка, а пить не стала.

Надо же, даже у богачей подделали!

Оловянный конец с его огромными башнями и непролазной грязью я решила оставить напоследок, все равно он сбоку от основного маршрута. Кроме того, я боялась, что запачкаю ботинки, и мне все равно придется возвращаться домой, чтобы их почистить. Или платить чистильщику, чего мне не хотелось. Шеф велел записать на счет клиента еду и извозчика, насчет прочих расходов ничего не говорил. Я знала его некстати просыпающийся педантизм: впоследствии он мог и придраться.

Далее на очереди был закрытый куполом Аметистовый конец. Поскольку дни стояли жаркие, многие сегменты купола были растворены, и ветер лохматил пушистые макушки растущих там пальм.

Здесь в моем плане числилось две кофейни, и в одной кофе оказался настоящим, так что мне пришлось его выпить: жалко было оставлять такое дорогое угощение. Честно говоря, к этому времени от кофе меня начинало уже подташнивать, а сладости просто больше не лезли.

И еще, вместо веселой публики Рубинового конца, изящной роскоши Опалового или успокоительной тишины Медного, здесь большую часть публики составляли скучные дельцы в черных сюртуках или строгих платьях с белыми воротничками; многие из них курили сигары, и в кофейнях стоял густой дым. На меня сигарный дым действует всегда сильнее, чем на прочих. Счастье еще, что сигары дороги, и курят в Необходимске далеко не все; я читала, что за морем, где табак дешев, курит кто угодно, и многие заведения даже подумывают ввести запрет на курение внутри. Вот бы и у нас Городское собрание приняло такой закон!

Когда я добралась до Дельты, у меня уже побаливала голова и хотелось расквитаться со всем побыстрее. Тут-то я и пожалела, что оставила Оловянный конец напоследок. Если бы с ним уже было покончено! Но придется еще раз ехать в этот металлический ад…

Даже любимые звездчатые деревья, которых множество в Дельте, меня не порадовали. Как и забавная кофейня, куда я зашла, оформленная, словно внутренности небольшого планетария: окна задергивались плотными шторами, а в середине кофейни крутилась маленькая лампа в чехле с прорезанными в нем дырочками в форме звезд.

Кофе, к счастью, оказался поддельным, и пить его мне не пришлось.

Наконец, остался только Оловянный конец, от которого теперь уже было не отвертеться.

Уже наступал вечер, но мне показалось тепло, так что я взяла аэротакси. Ошибка! На высоте ветер дул сильнее, и я порядочно замерзла. С другой стороны, мне не пришлось вязнуть ботинками в знаменитой грязи, потому что нужное мне кафе располагалось на четырнадцатом этаже одной из Семи Башен, где имелась площадка для аэротакси.

Высота обычно скрашивает любой вид, однако Оловянный конец даже с высоты выглядел как унылая сетка улиц, вдоль которых выстроились сплошь деревянные развалюхи да бетонные коробки субсидированного жилья. Ни следа изящной архитектуры других концов города!

Я понимаю, что Оловянный конец нужен городу, но, во имя всего святого, до чего же он уродлив!

С этими мыслями я зашла в последнюю намеченную для осмотра кофейню. Здесь стены были сплошь стеклянные. Я знала, что стекло это закаленное, но все же мне сделалось не по себе.

Выбрав столик подальше от окна, я заказала кофе и — так как за время пути снова успела проголодаться — пельмени. Цены тут оказались значительно ниже, чем у нас в Рубиновом.

К пельменям мне принесли морковный сок (бесплатно, от заведения). Диковинка, такого я еще не пробовала! Овощной сладкий вкус показался мне приятным: словно бы вдохнула запахи лета и земли. Да и пельмени оказались неплохие, сравнимы с теми, что готовит наша экономка Антонина.

Я с аппетитом расправилась уже с большей части порции, как вдруг заметила на себе пристальный, почти враждебный взгляд.

Обернувшись, я встретилась глазами с юношей — даже, скорее, мальчиком, — сидевшим за крохотным угловым столиком. На столе лежали две толстые книги, тетрадь, пенал… и стояла чашечка с кофе.

Я бы сказала, что он студент, но студентам положено носить форму даже вне учебного заведения, как военным, а на этом была потертая одежда, похожая на одежду мастерового или не слишком опытного рабочего на фабрике. Зачем бы мастеровому или рабочему читать инженерные книги?.. (В кофейне было светло, поэтому я без всякого труда разобрала названия книг на столике молодого человека — «Теория машин и механизмов, ч. 2» и «Основы электромеханики».)

Кроме того, мне показалось, что я этого паренька где-то уже видела. Но где? Помнится, он так же сверлил меня недобрым взглядом…

Тут мне принесли кофе, и уже по одному запаху стало ясно: снова не то! Ну и даже неплохо, я и так выпила столько, что на спокойный ночной сон оставалось мало надежды. К кофе принесли маленький рогалик: еще один комплимент от заведения.

Положительно, если бы не расположение и не пугающий интерьер, я бы сказала, что это лучшая кофейня из всех, которые я посетила сегодня!

Увлекшись рогаликом (запивать его пришлось остатками морковного сока), я не заметила, как мальчик встал и подошел к моему столику.

— Вы — помощница кота-сыщика, — сказал этот грубиян. — Почему кофе не пьете? Нехорош для вас?

Он как будто меня обвинял, что я не выпила кофе!

— А какое вам дело? — неприязненно спросила я. Потом спохватилась: сколько меня учили в пансионе, что надо быть выше этого! — Не имею чести быть с вами знакомой, — сообщила я слегка высокомерно.

— Эльдар Волков я, — ответил парень. — А вы Анна, я помню.

Тут я тоже его вспомнила, хоть по имени мне его и не представляли. Он был подмастерьем у енота, мастера по контактным линзам! Нужно было запомнить по пронзительному голубому взгляду.

Голубые глаза у людей в Необходимске редкость. В головах у публики они так тесно связаны с генмодами, что большинство голубоглазых меняют цвет уколами ретрогена. Это довольно просто и даже не слишком дорого. Я и сама пару лет назад подумывала, не сделать ли это, поддавшись слабости. Потом решила не суетиться. Что я буду делать, если через пару лет голубые глаза снова войдут в моду? Опять раскошеливаться?

— Анна Владимировна, — поправила я его. — Или госпожа Ходокова. Так какое тебе дело до этого… напитка? — я кивнула на чашечку.

— А, так вы, значит, тоже заметили, что он фальшивый? Я так и думал, — Волков фыркнул. — Не просто так вы у кота-то работаете.

— О чем вы? — спросила я.

Не нравился мне этот разговор.

— Среди генмодов давно уже разговоры ходят, что кофе в кофейнях подменяют, — сказал Эльдар. Казалось, он, в отличие от меня, не испытывает ни малейшей неловкости. — Мой работодатель тоже с этого возбух… Стало быть, и вашего шефа кто нанял?

— Это вас не касается! — отрезала я.

— А зря! — парень заговорил взволнованно и серьезно, и вдруг показался старше, почти моим ровесником. — Не трогали бы вы кофейни, барышня! Эта бодяга, — он кивнул на мою кружку, — дешевле стоит, чем кофе, а действует так же. Такие, как я, только его и могут себе позволить. И здесь особенно. Работяги без него с ног валятся. Так что постыдились бы.

— Погодите, погодите, — я подвинула ему стул. — Садитесь, поговорим толком. То есть кофе давно уже заменили на это вот? А почему разговоров не было?

Почти незаметно для себя я перешла на более просторечный, деревенский говор. Манера речи парня оказалась заразительной. Впрочем, в Школе сыщиков нас учили, что очень полезно уметь зеркалить собеседника.

— Потому что мало кто из генмодов может кофе пить или там в зернах употреблять, — пожал плечами парень. — А из людей никто и не замечает. Тут очень острый нюх нужен.

— Вы-то как заметили?

Парень внезапно ощерился.

— А вы как, госпожа Ходокова?.. А садиться мне недосуг. Мне в цех надо обратно, работать.

С этими словами он подошел к своему столику, сгреб книги, оставил несколько монет и был таков.

А я осталась в раздумьях.

Глава 5. Контрафактный кофе — 3 (фин)

Когда я добралась домой, солнце уже садилось, ярко вспыхивая в окнах дома напротив. В нашей полутемной прихожей с солидными напольными часами вкусно пахло жареным мясом: Антонина готовила ужин. Я даже немного пожалела, что полакомилась пельменями. С другой стороны, на аппетит я никогда не жаловалась; пройдет еще минут сорок, и я вполне отдам должное ее кулинарным талантам.

Шеф возлежал у себя в кабинете на стопке журналов «Современник», которыми потом Прохор набивает ему лоток, и вылизывался.

— Ну? — спросил он меня вальяжно. — Какие результаты?

Я доложила: из восьми проверенных мною кофеен неправильный кофе подавали в шести. Причем те две, где кофе был правильный, принадлежали купцам Ореховым; все остальные — трем другим владельцам.

Отдельно я рассказала про встречу с Эльдаром Волковым, подмастерьем енота Афанасия.

— Интересно, — промурлыкал Василий Васильевич. — Значит, говорит, этот контрафактный кофе стал популярным напитком среди работяг?

— Должно быть, — сказала я. — Не вполне уверена, но у меня сложилось такое впечатление. Он был не слишком дружелюбен.

Поколебавшись, я спросила:

— Василий Васильевич, а почему никто, кроме меня и этого мальчика, не заметил, что кофе не такой?

— Ну-ну, не такой уж он и мальчик, — заметил Василий Васильевич, буквально выгрызая что-то между когтями на передней лапе, — для его народа — более чем взрослая особь!

— Для какого его народа? — удивилась я. — Неужели он из северных племен?

Это меня удивило: да, среди людей с севера много голубоглазых и сероглазых, это верно, но они все без исключения блондины или даже рыжие. А короткий ежик волос у Эльдара казался темным, в крайнем случае темно-русым. Впрочем, смешанной кровью в Необходимске никого не удивишь. К нам уже больше сотни лет едут люди со всего света; и на улице, и в Городском совете можно встретить горожан любых расцветок.

— Своего рода, — подтвердил мою догадку Василий Васильевич. — А скажите-ка, Анна, во всех случаях вы пробовали только один кофе из меню? Самый дешевый?

Я чуть порозовела. Конечно, для чистоты эксперимента нужно было заказать кофе из разных ценовых категорий — вдруг владельцы кофеен подменяли только один его тип! Плохой из меня пока аналитик-следователь.

Увидев мое смущение, Василий Васильевич довольно сощурился.

— Ну ладно, впредь будете умнее. Пока же это не суть важно. Для целей нашего расследования, в общем-то, все равно, заменяют ли кофейни одну позицию в меню или несколько. Главное, что они вообще это делают. Что же теперь вы предлагаете делать?

— Нужно проверить, с какими поставщиками работают эти кофейни, — сказала я. — Посмотреть, не менялись ли эти поставщики в последнее время. Наверняка подделку привозит какая-то одна фирма! Тут-то можно брать торговую инспекцию или даже вашего друга Пастухова из полиции и идти к ним на склад с обыском.

— Ну, положим, Дмитрий такими делами не занимается, да и для обыска нужен повод посерьезнее, но рассудили вы верно, — согласился шеф. — По крайней мере, в торговую инспекцию обратиться можно. Однако, боюсь, тут дело немного тоньше. Извольте, — он спрыгнул со стопки журналов и велел мне: — Откройте верхний, центральный разворот.

На развороте красовалась огромная статья с фотографией мужчины и женщины в виде типичного семейного портрета: он сидит, она стоит, положив руку на спинку его стула. Так часто снимают, когда супруги очень разного роста, но хотят подчеркнуть равноправное партнерство. Или если женщина желает продемонстрировать красивую вышивку на юбке.

Эта дама, правда, была одета предельно строго — какая уж там вышивка! Как говорила мадам Штерн, «барышни, не перегибайте палку — скромность тоже может быть вызывающей!». И такое же строгое, скучное лицо.

Зато мужчина сидел, широко расставив ноги, подбоченясь, и подкручивая роскошные усы, переходящие в не менее роскошные бакенбарды. За ними да за очками в широкой оправе почти не видно было лица. «М. Н. и А. Т. Златовские, семейное партнерство во главе амбициозного ботанического проекта» — было написано под дагерротипом.

Я быстро пробежала статью глазами. Она повествовала об открытии нового селекционного центра в деревне неподалеку от Необходимска, при котором имеется «оборудованная по новейшему слову техники» лаборатория. Таких селекционных центров в городе немало: как иначе были бы выведены звездчатые деревья, например? Но впервые такая лаборатория создавалась не при университете и не при Военно-морском ведомстве, а на личные деньги энтузиастов.

Как говорилось в статье, они рассчитывала выращивать тропические фрукты в открытом грунте, экономя на теплицах.

— Превосходное начинание! — сказала я с жаром. — Только… статья ведь старая. Что-то я о них не слышала.

Журнал был датирован тремя годами ранее.

— Неудивительно, — кивнул шеф. — Они потерпели полный финансовый крах.

— Не удалось вывести нужные сорта? — посочувствовала я незнакомым исследователям.

Правда, мне не очень понравились их лица — почудилось в них что-то неприятное — но с фотографиями порой бывает такой эффект. Ведь приходится несколько минут стоять неподвижно, не меняя выражения лица, чтобы хорошо выйти на карточке.

— Нет, отчего, вывели, — сказал шеф. — Вот только как раз в то же время изобрели новый способ выращивать фрукты в теплицах… слышали такое слово — «гидропоника»? Урожаи оказались предсказуемее, чем в открытом грунте, даже если брать генетически модифицированные фрукты. Кроме того, вкус модификаций оставлял желать лучшего. Златовские попытались компенсировать слабый фотосинтез повышенным содержанием сахара, а это привело к приторности… — шеф перебил сам себя. — Но что это я? Если захотите, сами прочтете, журнал «Деловой интерес», номер за прошлый апрель. Там подробно анализируется неуспех этого предприятия.

Шеф указал лапкой на целую полку «Деловых интересов» в своем шкафу. Эти журналы для лотка не использовались никогда и не под каким видом. Может быть, потому, что печатались на хорошей лощеной глянцевой бумаге, которая с трудом мнется и еще хуже впитывает.

— Это интересно, — дипломатично согласилась я, — но к чему вы мне об этом рассказываете?

— Не будете смотреть? — шеф сощурился, как будто пытался мне о чем-то намекнуть. Я догадывалась, что он хочет заставить меня прочитать очередной экономический опус и закатить мне на его основе лекцию на два часа, поэтому только помотала головой. — Как угодно, — суховато произнес шеф. — Но дело в том, что я уже выяснил, какой новый поставщик появился у трех наших кофейных компаний в последние два месяца.

— Как? — я была неприятно поражена. — То есть вы знали даже о том, какие это компании?.. И вы все равно отправили меня собирать материал?

— Надо же вам привыкать работать самостоятельно, моя дорогая, — мурлыкнул Мурчалов, — если вы когда-нибудь намереваетесь унаследовать мое дело! Кроме того, нашего клиента нужно было наказать за неделикатность, а вы любите пирожные и долгие прогулки. На мой взгляд, ситуация выигрышная, куда ни посмотри.

Я вздохнула одновременно с раздражением и с восхищением. Шеф — наглый и беспардонный тип, но сердиться на него совершенно невозможно! И не только потому, что он мягкий и пушистый.

— Но откуда вы знали?..

— Расспросил генмодов. Почуять изменившийся запах способны почти все. Просто это мало кого интересовало, поскольку лишь единицы из нас способны переварить кофе без вреда для себя. Так что ваша работа тоже не пропала даром: всегда надежнее получить подтверждение сплетен экспериментальным путем! Что же касается нового поставщика, тут уже было сложнее. Все компании, занимающиеся общественным питанием, обязаны подавать документы о своих поставщиках в городскую управу, но это делается раз в квартал. Кроме того, эти сведения нельзя получить без специального ордера, хотя они и не коммерческая тайна. Однако я послал Прохора пообщаться с приказчиками в конторах всех трех компаний — и не нужно так на меня смотреть, вы пока слишком молоды, чтобы держаться с этой публикой на равных. Вот и узнал название этого поставщика — товарищество «Золотой бор». Здесь и пригодилась моя память: именно так называлась лаборатория Златовских, о которых я читал в «Деловых интересах». Правда, остается мизерный шанс, что это лишь совпадение, — Мурчалов произносил «мизерный» с ударением на «е».

— Не скромничайте, шеф, — сказала я сухо. — Это практически наверняка не совпадение.

— Ну а раз не совпадение, так ужинайте, экипируйтесь соответствующим образом, и нанесем визит на землю, зарегистрированную за этой фирмой. Вы ведь после такого количества выпитого кофе наверняка еще не хотите спать!


* * *

После ужина я экипировалась «соответствующим образом», взяла для шефа рюкзак и вместе с ним отправилась к нашим потенциальным подозреваемым.

Шеф подозревал незарегистрированные генетические исследования — а это в нашем городе куда более серьезное преступление, чем просто поставки контрафактного товара. Нужно было убедиться, что мы ни на кого не клевещем, прежде чем обращаться с этим в полицию. Даже если бы Златовские оказались законопослушными людьми, проверка могла повлечь для них разнообразные неприятности.

(Лицензия сыщика позволяла шефу проникать на территорию закрытых производственных объектов в отсутствие хозяев — но не в жилые дома.)

Поскольку шеф не хотел привлекать излишнего внимания, он настоял на том, чтобы использовать подземные пневматические тоннели, так что нам вновь пришлось проехать на трамвае пару остановок и воспользоваться знакомым магазинчиком. Мне решительно не хотелось этого делать, но шеф и слушать не желал никаких возражений.

К тому же, на сей раз он был прав: на мне были темно-серые шаровары, темно-зеленая толстовка, драповое пальто и туфли на мягкой резиновой подошве, а на голове повязан темно-серый платок. Очень удобная одежда, когда ты идешь на опасное дело или, допустим, едешь на природу за грибами, но по городу так ходить не принято — особенно даме! Хотя, конечно, в нашем Рубиновом квартале среди студиозусов случаются любые чудачества. Но я-то уже не студентка, хоть по возрасту и не отличаюсь от них!

Хорошо, что хотя бы шеф сидел в рюкзаке смирно и для разнообразия внимания не привлекал.

Путешествие по подземным пневмотрубам прошло примерно так же, как в прошлый раз. Хотя, возможно, орала я уже меньше: притерпелась. В любом случае, чем меньше об этом сказано, тем лучше.

Однако от последней «станции» пневмотрубы — маленького магазинчика сухих обедов для генмодов на окраине города — нам пришлось добираться на своих двоих около километра, пока мы не достигли станции железной дороги. Согласно расписанию, поезд, на который мы сели, был последним: я поняла, что ночевать, скорее всего, придется в деревне.

— Не переживайте, Анна, там всего-то десять километров, — отмахнулся Василий Васильевич. — Вашим шагом — меньше полутора часов. А вообще вам бы пошло на пользу и пробежать это расстояние, а то вы пренебрегаете упражнениями.

Я вздохнула: шеф был кругом прав. Упражнениями я в самом деле пренебрегала, но в основном потому, что он заставлял меня работать в любое время суток, и выкроить подходящее время мне было не так-то просто.

Мы сошли с поезда на тихой провинциальной станции. Пахло навозом, стрекотали сверчки, где-то в отдалении глухо лаяла собака. Фонарей было мало, и они едва освещали колдобистую улицу. Несмотря на ранний вечер, народу вокруг не наблюдалось.

— А неплохо обустроены окраины нашего разлюбезного города, — заметил Василий Васильевич из рюкзака.

Я только что вляпалась в коровью лепешку, поэтому не разделяла его восхищения.

— Электричество есть даже в такой глуши, — пояснил шеф.

И все же территория товарищества «Золотой бор» находилась на самой окраине деревни. Линия фонарей кончалась у забора. Последний сиротливый фонарь освещал длинные ряды колючей проволоки, натянутые на вертикальных рейках. Его желтый свет блестел на иголках и шишках молоденьких сосенок, высаженных плотным рядом сразу за забором.

— Ну, — сказал шеф, — проверьте, не под током ли проволока.

— Не под током, — уверенно сказала я. — А если и под током, то небольшим. Деревенская детвора здесь наверняка лазает, кто же захочет потом объясняться с родителями в случае чего? Или с полицией?

— Логично, — согласился шеф. — Ну тогда доставайте кусачки.

Это был не первый мой опыт влезания вместе с шефом в сомнительное предприятие. Первый состоялся, когда мне было лет тринадцать; может быть, как-нибудь при случае расскажу. Колючую проволоку я никогда не любила, но довольно неплохо умела ее преодолевать.

Правда, с такими густыми и плотными рядами я столкнулась впервые. Обычно колючую проволоку натягивают одним витком поверх забора. Тогда достаточно просто кинуть сверху плотную куртку или пальто, а потом перепрыгнуть.

В этот раз пришлось повозиться: и кусачками поработать, и пальто пошло в ход. Я так и оставила его висеть на проволоке: сниму на обратном пути. Все равно перелезать еще раз, отцеплять его сейчас — только время терять.

«Если придется бежать второпях, брошу, — решила я. — Пусть шеф мне новое покупает!»

Пальто все равно было старое, мужского кроя, и мне не нравилось.

Но и внутри, за проволочной оградой, мы с шефом не нашли ничего такого, что стоило бы прятать.

Молодые сосны, лет двух-трех лет от роду, были высажены стройными рядами, как на плантации. В прохладном ночном воздухе они приятно пахли смолой.

Но сосен в окрестностях Необходимска полно — тоже мне сокровище! Может быть, эти деревья что-то маскируют? Но что?

Мы прошагали несколько рядов таких сосенок, как вдруг запах смолы сменился запахом кофе. Не сказать, чтобы сильным, однако вполне отчетливым. Я заозиралась, машинально ища взглядом кофейные деревья. Накануне в библиотеке я посмотрела, как они выглядят: такие кустики. Ничего подобного — все те же самые сосенки, совершенно одинаковые в лунном свете!

Хотя… не совсем одинаковые! Если присмотреться, было видно, что у тех, мимо которых мы сейчас шли, иголки отливали красноватым!

Тут же я вспомнила розоватые иглы звездчатых деревьев в мастерской Кунова, куда нам пришлось зайти по прошлому делу.

— Анна, поднесите меня к одному из этих деревьев, я его обнюхаю, — распорядился шеф из рюкзака.

Я послушалась, а заодно понюхала дерево и сама. Ну да, точно! Запах кофе стал еще четче. Присмотревшись, я разглядела, что аккуратные молодые шишечки на концах еловых веток металлически поблескивали, что не положено добропорядочным шишкам.

— Ну вот, — сказал шеф довольно. — Все и подтвердилось. Незаконные манипуляции с генами!

— Откуда вы знаете, что у них нет на это разрешения? — удивилась я.

Я-то думала, что мы с шефом наткнемся на склад контрабандной продукции или на тайную химическую лабораторию, в которой мелют кофейные бобы и добавляют в них что-нибудь неудобоваримое. Тогда все было бы понятно. Но… если это и правда генетически модифицированные растения, то что в этом плохого? Тогда вся вина, скорее всего, лежит на кофейнях, которые распространяли генетически модифицированный аналог под видом настоящего, а вовсе не на производителях! Ну или, по крайней мере, на тех и других.

— Милая моя, да разве Ореховы и другие крупные экспортные компании позволили бы им такое разрешение получить? — вздохнул шеф, как будто был слегка во мне разочарован. — Не говоря уже о том, насколько в нашем городе в принципе трудно оправдать какие бы то ни было генетические исследования, если только ты не работаешь на Военный флот…

«Но ведь они получили разрешение раньше, когда пытались вырастить экзотические фрукты в открытом грунте», — хотела сказать я.

И не успела, потому что мы услышали очень спокойный, какой-то неживой голос:

— Нарушители, стоять! Выйдите между рядами посадок и поднимите руки над головой!

Меня в этом голосе поразило то, что он был совсем молодым. Почти мальчишеским. Это совсем не вязалось с его безэмоциональностью.

Я быстро сняла рюкзак с плеча, прислонила его к стволу ближайшей генсосенки. Шеф либо затаится, либо сбежит, по обстоятельствам. Сама же я вышла между рядами сосен, как и было сказано.

Охранник стоял напротив меня, метрах в пятидесяти, ноги на ширине плеч. Лунный свет блестел в короткой щетине у него на голове, обрисовывал складки мешковатой одежды. Плечистый и мощный детина. На таком расстоянии и в темноте судить трудно, но я решила, что я ему чуть выше плеча, а по весу хорошо если в половину легче. Это, конечно, проблематично. Но, как говорила мадам Штерн, «у женщины всегда должны быть свои приемы».

В ее случае таким приемом была ядовитая шпилька, приколотая на шляпку. Мне он не подходил: я рассеянна, могу уколоться сама. Тем более мадам Штерн верила, что все девочки в ее заведении должны развивать свои собственные таланты, а не копировать находки старших.

— Простите, — проговорила я дрожащим голосом. — Тут… поезд убежал, а я никого не знаю в деревне… у вас дырка была в заборе…

— Нарушитель, поднимите руки над головой, — повторил неизвестный тем же ровным механическим голосом.

Он мне с самого начала показался странным, а теперь эта странность только усилилась. Допустим, Златовские окружили свои посадки проволокой, потому что их предприятие и в самом деле незаконное. Допустим, они поставили охрану из тех же соображений, из которых любой фермер охраняет свои посадки.

Но в охране наших садов и огородов ожидаешь увидеть какого-нибудь деда Егора в телогрейке и с ружьем, заряженным солью; в самом лучшем случае — скучающих розовощеких молодцов из частного охранного агентства. Этот же выглядел и говорил, как… Не знаю, я еще не встречала никого, кто бы выглядел и говорил так же!

И одновременно в нем было что-то знакомое. Нет, не так: я никогда не видела его, не могла вспомнить таких, как он, но откуда-то знала — люди с таким ровным голосом, с такой манерой речи очень, очень опасны! И я не хочу оказаться рядом с ним!

Мои руки сами собой поднялись на уровень ушей.

— Над головой, — ровно и мертвенно повторил охранник.

Я развернулась на пятках и бросилась бежать. Вот и получу те самые упражнения, на нехватку которых сетовал Василий Васильевич!

Земля под ногами была усеяна хвоей и скользила: рубчатые резиновые подошвы, наверное, забились и не особенно помогали. Но я все равно была уверена, что успею к забору первой. В пансионе для благоразумных девиц и потом, в Школе сыщиков, я всегда побеждала в забегах среди людей. Тем более, меня подгоняла паника — нет, взявшаяся непонятно откуда уверенность, что охранник убьет меня, и имени не спросит.

…Охранник нагнал меня на половине пути до пролома.

Я чувствовала, как трясется земля, слышала его шаги у меня за спиной — и не могла поверить! Чтобы такой тяжелый мужчина мчался так быстро!

Но поверить пришлось, когда он схватил меня сзади за плечо.

К счастью, я смогла вывернуться — одним из тех точных, быстрых движений, которым научил меня Прохор еще в детстве. Я развернулась на носке, отпрыгнула назад, чтобы встретить врага лицом к лицу, и выхватила из кармана нож, одновременно доставая его из ножен.

Нет, это был не боевой нож — я очиниваю им карандаши и иногда подравниваю кисти. Правда, он чуть больше обычного перочинного, и гораздо острее. Но все же не настолько велик и остер, чтобы привлечь чье-то внимание.

Сейчас я очень пожалела, что не попросила у Прохора пистолет тайком от шефа. Мурчалов не одобряет огнестрельного оружия и говорит, что почти всегда можно обойтись без него, но Прохор бы дал.

Теперь охранник был гораздо ближе, и я смогла его разглядеть. Он действительно был очень молод, наверное, моложе меня. Этот факт, а еще крайне короткая стрижка напомнили мне о мрачном мальчике Эльдаре Волкове. Но здесь сходство и кончалось: из этого парня, наверное, можно было вылепить двоих Эльдаров. Или двоих меня.

Он стоял, согнув колени, расставив руки. В одной руке блестел нож — побольше, чем у меня, и гораздо более хищного вида.

«Черт, — подумала я; крайне неприличное ругательство для благовоспитанной барышни, но менее богохульные, вроде наименований половых органов, стремительно меня покинули. — Он сильнее, быстрее, у него больше нож, да он еще и лучше тренирован! Безнадега!»

Но меня всегда учили, что безнадежных ситуаций не бывает.

«Зато ты умнее его», — словно бы сказал мне Василий Васильевич.

Своему внутреннему шефу я поверила.

В мгновение ока я бросилась вперед, упала на колени и проехалась по скользкой хвое прямо под ногами охранника. В стратегически важный момент я вскинула руку вверх и мазнула, не глядя.

Когда меня учили пользоваться ножом, инструктор — один из должников Василия Васильевича — никак не мог заставить меня преодолеть инстинктивное нежелание причинять боль живому существу, несмотря на то, что нож в моей руке был сделан из резины. Тогда он сказал: «Представьте, что вы мажете меня кистью!». Дело тут же пошло на лад: кисти и краски я люблю.

В этот раз мне даже не пришлось представлять ничего в этом роде: тело сработало само, словно один из новомодных заводских механизмов. Охранник истошно, нечеловечески заорал, схватившись руками за пах — еще бы! Какой бы ты ни был отмороженный, а нервных окончаний там больше всего.

Думала я все это уже на ходу: даже не помню, как я вскочила на ноги. Хвоя больше не скользила. Или, по крайней мере, я не обращала на это внимания.

Вот и пролом, вот и мое пальто, висящее на иголках… И два огонька-глаза, сверкнувшие по ту сторону!

— Вот и вы, — сварливо проговорил Василий Васильевич, — а я уже начал волноваться. Не догадались прихватить рюкзак, как только я из него выпрыгнул?

— Бегите! — крикнула я. — Бегите, ради всего святого, хуй с ним с рюкзаком!

(При шефе и наставнике мой язык не повернулся ругаться совсем уж грязно.)

Паника в моем голосе убедила шефа: он зашипел и понесся от забора прочь. Я протиснулась в оставленную дыру и помчалась за ним через поле.

Пусть я не видела еще ни одного атлета, способного обогнать борзую, но в ту ночь я вплотную подошла к тому, чтобы обогнать кота, у которого к тому же была фора в несколько секунд!

Правда, справедливости ради стоит отметить, что шеф обязан своими объемами не только исключительно пушистой шерсти, но и умением ценить стряпню Антонины.

Только у края поля я обратила внимания, что никто нас не преследует. Обернувшись, я в слабом лунном свете увидела тот же знакомый силуэт с квадратными плечами: охранник стоял у края поля, но не делал ни малейшей попытки сделать хотя бы шаг за периметр колючей проволоки.

Почему-то мне показалось, что он может простоять там до утра, даже если будет истекать кровью из мест, о которых не говорят в приличном обществе.


* * *

Как и говорил шеф, назад нам пришлось возвращаться пешком.

Отдавая должное пережитому мною, шеф даже не стал настаивать, чтобы я несла его, а чинно вышагивал рядом по шпалам, между двух блистающих в лунном свете рельс. После случившегося у меня кружилась голова, я глубоко вдыхала ночной воздух и чувствовала себя необыкновенно живой, но при этом меня слегка тошнило.

Это не первый случай в моей жизни, когда я чуть не умерла. Подобные происшествия всегда вызывают во мне смятение чувств. Шеф говорит, что это хорошо, не то я стала бы зависимой от адреналина.

Закончив описывать человека, с которым я дралась, я спросила:

— Кто это был, Василий Васильевич? Одурманенный морфием?

Хвост шефа, еще недавно задранный, качнулся из стороны в сторону.

— Увы. С морфинистом вы бы справились. Боюсь, что все гораздо серьезнее. Это был генмод.

Меня словно в холодную воду окунуло.

— Погодите! Но он же выглядел, как человек!

— Бывают и генмоды, которые выглядят, как люди. Довольно давно… я тогда едва вышел из котячьего возраста… здесь, в городе, случалось всякое. Вы когда-нибудь интересовались, почему так сложно получить разрешение на частные генетические исследования, тогда как все остальные виды науки магистрат поощряет?

Я покачала головой: мне как-то не приходило в голову всерьез задаваться этим вопросом. Общеизвестный принцип гласил, что генетика слишком опасна, чтобы доверять ее частным предпринимателям или ученым-одиночкам, которых не контролирует Городской совет. Так решил Всемирный Конгресс после Большой войны.

Но, если подумать, разве исследования радиоактивных компонентов, взрывчатых веществ или вирусов менее опасны? А в городе есть частные лаборатории, которые этим занимаются!

— Много лет назад кое-кого поймали на горячем, — вздохнул Мурчалов. — Был такой талантливый молодой ученый, Альберт Серебряков… Интересно, сходство фамилий — простое ли совпадение?.. Когда полиция разгромила его лабораторию, там нашли почти готовые образцы, — голос шефа так и сочился презрением. — Дети, которых готовили к абсолютному послушанию. Многие уже достаточно взрослые, чтобы держать оружие и представлять некоторую угрозу. И склад управляющих булавок.

— Какой ужас, — искренне сказала я. — И это засекретили?

— Да, но законы, касаемые генетиков, ужесточили… В частности, вы наверняка задались вопросом, почему ранее Златовским разрешили эксперименты с экзотическими фруктами… Причина состояла в борьбе между купцами: кое-кто надеялся с их помощью задавить конкурентов по заморской торговле. Определенные активы поменяли владельцев, и им было выдано такое разрешение… Но, знаете ли, спонсор быстро потерял интерес — добился своих целей другими, более простыми методами. И после этого их буквально утопили в бюрократии, заставили потерять время. Так они и не вывели свой товар на рынок.

— А почему вы сразу это мне не сказали? — спросила я.

— Потому что я предложил вам прочесть статью! Если бы вы это сделали, обязательно увидели бы, что она шита белыми нитками — тому, кто ее писал, есть чему поучиться у Виктуар! Он совершенно не умеет врать.

— Все равно могли бы не вводить в заблуждение, — упрямо произнесла я.

Василий Васильевич тяжело вздохнул.

— Господь всепушистейший, Анна, когда же я наконец научу вас думать самостоятельно?.. Если поразмыслить хоть немного, то совершенно очевидно, что гидропоника, — шеф практически выплюнул это слово, — не может конкурировать с высадкой в открытом грунте! Сами подумайте — где теплицы, которые нужно оборудовать и постоянно поддерживать, а где гектары и гектары земли! Пусть не очень плодородной, но ведь и посадок можно сделать много.

— Но вы сказали, что фрукты были невкусные…

— Потому что они не сумели закончить работу. Может быть, если бы они повозились немного дольше… — шеф вздохнул. — Самое неприятное в этой истории, моя дорогая, что тот мальчик из Оловянного конца совершенно прав. Если их продукт действует не хуже настоящего кофе, а стоит гораздо дешевле, это стало бы настоящим спасением для небогатых студентов и рабочего люда! Но увы, теперь мы сообщим об их хозяйстве, и его прикроют.

— Но можем не сообщать… — неуверенно проговорила я.

Гравий хрустел под моими подошвами, ушибленные о землю колени начали болеть, а рельсы сходились впереди, как то и полагается согласно трехмерной геометрии, и я уже совсем ничего не понимала.

— Нонсенс! После того, как мы увидели там генмода? После того, что я подозреваю Златовских в связи с Серебряковым?

— А вы уверены, что это был генмод, шеф?

— Судя по вашему описанию. Кроме того, я сомневаюсь, что кто-то, кроме генмода, мог бы вас догнать.

Несмотря на усталость и общее неважное самочувствие, редкая похвала от шефа заставила меня почувствовать себя лучше. Конечно, я бы предпочла, чтобы он похвалил мои интеллектуальные качества, ими я горжусь больше — но ведь и в беге я тренировалась!

— Ну, завтра Златовских арестуют, и все будет хорошо, — оптимистично заметила я.

— Знаете что, Анна, — сварливо проговорил шеф, — простодушие должно быть наказуемо. Поэтому отсюда вы понесете меня на руках.

Так я и сделала. Впрочем, не скажу, что наказание было очень страшным: ночь становилась прохладной, а Василий Васильевич — отличная грелка.


* * *

Конечно, шеф, как всегда, оказался прав.

Назавтра Златовских не арестовали: они сбежали еще ночью. Старший инспектор Пастухов явился к нам в дом и долго прочувствованно лаял на шефа — почему, мол, он вздумал лезть к подозреваемым, да еще и так непрофессионально, что умудрился их спугнуть!

Я сидела в уголке шефского кабинета, виновата молчала и надеялась, что они не обратят на меня внимания. Мурчалов вяло оправдывался: он, мол, не предполагал, что противник так серьезен и, если под псевдонимом Златовского и впрямь скрывался Серебряков, то его в любом случае невозможно было бы поймать так просто.

Наконец Пастухов охрип, извинился передо мной за эмоциональный выплеск и запрыгнул в кресло, стоящее у стола шефа.

— Анна Владимировна, снимите с третьей полки альбом с вырезкой, помеченный двенадцатым годом, — попросил шеф, — раскройте и положите на стол между нами.

(Василий Васильевич, как и вчера, лежал на стопке журналов прямо на столе, только теперь это был не «Современник», а «Окуляр» — журнал для биологов).

Я сделала, как меня попросили. После этого и шеф, и Пастухов могли спокойно перелистывать альбом лапами.

— Ну, похож он на Златовского? — спросил Пастухов, показывая лапой на одну из вырезок.

— Я знаю не больше тебя, — огрызнулся шеф, — я тоже его не видел! Кроме как на фотографии, а там попробуй разбери! Роскошнейшие бакенбарды отрастил, сволочь!

Тут его взгляд упал на меня, и он сказал:

— Анна, можете быть свободны!

— А что, она… — начал Пастухов.

— Это ее не касается! — отбрил шеф, и посмотрел наменя так, будто я провалила вчерашнее дело.

Я вышла из кабинета обиженная. Ну… может быть, и провалила! Но ведь он сам сказал, что охранник был генмодом, специально сконструированным, чтобы превосходить обычных людей! Где мне с ним тягаться!

И еще: то, что шеф выставил меня, означало, что дело намечается вовсе деликатное. Про такие он говорит: «Вы еще слишком молоды, Анна! А быстро и безболезненно нужно терять лишь невинность девичью, но ни в коем случае не этическую!»

Такие дела, когда шеф запирался и шушукался, всегда заставляли меня особенно о нем беспокоиться. С самого детства. Кроме того, у меня никак не шла из головы вчерашняя стычка…

С тяжелым сердцем я пошла в свою комнату и достала из шкафа альбом для зарисовок: хороший, с дорогой плотной бумагой. Подарок шефа на недавние именины.

На первой странице красовался набросок Антонины в ее любимой шали с брошкой, на второй — роза, растущая в окне нашей соседки через улицу. На третьей я быстро, стараясь не задумываться, изобразила свой новый ночной кошмар: бритую голову, квадратные плечи, жесткий подбородок… Слишком молодое лицо, облитое ночными тенями…

Глаза никак не удавалось вспомнить: они мне вчера показались просто черными колодцами. Но затушевать их углем было бы слишком драматично, а я не люблю ударяться в драму.

Подумав, я пририсовала ему свои собственные глаза: по крайней мере, их я вижу в зеркале достаточно часто, а потому хорошо помню.

Затем я захлопнула альбом и изо всех постаралась об этом рисунке забыть.

Глава 6. Сучья совесть — 1

В четыре пополудни перед нашим крыльцом явилось прекрасное видение.

Для начала на тротуар приземлился частный аэромобиль, суматошно махая лопастями набора высоты. Водитель щеголял в фуражке и кителе, выдающими в нем частного шофера. С единственного пассажирского места поднялась дама, одетая в элегантное кремовое платье, с высоко уложенными волосами, на которые, словно экзотическая птичка, присела маленькая элегантная шляпка.

Я как раз стояла у окна кабинета Василия Васильевича и поливала растущую на подоконнике герань, поэтому видела эту сцену отлично. У меня сразу зачесались руки эту особу нарисовать.

Гостья подняла голову, с любопытством разглядывая наш особняк, и я чуть было не выронила лейку — даже пролила немного воды мимо цветка. А все потому, что я узнала эту даму! Точнее, барышню: у нас в Необходимске принято именовать даже замужних дам барышнями, если они выглядят достаточно молодо — лесть, перешедшая в привычку. Гостью звали Полина Воеводина, и она не просто выглядела молодо, но и была молода, всего на пару лет старше меня. Я это знала точно, потому что мы вместе учились в пансионе для благоразумных девиц мадам Штерн!

Полина была моей подругой. Точнее, я так считала. Она выпустилась раньше меня, но не ответила ни на одно из моих пяти писем.

И вот теперь она явилась под наши окна! Интересно, зачем? Неужели пришла брать уроки музыки у нашего соседа? Ну, тогда она опоздала, Иван Анатольевич обычно начинает в час дня…

Словно по команде из-за стенки полились звуки бравурного марша. Значит, точно не к нему. Кроме того, насколько я помню, Полина играла на пианино отлично, гораздо лучше меня.

Пока я гадала и рассеянно протирала лужицу на подоконнике краем передника, моя бывшая подруга, очевидно, убедилась, что попала именно туда, куда надо, поднялась вверх по нашему крыльцу и решительно позвонила в дверь.

Тут же я как очнулась от ступора: ведь сейчас Антонина с приходящей служанкой развешивают белье на заднем дворе и стук вряд ли услышат, а Прохор ушел с Василием Васильевичем по деликатному делу — навестить «невесту» шефа, которая от него понесла.

Значит, мне стоит поспешить, чтобы открыть дверь.

Я уже торопилась к двери в прихожей, одновременно снимая передник, как вдруг застыла, пораженная простой мыслью: Полина, должно быть, приехала ко мне! Одно из последних писем я писала ей из этого дома, во время каникул…

Нет, не может быть! С чего бы она решила возобновить знакомство спустя столько лет? Наверняка явилась к шефу по какому-то делу.

Но поздно об этом раздумывать: я уже открывала дверь, стараясь, чтобы моя улыбка была вежливой и в меру отстраненной. Нет уж, не покажу, что я ее узнала!

— Ах, Анюта! — радостно воскликнула Полина. — Вот и ты! Ты ничуточки не изменилась!

На миг у меня возникло искушение притвориться, что я ее не помню, но такое проходит только в глупых романчиках. К тому же, мои губы уже сами собой говорили:

— Полиночка! Сколько лет! Какими судьбами?

— Как! — Полина всплеснула руками, и на ее красивом круглом личике отразилось сильнейшее беспокойство. — Анюта, у меня беда! Только ты можешь мне помочь!

— Не знаю только, с чем. Разве тебе нужно опять сдавать математику? — удивилась я.

В пансионе я брала расширенный курс математики, поскольку она легко мне давалась, и часто своими записями выручала даже и старших девочек. Именно так мы с Полиной и подружились.

— Ах, что ты! — Полина легонько, невесомо шлепнула меня по руке. — Твоя очаровательная непосредственность! Нет, ты ведь стала помощницей сыщика, так? Мне нужна твоя помощь, как профессионала!

Сердце мое забилось быстрее — как профессионала! Я работала на шефа с февраля, сейчас стоял уже июнь, и он давненько обещал поручить что-нибудь лично мне, но пока дальше обещаний дело не шло. И тут дело само, можно сказать, приплыло мне в руки!

Машинально распрямившись и приняв как можно более профессиональный вид, я проговорила:

— Ну что ж, тогда пойдемте в кабинет, обсудим!


* * *

Кабинет Василия Васильевича выглядит солидно, но без роскоши: здесь были шкафы, заставленные папками с его прежними делами, шкафчик-картотека, в которой имелись записи едва ли не о каждом важном человеке или предприятии в Необходимске, массивный стол, затянутый зеленым сукном, карта города на стене и кожаное кресло. Кресло использовалось редко, потому что шеф предпочитал отдыхать прямо на столе или на стопке печатных изданий, но держалось для солидности. Кроме того, иногда, крайне редко, в знак особой милости, Василий Васильевич уступал его мне. Еще один раз на моей памяти на нем сиживал старший инспектор Пастухов, хороший друг шефа.

На подоконнике росла герань, белая, красная и розовая. Ухаживать за ней также вменялось мне в обязанность, потому что Антонина в кабинет не допускалась. Кроме того, в углу красовался фикус в большой деревянной кадке, ради которой, собственно, его и держали. Шеф любил под настроение покопаться в земле.

Было и кресло для посетителей, тоже обитое сукном. Я указала на него Полине, сама же не решилась занять место шефа, а встала возле окна, будто так и надо. Этот маневр заодно позволил мне без помех разглядывать лицо Полины, на которое как раз падал солнечный свет из окна. Шеф говорил, что это может быть полезно при опросе, потому что клиенты обязательно что-нибудь скрывают от сыщика.

— Как тут прелестно! — воскликнула Полина, окидывая комнату взглядом блестящих карих глаз. — Точно в романах! Анюточка, у тебя такая романтичная работа!

— Немного, — ответила я, слегка покривив душой.

Девочкой я мечтала, что вот вырасту и буду помогать шефу. Но пока что моя работа на него мало отличалась от того, что я делала подростком. Разве что теперь шеф был более откровенен, больше мне рассказывал и больше поручал. А, и еще, мне приходилось возвращать шефу часть зарплаты (и без того достаточно небольшой) на оплату водопровода, отопления и продуктов. Честное слово, в детстве было веселее!

Кроме того, с момента моего официального вступления в должность нам так и не досталось ни одного убийства или даже мало-мальски серьезного ограбления! В основном приходилось заниматься обманутыми женами и мужьями или проверкой деловых партнеров. Очень редко попадалось что-нибудь необычное, вроде кофейного дела пару месяцев назад. От него, кстати говоря, осталось неприятное впечатление, что мне в итоге не рассказали самого главного.

— Так что у тебя произошло? — спросила я Полину.

Я думала, она расскажет мне про неверного воздыхателя или даже кандидата в женихи, которого надо проверить на неподходящие знакомства — самый частый повод.

Но Полина меня удивила.

— У меня похитили собаку, — сказала она. — Не просто собаку, призовую овчарку! Ее зовут Ангелина.

Она полезла в свой крохотный ридикюль и достала оттуда фотокарточку. На ней красивая и статная шласбургская овчарка сидела рядом с импозантным седовласым мужчиной. Мужчину я узнала: кто же не видел в газетах бывшего мэра Воеводина! Правда, там он выглядел солиднее, весь в орденах. Но еще на моей памяти он несколько раз приезжал в пансион и гулял с Полиной по парку.

— Это мой папенька, — подтвердила Полина, — мир его праху, — она положила карточку на стол, вытащила из сумочки кружевной платочек и аккуратно промокнула глаза, приоткрыв рот: видимо, боялась смазать тушь.

— Соболезную, — проговорила я неловко.

— Ничего, — вздохнула Полина, — сорок дней вчера прошло, видишь, я сняла траур? И очень хорошо, потому что с моим цветом кожи черный мне положительно не идет, — тут Полина как будто окинула меня взглядом и торопливо добавила: — Не то что тебе!

Я пожала плечами. Я ношу черное не потому, что оно особенно мне идет или не идет: черный цвет удобен, немарок и дешев. Я одеваюсь не у портных, а в магазинах готового платья, и там на черную одежду чаще бывает скидка. А чтобы не выглядеть совсем вороной, пришиваю белые кружевные воротнички и манжеты. Кружево плетет Прохор и всегда дарит мне его на все праздники, так что у меня большой запас.

Кроме того, на черном платье очень хорошо смотрится моя любимая брошь с топазом. Ее подарил мне шеф, когда я была совсем маленькой.

— Расскажи мне подробнее про Ангелину, — попросила я. — Когда она пропала, при каких обстоятельствах?

— О, пропала она позавчера, — сообщила Полина. — Я сразу же пошла в полицию, но они перенаправили мое дело к такому инспектору… — она поморщилась. — Я сразу же поняла, что он ничего не найдет, и стала думать, как быть. И тут я вспомнила, что ведь моя же хорошая подруга работает на какого-то знаменитого сыщика! — говоря это, Полина буквально просияла.

Что и говорить, приятно было, что она считает меня подругой. Мало ли, почему она не отвечала на мои письма. Вдруг ее отец переехал. Вдруг она ответила, но письмо не дошло. Да и давно это было.

— А все-таки, можно поподробнее? — попросила я.

И Полина высыпала на меня целый ворох подробностей.

Оказывается, овчарка Ангелина славилась своей породистостью — у нее была родословная длиннее, чем у самой Полины, которая гордилась происхождением от основателей города Необходимска (чушь, если вы спросите меня: шестьсот лет назад Необходимск был всего лишь небольшой крепостью на границе соседнего королевства Сарелии, и гарнизон в нем все время менялся).

Кроме того, ее отец эту овчарку очень любил, водил ее по всяким выставкам, она брала денежные призы. Полина решила продолжить эту традицию — «папенька этого бы очень хотел!».

Следующая выставка должна была состояться уже завтра, еще одна, более важная — через неделю. Полина была уверена, что, кто бы ни украл собаку, обязательно появится с ней на одной из этих выставок, не устоит.

— Но полиция отказалась послать со мной сотрудника, — вздохнула Полина. — Должно быть, у тебя, как у помощницы сыщика, есть крепкие люди на подхвате? Мы могли бы взять их с собой!

— Хм, — пробормотала я.

Честно говоря, оптимизм Полины в том, что человек, который украл собаку, обязательно появится с нею на выставке, доверия мне не внушал. Если собака такая дорогая и породистая, не лучше ли держать ее дома и никому не показывать? Или всегда можно вывести ее за границу…

Я высказала Полине это соображение.

— О нет! — твердо возразила она. — За границу ее не повезут: шласбургские овчарки не признаются выставочной породой нигде за пределами Необходимска! В Шласбурге и Сарелии их используют как служебных собак, но там все соревнования на выучку, а не на экстерьер. А украсть породистую собаку и держать ее дома… — Полина наморщила носик. — Какой же в этом смысл?

Далее я расспросила об обстоятельствах, при которых собака исчезла. Как оказалось, Полина наняла девушку, чтобы выгуливать ее — по объявлению. Три дня все было благополучно, на четвертый день девушка исчезла с прогулки вместе с собакой. Когда, возмущенная донельзя, Полина обратилась в компанию, предоставляющую услуги выгульщиков, оказалось, что там ни сном, ни духом не ведают о такой сотруднице! Как они заявили, они посылали человека к Полине, когда она обратилась к ним по объявлению, но служанка из ее дома отправила этого человека назад, сказав, что в их услугах больше не нуждаются.

— Все что угодно сделают, лишь бы страховку не платить! — возмущалась Полина. — Я им показала договор, который с ними подписала, там черным по белому, что если с собакой что-нибудь случится, они выплачивают мне пятьдесят рублей и сверх того компенсируют все затраты на лечение собаки! А они говорят — поэтому каждый раз, когда наш сотрудник забирает собаку, вы должны брать у него квитанцию! А я откуда знала про квитанцию! Я у нее расписку взяла в первый же день, но они говорят — ничего не знаем, форма не наша! Все в сговоре, все! — у нее даже щеки покраснели, она чуть не плакала.

Я налила ей воды из графина шефа, и она принялась пить маленькими глоточками.

— Не волнуйся так, Полина! — сказала я ей как можно участливее. — Вряд ли они в самом деле в сговоре. Скорее всего, похитительница притворилась их сотрудником, а настоящего сотрудника отвадила, притворившись служанкой. Просто похищение собаки было тщательно спланировано, она следила за тобой и знала, что ты собираешься нанять кого-то для выгула, вот и все.

— Ах! — лицо Полины тут же просветлело. — Ты такая умная, Анюта! Уж теперь-то я уверена, что мое дело в хороших руках!

У меня не было такой уверенности, но, что ни говори, заслуженная похвала звучала приятно. А что, подумала я, дело явно не такое уж сложное, да и полиция все равно за него уже взялась. Кроме того, ставки невысоки: ничья жизнь не под угрозой, ничьим благосостоянием я не рискую, если провалюсь. Подходящее дело для того, чтобы проверить свои силы! Наверняка у меня получится!

Выспросив у Полины еще подробностей, я записала все в блокнот и уговорилась, что заеду завтра к ней домой, а потом мы вместе пойдем на выставку, посмотрим, не объявится ли потенциальный похититель. Я была уверена, что шеф меня отпустит.

Только когда Полина помахала мне лайковыми перчатками, усаживаясь в личный аэроэкипаж, я сообразила, что не условилась с ней об оплате. Ну и ладно, решила я. Завтра договорюсь.


* * *

Завтра мы тоже не договорились.

Добираясь в особняк Полины на трамвае, я все не могла выкинуть из головы вопрос — правильно ли я сделала, что не описала Василию Васильевичу все детали происшествия. Конечно, мне и в голову не приходило ничего от него специально утаивать, но, боюсь, я нечаянно ввела его в заблуждение. Я сказала ему, что ко мне обратилась подруга детства с просьбой найти пропавшее животное, и шеф милостиво разрешил мне взять на этот день отгул и попрактиковаться в самостоятельном расследовании. Но я не упомянула, что подругой была дочь самого бывшего мэра Воеводина, и что пропавшее животное — призовая породистая овчарка.

Боюсь, я сделала это сознательно. Не то чтобы я опасалась, что шеф не даст мне расследовать дело самой: он любил выпихивать меня из лодки на глубине, фигурально выражаясь, и смотреть, выплыву ли я. Просто в моей памяти было еще жива история с кофе: я целый день бродила по городу, выискивая улики, а шеф собрал их легко и просто, поговорив со старыми знакомыми! Мне не хотелось, чтобы и в этот раз повторилось то же. Не очень приятно чувствовать себя ненужной.

Но все же меня не покидало ощущение, что я поступила неправильно и все-таки нужно было шефу все в подробностях рассказать. Он мне доверяет, а я…

Хорошо, что до Опалового конца ходит прямой трамвайчик, который никуда не сворачивает и нигде не петляет, а то я бы совсем извелась!

К элегантному особнячку я прибыла к назначенному времени. Дом был для Опалового конца скромный: без большого парка, без сада, только газон и несколько клумб. Впрочем, выглядел он очень представительно: светлый, с большими окнами и аккуратным портиком. Ребенком я очень хотела жить в таком. Потом познакомилась со счетами за отопление и газоснабжение, и перехотела. По одной комнате на каждого члена семьи, плюс комнаты для гостей и постоянной служанки — что еще нужно интеллигентному человеку? Примерно такие апартаменты у шефа.

Когда я позвонила в дверь, мне открыл чопорный дворецкий. Ох как я не люблю дворецких! По крайней мере, этот не был бывшим пиратом.

— Я к госпоже Воеводиной, — сказала я, стараясь держаться с достоинством.

— Барышне назначено? — спросил дворецкий. С безукоризненной вежливостью, но так, словно он сомневался, что мне в самом деле назначено.

— Безусловно, — сказала я и прошмыгнула мимо него в прихожую.

Прохор пытался научить меня вот так прошмыгивать, но у меня никогда не получалось. Как говорил шеф, издержки хорошего воспитания и интеллигентной натуры. А тут внезапно получилось. Наверное, от осознания того, что я наконец-то веду свое дело.

После этого напыщенному слуге ничего не оставалось, кроме как следовать за мной.

— Я подожду в гостиной, — бросила я и довольно уверенно направилась в комнату справа от входа.

К моему несчастью, это оказалась не гостиная, а чей-то рабочий кабинет. Впервые вижу такую планировку, обычно кабинеты всегда размещены в глубине дома!

По стенам здесь были развешаны дагерротипы собак — такс и шласбургских овчарок. Собаки сидели, лежали, стояли, высунув язык. Рядом со многими красовались трофеи разного размера. Некоторые особи были запечатлены в окружении спящих щенков (я подозреваю, щенков не получается фотографировать, если только они не спят).

На многих фотографиях рядом с собаками был запечатлен отец Полины — бывший мэр Необходимска Святослав Игоревич Воеводин. Порой один, порой с милой дамой, имевшей с Полиной большое внешнее сходство: должно быть, ее мать, которая, насколько я знала, давно умерла. Полина была сиротой уже когда жила в пансионе, и поэтому многие учительницы делали ей послабление.

Мое внимание привлекло несколько фотографий, висевших над массивным столом красного дерева. Четыре штуки; на одной из них совсем молодой Святослав Игоревич был запечатлен рядом со шласбургской овчаркой мужского пола напротив здания городской ратуши. На другой — он же, но уже постарше, в зале Городского собрания, прямо перед кафедрой, с тем же псом. На третьей он же, уже довольно пожилой, в кабинете мэра… а пес все тот же, только старше!

Наверное, далеко не все люди поняли бы это. Как ни странно, мало кто различает собак по форме морды. Большинство даже не могут понять, кобель перед ними или сука, не заглянув под хвост. Но если ты живешь и общаешься с генмодами, волей-неволей привыкаешь к таким вещам. Я точно знала, что это тот же самый пес, а не его очень похожий потомок!

Из этого следовало, что пес — генмод. Иначе бы он так долго не прожил.

Наверное, можно было догадаться и раньше, поскольку на всех дагерротипах пес был без ошейника, но в густой шерсти да на размытой картинке ошейник можно и не разглядеть.

Должно быть, один из товарищей Воеводина в Городском собрании. Правда, довольно странно, что генмод дружил с человеком, разводившим собак той же породы — да еще для конкурсов. Шеф как-то мне сказал, что ни один уважающий себя генкот не будет дружить с заводчиком кошек, хотя и может иметь с ним дела. Но, может быть, у собак это иначе? Многие совершают ошибки, гребя всех генмодов под одну гребенку. А они разные. Даже внутри одного вида могут быть разные обычаи у разных пород или анклавов, что уж говорить о разных видах!

Тут в кабинет заглянул дворецкий и прервал мои раздумья:

— Барышня примет вас в будуаре.

Примет меня! Ну надо же!

Глава 7. Сучья совесть — 2

Будуар Полины выглядел примерно так, как я всегда представляла будуары светских дам и барышень по иллюстрированным журналам. Все белое, кремовое и изящное, много живых цветов в больших фарфоровых вазах, пастельные пейзажи на стенах, в воздухе тяжелый запах парфюма и косметики…

От всего этого я немного оробела: в моем простом черном платье, в соломенной шляпке я казалась самой себе здесь лишней, неуместной.

Полина сидела перед трюмо, прихорашиваясь, все еще в ночной рубашке и пеньюаре, и я поняла, что выйдем мы не скоро.

Когда я сказала ей, что выставка должна уже вот-вот начаться, Полина воскликнула:

— Ах, ну ведь ты же хотела осмотреть дом! Тебе же надо знать, откуда увели Ангелину!

— А ты мне разве его покажешь? — спросила я с сомнением.

— Так Леопольд тебе покажет! Это он, в основном, занимался Ангелиной…

Леопольдом звали помпезного дворецкого.

Он в самом деле провел меня по дому, показал комнату, в которой жила Ангелина — у собаки была целая комната! Честно говоря, ненамного меньше, чем моя. И вылизанная до блеска — даже не скажешь, что здесь содержали животное.

Еще Леопольд показал мне задний двор, на котором собаку выгуливали. Здесь установлено было много всяческих снарядов, какие обычно можно видеть на очень хороших собачьих площадках или даже в тренажерных залах для генмодов. Еще в дальнем углу я заметила какие-то маленькие деревянные загончики, но к ним меня не подвели.

— И это все для одной собаки? — спросила я, в замешательстве оглядывая просторный двор.

— Отнюдь, — отозвался дворецкий. — Обычно у нас проживало до десяти собак, не считая щенков.

— Как интересно, — сказала я. — А где же они все? Тоже украли?

— Госпожа изволит шутить, — произнес дворецкий безэмоционально. — Барышня их всех продала.

Ну и ну! Если Полина продала всех собак, то почему оставила Ангелину?

Спрашивать это у дворецкого было бы моветоном: такой вышколенный слуга ни за что не будет распространяться о мотивах хозяйки. Может быть, Полина просто особенно любила Ангелину?.. «Скорее уж, — мурлыкнул внутренний голос тоном шефа, — она ждала возможности запросить самую высокую цену! Например, после сегодняшней выставки. Или после той, которая должна состояться на следующей неделе».

Тогда я спросила:

— А почему в доме не было постоянного слуги, который выгуливал бы собак? Зачем понадобилось нанимать человека со стороны?

— При жизни господина мэра, — Леопольд произнес это имя так, будто титул мэра в его понимании был немного выше божьего, но он делал уступку общественным взглядам, — он всегда гулял с собаками самостоятельно или поручал эту задачу своему секретарю. Или мне. Однако госпожа считает, что выгул собак не должен входить в обязанности дворецкого.

— А вы любите собак? — что-то надоумило меня спросить.

Леопольд не ответил, но мне показалось, что на мгновение его лицо приняло более живое выражение.

Тогда я спросила еще:

— Кто последний гулял с Ангелиной до того, как появилась наемная работница?

