КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно 

Жизнеописания трубадуров [Автор Неизвестен] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Жизнеописания трубадуров

ОТ СОСТАВИТЕЛЯ

Настоящее предисловие ставит своей целью указать на ряд особенностей этого издания. Из самого его названия явствует, что в его основу положен полный перевод подлинных старопровансальских "Жизнеописаний трубадуров" XIII-XIV вв., до сих пор знакомых отечественному читателю лишь в нескольких хрестоматийных выдержках.

Книга, однако, отличается большей полнотой и от всех существующих западных изданий "Жизнеописаний": все они без исключения опускают песни трубадуров, новеллизированные комментарии к которым составляют значительную часть памятника. В предлежащем томе мы сопровождаем эти новеллы стихотворными переводами самих песен, с соблюдением, как это принято в отечественной переводческой традиции, всех формальных особенностей оригинала – метрики, строфики, системы рифм и ассонансов. Заметим, что примеров подобных переводов песен трубадуров на европейские языки вообще чрезвычайно мало (одно из немногих исключений составляют опыты Эзры Паунда).

Далее, в нашем издании подлинные средневековые жизнеописания трубадуров впервые сопровождаются полным переводом еще одного, несколько более позднего памятника, непосредственно с ними связанного и, при всех присущих ему элементах мистификации, сыгравшего не меньшую, а, может быть, и большую роль в формировании европейских представлений о куртуазной культуре. Речь идет о "Жизнеописаниях древних и наиславнейших провансальских пиитов" Жана де Нострдама (брата знаменитого астролога), вышедших в Лионе в 1575 г. Репутация "подделки", созданная этому памятнику позитивистской критикой XIX в., надолго затормозила его исследование и переводы на другие языки – единственный существующий итальянский перевод был опубликован в том же 1575 г., что и оригинальное французское издание. Тут же отметим, что переводчик Памятника С.В. Петров, стремясь передать лингвистическое очарование, присущее памятнику XVI в. в восприятии современного читателя, прибег к оригинальному стилистическому приему, использовав в языке перевода черты русского литературного языка XVIII в.

Читатель, кроме того, найдет в книге обширные Дополнения, посвященные преломлению и развитию ряда сюжетов жизнеописаний трубадуров как в современной им литературе, так и в позднейших произведениях. Таковы прежде всего некоторые провансальские тексты той же эпохи, хотя и не входящие в состав памятника, однако, чрезвычайно существенные для понимания той культурной среды, в которой этот памятник формировался. Широко известна и та роль, какую "Жизнеописания трубадуров" сыграли в становлении ранней итальянской литературы – в том же Дополнении читатель найдет примеры из наиболее ранних новеллистических сборников, а также из старинных комментариев к "Божественной комедии" Данте и "Триумфам" Петрарки. Помимо текстов, так или иначе связанных с трубадурами и переведенных с романских языков, в книгу включены относящиеся к ним фрагменты латинских хроник, исторических и иных сочинений, вплоть до папских эпистол. Многие из этих текстов вошли в первое научное издание "Жизнеописаний" под редакцией К. Шабано (1895), которое, несмотря на справедливую критику, благодаря этому по сей день не потеряло своего значения.

Особое Дополнение составляют пространные выдержки из латинских сочинений, посвященных "доктрине куртуазной любви", самое знаменитое из которых – "О любви" Андрея Капеллана. Сюда же вошли фрагменты практически неизвестного читателю энциклопедического автокомментария Франческо да Барберино к его "Предписаниям Любви". Пользуясь своим затянувшимся пребыванием в Авиньоне с миссией венецианской Синьории в 10-е годы XIII в., этот флорентийский нотариус побывал во многих уголках "родины куртуазии", в те годы еще хранившей память о поэтической славе Прованса.

Последнее Дополнение содержит ряд литературных обработок универсально распространенного фольклорного сюжета – истории о "съеденном сердце" Значительная группа европейских версий этого сюжета генетически связана с входящим в оба наших памятника знаменитейшим жизнеописанием трубадура Гильема де Кабестаня. Сюда вошли переводы стихотворных старофранцузских "Лэ об Иньоре" и "Романа о Кастеллане де Куси и Даме де Файель", средне-верхненемецкой "Повести о сердце" Конрада Вюрцбургского, немецких и скандинавских филиаций "Баллады о Прекрасном Брембержце", "Прежалостной трагедии" Ганса Сакса, наконец "Повести о радже Расалу" из пенджабского народного романа, ставшего известным в Европе с конца XIX в.: повесть эта обнаруживает поистине удивительное сюжетное сходство со старопровансальским жизнеописанием.

Сообщим читателю, что подготовка издания продолжалась более пятнадцати лет, которые принесли немало утрат. За эти годы от нас ушел наш учитель, академик В.М. Жирмунский, по чьему предложению мы начали заниматься переводом "Жизнеописаний"; за ним последовал С.В. Петров, блестящий переводчик Нострдама, и A.C. Бобович, чьи переводы латинских Приложений столь же точны, сколь и изящны.

По замыслу настоящий том примыкает к серии выпущенных в разное время "Литературных памятников" из области средневековой французской литературы – эпоса ("Песнь о Роланде", "Песни о Гильеме Оранжском"), рыцарского романа ("Легенда о Тристане и Изольде", "Эрек и Энида. Клижес" Кретьена де Труа), а также литературы провансальской (романы "Фламенка", "Песни Бернарта де Вентадорна"). Мы выражаем нашу искреннюю благодарность Министерству иностранных дел Франции, которое сочло возможным в момент, казалось бы, менее всего благоприятный для публикации столь экзотического памятника, субсидировать его издание.

Нашим приятным долгом остается выразить нашу живейшую благодарность и всем коллегам, чье содействие было для нас бесценным подспорьем на протяжении долгих лет, прежде всего академикам Д. С. Лихачеву и М. Л. Гаспарову, а также А. Д. Михайлову, В. И. Райцесу, Ю. П. Малинину и Ю. М. Красовскому. Мы благодарны, кроме того, Рукописному отделу Российской национальной библиотеки и Государственному Эрмитажу, Русскому музею и Третьяковской галерее за любезное разрешение воспроизвести миниатюры рукописей и художественные объекты из их собраний, а В. П. Даркевичу – за предоставленные негативы. Наша особая благодарность – западным коллегам, в том числе проф. Р. Лафону, Ф. Гаравини и Ж.-И. Казанове, чья эрудиция помогла нам разрешить немало загадок, связанных с Жаном де Нострдамом, а проф. Лафон, кроме того, с присущей ему щедростью ознакамливал нас со своими трудами в области провансалистики еще до выхода их в свет. Немало способствовали нашей работе и посещения Центра документации Окситании в Безье, директор которого г. Франсуа Пик любезно восполнял наши книжные лакуны фотокопиями, г. Кристиан Боннэ все эти годы делился с нами своими обширными библиографическими познаниями.

Хотелось бы в заключение выразить надежду, что настоящее издание будет способствовать дальнейшему знакомству русского читателя с литературой средневекового Прованса, шире – с куртуазной культурой европейского средневековья.

ЖИЗНЕОПИСАНИЯ ТРУБАДУРОВ

I ГРАФ ПУАТЕВИНСКИЙ[1]

Граф Пуатевинский был одним из куртуазнейших на свете мужей[2] и превеликим обманщиком женщин. Как доблестный рыцарь владел он оружием и отличался щедростью[3] и великим искусством в пении и трубадурском художестве[4]. И немало постранствовал он по белу свету, повсюду кружа головы дамам. И был у него сын, каковой в жены взял герцогиню Нормандскую[5], родившую ему дочь, которая стала женой Генриха, короля английского, матерью Короля-юноши, эн Ричарда и графа Джоффруа Бретанского[6].

Нежен новый сезон: кругом[7]
Зеленеет лес, на своем
Языке слагает стихи
Всяк певец в листве, как ни мал;
Все проводят в веселье дни,
Человек же – всех больше шал.
Но оттуда, куда влеком,
Нет посланца с тайным письмом –
Ни взыграй душой, ни усни;
Та ль она, какую желал,
Не узнав, останусь в тени;
Прав ли я, пусть решит финал.
Беспокойной нашей любви
Ветвь боярышника сродни;
Нет листочка, чтоб не дрожал
Под холодным ночным дождем,
Но рассвет разольется ал –
И вся зелень вспыхнет огнем.
Так, однажды, в лучах зари
Мы закончить войну смогли,
И великий дар меня ждал:
Дав кольцо, пустила в свой дом;
Жизнь продли мне Бог, я б держал
Руки лишь под ее плащом.
Мы с Соседом Милым близки[8]
А что разные языки –
Ничего: я такой избрал,
Что на нем речь льется ручьем;
О любви пусть кричит бахвал,
Мы ж разрежем кусок ножом[9]
* * *
Сложу стихи я ни о чем[10],
Ни о себе, ни о другом,
Ни об учтивом, ни о том,
На что все падки:
Я их начну сквозь сон, верхом,
Взяв ритм лошадки.
Не знаю, под какой звездой
Рожден: ни добрый я, ни злой,
Ни всех любимец, ни изгой,
Но все в зачатке;
Я феей одарен ночной
В глухом распадке.
Не знаю, бодрствовал иль спал
Сейчас я, – кто бы мне сказал?
А что припадочным не стал,
Так все припадки
Смешней – свидетель Марциал[11]! –
С мышонком схватки.
Я болен, чую смертный хлад,
Чем болен, мне не говорят.
Врача ищу я наугад,
Все их ухватки –
Вздор, коль меня не защитят
От лихорадки.
С подругой крепок наш союз,
Хоть я ее не видел, плюс
У нас с ней, в общем, разный вкус:
Я не в упадке:
Бегут нормандец и француз[12]
Во все лопатки.
Ее не видел я в глаза
И хоть не против, но не за,
Пусть я не смыслю ни аза,
Но все в порядке
У той лишь, чья нежна краса
И речи сладки.
Стихи готовы – спрохвала
Другому сдам свои дела:
В Анжу пусть мчится как стрела
Он без оглядки,
Но прежде вынет из чехла
Ключ от разгадки.
* * *
Про то стихи сейчас сложу[13],
Про то спою, о чем тужу;
Любви я больше не служу –
Знай, Пуату и Лимузен.
В изгнанье отправляюсь я,
Тревог и страха не тая:
Война идет в мои края,
Лишенья сына ждут и плен.
Горька разлука с домом мне,
Мое именье Пуатье
Отдам Фольконовой семье[14],
Мой милый сын-его кузен.
Но, знаю, будет побежден
Гасконцем иль Анжуйцем он,
Коль не поможет ни Фолькон,
Ни тот, кто выделил мне лен[15].
Быть должен смел он и суров.
Когда покину я свой кров,
Но слаб он, юн и не готов
Жить средь насилья и измен.
Гнев на меня, мой друг, отринь!
И ты, Христос, прости! Аминь.
Смешав романский и латынь
В моленье не встаю с колен.
Я Радость знал, любил я Бой,
Но – с ними разлучен судьбой –
Взыскуя мира, пред Тобой,
Как грешник, я стою согбен.
Я весельчак был и не трус.
Но, с Богом заключив союз,
Хочу тяжелый сбросить груз
В преддверье близких перемен.
Все оставляю, что любил:
Всю гордость рыцарства, весь пыл…
Да буду Господу я мил,
Все остальное – только тлен.
Но вспомните, когда умру.
Друзья, на траурном пиру
То, как я весел был в миру –
Вдали, вблизи, средь этих стен.
Скитальца плащ с собой беру
Собольей мантии взамен[16].

II СЕРКАМОН[17]

Серкамон жонглер[18] был родом из Гаскони, и слагал он песни[19] и пастурели[20] на старинный лад[21]. И обошел он весь белый снег, куда только мог дойти, и за то прозвали его "Серкамон"[22].

III МАРКАБРЮН[23]

1. ЖИЗНЕОПИСАНИЕ

Маркабрюн, родом из Гаскони[24], был сын некоей бедной женщины по имени Маркабрюна, как он сам говорит в своей песне:

Маркабрюн отцом был зачат[25]
Под звездой, чья воля значит,
Что любовь, любя, дурачит:
– Разумей! –
От себя он женщин прячет
И любовных чужд затей.
Был он одним из первых трубадуров[26], о коих сохранилась память. Песни слагал он не Бог весть какие[27] и сирвенты неважные[28], злословя женщин и любовь[29].

2. ВАРИАНТ[30]

Маркабрюн был подкидыш, найденный у ворот некоего богатого господина, так что никогда и не узнали, кто он и откуда взялся. И эн Альдрик де Виллар[31] воспитал его, а затем он так долго находился при трубадуре по имени Серкамон[32], что и сам взялся за трубадурское художество. До того прозывали его "Пустожором"[33], а с этого времени дали ему имя Маркабрюн. Кансону[34] же никто еще тогда не именовал кансоною, а все, что пелось, называлось песнью.

Пошла о нем великая по свету молва, и все его слушали, боясь его языка[35], ибо настолько был он злоречив, что владельцы одного замка в Гиенне, о коих он наговорил много худого, в конце концов предали его смерти[36].

Как-то раз на той неделе[37]
Брел я пастбищем без цели,
И глаза мои узрели
Вдруг пастушку, дочь мужлана:
На ногах чулки белели,
Шарф и вязанка на теле,
Плащ и шуба из барана.
Я приблизился. "Ужели,
Дева, – с губ слова слетели, –
Вас морозы одолели?"
"Нет, – сказала дочь мужлана, –
Бог с кормилицей хотели,
Чтобы я от злой метели
Становилась лишь румяна".
"Дева, – я сказал, – отрада
Вы для рыцарского взгляда,
Как и крепкая ограда
Я для дочери мужлана;
Вы одна пасете стадо
Средь долин, терпя от града,
Ливня, ветра и бурана".
"Дон, – в ответ она, – измлада
Знаю я, чего мне надо;
Чары ваших слов – привада, –
Мне сказала дочь мужлана, –
Для таких, кто ценность клада
Видит в блеске лишь; услада
Их – вдыхать пары дурмана"
"Дева, вы милы, пригожи,
С дочерью сеньора схожи
Речью – иль к себе на ложе
Мать пустила не мужлана;
Но, увы, я девы строже
Вас не видел: как, о Боже,
Выбраться мне из капкана?"
"Дон, родня моя – ни кожи,
Если всмотритесь, ни рожи,
Их удел – кирка да вожжи, –
Мне сказала дочь мужлана, –
Но творить одно и то же
Каждый божий день – негоже
И для рыцарского сана"
"Дева, в вас видна порода,
Одарила вас природа,
Словно знатного вы рода,
А совсем не дочь мужлана;
Но присуща ль вам свобода?
Не хотите ль, будь вы подо
Мной, заняться делом рьяно?"
"Ваши речи полны меда,
Но, сеньор, такого рода
Куртуазность – ныне мода, –
Мне сказала дочь мужлана, –
Прячет ваш подход невзгоду,
Так что: ходу, дурень, ходу!
Иль вам кажется, что рано?"
"Дева, этот тон суровый,
Этот ваш ответ бредовый
Не пристал ничуть здоровой
Духом дочери мужлана;
Вежество пускай основой
Станет нам для дружбы новой
Без взаимного обмана"
"Дон, лишь вовсе безголовый
Соблазняет нас обновой –
Мил сеньор, служить готовый, –
Мне сказала дочь мужлана. –
Но за этот дар грошовый
Шлюхой числиться дешевой?!
Нет, наград не стоит рана!"
"Дева, связан мир рутиной –
Со своею половиной
Ищет встречи всяк: мужчиной
Я рожден, вы – дочь мужлана;
Мне теперь не луговиной,
Но влекущею пучиной
Эта кажется поляна"
"Дон, но следствие с причиной
Связано, дурь – с дурачиной,
Вежество – с учтивой миной,
И с мужланом – дочь мужлана;
Золотою серединой
Курс держать, борясь с судьбиной, –
Вот суть жизненного плана".
"Дева с благостной личиной,
Знать, за логикой змеиной
Вы не лезли в глубь кармана".
"Дон, тревожен крик совиный;
Тот – ждет манны[38]; пред картиной[39]
Этот – в позе истукана".
* * *
Начинаю без опаски[40]
И, как водится, с завязки
Ладные на вид побаски:
– Разумей! –
Кто живет не по указке
Доблести – по мне, злодей.
Юность[41] никнет, чахнет, тает,
А Любовь налог взимает
С тех, кто в плен к ней попадает
– Разумей! –
Свой оброк издольщик знает,
И ослушаться не смей.
Искоркой Любовь сначала
Тлеет в саже, от запала
Сушь займется сеновала:
– Разумей! –
И когда всего обстало
Пламя, гибнет ротозей.
Знаю я Любви повадки:
Здесь – радушье, там – загадки,
Здесь – лобзанья, там – припадки:
– Разумей! –
А начни играть с ней в прятки,
Станет линии прямей.
Прямо шла ее дорожка,
Ныне скривлена немножко,
Ну, а там заглохнет стежка:
– Разумей! –
Острым язычком, как кошка,
Лижет, чтоб куснуть верней.
Вынув мед из воска, может
Позабыть, чьи соты гложет;
Грушу чистит – не предложит:
– Разумей! –
Но, как лира, слух тревожит
Тем, кто хвост прищемит ей.
Заедино с чертом брешет
Тот, кто Лже-Амора тешит,
Кнут один бока им стешет:
– Разумей! –
Он – как тот, кто шкуру чешет,
Плоть сдирая до костей.
Род Любви куда как скромен,
Список жертв ее огромен,
Обольститель вероломен:
– Разумей! –
Сам мудрец рассудком темен
Выйдет из ее сетей.
Плюс – Любовь, сродни кобыле,
Хочет, чтоб за ней следили
И накручивали мили:
– Разумей! –
Тощ иль жирен, слаб иль в силе –
Все равно: скачи быстрей!
Мною взгляд ее испытан,
Вовсе слеп или косит он;
Ядом мед речей пропитан:
– Разумей! –
Пусть ужал ее засчитан
За пчелиный – жар сильней.
Кто свой путь по жизни свяжет
С женщиной – себя накажет,
То же и Писанье скажет[42]:
– Разумей! –
Бремя бед на тех возляжет,
Кто не чтил прямых путей.
Маркабрюн отцом был зачат
Под звездой, чья воля значит,
Что Любовь, любя, дурачит:
– Разумей! –
Он себя от женщин прячет
И любовных чужд затей.
* * *
Близ родника, средь сада, где в[43]
Тени белеющих дерев
Звучал ликующий напев,
Я, вешней свежестью дыша,
На пышную траву присев,
Узрел стройнейшую из дев,
Чей зов мне скрасил бы досуг.
Владельца замка дочь, она
Была здесь без друзей, одна;
Я, все, чем радостна весна,
Открыть прелестнице спеша,
Хотел сказать ей, как нежна
Листва и песня птиц звучна;
Она ж переменилась вдруг.
Пролились слезы, как родник,
И бедный вымолвил язык:
"О Иисус, сколь ты велик!
Тобой уязвлена душа:
Ты оскорблен был, но привык
Столь к поклонению, что вмиг
Находишь для отмщенья слуг.
Мой друг, чей благороден нрав,
Чей вид изыскан, величав
И смел, сейчас летит стремглав
К тебе, тем сердце мне круша;
Ах, знать, Людовик[44] был не прав,
Их проповедью в бой подняв,
Коль мучит душу мне недуг"
Я, жалоб выслушав поток
Под лепет струй, сказал: "Упрек
Ваш лишь гневит напрасно рок;
Красавица, жизнь хороша;
От слез тускнеют краски щек;
Тот, кто в листву леса облек,
Избавить может вас от мук".
Она ответила: «Сеньор,
Я верю, будет не в укор
Мне этот хульный разговор:
"Бог, как от всех, кто жил греша,
В той жизни от меня свой взор
Не отвратит – но до тех пор
Как жить, когда далеко друг?"»

IV ПЕЙРЕ де ВАЛЕЙРА[45]

Пейре де Валейра родом был из Гаскони, из владении эн Арнаута Гильема де Марсана[46]. Был он жонглером в те же времена, что и Маркабрюн, и песни слагал он, как и все в ту пору, не Бог весть какие[47], – все про листья, да цветы[48], да птичье пенье. И песни эти славы ему не снискали, и сам он ничем другим не прославился.

V ДЖАУФРЕ РЮДЕЛЬ, СЕНЬОР БЛАЙИ[49]

Джауфре Рюдель, сеньор Блайи, был муж весьма знатный. Заочно полюбил он графиню Триполитанскую[50], по одним лишь добрым слухам о ее куртуазности, шедших от пилигримов, возвращавшихся домой из Антиохи[51]. И сложил он о ней множество песен, и напевы их были очень хорошие, но слова простые[52]. И так хотел он узреть ее, что отправился в крестовый поход[53] и пустился плыть по морю. На корабле одолела его тяжкая болезнь, так что бывшие с ним считали его уже умершим и, доставивши в Триполи, как мертвого, положили в странноприимном доме. Графине же дали знать об этом, и она пришла к нему, к самому его ложу, и заключила в свои объятия. Сразу узнал он, что то сама графиня, и вернулись к нему слух и чувства[54]. И воздал он славу Господу за то, что сохранилась ему жизнь, пока он ее не узрел. И так он и умер у нее на руках. И повелела она похоронить его с великими почестями при храме тамплиеров[55], сама же по великой горести о нем в тот же день постриглась в монахини.

Длиннее дни, алей рассвет[56],
Нежнее пенье птицы дальней,
Май наступил – спешу я вслед
За сладостной любовью дальней.
Желаньем я раздавлен, смят,
И мне милее зимний хлад,
Чем пенье птиц и маки в поле.
Я верой в Господа согрет –
И встречусь я с любовью дальней.
Но после блага жду я бед,
Ведь благо – это призрак дальний.
Стать пилигримом буду рад,
Чтоб на меня был брошен взгляд,
Прекраснейший в земной юдоли.
Услышать на мольбу в ответ
Жду, что готов приют мне дальний;
Я мог бы, если б не запрет,
Быть рядом с ней и в дали дальней;
Польются наши речи в лад
И близь и даль соединят,
Даря усладу после боли.
Печаль и радость тех бесед
Храню в разлуке с дамой дальней,
Хотя и нет таких примет,
Что я отправлюсь в край тот дальний:
Меж нами тысячи лежат
Шагов, дорог, земель, преград...
Да будет все по Божьей воле!
Даю безбрачия обед,
Коль не увижусь с дамой дальней.
Ее милей и краше нет
Ни в ближней нам земле, ни в дальней.
Достоинств куртуазных клад
Сокрыт в ней – в честь ее я рад
У сарацинов[57] жить в неволе.
С Творцом, создавшим тьму и свет,
Любви не позабывшим дальней,
Я в сердце заключил завет,
Чтоб дал свиданье с дамой дальней,
Чтоб стали комнаты и сад
Роскошней каменных палат
Того, кто ныне на престоле.
Мой только тот правдив портрет,
Где я стремлюсь к любови дальней.
Сравню ль восторги всех побед
С усладою любови дальней?
Но стать горчайшей из утрат –
Ибо я крестным был заклят –
Ей предстоит. О, злая доля!
О, сладость горькая утрат!
Будь крестный мой врагом заклят[58]!
Страсть без ответа – что за доля!

VI БЕРНАРТ ВЕНТАДОРНСКИЙ[59]

1. ЖИЗНЕОПИСАНИЕ

Бернарт Вентадорнский родом был из Лимузина[60], из замка Вентадорн[61]. Роду он был простого, происходя от служилого человека, служившего истопником и топившего печь, где выпекали хлеб для всего замка[62]. Вырос он парнем красивым и ладным, выучился хорошо петь и овладел трубадурским художеством и стал мужем сведущим в законах вежества и весьма куртуазным. Сеньор его, виконт Вентадорнский[63], не мог нарадоваться ни на него самого, ни на его художество, и оказывал ему всяческие почести.

Была у виконта Вентадорнского жена, юная[64], благородная и веселая. Великую радость доставляли ей и кансоны Бернарта, и он сам, и вот полюбила она его, а он ее. И стал он в песнях своих и кансонах[65] восхвалять ее, и свою любовь к ней, и ее достоинство. Долгое время длилась их любовь, пока не заметили этого и сам виконт и многие другие. Когда же виконт об этом проведал, прогнал он от себя Бернарта, а жену свою велел запереть и крепко стеречь. И даме пришлось отвергнуть Бернарта и просить его уйти и удалиться из тех пределов.

Пустился он в путь-дорогу и прибыл к герцогине Нормандской[66], даме юной и благородной и умевшей ценить доблесть, честь и изящество обращенных к ней восхвалений. Кансоны и песни Бернарта очень нравились ей, и она встретила и приняла его весьма сердечно. Долгое время жил он при ее дворе и полюбил ее, а она его, и сложил в ее честь множество прекрасных кансон[67]. И вот в то время, как он находился при ней, взял ее в жены Генрих, король английский, и увез из Нормандии в Англию. А эн Бернарт в грусти и печали остался по эту сторону моря и отправился к доброму нашему графу Раймону Тулузскому[68] и оставался при нем до самой его смерти. А тогда эн Бернарт по великой горести о нем поступил в Далонский монастырь, где и скончался[69].

И все, что я, эн Юк де Сент Сирк[70], написал здесь о нем, поведано было мне виконтом Эблесом Вентадорнским[71], сыном виконтессы, которую любил Бернарт. Песни, которые вы услышите и которые ниже записаны, – бернартовы.

2. ВАРИАНТ[72]

Бернарт Вентадорнский родом был из Лимузина, из замка Вентадорн. Роду он был простого, происходя от служилого человека и булочницы, как говорит о нем Пейре Овернский в песне, где он поносит всех трубадуров[73]:

Третий же – де Вентадорн, старый шут;
Втрое тоньше он, чем Гираут,
И отец его вооружен
Саблей тонкой, как ивовый прут,
Мать же чистит овечий закут
И за хворостом ходит на склон.
Впрочем, чьим бы он ни был сыном, Бог ему дал наружность красивую и приятную, а сердце благородное, от какого всякое благородство и происходит, и даровал ему ум, разум, вежество и сладкоречие, и еще владел он утонченным трубадурским художеством складывать прекрасные слова на веселый напев.

Полюбил он жену сеньора своего, виконтессу Вентадорнскую. Бог же, по причине его привлекательности и вежества, и веселого искусства слагать кансоны, дал ему такую удачу, что и она полюбила его сверх всякой меры[74], позабыв про свою высокородность, и честь, и разум, и злоречие людей, и поддалась своим желаниям, как сказал об этом Арнаут де Марейль:

За радостью я от безумства мчусь[75],
И покидаю разум ради чувств...
а также и Ги д’Юссель:

Ведь кто любил, тот знает по себе[76]:
Бессилен ум с желанием в борьбе[77]
Бернарт же и сам пользовался среди хорошего общества уважением, и песни его повсюду любили. Все с превеликой охотой встречались с ним, принимали его и слушали. Великие почести и дары получал он от могущественных сеньоров и важных господ, и всюду появлялся он в пышности и окруженный почетом.

Любовь их длилась немало времени, пока не проведал о ней виконт, супруг дамы. Узнав же обо всем, он весьма огорчился и опечалился. И виконтессу поверг он в великую скорбь, ибо Бернарта де Вентадорна от себя отстранил и попросил его покинуть его владения. И вот тот уехал и направился в Нормандию к герцогине, бывшей в то время владычицей нормандцев. Была она юной, веселой, одаренной доблестью, честью и могуществом, и умела ценить людей доблестных и достойных. И приняла она его с радостью и превеликим почетом, ибо прибытие его причинило ей немало удовольствия, и сделала его главным лицом и распорядителем при своем дворе. И как до того полюбил он жену своего сеньора, так теперь влюбился он в герцогиню, а она в него. Долгое время имел он от нее великую радость и счастье, пока не вышла она замуж за короля Генриха Английского, который и увез ее за море в Англию. И Бернарт больше никогда ее не видел, ни весточки от нее не получил.

И потому от горя и тоски о ней постригся он в монахи в Далонском аббатстве, где и оставался до конца своих дней.

3. РАЗО[78] ПЕРВОЕ

...Бернарт же прозвал ее[79] "Жаворонком" из-за того, что был некий рыцарь, влюбленный в нее, которого она называла "Луч"[80]. И вот однажды рыцарь этот явился к герцогине и прямо прошел в ее покои. Дама же, завидев его, подняла подол своего платья, обернула им его шею и повалилась на постель. Бернарт все это увидел, ибо служанка дамы тайком дала ему подсмотреть, и по этому случаю сложил он такую кансону, в каковой говорится:

Люблю на жаворонка взлет[81]
В лучах полуденных глядеть:
Все ввысь и ввысь – и вдруг падет,
Не в силах свои восторг стерпеть.
Ах, как завидую ему,
Когда гляжу под облака!
Как тесно сердцу моему,
Как эта грудь ему узка!
Любовь меня к себе зовет,
Но за мечтами не поспеть.
Я не познал любви щедрот,
Познать и не придется впредь.
У Донны навсегда в дому
Весь мир, все думы чудака, –
Ему ж остались самому
Лишь боль желаний да тоска.
Я сам виновен, сумасброд,
Что мне скорбей не одолеть, –
В глаза ей заглянул, и вот
Не мог я не оторопеть;
Таит в себе и свет и тьму
И тянет вглубь игра зрачка!
Нарцисса гибель я пойму[82]:
Манит зеркальная река.
Прекрасных донн неверный род
С тех пор не буду больше петь:
Я чтил их, но, наоборот,
Теперь всех донн готов презреть.
И я открою, почему:
Их воспевал я, лишь пока
Обманут не был той, к кому
Моя любовь так велика.
Коварных не хочу тенёт,
Довольно Донну лицезреть,
Терпеть томленья тяжкий гнет,
Безжалостных запретов плеть.
Ужели – в толк я не возьму –
Разлука будет ей легка?
А каково теперь тому,
Кто был отвергнут свысока!
Надежда больше не блеснет, –
Да, впрочем, и о чем жалеть!
Ведь Донна холодна, как лед, –
Не может сердце мне согреть.
Зачем узнал ее? К чему?
Одно скажу наверняка:
Теперь легко и смерть приму,
Коль так судьба моя тяжка!
Для Донны, знаю, все не в счет,
Сколь к ней любовью ни гореть.
Что ж, значит, время настает
В груди мне чувства запереть!
Холодность Донны перейму –
Лишь поклонюсь я ей слегка.
Пожитки уложу в суму –
И в путь! Дорога далека.
Понять Тристану одному[83],
Сколь та дорога далека.
Конец любви, мечте – всему!
Прощай, певучая строка![84]

4. РАЗО ВТОРОЕ[85]

Бернарт Вентадорнский любил некую даму, прекрасную и благородную, и так служил ей и так чтил ее, что и словами и делами своими жаловала она ему все, чего только он желал. Долгое время жили они в радости и наслаждении, храня друг другу верность. Но затем желания дамы изменились, и она захотела другого возлюбленного. Бернарт, узнав об этом, опечалился, закручинился и хотел было расстаться с ней, ибо уж очень тяжко было ему присутствие другого. Однако, побежденный своей любовью, рассудил он, что лучше ему делить даму с другим[86], чем совсем потерять ее. И к тому же, когда он находился в ее обществе и при том были новый ее друг и всякий иной люд, казалось ему, что она глядит на него больше, чем на кого-либо другого. И зачастую он даже переставал верить тому, во что сначала поверил, как и должны чувствовать все истинно влюбленные, коим надлежит не верить глазам своим, если то, что они видят, поношение для их дамы. И по этому случаю сложил Бернарт кансону, в каковой говорится:

Дайте, сеньоры, совет[87],
Вы ходите в мудрецах:
Ко мне после стольких лет
Успех в любовных делах
Пришел – я дамой любим
Но вместе, увы, с другим,
Ничье мне не тяжело
Так общество, как его.
Рассматривая предмет
И так, и сяк, я исчах,
Не знаю, в чем больший вред,
Любить ли с ним на паях,
Иль с ней делиться своим
Горем – вопрос нерешим:
Хоть это делай, хоть то –
Все будет нехорошо.
Любовь мою – станет свет
Позорить на всех углах,
С презреньем украсив портрет
Короной о двух рогах;
А буду дамой гоним –
Нищ стану, как пилигрим,
Лишиться б тогда всего,
И дара петь самого.
Вся жизнь моя – темный бред,
И ждет ее полный крах,
Не выбери из двух бед
Я меньшей: или в руках
Иметь, что не взято им,
Иль все упустить, как дым, –
Любовь утверждает, что
Неверным в ней не везло.
Что для нее мой запрет,
Когда ей мил вертопрах;
Но в снятье запрета нет
Причины иной, как страх.
Служа столько лет и зим,
Усердьем горжусь таким;
Было б вознаграждено
Прощенное мною зло.
Жар, коим был я согрет,
И ныне в ее глазах,
Но льется другому вслед,
Я предан, брожу впотьмах;
И все ж в толпе отличим
Я ею: взглядом пустым
На меня смотрит – но
Не так, как на большинство.
Шлю за приветом привет
(Перо омочив в слезах)
Той, пред которой весь свет
И вся красота – лишь прах.
Я памятью злой томим –
Как мы, прощаясь, стоим
И прячет она лицо,
Чтоб не сказать ничего.
Дама, мы связь утаим
От всех; а на людях с ним
Будьте – храня для него
Лишь куртуазное мо.
Гарсьо, давай сочиним[88]
И Вестнику отдадим[89]
Песнь, чтобы что суждено
Скорее произошло.

VII АРНАУТ де МАРЕЙЛЬ[90]

1. ЖИЗНЕОПИСАНИЕ И РАЗО ПЕРВОЕ

Арнаут де Марейль происходил из епископата Перигорского, из замка под названием Марейль. Был он клирик, а роду простого. И так как наукой своей прожить он не мог, то и пошел по белу свету. Он хорошо владел трубадурским художеством и знал в нем толк. По воле судьбы и предназначению звезд попал он ко двору графини де Бурлац, дочери доблестного графа Раймона и супруги виконта де Безье, прозванного Тайлафер[91].

Этот эн Арнаут внешностью был весьма приятен, хорошо пел и умел вслух читать романы[92]. Графиня весьма благоволила к нему и окружала его почетом. Он же полюбил ее и посвящал ей свои кансоны, но не осмелился ни ей, ни кому-либо другому признаться, что сам сочинял их, а говорил, что сложены они другим[93].

До того, однако, одолела его любовь, что однажды сочинил он кансону, в каковой говорится:

Искренностью приема[94]
В плен я навеки взят:
Облик, улыбка, взгляд,
Весь Ваш вид и наряд
В сердце живут моем;
Дама, я смерть приму,
Если Вас не смягчат
Скорбь и страданья в том,
Кто отныне в Ваш дом
Входит, словно в тюрьму.
С фальшью страсть не знакома
И не грозит ей спад,
Хоть и во много крат
Из-за Ваших преград
Мне затруднен подъем;
Дама, в толк не возьму,
В чем же я виноват:
Если только в своем
Чувстве – что ж, поделом,
Я даже рад клейму.
Душа лишь к Вам влекома:
Пусть иные не мнят,
Что добиваться рад
Я и от них услад, –
Ваш я весь целиком;
Пусть же мне одному
Ваши взоры сулят
Милость: мой окоем,
Не озарив лучом,
Не ввергайте и в тьму.
Дама, в сердце истома,
Робостью я объят;
Пусть иной не богат,
Но он бережней клад
Чести, коль с ней знаком,
Спрячет в свою суму,
Чем неучтивый хват,
Лезущий напролом
С верой, что все кругом
Принадлежит ему.
Ждать в судьбе перелома
Тщетно: вместо наград –
Мне удары грозят
Еще горших утрат;
Но стою на своем
И теперь, потому
Не повернув назад,
Что соперник ведом
Звездами и умом
К торжеству своему.
Генуэзец! К чему[95]
Скрывать: где все подряд
Заняты королем
И знатью – в круге том
Вы – голова всему.
И в кансоне этой открыл он графине любовь, которую к ней питал. И графиня его не отвергла, мольбы его приняла и вняла им. Подарила она ему богатое платье, оказала великий почет и дозволила воспевать ее открыто и дерзновенно. При дворе ее снискал он великую честь. И во славу графине сложил он немало прекрасных кансон, из коих видно, что много принял он от нее благ, да и горя хлебнул немало.

2. РАЗО ВТОРОЕ

Вы уже слыхали, кто был Арнаут де Марейль и как он полюбил графиню де Безье, которая была дочерью славного графа Раймона Тулузского и матерью виконта де Безье, убитого французами после взятия Каркассона[96]. Означенную виконтессу все, однако, именовали графиней де Бурлатц, ибо родилась она в замке Бурлатц. Арнаут сердечно любил ее и сложил в честь нее множество прекрасных кансон, в коих обращался к ней с почтительнейшими мольбами. И она, в свою очередь, к нему весьма благоволила.

Король же Альфонс[97], ухаживавший за графиней, прознал про это ее благоволение к Арнауту. Увидев, как любовно она с ним обращается и услыхав сложенные им в ее честь кансоны, он сильно возревновал и весьма огорчился. И возвел он поклеп на графиню из-за благосклонности ее к Арнауту. И сам он ей такое говорил и других тоже заставлял, что та рассталась с Арнаутом, повелев ему не показываться ей на глаза, не слагать о ней кансон, подавить свою любовь и прекратить обращаться к ней с мольбами.

Арнаут де Марейль, как услышал о такой отставке, стало ему горше самого горького горя. В отчаяньи удалился он от своей дамы и двора ее и отправился к другу своему и сеньору Гильему де Монпелье[98]. Долгое время оставался он у него, горько жаловался там и плакал и сложил кансону, которая тут написана и в каковой говорится, как вы сейчас услышите:

Тешились мысли мои[99],
О печали забыв,
Но дама, чей стан красив,
Чье сердце кротко и нежно,
Сказала, что безнадежно
К ней взывать о любви;
Все ж, не смирясь с судьбой,
Я надеюсь мольбой
Смягчить ее, а дотоль
Уныла моя юдоль.
Дама, когда б Вы могли
Знать о том (утолив
Смиренный любви порыв,
К Вам обращенный прилежно),
Сколь чувство мое безбрежно,
К стонам Вы б снизошли,
Испускаемым мной:
Жалуется больной,
Избыть надеясь не столь
Хворь песнями, сколько боль.
Прекрасная дама, чьи
Речи – диво из див,
Выслушайте мой призыв
С вниманьем, а не небрежно;
Мне предстоит неизбежно
В страхе забиться в щель,
Столь престол Ваш высок;
Но Овидий предрек[100],
Что знатностью не обресть
Любви, коль чужда ей лесть.
Так и средь дальних земель
Слава гремит о Вас,
Что мой восторженный глас
К ней ничего не прибавит;
Однако в хоре оставит
Свой звук новая трель,
Ибо, как ни легок,
Чашу весов листок
Все ж заставляет осесть;
Вам мало хвалы, что есть!
Манеры, каких досель
Я не встречал; свет глаз;
Радушье не напоказ; –
Певец по заслугам славит
Вас, ту, которая ставит
Столь высокую цель;
Радости в Вас исток,
Вотпочему предлог
Превозносить Вашу честь
Берется, отколь нивесть.
Генуэзец! Апрель –
Май – цветения срок:
Чтоб, как его, я мог
Вас всем другим предпочесть,
Вы продолжаете цвесть.
Француз[101]! Забыв зарок,
Кто-то честь не сберег –
Тем радостнее нам весть,
Что в Вас достоинств не счесть.

VIII ГИРАУТ де БОРНЕЛЬ[102]

1. ЖИЗНЕОПИСАНИЕ

Гираут де Борнель родом был из Лимузина, из округа Эксидейль, из мощного замка виконта Лиможского. Будучи происхождения незнатного, был он наделен природной смекалкой и к тому же немалую приобрел ученость[103]. И был он самый лучший трубадур из всех, что были и до и после него, и за то прозван был Главой трубадуров[104], и таковым и сейчас считают его все, кто разумеет изысканную речь, полную любовных чувств и остроумия. И был он в большом почете у людей высокородных и знатоков художества, равно как и у дам, охотно внимающих искусно подобранным словам его песен[105].

Вот как протекала его жизнь: всю зиму он оставался при школе, где обучал наукам, а летом ходил по дворам сеньоров, и с ним два певца[106], исполнявших его кансоны. Жениться он не захотел, и все. что наживал, отдавалось неимущим его родителям и церкви села, где он родился. Церковь эта, и до ныне сущеествующая, посвящена святому Гервасию.

Здесь записаны многие из его песен.

2. РАЗО ПЕРВОЕ

Гираут де Борнель влюблен был в некую даму гасконскую по имени дона Аламанда д’Эстанк[107]. Дама эта, всеми весьма чтимая за ум, благородство и красоту, охотно принимала ухаживания Гираута и снисходила к его мольбам по той причине, что великую славу о ней, о достоинстве ее и чести разносил он песнями своими, доставлявшими ей великое наслаждение, ибо она их отлично разумела[108].

Долгое время обращался он к ней с мольбами, она же, всяческий ему оказывая почет и не скупясь на обещания, со всей куртуазностью оборонялась от его домогательств, так ему своей любви и не даровав, и не получил от нее он никакого любовного дара, кроме перчатки. Ради перчатки этой долгое время жил он в радости и веселии, но затем потерял ее и впал от этого в великую печаль, ибо мадонна Аламанда, коей тягостны были его любовные домогательства, узнав, что перчатка потеряна, принялась его корить, говоря, что он-де нерадиво хранил перчатку и потому никаких подарков она ему больше делать не станет, и никакой любовной услады он от нее не получит, а от всего ранее обещанного она отрекается, ибо видит, что он вовсе вышел у нее из повиновения[109].

Узнав об этом новом обвинении и об отставке, какую дала ему дама, Гираут испытал великую скорбь и огорчение. Отправился он к некой состоявшей при ней девице, которую тоже звали Аламанда[110]. Девица была весьма разумна и куртуазна, хорошо разбиралась в трубадурском художестве и сама была в нем искусна. Гираут сообщил ей все, что сказала ему дама, и спросил у нее совета, как ему теперь быть, произнеся следующее:

"Друг милый Аламанда, как в тумане[111],
Я обращаюсь к Вам, узнав о плане
Сеньоры Вашей, что, меня тираня,
Жила и вот сейчас стоит на грани
Злодейства, ибо ею же в обмане
Я обвинен:
Уверен, что в неравной этой брани
Останусь побежден".
"Гираут, ради Бога, чем заране
Сдаваться, меры приняли б к охране:
Страсть требует от вас посильной дани,
То есть согласья в том и этом стане –
Пусть дама приравняет холм к поляне,
Ответьте в тон,
Что есть, мол, радость и в сердечной ране,
И счастьем вызван стон".
"Вы судите не как иные дуры,
К тому ж прелестны, юны, белокуры;
Жизнь чуть добрей – Вы рады, злее – хмуры,
Но не милы мне Ваши каламбуры,
И вывертом судебной процедуры
Я удручен:
По мне, уж лучше падать с верхотуры,
Чем ехать под уклон"
"Удачней, чем моя, кандидатуры,
Клянусь, Вам не сыскать – а мне фигуры
Смешней, чем Ваша: ходите понуры,
Твердя о пустоте моей натуры;
Ну что ж, в любви я против диктатуры.
Претит ей гон,
И лучше тихо заводить амуры,
Чем поднимать трезвон".
"Не будьте, дева, так глупы и серы
И не касайтесь Вам далекой сферы!
Она ведет себя, как лицемеры!
По-Вашему, у всех ко мне нет веры –
Нет, передан от дамы Беренгеры[112]
Мне был поклон!
Я Вас ударю, коль и впредь без меры
Так буду оскорблен".
"Поскольку Вы цеплялись за химеры,
Крушенье Вашей, господин, карьеры
Приобрело огромные размеры;
Иль нужно Вам перечислять примеры
Того, как, с нею ссорясь, кавалеры
Несли урон?
Тот, у кого столь дерзкие манеры,
Как Ваши, – обречен!"
"Красавица, мое бунтарство мнимо,
Поддержка Ваша мне необходима:
Устройте, коль ошибка поправима
И коль любовь, как мною, Вами чтима,
Чтоб в результате Вашего нажима
Я был прощен;
Ведь если эта мука будет длима
Конец мой предрешен".
"Зло, эн Гираут, было б одолимо,
Будь Ваше поведенье извинимо:
Но Вами, говорят, была любима
Та, что и в платье с этой несравнима,
И без; с тех пор она неумолима
И свой резон
Блюдет: не видя Вас, проходит мимо,
А то и гонит вон".
"Просите ж за меня неутомимо,
Ведь я теперь учен!"
"Да будет Вами впредь любовь хранима –
Суров ее закон".

3. РАЗО ВТОРОЕ

Гираут де Борнель влюблен был в некую даму по имени дона Аламанда д’Эстанк, дарившую ему любовные услады. Случилось, однако, что она вообразила, будто достоинство ее унижается из-за того, что совпадают его и ее желания, и она рассталась с ним, и любовью своей одарила другого, за что все ее осуждали, ибо человек он был невоздержанный и злой[113]. Долгое время пребывал Гираут де Борнель в тоске и печали и из-за собственной своей горести и из-за испытываемых ею поношений, ибо неподходящее было для нее дело брать того в любовники.

И вот сложил он тогда кансону, в которой жалуется на измену своей дамы и на то, что не милы ему теперь ни радость и веселье, ни утехи куртуазные:

Звучанье радостных строк[114]
И смех победят истому,
Хоть я от счастья далек;
Но скучно ней
От нежных затей –
Зачем же мне изощряться
В искусстве речей:
Что ж, тронув струну,
Я песню начну –
И зубы сомкну,
Чтоб зря не звучала:
Увы, сулит мало
Певучий слог
Веселья и благ –
Нет тех, кто был весел и благ.
Средь горестей путь пролег,
Поскольку замыслу злому
Подругу выучил рок;
Безумье тем злей,
Чем сердцу трудней
Жестокой сопротивляться;
Впредь буду смирней,
Стерплю, ускользну
От кар и верну
Любви новизну,
Избегнув провала;
Любви не пристало
Слышать упрек;
Не гнев забияк
Ей мил, а смирения знак.
Я в тяжбе с ней изнемог –
Ведь сила ломит солому[115];
Какой для меня в том прок,
Что верен я ей?
Гораздо верней
Начать другой восхищаться:
Там пойдет скорей
Правота ко дну,
Где она в плену
У силы; дерзну
Искать в том начало,
Что ум истерзало, –
Приговор строг:
Все даме пустяк –
К свету ль вознесть, ввергнуть ли в мрак.
Коль друга найти б я мог,
Чуждого делу дурному,
Чтоб был со мной не жесток –
Мне стало б видней.
Что жизни моей
Есть еще чем утешаться.
Ум, сердце ль сильней
Иль страх? Первизну
Отдать не рискну
Вступившим в войну;
Ворам выпадало
В темнице подвала
Жизнеописания трубадуров
Столько тревог,
Как мне от атак
Сил трех, ибо каждый мне враг.
Сердцу уже невдомек,
Как не поддаться излому:
Я брошен, я одинок
С тех пор, как злодей
Решил средь людей
Распространеньем заняться
Фальшивых вестей:
Поверив лгуну[116],
Лишь ложь я пожну
И смертным усну
Сном; власть лишь мешала
Амору: бывало,
Хоть и высок,
Служил кое-как
Ему императорский стяг.
В покорстве – любви зарок,
Было ль когда по-другому?
Бесспорно, лучший итог
Тех ожидает, чей
Крик о любви слабей,
Чем тех, кто решил поддаться
Напору страстей;
Чтоб сберечь казну,
Я к умным примкну,
А спесь прокляну.
Иль пылу бахвала
Любовь отвечала
Не поперек?
Попал ли впросак
Кто сделал навстречу ей шаг?
Честь, ищущая предлог[117]
Нравиться франту пустому,
В приличьях видит порок;
Невежество – всей
Громадой своей –
Гнетет к земле тунеядца!
– Поделом, ей-ей!
Коль честь на кону,
Влечет не одну
Из душ в вышину!
– Что ж: не обуяло
Безумье тех, стало
быть, кто берег
Честь средь передряг.
Безумец, кто любит не так!

ВАРИАНТ[118]

Что бы ни предпринимал эн Гираут де Борнель – словом ли, делом ли, – так и не удалось ему вернуть благорасположение мадонны Аламанды, ибо в немилость у нее впал он лишь потому, что та вообще желала с ним расстаться, для чего и воспользовалась случаем с перчаткой. И как ни тяжело это было эну Гирауту, но пришлось ему от нее удалиться. Но знайте, что мадонна Аламанда порвала с ним вовсе не только из-за перчатки, послужившей лишь предлогом, но оттого, что взяла себе любовником другого, за что и осуждалась всеми, ибо тот был человек злой и хитрый. Долгое время пребывал Гираут де Борнель в тоске и печали и из-за собственной своей горести, и из-за испытываемых ею поношений, ибо возлюбленным своим избрала она человека неподходящего[119]... и стали ей немилы веселье, радость и куртуазные утехи. Песня же его о том записана в этой книге[120].

4. РАЗО ТРЕТЬЕ

Гираут де Борнель отправился за море[121] с королем Ричардом и виконтом Лиможским по имени эн Аймар[122], и участвовали они в осаде Акры[123]. Когда же город был взят и сеньоры стали возвращаться по домам, Гираут де Борнель отправился к доброму нашему князю Антиохийскому[124], мужу весьма благородному, который принял его с великим почетом и щедро наградил. И тот оставался всю зиму при дворе его, ожидая обратного плаванья, которое должно было начаться на Пасху. И в бытность его у князя приснился ему сон, о коем вы услышите в нижеследующей кансоне, в которой говорится:

Все время хочет мой язык[125]
Потрогать заболевший зуб,
А сердце просится в цветник,
Взор – тонет в неге вешних куп,
Слух – в томном сладострастье
Птиц, о любви такой трезвон
Поднявших, что хоть удручен
Я был бы, хоть в несчастье,
При взгляде на лесистый склон
Вновь стану к жизни возвращен.
Жизнь – песен и услад родник,
Я по природе жизнелюб;
Мне снился сон, и в первый миг
Смех радостный сорвался с губ:
Сел на мое запястье
Изящный ястреб-птицегон,
Казалось, будет он взбешен,
Не стерпит чужевластья,
А вышло, что и ласков он
И тонкостям ловитв учен.
Сколь сон ни темен был и дик, –
Суть выколупав из скорлуп,
Мой господин его постиг
И подал так, что стал мне люб:
Любовное ненастье
Пройдет, очистив небосклон, –
Я – будь соперник хоть барон –
Достигну полновластья,
Всем оказавшись предпочтен,
Кто был любим или влюблен.
Проснувшись, я в тоске поник,
Скорбел, стал бездыхан как труп,
Считал, что мой сеньор – шутник,
Что сон – безумен, сонник – туп,
И все ж не без пристрастья
Тому подыскивал резон,
Что вскоре понести урон
Должно мое злосчастье,
И верил, что свершится сон
Точь-в-точь как был мне возвещен.
Тогда, веселья поставщик,
На песни я не буду скуп;
Столь резок будет сердца сдвиг,
Что сам спадет засохший струп,
Судьбу не стану клясть я,
Мной будет вестник снаряжен,
А получу ль в ответ поклон –
Не знаю: соучастье
Мне нужно – строить бастион
Нельзя, коль бут не подвезен.
Сложив подстенье, камни встык
Кладя, с уступа на уступ
Взбираясь, зодчий форт воздвиг:
Порядку служащий – не глуп;
Я к рыцарству причастье
Тем подтвержу, что верный тон
Найду и музыку вдогон
Стихам пошлю на счастье,
Чтоб наслажденьем напоен
Слух дамы был – и побежден.
Коль за морем кто из владык
Вдруг миру объявил всему б,
Что я предатель и двойник,
Умом коварен, сердцем груб,
И принимал участье
В натравливании сторон, –
Я б меньший потерпел урон,
Чем ныне от бесстрастья
Белейшей средь прекрасных жен,
Чьим гневом все ж я обелен.
Нет к тем, кем мой словарь сочтен,
Во мне подобострастья:
С закрытых слов не снял пелен,
Однако смысл их просветлен.
Тем самым, Вам был ключ вручен
К темнотам спетых мной кансон.

5. РАЗО ЧЕТВЕРТОЕ

В такую тоску и печаль повергли эн Гираута де Борнеля смерть короля Ричарда Английского[126] и предательство дамы его, доны Аламанды, что совсем было оставил он пение, художество трубадурское и куртуазную радость. Но тут эн Рамон Бернарт де Ровинья[127], родом гасконец, муж доблестный и приятель его большой, с коим они именовали друг друга "Превыше-Всех"[128], с превеликим усердием принялся уговаривать и умолять его, чтобы развеселился он и снова начал петь, и тогда тот сложил кансону, в которой говорится:

Ах, будь то не "Превыше-Всех"[129],
Что радостну велит мне быть
И песни весело творить,
То ни луга, цветущи вновь,
Ни лес, ни суетна любовь
Меня не смогут вдохновить.
Увы, признаться надо,
Что все слабей отрада,
И рыцарский весь цвет
Почти сошел на нет,
А тех, кому почет –
К забавам не влечет,
И я уж много лет
От всяких зол и бед
Могу лишь втайне клясть
Всех, кто имеет власть[130]

6. РАЗО ПЯТОЕ

Однажды Гираут де Борнель возвращался от доброго короля Альфонса Кастильского[131], а король пожаловал ему в дар превосходного коня серой масти[132] и иные немалые дары, и все вассалы королевского двора тоже сделали ему много богатых подарков. Направлялся он в Гасконь через земли короля Наваррского[133]. Король прознал, что Гираут – путник богатый, и что проезжает он его землями там, где сходятся границы Кастилии, Арагона и Наварры. И повелел он ограбить его и захватить все его снаряжение, а себе на долю оставил серого коня, все же остальное предоставил тем, кто этот разбой совершал. И тогда сложил Гираут кансону, в каковой говорится:

Свой сладкозвучный глас[134]
Подав с ограды, птица
Заставила вечор
Меня с дороги сбиться:
Дошел я до кустов,
Пойдя на птичий зов,
И пеням внял тотчас
Трех дев, поющих в лад
О том, что дар отрад
И благ понес урон;
Их пеньем привлечен
И за живое взят,
Спросил, зачем скорбят:
"Чем, девы, омрачен
Сей песни вашей тон?"
Плащ распахнув, рассказ
Так начала девица
Умнейшая: "Позор
Весь на вельмож ложится:
Путь юных полон ков;
На тех из смельчаков,
Кто славен без прикрас
И вежеством богат,
Все худшие спешат
Напасть со всех сторон.
И вас, кто вдохновлен
По сути иль на взгляд
Отрадой, так язвят,
Чтоб дух ваш стал смущен,
Коль нет к тому препон"
– Да, дева, впрямь сейчас
Перевелись те лица,
В ком, на благое скор,
Дух к радости стремится
И песню чтить готов.
Не слышу добрых слов
И я: ко мне угас
Их интерес, молчат,
Как будто я заклят.
Ограблен я, в загон
Попав меж трех корон;
В том, что удал был хват,
Мой чалый виноват –
В недобрый, знать, сезон
Он был мне в дар вручен.
– Сеньор, в грехах погряз
Тот, кто чужим живится,
Чей привлекают взор
Изящная вещица,
Ткань, яства; давший кров
Такому – сам таков.
Воришек и пролаз,
Которые хитрят
И источают яд,
Принявший в дом патрон
Едва ли кем почтен;
Его, пусть наугад,
Но правильно винят:
Всяк за такой уклон
Быть должен обличен.
– Подруга, пир для глаз –
Весна; но кто воззрится
На сад, тех мысль – про сбор
Плодов; а что певица
В ветвях – рад птицелов;
Мир, право, нездоров:
Мил юношам отказ
От истинных услад,
Но лезут год подряд
В турнирах на рожон,
Перчатки – в дар от жен
Приняв; то вдруг лишат
Вас дружбы с тем, чтоб фат
Мог показать фасон,
Хоть чести сам лишен.
– Стен замковых каркас
И каждая бойница,
Где зреет зло, сеньор,
Встают, чтоб нам лишиться
Приемов и даров:
Тот, дескать, бестолков,
С чьих башен напоказ
Баллисты не торчат;
Везде за всем пригляд;
Средь ночи пробужден,
Устроить всем разгон
Рад скаред: "Где шумят?"
Встают и стар, и млад:
Коль спите вы, вменен
В вину вам будет сон.
– Иль благ, подруга, час
Теперь, чтоб мне сердиться?
Иль слабый мой укор
Воспримет вереница
Отпетых наглецов?
Юнца, чей нрав суров,
Взмах разве бы потряс
Прута, каким грозят,
Чтоб шли дела на лад
И стал он умудрен?
Даяний долг с персон
Достойных на год снят
Бывает: их страшат
Просящие вдогон –
И есть на то резон.
– Друг, не спасет коль нас
Сеньор Бордо[135], десница
Чья прекратить разор
Сумела б, развалиться
Мир может до основ;
Всяк прочий – празднослов,
В ком вежества запас
Иссяк, притом заряд
Отваги – маловат;
Нет мира там, где тронЛьстецами окружен,
Ни веры – где впопад
Владыке петь хотят:
Коль чтит веселье он –
Все чтут, таков закон.
– Превыше-Всех[136] рулад
Моих не любит: рад
Свой оборвать трезвон
До лучших я времен.
– Сеньор, но вам внушат
Бертрана два[137], что спад
В слагании кансон
Беспочвен и дурен.
– Тот, дева, кто влюблен,
Но не любим, – смешон.

7. РАЗО ШЕСТОЕ

Когда Ги, виконт Лиможский[138], ограбил дом Гираута де Борнеля, все его имущество захватив и книги, и понял тот, что пала честь, опочила радость, куртуазное обращение погибло, доблесть себе изменила, вежество потеряно, а благородные повадки превратились в неучтивость; когда понял он, что обман захватил уже обе стороны – как влюбленных дам, так и их поклонников[139] – тогда пожелал он все же вновь вежество обрести, радость и честь, и такую сложил кансону, в каковой говорится:

Как хотелось бы мне[140]
Доблесть вновь возродить,
Радость вновь пробудить,
Опочившу во сне,
Тщусь бесплодно, зане
Рок нельзя победить,
И вовеки не быть
Мне с собой наравне, –
Чем более к былому я стремлюсь.
Тем пуще давит душу горький груз[141]

IX АРНАУТ ДАНИЭЛЬ[142]

1. ЖИЗНЕОПИСАНИЕ

Арнаут Даниэль родом был из тех же мест, что и эн Арнаут де Марейль[143], из епископата Перигорского, из замка под названием Риберак[144], и был он дворянин.

Он отлично обучился наукам и обрел утеху в трубадурском художестве. Науки он, однако, оставил и стал жонглером, а песни свои принялся сочинять с рифмами самыми изысканными[145], почему и кансоны его понять и выучить не так-то просто.

И вот полюбил он некую знатную гасконку, жену эн Гильема де Бувиль[146], однако никто не считал, что она даровала ему какую-либо усладу по любовному праву. Оттого говорит он:

Стал Арнаут ветробором[147].
Травит он борзых бычком
И плывет против теченья.
Долгое время хранил он эту любовь и сложил в ее честь множество прекрасных кансон, как вы сейчас услышите:

Из слов согласной прямизны[148]
Сложу я песнь в канун весны.
Дни зелены,
В цветенье бор
И скаты гор,
И сладостного грома
Лесных стихир
И птичьих лир
Поли сумрак бурелома.
Весь бурелом – как звон струны;
Словом же мной огранены[149],
До белизны
Их мыл и тер,
Чтоб сам Амор
Не мог найти излома;
Прям их ранжир,
Он командир,
Я в роли мажордома.
Но мажордом – что живодер,
Коль так устроил, что позор
Узнал сеньор,
Чей стал мундир
Протерт до дыр,
Сам – как от костолома;
Впрямь, те больны,
В жару, грустны,
Кому любовь – истома.
Не томен, Дама, но хитер
Я и, что чей-то там партнер,
Плету узор[150];
Проведай клир
Лихих проныр,
Что к вам душа влекома, –
Вам хоть бы хны,
А мне видны
Все ковы их приема.
Любой прием, хоть пышный пир,
Отвергну, или сердцем щир:
Вы мой кумир;
Разлучены
Мы, но верны –
И в душах нет надлома;
Слезится взор,
Но все остер –
Мной в неге боль искома.
Иском, хоть я не из придир,
Мной в страсти благодатный мир,
В любви я сир;
Стезя войны,
Измен, вины
От Каина ведома,
Но (чтя раздор)
Как в нас, с тех пор
Не знала страсть подъема.
О прелесть, будь вы дома,
Не как фразер
Арнаут в ваш двор
Придет стезей подъема.
* * *
Когда с вершинки[151]
Ольхи слетает лист,
Дрожат тростинки,
Крепчает ветра свист
И в нем солист
Замерзнувшей лощинки –
Пред страстью чист
Я, справив ей поминки.
Морозом сжатый,
Спит дол; но, жар храня,
Амор-оратай
Обходит зеленя,
Согрев меня
Дохой, с кого-то снятой,
Теплей огня, –
Мой страж и мой вожатый.
Мир столь прекрасен,
Когда есть радость в нем,
Рассказчик басен
Злых – сам отравлен злом,
А я во всем
С судьбой своей согласен:
Ее прием
Мне люб и жребий ясен.
Флирт, столь удобный
Повесам, мне претит:
Льстец расторопный
С другими делит стыд;
Моей же вид
Подруги – камень пробный
Для волокит;
Средь дам ей нет подобной.
Было б и низко
Ждать от другой услад,
И много риска:
Сместится милой взгляд –
Лишусь наград;
Хоть всех возьми из списка
Потрембльский хват[152]
Похожей нет и близко.
Ее устои
Тверды и мил каприз,
Вплоть до Савойи
Она – ценнейший приз,
Держусь я близ,
Лелея чувства, кои
Питал Парис
К Елене, житель Трои[153].
Едва ль подсудна
Она молве людской;
Где многолюдно,
Все речи – к ней одной,
Наперебой;
Передает так скудно
Стих слабый мой
То, что в подруге чудно.
Песнь, к ней в покой
Влетев, внушай подспудно,
Как о такой
Арнауту петь трудно.
* * *
Гну я слово строгаю[154]
Ради звучности и лада,
Вдоль скорблю и поперек
Прежде, чем ему стать песней,
Позолоченной Амором,
Вдохновленной тою, в ком
Честь – мерило поведенья.
С каждым днем я ближе к раю
И достоин сей награды:
Весь я с головы до ног
Предан той, что всех прелестней;
Хоть поют метели хором,
В сердце тает снежный ком,
Жар любви – мое спасенье.
Сотнями я возжигаю
В церкви свечи и лампады,
Чтоб послал удачу Бог:
Получить куда чудесней
Право хоть следить за взором
Иль за светлым волоском,
Чем Люцерну[155] во владенье.
Так я сердце распаляю,
то, боюсь, лишусь отрады,
Коль закон любви жесток.
Нет объятий бестелесней,
Чем у пут любви, которым
Отданы ростовщиком
И должник, и заведенье[156].
Царством я пренебрегаю,
И тиары мне не надо[157],
Ведь она, мой свет, мой рок,
Как ни было б чудно мне с ней,
Смерть поселит в сердце хвором,
Если поцелуй тайком
Не подарит до Крещенья.
От любви я погибаю,
Но не попрошу пощады;
Одинок слагатель строк;
Груз любви тяжеловесней
Всех ярем; и к разговорам:
Так, мол, к Даме был влеком
Тот из Монкли[158] – нет почтенья.
Стал Арнаут ветробором[159],
Травит он борзых бычком[160],
И плывет против теченья.
* * *
Слепую страсть, что в сердце входит[161],
Не вырвет коготь, не отхватит бритва
Льстеца, который ложью губит душу;
Такого вздуть бы суковатой веткой,
Но, прячась даже от родного брата,
Я счастлив, в сад сбежав или под крышу.
Спешу я мыслью к ней под крышу.
Куда, мне на беду, никто не входит,
Где в каждом я найду врага – не брата;
Я трепещу, словно у горла бритва,
Дрожу, как школьник, ждущий порки веткой,
Так я боюсь, что отравлю ей душу.
Пускай она лишь плоть – не душу
Отдаст, меня пустив к себе под крышу!
Она сечет меня больней, чем веткой,
Я раб ее, который к ней не входит.
Как телу – омовение и бритва,
Я стану нужен ей. Что мне до брата!
Так даже мать родного брата[162]
Я не любил, могу открыть вам душу!
Пусть будет щель меж нас не толще бритвы,
Когда она уйдет к себе под крышу.
И пусть со мной любовь, что в сердце входит,
Играет, как рука со слабой веткой.
С тех пор как палка стала Веткой[163]
И дал Адам впервые брату брата[164],
Любовь, которая мне в сердце входит,
Нежней не жгла ничью ни плоть, ни душу.
Вхожу на площадь иль к себе под крышу,
К ней сердцем близок я, как к коже бритва.
Тупа, хоть чисто бреет, бритва;
Я сросся сердцем с ней, как лыко с веткой;
Она подводит замок мой под крышу,
Так ни отца я не любил, ни брата.
Двойным блаженством рай наполнит душу
Любившему, как я, – коль в рай он входит.
Тому шлю песнь про бритву и про брата
(В честь той, что погоняет душу веткой),
Чья слава под любую крышу входит.

2. РАЗО[165]

И вот довелось ему как-то оказаться при дворе короля Ричарда Английского[166]. И когда был он при этом дворе, некий другой жонглер бросил ему вызов, утверждая, что у него-то самого рифмы куда изысканней, чем у Арнаута. Арнаут почел это за издевку. Тогда, избрав судьей короля, каждый из них выставил перед ним своего коня и побился с другим об заклад, что сочинит песню лучше, чем другой. Король запер каждого из них в разные комнаты, и такая Арнаута одолела в одиночестве скука, что он двух слов связать не мог, а жонглер, тот песню свою сложил легко и быстро. Было им на это дано десять дней, и вот уж через пять предстояло королю вынести свое суждение. Жонглер спросил Арнаута, готов ли он, и тот ответил, что да, уже, мол, три дня как все закончил, а на самом-то деле у него и в мыслях еще ничего не было. Всю ночь напролет распевал свою песню жонглер, чтобы получше ее заучить. Арнаут же решил над ним подшутить. И вот, когда снова наступила ночь, жонглер стал опять распевать свою кансону, а Арнаут – старательно ее запоминать, и слова, и напев. И когда предстали они перед королем, эн Арнаут сказал, что хочет исполнить свою кансону и запел песню, сложенную жонглером. Услышав его, жонглер взглянул на него в упор и заявил, что сам сочинил эту кансону. Король спросил их, как это могло случиться, и жонглер взмолился, чтобы король дознался правду. Король тогда спросил у эн Арнаута, как же все произошло, и тот ему поведал. Очень развеселился король – так пришлась ему по сердцу эта шутка. Коней вернули владельцам, и король к тому же еще богато одарил их. Песня же стала считаться арнаутовой, и вот что она гласит:

Не Амор в моей власти, а[167]
Сам он властвует надо мной:
Радость, грусть, ум, дурь – все впрок
Тому, кто, как я, робеет,
Видя, что зла его кара;
Ходить дозором
Должен вслед за Амором
Всякий, кто ждет
Щедрот:
Будет нажива,
Коль страсть терпелива.
Страх сковал немотой уста,
Сердце ж мучится полнотой
Чувств – и то, о чем я молчок,
Переживая, лелеет;
Искать таких дам средь мара
Тщетно по норам
Тайным и по просторам:
Всякий расчет
Собьет
Та, что на диво
Нежна и красива.
Истинна она и верна,
Думать не хочу о другой;
Мысль же о ней – как кипяток:
Закат ли, или утреет[168]
Сердце на грани развара;
Алкаю взором
Ее – она ж измором
Меня берет;
Но ждет
Сердце призыва,
Тем только и живо.
Тот безумен, чья речь текла
С целью сменить радость тоской.
У лжецов – обезумь их Бог![169]
Вряд ли язык подобреет:
Совет дадут – тотчас свара;
Покрыт позором
Амор, но, верю, в скором
Времени в ход
Пойдет
То, что нелживо
В природе порыва.
Пусть она меня вознесла,
Но молчу об усладе той;
Гортань, заперта на замок,
Ее омрачить не смеет;
Мучусь от знойного жара.
Справлюсь с которым
Тем же крепким затвором:
В том, что наш рот
Ведет
Себя крикливо, –
Причина разрыва.
Если бы мне помогла она,
Песням дав высокий настрой,
Я б немало сложить их мог;
Душа то никнет, то реет,
То дара ждет, то удара;
С ней ни потвором
Сладить нельзя, ни спором,
И все пойдет,
Вразброд,
Косо и криво,
Коль Милость глумлива.
К Мьель-де-бен шлет[170]
Сей оплот
Слов и мотива
Арнаут учтиво.

X САЙЛЬ Д’ЭСКОЛА[171]

Сайль д’Эскола родом был из Бержерака, небольшого, но богатого городка в Перигоре, и был он купеческий сын. Стал он жонглером и слагал славные песенки, и сделался он приближенным доны Айнермады Нарбоннской[172], а когда та скончалась, возвратился в Бержерак и художество трубадурское бросил.

XI БЕРТРАН де БОРН[173]

1. ЖИЗНЕОПИСАНИЕ

Бертран де Борн был владетель замка в епископате Перигорском – замка под названием Аутафорт[174]. Беспрестанно воевал он со своими соседями – графом Перигорским[175] и виконтом Лиможским[176], с братом своим Константином[177] и с Ричардом, пока тот был графом Пуатье[178]. Был он доблестный рыцарь и храбрый воин, куртуазный поклонник дам и трубадур отличный, сведущий в законах вежества и сладкоречивый, равно рассуждать умевший о добре и худе.

Когда бы ни пожелал, всегда умел он заставить Генриха короля и сыновей его[179] поступать по его указке, а желал он всегда одного: чтобы все они – отец, сын и брат все время друг с другом воевали. Желал он также, чтобы всегда воевали между собой король французский[180] и король английский. Когда же они мир заключали или перемирие, тотчас же старался он сирвентами своими этот мир разрушить, внушая каждому, что тот себя опозорил, заключив мир и пойдя на уступки. И от этого получал он великие блага, но и бед претерпевал немало.

2. ВАРИАНТ[181]

Бертран де Борн родом был из Лимузина. Был он виконт Аутафорта[182], где могло укрываться свыше тысячи человек[183]. Имел он братьев, долей наследства коих завладел бы он, если бы не король Английский[184]. Складывал он отличные сирвенты, кансон же сочинил не более двух[185], и король Арагонский сирвентам этим дал в супруги кансоны Гираута де Борнеля[186], а тот, кто их распевал, звался Папиолем[187].

Был он муж благовоспитанный и куртуазный. Графа Бретани прозвал он "Расса"[188], короля Английского "Да-и-Нет"[189], а сына его, Короля-юношу, "Моряком"[190]. Был у него, однако, такой обычай, что постоянно подстрекал он сеньоров к междоусобным браням, а Короля-юношу, сына короля Английского, до тех пор возбуждал к войне против отца[191], пока тот не был убит стрелой в одном из Бертрановых замков[192].

Бертран де Борн имел обыкновение похваляться[193], будто наделен таким разумом, что никогда ему не приходится использовать его полностью. Но случилось однажды, что король взял его в плен, а когда предстал он пред королем, тот сказал ему: "Бертран, теперь-то уж рассудок ваш полностью вам понадобится". И ответил ему Бертран, что после смерти Короля-юноши вовсе он лишился рассудка. Тогда король заплакал о сыне своем, и простил Бертрана и с почестями пожаловал ему платье и земли во владение. Долго прожил он в мире сем, а затем под конец дней своих поступил в цистерцианский монастырь[194]

3. РАЗО ПЕРВОЕ

Бертран де Борн и граф Джофруа Бретанский, что был братом Короля-юноши и эн Ричарда, графа Пуатье[195], друг друга называли "Расса"[196]. Эн Ричард и эн Джофруа, а также эн Альфонс Арагонский и эн Раймон, граф Тулузский[197] – все они ухаживали за дамой эн Бертрана де Борна, доной Маэут де Монтаньяк[198]. Но она всех их отвергла ради эн Бертрана де Борна, какового избрала и возлюбленным своим и советчиком. Он же, чтобы принудить их оставить свои домогательства, задумал показать графу Джофруа, какова дама, за которой он ухаживал, и потому воспел ее таким образом[199], что выходило, будто он видел ее обнаженной и даже держал в объятьях. Хотелось ему, чтобы знали все, что дона Маэут – его дама, та самая, что отвергла Пуатье, то есть Ричарда, графа Пуатье, и эн Джофруа, графа Бретанского, и короля Арагонского, сеньора Сарагосы, и графа Раймона, сеньора Тулузы. И потому говорит эн Бертран:

Расса, высшей доблести грани[200]
В сердце зрит она, а не в сане;
С Пуатье, Сарагоссы, Бретани
И Тулузы не взявши дани[201],
Низость в складках богатой ткани
Видит – и благородство в рвани.
По тому случаю, о котором я вам поведал, сложил он эту сирвенту, но попутно обличает в ней и сильных мира, что не пекутся о нищем брате, что речь ведут зря и некстати[202], в ком нет учтивости и стати, а на уме лишь брани да рати, для кого смысл войны в захвате, кто, взяв на службу, молчит о плате, обсуждают луней полет и срок ястребиных охот, забыв про любовь и поход. Хотел Бертран, чтобы граф Ричард с виконтом Лиможским[203] воевали, ожидая, что виконт сможет постоять за себя достойно. И обо всем этом сложил он сирвенту, в которой сказывается:

Расса, столь она величава[204],
Возвышена и не лукава,
Что о ней гремящая слава
Для всех прочих дам – как отрава;
При таком благородстве нрава
Ей брать рыцарей в плен – забава;
Кто впрямь просвещен, только тот
Ей без страха хвалу поет;
Хоть велик от нее почет
Всем, кого она предпочтет,
Но открыт одному к ней вход[205].
Расса, высшего в ней чекана
Все: свежа, молода, румяна,
Белокожа, уста – как рана,
Руки круглы, грудь без изъяна,
Как у кролика – выгиб стана,
А глаза – как цветы шафрана.
Этим дивным прелестям счет
Всякий с трепетом подведет,
Кто хвалу ей ныне поет,
Тех достоинств увидев свод,
Что меня к ней жадно влечет.
Расса, высшей доблести грани
В сердце зрит она, а не в сане;
С Пуатье, Сарагоссы, Бретани
И Тулузы не взявши дани[206],
Низость в складках богатой ткани
Видит – и благородство в рвани.
Я советчик ее, так вот:
Пусть она в любви изберет
Тех, чей дух высок, а не род,
Ибо нас бесславит почет
От иных преславных господ.
Расса, знать не хочу о знати,
Речь ведущей зря и некстати,
Нет учтивости в них и стати,
На уме лишь брани да рати,
Смысл войны же для них в захвате,
Взяв на службу, молчат о плате,
Вместо этого круглый год
Травят зверя, бьют птицу влет,
Обсуждают луней полет
И срок ястребиных охот,
Забыв про любовь и поход.
Расса, тратить не стану слова
Я на зверо-иль рыболова:
Кто под звуки трубного зова
В бой идет от милого крова –
Выше их: средь грозного рева
Слава встретить его готова.
С эн Эйгаром войну ведет
Маурин[207], заслужив почет;
Пусть прогнав от своих ворот
Графа, чей столь дерзок налет[208],
К нам виконт на Пасху придет[209].
Вы, Моряк, не из тех господ[210],
Что из-за турнирных хлопот
Военный отменят поход.
Пусть от песни моей невзгод
Эн Гольфье де ла Тур[211] не ждет.
Папиоль, теперь твой черед[212]
Бель-Сеньор[213] мой песню поймет.

4. РАЗО ВТОРОЕ

Бертран де Борн был возлюбленным некоей дамы, юной, знатной и всеми высоко чтимой[214]. Звалась она Маэут де Монтаньяк и была супругой эн Талейрана, каковой приходится братом графу Перигорскому, дочерью виконта Тюреннского[215] и сестрой мадонны Марии Вентадорнской[216] и доны Аэлис де Монфор[217]. И вот, как сам об этом говорит Бертран в своей кансоне, рассталась она с ним и отвергла его, он же весьма огорчился и опечалился, считая, что не вернет ее уже больше никогда, а другой дамы, столь же прекрасной, доброй и во всяком вежестве сведущей, ему не найти. И поскольку дамы такой он действительно найти не мог, то и задумал сам ее для себя создать[218], заняв у других дам, добрых и прекрасных, у кого красоту, у кого нежный взгляд, у кого гостеприимство, у кого куртуазную речь, у кого изысканные манеры, у кого осанку прелестную, у кого стройность стана[219]. И так стал он обходить всех красавиц, прося дать ему один из тех даров, о которых вы только что слышали, чтобы мог он восстановить утраченную даму. В сирвенте же, каковую он по этому случаю сложил, услышите вы имена всех дам, коих он обходил, прося о помощи и участии, чтобы мог он создать составную совершенную даму. Вот как звучит эта сирвента, которую он сложил по сему случаю:

Дама,мне уйти велит[220]
Ваш безжалостный приказ.
Но вовек, покинув Вас
Не найду другую,
И такого
Счастья не дождусь я снова,
И неисполним мой план –
Привезти из дальних стран
Вас достойную сеньору,
А не лгунью и притвору.
Кто, как Вы, меня пленит?
Нет! Такой услады глаз,
Столь прекрасной без прикрас,
Встретить не могу я.
Будет ново
То, что в каждой образцово,
Взять себе – вот лучший план!
Я желаньем обуян
Выбрать по сосёнке с бору,
Положив конец раздору.
Свежий яркий цвет ланит,
Свет любовный нежных глаз,
Цимбелин[221], отняв у Вас,
С Вами поступлю я
Не сурово –
Ведь себе забрали все Вы.
Дама Аэлис[222], дурман
Вашей речи сладок, прян –
Средство, чтоб не знать позора
Даме в ходе разговора.
Путь в Шале мне предстоит
К виконтессе[223], мой заказ –
Белых рук ее атлас.
А затем сверну я,
Верный слову,
К Рошшуаровскому крову[224]
Пасть к ногам Аньес[225]; Тристан
Мог скорей найти изъян
У Изольды[226], хоть укора
Ей не сделаешь, нет спора.
Дама Аудьярт[227] хранит
Куртуазных черт запас;
В том, что для себя сейчас
Часть я конфискую,
Что плохого?
Щедрость – дел ее основа!
Пусть еще мне будет дан
Мьель-де-бе прелестный стан[228],
Обнажить хотят который
Руки более, чем взоры.
В госпоже Файдите слит
Блеск поступков с блеском фраз,
Зубы белы – в самый раз
Увидать такую
Средь улова.
Бель-Мираль[229] душой здорова,
Вкус изыскан, лик румян,
От ее бесед я пьян.
Голос свой прибавлю к хору
Тех, кто в ней нашли опору.
Бель-Сеньор[230], Ваш дом, Ваш вид,
Ваш прием меня потряс.
О, когда б желать, как Вас,
Даму Составную!
И без зова
Сердце к Вам лететь готово:
Чем иных побед обман,
Лучше в Ваш попасть капкан...
Что ж не кончит Дама ссору,
Противостоя напору?
Папиоль[231], явись незван
С песней к другу: Азиман[232],
Пусть узнает, что Амору
От тоски заплакать впору.

5. РАЗО ТРЕТЬЕ

Бертран де Борн был другом дамы Маэут де Монтаньяк, супруги Талейрана, о которой сказывал я вам в разо о сирвенте про Составную даму. И как я уже вам поведал, рассталась она с ним, удалив его от себя, а все из-за того, что в вину ему ставила дону Гвискарду, родом из Бургундии, каковая была женой виконта Комборнского и сестрой эн Гвискарда де Бельджок[233]. То была дама красоты совершенной, прелестная и куртуазная, и Бертран славил ее и в песнях и изустно. Полюбил же он ее прежде еще, чем увидел, по одной лишь доброй молве о ней, еще до того, как она вышла замуж за виконта Комборнского. И вот, возрадовавшись о прибытии ее, сложил он такие стихи:

О Лимузин, земля услад и чести[234],
Ты по заслугам славой почтена,
Все ценности в одном собрались месте,
И вот теперь возможность нам дана
Изведать радость вежества сполна:
Тем большая учтивость всем нужна,
Кто хочет даму покорить без лести.
Дары, щедроты, милость в каждом жесте
Любовь лелеет, словно рыб волна,
Мила любезность ей, благие вести,
Но также – двор, турниры, брань, война:
В ком тяга к высшей доблести сильна,
Не оплошай, ибо судьбой она
Нам послана с доной Гвискардой вместе.
И ради этой доны Гвискарды удалила его мадонна Маэут от себя, возомнив, будто даму эту он полюбил сильнее, нежели ее, и будто Гвискарда усладила его любовью. И вот по случаю этой размолвки сложил Бертран "Составную даму", и еще сирвенту, в каковой говорится:

Я оправдаюсь, дама, хоть бойки[235]
В поклепах на меня клеветники;
Молю о милосердье – прочь раздор:
Вы сердцем справедливы, высоки,
Чисты, любезны, искренни, мягки –
Во лжи не преуспеет злобный хор.
Пусть кречета, схватив с моей руки,
Лохматые ощиплют ястребки.
И станет он бессилен и беспер,
Коль вас, желаньям горьким вопреки,
Сменяю на другую воровски,
Чтоб с ней в конце возлечь, попав в фавор.
А чтобы оправдаться мастерски,
Зажму себя в теснейшие тиски:
Коль поступлю я вам наперекор,
Пусть – в дом иль в сад другая увлеки
Меня – я ей ответить по-мужски
Не в силах буду, заслужив позор.
А сяду за трик-трак, из-за доски
Пусть встану, заработав медяки,
И шашки попадут мои в затор.
Пусть будут мне наградой тумаки,
Коль я с другой сыграю в поддавки,
Меж тем как ищет только вас мой взор.
Пусть алчная родня и свояки
Поделят меж собой, взломав замки,
Три башни замка, в коем я сеньор,
Пусть мне изменят лучшие полки,
Охрана, арбалетчики, стрелки,
Коль вызову хоть чем-то ваш укор.
Пускай с другим вы станете близки,
И спутаю святых я образки,
И сникнет ветра в парусах напор,
И буду изгнан со двора в тычки,
И с трусом из-под стрел вперегонки
Пущусь, коль речь клеветника не вздор.
[Пусть град на мне оставит синяки,
И съедет шлем на самый край щеки,
А стремена, при тряске, – ниже шпор,
Поводья же пусть станут коротки,
Пусть я умру в гостинице с тоски,
Коль россказни клеветников не вздор.]
Мой сокол резв, боятся кулики
Его когтей, он не клюет руки,
Но знают то, как клюв его остер,
Журавль и лебедь, дрофы-дудаки –
Зачем же мне другой, чьи коготки,
Как у цыплят, который глуп и хвор?
Погрязшие во лжи клеветники,
Из злобы будут ваши языки
Нас с дамой ссорить – до каких же пор?

6. РАЗО ЧЕТВЕРТОЕ

Итак, Бертран де Борн с дамою своею, мадонной Маэут де Монтаньяк расстался, ибо, хотя и не скупился он на оправданья и клятвы и в песнях своих и изустно, ничто не могло разубедить ее в том, будто он влюблен в мадонну Гвискарду.

Тогда отправился он с Сентонж к мадонне Тибор де Монтозье[236], которая благодаря своему благородству, обхождению и красоте слыла одной из достойнейших в целом свете дам. Была же она женой сеньора Шале, Барбезье и Монтозье. И стал жаловаться ей Бертран де Борн на то, что мадонна Маэут удалила его от себя и, несмотря на все его заверения и клятвы, вернуть не хочет, а что между ним и мадонной Гвискардой никакой любви нет. И просил он ее принять его в качестве рыцаря и верного служителя. Мадонна же Тибор, как дама весьма рассудительная, ответила ему так:

– Бертран, то, с чем вы ко мне явились, для меня весьма радостно и приятно, и я вижу в этом великую честь, с другой же стороны есть в этом и нечто неблаговидное. Честью я считаю, что пришли вы ко мне проситься рыцарем на куртуазную службу, но не по нутру мне, если вы сделали или сказали мадонне Маэут что-нибудь такое, из-за чего она рассталась с вами и гневается на вас. Однако дано мне разуметь, как переменчивы отношения между влюбленными. И ежели вы перед мадонной Маэут ни в чем не виноваты, то я это скоро узнаю, и буде это действительно так, вскоре возвращу вам ее благоволение. Но ежели вина лежит на вас, то ни мне, ни какой-либо другой даме не должно принимать вас в рыцари и служители. Однако со своей стороны сделаю я все возможное, чтобы вам помочь и восстановить согласие между вами и нею.

Бертран остался ответом мадонны Тибор весьма доволен и поклялся ей, что ежели не удастся ему вернуть любовь мадонны Маэут, то никакой другой дамы, кроме нее, мадонны Тибор, он не полюбит и никакой другой служить не станет. И пообещала мадонна Тибор эн Бертрану, что ежели не удастся его с мадонной Маэут примирить, то она примет его верным своим рыцарем.

И вот прошло немного времени, как дона Маэут действительно убедилась, что Бертран ни в чем перед ней не виновен, вняла мольбам Бертрана и вернула ему милость – приняла его и выслушала. И рассказал и поведал ей Бертран, как помогла ему мадонна Тибор и что пообещала. Повелела ему тогда мадонна Маэут с мадонной Тибор распрощаться и отказаться от клятв и обещаний, коими они обменялись. По этому случаю сложил Бертран сирвенту "Так как апрельский сквозняк..."[237]

Припомнил он в ней помощь, за которой ходил к мадонне Тибор, и прием, ему оказанный, – в строфе, начинающейся словами: "Дама, я было размяк...". В других же строфах корит он иных знатных сеньоров, которые, ничего никому не даруя, пожелали стяжать честь одним лишь устрашением и запрещают выносить на суд совершенное ими зло; иных же за то, что, возводя пышные замки, выставляют напоказ свое богатство, иных же за собак и соколов, иных же за то, что делами ратными увлекшись, Юность[238] позабыли, радость и Амора; иных же за ставки на турнирах высокие, каковыми, пренебрегая честью, разоряют они бедных рыцарей. И вот обо всем этом сложил он такую сирвенту:

Так как апрельский сквозняк,
Блеск утр и свет вечеров,
И громкий свист соловьев,
И расцветающий злак,
Придавший ковру поляны
Праздничную пестроту,
И радости верный знак,
И даже Пасха в цвету
Гнев не смягчает моей
Дамы – как прежде, разрыв
Глубок; но я терпелив.
Дама, я было размяк
От утешительных слов,
Но вновь приютил Ваш кров
Меня, мою песнь, мой стяг;
Затягиваются раны,
И я покидаю ту[239],
Что мне подобных бродяг
Жалеет, чью доброту
Все славят – так просто ей
Доблесть явить, помирив
Тех, чей характер гневлив.

Упрек Вам сладок и благ,
Поскольку весь стиль таков,
Что страхом лишь, без даров,
Глушит любой обиняк,
Будто в Вас есть изъяны:
Вашу признав высоту,
Я б гибельный сделал шаг,
Прибавив, что так же чту
Герцогов и королей[240];
Следите Вы, чтоб прилив
Похвал был всегда шумлив.
Есть зодчие: так и сяк
Налепят арок, зубцов,
Бойниц – и замок готов:
Камни, песок, известняк;
К тому ж они и гурманы;
Там ли искать красоту,
Где вместо прямой – зигзаг?
Живут, забыв простоту,
Даянья их все бедней[241],
Все немощней их призыв,
Хотя, как прежде, криклив.
Охотников знаю – всяк
Кичится богатством: лов
Для них – показ соколов,
Соревнованье собак,
Крики, рога, барабаны;
Их осознав пустоту,
Игрища шумных ватаг
Я обхожу за версту –
Кто, кроме рыб и зверей,
Под власть потравщиков нив
Подпасть ощутит позыв?
Я знаю таких вояк,
Что только копают ров,
Вооружась до зубов;
Они не начнут атак,
Пока не свезут тараны;
Я притуплю остроту
Их многочисленных шпаг,
Разоблачив суету
Неблагородных затей, –
Тех к славе влечет порыв,
Кто радостен, юн, учтив.
Турнирных знаю рубак;
Спустив именья отцов,
Они слабейших бойцов
Ищут, с бесстыдством деляг
Построив ристаний планы[242]:
Каждый у них на счету
Вассал, пусть даже бедняк, –
Ввергнув его в нищету,
Жить продолжает злодей,
Расходов не сократив,
Столь дерзок он и спесив.
Богач же не из кривляк
С людьми не будет суров,
На их откликнется зов,
Выручит из передряг;
Чтоб рыцари – не мужланы –
Сходились к его щиту,
Осыплет он градом благ,
И к празднику, и к посту
Тем искренней и щедрей
Наемников наградив,
Чем более прозорлив.
На Темира[243], я предпочту
Ваш дар дарам королей,
Поскольку остался жив,
Желчи с полынью испив.
Ты, Папиоль[244], на лету
Схватив суть жгучих речей,
Спеши к Да-и-Нет[245], мотив
В дороге не позабыв.

7. РАЗО ПЯТОЕ

Бертран де Борн отправился однажды посетить сестру короля Ричарда, каковую звали дона Елена[246], ту, что была женою герцога Саксонского и матерью императора Оттона[247], всегда готовую гостю и приемом и беседой оказать почет. И эн Ричард, в то время еще граф Пуатье, усадив эн Бертрана рядом с сестрою[248], повелел ей ему угождать и ублажать его и словами, и обращением. Она же, ценя честь и славу и зная эн Бертрана как мужа доблестного и всеми чтимого, способного ее всячески возвеличить, такой ему оказала почет, что был он весьма польщен и так в нее влюбился, что принялся восхвалять ее и славить.

Вскоре после этого посещения случилось Бертрану вместе с графом Ричардом быть в зимнюю пору с войском в походе[249], и войску этому весьма трудно было с прокормом. И вот как-то в воскресенье вышло так, что уже полдень миновал, а они еще не ели и не пили. Голод очень донимал Бертрана, и сложил он тогда сирвенту, в коей говорится:

Если б трактир, полный вин и ветчин[250],
Вдруг показался в виду,
Буковых чурок подбросив в камин,
Мы б налегли на еду,
Ибо для завтрака вовсе не рано;
День стал бы лучшим в году,
Будь ко мне так же добра дона Лана[251]
Как и сеньор Пуату[252].
С теми, кто славой твоей, Лимузин,
Стал, я проститься хочу[253];
Пусть от других Бель-Сеньор[254] с Цимбелин[255]
Слышат отныне хвалу,
Ибо я даму нашел без изъяна
И на других не гляжу –
Так одичал от любви; из капкана
Выхода не нахожу.
Юная, чуждая поз и личин,
Герб королевский в роду[256],
Лишь ради Вас от родимых долин
Я удаляюсь в Анжу[257].
Так как достойны Вы славного сана,
Вряд ли украсит главу,
Будь она римской короной венчана, –
Больше уж чести венцу.
Взор ее трепетный – мой властелин;
На королевском пиру
Возле нее, как велит господин,
Я на подушке сижу.
Нет ни в словах, ни в манерах обмана:
В речи ее нахожу
Тонкость бесед каталонского плана[258],
Стиль – как у дам из Фанжу[259].
Зубы – подобие маленьких льдин –
Блещут в смеющемся рту,
Стан виден гибкий сквозь ткань пелерин.
Кои всегда ей к лицу.
Кожа ланит и свежа и румяна –
Дух мой томится в плену:
Я откажусь от богатств Хорасана[260],
Дали б ее мне одну.
Дамы такой и в дали океана,
Как Маиэр[261], не найду.

8. РАЗО ШЕСТОЕ[262]

Как сказывал уже я вам в других разо, у Бертрана де Борна был брат по имени Константин де Борн, добрый рыцарь и воин, однако не слишком пекшийся о чести и благородстве и во всякое время желавший Бертрану зла. Однажды захватил он силой замок Аутафорт, коим владели они сообща. Бертран замок этот, однако, отвоевал, лишив брата его доли во владении. Тот отправился тогда к виконту Лиможскому[263], прося помочь ему найти управу на брата, и виконт поддержал его, и поддержал также король Ричард[264] в войне с эн Бертраном. И вот оба они, эн Ричард и эн Аймар, виконт Лиможский, друг с другом между прочим враждовавшие, стали воевать против эн Бертрана, опустошая и предавая огню его владения, несмотря на то что с виконтом Лиможским Бертран заключил клятвенный союз, как и с графом Перигорским по имени Талейран[265], у коего Ричард захватил город Перигё, не получив отпора, ибо был тот граф трусоват, беспечен и вял. Захватил Ричард и Гурдон у Гильема Гурдонского[266], каковой обещал вступить в союз с виконтом и эн Бертраном де Борном, а также с другими сеньорами Перигора, Лимузина и Керси, у коих эн Ричард отнимал их владения, за что эн Бертран поносил его нещадно. И вот обо всем этом сложил он такую сирвенту, в коей говорится:

Легко сирвенты я слагал[267],
Но в них ни словом не солгал:
Я поделиться чем богат
До пол-денье последних рад,
Но если кто мне скажет: "Мало!"
Будь этот хоть кузен, хоть брат,
Тотчас даров лишу нахала.
Тверд мой рассудок как кристалл,
Хоть и его поколебал
Лиможца с Ричардом разлад[268],
Немало принеся утрат;
Чтоб на потомков зло не пало,
Пусть подчиниться поспешат
Сегодня королю вассалы[269].
Гильем Гурдонский[270], хоть звучал
Набат ваш выше всех похвал,
Я б вас любил сильней стократ,
Не подпиши вы тот трактат[271]:
Теперь не избежать скандала –
Вас два виконта норовят
В него втянуть, ждут лишь сигнала.
Всю жизнь я только то и знал,
Что дрался, бился, фехтовал;
Везде, куда ни брошу взгляд,
Луг смят, двор выжжен, срублен сад,
Вместо лесов – лесоповалы,
Враги – кто храбр, кто трусоват –
В войне со мною все удалы.
Я взялся ветхий арсенал
Баронов в новый сдать закал
И латки класть поверх заплат
На ржавую броню их лат
(Цепь Леонарда из металла
Была прочнейшего)[272] – на лад
Дела их не идут нимало.
Вот Талейран, бессилен, вял,
Проспал воинственный запал,
Стал лежебокою солдат:
В домашний кутаясь халат,
Он, как ломбардец, копит сало[273]:
Пусть за отрядом в бой отряд
Идут – он подождет финала.
Пока Байард мой не устал[274],
Взлечу на перигорский вал,
Пробившись через сеть засад[275]:
Пуатевинца жирный зад
Узнает этой шпаги жало,
И будет остр на вкус салат,
Коль в мозги покрошить забрало.
Сеньоры! Бог не бросит чад
Своих в беде! Давно бы стало
Знать Ричарду, как невпопад
Ворона павой выступала.

9. РАЗО СЕДЬМОЕ

Как слыхали вы уже много раз[276], эн Бертран де Борн с братом своим эн Константином постоянно ссорились и враждовали, ибо каждый из них хотел быть единственным хозяином замка Аутафорт, коим по праву владели они сообща. И вот, после того как эн Бертран захватил и взял Аутафорт, прогнав Константина и его сыновей из тех владении, отправился Константин искать заступничества у эн Аймара, виконта Лиможского[277], эн Амбларта, графа Перигорского[278], и эн Талейрана, сеньора Монтаньяка[279], прося их, как милости, чтобы помогли они ему одолеть брата его Бертрана, который, неправедно завладев Аутафортом, ему лишь наполовину принадлежащим, его, Константина, незаконно лишил имения и уступать ни в чем не желает. И вот стали они ему помогать и, заключив союз против эн Бертрана, повели с ним затяжную войну, пока наконец Аутафорт у него не отбили. Эн Бертран же со своими людьми бежал и, заручившись помощью друзей и родни, стал пытаться отвоевать замок.

Случилось же, что когда эн Бертран стал брата просить о мире и согласии, то и сговорились они великий заключить мир. Однако едва эн Бертран со своими людьми вступил в замок, то, не сдержав уговора и клятвы, тут же совершил вероломство и изменнически вновь захватил Аутафорт у брата. А произошло это в понедельник, в день и час – как учат об этом волхвы и астрономия[280] – для важного начинания негожий[281].

Тогда отправился Константин к Генриху, королю Английскому[282] и эн Ричарду, графу Пуатье[283], искать на эн Бертрана управы. И стал король Генрих вместе с сыном своим, графом Ричардом, ему помогать, ибо и сам был врагом Бертрана с тех пор, как тот оказался советчиком и союзником Короля-юноши в войне, которую Юноша повел против своего отца, короля Генриха[284] и вину за которую возлагал король на Бертрана. И собрали они великую рать, осадили Аутафорт и в конце концов взяли его и захватили в плен эн Бертрана. Когда был он приведен в королевский шатер, то немалого натерпелся страху, но за те слова, которыми он перед королем Генрихом помянул сына его, Короля-юношу, вернул ему Генрих Аутафорт, и с сыном своим, графом Ричардом, простили они Бертрану все его злые умышления, как слышали вы в рассказе перед сирвентой "Вновь лучезарный парадиз..."

Возвращая Бертрану Аутафорт, король Генрих в шутку сказал ему:

– Пусть уж он будет твой! Такую великую измену совершил ты против брата своего, что, пожалуй, на твоей стороне и право.

Тогда эн Бертран преклонил перед ним колени и молвил:

– Спасибо, сеньор мой, очень уж мне по нраву такое суждение.

И эн Бертран вошел в замок, а король Генрих и граф Ричард, каждый с людьми своими, разъехались по своим владениям.

Когда же другие сеньоры, помогавшие Константину, услышали об этом и увидели, что в замке опять водворился Бертран, они весьма огорчились и опечалились и посоветовали Константину обличить Бертрана перед Генрихом королем, ожидая, что тот уж непременно поддержит его право. Так он и поступил, но Бертран показал королю вынесенное им прежде суждение, каковое тогда записал благоразумно, и король, посмеявшись, все обратил в шутку. И отправился эн Бертран в Аутафорт, а Константин так ничего и не добился.

Сеньоры же, помогавшие Константину, еще долгое время воевали с эн Бертраном, а Бертран с ними, и сколько Бертран на свете жил, не соглашался он отдать замок брату и пойти с ним на мировую. Когда же он скончался, то сыновья Бертрановы[285] с эн Константином, дядей своим, и с сыновьями его, своими кузенами, помирились. Обо всем этом сложил эн Бертран такую сирвенту, в которой говорится:

Чтобы песни слагать без труда[286],
Я ум и искусство запряг
И так отпустил повода,
Что легок сирвент моих шаг;
И граф, и король[287]
Находит в них столь
Чарующий лад,
Что все мне простят.
Король и граф Ричард вреда
Не видят во мне: коли так,
Нам мир ни к чему, господа,
Амбларт, Адемар, я – ваш враг[288]!
Мой форт, моя боль!
Тебе, вширь и вдоль
Исхоженный сад,
Осадой грозят.
Докажет, что войны – беда,
Славнейший из горе-вояк –
Желаю, чтоб чирей тогда
В главу миротворца набряк:
Война – мой пароль!
Земную юдоль
Сраженья долят
Столетья подряд.
Неважно, четверг иль среда,
И в небе какой зодиак[289],
И засуха иль холода, –
Жду битвы, как блага из благ:
В ней – доблести соль,
Все прочее – ноль
С ней рядом. Солдат
Не знает утрат.
Вся жизнь – боевая страда:
Походный разбит бивуак,
Стеной обнести города,
Добыть больше шлемов и шпаг –
Господь, не неволь
Ждать лучшей из доль:
Любовных услад
Мне слаще звон лат.
Детей моих гнать из гнезда
Задумал союз забияк;
Что им ни отдать – без стыда
Клевещут, Бертран-де из скряг,
Им только позволь –
Все съест эта моль.
Но хватам навряд
Удастся захват.
Ценя мою роль
В размирье, король
Признать будет рад
Моим майорат.

10. ВАРИАНТ[290]

Когда король Генрих возвратил Бертрану де Борну свое расположение, выпустил его из плена и Аутафорт ему возвратил, сказав ему, что именно он владеть им должен, а король Ричард, в то время граф Пуатье, простил ему злые его умышления – Бертран весьма обрадовался и возвеселился и тотчас войной пошел против эн Адемара, виконта Лиможского, эн Талейрана, сеньора де Монтаньяк, и эн Амбларта, брата графа Перигорского, и всех остальных, кто брата его Константина, изгнанного им из Аутафорта, поддерживал. И пришел к нему на подмогу граф Ричард со всеми своими людьми и каждому из сеньоров приказал замок свой перед ним отворить. И вот сложил эн Бертран сирвенту, в каковой говорится: "Чтоб песни слагать без труда..."

11. РАЗО ВОСЬМОЕ

Бертран де Борн, как сказывал уже я вам, в тот год, как с графом Ричардом воевал[291], – затеял, чтобы виконт Вентадорнский, виконт Комборнский и виконты Сегюрский и Тюреннский[292] клятвенный заключили союз с графом Перигора[293] и городами этих областей, а также с сеньорами Гурдона и Монфора[294].

Сплотились же затем они, чтобы сообща защищаться от графа Ричарда, желавшего обездолить их за то, что те брату его сочувствовали. Королю-юноше, с коим он воевал[295], лишив его среди прочего, и каретной подати[296], в каковой тот действительно имел отцом пожалованную ему долю, и не оставляя его, Короля-юношу, в покое ни в каком уголке его владений. И вот, по случаю клятвы, каковую все они дали, что станут воевать против Ричарда, такую сложил Бертран де Борн сирвенту: "С тех пор как Вентадорн, Комборн, Сегюр..." – затем сложил, дабы заверить всех жителей тех волостей, что они, сеньоры, истинно заключили клятвенный союз против эн Ричарда. Тут же упрекает он Короля-юношу в том, что в сражениях тот не доблестен уже более, напомнив ему, что эн Ричард и каретной подати его лишил, и захватил замок в самом сердце пожалованных ему отцом земель, зато восхваляет в сирвенте все той же четырех могущественных владетелей перигорских[297] – сеньоров Пюи Гильема, Клеранса, Гриньоля и Сант Астье, а также себя самого и сеньоров Турени и Ангулема; еще говорит он, что ежели бы пришли к ним сюда виконт Беарнский и Гаварданский, то есть эн Гастон де Беарн, глава всей Гаскони[298], эн Везиан Ломаньский[299], эн Бернардос д’Арманьяк[300] и виконт де Гарбас, все Ричарда ненавидящие, то достало бы ему хлопот, как и ежели б к ним придя на подмогу, с ними соединились, великой ради обиды, каковую эн Ричард им сотворил, и все пуатевинскне сеньоры – сеньор де Маллеон, то есть эн Рауль де Маллеон, отец эн Саварика[301], и сеньор Тоннэ, и виконт де Сиврэ, и сеньор Тайбура, и виконт Гуара[302]. И вот обо всем этом такую сложил эн Бертран сирвенту:

С тех пор, как с Перигором договор[303]
Скрепили Вентадорн, Комборн, Сегюр,
Но также и Турень, Гурдон, Монфор[304],
Стал горожанин боязлив и хмур[305]
Так пусть, сирвентой дерзкою разбужен,
Услышит он, сидящий взаперти,
Что даже и Толедо мне не нужен,
Коль город от беды нет сил спасти.
О вы, Пюи-Гильем, Гриньоль, Клеранс
И Сент-Астье[306], предоставляет нам
Фортуна для снисканья чести шанс,
Да и сеньору Ангулемцу – там[307],
Где эн Каретник ныне без кареты[308],
В кармане пусто, ждет его лишь срам!
По мне, чем быть лжекоролем полсвета,
Поместьем управляй, зато уж сам.
Когда б виконт, под чьей рукой Гасконь,
Под чьей пятой Беарн и Гавардан[309],
Когда б все те, чье кредо: "Нас не тронь"!:
Безан, Бернард, де Дакс и де Марсан,
Встряхнулись, – сдержан мыслью об уроне,
Бесстрашный граф не сунулся б в огонь[310],
И, разве что спасая от погони,
Его бы здесь промчал пред войском конь.
Когда б Тайбур, Тонне, Понс, Лузиньян
И Малеон хотели перемен,
Когда бы сидел в Сиврэ не истукан,
Я помощи б искал у этих стен;
Пусть, приступив немедля к обороне,
Тот из Туара наш поддержит план –
И Граф тогда поступит, как в законе
Записано, что был от века дан.
Близ Пуатье, откуда невдали
Остров Бушар, Мирбо, Луден, Шинон,
В Клерво, средь поля, крепость возвели[311],
Красив в которой каждый бастион.
Я слышал, Молодой Король спокоен,
Конец, боюсь, однако, предрешен;
Ведь белый форт открыто так построен,
Что виден и с дороги в Матефлон[312].
Такой же ли Филипп монарх и воин,
Как Карл, или в отца натурой он[313],
Увидим по Тайферу, что достоин
Домена[314], ибо им был признан трон[315]:
Их договор не может быть расстроен –
Прав "да" сменить на "нет" король лишен[316].

12. РАЗО ДЕВЯТОЕ

В те времена[317], когда эн Ричард, прежде нежели стать королем, был еще графом Пуатье, Бертран де Борн был его врагом, ибо любил брата его, Короля-юношу, с ним воевавшего. И составил эй Бертран клятвенный союз против эн Ричарда, в который вошли добрый виконт Лиможский, по имени Адемар, виконт Вентадорнский и виконт Жимельский, граф Перигорский с братом и граф Ангулемский с двумя братьями, граф Раймон Тулузский, граф Фландрский, граф Барселонский, эн Сентойль д’Астарак, граф Гасконский, а также эн Гастон де Беарн, граф Биггоры и граф Дижонский[318]. Однако все они его покинули, и, клятву, данную ему, преступив, мир без него заключили. Также и Адемар, виконт Лиможский, каковой и любовью и договором связан был с ним более всех других, его оставил и мир заключил без его участия.

Тогда эн Ричард, зная, что Бертран всеми покинут, подошел к Аутафорту со своею ратью[319] и поклялся, что не уйдет, пока Бертран Аутафорта не сдаст и сам на его милость не сдастся. И Бертран, как услышал про клятву эн Ричарда и уразумел, что всеми, о ком вы слыхали, он покинут, замок сдал и сам сдался. Граф же Ричард простил его, даровав ему поцелуй, и сложил Бертран по этим двум поводам такую сирвенту:

Я к стене не приперт[320],
Хоть и разбит,
Взгляд мой, как прежде, горд,
Весел мой вид:
Длить не станет Ниорт[321]
Список обид –
Отнятый Аутафорт
Мне возвратит;
Пред графом виноват,
Ждал бед я и утрат,
Но поцелуем снят
Отныне тот разлад,
Клеветники мне мстят,
Хотят лишить наград,
Но их безвреден яд.
Лимузинцы плели[322]
Хитрую ложь,
Три паладина[323] и
Те, кто похож
На дам: перигорца три,
Ангулемцы тож,
Против меня они
Все были сплошь;
Все, с кем был заключен
Мною союз: Гастон,
Тот, в чьей власти Дижон,
Какой ни возьми барон,
Авиньонский Раймон,
Граф Бретонский – и он!
– Мне нанесли урон.
Лучше предавших те,
С кем враждовал,
Пусть лжедрузья себе
Не ждут похвал,
В старом монастыре[324]
Святой Марциал
Клятву сеньоров мне
Благословлял –
И что ж! К исходу дня
(должно быть, тех кляня,
Чье слово – как броня)
Все предали меня,
В том только и виня,
Что, верность им храня,
Не в стачке с графом я.
Если б граф[325] ко мне стал
Добр как отец,
Бедам его б настал
Сразу конец:
В плавлюсь сам, как металл,
В его венец,
Только б он море взял
За образец!
Все поглощает, но
Что ценно – то на дно,
А что не подошло –
На берег; если кто
Приобретет добро,
Пусть возместит его
Тем, что ему равно.
Мне именье отдав,
Весьма умно
Славный поступит граф,
Ибо оно
От баронских потрав
Терпит давно,
И проучить раззяв
Мне суждено.
Чести не потеряв,
Как прежде величав,
Меня вернет, позвав,
В любое время граф:
На зов примчусь стремглав –
Но лишь владельцем став
Эн Адемара прав[326].
Не сердце – твердый сплав
В вас, Дама, коль не вняв
Мольбам, ушли, сказав,
Что вам не до забав;
Я исцелюсь, лишь взяв
С вам поцелуем штраф,
Да видит Бог, кто прав!
Спой, Папиоль[327], слетав
К той, чей коварен нрав,
Как Адемар лукав,
Как я сдаюсь, устав.
И знайте, что за строфу, начинающуюся словами: "Если б граф ко мне стал / Добр как отец", граф Ричард простил ему буйные намерения его и возвратил ему Аутафорт, и стали они верными сердечными друзьями. И пошел Бертран, и стал воевать против виконта эн Адемара, его покинувшего, и против графа Перигорского. Бертран при этом потерпел урон немалый, но и им причинил великий ущерб.

Когда эн Ричард королем стал, он отправился за море, а эн Бертран остался здесь воевать.

13. РАЗО ДЕСЯТОЕ[328]

Генрих, король английский[329], долгое время держал в осаде Бертрана де Борна в замке Аутафорт, пытаясь проникнуть в замок с помощью стенобитных орудий. Полагал король, что именно эн Бертран побудил сына его, Короля-юношу пойти войной на отца. Потому-то и осадил он Аутофорт, желая разорить Бертрана.

На подмогу королю английскому подошел и король Арагонский[330]. Когда Бертран узнал, что король этот под стенами Аутафорта, то весьма обрадовался, ибо Арагонец был другом его ближайшим. Король же Арагонский послал в замок своих людей просить Бертрана послать ему хлеба, вина и мяса, и тот послал этого провианта в изобилии, передав через тех же посланцев королю просьбу явить ему, Бертрану, милость и передвинуть стенобитные машины, ибо стена, в которую они били, совсем начала разваливаться. Но король Арагонский, зная, как король Генрих богат, известил его о просьбе Бертрана, и тут же король Генрих повелел подвести к стене, почти разрушенной, еще больше машин. И вот рухнули стены и замок был взят.

И привели Бертрана со всеми его людьми к королевскому шатру. Король же принял его немилостиво и сказал: "Бертран, Бертран, как-то сказали Вы, что никогда Вам не приходилось пользоваться даже половиной своего ума. Так знайте, что сегодня понадобится он Вам весь целиком!" "Государь, – ответил Бертран, – я это и впрямь говорил, и правда это". А король на это сказал: "Похоже, что сейчас ума-то Вам и не хватает". "Государь, – ответил Бертран, – верно, что сейчас у меня его нет". "А почему так?" – спросил король. "Государь, – сказал Бертран, – в тот день, как погиб доблестный Король-юноша, сын Ваш, потерял я ум, рассудок и всякое разумение".

Как услышал король слова эти о сыне своем, которые со слезами произнес Бертран, такая подступила к сердцу его и глазам жалость и скорбь, что, с собою не совладав, лишился он чувств, а, придя в себя, вскричал со слезами: "Бертран, Бертран, верно Вы говорите и справедливо, что из-за сына моего потеряли рассудок, ибо любил он Вас больше всякого другого человека на свете. И я, ради любви к нему, дарю вам свободу, возвращаю имения Ваши и замок. И дружбу свою возвращаю Вам, и милость, а в возмещение убытков, что Вы потерпели, жалую Вам серебром пятьсот марок". Бертран же, благодарствуя, пал к ногам его, а король после того со всем своим войском удалился.

А когда Бертран узнал о гнусной измене, соделанной ему королем Арагонским, то крепко разгневался на Альфонса. Знал он и том, что Альфонс готов был в наемники идти к королю Генриху[331]. И еще знал, что король Арагонский происходит из бедного карлатского рода из замка Карлат[332], вассального графу де Родес, а Пейре де Карлат, сеньор этого замка, благодаря доблести своей и заслугам получил в жены богатую наследницу графиню Мильду. Родила она ему сына доблестного и храброго, каковой завоевал графство Провансское. Другой же из его сыновей графство завоевал Барселонское, а звался он Раймон Беренгьер[333]. Он-то королевство Арагонское и завоевал, ставши первым королем Арагонским. Короноваться ходил он в Рим[334], и на обратном пути скончался в предместье монастыря Святого Далмация. Остались после него три сына: Альфонс, ставший королем Арагонским, который с Бертраном де Борном поступил вероломно, второго сына звали дон Санчо, третьего – Беренгьер де Безалу. Узнал также Бертран, как Альфонс обманул дочь императора Мануила[335]. Тот послал ее к нему, как будущую супругу, с богатым приданым, великими сокровищами и роскошной свитой. Альфонс же их ограбил, и принцессу и прочих греков, лишив их всего имущества. Стало Бертрану известно и то, как Альфонс отправил их морем обратно, удрученных, беспомощных и почти нищих, а также как брат его Санчо отнял у него Прованс, а тот за деньги, полученные от короля Генриха, лжесвидетельствовал против графа Тулузского. И вот обо всем этом сложил Бертран де Борн сирвенту, в каковой говорится:

Вновь лучезарный парадиз[336]
Весны, явив себя в цветах
И радости, запел, запах,
И я сирванте верный тон
Задам, встревожив Арагон,
Поскольку в ней
Гнуснейшего из королей
Хотел бы набросать эскиз:
Он трус, наемник, блюдолиз.
Начавший снизу рухнет вниз,
Как в заключительных строках
Лэ[337] – очутясь на рубежах
Исходных: вновь он втащит трон
В Карлат[338], хоть во главе колонн
В Тир путь прямей[339];
Но разве соблазнит трофей
Того, кто даже в легкий бриз
Не поплывет за ближний мыс?
Прованс на волоске повис,
Там носят Санчо на руках[340],
Пока король как на дрожжах
Толстеет, въехав в Русильон,
Где Джауфре всех прав лишен[341];
Тулузой всей[342]
За ложь он был гоним взашей,
И всякий, кто держался близ
Него, довольно быстро скис.
В Кастилии Кастрохерис[343],
Дворец в Толедо – есть размах
У короля, но лучше б страх
Нагнал на Барселонца он[344],
Ему чинящего урон;
По мне, честней
Король мошенников[345], чем сей
Владыка, чей любой маркиз
Ведет дела из-за кулис.
Король Рамирес[346] мог на бис
Взять Арагон, да жаль зачах;
Наваррцем добрым[347] хват Монах
И позже был бы побежден,
Когда бы тот в борьбе сторон
Взял курс верней;
Лазури золото ценней,
И тот, кто свой смирил каприз,
Достойней короля подлиз.
Его супруге[348] первый приз
Я отдал бы: в ее речах
Такое есть, чем мой замах
Удержан и удар смягчен,
Иначе беренгьеров стон
Забыть злодей
Не мог бы до скончанья дней:
Предательство – его девиз.
И меч, разя родню, ослиз[349].
Императрице он сюрприз
Устроил: далеко не прах
Был в мануиловых дарах,
И вот, квинталов миллион
Добра сложил, не глядя, он
В казне своей –
И зелен плод, и поспелей –
А госпожу и греков из
Страны изгнал чуть не без риз[350].

14. РАЗО ОДИННАДЦАТОЕ

Когда Король-юноша мир с братом своим Ричардом заключил и от притязаний на земли его отказался[351], как того Генрих король, отец их, желал, каковой некоторое стал ему давать содержание на все его нужды – и не было у него никакой земли во владении и никто не шел к нему с военной помощью и поддержкой, – тогда эн Бертран де Борн и прочие сеньоры все, державшие руку его против эн Ричарда, всем этим очень были удручены. Отправился Король-юноша в Ломбардию[352] предаться веселью и турнирам, а всех этих сеньоров оставил одних воевать с эн Ричардом. И эн Ричард города осаждал и замки, земли разорял и захватывал, жег и испепелял; а Король-юноша спал, турнирами тешился и развлекался, о чем эн Бертран песню сложил, в ней же говорится:

Я начинаю петь в негодованьеtitle="">[353],
Узнав о низком ричардовом плане:
Чтоб выполнить отцовское желанье,
Был Молодой Король как на аркане
Согласье брату на коронованье
Дать приведен!
Безвластен Генрих! Королевством дряни
Гордиться может трон!
О чем тут говорить, когда заранее
Согласный на любое подаянье
Король живет на чьем-то содержанье[354],
Причем в подобном упрекнуть изъяне
Не может сам Гильема, что в ристанье[355]
Не побежден!
Кто подданными уличен в обмане,
Тот их любви лишен.
Пусть он, кому подвластны англичане[356],
Не мнит, что и Ирландия в кармане;
Нормандия платить не станет дани,
И не пойдут анжуйцы на закланье,
И герцогом Гаскони и Бретани
Не станет он;
И в Пуату он лишь на расстоянье
Увидит бастион[357].
Представьте, н’Аламанда, я на грани[358]
Любви к злодею[359]: пусть он об охране
Подумает, ибо в его же стане
О нем молва идет как о тиране,
Купающем страну в кровавой бане:
Со всех сторон
Их окружает только поле брани,
И тяжкий слышен стон.
Поскольку в куртуазном воспитанье
Граф Джауфре[360] взращен,
Уж лучше бы его отдаться длани[361]
Не первым, жаль, рожден.

15. РАЗО ДВЕНАДЦАТОЕ[362]

Плач, сочиненный эн Бертраном на смерть Короля-юноши, тому одному посвящен, что всех лучше был Юный Король на свете и что эн Бертран благоволил к нему более, чем к кому-либо иному, тот же, в свою очередь, Бертрану более доверял, нежели всем другим; и за то Генрих король, отец его, и граф Ричард, брат его, питали к эн Бертрану вражду.

И вот, сложил он по нем плач, в каковом говорится о достоинствах Короля-юноши и о печали всех его друзей охватившей:

Пенье отныне заглушено плачем[363],
Горе владеет душой и умом,
Лучший из смертных уходит: по нем,
По короле нашем слез мы не прячем.
Чей гибок был стан,
Чей лик был румян,
Кто бился и пел –
Лежит бездыхан.
Увы, зло из зол!
Я стал на колени:
О, пусть его тени
Приют будет дан
Средь райских полян,
Где бродит Святой Иоанн.
Тот, кто могилой до срока захвачен,
Мог куртуазности стать королем;
Юный, для юных вождем и отцом[364]
Был он, судьбою к тому предназначен.
Сталь шпаг и байдан,
Штандарт и колчан
Нетронутых стрел,
И плащ златоткан,
И новый камзол
Теперь во владенье
Лишь жалкого тленья;
Умолк звон стремян;
Все, чем осиян
Он был – скроет смертный курган.
Дух благородства навеки утрачен,
Голос учтивый, пожалуйте-в-дом,
Замок богатый, любезный прием,
Всякий ущерб был им щедро оплачен.
Кто, к пиршеству зван,
Свой титул и сан
Забыв, с ним сидел,
Беседою пьян
Под пенье виол –
Про мрачные сени
Не помнил: мгновенье –
И, злом обуян,
Взял век-истукан
Того, в ком немыслим изъян.
Что б ни решил он, всегда был удачен
Выбор; надежно укрытый щитом,
Он применял фехтовальный прием
Так, что противник им был озадачен;
Гремя, барабан
Будил его стан;
Роландовых дел
Преемник[365] был рьян
В бою, как орел, –
Бесстрашен в сраженье,
Весь мир в изумленье
Поверг великан
От Нила до стран,
Где бьет в берега океан.
Траур безвременный ныне назначен;
Станет пусть песне преградою ком,
В горле стоящий; пусть взор, что на нем
Сосредоточен был, станет незрячим:
Ирландец, норманн,
Гиенна, Руан,
И Мена предел
Скорбят; горожан
И жителей сел
Разносятся пени
В Анжу и Турени;
И плач англичан
Летит сквозь туман,
И в скорби поник аллеман.
Едва ль у датчан
Турнир будет дан:
На месте ристалищ – бурьян.
Дороже безан[366]
Иль горстка семян
Всех царств, если царский чекан
Страшнейшей из ран
На части раздран –
Скончался король христиан.

16. РАЗО ТРИНАДЦАТОЕ

Вы слыхали[367], как эн Бертран де Борн припомнил королю Арагонскому зло, которое тот причинил и другим, и ему самому. Немало времени спустя прознал Бертран и о новых учиненных королем обидах и выставить их задумал в новой сирвенте. Между тем рассказали Бертрану, что жил в.Арагоне некий рыцарь по имени Эспаньоль[368], владевший добрым хорошо укрепленным замком под названием Кастеллот, расположенным у границы с сарацинами, отчего этот рыцарь беспрестанно вел с ними войну. Король же весьма облюбовал этот замок, и вот однажды прибыл он в те места, и эн Эспаньоль вышел ему навстречу, чтобы услужить ему, и радушно пригласил его со всею свитой в свой замок. Но очутившись там, велел король своим людям схватить рыцаря и выставить вон, а замок присвоил.

Правда и то, что когда стал король Арагонский служить Генриху, королю английскому, нанес ему в Гаскони граф Тулузский поражение великое и пятьдесят его рыцарей взял в плен, а когда король Генрих дал ему весь выкуп, требуемый в уплату за пленных рыцарей, тот ее рыцарям не передал, а увез с собой в Арагон. Рыцарей же из плена освободили, и они сами за себя уплатили выкуп[369].

Наконец, правда еще и то, что некий жонглер по имени Артюзет однажды ссудил королю двести мараведи, и король после того держал его при себе целый год, не уплатив ему ни одного денье[370]. И вот случилось, что Артюзет жонглер поссорился с неким иудеем. Иудеи, собравшись, напали на него и тяжело ранили Артюзета и одного его товарища, а Артюзет с товарищем этим убили одного из иудеев. Иудеи тогда явились к королю и просили его выдать им Артюзета с товарищем для отмщения и предания их смерти, предложив королю за это двести мараведи. И король выдал их за эти деньги. И сожгли их иудеи в день Рождества Христова, как поведал о том Гильем де Бергедан в сирвенте своей, злословящей короля:

Ужасен будет Страшный Суд[371]
Для нарушителя закона,
Что мог спокойно слушать стоны
Двух христиан в руках иуд:
В костер с дружком во время святок
Был Артюзет – придворный шут
Им послан, ибо от приблуд
Король наш получил задаток.
Другой же певец, по имени Пейре-жонглер, одолжил как-то королю денег и лошадей. Этот Пейре, кстати, старую королеву Английскую[372], пребывавшую в аббатстве Фонтевро, куда все старухи богатые уходят, весьма злословил, и велела она его убить по навету короля Арагонского.

Все гнусности эти припомнил эн Бертран де Борн королю Арагонскому в сирвенте, в коей говорится:

Когда я вижу, как плывут[373],
Пестрея средь листвы, знамена,
И слышу ржанье из загона
И звук виол, когда поют
Жонглеры, заходя в палатки, –
Труба и рог меня зовут
Запеть – пусть ричардов редут[374]
В сирвенте ищет недостатки.
Надеюсь, мой порыв поймут:
Мной почитаема корона
Того, кто с войском с Арагона
Пришел сюда на бранный труд;
Но в нем самом не все в порядке,
Он по натуре груб и лют,
Я выношу на общий суд
Его бесчестные повадки.
Я слышал, дал ему приют
Эн Эспаньоль во время оно –
И что ж: прогнал король барона
Из замка через пять минут;
Столь вероломные ухватки
Едва ли к славе приведут:
Будь тот при Кастеллоте крут[375],
Король бежал бы без оглядки.
Мне рта приличья не заткнут,
Для правды дружбы не препона:
Я от беарнского Гастона[376]
Узнал, что он еще и плут, –
Взяв деньги с тем, чтоб после схватки
Избавить рыцарей от пут,
Он, вместо выкупа, под спуд
Их положил, и взятки гладки.
Соврать жонглеры не дадут:
Звучала долго их кансона,
Ответного не слышно звона[377],
А каждый был раздет-разут;
При них евреям под задатки
Был Артюзет – придворный шут
Им отдан – так себя ведут
Злодеи, что на деньги падки.
Пейре-жонглеру скорый суд
Он учинил – и та матрона
Из Фонтевро[378] за смелость тона
Вить стала из бедняги жгут;
Зря он снурок хранил в укладке,
Надеясь, что его спасут:
Увы, под новенький хомут
Пошли жонглеровы лошадки.
Юн королек был, слаб и худ,
Когда Пейре Руис[379] у трона
Стоял, мрачнея от уклона
Его занятий и причуд:
Задатки были лишь в зачатке,
Но он невесел был, надут,
И все зевал – откуда тут
Взять сил для предстоящей схватки?
Он каталонский низкий люд
По знаку своего патрона[380]
Сюда привел[381] – размер урона
В моих владеньях не сочтут;
Однако дух мой не в упадке,
Ведь тот, кого награды ждут
Там, в Пуатье[382], – в сирвенте, тут,
Положен мною на лопатки.
Мотив несложен, строчки гладки,
Король с Наваррцем пусть споют[383]
Их на два голоса – пойдут
На пользу им мои нападки.

17. РАЗО ЧЕТЫРНАДЦАТОЕ

В то время, когда Ричард, король Английский[384], воевал с французским королем Филиппом, вышли они однажды на поле битвы со всеми своими людьми. Были там французы, бургундцы, шампанцы, фламандцы и беррийцы, на стороне же короля Ричарда – англичане, нормандцы, бретонцы, пуатевинцы, анжуйцы, тюреннцы, менцы, сентонжцы и лимузинцы. И встали они на берегу реки, протекающей под Ниором, именуемой Севр. Одно войско находилось на одном берегу реки, другое – на противоположном. И так стояли они пятнадцать дней, каждый день вооружаясь и готовясь вступить в бой. Но архиепископ, епископ, аббат и монахи, мир установить пытаясь, находились среди войск и не давали начать сраженье.

И вот однажды все люди короля Ричарда выстроились в полном вооружении на переправе через Севр, чтобы начать битву, и французы со своей стороны тоже вооружились и выстроились. Но добрые монахи с крестами в руках призывали королей Ричарда и Филиппа не начинать битвы.

И сказал им король Французский, что не избежать схватки, если король Ричард не признает себя вассалом его за все те земли, какими владеет по сю сторону моря, то есть за герцогство Нормандское, герцогство Аквитанское и графство Пуатевинское, а, кроме того, должен еще король Ричард Франции вернуть Жизор[385], ранее им захваченный. И эн Ричард, как услышал, чего требует у него король Филипп, то уступил обычной своей горячности, тем более что шампанцы, по причине большого количества полученных ими от него стерлингов, обещали ему против него не выступать, – сел на своего боевого коня, надел шлем, велел трубить в трубы и развернуть знамена. Отряды своих баронов и собственных своих людей расположил он у самой переправы, чтобы, перейдя реку, начать сражение. Увидя это, король Филипп тоже вскочил на коня и надел шлем, и люди его тоже вооружились и сели на коней, готовясь к бою, – все, кроме шампанцев[386], которые шлемов надевать не стали.

Видя, что Ричард со своими людьми столь яростно устремился в бой, а шампанцы от боя уклоняются, король Филипп пал духом и испугался. Он призвал архиепископа, епископа и монахов[387], которые просили его не нарушать мира, и умолял их отправиться к Ричарду и просить его о мире и о том, чтобы он с ним заключил соглашение; он обещал им со своей стороны, ради установления мира и согласия, от требования о возвращении Жизора отказаться, как и от требования, чтобы Ричард признал себя его вассалом. Святые эти люди, прижимая кресты к груди, вышли Ричарду навстречу и со слезами молили его сжалиться над столькими храбрецами, которым предстояло погибнуть на поле битвы, и согласиться на мир, обещав ему, что Жизор останется за ним и что король Филипп удалится из владений его.

Когда же узнали о почетном мире, который предлагает им король Филипп, вассалы Ричарда, все они явились к своему королю и советовали ему пойти на замирение и согласие. И король Ричард, вняв мольбе добрых священнослужителей и советам своих вассалов, мир и согласие заключил. Таким образом, король Филипп оставил ему безоговорочно Жизор, вопрос же о вассалитете оказался по-прежнему открытым. И удалился с поля сражения Филипп, а Ричард остался там.