— Я, — сказал Леопольд.

— И куда вы ходили?

— На Святоилаевское кладбище.

Я слегка удивилась.

— Странное место для прогулки, особенно с собакой!

— Там похоронен господин мэр. Ангелина присутствовала на похоронах и сама повела меня туда.

Меня накрыл короткий приступ ликования: ну надо же! Может быть, если преступница отправится гулять с Ангелиной, та тоже приведет ее на это кладбище?.. Надо устроить там засаду!

Впрочем, я тут же отказалась от этой мысли: сестры-близняшки у меня нет, а несколько дней безвылазно на кладбище я не просижу. Да и похитители, похоже, не дураки: если похищение было спланировано, вряд ли они в ближайшее время позволят собаке выбирать маршрут прогулки! И вообще вряд ли будут выгуливать ее где-то, кроме огороженного вольера.

Хотя вот полиции надо об этом сообщить. Шеф всегда подчеркивал, что мы не соперничаем с полицией: мы помогаем ей всем, чем можем. Полина может не верить, что инспектор, которому поручили это дело, с ним разберется, но у меня-то в полиции есть знакомства! Точнее, у шефа есть. Через Пастухова я могу узнать, что там за инспектор и стоит ли ему доверять.

Заодно — также больше ради полиции, чем для себя — я попросила Леопольда как можно точнее описать девушку, которая приходила гулять с собакой.

— Требуется ли вам написанная ею расписка? — спросил дворецкий.

— Да, конечно! — обрадовалась я. — Лучше было бы, только если бы вы принесли мне ее фотокарточку!

Расписка, похоже, писалась неизвестной барышней в первый день ее пребывания здесь. Буквы круглые, ученически-правильные: она явно старалась сделать почерк как можно более неузнаваемым. Ничего, эксперта-графолога такие любительские попытки не обманут!

Пока я осматривала дом и разговаривала с дворецким, Полина закончила одеваться и предложила мне позавтракать.

Завтрак показался мне бесконечным: его сервировали на крошечном столике на террасе второго этажа, и состоял он из булочек с маслом, садовой земляники, взбитых сливок и кофе. Мне кусок в горло не лез: обычно я никогда не откажусь перекусить, но, увы — так и не научилась изящно ломать круассан, не роняя крошки на юбку, брать землянику, не пачкая пальцы соком, и уж тем более лакомиться взбитыми сливками, не оставляя белых усов над верхней губой. В результате я только сидела, потягивая кофе из своей чашки, и ждала, пока Полина закончит. А Полина беззаботно щебетала, вспоминая пансионные дни, и никуда не торопилась.

На выставку мы поехали только через два часа после назначенного времени. Я порадовалась, что взяла у шефа отгул на весь день.


* * *

Когда я побывала вместе с шефом на выставке «невест» и «женихов» для генкотов, меня удивило, как все буднично и просто было организовано. Помню, я ожидала всяческих изысков и, возможно, даже конферансье во фраке.

Как оказалось, для этого мне нужно было идти на выставку обычных собак!

Такую роскошь, как здесь, мне случалось видеть только в фойе оперного театра в день премьеры да на открытом новогоднем балу в ратуше.

Выставка проводилась в банкетном зале ресторана «Сапрыкин», арендованном специально по этому поводу. Все кругом было задрапировано красными бархатными портьерами, повсюду стояли огромные расписные вазы, полные живых, одуряюще пахнущих цветов.

В толпе разодетых в пух и прах гостей сновали официанты с прохладительными напитками на круглых подносах. Сами собаки, которых многие гости держали на поводках, тоже казались разодетыми: лоснящиеся, блестящие, намордники и ошейники на большинстве украшены чуть ли не самоцветами…

Я тут же поняла, что выгляжу здесь чуть ли не как служанка Полины, но возвращаться домой и переодеваться в свое лучшее платье было уже поздно.

Еще мне стало понятно, почему Полина не торопилась приехать вовремя: тут, похоже, никто не торопился, как и никто не воспринимал мероприятие слишком серьезно.

Перед сценой, на которую время от времени выходил ведущий, чтобы объявить новый пункт программы, было огорожено пространство, на котором собаки, частенько сопровождаемые владельцами, показывали трюки: оббегали препятствия, приносили разные предметы. При этом никто из собравшихся вокруг этой огороженной площадки ни на миг не прекращал общаться. Ведущий — совсем молодой парень, одетый куда менее роскошно, чем официанты — не пытался никого перекричать или призвать к тишине. Просто продолжал себе объявлять каждое соревнование. Понятия не имею, как его слышали все остальные.

Несмотря на общую помпезность, в зале было душно от множества собравшихся и шумно от разговоров, которые никто даже не пытался приглушить. Я решила, что такие развлечения не по мне.

Но Полина, кажется, всем наслаждалась.

Не успели мы сделать пару кругов по залу — Полина убедила меня, что необходимо присмотреться ко всем собакам, не попадется ли Ангелина среди них, — как она потянула меня к группе разряженных собаковладельцев.

— Ах, Полина! — воскликнула представительная дама в бордовом берете с пером. — Как ты? Бедняжка, такая трагедия, такая трагедия! И так скоро после того, как Святослав… — она не закончила, поднесла к глазам кружевной платочек, точно такой же, как у Полины.

— Что вы, Лидия Ивановна, не стоит унывать! — Полина опустила глазки. — Познакомьтесь, это Анна Ходокова, сыщица, мы вместе учились в пансионе. С нею мы уж точно разыщем бедняжку Ангелину!

Внимание Лидии Ивановны и остальных членов группы обратилось ко мне.

— Как поживаете, — пожилая дама вежливо протянула мне руку.

— Спасибо, хорошо, — ответила я, вежливо эту руку пожимая.

— Должно быть, у вас очень интересная работа! — воскликнула другая женщина, немного моложе, эпатажно стриженая ежиком и одетая в мужской костюм бутылочно-зеленого цвета.

— Да, это так, — подтвердила я.

На этом их интерес ко мне исчерпался. Все принялись наперебой жалеть Полину и рекомендовать, как еще можно разыскать собаку.

— Непременно расклейте везде объявления с обещанием вознаграждения, да побольше! — басом советовал один толстяк. — А когда они приведут вашу девочку, тут-то вы и схватите этих мерзавцев с поличным!

— Спасибо, дядя Андрей, — с горьким вздохом отвечала Полина. — Ах, если бы на нашу полицию можно было положиться! Вы не представляете, какого инспектора они мне дали!..

Тут я уже перестала слушать: мои глаза скользили по комнате, останавливаясь на людях и собаках.

Так я и думала: не то что большая часть, все собачники без исключения были знакомы друг с другом! Подозревать, что на этом сборище вдруг появится кто-то посторонний, да еще с украденной собакой, все равно что ожидать неподобающего гостя на приеме у сарелийской императрицы!

Полина никогда не производила впечатления чрезмерно начитанной или оригинальной мыслительницы, но я не могла поверить, что такое простое соображение не пришло ей в голову. В отличие от меня, она прекрасно знала, что представляло собой это суаре!

Значит, она с самого начала не думала искать собаку здесь. Просто хотела показать меня, продемонстрировать, что ведет поиски. Может быть, она сама подстроила похищение собаки — допустим, чтобы получить страховку.

Я тут же пожалела, что не проверила, была ли Ангелина застрахована — равно как и не проверила финансовое положение Полины. Может быть, она только пускает пыль в глаза, а на самом деле нуждается в деньгах. Шеф бы наверняка проверил. Все-таки мне еще рано самой расследовать дела.

Придя к такому выводу, я едва ли не силком оттащила Полину за рукав в тихий угол.

— Думаю, ваши друзья правы, — сказала я. — Нужно расклеить объявления.

— Ах, это так… некультурно, — Полина наморщила носик. — Придется сообщать мой адрес и фамилию! А моя семья ведь не последние люди в этом городе, ты знаешь!

Тут мне возразить было нечего.

— А что ты будешь делать, если собака не найдется? — спросила я Полину.

— Дорогая, к чему эти упаднические настроения? — Полина похлопала меня на руке. — Ну и что, что похитители не объявились на этой выставке, обязательно объявятся на следующей! Там более серьезное мероприятие, не то что здесь, на него даже билеты продают! Я уже забронировала нам места в первом ряду, мы с тобой премило проведем время, как в старые добрые времена!

Почему-то эта фраза произвела на меня странное впечатление: Полина будто уговаривала меня, как ребенка уговаривают конфетой. И если еще вчера я бы с жадностью ухватилась за предложение дружеского времяпрепровождения, то теперь мне почудилось в нем нечто странное.

— Лучше бы ты помогла мне найти твою собаку, а не просто таскала с собой, чтобы продемонстрировать свои усилия по ее поиску! — сказала я.

— Ах, Анюта, что ты говоришь! — Полина выглядела шокированной. Точно как на уроках, когда кто-то из учительниц ловил ее на списывании.

Тут я поняла, что Полина ни за что не раскроет своих истинных мотивов. Она и списывание отрицала до последнего.

— Скажи, Ангелина была застрахована? — спросила я прямо. — Ты получишь страховку, если она не найдется?

Наверное, нужно было действовать умнее и околичнее, но я слишком сильно рассердилась, а когда я сержусь, то всегда начинаю идти напролом. Шеф говорит, это одна из главных моих слабостей.

— Ах нет, я просто дам интервью в газету и скажу, что Пожарский ее похитил, — Полина взмахнула ручкой. — Ему от такого вовек не отмыться! Но мне не придется этого делать. Теперь, когда все знают, что я наняла сыщицу, он ее, конечно, вернет.

— Кто такой Пожарский? — удивилась я.

Какое-то новое лицо, Полина о нем не упоминала.

— Отвратительный тип, если хочешь знать, — холодно сказала Полина. — А теперь, может быть, вернемся к тому, ради чего я тебя наняла?

— Мы не заключали договора, — сказала я, — так что я, пожалуй, пойду. Уже время обеда.

Это было правдой: сытный завтрак, приготовленный Антониной (омлет с сыром, сосиски и ватрушки к чаю) давно остался не более чем приятным воспоминанием.


* * *

Я вышла из «Сапрыкина» злая на себя и с горящими от стыда щеками.

Мне было ясно, что Полина обвела меня вокруг пальца: сыграла на моем отчаянном желании завести подругу и воспользовалась мной в своих собственных целях — чтобы свести счеты с каким-то личным недругом. Ну и ладно! Пусть теперь выставляет себя в смешном виде, давая безосновательные интервью! Кто бы ни был этот Пожарский, он только посмеется и забудет — никаких улик против него нет!

Но, шагая прочь по элегантной тротуарной плитке Опалового конца, я невольно задумалась. Ведь я только что решила, что Полина вовсе не так глупа, как может показаться — мною она сыграла отлично. Быть может, у нее есть основания предполагать, что Пожарский и в самом деле не отмоется от такого обвинения? Быть может, он политик или судья, которому нужна скрупулезная честность? Или он был политическим противником ее отца, и все будут подозревать его в том, что он захотел досадить его дочери?

Может быть, мне стоит предупредить этого человека?

Или не стоит? Если он в самом деле украл собаку, то заслужил неприятности — кража остается преступлением независимо от того, насколько неприятен тебе изначальный хозяин собственности!

Вот теперь я действительно жалела, что не рассказала ни о чем шефу. Он бы, конечно, мигом разобрался в ситуации и знал бы, что делать.

Я поклялась, что расскажу ему все сразу же, как только вернусь домой.

Трамвайные остановки в Опаловом конце редки: местные жители в основном ездят на собственных экипажах. Поэтому нет ничего удивительного, что за своими размышлениями я свернула не в ту сторону и не заметила даже, что тенистая проезжая улица сменилась тенистой боковой аллеей, которая закончилась у ворот…

Я подняла глаза и увидела перед собой купола церкви Святого Илая.

Это не самая старая церковь в городе и даже не самая красивая, но одна из самых примечательных. Она построена по моде того времени, когда церкви напоминали то ли узорные торты, то ли красавиц в десятке разноцветных юбок. Еще это единственный действующий монастырь в городе, хотя монахов тут живет всего пять или шесть. А Святоилаевское кладбище считается одним из самых уважаемых; лежать здесь, что называется, почетно.

Когда я училась в Школе сыщиков, мы однажды на спор решили провести на этом кладбище ночь… и наткнулись на три другие студенческие компании, заключившие похожие пари. Говорят, местные сторожа в основном живут, собирая мзду с таких вот любителей мистики, грозясь иначе доложить полиции о нарушении общественного порядка.

Ну, раз уж ноги все равно привели меня сюда, подумала я, почему бы не зайти? Шансов на то, что я обнаружу здесь Ангелину, почти не было, но все же…

На кладбище было зелено, солнечно и тенисто. От нагретых каменных плит вкусно пахло клеверным медом. В будний день да еще в рабочее время я почти не увидела посетителей, только какая-то богато одетая старая дама сидела на на лавочке у одного из надгробий и тихо-тихо читала вслух потрепанную книгу. Проходя мимо нее, я услышала:

— Взял Иванушка молодильное яблочко…

На надгробном камне было высечено изображение маленького херувима — так раньше помечали могилы детей. Я быстро прошла мимо.

Я не знала, где могила мэра Воеводина, но подозревала, что где-нибудь в дальнем конце кладбища, где могилы посвежее. Так оно и оказалось: я увидела нужное место сразу, еще издалека. Все потому, что у могилы стояла собака.

Сначала у меня даже сердце забилось: неужели повезло! Вот так дела!

Однако, подходя, я увидела, что ошиблась. Во-первых, пес, стоящий у могилы, был мужского пола. Во-вторых, даже силуэт у него казался шире и массивнее, а в движениях чувствовалась тяжесть возраста. В-третьих, пес не носил ошейника, а когда он обернулся ко мне, глаза у него оказались голубыми.

Передо мной стоял генмод, причем генмод с той самой фотографии из кабинета Воеводина — я его узнала.

— Здравствуйте, — сказала я псу. — Меня зовут Анна Ходокова. А вы, наверное — господин Пожарский?

В тот момент я говорила больше наугад, я еще не обо всем догадалась.

Но тут из густой травы на другой стороне аллеи выскочил второй пес, поменьше и явно помоложе, еще не растративший щенячьей энергии. На шее у него болталась золотая цепочка с маленьким кулоном в виде солнышка: знак, что генмод — еще не закончивший обучение ребенок, хоть и дорос до размеров взрослого.

— Пап! — воскликнул он. — Там какая-то тетенька сказки читает, интересно! Я посижу послушаю, ладно?

Этот пес был точь-в-точь копией пропавшей Ангелины, только что мальчик.


* * *

Кто бы ни оборудовал могилу мэра Воеводина, этот человек обладал незаурядным вкусом.

Надгробный камень простой прямоугольной формы был надрезан с угла, причем вырез имел узнаваемую форму главной башни ратуши. В темный гранит были утоплены изображения Воеводина и его жены: она совсем молодая, тут совсем не похожая на Полину; он — уже постаревший, но еще молодцеватый.

Для посетителей возле могилы стояла узенькая скамеечка, на нее я и села. Генпес Михаил Дмитриевич Пожарский устроился у моих ног прямо на земле.

— Так вы помощница Василия Васильевича? — спросил Пожарский. — Как же вас угораздило связаться с барышней Воеводиной?

У Пожарского был очень красивый, глубокий голос. У многих овчарок-генмодов красивые голоса, но этот хотелось прямо слушать и слушать. Наверное, в городском собрании он мог выигрывать дебаты только за счет голосовых связок.

— Мы с ней дружили в школе, — сказала я, слегка покривив душой.

Мне все больше и больше казалось, что дружбой наши отношения назвать было сложно.

— Что ж, это случается, — Пожарский вздохнул. — Мы со Святославом Игоревичем познакомились в Военно-морском училище. Тогда генмодов только начали брать на службу. Я был одним из первых, кто дослужился до офицера. Мы с ним составили отличную команду!

— Он начал разводить овчарок из-за вас? — спросила я мягко.

— И да, и нет, — качнул головой Пожарский. — Он всегда любил собак… может быть, поэтому мы с ним так хорошо и сработались. Но ему больше по душе были таксы. Меня это устраивало: из этой породы никто генмодов не делал, так что я мог не волноваться, что мой друг в глубине души видит во мне бессловесного питомца! — генпес вздохнул. — Однако чем больше неудачных попыток зачать разумного ребенка я делал, тем больше мой друг терзался, что ничем не может помочь. Как вы понимаете, это недешевое удовольствие: публичные особы вроде меня не могут позволить себе даже тени подозрения в обзаведении питомцем! А заводчики знают, что мы готовы дорого платить за их услуги. Кроме того, приходится мириться с тем, что все твои неразумные дети попадают в разряд обычных животных, и ты никак не можешь позаботиться об их будущности. И тогда Святослав привел Регину…

— Маму Ангелины? — спросила я.

Ничего необычного в этой истории не было, поскольку общественное мнение и впрямь крайне осуждало генмодов, держащих дома питомцев — причем не только общественное мнение человеческой части общества, в этом вопросе даже сами генмоды отличались крайней нетерпимостью. Нарушителю можно было опасаться даже самосуда. Поэтому ситуации, когда подходящего для получения потомства зверя заводил друг генмода-человек, случались довольно часто. И как я раньше не догадалась!

— Нет, просто предшественницу. Я… хм… У Регины были щенки только от меня. Было бы неделикатно пытаться зачать ребенка с одним из них, даже если они не воспринимали меня как отца. Вы ведь понимаете.

Я кивнула.

— Потом он приобрел и Ангелину. Я протестовал, мне казалось, что все зря и что мои гены дефектны — все-таки столько напрасных попыток! Но Святослав уговорил попробовать еще раз. Он говорил, что любит свою дочь больше всего на свете и что желает мне того же счастья. И получилось с первого же раза.

— У вас родился сын? — спросила я.

— Да. К счастью, Слава один в помете. Это редкостная удача: по крайней мере, ему не придется переживать о том, что произошло с его братьями и сестрами.

— Тогда вы и решили забрать Ангелину себе?

Общественное мнение делало уступку в одном-единственном случае: если у генмода уже есть ребенок от оного животного. В таком случае правила хорошего тона даже предписывали обеспечить матери или отцу спокойную жизнь, хотя никто и не осуждал генмодов, которые этого не делали.

— О нет, что вы, — Пожарский коротко гавкнул: усмехнулся. — У нас, собак, особая психология. Даже для генмодов это верно. Мы очень привязываемся к… скажем так, значимым субъектам. Многие из нас трудоголики, днюют и ночуют на работе. Многие готовы на все ради друзей. Для Ангелины, несмотря на ее неразумность, Святослав был центром и смыслом всей ее жизни. Мне бы и в голову не пришло их разлучить только ради удовольствия самому позаботиться о матери моего ребенка!

— Но потом Святослав Игоревич неожиданно умер… — подсказала я.

Пожарский проницательно поглядел на меня.

— Я ее не похищал, — сказал он.

Это сбило меня с толку. Я была уверена, что последует признание.

— Я не буду сдавать вас Полине! — выпалила я. — Мы с ней даже договора не заключали. Она мне не платила и платить не собирается!

— Что ж, рад слышать, что вы не строите насчет нее иллюзий, — мягким, чуть ироничным тоном сообщил мне Пожарский. — Но тем не менее я не похищал Ангелину. Мне, безусловно,претит, что дочь моего друга относится к ней как к живому товару. И ее эмоциональные нужды, вероятно, не удовлетворяются с тех пор, как умер Святослав. Однако жизни и здоровью Ангелины ничто не угрожало. Полина Святославовна заботилась о ней хотя бы потому, что рассчитывала продать подороже. Кроме того, я не могу позволить себе совершить преступление! Не сейчас, когда в Городском совете идет борьба за принятие этого законопроекта об ошейниках для генмодов… Я ведь в Запретительной палате. Если сейчас хотя бы тень скандала упадет на мое имя, последствия могут быть самые суровые.

«Ага, — подумала я, — так вот почему Полина уверена, что он вернет собаку при одном только намеке на то, что она расследует ее исчезновение сама, помимо полиции!»

Ну точно, вовсе она не такая дурочка, как мне показалось. Положительно, единственная идиотка в этой истории — я.

— А почему вы просто не выкупили собаку? — спросила я. — Раз Полина все равно хотела ее продать? Или она заломила слишком высокую цену?

— Барышня Воеводина просто-напросто отказалась мне ее продать, — сообщил Пожарский. — По ее словам, это аморально. Она предубеждена против генмодов, вы разве не заметили?

Я покачала головой. Впрочем, не так уж много я общалась с Полиной, а когда общалась, она говорила только обо всяких слухах и сплетнях.

— Да-да, — кивнул Пожарский. — Мне уже сообщили, что, когда она она обратилась в полицию, дело взяла на себя инспектор Жанара Салтымбаева. Возможно, вы ее знаете, она иногда привлекает вашего шефа к расследованиям. Так вот, Полина Святославовна устроила сцену на почве того, что инспектор Салтымбаева работает в паре с генмодом…

— Дмитрием Пастуховым, я его встречала, — закончила я за Пожарского.

— Вот видите, вы все понимаете, — в голосе Пожарского звучала улыбка.

Все-таки этот генпес обладал какими-то неисчерпаемыми запасами самообладания! Меня лично эта новость возмутила донельзя.

— Но я ведь тоже работаю с генмодом! — воскликнула я. — Василий Васильевич даже был моим опекуном, я этого никогда не скрывала!

— Вполне возможно, она пропустила это мимо ушей. У барышни Воеводиной есть такая полезная привычка — не слышать то, что нарушает ее планы.

— Что же делать? — пробормотала я. — Ведь Полина теперь в самом деле даст интервью газете и наведет на вас поклеп…

— Какое же вы хорошее и ответственное дитя! — улыбка в голосе Пожарского стала еще ощутимее. — Мурчалов отлично вас воспитал. Но, полагаю, теперь вы ничем не можете помочь — разве что каким-то способом найдете настоящего похитителя. Не обижайтесь, но мне не кажется, что это вам по силам. Похищение было устроено продуманно, даже насчет личности исполнительницы нет зацепок, не говоря уже о заказчике. Может быть, если у вас есть какие-то сведения, которые помогут инспектору Салтымбаевой…

— Но они правда есть! — воскликнула я в волнении. — Полина не отнесла ее в участок, а ведь у нее была она! То есть расписка! — в волнении я смешала все местоимения в кучу, но Пожарский, кажется, меня понял.

Я тут же достала из кармана записную книжку, а оттуда переданный мне дворецким Леопольдом листок с нарочито правильными ученическими буквами.

Конечно, не было никакой нужды показывать ее генмоду, но я чувствовала себя виноватой перед ним и мне хотелось дать ему понять, что я обязательно постараюсь помочь.

— Постойте, — сказал Пожарский, глядя на расписку. — Я знаю этот почерк!


Глава 8. Сучья совесть — 3 (фин)

Обладательница ученического почерка жила в моем же Рубиновом конце — не пришлось ехать далеко. Более того, всего в двух кварталах от дома шефа!

На мой взгляд, очень удачное обстоятельство, поскольку я смогла купить два пирожка с мясом у знакомого лоточника. И вовремя — мой живот давно уже подвывал.

Мы с Пожарским остановились у здания, очень похожего на наше: узкое, стоящее в ряду одинаковых каменных домов, с высоким крыльцом, палисадником и узорчатым фонарем над входом. Только у нас в палисаднике Антонина высадила люпины и флоксы, потому что они не требовали особого ухода, а здесь хозяева растили кусты гортензии, которые цвели огромными белыми соцветиями.

Еще одно сходство: так же, как у нас, кнопок электрического звонка было две — одна у меня на уровне плеча, другая на уровне колена. Это для того, чтобы генмодам легко было позвонить.

Такие есть у многих домов в Необходимске, но далеко не у всех. Некоторые хозяева отделываются тем, что вешают снизу кольцо или молоточек.

Здесь Пожарский сам нажал на кнопку звонка, и нам открыла полная улыбчивая тетушка в чепце и переднике — явно экономка, но совсем другой породы, чем строгая и немного угрюмая Антонина.

— Ах, Михаил Дмитриевич, — воскликнула она. — Заходите, заходите. Но ведь у Славика сегодня нет занятий, так? Мариночка сейчас с другим учеником совсем…

— Нет, что вы, у Славика занятия завтра, по расписанию, — вежливо проговорил Пожарский. — Мы пришли повидать саму Марину.

Только тут экономка обратила внимание на меня.

— Добрый вечер, барышня, — сказала она, как мне показалось, немного неприязненно, и не добавила ничего. Даже не предложила мне снять шляпку, хотя крючки для них висели в передней.

Сказав это, экономка уплыла куда-то вглубь дома.

Поймав мой удивленный взгляд, Пожарский пояснил:

— Она приняла вас за конкурентку Марины Бикташевны. Как видите, хозяйка дома относится к ней по-матерински.

А, поняла я, так это была не просто экономка, а хозяйка! Правильно, откуда у репетитора, который принимает учеников на дому, средства на собственные апартаменты, да еще на экономку! Разумеется, она снимает у этой женщины комнату или две.

Мы прошли в общую гостиную — просто, но приятно обставленную — и стали ждать. Минут через десять сверху раздался шум, возбужденные голоса, лай — урок закончился.

В открытую дверь гостиной я увидела двоих черных лабрадоров, которые почти скатились вниз по лестнице. До меня донеслось оживленное обсуждение урока — надо же, речь шла о Большой войне пятьдесят лет назад!

Затем на лестнице послышались человеческие шаги.

— Хорошо, Витя, Маша, надеюсь, вы усвоили материал, — строго проговорил молодой женский голос. — Не выходите на улицу, пока за вами не приехала ваша мама!

— Ну Марина Бикташевна, ну тут же недалеко совсем! — проныл взрослый женский голос с совершенно детскими интонациями.

Впрочем, Славик тоже говорил взрослым голосом. Это беда генмодов: живут они примерно столько же, сколько люди, а вот физически взрослеют, как животные — за год-два. Конечно, ничему стоящему выучиться они не успевают, поэтому родители их держат, фигурально выражаясь, на коротком поводке еще лет пятнадцать. Насколько я знаю, это очень тяжело: даже человеческих подростков сложно контролировать, а подростки-генмоды частенько бывают крупнее и сильнее родителей!

— Маша, твоя мама мне доверяет, поэтому даже если бы идти было десять метров… О, вот и она!

Раздался еще один звонок. В прихожей раздался приятный женский голос:

— Прошу прощения, Марина, мы задержались, муж непременно хотел зайти… Дети, дети! Потише! Ведите себя прилично!

Раздался шум радостного скулежа, стуканья когтей об пол и хвостов об стену — обычные звуки собачьей радости. Затем семейство покинуло дом, и дверь закрылась.

Преподавательница заглянула в гостиную.

— Вы ко мне? — спросила она удивленно. — Михаил Дмитриевич, что-то со Славиком?

Я пыталась справиться с компульсивным желанием залезть в сумочку за записной книжкой и начать рисовать. Марина Бикташевна Алеева была не то чтобы ослепительно красива, но такое лицо просилось на иконы. Правильная, будто церковный свод, арка бровей, маленький рот, раскосые восточные глаза, фарфорово-смуглая кожа — и над всем этим облако коротких светлых кудряшек.

Смешанными кровями в Необходимске никого не удивишь. Сюда приезжали и селились люди отовсюду — в основном из Сарелии и Каганатов, но хватает выходцев из того же Шласбурга и остальной Долии, а также Галлии и Юландии. Однако впервые мне доводилось видеть такую одухотворенную, запоминающуюся внешность.

И подумать только, что и Полина, и дворецкий Леопольд описали мне эту девушку как «без особых примет, блондиночка такая… глаза… вроде темные». Лишний раз показывает, насколько ненаблюдательны большинство людей.

— Со Славиком все в порядке, — сказал Пожарский. — А вот с его матерью… Скажите, это ведь вы увели Ангелину от госпожи Воеводиной?

Марина и так стояла прямо, но тут она выпрямилась еще сильнее, вскинула подбородок.

— И не стыжусь этого, — сказала она спокойным тоном.

У нее был хорошо поставленный учительский голос, и мне тут же как-то само собой захотелось стать на ее сторону.

Пожарский вздохнул.

— Марина! Вы же понимаете, что поставили под угрозу дело моей жизни?

Глаза Марины сузились.

— К вашему сведению, — отчеканила она, — я не собиралась ее похищать. Сперва я хотела просто посмотреть, как с ней обращаются! Славик очень переживал, что ему не дают больше видеться с мамой. Но то, что я там увидела, лишило меня права медлить!

— Что вы там увидели? — удивился Пожарский. — Неужели Полина пренебрегала собакой?

— Пренебрегала! Да она над ней откровенно издевалась! Держала ее в тесных ящиках на заднем дворе, била… Вы бы слышали, что она говорила при этом! Она только не хотела, чтобы по внешнему виду собаки что-то было понятно, потому что рассчитывала продать ее подороже!

Пожарский казался пораженным.

— Марина, вы уверены? С чего бы ей так поступать? Да, барышня Воеводина никогда не питала любви к животным, но от равнодушия до жестокости…

— Рукой подать! — твердо закончила Марина за него. — А если вы за столько лет знакомства с нею не заметили, что она ревновала отца к его питомцам, то, значит, вы не столь наблюдательны, как льстите себе!

Да, от этой женщины можно было оробеть! Невысокая, ниже меня ростом, совсем молодая — лет двадцати пяти, не больше, — она отчитывала Пожарского, как школьника.

— Допустим, — проговорил Пожарский неохотно. — Где же сейчас Ангелина?

— На заднем дворе, в вольере, — вздохнула Марина. Внезапно она как будто растеряла свой пыл. — Алина Павловна разрешила ее пока оставить, но не знаю, насколько это удобно… Присутствие собаки в доме, где часто бывают молодые генмоды… — она покачала головой.

Мы с Пожарским одновременно содрогнулись. Да, как я уже сказала, контролировать юного генмода — задача не из легких, хотя бы потому, что позывы к размножению у них бывают совершенно как у взрослых. К счастью, все генмоды бесплодны, если не ввести им специальный раствор, разблокирующий нужные гены. Говорят, за границей такой раствор стоит немалые деньги. У нас муниципалитет предоставляет его генмодам бесплатно, но нужно доказать, что тебе уже есть восемнадцать лет.

Это одна из причин, почему диаспора генмодов в Необходимске считается самой большой в мире.

— Я бы хотел посмотреть на нее, — сказал Пожарский.

— Конечно, — Марина подошла к секретеру и достала из верхнего ящичка ключ. — Пойдемте за мной…

Вдруг она впервые посмотрела на меня.

— Прошу прощения, — сказала она. — Вы, должно быть, сочли меня невеждой! Меня зовут Марина Алеева, можно просто Марина. А вы новый секретарь Михаила Дмитриевича?

— Нет, — я покачала головой. — Я Анна Ходокова, ассистент сыщика Мурчалова. И я не сочла вас невеждой, я понимаю… такая неловкая ситуация, — я и так обычно стесняюсь разговаривать с незнакомыми людьми не по работе, а тут стеснение достигло пика.

— Надо же, ассистент сыщика! — брови Марины недоверчиво взлетели к самым кудрям. — Ну что ж, тогда ясно, почему меня нашли так быстро, — она вздохнула.

Комплимент был незаслуженный, но щеки у меня слегка порозовели.

«Прекрати, — сказала я себе. — Во-первых, она воровка. Во-вторых, она точно не станет тебе позировать и уж вдвойне не захочет быть твоей подругой!»

Но что поделать: я всегда восхищалась такими людьми, как она! Было уже поздно бороться с собой.

Мы прошли дом насквозь и вышли на задний двор, тоже точно такой же, как наш. Но у нас на заднем дворе земля вытоптана до каменной твердости и стоят турники, на которых Прохор и я тренируемся три раза в неделю. В остальное время Антонина натягивает между ними веревки, чтобы просушить белье (летом, конечно). А здесь было тихо, зелено и росло несколько яблонь. Настоящий маленький садик.

Между яблонями тоже колыхались на ветру выстиранные простыни, но они только добавляли уюту.

Вольер — обычная наспех сколоченная деревянная клетка — занимал дальний угол дворика. Когда Марина вставила ключ в замок и отперла дверь, молодая — лет пять или шесть, наверное — шласбургская овчарка вылетела оттуда одним прыжком и тут же едва не прыгнула Марине на грудь. Потом она повернулась к Пожарскому и принялась дружелюбно его обнюхивать — он деликатно отстранился и даже положил лапу собаке на лоб, чтобы она не подходила слишком близко.

Ангелина поняла — большинство обычных животных относятся к генмодам с уважением, даже пиететом. По крайней мере, те животные, которые поумнее: лошади, коровы, собаки (хотя генлошадей и генкоров очень мало, а еще меньше их живет в городах). Кошкам, с другой стороны, все равно, кто перед ними, генкот или один из своих.

— Ну-ну, девочка, — вздохнул Пожарский. — Вижу, тут ей нравится. Марина, учитывая обстоятельства, я, конечно, не могу вас упрекать. Но рассудите сами, в какое положение вы поставили меня! Я — главный подозреваемый в краже!

— Разумеется, я сознаюсь, — Марина так же гордо вскинула свою красивую голову.

— Допустим. Но кто поверит, что я не причастен к этому делу? Вы готовите моего сына к гимназии, ради всего святого! — впервые я услышала ноты раздражения в голосе Пожарского.

Мы все переглянулись.

— Может быть, я могла бы вернуть собаку Полине, будто бы я ее нашла в другом месте? — спросила я.

Марина начала протестовать, но я тут же торопливо добавила:

— А потом — выкупить ее! У меня, конечно, нет столько денег, но вы говорили, что пытались, — я обратилась к Пожарскому. — Я могла бы сделать это якобы от своего имени, а затем передать собаку вам. Можем даже соответствующий договор заключить!

— Да, — судя по тону, Пожарский не испытывал энтузиазма по поводу моей идеи. — Но я сомневаюсь, что барышня Воеводина теперь согласится продать Ангелину. Она, скорее всего, уже закусила удила. И, возможно, заподозрит, что вы связались со мной.

— Мы можем обязать продать ее, — сказала я. — Такие судебные дела были! Когда владелец животного, ставшего матерью или отцом генмода, отказывался уступить его…

— И выиграли ли эти дела? — сухо спросил Пожарский.

Я покачала головой. Разумеется, член городского совета знал об этих прецедентах лучше меня.

Ангелина не понимала, о чем мы говорим. Она смотрела на нас ласковыми круглыми глазами, высунув язык, и словно бы приглашала: ну хватит уже, зачем такие серьезные лица? Пойдем играть!

— Подумать только! — горько произнес Пожарский. — И все это только потому, что Святослав не оставил завещания! Когда у него начались боли в груди полгода назад, он утверждал, что позаботится о судьбе Ангелины, но увы — у его стряпчего ничего не было!

Что-то странное было в словах Пожарского, какая-то нестыковка.

— Погодите, — сказала я. — Вы же раньше сказали, что Воеводин очень любил дочь? Неужели он хотел лишить ее наследства?

— Нет, не лишить. Но он знал, что она не отличается любовью к животным или генмодам, поэтому он планировал передать всех своих собак в другие руки, а Ангелину, разумеется, мне… — Пожарский вздохнул. — Несмотря на боли в сердце, Святослав скончался внезапно — врачи заверяли его, что ничего серьезного нет. Но я все же навел справки. Он не оставлял завещания у семейного нотариуса, и никакие другие душеприказчики до сих пор не явились. А если и было какое-то завещание, например, в семейном сейфе, то барышня Воеводина, разумеется, нам его не покажет.

Я вспомнила, как Полина расправила оборочки на своей белой юбке и сказала, что со смерти отца прошло сорок дней.

— Погодите, — сказала я. — Откуда вы знаете, что душеприказчики не объявились?

— Анна Владимировна, вам стоило бы знать, что частные нотариусы тщательно проверяют объявления о смерти и всегда сообщают родным своих клиентов, если у них есть какие-то бумаги.

— Да, но государственные этого не делают! — воскликнула я. — Уж вы-то лучше меня знаете, как загружены архивы ратуши! Если Воеводин оставил завещание там, то они могли пока не обработать очередь! Для них стандартный срок составляет шестьдесят дней. Именно поэтому срок опротестования завещания по закону — три месяца.

Уж это я знала точно: шеф вбивал в меня важность законов еще в детстве, а в Школе сыщиков законодательство Необходимска читалось пять семестров из шести.

— Спасибо вам за помощь, — тепло проговорила Марина, — но маловероятно, что такой уважаемый и состоятельный человек, как Святослав Игоревич Воеводин, воспользовался услугами государственных юристов!

— А вот тут вы не правы, Марина, — внезапно возразил Пожарский. Он говорил взволнованно, его хвост хлестал по задним лапам. — Вы не знали Святослава, а ведь это было вполне в его духе! В свое время он посвятил очень много усилий отладке работы архивно-нотариальной службы. И всегда верил в то, что закон един для всех и что услуги, предоставляемые мэрией, действительно должны быть полезны населению. Он вполне мог… Это необходимо немедленно проверить!

— И заодно, — сказала я, — можете привлечь Полину к ответственности за то, что она начала распродавать наследство отца до истечения срока опротестования завещания. Это ведь наказуемо, хотя многие смотрят на этот срок как на формальность, особенно если завещания никакого нет.

В этот момент я почувствовала небывалый триумф: надо же, как хорошо придумала! И только через секунду смутилась — ну конечно же, Пожарский давным-давно служит в городском собрании, он, небось, понимает эти нюансы лучше меня.

— То есть, если, конечно, это возможно, — добавила я.

— Это надо проверить, — согласился Пожарский. — Анна Владимировна, вы молодец. Я сейчас же в городское собрание.

— Как я полагаю, Славика вы завтра не приведете? — спросила Марина напряженным тоном.

— Почему нет? — кажется, Пожарский искренне удивился. — Вы предприняли непродуманные действия, которые еще могут стоить мне карьеры, но при этом исходили из любви к своему ученику и твердых моральных принципов. Редкостная удача — найти такого учителя. Хотя если все-таки по этому поводу разгорится скандал и меня снимут с должности, боюсь, мне придется отдать сына в бесплатную подготовительную школу. А теперь, с вашего позволения, дамы…

Он трусцой побежал к двери в дом, а я замешкалась — мне почему-то не хотелось уходить. Да и Пожарский однозначно распрощался со мной тоже: моя компания в ратуше ему была не нужна.

Марина поймала мой взгляд.

— Хотите поиграть с собакой? — спросила она. — Боюсь, Ангелине здесь довольно одиноко.

Наверное, это было странное предложение — ведь мы с ней едва знали друг друга. Но я приняла его с радостью.

В конце концов, я ведь тоже люблю собак.


* * *

В тот день я вернулась домой под вечер, усталая, но довольная.

Шеф явно был чем-то озабочен и за ужином спросил только, нашли ли мы пропавшего питомца.

— Нашли, — сказала я.

— А как подруга? — равнодушно заметил шеф, гоняя лапой по тарелке кусочки сырого мяса, облитого молочным соусом.

— С подругой я поссорилась, — сообщила я. — Но, возможно, нашла новую.

Или, может быть, еще не подругу… Мы с Мариной разговорились, пока играли с Ангелиной. Выяснилось, что она преподает историю и математику. Поскольку математика у меня также хорошо шла, Марина пригласила меня на собрания клуба любителей занимательной высшей математики, который собирался по субботам в помещении при ближайшей церкви. Надо же, а я даже не знала, что здесь такой есть!

— Хорошо, — сказал шеф довольно равнодушно.

На следующий день жизнь, как ни странно, не вошла в колею: шеф с Прохором куда-то пропали и не возвращались до обеда. Антонина воспользовалась этой возможностью, чтобы сделать внеплановую генеральную уборку, а меня выгнала на задний двор.

Я, впрочем, не особенно возражала: со вчерашнего дня у меня перед глазами так и стояли великолепные брови Марины Алеевой. Пусть оригинал находится от меня в двух кварталах, но со зрительной памятью мне повезло — я была уверена, что удастся верно ее изобразить хотя бы в общих чертах. Для целей шефа я частенько рисовала людей по памяти.

С другой стороны, «узнаваемо» для нужд Мурчалова и так, чтобы понравилось именно мне — это две большие разницы.

Время шло, я увлеклась работой и совсем пропустила возвращение Прохора с шефом. Даже не заметила, как Василий Васильевич подобрался ко мне из-под локтя и заглянул в альбом.

— Кто это? — спросил он.

Я охнула и попыталась захлопнуть альбом, но шеф, конечно же, все уже увидел. Довольно щурясь, он спросил:

— Никак ваша новая подруга? Не она ли обучает юных генмодов и проживает в соседнем квартале? Уж не через Пожарского ли с сыном вы с ней познакомились?

— Ну вы и тип! — от души сказала я. — Уже все знаете! Все утро, что ли, разнюхивали, чем я вчера занималась?

— Ах, Анна, учу я вас, учу… — шеф принялся вылизывать переднюю лапу, ничуть меня не стесняясь. — Чтобы «разнюхать», как вы выразились, чем вы вчера занимались, мне не потребовалось бы и часа! Никакой необходимости тратить на это все утро. Но на деле даже и час ждать не пришло. Мне, видите ли, принесли письмо.

— Какое письмо? — спросила я.

— Письмо от моего доброго знакомого, члена городского собрания Дмитрия Михайловича Пожарского. С благодарностью за вашу помощь вчера. Наверное, вам будет приятно узнать, что ваш совет попал в точку, и завещание бывшего мэра Воеводина действительно нашлось в городском архиве. Так что Ангелина уже переезжает в загородный дом Пожарского, где о ней будут хорошо заботиться.

— В самом деле! — обрадованно воскликнула я.

Тут шеф куснул меня за руку и, должна я сказать, пребольно.

— Ай! — я отдернула укушенный палец. — За что?!

— За то, что не сказали мне позавчера или вчера, что имеете дело с потенциально заряженным делом! — воскликнул шеф, раздувая шерсть. Малейшие следы довольства пропали из его голоса. — Вы, надеюсь, поняли, что ваша так называемая подруга попробовала воспользоваться вами в своих интересах? И что, если бы не ваша удача, ваши действия могли бы способствовать крушению карьеры одного из защитников прав генмодов… и, чего доброго, к этому могли бы приплести и меня! Меня!

— Простите, шеф… — пробормотала я, потирая руку.

Мне и в самом деле было стыдно: вчера я обрадовалась появившейся надежде, но мне как-то в голову не пришло, что Пожарский оказался на грани полного фиаско. И пусть я была не причастна к самому преступлению, но невольно сыграла Полине на руку. Расскажи я шефу, он бы сразу понял, что в этом деле что-то не чисто: он-то, конечно, знал о перипетиях Воеводина и Пожарского. Может быть, с его помощью можно было бы уладить дело, не ставя его на грань скандала.

— Отныне обо всех делах рассказывайте мне в подробностях! — продолжал требовать шеф. — Даже если вас соседний булочник попросит разобраться, кто из его приказчиков приворовывает!

— Тот, который кудрявый, — машинально сказала я.

— Знаю, что кудрявый, — буркнул шеф. — Ладно… вам повезло, что ваша неопытность не позволила вам заранее договориться с Полиной Воеводиной о гонораре и получить с нее задаток! Иначе мы с вами в этом деле выглядели бы еще хуже. А так это можно списать на шалости бывших подружек.

Я виновато склонила голову.

— И вдвойне повезло, — продолжил Мурчалов, — что я сегодня в хорошем настроении!

На последних словах его тон изменился: стал по-настоящему радостным, даже торжественным.

Мне стало ясно, что он очень хочет, чтобы я начала расспрашивать. Я послушно ему подыграла:

— Что случилось, шеф?

— Кошка Звездочка разродилась три дня назад, — сообщил шеф. Вот это новость! Я как-то забыла, что уже пора, думала, еще как минимум неделя. — В помете было пятеро котят. И вот сегодня у одного из них открылись глазки!

Открытые глазки в три дня для котенка — это очень, очень рано. Для обычного котенка, то есть.

Я ахнула.

— То есть…

— Да, Анюта, да! — радостно воскликнул Василий Васильевич. — У меня сын!

Глава 9. Иго инженера — 1

Математический кружок встречался по субботам после обеда в помещении воскресной школы.

Как-то, еще в пансионе для благоразумных девиц, я готовила доклад на эту тему: мол, как это было умно с точки зрения городского правительства предложить церквям развивать «светские досуговые заведения» в обмен на освобождение от части налогов. Тогда я сделала этот доклад и забыла, а теперь подумала: и впрямь, очень хорошо придумано. Всегда есть, куда прийти по выходным или по вечерам в пешей доступности — церквей в городе полно еще с тех времен, когда он находился под властью Сарелии.

Причем церквей всех конфессий: православных больше всего, но католических и мусульманских тоже хватает, и даже парочка буддистких есть. Городскому совету все равно, какому богу вы молитесь, если исправно платите налоги. А сами конфессии давно поняли, что те, кто пытаются удержать верующих запретами и наказаниями, остаются в проигрыше. То же и те, кто строит барьеры между своей религией и простым людом. Поэтому в любой храм может зайти кто угодно, если только соблюдаешь правила: разуваешься или покрываешь голову, в зависимости от того, какой бог что требует.

Сама я как шеф — ни в одного бога не верю без доказательств, но церкви мне нравятся. В них спокойно и хорошо пахнет, а двери всегда открыты, так что можно зайти переждать дождь или снегопад, если оказалась на улице без зонтика.

Однако если бы не Марина, я бы никогда на кружок не дошла: пусть недалеко, но перспектива находиться два часа в обществе незнакомых людей, которые попытаются заговорить со мной не по работе, парализовала бы меня напрочь. Но моя новая подруга расписывала кружок с огромным энтузиазмом и назначила мне встречу таким не подразумевающим возражений тоном, что я просто не смогла отказать.

— Значит, в субботу в одиннадцать, я за тобой зайду, — сказала она и обняла меня на прощание.

И обращение на «ты», и объятие были для меня в новинку (даже в пансионе нас, воспитанниц, заставляли говорить друг другу «вы»), что я думала об этом по пути домой и весь следующий день. Марина перешла на «ты», когда мы не были знакомы и двух месяцев, как будто так и надо!

А потом наступила суббота.

Марина действительно зашла за мной и выглядела необыкновенно хорошенькой в синей юбке и полосатой шелковой блузке, а также симпатичной шляпке с перышками. Увидев ее в окно, я тоже решила приодеться и приколола свою любимую топазовую брошь.

Когда я спустилась вниз, чтобы встретить Марину в гостиной, куда ее провела Антонина, та просияла. За две месяца я еще не успела привыкнуть, что мое появление вызывает у кого-то такую радость.

— Замечательно выглядишь! — сказала Марина, взяв меня за руки в качестве приветствия. — Очень красивая брошка!

У меня потеплели щеки. Я тут же вспомнила, как Полина Воеводина говорила, что черный мне к лицу — и он мне действительно к лицу, как человек, умеющий рисовать, я знаю это. Но почему-то от того комплимента не было тепло. Может быть, потому что он звучал дежурно, а Марина говорила искренне, и это чувствовалось.

— Ты тоже, — пробормотала я.

Тут бы мне надо было попросить ее как-нибудь мне попозировать — что может быть проще, открой рот да спроси! Но я не спросила.

Я приколола шляпку, и мы отправились в ближайшую квартальную церковь — по совпадению, католическую, с единственным колоколом в узкой башне. Оказывается, занятия средней школы проходили в полуподвале: несмотря на полукруглые окна под самым потолком, здесь пришлось зажигать светильники, а голоса отдавались гулким эхом. Словно в школе, вдоль помещения тянулись два ряда сдвоенных парт. Теперь вместо аккуратных мальчиков и девочек в парадных платьицах на скамьи за парты уселись вполне взрослые дяди и тети, некоторые даже пожилые. Впрочем, парочку подростков я заметила тоже.

Всего людей было человек пятнадцать, и расселись все по классу без всякой системы — в основном парами и тройками. Большая часть свободно болтала между собой.

Ведущий кружка, веселый энергичный человек лет пятидесяти («Профессор астрономии в училище Грошина, это у него хобби для души!» — пояснила мне Марина) вышел вперед к черной доске и весело со всеми поздоровался.

— Благодарю всех тех, кто в очередной раз решил посвятить это замечательное субботнее утро царице всех наук! — жизнерадостно сообщил он. — Алина Игоревна, как ваш внучек, выздоровел уже?

Самая пожилая из присутствующих, объемистая дама лет шестидесяти, благосклонно закивала тюрбанистой головой:

— Вашими молитвами, Виктор Никитич, вашими молитвами!

— Как хорошо! — обрадовался он. — И вас, Сергей, тоже рад снова видеть! Вернулись из-за границы?

— В гостях хорошо, а дома лучше! — басом ответил мужчина, представительный, как шеф-повар или солидный метрдотель.

Почему-то все засмеялись, даже Марина. Я тут же почувствовала себя очень неловко: все эти люди знали друг друга, у них были общие шутки, а я пришла с улицы и никого не знала.

Между тем Виктор Никитич посмотрел и на меня.

— У нас тут новые лица! — произнес он. — Очень, очень рад! Не смущайтесь, пожалуйста, у нас тут свободная обстановка. Если не хотите участвовать в обсуждении, можете пока просто послушать.

У него была теплая улыбка, и держался он куда проще тех преподавателей и профессоров, к которым я привыкла. Я незаметно выдохнула: одна из причин, по которым я не хотела идти в кружок вместе с Мариной, заключалась в том, что меня отнюдь не привлекала перспектива вновь оказываться в положении ученицы в классе.

Но тут о классе напоминали только парты.

Виктор Никитич спросил, решил ли кто-нибудь задачу, которую он давал на дом на прошлом занятии, и по помещению прокатился смех — оказывается, никто особенно и не пытался ее решить! Только пожилая Алина Игоревна, которая даже не была на прошлом занятии, попробовала ее разобрать, да моя подруга Марина, как оказалось, нарисовала к ней график, но найти решение не успела.

Но Виктор Никитич никого не ругал, а вместо этого еще раз записал задачу на черной доске, изобразил схему — это была задача о двух плотах, плывущих по реке, и о человеке, который наблюдает за плотами с моста — и попросил желающих высказаться на тему того, как найти решение.

Алина Игоревна сказала, что, раз ее решение не сработало, она подождет, пока другие опростоволосятся (снова смех). Марина тоже встала, подошла к доске и показала свой график. Виктор Никитич согласился, что вариант изящный, но достаточно сложный, и им нужно долго заниматься, и спросил, не знает ли кто способа попроще.

Никто не вызвался.

— Нет? — спросил Виктор Никитич тоном искреннего огорчения. — Ну что ж, давайте рассмотрим такое уравнение…

— Простите, я опоздал, — донесся от двери знакомый голос.

Я обернулась и, к своему удивлению, увидела голубоглазого подростка — Эльдара Волкова, приказчика енота Афанасия и, возможно, студента на казенном коште, проходящего практику в Оловянном конце. По крайней мере, я думала, что он студент на казенном коште. В тот раз, когда мы случайно с ним столкнулись, при нем были книги, подходящие студенту естественно-научного факультета какой-нибудь инженерной специальности. Правда, не очень понятно, зачем студенту, получающему стипендию, работать в лавке. Эти стипендии очень скромные, но ведь студентам выделяют и общежитие, так что на жизнь должно хватать.

К тому же для студента он слишком молод — по крайней мере для такого, чтобы уже проходил практику. На мой взгляд, ему полагалось только-только заканчивать предпоследний класс гимназии.

А без полного гимназического образования ни в один из наших университетов не поступишь — разве что ты вундеркинд и способен сдать на школьный аттестат, не завершая обучение.

Все эти соображения мигом промелькнули у меня в голове, но осесть не успели: Волков грохнул перетянутую ремнем стопку книг и тетрадей, которые тащил в руках, на ближайшую парту, а сам поспешил к доске.

Одет он был поаккуратнее, чем я помнила: в более-менее чистый костюм, только слишком большой и залатанный на локтях — явно из лавки старьевщика. А вот кепка у него на голове была та же самая. При этом держался он с большим апломбом, как будто не сомневался, что Виктор Никитич только его ждал у доски.

Похоже, так оно и было — руководитель кружка немедленно отдал ему мел и даже похлопал по плечу: показывай, мол.

Волков посмотрел на сидящих в классе — и мы с ним встретились глазами.

Признаться, я не думала, что он меня вспомнит. С чего бы? Я его запомнила, потому что у меня отличная память на лица, и потому что парень показался мне интересным типажом. Но сама я ничего особенного из себя не представляю, обычно взгляды людей на мне не останавливаются.

Но взгляд Волкова остановился. Он замер на секунду, зачем-то сглотнул — мне показалось, что юноша нервничает. Я подняла руку, чтобы помахать ему, но он тут же отвернулся к доске и в самом деле начал показывать, как будто и не было этой встречи взглядами.

Надо же. Почему это он? Настолько не знает правил вежливости?

— Значит, обозначим за икс… — начал он по-подростковому глуховатым, но уверенным голосом.

Я попыталась следить за его объяснениями, и, в отличие от Марины, у меня еле-еле получалось! Способ, который предложил Волков, был никак не проще Марининого графика, но, пожалуй, гораздо изящнее. Он лихо решал систему из трех уравнений, применяя к алгебре и логические построения. В самом деле вундеркинд!

Я поймала себя на желании его нарисовать, не меньшем, чем Марину раньше. Меня внезапно очаровало это сочетание неказистой внешности — разглядывая его, я поняла, что он не снимает кепку из-за чуть оттопыренных ушей, — острого ума и сильнейших эмоций. Три раза я с ним сталкивалась, и три раза этот юноша то огрызался на меня, то нападал, то, вот как сейчас, холодно игнорировал. Что-то говорило мне, что дело не в недостатке вежливости — просто Волков как будто весь состоял из кипящих чувств и торчащих наружу острых углов, которые он не считал нужным скрывать. Подросток! Но очень интересный подросток, что ни говори.

Мне вдруг стало отчаянно любопытно, откуда он такой взялся, чем он живет, где, в самом деле, учится. Сколько ему лет, наконец. Лицом выглядит на шестнадцать, но росту высокого. Может быть, и больше.

Любопытство — хорошее качество для сыщиков, как говорит шеф. Правда, нужно ограничивать его, если тебе за него не платят. Я тут же подумала, что было бы здорово, если бы мне кто-то заплатил за проявление любопытства касательно Волкова.

Видимо, я накликала, потому что тяжелая подвальная дверь снова распахнулась, и в помещение воскресной школы вошли мои старые знакомые — инспектор Жанара Салтымбаева в полной полицейской форме и старший инспектор Дмитрий Пастухов, генпес, с полицейской бляхой на шее.

Волков мгновенно заметил их — я увидела, как напряглись мышцы на его шее. Но он продолжил писать на доске, объясняя преобразование, хотя в зале воцарилась мертвящая тишина: никто, конечно, не слушал его, все только глазели на полицейских. Так он объяснял до тех пор, пока Салтымбаева не подошла к нему вплотную.

— Волков, Эльдар Архипович? — спросила инспектор.

Парень выпрямился и повернулся к ней.

— Я, — сказал он коротко.

Что странно, у него на лице я не заметила враждебности. Только какое-то отрешенно-загнанное выражение.

— Пройдемте в отделение, пожалуйста, — вежливо произнесла Салтымбаева. — У полиции есть к вам несколько вопросов.

— Я предпочту не ходить, — сказал Волков тем же неожиданно ровным, неагрессивным тоном.

— А я предпочту, чтобы вы пошли, — Салтымбаева наклонилась к нему и очень тихо прошептала несколько слов.

Волков побледнел и проследовал за ней без дальнейших возражений. Пастухов тем временем окинул нас всех взглядом и добродушно произнес:

— Прошу прощения за то, что нарушили ваше собрание. Продолжайте, пожалуйста.

И был таков — вместе с Волковым и Салтымбаевым.

— Аллах милосердный, — прошептала Марина, сидевшая рядом со мной. — Аня, ты понимаешь, что происходит?

Я покачала головой, потому что совершенно не понимала. Хотя слух у меня очень хороший, и я прекрасно слышала, что Салтымбаева сказала Эльдару. А сказала она следующее: «Или вы хотите, чтобы я при всех этих людях арестовала вас по подозрению в убийстве Стряпухина?»

И почему фамилия Стряпухин кажется мне смутно знакомой?


* * *

Когда я начала работать на шефа по-настоящему, а не просто помогать ему по мелочи, как раньше, я мечтала, как мы с ним будем расследовать убийство или что-нибудь такое же серьезное.

Конечно, я уже знала, что только в книгах частные сыщики занимаются убийствами наравне с полицией: даже в Школе сыщиков нам неоднократно говорили, что, хотя изучать любое преступление и собирать улики имеют право абсолютно все, для этого даже лицензия сыщика не нужна, интересы полиции всегда имеют приоритет. Если расспросы сыщика начнут мешать полиции или он будет просто путаться под ногами, ему могут выписать штраф, отобрать лицензию или даже посадить в тюрьму.

Поэтому для расследования уголовных преступлений к услугам сыщиков прибегают редко. Самое большее — кого-то из нашей братии может нанять адвокат, чтобы собрать доказательства для суда или опровергнуть улики другой стороны.

Но еще я с детства знала, что Василий Васильевич в городе на особом положении. Во-первых, он дружил с полицией — не только с Пастуховым, но и с другими инспекторами, — и они порой приглашали его проанализировать свидетельства или высказать свое мнение о месте преступления (это, конечно, не настоящее расследование, но оплачивались такие экспертные консультации неплохо, и мне всегда хотелось на таком побывать). Во-вторых, то, как шеф раскрывал даже самые сложные дела, вошло в легенду. Даже на моей памяти к нему дважды обращались люди, обвиняемые в преступлении (один раз в расхищении государственных средств, другой — в тяжком избиении), чтобы он нашел истинного виновного.

Кстати, в одном из этих случаев (расхищение) шеф-таки определил виновность клиента. На что она рассчитывала, эта приказчица?..

Но с начала моей официальной работы у шефа ни одного подобного случая не было. В общем-то, ничего удивительного: даже в таком большом городе, как Необходимск, тяжелые преступления с неясным виновным происходят не так часто, как кажется почтеннейшей публике после чтения криминальной хроники. В большинстве случаев преступник либо сознается сам, либо очевиден настолько, что с его поимкой справился бы даже гимназист.

Поэтому можно понять, как я была выбита из колеи, шагая домой после кружка!

(Разумеется, после ухода полиции занятие не продолжилось — вместо этого завязалось такое живое обсуждение случившегося, что из самой церкви спустился причетник и вежливо попросил нас разойтись.)

Мне было еще тяжелее, потому что я знала больше других. Убийство! И полиция настолько уверена в виновности Эльдара, что даже арестовала его! А ведь разрешение на арест просто так не выдают.

В таком сумеречном состоянии ума я и вернулась домой — и застала у шефа в кабинете Пастухова, Салтымбаеву и незнакомого мне пожилого лысого господина в пенсне и полицейской форме.

— Анна Владимировна! — проговорил шеф с довольным видом, едва только я вошла в его кабинет. — Вас-то мы и ждем! Вы, оказывается, не просто уже знакомы с подозреваемым по нашему новому делу, но даже и присутствовали при его аресте!

— По нашему новому делу? — я оглядела всех присутствующих. — Здравствуйте, господа.

— Прошу прощения, где мои манеры, — спохватился шеф. — Сергей Игнатьевич, это Анна, моя ассистентка. Анна, это Сергей Игнатьевич Копылов, глава отдела судебной экспертизы городского управления правопорядка.

— Честь имею, — старомодно поклонился мне лысый Копылов. — Василий Васильевич, раз все в сборе, так надобно спешить. Моя команда осматривает место преступления, но мне не хотелось бы задерживать руководство завода дольше, чем это необходимо.

Так что мы поспешили.

Глава 10. Иго инженера — 2

Я до дрожи не люблю Оловянный конец. Скорее всего, у меня есть для этого веские причины: именно там меня в свое время подобрал шеф. Но, поскольку я почти ничего не помню из жизни на улице и вообще из того, что происходило со мной лет до десяти, я, конечно же, не помню и того, чем Оловянный конец мне так насолил.

Кроме того, здесь и правда очень грязно: и от заводского дыма, и от того, что ни брусчатки, ни асфальта на дорогах здесь не дождешься. Грузы между заводами перевозят по рельсам, несколько самых широких магистралей вымощены, а обычные дорожки, по которым ходят простые люди, натоптаны в земле. Стоит пойти дождику или выпасть мокрому снегу, все это превращается в непролазную грязь.

Рабочие живут в бревенчатых домиках в два-три этажа, каждый из которых делят между собой несколько семей, и большинство этих домиков попросту разваливаются. Все жилые постройки лепятся у подножия гигантских башен заводских комплексов. Пару десятков лет назад сюда хотя бы провели водопровод и канализацию, а то история Оловянной слободы — Оловянным концом его прозвали позже, когда эта территория официально стала частью города — пестрит упоминаниями о многочисленных эпидемиях и пожарах.