Итак, оба короля заключили перемирие на десять лет, и распустили свои войска и рассчитали наемных солдат. Оба стали вдруг бережливыми, скупыми и жадными, не хотели они ни войск больше собирать, ни тратиться на что-либо, кроме как на соколов, ястребов, собак да борзых, да еще на покупку земель и имений, да еще на то, чтобы притеснять вассалов. И все вассалы короля Французского и бароны короля Ричарда опечалились и закручинились, ибо сами они хлопотали об этом мире, сделавшем обоих королей бережливыми и робкими. Более же всех других досадовал Бертран де Борн, ибо теперь уже не имел он радости и самому с кем-нибудь сражаться и наблюдать за войной между двумя королями. Ибо когда враждовали между собой короли, он все мог иметь от Ричарда – и деньги, и честь – настолько оба короля побаивались его из-за его языка, и потому, желая снова вызвать войну между королями и видя, что и другие сеньоры хотят того же, Бертран сложил такую сирвенту, в каковой говорится:

Поскольку всех сеньоров раздражало[388],
Что миром завершился их поход,
Пусть песнь моя всем скажет, что пристало
С оружьем снова двинуться вперед.
Честь короля к отмщению зовет[389],
Он должен быть свободным от тенет,
Чтоб чернь его хулой не запятнала.
Воителям двоим звезда сияла[390],
Теперь назвал их трусами народ;
Французскую корону украшало
Пять герцогств – трех уж нет[391] и весь доход
Жизора и Керси[392] – луга и скот –
Все, что кормило нас из года в год –
С позорным перемирьем все пропало.
Всем было ясно с самого начала,
Что славы этот мир не принесет.
Когда-то было острым злое жало
Тщеславия, теперь наоборот
Филипп без боя Иссудун сдает[393]
И хочет, чтобы Генрих в свой черед
Признал в себе покорного вассала.
Король английский подарил немало
Филиппу; на обилие щедрот,
Как видно, отвечать пора настала.
Ведь у Филиппа скаредник и мот[394]
Английскую монету предпочтет
Французской – не случайно свой оплот
Шампань в казне английской распознала.
Толпа с благоговением внимала[395]
Герина сладкой речи, только вот
Сомнение героя обуяло,
Но лишь на миг – он в бой своих ведет.
В то время, как в войсках царит разброд,
Филипп на перемирье не идет,
Но просит мира, опустив забрало.
Раз короля сраженье испугало,
В глазах молвы он трусом предстает.
Былая честь французов потеряла
Свой блеск от нескончаемых невзгод.
Клянусь, Филипп прославил бы свой род,
Когда бы не пустил он церковь в ход[396],
Которая о мире умоляла.
Сирвенту эту Папиоль возьмет[397],
Ее он Изембарту отвезет[398];
И может быть, ее, томясь устало,
Но все же с благосклонностью прочтет
Та, что всегда в душе моей живет[399],
Та, что любовь небес к себе снискала[400]

18. РАЗО ПЯТНАДЦАТОЕ[401]

Когда Бертран сложил сирвенту, в коей говорится "Поскольку всех сеньоров раздражало...", он в ней напомнил королю Филиппу о том, как тот потерял три герцогства из пяти, а подати и доходы с Жизора утратил, что не улажены спор и распря в Керси, а также и в земле Ангулемской, как французы и бургундцы сменили честь на алчность и как король Филипп вел переговоры на берегу реки. Напомнил он ему и о том, что король не желал мира, будучи безоружным, а, собрав войско, по низости своей потерял отвагу и честь, в том не походя нимало на Герина Рыжего[402], дядю Рауля де Камбрэ, который, будучи безоружным, стремился к миру между Раулем, своим племянником, и четырьмя сыновьями Герберта, вооружившись же, отверг и мир, и согласие. Бертран сказал также, что постыдно и бесчестно для короля, начавшего войну с другим королем из-за отнятой у него земли, мир заключать или перемирие, не добившись удовлетворения своих требований и восстановления права и справедливости; по этой причине другие короли считали бы, что он сам дал себя обобрать. Бертран в сирвенте своей стыдил также шампанцев за стерлинги, которыми их подкупили, чтобы они отказались участвовать в войне. Все сказанное Бертраном весьма обрадовало сеньоров Пуатевинских и Лимузинских, ибо весьма досадовали они на мир, по причине коего были они в меньшей чести у своих королей.

По заключении этого мира король Ричард чрезвычайно возгордился и принялся творить всевозможные злоупотребления и бесчинства в землях короля Франции, пограничных с его владениями. Король же Филипп пожаловался на это тем, кто оказал ему содействие в заключении мира, однако о Ричарде и слышать ничего не хотел. Наконец назначили разбор этого дела на границе между Тюренном и Берри, куда и явились оба короля. Король Филипп изложил множество жалоб своих на Ричарда, из-за чего в скорости дошли они до взаимных грубостей и бранных слов, а эн Ричард короля Франции уличил во лжи и обозвал подлецом и трусом, и они, вызвав на бой друг друга, разошлись во гневе.

Прослышав же, что они окончательно рассорились, Бертран де Борн весьма возвеселился, а произошло все это в начале лета, и сложил он сирвенту по сему случаю, каковую вы сейчас услышите.

В нежный и новый сезон[403],
В белом сиянии Пасхи,
В дни радости ежегодной,
Прекрасной и благородной,
Когда веселятся душой,
Цветущей и славной порой –
Вдыхаю я сладостный зной.
Праздник – но день превращен
В месяц, лишенный окраски,
Скорбный, пустой и холодный,
Ибо обет благородный
Был словно порыв ледяной;
Бесился бы, зная я, что мой –
Дуэ, но Камбрэ не за мной.
Будет пускай ослеплен
Тот, кто боится развязки.
Злобе ль равняться бесплодной
С утратою благородной?
Но сравнивать сонный покой
С опасной и тяжкой войной
Сеньору Руи не впервой[404].
Ни тел разрубленных он,
Ни в алой крови повязки
Не видел, жизни походной
Не ведал, не вел благородной
К Руану он рати на бой,
И дрота не бросил герой
В щит вражеский мощной рукой.
Спор без урона сторон[405]
Без жаркой кровавой встряски,
Бессмысленный, безысходный,
Стал притчей неблагородной,
Все кончилось сном и едой;
А юность без сечи лихой[406]
Становится жалкой трухой.
Король, Ваш непрочен трон:
Живут по чужой указке
Жизор, от дани свободный[407],
И Тур, досель благородный;
Кто выбор не сделает свой
Меж мирным житьем и борьбой,
Тот будет унижен судьбой.
Эн "Да-и-Нет"[408] мной прощен:
В битву идти без опаски –
Вот жребий, ему угодный;
Им явлен нрав благородный:
Он стрелы одну за другой
Пускает – и замок любой
Берет, всех ведя за собой.
Филипп славит мир и покой,
Как трантезский отец святой[409].
Да-и-Нет любит грозный бой
Больше, чем Альгейсы разбой[410].
В этой сирвенте побуждает он короля Филиппа с огнем и мечом выступить против Ричарда, говоря, что король Филипп более желает мира, чем монах, а эн Ричард, с коим они с Бертраном друг друга "Да-и-Нет" величали, к войне стремится более, нежели любой из Альгейсов – а было их четверо братьев, четыре великих разбойника, и творили они разбой, возглавляя отряд в тысячу конных и две тысячи пеших грабителей, других же средств и доходов не имели никаких.

19. РАЗО ШЕСТНАДЦАТОЕ

Что бы ни говорил в строфах своих и сирвентах[411] Бертран де Борн королю Филиппу, как ни напоминал он о содеянном ему ущербе и унижении, король этот никак не желал начинать войну с королем Ричардом. Но, убедившись в слабости Филиппа, Ричард сам начал с ним воевать, захватывал и жег замки, города и местечки, убивал и уводил в полон жителей. А потому все сеньоры, коим мир был не по нутру, весьма обрадовались, пуще же других Бертран де Борн, ибо желал он войны более, чем кто-либо другой, полагая к тому же, что король Ричард, с каковым они друг друга прозвали "Да-и-Нет", пошел воевать по слову его, как услышите вы из сирвенты, тотчас после того им сложенной, как узнал он, что король Ричард выступил в поход, – в сирвенте же этой говорится:

Споемте о пожаре и раздоре[412],
Ведь Да-и-Нет свой обагрил кинжал;
С войной щедрей становится сеньор:
О роскоши забыв, король бездомный
Не предпочтет тарану пышный трон,
В палатках станет чище жизнь вельмож,
И тем хвалу потомки воспоют,
Кто воевал бесстрашно и безгрешно.
По мне, звон сабель – веский довод в споре,
Знамена ярче, если цвет их ал,
Но сторонюсь я ссор, коль на ковер
Кость со свинцом кидает вероломный[413].
О где мой Лузиньян и мой Ранкон[414]?
Истрачен на войну последний грош,
И латы стали тяжелее пут,
И о друзьях я плачу безутешно.
Когда б Филипп спалил корабль на море
И там, где ныне пруд, насыпал вал,
И взял Руанский лес, спустившись с гор,
И выбрал для засады дол укромный,
Чтоб знал, где он, лишь голубь-почтальон, –
На предка Карла стал бы он похож[415],
Что с басками и саксами был крут,
И те ему сдавались неизбежно.
Война заставит дни влачить в позоре
Того, кто честь до боя потерял[416],
Едва ль мой Да-и-Нет решит Каор
Оставить[417] – он в игре замешан темной,
И ждет, когда король отдаст Шинон[418]:
Чтобы начать войну, момент хорош,
Ему по сердцу время трат и смут,
Страну он разоряет безмятежно.
Когда корабль, затерянный в просторе[419],
Сквозь шквал, на скалы, потеряв штурвал,
Несется по волнам во весь опор,
Чтоб жертвой стать стихии неуемной, –
Моим подобных бедствий даже он
Не терпит: что ж! мне больше невтерпеж
Ложь и небрежность и неправый суд
Той, на кого молюсь я безуспешно.
В Трайнаке быть, когда там пир начнут[420]
Ты должен, Папиоль[421], собравшись спешно.
Роджьеру спой[422], что мой окончен труд:
Нет больше рифм на "-омный", "-он" и "-ежно"[423].

20. РАЗО СЕМНАДЦАТОЕ

После того как король Ричард с Бертраном де Борном мир заключил и возвратил ему замок Аутафорт, он, Ричард, за море отправился крестовым походом, а Бертран против эн Аймара, виконта Лиможского, воевать остался, а также против графа Перигорского и всех окрестных сеньоров. Ричард же, как уже слыхали вы[424], на обратном пути попал в плен к германцам и провел в заключении два года, пока его не выкупили.

Когда же прознал Бертран де Борн, что король должен выйти из плена, то возрадовался весьма, предвидя, что будет ему от короля великое благо, а врагам его – ущерб великий. Ибо знайте, что он, Бертран, записал в сердце своем всякий ущерб и урон, какой причинили враги в Лимузине и землях короля Ричарда, и сложил об этом сирвенту, в ней же говорится:

Буде бы король прозрел[425]
И направил путь сюда,
И узрил, что господа
Отошли от добрых дел,
Что измена край тревожит,
Что Лимож, хотя и цел[426],
Но грозит ему беда,
Ибо пасть от язвы может...[427]

21. РАЗО ВОСЕМНАДЦАТОЕ

Когда отправился король Ричард за море, все сеньоры Лимузинские и Перигорские, клятвенный заключив союз, собрали превеликую рать и пошли к городам и замкам, которые отнял у них эн Ричард, и так, сражаясь и в плен захватывая защитников их, многое отвоевали обратно. Когда же эн Ричард из-за моря вернулся и из плена вышел, был он утратой городов и замков тех весьма раздосадован и раздражен и стал угрожать сеньорам, что все отберет обратно, а их самих уничтожит. Но виконт Лиможский и граф Перигорский, ободренные поддержкой, какую король Французский им оказывал и прежде и теперь, угрозы его ни во что не ставили и послали сказать ему, что вернулся-де он чересчур гордый и бравый, но что они проучат его в бою и придется ему, хочет он этого или не хочет, сделаться мягким, смирным и учтивым.

Меж тем, как прослышал Бертран де Борн, что король грозит тем сеньорам, а они ни слова его, ни его самого ни в грош не ставят, а, напротив, сказать послали ему, что его проучат и мягким, смирным и учтивым сделают помимо его воли – то, будучи из тех, что большей не знают радости, как только сеньоров друг с другом стравливать – весьма возрадовался о том, ибо знал, что король сильно раздосадован и раздражен – и словами теми, и потерей отнятых замков Нонторн и Ажен. И вот сложил сирвенту он по сему случаю, дабы склонить Ричарда к войне.

Сложив же сирвенту, послал ее он эн Раймону Джаузерану[428] из графства Юржель, сеньору Пино, мужу щедрому, доблестному, благородному и куртуазному, и не было никого в Каталонии, кто бы с ним сравниться мог. Был он в дону Маркизу влюблен, дочь графа д’Юржель и жену эн Гираута де Кабрейра. Последний же был муж могущественнейшей и наиславнейший в Каталонии всей, если не считать графа д’Юржель, сеньора его. Сирвента же эта начинается так:

Когда цветы средь зелени красны[429]
И вишни сыплют белизну свою,
Приятства ради посреди весны
Почти по-птичьи нынче я пою,
Зане я смел, хотя от сердца скрыл,
Что на крылах теперь я воспарил,
А воспарив, о том не говорю,
Что в песне сей я зарюсь на зарю.[430]

XII БЕРТРАН де БОРН-СЫН[431]

Когда король Ричард умер[432], у него остался брат, прозванный Иоанном Безземельным[433], ибо не было у него никакого своего удела. Он стал Английским королем, вместе с королевством унаследовав также герцогство Аквитанское и графство Пуатье. И как только он получил королевство, герцогство и Пуатевинское графство, он сразу отправился к графу Ангулемскому[434], у которого была дочь красоты необыкновенной, девица лет пятнадцати, каковую эн Ричард помолвил с эн Уго ло Брюном, графом Марки[435], племянником и вассалом Джоффруа Лузиньянского; граф же Ангулемский притом сам обещал ему отдать ее в жены и принимал его как собственного сына, ибо не было у него больше ни сына, ни дочери. И вот Иоанн Безземельный, придя, объявил графу Ангулемскому, что хочет дочь его взять в жены и, вынудив у графа согласие и тут же с нею обвенчавшись, вскочил на коня и удалился в Нормандию с молодой женой.

Когда же граф Марки прознал, что король увел его невесту, он весьма опечалился и обратился с жалобой ко всем своим родственникам и друзьям, каковые весьма разгневались и порешили пойти в Бретань за Артуром, сыном графа Джоффруа[436], и объявить его своим сеньором, – а они могли это сделать по праву, ибо он был рожден графом Джоффруа прежде короля Иоанна. Так они и поступили, сделав Артура своим сеньором и принеся ему клятвы верности, после чего доставили его в Пуатье, захваченный ими, за вычетом нескольких укрепленных замков и крепостей, у короля. Король же оставался с женой в Нормандии, не отходя от нее ни ночью ни днем, за едой ли, за питьем, во сне или наяву, и возил ее за собой на охоту по полям и лесам вместе с соколами своими и ястребами. А бароны тем временем завладели всеми его землями.

Но вот раз постигла их великая неудача, когда они осадили королеву-мать в замке под названием Мирабель[437], а король, заручившись иноземной поддержкой, тайно пришел ей на помощь, подкравшись так незаметно, что эту новость они узнали лишь когда он оказался с ними бок о бок у осажденных стен. Найдя всех спящими, он захватил их в плен – Артура с вассалами его и всеми его людьми. Снедаемый, однако, ревностью по своей жене, без которой он не мог жить ни одной минуты, он покинул Пуатье и возвратился в Нормандию, бросив всех своих пленников взамен захваченных им заложников и клятв, а оттуда отправился в Англию, прихватив с собою Артура, эн Саварика де Маллеона[438] и виконта де Шательро. Там он Артура убил, а Саварика де Маллеона и виконта де Шательро заточил в башне Корф[439], где им не давали ни есть, ни пить.

Когда же король Франции[440] узнал, что король Иоанн проследовал с супругой в Англию, то он вошел в Нормандию с большим войском и завладел всеми его землями, а пуатевинские бароны восстали и весь захватили Пуатье целиком, кроме Ла-Рошели. Эн Саварик де Маллеон, будучи человеком доблестным, догадливым и щедрым, исхитрился, однако, бежать из плена и овладеть замком, в котором был заточен. Тогда король Иоанн заключил с ним мир и отпустил его, вверив ему все остававшиеся еще у него гасконские и пуатевинские земли. И эн Саварик стал вести войну со всеми врагами короля Иоанна и целиком отвоевал у них Пуатье и Гасконь. А король всё оставался в спальне со своей женой в Англии, и не давал в помощь и поддержку Саварику де Маллеону ни людей, ни денег. И вот тогда Бертран де Борн-младший, сын Бертрана де Борна, сочинителя многих сирвент, сложил по поводу великой нужды, постигшей эн Саварика, и по поводу жалоб всех жителей Пуатевинского графства такую сирвенту:

Когда, новый сезон открыв[441],
Покрывает ветки листва
И всходят цветы и трава,
Ищу я слова и мотив:
Почувствовав дух перемен,
Петь об Иоанне начну[442]
И сирвенту так поверну,
Чтоб он стал от стыда румян.
Живет он, позорно забыв,
Что чтит его предков молва,
На Тур и Пуатье права
Филиппу без битв уступив[443];
Плач летит от гиеннских стен[444]:
Где Ричард, что тратил казну
На бои? Утверждать дерзну,
Что с ним несравним Иоанн.
Лишь к охоте он не ленив:
Ястреб быстр и свора резва –
Вот чем занята голова;
Сам себя наследства лишив,
Поступил он не как Говен[445];
Отдает Логроню страну[446];
Чаще был, увы, в старину
Нами виден военный стан.
Мы, будь ныне Людовик жив,
Ждали б не могильного рва,
Но такого же торжества,
Как когда был разбит Халиф[447];
И притом нет за ним измен –
Вот чем я Иоанна кольну,
То поставив ему в вину,
Что бездействен как истукан.
К вам, бароны, был бы призыв
Тщетен, знаю, так что едва
Коснусь самого существа:
Всякий из вас глуп и труслив,
На знаменах – лишь грязь и тлен,
Даже то, что я вас кляну, –
Похвала вам: легко лгуну
За избыток выдать изъян.
Дама, искренен мой порыв[448],
Только Вами душа жива,
Но достойные Вас слова
Подберу ли? – Несправедлив
Золота на свинец обмен:
Чтите Юность Вы, и жену[449]
Посрамили тем не одну,
Как монах кадуэнский – сан[450].
Саварик[451], король лучше в плен
Сдастся, чем объявит войну:
Так зачем же другим в плену
Пребывать? Иль страдать от ран?

XIII ПЕЙРЕ де БУССИНЬЯК[452]

Пейре де Буссиньяк был клирик, родом же дворянин из Аутафорта, Бертран де Борнова замка. Добрые слагал он сирвенты, порицая в них дам, кои вели себя недостойно, да отвечал на сирвенты Бертрана де Борна.

XIV ДЖОРДАН БОНЕЛЬ[453]

Джордан Бонель родом был из Сентонжа, что близ границы с графством Пуатевинским. Сложил он множество добрых кансон в честь доны Жибор де Монтозье[454], каковая была сначала женой графа Ангулемского, а потом вышла замуж за сеньора Монтозье, Барбезье и Шале.

XV РАЙМОН де ДЮРФОРТ И ТЮРК МАЛЕК[455]

Раймон де Дюрфорт и эн Тюрк Малек были рыцари из Керси, каковые сложили сирвенты про даму по имени мадонна Айа[456], ту, что сказала рыцарю де Корниль[457], что вовек его не полюбит, ежели он не протрубит ей в зад.

XVI РИЧАРТ де БЕРБЕЗИЛЬ[458]

1. ЖИЗНЕОПИСАНИЕ

Ричарт де Бербезиль был рыцарь и бедный вассал родом из замка Бербезиль в Сентонже Сентского епископата. Был он добрый рыцарь, искусный во владении оружием и собой пригож. В трубадурском художестве он более отличался, нежели в куртуазном ухаживании или в мастерстве рассказа[459], ибо обычно стеснялся говорить на людях[460] и всегда в ком-нибудь нуждался для поддержки, и чем больше было кругом добрых людей, тем более он терялся и хуже собой владел. Хорошо, однако, играл он и пел, складно слагая слова и напевы.

И вот полюбил он некую даму, жену эн Джауфре де Тоннэ[461], благородного сеньора тех же мест, даму знатную, веселую, собой прекрасную и прелестную, весьма охочую до чести и славы. Была она дочь эн Джауфре Рюделя, князя Блайи[462]. Узнав же, что он в нее влюблен, стала она ему делать нежные знаки любовные, так что он, храбрости набравшись, начал ее упрашивать, и вняла она мольбам его, и с видом нежным и любовным его приняла и выслушала, будучи из тех дам, что желают иметь возле себя трубадура, который бы их воспевал. Итак, стал он слагать в ее честь кансоны, "Всех-Лучшая" в них ее величая[463]. В песнях своих любил он весьма сравнения проводить со зверями, людьми и птицами, с солнцем и звездами[464], и так новые темы находить, каких ни у кого еще не бывало[465]. Весьма долгое время он о ней пел, но никто не верил, чтобы она ему когда-либо принадлежала.

Умерла дама, и отправился он к доблестному сеньору дону Диего в Испанию[466]. Там он еще жил, и там он умер.

2. РАЗО[467]

Вы уже слыхали, кто был Ричарт де Бербезиль, и как он полюбил жену Джауфре де Тоннэ, юную, знатную и прекрасную, и что та ему куртуазно благоволила свыше всякой меры, а он ее "Всех-Лучшая" величал. И начал упрашивать ее Ричарт, моля даровать ему любовную усладу, но дама отвечала, что согласна на это лишь в той мере, какая послужит к ее чести, и добавила, что ежели любит он ее в самом деле, то не должен от нее требовать слов и поступков иных, нежели те, что делала она и говорила.

Меж тем, как текли дни их любви, востребовала к себе Ричарта некая дама, владетельница мощного замка в той округе, и тот к ней явился. И вот стала она ему говорить, что поступкам его дивится, ибо даму свою любит он так давно, а та вовсе не даровала ему никакой услады по любовному праву. И еще сказала она эн Ричарту, что настолько он собою хорош и славен, что всякая достойная дама охотно даровала бы ему такую усладу, и что ежели б только пожелал Ричарт со своей дамой расстаться, то и она сама дала бы ему всякую усладу, какую он ни попросит, и что она и прекрасней и высокопоставленней той, за коей он ухаживал.

Тогда Ричарт, прельстившись великими этими посулами, заявил ей, что готов с той дамой расстаться. Эта же дама повелела ему, чтобы он пошел и той, другой даме о том объявил, добавив, что до тех пор никакой услады ему не дарует, пока не узнает, что он с той в самом деле расстался. И Ричарт, пустившись в путь, прибыл к даме, за коей ухаживал, и начал ей говорить, что любил он ее больше всех на свете и больше себя самого, а она не пожелала даровать ему никакой любовной услады, и вот он с ней хочет расстаться. Дама же весьма огорчилась и опечалилась и стала Ричарта просить не бросать ее, говоря, что ежели ранее не давала она ему любовной услады, то сделает это теперь; но Ричарт отвечал, что как можно скорее хочет с ней расстаться, и так вот и разошлись они.

Разойдясь же, пошел он к даме-разлучнице и поведал ей, что веление ее исполнил, рассказав, как та дама его умоляла и как согласилась обещание исполнить. Дама же на это ему отвечала, что мужу такому, как он, никакая дама, словом ли, делом ли, угождать не должна, ибо он рыцарь самый неверный на свете, и ежели он даму свою, столь прекрасную, веселую и так его любившую бросил по слову другой дамы, то как бросил ту, так бросит и другую. Ричарт же, услышав эти речи, сразу стал печальней и грустнее всех на свете. И пошел он к той первой даме, желая на милость ее отдаться, но и она не пожелала принять его обратно, так что он от великой своей печали отправился в лес, сделал себе хижину и в ней замкнулся, говоря, что не выйдет из нее вовек, пока не вернет благословения в очах дамы; оттого и говорит он в одной из песен своих: "...От "Лучшей-Всех" два года я сокрыт..."[468].

И вот тогда благородные рыцари и дамы той округи, видя великую Ричартову печаль и видя, как он убит, пришли к месту уединения его и стали умолять, чтобы согласился он вернуться к жизни. Ричарт же отвечал, что не выйдет вовек, ежели только дама его не простит, а дама заявила, что ни на что не согласится, пока сто рыцарей и сто дам, верных в любви, пред нею не предстанут и на коленях, ладони сложив[469], не начнут ее умолять смилостивиться и простить его; ежели, однако, они это сделают, то непременно простит. Когда слух об этом дошел до Ричарта, то сложил он по этому случаю такую кансону, в коей говорится:

Как без сил упавший слон[470]
Встанет лишь в ответ на зов
Горестный других слонов,
Что сойдутся, голося, –
– Так и я б не поднялся,
Столь злой и тяжкий претерпев урон
Когда б, сойдясь ко мне со всех сторон
Влюбленные и пышный двор Пюи[471]
Не прекратили бедствия мои,
О Милости взывая громко там[472],
Где не внимают просьбам и мольбам.
Когда же дамы и рыцари узнали, что он сможет вернуть себе благоволение дамы, если сто верных друг другу влюбленных пар придут умолять ее о прощении, и что она непременно простит его, то собрались эти дамы и рыцари и пришли к ней, и молили ее о прощении Ричарта. И дама простила его.

XVII РАЙМОН ДЖОРДАН, ВИКОНТ СЕНТ-АНТОНИ[473]

1. ЖИЗНЕОПИСАНИЕ

Раймон Джордан, виконт Сент-Антони, был сеньором укрепленного поселения в округе Керси. Был он собой пригож, щедр и весьма искусен во владении оружием и трубадурском художестве.

И вот полюбил он жену эн Р. Амьеля де Пенн, славного сеньора Альбигойской округи[474]. Дама она была прекрасная собою, юная и сведущая в законах вежества, и виконта любила больше всех на свете, а он ее. И вот случилось, что виконт, будучи на войне с недругами своими, ранен был в сражении и за мертвого доставлен в Сент-Антони. И дошло до дамы известие, что он умер, и она от горя такого вступила в общину патаринов[475]. Виконт же от раны выздоровел, но узнав о постриге своей дамы, с тех пор от горя уже более не слагал ни кансон, ни песен[476].

2. РАЗО[477]

Виконт де Сент-Антони родом был из епископата Каорского и владел замком Сент-Антони. Влюбился он в одну знатную даму, жену сеньора де Пенн из Альбигойской округи,владетеля мощного и богатого замка. Дама же эта была прекрасна собой, славна, благородна и всеми хвалима и почитаема. Он также всюду славился, сведущ был в законах вежества, искусно владел оружием, собою хорош и отличный трубадур, а звали его Раймон Джордан, даму же – виконтесса де Пенн, и так они любили друг друга, что взаимная эта любовь превосходила всякую меру.

Случилось однажды, что виконт в полном вооружении отправился во владения своих недругов, отчего последовала великая битва, в которой он был ранен смертельно. Враги распространили слух о его гибели, и когда дошло это до дамы, то она от горя и печали удалилась из своих владений и вступила в еретический орден. Виконт же волей Божией оправился от раны и выздоровел, но никто не хотел сообщать ему о том, как поступила его дама. Когда же он совсем поправился и прибыл в Сент-Антони, там сказали ему, что она от печали по его смерти постриглась в монахини. Он же, узнав об этом, потерял всякое веселье, радость и утешение, перестал слагать песни, а вместо этого стал вздыхать, плакать, тосковать и не выезжал верхом, и не встречался с достойными людьми.

В такой великой горести пребывал он уже более года, когда мадонна Аэлис де Монфор[478], жена эн Гильема Гурдонского и дочь виконта Тюреннского, наделенная красотою, юностью, куртуазностью, честью, послала ему в самых приятных выражениях сказать, что просит его, ради любви ее к нему, возвеселиться, оставив тоску и кручину, ибо она во искупление постигшего его горя готова даровать ему свое сердце и себя самоё. Просила она также и умоляла его, чтобы соблаговолил он навестить ее, а ежели он не согласен, то она сама явится проведать его. Услыхав столь лестное и приятное известие от столь славной и прекрасной дамы, ощутил он, как сердце его наполняется великой нежностью и любовью. Вернулись к нему радость и веселье, снова стал он встречаться с людьми и вернулся к приятным беседам с достойными мужами. Снова принялся он заботиться о нарядах и доспехах для себя и своих людей и помышлять о развлечениях. И вот, должным образом подготовившись и приведя себя в надлежащий вид, отправился он к мадонне Аэлис де Монфор, и та приняла его с почетом и великой радостью. Он же, в свою очередь, счастлив был и радостен от лестного внимания, какое она оказывала ему и словом и обхождением. Радовалась и она, обнаружив в нем и изящество, и вежество, и достоинство, и куртуазность, и нимало не пожалела о своем обращении к нему с любовными словами и заверениями. Он же сумел отблагодарить ее и ублажить, прося в самых милых выражениях даровать ему столько любви, чтобы он уверился, что она от чистого сердца и по доброй воле послала ему приятную весть, которую начертал он на гербе своего сердца. И вот объявила она его своим рыцарем, приняла от него куртуазный оммаж[479], сама же даровала ему себя в качестве дамы сердца, целовала и обнимала его и в знак верности и постоянства подарила ему кольцо со своего пальца[480].

После того распростился с нею виконт, радостный и весьма веселый, и снова обрел охоту к трубадурскому художеству, пению и развлечениям, и сложил в ее честь кансону, в коей говорится:

Вас, ту, что мне любви не уделяет[481],
Я так люблю, что меркнет разум мой,
А чувство рвется вашим стать слугой,
Зане блаженства большего не знает.
Любовь всем сердцем бросилась, как рать,
Дабы меня пленять и покорять,
И пусть мне мучиться невмоготу,
С охотою я скорбь приемлю ту,
Что радость от пиита отдаляет.
Сударыня! Чрез вас весь мир блистает
Великой милостью и красотой,
Меня вы завлекли такой игрой,
Что сердце, плача, радостью играет,
И если вас не буду я видать,
Недолго и рассудок потерять.
Мечтаю, словно стоя на посту,
Я проклинаю самое мечту,
Которая пииту страх внушает.
К вам, милостивица, пиит взирает
И говорит, что любит вас душой,
И вас он на любовный пламень свой
Излиться милосердьем призывает.
Так сжальтесь же! И я себя почту
Взнесенным на небесну высоту,
Когда ваш взор любви не отвергает.
Смерть от любви – увы! – не исцеляет,
И верю, что под сенью гробовой,
Жестоко нарушая мой покой,
Душа по вас томится и вздыхает.
Но если и придется умирать,
То все-таки ужели благодать,
Переступя загробную черту,
Я оттого, несчастный, обрету,
Что дама обо мне не вспоминает.
Любовь лукавит, если побеждает
Меня, уже сраженного судьбой,
Не нанося малейшей ранки той,
Которую и жалость не сражает,
К кому не может даже долг воззвать,
Ниже сама любовь повелевать.
Я мнил, что чрез тебя, любовь, смету
Жестокую любовну пустоту,
Которая пожизненно карает.
Я красноречием не расцвету,
Скажу полслова лишь про красоту,
И даму сердца каждый угадает.[482]
Прежде, однако, нежели сложил он эту кансону, было ему видение во сне ночном, будто приступил к нему Амор с такой строфой:

Раймон Джордан, поймите, Вы не правы,
На середине выйдя из игры.
А, помнится, изящные забавы
Вам по душе бывали: флирт, пиры;
Скрывая страсть, Вы млели на лету
Но вот – под песней подвели черту.
За это Вам – не избежать расправы...[483][484]

XVIII ГАУСЕЛЬМ ФАЙДИТ[485]

1. ЖИЗНЕОПИСАНИЕ

Гаусельм Файдит родом был из города под названием Юзерш Лимузинского епископата, и был он сыном одного из тамошних горожан. Пел он хуже всех на свете, зато хорошо слагал слова и напевы. Стал он жонглером по такому случаю, что все свое состояние проиграл в кости. Был он муж превеликой щедрости, и охотник поесть и выпить, отчего растолстел донельзя[486]. Весьма долгое время был невезуч по части почестей и подарков, так что лет более двадцати пешком ходил по свету, ибо ни песни его, ни сам он не были в большой цене и чести.

В жены взял он продажную женщину[487], каковую долгое время водил за собой по дворам куртуазным, а звали ее Гильельма Монашка. Была она весьма красивая и ученая, и стала такой же огромной и толстой, как он. Родом она была из богатого города под названием Алес, что во владениях эн Бернарта д’Андюз[488] в Провансе.

И мессир маркиз Бонифачио Монферратский[489] платья ему пожаловал и имущество, и благодаря ему и сам Гаусельм и песни его обрели великую славу.

2. РАЗО ПЕРВОЕ

Вы уже слышали, что был Гаусельм Файдит, откуда родом и каков он был. Однако хватило у него смелости полюбить мадонну Марию Вентадорнскую[490], даму в то время из всех дам самую благородную и достойную. В честь нее он пел и слагал кансоны, и в кансонах этих молил ее о любви и в кансонах воспевал и славил ее великие достоинства. Она же ради всех этих восхвалений его терпела, но услады любовной не давала. Семь лет продолжалась его любовь к ней, и ни разу за это время не оказала она ему никакой услады по любовному праву. И вот предстал однажды перед нею Гаусельм и сказал, что подобало бы ей оказать ему согласно любовному праву такую усладу, чтобы он счел себя вознагражденным, или же она его потеряет, а он поступит в куртуазное услужение к другой даме, которая одарит его любовью. После чего распрощался он с ней и удалился в гневе.

Мадонна же Мария обратилась к другой даме, знатной и прекрасной, по имени мадонна Аудьярт де Маламорт[491] и, поведав ей обо всем, что между нею и Гаусельмом произошло, просила совета, как бы ей ответить на притязания Гаусельма, чтобы и его сохранить и услады любовной ему не оказывать. И сказала мадонна Аудьярт, что ей ни отвергать Гаусельма, ни удерживать его не советует, но что она, Аудьярт, готова устроить так, что Гаусельм и от своей любви откажется и не станет ее корить и не превратится в ее врага. Услышав это, мадонна Мария весьма обрадовалась и принялась умолять мадонну Аудьярт исполнить свое обещание. Мадонна же Аудьярт на том распрощалась с мадоннной Марией и удалилась. Затем поручила она одному весьма куртуазному вестнику, бывшему у нее в услужении, отправиться к Гаусельму и передать ему, что синица в руке всегда лучше журавля в небе[492].

Выслушав же вестника мадонны Аудьярт, Гаусельм сел верхом на коня и отправился к этой даме, каковая приняла его весьма любовно. Спросил он ее, что означает ее совет о журавле и синице. Она же со всей любовностью ответила ему, что ей его очень жалко, ибо она знает, как он влюблен в мадонну Марию, а та принимает любовь его лишь из вежества, да еще ради его восхвалений и из-за славы, какую он ей творит по всему свету. "И знайте, – добавила она, – что мадонна Мария и есть тот журавль в небе, а я – синица у вас в руках, готовая угождать вам и словом и делом. Вам хорошо известно, что я высокородна, и богата, и юна, и говорят еще, что я также красива. Никогда никому я ничего не давала и не обещала, никого не обманывала и никем не была обманута, и есть у меня великое желание быть прославленной и любимой тем, кто возвысит достоинство мое, честь и славу и будет пребывать со мной в благородной любви. И я знаю, что вы и есть тот, благодаря кому – я так полагаю и уверена в этом – могу я обрести все эти блага. Я хочу, чтобы вы стали влюбленным моим и слугой и господином, и дарую вам и себя и свою любовь, при том, однако, условии, что вы расстанетесь с мадонной Марией Вентадорнской и сложите по этому поводу кансону, в которой посетуете на нее куртуазно; в этой кансоне вы скажете, что раз она вас отвергла, вы избрали иной путь и нашли другую даму, полную искренности, всяческих достоинств, благородную и верную, которая отнесется к вам с полной беззаветностью, оставив Вас на своей службе"

Гаусельм Файдит как услышал любовные посулы, которые она ему делала, приятные слова, ласковые просьбы и обещания всяческих благ, и увидел ее прелестные черты и нежный румянец и любовные взоры, какие кидала она ему, – такая пронзила его любовь, что лишился он вдруг и зрения и слуха. Обретя же вновь свои чувства, принялся он мадонну Аудьярт благодарить, как только мог и умел, обещая ей словом и делом все, что она повелит, исполнить и отдалить от мадонны Марии свое сердце, свою любовь, мольбы свои и свою песнь, и всю свою любовь отдать мадонне Аудьярт, согласно обету, который дадут они друг другу. И удалился Гаусельм, полный веселья и радости и облегчения великого, весь поглощенный мыслью о том, как сложить кансону, из коей мадонна Мария узнала бы, что он от нее отошел, найдя другую даму, которая приняла его, обещая ему великую усладу и великую честь. И обо всем том сложил он кансону, в каковой говорится: "Я столько претерпел любовной муки..."[493] и каковую вы услышите[494]. И пелась эта кансона так часто, что вскоре дошла и до мадонны Марии, весьма ее обрадовав. Довольна была и мадонна Аудьярт, которая поняла, что он отдалил от мадонны Марии и сердце свое и песнь, поверив в лживые обещания, данные ею, чтобы добиться от него этой песни.

Вскоре после того, как сложена была и уже пелась эта кансона, пришел Гаусельм Файдит к мадонне Аудьярт с великой радостью и с видом мужа, имеющего право на немедленный доступ в ее покой, – и она приняла его с большой сердечностью. И пал Гаусельм к ее ногам и сказал ей, что повеление ее исполнено и что он с мадонной Марией расстался ради нее, и ей он отдал свое сердце, разум свой, трубадурское художество, и теперь молит, чтобы соизволила она сказать и сделать ему все то приятное, что обещала, так, чтобы он был вознагражден за все, что ради нее сделал. Мадонна же Аудьярт ответила ему: "Гаусельм, это правда, что вы человек самых высоких достоинств и большой славы. И нет на свете такой дамы, стремящейся к любви, которая не считала бы себя счастливой иметь вас в качестве возлюбленного и служителя, и которая не ощущала бы радости, когда радуетесь вы, и не печалилась бы, когда вы опечалены, ибо всякой куртуазности вы отец и глава. Но то, что я сказала и обещала вам, сказано было не потому, что я хотела полюбить вас душою и телом, но для того, чтобы вызволить вас из плена, в коем вы пребывали, и освободить вас от надежды, которую тщетно питали вы вот уже лет более семи. Ибо известна мне была воля мадонны Марии, платившей вам словами и посулами, но не имевшей намерения держать свои обещания. Во всем же ином буду я вашим другом и доброжелателем и готова исполнять желания Ваши и повеления Ваши"

Услышав эти слова, Гаусельм опечалился, огорчился и загрустил и принялся умолять даму пощадить его и не допустить, чтобы он умер, обманутый и преданный. Она же сказала, что не убивает его и не обманывает, а, напротив, спасла его от обмана и гибели. И Гаусельм, убедившись, что бесполезно молить о милости и пощаде, поднялся с колен и ушел с видом человека отчаявшегося, ибо понял, что был и обманут и предан, так как она от мадонны Марии его отдалила, заверив ложно, что готова его полюбить. Тогда подумал он о том, чтобы снова пойти с мольбами к мадонне Марии и по этому случаю сложил кансону, каковую вы услышите и в каковой говорится:

Птиц мелодичный куплет[495]
Мне душу не веселит,
И голос мой с грустью слит,
Зря звучит:
Мольбою даму впустую
Атакую –
Не простит
Она столько горьких обид;
И в сердце стыд,
Ибо зачинщику бед
Просить прощенья не след.
Итак, зря будет пропет
Тот стих, что в груди звенит!
Проситель, плача навзрыд,
Только злит
Даму, к рыданьям глухую:
Я рискую,
Что мой щит
Вдребезги будет разбит, –
Она отмстит,
Ибо теперь не секрет
Одна из моих побед.
Но пусть нанесен был вред
Мне той, чей порочен вид,
Ужели добить поспешит
И казнит
И та, в ком участь благую
Я взыскую?
Иль гласит
Закон, что должен убит
Из волокит
Быть каждый? Но это бред,
В котором жалости нет!
Признаться, строгий запрет
Не так уж сердце долит:
Коль вновь подойти велит
И пленит
Милостью – не протестую,
Ведь такую,
Что решит
Сказать, что конфликт изжит,
Кто не почтит
Высокой хвалой, нашед
В ней поклоненья предмет?
Я снова увижу свет,
Когда соблаговолит
Она узнать, как болит,
Как скорбит
Душа моя. Нет, ни в какую!
Я горюю,
Но закрыт,
Видимо, ею кредит:
Мной не излит
Жалоб поток – и примет
Счастливых потерян след.
Я дам терпенья обет,
Приду к ней, вервью обвит:
Иль больше пусть не винит,
Иль сразит
На месте – сражу тем злую!
Только чую,
Сообразит,
Что смерть от мук защитит, –
И превратит
Жизнь в цепь мучительных лет,
На том завершив сюжет.
Сеньор Пуатье грустит,
Ибо забыт,
И слышит всегда в ответ
Вместо ста "да" одно "нет"[496].
Но ни песнями, ни мольбами, ничем, что бы ни делал он и ни говорил, не мог он добиться, дабы мадонна его простила и выслушать пожелала его мольбы.

3. РАЗО ВТОРОЕ

Когда, как вы уже об этом слышали, Гаусельм Файдит благодаря остроумной уловке доны Аудьярт де Маламорт отказался от любовных домогательств в отношении Марии Вентадорнской, долгое время пребывал он в горести и печали из-за этого великого предательства. Однако дона Маргарита д’Альбюссо[497], жена эн Райнаута, виконта д’Альбюссо, заставила его вновь обрести радость в сложении песен. Ибо она наговорила ему столько приятных слов и такую проявила любовную приветливость, что он в нее влюбился и принялся молить об ответной любви. Ради того, чтобы он восхвалял ее достоинства и прославил их в своих кансонах, дама благосклонно выслушала его мольбы и обещала ему усладу по любовному праву. Долгое время не прекращались эти Гаусельмовы моления и любовное его чувство к мадонне Маргарите д’Альбюссо. Он всячески славил ее и хвалил, и служил ей, но она, хоть и радуясь его восхвалениям, любви к нему не питала и никогда не даровала ему никакой услады согласно любовному праву. Все же один раз, с ней прощаясь, он поцеловал ее в шейку, и она, как бы отвечая на его любовь, стерпела это. И долгое время он жил радостью этой дарованной ему услады.

Любила же она эн Уго Лузиньянского[498], сына Уго Ле Брюна, графа Марки, а он состоял в великой дружбе с Гаусельмом. Жила же дама в замке д’Альбюссо, где ни видеться не могла с Уго Лузиньянским, ни оказывать ему какие-либо услады. И вот оттого сделала она вид, будто тяжко заболела и дала обет совершить паломничество ко святой Марии Рокамадурской[499], а Уго Луиньянскому сообщила, чтобы явился он в Юзерш[500], городок, где проживал Гаусельм Файдит – так, чтобы никто об этом не знал, и в доме остановился у эн Гаусельма. Она-де тоже там остановится и окажет ему усладу согласно любовному праву, и назначила ему для этого определенный день. Эн Уго, как такую весть получил, весьма обрадовался и возвеселился, отправился туда в назначенный день и остановился в доме Гаусельма Файдита. Когда он прибыл, жена Гаусельма приняла его сердечно, с великой радостью и, согласно просьбе его, соблюдая тайну. Дама также прибыла в свою очередь и там же остановилась. Уго Лузиньянского нашла она в доме, укрывающегося в той же комнате, где ее ждал ночлег; найдя же, она весьма обрадовалась и возвеселилась и пребывала там два дня, после чего отправилась в Рокамадур, а Уго дожидался ее возвращения. Каждую ночь возлежали они вместе с великой радостью и в разнообразных наслаждениях.

Вскоре же, после того как оба они уехали, возвратился Гаусельм, и жена обо всем ему рассказала. Испытал он от этого такую горесть, что желал себе смерти, ибо мнил, что дама любит только его одного. Более же всего удручило его то, что спали они в собственной его постели. Потому-то и сложил он обо всем этом "злую кансону"[501], каковую вы сейчас услышите:

Кто закален в воспитании строгом[502],
Кто в испытаньях любовью проверен,
Тот уповает, что будет итогом
Дамы признанье за то, что ей верен, –
И, значит, стократ
Мне то, что дал, возвратят:
Живу, равно принимая,
Добро иль зло мне творят,
И все, любви угождая,
Вынесу – но не разлад.
Шел я в любви лишь по верным дорогам:
Так как восторг мой пред дамой сверхмерен,
Радость найду и в приеме убогом,
Но, оробевши, просить не намерен
Ни ласк, ни наград;
Однако, пусть их кричат –
Хочу получить сполна я:
По праву принадлежат
Мне главные доли пая –
День почестей, ночь услад.
Только желанье и служит залогом
Будущих благ, и хотя я растерян,
Все же меня утешает во многом
Нрав, что возвышен и нелицемерен,
И ласковый взгляд –
Ведь тех, кто Амором взят
В слуги, ждет участь благая:
Речи ее веселят
И, милости обещая,
Надеяться мне велят.
Кажется, нет больше места тревогам,
Но пред прелестной в себе неуверен
Я становлюсь и стою за порогом
Высокородной, поскольку немерян
Сокрытый в ней клад;
Все делаю невпопад,
Жду от нее нагоняя,
Но даже пусть посулят
Мне трон королевский Мая[503],
При ней я остаться рад.
Мудрый свободным от зауми слогом
С тем, в чьей душе след надежды похерен,
Шутит: "Знать, скудный надел ему Богом
Выдан!" – хорош афоризм или скверен,
Но я-то богат
Любовью; пусть лучше в ад
Добрая ввергнет, чем злая
Введет меня в райский сад;
Иной судьбы не желая,
Я счастлив и средь утрат.
Знаю о даме я, склонной к подлогам[504]:
Пояс супружеской чести утерян
Ею, как свойственно то недотрогам;
Гневный сарказм мой, увы, правомерен,
Когда нарасхват
Идет она, всем подряд
Вслух свой товар предлагая,
И рад, что ни сват, ни брат
Я ей, поскольку такая
Похвал достойна навряд.
Мария, дама благая,
Вам эти нравы претят,
Радует всех, привлекая
К себе, Ваш душевный склад.
Это последняя песня, какую он сложил[505].

4. РАЗО ТРЕТЬЕ

Гаусельм Файдит влюблен был в некую даму из епископства Гап в Эмбрене по имени дона Джордана д’Эмбрен. Дама она была благородная, прекрасная собою, весьма куртуазная, сведущая в законах вежества, щедрая на всякое доброе дело и желавшая себе чести и славы. Гаусельм служил ей усердно, весьма ее превознося и прославляя, благодаря чему стала она числиться среди наидостойнейших дам. Мадонна Джордана весьма этому радовалась и веселилась и всячески старалась и поступать, как должно, и речи вести достойные, дабы Гаусельм Файдит не прослыл лжецом за все, что он о ней говорил хорошего. И так распространилась слава о ней и в ближних и в дальних пределах, что ни один благородный муж Вьенны и Прованса в грош себя не ставил, ежели не видел ее. И не было ни единой именитой дамы во всей окрестности, которая не завидовала бы ее красоте и ее достоинствам. И все, что я сейчас говорю, – истина, ибо мною самим и видено и слышано собственными моими глазами и ушами[506].

Так вот, пожелала мадонна Джордана доставить Гаусельму любовную усладу, и однажды вечером пригласила его в свой личный покой для беседы. И было ею столько сделано и сказано, что он от нее удалился, насыщенный радостью. Но только в самый разгар этих радостей маркиз Монферратский[507] собрался в крестовый поход и Гаусельма Файдита взял с собою за море[508]. И обо всем этом Гаусельм Файдит сложил такую кансону:

Был полон услад[509]
Этот час предзакатный,
Бель-Эспер[510], мне взгляд
Подарив столь понятный,
Прорвал цепь преград,
Сделав шаг безвозвратный, –
И вновь из свободной,
А до тех пор бесплодной,
Души – песнь звучит,
Животворный пролит
Дождь над почвой безводной:
Та, кем был я убит,
К жертве благоволит.
Кого не пленит
Доблестей список свободный:
Взор смел и открыт,
Полон силы природной;
В поступках сквозит
Строй души благородной;
Род гордый и знатный;
Дамой нежной и статной
В служенье я взят:
Из Прованса назад
Нет дороги обратной[511]
Здесь я до светлых дат
Дожил и стал богат.
Сам душевный склад
Ее – столь деликатный,
Что встречи сулят
Родить, слуху приятный,
Поток полноводный
Слов и музыки, сродной
Той, что утолит
Жажду; чьей речью сыт
Станет мой ум голодный;
Той, что судьбу корит
И в разлуке скорбит.
Но, увы, визит
Я нанес неугодный –Презреньем покрыт,
Как бродяга безродный;
Досель не разбит
Лед той встречи холодной
Мольбой многократной,
Ни моей речью внятной
О том, что навряд
Я опозданью рад,
Прежде столь аккуратный,
И не сам виноват,
Что пришел невпопад.
Мне душу долят
Грехи – в край благодатный,
Где Бог был зачат
И рожден, я на ратный
Труд, в сверканье лат,
В путь отправлюсь превратный[512]
В колонне походной,
Но в тоске безысходной
Дама зря сидит:
Ведь Господь наградит
Славой, с земной несходной,
Тех, кем не был забыт,
Их восхитив в Свой скит.
Нам путь предстоит
Туда, где Единородный
Сын Божий хранит
Тех, кто богоугодный
Поход совершит;
Дар Его превосходный –
В любви всеохватной,
Смысл ее необъятный
В том, чтобы стал сам ад
Смертью его заклят, –
Вот наш долг неоплатный!
Примем же боль утрат
Ради высших наград!
Дама Мария, вид
Ваш хоть кого сразит,
А прием благородный
Вежеством столь знаменит,
Что и владык пленит.
Это мадонну Джордану прозвал Гаусельм "Бель Эспер"[513].

5. РАЗО ЧЕТВЕРТОЕ

В некое время, когда Гаусельм Файдит долго ухаживал за доной Джорданой из Эбрена, провансальского городка на границе с Ломбардией, – дамой лицом прекрасной, милой, благородной, любезной и в обращении куртуазной, – слагал он в ее честь кансоны и столь восхвалял ее и, моля о милости, столь ей служил усердно, что полюбила и она его и рыцарем сделала своим и другом. В песнях своих величал он ее "Бель-Эспер", как и она его[514], как он сам говорит в обращенной к ней кансоне, так начинающейся:

Меня печалит месяц молодой[515],
Когда смягчает время тьму свою,
И соловей, певец любви былой,
Чуть не убил меня, зане стою
И слышу в купе зелени его я.
Но сердца моего удел – грустить,
Хоть к радости и рвется все живое,
Зане без Бель-Эспер невмочь мне жить,
И без нее мне радость не нажить.[516]
Меж тем ухаживал за ней также и Альфонс, граф Прованский[517], каковой ради нее отличился множеством деяний, достойных и прекрасных, устраивавший во имя любви к ней турниры и много тративший на это денег. И дама его принимала со всевозможной куртуазностью и обращалась с ним весьма любезно, беседуя и смеясь вместе с ним, так что мнили, будто граф ее возлюбленный. И вот донесли эн Гаусельму, что граф высшую будто бы от нее получил усладу, добившись исполнения своих желаний. Гаусельм же, охваченный негодованием, в горе и тоске от нее удалился и бежал от двора ее, лишив ее своих кансон, пения и речей хвалебных. И так он горевал, и так тосковал, что умереть хотел, и слышать о ней не желал ни от кого на свете. Долгое время пребывал он от нее в отдалении, ни петь не желая, ни смеяться, ни веселиться.

В конце же концов, когда узнал наверное он, что все сказанное ему было наветом, от клеветников исходящим и обманщиков, покаялся он в том, что возводил ложный поклеп на Амора и даму свою порочил, – покаялся в безумии своем, – и, уверясь, что вздор все, что говорилось ему, захотел снова в милость войти у своей дамы и для того кансону сложил, каковую вы сейчас услышите, прощения прося у нее и требуя вину его простить, умоляя и говоря, что ежели соблаговолит она его простить и снова полюбить захочет, то он навсегда ей останется верен и послушен, даже более нежели лев Гольфье де Ла Туру[518]. По двум причинам, продолжает он, следует его простить: во-первых, оттого, что хочет он крест взять и в Рим идти, чего нельзя делать, с кем-либо во вражде и распрях находясь, и, во-вторых, еще и потому, что прощающих прощает Господь и ей простит, ежели она ему простит. И вот эта кансона:

Песнь, радость, верная любовь и честь[519],
Приятность, вежество и благородство,
Их затоптало злое сумасбродство,
Предательство и низменная месть.
И мне от скорби сей спасенья несть,
Зане средь воздыхателей и дам
Нет никого, кто не был бы притвора
И лжец во истинной любви, и скоро
Уже не опишу словами вам,
Как низко пал Амор по всем статьям[520]
Гаусельм Файдит эн Уго ло Брюна[521], графа Марки, прозвал "Мой изумруд", "Сентонжцем" прозвал эн Пейре де Маламорта[522], "Сверхвеселым" – виконта Комборнского[523], "Бель-Эспер"[524] – дону Джордану д’Эбрен, "Линьяура" – эн Раймона д’Агута[525].

6. РАЗО ПЯТОЕ

Отправился Гаусельм Файдит за море, взяв с собою госпожу Гильельму Монашку, жену свою[526], а до того – даму легкого поведения; была же она толще еще, чем он сам. Он, между прочим, полагал, что имеет от нее сына[527], человека во всех отношениях пренеприятного. Вернулся оттуда он бедный и обнищавший, и эн Элиас д’Юссель сложил по сему случаю такой куплет:

– Будь пилигрим наш – эконом[528],
Не делай он в дороге трат,
Куда как был бы он богат,
Сам Саладин искал бы в нем[529];
А не провисни брюхо с юных лет[530],
У турок вовсе б не было побед.
Готов он снова повторить маршрут,
Но крошка-сын его до денег лют.
Эн Элиас свой производит суд
Над Гаусельмом, что, как палка, худ.
Элиас д’Юссель замком владел небогатым под названием Шарлюс[531], где нехватка была вина и муки. Когда же замок посещали люди добрые и рыцари, принимал он их гостеприимно и прелюбезно, только вместо роскошного пира свои им задавал кансоны, стихи и сирвенты. Отвечая же эн Элиасу, эн Гаусельм бедность замка и нищету хозяина в таком ему попомнил куплете:

– В Шарлюсе с хлебом и вином
Дела не блеск, но полон склад
Острот и шуток невпопад,
А в общем – покати шаром;
Их рожь и просо – трескотня бесед,
Разменная монета их – куплет,
Там плащ из слов, а не из белок шьют,
Езжайте, там вас славный ждет приют.
А Элиас д’Юссель на этот куплет эн Гаусельма Файдита отозвался так:

– Я, Гаусельм, в долгах кругом,
А так как вы – богач и хват,
Владелец каменных палат,
Я лезть не стану напролом:
Я беден, вы зато – мешок монет,
Плюс пышная Гильельма[532] – пары нет
Ни за морем, уверен я, ни тут
Прекрасней, чем дитя любви и шут.
А Гаусельм Файдит ему ответил[533]:
– С сестрицей сводною вдвоем
(Как говорит Эблес, их брат)
Заходит много дней подряд
Эн Элиас к соседу в дом.
Но ……..
... заводить с ним спор, кто толще, – бред:
Мы оба опухаем в день на пуд,
Он с голодухи, я от жирных блюд.

XIX АЙМЕРИК де САРЛАТ[534]

Эн Аймерик де Сарлат родом был из богатого перигорского городка под названием Сарлат[535]. И стал он жонглером и хорошо умел и петь и сочинять. Стал он трубадуром, да всего-то одну и сложил кансону[536].

XX ГИРАУТ де САЛИНЬЯК[537]

Гираут де Салиньяк родом был из Керси, из замка Салиньяк; был он жонглер. Муж он был ладный и складный и весьма куртуазный, и песни, дескорты и сирвенты[538] слагал легко и изящно.

XXI ЮК БРЮНЕНК[539]

Эн Юк Брюненк родом был из города Родес, что во владениях графа Тулузского. Был он клирик, преуспевший как в науках, так и в трубадурском художестве, от природы же одаренный смекалкой. Стал он жонглером и добрые начал слагать кансоны, но напевов не сочинял. Водился он с королем Арагонским[540] и графом Тулузским[541] и с графом де Родес, сеньором своим[542], а также с Бернартом д’Андюз[543] и Дофином Овернским[544].

И стал он ухаживать за некоей горожанкой из Орияка по имени мадонна Гальяна, но та ни любить его, ни как-либо ему угождать, ни удерживать его не пожелала, взяв в любовники графа де Родес, Юка же Брюненка вовсе оставив. И ушел тогда Юк Брюненк от такой печали в Картозский монастырь и там умер.

XXII ГИ д’ЮССЕЛЬ[545]

1. ЖИЗНЕОПИСАНИЕ

Ги д’Юссель родом был из Лимузина, знатный сеньор, владевший богатым замком д’Юссель совместно с братьями своими и эн Элиасом, кузеном своим[546]. Одного из братьев звали эн Эблес, другого – эн Пейре, а кузена их – эн Элиас, и все они четверо были трубадуры. Ги кансоны хорошо слагал, эн Элиас – тенсоны, эн Эблес злые слагал тенсоны[547], а эн Пейре к песням всех троих подбирал напевы.

Служил эн Ги каноником в Бриуде и Монферране, где долгое время ухаживал за доной Маргаритой д’Альбюссон[548] и за графиней де Монферран[549], в честь каковых множество сложил прекрасных кансон. Но принудил его папский легат дать обещание песен более не слагать вовек[550], так что бросил ради него он пение и художество трубадурское.

2. РАЗО ПЕРВОЕ

...но прежде нежели бросил, влюбился он в иную провансальскую даму по имени дона Гидас де Мондус, племянницу Гильема де Монпелье[551] и кузину королевы Арагонской[552]. Долгое время был он в нее влюблен и ей служил, множество в ее честь слагая прекрасных кансон и славу возвеличивая ее и честь. На мольбы же его отвечала она так:

– Ги д’Юссель, Вы ведь хотя и клирик, но дворянин и всеобщим пользуетесь почетом и любовью; сама же я о благе Вашем пекусь настолько, что удержаться не могу, дабы не угождать Вам во всем. Но я дама благородная и хочу выйти замуж. И вот, говорю Вам, – я Ваша: хотите, берите в жены, хотите – в подруги.

Ги д’Юссель возрадовался весьма и обратился за советом к кузену своему эн Элиасу д’Юсселю в нижеследующей песне:

– Эн Элиас, поговорим[553]
О тех, кого любовь влечет,
Кто никогда любви не лжет
И без обмана сам любим;
Скажите: если нами чтим
Закон любви, то в чем почет:
Любовником иль мужем Дамы стать –
Когда бы можно было выбирать?
– Кузен, в любви невыносим
Обман – и, значит, прост расчет:
Конечно, каждый предпочтет
(Коль страстью он, как я, томим)
Владеть сокровищем таким
Всегда, а не один лишь год;
Приятней долго мужем пребывать,
Чем кончить дело, не успев начать.
– То называю я дурным,
Эн Элиас, что нас гнетет,
А что отвагу придает,
С тем мой союз нерасторжим:
Во взоре Дамы свет мы зрим,
Жены же очевиден гнет;
Не кавалеру, а шуту подстать
Супругу, словно Даму, прославлять.
– Кузен, коль дух не одержим
Любовью, что его проймет
Вкусив усладу, лжец уйдет,
Притворством далее гоним;
Но я огнем любви палим
И сердце лишь к супруге льнет;
А откажись я, скажем, целовать
И чтить ее – так вправе и прогнать.
– Хоть жар любовный нестерпим
И мне, эн Элиас, я – тот,
Кто Даму замуж не берет:
В женитьбе грубый есть нажим,
Мы браком госпожу не чтим,
Но глупый делаем просчет:
Любви на плечи взваливая кладь,
Могу ль я от нее признанья ждать?
– Кузен, когда мы не хотим
Избавиться от стража, от
Соперника, от злых забот –
Поступок наш неизвиним;
Возлюбленный, как нелюдим,
Скрывается, а муж невзгод
В любви не знает, лучше процветать
Супругом, чем любовником страдать.
– Эн Элиас, кто кем хулим, –
На Маргарита разберет[554]:
Пусть заклеймит меня стыда печать,
Коль я от мужа мог в любви отстать.
– Кузен, мы спор наш разрешим:
Она, в ком доблести оплот
И знатность, и взыскательность, и стать,
Заставит Вас провал Ваш осознать.
Итак, эн Элиас, кузен его, дал ему такой совет, что мужем быть лучше, нежели другом. Но эн Ги жениться на ней не хотел и оттого в тенсоне говорит, что другом быть лучше. Дама же после такого ответа от эна Ги вышла замуж за рыцаря некоего каталонского по имени Ренардон[555], а с Ги д’Юсселем разошлась, удалив его от себя с такими словами, что-де мужа, который даже не рыцарь, другом своим держать не станет. И вот тогда-то и сложил Ги д’Юссель "злую песнь", – это после того, как сочинил тенсону. А в "злой песне" той, что он потом сложил, говорится:

Я, злая Дама, прогнан Вами с глаз[556],
Но петь не перестану с этих пор,
Не притворюсь, отраде вперекор,
Что скорбен, ибо весел я сейчас.
Скорбел я, но раскаиваюсь в том,
Поскольку, Вашим став учеником,
Узнал, сколь нрав бывает прихотлив,
И плач сменил на радостный мотив.
Я плакал из-за той на этот раз,
О коей впредь похвал умолкнет хор,
Ибо не убыль мне и не позор,
А ей не прибыль и не честь – отказ.
Как мне она нашла замену в нем,
Так будет он сменен другим потом,
Несчастный: не пойти ей на разрыв
Удастся, лишь измене изменив.
Я б не поверил, что, лишившись Вас,
Не стану, злая Дама, хмур и хвор,
Ибо изыскан был Ваш разговор,
Прием учтив и сладостен рассказ;
Других превосходили Вы во всем;
Безумьем Вы опошлили прием,
Благую речь в торговлю превратив,
И облик Ваш уже не так красив.
Я, злая Дама, из-за Вас погряз
В злословии, хоть сам не горлодер
И знаю, что докучный этот вздор
Испортил песню и в ушах навяз.
Но, будучи так долго к Вам влеком,
Привык, и это все мне поделом:
Я не могу, себя Вам подчинив,
К благоразумью Вам послать призыв.
Тех путь достоин, кто не из пролаз,
Тех слово верно, кто не из притвор:
На похвалу Вам я всегда был скор
За прямоту и честность дел и фраз.
Не кличьте же за то меня лжецом,
Что ныне Вас не помяну добром,
Хотя нельзя забыть благой порыв,
Бесславно о былом не позабыв.
Представить дело лучше без прикрас,
Но даме нужно сохранить декор,
Скрыть промах, дел благих начав разбор,
Хоть выставит едва ли напоказ!
Так что идти не стоит напролом –
Я говорю всем женщинам; тайком
Не сделать ничего: свой промах скрыв,
Вы вызовете лишь молвы прилив.
На Маргарита, сочетались в ком
С красою юность, вежество с умом[557],
По Вам, я, ту хуля, многоречив, –
Пусть, но прощаюсь, Вас недохвалив.
О Арагонец[558], королевский дом
К победам вашей доблестью ведом;
Вперед! Затею Вашу перерыв
Погубит, преимуществ Вас лишив.
О злая Дама, чувствую надлом
Сердечный, вспоминая Ваш прием,
Когда вернул, лобзанье тем купив,
Ваш перстень с хрусталем, что был фальшив.

3. РАЗО ВТОРОЕ

Уже слыхали вы, кто был Ги д’Юссель и родом откуда, и как обменялся он тенсонами с эн Элиасом, кузеном своим, по поводу выбора, предложенного ему дамой, и какое выбрал решение, как разгневалась дама и взяла в мужья Бернардона Каталонского. Ги д’Юссель после того пение забросил и долго пребывал в тоске и печали, что многих рыцарей и дам весьма тяготило. И вот, чтобы вывести его из этих тоски и печали, мадонна Мария Вентадорнская вызвала его на куртуазное прение, начав так: "Ги д’Юссель, сердит мой упрек..."[559].

4. РАЗО ТРЕТЬЕ

После того как Ги д’Юссель сложил "злую песнь", каковую уже поведал я Вам, начинающуюся словами: "Я, злая Дама, прогнан Вами с глаз..."[560], в каковой песне хулит он, что прежде славил, – после того эн Пейре д’Юссель, кузен его, упрекнуть его желая, такой ему направил стих:

Брат Ги, мне сладок Вашей песни глас[561],
Презрительный к хвалимой до сих пор;
Ей ваше поношенье не в укор,
Милей любить ей рыцаря, чем Вас;
Дав прежде обещанье не судом,
Но мудро взяв назад его потом,
Исправилась она, за тот порыв
Безумный свой прощенье заслужив.
Эн Ги д’Юссель, как рыцаря ни в чем
Не упрекнуть Вас, правы Вы кругом;
Но клирик Вы и, даму так влюбив
В себя, пошли закона супротив.

XXIII МАРИЯ ВЕНТАДОРНСКАЯ[562]

Вы уже слыхали о мадонне Марии Вентадорнской, как о наиславнейшей из дам, когда-либо живших в Лимузине, много творившей добра и бежавшей всякого зла. Во всех деяниях своих она руководствовалась законами вежества, и никакое бездумие не подбивало ее на необдуманные поступки. Одарил ее Господь прелестью лица и изяществом, коим не требовалось никаких прикрас.

Между тем Ги д’Юссель, как уже слыхали вы в песне "Я, злая Дама, прогнан Вами с глаз..."[563], лишился своей дамы и пребывал в великой тоске и кручине. Долгое время не пел и не слагал он песен, отчего все достойные дамы округи той скучали, а больше всех мадонна Мария, ибо ее-то Ги д’Юссель и славил во всех своих кансонах[564]. Графу же Марки по имени эн Уго ло Брюн[565], бывшему ее рыцарем, оказывала она всю любовную честь, какую может дама оказать рыцарю своему.

И вот однажды, когда граф Марки проводил с нею время в куртуазном ухаживании, вышел и у них спор. Граф утверждал, что всякий истинно влюбленный[566], доколе он даме своей верен, и ежели дама любовь свою ему отдала, рыцарем его избрав илидругом, столько же власти имеет над дамой своей, сколько и та над ним. Мадонна же Мария отрицала, что друг может иметь над нею власть. Случилось тогда же быть при дворе мадонны Марии эн Ги д’Юсселю, и та, желая вернуть его к песням и усладам, сложила строфу, в которой вопрошала его, может ли друг дамы иметь над нею столько же власти, сколько она над ним. Так вызвала его мадонна Мария на куртуазное прение[567], и сложили они такую тенсону:

Ги д’Юссель, сердит мой упрек[568]:
Почему, о пенье забыв,
Вы молчите? Талант Ваш жив,
И к тому же Вы любви знаток:
Так ответьте, должно ль даме в обмен
На страстность представленных другом сцен
С ним столь же страстный вести разговор?
С такой точкой зренья возможен спор.
На Мария, изящный слог
Позабыт мной, как и мотив
Сладостный, но на Ваш призыв
Я откликнусь десятком строк:
Итак, дать обязана Дама взамен
Любви – любовь, ту назначив из цен,
Чтоб равенство соблюдал договор
Без счетов, кто кем был до этих пор.
Ги, влюбленный, подав намек
Даме, должен быть терпелив
И благодарить, получив
Милость в должном месте в свой срок;
Пусть просит, не поднимаясь с колен:
Она – и подруга, и сюзерен
Ему; превосходство же ей не в укор,
Поскольку он друг ей, но не сеньор.
Дама, или Вам невдомек,
Что учтива, как друг учтив,
Дама быть должна: ведь порыв
Одинаковый их увлек;
Если ж попала к нему она в плен,
Пусть подчиняется, из-за измен
Не начиная с возлюбленным ссор, –
Должен быть весел всегда ее взор.
Ги д’Юссель, но свершить подлог
Может всякий, кто сердцем лжив:
Вот влюбленный, руки сложив,
Молвит Даме, упав у ног[569]:
"Молю Вас мне выделить в сердце лен!"[570]
Поднимут же – буркнет: "Любовь – лишь тлен!"
Кто нанят слугой, не будь столь хитер,
Чтоб хозяин с тобой делил свой двор!
Дама, Вы лишь то, сколь жесток
Нрав Ваш, явите, прав лишив
Друга, с кем – сердца ваши слив –
Одарил Вас поровну рок;
Хотите ль, чтоб он пред Дамой согбен
Стоял всю жизнь и не ждал перемен?
Признайтесь, что мысль такая – позор,
Он равен любой из ваших сестер.

XXIV ЭЛИАС де БАРДЖОЛЬС[571]

Эн Элиас де Барджольс родом был из Аженэ, из замка под названием Перольс; был он купеческий сын. Пел он лучше, нежели кто иной в то время и, став жонглером, сошелся с неким певцом по имени Оливьер, и с ним вдвоем долгое время странствовали они по куртуазным дворам. И вот граф Альфонс Прованский[572] при себе их оставил, каждому жену и земли в Барджольсе дав, и оттого прозвали их эн Элиас и эн Оливьер де Барджольс[573].

Спустя немного времени граф погиб в Сицилии, и полюбил эн Элиас графиню, вдову его, по имени мадонна Гарсенда[574], и пока была она жива, слагал в ее честь добрые и прекрасные кансоны, а потом ушел в монастырь святого Бенедикта Авиньонского[575] и там умер.

XXV ГИРАУТ де КАЛАНСОН[576]

Гираут де Калансон родом был жонглер из Гаскони, в науках сведущий и в трубадурском художестве весьма искусный. Слагал он кансоны прекрасные, хоть и резковатые и не ко двору по тем временам[577], и за то недолюбливали в Провансе самого его вместе с его творениями, и мало чести видал он при дворах.

Речь покоренного вами певца[578],
Дама и друг мой, сеньор и оплот,
О третьей, и меньшей, любви пойдет[579],
О том, как она, умы и сердца
Пленяя, вторгается чрез посла
В жизнь принцев, маркизов, графов, в дела
Владык и, неправым судя судом,
Властно настаивает на своем.
Тонка, еле зрима ее пыльца,
Стремителен, не спастись, ее лет.
Смертельно ранит стальной ее дрот[580],
Хоть плавен и нежен замах бойца;
Сколь частой бы вязь кольчуг не была,
Броню пробивает ее стрела,
Из золота первая, а потом
Свинцовые, с заостренным концом.
Тяжесть ее золотого венца
Легка, за жертвой погоню ведет
Без устали, в цель без промаха бьет –
И ужас вселяется в храбреца;
Дочь Наслажденья, она весела;
Мы считаем добром суть ее зла;
Радостью пенясь, идет напролом,
Не уважая достоинств ни в ком.
Ведут пять дверей в глубь ее дворца[581]:
Кто две первых прошел, в три прочих вход
Находит легко и с тех пор живет
В веселье, но выход скрыт от жильца;
Ни разу лестница, хоть и мала –
Четыре ступени[582], внутрь не ввела
Невеж, которым сдается внаем
В предместье, чья площадь – полмира, дом.
Стоит посредине ее крыльца
Шахматный стол, но свершить первый ход
Тем лишь дано, чей приходит черед,
Ибо для игр этих нет образца;
В них сотни фигур, и все из стекла,
Ходить абы как, была не была,
Им нельзя, ибо даже надлом
Лишает вас ставки всей целиком.
Повсюду, где есть по воле Творца
Суша и море и солнце встает,
Она, заставляя любить, дает
Тому – роль счастливца, тому – глупца;
Ее обещанья – прах и зола;
Почти нагая, лоскут лишь нашла
Расшитый, с девизом своим, о том
Гласящим, что дева в родстве с огнем.
Второй же трети любви два крыла –
Милость и Доблесть; а первой подъем
Столь мощен, что зрит лишь небо кругом.
Стань, песнь, маркизу Гильему мила[583],
Сошлись Благородство и Слава в нем,
Готов для тебя в Монпелье прием.

XXVI ЮК де ла БАКАЛАРИА[584]

Эн Юк де ла Бакалариа родом был из Лимузина, откуда и Гаусельм Файдит[585]. Жонглер он был неважный, странствовал мало и славы большой не снискал, хоть и добрые слагал кансоны и прения, да еще дескорт сложил один[586].Был он муж куртуазный, ладный, весьма сведущий в законах вежества.

XXVII РАЙНАУТ И ДЖАУФРЕ де ПОН[587]

Райнаут де Пон был знатный сеньор, владетель замка близ границы графства Пуатевинского в Сентонже и еще другого замка под названием Пон, и знал трубадурское художество. А Джауфре де Пон был рыцарь того же замка и также владел трубадурским художеством, и вместе с Райнаутом де Поном слагали они тенсоны.

XXVIII САВАРИК де МАЛЛЕОН[588]

1. ЖИЗНЕОПИСАНИЕ

Саварик де Маллеон, сын эн Рауля де Маллеона[589], был могущественный пуатевинский сеньор, владетель Маллеона, Тальмона, Фонтенэ, Шателайона, Буэ, Бенона, Сен-Мишель ан л’Арм, Иль-де-Рэ, Иль-д’Йе, Нестривы, Ангулема и многих иных отличных вотчин. Был он прекрасный рыцарь, сведущий в законах вежества, щедрее щедрых. Больше всех на свете ценил он любовь, турниры, песни и услады, придворные развлечения и трубадурское художество, ухаживание куртуазное и щедрые дары, верный был друг дамам и влюбленным, верней любого другого рыцаря, и более всего стремился к общению с достойными людьми, желая им угождать. И воин-то он был какого свет не видывал, порой удачливый, а порой и не очень[590]. И все войны, в каких он участвовал, велись против французского короля и его людей[591]. И ежели бы кто пожелал записать все подвиги и добрые его дела, то книга составилась бы пребольшая, ибо в нем искренность и милосердие сочетались с добротой, и совершил он больше достойных деяний, чем знал я за кем-либо иным, а он лишь ещё и ещё их умножать стремился.

2. РАЗО ПЕРВОЕ

Сказывал уже я вам об эн Саварике, что то был венец всякой куртуазности, какая только есть на свете, и что всегда был он первым во всяком добром начинании, какого можно ждать от достойного мужа.

Долгое время любил он и почитал некую знатную гасконскую даму по имени дона Гильерма де Бенож[592], жену эна П. де Гаваррета, виконта Безома, сеньора Лангона и Сен Макэра. И подлинно могу я свидетельствовать, что никто никогда не совершал ради какой-либо дамы таких доблестных деяний, как он. Дама же долгое время платила ему за рыцарскую службу одними лишь пустыми обещаниями и вздорными заверениями, да шуткой. Много раз заставляла она его приезжать в Гасконь из Пуатье и морем и сушей; а когда прибывал он, весьма ловко умела морочить ему голову лукавыми речами, объясняя, почему не дает ему любовной услады. Он же до того был в нее влюблен, что не видел тут никакого обмана. Однако друзья его все же открыли ему глаза на это коварство и обратили его внимание на другую гасконскую даму, графиню де Маньяк[593], супругу графа Гираута де Маньяк[594]; была она юной и прекрасной и очень стремилась к тому, чтобы росла о ней слава, и хотела повидаться с Савариком, ибо слышала о нем много хорошего[595]. И вот Саварик, как увидел эту даму, очень она пришлась ему по вкусу, и стал он молить ее о любви. И дама, ради важного достоинства, которое в нем нашла, оставила его своим рыцарем, назначив день, когда он сможет явиться к ней, дабы получить от нее то, чего домогался. И он, распростившись с дамой, с великой радостью в Пуатье воротился.

Не много прошло времени, как мадонна Гильерма проведала обо всем этом деле и среди прочего и о том, что Саварику назначен день, когда он должен явиться к даме, дабы она ему оказала обещанную любовную усладу, и возревновала она и очень огорчилась, что рыцаря удержать не смогла. Принялась она тут слать ему письма, приглашения, вызовы и нежнейшие приветы, на какие только способна была, и написала Саварику, чтобы он втайне от всех явился к ней в Бенож, дабы получить от нее любовную усладу в полной мере, и день притом назначила тот самый, что и графиня де Маньяк. И знайте, что это чистая правда, ибо это никто иной, как я, Юк де Сент Сирк, истории эти записавший, был ее вестником[596], который ходил к Саварику и передал ему послание и ласковые приветы.

При дворе же Саварика находился в то время превот Лиможский[597], муж весьма достойный, сведущий в законах вежества и добрый трубадур, и эн Савварик, желая оказать ему честь своим доверием, поведал ему о случившемся – что каждая из дам ему говорила и что обещала. И попросил он превота, чтобы тот задал ему вопрос в форме песни, предложив тенсону, в коей рассудили бы они[598], к какой даме отправиться в назначенный обеими день. И превот обратился к нему с такими стихами:

Саварик! Рыцарь год[599]
Даме служит и ждет,
Чтоб смягчилась она,
Милосердья полна,
От нее ждет щедрот,
Но та дама, что лед
И с презрением его отвергает.
Тут другую он избирает.
С этою пошло на лад,
Был назначен день услад,
Но та первая пылает,
Весть счастливцу посылает –
Пусть-де он в свой черед
В тот же день к ней придет.
– Любит вправду, Превот
И всем сердцем лишь тот,
Чья любовь столь вечна,
Что другая жена,
Если даже зовет,
То для виду лишь рот
На нее он, притворщик, разевает,
А о первой втайне мечтает.
Ибо он и в муке рад
Устремляться в райский сад.
Если дама призывает
И в любви уверяет,
Тут и всякий поймет,
Что та дама не лжет.
– Даме будет вперед
Вред и уйма хлопот,
Коль она холодна,
Как пучина без дна;
Будет он сумасброд,
Если той небрежет,
Что по совести от страсти растает,
А от той, что токмо болтает,
От жестокой, точно кат
Отвратить он должен взгляд.
Но когда она узнает,
Что без ней он процветает,
То, взяв ревность в расчет,
Приглашенье пришлет.
– Вертихвостка, Превот
То в расчет не берет,
Что любви суждена
До небес вышина.
К даме нужен подход.
Только тою Эрот
По всей правде-то и овладевает,
Кою истинно умоляет.
Ну, а тех, что норовят
Разутешить всех подряд,
Рыцарь просто презирает.
Умереть предпочитает,
Нежли взять без забот
То, что в руки плывет.
Если роза цветет,
То ей нужен уход,
И та дама дурна,
Что посулов полна.
Но любовь возрастает,
Если быстро дает,
Ибо та, что одарить поспешает,
Дар стократно тем умножает.
Тех же, что сей дар хранят,
Скупердяйками бранят.
Тех, кто дар сей расточает,
Всякий радостно встречает.
Даме будет почет,
Если всех к ней влечет.
Мне б и муки, Превот,
Были радостней льгот.
Но перчатку она
Мне послать бы должна
В знак скончанья тягот,
Что созрел уже плод.
Что она мною вновь повелевает
И меня к себе призывает.
Только в чаяньи отрад
Был бы счастлив я стократ:
Кто влюблен, тот умирает,
Если счастья достигает.
В страшных муках умрет
Тот, кого страсть пожрет.
Саварик, нам говорят,
Что любовный суд творят
Три те дамы[600], коих знает
И суда их ожидает,
Дам высоких красот,
Их почтивший народ.
Если так, тогда, Превот,
Приговор их – мой исход.[601]

3. РАЗО ВТОРОЕ[602]

Прибыл как-то Саварик де Маллеон в Бенож повидать виконтессу мадонну Гильерму, за коей ухаживал, и с ним эн Элиас Рюдель[603], сеньор Бержерака, и эн Джауфре Рюдель, сеньор Блайи[604]. Все трое домогались ее любви, и еще до того каждого по отдельности взяла она своим рыцарем, о чем оба других ничего не знали.

И вот на этот раз сидели они вместе с нею все трое, один против нее, а рядом с ней по обе ее стороны двое других. Каждый взирал на нее любовно, она же, дамой будучи хитроумнейшей, какой свет не видал, на эн Джауфре Рюделя стала любовно поглядывать, эн Элиаса Рюделя взяв за руку, начала ее нежно поглаживать, меж тем, как улыбаясь и смеясь, ножкою своею жала ногу эн Саварика. И пока они были с нею, ни один из них не ведал об усладе, оказанной двум другим, когда же вышли от нее, то стал эн Саварику эн Джауфре Рюделю рассказывать, как дама на него глядела, а эн Элиас – как руку поглаживала. Саварик де Маллеон, однако, не стал открывать им, что досталось ему, хотя весьма огорчен был милостями, оказанными другим. Призвал он Гаусельма Файдита[605] и Юка де Бакалариа[606] и в первой строфе партимена поставил перед ними вопрос, кому же большую даровала дама усладу и кому большую выказала любовь:

Вам, Гаусельм, и Вам, эн Юк[607],
Один вопрос хочу задать я,
У каждого свои понятья
О существе сердечных мук.
Троих красавица сумела
Пленить, но в том-то все и дело,
Что ни один не смог понять,
Кому же ей принадлежать.
Улыбкой первого смущая,
Второму руку пожимая
И ножкой третьего толкая,
Кому в конце концов она
Отдаст любовь свою сполна?
Гаусельм

Что ж, Саварик, наш милый друг,
Поверьте, что ее объятья –
Берусь вам это доказать я –
Тот обретет, в ком сердце вдруг
В груди запрыгало несмело,
Тот, на кого она глядела,
Лишь взгляд дарует благодать,
А просто руку пожимать
Способна женщина любая...
Ужели дева молодая,
Любовью к рыцарю пылая,
Давая знать, что влюблена,
Его ногой толкать должна?
Юк

Все это веселит досуг,
Не скрою, но готов признать я,
Увы, бесплодное занятье –
Подмигивать, глупейший трюк.
Когда в красавице запело
Любовью все – душа и тело –
Что ей придется предпринять?
Конечно, нежно руку сжать,
Пообещав блаженство рая...
Пусть Саварик, нас продолжая,
Мне возразит, предполагая,
Что хитрость с ножкой столь скромна,
Что ей победа суждена.
Саварик

Мне надлежит замкнуть сей круг,
Уверен я – рукопожатья
И взгляды породят проклятья
Среди господ и подлых слуг.
А раз уж надобность приспела,
То лучше молча ножкой белой
О скорби сердца рассказать
И пыл злословия унять...
Жать руку – хитрость небольшая,
И что еще я твердо знаю –
Красавица, при всех мигая
Избраннику, тоской больна,
Суду ханжей обречена.
Гаусельм

Когда натянут страсти лук,
Любой влюбленный без изъятья
Твердит священные заклятья,
В груди смиряя гулкий стук.
Когда лицо белее мела,
И кровь вскипает до предела,
Глаза не могут нам солгать...
А ножке можно ль доверять?
Ведь это – выходка пустая,
Иль даже хуже – шутка злая.
И вы неправы, Юк, считая,
Что пылкой страсти глубина
В пожатье рук заключена.
Юк

Вы злых речей связали пук
В ущерб любви, мои собратья,
Беру в свидетели распятье –
Рождают тягостный недуг
Влюбленных взоры – страсти стрелы,
И плод падает, еще незрелый.
О ручке речь ведя опять,
Я лишь одно могу сказать –
Мне эта шалость озорная
Милее во сто крат, какая
Таится сила в ней благая!
И обретет она одна
Успех в любые времена.
Саварик

Гаусельм и Юк, Вас побеждая
В сей раз, но приговора чая,
Решительного жду суда я
Доны Марии[608], ведь она
Средь прочих дам вознесена.
Гаусельм

Я побежден? Вот речь пустая!
На суд сей спор наш отдавая
Скажу лишь таковы слова я:
Гильерма де Бенож[609] должна
В судейство быть вовлечена.
Юк

Гаусельм, скажу, умом блистая:
Есть дама, мудростью святая,
Однако говорю спроста я,
Что третья дама не нужна, –
Довлеют нам и две сполна[610]

XXIX ГАУСБЕРТ де ПОЙСИБОТ[611]

Монах Гаусберт де Пойсибот родом был дворянин из епископата Лиможского, сын владетеля замка Пойсиботского. Сызмальства был он отдан в монастырь святого Леонарда[612] в монахи. Был он в науках сведущ, хорошо пел и владел трубадурским художеством, но вот, сильно возжелав женщин, вышел он из монастыря и явился туда, куда всякий шел, кто, к куртуазности стремясь, домогался доблести и чести – к эн Саварику де Маллеону[613], каковой пожаловал ему снаряжение жонглерское, лошадей и платья. И отправился Гаусберт странствовать по куртуазным дворам, слагая и складывая добрые каннсоны.

И вот, полюбил некую он девицу, знатную и прекрасную, и стал в ее честь слагать кансоны; девица же не соглашалась полюбить его прежде чем не станет он рыцарем и не возьмет ее в жены. И поведал он эну Саварику, отчего отвергла его девица, и тогда тот посвятил его в рыцари, землями пожаловав и доходами, и взял он в жены девицу и зажил с ней честью.

И вот случилось как-то отправиться ему в Испанию, а жена осталась дома. И стал ухаживать за ней некий рыцарь англичанин, и словом да делом дошло у них до того, что тот ее из дому увел и долгое время любовницей своей держал, а потом бросил бесчестно[614]. И вот на обратном пути из Испании остановился Гауссберт на ночлег в том самом городке, где и она пребывала. И по наступлении вечера, сильно возжелав женщины, отправился он в дом к одной беднячке, ибо сказали ему, что есть там красивая девица, и обнаружил там свою жену. И как увидели они друг друга, то испытали оба стыд великий и великую скорбь. Ночь он с нею провел, а наутро вместе вышли они, и он отвел ее в монастырь, где и оставил. И от такого горя бросил он пение и трубадурское художество.

XXX ДАУДЕ де ПРАДАС[615]

Дауде де Прадас родом был из Руэрга, из города под названием Прадас, что на четыре лиги отстоит от города Родес, и был он магелонский каноник. В науках был он весьма сведущ, искусен в трубадурском художестве и одарен природной смекалкой. Отлично разбирался он в повадках охотничьих птиц[616], кансоны же свои слагал только благодаря искусности своей в этом художестве, а не вдохновляясь любовью[617], и оттого у изящной публики были они не в почете и пелись редко[618].

XXXI ЭЛИАС ФОНСАЛАДА[619]

Эн Элиас Фонсалада родом был из Бержерака, Перигорского епископата, сын некоего горожанина, ставшего жонглером, и стал жонглером и эн Элиас. Был он собою пригож, но в художестве трубадурском не весьма отличался, зато рассказчик был хороший[620] и прекрасно держался в обществе.

XXXII ГИЛЬЕМ де ла ТОР[621]

Гильем де ла Тор жонглер был родом из Перигора, из замка под названием ла Тор, но ушел оттуда в Ломбардию[622]. Множество помнил он кансон, в каковых знал толк, пел хорошо и красиво и сам подвизался в трубадурском художестве, только когда свое он пел, то разо его бывали длиннее, чем сами песни[623].

Привез он к себе в Комо из Милана жену юную и прекрасную, похитив ее у тамошнего цирюльника, и любил ее больше всего на свете. Но вот, умерла она, и так он горевал, что впал в безумие, вообразив, будто она только притворилась мертвой, дабы от него избавиться, и склепа не замыкая десять дней и десять ночей[624], каждый вечер на кладбище приходил, оттуда ее извлекал, обнимал, целовал и разглядывал, умоляя, чтобы поговорила она с ним и поведала, жива она или нет; и ежели жива, то пусть к нему вернется, а ежели мертва, то пусть скажет, какие терпит муки, и он столько тогда закажет месс и милостыни раздаст столько, что спасет ее от любых мук.

Прознали, однако, об этом городские власти и местные жители, и стали гнать его из округи той. И пошел он по колдунам и гадалкам, доискиваясь, может ли мертвая воскреснуть. Некий же зловредный шутник внушил ему, что ежели станет он Псалтырь прочитывать ежедневно, да еще сто пятьдесят "Отче наш", и раздавать до обеда милостыню семи нищим, и так ровно год, ни одного дня не пропуская, то она точно воскреснет, только ни есть не сможет, ни пить, ни разговаривать. Услышав это, он весьма возвеселился и тотчас принялся делать, как научили его, и целый год совершал это, дня не пропуская ни одного. Когда же увидел он, что все, чему его научили, без толку, то, отчаявшись, довел себя до смерти.

XXXIII ЮК де СЕНТ СИРК[625]

1. ЖИЗНЕОПИСАНИЕ

Эн Юк де Сент Сирк родом был из Керси, из городка под названием Тегра, и был он сын некоего бедного вассала по имени эн Арман де Сент Сирк, ибо Сент Сирк назывался замок, откуда тот был родом; замок этот, что у подножья Санта Мария де Рокамадур[626], во время одной из войн был разорен и разрушен. Было у Юка много старших братьев, каковые, желая сделать его клириком[627], отправили учиться в Монпелье. Но в то время, как они воображали, что он изучает науки, он учил песни, кансоны, тенсоны, куплеты и сирвенты, а также деяния и речи благородных и достойных рыцарей и дам[628], живших и в его время, и в былые времена. Всеми этими овладев познаниями, стал он жонглером. И граф де Родес[629], и виконт Тюреннский[630], и добрый Дофин Овернский[631] весьма возвысили его среди жонглеров, обмениваясь с ним стихами, прениями и строфами.

Долгое время Юк провел в Гаскони, бедствуя и странствуя от двора ко двору то пешком, то верхом, пока не остался при дворе графини де Бенож[632], через каковую снискал дружбу эн Саварика де Маллеона[633], который пожаловал ему снаряжение и платье. Долгое время оставался он при нем в Пуатье и в соседних областях, затем в Каталонии, в Арагоне и в Испании[634] при добром короле Альфонсе[635], при короле Альфонсе Леонском и при Педро Арагонском[636]. Жил от также в Провансе у многих сеньоров, и в Ломбардии и в Марке[637]. После того он женился и родились у него дети.

Многому он у многих научился и познания свои охотно передавал другим. Слагал он песни отличные и куплеты на отличные напевы. Но что до кансон, то их он совсем не сочинял[638], ибо никогда не бывал сильно влюблен[639] в какую-либо даму. Однако, умея вести ловкие речи, научился он изображать любовь к прекрасным дамам, и в песнях своих расписывать, что ему от них выпадало, причем и возвысить их умел, и принизить. Впрочем, после женитьбы своей он песни слагать перестал.

2. РАЗО ПЕРВОЕ[640]

Вы уже слыхали о том, кто был Юк де Сент Сирк и родом откуда происходил. Был он влюблен в некую даму из Андюз по имени мадонна Клара[641], милую, очаровательную и прекрасную лицом, а также весьма сведущую в законах вежества.

Желала она, кроме того, быть прославленной и любила, чтобы о ней хорошо говорили и в ближних пределах и в дальних, и искала общения и дружбы с благородными дамами и доблестными мужами. Прознал об этом ее желании эн Юк и сумел услужить ей в том, чего ей всего более хотелось, и скоро не было благодаря ему во всей той округе дамы, с коей не водила бы она дружбы и приятельства и какая не слала бы ей в знак почета и приязни письма, приветы и маленькие подарки, а эн Юк искусные ей составлял послания, какие подобает дамам посылать в ответ на любезность; она же от Юка мольбы терпела и ухаживания и усладу ему обещала по любовному праву. И эн Юк множество сложил в ее честь кансон, в коих обращался к ней с мольбами, восхваляя ее достоинство и красоту; кансоны же те, какие он в ее честь слагал, весьма ей нравились. Долго длилась их любовь, и множество раз ссорились они и мирились снова, как то меж влюбленными бывает в делах любовных.

Была у нее между тем красавица соседка по имени мадонна Понса, сведущая в законах вежества и куртуазная, каковая весьма завидовала чести и славе, какую эн Юк мадонне Кларе снискал, и думала она и гадала, как бы ей эн Юка у нее выхватить и к себе привлечь. И вот, послав за эн Юком, сказала она ему, что у мадонны Клары есть другой возлюбленный, какового она любит больше, чем его; сама же мадонна Понса обещала эн Юку угождать ему и словом и делом. И эк Юк, будучи из тех, кто никому не бывает верен настолько, чтобы отказаться от милостей других дам, из-за великого якобы мадонны Клары обмана, о каковом донесла ему мадонна Понса, наконец, нежных ради взглядов, какие она ему кидала, – из-за всего того порвал эн Юк с мадонной Кларой и злословить ее принялся, мадонну же Понсу восхвалять. Мадонна Клара была этим весьма уязвлена, но такое ее отвращение охватило, что ни гнева не выказала она, ни протеста.

Долгое время эн Юк оставался другом мадонны Понсы, обещанной ожидая награды и услады, каковой не только она ему не давала, но и с каждым днем оказывала ему все худший прием. Тогда эн Юк, видя, что обманут, весьма огорчился и опечалился, и отправился к приятельнице мадонны Клары, каковой поведал всю историю, отчего от мадонны Клары он отдалился, и со всем жаром, на какой способен, умолял ее помочь ему восстановить мир с мадонной Кларой, сделав так, чтобы та согласилась вернуть ему милость и благоволение. Дама та сделать обещала все, что может, и столько мадонну Клару упрашивала, что та согласилась на мир с эн Юком, потребовав, чтобы явился эн Юк вести переговоры с ними обеими, и так и сделал он, и был мир заключен весьма полюбовно. И вот, по сему случаю сложил он такую кансону, в ней же говорится:

Не знаю краше той поры[642],
Не знаю месяца, ни дня,
Что так бы радовал меня,
Как суток нынешних дары.
Порок успел мне надоесть
И бессердечием обидеть,
Но я предвижу ту обитель,
Где радость я найду и честь,
Где сердце преданное есть.[643]

3. РАЗО ВТОРОЕ

Эн Юк де Сент Сирк влюблен был в некую тревизскую даму по имени Стадзайлья и, ей служа усердно, в прекрасных кансонах ее восхвалял, почитал и славил; она же хвалу его, любовь, мольбы и ухаживанье куртуазное терпела, любезности говорила и множество обещала приятных благ. Но то была дама, любившая, чтобы все, кто ее видит, ежели то мужи уважаемые и достойные, за ней ухаживали, и от всех мольбы и знаки внимания принимала и словом ли, делом ли, всех одарить сулила усладой; так она поступала со многими. И эн Юк, такое видя и слыша, исполнился ревности и поссорился и повздорил с ней, но то была дама, ни слухов не боящаяся, ни сплетен, ни клеветы. Долгое время он с ней воевал, та же на это не обращала никакого внимания. Каждый день ожидал эн Юк, что станет она его о мире просить и согласии, желая войти с нею в такие отношения, чтобы мог он сложить о ней приятную кансону. Видя же, что ничего не получается, он сложил по сему случаю кансону иную, в ней же говорится:

Давно уж душа объята[644]
Надеждой, что зазвучит
В ней музыка, – но молчит
Песня, как будто заклята;
Чтоб было правдиво то,
Что быть пропето должно,
Пускай вместит в себя пенье
Утеху и огорченье[645],
И то, чему был я рад,
И скорбь от горьких утрат.
Господне даянье свято,
Но Он не благоволит
Больше ко мне, я забыт,
Он отнял, что дал когда-то
Боже, все прахом пошло,
А было так хорошо!
Близ вас побыв хоть мгновенье,
Я чувствовал вдохновенье,
Ныне же в сердце разлад,
С высот я низвергнут в ад.
Назад Вами слово взято,
И к счастью мне путь закрыт,
От злой измены болит
Сердце, отчаяньем сжато:
Забыть Вам было легко.
Как нас друг к другу влекло.
Меня гнетет разлученье:
Коль нет надежд на прощенье,
Зачем когда-то мой взгляд
Открыл в Вас доблестей клад!
Тут ждет униженье – плата
За высокомерный вид,
Той ныне гибель грозит,
Что честью была богата,
Умом, благородством – но
Все обратила во зло;
Она живет в ослепленье,
Надеясь на прославленье
От тех, что о всех подряд
Безумствах ее шумят.
Для Дамы – чести утрата –
Конец, ибо жгучий стыд
Ей душу всю изъязвит,
Лишив к былому возврата;
Лишь издали кое-кто
Теперь ей кивнет – зато
Услышит она глумленье,
И прежде, чем преступленье
Из милости ей простят, –
Везде о ней раструбят.
Дама, не гневайтесь: я-то
Не из таких волокит,
Кто прочь бежит от обид,
Крича: сама виновата!
Вас встретив, ни у кого
С тех пор не прошу давно
Поддержки иль снисхожденья;
Столь велико к Вам влеченье,
Что, если запрет не снят,
Пусть Бог мне не дарит услад.
Забвенье чести чревато
Тем, что тогда все равно,
Что пагуба, что добро;
Где порицают паденье,
Там к высшему есть стремленье;
Чей отравлял меня яд,
Открыл я, хоть шел наугад.

XXXIV ГРАФ де РОДЕС[646]

Граф де Родее был доблестный рыцарь, весьма ладный и к тому же трубадур. Эн Юк де Сент Сирк такой о нем сложил куплет:

Не бойтесь, мой владычный граф[647],
Я в настроеньи не таком,
Чтобы за старым должником
Ходить и добиваться прав.
Нет, – у меня монет полно,
А Вы в казне скребете дно.
Просить у недоимца – есть ли толк...
Скорее мне придется дать Вам в долг.
А граф таким куплетом ему ответил:

Юк де Сент Сирк, я был неправ,
Вас одаряя кошельком,
Когда пришли Вы босиком, –
Я не учел Ваш низкий нрав.
За те же деньги не грешно
Держать двух рыцарей звено.
Но если б Вам коня мой выдал полк[648], –
Не дай-то Бог! – Вы стали бы, как шелк[649]

XXXV ЭЛИАС КАЙРЕЛЬ[650]

1. ЖИЗНЕОПИСАНИЕ

Элиас Кайрель родом был из Сарлата, городка в Перигоре, и был он оружейник и ювелир[651]. И стал он жонглером и странствовал много по свету. Пел он плохо и песни слагал худые, на виоле прескверно играл, а рассказывал еще того хуже[652], хорошо умел только записывать слова и напев[653]. Долгое время оставался он в Восточной империи[654], а потом, вернувшись оттуда в Сарлат, там и умер.

2. ВАРИАНТ[655]

Элиас Кайрель родом был из Перигора. Был он сведущ в науках и весьма искусен[656] в трубадурском художестве, как и во всем, за что ни брался. Обошел он почти все населенные пределы круга земного[657], но за то, что презирал он свой век и сеньоров, не ценили его художества, как оно того заслуживало.

XXXVI АЙМЕРИК де БЕЛЕНОЙ[658]

Аймерик де Беленой родом был из Борделэ, из замка под названием Леспарра, племянник славного трубадура Пейре де Кобриака[659]. Был он клирик, но стал жонглером и принялся слагать песни приятные и сладкозвучные в честь некой гасконской дамы по имени Джентильс де Риё. И ради нее пребывал он в тех местах долгое время, а потом отправился в Каталонию и жил там до самой смерти.

XXXVII ГАУСБЕРТ АМЬЕЛЬ[660]

Гаусберт Амьель родом был из Гаскони, бедный рыцарь, куртуазный, весьма искусный во владении оружием и трубадурском художестве, и за дамами выше себя никогда не ухаживал. Песни слагал он более сдержанные в изъявлении чувств, нежели какой-либо трубадур до него.

XXXVIII ЮК де ПЕНА[661]

Юк де Пена родом был из Аженэ, купеческий сын, из замка под названием Монмесат. И стал он жонглером, пел хорошо и знал на память много чужих песен, да и сам хорошо слагал кансоны и сведущ был в родословных знатных людей той округи[662]. Был он бездельник большой и плут, в кости любивший играть по тавернам, отчего бывал всегда без снаряженья и без гроша в кармане. А жениться собравшись, отправился он в Иль-ан-Венессэ, что в Провансе.

XXXIX ПЕЙРЕ ОВЕРНСКИЙ[663]

Пейре Овернский родом был из Клермонского епископата, мещанский сын, муж умный и ученый, собой хорош и пригож, искусный в трубадурском художестве и певец прекрасный. Был он первый добрый трубадур по ту сторону гор[664] и слагал напевы лучшие[665], чем кто-либо другой до него:

Короток день и ночь длинна[666],
Воздух час от часу темней[667];
Будь же, мысль моя, зелена
И плодами отяжелей.
Прозрачны дубы, в ветвях ни листа,
Холод и снег, не огласится дол
Пением соловья, сойки, клеста.
Но надежда мне все ж видна,
В дальней и злой любви моей[668]:
Вставать одному с ложа сна
Горько тому, кто верен ей;
Радость должна быть в любви разлита,
Друг она тем, кто тоску поборол,
И тех бежит, в чьих сердцах темнота.
Мне ль не знать, что любовь вольна
И толстить, и худить людей:
Тем – полезна, этим – вредна,
Этот – смейся, тот – слезы лей;
Дар любви – ничьим другим не чета:
Не так желанен шотландский престол
Мне был бы, как от нее – нищета.
Мною проиграна война,
Ибо можно ли быть правей
Той, кем доблесть обновлена?
В ней источник моих скорбей:
Прикажет молчать – не открою рта,
И то боясь потерять, что нашел.
Забыться бы – так гнетет маета.
Но стань ко мне дама нежна
В меру учтивости своей,
Буду вознагражден сполна
За лишения этих дней;
Ни лесть не мила мне, ни суета:
Не как влюбленный себя я повел,
Но ждать признанья готов лет до ста.
Коль достоинств ее казна
Всех сокровищ мира ценней,
То, приблизься ко мне она,
Стану первым из богачей;
Зато, в роли нищего иль шута
Прежде не быв, мог бы смешон и гол
Стать – по мановенью ее перста.
В ней с весельем совмещена
Сладость куртуазных затей;
Радостью сверходарена[669],
Властелинов она славней;
Слуги ее – вежество и красота:
Урожай служенья любви тяжел,
Сама же любовь, как снега, чиста[670].
Я верю, нельзя покидать места,
Где больше, чем Францию, ты обрел,
Когда молвили "да" ее уста.
Аудрик, песня Овернца проста[671]:
Претят ему те, кто в любви отцвел,
Как пышный бутон, чья завязь пуста.
Кансон не слагал он вовсе, ибо никакая песня не называлась тогда кансоною, а только стихом[672], кансону же первую сложил эн Гираут де Борнель[673]. И сеньоры все достойные и благородные дамы, какие были тогда, принимали его с превеликим почетом, и до того самого времени, пока Гираут де Борнель не процвел, считался он лучшим трубадуром на свете. В песнях своих себя он сильно нахваливает, других же трубадуров бранит. Так, в одной из строф сирвенты, им сложенной, говорится:

А о Пейре Овернце молва[674],
Что он всех трубадуров глава
И слагатель сладчайших кансон;
Что ж, молва абсолютна права,
Разве что должен быть лишь едва
Смысл его темных строк прояснен[675].
Долгий свой век коротал он среди людей знатных, как свидетельствует о том Дофин Овернский[676], родившийся в его время, а под конец принял постриг и умер монахом.

XL ПЕЙРЕ РОДЖЬЕР[677]

Пейре Роджьер был клермонский каноник, родом же дворянин, муж превосходный, ладный, в науках сведущий и одаренный природной смекалкой. Бросил он приход свой, и стал жонглером, и пошел странствовать по куртуазным дворам, где песни его пользовались хорошим спросом[678]. И вот пришел в Нарбонну он ко двору мадонны Эрменгарды[679], каковая пользовалась в те дни громкой славой, и та прекрасный оказала ему прием и всячески приветила. И полюбил он ее и стал ее воспевать в песнях и кансонах, каковые благосклонно она принимала. И прозвал он ее "Ошибка Ваша"[680].

Долгое время оставался он при дворе ее, и вот слух пошел по округе, будто она дала ему любовную усладу, и все ее принялись за то порицать. И тогда она, страха ради молвы людской, отставку ему дала и от себя отдалила. И он, грустный, задумчивый, огорченный и опечаленный, отправился к эн Раймбауту Оранскому[681], как сам он о том говорит в сирвенте, сложенной в его честь:

Сеньор Раймбаут, Вас увидать[682]
Примчался я и чту за честь
Узнать, каков Вы въяве есть,
А не корысть от Вас снискать;
Узнать, права иль не права
Вас возносящая молва,
Верны иль нет ее слова,
Хвалу слагающие Вам.
Ведь мне ума не занимать,
Увижу, лжет ли, нет ли лесть,
И увезу я к нашим весть,
Что Вас и должно восхвалять.
Да будет истина жива,
Да светит истина и нам[683]
Долгое время оставался он при эн Раймбауте, а также был и в Испании при дворе доброго нашего короля эн Альфонса Кастильского[684], доброго нашего короля эн Альфонса Арагонского[685], а также у доброго графа Раймона Тулузского[686]. Столько, сколько в миру он жил, пользовался он у всех превеликим почетом, а потом ушел в монастырь Граммонский и там умер.

XLI ГИЛЬЕМ де САНТ-ЛЕЙДЬЕР[687]

1. ЖИЗНЕОПИСАНИЕ

Гильем де Сант-Лейдьер был богатый владетель замка в Велэ, в епископате Пюи Санта Мария[688]. Муж он был чтимый, искусный во владении оружием, щедрый, сведущий в законах вежества и весьма куртуазный. Совершенства достиг он в делах любви, и любим был и всюду охотно принят.

Ухаживал эн Гильем де Сант-Лейдьер за маркизой де Полиньякtitle="">[689], сестрой Дофина Овернского[690] и доны Сайль де Клаустра[691], женой виконта де Полиньяк, и ей посвящал свои кансоны. Любил он ее страстной любовью и прозвал "Бертран", каковым именем величал также друга своего, эн Юка де Марешаля, знавшего про все, что было между Гильемом и маркизой, про все их слова и дела. И все трое звали друг друга "Бертран"[692]. Так и пребывали они все трое в радостной дружбе, да только для Гильема радость эта обернулась великой печалью, ибо предали его и обманули два "Бертрана".

2. РАЗО ПЕРВОЕ

Я уже поведал вам о Гильеме де Сант-Лейдьере, кто он был и откуда родом, и как эн Юк де Марешаль был его другом, и как они все трое – эн Гильем, эн Юк и маркиза – друг друга величали "Бертран". Долгое время любил и почитал эн Гильем маркизу, и долго длилась их любовь, и любовные свои отношения вели они весьма изящно, безо всяких безумств, вызывающих взаимные порицания, ибо то, что надобно держать втайне, так они втайне и хранили. И любовь эта для всех была великой отрадой, такое было изящество в их поведении и в их речах.

Между тем в то же самое время жила во Вьенне графиня Руссильонская, всеми чтимая, сведущая в законах вежества и прекрасная лицом, и все достойные люди питали к ней великое уважение, более же всех эн Гильем, каковой ее весьма чтил и славил и очень охотно навещал. Так любил он говорить о ней, что все его считали ее рыцарем. Дама же принимала его охотнее, чем любого другого рыцаря, и общество его было ей приятнее всякого иного. Что до него, то видеться с ней было ему настолько приятно, что он реже стал бывать у маркизы. Та возревновала, и впрямь решив, что Гильем – возлюбленный графини, и все стали об этом толковать.

Послала она за Юк де Марешалем и принялась горячо жаловаться на Гильема, говоря, что хотела бы отомстить ему и что желает знать его, Юка, об этом мнение. "Вот почему, – сказала она, – хочу я, чтобы вы стали моим рыцарем, ибо хорошо знаю вас, и знаю я, что нет рыцаря, который и мне бы подходил более чем вы, и Гильему большую бы доставил досаду. И вот хочу я пойти поклониться святому Антонию Вьеннскому[693], притом в вашем сопровождении. Остановиться я желаю в Сант-Лейдьере, в его доме, спать в его опочивальне, на его постели, и чтобы вы там возлегли вместе со мной"

Эн Юк Марешаль, как услышал, что сказала ему дама, весьма подивился, но маркизе ответил так: "Мадонна, вы мне сулите величайшую честь и величайшую отраду, какая может выпасть на долю рыцаря. Я весь ваш". И дама собралась в путь поклониться святому Антонию и пустилась в дорогу в сопровождении своих девушек и множества рыцарей. Прибыв в Сант-Лейдьер к ночи, спешилась она у дома Гильемова. Эн Гильема в то время в замке не было, однако приняли даму с тем большим почетом и тем более старались ей услужить, угождая всем ее желаниям и прихотям. Ночью же возлег с нею на постели Гильемовой эн Юк Марешаль.

Слух об этом распространился по всей округе, и Гильем огорчен был и опечален превыше всякой меры, но не пожелал он показать об этом виду маркизе, ни ссориться с ними, ни браниться не пожелал, ни показал, что молве этой он поверил. Но с той поры старался он еще усердней служить графине Руссильонской, от маркизы же сердцем совсем отдалился. И сложил он тогда кансону, в коей говорится:

Заставляет Амор проявить нас особое тщанье[694],
Чтоб до лучшей из дам донеслось этой песни звучанье,
И поскольку лишь так сердце выразить может страданье,
Напрягаю свой взор, обостряя свой ум и вниманье,
Только б та, чье теперь для меня тяжело испытанье,
Разрешила служить, никакого не дав обещанья.
Обещанья – хотя б оказались они и пустыми –
Предпочту я любви, предлагаемой щедро другими.
Кто ко мне приступить с притязаньями хочет своими,
Пусть успеха не ждут: пренебречь лишь намерен я ими,
Ибо предан единственной – мессой клянусь и святыми –
Пред которой открыть не осмелюсь любви своей имя.
Имя верной любви скрыв от той, от кого отказаться
Не могу, – из других ни с одной не желаю я знаться,
Но и той никогда не решусь откровенно признаться,
Пусть поймет по намекам, которые в песне таятся:
Я молчу, потому что завистников стал опасаться –
И не зря, ибо даму такую отнять все стремятся.
Пусть стремятся – отнять у нее свое сердце не смею,
И уйти не могу, и не верю, что станет моею,
И поддержки прошу, чтобы мог я исполнить затею:
Милосердно ко мне отнесясь, а не так, как к злодею,
Сил придаст она мне, все снесу я и вновь осмелею
И взлелею надежду, что буду удержан я ею[695].
Ею был я удержан от всякой любовной напасти,
И не мною рассержен опять дух мучительной страсти,
Ею в прах я повержен, палим, раздираем на части,
И чтоб сердцем своим овладеть, подходящей нет снасти;
Над любовью не в силах господствовать даже отчасти,
Я желаньем любовным измучен, я весь в ее власти.
Я во власти ее: и стройна, и возвышена вместе,
Эта дама прекраснее всех, говорю я без лести,
Поступает она по закону изысканной чести,
Навсегда ее сердце закрыто для злобы и мести,
Так что если Амор оказался в глухом ныне месте,
Выйдет вновь он на свет, получив о любви ее вести.
Вести жду от нее, чтобы выйти на свет, иль намека,
Что она пощадила меня; дни считаю до срока,
Когда дама поймет, что со мною она столь жестоко
Обошлась, что никто вновь такого б не вынес урока:
Хоть гремит ее слава, себе я не вижу в том прока,
Ибо выбор, как прежде, зависит от злобного рока.
В конце же ее, в посылке, говорит он так:

Друг Бертран, согласитесь, Бертран наш достоин упрека[696],
Если только и впрямь так правдива молва, как жестока.

3. РАЗО ВТОРОЕ[697]

Сказывал уже я вам об эн Гильеме де Сент-Лейдьере, кто он и откуда. И как слыхали вы уже, полюбил он графиню де Полиньяк, которую прозывали Маркизой, весьма сведущую в законах вежества. Долгое время любил ее эн Гильем и почитал и кансоны слагал в ее честь; она же рыцарем не желала его оставить своим и услады по любовному праву никакой не давала, а под конец даже сказала ему так:

– Гильем, если только муж мой, виконт, не заставит и не упросит меня взять вас в рыцари и служители, никогда я этого не сделаю.

И эн Гильем де Сант-Лейдьер, как услышал эти слова маркизы, весьма огорчился и опечалился и вышел в задумчивости, размышляя, что бы придумать ему, дабы виконт, муж графини, сам упросил жену взять его в рыцари. Наконец, придумал он, что сложит для нее кансону от мужниного имени, в каковой тот даму молить за него станет. Виконт же, муж ее, песни его и кансоны весьма любил и сам хорошо пел. И вот, сложил эн Гильем песнь, в каковой говориться: "Я, дама, послан как курьер..."

Сложив же эту песнь, он ее виконту де Полиньяк, мужу дамы, показал и ему поведал, по какой причине ее сочинил – будто бы дама ему сказала, что до тех пор его не полюбит, пока муж ее собственный о том ее не попросит. Виконт же, как услыхал эту песнь и уразумел, для чего она сложена, возвеселился весьма и выучил ее с охотою, а, запомнив, жене своей спел. И дама, припомнив собственные свои слова, сразу все поняла и подумала:

– Теперь уж мне от него не спастись.

Спустя немалое время пришел эн Гильем с визитом к даме и поведал ей, как он исполнил ее наказ, чтобы собственный ее муж за него просил и умолял, дабы смилостивилась она и мольбам вняла его и мужниным. И взяла его дама рыцарем к себе на службу, и так продолжалась и шла их любовь, как поведал я вам в другом разо.

И вот песнь, чтобы вы ее послушали:

Я, Дама, послан как курьер[698]
Тем, кто, стремясь попасть в Ваш дом,
Решил меня избрать гонцом,
Чтоб я его сердечный пыл,
Который он от Вас таил,
Мог передать Вам, например,
В таких возвышенных стихах:
"Чем одарен Ваш кавалер,
Того не сыщете ни в ком;
Звездой счастливою ведом,
Он столько доблестей и сил
В своей душе соединил,
Что Вашей нелюбви барьер
Падает, пред ним рассыпясь в прах.
Он принимает столько мер
Для встречи; так он к Вам влеком,
Что думать ни о чем другом
Не может; от всего, чем жил,
Несет лишь холодом могил;
Влеча судьбу гребца с галер
Он от желания исчах.
Страсть, как жестокий изувер,
Безумье поселила в нем:
Он думает, что Вы вдвоем,
Когда один; он стал уныл,
Стеная: "Видно рок судил
Меня отдать во власть химер,
Чтоб я погиб, увы и ах!"
Немало доблестных карьер
Погублено клеветником,
Но так как Юности – подъем
Присущ, не подрезайте крыл
Тому, кто ныне Вам постыл,
Ибо непредставим размер
Паденья тех, кто терпит крах.
Влюбившись, низкий лицемер
Себя не выдаст ни словцом:
Все шито-крыто, все тайком;
А этот с вами честен был
И над любовью не шутил,
И вот, учтивых раб манер,
Отныне он у вас в руках.
Я против нарушенья мер:
Любовь и Радость гибнут в том,
Кто кроет золото свинцом;
К тому ж, кто чувство сохранил
И радостью обогатил, –
Пусть даже полдень станет сер –
В конце придет успех в делах.
Не знаю, кто Ваш кавалер,
Однако с ним, хоть незнаком,
С моим как будто двойником,
Вас обращаться бы просил:
Пусть станет он, как я, Вам мил;
Да слышит, кто не маловер,
Благой совет в моих словах!
Слагаю песни на манер
Мольбы о милости[699], притом
Что заливает все кругом
Сиянье той, в ком я открыл
Все, отчего других забыл,
Как будто свет небесных сфер
Увидел вдруг в ее глазах.
Я б миру целому внушил.
Что Вы для прочих Дам пример,
Ибо в моих царите снах.

XLII ДОФИН ОВЕРНСКИЙ[700]

1. ЖИЗНЕОПИСАНИЕ

Дофин Овернский, граф Оверни, одним был из куртуазнейших на свете рыцарей, из самых сведущих в законах вежества, самых щедрых и искусных во владении оружием, наиболее знавших толк в любви, куртуазном ухаживании и во всевозможных изящных деяниях, самый умный и самый разумный, всех лучше слагавший сирвенты, прения и куплеты[701], и лучший мастер вести беседу, хоть шутливую, а хоть и серьезную. И из-за щедрости своей[702] лишился он больше, чем половины своего графства, благодаря же уму и расчету все сумел воротить, да немного прихватил еще и лишку.

2. РАЗО ПЕРВОЕ[703]

Дофин Овернский влюблен был в некую даму из замка своего по имени дона Маурина. Затеяв как-то жарить яичницу, спросила она у интенданта дофинова сала, а тот выдал ей всего полокорока. Прознал о том епископ[704] и сложил по сему случаю строфу, в каковой упрекал интенданта, что тот не выдал ей целого окорока, и за то же Дофина:

Будь он слугой моим[705],
Ей-ей, убил бы его
За то, что он поскупился
На сало. Он не был глуп
И знал, что Дофин-то скуп,
И дал бы ему раза –
Где были твои глаза!
И впрямь, Маурине сала
Яичницу состряпать не хватало.
Епископ же этот был возлюбленным некоей прекрасной дамы, жены эн Рыбаря де Лук из Пескадора[706], и Дофин такой строфой ему ответил:

Владыка в псалтыри чел[707]
Де Лук, видать, не чеснок;
Он милую рыбку ловит
В Пескадоре прямо в песках.
А рыбка мила, но – ах! –
Дала попу-старине
Жарить себя на огне,
А он ее лишь парил
И все-таки до смерти не зажарил.
Когда бы не мэтр Аудефер[708],
Уж я бы не промолчал,
А живьем бы попа зажарил.[709]

3. РАЗО ВТОРОЕ

Дофин сложил про эн Бертрана де ла Тура[710] и послал ему с жонглером Мауретом такой куплет по поводу того, что Бертран презрел щедрость и честь:

Маурет, Бертраном забыты[711]
(Хоть знатен он и богат)
И честь, что слаще услад,
И доблесть, и слава пииты.
Живет он в Туре. На лов
Выпускает он соколов
И ждет, что к Пасхе и к святкам
В стае будет больше десятком.
А Бертран таким куплетом Дофину ответил:

Дофину любо, что я-де гадина[712],
Маурет, не зря говорит народ:
Каков-де поп, таков приход
И по хозяину-де говядина.
При добром хозяине, видит Бог,
И я, Маурет, бывал не плох,
А теперь, когда чести он лишен,
И добрый буду ему дурен[713]

4. РАЗО ТРЕТЬЕ

Пейре Пелиссьер родом был из Мартеля, городка, бывшего во владении виконта Тюреннского[714]. То был горожанин щедрый, достойный, благородный и куртуазный, и столь возросла благодаря уму его и достоинству слава его, что виконт назначил его управителем всех своих земель. Дофин же Овернский был в то время возлюбленным доны Комторы, дочери виконтовой[715], красотою славившейся и благородством. Всякий раз, как приезжал Дофин, эн Пейре Пелиссьер снабжал его деньгами и во всем угождал, чего тот не пожелает. Когда же пожелал Пейре Пелиссьер получить деньги обратно, то Дофин заплатить отказался и уклонился от вознаграждения за услуги, какие тот ему оказывал. Перестал он также посещать даму и наведываться в те места и не посылал ей больше писем и гонцов. И вот, тогда Пейре Пелиссьер сложил такой куплет:

Пусть отдохнет Дофин в своем дому[716];
Благодарить за дружбу он устал,
Тем более, что ведь и так немал
Доход, уже доставшийся ему.
Теперь и письма едут не спеша –
Дорога стала вдруг нехороша.
Неблагодарность – вот его беда,
Но образумят юношу года.
Дофин же Пейре Пелиссьеру так ответил:

Вы – конюх по манерам и уму[717],
Спустили Вы отцовский капитал, –
Хотите, чтобы мой – вдруг Вашим стал?
Но не допустит Бог, не быть тому.
Клянусь не дать Вам больше ни гроша;
Средь нищих пойте, низкая душа,
Просите подаянья, как всегда –
Вас к песням побуждает только мзда[718]

5. РАЗО ЧЕТВЕРТОЕ

После того, как был заключен мир между королем Французским и королем Ричардом[719], был между ними произведен обмен Керси и Оверни, ибо Овернь прежде принадлежала королю Ричарду, а Керси – Французскому королю, теперь же Овернь перешла к королю Французскому, а Керси – к эн Ричарду. Это очень огорчило и опечалило овернских сеньоров – Дофина и графа Ги, кузена его[720], ибо это приближало их Французскому королю. А они знали, что тот был плохой сюзерен, скуп и жаден, и таков он и был, ибо, едва войдя в права, сразу приобрел в Оверни укрепленный замок под названием Нонетт и завладел богатым городом Иссуаром[721] отняв его у Дофина.

Когда же эн Ричард возобновил войну с королем Французским, он провел с Дофином и его кузеном графом Ги переговоры, напомнив о том, как король с ними обошелся и какие нанес им обиды; а если они захотят поддержать его, восстав против Французского короля, он-де даст им рыцарей и арбалетчиков и денег, сколько они потребуют. И они, помня обиды, нанесенные им королем, поверили словам эн Ричарда и вступили в войну.

Когда же эн Ричард узнал, что двое овернских владетелей, Дофин и его кузен граф Ги, восстали против короля Франции, он заключил с ним перемирие и, бросив Дофина и графа Ги, отправился в Англию. А король Французский снарядил изрядное войско и пришел с ним в Овернь и испепелил огнем все земли Дофина и графа Ги, завладев их городами, селениями и замками. И видя, что они не могут защитить себя от Французского короля, они заключили с ним перемирие на пять месяцев, решив между собой, что граф Ги отправится в Англию узнать, поможет ли им эн Ричард согласно обещаниям и клятвам. И граф Ги отправился в Англию с десятью рыцарями. Но эн Ричард принял его неблагосклонно, не встретил и не приветил и не дал ему ни рыцарей, ни солдат, ни денег, ни арбалетчиков. И он, с тоской и позором, возвратился ни с чем. Вернувшись же в Овернь, отправился он с Дофином к Французскому королю, и они мир заключили.

Когда же они замирились, окончилось перемирие между Французским королем и эн Ричардом. И король Французский собрал большое войско и вошел в его земли и захватил его селения и сжег города и замки. И когда эн Ричард это узнал, он тотчас отправился сюда через море. И едва прибыв, он послал передать Дофину и графу Ги, что они должны оказать ему помощь и поддержку и пойти войной на Французского короля, ибо окончилось перемирие, но они этого не сделали.

Король же Ричард, как услыхал, что они не хотят помогать ему в войне, сложил про Дофина и графа Ги сирвенту, в которой вспомнил клятву, которую они ему дали, и то, как они от него отступились, зная, что Шинонские сокровища растрачены[722] и что король Французский был хорошим воином, а эн Ричард скверным; припомнил он и былую щедрость Дофина, прежде не считавшегося с расходами, ныне же, из-за строительства укрепленных замков, впавшего в скупость, и еще он спрашивал, помнит ли тот об Иссуаре, отнятом у него Французским королем, – собирается ли он мстить за него и будет ли нанимать для этого солдат. Вот эта сирвента:

Дофину и графу Ги[723],
Вам – чтоб от схватки сторон[724]
Вы меньший несли урон –
Хочу я вправить мозги:
Нас связывал договор[725],
Однако с недавних пор
Ваш образец – Изенгрин[726]
Не только в смысле седин.
Пустились со мной в торги,
Едва лишь узнав, что звон
Монет не проник в Шинон[727]
И влезла казна в долги;
Используете раздор,
Чтоб сделать новый побор:
По-вашему, Ваш господин –
Скупец и маменькин сын.
Предпримете ль Вы шаги,
Чтоб был Иссуар отмщен[728]?
Собран ли ваш батальон?
Пускай мы ныне враги,
Прощаю вам Ваш позор,
Ведь Ричард не любит ссор
И в бой во главе дружин
Пойдет, коль надо, один.
Я лучше, чем Вы, слуги
Не знал, но лишь бастион
Над замком был возведен,
Вы стали делать круги:
Покинули дам и двор,
Любовь и турнирный спор.
Так выбейте клином клин –[729]
Ведь нет средь ломбардцев мужчин[730].
Сирвента, во весь опор
Скачи в Овернь! Приговор
Мой объяви, чтоб един
Стал круг из двух половин[731].
Ребенку ложь не в укор[732],
И пренье с конюшим – вздор:
Не было б худших причин,
Чтоб гневался властелин!
Дофин же королю Ричарду в другой сирвенте на каждый из его попреков ответил, утверждая собственную свою правоту и неправоту эн Ричарда, и в свою очередь, обвинил его в обидах, причиненных и ему, Дофину, и графу Ги, и многим другим. Вот сирвента Дофина:

Король, из меня певца[733]
На свой Вы сделали вкус;
Но столь коварен искус,
Что не могу ни словца
С Вами пропеть в унисон:
Чем мой объявлять урон,
Свой сосчитайте сперва,
А то Вам все трын-трава.
Ведь я не ношу венца
И не могу, хоть не трус,
Избавить от вражьих уз
То, что имел от отца;
Но Вы-то – взошли на трон;
Зачем же в Жизоре – он[734]?
Ведь турки, идет молва,
Бегут от Вас, как от льва[735].
Я выбрал участь глупца,
Взяв бремя Ваших обуз[736];
Легок был стерлингов груз[737]
Кузену Ги, и рысца
Нескольких кляч – не резон
Слушать стремян Ваших звон:
Хотите Вы торжества,
И щедры лишь на слова.
Пока по мне храбреца
Вы славите, я на ус
Мотаю, что предан, – плюс
Что нет и на Вас лица;
Но Богом мне сохранен
Пюи и с ним Обюссон[738]:
Там чтутся мои права –
Вера моя не мертва.
Сеньор, то речь не льстеца,
Мне по сердцу наш союз;
Не будь столь лют тот укус,
Я был бы у стен дворца
Теперь же, но возвращен
Мне Иссуар и Юссон –[739]
Я вновь над ними глава,
Вновь радость во мне жива.
Слились бы наши сердца,
Когда б не новый конфуз:
За ангулемский-то кус
Плачено не до конца,
Тольверу[740] же дар вдогон
Шлете, как щедрый барон,
Вы там всему голова –
История не нова.
Король, мой дух возбужден
Тою, чье слово – закон[741],
Ибо любовь такова,
Что дама – всегда права.

XLIII ГАРИН ло БРЮН[742]

Гарин ло Брюн был знатный сеньор, владелец замка в Велэ, в епископате Пюи Санта Мария[743]. Был он добрый трубадур, но неудачно взялся учить дам, как им себя вести[744]. Он не слагал ни кансон, ни песен, а только одни тенсоны[745].

XLIV ПЕЙРЕ де МАЭНСАК[746]

Пейре де Маэнсак родом был бедный овернский рыцарь, из владений дофиновых. Был у него брат по имени Аустор де Маэнсак[747] и были оба они трубадуры. И был у них уговор, что одному достанется замок, а другому – трубадурское художество[748]. Замок достался Аустору, а Пейре художество трубадурское, и принялся он воспевать жену эн Бернарта де Тьерси.

Так он даму эту воспевал и славил и так ей служил, что дала она ему волю увезти ее, и привез он ее в замок к Дофину Овернскому. Муж ее вытребовать пытался с помощью Церкви и даже войну затеял великую, только Дофин держался крепко и ее не выдал.

Пейре муж был ладный и приятный в обществе, и слагал изящные по словам и напеву кансоны[749], и строфы хорошие для развлечения.

XLV ПЕЙРОЛЬ[750]

Пейроль родом был бедный рыцарь из Оверни, из замка Пейроль, что у подножия Рошфора во владениях Дофиновых. Был он муж куртуазный и собою пригож, и Дофин Овернский[751] при себе его держал, платьями жалуя, лошадьми и оружием.

Была у Дофина сестра по имени Сайль де Клаустра[752], добрая, славная и лицом прекрасная, бывшая замужем за знатным овернским сеньором по имени эн Бернарт де Меркуор. Эн Пейроль крепко ее любил, и Дофин, которому весьма нравились кансоны, какие тот слагал в честь сестры его, умел перед нею слово за него замолвить, и так сделать, чтобы они и ей понравились. И дама полюбила Пейроля, и с ведома Дофина даровала ему любовную усладу.

И вот, столь любовь между Пейролем и дамой усилилась, что возревновал Дофин, считая, что она к трубадуру милостивее, чем подобает, и отставил он Пейроля, удалив от себя[753] и одевать и вооружать перестав, так что тот уже не мог содержать себя по-рыцарски, и, став жонглером, пошел странствовать по куртуазным дворам, от сеньоров принимая платья, деньги и лошадей[754].

XLVI МОНАХ МОНТАУДОНСКИЙ[755]

Монах Монтаудонский родом был овернский дворянин из замка под названием Вик, что близ Орлака, и был отдан в монахи в аббатство Орлакское. И поручил ему аббат приорат Монтаудонский, о каковом он весьма радел. Еще в монастыре стал он стихи слагать и сирвенты на злобы дня, и рыцари и сеньоры округи той, забрав из монастыря его, стали ему оказывать всяческие почести, все ему даря, что ему ни понравится и чего он не попросит; он же все это нес в Монтаудонский свой приорат. Не снимая одеяния, он между тем отстроил и весьма украсил свою церковь. После того возвратился он в Орлак к аббату своему и, доложив, как он украсил Монтаудонский приорат, благословения просил поступить в распоряжение эн Альфонса, короля Арагонского[756], и благословил его аббат. Король же потребовал, чтобы он мясо ел, ухаживал за дамами, кансоны слагал и пел, и так он и стал делать; и назначили его в Пюи Санта Мария главой всего двора[757] и распорядителем соколиного приза[758].

Долгое время правил он двором Пюи, пока сам двор сей не угас. Тогда отправился он в Испанию, где все короли и сеньоры превеликие ему оказали почести. И прибыл он там в приорат под названием Вилафранка, что в ведении аббатства Орлакского, и аббат приорат передал ему сей, он же, весьма его обогатив и украсив, дни свои там скончал и умер. Множество сложил он прекрасных кансон, из которых некоторые здесь написаны, как вы сейчас услышите[759]:

Гостил я в раю на днях[760]
И до сих пор восхищен
Приемом того, чей трон
Встал на горах и морях,
Кто свет отделил от теми;
И он мне сказал: "Монах,
Ну как там Монтаудон,
Где больше душ, чем в Эдеме?"
"Господь, в четырех стенах
Келейных я заточен;
Порвал не один барон
Со мной, пока я здесь чах,
Неся служенья Вам бремя;
Мне в милостях и благах
Не отказал лишь Рандон
Парижский[761] вместе со всеми".
"Монах, ходить в чернецах
Не мною ты умудрен,
А также нести урон
В честолюбивых боях
Иль сеять раздоров семя;
Ты лучше шути в стихах,
А братией будет учтен
Барыш на каждой поэме"[762].
"Господь, звучащий в строках
Песенных суетный тон –
Грех, а гласит Ваш закон,
Что мертв погрязший в грехах;
Я ключ не нашел к проблеме,
Лишь чувствую Божий страх
И, путь забыв в Арагон[763],
Об пол разбиваю темя".
"Монах, потерпел ты крах,
Когда не пошел вдогон
За тем, чей лен – Олерон[764];
Так вот: кто был с ним в друзьях,
Кого он спас в свое время,
Кто знал, что в его дарах
Вес стерлингов не сочтен, –
И предал! – король не с теми".
"Господь, это Вашей взмах
Десницы к тому, что он
Не встречен, ибо пленен[765],
Привел – все в Ваших руках;
Плывет сарацинов племя
К Акре на всех парусах[766],
И, значит, тот обречен,
Кто вдел для Вас ногу в стремя"[767].
* * *
Хоть это и звучит не внове[768],
Претит мне поза в пустослове,
Спесь тех, кто как бы жаждет крови,
И кляча об одной подкове;
И, Бог свидетель, мне претит
Восторженность юнца, чей щит
Нетронут, девственно блестит,
И то, что капеллан небрит,
И тот, кто, злобствуя, острит.
Претит мне гонор бабы скверной
И нищей, а высокомерной;
И раб, тулузской даме верный[769]
И потому ей муж примерный;
И рыцарь, о боях и проч.
И как до рубки он охоч
Гостям толкующий всю ночь
А сам бифштекс рубить не прочь
И перец в ступке натолочь.
Претит – и вы меня поймете –
Трус, ставший знаменосцем в роте,
И ястреб, робкий на охоте,
И если гущи нет в компоте;
Клянусь святым Мартином, не
Терплю я вкус воды в вине,
Как и участье в толкотне
Калек, ибо приятней мне
Быть одному и в тишине.
Претит мне долгая настройка
Виол, и краткая попойка,
И поп, кощунствующий бойко,
И шлюхи одряхлевшей стойка;
Как свят Далмаций, гнусен тот,
По мне, кто вздор в гостях несет;
Претит мне спешка в гололед,
Конь в латах, пущенный в намет,
И в кости игроков расчет.
Претит мне средь зимы деревней
Плестись, коль нет приюта мне в ней,
И лечь в постель с вонючкой древней,
Чтоб в нос всю ночь несло харчевней;
Претит – и даже мысль мерзка! –
Ждать ночью мойщицу горшка;
И, видя в лапах мужика
Красотку, к ней исподтишка
Взывать и тщетно ждать кивка.
Претят наследников уловки,
Клянусь Творцом, и без сноровки
Кикс, сделанный в инструментовке,
И ростовщик, что ждет поклевки;
Как свят Марсель, осточертел
Мне плащ в два меха[770], и прицел
Трех братьев на один надел,
Четырехгранность пик и стрел[771],
И кто богат, а не у дел.
И не терплю я, Боже правый,
Чтоб резал мясо мне лишавый,
И стол под скатертью дырявой,
И тяжкий груз кольчуги ржавой;
Мне тошно высадки в порту
Ждать в ливень на сквозном ветру,
И наблюдать друзей войну,
И, чуя в сердце маету,
Зреть в каждом равную вину.
Прибавлю, что мне также тяжки
Девицы уличной замашки,
Курв старых крашеные ряшки
И фат, в свои влюбленный ляжки;
Претит мне – о святой Авон[772]! –
У тучных женщин узость лон,
Под ноль стригущий слуг барон;
И бденье, если клонит в сон, –
Вот худший для меня урон.
Но тем я полностью задрочен,
Что, в дом войдя, насквозь промочен
Дождем, узнал, что корм был сочен
Коню, но весь свиньей проглочен;
Вконец же душу извело
С ослабшим ленчиком седло,
Без дырки пряжка и трепло,
Чьи речи сеют только зло,
Чьим гостем быть мне повезло.

XLVII ПОНС де КАПДЮЭЙЛЬ[773]

1. ЖИЗНЕОПИСАНИЕ

Понс де Капдюэйль родом был из того же епископата, что и Гильем де Сант-Лейдьер[774]; был он высоковажный сеньор и знатный вельможа, рыцарь, искусный во владении оружием, ухаживании за дамами и художестве трубадурском, хорошо мог петь и на виоле играть, лицом пригож и ростом высок, и, хотя был весьма небогат, умел скрывать это, проявляя великую любезность, когда кого-либо у себя принимал.

И полюбил он пылкой любовью мадонну Алазаис де Меркуор, жену эн Ойзиля де Меркуор, каковая приходилась дочерью знатному провансальскому сеньору эн Бернарту д’Андюз[775]. Любил он ее и восхвалял чрезвычайно и множество сложил кансон в ее честь. Столько, сколько жила она, он дамы иной не любил, а как умерла[776], он, приняв крест, за море отправился и там умер.

2. РАЗО

Понс де Капдюэйль, как вы уже слыхали, влюблен был в мадонну Алазаис де Меркуор, жену знатного овернского графа, дочь эн Бернарта д’Андюз, и был ею любим. Любовь их пользовалась превеликим одобрением при куртуазных дворах, где многие благородные и утонченные люди вели о ней беседы, трубадуры же слагали о ней множество прекрасных кансон.

И вот, находясь с дамой в отношениях, полных радости и чести, он будучи в любви безумцем, неспособным столь великого счастья вынести, задумал ее любовь испытать, ибо не верил ни очам своим, ни усладам нежным, ни лестным знакам внимания, какие она ему оказывала. И помыслил он в неразумном своем сердце, что станет притворяться, будто влюблен в иную даму, дону Аудьярт, жену сеньора Марсельского[777]. Ибо надумал он, что ежели даму его отдаление такое огорчит, то уж он будет знать наверное, что она его любит; ежели же довольна останется, то нелюбовь ее будет этим подтверждена. И вот, подобно безумцу, каковой не успокоится, пока совсем себя не погубит, стал он от мадонны Алазаис отходить, приступая со словословиями к мадонне Аудьярт. И сказал он о ней:

Германской мне империи не надо[778],
Коль госпожи Аудьярт не лицезреть.
Скажу я кратко – будет мне и впредь
Любиться с ней – великая отрада.[779]
Мадонна же Алазаис, как увидала, что Понс де Капдюэйль, коего она любила и почитала, от нее отходит и приступает к мадонне Аудьярт, таким к нему прониклась презрением, что ни с кем о нем не говорила и новостей о нем не спрашивала более, продолжая держать широкий двор и жить в кругу поклонников.

Долгое время ухаживал Понс де Капдюэйль за дамами по всему Провансу, избегая только одной – благородной мадонны Алазаис. Когда же увидел он и обнаружил, что та огорчения не выказывает никакого и писем к нему не шлет с гонцами, то уразумел, что поступил он плохо и наведываться начал в ту округу, мало-помалу испытание безумное, какое затеял, оставляя, и принялся отправлять ей с вестниками послания, да только та не желала и слушать. Тогда он весьма огорчился и опечалился и в письмах стал обращать к ней мольбы в стихах, дабы соблаговолила она позволить ему предстать перед нею с оправданиями, прося и моля о милости, а ежели, – писал он, – она им оскорблена, то пусть соблаговолит его покарать. Она же по-прежнему ни слушать не желала оправданий, ни оказывать милостей. И тогда сложил он такую кансону, в каковой говорится:

Как тот, кого все множество друзей[780]
Бросают сразу же в годину бед,
И для него мрачнеет белый свет,
Так я оставлен дамою моей,
И гибну от любви я, как в огне,
Коль верный друг мой изменяет мне.
Но во сто крат еще бесславней тот,
Кто в бездну побежденного толкнет.
Я знаю, тот бесчестный лиходей
И тот отъявленно дурной сосед,
От коих помощи страдальцу нет,
А без помоги замок, ей-же-ей,
Не выдержит осады. И вполне
Утратит дама по своей вине
Того, кто от нее помоги ждет,
А дама вызволить его нейдет.
И ей принадлежу я тем верней,
Что для показу я другой пригрет,
Однако мне сия любовь во вред,
И радости не обрету я в ней,
Не стану я счастливее, зане
Любовь моя, таяся в глубине,
Вдали от дамы токмо возрастет,
Но от разлуки с ней не пропадет.
Владычица! Избавьте от цепей
И дыбы, на которую я вздет,
Терплю я муку словно бы сто лет
И радостно уже сживаюсь с ней.
Влачу оковы горя в тишине.
Меня несчастней нет во всей стране,
И утешаясь горем без вольгот,
Слуга от вас благоволенья ждет.
И Ваша красота мне тем страшней,
Что у нее есть тысячи примет,
Которые вещают мне запрет
Очами, кои явственней речей.
С зерцалом Вашим стать мне наравне
Охоты нет. Ведь в нем Вы, как в броне,
Надменная, в броне своих красот,
Но гордость чести Вам не принесет.
Вы – "Заповедь моя" о всяком дне,
Служа Вам, Вас взношу ко вышине,
Которая превыше всех высот,
Откуда милость мне да снизойдет.[781]
Но и эта кансона в очах дамы его не спасла, и он сложил еще одну, в ней же говорится:

Кто хочет взять наскоком[782]
И сдуру ошибется,
Ему же выйдет боком.[783]
Однако и эта кансона нимало не посодействовала ему в том, чтобы дона Алазаис вернула ему свое благоволение, поверив, будто только для того он от нее отдалился, чтобы испытать, опечалится ли она, или нет, если он ее оставит. И тогда отправился он к мадонне Марии Вентадорнской[784], к мадонне графине де Монферран и к виконтессе д’Альбюссо[785] и всех троих в Меркуор привез – мадонну Алазаис умолять, дабы смилостивилась та и благоволение свое ему вернула, и ради тех дам согласилась она так и поступить. Эн Понс де Капдюэйль же возрадовался больше всех на свете и поклялся тут же, что испытывать притворством даму не станет вовек.

XLVIII ГИЛЬЕМ де БАЛАУН[786]

ЖИЗНЕОПИСАНИЕ РАЗО

Гильем де Балаун был знатный сеньор, владетель замка в округе Монпелье, куртуазный рыцарь, весьма сведущий в законах вежества и добрый трубадур.

Полюбил он некую знатную даму из Гавауданского епископата по имени мадонна Гильельма де Джауджак, жену эн Пейре, сеньора Джауджакского. Он любил ее, служил ей и горячо восхвалял ее в своих речах и песнях. И дама, в свою очередь, так его полюбила, что речами и деяниями дарила ему всяческую усладу по любовному праву. У Гильема же был товарищ и друг по имени Пейре де Барджак[787], муж благородный, доблестный, достойный и прекрасный, каковой влюблен был в некую юную и прелестную даму из замка Барджак по имени мадонна Вьерненка. Она приняла его, как своего рыцаря, и он получал от нее все, чего желал. И оба они – и Гильем де Балаун и Пейре де Барджак были счастливейшими возлюбленными своих дам.

Случилось, однако, что Пейре де Барджак так сильно рассорился со своей дамой, что та в гневе дала ему отставку, отчего ходил он грустный и опечаленный как никогда прежде. Эн Гильем де Балаун всячески его утешал, уговаривая не отчаиваться, и обещал устроить примирение возлюбленных, как только появится в Джауджаке. Долгое время, однако, не возвращался он туда, когда же вернулся, то тотчас помирил мадонну Вьерненку с эн Пейре де Барджаком, и тот ощутил от этого такую радость, какой никогда в жизни еще не испытывал. Эн Гильем же дивился только, слушая речи Пейре де Барджака о том, что никакая прежде им испытанная радость не может сравниться с этой, ни даже та, какую ощутил он, когда даму свою покорил впервые. И сказал тогда Гильем де Балаун, что теперь хочет и он на себе испытать, действительно ли сильнее радость любви вновь обретенной, нежели радость первой победы. И притворился он, будто на свою даму чем-то весьма разгневан, перестал слать к ней гонцов, не желал о ней говорить и слушать и не наведывался более туда, где она обитала.

Тогда послала к нему дама вестника с письмами самыми ласковыми, в каковых выказывала удивление, отчего он так долго у нее не появляется и никаких не дает о себе вестей. Он же, одержимый безумием в любви своей, отказался выслушать гонца и принять письма, повелев выгнать его из замка своего бесчестно. И возвратился тот к мадонне Гильельме огорченный и опечаленный и обо всем происшедшем ей поведал. Она тоже весьма опечалилась и повелела одному рыцарю из своего замка, осведомленному об этом деле, отправиться к эн Гильему и спросить его, чем она его разгневала, и ежели действительно не угодила ему словом или делом, то готова это исправить любым способом по желанию и разумению Гильемову.

Отправился рыцарь в Балаун, где Гильем прием ему оказал прескверный, а когда тот передал ему поручение мадонны Гильельмы, ответил, что ничего объяснять не будет, ибо она сама хорошо знает, что он простить ее не может, и никаких оправданий слушать не хочет. Рыцарь, вернувшись, поведал мадонне Гильельме, что сказал ему эн Гильем. Тогда отчаялась она и сказала, что теперь уже не будет слать к нему гонцов с мольбами и оправданиями.

Настал, однако же, день, когда уразумел эн Гильем, какую по безумию своему теряет он радость и какого лишает себя счастья, и, вскочив на коня, прискакал он в Джауджак, но остановился не в замке, а в доме некого горожанина, сказав, что в паломничество держит путь. Прознала, что он в городе и мадонна Гильельма, и с наступлением ночи, когда все жители уже спали в своих постелях, она в сопровождении одной лишь дамы и одной девицы из замка вышла и прошла в дом, где Гильем остановился, и повелела служанке вести ее в его покой. Там, подойдя к его постели, стала она перед ним на колени, и сняв с лица повязку, чтобы поцеловать его[788], молила о прощении за преступление, которого не совершала. Он же не только отказался принять ее и простить зло, ею якобы ему причиненное, но с побоями и ударами прогнал от себя. И пошла, горюя, скорбя и печалясь, в замок она, решив твердо никогда его больше не видеть и с ним не говорить, и раскаивалась во всем, что заставил ее сделать Амор.

Но Гильем стал уже горевать о поступке, на который толкнуло его безумие. Поднялся он рано утром и, подойдя к замку, объявил, что хочет видеть мадонну Гильельму, чтобы показать и объявить ей, что в чистом безумии совершал он все эти дела, и молить ее о прощении за это помрачение разума. Дама же отказалась увидеть его и выслушать и повелела гнать его из замка с позором. И ушел Гильем, плача, вздыхая и жалуясь, словно впавший в безумие, а дама осталась в сожалениях о бесчестии, которое сама себе нанесла, унизившись перед ним. Так и прошел для Гильема де Балауна целый год, ибо дама отказывалась увидеть его и не слушала, если кто-нибудь пытался ей о нем говорить. Он же сложил песнь своего отчаянья, в каковой говорится:

Сударыня! Смиренно Вам[789]
Стихисвои предназначаю,
Хотя отнюдь не полагаю,
Что милосердье – свойство дам.
Томит меня моя вина.
Но коль теряю я зараз
И самого себя и Вас,
Тогда сей песне грош цена.
Увы! Не выразить словам,
Сколь жалостно я погибаю.
И нету проку краснобаю;
Когда не внемлют сим мольбам.
О сколь душа моя грустна
Я вправе сетовать в сей час,
А эта просьба родилась,
Уныньем обременена.
Прощенья нет мне. Знаю сам.
Но к Вам как прежде припадаю
И Вас все больше почитаю.
Ведь жалость свойственна сердцам
И миловать вину должна.
А если снова рухну аз
В болото, то такой алмаз
Не доставайте Вы со дна!
Я волю гневным дал устам
И каюсь: впусте я алкаю,
Когда лишь горько вспоминаю,
Как пали Вы к моим стопам.
Мне злая доля суждена:
Мне велено убраться с глаз,
И дама, давши мне отказ,
Со мною стала холодна.
И впусте быть моим мечтам:
Утратил я дорогу к раю.
Тот миг и час я проклинаю,
Из рая изгнанный Адам.
И если и простит она,
То дорого на этот раз:
Исчезнуть – вот ее приказ
На будущие времена.
Я с нею вел себя как хам,
И я себя не защищаю,
И сам себе я не прощаю –
Пощады нет моим грехам.
Но если б кара всем одна
Без жалости разила нас,
Распространяем как лютый мраз,
То вымерли б все племена.
От смерти охранять щитам
Ничьим меня не доверяю.
По Вашей воле жизнь скончаю,
И мне возмездье по делам.
На что вам смерть моя нужна?
Ведь власть на то и создалась,
Чтобы ее имущий спас
Того, чья жизнь обречена.
Внемлите ж кающийся глас
Того, чья жизнь Вам вручена.[790]
Тем временем прознал обо всем этом Бернарт д’Андюз[791], самый чтимый из высокородных сеньоров той округи, бывший к тому же другом и Гильема, и мадонны Гильельмы. Немедля вскочил он в седло, примчался в Балаун и, заговорив с эн Гильемом об этом деле, спросил его, как могло статься, что он так долго не виделся с дамой своей.

И эн Гильем все ему поведал, сетуя на безумие, которому он поддался. Узнав причину ссоры, эн Бернарт нашел, что это презабавная шутка и обещал Гильему мир восстановить между ним и его возлюбленной. Услышав, что эн Бернарт берется посредничать, Гильем весьма обрадовался и возвеселился.

Пустился эн Бернарт в путь и, прибыв в Джауджак, сказал даме о том, в каком отчаянье Гильем от безумства, которое сам себе придумал и какую Нелепую и скверную шутку затеял он ради испытания ее любви. Дама же ответила, что большую совершила ошибку, на такие пойдя перед ним унижения. И отвечал эн Бернарт, что потому ей и следует простить, что права она, а виновен Гильем. И тут он передал ей песнь Гильемову в письме, умоляя смилостивиться над ним и ради него простить Гильема, но предварительно наложив на него некую кару, как возмездие за его проступок. И отвечала дама Бернарту, что раз он так уж этого желает, она согласна и кару наложить и простить, кару же требуя такую, что эн Гильем должен вырвать себе ноготь на большом пальце руки и принести ей его вместе с песнею, в коей он корил бы себя за содеянное им безумие. И эн Бернарт д’Андюз, видя, что дама твердо стоит на своем, простился с нею и вновь отправился к Гильему, коему передал ответ дамы.

И Гильем, как услыхал, что получит прощение, обрадовался и благодарил Бернарта за то, что тот столь многого добился от дамы. Тотчас же велел он позвать врача-хирурга, коему поручил завязать ему палец и вырвать ноготь, терпя при этом превеликую боль. После того сложил он песню, и оба они с эн Бернартом вскочили на коней и поскакали в Дажуджак к мадонне Гильельме. И вышла она им навстречу. И эн Гильем пал перед нею на колени и ноготь ей представил, она же, сжалившись над ним, взяла его за руку и с колен подняла. И прошли все трое в покои ее, и там она, целуя его и обнимая, прощение ему даровала. И исполнил он песнь свою, а она с веселием слушала. И после того более чем прежде любили они друг друга.

Ежели кто, обладая великим счастьем, сам ищет себе горя, то вполне этого горя заслуживает, как это случилось с Гильемом де Балауном. Подобно ему, всякий безумец исправляется, претерпев некий ущерб.

XLIX ДОНА КАСТЕЛЛОЗА[792]

Дона Кастеллоза родом была знатная дама из Оверни, жена Тюрка де Мейронна[793]. И полюбила она эн Армана де Бреона и кансоны слагала в его честь. То была дама полная веселья, весьма сведущая в законах вежества и прекрасная лицом.

L ПЕЙРЕ КАРДЕНАЛЬ[794]

ЖИЗНЕОПИСАНИЕ

Пейре Карденаль родом был из Велэ, из местечка Пюи Санта Мария[795], и происходил из семьи достойной и славной: отец его был рыцарь, а мать благородная дама. Еще младенцем отдал его отец в монастырь тамошний самый большой, где он наукам обучился и хорошо мог петь и читать. Когда же он вырос, то, чувствуя себя юным, прекрасным и веселым, поддался влечению к мирской суете. Множество сложил он прекрасных песен на достойные темы, слагал он и кансоны, но редко, а более же всего отличные сирвенты, в каковых, если их должным образом понимать[796], он излагает весьма примечательные сюжеты и дает много отличных примеров, ибо в них весьма обличает он безумие века сего и сурово корит недостойных клириков[797]. Странствовал он по куртуазным дворам знатных сеньоров и королей, повсюду водя за собой жонглеров, исполнявших сирвенты его. Весьма чтили его и жаловали щедро добрый наш монсеньор король Яков Арагонский[798] и все прочие сеньоры.

И я, мэтр Микель де ла Тор, писатель[799], свидетельствую, что когда эн Пейре Карденаль покидал сей мир, было ему под сто лет. И я, вышесказанный Микель, сирвенты эти записал в городе Ниме. Некоторые же из этих сирвент тут написаны:

Я ненавижу лживость и обман[800],
Путь к истине единственно мне гож,
И, ясно впереди или туман,
Я нахожу, что он равно хорош;
Пусть сплошь и рядом праведник бедней
Возвышенных неверьем богачей,
Я знаю: тех, кто ложью вознесен,
Стремительнее тянет под уклон.
Любить, как Каин Авеля, крестьян
В самой природе у больших вельмож, –
Бордельным девкам мил чужой карман
Не столь, сколь этим хищникам грабеж;
Будь дырка в теле у таких людей,
Не правду обнаружили б мы в ней,
Но фальшь, ибо в сердцах их заключен
Источник лжи, не знающей препон.
Известен мне сеньоров целый клан
Ценой такой, как со стекляшкой брошь:
Сказать, что это малый лишь изъян,
Не то же ли, что волк с ягненком схож?
Людей пустейших все они пустей
Душой, денье фальшивый их ценней:
Крест, и цветок, и сверху посребрен,
А переплавь – дешевле меди он.
Свой новый изложу Востоку план
И Западу, ждать дольше невтерпеж:
Дать честному согласен я безан,
Коль мне бесчестный – гвоздь ценою в грош;
Дам щедрым марку золота быстрей,
Чем мне су турское – союз рвачей[801];
Правдивым будет слиток мной вручен,
Будь лживыми яйцом я награжден.
Пергамента клочок и мал, и рван,
Перчатки палец невелик – и все ж
Я напишу на них закон всех стран,
Ибо не труден пирога дележ
Меж честными – их мало: кто щедрей.
Зовет к столу достойных, а гостей
Стекается толпа со всех сторон –
Считает всяк, что он был приглашен.
Нельзя, чтоб урожай похвал с полян
Добра – тот собирал, кто сеет ложь,
Недаром говорят, что коль баран
Ободран, то его не пострижешь;
Нельзя, чтоб где-то трус иль дуралей
Был храброго иль мудреца знатней,
Чтоб праведный был правдой уличен
И мог законник уличать закон.
Хочу сказать сирвентою моей,
Что правды избегающий злодей
Ни здесь, ни там, как ни старайся он,
Не будет к лику славных сопричтен.
Файдит, ступай с сирвентою моей[802]
В Торнель[803] немедля: эн Гигон[804] славней
Всех был бы в мире, но такой, как он
И мой сеньор эн Эблес де Клермон[805].
В путь, Раймондет[806]! Сирвенты суть моей
Узнают лишь храбрец и книгочеи;
Не пой ее мужлану, ибо он
И слыша не поймет, откуда звон.
* * *
Любовь я ныне славлю всласть[807]:
Она дает мне спать и есть,
Меня не жжет, не студит страсть,
Я не блуждаю где-невесть,
Вдаль не гляжу, зареван,
Не мучит душу мне разлад,
Я не унижен, не распят,
К посланцу не прикован,
Предать меня не норовят,
Дела мои идут на лад.
Против меня не ставят снасть,
Не страшно мимо стула сесть,
Не надо ни изменниц клясть,
Ни грубого ревнивца месть,
Никем не атакован,
Ничьей внезапностью не смят,
Не гнусь под грузом глупых лат,
Не гол, не обворован,
Не говорю, что я объят
Любовью, ни что в сердце ад.
Не говорю, что должен пасть,
Что мук любви не перенесть,
Встреч не ищу, не славлю власть
Той, что могла мне предпочесть
Любого, будь готов он;
Нет дела до ее наград,
До сердца, сданного в заклад;
Не бит, не ошельмован,
Любовью в кандалы не взят,
Напротив, ускользнул и рад.
Благую победитель часть
Избрал: его венчает честь,
А побежденного ждет пасть
Могилы, страшно произнесть,
Но высший тем дарован
Удел, кто из души разврат
Изгнал, кто армией услад
Не мог быть завоеван;
Победа эта им стократ
Важней, чем городов захват.
Хочу на тех охулки класть[808],
Чья речь – ручей, чьих чар не счесть,
Кто скор корысть красавиц красть,
Вливая ловко в ласку лесть;
Их раж и жар рискован,
Они о нас надменно мнят;
Визг розг и грязь грызне грозят,
Но зря тот арестован,
Чья явь – любовь, а яства – яд;
Плачь, коль оплачен оптом клад.
Курс волей облюбован
Такой, что чувства наугад,
Но не куда хочу летят.

LI ГАУСЕРАН де САНТ-ЛЕЙДЬЕР[809]

Гаусеран де Сант-Лейдьер родом был знатный дворянин из епископата Велэ, сын дочери эн Гильема де Сант-Лейдьера[810]. И полюбил он графиню Вьенны, дочь маркиза Гильема Монферратского[811].

LII АЛАЗАИС де ПОРКАЙРАГУЭС[812]

Дона Алазаис де Поркайрагуэс, дама знатная и сведущая в законах вежества, родом была из округи Монпелье. И полюбила она эн Ги Воителя, брата эн Гильема де Монпелье[813]. Дама эта владела трубадурским художеством и множество сложила в его честь отличных кансон.

LIII ГАРИН д’АПЧЬЕР[814]

Гарин д’Апчьер родом был знатный сеньор из Гаваудана, Мендского епископата, что на границе Оверни, Руэрга и епископата Пюи Санта Мария.

Был он доблестный воин, добрый трубадур, рыцарь щедрый и прекрасный, сведущий в законах куртуазного ухаживания и любви, и во всем прочем, что к этому относится. Первый из всех сложил он дескорт[815], начинается же он так:

Когда среди цветущих трав
Слышна мне песня соловья...[816]

LIV ГИРАУДО ло РОС[817]

Гираудо ло Рос родом был из Тулузы, сын бедного рыцаря. И явился он ко двору сеньора своего графа Альфонса[818] поступать к нему на службу. Был он куртуазен и певец хороший. И полюбил он графиню, дочь сеньора своего, и любовь к ней научила его трубадурскому художеству, и сложил он множество кансон[819].

LV ПЕЙРЕ РАЙМОН ТУЛУЗСКИЙ[820]

Пейре Раймон Тулузский по прозвищу "Старик" был сын тулузского горожанина. И стал он жонглером и ко двору пришел короля Альфонса Арагонского[821], и король принял его с почестями. Муж он был умный и изысканный, хорошо пел и владел художеством трубадурским, добрые слагая кансоны. Долгое время оставался он при дворах сказанного короля и доброго нашего графа Раймона[822], а также при дворе эн Гильема де Монпелье[823]. После того взял он жену в Памье, и там он и умер.

LVI ГИЛЬЕМ АДЕМАР[824]

Гильем Адемар родом был дворянин из Гаваудана, сын бедного рыцаря из замка под названием Маруойс, и сеньор этого замка посвятил его в рыцари. Муж он был весьма достойный и превосходно владевший искусством куртуазной беседы и художеством трубадурским. И так как не мог он по-рыцарски себя содержать, то стал жонглером и великим пользовался почетом среди изящной публики, а потом поступил в монастырь Граммон[825] и там умер.

LVII ПЕЙРЕ ВИДАЛЬ[826]

1. ЖИЗНЕОПИСАНИЕ

Пейре Видаль родом был из Тулузы, скорняцкий сын. Пел он лучше всех в мире, будучи, однако, одним из самых сумасбродных людей, когда-либо живших на свете, ибо считал за правду все, что ему нравилось или хотелось. Трубадурское художество ему давалось легче чем кому угодно, и слагал он великолепнейшие кансоны на изысканнейшие напевы, говоря в них величайшие безумства о делах ратных и любовных и творя злые наговоры. Правда и то, что некий рыцарь из Сан-Джили обрезал ему язык[827] за то, что он давал понять, что был возлюбленным его жены, а эн Юк Баусский[828] велел за ним ухаживать и выходил его.

Когда же исцелился он, то отправился за море и оттуда привез гречанку, каковую выдали за него на Кипре замуж под видом племянницы императора Константинопольского, внушив ему, что через нее он по праву получит империю. И тогда стал он тратить все, что приобретал, на сооружение кораблей, ибо думал идти завоевывать эту империю, и носил императорские регалии и требовал, чтобы его императором величали, а жену – императрицей[829].

Ухаживал он за всеми знатными дамами, каких встречал, и всех их просил о любви, они же все позволяли ему говорить и делать, что ему нравится, так что он мнил, будто он всех их возлюбленный и что каждая умирает от любви к нему. Всегда держал он великолепных коней и носил роскошное оружие и имел императорский трон и походную кровать, и мнил себя рыцарем, лучшим на свете и наиболее любимым дамами.

И здесь вы найдете творения его:

Эн Драгоман, да будь я на коне[830],
Враги бы оказались в западне,
На гибель устремившись всей гурьбой,
Как перепелки к ястребу, ко мне,
Не стоили б их жизни и денье,
Известен нрав мой, дикий и крутой.
Когда иду с колчаном на плече
При эном Ги подаренном мече,
Земля трясется под моей стопой,
Противника не вижу по себе,
Чтоб с ним на узкой встретиться тропе, –
Бегут, едва лишь шаг заслышат мой.
Бесстрашен, как Роланд и Оливье,
Любезен, как Бернарт из Мондидье, –
Такая слава тянется за мной;
Угадываю я в любом гонце
Весть добрую, в снурке ль витом, в кольце,
И сердце бьется с радости такой.
Я рыцарство явил во всей красе,
Притом любви постигнул тайны все,
Я преданнейшим был ее слугой,
И как под крышей дома рады мне,
Так ужас я внушаю на войне,
Повсюду я предупрежден молвой.
Жаль, нет коня, а будь я на коне,
Король бы почивать мог в сладком сне,
На Балаг’эр спустился бы покой;
Я б усмирил Прованс и Монпелье,
И те, что еле держатся в седле,
В Кро не посмели б учинить разбой.
А встреть я близ Тулузы, на реке
Бойцов с дрожащим дротиком в руке,
Услышав "Аспа!" и "Оссо!" их вой,
Их в быстроте превосходя вдвойне,
Ударю так, что к крепостной стене,
Мешаясь, повернет обратно строй.
Губители людей достойных, те,
Кто в ревности погряз и клевете,
Кто радость принижает волей злой,
Узнают, что за мощь в моем копье.
Я ж их удары, шпаг их острие
Приму, как на павлиньих перьях бой.
Сеньора Вьерна, Милость Монпелье,
И эн Райньер, любите шевалье,
Чтоб славил он Творца своей хвалой.

РАЗО ПЕРВОЕ[831]

Пейре Видаль, как сказывал уже я вам, ухаживал за всеми знатными дамами и воображал, что и они расположены к нему любовно. Так, ухаживал он и за мадонной Алазаис, женой эн Барраля, сеньора Марсельского[832], который за великолепные песни и безумства еще более великолепные, творимые Пейре Видалем, благоволил к нему больше, чем к кому угодно на свете. Звали они друг друга "Райньер"[833]. При дворе и в покоях эн Барраля был Пейре Видаль полностью своим человеком. Знал прекрасно эн Барраль, что Пейре Видаль ухаживает за его женой. И как и для всех, кто был об этом осведомлен, было это для него лишь предметом забавы, ибо его веселили чудачества, которые Пейре Видаль говорил и проделывал. Как к предмету забавы относилась к этому и мадонна Алазаис, точно также как и другие дамы, за которыми Пейре Видаль ухаживал: каждая говорила ему приятности и обещала все, что ему угодно и о чем он просил, – он же был так умен, что всему этому верил! А когда Пейре Видаль с мадонной Алазаис ссорился, эн Барраль тотчас же их мирил и убеждал ее обещать ему все, о чем он просит.

Случилось же однажды так: знал Пейре Видаль, что эн Барраль уже встал и что госпожа в покоях осталась одна. И вот, вошел он туда и приблизился к постели мадонны Алазаис и, застав ее спящей, стал на колени перед ней и поцеловал ее в уста[834]. Она же почувствовала поцелуй, но подумала, что это эн Барраль, ее муж, и, смеясь, поднялась с ложа, но тут же посмотрела она и увидела, что перед ней был этот безумец Пейре Видаль, и стала она кричать и подняла великий шум. Услышав его, пришли придворные девушки и спросили: "Что такое случилось?" И Пейре Видаль удалился бегом. Госпожа же послала за эн Барралем и стала жаловаться на Пейре Видаля, что он-де ее поцеловал, и умоляла плача, чтобы тот его покарал[835]. А эн Барраль, как человек разумный и бывалый, принял случившееся как предмет забавы и стал жене выговаривать, что она подняла шум из-за выходки сумасброда. Но не мог он ее уговорами убедить, дабы она случившегося широко не разглашала и не искала причинить Пейре Видалю зло, и она продолжала сильно угрожать ему. Пейре видаль же, сего убоявшись, сел на корабль и отплыл в Геную, где и пребывал, пока за море не отправился с королем Ричардом, ибо сказали ему, что дона Алазаис хочет вырвать у него душу из тела. Там оставался он долгое время и множество сложил прекрасных кансон, в коих вспоминал о похищенном поцелуе, как говорит он в кансоне, каковая начинается словами: "Слова сплести и нанизать..."[836], что он-де награды от нее никакой не имел:

Я сверх сил ей служил,
Я старался, как мог;
И всего лишь залог –
Локон, свитый в снурок
Получил; знать – не мил.
Но – целован разок! –
Мной, проникшим в чертог,
Подбородок, роток.
А в другом месте говорит он:

В чудный час, хоть был отказ[837],
Я, изловчась, лобзал Вас.
Признайтесь сейчас!
А еще в кансоне иной:

Амор меня лозою учит, кою[838]
Сорвал я в королевином покое;
Лобзание украсть мне удалось,
Но сколь несносно быть с любимой врозь.[839]
Долгое время пробыл он за морем, в Прованс не решаясь вернуться и возвратиться[840]. Тем временем эн Барраль, каковой, как слыхали вы, был к нему весьма расположен, так жену свою упрашивал, что та простила Пейре Видалю похищение поцелуя, согласясь признать этот поцелуй ему дарованным. Послал тогда ему сказать эн Барраль о благосклонности и благоволении жены, и тот с радостью превеликой прибыл в Марсель, где эн Барралем и мадонной Алазаис принят был с радостью превеликой, и та даровала ему поцелуй взамен того, похищенного; и по сему случаю сложил Пейре Видаль кансону, каковую вы услышите, в ней же говорится:

Я прибыл в Прованс[841]: с дороги
Явлюсь к двору госпожи,
О радости петь стихи
Начав на ее пороге:
Ибо получит вассал,
Если он верно служил,
Честь, славу и прочный тыл
Взамен услуг и похвал
Той, чью любовь он снискал.
Терпеньем смирив тревоги,
За верность награды жди –
Обещан же в короли
Артур британцам в итоге[842];
И я – тем, что долго ждал, –
Тот поцелуй отмолил,
Который (любовный пыл
Гася) у дамы украл:
И вот, запрет с него снял.
Как судьи ко мне ни строги,
Им промаха не найти:
Выводят с пути тоски
На путь удач меня ноги;
Я утешение дал
Влюбленным, ибо добыл
Сверхнапряжением сил
Огонь изо льда, и стал
Сладким на вкус морской вал.
Для покаяний предлоги[843]
Ищу, хоть забыл грехи,
Молю, не обидив: "Прости!" –
И милость являют боги:
Мне сладки уколы жал,
В слезах я радость открыл
И в страхе восторг вкусил:
Нашел – где, мнил, потерял,
Выиграл – где проиграл.
Остался б я без подмоги,
Но дамы уста рекли,
Что пораженья мои –
Моих же побед залоги;
Тем, собственно, что смирил
Гордыню, я угодил
Даме и рок победил:
Я к состраданью взывал
И тем любовь защищал.
"Да", – молвив, в едином слоге
Она все дары любви
Тому бы вручила, чьи
Чувства в руках недотроги;
Я сдался ей и не знал,
Кто продал или купил
Меня, ибо вещью был;
Мысль об измене внушал
Безумец – я ей не внял.
В своем, Бель-Райньер, чертоге[844]
Баронов всех превзошли
Достоинством Вы: они
В сравненье с Вами убоги:
Чтоб понял всяк, как он мал,
Таким Вас Бог сотворил;
И я только тем и жил,
Что Вашу честь восхвалял
И Вас Бель-Райньером звал[845].

3. РАЗО ВТОРОЕ

Пейре Видаль весьма был огорчен смертью доброго графа Раймона Тулузского[846] и впал в великую печаль, и облачился он б черное платье[847], а всем своим коням обрезал хвосты и уши, обрил себе голову и слугам своим приказал сделать то же самое, бороды же и ногтей стричь не велел, и так долгое время ходил он с видом человека, лишившегося рассудка и скорбью убитого. И случилось, что в то время, как он пребывал таким образом в тоске, прибыл в Прованс король Альфонс Арагонский[848] и вместе с ним Бласко Грек и эн Гарсия Грек и эн Марти дель Канет и эн Микель де Лусия, эн Сас д’Антилон и эн Гильем д’Алькалла, эн Альберт де Кастельвейль и эн Раймон Гаусеран де Пинос, эн Гильем Раймон де Монкада, эн Арнаут де Кастельбон и эн Раймон де Сервера[849], и застали они Пейре Видаля в тоске и печали, ходящего с видом человека, лишившегося рассудка. И стали король и сеньоры его, каковые были с Пейре Видалем в особенной дружбе, его упрашивать, чтобы он печалиться бросил, а пел бы и веселился и сложил бы для них кансону, которую увезли бы они с собою в Арагон. И так король и сеньоры его упрашивали, что он обещал развеселиться и бросить печалиться, и сложить песню, и вообще сделать все, что будет угодно королю.

Был он между тем влюблен в дону Лобу де Пуэйнаутьер[850] и также в мадоннну Эстефанию де Сон из Сарданьи[851], еще же незадолго до того влюбился он в дону Раймбауду де Биоль, жену эн Гильема Росганя, сеньора Биоля, что в Провансе, на горе, разделяющей Прованс от Ломбардии. Дама же Лоба была из округи Каркассонской, и эн Пейре Видаль ради нее назвался волком[852] и герб носил волчий. И на горе Кабарет дал он на себя охотиться пастухам с собаками, овчарками и борзыми, как охотятся на волка, облачась в волчью шкуру, дабы волком представиться перед собаками и пастухами. И стали пастухи с собаками его травить и так его отделали, что он был замертво снесен в дом доны Лобы де Пуэйнаутьер.

Когда же прознала дама, что это был на самом деле Пейре Видаль, то стала потешаться по поводу сумасбродства, им совершенного, и смеялись они много, она и муж ее, так сильно позабавило это их обоих. И муж дамы распорядился взять его и уложить в укромном покое, устроив его как можно лучше, и, врача призвав, лечить его приказал, пока не выздоровеет тот вполне.

Начал я вам уже рассказывать про Пейре Видаля, что он королю и сеньорам его обещал петь и слагать песни, – так вот теперь, когда он выздоровел, распорядился король платье и оружие приготовить для себя и для него; нарядился эн Пейре Видаль и был весьма доволен, и вот тогда сложил он кансону, каковую вы сейчас услышите, в ней же говорится:

Мне петь от тоски невмочь[853],
Ибо недужен мой граф[854],
Король зато жив и здрав[855]
И столь до песен охоч,
Что новую я сложу:
С ней в Арагон отряжу[856]
Гильема, и Бласко тоже,
Их вкусы в музыке схожи.
Никто певца не порочь
За то, что, все потеряв,
Желает он не забав,
Но песней скорбь оболочь;
Признаньем я дорожу
Той, по которой тужу[857],
Она же со мной все строже –
Как тяжки разлуки, Боже!
Ею забыт, я точь-в-точь
Как тот, кого оболгав,
Лишили чести и прав;
Что толку в ступе толочь
Воду – позор заслужу
Покорством, но так скажу:
Почтенней еврей, похоже,
Чем тот, кто проник к ней все же.
Мне страсть не может помочь;
Там чист золотой расплав,
Где жарки угли, – но нрав
Той, что меня гонит прочь,
Чем я верней ей служу,
Тем тверже, – и вот хожу
К другой, чей прием дороже
Мне поклоненья вельможи.
Трон радости я не прочь
Принять: я стал величав
Как император[858], начав
Любить комторову дочь[859];
Снурки Раймбауды свяжу
В один: в Пуатье и Анжу
Властвовал Ричард, и что же:
С ним были дамы построже[860].
Готов я, таясь обочь
Дорог, быть целью облав,
Чтоб пастухи, закричав:
"Волк!" – стали гнать меня в ночь[861];
Я счастлив, когда брожу
По лесу и нахожу
В траве, а не в замке ложе,
И снег примерзает к коже.
Кой с кем, Цимбелин, дружу[862]
Я ради Вас, но скажу:
Дружить – не одно и то же,
Что стынут в любовной дрожи.
Волчице принадлежу[863],
И если еще кружу,
То знаю: раньше иль позже –
Натянуты будут вожжи.

LVIII РАЙМОН де МИРАВАЛЬ[864]

1. ЖИЗНЕОПИСАНИЕ

Раймон де Мираваль родом был бедный рыцарь из Каркассона. Владел он четвертой частью замка[865] Мираваль, а весь замок вмещал человек не более сорока. Однако ради трубадурского художества, коим он владел превосходно, и словесного дара его, – ибо знал он немало изящных разных историй о любви, об ухаживании куртуазном и о речах и деяниях достопамятных влюбленных, – ради всего того был он в чести и почете у графа Тулузского[866], с коим прозвали они друг друга "Аудьярт"[867]. И граф его жаловал платьями, лошадьми и оружием, по нуждам его. И был он к графу и всему дому его весьма приближен, а также к королю Пейре Арагонскому[868], виконту Безье[869] и к эн Бертрану де Сайссаку[870]. И не было во всех тех пределах дамы, сколько-нибудь знатной или благородной, какая добиться бы не старалась внимания его и к себе привлечь не стремилась, ибо более, нежели кто иной, умел он дам восхвалять и славить, так что ни одна не могла похвалиться честью, ежели Район де Мираваль не был ее другом. Множество раз бывал он влюблен и множество сложил добрых кансон, однако никто не думал, чтобы он хоть от одной дамы вкусил услады по любовному праву, ибо все они обманывали его.

Дни свои скончал в Лериде он, в цистерцианского ордена монастыре Святой Клары.

2. РАЗО ПЕРВОЕ

Про эн Раймона де Мираваля сказывал уже я вам по случаю иному, кто он и откуда, и слыхали вы, что ухаживал он за всеми дамами, лучшими и достойнейшими, той округи, как он сам говорит:

Дам прекрасных имена[871]
Мог бы я назвать тотчас...
Но восторг от них угас,
Их краса омрачена.
Та же будет процветать,
Кто, как роза, расцветает,
Всех превыше обитает[872]
Ибо среди изящной публики стяжал он им превеликую честь и славу. Много было таких, от коих одно он видал добро, от иных же и зла немало, как он сам говорит:

Не раз дурачила меня[873]
Любовь, то в скорбь, то в радость пременя.[874]
Бывало, что обманутый ими, он и их обманывал вдвойне, как он сам говорит:

Но быв обманываем сам[875],
Перехитрил я цвет всех дам.
Однако он весьма не любил, когда говорили, что вообще он от дам добра не видел, как он сам говорит:

Втихомолку судит свет[876]:
От любви-де проку нет.
Лжет! Мне радость от нее бывала,
Но обмана такожде немало[877]
Никогда, впрочем, не обманывал он верных и достойных, как бы ни заставляли они его страдать, умея и это обратить себе на пользу, им же доставляя только приятное.

И вот, полюбил он некую даму из Альби по имени дона Эрменгарда де Кастрас, юную и благородную, прекрасную, милую и куртуазную, сведущую в законах вежества и куртуазной беседе. Очень он ее любил, и чтил ее, и восхвалял в речах и песнях так складно и ладно, что слава ее среди людей весьма умножилась. Долго он ее молил, чтобы она даровала ему усладу по любовному праву. Она же отвечала, что любовницей его не станет, но если он жену свою решится оставить, то замуж она за него пойдет.

Когда же Раймон де Мираваль услыхал, что она согласна выйти за него замуж, то поспешил в свой замок, с радостью великой размышляя, какой предлог ему избрать, чтобы разойтись с женой своею, каковую прозывали Каударенкой по имени Каудейры, отца ее[878]. Была она мила и прекрасна, и хорошо умела слагать куплеты и дансы[879], ухаживал же за нею эн Гильем Бремон, добрый рыцарь, прекрасный и благородный. И Раймон де Мираваль, чтобы избавиться от жены, такой выдумал повод, будто не место двум трубадурам под одной крышей. И сказал он ей, чтобы призвала она отца своего и в дом к нему возвратилась. Когда же та увидела, чего ее муж желает, то призвала Гильема Бремона, каковой тут же и явился, и Раймон де Мираваль передал ему жену из рук в руки. И тот ее увез и женился на ней. Дама же, дона Эрменгарда, за коей эн Раймон ухаживал, замуж вышла за соседа своего, знатного сеньора по имени Оливьер де Сайссак[880]. И впал тогда Мираваль в великую грусть и печаль, ибо сразу потерял и жену и даму.

Весть об этом разошлась по всей дальней и ближней окрестности, и дошла она до одного достойного каталонского сеньора по имени эн Югэт де Матаплана[881], трубадура прекрасного и искусного, большого друга Мираваля. И он тогда сложил такую вот сирвенту:

Сирвенту, которую вдруг[882]
Я стал по веленью души
Слагать, в Мираваль поспеши –
Лечить эн-раймонов недуг:
Он прежде был сведущ в знанье
Вежества, но поруганье
Над куртуазностью ныне свершил[883];
И, забыв о стремленье
Ввысь, он унизил свое поведенье.
Постигшие мудрость наук
Верней ничего не рекли,
Чем то, что порок не внутри
Себя видим мы, а вокруг:
Раймон хранил упованье
На радость, в своем желанье
Всегда проявлял он искренний пыл;
Но столь низко паденье,
Что ныне примет от всех осужденье.
С достойнейшею из супруг,
Искусно слагавшей стихи,
Расстался он: сбившись с пути,
Советчиков выбрал из слуг,
Жить перестал в упованье
На милость дам и признанье
Беседу любезную разлюбил –
Тяжкое преступленье:
Пусть не лелеет надежд на прощенье.
Муж, если он Юности друг[884],
Быть должен терпим в любви
К другим, как терпимы они;
Но этот на вежество туг;
Смешны его притязанья;
Лишь проявляя старанье
Усердное, вновь он станет ей мил:
Пусть пребудет в смиренье,
Видя возлюбленных к ней приближенье.
Чтоб снова стал весел досуг,
Он в дом ее должен ввести,
Сделав так, чтоб у всех в чести
Вновь стал ее пения звук;
И если негодованье
Он утаит при свиданье
Дамы с любым, кто ее полюбил, –
Тем заслужит почтенье
Всех, кто учтив, а ревнивцев – глумленье.
Дама Каударенка, иль Вам постыл
Тот, в ком живо стремленье
Ценить в Вас изысканность поведенья?

3. РАЗО ВТОРОЕ

Об эн Раймоне де Миравале знаете вы уже из жизнеописания, что перед песнями[885] – кто он и родом откуда, так что говоренного повторять не хочу.

Но вот, полюбил он некую Каркассонскую даму по имени Лоба де Пуэйнаутьер[886], дочь эн Р. де Пуэйнаутьера, бывшую жену одного знатного и могущественного Кабаретского рыцаря, одного из совладетелей замка Кабарет. Лоба эта дама была собой прекрасная, прелестная, куртуазная, сведущая в законах вежества и весьма охочая до чести и славы, и все пришельцы и сеньоры знатные той округи, стоило им ее увидеть, влюблялись в нее тот же час – граф де Фуа и Оливьер де Сайссак, Пейре Роджьер де Мирпуа и Аймерик де Монреаль[887], а также и Пейре Видаль, каковой сложил в ее честь множество прекрасных кансон[888]. Но всех сильней любил ее Раймон де Мираваль, в песнях и историях превозносивший честь ее и славу, а делал он это лучше, нежели любой на свете рыцарь, песни свои уснащая предисловиями[889] и пространными речами, наиприятнейшими для слуха. Лоба же ради великой славы, какую он ей стяжал, и зная к тому же, что лучше всякого иного мог он даму и вознести и принизить, – принимала мольбы его и ухаживания, суля любовную усладу, и, даровав поцелуй, оставила его рыцарем на своей службе. Впрочем, любезности эти она лицемерно ему расточала, ибо не его любила, но графа де Фуа, какового сделала своим любовником. Слух об этой любовной связи разошелся по всей округе, и потеряла она всю свою славу и честь, друзей своих всех и приятельниц, ибо в Каркассоне всякой даме конец, ежели берет она в любовники высокопоставленного сеньора.

Мираваль же, услышав о дурном ее поступке и распространившейся о ней дурной молве, и о том, что Пейре Видаль сложил о ней злую кансону, в каковой есть такая строфа:

Я возмущен: она[890]
Всей сущностью дурна, –
Веснущат некий граф,
Но Лоба влюблена,
Своим прозваньем нрав
С лихвою оправдав.
Коль графа предпочесть
Царю, чья выше честь,
Смогла, – знать, ни на грош
В ней правды не найдешь.[891]
– опечалился Мираваль свыше всякой меры и хотел было сам начать ее унижать и злословить о ней, но потом рассудил, что, чем в срам ссорою ввергать их обоих, лучше попытаться обмануть ее, как сам он был ею обманут[892]. И стал он ее защищать, историю с графом де Фуа оправдывая и покрывая. Прослышала Лоба, что вопреки печали своей великой Мираваль ее покрывает и оправдывает, и весьма возрадовалась, ибо его-то всех больше она и боялась. И призвав к себе Мираваля, стала она благодарить его за заступничество, плача и говоря так:

– Мираваль, ежели была у меня когда-нибудь честь, слава, друзья и приятельницы, ежели здесь и там превозносились и восхвалялись куртуазные мои манеры, то все это у меня от Вас и Вам одному я обязана. А что не даровала я Вам того, чего Вы желали получить от меня по любовному праву, так в том мне мешала отнюдь не иная любовь, но собственные Ваши слова в кансоне "Призвал меня Амор душой воспрять"[893]:

Пристойно даме долг любви отдать.
Коль скоро так, то пусть не погоняет
Кнутом сию Господню благодать.
Все, что не в срок, в достоинстве теряет[894]
Ибо усладу эту желала я даровать Вам почетно, дабы слаще Вам она показалась. Потому и не торопилась я, ибо два года всего прошло с той поры и пять месяцев, как я с поцелуем взяла Вас в свои рыцари, по слову песни Вашей:

Пошел год третий, рыцарь мой[895],
Как Вы на службу взяты мной.[896]
Но теперь вижу я, что Вы не хотите меня оставить ради тех наветов, неверных и лживых, что возводят на меня зложелательницы и враги, и за то клянусь Вам, что как Вы против всех за меня постояли, – так и я ради Вас отрекусь от всех и душу мою Вам дарую и тело, дабы поступали Вы со мною, как Вам заблагорассудится, ибо целиком отдаюсь в руки Ваши и в Вашу власть, прося лишь, чтобы защищали Вы меня и впредь от врагов моих и зложелательниц. И Мираваль с превеликим весельем принял от Лобы ее дар и долгое время получал он от нее все, чего только желал.

Еще до того, однако, влюбился он в маркизу Минервскую[897] по имени Джент Эския Минервская, графа Минервского жену, юную, знатную и полную веселья, каковая в жизни никого не обманула еще и не солгала никому, и сама обманута и предана не была. И ради нее покинул Лобу Мираваль, сложив обо всем этом такую кансону:

Песнь я не в силах сплесть[898],
Но здесь ни злости несть,
Ни лености, зане
Уменье и предмет
И вздохов и бесед
Давно известны мне.
И лишь всего милей
Петь словно соловей,
Но воли я не дам словам,
Не дам о всем уведать вам.
Ведь сам я – Бог то весть –
Держал пиита честь,
Служа такой жене,
Какой не видал свет,
Но и доселе нет.
Мы с ней не наравне,
Безумец, перед ней
Исторг я вихрь страстей.
Но быв обманываем сам,
Перехитрил я цвет всех дам.
Какой же прок в том есть,
Любовну службу несть,
Коль по ее вине
Утрачен амулет,
Амор сошел на-нет.
Не быть меж нас войне!
Даю свободу ей
Других любить смелей,
Но и себе я волю дам
Потворствовать своим страстям.
А ежели учесть,
Что не поможет месть,
И в пламенном огне
Не буду я согрет,
То скажут – это бред
Бушует во лгуне,
И даме, ей-же-ей,
Служа еще верней,
Не ввергну я обоих в срам
И чаю – быть от ней дарам.
В доверье к даме лезть
Не станут лжа ни лесть,
И мерзостны вдвойне
И хитрость и навет.
Не жажду я побед
В Аморовой стране.
Пусть будет тяжелей
Ярмо моих скорбей,
Но чрез сие обоим нам
И честь и славу я воздам.
Все то, что может цвесть
Здесь, на земле, возвесть
Минерва[899] к вышине
Должна – и мудрость лет
И юности расцвет
В ее весеннем сне.
Но я страшусь сильней
Врагинь и их затей.
Все ж в плен не сдамся я врагам
И чести дамы не предам.
Спокойтесь! Из путей
Избрал я токмо сей,
Ваш Мираваль. Рубить не дам
Я наши перстни пополам[900]

4. РАЗО ТРЕТЬЕ

Об эн Раймон де Миравале слыхали вы уже[901], как он, оставаясь с Лобой в мире, сумел ее обмануть. А теперь расскажу я вам, как обманула его дона Алазаис де Буасезон, а потом еще другая дама, соседка ее, по имени дона Эрменгарда де Кастрас по прозвищу "Альбигойская Красавица". Обе былиони Альбигойского епископата[902]: дона Алазаис, жена эн Бернарта де Буасезона, из замка под названием Ломберт, а дама Эрменгарда – из города под названием Кастра, где она замужем была за знатным преклонного возраста сеньором.

И вот, влюбился Раймон де Мираваль в дону Алазаис, юную, знатную и собой прекрасную и жаждавшую хвалы и чести и славы. И так как знала она, что эн Мираваль мог принести ей больше славы, нежели кто иной на всем белом свете, то, заметив, что нравится ему, очень обрадовалась, стала кидать ему нежные взоры, говорить всевозможные любезности, какие только сказать может рыцарю дама, а он возвеличивать ее стал как только мог и умел в песнях своих и историях, и сложил в ее честь множество прекрасных кансон, славя ее достоинство, благородство и куртуазность, и так ее прославил, что стали ухаживать за ней все знатные сеньоры той округи – виконт Безье[903], граф Тулузский[904] и король Педро Арагонский[905], каковым так ее Мираваль нахваливал, что король ее полюбил, не видав[906], и стал ей гонцов слать с письмами и маленькими подарками, умирая от желания ее увидеть. Тогда стал стараться Мираваль, чтобы прибыл король на нее посмотреть и в кансоне "Ныне ветер и мороз..."[907] такую сложил строфу:

Пусть в Ломбер прибудет двор:
Радость – в этой стороне;
Здесь король как ухажер
Будет награжден вдвойне –
Где пленителен, остер
Алазаис алмазный взор.
Сроднив любовь и этикет.
Она украсит целый свет.[908]
И вот, прибыл король в округу Альбигойскую[909] и в Ломбер направился, к мадонне Алазаис, и эн Мираваль вместе с ним, прося короля поддержать его в глазах дамы, словцо за него замолвив. Мадонна же Алазаис приняла короля с превеликой охотою и превеликим почетом. А король, едва сел с нею рядом, принялся молить ее о любви, и она все, чего ни пожелает, ему посулила, и получил он тою же ночью все от нее, что хотел. Наутро знал о том уже весь замок и вся свита королевская. Узнал эту новость и эн Мираваль, надеявшийся при заступничестве короля на богатые радости. Весьма он опечалился и огорчился и покинул короля. Долгое время продолжал он сетовать на зло, какое ему дама причинила, и на королевское предательство, и такую по сему случаю сложил кансону, в каковой говорится:

Стремлюсь двум желаньям вослед[910];
Хочу я не петь с этих пор,
И песнь не велит мне Амор
Бросать, как бросаю я свет.
Хоть и резонно мне впредь
Молчать, не могу не петь:
Юностью вместе с Амором урон
Меры и смысла уже возмещен.
Вот рассказал я вам про дону Алазаис де Буасезон, как она Мираваля обманула и предала, и себя погубила. А теперь хочу я вам рассказать, как предала его и обманула дона Эрменгарда де Кастрас, прозванная, как уже я прежде сказывал, "Альбигойская Красавица".

Итак, прознав, что дона Алазаис де Буасезон обманула и предала Мираваля, призвала его дона Эрменгарда де Кастрас, и он к ней явился. И сказала она ему, что весьма ее печалит то, что о доне Алазаис говорят, но что не менее печалит ее мысль об огорчении, какое должен был и он испытать, и что она полна желания нанесенную той обиду сама перед ним загладить. Он же, приметив ее нежные взоры и слыша слова любезные, в каких та предлагала искупить причиненное ему зло, легко дал себя обмануть и отвечал, что с охотою примет от нее такое искупление. И та приняла его на рыцарскую службу.

И вот, начал эн Мираваль восхвалять, возвеличивать и славить честь ее и достоинство, юность и красоту. Дама же, будучи разумна и куртуазна и сведуща в законах вежества, из тех была, кто умеет отблагодарить друзей своих и приятельниц. Между тем, ухаживал за ней один знатный сеньор той округи, эн Оливьер де Сайссак[911], каковой сказал ей, что желает взять ее в жены.

Эн Мираваль же учтя тем временем, что весьма возвысил ее в чести и славе, награду получить пожелал и стал ее просить об усладе по любовному праву, но отвечала та, что как любовнику, услады ему не даст, а только как супругу, дабы никогда не иссякла и не угасла их любовь, а для того должен он расстаться со своей женой, каковую звали мадонна Каударенка[912].

Мираваль, услыхав, что она готова пойти за него замуж, очень обрадовался и отправился в свой замок, где жене объявил, что не желает, чтобы жена его занималась трубадурским художеством, что довольно и одного под их крышей трубадура, и чтобы собиралась она и возвращалась в дом отца своего, ибо мужем ее быть он больше не хочет. Она же была влюблена в некоего рыцаря по имени Гильем Бремон, в чью честь баллады[913] слагала свои. Услыхав, что сказал ей Мираваль, притворилась она весьма опечаленной, и сказала, что хочет друзей призвать и родных, и послала эн Гильему Бремону передать, чтобы он пришел и ее забрал, ибо она желает к нему уйти и выйти за него замуж. Услыхав это, Гильем Бремон весьма обрадовался и, захватив с собою рыцарей, вскочил на коня. Доскакав же до Миравалева замка, спешился он у ворот, а дона Каударенка, узнав о том, сказала эн Миравалю, что вот, прибыли за нею друзья и родные ее, и что с ними она от него уходит. Обрадовался Мираваль, а еще больше жена его. Когда же была она готова к выходу, проводил он ее до ворот и там нашел эн Гильема Брсмона с рыцарями его, каковых он встретил прелюбезно. Дама же, садясь верхом, сказала Миравалю, что коль скоро пожелал он с нею расстаться, то, чтобы передал он ее в жены эн Гильему Бремону. И отвечал Мираваль, что да, охотно, ежели она того желает. Вышел вперед Гильем и взял у него венчальное кольцо, и так он ее и увез.

Расставшись с женою, эн Мираваль отправился к мадонне Эрменгарде и сказал ей, что наказ ее исполнил, с женою своей разошелся и замуж ее выдал, и чтобы и она теперь словом и делом исполнила свое обещание. И сказала ему дама, что он поступил хорошо, а теперь пусть в замок свой идет и принять ее готовится, дабы по зову ее вскоре за ней явиться.

Вернулся Мираваль в свой замок и стал к приему готовиться, ожидая, что вот он ее привезет и устроит большую свадьбу. Дама же послала за эн Оливьером де Сайссаком, и тот не замедлил явиться. И сказала она ему, что полна желания исполнить все, чего он ни пожелает, и выйти за него замуж; и возвеселился он больше всех на свете. И так устроили они, что вечером того же дня отвез он ее в самок свой, а назавтра, устроив большую свадьбу, они поженились.

Дошла до эн Мираваля новость, что дама его взяла в мужья эн Оливьера де Сайссака. Он весьма огорчился и опечалился, ибо ради нее с женою своею расстался, а она за него замуж обещала выйти и распорядилась, чтобы он готовился к свадьбе. К тому же, не переставал он грустить из-за донны Алазаис де Буасезон, – из-за той обиды, что нанесла она ему с королем Арагонским, и потерял он всякое веселье и радость и утешение, перестал петь и слагать каннсоны, и два года был как потерянный. Многие же трубадуры-рыцари насмехались над тем, как дамы его обманули.

Но вот одна юная и знатная дама по имени мадонна Брюнейссенс де Кабарет, жена эн Пейре Роджьера де Кабарета, охочая до чести и славы, послала ему приветствие с утешением, прося его ради нее возвеселиться, говоря, – пусть он знает, что, ежели не явится он к ней до того, то она непременно сама его навестить придет, и давая ему такие любовные заверения, что он-де поймет: она-то его не обманет. И вот сложил он по сему случаю такую кансону, которую вы сейчас услышите:

Благословен посол[914]
И та, кем послан он.
А я ей бью поклон,
Коль радость я обрел.
Но претерпел я вдоволь зол
И столь был ими поражен,
Что вряд ли дама увлечется мной
И одарит любовью неземной.
У ней на службе цвел,
Сей дамой восхищен,
И быть вознагражден
Я ждал, как богомол.
Меня б с того пути не свел
Ни князь, ни граф, и ни барон,
Зане на красоту пал выбор мой,
И взор пленился знатною красой.
Так высоко престол
Сей дамы вознесен,
Что злобный хор ворон
Туда бы не дошел.
Но был его я, как орел
Полета вольного, лишен:
То ошалелый, я терял покой,
То сладость ревностной вкушал душой.
И я спустился в дол,
Стал ниже всех имен,
Чтоб любодей Гирон[915]
На смену не пришел.
И я стоял, как нищий, гол
Соперниками окружен.
Но как я есмь знаток в любви большой,
То всяк одобрит выбор и такой.
Я госпожу почел
Надежней, чем закон –
Что вечен будет сон
Любви, что я обрел.
Всяк шаг ее мне, как укол,
Она коварней прочих жен.
Так обдели ее ты, Боже, красотой,
Чтоб не страдал я от обиды той.
Я ей служил, как вол,
Любовью нагружен.
Не снес бы и Самсон[916]
Подобный произвол.
Так был ей груз любви тяжел,
А я грошом вознагражден, –
Унижен я сей нищенской ценой.
Пошли мне, Господи, удел иной!
Унижен Мираваль такой женой
И не введет ее он в замок свой.
Храни Господь Аудьярт[917] со всей страной,
Зане от ней все краше мир земной.[918]

5. РАЗО ЧЕТВЕРТОЕ

В то время, когда французы и Церковь завладели землями графа Тулузского, потерявшего при этом Аржанс и Бокер, когда французы захватили Сен-Жиль, Альбигойскую округу и Каркассон, а Битерройскую разорили[919], и убит был виконт Безье[920], все же добрые тех мест люди, что не были убиты, в Тулузу бежали, – Мираваль тогда пребывал у графа Тулузского, с коим друг друга они величали "Аудьярт"; жил он там в великой печали, ибо все люди благородные, коим граф был сеньор и глава, все дамы и рыцари его разорены были или убиты; к тому же, как слыхали вы, потерял жену он, а дама обманула его и предала, и замка своего он также лишился.

И вот, прибыл в Тулузу король Арагонский[921], дабы с графом переговорить и сестер повидать своих, дону Альенор и дону Санчу[922], и всех весьма утешил – и сестер, и графа, и крестника своего и всех добрых жителей тулузских, пообещав графу, что поможет ему отвоевать Бокер с Каркассоном, а эн Миравалю – замок его, и все так сотворит, что люди благородные снова вернутся к веселью, какового лишились.

Тогда эн Мираваль, от радости, какую принесло ему обещанье, королем ему и графу данное, – потерянное вернуть, – и к какой располагала и наступившая летняя пора (а он до того зарок дал, что не станет слагать песен до тех пор, пока не вернет утраченного замка); а также и оттого, что влюблен был в дону Альенор, жену графа, самую лучшую и наипрекраснейшую на свете даму, коей он до того открыто не выказывал любви своей, – всего того ради сложил кансону, в каковой говорится:

Любо петь, когда весна[923]
В свой наряд разубралась.
Не смолкает птичий глас
И синеет вышина,
В мире всюду благодать.
Так и тот, кто счастья чает
И Амора привечает
Должен сладостью вздыхать,
Должен о любви мечтать.
Не склоняется она,
И далек от счастья час.
В черной горести влачась,
Чашу мук я пью до дна.
Не гневясь, я стану ждать,
Страх мне сердце наполняет
И язык мой умолкает.
К даме я боюсь воззвать,
О любви своей сказать.
Песня робости полна,
Ибо вижу я отказ
В строгом взоре милых глаз
Той, кому душа верна,
Той, чья благодарна стать
Лик божественный являет,
Всех красавиц затмевает
С нею некого равняет,
Мне ж она не хочет внять.
Хочет, чтобы ей сполна
Рыцари служили враз
Без притворства и прикрас
Гонит прочь льстеца, лгуна
И мужлана будет гнать,
Но достойных поощряет,
Их улыбкой одобряет.
Всяк ее рад восхвалять,
Издали ей песни слать.
Дам прекрасных имена
Мог бы я назвать тотчас,
Но восторг от них угас,
Их краса омрачена.
Та же будет процветать,
Кто как роза расцветает,
Всех превыше обитает.
Ей хотеть красы додать –
Невозможного желать.
Дама в мире мне одна.
Не из подлых я пролаз,
Благороден мой Пегас,
Стать в нем витязя видна.
Надобно сей даме знать,
Как любовь моя пылает,
Но и честь и место знает,
Льзя ль ее прозрачну гладь
Презирать и осуждать?
Песнь, ты королю должна[924]
Радость несть, как хризопраз,
Дабы он на юге спас
Тех, кому грозит война.
Должен он врагов карать,
Каркассон да охраняет,
Монтегут обороняет[925].
Будет галлов поборать[926]
И арапов черну рать[927].
Госпожа! Вам век блистать.
Мираваль вас воспевает,
Песни в вашу честь слагает,
Чая в скорости опять
Лен утраченный стяжать.
На мою защиту встать
Сам король мне обещает,
И Аудьярт он защищает,
Дабы рыцарям опять
Радости любви стяжать[928]
Сложив же эту кансону, послал он ее в Арагон королю. Тот же с тысячью рыцарей явился к графу Тулузскому, дабы ради той кансоны[929] выполнить данное им обещание отвоевать потерянные графом земли. И ради той же кансоны был он убит при Мюре французами[930], и из тысячи бывших с ним рыцарей ни один не спасся.

LIX ПЕРДИГОН[931]

1. ЖИЗНЕОПИСАНИЕ

Пердигон был жонглер, хорошо умевший играть на виоле[932] и слагать песни, родом из Гавауданского епископата, из городка под названием Лесперон, сын одного бедного человека рыбака. И за ум свой и трубадурское художество был он весьма возвышен в чести и славе, ибо Дофин Овернский[933] взял его рыцарем к себе на службу и долгое время ему жаловал платья и оружие, замки и доходы. И князья все и большие сеньоры знатные оказывали ему великий почет, и долгое время наслаждался он превеликими дарами судьбы[934], но вот все изменилось вдруг, и смерть похитила у него счастье[935], дав взамен несчастье, так что лишился он друзей своих и подруг, чести, славы и имения своего. И тогда поступил он в цистерцианский монастырь и умер монахом.

2. ВАРИАНТ

... Но вот. в расцвете чести и славы он вместе с эн Гильемом Баусским, принцем Оранским[936], эн Фолькетом Марссльским. епископом Тулузским[937] и неким аббатом из Сито ходил в Рим[938], дабы вредить графу Тулузскому[939] и собрать крестовый поход. Вследствие же этого похода добрый наш граф Раймон Тулузский лишился всего имения своего, убит был граф Безье[940], племянник его, разорены графства Тулузское, Керси, Безье и Альбигойская округа[941], убит при Мюре с тысячею рыцарей своих король Педро Арагонский[942] и двадцать тысяч погибло жителей; все же это Пердигон помогал снарядить и устроить и песнь сложил, в каковой призывал к крестовому походу, каковую услыхав, становились многие крестоносцами[943], а когда победили французы и смерти предали короля Арагонского, платья ему жаловавшего и подарки, он Бога благодарил. И за все то лишился Пердигон чести, славы и имения своего[944], и все люди достойные, какие оставались в живых, презрение ему выказали и ни видеть его не желали, ни говорить с ним. Все же сеньоры те, что были его друзьями, на войне погибли – граф де Монфор[945] и эн Гильем Баусский, и прочие все, кто крестовый поход снаряжал; а граф Раймон все свои владения возвратил[946].

И вот, не смел Пердигон никуда показаться, а Дофин Овернский лишил его меж тем земли и ренты той[947], что прежде пожаловал. И тогда отправился он к Ламберту де Монтайлю, зятю эн Гильема Баусского и просил его, чтобы тот ему помог поступить в монастырь цистерцианского ордена под названием Сильвабела. И определил его тот монахом в монастырь, и там он умер.

LX ДОНА ЛОМБАРДА[948]

Дона Ломбарда была знатная дама родом из Тулузы, милая, куртуазная и прекрасная лицом. Превосходно владела она трубадурским художеством и отличные слагала любовные куплеты. Прослышал о достоинствах ее эн Бернарт Арнаут[949], брат графа д’Арманьяк, и прибыл в Тулузу, стремясь увидеть ее. Долгое время пребывал он с нею, весьма с нею сблизившись, и просил ее о любви. Но вот сложил он однажды такие о ней строфы и, отослав их ей, на коня вскочил и, даже не повидавшись с нею[950], отбыл в свои владения:

Ломбарды ради стать ломбардцем впору[951]:
Гвискарда с Аламандою[952], без спора,
Приятны, но она милее взору,
Хвалящему ее – не знать укора.
Но дивный вид
Ее сокрыт,
Он, вопреки Амору
Свой блеск от нас таит.
Сеньор Джордан[953], отдам Вам вроде дани
Власть в Галлии, в Нормандии, в Бретани,
А Вы отдайте мне без пререканий
В Ломбардии, в Ливорно и в Ломани;
Коль скоро так,
Я Вам не враг.
Подъяв на поле брани
За Вас свой стяг.
Зерцало-Благ[954],
Тому, кто наг,
Отрада Вы заране;
Не тронет пусть любви вахлак.
Дона же Ломбарда, весть как услыхала, что убыл эн Бернарт Арнаут, не простясь, подивилась весьма и стих ему направила такой:

Бернарда ради мне не стать Бернардой[955],
Арнауту Арнаудой бы не стала,
И благодарствую я Вам немало,
Зане с двумя другими в ряд я встала.
Но кто ж из дам
Милее Вам
И кто же то зерцало
По Вашим же словам?
Ведь зеркало без образа смущает
Спокойствие мое и нарушает;
Но имя мне мое напоминает
То, что мне думу с думой примиряет.
Но знать как раз
Хочу сейчас,
Где сердце пребывает.
Молчит оно у Вас.[956]

LXI ПЕЙРЕ де БАРДЖАК[957]

Пейре де Барджак, наперсник Гильема де Балауна[958], был рыцарь куртуазный и весьма ладный, каким рыцарю Гильема де Балауна быть подобало.

И вот, полюбил он некую даму из замка Джауджак, жену некоего тамошнего сеньора, а она его, и получал он от нее все, чего только желал; знал об их любви и Гильем де Балаун. И вот, Пейре с Гильемом де Балауном приехали как-то вечерком в Джауджак, и завел он с ней беседу. Случилось, однако, что вскорости вышел он от нее мрачный и злой, ибо дама дала ему крутую отставку. Наутро Гильем уезжал, и Пейре, грустный и опечаленный, вместе с ним. Стал Гильем его расспрашивать, отчего у него такой грустный вид, и тот открыл причину. Стал эн Гильем его утешать, обещая их замирить, и немного времени спустя, когда они воротились в Джауджак, восстановлен был мир, и Пейре вышел от дамы счастливый той усладой, какую она ему даровала.

И вот, написан тут комжат[959], каковой он ей тогда после ссоры направил.

Навеки час разлуки наступил[960].
Чистосердечно Вам я говорю,
Что за любовь я Вас благодарю,
Умели Вы ко мне благоволить!
Но если ныне Вы хотите быть
С другим, я Вас нимало не презрю
И никогда за то не укорю,
Мы с Вами будем, как и прежде, жить
И, право, у меня достанет сил
Притворствовать, что Вас я не любил.
Однако охраню, как и хранил
Своей любви погасшую зарю.
По Вашей воле все я сотворю
И буду так же преданно служить,
Хоть знаю – Вам меня не усладить,
Хоть Вы сулили: Вас я одарю
Такой отрадой, что богатырю
Подстать, дабы венком его увить.
И если бы Вас рок на то склонил,
Так час бы сей мне дорог был и мил.
По-вашему, в сердцах я говорил,
Чтобы затеять нынче с вами прю?
Сударыня, я с Вами не мудрю.
Другую буду я теперь любить,
А Вы – другого. Вас лишь уронить
И ищет он, а я в любимой зрю
Ту, с коей я нимало не хитрю.
Она сумеет верность мне хранить,
В ней юность, добродетель, стать и пыл –
То, чем в былом Господь Вас наградил.
Взаимных клятв я наших не забыл,
И если так, то Вас уговорю
Пойти вдвоем к святому алтарю,
Дабы грехи взаимно отпустить.
А будущее загодя простить,
И я Вас радостию озарю,
Рассеяв мрак, подобно фонарю,
Ничем не чая впредь Вас огорчить.
Простите мне, как и я Вам простил!
Тогда бы я вовеки не грустил.
Я ревности бы в сердце не носил,
Но Вас, поверьте, так боготворю,
Что от нее я как в огне горю.
Ревнивца долго ли ума лишить,
И он невесть, что станет говорить,
Вот так и я: когда на Вас смотрю,
Нет мне приюта, нищему царю.
Ревнивец будет сам себя язвить.
Проказою себя я изъязвил
И тем себя от всех огородил.
Знать по душе Вам мой ревнивый пыл?
Так радуйтесь: разлуки час пробил.

LXII АЛЬМУЭЙС де КАСТЕЛЬНОУ И ИЗОЛЬДА де ШАПЬО[961]

Дона Изольда де Шапьо так просила мадонну Альмуэйс де Кастельноу простить рыцаря ее, эн Ги де Турнона, жестоко провинившегося перед нею, каковой, великую совершив измену, с повинной, однако, не приходил и не каялся в том нимало:

Госпожа моя Альмуэйс[962]!
Я с просьбою к Вам пребольшой!
Долгий гнев премените свой
На такую ж милость небес
К тому, кто желал бы сейчас
Отпущенья просить у Вас.
Он в отчаяньи изнемог.
За него я даю зарок,
Если будет Вами прощен,
То грешить уж не станет он.
Мадонна же Альмуэйс, каковая эн Ги де Турнона любила и печалилась весьма о том, что он не кается в своей вине, мадонне Изольде таким ответила куплетом:

Госпожа Изольда моя[963]!
Гнев на милость могу сменить
И могла б как прежде с ним быть,
Знай его раскаянье я.
Он с повинной не приходил,
Грех простить ему не молил,
Так зачем же его жалеть?
А как вы заставите впредь,
Чтобы мне покаялся он,
Так и будет тотчас прощен[964]

LXIII АЙМЕРИК де ПЕГИЛЬЯН[965]

1. ЖИЗНЕОПИСАНИЕ

Эн Аймерик де Пегильян родом был из Тулузы, сын горожанина, торговца тканями. И выучил он множество сирвент и кансон, но исполнял их очень плохо. И вот, полюбил он некую горожанку, соседку свою, и эта любовь научила его трубадурскому художеству[966], и сложил он в ее честь множество прекрасных кансон. Но муж дамы повздорил с ним и его оскорбил[967], а эн Аймерик отомстил ему ударом по голове шпагой. Оттого пришлось ему из Тулузы бежать в изгнание[968].

И вот, отправился он в Каталонию, где принял его эн Гильем де Бергедан[969], какового возвеличил он в первой же песне, какую там сложил[970]. И тот сделал его жонглером, пожаловав коня и платье и представив королю Альфонсу Кастильскому[971], который одарил его богатым снаряжением.

Долгое время оставался он в той стороне, а потом направился в Ломбардию, где вся изящная публика его встретила с почетом превеликим. В Ломбардии он и умер[972]. И вот тут написаны некоторые из его кансон, как вы сейчас услышите.

2. ВАРИАНТ[973]

И случилось так, что муж дамы от раны выздоровел и отправился в паломничество к Святому Якову Компостельскому[974]. Прознал о том эн Аймерик, и сильно захотелось ему побывать в Тулузе. И пошел он к королю и сказал, что ежели угодно тому, он сходит проведать маркиза Монферратского[975]. И дал ему король позволение и снабдил всем необходимым в дорогу. Полагая, что король историю его знает, сказал ему Аймерик, что ехать намерен через Тулузу, и понял тот, что зовет его любовь, и дал провожатых до Монпелье[976]. Он же, рассказав им все, просил их о помощи, ибо даму свою намеревался посетить под видом больного. Те отвечали ему, что исполнят все его приказания.

Когда же прибыли они в Тулузу, то стали спрашивать провожатые, где дом того горожанина, и он им был указан. Там нашли они даму ту и сказали, что двоюродный брат короля Кастильского, направляясь в паломничество, дорогою приболел, и просили для него убежища в ее доме; и отвечала она, что будет он принят с подобающими почестями. Ночью явился эн Аймерик, и товарищи уложили его в роскошную постель. Наутро эн Аймерик призвал даму, и та, в спальню едва войдя, тотчас узнала его и весьма подивившись, спросила, как удалось ему проникнуть в Тулузу. Он же отвечал, что ради любви к ней, и всю свою историю ей поведал. И дама, сделав вид, что натягивает на него покрывало, поцеловала его.

Что было дальше, не знаю, только десять дней и десять ночей оставался там эн Аймерик под видом больного, после чего, удалясь оттуда, прибыл к маркизу, каковой оказал ему отличный прием.

И здесь вы найдете творения его:

– Дама, зачем эта пытка так зла[977]?
– Сеньор, речь безумца мне не мила.
– Дама, молю хоть о капле тепла.
– Сеньор, бесплодным мольбам нет числа.
– Дама, немолчна моя Вам хвала.
– Сеньор, я желаю Вам только зла.
– Дама, тоскою душа изошла.
– Сеньор, а моя зато весела.
– Дама, утешьте последний мой час.
– Сеньор, долго ждать Вам, вот весь мой сказ.
– Дама, сиявший мне светоч угас.
– Сеньор, это нравится мне как раз.
– Дама, скорбями чреват Ваш отказ.
– Сеньор, разве есть любовь на заказ?
– Дама, единый Ваш взор меня б спас.
– Сеньор, не должно быть надежд у Вас.
– Дама, я прав не повсюду лишен.
– Сеньор, в добрый путь! Иль ждете препон?
– Дама, любовь к Вам мне ставит заслон.
– Сеньор, я не знаю, зачем ей он.
– Дама, со мной слишком резок Ваш тон.
– Сеньор, он для Вас и изобретен.
– Знать, Дама, непоправим мой урон.
– Сеньор, для меня Ваша речь – закон.
– Амор, к равнодушью привел Ваш путь.
– Друг, выбрав цель, я не вправе свернуть.
– Амор, зло сразит Вас когда-нибудь.
– Друг, Вам жалеть не придется отнюдь.
– Амор, не любим я Дамой ничуть.
– Друг, я хотел бы Вас с лучшей столкнуть.
– Амор, но боль разрывает мне грудь.
– Друг, я найду, как убытки вернуть.
– Амор, Вас к краху ведет Ваша прыть.
– Друг, нет причин так меня честить.
– Амор, Вы хотите нас разлучить.
– Друг, жить в разлуке милей, чем не жить.
– Амор, я не в силах Даму сменить.
– Друг, Вам придется желанья смирить.
– Амор, впредь могу ль я радость вкусить?
– Друг, для того надо ждать и служить.

LXIV АДЕМАР ло НЭГР[978]

Эн Адемар ло Нэгр был родом из Альбигойского Шато-Вье. Был он муж сладкоречивый и куртуазный, и у изящной публики превеликим пользовался почетом, особенно же у короля Педро Арагонского[979] и графа Раймона Тулузского[980], каковой потом лишился графства, а тогда дал ему в Тулузе дома и земли. Песни он складывал, как умел.

LXV ГИЛЬЕМ ФИГЕЙРА[981]

Гильем Фигейра родом был из Тулузы, сын портного и сам портной. Когда французы овладели Тулузою[982], бежал он в Ломбардию. Пел он хорошо и владел трубадурским художеством и стал городским жонглером[983]. Не из тех он был, кому по нутру подвизаться в высшем обществе среди знатных сеньоров, зато очень нравился он шлюхам, девкам публичным и владельцам таверн[984]. Завидев, что туда, где он находится, идет какой-нибудь придворный, он мрачнел, досадовал и старался его принизить, превознося какую-нибудь гулящую девку.

LXVI ПЕЙРЕ ГИЛЬЕМ ТУЛУЗСКИЙ[985]

Пейре Гильем родом был из Тулузы, муж куртуазный и весьма подходящий для вращения среди изящной публики. Сложил он множество отличных строф, чересчур даже, а также сирвенты, жонглерские[986] и иные, в каковых хулил сеньоров. Под конец удалился он в монастырь в Спазе.

LXVII АЛЬБЕРТЕТ КАЙЛЬЯ[987]

Альбертет Кайлья был альбигойский жонглер. Хотя и немного было в нем достоинств, но соседи и дамы альбигойские его любили. Сложил он одну добрую кансону и несколько сирвент, а за пределы округи своей не вышел ни разу.

LXVIII РАЙМБАУТ ОРАНСКИЙ[988]

Раймбаут Оранский сеньор был Оранжа, Куртезона и множества иных замков, муж ладный, сладкоречивый, сведущий в законах вежества и искусный во владении оружием. Весьма любил он ухаживанье куртуазное, достойных общество дам и, избрав изысканные рифмы и темную манеру[989], слагал песни добрые и кансоны.

Долгое время любил он некую даму из Прованса по имени мадонна Мария де Верфейль[990], каковую в песнях своих именовал "Мой жонглер"[991] Долго любил он ее, а она его, и сложил он в ее честь множество прекрасных кансон и посвятил ей множество подвигов.

После того полюбил он добрую нашу графиню д’Юржель[992], родом ломбардку, дочь маркиза Буски, каковая среди юржельских дам пользовалась особым почетом и славой; полюбил же ее Раймбаут, никогда не видав, по одним добрым слухам о ней, а она его[993]. С того времени стал он ей посвящать кансоны свои, посылая их с жонглером по имени Россиньоль, как сказано в одной из них:

Друг мой Соловей[994],
Грусть свою развей
Скорей, и порадуй нас
Простою чистою песней,
И поспеши сей же час
В дар отнести эту трель
Милой графине в Юржель[995]
Долгое время направлялись помыслы его к этой графине, любил же он ее не видя, и так никогда и не собрался пойти на нее поглядеть. Слыхал я от нее, в бытность ее уже монахиней, что ежели бы тогда он пришел, то она бы такую даровала ему усладу: тыльной стороной руки дозволила бы потрогать голую свою ногу[996].

Умер Раймбаут, все любя ее, наследника же не оставил, так что перешел Оранж к двум дочерям его. Из них одна вышла замуж за сеньора д’Агута, другая же родила эн Юка де Бо и эн Гильема Баусского, а от первой родился Гильем Оранский, молодым умерший злой смертью, и Раймбаут, каковой пол-Оранжа передал ордену Госпитальеров[997].

Я совет влюбленным подам[998],
Но забочусь не о своем,
Ибо к лести глух и хвалам,
Касательно ж собственных драм
Не обмолвлюсь сам ни словцом;
И солгать не даст мне Амор,
Что слугою был верным самым
Я ему, угождая дамам.
Воздыхателям-простакам
Сложный курс науки о том,
Как любимым стать, преподам,
Чтоб, внимая моим словам,
К цели шли они прямиком;
Вздернут будь или брошен в костер
Тот, кто речь мою глушит гамом!
Всяк учись по моим программам!
Те владеют сердцами дам,
Тех любезный встретит прием,
Кто сумеет дерзким речам
Дать отпор, то бишь по зубам
Дать как следует кулаком;
Угрожая, не бойтесь ссор!
С несговорчивой – будьте хамом!
Благо кроется в зле упрямом.
Чтобы путь проложить к сердцам
Лучших, действуйте только злом:
Дайте волю дурным словам,
Грубым песням и похвальбам:
Чтите худших; вводите в дом
Тех, чей всем известен позор, –
Словом, дом свой покройте срамом,
Чтоб не стал кораблем иль храмом[999].
Этим следуя образцам,
Преуспеете! Я ж в другом
Плане действую, ибо там,
Где лукавите вы, я прям,
Мягок, верен, честью ведом,
Вижу в женщинах лишь сестер –
И... подобным увлекшись хламом,
Я приблизился к страшным ямам.
Вы избегнете этих ям,
Но, поняв, что я стал глупцом,
По моим пойдете следам,
Поступайте же, как я Вам
Заповедал, не то потом
Чувство вас возьмет на измор;
Да и я наглецом упрямым
В дом приду к самым милым дамам.
Выдам всем сестрам по серьгам,
Ибо я с тех пор не влеком
Ни к которой, увы, из дам,
Как "Мой Перстень"[1000] наделся сам
Мне на палец... Молчи о том,
Мой язык! Не суйся! Позер
Жизнь кончает, увенчан срамом!
Нет во мне пристрастья к рекламам.
Это знает Милый Жонглер[1001]
Та, что мне не пометит шрамом
Сердца, ибо не склонна к драмам.
Ей пошлю стихи – курс тем самым
На родной мой Родес[1002] задам им.
* * *
Сеньоры, вряд ли кто поймет[1003]
То, что сейчас я петь начну,
Не сирвентес, не эстрибот[1004],
Не то, что пели в старину,
И мне неведом поворот,
В который под конец сверну,
чтобы сочинить то, чего никто никогда не видел сочиненным ни мужчиной, ни женщиной, ни в этом веке, ни в каком прошедшем.

Безумным всяк меня зовет,
Но, петь начав, не премину
В своих желаньях дать отчет,
Не ставьте это мне в вину;
Ценней всех песенных красот –
Хоть мельком видеть ту одну.
И могу сказать почему: потому что, начни я это для Вас и не доведи дело до конца, Вы решили бы, что я безумен, ибо я предпочту один сол[1005] в кулаке, чем тысячу солнц в небе.

Я не боюсь теперь невзгод,
Мой друг, и рока не кляну,
И если помощь не придет,
На друга косо не взгляну.
Тем никакой не страшен гнет,
Кто проиграл, как я, войну.
Все это говорю из-за Дамы, которая прекрасными речами и долгими проволочками заставила меня тосковать, не знаю зачем. Может ли быть мне хорошо, сеньоры?

Века минули, а не год
С тех пор, как я пошел ко дну,
Узнав, что то она дает,
За что я всю отдам казну.
Я жду обещанных щедрот,
Вы ж сердце держите в плену.
Господи, помилуй! In nomine Patris et Filii et Spiritus Sancti[1006]! Дама, да что же это получается[1007]?

Вы – бед и радостей оплот,
Я песню ради Вас тяну;
Еще с тремя мне не везет –
Вас четверо на всю страну;
Я – спятивший жонглер, я – тот,
Кем трогаете Вы струну.
Дама, можете поступать как Вам угодно, хоть как госпожа Айма со своей рукой[1008], которую она кладет, куда ей нравится.

"Не-знамо-что" к концу идет –
Так это окрестить рискну;
Не знаю, точен ли расчет
И верно ль выбрал я длину;
Мне вторящий – пускай найдет
Здесь сладостную новизну;
если же его спросят, кто это сочинил, он может сказать, что тот, кто способен все делать хорошо, когда захочет.

* * *
Светлый цветок перевернут[1009]:
Он на холмах и на скалах
Вырос под мертвые трели
Среди оголенных прутьев;
Зимний цветок этот – наледь –
Может кусаться и жалить,
Но зелень моя весела
При виде увядшего зла.
Все в мире перевернул я,
Стали долиною скалы,
Гром отзывается трелью,
Покрылись листьями прутья,
Цветком прикинулась наледь,
Стуже – тепла не ужалить,
И так моя жизнь весела,
Что больше не вижу я зла.
Люди, чей мир перевернут
(Будто росли они в скалах),
Могут унять свои трели
Лишь под угрозою прутьев,
Мутны их речи, как наледь,
Каждый привык только жалить,
Тем больше их жизнь весела,
Чем больше в ней сделано зла.
И Вас бы перевернул я,
Целуя,-пусть видят скалы!
Для Вас рассыпаюсь трелью,
Хоть взор Ваш – хлесткие прутья.
Не могут ни снег, ни наледь
Больней, чем бессилье, жалить;
Что ж, доля не весела,
Но к Вам не питаю я зла.
Я словно был перевернут,
Блуждая в полях и скалах;
Меня не трогали трели,
Как школьника – связка прутьев;
Я горевал, будто наледь
Стала и впрямь меня жалить,
Но жизнь – видит Бог – весела,
Хоть лжец и принес много зла.
Так песню перевернул я,
Что ей не преграда скалы;
Пусть зазвенит она трелью,
Пусть зацветут ее прутья
Пред Дамой моей – пусть наледь,
Подтаяв, не станет жалить,
Хороша песнь – весела,
Затем что чурается зла.
О Дама, любовь весела[1010]
И тщетны усилия зла.
Не так уж душа весела,
Жонглер[1011], и хула моя – зла.

LXIX ГРАФИНЯ де ДИА[1012]

Графиня де Диа добрая была дама и собой прекрасная, жена Гильема Пуатевинского. Полюбила она эн Раймбаута Оранского[1013] и сложила в его честь множество прекрасных кансон. И вот, некоторые ее песни здесь написаны:

Печалью стала песня перевита[1014];
О том томлюсь и на того сердита,
Пред кем в любви душа была раскрыта;
Ни вежество мне больше не защита,
Ни красота, ни духа глубина,
Я предана, обманута, забыта,
Впрямь, видно, стала другу не нужна.
Я утешаюсь тем, что проявила
К Вам, друг, довольно нежности и пыла,
Как Сегуин Валенсию, любила[1015];
Но хоть моя и побеждала сила,
Столь, друг мой, Ваша высока цена,
Что Вам в конце концов и я постыла.
Теперь с другими Ваша речь нежна.
Как быстро Вы со мной надменны стали!
Не правда ль, друг, могу я быть в печали,
Когда Вас грубо у меня отняли,
Хоть мне и безразлично, эта, та ли,
И что пообещала Вам она?
А вспомните, как было все вначале!
Разлука наша – не моя вина.
Забвенье клятв взаимных душу ранит,
Но влечься к Вам она не перестанет,
Ибо, как прежде. Ваша доблесть манит,
И здешняя ль, чужая ль – им числа нет!
Любить желая, в Вас лишь влюблена;
Надеюсь, друг. Вам тонкости достанет
Ту отличить, что Вам навек верна.
Мне славы хватит отразить упреки:
Род стар, нрав легок, чувства же глубоки
И не присущи внешности пороки;
Как вестника, я шлю Вам эти строки.
Прекрасный друг мой, ибо знать должна.
Из гордости ли Вы ко мне жестоки,
Иль это злонамеренность одна.
Понятны ль Вам в посланье сем намеки
На то, сколь гордость для людей вредна?

LXX РАЙМБАУТ де ВАКЕЙРАС[1016]

1. ЖИЗНЕОПИСАНИЕ

Раймбаут де Вакейрас был сын бедного рыцаря родом из Прованса, из замка Вакейрас. Отца его звали Пейрор и слыл он безумным.

Сделался эн Раймбаут жонглером и долгое время оставался при Гильеме Баусском, князе Оранжа[1017]. Он умел хорошо петь и добрые слагал стихи и сирвенты, и принц Оранский весьма его ублажал, возвышал и чтил и представил многим куртуазным сеньорам, прося любить и жаловать.

После того прибыл он в Монферрат к маркизу Бонифачио[1018] и долгое время оставался при его дворе. Там он разумом возрос, а также укрепился во владении оружием и в трубадурском художестве. И там полюбил он сестру маркизову по имени мадонна Беатрис[1019], жену Энрико дель Карретто и сложил в ее честь множество прекрасных кансон, в них ее величая "Прекрасный рыцарь". И все считали, что он от любви к ней без ума.

Когда же отправился маркиз в Восточную империю, то и его с собой взял и в рыцари посвятил, и в королевстве Солунском множество ему пожаловал земель и большую ренту[1020]. И там он умер.

И вот некоторые из его кансон:

Мне образец мотива[1021]
Дал Монт Рабей[1022],
Чтоб я спел, как красиво
В стране моей
Турнир разыгран –диво
Недавних дней.
Я расскажу правдиво,
Кто из гостей
Вел себя неучтиво
С Дамой своей.
Встретясь, рыцари живо
Всех лошадей
Переменяли счастливо –
Чья же ценней?
То-то была пожива!
Спор начавшему – слава –
Дону де Бос[1023]!
Лошадь его костлява,
И взгляд раскос,
Притом дикого нрава –
Какой с них спрос?
Тут езда – не забава!
Копье занес
Эн Раймон[1024] величаво,
Но обошлось
Дело без костоправа:
Просто увез
С собой кобылку. Право,
Не стоит слез
Убыль, коль судим здраво.
Мчался, лица не пряча,
Сквозь гром и дым
Сам Драгонет[1025] на кляче,
Цел, невредим;
Был его конь не иначе
Конем лихим,
Силою всех богаче,
Зато и злым,
И низкорослым в придачу,
И остальным
Не взял – вот незадача;
Сброшенный им,
Поведал чуть не плача,
Друзьям своим
Всадник о неудаче.
Смело врага встречая,
Граф де Боке[1026]
Скакал, души не чая
В своем коньке.
Был храбр Монлор[1027], ристая
Невдалеке,
И отдалась гнедая
Его руке,
Средь рычанья и лая
Мчась налегке.
Граф, другую седлая,
Не стыл в тоске:
Ржет теперь вороная
В том табунке –
Более молодая.
И Барраль из Марселя[1028]
Не думал пасть,
Был скакун его в теле,
Каурая масть,
Всех проворнее в деле.
Крепкую снасть
Ловцы сплести успели,
Решив напасть,
Когда был он у цели.
Эн Барраль клясть
Начал тех, что посмели
Лошадь украсть.
Но над ней неужели
Вернет он власть,
Вновь поймав еле-еле?
Выехал на арену
Эн Понс[1029] верхом
Честь его я задену
И со стыдом
Опишу эту сцену,
Этот разгром:
Оруженосец, измену
Взлелеяв тайком,
Стал своему сюзерену
Грозить копьем;
Эн Понс готовился к плену,
Но пегую в дом
Тот вел, обтирая пену,
Забыв о нем.
Ищет эн Понс замену.
Де Мельона[1030] сначала
Ждал лишь успех,
Но арабка устала
быстрее всех –
В стойле жирок нагуляла,
Был такой грех.
В его враге немало
Доблестей тех,
. . . . . . . .
. . . . . . . .
Поместил под забрало
Он без помех;
Тот, когда затрещало,
Сказал сквозь смех,
Что жалеть не пристало.
Отличился в ристанье
И Авенгут[1031];
Лошадь купил в Испании,
Был с нею крут –
Увели!.. Он в незнанье
Кто ж этот плут.
. . . . . . . .
. . . . . . . .
Ибо в стране Германии
Не найдут
Трех из его компании;
Правда, тут
Я не слыхал рыданий,
Видно, не ждут
Их назад из скитаний.
* * *
Имеет слабость больше сил[1032],
Чем сила; тот, кто слаб и мал,
Ослабив сильных, побежал,
Великий проявляя пыл;
Лишь тот, кто слаб бывал, но смел,
У силы честь отнять умел.
Над сильным властен слабый пол.
Вздор некий то всегда губил,
Что сам творил и разрушал;
Мир видел в нем свой идеал,
А он – ущерб лишь приносил.
Так где безумию предел?
Вздор в этом мире преуспел,
Поскольку мир в нем вкус нашел.
Служа судьбе, я проследил,
Как кислый вскоре сладким стал;
Знать, оба от одних начал,
Коль кислый сам себя сластил.
И холод медленно теплел
В боренье нежном этих тел,
Где сладкий кислого борол.
Мне часто был умерший мил,
Я видел, как он воскресал;
Он больших заслужил похвал,
Чем тот, который только жил[1033].
Умерший полн грядущих дел;
Кто смерти страх преодолел,
Не мыслит смерть одним из зол.
То стужу грел, то жар студил[1034]
Благовещательный канал,
Одно другим уничтожал
И воедино их сводил.
Лишь бедность – богача удел[1035].
Ты в этом притчу усмотрел?
Нет, просто ум я с правдой свел.
Вместила слабость много сил,
И кислый вскоре сладким стал,
И холод жар уничтожал,
И некий вздор себя губил,
И умиравший богател,
И был богатый жертвой дел,
В которых честь свою обрел.

2. ВАРИАНТ С РАЗО[1036]

После того прибыл он в Монферрат к маркизу Бонифачио и долгое время оставался при дворе его, и там укрепился во владении оружием и в художестве трубадурском, чем великую при дворе снискал славу. И маркиз, превеликих ради достоинств, какие в нем находил, в рыцари его посвятил и платье с ним делил и оружие. И вот, полюбил он сестру маркизову по имени мадонна Беатрис, жену Энрико дель Карретто, и множество сложил в ее честь прекрасных кансон, величая в них ее "Прекрасный Рыцарь". Прозвал же он ее таким именем оттого, что ему выпало великое счастье: он мог сколько угодно смотреть на мадонну Беатрис через потайное окошечко в ее покоях, когда она там находилась, и никто о том не ведал. И вот, вернулся раз с охоты маркиз и, к сестре зайдя в покои, меч свой оставил возле ее ложа, а сам вышел. Мадонна же Беатрис, сняв верхнюю с себя одежду и оставшись в одной рубашке, меч этот взяла и подобно рыцарю подвесила к поясу своему. После того выхватила она его из ножен и сделала выпад, нанесла несколько мнимых ударов и, вложив обратно в ножны, сняла и оставила на том же месте, где он был[1037]. Эн Раймбаут де Вакейрас же все это подсмотрел в потайное окошко и за то с тех пор в кансонах своих всегда ее величал Прекрасным рыцарем, как, например, в первой строфе следующей песни:

Я не мыслил, что Амур[1038]
На меня нагонит страх,
Что у госпожи в руках
Застенает трубадур.
Боже! Как горды они!
Горд и я был в оны дни.
Но Прекрасный Рыцарь мой
Речью, юной красотой
Трубадура покорил,
Хоть он неприступен был.
Ведь такой Амуров вид
Сердце твердое смягчит,
И смягчается уже,
Предается госпоже,
Ибо навсегда оно
Нежности обречено.[1039]
И думали все, что она разделяет его любовь.

Долгое время оставался он при маркизе и был вполне счастлив. Когда же отправился маркиз в Восточную Империю, то взял Раймбаута де Вакейраса с собою, отчего тот, разлученный со своей дамой, здесь с нами остававшейся, весьма печалился, и сам бы дома остался, но из любви к маркизу, который оказывал ему столько почета, не решился сказать "нет" и отправился вместе с ним, и неизменно старался отличаться в боях и схватках и совершал великие подвиги, чем снискал немалое богатство и превеликую честь. Но при всем том он и печали своей не забывал, как он сам говорит в четвертой строфе песни, начинающейся так: "Зима, весна – мне все одно"[1040]:

Меня богатство не манит,
Пожалуй, я богаче был,
Когда я преданно любил,
Любовью нежною, о Бритт[1041]
Она дороже всех утех,
Милей моих владений всех,
И чем моя сильнее власть,
Тем больше скорбь моя и страсть.
Увы, Прекрасный Рыцарь мой,
Отныне разлучен с тобой,
И мне утехи нет зане,
Всего сильней печаль во мне.[1042]
Вот так и жил Раймбаут де Вакейрас, как я вам об этом поведал, стараясь казаться более счастливым, чем был он в сердце своем.

В Солунском королевстве маркиз пожаловал ему обширные владения, и там он и умер.

3. РАЗО ПЕРВОЕ

Итак, уже слышали вы, кто был Раймбаут де Вакейрас, и как он славы достиг, и кто ему в том помог. А теперь желаю я вам поведать о том, как Раймбаут, после того как добрый маркиз Монферратский посвятил его в рыцари, полюбил мадонну Беатрис, сестру доны Алазаис де Салюс и маркизову[1043].

Он очень сильно любил и страстно желал ее, остерегаясь, однако, чтобы ни она, ни кто другой о том не прознали, и превозносил весьма честь и достоинство ее, чем множество привлек к ней друзей и подруг, по соседству и издалека. И она тоже весьма его почитала и оказывала ему добрый прием. Он же умирал от робости и страсти, ибо ни любви ее не осмеливался просить, ни даже обнаружить, что в нее влюблен.

Однако, терзаемый Амором, предстал он однажды перед ней и рассказал ей, что влюблен в достойную, юную и благородную даму, с коей состоит он в большой дружбе, но не смеет сказать ей, чего он от нее хочет, ни просить ее любви, так боится ее великой знатности и всехвального достоинства; и просил ее, чтобы она, Божьей милости ради, соблаговолила дать ему совет: открыть ли ему сердце свое и страсть, попросив любви той дамы, или же умереть от любви скрытой и потаенной?

Мадонна же Беатрис, будучи дамой куртуазной, когда услышала, что сказал эн Раймбаут и каково его любовное желание – а она давно уже поняла, что он умирал от страсти к ней и от тоски – тут охватила ее жалость и любовь, и она сказала:

– Раймбаут, весьма подобает, дабы всякий верный друг, ежели он влюблен в благородную даму, почитал ее и не решался обнаружить свою любовь; но чем ему умирать, я дала бы ему совет: сказать ей о своем желании и любви и попросить принять его на службу, сделав своим другом. И я вас уверяю, что дама, если она сведуща в законах вежества и куртуазна, не усмотрит в этом ни худа, ни бесчестья, а напротив, будет еще больше его ценить, и он возвысится в ее глазах. Такой совет даю я и вам: откройте даме, которую Вы любите, Ваше сердце и Ваше желание и попросите оставить Вас рыцарем на ее службе; ибо нет на свете дамы, которая охотно не согласилась бы удержать на службе такого рыцаря как Вы. Ибо я знаю, что дона Алазаис, графиня Салюс, позволила быть ее воздыхателем Пейре Видалю[1044], а графиня де Бурлац – Арнауту де Марейлю[1045]; дона Мария – Гаусельму Файдиту[1046] и Марсельская госпожа – Фолькету Марсельскому[1047]. Потому даю я Вам совет и соизволение, чтобы Вы, по слову моему и моему поручительству, просили и искали ее любви.

Эн Раймбаут же, как услыхал совет, какой она ему дала со своим соизволением и поручительством, тотчас же ей сказал, что она и есть та самая дама, которую он любит и ради которой он просил и искал совета. И мадонна Беатрис сказала ему, что и он ей желанен, и чтобы он впредь старался говорить и поступать по достоинству, ибо она хотела бы удержать его рыцарем на своей службе, и чтобы он усилий своих не оставлял Эн Раймбаут так и поступил, превознося дону Беатрис как только мог. И тогда он сложил эту кансону, каковая тут написана:

Вот, обложил Амор, мой сюзерен[1048],
Меня оброком, ибо силой чар
Прекраснейшей из дам смягчен удар
И в сердце щедром выделен мне лен.
Дождался я столь доброго совета,
Что благом для меня стал прежний вред;
И так как лучшей в целом мире нет,
Она по праву будет мной воспета.
Взираю на нее, не встав с колен,
И чувствую в груди такой же жар,
Как перед Фисбою Пирам[1049] в разгар
Исполненных великой страсти сцен.
Я следую благим словам совета
Той, для которой слов достойных нет,
В ней для клеветника – источник бед,
Но милости источник для клеврета.
Когда сдавался Алый Рыцарь в плен[1050],
То Персеваль не более был яр,
Чем я, когда рассеялся угар
И вдруг пахнуло ветром перемен;
Я в восхищенье от ее совета,
Но мучусь, как Тантал[1051], когда запрет
Она кладет на искренность бесед,
Сама ни в чем не ведая запрета.
О Дама, разве я стоял согбен,
Когда просил мне срезать локон в дар[1052]
И средство дать, чтоб так не жег пожар?
Я был – как к Тиру рвавшийся Эвмен[1053]!
И вот добился славного совета,
Что стоит всех эвменовых побед.
Теперь иль смертный мрак иль горний свет
Вознаградит настойчивость аскета.
Мне дал приют мой Бритт[1054] средь крепких стен,
Но Бог велел Оранж и Монтлимар[1055]
Покинуть, чтобы тем избегнуть кар,
Ибо прекрасной даме нет замен;
И стань я даже королем полсвета –
Послушный указаниям планет,
Я б трон оставил, чтоб напасть на след
Той, что достойна своего совета.
Прекрасный Рыцарь, украшенье света[1056]
В меня вселил надежду Ваш совет,
Ибо моей любви он не во вред,
И нет для песни сладостней предмета.
На Беатрис из Монферрата, эта
Кансона льется Вашей славе вслед,
Скрывая лучезарный Ваш портрет
Под позолотой каждого куплета.

4. РАЗО ВТОРОЕ (Пейре Видаль)

Случилось так, что однажды ночью дама с ним возлегла, и маркиз, так любивший Раймбаута, обнаружил их спящими и весьма разгневался; будучи, однако, человеком разумным, трогать он их не стал, а снявши свой плащ, накрыл их, а сам удалился с плащом эн Раймбаута.

Когда же эн Раймбаут проснулся, то сразу понял, что произошло. И тогда застегнул он этот плащ на шее и прямым путем отправился к маркизу, и, встав перед ним на колени, взмолился о пощаде.

Маркиз, видя, что он понял, что произошло, стал ему припоминать услуги, какие он при различных обстоятельствах ему оказывал. И так как говорил он ему непрямо, чтобы бывшие с ним не поняли, за что просит прощения эн Раймбаут, – говорил, что прощает ему покушение на его имущество, – то слышавшие это думали, что речь идет о похищенном плаще. Итак, маркиз простил Раймбаута, наказав ему никогда больше на имущество его не зариться, и история эта оставалась между ними.

Случилось вскоре маркизу отправиться со своими ратными силами в Восточную Империю, где при поддержке Церкви завоевал он Солунское королевство. Там-то и был эн Раймбаут посвящен в рыцари за свои подвиги, и мааркиз выделил ему там много земель и положил большой доход; там эн Раймбаут впоследствии и умер.

После же этой истории, приключившейся с маркизовой сестрой, сложил он кансону, каковую послал Пейре Видалю[1057] и в каковой говорится:

Воспеть маркиза в стихах –[1058]
Вот цель жонглерских потуг;
Но мне и претит их круг,
И тошно ходить в льстецах;
Меж тем, он впрямь безукорен
И к славе им путь проторен,
Так что по праву сеньор
Хвалебный слушает хор.
Внушил Арагонец страх[1059]
Мне и испортил досуг,
Не то б я нашел подруг
На каркассонских холмах,
Где для любви благотворен
Самый пейзаж, где просторен
И вежества полон двор,
Где граф в чести и комтор.
Терплю в Ломбардии крах
За то лишь, что Милый-друг
Зван Дамой, чьи стрелы вдруг
Повергнуть могут во прах,
Раз лучнице лук покорен,
А их, чтоб лет был ускорен,
Калил любовный костер,
Травил же неги раствор.
Тяжелый ресничный взмах,
Взор черен, и в форме дуг
Выгнуты ноздри – вот лук,
Чьи стрелы торчат в сердцах;
Что ж, проигрыш не позорен,
Коль дух врага необорен,
И рухнет любой забор,
Когда столь мощен напор.
Прелестна так в мелочах,
Так сладостен речи звук,
Что рыцари в роли слуг
Толпятся в ее дверях:
Для всех ее дом отворен,
Радушный жест непритворен –
Дамам Аржанса укор[1060];
Ланиты – под цвет Вальфлер.
Как в казначейских счетах,
Множатся цифры заслуг
Той, о которой вокруг
Слышны только "ох" и "ах";
За то, что я был упорен,
Мой выигрыш здесь бесспорен:
Я – свой, пусть с недавних пор[1061],
В Провансе ж – лишь визитер.
Знай Бритт мой[1062], где я исчах,
Под чей я попал каблук, –
Чтоб в плен попасть этих рук,
Явился бы он и в цепях
И понял, что плодотворен
Росток благородных зерен,
Что двор богат, и остер
С Прелестным-Лучником спор[1063].

5. РАЗО ТРЕТЬЕ

Уже слыхали вы про Раймбаута, кто он и родом откуда, и как он стал рыцарем у маркиза Монферратского, и как стал ухаживать за мадонной Беатрис, и как жил в радости этой любви.

А теперь послушайте, как его постигла на некое время великая скорбь. Случилось это от неверных злых завистников, коим любовь и куртуазное ухаживание не по нраву, и которые, по своему обычаю порицать дам, так говорили мадонне Беатрис:

– Кто есть сей Раймбаут де Вакейрас, что маркиз посвятил его в рыцари? А он еще ухаживать хочет за такой высокой дамой, как Вы! Знайте, что не делает это чести ни Вам, ни маркизу.

Столько они говорили худа и с той и с другой стороны (как это водится у дурных людей), что разгневалась мадонна Беатрис на Раймбаута де Вакейраса. И теперь, когда Раймбаут любви ее просил и взывал о милости, просьб его она не слушала, а напротив, говорила, что надобно ему ухаживать за какой-нибудь другой дамой, более ему подходящей, и что иного от нее он теперь не услышит. Вот та скорбь, которая на время постигла Раймбаута, как я уже сказал в начале этого разо; и потому он оставил пение и смех и всякое делание, какое ему прежде нравилось. И было это злом превеликим. И все это с ним случилось из-за языка лжецов, как он говорит об этом в одной из строф эстампиды, которую вы услышите.

В то время прибыли ко двору маркиза двое жонглеров из Франции, хорошо игравших на виоле. И как-то раз играли они эстампиду[1064], которая весьма понравилась маркизу и всем рыцарям и дамам. Эн Раймбаута же нисколько это не веселило, так что маркиз, заметив это, сказал:

– Сеньор Раймбаут, как это так, что Вы не поете и не веселитесь, слушая музыку виол, столь прекрасную, и в присутствии такой прекрасной дамы как моя сестра, самая достойная дама на свете, которая удержала Вас на своей службе?

Раймбаут же отвечал, что не станет петь.

Тогда маркиз, зная отлично, в чем дело, сказал сестре:

– Дона Беатрис, я хочу, чтобы Вы соблаговолили, ради меня и всех этих людей, просить Раймбаута, – пусть он, во имя любви к Вам и Вашей милости, согласится вернуться к радости, и петь, и веселиться, как прежде бывало.

И дона Беатрис настолько была куртуазна и милостива, что, обнадежив Раймбаута, просила его во имя любви к ней возвеселиться и новую сложить кансону. И тогда по этому поводу, о котором вы сейчас слышали, Раймбаут такую сложил эстампиду:

Начало мая,
Певуний стая,
Зеленый бук, лист иван-чая –
Но, увядая,
Цветенью края
Ваш, Дама, друг не рад, мечтая
Спастись от мук, услышав, злая,
От Вас хоть звук, Вы ж-как немая.
Как Рая,
Желая
Близ Вас быть, о благая –
Лжеца я,
Ристая,
Сбил в грязь как негодяя.
Пред Богом стоя,
Молю его я,
Любовь чтоб спас Он от разбоя,
Ревнивца злое
Дело расстроя.
Нет вовсе нас, коль нас не двое,
Ибо без Вас ни то, ни се я;
Сияньем глаз не удостоя,
Какое
Былое
Мне Вы вручили б! но и –
Средь боя
Пустое
В любви искать покоя.
Как получу я
Ту, в ком впустую
До этих пор счастья взыскую?
Ведь вхолостую
О поцелуе
Грезить – позор! Напропалую
С бою – Ваш двор все ж не возьму я:
Губит Ваш взор все подчистую.
Не всуе
Нагую
Вас зреть я б стал, ликуя;
Другую,
Не лгу я,
Иметь и не могу я.
Вместо привета
Горечь запрета,
Бель-Кавальер[1065], прошу ответа:
Чистая это
Разве монета,
Коль лицемер, щеголей света
Ставя в пример, множит клеветы,
Взяв столько мер скрыть суть предмета?
О где-то
Те лета!
Жду я, жертва навета,
Совета;
Без ответа
Жизнь моя в траур одета.
Сравнить бы надо
Сверканье взгляда
На Беатрис[1066] с цветеньем сада!
Мне муки Ада –
Ваша досада.
В Вас все сюрприз и все отрада,
Любой каприз – мне лишь привада,
Когда я близ такого клада.
Награда
Вне ряда –
Сердце Вашего склада.
Измлада
Услада
Певца – поиски лада.
Кто, к Вам лишь идя,
Близ Вас лишь сидя,
Мог в смертный грех не впасть при виде
Вас – тот в Аиде,
Вас ненавидя,
Сгинет. В успех верю я, видя
Радость утех в каждом флюиде:
Вы лучше всех – я рад планиде!
Предвидя
Бесстыдье,
Служу, как тот Эниде[1067],
Но, выйдя
В обиде,
Скажу стоп эстампиде.

LXXI ГИЛЬЕМ БАУССКИЙ[1068]

Гильем Баусский, принц Оранский, ограбил на одной из своих дорог француза-купца и отнял у него много добра. Пожаловался купец королю Французскому[1069], каковой ему отвечал, что не добиться-де права, ибо чересчур далеко грабитель, добавив, однако:

– Ежели, впрочем, ты сам горю своему помочь сумеешь, то даю тебе свое на то изволение.

Тогда пошел этот горожанин и заказал копию королевской печати, и составил Гильему Баусскому от имени короля письмо, призывая его ко двору явиться с обещанием почестей, превеликих благ, богатых даров, и Гильем Баусский, получив это письмо, весьма обрадовался и стал с тщанием готовиться предстать перед королем.

И вот, тронулся он в путь и прибыл в город, где проживал им ограбленный купец, ибо не ведал, откуда тот родом. Купец же, прознав о прибытии его, застиг его со свитой его всею и вынудил отдать захваченное, а также возместить все убытки. И вернулся Гильем Баусский нищий и разоренный восвояси и грабить отправился Адемара де Пуатье[1070] владенья, называемые Остейлья[1071]. Когда же он возвращался вниз по Роне, то попал в плен к адемаровым рыбакам.

И вот тогда Раймбаут де Вакейрас, с коим прозвали они друг друга "Бритт"[1072], такие строфы сложил по этому случаю:

– Все просят, Бритт, за то на Вас напасть[1073],
Что на подъем Вы были столь легки,
И вдруг назад; попав, как Вы, в тиски,
Любой погиб бы; Вас ругают всласть,
Но Ваша знатность ставит всем препоны;
Эстельцы, коль французами им стать,
Отмстили б Вам, но любит тишь да гладь
Король и, Вам спустив, презрел законы.
– Что, эн Раймбаут, я не пойму за страсть
Меня хулить, рассудку вопреки;
Иль с эн Пейролем[1074] наперегонки
Торопитесь скорей в безумье впасть?
Пора уж Вам к владыке Барселоны
Идти, и к тем, с кого б могли взимать
Деньгу и тряпки, что носила знать,
Верней, чем Коногуц любовь с Фальконы.
– Узнали, Бритт, Вы н’Адемара власть:
Как щуку, Вас поймали рыбаки.
Не знаю, при отскоке тумаки
Сильны ли; короля не стоит клясть,
Ни если нет возместки от короны.
Ни если горожанина печать
Лукава; н’Адемара богом звать,
Прости он Вас, имели б мы резоны[1075][1076]

LXXII ФОЛЬКЕТ МАРСЕЛЬСКИЙ[1077]

1. ЖИЗНЕОПИСАНИЕ

Фолькет Марсельский был сын некоего генуэзского купца по имени мессер Альфонсо, который, скончавшись, оставил Фолькета весьма богатым человеком. Но тот больше ценил доблесть и славу и стал служить у достойных сеньоров и доблестных мужей, с ними сходясь и их одаривая в угоду им, и постоянно ездил туда и сюда. Был он весьма в чести у короля Ричарда[1078], у графа Раймона Тулузского[1079] и у эн Барраля, сеньора Марсельского[1080]. В художестве трубадурском был он весьма искусен, и собой хорош. Ухаживал он за женой сеньора своего, эн Барраля, к ней обращал мольбы и кансоны слагал в ее честь. Но ни песнями, ни мольбами снискать благоволения ее он не мог, и не давала она ему никакой услады по любовному праву, оттого в песнях своих жалуется он беспрестанно на Амора[1081].

Но вот, умерла дама и умер муж ее, эн Барраль[1082], весьма его чтивший, и умерли добрый наш король Ричард, добрый наш граф Раймон Тулузский и король Альфонс Арагонский[1083]. И тогда, ради печали по даме своей и по князьям, каковых я поименовал, вышел он из мира и удалился в монастырь цистерцианского ордена. Жена же его и двое сыновей тоже постриглись в монахи. Был он назначен настоятелем богатого аббатства в Провансе под названием Торонет, затем епископом в Тулузе[1084], где и умер.

2. РАЗО ПЕРВОЕ

Фолькет Марсельский влюблен был в жену своего сеньора эн Барраля, мадонну Азалаис де Рокамартин[1085], и воспевал ее в песнях своих, какие слагал, и весьма остерегался, чтобы кто-нибудь об этом прознал, ибо она была женою сеньора его, и это сочли бы за великую измену. Дама же принимала мольбы его и кансоны ради тех великих похвал, какие расточал он ей.

Были у эн Барраля две сестры, весьма знатные и достойные, и звали одну дона Лаура де Сент Джордан[1086], другую – дона Мабелия де Понтевес[1087], и пребывали обе они с эн Баррелем. И эн Фолькет настолько располагал дружбою обеих сестер, что казалось, будто он добивается любви каждой из них. И мадоннна Азалаис решила, что он ухаживает за доной Лаурой и любит ее, и возвела на нее поклеп, о чем сказывали ему многие люди и многие рыцари. И разошлась она с ним, мольбы и речи его слушать больше не желая, но требуя, чтобы он удалился от доны Лауры, однако, и на ее милости и любовь более не надеялся.

Когда Дама с ним разошлась, Фолькет весьма огорчился и опечалился и забросил пение, смех и веселье, долгое время пребывая в великом горе и сетуя на постигшее его несчастье, ибо Даму свою, которую он любил больше всего на свете, потерял он ради той, о чьем благе он заботился лишь памятуя о законах вежества.

И вот, пошел он со своим горем к Императрице, которая была женою эн Гильема де Монпелье и дочерью императора Мануила[1088] и которая была венцом и украшением всяческой доблести, вежества и обхождения куртуазного. Ей-то Фолькет и пожаловался на постигшее его несчастье. Она же его утешила, как могла, и просила не тужить и не горевать, но ради любви к ней петь и слагать кансоны. И вот тогда он по просьбе Императрицы такую сложил кансону, и ней же говорится:

Столь куртуазный тон возьму[1089].
Чтоб песней двинуть разговор,
Что краше прежних в ней узор
Проявится; а почему?
Императрицу взяв саму
За образец, учтивых фраз
Ее приказ
Я чту, как некий высший глас:
Коль петь звучней,
Искусней, сладостней, нежней
Велит столь славной дамы власть,
Могу ль в глазах ее упасть?
Лжецов презреньем окружу[1090]:
Господь, будь на расправу скор
И выстави их на позор,
Поскольку та, кому служу,
Считает, будто я держу
Другую даму про запас
И гонит с глаз
Меня, а клевету пролаз
Пойди развей:
Уж пойман, кажется, злодей
С поличным – нет, в кусты вдруг шасть...
Я гибну – можно ль их не клясть?
Все же я приязнь ее верну:
Во лжи всегда есть перебор,
И правда, ей наперекор,
Всплывет, а ложь пойдет ко дну;
Она, поняв свою вину,
Поверит, что правдив рассказ
И без прикрас,
Что предан я не напоказ
Душою всей,
Притом, что норовит верней
Рассудок душу обокрасть,
Чтоб тешиться любовью всласть.
Коль Милосердья не найду
Я в ней, как быть? Покинуть двор?
Нет, ибо я с недавних пор
Стал в этом прозревать аду
Усладу чаще, чем беду,
Под светом столь прекрасных глаз;
Тем злей потряс
Меня безжалостный отказ,
Что с давних дней
С мольбой я обращался к ней;
На что хулу, не знаю, класть:
И созерцанье – ад, и страсть.
Смогу ль, как вор уйдя во тьму
Любить, встречая лишь отпор?
Да, ибо лучезарный взор,
Став стражем сердцу моему,
И тело заточил в тюрьму;
Но хоть огонь надежд угас,
Я искру спас;
Сдержу в узде на этот раз
Набор страстей –
Бывает нить любви прочней,
Коли ее с терпеньем прясть,
А силой не смирить напасть.
Магнит[1091], нет радости сильней,
Как в том искать благую часть,
Чтоб из-за дамы мертвым пасть.

3. РАЗО ВТОРОЕ

Об эн Фолькете Марсельском довольно сказывал уже я вам, кто он и родом откуда, как в чести возвысился и в славе, как в миру жил и как от мира потом удалился, как влюблен был в жену сеньора своего эн Барраля и множество сложил в ее честь прекрасных кансон, так и не узнав от нее ни радости, ни сладости. А теперь хочу я вам рассказать, как он потом полюбил Императрицу, каковая женою была эн Гильема де Монпелье и дочерью императора Константинопольского – звали его Мануил, – каковой послал ее королю Альфонсу Арагонскому в жены, о чем сказывал уже я вам в другом рассказе[1092]. И вот тогда сложил Фолькет такую кансону, в ней же говорится:

Не знающее препон[1093]
Желанье душу томит,
Надежды же скорбен вид,
Столь высоко вознесен
Желанный предмет;
Но разум ставит запрет
Отчаянью – что же, силен
И тот, и этот резон:
Питать я не стал
Надежд, но духом не пал.
Зачем дух ввысь устремлен,
Если его тяготит
Рожденный робостью стыд:
Стать может дерзкий разгон
Источником бед;
Но я утешен, нашед,
Что куртуазный уклон,
Которым я вдохновлен,
Затем ей пристал,
Чтоб вновь я радость сыскал.
Вот, сердцем стал убежден –
И правдой обман глядит,
С усладой коварной слит;
Но верности строг закон;
Лишь давши обет,
Можно добиться побед;
Я буду вознагражден,
Только б теперь был прощен
Чувств нежных накал,
Каким к Вам я пылал.
Видно, мой разум сражен
Желаньем, я с толку сбит
И взором, в котором скрыт
Обман, мгновенно пленен;
Любовью задет,
Я не заметил примет
Того, что уже влюблен:
Я был считать обречен,
Пока не устал,
Уколы сладостных жал.
Неправо я обвинен,
Ибо мне мысль претит,
Что поводом для обид
Мог быть куртуазный тон:
Любви ли во вред
Чрезмерный любовный бред?
Хотя я со всех сторон
Прав в том, за что осужден,
Но Ваших похвал,
Увы, я напрасно ждал.
Когда вместо пенья стон
Звучит – пусть песня молчит:
Может, отказ облегчит
Столь тягостный мне урон
Теперь, когда нет
Императрицы, чей свет
Юностью в высях зажжен;
Не опустей ее трон,
Давно уж провал
Ждал бы глупцов-прилипал.
Вкушу ль я сладость бесед
С самой прелестной из жен.
Иль счастья буду лишен?
Так Вас я желал,
Что стал от желанья шал.
Об убыли тех времен
Все дни я вздыхал
И ныне в бессилье впал.
Но так ему не повезло, что в то самое время, как полюбил он эту Даму, возвели на нее поклеп, будто она мужу своему Гильему де Монпелье неверна, а тот сему поверил и, с ней разойдясь, ее изгнал, и удалилась она от него[1094]. И вот, остался Фолькет грустный, печальный и унылый, как он сам повествует о том, говоря, что вновь радости не сыщет вовек, ибо уж нет

Императрицы, чей свет[1095]
Юностью в высях зажжен;
Не опустей ее трон,
Давно уж провал
Ждал бы глупцов-прилипал.

4. РАЗО ТРЕТЬЕ

Спустя немного времени[1096] после того как эн Фолькета постигло горе из-за несчастья с Дамой его, покинувшей Монпелье и удалившейся, умер и эн Барраль, сеньор его и всего Марселя[1097], сеньор, любимый им больше всего на свете, так что удвоились жестокие муки, каковые он терпел из-за жены эн Барраля, покойного своего сеньора[1098] и из-за изгнанной Императрицы. И вот тогда сложил он такой плач, в нем же говорится:

Как те, кто горем сражен[1099],
К жестокой боли хранят
Бесчувствие, рот их сжат,
Исторгнуть не в силах стон, –
Так я безгласен стою,
Хоть слезы мне сердце жгут,
И скорби этих минут
Еще не осознаю:
Эн Барраль мой могилой взят!
Что ни сделай, все невпопад
Будет – слез потому не лью.
Рассудок ли поврежден,
Чары ли сердце томят,
Но только найду навряд
Равных ему, ибо он
Втягивал в сферу свою
Честь, спрятанную под спуд,
Словно магнит – сталь из груд
Хлама: и вот вопию
Я о том, что похищен клад
Доблести той, с коею в ряд
Ставить мы не смеем ничью.
Тот нищ, кто до сих времен
В любви его был богат;
Всех смертных овеял хлад,
Когда он был погребен:
О, скольких я отпою –
Весь, весь с ним погибший люд!
Многие ныне соткут
Траурную кисею.
Взял верх над великим и над
Малым он, в сонм благих прият,
Величье придав бытию.
Как верный найти мне тон,
Сеньор, коль в сердце разлад?
В Вас был источник отрад,
Свой восполнявший урон
Тотчас, подобно ручью,
Чьи тем обильней текут
Воды, чем больше их пьют;
Кто Вашу не пил струю!
Но Бог Вас берег от утрат,
Так что всякий Ваш дар – назад
Возвращаем был десятью.
Того, кто ввысь вознесен,
Здесь ждет, о горе, распад:
Цветок, лия аромат
Сладчайший, был обречен
Смертельному лезвею;
Пусть видят в том Божий суд
Все, что по миру бредут,
Как странник в чужом краю;
Позор и забвенье грозят
Там, кто путь свершал наугад,
Не ища Его колею.
Господь, чтобы был лишен
Навеки победы ад,
Ты Сам на кресте распят,
Зато грешный род спасен;
Яви же милость Твою
Ему, как являл и тут,
И дай средь святых приют;
О Дева, молитву чью
Как высшей мы ждем из наград,
Попроси за достойных чад
У Сына, чтоб быть им в Раю.
Сеньор, пусть я и пою
Когда грудь слезы мне жгут,
Но скорби прилив так лют,
Что первенство отдаю
Трубадурам, чей выше лад,
Хоть в сердце хвалу Вам, стократ
Высшую, чем они, таю.