Поэтому я от души надеялась, что мы возьмем аэротакси, хотя наша компания и была слишком велика, чтобы уместиться в одно (аэротакси берет не больше двоих пассажиров, а если пассажир особенно дороден и сам шофер не худышка, то могут и одному отказать).

Однако мы поехали даже не на извозчике — на полицейской парной упряжке, — и я приготовилась делать каменное лицо и не реагировать, если за нами побежит толпа уличных попрошаек.

Однако, к моему удивлению, ни попрошаек, не уличных нищих, которые, насколько я помнила, в Оловянном конце кишмя кишели, нам не встретилось. Да, деревянные домики, мимо которых мы проезжали, по большей части дышали наладан, но никакой непролазной грязи — наоборот, везде вдоль заборов росли и лопухи, и крапива, и малина, и рябины с липами. Почти как в деревне. Кое-где кудахтали куры — должно быть, некоторые семьи держали их ради восполнения своего дохода. А еще копыта лошадей чаще стучали по асфальту, чем по утоптанной земле. Видно, Оловянный конец тоже начали мостить!

Кроме того, по дороге порой встречались двух и трехэтажные дома из бетонных плит на железном каркасе — я про них только читала, но своими глазами еще не видела. Заметив мое любопытство, Василий Васильевич пояснил:

— Субсидированное жилье. Город снижает налоги тем предпринимателям, которые строят дома для своих работников.

Я с умным видом покивала.

Наши попутчики в экипаже все больше молчали. Пастухов вообще заснул, улегшись прямо на пол: очевидно, в отличие от многих генмодов, у него не было предубеждений против традиционно животного поведения. А может быть, он просто настолько вымотался на своей работе, что ему было уже совсем все равно.

Наконец мы приблизились к одной из семи башен — к башне номер два; большая двойка, выложенная отполированным металлом, сияла на солнце над нашими головами.

При взгляде снизу это строение поражало воображение. Его металлический каркас, по каким-то соображениям размещенный снаружи здания, уходил прямо в зенит — крыши увидеть было нельзя даже на порядочном от нее расстоянии. Если задрать голову, виднелись черные точки аэротакси, сновавшие вокруг на разных уровнях. Я вдруг сообразила, что это та самая башня, в которой находилась достопамятная кофейня.

Надеюсь, тело убитого лежит не в ней?

Нет, оказалось, что не там.

Убитый, Иннокентий Павлович Стряпухин, был главным инженером и по совместительству владельцем небольшого предприятия по сборке пишущих машинок, которое снимало помещения в башне — два производственных цеха и административные кабинеты. Меня поразило то, что эти довольно просторные площади делили этаж с заводиком по производству каркасов для газовых ламп.

Семь Башен были когда-то построены богатейшими людьми города и муниципалитетом вскладчину, на репарации, выплаченные после Большой войны. Строительство тянулось двадцать лет. Внутри Башен размещались не какие-то большие заводы — скорее, множество маленьких заводиков, производящих все что угодно, от алюминиевых вилок до шляпок.

Все это могло сосуществовать благодаря сверхсовременной системе вентиляции и электрификации: каждое помещение башни представляло собой универсальный каркас для любого производственного цеха, оставалось только завезти и подключить нужное оборудование.

Все это было мне известно — нельзя работать в Необходимске, а тем более под началом моего шефа, и не знать таких вещей! Но я никогда особенно не осмысляла это свое знание. Оловянный конец меня интересовал мало.

Теперь же, оказавшись внутри одной из Башен, я поразилась тому, как на самом деле удобно тут все устроено. Вентиляция и впрямь работала прекрасно: в коридорах постоянно витали легкие запахи сварки и еще чего-то, непонятного, химического, но было прохладно — вполне можно жить! Правда, в жаркие дни здесь, скорее всего, не так радостно.

Кроме того, мне стало понятно, зачем каркас здания вынесен наружу: на нем размещались запасные ходы и выходы. Архитекторы Башни постарались устроить все так, чтобы, если в одном из цехов произойдет авария, башня не оказалась бы ловушкой для всех, кто в ней находится.

Благодаря лифтам мы добрались до помещения завода печатных машинок на четырнадцатом этаже всего за несколько минут.

Два сборочных цеха пустовали. Лежащие на столах наполовину собранные печатные машинки напомнили мне челюсти странных доисторических животных — в нашем палеонтологическом музее есть такая выставка.

Административные помещения нависали над цехом: высокие потолки позволяли встроить их в помещение в виде полуторного этажа. Видимо, это было сделано для того, чтобы владелец завода мог наблюдать за производством, как надсмотрщик.

Перед ведущей к этим помещениям подзаржавевшей металлической лестницей стояло несколько голубых картонных конусов: знак, что территория оцеплена, и на ней работает полиция. Главный судмедэксперт Копылов галантно отодвинул эти голубые конусы перед нами с Жанарой. А может быть, дело было не в галантности, может быть, ему так полагалось по должности.

Едва мы поднялись наверх, в святая святых этого арендованного заводика, я тут же поняла, что здесь никто за работой внизу не наблюдал уже давно. Все огромные оконные переплеты были заставлены изнутри чертежными кульманами, как будто покойный их коллекционировал.

Сам инженер Стряпухин лежал в луже темной крови у обширного стола, больше напоминающего верстак, чем конторскую принадлежность. От него начинало уже немного попахивать разложением — возможно, только для самых чувствительных носов (шеф брезгливо дернулся у меня на руках, Пастухов тоже замешкался на пороге, но остальные и не поморщились).

— Сколько здесь уже лежит тело? — спросил шеф.

— Со вчерашнего вечера, — сказала девушка в белом халате, которая как раз устанавливала в кабинете фотокамеру. Копылов представил ее коротко: «Иванова, из моей команды». Полицейские редко соблюдают этикет, особенно при деле.

— А точнее? — встопорщил усы Василий Васильевич.

— А точнее вам только господь Иегова скажет, — бестрепетно сообщила шефу девица, и я тут же мысленно ее пожалела. — И то только после всестороннего обследования. Которое я еще не закончила!

Но шеф не выдал ей отповедь, а Копылов только мягко вздохнул.

— Света, нам бы ваши предварительные выводы.

Видно, девушка отличалась большим талантом, раз ей такое дозволялось. Это же подчеркивало и обращение Копылова по имени. А может быть, он просто рулил своим ведомством крайне эксцентрично.

Иванова поджала губы.

— Между десятью вечера и часом ночи, учитывая то, что на ночь вентиляцию тут выключают.

После этого — невиданное дело! — шеф вежливо испросил разрешения на обход помещения.

— Только наденьте это, — Иванова вручила Василию Васильевичу предмет гардероба вроде такого же белого халата, что был на ней, только с капюшоном и явно рассчитанный на генмодов небольшого размера. — Не хочу найти вашу шерсть там, где ей быть не полагается.

Мне пришлось приложить все мои актерские способности, чтобы сдержать смешки: обряженный в этот белый наряд, шеф выглядел препотешно! Тем более, что белая ткань, оказывается, еще и обвязывалась вокруг каждой лапы.

Шефу это тоже пришлось не по вкусу, и единственным утешением стало то, что Пастухов вынужден был облачиться точно так же, а я, Салтымбаева и Копылов надели белые халаты.

После этого приступили к осмотру.

Больше всего меня поразила степень захламленности помещения. Шефов кабинет тоже не подарок: когда я протираю там пыль, то всегда мечтаю о таком специальном устройстве, вроде каминных мехов со слоновьим хоботом. Я бы направляла этот хобот на книжные полки, стопки и папки журналов, и вуаля, работа была бы закончена за несколько минут.

Тут, подумала я, в помощь бы такому меха-хоботу понадобилось бы десяток фей с метелками, никак не меньше.

При этом, в отличие от кабинета шефа, бумаги не выглядели запыленными: складывалось ощущение, что ими часто пользовались.

Административных кабинетов имелось два. Один — начальственный, другой вроде бы бухгалтерский, побольше, потому что в нем должно было работать несколько человек. В бухгалтерском было светлее, чем в начальственном: здесь имелись окна, выходящие наружу, одно из них даже представляло собой пожарный выход. Я подергала ручку и убедилась, что она хорошо открывается: значит, следили за техникой безопасности, молодцы!

Также стояло несколько кульманов с чертежными приспособлениями — ясно, что здесь занимались чертежами четыре или пять инженеров, каждый со своими принадлежностями. На одном из столов я увидела знакомый учебник: «Основы электромеханики». Как я уже говорила не раз, на зрительную память я не жалуюсь, а потому отметила частично затертое чернильное пятно на обложке и ярко-красный шнурок закладки. Эльдар Волков сидел за этим столом и читал эту книгу!

— Не очень-то похоже, чтобы здесь вели бухгалтерские книги, — подтвердил шеф мои догадки.

Он тщательно обнюхивал ножки столов, потом вспрыгнул на один из стульев и обнюхал лежащие на столешнице предметы. Я знала, что он не столько обнюхивает, сколько ощупывает усами: нюх у котов не намного лучше человеческого, а зрение и вообще гораздо хуже (именно поэтому шеф всегда полагается на мои портреты и словесное описание). Зато осязание у котов — по крайней мере, генмодов — развито отлично.

Вспомнив об этой детали, я тут же сообразила, что мне лучше начать использовать свое более острое зрение, разглядывая все как можно лучше. Например, чертежи на кульманах.

Впрочем, я быстро поняла, что толку от моего разглядывания будет немного: фотографической памяти у меня нет, чтобы запомнить что-то, мне надо это понимать. А тут я не понимала ровным счетом ничего. Правда, один рисунок — даже не чертеж, просто маленький набросок сбоку от чертежа — меня удивил. На нем был изображен пес-генмод с каким-то странным приспособлением на морде, который стоял возле сборочной линии.

— Верно, бухгалтер у него был приходящий, заглядывал раз в месяц. Нам уже удалось выяснить, что у Стряпухина была своего рода идея фикс, собственный проект, на который он тратил всю прибыль от предприятия и собирался взять в банке ссуду, — сообщила Салтымбаева, раскрывая блокнот. — А именно — станки с высокой степенью автоматизации, чтобы даже генмоды могли с ними работать.

Я не удержалась и вскинула брови. Генмоды часто становятся учителями, врачами, преподавателями, полицейскими, бухгалтерами — им открыто множество специальностей! Многие трудятся няньками или прямо нанимаются в человеческие семьи в качестве домашних любимцев (Василий Васильевич относится к таким с некоторой брезгливостью и говорит, что психология раба не чужда ни одному виду). Кто захочет променять любую из этих профессий на то, чтобы стоять у станка?

— Поразительное изобретение! — проговорил шеф взволнованно. — Скольких это освободило бы экономически!

Реакция шефа вызвала у меня удивление. Что он видит такого, чего не вижу я?

Между тем обсуждение продолжалось.

Как оказалось, хотя рабочие на сборке трудились только разрешенные законом девять часов (минус полчаса обеденного перерыва), сам Стряпухин просиживал у себя в кабинете дни и ночи, и с ними его помощники — четверо молодых инженеров и студентов, из которых Эльдар Волков выделялся, во-первых, тем, что начинал как рабочий на сборочной линии, а во-вторых, тем, что единственный не имел даже гимназического образования.

Это меня, опять же, удивило: ведь я видела, какие сложные книги он читает! Однако свое удивление я предпочла держать за зубами.

— Мы пока допросили вахтеров, которые контролируют входы и выходы в здание в ночное время, — продолжила Салтымбаева. — По всей видимости, Волков также покинул здание позже всех и, по словам вахтера, выглядел нервно. Его трясло, а когда вахтер попробовал заговорить с ним на невинную тему, подозреваемый на него накричал.

— И это единственная причина, по которой его арестовали? — спросил Мурчалов, как мне показалось, слегка недовольно. — Что-то быстро вы.

— Так дело очень важное, не зря аж Сергея попросили самого проконтролировать, — объяснил Пастухов. — Этот Стряпухин давно в газетах светился со своими прожектами, и пороги влиятельных банкиров обивал. Говорили, что у него сделка с Татьяной Ореховой уже на мази. Потому начальство у нас кипятком пи… — он покосился на меня и поправился, — нервничает, и на нас свою головную боль переваливает.

Ах вот почему имя Стряпухина показалось мне знакомым! Его, оказывается, упоминали в газетах.

— Как говорится, в такой ситуации лучше перебдеть, — поддержала напарника Салтымбаева. — Может, парень и не виноват, но выглядит он подозрительно, а в камере предварительного заключения ничего с ним не случится.

— А чем он еще подозрителен? — заинтересовался Мурчалов. — Если Стряпухин его из низов взял и начал учить, так паренек на него молиться должен, а не убивать.

— Он не гражданин, — объяснил Пастухов. — Не в смысле, что не привилегированный, а вообще не гражданин. Деревенский, причем даже не из области, а откуда-то из Сарельских лесов. Не то что пяти, еще и двух лет тут не прожил.

В Необходимске есть две категории граждан: полные и неполные. Неполным гражданином может стать каждый, кто родился здесь или прожил пять лет, сдал бесплатный экзамен, для которого даже не нужно быть грамотным, и прошел проверку на благонадежность в полиции (для этого, по сути, нужно только не совершать преступлений и иметь постоянное место жительства или счет в банке). В этом случае ты имеешь право голосовать за членов Запретительной палаты и заниматься некоторыми работами, например, быть учителем или тем же сыщиком. Из этого следует, что я как минимум неполная гражданка. Мне даже экзамен сдавать не пришлось — шеф раскопал мое свидетельство о рождении.

Полный гражданин — это тот, кто имеет право избираться в Городское собрание и голосовать за членов Законодательной палаты и мэра города, а также занимать высшие административные должности. Есть разные способы стать полным гражданином: можно ежегодно платить налоги на определенную сумму, можно получить научную степень или занять должность профессора в университете, можно дослужиться до офицера флота и выйти в отставку (действующие военные не голосуют), можно десять лет отработать учителем в школе — всего не перечислишь, там разные условия, но все довольно сложные. На них любили заваливать на экзаменах по отечественному праву. Например, полными гражданами становятся родители, если у них самих высшего образования нет, а двое и больше детей его получили (или один ребенок, если родитель тоже один), но при этом дети не должны возражать. О последнем условии многих из моих однокашников забывали.

Шеф, как нетрудно догадаться, полный гражданин: он владеет домом и из своего кармана платит зарплату трем людям — Антонине, Прохору и мне, не считая приходящей прислуги. Налогов со всего этого вполне достаточно, чтобы обеспечить его статус.

А пока человек не стал даже неполным гражданином, отношение к нему предвзятое. Не факт, что его даже возьмут слугой в приличный дом — если, конечно, речь не идет о каком-нибудь модном дворецком, специально нанятом в другой стране, или гувернантке со знанием нескольких языков.

— Ах, Дима, опять ты уступаешь предубеждениям, — укорил его шеф.

— Ты сколько угодно можешь выступать за свою либеральную программу, а я тебе скажу — большую часть преступлений в нашем городе совершают иммигранты и дети иммигрантов!

— И бездомные воришки-генмоды, — фыркнул шеф, — но генмодов же ты сейчас не подозреваешь.

— Были бы признаки, подозревал бы, — буркнул Пастухов.

И тут я сообразила наконец, что шеф имел в виду раньше! Да, конечно, у многих генмодов получается устроиться на должности, которые требуют образования, и заработать себе на хлеб таким образом. Но выучиться непросто даже в нашем городе, где гимназическое и приравненное к нему образование бесплатно для всех, а в высших учебных заведениях можно попасть на место со стипендией. Что делать тем, кому не повезло или кто на это не способен, а соглашаться на роль домашнего любимца не хочет или не может (я допускаю, что есть люди, которые возьмут в домашние любимцы, допустим, козла, но мне такие не встречались)?

Человек в такой ситуации может пойти в услужение или наняться для работы руками. У большинства генмодов нет рук (исключение — те же еноты), поэтому они без вариантов становятся ворами или пытаются заработать всякими сомнительными делами, вроде «кошачьего массажа». Шеф намекал мне, что в некоторых таких массажных творится нечто вовсе неудобоваримое!

Впрочем, мне некогда было радоваться, что я своим умом разгадала эту загадку: шеф продолжал расспрашивать полицию, на сей раз сосредоточившись на эксперте.

— Орудия убийства уже нашли, — говорил тем временем Копылов, — еще утром. Только нам это особенно не помогло.

Мы вернулись в первый кабинет, где все еще лежало мертвое тело, Копылов взял со стола пакет из плотной бумаги и достал оттуда пресс-папье, выполненное в виде знаменитого парусника адмирала Грошина «Стремительный» (я не разбираюсь в силуэтах кораблей, просто название было подписано мелкими рельефными буквами вдоль корпуса).

— Удар в висок тяжелым острым предметом, предположительно вот этим, — сообщил Копылов.

На носу парусника запеклась кровь. Я подумала: «Куда уж предположительно!» Потом вспомнила, что в отчетах экспертов всегда пишут так, чтобы была свобода для маневра. Видимо, Копылов на всякий случай предпочитал и словами говорить так, чтобы нельзя было подкопаться.

— На пресс-папье найдены смазанные и частичные отпечатки жертвы, — продолжал эксперт. — С одной стороны, снятие отпечатков затрудняет форма предмета, с другой стороны, могу вынести осторожное предположение, что после того, как его брала жертва, его брал кто-то еще — в перчатках.

Тут я подумала, что в этом ничего удивительного: многие носят перчатки. Впрочем, даже с моего детства мода изменилась разительно: помню, когда я была маленькой, без перчаток на улицу выходить было неприлично. Теперь летом даже дамы-аристократки перчатки носят не всегда или обходятся короткими кружевными митенками.

Но шеф многозначительно кивнул, как будто эта деталь что-то для него проясняла.

— А пожарный выход вы проверили? — спросил он. — Отпечатки сняли?

Копылов посмотрел на свою помощницу, которая скрепляла в папке какие-то бумажки, пользуясь столом инженера.

— Не успели еще, — сказала она. — Потому что тут ходят и отвлекают.

Василий Васильевич вздохнул.

— Обратите внимание на следы на пожарной лестнице, — проговорил он. — И на отпечатки пальцев на косяке. Впрочем, я полагаю, что вы ничего особенного там не найдете.

— Поразительно полезный совет, — с иронией заметила Иванова. — Будьте уверены, если там что-то есть — найду!

— Вряд ли, — шеф снова покачал головой. — Вы имеете дело с профессионалом.

— Думаешь, Вась? — спросил Пастухов. — Больше похоже на убийство в порыве чувств. Схватил, что было под рукой, да и вдарил со всей богатырской силушки.

— И бумаг никаких не раскидал? — хмыкнул шеф.

— Да как тут поймешь, раскиданы бумаги или нет, бардак такой!

— Это для тебя, военная косточка, бардак. А так — нормальный рабочий беспорядок… И заметь, всеми бумагами недавно пользовались, пыли на них нет, — тут я поздравила себя с удачным наблюдением. — Если ты верно говоришь, и Стряпухин был на грани заключения договора со спонсорами, наверняка он старался привести проект в божеский вид, вот и поднимал всю документацию. В случае борьбы бумаги были бы раскиданы, помяты. Планшеты бы повалились, чернила бы разлились. Но все, как видишь, аккуратно.

Я еще раз оглядела комнату новыми глазами. Шеф был прав. Бумаги и впрямь были сложены если и не аккуратно в прямом смысле, то в довольно логичном порядке: более старые (либо пожелтевшие, либо с датами прошлого и позапрошлого года) лежали подальше от стола, более новые — поближе. На всех кульманах, прикрывающих окна, были приколоты чистовые версии чертежей, ни одного незаконченного.

Да, хозяин кабинета явно сводил все воедино!

— Логично, — сказала Салтымбаева. — Но если это и впрямь профессионал, найти его или заказчиков будет очень трудно. Поэтому лично я собираюсь отработать вероятность, что это кто-то из помощников или работников на фабрике. Вахтер уверяет, что они все прошли через проходную, и росписи это подтверждают. Но кто-то мог проскочить назад мимо него. Надо проверить их алиби.

— И начните с этого мальчика в каталажке, — сказал шеф.

— Вот как раз им закончу, — бросила Салтымбаева. — Он-то явно никуда не денется, а другие могут и сбежать от испуга, — она, похоже, увидела выражение моего лица и добавила чуть мягче: — У нас в предварилке недавно ремонт сделали, он там даже насморк не схватит.

Но я вспомнила, как на нашем математическом кружке все обсуждали Эльдара. Вспомнила эту стопку книжек. Подумала, что он работал и в лавке енота, и тут, на заводе, да по вечерам еще и учился. В камере у него книжек нет, и работать он не может. Что, если енот его уволит? Как ему тогда быть?

Да и работу у инженера он уже потерял, раз того убили. Есть ли у него какие-то накопления, чтобы прожить, когда его отпустят?

Почему-то я сомневалась в этом. Я не знала, сколько сейчас платят на заводах, но от хорошей жизни на две работы не пойдешь. Может быть, Волкову приходится содержать семью — например, младших братишек и сестренок.

Внезапно шеф сказал:

— Если хотите, я могу взять проверку алиби Волкова на себя.

Пастухов удивленно на него поглядел:

— Что это ты?

Шеф слегка раздраженно взмахнул хвостом.

— Так ведь ты мне сам рассказал, что вы взяли этого парня на математическом кружке, где присутствовала моя помощница. Анне не повредит лишний опыт, и к тому же она теперь будет переживать. Ведь будете, Анна?

Шеф проницательно посмотрел на меня, и я покраснела. То ли он рассуждал так же, как я, и ему стало жалко юношу, то ли он решил поощрить мои взаимоотношения «с другими человеческими детенышами», как он сам прежде выражался. Так или иначе, но он внезапно предложил именно то, чего мне самой отчаянно хотелось. Давно я не испытывала такой горячей благодарности к Мурчалову!

Но вслух я сказала:

— Вы правы, шеф, я еще не проверяла ничьи алиби. Этот опыт мне пригодится.

— Все равно потом самим еще раз опрашивать… — с сомнением покачала головой Салтымбаева. — Без обид, Анна, но…

— Ладно вам, Жанара Адильбековна! — возразил шеф. — Вы на проверку алиби все равно посылаете стажеров. А потом, если надо, уже во время предсудебной подготовки разошлете всем повестки да подтвердите протоколом. И времени никакого тратить не надо, они к вами сами придут.

— Пусть их, Жан, — коротко гавкнул Пастухов. — У нас все равно рук не хватает.

— Ладно, — сдалась Салтымбаева, — но вашу полную почасовую ставку за эту работу мы платить не будем!

— Ничего иного я и не ожидал, — шеф усмехнулся в усы. — Молодежь полезно учить тому, что альтруистические порывы удовлетворяют за свой счет.

Ах он котяра! Опять запряг меня работать бесплатно!

Глава 11. Иго инженера — 3

До этого случая мне никогда не случалось бывать в Центральном городском управлении правопорядка — а именно там работали Пастухов и Салтымбаева. И правильно, ведь они были инспекторами, а не обычными городовыми. Обычные городовые обитают в квартальных участках и занимаются по большей части мелкими бытовыми спорами, регистрируют проживающих в городе не-граждан, а также помогают утихомирить расшумевшихся пьяниц.

Издалека я управление правопорядка, конечно, видела: это очень красивое старинное здание в готическом стиле, со стрельчатыми окнами, забранными витыми переплетами. Есть легенда, что когда сто лет назад его начали строить, тогдашний мэр возмутился предстоящими расходами и воскликнул: «Что вы за смету мне показываете, это же собор какой-то!» Главный архитектор немедленно нашелся с ответом: «Конечно, это храм, ваше превосходительство! Храм правосудия!»

Так и пошло, что в народе его называют просто Собором. Как я уже сказала, в Необходимске соборов несколько, но если говорят просто, без уточнения (например, Собор святой Троицы или Собор Богоматери на Неперехожей), то, значит, имеют в виду его — ЦГУП.

Обширный вестибюль Центрального управления напомнил мне почту или банк: много конторок с клерками, толпа народу, все чего-то хотят и требуют. Я даже растерялась: почему-то мне казалось, что здесь не должно быть так шумно и людно. Салтымбаева решительно взяла меня за локоть и провела к двери в служебный коридор, который сиял свежей побелкой, освещенной электрическими лампочками через равные промежутки.

В конце коридора обнаружилась еще одна конторка, за которой скучал полицейский — на сей раз не клерк, а одетый в форму, только фуражка лежала рядом. Увидев инспектора, он торопливо принялся ее нахлобучивать, но моя спутница только рукой махнула.

— Петюнь, это ассистентка Мурчалова. Поможет нам с проверкой свидетелей по новому делу. Пропусти ее, пусть поговорит с заключенным, которого я пару часов сдала — Волковым Э. А.

Она так и сказала «Э-А». Впервые я слышала, чтобы чье-то имя вот так произносили инициалами. Плюс к тому Салтымбаева назвала подчиненного фамильярно по имени и на «ты»! Да и меня не подумала представить. Правду говорят, что манера речи у полицейских ни на что не похожая.

— Слуш-с, — кивнул головой Петюня.

И тоже не добавил ни «госпожа инспектор», ни «Жанара Адильбековна».

— Пойдемте, барышня, — сказал он мне и, взяв со своей конторки стопку ключей, приглашающе позвенел ими.

— Ну, на сем я с вами прощаюсь, — сказала Салтымбаева, уже разворачиваясь прочь. — Напишите отчет, занесете мне в кабинет, вам покажут.

— Кто покажет? — спросила я ей в спину с легким отчаянием. Я понятия не имела, как писать отчет так, чтобы он устроил полицию.

— Кто-нибудь, — она сделала неопределенный жест рукой в коричневой форменной перчатке.

Мы прошли еще немного беленым коридором и оказались у ряда камер. В моем представлении вся передняя дверь камеры должна была быть забрана решеткой, чтобы видеть, что происходит внутри, но двери оказались обычными, только с маленькими полукруглыми решетчатыми окошками. Они тоже напоминали скорее конторские, чем тюремные.

Петюня наклонился к одному из них и сказал скучным голосом:

— Задержанный Волков, к вам ассистентка сыщика по вашему делу. Согласны с ней разговаривать?

Изнутри последовало молчание.

— Молчание — знак согласия, — Петюня обернулся ко мне, добродушно улыбаясь. — Буквально, так для этой процедуры в законе написано. Так что проходите.

Он отпер дверь ключом и широко ее распахнул.

Обстановка камеры богатством не отличалась: одна койка, привинченная к стене, ватерклозет, скрытый за низкой перегородкой (зачем она была нужна, когда даже не прятала его полностью, я не поняла) и маленькое окошко под потолком, тоже забранное решеткой.

Эльдар Волков, не в арестантской робе, а в той одежде, в которой я видела его с утра, сидел на койке, мрачно глядя в противоположную стену.

— Здравствуйте! — сказала я.

Он обернулся ко мне, глаза его расширились. Он вскочил с койки и начал пятиться, пока почти не уперся лопатками в дальнюю стену, как будто страшнее меня не было существа в Необходимске.

Я обернулась к Петюне.

— Можно ли поговорить с ним наедине? — спросила я.

— Как угодно, барышня, — пожал плечами тот. — Я буду за дверью, кричите, если что.

И вышел, прикрыв за собой дверь.

Почему-то я не ожидала, что это будет так легко: в моем представлении полицейские не должны были так охотно оставлять преступников наедине с гражданскими! С другой стороны, Эльдар ведь не был преступником. В тот момент он как никогда походил на перепуганного подростка.

— Пожалуйста, не надо так от меня шарахаться, — попросила я. — Я хочу вам помочь! Я пытаюсь проверить ваше алиби, чтобы точно доказать, что вы не убивали своего начальника.

— Помочь хотите? — спросил он хмуро и резко. — С чего бы? Я смотрю, меня уже в главные подозреваемые назначили.

— К сожалению, так наша полиция работает, — я пожала плечами. — Но я-то не из полиции!

— Но вы с ними! — горько сказал он.

— И будьте благодарны за это, потому что иначе меня бы к вам не пустили! — сказала я довольно резко.

Волков натурально ощерился.

— Еще как благодарен, милостивая барышня!

Тут мне пришлось вдохнуть и выдохнуть, вспомнив все уроки мадам Штерн по дипломатическому обхождению.

— Знайте что, давайте начнем еще раз? — предложила я. — Я правда ничего плохого не хочу вам, Эльдар! — я поколебалась, не назвать ли его «Эльдаром Архиповичем», но по отношению к совсем юному молодому человеку, вдобавок ниже меня по социальному положению, это звучало бы как издевка. — Наоборот, вы мне симпатичны! Вы талантливый математик, так упорно работаете! Поэтому я и вызвалась вам помочь. Но и инспекторы вам тоже ничего плохого не хотят. Они схватили вас всего лишь потому, что вы вчера ушли последним, и при этом огрызались на вахтера.

— А еще потому, что я иногородний, — горько произнес Эльдар.

Однако его лицо чуть смягчилось, напряженные плечи расслабились. Он даже отлип немного от стены.

— Ну… да, — поколебавшись, признала я. — Это, конечно, недостаток нашей правоохранительной системы. Но никто вас не станет держать, если вы не виноваты. За такое у нас быстро лишают погон, — (это я слышала от шефа). — Самое худшее, что с вами может случиться — неделя предварительного заключения.

— Как будто я могу позволить себе неделю! — Волков скрипнул зубами. — Кунов меня точно уволит, а работу на заводе я тоже потерял… теперь, раз Иннокентий Павлович… — он замолчал и сжал и разжал кулак, как будто пытался удержаться от чего-то. Может быть, от слез.

Я вспомнила, что Кунов — это фамилия енота Афанасия, в лавке которого я познакомилась с Волковым. И еще я сообразила: Волков на взводе и подавлен не только из-за ареста. Его еще и подкосила смерть Стряпухина. Неудивительно, раз тот для него был ментором и учителем!

— Именно за этим я здесь — чтобы вас быстрее отпустили, — сказала я как можно мягче. — И вы здорово облегчите мне работу, если расскажете, что делали вчера вечером и почему разозлились на вахтера.

Плечи Волкова поникли, он посмотрел на меня исподлобья, но как будто с некоторой надеждой.

— Вы, похоже, верите в то, что говорите, — сказал он. — Или актриса такая, хоть сейчас на сцену.

— Актриса из меня никудышная, — пожала я плечами. А жаль: когда я единственный раз играла ведьму в школьном спектакле, мне понравилось! — Ладно, рассказывайте, что же вчера такого произошло? Может, шеф вас чем-то расстроил? — вспомнив, как Мурчалов советовал мне налаживать контакты с людьми, я добавила: — Мой меня расстраивает постоянно.

Волков качнул головой. Мне показалось, что он колеблется, не уверен, говорить мне что-то или не говорить. Наконец он произнес:

— Нет, Иннокентий Павлович меня не расстроил. Я просто… ну, волновался за него. Он перерабатывал, ночевал даже в кабинете. Домой не уходил. Так готовился, нужно было представить рабочий проект Орехову…

— Не Ореховой? — переспросила я.

— Она сама не занималась этим вопросом, все на сына скинула. Тот вроде бы восходящая звезда в семейной компании, с ним шеф в основном переговоры и вел. А вот как раз завтра они должны были вдвоем представлять этот проект самой мадам Ореховой и остальным директорам кумпанства — уж не знаю, сколько они там решали помимо Ореховой, но Иннокентий Павлович говорил, что их тоже важно уболтать.

— Значит, Стряпухин ночевал в кабинете, и вы тоже задерживались допоздна? — спросила я.

— Когда как, — Волков пожал плечами. — В пятницу вечером я работаю два часа в лавке у Кунова, ему как раз привозят новый товар, я его раскладываю. В общем, Иннокентий Павлович знал, что по пятницам я не задерживаюсь. Но вчера я ему сказал… — Волков сглотнул, — я ему сказал, что если проект выгорит, так с Куновым я смогу распрощаться, и почему бы мне тогда не помочь? А он строго так ответил, что не ожидал от меня, чтобы я свои обязательства свои нарушал, и вообще только оправдывает это тем, что я расстроен… — Волков осекся.

— А, то есть вы были расстроены еще до того, как Стряпухин вас прог… то есть отправил отсыпаться? — спросила я.

Волков неохотно кивнул.

— А чем?

— А вот это — не ваше дело! — он огрызнулся, но тут же как будто сдался, вздохнул. — Ладно, простите. Ничем особо не был расстроен. Считайте, что меня догнало это все: две работы, да еще учиться в свободное время. Ну, Иннокентий Павлович и заметил.

Звучало это вполне логично, я и сама сделала схожие выводы. Только вот формулировка Волкова наводила на мысль, что это была отрепетированная причина, а не настоящая.

— Если у вас какая-то проблема в семье, — начала я, — то об этом лучше знать, потому что…

— Да нет у меня семьи! — Волков сверкнул глазами. — Родители умерли, когда я еще под стол пешком ходил, потом дед воспитывал, он тоже преставился. Поэтому я сюда и подался!

Ну что ж, это делало несостоятельной мою гипотезу о десяти братишках и сестренках мал-мала меньше. Но тогда не очень ясно, почему Волкову нужно работать на двух работах, чтобы прокормить себя?

Вопрос звучал неделикатно, но мне уже пришлось задавать ему и другие неделикатные вопросы, поэтому я спросила.

— Из-за вашей дурацкой системы! — буркнул Волков. — В универ чтобы поступить, нужно школьный аттестат иметь! А в гимназиях у вас всякие дурацкие предметы, даже в старших классах — изящные искусства там, музыка или рисование на выбор, иностранные языки… — он видимо распалялся, щеки его порозовели, грудь ходила ходуном, кулаки сжимались и разжимались. — Да зачем они мне, если я на инженера учиться хочу! Но нет, без этого даже платно никуда не поступишь! И может, я бы какой-нибудь юландский язык еще самостоятельно выучил, или там рисовать научился… но тут еще и ваша чертова литература, и городское право, и… — он задохнулся, а я изо всех сил постаралась не морщиться от бранного слова: надо, надо привыкать к этому, не все же с благовоспитанными людьми общаться придется. Волков до сих пор не ругался при мне, но тут, видно, забылся от эмоций. — Короче, мне нужно хотя бы год в вашей дурацкой гимназии продержаться. Может, и года не хватит, может, два придется. И еще вступительный экзамен нужно сдать, а к нему подготовиться! И пока я буду столько времени впустую тратить на все эти цирлихи-манирлихи, кто меня кормить будет?!

Надо же, примерно то же самое я недавно думала о генмодах. А оказывается, это и к обычным людям относится.

— Мне очень жаль, — сказала я. Потом добавила, не зная, что еще сказать: — Вы очень сильный человек, Эльдар!

Неожиданно он усмехнулся, будто гавкнул, и с размаху уселся-упал на койку, даже пружины загудели.

— Надеюсь, это вам чем-то поможет, — буркнул он. — Вахтер мне… правда ничего не сказал особенного. Просто спросил, что это я своего благодетеля одного бросил… ну, там знали, что Иннокентий Павлович меня привечает, шуточки про это ходили… всякие, — он вдруг поморщился, а я порозовела, представив, с чем могли быть связаны некоторые из этих шуточек. — Ну, тут я с катушек и слетел.

— Понятно, — я вздохнула. — А когда вы ушли из завода, вы пошли к Кунову разбирать склад?

— Пошел, — кивнул он. — Ему огромную партию привезли, я до полуночи провозился. А он, скунс этакий, сверхурочные зажал, сказал, что если за два часа не справился, так сам виноват.

— Отлично! — воскликнула я. — Значит, он сможет подтвердить ваше алиби! Так вы поэтому на кружок опоздали? Не выспались?

Волков отвел глаза.

— Вроде того.

У меня снова сложилось впечатление, что он что-то от меня скрывает, но я не стала давить. Пусть он моложе меня, но лет шестнадцать-то ему есть, наверное, а то и все семнадцать. В этом возрасте у юношей почти всегда бывают девушки, и почти всегда родители девушек против (по крайней мере, так обстояли дела в прочитанных мною романах). Если он зашел после Кунова побросать камешки в чье-то окошко, то, скорее всего, признается, только его в самом деле начнут обвинять в убийстве.

Ну это неважно: алиби, которым обеспечит его Кунов, вполне хватит, чтобы надежно исключить юношу из числа подозреваемых!

Выходя из камеры, я пожала ему руку. Скулы Волкова при этом ярко порозовели.

— Спасибо… что зашли, — пробормотал он, явно смущаясь.

— Ничего, — ответила я. — Не могла же я оставить без помощи товарища по кружку!

Волков неуверенно мне улыбнулся. Улыбка у него была славная: сразу освещалось все лицо, и делалось даже видно, что парень он довольно симпатичный, несмотря на оттопыренные уши.


* * *

К Кунову я отправилась немедленно из Управления, полная приятным чувством практически выполненного долга. Я не сомневалась, что вопрос с алиби разрешится быстро: даже если, допустим, лавочник недолюбливает своего мальчика на побегушках, он никак не захочет, чтобы на его заведение пала хотя бы тень подозрения в соучастии в убийстве! Особенно, если убийство это, как выясняется, особой важности.

В переполненном по субботнему времени трамвае этот энтузиазм оказался изрядно придавлен — но шляпку мне спасти удалось, что я уже сочла победой. Вознаграждая себя за часовую поездку, я купила у лавочника напротив лавки Кунова (того самого, что зимой торговал сбитнем!) пирожок с капустой и мясом и с большим аппетитом съела, сидя на лавочке под звездными деревьями. Начинался хороший, солнечный вечер, полный типичной августовской неги. Я была довольна собой, радовалась участию в настоящем криминальном расследовании, и жизнь представлялась мне отличным приключением.

Лавка Афанасия Кунова ничуть не изменилась с того раза, когда я здесь была в марте — выходит, уже четыре месяца назад! Я даже не думала, что прошло уже столько времени! По-прежнему в переднем помещении было полным-полно альбомов, распахнутых на страшноватых изображениях глаз, только на сей раз за прилавком обретался не Волков, а владелец магазина собственной персоной. Точнее, он сидел не за прилавком, а на прилавке: енот такой маленький, что, конечно, видно из-за стойки его не будет.

— Уважаемая барышня, добро пожаловать! — Кунов немедленно поднялся на задних лапах, демонстрируя такой же безупречный костюм-тройку по человеческой моде. Это я еще как-то могла понять в марте, но в начале августа такой наряд выглядел совсем странно: как ему не жарко, при его-то собственной натуральной шубе. — Рад приветствовать! Обратите внимание на наш новейший ассортимент… — тут енот близоруко прищурился, втянул носом воздух и сразу как-то увял, потерял интерес. — А, это вы, — скучно проговорил он. — С чем еще вас послал Мурчалов?

— На самом деле ни с чем, — сказала я, слегка удивленная неприкрытым раздражением, даже враждебностью в его тоне. При шефе он вел себя иначе. — Сегодня я действую с поручением от Управления городской безопасности.

Может быть, то была и не совсем правда, но звучало внушительно. К тому же, мне с детства хотелось произнести эти слова.

— О господи! — енот поправил пенсне. — А чем это-то уважаемое управление заинтересовала моя скромная персона?

Как мне показалось, нервозность в его голосе усилилась. Как будто еноту было, что скрывать.

— Не ваша, а вашего помощника, — сказала я. — Знаете Волкова Эльдара Архиповича?

— Разумеется, знаю, барышня, — недовольно проговорил енот. — Работает у меня такой бездельник… Ну, как работает… вечно все за ним переделывать приходится! Ей-богу, лучше бы вместо него обезьяну нанять!

Он имел в виду обычную обезьяну, не генмода: обезьяны генмодами не бывают, как-то с генами не складывается. Мне сразу стало неприятно. Конечно, я понятия не имела, какой из Волкова работник, но…

— И что же, вы никудышного неумеху с марта здесь держите? — спросила я, хотя на самом деле не надо было: это к моему делу не относилось, мне требовалось только подтвердить его алиби.

— И держу! — воинственно, но как-то неуверенно одновременно заявил енот. — По доброте своей! А еще парень слишком глуп, чтобы воровать, тоже достоинство, знаете ли…

Я вспомнила, как Эльдар выписывал на черной доске формулы одна под другой мелким летящим почерком, и была вынуждена прикусить усмешку.

— Так когда вы его видели в последний раз? — спросила я, будучи совершенно уверенной, что Кунов назовет вчерашний вечер и можно будет с чистой совестью попросить его подписать листок с показаниями.

Листок я заготовила еще в Управлении, на столе у Петюни, и положила его в сумочку. Еще и очень гордилась собой за предусмотрительность.

— Когда видел? — енот почему-то всполошился. — А какая вам разница, когда я его видел? Ну, положим, вчера.

— А конкретнее? — терпеливо попросила я.

— А конкретнее — как в обед вылетел за порог, так и был таков! Он у меня до обеда только работает в этом месяце, потому что еще и после обеда его терпеть — увольте!

Кажется, мое удивление отразилось на лице, потому что енот скрестил лапки на груди и заявил:

— Да! До обеда! И ни минутой позже не задержался, лентяй такой.

Тут мне и следовало остановить расспросы и подключить к делу инспекторов управления: енот явно врал и выкручивался! Ладно, может быть, и не очень явно, но Волкову я верила больше, чем этому типу.

Вместо этого я от возмущения начала наседать:

— Но позвольте! Сам Волков сказал, что приходил вчера вечером. Помочь вам разобрать товар на складе…

— Не товар, а сырье! Которое мне привозят! И ничего он мне не помог, щенок неблагодарный, не явился даже! Я сам все вынужден был!

«Вот этими лапками?» — хотела спросить я, глядя на маленькие черные ручки енота Афанасия.

Но тут, слава богу, уроки шефа меня удержали: енот имел бы полное право пожаловаться на меня за непрофессионализм, и был бы прав.

Все-таки я сделала еще одну попытку:

— Попробуйте все же вспомнить… — начала я.

— Вы что же это, намекаете, что у меня память отказывает?! — возмутился Кунов, почуяв мою слабину. — Вы слишком юны для этого, слишком юны! Такой юной барышне следует сидеть на школьной скамье, а не свидетелей допрашивать! Я пожалуюсь Мурчалову! И тому, кто вам в Управлении поручил такое задание, тоже пожалуюсь!

Пристыженная, возмущенная и растерянная, я выскочила за дверь. Как же так? И что теперь делать?


* * *

Из-за того, что средств на такси или на извозчика мне на сей раз никто не давал, домой я добиралась на трамвае, а потому успела только к самому ужину, минута в минуту. А потому ничего удивительного, что ужин прошел особенно скованно.

Нет, шеф не отчитал меня за опоздание — он перестал это делать с тех пор, как я стала на него работать. Просто Антонина запрещает нам разговаривать за столом о делах: если кто-то делает такую попытку, она принимается многозначительно кашлять. А многозначительный кашель Антонины каким-то образом действует куда более вразумляюще, чем многочасовая проповедь священника или приказыГородского собрания. Экономкой она прожигает свой талант — ей следовало бы идти в воспитательницы детского сада!

Так что я сидела на иголках: меня распирало от огорчения и желания немедленно как-то исправить ситуацию. Шеф тоже, кажется, был отчего-то задумчив и расстроен: он несколько раз испачкал усы в сметане и даже не сразу их облизал. А ведь он не терпит неряшливости.

Наконец мы покончили с двумя блюдами и кое-как выстрадали положенные несколько минут за чаем (да, шеф чай тоже пьет — лакает из блюдечка). После чего Василий Васильевич сказал мне:

— Анна, пойдемте в кабинет.

В кабинете шеф сразу разлегся у себя на столе под лампой и обратился ко мне:

— Ну, рассказывайте, что вы сделали не так.

Я даже не стала спорить с этой формулировкой: если бы я была сама довольна своими действиями, то и ужин бы прошел по-другому.

Усевшись в стоящее напротив стола жесткое кресло, я вкратце обрисовала Василию Васильевичу успешный разговор с Волковым и куда менее успешный — с лавочником Куновым. В завершение добавила:

— Ума не приложу, шеф, почему он вдруг запирается! Я не думаю, что Волков врал, не тот он человек. А если Кунову настолько насолил его собственный работник, что он захотел его подвести под монастырь, то почему было просто не уволить? И потом… — я нащупала еще одно соображение, которое прямо-таки не давало мне покоя. — Он ведь не знал, что речь идет об убийстве! И вообще о преступлении! Я просто сказала, что надо проверить, где Волков был вчера! А Кунов тут же принялся врать. Неужели он как-то к этому причастен? Но ведь их с инженером вроде бы ничего не связывает, кроме Волкова…

— И в самом деле, — проговорил шеф, — это мне кажется очень, очень странным! А еще дело крайне неприятное в том смысле, что оно может подорвать мой профессиональный авторитет!

— Каким образом?

— У меня очень мало нераскрытых дел, — объяснил Мурчалов, — и я стараюсь, чтобы их процент год от года не повышался. А это дело рискует перейти в разряд как раз таких. Хотя твоя история с незадачливым подмастерьем дает мне некоторую надежду.

— Что? — поразилась я. — Но ведь всего один день прошел! Почему вы так быстро опускаете руки? И как с этим связан Волков?

— Дело в природе этого дела, — вздохнул шеф. — Мои первоначальные выводы оказались верны: убийство — действительно дело рук опытного головореза. Он проник на территорию Башни, поднялся по наружным пожарным лестницам, причем его никто не заметил, хотя ему пришлось лезть на четырнадцатый этаж… Впрочем, было темно. Затем он спокойно вскрыл замок — очень профессионально, замок был заново смазан, но следов отмычки эксперты Копылова не нашли — вошел, убил, вышел. Выходя, разбрызгал по пожарной лестнице перцовое масло, чтобы такие, как Пастухов, или неразумные служебные собаки не взяли след. Не оставил следов и уж тем более отпечатков. В таком случае, когда убийство совершил профессионал, да еще без какого-то особенного почерка, его бывает очень трудно найти. К сожалению, в Необходимске немало специалистов такого рода.

Я подавленно молчала. Конечно, на лекциях нам рассказывали о таких делах и о том, почему раскрыть их бывает почти невозможно, но мне всегда казалось, что это относится к кому угодно, только не к шефу.

— Погодите, — сказала я, — но ведь пять лет назад вы взяли наемного убийцу! Дело барона Гляссера!

— Потому что заказчик допустил ошибку, велев наемнику подставить племянницу жертвы, — шеф встопорщил усы: воспоминания о том давнем деле явно доставляли ему удовольствие. — Поэтому я и возлагаю такие надежды на Волкова: если кто-то пытался выставить его виновным, даже запугал Кунова или заплатил, чтобы тот соврал насчет алиби парнишки, это не просто так!

— Вот только, — заметила я, — тогда вы догадались, в чем дело, потому что племянница барона была его наследницей, поэтому логично было смотреть на того, кто наследовал уже после нее. Но Волков никакой не наследник! Может быть, конечно, он вундеркинд, который много вложил в разработки Стряпухина…

— Очень сомневаюсь, — сухо заметил Мурчалов. — Его книга по основам электромеханики была заложена на середине. Едва ли он мог внести весомый вклад. Но это стоит проверить. Продолжайте, прошу прощения, что перебил.

— В общем, — продолжила я, — я не вижу, кому выгодно подставлять Волкова. Разве что он тайный наследник какого-нибудь знатного Сарелийского рода, но что-то я в этом очень сильно сомневаюсь! Скорее уж, им нужно было просто подставить хоть кого-то.

— И вот это очень странно, — покачал головой шеф. — Зачем подставлять «хоть кого-то» при заказном убийстве, которое и так не отследить? Не скажу, что подобные обстоятельства совсем невозможно представить, но пока это кажется мне странным. А странные вещи и нестыковки, Анна, ведут к разгадкам! Так что не отчаивайтесь, завтра мы едем к тому, кто может пролить свет на мотивы наших убийц.

— Они не мои, — буркнула я. — Ваши, если хотите, но никак не мои. А к кому мы едем — к Копылову в отдел?

— Господь с вами, Сергей Игнатьевич мотивами не занимается. Он — энтузиаст конкретики. Нет, мы едем к Никифору Терентьевичу Орехову, сыну нынешней главы Ореховского кумпанства, Татьяны Афанасьевны.

— О! Вы думаете, что он может быть убийцей? Или, точнее, заказчиком?

Мне сложно было представить наследника Ореховых, лезущего на четырнадцатый этаж с бутылочкой перцового масла.

Василий Васильевич усмехнулся.

— Так даже Дима не думает, а он склонен на этом этапе подозревать всех. Нет, просто кто, как не он, расскажет нам об их главных конкурентах?

На этом мы распрощались, и я пошла себе в комнату, готовиться ко сну. Только уснула не сразу: серебристый свет полной луны лился мне прямо в окно, заставляя думать — а как там Волков в своей маленькой голой камере?

Глава 12. Иго инженера — 4 (фин)

На следующее утро я уговорила шефа заглянуть по дороге в Центральное управление. Не то чтобы шеф так уж возражал — похоже, он хотел о чем-то переговорить с Пастуховым.

Я же, пока он занимался своими делами, прошла знакомым коридором и попросила Петюню, который по-прежнему скучал там за конторкой, чтобы он разрешил мне еще раз увидеться с Волковым.

Признаться, я ожидала, что Петюня начнет артачиться: дескать, вчера было распоряжение инспектора Салтымбаевой, а сегодня нет! Но он только послушно потянулся за ключами.

Волков снова вскочил с койки, когда увидел меня, на сей раз с надеждой.

— Ну что? — спросил он в волнении.

— Эльдар, — начала я вместо ответа, — есть ли причина, по которой Кунов может желать вам зла?

Он явно растерялся.

— Понятия не имею! Я всегда все делал, что он мне говорил! Ну, поначалу, бывало, сырье портил, ну так он всегда у меня из зарплаты вычитал.

— Он сказал, что не видел вас с позавчерашнего полудня.

Глаза Волкова расширились, он побледнел.

— Врет он! — воскликнул он. — Врет! Я был…

Он уселся на койку с таким видом, как будто ноги его не держали.

— Я вам верю, — сказала я.

Волков не отреагировал.

Поколебавшись, я уселась рядом. В профиль он казался даже моложе, чем анфас. Поколебавшись еще немного, я взяла его руку, безвольно лежавшую на колене, в свою. Меня слегка удивило, что его ладонь оказалась больше моей — наверное, раза в полтора. У молодых людей так бывает: руки и ноги первыми идут в рост.

Из Волкова словно выпустили воздух. Он тихо пробормотал:

— Значит, он настолько жадюга. Зарплату как раз в понедельник должен был… Ради двухнедельного жалованья готов на виселицу меня…

— Вы не пойдете на виселицу! — горячо заверила его я. — Если вы не виноваты, то никто вас не осудит. В конце концов, против вас ведь все равно никаких улик, ну и что, что нет алиби.

— Боже, сколько вам лет! — воскликнул Волков раздраженно. — Порете чушь, как девочка!

— Знаете что! — я вскочила. — Между прочим, я пытаюсь вам помочь! И расследование еще только началось!

Он посмотрел на меня отчаянными, почему-то особенно синими сегодня глазами.

— Простите меня! — сказал он. — Простите, и… спасибо. Только они меня обложили. Все, наверное.

— Кто обложил? — мне показалось, что сейчас я выйду на след.

Волков пожал плечами.

— Несчастья, — сказал он. — Видно, на роду так написано. Ничего!

Внезапно он тоже поднялся, как подброшенный на пружинах, начал расхаживать туда-сюда по камере.

— Ничего! — повторил он с какой-то особенной тихой яростью. — Лучше на виселицу, чем в тюрьму! — потом посмотрел на меня, и лицо его приняло совсем другое, просительное выражение. — Только… можно вас попросить?

— Смотря о чем, — осторожно сказала я. Мысленно я гадала, как уговорить его сидеть смирно и не делать глупостей: а вдруг он вздумает напасть на охрану или попытается бежать?

— Те книги, которые я собой на кружок принес, они библиотечные. Срок во вторник кончается. Полиция их забрала. Вы там скажите им, что надо обратно сдать, адрес на карточках есть. Или в библиотеку сообщите, почему они задерживаются.

Я глубоко вздохнула.

— Конечно, Эльдар! Если до вторника мы вас не освободим, обязательно решим с книжками! — снова пожав ему руку, я горячо добавила: — Вы, главное, не переживайте так и не ставьте на себе крест! Вам нужно просто продержаться немного, и все встанет на свои места. Улик против вас по-прежнему нет, помните это! Если вы вдруг с кем-то тут подеретесь или что-то в этом духе, это вам никак не поможет, только повредит. Поэтому ведите себя спокойно, не злитесь на полицейских — они тоже пытаются помочь.

— Да сдался им я… — усмехнулся Эльдар. — Но ладно. Буду тише воды ниже травы.

И посмотрел на меня, как щенок, который хочет, чтобы его похвалили.


* * *

Мне казалось, что мы поедем в Дельту или даже на Верфи — я точно не знала, где именно работает Орехов-младший, на Ореховских складах или в здании кумпанства. Но, к моему удивлению, наш путь лежал в Опаловый конец. Очевидно, нас решили принять на дому.

Когда мы подъехали к роскошному особняку (по сравнению с ним особняк бывшего мэра Воеводина казался маленькой деревенской усадебкой), причина стала понятна: едва пролетка извозчика въехала на ведущую к дому изогнутую дорожку, прямо у крыльца приземлился полицейский аэромобиль с Салтымбаевой и Пастуховым на борту. Вчера у меня сложилось впечатление, что шеф договорился о личном интервью с Ореховым, но, видимо, на самом деле он будет просто присутствовать при том, как того расспрашивает полиция.

Увидев нас, Пастухов приветственно гавкнул.

— Доброе утро, Вася! Спасибо, что договорился за нас, а то его секретарь уперся клювом — мол, вызывайте повесткой, по-другому никак! Старый бюрократ! А повестку, конечно, зажали.

«М-да, — подумала я, — Эльдара бросили в тюрьму при одной тени подозрения, а беспокоить лишний раз могущественного богача, конечно, управление судебных приставов не захочет!»

— Фергюс действительно уже не молод, — мурлыкнул Василий Васильевич. — Надо знать к нему подход. После вас, дорогой друг.

Шеф сказал это только из вежливости: он никуда не шел, а ехал у меня на руках. Ступени были мраморные, а шеф не любит, как мрамор скользит под лапками.

У двери нас встретила дворецкая женского пола — сравнительно новая мода, большинство старых домов еще консервативны — и проводила в небольшую и очень уютную гостиную. Она даже не выглядела такой уж богатой, если не считать шелковых полосатых обоев. Обычная мебель, у шефа похожая.

Впрочем, присев на диван и коснувшись его рукой, я поняла, что ничуть не обычная: ткань обивки так и льнула к пальцам. И вышивка, кажется, была ручной, а не машинной. Ну и ну.

(Зачем заказывать ручную вышивку для диванного сиденья?! Не понимаю я этих богатеев.)

Дворецкая спросила, не угодно ли нам чаю, получила утвердительный ответ и удалилась.

Буквально через минуту горничная вкатила в гостиную столик с пятью чайными приборами (в том числе двумя явно рассчитанными на генмодов) и набором лакомств на многоярусном блюдце, которые источали совершенно умопомрачительный аромат. Я велела себе справиться со слюноотделением: после завтрака и трех часов не прошло, куда тебе еще есть!

Аудиенция была назначена на десять, и Орехов появился минуту в минуту (я еле успела положить на блюдечко недогрызенный кусочек печенья). Внешность его меня разочаровала. Я видела фотографии и гравюры Татьяны Ореховой в газетах: даже в свои годы она оставалась сногсшибательной красавицей. Такой бы блистать на театральных подмостках, а не руководить торговой империей! Сын же ее выглядел довольно невзрачно. Правда, как и его знаменитая мать, он был чрезвычайно высок, но, в отличие от нее, имел лишний вес: солидное брюшко не скрывал даже хорошо пошитый костюм. Простодушное розовощекое лицо больше подошло бы продавцу пряников, чем наследнику миллионов. К тому же, он носил крошечные мышиные усики, которые совершенно ему не шли.

— Здравствуйте, уважаемые гости! — воскликнул он напористо и дружелюбно, от чего сразу показался симпатичнее: у него оказался приятный, располагающий к себе голос. — Никифор Орехов, к вашим услугам. Можно просто Никифор. Как мне ни приятна ваша компания, мы все тут деловые люди, время дорого, — он подмигнул то ли мне, то ли Мурчалову (шеф по-прежнему сидел у меня на коленях). — Вы, видимо, старший инспектор Пастухов Дмитрий Николаевич? — тот кивнул, а я порадовалась, что теперь знаю отчество Пастухова. — Инспектор Жанара Алибековна Салтымбаева, сыщик Василий Васильевич Мурчалов и… — он вопросительно, с легкой улыбкой посмотрел на меня.

— Это моя помощница Анна Владимировна, — сказал Мурчалов.

— А! Наслышан, — в его обращенной ко мне улыбке появилась теплота. «Это от кого же, интересно?» — совершенно сбитая с толку, подумала я, но купец уже продолжал: — Матвей Вениаминович крайне высоко отзывался о вашем профессионализме! В своей манере, разумеется, — последнюю фразу он добавил немного заговорщицким тоном, как будто призывая нас разделить шутку.

Я тут же поняла две вещи: во-первых, что козел Матвей Вениаминович (он же профессор Медицинской Академии и наш с шефом клиент), скорее всего, ругал меня на чем свет стоит. И во-вторых, что Никифор Орехов — страшнейший человек, чье обаяние стоит целого морского флота.

— Я полагаю, вы здесь по делу несчастного Иннокентия Павловича? — продолжал Орехов. — Спрашивайте все, что считайте нужным, постараюсь ответить вам исчерпывающе.

— Приятно слышать, — склонила голову Жанара. — Для начала — нам известно, что вы вели с покойным переговоры по спонсированию его проекта. Это так?

— Совершенно верно.

— И что это был за проект?

— Иннокентий Павлович хотел запустить высокоавтоматизированную сборочную линию, на которой помимо работников-людей могли бы работать генмоды. Также мы говорили о возможном использовании тех же принципов для подгонки его оборудования для инвалидов — людей без рук, ног и так далее. Возможно даже, для слепых — в очень отдаленной перспективе.

Надо же! Я даже не представляла, что изобретение Стряпухина настолько полезное. Сколько людей получили бы возможность заработать себе на хлеб.

— Но ведь ваша компания не занимается производством, — полуутвердительно прговорила Салтымбаева.

— Да, не занимается. Испокон веку мы торговали. Но времена меняются, — Орехов пожал плечами и вдруг сделался очень серьезным. — Необходимск завоевал свое богатство и независимость благодаря торговле. Однако если не вкладываться в производство, мы скоро потеряем свой статус на международной арене. Мы в Ореховском кумпанстве считаем своим долгом развиваться в ногу со временем.

«Он как будто уже в мэры баллотироваться собрался», — подумала я с удивившей меня саму смесью неприязни и некоторого восхищения. Я не любила политически заряженные речи — а кто любит? Однако Орехов, как мне показалось, говорил искренне.

Разговор потек дальше. В основном вопросы задавала Жанара, порой вклинивался Пастухов.

По словам Орехова, переговоры со Стряпухиным шли давно, уже несколько месяцев. Основное препятствие состояло в том, что инженер никак не мог изготовить рабочий прототип: его идея требовала оборудовать полноценную автоматическую линию, а это влекло значительные расходы. Причем расходы, которые Орехов не мог утвердить самостоятельно.

Все это время они дорабатывали идею, готовили чертежи, которые должны были убедить Татьяну Орехову, искали экспертов-инженеров, которые согласятся поручиться своей репутацией, что этот проект заработает… В общем, хлопот было множество.

— И теперь все пропало, — вздохнул Орехов.

— Почему пропало? — спросил Мурчалов, хотя мне показалось, что шеф на самом деле понимал, почему, а спрашивал для того, чтобы привести разговор туда, куда ему хотелось — есть у него специальная испытующая интонация для таких случаев. — Чертежи полиция, конечно, пока забрала как вещдоки, но рано или поздно отдаст. Договоритесь с наследниками, найдете других талантливых инженеров…

— Боюсь, без Иннокентия Павловича ничего не выйдет, — Орехов покачал головой. — Он был двигателем этого проекта, он не боялся угроз. На него я мог положиться, мог быть уверен, что он воплотит его и не дрогнет. Кто-то другой на его месте… — он сделал многозначительную паузу. — Боюсь, я не смогу санкционировать такие траты. А даже если бы я мог, моя матушка на это точно не согласится. С Иннокентием Павловичем она встречалась лишь один раз, но успела проникнуться к нему симпатией. Он был крайне энергичным и заразительным человеком.

— Так, а вот насчет угроз давайте поподробнее! — вступил Пастухов. — Что за угрозы? Кто-то угрожал Стряпухину?