5. РАЗО ЧЕТВЕРТОЕ

После того, как добрый наш король эн Альфонс Кастильский[1100] разбит был наголову королем Марокканским по имени Мирамамолин[1101], захватившим Калатраву, Сальватьерру и Кастильо де Дуэньяс[1102], по всей Испании воцарилась в сердцах достойных людей великая скорбь, ибо обесчещен был христианский мир, а добрый наш король Альфонс потерпел горестное поражение и утратил часть своих земель, да к тому же еще люди Мирамамолина вторгались во владения короля для грабежа и разбоя[1103]. И тогда добрый наш король эн Альфонс послал к Папе послов своих[1104], прося его соизволить помочь ему добиться помощи от вассалов французской и английской короны, короля Арагонского и графа Тулузского.

Эн Фолькет Марсельский, большим будучи другом доброго нашего короля Кастильского, – в то время он еще не вступил в орден цистерцианцев[1105], –сложил песню, призывающую сеньоров и всех добрых людей к крестовому походу на помощь доброму королю Альфонсу, и в призыве этом восхвалял честь, какую обретут они, помогая королю, и сулил прощение всех прегрешений, какие получали они за это от Бога.

И вот песня, сложенная им, как проповедь:

Отныне не вижу, что[1106]
Могло помешать бы нам
Придти с мольбой в Божий храм,
Прося нам помочь Того,
Кто ныне поруган Сам:
Враг Его Гроба Святого лишил[1107],
Стала Испания долом могил –
Время пустых отговорок прошло:
Здесь никого еще шквал не топил.
Чем еще может Он нас упрекнуть?
Разве что снова свершит крестный путь.
Отдав нам Себя Всего,
Он принял муки и срам,
И было нашим грехам
Так искупленье дано;
Кто жизни желает там,
Пусть не жалеет для Господа сил
Здесь, ибо смертью Он жизнь возвратил;
Смерти из нас не избегнет никто –
Горе тому, кто Страх Божий забыл!
В жизни едва мы успеем мелькнуть,
Как предстоит нам навеки уснуть.
Люди о том, что темно
Судят подобно слепцам:
Хоть тело – лишь смертный хлам,
Всю жизнь они все равно
Хотят угодить телам,
Души же губят: спасительный пыл
Их охранявший от смерти, остыл;
Был бы я горд, если б хоть одного
К действию словом своим побудил:
Хватит про бедность волынку тянуть,
Каждый оденет пусть панцирем грудь!
Пусть будет сердце его
Годно к великим делам!
Король Арагонский[1108], Вам
Бог верил заботу о
Том, чтоб внушить храбрецам,
Что вы – их броня, что крепок их тыл;
Если бы делу король изменил,
Он причинил бы и Господу зло;
Тем же, кто верно Ему послужил,
Здесь иль на небе сторицей вернуть
Может Он все – воздаянья в том суть.
Король Кастильский[1109] давно
Не должен верить глупцам,
Его хранящим от ям,
Ибо идти нелегко
Всем по Господним путям:
Кто с Ним заодно, кто Богу вручил
Жизнь беззаветно, лишь тот Ему мил.
Всякое дело без Бога – ничто,
Любит Он тех, кто Его возлюбил,
Спесь перед Богом не знатна ничуть,
К славе ведет не гордыня отнюдь.
Жизни высокой не знав, не добыл
Чести безумец, поскольку мостил
Тленом дорогу: чтоб нам повезло,
Строить прочнее должны мы настил;
Блага добившись, никто не забудь
Благодареньем Творца помянуть.
Славный Магнит, Вас Господь отличил[1110]
Срок, чтоб к Нему Вы пришли, Он продлил:
Ваше спасенье – Его торжество;
Гибельно плыть без руля и ветрил,
Богу легко нас заставить свернуть:
Ждет Он, чтоб сами мы выбрали путь.

LXXIII ГИЛЬЕМ ОЖЬЕР НОВЕЛЛА[1111]

Ожьер жонглер был родом из Вьенны, но долго жил в Ломбардии. Складывал он добрые дескорты и сирвенты жонглерские[1112], в каковых одних возносил, а других поносил.

LXXIV БЛАКАЦ[1113]

Эн Блакац был родом из Прованса, знаменитый сеньор, богатый и высокопоставленный, щедрый и куртуазный. Весьма любил он ухаживание за дамами, дары щедрые, сраженья, траты, блистательные куртуазные торжества, радость и пение, – все вообще, что изысканному мужу приносит честь и славу. И не найти было такого человека на свете, который брал бы и получал с такой радостью, как он раздавал, ибо был он из тех, кто помогает обездоленным и защищает отверженных. И чем дальше, тем все более возрастала его щедрость, куртуазность, честь, доблесть военная и доходы с владения, и тем более любили его друзья и боялись недруги. И так же точно крепли его разум и познания, трубадурское художество и галантность в обращении с дамами.

LXXV ПИСТОЛЕТА[1114]

Пистолета был певцом при эн Арнауте де Марейле[1115], а родом из Прованса. После того стал он и сам трубадуром и слагал кансоны на приятные напевы, и изящная публика принимала его весьма благосклонно. Был он, однако, в искусстве беседы не силен, собою нехорош и достоинствами небогат. Жену он взял в Марселе, и став купцом, разбогател и дворы посещать перестал.

Сложил он нижеследующую кансону:

Мне тысячу бы марок серебром[1116],
И золота бы красного в казну,
И закрома с пшеницей и овсом,
Быков, коров, баранов, и одну
Пусть сотню ливров каждый день на траты,
Мне б столь широкостенные палаты,
Чтоб выдержать могли любой напор,
И порт речной, и весь морской простор.
Мне бы таким же обладать умом
И постигать такую глубину,
Как Соломон, в делах не быть глупцом,
Ичтоб никто не ставил мне в вину
Измены иль коварные захваты
Земель, иль скупость, иль отказ от платы
Долгов, и чтоб на мой стремились двор
Попасть и бедный рыцарь, и жонглер.
Мне б, Дамы благородной став рабом,
Жить у любви и радости в плену,
И чтоб за мной сто всадников верхом
Скакало на турнир иль на войну,
И сам я выбрал им плащи и латы;
Мои ж владенья были б столь богаты,
Что я купить или продать на спор
Мог все, чего ни пожелал мой взор.
Ибо тоска – ходить весь год пешком
И трогать надоевшую струну;
Хотел бы я иметь уютный дом,
Чтобы спокойно отходить ко сну,
Чтоб комнаты в нем теми были сняты.
Кто голоден, на чьих плащах заплаты, –
Приняв их, стал бы счастлив я с тех пор,
А не судьба – мой план мне не в укор.
О Дама, столь изыскан Ваш прием,
Что я б хотел Вам сердце и казну
Отдать и всю планету целиком,
Как только ею я владеть начну;
Никто о Ваших прелестях в дебаты
Со мной не вступит, в этом виноваты
Вы сами – бесполезен был бы спор:
Достойней Вас средь Ваших нет сестер.

LXXVI ГИЛЬЕМ МАГРЕТ[1117]

Гильем Магрет был жонглер родом из Вьенны, игрок и завсегдатай таверн. Слагал он добрые кансоны, такие же куплеты и сирвенты[1118]. И все его любили и чтили, но никогда не имел он порядочного снаряжения, ибо, что получал, тут же и спускал и бессовестно проигрывал. Под конец попал он в дом призрения в Испании, что во владениях эн Педро Руиса де лос Камероса[1119].

LXXVII ГИЛЬЕМ РАЙНОЛЬ д’АТ[1120]

Гильем Райноль д’Ат родом был рыцарь из города Ат, каковой город расположен в графстве Форкалькье. Был он добрый трубадур, слагал же он сирвенты по слухам, которые распускали в Провансе друг о друге король Арагонский и граф Тулузский. Стихи этих сирвент клал он на новые напевы[1121], и жала этих сирвент опасались многие сеньоры.

LXXVIII ПЕЙРЕ БРЕМОН ло ТОРТ[1122]

Пейре Бремон ло Торт родом был бедный рыцарь из Вьенны, трубадур добрый и у изящной публики весьма в почете.

LXXIX ДОНА ТИБОР[1123]

Дона Тибор родом была из Прованса, из замка эн Блакаца[1124] под названьем Серанон. Была она прелестна, куртуазна, сведуща в законах вежества и весьма искусна в трубадурском художестве. Она много любила и была любима, и в округе той снискала уважение всех знатных людей. Дамы же опасались ее весьма и к ней прислушивались.

И вот, сложила она однажды такой куплет и послала своему возлюбленному:

Мой нежный друг, скажу Вам, не таясь[1125]:
С тех пор, как наша сладостная связь
Установилась, я всегда томлюсь
Желанием любовным; наш союз
Не должен знать размолвок и разлук –
Вы совершенны, мой прекрасный друг;
Когда ж порой согласья не сберечь,
Я примиренья жду, я жажду встреч,

LXXX КАДЕНЕТ[1126]

Каденет сын был бедного рыцаря родом из Прованса, из замка под названием Каденет[1127], что в графстве Форкалькьер на берегу Дюрансы. Еще во младенчестве его, замок этот Каденет был разорен и разрушен людьми графа Тулузского[1128], а жители убиты и взяты в плен. Был и он увезен в Тулузу рыцарем по имени Гильем де Лантар[1129], каковой его воспитал и оставил в своем доме. И вырос он ладным, красивым и куртуазным, мог хорошо петь и вести беседу и выучился слагать стихи и сирвенты.

И вот, покинув воспитавшего его сеньора, сделался он жонглером, и пошел странствовать по куртуазным дворам, взяв себе прозвище "Любимчик"[1130]. Долгое время скитался он пешим по свету, и счастье ему не улыбалось. Но вот пришел он в Прованс, где его никто не знал, и взяв имя Каденет, стал слагать добрые и прекрасные кансоны. И эн Раймон Леуджьер де Досфрайрес[1131] из епископата Ницейского принял его с почетом и снаряженье ему пожаловал; чтил его и эн Блакац[1132], делавший ему много добра. Долгое время жил он счастливо и в почете, а под конец поступил в монастырь ордена Госпитальеров[1133] и умер монахом.

Все, что он делал и творил, видел я своими глазами или слышал от других.

Ах, Амор, чего я жду[1134]?
Вновь тоска меня томит,
Вкус которой был забыт,
Когда сняли Вы узду,
Чтоб увидеть, впрямь ли сможет
Жизнь моя стать весела.
Весела? Ну, нет. Но прожит
Век бывает спрохвала,
Так, как, вижу я, живут,
Не прося у Вас подмоги,
Лодырь и богатый плут,
Что сошли с прямой дороги.
Может выиграть борьбу
Тот, чей мощно меч разит,
Чей непробиваем щит;
Кто, чтоб не пытать судьбу,
Зря врага не потревожит;
Чья душа, хоть и смела,
Хитрость к силе все ж приложит;
Тот, кого спасет скала,
Или замок, иль редут,
Друг, или приход подмоги.
Те ж, кто с Вами брань ведут,
Сколь храбры, столь и убоги.
Ах, Амор, как я верну
Сердце, если путь закрыт
В дом, где дама норовит
Удержать его в плену?
Иль такая обнадежит?
Вот, отъезд начнет дела,
А возврат их уничтожит.
Не взросло б из зла два зла.
В "с Богом!" больше будет пут,
Чем в "спаси Господь!" подмоги.
Дух разлук, жаль, дама, лют,
А для встреч-то есть предлоги.
Три лишь буквы я молю
Заучить, взяв алфавит:
"Л", "ю", "б" соединит
Ваша мысль легко в "люблю", –
Эта мудрость подытожит
То, к чему судьба вела.
А потом не раз пусть сложит
Ваша милость "д" и "а"
Я скажу: "Велик ли труд,
Дама, мне прислать подмоги?" –
И уста произнесут:
"Да!" – их слов в едином слоге.
Не открыть мне страсть свою –
Шанс явиться не спешит,
И мешают страх и стыд.
Все же на своем стою:
Так как круг Ваш, дама, множит
Лишь ревнивцев без числа,
Друга, что всегда поможет,
Близость кстати бы была
Среди тех, чей нрав столь крут,
Что искали Вы подмоги.
Но нейду, раз не зовут:
Как помочь, коль Вы так строги!
Мил мне, дама, Ваш приют
В чаянье благой подмоги,
А вернусь – опять встают
Злые беды на пороге.
Пусть, лжецы, успехи ждут
Вас – я жду от вас подмоги,
Чту за честь Ваш лживый суд:
Правды не видать в итоге.

LXXXI ФОЛЬКЕТ де РОМАНС[1135]

Фолькет де Романс родом был из Вьенны, из города под названием Романс. Был он добрый жонглер, весьма обходительный и умевший держать себя при дворе, почему изящная публика и принимала его с почетом[1136]. Слагал он жонглерские сирвенты[1137], в каковых добрых хвалил, а злых хулил.

LXXXII ГИ де КАВАЛЛОН[1138]

Ги де Каваллон родом был знатный сеньор из Прованса, владетель замка Каваллон, галантный рыцарь, щедрый и куртуазный, весьма любимый дамами, да и всеми вообще, добрый воин, искусный во владении оружием. Слагал он добрые тенсоны и куплеты, частью любовные, частью веселые. Полагали, что он – возлюбленный графини Гарсенды[1139], жены графа Прованского[1140], каковой братом доводился королю Арагонскому.

И вот, послал он как-то эн Бертрану Фолькону[1141] такую строфу:

Сей лад и стих был мною сочинен[1142].
Пошлю его Бертрану в Авиньон.
Я в Кастельноу, и пусть знает он,
Что нас француз теснит со всех сторон.
Я помню ту, которой полонен,
И се гоню коня под латный звон.
Мой лев развернут средь других знамен[1143].
Вот весть моя Бертрану в Авиньон.
Весть Вам, Бертран!
Бертран Фолькон – что узник городской,
Сидящий за надежною стеной,
А мы с утра в жестокий скачем бой.
Под вечер съев поспешно ужин свой,
На стены ставим караул ночной,
Зане француз бывает враг лихой
И ночью нарушает наш покой.
Три месяца как длится ад такой,
А он в укром укрылся крепкий свой
И нас покинул с нашею судьбой,
Бертран Фолькон.[1144]

LXXXIII АЛЬБЕРТЕТ[1145] (де Систерон)

Альбертет родом был гапенсец, сын одного жонглера по имени эн Азар[1146], каковой стал трубадуром и начал слагать добрые песенки. Сложил немало песен и Альбертет – напевы у него были хорошие, а слова – не очень[1147]. За свои напевы был он хорошо принят и там и тут, и к тому же он еще умел жонглерствовать при дворах и приятно вести куртуазную беседу. Долгое время оставался он в Оранже, где разбогател, а потом вернулся в Систерон и там умер.

LXXXIV РАЙМОН де лас САЛАС[1148] МАРСЕЛЬСКИЙ

Раймон де лас Салас был горожанин марсельский, и слагал он кансоны, альбы[1149] и ретроэнсы[1150]. Не был он ни особо ценим, ни особо знатен.

LXXXV ТОМЬЕР И ПАЛАЗИ[1151]

Томьер и эн Палази слагали сирвенты на короля Арагонского[1152], графов Прованса[1153] и Тулузы[1154] и графа Баусского[1155], а также на злобы дня всего Прованса[1156]. Были они оба тарасконцы-рыцари, дамами любимые и всюду желанные.

LXXXVI РИЧАРТ ТАРАСКОНСКИЙ[1157]

Ричарт Тарасконский родом был из Торанса, из замка Тараскон, храбрый рыцарь, добрый трубадур и усердный дамский поклонник. Сложил он множество добрых кансон и сирвент.

LXXXVII БЕРТРАН де ПЮЖЕ[1158]

Бертран де Пюже был знатный сеньор родом из Прованса, из Тулонской округи. Рыцарь он был щедрый[1159] и доблестный, и добрый воин. Слагал он кансоны добрые и сирвенты.

LXXXVIII БЛАКАССЕТ[1160]

Эн Блакассет был сын эн Блакаца[1161], самого благородного в Провансе мужа, самого знатного, самого куртуазного, ладного и изящного сеньора. И по доброте своей, щедрости и всем достоинствам своим был Блакассет истиннный сын своего отца и был велик в любви, знал толк в трубадурском художестве и множество сложил прекрасных кансон.

LXXXIX БЕРТРАН д’АЛАМАНОН[1162]

Бертран д’Аламанон родом был из Прованса, сын эн Понса де Бругейраса[1163]. Рыцарь он был сладкоречивый и куртуазный. Слагал он строфы, сирвенты и прения, добрые и веселые:

– Бертран, пусть был бы выбор Вам предложен[1164]:
Отречься от изысканных утех
Любви, забыв про прежний свой успех.
Иль больше не вытаскивать из ножен
Меча, притом что Дама-то как раз
Лишь воина ценить и будет в Вас, –
Что предпочтете? Мой вопрос несложен
На вид. но в нем всей жизни смысл заложен.
– Мой путь в любви, Сордель, был столь тревожен.
Чинили дамы столько мне помех.
Что я оставлю с радостью их всех;
Мне кажется. Ваш самый тезис ложен:
Ведь от любви отказ – от мук отказ.
Меж тем как список славных браней нас
Украсит, и он может быть умножен;
Иной ответ, пожалуй, невозможен.
– Когда б Вы знали, как Ваш пыл потешен!
Кто строит доказательства свои
На том. Бертран, что можно без любви
Прожить, тот, право, должен быть повешен;
Боль сладкую и куртуазный бой
Сменять на шрамы, голод, холод, зной
Решится только тот, кто впрямь помешан:
Лишась любви, я был бы безутешен.
– Клянусь, Сордель. Ваш выпад безуспешен;
Иль Вы хотите быть влюбленным, чьи
Трусливы взоры, кто ведет бои
Лишь на словах, кто безоружен, спешен
С коня? Ищу я радости другой –
Воинственной, возвышенной, благой:
Любовный подвиг с поношеньем смешан,
Тогда как бранный – славен и безгрешен.
– Верь та, кому я шлю мольбы без счета.
Что я храбрец, – и вот уж хороша
Жизнь, друг Бертран: не стоит и гроша
Ни неприязнь всех прочих, ни забота;
По мне, возлечь, обвив рукою стан,
Приятней, чем на землю пасть от ран.
Как милая Вам франкская пехота;
И поцелуй нежней удара дрота.
– Сордель, что значит чувство без полета?
Возможно ль, чтоб, правдивостью дыша,
И лжезаслугой хвасталась душа?
Саму любовь такая губит льгота;
Поэтому, оставив Вам обман,
Я неге предпочту походный стан;
Я победил, Вам спорить нет расчета:
Долг бранный не любовная охота.
– Пускай графиня де Родес[1165] туман
Рассеет в нашей тяжбе, друг Бертран,
Она достойна больше всех почета,
Ибо Учтивость чтить – ее забота.
– Я одобряю, друг Сордель, Ваш план;
Графиня – чудо, но не хуже Жан
Де Валлери[1166], он – воин, эта нота
Ему близка, он избежит просчета.

ХС ГИЛЬЕМ де МОНТАНЬЯГОЛЬ[1167]

Гильем де Монтаньяголь рыцарь был родом из Прованса[1168], добрый труба–дур, в любви восславивший ее величие[1169]. Ухаживал он за мадонной Гаусерандой из замка Люнель[1170] и сложил в ее честь множество прекрасных кансон.

ХСІ БЕРЕНГЬЕР де ПАЛАЗОЛЬ[1171]

Беренгьер де Палазоль родом был бедный рыцарь из Каталонии, из замка Русильон, весьма, однако, ладный, сведущий в законах вежества и искусный во владении оружием. Слагал он добрые кансоны, в каковых воспевал дону Эрмесен из Авиньона, жену эн Арнаута из Авиньона[1172], сына доны Марии де Пейралада[1173].

ХСІІ АЛЬФОНС АРАГОНСКИЙ[1174]

Король Арагонский, тот, что владел трубадурским художеством, прозывался Альфонс и был первым королем Арагона[1175] – сын эн Раймона Беренгьера, графа Барселонского[1176], Арагон отвоевавшего у сарацин[1177]. Граф этот короноваться ходил в Рим[1178] и умер в Пьемонте на обратном пути, в предместье святого Далмация. И стал сын его, Альфонс, королем, – отец короля Педро[1179], отца короля Якова[1180].

ХСІІІ ГИЛЬЕМ де БЕРГЕДАН[1181]

Гильем де Бергедан родом был знатный сеньор из Каталонии, виконт Бергедана, Магроны и Пьюгрейга, добрый рыцарь и воин. Долгие вел он войны с Раймоном Фольком Кардонским[1182], который превосходил его силой. Случилось ему однажды быть с Фольком вдвоем, и он его убил вероломно[1183] и за то лишился всех своих владений. Долгое время содержали его друзья и родные, но в конце концов все от него отвернулись, ибо каждого он оскорблял, и жен их, и дочерей и сестер, так что никого не осталось, кто бы его поддержал, кроме эн Арнаута де Кастельбона[1184], мужа знатного, доблестного и могущественного, родом из той же округи.

Слагал он добрые сирвенты, одних понося, других вознося и похваляясь всеми дамами, какие соглашались терпеть его любовь[1185]. И с дамами, и в разных делах было у него много удач, но и неудач довольно. Погиб же он от руки наемного убийцы.

ХСІV ГИЛЬЕМ де КАБЕСТАНЬ[1186]

1. ЖИЗНЕОПИСАНИЕ С РАЗО[1187]

Эн Раймон де Кастель Руссильон был, как вы знаете, сеньор доблестный. Имел он женою мадонну Маргариту[1188], прекраснейшую из дам, каких только знавали в те времена, одаренную всеми прекрасными свойствами, добродетелями и учтивостью. И вот случилось, что Гильем де Кабестань, сын бедного рыцаря из замка Кабестань, прибыл ко двору эн Раймона Руссильонского, предстал перед ним и спросил, не угодно ли тому, чтоб он поступил к нему на службу. Эн Раймон, видя, что Гильем красив и пригож, сказал ему, что тот будет желанным гостем и предложил остаться при дворе. Итак, Гильем остался и вел себя столь учтиво, что все, от мала до велика, его полюбили; и так он сумел отличиться, что Раймон пожелал, чтобы он стал пажом мадонны Маргариты, жены его, и так и было сделано. После того постарался Гильем отличиться еще больше и словом и делом. Но, как обычно бывает в делах любовных, случилось, что Амор пожелал овладеть мадонной Маргаритой и воспламенил ее мысли. И так угодны стали ей поступки Гильема, слова его и повадка, что однажды она не смогла удержаться и спросила: "Гильем, если бы какая-нибудь дама сделала вид, что любит Вас, осмелились бы Вы полюбить ее?" – Гильем же, догадавшись, в чем дело, отвечал ей, не таясь: "Да, конечно, сеньора моя, лишь бы видимость эта была правдивой" – И сказала дама: "Клянусь святым Иоанном, Вы добрый дали ответ, как и подобает отважному мужу; но теперь я хочу Вас испытать, сможете ли Вы познать и уразуметь на деле, какая видимость бывает правдива, а какая нет". Гильем же, когда услыхал эти слова, ответил: "Госпожа моя, пусть будет так, как Вам угодно".

И вот, меж тем как он пребывал после этого в задумчивости, Амор тотчас же повел против него войну. И мысли, какие Амор посылает слугам своим, проникли в самую глубину его сердца, и с того времени сделался он слугою Амора и стал слагать строфы, приятные и веселые, и дансы, и кансоны на приятный напев, что всем нравилось, а больше всего той, для кого он пел. И вот Амор, который дарит слугам своим, когда ему заблагорассудится, должную награду, пожелал наградить Гильема: и начал он, Амор, донимать даму любовными мечтаниями и размышлениями столь сильно, что та ни днем, ни ночью не знала отдыха, все время думая о доблести и достоинствах, которые столь обильно находились и обитали в Гильеме.

Однажды случилось так, что дама позвала к себе Гильема и сказала ему. "Гильем, скажите мне, как Вы полагаете, – вид мой правдив или обманчив?" Гильем же ответил: "Мадонна, Бог мне свидетель, с того мгновения, как я стал Вашим слугою, в сердце мое ни разу не проникла мысль, что Вы не лучшая из всех дам, когда-либо живших, и не самая правдивая на словах и в обхождении. Этому я верю и буду верить всю жизнь" И дама ответила: "Гильем, говорю Вам, если Бог мне поможет, Вы никогда не будете мною обмануты, и Ваши мысли обо мне не будут тщетны или потрачены напрасно". И она протянула руку и ласково обняла его в горнице, где оба они сидели, и предались они утехам любви. Но вскоре наветчики, – да поразит их Бог своим гневом, – начали говорить и толковать об их любви, по поводу песен, которые слагал Гильем, утверждая, что он полюбил госпожу Маргариту, и до тех пор болтали об этом вкривь и вкось, покуда дело не дошло до ушей эн Раймона. Тот был этим весьма удручен и сильно опечалился, ибо ему предстояло потерять оруженосца, коего он любил, а еще больше из-за бесчестия своей жены.

Случилось однажды, что Гильем отправился на соколиную охоту с одним лишь стремянным; и эн Раймон велел спросить, где он; и слуга ответил, что на соколиной охоте, а другой, знавший где он, сказал, что в таком-то месте. Тотчас эн Раймон спрятал под платье оружие, велел привести коня и направился совсем один к тому месту, где был Гильем, и скакал до тех пор, пока его не отыскал. Когда же Гильем его увидел, то сильно удивился, и тотчас пришли ему на ум зловещие мысли, и он отправился к нему навстречу и сказал:

"Сеньор, добро пожаловать. Почему это Вы совсем один?" И эн Раймон ему ответил: "Гильем, для того ищу я Вас, чтобы развлечься с Вами вместе. Вы ничего не поймали?" "Я ничего не поймал, сеньор, ибо ничего не нашел; а кто мало находит, ничего и не ловит, говорит пословица". И сказал тогда эн Раймон: "Ну, так оставим эту беседу, и, помня о той верности, которою Вы мне обязаны, ответьте правдиво о тех вещах, о которых я хочу спросить Вас" И Гильем ему ответил: "Клянусь Богом, сеньор, если это такая вещь, какую можно сказать, я скажу Вам ее". И сказал эн Раймон: "Я хочу, чтобы полностью и без всяких уловок ответили Вы на то, о чем я спрошу Вас". – И сказал Гильем: "Сеньор, о чем бы Вы ни пожелали спросить меня, я на все правдиво Вам отвечу" Тогда эн Раймон спросил: "Гильем, если дороги Вам Бог и святая вера, скажите: есть ли у Вас возлюбленная, ради которой Вы поете и к которой Вы охвачены любовью?" – И ответил Гильем: "Сеньор, как бы мог я петь, если бы не нудил меня Амор? Узнайте же, сеньор, истину: Амор всего меня держит в своей власти" И эн Раймон ему ответил: "Охотно верю, ибо иначе как могли бы Вы так хорошо петь? Но я хочу знать, кто Ваша дама". – И сказал Гильем: "Ах, сеньор, ради Господа Бога, подумайте сами, чего Вы от меня требуете. Ведь Вы хорошо знаете, что негоже называть имя своей дамы, и что Бернарт де Вентадорн сказал:

Чутье дает прямой совет:
Кто ни спросил бы об удаче,
Лги без зазренья, все иначе
Представь, запутывая след.
Ведь иногда хранитель тайн
И ненадежен, и случаен.
Ты лишь тому секреты объяви,
Кто сможет послужить твоей любви".[1189]
И эн Раймон ответил: "Даю Вам слово, что буду служить Вам, поскольку это в моей власти". И так он настаивал, что Гильем ему сказал:

"Сеньор, знайте, что я люблю сестру мадонны Маргариты, Вашей жены, и думаю, что она меня тоже любит. Теперь, когда Вы это знаете, прошу Вас помочь мне или, по крайней мере, не чинить мне помехи". "Вот моя рука и слово, – сказал эн Раймон, – я клянусь Вам и обещаю всю мою власть употребить в Вашу пользу". Тут он поклялся ему и, поклявшись, сказал: "Я хочу отправиться вместе с Вами в ее замок, ибо он отсюда близко". "И я Вас очень прошу об этом", – отвечал Гильем. Итак, они направились к замку Льет. И когда прибыли они в замок, их очень хорошо приняли там эн Роберт Тарасконский, который был мужем мадонны Агнес, сестры госпожи Маргариты, и сама мадонна Агнес. И эн Раймон взял мадонну Агнес за руку, отвел ее в опочивальню и усадил рядом с собой на ложе. И сказал эн Раймон: "Теперь поведайте мне, свояченица, со всею правдивостью, которую Вы мне обязаны, любите ли Вы кого-нибудь любовью?" И она сказала: "Да, сеньор". – "А кого?" – спросил он. "О, этого я Вам не скажу, – ответила она. – О чем это Вы толкуете со мной?:

Но он так ее упрашивал, что она сказала, что любит Гильема де Кабестаня. Сказала же она это потому, что видела Гильема задумчивым и печальным и хорошо знала, что он любит ее сестру, и потому боялась, что эн Раймон замыслит злое против Гильема. Такой ответ доставил эн Раймону большую радость. Мадонна же Агнес все рассказала своему мужу, и тот сказал, что она очень хорошо сделала, и обещал предоставить ей свободу делать и говорить все, что только может спасти Гильема, и мадонна Агнес не преминула так и поступить. Она позвала Гильема к себе в опочивальню и оставалась с ним наедине столько времени, что эн Раймон подумал, что они предаются любовным утехам; и все это было ему приятно, и он начал уже думать, что все, что наговорили ему, было неправдой, и что люди болтали это на ветер. Мадонна же Агнес и Гильем вышли из опочивальни, и тут подали ужинать, и все поужинали в большом весельи. А после ужина мадонна Агнес велела поставить кровати их обоих около самой ее двери, и Гильем и дама притворялись столь искусно, что Раймон поверил, что Гильем спит с нею.

И вот, на другой день пообедали они весьма весело в замке и после обеда уехали, отпущенные с пышностью и почетом, и вернулись в Руссильон. И эн Раймон, как можно скорее попрощавшись с Гильемом, пошел к своей жене и рассказал обо всем, что видел, о Гильеме и о сестре ее, от чего жена его всю ночь провела в большой печали. А на другое утро она велела позвать Гильема, обошлась с ним плохо и назвала его неверным другом и изменником. А Гильем попросил у нее пощады, как человек, который совсем неповинен в том, в чем его обвиняют, и рассказал обо всем, что произошло, слово в слово. И дама призвала к себе сестру и от нее узнала, что Гильем невиновен. И вот, приказала она по этому случаю, чтобы он сочинил песню, в каковой высказал бы, что никогда, кроме нее, ни одной женщины не любил, и тогда он сложил каннсону, в коей говорится:

Сладостно-злая[1190]
Грусть, что Амор мне дал,
Жжет, заставляя
Песней унять накал
Страсти: пылая,
Я б Вас в объятьях сжал,
Но, столь желая,
Я Вас лишь созерцал.
Что ж, я в Ваших руках;
Видя гневный их взмах,
Превращаюсь я в прах,
Так как верен обету;
К Вам стремлюсь, будто к свету,
Я, блуждая впотьмах;
Вас я славлю в стихах.
Пусть, гнев являя,
Амор Вас охранял,
Премного зла я
Из-за него приял,
Радость былая
Ушла, я грустен, шал:
Любви желая,
От ее плачу жал.
От любви я исчах,
С Вами я нежен в снах,
Наяву ж – не в ладах,
Напоказ всему свету,
За какую монету
Вы мой примете страх?
Ибо я вновь в бегах.
Эскиз к портрету
Я набросать хотел:
Улыбку эту,
Стан, что строен и бел.
Когда б воспету
Мной, как воспеть я смел
Вас, быть завету
С Богом – в Раю б я пел!
Вам я служить готов
Ради десятка слов;
Мне дарёных платков
Не храню, не ищите!
Нет во мне прежней прыти,
Нежных дам тщетен зов.
Мой алтарь – Ваш альков.
Я рад рассвету:
Едва он заалел,
Любви примету
Я в нем найти успел;
Не вняв запрету,
Я пал, лишь Вас узрел;
Увы, поэту
Любить – один удел.
Неприветлив Ваш кров,
Нрав Ваш тверд и суров.
Я лишен всех даров:
Что ж, кто может – берите!
Только мне разрешите
Ждать, что дрогнет засов,
Коль мой жребий таков.
Тоскою рвите
Сердце мне пополам,
Но в дом впустите
Амора – пусть он сам
В тайном укрытье
Возведет себе храм;
Слух свой склоните
К слезным моим мольбам.
Причиняя мне вред,
Злом Вы полните свет;
Коль одну из бесед
Вы б вели с прямотою,
Сказав, чего я стою,
Любите Вы иль нет,
Я б не ждал столько лет.
Я слаб в защите –
Крепость без боя сдам;
Милость явите –
Честь будет призом Вам;
Знать не велите
Зависти к королям:
Быть в Вашей свите
Мне приятней, чем там.
Коль пошлете мне вслед
Лишь прохладный привет,
Им я буду согрет.
Ах, любви полнотою
Душу мою – пустою
Оставлять Вам не след.
Что ни жест, то запрет!
Пусть Ваш ответ – запрет,
Вас считаю святою
И стремлюсь со тщетою
Свой исполнить обет,
Худших не чая бед.
Эн Раймон, красотою[1191]
В рабство взят Ваш сосед,
Жертва ее побед.
И когда эн Раймон де Кастель Руссильон услыхал кансону, которую сложил Гильем для жены его[1192], он призвал Гильема явиться к нему как бы для беседы[1193] довольно далеко от замка, и отрубил ему голову, и положил ее в охотничью сумку, а сердце вырезал из тела и положил вместе с головой. Вернувшись же в замок, он приказал изжарить сердце и подать его на стол жене, и заставил ее съесть его; а она не знала, что она ест. Когда же кончила она есть, встал эн Раймон и сказал жене, что съела она сердце эн Гильема де Кабестаня, и показал голову, и спросил ее, пришлось ли сердце Гильема ей по вкусу. И она как услышала, что он ей сказал, и увидела голову эн Гильема, и узнала ее, то, отвечая ему, сказала, что сердце было такое хорошее и вкусное, что никогда никакая пища и никакое питье не заглушат у нее во рту вкуса, который оставило сердце сеньора Гильема. И тогда кинулся на нее эн Раймон с мечом, она же побежала от него, бросилась с балкона и разбила себе голову.

Стало это известно по всей Каталонии и во всех землях короля Арагонского, и король Альфонс[1194] и все сеньоры тех мест погрузились в великую скорбь и великую печаль по поводу смерти эн Гильема и дамы его, которую эн Раймон столь гнусно умертвил. И собрались сородичи Гильема и дамы, и все куртуазные рыцари той округи, и все влюбленные, и объявили ему войну не на жизнь, а на смерть. И король Арагонский, узнав о смерти дамы и рыцаря, схватил Раймона, опустошив замок его и владение, а тела Гильема и дамы его положить повелел в гробницу, воздвигнутую перед входом в церковь города Перпиньяна, богатого града на равнине Руссильонской, что во владении короля Арагонского. И долгое время все куртуазные рыцари и дамы Руссильона и Серданьи, Колофена и Риполя, и Пейралады и Нарбонны[1195] ежегодно устраивали им поминки, и все истинные влюбленные молили Бога о спасении их душ. А эн Раймона де Кастель Руссильон король взял в плен и лишил всего, чем он владел, замок его опустошил, а самого его держал в тюрьме, пока тот не умер, а все его имение отдал сородичам Гильема и дамы, которая из-за него умерла.

XCV[1196]

...

XCVІ АЛЬБЕРТ МАРКИЗ[1197] (Маркиз де Маласпина)

Альберт Маркиз родом был из маркизов Маласпина. Был он муж щедрый, доблестный, куртуазный и сведущий в законах вежества, и умел хорошо слагать сирвенты, стихи и кансоны[1198].

– Правда ль[1199], Раймбаут[1200], что с Вами дамы строги?
Та, для кого Вы делали концы
В Тортону[1201] (обивать ее пороги),
Чьи качества, приняв за образцы,
Прославить Вы старались в каждом слоге,
Нашла, что есть не хуже Вас певцы;
Она такие сочинит эклоги,
Что хватит в них и Вам, и ей грязцы;
Вы – к Даме, а она давай Бог ноги.
– Маркиз Альберт, Вы правы, я в тревоге,
Ибо и мне весть принесли гонцы,
Что дама, для войны ища предлоги,
Меня успела записать в льстецы, –
Видать, забыла о душе и Боге;
Изменницу, я верю, под уздцы
Судьба возмет, а с ней и Вас в итоге,
Поскольку стонут в Генуе истцы,
Что на беду Вас встретили в дороге[1202].
– Клянусь, Раймбаут, Ваш взгляд на вещи сужен:
Я забираю у скупцов товар
Не ради жалких денег иль жемчужин,
И он идет не мне в казну, а в дар
Таким, чей шаг ломбардскими натружен
Дорогами[1203], – таким, как Вы, фигляр!
Жонглер поет, хоть грустен, хоть недужен,
И, видно, был во власти Ваших чар
Тот в Павии, что Вас позвал на ужин.
– Маркиз Альберт, Ваш бравый тон натужен,
В делах интересует Вас нагар;
Всех больше мил Вам тот, кто безоружен;
Мне не найти для Вас достойных кар,
Ибо конец позорный тем заслужен,
Кто, ставя Петракорву под удар[1204],
Пел, что и Валь-де-Тар ему не нужен;
Вас презирает Ланфранкон да Map
И Николо[1205], что встарь был с Вами дружен.
– Клянусь, Раймбаут, я искренне расстроен,
Вы отреклись от лучшей из карьер:
Был Ваш трень-брень признанья удостоен –
Вы из жонглера стали кавалер[1206],
А сколько благодетелей не доен
Еще кошель! Любители химер
Оправиться не могут от пробоин;
За скакуна Вы дали пару мер
Овса: конь есть, но в ножнах меч спокоен.
– Маркиз Альберт, Ваш разум так устроен,
Чтоб сетью гнусных каверз и афер
Опутать тех, кто лучшего достоин;
Вы на словах сторонник сильных мер,
И что же? Я не Оливье как воин[1207],
Но и для Вас, похоже, не пример
Роланд: Ваш замок Кастаньер присвоен
Людьми Пьяченцы – в землях недомер
Значительный и может стать удвоен.
– Раймбаут, Оруженосец[1208] мой в карьер
Коня пустил – я не обеспокоен
Ни тем, что Вы нашли, ни что эн Пьер –
Кастрат в парше[1209], к тому ж неладно скроен.
– Маркиз Альберт, и тот стал маловер,
Кто доверял Вам до недавних боен;
Я слышал, Вас Сеньор-де-Изувер
Зовут или Маркиз-де-Непристоен.

XCVІІ ПЕЙРЕ де ла МУЛА[1210]

Пейре де ла Мула жонглер был из Пьемонта, что в Монферрате, при мессире эн Оттоне дель Карретто[1211] состоявший потом в Кортемилье. Слагал он стихи и сирвенты.

XCVІІІ СОРДЕЛЬ[1212]

1. ЖИЗНЕОПИСАНИЕ

Сордель был родом из Череды, что близ Мантуи[1213]. Был он сын некоего бедного рыцаря по имени мессир Короткий[1214]. Нравилось ему выучивать и самому слагать кансоны, и стал он знаться с людьми куртуазными, всему чему только мог от них научился, и тогда начал сам слагать сирвенты и строфы.

И вот, явился он ко двору графа Сан Бонифачио[1215], каковой принял его с превеликим почетом. И полюбил он графиню[1216], видя в этом куртуазную утеху, а она полюбила его. И вот, вышла у графа ссора с братьями ее, и он отстранился от нее. Братья же, мессир Эццелино и мессир Альберико[1217], помогли Сорделю похитить ее у графа[1218], и оставался он после того долгое время с ними, счастливо у них пребывая, а потом отправился в Прованс, где принял превеликие почести от графа и графини[1219], каковые пожаловали ему добрый замок с супругой благородной, и от всей изящной публики.

2. ВАРИАНТ[1220]

Сордель знатный был сеньор родом из Мантуи, владетель замка Гойто. Был он хорош собой, добрый певец и добрый трубадур, в любви знал толк, но дам и сеньоров, у каковых оставался, обманывал часто и бывал им неверен.

И вот, стал он ухаживать за мадонной Куниццей, сестрой мессиров Эццелино и Альберико да Романо, женой графа Сан-Бонифачио, у какового он пребывал, и по воле мессира Эццелино увез он мадонну Куниццу от мужа. Немного времени спустя отправился он в замок сеньоров да Страссо, что в Ченедезе, к мессирам Энрико Гульельмо и Вальперино, с каковыми был в большой дружбе, и там обвенчался тайно с одной из их сестер по имени Отта, после чего отбыл в Тревизу. Когда же прознали о том сеньоры да Страссо, то захотели его проучить хорошенько, точно так же как друзья графа Сан-Бонифачио, из-за чего долгое время оставался он в доме мессира Эццелино при оружии, а когда выезжал, то на добром скакуне и в сопровождении множества рыцарей.

Однако страха ради искавших его обидеть, тронулся он в путь и, прибыв в Прованс, долгое время оставался при графе Провансском. Там полюбил он некую провансскую даму – знатную и прекрасную, каковую в песнях, сложенных в ее честь, величал "Нежный Недруг"; песен же этих и иных сложил он превеликое множество:

По эн Блакацу плач я на простой мотив[1221]
Начну скорбя; увы, оправдан мой порыв:
Он добрым другом был моим, пока был жив;
Рок злобно поступил, сеньора нас лишив
И в землю вместе с ним все доблести зарыв, –
Ущерб смертельный! Тем спасительней призыв
Взять сердце у него и всем, кто сердцем лжив
Иль боязлив, отдать, их вдосталь накормив.
Пусть первым съест его тот, чья держава – Рим[1222],
Коль местью праведной к миланцам одержим.
Поскольку не они ему – он сдался им
И обездолен, хоть германцами и чтим.
Король французский пусть откусит вслед за ним[1223].
Чтоб вновь Кастилию владением своим
Считать; но матери его силен нажим.
Он не рискнет, им пуще чести мир ценим.
Стою с мольбою перед английским королем[1224],
Пусть сколько может съест и станет храбрецом
И разоренный им самим по лени дом
Возвысит, славою покрыв, а не стыдом.
И должен за двоих Кастилец съесть потом[1225]:
Два королевства – не король он ни в одном.
Но и решась, пусть это сделает тайком,
А то узнает мать[1226] – побьет его дрючком.
И Арагонец, съев, воинственную дрожь
Почувствует, а то его все стяги сплошь
Покрыл позор, а он бездействует – хорош[1227]!
Или Марсель с Милло не ценятся ни в грош?
От сердца пусть вкусит король наваррский тож[1228].
Он не на короля – на графа тянет; что ж.
Из тех, кто и труслив, и ни на что не гож.
Бывает, иногда Бог делает вельмож.
Побольше должен граф Тулузский сердца съесть[1229].
Чтоб земли бывшие и нынешние счесть:
Коль в нем не пробудит другое сердце месть.
Тем менее у нас надежд на то, что есть.
И граф Провансский съест, чтоб знать, что предпочесть[1230]
Чему: жить в бедности иль в гущу боя лезть?
Лишь съев, утраченное мог бы он обресть,
Иначе бремени утрат ему не снесть.
Вельможи не простят мне то, что произнесть
Решился я, хоть им, как мне, противна лесть.
Подай о милости Утешник Милый[1231] весть –
Ничей отказ мою не уязвил бы честь.
* * *
– Что Вы скажете, эн Сордель[1232]
По поводу слухов? Ужель
Графиня – и впрямь Ваша цель?
Ведь о дружбе с нею радел
Эн Блакац, но он поседел,
Пока ей в глаза глядел.
– Пейре Гильем, ему ли, мне ль
Ту, что можно взять за модель
Красоты, не бывшей досель,
Бог на гибель создать хотел.
До свершенья любовных дел
Нас повесят – таков удел.
– Эн Сордель, Вы один из всех
Такой, ибо видит успех
В том влюбленный, чтоб без помех
С Дамой иметь побольше встреч,
Ее обнять, с нею возлечь, –
Вы ж о другом ведете речь.
– Мне ее беседа и смех –
Честь, Пейре Гильем; но не грех,
Если б огонь нежных утех
Она пожелала разжечь;
Миром мог бы я пренебречь,
Эту радость решив сберечь.
– Вы, эн Сордель, скромность избрав,
Обновили любви устав;
Не опозорен покуда граф,
Но придет и его черед,
Как всех с вами дружных господ,
Простите такой оборот.
– Пейре Гильем, судить нет прав
О любви, к ней вкус потеряв;
Граф воспитан, так что, узнав,
Ночь без сна он не проведет.
Надо закрыть глаза и рот,
Ибо это как бы не в счет.
– Сордель, ловко фехтует тот,
Кто выпад такой отобьет.
– Пейре, я жду радости от
Любви и не боюсь невзгод.

ХСІХ ЛАНФРАНК ЧИГАЛА[1233]

1. ЖИЗНЕОПИСАНИЕ

Эн Ланфранк Чигала родом был из города Генуи, муж благородный и разумный. Был он судьей и рыцарем в одно время, однако жизнь вел подобающую судье. В любви он знал толк и был хорошим трубадуром, разумеющим трубадурское художество. Сложил он множество прекрасных кансон и с охотою пел Бога[1234].

2. РАЗО

А теперь расскажу я вам – послушайте-ка – замечательную историю, приключившуюся с двумя некоими рыцарями, владевшими прекрасным замком. Были они юны и собою прекрасны, щедро одарены сердцем, умом, ратными доблестями и богатством, счастливы в любви, ухаживании за дамами и удостоены многих услад; наконец, весьма сведущи и искусны в ратном деле и бранях. Больше, чем любые другие влюбленные на свете, любили они двух дам, прекрасных, благородных и куртуазных, в честь которых они затевали, как это водится у влюбленных, множество забавных утех, как-то: устраивали великолепные турниры и роскошные праздники, превосходно принимая гостей и щедро их одаривая. Весьма их за это восхваляли, и слух об их отличных деяниях широко разошелся по миру. Дамы же их любили более, чем какого угодно рыцаря, живущего на земле в то время.

Дамы эти жили в другом замке, отдаленном от наших рыцарей на три английские лиги[1235]. И вот, как-то раз обе они послали к нашим рыцарям гонцов, наказав им передать их просьбы: чтобы те, во имя своей любви, явились к ним ночью. И каждый отвечал, что придет, но один про другого ничего не знал.

Между тем, была у обоих братьев великая распря с могущественными сеньорами тех мест, так что они весьма опасались за свой замок, и потому твердоустановили между собою такое правило, что ни за какой надобностью и ни по какому случаю, какой ни случись, оба они не покинут замка вместе, но что один непременно в замке останется, охраняя его и оказывая гостеприимство проезжающим рыцарям. Итак, братья, поделившись друг с другом каждый своим известием, стали просить один у одного позволения по столь великой надобности пуститься в путь. Тут и один стал клясться и божиться, что не останется ни за что на свете, и точно так и другой; и так как ни один из них не уступал другому ни ради его просьб, ни ради безопасности замка, то оба они тронулись вместе в путь. А знайте, что в ту ночь было на дворе прескверно – снег, дождь и ветер. И выезжая, наказали челяди крепко стеречь замок.

И вот, отправились они вдвоем, но только тронулись, как услыхали топот приближающихся всадников. Тотчас сошли они с дороги и укрылись в кустах, и услышали, как один всадник говорит другому:

– Только б Господь добрый нам послал ночлег!

А другой в ответ:

– Если хранит братьев двух Господь, то все мы у них найдем, что надобно, ибо примут нас добром, встретят и приветят, они ведь рыцари самые достойные и куртуазные на свете; иначе же не найдем мы ночлега на три лиги вокруг.

Заслышав такое, возрадовались братья и огорчились в одночасье: тому возрадовались, что добрая о них идет молва, огорчились же, что не было хоть одного из них в замке. И вышел между ними большой спор, под конец же один из них домой воротился, заявляя, что делает это именно ради любви к своей даме.

И прознал об этом деле, все как было, Ланфранк Чигала, каковой обратился к доне Гильельме[1236] с куплетом, спрашивая ее, кто же из тех двоих достоин большей похвалы: тот ли, кто возвратился оказать гостеприимство рыцарям, или же путь продолжавший к своей даме. И так сочинена была о том тенсона, в ней же говорится:

– Гильельма, обошлись однажды круто[1237]
Со странниками ливни и метели,
Их крики, нет ли где вблизи приюта,
До слуха двух сеньоров долетели,
Из коих каждый к Даме в ночь спешил:
Один на голоса поворотил,
Другой же дальше вскачь коня пустил –
Кого б из них Вы предпочесть хотели?
– Ланфранк, тот рыцарь – кто помог кому-то,
Но лучше тот, кто путь продолжил к цели:
Хоть первым и гордится, но надута
Все ж Дама на него на самом деле,
Ибо того не видит, кто ей мил;
Тот большее почтенье заслужил,
Кто слову своему не изменил,
Чем тот, кого сомненья одолели.
– Но, Дама, поступать в ту ночь ему-то
Как рыцарю, а не как пустомеле,
Когда пришла опасная минута,
Как раз любовь и вежество велели:
Ради любви, он многих защитил,
Хоть встречи с Дамой сам себя лишил;
Короче говоря, он поступил,
А не пустился лишь в пустые трели.
– Ланфранк, то речь безумца, коль не плута,
Вы в празднословье много преуспели;
Какая поднялась бы в мире смута,
Когда бы все, как он свернуть посмели
С пути, который Дамой задан был:
Пусть прежде бы он долг свой совершил,
Награду принял – и остаток сил
Тогда б мог тратить на другие цели.
-Столь, Дама, Ваша мысль искусно гнута,
Что я совсем растерян: неужели
Паломник не найдет нигде уюта,
По мненью Дамы, кроме как в пределе
Ее владений[1238]? Не грызет удил
Конь, если кнут его не горячил, –
Вы ж заняты вытягиваньем жил
Из всадников, вот те и ослабели[1239].
– Ланфранк, в Вас самолюбие раздуто;
Чтоб не попасть на камни или мели,
Те в сторону не сделали ни фута,
Что о служенье Дамам лишь радели;
Скитальцев в замок сторож бы впустил;
Но истину наш спор установил:
Кто так легко поводья опустил,
Тот оплошает и в серьезном деле.
– Мне, Дама, бесконечный спор постыл:
Хочу, чтоб главный довод Ваш сразил
Меня, – хоть я бы Вас и победил,
Поверьте, даже задремав в постели.
– Ланфранк, я сохранила прежний пыл
И столько для победы нужных сил,
Что сколь бы дерзким мой партнер ни слыл,
Его держать я буду в черном теле.

C БЕРТОЛОМЕ ДЗОРДЗИ[1240]

Бертоломе Дзордзи купец был родом из Венеции и муж благородный. Добрый он был трубадур.

Случилось однажды, что когда он со многими другими купцами из сказанной Венеции шел морем в Восточную империю[1241], его и всех прочих купцов, бывших на корабле, ночью схватили генуэзцы[1242], ибо между венецианцами и генуэзцами была тогда большая распря. Всех пленников со сказанного корабля доставили в генуэзскую тюрьму. И сидя в темнице, он сложил множество прекрасных кансон, а также тенсон, сочиненных им вместе с генуэзцем эн Бонифачи Кальво[1243].

Когда же заключен был между венецианцами и генуэзцами мир, эн Бертоломе Дзордзи и те, кто были с ним, вышли из темницы[1244]. По возвращении же пленников в Венецию мессир герцог Венецианский дал Бертоломе Дзордзи во владении Корони и Мефони – богатые имперские области, что были в руках венецианцев[1245]. Там он влюбился в одну благородную даму из тех мест, и там, скончав свои дни, умер.

ВАРИАНТ[1246]

Эн Бертоломе Дзордзи родом был из Венеции, муж благородный, мудрый и одаренный природным разумом. Хорошо умел он сочинять и петь.

Случилось же быть ему в странствии, и тут схватили его враждебные венецианцам генуэзцы и пленником в Геную доставили. А в то самое время, когда сидел он там в темнице, эн Бонифачи Кальво сложил сирвенту, каковая тут ниже написана, начинающуюся словами: "Я не горюю, что не оценен" В ней он упрекает генуэзцев за то, что они дали победить себя венецианцам, о каковых он говорит много худого. Тогда в ответ на это эн Бертоломе Дзордзи сложил иную сирвенту "Я некоей был песней удивлен...", обличающую генуэзцев, а венецианцев оправдывающую. Тогда эн Бонифачи Кальво почувствовал раскаяние за свои слова, так что оба трубадура примирились и стали великими друзьями.

Долгое время сидел эн Бертоломе Дзордзи в темнице, лет более семи. Когда же вышел из тюрьмы, то пришел в Венецию, где Совет дал ему во владение замок под названием Корони. И там он умер.

БОНИФАЧИ КАЛЬВО
Я не горюю, что не оценен[1247]
И генуэзцы моего укора
Не слушают: мне с теми не резон
Дружить, для коих доблесть не опора;
Мне только жаль, что в их рядах разлад;
Поскольку если б на согласье взят
Был курс, их мощь легко б превозмогла
Всех тех, кто причинил им столько зла.
Где, генуэзцы, слава тех времен,
Когда была гонима Вами свора,
Победой чьею ныне огорчен
Любой Ваш друг. Чтоб стихла Ваша ссора,
Оставьте дрязги, кои Вас долят,
И хвастунам предерзким всем подряд
На рты скорей накиньте удила,
Ибо им распря спеси придала.
Коль спор не будет Вами прекращен,
Он столь глубок, что Вас погубит скоро.
Поскольку враг у Вас со всех сторон;
И победитель не достоин хора
Похвал, когда тому лишь каждый рад,
Что у другого множество утрат:
Народ, который смута увлекла.
Разбившему – вотще звучит хвала.
Не будь преступный Вами грех свершен.
Возникший из-за Вашего раздора,
Те, от которых столь жесток урон,
Сдались бы Вам: ни от чего напора
Так не ослабнет в страхе супостат.
Как от вестей, что между Вами лад;
Продлись он, стала б Ваша рать смела
И отомстить противнику могла.
Не видя же насилию препон,
Противник ныне избежит позора,
Хоть многажды досель был побежден:
Нет мест, где не вели бы разговора,
Что трое Ваших тридцать их сразят
И чуть ли не Господь в том виноват,
Что вдруг от Вас рассудливость ушла
И те Вас побеждают спрохвала.
Венецианцы, лучших нет отрад.
Для Вас, чем с Богом – Генуи разлад:
Разорены Вы, участь тяжела.
Но Божья длань ведет Вас. как вела.

БЕРТОЛОМЕ ДЗОРДЗИ
Я некоей был песней удивлен[1248],
Хотя певец и первого разбора,
Но коль достоин столь и умудрен,
Иметь он должен больше кругозора.
Поскольку те, кто мудры, отличат
От ложного всегда правдивый взгляд.
И будет честь у тех едва ль цела.
Кого несправедливость увлекла.
Когда б он прежде выбрал верный тон
И пел о генуэзцах без задора,
То вряд ли б вспомнил вслух, что учинен
Разгром был им страшней любого мора.
Ибо признал, что бьют их и теснят
И для венецианцев нет преград,
А мысль, что распря их – причина зла,
Отнюдь им оправданья не дала.
Кто в правоте своей столь убежден,
Конечно же, не заслужил укора:
Коль мчатся за врагом они вдогон,
То, стало быть, меж ними нет раздора;
Уж если что и было, то заряд
Отваги их был в схватках слабоват:
Вдвоем на одного, за счет числа
Ломить – вся их стратегия была.
Взнуздать венецианцев хочет он,
Да только не дают они простора;
Напомним – да не будет он смущен –
Что сил у генуэзцев для отпора
Уж нет: один пленял их в аккурат
Троих, когда судов их шел захват;
Война венецианцам тем мила,
Что к славе их в конце всегда вела.
А если б он и вправду был умен,
То городить не должен был бы вздора
Про трех, что стоят тридцати персон,
Что, впрочем, недостойно разговора,
И я перевести беседу рад
На тех венецианцев, что творят
Всегда столь куртуазные дела,
Что и гордыня их не возросла.
Итак, хоть и вполне он посрамлен,
Но знает пусть, коль не устал от спора:
Сильны венецианцы испокон
Веков, и всем дается ими фора;
Что генуэзцев нынешний отряд,
Что император греков[1249] – все дрожат;
Так что слова, что мощь их все ж мала,
Опровергать – тоска б меня взяла.
В краю, что здесь хвалю я, Вы средь донн
Прелестнейшая, о отрада взора,
Но звать я Вас на помощь принужден,
Мой страждет слух и взгляд, и сердце хворо,
И жить, любовью страстной к Вам объят,
Я не могу, коль не дождусь услад
От Вас, что столь нежна и весела:
Любовью жив, но с ней и смерть пришла.
Венецианцы, тот, кто невпопад
Твердит, что генуэзцы яро мстят,
Не знает, сколь Вас слава вознесла
И сколь их доля ныне тяжела.
Пусть, Бонифачи Кальво, не претят
Мои слова Вам, связанные в лад:
Сама куртуазия мне вняла,
И генуэзцев мне нужна хвала.

CI ФЕРРАРИНО де ФЕРРАРА[1250]

Маэстро Феррарино родом был из Феррары[1251]. Был он жонглер, трубадурским художеством на провансальский лад владевший и провансальский язык лучше разумевший[1252], нежели кто в Ломбардии. Науки превзойдя и лучшим будучи переписчиком на свете, множество переписал он прекраснейших книг. Собой он был хорош и весьма приятен, и сеньорам и рыцарям всегда услужал с охотою, оставаясь, однако, постоянно при дворе маркизов д’Эсте[1253]. И когда доводилось маркизу устраивать празднества куртуазные, куда стекались все по-провансальски знавшие жонглеры, все они его слушали и называли своим главой. И ежели какой жонглер, превзошедший других, обращался к нему с недоуменным вопросом по поводу его творений или другого певца, то маэстро Феррарино тут же давал ответ, за что и слыл при дворе маркиза самым первым человеком. Кансон он сложил только две[1254] и ретроэнсу одну[1255], сирвент же и стихов сочинил немало, и все из лучших. Составил он также изборник[1256] всех лучших трубадуров на свете, из каждой кансоны или сирвенты выбрал строфу, две или три, в каковых суть всей песни, и все слова отборные[1257]. Изборник этот здесь ниже переписан, но как собственных стихов своих вписать он не пожелал, тот, кому книга эта принадлежит, сам вписал его стихи ради памяти о нем[1258].

Маэстро же Феррарино в молодые дни влюблен был в даму по имени мадонна Туркла, в честь каковой дамы сложил множество прекрасных кансон. Когда же состарился он, то странствовал мало уже, а только в Тревизу хаживал, к мессиру Джирардо да Камино[1259] и сыну его, каковые его привечали весьма охотно, принимая с великим почетом и щедро одаривая – как ради его достоинств собственных, так и ради любви к маркизу д’Эсте.

ЖАН ДЕ НОСТРДАМ ЖИЗНЕОПИСАНИЯ ДРЕВНИХ И НАИСЛАВНЕЙШИХ ПРОВАНСАЛЬСКИХ ПИИТОВ, ВО ВРЕМЕНА ГРАФОВ ПРОВАНССКИХ ПРОЦВЕТШИХ[1]

СОБРАНЫ ТУТ СОЧИНЕНИЯ РАЗЛИЧНЫХ АВТОРОВ, ПОИМЕНОВАННЫХ НА СЛЕДУЮЩЕЙ СТРАНИЦЕ, КОИ ИХ ПИСАЛИ И КАКОВЫЕ СОЧИНЕНЫ БЫЛИ ПЕРВОНАЧАЛЬНО НА ЯЗЫКЕ ПРОВАНСАЛЬСКОМ, А ПОТОМ ПЕРЕЛОЖЕНЫ НА ЯЗЫК ФРАНЦУЗСКИЙ ЖАНОМ НОСТРДАМОМ, ПРОКУРОРОМ ОКРУЖНОЙ СУДЕБНОЙ ПАЛАТЫ В ПРОВАНСЕ В СИХ ЖИЗНЕОПИСАНИЯХ ПОКАЗУЕТСЯ ДРЕВНОСТЬ МНОГИХ РОДОВИТЫХ ДОМОВ КАК В ПРОВАНСЕ, ЛАНГЕДОКЕ И ФРАНЦИИ, ТАКО ЖЕ В ИТАЛИИ И ПРОЧАЯ

АВТОРЫ, СОБИРАВШИЕ СОЧИНЕНИЯ И ЖИЗНЕОПИСАНИЯ ПРОВАНСАЛЬСКИХ ПИИТОВ[2]

Инок монастыря Святого Гонория на острове Лерене, прозванный Монахом Златоостровским.

Другой инок сего же монастыря, собрат его, имя коего неведомо.

Другой инок сего же монастыря, именем Дом Эрментер, который собрал сочинения вышереченных пиитов повелением Ильдефонса Второго, короля Арагонского и графа Провансского[3].

Инок монастыря Святого Петра в Арльском Монмажуре, прозванный Бичом провансальских пиитов или Истязателем трубадуров.

И паки один инок вышереченной обители, именуемой Святого Цезария.

И еще инок монастыря Святого Виктора в Марселе, именуемый в своих сочинениях Гиларием.

И паки инок того же монастыря, Ростан де Бриньоль, именуемый в своем сборнике, в котором он сочинил жития неких провансальских пиитов и многих святых мужей и жен сего края.

Инок обители Флорежской Божией Матери в Торонне по имени Пейре де Сольер[4].

И многие неведомые и неизвестные пииты.

ХРИСТИАННЕЙШЕЙ КОРОЛЕВЕ ФРАНЦУЗСКОЙ[5]

Государыня! Как в любые времена и годы бывали люди, наделенные великим и дивным умом, которые тщились употребить его в различных своих сочинениях на пользу мирскую, совокупленную с пречестным наслаждением, тако же бывали и иные, кои из похвальной любознательности старались по мере сил своих предать их гласности и увековечить память предшественников, каковая либо по давности, либо из-за невежества минувших веков пребывала погребенною и якобы угасшею, полагая, что если собственная их слава и не достойна равняться с оною авторов таковых творений, то уж по крайности тщание их и рвение заслуживали бы некоторого одобрения читателями, поелику сии судили бы не токмо о памяти, но также и о совокупности восхитительных творений столь блистательных умов. И так, рассматривая, видя и зная, в каком почете и славе издревле бывали и оставались, даже у наиученнейших людей в Италии[6], имена и творения наших провансальских пиитов, счастливым случаем попавшие мне в руки и собранные мною несколько лет назад, возымел я необычайное и – мнится – похвальное желание выпустить их в свет, преложив их с наречия провансальского, на коем они были написаны, на язык французский, дабы имена, фамилии и достоинства сих блистательных пиитов были известны за пределами тех мест, откуда пошла их слава. Я сделал бы это и раньше (побуждаемый к тому покойным братом моим достопочтенным Мишелем Нострдамом, магистром медицины и астрологии в Салоне де Кро[7]), когда бы бедствия, происходящие от смут, которые возникли и столь часто повторяются в королевстве Французском, не воспрепятствовали мне, быв помехою не токмо моему уму, но и лишая меня почти всякой возможности и способности над сим трудиться.

Сей сборник и преложение, Государыня, хотя моя доля в нем весьма малозначительна и не достойна быть преподнесенной Вашему Величеству, чаю, удовольствует Вас в некоей мере, как самою материей своею, так и достоинством людей благородных и искусных, коих жизнь в сей книге описуется. Но паче того имею надежду на Ваши благорасположение и милосердие, которые многими были изведаны въяве, купно с надеждою на милость усладить любителей добродетели, в чаянии, что Вы, Ваше Величество, не осудите меня, если я посвящу Вам сей малый мой труд, понеже смиреннейше молю Вас соизволить взять его под свое покровительство и счесть меня в ряду тех, кто пребывает в поразительном восхищении от сияния Ваших редкостных и великих добродетелей, не желая большего, нежели явить Вам смиреннейшую и приятнейшую услугу, а также моля Господа Бога сохранить Вас и впредь во всем благополучии и величии.

Экс в Провансе, в лето 1575 июня первого дня

Вашего Величества покорный слуга

Жан де Нострдам.

СОНЕТ

О Музы, вы привыкли воспевать
На лире доблесть, и пиитам славы
Не пожалели в старые года вы,
Им даровав такую благодать
Народным красноречием блистать[8]
Увеселенья ради и забавы.
А нынешний пиит их величавый
Внимает стих, умевший возглашать
Хвалы деяньям бранным королей,
От коих мир восторгом потрясен.
Вы ныне всякий час благоволите,
Любезны нифмы, Феб и Геликон,
Амур с Венерою[9], ко мне, пиите,
Дабы и я стяжал себе трофей.

ПРЕДУВЕДОМЛЕНИЕ ЧИТАТЕЛЮ

Жития наших провансальских пиитов собраны у разных старинных сочинителей, мужей отменных и превосходных, которые писали на нашем провансальском языке, и также у Монаха Златоостровского и Юка от Святого Цезария, составивших Каталог, отобравших их произведения и сочинивших на том же языке описания их жизни и обычаев, коими я воспользовался, составляя сей сборник, а равно и сочинениями Монаха из Монмажура, которого некоторые прозвали Истязателем трубадуров сиречь Бичом пиитов, понеже он писал противу них[10], и многими другими авторами, из коих некоторые свидетельствуют, колико славен был древле наш Прованс великим числом пиитов, порождая их целые толпы, по каковой причине и был прозван Лавкою Трубадуров. Кто смог бы собрать все их творения, от коих осталась у одного тетрадь, у другого половина ее, у третьего лишь одно стихотворение, тот сочинил бы толстую книгу величиною с Гомерову Илиаду[11]. Довольно указать на Данта с его "Народным красноречием", Петрарку[12], Чино да Пистойя, Гвидо Кавальканти[13], Бокачия, Бембо, Мария Эквиколу, Куртизана, Жана де Гутта, преложителя Ариоста; сочинителя франко-итальянской грамматики, Эсперона Эсперена, Людовика Дольче с его Апологией и многих других как старинных, так и нынешних тосканских писателей[14], кои утверждают, что язык провансальский был отменно славен бесконечным числом наших провансальских пиитов, которые жили в разные столетия и много писали на своем родном наречии прежде пиитов тосканских. Основой благоденствия и процветания сего языка были в старину множество пиитов и иных превосходительных людей, кои на таковом писали, а сей язык существовал более двух с половиною столетий или около того, считая от лета 1162[15] – того времени, когда Фридрих I именем императора пожаловал Прованс Раймону Беренгиеру[16], который женился на Риксенде или Ришильде, своей племяннице, королеве Гишпанской, и до конца царствования Иоанны Первой, королевы Неаполитанской и Сицилийской, графини Провансской, примерно в лето 1382-е, которая любила их и жаловала, оказуя им великие милости подобно своим предшественникам, королям Неаполитанским и графам Провансским, родом из французского королевского дома. Но коль скоро перестали быть меценаты, перестали быть и пииты, ибо со времени Людовика Первого, сына Иоанна, короля Французского, который наследствовал вышереченной Иоанне и унаследовал от нее помянутые королевства Неаполитанское и Сицилийское, купно с графствами Прованс и Форкалькиер и землями соседними, и после Людовика Второго и Третьего, токмо немногие из них были любителями пиитов, сколь я по меньшей мере видел, ибо не нашел в писаниях никого, опричь короля Рене, сына вышереченного Людовика Второго, который был государь ласковый, исполненный всяческих добродетелей и любитель мужей ученых и достойных.

Сказано есть в писаниях, что императоры, короли и прочие знатные лица в любой стране были тому обычны, яко оное художество было в редкости и почиталось. Во свидетельство сошлюсь на Фридрихов Первого и Второго, на Ричарда, короля Английского, на графов Пуату, Тулузских и Провансских, на графиню де Диа, на сеньоров де Бо, де Со, Гриньяна, Кастеллана, Прованса[17] и многих знатных лиц, кои в свое время споспешествовали обогащению поэзии. Кардинал Бембо[18], достойный муж своего времени, писал прозою о том, что первыми поэтами, рифмовавшими на родном простонародном языке, были провансальцы, а уже после них тосканцы; а еще говорит он, что и сумневаться в том нечего, что язык тосканский перенял умение рифмовать скорее всего у провансальцев, а не у иного народа. Эсперон Эсперен[19] в своей беседе, озаглавленной "О языках", когда один из собеседников, именем господин Ласкар, посетовал на то, что его италианскому языку не достает склонения имен, что глаголы без [правильных] спряжений и причастий не имеют никаких достоинств, говорит, что видно как на ладони, что оный язык произошел и обогатился от провансальцев, от коих заимствовал не токмо имена, глаголы и наречия, но также пиитическое и риторическое искусство[20]. Сеньор Луи Дольче в "Апологии", сочиненной им противу поносителей Ариоста[21], говорит, что он был наиславнейшим пиитом изо всех тосканцев, а еще, что он немало помогал себе провансальским языком и пением, как это делали другие провансальские пииты. Отколе же обогащали речь свою и перенимали выдумки Дант, Петрарка, Бокачий и прочие старинные тосканские пииты, как не из творений провансальских пиитов наших? Отношусь до толкований Ландина, Вилютеля, Жезуальда[22] и других славных мужей, кои писали о творениях сих пиитов. И вправду могу заверить, что я видел и читал два больших тома, написанных красивыми литерами на пергаменте, расцвеченном золотом и лазурью, кои находятся в архивах владетельного графа де Со и в коих красными буквами начертаны жизнеописания провансальских пиитов (именуемых тут трубадурами), а черными – стихотворения их на родном их наречии[23], сочиненные как мужчинами, так и женщинами, числом более восьмидесяти, по большей части дворянами и владетельными государями, влюбленными в королев, императриц, герцогинь, маркиз, графинь и прочих владетельных особ и благородных дам, мужья которых почитали за счастье, когда наши пииты обращались к ним с какой-нибудь новою песнью на родном провансальском языке. Наипочетнейшим вознаграждением, какое могло быть оказано сим пиитам, было то, что их одаряли сукном, конями, оружием и деньгами, по каковой причине они весьма часто преподносили поэмы своим меценатам и тем, кто оказывал им почести и милости. Сии пииты назывались трубадурами, сиречь выдумщиками или поэтами[24], а оное слово трубадур Вилютель в предуведомлении ко главе четвертой "Триумфов" Петрарки, озаглавленной "Торжество любви"[25], – пытался перевести словом трубачи, поелику он худо понял слово трубадур. Иногда их называли скрипцами от скрипачей; иногда – жонглерами – от флейтистов; музарами – от музыкантов и комиками – от комедиантов. Стихи, которые они сочиняли, назывались песнь, кансона, напев, лад, сонет, стих, слово, комедия, сатира, сирвента, пря, лэ, депор, сула и проч. Сочиняли сии также пасторали[26] и многие иные стихиры, кои имеются в сочинениях вышеупомянутых пиитов тосканских, исполненные великого мастерства. Что же до сирвент, то это был род стихов сатирический, как сие описует Жан Мэр де Бельж в первой книге "Галльских украшений", описующей бракосочетание царя Пелея и прекрасной нимфы Фетиды, а также в своем "Храме Венеры"[27]. Вышереченные сирвенты содержали резкие порицания пороков императоров, королей, герцогов и других владетельных государей, а также осуждали лицемерие лиц духовных и тиранство. При были спорами о любви, происходившими между благородными стихотворцами, мужчинами и дамами, которые вели беседу о некоем прекрасном и тонком любовном вопросе, и когда не могли дотолковаться, то отсылали их за приговором к великолепным дамам-председательницам, которые содержали полномочные Суды Любви в Сине и в Пьерфе, а также в Романене или в иных местах, и там изрекали приговоры, которые назывались приговорами любви[28]. Пииты, сочинявшие слова и напевы (которые были музыкальной записью речи), почитались превыше и одарялись более всех прочих. Помянутый король Английский Ричард сладости ради, кою он находил в нашем провансальском языке, сочинил на сем языке песнь, обращенную ко принцессе Эстефанетте, супруге Юка де Бо, дочери Жибера Второго, графа Провансского[29]. Фридрих, именуемый Первым, император, услыша, как исполнялись некие прекрасные песни провансальскими пиитами, сопровождавшими Раймона Беренгиера по прозванию Младшего, коего он тогда пожаловал Провансом, сочинил на нашем провансальском языке добрую эпиграмму в восхваление всех тех народов, что следовали за его победами, среди которых он хвалит пение провансальское, разумея под сим пиитов и их стихотворения[30]. Прошу вас посмотреть, с каким изяществом сочинена эпиграмма Раймона Тулузского, обвиненного в ереси[31]. В Эксском храме Спасителя и по всей оной епархии в день поминовения святого мученика Стефана поют на провансальском языке гимн "Когда предатели его камнями били". Сколь же необычайными и искусными стихами сочинены те семь покаянных псалмов, кои распевают побирающиеся с сумой по дворам, если, пожалуй, и не сыскать стихов прекраснее. Но сколь прекрасно и изукрашено наречие сиречь провансальское, на коем сочинены уставы в Провансе, относящиеся до законов и обычаев[32] и разумеющие также прошения и вопросы, подававшиеся на ассамблеях трех держав графам Провансским, королям Неаполитанским и Сицилийским купно с ответами их величеств. И коль скоро все на свете подвержено переменам, наш провансальский язык столь опустился и выродился, что и мы, уроженцы здешние, еле его разумеем, ибо по слову господина Балтазара де Кастильона в его "Придворном", понеже он отчасти смешался с речениями французскими, гишпанскими, гасконскими, тосканскими и ломбардскими[33], легко видеть, что он должен был стать одним из совершеннейших наречий среди всех народов; а коль скоро так, то и имеется множество книг, преложенных на наш провансальский язык как прозою, тако же и стихами, коих у меня бессчетно, опричь уймы житий святых, сочиненных то прозою, то стихами, виденных мною в различных местах, а также других отменных книг, кои я собрал семо и овамо и кои писаны от руки то по-латыни, то по-французски, то по-провансальски, и даже сочинения трех вышереченных монахов, которые были у меня похищены и отняты во время смуты лета 1562-го. Но колико же их имеется еще неведомых и неучтенных, кои скрыты в книжницах монастырских, обительских и церковных и в архивах знатных домов сего края, а также в прочих домах, быв перемешаны с личными бумагами и документами. Не было в Провансе такого родовитого дома, чтобы не имел он списка в виде романа, где были описаны на провансальском языке великие судьбы и деяния их предков[34], пребывавших при дворе наших графов Провансских, кои были королями Неаполитанскими, Иерусалимскими и Сицилийскими[35] и своими победами охраняли вышереченные королевства и графства, а такожде города Арля, графств Ницейского, Пьемонтского и Форкалькиерского, а такожде земель и виконств в Марселе, Иере, Винтимилле и Тенде противу некиих неправедных захватчиков оных земель и королевств Неаполитанского, Сицилийского, Арагонского и прочих, дабы провести мятежников к послушанию и изгнать силою оружия Шарля Дюраса, прозванного Миротворцем и вторгшегося в помянутое королевство Неаполитанское и графство Прованское[36], а такожде противу Раймона Рожера, прозванного Туренским[37], и других недругов, возмущавших народное спокойствие; из коих одни были возведены в высокий сан и отличены поясом воинским, а другие щедро награждены многими должностями, землями и имениями с великими доходами. Некоторые из сих знатных домов любили и жаловали людей ученых и почитали их за различные науки, другие же предавались более винопитию и блуду, нежели просвещению, так что память об их деяниях не сохранилась.

Я поместил наперед жизнеописания провансальских пиитов наших, кои мне сдавались не заслуживающими пренебрежения, ради разнообразия и великого числа родовитых домов, о каковых они толкуют, а также оттого, что они говорят вкратце нечто примечательнейшее о державе Провансской, по череду лет, и коими я воспользовался в моей "Гиштории Прованса", мною сочиненной и печатаемой в особицу[38].

Хочу упредить читателя, что сопоставляя между собой старинные книги, из коих я собрал сии жизнеописания, он увидит, что пользовался я наилучшим слогом, какой мне был посилен, соображаясь с порчею и трудностию провансальского языка; я разместил их также в соответственном порядке по череду годов, сиречь при каких из наших графов они процветали. Да будет читатель также упрежден, что я говорю токмо лишь о наших провансальских пиитах, писавших на нашем языке, а что до иных, писавших по-латыни во всяких других родах словесности и наук, то отсылаю к тому, что на сей предмет писал Раймонд де Сольер, правовед в Эксе, в своих "Толкованиях на провансальские древности", по настоятельному требованию которого, вкупе с сеньором Сципионом Сибо, генуэзским дворянином, и Жаном Жюдичи, тако же правоведом из города Массы в Луничиане, и господином Леонардом Косме, адвокатом судебной палаты в Провансе[39], я выпустил в свет сию книгу, в чаянии способствовать большему удовольствию читателя, когда на то будет милость Господня.

I. О ДЖАУФРЕ РЮДЕЛЕ[40]

Джауфре Рюдель, дворянин, владея имением Блие в Провансе, был добрый провансальский пиит, слагавший любовные песнопения легко и просто. В молодости удалился он в поместье Со господина Агута, который долго его содержал. Граф Джоффруа, брат Ричарда, короля Английского, проезжая по Провансу и гостя у господина Агута[41], восхитился достоинствами сего пиита ради прекрасных и потешных песен, которые он пел при нем в похвалу своему хозяину. Увидя восторг графа, господин Агут попросил его взять пиита к себе на службу, с чем граф был согласен и обходился с Рюделем весьма милостиво, который пробыл у него долгое время, воспевая обоих своих господ и хозяев. Услышав от некиих паломников, побывавших в Святой Земле, о добродетелях графини Триполитанской и о ее учености, пиит влюбился в нее и сложил в ее честь прекраснейшие песни. До смерти возжелав ее увидеть, он распрощался с графом Джоффруа, и хотя сей последний пытался отговорить его странничать, он не внял ему и в паломническом одеянии отправился по морю; во время же морского странствия был так охвачен тяжким недугом, что корабельщики, почтя его за мертвого, хотели бросить его в море. В таковом состоянии он был доставлен в Триполитанскую гавань, а по прибытии туда спутник его уведомил графиню о приезде недужного паломника. Графиня явилась на корабль и взяла пиита за руку, он же, зная, что то была графиня, и быв ею столь нежно и ласково привечен, собрался с духом, поблагодарил ее за то, что она возвратила его к жизни, и сказал ей: – Сиятельнейшая и добродетельная принцесса! Не стану сетовать на смерть, когда... – И не быв в силах окончить свою речь, ибо недуг схватил его еще пуще, отдал Богу душу на руках у графини, которая велела похоронить его в роскошной и почетной гробнице из порфира и высечь некие стихи на арабском языке, что было в лето 1162, в годы его расцвета. Графиня же, быв в великом огорчении от смерти столь внезапной, никогда по том времени не вкушала пиршественных яств. Его спутник, именем Бертран де Аламанон[42], бывший каноником Сильвеканским, поведал ей о достоинствах сего пиита и о причине его приезда: ей он преподнес все его песни и кансоны, сложенные в ее честь, а она велела переписать позлащенными буквами. Говорят, что она вышла замуж за графа Триполитанского, который был причиной утраты Иерусалима, отнятого Саладином[43] у христиан.

В одной из песен он доказует, что его любовь была любовью издали, ибо во время странствия он, боясь, что не сможет говорить с графинею Триполитанской, когда приедет туда, и что будет ему великая мука возвратиться из столь дивного и опасного путешествия, сказал так:

Печаль и радость тех бесед[44]
Храню в разлуке с дамой дальней,
Хотя и нет таких примет,
Что я отправлюсь в край тот дальний.
Я верой в Господа согрет –
И встречусь я с любовью дальней.
Но после блага жду я бед,
Ведь благо – это призрак дальний.
С Творцом, создавшим тьму и свет,
Любви не позабывшим дальней,
Я в сердце сохраню завет,
Чтоб дал свиданье с дамой дальней.
Даю безбрачия обет,
Коль не увижусь с дамой дальней,
Ее милей и краше нет
Ни в ближней нам земле, ни в дальней[45]
Монах Златоостровский в составленном им Перечне провансальских пиитов упоминает о беседе Жерара и Пейронета друг с другом, в коей вопрошалось, в каком случае сильнее любовь к даме – в отсутствии ея или в присутствии, и что сильнее вовлекает в любовь – взор или сердце[46]. И по приведении многих доводов и примеров, а также жалостной истории сего Джауфре Рюделя, изречена в одном двустишии такая суть: всякий человек в здравом рассудке знает, что сердце господствует над глазами и что от глаз в любви нет проку, когда сердце ее не чувствует, и что и без глаз сердце любить может нечто никогда не виденное, подобно Джауфре Рюделю Савойскому, и приводят они еще в пример Андрея Французского[47], который умер от чрезмерной любви к той, которую никогда не видел; в конце же концов, видя, что сей вопрос высок и труден, отослались они за решением его к сиятельным дамам, содержавшим Суд Любви в Пьерфе и Сине, каковой был суд полномочный, исполненный бессмертных хвал и украшенный цветом местных благородных дам и кавалеров. Дамы, председательствовавшие в Суде Любви, о ту пору были нижеследующие: Стефанетта, дама из Бо, дочь графа Прованского; Адалазия, виконтесса Авиньонская; Адалета, дама из Онгля; Эрмиссенда, дама из Покьера; Бертрана, дама из Юргона; Мабилла, дама из Иера; графиня де Диа; Ростанья, дама из Пьерфе; Бертрана, дама из Синя; Джауссеранда, дама из Клостраля.

Сей поэт описал войну Трессена, князя Сарацинского, противу королей Арльских. Юк от Святого Цезария, который также составил поименник провансальских пиитов и жил много позже Монаха Златоостровского, коему я следовал почти слово в слово, также повествует о сей жалостной истории. А Монах Монмажурский, сочинивший хульную песнь на всех провансальских пиитов и прозванный Бичом провансальских пиитов, говорит, что сей пиит Рюдель человек был грубый, мужлан-горец, ненавистник дам и любитель всяких паршивок. Что же до романа об оном Андрее Французском, то он еще не попадался нам в руки.

II. О ФРИДРИХЕ, ПЕРВОМ С СИМ ИМЕНЕМ ИМПЕРАТОРЕ[48]

Фридрих, первый с таким именем император, был муж весьма ученый и мудрый, любивший пиитов и почитавший и жаловавший их милостями. Когда он осадил мятежный город Милан[49], взял его и подчинил его себе и вторично снес градские стены, равно как в некоторых других городах ломбардских, то, будучи в Турине, сиятельный Раймон Беренгиер[50], прозванный Юным, граф Барселонский и Провансский, сын Беренгиера, третьего сына Дульче, графини Провансской, сопровождаемый многочисленными риторами и провансальскими пиитами и кавалерами своего двора купно с принцессою Риксендой или Ришильдой, женою своей, явился к императору, который торжественно принял его славы о его деяниях ради. А в рассуждении дружеского расположения императора к принцессе Риксенде или Ришильде, его племяннице, королеве Гишпанской, он почтил его графством Провансским и Форкалькиерским с последующим вводом во владение, загодя объявив, что ленная дарственная на Провансские пределы, жалованная императором Конрадом Третьим, дядею вышереченного Фридриха, Юку, князю в Бо, отменяется в пользу вышеупомянутого Раймона, умолявшего отдать ему в ленное владение земли Арльские, Марсельские, Пьемонтские и другие, кои он приобрел силою оружия, что и было ему незамедлительно даровано в лето 1162-е[51]. По сему поводу граф Раймон Беренгиер велел своим провансальским пиитам спеть несколько прекрасных песен на провансальском языке в присутствии императора, каковой был восхищен и изумлен прекрасными и потешными вымыслами и ладами стихослагательства, щедро одарил их и сочинил на провансальском языке эпиграмму[52] в честь поочередно покоренных им народов, глаголя тако:

Мне французский рыцарь мил,
Каталонка так и снится,
Генуэзец люб мне был
И кастильская столица,
Я в Провансе полюбил
Песнь, а в Арагоне лица,
У тревизцев пляски пыл,
Перл индийский, что лучится,
Бритта лик меня пленил
И тосканская девица.
Монахи Златоостровский и от Святого Цезария пишут о сем пространно и называют того Фридриха Златобородым. Монах же Монмажурский говорит, что сей Фридрих горазд был раздавать владения и наследные земли, на кои у него не было никакого права.

III. О ПЕЙРЕ де ВЕРНЕГЕ[53]

Пейре де Вернег, дворянин и владелец помянутого места, был муж обходительный и изящный, красив и взрачен лицом. Дофин Овернский[54], у которого он был в услужении, являл ему величайшие милости, даря конями и оружием. У него была сестра по имени Нассаль де Клотр[55], коя была весьма красивая и добродетельная дама, жена Барраля де Меркуора, великого барона Овернского, в которую влюбился Пейре. Ее брат Дофин возымел такую к Пейре слепую любовь (ибо тот был величайший пиит в провансальском стихосложении), что сам побудил сестру любить и жаловать Пейре, а сей последний к тому же преподнес принцессе несколько песен, сложенных в ее честь, так что она принуждена была забыть любовь супруга ради любви пиита. Уведав о том, сердце Барраля, ее супруга, исполнилось ревностию. Приметив сие, она нашла средство избавиться от такой докуки и разлучилась с пиитом по чести, а он по малом времени оказался без оружия, без коней и без денег. И видя себя в такой нужде, сделался он забавником при дворе знатных господ, от коих вкратце времени получил сукна, деньги, оружие и коней, понеже песни сего пиита и служба его были ими высоко ценимы. А по малом времени отбыл он в Прованс. Процветал он при Альфонсе, графе Барселонском и Провансском, сыне Раймона Беренгиера[56], что было в лето 1178-е. Монах Златоостровский говорит, что он изложил прекрасными провансальскими стихами скорбное сочинение, озаглавленное "Взятие Иерусалима Саладином". Скончался он в Провансе на службе у графини, которой слагал столь прекрасные песни, что она велела похоронить его в красивой гробнице подле мавзолея в Вернеге, следы которого явственны еще и до сих пор, а сам он разрушен неправедным временем и небрежением людей, мало озабоченных столь редкостными древностями. Святой Цезарий говорит, что видел оный мавзолей до его разрушения. Монах Монмажурский, Бич пиитов, говорит, что сей пиит был простой мужик, грубый и вовсе невежда.

IV. ОБ ЭЛИАСЕ де БАРДЖОЛЬСЕ[57]

Элиас де Барджольс был барджольский дворянин, добрый провансальский пиит, человек острого ума и потешных измышлений, и пел весьма отменно. Принцесса Гарсена, дочь Гильома, графа Форкалькиерского, которая потом вышла замуж за Рене Клостраля, князя Марсельского[58], держала его при себе за провансальского пиита. Все песни, сложенные им в честь той, в кого он был влюблен, он посвящал в последнем двустишии принцессе Гарсене, в одном из которых, жалуясь на то, что он в нее на свое несчастье слишком влюблен, он говориттак:

Сколь дорого мне обошлись
Краса и обхожденье Ваше.
Графу Раймону Беренгиеру Провансскому, во времена которого он процветал, а было то в лето 1150-е, по возвращении с войны, которую он вел против Эстефанетты де Бо и ее детей, принцев де Бо и сеньоров Бургнефа Арльского, и из-за оного Бургнефа и их земель, прозванных Боссанскими, а также из-за их притязаний на графство Провансское, было доложено, что Элиас сложил песнь, в коей воспевал победы графа Провансского, а также и усмирение принцев Боссанов, и граф наградил его щедрыми дарами, а он с той поры неизменно пребывал на службе у графини Гарсены и скончался в расцвете лет в год 1180-й. Сочинил он трактат "Война Боссанов", о котором Монах говорит, что написан он был прекрасным и изящным слогом. Монах Монмажурский же говорит, что принцесса Гарсена не удостоила ни читать, ни петь ни единую из песен, сложенных сим пиитом, ибо в них не было ни складу ни ладу.

V. О ГИЛЬЕМЕ д’АГУТЕ[59]

Гильем д’Агут, дворянин в поместье Агут, в свое время добрый пиит в провансальских виршах, человек отменных знаний и честности, образец истинного знатока, во всю свою жизнь благодушный и скромный, с доброй славой, счастливый, богатый, согласно своей добродетели, муж высокого роста, красивый лицом и почтенного вида, являвший всегда необычайное достоинство, был влюблен в Джоссеранду де Люнель, дочь, как пишут некоторые, Галсеранда или Джоссеранта, принца Фретского, и Гольсиеры, которая была в то время одною из превосходнейших дам по своим притязаниям, красоте телесной, сиянию добродетелей и по образу жизни. В ее честь он сложил многие хорошие песни и направил их Ильдефонсу Первому, королю Арагонскому, графу Барселонскому, при дворе которого он был ближний дворянин. Сей пиит столь высоко ценил любовь, что, сетуя в своих песнях на то, что в его время не любят, как долженствует любить, он говорит, что никого не должно восхвалять, если у него нет перед глазами достойного образца, ибо истинная любовь живит человека и радует и освобождает от сердечной печали. Он отнюдь не почитал за истинного и верного любовника того, кто плутует в любви, говоря, что не должно искать любовного приключения, если дама на то не изъявляет согласия, а когда и изъявила бы, то должно брать во внимание слабость женска пола, иначе неможно называться истинно влюбленным. Говорит он также, что в былые времена искали в любви токмо чести, и дамы, кои славны были честью и добротой, не учиняли ничего противного своей чести, в нынешние же времена мир зыблется, ибо влюбленные творят совсем обратное прежнему и тако приходят к великому посрамлению и в ущерб добрым и верным любовникам.

Он сочинил на сей предмет трактат, озаглавленный "Как любили в былые времена" Жил он при вышереченном императоре Фридрихе и тогда же скончался, и в ту пору, когда вышереченный Ильдефонс получил Прованс по кончине своего брата Санция, каковая воспоследовала в лето 1181-е[60]. Монах Златоостровский говорит, что читал сочинения сего пиита; такожде речет от Святого Цезария. Монах же Монмажурский говорит в своей песне, что сему пиите бывало за все его поступки великое посрамление от благородных девиц.

VI. О ГИЛЬЕМЕ де СЕНТ-ДИДИЕ[61]

Гильем де Сент-Дидие был богатый дворянин в местности именуемой Велэ, муж почтенный, в оружии искусный, широкодушный, просвещенный и вежественный, любимый людьми и за всякие достоинства проелавляемый. Он влюбился в маркизу де Пулиньяк, сестру Нассали де Клостраль, в честь коей Гильем сочинил много прекрасных и славных песен. Он именовал ее Мой Бертран. Тем же именем он называл своего закадычного друга Юка де Марешаля, к каковому Бертрану оный Гильем и обращал свои песни, дабы не возбудить подозрений в маркизе, ее супруге. Она такожде довольствовалась тайным именем Бертран, коим Гильем ее называл. А Юк Марешаль, зная все тайны Гильема и маркизы, затеял удалить его от двора маркизова, мысля таким образом занять место Гильема у маркизы, она же, видя наглость и бесчестность Юка Марешаля, послала его кормиться в одно из своих имений, где он был неведомо почему убит тамошними селянами. В то время Гильем удалился в Прованс и поступил на службу к Ильдефонсу, королю Арагонскому и графу Провансскому, что произошло около 1185 года, в каковое время он и скончался. Так сбылось толкование сна, сделанное маркизой, которая предсказала ему все, что приключится с ними обоими из-за зависти и измены его приятеля. И открыла ему тайну безошибочного, согласно мнению наимудрейших философов, правила истинно толковать сны – будут, дескать, они истинными, если мы будем жить в трезвости и таким образом ложиться опочивать; ибо когда мы спим, а желудок обременен вином и мясом, то мы видим токмо нечто сумбурное, смутное и темное. Монах Монмажурский говорит, что сей Гильем пел охотно, однако был обездолен в любви. Он преложил Басни Езоповы народными провансальскими стихами, а кроме того, сочинил прекрасный трактат "О сражении на мечах", посвященный графу Провансскому.

VII. ОБ АРНАУТЕ ДАНИЭЛЕ[62]

Арнаут Даниэль роду был благородного, но сын бедных родителей. Отец послал его учиться в лучших университетах края, где он упражнялся в изящной словесности, а обретя по малом времени знания в поэзии, начал стихотворствовать на провансальском языке. Все деньги, получаемые за стихи, он изводил на дальнейшее обучение и сочинял изрядно и многоучено как на латыни, так и на родном своем провансальском языке. Быв признан, он оставил язык латинский и всецело предался языку народному ради некоей дворянской жены в Провансе, в которую он влюбился и в честь которой сочинил много хороших песен на разные придуманные им лады, каковы секстины[63], сонны[64], песни, сирвенты и прочие весьма прекрасные и изобретательные, но не желал ее назвать ни тайнословием, ни как-нибудь иначе, а не быв в силах ничего у ней достичь, влюбился в некую гасконскую благородную даму, жену Гильема де Бовилля, которую он называл тайным именем Сиберны[65]. Но о них не мнили дурно, как то можно видеть по речам в его собственных песнях, а в одной из них он даже говорит, что тысячу раз на дню молится Господу о ниспослании ему милости; что не надобно ему Римской империи, лишь бы она укрепила его единым поцелуем, что он, Арнаут, стал ветробором и травит борзых хромым быком[66]. А в другой говорит, что он по праву и небеспричинно воспевает любовь, понеже так долго воздыхал. А в третьей – что он сочинил стихи противу злословящих клеветников, где молит Бога, чтобы Господь устыдил их, столько зла причиняют они влюбленным, говоря противу истины, а еще пуще, когда их срамят. Монах Златоостровский говорит, что Даниэль Арнаут влюбился в некую даму де Ноготок, дворянскую жену в Провансе, именем Алаэтта (которую он называет Сиберной, дабы не оглашать его), и что, намекая на ноготь, он сочинил секстину, где говорит, что его стойкость в любви к оной даме не могут повредить ни клюв, ни ноготь клеветника[67]. И правда, говорит Монах, что он не умел писать так темно и скрытно, чтобы из последнего двустишия песни не стало ясно, что оная сочинена в честь дамы де Ноготок, которая была в то время дамою красивою, ученою и искусною говорить о любых материях. А Монах Монмажурский говорит, что Арнаут никогда не сочинял, а токмо хорошо придумывал, что он употреблял слова темные, которые нельзя понять; а с тех пор как стал писать для Сиберны своей, ни сам ничего не стоил, ни борзые быка уже не травили[68].

Юк от Святого Цезария говорит, что Арнаут был муж весьма красноречивый, владеющий словоизобилием и важный в изречениях своих, что и явствует из его поэмы. Процветал он во время войны, которую Ильдефонс Первый, король Арагонский и граф Провансский, вел против Бонифация, господина в Кастеллане, не хотевшего признать его за сеньора. Против оного пиит сочинил прекрасную песнь об отваге Бонифация, что было в лето 1189-е. Что же до его рода, то одни писали, что он был родом из Тараскона, другие – из Бокера, а третьи – из Монпелье. Сочинил он многие комедии, трагедии, обады[69], мартегаллы[70] и песнь, озаглавленную им Призраки язычества с прекрасным поучением, с которым он обратился к Филиппу, королю Французскому. Никто из провансальских пиитов не был ученее его, кому во многих местах подражал Петрарка и много пиитических выдумок у него похитил. Скончался он примерно в указанное выше время.

VIII. О ГИЛЬЕМЕ АДЕМАРЕ[71]

Гильем Адемар был провансальский пиит, беспримерно любимый и чтимый за свои знания и добродетель императором Фридрихом. Полагают, что он был сыном Жерара, которому император Фридрих пожаловал поместье де Гриньян; был он пиит языка провансальского и весьма потешный. Прибыв на помощь графу Провансскому, он влюбился в одну из тамошних дворянских жен, кто бы она ни была, а, должно быть, была она дама разумная и весьма сведущая, ибо в одной из песен он говорит, что если бы он был столь же сведущ, как Гомер или Вергилий, то сочинил бы целый томище славословий своей даме; был он любим и чтим всеми последующими пиитами. Монах Златоостровский говорит, что он был влюблен в графиню де Диа, одну из председательш Суда Любви в Сине и Пьерфе[72], а Юк от Святого Цезария и не поминает про сию графиню, но про другую, коей имя не могли узнать. А Монах Монмажурский говорит в своей песне так: Гильем Адемар никогда не был ни поседелым воином, ни хорошим пиитом, ни забавником, но был он нищий старик, который одолжался старым платьем, распуская слух, что оно его собственное, и что был он не меньший хвастун, нежели Пейре Видаль, другой провансальский пиит. Сочинил он на провансальском языке "Перечень знаменитых дам", который посвятил императрице, жене вышереченного Фридриха. Скончался он в Гразиньяне в лето 1190-е прежалостным образом, как будет о том сказано ниже[73]. Пишут о нем, что был он изобретателем наушной игры, дабы пособлять влюбленным, каковой была его внучка, открываться в любви, не вызывая подозрения у присутствующих.

IX. О ГРАФИНЕ де ДИА[74]

Графиня де Диа была в свое время дама весьма умная и добродетельная, великой красоты и честного образа жизни, искушенная в поэзии и в стихотворстве провансальском и отнюдь не уступавшая в красоте своей тетке, председательнице Суда Любви, о которой уже была речь[75] Влюбилась она в Гильема Адемара[76], провансского дворянина, в честь которого она написала много прекрасных песен; в одной из них она доказывает, что он должен был быть дворянин весьма прекрасный собою и добродетельный, а также добрый кавалер: ибо она, будучи родом знатная, дочь графа де Диа, говорит, что дама прежде, нежели отдать кавалеру любовь и сердце, должна хорошенько поразмыслить, понеже избрала одного такого из тысячи, который храбр, отважен и искусен сражаться. Кавалер Адемар так дорожил сочинениями сей графини, что обычно носил их с собою и, бывая в сообществе кавалеров и дам, пел несколько строф из ее песен. Жила она в одно с Адемаром время. В песнях о сей великодушной графине говорится, что кавалер Адемар впал в крайний недуг от любви к ней и словно ума лишился, когда ему донесли, что она выходит замуж за графа д’Эмбрюнуа. Она же, зная о его недуге, пришла проведать его купно со своей матерью. Кавалер, который был чуть жив, взял ее руку и поцеловал ее и вздыхая отдал Богу душу. Обе дамы, совершенно потрясенные сей прежалостной смертию, были так удручены, что молодая графиня пребывала оттого всю жизнь в покаянной скорби, не хотела выходить замуж, а, напротив того, стала монахинею у Святого Гонория в Тарасконе и сочинила там и написала многие прекрасные творения, в том числе "Тарасконский трактат", сложенный провансальскими стихами. Мать графини похоронила кавалера Адемара и воздвигла ему роскошное надгробие, на коем велела выразить высокие деяния сего кавалера купно с некиими египетскими гиерогрифами искуснейшей работы, а иночествующая графиня преставилась от горя в том же году, сиречь в 1193-м, в то время, когда Гильем, граф Форкалькиерский, выдал свою дочь замуж, даровав ей графство Форкалькиер, за Ильдефонса, графа Провансского, сына Ильдефонса Первого[77], короля Арагонского; и оная графиня де Диа была одной из придворных дам помянутой Гарсены – чтобы изыскать способ видеться и посещать друг друга они обетовались паломничать к Пресвятой Богородице Эстарельской.

X. О РАЙМОНЕ ДЖОРДАНЕ[78]

Раймон Джордан происходил из виконтов Сент-Антуанских в Керси и был человек великого проворства, вежественный и красивый, искушен сражаться, смелый и великодушный, хороший пиит, сочинявший на всех народных наречиях, но больше всего был приклонен к поэзии провансальской, нежели к любому другому языку, понеже сей был в то время языком, на котором любили писать все народы. Удалился в Прованс на службу к Раймону Беренгиеру, сыну Ильдефонса Второго, короля Арагонского, графа Провансского, и был им весьма любим и чтим, а равно и кавалерами его двора. Влюбился в Мабиллу де Риес, знатную провансскую даму, в честь коей он пел весьма красивые песни, а она не хотела его любить даже для виду, дабы не возбудить подозрений у мужа. Виконту бывшу в военном походе против графа Раймона Тулузского, Мабилле донесли, что он убит, от каковой печали она скончалась. Возвратясь из похода и узнав о смерти сей несчастной дамы, виконт обессмертил ее память огромным мраморным изваянием великой красоты, которое он воздвиг в Монмажурской церкви, а сам принял там чин иноческий и пребывал в жизни созерцательной, не сочинив ни песни, ниже единого стиха.

Монах Монмажурский в своей песне говорит, что виконт никогда и не наслаждался любовью, и что с той поры, как он разлучился с дамой и отправился в поход, он только и делал, что печалился. Монах Златоостровский говорит, что в том монастыре исполинское мраморное изваяние вышереченной Мабиллы почиталось за статую святой. И сочинил он трактат, озаглавленный "О призрачности дам". Жил в одно время с Гильемом Адемаром и скончался в то время, когда епископ Кюзеранский, авиньонский посол папы Иннокентия Третьего[79], снес замок Понт де Сорг, принадлежащий графу Раймону Тулузскому, обвиненному в ереси, что было около 1206 года[80], поскольку многие люди оного графа Тулузского удалились туда и многажды разбойничали.

XI. О ФОЛЬКЕТЕ МАРСЕЛЬСКОМ[81]

Фолькету Марсельскому отец его, именем Альфонс, богатый купец генуэзский, живший в Марселе, оставил прекрасное и обширное наследство, а также серебра и золота. Сей Фолькет, быв в большой чести и став на службу к доблестным мужам, усердствовал купно с ними и достиг почестей.

Он был весьма любезен Ричарду, королю Английскому, графу Раймону Тулузскому и Барралю де Бо, сеньору Марсельскому[82], своему хозяину, сочиняя отменно и умело на провансальском языке, а пел еще лучше, был красив лицом, забавник и храбрец. Он, как говорят, показал пиитам своего времени, как надо рифмовать, и был в ладу с Адалазией, женою Барраля[83], своего сеньора, сочиняя в ее честь многие прекрасные песни. Но ни красноречие его, ни песни не сыскали ему милости у Адалазии, и, стало быть, не был он вознагражден ни единым даром любви, как он сам толкует о том в своих песнях, отчаянно сетуя на ее суровость. Было, что Барраль и Адалазия скончались, равно как и король Ричард и граф Раймон Тулузский и Ильдефонс, король Кастильский[84], от коих ему бывало толико милостей, и по коим печалясь, он оставил мир и вступил в обитель цистерцианскую[85]. И быв избран настоятелем монастыря в Торондете Провансском, близ Лукки, а потом епископом Марсельским и наконец архиепископом Тулузским, пошел войной на еретиков и почил в бозе около 1213 года.

Монах Монмажурский говорит в своей песне, что Фолькет был купец, который, дабы разбогатеть, дал лжеприсягу, по каковой причине объявлен был клятвопреступником, и что он отродясь ни пел хорошо, ниже сочинял. Написал трактат, озаглавленный "Сетования Барраля", в котором изобразил Барраля, горююща по жене своей Адалазии.

Монах Златоостровский и Юк от Святого Цезария писали, что хотя он и был родом из Генуи, однако же великой молвы о нем ради и искусства его, прозывался он Фолькетом Марсельским, а не Генуэзским, как то удостоверяет Петрарка в "Торжестве любви", главе четвертой[86], где он выводит великое множество наших провансальских пиитов.

XII. О ГИЛЬЕМЕ де КАБЕСТАНЕ[87]

Гильем де Кабестань прозывался так, понеже в юности был в услужении у некоего дворянина Кабестаня, но роду он был древнего и знатного, из Сервиеров в Провансе. Был он хороший провансальский пиит. Оставя хозяина, он удалился в Прованс, где влюбился в некую марсельскую даму по имени Беренгиера де Бо, дочь Бертрана, в честь которой он сочинил несколько песен на провансальском языке. Она же, горя желанием поддерживать сию любовь постоянно и удвоить приязнь, дала ему по совету старой колдуньи съесть травки, именуемой приворот-травой, и как скоро он ее отведал, так и начало лицо у него морщиться, словно он хотел рассмеяться, но то был яд смертоносной травы, от коего он уже умирал. Но его сотоварищ, ученый лекарь, узнав о том, поспешил ему на помощь с отменным противоядием, и он избежал опасности и отправился к Россильонской даме по имени Триклина Карбонель, даме в те времена исполненной учености и добрых достоинств, жене Раймона Сейльянса, владевшего в тех местах поместьем, в которую он влюбился и послал ей одну из своих песен, обращаясь в последнем двустишии к ее мужу Раймону, человеку грубому и мрачному, только и знавшему что грабить, понеже у провансальских пиитов было в обычае обращаться в своих стихах к мужьям, а посему в одной из его песен можно прочесть:

Эн Раймон, красотою
В рабство взят Ваш сосед,
Жертва ее побед.[88]
От сей песни ее охватила такая любовь, и так проникла ей в сердце, что Раймон заподозрил ее и возревновал, а уверясь в том, что они сблизились, и встретив однажды Гильема одного в поле, схватил его за ворот и вонзил в него меч по самую рукоять, отрезал ему голову, вынул из нутробы сердце, принес домой, велел приготовить из того сердца отменное жаркое, накормил им Триклину и сказал ей: "Вкусно ли было жаркое?" – "Да", – отвечала она – "вкуснее сроду не едала" ‘Так вот оно из нутробы твоего блудодея", – молвил рассвирепевший Раймон и показал ей голову Гильема, которую держал за волосы. Узрев ее, Триклина пала в обморок, а по малом времени, опомнясь, молвила жалобно Раймону: "Жаркое было столь прекрасно, что вовек не буду есть другого" И молвив сие, вытащила из платья нож, ударила им себя в сладкие перси и умерла.

А Монах Монмажурский говорит так: Гильем был храбрый и славный малый, но, влюбясь, сдурел и стал трусом, понеже дал себя убить столь мерзкому и ревнивому борову. Монахи же Златоостровский и от Святого Цезария написали, что он был умерщвлен предательски в лето 1231-е, в то время, когда Раймон, граф Тулузский, был гоним папой Иннокентием и королем Французским[89]. Петрарка упоминает о сем пиите в главе четвертой "Триумфов"[90].

XIII. О РАЙМОНЕ де МИРВО[91]

Раймон де Мирво был бедный каркассонский дворянин, владевший только частью замка Мирво, где в ту пору не жило и шестидесяти душ. Но благодаря своей прекрасной и богатой поэзии он увеличил свою часть и пел так отменно, что в конце концов приобрел и все поместье. Он знал толк в любви и вежестве, а также во многих прекрасных науках, которые были в обычае в его время, более нежели кто-либо иной из сочинителей. Его любил и жаловал граф Раймон Тулузский и оказывал ему столько милостей и общался с ним так запросто, что они промеж себя называли друг друга тайным именем Аудьярт[92]. Граф пожаловал его оружием, конями и всем, в чем он нуждался. Также любили его и жаловали Педро, король Арагонский, виконт де Безье и Бертран де Сайссак[93] и все сеньоры и дворяне тех мест. Не было ни дамы, ни девицы, какого рода она ни будь, чтобы она не пожелала водиться с Раймоном де Мирво. Все оне желали его видеть, иметь при себе, слушать как он поет, знаться с ним и водиться запросто, ибо он умел отменно чтить их и весело проводить с ними досуги, и ни одна из них не сочла бы себя почтённой, если не была им любима, благодаря чему он знался и якшался со многими из них, распевая им всякие прекрасные песни. Никогда не шла ни о нем, ни о них худая слава, как описует Юк от Святого Цезария и теми же речениями Монах Златоостровский, ниже получал он от них каких-либо милостей в любовном деле, а, напротив того, все его обманывали. Есть тенсона или беседа Раймона де Мирво с Бертраном де Аламаноном[94], другим провансальским пиитом, который жил в то время, а в той беседе идет прекрасное прение: который народ благороднее и превосходнее, провансальцы или ломбардцы. Раймон выставляет пылкие доводы о том, что сие есть народ провансальский и сама страна, изобилующая добрыми провансальскими пиитами, чего отнюдь не видать в Ломбардии, и что никогда не выходило из утробы коня троянского столько владетельных особ, доблестных рыцарей и полководцев, сколько имелось превосходных пиитов в Провансе.

Сей вопрос был отослан на усмотрение дамам Суда Любви[95], заседавшим в Пьерфе и Сине, по приговору коего предпочтение было оказано пиитам провансальским, яко имущим первое место среди всех народных наречий.

Монах Монмажурский говорит, что Мирво был столь расточителен и легкомыслен, что не единожды дарил замок своей даме, но по миновении года слезно умолял ее вернуть ему замок[96].

Он сочинил прозою трактат "Восхваление Провансу" Скончался в лето 1218-е, обремененный годами, в бедности и скудости.

XIV. О ГАУСЕЛЬМЕ ФАЙДИТЕ[97]

Гаусельм Файдит был мещанский сын, который правил делами Авиньонского посольства[98], пел лучше всех на свете, был добрый провансальский пиит и сочинял отменно и слова и музыку к песням, которые провансальские пииты называли на своем старинном наречии краснословием и краснозвучием; был он чревоугодник, жил беззаботно, по каковой причине проиграл в кости все свое состояние; стал хорошим комиком и торговал комедиями и трагедиями, которые сочинял за две или три тысячи гильемских ливров[99], а иногда и подороже, глядя по выдумке. Сам же и заправлял на подмостках, получая всю мзду со зрителей и слушателей. Был он такой расточительный и беспутный и так любил сладко есть и пить, что истрачивал весь доход от стихотворства и оттого чрезмерно ожирел. Долгое время ему не было удачи, и он весьма бедствовал, понеже ни от кого не получал ни наград, ниже почестей, доколе Ричард, король Английский, в услужении у коего он находился до самой его смерти в лето 1189-е[100], не пожаловал его щедрыми дарами. Более двадцати лет он ходил по миру нищий. Женился он на некоей даме, которую долгое время таскал с собой по княжеским дворам. Звали ее Гильемона де Сольер[101], и была она из благородного провансальского дома. Взял он ее из женской обители в Эксе, улестив красными словами, а была она весьма красива, учена и весьма наставлена во всяких добродетелях и отменно пела все те песни, кои сочинял ее Гаусельм. Но от беспутной жизни, коею они жили, она подобно ему раздалась, а потом, занедужив, скончалась.

Овдовев, Гаусельм отправился к Бонифацию, маркизу Монферратскому[102], барину добродушному и любившему всех ученых мужей, который его весьма любил и жаловал. Быв у него на службе, Гаусельм сочинил комедию, озаглавленную "Ересь поповская", которую долго берег в тайне, не молвя о ней и слова, кроме как вышереченному маркизу, который в то время держал руку графа Раймона Тулузского[103], а тот велел представить ее в своих владениях. Маркиз долго не разлучался с Гаусельмом, щедро одаряя его платьем, латами и конями, и награждал его за прекрасные и изобретательные выдумки.

Наконец он ушел к Агуту, сеньору де Со, который долго держал его в чести, жалуя дарами и оказуя милости. Будучи у него на службе, он и скончался в лето 1220-е. О том говорит Монах Златоостровский, а Монах Монмажурский говорит в своей песне, что с тех пор, как Файдит влюбился, он переменил свой слог и что его песни никогда никто не хвалил и не считал за добрые. Но во всяком разе оказывается, что пиит он был отменный. Он сочинил также похоронную песнь о покойном короле Ричарде Английском[104] и песню с описанием Амура, его дворца, его суда, державы его и власти, в подражение коей Петрарка сочинил подобную же и упомянул о сем пиите в своем "Торжестве Любви"[105].

XV. ОБ АРНАУТЕ де МАРЕЙЛЕ[106]

Арнаут де Марейль был провансальский дворянин; у его отца было какое-то право на владение имением в Марейле, около Экса в Провансе, а оскудев, он был вынужден его продать. Арнаут, постигнув кое-что в словесности и не имея чем жить, ниже кормиться своим умением, отправился по белу свету и странствовал в сообществе пиитов, у коих научился сочинять стихи и музыку на провансальском языке, ибо он тогда был в ходу и любезен всем, кто находил утеху в поэзии. Поступил на службу к виконту де Безье, прозванному Талайфером, который был родом из графов Тулузских, где и влюбился в графиню Бурлац именем Алеарду, супругу вышереченного Талайфера.

Сей пиит был человек любезный, красивый собою, хорошо пел и хорошо читал романы. Графиня оказывала ему многие милости, но Арнаут никак не осмеливался признаться ей, что песни, которые он пел, были его собственного сочинения, а хвалы он будто бы расточает другой. Было однажды, что любовь извела его так, что он сочинил песню, в которой заявил напрямик о своей любви к графине и сказал, что не может забыть благосклонного обхождения от графини, как он то показует в конце сонета[107], который начинается: "Спешите, бедные стихи печали", а к концу говорит:

Заставьте целомудренные просьбы
Так зазвучать, чтоб милость к ним склонила
Свой нежный слух – к мольбе моей законной.
Сей сонет имел столько достоинств и возымел такое действие на графиню, что она, отнюдь не отвергая его целомудренных молений, к ним прислушалась и милостиво вняла им, что и было причиною того, что она снабдила его платьем, оружием и конями и оценила по достоинству его песни, и с тех пор продолжая стихотворствовать, он сочинил прекрасный и подобающий сборник песен, напевов, сонетов, кантов, тенсон, сирвент и изречений.

Монахи Златоостровский и от Святого Цезария оба признают изобретательность сего пиита; он тако же написал сочинение, озаглавленное "Графинины упреки".

Монах Монмажурский говорит, что Арнаут происходил от бедных родителей, что дама его никогда не проводила с ним приятных досугов и что петь он искусно не умел. Жил он в то же время, что и преждереченные поэты, и скончался в лето 1220-е. Петрарка упоминает сего Арнаута в главе четвертой своих "Триумфов"[108].

XVI. ОБ ЮКЕ БРЮНЕТЕ[109]

Юк Брюнет, родесский дворянин, зная толк в словесности, хорошо сочинял на провансальском языке, был он умен и рассудителен и пошел в скоморохи. К песням, которые распевались на подмостках, он сам сочинял музыку и указывал, как их надобно петь, а порою заставлял петь кого-либо из своих приятелей. Он только и знал оную свою часть, ибо вовсе не было у него голоса.

Король Арагонский хотел иметь его у себя в услужении, как то сделали граф Тулузский, и граф Родесский, и Бернард Андюзский, и Дофин Овернский.

Был он влюблен в дворянскую жену из благородного старинного дома Монтейлей, по имени Жюльетта де Монтейль, почитавшуюся за наикрасивейшую, красноречивейшую и умнейшую даму в Провансе, она же и виду не подавала, что любила его. Уразумев сие, он совсем удалился к графу Родесскому, своему хозяину и господину, и там влюбился в графиню. Граф же, приметив меж ними любовь, был вынужден ради любимой им поэзии Юка Брюнета сделать вид, что не замечает сего, быв уверен в честности и целомудрии своей графини.

Скончался он в лето 1223-е; сочинил трактат под названием "О вежесгве любовном"; однако иные говорили, что оный есть деяние Бертрана Карбонеля, пиита Марсельского[110].

Монахи Златоостровский и от Святого Цезария излагают о нем, что сказано выше, а Монах Монмажурский ничего не говорит. Петрарка же в главе четвертой своих "Триумфов" упоминает сего пиита.

XVII. О БЕРНАРТЕ де ВЕНТАДУРЕ[111]

Бернарт де Вентадур был сын бедного человека из Вентадура, который поселился в Провансе. Был он человек изобретательный и великий ловкач, умел весьма прекрасно сочинять стихи и петь. Виконт Вентадурский весьма любил его и оказывал ему большую честь добрых и разнообразных стихотворных выдумок его ради. Песни его были столь приятны виконтессе, которая была дама благородная, молодая и добродетельная, что она в него влюбилась, а он в нее. Их любовь продолжалась долго, доколе виконт ее приметил, а когда однажды уверился в том, видя, как она говорила с ним, и оба изменились в лице, то он и виду не подал. Однако виконтесса, оберегая разум от мыслей, развращавших ее воображение, устроила так, что он был уволен с почестями и отправился к герцогине Нормандской, которая была в то время дама важная и великой учености и приняла его весьма человеколюбиво и велела дать ему должность, в которую почти не надо было ходить. Герцогиня же наблюдала тщательно за достойным обхождением с нею пиита и внезапу они были охвачены любовью друг к другу. Все песни, кои Бернарт сочинял на провансальском языке, он посвящал герцогине, отчего ей и пошла бессмертная слава. По недолгом времени Ричард, король Английский, прослышав про прелести и достоинства сей герцогини токмо благодаря стихам Бернартовым, взял ее за себя и увез из Нормандии в Англию[112]. Бернарт же, быв лишен лицезрения герцогини, направился к Раймону, графу Тулузскому, где влюбился в графиню де Бокер, по имени Жоанну, которая была весьма красивой и блистательной принцессой и в честь которой он сочинил много прекрасных песен, в одной из коих просит соловья втолковать сей принцессе[113], что без нее ему не надобно и царства Тирского, и что если она захочет, он может остановить поток слез и воздыханий, расточаемых ея ради. Когда графиня была при смерти, Бернарт постригся в Монмажурском монастыре и там написал много отменных книг, среди коих "Испытания любви возобновленной", "Весенние песни", "Листвие", а также несколько "Элегий о сиренах"[114]. Скончался по чину иноческому в лето 1223-е. Эблес де Вентадорн, сын виконтессы, которую Бернарт так любил, рассказал все сие некоему ученому человеку тех времен, имя коего неведомо и который был провансальским пиитом и изложил сие письменно[115], откуда Монах от Святого Цезария оное извлек и поместил в Перечень провансальских пиитов. Монахи Златоостровский и от Святого Цезария пишут, что они читали его сочинения, а Монах Монмажурский говорит, что сей Бернарт писал столь дурно, что нужно было вызвать его из могилы, чтобы он прочел свои писания.

XVIII. О ПЕЙРЕ РАЙМОНЕ ло ПРО[116]

Пейре Раймон ло Про или Доблий был уроженец Тулузы, прозванный так за храбрость и доблесть в ратном деле, и превосходный лирический пиит, писавший на нашем родном провансальском языке. Воевал в Сирии купно с императором Фридрихом противу неверных и сочинил тогда много прекрасных песен, обращенных к Гаусеранде дель Пюэчь, родом из старинного и знатного Тулузского рода, сетуя ей премного на то, что его нет при ней, и в одной из них он говорит так:

Ни луг, ни лес, ни сад
Отнюдь не воспевая,
Но Вас лишь обожая,
И весел есмь и рад.
А в другой песне, после того, как любил ее больше года, сетует, что любовная мука еще длится, и начинает так:

Мне ныне суждено опять
Любовну муку испытать,
И сердце плачется навзрыд,
Не преставая трепетать,
А лекарь голодом морит
И даже взглядом не дарит,
Хотя и может исцелять.
Монах Златоостровский говорит, что он был тулузец и сочинил много песен на провансальский лад, обращенных к некоей дворянской жене из рода Кордоллетов, к коей он воспылал любовью по возвращении из ратного похода. Он сочинил прекраснейшую песнь о власти любви, которая имеет сей зачин:

Амур, когда ты властен так,
Как всякому известно
и в коей он описует бесчисленные случаи со всеми теми, кого Амур подчинил своей власти. А в другой песне с таким зачином:

Невежда и глупец тот, кто хулит
Амура и чернит со всех сторон.
Мужланам вежество дарует он
И счастьем скорбные сердца целит –
он красно говорит, что благословенны были время, год, месяц и день, когда сердце его воспылало любовью к очам той, которая столь совершенна красотою и добродетелями. Он написал сочинение "Против заблуждений ариан", а также против тирании князей и даже о том, что французские короли и императоры дали себя подчинить попам. Наипаче процвел он при вышеупомянутом императоре Фридрихе II, а скончался на войне, которая шла между графом Провансским и Тулузским, что произошло около 1225 года, в каковое время король Французский Людовик VIII осадил и взял Авиньон у вышереченного графа Тулузского, обвиненного в Альбигойской ереси. Сему пииту подражал во многих местах Петрарка.

XIX. ОБ ЮКЕ де СЕНТ СИРКЕ[117]

Юк де Сент Сирк, дворянин, был добрый провансальский пиит, влюбленный в некую дворянскую жену в Провансе именем Клермонда де Кикерам из города Арля, которая была женщина красивая и столь совершенная и блистательная среди тамошних дам, что ни одна не могла с нею сравниться не токмо в красоте, но также в рассудительности и доброте, и в честь которой он сочинил на провансальском языке много прекрасных песен на всевозможные стихотворные лады, а она велела ему ради сокровения их любви посвятить их принцессе Беатрисе Савойской, графине Провансской, жене Раймона Беренгиера, как о том можно прочесть в последнем куплете одной из них, гласящем:

Графине Провансальской благородной,
Чья вежественна речь и чьи черты
Исполнены прелестной красоты,
Понеже было ей сие угодно,
Я посылаю ныне песнь мою,
В которой, полн любви, ее пою.
В сей песне он говорит, что у него есть три врага, которые денно и нощно побуждают его покончить с собой: его глаза, которые заставляют его любить совсем не по чину, другой враг – Амур, держащий его в своей власти и принуждающий его любить свою даму, и третий враг, наижесточайший, есть его дама, которой он не смеет открыться в таком образе, страшась, что убьет себя от страсти и желания обладать ею. Он жалуется своей даме – что ему делать, когда он нигде не сможет обрести покоя, если она не станет его держать у себя на службе, он не знает, что делать и что говорить; он не может умереть, а она томит его в отчаянии и спрашивает, как он может претерпевать толико трудов; что он искал мест уединеннейших, дабы бежать своей слепой и глухой дамы, что никто ему не помогает, кроме как кипучий рокот Дюрансы, сопровождающий его плач и сетования. Амур сие видит, дама его о том знает, а он чувствует жестокие муки и в конце концов обрящет успокоение токмо в могиле.

Пишут о том монахи Златоостровский и от Святого Цезария и прибавляют, что он сочинил труд, озаглавленный "О великих достоинствах дамы", который он обратил к вышеупомянутой графине. Монах же Монмажурский говорит, что сей Юк был невежда, который не умел сочинить толково ни единого стиха, а совсем даже напротив того, и что его дама никогда не считалась с ним, ниже почитала его. Скончался он от досады и ее суровости около 1225-го года. Можно рассуждать о том, перенял ли Петрарка у сего пиита многие его выдумки.

XX. О РАЙМБАУТЕ де ВАКЕЙРАСЕ[118]

Раймбаут де Вакейрас был сын провансальского рыцаря, сеньора де Вакейраса, в том краю. Он был добрый провансальский пиит и скоморох, долгое время находился при принце Оранском, который был к нему весьма милостив, поощрял его стихотворчество и с похвалою представил его самым знатным персонам своего двора, которые находили отраду в провансальской поэзии и любили добродетель.

По некотором времени, а то было около 1218 года, он отправился к моссену Бонифацию, маркизу Монферратскому и долго пребывал при его дворе. Там он и обзавелся нарядами, оружием и конями, а также напридумывал многая в стихах. Был он пленен любовью к Беатрисе, сестре маркиза, которая была замужем за Генрихом Каретом и в честь которой он сложил отменные песни, называя ее тайным именем "Прекрасный рыцарь мой". Каждый хорошо знал, что Беатриса питала к нему страстное чувство, но, быв принцесса рассудительная, совершенно отдалилась от пиита, дабы не вызвать подозрений у мужа, а Раймбаут, движимый пиитической яростью, сочинил песню на разных языках, которая соответствовала его положению, и как только в песне изменялось мнение, так он менял и языки[119]. Первая строфа на провансальском языке говорит:

Коль на зелень я гляжу...
Вторая строфа на языке тосканском говорит так:

Тот я, кто всех благ лишен...
Третья строфа по-французски говорит так:

Сладостная госпожа...
Четвертая строфа по-гасконски говорит так:

Дама, предаюся вам....
А пятая строфа по-гишпански говорит так:

Вашего страшусь суда...
В последней же строфе перемешаны все пять вышеупомянутых наречий.

Отправляясь в Восточную империю, маркиз в сопровождении Бодуэна, графа Фландрского, графа Генриха де Сен-Поля и Людовика, герцога Савойского, кои ополчились крестом на Сарацинов, а такожде с ними Раймон, маркиз и граф Провансский, взял с собою Раймбаута и посвятил его в рыцари, и все сии принцы и владетельные князья наградили его большими поместьями, и сам император Фридрих II[120], в присутствии коего он часто пел и сказывал многие свои прекрасные песни, великой утехи ради, кою он испытывал в провансальских стихах, дал ему править в Салониках, каковые отвоевал у сарацинов, и тот умер там в лето 1226-е, еще в нестарых годах.

Монахи Златоостровский и от Святого Цезария писали, что он был влюблен в графиню де Бурлац[121], и что сей Раймбаут был из Оранжа, а не из Вакейраса.

Он сочинил провансальскими стихами труд, озаглавленный "Сетования века", в коем он пишет о блаженстве, которое Бог даровал мужу и жене, поселив их в раю, и о бедах, проистекших оттого, что они преступили его заповеди. Монах Монмажурский отвергает и отшвыривает сие сочинение, говоря, что сии доводы общеизвестны и что сей Раймбаут был глупец и ума лишился. Петрарка же однако упоминает его в местах вышеуказанных.

XXI. О ПОНСЕ де БРЮЙЕЛЕ[122]

Понс де Брюйель – провансальский дворянин из горного края, как думают некоторые, а другие, что он из Италии, но сему нельзя верить, ибо Монах Златоостровский говорит, что он происходил из древнего и весьма знатного провансальского роду Апериокулос; от Святого же Цезария, что оное прозвание есть италианское. Он был весьма искушен в словесности и в провансальской поэзии, пел хорошо под музыку, а еще лучше играл на всех инструментах. О нем писали, что он был доблестный воин, отменно вежественный и куртуазный; не было у него больших доходов, но благодаря своим достоинствам он получал все, что хотел, ходил всегда в красивых и богатых нарядах и, согласно со своим чином, весьма опрятных. Был влюблен в Аэлис де Мерильон, жену Озиля де Меркуора и дочь Бернарда Андюзского, овернского дворянина, человека весьма почтенного, в честь которой он сочинил много хороших песен, и доколе был жив, не любил ни одной иной. Когда же она скончалась, он отправился в заморский крестовый поход купно с провансальскими дворянами и их графом и овамо скончался в лето 1227-е. Сочинил прекрасный похоронный кант на смерть Аэлис, а песни свои обращал к Беатрисе, меньшой дочери графа вышеупомянутого края, и к Одиаурде, королеве Английской, и к Марии, королеве Французской. Сочинил рукописный трактат, озаглавленный "О любовном бешенстве Андрея Французского"[123], который умер от избытка любви, как о том сказано в житии Джауфре Рюделя.

Монах Монмажурский говорит, что сей пиит был стихотворный вор и за всю жизнь не сочинил ничего достойного. Что же до оного Андрея Французского, умершего от избытка любви, то мы мало что знаем о сем романе, как уже было сказано.

XXII. ОБ ЮКЕ де ЛОБИЕРЕ[124]

Юк де Лобиер был провансальский дворянин из города Тараскона, хороший провансальский пиит со многими тонкими выдумками. Своим умением он обогатил провансальскую поэзию и стал на одном ряду с сюместными князьями и помещиками, да так, что вздорил со всеми, такой он был хитрец и лукавец; он думал, что никто не превосходит его достоинствами. Но сии последние были столь омрачены честолюбием и жадным и яростнымлюбострастием до женщин, что никто не хотел писать о нем, ниже в его честь, равно как многие думали, что он по мнению всех должен быть таким образом похоронен.

Монахи Златоостровский и от Святого Цезария составили о нем крохотные рассуждения, говоря, что писатели того времени молчат о деяниях сего пиита, чтобы их не сочли людьми недостойными за то, что они сие огласили. И сколь он ни был умел, умер он во всяком случае как скотина, не оставя по себе памяти, и творения его утопли в реке вечного забвения. О Монахе же Монмажурском примечено, что пиитов невежд и тех, о коих была дурная слава, он возвысил и превознес до небес, как он сие учинил с оным Юком де Лобиером, и напротив того, о пиитах хороших и прославленных он злословил, искусно мешая хулу с похвалой.

XXIII. О БАРРАЛЕ де БО[125]

Барраль де Бо был один из первейших дворян знатнейшего рода в Провансе, владычил в Марселе и любил словесность и даже философию. Он обнаружил у одного каталонского физика, который в то время был в услужении у графа Провансского, несколько книг на арабском языке, толкующих о звездогадании, и даже Альбохазенали, сына Абена Рагеля, араба[126], "Рассуждение о небесных светилах", переведенное на гишпанский или каталонский язык[127], и предался им так, что стал скорее суеверным, нежели истинным наблюдателем небесных законов. Ибо, как о том повествует Монах Златоостровский, выехав со спутники в полнолуние из замка де Бо и держа путь в свое Авиньонское наместничество и быв близко города Сан-Реми, Барраль встретил престарелую добрую женщину, которая поутру на заре собирала некие травы, бормоча что-то и глядя то на небо, то на землю, и спросил ее, сотворя крестное знамение, не видела ли она нынче утром нескольких воронов или иных подобных птиц.

– Да, – сказала она, – вот на сей сохлой иве сидел охрипший ворон и вертел головой направо и налево. – Барраль счел сие за весьма опасное предсказание, высчитал на пальцах, в каком месте была луна, и, боясь лихой беды, внезапу повернул коня в замок де Бо, говоря: – Ни сегодня, ни завтра не след подвергаться опасности.

Монах Монмажурский говорит, что летающие птицы вселили такой страх в суеверного Барраля, что он вынужден был повернуть коня вспять.

Он был хороший провансальский пиит и любил пиитов. Монах Златоостровский говорит, что Барраль женился на дочери короля эрулиенов и ободритов[128]. Скончался он в юности, в Марсельском своем дворце от недуга, причиненного пением одной из сих черных птиц, которая уселась на крыше супротивного дома перед окнами дворцовой залы, когда он обедал купно с женою и всеми своими придворными, оставя в наследниках другого Барраля, что было около 1229-го года.

XXIV. О РОЛЛЕТЕ де ГАССЕНЕ[129]

Рауль или Роллет де Гассен был первейший провансальский дворянин из замка Гассен на побережьи залива Гримо, превосходный пиит, великий ритор и достопамятный летописец, а также отважный боец, который благодаря своему изяществу и редкостным достоинствам в стихотворчестве всегда бывал желанным гостем у наизнатнейших людей, а также у священства, невзирая на то, что писал противу их пороков, однако твердо держал их руку против суждения альбигойцев и лионских вальденсов, учение коих было тогда распространено[130]. Был всюду вхож и знаком с дамами и принцессами, которые услаждались провансальскими стихами и которым он был столь желанен, что получал от них коней, вооружение, платье и деньги согласно тогдашнему обычаю. Не бывало такого ратного похода, будь то противу тюшенов[131] или иных врагов церкви, чтобы его не призвали в числе первых к оружию, благодаря чему он всеми был чтим и прославляем. Поелику он был провансалец, то была и причина (как сие описывает Монах Златоостровский) стать ему на службу к своему владетельному сеньору графу Провансскому, к которому он и отправился и был оным жалован, чтим и любим. Ибо, наслышавшись от своих наизнатнейших придворных об умелости и ловкости сего Рауля, он поставил его сокращать в графстве Провансском тех, кто не хотел быть у него в повиновении, ниже воздавать ему почести. И ему бывшу возвышену до такой степени, фортуна не оставила его бесчувственна ко своей пременчивости и непостоянству, ибо он был на ассамблее в городе Монпелье, где внезапу так влюбился в некую даму по имени Риксенда или Ришильда из дома Монтобан, что принужден был забыть все свои добрые и честные деяния, и в честь нее он сочинил многие хорошие и умелые песни и принес ей их в дар, но она, быв лукавицей, смеялась над пиитом и трещала о том, что сие против ее обычая, ибо она была красива, умна, добродетельна и просвещена, находя усладу в поэзии. Пиит же, быв невероятно уязвлен во мнении сей обманщицей, такое возымел в сердце своем презрение, что из ярости пиитической сочинил кант на манер центурии[132], исполненный неблагодарности его дамы, и не возмогая честнее отомстить ей, оставил жизнь мирскую и постригся в монахи в одной из наиболее строгих авиньонских обителей, какую только мог сыскать, не известив о сей странной перемене жизни никого из родичей и друзей, которые, не встречая его больше в городе, были изумлены, когда услышали, что он стал монахом и не хотел к ним показываться. Вести о сем новом монахе достигли слуха епископа Кюзерана, о ту пору посла в Авиньоне[133], который весьма изумился и проведал его в монастыре, где сей святой отшельник токмо ему одному открыл свое лицо, показуя ему, что он пригоднее на службе у Святого отца в Риме и у Церкви противу врагов сей последней в столь смутное и бедственное время, а не там, где он находится, и что когда бы его Святейшество был о том уведомлен, то призрел бы его, даровав ему награду и некий сан. Пиит указал ему, что никому не след изумляться его столь благочестивому и рассудительному решению, и что во сне наставил его святой Августин жить так и провести остаток жизни у него под началом, став напослед смиренным слугою его Святейшества. Покуда шла сия беседа, прискакал гонец с грамотою о назначении на место настоятеля в Пиньяне, которое было не занято по смерти последнего его обладателя, и с той поры было назначено вышереченному Раулю, каковое он принял и благодарствовал папскому послу и по папскому повелению незамедлительно оставил свой монастырь и приял настоятельство в Пиньяне, имея на то согласие и утверждение графа Провансского, поелику то относилось до его ведения и усмотрения. Удалясь туда, он был занят то делами ірафа Провансского, то делами церкви и исполнял тем самым свой долг. Монах от Святого Цезария, толкуя о сем поэте в своем Перечне, говорит, что тот был необычайный человек своего времени, красивый лицом, веселый и благожелательный, хорошо сочинял стихи на всех языках и даже на провансальском, и что судьба у него была странная и разнообразная, а отец его из дома Альмариков был одним из богатейших дворян, какие были в пределах Прованса, что женился он на дворянке из дома Сиппиеров, что она была красива, умна и добродетельна, и что от нее имел он множество детей, от коих и повелся род Альмариков Провансских.

Монах же Монмажурский в своей песне противу пиитов не запамятовал сказать о нем, что сей Роллет был болтун, вор, урод, назойливый и докучливый человек и со многими пороками.

Скончался он от ненависти к одному из Пиньянских монахов, от горя и досады в лето 1229-е.

XXV. О РАЙМБАУТЕ ОРАНСКОМ[134]

Раймбаут Оранский был оранский дворянин, владелец Кортезона, добрый рыцарь и храбрый воин, весьма чтимый в провансальской поэзии. Были они закадычные друзья с Рамбаутом де Вакейрасом[135]. Он предался поискам любви у придворных дам, в честь которых сочинял прекрасные песни. Более всех прочих дам он любил и почитал в своих стихах госпожу де Кастель Верт, по имени Марию, знатного рода в Провансе, с коей у него бывали великие вольности и невероятные милости, как он сам то раскрывает в слове к своим песням[136], называя ее тайным именем Мой Жонглер[137]. Удалясь от нее по лживым наветам, он предпочел отправиться к графине д’Юргейль, дочери маркиза де Бюска, быв наслышан о ее достоинствах, и так ею пленился, равно как и она им, токмо от прочтения одной из его песен, что охваченный недугом, Раймбаут не смог завершить путешествие[138]. Однако к ней он обращал все свои песни. Выздоровев, он утешился любовью с некоей девицей простолюдинкой, от коей не было ему ни прибытку, ни чести. И по малом времени скончался в лето 1229-е.

Монах Златоостровский говорит, добавляя еще к житию Раймбаутову, что графиня не преминула сказать одной из своих ближних девиц, что если Раймбаут навестил бы ее, так был бы щедро награжден. Говорит также, что то была не графиня д’Юргейль, а графиня Монрузье.

Он сочинил трактат, озаглавленный "Владычество любви", который он посвятил графине Маргарите Провансской, дочери графа Раймона Провансского, которая потом вышла замуж за Людовика Святого, короля Французского[139]. И наместо вознаграждения от нее он был сослан великим Ромео, дворецким графа Прованского[140], на Иерские острова, откуда вышереченный граф истребовал его по просьбам оной Маргариты, когда она стала королевою.

Процвел он во времена Гильема де Бо, графа Оранского[141], прозванного Делькурносом, когда его император Фридрих Второй[142] пожаловал королевством Арльским и Вьеннским. Оный имел золотой герб со звездным полем о шестнадцати серебряных лучах и с голубым рожком. О сем Раймбауте и другом вышеназванном Петрарка упомянул в своем "Торжестве Любви".

XXVI. О ПЕЙРЕ ВИДАЛЕ[143]

Пейре Видаль был сын тулузского меховщика[144], певшего лучше всех на свете, как и сын его, ибо он был превосходный музыкант. Все, что он видел, и все, что ему нравилось, он считал за свое. Он хорошо сочинял стихи на провансальском языке и был такой искусник мгновенно класть их на музыку, каких уже давно не видели; был он великий хвастун, воспевал великие любовные безумства и ратные деяния и злословил о каждом. Рыцарь Сен-Жилль отрезал ему язык за то, что он злословил о некоей придворной даме, его родственнице. Из боязни, что ему достанется пуще, он отправился к принцу Юку де Бо, у которого побыл малое время и научил его править умело и заботливо. Выздоровев, он разлучился с ним и отправился к марсельскому принцу Райньесу[145], любителю провансальских пиитов, который увез его за море в лето 1227-е, где он влюбился в красивую гречанку и женился на ней. А про нее есть слух, что она была племянница императора Константинопольского, по каковой причине ей принадлежала Восточная империя.

Поверив всему сему, все золото и серебро, которое он получал за стихи, он употребил на строение кораблей, дабы отправиться воевать свою несбыточную империю, и с тех пор он добавил к гербу златой трезубец, а себя именовал императором, жену же свою – императрицею. Влюблялся он во всех дам, которые попадались на глаза, всех умолял о любви и всем назывался в услужение, и такое было у него о себе мнение, что он не стыдился им приказывать и думал, что все они умирают от желания иметь его своим другом и что он наилучший рыцарь на свете и наиболее любимый дамами.

Состарясь и видя беды, происходящие от многоглаголания, он составил и написал трактат, озаглавленный "О способе придерживать свой язык"[146]. Среди прочих им сочиненных песен (как о том пишет Монах от Святого Цезария) есть и такая, где он похваляется, что ни снег, ниже дождь, ниже мрачная погода[147] не препятствуют его великим и славным завоеваниям. Он уподобляет себя Говену[148] тем, что все, что он захватывает и чего досягает, он ломает и крушит, и не будь ему нужды идти отвоевывать свою империю, так он заставил бы трепетать весь мир. Кто-то написал сочинение "Похвальба Пейре Видаля"

А Монах Монмажурский говорит о нем так: Пейре Видаль был подлый скорнячишка с увечьями. Было бы лучше, кабы у него язык был золотой, сиречь говорил бы он с толком, тогда бы ему так легко язык не отрезали[149]. И что блажь и слава лишили его рассудка, и что ему была всегда великая нужда в траве Антисир, дабы промывать мозги, обремененные меланхолическими соками.

Скончался он, домогаясь своей империи, через два лета по своем путешествии, а было то в 1229 году. Петрарка упоминает сего пиита в своем "Торжестве Любви"[150].

XXVII. О ГИ д’ЮССЕЛЕ, ЭБЛЕСЕ, ПЕЙРЕ И ЭЛИАСЕ, ИХ ДВОЮРОДНОМ БРАТЕ[151]

Ги д’Юссель был единственный владелец упомянутого места. Хоть и был он наследником своего отца купно с братьями, однако прибыток их во всяком разе был столь мал, что они не могли от него кормиться. Эблес, младший из братьев, быв человеком лукавым, убедил своих братьев Ги и Пейре в том, что на малый их приход им не прокормиться и что, взяв в рассуждение ихние достоинства и умение в стихосложении, лучше им отправиться искать счастья при княжеских дворах, нежели оставаться в праздности дома и помирать с голоду. Мнение Эблеса братья весьма одобрили и обо всем поведали Элиасу, их двоюродному брату, который был бедный дворянин и хороший жонглер, и стали просить его отправиться с ними, а он сразу же согласился. Перед отъездом они уговорились о том, что песни, которые придумает Ги, и сирвенты, которые изобретет Эблес, будет петь Пейре, который был очень хорошим музыкантом, и что они вовеки будут неразлучны, а Ги будет хранить деньги и распределять поровну между ними. Сойдясь на том, они обратились к виконту д’Альбюссону, по имени Райнаут, и к жене его Маргарите[152], крайне любившим услаждаться провансальской поэзией, и были встречены весьма человеколюбиво и доказали там всячески, сколь они горазды на выдумки и стихосложение, и пребывая там долго, получали щедрые дары от виконта и виконтессы. И быв так снаряжены, в полном порядке отправились в гости к графине Монферратской[153], в честь которой сказывали и пели весьма прекрасные и ученые песни, тенсоны и сирвенты, содержащие материей всю "Жизнь тиранов" А за то, что в сирвентах были обвиняемы папа Римский и великокняжеские особы и сеньоры и оглашены их пороки, папский посол заставил их обещать и поклясться, что они никогда впредь не станут сочинять песен против папы и других князей[154]. Сие и было причиной, что оные четыре столь превосходные пиита (я бы сказал, пророка) с тех пор не сочиняли и не пели, по меньшей мере, на людях, и разъехались по домам со всем добром, которое добыли благодаря поэзии.

Жили они во времена Раймона Беренгиера, последнего графа Провансского из носивших сие имя[155]. Жомм Мотт[156], арльский дворянин, превосходный провансальский пиит той поры, писавший без страха против князей-тиранов, высмеял их в одной песне за глупое обещание, которое они дали послу. Во всяком разе, Монахи Златоостровский и от Святого Цезария говорят, что, вопреки сему обещанию, они только и знали, что писали против тирании князей. А сей арльский Жомм Мотт, как о том пишет монах в житии сих четырех пиитов, составил описание гробниц, пирамид, обелисков и других древних памятников, находящихся в Провансе.

XXVIII. О РАЙМОНЕ БЕРЕНГИЕРЕ, ГРАФЕ ПРОВАНССКОМ[157]

Раймон Беренгиер, граф Провансский и Форкалькиерский, сын Ильдефонса, короля Арагонского, графа и маркиза Провансского, родом из благородной и сиятельной семьи Беренгиеров Арагонских, был добрый провансальский пиит, любитель людей ученых и тех, что писали на нашем провансальском языке. Был он князь человеколюбивый, благодушный и милостивый. Он был столь счастлив, что, вступив на престол после кончины своего отца Ильдефонса, приобрел много земель более разумением, нежели оружием. Он женился на Беатрисе, сестре Фомы, графа Савойского, принцессе столь же умной, сколь красивой и добродетельной, в честь которой многие наши провансальские пииты сочиняли бесчисленное множество песен, напевов и сонетов, обращенных к ней, она же, почтя сие за великую честь, облагодетельствовала их оружием, конями, сукнами и деньгами.

У сего князя были четыре красивые дочери, умные и добродетельные, выданные все удачливо замуж за королей и владетельных князей, благодаря тщанию и попечению некоего мудрого паломника, который был долгое время у графа дворецким[158]. Первая, по имени Маргарита, была замужем за Людовиком Святым, королем Французским; вторая, Гелиона или Алиенора – за Генрихом Третьим, а иные пишут за Эдуардом, королем Английским; третья за Ричардом Английским, впоследствии королем Римским, а четвертая, Беатриса, объявленная по отцову завещанию наследницей Прованса, была замужем за Карлом, братом французского короля Людовика Святого, впоследствии венчанным короной неаполитанской обеих Сицилии[159].

Монахи Златоостровский и от Святого Цезария писали, что поколе сей добрый князь был жив, вовеки не бывало никого, кто более жаловал бы провансальских пиитов, и ни при ком провансальцы не мнили себя счастливее и никогда не были менее принуждаемы платить подати, которые мы называем сбором денариев, взятком или займами.

Скончался он весьма молодым, сорока семи лет отроду, в 1245 году.

Злореча о нем, Монах Монмажурский с полным правом называет его Непостоянным Каталонцем[160], каковой, если верить злословам (коих он называет "Дурные глотки"), наскучив своим двором, уволил того паломника (коего звали Ло Рометто), который столь благочестиво и счастливо управлял делами его двора и благодаря которому четыре его дочери были выданы замуж за королей. Такожде он называет его князем неблагодарным и лишенным ума. Пиит Данте пространно поминает сего князя[161].

XXIX. О САВАРИКЕ де МАЛЛЕОНЕ[162]

Саварик де Маллеон был дворянин, родом англичанин, который взял сторону короля Французского, был разумен и доблестен и отличился в ратном деле, быв рыцарем своего времени и любителем людей ученых. Все пииты того времени, писавшие будь то по-латыни, будь то по-провансальски, направлялись к нему, а он принимал их радушно, содержал и щедро одарял. Нет в летописях такого барина (как о том написали Монахи Златоостровский и от Святого Цезария), который явил бы большую щедрость к пиитам, нежели сей Маллеон, ибо он был искушен в грамоте и вольнодум, И если пииты его времени воздавали ему премногие хвалы, то позднейшие пииты к тому еще более присовокупили. И напротив того, некие отменные и редкостные достоинства, коими он блистал, Монах Монмажурский, бич провансальских пиитов, попытался омрачить в одной из строф своей песни, говоря так: Саварик де Маллеон полез петь, а лучше бы помалкивал со своими песнями, понеже всему, что он сочиняет, грош цена и ему потребен добрый толковник, столь его стихи темны и докучливы. Надо, стало быть, заключить (ибо такова правда, и его сочинения сие показуют), что писал он в ученом и тяжком стиле[163].

Был он влюблен в аквитанскую дворянку из дома Аспремонтов (иные пишут Леви[164]), женщину несравненного благоразумия, ума и достоинства, в свое время отличившуюся в поэзии, в музыке, а такожде в иных науках и редкостных достоинствах. На ней же он женился и привез ее в Прованс, когда приехал в гости к графу Провансскому. Она же по малом времени скончалась, а он влюбился в другую провансальскую дворянку, из дома Гландевесов, в честь которой сложил много хороших песен, и в одной из них, сетуя на нее, говорит, что он скорее одолел бы толстое дерево, разумея под сим дуб с желудями и намекая на ее прозвание[165], нежели ее сердце, как он то показует в таковых стихах:

О злое сердце, ты неумолимо.
Стократ тебя трудней, чем дуб согнуть.
Когда ж со мной престанешь быть свирепым!
Несколько лет спустя она вышла замуж за провансальского дворянина из рода де Бо, сына Юка де Бо, виконта Марсельского, от госпожи Барраль[166]. А Саварик возвратился во Францию, где и умер в каком-то ратном походе на помощь королю Французскому[167], но никто из писавших о нем не уточняет, когда это было. Сдается, что Монах Златоостровский мимоходом говорит, что то было во времена вышереченного Раймона, графа Провансского.

XXX. О ГЕНУЭЗЦЕ БОНИФАЦИИ КАЛЬВО[168]

Бонифаций Кальво был родом из Генуи; смолоду он оставил родной город и отправился к королю Ферранду, который в том 1248 году правил Кастилией, где он был встречен с почетом. Малое время спустя за отменные выдумки и стихосложение было пожаловано ему рыцарство. Влюбился он в Беренгиеру, племянницу короля Ферранда, в честь коей сочинил много песен на языках провансальском, гишпанском и тосканском[169], где касался философии, быв в ней отменно сведущ. Среди его песен есть одна на трех помянутых языках, обращенная к кастильскому королю Ильдефонсу и убеждающая его воевать с королем Наваррским и Арагонским возврата своих земель ради[170].

Монах Златоостровский по поводу философии говорит, что и песни и слова будут больше разумеемы теми, кто слышал об основаниях и доказательствах, нежели теми, кто о них никогда не слышал; мастер же сей, сочинивший песни, написанные в книге, хотел, чтобы можно было видеть основания и доказательства, ради которых они были сочинены. И далее он указывает писать так, тем паче, что многажды бывало, что не разумеющие песен, ниже избрать тонкое творение людей ученых, становились их исправителями и по слабоумию и невежеству искажали многие прекрасные слова, кои были столь умело придуманы. По сей причине прошу всех, кто увидит оное сочинение Бонифация Кальво, и не думать исправлять его, понеже есмь сам философ и знаю вышереченного Бонифация за отменного мастера в пиитическом ремесле. И тако сужу о том, что всяк, кто возьмется переделывать да исправлять стихотворные сочинения, которые он написал, сочтен будет и объявлен невеждою, глупцом, наглецом и моим врагом. Монах от Святого Цезария говорит, что, уехав из Генуи, он отправился к Ильдефонсу, королю Кастильскому[171], а отнюдь не к Ферранду, а тот отослал его к графу Провансскому, который женил его на тамошней девице из дома графов Винтимиллей, с коей он почти и не жил; и все-то благоденствие сего пиита и философа длилось не более года. И скончался он приблизительно в то же самое время.

Он сочинил трактат под заглавием "О нежных влюбленных". Монах Монмажурский называет сего пиита сумасбродом и говорит, что его изгнали из Генуи за то, что он был чересчур добрым гражданином.

XXXI. ОБ АЙМЕРИКЕ де ПЕГИЛЬЯНЕ[172]

Аймерик де Пегильян, тулузский дворянин, умел хорошо сочинять провансальские стихи, даже злословные. Он влюбился в некую городскую девицу и сочинил противу ее сатирическую песню, за что получил тяжелый удар по голове от родственника сей девицы, после какового случая был вынужден отправиться в Каталонию к Гильему де Бергедану, которым был принят по чести, а оправясь от раны, пел в его честь прекрасные песни. Тот по сей причине щедро одарил его, свел его и познакомил с королем Альфонсом Каталонским, у которого он пробыл долгое время. А сочинив сатиру противу Госельма, королевского дворецкого, откуда легко можно было уразуметь, что сей Госельм украл кубок, из которого пил король, был вынужден удалиться в Прованс к принцессе Беатрисе, наследной дочери Раймона, графа Провансского, до ее бракосочетания с Карлом, графом Анжуйским, братом Людовика Святого. У нее он обрел гостеприимство, любовь и почет за отменные и веселые выдумки в стихосложении, в каковом он воистину знал толк. Он сочинил песню и спел ее перед принцессой, возглашая, что нет на земле толико зверей, ниже птиц в лесах, ниже звезд на небе, колико каждою ночью досадных дум у него на сердце.

По малом времени он удалился в Ломбардию с одною из маркиз Малеспин, в честь которой он сочинил прекрасные и весьма искусные песни; был он большой приятель с Ги д’Юсселем, с Пейре Видалем[173] и обоими Раймбаутами[174].

Скончался, быв на службе у вышереченной маркизы, около 1260 года, в которую был влюблен, как о том писали Монахи Златоостровский и от Святого Цезария, и про которую он сочинил трактат под заглавием "Любовные печали". Монах Монмажурский осуждает его за то, что он там сказал. Петрарка подражал ему и следовал во многих местах, а также упомянул его в своем "Торжестве Любви"[175]

XXXII. О ГАУСБЕРТЕ де ПОЙСИБОТЕ[176]

Гаусберт де Пойсибот был лиможский дворянин. Малым дитятей отец отдал его в тамошний монастырь, где он научился грамоте и музыке, а также играть на всех духовых и струнных инструментах; умел хорошо придумывать в провансальских стихах, ибо был добрый трубадур.

По воле некоей девицы, своей родственницы, которая часто навещала его в помянутом монастыре под видом благочестия и указывала ему, что жалко и стыдно изводить его годы на такое узилище и что лучше бы ему уйти в мир, нежели без проку пребывать тут, он отправился к Саварику де Маллеону[177], к которому уходил всякий сведущий человек, ибо он таковых любил и жаловал (как о том было сказано выше), и от него он получил богатые и щедрые дары, быв тем самым почитаем и ценим за свое стихосложение самыми знатными владетельными особами в Провансе. Он влюбился в красивую и добродетельную девицу в Провансе из дома Баррасов по имени Барраса, в честь которой он сложил на новый лад несколько хороших песен, но как он не был рыцарь, она не захотела его полюбить, а как станет им, так была согласна за него замуж. Пылая желанием, Гаусберт поведал о сем Саварику, который посвятил его в рыцари и дал ему право на большие земельные доходы и женил его на девице де Баррас, и были они некоторое время вместе, доколе Саварик не отправился с посольством в Гишпанию, взяв с собою Гаусберта. Когда Барраса осталась дома одна, ее стал непрестанно домогаться некий англицкий рыцарь, который увез ее в Арль, где и покинул ее, забыв и проститься. На обратном пути из Гишпании, проезжая через Арль, Гаусберт остановился в доме напротив того, где жила его жена. Он узнал ее, и они проспали одну ночь вместе, а во утрие он увез ее в Авиньон и заключил в монастырь, втолковав монахиням, что то его двоюродная сестра. Сам же с досады воротился в свое поместье, продал все, что у него было, и принял чин монашеский в Пиньянском монастыре, а Монах Златоостровский говорит, что то было в Торонете, где не бывало видано, чтобы он пел и сочинял стихи, кроме нескольких молитв, которые были ему заказаны знатными персонами, и там он скончался в лето 1223-е. Так говорит Монах от Святого Цезария, и прибавляет, что он сочинил трактат "Любовные обманы" и был на службе у Карла I, графа Прованского[178], когда тот вторично усмирял мятежных марсельцев.

Монах Монмажурский называет его лжецом и лицемером, который умел колдовать; а еще говорит, что он надумал увезти жену к Аржантьерскому колодцу, сиречь ужасной пропасти в море, высокой и глубокой, насупротив Золотых Островов, или в Аванк де Крюи, где древле был обычай бросать туда жен, виновных в прелюбодеянии, но ласковыми словами она перелукавила его и предпочла заточиться в вышепоименованном монастыре.

XXXIII. О ПЕЙРЕ де СЕН-РЕМИ[179]

Пейре де Сен-Реми, дворянин из города Сен-Реми в Провансе, был из благородного дома Гюголанов, рода весьма знатного и старинного, и обучен был грамоте и свободным искусствам. Монахи Златоостровский и от Святого Цезария ставят его в ряду хороших провансальских пиитов, говоря, что он подражал на все лады и в удачных вымыслах искусному и ученому Арнауту Даниэлю[180], своему соседу, по каковым можно уразуметь, что то был за человек.

Монах Монмажурский в своей песне изображает сего пиита иначе, говоря о нем так: сей Пейре сочинял еще грубее и резче и, быв не в ладу с честью, хотел, чтобы его почитали любителем жизни суровой и трудной, который готов в гневе на все. А другой написал совсем иначе, то бишь Монах Златоостровский, говоря, что сей пиит был человек красноречивый, просвещенный и шутник, умел вести беседу и был достоин любви за иные хорошие качества, однако весьма подверженный чревоугодию и наслаждениям, а посему, истратив все свое состояние, сделался жонглером при дворе у принцев и сим иждивением кормился. Он сочинял прекрасные комедии и песни, которые обращал к одной провансальской даме из семьи Ламбесков, именем Антуанетта, госпожа де Сюз. Она же была в свое время столь несчастлива, что сей пиит, быв неблагодарен за те редкие милости, которые он обрел у столь умной и добродетельной дворянки, из-за любви к ней как бы помешался в уме, да так, что однажды, находясь подле нее, впал в такую ярость и злость, что зверски убил свою даму, а потом с горя и себя. И было то примерно в вышеуказанное время. А другой написал и вовсе иначе, говоря, что сей пиит от избытка любви как бы лишился рассудка и скончался в сем помешательстве, она же от горя немногим пережила его, а было так, понеже родители их не хотели согласиться на брак, о котором и тот и другая между собой уговорились. Вышереченные Монахи Златоостровский и от Святого Цезария писали в жизнеописании сего пиита, что он сочинил трактат, в котором описует, что гневится и изумляется тому, что граф Провансский не карает наглость и гордость арлеатинцев, мятежный дух и высокомерие марсельцев, честолюбие и властолюбие и неправый суд своих офицеров в Эксе, мерзость, царящую в граде Авиньоне, насмешников в Дине, дикое племя ницейцев, разительную скупость и плутовство мужиковатых горцев и бездельников в Мартего, а также многочисленных тиранов в земле Провансальской, где богатый пожирает бедного, а знатный оскорбляет и угнетает смерда[181]. Оный трактат он преподнес в дар королеве Французской Маргарите, жене Людовика Святого, короля Французского.

XXXIV. ОБ АЙМЕРИКЕ де БЕЛЬВЕЗЕРЕ[182]

Аймерик де Бельвезер знал грамоте, был добрый скомрах-стихотворец, хорошо пел и сочинил много прекрасных песен в честь некоей гасконки, дворянской жены из семьи де ла Валетт, в которую был влюблен. И видя, что про нее и про него заговорили неприкровенно, отправился к Раймону Беренгиеру, графу Провансскому, и в его честь и в честь его жены Беатрисы Савойской сложил также несколько хороших песен и пробыл там долгое время, доколе не влюбился в некую провансальскую принцессу именем Барбосса[183], даму неувядаемой красоты, доброго и святого нраву и бесконечно милосердную, изящнее всех на свете и просвещенную в семи свободных искусствах, в честь которой сложил несколько песен, в одной из коих сетует на нее за данный ему суровый ответ, так что с той поры он не осмеливался появляться к ней на глаза, и что он умирает от страстного желания ее видеть, и что выпади ему такой случай, так он бы помер от радости, а оттого предпочитает пребывать с оным желанием всю жизнь, нежели умереть, увидя ее. Однажды госпожа Барбосса беседовала с ним при инфанте Беатрисе, дочери графа Раймона Провансского. Аймерик поднял перчатку, которую она уронила, и, поцеловав перчатку, подал ей, за что она была порицаема притомными девицами, коим ответствовала с величавым добродушием, поддерживаемая инфантой Беатрисой, что придворные барышни не могут вдосталь наизъявлять благопристойных милостей пиитам, которые воспевают им хвалу и делают их бессмертными благодаря своим стихам. Быв о том уведомлен, пиит сложил песню, с которой обратился к ней, а также еще одну к вышереченной инфанте Беатрисе.

По некотором времени оная госпожа Барбосса была избрана в игуменьи Монлежезского монастыря в Провансе, а Аймерик скончался от горя, ибо обычай запрещал беседовать с монахиней, если она уже постриглась и дала обет целомудрия.

Жил он в то время, когда вышереченный Раймон Беренгиер воздвиг город Барселону в провансских горах, что было около 1233 года, а скончался в 1264 году.

Монах Златоостровский дополняет жизнеописание сего пиита, говоря, что он сочинил трактат под заглавием "Любовь его неблагодарной", который он отослал сей игуменье незадолго до своей смерти. Однако монах Монмажурский говорит в своей песне, что это не было пиитическим даром Аймерика, понеже он был горазд токмо огородничать.

XXXV. О ПЕРДИГОНЕ[184]

Пердигон был скомраший пиит, музыкант и игрец на струнных и духовых инструментах. Он был дворянин из Гаваудана. Мастерства своего ради был на службе у Дофина Овернского[185], который посвятил его в рыцари и наградил большими и весьма доходными угодьями. Все местные дворяне изъявляли ему великое почтение. Доколе он был при особе Дофина, он мнил себя весьма счастливым, но как тот скончался, Пердигон не сумел ужиться с новым Дофином, его сыном, понеже сей был юн и не разумел блага и счастья, кои приобретаются от благородной поэзии, так что Пердигон сразу лишился плодов своего отменного благосостояния и отправился к Раймону Беренгиеру, последнему из графов Провансских с сим именем, любителю провансальских пиитов, который наградил его всем, чего только можно пожелать, зане он воспел все победы, одержанные графом в Провансе над тамошними мятежниками, изложил сие на бумаге и преподнес ему под заглавием "Победы господина графа", что было в то время, когда оный подчинил себе всю землю Провансскую, графства Вентимилльское, Ницейское и Пьемонтское и Генуэзскую сеньорию.

Сей пиит был приятель обоих вышепомянутых Аймериков[186], женился на провансальской даме из дома Собранов именем Саура[187], от коей у него вовсе не было детей. И скончались оба около 1269 года, сделав своим наследником графа Провансского.

XXXVI. О ГИЛЬЕМЕ ДЮРАНЕ[188]

Гильем Дюран из Пюимуассона, что в Провансе, а иные говорят, что из Монпелье, был великий правовед своего времени и самый умный и знаменитый, ибо никто не писал так ни до ни после него, ни умозрительно ниже по делу, за каковые знания одни прозвали его Любомудром, а другие Отцом опыта, и происходил он из благородной и старинной семьи Дюранов, и Бальбов с материнской стороны. В юности предался чтению наиотменнеиших книг, кои мог отыскать, и жил в непременной воздержанности, каковая редкостно способствовала укреплению его памяти, которая всех повергала в восторг. Ибо прочтя добрую книгу по-романски, будь то прозою, будь то стихами, он тотчас же повторял ее слово в слово. Он говаривал, что чревоугодие и бражничество ослабляют дух и вовсе затемняют память. Монах Златоостровский говорит, что благоденствие памяти у сего пиита происходило от камня или геммы, которую он носил на себе в золотой оправе.

Влюбился он в одну даму из рода Бальбов в Провансе, в честь которой сложил несколько песен на провансальском языке, в коем он понаторел и хорошо сочинял стихи. Из чрезмерного любопытства он разузнал год и день рождения дамы, которую звали Бальбой, и поведал одному своему другу, провансальскому лекарю и великому звездочету, дабы узнать ее будущее, а тот и рассказал ему все, что приключится с Бальбою согласно астрономическим умозаключениям, и что в них предвещается нечто чудесное в смерти ее; во всяком разе он открыл, что век ее будет долог. Пиит хорошо запомнил то, что сказал ему мудрый астролог. Минуло несколько лет, и так оно и случилось, что она занедужила. На другой день ей стало получше, а на третий она сделалась так больна, что ее сочли за мертвую и приготовили к погребению, положив в гроб. Слух о ее смерти дошел до пиита, и он так изумился, что впал в недуг, от коего и умер. Его хоронили в один день с Бальбой, а она, лежа в гробнице, стала дышать, двигаться и сетовать. Все, кто там были, изумились, вынули ее из гробницы и вызволили от смерти. Когда она оздоровела, ей рассказали обо всем, что случилось, и о внезапной смерти пиита, коей она была так огорчена, что ушла в монастырь и скончалась шестидесяти лет от роду, а он преставился в лето 1270-е.

Монах Монмажурский никак не упоминает о сем пиите, а от Святого Цезария говорит, что он, давая советы тяжущимся, когда знал, что их дело неправое, любил повторять такое изречение:

Молчать – милей
Пустых речей.

XXXVII. О РИЧАРТЕ де НОВЕСЕ[189]

Ричарт де Новес происходил от благородных и именитых родителей из местности в Провансе, именуемой Новес, а другие говорят, что из Бербентаны. Был он доблестный воин. Отец его держал руку Эстефанетты и ее детей, князей де Бо[190], против Беренгиера, графа Прованского[191]. Сей Ричарт был всегда на службе у князей Арагонских и графов Провансских и даже у Раймона Беренгиера[192], в честь которого он сочинил много хороших песен и несколько хороших стихов и напевов, а на его кончину сложил похоронную песнь о его добродетели и великодушии, которую распевал в домах знатных, прогуливаясь и сопровождая ее пристойными телодвижениями, изменяя голос, и иными действами, подобающими истинному скомраху. И действуя тако, нажил сокровища. Но как он в сей песне говорил противу Анжуйского дома и о том, что Прованс очутился в руках французов[193], знатные люди и друзья посоветовали ему замолчать, и он с тех пор никогда не пел, но написал о незаконном захвате местечек и поместий в Провансе, который учинили с графами сего края духовные лица, ибо два вышеупомянутых местечка Новес и Бербентана принадлежат епископу Авиньонскому.

Монахи Златоостровский и от Святого Цезария говорят, что он скончался около 1270 года, а также говорят, что граф Провансский поставил его ключарем в своем замке хранить градские ключи, которые ключари были обязаны ежевечерне приносить ему, что было в те времена чином весьма почетным, и назывался он "Ключарь господина графа". Другой же писал, что папские чиновники вознамерились бросить его живым в глубокий колодец Новесского замка, куда обычно бросали блудодейных священников[194].

XXXVIII. О ПЕРСЕВАЛЕ ДОРИА[195]

Персеваль Дориа был генуэзский дворянин, жил постоянно в Провансе и стал правителем и наместником в Авиньоне и Арле при графе Карле Провансском благодаря инфанте Беатриссе[196], дочери и наследнице Раймона Беренгиера, который был королем обеих Сицилии и Неаполитанским. Был философ и хороший пиит, сочинявший на нашем провансальском языке, на котором он написал несколько кантов и прекрасную сирвенту о войне между вышереченным Карлом и Манфредом и о том, как сей Мачфред, неправедный захватчик Сицилии вопреки воле римской церкви, был позорно побежден под Беневентом вышереченным Карлом[197], при жизни которого он жил и сочинил трактат, озаглавленный "Война Карла, короля Неаполитанского, и тирана Манфреда", а также другой трактат "Изящное безумие любви" – провансальскими стихами. Имеется несколько прекрасных тенсон или прений о любви, в которых собеседуют вышеречениый Дориа и Ланфранк Чигала[198], другой провансальский пиит, а также несколько сирвент противу тиранов. Скончался он в лето 1276-е.

Есть другой пиит по имени Симон Дориа[199], касательно жизни которого я ничего не мог разыскать, кроме тенсоны, где собеседуют вышеупомянутый Симон Дориа и Ланфранк Чигала, желая уразуметь, кто же более достоин любви, тот ли, кто одаряет по своей охоте, или тот, кто одаряет вопреки себе, чтобы быть почтен за щедрого. Сей вопрос они отослали дамам на решение Суда Любви[200] в Пьерфе и Сине и, не быв удовольствованы их приговором, обратились в верховный Суд Любви к дамам романенским, где заседали несколько дам из местной знати, среди коих: Фанетта де Гантельм, романенская дама; маркиза Маласпина; маркиза де Салюс; Кларетта, дама из Бо; Лауретта де Сен Лорен; Сесиль Раскасс, дама из Каромба; Югонна де Сабран, дочь графа Форкалькиера; Елена, дама из Мон-Паона; Изабелла де Боррильон, дама из Экса; Урсина де Урсиер, дама из Монпелье; Алаетта де Меосьон, дама из Курбана и Элиза, дама из Мейрарка и иные дамы, коих мнения и приговоры я не сумел еще разыскать[201].

XXXIX. О ЛАНФРАНКЕ ЧИГАЛА[202]

Ланфранк Чигала, уроженец Генуи, был ученый и разумный дворянин, хороший вития и законовед, избравший своим ремеслом законы и ратное дело. В юности был влюблен в Берленду де Сибо, провансальскую дворянку[203], происходившую из весьма именитого в то время и старинного дома Сибо генуэзских, которые были потомками знатных греков той поры, когда императоры Константинопольские посылали свои войска в Италию, дабы освободить ее от тиранства южан[204], как то явствует из герба сего рода, соответствующего его имени и происхождению[205], и сочинил для нее много хороших песен и даже на духовный лад. Был он на службе у графа Провансского, который весьма любил его и жаловал. В свое время генуэзцы, страшась быть угнетены другими народами, своими соседями, и видя мощь графа Раймона, послали к нему своих послов и краснословов и среди них Ланфранка Чигалу, который, а было сие в лето 1241-е, столь преуспел в сладкогласном красноречии, что граф Провансский взялих город и жителей оного под свое покровительство и защиту на условиях и соглашениях, имевших быть по сему поводу в договоре давних лет.

Он сочинил несколько кантов во славу пресвятой Девы Марии и похоронный кант о своей Берленде, которая обреталась в Марселе. С другим кантом он обратился к папе Римскому, к императору, к королям Французскому и Английскому, ко владетельным германским князьям и графу Провансскому ради отвоевания Святой Земли; а еще с одним к Фоме, графу Савойскому, коего восхваляет превыше всех христианских князей мудрости его и ратных подвигов ради. А еще один против Бонифация, маркиза Монферратского, за измену своему краю с миланцами, от коих он получил большие деньги[206].

Монах от Святого Цезария говорит, что Ланфранк, удалясь от дел, не клал охулки на руку и получал деньги, якобы блюдя законы и императорские указы, за что был под судом. Его и его спутника (имени коего я не сумел разыскать), когда они направлялись из Прованса в Геную, зарезали под Моргом какие-то наемные убийцы, что было в лето 1278-е. То же говорит и Монах Златоостровский. А Монах Монмажурский говорит, что сей пиит был невежда и заика, который не умел говорить, ниже сказать что-нибудь толком, наглец и себялюб.

XL. О БОНИФАЦИИ де КАСТЕЛЛАНЕ[207]

Бонифаций де Кастеллан был сеньором города Кастеллана в провансальских горах и всего судебного округа, человек богатый и власть имущий, доблестный в ратном деле. В юности он предавался провансальской поэзии и влюбился в некую провансальскую даму из дома де Фоссисов, дочь сеньора д’Иера, Пьерфе и Каннета, по имени Беллиера, в честь которой он спел несколько прекрасных песен, а войдя в возраст, стал подумывать о славе и почестях и жаждать власти. Дивно в нем было то, что во хмелю он бывал одержим невероятной пиитической яростью: когда он писал или сочинял стихи, то непременно нечто предрекал или не щадил никого, какой бы на том чин ни был, как о том написал Монах Златоостровский, так что в последнем двустишии большинства своих песен он по обыкновению употреблял сии слова: "Языче, что ты рек"[208], как бы раскаиваясь в том, что сказал лишнего, ибо хорошо знал, что его язык (поелику он говорил правду) со временем повредит ему. Величал себя виконтом Марсельским и сочинил сирвенту противу короля Английского, порицая его за то, что тот не удосужился отвоевать земли, которые у него отнял французский король.

Отца его такожде звали Бонифацием де Кастелланом, а другие говорят, Риезом, который из-за своей великой надменности и дерзости хотел затеять распрю с Ильдефонсом, предком графа Раймона Провансского по отцу, но благодаря вмешательству друзей изъявил ему почтение и послушание купно с городом своим Кастелланом и всею округою; однако потом за мятеж (а другие говорят о продаже) город был захвачен и отошел к вышереченному графу Провансскому.

Монахи Златоостровский и от Святого Цезария называют его князем Кастелланским и говорят, что он родом из Кастилии в Гишпании и что говорил он красноречиво, писал вольно, ум имел живой и был человек рыцарственный, что составил книгу, в коей были выведены знатные провансальцы, добродетельные и порочные, под вымышленными именами, и все сие в виде сирвент, каковую преподнес в дар Карлу I, графу Провансскому[209], женившемуся на Беатрисе, наследнице Провансской, а потом королю Неаполитанскому и Сицилийскому, и сопровождал его в походе, был причастен к завоеванию вышеупомянутого королевства и приблизительно о ту же пору скончался в Провансе, что было в лето 1278-е[210]. Монах Монмажурский в своей песне именует сего Бонифация Бонифацием Заносчивым.

XLI. О РИЧАРДЕ, КОРОЛЕ АНГЛИЙСКОМ[211]

Ричард по прозванию Львиное Сердце, который был сыном английского короля Генриха и избран императором Римским[212], бывая в юности при дворе графа провансского Раймона Беренгиера, влюбился в Алиенору или Элиону, одну из четырех дочерей вышереченного графа Провансского, на коей впоследствии и женился[213]. Бывая там, он часто слышал песни провансальских пиитов, которые были при дворе графа Провансского и пели их на родном провансальском языке, от коего он испытывал величайшее наслаждение и того языка ради провожал досуг за стихосложением и услаждался чтением прекрасных романов. Несколько лет спустя он ходил воевать Святую Землю купно с французским королем Людовиком Святым и иными князьями, а по возвращении был пленен[214]. Будучи в плену, он сочинил несколько песен[215], обращенных к Беатрисе, наследной графине Провансской, сетуя на то, что его бароны и дворяне оставляют его столь долго в плену, не платя за него выкупа, и говорит во второй строфе песни так:

Моих английских и нормандских слуг,
Да и гасконских, я за то кляну,
Что я лишь самому себе и друг,
Который обретается в плену.
Монах Златоостровский говорит, что Ричард сочинил вышепомянутые песни, сетуя скорее на то, что лишен лицезреть прекрасные очи принцессы Элионы, а отнюдь не на пленение. А еще говорит купно с Монахом от Святого Цезария, что избиратели имперские не соглашались избрать его императором[216], по наущению папы Александра IV. О кончине его поведано в английских летописях.

Монах Монмажурский называет сего короля Ричарда трусом. Кто-то написал, что инфанта Леонора послала ему прекрасный роман, сочиненный провансальскими стихами, о любвях Бландена Корнуэльского и Гильема де Меримаса и об их ратных подвигах, которые они совершили один ради прекрасной Брианды, а другой ради прекрасной Ирланды, дам несравненной красоты[217].

XLII. О ПЬЕРЕ де ШАТОНЁФЕ[218]

Пьер де Шатонёф, дворянин, владел вышеупомянутым поместьем и жил во времена Персеваля Дории и прочих современников, о коих писалось выше. Хорошо известно, что его изящного ума хватало, чтобы писать стихи провансальские, а равно и латинские как развлечения ради, тако и со всею серьезностью. А когда он подыгрывал себе на лире, то слушать его нежное пение было великим удовольствием.

Был он человек добронравный и ревностный обвинитель и враг несправедливостей, и если видел, как их чинили его друзья и приятели, то не щадил и их. Он сочинял одни лишь сирвенты противу князей своего времени, подобно другим пиитам. В одном канте, преподнесенном Беатрисе, наследной принцессе Провансской, дочери Раймона Беренгиера, [говорит он] о том, что та в старости взяла для увеселения на службу ученого пиита Сорделя Мантуанца, который в народной провансальской поэзии превосходил всех пиитов, сочинявших на сем языке, как о том написали Монахи Златоостровский и от Святого Цезария, [которые] не упоминают никак о его смерти.

Сочинил он трактат, озаглавленный "Щедроты любви", обращенный к королеве Беатрисе, когда она была увенчана неаполитанскою короною.

Монах Монмажурский ничего не ведал о сем пиите ниже о его творениях; некий же достоверный сочинитель, про которого Монах от Святого Цезария говорит, что видел его и читал, рассказывает, что в Валлонском лесу на сего пиита, ехавша из Рокмартина в гости к сеньору тех мест, напали некие тати, которые грабили прохожих людей, и, спешив его, отобрав деньги и оставя в одной рубашке, хотели убить. Но пиит стал их просить явить ему милость – выслушать песню, которую он сложит перед смертью, что они и сделали. Он стал петь некий кант, подыгрывая на лире, который тут же сочинил в честь сих грабителей, и они принуждены были возвратить ему деньги, коня и скомраший наряд, столь великое наслаждение испытали они от сладостных его стихов.

XLIII. О ГИРАУТЕ де БОРНЕЛЕ[219]

Гираут де Борнель, лиможский дворянин, рожденный от бедных родителей, был человек умный и здравомыслящий, наилучший изо всех пиитов, сочинявших на провансальском языке, среди коих не было ему равного ни до, ни после него[220]. Называли его также учителем трубадуров или пиитов, и был он еще почитаем всеми, кто разумел его поэзию, столь отменно он сочинял стихи с музыкою, исполненные любви и здравомыслия. Он был весьма почитаем и хвалим людьми храбрыми и сведущими и самыми учеными, и превосходительными дамами, кои упражнялись в поэзии и сочинении песен на провансальском языке. Жизнь его была такова, что каждый год зимою он предавался непрерывному изучению словесного искусства, а летом находился при дворе у принцев. Возил с собою он двух добрых и превосходных музыкантов, которые пели и читали вслух им сочиненные песни и сирвенты, чего ради он получал все, что ему вздумается, и никогда не соглашался пойти на службу к князю или сеньору, каков бы тот ни был и какие бы жалование и чины ему не предлагал, равно как не хотел ходить в супружеском ярме. Речи у него были весьма трезвые, и человек он был весьма воздержный, превосходя в мудрости, доброте и честности всех прочих пиитов, которые писали до и после него. В одной из песен он сказал, что любовь никогда не имела над ним власти, и что он всегда презирал суету века сего и красоту наипрекраснейших дам своего времени. Весь получаемый им прибыток он отсылал свои бедным родителям, как о том написал Монах от Святого Цезария, который помещает сего пиита впереди прочих в своем Перечне и считает, что он первый стал сочинять сонеты и шантарели. Жил в то же время, что и предыдущие пииты. О ту же самую пору некие законоведы из Авиньона, Экса, Арля и других мест сочинили нечто противу вальденсов, которые были отделены от Прованса.

Скончался он в 1278 году. Петрарка видел творения сего пиита и извлек из них свою выгоду.

Монах Монмажурский говорит, что Гираут де Борнель только и знает, что валяться как байбак на солнце, что поет он дурно и заунывно и столь уродлив, что, поглядись он в зеркало, так гроша бы медного за себя не дал.

XLIV. ОБ ЮКЕ де ПЕНА[221]

Юк де Пенна, дворянин из Монтьера, был добрый пиит-скомрах, что бы о нем ни говорил Монах Монмажурский, прозванный Бичом пиитов, сказав, что он взял и присвоил несколько песен у Гильема де Сильвекана, своего приятеля, лирического пиита[222], который умер от чрезмерной любви к некоей пьемонтской даме из семьи Рюеров, согласно тому, что написал монах Златоостровский, и что он умением своим снискал благоволение провансской знати. Стало быть, сей Юк жил при короле арагонском Ильдефонсе Втором, отце графа Раймона Беренгиера Провансского, к коему обращался со своими песнями, как и к его жене Беатрисе, сестре Фомы, графа Савойского, и к Барралю де Бо, как написал Монах от Святого Цезария, утверждая, что к той Беатрисе, что была наследной принцессой Прованса, дочерью вышереченного Раймона, а не к другой, в честь которой он написал несколько прекрасных песен, восхваляя яко первую из достойнейших принцесс мира сего. Большинство же песен он обращает к Амуру. В молодости он обнищал из-за некоей беды, но благодаря своему умению приобрел многие богатства.

Некий ученый звездочет того времени посулил ему невероятное благоденствие, столь великое, что он не смел и назвать его, по каковой причине от тех слов он еще пуще возвысился духом, ибо столь удачно гнался за своею долей, что Карл Первый, король Сицилийский, в угоду королеве Беатрисе, своей жене[223], поставил его за великие знания и рассудительность в секретари совета в Провансе, и он вел дела их величеств купно с Пейре де Венсом, его дворецким.

Скончался он через несколько дней после женитьбы на девице из рода Симианов по имени Мабиль, что было в 1280 году. Сочинил трактат "Противу клеветников Любви", обращенный к пиитам того времени. Королева Беатриса увенчала пиита и наградила яко наилучшего стихослагателя среди всех провансальских пиитов того времени, а он отблагодарил ее таким четверостишием:

Я жажду приложите все старанья,
Оставить память о тебе всеместно,
Да будет из рассказов тех известно
Про достославные твои деянья.

XLV. О ГИЛЬЕМЕ ФИГЕЙРЕ[224]

Гильем Фигейра происходил от знатных родителей в Авиньоне. Отец отдал его обучаться грамоте. Был он хороший провансальский пиит, горазд на выдумки. Он не терпел тиранства и злоискательства князей и всегда писал противу их, как то делали Люкет Гателлус[225], Пейре де Шатонеф[226], Персеваль Дориа[227] и другие провансальские пииты, которые жили в Провансе в те времена, когда папу осадили в Авиньоне[228]. Достохвальна щедрость пиита, ибо все доходы от поэзии он отправлял своим друзьям; умением он превосходил всех пиитов, которые писали до него, и не было ему иного имени, нежели поэт сатирический. Был красив лицом, весел в беседах и исполнен добродетелей.

Некая авиньонская дама из дома Матеронов, совершенной красоты, которая презирала столь долгое время власть Амура, так сильно увлеклась сим пиитом, что, быв уважаема, как дама умная и рассудительная, стали замечать за ней чересчур сильное воздействие любви, ибо подчинясь своим желаниям, стала предметом насмешек, и когда с ней заводили речь о Гильеме Фигейре, ответствовала, что она влюблена в достоинства сего пиита, понеже обретет через его стихи бессмертие, и что любовь до сей поры не ослепляла ее[229]. Он же сочинял в ее честь прекрасные песни на народном провансальском языке, в одной из коих он утверждает, что у любви нет никакой власти, кроме той, что ей дается глазами, что любовь не чинит никакого зла, на которое нужно было бы сетовать, что она ни над кем не властна, если кто не изъявляет на то доброй воли, что истинная любовь не может иметь в себе ни силы, ни власти, ниже давать добрые или дурные советы, когда сердце и глаза не соглашаются; тому, что мнится глазам радостью и приятностью, истинная любовь не может противоречить и может токмо устроить так, как и делают сердце с глазами, что глаза будут посланцами сердца, что там, где зарождается верная любовь, глаза находят ее милой и приятной сердцу. А в последнем двустишии говорит так: Моя песнь скажет Матеронне, что те, кто восхваляет ее, не могут нахвалиться ею, столь велики и обильны ее достоинства[230].

Он сочинил также несколько сирвент противу князей-тиранов, среди коих есть одна, озаглавленная им "Смертельный бич тиранов", и еще прекрасную сирвенту противу Амура, которая начинается –

Сложу сирвенту я на милый мне напев, –
говоря по сути, что не хочет мешкать больше с сочинением сей песни противу лукавства и обмана в любви, и говорит во втором куплете:

Обманщица любовь,
От жадности вы мрете,
С ягняток вновь и вновь
Шерсть начисто стрижете.
В оной сирвенте он приводит несколько былей о тех, кто был обманут любовью[231].

Монах Златоостровский (который ни о чем не забыл написать) говорит, что отец сего Гильема именовался также Гильемом и был осанистый авиньонец, человек ученый и просвещенный, сочинитель былей, чье умение, изящество и проворство сочинять можно видеть в его прекрасных творениях, а писал он, что в то время бесстыдство князей было столь огромно, что стыд запрещает ему говорить о том далее. А скончался он около того же времени, что и вышереченные пииты. Монах Монмажурский говорит, что сей пиит был великий лицемерец и друг священства. Петрарка подражал ему в сонетах.

XLVI. О СОРДЕЛЕ МАНТУАНСКОМ[232]

Сордель был мантуанский пиит, который превосходил в провансальской поэзии Кальва, Фолькета Марсельского[233], Ланфранка Чигалу[234], Персеваля Дорию[235] и прочих пиитов генуэзских и тосканских, кои были благодаря сладости нашего провансальского языка усладительнее, нежели на своем родном языке. Сей пиит был человек ревностный и великий изыскатель всякой всячины, как то и свойственно человеку его племени, будь то в учености, в разумении или в умелом совете. Он сочинил несколько прекрасных песен и отнюдь не о любви, ибо таковых у него не имеется, а о философии.

Раймон Беренгиер, граф Провансский, в последние годы жизни взял к себе на службу оного пиита Сорделя по шестнадцатому году ради отменной его поэзии и прекрасных и искусных его придумок, как о том сказал в стихах провансальский пиит Пейре де Шатонёф[236]. Он сочинил провансальскими стихами несколько прекрасных сирвент, в одной из коих обвиняет и хулит всех христианских князей. Сия сирвента сочинена в виде надгробного канта на смерть Блакаца, провансальского дворянина[237] и отца того Блакаца, о коем будет сказано в своем месте[238] и который был провансальским пиитом, а кант начинается так:

Да будет скорбно мной оплакан здесь Блакац,
Зане не попусту грущу я на сей раз.
В канте он говорит, что скорбь о смерти Блакаца столь велика, что он не знает иного средства утишить ее, как, вынув его сердце, отдать его на съедение в первую очередь императору, буде он захочет победить мантуанцев и папу, который затеял столь убийственную войну. И пусть король Французский, буде отведает его, отвоюет Кастилию, но поелику он молод, пусть остережется, дабы того не увидела королева, его матушка, зане он ничего без нее делать не смеет. Пусть король Английский наедается сего сердца сколько душе угодно, дабы понабраться храбрости отвоевать земли, кои занял французский король. Надобно, чтобы король Кастильский ел за двоих, зане у него было два королевства, одного из коих он лишился, и пусть он ест сердца досыта, дабы другой король не отдубасил его. Не худо бы вкусить от сердца и королю Арагонскому, дабы вновь обрести честь, которой он лишился в Мило и в Марселе, когда захотел взять их силой. Пусть король Наваррский тоже поест вдоволь, зане он был ценим больше, когда был графом, нежели ныне, когда стал королем, дабы не пасть ему с выси в грязь. Надобно поесть и графу Тулузскому, дабы он припомнил, сколькими землями он бывало владел и сколькими теперь владеет. И наконец, пусть откушает и граф Провансский, если только помнит, как был лишен престолонаследия королевства Сицилийского, и о сицилийских вечернях[239], и если он избежит жестоких вражеских натисков, то надобно ему съесть сердца, дабы поддержать великое дело. Сия сирвента была сочинена вскоре после того, как Жан Прошит, одетый францисканцем, нашептывал князьям предать смерти всех французов, которые жили в Сицилии, что было в лето 1281-е[240]. Кроме сих сочинений он оставил рукописный трактат, озаглавленный "Завоевание и продвижение королей Арагонских в графстве Провансском" на провансальском языке. Он преложил с латинского "Сумму права" провансальскою прозою[241]. Оные трактаты были сложены в книгохранилище Лавернского монастыря в Провансе, как о том говорят Монахи Златоостровский и от Святого Цезария, и скончался он в вышеупомянутое время.

XLVII. О КАДЕНЕТЕ[242]

Каденет был благородный рыцарь в Провансе, которому перешло от отца владение четвертью угодий Каденета. Был он искушен в древней грамоте, и влюбился в Маргариту де Риес, для коей он спел несколько добрых песен, но она не показывала ему ни внимания, ниже почтения, ибо не приклонна была любить мужей ученых; он расстался с нею и отправился к маркизу Монферратскому, где пробыл некое время, воспевая свою Маргариту, любовь к которой так донимала его, что он распрощался с маркизом, от него же быв пожалован оружием, конями, слугами и деньгами, и воротился в Прованс, решив покориться сердцем Маргарите де Риес. Там он был принят с великой честью Блакацем и Раймоном д’Агутом Сосским[243], долгое время пел, а потом влюбился в госпожу Блакассону, сестру вышереченного Блакаца, прекрасную и добродетельную провансальскую дворянку, в честь коей сочинил много хороших песен. Некие злословцы, завидуя его успехам и оказываемому ему доверию, стали поносить его и бесчестить ее, что побудило его сочинить маленький трактат "Против злословцев" (кои облыжно и безжалостно хулят и бесчестят людей достойных[244]), содержащий песни и напевы и обращенный ко Блакассоне, в последней же строфе сего трактата он благодарствует лжецам или хулителям чести за то, что они, облыгая его и клевеща, оказывают ему честь[245]. Он был принужден вновь разлучиться со своей возлюбленной и влюбился в некую монашенку в Эксе по имени Англеза де Марсель из знатного рода в Провансе, еще не давшую иноческого обета. Но быв осмеян и презрен ею, ушел в храм Сан-Джили, где пробыл долгое время, а потом отправился купно с несколькими рыцарями и братьями-храмовниками за море[246], где был восхваляем и чтим колико за ратные деяния, толико же за стихосложение. Там он воспевал пресвятую Деву Марию, сочинил прекрасный символ веры и преставился купно со многими храмовниками на войне, которую они вели противу сарацин, что было в лето 1230-е.

Монах Златоостровский говорит, что сего Каденета звали Элиасом и что он отнюдь не погиб на войне, а токмо по возврате в Прованс, где женился на монашенке, от коей у него был сын по имени Роберт. А Монах от Святого Цезария, напротив того, говорит, что вышеупомянутые Элиас и Роберт жили при Иоанне Первой, королеве Неаполитанской и графине Провансской. За службу их в ее королевстве она пожаловала их владениямц в Каденете, Пюиверте, Бомонте, Виражесе и Безодене, и они присягнули ей на верность; а что сий пиит Каденет жил при Раймоне Беренгиере, графе Провансском, и при нашем Карле I, графе Провансском, а впоследствии короле Сицилийском[247].

Монах же Монмажурский говорит, что Каденет стал славен токмо своими стихотворными сочинениями, которые похитил у нескольких пиитов своего времени.

Сей поэт сочинил большую часть своих песен в Покиере под Бокером и в Вальверте, где и пел сии божественные стихи.

XLVIII. О ГИЛЬЕНЕ де БАРЖЕМОНЕ[248]

Гильен де Баржемон был провансальский дворянин, владелец Баржемона, хороший пиит, писавший провансальскими стихами, великий хвастун и враль не меньший, нежели Пейре Видаль[249]. Часто высмеивал при графе Беренгиере его ближних дворян и придворных дам. Был любим, чтим и уважаем графом и графинею, понеже рассуждал потешно обо всем и всегда к месту.

Когда однажды он находился в обществе ближних дворян графа Беренгиера[250] и при нем самом, первый из оных, а то был граф де Винтимилль, сказал, что при дворе нет рыцаря, к коему дамы благосклоннее, нежели к нему, ибо все они его жалуют и желают. Рыцарь д’Эспаррон похвалился, что он паче всех рыцарей достоин носить оружие. Рыцарь же Тибо де Вен сказал, что нет рыцаря, который осмелился бы выступить с ним на турнире и пришпоривал бы лошадь ловчее его. Рыцарь Порселлет сказал, что он такой хороший и музыкант и поэт, что его пение и стихи вполне статочны склонить всех дам исполнить его волю. Рыцарь де Лаурис говорил, что он так хорошо играет на всех музыкальных инструментах, что достоин быть первым в любом хорошем обществе. Рыцарь д’Антрекасто говорил, что токмо по его взору и осанке можно убедиться в том, что его любят и жалуют больше всех дворян до единого. Рыцарь Пюжет говорил, что он наилучший шутник при дворе и что, дескать, его отдали в распоряжение всем дамам. Рыцарь, брат госпожи Алиетты де Меольон, сьер де Кюрбан, говорил, что не сыщется, пожалуй, рыцаря, который лучше его стреляет из лука, ниже вручную натягивает один из больших арбалетов. Рыцарь Баугаррис говорил, что он лучший бегун, борец и прыгун и горазд бросать железный шест и большие камни, не говоря уже о том, что он умеет хорошо слагать стихи и петь их, как и положено дворянину его достоинств. А наш пиит Гильен де Баржемон сказал: Нет при дворе рыцаря, которому я не наставил бы рогов.

– И я также, – сказал ему, смеясь, граф Провансский.

– Монсеньор, – сказал ему Гильен, – я не включаю вас в сие число, но и не исключаю.

Граф же, обратив оные слова в шутку, сказал:

– Когда Господь сохранит мне жизнь, вы станете достойным бароном, но я вас поручил дамам.

Хвастливые речи его незамедлительно дошли до ушей графини Беатрисы и всех придворных дам, каковые, быв раздосадованы сей похвальбой, сказали, что речи Пейре Видаля были приятнее оных, и сговорились промеж себя не подавать виду, дабы не дать повода весельчакам и злословцам[251] охаивать их честь. Во всяком случае, он был изгнан из двора графа Беренгиера за то, что столь предерзко злословил дам, но не был покаран пуще, молодости своей ради. После кончины вышереченного графа был при особе Карла I, который стал графом Провансским, а впоследствии коронован на королевство Неаполитанское, на службе коего он и скончался в лето 1285-е.

XLIX. О ПЕЙРЕ ОВЕРНСКОМ[252]

Пейре Овернский, прозванный Древним[253] (согласно Монаху Златоостровскому), был сын клермонского гражданина, человек весьма разумный, пригожий и вежливый, большой грамотей и краснослов и первый, кто запел у себя на родине провансальские стихи[254], и был он славный и великий ценитель сих творений и творцов их и сочинителей. Поэзия его была глубокая и великой степенности. Он удалился в Прованс, где влюбился в Кларетту де Бо, местную дворянку, дочь господ де Берр, которая была прекрасна и добродетельна и во славу коей он сочинил много прекрасных песен, которые сам полагал на музыку и распевал при ней. Имел он от дам такое доверие и уважение, что по окончании песен, исполненных в их присутствии, бывал награждаем поцелуем одной из них, которая была ему всех приятнее. И чаще всего обращался он к госпоже де Берр, яко наипрекраснейшей и наивежественной. Он сочинил песнь во славу всех пиитов своего времени, в подражание которой Монах Монмажурский сочинил свою, совсем противоположную, в последнем двустишии коей он, [Пейре], не забывает сказать, что голос его превосходит все голоса его времени и что, быв влюблен в Провансе, он превзошел в поэзии всех тамошних пиитов[255]. В конце дней своих он посвятил свою старость клермонскому монастырю в Оверни, куда он удалился, как о том написано у Монахов Златоостровского и от Святого Цезария, и скончался примерно в то же время. За несколько лет до смерти он сочинил сирвенту противу сицилийцев об избиении ими французов, державших в Неаполе руку Карла I[256]. Он сочинил несколько духовных кантов, меж коими один Деве Марии, матери Божьей, который начинается:

Царица ангелов, надежда
Всех тех, кто верует в тебя[257],
по образцу коего Петрарка сочинил ему подобный.

Он сочинил также трактат, озаглавленный "Договор сердца и оружия", провансальскими стихами, который был весьма прекрасным рассуждением и которого он не завершил, но был закончен и весьма учено продолжен предмет сей Рикардом Аркиером де Ламбеком[258]. Вышереченный Петрарка говорит в своем "Торжестве Любви", что он увидел сего пиита[259] в числе наших провансальских пиитов, в главе четвертой. Монах Монмажурский говорит, что, влюбившись в некую Балассу в Провансе, он не спел потом ничего достойного.

L. ОБ АЛЬБЕРТЕТЕ де СИСТЕРОНЕ[260]

Альбертет де Систерон (некоторые писали де Тараскон) был дворянин из Систерона, пиит-скоморох, весьма чтимый за свою поэзию. Был он человек мягкий и скромный, преданный наукам и в милости у дам, в честь которых он не преставал писать похвальные песни; был влюблен в маркизу де Маласпина[261], которая была одною из наикрасивейших дам в Провансе, сколько бы превосходительных красавиц там не имелось, затмевая славою и вежеством прочих дам своего века, в честь каковой он сложил несколько прекрасных песен. И тот и другая были так взаимно влюблены, что не могли разлучиться, но маркиза тайно послала ему сукна, коней и деньги (ибо то был наипочетнейший дар, каким можно было одарить в те времена достойного человека) с письмом, в котором просила его отправиться на некоторое время от этой любви в изгнание, что он и сделал, а прежде сего, однако, послал ей песню в виде беседы между ним и маркизой, которая начинается:

Сия любовь Вам согревает душу...
А в одной строфе говорится:

Но как свою любовь я обнаружу,
И есть ли у меня над нею власть?
Меня ведь закалила эта страсть
Во горестях, от коих тяжко мужу[262].
И с тех пор неведомо, что с ним сталось. Монах Златоостровский говорит, что он умер от тоски в Тарасконе и что он вручил песни свои закадычному другу своему Пейре де Вальерасу или де Валернасу[263], дабы предподнести их в дар маркизе, но тот вместо того продал их Фабру д’Юзесу, лирическому пиите, который распустил слух, что сам их сочинил, однако быв уличен людьми учеными в покупке их у вышеупомянутого де Вальераса, сей Фабр д’Юзес был взят и выдран плетьми, согласно императорскому закону, за незаконное присвоение трудов и сочинений сего столь известного пииты[264]. Юк от Святого Цезария говорит, что он был из Тараскона, а его приятель тоже, и притом большой хвастун, и что он сочинил несколько песен во славу сих трех принцесс – маркизы Маласпина, графини Провансской и маркизы де Салюс, которые обычно бывали вместе, дамы-жемчужины своего времени, преисполненные достоинств, а было то примерно во время, когда Филипп Красивый, король Французский, отдал и отступился от своей доли в Авиньоне в пользу Карла Второго, короля Сицилийского и графа Провансского, сына Карла Первого, с какового времени тот стал полностью владычить в Авиньоне, что произошло в лето 1290-е[265]. Я читал в одной старой рукописи, что сей Альбертет происходит из маркизов Маласпина, весьма древнего и знатного рода в Италии[266]. Монах Златоостровский говорит, что он сочинил рукопись, озаглавленную "Петрарка венерин", а также сочинения математические, кои посвятил трем сим принцессам.

LI. О БЕРТРАНЕ д’АЛАМАНОНЕ[267]

Бертран д’Аламанон, прозванный Третьим, сын Бертрана, прозванного Вторым, сына некоего Бертрана Первого, был владетель вышеупомянутого поместья и в свое время человек достойный, добрый провансальский пиит, красноречивый по-провансальски и всем полюбившийся своим умением говорить сладостно и скромно, а также и писать, по каковой причине он легко убедил всех пиитов своего века в том, что он человек доброй учености, и сочинял прекрасные и изящные стихи на нашем провансальском наречии.

Он влюбился в Фанетту или в Эстефанетту де Романен, даму из тех мест, из рода Гантельмов, которая держала открытый и полномочный Суд Любви у себя в замке Романен вблизи города святого Ремигия в Провансе[268], а потом в Лоретту из Авиньона, родом из семьи Садов, которая была прославлена пиитом Петраркою, сочинившим во славу ее много прекрасных песен[269].

Оставя поприще любви, он предался сатирописанию и хуле на князей и даже на Карла Второго, короля Неаполитанского и графа Провансского, во времена коего он процветал, а было то в первый год правления Карлова, по каковой причине он лишил его права, которое оба Бертрана, отец и предок его, всегда имели на провоз соли к пристани Пертрю, ее же в старину называли Гонтарой на реке Дюрансе, о чем он сочинил сирвенту, сетуя на то, что на его пристань более не везут соль и соли в Провансе не достает, каковая начинается так:

В Провансе боле соли нет[270],
Как мне на пристань не везут.
В оной же песни говорилось, что мудрость и благоразумие, долженствующие быть в князьях, король Карл утратил, а равно и князья и советники его, а папа Римский Бонифаций VIII, преследовавший в ту пору кельнцев, заявил себя врагом французского короля Филиппа и вышереченного Карла II, и что император Генрих VII потребовал вызвать Роберта, сына оного Карла, на суд в Аретине, осерчав на то, что Жан, принц Гравинский, брат сказанного Роберта, приказал изгнать его с позором из Рима по причине сей сирвенты, которая была представлена Карлу II, и по прошению вышеозначенного Роберта право на соль было возвращено Бертрану, ибо Роберт, быв любителем провансальских пиитов, счел сирвенту столь отменной, что взял пиита Бертрана к себе в услужение и вписал его в дворяне палаты Провансской, и обогатил его разными прекрасными и доходными дарами и даровал ему сенешальство провансское[271]. И называли его также за почитание пиитов и благоволение к ним Отцом пиитов.

Монах Монмажурский ничего не написал ни противу сего пиита, ниже противу предыдущего – неведомо отчего. Монах Златоостровский говорит, что кроме того, что он был хороший провансальский пиит, был он такожде доблестен и знаменит в делах мирных и ратных, человек великодушный, воинственный, ревностный и сразу бравшийся за дело.

Сочинил он сирвенту и противу архиепископа Арльского[272], в рассуждении коего говорит, что не было человека извращеннее и подкупнее и что надобно изумляться, когда папский легат не сожжет его заживо или не заточит в темницу. И что арльцы никогда не будут знать покоя, если не погребут своего лже-пастыря заживо, что он стал считаться почтенным человеком токмо благодаря лжесвидетелям, что он клятвопреступник и не верует ни в Бога, ниже в Святое писание. Инок от Святого Цезария говорит, что сей пиит был арльский дворянин, один из достойнейших столпов нравственности в сем городе. Он написал провансальскими стихами трактат, озаглавленный "Междоусобные брани промеж князьями". Скончался в лето 1295-е. Вышереченный Роберт был в то время герцогом Калабрийсхим, а по смерти своего отца королем Неаполитанским и графом Провансским.

LII. О РАЙМОНЕ ФЕРАУДЕ[273]

Раймон Ферауд, провансальский дворянин и добрый пиит, был всю свою жизнь влюблен и, быв истинно придворным человеком, пребывал при княжеских дворах. Королева Мария, родом из Угрии, жена Карла II, короля Неаполитанского и графа Провансского, держала его у себя на службе. Он писал весьма складно и со знанием дела всевозможные стихи на провансальском языке, как то можно видеть на житии Андроника, сына короля Венгерского, прозванного Святым Гонорием Леренским, кое он преложил с латыни провансальскими стихами по требованию сей венгерского роду королевы, которой он и посвятил сие сочинение в лето 1300, и в награду за то королева пожаловала ему приорство в монастыре Святого Гонория на острове Лерен в Провансе[274]. После него не осталось ничего написанного о любви, ибо он, дабы не давать дурного примера молодежи, предал оное огню и, оставя жизнь сию, избрал жизнь созерцательную, став иноком вышереченного монастыря Святого Гонория, как о том пишет Монах Златоостровский; он преложил провансальскими стихами несколько книг и был в большой милости у Роберта, короля Неаполитанского и графа Провансского в то время, когда оный был герцогом Калабрийским[275], ибо видя, что сей князь в молодости услаждался словесностию и постигал числа, размеры, пропорции и меры, дабы лучше уразуметь искусство созидать и строить мосты или иные орудия, необходимые на войне, и что он разумел геометрии и зодчеству, быв князь добродушный и боголюбческий, по восшествии на престол в Сицилии, – сочинил много стихов к прославлению сего князя. В год своей кончины числился он в списках вышепомянутого монастыря, что было приблизительно в вышеозначенное время. Монах от Святого Цезария говорит, что его прозвали Porcarius[276], – именем древних отцов сей обители. Монах Монмажурский говорит, что сей Свинопас был и впрямь свинопасом и что после многих лет свиносторожения в вышереченном монастыре его приняли в общежитие, дабы он жил себе припеваючи на жирных харчах. Кто-то написал, что сей пиит в юности совратил госпожу де Кубан, одну из представительниц Суда Любви в замке Романен, помянутую выше в жизнеописании Персеваля Дории[277], которая стала монахиней в некоей обители; и водил он сию веселую подружку свою по княжеским дворам, а устав от такой жизни, оба ушли в монастырь – она в Систеронский, а он в монастырь Святого Гонория на острове Лерен.

LIII. О БЛАКАЦЕ[278]

Блакац или Блашац был сыном мессира Блакаца, провансальского дворянина, достопочтенного барона, весьма искусным в ратном деле, щедрым, воинственным и милостивым. Его отец Блакац, прозванный Великим Воином, был также почитаем за наидоблестнейшего провансальца, который до него предавался ратному искусству и столь его усвоил, что превосходил всех кавалеров своего времени, будь то в почестях, доброте или щедрости.

Был он добрый и превосходный пиит провансальский, писавший о любви во славу всех провансских дам, к коим обращал свои песни. Монахи Златоостровский и от Святого Цезария говорят, что Блакац, отец сего пиита, был в свое время почитаем за доблестнейшего воителя, мудрого советчика и человека столь доброго поведения, о каком и не слыхано было в истории Прованса. И было так, что когда Блакац-отец скончался, что произошло в лето 1281-е, провансальский пиит Сордель, мантуанец родом (о котором было сказано выше), обнародовал похоронную песнь[279], как она была написана при жизни сего Сорделя. Они говорят также, что отец держал сторону знатного рода в Арагоне, ибо в одной из сочиненных им песен он хулит провансальцев за то, что они стали подданными Анжуйского дома, оставя Арагонский, в подданстве коего жили бессчетные годы[280]. Они называют отца Блакассом, а сего пиита Блашассенком или Блакассенком. Сей Блакассенок процветал во времена Карла II, короля Неаполитанского, графа Провансского, с которым он был при завоевании королевства и отличился в ратных деяниях[281]. И был им, а также королем Робертом, сыном вышереченного Карла, щедро награжден несколькими поместьями в Провансе; при Карле же и скончался около 1300 года. Незадолго до смерти сочинил книгу, озаглавленную "Образ действий доброго воина", и преподнес ее в дар вышереченному Роберту, герцогу Калабрийскому[282]. Наши собиратели, Монахи Златоостровский и от Святого Цезария, говорят, что вышепомянутый трактат сочинил отец, а Монах Монмажурский говорит, что сей Блакассенок был сущий байбак и сроду не был добрым воином.

LIV. О ПЕЙРЕ КАРДЕНАЛЕ[283]

Пейре Карденаль произошел от бедных родителей в замке близ Бокера, который называется Аржанс. Был хорошо обучен грамоте и свободным искусствам; превосходил умом и изяществом пиитов своего времени на всех языках и даже на природном своем провансальском; поселился в Тарасконе, где отцы города, которые услаждались тогда изящной словесностью, поддержали его за счет города, выплачивая ему народные деньги, дабы поучать молодежь добронравию и наставлять ее в изящной словесности. С той поры как Карл II, король Неаполитанский и граф Провансский, сделал своего сына Роберта герцогом Калабрийским[284], оный Роберт, будучи в Провансе, похвалил почин сих людей и закрепил за вышереченным городом дарованные привилегии, а после раздела со своим отцом по возвращении в Неаполь освободил город на десять лет от налогов и податей, с условием, дабы они содержали вышепоименованного Пейре Карденаля, который на третьем году его царствования влюбился в некую прекрасную благородную девицу из дома Рокмартинов[285] и по имени Лаудуна Альба, с коей состоял несколько лет в чистой и непорочной любви, сочиняя во славу ее прекрасные песни и называя ее токмо Аржансою, но был возведен Гамбатезою[286] в чин сенешаля Провансского при вышереченном Карле II, что произошло в лето 1302, дабы сопровождать инфанту Беатрису, дочь вышепомянутого Карла, которая была монахиней в Назаретском монастыре города Экса и которую отец послал взять из того монастыря. И по сложении с себя облачения монашеского и воздев одежды королевские (а в том и заключалось его поручение), она была в таком образе препровождена на двух галерах в Неаполь, где вышепомянутый Пейре Карденаль, воспевавший свою даму из Аржанса, обратил все свои песни к инфанте Беатрисе, каковая была потом выдана за маркиза д’Эсте[287]. А сей Пейре долго пребывал у нее в услужении и скончался от болезни в Неаполе около 1306 года, что было в то время, когда папский двор был перенесен в Авиньон[288].

Написал он трактат, озаглавленный "Восхваления даме из Аржанса" Монахи Златоостровский и от Святого Цезария пишут, что сей Пейре был первейшим пиитом на всех языках, а Монах Монмажурский говорит, что сей Карденаль пел неискусно, что строил весьма странные рожи и что не было в нем ничего хорошего.

LV. О ЛУКО де ГРИМАЛЬДЕ[289]

Луко или Лука де Гримо, уроженец Гримо в Провансе, был, как говорят, смекалист и добрый провансальский пиит, а кто захочет узнать, каков он был по разумению и учености и какой веры и скромности, и какая за ним при жизни была слава, да чтят смело прекрасные и искусные стихи, которые о том написали Монахи Златоостровскийи от Святого Цезария, числом более трехсот, прославляющие его, и небрежет тем, что говорит о нем Монах Монмажурский, бич пиитов, в своей умалишенной и злоязычной песне. Некоторые писали, что он был влюблен в провансальскую девицу из дома Вильнёв[290], красивую и щеголеватую, и что она дала ему приворотного зелья, от коего он через несколько дней собственноручно лишил себя жизни в возрасте 35 лет, что было в лето 1308, по каковой причине она надумала принять смерть из-за попреков, которые ей учиняли за то, что заставила умереть столь ученого и славного пиита.

По его кончине было найдено несколько песен, которые он сложил во славу сей благородной дамы, и несколько комедий, исполненных злословия противу папы Бонифация VIII, за каковые он был резко порицаем властями, быв принужден в их присутствии спалить их и сжечь. Но быв одержим справедливою яростию, которая часто находит на пиитов, он воспроизвел их письменно по памяти и много пополнил их, так что они стали [еще] обширнее, и поднес их в дар Гамбатезе, наместнику короля Провансского.

Я читал в одной древней хартии, что сей Луко удалился из Генуи.

LVI. О ПЕЙРЕ де РУЕРЕ[291]

Пейре де Руер, дворянин из знатного дома в Пьемонте, влюбился в дворянскую жену из дома Карачоле в Неаполе. Он был добрый провансальский пиит. Все, что он сочинял и говорил, было приемно лицам обоего пола, которые находили отраду в поэзии. Долгое время он провел в походах на службе у графа Провансского, занимаясь на досуге науками. Находясь однажды в Провансе, где в ту пору пииты и поэзия были весьма чтимы, он был удивлен красотою сей дамы, которая была в Провансе дочерью славного неаполитанского рыцаря. Он долго любил ее, она же не пожелала внять ему. Увидя, что недостает у него денег и коней, облачился он в одежду паломника, перед каковой народ в то время зело благоговел, зане в ней была сокрыта святость, и пришел как-то на Покаянной неделе, когда весь народ молился истово, в замок близ Экса в Провансе, прозванный Кладезем святой Репарады, и беседовал с викарным священником местной церкви, держа в руке некие свернутые бумаги и, испросив на то позволения, за неимением лучшего проповедника и возвестителя слова Божия взошел в Страстную Пятницу на кафедру и стал молоть всякий вздор и с высоко поднятым челом спел сию любовную песню, ибо не знал ничего иного:

Мне мало помогли и просьбы и мольбы.
Цветы шиповника и птичья песнь живая,
И радость, что Господь дарует людям в мае.
Когда уж зелены оливы и дубы.
Спасенья мало мне, печаль, и от тебя,
Которую назвать могу теперь всегдашней,
Уж лучше б заперли меня в темничной башне.
Чем изнывать, в слезах и маясь и скорбя.
Окончив песню, он продолжал говорить народу некие моления, каковой, быв тронут жалостию, горько плакал и воздыхал, мня, что то была молитва ко Господу или Деве Марии. И вновь он спел семь псалмов в стихах, от коих всяк испытал великую отраду и, благословя прихожан, сошел, опустя голову, с кафедры и в прежалостном образе стал у церковных врат просить милостыню, а по уходе оттуда шляпа его была полна денег. И совершив сие, воротился в Экс пред свою даму, облачась в парадное платье согласно тогдашнему обычаю. Она же, видя его столь чисто убрана, расточила ему ласки, про которые Монах Златоостровский не захотел писать, ниже Монах от Святого Цезария, а Монах Монмажурский говорит о сем зело сально.

И было сие незадолго до того времени, как он скончался.

LVII. О БЕРТРАНЕ МАРСЕЛЬСКОМ[292]

Бертран Марсельский был провансальский дворянин, потомок виконтов Марсельских. В юности (как о том пишет Монах Златоостровский, а такожде и от Святого Цезария) он был глуп и сонлив, но с той поры, как начал посещать провансальских дам и был охвачен любовью к одной из них, именем Порселлетта, из знатного и старинного дома Порселлетов, дочери Бертрана, владельца Бурга, из Порселлетов Арльских[293], стал толковым и рассудительным по причине любви. И тако зрея разумом и умением, он стал добрым пиитом, писавшим на нашем провансальском языке, на котором он сочинял отменные песни во славу Порселетты, в одной из коих он признается ей в своей любви, говоря так:

Сколь странная любовь теперь меня долит[294]
И столь глубоко в ум сии забил я бредни.
Что дома ли сижу, внимаю ли обедне –
Где я ни будь, она везде меня томит.
В другой песне – сдается, что любовь другого дворянина, кого она любила более всех прочих, отвратила ее от любви к сему пииту, – он говорит так:

Мне словно смерть, что я услады жду
Столь долго, верность лишь одной храня.
Моей любви горячей изменя,
Она живет, и вот я – как в аду.
Вздыхаю тяжко, будто бы в бреду,
Я перед ней из адского огня,
Она же и не слушает меня,
Кто чтил ее, как райскую Звезду.
Несколько песен, которые сей пиит сумел сочинить и послать своей Порселлетте, не воспрепятствовали тому, что она вышла замуж за дворянина из дома Эйгиеров, а он (Бертран) с горя постригся в монахи в обители Монмажурской, как о том написал Монах Златоостровский. Она же родила девять прекрасных детей мужеска пола, а Гуго, брату Порселлетты, за службу у Карла II, короля Неаполитанского и графа Провансского, равно как и у сына его Роберта, наследовавшего означенные королевство и графство, оный Роберт пожаловал чин главного судьи в Арле купно с Альборгом, который его величество взял у Лорада около Тараскона, на свадьбу Порселлетты, которая была зело красивой и добродетельной дамой и умерла в расцвете лет своих. Брат и муж погребли ее, а пиит велел вырезать на ее могиле сию эпитафию, что было в лето 1310:

Рыдайте, дщери, матери со чада!
Ведь солнце вашей чести прочь от вас
Ушло отныне в неурочный час,
Померкнув в клубьях копоти и чада.

LVIII. О РОСТАНЕ БЕРЕНГИЕРЕ МАРСЕЛЬСКОМ[295]

Ростан Беренгиер Марсельский, дворянин из города Марселя, был почитаем в то время за весьма доброго пииту, который писал на нашем провансальском языке и был достоин любви принцессы, ибо был человеком острого ума, служа примером всем пиитам своего времени. Он был закадычным другом Фулькета де Виларета, великого командора ордена Св. Жилля[296] в честь которого он сочинил несколько песен провансальскими стихами.

Влюбился он в некую даму в Провансе, ни имя, ни род которой нельзя было уведать (согласно тому, что говорит Монах Златоостровский) и которая была в годах, а также зело опытна в колдовстве, какого еще никогда не видывали – умела приготовлять пилюли, наблюдать дни и давать приворотное зелье. Не было, попросту сказать, в Колль д’Ани, ниже во всех горах провансальских, никакой травы, какой бы она не знала. Она дала ему питье – не скажу любовное, но смертоносное, от коего он лишился рассудка. Но из жалости к нему некая барышня из дома Сибо в Генуе, находившаяся в Марселе, дочь генуэзского дворянина, и дружившая с пиитом за то, что он сочинил во славу ее песню, вернула ему рассудок и разумение с помощью превосходного снадобья и противоядия, которое она ему дала, а пиит, быв благодарен ей за сие добродеяние, обессмертил ее изрядным числом песен и влюбился в нее. Оставя колдунью, он остался при генуэзской благодетельнце, которая была барышня красивая и добродетельная, а такожде весьма искушенная в поэзии. Но она не хотела внять мольбам и домогательствам пиита, и он, раздосадовавшись на то, сочинил песнь, которая начинается:

Будь поуступчивей она хоть малость...
а в конце говорит:

За что неправедно караешь, Боже?
Ведь сердце у нее жесточе камня
И я не совладал с твердыней тою.
Так умягчи же каменное ложе
И сотвори, чтобы она была мне
Приклонена со всею красотою.
Не зная, что делать, он решительно пренебрег предметом своих молений и захотел стать монахом ордена храмовников[297] и искал милости у Фулькета де Виларета, но от сего ему мало было проку. Они решительно не захотели его принять, а он в отместку обнародовал сочинение, озаглавленное "О неправедной жизни храмовников", и тако же (как написал Монах от Святого Цезария) выступал противу них свидетелем и как таковой принял Божественную кару, обратившись к прежним своим заблуждениям, и скончался в лето 1315-е, когда французский король Филипп и папа Клемент VI, который сидел в Авиньоне, преследовали вышепомянутых храмовников[298].

Монах Монмажурский называет сего пииту Falsa garentia, что означает на нашем провансальском языке лжесвидетеля.

LIX. О ГРАФЕ ДЕ ПУАТУ[299] И ДРУГИХ ПРОВАНСАЛЬСКИХ ПИИТАХ

Граф де Пуату изволил оказать честь поэзии на нашем провансальском языке, ибо помимо того, что был сведущ в свободных искусствах, он еще имел удовольствие собрать при своем дворе наиученейших пиитов, каких только мог сыскать и которых почитал и чествовал, назначая им достаточное содержание и самые прекрасные и почетные должности при своем дворе, среди коих Пейре Мильон[300], дворянин из Пуату, был первым дворецким и сложил песню во славу некоей дамы из Пуату, родом из дома Монтагутов, которая начинается:

Из сердца своего сложу я песню нову...[301],
в которой он говорит, что после долгой маяты у него будут любовные радости.

Бернарт Маркиз[302] был у него постельничим и сочинил песню в честь благородной девицы из дома Реквистонов, начинающуюся:

Так крепко спит моя богиня...
и в которой он говорит, что пел столь хорошо и сладостно, что она пробудилась.

Пейре де Валейрас[303] был у него за ловчего, который сочинял для Роджьеры, неаполитанской дамы, знатной, красивой и добродетельной, родом из дома Святого Северина, происходящего из Франции[304]. Одна из его песен гласит так:

Что отрада для других –
Для меня весьма несносно.
В ней он говорит, что родился под такою планетой, что будет весь век токмо грустен и недоволен[305].

Озиль де Кадар[306] был один из его оруженосцев, сочинил "Искусство хорошо любить" и воспевал некую принцессу Английскую, племянницу графа Пуатевинского[307], от коей, по слухам, бывали ему невероятные милости, и, дабы заставить думать сему обратное, он сочинил такую песню:

Она высоким сердцем презирает
Тех, кто ее столь же высоко чтит.
В сей песне он говорит, что не надобно ее так почитать.

Лойс Аймерик[308] был владелец поместья Рошфор в Пуату и один из главных секретарей короля Арагонского. По навету удалился он к графу Пуатевинскому, который определил его в должность, и в бытность у него секретарем он влюбился в одну провансальскую даму из дома графов Форкалькиерских по имени Флоренса, во славу коей сочинил несколько песен, одна из которых начинается:

Всяк день мне дольше тянется, чем год,
Когда я зрю любимую мою.
В сей песне он говорит, что Las malas lenguas (злые языки) его прогнали.

Пейре Югон[309], дворянин из Домпьерра, комнатный его служитель, был влюблен в некую провансальскую даму по имени Беатриса д’Агут (а другие называли ее Агультою д’Агут), в честь которой он сложил несколько песен, одна из коих, мною читанная, начинается:

Любовь обходится со мною так,
Что, став несчастной, упадает в сон.
Гильем Бушар[310] был также из его придворных служителей и влюблен в госпожу Тибурж де Ленель из знатного семейства в Провансе, в честь которой он сложил несколько песен, одна из коих начинается:

Вам я посвящаю,
Как и обещаю,
Сердце и любовь.
Гираудон ле Ру был одним из его придворных и влюблен в госпожу Альбу Флот, провансальскую дворянку, в честь которой он сочинил сию песню:

Теперь уведаю, сколь вы любезны
И очень ли страшитесь вы греха[311].
Аймерик де Сарлат[312], другой его придворный, пел во славу некоей фрейлины графини, которая была из дома Фонтене, по имени Гильома, и, влюбясь в которую, он сочинил в ее честь несколько прекрасных песен, а вправду-то он обращал их ко графине, и одна из них начинается так:

Ни плутней, ни обмана мне не знать,
Как тот, кто был Амуром покорен.
Смирюсь и не издам я злобный стон,
А стану только мирно тосковать.
Гильем дельс Амальрик[313] был провансальский дворянин, влюбленный в некую госпожу в Неаполе из дома Аркузия де Капро, графов д’Отмюр, коей он отправлял свои любовные послания с ласточкой, будившей ее каждое утро и не дававшей ей спать, и в ее честь он сочинил несколько красивых и шутливых песен, а одну самой ласточке[314], и несколько духовных стихир. И вот начало одного канта:

О Боже доблести, надежды, Боже сил!
Мне милость изъяви, дабы я не жил векую,
Дабы не преступил я заповедь святую
И враг от доблести меня не отвратил.
Он сочинил другой кант во славу Роберта, короля Сицилийского и Неаполитанского и графа Провансского[315] такого содержания:

Господь твоим мольбам отечески внимает,
В годины бед тебе он помощь подает,
О княже! От тебя заступы ждет народ,
Когда творец тебя победами венчает.
Создатель твой свой слух к тебе всегда склоняет.
Среди имен твое вовек да процветает,
Да длится дней твоих отныне мирный ход
И пусть во землях всех он славу пожинает.
Один во бранной пре, другие в гордой холе,
С бессчетною казной, в делах во преходящих
Надежды черпают и чаянья свои.
Но Бог тебе пошлет венец побед блестящих,
И весь народ к тебе, вооружася волей,
Приидет исполнять веления твои.
Пистолета[316], другой его придворный, обращал свои песни госпоже Сансе из провансальского дома Вильнёв и другой, из дома Шамадье ан Дофинэ, а еще дворянской жене де Гримо из Генуи и еще одной, происходящей из домов Кастильон и Бранкас и д’Эсларрон в Провансе. Всем им он выказывает в последней строфе обращенных к ним песен пожелание иметь сирийского голубка, подобного Магометову, дабы посылать с ним вести[317].

Все вышепоименованные пииты процветали во времена вышереченного графа Пуатевинского. Те, что были при его дворе, скончались, отравившись водой из колодцев и источников, испорченных прокаженными и иудеями, мстившими графу Пуатевинскому, нареченному Филиппом Длинным, который, став королем Французским по смерти брата своего Людовика Ютена[318], изгнал их из Франции. Некоторые из оных иудеев удалились в Прованс, а было сие в лето 1321-е[319], как о том весьма пространно повествует Монах Златоостровский, плохо сие изложив и записав, а такожде от Святого Цезария.

LX. О ПЕЙРЕ РОДЖЬЕРЕ[320]

Пейре Роджьер был каноником в Клермоне. Монахи Златоостровский и от Святого Цезария (которые своей влиятельностью и славою превзошли всех, кто писал о наших провансальских пиитах, но не приводят сему никакого основания) говорят, что он был каноником в Арле и в Ниме. Оставя священство, ибо, быв молод, красив и знатного роду, он уверовал, что ему будет больше проку в миру, нежели в монастыре, где он видел лишь всяческие мерзости, скуку и распри между монахами, и, покинув монастырь, предался поэзии на нашем обычайном провансальском языке и стал комиком, сочиняя прекрасные и искусные комедии, кои с великою пышностью представлял при дворах князей и вельмож[321]. Все, что он сочинял и придумывал, почиталось за доброе и веселое. Он прибыл ко двору Эрменгарды Нарбоннской, жены Роджьера Бернарта, графа де Фуа[322], дамы великого достоинства, прекрасной и обученной грамоте, от коей Пейре Роджьер получил многие дары и милости и влюбился в одну из придворных девиц графини по имени Югетта де Бо, прозванную Боссетой, дочь Юка де Бо[323], которая потом вышла замуж за Блакаца де Бодинара, владетеля поместья Оль в Провансе, и ради которой он пел много прекрасных песен. Монах от Святого Цезария говорит, что он, Пейре, получал от нее великие милости и последние доказательства любви, чему не должно верить, ибо в одной песне, которую она ему послала, говорится, что она нимало не увлекалась, ниже считала приятным ничего из им сочиненного. Каковая песня начинается:

Не трогают твои стихи нимало,
Мне дела мало, что и рифмы слабы,
Сумей же сделать так, что я могла бы
Их полюбить: тогда б я им внимала.
Такожде и Монах Златоостровский говорит, что она послала ему сию песню с иными намерениями, а не токмо ради прикровения любви, и что Роджьер отправил ей сочинение "Противу неумолимой дамы". Монах от Святого Цезария, прослеживая жизнь Роджьера, говорит, что оный процветал во времена короля Роберта Сицилийского, графа Провансского, и свидетельствует, однако, что вышереченный Роджьер находился в городе Грассе в Провансе, когда антипапа Пейре де Корбариа, нареченный Николаем V, в одной из проповедей, которую он произнес в церкви, гласно отрекся от своих заблуждений[324], что сталось около лета 1330-го, в каковое сей несчастный Роджьер был по навету предательски умерщвлен родичами госпожи Югетты.

LXI. О ДЖАУФРЕ де ЛЮКЕ[325]

Джауфре де Люк – дворянин, родом из Лукки же, славный пиит своего времени, писавший на языках латинском, греческом[326] и на родном простонародном провансальском, был всю свою жизнь влюблен в дворянскую жену, свою соседку из дома Флассанов по имени Фландрина, которая потом вышла за мессира Рейнуара де Флассана и которую он именовал в своих сочинениях Бланкафлор[327], изобразив ее (как о сем свидетельствует Монах Златоостровский) ученой и сведущей и показав, как должно чтить превосходство ее поэзии, поскольку в присутствии державных пиитов, как мужчин, так и женщин, она весьма часто вступала в пиитические прения. А через некоторое время он перестал восхвалять неблагодарную. И не быв в силах оставить свое упрямое желание, ибо был лишен свободы, удалился, беспрерывно обвиняя сию жестокую и ее неблагодарность за то, что от чрезмерной любви к ней он привык заблуждаться на сей предмет, и что красота ее была токмо лишь скрытым облаком, как то он и открывает такими стихами:

От ней, жестокой, ничего мне несть.
Ведь в мире сем бывает уйма бед,
Навеки ей служить я дал обет,
Да вдруг узнал – не дорога ей честь.
Она же, быв извещена о таких несправедливых сетованиях, возражала ему на тот же стихотворный лад, говоря, что он противу чести и долга предался скорее погоне за пременчивым счастьем, нежели добродетели, которая любезна по естеству своему и от коей проистекает благодарство, и тем не менее она уберегла его от тьмы тем непристойностей, и стало быть он должен сим удовольствоваться. Однако пиит весьма мало внял всему этому, ибо он навечно запечатлел в душе своей любовь к сей Фландрине, а потом, оставя сию безумную любовь, присоединился к Ростэню де Куэру, Раймону де Бриньолю, Лукему Родильяту де Тулону, Мануэлю Бальбу, сеньору Мюи, Бертрану Ами, приору Селлы, Лукету де Ласкару, Гильену де Пиньону, архидиакону в Оранже, Артуру де Кормесу и некоторым прочим знаменитым провансальцам, которые собирались ежедневно, создав Академию, близ аббатства Торонне купно с некоторыми монахами вышеназванного монастыря[328].

Скончался он в лето 1340-е.

LXII. О МАРКАБРЮСКЕ И ЕГО МАТЕРИ[329]

Маркабрюск, пуатевинский дворянин, поселился в Провансе со своею матерью, которая была долгое время наиславнейшей придворной дамой в Провансе. Происходила она из дома Шабботов, знатного и древнего рода в Пуатье, была ученой и сведущей в словесности и наиславнейшей пиитой на нашем провансальском языке и на других народных наречиях, так что лучшего и желать нельзя. У нее был открытый Суд Любви[330] в Авиньоне, где собирались все пииты, дворяне и дворянские жены сего края, дабы услышать разрешение вопросов и любовные тенсоны, которые присылали господа и дамы со всех окраин и ближних мест. Тот из пиитов, кто мог воспроизвести кант или сонет, который она сочинила, почитал себя весьма счастливым.

У нее был единственный сын, именем Маркабрюск, не менее добрый пиит, нежели мать. Он написал сочинение, озаглавленное "О природе любви", в коем он превосходно описует все заблуждения любви, все ее силы, ее пременчивость, ее сумнительные последствия, все ее несовершенства и все блага и беды, кои отсель проистекают.

Монах Златоостровский полагает, что сей трактат сочинила мать, а сам пиит сочинил другой, под заглавием ‘Таблицы любви".

Мать и сын пели и процветали в Авиньоне во времена, когда на престоле сидел папа Клемент VI[331], что было почти в то же самое время, когда Иоанна I, дочь одного из сыновей короля Роберта, королева Неаполитанская и графиня Провансская, велела удавить своего мужа Андрея, брата Людовика, короля Венгерского, в лето 1346[332].

Некоторые писали, что сонеты, сочиненные Петраркою против Рима, были направлены против матери сего Маркабрюска, которую он (Петрарка) назвал "Римом, алчным Вавилоном, Исчадием зла, Гнездом предательства, Фонтаном печали" и многими иными поносными словами[333]. Монах Монмажурский назвал ее "Подстилкой любви".

LXIII. Об АНСЕЛЬМЕ де МОСТЬЕРЕ[334]

Ансельм де Мостьер был сын Иоахима, богатого авиньонского горожанина. Нескольких других детей, коих тот имел от провансальской дворянки, сей Ансельм превосходил во всех добродетелях, был славный пиит на всех наречиях, а такожде на нашем родном провансальском, и сочинял токмо стихами. Изучив математические науки, он сделался одним из совершеннейших и превосходнейших людей в мире, благодаря своим познаниям и доброму расположению к нему короля Роберта Сицилийского и графа Провансского, у коего он был на службе, а оный любил его и жаловал, оказуя ему великие милости, и не отпускал его от себя, когда не бывал занят войнами и неурядицами в своем королевстве Неаполитанском.

Он [Ансельм] предрек ему преждевременную кончину его единственного сына Карла, который был герцогом Калабрийским и Флорентийским, и злосчастный конец Иоанны, его внучки, дочери сего Карла, оскудение Неаполитанского королевства, графства Провансского и города Авиньона из-за войн и мятежей, кои там размножились[335], и показал ему все сие воочию на грозных созвездиях по правилам астрологии, ибо сей пиит почитался докою по части древних предсказаний.

Король Роберт пожаловал ему должность подесты[336] в Авиньоне, куда он и удалился по смерти вышепомянутого Роберта. Женился он на провансальской дворянке и имел от нее прекрасных детей – сына с не меньшими познаниями, нежели отец, и дочь совершеннейшей красоты.

Скончался он в Авиньоне около того времени, когда вышереченная Иоанна Первая, королева Неаполитанская, дочь Карла, сына короля Роберта, графиня Провансская продала город Авиньон папе Клементу VI, что произошло в лето 1348-е[337].

Монахи Златоостровский и от Святого Цезария повествуют о жизни сего Ансельма в сущности то же, что сказано выше, а первый присовокупляет, что у него был роковой перстень, сработанный с великим умением и обладавший неким удивительным свойством, который он оставил своей дочери.

LXIV. О БЕРТРАНЕ де ПЕЗАРСЕ[338]

Бертран де Пезарс был пезарсский дворянин (иные писали Пезенатский), человек знатный и милостивый, добрый провансальский пиит, который пел и сочинял на нашем родном провансальском наречии. Он содержал открытую школу, где обучал сочинению стихов на провансальском языке, как он сие показует в одной из своих песен[339].

Был он влюблен в одну провансальскую девицу из дома Орезонов, которая отменно пела, научил ее сочинять стихи, а потом и женился на ней. По некотором времени они отправились по дворам князей и вельмож, воспевая им хвалы в песнях своего сочинения. У обоих у них был столь прекрасный и быстрый ум, что при входе во дворец или замок, быв спрошены, какого они племени и роду, они тут же сочиняли отменными стихами в честь владельца хвалебный кант с музыкою, поминая высокие подвиги и деяния его предков, по каковой причине их [обоих] весьма почитали и хвалили, как за сладостность их музыки, так и за прекрасные выдумки. А еще нравилось в них и то, что оба были красивы, молоды, изящны, да к тому же чисто одеты, согласно обычаю того времени.

Находились они однажды при дворе Иоанны Неаполитанской, графини Провансской, и Людовика Тарантского, ее второго мужа, в то время, когда те удалились в Авиньон к папе Клементу VI, опасаясь прихода Людовика, короля Венгерского, который вторгся с могучей ратью в Италию, дабы отомстить за злосчастную смерть своего брата Андрея, первого мужа Иоанны[340].

Сии два пиита, зная толки про оную трагедию и о новом браке Иоанны с вышереченным Людовиком Тарантским, сочинили нечто весьма занимательное, спев в их присутствии похоронную песнь о достоинствах и добродетелях вышепомянутого Андрея и прекрасную эпиталаму[341] об их новом браке, а король с королевою наградили их щедрыми дарами. Королева велела дать даме-пиите одну из своих роб малинового бархату, а король пииту – один из своих шелковых плащей. А было то около 1348 года.

Монахи Златоостровский и от Святого Цезария говорят, что их [пиитов] остерегали ото всякого упоминания в стихах про смерть Андрея. Монах же Монмажурский в своей песне корит де Пезарса с женой, говоря, что их отколотили в награду за их грубые и противные песни.

LXV. О ЛАУРЕТТЕ И ФАНЕТТЕ[342]

Лауретта, родом из знатной семьи де Садов, авиньонская дворянка, столь прославленная Франсуа Петраркою, пиитом тосканским, и некоторыми пиитами провансальскими, процветала в Авиньоне около 1341 года, коей память они достойно увековечили, ибо имя сей дамы Лауретты было столь отменно воспето Петраркою, что она и по сию пору кажется живой, и много доброго поведано о ней благодаря любопытству и прилежанию Фанетты де Гантельм, ее тетки, романенской дамы, которая находилась в то время в Авиньоне и была также дама благородная и вельможная. Обе сии дамы были скромны в речах, благоразумны в поступках, обходительны в беседе, блистали в совершенстве всяческими достоинствами, добронравием и изящной наружностью и были так воспитаны, что каждый вожделел их любви. Обе проворно сочиняли всевозможного рода провансальские стихи, как о том написал Монах Златоостровский, и творения их являют полное свидетельство их учености. И точно так же, как некогда Эстефанетта, графиня Провансская, Адалазия, виконтесса Авиньонская и прочие блистательные дамы в Провансе были чтимы за их ученость, так чтили в Провансе и сих двух дам, слава о коих распространилась по всей стране, где только и толковали, что об учености их. И вправду как говорит Монах, Фанетта или Эстефанетта, быв превосходной стихослагательницей, обладала такой неистовостью и божественным вдохновением, что сия неистовость почиталась за истинный дар Божий. Обе они знались с Жанною де Бо, Югеттою де Форкалькиер де Трек, Бриандою д’Агут, графинею де ла Луна, Мабиллою де Вилленеф, дамою из Венса, Беатрисою д’Агут, дамою из Со, Изоардою де Рокфейль, дамою из Анфойса, Анною, виконтессою де Тельярд, Бланкою де Флассан, по прозванию Бланкафлор, Дульсией де Моствер, дамою из Клумана, Антонеттою де Каденет, дамою из Ланбека, Магдалиною де Саллон, дамою из тех же мест, Риксендою де Пюиверт, дамою из Транса и многими иными блистательными и великодушными дамами провансальскими, кои процветали о ту пору в Авиньоне, когда там пребывал римский двор.

Предаваясь изучению словесности, они держали открытый Суд Любви и решали на нем вопросы любви, которые им ставились и присылались, благодаря чему, а такожде благодаря своим прекрасным и достославным сочинениям известны стали повсеместно вплоть до Франции, Италии и Гишпании, а Бертран д’Аламанон, Бертран де Борн, Бертран де Пюжет, Ростан д’Антрекасто, Бертран Ферауд, Оливьер де Лорг, де Доне д’Истр, Пейре де Сольерс, Гильом де Лоррис, Иснар де Демандельц, Бертран де Кастильон и целая бесконечная вереница других провансальских пиитов сочинила толстые томы песен и прекрасные занимательные романы на провансальском языке в их честь и славу. Гильем и Пьер Бальбы, Лоис де Ласкарас, граф Винтимиллийский, Тендейский и Бригский, особы почтенные, прибыв в ту пору в Авиньон, дабы посетить папу Иннокентия VI, услышали определения и суждения сих дам в Суде Любви, восхитились и изумились их красоте и вежеству и были охвачены к ним любовью. Но малое время спустя они скончались в Авиньоне в пору великого поветрия, которое длилось три года и которое иные называли смертоносным бичом Божиим за то лихоимство, разбой, симонию и анафемы, которые там царили. А было сие около 1348 года[343].

Монах Монмажурский говорит, что все сии дамы были друтами римских придворных. А слово друта на древнем провансальском языке означает потаскуху.

LXVI. О БЕРНАРДЕ РАСКАСЕ[344]

Бернард де Раскас, дворянин из Лиможа, по словам некоторых, родич и приверженец лиможских пап Клемента VI и Иннокентия VI[345], был муж степенный и почитаемый добрым пиитой на простонародном провансальском языке. В молодости он был влюблен в Констанцию дез Астраудз, знатную авиньонскую даму, в честь которой сочинил несколько песен, [а она] вскоре после того скончалась, по каковой причине он не связывался более с любовью и видя, что в мире все бренно и подвержено одному концу, сочинил сии прекрасные стихи, которые мне захотелось поместить здесь.

В грядущем всех живых одна погибель ждет.
Лишь Божия любовь из века в век живет.
Сердца любые смерть на червяка изловит,
И лес себе убор пожухлый изготовит.
Умолкнет птичья песнь под сению ветвей,
Не станет в роще петь веселый соловей,
И все, кого земля носила и питала,
Почувствуют в себе стрел смертоносных жало.
Вол и овца, лиса, гордец-петух и волк,
Коза, олень, верблюд и весь кабаний полк
Рассыплются во прах, – медведи-великаны,
Дельфины, осетры, как и левиафаны.
Чудовищ, царствия и тех, кто в них царит,
Всех их лихая смерть навеки усмирит –
Да помнит всяк еще, что каждый Божий камень
(Иль лжет Писание?) преобразится в пламень,
И что во пламени погибнет небосвод.
Лишь Божия Любовь века переживет.
Войдя в годы, он предался изучению права и стал великим законоведом. Епископ марсельский Адесмар поставил его судьею надо своими землями и поместьями, прослыша, что он человек почтенный, верный и справедливый. Несколько лет спустя он удалился в Авиньон и предался богословию, приводя каждого в восхищение своими познаниями, вошел в доверие к вышереченным папам Клементу и Иннокентию и явил в своих сочинениях столь возвышенное разумение, что нельзя было ими не упиваться. И хотя Авиньон был в то время прекрасным и победоносным городом по причине пребывания в нем первосвященников, все равно молва и толки о сей славной персоне влекли туда людей ученых, которые предпочитали слышать его, нежели похвальбу оного папского двора. Достигши старости и ненавидя брак, жил он неизменно жизнью безбрачной и целомудренной. Все золото и серебро, которое он получал от сих пап за свои труды, как правоведческие, такожде и богословские, он извел на возведение недужницы, которую построил в Авиньоне для бедных Христа нашего ради, дав оной имя Его и щедро одаряя ее.

Монах Златоостровский говорит, что Б. Раскас[346] был земляк вышепомянутого Клемента, во времена которого он процветал, и что благодаря его благоволению и посредству вошел в славу, и что оный хвалил его сочинения, а такожде и вышереченный Иннокентий.

Скончался он в Авиньоне в лето 1353.

Монах Монмажурский запамятовал про сего пиита, ибо не говорит о нем ни слова.

LXVII. ОБ АРНАУТЕ де КУТИНЬЯКЕ[347]

Арнаут де Кутиньяк был бедный провансальский дворянин. Долгое время он предавался провансальской поэзии, по каковой причине получил доступ к общению с вельможами сего края и начал входить к ним в доверие, занимая их с великой любовью умными беседами, ибо у него был такой дар провидения, что те ничего не делали и не предпринимали, не выслушав его. Всякое начинание его кончалось удачею, так что Людовик и Иоанна, короли Неаполитанские и Сицилийские и графы Провансские[348], поручали ему купно с Юком Флотом, викарием графства Винтимилль, усмирять непокорных тандьенов, которые в ту пору взбунтовались[349], дабы принудить их к почтению, и он столь в том преуспел, что привел их к повиновению, отчего и пошла о нем слава. В награду за то вышепомянутые король и королева пожаловали его поместьем в Кутиньяке, а Монах Златоостровский упоминает о нем, говоря, что тот писал учено и торжественно на нашем провансальском наречии (он разумеет стихи) и был влюблен в одну даму из дома Агутов, дочь сира Эстравена, по имени Иснарда[350], в честь которой он сочинил много добрых песен и, не услыша от нее ни единого слова, пошел странствовать по свету, как он то показует в своих творениях: он никогда не сидел без дела, дабы забыть свою даму, каковая довольствовалась, как ему мнилось, его мучениями.

Быв в Леванте[351], он встретился с ученым иудеем, магом и великим звездочетом, который предсказал ему, что за свое разумение он достигнет благости и смирения и что от него произойдут знаменитые потомки, жития и деяния коих возблещут на весь Прованс.

От Святого Цезария называет сего Арнаута Гильемом и [говорит], что он был на службе у вышепомянутой королевы Иоанны и скончался на войне, которая была между тандьенами и вентимилльцами, что было в лето 1354. А опричь того говорит, что во время странствия по Леванту он сочинил трактат "Любовные страдания", обращенный к Иснарде. Монах Монмажурский никак не упоминает о сем пиите.

LXVIII. О МОНАХЕ МОНМАЖУРСКОМ, БИЧЕ ПИИТОВ[352]

Монах Монмажурский был иноком Монмажурской обители под Арлем, однако, вопреки воле родителей и духовного отца, в тот же год, когда вступил, удалился из монастыря и примкнул к окружению вельмож, как лангедокских, такожде и провансских, коими был почитаем и жалуем, а особливо теми, кто услаждается поэзией, ибо пиит он был весьма изрядный даже и в злословии и в сочинении сатир. Войдя в возраст и в доверие, он набрался дерзости, а вернее говоря, подлости писать противу провансальских пиитов, как противу тех, кто сочинял за много лет до него, такожде и противу современников, коих в грош не ставил, и дабы не быть зачисленным в злословцы, зная, что злословит он ложно[353], сочинил песню, в которой воздал каждому из пиитов, как хотел, а в последней строфе оной говорит противу себя самого, что он лжеинок, который оставил службу Господню чревоугодия и любострастия ради, и что в жизни своей никогда не пел ничего достойного[354].

Сие написал Монах Златоостровский, а от Святого Цезария говорит, что в некоторых своих песнях он употреблял отменные сравнения и фигуры, и оба сходятся на том, что был он пиит истинный, и что в песнях своих он всегда давал понять, что злословит он и насмехается над истинными пиитами притворно, а превозносит тех, каковые величают себя пиитами, будучи невеждами. Говорят они еще, что он сочинил жизнеописания нескольких деспотов, которые правили в его время в Провансе, каковое сочинение стоило ему жизни; не то чтобы его видел свет, но они читали какие-то списки.

Ни тот, ни другой не упоминают, какого он был рода, но говорят, что они не хотели бы жить в его время, дабы не попасть в его сатирическую песню; прозвали его бичом пиитов и говорят, что он наследовал бессмертную хвалу за то, что пресек злоупотребления дерзости и наглости некоторых пиитов, коих обозвал стихоплетами.

Скончался он в лето 1355-е.

Я видел в одном из отрывков у Святого Цезария упоминание, что сей Монах Монмажурский составил описание древних надгробий на кладбище Святого Гонория Арльского и отметил из них надгробия королей Арльских, а такожде наизнатнейших лиц, изваянные из каррарского мрамора, столь хвалимые и одобренные истинными и древними сочинителями и ваятелями.

Дом Гиларий[355] в своих отрывках говорит, что после смерти сего Монаха инок сего же монастыря Рафаэль, добрый провансальский пиит, донес ему о том, что все ученые господа того времени прочли хорошие стихи на его могиле, и среди прочих арльский пиит по имени Раймон Ромье сочинил по-провансальски похоронную песнь, в которой говорится, что пока в Кро будут пасти овец и будут зелеными пустоши, горластые быки будут горды и дики, а Рона будет омывать стены города, будут вспоминать сего Монаха, ибо скорее бы тамариск произвел нежный и усладительный мед, нежели его имя погибло бы в забвении[356].

LXIX. О ТРАУДЕТЕ де ФЛАССАНСЕ[357]

Траудет де Флассанс был владелец поместья Флассанс, сочинявший ученым образом на нашем провансальском языке. Благодаря своим пиитическим победам вступил в общение с наизнатнейшими дворянами сего края и настолько преуспел в сей роли, что, заработав много денег на своей поэзии (ибо писал он торжественно и учено), купил себе землю в поместье Флассанс у одного из тамошних дворян по имени Фолькет де Понтюес, молодого дворянина, находившего редкостное наслаждение в поэзии, коему, [напротив], из своих сочинений удалось продать лишь трактатик, озаглавленный "Наставления как уберечься от любовной тяги", – договор [согласно тому, что написал Монах Златоостровский], куда более выгодный продавцу, нежели покупщику, поелику оное сочинение было бы продавцу бесценным сокровищем, если бы он умел ему следовать, но он был обманут одной провансальской девицей, как и оный Траудет, ибо влюбился в дворянскую дочь из дома де Рожеров, сестру виконта Раймона де Тюренна[358], которая его обманула, а посему от вышепомянутого сочинения не было проку ни тому, ни другому.

Сей пиит считал себя более за доблестного рыцаря, нежели за пиита, ибо в свое время присоединился к провансальским рыцарям, коих было немалое число, и они изгнали из страны известных злодеев и невыносимых тиранов, которые учиняли бесконечные беды и всячески угнетали народ[359]. И в то же самое время, то есть в лето 1355-е, сему пииту было, как достаточно искусному в красноречии, поручено королем Людовиком и Иоанной, королевой Неаполитанской и графиней Провансской[360], произнесть предостережение на латыни в присутствии Карла IV, Римского императора и сына короля Богемии[361], когда тот проходил со всей своей ратью через Прованс, по поводу того, что он, вопреки разуму и долгу, заставил прелатов и дворян в Провансе приносить ему оммаж[362], подобающий графам Провансским, Форкалькиерским и Пюимонтским, противу воли и помыслов этих государей, поелику у них были во все времена на вышепомянутое графство Провансское права, пожалованные троном[363]. За каковое предостережение он был весьма почтен, восхвален и получил весьма щедрую награду. А вскоре в ту же самую пору и скончался.

LXX. О ГИЛЬЕНЕ БУАЙЕРЕ[364]

Гильен Буайер был уроженцем знатного и славного града Ниццы, в древности именовавшегося Мыс Провансальский, как о том написал нам Монах Златоостровский, говоря, что тот был сведущ в математической науке. Он был влюблен в ницейскую даму из дома де Берр, в честь которой сочинил несколько песен на провансальском языке и которая весьма доверяла его познаниям в физиогномике, равно как и хиромантии[365], в каковых науках он был славен и опытен.

В молодости он состоял на службе у Карла II, а после смерти вышереченного Карла продолжал службу у его сына Роберта, короля Неаполитанского и графа Провансского[366], который, испытав знания сего пииты, назначил его на должность подесты[367] в вышепомянутом граде Ницце, коей граждане почитали за счастье иметь на ней Буайера превосходной его учености ради и того, что он столь хорошо исполнял свою должность, каковая, хотя она противоречила смыслу привилегий и вольностей города, тем не менее всякий год продлевалась.

Пииты, которые пришли после него, подражали ему в своих выдумках, а так-же заимствовали у него целые стихи.

Он сочинил несколько стихотворений на провансальском языке, которые посвятил вышереченному королю Роберту и его сыну Карлу, герцогу Калабрийскому, а одно из них обратил к Марии Французской, супруге вышеназванного Карла, герцога Калабрийского, в каковом говорится:

Естьправо у меня Амура петь,
Хотя мои уже минули годы
Ему быть любым, и вотще скорбеть,
Давно не видя от него пригоды.
Увы, еще страшен он,
И быть могу поражен
Его златой стрелою
Из лука, что с такою
Ребячьей силой он сгибает еле-еле,
Зане он малое дитя на самом деле.
Монах Златоостровский говорит, что сию песню сочинил Арнаут Даниэль[368]. Но нет провансальского пиита, который бы столь умело и легко воспевал хвалу любви, нежели сей Буайер.

Монах от Святого Цезария написал, что вышеупомянутый король Роберт поручил ему управиться с вентимилльцами[369], а как то было дело досадное и скверное и как оно не подлежало его ведению, некий провансальский пиит, его большой друг, втолковал ему избавиться от сего поручения и продолжать писать о любви и своем государе, что он и сделал; говорит он также, что есть еще несколько сочинений под его же именем и заглавием, но, по его разумению, сие не есть его красноречие, а что некий рифмоплет, который, чтобы наделать шуму и прославиться, приписал их вышепомянутому Буайеру.

Он написал прекрасное и редкостное сочинение о распознавании металлов и об источнике водометов в Вальклюзе и его восхитительных половодьях, об источниках Сорги, Мустьера, о тринадцати Вальских ключах, о водометах Кастеллана, Туртура и прочих, соленых и сернистых, и о пользе вод в Эксе и Дине и о прочих, что всяк их пьющий через их тайные свойства обретает здоровье, быв недужен, и об иных, в коих дерево, быв положено, окаменевает и делается белым, как алебастр.

Он написал о диковинах, произрастающих на высоких горах в Провансе, и прочих удивительных вещах, кои производит сия земля, как киноварное семя, из которого делают пурпур, о манне, о некоем грибе, об акулинке[370] и об иных диковинах, каковые [труды] он посвятил королю Роберту.

Он еще не был знаком с королевой Иоанной, которая тогда царствовала в Неаполе, ибо был весьма стар и скончался в лето 1355-е.

LXXI. О Л. де ЛАСКАРСЕ[371]

Л. де Ласкарис или де Ласкарс происходил из древнего и знатного рода де Ласкарисов, владевших графствами Винтимилль, Тенд и Ла Бриг, и был человек именитый и весьма почитаемый, ибо сии края, как пишет Монах Златоостровский, прославились им как превосходнейшим и весьма знаменитым пиитом. Разум его был столь удачен в поэзии провансальской, а равно и на иных народных наречиях, что никто не мог подражать ему ни в сладости, ниже в изобретательности. Прияв в молодости обет священства, он волею Амура был пленен одною из своих соседок, дворянкою и сестрой великого Иснарда де Гландевеса и, женясь на ней, прижил с нею красивых детей.

В то время королева Неаполитанская и графиня Провансская Иоанна держала в Провансе могучую рать, дабы изгнать бретонцев и англичан, которые продвинулись в глубь ее владений[372]. Он вступил в сию рать, ибо был человек доблестный в воинском деле. По окончании войны из-за зависти и бесталанности некоторых своих недоброжелателей был принужден папою уйти в монастырь, где когда-то принял обеты. Он говорил, что предпочел бы умереть, нежели служить там папе. И видя непрекращающиеся противу него происки, отправился искать королеву Иоанну, каковую нашел в Неаполе с ее прекрасным и роскошным двором. Она же, выслушав его и быв уверена в услугах, кои были оказаны ее Величеству сим пиитом, и видя, что он красивый дворянин и человек резвого ума, и поразмыслив, что он может служить ей как в ее королевстве Неаполитанском, такожде и в ее графстве Провансском, послала грамотку папе Урбану V, который пребывал в Авиньоне, и молила его святейшество об оказании ей милости дать пииту отсрочку в течение двадцати пяти лет, после чего он возвратится в свой монастырь, каковое соизволение было утверждено папой Григорием XI, преемником вышепомянутого Урбана. Но еще до окончания срока он преставился около 1376 г. Монахи Златоостровский и от Святого Цезария пространно о том написали. Он сочинил трактат "О горестях сего мира" и иной, "О нищете".

LXXII. О Б. де ПАРАСОЛЬЗЕ[373]

Б. де Парасольз, систеронец, трагический пиит, был сыном лекаря, который находился на жаловании у королевы Иоанны, графини Провансской. Сей пиит был человек изобретательного ума и превосходной учености и сочинял на провансальском языке как стихами, такожде и прозою.

Монах Златоостровский говорит, что он читал из этого пиита какие-то отрывки, написанные провансальскими стихами в честь Марии, которая была замужем за Людовиком I, королем Неаполитанским, Сицилийским и графом Провансским, сыном Иоанна I, короля Французского[374].

Он сочинил пять прекрасных трагедий о деяниях покойной Иоанны, такожде королевы Неаполитанской, Сицилийской и графини Провансской, и отправил их папе Клементу VII, который пребывал в ту пору в Авиньоне[375], что было в лето 1383-е. Первая из оных именовалась Андриасса, вторая – Таранта, третья – Мальорквина, четвертая – Алламанда, намекая тем самым на четырех ее мужей, ибо первого звали Андрей, и был он братом короля Венгерского, второй был Людовик, князь Тарантский, третий – Яков, наследник Мальоркский, и четвертый Оттон Брауншвейгский, немецкий принц, коих она порешила злосчастным образом[376]. А последняя трагедия, пятая, называлась Иоаннелла или Иоаннада по ее имени. В ней сей пиит не забыл ничего с той поры, как оной королеве было лет шесть-семь, и до конца дней ее, когда она умерла такой же злосчастною смертию, какой уморила своего первого мужа, вышереченного Андрея. Дар из сих пяти трагедий, которые стоили всех сокровищ мира, был поднесен пиитом вышепомянутому Клементу втайне. В награду за них тот дал ему каноникат в Систеронской церкви купно с доходами в Парасользе, куда он удалился, а по малом времени скончался, быв отравлен. От Святого Цезария говорит, что он был лиможец, который последовал за папским двором, когда папа пребывал в Авиньоне, и что он сочинил книгу в честь сих нижепоименованных знатных дам и нескольких достойных мужей: Фанетты де Бо, которая была замужем за Беренгиером де Понтевесом, владельцем Ламбеска; Жанны де Кикеран, которая была замужем за одним из де Бо; Лауретты де Сад из Авиньона, ради которой Франсуа Петрарка, тосканский пиит, сочинил столь прекрасные стихи; Бланки де Флассанс, прозванной Бланкафлор; Беатрисы де Раймбаут[377].

Хвалил он такожде гораздо некоего превосходного провансальского живописца, разом изографа и ваятеля, по имени Сольер[378] и, окроме того, великого философа и искушенного в свободных искусствах, каковой среди прочих творений написал по повелению королевы Иоанны икону, которая была помещена в церкви Святого Людовика в Марселе, и еще две других, из коих одна у Св. Виктора в Марселе, а другая в Монмажуре, в Арле; а такожде несколько статуй и мраморных исполинов, которых он сделал в Авиньоне. И еще хвалит он другого превосходного живописца, а также провансальского философа по имени Цезарь.

LXXIII. О РИЧАРТЕ де БАРБЕЗЬЕ[379]

Ричарт де Барбезье был владетель поместья Барбезье, красавец, славящийся своей добротой, храбростью и великодушием. Он умел красно говорить, был весьма искушен во священном писании и в народной поэзии провансальской, коей предавался в юности. Был он превосходный математик, который оставил по себе вечную память среди тех, кто был после него; был он влюблен в провансальскую дворянку по имени Клера де Берр, дочь некоего дворянина, помещика в Энтравенесе, которая прекрасна была до совершенства и в честь которой он написал несколько песен на провансальском языке, называя ее в последнем двустишии Душа моя и плоть. Но по некоторому злополучному обстоятельству она постриглась во монахини в монастырь Святой Целии под Бриньолем и по малом времени скончалась. А Ричарт влюбился в девицу из дома Понтевесов, не менее сладостную своей красотой, нежели госпожа де Берр, и в ее честь он пел весьма красивые песни, в одной из коих из последних букв четырех первых стихов уразумевается ее имя, как сие сказано ниже:

В тот самый день погибель мне настала,
В злосчастный день любезных именин,
Когда во прах я рухнул с тех вершин,
Где душу мне одна любовь пленяла.
Из сего явствует, что он не был ею так увлечен, как покойницей, ибо в другой своей песне, говоря противу Амура, пишет, что хотел бы паки стать страстно влюбленным в эту, как был влюблен в другую, и что он зрит прекрасные очи одной в глазах другой. И во всяком случае он говорит, что в конце концов он был все же ею увлечен и побежден, такожде, как признается в другой песне, что ясные очи сей дамы пленили его не менее, нежели те, что угасли.

Петрарка перенял многое у этого пиита в своих сочинениях.

Он написал трактат, озаглавленный "О воздаяниях Амура".

Монахи Златоостровский и от Святого Цезария, пишучи похвалы обеим дамам, а равно и собрав творения сего пиита, говорят, что добродетели и лепота госпожи де Берр были превыше всяких похвал, кои можно было высказать о госпоже де Понтевес.

Скончался он около 1383 года, когда граф Савойский привел ницейцев к присяге ему на верность[380], в то время как Шарль Дюрас, прозванный Миротворцем, вторгся в Неаполитанское королевство и вел войну в Провансе против Людовика I, короля Неаполитанского и графа Провансского[381].

LXXIV. О ПЕЙРЕ де БОНИФАЦИИСЕ[382]

Пейре де Бонифациис был провансский дворянин, происходивший из знатного и древнего рода Бонифациев. В ранней юности с великим трудом познал грамоту, потом предался поэзии и стихам на провансальском наречии.