— И Стряпухину, и мне, — кивнул Орехов. — Нет, то были не угрозы физической расправы, скорее… скажем так, намеки, — он мимолетно скривился. — Видите ли, его изобретение несло не одно сплошное благо, как может показаться. Среди прочего оно обещало оставить без работы многих сотрудников.

— Но почему? Вроде бы наоборот…

— Там, где раньше для сборки, скажем, той же печатной машинки требовалось десять человек, теперь справятся двое, приглядывающие за автоматами… Ну, может быть, не двое, но пятеро, — тут же поправился Орехов. — Разумеется, будет какой-то переходный период, оборудование нужно довести до ума, и оно, согласно нашим расчетам, будет стоить очень дорого, в краткосрочном периоде — значительно дороже найма. Но мы знали, что последуют социальные потрясения. Иннокентий Павлович имел несколько неприятных разговоров с представителями профсоюзов после того, как информация о нашей сделке просочилась в прессу. Я же подвергался давлению с другой стороны: многие промышленники дали мне понять, что если Ореховы собираются войти в производство, то им стоит играть по установленным правилам, а не пытаться задать свои.

— И что вы им сказали? — заинтересовалась Салтымбаева.

— Одному господину посоветовал нового портного, — уголок рта Орехова дернулся вверх. — Другому предложил еще кофе. Кстати, не хотите ли еще чаю? Я смотрю, ваша чашка совсем опустела.

Инспектор кивнула, и Орехов подлил ей чаю.

— Материал о готовящейся сделке опубликовала Виктуар Хвостовская, насколько я помню, — заметил шеф. — Как она получила эту информацию?

— Если бы знал, постарался бы этого не допустить, — Орехов развел руками. — Мадам Хвостовская, к несчастью для меня и моих коллег, дивно хороша в своей работе. Уже не первый раз от нее страдаем.

Вот это новость! Оказывается, это Виктуар опубликовала информацию о сделке. Как же мне это на глаза не попалось, я слежу за всеми ее публикациями. Если бы я могла так же складно говорить и так же легко располагать к себе людей, как Хвостовская, я бы пошла в журналистику, честное слово.

В этот момент в полуоткрытую дверь гостиной влетел огромный черный ворон — безошибочно ворон, а не грач, не галка и не иная черная хищная птица. Он опустился на плечо Орехова и уронил конверт, который держал в клюве, ему на колени. На груди у ворона красной каплей горел небольшой рубин на серебряной цепочке: многие птицы-генмоды любят украшения.

— Здравствуйте, господа, — сказал ворон холодным бесцветным тоном, в котором чувствовался слабый иностранный акцент. — Прошу прощения за вторжение, но Никифору Терентьевичу необходимо увидеть это незамедлительно. К тому же, сообщение имеет касательство до вашей беседы.

— И я рад вас видеть, Фергюс, — сообщил ему Василий Васильевич. — Как я вижу, вкус вам не изменяет. Это «Краса Арсаина», не так ли?

Я поняла, что шеф говорит о рубине. И еще я поняла, что передо мною тот самый непроходимый секретарь Орехова.

— Именно, — Фергюс посмотрел на Василия Васильевича крайне холодно.

Шеф, тем не менее, выглядел довольным, хотя обычно он не любит никого раздражать. Я начала догадываться, что «подход», который имел к Фергюсу шеф, выражался в каком-нибудь небольшом компромате.

Орехов вытащил из конверта небольшую фотокарточку и нахмурился, глядя на нее.

— Да, господа, — сказал он. — Фергюс, как всегда, прав. Это касается нашей беседы, и вам небезынтересно будет это увидеть.

Он передал карточку Салтымбаевой, которая показала ее Пастухову. Я тоже нагнулась, чтобы посмотреть, а Василий Васильевич ради лучшего обзора даже залез мне на плечо.

На фотокарточке был снят инженер Стряпухин, лежащий навзничь в луже собственной крови. Рядом с ним на полу стояло пресс-папье в виде фрегата.

Салтымбаева перевернула карточку. К ее обратной стороне была приклеена бумажная лента, на которой машинописным шрифтом кто-то отпечатал: «Цена прогресса слишком велика».


* * *

Когда мы выходили из особняка Ореховых, я держалась позади. Мысль моя напряженно работала. Я пыталась сообразить, может ли Волков быть связан с профсоюзами, и не потому ли они попытались свалить вину на него. Ведь только профсоюзам могло быть до него дело! Вряд ли богатые промышленники даже знали, что существует такой Эльдар Волков, который увлекается интересными математическими задачками, психует из-за необходимости учиться танцам и мечтает стать инженером.

И они так быстро успели прознать, что Эльдара арестовали, и заплатить Кунову за ложь! Как это у них получилось?

За этими мыслями я чуть было не пропустила разговор шефа и Пастухова.

— …теперь-то ты понимаешь, что парнишку можно выпускать? — спросил шеф.

— Да я это раньше еще понял, когда следы масла на пожарной лестнице нашли, — буркнул Пастухов. — А теперь, с этой карточкой, ясно стало.

Я удивленно захлопала глазами. То есть как это Пастухов знал, что Эльдар не виноват, еще когда нашли масло? Это же вчера было! Ну… наверное. Зачем они тогда еще ночь в тюрьме его продержали? И как Эльдар связан с маслом?

— Ну, не обязательно, — скептически произнесла Салтымбаева. — У парня может быть сообщник, который так отводит от него подозрение… — она вздохнула. — Но это уже если совсем придираться.

Этот момент был мне понятен: естественно, если Эльдар сейчас в тюрьме, он не мог послать письмо с угрозой. Но как все-таки его имя очистило перцовое масло?

Об этом я и спросила.

— У него ботинки на ладан дышат, — объяснил Пастухов. — Вряд ли хотя бы одна пара на смену есть. Если бы это он перцовым маслом побрызгал, обязательно бы что-то к подошвам пристало. Это такая гадость, от которой вовек не избавиться.

— Мог, конечно, и переодеться, и переобуться, — вступила Салтымбаева. — Но мы уже к нему домой успели заглянуть, никаких улик. Ни одежды, ничего. В общем, против него только то, что он последним вышел и вел себя нервно. Но вышел он в девять вечера, что вахтер и подтвердил, а Стряпухина убили не раньше десяти. А если бы странное поведение в нашем городе каралось по закону, мы бы две трети населения пересажали.

— Зато порядка было бы больше, — хмыкнул Пастухов, и было непонятно, шутит он или всерьез.

— А почему вы его тогда вчера вечером не выпустили? — спросила я.

Салтымбаева посмотрела на меня с таким видом, как будто я очевидных вещей не понимала.

— Ну и как бы это выглядело, если бы мы выпустили его в тот же день, что посадили? Не волнуйтесь. Чуток времени в тюрьме провел, в другой раз поосторожнее будет.

У меня вертелась на языке резкая отповедь, что Эльдар в принципе не сделал ничего неосторожного, разве что не успел получить наше гражданство да огрызнулся на несмешную шутку. И что единственное, чего добились полицейские, взяв его под стражу — это продемонстрировали начальству свое рвение. Но я промолчала. Пастухов и Салтымбаева были старше, опытнее и куда значительнее меня. Дерзить им не стоило, можно было заработать отповедь от шефа и испортить отношения с его хорошими друзьями.

— Лет через пять он об этом будет с гордостью рассказывать собутыльникам как о приключении, — со смешком добавил Пастухов. — Не переживай, Анна Владимировна.

У ворот особняка мы расстались: полицейские улетели в своем аэромобиле, а мы с Василием Васильевичем стали ловить извозчика. Поймали без труда, хотя цену здесь, в Опаловом конце, тот заломил куда выше, чем если бы вез нас из любого другого района города. Но шеф согласился, почти не торгуясь: верный признак, что его отвлекали посторонние мысли.

Об этом я его и спросила, когда мы заняли место в экипаже:

— Пытаетесь вычислить, кто же заказчик, шеф?

— Нет, кто заказчик — мне более-менее ясно, — вздохнул Василий Васильевич. — Я пытаюсь понять, что с этим делать.

— Как ясно? — поразилась я.

Василий Васильевич покосился на спину извозчика, наклонившегося над вожжами, и проговорил очень тихо, чтобы за шумом улицы было слышно только мне:

— Тот, кто делал дело, не только обстряпал его максимально профессионально — он еще пронес с собой дорогую и громоздкую фотографическую камеру. Или привел помощника с камерой. Это совсем другой уровень оплаты. Плюс заказчик, несомненно, знал… э-э-э… вторую сторону в переговорах лично, — я поняла, что он говорит об Орехове, и даже поняла, почему: письмо Орехова по-настоящему напугало. — Значит, это был кто-то из состоятельных и высокопоставленных лиц. И хотя большинство из них люди безжалостные, мало кто решится на такие рискованные меры. Но мы знаем по крайней мере одного человека, который связан с промышленными кругами, недолюбливает генмодов и по крайней мере один раз пошел на преступление, которое уже сошло ему с рук.

Тут я не сразу поняла, о ком он, и шефу пришлось куснуть меня за палец, чтобы стимулировать мыслительный процесс.

Тогда я наконец вспомнила о депутате городского собрания Ольге (Лоле) Соляченковой, которая организовала похищение контрольной булавки якобы генмодом этой весной. Правда, то, что она была связана с промышленными кругами, стало для меня новостью. Но ничего удивительного: многие депутаты пользуются поддержкой промышленников.

— Вы говорите о мадам Со… — начала я.

— Тише! — возмутился шеф. — Никаких имен, пока мы на улице! Я не могу быть стопроцентно уверен, что это именно она, но это рабочая гипотеза не хуже любой другой. Ее, разумеется, необходимо проверить: тут не получится так легко, как с делом барона Гляссера. Потребуется время.

Я кивнула. Про то, что убийцы ловятся либо по горячим следам, либо очень долго, нам также рассказывали в Школе сыщиков, да и на примере дел, с которыми иногда обращались к шефу, я это тоже видела.

Ну, подумала я, по крайней мере, Эльдара мы из этой каши вытащили. Уже хорошо.

Но почему все-таки соврал Кунов? Неужели просто по подлости натуры? Ведь тот, кто отправил карточку, явно показывал: убийца на свободе, бойтесь! Этому человеку подставлять Эльдара совершенно не нужно: какой смысл бояться, если предполагаемый убийца уже в тюрьме? Значит, он не подставлял.

Значит, Кунов соврал, что Эльдара не было на его складе, по причине, совершенно не связанной с убийством! Может быть, он там у себя какие-то махинации ведет?

Только я дошла до этой мысли и хотела озвучить ее шефу, как извозчик остановился у нашего дома.

Я взяла шефа на руки, спустилась с подножки и удивленно замерла: подход к нашему крыльцу перегородил знакомый аэромобиль Управления правопорядка.

Перед аэромобилем, скрестив руки на груди, стояла инспектор Салтымбаева. С таким выражением лица, что, даже не зная за собой никаких преступлений, я захотела съежиться и уползти куда-нибудь в канаву.

— Мурчалов, — сказала она, сверля шефа этим неописуемым взглядом. — Аллах мне свидетель, если я еще раз увижу ваш хвост в этом деле, вы останетесь без него!

— Жанара Алибековна, — промурлыкал шеф. — Может быть, пройдем в дом и выпьем чаю? К чему говорить на улице?

— У меня нет времени чаевничать, — очень тихо и очень ядовито процедила инспектор. — Потому что ваш протеже, которого мы собрались отпускать, час назад сбежал из-под стражи, попутно убив трех человек.

Мне показалось, что тротуар уходит у меня из-под ног.

Глава 13. Волчья воля — 1

— Держите крепче!.. Черт, она кусается!

Правильно, кусаюсь. До крови, если надо. И кричу. Жалко, кричать и кусаться одновременно нельзя.

— Вот блядь…

Я попыталась выплюнуть толстый жгут, который они хотели засунуть мне в рот в качестве кляпа, но не получилось. Толстая ткань застряла у меня за зубами, больно прижав язык. Во рту сразу стало неимоверно противно, реками потекла слюна. Никогда больше не буду смеяться на опереттах, когда какому-нибудь незадачливому толстому жениху затыкают кляпом рот! Никогда.

Руки и ноги тоже уже не шевелились: эти господа, если можно их так назвать, плотно стянули их ремнями. Потом меня поставили вертикально и примотали к платформе, которая напомнила мне то ли грудничковые весы, стоящие вертикально, то ли половину «Железной Девы».

Волосы, распустившиеся в схватке из косы, упали на лицо. Я попыталась сдуть их, но через кляп не получилось, и в результате об обстановки комнаты, в которую меня принесли, оставалось только догадываться.

Я сразу решила, что это лаборатория: об этом однозначно говорил яркий электрический свет, бивший по глазам, и медицинские запахи, витавшие в воздухе. Отчетливо различались хлор, карболка, спирт и что-то еще, незнакомое, но резкое и искусственное. Напротив меня на стене висело маленькое зеркало, и я краем глаза поймала в него часть своего отражения: грязные спутанные волосы, наливающийся синяк под глазом, растянутые кляпом окровавленные губы, рваное платье, которое не всякая нищенка согласится надеть…

М-да, хороша! Правду говорят: чтобы как следует что-то сыграть, надо это прожить. Как я ни пыталась изобразить вконец опустившуюся особу, готовую копаться в помойке, а все равно минутная схватка с четырьмя вооруженными молодцами и валяние в грязи завершили мое преображение гораздо успешнее.

…А все началось, конечно, с исчезновение Эльдара Волкова.


* * *

Когда Жанара Салтымбаева, цедя сквозь зубы, вывалила на шефа эту информацию, у того аж пасть приоткрылась от удивления. Жест очень человеческий, я едва ли не впервые видела его у шефа.

— Постойте-ка, постойте-ка! — воскликнул шеф. — Убил троих? Как троих? Полицейских?

— Нет, к счастью не… — Салтымбаева оглянулась. — Я не собираюсь с вами разговаривать! Мне пора возвращаться в управление!

— Жанара Алибековна, полноте вам! — произнес шеф. — Все же зайдемте, Антонина вчера пекла ваши любимые крендельки, я уверен, что у нее еще осталось. Расскажете все как на духу. Возможно, я сумею чем-то помочь… и деньги с Управления брать не собираюсь.

То ли Салтымбаева была скаредна от природы, то ли близко к сердцу принимала интересы родной конторы, то ли ее просто порадовало стремление шефа исправить ошибку, но она несколько смягчилась и позволила отвести себя в дом.

Крендельки у Антонины в самом деле нашлись. Со вчерашнего дня они слегка подсохли, но все равно, посыпанные сахарной крошкой и корицей, оставались божественным лакомством.

Кроме того, наша экономка заварила незабываемый чай с мятой и вишневым листом.

Все это настроило Салтымбаеву на более благосклонный лад.

Вздохнув, она сняла форменную шляпу, положила ее рядом на стол, открыв прямой пробор на голове, из-за которого ее лицо казалось еще строже и суровей. Затем сказала устало:

— Так вот, никто из полицейских, к счастью, не пострадал. Охранник из службы судебных приставов получил травму. Все трое убитых — заключенные, которых перевозили вместе с Волковым…

— Постойте-постойте! — шеф взмахнул хвостом и от избытка чувств чуть было не запрыгнул на обеденный стол, рядом с тарелкой Салтымбаевой. — Что значит — транспортировали вместе с ним? Куда и зачем?

— Задержанных перевозили в центральную тюрьму… Понятия не имею, зачем! — раздраженно проговорила инспектор. — Иногда так делают, чтобы освободить камеры в изоляторе. Или если есть основание полагать, что задержанный может быть опасен.

— Так что же, у вас были основания полагать, что Волков опасен? Насколько я помню, он даже не сопротивлялся при аресте! И разве последнее время город накрыла волна преступлений, что у вас даже свободных камер не осталось?

Я вспомнила длинный коридор с одинаковыми дверями, мимо которых вел меня малозначительный Петюня. Как минимум половина, а то и больше, была приоткрыта. Никакой звукоизоляции в камере Волкова я не заметила, а в коридоре было очень тихо. Это означало, что, скорее всего, и в остальных камерах не шумели. А люди всегда шумят.

В общем, я не удивлюсь, если окажется, что Волков и те самые трое переводимых заключенных были единственными обитателями того коридора!

— Понятия не имею, почему там решили переводить! — Салтымбаева, кажется, сердилась. — Наверное, служба судебных приставов сделала запрос… — она задумалась. — Ха! И откуда у Волкова взялся нож? Я сама его обыскивала, и могла бы покляться, что он с собой даже зубочистку не пронес!

— Нож? — поразилась я.

Я вспомнила, каким загнанным и беспомощным Эльдар казался в камере. Совсем не похож на человека с припрятанным ножом.

— Ну да, нож, — сказала Салтымбаева. — Тех троих зарезали.

Она почесала шею под тяжелым узлом черных волос: как и я, она связывала волосы в пучок, но носила его не на макушке, а низко на шее.

— Знаете что, — вдруг сделала она вывод. — В этом и правда нужно разобраться получше. Заточку-то ему не из чего было сделать: в изоляторе все столовые приборы деревянные.

— Позвольте вас сопровождать? — галантно спросил Мурчалов.

— Позволяю, — фыркнула Салтымбаева.


* * *

Вот так и вышло, что второй раз за три дня я оказалась на месте преступления — да не какого-нибудь, а убийства!

Правда, на сей раз к нашему приходу тела уже успели убрать — видимо, чтобы не оставлять их валяться на улице. Убийство произошло в узеньком проулке Дельты — центральная городская тюрьма находится по соседству с Верфями, туда Волкова и остальных и везли. Возок был запряжен парой лошадей, на козлах сидел сотрудник службы приставов и полицейский. Еще один полицейский ехал следом на лошади, как то и положено при перевозке заключенных.

К моменту нашего появления лошадей уже распрягли и увели, места, где лежали тела, обвели мелом, но сам возок еще стоял, и на него время от времени поглядывали из окон, выходящих в переулок, досужие городские зеваки — подняв глаза вверх, я увидела чье-то лицо, явно детское, прижатое к стеклу. Лицо показало мне язык, я скорчила рожицу в ответ.

Толпы вокруг, к счастью, уже не было: видимо, после того, как увезли трупы, смотреть тут стало не на что. А вот эксперты управления на место прибыли: проходя к экипажу, я кивнула Светлане Ивановой как старой знакомой, но она меня проигнорировала. Ну и ладно.

Еще, подходя к возку, я уловила неприятный химический запах. Судя по всему, в переулке что-то распылили. Это объясняло, почему ни Пастухова, ни других работающих на Управление генмодов поблизости видно не было.

Как рассказал нам (точнее, инспектору Салтымбаевой) сопровождавший заключенных полицейский, возок должен был проехать по центральной улице, но там случилась авария и копошились дорожные рабочие, поэтому возок свернул в переулок. Полицейский на лошади хотел свернуть следом, но один из рабочих, видимо, в подпитии, перешел ему дорогу и начал пытаться схватить лошадь под уздцы.

Пока полицейский разбирался с лошадью и рабочим, прошло минуты две. После этого, свернув в переулок, он обнаружил, что там витает едкий неприятный дым, возок стоит прямо посередине, косо перегородив проезд, задняя дверь выбита, а вокруг валяются тела троих заключенных.

Со своей стороны сидевшие на козлах сотрудники объяснили, что навстречу лошадям кто-то выскочил. Те испугались и свернули в стену, из-за чего возок перегородил переулок. После этого, хотя они услышали треск выламываемой двери и вопли позади, но сделать ничего не смогли.

— Не по воздуху же мне было перепрыгивать этот окаянный возок! — потерянно сообщил полицейский, комкая в руках форменную фуражку.

Это был тот самый Петюня, который охранял задержанных в Управлении вчера, и мне стало его жалко.

— Думать раньше надо было, — Салтымбаева смерила его неприязненным взглядом. — Не удивило тебя, что на Прохоровской опять что-то чинят? Ее же в асфальт взяли два месяца назад, асфальт так скоро чинить не надо!

Петюня только поник глазами. Я поняла, о чем она: разумеется, чтобы добраться до места преступления, нам пришлось проехать через Прохоровскую, и никаких ремонтных работ я на ней не заметила. Как испарились. А ведь с момента побега Волкова прошло никак не больше трех часов.

— Дуболом ты, Петр! Не помнишь, что ли: если что случилось при транспортировке заключенных, останавливайся и шли человека за подкреплением! Или возвращайся назад! А ты что?

Петр покаянно молчал.

Салтымбаева махнула рукой.

— Ладно, ступай.

Шеф, который сидел в кошелке, высунул морду и сказал:

— Обратите внимание, Жанара Алибековна, сколько сообщников у подмастерья инженера!

— Ну, — буркнула та. — Явно же, что парень в организованной преступности замешан! Несколько человек перегородили улицу, двое пугали лошадей, еще как минимум двое — выламывали дверь…

— Ой ли? — проговорил шеф с сомнением. — Сами подумайте, у парня нет даже запасной обуви! Работает на двух работах, мечтает поступить в университет… где признаки того, что ему хватает времени заниматься грабежом и разбоем?

— Недавно связался, не успел еще награбить, — проговорила Салтымбаева, но видно было, что аргументы шефа заставили ее усомниться в своей правоте.

— Вы полагаете, кто-то устроил операцию освобождения для субъекта, который еще не успел выслужиться?

Салтымбаева фыркнула, но ничего на это не сказала.

— Кстати говоря, — инспектор вдруг обратилась ко мне, — а как ваша проверка его алиби на позавчера? Проверили? Вы мне так отчет и не написали.

Я в растерянности посмотрела на шефа, не зная, что ответить. Тот вздохнул и произнес вместо меня:

— Сведения, которые получила Анна Владимировна от работодателя Волкова расходятся с тем, которые сообщил нам сам Волков.

Салтымбаева нахмурилась и грозно посмотрела на меня.

— И вы сочли, что мне не стоит об этом знать? — спросила она тоном, который я даже после недолгого знакомства с инспектором определила как «обманчиво мягкий».

— Не то чтобы… — пробормотала я.

— Это была моя ошибка, — вклинился Мурчалов. — Анна еще недостаточно хорошо знакома с процедурой. Что касается алиби, то я более чем уверен, что Кунов врет.

— Так он работал в лавке Кунова? — казалось, Салтымбаева определилась уже окончательно. — Ну вот вам и связь с организованной преступностью! Все знают, что через этого драного енотишку отмывают деньги! А вы, Мурчалов… — она резко выдохнула, как будто не могла найти достаточно уничижительных слов. — Я-то вам поверила, когда вы сказали, что хотите исправить ошибку! Но нет, продолжаете выгораживать заведомо подозрительного типа!

— Жанара Алибековна, я напоминаю вам, что мальчику семнадцать лет! — воскликнул Мурчалов. — И он приехал в Необходимск меньше года назад! Он просто не мог успеть набрать должного веса в преступной среде!

Но инспектор Салтымбаева уже уходила прочь, сделав в нашу сторону пренебрежительный жест рукой в коричневой перчатке. У меня комок подкатил к горлу. Неужели долгое сотрудничество шефа с полицией будет нарушено, и все из-за меня? Хорошо, по крайней мере, Пастухова тут нет! Я знала уже, что они с шефом давние друзья, знакомы как минимум лет десять — просто я не сталкивалась со старшим инспектором до дела о вороне, потому что он редко бывал у шефа, и, если бывал, то только по делам. А вот Салтымбаеву придали ему в напарницы сравнительно недавно, где-то два с половиной года назад, я тогда училась в Школе сыщиков.

Поэтому одно дело, если Мурчалов поссорится с ней. И совсем другое — с Дмитрием Николаевичем.

Видно, Мурчалов думал о том же, что и я, только пришел к другому выводу. Он пробормотал:

— Какая жалость, что Димы тут нет! Он бы понял.

— А почему его тут нет? — спросила я.

— Конкретно тут — потому что смердит, — вздохнул шеф. — И, по всей видимости, он тоже на меня заочно обиделся. Или его чихвостит начальство за упущенного подозреваемого. Впрочем, это станет ясно позднее. А пока поедемте домой.

— Обедать? — с надеждой спросила я.

Переживания переживаниями, но живот мой давно уже подводило. А когда мы пили чай с Салтымбаевой, мне толком кусок в горло не лез: я съела всего-то три или четыре кренделька.

Шеф посмотрел на меня укоризненно, потом вздохнул.

— Я-то надеялся, что с возрастом ваш обмен веществ замедлится… Обедать тоже, но главным образом — понижать наш социальный статус.

Я удивленно заморгала.

— Вы собираетесь написать в «Вести» анонимную жалобу?

— Я сказал «статус», а не репутацию! Ну пойдемте же, у меня начинает раскалываться голова от этого запаха… А у вас?

Тут к нам подошел один из вспомогательных полицейских и, несколько смущаясь — он явно знал шефа — попросил уходить, потому что инспектор сказала, что гражданским здесь не место.

Бросив еще один взгляд на Салтымбаеву, которая разговаривала о чем-то с понуро сидящим на козлах чиновником службы приставов, я развернулась на каблуках и пошла прочь, в направление трамвайной остановки. Ясно было, что назад нас инспектор не подкинет!


* * *

На пути домой мы с шефом пребывали в самом безрадостном настроении. У Василия Васильевича даже усы обвисли. Если бы его хвост высовывался за пределы заслуженной клетчатой кошелки, я уверена, повис бы и он.

Мне тожебыло худо, и еще хуже оттого, что шеф и не подумал меня выругать — а ведь если бы я доложила Пастухову о нестыковках в алиби еще вчера, может быть, он бы уже успел их хладнокровно обдумать и прийти к тем же выводам, что и шеф! А так выходило, что шеф в самом деле вздумал вмешиваться во внутренние дела полиции!

К счастью, наши с шефом переживания были очень далеки от внутреннего мира экономки Антонины. Она приготовила отличный обед, не омраченный чувством собственной неадекватности: капустный салат, густые мясные щи, к которым куплена была свежайшая деревенская сметана, и картофельное пюре с котлетами. Все это я умяла в мгновение ока, несмотря на внутренние терзания: на мой аппетит душевное состояние не влияло никогда, сколько я себя помню.

После того, как Антонина вышла из столовой, оставив нас шефом наедине за чаем, шеф воскликнул:

— Итак, теперь нет никаких сомнений, что Волкова похитили!

— Да, я тоже так подумала, — уныло проговорила я. — Но кто и почему? Как ни ломаю голову, не могу представить, кому он понадобился! Может быть, сарелийские бандиты добрались сюда?

— Нет, сарелийские бандиты здесь силы не имеют, наши местные с ними успешно борются, — шеф взмахнул лапой, будто отгоняя надоедливую муху.

— Вы хотели сказать, полиция?

— Нет-нет, я не оговорился. Органы правопорядка, моя дорогая, могут бороться с преступниками до определенного предела. Безусловно, они играют очень важную роль — действенная и умелая полиция показывает преступникам, какой порог нельзя преступать. В остальном преступность, если она развитая и хорошо ловит намеки властей предержащих, успешно справляется сама. Преступность нашего города именно такова. Слышали поговорку — волки, мол, санитары леса?

Не то чтобы все, что говорил шеф, стало для меня новостью, однако мне и в голову не пришло бы описать ситуацию таким образом.

— Хорошо, — сказала я, — допустим, сарелийцы не при чем. Хотя вы сами говорили, что полностью сбрасывать никакую версию со счетов нельзя…

Шеф довольно кивнул:

— Верно, говорил.

— И вот я думаю — если правы мы с вами, а не инспектор, и Эльдар в самом деле не связан ни с какими бандитами, но его начальник Кунов связан… не может так быть, что этот Кунов его… ну, продал, что ли? — я слегка покраснела. — Мы думали, почему на него вдруг начали валить. А что если тем, кто организовал убийство, вдруг понадобился козел отпущения — мало ли по какой причине! И Кунов вылез с предложением, есть у меня подходящий мальчик… — я слегка смутилась, как всегда, когда шеф немигающе на меня глядел.

— Это очень хорошая версия, — одобрительно сказал он. — И до недавнего времени я бы даже с вами согласился и предложил бы поехать переговорить еще раз с моим старым знакомым Афанасием — у меня есть пара-тройка рычагов давления на него. Однако в этом случае неясно, зачем разыгрывать дорогостоящее похищение и убивать троих ни в чем не повинных заключенных — замечу, только затем, чтобы они не увидели, будто Волкова в самом деле похищают!

Да, Мурчалов был, как всегда, впереди меня на несколько шагов. Я еще не успела окончательно обдумать этот факт. У меня как-то в голове не укладывалось, что людей и правда убили, и что моего случайного знакомого и правда выкрали. Стоимость операции и количество приложенных усилий и правда впечатляли!

— А в самом деле, зачем столько усилий? — пробормотала я. — Что им нужно такого от Волкова? Может быть, он в самом деле наследник какого-то знатного рода? Предположим, чей-то бастард, и сам того не знает?

Шеф вздохнул.

— Вы слишком часто ходили в театр последние месяцы, это сказывается… У меня есть одна версия, но я пока не буду вам ее раскрывать.

— Почему? — спросила я. — Хотите проверить сначала?

— Нет, — отрезал шеф, — просто если я прав, речь идет о секрете Волкова, которыцй было бы неэтично выдавать посторонним.

У меня что-то вспыхнуло в голове.

— Шеф, — проговорила я медленно, — а не может ли он быть выходцем из той же самой лаборатории Златовских? Глаза у него подходящего цвета…

Мурчалов посмотрел на на меня довольно мрачно.

— Лаборатория была разрушена десять лет назад. Всем указанным в лабораторным журнале… особям было от девяти до одиннадцати лет. В документах Волкова был указан возраст семнадцать лет и, судя по его виду, не похоже, чтобы он срезал себе года.

— Мне даже показалось, что ему шестнадцать, — подтвердила я.

Разница вроде бы невелика, но у нас считается, что до семнадцати лет человек не может служить на флоте и нести материальную ответственность, поэтому приказчиком в лавку шестнадцатилетнего не возьмут. Если Волков приехал из Сарелии, мог и специально назвать свой год рождения неправильно: я слышала, что клерки из иммиграционного бюро особенно к документам не присматриваются. Занижать же возраст ему не было никакого смысла. Возрастного ценза в те же гимназии нет: хочешь, хоть в тридцать лет поступай!

— В общем, вы правы, шеф, это дурацкая идея, — согласилась я. — Тем более, будь он генмодом, его бы и похищать не пришлось — просто подойти в зону сигнала с подходящей булавкой!

При этой мысли меня передернуло. Мне до сих пор было не по себе от того, что существуют люди-генмоды, а уж представить, что мой знакомый может по чьей-то злой воле превратиться в тупую машину, было и вовсе немыслимо.

— Для первоначальной настройки булавкой нужно коснуться, — шеф поглядел на меня искоса. — Но в целом вы правы.

Мне уже хотелось побыстрее замять эту тему, и я спросила:

— Вы хотели заняться понижением нашего социального статуса. В каком смысле?

— Волков исчез в Дельте, недалеко от Морского конца и верфей, — пояснил шеф. — Вы помните, к кому мы обращались, когда нужно было найти кого-то в Морском конце?

Я вспомнила милых зверьков и то, как я играла с ними, почесывая пузики и спинки.

— Крысы! — воскликнула я с восторгом. — Здорово!

Немногие испытывают энтузиазм при мысли от общения с этими созданиями, но я крыс очень люблю. Охотно завела бы ручную, меня останавливает только то, что живут они недолго: очень горько будет расставаться всего через два-три года.

— Рад вашему энтузиазму, — шеф улыбнулся в усы. — Вот только нам нужно постараться остаться незамеченными и не привлекать внимания. На сей раз нас интересуют не склады, а городские трущобы и свалки — там находятся секретные лежбища многих преступных элементов. Поэтому и выглядеть придется соответственно. У вас еще сохранилось то платье, в котором вы играли ведьму в школьном спектакле?

— Да, шеф, — я кивнула. — Все хотела отдать его Антонине на тряпки, да руки никак не доходили.

— Ну вот, теперь оно вам пригодится. Живо наверх, переодеваться! На голову платок, на ноги… нет, босиком вы не сможете… Ну, попросите у Прохора его полевые ботинки, он знает, о чем речь, и набейте носки газетами.

— А вы? — спросила я шефа почти с ужасом.

Я знала, до чего он дорожит своей ухоженной блестящей шубой и как вылизывает ее волосок к волоску.

— А я, — произнес шеф таким тоном, как будто готовился взойти на эшафот за свои идеалы, — пойду валяться в луже.

Глава 14. Волчья воля — 2

Ведьмино платье нашлось в самом низу моего шкафа, под лоскутным одеялом, которое я шила шефу на день рождения, но бросила, чтобы начать шить одеяло для его котенка — Василия Васильевича младшего.

Тот рос, как мне докладывали, не по дням, а по часам, и через месяц должен был уже переехать к нам — маленьких генмодов стараются отнять от неразумной матери как только это становится возможным, чтобы те не нахватались дурных привычек. Раньше и вовсе отнимали сразу же и выкармливали из бутылочки, но потом несколько профессоров нашей Медицинской Академии опубликовали исследование, что у генмодов, которые совсем не знали в детстве материнского тепла, пусть и неразумного, наблюдаются задержки в развитии и даже проблемы со здоровьем.

Платье это вызывало у меня хорошие воспоминания — может быть, поэтому я и не отдала его до сих пор на тряпки. Когда-то оно было красивого темно-зеленого цвета и считалось нарядным, хотя его и не сшили, а купили готовым и подогнали по фигуре (мне было тогда лет двенадцать, и я была такой плоской, что подгонки почти не требовалось). Потом я непоправимо испортила его чернильным пятном на подоле, и очень боялась, что Василий Васильевич станет меня за него ругать и больше ничего нарядного не купит. Но ругать он не стал. Даже разрешил подержать себя на коленях и погладить, поскольку я сильно плакала из-за этого пятна.

А потом заказал мне новое платье у портнихи. Как сейчас помню, оно было лазурно-голубым, и я надевала его на День города и на Новый Год в том году, а потом из него выросла.

Старое же стало мне с тех пор очень дорогим, поэтому его не раз надставляли, и я еще долго носила его с разными передниками — тогда они были в моде. Наконец из-за заплаток на рукавах оно было окончательно списано в утиль, но я еще сыграла в нем ведьму в постановке, которую мы готовили для родителей в пансионате. Мне было очень тяжело выйти на сцену и говорить перед всеми, но потом зрители мне аплодировали, и это было ужасно приятно!

В общем, теперь этому заслуженному бойцу модного фронта предстояло сослужить еще одну службу — по всей видимости, последнюю.

Я достала старую застиранную нижнюю с юбку с заплаткой — я ношу ее дома в определенные дни месяца, — надела и в таком виде оглядела себя в зеркале.

Ну да, нищенка как она есть!

Старое платье еле налезло на локти, потрескивало в плечах, и неприлично обтягивало грудь — ну это ничего, это я прикрою платком. Подол доставал только до середины икр, а дальше почти до лодыжек колыхалась пожелтевшая нижняя юбка. Заплатки и выцветшая ткань самого платья сразу же придали мне усталый, изможденный вид — особенно если чуть-чуть растрепать волосы…

Я переплела их в косу вместо обычного пучка, нарочно неаккуратно и слабо, чтобы выбилось побольше прядей. Вот так! Идеально. Прямо опустившаяся жительница какой-нибудь ночлежки из пьесы. Теперь только старую косынку сверху… нет, не косынку! Тряпку, которой я протираю полки! И отлично.

Только я нарядилась таким образом, как услышала с лестничной площадки голос Антонины:

— Анна, к вам пришли! Ждут в гостиной.

Пришли? Ко мне? Кто бы это мог быть?

Торопливо сдернув с волос старую тряпку, я достала из гардероба пальто, накинула его сверху на платье и прямо в таком виде прошла в гостиную. Я не сомневалась, что это какой-нибудь коммивояжер, предлагающий новые подписки или чудодейственные средства для блестящего меха — их шеф всегда направлял ко мне. Этому народу сгодится.

Однако посреди гостиной стояла Марина, с любопытством разглядывая пейзажи на стенах.

— Аня! — она просияла, увидев меня, и снова у меня что-то дернулось в груди от того, как непривычно это прозвучало. — С тобой все хорошо? — теперь в ее голосе легко читалась тревога.

Еще бы: она увидела меня растрепанной и почему-то в теплом пальто.

Вздохнув, я сбросила пальто и повесила его на спинку дивана. Выражение лица Марины стало еще изумленнее.

— Иду на задание с Мурчаловым, — сказала я. — Не спрашивай.

Марина улыбнулась.

— Все время забываю, что ты самая настоящая сыщица, — сказала она одобрительно.

— Я не более сыщица, чем ты преступница, — ответила я, хотя комплимент был мне приятен.

— Ну, я все-таки украла Ангелину, — она обаятельно улыбнулась, но тут же посерьезнела. — Кстати говоря, о преступниках! Я не хотела тебя тревожить, но об Эльдаре ни слуху, ни духу, а вчера в вечерних газетах было о смерти инженера Стряпухина, и я подумала — уж не тот ли это инженер, который взял его под крыло? Неужели его арестовали как подозреваемого?

Почему-то мне вдруг стало нехорошо.

— А ты близко знаешь Эльдара? — спросила я.

— Не очень, — вздохнула Марина. — Я пыталась его несколько раз разговорить, но он колючий, как ежик… Кроме того, я не хотела, чтобы он меня не так понял! Конечно, я старше него на восемь лет, но все-таки он довольно симпатичный юноша, не было бы кривотолков.

Симпатичный? Вот бы не сказала! Впрочем, я не особенно понимаю в мужской красоте.

— Но все-таки ты была в курсе, где и кем он работает? — допытывалась я.

— Разумеется. Он привлекал внимание в кружке — самый умный, самый талантливый. Поначалу он даже алгебры толком не знал, но рассуждал лучше, чем любой из нас. Конечно, он нас интересовал!

Тут я поняла, почему мне поплохело: у меня мелькнула дикая мысль, что Волков привлек чье-то внимание именно на кружке. Как знать, не похитили ли его именно ради его математического гения!..

Хотя нет, такая версия не выдерживает никакой критики. Услуги гения проще купить. Конечно, не всякий гений продается, но даже мне при моем недостатке жизненного опыта было ясно, что в свои семнадцать (или шестнадцать) лет Эльдар Волков не может быть незаменимым специалистом ни в чем. А если нужен математический талант, так на математических факультетах Необходимска их полно — и уж наверняка значительная их доля не отягощена излишне суровой моралью!

Но все-таки, это была потенциальная ниточка. И как знать, может быть, сама Марина тоже замешана каким-то образом?

Наверное, Марина что-то прочитала по моему лицу, но истолковала неверно.

Она шагнула ко мне ближе, снова взяла мои руки в свои, как позавчера, но уже совсем с другим настроением.

— Дело, которым вы сейчас будете заниматься… оно же как-то связано с Эльдаром, да?

Что мне было ей ответить? Я только что ее заподозрила! Не могла же я сказать: да, дело в нем, но я не могу тебе ничего рассказать, потому что ты тоже можешь быть замешана? После этого она точно откажется быть моей подругой!

Да и достойна ли я быть чьим-то другом после таких подозрений?

Пытливо вглядываясь в мое лицо, Марина проговорила:

— Аллах милосердный, Анечка, да не думаешь ли ты, что я как-то в этом деле участвую?

Я чуть от нее от нее не отшатнулась.

Между тем, Марина продолжала, словно гадалка, читающая мысли:

— Ты сразу так напряглась, когда я начала расспрашивать об Эльдаре… Ох, извини меня! Честное слово, кроме того, что Ангелину похитила, я в жизни больше преступлений не совершала! — она пытливо посмотрела на меня снизу вверх (Марина была ниже меня ростом) своими иконописными карими глазами. — Но ты, конечно, не имеешь права мне на слово верить! Бедная ты, бедная!

И она внезапно обняла меня! Вот так просто!

У меня даже дыхание перехватило.

Я приобняла ее в ответ.

— Ну теперь, — попыталась я пошутить, — по всем законам жанра ты просто обязана оказаться главой преступного мира Необходимска!

Марина широко улыбнулась, отстраняясь.

— Правда! — воскликнула она. — Как в той пьесе, «Три ангела для барыни»!

— О, ты тоже ее видела?! — до сих пор я не спрашивала Марину, ходит ли она в Народный театр, где ставились детективы и оперетты: я слегка стеснялась этого своего увлечения — нет бы мне нравились серьезные, драматические пьесы! — Господи, как они неожиданно вывернули в третьем акте…

— Да-да! А Чаронин в роли инспектора Гаева был так хорош!

— Правда! Я так увлеклась, что даже нарисовала его потом!

— Так ты еще и рисуешь? Можно мне посмотреть?

Слегка смущенная, я кивнула на рисунки, висевшие на стенах.

— Ты ведь уже видела.

— Это все твои?! Потрясающе, я думала, какой-то дорогой модный художник… у тебя настоящий талант!

Я мотнула головой, смущенная.

— Да какой там талант, просто много рисовала в пансионе и набила руку… Но, Мариночка, — было так приятно называть ее Мариночкой! — Ты прости, шеф там, наверное, уже меня заждался. Нам правда нужно идти.

— Это ты меня прости, что задерживаю, — она улыбнулась мне и снова пожала мои руки. — Будь осторожна, пожалуйста!

Я провожала ее к выходу, воодушевленная. Именно об этом я мечтала в пансионе — чтобы у меня была подруга, с которой можно обсуждать пьесы и рисунки, и смеяться вместе, и сидеть плечом к плечу, склонившись над одной книгой или журналом… Другие девочки часто так сидели, но меня к себе никто не подпускал, даже Полина, хотя она и пыталась казаться добрее, чем все остальные.

Неужели наконец-то мои мечты начинают исполняться?

Нужно вдвойне постараться спасти Волкова — в том числе и ради Марины, раз она приняла такое участие в его судьбе!


* * *

Чтобы нас с шефом раньше времени не засекли в маскировке, Василий Васильевич велел мне переложить волосы и надеть многострадальное пальто. Я уже мрачно представляла, как буду вариться в нем по августовской жаре, но день внезапно, как это бывает в конце лета, переменился: по небу поплыли низкие серые тучи, жара стремительно спала. Кроме того, шеф вызвал аэротакси, чтобы добраться до места быстрее, и тут уж пальто оказалось настоящим спасением: на высоте дул противный пронизывающий ветер!

Такси приземлилось недалеко от одной из самоуправных свалок, которыми пестрит Морской конец — правда, для этого шефу пришлось водителю приплатить.

Правда, сначала тот попытался заартачиться.

— Чистку мобиля от этих птичек вы тоже мне будете оплачивать?

— А вы взлетайте побыстрее, вот и не успеет вас никто засидеть, — сообщил шеф, едва высовывая голову из кошелки (он стеснялся того, насколько перепачкался). — Или мне пожаловаться в гильдию таксистов, что вы не собираетесь везти клиента, куда сказано?

В результате таксист, хоть и неохотно, подчинился.

Свалка производила удручающее впечатление.

Конечно, я всегда знала, что в нашем городе есть места похуже, чем аккуратные улочки Медного конца или уютное сумасшествие Рубинового. Да вот хотя бы взять Оловянный конец. Однако по сравнению со свалкой даже Оловянный конец оказался куда приятнее!

Здесь и впрямь оказалось очень много птиц: целая стая чаек кружила в небе, противно крича. То тут, то там на обломках мебели, поломанных деревянных колесах и тому подобном хламе сидели вороны — и оставалось только надеяться, что они неразумны. В нескольких местах над грудами мусора поднимались клубы дыма, то черного (это жгли резину), то обычного, серого, но всегда довольно едкого. Мне меньше всего хотелось встретить тех, кто затеял эти костры.

Смешиваясь с запахом гниющих отходов, дым грозил вызвать у меня головную боль — и едва не вызвал тошноту. Поразительно, как здесь выживают существа с лучшим, чем у меня, обонянием?

Мурчалов целеустремленно затрусил вглубь куч мусора, а я, засунув пальто в кошелку, поплелась за ним. Из-за прохладной погоды мне хотелось идти быстрее, чтобы согреться, но шеф еле переставлял лапы. Наверное, у него тоже не было никакого желания углубляться в лабиринт мусорных куч сильнее, чем необходимо.

Наконец перед нами выскочила крыса — не пятнистая, вроде тех, что жили на Ореховском складе, а обычная, серая. Мурчалов уселся на землю и сказал:

— Нужно найти похищенного. Платим угощением, но не сейчас, завтра.

Еще дома шеф объяснил мне, что угощением полагается платить всей стае сразу. Мы бы просто не донесли из дома столько калачей или других вкусностей. Зато завтра можно будет вернуться с Прохором и, может быть, еще одним нанятым помощником.

«И вот тут они могут и не согласиться, — сказал Мурчалов. — Даже стайный интеллект крыс довольно примитивен, он не всегда понимает, что такое отложенное вознаграждение. Или он может не поверить нам. Все зависит от величины стаи и ее предыдущего опыта.»

Я затаила дыхание: что-то сделает крыса?

Крыса как будто задумалась — потом шмыгнула в сторону, пропав между обломками какого-то мусора.

— Отказалась? — ахнула я.

— Погодите, — Мурчалов встопорщил усы. — Ждите.

Через какое-то время наша новая знакомая вернулась уже с компанией: еще пятеро или шестеро товарок. Сосчитать их было сложно, потому что крысы суетились и не стояли на месте.

Радостная от облегчения, я вытянула было руку и пошевелила пальцами, приглашая почесать какую-нибудь из крыс. Но эти, видно, боялись людей и не сделали попытки подойти ко мне.

— Анна, портрет Волкова, пожалуйста, — сказал Мурчалов.

Я достала свой блокнот, где я набросала портрет Эльдара, и положила его на землю. Как и в прошлый раз на Ореховских складах, несколько крыс залезли на него, но не похоже было, что они его рассматривают. Однако шеф остался доволен.

Обращаясь к крысам, он четко, медленно и раздельно произнес:

— Ищите, где человек. Если покажете, куда его забрали, получите завтра пирогов на всех.

Одна из крыс подняла мордочку и, казалось, что-то пропищала Мурчалову, хотя сама я ничего не слышала.

— Хорошо, пирогов с мясом, — пробурчал Мурчалов куда мрачнее. — Только ищите!

Затем обратился ко мне:

— Часть этих пирогов вычтем из вашего жалования.

— Хотите сказать, из моей премии? — отбрила я. — Которую я заработаю, лазая с вами по этим мусорным кучам?

— А это мы еще посмотрим, как будете лазить, — сообщил шеф.

Между тем крысы выстроились в цепочку и побежали — к счастью, не вглубь свалки, а вдоль нее, не то мы бы не смогли следовать за ними с должной скоростью: это сложно, когда все время боишься наступить на что-нибудь и поскользнуться.

Мы следовали вдоль свалки, пока не достигли квартала низких двух- и трехэтажных старых домов. Большинство окон было закрыто облупившимися ставнями, некоторые — на первых этажах — закрывали решетки. Я подивилась этим решеткам: никогда прежде мне такого видеть не случалось!

Навстречу нам почти никто не попадался: ничего удивительно, середина дня. Живущие здесь, скорее всего, работали в порту, на верфях или на складах, а там в четыре пополудни домой никого не отпускают.

Это и есть трущобы, догадалась я.

Правда, для трущоб тут было довольно чисто: почти нет мусора на улице, а сами улицы мощеные и одна боковая даже щеголяла свежим асфальтом.

Именно на эту свежеасфальтированную дорожку и свернули наши крысиные провожатые, а затем остановились около кирпичного трехтажного строения, побольше и подобротнее, чем те, которые его окружали. Присмотревшись, я заметила, что здесь окна не просто забраны решетками, но еще и защищены чем-то изнутри. Либо очень плотные шторы, либо доски. Зачем бы это?

Никакого забора вокруг дома не было — он стоял вплотную с другими домами на улице, — и вела в него одна-единственная железная дверь, массивная даже на вид. Нечего было и думать, чтобы ее взломать. Прохор обучал меня обращению с отмычками, но мне не хватало терпения, чтобы достичь в этом деле настоящих высот. А лапки шефа, понятное дело, к такой тонкой работе не приспособлены.

— Погодите-ка… — пробормотал шеф. — Что это за адрес? Сдается мне, я слышал об этом месте!

Я огляделась, но, конечно, в такой глуши муниципальные службы редко подновляли номера на каждом доме. На соседнем здании я увидела намалеванный углем номер четыре, а еще на одном — неприличное слово.

— Так, мы шли вдоль Савичевского переулка, свернули на Грязную, потом на Малую Южную, кажется… — тихонько бормотал шеф под нос. Видно, он тоже бывал в этих краях нечасто, и карта города, которая, как мне кажется, отпечатана у него в голове будто в атласе, его подвела. — Ну же, Анна, помогайте!

— Так я не учила эти районы, — попыталась защититься я.

— У вас великолепная зрительная память, а карта города висит у меня в кабинете! Вспоминайте!

И, как всегда бывает в такие моменты, моя замечательная зрительная память мне отказала. Я вспомнила, как стою и смотрю на пересечение Савичевского переулка и Грязной улицы, а вот что там дальше, забыла наотрез.

Только я открыла рот, чтобы сказать об этом, как тяжелая железная дверь отворилась, и наружу выглянул субъект, одетый так похоже на Волкова, что я сначала даже дернулась к нему.

К счастью, я быстро сообразила, что это не Эльдар. На субъекте был такой же бесформенный пиджак значительного большего, чем полагается, размера (наверное, Волков купил свой у старьевщика), такая же кепка «заводского» фасона, и такие же мешковатые штаны.

Вот только на местном жителе красовались щегольские кожаные сапоги с пряжками и на небольшом каблуке, на пальцах сияли золотые кольца, и пахло от него перегаром. Да и возрастом он был значительно старше Эльдара — лет как минимум двадцати пяти, скорее больше.

Он вытащил из кармана металлически блеснувший портсигар, щелкнул крышкой, обернулся в мою сторону… и замер.

Я тоже замерла, соображая, что же я сделала не так. Должно быть, даже грязная и растрепанная, я выглядела подозрительно на этой пустой улице, тем более, что у моих ног жался грязный кот.

— Эй, барышня, — вдруг сказал субъект. — Сигаретку хочешь?

Обращение на «ты» от Марины наполняло меня теплом по самую макушку. Обращение на «ты» от этого типа словно окунуло в нужник. Но все же я подумала: он вышел из этого дома, куда, если верить крысам, увели Волкова! Может быть, если втереться ему в доверие, и я туда попаду?

Мурчалов стукнул меня лапой по ноге, мол, не ходи. Но я не обратила на него внимание. Подошла к типу и протянула руку к его портсигару.

— Спасибо, добрый че…

Но я не успела договорить. Тип схватил меня за протянутое запястье и дернул на себя, одновременно врезав коленом в солнечное сплетение.

Наверное, более опытный и лучше дерущийся человек сообразил бы, что делать. Я ничего не смогла, только согнулась пополам от неимоверной, парализовавшей меня всю боли.

Тут мне добавили сзади по темечку, и я отключилась.

Глава 15. Волчья воля — 3

Где-то мне доводилось читать, что от удара по голове человек вырубается ненадолго — на минуту или две, бывает, даже меньше. Если бессознательное состояние затянулось, это уже повод для паники и может говорить о том, что вас помяли не на шутку.

Мне кажется, я пробыла без сознания всего несколько секунд, может быть, десять или двадцать. Двое неизвестных только-только успели втащить меня сквозь железную дверь — я еще увидела за нею кусок улицы, того щеголетоватого молодчика и шефа, который со взволнованным мяуканьем пытался прорваться ко мне. Прямо на моих глазах Щеголь пнул шефа ногой в тяжелом ботинке, да так, что тот отлетел куда-то в сторону. Мяуканье оборвалось.

Я хотела закричать и вырваться, но в первые несколько секунд руки и ноги меня не слушались.

— Тяжелая, черт, — пожаловался тот, кто держал меня за руки сзади. — Упитанная так-то для нищенки!

Упитанная! Да одно то, что я влезла в это платье, которое носила еще в школе, и оно жмет мне в груди, а не в талии, говорит само за себя!

Эта реплика придала мне сил, и я начала отчаянно вырываться.

— Тихо, девка! — рявкнул тот, кто назвал меня упитанной. — Не рыпайся, а то без зубов останешься!

Я удвоила усилия и заодно заорала.

Где-то за моей спиной хлопнула дверь и, по всей видимости, раздались шаги, но я их толком не слышала, потому что продолжала вырываться.

Сперва мне это удалось, и я упала на пыльный деревянный пол, рванулась к выходу — но там меня уже ждал тип в щегольских сапогах. Я хотела ответить ему добром на добро и врезать в солнечное сплетение, но он выставил вперед руку, в которой блеснул нож.

Совсем как в той истории с кофе, только на сей раз у меня не было ножа наготове: он был пристегнут к бедру под юбками, так просто не вытащишь. Пока я нагибалась за ножом, сзади подскочил кто-то еще. Я не увидела его, только услышала. Попыталась врезать локтем, но этот детина был куда выше и тяжелее меня — и гораздо выше этого, в сапожках, — поэтому ему удалось заломить мою руку без особого труда.

Я завопила: было действительно больно, мне даже показалось, что что-то хрустнуло и треснуло!

Как всегда бывает при резкой и внезапной боли, к горлу на секунду подступила тошнота — которая тут же сменилась волной всепоглощающей, душной ярости.

Дальше не помню, как я дралась, помню только, что в результате меня сдерживало шестеро (одна из них, кажется, особенно дебелая дама), и что, прежде чем они дотащили меня в лабораторию, им пришлось связать меня кожаными ремнями.

Наверное, мне повезло, что никто и в самом деле не выбил мне зубы. Но в тот момент я не расположена была считать хоть что-то из случившегося везением.

И вот теперь я стояла, пристегнутая к поставленным на попа весам или, может быть, еще какому-нибудь приспособлению, сверля взглядом противоположную стену — и себя саму в зеркале.

Кроме меня, кажется, в комнате никого не было: мою голову тоже примотали к весам, это мешало обзору, но я не слышала никаких звуков и никаких запахов, кроме химических.

Минуты тянулись. Священная ярость берсерка начала понемногу успокаиваться, и на смену ей пришла тянущая и ноющая боль в вывернутой руке, а также тяжелое гудение в голове. Наверное, меня все же приложили сильнее, чем показалось. Вдобавок, от кляпа болела челюсть, и нестерпимо раздражала слюна, текущая вниз по подбородку.

Вместе с болью вслед за яростью явился страх.

Я наконец сообразила, что нахожусь в глубочайших городских трущобах, в самых застенках преступной организации, которая до этого посмела организовать нападение на полицию и ни за что ни про что убила троих человек. Конечно, шеф знает, где я — но я ведь не знала, что стало с шефом! Насколько сильно ударил его этот человек в ботинках? Цел ли он?

Увы, у котов куда более хрупкие животы, чем у людей: у них нет там мышечного каркаса. Умело направленный пинок под ребра может кота даже убить. И с этой грязной шерстью никто не поймет, что Василий Васильевич генмод (или никто не поймет, что он генмод из уважаемых; ведь бывают и нищие, из тех, что промышляют грабежом и разбоем), не окажет ему помощь!

Кроме того, ведь в моей кошелке, во внутреннем кармане, остались деньги, шефу положить их некуда. Как он доберется домой, если ему не то что за извозчика, за трамвай заплатить нечем?

Или, может быть, эти воры не забрали кошелку, а оставили ее валяться на улице? Как же, держи карман шире!

Но тут я поняла, что беспокоиться о шефе сейчас не время — лучше побеспокоиться о себе. Потому что как раз в этот момент дверь в лабораторию заскрипела, отворяясь.

Человека, который вскоре вошел в поле моего зрения, я не знала. У него было красивое, породистое лицо с благородными чертами, седые усы двумя клинышками, чуть волнистые седеющие волосы, уложенные на косой пробор, и очень цепкий, навылет, взгляд, под которым мне сразу же захотелось слиться воедино с железной подставкой.

Он был одет в белый лабораторный халат, из-под которого виднелась жилетка хорошего костюма с золотой цепочкой от часов. Вот только рубашка под этой жилеткой была красной — вульгарный вкус, как говорит шеф.

— Хм, хм! — проговорил он, глядя на меня. — Молодая, здоровая… Говорите, сама забрела к нам?

— Так точно-с, Илья Ильич-с, — подобострастно ответили ему откуда-то сбоку. Тон совершенно не походил на бандитский, но по голосу я узнала все того же типа, который стоял позади меня и назвал упитанной. В отличае от типа в щегольских сапогах, его я так и не видела. — А потом уж так ругалась, так ругалась, когда мы ее крутили!

Ругалась? Не помню, чтобы я ругалась. Кричала — это да. А впрочем, не поручусь, могло быть всякое.

— Раздеть бы ее да проверить… — раздумчиво проговорил Илья Ильич — чем-то это сочетание имени и фамилии показалось мне знакомым, но точно вспомнить, где я его слышала, мне не удалось.

Зачем это они собрались меня раздевать?!

— Не рекомендую-с! Кусается. Вы ее хлороформчиком сперва…

— Рекомендация не лишена смысла, — негодяй потер подбородок. — Но, к сожалению, у меня мало опыта усыпления хлороформом. Могу нечаянно усыпить ее на более долгий срок, чем требуется. Время дорого. Скоро стемнеет, а истинное полнолуние как раз сегодня.

При чем здесь еще полнолуние?! Сектанты какие-то, хотят принести меня в жертву? Может быть, для этого и раздеть хотят — проверить, девственница ли?

На какой-то момент я испытала почти облегчение: чокнутых сектантов, наверное, можно обвести вокруг пальца. Например, притворюсь, что сама рада-радешенька стать жертвой, или притворюсь, что я совсем тупая дурочка, они ослабят контроль, и тогда…

— Надо подождать доктора Златовскую, — решил Илья Ильич. — Она в этом разбирается лучше меня. Когда она обещала быть?

— Да вот, ждем-с Милену Норбертовну с минуты на минуту…

Это уж было совсем знакомо — правильно, Милена Златовская, одна из пары ученых, которые разводили генмодифицированные овощи, а потом придумали незаконно выращивать поддельный кофе на основе сосен! Пастухов попытался их арестовать, а они сбежали.

Значит, недалеко сбежали: спутались с этим Ильей Ильичем…

Но тут уж во мне все похолодело: если речь шла о Златовских, значит, они задумали какие-то генетические эксперименты, и, скорее всего, на людях! Растений им уже недостаточно! А я, выходит, для них подопытная. Они схватили меня, думая, что я нищенка с улицы, которую некому искать.

Но при чем тут все-таки полнолуние?

Между тем усатый Илья Ильич подтвердил первую часть моей догадки:

— Вы уверены все же, что она была одна? И ее никто не хватится?

— Да уж уверен! Явная нищенка, да к тому же воровка. При ней сумка была, с хорошим пальто и приличной суммой денег, не новая, но господская. У старушки, должно быть, какой украла.

У старушки! Нормальное пальто!

— Дурак ты, Гришка! Раз воровка, так могут хватиться свои, если вечером в общак не принесет.

— Гришка-то, может, и дурак, Илья Ильич, да вы наших уличных законов не знаете. Не принесет — и не принесет, скатертью дорога, такие, как она, пачками пропадают, и цена им пятачок за пучок, еще и на сдачу останется.

Ну все, с надеждой на то, что Василий Васильевич сумеет достать из кошелки деньги, можно окончательно распрощаться. Вместе с тем я с каждым словом ощущала, как мое положение становится все тяжелее и тяжелее. Кроме того, то, что они разговаривали при мне так спокойно, показывало, что они уж точно собираются меня прикончить.

Должно быть, Илья Ильич увидел ужас в моих глазах, потому что сказал покровительственным и слегка пренебрежительным тоном:

— Не бойся, девица. Слушайся нас, жива будешь. Может быть, придется здесь погостить… месяцев этак девять.

Что?! Девять месяцев?! Они меня оплодотворить решили?!

В голове тут же всплыло мое собственное полушутливое размышление: согласилась бы я родить ребенка от гориллы?

— А точно с ней никого не было? Никто не видел?

— Котяра какой-то был, может быть, генмод. Ничего, его Щеголь так пнул, что тот об стенку ударился и дух вон. Тушка в подсобке валяется.

О господи! Нет-нет-нет! Нет, только не это, пожалуйста, все что угодно со мной делайте, хоть в самом деле с обезьяной скрещивайте — только пусть Василий Васильевич будет живой! Пожалуйста! Пусть он притворился, он же опытный сыщик, еще и не в такие переделки попадал!

Как такое обычное дело могло в мгновение ока превратиться в такую катастрофу?! Только потому, что я сделала вид, будто хочу угоститься сигаретами!

— Ладно, приготовь пока инструменты, — велел Илья Ильич. — Надо будет взять у нее анализ крови и сделать хотя бы приблизительную генкарту.