Он оставил на сем языке несколько песен, которые сочинил в честь некоей дамы из дома Андреа де Монпелье, которую он всячески пытался склонить столько же своими рифмами, сколько и колдовскими заклинаниями. Сам он сетует в одной из песен, что он не требует ничего, кроме права, и зело желает, чтобы вера его стала ведомой всем:

Мне для своей довольно правоты,
Чтобы мою все признавали веру,
Но коль дурному следую примеру,
Во скорби смерть пошли мне, Боже, Ты.
Мне на пути довольно прямоты,
В неведомом искать не стану меру,
Но я не уподоблюсь ли неверу
И грешнику во мраке суеты?
Видя, что он ничего не достигнет, он предался изготовлению золота и в поисках своих нашел камень, обладающий свойством превращать крушец в золото[383]. Он был очень любопытен узнать свойства самоцветов и восточного жемчуга и сочинил о сем песню, в которой описал свойство оных, поместив алмаз первым и сказав, что он имеет силу делать человека непобедимым, что агат индийский или критский делает человека красноречивым, благоразумным, любезным, приятным, что аметист противится опьянению, что сердолик утишает гнев и препирательство пред лицом судьи, что от иакинфа клонит спать, что жемчуг увеселяет сердце, что камея с резным изображением исцеляет от водянки, что лазурит, будучи повешен на шею малых детей, делает их смелыми, оникс аравийский и индийский также утишает гнев, что рубин, будучи повешен на шею, прогоняет сновидения, а если человек захочет испытать свойства сапфира на своем опыте, надобно, чтобы он блюл целомудрие, и что сардоникс обладает подобным же свойством, что изумруд укрепляет память и веселит человека, что топаз удерживает от гнева и сладострастия, что бирюза хранит человека от падения, что гелиотроп делает человека невидимым, что аквамарин избавляет от опасности, что коралл оберегает от молнии, горный хрусталь не сгорает в огне, что от берилла влюбляются, что хрусталь утишает жажду при лихорадке, что магнит притягивает железо, что гранат дает удовлетворение и радость[384].

Монах Златоостровский говорит, что королева Иоанна держала у себя в Провансе сего пиита на жалованьи в офицерском чине, а Монах от Святого Цезария говорит, что он был чисто и хорошо одет и что тратил по утрам на румяненье и охорашиванье больше времени, нежели известная куртизанка, имени коей он не называет, которая последовала за папским двором в Авиньон.

Скончался он в лето 1383-е, когда вышереченная королева Иоанна I была удавлена.

LXXV. О МОНАХЕ ЗЛАТООСТРОВСКОМ, ОДНОМ ИЗ ПРЕДЛАГАТЕЛЕЙ ЖИЗНЕОПИСАНИЙ ПРОВАНСАЛЬСКИХ ПИИТОВ[385]

Монах Златоостровский, то есть с Золотых Островов, кои в древности назывались Стекадами или Иерскими островами[386], происходил из древнего и знатного рода Сибо генуэзских. С детских лет он решил последовать жизни иноческой и монастырской и дабы продолжить обучение, по благомыслию своему, пришел в монастырь Св. Гонория на острове Лерен, на Сианьейском взморье, где, признанный как по благородной своей крови, такожде и по доброй славе своей, кою обрел еще в юности, был не токмо прият в обитель, но и много умоляем войти в число иноков сего монастыря, и где, продолжая обучение, стал искушен в поэзии, риторике, богословии и других свободных искусствах[387], за что его и просила братия взять на себя заботу о монастырском книгохранилище, которое слыло за наипрекраснейшее во всей Европе, зане его жаловали и одаряли графы Провансские, короли Неаполитанские и Сицилийские и другие высокопоставленные особы, любители наук и самых прекрасных, редкостных и восхитительных сочинений на всех языках, какие токмо возможно было пожелать, каковых число уменьшилось и были они в беспорядке по причине войн, коим подвергался вышеупомянутый монастырь, которые были в ходу в старину в Провансе между князьями де Бо, Шарлем Дюрасом и Раймоном де Тюренном, притязавшими на право владения графством Провансским, и между графами – истинными владетелями оного[388].

Монах же, приняв вышепомянутую должность в книгохранилище, по доброму разумению и чаянию в ежедневных трудах пребывая, за краткий срок привел книгохранилище в порядок, с великим трудом располагая книги по отраслям наук.

Поскольку же, согласно списку оных, который составил по поручению короля Арагонского Ильдефонса II и графа Провансского некий ученый инок сего монастыря именем Эрментер[389], происходивший из знатного провансальского роду, некоторые хорошие книги исчезли, а на их место поставлены сочинения малоценные и малопоучительные, сей Монах, проводя досуг над описью и в разглядывании книг, нашел одну, в коей были записаны все знатные и именитые семьи Прованса, Арагона, Италии и Франции, и были указаны все их бракосочетания купно с гербами и вместе со всеми стихотворными сочинениями провансальских пиитов, по повелению вышереченного короля Арагонского собранными вышепоименованным Эрментером, который самолично переписал их красивыми буквами и послал список Людовику II, отцу Рене, короля Сицилийского и графа Провансского[390], а некие местные дворяне велели размножить оный список, зане в нем были сочинения редкостные и увеселительные, а некоторые из сих дворян, те, что были любителями провансальской поэзии, велели их переписать на пергаменте красивыми буквами и изукрасить золотом и лазурью, другие же на бумаге; жизнеописания сих пиитов были написаны красными буквами, а стихи их черными, на провансальском языке, сочиненные в разном роде и различными размерами. Сие гораздо затруднило ему разумение провансальского языка, поскольку, говорит он, их стихотворения состояли из разных фраз: одни были написаны на чистом провансальском языке, а другие, не столь хорошо сочиненные, были испанские, итальянские, гасконские или французские, так что в стихотворениях были перемешаны слова этих диалектов, что делало их столь темными и трудными, что еле можно было уразуметь смысл[391].

Наконец он восстановил их полностью, и ему так повезло, что он был первый, кто извлек на свет Божий сих превосходных пиитов, пребывавших столь долгое время в забвении.

Что же до жизни сего монаха, то он был инок добрый, необычайный и сведущий во всех науках и языках, божественно писал буквами любого рода, а что до украшательства книжного, то был [в нем] превосходен и восхитителен. Он соблюдал сие долгое время, весною и осенью в сопровождении одного из своих друзей иноков, любителя добродетели, удаляясь в свое уединение на Иерские острова (где вышепомянутый монастырь долгое время имел свою церковку), что и было причиной прозвания его Златоостровским, дабы внимать сладостному и приятному журчанию ручейков и водометов, пению птиц, созерцая разнообразие их оперения, и голосам зверьков, совершенно отличных от здешних, и естественно передразнивая их. Он сочинил о сем прекрасное повествование, которое нашли по смерти его среди книг и в коем он описал прекрасные места, все морское побережье помянутых Иерских островов, тамошние веси, все породы трав и самые восхитительные растения, цветы и плоды от оных, деревья, которые там от природы произрастают, зверей и прочих животных всевозможных пород, виды на горы, луга и все сии прелестные поля, омываемые красивыми и светлыми ручьями, морских рыб, корабли, проплывающие с раздутыми ветрилами, и все сие было изображено так живо, как если бы виделось въяве.

Дабы показать превосходство своего ума, он сочинил повесть о победах королей Арагонских, графов Провансских, написав ее своею рукой купно с часословом Богородицы и изукрасив редчайше золотом, лазурью и прочими прекрасными красками. Он преподнес его в дар Иоланте Арагонской, матери короля Рене[392], которая весьма ценила его и выказала ему, что сочла их весьма приятственными, ибо украшательные сии изображения соответствовали написанному буквами.

И сие было причиною и началом того, что Людовик II, король Неаполитанский и граф Провансский, и вышереченная королева Иоланта всегда держали при своих особах сего монаха, столь мудрого, прекрасного и благоразумного.

Все сие и многое другое находится в отрывках Дома Гилария де Мартена[393], из знатного провансальского рода, одного из иноков монастыря Святого Виктора в Марселе. Он написал также, что Монах был человеком праведной жизни, примерного поведения и пребывал в постоянных размышлениях, что он написал книгу, в коей предрек, что из дома Сибо произойдут великие и знаменитые люди, которые будут управлять и возглавлять католическую церковь и будут состоять при королях, принцах и вельможах[394]. Он говорит также, что прежде, нежели быть принятым в означенный монастырь, он принес с собою несколько сочинений в провансальских стихах, толкующих о любви, которые он посвящал Элизе де Бо, сеньоре де Бо и графине Авелинской, принадлежащей к одной из древних и знатных семей в Провансе[395].

Скончался он в вышеупомянутом монастыре в лето 1408-е, в каковое королева Иоланта разрешилась от бремени королем Рене.

LXXVI. О СВЯТОМ ЦЕЗАРИИ, СОБИРАТЕЛЕ ЖИЗНЕОПИСАНИЙ ПРОВАНСАЛЬСКИХ ПИИТОВ[396]

Юк от Святого Цезария был знатного провансского роду, а его предки некогда управляли и руководили женским монастырем Святого Цезария в Арле. Его отец, быв обременен детьми, послал его обучаться словесности. В молодости он влюбился в барышню из дома Серент на Сене, дочь господина Монтелара, в честь которой, быв добрым провансальским пиитом, сочинил несколько песен. Видя, что он любим и жалуем вельможами, влюбился в другую провансальскую даму из рода Кастильон, которую родители выдали за дворянина из дома Виллемус в Провансе. Он настойчиво следовал своей любви, и когда помянутый Виллемус скончался, она вышла замуж за другого провансальского дворянина из дома де Гордес, и ей он пел и читал весьма красивые и ученые песни, но как она была уже дважды замужем за мужьями из столь знатных провансальских домов и боясь, как бы ее не попрекнули чем-нибудь обидным для ее чести, посылала она ему тайно сукна, деньги и коней, дабы от сего избавиться.

Пиит же от любви к сей даме и из страха не понравиться ей отрекся от своей любви и, побыв при дворе Людовика II, короля Неаполитанского и графа Провансского, приял иночество в обители Монмажурской под Арлем в возрасте тридцати лет и жил там во всей святости, кротко претерпевая суровую жизнь монашескую, и написал там много доброго на предмет Св. Писания, сделав список творений наших провансальских пиитов, которые, как говорят, он заимствовал из списков, созданных Монахом Златоостровским и Монахом Монмажурским, бичом пиитов. Сии же списки (как о том написал брат Ростан де Бриньоль, монах из обители св. Виктора в Марселе, который составил и написал провансальскими стихами, а такожде прозою жизнеописания некоторых провансальских пиитов, Марии Магдалины, святой Марфы и некоторых святых мужей и жен) были ошибочные, с великим разночтением и во многих местах порчены, поскольку в списках, взятых из списков монаха Златоостровского, недоставало многих фраз, а некоторые пииты остались без жизнеописания, токмо при своих стихах, еще более ошибочных и порченых[397]. Списки же, извлеченные из списков самого пиита Святого Цезария, оказались прекрасными, совершенными и безошибочными, в коих можно было прочесть жизнеописания всех пиитов, и кои были написаны прекрасными алыми литерами, изукрашены золотом и лазурью и которые он отправил Рене, сыну вышереченного Людовика Второго, короля Неаполитанского, во времена которого он жил, а был то первый год царствования вышереченного короля Рене по смерти и кончине Людовика Третьего, брата его и такожде короля Неаполитанского и графа Провансского[398], что произошло в лето 1435-е. Оные жизнеописания вышеупомянутый король Рене повелел переписать искусными литерами и присовокупить некоторые жизнеописания других превосходных провансальских пиитов и героических особ, которые он велел еще прежде собрать и о которых мы еще ничего не знаем.

Некоторые писали, что он, [Юк], составил отдельный сборник песен о любви, кои он направил госпоже Элизе де Бо, графине Авелинской, происходившей из весьма старинного и знатного рода в Провансе, и дал ей понять, что он получил их переписанными от своего товарища, она же приняла сей сборник с благодарностью. Ибо была она принцесса прекрасная и добродетельная, к которой прибегали все провансальские пииты, обращая к ней свои творения. Сей род де Бо кончился в Провансе на оной графине; правда, он сохранился в королевстве Неаполитанском как знаменитый в Капуе род герцогов де Термоли, которые еще и поныне носят прозвание и герб де Бо[399], который состоит из звездного поля о шестнадцати серебряных лучах, и такожде остроконечный герб княжества Оранского.

Конец жизнеописаний провансальских пиитов

ЭПИГРАММА

Читатель-друг! Плодами и умами
Обилен был Прованс в дни старины,
Когда бывали знатными домами
Искусства и науки почтены,
Где цвел гербом увенчанный порок,
И кисло-сладкий царствовал Амор,
Слагались строфы из прекрасных строк,
И Марс[400] вершил убийственный раззор.
Поэзии ученейшей дела,
Увы, уже почти скосило время.
Той, что в Провансе некогда цвела,
Умолк язык, что разумелся всеми.
Но если судишь беспристрастно ты,
То даже по остаткам малым там
Вслед за Петраркой в дебрях красоты

ДОПОЛНЕНИЯ

Значение собранных здесь многочисленных и многообразных свидетельств о трубадурах, исходящих из провансальских, а также итальянских, испанских и латинских источников, не исчерпывается теми дополнительными сведениями о поэтах, которые они сообщают. Источники эти, в большинстве своем относящиеся либо ко временам самих трубадуров, либо к эпохе, непосредственно за ними последовавшей (одно из немногих исключений составляют позднейшие – и этим в своем роде весьма интересные – испанские свидетельства), все, кроме песен самих провансальцев, исходят извне мира куртуазии – из среды буржуазной, ученой, наконец, собственно "литературной". Будучи, таким образом, наиболее ранними независимыми свидетельствами о трубадурах, они одновременно свидетельствуют и об их рецепции и влиянии на следующие поколения. Целый ряд приведенных текстов интересен разработкой в наиболее ранней итальянской новеллистике встречающихся у трубадуров сюжетов. Среди итальянских и латинских выдержек интересны наиболее ранние комментарии к тем местам "Божественной комедии", где Данте в загробном странствии встречает своих учителей-трубадуров; мы также сочли полезным привести, собрав воедино, упоминания о трубадурах в трактате "О народном красноречии" самого Данте. Помимо выдержек из хроник, исторических, нравоучительных и бытописательных сочинений, латинские свидетельства включают целый раздел, относящийся к попыткам кодификации "доктрины" куртуазной любви. Здесь, в частности, наряду с выдержками из знаменитого трактата Андрея Капеллана, читатель найдет относящиеся к трубадурам отрывки из малоизвестного и во многих отношениях весьма необычного авторского комментария к "Предписаниям любви" Франческо да Барберино.

Отдельное Дополнение составили тексты, сюжетно связанные со знаменитейшей из всех историй о трубадурах – историей о "съеденном сердце", приуроченной к имени трубадура Гильема де Кабестаня. Сюда вошло несколько куртуазных средневековых повестей и выдержек из романов, однако сюжет прослежен до своих фольклорных источников, иллюстрируемых индийской сказкой и скандинавскими балладами. Более поздняя характерная разработка этого сюжета встречается у Ганса Сакса.

ПАРАЛЛЕЛЬНЫЕ ПРОВАНСАЛЬСКИЕ, ИТАЛЬЯНСКИЕ И ИСПАНСКИЕ ИСТОЧНИКИ

I. ПРОВАНСАЛЬСКИЕ ИСТОЧНИКИ[1]

А. ПЕЙРЕ ОВЕРНСКИЙ

СИРВЕНТА[2]

Трубадуров прославить я рад,
Что поют и не в склад и не в лад,
Каждый пеньем своим опьянен,
Будто сто свинопасов галдят:
Самый лучший ответит навряд,
Взят высокий иль низкий им тон.
О любви своей песню Роджьер
На ужасный заводит манер –
Первым будет он мной обвинен;
В церковь лучше б ходил, маловер[3],
И тянул бы псалмы, например,
И таращил глаза на амвон.
И похож Гираут, его друг[4],
На иссушенный солнцем бурдюк.
Вместо пенья – бурчанье и стон,
Дребезжание, скрежет и стук;
Кто за самый пленительный звук
Грош заплатит – потерпит урон.
Третий – де Вентадорн, старый шут[5],
Второе тоньше он, чем Гираут,
И отец его вооружен
Саблей крепкой, как ивовый прут,
Мать же чистит овечий закут
И за хворостом ходит на склон.
Лимузинец из Бривы, жонглер[6],
Попрошайка, зато хоть не вор,
К итальянцам ходил на поклон;
Пой, паломник, тяни до тех пор
И так жалобно, будто ты хвор,
Пока слух мой не станет смягчен.
Пятый – достопочтенный Гильем[7],
Так ли, сяк ли судить – плох совсем,
Он поет, а меня клонит в сон,
Лучше, если бы родился он нем,
У дворняги – и то больше тем,
А глаза взял у статуи он[8].
И шестой – Гриомар Гаузмар[9],
Рыцарь умер в нем, жив лишь фигляр;
Благодетель не больно умен:
Эти платья отдав ему в дар,
Все равно что их бросил в пожар,
Ведь фигляров таких миллион.
Обокраден Мондзовец Пейре[10],
Приживал при тулузском дворе, –
В этом есть куртуазный резон;
Но помог бы стихам и игре,
Срежь ловкач не кошель на шнуре,
А другой – что меж ног прикреплен.
Украшает восьмерку бродяг
Вымогатель Бернарт де Сайссак[11],
Вновь в дверях он, а выгнан был вон;
В ту минуту, как де Кардальяк
Старый плащ ему отдал за-так,
Де Сайссак мной на свалку снесен.
А девятый – хвастун Раймбаут[12]
С важным видом уже тут как тут,
А по мне, этот мэтр – пустозвон,
Жжет его сочинительства зуд,
С жаром точно таким же поют
Те, что наняты для похорон.
И десятый – Эблес де Санья[13],
Он скулит, словно пес от битья,
Женолюб, пострадавший от жен;
Груб, напыщен, и слыхивал я,
Что где больше еды и питья,
Предается он той из сторон.
Ратным подвигам храбрый Руис[14]
С давних пор предпочтя вокализ,
Ждет для рыцарства лучших времен;
Погнут шлем, меч без дела повис –
Мог тогда только выиграть приз,
Когда в бегство бывал обращен.
И последний – Ломбардец-старик[15],
Только в трусости он и велик;
Применять заграничный фасон
В сочинении песен привык,
И хоть люди ломают язык,
Сладкопевцем он был наречен.
А про Пейре Овернца молва[16],
Что он всех трубадуров глава[17]
И слагатель сладчайших канцон;
Что ж, молва абсолютно права,
Разве что должен быть лишь едва
Смысл его темных строк пояснен.
Пел со смехом я эти слова,
Под волынку напев сочинен.

Б. ЮК ДЕ Л’ЭСКУРА

СИРВЕНТА[18]

Мне нипочем Видаля пышный слог[19],
Ни рифмы Альбертета перезвон.
Ни в ритмах несравненный Пердигон,
Ни Пегильян с набором колких строк,
Ни то, что наш Арнаут столь кичлив,
Ни то, как дразнит Пелардит людей,
Ни Галаубет с напевностью своей...

В. РИЧАРД ЛЬВИНОЕ СЕРДЦЕ

СИРВЕНТА[20]

Поскольку речи пленного напор
не свойствен, как и речи тех, кто хвор,
пусть песнь утешно вступит в разговор.
Друзьям, не шлющим выкупа, позор!
Мне из-за тех, кто на дары не скор,
быть две зимы в плену.
Пусть знает каждый в Англии сеньор,
в Анжу, в Гаскони, словом, весь мой двор,
что я их безотказный кредитор,
что мной тюремный отперт бы запор
и нищим был, скажу им не в укор, –
а я еще в плену.
У пленных и у мертвых, искони
известно, нет ни друга, ни родни.
Я брошен. Злата и сребра ни-ни,
все ждут. Но будут – даже извини
я их – обвинены они одни,
коль я умру в плену.
Сеньор мой вверг страну в раздор[21], сродни
чему раздор в душе. Меж нас грызни
не должно быть, по слову клятв: они
обоими давались в оны дни.
Но вырвусь скоро я из западни,
не век мне быть в плену.
Сестра графиня[22]! Бог, вам давший все
дары да будет милостив к красе,
у коей я в плену.

Г. БЕРТРАН ДЕ БОРН

ПЛАЧ[23]

Если б собрать нам все множество бед,
Слез, и несчастий, и тяжких докук,
Слышал о коих сей горестный свет,
Легок сейчас показался б их вьюк,
Ибо наш юный английский король
Умер: проиграна доблестью брань,
В мрачную мир превращен глухомань,
Чуждую радости, полную скорби.
В горе повержены худшей из бед
Двор куртуазный, и каждый из слуг,
И трубадуры, кем был он воспет:
Недруг смертельный их – смертный недуг!
Выкраден юный английский король,
Чья не скудела щедрейшая длань:
Горесть другая, как душу ни рань,
Слез не исторгнет подобных и скорби.
Смерть беспощадная, скопище бед,
Можешь хвалиться, что вырвала вдруг
Рыцаря, коему равного нет!
Сам совершен, добродетелей друг,
Лучшим был юный английский король.
Слышима Богу мольба моя стань,
Он был бы жив, а не всякая дрянь,
Из-за которой достойные в скорби.
В скаредном мире, источнике бед,
Нет уж любви; радость вся, все вокруг,
Вкус потеряв, причиняют лишь вред;
Меньше у "днесь", чем у "прежде" заслуг;
Вот он, наш юный английский король,
Отдана смерти ценнейшая дань,
Тлеет телесная нежная ткань,
Мир безутешный исполнился скорби.
Пусть же Того, Кто в юдоль наших бед
Волею сшел, чтоб избавить от мук,
На смерть за наше спасенье пошед,
Тронет, Всещедрого, слов наших звук!
Милости юный английский король
Да не лишится: прощающе нань
Призри, к благим допустивши, за грань,
Нет за которой ни боли, ни скорби.

Д. ФОЛЬКЕТ МАРСЕЛЬСКИЙ

ПЕСНЬ АЛЬБИГОЙСКОГО ПОХОДА[24]

А о епископе суд изреку вам свой:
Обманут им весь мир и даже Дух Святой,
Зане он напоял так свои песни лжой
И речью резкою и сладостью пустой,
Что гибельны они тому, кто их ни пой;
Зане он был скомрах пред глупою толпой
И хитрой лестию пленял сердца порой,
Зане дары от нас текли к нему рекой,
И из-за хитрости он сан обрел такой,
Что обличить его нет силы никакой.
А как накрылся он и рясой, и скуфьей,
Так в сей обители свет заслонился тьмой,
Не стало мира в ней, исчез из ней покой,
Доколе пастырь был он в киновии той.
А как в Тулузе он епископской стопой
Ступил, так по земле помчался огнь сплошной,
И не залить сей огнь, ниже святой водой.
Пятнадцать сот сгубил он телом и душой.
Клянусь Христом, что он скорей Антихрист злой,
Нежли посланец Рима.

Е. ПОНС де МЕРИНДОЛЬ – КАСТЕЛЛОЗА ПЬЕР де ШАСТЕЙЛЬ-ГАЛЛО

РАССУЖДЕНИЯ О ТОРЖЕСТВЕ ИСКУССТВ, В ГОРОДЕ ЭКСЕ ПРОЦВЕТШИХ[25]

Понс де Мериндоль был знатный сеньор родом из Прованса, владетель Мериндоля, что на берегу Дюрансы, и был он рыцарь щедрый и доблестный, добрый воин, лицом пригожий и добрый трубадур. И полюбил он дону Кастеллозу, знатную даму овернскую, что состояла при дворе королевы Беатрисы Провансской, и та его полюбила и множество сложила в его честь добрых кансон. То была дама радости исполненная, сведущая в законах вежества и лицом прекрасная.

II. ИТАЛЬЯНСКИЕ ИСТОЧНИКИ

(1) БЕРТРАН де БОРН (XI)

А. РАССКАЗЫ О РЫЦАРЯХ БЫЛОГО ВРЕМЕНИ[26]

а. РАССКАЗ О САЛАДИНЕ

Саладин[27] был отважен, щедр, обходителен; душа его была благородна, так что всякий, кому довелось жить в его время на свете, сказал бы, что он сама доброта без единого пятнышка и изъяна. Вот почему мессер Бертран де Борн, который был наставником Короля-юноши, услышав от одного человека подобный отзыв о Саладине, дабы узнать, таков ли он вправду, отправился его повидать и убедился, что Саладин и вправду такой, каким ему подобало быть. Находясь долгое время при нем, он очень удивлялся и восхищался, так как не мог представить себе, чтобы существовал еще кто-нибудь, кто мог бы говорить и совершать то, что говорил и совершал Саладин. И желая выяснить, как это могло быть достигнуто, он узнал, что Саладин, дабы не впадать в ошибки и делать именно то, что надлежало, располагал тайным советом, составленным из людей самых лучших и самых сведущих, каких только можно было где-либо сыскать, с которыми всякий день говорил и советовался о том, что следует сделать или сказать в этот день и не было ли им сделано или сказано в предшествующий день что-либо неподобающее, а также о том, что нужно предусмотреть на следующий день. И ему никогда не случалось упустить что-либо важное из подлежащего исполнению в тот или иной день. По этой причине Бертран сказал Саладину, пожелавшему узнать, зачем он прибыл сюда, что он не смог усмотреть и не усмотрел ничего такого, что Саладину подобало бы сделать и чего он бы не сделал. Однако Бертран ему посоветовал полюбить истинной любовью одну даму, которая тогда была самою лучшей на свете, и добавил, что любовь затем вложит в него стремление совершить и деяния еще более славные. Саладин ответил, что у него, как среди них это принято, много женщин и девушек, достаточно привлекательных и очень красивых, и что каждую из них он любит, как должно. Мессер Бертран разъяснил ему, что это отнюдь не любовь, и обрисовал истинную любовь[28]. И как только он рассказал Саладину об этом, того тотчас же охватила чистая и пламенная любовь к упомянутой выше даме. В течение долгого времени Саладин не мог измыслить и представить себе, как бы ему объясниться с этой дамой или ее увидеть, и не знал, как ему это осуществить (ибо та была христианкою и обитала в земле, с которою Саладин пребывал в жестокой войне)[29]. Наконец, он поспешно отправился к своему войску в ту землю, где находилась дама, и там соорудил многочисленные метательные машины и применил все потребное для того, чтобы жители этой земли возможно скорее пришли к соглашению с ним. Но те, кто затворился в городе, как полагается людям отважным, не пожелали ни заключать соглашения с Саладином, ни вступать с ним в словесные препирательства, из-за чего он со всех сторон обложил этот город осадою и приказал его разгромить, так что почти все наружные стены рухнули на землю, и осада продолжалась так долго, что у тех, кто его защищал, окончились съестные припасы. Тогда дама повелела Саладину явиться с нею поговорить, и он с сердцем, преисполненным радости, отправился к ней, и она заговорила с ним первая и сказала: "Мне сообщили, будто вы полагаете, что меня любите, и пошли войною на нас из-за любви ко мне; если это соответствует истине, то таковы ли радости, которые должна приносить любовь? Низвергать камни и воевать столь долго, что воевать мы больше не в силах, да и есть нам уже нечего?" Саладин на это сказал: "Мадонна, Господь, который по своей милости вложил в меня любовь к вам, пожелал, чтобы я пришел в вашу землю именно так, чтобы я вел такую войну только ради того, чтобы заключить мир в любви; воздаяние за свершенное мною из любовного рвения принадлежит вам, покарать или наградить меня в вашей воле". Тогда дама обратилась к Саладину с такими словами: "Я хочу, чтобы твое войско удалилось отсюда и чтобы ты согласился принять мое сердце в свое, дабы слились они навсегда в наше общее единое сердце". И они расстались на том, что войско Саладина должно уйти прочь. Как только Саладин возвратился к своим, он повелел огласить, чтобы все его воины собрались в назначенном месте. Когда его люди сошлись, он им сказал: "Мне стали известны важные новости, и они таковы, что всему войску надлежит немедленно уходить; в чем тут причина, я сообщить не могу, и делать этого не подобает. Посему пусть всякий, если он дорожит своей жизнью, не возвращаясь в лагерь, немедленно удалится отсюда и уйдет прочь". Таким способом он заставил свое войско уйти, и ни один воин не возвратился в лагерь, так что он был покинут всеми, будучи снабжен лучше и размерами больше, чем когда-либо бывало раньше, что сделало город намного богаче прежнего. Саладина заставила положить подобное начало любовь, ибо за ним должно было последовать сладостное для него завершение.

б. РАССКАЗЫ О КОРОЛЕ-ЮНОШЕ

I
Однажды, когда Король-юноша[30] пребывал вместе с другими рыцарями перед отцом – очень юный, он тогда еще не был рыцарем – один из рыцарей предстал пред его отцом и робко обратился к нему с просьбой о даре. Король ничего ему не ответил, и рыцарь, робко ожидая ответа, стоял перед ним. Рыцари, бывшие с Королем-юношей, в один голос ему сказали: "Поистине, самое постыдное на свете – это просить о чем-либо другого". Король-юноша так отозвался на это: "Самое постыдное – это не дать тому, кто нуждается".

II
Когда Королю-юноше было десять лет, один зуб выступал у него над другим, и он, не поддаваясь ни посулам, ни ласковым уговорам отца и матери, ни за что не соглашался, чтобы его вырвали. Случилось однажды, что пред его отцом предстал один рыцарь и обратился к нему с просьбой о даре – этот рыцарь был учтив и очень нуждался. Король, однако, ему ничего не дал. Король-юноша, увидев рыцаря, стоявшего в замешательстве, незаметно отправился к королеве и получил от нее все, что только смог, сообщив, что согласен, чтобы у него вырвали зуб. Затем, возвратившись к отцу, сказал ему так: "Если вы мне подарите то, что я попрошу, я позволю, чтобы у меня вырвали зуб". Король обещал ему исполнить все, что он пожелает. Тогда Король-юноша позволил вырвать у себя зуб и после этого сказал королю: "Прошу дать этому рыцарю то, что он у вас просит". И он скрытно передал рыцарю полученное от королевы.

III
Король-юноша спросил своих приближенных рыцарей: "Что обо мне говорят?" И один рыцарь ответил ему: "Весь народ говорит, что вы лучший человек на свете". Король на это заметил: "Я не спрашивал тебя обо всех, но о двух или трех".

IV
Король-юноша по причине войны, которую вел с отцом[31], и вследствие больших произведенных им трат, задолжал огромные деньги купцам. Незадолго до его смерти, купцы потребовали от него уплаты долгов. Он ответил, что у него нет ни золота, ни серебра, ни земли, каковыми он мог быудовлетворить их притязания, и сказал: "Чем смогу, тем вас и удовлетворю". И он наказал в своем завещании, чтобы тело его пребывало в их собственности, а душа – в преисподней до тех пор, пока они не будут полностью удовлетворены. По смерти Короля-юноши его отец, войдя как-то в церковь, увидел в ящике тело Короля-юноши, которое принадлежало купцам. Он спросил, что это значит. Ему рассказали, каково было завещание его сына. На это король сказал: "Господу не угодно, чтобы душа такого человека пребывала во власти бесов, а тело – в подобных руках". И он повелел уплатить долги сына, которые составляли многие сотни тысяч, и удовлетворить таким образом всех заимодавцев его.

Б. НОВЕЛЛИНО[32]

а. НОВЕЛЛА XIX О ВЕЛИКОЙ ЩЕДРОСТИ И УЧТИВОСТИ КОРОЛЯ-ЮНОШИ

Мы знаем из книг[33] о доброте Короля-юноши, который по совету Бертрана воевал со своим отцом[34]. Бертран похвалялся, что умнее его нет никого на свете[35]. Эта его похвальба вызвала много всяких суждений, и иные из них были записаны. Так вот, этот Бертран подговорил Короля-юношу потребовать у отца отдать ему его долю королевской казны. Сын так настойчиво домогался этого, что добился своего. Все им полученное он повелел вручить своим приближенным для раздачи впавшим в нужду рыцарям, так что сам остался ни с чем и ничего больше не мог раздавать. Как-то раз один из находившихся при дворе попросил его пожаловать кое-что и ему. Король-юноша на это ответил, что роздал все до последнего. "Впрочем, кое-чем я все же располагаю", – добавил он, – "ведь у меня во рту есть уродливый зуб, и мой отец обещал дать две тысячи марок тому, кто сумеет меня убедить с ним расстаться. Отправляйся к моему отцу и побуди его отдать тебе обещанные им марки, а я по твоему настоянию вытащу этот зуб изо рта" Лицедей-прихлебатель пошел к королю и получил марки, а Король-юноша вырвал у себя зуб.

В другой раз ему случилось распорядиться о выдаче двухсот марок одному своему приближенному. Мажордом или, вернее сказать, казначей взял эти марки и, расстелив в зале скатерть, сунул их под нее, причем прикрыл образовавшуюся на ней выпуклость ее же полой, из-за чего та стала приметней и выше. Когда Король-юноша проходил по зале, казначей указал ему на нее, говоря: "Поглядите, мессер, как много вы дали; теперь вы видите, что представляют собой двести марок, которые вы почитали почти за ничто". Тот, рассмотрев бугорок на скатерти, произнес: "Мне кажется, что для такого достойного человека – это ничтожно мало. Отсчитай ему четыреста марок. Ведь я полагал, что двести марок – нечто гораздо большее, нежели то, что видят мои глаза".

б. НОВЕЛЛА XX СНОВА О ВЕЛИКОЙ ЩЕДРОСТИ И УЧТИВОСТИ АНГЛИЙСКОГО КОРОЛЯ

Юный английский король тратил и раздавал все, что имел. Один бедный рыцарь увидел однажды крышку от серебряной чаши и подумал: "Если мне удастся ее похитить, мои домашние будут обеспечены на многие дни", и украдкою ее взял. Мажордом, убирая со столов, пересчитал серебро. Обнаружилось, что нет крышки от чаши. Стали кричать об этом во весь голос и принялись у двери обыскивать рыцарей. Король-юноша приметил того, у кого была эта крышка, и, тихонько к нему подойдя, прошептал: "Передай крышку мне: меня не станут обыскивать". Устыдившийся рыцарь так и сделал. Король-юноша возвратил ему и вручил эту крышку за дверью, а позднее, распорядившись вызвать его к нему, отдал ему и самую чашу.

Еще большую мягкость и сдержанность проявил он однажды ночью, когда впавшие в нужду рыцари проникли в его покой, сочтя, что Король-юноша, и вправду, объят крепким сном. Они собрали одежду и ценные вещи, намереваясь их унести, как это делают воры. Был среди них один, не пожелавший пренебречь дорогим покрывалом, под которым спал король. Он ухватился за покрывало и стал его стягивать с короля. Тот, чтобы не предстать обнаженным пред ними, в свою очередь ухватился за ту часть покрывала, которая была у него под руками, и удерживал его на себе, в то время как рыцарь тянул в свою сторону. Чтобы проделать это возможно быстрее, другие принялись ему помогать. Тогда король произнес: "Насильственное отнятие – это не воровство, а грабеж". Услышав, что король говорит, рыцари разбежались; ведь они думали, что он крепко спит.

Однажды старый король, отец Короля-юноши, принялся гневно порицать сына, говоря: "Где же твои сокровища?" Тот ответил: "Мессер, их у меня много больше, чем те, какими располагаете вы". Они принялись спорить об этом и, настаивая на своей правоте, побились об заклад, причем назначили день, в который покажут друг другу свои сокровища. Король-юноша призвал всех сеньоров своего государства, которые в назначенный день оказались поблизости. Отец приказал раскинуть к тому же дню богатый шатер и распорядился доставить туда блюда и чаши с золотом и серебром и всевозможную утварь, а также высыпал на ковре в этом шатре неисчислимое множество драгоценных каменьев, после чего, обратившись к сыну, спросил: "А где же твои сокровища?" Тогда сын извлек меч из ножен, и собравшиеся рыцари появились на всех проездах и площадях. Казалось, что вся земля полна рыцарей. Король-отец обомлел. Золото перешло во владение юноши, каковой сказал рыцарям: "Забирайте свои сокровища". Кто взял себе золото, кто – чашу, кто – одно, кто – другое, так что все в одно мгновение было растаскано. После этого король-отец собрался с силами, чтобы возместить свой урон. Сын заперся в некоем замке, и Бертран де Борн вместе с ним. Отец обложил этот замок осадою. Однажды из-за чрезмерной беспечности Короля-юноши ему в лоб неожиданно угодила стрела, которою его умертвил враждебный ему и злокозненный рок.

Однако, незадолго до кончины Короля-юноши все его заимодавцы явились к нему и потребовали с него уплаты долгов. Он им ответил: "Сеньоры, вы явились в недобрый час, ибо все ваши деньги растрачены. Утварь моя раздарена. Тело у меня хворое. Никакого верного обеспечения я предложить вам теперь не могу". Но он повелел вызвать нотариуса и, когда тот пришел, любезный король сказал: "Пиши, что я ввергаю душу мою в узилище, пока не уплатят моих долгов", И он тут же испустил дух.

После кончины Короля-юноши его заимодавцы отправились к королюотцу и потребовали с него свои деньги. Отец гневно ответил им: "Никто иной, как вы, доставляли моему сыну средства, на которые он вел со мною войну, и я вам приказываю под страхом смерти и лишения вас всего имущества вашего немедленно покинуть мое королевство". Тогда один из заимодавцев заговорил и сказал: "Мессер, мы не понесем никаких убытков, ибо душа вашего сына пребывает в узилище". Услышав это, король спросил: "А что это значит?" И заимодавцы показали королю завещание его сына, после чего отец, смягчившись, сказал: "Господу не угодно, чтобы душа столь достойного человека пребывала из-за денег в узилище", – и распорядился уплатить долги сына, что и было исполнено. Когда Бертран де Борн вслед за тем попал в плен к королю, тот, допрашивая его, сказал: "Ты утверждал, что на свете нет никого умнее тебя; где же ныне твой ум?" Бертран ответил: "Мессер, я его потерял". "А когда ты его потерял?" "Мессер, когда умер ваш сын". Тогда король понял, что ум Бертрана оставался при нем благодаря добродетелям его сына; он даровал Бертрану прощение и с превеликой щедростью его одарил.

(2) РИЧАРТ де БЕРБЕЗИЛЬ (XVI)

НОВЕЛЛИНО НОВЕЛЛА LXIV ОБ ОДНОМ ПРОИСШЕСТВИИ, СЛУЧИВШЕМСЯ ПРИ ДВОРЕ В ПО[36]

При дворе нашей повелительницы, пребывавшем в По в Провансе, собралось отменное общество. Сын графа Раймона пригласил на торжество по случаю его посвящения в рыцари всю местную знать. И туда охотно съехалось столько людей, что не хватало ни утвари, ни столового серебра. И графу пришлось отобрать необходимые ему вещи у рыцарей его графства и предложить их придворным. Иные отказывались от них, иные их приняли. В этот день было устроено празднество, и на верхушку шеста посадили еще не облинявшего сокола. И вот вперед вышел тот, кто чувствовал себя достаточно состоятельным и отважным и, схватив этого сокола, зажал его в кулаке. Совершившему это подобало содержать двор в течение года. Рыцари и оруженосцы, оживленные и веселые, сочиняли в честь прекрасных сеньор канцоны, как самые стихи, так и напевы, и было избрано четверо судей, которым надлежало отметить среди них наилучшие. Те же, в честь которых эти канцоны были сочинены, указывали, какая из них им больше всего понравилась. Так они коротали время, превознося в беседе своего сеньора. Да и их сыновья были тоже знатными и любезными рыцарями. Случалось так, что среди упомянутых рыцарей был один (назовем его мессером Аламанно), человек великой доблести и великого благородства, который любил прекраснейшую во всем Провансе даму, каковую звали мадонной Гриджей, и любил он ее так потаенно, что никто о ней ничего не знал и не мог заподозрить. И вот, молодежь в замке По решила перехитрить этого рыцаря и заставить его похваляться любовными подвигами. Они сообщили о своем намерении кое-каким рыцарям и баронам: "Мы вас просим о том, чтобы на ближайшем, какой состоится, турнире его участники предались похвальбе". А сами думали про себя нижеследующее: "Мессер такой-то владеет оружием как никто; конечно, в день турнира он одержит победу и преисполнится из-за этого радости. Рыцари примутся похваляться, и он не удержится, чтобы не похвалиться своею избранницей". Таков был их замысел. Турнир удался на славу. Кавалер одержал верх над всеми и преисполнился радости. Вечером, отдыхая от бранных трудов, рыцари принялись похваляться, кто – прекрасно проведенною схваткой, кто – прекрасной сеньорой, кто – прекрасным замком, кто – превосходным соколом, кто – удачами в любовных делах. Не смог удержаться и упомянутый рыцарь, чтобы не похвалиться обладанием столь прекрасной дамой. Но вышло так, что, когда он явился, чтобы вкусить, как обычно, от нее наслаждение, она его не впустила и отослала прочь. Кавалер пал духом и, удалившись от нее и от общества, отправился в лес и уединился в скиту так потаенно, что об этом никто не узнал. Кому довелось бы увидеть скорбь рыцарей и сеньор, оплакивавших потерю столь знатного рыцаря, тот и сам проникся бы немалой печалью. Однажды случилось, что молодые люди из По заблудились на охоте и наткнулись на упомянутый скит. Укрывавшийся в нем их спросил, не из По ли они. Они ответили, что, и вправду, оттуда. Тогда он пожелал узнать, что там происходит. И молодые люди принялись повествовать о грустном событии, о том, как из-за сущей безделицы потеряли они первого среди рыцарей, которого отослала прочь избранница его сердца, и никто не знает, что сталось с ним. "Но вскоре будет объявлено о турнире, и мы полагаем, что наделенный столь благородным сердцем он, где бы ни пребывал, на него прибудет и с нами на нем сразится. Мы набрали сильный отряд из сведущих и опытных воинов, которые без промедления найдут его и задержат. Итак, мы питаем надежду, что возместим великую нашу потерю". И вот, отшельник написал одному своему близкому другу, чтобы тот тайно прислал ему в день турнира коня и оружие, после чего отпустил молодых людей. Друг исполнил просьбу отшельника и в день турнира прислал ему коня и оружие. В день рыцарских состязаний отшельник одержал верх на турнире. Стража заметила его и узнала: его тотчас же встретили с ликованием. Охваченные радостью люди стали обмахивать его лицо веерами и просить, чтобы он соблаговолил пропеть для них песню. Он, однако, ответил: "Я не запою до тех пор, пока моя избранница не снизойдет помириться со мной". Знатные рыцари поторопились отправиться к этой даме и обратились к ней со смиренною просьбой, чтобы она даровала ему прощение. Но дама ответила: «Скажите ему, что я прощу его только в том случае, если сто баронов, сто рыцарей, сто дам и сто знатных девиц в один голос станут выкрикивать "Пощади!", сами не зная, за кого они молят». Тогда рыцарь, обладавший большой осведомленностью во всем, вспомнил, что приближается праздник Сретенья, весьма чтимый в По, в каковой день в монастырь стечется множество знати. И он подумал: там будет, конечно, моя избранница, там будет и столько знатных особ, сколько нужно, как она желает того, чтобы возгласить: "Пощади!" Тогда он сочинил прелестную канцонетту и, поднявшись в подобающее время в утренний час на амвон, начал эту свою канцонетту, читая ее насколько мог лучше, а он умел это делать отлично – и прочел нижеследующее:

Как без сил упавший слон...

Тогда весь народ, находившийся в церкви, в один голос воскликнул: "Пощади!", и дама простила рыцаря и вернула ему свою милость, и все стало, как было прежде.

(3) ГРАФИНЯ де ДИА (LXIX)

ФРАНЧЕСКО да БАРБЕРИНО О ПРАВИЛАХ ПОВЕДЕНИЯ И НРАВАХ СЕНЬОР[37]

... Лондонская мадонна Лиза сказала:

Столь слабо было сердце оной дамы,
Что суетной хвалой и взором впусте
Оказывала честь, себя бесчестя.
С этими словами названной дамы можно сопоставить сказанное графиней де Диа мессеру Уголино[38]. Долгое время мессер Уголино бился, ухаживая за своею избранницей. И вот однажды во время охоты, в которой принимала участие эта дама наряду со многими другими рыцарями и дамами, мессер Уголино, обратившись к ней, много раз обещавшей ему подарить венец, произнес: "Увы, мадонна, когда же я получу тот венец, который вы столько раз мне обещали" Дама же ответила, что она никогда ему его не подарит и никогда не обещала его подарить. Тогда мессер Уголино сорвал с себя плащ и, бросив его в реку, вдоль которой они проезжали, воскликнул: "Вот, я сбрасываю с себя и мою любовь к вам!" А она отозвалась: "Это очень мне по душе". А когда об этом рассказали графине, она повелела призвать к ней мессера Уголино и сурово выбранила его за сумасбродную выходку, которую он позволил себе. Он же принялся сетовать, говоря: "Нет такого рыцаря в Провансе, который не знал бы, что эта дама обещала подарить мне венец" Графиня спросила: "А от кого это стало известно?" Мессер Уголино ответил: "Да от меня". Тогда графиня сказала ему нижеследующее: «Ты сам себя осудил, ибо никому не подобало знать об ее обещании; если она, и вправду, обещала тебе венец, не подобало в присутствии стольких свидетелей напоминать ей об этом, как не подобало и столь неучтиво отрекаться от своей любви к ней. Но ты поступил не иначе, чем поступают в своем большинстве провансальские рыцари, которые, если они любят какую-нибудь даму, более прекрасную и знатную, чем они сами, то повсюду похваляются этим, добавляя к своей похвальбе много лжи, и, в довершение всего, утверждая, что больше любимы своими дамами, чем любят их сами. И когда вы получаете от них что-нибудь драгоценное, то выставляете это напоказ всему свету. Если же вы любите не слишком красивых или тех, кто уступает вам своим положением, то, когда кто-нибудь задает вам вопрос: "Кому же вы отдали ваше сердце?", – вы отвечаете, что эти дамы так умоляли вас и проявляли такую настойчивость, что поступить иначе вы не могли, так что дамы могут претерпеть от вас немало докуки. Далее, вы обращаетесь к слугам, нанося бесчестие вашим избранницам, и велите им продать купцам всевозможные венцы, покровы, пояса, сообщая при этом, что вас одарили ими дамы такие-то. Думаешь ли ты, мессер Уголино, что твоя дама из числа тех, кто ради твоего возвеличения готова себя унизить?» Пристыженный графиней де Диа, мессер Уголино поклялся, что перестанет домогаться любви упомянутой выше дамы, и, ничего не сказав в ответ, покинул родную сторону; и никто с той поры ничего больше о нем не слышал...

(4) ГИЛЬЕМ де БЕРГЕДАН (XCIII)

НОВЕЛЛИНО НОВЕЛЛА XLII

Здесь рассказывается прекраснейшая новелла о Гульельмо де Бергедане из Прованса[39].

Гульельмо де Бергедан был знатным рыцарем в Провансе во времена графа Раймона Беренгьера[40]. Однажды случилось, что рыцари принялись похваляться, и Гульельмо в своей похвальбе заявил, что во всем Провансе нет такого знатного человека, какового, пожелай он того, не вышиб бы из седла, как нет и такого, с женою которого не переспал бы. Он говорил это в присутствии графа. Обратившись к нему, граф спросил: "Это относится и ко мне?" Гульельмо отозвался: "Не премину ответить". Он велел, чтобы ему привели его уже оседланного коня, и тщательно подвязав к ногам шпоры, вставил в стремя ступню и ухватился за седельную луку. Проделав все это, он произнес: "Вас, сеньер, я не имею в виду и не касаюсь", после чего вскочил на коня, пришпорил его и ускакал прочь. Граф сильно гневался, так как Гульельмо перестал посещать его двор.

Однажды сеньоры собрались на пышное празднество. Послали за Гульельмо де Бергеданом; тут была и графиня, и одна из дам сказала: "А теперь объясни Гульельмо, на каком основании ты так опозорил знатных сеньор Прованса? Ты дорого за это заплатишь". У каждой дамы была с собой скалка, и та, которая обратилась к Гульельмо, сказала: "Смотри, Гульельмо, ведь за твои безрассудно брошенные слова тебе надлежит умереть". Поняв, что попался в их руки, Гульельмо заговорил и сказал: "Прошу вас, сеньоры, лишь об одном. Ради того, что вы более всего любите, удостойте меня перед смертью единственной милости". Сеньоры ответили: "Проси о чем хочешь, но только не о пощаде". Тогда Гульельмо снова заговорил и сказал: "Я смиренно молю вас только о том, чтобы первый удар нанесла мне самая распутная среди вас". После этого дамы принялись переглядываться, и не нашлось ни одной, которая пожелала бы первой его ударить. Так-то на этот раз он благополучно отделался.

(5) СОРДЕЛЬ (XCVІІІ)

А. ФЛОРЕНТИЙСКИЙ АНОНИМ КОММЕНТАРИЙ К «БОЖЕСТВЕННОЙ КОМЕДИИ»[41]

...Эццелино, пристально наблюдавший за его поведением и узнавший о способе, которым Сорделло пользовался в ту ночь, когда ему, как было условлено, надлежало придти, отстранив слугу, облачился в его одежду и выдал себя за него. Сорделло же прошел в комнату сестры Эццелино и встретился с нею. Не обращая внимания на слугу, он принялся перебрасываться шутками с мадонной Куниццей, и когда он проникся уверенностью в полнейшей своей безопасности, сеньор Эццелино предстал перед ним и сказал: "Сорделло, я не верил, что ты способен замыслить такое; ведь ты хорошо знаешь, что кругом виноват". Этот последний смутился и потерялся, и Эццелино ему говорит: "Уходи с Богом, на этот раз я тебя прощаю и требую, чтобы впредь ты не наносил мне оскорблений". Сорделло ушел, и хотя не раз являлся впоследствии ко двору, однако там всегда смотрели на него с подозрением. А Куницца, не обращая внимания на случившееся, продолжала звать Сорделло к себе, но, быть может, страшась Эццелино, приняла решение удалиться, что и исполнила, отправившись жить в другое место.

Б. ЛАНДИНО КОММЕНТАРИЙ К «БОЖЕСТВЕННОЙ КОМЕДИИ»

Сорделло был мантуанцем, отличавшимся пытливостью и трудолюбием. Он многое изучил и исследовал и в то время выделялся среди сограждан своею ученостью, дарованиями и осмотрительностью. Он сочинил книгу, которую назвал "Сокровище из сокровищ" и в которой пишет о том, что являлось предметом его занятий.

(6) САВАРИК де МАЛЛЕОН (XXVIII), ГАУСЕЛЬМ ФАЙДИТ (XVIII), ЮК де ла БАКАЛАРИА (XXVI)

ИТАЛЬЯНСКИЙ АНОНИМ[42]

Гляжу на одного с улыбкою живою,
Пожатие руки почувствует другой,
На ногу третьему тихонько жму ногой,
Но из троих ни с чем должны остаться двое.
Лишь одного из трех любви я удостою,
И тот лишь кавалер избранник будет мой,
Кто тайну сохранит любви меж ним и мной
И не расстанется вовеки с тайной тою.
Кто знает толк в любви, тот сможет угадать,
Кого я избрала без хитрости и лести,
По знаку он поймет, на ком же благодать, –
Нам тайно пребывать всегда и всюду вместе.
Где скрыт мой мед, он сам сумеет распознать,
Хотя б не подала ему о сем я вести.
Ему так будет боле чести.
А я смолчу, дабы не сеять зла ни в ком.
Скажите же, кого я награжу венком!

(7) РАЙМБАУТ ИЕРСКИЙ

ДЖОВАННИ МАРИЯ БАРБЬЕРИ ОБ ИСТОКАХ РИФМОВАННЫХ СТИХОВ[43]

...Раймбаут Иерский влюбился в донну Санчу Арагонскую[44] и, меж тем, как ей надлежало после смерти мужа своего, сеньора Марсельского, с мадонной Аудьярт[45] отправиться домой в Каталонию, стал Раймбаут в станце, здесь ниже подписанной, графа Провансского[46] упрашивать, дабы при своем задержал ее он дворе:

Коль донны Санчи боле здесь не станет,
Не будет чести вам от нас большой,
О граф, и ваше вежество увянет.
Пусть Арагон она покинет свой!
На даме сей малейшего пятна нет,
Украсит графский двор она собой.
Как в знойный день к себе ветвь древа манит,
Так и она румяной белизной
Нам очи и чарует и туманит.

(8) [ШЕСТВИЕ ТРУБАДУРОВ]

ФРАНЧЕСКО ПЕТРАРКА ТОРЖЕСТВО ЛЮБВИ[47]

28 ...И проходили строем несвободным
Влюбленные, которым нет числа,
Сплоченные наречием народным;
31 И Беатриче вместе с Данте шла,
Сельвиджа вместе с достославным Чино.
Не первым шел Гвиттон, исполнен зла;
34 Два Гвидо, славой гордые старинной;
Шли Сицилийцы чуть ли не в хвосте,
Последние в той веренице длинной.
37 Как прежде, в человечной чистоте
Сепуччо с Франческином; следом смело
И величаво шествовали те,
40 Кто пел по-своему весьма умело.
Прославленный в своем родном краю,
Их возглавлял Арнальдо Даниелло.
43 Двух слабодушных Пьеров узнаю.
Без дам сдавался в плен другой Арнальдо,
Иных осилил Купидон в бою.
46 Там были тот и этот Раимбальдо,
Воспевший госпожу де Монферрат,
И старый Пьер д’Альвернья, с ним Джиральдо.
49 Шел Фалько вслед, утрата, говорят,
Для родины; находка для Марселя.
Он был потом отчизне лучшей рад.
52 На гибель обрекли Жофре Рюделя
Весло и парус; мертв Гильельмо сам
От собственного песеннего хмеля.
55 Бернардо, Америго, Уго там.
Им всем служил язык мечом в сраженье,
Не уступая рыцарским щитам.

III. ИСПАНСКИЕ ИСТОЧНИКИ

(1) НЕИЗВЕСТНЫЙ РУССИЛЬОНСКИЙ ТРУБАДУР

ДОН ХУАН МАНУЭЛЬ ПРОЛОГ[48]

...Большое удовольствие чувствует тот, кто знает, что создал какое-нибудь отменное сочинение, особенно, если приложил к нему большой труд и если ему к тому же известно, что это его сочинение хвалят и любят многие люди, и точно так же испытывает он большое огорчение и большую досаду, если кто-нибудь сознательно или, впав в заблуждение, совершает или говорит нечто такое, из-за чего указанное сочинение не станут превозносить и ценить, как оно заслуживает того. И чтобы пояснить сказанное, я сообщу здесь о случившемся с одним кавалером в городе Перпиньяне, в царствование первого короля дона Хайме Майоркского. А с ним случилось вот что: упомянутый кавалер был прославленным трубадуром и сочинил много на диво прекрасных песен и среди них одну, которая была особенно превосходна и с таким же превосходным напевом. Эта песня так полюбилась людям, что уже долгое время они не хотели петь никакую другую, как только эту. И кавалер, который ее сочинил, испытывал от этого превеликое удовольствие. Проезжая однажды по улице, он услышал, что некий сапожник распевал эту песню, беспощадно искажая как содержавшиеся в ней слова, так и самый напев, и всякий, кто услышал бы ее в таком виде, когда бы не знал ее раньше, счел бы, что это очень плохая песня и что она очень дурно сочинена. Как только кавалер, который создал ее, услышал, как сапожник искажает столь отменное его сочинение, он очень огорчился и испытал большую досаду и, соскочив с коня, сел подле сапожника. Тот не заметил этого, не прекратил пения и чем дальше он пел, тем больше искажал песню, сочиненную кавалером. Слушая свое отменное сочинение, искаженное ужасающим образом по причине невежества упомянутого сапожника, кавалер неприметно взял его ножницы и ими изрезал обувь, работу над которой сапожник закончил; сделав это, он вскочил на коня и поскакал прочь. Сапожник, между тем, бросил взгляд на свою обувь и, увидев ее беспощадно изрезанной, понял, что лишился плодов своего труда, и это повергло его в сильную скорбь. Истошно вопя, он побежал вдогонку за кавалером, повинным в его беде. И кавалер сказал ему так: "Приятель, король наш господин находится здесь, а вы хорошо знаете, что это очень добрый и очень справедливый король; итак, предстанем пред ним и пусть он рассудит нас с вами и вынесет приговор, какой надлежит по закону" Они на этом и порешили, и когда пришли к королю, сапожник ему рассказал о том, как кавалер изрезал всю его обувь и причинил ему тем самым большой убыток. Король сильно разгневался и спросил кавалера, правда ли это. Кавалер подтвердил, что все произошло действительно так, но выразил пожелание, чтобы король соизволил узнать, из-за чего он так поступил. Король приказал ему говорить, и кавалер заявил, что королю хорошо известно о сочинении им такой песни, которая почитается отменно прекрасной и притом с прекрасным напевом, и что сапожник ее беспощадным образом искажал; посему пусть король прикажет ему пропеть ее перед ним. И король приказал сапожнику ее спеть и убедился в том, что тот, и вправду, несусветно ее испортил. Тогда кавалер сказал, что поскольку сапожник испортил столь отменное произведение, что причинило ему большой урон и повергло его в раздражение, то и он также испортил произведенное сапожником. Короля и находившихся с ним услышанное от кавалера чрезвычайно развеселило, и они много и от души посмеялись. Король повелел сапожнику никогда больше не петь этой песни и не искажать прекрасного сочинения кавалера; возместив сапожнику причиненный ему убыток, он также повелел кавалеру не наносить впредь урона сапожнику...

(2) ПРОЛОГ И ПИСЬМО, ОТПРАВЛЕННЫЕ МАРКИЗОМ де САНТИЛЬЯНА ВМЕСТЕ С ЕГО СОЧИНЕНИЯМИ КОННЕТАБЛЮ ПОРТУГАЛИИ[49]

...но покинем древнюю историю, дабы заняться подробнее нашим временем. Неаполитанский король Роберт[50] – знаменитый и доблестный государь, так увлекся этой наукой[51], что, поскольку в ту пору всеми был прославляем поэт-лауреат Франческо Петрарка, пригласил его, как достоверно известно, в Неаполь и долгое время держал у себя в Новом замке, часто общаясь с ним и беседуя об этом искусстве, и настолько привязался к нему, что стремился приблизить его к себе и всячески ему покровительствовать. Говорят, что Петрарка создал там многие свои сочинения и среди прочих книгу "О делах достопамятных", эклоги, большое число сонетов и, в частности, тот, который он написал на смерть этого короля и который начинается так:

Рушился столп и падал стройный лавр[52].
Джованни Боккаччо, великолепный поэт и выдающийся оратор, утверждает, что король Кипрский Иоанн усерднее занимался этой прелестной наукой, чем какой-либо иной, – и, как кажется, убедительно это доказывает в предисловии к своей книге "Родословная, или происхождение языческих богов и богинь", где приводит беседу с властителем Пармы, своим посланником и полномочным министром.

Чтобы установить, как или каким путем с этой наукой впервые ознакомились сочинявшие на народном языке, по моему мнению, доблестный государь, необходимо нелегкое исследование и дотошные разыскания. Но за исключением областей, земель и краев, наиболее от нас удаленных, нет сомнения, что везде и повсюду эту науку постигли и постигают, хотя в разных странах нужно различать три степени ее постижения, то есть высшую, среднюю и низшую. Можно сказать, что высшей степени достигли писавшие свои сочинения на языках греческом и латинском (я говорю о стихотворцах); средней – писавшие на народных языках, например, болонец Гвидо Гвиницелли[53] и провансалец Арнаут Даниэль. И хотя я не видел ни одного их произведения, некоторые считают, что они первые стали писать терцины и сонеты на народном языке. А ведь начало всему, как говорит философ, кладут зачинатели. На низшей ступени находятся те, кто слагает, не придерживаясь никакого порядка, правила и размера, те романсы и песни, которые услаждают слух простолюдинов. После Гвидо и Араута Даниэля, Данте с превеликим искусством написал свои три комедии "Ад, Чистилище, Рай", мессер Франческо Петрарка свои "Триумфы", Чекко д’Асколи книгу под названием "О неотъемлемых свойствах вещей", Джованни Боккаччо книгу под названием "Нимфы", хотя и добавил к ней прозаические отрывки несравненного красноречия, наподобие "Утешения" Боэция[54]. Названные и многие другие написали иными размерами стихотворные произведения, именуемые сонетами и канцонами.

Полагаю, что, происходя из этих лимузинских земель и краев, искусство стихосложения распространилось среди обитателей Цизальпинской Галлии и французов, написавших всевозможные рифмованные и нерифмованные стихи, которые отличаются друг от друга по количеству стоп и припевов; однако, сложнее всего обстоит дело с количеством слогов в терцинах, сонетах и нравоучительных канцонах, равно как и в балладах, хотя в некоторых иногда попадаются усеченные стопы, которые мы называем средними стопами, а лимузинцы, французы и католонцы – увечными.

Среди этих поэтов были люди весьма ученые и выдающиеся в искусстве поэзии, например метр Гильом из Лориса, который создал "Роман Розы", где, как говорят, полностью изложена наука любви, или закончивший тот же роман метр Жан Шопинель, родом из города Мена[55]. Машо[56] самостоятельно написал большую книгу баллад, канцон, ронделе, лэ, вирелэ, и многие из них положил на музыку. Мессер Отон де Грандсон, стойкий и доблестный рыцарь, достигнув в этом искусстве вершин, оставил после себя прелестные произведения. Метр Аллен Шартье[57], знаменитый современный поэт и секретарь французского короля Людовика, с превеликим изяществом сочинял и пел, соблюдая определенный размер, и написал "Спор четырех сеньор", "Прекрасную безжалостную сеньору", а также "Утреннюю побудку", "Великую пастушку", "Молитвенник знатных" и "Обитель любви" – несомненно, все вещи, и вправду, прекрасные и ласкающие наш слух...

Каталонцы, валенсианцы и другие из Арагонского королевства были и остаются преданными адептами искусства поэзии. Сначала они писали рифмованные стихи, состоявшие из многосложных стоп и припевов, причем в одних применяются ассонансы, а в других не применяются. Затем они перешли к десятисложным куплетам, наподобие лимузинских. Были среди них люди весьма выдающиеся, как по хитроумию вымысла, так и по умению применять размеры. Гильем де Бергедан[58], великодушный и знатный рыцарь, и Пао из Бельвира добились большой известности. Мессер Пере Марк старший[59], доблестный и почтенный рыцарь, создал очень приятные произведения и среди прочего – высоконравственные притчи. В наше время прославился мессер Жорди де Сант Жорди[60], рыцарь высокомудрый, сочинивший очень красивые вещи, которые он сам положил на музыку. Это был отличный музыкант, создавший среди прочего канцону, исполненную противопоставлений, которая начинается: "Всегда мы вместе и всегда мы врозь".

Он сочинил также "Любовную страсть", в каковом произведении собрал много отличных старинных канцон, как те, о которых я уже говорил, так и другие. Мессер Фебрер[61] также создал замечательные произведения, и как утверждают некоторые, перевел Данте с флорентийского на каталонский, нисколько не извратив размера и звучности подлинника.

Мессер Аусиас Марк[62], который жив и поныне, – крупный поэт и человек, обладающий возвышенною душой.

У нас сначала было в ходу множество различных размеров – укажу на "Книгу об Александре", на "Обеты павлина"[63] и еще на книгу архипастыря из Иты. В таком же роде написал книгу "Как вести себя при дворце" и Педро Лопес Старший из Айялы[64], каковую книгу прозвали "Стихотворения". Затем это искусство, которое именуется главным и всеобщим искусством, обрело приверженцев сначала, как я считаю, в Галисийском и Португальском королевствах, где, без сомнения, в нем упражнялись и его усвоили больше, чем в каких-либо других областях и землях Испании, и где оно распространилось до такой степени, что долгое время всякий писатель и всякий поэт испанских областей и земель, будь он кастильцем, андалузцем или эстремадурцем, писал все свои сочинения лишь на языках галисийском и португальском. И еще, как достоверно известно, мы, позаимствовав у них, усвоили легко и без всяких усилий обозначения, принятые в этом искусстве, а также владение им в той или иной мере. Припоминаю, великий властитель, что, будучи еще совсем юным, пребывая подростком во власти моей бабки доньи Менсии де Сиснерос, я видел между другими книгами большой том песен горцев, а также сочинения на галисийском и португальском, большая часть которых была написана королем Португальским доном Динишем[65] (полагаю, сеньор, что он был ваш прадед), каковые сочинения те, кто их читал, хвалили за хитроумие вымысла и за изящные и обаятельные слова. Там были сочинения Жуана Жуареша из Пайвы, который, как говорят, умер в Галисии от любви к португальской инфанте, а также ["Поэма] о Фернандо Гонсалссе"[66]. После них сочиняли Вашко Периш де Камойнш, и Фернант Кашкисио, и еще тот великий влюбленный Масиаш[67], после которого сохранилось только четыре канцоны, конечно, о переживаниях любящего, обильные прекрасными изречениями, каковые следует знать. Вот названия этих канцон:

1. Нежданных раб печалей.

2. Любовь терзает и томит.

3. Сеньора, к коей мысль моя.

4. Я жажду меру отыскать.

В королевстве Кастильском хорошо писал король Альфонсо Мудрый[68], и я знал того, кто видел его сочинения; говорят, что он превосходно слагал стихи и на латыни. За названными поэтами следуют дон Хуан из Серды и Педро Гонсалес из Мендосы, мой предок...

Но всех перечисленных, великий властитель, из итальянцев, провансальцев, лимузинцев, каталонцев, кастильцев, португальцев, галисийцев и прочих народов в прославлении и превознесении этого искусства опередили и превзошли обитатели Цизальпинской Галлии и провинции Аквитании. Каким образом и почему это случилось, я не стану сейчас повторяться, ибо в прологе к моим "Притчам" об этом уже говорилось. В силу сказанного и еще многого, что мог бы добавить и пространнее изложить и я и, особенно, тот, кто сведущее меня, Ваше Высочество может понять и достаточно уяснить для себя, насколько уважаемо, ценимо и прославляемо должно быть это искусство и насколько, доблестный повелитель, должно быть лестно для Вас, что владычицы Геликона, непрерывно пляшущие вокруг источника, во внимание к вашим заслугам, в недавнем прошлом приняли вас в свое общество...[69]

ПАРАЛЛЕЛЬНЫЕ ЛАТИНСКИЕ ИСТОЧНИКИ

I. ТРУБАДУРЫ, ПРЕДСТАВЛЕННЫЕ В "ЖИЗНЕОПИСАНИЯХ"[70]

(1) ГИЛЬЕМ АКВИТАНСКИЙ (I)

А. ОРДЕРИК ВИТАЛИС ЦЕРКОВНАЯ ИСТОРИЯ В ТРИНАДЦАТИ КНИГАХ[71]

...Итак, в году 1101 от Рождества Господа нашего, Гильем, герцог Пуатевинский[72], собрал огромное войско из Аквитании и Гаскони и, полный воодушевления, двинулся в священный поход[73]. Он был храбр и доблестен и чрезвычайно веселого нрава, превосходя даже самых находчивых лицедеев бесчисленными своими шутками...

Герцог Пуатевинский в сопровождении трехсот тысяч вооруженных воителей[74] выступил из лимузинских границ и, чрезвычайно отважно обложив осадою Константинополь, устрашил императора, но затем, нищий и обездоленный, едва добравшись до Антиохии, входит в нее всего с шестью спутниками...

Герцог Пуатевинский, совершив в Иерусалиме молебствия, с несколькими сотоварищами своими возвратился на родину, и властителям и знатным, а также стекавшимся послушать его христианам многократно рассказывал о бедствиях своего плена, и так как он был веселого нрава и остроумцем и к тому же оправился и окреп, живя в полном благополучии, он повествовал обо всем этом ритмическими стихами, уснащенными шутками[75].

Б. ВИЛЬЯМ МАЛМСБЕРИЙСКИЙ О ДЕЯНИЯХ КОРОЛЕЙ АНГЛИЙСКИХ[76]

...Тогда (в 1119 г.) графом Пуатевинским был Гильем – человек безрассудный и ненадежный, который прежде своего возвращения из Иерусалима, о чем рассказано в предыдущей книге, глубоко погряз в трясине пороков, как если бы полагал, что все вершится случайностями, а не управляется Провидением. Прикрывая свои дурачества некоей обманчивой личиной благопристойности, он сводил все к остроумным шуткам и заставлял рты своих слушателей растягиваться от хохота. Наконец, воздвигнув возле некоего замка Ивор (Ниорт) здание наподобие небольшого монастыря, он задумал в безумстве своем разместить там аббатство блудниц[77]; называя поименно ту или иную, отмеченную молвой за свое непотребство, он напевал, что поставит ее аббатиссой или игуменьей, а все остальные будут простыми монахинями. Прогнав законную супругу свою, он похитил жену некоего виконта из замка Геральда по имени Мальбергиона, к которой до того пылал страстью, что нанес на свой щит изображение этой бабенки, утверждая, что хочет иметь ее с собой в битвах, подобно тому, как она имела его при себе за пиршественным столом. По этой причине его осудил и отлучил от церкви Герард, епископ Ангулемский, повелевший ему пресечь незаконную любовную связь. На это Гильем сказал ему так: "Ты прежде завьешь своим гребнем ниспадающую со лба прядь волос, чем я возвещу виконтессе, что отсылаю ее прочь от себя", издеваясь над мужем, весьма редкие волосы коего не нуждались в гребенке. Не иначе он поступил и тогда, когда Петр, прославленный своею святостью епископ Пуатевинский, стал его ласково укорять, а тот наотрез отказывался последовать его указаниям, вследствие чего епископ начал произносить его отлучение, а он, помахивая обнаженным кинжалом, заявил: "Ты тут же умрешь, если не снимешь с меня отлучения". Тогда первосвященник, изобразив страх, попросил у него дозволения говорить и провозгласил, не пропустив ничего, все остальное, что подобало при отлучении, и таким образом граф оказался вне христианского мира и ему было воспрещено разделять с кем-либо трапезу, а также беседовать, пока он полностью не образумится. Итак, исполнив, как ему представлялось, свой долг, епископ жаждущий испытать мученический венец, протянул свою шею и молвил: "Рази, рази!" Но Гильем, еще больше закосневший в упорстве, с привычным своим краснобайством сказал: ‘Ты, несомненно, мне так ненавистен, что я не удостою тебя проявлением моей ненависти, и ты никогда не вознесешься на небо благодаря содеянному моею рукой" Однако, немного спустя, отравленный ядовитым подстрекательством своей распутной сожительницы, он отправил в изгнание священнослужителя, убеждавшего его положить конец блуду. Изгнанник, дождавшись блаженной кончины, своими частыми и великими чудесами явил нашему миру, какой славою он овеян на небе. Услышав об этом, граф не воздержался от своей наглой велеречивости; он во всеуслышание заявил, что сожалеет о том, что не ускорил епископу смерти, дабы святая душа его получила более щедрое воздаяние, и он обрел бы небесное упокоение благодаря его (графа) ярости...

В. ЭТЬЕНН де БУРБОН О РАЗЛИЧНЫХ ПРЕДМЕТАХ, ПРОПОВЕДИ ДОСТОЙНЫХ[78]

...Я слышал, что некий граф Пуатевинский пожелал испытать, какие человеческие занятия наиболее привлекательны. Изменив свой облик, он познал всевозможные человеческие занятия, нравы, положения и сообщества всяких людей[79] и, возвратившись к прежнему своему положению, заявил, что наиболее привлекательна жизнь купцов в торговые дни: они посещают кабачки, в которых неизменно находят, какие ни пожелают, всегда готовые для них развлечения, чему препятствует только одно: окончательный расчет, который им надо произвести по всем сделанным ими тратам и оплатить сполна все, вплоть до последней мелочи, что они перед тем задолжали.

Г. ГАЛЬФРЕД ВОЖСКИЙ ХРОНИКА[80]

Герцог Аквитанекий Гильем переправился со многими своими в Иерусалим, но нисколько не возвеличил имя христианское: он был чрезмерно охоч до женского пола и поэтому отличался непостоянством во всем. Войско его было истреблено сарацинами и тогда же погиб Радульф, достопочтенный епископ Перигорский.

Д. ГАЛЬФРЕД ВАНДОМСКИЙ ПОСЛАНИЕ ГИЛЬЕМУ, ГЕРЦОГУ АКВИТАНСКОМУ[81]

Гильему, главе всего войска и преславному герцогу Аквитанскому, Гальфред, служитель Вандомского монастыря, желает в настоящем победы над врагами, а в будущем вечной славы... Вам же, герцог жизни похвальной, коего Господь почтил телесною красотой и душевным величием превыше всех в мире, дабы сделать вас, превосходящего внешностью сынов человеческих, прекрасным и великим также на небе, никоим образом не подобает дозволить, чтобы наш монастырь, достойным образом построенный вашими предками по их воле и их иждивением, был унижен и ущемлен в своем достоянии. Если вы допустите это, вам следует опасаться, как бы ангелы неоповестили предков ваших об этом и не огорчили их души, каковые вам надлежало бы скорее исполнить радостью...

Е. ПАПА УРБАН II ПОСЛАНИЕ ГИЛЬЕМУ, ГЕРЦОГУ АКВИТАНСКОМУ[82]

...Дивимся мы на тебя, который, отличаясь благостным рвением во всем, что требуется для воина, отходишь от благочестия отца твоего, ибо нарушаешь права церквей, разоряя те, каковые он основал...

Ж. РАУЛЬ де ДИСЕТ[83]

...В году MCXII Гильем, граф Пуатевинский, привел в свой дом при живой жене любовницу по имени Амальберга. Гильем, первородный сын графа, вознамерившись отмстить за оскорбление матери, восстал на отца. Раздор между ними затянулся надолго, и в течение семилетия Аквитания была ввергнута в бедствия. Наконец, захваченный в битве сын примирился с отцом...

З. ГАЛЬФРЕД ТОЛСТЫЙ ЖИТИЕ БЕРНАРДА, АББАТА ТИРОНСКОГО[84]

...Герцог Аквитанский Гильем – враг всяческого целомудрия и святости...

И. МАЛЬЯКСКИЙ ХРОНИКОН

...В год от Рождества Господа нашего МСХХІV, в четвертый день февральских ид скончался герцог Аквитанский Гильем и был погребен в городе Пуатье у нового монастыря. Своей воинской доблестью в делах мира сего он превзошел всех прочих светских властителей...

(2) АРНАУТ ДАНИЭЛЬ (IX) БЕНВЕНУТО да ИМОЛА[85]

КОММЕНТАРИЙ К ДАНТОВОЙ ‘‘КОМЕДИИ’’ (Чистилище, песнь XXVI, 115-148)

115 "Брат – молвил он,-вот тот (и на другого
Он пальцем указал среди огней)
Получше был ковач родного слова[86].
118 В стихах любви и в сказах он сильней
Всех прочих; для одних глупцов погудка
Что Лимузинец перед ним славней.
121 У них к молве, не к правде ухо чутко,
И мненьем прочих каждый убежден,
Не слушая искусства и рассудка"
136 Я подошел к указанному мне,
Сказав, что вряд ли я чье имя в мире
Так приютил бы в тайной глубине.
139 Он начал так, шагая в знойном вире:
Tan m’abelis vostre cortes deman,
Qu’ieu no me puesc ni voill a vos cobrire.
142 Ieu sui Arnaut, que plor е vau cantan;
Consiros vei la passada folor,
Е vei jauzen lo joi qu’esper, denan.
145 Ara vos prec, per aquella valor
Que vos guida al som de l’escalina
Sovenha vos a temps de ma dolor![87]
148 И скрылся там, где скверну жжет пучина.
Я хочу, чтобы ты знал, что этим великим выдумщиком во времена графа Провансского Раймона Беренгария[88] был некий провансалец по имени и прозванию Арнаут Даниэль, поэт и певец, муж высокоумный и одаренный, и создал он многочисленные и прекрасные сочинения на народном языке[89]. Именно у него, а не у Данте, как говорили, позаимствовал Петрарка размер и отличительные черты песни на четыре рифмы[90]. Состарившись и живя в бедности, этот Арнаут сочинил на редкость прекрасную песню и отправил ее со своим посланцем королям Франции, Англии и другим государям Запада, прося их о том, чтобы подобно тому, как он своими стараниями помог им вкусить наслаждения, так и они помогли бы ему от своих богатств. Когда посланец его впоследствии привез ему много денег, Арнаут сказал: "Ныне я вижу, что Бог не желает меня оставить" И приняв вслед за тем монашеский сан, он жил до конца дней своих достойнейшим образом.

(3) БЕРТРАН де БОРН (XI)

А. БЕНВЕНУТО да ИМОЛА КОММЕНТАРИЙ К ДАНТОВОЙ "КОМЕДИИ" (Ад, песнь XXVIII, 118-142)

118 Я видел, вижу словно и сейчас
Как тело безголовое шагало
В толпе, кружащей неисчетный раз,
121 и срезанную голову держало
За космы, как фонарь, и голова
Взирала к нам и скорбно восклицала.
124 Он сам себе светил, и было два
В одном, единый в образе двойного,
Как – знает Тот, чья власть во всем права.
127 Остановясь у свода мостового,
Он кверху руку с головой простер,
Чтобы ко мне свое приблизить слово,
130 Такое вот: "Склони к мученьям взор,
Ты, что меж мертвых дышишь невозбранно!
Ты горших мук не видел до сих пор.
133 И если весть и обо мне желанна,
Знай: я Бертран де Борн, тот, кто в былом
Учил дурному короля Иоанна[91].
136 Я брань воздвиг меж сыном и отцом:
Не так Ахитофелевым советом
Давид был ранен и Авессалом.
139 Я связь родства расторг пред целым светом;
За это мозг мой отсечен навек
От корня своего в обрубке этом.
142 И я, как все, возмездья не избег".
Чтобы составить себе ясное о нем представление, подобает заранее знать, что этот наихудший из отпавших от церкви повинен в исключительно злостном отпадении от нее. Итак, был в то время некий знатный рыцарь из Англии или Гаскони, как утверждают ныне[92], именовавшийся Бертраном де Борном, находившийся при дворе и приставленный наставником к Иоанну, сыну английского короля Генриха, каковой прозван был Юношей. Этот Юноша с малолетства воспитывался при дворе французского короля и, когда он был еще мальчиком, случилось, что некий знатный человек попросил у французского короля какой-то милости для себя, и король ему в ней наотрез отказал. По этой причине тот, покраснев, в полной растерянности направился к выходу. Размышляя об этом просителе, король, обратившись к окружающим, произнес: "Есть ли что-нибудь тягостнее и неприятнее, чем обратиться с просьбою и получить отказ?" Тогда Юноша почтительно отозвался: "Конечно, преславный государь, отказывать для благородной души еще неприятнее". Король, восхитившись мудрым ответом, сошедшим с уст Юноши, превознес его похвалами, утверждая, что ему предстоит быть по-настоящему великодушным. Все присутствовавшие при этом присоединились к суждению короля. Итак, возвратив того, кто просил милости, король, убежденный словами мальчика, даровал ему по своей воле то, о чем тот просил. А Бертран, проникшись любовью к мальчику, решил жить и умереть вместе с ним и до самой смерти его не покинуть. Юноша, когда вырос, стал самым щедрым и самым отзывчивым на всем свете и никогда никому ни в чем не отказывал, раздавая и расточая вес, чем владел. По этой причине его отец Генрих выделил ему определенную часть королевства, и Юноша из-за своей непомерной щедрости вслед за тем вскорости обнищал. Посему отец переправил его в другую часть королевства, но никаких доходов не хватало на его расточительство, и он у всех брал взаймы и всегда был должником весьма многих. Когда же королевство почти истощилось из-за его щедрых раздач, причем Бертран неизменно восхвалял и поддерживал Юношу, он стал ненавистен отцу, который с войском пошел на него и осадил Короля-юношу в месте, именуемом Альтафорт[93]. Совершив как-то вылазку, тот храбро сражался, но был смертельно ранен камнем, выпущенным метательной машиной. Когда его принесли назад в укрепление, ему сказали, чтобы он распорядился своим имуществом. Юноша ответил на это: "Чем же я должен распорядиться, если ничего не имею?" Тогда некий купец из богатого торгового дома флорентийских оружейников, который предоставил взаймы Королю-юноше очень большие деньги, около ста тысяч золотых, стал плакать и, обратившись к нему, сказал: "Что же мне делать, властитель?" На это Юноша, вздыхая, ответил: "Ты один принуждаешь меня оставить после себя завещание" И тотчас, призвав нотариуса, сочинил завещание, и среди прочих распоряжений добавил следующее, весьма поразительное, произнеся: "Душу свою я оставляю дьяволу, если отец мой полностью не оплатит сделанные мною долги" По смерти Короля-юноши замок был сдан королю Генриху, и Бертран попал в плен. Как говорят, король обратился к нему с такими словами: "Бертран, я слышал, что ты часто по-пустому хвалился, будто никогда не использовал и вполовину своего ума. А теперь тебе нужно ради твоего спасения употребить его целиком и полностью", Бертран ответил королю наихитрейшим образом: "Преславный властитель, со смертью Короля-юноши, умерла и вся моя мудрость, мои дарования, а также предусмотрительность" Тронутый скорбью Бертрана, король милостиво его пощадил[94]. Впоследствии, когда Генрих стал мягко и дружелюбно укорять Бертрана за то, что тот никогда не порицал Юношу и его не удерживал от сумасбродных поступков, Бертран благоразумно ответил: "Я ни разу не видел, чтобы он заблуждался хоть в чем-нибудь" И отец принялся оплакивать благороднейшего сына своего... Здесь отметь для себя, что Юноша был как бы вторым Титом, сыном Веспаспана, который, как свидетельствует Светоний, был наречен "любовью и услаждением рода людского"[95]. Юноша был столь же щедр и мягок, как тот, и постоянно творил наипрекраснейшие дела. Да и прожил он мало, как и Тит, и так же умер, сраженный в битве.

Б. ГЕРВАСИЙ ТИЛЬБЕРИЙСКИЙ ИМПЕРАТОРСКИЕ ДОСУГИ[96]

...он был высокого роста, прекрасной наружности; лицо его выражало в должной мере веселость и зрелость; красавец между сынами человеческими, приветливый, жизнерадостный и любезный со всеми, он был всеми любим, и доброжелательный ко всем, не мог обрести врагов... Вспоминаю, как, оплакивая его, некто сказал:

Меркнет розы цвет багровый,
Пал Парис, пал Гектор новый,
Не имущий равного.
И как встарь троян держава,
Днесь вселенной строй и право
Гибнет вслед преславного[97]
Когда Генрих скончался, небо взалкало и мир обнищал...

(4) САВАРИК де МАЛЛЕОН (XXVIII)

ПЕТР, МОНАХ САРНАЙСКИХ ДОЛИН[98] ИСТОРИЯ АЛЬБИГОЙЦЕВ

...Итак, в то время, когда наш граф находился в Кастельнодари, граф Тулузский, граф Фуски, Гастон Беарнский и некий знатный гасконец, выйдя с бесчисленным множеством воинов из Тулузы, выступили в поход, спеша осадить Кастельнодари[99]. С неприятельским войском двигался и этот гнуснейший отступник, этот мерзкий предатель, сын дьявола, слуга Антихриста, а именно Саварик из Маллеона, сверхеретик зловреднее любого неверного, хулитель церкви, враг Христов. О муж, нет, правильнее, гнуснейшая мразь! Я обращаюсь к тебе, Саварик! Ты, преступный и закосневший в грехах, лицемерный и безрассудный, надменно наскакивающий на Бога, дерзнул также напасть на святую Церковь Господню! О человек, глава отступников, понаторевший в жестокостях, породитель разнузданности! О сообщник злодеев! О сотоварищ разнузданных! О человек – позор человечества! О чуждый добродетели! О дьявольский человек, нет, сам дьявол!... Между тем, этот первейший из всех отступников, а именно Саварик из Маллеона, и великое множество вооруженных, выйдя из своего лагеря, подступили к воротам Кастельнодари и остановились там, подняв знамена с превеликим высокомерием и дожидаясь исхода сражения. Многие из них проникли в предместье под стенами укрепления и стали ожесточенно набрасываться на оставшихся в укреплении, а тех было только пять рыцарей и очень немного их слуг. Но сколь бы мало их ни было, отражая от предместья отлично вооруженных и имеющих с собою метательные машины неисчислимых врагов, они доблестно защищались. Названный предатель, а именно Саварик, увидев, что наши на поле боя одержали победу и поняв, что те, с кем он был, не смогли захватить укрепление, собрал своих и в смятении отошел к палаткам. Наш граф, однако, и все бывшие с ним, одержав на поле боя победу, возвратились в Кастельнодари, не пожелав ворваться в палатки противника...

(5) ДОФИН ОВЕРНСКИЙ (XLII)

ЭТЬЕНН де БУРБОН[100] О РАЗЛИЧНЫХ ПРЕДМЕТАХ, ПРОПОВЕДИ ДОСТОЙНЫХ

...Я также узнал, что когда-то жил некий великий властитель Оверни, прозывавшийся маркизом Монферрандским. Был он одарен природой проницательнейшим умом и достиг весьма преклонного возраста: считается достоверным, что он скончался ста двадцати лет отроду. Он написал множество сочинении о королях, властителях и жизни различных людей своего времени и на протяжении сорока лет заботился и старался, не считаясь с расходами, собрать у себя книги всех существующих на свете вероучений, о которых ему довелось услышать; эти книги он усердно читал или велел, чтобы ему их читали. Когда он занемог той болезнью, от которой и умер, иные из наших братьев посетили его, и вот что они мне сообщили. Когда среди всего прочего они сказали ему, попросив внимательно их выслушать, что они за него опасаются, не привержен ли он какой-нибудь ереси, поскольку он читал и слушал, как им известно, книги еретиков, а также поскольку его владения соседствуют с землями альбигойцев, маркиз ответил: "Действительно, в течение сорока лет, несмотря на большие издержки, я пекся о приобретении книг всевозможных вероучений, дабы их прочитать и познать, ибо я видел, что чем больше я знакомился с ними, тем больше укреплялся в католическом исповедании и тем больше гнушался ересей, постигая всю обманчивость их учения. И в знак того, что отступничество от истинной веры не имело в моих глазах ни малейшей цены, я приказал сколотить небольшой ларь, куда были сложены книги еретиков, который велел ставить мне под ноги, когда усаживался в моем личном отхожем месте, считая, что нельзя выказать большего презрения к этим отступникам, чем попирая ногами их обманные выдумки, когда я сижу за низменными отправлениями природы; Евангелия Господа моего я хранил, однако, в великом почете. Я читал книги различных вероучений еще и потому, что земли мои соседствуют с землями еретиков-альбигойцев, и я хотел изучить их силки, дабы в них не попасться, и, если бы они принялись вовлекать меня в свои заблуждения, я бы сумел увернуться от их сетей и опровергнуть их моими воззрениями и утверждениями". Затем он приказал вышеупомянутые еретические книги извлечь из указанного места и сжечь их у него на глазах. Он же многие годы до своей смерти в память Страстей Господних и в ознаменование своей веры поддерживал на своем теле рубцы от язв, наподобие бывших у Господа нашего Иисуса. Подвергая себя в память Страстей Господних и другим истязаниям, он гвоздями раздирал свою плоть, оставляя на ней шесть сочащихся кровью ран...

...От епископа Клермонского я слышал о том, что, когда некий легат, коего звали Роман, посланный апостолическим престолом во Францию, прибыл в Клермон, ему рассказали об одном властителе, именовавшемся дофином Монферрандским и наделенном природою величайшею мудростью. Отправившись к нему, дабы его испытать, легат спросил у него, что именно считает он самым полезным для человека в этой его бренной жизни. Тот на народном языке ответил ему, что наиболее полезна умеренность, ибо умеренность ведет к долговечности. И когда легат снова задал ему вопрос, а где же эта умеренность пребывает, властитель ответил: "В том, что есть среднее". Спрошенный еще раз, а где же находится эта последняя, он отозвался, что она помещается между малым и чрезмерно большим. Услышав эти слова от мирянина, легат был поражен мудростью его разума...

(6) РИЧАРД ЛЬВИНОЕ СЕРДЦЕ (XLII)

ГАЛЬФРЕД ВИНИСАЛЬВСКИЙ[101]

...после того как этот злонамеренный вымысел получил широкое распространение в войске, король (Ричард), чрезвычайно рассерженный этим, решил отомстить сходным образом. Итак, он спел кое-что и о них. Однако к собственному своему вымыслу он не приложил большого труда, располагая изобильнейшими сведениями...

(7) ПОНС де КАПДЮЭЙЛЬ (XLVII)

ГЕРВАСИЙ ТИЛЬБЕРИЙСКИЙ[102] ИМПЕРАТОРСКИЕ ДОСУГИ

...среди нас, как я знаю, по временам случается – таковы переменчивые судьбы людей – что в новолуние иные оборачиваются волками. Ведь мы знаем в Оверни, в епископстве Клермонском, Понтия Капитолийского, знатного мужа, в прошлом наследника Раймбаута Пинетского, весьма отважного рыцаря, закаленного в схватках с врагом. Он стал скитаться и блуждать по всему краю и в одиночестве, подобно дикому зверю посещал пустоши и ущелья и однажды ночью, охваченный непомерным страхом и потеряв рассудок, обернулся волком[103]. Он причинил столько урона родной стране, что хижины многих поселян опустели. В обличий волчьем он пожрал немало младенцев, да и многих старцев, жестоко искусав, растерзал. Наконец, один плотник, встретившись с ним, нанес ему тяжелые раны: он отрубил топором одну из его лап, и тот снова обрел человеческую природу. Вслед за тем он перед всеми поведал о случившемся с ним, утверждая, что рад потере ноги, ибо ее отсечение избавило его от жалкой и горестной участи и вместе с тем от вечного осуждения и проклятия. Те, кто применил подобное средство, утверждают, что люди такого рода, лишившись ноги или ног, освобождаются от своего несчастья...

(8) ФОЛЬКЕТ МАРСЕЛЬСКИЙ (LXXII)

А. ЭТЬЕНН де БУРБОН О РАЗЛИЧНЫХ ПРЕДМЕТАХ, ПРОПОВЕДИ ДОСТОЙНЫХ[104]

Очевидно, что никогда не уйти от наказания тем, кто никогда не стремился уйти от греха. Среди раздумий о неизбежности вечной кары в "Сущности добродетелей" рассказывается о том, как произошло обращение Фолькета, епископа Тулузского. Сначала он был жонглером, но как-то принялся размышлять о том, что если бы ему в воздаяние за его образ жизни было назначено лежать, не вставая, на прекраснейшем и наимягчайшем ложе и ни в коем случае с него не сходить, то он бы не вынес этого; еще того меньше мог бы он вытерпеть неведомую и невообразимую кару. И он стал монахом-цистерцианцем, а потом и Тулузским епископом[105].

...Епископ Тулузский в своей проповеди к христианам "Остерегайтесь лжепророков, и т.д." сказал, что волки – это еретики, а овцы – христиане. В разгар его поучения поднялся на ноги один еретик, которому по приказанию графа де Монфора[106] отрезали нос и губы а также выкололи глаза, ибо он таким же образом поступал с христианами[107], и произнес: "Вы слышали, как епископ назвал нас волками, а вас – овцами. Довелось ли вам когда-нибудь видеть овец, которые так искусали бы волка?" Епископ на это ответил: ‘‘Подобно тому, как цистерцианцы аббатства не все имеют в своем аббатстве, но имеют загоны с овцами, которых от волков защищают собаки, так и Церковь имеет в Риме не всех христиан, но овцы ее находятся во многих местах и особенно здесь, для защиты коих от волков она назначила отличную и сильную собаку, то есть графа де Монфора, которая так искусала этого волка, потому что он пожирал овец Церкви, христиан".

Одна еретичка пришла как-то к Фолькету, епископу Тулузскому, и обратилась к нему за помощью, ибо была убогою нищенкой. Зная, что она еретичка и посему ей не следует помогать, но, тем не менее, испытывая к ней сострадание, он сказал: "Я помогу не еретичке, но помогу нищей..."

Б. ГИЛЬОМ де ПЮИ-ЛОРАН ХРОНИКОН[108]

...Каковой [епископ Тулузский Фолькет] впервые вошел в свою церковь в праздник святой Агаты, в воскресенье, в шестидесятый день после Пасхи, и, обратясь к народу, начал свою проповедь словами Евангелия, которое читается в этот день: "Вышел сеятель сеять", что наилучшим образом подходило к началу его служения, так что никто не мог усомниться, что он послан, словно второй Елисей, воскресить мертвый епископат[109]. Он прибыл в Тулузу в тысяча двести пятом году. Что я назвал епископат мертвым, нисколько не удивительно. Ведь я сам многократно слышал, как Фолькет говорил даже в проповеди, что, когда он возглавил епископат, на земле до самого неба не было ничего, чем он мог бы располагать, кроме девяноста шести тулузских солидов[110]. Даже четырех мулов, которых он с собою привел, не решался он гнать на реку к общему водопою иначе, как только с погонщиком, и они пили воду из существовавшего при доме колодца; сам он, притесняемый заимодавцами, должен был держать ответ перед городскими старшинами; земли вокруг Тулузы изобиловали арианами, еретиками, манихеями и вальденсами. Господь, который в изначальную Церковь привлекал не множество знатных или могучих плотью, но немощных мира сего, устроил все таким образом, чтобы принизить все сильное и могучее, чтобы Церковь его возглавил нищий епископ, готовый раздавить еретическую неправедность...

...Расскажу о том, что слышал в те дни: муж приметный, рыцарь Раймон из Рокаудона, принадлежавший к числу главнейших советников графа Тулузского, явился к епископу Тулузскому Фолькету и попросил, чтобы тот поместил его в убежище для бедняков, именуемое Дом призрения, в каковом он бы заперся до конца дней своих в покорности воли Божией, и епископ ответил ему следующей притчей, сказав: он, коварными своими советами погубивший, когда представился случай, графа, ныне, словно завершив все, что ему надлежало, просит благодеяния, чтобы его поместили в убежище. Поступая так, он уподобляется тому сумасшедшему, который убил камнем некоего человека, вышибив ему из головы мозг, и явился вместе с нищими, чтобы разделить с ними милостыню, раздаваемую в память покойника, но раздававший ее миновал его, сидящего наряду с другими, не дав ему ничего. "Почему ты не уделил мне подаяния, хотя я один все это проделал?" – спросил сумасшедший. Прибегнув к такому иносказанию, епископ отклонил просьбу рыцаря, и эта притча в то время получила немалое распространение.

...В каковом лагере граф Тулузский расположил отряд отважных мужей, а именно Понтия из Виллановы, Оливера из Термин и других многочисленных воинов. В этом войске пребывали также архиепископ Нарбоннский и епископ Тулузский, которого, когда он однажды со многими сопровождающими обходил стены города, засевшие в нем, громко крича, нечестиво обозвали епископом дьяволов. Когда бывшие с ним спросили его: "Слышите ли вы, как вас обзывают епископом дьяволов?", он ответил: "Это сущая правда; ведь они дьяволы, а я их епископ". Когда же разбитый метательными машинами город был с бою взят, и немалое число рыцарей и пехотинцев под покровом ночи бежало, прочие, которых удалось обнаружить, были перебиты частично мечами, частично кольями. Малым детям и женщинам благочестивый епископ предоставил возможность выйти из города, еретики же Гираут де Мота, их дьякон и прочие его сотоварищи были сожжены в пламени костров...[111]

В. РОБЕРТ СОРБОННСКИЙ ПРОПОВЕДИ[112]

...Фолькет, епископ Тулузский, когда слышал, что поют его песню, которую он сложил будучи в миру, не ел в тот день в первый канонический час[113] ничего, кроме хлеба, запивая его водой. И вот однажды, когда он пребывал при дворе французского короля, случилось, что какой-то жонглер запел за столом одну из сочиненных им песен, и епископ тотчас приказал подать ему воду и не ел ничего, кроме хлеба, запивая его водой...

(9) СОРДЕЛЬ (XCVІІІ)

А. БЕНВЕНУТО да ИМОЛА КОММЕНТАРИЙ К ДАНТОВОЙ КОМЕДИИ (Чистилище, песни VI, 58-IX, 58)

58 ..."Но видишь – там какой-то дух сидит,
Совсем один, взирая к нам безгласно;
Он скажет нам, где краткий путь лежит".
61 Мы шли к нему. Как гордо и бесстрастно
Ты ждал, ломбардский дух, и лишь едва
Водил очами, медленно и властно!
64 Он про себя таил свои слова,
Нас, на него идущих, озирая
С осанкой отдыхающего льва.
67 Вождь подошел к нему узнать, какая
Удобнее дорога к вышине;
Но он, на эту речь не отвечая,
70 Спросил о нашей жизни и стране.
Чуть "Мантуя..." успел сказать Вергилий,
Как дух, в своей замкнутый глубине
73 Встал, и уста его проговорили:
О мантуанец, я же твой земляк,
Сорделло!" И они объятья слили.
– Этот новый дух был духом одного гражданина Мантуи по имени Сорделло, знатного и умного рыцаря, состоявшего при дворе, как утверждают иные, во времена Эццелино да Романо. Я слышал об этом рыцаре забавный рассказ (на достоверности коего отнюдь не настаиваю), суть которого в немногих словах такова. У Эццелино была сестра[114], безмерно жаждавшая любовных утех, о которой пространно повествуется в IX песне Рая у Данте и которая, загоревшись страстью к Сорделло, тайком повелела ему проникнуть к ней ночью через некую дверцу позади дома, находившуюся возле дворцовой кухни в городе Вероне. И так как на улице была отвратительная свиная лужа или, иначе говоря, болото из жидкой грязи, Сорделло приказал одному из своих слуг перенести его на себе до упомянутой дверцы, где его и приняла бывшая наготове Куницца. Эццелино, однако, узнав об этом, однажды вечером перерядился слугою и перенес Сорделло к сестре, а затем переправил его назад. Проделав это, он открылся Сорделло и сказал ему так: "Хватит! Впредь воздержись появляться здесь ради столь грязного дела, перебираясь через столь грязное место" Устрашенный Сорделло смиренно попросил милостивого прощения и обещал никогда болыие не приходить сюда. Но проклятая Куницца завлекла его к продолжению этой прелюбодейной связи. По этой причине, боясь Эццелино, самого беспощадного человека того времени, Сорделло скрылся. Эццелино, как некоторые передают, тем не менее, повелел впоследствии его умертвить. Вергилий говорит Данте: "Но видишь, – там какой-то дух сидит, совсем один"... – то есть в отдалении. Здесь отметь для себя, что поэт поместил Сорделло отдельно от несметного сонма всех прочих душ, исходя из его исключительности – ведь в миру он был мужем поразительно доблестным, хотя и не раскаявшимся при жизни. Поэт и поместил Сорделло одиноким, подобно тому, как он поместил Саладина[115], одиноким в аду. Или, что то же, он поместил эту душу саму по себе, то есть в полном одиночестве. Я слышал также о том, что Сорделло сочинил книгу, которая носит название "Сокровище сокровищ"[116] и которой я никогда не видел.

Б. РОЛАНДИН ХРОНИКА[117]

...(Эццелино третий) шестым ребенком породил госпожу Куниццу, жизнь которой протекала следующим образом. Сначала она была выдана замуж за графа Риккардо из Санто-Бонифаччо. Впоследствии, по распоряжению ее отца Эццелино, Сорделло, один из его приближенных, тайно похитил госпожу у ее мужа, с которою, как говорят, пребывая при дворе ее отца Эццелино, вступил в любовную связь. Когда же он был изгнан этим последним, некий рыцарь по имени Боньо из Тревизы полюбил эту даму и тайком увез прочь от двора ее отца, и она, страстно влюбленная в этого рыцаря, вместе с ним где только не побывала, предаваясь бесчисленным развлечениям и швыряясь без счета деньгами. Наконец, оба любовника вернулись к Альберико да Романо, брату этой госпожи, который властвовал и правил в Тревизе, вопреки желанию брата его Эццелино, и этот Боньо открыто у него показался и там пребывал вместе с названной госпожой Куниццей, несмотря на то, что жена его в ту перу была жива и находилась в той же Тревизе. Наконец, Боньо погиб от меча в некую святую субботу, очевидно тогда, когда Эццелино пожелал вырвать город Тревизу из рук своего брата. После всех этих событий сеньора Куницца приняла сторону брата своего Эццелино, и тот отдал ее в жены сеньору Эмерьо, или Райнерьо, знатному мужу из Браганцы. Но впоследствии, когда в Марке разгорелась война, Эццелино повелел убить своего зятя вместе с несколькими знатными мужами из Браганцы и других местностей Марки. Эта Куницца после смерти брата своего Эццелино была вторично выдана замуж в Вероне...

В. ПАПЫ КЛЕМЕНТА IV ЭПИСТОЛА CCCLXXX ВОЗЛЮБЛЕННОМУ ВО ХРИСТЕ СЫНУ КАРЛУ, СЛАВНОМУ КОРОЛЮ СИЦИЛИЙСКОМУ[118]

...Из этого следует, что тебя сочтут бесчеловечным и не способным привязаться к кому-либо, как того требует дружба, к которой именно по этой причине тянутся многие, что ты отнимаешь у своих провансальцев, обремененных непосильными тяготами и преданно тебе подчинявшихся, положенное им жалованье, как если бы они были твоими рабами, и многие из них погибли от голода, многие, несмотря на твою знатность, и не менее в ущерб твоей чести оказались в убежищах для бедняков, многие, не имея коней, последовали за тобой пешими. Томится в темнице сын знатного мужа Иордана де Исла, заключенный в Милане. Томится в Наварре твой рыцарь Сорделло[119], которого должно было бы выкупить, не имей он даже заслуг, а тем более при стольких его заслугах; многие из служивших тебе в Италии нагими и нищими вернулись к своим очагам... Дано в Витербо в X день октябрьских календ, в год II.

II. ТРУБАДУРЫ, В "ЖИЗНЕОПИСАНИЯХ" НЕ ПРЕДСТАВЛЕННЫЕ

(1) ЭБЛЕС ВЕНТАДОРНСКИЙ

ГАЛЬФРЕД ВОЖСКИЙ[120] ХРОНИКА

...Эблес Вентадорнский, муж Альмоде, сестры Альдуцина Бореля, отца Роберта де Монброна, породил Эблеса, который вплоть до старости услаждался веселыми песнями[121]. От Агнес, дочери Гильема из Монт-Люсона, овернского замка, он породил Эблеса... После кончины Адемара, виконта Лиможского, супругу его Маргариту, сестру Бозона Торренского, взял за себя Эблес Вентадорнский, сын Эблеса-певца[122] и породил от нее дочь, которая звалась Матабруной...

Эблес, брат Пейре из Пьер-Буффиера по матери Альмоде, сочинял прелестные песни и по этой причине был в величайшей милости у Гильема, сына Гвидона[123]. Впрочем, они завидовали друг другу, и каждый из них старался при случае уколоть другого. Как-то раз случилось, что Эблес, прибыв в Пуату и войдя во дворец, застал графа за завтраком. Для него приготовили много блюд, но сделали это не сразу. По окончании графом завтрака Эблес, как говорят, сказал: "Столь славному графу не подобает снисходить до забот о кушаньях для столь незначительного виконта" Спустя несколько дней за возвратившимся к себе Эблесом внезапно последовал граф. Когда Эблес сидел за завтраком, в замок Вентадорн стремительно входит граф в сопровождении сотни рыцарей. Заметив, что он погружен в размышления, Эблес велит немедленно принести воду и умыть руки новоприбывшим. Его подчиненные, между тем, обойдя замок, отобрали у всех съестные припасы и поспешно отнесли их на кухню. И состоялось роскошное пиршество из кур, гусей и прочих пернатых. Были приготовлены столь обильные яства, что многим казалось, будто торжественно отмечается свадьба какого-то государя. Уже вечерело, когда вдруг без ведома Эблеса прибывает некий крестьянин, идущий перед телегой, которую тащили быки. Голосом глашатая он прокричал: "Пусть сюда подойдут юноши графа Пуатевинского и посмотрят, как развешивают воск при дворе властителя Вентадорна". Прокричав эти слова, он влез на телегу и плотницким топором тотчас сбил обручи на повозке. После того, как заслонки были сняты, с нее посыпались бесчисленные бруски чистейшего воска[124]. Крестьянин, словно ему не было до этого ни малейшего дела, снова влез на телегу и возвратился домой в Момон. Увидев все это, граф повсюду превознес верность и старательность Эблеса. А Эблес возвысил вышеупомянутого крестьянина, подарив ему и его детям упомянутый дом в Момоне. Сыновья крестьянина впоследствии были пожалованы рыцарским званием. Они – племянники нынешнего аббата Солиньякского и Альбоена, архидиакона Лиможского...

(2) ГРИГОРИЙ БЕЧАДА[125]

ГАЛЬФРЕД ВАНДОМСКИЙ[126] ПОСЛАНИЕ

...Григорий, по прозванию Бечада из замка Ла Тур, рыцарь, муж отменных дарований и в известной мере начитанный[127], превосходно сочинил на материнском, я бы сказал, языке размером, распространенным в народе, чтобы тот все полностью понимал[128], преогромную книгу о деяниях в этих сражениях[129]. Дабы все слова в ней были достодолжными и полноценными, он трудился над этим произведением на протяжении двенадцати лет. Используя народную речь, он, тем не менее, нисколько не утратил свойственной ему утонченности, приступив к своему труду не без наставлений епископа Эусторгия и советов Гауберта Норманна. Государем вышеназванного Бечада был Гульферий из Ла Тура[130], который в вышеупомянутых битвах и особенно под городом Маррой снискал себе превеликую славу достопамятными своими подвигами... муж достославный, который часто нападал на врагов и изо дня в день причинял им большой урон. Случилось так, что однажды он услышал, как рычит лев, вокруг туловища которого обвилась змея, и отважно устремившись к нему, освободил его от змеи. Лев, что, поистине, поразительно, помня об оказанном благодеянии, стал следовать по пятам за Гольфье, точно борзая, и пока тот пребывал в тех краях, никогда не отходил от него ни на шаг и был ему чрезвычайно полезен как на охоте, так и в боевых схватках. Он обильно снабжал его дичью, а противников своего господина, мгновенно накидываясь на них, валил на землю. Когда же Гольфье покидал эту землю, лев не пожелал с ним расстаться, но так как моряки отказались взять его на корабль, видя в нем кровожадного зверя, он пустился вплавь за своим господином и плыл за кораблем, пока, обессиленный, захлебнувшись, не утонул, что произошло в MXCCVІІ году.

(3) АРНАУТ КАТАЛАН

А. ГИЛЬЕМ ПЕЛИССО ХРОНИКА[131]

...Владыка легат, архиепископ Вьеннский, назначил брата Арнаута Каталана, в то время монаха Тулузского монастыря[132], инквизитором по делам еретиков в альбийском диоцезе[133], и последний бесстрашно громил в своих проповедях еретиков и старался, по мере возможности, карать их со всею суровостью. Однако закоснелые еретики не желали в то время давать какие бы то ни было показания, но упорно все отрицали. Двух еретиков он все же осудил заживо, а именно Пейре из Пуджьпердютца, то есть из Разрушенного Пюи, и Пейре Бомасипа или иначе Бониманципия. Эти оба были преданы в разное время сожжению. Он осудил также несколько умерших и, повелев извлечь их из могил, тоже предал сожжению. Раздраженные этим жители Альби вознамерились его утопить в реке Тарне, но избитого, в разорванной одежде, с кровоточащим лицом все же, по настоянию некоторых, отпустили. Он же, когда толпа волочила его, восклицал: "Да будет благословен Господь наш Иисус Христос!" (В год Господа нашего MCCXXXIII в неделю праздника Троицы)... Другие же сотоварищи и подручные консулов равным образом выдворили из монастыря всех братьев монахов. Когда же братья находились у врат обители, брат Лаврентий, вознамерившийся читать из Писания, и брат Арнаут Каталан пали ниц и легли на землю. Тогда Раймон Роджьер и некоторые иные, схватив их под головы и за ноги и насильственно вытащив за пределы города, выбросили прочь и изгнали.

Б. АНОНИМ

...О том, что следует дальше и что произошло в те дни, написал тот, кто видел это своими глазами и при этом присутствовал.

Все, что нам довелось видеть и слышать, мы описываем в нашем правдивом повествовании.

В году Господа нашего MCCXXXIII, в пятый день после праздника Троицы, брат Арнаут Каталан из ордена проповедников, в то время монах Тулузского монастыря, по повелению владыки нашего папы направленный провинциальным приором своего ордена в епископстве Альбийском для проведения следствия по делам еретиков, приступил к исполнению возложенных на него обязанностей. В третьем часу названного дня, незадолго до заседаний церковного собора, которому вскоре надлежало открыться, он вызвал судью при курии владыки епископа Альбийского и приказал ему извлечь из могилы труп одной еретички по имени Боиссен, жены некоего еретика Бростайона, умершей в канун Вознесения Господня, и в присутствии всей епископской курии, а также указанного судьи и многих других, огласил приговор по делу обоих вышеназванных. Но так как судья и его подручные страшились пойти к могиле и исполнить данное им приказание, тот же брат Арнаут, пригласив нескольких капелланов и многих других отправиться вместе с ним, пришел к церкви Святого Стефана, на кладбище коей была погребена названная еретичка, и, взявшись за заступ, первым принялся разрывать могилу. Засим он приказал подручным епископа закончить начатое им дело, а сам поспешил в церковь, чтобы присутствовать на церковном соборе. Но тотчас же явились туда и указанные подручные, сообщая, что их бесстыдно прогнали прочь от могилы по распоряжению Понтия Б. Тогда сам Арнаут в сопровождении нескольких капелланов и многих других вместе с доном Б., капелланом владыки епископа, поспешил на кладбище при церкви Святого Стефана. Когда они прибыли в это место, сыны Велиала, эти бесноватые сосуды нечестия, как бы по наущению отца своего дьявола принялись осыпать их угрозами и оскорблениями. Их имена приводятся здесь – мы не сомневаемся, что они уже вычеркнуты из Книги жизни – и это прежде всего Гильем из Пюи... Когда вышеназванные и многие другие приблизились к ним, первым Гильем из Пюи яростно набросился на Арнаута Каталана и крикнул ему: "Убирайся, предатель, из города!" А все, следовавшие за ним, видя случившееся, и сами столь же яростно набросились на вышеназванного брата и стали его волочить, одни, нанося ему кулаками удары в грудь, другие, наделяя его пощечинами; иные волочили его, ухватившись за капюшон, иные рвали на нем его плащ, как было установлено спустя много дней. О, какая скорбь охватила бы вас, если б вы видели, как они его избивали, иные спереди, а иные – сзади! Другие же хотели оставить его в предместье ремесленников, чтобы там же его прикончить. Он, однако, предвидя, что его ждет, воздев руки к небу, во весь голос воскликнул: "Да будет благословен Господь наш Иисус!" и "Возношу тебе благодарность, Господи Иисусе Христе!" К тем же, которые его избивали и влекли на смерть, он обратил такие слова: "Да пощадит вас Господь!" Великое множество народа следовало за ними, выкрикивая и восклицая: "Сотри, сотри его с лика земли, ибо не подобает, чтобы он жил". И когда вопящие это, терзая и волоча его, миновали улицу и подошли к другой, которая спускалась к реке, именуемой Тарном, и уже немного по ней продвинулись, подоспели некоторые другие, вырвавшие его из рук беснующихся еретиков. И когда он понял, что спасся и что его перестали мучить, он вернулся к упоминавшейся выше могиле и, пройдя мимо нее, добрался до церкви Святой Цецилии.

Изарн же, капеллан из Дената, увидев, что Арнаута волочат на смерть, последовал за ним, чтобы узнать, чем все это кончится. Но еретики и его схватили и не иначе, чем указанного брата, стали осыпать градом ударов и оскорблений, и разодрали на нем одежду. О какое издевательство творили неверные! Когда они проходили по улицам, ведущим к церкви Святой Цецилии, некоторые кричали: "Да умрут предатели!" Иные друг друга спрашивали: "Почему не снести этому предателю голову и, сунув в мешок, не швырнуть ее в Тарн?" Более двухсот или трехсот человек – назвать их точное число невозможно – утверждали, что весь город вопил то же самое. Добравшись до кафедрального собора, названный брат Арнаут в присутствии епископа, народа и духовенства тотчас же отлучил от церкви весь город. Тогда некоторые из присутствовавших при этом, проникшись раскаяньем, пообещали от своего имени и от имени народа и поклялись, приложившись к руке епископа, что не оставят происшедшее без расследования и без возмездия, и принялись умолять брата Арнаута, чтобы он им простил учиненное ими насилие. Он ответил, что оскорбление, нанесенное лично ему, он охотно готов простить, насколько это возможно и допустимо, но что оскорбление, нанесенное церкви, как таковой, и владыке папе, он не может простить и не прощает. Таким образом, по настоянию владыки епископа и всех находившихся тут, он смягчил произнесенное им отлучение.

Свидетели всему этому Бернарт, капеллан владыки епископа Альбийского, священнослужитель, и нотарий города Альби Ротберт...

(4) ГИРАУТ де КАБРЕЙРА[134]

ГЕРВАСИЙ ТИЛЬБЕРИЙСКИЙ ИМПЕРАТОРСКИЕ ДОСУГИ О КОНЕ ГИРАЛЬДА ИЗ КАБРЕРИЕВ

Существуют люди, которые не верят ни во что сверхъестественное и не стараются, по какой причине и сами не знают, разобраться в загадочном. Итак, приступим к рассказу о том, о чем распространилась молва, что забавно само по себе и известно почти всему свету. В наши времена был в Каталонии рыцарь, происходивший из весьма знатного рода, решительный и отважный в бою, отличавшийся ловкостью и изяществом, которого звали Гираут де Кабрейра. У него был конь редкостной красоты, несравненной резвости, и, что беспримерно и наиболее поразительно, во всех трудных случаях подававший советы своему хозяину. Знатный рыцарь настолько его ценил, что прозвал добрым другом. Этого коня кормили только пшеничным хлебом из серебряной чаши, а подстилкой ему служила перина. Всякий раз, когда знатному мужу предстояло разрешить какое-нибудь наитруднейшее дело, он прибегал к своему коню за советом, словно тот был мудрейшим из мудрецов. Какими словами, знаками или движениями он пользовался, чтобы его ответы были понятны, никому, кроме его хозяина. Но достоверно известно даже его непримиримым врагам, что за советами он обращался только к своему коню и ни к кому больше, что во всем ему неизменно сопутствовала удача, что он обманывал всех, но его – никогда и никто, что никем он не бывал побеждаем, что уходил, если того хотел, от многих преследователей и в яростной схватке обращал в бегство всякого, кого избирал для себя противником. В юности рыцарь этот был живым, веселым, отлично владеющим музыкальными инструментами и пользовался завидным вниманием знатныхдам. В нашем дворце (который по решению императорского двора на основании наследственных прав нашей супруги перешел к нам, сиятельнейший властитель[135], как Ваш дар по благосклонности Вашей) в присутствии блаженной памяти Ильдефонса, некогда преславного короля Арагонского[136] и Вашей свекрови (каковая была достойна безграничной хвалы), перед сеньорами окрестных мест и на глазах многих высокопоставленных лиц вышеназванный рыцарь часто брался за виолу; сеньоры пели при этом хором, а конь под звучание струн, следуя за размером исполняемой музыки, прыгал, проделывая невообразимые повороты. Что же дальше? Право, не знаю, что мне сказать. Если он был, и вправду, конем, то откуда в нем способность советовать, разум, верность, которые даже в мудрейшем способны вызывать изумление? Если он был оборотнем, как утверждают иные, или неким существом с примесью адских сил[137], то как же он поедал свой корм, а под конец, после гибели своего господина, случившейся из-за превеликой ценности его вооружения (ибо, поскольку его коню ради кровопускания отворили жилы, рыцарь сел на другого)[138], никогда больше не прикасался к пище, но, расшибив себе шею о стену, издох поразительным и прискорбным образом.

(5) ГИЛЬЕМ МИТА[139]

ГАЛЬФРЕД ВОЖСКИЙ ХРОНИКА

...Однажды летом в замке Бокэр[140] множество главнейших провансальских рыцарей предавалось нелепым пиршествам[141]. Поводом к ним послужило назначение английским королем дня, в каковой надлежало произойти примирение герцога Нарбоннского Раймона с Ильдефонсом, королем Арагонским[142]. Однако эти властители по каким-то причинам не прибыли. Рыцари нелепо прославляли своего тирана. Граф Тулузский вручил блистательному рыцарю Раймону д’Агуту сто тысяч солидов, и тот, разделив их на сто кучек по тысяче солидов, роздал каждому из ста рыцарей по такой кучке. Бертран Раймбаут повелел вспахать дюжиной запряжек быков замковый двор, а затем засеять его деньгами, на что ушло до тридцати тысяч солидов[143]. Гильем Толстый Марсельский[144], который привел с собою триста рыцарей – а всего при дворе их было почти десять тысяч – все потребные для кухни съестные припасы вместе с восковыми свечами и факелами[145] оплатил, как передают, из собственных средств. Графиня д’Юржель[146] прислала туда же венец стоимостью в сорок тысяч солидов. Предполагалось провозгласить Гильема Мита королем всех жонглеров[147], но и он по какой-то причине не прибыл. Раймон из Венессена похвальбы ради сжег на глазах у всех тридцать коней...

III. ДАНТЕ О НАРОДНОМ КРАСНОРЕЧИИ[148]

І.Х.3. А другой язык, то есть "ок"[149], доказывает в свою пользу, что мастера народного красноречия впервые стали сочинять стихи на нем, как на языке более совершенном и сладостном, как например, Петр Альвернский[150] и другие старейшие мастера.

І.Х.V.2. Итак, мы говорим, что, пожалуй, не очень заблуждаются считающие болонцев говорящими красивейшей речью[151], так как они перенимают в свое собственное наречие кое-что от окружающих их имолийцев, феррарцев и моденцев; это же, мы предполагаем, делают и любые другие в отношении своих соседей, как показал Сорделло относительно своей Мантуи[152], соседней с Кремоной, Брешией и Вероной: он, будучи таким великим знатоком красноречия, не только в стихах, но и во всякого рода речи, пренебрег отечественным наречием...[153]

ІІ.ІІ.8-9. Поэтому эти три предмета, а именно спасение, любовное наслаждение и добродетель являются первенствующими[154], и говорить о них, как и о том, что ближайшим образом к ним относится, то есть о воинской доблести, любовном пыле и справедливости следует с наибольшей значительностью. Только это, если память нам не изменяет, и воспевали народной речью блистательные мужи, именно Бертран де Борн – брани[155], Арнальд Даниэль – любовь[156], Герард де Борнель – прямоту[157]... Вот говорит Бертран: Споемте о пожаре и раздоре...[158] Арнальд: Ветры злые / в ветвях свистят...[159] Герард: Как хотелось бы мне / Доблесть вновь возродить...[160]

ІІ.V.1-4 поспешим теперь к величавости стихов. Тут надо иметь в виду, что наши предшественники пользовались в своих канцонах различными стихами, что делают и наши современники; но до сих пор мы не находим в стихосложении ни стиха длиннее одиннадцатисложного, ни короче трехсложного[161] Из всех этих стихов более величавым является одиннадцатисложный, как по продолжительности, так и по простору для мысли, для строя речи и для слов; и выразительность всего этого сильно в нем возрастает, что совершенно очевидно; ибо при возрастании веского возрастает и вес. И это отлично взвешивали все мастера, начиная канцоны с этого стиха, как Герард де Борнель: Услышите вы песен совершенство[162]...

ІІ.VI.4-6 ... Имеется ведь множество степеней речевого строя... Есть и искусственная[163], и красивая также, и возвышенная у славных писателей... Эту степень строя мы именуем высочайшей и это и есть та, какую мы ищем в поисках совершенства, как было сказано. Только этим строем оказываются сплетенными блистательные канцоны, например: Герард: Ах, буде то не "Выше-всех"[164]; Фолькет Марсельский: Любовной мыслью столь украшен я[165]...; Арнальд Даниэль: Свою один я знаю сверхпечаль[166]…; н’Америк де Беленуй: Никто вполне не может завершить[167]...; н’Америк де Пекульян: Как дерево под тяжестью плодов[168]...

ІІ.Х.2-3. Итак, мы говорим, что всякая станца[169] должна быть слажена для восприятия некоего голоса[170]. Но метрически они строятся по-разному, так как некоторые идут до самого конца на один и тот же голос, то есть, без повторения каждой модуляции и без диезы, а диезой[171] мы называем переход, ведущий от одного голоса к другому; обращаясь к людям необразованным, мы называем это оборотом; и такого рода станца обычна почти во всех канцонах Арнаута Даниэля, и мы следовали ему, сказав: На склоне дня в великом круге тени[172]...

IV. КОДИФИКАЦИЯ КУРТУАЗНОЙ ЛЮБВИ В ЛАТИНСКИХ ПАМЯТНИКАХ ХІІ-ХІІІ веков

1. АНДРЕЙ КАПЕЛЛАН О ЛЮБВИ[173]

ПРЕДИСЛОВИЕ

Неустанная настойчивость твоей любезности, милый друг мой Вальтер, немало побуждает меня просветить тебя словами и наставить рукописаниями в том, как должно блюсти безущербным союз любви, а равно и как избыть Венерины стрелы из сердец своих тем, кого не любят. Ты назвался мне новобранцем любви, свежею ее стрелою раненным в сердце, не умеющим еще уздою направлять коня ее, и не знающим найти исцеления. Сколь сие тяжко есть и сколь душе моей мучительно, не могу я никакими словами сказать. Ибо мне по несомненному опыту ведомо: кто повинен Венерину служению, тот не властен ни о чем помышлять, кроме как о том, чтобы всеми движениями своими лишь опутываться крепче сетью той любви, – ничто не ставит он себе во благо, кроме лишь Всецелого угождения любви своей. И хоть мнится мне нестаточным в таких делах упорствовать и неразумным в такой ловитве охотничать, все же из приязни, меня с тобой связующей, не властен я просьбе твоей противостоять, ибо ясно мне как день, что наученному в науке любви безопасней тебе станет любовный успех; потому и усилюсь я по мере сил моих исполнить твое прошение.

ПРИСТУП

Стало быть, прежде всего надлежит рассмотреть, что есть любовь, и откуда ее название, и каково ее действие, и меж кем может быть любовь, и как достигается любовь, удерживается, умножается, умаляется, кончается, и о знаках ответной любви, и что делать одному из любовников, когда другой нарушил верность.

1,1. ЧТО ЕСТЬ ЛЮБОВЬ

Любовь есть некоторая врожденная страсть, проистекающая из созерцания и неумеренного помышления о красоте чужого пола, под действием каковой страсти человек превыше всего ищет достичь объятий другого человека и в тех объятиях по обоюдному желанию совершить все, установленное любовью.

Что любовь есть страсть, сиречь страдание, можно видеть воочию: ибо покамест не уравновесится любовь обоих любящих, нет мучения сильнее, чем вечная любовникова тревога не достичь желаемой любви и вотще потерять плоды трудов своих. Он страшится людского толка и всего, что может повредить, ибо дела недовершенные пред малейшим замешательством устоять бессильны. Если он беден, то страшится, чтобы дама не презрела его бедность; если непригож, то чтобы не пренебрегла его дурнообразием и не припала бы к красивейшей любви; если богат, то чтобы не воспрепятствовала ему былая его нещедрость; поистине никому не в мочь пересказать все страхи любовника. Стало быть, страдание есть любовь, лишь одним из любящих являемая и достойная зваться любовью одиночественной.

Но и когда затем свершается любовь между обоими любящими, не меньшие воздвигаются любовниковы страхи: ибо каждый страшится, чтобы обретенное его усилием не утратилось усилием другого, а сие для человека куда как тягостней, чем увидеть, что их труд бесплоден, а надежда оказалась обманчивою: тяжелей лишиться снисканного, чем обмануться в чаянном. И обидеть чем-либо любовь свою он страшится, и столького всего страшится, что и пересказать затруднительно.

А что любовь есть страсть врожденная, покажу я тебе с несомненностью, ибо по зорком рассмотрении истины мы видим, что ни из какого она не рождается действия, но единственно из помышления, возникающего в душе пред видимым очами, возникает названная страсть. Ибо когда некий видит некую, а она пригожа для любви и видом по душе ему, то он тотчас возымевает к ней вожделение в сердце своем и затем сколь много помышляет о ней, столь сильнее возгорается любовью, доколе весь не поглотится в том помышлении. А тогда принимается он помышлять о женских ее статях, и вперяться в члены ее тела, и воображать ее движения, и проникать в ее телесные тайности, и желать каждого ее члена по предназначению его[174].

Когда же весь поглотится он тем помышлением, то уже не может любовь его напрячь узду свою, и без медления приступает он к действию: тотчас ищет найти пособника и обрести посредника, начинает думать, как снискать себе милость возлюбленной, начинает приискивать место и время к удобнейшем собеседованию и краткий час почитает долгим годом, ибо жаждущей душе никакое свершение не быстро. Многое так делается, и всем то известно.

Стало быть, страсть сия – врожденная и происходит от зрения и помышления. Однако же не всякое помышление достаточно к возниканию любви, а лишь неумеренное, – ибо умеренное помышление не возвращается в душу вновь и вновь, а потому из него и не может возникнуть любовь

1,2. МЕЖДУ КЕМ МОЖЕТ БЫТЬ ЛЮБОВЬ

Прежде всего о любви надлежит заметить, что дано ей быть лишь между лицами разного пола: меж двумя мужчинами или между двумя женщинами любовь себе места не имеет, ибо думается, что два лица единого пола нимало не приспособлены к любовной взаимности и к естественным любовным действиям; а в чем естеством отказано, того и любовь устыжается.

К тому лежит все устремление любовниково, и о том его неустанное помышление, чтобы усладиться объятиями той, кого он любит, ибо только с ней желает он свершить все, что любовью заповедано, сиречь о чем в любовных наставлениях сказано. Для любовника ничто не есть сравнимо с любовным действием, и всякий истинный любовник изберет скорее лишиться всех богатств и всего, что измышлено людским умом необходимого для жизни, нежели обездолиться чаянною или обретенною любовью. И подлинно, что на свете может быть у человека во имении или владении, чтобы он за то подвергся под такие опасности, под какие повседневно видим мы доброй волею неотступно движимых любовников? Ибо видим мы, что и смерть они презирают, и угроз не страшатся никаких, и богатства истрачивают, и во всяческую скудость ввергаются. Впрочем, разумный любовник богатства не рассеет, как обычен его рассевать расточительный мот, но сразу положит меру расходам по средствам имения своего. Ибо кого постигнет бедство бедности, тот принудится ходить, понурив голову, терзаться многими заботами, и всякая бодрость покинет его, а на место ее тотчас воздвигнется меланхолия, утвердит свой удел в душе гневливость, и тогда переменится он к возлюбленной, явится ей пугающим, и прибывание любви остановится, а убыль начнется, поелику любовь всегда либо прибывает, либо убывает. Мне ведомо сие по несомненному опыту: когда бедность подступает, то иссякают источники любви, ибо сказано:

Нет у бедности средств питать любовную похоть[175].
Но не затем я, друг мой, тебе сие пересказываю, чтобы этими речами побудить тебя стремиться к скряжеству, ибо ведомо всем, что с любовью скупость не сожительница: нет, затем лишь, чтобы указать, сколь всячески надлежит избегать расточительности, и самую щедрость свою не выпускать из рук. И приметь, что любовнику от любовника ничто не сладко, если дано не доброю волею.

1,4. КАКОВО ЕСТЬ ДЕЙСТВИЕ ЛЮБВИ

Действие любви состоит в том, что истинный любовник ржавчине скаредности не подвержен, что любовь даже человека грубого и невежественного заставляет блистать красотою, даже низкородного одаряет благородством нрава, даже надменного благодетельствует смирением, и всякое служение вершится любовником с великим благочинием. О, сколь дива достойна любовь, осияваяющая мужей столькими добродетелями, научающая всякого изобиловать благими нравами! И еще нечто в любови немалой похвалы достойно: любовь украшает человека добродетельным целомудрием, ибо кто блещет светом единой любви, тот едва ли может помышлять об объятиях иной красавицы: для души его, всецело поглощенной любовным помышлением, всякая женщина видится непригожею и грубою (...).

1,6. СКОЛЬКО И КАКОВЫ ЕСТЬ СПОСОБЫ ДОСТИЖЕНИЯ ЛЮБВИ

Далее надлежит рассмотреть, каковыми способами достигается любовь. Некоторые повествуют, что к достижению любви пять есть способов, сиречь красота облика, доброта нрава, обильное красноречие, богатый достаток и скорая готовность ко всему повелеваемому. Но по нашему, однако, мнению к достижению любви надлежат лишь первые три способа, два же ее последние всецело быть должны отвержены от престола любви, как то покажут мои тебе дальнейшие наставления.