Он отошел в сторону, так и не вытащив кляп у меня изо рта и не задав ни единого вопроса. Зато его помощник, Гришка, наоборот, оказался передо мной: он стал со звоном копаться в ящиках большого стола передо мной (не письменного, а длинного, лабораторного, с ящиками под крышкой). Теперь-то я его разглядела как следует и даже удивилась: больше всего он напоминал добродушного пекаря. Этакий невысокий толстячок с носом-картошкой и маленькими глазками, почти целиком скрытыми за толстыми розовыми щечками.

Вроде бы совсем не страшный тип, но на меня повеяло морозом как раз от того, насколько его милая и домашняя внешность не соответствовала обстановке. Может быть, за этой внешностью скрывался жестокий психопат, куда там безразличному Илье Ильичу! А может быть — и это показалось мне страшнее! — он в самом деле был таким спокойным и услужливым человечком, каким казался. Я вспомнила, что он даже по коридору меня тащил без особой злобы.

Но размышлять о подручном, о моем скорбном положении и возможной гибели Василия Васильевича у меня почему-то не получалось. Разум все время скатывался к тому, как же мне больно, как распирает рот, и как хочется, чтобы все это поскорее закончилось — хоть как-нибудь!

Дверь в лабораторию заскрипела вновь, раздались тяжелые шаги. Я приготовилась к созерцанию еще одного бандита, но вместо этого в поле моего зрения появилась женщина, которую я доселе видела только на фотографии в журнале.

Госпожа Златовская — вот кто это была!

О, безусловно, она очень изменилась по сравнению с тем снимком десятилетней давности. Не сказать, чтобы особенно постарела — такие тяжелые, квадратные лица не стареют долго. Но она подстригла и завила волосы, что ей ничуть не шло, обзавелась очками в золоченой оправе, а также надела платье в черно-желтую горизонтальную полоску, которое делало ее похожей на гигантскую пчелу. Я мало понимаю в моде, но даже мне не верилось, что в такое можно вырядиться, потому что тебе нравится, а не потому что ты, допустим, проиграла спор!

Поверх этого ужасного платья она надела такой же лабораторный халат как на Илье Ильиче.

Холодные серые глаза Златовской на секунду встретились с моими. Она как будто пыталась прочесть мои мысли, и при этом ее совершенно не заботило то инстинктивное неудобство, которое испытывает каждый из нас при таком пристальном взгляде!

Потом она отвернулась от меня и резко обратилась к Илье Ильичу.

— Где вы ее нашли?

— Милена Норбертовна, очаровательны, как всегда, — улыбнулся тот в усы. — Вы, должно быть, долго сюда добирались. Не желаете ли чаю? Григорий неплохо его заваривает.

— Это моя лаборатория, Резников, это я тебе должна чай предлагать, — бросила эта неприятная женщина таким же неприятным резким голосом.

А я вдруг сообразила, где слышала это имя: Илья Ильич Резников, тот самый хозяин клиники, куда, по словам шефа, обращаются «серьезные люди», если им нужно изменить внешность или сделать еще что-то подобное.

Так вот, оказывается, кого он имел в виду под серьезными людьми! Тех, у кого проблемы с законом.

Если это возможно, мне стало еще страшнее. Выходило, что Резников действует не в одиночку, а пользуется поддержкой банд…

— Повторяю вопрос, — процедила Златовская, на сей раз обратив свой пронзительный взгляд уже на Резникова. — Где. Вы. Нашли. Эту?

— По словам Григория, это нищенка, которая крутилась тут у дверей. Даже если она шпионка от наших уважаемых спонсоров, не стоит волноваться. Как заверил меня Григорий…

Спонсоры. Ну точно. Это он бандитов имеет в виду.

— Дурак ты, Резников, — бросила Златовская абсолютно тем же тоном, каким Резников назвал дураком толстенького Гришку. — Конечно, она шпионка. Она ж для этого создана. Вопрос только в том, кто ее использует.

— В каком смысле, создана? — спросил Резников с видом человека, который якобы пропустил текущее оскорбление мимо ушей, но сделал зарубку на память.

Меня тоже очень интересовал этот вопрос! Почему «создана»? Да, у меня хорошие природные данные для этого, как говорит шеф, но не могла же она это понять, просто посмотрев на меня!

— Ты посмотри на нее, — хмыкнула Златовская в ответ. — Это ж мое творение. Седьмая модель, как сейчас помню, АВХ-7. Я ж в нее свои гены вложила, такое не забывается, — она подняла большую костистую руку и похлопала меня по щеке. Небольно. — А я-то думала, куда их пристроила городская управа? Оказывается, следить за такими, как вы.

— Поразительно! — воскликнул Резников, и даже сквозь шок и смятение я поняла, что его энтузиазм неподдельный. — Так это одна из тех, из вашей старой лаборатории? Вот повезло так повезло! Что же, для размножения ее использовать нельзя?

— Еще как можно. Даже лучше получится. Ну-те ка… — она сунула руку под халат и вытащила из кармана платья вещь, в которой я с ужасом узнала генмодную булавку.

Шеф был прав в том смысле, что, увидев такую однажды, ее ни с чем не перепутаешь. Они изготовлены из характерного красновато-серого металла, который как-то так пахнет… Или дрожит…

— Сохранила на память, — объяснила Златовская.

И с этими словами коснулась булавкой моей щеки, там, где только что похлопала рукой.

В этот момент меня не стало.


* * *

Передо мной была стена и зеркало. И стол. На столе много предметов, знакомого и незнакомого назначения. Еще передо мной стояла Милена Норбертовна Златовская, держащая в руке шляпную булавку. Это значило, что она моя хозяйка.

Хозяйка выдернула у меня изо рта кляп. Спросила:

— На кого ты работаешь?

Я сказала:

— На сыщика Василия Васильевича Мурчалова.

— Вот как! — сказала Хозяйка. — Мерзкий котяра! Опять он влез! Ну, надо было догадаться, что он своей выгоды не упустит.

— Гришка, — сказал Илья Ильич Резников, которого я не видела, но чей голос опознала. — Скажи мне, тот кот, который был с этой девицей… случайно не черно-серого ли окраса и не толст ли до неприличия?

Подручный Григорий сказал:

— Точно так! Да неужто, Илья Ильич, Щеголь самого Мурчалова прикончил?! Ах как гордиться-то будет!

— Никому ни слова, — сказала Хозяйка.

Потом обернулась ко мне и спросила:

— По чьему заказу работал Мурчалов?

Я молчала.

— Я сказала, — повторила Хозяйка, — кто заказал работу Мурчалова?

Я молчала.

— Надо же, какая упрямая девица! — сказал Илья Ильич Резников. — Сопротивляется булавке!

— Не говори чепухи, булавкам нельзя сопротивляться. Если она не отвечает и не говорит «не знаю», значит, я неверно выразилась… А, точно! — Хозяйка щелкнула пальцами у меня перед носом. — Девица, приказ «никому ни слова» к тебе не относился. Отвечай на мой вопрос.

— Мурчалов работал по собственному желанию, — сказала я.

— Расскажи подробнее.

Меньше чем за минуту я изложила ситуацию с Эльдаром Архиповичем Волковым, подозреваемым по делу Иннокентия Павловича Стряпухина.

— Наследил ты, Резников, — сказала Хозяйка. — Говорила же я, надо подождать, когда мальчишку на каторгу отправят, там бы подкупили смотрителя, и взятки гладки.

— Это если бы он на каторгу попал, — сказал Резников. — К Кунову алиби проверять приходили, так он струхнул, начал говорить, что в деле об убийстве участвовать не подписывался. Мог и передумать. И улик против парня не было, а полнолуние уже сегодня. Что, если бы он в камере не выдержал — тогда прости-прощай все!

— Допустим, — сказала Хозяйка. — И все равно наследил. Могли бы и другого найти.

— Другого чудом уцелевшего и вдобавок эмигрировавшего в Необходимск? Я вам не волшебник.

— Могли бы и из Сарелиипривезти, там в дальних лесах еще целые деревни остались, говорят. Но неважно. Что сделано, то сделано. Теперь надо думать, как с этим быть… Что Мурчалова убили — это хорошо. Он бы нам немало крови попортил. Но лабораторию все равно нужно перенести. Мы не знаем, с кем он работал и что им успел рассказать.

— Неужели сегодня? До ночи не успеем.

Хозяйка сделала паузу.

— Пожалуй, ты прав. Завтра. Сегодня стоит попробовать случку. Ситуация и в самом деле сложилась нам на руку. Не говоря уже о том, что мы получим уникальный приплод. Надо только проверить, есть ли возможность зачатия.

Она отошла к столу, отодвинула один ящик, произвела с ним некоторые действия, задвинула его. Открыла соседний ящик, повторила все то же самое, только на сей раз достала плоскую коробочку.

Подойдя ко мне, она достала одну из полосочек и, судя по моим ощущениям, прилепила ее мне на запястье.

Прошло некоторое время. Отлепив полоску, Хозяйка сказала:

— М-да, Резников, твои молодцы редкостно удачливы. Еще и день благоприятный для зачатия!

— А она может зачать? — спросил Илья Ильич Резников. — Вы ведь говорили, что блокировали распространение авторских генов.

— А, обычная блокировка, как у других генмодов. Снять ничего не стоит, такими препаратами в ратуше торгуют… Скажи, девица, тебя уже использовали для размножения?

— Нет, — сказала я.

— А соитие у тебя было?

— Нет.

— Это плохо, — сказала Хозяйка. — Ты хотя бы знаешь, что такое копуляция и как она у людей работает?

— Да.

— Уже лучше. Теперь давай проверим, стоит ли у тебя еще блокировка… Резников, ты не приготовил… Хорошо, молодец!

Хозяйка взяла у Резникова шприц отвязала одну из моих рук и забрала немного крови. Рука очень болела.

После этого Хозяйка отвернулась к столу и проделала с моей кровью и несколькими пробирками ряд манипуляций.

— Да, не снимали блокировку, конечно — Мурчалов сам себе не враг. Ну, это я быстро… Скажи, девица, ты хочешь есть, пить?

— Хочу есть, пить, — сказала я.

— Резников, вели кому-нибудь принести еды… Мяса, желательно. Метаболизм у нее быстрый, всего нужно много. Насчет вкуса неважно, но продукты должны быть свежие — она отравится гнилью точно так же, как обычный человек.

— Неужели не боитесь ее развязывать?

— А ты не боишься, что тебя твой лабораторный халат задушит? Лучше помоги мне справиться с ремнями.

Меня развязали и велели сесть за стол в углу. Принесли поднос с едой. Пироги с мясом и вода. Я поела. Потом Хозяйка велела мне сходить в туалет и облегчиться, а потом возвращаться. Я встала и осталась стоять. Хозяйка спросила, знаю ли я, где туалет. Я сказала, что нет. Тогда Гришке велели меня отвести.

Потом он привел меня обратно в лабораторию, и мне было велено сидеть в углу.

Так прошло время. Илья Ильич Резников и Хозяйка занимались своими делами, выходили и уходили. Один раз Илья Ильич Резников подошел ко мне и велел станцевать гопак. Я осталась сидеть. Хозяйка велела ему не отвлекаться от работы, а также сообщила, что я не буду выполнять его приказы и что она крайне удивится, если окажется, что я знаю, как танцевать гопак.

Гришка подошел ко мне и умыл мое лицо влажной тряпкой, а также расчесал и переплел волосы. Хозяйка сказала ему, что я могу это сделать и сама. Гришка возразил, что ему нравится возиться с хорошенькими девушками.

Судя по висящим в углу часам, так прошло пять часов. Мне снова принесли поесть и снова велели сходить облегчиться. Теперь я сделала это сама: я запомнила дорогу. Потом Хозяйка сказала:

— Пойдем.

Я встала и пошла за ней.

Мы остановились перед толстой деревянной дверью с узкой смотровой щелью посередине. Из-за двери доносились удары и глухое рычание.

— Там внутри человек, — сказала Хозяйка. — Или волк, как получится. Ты должна его соблазнить. Это будет нетрудно.

Она достала из кармана колбу, заткнутую пробковой крышкой, вытащила пробку и облила мне голову, отдельно потерев жидкостью шею и за ушами. У жидкости был странный запах.

— Этого должно хватить, — сказала Хозяйка. — Но на всякий случай… Знаешь, что такое женские чары?

— Да, — сказала я.

— Ну так используй их. Позволь делать с тобой все что угодно, но не дай ему себя убить. И сама его не убивай. Однако твоя жизнь важнее, чем его, — Хозяйка фыркнула. — Неважно, что бы там ни говорил Резников, оборотней можно еще поймать, а вот таких, как ты, всего двое осталось. И когда я смогу вас повторить — бог весть.

Она достала из кармана лабораторного халата пистолет.

Затем крикнула:

— Эй, волчонок! Сиди смирно. Дверь я сейчас открою, но у меня пистолет. Он заряжен. Дернешься — пристрелю! Понял?

Последовала пауза. Затем из-за двери сказал знакомый голос, принадлежащий Эльдару Архиповичу Волкову:

— Понял.

Тогда Хозяйка отперла дверь, я вошла в камеру, и дверь за мной закрылась.

Глава 16. Волчья воля — 4

Камера представляла собой плохо освещенное квадратное помещение примерно три на три метра. Под потолком маленькое окошко, забранное решеткой. В окно проникал тусклый свет, слишком бледный для фонаря, значит, лунный.

В комнате находился человек. Это был Эльдар Архипович Волков, я его знала. Он выглядел иначе. У него были разбиты губы и нос, под глазом фингал. Он сидел на корточках в дальнем от меня углу, выставив вперед руки.

Его ноги были босы. Кепки и пиджака тоже не было. На левой лодыжке — металлическое кольцо. От кольца тянулась цепь. Ее начала я не видела, но наиболее вероятно, что она крепилась к стене у него за спиной.

— Анна! — сказал Эльдар Архипович Волков. — А я-то вам верил! — и потом добавил: — Не подходите!

Хозяйка велела мне использовать женские чары. Я знала, что это такое. Я видела их в спектаклях. Я упала на колени, заломив руки, и сказала стонущим тоном:

— О, любовь моя! Я умру, если вы не прикоснетесь ко мне!

Эльдар Архипович Волков не изменил позы, но изменил выражение лица. Я продолжила:

— Овладейте же мною!

— Да вы издеваетесь! — закричал он.

— Я не издеваюсь, — сказала я чистую правду. — Меня прислали, чтобы вас соблазнить.

— Что?..

— Меня прислали, чтобы вас соблазнить, — послушно повторила я. — Вы можете делать со мной все, что хотите, только не убивайте.

— Что вы… — Эльдар Архипович Волков резко поднялся с корточек, прозвенев цепью. — Проклятье!.. Анна, что с вами? Вы с ними не заодно? Они вас чем-то опоили? Черт-черт-черт, вы так пахнете… — он качнулся назад, прочь от меня, прижимаясь спиной к стене.

Поскольку Хозяйка сказала, что он имеет право делать со мной все, что угодно, это означало, что в некотором ограниченном смысле он был моим Хозяином в границах этого помещения. Значит, я могла отвечать на его вопросы:

— Меня поили водой.

— Что?!

Я подползла на коленях немного ближе.

— Видеть вас составляет мое единственное счастие! — сказала я.

Временный Хозяин издал звук, похожий на стон.

— Господи, да что с вами?! — спросил он.

— Я нахожусь в полном физическом порядке, — послушно сказала я. — Умеренная боль в руке в результате травмы. Высокий уровень физической усталости. Рекомендуется сон в течение четырех часов для восстановления наилучшей физической формы.

— О Господи! — сказал Временный Хозяин. — Черт, мать вашу, сволочи, господи, что они с вами сделали?!

— Я была активирована, — ответила я.

— Активирована?! Что это значит?

— Активировать — значит, привести что-то в действие, — процитировала я словарную статью.

— Нет-нет-нет! — Временный Хозяин взялся руками за волосы. — Вы же не робот… не бывает таких роботов, это научная фантастика! Вы ведь не робот?

— Я не знаю, что такое робот, — сказала я.

В это время лязгнула решетка, и в стене слева обозначилось отверстие.

— Ну довольно, — проговорил оттуда мрачный голос Хозяйки. — Прекрати сопротивляться, мальчик. Отпусти волка на волю.

— Подонки! — крикнул Временный Хозяин. — Вы не можете меня заставить!

— Еще как могу. Признаться, я думала, что будет легче. Генмоды под контролем булавки способны использовать прошлый опыт, но кто ж знал, что у нее с этим настолько плохо!

— Она генмод?! — спросил Временный Хозяин.

— Тебя это не касается. Думай о своей судьбе. Волк, который не хочет делиться генным материалом, нам не нужен.

— Ну так убивайте! — Временный Хозяин приподнял верхнюю губу, обнажив слишком острые зубы и клыки, значительно больше, чем человеческие.

— Сначала попробуем по-другому. АВХ-7, ты сказала, что у тебя болит рука. Какая?

— Левая, — сказала я.

— Ударь ей об стену. До крови.

Я сделала, как сказала Хозяйка. Было больно. На стене остался темный след.

— Стой! — крикнул Временный Хозяин.

Я замерла.

— В следующий раз это может быть голова, — сказала Хозяйка.

— Понял, — сказал Временный Хозяин, неразборчиво. — Понял.

— А чтобы тебе было легче решиться, пущу сюда еще феромонов.

Раздался звук вынимаемой из колбы крышки. Временный Хозяин крупно задрожал.

— Иди сюда, — сказал он.

Я подошла.

Он взял мою левую руку в свои и поцеловал.

— Простите меня, пожалуйста, — сказал он очень тихо. — Если вы… если вы когда-нибудь придете в себя, простите!

Он сел на пол и велел мне сесть рядом. Я так и сделала. Потом он обнял меня, вжался лицом мне в шею. Он дрожал.

— Простите меня… — снова пробормотал он мне в шею. — Вы меня с ума сводите… с первого дня, как я вас увидел в лавке… но я бы никогда!

Затем он укусил меня в шею, там, где она переходит в плечо.

Это было больно, но не так больно, как ударить рукой об стену. Сквозь боль я ощутила начало плотского вожделения.

Он повалил нас на пол, так, чтобы мы были спиной к смотровому окну. Я оказалась под ним. По моей шее потекло что-то горячее — кровь. Временный Хозяин сильно сжал мои плечи, затем полез мне под юбку. Он нашарил завязки панталон и попытался сдернуть их, но ему помешали ножны, пристегнутые к одной ноге. Он ощупал мои ноги, понял это, но ножны не снял, а просто дернул панталоны так сильно, что они порвались.

Затем он расстегнул пуговицы на собственных штанах.

Я почувствовала, как что-то горячее трется о голую кожу моего бедра. Временный Хозяин нависал надо мной. Его лицо лоснилось. На меня сверху падали горячие капли. Пот или слезы. Он дрожал все сильнее, зашарил рукой по моей шее, сжал пальцы. Воздуха стало не хватать, но жизни моей пока ничего не угрожало, поэтому я не двигалась.

Он убрал руку с шеи, полез пальцами мне под юбку. Потрогал меня между ног.

— Простите, — снова сказал Временный Хозяин, издав всхлип.

По моему бедру потекла какая-то другая теплая жидкость. Он продолжил производить рукой манипуляции над моим телом, не проникая внутрь. Потом Временный Хозяин отпрыгнул от меня, загремев цепью.

Запрокинув голову, он взвыл. По его телу прошла судорога, позвоночник изогнулся назад. Очень быстро его туловище покрылось густой темной шерстью. Проследить за дальнейшим было сложно, слишком высокая скорость событий. Примерно через две секунды на месте Временного Хозяина стоял волк. Волк скалился. Железное кольцо упало с его лапы.

— Резников, давай хлороформ! — услышала я голос Хозяйки. — Если он ее в виде волка изнасилует, мы ж потом ее не соберем!

Волк продолжал стоять в дальнем от меня углу клетки. Он дрожал. Потом открыл пасть и заскулил.

Я быстро стала очень сонной и потеряла сознание.


* * *

Очнулась я сразу, рывком, осознав несколько вещей одновременно.

Во-первых, рука — локоть пульсировал болью, пальцы онемели. Во-вторых, укус на шее горел огнем. В третьих, голова раскалывалась, а во рту царила настоящая пустыня.

Все это, конечно, были пустяки по сравнению с прочими моими неприятностями, это я осознала тут же.

И еще осознала, что лежу на столе в неком помещении — не в той лаборатории, где мне прежде пришлось провести полдня, а в совсем другой комнате, чем-то напоминающей прозекторскую в морге. Возможно, как раз металлическим столом, на котором меня распластали.

Мои ноги были раздвинуты, юбка задрана, и Златовская что-то там рассматривала.

— …вроде получилось, — говорила она вслух. — Кровь есть, семя есть… да много-то как, будто он не в нее засовывал, а сверху обкончал! Ну а дальше я вам не скажу, я вам не гинеколог. Этим мой муж занимается.

Мне вспомнилось все сразу: горячечный шепот — «простите меня, если сможете!» — руки, шарившие там, куда я не собиралась никого пускать в ближайшее время… Но точно не внутри меня, это я помнила. И никакой боли в паху я тоже не ощущала — а должна была, если верить анатомическим книжкам.

— А может, в самом деле сверху? — спросил Резников. Он стоял чуть дальше, позади Златовской. — Что-то очень уж хорошо он себя контролировал.

— Сомневаюсь. У них в полнолуние и так животные инстинкты обостряются, а учитывая, сколько я туда феромонов вылила и испарила… Да вы посмотрите, он и панталоны на ней порвал.

Сбивчивое дыхание, соленые капли, приземлявшиеся мне на лицо. Он дрожал так, как будто бил озноб, как будто был болен.

Держался, видно, из последних сил. Но держался.

А панталоны порвал, чтобы не заметили нож. Какой молодец.

— А что это у нее на ноге? Ножны, что ли? Сняли бы вы их, Милена Норбертовна.

— Резников, ну вы даете! С вашими-то связями бояться ножичка? Она и не тронет его, пока я не прикажу.

— А если действие булавки выветрится?

— Действие булавки не выветривается, это вам не опиум. Единственный вариант — перенастроить на другую булавку.

Но я больше не была под влиянием булавки! Я контролировала себя!

Это осознание почему-то пришло ко мне последним, будто я не ожидала его, будто уже успела смириться, что вся моя жизнь отныне пройдет так — без мыслей, без чувств, подчиняясь малейшим прихотям этой женщины.

Однако это не так!

Я жива!

Я цела!

И я, мать твою, с тобой поквитаюсь!

Златовская все еще стояла у края стола между моих раздвинутых ног, и резким махом ноги я ударила ее по шее, сбивая с ног. Она охнула, хватаясь за край стола: мне не удалось заставить ее упасть, как мне хотелось. Ничего — я уже садилась.

Юбка задрана — не надо лезть под нее самой, это удобно. Никогда больше не буду носить нож так высоко на бедре, никогда больше не потеряю на это лишние секунды, как в недавней драке!

Это обещание проскользнуло в моей голове быстро и резко, словно бьющая в землю молния. А вслед за нею прогремел и гром: нож в моей руке чиркнул по горлу Златовской, под ухом. Она булькнула, схватилась за рану — и повалилась на пол с выражением крайнего удивления на лице.

Я знала, что от перерезанного горла умирают не мгновенно — хотя и очень быстро, — но Златовская опасности больше не представляла. Я вскочила на столе, собираясь прыгнуть на Резникова.

Но тот уже успел подхватить стоящий в комнате стул и пятился к двери, выставив ножки вперед.

— Спокойно… спокойно… — бормотал он. — АВХ или как тебя там?..

— Меня зовут Анна! — рявкнула я и все-таки прыгнула.

Неудачно: Резников бросил стул и выскочил за дверь лаборатории, а я на стул налетела, потеряла равновесие и упала сама. Прямо в лужу крови, которая растекалась вокруг тела Златовской.

Я обернулась к ней. Она была еще жива и как будто пыталась что-то сказать, но я не расположена была ее слушать. Схватив стул, который попортил мое приземление, я размахнулась и приложила ее по голове.

Стул оказался тяжелым — череп треснул, как спелый арбуз.

Больше крови. Хорошо.

Сердце у меня отчаянно бухало, перед глазами все плыло, но Прохор и шеф всегда вбивали мне одно: думай вперед! Не только то, что будет сейчас, но и что ты будешь делать через минуту!

Прямо сейчас мне хотелось преследовать Резникова и перерезать ему горло точно так же, как Златовской. Но какие-то остатки здравого смысла меня удержали. Не помню, чтобы в тот момент я всерьез беспокоилась о том, сколько в здании бандитов и как я буду из него выбираться; скорее, меня вело желание как можно сильнее и больше насолить Резникову, Златовской и всем остальным здесь, которые в одночасье разрушили мою жизнь.

Нагнувшись, я достала из халата Златовской связку ключей — как любезно с ее стороны было показать мне, где она их хранит! Затем огляделась. Вот чем эта комната напомнила мне прозекторскую: кроме металлического стола, на котором я лежала, и ламп над ним, тут были еще выстроившиеся вдоль стен шкафчики, и на них какие-то колбы и бутылки.

Мне ужасно захотелось все это расколотить разом, но я удержалась. Не хватало еще надышаться хлороформом или чем-то похуже и снова потерять сознание.

Но если это лаборатория, то тут должен быть…

Да!

В первом же раскрытом шкафу я нашла большую бутыль с надписью «Спирт медицинский». Отлично.

Я опорожнила всю эту бутылку на Златовскую, а заодно повыкидывала из шкафов какие-то тетради и пачки бумаг — все, что смогла найти. Пусть горит!

Спички нашлись в другом шкафчике, рядом с бунзеновскими горелками. Отлично.

Я зажгла сразу несколько и бросила их в лужицу спирта. На меня полыхнуло жаром.

Превосходно!

Взглянув в последний раз на без сомнения мертвое тело Златовской, я вышла из операционной и быстрым шагом направилась по коридору. Мне не пришло в голову задаться вопросом, почему Резников не послал за мной своих бандитов — это волновало меня мало.

Но в коридоре я одного из них встретила — того самого Гришку, который переплетал мне косу.

Бросив только один взгляд на меня, он вжался в стенку и даже не сделал попытки преградить мне дорогу.

Опять же, я не спросила себя, почему. Мне было плевать. В моей руке был нож, но Гришка не входил в число тех, кого я поклялась прикончить любой ценой. А таких кроме Златовской было двое: Резников и Щеголь, который убил шефа.

Хорошо, что у меня такая отличная память, пусть даже стараниями Златовской и ее мужа. Я без труда нашла камеру, в которой держали волчонка-оборотня. Ха! Волков. Еще одна говорящая фамилия.

Но мне некогда было задумываться, почему его так зовут. Я начала отпирать камеру — и тут услышала тихое рычание из-за двери.

Вспомнив, как вела себя Златовская, я крикнула:

— Эльдар! Это я, Анна. Я в себе. Почти. Я убила злую тетку. Нужно бежать отсюда. Не бросайся на меня, я открываю дверь.

Рычание сменилось скулежом.

Я приоткрыла дверь, все еще держась настороже: пусть Волков и показал уже, что контролирует себя он правда превосходно, но кто его знает, может быть, в волчьей шкуре высшие нервные центры у него отключаются, и он даже не понял мою речь!

В щель сначала просунулся только мокрый мягкий нос, затем волк очень осторожно вышел целиком.

Теперь, несмотря на тусклый свет в коридоре, я рассмотрела его гораздо лучше, чем в камере. Во-первых, у волка по-прежнему, даже в зверином обличье, оставались голубые глаза — как у генмодов. Может быть, это особенность всех оборотней, кто их знает.

Во-вторых, он был очень тощий. Хотя, может быть, для волков в дикой природе это нормально. Я видела волков только в зоопарке Магистрального парка. Там их было пятеро и все больше напоминали сардельки.

Эльдар еще и размером был поменьше — то ли от слабости, то ли от того, что не вырос до конца. Черт его знает, как растут оборотни.

Неважно. Мне сейчас было не до размышлений о здоровье своего нечаянного сообщника. В конце концов, вряд ли он упадет замертво в ближайший час, а больше мне не надо.

Волк вопросительно посмотрел на меня.

— Идем к выходу, — сказала я. — Кого ни встретим, все наши, — вдруг мне пришел в голову важный вопрос. На первый взгляд ответ казался очевидным, но шеф учил меня всегда проверять мотивацию людей. — Сумеешь человека убить, если что?

Волк слегка сдал назад, даже присел на задние лапы.

Какой интеллигентный мальчик.

— Тогда рычи и держись позади меня.

Волк тряхнул головой, снова качнулся вперед и оскалился, словно показывая: нет, что ты, я готов. Я только кивнула. Ладно, будем надеяться, инстинкты возьмут верх в случае чего. Как бы ты хорошо их ни контролировал, но должен же и отпускать уметь.

Я направилась было по коридору решительным шагом, но вдруг поняла, что нога у меня подворачивается. Должно быть, я вывихнула ее, когда приземлилась на этот чертов стул. А может, даже сломала. Я читала, что иногда люди не замечают переломов. Значит, надо поспешить вдвойне, пока я еще не чувствую боли.

Вдоль коридора потянуло запахом дыма. Хорошо. Я боялась, что огонь в лаборатории не найдет, за что зацепиться. Хорошо бы еще нашлось, чему взорваться в подвале, или что-то в этом роде.

Я подумала, что надо разыскать подсобку, куда они положили труп Василия Васильевича. Или, может быть, они выкинули его в мусорный бак?..

Эта мысль почти сразу меня оставила: шеф всегда был сторонником утилитаризма. Считал, что мертвые тела нужны только живым, а не тем, кто их раньше использовал. Он бы первый сказал мне, что я должна в первую очередь спасать себя — ну и Волкова, раз уж мальчишка неожиданно оказался на моем попечении.

Просто мне невыносима была мысль, что я никогда больше его не увижу — даже в виде трупа. Я так и не успела попрощаться.

Незаметно я сбилась с шага, и мне пришлось взяться за стенку, чтобы отдышаться. Шеф ведь знал, что я генмод, не мог не знать. Он как-то связан был со Златовской. И он не сказал мне об этом! Даже про этот укол, который разблокирует зачатие… Если бы шеф сказал мне о нем, я бы, наверное, и сама не захотела его делать — зачем мне лишние риски, когда на примете все равно нет ни одного кандидата в мужья! Но он и словом не обмолвился. Он повел себя со мной, как с неразумным детенышем-генмодом, неспособным самостоятельно принимать решения.

А ведь мне уже почти двадцать! Я уже почти три года как совершеннолетняя по нашим законам!

Неужели он не доверял мне настолько, что даже правду о моем прошлом не мог сказать? И ведь свидетельство о рождении мое подделал! А мне сказал, что разыскал!

Я сползла по стене, чувствуя, как силы покидают меня. Ничего уже не хотелось, даже убить Щеголя или Резникова. Пусть приходят, пусть делают со мной, что хотят. Шефа этим не вернешь.

Волк, быстро, по-собачьи дыша, ткнулся мокрым носом мне в щеку, в шею. Аккуратно прихватил зубами за руку, потянул.

Нет, надо было идти, он прав. Я же не для себя хочу смерти в огне, а для этих всех!..

Кое-как, держась за стенку, я поднялась. Дальний конец коридора уже заволокло дымом, но я знала, что там должна быть дверь, за ней лестничный пролет вверх, там снова коридор — и выход. Та самая тяжелая железная дверь, через которую меня втащили вечность назад. Уже недолго идти.

Вдруг эта дверь в конце коридора со скрипом распахнулась — да что они тут, вообще петли не смазывают?! И знакомый голос гаркнул:

— Это полиция! Всем стоять!

Инспектор Пастухов!

И другой знакомый голос добавил:

— Стреляю без предупреждения!

Инспектор Салтымбаева!

Тут же у меня из глаз хлынули слезы и, не успев подняться, я снова рухнула на пол.


Глава 17. Волчья воля — 5 (фин)

В пьесах и книгах, когда героям приходит на помощь полиция, следует смена сцены или конец акта. А затем — чаще всего короткий эпилог, в котором рассказывается, как именно разрешилась сложная ситуация.

Увы, я не была героиней пьесы, поэтому не было надежды, что все вопросы будут решены за меня в финальной экспозиции. Предстояло разбираться самой.

И самый насущный вопрос — как объяснить присутствие Волкова? Точнее, присутствие самого настоящего волка, серого, мохнатого и клыкастого?

Пока Салтымбаева помогала мне выйти из задымленного здания, вопросов к серому зверю, который шел за мной по пятам, у нее не возникло. Но едва мы миновали знакомый порог и оказались на улице, перекрытой полицейскими возками, как инспектор обратила на него внимание.

— А вы кто такой, гражданин?

Конечно, из-за голубых глаз она приняла его за генмода. Наверное, за какую-то большую собаку.

Говорить оборотень не мог — правильно, он ведь настоящий волк, над его-то голосовыми связками не поработали генетики, чтобы он мог докладывать найденную информацию. «Только бы не оскалился, — подумала я. — Доказывай еще инспектору, что он не укусит!»

Я даже не была уверена, что волк не станет кусаться. Его могла напугать царящая вокруг суета: множество полицейских пытались одновременно оцепить, обыскать и начать тушить здание; на моих глазах прямо вслед за нами из двери вывели нескольких бандитов и положили лицами вниз на тротуар.

Однако Волков не стал скалиться. Наоборот, он упал на живот на грязный булыжник, заскулил и закрыл морду передними лапами, как делают собаки, когда им страшно.

Не думаю, что он в самом деле боялся Салтымбаеву. Скорее, хотел показаться как можно более безобидным. И то верно — он ведь уже не раз доказал мне и свой интеллект, и свое здравомыслие. Для человека, попавшего ни с того ни с сего в такой переплет, Волков держался превосходно. Другой бы давно уже либо начал огрызаться, либо возбудил подозрения, попытавшись задать стрекача.

Брови Салтымбаевой взлетели вверх.

— Эт-то что еще такое? — спросила она. И вдруг тон ее сменился: — А ну, кто у нас хороший мальчик? Кто у нас умный и храбрый песик? Ты чей? Ну-ка, покажи мне свой ошейник…

Она наклонилась к волку, и я, удивив саму себя, шагнула вперед, заслоняя волка от Салтымбаевой.

— Над ним здесь издевались, — сказала я. — Я его спасла. Вы бы его не трогали.

— Послушайте, я не собираюсь никого трогать, — явно в сердцах произнесла Салтымбаева. — Должен был порядок! Если собака найдена при обыске, так нужно его оформить!

Я представила, как оборотня «оформляют» в конторские книги, и мне стало нехорошо.

К счастью, нас спас Пастухов. Он вынырнул из окружавшей здание суеты, и у меня слезы навернулись на глаза: а он ведь еще, наверное, не знал, что шеф… Облегчения при этом я не испытала — мне казалось, что он сейчас займет сторону Салтымбаевой.

Но старший инспектор бросил всего один взгляд на меня, потом на волка (тот уже убрал лапы с морды) и сказал:

— Жанара, а я ведь знаю этого пса.

— Так он все-таки генмод? — удивилась Салтымбаева.

— Нет, но это очень редкая порода. На волка похожа. Во всем Необходимске, может, один такой. Должно быть, выкрали его. Ничего, я прослежу.

— Но ведь документы… — начала Салтымбаева.

— Я прослежу, — повторил Пастухов с нажимом.

Вот тут слезы в самом деле пролились у меня из глаз. Выходит, Пастухов знал — или догадывался! — что Волков оборотень!

Или, скорее, для него не стало сюрпризом, что оборотни существуют. Если бы он знал конкретно про Волкова раньше, то, хочется верить, не стал бы рисковать, запирая его в камеру!

Только теперь я окончательно догадалась, почему он метался по комнате и так странно себя вел — полнолуние ведь! Даже если он в самом деле мог себя контролировать, это наверняка далось ему непросто…

О господи, да ведь и на вахтера он тогда нарычал не просто так, а потому что полнолуние приближалось! Неудивительно, что говорить мне или кому-то еще об этом он не хотел.

— Вы правда проследите? — спросила я сквозь слезы, глядя на Пастухова.

Он кивнул.

— Найду, куда пристроить на пару дней, — он красноречиво махнул мордой на небо, где полная луна равнодушно светила над коньками крыш.

Ей-то не было никакого дела до того, что у кого-то тут, на земле, почва выходила из-под ног и мир рушился.

— Тебе сейчас дадут одеяло, — добавил Пастухов вполголоса, обращаясь ко мне. — Прикрой парня его краем, если кто спросит, говори, что это твоя собака. Жанару я беру на себя, остальным ни слова! А ты, малец, — он смерил Волкова взглядом, что выглядело довольно забавно, поскольку волк превосходил его размерами, — скули побольше и старайся выглядеть как можно безобиднее! Да, вот так, — он одобрительно кивнул, когда Эльдар совсем распластался по земле.

У меня не было даже сил почувствовать облегчение из-за того, что кто-то все устраивает и распоряжается. Вообще ни на что сил не было. Я только понадеялась, что обещанное одеяло дадут поскорее, потому что меня вдруг начала бить крупная дрожь.

Волк прижался к моей ноге и снова заскулил, свято выполняя заветы Пастухова.

По переулку разнесся громкий вой, перезвон колокольцев: подъехали пожарные в своей карете с красными и белыми полосами. Засмотревшись на них, я едва не пропустила молодого человека в фельдшерской форме, который настойчиво тянул меня за рукав.

— Барышня! Барышня!

Я обернулась к нему, пытаясь разглядеть лицо. Не выходило: все плыло перед глазами.

— Идемте за мной, в карету скорой помощи… Кто это с вами? Вы кто, гражданин? — это Волкову: ну да, глаза-то голубые.

— Это просто собака. Редкая. Порода, — проговорила я из последних сил. — Он со мной.

— Ну, с вами так с вами… Пойдемте!

Опираясь на фельдшера, я кое-как дохромала до возка, где меня и усадили на скамейку, и пресловутое одеяло наконец-то оказалось у меня на плечах. Я послушно накинула его край на Волкова, который устроился у моих ног. Ну все, теперь от меня точно ничего не зависело.

Из открытого кузова возка мне открывался отличный вид на суету. Пока фельдшер бинтовал меня, я видела, как пожарные размотали шланг, подцепили его к цистерне и начали поливать стены. Дым валил столбом. Тем временем полицейские, выстроившись цепочкой, выносили из здания какие-то бумаги. Пастухов командовал ими очень увлеченно, сам то и дело лез внутрь, хотя, понятное дело, никакие бумаги носить не мог. Разве что в пасти.

Во мне слабо шевельнулось сожаление: может быть, зря я подожгла то, что нашла в «прозекторской»?

Нет, не зря! Пусть горит. Пусть все горят.

Пожар — излюбленное зрелище горожан Необходимска в любое время дня и ночи. Но сейчас зевак не было видно. Видно, не тот район.

— Рвоты не было? — тем временем спрашивал у меня фельдшер. — Тошноты?

Я только головой покачала.

— Зрачки нормальные, значит, скорее всего, не сотрясение. А сильно голова болит?

Я пожала плечами. Разве же это боль? Мне уже было смешно, что я когда-то считала это болью.

— Ну, лодыжка у вас вывихнута, а вот средний палец на левой руке, похоже, сломан, — сообщил фельдшер. — Но это вам врач в госпитале точнее скажет.

Надо же. Сломан. Интересно, это когда руку заламывали, или когда я сама об стену?

Впрочем, пустяки. Все равно.

— Где она? — вдруг услышала я. — Пустите меня к ней, Дмитрий, я имею право тут находиться, я свидетель!

Я не поверила своим ушам. Шеф ведь мертв! Они же его убили!

Но тут шеф явился прямо перед мной, бегущим по тротуару, как обычный кот. В свете горящего дома было видно, что грязь с шерсти он уже отмыл, но выглядел взъерошенным, не как обычно. Кое-где мех висел сосульками.

— Аня! — одним прыжком он вскочил ко мне на колени, и мои руки рефлекторно вскинулись, чтобы его удержать. — Анечка, дорогая моя! — он принялся тереться лбом о моем плечо. — Господи, вы живы, какое счастье! Что с вами? Все хорошо?

Мои руки провели по мягкой шкурке шефа сами собой. Живой. Правду что ли говорят, что у кошек девять жизней?

— Они же вас убили? — пробормотала я.

— К счастью, этот мужлан в сапогах был слишком самонадеян! Он всего лишь слегка меня контузил, я отлежался и сбежал. Увы, без денег и перепачканным в грязи мне очень трудно было убедить извозчиков в своей платежеспособности… Пришлось бежать к ближайшей станции пневмотрубок, а это не ближний свет. Простите, ради бога!

«Простите, если сможете», — эхом отозвались во мне слова Волкова.

Что-то последнее время передо мной слишком часто извиняются…

Вдруг я почувствовала, что цвета вокруг стали блекнуть, шеф и остальные как будто становились дальше, а я сама — словно отделялась от своего тела. Мне вдруг стало ясно, что я сейчас снова исчезну — как тогда, с булавкой.

Немеющими губами я проговорила:

— Шеф, она использовала на мне булавку…

И меня не стало снова.


* * *

Я сидела в карете скорой помощи, на моих коленях сидел Василий Васильевич Мурчалов. У ног, закутанный в одеяло, лежал Эльдар Архипович Волков, бывший временный хозяин. Еще здесь же был медик, имени которого я не знала. Он спрашивал у Василия Васильевича Мурчалова, кто мой ближайший родственник, и говорил, что меня нужно доставить в больницу.

Василий Васильевич Мурчалов возразил ему — в больницу меня не нужно.

— Да вы посмотрите, она же в кататоническом состоянии! — фельдшер пощелкал у меня перед лицом пальцами.

— Она в нормальном состоянии, — сказал Василий Васильевич Мурчалов. — Все, что ей нужно, это попасть домой, и она будет в порядке!

— Не могу я выпустить ее в таком состоянии! — сказал фельдшер. — Вы хоть инспектора спросите!

Волк у моих ног жалобно заскулил.

— Вот, даже собака со мной согласна!

В карету скорой помощи заглянул инспектор Дмитрий Николаевич Пастухов.

— Что тут происходит? — спросил он.

— Анна, — сказал Василий Васильевич Мурчалов. — На ней использовали… ты знаешь что.

— Что ты знаешь что? — спросил фельдшер.

— Не твой уровень допуска, парень, — сказал Дмитрий Николаевич Пастухов. — Постой, она же нормальная была только что! Как это понимать?

— Если бы я знал! — сказал Василий Васильевич Мурчалов.

Он обратился ко мне:

— Анна, что с вами произошло?

Василий Васильевич Мурчалов не был Хозяйкой. Я не могла отвечать на его вопросы. Я молчала.

— Знаете что, барышня, как насчет выпить горячего чаю? — фельдшер положил руку мне на плечо.

— Я ведь и когтями могу, — сказал Василий Васильевич Мурчалов, глядя на фельдшера.

Тот убрал руку.

— Серьезно, парень, не твоего ума дела, — сказал Дмитрий Николаевич Пастухов. — Иди-ка, найди, где ямщик наш околачивается, барышню домой надо срочно. Считай, у нее редкая болезнь, а лекарство дома есть.

Фельдшер вышел.

Тогда Дмитрий Николаевич Пастухов сказал:

— Васька, стареешь. Оборотня даже не приметил.

— Боже мой! — Василий Васильевич Мурчалов свесил морду с моих колен. — В самом деле, оборотень! Эльдар Архипович, никак вы?

Эльдар Архипович Волков поднял голову и оскалился.

— Если я узнаю, что вы с ней что-то сделали… — начал говорить Василий Васильевич Мурчалов.

Дмитрий Николаевич Пастухов его перебил:

— Не кипеши, они вместе пытались оттуда выбраться. Похоже, она его спасала. Ничего, парень, — он обратился к Эльдару Архиповичу Волкову, — остаток полной луны можешь у меня перекантоваться. Скажу, что ты мой застенчивый племянник. Главное, на луну не вой.

Реакцию Эльдара Архиповича Волкова мне не было ни видно, ни слышно.

Дальше мы ехали. Долго. Я запоминала маршрут. Мне хотелось пить и спать, но приказа не было. Я сидела. Василий Васильевич Мурчалов лежал у меня на коленях, иногда вставал на задние лапы и принимался вылизывать мои щеки.

Мы остановились около дома номер шесть по улице Нарядной в Рубиновом конце — это дом, принадлежащий сыщику Мурчалову, где я номинально снимаю комнату. Плата, которую я вношу за постой, значительно меньше средней по улице.

— Вставайте, Аня, — сказал Василий Васильевич Мурчалов. — Пойдемте домой.

Он не был моей Хозяйкой и не имел права отдавать мне приказы. Я продолжала сидеть.

— Тяжелый случай, — сказал Дмитрий Николаевич Пастухов.

— Не такой тяжелый, — возразил Василий Васильевич Мурчалов. — Прохор с Антониной справятся.

Он выпрыгнул из кареты и направился в дом. Вскоре оттуда вместе с ним вышли двое: Прохор Прохорович Ивашкин и Антонина Кузьминична Майсурадзе, его личный камердинер (а также человек для особых поручений) и экономка.

Прохор Прохорович Ивашкин взял меня на руки, а Антонина шла спереди с фонарем. Сзади заскулил волк. Голос Дмитрия Николаевича Пастухова сказал:

— Не бойся, малец, с ней все будет в порядке. Мой друг с таким уже справлялся.

Меня внесли в дом, подняли по лестнице наверх и посадили на кровать.

— Антонина, достаньте ее брошку с топазом из секретера, пожалуйста, — сказал Василий Васильевич Мурчалов, снова вскочив мне на колени.

Атонина Кузьминична Майсурадзе молча сделала, как он просил.

— Прикрепите брошь к воротнику ее платья, так, чтобы касалась кожи.

Она сделала и это.

— Что теперь? — спросил Прохор Прохорович Ивашкин.

— Молиться, — ответил Василий Васильевич Мурчалов. — Единственный способ перебить контроль булавки — воспользоваться другой булавкой. Эта брошь сделана из того же сплава… собственно, с ее помощью Анечку когда-то контролировали. По моей просьбе ее перенастроили так, что «хозяином» этой броши стала сама Анна. Поэтому теперь, когда брошь коснется ее кожи, она вновь должна начать сама себя контролировать… Но я не знаю, сколько времени займет повторная перенастройка! Я читал, иногда генмоды не выдерживают нескольких перенастроек подряд.

— Святый боже, святый крепкий, святый бессмертный, помилуй нас! — сказала Антонина Кузьминична Майсурадзе. — Так зачем вы, Василий Васильевич, сейчас начали бы?! Подождали, пока она в себя придет!

— Потому что она не придет в себя! Она сейчас без приказа ничего не может сделать — ни есть, ни спать, ни до ветру сходить! Она может умереть в любую секунду, не сказав нам, что с ней что-то не так!

В голосе шефа звучала настоящая боль, почти истерика. На моей памяти он никогда так не говорил.

И подумать только, моя любимая брошка…

Я задохнулась, руки мои рефлекторно сжались на шерсти шефа.

— Анечка! — воскликнул он, взволнованно вставая на задние лапы и кладя передние мне на плечи.

Я разрыдалась.

— Пойду принесу чаю, — сказала Антонина. Голос ее дрожал, и даже сквозь слезы я понимала, что ей надо уйти, собраться с чувствами.

Выходит, она тоже знала, что я генмод?! Все знали, кроме меня?!

— А я пойду приготовлю вам ванну, — сказал Прохор. — Хотите, как в детстве, с разноцветной пеной?

В ответ я расплакалась только сильнее, прижимая к себе шефа. А он замурчал, успокаивая меня, как мама кошка успокаивает своих котят.

Прохор и Антонина ушли, оставили нас одних. И это хорошо, мне не хотелось сейчас никого — только шефа. Ох, как он меня защищал всегда. И предал тоже, оказывается. Или не предал? Мысли путались, я никак не могла решить.

Но вот плохим знаком было то, что он позволяет себя обнимать и тискать — неужели со мной правда все было так плохо?

— Анечка, милая моя, родная, — шептал шеф мне сквозь мурчание. — Все будет хорошо, девочка моя! Слышишь? Тебе сейчас так не кажется, но все будет хорошо. Ты прости меня. Я должен был сразу вспомнить, что это одна из вспомогательных лабораторий Резникова! А я, дубина стоеросовая, адрес запамятовал… И сказать тебе давно нужно было про брошку, чтобы ты никуда без нее не выходила, да я все не решался… Да и о том, что люди-генмоды существуют, знает всего несколько человек! Я думал — может быть, ты и не узнаешь никогда… Зачем тебе знать? Дурак был, конечно, понимал, что может всплыть в самый неудобный момент, но ты бы видела, как тебя мучили в той лаборатории! Я не хотел, чтобы ты вспоминала, ты прости меня…

— Кончайте просить прощения, — пробормотала я сквозь всхлипы. — Все живы. Вы живы. Я… я справлюсь как-нибудь. Я же сильная.

— Конечно, сильная, — шеф лизнул меня в лоб. — Самая сильная.




Глава 18. Горе Галины Георгиевны — 1

Перепалка Василия Васильевича и Прохора отчетливо доносилась до меня из-за стены. Прохор нападал, Василий Васильевич защищался — как всегда.

В иное время мое любопытство было бы затронуто, но не сейчас. Сейчас, пожалуй, я даже на четверых всадников Апокалипсиса посмотрела бы без особого интереса.

Но шеф все время говорил мне, что от этого состояния нет иного спасения, кроме как заставлять себя интересоваться чем-то, пробуждать душевные силы. Так что я поднялась с постели.

Просто сказать — поднялась. На деле это потребовало от меня солидных усилий. Сперва опустить одну ногу, потом другую, потом опереться о столбик кровати… Рука до сих пор болела, а на ногу неприятно было ступать, хотя врач утверждал, что все уже зажило.

Подойдя к двери, я разобрала, что голоса звучали из спальни шефа — она наискосок от моей, по другую сторону коридора. А прямо напротив моей комнаты будет комната котенка, ранее гостевая. Все равно гостей у нас никогда не бывает.

— Воля ваша, Василий Васильевич, но котенку в таком возрасте давать полную свободу — значит, попрощаться с вазами, занавесками и прочим имуществом! Сохранность которого, смею заметить, вы возложили не только на Антонину Кузьминичну, но и на меня!

— Он не котенок, Прохор! Он — мыслящее существо!

— В этом возрасте он прежде всего прыгающее и бегающее существо! — после короткой паузы Прохор добавил: — С неразвитым глазомером.

— Не позволю запереть ребенка в клетку!

— В таком случае извольте запереть в клетку свои журналы и любимые чайные блюдца!

Даже в своем состоянии я не могла не улыбнуться. Театральные интонации Прохора звучали, как всегда, неподражаемо. А Василий Васильевич, как легко можно было догадаться по его репликам, слегка спятил в ожидании выстраданного отпрыска, и не собирался сдавать позиции под напором здравомыслия своего слуги.

Мне случалось слышать или читать о счастливых молодых родителях, которые центнерами скупают игрушки и пеленки, готовясь к торжественному событию. Помешательство Мурчалова зашло еще дальше: он подготовил для котенка отдельную комнату, набив ее книгами и даже поставив туда глобус и телескоп — будто специально, чтобы все это погибло, сброшенное на пол в безумных прыжках.

— Материальные соображения меня не волнуют! — я даже вздрогнула: это шефа-то! — Мой ребенок должен быть гармонично развитой личностью!

— Даже если бы в программу гимназических испытаний включили качание на шторах, готовить его к ним еще рано!

Прохор сказал это с таким апломбом, что я засмеялась.

Это был короткий смешок, неожиданный для меня самой, и перепалка тут же стихла. Дверь спальни шефа отворилась, и оттуда выглянули и шеф, и Прохор.

— Аня? — спросил шеф. — Вы смеетесь?

— Простите, — сказала я, все еще улыбаясь. — Это я радуюсь, что вы будете таким хорошим отцом.

Шеф и Прохор переглянулись.

Прохор шумно выдохнул.

— Ну слава богу, барышня, — сказал он. — Стало быть, и к утреннему чаю спуститесь?

Я прислушалась к себе. Вязкая апатия, которая мешала мне подняться с постели, заставляла равнодушно откладывать книгу или карандаши, уже не казалась мне такой непреодолимой. Все вокруг по-прежнему не имело особого смысла, но мне подумалось, что я не выдержу еще один день сидения кровати и глядения в окно, как медленножелтеют высаженные напротив нашего дома вязы. А именно так я провела несколько прошедших недель. Может, почти целый месяц: мне тяжело было вспомнить текущую дату.

— Спущусь, — сказала я. — Только переоденусь.

На мне все еще был халат поверх ночной рубашки: ничего иного последнее время я не носила.

— Конечно, — сказал шеф. — Не торопитесь, Аня, мы подождем.


* * *

В день, когда я впервые спустилась к завтраку, по совпадению газеты напечатали некрологи для Ильи Резникова.

Смерть нелегального ученого не стала для меня неожиданностью. Уже на следующий день после нашего с Эльдаром побега из его лаборатории Пастухов и Василий Васильевич заверили меня, что он наверняка не жилец. Им удалось выяснить, что Резников держал дополнительную трущобную лабораторию и вел дела со Златовскими — которые и в самом деле на поверку оказались Серебряковыми — в обход главарей банд, с которыми работал. И, конечно, этим бандам такая его самодеятельность по душе не пришлась.

Тут надо сказать, что город наш держат пять банд, объединенных в своего рода союз; Резников прислуживал этому союзу, имел от них множество заказов, за счет чего и выживала его клиника. Как рассказал мне шеф, генетик из Резникова был так себе, он даже Медицинскую академию закончил за свой кошт, а не за казенный. Позднее он занял свое положение, поскольку не чурался никаких заказов и умел подать себя — ну да, мужчина был эффектный.

В той лаборатории, где меня держали в плену, Резников экспериментировал втайне от своих хозяев, надеясь затем громко заявить о себе. Может быть, он даже хотел вывести свою собственную армию оборотней-генмодов — теперь точно понять было трудно, ведь я сожгла бумаги (за что меня слегка поругал Пастухов, но чужое неодобрение меня в кои-то веки нимало не задело).

В общем, шеф сказал:

— Нам о нем волноваться нечего, они сами и поволнуются, и разберутся. Да так, как нам и в голову бы не пришло… Аня, да что же вы сидите, как неживая? Может быть, книжку мне почитаете?

Я согласилась тогда, и читала шефу из свежеизданного сборника стихов, пока на глаза мои вдруг откуда ни возьмись не навернулись слезы — что странно, стихотворение было совсем не грустное!

Больше читать вслух шеф меня не просил, но попыток расшевелить не бросил. Например, подолгу лежал у меня на коленях, читая лекции о том, как надо интересоваться окружающим миром. Эти лекции мне даже нравились: шеф мягкий, пушистый, а гладить себя разрешает редко. Но слова его я пропускала мимо ушей.

И вот теперь за утренним чаем я прочла сюжет о том, что тело Ильи Ильича Резникова, «в прошлом известнейшего генетика, обманом добившегося расположения столпов нашего города», обнаружилось в одном из так и не восстановленных складов Морского конца. Обычное место для сброса трупов, нам про него еще в школе сыщиков рассказывали.

Шеф, который читал свой собственный экземпляр газеты, стоя прямо на нем всеми четырьмя лапами, сказал:

— Ну вот, теперь можете быть окончательно спокойны, что он вам больше не угрожает! А Серебрякова мы поймаем.

Я зябко передернула плечами. Резников меня и раньше не беспокоил. При мысли о нем и о его представительном лице с тонкими усиками я ощущала только отвращение. Ледяной ужас хватал за сердце только при мысле о Златовской, или как там у нее на самом деле фамилия, хоть она и была уже мертва, даже от моей руки. Пару раз я ее видела во сне. Она вставала, прямо с пробитым стулом черепом, и тянула ко мне руки — «доченька, дай обниму».

Но говорить об этом шефу мне не хотелось.

— Хорошо, — сказала я и принялась мазать булку сливочным маслом.

Впрочем, не успела я откусить, как в столовую вошла Антонина — как всегда, с непроницаемо каменным выражением лица и поджатыми губами.

— К вам посетительница, Василий Васильевич, — сказала она. — Я проводила ее в ваш кабинет.

Сперва я удивилась: посетительница во время завтрака — как это неуместно! К шефу обычно обращались люди интеллигентные, которые не подгадывали свой визит к приему пищи.

Только потом мои глаза упали на циферблат часов и я поняла, что гостья явилась во вполне приемлемое время: было уже почти десять. Надо же. Мне и в голову не пришло, что я так долго переодевалась.

Тут же я вспомнила, как подолгу замирала то с одним предметом туалета в руках, то с другим. А расчесывание и вовсе отняло целую вечность.

Неожиданно остро уколола злая, почти презрительная обида на саму себя. Как это я так!..

Мурчалов посмотрел на меня через стол.

— Прошу меня извинить, Аня, мне нужно принять клиентку. А вы не торопитесь, доедайте и присоединяйтесь, если разговор еще будет идти.

Я отложила булку в сторону.

— Спасибо за предложение, шеф, я сыта.

Мне в самом деле расхотелось есть. Последние дни и обед, и вечерний чай, и утренний чай мне чаще всего приносила Антонина и стояла над душой, пока я не поем. Сегодня вроде бы аппетит разыгрался, но приступ злости свел его на нет.

Непривычное для меня состояние: раньше я всегда садилась за стол голодная, а в промежутках еще и перекусывала. Забыть поесть казалось мне невозможным. Уж не одно ли это из усовершенствований в человеческом организме, предусмотренное моими создателями? Чтобы иметь сильные мышцы, острое зрение и нюх, человек должен хорошо питаться.

Об этом гадко было даже думать.

Чтобы оборвать ставшую привычной спираль мрачных мыслей, я встала.

— Пора мне возвращаться к своим обязанностям.

Мурчалов внимательно посмотрел на меня.

— Как хотите. Но не перенапрягайтесь, мы с Прохором вполне способны дать вам отдохнуть, сколько потребуется.

Еще бы им не дать. Все равно от меня никакого толку.

Но уж по крайней мере вести записи для шефа я могу. И лучше, чем Прохор: в отличие от него, пишу я быстро и аккуратно. У личного слуги шефа много достоинств, но чистописание в их число не входит.

Мы поднялись в кабинет шефа.

Почему-то при мысле о клиентке или гостье я успела представить себе относительно молодую женщину — пришла к Мурчалову, чтобы он собрал для нее сведения либо о муже, либо о деловых партнерах. Почему-то я совершенно не ожидала увидеть пожилую, даже откровенно старую даму.

И уж тем более я не ожидала, что узнаю ее. Это была старушка, которую я видела на Спасо-Илаевском кладбище пару месяцев назад, когда «расследовала» дело украденной собаки Ангелины.

Теперь я рассмотрела ее значительно лучше.

Дама была одета очень, очень опрятно и немного старомодно — это бросалось в глаза в первую очередь. Знаете, бывают люди, у которых одежда словно отутюжена и накрахмалена за пять минут до выхода из дома? Вот она была из таких. Во вторую очередь становилось понятно, что одежда эта очень богатая — но только если внимательно приглядеться. Мне стало это понятно лишь по текстуре ткани: такое редко увидишь в мануфактурных магазинах, где я предпочитаю одеваться!

И только я обратила на это внимание, как тут же заметила и другое: платье и болеро дамы были пошиты очень, очень давно. Не «слегка старомодное», а «очень старомодное» — но настолько простой и элегантный покрой, что за двадцать или тридцать лет не вышли из моды! Или мне так показалось? В моде ведь я не особенно разбираюсь. Хватит, налепила уже ошибок! Надо прекращать делать о людях выводы по внешности.

Но вряд ли я могу ошибиться, если скажу, что глаза нашей гостьи смотрели неожиданно молодо, ясно. Такие взгляды иной раз называют лучистыми.

Дама улыбнулась нам, показав ямочки на щеках.

— Доброе утро, господин Мурчалов! — сказала она. — Вы еще более пушисты, чем мне о вас рассказывали!

У нее был чуточку по-старушечьи надтреснутый, но все равно на редкость приятный голос. Впрочем, это я помнила еще по кладбищу.

— Рад, чрезвычайно рад визиту! — промурлыкал шеф, вскакивая на стол перед посетительницей. — Если я не ошибаюсь, Байстрюк Галина Георгиевна?

— Ваша осведомленность делает вам честь, — сказала дама. — Польщена! Не думала, что через столько лет после ухода от дел меня все еще будут узнавать!

— Как же не узнать самую знаменитую женщину Необходимска? — спросил Мурчалов.

— Самую богатую, вы хотите сказать? — улыбнулась Галина Георгиевна. — Вы мне льстите! Состояние Татьяны Афанасьевны, вероятно, побольше моего.

Ничуть не смутившись меркантильного оборота, которое приняло обсуждение, шеф уселся на стол и обернул хвостом передние лапы.

— Если говорить об оборотах ее кумпанства — безусловно. Если говорить о ее личном состоянии… Но прошу меня извинить за невольно допущенную неделикатность!

— Нет, что вы, это я позволила себе вульгарность, — возразила Галина Георгиевна. — Слава богу, в моем возрасте уже можно позволить себе что угодно, за исключением лишней чашки кофе за ужином! Но перейдем к делу. У молодого известного специалиста вроде вас их наверняка множество, не хочу отнимать время.

— Для вас времени у меня сколько угодно, — склонил голову шеф.

Я знала, что он не лукавит: хоть я и не занималась делами последнюю неделю, нетрудно было понять, что в сыщицкой работе царит затишье, раз шеф всего себя отдал организации детской для своего котенка.

— Позвольте представить вам мою ассистентку, Ходокову Анну Владимировну, — продолжал шеф. — Я безусловно доверяю ей, при ней вы можете говорить, как если бы мы с вами были наедине.

Шеф всегда произносит эту фразу перед клиентами, мне бы уже надо было к ней привыкнуть. Но в этот момент что-то во мне неожиданно запротестовало.

Недосуг, однако, было разбираться: госпожа Байстрюк уже улыбалась мне во все ямочки и протягивала руку в кружевной перчатке для рукопожатия. Пришлось пожимать и тоже изображать ответную улыбку.

«Наверное, она на самом деле какая-нибудь гадина, — мрачно подумала я. — Самая богатая женщина Необходимска! Не может быть, чтобы разбогатела на чем-то честном».

— Не хотите ли чаю? — продолжал Мурчалов.

— Благодарю вас, будет очень кстати.

Не дожидаясь просьбы шефа, я развернулась и отправилась на кухню.

И это после слов о доверии!

«Да нет же, — сказала я себе, спускаясь на кухню. — При чем тут это? Ты всегда делаешь чай, когда приходят богатые клиенты!»

Почему-то на середине лестницы на первый этаж я чуть не разрыдалась. Потребовалось нешуточное усилие воли, чтобы взять себя в руки. Может быть, все же не стоило мне сегодня выходить из своей комнаты…

Нет! Хватит! Хватит прятаться от всех!

Вот и с Волковым так с самой нашей переделки не осмелилась поговорить — хотя шеф несколько раз передавал мне его просьбы о встрече, а один раз даже принес письмо, которое я не читала.

В кухне хозяйничала Антонина, прибираясь после завтрака.

Она бросила на меня непроницаемый взгляд — в подпольных карточных боях нашей экономке цены бы не было — и вручила уже готовый поднос с чаем и сладким печеньем.

— Работаете уже?

— Да, — ответила я.

— Я ножницы у вас из комнаты забрала, — сообщила мне экономка. — Если понадобятся, скажите мне.

Фраза показалась мне загадочной — зачем бы Антонине забирать ножницы из моей комнаты? — но думать над ней было недосуг: нужно было нести чай шефу и клиентке. На это я, по крайней мере, еще гожусь.

— …Ну что ж, думаю, просить вас о конфиденциальности нет нужды, — услышала я фразу Галины Георгиевны, входя в кабинет.

— Естественно, — шеф чуть наклонил голову.

Я поставила чайный поднос на стол, быстро и аккуратно разлила ароматный напиток: гостье в чашку, шефу в блюдечко. Нужно было заварить самой — Антонина отличная кухарка, но чай лучше всего получается именно у меня, это признавалось всеми обитателями нашего небольшого хозяйства. Но при одной мысли об этом меня охватывала усталость. Нет, хорошо, что чай уже заварен.

— Должна у вас уточнить: насколько вы осведомлены о моих семейных обстоятельствах? — спросила Галина Георгиевна, сделав аккуратный глоток.

— Лишь то, что известно всему городу. Вы овдовели очень давно, когда ваш муж, капитан Байстрюк, героически погиб во время войны. Никогда не были замужем повторно, почти не имеете родни, так как ваш муж порвал с семьей все связи, а вы сами — сирота.

— Все так, — благосклонно кивнула Галина Георгиевна. — А мой единственный сын, Коленька, к сожалению, ненадолго пережил Михаила Федоровича, — она вздохнула, а я тут же вспомнила, как она сидела на кладбище у могилы. Так это она читала сказки своему сыну! Я подумала, внуку… Надо было сразу догадаться: могила-то совсем старая. — После этого я с головою ушла в торговлю, не без удачи, как вы уже отметили. Поэтому я всегда охотно тратила: вкладывалась в городское благоустройство, открывала школы и больницы. Но мне не удалось растратить все. Большая часть денег после моей смерти, по-видимому, отойдет городским университетам — а может быть, военному флоту, смотря кто из них лучше покажет себя в подхалимстве.

«Да, — подумала я с удовольствием, — определенно, не так проста».

— Вы хотите, чтобы я навел для вас справки, насколько честно каждое из выбранных вами учреждений распоряжается финансами? — предположил Мурчалов.

— Нет, — покачала головой Галина Георгиевна. — Последнее время мое завещание вызывает у меня все больше неуверенности. Вот уже неделю как я вижу призрак моего покойного сына.

Последовала театральная пауза, которой дама, определенно, наслаждалась, хотя и сохраняла невозмутимое выражение лица.

Шеф также умудрился не растерять своей невозмутимости.

— Чем же я могу вам помочь в таком случае? — спросил он.

— А! Расследовать вероятное мошенничество или даже покушение на убийство, — сообщила Галина Георгиевна. — Хотя я и стара, но из ума еще не выжила. И без тени сомнения знаю, что призраков не существует.

Глава 19. Горе Галины Георгиевны — 2

Богатейшая женщина Необходимска проживала не в самом престижном Опаловом конце, как было бы естественно, а в Аметистовом — там же, где (бывшая?) пиратка Горбановская. Может быть, тем, кто в молодости торговал с теплыми заморскими странами, там уютнее — больше похоже на привычные края. Может быть, нувориши просто чувствовали себя неуютно в окружении слишком изысканных соседей.

Архитектурой дом Байстрюк тоже напоминал особняк Горбановской: квадратное строение, в середине внутренний дворик. Только Горбановская свой дом сдавала в наем, а Галина Георгиевна жила одна. Кроме того, открытый внутренний дворик она забрала стеклянной крышей, такой же, как купол над всем Аметистовым концом, превратив его в крытый атриум.

Словно чтобы еще больше поразить воображение случайных гостей, с потолка атриума свисала невероятных размеров хрустальная люстра. Такая длинная, что насчитывала, должно быть, не меньше трех моих ростов!

Хозяйка сама провела нам экскурсию по своему дому.

— Когда-то я устраивала тут такие приемы, — проговорила она с ностальгией. — Были совсем другие времена, молодые люди, надобно было уметь пустить пыль в глаза деловым партнерам! Я и купила-то этот особняк с первого удачного контракта, в рассрочку — рисковое вложение, но оно окупилось. Наверное, давно уже нужно было его продать — мне одной он вовсе не нужен, а стоит его содержание немало. Но именно здесь умер Коленька… — она вздохнула. — Как он любил бегать по этим коридорам! Проносился по всему дому сверху донизу, по этим галереям, ни слуги, ни нянечка не могли его поймать! Такой уж был проказник! — она вздохнула и улыбнулась, как будто память о сыне совсем уже не причиняла ей боли.

Наверное, и не причиняла: сколько лет прошло! Я читала, что с возрастом многие трагедии забываются, и в памяти остается только хорошее, не отравленное тем, что случилось потом.

В этот момент я остро пожалела, что мне еще не под восемьдесят. Как чудесно было бы взглянуть на себя нынешнюю с высоты прожитых лет и понять, что все мои беды и проблемы — ерунда и пустяки, и что все, что со мной произошло, можно просто забыть.

— Отличное вложение, — оценил Мурчалов тоном эксперта. — Тогда ведь еще не был построен купол над Аметистовым концом? Поэтому вам и понадобился крытый атриум?

— Совершенно верно, — благосклонно улыбнулась Галина Георгиевна.

Тут же я сообразила, о чем он: даже если бы дом пришел в полную негодность за эти годы, возросшая стоимость земли окупила бы любые затраты моментально. Прежде Аметистовый конец не считался одной из фешенебельных частей города: просто еще один торговый округ, жить в котором настоящей аристократии считалось зазорным.

Насколько я знаю, жилье в Опаловом конце и теперь считается более престижным, и жить там действительно удобнее и приятнее… по крайней мере, летом. Но для многих даже и богатых людей «непрестижная» недвижимость в Аметистовом конце все равно что зеленый виноград для лисы.

В свете этих соображений я немедленно поняла, что и Байстрюк, и Горбановская проживали в Аметиством конце вовсе не из-за того, что их, как парвеню, не принимало высшее городское общество. Уж у нас-то в городе даже аристократия не особенно кичится положением, хотя бы потому, что почти вся эта аристократия — потомки приезжих.

Глупо. Как же глупо — все знать, и не сопоставить! Точно так же, как с генмодами-людьми. Точно так же, как с Резниковым. А туда же, на работу вернуться решила.

Мы шли по нижней галерее атриума, в центре которого, прямо под люстрой, росло старое апельсиновое дерево. Василий Васильевич, сидя у меня на руках, усиленно крутил головой по сторонам, потом спрыгнул на пол и начал обнюхиваться.

— Уточните, где именно появлялся призрак? — спросил шеф.

— По всему дому, — с готовностью ответила Галина Георгиевна.

— Вот как! — хвост шефа загнулся вопросительным знаком. — А все же не откажите показать, где именно его видели?

Галина Георгиевна не отказала. Более того, она, как выяснилось, отлично подготовилась: достала из ридикюля записную книжку, по которой прочла, где именно наблюдался призрак.

Сама она видела его в атриуме, в своей спальне и в своем же кабинете. Обе комнаты располагались на первом этаже, потому что ей тяжело было теперь подниматься по лестницам. Но слуги, которым вменялось в обязанность поддерживать дом в порядке, утверждали, что видели мальчишечью фигуру и на втором этаже, и на третьем.

Да и сама Галина Георгиевна один раз наблюдала, как «Коленька» бежал по галереям верхних этажей.

— Это всегда происходило по ночам или вечерам, после наступления темноты, — добавила Галина Георгиевна. — И всякий раз клубился туман.

— Туман? — заинтересовался Василий Васильевич.

— Белый, потусторонний, — пояснила Галина Георгиевна. — Сперва я решила, что кто-то из слуг затеял шутки с сухим льдом.

— Сначала решили? Потом вы отказались от своего мнения?

— Я рассчитала всех слуг и наняла новых, — просто сказала богатейшая женщина Необходимска. — Не помогло.

— А как выглядел этот призрак?

— Это был Коленька, — вздохнула Галина Георгиевна. — Точно как я его помню… К сожалению, тогда не существовало фотографий, только дагерротипы. Нужно было не двигаться по полчаса. Коленька был таким живым ребенком, таким непоседливым, что невозможно было заставить его стоять смирно! Мне предлагали сделать посмертный дагерротип, но я отказалась. Хотела помнить его живым.

— И никакого изображения у вас не сохранилось? — спросил Василий Васильевич.

— Отчего же? Есть чудесный портрет. Когда Коленьке исполнилось пять лет, я заказала его у самого Аврелия Чернокрылова, сразу как тот иммигрировал. Кисть ему приходилось держать в клюве, но работал он намного быстрее всех известных мне художников. А зрительная память просто непревзойденная. С ним Коленьке не приходилось позировать так долго.

Я ожидала, что портрет висит в спальне хозяйки и размером как минимум метр на полтора. Но оказалось, что он хранится в нижнем ящике секретера в ее кабинете — комнате, где повсюду были расставлены корзинки с вязанием и разложены узорные салфеточки.

Размером портрет был с небольшую книжку и лежал в лакированной шкатулке, заботливо обвязанной в салфетку. С него на меня посмотрел самый обыкновенный мальчуган: курносый, рыжеватый, веснушчатый, в коротких штанишках и с независимым выражением лица. В нем трудно было уловить сходство с Галиной Георгиевной или с херувимом, изображенным на надгробном памятнике. Но талант художника я не могла не отметить: чувствовалось, что мальчишка замер из большого одолжения, что вот-вот ему надоест стоять смирно и он понесется с картины вскачь.

Что-то в нем было очень знакомое, как будто я где-то видела эти вихры и это курносое лицо… Да, точно! Видела! Галерея Розанова, она же Городской художественный музей. Только там мальчик стоял как будто в другой позе…

Напрягшись, я вспомнила. Примерно полгода назад открыли постоянную экспозицию Аврелия Чернокрылова, и там, в частности, были выставлены его карандашные наброски. В том числе и с этим мальчиком: играющим с мячом, грызущим яблоко… Даже подпись я вспомнила: сын вдовы Бойко. М-да.

…Все-таки с приходом фотографии мы многое потеряли. Например, если бы не фотография, я могла бы зарабатывать на жизнь портретами или рисовать наброски для газет. И не встречаться с людьми, которым нужна моя помощь, и не думать о том, что я не гожусь в помощницы сыщика!

— И вот так он и выглядел, как на портрете? — спросил Василий Васильевич, приблизив морду к портрету вплотную, чтобы рассмотреть его как следует.

— Один в один, — подтвердила Галина Георгиевна.

— Но вы ведь видели его издалека, — сказал шеф. — Лица могли не рассмотреть, особенно в темноте.

— Быть может, я не могла разглядеть его во всех деталях, но я готова покляться, что черты примерно те же самые! — возразила она. — Поэтому сперва я подумала на какую-то отраву или наркотик, которую подсыпают мне в еду. Однако повара я сменила первым, и несколько дней даже сама покупала себе еду в булочных, все время в разных. Это тоже не помогло.

— Но вы уверены, что это был именно ваш сын, а не какой-то случайный мальчик? — спросил шеф.

— Мать всюду узнает своего ребенка, даже полвека спустя, — последовал спокойный ответ. — Конечно, это не мог быть он, но сходство изумительное. Поэтому я все больше и больше склоняюсь к тому, что стала жертвой тщательно подготовленной мистификации.

— Да, действительно, ситуация странная, — подтвердил Василий Васильевич. — Почти наверняка вы правы. Обещаю вам, что брошу все силы на расследование этого дела. Бесстыдство этих мошенников поражает воображение, их нужно наказать!

По резким движениям хвоста шефа я видела, что он абсолютно искренен.

Галина Георгиевна вздохнула.

— Прошу вас только, если эти мошенники каким-то образом используют для махинаций живого мальчика… Не сдавайте его полиции, а приведите ко мне. Я хочу посмотреть на ребенка, который так похож на моего Коленьку!

Шеф тут же ей это пообещал.

Однако чем больше мы обходили особняк, тем больше, шеф, казалось, терял уверенность в своих силах. Он обнюхивал и обыскивал все ходы, кажется, злясь все больше и больше. Мы очень медленно прошлись по галереям второго и третьего этажа, заглянули во все комнаты. Большая часть из них производила удручающее впечатление: закрытые портьерами окна, мебель в чехлах… Дом и в самом деле грустил без настоящего дела.

Наконец шеф попросил взять его на руки и очень тихо сообщил мне на ухо:

— Ничего не понимаю! Конечно, можно еще пригласить на консультацию Дмитрия или частного эксперта-генпса, но, похоже, детьми здесь не пахнет! Я различаю всего пять человеческих запахов, все они слуги. А вы ничего странного не унюхали?

Я пожала плечами.

— Разве что довольно сильно пахнет озоном. Но это, похоже, от люстры, очень уж она мощная.

Не знаю, зачем шеф спрашивал меня. Нюх у меня, конечно, гораздо лучше, чем у среднего человека — опять нужно поблагодарить моих создателей. Но и собачьему, и даже кошачьему уступает.

— Знаете, — задумчиво сказал шеф, — еще я подумал об этих историях с мистиками в Долии… Была у них такая мода лет пять-семь назад. Но там они использовали зеркала, а тут ничего похожего я не вижу. Давайте, впрочем, простучим стены.

— То есть вы подозреваете, что мальчик — оптическая иллюзия? — спросила я шефа.

— Пока я даже не знаю, что подозревать, — сказал шеф. — Знаю только, что после смены слуг тяжело было бы протаскивать в дом по вечерам ребенка и не оставить следов!

Мы еще раз обошли все комнаты, обстукивая стены. Нашли несколько потайных ниш и одну потайную комнату, но Галина Георгиевна сообщила, что прекрасно о них знает и использует по назначению. Никакой сложной системы зеркал, которая, по словам шефа, требовалась для создания оптической иллюзии, не обнаружили.

В результате договорились с Галиной Георгиевной, что мы вернемся в дом вечером и попробуем полюбоваться на призрака своими глазами.


* * *

До вечера было еще далеко, а дома нас ждал вкусный обед от Антонины. Галина Георгиевна предлагала нам остаться обедать у нее, но Василий Васильевич вежливо отклонил приглашение: «В других обстоятельствах почел бы за честь, но во время расследования предпочитаю сохранять с клиентами дистанцию».

Поднимаясь по ступеням нашего высокого крыльца, я вдруг с удивлением почувствовала, что живот у меня в самом деле подводит. Я хотела есть! Надо же.

Мне никогда бы и в голову не пришло, что чувство голода может вызывать радость.

Однако вместо накрытого стола в нашей гостиной (она же столовая) нас ожидал гость — новый клиент. Или, скорее, старый: Матвей Вениаминович Рогачев, профессор Медицинской Академии, который несколько месяцев назад нанял шефа для расследования вероятной подмены кофе в кафе и ресторанах Необходимска.

— А, Мурчалов, — сказал он, увидев шефа. — С одной стороны, я рад, что вы наконец-то решили вернуться к работе! — надо же, а я и не знала, что шеф делал перерыв. — С другой стороны, весьма удивлен, что в такой тяжелый для города момент вас где-то опять носит. Я занятая личность, у меня нет времени вас дожидаться.

Рогачев — генмод-козел, и, честно скажу: до него я никогда я не встречала генмода, чья видовая принадлежность настолько соответствовала бы его внутренним качествам.

Шеф машинально распушился и выставил вперед усы, но ответил Рогачеву почти вежливо:

— И какая же беда на сей раз постигла наш славный город? Вместо перепелиных яиц некоторые трактирщики осмеливаются подавать куриные?

— Сарказм — оружие слабых умов, — фыркнул Рогачев. — Ну, если вы не считаете нашествие сомнительных ученых из-за границы по приглашению организованной преступности тяжелыми временами, то ваш ум еще слабее, чем мне прежде представлялось.

Вывернув шею, Матвей Вениаминович прямо пастью достал из кармана в своей шелковой попоне маленькую брошюру и бросил ее на стол.

Василий Васильевич требовательно стукнул меня по руке. Я подошла к столу и дала шефу спрыгнуть у меня с рук прямо на скатерть.

Поддев брошюру лапкой, Мурчалов раскрыл ее и принялся изучать. Я, разумеется, изучала ее вместе с ним.

Брошюра повествовала о научной ярмарке, приуроченной к ежегодной конференции по проблематике генетических исследований, которую проводила Медицинская Академия Необходимска в начале октября.

Медицинская конференция — значительное событие в нашем городе, но не из ряда вон выходящее. Ради него, помню, у нас в Школе сыщиков сдвигали практику в морге (морг числился за Медицинской Академией, и в дни конференции студентов в здание не пускали).

Но обычно эта говорильня длится три дня и проходит почти незамеченной для всего остального города, за исключением студентов смежных специальностей. Хотя, конечно, «Вести» и «Ведомости» обязательно тиснут хотя бы одну-две заметки об успехах наших ученых-генетиков и, может быть, о знаменитых зарубежных гостях, если они ожидаются.

Эта же брошюра обещала «Ярмарку с демонстрацией новейших достижений науки!» для широкого круга участников, детскую контактную лабораторию, публичные лекции… Длиться все это мероприятие должно было две недели и проходить даже не в здании Медицинской Академии, а в здании крытого цирка-шапито.

Надо же! Цирк как он есть.

— Смотрю, Медицинская Академия перенимает опыт заморских коллег? — спросил Василий Васильевич. — Насколько я знаю, в Галлии подобные конференции проводят уже лет пять. Для привлечения общественного интереса и финансирования. А в Каганатах есть давняя традиция императорских смотров, которые также выглядят весьма похоже!

— Ну, ежели галлийским коллегам угодно устраивать в буквальном смысле цирк, чтобы им накидали мелочи на блюдце, не мне их осуждать, — едко проговорил козел, будтор забыв собственное недавнее замечание о сарказме. — А наших южных коллег и в самом деле финансирует их император, и они неплохо устроились, должен я сказать! Тут же речь не идет о сборе пожертвований. Наоборот, организационный комитет нашел весьма щедрых спонсоров, которые выставили свои собственные условия и велели расширить масштабы.

— Каких спонсоров? — спросил шеф.

По его тону я поняла, что он уже заинтересовался проблемой Рогачева.

— Одним из условиев спонсоров была анонимность, но я умею читать между строк! И у меня есть знакомства в организационном комитете… В общем, речь идет о тех же самых лицах, которые ранее были нанимателями небезызвестного вам Ильи Резникова… и не надо топорщить усы, я знаю, что вы причастны к тому, что этот проходимец выпал из фавора у бандитов! Правда, не знаю, как, но без вас там точно не обошлось.

Шеф фыркнул.

— И что вы вменяете мне в вину?

Матвей Вениаминович оскалился, показав длинные желтые зубы.

— Всю эту суету. Мне ясно, что Резников зарвался. Но если бы вы не помогли убрать его из картины, «семьям» не понадобился бы новый функционер на его место. И они не объявили бы эти… смотрины.

Смотрины! Выходит, Рогачев имел в виду, что новая «научная ярмарка» представляла своего рода расширенное собеседование о приеме на работу… Только вот речь шла не об обычных вакансиях, допустим, гувернера или управляющего, а о человеке, который бы заведовал клиникой для преступных элементов!

— А кроме того, — продолжал Матвей Вениаминович, — все это вылилось в профанацию чистого научного знания! Вы можете себе представить, эти… субъекты!.. являются в Академию, читают там лекции, даже ходят консультировать по госпиталю! И отнимают время выступлений у заслуженных профессоров! Тогда как среди них может скрываться пособник бандитов.

— А вот с этого места, пожалуйста, поподробнее, — шелковым голосом попросил шеф. — Мне интересно, с чего вас охватило такое радение за судьбы города и науки!

Дальше Матвей Вениаминович экал, мекал, но в итоге все-таки рассказал.

Раньше конференция проводилась в течение двух дней, участников было немного, и каждому выступающего доставалось тридцать минут на выступление: двадцать — на раскрытие темы, десять — на то, чтобы задавали вопросы.

Теперь же благодаря рекламе и обширному финансированию (спонсоры оплачивали гостиницу для выступающих, чего раньше никогда не делалось), число участников выросло в несколько раз. Количество дней конференции увеличили до пяти — речь идет о самой конференции, а не о всяких дополнительных мероприятиях, которые, как и говорилось в брошюре, растянулись на две недели. Однако это не помогло до конца, и выступление каждого участника пришлось сократить до пятнадцати минут: десять минут на рассказ, пять минут на общение с аудиторией.

По словам Матвея Вениаминовича, это было неслыханным оскорблением.

— Что можно успеть рассказать за десять минут? — возмущался он. — Да одно перечисление моих ученых реалий отнимает больше!

— Охотно верю, — согласился шеф. — Чего же вы хотите от меня?

— Выяснить, кто именно из выступающих имеет связи с преступностью! — твердо заявил козел. — Резников был хотя бы величиной известной. Мы знали, чего от него ждать.

— Вы же понимаете, что едва ли мне удастся найти неопровержимые доказательства.

— Неважно, — мне показалось, что прямоугольные зрачки Рогачева горели особенной мстительностью. — Вы лишь дайте мне имя и фамилию, а уж моего авторитета хватит, чтобы обеспечить ему репутацию не лучше, чем у Резникова!

Ага, то есть на сей раз козел хотел, совершенно не скрываясь, использовать нас с шефом в какой-то подковерной борьбе между медиками. Еще чего не хватало.

Я поглядела на шефа, уверенная, что тот откажется.

Тот набрал воздуха в грудь, раздул манишку… и сказал:

— Хорошо, Матвей Вениаминович. У меня сейчас есть другие клиенты, но ради нашего с вами давнего знакомства и пламенной взаимной неприязни я могу взяться за это дело. Другой вопрос — как вы компенсируете время, которое я потрачу на него. Ведь я мог бы тратить его на общение с моим юным отпрыском!

Козел хмыкнул.

— А, пошел торг! Только не надо притворяться, что вас это не интересует! Вы тоже хотите быть в курсе всего происходящего в городе и тоже попытались бы выяснить, кто станет новым генетиком у мафии!

(Я отметила незнакомое, иностранно звучащее слово. Мафия — это тоже, наверное, преступность!)

— Предположим, и захотел бы, но я не стал бы делать это в такой спешке, — парировал шеф. — И уж тем более не стал бы проверять для этого всех, приезжих на конференцию. Подождал бы какое-то время, пока все не успокоится. За срочность, мой дорогой Матвей Вениаминович, надобно доплачивать.

— Ну, сверх ваших обычных расценок могу добавить полное обследование вашего… отпрыска… в госпитале Академии. Под моим личным надзором.

Они поспорили еще немного и сошлись на трех обследованиях для котенка с разницей в полгода.

Меня охватило нехорошее предчувствие. В прошлый раз, занявшись тем, что предложил нам профессор Медакадемии, мы наткнулись на подпольную лабораторию и свели заочное знакомство со Златовскими — а также очное с одним из созданных ими человекогенмодов.

Чем, интересно, кончится его просьба расследовать нечто, связанное с организованной преступностью?

Глава 20. Горе Галины Георгиевны — 3

Так и вышло, что у нас с Василием Васильевичем оказалось на руках сразу два дела: одно от Рогачева и другое от Байстрюк.

В связи с этим мне пришлось выдержать с шефом небольшой спор.

Конференция начиналась завтра, и он хотел, не откладывая дело в долгий ящик, уже сегодня объехать всех своих знакомых и разузнать подробнее о прибывающих специалистах. Дело заключалось не только в том, что Рогачев обещал хорошую плату: я видела, что козел-профессор раздразнил профессиональное самолюбие шефа. Последний месяц, охваченный родительскими волнениями, он совсем забыть держать в поле зрения происходящее в городе, и ему совершенно не понравилось, что слова Рогачева стали для него таким сюрпризом.

Вот шефу и не терпелось поскорее начать ликвидировать свое невежество. По тому, как он топорщил усы и нетерпиво запускал когти в обивку собственного стола, я чувствовала, что нетерпение это почти физическое, все равно что чесотка под бинтами.

Однако я также видела, что ему не хотелось пускать дело Галины Георгиевны на самотек. То есть — поручать его мне. Правда, сам он это так не сформулировал.

— С одной стороны, — задумчиво проговорил Мурчалов, — в наблюдении за этим так называемым «призраком» я все равно буду полагаться на ваше восприятие — по всей видимости, он никого близко к себе не подпускает, а на расстоянии я вижу плохо. Однако оставлять вас одну в доме, куда явно проникают неизвестные…

— Вряд ли меня опять стукнут по голове и утащат, — я не дождалась, пока шеф закончит фразу. — Скорее всего, мошенники протаскивают внутрь ребенка, а не забираются целой бандой. С ребенком я как-нибудь справлюсь.

— Аня, вы справитесь и с целой бандой, если она не застанет вас врасплох, — раздраженно возразил шеф, и я стиснула зубы: ну да, как же, справлюсь. Особенно после того, как месяц пролежала влежку. Я ведь не знаменитый богатырь Илья из сарелийских сказок! — Дело не в этом, а в том, что я не знаю, какова природа опасности! Может быть, речь все-таки идет о галлюциногенном газе. Или о чем-то похуже.

— Если речь идет о газе, тогда тем более идти надо мне, одной, без вас, — сказала я. — Домашних животных в доме не было. Мы точно знаем, что все люди остались живы после того, как видели призраков. О животных того же сказать нельзя.

Этому доводу шеф внял. Но тут же сказал:

— Тогда с вами пойдет Прохор.

— А как вы будете ездить по знакомым? — шелково поинтересовалась я. — Лапками?

— Найму на вечер временного слугу из агентства, — не моргнув глазом, сообщил шеф. — И расходы оплатит Рогачев.

У меня аж язык отнялся. У шефа есть я, у него есть Прохор — и он собирается довериться случайному человеку только потому, что я показала себя совершенно…

Мне стоило огромного труда не допустить, чтобы из глаз пролились слезы. К счастью, шеф ничего не заметил: коты действительно близоруки. Как и все хищники с вертикальным зрачком, они нормально видят на расстоянии трех-четырех метров, а я, к счастью, стояла далеко от шефовского стола, у окна.

— Хорошо, — сказала я. — Пойду скажу Прохору.

— Нет, пришлите его сюда, — возразил Василий Васильевич. — Мне нужно дать ему некоторые инструкции.

Так и вышло, что в дом Галины Георгиевны я отправилась не одна, а с собственным надзирателем — Прохором Прохоровичем Ивашкиным, человеком, который учил меня драться и стрелять и который, если уж говорить честно, до сих пор мог дать мне фору как помощник сыщика. И зачем вообще я Мурчалову, если у него уже есть Прохор? Только потому, что Прохору шестьдесят, и, как он не раз мне говорил, ему куда больше нравится проводить все дни в нашей гостиной с газетой (заботы по обслуживанию одного кота необременительны), чем бегая по поручениям шефа?

Всю дорогу до дома Галины Георгиевны — мы взяли извозчика, ибо шеф договорился с Байстрюк об оплате накладных расходов — Прохор, конечно, держался подчеркнуто как слуга. Такта у него не отнять. Да и я, как ни странно, успокоилась. Точнее сказать, мне стало все равно.

Прежнее равнодушное настроение вернулось — я будто плыла по течению.

Только теперь это равнодушие даже мне самой казалось очень тонким, поверхностным. Совсем неглубоко под ним клокотали бурные эмоции, но что это были за эмоции, я и сама не могла понять. Только знала, что рано или поздно они прорвутся, и, скорее всего, на шефа. И ничего хорошего в этом не будет.

Почти наверняка после этого шеф меня уволит. Потому что какой смысл со мной дальше возиться. Да и свой котенок теперь у него есть, он может вырастить из него преемника…

Когда мы добрались до Аметистового конца, уже темнело. Остатки заката пылали на небе фиолетовыми и розовыми полосами, перечеркнутые треугольными ячейками купола. «Как тюрьма», — подумала я. В тот момент мне весь мир казался тюрьмой.

Дверь открыла служанка, сделав старомодный книксен на галлийский манер. Сама Галина Георгиевна ожидала гостей в атриуме, под апельсиновым деревом, где уже стоял изящный столик, кресло-качалка и два стула, на одном из которых лежала подушка. С утра я их не помнила, их принесли к нашему приходу.

Огромная люстра, привлекшая мое внимание еще во время первого визита, светилась, но, что поразило меня — не целиком. Только ее сердцевина, только часть электрических свечей полыхала мягким желтым светом; остальная же часть хрустальных подвесок светилась лишь отраженным, разбрасывая на пол и стены атриума радужные блики.

Месяц назад это поразило бы мое воображение. Сейчас я подумала только, что, должно быть, люмтрп обошлась в половину стоимости всего дома или близко к тому.

— Чрезвычайно рада вас видеть! — тепло улыбнулась нам мадам Байстрюк. — Лидочка, — это горничной, — принеси нам чайный прибор на троих…

— На двоих, прошу прощения, мадам, — Прохоров качнул своей породистой головой. — Я всего лишь камердинер господина Мурчалова. Присутствую здесь как ассистент барышни Ходоковой. На случай, если мошенники многочисленны.

— Какие пустяки, — Галина Георгиевна приподняла брови. — Наблюдать за появлением призрака лучше всего именно отсюда. Раз вы выступаете в роли ассистента, было бы глупо отправлять вас на кухню к прислуге. А раз вы будете здесь, мне будет неловко, что один из гостей не пьет с нами чай.

Я отметила, что Галина Георгиевна демократичнее, чем мне показалось поначалу: большинство не увидело бы здесь никакой проблемы.

— И все же… — начал Прохор.

— С кем только я не сидела за столом на моем веку! — перебила его Галина Георгиевна. — В том числе и с настоящими бандитами. Один честный камердинер погоды не сделает. Лидочка, чай!

Мы расселись за столом — Прохор только снял подушку со стула, который, очевидно, предназначался Мурчалову.

Чаепитие, от которого я ожидала молчания, прошло в приятном разговоре. Приятным он был отчасти потому, что мне в нем без всяких усилий с моей стороны выпала роль слушательницы.

Помявшись для порядка насчет приглашения за стол и получив от Галины Георгиевны разрешение считать себя гостем, а не прислугой, Прохор и вел себя далее как гость, легко поддерживая с хозяйкой дома непринужденную беседу. Для светскости их разговору не хватало лоска: Прохор не обладал ни по-настоящему аристократическими манерами, ни книжностью речи. Зато у него имелись здравый смысл и богатый опыт общения с людьми из самых разных сфер.

Такого же опыта хватало и Галине Георгиевне. Плюс у обоих в достатке оказалось чувства юмора и доброжелательности. В результате я поймала себя на том, что совершенно очарована их разговором, словно наблюдаю за разворачивающейся передо мной пьесой.

— …Хотите верьте, хотите нет, но купол над Аметистовым концом задумывался именно по образу и подобия этого дома, — проговорила Галина Георгиевна в какой-то момент, погладив кору старого апельсинового дерева. — Главный архитектор Подьячий был частым гостем у меня, и не раз выражал восхищение. Я тогда любила цветы апельсинового дерева, и он пообещал мне засадить ими все улицы.

— Когда я был мальчишкой, ходили слухи, что проект купола над Аметистовым концом был разработан ради благосклонности некой дамы, — улыбнулся Прохор. — Неужели это были вы?

Галина Георгиевна улыбнулась.

— Возможно, но лишь в некотором роде. К тому времени я уже сказала Виктору Георгиевичу, что ни в коем случае не стану его женой, а моим обществом он мог наслаждаться и без всяких подвигов в мою честь — он был кавалером исключительных достоинств, которые отнюдь не требовалось доказывать. Однако творцы есть творцы. Их тянетна подвиги независимо от того, требует ли таковых восхищенная красавица.

— То есть после капитана Байстрюка вы не рассматривали иные предложения руки и сердца? — спросил Прохор.

— Почему же, рассматривала. И рассмотрела до того хорошо, что все решила отклонить! Ну, вы-то наверное и без того знаете, а вот Анне Владимировне совет не повредит, — Галина Георгиевна обернулась ко мне и понизила голос до заговорщицкого: — Будете выходить замуж, берите только того человека, который не стесняет вас и не стесняется вами! Только того, с кем вам вместе легче, чем быть одной. Все остальное — любовь, страсть, денежные вопросы — преходяще.

Я опустила глаза. Не говорить же Галине Георгиевне, «я никогда не выйду замуж, потому что я не человек и не смогу сказать об этом моему вероятному мужу, а мои дети будут нести гены подчинения, которые затем разойдутся по всей расе, я не могу, ни за что не могу подвергнуть еще хоть одного человека риску такого невероятного ужаса, лучше уж умру бездетной». Ладно первые генмоды — у них не было другого выбора, если они хотели продолжить свой род. Но человечеству и без меня вымирание не грозит.

Мои пальцы сами собой сжались на десертной ложечке. Я и не заметила, что, слушая Прохора и Галину Георгиевну, сама собой приговорила два, а то и три пирожных, принесенных нам послушной Лидочкой. Теперь аппетит пропал.

Разговор постепенно увял.

Галина Георгиевна попросила Лидочку принести еще чая и ее вязание.

— Вы ведь не возражаете, господа, если я займусь чем-нибудь полезным, пока вы наблюдаете за призраком?

Мы, разумеется, не возражали.

Очень скоро вокруг нас троих воцарилось молчание. Галина Георгиевна вязала, мы с Прохором честно глазели на верхние галереи, стараясь все их держать в поле зрения. Скоро я почувствовала, что от этого глазения шея у меня затекает.

— Пойду пройдусь по верхним этажам, — сказала я. — Может быть, на меня одну мошенники выманятся.

У Прохора что-то мелькнуло на лице. Я подумала, уж не навяжется ли он меня сопровождать по наказу Василия Васильевича. Но слуга только кивнул, как будто мое решение даже не подлежало обсуждению.

Это меня даже разозлило: какое притворство! Я знала, что он будет так терпелив только до первой моей серьезной оплошности.

Тем не менее подъем наверх и прогулка по галерее меня успокоили. Я шла не торопясь, открывала все двери и заглядывала внутрь комнат.

На стенах галерей на расстоянии в несколько шагов друг от друга крепились лампы, но они не горели. Галина Георгиевна предложила было их зажечь, но я отказалась: все должно быть точно как тогда, когда видели призрака.

Сияющая желтым сердцевина люстры создавала мутноватые теплые сумерки. В этих сумерках ярко и четко был виден только островок света внизу: стол с корзинкой для вязания, мерно раскачивающаяся Галина Георгиевна, Прохор, ждущий неподвижно, как изваяние.

Я представила, как Галина Георгиевна проводит вот так абсолютно все свои вечера, но рядом с ней нет ни Прохора, ни даже кого-то вроде меня, чтобы составить ей компанию. А днем она ходит на могилу к сыну, чтобы почитать ему сказки…

Интересно, как часто она бывает на Спасоилаевском кладбище? Каждый день? Раз в неделю? Раз в месяц? И почему? Галина Георгиевна показалась мне довольной жизнью, даже счастливой женщиной. В ее пожилые годы ей не изменили ни чувство юмора, ни здравый смысл. Она даже не прочь еще похвастаться своими прежними женскими победами.

Значит, могла выйти замуж еще раз, родить еще детей, и тогда бы погибший капитан Байстрюк и Коленька не были бы межами, раскроившими ее судьбу раз и навсегда, не были бы самым главным, о чем она думала в старости. Они были бы просто страницей ее прошлого, той, которую недосуг вспоминать за семейными заботами о внуках и правнуках, и мошенники никогда бы не сделали Галину Георгиевну своей целью…

Неужели и меня прошлое не отпустит?

Я поймала себя на том, что давно уже не иду никуда, а бессмысленно стою на галерее третьего этажа (уже третьего! Выходит, я закончила обходить второй и поднялась наверх, даже не заметив этого), уставившись себе под ноги. А еще — что где-то на уровне моих коленей клубится белый, ничем не пахнущий дымок, совсем слабый пока, едва различимый на фоне пола.

Я вскинула голову.

Я находилась на углу галереи третьего этажа, возле выхода с лестницы. Прямо напротив, у противоположного угла, стоял, глядя на меня, мальчик лет семи в коротких штанишках. Точь-в-точь с портрета. Те же веснушки, тот же хохол встрепанных волос. Цвета в полутьме не различишь, но я была уверена, что волосы эти такие же рыжеватые. Мальчик смотрел на меня серьезно и внимательно. Сквозь него слабо проглядывала дальняя стенка и плафон вспомогательного освещения на ней.

— Коля!.. — прошептала я.

Глупо с моей стороны, конечно, но что вы хотите? Не каждый день видишь призрака.

Мальчик исчез.


* * *

Осенью светает поздно, поэтому утренний чай мы с Мурчаловым пили еще в темноте. Но, для разнообразия, с Прохором. Он еще раз подтвердил то, что доложила я:

— Силуэт ребенка и в самом деле растворился в воздухе, хозяин. По поводу того, насколько он походил на портрет, не скажу — глаза уже не те, мальчик был далеко, освещение плохое. Но он точно никуда не мог зашмыгнуть, я там потом все простучал и прополз, не было потайной двери!

— Он просвечивал, — устало добавила я в который уже раз. — Это был не ребенок. Это было… что-то другое.

У меня мелькнуло сравнение: как будто что-то нарисовали очень искусно на очень тонкой прозрачной бумаге. Но вслух я этого не сказала.

Шеф раздраженно фыркнул.

— Не могу поверить! Впервые за мою практику сталкиваюсь с таким случаем!

— Вы нам не верите? — спросила я.

— Не то чтобы не верю, но объяснить не могу. Однако… призраков не бывает, вы с Прохором не могли одновременно оба помутиться рассудком. Остается одно…

— Галлюциногенный газ? — предложил Прохор.

— Нет, — качнул головой шеф. — Я допускал возможность галлюциногенного газа, пока слуги и Байстрюк видели призрака по одному. Хотя даже в этом случае требовалась какая-то подсказка, визуальный намек, которая заставила бы их видеть именно мертвого мальчика, а не, скажем, поющие грибы, — на этом месте я от неожиданности даже хмыкнула. — Но вы не обнаружили ничего на том месте, где мальчик исчез. Значит, визуальной подсказки не было. Если не считать этого тумана.

— Да, — поддержала я. — Мы обползали все, и так и не нашли, откуда этот туман взялся!

— Если это были куски сухого льда, то и не нашли бы, — взмахнул хвостом Василий Васильевич. — Они просто испарились.

— Но того, кто их протаскивал в дом, найти можно, — произнес Прохор.

— Вот этим вы и займетесь, — наставительно проговорил Василий Васильевич.

— Я?! — Прохор фыркнул. — Помнится, вы хотели, чтобы кто-то подготовил комнату к приезду вашего наследника…

— Приезд можно и отложить, — отпарировал шеф, — чую, мы наткнулись в этом деле на что-то очень важное.

— На что? — спросила я.

— Как я уже сказал, если дело было не в галлюцинациях и не в обычном переодетом ребенке, значит, остается только одно, — шеф вздохнул. — Кто-то применяет новые технологии! Возможно, технологии, влияющие на разум зрителей. Можно ли представить большую угрозу для общественной безопасности?

Я почувствовала, что шеф говорит серьезно.

Тут бы мне испытать досаду, может быть, приступ страха — но внезапно я почувствовала отзвук приятного волнения, о котором за последний месяц успела забыть. Что-то по-настоящему новое, интересное! Загадка!

— …И боюсь я, эта новая технология может встать на службу организованной преступности, — продолжил шеф. — Совпадение ли, что она объявилась именно тогда, когда у нас в городе проводится Научная Ярмарка? Вряд ли! Так что, Анна, похоже, наши дела только что слились в одно.

Я пожала плечами.

— Меньше работы, вдвое больше денег.

Шеф мурлыкнул.

— Так держать, моя девочка!

Но тут я вдруг поняла: чему радуюсь? Наверняка из-за меня опять что-то пойдет не так. Или все сразу пойдет не так.

Глава 21. Горе Галины Георгиевны — 4

Кто бы ни придумал проводить научную ярмарку одновременно с конференцией, безусловно был гением!

Возможно, темным гением.

Никогда бы мне не пришло в голову, что сборище чопорных медиков и биологов со всего мира, читающих скучные ученые доклады в огромной аудитории, способно привлечь на площадь перед цирком такую толпу!

Но сначала придется сказать несколько слов о цирке. В этом смысле наш город Необходимск не похож на другие: у нас так много генмодов, что еще лет двадцать назад Городской совет принял несколько законов о запрете жестокого обращения с обычными животными. Тут надо отдать генмодам должное, они стараются заботиться о своих неразумных родственниках. И это когда люди даже друг о друге позаботиться не могут.

Отдельно эти законы касались цирковых выступлений: в черту Необходимска и окрестностей запрещалось въезжать любым циркам, которые не удовлетворяли требованиям Горсовета.

Но ведь шапито разбивают свои шатры на пустырях или вовсе за границами города. Сегодня они здесь, завтра собрались и уехали. Как проследишь?

Тогда на средства нескольких самых влиятельных в городе генмодов построили постоянное здание цирка, с хорошей ареной, со специальными помещениями зверинца и оборудованием для тренировок акробатов. Любой цирк, гастролирующий в Необходимске, может пользоваться им за умеренную плату, но останавливаться просто на улице у нас нельзя. А вот внутри цирка государственные инспекторы могут без труда проследить за тем, как обстоят дела у зверинца каждой заезжей труппы.

Кроме того, в здании цирка зимует часть зверей из Муниципального парка (остальные зимуют в Аметистовом конце).

Дед Василия Васильевича был среди спонсоров строительства цирка, вот откуда я знаю эту историю. Вроде бы шефу до сих пор идут какие-то доли копеек с каждого проданного билета — не знаю, много ли, его финансовые дела ведет специальный стряпчий.

Самое здание цирка высокое, цилиндрическое, похожее на обсерваторию. Оно даже накрыто куполом. Когда его строили, проспект адмирала Грошина был еще городской окраиной, потому земля здесь считалась дешевой, и вокруг цирка устроили целую площадь с красивыми клумбами, искусно подстриженными деревцами, изящными фонарями и лавочками. Во время сезонных представлений здесь разбивают палатки лавочники, торгующие сладкой ватой, плюшками и тому подобным. Но сегодня собравшиеся здесь лоточники предлагали Научное Познание в мелкой фасовке на развес.

По крайней мере, такое у меня сложилось впечатление.

Мы отправились на разведку довольно рано утром, но уже на подходе к цирку чувствовалось, что новая затея Медицинской Академии и таинственных «спонсоров» нашла живой отклик в народе: зеваки уже стекались. Жители Необходимска падки на новые интересности, особенно бесплатные.

По большей части мы обгоняли нарядных состоятельных горожан, но попадались люди и генмоды самого разного достатка. Один раз мы даже раскланялись со знакомыми: семьей английских догов, чьих детей обучает Марина.

Воспоминание о Марине потянуло за собой неприятные мысли: с момента моего ранения она два раза меня навещала, но оба раза я показала себя не самой гостеприимной хозяйкой, и Марина скоро уходила. Один раз она просидела час, другой раз — и того меньше, примерно полчаса.

Очевидно, нашу с ней дружбу тоже можно было считать официально законченной.

Ладно, об этом потом. Пока же мне нужно было смотреть в оба, выискивая среди тех, кто представлял свои изобретения и научные работы на потеху широкой публике, потенциального злодейского гения.

Сперва мне показалось маловероятным, что таким образом удастся кого-то найти — глупо со стороны потенциального бандитского наймита выставлять свои достижения напоказ! Но, обдумав ситуацию со всех сторон, я поняла, что шеф прав, и что вероятность заметить что-то необычное весьма значительна.

Должна сказать, что в Необходимск даже без приглашения преступного сообщества стремится множество ученых, которые надеются поступить на службу в один из университетов или урвать городское финансирование для своих исследований (мэр Воеводин еще пять лет назад учредил специальные гранты для приезжих, и его преемник, мэр Водопьянов, продолжил эту традицию). По словам Василия Васильевича, Златовские — или, точнее, Серебряковы — когда-то приехали в Необходимск тоже именно за тем, чтобы делать научную карьеру.

Всей этой публике надо как-то выделиться. Многие участвуют в публичных лекциях, проводимых в стенах университетов и иногда даже в здании городского театра; один раз я присутствовала на показательных химических опытах в Муниципальном парке, под открытым небом. Это хороший способ для заезжего специалиста или молодого аспиранта рассказать о своих исследованиях, хотя многие «чистые» академические ученые, насколько я поняла из объяснений шефа, считают такой метод заявить о себе вульгарным.

Так что идея Научной Ярмарки упала на подготовленную почву. И расцвела пышным цветом.

Скоро мне стало понятно, отчего к цирку стекались такие толпы народу — посмотреть было на что!

Круговую площадь при цирке заполонили палатки и разного рода другие временные сооружения, вроде платформ, помостов и даже похожих на виселицы вышек. Такое столпотворение бывает разве что на Рождество вокруг Муниципального парка или на Йом-Киппур у Золотого фонтана в нашем Рубиновом конце… а впрочем, может быть, и вокруг цирка оно тоже бывает, просто мне как-то не довелось до него добираться в большие праздники.

В гуле толпы и криках зазывал, на всякий лад рекламирующих свой собственный павильон, совершенно тонула игра небольшого оркестра у основного входа в цирк — я и расслышала-то его только благодаря завыванию тромбона и грохоту тарелок. Прочая мелодия полностью терялась.

Зазывалы тоже топили друг друга, до меня доносились только обрывки:

— Новейшие опыты с магнитами! Вечный двигатель на основе двух магнитов квадратных и…

— …игристого напитка с углекислым газом, веселит не хуже алкоголя!

— …наглядная демонстрация физических законов с помощью…

— …перманентная укладка волос всего за три копейки! Только в нашем павильоне!

— …для разглаживания морщин и увеличения мужской силы!

— …макет пушки, способной добросить ядро до Луны!

— …как узнать преступника по одному виду! Достижения лучших криминалистов Юландии и Долии…

— Ну-ка, ну-ка! — шеф ожидаемо сделал на этот выкрик стойку, словно собака. — Аня, давайте-ка туда!

«Туда» — это оказалось к небольшому павильону, в самом углу ряда из подобных ему будочек и платформ. Он сколочен был из реек и затянут выцветшей желтоватой тканью. Я сразу поняла, что ткань эту арендовали на рынке, где по выходным у нас устраиваются деревенские ярмарки.

Внутри помещения стояло несколько стендов, похожих на чертежные, на них висели приколотые ватманские листы с рисунками тушью. На переднем плане красовалась похожая на школьную парту наклонная подпорка, на которой стояло несколько макетов голов из папье-маше, довольно искусно сделанных, но кое-где побитых временем или дорогой. Все головы были мужские, и все изображали крайне подозрительных типов.

В палатке кроме зазывалы — простоватого парня в красной рубашке, неприятно напомнившего мне о Резникове — обнаружился еще и сам ученый: невзрачный усатый господин в круглой шляпе по галлийской моде и очках-пенсне.

— Вас что-то интересует? — немедленно спросил он нас с сильным долийским акцентом.

По одному этому вопросу сразу становилось ясно: на том диалекте сарелийского, которым пользуются в Необходимске, он в лучшем случае затвердил пару-другую фраз, во всем остальном полагаясь я на зазывалу.

В пансионе я учила главным образом галлийский и акчу — язык Каганатов. Конечно, и уроки долийского тоже брала — мадам Штерн сама происходит из Шласбурга, поэтому в ее заведении нельзя было совсем ничего не нахвататься. Однако мое знание этого языка достаточно лишь для того, чтобы с грехом пополам спросить дорогу.

Поэтому, к сожалению, не могла ничего сказать достойному криминалисту. А вот шеф сразу же разразился длинным сложнозавернутым вопросом на долийском, из которого я поняла только общий смысл: шеф хотел знать, что за теория положена в основу учения криминалиста и как долго он ее разрабатывал.

Надо было видеть, как преобразилось лицо этого скучного человека, едва он услышал вопрос шефа! Он немедленно выдал длинную тираду, из которой я поняла с пятое на десятое: наш собеседник оказался действительно из Долии — но не из Шласбурга, приморского города вроде самого Необходимска, и с которым мы обычно привыкли ассоциировать эту страну. Нет, он приехал к нам из одного из материковых округов, где работал в полиции в качестве консультанта. Его научные работы были напечатаны неким тиражом (не расслышала, каким), и он был уверен, что… его ждет мировое господство?

Нет, должно быть, я ослышалась!

Главная суть его теории: господин считал, что предрасположенность к дурным поступкам у людей генетическая, а потому по внешнему виду можно определить, есть ли у человека склонность к преступлениям или нет.

— В каком университете изволили учиться? — спросил шеф. (Этот вопрос я поняла.)

Усатый человечек дал имя весьма уважаемой научной школы в Долии. Надо же!

Хвост шефа тут же от радости взлетел вверх: он начал расспрашивать его, насколько хорошие результаты дала возможная профилактика преступников по чертам их лица, и почему среди представленных образцов нет женских и генмодовских. Бросив на меня странный взгляд, ученый ответил, что женщины обычно совершают преступления под влиянием страстей, поскольку физически не могут их контролировать, а вовсе не под влиянием внутренней испорченности. Что же касается генмодов, то он просто не имел достаточно материала для обобщений, поскольку в его краях они редкость.

— О! — проговорил шеф на родном языке. — Это интересно!

Он спрыгнул у меня с рук прямо на наклонный стенд с муляжами голов, слегка покачнув его. Усатый что-то протестующе возразил, шеф изысканно извинился. Затем обернулся ко мне.

— Положительно, я не могу упустить случай пообщаться с таким человеком! — шеф практически мурлыкал. — Шансов на то, что это наш клиент, ровным счетом никаких, но вы же понимаете!

Я понимала. Слова о том, что преступника можно различить по форме черепа или ушей, даже мне казались бредом. Уж сколько я жила с шефом, навидалась всяких разных злодеев, в том числе и настоящих красавцев. А мысль о том, что та же Златовская совершала преступление под влиянием страстей, которые она, дескать, не могла контролировать? Смехотворно!

Поэтому я догадывалась, чего хочет шеф и чем кончится дело.

— Так я пойду пройдусь тут сама, чтобы не мешать вам? — покорно спросила я. — Может быть, что-нибудь замечу…

— Да, разумеется! — кивнул Мурчалов. — И вот что… Тут наверняка несколько попозже появится Виктуар, если еще не появилась. Я хочу перемолвиться с ней пару слов, это может затянуться. Вы мне тогда не понадобитесь, поэтому можете сразу идти домой, обменяемся впечатлениями.

Ну разумеется, подумала я. Зачем шефу дожидаться меня. Я иду с ним в основном как подпорка, в которой он не очень-то и нуждается. Как показала практика, шеф легко может и на своих четырех за полдня пересечь весь город, если будет нужно.

С такими мыслями я развернулась на пятках и отправилась прочь.


* * *

Никогда прежде я не чувствовала себя неуютно в людных местах.

Да, порой общение дается мне нелегко, но ведь в толпе никто не требует встречаться с собой глазами, никто не хочет знать твое мнение. Люди просто проходят мимо по своим делам. Никому нет до тебя дела. Прежде такая анонимность на виду более чем устраивала меня.

Теперь же, оставшись одна, без шефа, я ощутила смутную тревогу. Мои глаза беспрестанно бегали по лицам и фигурам вокруг, выискивая скрытое оружие или пресловутую печать преступления на лицах — боже мой, я что, заразилась от того грустного человечка?..

Но вместо этого мои мои глаза наткнулись на огромную вывеску, мигающую электрической подсветкой:

«СТРАХ В НАШИХ ГЕНАХ». И все это на фоне стилизованной спирали ДНК.

Надо же! Мне бы и в голову не пришло, что кто-то из этой публики, собирая временный павильончик, разорится на такое оформление. Тем более, кому нужна электрическая подсветка днем? Лампочки казались совсем тусклыми.

Кроме того, формулировка чем-то эдаким толкнулась внутри. Страх. В генах.

Мои гены собраны с бору по сосенке — от самых разных людей. Иначе как собрать все необходимые признаки в одном теле? Как получить идеального бойца или шпиона?

Интересно, о чем думал шеф, когда выбрал мне такую фамилию — Ходокова? Она ведь тоже говорящая. «Ходок» значит «разведчик»…

Меня потянуло к павильону, как на аркане. Однако подобраться к нему оказалось не так-то просто: сюда змеилась огромная очередь, полная в основном молодыми женщинами и парочками. Семей или гувернанток с детьми в ней почти не было, хотя я могла бы поклясться, что они на площади составляют добрую треть от всех собравшихся. Или просто такое впечатление складывалось, потому что дети громко кричали?

Сам павильончик был совсем невелик — чуть больше палатки. Вывеска буквально превосходила его в высоту! В нем только и поместилось, что небольшой прилавок; за ним молодой парень с прилизанными волосами работал за переносным кассовым аппаратом. Счастливчики, купившие у него билет, направлялись в сторону здания цирка.

Надо же, подумала я, значит, хозяева этого павильона умудрились добиться для своей экспозиции такого козырного места?

За спиной приказчика с кассой красовался еще один плакат, тоже подсвеченный электричеством в темноте будки. На этом шрифт был поменьше, но все равно крупный, я прочла его без труда:

«Узнайте, что скрывается в ваших генах! Ощутите прилив адреналина, увидев то, что пугает вас больше всего! Раскройте секрет своего подсознания! Удивительное представление доктора Монро, собравшее три миллиона зрителей на двух континентах! Короткий генетический тест — и вас ждут незабываемые ощущения!»

Месяц назад меня бы удивило, почему столько людей хочет испытать самое ужасное, да еще пройти ради этого через генетическое тестирование. Поудивлявшись, я бы не удержалась и сама бы встала в очередь, чтобы с обмиранием сердца ждать обещанного «прилива адреналина» (кажется, это один из гормонов надпочечников, отвечающих за нервные реакции?).

Сейчас реакция толпы не вызвала у меня ничего, кроме приступа скуки. Генетика — популярная тема, а страхи… Что ж, люди любят, чтобы их пугали, особенно если на деле им ничто не угрожает. Мне хватало моих собственных ужасов.

Однако мысль о страхах и пугании людей по ассоциации потянула за собой мысль о призраках. Как знать, может быть, этот доктор Монро — тот самый, кого ищем мы с шефом? Вряд ли, но…

И все же мысль отстаивать длинную очередь в компании хихикающих девиц и их галантных кавалеров не вызывала у меня ничего, кроме раздражения. А, будь что будет.

Решительным шагом я подошла к кассовому аппарату и сказала приказчику, копируя тон Жанары Салтымбаевой:

— Консультант Центрального городского управления правопорядка Ходокова. Билет на представление, пожалуйста.

— Так ведь нас уже проверяли! — воскликнул приказчик.

Вместо ответа я вытащила из кармана кошелек.

— Сколько?

— Сотрудникам городских служб бесплатно, — вздохнул приказчик и пробил мне билет.

Вот и все.

Дивясь собственному нахальству и сжимая билет крепче, чем требовалось, я направилась ко входу в цирк под неприязненными взглядами очереди.

Такая же огромная табличка «Страх в генах» висела над северо-западным входом в цирк — сразу видно, куда идти. Перед этим входом тоже толпилась очередь, но поменьше. Как я поняла из обрывков разговоров, люди скапливались здесь, а внутрь их запускали группками с небольшим промежутком. Странная система!

Однако тут же я и думать забыла о системе: меня окликнули.

— Аня! Анечка! Как я рада, что тебе уже лучше!

Мне показалось, что Марина Алеева налетела на меня как вихрь.

Присутствие моей подруги — подруги ли? — всегда чувствовалось сильнее, чем позволяли ее средний рост и изящное сложение. Вот и сейчас: она пальцем меня не коснулась, но у меня возникло ощущение, будто меня потрепали как в урагане, такая буря чувств немедленно обрушилась на мою голову.

Судя по тому, как Марина была одета, она тоже выбралась на Научную Ярмарку прогулки ради; из ее ридикюля выглядывала неаккуратно затолканная туда стопка брошюр, собранных в разных павильонах. В карих глазах плескалось столько беспокойства за меня и радости от моего появления, что мне стало физически нехорошо.

Как она может быть так дружелюбна со мной, когда я с ней говорила так холодно при последних наших встречах?

И если бы она знала все про меня, она бы уж точно не стала бы так обо мне беспокоиться, а постаралась бы оказаться как можно дальше!

Но мои манеры включились автоматически — мадам Штерн в свое время об этом позаботилась, — и я вымолвила только:

— Мариночка, я тоже так рада тебя видеть! Но я здесь по делам, к сожалению, и моя очередь подходит.

И то и другое было правдой, но эти фразы, казалось, противоречили друг другу: если я тут по делу, то почему участвую в развлечениях?

На лице Марины отразилось то же подозрение. Однако вместо холодного прощания, которого я ожидала, она запальчиво сказала:

— После этого аттракциона выходят из другой двери, я пойду туда и тебя там дождусь. Хорошо?

Я пробормотала что-то утвердительное, торопясь за своими нечаянными спутниками внутрь цирка.

Интерьер его настолько выбил меня из колеи, что я и думать забыла о Марине.

Последний раз я была в здании цирка, наверное, в детстве, но ничуть не сомневалась, что в то время здесь не было такого узкого, задрапированного черным коридора. И не падал откуда-то красноватый свет. И уж точно тебя не охватывало чувство страха, и сердце не сжималось, едва ты попадал внутрь.

Вместе со мной в группе оказалось еще трое, все юноши: компания друзей, которые вполголоса, но весело переговаривались, пока мы стояли в очереди. В этом черном коридоре даже они притихли.

Мы попали в совсем крошечное помещение, тоже подсвеченное красным и задрапированное черными занавесями. Все это создавало сюрреалистическую атмосферу, как будто в камере для проявки пленки (несколько лет назад Прохор увлекся было фотографией и оборудовал такую в нашем чулане).

Из всей мебели тут был только низкий столик со стоящими на нем пробирками, полными разноцветных жидкостей. За столиком сидел обаятельно пухлощекий человек средних лет, то ли седовласый, то ли просто блондин — при таком освещении было не разобрать.

Он широко улыбнулся нам, продемонстрировав ямочки на щеках. Я чуть было не отшатнулась: чем-то он напомнил мне подручного Резникова Гришку. Сами собой вспомнились осторожные, умелые прикосновения пухлых рук к моим волосам.