Красота облика снискивает любовь без великого труда, особенно ежели взыскуется любовь непросвещенная. Ибо непросвещенная любовница простого звания полагает, что в любовнике ничего не надобно, кроме лишь пригожего вида и лица и ухоженного тела. Осуждать такую любовь я не упорствую, но и восхвалять ее не почитаю основательным. Ибо между любовниками неосторожными или неразумными любовь долго скрыта быть не может, а стало быть, изначала обречена не прибыли, а убыли, потому что разглашенная любовь не украшает любовника, а лишь пятнает его честь дурною молвою и заставляет устыжаться за солюбовника. Такая любовь редко долговечна, ибо если она меж такими солюбовниками и удержится, то прежние утехи ей уже недоступны, ибо донесшаяся молва подозрительнейшим делает надзор за девицею, отнимает всякий случай к собеседованию, неспокойнее и бдительней становятся родственники, а оттого и все вокруг встает враждою на любовь. Меж такими солюбовниками любовь, не находя своих утех, прибывает до безмерности и заставляет любящих оплакивать великие свои страдания, ибо сказано:

Все, что запретно, влечет; того, что не велено, жаждем[176].
Потому-то разумная женщина изыскивает себе такого любовника, который достохвален доблестью нрава, а не такого, который женственно умащается или украшает тело уборами: неподстать мужскому облику женские убранства или поклоненье украшениям. О таких мужчинах дивный Овидий осудительно изрек[177]:

Прочь от меня, о юнцы, что нарядами женщин затмили:
Вреден мужской красоте тщательный слишком уход.
Равным образом и глядя на женщину, непомерно крашенную всяческими притираниями, ты не предпочтешь ее красу, если только не рассматривал ее прежде того в непраздничном виде, ибо ведомо, что женщина, единственно на телесные румяна уповающая, не почасту бывает добронравием украшена. Стало быть, как о мужском поле мы изъяснились, так и о женском полагаем, что не столько красоты подобает в нем искать, сколько добронравия. Посему остерегись, мой Вальтер, обмануться женскою красотою, ибо таково есть в женщинах хитроумие и многоглаголание, что единожды начавши радоваться заемным их достоинствам, нелегко уже тебе станет отступиться от своей любви. Добронравие обретает любовь в добронравии: не отвергнет ученый любовник или ученая любовница того, кто видом некрасив, но обилует добрыми нравами. А кто добронравен и разумен, тот не столь легко собьется со стези любви и не причит солюбовнику огорчения. Разумный с разумным солюбовником любовь свою всегда сокрыть сумеют с легкостью; и разумный солюбовник разумного всегда своим знанием делает еще разумнее, а неразумного своею сдержанностью учит осторожности. Подобно мужчине и женщина должна искать не красоты, не убранства и не знатности, ибо "где добронравия несть, там красоте не расцвесть": ничто как единственно доблесть нрава облагодевает мужей знатностью и осиявает красотою. Ибо как все мы, люди, изначально от единого корня произросли и по естеству своему единое имеем происхождение, то не красота и не убранство и не богатство, а единственно доблесть нрава отличает людей знатностью и меж породами полагает различие[178]. Многие, ведя род свой от первознатнейших, уклонились от него и выродились; "впрочем, будет неложно сказать и противоположно". Добронравие одно достойно быть увенчано от любви.

Красноречие не единожды склоняло нелюбящие сердца к любви: украшенная любовная речь изостряет любовные стрелы и вселяет веру в добронравие говорящего. Как сие происходит, о том изложу тебе с посильною краткостью. Но прежде всего укажу тебе ради этого, что женщина бывает или простая, или знатная, или знатнейшая; равно и мужчина или простой, или знатный, или знатнейший, или первознатнейший[179]. Что есть простая женщина, изъяснять тебе не надобно; знатная дама есть отпрыск крови рыцарей или сеньоров или же супруга их; знатнейшая дама есть рода княжеского. То же молвится и о мужском поле, кроме лишь того, что мужчина от супружества с женщиной более знатной или менее знатной знатности своей не изменяет. И еще в мужском поле обретаем мы одним сословием более, чем в женском, ибо есть мужчины первознатнейшие, и они суть клирики.

1,7. О ЛЮБВИ КЛИРИКОВ

Как изложили мы о трех сословиях мужского пола, сиречь о простом, знатном и знатнейшем, и начиная о том, упомянули и четвертое, первознатнейшее, сиречь клир, то далее надлежит нам вкратце изложить и об их любви, равно как и о том, отколе в том четвертом сословии великая его знатность. Оттого почитается клир первознатнейшим, что сословие сие располагает преимуществом священства, каковая знатность заведомо исходит от лона Божия и даруется клирикам Божественною волею, как о том гласят слова Господни: "касающийся вас меня касается" и "касающийся вас касается зеницы ока моего" (Захария, 2, 8). Но по такой знатности своей клирик обращать свой взор к любви не может, ибо по таковой знатности своей не подобает клирику пребывать в служении любовном, а повинен он всякое плотское наслаждение отринуть и от всякого телесного осквернения охранять себя незапятнанным пред Господом, во имя которого ратует. Стало быть, знатность клирику не истоком крови его доставляется, не мирскою властью отстраняется, но единственно благодатью низволяется и в дар от него даруется, и единственно от Господа преимущества той знатности могут быть отъяты от него за его прегрешения. Из сказанного явственно, что в силу знатности, осиявающей клир, не дозволена клирику любовь; потому и неуместно было бы нам любовь его описывать сообразно с саном и знатностью сословия. Всякому любовному деянию клирик да будет чужд, и всякую телесную нечистоту да отринет, дабы не лишиться ему по заслугам той особливой его и от Господа ему дарованной знатности.

Но как едва ли кому надо прожить без плотского греха, и как клирики житьем их продолжительным во праздности и в изобильной пище предо всеми прочими людьми естественно предрасположены к искушению телесному, то если какой клирик возжелает подвергнуться под испытания любовные, то да будет он в речах таков, как то сословие и состояние, которому принадлежал он по истоку крови своей и о которых посословно выше сказано достаточно; так да прилежит и он к любовному воинству.

1,8. О ЛЮБВИ МОНАХИНЬ

Но по любознательности можешь ты спросить, что мы скажем о любви к монахиням. Однако скажем мы об этом, что утехи их должны быть убегаемы поистине как пагуба душевная, ибо велик за то гнев Отца нашего небесного, ибо и людские законы властно восстают на то, грозя тягчайшими карами, ибо и в народе за то отягощается смертное бесчестие доброму имени. Сама любовь связует нас заветом не искать любви от женщины, с которой нам запретно законное супружество. Если же кто и вознебрежет собою и законом Божеским и человеческим, о монашеской взыскуя любови, то от всех он подлежит презрению и да убегают его все как ненавистного животного. Да и как не усомниться в верности того, кто мгновенного ради наслаждения не устрашится перед смертным преступлением и не покраснеет стать срамным позорищем пред Богом и людьми? Стало быть, должны мы монашескою любовью всецело пренебречь и утех с ними избегать как душепагубных. Не о том говорю я, что монахиню любить нельзя, а о том, что таковая любовь ведет обоих к смертной гибели. Потому и речи, к их обольщению лежащие, хочу я оставить чуждыми слуху твоему.

Было время, когда и мне довелся случай собеседовать с монахинею, и как был я небезведом в науке обольщать монахинь, то искусным красноречием принудил я ее предаться нашей воле: ум мой был словно слепотою поражен, и ни о какой не заботился пристойности, ибо "что пристойно, что нет, – дело какое любви?"[180] и "ведь близорука любовь, и слепым озирается оком", – так и меня увлекла великая ее красота и обаяло сладчайшее красноречие. Однакоже помысливши о безумии, меня увлекавшем, величайшим усилием пробудил я себя от того смертного сна. Так, хоть и слывши весьма искушен в науке любви и отменно учен в лекарствах от любви, все же едва успел я избежать ее губительных пут и уйти нетронут плотской скверною. Остерегись же, Вальтер, с монахинями изыскивать уединения или желать случая к собеседованию, ибо если только предположит она место удобным для сладострастной игры, то не замедлит уступить тебе во всем, чего желаешь, и огненные раскроет тебе утехи, и невмочь тебе явится избежать тогда труда Венерина, а это несказуемый грех. Ибо если даже я, изощренный умом и сильный изучением любви, принужден был восколебаться пред ее усладою, то как ей сможет противостоять твоя неопытная молодость? Стало быть, дорогой друг мой, да будет тебе чужда такая любовь.

11,7. О РАЗЛИЧНЫХ РЕШЕНИЯХ СУДА ЛЮБВИ

Теперь приступаем к различным решениям суда любви.

1. Некто был привязан безмерною любовью к некоторой даме, и лишь о ней было все возбуждение духа его. Дама же, увидев его столь возбужденного к себе любовью, вовсе отказалась его любить. Видя, однако, что невзирая на то он по-прежнему объят возбуждением любовным, обратилась она к нему однажды с таковыми словами: "Поистине мне ведомо, сколь долго ты любовью ко мне страждешь; но нет тебе надежды достичь ее, пока не обяжешься ты нерушимою клятвою всем моим повелениям повиноваться во веки веков; если же в чем ты мне поперечишь, то не знать тебе моей любви никогда". На сие любовник ей ответствовал так: "Госпожа моя, да минует меня толикое помрачение, чтобы в чем-либо я твоим поперечил повелениям! Требование твое мне любезно, и приемлю я его с охотою" Услышав сие, тотчас дама ему повелела впредь любви ее отнюдь не домогаться и пред прочими восхвалять ее не сметь. Сколь ни тягостно было такое повеление, снес его любовник с многотерпением. Но случилось так, что однажды названный любовник, будучи средь некоторых дам и других рыцарей, услышал, как соратники его о госпоже его говорили весьма поносные слова, очерняя в речах ее доброе имя вопреки и праву и приличию. Было сие ему тяжко слышать, и вот, уверясь, что не думают они покидать того порочащего пересуживания, восстал он на них крутыми словами, мужественно изобличая наговоры их и защищая доброе имя госпожи своей. Но когда дошло это до слуха названной дамы, тотчас она объявила ему отказ в любви, ибо-де похвалами своими он нарушил ее повеление.

О случае этом графиня Шампанская[181] такое вынесла свое решение. Сказала она: "Слишком сурова была дама в повелении своем, когда не усомнилась неправо осудить того, кто весь себя предал ее воле и кому она посулила надежду на свою любовь, ибо этим дала она ему такое обещание, каким пренебречь ни единая честная женщина не может. За любовником же нет провинности, в том, что он праведным отпором восстал на хулителей госпожи своей; ибо клятву свою он дал с тем, чтобы вернее достигнуть любви своей дамы, и потому неправа была она в своем ему повелении более о той любви не ратовать".

2. Далее. Некто, наслаждавшийся в объятиях превосходнейшей любви, испросил у своей любви дозволения обратиться к объятиям другой дамы. Возымев такое дозволение, он отлучился от прежней своей госпожи и доле обычного небрег ее утехами. По миновании же месяца воротился любовник к прежней госпоже и молвил, что ни с какою другою дамою он утех не вкушал и вкушать не намеревался, а единственно желал испытать постоянство своей солюбовницы. Госпожа однако же отлучила его от любви своей, объявив, что для такого отлучения довольно и того, что он просил и получил вышесказанное увольнение.

Но королева Алиенора[182] высказалась вопреки сужденью этой дамы и на спрос об этом случае так ответила: "Ведомо, что сие лежит в самой природе любви, что солюбовники зачастую измышляют, будто ищут новых утех, но сами лишь хотят верней познать взаимность постоянства и верности. Посему противно естеству любви за это замыкать объятья пред любовником или в любви ему отказывать, ежели нет достоверного свидетельства неверности любовника".

3. Было два человека, во всем меж собою равные, и родом, и нравом, и прочим, но зажиточностью разные; оттого и было у многих сомнение, который из них более достоин быть любовником.

На сие последовало таковое изъявление графини Шампанской: "Несправедливо утверждение, что красивая и благородная бедность должна уступить грубой зажиточности. Даже благородная зажиточность небезосновательно уступает красивой бедности[183], когда спор идет о любви богатой дамы, – ибо женщина, благословенная богатством, похвальней станет, привязав к себе любовью бедного, нежели многоимущего. Поистине всем добрым людям ничто не должно быть противнее, чем когда честная бедность отемняется или страждет от какого стеснения. Посему похвалы достойна женщина богатая, если, не взирая на богатство, ищет она солюбовника бедного, которому может и помочь от средств своих: ибо в любовниках обоего пола представляется всего похвальнее помогать солюбовнику в нужде от всей полноты своей. Однако же, если женщина отягчена мраком бедности, то она вольней избрать любовь богатого, ибо если оба солюбовника захлестнуты волною скудости, то любовь их, бессомненно, пребудет недолговечною. Ибо всем честным людям бедность представляется постыдною, навевает им тревожные помыслы, гнетет их даже в сонном забытьи, а этим обыкновенно и любовь понуждается к бегству".

4. Был и другой подобный случай: два человека, во всем между собою равные, вместе и равным образом приступили к любовному служению, притязая, и настойчиво притязая быть любимыми. Спрашивается, которому из них отдать в любви предпочтение?

Вышеназванная графиня и здесь наставляет, что в подобном случае следует склонить скорее слух свой к первому искателю; если же и по времени искания их неотличны, то верней всего оставить это на усмотрение дамы, чтоб она избрала из них двоих себе любовником того, кого испросит внутреннее душевное желание.

5. Некоторый рыцарь безмерно любил госпожу свою и наслаждался полным ею обладанием, но она его с равною взаимностью не любила. Рыцарь стал искать уйти от нее, но она, желая удержать его в прежнем состоянии, таковому его намерению противилась.

По этому делу графиня положила такое решение: "Недостойным должно почесться желание дамы, которая ищет любви, а сама отказывает в любви. Ибо неразумен, кто чего-либо у других непочтенно испрашивает, а сам к другим изъявить отказывается".

6. Было еще и такое сомнение: некоторый юноша, никакими достоинствами не отмеченный, и пожилой рыцарь, приятный всеми качествами, искали любви одной и той же дамы. Юноша притязает на предпочтение потому-де, что, причастившись взыскуемой любви, сможет он достичь и нравственного достоинства; и когда взойдет к такому он достоинству, то будет в том его даме немалая честь.

На сие королева Алиенора так ответствовала: "Пусть даже и покажет юноша, что причастясь любви, он впрямь взойдет ко нравственному достоинству, – все равно, неразумно поступает женщина, в любви предпочитая недостойного, а тем паче, когда ищет любви ее муж доблестный и душевным вежеством сияющий. Ибо ведь может быть и так, что по его недостойному нраву он, достигнувши желанного блага, все же в нем не почерпнет себе средства к совершенствованию: не всегда ведь и посеянные семена бывают урожайными".

7. Вот еще какой любовный случай был представлен названной королеве на рассмотрение. Некто по неведению соединился любовью с родственницею, а узнав о таком грехе, стал искать уйти от нее. Дама же. связанная узой истинной любви, устремлялась удержать его в любовном повиновении, утверждая, что грех им не вменяется, ибо приступили они к любви, не зная вины.

По такому делу решение королевы было следующим: "Женщина, под любым покровом заблуждения ищущая скрыть кровосмесительность любви своей, явственно поступает против права и пристойности. Ибо мы всегда должны противиться предосудительности кровосмешения, зная, что даже людские уставы наказуют сие тягчайшими казнями".

8. Некоторая дама, узами достойнейшей любови связанная, вступив впоследствии в почтенное супружество, стала уклоняться от солюбовника и отказывать ему в обычных утехах.

На сие недостойное поведение госпожа Эрменгарда Нарбоннская[184] так возражает: "Не справедливо, будто последующее супружество исключает прежде бывшую любовь, разве что если женщина вовсе от любви отрекается и впредь совсем не намерена любить".

9. Некто обратился к вышеназванной госпоже с просьбою разъяснить, где сильнее страстная привязанность: между любовниками или между супругами?

На сие госпожа ответствовала философическим рассмотрением. Молвила она так: «Супружеская привязанность и солюбовническая истинная нежность должны почитаться различными, и начало свое они берут от порывов весьма несхожих. Само слово, их обозначающее, двусмысленно и посему воспрещает всякое сравнение между ними, разнося их по разным родам: невозможно совершить сравнение через "меньше" и "больше" между предметами, лишь по названию одинаковыми, если сравнение это относится к тому самому их названию, которое двусмысленно. Так, неполномочно было бы сравнение, по которому оказалось бы имя проще, чем вещь, а очерк речи стройнее, чем речь».

10. Тот же вопрошатель к той же госпоже обратился еще и так: некоторая дама, бывши замужем, стала разведена, и вот бывший ее супруг настоятельно призывает ее к своей любви.

На сие вышеназванная госпожа ответствовала: "Кто был связан любого рода супружеским союзом и затем любого рода разъединен разлучением, то любовь между ними мы решительно полагаем нечестивою".

11. Некоторый муж, разумный и добрый, искал любви у некоторой дамы; а затем пришел муж еще его достойнее и ту же даму стал настоятельно просить о любви. Который же заслуживает любовного предпочтения?

Этот спор Эрменгарда Нарбоннская рассудила так: "Сие оставляется на усмотрение дамы, к кому она изберет склонить слух, к хорошему или к лучшему".

12. Вот каков был еще один суд о любви. Некто, связанный узами достойнейшей любви, настоятельнейше домогался любви у другой госпожи, словно бы не располагая любовью никакой дамы; и чего он испрашивал многою настоятельностью речей, того домогся вполне по вожделению сердца своего. Вкусив же от плода трудов своих, возревновал он об объятиях прежней госпожи, а ко второй своей любовнице спиною обратился. Какое сей порочный муж повинен понести возмездие?

По такому делу графиня Фландрская проблистала нижеследующим приговором. Муж, столь искушенный в измышлениях обмана, достоин быть лишен и прежней и новой любви, да и впредь бы ему не наслаждаться любовью ни с какой достойной дамой, поелику явственно царит в нем буйное сладострастие, а оно всецело враждебно истинной любви, как о том пространно представлено в Капеллановом учении. Даме же сие в позор отнюдь не сменяется, ибо всякая женщина, мирской хвалы взыскующая, в любви должна быть снисходительна, мужскую же внутреннюю верность и сокровенные тайны его сердца никому проницать не легко, а потому под словесным покровом многое порой ускользает от разумения. Но если тот любовник к прежней любовнице не воротится, а станет упорствовать о новой своей любовнице, то первой на вторую жаловаться не о чем, ибо здесь он лишь печется о новоявленной любви своей, предпочитая изощренным своим коварством не ее обманывать, а новую свою.

13. Ведомо еще и такое решение. Был некий рыцарь, ни единой мужескою доблестью не отмеченный и оттого всеми дамами отвергаемый в любви; но вот стал он у некоторой госпожи домогаться любви с такой назойливостью, что она ущедрила его обещанием любви своей. И так эта госпожа подобающими наставлениями утвердила его во благонравии, одаряя его даже лобзаниями и объятиями, что через нее означенный любовник достигнул высочайших вершин добронравия и стяжал хвалу за всяческую доблесть. А утвердившись крепчайшим образцом добронравия и украсившись всеми достоинствами вежества, был он настоятельнейше приглашен к любви некоторой другою дамою, всецело предался в покорность ее воле, а щедроты прежней госпожи своей оставил в забвении.

По сему случаю решение было дано графинею Фландрскою. Сказала она так: "Бессомненно всеми будет одобрено, если прежняя любовница своего любовника истребует из объятий всякой иной женщины, ибо никто как она усердием трудов своих возвела его из негожества к высочайшей выси доблести и вежества. Ибо по справедливости и разуму имеет дама право на мужчину, которого умом своим и усердием в трудах из бездоблестного сделала она доблестным и отменным в добронравии".

14. Некоторая госпожа, когда солюбовник ее ушел в заморский поход, и на скорый его возврат надежды не было, и все уже почти отчаялись в его прибытии, вот пожелала она снискать себе другого любовника. На сие наперсник прежнего любовника, много сокрушаясь о женской переменчивости, возбранил ей эту новую любовь. Не желая согласиться с его настоянием, дама обратилась к нижепоследующей защите. Сказала она: "Если женщина, овдовевшая за смертью любовника, по миновении двух лет вправе искать себе нового, то тем паче вправе та, кто овдовела при живом любовнике и в течение означенного времени не могла порадоваться ни письму, ни вестнику от любовника, заведомо в вестниках недостатка не имевшего".

По долгом о сем предмете прении поставлено было по суждению графини Шампанской, которая этому спору такое вынесла решение: "Не право поступает любовница, отрекаясь от любви за долгим отсутствием любовника, если только он первым не отпал от любви или явно не нарушил любовную верность, – а тем паче, когда отлучка его понуждена необходимостью или вызвана достохвальною причиною. Ибо не должно быть большей радости любовнице, чем из дальних стран внимать хвалам ее любовнику и чем знать, что он достойно обретается меж высокопочтенными вельможами. А что сказано о воздержании его от писем и от вестников, то должно быть вменено его благоразумию, ибо тайну любви не должно вверять никому стороннему. Ведь если даже смысл им посланного письма будет скрыт от его носителя, все равно злонравие гонца или нечаянная смерть его в пути могут стать простой причиной разглашения любовных тайностей".

15. И такой еще возник любовный случай. Некоторый любовник, потерявши в отважном бою свой глаз или иное телесное украшение, был отвергнут солюбовницей как недостойный и докучливый, и в обычных объятиях было ему отказано.

Однако решение оной дамы осуждено приговором госпожи Нарбоннской, которая так об этом высказалась: "Никоей чести не достойна та женщина, которая почла возможным отказать любовнику в любви за единое увечье, столь обычное в превратностях войны и столь свойственное мужественным ратователям. Отваге мужей пристало лишь возбуждать любовное чувство в дамах и питать надолго их любовные намерения. Почему же телесное увечье, сие естественное и неизбежное следствие ратной доблести, должно терзать любовника лишением любви?"

16. И такое еще сомнение было предложено на суд. Некоторый рыцарь, труждаясь любовью к своей госпоже, но не имея довольной возможности с нею собеседовать, по согласию с той дамой обратился к помощи наперсника, через посредство коего всякий из них мог верней узнать намерение солюбовника и неприметней высказать тому свое: так через него могли они править любовь свою в сугубой тайности. Но сей наперсник, доверенный служением посланника, попрал товарищескую верность, приял на себя звание любовника и стал пещись сам о себе; а названная дама недостойным образом отвечала его коварству сочувствованием. Так одарила она его всею полнотой любви, удовольствовавши все его желания.

Рыцарь, таковым образом возмущенный, объявил о всем случившемся пред графиней Шампанскою и потребовал, чтобы означенный негодник осужден был судом ее и прочих дам. И приговор графини был таков, что не мог не восхвалить его и сам вероломец. Ибо графиня в собрании шестидесяти дам определила делу сему такое решение: "Оный коварный любовник, обретший себе даму, коварства его достойную и не погнушавшуюся столь дурного деяния, да услаждается злополучною их любовью, и она да услаждается по достоинству таким другом. Впредь однако же да будут они отлучены от чьей бы то ни было любови, да и не будет вхож ни тот, ни та в рыцарский сход или в дамский свет, ибо он попрал верность, свойственную рыцарскому сословию, а она попрала женский стыд, позорно преклонясь к любви наперсника".

17. Далее. Бывши некоторый рыцарь привязан любовью к даме, которая была любовью связана с другим, получил он от нее такую надежду на любовь, что если ей случится потерять любовь того любовника, то бессомненно ущедрит она любовью своей названного рыцаря. По малом времени сделалась та дама женой своего любовника; а названный рыцарь на сие стал требовать себе плода от обещанных щедрот. Но женщина в том ему отказывала, твердя, что отнюдь-де не теряла она любови солюбовника.

На таковое вопрошение королева ответствовала так: "Приговора графини Шампанской отвергнуть мы не решаемся, а она в том приговоре определила, что не имеет любовь силы меж состоящими в супружестве. Посему и предлагаем, чтобы означенная дама предоставила рыцарю обещанную ею любовь".

18. Некоторый рыцарь разгласил постыдным образом сокровенные тайны своей любви. На сей проступок все, ратующие в стане любви, стали взывать о суровейшем возмездии, да не станет безнаказанность столь великого вероломства примером для других.

Посему, в Гасконии собравшись, суд высоких дам единым гласом определил во веки веков быть тому рыцарю отказану в надеждах на любовь и быть ему от всякого схода рыцарей и дам в поношении и поругании. Если же какая женщина посмеет преступить сей приговор высоких дам, ущедривши его своею любовью, то да будет и на ней вовеки та вина и да будет она оттоле ненавистна всем достойным женщинам.

19. С этим приговором естественно смежен еще и вот какой. Некоторый рыцарь домогался любви у госпожи своей, но та его любовь решительно отвергнула. Тогда послал он ей дары весьма пригожие, и те дары она с веселостью в лике и алчностью в сердце не отвергнула. Но в любви она от этого не смягчилась и в отказе своем ему упорствовала. Рыцарь принес тогда свою жалобу, что приняв любовные дары, та дама подала ему надежду на любовь, а затем беспричинно снова в ней отказывает.

На сие королева ответствовала так: "Пусть та женщина или отвергнет подарки, поднесенные с любовным усмотрением, или отдарит их любовным снисхождением, или же претерпит, что причтут ее к продажным женщинам".

20. Королеве был предъявлен вопрос, чья любовь предпочтительней, молодого ли человека или пожилого.

На сие она дала ответ, удивительный по тонкости. Сказала она так: "Мужи в любви почитаются лучшими или худшими не по летам, а по их познаниям, доблести и достохвальному добронравию. По естественному же побуждению мужчины младших лет более склонны соединяться в страсти с женщинами старших лет, чем с молодыми сверстницами, а мужчины зрелых лет предпочитают принимать объятия и лобзания от младших женщин, чем от зрелых возрастом.Женщина же, напротив, будь она во младых летах или в зрелых, более ищет объятий и утех во младших мужчинах, нежели в пожилых. По сей причине рассмотрение предложенного вопроса есть забота скорее естествоиспытательская".

21. Графине Шампанской был предложен вопрос, какие предметы прилично принимать солюбовнице в дар от солюбовника.

На такой вопрос графиня ответствовала нижепоследующим образом: "Солюбовнице от солюбовника прилично принимать такие предметы, как платок, перевязь для волос, золотой или серебряный венец, заколку на грудь, зеркало, пояс, кошелек, кисть для пояса, гребень, нарукавники, перчатки, кольцо, ларец, образок, рукомойню, сосудцы, поднос, памятный значок и, совокупно говоря, всякое невеликое подношение, уместное для ухода за собой, для наружной благовидности, или для напоминания о солюбовнике; все сие вправе солюбовница принять от солюбовника, лишь бы не могли за то заподозрить ее в корыстолюбии. Одно только заповедуется всем ратникам любви: кто из солюбовников примет от другого перстень во знаменье их любви, тот пусть его на левой руке имеет, на меньшем персте и с камнем, обращенным внутрь, ибо левая рука обыкновенно вольней бывает ото всех касаний бесчестных и постыдных, а в меньшем пальце будто бы и жизнь и смерть человека более заключена, чем в остальных[185], а любовь между любовниками уповательно блюдется в тайне. Равным образом, ежели любовники пересылаются письмами, своих имен в них означать они не должны; и ежели по какому делу предложен будет случай их любви на суд высоких дам, то имена любовников должны быть скрыты от судящих, чтобы суд вершился над отвлеченным положением; и печать свою не должны они прилагать к письмам, между ними пересылаемым, разве что если есть у них тайные печати, ведомые только им и их наперсникам. Только так пребудет их любовь вовеки безущербною".

11,8. О ПРАВИЛАХ ЛЮБВИ

Теперь приступаем мы к правилам любви. Правила сии предприму я изложить тебе с тою краткостью, с какою сам Царь любви их огласил из собственных уст, чтобы явились они записаны для всех любовников.

Было так, что некоторый британский рыцарь, пожелав увидеть короля Артура, ехал в одиночестве по королевскому лесу и был уже в самой дальней глубине того леса, как вдруг увидел девицу дивной красоты, сидевшую на коне богато убранном и имевшую в волосах своих перевязь. Немедленным приветом рыцарь ее приветствовал, и она отозвалась ему вежественною речью. Молвила она так: "Чего ищешь, того не достигнешь ты, британец, никаким усилием, если не прибегнешь к нашей помощи".

Услышав сие, тотчас начал он ее просить, пусть скажет она, зачем сюда он явился, и тогда поверит он в слова ее. Сказала девица: "Искал ты любви у некоей британской дамы, и она сказала тебе, что не ущедришься ты ее любовью, пока не принесешь ты ей победительного сокола, что сидит на золотой жерди при дворе Артуровом". Подтвердил британец, что все сие истинная правда. Сказала тогда девица: "Сокола искомого ты не возьмешь, покуда при дворе Артуровом не докажешь единоборством, что госпожа любви твоей прекраснее, чем у всех иных паладинов двора Артурова; а ко двору ты не взойдешь, покуда не представишь рукавицу из-под того сокола; а рукавицы у тебя не будет, пока не одолеешь ты в двойном поединке двух сильнейших рыцарей".

Сказал на сие британец: "Вижу, что в таком труде не достигнуть мне победы без вспоможения от ваших рук. Посему повергаю себя под вашу власть и преклоненно заклинаю вас не оставить меня без вашего вспоможения, чтобы по милости вашей и усмотрению владычества вашего далось мне стяжать любовь моей прекраснейшей госпожи". Сказала девица: "Если такова отвага души твоей, что не усомнишься ты превозмочь все, о чем тебе сказано, то дастся тебе от нас достичь всего, о чем просишь". А рыцарь в ответ: "Если будет воля ваша на просимое мною, чаю благополучного свершения всех моих желаний".

Сказала тогда девица: "Да будет тебе дано просимое со всею верностью!" И затем, одарив его поцелуем любви, подвела она ему коня, на котором сидела, и молвила: "Конь этот довезет тебя до надобных тебе мест; ты же следуй вперед бестрепетно и всех противоборствующих поборай высочайшею отвагою. Но усилься вот что сохранить внимательною памятью: одолевши тех двух первых противоборцев, что остерегают рукавицу из-под сокола, ты из рук их ту рукавицу отнюдь не бери, а сними ее сам с золотого столба, на котором она повешена; иначе не устоять тебе в бою при дворе Артуровом и не достигнуть обетованного".

Выслушав сие, облачился британец доспехами, принял от нее напутный запас и пустился дальше по лесу. Миновав места глухие и дикие, выехал он к некой реке; была они дивной ширины и глубины, волны на ней были непомерные, а берега высокие, и спуска с них никакого не виделось. Долгое время следовав по берегу, вот достиг он наконец и моста, а мост был таков: мост был золотой, концы его были по двум берегам, середина же моста была в воде, сотрясалась бурей и захлестывалась волнами. И на том конце моста, к которому подступился британец, стоял некий рыцарь, верхом и свирепого вида. Британец его приветствовал вежественными словами, но тот ответом пренебрег и сказал только: "Чего ищешь ты, оружный британец, из столь далеких мест прибыв сюда?"

Ответил ему британец: "Я намерен перейти через реку по этому мосту". Рыцарь моста на это отозвался: "Смерти ты ищешь, которой не избегнул ни единый чужестранец! Но если воротишься ты восвояси, а все оружие свое оставишь здесь, то согласен я сжалиться над твоей юностью, столь опрометчиво и глупо тебя выманившей в дальние царства и чужие края".

Возразил ему британец так: "Если сложу я оружие, невелика тебе будет честь победить безоружного; если же оружному сопернику сможешь ты заградить проход через открытый мост, то достославна будет твоя победа, ибо мечом проложу я себе путь, если мирный всход на мост мне воспрепятствован". Как услышал рыцарь моста, что юноша ищет себе прохода, заскрежетал он зубами и в великой ярости произнес: "Не в добрый час, о юноша, послала тебя сюда твоя Британия! ибо здесь, в сей пустыне, примешь ты погибель от меча и уже не перескажешь госпоже своей, что есть дивного в этой земле. Горе тебе, несчастный британец, ибо не убоялся ты по воле женщины подступиться к местам твоей смерти!" И пришпорив на британца коня своего, грянул он на него с мечом, жестокими ударами разрубил его щит, и пробив мечом своим две складки на его кольчуге, разрубил ему тело на боку, так что кровь обильно хлынула из раны. А юноша, удрученный болью раны, уставил на рыцаря моста острие копья своего и в жестокой схватке пробил его насквозь, сшиб с коня и позорно простер на траве; и уже хотел британец отрубить ему голову, но униженной мольбою рыцарь моста испросил у него помилования.

Но и на другой стороне реки стоял некий человек безмерного роста; увидев, что рыцарь моста одолен британцем, и приметив, что тот намерен стать на путь через мост, начал он тот золотой мост сотрясать с такою великою силою, что скрывался то и дело мост в волнах и делался невидимым. Однако же британец, положась на стать коня своего, с неотступным мужеством направился в свой путь через мост, и после многих тягот великого труда, многократно погрузившись в волны, конским напором он достигнул дальнего конца того моста, утопил, повергнув в воду, сотрясавшего мост и перевязал себе, как мог, рану на боку своем.

Пустился британец далее по цветущим лугам и, проскакавши десять стадиев[186], явился на прекрасном лугу, всеми запахами цветов благоухающем. А на том лугу стоял дворец, дивно выстроенный, сиречь круглый и всяческою красотою разубранный. Не было в том дворце ни дверей ни с которой стороны, ни обитателей; а на лугу перед ним стояли серебряные столы, а на них белоснежные скатерти, а на скатертях питье и пища всяческого рода; а средь светлого луга были ясли из чистейшего серебра, а в них вдоволь для коня питья и корма. Вот, оставив коня у яслей, обошел он дворец со всех сторон, но не видя никаких примет для входа, рассудил, что нет здесь ни единого насельника, и тогда, гонимый нестерпимым голодом, сел к столу и начал с жадностью вкушать предложенные яства. Но немного лишь успел он вкусить от трапезы, как распахнулись вдруг ворота дворца, и такой был треск, словно гром ударил поблизости, а из тех ворот нежданно вырвался неведомый человек, росту исполинского и в руках с огромной медной палицей, которую вращал он, как соломину, без малейшего телесного усилия. И спросил он трапезовавшего юношу: "Кто ты есть, человек столь наглой гордости, что не убоялся ты прийти в королевские эти места и за королевским столом дерзко сесть за угощенье славным рыцарям?"

Ответил ему британец: "Королевский стол достоин быть для всех открыт в изобилии, и не пристало королю никому в еде или в питье отказывать! А из угощения для рыцарей и я ведь вправе отведывать, ибо нет на мне забот, кроме рыцарских, и в края сии приведен я рыцарским служением. Посему невежествен ты дважды, меня пытаясь отлучить от королевской трапезы". Возразил ему привратник: "Хоть и королевская это трапеза, не пристало от нее вкушать никому, кроме тех, кто служат при дворце и никого к порогу не пускают прежде, чем пришлец не схватился со стражами дворцовыми и не одолеет их; а кто будет ими в схватке побежден, тому нет спасения. Встань же от стола и поспешай восвояси или же выходи на бой, возвестивши мне неложно, что причиной твоего сюда пришествия?" Объявил британец: "Я ищу сокольничью рукавицу, – вот причина моего пришествия! Обретя же рукавицу, двинусь я и дальше, дабы при Артуровом дворе победоносно залучить и сокола. Где же, молви, тот дворцовый страж, который должен преградить мне доступы?" Ответствовал ему привратник: "О глупец! О, какое безумство движет тобою, британец! Десять раз умрешь и десять раз воскреснешь ты скорее, чем достигнешь притязаемого! Я и есть тот дворцовый страж, который образумит тебя от заблуждения и обездолит Британию твоею юностью! Ибо сила моя такова, что и двести лучших британских рыцарей не противостанут гневу моему".

Ответил на то британец: "Хоть ты и тщеславишься могучестью, но готов я сойтись с тобой в бою, чтоб ты узнал, каких мужей родит Британия! одно лишь нестаточно, это рыцарю биться с пешим ратником". А привратник ему: "Вижу я, что оборот судьбы твоей тебя привел сюда на смерть, ибо здесь не одна уж тысяча воителей пала от руки моей! И хоть я не числюсь между рыцарей, но хочу с тобой сразиться, в седле сидящим, чтобы, пав от мощи пешего, понял ты, кольми паче пал бы ты пред рыцарем!" Британец в ответ: "Да не будет так, чтобы пришлось мне, конному, биться с пешим! Нет, лишь пешему на пешего пристало идти в бою!" – и, вооружась, ринулся он с отвагою на противоставшего врага. Легким ударом меча повредил он ему щит; страж дворцовый, придя в великий гнев и презрев британца за его невеликий рост, так взмахнул своею медною палицей, что от сотрясенья щит британца рассыпался, а сам британец смутился великим страхом. Страж, помысливши вторым ударом сокрушить британца, высоко занес уже десницу, чтобы разить, – но не успело его оружие коснуться британца, как тот быстро и неуловимо уметил мечом в его руку, и рука вместе с палицею рухнула на землю, а британец бросился, чтоб вовсе лишить недруга жизни, но воскликнул к нему страж и молвил так: "Ужели ты один таков нерыцарствен рожден прекрасною Британиею, что ищешь добить мечом побежденного? Пощади мне жизнь, и без великого труда обретешь ты от меня все, что ищешь, без меня же не достигнешь ничего".

Молвил британец: "Сохраню я жизнь тебе, привратнику, если подлинно ты выполнишь обещанное". А привратник: "Если обождешь меня немного, без промедления тебе доставлю я рукавицу сокольничью". Британец на сие: "Злодей и обманщик! Ныне явно мне, что ты лишь обмануть меня ищешь. Если хочешь жизнь свою сохранить невредимою, укажи мне только, где та рукавица обретается"

Страж повел британца в сокровенные покои дворца, где и стоял тот столп, золотой и великолепный, на котором держалось все дворцовое строение, а на том столпе висела надобная рукавица. И как взял ее отважно рыцарь и зажал в своей левой руке, по всему дворцу раздался шум, и стон, и крики, громкие, но незримые: "Горе! горе! нам вопреки се победоносец отходит с добычею".

Вышед британец из дворца, сел он на оседланного своего коня и, пустившись в путь, вот достиг прекраснейших мест, где иные были великолепные луга, всяческим блещущие цветом, а средь тех лугов стоял золотой дворец дивного строения, и было в том дворце 600 локтей в длину и 200 локтей в высоту. По кровле и снаружи был тот дворец весь из серебра, внутри же весь из золота и разубран драгоценными каменьями. Был дворец обилен многоразличными покоями, а в знатнейшей части дворца на золотом престоле восседал король Артур, вокруг же его пребывали прекраснейшие дамы, множество которых мне и перечесть невмочь; а при них стояли численные рыцари отменного вида. И в том самом дворце обреталась золотая жердь, прекрасная и великолепная, на коей и пребывал желаемый сокол, а при нем лежали привязаны двое собак.

Но прежде входа в вышеозначенный дворец преграждало входящему дорогу укрепленнейшее предмостье, возведенное защищать дворец, а при нем на страже двенадцать могучих рыцарей, отряженных не впускать никого, кроме имеющего представить им сокольничью рукавицу или же мечом проложить себе ратный путь. Их завидя, тотчас им явил британец сокольничью рукавицу, а они на то, открыв ему дорогу, сказали: "Не во благо тебе путь сей, и многое приведет тебе он горе!"

Британец же, достигнувши внутренних покоев, предстал с приветствием пред королем Артуром и, быв внимательнейше расспрошен рыцарями, зачем пожаловал, объявил им, что пришел, желая снискать королевского сокола. На сие некто из придворных рыцарей молвил так: "С какой ты стати притязаешь на того сокола?" Британец на то: "Оттого, что счастлив я любовью дамы, прекраснейшей, нежели чья-либо из сих придворных рыцарей" А тот: "Стало быть, дабы стяжать тебе сокола, прежде надлежит уверение твое ратным боем испытать!" И ответил ему британец: "С охотою!" И как снарядили британца щитом к состязанию, вот и выстали оба в доспехах меж дворцовых оплотов, и бодцами устремив коней, несутся с силою друг на друга, и сшибаются щитами, и ломают копья, и мечами начинают сечу, и железные изрубают одеяния. И по долгой борьбе придворный рыцарь, дважды сряду пораженный в голову исхищренными ударами британца, так очами затуманился, что взором ничего не мог постичь; а британец, это видя, смелым быстрым натиском его, побежденного, с коня простирает наземь.

И тогда-то, стяжавши сокола с обеими собаками, посмотрел он и увидел писанную грамоту, к соколиному столпу на золотой цепи подвешенную, и о ней спросивши со вниманием, такого удостоился ответа: "Сие есть грамота, в коей писаны правила любви, которые сам Царь Любви из собственных уст прорек любовникам; и тебе надлежит ее увезть с собою, дабы правила те пред всеми любовниками обнародовать, ежели ты хочешь с миром стяжать нашего сокола".

Взявши ту грамоту и вежественно испросивши дозволения к отъезду, вот, не в долгом времени воротился он без помехи к той лесной владычице, и обрел ее средь леса в том же месте, где оставил, прежде странствуя. Та, немало одержанной победе его порадовавшись, указала ему идти прочь, так сказавши: "Изволением моим ступай себе, драгоценнейший мой, ибо жаждет тебя милая Британия. А чтобы не тяжек был уход твой, знай, что когда бы ты ни пожелал вернуться к сим местам в одиночестве, всякий раз меня найдешь здесь сидящею". И приняв от нее лобзание, тридцать крат повторенное, рыцарь в радости направил приятственный путь свой в Британию. А впоследствии времени рассмотрел он те правила, что в грамоте были записаны, и в согласии с высоким ответом обнародовал их к ведому всех любовников. И правила эти вот:

1. Супружество не есть причина к отказу в любви.

2. Кто не ревнует, тот и не любит.

3. Двойною любовью никто обязан быть не может.

4. Любовь, как то всем ведомо, всегда либо прибывает, либо убывает.

5. Что берет любовник против воли солюбовника, в том вкусу нет.

6. Мужской пол к любви не вхож до полной зрелости.

7. О скончавшемся любовнике пережившему любовнику памятовать двумя годами вдовства.

8. Без довольных оснований никто лишен любви быть не должен.

9. Любить может лишь тот, кем движет любовное влечение.

10. Всегда любовь далека обителей корысти.

11. Не пристало любить тех, с кем зазорно домогаться брака.

12. Истинный любовник ничьих не возжелает объятий, кроме солюбовных ему.

13. Любовь разглашенная редко долговечна.

14. Легким достигновением обесценена бывает любовь, трудным входит в цену.

15. Всякий любовник пред взором, солюбовным ему, бледнеет.

16. При внезапном явлении солюбовника сердце любовниково трепещет.

17. Новая любовь старую гонит.

18. Только доблесть всякого делает достойным любви.

19. Если слабеет любовь, то быстро она гибнет и редко возрождается.

20. Кто любит, того робость губит.

21. Истинная ревность сугубит страсть любовника.

22. Подозрение, павшее на солюбовника, сугубит ревность и страсть любовника.

23. Кто терзается любовным помыслом, тот мало спит и мало ест.

24. Всякое деяние любовника устремлено к мысли о солюбовнике.

25. Истинный любовник во благо только то вменяет, что мнит быть по сердцу солюбовнику.

26. Любовь любви ни в чем не отказывает.

27. Любовник от солюбовника никакими утехами не насыщается.

28. Малая догадка в любовнике о солюбовнике уже дурные вызывает подозрения.

29. Кого безмерное томит сладострастие, тот не умеет любить.

30. Истинные солюбовники воображением никогда друг друга не покидают.

31. Одну женщину любить двоим, а двум женщинам одного отнюдь ничто не препятствует.

Вот какие правила привез с собою названный британец и от имени Царя Любви представил их вкупе с тем соколом госпоже своей, за чью любовь приял он столь великие испытания; а она, вполне удовлетворенная в его верности и уверившаяся в силе его смелости, вознаградила те его труды своей любовью. И созвавши многолюдное собрание дам и рыцарей, огласила им она означенные правила любви, наказав блюсти их нерушимо по завету Царя Любви; а собрание во всей всецелости, внявши им, дало обет блюсти их во веки веков, да не сбудется над присягнувшими любовная казнь. И всякий, кто был зван к тому собранию, означенные правила запечатлел в писаниях своих и унес, чтобы во всех концах земного круга обнародовать их на благо всем любовникам.

2. БОНКОМПАНЬО КОЛЕСО ВЕНЕРИНО[187]

Начальною порою весны, когда все чувствительное и одушевленное от мягкости воздуха входит в силу и расцветать начинает по мере свойств своих, между тем как зимою до времени умершим казалось, стоял я на округлом холме близ Равона под деревами цветущими, внимая пению соловьев сладостнопеременчивому и в том обретая душе отдохновение от трудов. И так мне стоящему и многое тайное в уме своем обращающему се предстала внезапно дева в облачении из золота, в одежде испещренной (Пс. 44, 14-15), и во всех своих чертах от самой природы столь совершенная, что ни в чем красотою своею не казалась недостаточна. Как некая царица, имела она на челе драгоценную корону, а в деснице своей царственный жезл. А пришла она от пределов земных для усмотрения вежества и разумения каждого. На оную взирая в лике ее светлом и приятном, возговорил я, да удостоит она меня поучения. Она же, вопрошения не ожидая, изъявила себя богинею Венерою, присовокупивши упрек, почему не произнес я приветствий и привлекающих речений, каковые свойственны обращению между ведающими любовь. Сим пристыженный, обратил я перо мое к предлежащему труду, начав сочинение, имя которому да будет "Колесо Венеры", ибо всякого пола и положения люди едиными узами взаимно связуются, словно бы в колесе вращательно движутся и многий во всякое время страх претерпевают, зане совершенная любовь рождает Повсечасный страх. И при сем заблагорассудилось мне поместить одесную Венеры девический хор, ошую же замужних, монашествующих, вдовиц, и обездевленных, под стопами же ее всех, кто ниже, чем названные, ибо нет в них никоей радости, и наслаждение от них позорно. Но примеры о всяком их роде приведу я вкратце, дабы не обременить слуха многоглаголаньем.

Перечисливши вкратце способы приветствования, каковыми между любящими обращение возможно, рассудил я положить и общие примеры повествовательной части, как то делают диктующие, приготовляясь к нахождению в красноречии[188]. При сем подлежат различению разного времени любовь и разного рода любящие. А именно, иные начинают любить тех, с кем еще ни единожды в разговор не вступали; иные ищут любви после собеседования и малого знакомства; иные же домогаются любви даже от тех, кого не видели никогда. Таковы суть три времени совершения сказанного. Любящие же бывают двоякого рода, сиречь мирянин и клирик; а среди мирян иной рыцарь, иной пеший; а среди рыцарей иной король, иной герцог, иной князь, иной маркиз, иной граф, иной барон, иной же ленник ленника; а среди пеших иной гражданин, иной мещанин, иной торговец, иной землепашец, иной свободный, иной раб; а среди клириков иной прелат, иной низшего сана, каковых все виды не подлежат разделению, да не повредятся этим законы любви. Но как если бы решил я полагать свои примеры по образу жизни и состоянию каждого, то раньше бы иссякла моя жизнь, чем речь, и как природа человеческого состояния во всех едина, то положу я на все единые примеры и быстрым бегом завершу с пользою начатый путь.

Итак, какого бы положения или состояния ни был муж, он или взыскует любви, или любит ту, которую не знает, или любит ту, которую имел, но в любви между ними случилась перемена, или же любит ту, которую никогда не видел.

Применительно к названным трем временам предложу я любящим два способа письменного повествования: первый до совершения, второй после совершения.

Кто желает стяжать любовь какой-либо женщины, тому надлежит предпосылать себе искательную лесть, суля даже то, что исполнено быть не может, по слову Овидиеву: "Никогда не вредит обещанье"[189]. И для начала может любовник так повести свое повествование, домогаясь той, которую желает иметь:

(I) Когда в блистательном девическом хороводе узрели Вас намедни мои телесные очи, то некое пламя любви объяло предсердие мое, и сделался я другим человеком. Я не тот, что был, и не быть мне таковым впредь, и не диво, ибо мне и всем за несомненное являлось, что сияли Вы между ближними как денница рассветная, предвестием дня Аврору выводящая. Когда же стал я обозревать ту славу, какою Вас природа наделила, то дух мой изнемог от восхищения. Кудри Ваши, подобно золоту витому, над ушами прекраснейшего цвета дивно повисали. Лоб Ваш был возвышен, а брови как два свода, перлами сияющие, и очи блистали, словно звезды пресветлые, а от блеска их и прочие члены лучами исходили. Ноздри прямы, губы полны и алы представали пред зубами, слоновой кости подобными, а шея округлая и горло чистейшее прямизною усугубляли красоту свою, равной которой, верую, не было и в Гомеровой Елене. Грудь над станом возвышалась, как райский вертоград, в нем же два плода, словно купы роз, сладчайший аромат распространяющие. Плечи утверждались, как золотое предвершие, а предплечья от них исходили, как ветви кедровые, самою природою произращенные; руки длинные, пальцы тонкие, суставы ровные и ногти, словно кристалл блистающий, довершением были красоты Вашего облика. Но понеже прежде иссякнет славословящий, нежели безмерность красоты Вашей, то обращаю я перо свое к величию Вашего разумения, каковому не могут вдосталь надивиться. Ибо многие суть, кому хоть и в радость красота, но не в украшение разум; и многие суть, кому разумение природою даровано, в благовидности же отказано; в Вас однакоже все сие безущербно сливается воедино, отчего и мысль моя многократно устремляется к тому, чтобы неким божеством тебя почесть. Посему низменнейшие молю великолепие Ваше удостоить меня, раба Вашего, приятием, ибо намерен я и себя и весь мой удел в волю твою предложить.

...Далее же следует знать, что всякая женщина всякого положения и состояния прежде отказывает и в том, чего сама свыше всего желает; посему, если она каковым-либо образом пославшему отпишет, разумей в этом, что она уже уступить хочет, хотя бы на словах и отрицалась. А почему женщина отказывает в том, чего любовник домогается, на это есть пять причин: первая, в некотором тайном естестве, по коему всем естественно на первое искание отвечать отказом; вторая, чтобы за скорое снисхождение к твоему желанию не почел ты ее всякому доступною; третья, чтобы ищущему показалось слаще то, в чем столь долго было отказываемо; четвертая, ибо ожидает она к себе некоторых щедрот, прежде чем смилостивится над ищущим; пятая, ибо многие опасаются понести во чреве. Стало быть, отпишет женщина пославшему привет с простым именованием, а затем может продолжать следующим образом:

(II) В грамотке твоей перо потрудил ты вотще, полагая льстивыми словесами и хвалениями пригожести моей снискать мое благоволение. Но чаяние твое праздно, и сеешь ты на песке. Служением твоим я гнушаюсь и желаю, дабы впредь ты мне подобное не писывал.

Из такового послания может любовник уразуметь, что она желание его беспременно исполнит. Посему и напишет он ей повторно следующим образом:

(III) Грамотки Вашей знаменование душу и сердце мое веселием преисполнило. И пусть гласят слова Ваши, что перо я потрудил вотще, – верю, все же, что удостоили Вы меня взглядом; а если не угодна Вам жизнь моя, то повелите умереть, и в смерти я возрадуюсь радостями рая.

(IV) Докучанию твоему не могу я не дивиться, ибо доподлинно было тебе отказано, чтобы не смел ты ко мне посылать письма или что иное; ныне же ты пытаешь, словно полагая меня переменчивою. Но не быть сочленениям на сирпии[190] и пребыть цветку мирики невредимому, и не уподобиться траве, которая, подкошенная, скоро вянет (Пс. 36,2). Верно, видел ты лозу в пустыне, а почудились тебе дамасские кущи; но не все угодное таково, каково мнится.

...(V) Если бы царства был я удостоен и царственною диадемою увенчан, то и тогда не такова была бы радость сердца моего, каковую от получения послания Вашего я восчувствовал. Истинно ведаю, что не быть сочленениям на сирпии, сиречь погрешности в красноречивейшем вещании твоем, и пребыть цветку мирики невредимому, сиречь предпочтению сердца Вашего нелицемерным. Я же есмь трава, которая, подкошенная, скоро вянет, и ежели не восхочешь увлажнить меня росою милости твоей, то и меньше стану, чем трава увядшая. Видел, видел я лозу, и почудились мне дамасские кущи; но пусть и не дана мне угода в обладание – низменнейше молю я великолепие и учтивость Вашу наградить меня дарением за верностью мою, сиречь удостоить меня приятием, дабы возмог я благовременно раскрыть Вам тайну сердца моего.

(VI) Верно, мнишь ты, что труд нечестивый все превозмогает[191] и что стучащемуся во всякое время отверзется (От Матфея, 7, 8), но неверны пути людей и суетны их помышления (Пс, 93, 11), ибо дела их правятся более случаем и фортуною, нежели обдуманным предусмотрением. Не желая, однако, мольбы твои презреть всецело, дабы не увлечь тебя в петлю отчаяния, советую тебе в день воскресный, когда господа и дамы пойдут в храм Господень, запустить в мою ограду твоего сокола, и подбежав тотчас с ближними твоими, востребуй сию птицу; я же прикажу тебе в том отказать, и служанки тебе скажут: "уходи, не своего ты требуешь". А по случаю такого унижения я повелю тебя призвать, и так сможешь ты раскрыть мне тайну сердца твоего.

Чего же более? полагай, что любовник уже достиг, чего желал; и посему он теперь может и долженствует слать послания свои любезнейшие, писанные после свершения. Ибо есть обыкновение у любовников для вящего наслаждения утверждать, что бывшее с ними привиделось им во сне. По сей причине и может любовник написать такое письмо:

...Предположим, что она, вышедши замуж, не желает более его любить и по сей причине так ему пишет:

(IX) Любови Вашей узы исходом свершаемого расторгаются, ибо выхожу я за мужа, обручившего меня кольцом в залог супружества, препоясавшего шею мою каменьями драгоценными, подарившего мне одежды, золотом и жемчугом многим сияющие. Посему не могу и не должна я более с тобой по обыкновению нашему увеселяться.

(X) Плачась, восплакался я (Плач Исайи, 1,2) и плакать не устану; и во тьме постелил я постель свою (Иов, 17, 13), ибо помрачился светоч мой, которым, мнилось, многовидно сиял я в сонме славных воителей. Ведай же, что если бы за моря и горы ты с супругом твоим переправилась, все последую я вам, чтобы лишь единожды узреть желание души моей.

Предположим, что она до замужества сделалась беременна, и по сей причине так любовнику своему пишет:

(XI) Была я в доме отца моего лелеяна и была пред очами родителей моих многолюбима, когда ты прельстительными искательствами своими завлек меня непредусмотревающую в петлю обмана. Ныне же не осмеливаюсь никому явить уязвления моего причину. Но что деется тайно, то и на перепутьях гласно: лицо бледнеет, чрево вспухает, разверзаются затворы стыда; молва многолюдствует, терзаюсь повсечасно, бичевания претерпеваю, смерти взыскую. Нет горя, моему подобного горю, ибо славу и честь я с цветом девства моего потеряла. А ты для меня усугубление в несказанной муке моей, ибо сделался ты мне всецело чужд и не вспоминаешь более о той, кому сулил моря и горы и все, что есть под кругом небес. Не таковыми ли силками птицелов погубляет птиц и рыбарь из пучин тростием извлекает рыбу? Но без пользы мне слова мои: кто с высоты падает, тот сокрушается непоправно и тщетно взыскует исцеления, ибо беда его впереди его. И все же, молю, будь мне в помощь! и ежели не хочешь подать мне облегчения, то воззри лишь, как за тебя я погибель приемлю! Ибо меньшая погибель есть смерть, нежели жизнь во сраме до конца времен.

(XII) Покамест не принял я жену в дом мой, гнушалась ты приять меня супругом; ныне же могу ли я твоей ответствовать воле, когда жену имею превосходнейшую и многообразною красотою украшенную? Отступись же от сказанного и речи свои про себя обращай, ибо некто иной, полагаю я, в том повинен, что ладья твоя устремляется ко пристани бесчестия.

Предположим, что некая замужняя хочет друга своего призвать к себе, когда супруг в отсутствии:

(XX) Посылала я тебе фиалки, ныне же назначаю тебе купу роз, ибо дружества твоего высочайшей славе приличествуют цветы и плоды и листвие. Се отвеял аквилон; да повеет же юг, да внидет в сад мой, и да возблагоухают ароматы мои его дуновениям!

3. ФРАНЧЕСКО да БАРБЕРИНО КОММЕНТАРИЙ К "ПРЕДПИСАНИЯМ ЛЮБВИ"[192]

Начинается книга Предписаний Любви[193], собранных Франческо да Барберино, магистром обоих прав, с уст той же Любви, красноречиво их излагавшей.

Начинается изъяснение Предписаний Любви, составленное тем же Франческо по причинам ниже изложенным.

– Пусть обратятся дамы [также] к книге об их нравах, которую я написал по поручению некоей госпожи, как ты обнаружишь подробнее ниже в изложении содержания в конце предисловия.

– Недозволенной любви я не касаюсь, да ей и не подобает именоваться любовью; добропорядочные люди обычно зовут ее бешенством[194]... вот почему, я полагаю, синьор Гвидо Гвиницелли[195] такую любовь назвал бешенством...

– Итак, в конце этой книги и по полном ее завершении ты обнаружишь некий рисунок и тринадцать прочих рисунков... и при указанных рисунках обнаружишь некую канцону и некие строфы, из которых и... соседствующих с ними увидишь, насколько все то, о чем там говорится, способствует духовному укреплению; хотя эти стихи и рисунки обнародовал я, Гараграфуло Гриболо не замедлит сказать, что мною руководил разум некоей госпожи.

– Доблесть – это безупречная смелость, которая доставляет человеку уважение среди тех, кто знатнее и могущественнее его. Если хочешь ознакомиться с изображениями этой Доблести и Смелости и Учтивости, посмотри на них, как было сказано выше, во Флоренции, где я представил в рисунках схватку между Учтивостью и Жадностью и их приверженцами, а также между Доблестью и Трусостью и их приверженцами, а стихи на народном языке, каковые там же начертаны, снабдил новыми изображениями.

– Книга, которую я составил по поручению некоей госпожи о нравах сеньор и кое-каких их обычаях, нуждах и благодетельных для них правилах[196], еще не предана мною гласности из-за того, что изучение обсуждаемого мною предмета задержало на некоторое время ее написание и завершение. На это ты мне можешь заметить: "Почему же то время, которое ты истратил на эту книгу, ты не использовал на отделку начатого тобою раньше, что было бы гораздо похвальнее?" Отвечаю: потому что, будучи вынужден пребывать по важнейшим делам в графстве Провансском и графстве Венессенском и располагая непривычным досугом, я томился превеликой душевною тоскою, и, не имея с собою черновиков с начатым сочинением, решил довести до конца то, что было изложено мне Любовью.

– Кто была та госпожа, по поручению коей я сочинил эту книгу, в начале своем указывает сама книга, но понять это не легко и не просто, поскольку слова, которыми говорится об этом, иносказательны и темны, что сделано мною намеренно, и еще труднее судить о ее облике по находящему там же рисунку... Если ты пожелаешь, однако, дознаться, кто та госпожа, которая возложила на меня это дело, то ниже, в конце второй части и в предисловии к третьей в тексте и объяснениях об этом говорится достаточно; ты окажешься, впрочем, весьма проницательным и доблестным, если сможешь правильно истолковать эти слова.

– Слыша тогда, что я мог с самого начала использовать рифмованные стихи на народном языке[197] и латинскую прозу или латинский метрический стих, я все же, предоставленный сам себе, не мог выполнить все это одновременно и посему зычным голосом воззвал к Любви, умоляя ее, чтобы она каким-либо путем соблаговолила даровать мне Милость, и мне было бы посильно справиться и с рифмованными стихами на народном языке, и с латинской прозой. И вот в моих ушах зазвучал некий голос, еще не приступивший к изложению Предписаний: "Возьми два пера и пиши уверенно – пусть одно из них будет возвышенным, а второе низменным, и сразу примись за то и другое"[198], что я и сделал... Любовь в этом ко мне снизошла и пожелала уподобиться человеку, чтобы показать, что есть человек, пожелав также говорить рифмованными стихами, которые порою требуют краткости, а порою чрезмерной протяженности слога; латынь же, которая весьма многим понятна, она пожелала соблюсти со всей тщательностью. Взяться за метрические стихи мне было не по душе, во-первых, потому, что они, подобно стихам рифмованным, не свободны от некоторых недостатков, а также потому, что ныне больше нравится, доступнее и более принята проза, и, равным образом, потому, что сочинение стихов, рождавшихся прежде из сердца поэтов, превратилось ныне, как известно, в плутовство и обман[199]. Я захотел писать рифмованные стихи на народном языке ради знатных людей моего отечества, которые не понимают латыни... Впрочем, ты мог бы спросить: ‘Те изображения, которые ты набросал, увидел ли ты там же и такими же, то есть столь же грубо исполненными, какими, не будучи художником, исполнил их ты, или ты был сначала немного этому обучен?" Все это достаточно разъясняется ниже, в начале XI части "Признательности", где также рассказывается и о сути замысла вышеупомянутой госпожи. Пояснив с помощью Божьей это предисловие, я, прежде чем последовать дальше, говорю и заявляю, что все мои сочинения, рассматривающие Любовь, я понимаю духовно, но не все поддается общедоступному объяснению. Там же, где я явно говорил о плотской любви или без слов подразумевал таковую, например, в некоторых моих ответах на двадцать три вопроса о любви[200], а также в тринадцати рисунках, посвященных той же Любви, кои ты увидишь ниже в приложении к книге и в книге "Цветы изречений... ", каковые ответы в сокращенном виде изложены мною во многих других моих сочинениях, хотя и не все пребывает в пределах Любви Божественной, я не колеблясь могу утверждать, что никогда не говорил о любви недозволенной, но, восхваляя дозволенную, всегда осуждал и теперь осуждаю любовь недозволенную.

– Откуда Арригетто[201]:

Если кого запятнала хула бесславящим знаком, –
Много потребно воды, чтобы смылся позор![202]
А вот что сказал сеньор Район Анжуйский[203]: "Скупец, дабы не жить в нищете, всегда живет в нищете".

– Сеньор Гильем де Бергедан, как сообщают, сказал, что нужно освобождаться от бремени размышления о ничтожном, дабы с большей легкостью вершить важное. Сеньор Бертран де Борн однажды заметил, что ему никогда не приходилось заниматься делом настолько значительным, чтобы он использовал ради него все свои знания[204].

– Гараграфоло Гриболо заявил, что этот раздел никуда не годится, и в подтверждение своей правоты сослался на "Искусство любви" Овидия и на многих других, а также на сочинения госпожи Аулианы Английской и госпожи Бонабакаи из Пизы, равно как и на сочинения Гильема де Бергедана, и что сеньоры хотят услышать о том, что имеет отношение к любви помимо высказываемого ниже в части, именуемой "О рассудительности", то есть в части IV. Я не привожу его разнузданных слов, но заявляю, что они были неподобающе злобными. Речь может идти или о добропорядочных женщинах или же о дурных; если о дурных, то эта книга их не рассматривает; если о добропорядочных, то раздел этот ясен. А что касается до того, что иным, пожалуй, было бы по душе, чтобы повествовалось об обманах и всевозможных уловках, то я утверждаю, что, буде ты желаешь понравиться этим последним, то пиши с надлежащей благопристойностью, и ты гораздо больше придешься по сердцу не только добропорядочным, но и дурным, если окажутся таковые, и все они станут превозносить тебя похвалами. Подкрепляет этот раздел и сказанное Фолькетом Марсельским[205], а именно, что тот, кто любит честную женщину, любит сильнее, чем любящий ветреницу, ибо благосклонность честной ценится выше и ее оберегают. Он высказал это на своем языке.

– И поведал на своем языке Пейре Раймон[206], что с помощью этих коротеньких повестушек[207] он немало воздействовал на душу своей госпожи, дабы она соблюдала верность ему. – А провансалец Гильем Адемар[208] сказал, что пренебрежение к мелкому люду означает не что иное, как нежелание возвеличить себя, и что тот, кто никогда не снисходит к низшим и не считает, что заслуги их возвышают, – человек, несомненно, ничтожный.

Было бы смешно утверждать, что картина Чимабуэ или Джотто[209] уступает какой-нибудь мазне в выразительности.

– Чтобы воспламенить сердца, читай вслух о великих деяниях предков[210]... и о многочисленных войнах, о чем повествует Тит Ливии; познакомь также с краткими высказываниями Бертрана де Борна[211], Бернарда де Вентадорна, Гильема Адемара, сеньора Раймона Анжуйского, Гираута де Борнеля и многих других провансальцев, упоминание о которых ты найдешь в этой книге; читай иногда из "Шутливых стихов" сеньора Гильема де Бергедана[212], из современных поэтов, например, нотариуса Якоба, Гвидо из Ареццо, сеньора Гвидо Гвиницелли, Гвидо Кавальканти, Данте Алигьери, сеньора Чино да Пистойя, Дино Кампаньи[213], равно как сочинения и труды многих достойных писателей, о каковых, если не задремлешь, сможешь поразмыслить; читай и о древних деяниях императора Домициана, Ганнибала, царя африканцев, Сципиона, римского консула, Югурты, царя мавританского... Не возбраняю тебе и того, что является не такой уж древностью и что рассказывается о Круглом Столе, о Гекторе и других, лишь бы ты оставил в небрежении вздор корнвалийцев, включая по этой причине сюда и Тристана. Говорить ныне о паладинах почитается неприличным, и не многим более ценится чтение о деяниях Гийома Оранского и подобных ему, чьи сказки столь явно преисполнены лжи. Повести из дворца сеньора Гийома, однако, показывают и ныне, что он свершил очень многое[214].

– До сих пор немаловажно сказанное Раймоном Тулузским[215] на его родном языке: "Для тех, кто жаждет, чтобы их чтили, наилучший способ – чтить других сверх того, чего они вправе требовать".

– Сеньор Раймон Анжуйский в трактате на провансальском языке "О братском общении"[216] коротко говорит о том, что, переправляясь через реку с лицом, превосходящим тебя по своему положению, ты должен находиться, если это мужчина, рядом с ним выше его по течению, дабы не казалось, что ты считаешь его неловким, не способным самостоятельно справиться с трудностями, а себя более сильным; если же рядом будет дама, в том же сочинении в своем месте указывается, что тебе подобает находиться ниже ее по течению. Но поскольку по вопросу о том, с какой стороны должно переправляться, как я обнаруживаю, горячо спорили, надлежит поговорить об этом подробнее, и весьма хорошо, что вышеназванный сеньор Раймон в упомянутом трактате приводит мнения многих, и все они в том, что уже сказано о реке, солнце, ветре, вооружении и прочем тому подобном, почти совпадают, а если и не во всем, то, по крайней мере, не опровергают друг друга. Те, чьи мнения приводит сеньор Раймон, расходятся между собою лишь в вопросе о том, как подобает поступить младшему, когда он и вышестоящий, вооруженные только мечами, передвигаются по равнине одинаково хорошей дорогой, притом, что солнце скрыто за облаками, встречный ветер им не препятствует, конь уклоняется вправо не больше, чем влево, и вышестоящий, при всех этих условиях, обращается к младшему, подзывая его к себе. Вышеназванный сеньор Раймон говорит, что младшему в этом случае надлежит спросить: "С какой стороны я вас буду меньше стеснять?" Сеньор Юк Гильем замечает, что поступать так негоже, ибо может казаться, что домогаешься, чтобы тебя похвалили. ГоворитРаймонет, племянник упомянутого сеньора Раймона: "Если бы я осмелился возразить таковому мужу, то, будучи позван, я бы решил, ни о чем не спрашивая, поехать с левой стороны от вышестоящего, дабы мой меч ему не мешал; а не помешает ли мне его меч, об этом я бы не думал". Сеньор Аймерик говорит: "А я бы поехал справа от вышестоящего, ведь повод у него в левой руке, а кони, естественно, норовят идти как можно ближе друг к другу; так вышестоящему было бы удобнее управляться с поводом и, вступая в беседу, легче склоняться вправо, что тоже естественно. Если конь у меня более рослый, чем у него, я ослабляю перевязь моего меча так, чтобы острый конец его пришелся ниже его ноги. Но если я вынужден буду ехать по склону и окажусь выше, чем он, то хотя мне подобало бы его пропустить, тут ничего уж не поделаешь". Сеньор Бертран говорит, что думать о мече вовсе не нужно: "Отстав немного от моего старшего так, чтобы его плечи были чуть впереди моих, я буду ехать, как пожелаю". Наконец, после различных высказываний по этому поводу, все соглашаются с первым из приведенных, то есть с высказыванием сеньора Раймона. Впрочем, не упускай из виду того, что тот же сеньор Раймон думает о юноше, услужающем рыцарю; его мнение также приводит сеньор Уголин де Форкалькьер[217], добавляя, что подобные недоумения вовсе не должны возникать, когда оба всадника резко отличаются по своему положению, так как показалось бы неприличным, если бы окликнутый королем оруженосец обратился к нему с упомянутым выше вопросом, ибо ему подобает подметить, в какую сторону королю удобнее поворачиваться, или, если его окликает король, то с какой стороны окликает.

То же, я полагаю, относится и к простым людям по отношению к лицам важным, а также к равным между собою, и я считаю отличным это его пояснение. Но для венецианцев это указание не подходит, ибо у них общепринято, что тот, кто хочет почтить другого, помещается с левой стороны, дабы вышестоящего с правой стороны ничто не стесняло.

– Прежде всего тебе следует знать, что эти правила поведения и многое другое я уже рассматривал в книге "Цветы повестей", о которой есть упоминание в предисловии и в пояснениях – я говорил в указанной книге о том, о чем слышал и читал в чужих сочинениях. Теперь, однако, то, что я вношу в настоящие пояснения, противоречит, как кажется, сказанному мной ранее, но происходит это из-за того, что, изучив тщательнее соответствующие вопросы и познакомившись с более здравыми книгами, я вознамерился пересмотреть мои былые суждения; посему, если в названной книге обнаруживаются расхождения с тем, что я утверждаю ныне, тебе следует руководствоваться изложенным в Предписаниях.

– По известной причине король Французский проявлял исключительное внимание к жене одного рыцаря. Что побудило короля к этому? Графиня де Диа[218] сказала, что мужчины почтительно относятся к дамам из-за того, что те заслуживают этого, ибо превосходят их благородством. Бертран спросил ее, почему она так считает, и она ответила: "Потому что мужчина сотворен или создан из глины и грязной земли, а женщина создана из благороднейшего человеческого ребра, уже очищенного попечением Господа", и доказывала это, сравнивая руки того и другого пола. Вот почему мужчина, словно наемный слуга, который должен услужать женщине, был создан отважным и сильным; женщина, однако, поскольку ей должно господствовать и стремиться лишь к благородному и прелестному, была создана нежной и прекрасной, и Бог позаботился вложить в нее только то, что способствует ее красоте. Вот почему, сказала она, жены пребывают у себя дома, тогда как мужья сражаются и предаются трудам. Привела она и много других причин, о коих упомянуто выше, в той же второй части Предписаний, где перечисляются как такие, которые подтверждают сказанное, так и опровергающие его.

Провансалец Гильем Магрет[219] сказал, что если бы женщины были наделены природою столь же крепкими членами, как мужчины, они бы безраздельно господствовали и были равны последним, и сами, стремясь к познаниям, принудили бы мужей взяться за веретена, прясть шерсть и выполнять все то, что делают ныне женщины, так как преимущества, связанные с господствующим положением, присвоила себе только сила.

Арнаут Каталанец сказал по-провансальски[220], что почести, воздаваемые дамам, заслужены ими, ибо благодаря их любви порождается все, что ни есть на земле добродетельного, иное прикровенно, иное – окрашенное в цвет чего-либо другого.

Пейре Видаль на провансальском языке написал[221]: чего ради некоторые утратившие рассудок мужья притязают на господство над своими супругами? Достаточно им посмотреть на себя, чтобы увидеть, что они бородаты словно козлы, черны по большей части, как вороны, что кожа у них грубая, как у буйволов, что они заросли волосами, точно медведи, и обладают знаниями, лишь потому что читают, а властвуют, так как сильнее, и он приводит многое наподобие этого.

А Раймон Анжуйский в той канцоне, в которой только 25 стансов[222] и где он рассуждает о том, что по отношению к дамам надлежит неукоснительно соблюдать вежливость, приходит, как кажется, к выводу, правда не вполне четкому, что мужчины должны быть вежливы с дамами, ибо ничто нас к этому не обязывает, а если бы это было для нас обязательно, то учтивое обращение с ними заслуживало бы меньшей хвалы. Сеньор Уголин де Форкалькьер дал, однако, этому объяснение и сказал: он говорит невразумительно. Против всего этого ополчился Гараграфуло Гриболо, который, опираясь на общепризнанных писателей и множество сочинений, отлично умеет ниспровергать любые, какие ни есть доводы. Я ответил ему, что его слова в настоящее время не будут помещены в объяснительных примечаниях.

Заметь, что тот, кому здесь был оказан почет, равно как и те, кого почтили в других местах, обязаны воздать за него, в особенности, если почтивший их равен им по своему положению, как сказал на провансальском языке Монах Монтаудонский[223].

– Против предшествующего раздела, в котором говорится: "не своди любящего с возлюбленной" возразил Гараграфуло Гриболо, утверждая, что пояснение это ложно, что любовь не могла преподать подобный совет, ссылаясь на то, что сеньор Гильем Бергедан размещал любящих мужчин и избранниц их за столом и в танцах рядом друг с другом, а если не мог этого сделать, то хотя бы напротив друг друга. Я ответил на это, почему бы ему не сослаться также на святых отцов церкви и, главным образом, на Августина[224]? Вышеназванный сеньор Гильем, на которого он сослался, никогда ни к чему с таким рвением не стремился, как к очернению женщин. Однажды, когда он нес в руках книгу, некто в общественном месте задал ему вопрос, куда он идет, и он ответил: "К госпоже такой-то, которая, прежде чем вручить мне венок, потребовала от меня клятвы, что я никому об этом не сообщу". Опустив вздор подобного рода, давайте вернемся к нашему разделу.

– О сеньоре Иоанне де Брансильва[225] можно прочесть, что он за едой не употреблял хлеба, разве только обмакивая его в подливку, причем таким образом, что никогда не прикасался пальцами к жидкому, а тех кто нагромождал целые кучи хлеба, называл медведями, для которых приготовляют корыта с жидкою пищей, ибо тем доставляет огромное удовольствие залезать в них пастью и лапами.

О том, как пользоваться ножом, когда сидишь за едою с равным тебе по положению, немало спорили во времена сеньора Иоанна де Брансильва, о чем рассказывает Раймон Анжуйский в своем сочинении "О столе", в разделе XXI. Как гласит его текст, было решено, что между людьми, равными по положению, в тех случаях, когда нет слуги, обязанность разрезать пищу возлагается на того, у правой руки коего окажется нож, чтобы рука, способная использовать нож, находилась со стороны сотрапезника, ибо, если бы дело обстояло наоборот, ты бы не мог как следует укладывать мясо с его стороны, поскольку с той же стороны было бы и блюдо с мясом, и рука, которая должна держать мясо, а не только место, куда укладывать нарезанные куски, и заметь для себя, что в этом проявляется забота об удобстве того, кому, разрезая мясо, ты услужаешь, потому что если бы он пребывал с левой стороны от тебя, разрезать мясо было бы для тебя значительно проще. Многие говорили поэтому, как можно прочитать там же, что, если кому-нибудь приходится постоянно пребывать за столом с сотрапезником, то позволительно поступать так, как для тебя удобнее. Однажды, будучи в месте, которое прозывается Пуасси, неподалеку от Нормандии, я спросил обо всем вышеизложенном у сеньора Жана де Жуанвиля[226], рыцаря преклонного возраста и в подобных делах самого сведущего из ныне живущих, к словам которого питают величайшее доверие как сеньор французский король, так и все прочие, и его ответ совпал со всем вышесказанным, причем он добавил, что по этой причине ножи должно раскладывать у правой руки сидящего за столом, и что усердные слуги так и раскладывают. Согласно сообщениям других, в том же сочинении говорится, что резать мясо подобает также смотря по тому, как падает свет на подлежащее разрезанию...

Названный сеньор Раймон говорит, что тех сеньоров, которые неопрятно едят, ты можешь к себе приглашать, но не слишком часто...

Плодов и кушаний, которых нельзя брать в руки, соблюдая благопристойность и опрятность, вышеназванный сеньор Иоанн де Брансильва, как правило, никогда не ел – ни вишен, ни люпиновых орешков, ни приправ, ни сластей, ни орехов в меду, ни всего прочего, что пачкает руки, – ничего такого, с чем ты не можешь управиться, соблюдая опрятность, и что постоянно сваливается на грудь, как например яйца в смятку и тому подобное, и он ничего не ел ложкой, кроме подливок, и никогда не выкладывал изо рта ни хлеба, ни мяса, ни чего-либо иного, ни их частички после того, как положил в рот, но он так умеренно брал себе пищу, что не ронял ни крошки и ему не требовалось снова класть в рот упавшее, о чем я пространно написал и рассказал в книге "Цветы изречений", на которую неоднократно ссылался выше.

– Гильем Адемар рассказывает о вышеназванном сеньоре Раймоне Анжуйском, что он при жизни редко или скорее никогда не ссылался на свои собственные слова, но часто их приводил, приписывая кому-либо другому...

Как говорит Джауфре Рюдель, провансалец из Блайи, сеньор Раймон мало верил в свои дарования и не указывал на них окружающим[227].

– Здесь будет кстати привести сообщенное сеньором Уголином де Форкалькьером о сеньоре Бертране Нимском, который привык, находясь среди своих, невозбранно закидывать ногу на ногу. Однажды случилось, что его, как доблестного воина, во время одной из войн призвал к себе король Англии, и, сидя за столом с названным королем по причине своей выдающейся доблести и помышляя совсем о другом, а не о соблюдении благоприличия, он по привычке закинул ногу за ногу, чем вызвал ропот среди присутствующих. Отсюда следует, что у себя дома нужно вести себя так же, как и на людях, а если тебе доведется на людях не удержаться, то, по крайней мере, не забывая об этом, чтобы впоследствии вести себя подобающим образом.

Дабы ты был осмотрителен в подобных делах, выслушай о том, что однажды случилось в Бургундии. Пейре Видаль рассказывает, что некогда брат герцога Бургундского прибыл из Франции, и навстречу ему устремилась жена герцога, которую он, обнимая, так сильно прижал к груди, что увидевший это герцог проникся подозрениями как насчет брата, так и насчет жены. И вот, вечером он сказал жене такие слова: "Где ты видела, чтобы вели себя подобно тебе?" Та ответила: "Ваш брат так поступил из почтения к вам, я же, стерпев это, нисколько не виновата". Муж на это заметил: "Ты вдвойне виновата уже потому, что никак не выбранила его тут же на месте". Она возразила: "Не думаю, чтобы мне подобало сделать такое". На этом закончился их разговор, но спустя несколько дней герцог, пригласив брата и усадив его рядом со своею женой, скрытно подсыпал обоим яду, и через три дня оба умерли. Об этом, когда я проезжал по Бургундии, мне поведал один старик и другие подтвердили, что это сущая правда.

– Я видел в Пикардии французского короля, который ответил на приветствие трех жалких бедняков, склонившихся перед ним и пожелавших к нему обратиться, и, едучи возле них на коне, терпеливо их слушал.

О подобном упоминает и сеньор Иоанн де Брансильва в некоей книжке, которую он назвал "Книжка о благосклонности знатных". Он говорит, что такого рода поступками надменные гордецы разоблачают свою порочность, ибо очевидно, что дают они не от щедрости, но чтобы извлечь выгоду для себя; не дают, но, в сущности, продают, приветствуя низших, чтобы те их приветствовали. Для тех же, кто поступает, как должно, небрежность и невежливость всех остальных ничего не значит, ибо их поступки сами по себе излучают сияние. Он говорит об этом на французском языке и добавляет, что благоприличие не допускает, чтобы люди высоконравственные так себя вели.

– Однако сеньор Район Анжуйский в сочинении на провансальском языке "О братском общении" показывает, что таковым следует говорить: "Да дарует вам Бог терпение!", – ибо на них возложено тяжкое бремя. Сами же они говорят другим по обычаю властвующих: "Мир вам!" А священнослужители обращают ко всем те же слова, что и старики к детям: "Да благословит вас Господь!", – на что указывает тот же сеньор Раймон.

– Когда-то Мануэль Тулузский решительно отказал попросившему у него коня, утверждая, что конь занемог, хотя тот был совершенно здоров. В тот же день на сеньора Мануэля напали враги, но, стыдясь вскочить на коня, о котором он сказал, что тот занемог, от пустился бежать, и погнавшиеся за ним настигли его и подвергли чрезвычайно мучительной смерти.

– Речь пойдет о тех, коим присущ недостаток, отличавший некогда господина Бернарда Испанского, о котором рассказывает Раймбаут, Провансалец, сообщая, что тот щедро одарял и часто с почетом принимал у себя весьма многих, но в то же время ни от кого ничего не принимал, разве что от купцов оплаченные им деньгами товары. Сам Раймбаут однажды удостоился от него подарка и, когда представился случай, пожелал отплатить ему тем же самым, но тот дар принять отказался, заявив, что не помнит, чтобы когда-нибудь от кого-нибудь что-нибудь принял. Удивленный услышанным, Раймбаут спросил, что же причиною этому. Господин Бернард ответил: "Я не хочу себя связывать". Раймбаут снова задал вопрос: "Стало быть, ты оказываешь услуги не для того, чтобы доставлять удовольствие?" "Нет, но обретая себе должников, я не хочу, чтобы они мне отдавали свои долги; сам, однако, я не желаю быть ничьим должником" Тогда Раймбаут сказал ему так: "Никогда больше не будешь ты зачислять меня в свои должники, и я жалею о том, что принял твой дар".

– Мне довелось видеть в Париже нечто занятное и небывалое. Два крупных ученых выступали на диспуте по вопросу о том, может ли быть засчитано однократное проявление милосердия, что обсуждает и Грациан в своем сочинении, в разделе 2 а "О раскаянии"[228]. Один из них, утверждавший, что таковое засчитано быть не может, наговорил много чего в подтверждение своего мнения; второй, утверждавший, что может, также доказывал свою правоту отличными доводами. Первый из них, понимая, что ничем больше не в состоянии подкрепить свое утверждение, да и студенты уже стали ему свистеть и всячески его поносить, сказал своему противнику: "Тебе было предоставлено выбрать, какое воззрение ты станешь отстаивать, и ты избрал то, в пользу которого легче приискать доказательства, но которое является заблуждением, я же остался при том воззрении, каковое, хотя и соответствует истине, но с трудом доказуемо", и добавил к этому такие слова: "Ты неизменно стараешься добиться своего уловками подобного рода", и так его порицал, что тот мог бы воспылать гневом. Но утверждавший, что однократное проявление милосердия может быть засчитано как заслуга, сдержался и, рассмотрев должным образом обе точки зрения на этот вопрос, сказал своему противнику: "Во имя Господа, я присоединяюсь к твоему суждению и отныне готов его защищать". Приняв его и не вникая более в доказательства, он избежал дальнейших суровых порицаний.

– Сеньор Раймон Анжуйский сказал человеку, который предпосылал своим сообщениям обильные клятвы: "А теперь мне предстоит выслушать от тебя нечто насквозь лживое, ибо, безо всякого побуждения с моей стороны, ты утверждаешь, что будешь говорить сущую правду. Разве в других случаях ты имеешь обыкновение рассказывать небылицы?"

– Сеньор Раймон Анжуйский в своем трактате "О братском общении" сурово осуждает тех... "которые предназначают вино, хлеб и другое съестное лишь для себя самих; они не довольствуются тем, что главенствуют по причине своего положения, они желают первенствовать к тому же и своим чревом".

– Однажды я слышал в Марселе, что Джама Арнаут, уроженец этого места, служивший в Карпентрасе графу Тулузскому, направляясь в залу, наткнулся в одном из узких проходов дворца на госпожу графиню, которая случайно шла без сопровождающих по тому же проходу, и, найдя ее в одиночестве, не решился ее покинуть, но, оставшись с нею, с самыми добрыми побуждениями обратился к ней с такими словами: "Почему вы здесь одна? Где ваши приближенные? Где девушки ваши?" Та на это ответила: "Я размышляю о своих молитвах". И когда они там пребывали, так же случайно, идя тем же путем, неожиданно появился граф и, обнаружив их наедине в столь тесном проходе, обратил на них гневный и злобный взор. Немного спустя, призвав к себе Джаму, он отослал его с письмом в сопровождении приближенных, дабы тот не дерзнул бежать, в землю Рошмор, где по предъявлении этого письма Джама был умерщвлен.

– Нарисованное мною изображение этой Заботливости ты найдешь ниже, в конце книги. Тут спросил меня Гараграфуло Гриболо, чья это заботливость и в чем она проявилась. Я ответил: "Прежде всего со стороны самой Любви, затем со стороны добродетелей и дам, услужающих ей, в-третьих – со стороны тех, кто писал, кто рисовал, кто снабдил книгу предисловием и составил к ней объяснения". Тогда Гараграфуло проговорил: ‘Тебе остается сказать, в чем же проявилась эта заботливость". Я ответил, что на это без слов был уже дан ответ. Тут он снова обратился ко мне и сказал: "Стало быть, ты похваляешься тем, что снабдил книгу рисунками, предисловием и объяснениями?" Я ответил, что, не обинуясь, могу заявить – нет в этой книге ни одного раздела, ни одного рисунка, которые до того, как она была переписана, не были бы мной переделаны самое малое по четыре раза. Это не опровергается тем, что всю книгу я написал с голоса самой Любви, и все могло быть написано сразу начисто, но хотя я ее тогда и закончил, тем не менее после того, как некоторые дамы ознакомились с нею, я принялся писать заново, внося исправления по указанию тех из них, которые лучше все это понимали и знали, и написанное заново я выправил еще и еще, и теперь предъявляю, как выправленное, насколько это посильно для человека. То же, что находится в объяснениях, дабы не хвастаться, точно дети, которые говорят, что они быстро справились с трудностями, я с большой тщательностью и большими усилиями и таким же усердием почти шестнадцать лет доводил до нынешнего состояния. Это не помешало мне предаваться главному моему занятию и неотложным делам с не меньшим старанием, но почти всякий день я вносил в мою рукопись нечто полезное.

– Сеньор Раимон Анжуйский говорит в том разделе... где он рассматривает, как оруженосцы должны нести службу... нижеследующее: "Существуют такие, которые болтают и смеются на глазах у рыцарей... Другие скалят зубы и стоят с разинутым ртом... Иные обсуждают отдельные приказания рыцарей и дерзко им отвечают, вызывая в них отвращение, по каковой причине те бывают вынуждены отказаться от их услуг. Всех этих, – продолжает он, – я бы удалил от себя, и готов называть их не моими оруженосцами, а теми, кто поражает меня в грудь моим же оружием". Это написано им на провансальском языке... О том же говорит и сеньор Иоанн де Брансильва... на французском языке... Мне довелось видеть, как сеньор Жан де Жуанвиль (я говорю об отце), находясь при дворе короля Наварры, сына французского короля, обрушился с порицаниями на некоего юношу – своего оруженосца, который... не вымыв рук, стал услужать ему за столом. Загляни, что сказано о сеньоре Иоанне де Брансильва в Предписании VIII, об умывании. А недавно мне сообщили, что сеньор Жан де Плезьян (не сочти, что речь идет о том Жане де Плезьяне, который находится при дворе французского короля – нет, я имею в виду сеньора Жана, владеющего в Плезьяне собственным замком) и по сей день неуклонно соблюдает у себя за столом указания Иоанна де Брансильва... От того же сеньора Жана де Жуанвиля я слышал, что для рыцаря гораздо больше почета, если оруженосец служит гостям, чем пользы от его постоянной службы ему самому.

В осуждение таковых названный сеньор Раймон говорит в упомянутом выше трактате: "Существуют такие оруженосцы, которые покидают покои, чтобы передохнуть, иные, чтоб, удалившись, предаться забавам, иные по недомыслию, пока им не укажут, не способны понять, когда им должно угомониться, иные часто стремятся избегать усилий, которые требуются, чтобы вычистить нож или вымыть руки"...

По этой причине вышеназванный сеньор Раймон замечает, что медлительные не пригодны для услужения рыцарям. "Существуют такие", говорит он, "которые, прежде чем услужить, так долго мешкают, что досада, порожденная длительным ожиданием, затмевает пользу, доставляемую нам их подчиненностью". – "Разумеется, в этом отношении нужно заставлять себя больше думать о пользе того, кому служишь, чем о собственном покое. Это исключительно важно, но не легко и не просто". Так говорит вышеназванный сеньор Раймон, и я часто встречал при обоих дворах таких, которые по этой причине принуждены были остаться без оруженосцев, что доставляло им известные неудобства...

Подражайте, юноши, не тому, о ком было сказано выше, а скорее поведению одного венгра, о котором рассказывает провансалец эн Пейроль[229]. Присланный некогда в услужение к госпоже графине Савойской, он, превосходя во всем всех ей услужавших, отличался чрезвычайной сонливостью и спал дольше должного. Не желая по этой причине лишиться тех благ, какие сулила ему служба, он ел очень скудно, не притрагивался к вину, последовав совету врачей, и, вообще, воздерживался от всего способного нагонять сон. Благодаря неуклонному соблюдению всего этого, природа его совсем обновилась, и он стал самым неутомимым из всех своих сотоварищей. Сеньор Ланцелот[230], бывший до возведения в рыцарское достоинство оруженосцем у вышеназванного сеньора Раймона Анжуйского, в течение дня наблюдал за всеми его поступками, поведением и речами, а ночью никогда не ложился спать, не занеся всего, что ему случилось подметить, в свои записки, каковые он неуклонно и с большим тщанием вел вплоть до своего посвящения в рыцари, а оно произошло, как говорят, через двадцать четыре года после того, как миновало его отрочество; будучи препоясан рыцарским мечом, он прожил еще двадцать шесть лет, превозносимый похвалами и прославленный своей доблестью. Об этом сообщает вышеназванный сеньор Раймон в своем трактате о старательности, надлежащей для юношей...

Провансалец Мираваль[231] сообщает, что причиною беспощадного умерщвления, на которое граф Фландрии обрек некогда своего рыцаря Раймбаута, был вздох, вырвавшийся у этого рыцаря, когда он служил графу в присутствии графини. Кое-что об этом рассказано в книге "Цветы", на которую я часто ссылаюсь...

Вышеназванный сеньор Раймон говорит о таких: "Если увидишь при каком-либо дворе оруженосца, долгое время пребывающего в полнейшей праздности, знай наперед, что его достоинства крайне невелики".

Я видел одного папу – имя его называть не стану[232], – который достиг папского достоинства, происходя из низов. До этого он никогда никому не служил, как никогда и ему не служили. Возвысившись, он продолжал окружать себя людьми столь же простыми, как и он сам, которые, живя по-мужицки, так же ходили и за ним. Однажды я встретил его шагающим взад и вперед по покою с ломтем хлеба в руке, который он то и дело откусывал, причем один из слуг шел за ним с кувшином вина, давая ему из него отпивать, и папа восклицал, что это самые вкусные на свете питье и еда, как сказала ему его мать... Этот папа часто говорил своим приближенным: "Если бы не ради вас, я не хотел бы быть папою". Они задавали ему вопрос: "Почему?" Он отвечал: "Мне настолько опостылело распоряжаться, что я был бы намного счастливее, если бы делал все самолично"...

– Вышеназванный сеньор Раймон Анжуйский назвал увечными тех, кого постоянно понукают к работе рукой, ногой или какой-нибудь другой частью тела, показывая тем самым, что они увечны, если и не как пораженные болезнью, то, по меньшей мере, вследствие уподобления таковым.

Как лучше всего поступать, когда ты полагаешь, что кто-нибудь обижает тебя или что он не по праву главенствует над тобой, или имеет место нечто похожее? Эти слова (не помню, кем они были сказаны) или подобные им сеньор Раймон Анжуйский вносит в некую строфу вне своей книги, обращенную к одному рыцарю.

Сеньор Раймон Анжуйский говорит, что нерушимость привычек полезна для всякого человека. Ведь немногие, по его словам, стойки в принятых ими решениях, если им не придает силы страх, как бы они не покрыли себя позором, отступившись от них. По поводу этого высказывания сеньора Раймона я обнаружил у сеньора Уголина де Форкалькьера примечание на провансальском языке. Этот сеньор Раймон среди прочих своих привычек неуклонно придерживался такой. Когда ему предстояло свершить какое-нибудь полезное и почетное дело, которое, как он знал, могло оказаться затруднительным и требующим немалых усилий, он призывал к себе множество близких ему людей и говорил им нижеследующее: "Сеньоры, я твердо решил, не спросясь совета у вас, предпринять такое-то дело; ведь я знаю, что, поскольку оно полезно, а также почетно, вы не посоветуете мне от него отказаться". Те, порою, не входя в обсуждение, одобрительно отзывались о его замысле, порою, впрочем, ему говорили: "Это дело похвальное, но оно сопряжено с огромными трудностями". Тогда он им отвечал: "Для человека, чего-либо желающего, не бывает ничего трудного, и то, что почетно, не всегда легко достижимо. Итак, с помощью Господа сделаем все, что сможем; а если нас постигнет неудача из-за невозможности добиться поставленной цели, нам не в чем будет себя упрекнуть". Однажды племянник его Раймонет отвел сеньора Раймона в сторону и сказал ему так: "Отец и сеньор, я обращаюсь к вам не для того, чтобы вас поучать, а для того, чтобы вы научили меня уму-разуму. Не лучше ли было бы хранить ваш замысел в тайне, чтобы, если дело окажется невыполнимым, осталось неизвестным, что вы брались за него, чем разглашать перед всеми намерение, коего зачастую вообще невозможно достигнуть, тем более, что вы ни от кого не требуете совета". Сеньор Раймон ответил: "На это скажу тебе, что я – человек, как и все, и, хотя меня почитают стойким, все же, сталкиваясь с чем-то трудным и требующим немалых усилий, человеческая податливость легко отступает, когда ее ничто не поддерживает; посему хорошо скрывать задуманное за щитом опасения, как бы не опозориться, дабы возникающее порой низменное желание отступиться от начатого пропадало при виде щита этого рода; если мы этим оградим себя от такого низменного желания, то говорить наперед своим близким о замысле, который, приложив все силы, ты вслед за тем выполнишь, для тебя только честь..."

– У некоего Короля-юноши, сына короля Англии, которого так называли при жизни его отца, как-то спросили, существует ли для человека что-либо более постыдное, чем выпрашивать благодеяние, если этому не предшествовали заслуги, ответил: "Существует: отказывать в благодеянии"[233].

Провансалец Гираут де Борнель сказал на своем языке: "Источник всей моей щедрости, уступчивости и доблести – любовь". С ним согласны сеньор Гвидо Гвиницелли из Болоньи и Пейре Раймон, провансалец. Гильем Адемар, провансалец, сказал одному юноше, который спросил у него, как стать доблестным: "Как стать доблестным мужем? Люби, и достигнешь совершенства, потому что, дабы понравиться той, кого любишь, ты будешь всем служить и угождать, чтобы слух ее преисполнился твоею славой"...

С этим согласно и то, что сказал провансалец эн Адемар де Роккафита: "Любовь заставляет быть добропорядочным, ибо своих рабов она делает скромными, доблестными в бою, благочестивыми, щедрыми, сдержанными и терпеливыми, внимательными к нижестоящим, дающими отпор вышестоящим, неколебимыми в добродетелях и постоянно помышляющими о том, как бы возвыситься"...

Эн Юк Брюнет[234], провансалец, говорит на своем языке, который я оставляю без изменений:

Амор есть дух, влюбленный в красоту,
Из ока в око скачет, а засим
Бросается одним прыжком большим
Из ока в душу, из души в пяту.[235]
И ниже:

Он силой властною непобедим,
Ей предпочтя надежду и мечту.
А провансалец эн Аймерик де Пегильян говорит на своем языке: "В старости любовь меня молодила, а молодость, которую она мне принесла, в юности меня старила"[236].

Провансалец Монах Монтаудонский говорит: "Я следую, Любовь, за тобою скорее ради того, чтобы ты отвращала меня от пороков и вела прелестной тропой к добродетелям, нежели затем, чтобы восхитить с твоею помощью славу". Это его высказывание я обнаружил вместе с другими, столь же прекрасными, в начале этой на провансальском языке написанной книги, в которой наличен раздел, именуемый "Цветы изречений знаменитых провансальцев".

К вышесказанному примыкают и слова провансальца Гаусельма Файдита, сказавшего: "Сердце мое, и я сам, и лучшие песни мои, и все хорошее и прекрасное, что я умею сказать и свершить, я получил и узнал от вас, моя повелительница,

Кому ничем не смею я явить,
Ни показать, ни песнею открыть
Свою любовь, томление и боль"[237].
Те же, о ком говорится в параграфе, притворяются, будто любят, но они ненавидят и любят ради самих себя, а не ради возлюбленной, и сеньор Гвидо Гвиницелли, брат Гвиттоне из Ареццо и провансалец Арнаут из Марейля[238], сурово таких порицают, в чем ты легко убедишься, заглянув в сочинения названных...

Вышеупомянутый Монах Монтаудонский сказал: "Кто мне докажет, что непозволительно любить госпожу, как любят верного друга? Если я люблю друга ради себя самого, то я его не люблю; если – ради него, то люблю; если ради себя и него, то люблю; если ради себя, но в ущерб ему, я его ненавижу". – "Я буду любить мою повелительницу ради себя самого, дабы, сторонясь пороков, лепясь к добродетелям и ведя жизнь мою безмятежно и весело, тешить себя упованием, что я ей понравлюсь; я буду ее любить также ради нее, дабы почтить и возвеличить имя ее и добрую славу о ней и оберегать ее честь как честь моего друга. А если по свойственной человеку слабости во мне запылает, может статься, неудержимое вожделение, я его подавлю силой любви, поскольку большая добродетель желать и в себе усмирять желание, чем его не испытывать вовсе и потому не обуздывать"...

Здесь полезно привести то, что сказала госпожа Лиза, отвечая сеньору Филиппу Английскому. Тот как-то ее спросил: "Почему вы любите стольких рыцарей, почему вручаете венки стольким юношам?" Он задал ей этот вопрос, так как казалось, что она хочет нравиться всякому знатному человеку. Она ответила ему так: "Я люблю их всех вместе, как могла бы, пожалуй, любить одного, и я люблю одного, чтобы любить себя еще больше". Тогда ее собеседник снова спросил: "Ради чего же я носил столько копий в груди? И ради чего уповаю на благоволение ваше?" Она ответила: "Если любишь, уповай быть любимым; если не любишь, предвидь, что будешь наказан". Он на это сказал: "Люблю". А она ответила: "Если ты и вправду чувствуешь, что любишь меня, значит ты добился награды; ведь я люблю тебя с тем, чтобы быть любимой тобою взаимно"...

Графине де Диа принадлежат слова, подкрепляющие предшествующее: "Всякая дама, даже самая благонравная, вправе любить, если любит". Полагаю, что она хорошо понимала и различия, о которых упоминается выше; в противном случае, она не сказала бы этого...

– Что касается проявления целомудрия, то да будет тебе известно, что сеньор Иоанн де Брансильва, на которого я часто ссылаюсь, никогда не посещал ни общественных бань, ни купален, ни прочего в том же роде, но, соблюдая опрятность, мылся иногда в одиночестве в бане у себя на дому. Можно прочесть и о том, что жена его после кончины мужа, превознося его похвалами, сказала, что она видела лишь его шею, руки, лицо и изредка ноги.

– Предшествующие параграфы подкрепляют сказанное Фолькетом Марсельским:

Ей-ей, Амор, известно, что Смиренье,
Главу клоня, лишь боле возрастет,
А Гордость в пропасть с высоты падет.
Я радуюсь, а Вам грозит мученье.
Вы предо мной гордились столь нескромно,
Что песнь смиренная не тронет Вас.
Но Гордость струшится. Я зрел не раз,
Как ясный день сменялся ночью темной[239].
– Из последующего вытекает, да ты и сам это скажешь, что сии правила, как сообщает и предуведомление к ним, составлены по-разному, не так, чтобы одно было подобно другому, или чтобы все рифмовалось одинаковым образом, ибо они далеки друг от друга по содержанию, величине и значительности. Тем не менее, всякое из них построено строго на свой лад, и составлены они по образцу провансальских строф, вследствие чего ты не вздумаешь отрицать, что им свойственна должная последовательность и убедительность.

К правилу V. – Приведу я пример сына Голиандра из Реймса, который следовал повсюду за сеньором Ланцелотом, чтобы обогащаться за его счет, ибо, расходуя его деньги, всегда что-то утаивал для себя; при этом он старался всячески показать, что любит своего господина больше, чем себя самого, и по этой причине тот никогде не требовал у него отчета в произведенных тратах. Когда же однажды сеньор Ланцелот, желая его испытать, сказал ему: "Вооружись моим оружием и выйди завтра вместо меня на поединок с таким-то", – тот заявил, что не желает биться. Многие, вмешавшись, стали настаивать, чтобы он пошел на бой, но тот на все уговоры отвечал отказом. Тогда сеньор Ланцелот задал ему вопрос: "Итак, в чем же проявляется твоя любовь?" "Во всем прочем", – ответил тот. В дальнейшем сеньор Ланцелот еще много раз настойчиво обращался к нему с различными повелениями, но тот всегда находил причину, чтобы уклониться от их исполнения. Наконец, сеньор Ланцелот попросил у него взаймы сотню ливров, необходимых ему для предстоящего празднества. Тот, располагая ими, заявил, что у него их нет. По этой причине сеньор Ланцелот потребовал у него отчета и исследовал свое состояние. Вскрылось, что тот за двенадцать лет утаил две тысячи турских ливров. Когда же вышеназванный сеньор пожаловался на это госпоже Алане, своей матери, та произнесла то, что сказано в тексте данного правила:

Тот вправду зол, кто себялюб в душе,
А также тот,
Кто, мало потрудясь, большой корысти ждет.
К правилу VI. – Провансалец Раймбаут рассказывает, что когда граф Тулузский, находясь как-то раз в Монпелье и столкнувшись с делом, по которому нелегко было принять решение, спросил сеньора эн Аймерика: "С кем бы мы могли посоветоваться по этому поводу?", тот назвал двух достойных мужей, проживавших в том краю. Тогда некий оруженосец добавил к сказанному сеньором Аймериком: "Назовите и сеньора Гильема" На это сеньор Аймерик спросил: "А в чем он сведущ и опытен?" Оруженосец ответил: "Он на редкость богат, и в нашем краю нет никого, кто владел бы столь большими и прекрасными поместьями и домами". Тут граф заговорил и произнес сказанное в этом правиле вплоть до слов "людьми".

Красны не домом люди, а дома
Людьми...
а сеньор Аймерик добавил то, что значится в данном правиле вплоть до его окончания: Если же красны домом люди, а не дома людьми, то поистине пусть будет

воздано благо въяве
Тому, кто истинно стремится к доброй славе.
К правилу VIII. – Просмотри лишь пример[240]. У сеньора Жана де Жуанвиля был сын, носивший то же самое имя. Когда он собрался в дальний путь[241], отец сказал ему так: "Выбери из наших людей четверых, которых ты считаешь наиболее верными и нам, и тебе, и возьми их с собой". Сын ответил: "Я беру с собою таких-то". Отец на это сказал: "Среди тех, кого ты перечислил, есть один, некогда предавший своего господина – я говорю о таком-то; возьми вместо него такого-то, которому мы вполне доверяем". Сын возразил: "Тот, кого я выбрал, утверждает, что любит меня больше, чем себя самого; тот же, кого предпочитаете вы, никогда не изъявлял мне словесно своей привязанности, хотя беспрекословно исполнял мои приказания". Тогда отец произнес слова данного правила:

Не всяк есть друг, про дружбу говорящий,
Не всяк есть враг, про то молчащий.
Делами токмо доказать возможно,
Да долгим временем, что истинно, что ложно.
К правилу XII. – Смотри пример. Некий рыцарь подошел к сеньоре Бланшман, о которой упоминается ниже в разделе "Благонравие", в примечании к наставлению VIII, и сказал – это произошло, когда она была еще девицей: "Почему бы вам не попросить у отца, чтобы он выдал вас замуж?" Та ответила: "Не подобает подавать девственнице такой совет, а ей – ему следовать". На это рыцарь заметил: "Напротив, но девица, надо полагать, неумна, если, наделенная такой красотой, впустую теряет время". Та на это ответила: "Поистине недостойно рыцаря обращаться с такими словами к невинной девушке – неприлично ведь было бы сказать подобное даже распутно живущей женщине". Рыцарь, однако, ничуть не смутившись, добавил: "Клянусь своею душою, мой совет пришелся вам по сердцу". Тут девушка начала сердиться и ответила: "Поистине, меньше всего он пришелся бы мне по сердцу, если бы отец дал мне мужа такого, как вы". Рыцарь, забываясь все больше и больше, проговорил: "Если б я был вашим мужем, или мог, не нарушив благопристойности, похитить вас у отца, я заставил бы вас понять, заслуживает ли девственность восхвалений". Девица, сильно разгневанная и возмущенная услышанным от него, обратилась к нему со сказанным в этом правиле:

Зверь никогда не будет человеком,
Однако часто зверя вижу в муже,
Что вдвое хуже.
Был разум дан и совесть Божью чаду,
А ищет он в безумии усладу, –
и его покинула, а рыцарь остался в великом смущении.

К Правилу XIII. – Рыцарь, о коем рассказывается в предшествующем правиле, снова подошел к девице, о которой повествуется в нем же, и обратился к ней, говоря: "Что вы давеча хотели сказать?" И она, презирая его, но не гоня от себя прочь, поскольку этого не допускали тамошние обычаи, обрушила на рыцаря новые порицания и, произнеся слова данного правила:

Не всякую овцу назвать скотиной можно.
Бывает разница меж ними та,
Что иногда овца разумнее скота, –
направилась к находившимся там во множестве дамам.

К Правилу XIV. – Когда сеньор Раймон Анжуйский сидел как-то раз на площади в Париже, по ней прошли три рыцаря. Двое из них славились доблестью в бою, но были низкорослы, а третий – статный красавец... но растративший почти все свое достояние на обжорство. Сеньор Раймон, издавна знавший не только все об этих рыцарях, но и их самих, обратился к двум первым с приветствием, третьему же ничего не сказал. Присутствовавшие при этом... которым неизвестно было вышесказанное, обратили внимание, однако, лишь на третьего и, когда он удалился, задали сеньору Раймону вопрос: "Почему вы никак не приветствовали третьего, столь храброго рыцаря?" Сеньор ответил: "Потому что он – не человек". Тогда они снова спросили: "Как так?" И сеньор Раймон произнес содержащееся в данном правиле:

Воистину никак не разумею,
Почто зовется человеком тот,
Который токмо брюха для живет.
Фазан, петух и всякий Божий скот
Лишь по своей природе жрет
И на потребу нам. А посему
Ни нам не впрок обжорство, ни ему.
К правилу XXI. – Приведем пример. Сеньор Америго из Падуи во всех своих песнях указывал, что любим своею дамой, тогда как Альберто, житель того же города, поступал по-иному. И вот однажды, когда они, один за другим, пропели свои песни, кто-то сказал: ‘Этот Америго счастлив, а Альберто, тот – неудачник, и жизнь их имеет мало общего". Тогда некто по имени Николо, осведомленный о том, что Америго ничего от своей сеньоры не получил, но пыжится лишь из тщеславия, а Альберто, напротив, горячо любим своею дамой, произнес, обращаясь к первому, содержащееся в данном правиле:

Не верь певцу любви, который зря кичится,
Ниже тому, кто в горести томится,
Зане бывает, что кичливец гол,
Страдалец же любовь воистину обрел.
К Правилу XXXII. – Монах Монтаудонский рассказывает, что во времена графа Тулузского один из его рыцарей по имени сеньор Югонет был застигнут в Монпелье среди ночи с чужою женой и приведен горожанами к графу. Когда граф задал ему вопрос, верно ли то, что о нем передают, то во всем признался. Тогда граф, обратившись к нему, сказал: "Как же осмелился ты пренебречь и своей, и нашей честью?" Рыцарь ответил: "Сеньор, совершенное мною совершают все рыцари и оруженосцы твои". Тогда граф, помимо вынесения ему справедливого приговора, произнес то, что содержится в данном правиле:

Дурной пример тебя во грех да не введет.
Свои грехи не прикрывай чужими:
Ты не оправдан будешь ими,
А пуще обвинен. Ведь прав и свят лишь тот,
Кто средь лукавых праведно живет.
К Правилу XXXIII. – Сеньор Раймон Анжуйский рассказывает в своем трактате "О братском общении", что сеньор Филипп из Гара имел трех сыновей: одного звали Раймбаут, другого Гильем, третьего – Моро. Когда их прислали к королю Англии на военную службу, король осведомился об их обычаях и образе жизни. Присутствовавший при этом рыцарь, один из приближенных короля, которому их жизнь и нравы былиизвестны, сказал: "Сеньор король, Раймбаут отличается безграничной щедростью, он роздал бы все, чем владеет, если бы отец ему дозволил; Гильем, напротив, на редкость скуп и принимает тысячу предосторожностей, прежде чем дать кому-либо взаймы; Моро же не ссудит никому и денье, если не убежден, что получит за него целый су". Выслушав это, король произнес то, что содержится в данном правиле:

Не всяк тот скуп, кто деньги бережет,
Не всяк тот щедр, чей кошелек открыт.
А тот и добр, кто сам глядит –
Дать или подождать разумней будет,
О месте, времени, рассудит
И о просителе. А ежели дает,
То выгоды отнюдь не ждет,
И деньги он дает не ради роста,
Иль то была бы сделка просто.
К правилу XXXVIII. – Смотри пример. В Монпелье жили два брата, Антонин и Бернард, женатые на двух сестрах, дочерях Филиппа Джордана. Одна из них, которую звали Гильельмой, нимало не щадила чести своего мужа, о чем тот не знал; вторая, по имени Кара, вела себя безукоризненно честно; [при этом] Гильельма, поразительным образом, угождала мужу и всем своим близким. Кара, напротив, была нерадива в домашних делах, и муж часто жаловался на ее нерадивость, указывая ей на сестру Гильельму, как на образец усердия и старательности. Кара не желала, однако, изобличить сестру и тем самым отвести от себя упреки мужа. Однажды, когда Бернард с женою оказались перед графиней Тулузской, которая в свое время приложила усилия, чтобы устроить их брак, та спросила Бернарда о Каре: "Как тебе живется, Бернард, с твоею женой?" Он ответил: "Плохо, ибо, отдав Гильельму Антонину, вы меня обманули. Ведь она со всеми старательна и усердна, обходительна с мужем и его рыцарями; моя же, точно лентяйка или слабоумная, сидит дома, как изваяние". Графиня, которой были известны образ жизни и нравы обеих сестер, произнесла то, что содержится в данном правиле:

Котора хочет быть хозяйкой в доме, та
Должна быть сердцем истинно чиста.
Коль в целомудрии она проявит волю,
Она владычество тут обретет и волю,
А ежели какая согрешит,
То тем сама себя в рабыню превратит,
Ей челядины станут господами,
И им прислуживать – самой придется даме.
Не в помощь будут ей ни сан, ни красота,
Зане у ней ведь совесть нечиста.
А коль жена честна и с совестью в ладу,
То чистота ее повсюду на виду.
Бернард, довольный тем, что касалось его, но обеспокоенный позором падшим на брата, сказал ей следующее: "Знаю, что вы говорите это, не помышляя о нас с Карою". Не желая растревожить Антонина, графиня сказала: "Приводя это правило, я имела в виду честную женщину; что же касается сказанного в нем о распутнице, то я огласила это лишь для подкрепления своих слов". Содержание этого примера воспроизводит Бланшман в некоторых своих стихотворных прениях, не вполне соблюдая точность.

К правилу XLI. – Вы, конечно, слышали о том празднестве, которое королева Английская, в бытность свою в Париже, устроила для избранных знатных дам. Между явившимися на этот праздник были графиня Артуа, дама славная и величественная, и Алиса, супруга пятого сеньора Богемии, которая прибыла с мужем, дабы повидать эти земли, и была прекраснее любой из своих современниц. Король французский приказал своим рыцарям почтить эту красавицу, как только смогут, и те по этой причине посоветовали королеве оказать ей почетный прием. Была на этом празднестве и госпожа Бланшман, о коей упоминалось выше; она, хотя уже утратила свою красоту, по-прежнему блистала своими речами и нравами. Поручив рыцарям усадить за столом прочих дам, королева призвала к себе лишь этих трех и усадила названную госпожу Бланшман, красноречивую и добродетельную, на более почетное место, чем двух остальных. По этой причине среди юношей и людей неосведомленных поднялся ропот, и, когда по окончании пира три упомянутые сеньоры удалились, те стали шутливо и со смехом упрекать королеву за то, что она так поступила; королева же, повернувшись к ним, отозвалась: "Запишите себе эту пословицу, и ваши пересуды тотчас прекратятся". И она огласила им основное из данного правила:

Ни род, ниже краса жену не красят,
А разум и одна лишь добродетель
Тому порука и свидетель,
Что честь и слава каждой воздается,
Кто по заслугам дамою зовется.
К правилу XLIX. – Смотри пример. Шесть провансальских дам вышли, чтобы развлечься, из Нима, как рассказывает сеньор Аймерик, и, оказавшись за городскими воротами, разделились надвое: одни, зайдя для отдыха в какую-то церковь, стали разглядывать святыни, тогда как другие, проникнув в прелестный сад возле церкви, обменивались новостями с тремя рыцарями, стоявшими у садовой ограды. Священник, отворивший сад трем последним дамам и выпровоженный оттуда рыцарями, подойдя к тем, которые оставались в церкви, сказал: "Ваши подруги сумели отыскать для себя развлеченье более привлекательное, нежели вы, пребывая здесь", и рассказал им о том, что происходит в саду и чем занимаются их приятельницы. И тогда госпожа Бланшман, одна из тех, кто оставались в церкви, и та самая, о которой упоминалось выше, произнесла в ответ содержащееся в данном правиле:

Цветы чаруют и отрадны травы,
Но чары добродетели сильнее
И благовоние ее нежнее.
Другая сказала священнику: "Увещания священнослужителя никоим образом не [должны быть] таковы". Третья же, так как он намеревался ответить, прогнала его прочь.

К правилу LIII. – Госпожа Флория из Оранжа в мое время имела обыкновение вести себя так: в Великий пост, а также в пятничные и субботние дни ее телодвижения, когда она направлялась в церковь, были такими смиренными, а платья и украшения такими непритязательными, что, будучи на редкость красива, она [тем более] привлекала к себе взоры каждого; в прочие же дни она стояла у себя в доме возле окна или обходила всевозможные зрелища, отличаясь крайне нескромными нарядами и поведением. Как-то раз, когда я, проходя по городу в первый великопостный день с неким рыцарем, которого звали сеньором Бернардом Нимским и который был послом французского короля, и повстречав эту даму, сказал ему: "Как эта женщина обаятельно и достойно держится!", мой спутник, знавший ее образ жизни, ответил на мое замечание, приведя содержащееся в данном правиле:

Средь добродетелей воздержанность царица,
И дама навсегда венца ее лишится,
Коль со стези ее на шаг хоть отвратится.
К правилу LXI. – Сеньора Бланшман уже целый год была замужем за сеньором Уголином, о чем ты узнал бы, если бы прочел ниже в VII а части "Благоразумия" примечание к наставлению IX е, когда к ней однажды явился, как рассказывает Фолькет, сеньор Аймерик и в пространном обращении, привести которое невозможно за недостатком места, попросил ее считать его своим верным слугою и к себе приблизить. Она на это сказала: "Эти твои слова слишком общего свойства, и потому в них, быть может, сокрыто нечто несообразное, но скажи, чего именно ты желаешь, и, если это окажется для меня исполнимым, я удовлетворю твою просьбу". Тогда он произнес: "Выслушав вас, я, пожалуй, попрошу большего". Она проговорила: "Проси, ибо я хорошо знаю, что ни к чему бесчестному ты меня не склонишь, даже если что-нибудь таковое и попросишь". Он продолжал: "Я давно отдал вам мое сердце и теперь молю о том, чтобы вы отдали мне свое". Она ответила: "Ты совершил бы недурной обмен, если бы это произошло, но, милый ты мой, сделать этого я никак не могу, потому что давно и полностью отдала его сеньору Уголину". Этот ответ сильно его взволновал, и он принялся корить ее за несоблюдение обещаний и утверждать, что ее сердце, по природе своей, способно любить сеньора Уголина, как мужа, и его, равным образом, как возлюбленного[242]. Тогда названная дама, желая немногими словами положить конец этому разговору, произнесла содержащееся в данном правиле:

Кто должен сам, тот дать уже не может,
И невозможного прося у друга,
Мы ошибаемся подчас,
А после сами злимся на отказ.
К правилу LXV. – Сеньор Раймон Анжуйский рассказывает, что некогда у графа Бургундского было два сына, одного из коих звали Конрадом, и он, превосходя речистостью множество своих современников, навлек на себя их жгучую неприязнь. Второй сын графа, по имени Хуго, не только не отличался речистостью, но даже едва мог отвечать на вопросы. Когда оба они пребывали на службе у французского короля, случилось, что кто-то из королевских придворных ночью изнасиловал в Сан-Дени одну девицу. Об этом преступлении донесли королю, и велеречивый Конрад заявил: "Я в этом никак не повинен". Тут брат изнасилованной сказал: "Я требую, величайший король, чтобы по нем (при этом он указал на Конрада) было учинено расследование, а так как насильника поджидал сообщник, полагаю, что то был его брат". Тогда король обратился к брату Конрада, то есть к Хуго, и спросил: "Ну, а что скажешь ты?" Тот промолчал. На основании упомянутого предположения король приказал бросить обоих в темницу и провести тщательное дознание. Оказавшись в темнице, братья стали винить друг друга в безрассудном распутстве и в разгоревшейся перебранке убили друг друга. Прибывший туда граф, их отец, по установлении виновности в происшедшем иных, предстал перед королем и осыпал его упреками. Король ответил на них содержащимся в данном правиле:

Чужую речь мудрец уразумеет,
Ответа торопливого не дав,
Зане провидеть нрав
Того, кто говорит, по первым же словам
Под силу лишь великим мудрецам, –
но так как отец погибших в темнице не понял содержания правила, придворные ему разъяснили его, и граф простил королю.

К правилу LXXVII. – По площади в Ниме, как рассказывает сеньор Аймерик, проходили два рыцаря, один по имени Эудес, другой – Лаврент. Случайно им повстречалась госпожа Бланшман, о которой уже часто упоминалось, и так как они, приветствуя ее, отвесили ей поклоны, она им сказала: "Доброго вам здоровья, самый старый и самый юный обитатели Нима". И вправду, один из них был очень стар, другой – юноша восемнадцати лет, первый почти слабоумный, другой чрезвычайно умен. Когда рыцари удалились, одна из двух спутниц названной выше дамы обратилась к ней с такими словами: "Сегодня вы – испортили немало крови этому старику". Госпожа Бланшман спросила: "Как так?" Собеседница на это ответила: "Ведь вы назвали его стариком". Тогда дама снова спросила: "А кого вы называете стариком?" Обе в один голос ответили: "Сеньора Эудеса". Тут госпожа Бланшман, рассмеявшись, сказала: "Его я назвала самым юным, а самым старым другого"[243]. И когда те у нее спросили: "Почему?", она произнесла содержащееся в данном правиле:

Порок удел младых, добро удел седых.
Не юность порождает молодых,
Не старцев порождает долгий век,
Весь соткан из привычек человек.
К правилу CV. – Смотри пример. Две дамы, как рассказывает сеньор Аймерик, проходили по улице в Валансе, а сам он с госпожою Бланшман пребывал у окна. Некто, хорошо знавший, что представляют собою и та и другая, причем одна была писаная красавица, но легкомысленна, а другая некрасива, но добродетельна, спросил у названной выше госпожи, какую из них подобает назвать более привлекательной, а какую – более достойной уважения. Сеньора Бланшман, не найдя этого вопроса сколько-нибудь затруднительным, произнесла содержащееся в данном правиле, в котором, как ты убедишься, в него заглянув, нет прямого ответа, но есть ответ косвенный:

От редкости одни каменья – дорогие,
За блеск их ценим мы другие.
Но боле прочих ценны нам и милы
Исполненные доброй силы.
И уйма дураков, ей-право,
Есть блеску мудреца оправа,
И в женах нами неспроста
Весьма ценима красота,
Но сила добродетели, ей-ей,
В мужах и женах нам всего ценней.
К правилу XCVI. – Часть этого правила подтверждается на примере Тосканы, и особенно города Флоренции. Когда немцы в малом числе подошли к ее стенам, флорентийцы и их союзники сумели уклониться от боевых действий, дабы не подвергаться опасностям, которыми чревата война, исход коей никогда не возможно предугадать, и их медлительность немало им помогла, ибо умер предводитель их врагов, и они сохранили свои владения. Некто, человек несведущий, заявил, что, не вступая в сражение, флорентийцы покрыли себя позором, тем более, что располагали силами много большими, чем неприятель; люди мудрые утверждали, однако, что смерть вражеского военачальника полностью их оправдала. Другая часть правила подтверждается на примере луканцев, которые не сумели обрести твердость и защитить свой город. Поэтому некоему луканцу, жаловавшемуся, что он подвергся изгнанию с родины, и некоему аретинцу, который говорил флорентийцу о трусости его соотечественников, некий перуджинец высказал содержащееся в этом правиле:

Война крушит и сокрушает,
А мир творит и созидает.
Кого раздор тотчас встревожит,
Тот мудрым назван быть не может.
Разумный должен долго ждать,
Прежде чем меч на меч поднять, –
добавив следующие слова: "Пусть всякий усвоит то, что его касается".

К правилу СХХХІХ. – При графине де Диа состоял некий рыцарь, который помышлял только о следующем: во-первых, о нарядах и омовениях, уподобляясь женщинам и даже превосходя их в этом, и, во-вторых, о распутстве и всем с ним сопряженном. Графиня, которая к этому времени уже отошла от мирской суеты и всецело предалась Богу, обнаружив однажды утром, что названный рыцарь прихорашивается возле ее покоев, произнесла, обратившись к нему, содержащееся в данном правиле:

Почто купаешь ты вотще свои уды,
Чтоб выйти чистым из воды,
Коль облечешься вновь в одежды из прелюбы,
В покров греха сермяжно-грубый?
Что сделать все ж, дабы Господь тебя простил
И твое имя не презрил?
Быть жизнь твоя должна прекрасною и чистой,
Всегда являя дух и ясный и лучистый.
Поразмыслив об услышанном, рыцарь во многом исправился, и позднее я видел его поразительно образумившимся.

К правилу CXLVI. – У Америго из Венисье, города в графстве Венессенском, было два сына. Один из них, прослышав о нападении неприятеля, вооружался и собирался на помощь соседям с такой медлительностью, что с благоприятным ли, дурным ли исходом, все бывало закончено еще до его прибытия; второй, напротив, бывал в таких случаях настолько стремителен, что чаще всего, не облачившись в доспехи, а порою даже не оседлав коня, мчался навстречу врагам. Те, зная нрав того и другого, укрыли однажды в засаде своих людей, чтобы после того, как будет совершено нападение, те, дождавшись медлительного, бросились на него, а сами покамест напали на расположенные неподалеку селения, узнав о чем, стремительный брат, не имея при себе никого из сопровождающих, с одним копьем в руке помчался на них и был ими схвачен. После длительных сборов против них выступили и горожане, добы выручить того из сыновей Америго, который отличался стремительностью. Медлительный же сын, между тем, [тоже] тронулся в путь совершенно один, потому что все остальные выступили раньше его. На него накинулись укрывавшиеся в засаде, и, так как некому было оказать ему помощь, он также был схвачен врагами. Горожане и народ той земли, услышав позади шум схватки и опасаясь за судьбу своего города, поторопились вернуться, а укрывавшиеся в засаде ускользнули другою дорогой. Таким образом, неприятелем были захвачены оба брата, пленение коих последовало, если ты поразмыслишь над этим, из-за торопливости одного из них. По возвращении горожан, огорченных потерей обоих братьев, перед ними предстал их отец, достигший преклонного возраста и многое повидавший на своем веку, и огласил содержащееся в данном правиле:

Зрел я коней, что век не скачут без бойцов,
А также всяких молодцов,
Которых вредные привычки понукают,
Их и других в беду ввергают.
Такой балбес последний ум притупит.
Но есть и хуже: тот, кто грань преступит,
Пусть есть на свете дурни и тупицы,
Но хуже те, кто перейдут границы.
– Сеньор Раймон Анжуйский сказал: "Друг мой, да будут подарки твои простыми, а слова редкостными и прекрасными, ибо однообразие в сочинениях часто препятствует их совершенству".

– Сеньор Раймон Анжуйский сказал на родном языке: "Я научился разбираться в том, что меня окружает, когда начал познавать самого себя".

– Когда я однажды спросил сеньора Жана де Жуанвиля, каким образом может приветствующий полнее всего выразить свое уважение, он ответил: "Приветствовать всех без изъятия"... О каковой (то есть учтивости) Фолькет Марсельский сказал:

Учтивости мерило мера есть[244].

– Сей Вергилий, ибо, давая пояснения к этой части, мы волею случая находимся в городе Мантуе... был, как говорит Августин, без сомнения, муж в высшей степени изощренный, и пусть упомянутый город гордится, что в нем некогда обитал такой человек. Я как-то задал вопрос мантуанцам, по какой причине случилось, что, хотя местоположение Мантуи так удачно и вокруг нее столько окрестностей, где этот человек мог бы, укрывшись, создавать свои замечательные творения, Вергилий все же удалился оттуда. Мне ответили, что, хотя он владел вне Мантуи уединенным поместьем, избранным им в качестве своего местожительства, но так как там украли и увели его белую корову, ему не удалось в этом бесчестном краю обрести для себя спокойствие, и вскоре после того он отправился на поиски мест, более пригодных для воплощения его замыслов[245]. В одном из своих сочинений, которое зовется Комедией и в котором наряду с прочим пространно повествуется также об аде, Данте Алигьери с самого начала представляет Вергилия как своего наставника. И действительно, кто хорошо ознакомится с названным сочинением, тот сможет легко обнаружить, что Данте либо долгое время старательно изучал Вергилия, либо за короткое время преуспел в его изучении[246].

– У графини де Диа спросили, какие наилучшие правила ведения поединка, [возможно более] ясные и краткие, могла бы она предложить рыцарям. Та осведомилась: "О какого рода поединке вы говорите?" Спрашивающий ответил новым вопросом: "Сколько же родов их?" Она ответствовала: "Два". Тогда тот снова вопросил: "А какие?" Графиня произнесла: "Поединок с применением оружия и поединок словесный; что до поединка с применением оружия, то тут следует различать поединок насмерть и такой, в котором стороны стремятся лишь выказать свою доблесть; словесный же поединок ведется либо для развлечения, либо ради разгрома противника. В поединке насмерть руководствуйся одним-единственным правилом: жизнь должна быть дороже законов рыцарства. В поединке с применением оружия, дабы выказать доблесть, руководствуйся вторым правилом: люби всею душою и выказывай доблесть более из любви к любимой, чем ради того, чтобы первенствовать. В словесном поединке развлечения ради руководствуйся третьим правилом: старайся быть скорее побежденным, чем победителем в споре. В словесном поединке ради разгрома противника различай два случая: первый, когда ты распалишься гневом и противник твой также, но истина на твоей стороне – в этом случае отстаивай свое мнение ясно и в немногих словах, пока не убедишь в своей правоте окружающих, после чего вступи в разговор с другими о чем-либо другом. Однако, если при тех же условиях истина против тебя, а тебе почему-либо неловко в этом признаться, после кое-какого сопротивления уступи распалившемуся противнику. Второй случай: если ты распалился, а противник спокоен, сдержи себя и подожди, пока не овладеешь собой. Третий случай: если ты спокоен, а противник твой распалился – необходимо принять во внимание, друг ли он тебе или нет. Если друг, следует подождать, пока он успокоится; если нет, то, высказав ему тихим голосом доводы в защиту твоего мнения, уступи, поскольку он распален. Буде он все же станет упорствовать, то, если твой противник не выше тебя положением, заговори с окружающими о чем-либо другом, чтобы казалось, что ты презираешь его слова. В отношении тех, чье положение выше твоего (а таковыми должно почитать всех сеньор), – продолжала графиня, – я преподам тебе еще одно правило: уступай распалившемуся, сопротивляйся не распалившемуся и всегда стремись не побеждать, а быть побежденным. Именно этим путем юноши добиваются благосклонности жестокосердых дам и умеряют ярость суровых мужей". Вот вкратце то, что графиня де Диа высказала пространнее и подробнее в своих сочинениях.