— Добро пожаловать в место страха, господа и дамы! — проговорил он отлично поставленным голосом цифрового конферансье. Да нет, не просто отлично поставленным — голос еще и сам по себе был красивым, даже слегка мурлыкающим: заслушаешься! Шефу бы пошел такой голос. Но шеф говорит обычным тенором, частенько чуть раздраженным.

— Меня зовут доктор Монро, — продолжил хозяин аттракциона без малейшего акцента, — и сегодня мы посмотрим, что именно вас пугает! Ну, кто у нас самый смелый?

Наверное, мне не стоило вызываться первой — в конце концов, тут кроме меня было еще трое мужчин. Однако нервы во мне разбушевались и требовали выхода. Я шагнула к столику.

— Весьма похвально, барышня! — обрадовался распорядитель. — Правильно, нечего бояться своих страхов!

Он открыл лежащую перед ним жестяную коробочку, в которой оказалась какая-то жидкость, и достал оттуда… влажную тестовую полоску. Вроде той самой, что лепила мне на руку Златовская. Точь-в-точь та же самая!

Кажется, на моем лице отразился настоящий ужас. Если бы я могла рассуждать спокойно, я бы поняла, что такие полоски, наверное, применяют многие генетики. Возможно, они позволяют проверить содержание гормонов или еще что-нибудь. Но я не в состоянии была рассуждать спокойно. Я дернулась назад, но обаятельный мошенник (почему-то я не на секунду не сомневалась уже, что это именно мошенник), схватил меня за руку и быстро прилепил полоску мне на кисть. Вот когда я пожалела, что хожу без перчаток, пользуясь недавними послаблениями в хорошем тоне!

Холодное, липкое ощущение. Ничего больше.

— Спокойно, барышня, это не больно, — успокоительным тоном проговорил Монро. Даже не понял, насколько я была близка к тому, чтобы перевернуть столик с декоративными колбами ему в лицо. — Всего лишь тест вашего генетического статуса! Ну-ка, посмотрим… — полоска на моем запястье окрашивалась в розовый. — Здоровая молодая женщина, бояться вам совершенно нечего! — он говорил это преувеличенно бодрым компанейским тоном, словно семейный врач. — Ни малейшего риска сердечного приступа! Теперь проходите в следующую камеру, как только аппаратура настроится на вас, вы увидите свой страх!

Отпустив мою руку, он подтолкнул меня вперед, туда, где был задрапирован чуть более плотной темной шторой вход, очевидно, в следующее помещение.

Едва я шагнула через порог, как оказалась словно отрезанной от мира. Здесь было темно: полнейшая, ничем не нарушаемая чернота. Штора за моей спиной оказалась куда тяжелее и плотнее, чем я ожидала, полностью заглушив все звуки позади. Ни веселых перешептываний моих спутников, ни быстрого дыхания Монро, ни едва уловимого фона за стенами цирка… пустота! Как будто я и оказалась в другом измерении, в царстве мертвых.

И тут по глазам полоснула яркая вспышка, похожая на фотографическую. Я ахнула, зажмурившись и прижав кулаки к глазам. Вспышка была столь резкой и яркой, что вызвала совершенно физическую боль. Пытаясь как-то справиться к ней, я прижала к глазам кулаки.

Тут же я услышала низкий стон, от которого буквально вставали волоски на шее.

Я распахнула глаза, перед которыми плыли круги, и увидела…

Призрачный женский силуэт прямо напротив меня. Силуэт, прикрытый полупрозрачной вуалью, под которой лишь намечаются черты лица. Силуэт, плывущий в воздухе, в розовато-зеленом тумане.

Мой кулак метнулся вперед сам собой — я даже не задумалась над этим.

Как и следовало ожидать, он прошел через фигуру под вуалью, не задержавшись.

Призрак исчез — но тут же появился снова. Только уже иначе.

Теперь женщина лежала на полу, лицом вниз. Вокруг ее тела расплывалась лужа крови. Без тени сомнения я знала: это Златовская. Моя так называемая создательница. Мать, можно сказать.

Женщина, которую я убила.

Кажется, после этого мой разум снова отказался работать.

Глава 22. Горе Галины Георгиевны — 5

Следующие несколько минут я помню из рук вон плохо. Помню, что ломанулась куда-то, круша тканевые стены. Помню, как увидела какой-то аппарат — длинный металлический цилиндр, похожий на телескоп, и расположенную вокруг него систему маленьких зеркал, по которым бегали розовые и зеленые лучи. Помню огромный вентилятор, вокруг которого клубился белый пар. Помню, как меня схватил кто-то — то ли те же парни, которые попали со мной в одну очередь, то ли сам доктор Монро.

Впрочем нет, доктор Монро командовал — перепуганным, почти истеричным голосом: «Выведите ее на воздух! Выведите… Барышня, успокойтесь, никто вам тут ничего плохого… Да у нее нож!»

Да, у меня правда был нож: я ведь пообещала себе, что никогда больше не стану держать его там, где тяжело достать? Вот и достала.

Но нож — это опасно. Я им убила человека.

Почему-то я вспомнила Волкова: и в звериной, и в человеческой форме. Его лицо, осунувшееся, бледное, несчастное встало передо мной в темноте, и я замерла, прижав руки к телу. Меня била крупная дрожь, я чувствовала влагу на щеках и на загривке — но надо было не двигаться, надо было стоять и не трогать никого, потому что люди хрупкие, и их шеи так легко расходятся под лезвием.

Эльдар смог взять себя под контроль. Неужели я не смогу?

«Разожми пальцы! — велела я себе. — Ну!»

Нож выпал из моей руки.

Дальше кто-то, предельно осторожно придерживая меня за плечи, повел меня куда-то, и на мое разгоряченное лицо вдруг дохнуло благословенно прохладным свежим осенним воздухом. Я ощутила тепло солнечных лучей.

— Аллах милосердный! Что вы с ней сделали?!

Этот голос я знала. Это была Марина Алеева, моя подруга, с которой я поссорилась… или нет?

Почти против воли я расслабилась, обмякла — и повисла на Марине, которая перехватила меня у того, кто вывел меня на свет. Та почти не пошатнулась под моим весом: прямо удивительно, если учитывать, насколько она меньше и легче меня!

— Вы ее знаете? — спросил отлично поставленный голос Монро. — Она служила на флоте?

— Нигде она не служила, о чем вы! — сердито и раздраженно воскликнула Марина. — О всемогущий, да посмотрите на нее! Вы за это ответите!

— Ровным счетом ничего не сделал! — судя по интонациям, Монро взвинчивал себя, чтобы перейти в нападение. — Обычный аттракцион, игра света и тени, ничего более! А вот она, с другой стороны, разрушила декорации, чуть было не разломала аппаратуру, угрожала мне ножом!.. Вы должны быть благодарны, что я ее в каталажку не сдаю! Только по моему великодушию! А вам бы следовало быть внимательнее — кто же выпускает человека с боевой травмой в людное место без присмотра!

— С боевой травмой? — поразилась Марина.

— Неважно, неважно! — тон Монро изменился снова, из обвиняющего сделался просто торопливым. — Пойдемте, нужно усадить ее где-нибудь в тихом месте…

— Подальше от ваших клиентов, вы хотите сказать? — едко спросила Марина.

— Какая вам разница, барышня? Вы хотите ей помочь или нет? Пойдемте же!

Монро в самом деле помог Марине, перекинув вторую мою руку себе через плечо. В отличие от Марины, он был одного со мной роста, так что транспортировать меня куда-то им было сложно, но они как-то справились.

Эту дорогу я совсем не помню: я все еще толком не соображала, меня по-прежнему била дрожь, к горлу то и дело подступала тошнота. Все силы уходили только на то, чтобы не исторгнуть содержимое желудка на собственные ботинки.

Наконец, меня усадили куда-то — кажется, на стул, но мы все еще были на свежем воздухе… и голоса вокруг утихли, так что это не могло быть кафе с верандой… где же мы?

— Мне нужно вернуться к моим клиентам, — торопливо сообщил Монро. — Я пришлю к вам кого-нибудь!

— Это я к вам кого-нибудь пришлю! Скорее всего, наряд полиции!

— Я не причем, меня ЦГУП уже проверило! — тут же возразил Монро.

— Принесите воды, затем можете пиздовать на все четыре стороны! — гневно проговорила Марина.

Я не ожидала от нее, неизменно правильной, даже такого относительно мягкого ругательства, но засмеяться не смогла: воздух втягивался и вырывался со всхлипами, в груди его не хватало.

— Ну-ка, дыши со мной, — Марина отняла мои руки от моей же груди, где я машинально комкала ткань пальто, словно оно меня душило, взяла их в свои. Она тоже не носила перчаток. — Давай, вдох — выдох, вдох — выдох, и-и вдох — выдох…

Постепенно я начала успокаиваться. Мне стало ясно, что я сижу на стуле, действительно принадлежавшим ранее кафе на веранде, теперь закрытому по случае осени: все огромные окна веранды были закрыты ставнями, и на каждой ставне висело по замку. Узнала я и место: к востоку к цирку примыкает небольшой сквер. Никогда раньше я по нему не гуляла, а поэтому и про кафе не знала.

Кроме стульев — проржавевших и не очень удобных — здесь стоял даже железный столик со столешницей, заваленной коричнево-оранжевыми листьями и древесной трухой. Почему их не внесли внутрь кафе, бог весть. Может быть, забыли. Может быть, решили выбросить, но почему-либо не сообщили службам вывоза мусора. Тогда владельцы непременно получат штраф…

Но сейчас мне было не до проблем владельцев кафе. Я только радовалась, что есть возможность присесть не на землю, потому что ноги не держали. И не на общественную лавочку: мне не хотелось, чтобы на меня глазели дети.

— Анечка… — проговорила Марина очень нежно, ласково. — Что с тобой, моя дорогая? Что они с тобой сделали?

Не особенно задумываясь о том, что я говорю и почему, я сказала:

— Я убила человека, и они мне это показали.

— Что?! — Марина ахнула.

— Я убила человека, — покорно повторила я. — Милену Норбертовну Златовскую. Она меня сконструировала. Я генмод. Я родилась в лаборатории, уж не знаю, где они меня выращивали. В чьем-то животе, наверное. Едва ли она сама меня рожала. Только я ничего не помню оттуда. Шеф говорит, это потому что я была под булавкой очень долго. Может, с самого раннего детства. Не знаю.

Марина быстро оглянулась — смотрела, не подслушивает ли кто. В этом не было необходимости. Мои чувства уже пришли в норму, и я могла бы сказать, что вокруг нас в радиусе слышимости нет ни человека, ни генмода: по ковру опавших листьев невозможно подкрасться незаметно. Да и кому мы нужны? У слабонервной девицы случился истерический припадок, подруга ее успокаивает — ничего необычного!

Но мне сейчас было все равно, даже если бы кто и подслушал и захотел бы отправить меня в тюрьму. Я бы пошла покорно. Лишь бы не в лабораторию на опыты. Тогда я бы, наверное, впала в священную ярость и разнесла бы вокруг все, и покончила бы с собой.

Мне подумалось: вот сейчас Марина убежит в ужасе.

Но вместо этого она уселась прямо на стол, по-прежнему держа мои руки в своих, так что они оказались у нее на коленях.

— Расскажи мне все, — попросила Марина тем же спокойным, ласковым тоном. — Если только это не засекречено.

Это, конечно, было засекречено. Но в тот момент соображения секретности были от меня дальше, чем возможный полет на Луну при помощи пушки.

Я уткнулась лбом в колени Марины, а она положила ладонь мне на шею. Ее рука была очень теплой, ободряющей.

И я рассказала все.

Сбивчиво, путано — Марине много раз приходилось осторожно меня переспрашивать и направлять рассказ в другое русло. Кое-как у меня хватило присутствия духа не обмолвиться о том, что Эльдар оборотень: в конце концов, это был его секрет. Ладно моя генмодность — я рисковала только собой. Но оборотней относительно много; из обмолвок шефа я поняла, что в Сарелии действительно до сих пор прячутся по лесам целые деревни волков, а еще есть оборотни-птицы и где-то совсем на юге, по слухам, — оборотни-большие кошки. Если их попытались уничтожить полностью три-четыре века назад, то где гарантия, что не попытаются уничтожить снова.

Поэтому я наспех сочинила ложь, что Волкова похитили якобы потому, что просто сочли хорошим материалом для экспериментов — мол, молодой здоровый парень, которого никто не хватится. А то, как и почему я выбралась, я и вовсе скомкала. Да я сама еще не очень понимала это. Шеф мне сказал, что, по предварительной версии, слюна оборотней временно подавляет восприимчивость генмодов к воздействию булавки, так что когда Волков меня укусил, я на какое-то время получила иммунитет. Но почему это происходит и даже точно ли это так, он сказать не мог — «мы начали исследования, но пока еще ничего не ясно».

Да, и еще я знала, что с этими исследованиями как-то связан козел Матвей Вениаминович, может быть, даже возглавляет их. Это была одна из причин, по которой им с шефом никуда не деться друг от друга.

Так что я честно сказала Марине, что говорю ей не все. Мол, не мои это тайны.

Она продолжила гладить меня по шее и по спине.

— Все в порядке, — сказала моя подруга. — Я понимаю.

— Понимаешь?! — неожиданно во мне вспыхнула ярость. Я вскинула голову, разрывая расстояние между нами. — Ты уверена, что понимаешь?! Когда тебя вертят, как куклу, и ты ничего не можешь сделать! Нет тебя, но ты все видишь, все чувствуешь — и не осознаешь! Но вся память об этом с тобой!

— Понимаю, — Марина твердо встретила мой взгляд. — Может, не так хорошо, но больше, чем ты думаешь. У меня что-то похожее было в прошлом. Правда, без генетических экспериментов, но я была безвольной куклой целый год.

Я изумленно уставилась на нее. О чем она?..

Марина вздохнула.

— Честное слово, не знаю, стоит ли рассказывать тебе об этом сейчас. Мы о твоей боли говорим, не о моей.

Я качнула головой.

— Нет, нет. Я хочу услышать.

Мне тут же стало стыдно, что я оскалилась на Марину, когда она только и делает, что пытается мне помочь. Кто знает, может быть, она в самом деле понимает больше, чем мне кажется?

Марина набрала побольше воздуху в грудь.

— Ладно… мне об этом говорить лишний раз тоже не хочется. И вспоминать не хочется. Но если тебе это поможет…

— Нет, что ты, если тебе неприятно, не вспоминай! — тут же передумала я. — Какая же я подруга, если я заставлю тебя говорить о неприятном?

Марина улыбнулась.

— Моя единственная. У меня больше нет друзей. Ни после школы, ни после университета никого не осталось.

Мне сложно было в это поверить: Марина же такая яркая, такая открытая!.. Но тут она все-таки заговорила о себе, и все стало ясно.

— Дело в том, что я дочь состоятельных родителей. Моя семья была не слишком богатой, но мама с папой усердно работали, чтобы расширить свое кумпанство. Они занимались заморской торговлей, и дела шли в гору. Когда мне было четырнадцать лет, они взяли ссуду, чтобы купить собственный пароход, вот насколько хорошо шли дела! — Марина вздохнула. — К сожалению, этот пароход так и не вернулся из своего единственного плавания. Мама с папой были на нем.

Я смотрела на Марину во все глаза.

— Напоминает завязку какой-нибудь слезливой книжки, правда? — сказала Марина деланно беззаботным тоном. — Не стесняйся! Когда я первый раз рассказала об этом кому-то в университете, сразу пошел слушок, что я все придумала и даже что я — паталогическая лгунья!

— Поэтому нет друзей? — тихо спросила я.

— Еще мой мерзкий характер, — усмехнулась Марина. — Я и сейчас-то горячая, а тогда вообще была огонь — не подойди! Все из-за гимназии моей… — она вздохнула. — В гимназии, конечно, все про эту историю знали. Я училась в хорошей школе, очень престижной, с отпрысками лучших семейств Необходимска! — она сказала это горько. — Наш директор собирался избираться в Городской совет. Возможно, он даже себя мэром видел…хотя почему видел? Всего десять лет прошло, наверное, как раз к этому посту подбирается! — еще один невеселый смешок. — Когда пришло известие о гибели родителей и о том, что банкиры за долги забрали наш дом и все другое имущество, он вызвал меня к себе в кабинет и предложил договоренность.

Я слушала, завороженная, и смотрела на Марину со странным чувством, полузабытым, но очень знакомым. Не сразу я сообразила — мне же просто хочется ее нарисовать! Такое у нее было лицо в этот момент: уязвимое, чуть отрешенное и в то же время полное внутренней силы! А как по нему скользила резная тень от клена…

Некоторые художники десятилетиями ищут такую натуру. Другие ищут всю жизнь.

Но я уже месяц не бралась за карандаши и кисти. У меня даже мысли такой не возникало.

Марина же, не имея представления о внезапном возрождении моей тяги к рисованию, продолжала свой рассказ.

— …Обучение в гимназии было оплачено только до конца учебного года… а стояла середина апреля. Еще два года мне оставалось учиться до выпуска. Директор сказал, что из уважения к памяти моих родителей он оставит меня в школе, при условии, что я стану образцовой ученицей.

— Отличницей? — спросила я. Это показалось мне великодушным предложением, но по интонации Марины я чувствовала, что крылся здесь и подвох.

Когда-то я читала книжку, где девочку в подобной же ситуации оставили в школе-пансионе, но заставили отрабатывать содержание, прислуживая другим девочкам и драя полы. Но там дело происходило в Галлии, кажется, а может быть, в Юландии? Не помню, книга мне не понравилась.

— Нет, именно образцовой, — она покачала головой. — Это значило, что я должна не только хорошо учиться, но и подтягивать других отстающих девочек по предметам, помогать учителям в оформлении классных документов, участвовать во всех школьных мероприятиях, будь то благотворительный концерт или раздача супа бездомным. Разумеется, отличаясь опрятным внешним видом и безукоризненным поведением. А чтобы его доброе дело не прошло незамеченным, директор пригласил в школу репортеров. Сначала они написали статью для «Педагогического вестника», потом о его благодеянии даже «Ведомости» написали! — надо было слышать, с какими интонациями Марина произнесла «благодеяние».

— Тебя плохо кормили? — с сочувствием спросила я. — Над тобой издевались?

— Кормили как и всех, — пожала плечами Марина. — Это ведь был пансион. Издевались… нет, пожалуй. Но все девочки, которым я помогала заниматься, знали, что я не могу поругаться с ними или одернуть их, как бы ужасно они себя ни вели в отношении меня. Ведь одно грубое слово, слетевшее с моих губ, значило бы, что я больше не образец успеваемости! Однажды у меня похитили коран, переплетенный матерью… потом вернули, но без переплета. Старшая по комнате ханжески сказала, что бедной сироте не пристало иметь такие дорогие вещи. К счастью, это был только один такой случай.

— И переплет ты больше не видела?

Марина улыбнулась.

— На самом деле я терпеть его не могла. Мама любила всякие блестящие вещи, с кучей бисера. Я — нет. Так что это ничего.

Ну конечно, подумала я. Именно потому, что тебе было все нипочем, ты до сих пор говоришь об этом с таким лицом.

— Это правда были пустяки, — мягко проговорила Марина, видно, увидев что-то у меня в глазах. — И даже то, что из-за всех этих дополнительных обязанностей мне редко удавалось поспать больше пяти-шести часов за ночь, тоже было не так страшно. Отчасти я навлекла это на себя сама: училась особенно усердно. Я подумала — что со мной станет, когда директор завершит свою предвыборную кампанию? Хватит ли его щедрости на два года? А ведь это была действительно щедрость, несмотря ни на что, — Марина вздохнула. — Я очень постаралась и уложилась с изучением программы в один год вместо двух. В конце девятого класса я заявила, что хочу держать экзамен сразу за десятый. И выдержала. Сдала на низкие баллы, но этого хватило для получения аттестата. Потом я еще два года работала приказчицей в обувной лавке и доучивала то, что мне не хватало для поступления в университет. Там было легче — оставалось больше свободного времени. Я даже высыпалась. Главное, что мне не надо было больше молчать и терпеть все, что бы со мной ни делали, и соглашаться со всем, чего от меня требовали! — теперь голос ее набрал гневную силу, хотя она по-прежнему старалась говорить негромко, чтобы нас не подслушали.

— Так вот что значит, что ты целый год была куклой, — поняла я.

— Именно, — кивнула Марина. — Ты извини, если сравниваю. Я понимаю, что тебе пришлось гораздо тяжелее. Но я тоже немного представляю, каково это, когда загоняешь все внутрь себя, и ни словом, ни взглядом нельзя перечить! Только я хотя бы в сердце была свободна, — она положила руку на грудь. — А ты даже там — нет. Невероятный ужас. Как только представлю, что Всевышний допустил такое, так сразу начинаю жалеть, что не атеистка!

Почему-то эти слова вызвали у меня улыбку — может быть, тем, что на этой фразе в серьезности Марины появился оттенок комизма, как будто она подтрунивала над собственной верой. Многие ли верующие на это способны? Но Марина во многих отношениях была исключением из правил.

— А я атеистка, — сказала я.

— Это, несомненно, преимущество.

Мы улыбнулись обе.

Вдруг я почувствовала некий вопрос, который царапался у меня в горле и рвался на язык. Наверное, я нарушала им установившуюся между нами атмосферу хрупкого доверия и взаимопонимания. Может быть, рисковала даже тем, что в глазах у Марины проскользнет тень скрываемого отвращения или неловкости, но все же я не могла его не задать.

— И тебе… не противно? — тихо спросила я. — Что я такая?

— Какая — такая?

— Не человек?

Марина фыркнула.

— Дорогая, я зарабатываю на жизнь тем, что учу детей-генмодов! С чего бы я испытала к тебе отвращение, узнав, что ты — одна из них?

— Да, но… — из меня вдруг выскочила эта мысль, старательно отпихиваемая весь этот месяц. Сколько я усилий прикладывала, чтобы не думать ее, и вот она излилась даже без всякого намека со стороны моей собеседницы! — У них другие тела, и… мне кажется, многие люди воспринимают генмодов, как особенно умных животных! С ними можно дружить, с ними можно работать, но они другой формы, другого вида, и поэтому легче! А я — вроде такая же, как все, а внутри какой-то гибрид, монстр…

— Аня! — Марина схватила меня за плечи. — Ты не гибрид! И не монстр! И если еще хоть слово такое скажешь о моей подруге, я залеплю тебе пощечину, честное слово!

У Марины были такие бешеные глаза, что я ни секунды не сомневалась: залепит!

Тут она спрыгнула со стола — и крепко-крепко обняла меня, так, что чуть не затрещали ребра. Потом отстранилась, поцеловала в щеку, лоб, в нос — благо, я все еще сидела на стуле, и стоя она дотягивалась без всяких проблем. Даже в губы коротко поцеловала.

— Ты прекрасный человек, куда более настоящий, чем девяносто девять процентов людей в Необходимске! — сказала она, прижимаясь щекой к моей щеке. — И если я тебя еще и не люблю, то очень скоро полюблю совсем! И уж тогда тебе будет от меня не отделаться!

Я обняла ее в ответ и почувствовала, что у меня снова глаза на мокром месте.

— Спасибо, — прошептала я. — Я… я тоже тебя люблю. И вовсе не хочу отделываться.

Если у меня есть шеф, есть Прохор, и теперь вот есть Марина… может быть, все остальное не так уж важно? Может быть, не так уж важно даже то, что я такая плохая сыщица, если они все равно меня любят?

Сыщица! Аттракцион Монро! Призрак, которого я видела!

Уж не такой ли это призрак, который мы наблюдали в доме Галины Георгиевны?! Ведь белый туман клубился совершенно так же!

— Марина! — я прервала объятия первой, забыв даже о наворачивающихся слезах. — Нам нужно вернуться обратно к этому… «Страху в генах»!

— Да, в самом деле, — сердито проговорила Марина. — Нужно задать им перцу как следует! До чего безответственный делец! Пусть катится в ад!

Я охнула, смущенная слишком резким ругательством. Марина фыркнула в ответ на то, как я покраснела.

— В ад, — сочно повторила она, — и еще не туда пусть катится! Даже воды тебе не принес, хотя я ему и велела.

— Мариночка, дело не в этом! Очень может быть, что он — международный аферист, которого мы с шефом ловим!

Теперь настал очередь Марины краснеть — на сей раз от удовольствия.

— Так чего же мы ждем! — воскликнула она. — Пойдем, всегда мечтала поучаствовать в детективной работе!

Глава 23. Горе Галины Георгиевны — 6

Как только меня отпустил приступ панического удушья, я начала немного лучше соображать. И мне почти сразу стало ясно, что никакие «подсознательные страхи» генетическим тестом не выявить, как я и подумала с самого начала. Нет, наверное, бывают и страхи, оставленные нам предками где-нибудь на уровне рефлексов — например, боязнь прыгающих хищников или существ, у которых больше чем два глаза. И, может быть, эти страхи проявляются по-разному у разных людей. Но все равно, их таким простым анализом не считаешь. Приложил бумажку — и все! Это похоже разве что на экспресс-тест на аллергию какой-нибудь, и то они обычно сложнее.

Значит, Монро жульничал. Но почему тогда я увидела Златовскую?..

А Златовскую ли?

Я увидела женщину под вуалью, потом кого-то в женской одежде, лежащего ничком. По росту, по фигуре, по общему моему настрою мне показалось, что это Златовская. Но лицо ее было от меня скрыто.

(«Нет, — сказала мне часть моего сознания, — не обманывай себя, это была именно Златовская! Все, все знают, что ты сделала!». Но мне удалось временно не обращать на эту паникершу внимания.)

Однако почему Монро показал мне именно упавшую женщину? Что жуткого я должна была увидеть в ее фигуре по его замыслу?

Ну вот сейчас и разберемся. Правда, я не очень представляла, как заставить Монро говорить со мной, но меня распирала с одной стороны злость, с другой — эйфория из-за поддержки Марины, и я не сомневалась, что справлюсь.

Мне казалось, что за время, пока мы с Мариной проговорили, толпа перед цирком должна была хоть немного поредеть. Обычно горожане Необходимска интересуются наукой весьма умеренно, а с наступлением времени обеда все наверняка разошлись по ресторанам и кафе. Я даже ожидала, что часть палаток закрылась. Однако закрывшуюся палатку мы увидели только одну: ту, где я оставила шефа, с гипсовыми головами. Ее владелец сидел у палатки на ящике и рыдал, вокруг него суетился приказчик, предлагая то воду, то водку. Видно, довел его Василий Васильевич. Он это любит.

В остальном же людей стало еще больше, настолько, что нам с Мариной пришлось протискиваться, поминутно извиняясь и оттаптывая ноги.

И все эти люди, казалось, были живо заинтересованы чем-то, происходящим у здания цирка: все тоже старались продраться поближе или хотя бы вытянуть шеи, чтобы посмотреть, что там, у северо-восточного входа, происходит. А ведь это тот самый вход, через который люди попадали в аттракцион Монро!

Еще мне показалось, что люди чему-то возмущались. По крайней мере, краем уха я все время слышала обрывки фраз:

— Вы только подумайте!

Или:

— Там что, убили кого-то?

— Простите, а где можно получить обратно плату за билет?

Я остро пожалела, что мы не проложили маршрут мимо палатки для продажи билетов «Страх в генах». Вероятно, это было бы поучительное зрелище!

Еще у меня появилось предчувствие, что мы с Мариной опоздали в нашем детективном порыве.

Предчувствие оказалось верным. Вход оказался оцеплен голубой полицейской лентой и голубыми же конусами, но любопытство народа было так велико, что эти конусы едва не сметали.

Молодой полицейский в характерной фуражке и белых перчатках — значит, постовой, следователи носят коричневые — стоял у дверей навытяжку, явно для того, чтобы толпа не ворвалась внутрь.

В полутемном проходе за его спиной я различила ворохи и ворохи черной ткани — очевидно, коридор, собранный Монро на скорую руку, обрушился, и теперь все декорации валялись на полу.

Да в самом деле там кого-то убили, что ли?!

Я подумала, уж не попробовать ли мне пройти мимо постового с независимым видом, козырнув той же картой — консультант, мол, ЦГУП. Но что-то мне подсказывало, что юноша с таким серьезным лицом непременно попросит у меня удостоверение. Кроме того…

— А вот чья кошечка? — из здания цирка показалась полицейская: средних лет, полноватая и, судя по всему добродушная. — Граждане, никто кошку не терял?

На руках она держала безвольно обвисшую черную кошку, гладкошерстную, с одним изуродованным ухом.

— Так это бродячая, — сказал постовой у дверей.

— Цыц, когда старшие говорят, — беззлобно сказала ему полицейская. — Смотри, какая упитанная, и шкурка чистая. А домашних я на своем участке всех знаю!

Так это участковая, поняла я. Должно быть, старшая по участку, и постовой — ее помощник. Значит, точно не убийство, из-за убийства бы и оцепили серьезнее, и уже бы подмогу из ЦГУП вызвали. Да и тон у женщины был слишком спокойный для настоящего криминала!

Кошка же подняла мордочку, и мы встретились взглядом.

Хвостовская! Это была Виктуар Хвостовская, подруга шефа, знаменитая журналистка!

Как я уже говорила, привычка общаться с генмодами дала мне возможность отличать на мордочку и кошек, и собак. Иначе я бы Виктуар и не узнала. Она, видно, вставила одни из тех контактных линз, которые когда-то делал Эльдар Волков в лавке Кунова — глаза казались абсолютно обычными, бессмысленными и животными! Ни следа голубизны!

Кроме того, она что-то сделала с мехом, и на нем теперь появились белые пятна. Но все же форму мордочку, глаз и носа, а также остального тела изменить нельзя. Передо мной, несомненно, была Виктуар. И она меня узнала, но тут же отвела глаза.

— Госпожа участковый, это моя! — я подняла руку, чтобы выделиться из толпы. — Это моя… Хвостенька! Спасибо, что нашли ее!

Участковая поцокала зубом.

— Смотрите, в следующий раз в людные места без ошейника не берите. А где же ваша кошачья сумка? — смотрела она на меня с неодобрением.

А что, кошек теперь по городу можно только в сумках носить? Шефа я ношу именно так, но он ведь требует…

— Она ее порвала и уделала, пришлось выбросить, — тут же нашлась и подыграла мне Марина. — Надеюсь, она вам не слишком докучала?

Участковая подошла вплотную к синей ленточке и передала мне Виктуар, держа за загривок.

— Нет, не слишком, крутилась только под ногами, пока мы протокол оформляли… Вы уж следите за ней получше! Ну вы только посмотрите, какая красавица! Ай, хорошенькая какая! — Виктуар уже устроилась у меня на руках, как будто так и надо, и участковая, протянув палец, пощекотала ее под подбородком.

Я думала, журналистка на нее зашипит — шеф бы зашипел — но та запрокинула изящную головку, благосклонно принимая ласку.

— Спасибо вам, — сказала я с искренней благодарностью.

— Не за что, — уже более официальным тоном ответила участковая. — Служу! — и, отдав мне честь, удалилась.

— Пойдем отсюда, — сказала я Марине.

Мы быстро протолкались через толпу обратно и отправились к уже знакомому мне заколоченному кафе с заброшенной мебелью. Виктуар немедленно спрыгнула с моих рук на стол, с которого Марина недавно стряхнула палую листву, и начала ожесточенно вылизываться.

— Ничего не понимаю, — Марина переводила взгляд с меня на кошку и обратно. — Откуда у тебя кошка? Разве это не… ну, — она чуть смутилась, — не не совсем прилично?

Марина имела в виду, что общественное мнение строго порицало, если в доме, где проживает генмод, жило и неразумное животное одного с ним вида. Та самая проблема, из-за которой все сколько-нибудь уважаемые генмоды сталкиваются с препятствиями, когда пытаются завести потомство от обычных зверей. Я подозреваю, что громче всего о приличиях кричат лиги заводчиков.

— Я ничья, я своя собственная, — заявила Хвостовская глубоким контральто, подняв голову. — Аня, прошу вас, познакомьте нас.

— Это Виктуар Хвостовская, корреспондент «Вестей», — послушалась я. — Виктуар, это моя подруга Марина, репетитор.

— Очень приятно, — вежливо проговорила Хвостовская.

— Но у вас же глаза… — начала Марина, и тут на лице ее появилось понимание. — Те самые контактные линзы, да?

Я ей рассказывала, чем занимается лавка Кунова.

Виктуар взмахнула хвостом, как будто бы отметая такие незначительные детали.

— Всего лишь небольшие секреты ремесла. Аня, большое спасибо, что выручили! С одной стороны, кошатники — прекрасные люди, с другой, я бы предпочла, чтобы меня выставили пинком.

— В следующий раз в грязи изваляйтесь, — посоветовала я.

— Тогда могут и камнем кинуть, — хмыкнула Хвостовская. — Ну что ж, передавайте привет Василию Васильевичу! Я же, с вашего позволения, откланяюсь.

— Постойте! — сказала я. — Сначала расскажите мне, что вы там увидели! Что, доктор Монро собрал вещи и сбежал?

— Не знаю, доктор он или нет, — с сомнением проговорила Хвостовская. — Но да, владельца аттракциона там не было. Как нетрудно догадаться по возмущенной толпе снаружи. Больше ничего существенного я не узнала.

— Как бы не так! — я скрестила руки на груди. — Виктуар, делитесь информацией! Шеф наверняка рассказал вам что-то интересное о нашем текущем деле, иначе вы бы не заинтересовались выставкой! Да и я вам действительно помогла!

— А Монро связан с вашим текущим делом? — мурлыкнула Виктуар. — Вот не знала… Ну что ж, будь по-вашему! Хотя добавить мне особенно нечего, я сказала вам правду. Там только разоренный кассовый аппарат, который принесли из палатки «Страх и ужас» — очевидно, Монро вытащил выручку. Много черной ткани, немытые пробирки с разноцветной жидкостью, судя по запаху — вода с кондитерскими красителями. Коробочка тестовых полосок на кислотно-щелочный баланс кожи, которые используют фармацевты при изготовлении косметики, или чего-то похожего.

Ага, что-то вроде лакмусовой бумажки! Ну, как я и думала.

— Множество погонных метров черной ткани, в основном на полу, — тем временем продолжала Хвостовская, — потому что кто-то в спешке своротил все подпорки. Множество растоптанных билетов. Шкаф-картотека с фотографиями мужчин и женщин, нанесенных на стеклянные пластины. И шесть фотоаппаратов.

— Что? — ахнула я.

— Шесть фотоаппаратов, — повторила Виктуар. — Хорошие, довольно дорогие, стояли по кругу.

Я тут же вспомнила фотографическую вспышку, которая так явно резанула меня по глазам.

— А какие фотографии мужчин и женщин? — осторожно спросила я, еще не понимая толком сама, зачем я это спрашиваю. — Портреты?

— Вы ведь знаете, что у кошек не очень хорошее зрение, — с некоторым укором проговорила Хвостовская. — Эти стеклянные пластины участковая при мне доставала из шкафа, они были довольно небольшими. Несколько валялись на полу разбитыми. Но не портреты, фигуры в полный рост. Точнее вам сказать не могу. Полагаю, он проецировал их на стены с помощью какого-нибудь волшебного фонаря?

«Только не на стену, на дым, — подумала я. — И они были объемными. Как же у него так вышло?» Но сказала вслух:

— Да, именно так! Кажется, я этот фонарь даже видела мельком. Не было ли там такого прибора, вроде цилиндра, примерно мне по грудь, который светил бы розовым и зеленым?

— Нет, такого не было, — покачала головой Виктуар. — А теперь, с вашего позволения, мне нужно идти. День оказался провальным — случай мелкого мошенничества, не моего калибра материал.

— Прошу прощения, еще секундочку! — сказала я Виктуар. — Скажите, вы как журналист с большим опытом… Как вы думаете, чего боятся все люди? И генмоды, — добавила я, вспомнив, что в очереди к аттракциону были и они.

— Что? — удивленно уставилась на меня Хвостовская.

Мысль моя развивалась так: Монро никак не мог знать, что напугает именно меня. Значит, он должен был основывать свой аттракцион на страхе, который общий для всех людей или, по крайней мере, для большинства. Но что страшного в даме под вуалью или в лежащей женщине?

Впрочем, объяснять мне это не хотелось, и я только сказала:

— Мы с подругой поспорили. Я говорю, что такого страха нет, а она — что есть.

Хвостовская махнула лапкой.

— Анна, боюсь, в этом споре вы сглупили! Разумеется, у всех у нас есть по крайней мере один общий страх. И люди, и генмоды боятся смерти.

А мне показалось, что я вот-вот сейчас раскрою мошенничество крупное. Может быть, даже почти уже раскрыла. Только картинка все никак не складывалась у меня в голове. Будто все фрагменты есть, а чего-то не хватает.

Точно! Картинка! Откуда у Монро картинка?..


* * *

Домой я вернулась в странном настроении: одновременно и обессилившая после эмоционального выплеска, и уставшая после всей нервотрепки, но при этом легкая, словно воздушный шарик. Мне было приятно, что Марина так хорошо поддержала меня; приятно было, что я добыла информацию от Хвостовской; и особенно приятно было, что я почти-почти догадалась о природе призрака в доме Байстрюк! Ну или надеялась, что догадалась. Потому что, хоть я и читала о волшебных фонарях, предках фотоаппарата, мне никогда и в голову не приходило, что изображение можно проецировать не на стену, а на какой-то другой субстрат, да еще и делать объемным!

Или, по крайней мере, создавать иллюзию этого объема…

Правда, это ни на шаг не приблизило нас к решению задачи, поставленной Рогачевым, но я решила, что козел потерпит.

Шеф встретил меня во взбудораженном настроении:

— Аня, что вы так долго? Я уже начал волноваться!

— А вы не слышали, что на ярмарке произошло? — удивилась я.

Мне почему-то казалось, что шеф должен непременно об этом знать. Он ведь обычно непогрешим, и если посылает меня собирать информацию, то у него уже самого все приготовлено и схвачено в этом плане. Однако в этот раз шеф выглядел нервным и каким-то взъерошенным.

— Нет, не слышал! — резко воскликнул он. — Попробуй тут услышь, если ваш собственный ребенок от вас забивается под кресло и отказывается выходить! Я туда за ним не пролезу!

Я окинула толстенькую фигуру шефа оценивающим взглядом, и тот сразу распушился еще больше.

— У меня практически идеальная фигура для кота, да будет вам известно, — сообщил он мне полным достоинства тоном. — А этот мелкий пакостник капризничает! Завтра ему нужно ехать домой, а он, видите ли, вздумал, что без мамы никуда не хочет! Как будто его эта мама сама через месяц когтистой лапой прочь не погонит!

Я благоразумно промолчала. Шеф вздохнул, вроде бы слегка успокоился и продолжил:

— Ладно, рассказывайте, что произошло на ярмарке?

— Сначала я схожу умоюсь и чаю себе налью, а потом расскажу, — пообещала я. — Устала до невероятия!

Пока я ходила мыть руки и просила Антонину принести в кабинет шефа чайный прибор, меня вдруг посетило странное, удивительное чувство: а ведь раньше мне бы и в голову не пришло заставлять шефа ждать! Как только он спрашивал меня, сразу же получал ответ, иначе и быть не могло!

Осознание было настолько внезапным, что изумление остановило меня посреди лестницы. Я мотнула головой и пошла дальше, как и собиралась. Удивительно, конечно, что шеф не оборвал меня и не велел докладывать сразу — какой, мол, тебе еще чай, сначала работа! Но это, наверное, на него отцовство так влияет.

Поднявшись обратно в кабинет к шефу и расположившись за столом с чайной чашкой, я обстоятельно рассказала ему, как было дело. Как и учил меня шеф, сначала я рассказывала ему только то, что видела, и только потом — о сделанных выводах.

— Погодите! — шеф аж подпрыгнул. — Так вам стало плохо? Почему вы сразу не вызвали извозчика и не поехали домой? Я, кажется, давал вам деньги…

Я пожала плечами.

— Как-то в голову не пришло. Да и потом, мне помогла Марина. Очень повезло, что она оказалась рядом.

— Вот именно, повезло! А если бы не оказалась? Положительно, Анна, не ожидал от вас такой безответственности!

Я слегка разозлилась.

— Так что же, по-вашему, я должна была, как оракул, предсказать, что мне станет плохо? Или, может быть, я заранее должна была узнать, что там будет темное помещение с фигурами, которые напомнят мне о самом страшном событии в моей жизни?!

Шеф как будто дернулся.

— Прошу прощения, был не прав, — сказал он. — Просто я волнуюсь за вас…

— А потому на мне же свою фрустрацию и срываете? — хмыкнула я. — Ладно. Слушайте дальше.

Разговор с Мариной я ему приводить не стала: это личное, и это между нами. Кроме того, мне вдруг пришло в голову — что если по мнению шефа не стоило ей говорить, что я генмод? Допустим, я Марине доверяю, но ведь тайна не только моя. Сам шеф в тех событиях десятилетней давности тоже замешан по самые свои пушистые уши.

Зато обо всем остальном рассказала: как меня осенило, что никакого чтения мыслей или подсознательных страхов не было и быть не могло, как я поняла, что картинка проецируется на витающий в воздухе белый туман какими-то оптическими лучами…

— Как вам это пришло в голову? — перебил шеф.

— Вспомнила, как солнечные лучи видны в помещении, если оно пыльное, — сказала я. — Или в тумане еще четко бывает. Но сначала я просто подумала — как странно, что и там, и тут один и тот же туман!

Шеф только головой покачал.

— Если вы правы, то это вызывает сразу же целый ряд опасений! Должно быть, этот Монро — гениальный изобретатель, раз додумался до такого! Мне нужно собрать о нем как можно больше сведений. Вот странно, я вчера разговаривал уже со своими знакомыми и осведомителями о мало-мальски значимых приезжих ученых, и никто мне не назвал Монро как генетика…

— Так ведь он и не генетик, — напомнила я. — Он только прикидывался генетиком, потому что люди у нас ею очень интересуются. И потом, не мог же он так сразу расписаться в том, что просто дурит всем головы обычным волшебным фонарем. Кроме того… — я замешкалась, не зная, говорить или нет.

— Да, Аня?

— Не уверена, что он приезжий. Или, может быть, приезжий из Сарелии… Говорил по-нашему очень уж чисто. А фамилии в нашем городе самые разные не редкость.

Что да, то да — нашего булочника-соседа, того самого, у которого подворовывает приказчик, зовут Нгуен.

— Он немолод, судя по вашим словам, мог уехать от нас и приехать обратно, — задумчиво проговорил шеф. — Сомневаюсь, что человек со склонностью к неординарным методам заработка и таким набором талантов остался бы незамеченным в нашем тихом пруду. Скорее всего, уезжал и вернулся, если вы правы насчет акцента. Ну что ж, нужно будет навести справки у наших оптиков и физиков, спасибо за подсказку… Итак, вы считаете, что с помощью какого-то прибора Монро создавал изображения в тумане, которые человеческий глаз принимал за настоящие?

— Да, шеф, — сказала я. — Мне, правда, пока не совсем понятно, зачем ему там были фотоаппараты. Что он фотографировал всех — это понятно, только для чего? Картинки у него и так были. Я думаю, он или его ассистент подбирал такие, чтобы немного походили на клиента. Чтобы клиент увидел сначала «призрака» под вуалью, настроился на мрачное, а потом — якобы свой собственный труп.

— Если вы правы, то он мог накладывать изображение клиента на такую стеклянную пластину, которую вы описывали, — заметил шеф. — Для увеличения сходства.

— Сомневаюсь. Помните, как долго Прохор возился с проявкой, сколько всяких реактивов нужно было? Едва ли это можно сделать быстро.

— Пожалуй, — согласился шеф, — если бы Монро изобрел способ быстрой проявки фотографий, он, я думаю, мог бы заработать на нем, не прибегая к жульничеству. Ладно, я думаю, мы об этом спросим самого Монро, когда его разыщем.

— Только вот… — я помедлила. — Ведь Монро ничего плохого не совершал на ярмарке! Разве что ложная реклама, и то… — я попыталась вспомнить, есть ли какие-нибудь статьи в кодексе, регулирующем публичные выступления в Необходимске, за которые ушлого дельца можно было бы привлечь. — Почему он сбежал? Неужели он догадался, что я расследую дело Байстрюк вместе с вами?

Мурчалов вздохнул.

— Аня, учу вас, учу… Пытайтесь всегда поставить себя на место преступника! Предположим, вы занимаетесь сомнительной деятельностью, и тут одной из ваших клиенток стало плохо, да так, что она покрушила все на свете, выхватила нож и чуть было вас не зарезала! Что вы станете делать?

— Обращусь в полицию? — спросила я.

Мурчалов вздохнул.

— Вы сбежите! Потому что, еще раз замечу, вы занимаетесь сомнительной деятельностью, скорее всего, ваше изобретение не было зарегистрировано, и вам не нужно, чтобы в полицию обратилась уже эта клиентка, а полиция бы пришла и увидела аппарат, с помощью которого вы пытаетесь выманить деньги у некой пожилой особы… понимаете? Это практически доказательство, что Монро и в самом деле подпустил призрака в дом Байстрюк. Если бы не это, ему ничего не нужно было бы опасаться. Ну разве что того, что он не запатентовал аппарат, и его могут обязать отказаться от выступлений, пока патентное бюро проверяет его безопасность… и то только если он житель Необходимска!

Я покаянно вздохнула.

— Простите, шеф. Сглупила. Давайте тогда подумаем, где мог Монро взять портрет сына Байстрюк? Может быть, она его отдавала на реставрацию… — и тут я осеклась. Ну конечно, выставка в музее! Кто-то увидел этот набросок там.

Так я и сказала шефу.

Он довольно кивнул.

— Все же как мне повезло с вашей отличной памятью!

— Повезло? — не удержалась я.

Шеф серьезно посмотрел на меня.

— Да, мне — повезло. И вам повезло родиться физически максимально здоровой, с прекрасными телесными качествами. Хотя не повезло при этом оказаться в заложниках у бандитов. Никто из нас не выбирал, как ему рождаться.

Я вспомнила, что отцом шефа был обычный неразумный кот. Это тоже ведь тяжело.

— Нужно ехать за доказательствами, — сказал шеф. — Соберем их — и я смогу представить в полицию список улик с тем, чтобы они арестовали Монро.

— За какими доказательствами? — спросила я.

— Нужно нанести визит сыну Аврелия Чернокрылова, моему старому знакомому. Если я что-то понимаю в колбасных обрезках, у него должно было сохраниться больше черновиков отца, чем выставлялось в музее. Почти уверен, что Монро их у него купил, чтобы создать своего призрака.

Как я уже говорила, шеф написал о колбасных обрезках книгу.

— Но даже если он их купил, что это докажет? — спросила я.

— Это будет достаточное основание для начала расследования, а там полиция непременно что-то да найдет — особенно если Галина Георгиевна воспользуется своими знакомствами.

Это да, наша полиция, конечно, неподкупна, но знакомства все равно решают.

— Быстрее, быстрее, время не ждет! — уже поторапливал меня шеф от выхода.

А я-то рассчитывала поужинать…

Глава 24. Горе Галины Георгиевны — 7

К счастью, сын художника Чернокрылова, к которому мы спешили, жил совсем недалеко: пару остановок на трамвае, потом вверх по холму…

— Шеф, — с изумлением я остановилась около входа в знакомую полуподвальную лавочку. — Вы хотите, чтобы я опять лезла в пневмотрубу?

Как ни странно, я обнаружила, что это у меня уже не вызывает такого ужаса, как в прошлый раз. Ну труба. Ну черная. Ну скорость и ощущение падения. Какие это, право, пустяки.

Но Василий Васильевич только головой покачал.

— Нет, мы уже пришли по адресу. Мой друг Аврелий, тезка своего отца — хозяин этой лавки.

Тут я вспомнила, что и в самом деле, черного грача, который заведовал тут всем, звали Аврелий. Ну надо же. Интересно, каково сыну знаменитого художника продавать какие-то чучела?..

Впрочем, судьба переменчива, и не факт, что его знаменитый отец оставил большое наследство.

Колокольчик над входной дверью оповестил о нашем приходе.

В полутьму узкого помещения уходили полки, заставленные пушистыми и оперенными чучелами. В глазах-пуговках отражался свет керосиновых ламп — то ли хозяин любил старину, как наша Антонина, то ли хотел создать антураж пострашнее. К своему удивлению, я обнаружила, что это меня ничуть не пугает. Странно, в прошлый раз мне было не по себе даже среди ясного дня, когда в узкие окна под потолком заглядывали бледные лучи зимнего солнца.

Неожиданное, но приятное преимущество!

На сей раз хозяин не ждал нас в виде изваяния на полке. Он возился где-то в глубине магазинчика и вылетел оттуда, приземлившись на прилавок из полированного дерева, когда шеф его позвал.

— А, Василич, это ты! — обрадовался тот. — В пневмосистему опять надо? Учти, я закрываюсь уже, если возвращаться через меня будешь, застрянешь на всю ночь! — грач хрипло то ли закашлялся, то ли засмеялся, как будто ему нравилась мысль, что шеф застрянет тут на всю ночь.

Мурчалов только вздохнул, словно хорошо был знаком со своеобразным чувством юмора Чернокрылова-младшего, и оно успело ему уже поднадоесть.

— Нет, Аврелий, — сказал он. — У меня дело именно к тебе. Черновики твоего отца все еще у тебя?

— А где им еще быть! — грач аж распушился и важно сделал несколько шагов по прилавку. — Все жду, пока кто-нибудь мне за них стоящую цену предложит, так ведь нет, жмотье!

— Да разве музей их у тебя не выкупил? — спросил шеф, как будто не он только что говорил мне, что у Аврелия наверняка осталось набросков больше, чем в музее.

Но грач только хмыкнул.

— Не выкупил, а арендовал, разные вещи! Повисят, насколько они мне заплатили, да и назад пойдут, ко мне в загашник. А все ж таки кубышечка-то пополнится.

Мне показалось, что если бы ворон мог потереть крылья, как руки, при этих словах он обязательно бы это сделал.

— Так что, никто, кроме музея, купить у тебя ничего не предлагал? — спросил шеф.

— Почему, как раз недавно предлагали, — не согласился Аврелий. — Недели две назад. Пришел такой ушлый типчик…

— А опиши-ка мне его, — попросил шеф.

— Человек как человек. Я не мой усопший родитель, людей на лица плохо различаю. Мужчина. Пожилой. Голос сладкий-то такой… Мошенник, конечно. Я такому снега зимой не продам.

— Мало предложил, значит? — участливо спросил шеф.

— Ох мало, не напоминай! — Аврелий даже перья встопорщил. — Кабы не моя доброта, ух как бы я оскорбился!

— Что именно он просил?

— Да известно что — те наброски сына вдовы Байстрюк, что в цвете! Увидел, конечно, в музее, ну и захотел себе… Вот еще! Я их музею-то не отдал…

— А можешь посмотреть, у тебя ли еще эти наброски? — спросил шеф.

— Думаешь, увел он их у меня? У Аврелия-младшего еще никто ничего не крал!

— А все-таки посмотри, — шеф, казалось, звучал обеспокоенно. — Человек этот, который их у тебя спрашивал — может статься, что и мошенник.

Грач испытывающе на нас посмотрел.

— Откуда я знаю? Нет, Василич, я тебя уважаю, но так просто в свой тайник лезть, да еще на ночь глядя… Подозрительно это звучит — если мошенник, то зачем бы ему самому ко мне приходить?

Я поняла, что вредный ворон уперся. Скорее всего, ему действительно не хотелось лезть в тайник. А может быть, он, как и Кунов, врал нам, и на самом деле продал наброски Монро. А что? Я бы не удивилась.

Но шеф спрыгнул с моих рук на стойку и требовательно посмотрел на меня.

— Аня, сделайте набросок Монро и покажите его Аврелию! Должен же он убедиться, что речь идет действительно о том, о ком мы говорим!

Шеф произнес это так строго, что у меня даже мысли не возникло ослушаться.

Прежняя сумка, в которой я раньше носила шефа, сгинула в подворотне, теперь мы брали с собой новую, кожаную. Даже щегольскую немного, с металлическими накладками. Но во внутреннем кармане вместе с кошельком магическим образом нашелся мой блокнот и пенальчик с карандашами, хотя я их туда не клала.

Ох шеф, ох интриган…

Сглотнув, я вытащила блокнот и пристроила его на углу стойки. Посмотрим, наверное, после месяца без практики ничего не выйдет…

Но, как ни странно, карандаш побежал по бумаге легко и свободно, как будто только этого и ждал. Понадобилось всего несколько минут, чтобы перенести в блокнот запомнившийся мне образ доктора Монро: это любезное лицо, эти пухлые, словно у ребенка, щеки с ямочками, приятнейшая улыбка… Ну конечно, внешность, самая подходящая для жулика.

Грач, наклонив голову, наблюдал за моей работой с самого начала. Я не успела закончить, как тот уже заорал:

— Да! Да! Он, подлец, он! Ладно, Василич, уговорил, пидорас ты пушистый, сейчас полечу-проверю!

С этими словами грач сорвался с прилавка и улетел вглубь помещения.

Я покосилась на шефа:

— Напомните мне, что вас с ним связывает?

Тот вздохнул:

— Запомните, Анна, чтобы работать в этом городе, нужно водить знакомство не только с приятными людьми и генмодами… Вот взять хотя бы нашего второго клиента, Матвея Вениаминовича. Весьма неприятное знакомство, но кто бы, как не он, свел меня с лучшими генетиками города? Например, с профессором Соколовой. А без нее кто бы занялся проблематикой гена подчинения в нужном мне ключе?

Я изумленно воззрилась на шефа. Что он имеет в виду под «нужным ему ключом»?

Но спросила другое:

— А если наброски не украдены?

— Ну что ж, тогда заявление в полицию получится менее представительным, но все же принять его они должны. Мы ведь подкрепим его показаниями Аврелия.

— А если бы Монро прислал подручного и Аврелий не смог бы дать показания?

Шеф начал вылизывать лапку.

— Сомневаюсь, что это возможно. Судя по вашему описанию, Монро предпочитал всеми значимыми вопросам заниматься сам. И изобретение свое не доверял никому постороннему. Тип человека, который должен все контролировать. Ну, не бесспорно, конечно, сведений маловато, но хороший шанс на то есть… Да и, если он приезжий, надежных людей со знанием языка у него может и не быть. А теперь помолчите, я что-то неухоженно себя чувствую. Нужно срочно почиститься.

Так мы и ждали дальше в молчании, нарушаемом только лижущими звуками наведения кошачьей красоты. К счастью, недолго. Не прошло и пяти минут, как грач метнулся назад. В клюве он тащил какие-то бумаги.

— Нету! — завопил он, выпустив в волнении листки из клюва. — Нету! Замок взломан и… и нету!!! Все пропало! Все мое наследство! Единственная память о любимом папочке!

Мне показалось неуместным напоминать ему, что часть набросков он нес с собой. Василий Васильевич воскликнул с явно фальшивым сочувствием:

— Какая жалость, Аврелий! Тебе немедленно нужно ехать в полицию, оставить заявление! Лучше сразу в ЦГУП, я все равно собираюсь туда же. Не откажи составить мне компанию.

Грач посмотрел на шефа подозрительно.

— Но за извозчика чур платишь ты!

— Я ни на мгновение не подумал иначе, — мурлыкнул шеф.


* * *

Поездка в ЦГУП отняла весь остаток вечера. Мне пришлось за шефа излагать все обстоятельства дела в специальном сыщицком заявлении, которое шеф после этого скрепил своей печатью. Такие заявления служат основанием для возбуждения дела. Теперь пусть розыском Монро займется полиция. Есть некоторый шанс, что за вечер он не успел еще сбежать.

Домой мы вернулись совсем поздно, у нас едва хватило сил выпить чаю. Я почти сразу же поднялась в свою комнату, пожелав шефу спокойной ночи, и упала на кровать совершенно без сил. Не смогла даже переодеться в ночную рубашку. Просто лежала и смотрела в потолок.

Что-то не давало мне покоя, что-то грызло, хотя только что я ощущала этакий подъем — еще бы, я ведь помогла шефу раскрыть важное (и, вероятно, дорогостоящее!) дело.

Что же именно меня не отпускало?..

Подумав, я поняла — разговор с Мариной! Ведь вроде и хорошо поговорили, и поплакали вместе, и Марина заверила меня, что я ее друг, и что я не должна рвать с ней отношения… Но было ощущение, как будто я забыла что-то очень важное. Может быть, не насчет Марины. Может быть, насчет кого-то другого, с кем такого разговора не состоялось…

Тут же я ахнула и села на кровати. Волков!

Я не виделась с ним весь этот месяц, потому что не хотела вспоминать — а он настаивал на встрече. Как он мог это воспринять? Как будто я не простила его за то, что произошло в камере? Он ведь просил прощения!

Но прощать, по моему разумению, было не за что. Наоборот, Волков действовал наилучшим образом в сложившихся обстоятельствах, изобразил изнасилование, выиграл время, дал мне время очухаться от булавки и убить…

Я вздрогнула, потом взяла себя в руки. Ладно. Хватит упиваться своими бедами. И так ныла столько времени — не надоело еще?

Быстрее, не давая себе времени опомниться, я подошла к своему рабочему столу и достала из ящика письмо от Волкова в простом конверте без марок. Его передал шефу Пастухов, в почтовый ящик никто его не кидал, вот и марок не было. На конверте было написано мелким, убористым, но разборчивым почерком в самом уголке: «Ходоковой Анне Владимировне в собственные руки».

Не совсем верно написано: в Сарелии алфавит немного отличается, есть несколько лишних букв. В одном месте Эльдар спутал и явно по забывчивости или от волнения поставил один из тех странных значков. Да, без серьезной подготовки ему гимназические экзамены явно не сдать…

Я вскрыла конверт, вытащила несколько простых линованных листов, явно вырванных из тетради. Все они были плотно исписаны, да еще и пронумерованы. Текст четкий, аккуратный, без клякс, хотя в нескольких местах видны подскобленные бритвой помарки. Даже мало зная Эльдара, я сразу же поняла, что это очень «его» письмо.

А гласило оно вот что:

«Уважаемая Анна Владимировна!

Понимаю, что видеть меня Вам, наверное, тяжело, поэтому решил изложить все в письменном виде. Во-первых, еще раз прошу прощения за то, что произошло в клинике Резникова. Отдельно за то, что не смог придумать ничего другого, кроме как подыграть им, и отдельно за то, что попал к ним в плен как полный идиот.

Во-вторых, от В. В. Мурчалова через Дмитрия Николаевича я знаю, что Вы прежде никогда с оборотнями не сталкивались и даже не знали, что они еще существуют. Поэтому хочу Вам рассказать о себе. Ваш шеф считает, что Вам нужно это знать.

Несколько поколений назад оборотней стало очень мало. Предания, которые рассказывали мне родители, говорят о том, что был мор, и еще о том, что на истинных волков* охотились люди. Так мне объясняли то, что истинных волков мало, и что они живут отдельными деревнями в глубоких лесах, на отшибе от людей. Но я думаю, дело не только в этом. Просто нам требуется много мяса для прокорма. Чем больше лес, тем лучше. Говорят, давно оборотни жили в городах. Я понадеялся на это, когда подался в город.

Но родился я в деревне. Когда мне было около десяти лет, все мои родные умерли от болезни. Я почему-то не заболел. С большим трудом мне удалось добраться до деда поматери в соседнюю деревню. Он был человеком, но принял меня.** У него я прожил еще несколько лет, обучаясь в церковно-приходской школе и самостоятельно по книгам, которые нашлись в доме деревенского старосты. Староста состоял в хороших отношениях с дедом и позволял мне их одалживать.

Когда дед умер, я направился в Необходимск, рассчитывая получить здесь образование. Но столкнулся с теми трудностями, о которых уже Вам говорил. Была еще одна трудность, о которой я умолчал: стоимость хорошего мяса и невозможность перекинуться в полнолуние. Чтобы изыскать возможность надеть хотя бы в полнолуние волчью шкуру и побегать, нужно было брать на работе выходные на три-четыре дня. Я этого позволить себе не мог. Во время полнолуний я просто превращался в волка и лежал у себя в комнате под кроватью. Сначала это было ничего, но постепенно все тяжелее.

Еще во время полнолуний я становлюсь раздражительным и проявляются волчьи инстинкты. Именно поэтому я едва не бросился бить вахтера на проходной. Поэтому же меня в конечном счете арестовала полиция, а потом похитили бандиты.

Мне очень жаль, что пришлось укусить Вас. Отчасти я сделал это потому, что хотел, и поэтому мне нет оправдания, и я не прошу у Вас прощения. Но другая причина состоит в том, что я слышал от родичей рассказы, будто укус истинного волка дает людям особую силу. Я хватался за соломинку, но надеялся, что это особая сила как-то поможет Вам стряхнуть контроль булавки. Возможно, так оно и оказалось. Сейчас два профессора Медицинской Академии, Рогачев и Соколова, занимаются этим вопросом. Я был у них и сдавал анализы.

Если Вы волнуетесь, не превратил ли этот укус Вас в оборотня, то больше не волнуйтесь — если бы это было возможно, оборотней было бы гораздо больше. Мне также известно, что те меры, которые я предпринял, чтобы защитить Вас, все-таки могли бы при некоторых обстоятельствах привести к Вашей беременности. От В. В. Мурчалова я знаю, что этого почти наверняка не случилось. Но если все же это событие наступит, я сделаю все, чтобы поддержать Вас, любым способом, который вы мне позволите».

Слово «все» было дважды подчеркнуто.

Я сглотнула, дочитав до конца.

Хотя нет, не до конца! На обороте последней страницы красовалась приписка:

«Перечитал письмо и понял, что есть неясные моменты. Вот они:

* Мы называем себя “истинными волками”, я не знаю, почему.

** У оборотней и людей могут быть совместные дети, но они будут либо людьми, либо оборотнями. У моего деда с бабкой было четверо детей, трое люди, одна оборотень (моя мать). Мать ушла жить в деревню истинных волков, когда вошла в пору и захотела мужа».

Аккуратно разгладив письмо, я сложила его в конверт и убрала обратно в стол. Беременность! Он меня сверху только испачкал семенем, неужели это возможно?.. Ну что ж, может, и возможно, кто его знает, да только я с тех пор уже кровила. Значит, почти исключено.

Но все-таки хорошо, что он об этом написал. Смешно, конечно, от такого мальчика, но — хорошо.

Потом меня разобрала злость.

Почему я так никчемна?!

Бедный Эльдар, его так пошвыряло везде, как он мучился, живя в городе — а вот, выдержал, выучился! Механику даже освоил. Марина попала в жуткий переплет — и ничего, справилась. Выучила и сдала школьную программу за год вместо двух, еще и под усиленной нагрузкой. И оба родных потеряли. А я что? У меня все живы. Шеф жив. Прохор жив. Мало ли где я была зачата, в пробирке или старомодным способом! Мало ли как перекраивался мой геном на эмбриональной стадии! Шеф прав, это не делает меня менее человеком, как его собственная природа не делает его более животным.

Так почему же мне так плохо?

Еще секунду назад я не находила в себе силы даже переодеться, а тут меня внезапно охватила буйная энергия. Я зажгла свет и начала нервно расхаживать по комнате, затем приблизилась к зеркалу.

Бледное, осунувшееся лицо с намеком на веснушки, темные волосы, слегка растрепавшиеся, но еще довольно аккуратно уложенные, строгое черное платье…

Выгляжу, как школьница!

У-у, надоело все!

Я начала зло вытаскивать шпильки из узла на затылке. Тоже мне тяжесть. Зачем я ее таскаю? Чтобы меня за нее в драке мог схватить всякий, кому она под руку подвернется?

Коса упала на плечо.

Я метнулась к ящику стола, чтобы достать ножницы, но ножниц в столе не оказалось. Тут же я вспомнила слова Антонины. Зачем она их у меня забрала, в заточку что ли?

Я сбежала вниз по лестнице, в кухню. Конечно, приходящая служанка уже ушла, и Антонина наслаждалась вечерним чаем в гордом одиночестве. Она вообще нелюдимый человек.

Отчасти я ее понимаю. Кухня наша, стараниями той же Антонины, очень уютна, хоть и невелика. Здесь всегда неспешно тикают часы и пахнет ванилью, даже если никто накануне ничего не пек. А по вечерам Антонина зажигает керосиновую лампу, потому что электрический свет кажется ей слишком холодным — она как-то обмолвилась, что он режет ей глаза. Был бы тут кто-то еще, посмеивался бы над ее причудами, болтал бы, нарушая тишину…

— Антонина, дай мне ножницы, пожалуйста, — попросила я ее.

Оторвавшись от чашки, экономка смерила меня взглядом.

— Косу решили отрезать?

Я слегка покраснела.

— Откуда ты знаешь?

— Так я сколько на своем веку повидала. И сама так же резала. И при мне резали. И вот что я вам, деточка, скажу. Подождите-ка до завтра и сходите-ка в парикмахерскую. Потом благодарить будете.

Щеки вспыхнули еще сильнее.

— Но…

— Или, если вам шибко модная стрижка-то не нужна, так я и сама могу. Только не жалуйтесь потом, что просто.

Я с благодарностью кивнула.

— Мне бы только голову облегчить. Лишь бы аккуратно.

Глава 25. Горе Галины Георгиевны — 8

Наутро мы первым делом поехали к Байстрюк. Нужно было сообщить ей о появлении подозреваемого по делу, рассказать о ходе расследования — а заодно найти прибор, проецирующий «призрака».

Об этом мы с шефом разговаривали накануне, когда возвращались из ЦГУП домой.

Предположим, Монро в самом деле создавал иллюзию призрака с помощью набросков художника Чернокрылова пятидесятилетней давности абсолютно тем же способом, что свои пугающие картинки в лабиринте. Но что из этого следует? Следует, что он должен был спрятать где-то в доме Галины Георгиевны точно такой же аппарат, что стоял в цирке, а также ящик с сухим льдом!

И то и другое казалось мне полнейшим тупиком. То устройство, которое я мельком видела, шатаясь по тканевому лабиринту, было большим — как минимум, мне по пояс, а то и по грудь. К тому же от него исходил свет, зеленые и розовые лучи. Где его можно было спрятать в доме, да еще без помощи слуг? А сухой лед попросту весь испарился бы!

Или Монро каждый раз вербовал в штате Байстрюк нового помощника?

Но, когда мы ехали с шефом к Галине Георгиевне, — снова на извозчике, какая роскошь! — вовсе не этот вопрос занимал меня больше всего.

Куда сильнее меня терзало другое: о чем я думала, когда решила вчера обрезать волосы?!

Голова действительно казалась легкой и абсолютно пустой. Осенний ветер залезал за шиворот и за воротник, холодя беззащитную шею. К тому же мне теперь казалось, что волосы обрезаны все-таки неровно (хотя Антонина постаралась), и эти неровные концы торчат из-под шляпки, что всем теперь видно.

Что обо мне будут думать, с такой-то копной на голове! Нужно было сообразить, что волосы у меня пушистые и легкие, что их будет раздувать в разные стороны!

Но когда мы явились пред светлы очи Галины Георгиевны, та поприветствовала нас очень тепло и ни словом не прокомментировала швабру у меня на голове:

— Рада вас видеть! Неужели так быстро разобрались с моим делом?

Наша клиентка приняла нас у себя в кабинете. Она восседала в уютном кресле, держа на коленях неизменную корзинку с вязанием, и выглядела очень уютно — ни дать ни взять, добрая бабушка. Странно было думать, что бабушкой ей стать не доведется.

— Не совсем, но в этом направлении было очень много сделано, — шеф изысканно поклонился, сидя прямо у меня на руках. — Мы уже довольно точно представляем, как преступнику удалось провернуть его черное дело, осталось только найти улики, его изобличающие. Для этого прошу о разрешении осмотреть дом.

— С удовольствием дам вам его, — Галина Георгиевна любезно кивнула. — Вот только у меня в атриуме сейчас работает бригада…

— Какая бригада? — неприятно удивился шеф.

— Чинят люстру, — пояснила Галина Георгиевна. — Плановое обслуживание.

— Плановое? — переспросил шеф. — И как часто эти мастера появляются у вас в доме?

— Хм, — проговорила Галина Георгиевна. — Нужно свериться с календарем…

Она полезла в один из ящиков своего стола, продолжая неспешно рассказывать:

— Где-то месяц назад люстра начала мерцать… В Необходимске довольно трудно найти мастеров, готовых взяться за такую сложную конструкцию, я в свое время выписывала ее из Галлии, — на этих словах в голосе Галины Георгиевны послышалась явственная гордость. — И она не ломалась три десятка лет, должна я вам сказать! Но, видимо, у всякого механизма бывает предел прочности. И тогда я попросила Афанасия, это был мой тогдашний дворецкий, подыскать мастеров… Нашлись очень хорошие, вот только некоторые детали пришлось делать на заказ, как раз пообещали сегодня заменить…

В кабинете Галины Георгиевны было два окна: одно выходило на улицу, другое — в атриум, где люстра действительно была спущена на цепях до самого пола. Подле нее возились двое в синих спецовках, стоя на стремянках.

«Люстра, — подумала я. — А ведь в ней-то можно спрятать такой металлический цилиндр, как я видела. Было бы даже удобно. Люстра светит сама, и этот свет маскирует разноцветные лучи… а кроме того, призрак появлялся всегда в зоне прямой видимости от люстры, она ведь освещает все три этажа…»

Едва я так подумала, как ноги уже несли меня обратно, в атриум.

— Стоять! — крикнула я. — Вы арестованы!

Пожалуй, это был не самый умный поступок. Да нет, совершенно точно не самый умный. Но в тот момент я не думала о последствиях. Я думала только о том, что там, должно быть, Монро с каким-нибудь помощником изображает из себя мастеров-электриков, чтобы беспрепятственно извлечь из люстры свой прибор. А раз так, то они, конечно, попытаются сбежать, и только в моих силах их остановить! На шефа ведь надежды мало, у него лапки. Да и не хочу я, чтобы его опять ударили ногой по животу.

Мой вопль возымел именно тот эффект, на который я рассчитывала. Один из «электриков», поддерживавший стремянку снизу, тут же отпустил ее и бросился к выходу. Другой, стоявший на стремянке, пошатнулся. Лестница зашаталась тоже, и бедняга схватился за что-то в люстре, чтобы не упасть. Зазвенел хрусталь. Лестница с громким стуком упала на каменный пол, а «электрик» повис на одном из обручей люстры, громко вопя.

Сама люстра опасно накренилась, потом просела еще ниже, потом под действием законов физики ее повело в сторону — к стене.

Я же тем временем бросилась на перехват второго преступника.

Мое счастье, что дом Галины Георгиевны был так велик, а преступник был уже не так молод и страдал одышкой. Если бы не эти два обстоятельства, мне ни за что не удалось бы догнать его в срок.

А так — я догнала, налетела на него сзади и скрутила перед самой дверью на улицу.

И вот странно, обычно мне не очень хорошо даются контактные приемы, Прохор вечно ругает меня за то, что миндальничаю. А тут все вышло без сучка без задоринки, словно по учебнику.

Сдув с лица мешавшую прядь волос — да, вот об этом я тоже не подумала, когда выбирала себе прическу! — я уставилась на преступника, валявшегося подо мной на полу и стонавшего. Ну ничего удивительного, Монро, должно быть…

Но это был Илья Ильич Резников. Он лежал лицом в пол, так, что я видела только один глаз и кусок щеки. Но узнаю я этого гада где угодно.

— Н-не убивайте меня! — пробормотал он. — Н-не убивайте! Я… я вам денег дам! У меня есть! Много!

Если бы я не держала его двумя руками, пальцы мои сами собой потянулись бы к ножу, пристегнутому к голени. Перерезать горло быстро, я знаю…

Так, стойте, неужто он стоит за всем этим?! Но каким образом?! Он же не оптик, генетик! Ведь к грачу Аврелию приходил Монро!

Или… или контакт Резникова с Монро объясняет, откуда Монро, человек в городе почти наверняка чужой, узнал о Байстрюк и придумал способ ее ограбить? А я-то гадала, откуда ему стали известны подробности, что она до сих пор скорбит о сыне, и что его портрет рисовал один из наших знаменитейших художников! Вроде бы все это на виду, но все же, чтобы знать, нужно хотя бы несколько месяцев в городе прожить!

Ах ты ж Резников, ах мерзавец! Свою смерть инсценировал! Ну, теперь-то ты нас точно на всех выведешь!

— Все расскажешь, дьявольское отродье! — прошипела я. — И про подельников твоих Серебряковых, где прячутся, и про все остальное!

Беглый генетик сглотнул.

— И про тебя расскажу, — в голос его возвращалось нахальство. — Кому надо, тому и расскажу! Городскому начальству интересно будет про людей-генмодов узнать.

Раньше меня бы такие слова напугали до онемения. Теперь, еще охваченная азартом разгадки и короткой погони и уже пережившая свой самый большой кошмар, я только равнодушно бросила:

— Ну и умрешь тогда. Сразу же. Думаешь, тюрьма меня остановит?

В тот момент я твердо верила: не остановит.

Судя по тому, как испуганно сузился зрачок в скошенном на меня глазу Резникова, он тоже мне поверил.


* * *

Дальше время неслось галопом.

Мне показалось, что не прошло и минуты, как дом наводнила полиция. На самом деле, конечно, так быстро этого произойти не могло: Байстрюк должна была послать слугу на почту, тот должен был дать телеграмму… Но для меня все это время оказалось занятым лихорадочным связыванием злодеев — Резникова и Монро. К счастью, мне в этом помогли ошарашенные произошедшим слуги Галины Георгиевны. К несчастью, Монро пришлось оказывать первую помощь, потому что его порезало хрусталиками люстры и порядком побило о стену, и еще повезло, что не ударило током.

Конечно, не стоило кричать «вы арестованы!» человеку, проводящему электротехнические работы. Я могла снова стать причиной чьей-нибудь гибели, на сей раз совершенно непреднамеренно. И так-то нам с шефом могли предъявить иск о превышении полномочий… Пусть сыщики считаются в Необходимске союзниками и помощниками полиции, это не значит, что у них есть право арестовывать. Точнее, у них есть право проводить гражданский арест, на тех же основаниях, что у полных и неполных граждан. И уж тем более никакого права я не имела угрожать Резникову смертью.

Однако пока об иске речи не шло.

Едва мы успели связать преступников, как явились доблестные стражи порядка. Я ожидала Пастухова и Салтымбаеву, поскольку успела уже к ним привыкнуть, но нет: вместо них прибыла другая пара инспекторов, Неваляева и Бронько. Шеф разговаривал с ними как со старыми знакомыми, но официально, без особого дружелюбия.

К счастью, допрашивать нас они быстро закончили и занялись допросом слуг, а мы остались дожидаться в центральном атриуме у стены, чтобы никому не мешать.

— Нормальные спецы, но звезд с неба не хватают, — пробурчал он мне так, чтобы никто не слышал. — Почему бы Пастухова не прислать? Уж он бы знал, что делать.

К тому времени я уже начала кое о чем догадываться, поэтому пожала плечами:

— Да, шеф, вам, конечно, удобнее было бы, если бы всеми делами, связанными со Златовскими-Серебряковыми, занимались бы те, кто с вами повязан. Но мы ведь не в идеальном мире живем.

Шеф вздохнул, улыбнулся в усы — уж не знаю, улыбаются ли другие коты, или он специально обучился ради взаимодействия с людьми.

— А вы умнеете, Аня. Так держать, — тут же он перевел разговор на другую тему. — И насчет метода создания призрака, и насчет люстры вы догадались очень вовремя. Столько лет я тщетно учу вас думать головой, когда речь заходит о человеческих взаимоотношениях, и вдруг вы показываете такой прекрасный результат, когда дело касается изобретений! Может быть, вам стоило бы выучиться на механика или оптика? — произнес он с некоторой тревогой.

Наверное, Мурчалов немного переживал, будто он повлиял на мой выбор.

Я только пожала плечами:

— Не знаю. Мне всегда нравилась математика, но я никогда не хотела стать никем, кроме сыщика. И ведь сыщиком можно быть по-разному, — это была свежая мысль, вроде бы я ее ни разу не думала, но тут она как будто сама собой вылетела у меня изо рта. — Можно анализировать происходящее между людьми и генмодами, как вы делаете, и догадываться о причинах. А можно… — я запнулась, не зная, как сформулировать. — Наверное, анализировать факты и искать взаимосвязи между ними? Не знаю, как лучше сказать.

Мурчалов вывернул мордочку, стараясь заглянуть мне в глаза (что было довольно сложно, поскольку он сидел у меня на руках).

— Интересное наблюдение. Ну ладно, опустите меня на пол, я пойду еще потолкую с Неваляевой. Формалистка, конечно, но намеки понимает… если ей это выгодно.

— А я пойду поговорю с судмедэкспертами, — сказала я, потому что люстру как раз оцепила команда Копылова. — Мне очень интересно, как они так долго сухой лед сохранили? Может, в холодильном шкафу?

— Рано я вас похвалил, — вздохнул шеф. — Вы представляете, какого размера адиабатные холодильные камеры? Но ступайте, если вам охота.

Однако до люстры я дошла не сразу. На полпути я встретила Галину Георгиевну. Ее полицейские тоже уже оставили в покое, и она просто стояла в холле, наблюдая за снующими туда-сюда полицейскими (слуг всех отправили в кухню). Не знаю, почему никто не попросил ее уйти. Может быть, оробели. Может быть, рассудили, что это ее дом, а место тут довольно.

— Галина Георгиевна? — спросила я.

Она быстро вздохнула, как будто мой вопрос вырвал ее из каких-то своих мыслей.

— Анна Владимировна! — казалось, ее удивило, что я еще здесь, но привычная светская вежливость вернулась быстро. — Поздравляю с отлично проделанной работой. Несомненно, я буду рекомендовать вашего шефа и вас всем своим знакомым.

— Это просто прекрасно, — сказала я. И, поскольку обучена светскому обхождению в значительно меньшей степени, чем Галина Георгиевна, не удержалась и спросила: — Как вы себя чувствуете?

На секунду она будто бы снова удивилась, потом улыбнулась мне:

— С точки зрения здоровья — настолько хорошо, насколько это может быть в моем возрасте. С точки зрения душевного состояния… не знаю, милая барышня. За эти несколько дней я уже привыкла было к мысли, что… — она осеклась.

Тут я вспомнила, какую просьбу она высказывала шефу в самом начале расследования: что, мол, если мошенники протаскивают к ней в дом обычного мальчика, которого гримируют под призрака, то она хотела бы, чтобы этого мальчика не сдавали сразу полиции, а показали сначала ей.

— Вы хотели найти ребенка, похожего на Коленьку? — мягко спросила я.

— Да, — она кивнула. — Смешно звучит, не правда ли? С моими доходами я могла бы усыновлять и удочерять детей десятками, если бы только хотела. Но я не стремилась брать ребенка на положение домашнего животного или прислуги, как было принято во времена моей молодости… А очень боялась, что так получится, если я не смогу его или ее искренне полюбить. Я ведь никогда не любила детей, — она произнесла это тихо, будто признавалась в чем-то постыдном. — Даже поставила Михаилу Федоровичу условие: не более одного дитяти! А вот под старость, видишь ли…

Тут меня осенило.

— Простите… — тихо сказала я, — глубочайше прошу извинить меня, если я сейчас скажу что-то лишнее, но… вы каждый день ходите на кладбище к сыну потому, что боитесь, что не уделяли ему достаточно времени при жизни?

Галина Георгиевна грустно улыбнулась.

— Вы почти угадали. Я изо всех сил старалась уделять ему время. Обязательно приходила читать сказки по вечерам, какой бы уставшей ни была. Если знала, что вечером буду занята, выбирала время днем. Полчаса, час — столько времени в день я всегда проводила с сыном. Каждый день, как штык. Даже когда болела, если он хотел, приходил ко мне в комнату и сидел за занавеской. Не всегда это было легко. Иногда этот час на сына разрывал важные дела. И когда Коленька умер, когда прошло первое оцепенение, я подумала — что ж, теперь мой день принадлежит только мне! И так мне стало стыдно за эту мысль, не могу передать словами. Поэтому с тех пор я все равно нахожу для него эти полчаса. Хотя это ему уже не нужно, а нужно только мне.

Поймав мой взгляд, Галина Георгиевна добавила:

— Не стоит так пугаться, дорогая. Я знаю, что чувство вины отравляет жизнь и что господь велел прощать, в том числе себя. Но я никогда не была истово верующей, а потому мне приходится бороться со своими демонами без помощи креста.

Но я подумала не о ней. Я подумала о себе. Неужели я тоже всю жизнь буду винить себя за то, как я родилась? Или за то, что я убила Златовскую, когда у меня, по сути, не было другого выбора?

Нет! Не хочу! Не желаю и в семьдесят лет искупать призрачную вину!

Галина Георгиевна же между тем продолжала задумчиво, словно размышляя вслух — да так оно и было, ей явно просто захотелось выговориться, и на моем месте мог оказаться любой:

— Что ж, может быть, такой исход даже лучше. Вольно же мне было воображать, как я сыграю для какого-то ребенка роль доброй феи! Зачиталась, понимаете ли, на старости лет галлийскими нравоучительными книжками. Детям нужна любовь, это я понимаю, а любви во мне не осталось…

Тут я ее перебила:

— Знаете, некоторым детям правда нужны от вас только деньги! И это даже хорошо.

— Что? — Галина Георгиевна изумленно посмотрела на меня.

А я уже вспомнила о Марине, которая вынуждена была целый год мыкать горе в своем пансионе, об Эльдаре, который не может нормально выучиться, хотя ему даром не нужно это классическое образование. И меня понесло:

— Наверное, маленьким детям, вроде вашего Коленьки, и в самом деле нужна любовь. Но им еще нужно много всего другого. Например, теплая одежда зимой. Лекарства, если заболеют. И, самое главное — образование. Если университеты поддерживаются Городским Советом, если учащимся платятся стипендии, то гимназистов никто не берет на казенный кошт, даже если они в этом нуждаются.

— Погодите, но ведь гимназическое образование в нашем городе бесплатно для всех желающих! — запротестовала Галина Георгиевна.

— Распространенное заблуждение! Образование бесплатно, но что в нем толку, если ребенку негде жить и нечего есть, пока он учится? Так дети и вынуждены идти работать! Моя подруга прошла через огромные трудности, чтобы окончить гимназию! А некоторым это и до сих пор не удается! Если хотите помочь, вы могли бы организовать фонд, который мог бы платить стипендию таким детям…

Галина Федоровна нахмурилась.

— Вы говорите странные вещи. Как можно давать деньги на руки детям, особенно из таких семей, что не могут себе позволить даже содержать их, пока они учатся? Или, еще того не лучше, беспризорным сиротам! Не говоря уже о том, что при учебе люди и должны проходить через трудности, это закаляет характер.

Я вздохнула. Ну что ж, попытка не пытка.

— Ну, вы могли бы сделать эти стипендии адресными и выбирать только тех, кто их действительно достоин, — сказала я. — Но это просто мое предложение. Если правда решите заняться этим, конечно, вам понадобятся советы людей гораздо более сведущих, чем я.

Взгляд Галины Георгиевны помягчел.

— Ну что ж, — сказала она. — Я подумаю.

Вежливо попрощавшись с нашей клиенткой, я все-таки направилась к люстре. Очень уж мне не терпелось посмотреть, как с ней обошлись мошенники.

У люстры возилась команда Копылова. Я узнала самого Сергея Игнатьевича, который по-прежнему посверкивал очками и лысиной, узнала невежливую Светлану Иванову, которая как раз снимала с хрусталя люстры отпечатки пальцев… а вот третьего человека с ними узнала не сразу. Он стоял ко мне спиной, да и в бесформенном рабочем халате криминалистов я его никогда не видела. Но эти слегка оттопыренные уши трудно было с чем-то перепутать!

— Эльдар? — удивленно спросила я.

Юноша вздрогнул и обернулся ко мне. В глазах его мелькнул страх кролика перед удавом или обычного человека перед привидением, но тут же он натянул на лицо маску стоицизма. Мол, казните меня как хотите, я готов ко всему.

Так же он выглядел, когда Салтымбаева и Пастухов явились его арестовывать.

— Что вы тут делаете? — спросила я.

— Работает, уважаемая, работает, — Сергей Игнатьевич повернулся ко мне с неудовольствием. — И попрошу не отвлекать моего стажера по пустякам… А! Так вы ведь помощница Василия Васильевича!

Я кивнула.

Сергей Игнатьевич вздохнул.

— Ну нетерпелив, как всегда! Почитал бы наш отчет потом, ничего бы с ним не случилось… Что он хочет знать?

Я умолчала о том, что знать хотел не столько шеф, сколько я сама: в конце концов, это ведь я догадалась насчет люстры. Скажи я о том, что интерес исходил от меня, глава криминалистов, скорее всего, вытолкал бы меня взашей.

— Наим интересно, как устройство мошенников генерировало туман, — выпалила я. — И как оно проецировало изображение! И…

— Ну, как именно оно проецировало изображение, мы еще долго будем разбираться, — тут же оборвал мои вопросы Сергей Игнатьевич. — Принцип в целом понятен, а насчет частностей надо экспертов с кафедры оптики привлекать. А вот по поводу тумана уже ясно. Стажер, просветите барышню.

Волков снова изменился в лице — выражение, как будто его сейчас вздернут на дыбе.

Он потянулся вглубь люстры — часть хрустальных накладок была снята и лежала рядом на полу — показывая мне какую-то коробочку с выходящей из нее трубкой.

— Вот в этой коробочке маленький вентилятор, он создавал воздушный поток через коробочку, а внутри — вакуумная емкость с клапаном, в ней, судя по всему, был сжиженный газ, почти наверняка азот. Жидкость постепенно испарялась и стравливалась понемногу, но внешняя оболочка колбы все-таки оставалась довольно холодной. Поток теплого воздуха проходил над колбой и создавал конденсат. Он поступал в другой контейнер. Потом, с наступлением ночи, начинал работать нагревательный элемент, запитанный от сети дома вместе с люстрой. Он быстро испарял собранную воду, превращая ее в пар. На этом паре лазерные лучи рисовали изображение…

— Лазерные? — перебила я.

— Очень узкие световые, — пояснил Волков. — Так они называются. Вообще их давно открыли уже, используют для создания специальных очень мощных микроскопов. В основном генетики с ними работают, широкая публика не знает особо. А теперь вот, придумали, — в его голосе звучала неподдельная злость. Он явно не одобрял применение научных достижений в мошеннических целях.

— «Был» какой-то газ? — уточнила я другой момент. — То есть сейчас уже нет?

— Такие колбы не очень долго держат, газ постепенно весь и испарился, — пожал плечами Волков. — Наверное, если бы они не решили сегодня демонтировать лазер, им бы все равно пришлось колбу заменить.

Да, точно, как я об этом не подумала! Галина Георгиевна ведь сказала, что ремонт плановый, и что «мастера» давно обещали ей поставить новую деталь именно сегодня! А я подумала, что они так испугались моего нападения на Монро, что решили бежать вместе с аппаратом! Но нет, очень может быть, что ничего они не испугались, просто по плану действовали…

— Молодец, стажер, очень точно все рассказали, — одобрительно произнес Сергей Игнатьевич, который, оказывается, все это время внимательно прислушивался к нашему разговору. — Быстро усваиваете информацию. Ну что, удовлетворены, барышня?

Я подумала, что, должно быть, он попросту забыл, как меня зовут.

— Не совсем, — я улыбнулась Эльдару. — Вообще-то, я еще кое за чем пришла… Приходите к нам на ужин? Завтра вечером. Антонина коржиков напечет.

Судя по лицу Эльдара, он не считал, что заслуживает коржиков. Но кивнул.

Сергей Игнатьевич вздохнул.

— Стажер! Вы еще не на уровне Светочки, чтобы демонстрировать дурные манеры! Где ваш голос?

— Чрезвычайно рад, — выдавил из себя Эльдар.

Вот и славно. Завтра шеф хотел привезти домой котенка. Пока они с Прохором будут им заниматься наверху, мы с Эльдаром спокойно поговорим внизу в гостиной. Нужно будет рассказать ему, как я ему благодарна и как он ни в чем не виноват.

Глава 26. Горе Галины Георгиевны — 9

Василий Васильевич Мурчалов-младший приехал в наш дом с большой помпой: на воздушном такси. Впечатление от столь грандиозного появления несколько скрадывало то, что котенка пришлось посадить в большой плетеный короб с крышкой, из которого доносилось невыносимо жалостливое, разрывающее сердце мяуканье.

— А что, он… не говорит? — спросила я, когда Прохор внес короб в дом.

Шеф, для разнообразия шествовавший на четырех лапах, покачал головой:

— Котята и щенки генмодов обычно обретают речь к концу первого года жизни. Может быть, парой месяцев раньше, если с ними много разговаривать… Птенцы учатся быстрее.

Вой из корзины сменился громким царапаньем, потом еще несколькими жалобными руладами.

— Нервничает, — сказал Прохор со знанием дела. — Все незнакомое, от мамки оторвали… Отнесем в его комнату, хозяин? Нужно дать время освоиться.

Василий Васильевич вздохнул.

— А я-то надеялся, он ко мне уже привык… Ну что ж, видимо, придется.

Короб был водворен в специально приготовленной наверху комнате. Прохор таки выиграл сражение с Василием Васильевичем, и глобус с телескопом были оттуда вынесены, а книжные шкафы заперты на замки. Кроме того, вместо изящной кроватки, вроде той, на которой спит сам шеф, появилась мягкая напольная лежанка. А еще Прохор поставил в комнату несколько приспособлений для лазания и заточки когтей, который он сделал самостоятельно из досок, фанеры и пеньковой веревки. Одно из них он начал давно, и я даже успела его раскрасить — еще до того, как постоянно прописалась в собственной спальне.

Теперь оно радовало взгляд золотистой расцветкой и орнаментом в виде лозы с колокольчиками в сарелийском стиле.

— Как вульгарно, — вздохнул шеф, глядя на плоды наших с Прохором рук. — Ну уж ничего не поделаешь, надо так надо. Прохор, выпускай.

Прохор поставил короб на пол и откинул крышку.

Так я впервые увидела наследника Василия Васильевича.

Котята в три с лишним месяца уже бывают довольно крупными, примерно в половину взрослого животного. Но Василий-младший показался мне очень маленьким. Может быть, потому, что он забился в угол короба и шипел оттуда, словно маленький рыжий комок.

Да, котенок был ярко-рыжим, как мама, обычная кошка Звездочка. На этом фоне голубые генмодные глаза казались ярко-синими. Так осеннее небо тоже кажется ярче по сравнению с золотыми листьями деревьев. А шерстью котенок удался в папу: такой же пушистый, с таким же роскошным подвесом на ушах.

— Ах ты моя прелесть! — не удержалась я. — А кто у нас такой маленький? А кто у нас такой лапусенька? А кто у нас такое масенькое золотое солнышко?

— Анна, с детьми вредно сюсюкать! — воскликнул шеф.

Но котенок внезапно перестал шипеть. Издав короткую трель, что-то среднее между мяуканьем и мурлыканьем, он подошел к той стенке короба, что была ближе ко мне, и вопросительно уставился вверх.

Затаив дыхание, я опустила руку и дала ему обнюхать пальцы. Котенок тут же потерся о них своей головенкой. Ну надо же! Шерстка у него была мягкая-премягкая, у шефа далеко не такая!

Я уселась на пол рядом с коробом, потянулась внутрь и вытащила котенка. Он жалобно пискнул, но остался у меня на руках. Его маленькое тельце трясло, он хватался коготками за мою юбку… Надо же, а я читала, что котята, оказавшись в незнакомом окружении, первым делом прячутся куда-нибудь, и попробуй их оттуда достань! Именно поэтому в одном из своих фигурных сооружений Прохор предусмотрел ящик с дыркой, чтобы котенку было куда забиться. (Задняя часть у этого ящика открывалась).

Но генмоды все-таки умнее обычных котят, да к тому же стремление походить на людей заложено у них в генах. Вот Василий-младший и реагировал на мою ласковую речь примерно как мог бы среагировать на ласковую речь годовалый человеческий ребенок.

— Ах ты мой хорошенький, — продолжала сюсюкать я, поглаживая Васю по спинке. — Ах ты мой Васенька…

Минут через десять котенок перестал дрожать и заурчал. А еще спустя немного — заснул, и мы переложили его на подушку. Прохор принес из кухни грелку, чтобы котенку было не одиноко, и миски с едой и водой. Даже шефу при всем его желании видеть отпрыска как можно взрослее не пришло в голову настаивать, чтобы ребенок ел за столом и с обычных тарелок, как он.

— Ладно, позволю эти сюсюканья… на первое время, — проговорил шеф неохотно, когда мы втроем вышли из детской. — Но вскоре нужно будет вводить регулярное воспитание! Я не потерплю, чтобы мой сын вырос неучем!

— Ничего, шеф, — сказала я легко. — Я же ничего так выросла. Значит, и этого воспитаете.

Шеф вздохнул.

— Аня, с вами я сделал все ошибки, которые только мог сделать. А учитывая, что вы другой биологической природы, думаю, что, пытаясь руководствоваться вашим опытом, я наделаю еще худших!

— Не вы ли мне читали лекцию, что люди и генмоды — суть одно и то же? — улыбнулась я.

Шеф сердито посмотрел на меня.

— Не передергивайте! Вас мне не требовалось учить правильно вылизываться или наказывать за попытку напасть на каждую пролетающую мимо синицу!

Я засмеялась. Мне вдруг стало хорошо, легко и спокойно, так, как не было даже после разговора с Мариной. Все-таки котята обладают каким-то магическим свойством рубцевать душевные раны. Иначе я никак не могу это объяснить!


* * *

К моему удивлению, когда я сказала, что пригласила Волкова объясниться, шеф только фыркнул:

— Очень вовремя! — сказал он. — Заодно и подарок принесет!

— Какой подарок? — не поняла я.

— Ну как же, подарок на рождение наследника… Я сегодня вечером устраиваю официальный обед, разве я вам не говорил?

Я только головой помотала. Может быть, шеф и говорил, но я пропустила мимо ушей, слишком поглощенная своими внутренними переживаниями.

Тут же я вспомнила: ну да, конечно, у генмодов принято устраивать обеды по случаю рождения детей, куда приглашаются все друзья родителей. Многие семьи в этот день вообще не запирают двери и пускают к столу любого, кто забредет.

Но мы так не делали, когда родился Васька, поэтому я не ожидала, что Мурчалов устроит нечто подобное теперь.

— Ничего экстравагантного не будет, — пояснил шеф. — Я просто пригласил несколько знакомых.

Знакомых оказалось много. Явилась Виктуар Хвостовская, попеняв шефу за то, что утаил от нее сенсацию с Байстрюк. «Тебе повезло, что твоя помощница кое-что мне рассказала, а то бы я никогда тебе не простила!» — заявила она, и шеф тут же бросился изысканно извиняться.

Явился грач Аврелий, хотя я была уверена, что он совершенно не того круга, и шеф его звать не будет. Явился Скоморохин, старший редактор «Вестей», с которым я успела свести мимолетное знакомство. Пришла Вильгельмина Бонд, коллега шефа по сыскному делу, с которой они вместе начинали работать лет пятнадцать назад. Я с ней была знакома, но не более того: мадам Бонд специализировалась на слежке за неверными супругами и сборе компромата, а шеф занимается такими делами не очень охотно. Поэтому они иногда передают друг другу клиентов, которые им не слишком интересны.

Пришел также Иван Анатольевич, учитель музыки, наш сосед слева, а также господин Нгуен с женой и старшим сыном — владелец булочной, наш сосед справа. Наконец, заглянула некто Спехова, овчарка-генмод из полиции. В отличие от старшего инспектора Пастухова, она работала не в ЦГУП, а руководила отделением уличной полиции Рубинового конца. Я с ней раньше не встречалась и даже не представляла, что у шефа есть и такое знакомство.

Все они являлись с подарками, в основном для котенка — книгами, которые сподручно открывать генмодам, разными игрушками, иногда даже приспособленными для генмодов писчими принадлежностями, а также всякого рода лакомствами.

Они собрались за нашим обеденным столом, ведя оживленную беседу. Прохор вместе со слугами Аврелия и Хвостовской сидел на кухне, оттуда тоже иногда доносились взрывы хохота. И там, и там я чувствовала себя неуютно, а потому в основном помогала Антонине подавать перемены блюд, которые она приготовила при помощи приходящей служанки, время от времени присаживаясь за стол вместе со всеми.

В один из таких моментов Иван Анатольевич спросил:

— Василий Васильевич, а что же вашего лепшего друга тут нет? Неужели поссорились?

— На службе задерживается, — мурлыкнул шеф, донельзя довольно восседавший на своем специальном стуле прямо напротив горы подарков для виновника торжества. — С минуты на минуту должен быть.

Словно по заказу, раздался звонок в дверь.

— Я пойду открою, — сказала я, радуясь предлогу покинуть компанию полузнакомых людей.

За дверью и в самом деле оказался Пастухов — шеф очень точно угадал! Но вот рядом с ним почему-то стоял Волков, одетый куда аккуратнее, чем я привыкла его видеть: в теплой куртке пиджачного покроя и свитере, которые были ему как раз, а не на два размера больше, без заплаток. И ботинки — я кинула на них взгляд украдкой — тоже выглядели новыми.

— Здравствуйте, — пробормотал Волков. — Вот.

Он сунул мне бумажный сверток, который держал в руках, причем сделал это так резко, что я чуть было не пошатнулась. Пастухов громко вздохнул.

— Парень, где твои манеры? Это вообще подарок отцу виновника торжества, а не Анне Владимировне! Его положено отдавать в руки! А здороваясь, надо голову наклонять. И кепку сними.

Кепка, кстати, на голове Волкова осталась та же, клетчатая, которую я помнила. И предназначалась она, скорее всего, для того, чтобы маскировать уши.

Я испытала прилив сочувствия к Волкову: второй раз за два дня его при мне кто-то воспитывает! Вот уж не повезло человеку. Или наоборот, повезло? В его судьбе явно приняли участие, даже, судя по всему, пристроили его в стажеры в отдел судмедэкспертизы… Интересно, а Копылов знает, что парень оборотень?

— Прошу прощения, — буркнул Эльдар.

— Проходите, Дмитрий Николаевич, проходите, Эльдар, — я сделала шаг в сторону, пропуская их в прихожую. — Чрезвычайно рады вас видеть!

Показав Эльдару, где повесить куртку, я провела обоих гостей в столовую. Пастухова там встретили радушными криками и возгласами вроде «какие люди!» и «сколько лет, сколько зим!» Эльдара едва заметили, но Пастухов представил его:

— Мой подопечный, Эльдар Волков.

«Подопечный?» — поразилась я.

Удивление за столом было общим. Виктуар Хвостовская сощурила свои прекрасные глаза:

— Дмитрий, с чего бы это ты взял под опеку молодого человека? Я чувствую здесь интересную историю!

— Ничего интересного, — ответил Пастухов вроде бы слегка сконфуженным тоном. — Парень проходил по одному из наших дел как обвиняемый, мы и слегка… попутали. Его из-за этого из квартиры выселила хозяйка. Я и предложил пока у меня пожить. Он прижился. Мне уже наши ребята сами начали говорить, чтобы я его оставил!

Гости переглянулись.

— Что же он такого сделал? — с любопытством спросил Аврелий Чернокрылов. — Я думал, в вашей общаге все больше генмоды-полицейские живут, а из людей совсем молодняк, так, городовые. Неужели с кем из девушек смиловался?

Волков удушливо покраснел.

— Побойся бога, Аврелий, девушки в другом корпусе! — добродушно ответил Пастухов. — Но ты верно сказал: либо такие же, как я, кто одной работой живет, либо совсем мальчишки сопливые. У кого-то лапы, кому-то мозгов еще не хватает, кому-то некогда… Да и на слуг никому не охота тратиться. Ну, представляете, что там творится в бытовом смысле. Половина лампочек не работала, из окон дуло изо всех, про мебель вообще молчу — вся поломана… Этот парень клад просто, за неделю порядок навел! Даже стиральную машинку для нас соорудил, с валками, чтобы подстилки в прачечную не таскать!

Теперь все поглядели на Волкова с уважением, а он покраснел еще пуще.

— Так что вот, оформил его на работу как стажера, чтобы прописать по-нормальному, — продолжил делиться Пастухов. — Копылов говорит, старательный парень, отрабатывает… Сейчас стипендию ему еще пробьем, чтобы учиться отправить за казенный кошт, и вообще ЦГУП прямая выгода! У нас каждая светлая голова наперечет.

— Похвально, похвально, молодой человек! — прогудел господин Нгуен. — Я тоже на работе учился!

— Виктуар Андреевна, а может быть, вам про это статью написать? — спросила госпожа Нгуен журналистку. — Про то, как наша полиция заботится о молодежи! Вы ведь криминальной хроникой занимаетесь?

— Я всем занимаюсь, — Виктуар взмахнула хвостом. — Но это сюжет скорее для «Ведомостей», чем для нашей газеты. Хотя… — она внимательно уставилась на Эльдара, будто закономерно подозревала, что ей рассказали не все.

— С вашего позволения, господа, — я решила, что самое время спасать Волкова. — Эльдар Архипович обещал кое с чем помочь на кухне. Так что мы вас оставим.

Эльдар — вот уж действительно светлая голова! — сообразил, чего я от него хочу, коротко поклонился и позволил мне вывести его в коридор.

У меня было два пути: поговорить с ним в гостиной или подняться наверх, в кабинет шефа. Прикинув, что гостиная со столовой разделена тоненькой стенкой и в одной комнате слышно все, что происходит в другой, я потащила Эльдара наверх, в шефов кабинет.

— Анна Владимировна… — начал он еще на лестнице.

Я вздохнула.

— Давайте уж Анна? Не настолько я вас старше.

— Анна… — сдавленно повторил Волков. — Я хотел извиниться…

Мы как раз зашли в кабинет шефа, я зажгла там свет и развернулась к нему.

— За что? — спросила я его резко.

Сейчас, при нормальном освещении, я обнаружила, что Волков набрал немного веса за то время, пока мы не виделись. Он явно стал выглядеть куда здоровее, с лица сошла нехорошая бледность. Но вот сейчас он побледнел снова.

— Знаете, — сказала я, — вы так скромны, что это уже попросту производит дурное впечатление! Мы были оба в тяжелой ситуации, вы поступили наилучшим образом, который могли придумать, и в конечном счете выиграли! Я почти уверена, что меня в самом деле спас ваш укус. Так за что вы извиняетесь? Вы ведете себя так, как будто в самом деле меня изнасиловали!

Волков даже сделал шаг назад и как-то сгорбился.

— Потому что я очень хотел, — тихо сказал он. — По-настоящему хотел. И сделал бы. И меня только одна мысль удержала — что вы, может быть, еще в себя придете.

— Что? — глуповато повторила я.

Всего я ожидала от Волкова, но только не этого откровения.

Он же между тем видимо собрался и проговорил спокойным, собранным тоном, как будто он давно обдумал, что сказать:

— Когда вас туда втолкнули, явно не в себе. Я подумал: ну все, она уже не человек, с ней можно что угодно делать. Обрадовался даже. Вы красивая. В самый раз к моим инстинктам. Они не каждую луну такие, но иногда тянет. И я подумал — вот хорошо, когда бы еще она согласилась моих щенков родить, а так родит. Мне только стыдно было, что вдруг вы все-таки в себя придете, и как я с вами тогда буду говорить. То есть, понимаете? Не по совести удержался, а от стыда. Поэтому и извиняюсь.

Ну и новости!

Я смотрела на Волкова широко раскрытыми глазами, чувствуя, как его образ перед моим внутренним взором очень сильно меняется. Не могла только решить, в худшую или в лучшую сторону.

Нет, что за ерунда! В лучшую, конечно!

Я тряхнула головой.

— Но ведь вы все равно не сделали ничего такого, за что стоит стыдиться. Поэтому что толку себя винить?.. Или… или это религиозное что-то? Вы верующий?

Он кивнул и чуть порозовел.

— Православный. Дед меня правильно воспитал. Я не ждал от себя совсем… Узнал бы дед — ух бы он…

К счастью, православие — едва ли не самая распространенная религия в Необходимске, так что кое-что я о ней знала. Они там и правда считали, что помыслы смущают душу и могут оттолкнуть царствие господне!

Но ведь любую фразу можно понимать двояко, у любой палки два конца. Меня этому шеф научил.

Кроме того, на примере Галины Георгиевны я только что видела, до чего может довести покаяние за нечаянную мысль. Не допущу, чтобы это случилось с Эльдаром! А значит, надо сейчас быстро что-то придумать.

— Так ведь у вас там кто-то сказал — «борьбу с помыслами Господь засчитывает за мученичество», — нашлась я. — Вы удержались! Не все ли равно, по какой причине? Если вам эта причина кажется недостаточно хорошей, тогда просто постарайтесь в следующей раз быть лучше! Я уверена, что вам любой ваш батюшка то же самое скажет! А я со своей стороны считаю, что прощать вас не за что. Мало ли, о чем вы думали. Главное, что не сделали.

Волков даже распрямился от моих слов. А потом сказал:

— Вы правда так считаете?

— Правда, — твердо заверила я.

И подумала, что надо спросить потом у Марины. Она ведь тоже верующая, хоть и другой конфессии. Она в этом разберется лучше, чем я.

Волков нерешительно, неловко улыбнулся.

— Я еще вам хотел сказать вчера… К вам короткие волосы идут. Только вы совсем другая.

Я хотела спросить, в каком смысле другая, в хорошем или плохом, но мне самой стало неловко, и я только выдавила:

— Спасибо.

Явно не зная, как еще поддержать разговор и куда себя деть, Волков повернулся к стопке журналов, которая, как всегда, лежала у шефа на столе. И тут же неподдельно оживился.

— Ого! — сказал он как-то совсем непосредственно. — Это что, «Знание — сила» за этот год? Можно посмотреть?

Я пожала плечами.

— Конечно.

Как выяснилось, зря я ему разрешила. Потому что как только Волков взял из стопки верхний журнал, раздался дикий мяв.

Эльдар вскрикнул, я ахнула, а маленький рыжий клубок вышмыгнул из-за стопки, прыгнул Эльдару на плечо, взметнув со стола ворох бумаг, затем соскочил вниз, в направлении полуоткрытой двери.

— Как он здесь… — начала я, но быстро сменила пластинку: — Лови его!

Запоздало: Эльдар уже ловко, едва ли не в прыжке развернулся к двери и кинулся вслед за котенком с нечеловеческой скоростью. Ну да, конечно нечеловеческой, наверное, часть оборотневых рефлексов оставалась при нем и в этой форме!

Я бросилась следом, но опоздала: по ушам ударил еще более дикий мяв и топот вниз по лестнице.

Галопом спустившись вниз, я увидела Волкова: будущее светило инженерного дела сидел на последней ступеньке и очень бережно прижимал что-то к груди.

— Ты его не задушил? — ахнула я, от волнения переходя на ты.

— Нет, — Волков вскинул на меня сияющие глаза и чуть отодвинул от груди широкие ладони, показывая укрытого под ними котенка. — Он… мурлычет.

Я наклонилась ближе. Трудно поверить, но котенок, только что поднявший такую суматоху, и в самом деле мурлыкал! Да так громко, что слышно было даже на расстоянии. Кроме того, его синие глазенки глядели весьма самодовольно.

Страннее всего было то, как он умудрился выбраться из детской. Я могла бы поклясться, что мы заперли дверь! Специально, чтобы не допустить именно такого случая!

Тем временем из столовой начали выглядывать удивленные гости.

— Да уж, весь в тебя, Мурчалов! — с иронией сказала Вильгельмина Бонд. — Не мог не заявить о себе!

— Только погодите, его ждут великие дела! — довольно проговорил шеф.


* * *

Этой ночью я проснулась от сна, которого почти не запомнила. Вроде бы в нем меня хватали какие-то огромные грубые руки. И еще вокруг были лабораторные шкафы и пробирки. И еще что-то.

Среди ночи в комнате было тихо. За окном деревья слабо шелестели последней листвой. Желтая, начинающая увядать с одного бока луна смотрела на меня из верхнего угла оконной рамы.

Бухало сердце. На ногах лежала какая-то тяжесть.

Медленно и аккуратно я села на кровати. Тяжесть недовольно развернулась из клубка, подняла головенку и открыла маленькую пастюшку, широко зевнув. Василий младший. Надо же. И ведь на ночь мы его опять заперли, тут я сама это проверила!

Но я была очень рада своему сводному братишке. Без него лежать без сна было бы куда неприятнее.

Мне пришлось гладить его всего несколько секунд, прежде чем он заурчал. В лунном свете его шкурка казалась серой, как у шефа.

— Ничего, — повторила я, как заклинание. — Я сильная. Я справлюсь.



________


Продолжение — «Ген свободы» — читайте здесь: https://author.today/reader/49350/388633.

Приложение. География Необходимска


Рассмотреть в деталях: https://author.today/content/2019/12/30/a/30434ecba6834a7186e5e0d792a6a3af.jpg

Необходимск — город, в котором проживает, по разным подсчетам, от миллиона до трех жителей и приезжих. Он вытянулся вдоль реки Неперехожей, которая, впадая в Северо-Галлийское море, разливается на несколько рукавов, образуя Дельту.


Назвали Неперехожую так потому, что на много километров вверх по реке здесь нет брода. К тому же, несмотря на ширину реки, течение в ней довольно быстрое, так как берет она начало в горах. Поэтому пересекать реку очень трудно, а левый берег низкий и болотистый. Ничего удивительного, что Необходимск строился поначалу на правом, высоком берегу.


С тех пор, конечно, городу стало тесно в своих пределах, и на Левом берегу появились отдельные поселения, которые сейчас приравнены к городским районам. Официально они входят в соответствующие правобережные концы, то есть те районы, которые находятся напротив них. Правда, большинство горожан Необходимска это деление не слишком-то признают и относятся к левобережью и левобережцам пренебрежительно. Даже учитывая, что самые страшные трущобы и городская свалка все-таки находятся на Правом берегу.


До недавнего времени моста через Неперехожую не было, реку пересекали на пароме. Около двадцати лет назад мост все-таки построили: это было связано с ростом города. Но паромные переправы тоже остались.


С юга на север концы расположены так: сперва идет Медный — своего рода тихий пригород. Раньше на этом месте стояла слобода медников, но теперь проживают в основном удалившиеся от дел купцы из небогатых, учителя, служащие и тому подобное, в том числе и отставные военные (точнее, флотские, так как из вооруженных сил у Необходимска только флот). Считается скучным и респектабельным местом. Правда, в нем немало магазинов потребительских товаров, кофеен и харчевен, есть даже небольшой театр. Знаменит этот конец тем, что жители отдельных домов, даже и доходных, стараются перещеголять друг друга, получше украшая свои сады и фасады. Некоторые улицы, наоборот, договариваются и красят стены домов в один цвет. Эффект получается очень живописный.


Далее следует Рубиновый конец. Здесь находится четыре из шести расположенных в Необходимске университетов вместе с их общежитиями; кроме того, здесь же помещаются самые знаменитые в городе гимназии. Все это привело к тому, что район кипит от студентов и молодежи. На улицах ничего не стоит встретить дам в брюках или молодых мужчин на ходулях! Знаменитый своими эпатажными постановками Народный театр находится тоже здесь.


Название этого конца ни с чем не связано: оно было просто придумано вслед за Опаловым и Аметистовым.


Вот какие высшие учебные заведения помещаются в Рубиновом конце: Медицинская академия, Юридическая академия (одним из отделений которой является Школа сыщиков имени Энгелиуса, Аннина альма-матер), старый корпус Высшей инженерной школы и Школа изящных искусств. Юридическая академия традиционно враждует со Школой изящных искусств, причем откуда пошла эта вражда, версии есть самые разные и ни одна не похожа на правду.


Далее следует Опаловый конец. Когда-то на нем кончался город, и здесь, на лоне природы, обустраивали себе поместья аристократические семьи. Потом Необходимск поглотил их, но Опаловый конец до сих пор славится богатыми домами и даже усадьбами, огромными парками и богато изукрашенными храмами; а по его окраинам лепятся куда менее приглядные кварталы для прислуги.


Сбоку, со стороны, противоположной реке, к Рубиновому и Опаловому концу прилепился Оловянный конец. Он самый молодой и когда-то представлял собой индустриальные окраины с трущобами для семей рабочих. Многие горожане и до сих пор считают его уродливым наростом на теле города. Другие же готовы молиться на семь Башен, считая их произведениями современного функционального искусства.


Башни были построены пятьдесят лет назад на репарации, выплаченные после Большой войны. Они частенько мелькают на открытках с видами города, а еще, как ни крути, именно благодаря им Необходимск совершил свой стремительный промышленный взлет в последние несколько десятилетий! Дело в том, что в башнях предусмотрены все условия для организации производственно-сборочных цехов: любая компания может арендовать там помещение и начать производить продукцию, не заботясь о том, где бы найти помещение с нужной вытяжкой и разъемами под оборудование. Некоторые наиболее популярные станки и конвейерные линии владельцы башен (объединение купцов с изрядной долей городского магистрата) даже предлагали в аренду.


Башни — самые высокие строения в Необходимске. Они, вот новшество, даже украшены габаритными огнями, чтобы аэротакси на них не натыкались.


Последние несколько лет Оловянный конец сильно облагородился: трущобы сменились более аккуратными кварталами типовой застройки, тут даже открыли высшее учебное заведение — новый корпус Высшей инженерной школы, где готовят по таким современным специальностям, как электромеханика (именно туда мечтает поступить Эльдар Волков!).


Еще одно инженерное чудо Необходимска — гигантский ажурный купол, которым закрыта примерно четверть Аметистового конца (да, вопреки тому, что можно услышать даже и от старожилов, Аметистовый конец — это не только то, что находится под куполом! Это и изрядно прилегающей территории! На ней тоже есть свои достопримечательности — например, здание городского цирка на проспекте адмирала Грошина, хотя многие ошибочно считают, что он административно относится к Дельте.)


На лето купол раздвигается, чтобы под ним можно было дышать свободно, но в холодное время года он задвинут. Под ним растут пальмы и апельсиновые деревья — последние, как говорят, в память о безответной любви архитектора, сконструировавшего купол. Так или иначе, а подскользнуться на гнилой апельсиновой кожуре или дольке апельсина здесь ничего не стоит!


Еще под куполом Аметистового конца полным-полно попугаев. Их привозили моряки из дальних стран, но прежде, сбежав от хозяев или потерявшись, птицы погибали зимой. В Аметистовом куполе же они нашли приют, и теперь их там даже слишком много. Иногда городские власти устраивают зачистки или объявляют, что платят горожанам за каждый сбитый хвост.


Благодаря обогреву зимой стоимость аренды в Аметистовом конце взлетела до небес. Крошечные квартиры на две-три комнатенки, даже без помещения для слуг, продаются по цене просторных апартаментов в других концах! Это отпугивает многих горожан. Зато там удобно вести дела, и в результате считается, что у всех серьезных контор должно быть представительство в Аметистовом конце. Кроме того, сюда приезжает больше всего туристов, поэтому этот район кишит гостиницами, питейными заведениями, пабами и театрами.


Далее за Аметистовым кварталом находится Дельта. Часть каналов лет десять назад засыпали и засадили похожими на сосны звездчатыми деревьями, которые красиво светятся в темноте. Масло их шишек используется в оружейной промышленности и в производстве топлива для аэромобилей. Здесь тоже полно контор: те, у кого не хватило денег на представительство в Аметистовом конце, заводят его в Дельте. Впрочем, некоторые открывают его здесь по другим причинам: например, Ореховых сложно заподозрить в нехватке средств, однако они хотели построить под свою контору большое современное здание, а в Аметистовом конце это невозможно — там все уже застроено.


Еще тут довольно много жилых кварталов: Дельта — старейшая часть города. Некоторые семьи гордятся тем, что живут в Дельте едва ли не со времен основания Необходимска, и поглядывают на остальных свысока. По причине старины отопление и горячая вода тут есть далеко не во всех домах, к тому же из-за незасыпанных каналов во многие дома проникает сырость, и поддерживать их в жилом состоянии стоит денег и времени. Однако престиж стоит немало, поэтому арендовать или купить тут квартиру не так-то дешево.


Именно в Дельте находится Муниципальный парк, который знаменит своими висячими садами, поднятыми высоко в небо на трех конусообразных пирамидах. Здесь же и основные центры управления городом: Ратуша (здание городского магистрата), примыкающий зал заседания Городского собрания и некоторые другие конторы. Например, ЦГУП, чье здание благодаря его вычурной готической архитектуре в просторечии называют Собором.


За Дельтой находится Морской конец. Раньше его называли попросту «портовые кварталы», но потом присвоили название получше. Жилых домов тут почти нет, в основном, склады, лабазы и конторы, а также причалы и прочая портовая инфраструктура. Впрочем, на Маячном холме выстроено несколько богатых усадеб, к которым иногда добавляются новые. Там селятся те, кто обязан достатком морю и желает не выпускать из виду свои активы — например, принадлежащие им суда.


Большой участок Морского конца выгорел несколько лет назад, и его до сих пор не восстановили из-за споров о том, кому принадлежит земля и кто должен за это платить. В результате там образовался этакий филиал городских трущоб. Из десяти найденных в городе трупов три находят именно в этой погорелой зоне.


Слева от Дельты находится район верфей. Официально он относится к Морскому концу, а неофициально его выделяют в отдельный район. Тут самое дешевое жилье, часть — откровенные трущобы.


В городе есть несколько видов транспорта: традиционные — два парома и извозчики на лошадиной тяге, и современные — электрические трамваи и летающие аэромобили. Аэромобили очень дороги (не в последнюю очередь из-за сговора таксистов!), немногие горожане могут позволить пользоваться ими хоть сколько-нибудь регулярно. Чтобы вызвать аэромобиль, нужно подойти к семафору, установленному обыкновенно на перекрестках, и посигналить. Трамваи куда дешевле, но их пока запущено в городе немного.


До пригородных поселений можно добраться на поездах: они ходят редко, но довольно регулярно.


Еще есть созданная генмодами система пневматических труб, которые проложены под городом. Знают о ней немногие: не то чтобы это такая уж тайна, но транспорт довольно опасный, очень на любителя, да и есть приличные ограничения по росту и весу! Аня, например, влезла в капсулу едва-едва.


Из средств связи горожане пользуются обычной почтой, которая разносит письма четыре раза в день, и телеграфом. Телеграф пока новинка, но деловые круги Необходимска его уже оценили. Впрочем, чтобы отправить телеграмму, также нужно дойти до почты — зато специальный почтальон доставит ее адресату от ближайшего почтового участка почти сразу, а обычное письмо будет идти полдня или день, в зависимости от того, когда вы его отправите.


В Необходимске очень любят кофе, но стоит он дорого и не всем по карману. Поэтому не слишком богатые люди чаще пьют чай, а кто торопится или у кого совсем нет денег, те перехватывают калачи и горячий сбитень в тележках торговцев. Этих тележек видимо-невидимо по городу в любую погоду!

Необходимск терпим к любой вере, но заставляет все религии вместо налога работать на благо города или заниматься благоустройством. Например, заботиться о зеленых насаждениях или предоставлять место для клубов, организовывать благотворительные мероприятия и тому подобное. Тут легко увидеть православную церковь по соседству с мечетью, а католический собор — рядом с буддийским храмом. И никого это не смущает.

Вот такой вот город. А о том, с какими странами он граничит и какова его история, поговорим как-нибудь в другой раз.


Рассмотреть в деталях: https://author.today/content/2019/12/30/a/03420ff6e9f14cc5a0e13f4d1f0734e8.jpg


_____

P. S. Панорама города принадлежит великолепной Оксане Перминовой (https://vk.com/1tvorcheskoe1). Если увеличить иллюстрации, там даже найдутся фигурки жителей!

Продолжение книги читайте здесь: https://author.today/reader/49350/388633


Оглавление

  • Глава 1. Ворона, верни ворованное — 1
  • Глава 2. Ворона, верни ворованное — 2 (фин)
  • Глава 3. Контрафактный кофе — 1
  • Глава 4. Контрафактный кофе — 2
  • Глава 5. Контрафактный кофе — 3 (фин)
  • Глава 6. Сучья совесть — 1
  • Глава 7. Сучья совесть — 2
  • Глава 8. Сучья совесть — 3 (фин)
  • Глава 9. Иго инженера — 1
  • Глава 10. Иго инженера — 2
  • Глава 11. Иго инженера — 3
  • Глава 12. Иго инженера — 4 (фин)
  • Глава 13. Волчья воля — 1
  • Глава 14. Волчья воля — 2
  • Глава 15. Волчья воля — 3
  • Глава 16. Волчья воля — 4
  • Глава 17. Волчья воля — 5 (фин)
  • Глава 18. Горе Галины Георгиевны — 1
  • Глава 19. Горе Галины Георгиевны — 2
  • Глава 20. Горе Галины Георгиевны — 3
  • Глава 21. Горе Галины Георгиевны — 4
  • Глава 22. Горе Галины Георгиевны — 5
  • Глава 23. Горе Галины Георгиевны — 6
  • Глава 24. Горе Галины Георгиевны — 7
  • Глава 25. Горе Галины Георгиевны — 8
  • Глава 26. Горе Галины Георгиевны — 9
  • Приложение. География Необходимска