– Полагаю, однако, что Амор тут говорит обо мне, хотя я и недостоин этого... Полагая, что пробуду в Провансе и в королевстве французском два месяца, я подготовился к этому, но возникли новые обстоятельства, которые принудили меня провести там четыре года и три месяца.

– Раймон Джордан[247] рассказывает об одной графине, в свите которой, когда она проезжала однажды через Бургундию, был один слабоумный. Случилось так, что, достигнув какой-то поляны и расстелив скатерть на травке близ родника, она расположилась со своими спутниками, чтобы закусить, меж тем как слабоумный, удалившись от остальных, забрел в один дом на расстоянии лиги от того места и попытался там изнасиловать девицу. На ее крики прибежали во множестве деревенские жители и, преследуя убегавшего, достигли места, где находилась графиня. Видя, что слабоумный бежит, сеньоры вскочили на ноги и в оправдание ему стали ссылаться на его слабоумие, но из-за шума и суматохи крестьяне их не поняли и настаивали на выдаче слабоумного. Так как люди графини на это не соглашались, разгорелась схватка. Поскольку вступившихся за слабоумного было меньше, чем нападавших, последние в конце концов одолели, и люди графини были убиты все до одного. Остались в живых лишь две служанки со своею госпожой. Брат упомянутой девицы, с согласия односельчан, пожелал в отместку обесчестить графиню, что и исполнил бы, не подоспей один из тамошних дворян, который поспешив на шум, этому помешал. Упомянутый дворянин, несмотря на сопротивление многих в толпе, вместе со своими людьми благополучно проводил графиню в безопасное место и, дав ей несколько провожатых, отправил домой. Крестьяне, по причине того, что виновных в происшедшем было великое множество, не понесли наказания, что в высшей степени возмутительно.

– Пусть в определенном случае молчание твое заменит собою мщение, ибо:

Молчанье не вредит, а болтовня из многих
Творит бесчестных и убогих.
Но на молчание возводится хула,
А болтовня повсюду в честь вошла, –
как говорит провансалец Гираут де Борнель[248].

– Нижеследующим хочу тебе пояснить, что не всякий способен внушать дамам любовь. Я думаю о некоторых известных мне людях, что они не пожалели бы жизни своей ради своих владычиц, но не все таковы, как сеньор Уголин де Форкалькьер, сопровождавший однажды любимую им даму в свите, среди которой был ее отец, два родных брата, три двоюродных и два племянника, а также многочисленные слуги, конные и пешие. И вот, оба брата с находившейся между ними сестрой въехали в реку, именуемую Изером, дабы переправиться вброд, но стремительное течение отделило их друг от друга и повлекло на глубокое место, так что им пришлось пуститься на своих конях вплавь. Итак, братьев отнесло прочь от сестры, но ни отец, ни племянники, ни все остальные, сколько бы им ни было от роду, не решались броситься в воду из-за стремительного течения. Они приказывали слугам помочь попавшим в беду, но те отнекивались. Дама вела себя на плывущем коне с поразительною отвагою; оба брата, продержавшись какое-то время, оказались в водовороте, из которого безуспешно пытались выбраться, и утонули. Дама взывала о помощи, но никто не шел к ней на выручку; каждый, не подвергая себя ни малейшей опасности, ограничивался лишь тем, что молился за нее Богу. Сеньор Уголин, который случайно отстал от остальных, подъехав к речному берегу и увидев в реке горячо любимую им даму, не стал требовать, чтобы за ним последовали другие, но погнал своего коня в воду и, приблизившись к ней вплавь ниже по течению, наставлял ее, как ей следует поступать, чтобы выбраться из стремнины, ибо помочь ей иначе, плывя на коне, он не мог. Между тем, конь дамы выбился из сил, тогда как конь сеньора Уголина был могуч и вынослив, но, едва сеньор Уголин, обратившись к сеньоре, воскликнул: "О, если б я мог каким-нибудь образом поменяться с вами конями!", Богу было угодно, чтобы они попали на покрытую водой небольшую отмель, так что кони их коснулись дна. Но вода прибывала, непрестанно катя грозившие им гибелью камни, так что оставаться там дольше было небезопасно. Тогда сеньор Уголин соскочил в воду и, соблюдая благопристойность, насколько допускали подобные обстоятельства, внезапно схватил сеньору и усадил на своего коня. Сам он сел на коня сеньоры, и они снова поплыли дальше, дама впереди, а он сзади. Его доблестный конь с удивительною настойчивостью пробивался к берегу, тогда как другой, под сеньором Уголином, окончательно обессилев, оставался далеко позади, и дама, удаляясь, оплакивала судьбу сеньора, он же, не переставая, кричал ей, чтобы она спасалась. В конце концов конь под сеньором Уголином захлебнулся и утонул. Отец сеньоры и остальные тоже кричали даме, чтобы она спасалась, но она, нисколько не посчитавшись с их увещаниями, вернулась назад к сеньору Уголину и потребовала, чтобы он ухватился за ее платье. Исполняя ее волю, он, однако, уцепился за хвост своего доблестного коня, и дама, направив скакуна к прибрежной отмели, спаслась сама и спасла сеньора. Улыбался только сеньор Уголин, дама же и все бывшие с нею плакали. Узнав о причине их слез, сеньор Уголин сказал: "Хотя я улыбался, не зная о гибели братьев, ныне хочу оплакать жизнь отца, племянников и всех остальных, столь трусливо покинувших свою госпожу". Итак, теперь стали плакать все вместе, и горше всех сеньор Уголин, видя, как плачут глаза его сердца. Ведь он не раз просил руки этой дамы, но ему неизменно отказывали, поскольку ее отец был выше него по своему положению. Когда души всех их несколько успокоились после случившегося несчастья, отец дамы, призвав ее самое, сеньора Уголина и прочих своих близких, обратился к сеньору Уголину с такими словами: "Ту, которой не помогли ни отец, ни братья, ни все остальные, от смерти избавила твоя доблесть. И мы вручаем ее тебе, дабы ты взял ее, как тебе будет угодно, либо женою, либо подругой", – и, ухватив дочь за руку, отдал ее сеньору Уголину. Тогда тот, как рассказывает сеньор Фолькет, опасаясь упустить такой случай, поторопился обхватить ее бесконечно нежную руку и произнес в ответ: "Сеньор, с великим смирением и благодарностью приму я ваш дар, и тотчас заявляю, что его уже принял, хотя глубоко сознаю, что его недостоин. Но дабы была соблюдена честь дамы, ровно как и ваша, я беру ее прежде всего своею женой; затем я, как раб, подчиняю себя ее владычеству; да будет она моей матерью, госпожой и повелительницей во всем". Фолькет, который сообщает об этом, хотя и в более распространенных словах, говорит, что когда сеньор Уголин говорил вышеуказанное, сеньора, вырвав свою руку из рук отца и сеньора Уголина, воскликнула: "Отец, который вместе со всеми своими людьми пренебрег моей жизнью, отныне власти надо мной не имеет. Для него я умерла. Посему я свободна и могу принадлежать вот этому и никому другому", – и, протянув обе руки, вложила их в руки сеньора Уголина. Заплакал от радости сеньор Уголин, и все присутствовавшие одобрили ее речь. На следующий день сеньор Уголин повел ее под венец, и она-то и есть госпожа Бланшман, которая, приняв от сеньора Уголина перо, создала много преславных и прекрасных строф. Чтобы поведать о том, сколь многие и великие деяния свершил ради нее сеньор Уголин, не хватило бы всей этой книги; помянем же ее добрым словом.

– Сеньор Раймон Анжуйский в своем трактате "О рыцарской доблести" назвал пять слагаемых, необходимых доблестному рыцарю: любовь, смелость, конь, вооружение и телесная сила. Посему он добавляет: "Если увидишь перед собою влюбленного рыцаря, смелого, наделенного телесною силой, хорошо вооруженного и на прекрасном коне, то, если сможешь, посторонись..."[249]

– ...Здесь мы не оставим в стороне кое-каких истин. Раймон Видаль говорит[250]: "Если рыцарю не хватает телесной силы, то этот недостаток возмещается его смелостью и доблестью. Не презирай из-за этого рыцаря".

– Когда я был при папском дворе во времена сеньора Клемента[251], [находясь однажды] в комнате его камерария, [я слышал, как] монсеньор Пьетро де Колонна, кардинал святой Римской Церкви, говорил ему о желательности выполнения кое-каких дел и среди прочего сказал, что тому следует позаботиться, дабы к определенному времени в доме было выполнено то-то и то-то, на что этот камерарий ответил:

Мало грядущее чтущий, ценю я сущее пуще:
Лучше один раз: "вот!", нежели два: "через год!"[252]
В тот же день он заболел и через десять дней при всем своем золоте умер, что, пожалуй, для него было похуже.

– Тебе надлежит ответить то же, что по внушению Любви отвечал я некогда в юности, охотно и ревностно, на двадцать три вопроса о ней, среди коих был и такой: "Где пребывал двор Любви и каков он был?» – когда спрашивал меня Фео Амери, а наставляла Любовь, и я описал названный двор, причем описание мое почти во всем совпало с вышеуказанным, хотя тогда этот двор изображен еще не был. В настоящем его описании в этой книге, которая явно посвящена духовной любви, мне подобает более четко и ясно высказать то, что читатели могли бы и сами постигнуть с полною достоверностью – ведь вдумчивый созерцатель достаточно легко способен по двору Любви представить себе и ее самое, – и вследствие этого я решил придерживаться в отношении рисунков определенного порядка относительно того, что с первого взгляда могло бы показаться расходящимся с первоначальным моим изложением.

– Но сначала я спрашивал тебя... как случилось, что ты изобразил те фигуры, которые налицо во дворце Любви, и в других частях этой книги – ведь я знаю, что ты не художник. На это тебе надлежит ответить: "Хоть я не художник, но необходимость заставила меня набросать эти фигуры по внушению наставлявшей меня Любви, ибо никто из художников в тех краях, где была начата настоящая книга, не мог понять меня надлежащим образом. Пусть эти художники или другие, сохранив мои основания, выполнят это лучше меня".

ЛИТЕРАТУРНЫЕ ОБРАБОТКИ СЮЖЕТА "СЪЕДЕННОГО СЕРДЦА"

Настоящее Дополнение включают ряд текстов, сюжетно соотносящихся с жизнеописанием и разо Гильема де Кабестаня (XCIV). История этого сюжета более подробно рассматривается в нашей статье в Приложениях. Мы ограничились тем, что включили в Дополнение серию впервые переведенных, наиболее интересных и характерных текстов, неизвестных большинству читателей. Мы воздержались, напротив, от перепечатки более популярных новелл из Декамерона или рассказа из Новеллино, воспроизводящего сюжет "Лэ об Иньоре". Не имели возможности мы и достаточно широко здесь представить огромный пласт мировых фольклорных текстов. Вместе с тем мы старались ввести в Дополнение не только тексты, входящие в круг куртуазной литературы (средневековые французские и немецкие лэ, романы и повести), но и выходящие за его пределы, однако связанные с ним не только типологически, но и генетически. Мы надеемся, что подборка этих текстов, охватывающих колоссальное – от Индии до Франции – пространство и формировавшихся на протяжении около полутора тысячелетий, бросит дополнительный свет на преломление одного из "мировых сюжетов" в жизнеописании трубадура.

I. АРНАУТ ГИЛЬЕМ ДЕ МАРСАН НАЗИДАНИЕ[253]

…………………………
Должны мы рассказать
Всё, что вам надо знать,
Как был Линьяура дамам
Из всех желанным самым.
Но вот стряслась беда
Над ним в тот час, когда
Мужей обидел их
Он сразу четверых.
В ловушку заманили,
Предательски убили,
Для увенчанья дела
Четвертовали тело.
Погиб, увы, погиб
Его могучий шип.
А жаль: в искусстве страсти
Он был преславный мастер.

II. ТОМА РОМАН О ТРИСТАНЕ[254]

…………………………
Изольда в горнице сидит,
И песня с уст ее летит
835 о том, как смерти предан был
Гирон за даму, что любил
Без памяти, душою всей,
Как жертвы сердце граф-злодей
Велел к столу жены подать;
840 И сколько ей пришлось страдать,
Когда она узнала вдруг,
Что мертв ее сердечный друг.
Поет Изольда и с тоской
Проводит по струнам рукой.
845 Мотив печален, нежен тон,
И вторит песне арфы звон.

III. РЕНО ЛЭ ОБ УЗНИКЕ, ИЛИ ЛЭ ОБ ИНЬОРЕ[255]

Кто любит, пусть пред целым светом
Бестрепетно поет об этом,
Чтоб все могли в повествованье
4 Найти пример и назиданье.
И слава ждет его и честь,
Богатства только не обресть,
Где в мире мудрость, где добро,
8 Где золото, где серебро –
Не так легко уразуметь,
Чтоб выгоду от них иметь.
В том, что сокрыто, толку нет,
12 Но то, о чем наслышан свет,
Благою порослью взойдет,
Где щедро сеялось. И вот –
Послушайте мое сказанье.
16 Вас поведу, друзья, в Бретань я,
Где жил когда-то рыцарь славный
Достойнейшим из лучших равный.
Там не забыт он до сих пор,
20 А звали рыцаря – Иньор.
В Риольском замке был рожден,
В земле Ойель. Не мог бы он
Гордиться родом слишком знатным,
24 Но доблестью в деяньи ратном
Такой похвастать не могли
Бретонской рыцари земли.
Он жизнь веселую любил.
28 Весною в рощи уходил
С утра пораньше. Вместе с ним,
Уменьем радуя своим,
Флейтисты шли, певцы, жонглеры.
32 Беспечный смех и разговоры
Влекли к нему юнцов и дев.
Но были всех затей милее
36 Любви утехи и затеи
Тому, кого в кругу своем
Прозвали дамы Соловьем.
Мог с равными наш рыцарь знаться.
40 Баронов жило там двенадцать
Поблизости: знатны, богаты
И на красавицах женаты.
Иньор был сердцем щедр, и он
44 Всех полюбил двенадцать жен,
И с каждой в этом преуспел,
Уверить каждую сумел,
Что только от нее награды
48 Ему за страсть и верность надо,
И стала каждая считать,
Что можно ей не ревновать,
Торжествовала, хорошела,
52 Иньор же радостно и смело
Ходил то к этой, то к другой,
Любил без памяти, и с той,
Кого в тот вечер целовал,
56 Всех прочих сразу забывал.
В дни празднеств на турнирном поле
По двадцать рыцарей и боле
Он сбрасывал с коней лихих,
60 Но выкупа не брал от них,
Людей ввергая в изумленье,
А дамам верным умиленье
Слезою застилало взор:
64 И мил, и доблестен Инъор!
Так больше года протекло.
В Иванов день, когда тепло
И свет ласкают всё в природе,
68 Решили дамы на свободе
В саду развлечься. Было там
Двенадцать нам известных дам.
Одна, охотница большая
72 Высказывать, не размышляя,
Все, что на ум ей приходило,
С подружками заговорила.
(Беда тому, кто б ей болтать
76 Вдруг попытался помешать!)
– Хочу вам предложить, подруги,
Чем нам заняться на досуге.
Забавным будет развлеченье!
80 – Ах, говорите без стесненья!
– Мы молоды, нежны, пригожи,
Знатны, супруги наши – тоже,
И жажды счастья мы полны,
84 И все в кого-то влюблены.
Есть тайна у любой из нас.
Пусть исповедника сейчас
Одна изобразит нам всем,
88 Исповедальню ей под тем
Цветущим деревом устроим,
По очереди все откроем,
Кто милый наш, кому, любя,
92 Мы щедро отдали себя.
Нет способа узнать верней,
Чей друг достойней и знатней.
– Игры забавней тоже нет!
96 Согласны! – Дамы ей в ответ.
– Вы будете духовником,
Мы вам покаемся во всем
Под сенью зелени садовой. –
100 Она им сразу: "Я готова".
И вот, стройна и высока,
Одета в пышные шелка,
К ней тотчас, под зеленый свод,
104 С улыбкой первая идет.
Священник начал: – Что за дело
У вас ко мне? – Отец, хотела
Покаяться в грехах я. – Что ж,
108 Но величайший грех здесь – ложь.
С кем согрешили вы? Кто он?
– По всей стране превознесен
Тот рыцарь, самый храбрый, честный,
112 Высоким вежеством известный,
О нем немыслим даже спор,
Зовут же рыцаря – Иньор.
И вся ему принадлежу я. –
116 Та, услыхавши речь такую,
Смятенья горького полна;
(Ведь больше всех других она
Иньора этого любила).
120 Сдержаться сил едва хватило.
"Ступайте". Новая идет
И в грудь себя все время бьет,
Бьет кулаками без пощады.
124 – Сестрица, лучше бить по заду:
От низа то, что смертных всех
Ввергает в гнусный плотский грех
– Я к вам пришла за отпущеньем.
128 – Но вы должны со всем смиреньем
Назвать мне друга своего.
– Не утаю я ничего,
Мы в наших не найдем пределах
132 Таких прекрасных, умных, смелых,
Что другу моему равны!
– Выходит, – нет ему цены?
Кто ж ваше слово подтвердит?
136 – Да он повсюду знаменит.
Ведь это ж доблестный Иньор. –
Та вздрогнула, затмился взор,
Как только имя услыхала
140 Того, кого своим считала.
– Идите с миром! – За второй
Приходит третья: взгляд прямой,
Улыбка на устах играет.
144 Священник сесть ей предлагает,
Велит худого не скрывать
И имя милого назвать.
– Охотно назову, отец.
148 Добрей и чище нет сердец.
Он истый рыцарь – честный, верный,
И в обхождении примерный.
Отец, я отдалась тому,
152 Кто быть бы должен, по всему,
Вельможным графом, королем!
Я смело говорю о нем,
Отец, Иньором он зовется. –
156 Та побелела, сердце бьется:
Все то же имя, в третий раз.
– Что ж, благородный друг у вас!
Нетрудно дать вам отпущенье. –
160 За нею входит без смущенья
Четвертая. Она в плаще,
В константинопольской парче.
Улыбкой светится лицо,
164 На тонком пальчике – кольцо.
Она его целует, гладит,
Приветственную песню ладит
Ей птичка в зелени ветвей,
168 И говорит священник ей:
– Как видно, вам уж очень мил,
Кто перстень этот подарил!
– Да, всех он почестей достоин!
172 – Кто ж этот благородный воин?
– Иньор, цвет рыцарства прекрасный! –
Та еле сдерживает страстный
И яростный порыв души:
176 – Ступай и больше не греши. –
Вот пятая: мила на диво, –
Лицом приятна и учтива,
– Скажите, как зовется тот,
180 К кому вас каждый миг влечет?
– Клянусь, что имени его
Целительное волшебство
Поднимет на ноги любого
184 Расслабленного и больного. –
А исповедница тотчас:
– Вот как? Я думаю, не раз
Его вы, лежа, повторяли,
188 Но встать нисколько не желали. –
Ей кающаяся в ответ:
– А тут противоречья нет.
Владела мной волшба другая,
192 Подняться с ложа не давая.
– Пора нам кончить разговор.
Кто ж он? – Зовут его Иньор.
Иньора славит вся Бретань! –
196 Как не воздать и в гневе дань
Тому, чье имя так упрямо
И страстно повторяют дамы?
Так продолжают все двенадцать
200 В одном и том же сознаваться.
А после спрашивают дружно:
– Решить и вам, подруга, нужно,
Кто из любимых лучше всех?
204 – Признаюсь, дамы: как на грех
Вы все назвали одного.
Увы! И я люблю его,
Но горе: нам принес Иньор
208 Лишь униженье и позор.
И всех, и каждую из нас
Он обманул двенадцать раз
И должен тяжко поплатиться!
212 – Но как мы отомстим, сестрицы?
– Пусть первая, к кому злодей
Придет в один из этих дней,
Ему назначит на беду
216 Другую встречу здесь в саду.
Нас всех предупредит заране
И мы придем на их свиданье!
У каждой будет острый нож,
220 И он у нас за эту ложь
За дерзостный поступок свой
Тогда расплатится с лихвой! –
Все решено, – и по домам.
224 Но на душе у гневных дам
Тяжелым камнем – горечь злая.
Иньор же, ничего не зная,
В свой час к одной из них идет,
228 Целует ручку, нежный рот,
Однако, дальше ходу нет.
– Скажите, почему, мой свет,
Со мной сегодня вы суровы?
232 – Всегда я вас любить готова,
Но нынче нужен мне покой.
Мы с вами встретимся, друг мой,
У госпожи Клеманс в саду
236 В то воскресенье. Я пойду
Навстречу вашим всем желаньям.
– Я осчастливлен обещаньем,
240 И ваше слово мне приказ. –
И удаляется тотчас.
Не может догадаться он,
Что смерть, к которой присужден,
Его подстерегает там.
244 Как решено, двенадцать дам
В саду собрались в день воскресный.
У каждой на груди прелестной
Нож под плащом нарядным скрыт,
248 Но лишь одна из них сидит
На видном месте – та, которой
Пришлось в капкан завлечь Иньора.
А он-то к ней уже идет
252 И видит, что подруга ждет.
Беседой занят деловой,
Он шел с доверенным слугой.
Незаперта калитка сада,
256 Иньору же совсем не надо,
Чтоб с дамой видели его,
И человека своего
Домой он тотчас отсылает.
260 Любимая его встречает
И за собой уводит в сад
(Он не легко уйдет назад,
Зайдя туда себе на горе!)
264 Калитка снова на запоре.
Вот, взявшись за руки, они
Сидят под деревом в тени.
Он милую целует нежно,
268 Однако страстностью мятежной
Сегодня рыцарь не зажжен.
И в этот миг со всех сторон
Их дамы гневно обступают,
272 Враждой неистовой пылают
Они к тому, кто был им друг.
"Сударыни, с чего же вдруг
Я оказался как в ловушке?"
276 Поближе подошли подружки
И кругсомкнули, а Иньор
Начать решился разговор:
"День добрый", – молвит он учтиво.
280 "Для вас недобрый. Здесь должны вы
Лихую кару понести
И вам отсюда не уйти,
Не заплативши в полной мере
284 За ложь, коварство, лицемерье".
Та, что священником была,
С ним речь такую повела:
– Весь гнев свой высказавши вам,
288 Подругам слово передам.
Иньор, я крепко вас любила,
Иньор, я душу в вас вложила,
А вы-то лгали мне, как трус.
292 – Нет, нет, я рыцарь ваш, клянусь!
Теперь, как и тогда, скажу,
Что здесь я вам принадлежу. –
С презреньем на него взирая,
296 Иньору говорит другая:
– Гнусны и жалки вы сейчас –
Я то же слышала от вас!
– Да, да, и повторить готов:
300 Я ваш, я ваш, без лишних слов!
Свидетель Бог, что вас люблю я! –
Вскричала третья, негодуя
И вся лицом побагровев:
304 – Подлец! Меня задушит гнев!
Кого еще вы полюбили?
Легко же, рыцарь, вы забыли
О клятвах, что шептали мне!
308 – Сударыня, я ваш вполне,
Любовь моя крепка, верна.
– Как? – говорит еще одна. –
А я-то разве не любима?
312 – Да, пламенно, несокрушимо,
И вы, и все другие тоже,
Все для меня равно пригожи
И с каждой полон я огня,
316 И в каждой сладость для меня! –
Тут поднялся содом и ад:
Его бранят, ему грозят
Стальные лезвия ножей,
320 Исторгнутых из под плащей.
– Иньор, за ваше преступленье
Нет вам пощады и прощенья.
Господь лишь смог бы вас спасти.
324 – Ужель способны вы пойти
Сударыни, на грех такой?
Но верьте, был бы подо мной
Сейчас мой конь, копье при мне,
328 Свисал бы с шеи на ремне
Нагрудный щит, – я б сдался вам,
Покорно к вашим пал ногам.
Мне смерть от ваших рук прелестных –
332 Залог обителей небесных.
В счастливый час рожден я, значит! –
Тут каждая вздыхает, плачет,
Сердца их нежности полны,
336 Растроганы и смягчены,
И та, что слушала признанья,
Им говорит: "Прошу вниманья,
Я знаю, что нам делать с ним".
340 – Как скажете, так и решим!
– Иньор, в обиде на тебя мы,
И не согласны больше дамы
Любовный учинять дележ.
344 Ты выберешь и назовешь
Ту, что тебе других милей.
Отныне будешь только с ней,
А мы входить не станем в долю.
348 – Нет, я такого не позволю!
Хочу, как прежде, без помех
Любить и обожать вас всех.
– Исполнишь ты мое веленье,
352 Иначе – смерть без промедленья,
Изволь же выбирать тотчас.
– Сударыня, я выбрал вас.
Мне горестно терять других,
356 Блаженство я вкушал от них.
Но к вам сильней всего горю.
Она ж в ответ: "Благодарю".
Другие дамы приуныли,
360 Однако сообща решили
Ни в чем помехой им не быть
И о любви своей забыть.
Об этом честно согласились,
364 И все друг с другом распростились,
И в замок свой ушел Иньор.
К своей любимой с этих пор
Ходил он лишь одной дорогой.
368 Когда любезных было много,
Вело к ним столько же путей.
Теперь – одна дорога к ней.
На тех его не замечали;
372 На этой рыцаря встречали
Вчера, сегодня – часто слишком.
Увы! Всегда опасно мышкам
В одной лишь прятаться норе.
376 Прошли и слухи об игре,
Затеянной в саду зеленом,
Об исповеднице под кленом.
В округе был один подлец –
380 Коварный сплетник, низкий льстец.
Так часто он встречал Иньора,
Что все пронюхал очень скоро.
А знает он, – так всем узнать!
384 Вот раз пошли попировать
Мужья красавиц – все двенадцать.
Решил за ними увязаться
И злокозненный сплетник тот.
388 Такого им он наплетет,
Что самый кроткий разъярится.
Ему от смеха не сидится,
Он крестится – пусть Бог рассудит –
392 Что лжи в речах его не будет.
– Ну, а чего хохочешь, плут?
Похоже, ты готовишь тут
Нам на закуску сплетню злую.
396 – Клянусь вам, штуку расскажу я
Весьма забавную для всех:
Заране разбирает смех.
– Над нами ты смеешься что ли?
400 – Над вами: все мы в Божье воле.
– Ты, кажется, морочишь нас!
– А что дадите за рассказ?
– Уж не останешься в накладе.
404 – Пусть кто-нибудь порядка ради,
Поручится за всех других.
– Я – говорит один из них –
Тебе, как рыцарь, слово дам.
408 – А если не придется вам
По вкусу правда, господа?
Не станет худа мне тогда?
– Нет, нет, законы чести святы.
412 – Двенадцать вас – вы все рогаты.
Один обидчик, да лихой,
Но служит нынче лишь одной
Из ваших жен. – Услышав это,
416 Не взвидели сеньоры света,
И каждый словно в сердце ранен.
– А кто ж он? Рыцарь? Горожанин?
Как имя? – Вам нанес позор,
420 Бароны, молодой Иньор,
И честь, и правду он попрал. –
Предатель тут же рассказал
Про сад, про тайные признанья,
424 Про юных дам негодованье,
Про занесенные кинжалы.
– Ему, наверно, страшно стало –
В тот миг решающий, и он
428 Одну был выбрать принужден
Из стольких дам по воле их:
Ту, что ему милей других.
А те сказали, что теперь
432 К ним для него закрыта дверь.
Иньор их умолял, но все же
Он даму выбрал всех пригожей
И всех разумней из подруг.
436 Я знаю, кто ее супруг.
– Кто ж? Называй! – кричат ему.
– Вы, – говорит он одному.
Тот отвечает, багровея:
440 – Свят Бог! Раз я такой владею,
Собой похвастать мне к лицу. –
Пирушка подошла к концу.
И клятвенное обещанье
444 Что будет сохранять молчанье
Предатель рыцарям дает.
Ему оплачен гнусный счет.
Ушел, мужья теперь одни.
448 – Что ж делать? – говорят они.
– Ну как мы дальше станем жить,
Коли не сможем отомстить?
Ведь нас и в грош не будут ставить.
452 – Беду удастся нам поправить, –
Сказал один. – Придумал я,
Как отомстим мы им, друзья.
Недолго выследить его:
456 Об этом просим мы того,
В чей дом к возлюбленной своей
Ходить повадился злодей.
Его он схватит без труда
460 И известит нас, господа.
– Отлично, – молвили бароны.
И муж, обидой разъяренный,
Клянется завладеть врагом.
464 – А мы немедленно придем
На ваш призыв и со злодеем
Тогда расправиться сумеем. –
На том бароны разошлись.
468 Не на словах они зажглись
Враждой к тому, кто и стараться
Не помышлял от них скрываться:
Ходил, нимало не таясь,
472 Врагов смертельных не боясь.
Супруг же дамы им любимой
Подстерегал неутомимо
Любовников и в ночь и днем,
476 Чтоб в некий час застать вдвоем
И тотчас всех других созвать.
Иньор же зачастил бывать
И лаской тешиться у дамы.
480 Беда той мышке, что упрямо
В одну лишь бегает нору.
И вот однажды поутру
С любимой был застигнут он.
484 От соглядатая барон
Узнал, где встреча происходит,
Подземным коридором входит,
Отлично зная замок свой,
488 Он в потаенный тот покой.
Он входит в шлеме и с мечом.
Иньор, забывши обо всем,
Лежит пред ним с его супругой.
492 – Что ж, вам теперь придется туго.
Сюда забрались вы, как вор.
– Ах, смилуйтесь, – сказал Иньор, –
Влеченье наше – воля рока,
496 Но вы оскорблены жестоко,
Я все от вас принять готов. –
Там двое крепких молодцов,
Племянники барона были,
500 Иньора бы они убили,
Но их остановил барон:
Иную месть готовил он.
"Нет, нет, живой, он нужен мне".
504 И обращается к жене:
"Гостей сперва у нас купают,
Потом, как должно, кровь пускают.
Достаньте простыни для друга".
508 Дрожа от горя, от испуга,
Она рыдает, косы рвет,
Барон в тюрьму его ведет,
Где сумрак, вместо пола – плиты.
512 И узника стеречь велит он
Вернейшим из своих людей.
Но стыд Иньору тяжелей,
Чем черствый хлеб и холод стен.
516 Бароны узнают, что в плен
Обидчик их уже захвачен,
Исходит дама горьким плачем,
И весть подругам шлет она,
520 Какой бедой поражена,
Как с нею был Иньор накрыт,
"Не знаю, жив он иль убит!
Ведь он был в радость и для вас,
524 Так разделите же сейчас
Жестокие мои мученья,
Как разделяли наслажденье".
А те: велела дамам честь
528 Не пить отныне и не есть,
Покуда не известно им,
Что с тем, кто ими так любим.
И выполняется обет.
532 А у мужей идет совет,
Как надо поступить с врагом,
Покрывшим их таким стыдом.
"У баб распутных сговор есть", –
536 Сказал один – ни пить, ни есть,
Пока об участи его
Они не знают ничего.
В четвертый день поста их – надо
540 Покончить с ним. То, что усладой
В нем было дамам, мы же им
К столу любезно подадим.
А также сердце их Иньора
544 В отместку нашего позора
Добавим дамам на обед:
Ведь им вкуснее пищи – нет,
Ее разделим мы на доли:
548 Двенадцать будет их, – не боле.
Уговорим: небось, съедят!"
Иного те и не хотят.
Увы! Иньор в их полной власти.
552 Он заклан и разъят на части,
И дамам подана еда.
Так жен голодных господа
Улещивали, соблазняли,
556 Что уступили, не сдержали
Они обета своего,
И выпили, и до того
Наелись пищи вкусной, сладкой,
560 Что стало тошно им и гадко.
Но страх за друга все сильней.
И молят женщины мужей,
Сказать всю правду им, где он –
564 В темнице иль освобожден.
Тот, что в плену его держал
"Сударыня, – жене сказал, –
Вам было в нем всего дороже
568 То, чем он тешил вас на ложе.
Сыта, наверно, ваша страсть:
Теперь-то вы наелись всласть!
Скорбите же о мертвом друге:
572 И вы, и ваши все подруги.
Накормлены сегодня тем,
Что меда слаще бабам всем.
Так мщенье наше совершилось!"
576 Она тотчас же чувств лишилась.
Очнувшись, плачет и рыдает,
И смерть все время призывает,
Не видит ничего вокруг,
580 И известить спешит подруг
О злой беде и страшном деле, –
Какой еды они поели
В тот день и час. И дамы тут
584 Обет Всевышнему дают:
Столь драгоценно и столь дивно
То яство было, что противной
Иная стала им еда, –
588 Ее не вкусят никогда.
И плач по нем они свершают
И другу славу возглашают:
Та восхваляет неустанно
592 Его лицо и гибкость стана;
Та юной силы торжество,
Та храбрость стойкую его,
Одна, что был он всех щедрей,
596 Другая блеск его очей
И сердца благородный пыл:
Он в этом всех превосходил.
– Увы! Что сделали с тобой
600 Ревнивцы, друг наш дорогой.
Но мы злодеев переспорим,
Мы голодом себя уморим!
– Какая мощь была в руках!
604 Как стройны ноги в стременах!
Как изумлял он всех делами
С собаками и соколами! –
Все время жалостно, упрямо
608 Его оплакивали дамы.
Кому их слышать довелось,
Те тоже не сдержали слез.
Друзья и родичи молили,
612 Чтоб кушали они и пили,
Но те стояли на своем,
Ослабевая с каждым днем,
Стонали и ломали руки,
616 В предсмертной изнывая муке.
Оплакана кончина их,
А в этом лэ, в стихах моих
До вас про рыцарей и жен
620 Рассказ правдивый донесен.
Как здесь поведал вам Рено[256],
Погибнуть было суждено
Иньору доброму, прекрасным
624 Его подругам, верным, страстным,
Жизнь положившим за любовь.
Упокоенье уготовь,
Господь, их душам в кущах рая!
628 Но да прославится живая,
Которой посвятил я лэ[257],
Прелестнейшей на всей земле!
Как цепью, я прикован к ней:
632 Нет шеи глаже и прямей
Чем у нее, и вся она,
Как первый снег бела, нежна.
Есть в цепи и иные звенья –
636 Их не узреть ни на мгновенье,
Они прелестней всех других,
Однако же красот таких
Не мог, ничтожный, созерцать я.
640 Но видел, как под шелком платья
Вздымались груди молодые,
Наверно полные, тугие,
И как покатость плеч мягка,
644 Округла в рукаве рука,
И пальчики продолговаты.
Пусть бедра чуть широковаты –
Но гибче стана не бывает.
648 Как благородно выступает,
Не высока и не мала,
И всей повадкой так мила –
Вот цепь, которой скован я!
652 И знайте: госпожа моя
На ней меня куда угодно
Ведет беспечно и свободно
Затем, что все мне – прах и тлен,
656 А счастье – только этот плен.
Вот все, о чем велся рассказ,
Который я сложил для вас.
И "Лэ об узнике" названье[258]
660 Его во Франции, Бретани
И Пуату. Пора кончать.
Ведь больше я не мог узнать,
Как мой Иньор растерзан был,
664 За то, что много он любил.

IV. КОНРАД ВЮРЦБУРГСКИЙ ПОВЕСТЬ О ЛЮБВИ, ИЛИ ПОВЕСТЬ О СЕРДЦЕ[259]

Я думаю все чаще,
Что страсти настоящей
Теперь на свете нету.
Явлю ее приметы
5 И рыцарям и дамам
В рассказе этом самом,
Чтоб им увидеть образец
Любви высокой двух сердец.
Нам Готфрид Страсбургский внушил:[260]
10 Кто в путь отправиться решил
Стезей любви, пускай хоть раз
Услышит стих или рассказ
О горестях и счастьи
Тех, кто, предавшись страсти,
15 Был рад с утра до ночи
Глядеть друг другу в очи.
И Готфрид правду пишет.
Кто о любви услышит
Рассказ достойный или стих,
20 Тот сам научится из них
Любить глубоко, нежно.
И потому прилежно
Я Вам сложу на совесть
Пленительную повесть,
25 Чтоб воссияла в каждом слове
Победа истинной любови
По изволенью Божью,
Над подлостью и ложью.
Я в этой повести скажу
30 Про рыцаря и госпожу.
Они друг друга полюбили,
Свои сердца и судьбы слили,
Одним живя, одним дыша.
Она и он – одна душа.
35 Все то, что даму огорчало, –
И другу горе причиняло, –
Но нету горше их конца! –
Любовь, наполнив их сердца,
Была такой могучей,
40 Что стала мукой сущей,
Им доставляя боле
Не радости, но боли.
Она их дух своим огнем
Воспламеняла день за днем
45 И покорила власти
Неодолимой страсти.
Язык наш слишком слаб и тощ,
Чтоб передать такую мощь.
И как бы ни был я речист,
50 Не описать, настолько чист
Был рыцарь в помыслах о милой.
Не мог любить с такою силой
Никто другой на свете,
Как два счастливца эти.
55 Вам надо знать при этом,
Что были под запретом
Свиданья любящей четы,
И были тщетны их мечты,
Когда влекла их вновь и вновь
60 Друг к другу пылкая любовь.
Суть и причина этих мук,
В том, что у дамы был супруг,
Он даму ревностно стерег,
И рыцарь вылечить не мог
65 Сердечные недуги
В объятиях подруги.
Он чахнуть начал оттого
И сердце бедное его
Пылало к ней любовью
70 И истекало кровью.
Он так от страсти изнемог,
Что от супруги скрыть не мог
Глубокого страданья,
Везде искал свиданья
75 С прекрасной дамою своей
И горько жаловался ей,
Что потерял души покой.
Неосторожностью такой
Навлек влюбленный вскоре
80 На них другое горе:
Вдобавок к прежним бедам,
Супруг за ними следом
Ходил, удвоив свой надзор
И понял с некоторых пор,
85 Что обе птахи эти
Любви попали в сети
И сохнут друг по другу.
Достойному супругу
Не сладко было, и, скорбя,
90 Он так подумал про себя:
"Коль я с жены глаза спущу,
Себе я после не прощу, –
Она меня ославит
И горе мне доставит
95 С прекрасным рыцарем вдвоем.
Но я поставлю на своем.
Мне надо грешницу спасти,
Ее за море увезти,
Чтоб рыцаря сердечный пыл
100 Пока в разлуке поостыл,
И ей ответная любовь
Не волновала больше кровь.
Все говорят, и опыт учит,
Что скоро страсть тому наскучит,
105 Кого с любимым строгий рок
Разъединил на долгий срок.
А я, что сею, – то пожну.
Свою красавицу-жену
Я увезу к Господню гробу,
110 Чтоб о любви забыли оба,
Она и тот, кто ей так мил,
Прекрасный рыцарь, полный сил".
Итак, решил ревнивый муж
Пресечь влеченье этих душ,
115 Кого любовь сроднила
И никакая сила
Уж не могла бы развести.
Желая честь свою спасти,
Супруг собрался вскоре
120 Отправиться за море,
Чтоб и жене поехать с ним
В пречистый град Ерусалим.
Узнал возлюбленный о том,
Любви снедаемый огнем,
125 И принял он решенье
Отплыть без промедленья
В чужую землю, даме вслед,
Надумав, что во цвете лет
Он будет взят могилой,
130 Коль не пойдет за милой.
Он у любви под игом
Привык к своим веригам
И ради Дамы был готов
Не только что покинуть кров,
135 Но всем клинкам подставить грудь.
Вот почему он рвался в путь.
И так как стоил он похвал
И добродетелью сиял,
Зачлась его заслуга:
140 Тайком пришла подруга,
Прекрасна, царственна собой,
Сказала: "Друг и милый мой,
Супруг решил, ты знаешь это,
Со мной на край уехать света.
145 Чтоб разлучить вернее нас.
Но ты исполни мой наказ
С тебе присущей добротой
И этот умысел расстрой.
Во имя истинной любви
150 Ты сам за море уплыви,
Чтоб я могла остаться здесь.
И мой совет пойми и взвесь.
Когда известно мужу станет,
Что чуждый край тебя так манит,
155 Он не захочет уезжать,
Оставит нас подозревать
В любви, чернящей его брак,
И про себя рассудит так:
"Была бы у моей жены
160 Передо мной хоть тень вины,
Так рыцарь доблестный едва ль
Уехал бы в такую даль".
Тут сердце б у него смягчилось
И он сменил бы гнев на милость.
165 Не сетуй, что недолгий срок
Ты будешь от меня далек,
Дождись, чтоб смолкнула сперва
О нас идущая молва.
Когда ты выдержишь искус,
170 Тебя сладчайший Иисус
Вернет из-за моря ко мне,
И счастлив будешь ты вполне
Со мной, когда утихнет глас
Людей, злословящих о нас.
175 Творцу пожалуюсь я слезно,
Зачем должны на свете розно
Мы жить, друг друга так любя,
Как ты – меня, а я – тебя,
И страсть скрывать в своей груди!
180 Мой милый друг, теперь иди.
Возьми вот этот перстенек,
Любви и верности залог,
Ведь он напомнить сможет,
Что горе меня гложет
185 И без тебя мне свет не мил.
И что бы жребий ни сулил,
Тебя всегда и всюду
Любить и помнить буду.
В Святую землю твой отъезд
190 Мне сердце мукою изъест.
Моим устам теперь даруй
Любовный, сладкий поцелуй,
А там исполни мой совет".
"Охотно, – был его ответ, –
195 Хоть сердце друга сжалось, –
И чтоб со мной ни сталось,
Я рад ваш выполнить приказ.
В тенетах страсти я завяз
Рассудком, сердцем и душой,
200 Я стал ваш раб, ваш крепостной.
Позвольте мне теперь идти,
Сказав последнее прости,
И знайте, лучшая из жен,
Что я любовью истомлен
205 И оттого, что вас люблю,
Я муку горькую терплю,
Душой и телом стражду
И вас настолько жажду,
Что не могу осилить страха
210 Пред тем, что стану горстью праха,
В разлуке раньше я истаю,
Чем счастье встречи испытаю".
К концу беседа подошла
Про их сердечные дела
215 И тайные страданья.
Друг друга на прощанье
Влюбленные в печали
Так крепко обнимали,
Что горечь их объятья
220 Не в силах описать я.
Соблазны радостей земных
В то время умерли для них,
Не обольщали больше дух,
И поцелуев жар потух,
225 Не обжигал усталых
Их губ, как роза алых.
На все услады прежних лет
Наложен ими был запрет.
Отдав поклон родной земле,
230 На первом встречном корабле
Уплыл отважный рыцарь вдаль.
И так гнала его печаль,
Что он в земной юдоли
Не чаял счастья боле
235 И сам отныне не желал.
И, видно, Бог предначертал
Чтоб он на берег вышел
И вскоре там услышал
О милой Даме разговор.
240 Тоска влюбленного с тех пор
Еще сильней терзала,
Вонзая в сердце жало.
И злой тоской томимый,
Он думал о любимой,
245 Ее любви желая.
Вся боль его былая
Вдруг ожила на новый лад.
Он свету солнца был не рад.
Так горлинка, нежна, чиста,
250 Бежит цветущего куста,
Садится на засохший сук,
Когда ее покинул друг.
С такой упорной силой
Он тосковал о милой,
255 Что начал таять словно воск.
Тоска, проникнув через мозг,
Грозила душу побороть,
Терзая дух, сжигая плоть,
Вконец изранив сердце,
260 Пытала страстотерпца.
И с уст его бывало
Одна мольба слетала:
"Благословенна Дама будь,
Чья прелесть мне терзает грудь
265 И ранит сердце без ножа.
Возлюбленная госпожа,
Как ваша сладостная власть
Меня заставила припасть
К такой горчайшей чаше?
270 Как совершенства ваши
Меня язвят, и чем я грешен?
Не буду вами я утешен,
Тогда я смерти обречен".
Так горько жаловался он,
275 А мука рыцаря все длилась
И сердце от любви томилось,
Пока он не попал в тиски
Такой снедающей тоски,
Что жить ему не стало мочи.
280 Он так терзался дни и ночи,
Что самый вид его являл
Ту боль, что он в груди скрывал.
Он знал, что смерть его близка,
Что изведет его тоска,
285 И, свой предвидя смертный час,
Слуге последний дал наказ:
«Мой друг, ты верность мне хранишь,
Теперь слова мои услышь.
Я знаю на свою беду,
290 Что скоро в вечность отойду,
Прекрасной Дамы не виня,
Что насмерть ранила меня
И обрекла на злую долю.
А ты мою исполни волю:
295 В тот час неотвратимый,
Когда из-за любимой
Земное кончу бытие,
Пусть сердце вырежут мое.
По мне печаль свою уйми.
300 Его, кровавое, возьми
Натри сильней бальзамом,
Чтоб на года тем самым
Его от тленья уберечь.
Но я свою не кончил речь.
305 Еще ларец из злата,
Украшенный богато
Ты изготовить прикажи
И сердце мертвое вложи
В ларец, и опусти на дно
310 Кольцо любимой заодно.
Их вместе с ларчик спрятав,
Закрыв и запечатав,
Свези прекрасной Даме,
Чтоб убедились сами,
315 Глаза красавицы желанной,
Какой я был измучен раной.
У ней так много доброты,
Так помыслы ее чисты,
И верность неизменна,
320 Что дамой несомненно
Большое горе овладеет,
Когда она уразумеет,
Как я из-за нее страдал.
Исполни то, что я сказал,
325 Лишь испущу последний вздох,
А мне пускай поможет Бог.
К нему взываю я: ‘Творец,
Оплот всех любящих сердец,
Несчастного помилуй,
330 А даме сердца милой
Пошли своею властью
Лишь радости и счастье"».
Так горько жаловался он
И оборвал последний стон,
335 Земные кончив муки.
Слуга, ломая руки,
Его ослушаться не смел.
Он сердце вырезать велел
И выполнив достойно
340 Все, что просил покойный
Его хозяин дорогой,
Любимый преданным слугой,
Не осушая горьких слез,
Он сердце мертвое повез,
345 Как долг велел печальный,
В тот самый замок дальний,
Где Дама рыцаря ждала,
Чья прелесть в гроб его свела.
Когда измученный гонец
350 Был близко замка наконец,
Жена прекрасная, скорбя,
Сидела дома у себя,
В то время, как ее супруг
Занять надумал свой досуг
355 Охотой соколиной.
Он ехал луговиной
И ненароком повстречал
Слугу, что с ларчиком скакал.
Непоправимая беда
360 Постигла юношу тогда.
Решил хозяин: "Всадник тот
Известье важное везет,
Его послал влюбленный
К моей жене законной.
365 Но я посланца догоню".
И рыцарь шпоры дал коню.
Он новость выпытать хотел
И очень скоро углядел
Хитро украшенный ларец.
370 В нем вез красавице гонец
Кольцо и сердце. На беду
Держал он ларчик на виду,
В дорогу выехав, простак
Его привесил на кушак.
375 Гонца супруг остановил
И, поздоровавшись, спросил:
"Откуда, малый, скачешь,
Что в ларчике ты прячешь?"
Ответил преданный слуга:
380 "В ларце – вещица, дорога,
Хотя и не велика".
"А ну-ка, покажи-ка!" –
Прикрикнул рыцарь на слугу.
"Увольте, сударь, не могу,
385 Лишь тот, к кому держу я путь
Под крышку вправе заглянуть".
"Раз ты упрямишься, мой милый,
Так ларчик отниму я силой –
И посмотрю, что там за вещь", –
390 Ревнивец впился словно клещ.
Не смог слуга исполнить долга,
Боролся рыцарь с ним не долго,
И сорвала его рука
Заветный ларчик с кушака.
395 Супруг красавицы как тать
Сломал на ларчике печать,
Он сердце мертвое узрел
И перстень, что на дне блестел.
По ним ревнивец заключил,
400 Что юный рыцарь опочил,
А их как знак прощальный
Послал подруге дальней.
Сказал гонцу обидчик так:
"Не бойся, я тебе не враг,
405 Ты можешь ехать по добру,
Но сердце с перстнем я беру" –
И с тем дорогою прямой
Супруг отправился домой.
А дома повара позвал
410 И приготовить приказал
Из сердца блюдо на обед,
Какого не было и нет.
И сделал он такое
Отменное жаркое,
415 Потратив рвение и труд,
Что ни одно из тонких блюд,
Манящих запахом приправ
Из благородных пряных трав
С гвоздикою и перцем
420 Не шло в сравненье с сердцем.
Супруг в осуществленье
Задуманного мщенья
К столу с красавицею сел
И яство ей подать велел.
425 Жене почтительно служа,
Сказал он сладко: "Госпожа, –
В душе пылая злобой, –
Вот кушанье, попробуй!
Его одна ты съесть должна,
430 Делить тут нечего, жена".
И верная подруга
Вкусила сердце друга,
Не разгадав подвох и месть,
Не зная, что пришлось ей съесть.
435 И та злосчастная еда
Была ей сладостна тогда,
Как ни одно из редких блюд,
Что ей вкушать случалось тут.
Свершилось злое дело.
440 Лишь дама сердце съела,
Не мог хозяин утерпеть,
Спросил: "Понравилась ли снедь?
Хоть мяса было здесь не много,
Но не суди за это строго,
445 Мне мнится, до скончанья дней
Еды не сыщешь ты вкусней".
"Мой милый муж, еде другой,
Хотя бы самой дорогой,
Так рада я не буду,
450 Как лакомому блюду,
Что я сегодня съела вмиг.
Оно, попавши на язык,
Как чистый сахар тает
И душу услаждает.
455 Всем яствам яство эта снедь!
Но что я ела, мне ответь,
Ручную живность или дичь?
Мне это хочется постичь".
Супруг ответил ей: "Поверь,
460 ручной и дикий этот зверь,
То и другое вместе,
Клянусь тебе по чести.
Он был печалью приручен
И всех утех дичился он.
465 Разгадка этого проста:
Ты сердцем рыцаря сыта,
Что о тебе болело,
Знай, что его ты съела.
Поверь тому, что я скажу:
470 В свою влюбленный госпожу
Все дни до гробовой доски,
Твой рыцарь умер от тоски
И приказал перед концом
Послать возлюбленной с гонцом
475 Кольцо и сердце в знак того,
Что смерть похитила его".
Жену при этой вести,
Как гром сразил на месте,
Похолодело сердце вмиг,
480 Стал, как у мертвой, бледен лик.
Она с безмолвною мольбой
Простерла руки пред собой,
Что были лилии белей,
И горлом кровь пошла у ней.
485 Убита горем и стыдом,
Произнесла она с трудом:
"Коль сердца мне пришлось вкусить,
Что так могло меня любить
И для меня лишь билось,
490 Я вот на что решилась:
Что сахар чистый или мед
Отныне не возьму я в рот,
И никакое блюдо
Отныне есть не буду.
495 Святой Господь на небеси,
Меня от этого спаси,
Чтоб после пищи столь благой
Не осквернить уста другой.
И если рыцарь милый
500 Взят навсегда могилой,
Мне крохи не позволит съесть
Отныне преданность и честь.
Я изойду тоскою страстной
По нем, кто для меня, несчастной,
505 Испепелил себя дотла,
И я б изменницей была,
Забыв по прихоти беспечной,
Что этот рыцарь безупречный
Мне сердце мертвое послал.
510 Увы, он больше не дышал,
Когда я жизнью наслаждалась!
Нельзя, чтоб это продолжалось,
Чтоб я без милого жила,
Когда сокрыла смерти мгла
515 Того, кто послужил мне верно".
Так стало тяжко ей, так скверно,
Что дама от сердечной муки
Сцепила в исступленьи руки,
А сердце от тоски зашлось,
520 В груди ее разорвалось.
И так она скончалась
И с другом поквиталась
В свои последние часы,
Уравновесивши весы,
525 Где верность рыцаря лежала,
Что ей одной принадлежала.
И за служенье отплатила
Она любовью до могилы.
Пусть мне споспешествует Бог,
530 Чтоб я красно и складно мог
Поведать всем единоверцам
О том, что приключилось с сердцем.
На этом повести конец[261].
Да устыдит того Творец,
535 кто дал Жене такую снедь,
Что ей осталось умереть.
Потрясена безбожным делом,
Ее душа рассталась с телом.
Мне бесконечно жаль бедняжку,
540 Я не могу забыть, как тяжко
Мужлан супругу оскорбил
И что над нею учинил.

V. РОМАН О ВЛАДЕТЕЛЕ ЗАМКА КУСИ И ДАМЕ де ФАЙЕЛЬ[262]

(Владелец замка Куси, после того как муж его возлюбленной, госпожи де Файель, узнает об их любви, пускается в крестовый поход, где его настигает отравленная стрела. Умирая, он приказывает своему оруженосцу Гобьеру отвезти возлюбленной шкатулку с его набальзамированным сердцем.)

…………………………………
Гобьер, стремясь к мечте своей,
Провел в пути немало дней:
Уж не одна прошла неделя
И он – в трех милях от Файеля.
Приют надежный отыскал
И столько времени прождал,
Чтоб в безопасный день и час
Заветный выполнить приказ.
Окольным он идет путем:
Поменьше путников на нем,
Поменьше страх, чтоб не узнали,
Нередко здесь они бывали –
Гобьер и господин его.
Грозить, казалось, ничего
Не может здесь. Но – горе! Вдруг
Пред ним обиженный супруг
Так неожиданно явился,
Что вздрогнув, он остановился,
А тот, Гобьера разглядев,
Тотчас же впал в жестокий гнев:
Признал он сразу в неизвестном
Того, кто в деле столь бесчестном
Для имени его, усердно
Помог, как должно, службой верной
В те дни сеньору своему.
И рыцарь говорит ему:
"Пришелец дерзкий, странно мне
Вас видеть здесь, в моей стране,
Где со своим сеньором вместе
Вы учинили мне бесчестье.
С письмом явились вы сюда?
Я вижу, – нет у вас стыда.
Злочастен будет ваш приход,
И нынче вас погибель ждет.
Своими же руками я
Петлю накину на тебя, –
Как ты пощады ни проси –
На зло владетелю Куси".
Испуган речью столь надменной,
Гобьер ответствует смиренно:
"Ах, сударь, пощадите! Вы
В угрозах этих не правы,
И гнева я не заслужил:
Ведь вами же отпущен был
К моим сеньорам в путь далекий,
И разве мне – укор жестокий,
Что полюбил он госпожу?
Хорош иль плох, ответ держу
Как ваш сородич, перед вами".
Смягчен покорными словами,
Сеньор свой гнев слегка сдержал
И так Гобьеру отвечал:
"Куда, зачем идешь – скажи,
Но пуще смерти бойся лжи,
Не то тебя я вздерну, друг,
Без лишних слов на тот вон сук.
С владетелем Куси простился
Ты где, когда? И возвратился
Он из-за моря, или нет?"
"Клянусь, правдивый дам ответ,
Узнайте, сударь, умер он
И был в Брандисе погребен.
А я иду к себе домой
И обращаюсь к вам с мольбой
Без гнева отпустить меня,
Худого мне не причиня.
Вам польза будет небольшая,
Когда, обиду вымещая,
Меня решитесь погубить".
"Э, нет, так просто отпустить
Тебя нельзя. Ну, без затей –
Разоблачайся поживей,
Все обыщу, и если что
Найду недолжное, никто
Тебе не станет помогать:
Велю тебя четвертовать.
А не окажется худого,
Так убирайся по-здорову".
Он кончил, грозен и гневлив,
Гобьер от страха еле жив,
И говорит: "Ах, мой сеньор,
Склоните милосердный взор
К тому, кто всю без лишних слов
Поведать правду вам готов
Все расскажу я, только вы
Моей повинной головы
Рубить не повелите с плеч".
Сеньор в ответ на эту речь
Дает ему соизволенье.
"Христос одно мое спасенье, –
Тот начал, – ваш обидчик пал.
Из мира нашего попал
Он волей Божьей в мир иной,
Сражен губительной стрелой.
Но перед смертью дал завет, –
Чтоб госпоже его привет
Я передал, стократный, страстный,
Чтоб из груди его злосчастной
Я вынул сердце и с приветом
Вручил, как дар, в ларце вот этом.
Сеньор мой милостивый, верьте,
Всю правду, как пред ликом смерти,
Я ничего не скрыв, сказал".
И тут сеньор возликовал:
Настал обидчику конец!
Дрожа, хватает он ларец,
Не медля, не беря ключа,
Срывает крышку сгоряча:
Вот сердце, прядь волос, и он
Смеется, злобой распален.
Письмо находит и читает,
Но осторожность соблюдает:
Сложил, как было, а печать
Сумел сберечь и не сломать.
Потом Гобьера он зовет
И с ним такую речь ведет:
"Да, повезло тебе, что я
В сердцах не порешил тебя.
Однако, избежав петли,
Ты уходи с моей земли,
Не то, хоть ты и парень ловкий,
Болтаться будешь на веревке".
Гобьер уходит сам не свой,
Спешит направиться домой,
В Файель – взволнованный сеньор,
Заводит важный разговор
Он с главным поваром, – какое
Готовить к ужину жаркое –
И кур и жирных каплунов,
И повар выполнить готов
Все, что указано самим
Его сеньором... "Мы дадим
Курятины отведать всем,
И с ними я ее поем.
Однако госпоже своей
Ты приготовь, да повкусней
Вот это сердце, ей одной".
"Да разразится надо мной
Господень гром, коль госпожу
И вас, сеньор, не ублажу".
Старался повар, клал приправу,
И блюда удались на славу.
Довольны будут все и сыты.
Вот час настал. Столы накрыты.
Расселись люди по местам.
Разложена по всем столам
Еды разнообразной груда.
Из кур заказанное блюдо
Лакеи подали уже,
Но сердце – только госпоже.
Все дружно хвалят угощенье,
Сама хозяйка восхищенье
Не может скрыть, еды вкусней
Еще не предлагали ей.
"Жаль, что таких чудесных блюд
У нас совсем не подают.
Неужто им цена такая
Уж непомерно дорогая,
Что чаще делать их нельзя?
Вкусней еще не ела я".
И отвечает ей супруг:
"Не удивительно, мой друг,
Что вам по вкусу пища эта.
Ищите хоть за краем света –
Другой подобной не найти,
За деньги не приобрести".
"Но что же ела я, скажите
И блюдо это назовите".
"Обманывать не стану вас, –
Вам сердце подали сейчас.
Да, сердце из груди того,
Кто вам дороже был всего, –
Владетеля Куси. Оно
Здесь было только вам дано;
Могу, сударыня, ручаться,
Я сам и наши домочадцы
Другой насытились едой.
Он вам любезен был живой,
А я перетерпел тогда
Немало горя и стыда,
И вот, – хоть и ничтожна месть –
Я дал вам это сердце съесть".
Дрожит хозяйка от испуга,
Но говорит в ответ супругу:
"Поверить, сударь, не могу я
Никак в неправду эту злую.
Ведь более уже двух лет
Его в пределах наших нет.
С тех пор, когда ушел он в рать
За гроб Господень воевать".
Сеньор тогда слугу зовет:
"Подай мне живо ларчик тот.
Супруге доказать могу
Я с полным правом, что не лгу".
Ларец серебряный открыт:
Там локон срезанный лежит.
Потом, чтоб убедить вполне,
Сеньор письмо прочел жене
Все до конца. Не упустил
Ни слова в нем и ей вручил.
"Прошу, взгляните на печать:
Вам герб Куси легко узнать".
И тут же добавляет он:
‘Теперь и вы, я убежден,
Поверили, что в самом деле
Возлюбленного сердце съели".
А госпожа ему в ответ:
"Увы! Мне горя горше нет.
Клянусь же горю своему,
Что в рот я больше не возьму,
Сеньор мой, пищи никакой,
Не оскверню себя другой,
Когда такую нынче ела.
Мне бремя жизни надоело.
Смерть! Я зову тебя, приди
И от всего освободи".
И так ее сразило горе,
Что свет дневной померк во взоре.
И как сидела за столом,
Так пала на него ничком.
Народ засуетился тут,
Скорей в постель ее несут.
И, как покойница, бледна,
Недвижная, лежит она.
Нет сил в ней вытерпеть страданье,
Когда же все-таки в сознанье
Она потом придти смогла,
То вздох глубокий издала
И молвит: "Что со мной стряслось?
И мне пришла пора для слез,
Для жалоб горестных. О Боже!
Где тот, кто мне всего дороже?
Где нежность чуткая его?
Ведь не встречалось никого
У нас, в земле французской всей,
Кто был бы чище и верней.
Увы! Всего ужасней мне,
Что только по моей вине
Он за море ушел отсюда.
И горько, и смертельно худо
И страшно сердцу моему.
Я верила, что обниму
Любимого, когда вернется.
Теперь надежда не проснется:
Его на белом свете нет, –
Так для чего мне белый свет?
Он мой, и это доказал:
Он сердце мне свое прислал.
Могу ли я, великий Боже,
Не подарить ему того же?
Да! Ради истинной любви
Я ныне кончу дни свои".
Иссякли силы у нее,
Она впадает в забытье.
Когда ж заговорила вновь –
То про него и про любовь.
Дрожит она, ломает руки
И вся искорчилась от муки,
Что душу тянет из нее.
И смерть уже берет свое:
Глаза глубоко закатились,
Уста слегка зашевелились,
Произнося едва-едва
Молитвы кроткие слова.
Душа скорбящей отлетела.
На ложе вытянулось тело,
Бессильная пустая плоть.
Да сжалится над ней Господь.
В тот час стоял там и супруг,
Все в нем перевернулось вдруг.
От ужаса и горя злого
Не может вымолвить ни слова,
К тому ж его объемлет страх
При мысли о ее друзьях:
Чтоб не пришли за дело это
С оружьем требовать ответа.
Торжественно и пышно он
Обряд исполнил похорон.
И правда: в скорости про все
Узнали родичи ее.
Они решили, что злодей,
Подав такую пищу ей,
Сгубил жену без угрызенья,
А им теперь – свершить отмщенье.
Но длить рассказ мой ни к чему.
Все согласились, что ему
Во искупление вины
Уехать должно из страны.
От отплыл за море без спора
И хоть вернулся, да нескоро.
И мало радости обрел.
Жизнь одинокую повел,
Тянул недолго и угас.
Теперь окончен мой рассказ
О любящих, в которых страсть
Над временем имела власть,
И стойкость сохраняла свято
И верностью была богата.
И всем любовникам она
Примером послужить должна.

VI. ГАНС САКС ПРЕЖАЛОСТНАЯ ТРАГЕДИЯ О КНЯЗЕ КОНКРЕТЕ, ИГРАЕМАЯ ДЕСЯТЬЮ ПЕРСОНАМИ И ПЯТЬ ДЕЙСТВ ИМЕЮЩАЯ[263]

Действо первое

Герольд говорит

Господь вас всех благослови
Пришедших в палаты сии!
Сидите, молча затаясь,
Зане светлейший хощет князь
5 И владыка герцог Конкрет
Потайный тут держать совет.
Советников салернских он
Сюда сзывает, удручен.
Они должны ему помочь.
10 Вернулась княжеская дочь
Из Капуи нынче домой,
Гонима горестной судьбой,
Ибо на днях в могилу вдруг
Супруга долгий свел недуг.
15 И князь совет сзывает свой,
Долимый думой таковой,
Как быть ему с младой вдовой.
Теперь молчи, народ честной.
Выходит Конкрет с двумя советниками, Гвисгардом и двумя слугами

Конкрет садится и говорит

Я чаю вашего совета.
20 Вышло такое дело это,
Что помер мой любимый зять,
Успев претяжко прохворать,
Как вы о том, поди, слыхали.
Вдова и дочь моя в печали
25 Сюда к нам с девкой воротилась,
Коль в Капуе не доводилось
По-княжески ей управлять.
Так вот, совет должны вы дать
И думать думу поживее,
30 Что впредь мне должно делать с нею,
Дабы по княжескому чину
Избыть ей вдовию кручину,
Как Бог нам заповедал встарь.
Первый советник

Вот вам совет мой, государь.
35 Вдова-княгиня молода,
Она невеста хоть куда,
И надобно ей удружить
Тем, чтоб ей с новым мужем жить
И чтоб она детей рожала.
Князь

40 Оно не худо бы, да мало
Охоты и радости мне
Видеть ее в чужой стране.
Три года в Капуе жила,
Такая доля тяжела.
45 Коль на чужбине в брачной жизни
Не слаще, нежли на отчизне,
Так неча попусту страдать.
Замужества ей не видать!
Быть ей при мне в родных краях,
50 Зане в преклонных есмь годах,
Опричь того еще и вдов.
Утехою моих годов
Она мнебудет. Вот мой сказ!
Второй советник

То гоже, государь, про вас,
55 Пожалуй, было бы, по мне же –
Не столь завидна часть, понеже
Погубятся младые дни.
Любовь смогает искони
Склонять сердца к деянью худу.
60 И правды я таить не буду.
Отдайте, право, дочь за князя
Соседнего. Во всяком разе
Вы сможете к ней наезжати
И с ней досуг препровождати,
65 Колико вам угодно будет.
Князь

Да кто же мой указ осудит?
Дочь мне перечить не вольна,
Но скажет слово и она.
Так и содеем, господа!
70 Гвисгард! Покличь ее сюда!
Гвисгард уходит

Входит Гисмунда с двумя девицами, кланяется и говорит

Родитель мой и благодетель,
Мой покровитель и радетель,
Что вам угодно приказать?
Князь говорит

В совете стали мы решать
75 Твою, Гисмунда, женску долю.
Узнай же ныне нашу волю!
Вдовой тебе навек остаться,
В дворце отцовом обретаться.
Приставлю я тебе в угоду
80 Девицу княжеского роду,
И выбирай себе по нраву
Любую придворну забаву,
Будь то турниры, пляс иль ловы.
Дни старые мои суровы,
85 И токмо ты утеха в них.
Что скажешь о речах таких?
По сердцу ли такая доля?
Гисмунда говорит

На все мне батюшкина воля.
Измлада Вашего я слова
90 Бывала слушаться готова,
Будь то мне нелюбо иль мило.
Всегда я с трепетом клонила
Покорный слух к вашим словам
И нонеча послушна вам.
95 Всему, что будете хотеть
И что изволите велеть,
Перечить не стану и впредь.
Князь говорит

Пойдем же, дщерь моя бесценна,
И учиним указ мгновенно.
100 Се да пребудет непременно.
Здесь все уходят.

Действо второе

Гисмунда садится и говорит своим девицам

Девицы, в зелен сад ступайте,
Роз и цветочков посрывайте,
Дабы веночек был у нас,
Как ввечеру идти на пляс.
Оне уходят

Гисмунда склоняет голову и говорит сама с собой

105 Увы! Сколь батюшка суров!
Ему младых моих годов,
Безмужниих, отнюдь не жаль.
Одна кручина да печаль
Станет теперь меня долить,
110 Ничто не будет веселить.
Не будет мил и белый свет,
Коль никакого мужа нет.
Входит Гвисгард и говорит

Государыня! Князь готов
Со слуги выехать на лов
115 В дремучий лес, оленя бить.
Угодно ли и вам там быть?
Гисмунда говорит

Не стану нынче веселиться,
Останусь тут одна в светлице,
Гвисгард говорит

Ах, поезжайте, право слово!
120 На пользу вам забава лова.
Потешьтесь и младую кровь
Охотой освежите вновь.
Возможно ли всегда скорбеть?
Гисмунда

Одна останусь я и впредь.
125 Без радости весь век мне жить.
Гвисгард

Время все может пременить.
Надежда сердце озарит
И муку любу умягчит,
И, стало быть, придет пора,
130 От коей можно ждать добра.
Он уходит

Гисмунда говорит

Ах, сколь он молод, благороден
И женам вежеством угоден,
Гвисгард, постельничий княжой!
А я одна с судьбой лихой
135 Дни провожу свои, стеная,
Утех супружества не зная.
Ах, был бы он, сей вьюнош, мой!
Но участи не быть такой.
Влачу во скорби долю вдовью,
140 А сердце изошло любовью.
Ах, Боже! Что со мною стало!
Его любовь я бы прияла,
И он бы стал со мной любиться.
Да только что же мне срамиться,
145 Когда потом он пристыдит?
Но, презирая оный стыд,
Письмо пошлю ему скорей
О жалостной судьбе моей,
Склоню его к любви, да вот
150 Не забыть бы про тайный ход,
Подземный, до моих хором,
Дабы он мог пройти в укром.
И не узнают о любви-то!
Навек все будет шито-крыто.
155 Итак, я счастья попытаю.
От муки я изнемогаю.
Письмо я в трубку закладу,
Чтоб не лежало на виду.
Она пишет

Девицы входят, с корзиночкою и говорят

Мы, государыня, пришли,
160 Цветов отменных принесли,
Дабы веночек вам сплести,
Как ввечеру на пляс идти.
А вот извольте получить
То, чем вам рыцарей дарить –
165 И шелком вышитые ленты
И золотые позументы.
Она закладывает письмо в трубку

Входит Гвисгард и говорит

На ужин вашу светлость ждут
Мясных вкусить и рыбных блюд,
А после ужина тотчас
170 Пойти с девицами на пляс.
Гисмунда отдает ему трубку и говорит

Гвисгард! Возьми! Ты должен знать,
Как ею пламя раздувать.
Оне уходят

Гвисгард говорит сам с собою

Дала мне трубку неспроста.
Глянь-ка! Она и не пуста.
175 Кто в трубку грамотку запрячет,
Та грамотка премного значит.
Чтет письмо, а после говорит

О пречудесны письмена!
Поведала мне в них она
Свою ко мне велику страсть
180 И мне сулит такую часть,
Какая и во сне не снится.
Смогу ли ей не подчиниться?
О сколь блажен я стану с тою,
По ком давно томлюсь душою!
185 Напрасно горько думал я,
Что впусте мне любовь моя,
Зане на ней высокий сан.
И вот я ей самой избран.
Так поспешу любви предаться,
190 А там – хоть с жизнию расстаться!
В терновнике потайный ход,
Но от шипов убережет
Меня мой кожаный камзол,
Лишь бы к желанной я прошел,
195 Лишь бы я нынешнею ночью
Узрил желанную воочью.
Венера, богиня любви!
Храни нас и благослови,
Зане меня ты одарила
200 Тем, что в ней страсть заговорила!
Не дай, чтобы нас беда сразила!

Действо третье

Входят двое советников

Первый советник говорит

Почто же князь к нам не выходит?
Он, верно, в лавиринфе бродит.
Когда же соберем совет?
Второй советник

205 Знать, нынче собирать не след.
Заутра соберем, не ныне.
А князь, поди, спит на перине
И глаз теперь не кажет к нам.
Да вот пожаловал он сам.
Входит князь с трабантами и говорит

210 Сердечна мука и позор,
Каких не знал я до сих пор!
Себе я места не найду
И вам поведаю беду.
Первый советник говорит

Какое горе приключилось,
215 Что ваша светлость омрачилась?
Что, государь мой, с вами сталось?
Князь говорит

Сколь тяжко мое сердце сжалось!
Где силы взять снести кручину?
Второй советник говорит

Скажите нам скорби причину,
220 Дабы советом вам помочь
Прогнать тугу лихую прочь.
Князь заламывает руки и говорит
От горя страшного я стыну.
Шел я в дочерню половину
С ней с глазу на глаз кой о чем
225 Потолковать в укроме том.
Глянь, нет ее! Я сел за полог
И жду ее, а час был долог.
Я на постели прикорнул
Да и скорехонько заснул.
230 А как проснулся я засим,
Глазам не верил я своим.
Гвисгард, постельничий, тут был.
Какой позор меня сразил!
О, сколь же мне пресрамно было!
235 Родная дочка соблудила!
Эй, слуги! Под горой растет
Терновник, в нем потайный ход.
Хватайте молодца того,
Кто выйдет ночью из него.
240 И приволочь сюда скорей!
Первый слуга

Мы, государь, по чести всей
Монарший сполним ваш приказ,
Как водится оно у нас.
Князь говорит

Цыц! Не треплите языками!
Другой слуга

245 Уж будете довольны нами.
Как из кустов полезет тать,
Так уж ему не сдобровать.
Будь он хоть кто, будь хоть растот,
А наших рук он не уйдет.
Оба слуги уходят с веревками

Князь говорит

250 Позор на весь на белый свет!
Первый советник говорит:

Кабы вы вняли наш совет,
Гисмунде мужа подыскали,
Так не бывало бы печали.
Другой советник

Однако, государь, коль скоро
255 Содеялась беда, а вора
Престрого должно покарать,
То мир о том не должен знать,
Дабы не хохотали люди,
Судача о свершенном блуде.
Слуги приводят связанного юношу, а первый слуга говорит

260 Вот, государь, тот самый тать,
Что повелел ты нам хватать.
Князь говорит

Ах, ты, изменнический пес!
Ты роду моему принес
Столько стыда и срамоты!
265 Я жаловал тебя, а ты
Не постельничий, а злодей!
Гвисгард говорит

О государь! Всего сильней
На свете есть любовна страсть.
У ней побольше Вашей власть.
270 Вас и меня она сильнее.
Князь говорит

Эй! В башню заточить злодея!
Приставить стражников к нему
Да и ни слова никому!
Первый слуга говорит

Уж так ли мы его упрячем,
275 Что изойдет он в башне плачем.
Они уводят его

Князь говорит

А ты, герольд, теперь скорей
Ступай за дочерью моей!
Герольд уходит

Князь говорит советникам

А вы пождите в стороне,
Поколь наговорюсь вполне.
Они отходят. Она входит одна

Князь говорит печально

280 Гисмунда, проклят будь тот час,
Когда ты блуду предалась,
Когда своими я глазами
Узрил, что было между вами.
Гвисгард твою похитил честь,
285 За то ему и кару несть –
Младою жизнью поплатиться.
Но как с тобою обойтиться
За то, что ты и честь забыла,
И род свой древний осрамила,
290 Я не намыслил. Ведь злодей –
Как на грех, из простых людей.
Ведь Христа ради был сей пес
Пригрет и при дворе возрос.
А я, злосчастный человек,
295 Пребуду во скорбях весь век
И в воздыханиях промаюсь.
Гисмунда говорит

Я, батюшка, не запираюсь,
Что было – было, и ей-ей
Не чаю милости твоей.
300 Почто искать ее? Мы оба
В любви не убоимся гроба,
Зане мы плоть и кровь, как ты.
Стеречь нас тщетны суть мечты.
Когда бы замужем была я,
305 Так не постигла б доля злая,
Но как безмужня я была,
То я Гвисгард а избрала,
Столь скромна, беспорочна мужа,
Кой ваших рыцарей не хуже,
310 И преданна в любви без лести,
А не похитителя чести.
Во всем виновна я одна,
И умолять я вас должна –
Его, коль можно, пощадите!
315 А коль его вы порешите,
Так уготовьте смерть и мне.
Не жить мне без него, зане
Любви я предана вполне.
Князь говорит

Так порассудим же скорей,
320 Как нам по строгости по всей
Карать ослушных дочерей!

Действо четвертое

Конкрет входит с придворной челядью и говорит слугам

Ступайте, вора без суда
Втай удавите, а сюда
Несите мне сердце его,
325 Бросив, как падаль, самого.
То сердце дочери пошлю-ка!
Вот будет радость ей и мука,
Чтоб знала, как любить воров.
Двое слуг уходят

Первый советник говорит

Приказ ваш чересчур суров.
330 Уж ежели карать злодея,
Так выбрать кару послабее,
Дабы не каяться потом.
Гвисгард всегда был молодцом
И верен вам, а посему
335 Отдайте в жены дочь ему
И одарите чем-нибудь.
Второй советник

Вот, государь, вам верный путь,
Чтобы избыть добром позор.
Князь говорит гневно

Молчать! Незыблем приговор
340 Против угрозы и заступы.
Второй советник

Ужель советы наши глупы?
А ежли должен дни свои
Скончать он ради той любви,
То чтоб не дать повады толкам,
345 Похороните тихомолком.
Княгиню кручинить не надо.
А ежли делать ей в досаду,
То выйти и похуже может.
Князь говорит

Заступа ваша не поможет.
350 О том напрасно толковать,
Зане иному не бывать.
Первый слуга несет сердце на обнаженном мече и говорит

Вдвоем по вашему приказу
Гвисгарда мы решили сразу
И там же в башне погребли,
355 А сердце сюда принесли.
Князь говорит

А что сказал пред смертью вор,
Узнав про смертный приговор?
Другой слуга

О милой сетовал княгине,
Отнюдь не о своей кончине.
360 Благословлял ее, поколе
Не удалился из юдоли.
Он принял мук, поколь издох.
Помилуй его душу Бог!
Князь говорит

А ну, теперь клянитесь оба
365 Молчать о деле сем до гроба!
Они клянутся

Князь говорит

Кто начал – должен завершать.
Гисмунде сердце отослать,
Меня посмевшей посрамлять!
Действо пятое

Входит Гисмунда, садится, плачет и говорит

О сколь же лживо, счастье, ты!
370 Коварно ты мои мечты
Единым махом поразило.
Когда бы лихо не грозило
Возлюбленному моему!
Страшусь, что будет смерть ему.
375 Тогда и я с туги по нем
С собой покончу сим питьем.
Входит герольд, приносит сердце в золотом горшке и говорит

Вам посылает сей сосуд
Ваш батюшка дражайший. Тут,
В златом горшке вы обретете
380 Наимилейшее на свете,
То, что должно утешить вас,
Как тешило уже не раз.
Гисмунда открывает сосуд, заглядывает и говорит

Отцу родимому спасибо
За все его добро мне, ибо
В сравненьи с прежней добротой
Всего милее дар такой.
Герольд уходит, она продолжает

О сердце милое, ты клад
Утех, блаженства и услад!
Ты жизнь свою скончало ныне
390 Во горести и во кручине,
Зане была к тебе строга
Рука смертельного врага.
Мне в гробе золотом сегодня
Тебя послала длань Господня,
395 Тебя достоин гроб такой.
Скончало ты свой путь земной,
И чтоб тебя похоронить,
Одно осталось мне – испить
Сей кубок горький, ибо так
400 Явлю я верной скорби знак.
Плачет над сосудом

Первая девица говорит

Ах, государыня, не лейте
Слез и тоску-печаль развейте!
Веселье скорби прогоняет.
Вторая девица говорит

Что вас так тяжко удручает?
405 Такой на свете скорби нет,
Чтоб добрый не помог совет.
Гисмунда встает, утирает глаза и говорит

О сердце, сердце! Знаю я –
С тоскою ждет душа твоя,
Чтобы моя душа из тела,
410 Сердечно мучась, отлетела
С любовью преданной своей
В жизнь ону из юдоли сей.
Знай, что душа моя стремится
С твоей душою съединиться.
415 Жди! Вновь с тобою буду я,
Коль умер ты из-за меня.
К тебе ведет меня стезя,
Ведь без тебя мне жить нельзя.
Но там с тобой за гробом вновь
420 Соединит меня любовь.
Пьет отраву, прижимает сосуд к груди и склоняет голову

Первая девица говорит

Увы! Сдается мне, княгине
Питье не в пользу было ныне,
И хворь напала на нее.
Но что то было за питье?
425 Она без памяти свалилась.
Вторая девица говорит

Она и вправду отравилась!
За князем со всех ног беги!
Первая девица трясет княгиню и говорит

Княгиня! Бог вам помоги!
Опомнитесь! Очнитесь! Глядь –
430 И здравы станете опять.
Входит князь, заламывает руки и говорит

Гисмунда! Любимое чадо!
От коего ты гибнешь яда?
Какой отравы испила ты?
Карает Бог меня трикраты!
435 Что ты содеяла, о дочь?
Гисмунда отвечает жалостно, унылым голосом

Отец! Ничем мне не помочь!
Таков уж стался мой удел,
Которого ты сам хотел.
Но втайне умоляю, чтоб
440 Меня в один сложили гроб
С тем юношей, кого со мной
Ты разлучил. Пусть в жизни той
Ему меня воротит вновь
Твоя отеческа любовь,
445 От коей гибнет дочь твоя.
Спаси вас Бог! Кончаюсь я.
Голова ее падает

Конкрет говорит, жалостно разводя руками

Скорбь мне снести не станет сил.
Сколь безрассудно я чинил
Тебе, любезна дочь моя,
450 В любви препоны. Если б я
Гвисгарда на тебе женил,
То красный век бы твой продлил.
Не внял я мудрому совету!
Но в покаяньи проку нету,
455 И грех не замолю я мой.
Ее несите с глаз долой!
Сей вид мои мученья множит.
Пусть в тот же гроб ее положат,
И примет их одна могила,
460 Яко сама о том просила.
Ее выносят на кресле с закрытым лицом.

Князь с советниками идет вослед.

Герольд заключает

Бокачий описал словами
Трагедию, котору сами
Вы на феатре увидали.
Воплощены здесь три морали.
465 Вот первая: отцы должны
Ради спокойствия страны
Венчать дочерей в должный срок,
Дабы любовный пламень мог
Найти во браке утоленье.
470 Уж лучше брак, нежли томленье.
Недаром говорит народ:
Негоден перезрелый плод.
Сколь часто забывают честь!
Но здесь мораль вторая есть.
475 Отнюдь не должно юной крови
Впадать в безумство от любови,
Но сразу отразить врага.
В любви отрада недолга.
Любовь забот и бед полна,
480 Таится в темноте она
И внезапу себя являет
И всегда беду навлекает
На плоть, на жизнь, на женску честь.
Но здесь мораль и третья есть.
485 Коль сын иль дочь иль оба вместе
Любовию противу чести
Почали нечто учинять,
Отцам не должно их карать
С поспешностию и со злом,
490 Чтоб лише не было потом,
Чтобы не каяться беспроко.
Отцово да провидит око,
Чем кончится такое дело,
А разум скажет, как умело
495 Беду на пользу обратите
И дело честью завершите,
Дабы все шито-крыто было,
Дабы любовь не погубила.
Засим и счастия и благ-с
500 Желает на ночь вам Ганс Сакс.

VII. ПРЕКРАСНЫЙ БРЕМБЕРЖЕЦ[264]

Мне зимней ночью не случилось сна.
То некой девицы вина,
Коль на такое дело
4 Манили груди белы.
А руки были молока белей,
И молодец прельстился ей,
И вот что он удумал:
8 Отселе с ней уйду, мол.
Пришла девице скорбна весть:
Хотят-де милого известь –
И в башню заточили,
12 И дверь на замок закрыли.
Семь лет он в башне просидел,
И русый волос поседел.
Уста его увяли
16 С лихой тоски-печали.
Разложили брембержца мужики,
Как рыбу, режут на куски.
И девице то сердце
20 Приправили черным перцем.
– Подайте мне сладкого вина,
Запить то яство я должна.
Дайте вином упиться,
24 Престанет сердце биться.
И кубок к устам поднесла она
И выпила его до дна,
Головушку склонила
28 И вечным сном почила.
А тот, кто сию песню спел,
Был рыцарь и не преуспел
В любви: его голубка
32 Прияла смерть из кубка.
Ты, вьюнош, песню разумей –
Беда тебе в любови сей!
Она тебя отравит
36 И душу в ад отправит.
Во аде же обречена
На муки вечные она.
И будет тешить беса
40 Вне царствия небесна.

VIII. СКАНДИНАВСКИЕ БАЛЛАДЫ[265]

А. 1. ГЕРЦОГ ФРИДЕНБОРГ

Герцог Фриденборг любит Христину и ей
Молвит: "Хочешь ли быть ненаглядной моей?"
3 Ох, горькое, Господи, горе!
А Христинушке после король говорит:
"А об чем это герцог с тобой говорки?"
6 Ох, горькое, Господи, горе!
"Да только и речи у нас было с ним,
Что хочет он стать ненаглядным моим".
9 Ох, горькое, Господи, горе!
Велел король кузнецов позвать
И Фриденборга-герцога в цепи заковать.
12 Ох, горькое, Господи, горе!
Млада Христинушка по саду шла,
Сини да желты цветики рвала.
15 Ох, горькое, Господи, горе!
Синие да желтые цветики рвала,
Фриденборгу-герцогу веночек плела.
18 Ох, горькое, Господи, горе!
Да впусте веночек плела она.
Во дворце на поварне пошла стряпня.
21 Ох, горькое, Господи, горе!
Стали круг герцога пять поварят,
На столе, как рыбу, его потрошат.
24 Ох, горькое, Господи, горе!
Режут его сердце на пять кусков,
И стоит на каждом знак Христов.
27 Ох, горькое, Господи, горе!
Режут его сердце на девять кусков,
И стоит на каждом знак Христов.
30 Ох, горькое, Господи, горе!
Сварили сердце с медом и вином
И ко Христинушке понесли потом.
33 Ох, горькое, Господи, горе!
"Что за снедь такая, я и не пойму,
Только полегчало сердцу моему"
36 Ох, горькое, Господи, горе!
А поваренок правду молвил ей:
"Герцогова сердца здесь пять частей".
39 Ох, горькое, Господи, горе!
А и повариха отвечала ей:
"Герцогова сердца здесь девять частей".
42 Ох, горькое, Господи, горе!
"Коли его сердце иму я от вас,
Так и оттрапезую в последний раз".
45 Ох, горькое, Господи, горе!
Кликнула Христинушка служанку и той
Принесть приказала кубок золотой.
48 Ох, горькое, Господи, горе!
Пригубила из кубка, и от тоски
Разорвалось сердце у ней на куски.
51 Ох, горькое, Господи, горе!
А королю-то скора весть пришла:
Младу де Христинушку смерть прибрала.
54 Ох, горькое, Господи, горе!
А девке-злодейке не спустили нипочем:
В землю закопали ее живьем.
57 Ох, горькое, Господи, горе!

А. 2. ГЕРЦОГ ФРЕЙДЕНБОРГ И ДЕВИЦА АДЕЛИНА

Девица Аделина гуляла в саду,
– Сколь мило на белом свете! –
Белые да синие розы рвала.
– Тяжка ты, доля земная! –
Белые да синие розы рвала,
Фрейденборгу-герцогу веночек плела.
Герцог Фрейденборг увидел из окна,
Как по розовому саду гуляет она.
К девице Аделине стремглав побежал,
И перед нею шляпу он снял.
По щечке ее треплет и молвит ей:
"Дай Бог тебе стать ненаглядной моей!"
"Повремените, герцог, с речью такой,
Кабы то не услышал батюшка мой!"
"Пусть слушает кто хочет, не страшуся я,
Ведь я по всей-то чести сватаю тебя".
А девки лукавые ведут разговор:
‘Твою-де блазнит дочку герцог Фрейденборг".
"А ежели блазнит, ему я покажу!
В темничную во башню его посажу".
Велит король тут живо двух молодцев позвать
И Фрейденборга-герцога в железа заковать.
Велит король приспешному чугунну дверь открыть
И Фрейденборга-герцога в темницу заточить.
По розовому саду Аделина идет,
Белые да синие розы она рвет.
Белые да синие розы рвала.
Фрейденборгу-герцогу веночек плела.
А король о ту пору увидал из окна,
Как по розовому саду гуляет она.
Велит король приспешному в розов сад бежать
И к нему в палату королевну звать.
И молвит ей приспешный: "Кличет вас
Король к себе в палату сей же час".
А та отвечает: "Знать, он подобрел,
Меня пятнадцать лет он и видеть не хотел".
Вошла королевна в палату тот же час,
Король с нее не сводит грозных глаз.
И молвил Аделине король тогда:
"Что делала во саде во розовом вчера?"
"Белые да синие розы я рвала,
Фрейденборгу-герцогу веночек плела".
А король ей молвит слово таково:
"Стало, не забыла ты еще его".
"Кабы прожила я и еще сто лет,
Герцога из памяти не избыть вовек".
"А коль ты не сумела его позабыть,
Все одно, любви промежду вас не быть".
Зовет король двух молодцев и дал приказ такой:
"Берите-ка вы герцога из башни голубой".
И взяли они герцога из башни голубой,
А был он поседелый, с седою бородой.
"Пятнадцать лет сидел я в башне сей,
А мне сдается, право, минуло мало дней.
И ежели умру я нынче поутру,
То ради благородной девицы умру".
Привязали герцога к дубу у реки,
Зарезали, как режут скотину мужики.
А после лукавые девки подошли
И герцогово сердце с собою унесли.
Из сердца того теплого состряпали оне
Девице Аделине лакомую снедь.
А уж как состряпали, пошли со снедью той
В светлицу королевнину и ставят на стол.
"Ах, что это за яство столь лакомо лежит?
А сердце у меня-то со страху дрожит!"
"То лакомое яство для вас припасено,
Из герцогова сердца, из свежего оно".
"А коли сердце свежее иму я от вас,
Стало быть, трапезую в последний раз".
Королевна Аделина слезы льет на снедь.
В тяжких муках герцогу пришлось умереть.
"А теперь две чары вам надобно принесть,
Выпить мне охота в герцогову честь.
Подайте чару меду, сладкого на вкус,
И я тем самым медом до смерти упьюсь".
Как из медовой чары глоточек отпила,
Так и Богу душу тут же отдала.
Весть дошла к родителю скорого скорей,
Умерла-де королевна в светлице своей.
Король со всех ног в светлицу побежал,
Хлопнул дверями – аж засов задрожал.
"Господи, помилуй! Чем тому помочь?
Кто довел до смерти единственную дочь?
Да знай я, что любовь их сильна таково,
И за сто тысяч марок не убил бы я его.
Да знай я, что друг другу так они верны,
Его я не казнил бы и за полказны".
Покойников сложили в единый гроб двоих,
И заплели девицы волосы у них.
В единой же могиле их погребли тогда,
И спят они там сладко до Страшного Суда.
И над могилой липа выросла тогда,
Стоит и зеленеет до Страшного Суда.
И липа выше церкви выросла потом,
– Сколь мило на белом свете! –
На липе обнимается лист с листом.
– Тяжка ты, доля земная!

Б. 1. ДАТСКАЯ НАРОДНАЯ БАЛЛАДА

Млад-Зелен трубит в золоченый рог,
– А ночь-то долга! –
Королева Елена слышит его.
4 – Одолела меня любовь! –
Королева кличет двух слуг к себе:
"Зовите Млад-Зелена ко мне!"
Млад-Зелен пришел и стал у стола.
8 "Почто, государыня, меня звала?"
"Пошли, Господи, скорую смерть королю,
Когда не с тобою, а с ним я сплю!
Пошли ему, Боже, скорый конец,
12 И ты будешь носить королевский венец".
"Замолчать, государыня, изволь!
У дверей подслушивает король".
"И пусть его слышит, коль любо ему,
16 А я правду-истину говорю".
Тут кличет датский король мальца:
"Зови-ка Млад-Зелена сюда!"
Млад-Зелен пришел и у двери стал.
20 "Почто, государь, меня ты звал?"
"Ты слышь-ка, Млад-Зелен, скажи не таясь,
Об чем толковал с королевой вчерась?"
"А только про то я с ней толковал,
24 Что ты, государь, и сам слыхал".
"А коли о том ты речи вел,
Так подадут тебя ей на стол".
Порубили, как рыбу, его на куски,
28 К королеве Елене его принесли.
Кровь увидя, аж застонала она,
Сердечко достала с самого дна.
Косточку к косточке подобрала
32 И по живую воду пошла.
Окропила кости живой водой:
"Встань, Млад-Зелен, и стань человек живой!
Краше прежнего тут Млад-Зелен встал,
36 А в руке он вострый меч держал.
К королю в хоромы он пришел,
Разрубил его с головы до ног,
"Пришла-таки нынче смерть королю,
40 Уж так-то сладко с тобой посплю!"
"Пришел королю теперь конец,
– А ночь-то долга! –
И ты будешь носить королевский венец".
44 – Одолела меня любовь!

Б. 2. ДАТСКАЯ НАРОДНАЯ БАЛЛАДА

Граф трубит в рог в ночную тьму,
– Всю-то ноченьку! –
Королева услышала в терему.
4 – Одолела меня любовь! –
Королева гридня кличет к себе:
"Зови-ка графа скорей ко мне!"
А граф пришел и стал у стола:
8 "Почто, государыня, меня звала?"
"Вот как придется мне овдоветь,
Так будешь казной моей володеть".
"Оставь, государыня, такую речь!
12 Бог весть, кто нас может подстеречь".
Не с глазу на глаз граф был с ней:
Король подслушивал у дверей.
Король своих слуг призвал тогда:
16 "Королеву просите-ка вы сюда!"
"Скажи, государыня, не таясь,
О чем толковала с графом вчерась?"
"А только и толков было с ним,
20 Что, дескать, славен он и красив".
И кличет король двух слуг тогда:
"Зовите-ка графа вы сюда!"
"Про одно тебя пытаю я –
24 Что толковали вы про меня?"
"Про то я скажу тебе, изволь –
Что славный и мудрый ты есть король".
И кликнул гридня король тогда:
28 "Зови поваров ко мне сюда!
Рубите графа – вот мой указ!
И к королеве на стол тотчас!
На кусочки, как рыбу, его порубать
32 И снести королеве такую ядь!"
Королева глядела на снедь с тоской:
"А это, видать, человек не простой.
А это наш добрый граф, видать".
36 И стала кусочки собирать.
Завернула их в горностай дорогой,
Сложила их в ларец золотой.
Кусочек к кусочку подобрала
40 И ко светлому ручью пошла.
Куски окропила водой ключевой:
"Вставай и стань человек живой!"
И встал он, Бога благодаря,
44 – Всю-то ноченьку! –
И навек покинул он те края.
– Одолела меня любовь!

IX. ПРИКЛЮЧЕНИЯ РАДЖИ РАСАЛУ[266]

(Раджа Расалу, сын Салбахана из Сиалкота в Пенджабе, после многих приключений приходит во дворец жестокого раджи Саркапа, чтобы сыграть с ним в чаупур. Сначала выигрывает раджа Саркап, но звери-помощники, которых раджа Расалу спас в свое время от беды, приходят к нему на выручку и помогают одержать победу в поединке.)

И вот одолевать начал раджа Расалу, и поначалу раджа Саркап проиграл ему все свои обширные владения, а потом все то, что было в его богатых покоях, и наконец проиграл свою собственную голову.

В это время перед ним явилась его рабыня и стала поздравлять господина с рождением дочери.

"Убей ее немедля! – воскликнул раджа Саркап, – в недобрый час явилась она в этот мир, это ее рождение принесло мне беду!"

Но раджа Расалу умерил его злобу словами: "Если ты, носом прочертив на песке линию, поклянешься мне в том, что ни на чью голову не станешь играть в чаупур, и отдашь мне в жены твою только что родившуюся дочь, я помилую тебя и не велю обезглавить".

С радостью согласился на это раджа Саркап и, положив новорожденную Кокилан – ибо именно так назвали девочку – на большое блюдо и прикрыв веткой мангового дерева, поднес блюдо радже Расалу.

И вышел раджа Расалу, держа блюдо перед собой. Проходя по покоям дворца, он встретил великое множество узников, которые кричали, завидя его:

Все правители, что куры, ты один – как сокол ясный.

Дай свободу нам, избранник вечной славы громогласной!

И раджа Расалу велел радже Саркапу освободить узников, и тот немедленно повиновался. И отправился раджа Расалу в свои владения в горах Мурти, где велел посадить ветвь мангового дерева. А рани Кокилан велел он поместить в покои подземного дворца и беречь пуще жизни. И сказал он при этом: "Когда появятся первые цветы на манговом дереве, знайте – рани Кокилан стала женщиной".

Минуло с той поры двенадцать лет, и распустились первые цветы на манговом дереве, расцвела красота рани, и стала она женщиной. И спросила она однажды раджу Расалу: "Как понимать мне слова людей, много раз мною слышанные, – поразить зверя в джунглях?"

И отвечал ей раджа Расалу:

Стоит мне, завидя зверя, выпустить стрелу из лука,
Семь шагов он мне навстречу тихо сделает без звука,
Прежде чем падет он наземь, пораженный смертной мукой.
И сказала ему рани Кокилан: "Все это настолько удивительно, что не смогу я тебе поверить, пока не увижу собственными глазами".

И вот на восходе следующего дня отправился раджа Расалу на охоту, усадив рани Кокилан в седло у себя за спиной. И прикрыл он себя накидкой из грубой шерсти, дабы близость молодого женского тела не стала ему препятствием на охоте. Очень скоро оказались они в непроходимом лесу. Увидев пробегавшего вблизи оленя, раджа выстрелил в него из лука, и тот, пробежав семь шагов, пытаясь скрыться от преследователя, упал мертвым.

И удивилась рани Кокилан: "Вчера ты говорил мне, что раненый зверь перед тем, как упасть, делает семь шагов тебе навстречу, а этот олень хотел убежать от тебя. Значит, ты лгал мне?"

"Отвага покинула меня, – отвечал раджа, – поскольку со мною рядом сидела ты."

И сказала ему рани на это: "Давай я сама поймаю оленя и приведу к тебе".

Вернувшись домой, отстегнула она семь застежек, придерживавших ее умащенные благовониями волосы, и уселась на высокой башне дворца, и ветер наполнил всю округу сладким запахом ее волос. Два оленя, прозванные Хира и Нила, тотчас явились к подножию башни. И решил раджа Расалу испытать притягательную силу волос рани Кокилан. Прицелился он в одного из оленей, но как только олень, прозванный Нила, услышал звук натянутой тетивы, он тут же умчался, спасаясь в густой чаще, Хира же был настолько привлечен сладким запахом, что несмотря на опасность, остался недвижным на месте.

"Жалко убивать оленя, который так очарован моей супругой, – подумал раджа, – пусть он живет, но я отличу его, обрезав ему хвост и уши." И молвил ему олень человеческим голосом:

Не топтал твоих я пашен, в джунглях ото всех скрывался,
Так зачем же хвост и уши ты отрезать мне собрался?
Знай, за это я устрою так, чтоб вор в твой дом прокрался!
Сказав это, Хира отправился в лес искать своих сородичей, но олени не пустили его в свое стадо – он ведь теперь остался без ушей и хвоста. Опечаленный, отправился он во владения раджи Ходи, сына раджи Атки Маля, где нашел себе новое стадо. Прошло немного времени, и привел он оленей в сад у дворца раджи Ходи, и вытоптали олени всю траву в саду и обглодали в нем все кусты. Разгневался раджа, услышав об этом, и велел слугам выловить оленей, но они разбежались, а Хира остался и спрятался в кустах. Когда же в парке появился сам раджа, Хира вышел из своего укрытия и побежал, а раджа вскочил на коня и кинулся за ним в погоню. И привел олень раджу Ходи ко дворцу раджи Расалу в горах Мурти и спросил раджу человеческим голосом: "Скажи, зачем ты гнался за мной так долго?" "А зачем ты вытоптал мой сад? –вопросом ответил ему раджа,-я гнался за тобой, чтобы убить тебя".

"Я вытоптал твой сад, – сказал олень, – по приказу рани Кокилан".

"А где она сейчас?" – спросил раджа.

"Смотри, вон у того решетчатого окна во дворце", – сказал олень и поднял голову.

Раджа поглядел вверх и увидел рани Кокилан, и завел разговор с ней, а олень тем временем спрятался за ближайшим кустом.

И услышал раджа голос рани:

Раджа, ты скажи мне правду – вор ты или честный воин?
Враг ли ты земным владыкам? Нрав твой буен иль спокоен?
И ответил раджа на это:

Воры в рубище одеты, честный воин – в чистом платье,
Я не враг земным владыкам, нрав мой кроток без изъятья.
Сад мой вытоптан оленем, но зачем, хотел бы знать я.
И вот что еще сказал он рани:

Что за мастер придал форму столь прекрасному опалу?
Раджа ли отец твой, рани, ты скажи мне поначалу?
А еще скажи мне, рани, чьей супругою ты стала?
И зачем бродить оставил он одну тебя по залу?
И ответила ему рани:

Придавал совсем не мастер форму темному опалу.
Я от семени Саркапа в этих стенах возрастала.
Из дворца уехал муж мой – раджа доблестный Расалу.
Ведь охотой душу тешить радже издавна пристало.
И прибавила еще рани:

Где твой дом, скажи мне, раджа, где лежат твои владенья?
Чей ты сын, какое имя получил ты при рожденьи?
И вот что ответил ей раджа:

В Атаке дворец мой, рани, в Синдхе все мои владенья,
Раджа Атки Маль – отец мой, раджа Ходи я с рожденья.
И снова заговорила рани:

Виноград в саду налился сладкой влагой золотою,
И мужчинам путь заказан в эти тихие покои.
И сказал ей на это раджа: "А скажи мне, где вход в эти покои?" И рани указала ему на лестницу внизу и сказала: "Видишь тот камень у самого начала лестницы? Тебе нужно только отодвинуть его, и ты сможешь подняться ко мне".

Раджа подошел к камню и хотел сдвинуть его, но, как он ни старался, камень оставался на месте. И сказал он тогда рани:

Я торгую камфарою, в Синдхе это каждый знает,
У меня ты сможешь выбрать все, что сердце пожелает.
Тогда рани указала ему еще на три ступени, уже выше камня, но, только взглянув на них, раджа проговорил: "Я не птица, и не могу взлететь, а если ты хочешь, чтобы я был рядом с тобой, сбрось мне веревку".

Рани Кокилан сбросила ему веревку, и раджа Ходи вскарабкался по ней на площадку перед тремя ступенями и поднялся по лестнице во дворец. В первой же зале он увидел две клетки, в одной из них сидела маина, в другой – попугай.

Когда раджа Ходи подходил ко дворцу, попугай спрятал голову под крыло и велел маине последовать его примеру. Когда же раджа карабкался по веревке, маина спрятала голову под крыло и сказала при этом попугаю:

Слушай, что тебе скажу я, попугай, дружок мой милый,
Диво дивное я вижу – ворон с черными крылами
Виноград клюя господский, ухмыляется над нами.
"А что тебе до этого, маина? – спросил попугай, – Спрячь-ка лучше голову под крыло и успокойся".

Когда же раджа был уже выше камня, майна сказала попугаю:

Слушай, что тебе скажу я, попугай, дружок мой милый,
Диво дивное я вижу – пес цепной, прядя ушами,
Ест лепешку, за усердье брошенную господами.
Но попугай опять принялся успокаивать маину. А когда раджа Ходи оказался на последней ступени, майна сказала:

Слушай, что тебе скажу я, попугай, дружок мой милый,
Диво дивное я вижу – раздается рев ослиный
Во дворце Расалу раджи, всеблагого господина.
И снова попугай говорит маине: "Сколько раз повторять тебе – успокойся! Нет, ты все за свое!"

И ответила ему майна: "Вор уже пробрался во дворец. Это-то меня и злит и не дает мне покоя".

К этому времени раджа уже вошел во дворец и, мучимый жаждой, попросил рани принести ему напиться. Но добраться до воды было не так-то просто, и они оба начали сбрасывать камни, которыми раджа Расалу велел завалить крышку колодца. Скоро рани Кокилан смогла набрать воды в кувшин и дать напиться радже Ходи. Побыв с рани Кокилан часа три, раджа Ходи осведомился о том, как теперь он сможет выбраться наружу.

"Оставайся здесь на ночь", – сказала рани, но раджа испугался и начал собираться. Рани громко заплакала, и он, видя ее слезы, обещал ей вернуться дней через пять и отер ей слезы рукой.

Ресницы ее были обильно смазаны краской, и отерев их, он увидел, что руки его стали черными.

"Я вернусь ровно через три дня", – сказал он, уже собираясь уходить.

"Ты уже давал мне обещание, – сказала рани, – и не выполнил его, а когда ты окажешься среди женщин у себя во дворце, ты забудешь обо мне и никогда не вернешься".

"Нет у меня в доме женщин, – сказал раджа, – и я не стану смывать с рук этой краски и не буду есть до тех пор, пока не вернусь сюда и не разделю с тобою трапезы".

Сказав это, он отправился в Атак и той же ночью достиг берегов реки Синдх. Томимый нестерпимой жаждой, он лег на берег и напился прямо из реки, как это делают звери, чтобы не смыть с рук черной краски.

Какой-то крестьянин стирал белье на противоположном берегу реки и видя, как пьет раджа Ходи, подобнозверю прильнув губами прямо к воде, сказал своей жене:

Верная жена, послушай, что тебе твой муж расскажет,
Посмотри-ка через реку – видишь, раджа там склонился?
Словно лань прильнул к воде он, не рассудка ль он лишился?
И сказала ему жена: "Если ты мне подаришь золотые украшения, я скажу тебе правду о том, что с ним приключилось".

"Обещаю, что дома ты получить от меня в подарок золотые украшения, только скажи мне правду".

И тогда прачка так сказала мужу:

Ты послушай, муж любимый, что тебе жена расскажет,
Раджа, над водой склонившись, вовсе не ума лишился,
Ночью с рани молодою до рассвета он резвился,
И смахнув ей слезы дланью, в черной краске извозился.
Не успела прачка закончить свою речь, как муж, рассвирепев, размахнулся и ударил ее по щеке, и та горько заплакала.

Услышав ее плач, раджа пришпорил коня и переплыл на нем реку. Выйдя на берег, он гневно закричал на крестьянина:

"Эй ты, болван неотесанный! Как посмел ты при мне бить свою жену?"

"Владыка мира, – смиренно ответил муж, – она вела о тебе такие непристойные речи, что я не решаюсь даже повторить их".

И догадался раджа, что прачке известно то, что он хотел сохранить в тайне, и, подумав, так сказал ей:

Ты скажи мне правду, прачка, ты, которую побили,
Как проводит время рани, та, которую любили?
И отвечала ему прачка:

Перед зеркалом красотка, смыть ты можешь смело краску.
В сотнях девушек найдешь ты красоту, любовь и ласку.
Раджа омыл руки, как и советовала ему женщина, и отправился во дворец.

Тем временем раджа Расалу вернулся с охоты домой и рани Кокилан сказала ему:

Ты, который на охоте столь удачлив и бесстрашен,
Шлем твой золотом сияет, лук рубинами украшен,
Щит в алмазах крепким шелком на руке привязан туго,
Ты скажи мне, кто тебе я – дочь, сестра или супруга?
И ответил ей раджа Расалу:

Я хранился от соблазнов, всех красавиц отвергая,
Сад велел разбить тенистый, чтобы ты, забот не зная,
Возрастала в светлых кущах мною созданного рая,
Знай, что ты – жена владыки богом избранного края,
И в неведенье глубоком неспроста держал тебя я.
Сказав это, раджа Расалу спрыгнул с коня и подошел к рани Кокилан. Увидел он, что камни, скрывавшие крышку колодца, разбросаны в разные стороны, а кругом заметны следы мужских ног. И сказал он тогда рани Кокилан:

Чья нога в моих покоях нечестивая ступала?
Чья рука в кувшины воду из колодца набирала?
Кто в мой дом посмел вломиться, не смутясь душой нимало?
Кто измял моей постели шелковое покрывало?
И отвечала ему рани Кокилан:

Это я, томима жаждой, камни на пол разбросала.
Это я кувшином воду из колодца доставала.
Маина к греху со мною попугая подстрекала,
Он лежал в твоей постели – от него я убежала,
И поэтому измято шелковое покрывало.
Услышав это, раджа побил попугая, а маина сказала: "За дело побил тебя хозяин – не дал ты мне первой рассказать ему о кознях рани".

После этого раджа отправился спать в свои покои. Наутро, когда солнце еще не взошло, он снова собрался на охоту, а попугай спросил его:

"Если вдруг случится беда, когда тебя не будет, скажи, где тебя нужно искать?"

И отвечал ему раджа: "Если здесь, во дворце, что-то произойдет в ближайшие три дня, ищи меня в прибрежных топях. Если же что-то случится после этого срока, найдешь меня в горах Кашмира".

И отправился раджа на охоту в прибрежные топи.

Прошло два дня, и раджа Ходи снова явился во дворец. Спрыгнув с коня, он сразу отправился в покои рани Кокилан и вместе с нею стал смеяться от радости.

И сказал маина рани Кокилан: "В прошлый раз ты очернила меня и попугая в глазах раджи. Интересно, что ты теперь ему скажешь? Побойся бога и перестань играть и смеяться с незнакомцем".

Рассердилась рани и так ей ответила:

Маина, чего бы ради стала ты такою строгой?
Клюй зерно и понапрасну не гневи меня, не трогай.
Будь спокойна, незнакомец сам уйдет своей дорогой.
На это майна сказала ей:

Клюй сама зерно и помни, понесешь ты наказанье,
Верной я останусь радже за его благодеянья!
Услышав такое, прикрикнула на нее рани: "Ах ты неблагодарная птица! Ведь я кормила тебя и холила! Ты не предана мне за все мои благодеяния? Ты предана радже, который только и знает, что слоняться в джунглях в поисках зверя?"

И вытащила она птицу из клетки и свернула ей голову, клетку же сломала на куски, растоптала ногами и выбросила вон. Затем подошла она к клетке попугая, собираясь и с ним сделать то же самое. Но заговорил с ней попугай ласковым голосом, желая спасти свою жизнь. И сказал он ей:

Голову свернув ей, дело праведное ты свершила,
Издавна всех женщин мира лишь в коварных кознях сила,
Выпусти меня из клетки, чтобы злость моя остыла.
Он умолк, и рани подумала, что после таких речей он не станет ничего говорить против нее, тем более, что он все время корил маину, когда та говорил дурно о ней, а посему, уверившись в его преданности, она вынула его из клетки, и попугай сказал ей: "Дай мне клюнуть ее пару раз моим крепким клювом, и я отомщу ей за непочтительность к хозяйке".

Благодарная рани выпустила попугая, и тот, желая умилостивить ее еще больше, клюнул мертвую маину, затем попросил рани позволить ему умыться, промолвив: "Я правоверный индус и должен умыться, поскольку прикоснулся к трупу".

И рани, теперь уже полностью ему доверяя, обрызгала его водой, и попугай попросил у нее поесть.

Она взяла щепоть рисовой муки, примешала к ней сахару и сделала несколько лепешек, которые дала попугаю. Поев, попугай взлетел на крышу дворца и начал плакать, и рани спросила его о причине столь горьких рыданий.

"Рани, да живешь ты вечно, – сказал попугай, – ты убила мою подругу маину и сделала меня несчастным".

И рани ответила:

Не горюй, о друг мой верный, не веди речей суровых.
Я за мертвую подружку дам тебе десяток новых.
Бог всемилостив, поверь мне, он простит мой грех, я знаю,
Снова ты повеселеешь, над долинами летая.
И как ни уговаривала его рани ласками, он не захотел остаться и улетел разыскивать раджу Расалу, спавшего под деревом на холме у прибрежных болот. Когда попугай наконец увидел раджу, он выкупался в пруду, отчего перья его стали мокрыми и поднялись торчком. Он сел на ветку прямо над головой раджи Расалу, отряхнулся, и вода с его перьев окропила раджу, который подумал, что полил дождь. Вскочил раджа на ноги, а попугай сказал ему:

Встань же, раджа, мирно спящий, где же вся твоя сноровка?
Рани лавочку открыла, как заправская торговка,
А пришедший незнакомец сговорился с нею ловко.
И ответил раджа Расалу:

Отвечаете вы, птицы, мне за рани головою.
Как сумел при вас пробраться наглый вор в мои покои?
И сказал ему попугай: "О раджа, рани убила маину, а сам я спасся от смерти лишь уловками и лестью".

Услышав такое, раджа Расалу привязал к поясу шампур, на котором готовил мясо, и вскочил на коня. Каждый раз, собираясь на охоту, он брал с собой два шампура, на одном он готовил мясо для себя, на другом – для рани.

Спеша домой, он миновал перевал Маргала и оказался у деревни Санг Яне, прилепившейся к горам у самого перевала. Конь его так устал, что еле передвигал ноги. И сказал раджа коню: "Бханур Ираки, ты всегда летел быстрее птицы, а теперь, когда в моем доме враг, ты еле плетешься!" И ответил ему конь:

Раджа, шпор твоих колючки в кровь изранили бока мне.
Ты ведь знаешь, я родился одновременно с тобою.
Рос ты в келье одиноко, я же пасся под горою.
Выйдя, оседлал меня ты, помнишь, у большого камня?
С той поры ни днем, ни ночью не давал ты мне покоя.
Смерть моя близка, хозяин, мы не властны над судьбою.
Верный конь Бханур Ираки понял, однако, что сейчас он очень нужен хозяину и ускорил свой бег, и раджа Расалу быстро достиг дюрца среди холмов Мурти. И там он сразу увидел раджу Ходи.

Лестница из шестидесяти ступеней вела во дворец, и раджа Ходи успел уже спуститься по тридцати ступеням, когда раджа Расалу возвал к нему снизу:

"О мой враг, попробуй сразить меня первый, и если я останусь жив, увидишь, что я с тобой сделаю!"

И ответил ему раджа Ходи: "Будет несправедливо, если я нападу на тебя первым".

"Попробуй сразить меня стрелой – крикнул ему раджа Расалу, – а я выстрелю вторым".

И прицелившись, выпустил стрелу раджа Ходи, но раджа Расалу отразил ее своим мечом и переломил пополам. И раджа Ходи вынул вторую стрелу из колчана, но раджа Расалу крикнул ему:

"Я ведь сказал, что ты выстрелишь первым, но только одной стрелой, а ты вынимаешь вторую. Что ж, стреляй, но учти, что больше у тебя не появится такого желания!"

И раджа Ходи выстрелил еще раз. Но и теперь раджа Расалу сумел защититься и сам вынул стрелу из колчана, чтобы сразить врага, когда тот готовился выстрелить в третий раз. И сказал при этом раджа Расалу:

Выстрелил в меня ты, раджа, – жив остался я однако.
Выпустив стрелу вторую, ты полез нечестно в драку.
Но на сей раз ты издохнешь, как паршивая собака!
Пока он говорил, лук раджи Ходи переломился пополам, и сказал он радже Расалу:

Раджа, меч мой славный дома, дома знамя боевое.
Сотней кланов мы владеем – я и храбрых братьев трое.
Так забудь меня и боле мы не встретимся с тобою.
И вскричал тут раджа Расалу: "Несчастный! Ты явился на столь мрачное дело и не позаботился об оружии, чтобы отбиваться? Так вот, я сейчас выстрелю в тебя вот этой маленькой стрелой, и смотри, чтобы она тебя не поразила. А потом можешь взять себе и стрелу, да и всем остальным владеть, ибо я уйду навеки из этих мест".

И выстрелил он в раджу Ходи, и упал тот без чувств, и вынул он сердце у умирающего раджи, и насадил сердце на свободный шампур. На том шампуре, на котором готовил он для себя, уже был большой кусок дичи, а на шампуре, предназначавшемся для рани, до этого ничего не было. И принес он оба шампура во дворец и положил перед рани. И спросила его рани Кокилан: "Что это вдруг случилось сегодня, что господин мой столь любезен со мною?"

И сказал ей раджа: "Давай устроим сегодня великий пир. Обычно мы готовили мясо каждый на своем шампуре, но сегодня сделаем так – ты приготовишь мясо мне, а я тебе". И сказав это, он отдал рани Кокилан шампур с большим куском дичи, а себе оставил шампур с сердцем раджи Ходи. Когда мясо было готово, они обменялись шампурами и принялись за еду, и проговорила рани, когда на ее блюде осталось уже совсем немного мяса: "Какое вкусное сегодня жаркое!" И ответил ей на это раджа:

Он живой тебя потешил, мертвый – накормил на славу.
Щедрость любящего сердца ты хвалить имеешь право.
Рани отбросила в сторону остатки мяса и вскрикнула: "О чем это ты говоришь?"

И раджа, взяв ее за руку, подвел к трупу раджи Ходи. Увидя его, рани поначалу стала все отрицать, но наконец вот что сказала мужу:

Раджа, я страшусь укора, перед ним виновна я.
Смерти я его причиной, с ним нас свяжет смерть моя.
И с этими словами рани Кокилан бросилась вниз со стены дворца и сильно при падении поранилась. Раджа поднял раненую рани и привязал ее к правому боку коня раджи Ходи, к левому же боку он привязал труп раджи и пустил коня, который понес их в Атак, во владения раджи Ходи. Здесь кончаются приключения раджи Расалу.

После этого раджа Расалу переехал из Мурата в Сиалкот, а Джинвар взял рани Кокилан себе в жены и вылечил ее раны. Она родила ему через некоторое время трех сыновей, от которых берут начало три семейства Джинвар, живущие в тех краях и по сей день. Зовутся они Сабир, Габир и Сир.

ПРИЛОЖЕНИЯ

М.Б. Мейлах. СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ПРОВАНСАЛЬСКИЕ ЖИЗНЕОПИСАНИЯ И КУРТУАЗНАЯ КУЛЬТУРА ТРУБАДУРОВ

I. ТРУБАДУРЫ И КУРТУАЗНО-ПОЭТИЧЕСКАЯ КУЛЬТУРА ПРОВАНСА ХІІ-ХІII веков

Во всем, что касается старопровансальской куртуазной литературы, процветавшей на юге Франции на протяжении ХІІ-ХІІІ веков, обнаруживается любопытный парадокс. С одной стороны, обилие сведений, которые можно получить не только из песен трубадуров, но и из их средневековых жизнеописаний, начатых составлением в эпоху упадка этой поэзии в середине XIII в. Начиная с XVI в. эти сведения кропотливо систематизировались и обрабатывались сначала итальянскими, а спустя два столетия и французскими эрудитами, так что к началу XIX в., ознаменовавшему переход к научному изучению трубадуров, был уже накоплен огромный материал. За прошедшие с тех пор два столетия наши знания о них были значительно углублены и расширены, а сама "провансалистика" превратилась в разветвленную и чрезвычайно разработанную науку под стать классической филологии[1].

С другой стороны, несмотря на разработанность отдельных ветвей этой науки, неясными остаются такие кардинальные проблемы, как история появления трубадуров на европейской сцене и даже самое значение слова "трубадур", этимология которого может объясняться по-разному. По-видимому, это слово связано не только с обычным значением глагола trobar – "находить" (в значении "изобретать", "находить новое"), но и с узкоспециализированным позднелатинским глаголом (con)tropare со значением "сочинять тропы", т.е. неканонические вставки в литургические гимны, исполнявшиеся во время церковной службы. Такое происхождение слова "трубадур" обнаруживает непосредственную связь провансальской лирики со средневековой латинской литургической поэзией, – связь, которая подтверждается многими данными, особенно метрическими и строфическими формами песен ранних трубадуров и их музыкой. Другие, конкурирующие теории "происхождения" поэзии трубадуров поочередно возводили ее истоки к фольклору, античной и средневековой латинской литературе, наконец, к строфической арабоандалусийской поэзии, получившей распространение в соседней Испании.

Трубадуры – поэты, слагавшие свои сочинения на народном языке юга Франции, получившем название "провансальского" (хотя область его распространения охватывает территории не только собственно Прованса, но покрывает Перигор, Лимузин, Овернь и т.д.), и исполнявшие их при феодальных дворах южной Европы. Насколько новаторским было обращение трубадуров, до которых стихосложение, в области высокой поэзии, практиковалось только на "вечной", "неизменной" латыни, к языку народному, разговорному, читатель может заключить хотя бы по многочисленным замечаниям, рассыпанным в латинской части наших "Дополнений": спустя приблизительно двести лет после зарождения провансальской поэзии Данте посвящает этой лингвистической контроверзе трактат "О народном красноречии" (отрывки, касающиеся трубадуров, приведены в Дополнении втором, III), а Франческо да Барберино в предисловии к своим "Предписаниям Любви" все еще подробно рассуждает о том, почему он решил использовать "рифмованные стихи на народном языке" для основной части своего сочинения и "латинскую прозу" – для комментария (там же, IV, 3); Гальфред Вандомский же, говоря о не дошедшей до нас эпической поэме, со всевозможными уступками объясняет, что автор сложил ее "на материнском, я бы сказал, языке, размером, распространенном в народе, чтобы тот все полностью понимал... и используя народную речь, он, тем не менее, нисколько не утратил свойственной ему утонченности..." Все это живо свидетельствует о том, что проблема пригодности народного языка для "настоящей" литературы продолжала жить в сознании писателей на протяжении еще нескольких поколений после появления трубадуров[2].

Итак, почетное звание трубадура относилось к профессиональным поэтам, сочинителям песен, которые они часто сами и исполняли под аккомпанемент какого-либо музыкального инструмента типа виолы или лиры. Среди трубадуров существует градация – от простых рифмоплетов, слагающих стихи "без всякой соли", и до поэтов, получивших свой дар от неба и "царственным званием" сочиняющих стихи "как власть имеющие"; здесь, кажется, уместно вспомнить жизнеописание двух братьев-трубадуров, Пейре и Аустора де Маэнсак, которые уговариваются о том, что "одному достанется замок, а другому – трубадурское художество. Замок достался Аустору, а Пейре художество, и принялся он воспевать жену эн Бернарта де Тьерси" (XLIV, здесь и далее римские цифры отсылают к "Жизнеописаниям трубадуров"). Существует несколько текстов, так называемых назиданий (ensenhamens), в которых трубадуры перечисляют достаточно высокие требования, предъявляемые и к исполнителям их песен – жонглерам, выдвигая на первый план их литературную осведомленность и музыкальные способности; жизнеописание Арнаута де Марейля – бедного трубадура, "по воле судьбы и предначертанию звезд" попавшего ко двору графини де Бурлац, отмечает, помимо его приятной внешности и умения хорошо петь, что он хорошо вслух читал романы (VII). Из девяноста пяти дошедших до нас средневековых рукописей – сборников песен трубадуров, шесть знаменитейших манускриптов украшены миниатюрами, в том числе изображающими трубадуров, чьи 97 "портретов" (о реальном сходстве здесь едва ли может идти речь) вписаны в инициалы (заглавные буквы) текстов их песен; миниатюры одной из этих рукописей всецело посвящены женщинам-трубадурам.

Жонглеры – высоко профессиональные певцы – разносили песни знаменитых трубадуров по феодальным дворам (впрочем, жизнеописание "антикуртуазного" Гильема Фигейры говорит, что он, трубадур, стал "городским жонглером" – LXV), что в условиях устной культуры трубадуров было равносильно их "публикации". Заключительные строки песни часто содержат обращение к жонглеру с указанием адресата, как правило, зашифрованного, которому он должен песню "доставить". Знаменитые трубадуры держали при себе постоянных жонглеров, как например, Бертран де Борн жонглера Папиоля, а Арнаут де Марейль жонглера Пистолету, что значит "письмецо", – прозвище, данное ему, как полагают, именно по функции такой "доставки". Подобное же прозвище – у Пейре Бремона Рикас Новас, что значит "Богатые Сказы", а прозвище Аймерика де Беленоя означает "приятная докука", – заметим, однако, что жонглер Кабра был прозван так лишь потому, что изображение козы (cabra) украшало герб его покровителя Гираута де Кабрейры. Гираут де Борнель странствовал, по крайней мере, по словам жизнеописания, в сопровождении сразу двух жонглеров (VIII). Грань между положением трубадура и жонглера была достаточной зыбкой – последний мог возвыситься до статуса трубадура, начав сочинять песни, как, кстати, упомянутый Пистолета – автор пользовавшейся огромной популярностью песни, написанной от имени бедного жонглера (она приведена при его жизнеописании – LXXV; еще позже Пистолета сделал буржуазную "карьеру" – по сообщению его средневекового "биографа", он благополучно женился, стал богатым купцом и дворов больше не посещал). Однако нередко и трубадуру, при наступлении черных дней, случалось промышлять искусством жонглера. Трубадуры, которые жили на то, что они зарабатывали своими песнями, и которые в этом смысле были первыми в Европе профессиональными писателями, должны были делиться с жонглерами подарками, которые получали от своего патрона, а в случае размолвки трубадура с его покровителем жонглер разделял и его неудачу.

Поэзия трубадуров культивировалась при дворах знатных южнофранцузских (а немного позже итальянских, испанских, французских) сеньоров на протяжении сравнительно короткого периода с конца XI по конец XIII столетия. Появление куртуазной поэзии в Провансе было ответом на моральные и эстетические запросы наиболее развитой в Европе и вместе с тем достаточно свободной и независимой феодальной аристократии, выражением ее нового куртуазного идеала[3]. Поэзия трубадуров всегда оставалась поэзией, аристократической по преимуществу, хотя среди трубадуров, которыми чаще всего становились более или менее образованные клирики, встречаются представители самых различных сословий, в том числе, по подсчетам одного из историков, до двадцати трех влиятельных сеньоров, из которых наиболее могущественными были знаменитый "первый трубадур" Гильем, граф Пуатье и герцог Аквитанский, Джауфре Рюдель, князь Блайи, и граф Раймбаут Оранский. Роль мецената в жизни трубадура, не имевшего нередко иных средств к существованию, кроме поддержки богатых сеньоров, исключительно велика, и многие песни полны восхвалений щедрых патронов, вокруг которых собирались соперничающие поэты. Периоды благоденствия нередко заканчивались изгнанием, как о том повествует, к примеру, жизнеописание Бернарта Вентадорнского (VI), которому пришлось покинуть родной Вентадорн, где он был воспитан, после того как виконт Вентадорнский узнал о любви трубадура к его жене (подобная же история рассказывается и о Пейре Видале, поспешно бежавшем от гнева своей госпожи, графини Барраль, после того как он, проникнув в спальню, "похитил" ее поцелуй). Переходя от одного двора к другому, трубадуры путешествовали не только по югу и северу Франции, Испании и Италии, – они доходили до Англии, Германии, Венгрии, Балкан, Кипра и Мальты, а вместе с крестоносцами и до Палестины, всюду разнося благую весть куртуазной любви. Согласно средневековому жизнеописанию трубадура Элиаса Кайреля, он "обошел почти все населенные пределы круга земного" (XXXV). Напротив, биограф Альбертета Кайльи специально отмечает, как нечто необычное, что тот никогда не покидал своей родной округи (LXVII).

Профессиональную выучку трубадуры, даже имевшие традиционное религиозное образование, получили, так сказать, "на ходу", в куртуазной среде, которая сама напоминала закрытую для посторонних своего рода эзотерическую школу, основанную на принципах куртуазии; больше всего поэты учились друг у друга, усваивая и развивая быстро устанавливавшуюся систему куртуазных ценностей, которую они расцвечивали своими талантами. Их знания, опыт и вкус определялись множеством обстоятельств, начиная от специфических условий юга Франции, с укладом жизни средневекового замка, обусловленным различными феодальными и рыцарскими установлениями, и кончая всевозможными литературными, духовными и философскими веяниями, в эту эпоху относительного "единства мира" достигавшими Прованса одновременно с Запада и с Востока, поскольку в силу географических и исторических условий арабский Восток в то время располагался на западе от земли трубадуров, в непосредственном с ней соседстве.

Что же нового принесли трубадуры, за что их считают основателями европейской лирики? Совершенно очевидно, что поэзия трубадуров – это поэзия любовная по преимуществу, и жизнеописания их выстраиваются, как правило, вокруг любовного сюжета. Трубадуры воспевали любовь в численно преобладающем и наиболее важном по своему значению жанре куртуазной песни, или кансоны (chanso), степень совершенства которой призвана соответствовать совершенству этой любви[4]. Так, автор провансальского поэтического трактата "Учение о стихосложении" (XIII в.) заявляет, что "нет такого слова, лучшего ли, худшего ли, каковое, ежели оно зарифмовано трубадуром, не осталось бы в памяти навсегда, ибо пением и трубадурским художеством управляет Любовь". Таким образом, любовь, занявшая место античных муз и диктующая трубадурам их песни, определяется трубадурами как источник совершенства, чистоты и добра, эта любовь облагораживает любящего. По своей природе эта любовь ориентирована не на достижение какой-либо цели, а на переживание, которое одно способно принести влюбленному высшую радость. Эта радость достигается долгим страданием, но добровольно принятое страдание оборачивается для трубадура блаженством.

Однако куртуазные трубадуры воспевали не только любовь и дам; они посвящали пламенные сирвенты злободневным вопросам политики и морали, высмеивали своих политических и религиозных противников, проповедовали крестовые походы, прославляли доблесть и щедрость своих покровителей и друзей, оплакивали их смерть. В поэзии трубадуров преломилось все многообразие средневековой жизни эпохи Ренессанса XII в., как иногда называют этот период. И наряду с высокой куртуазной лирикой, наряду с торжественными и серьезными сирвентами поэзия трубадуров в высшей степени насыщена юмором, любовью к шутке и остроумием.

Жанр сирвенты[5] (исторически "песни служащего") сам как бы является "служебным", "подчиненным" по отношению к кансоне, поскольку в сирвентах принято было пользоваться метрическими схемами и музыкой уже существующих куртуазных песен: предшествующий автор являлся авторитетом. Насколько в ходу был этот обычай, указывает то обстоятельство, что жизнеописание Гильема Райноля д’Ата (LXXVII) специально оговаривает, что свои сирвенты трубадур слагал "кладя их на новые напевы". В самом деле, до двух третей дошедших до нас сирвент используют прежде существовавшие метрические схемы и музыку. Такой обычай придавал сирвенте некую особую остроту и одновременно открывал преимущественные возможности для скорого ее распространения жонглерами, что для песен, написанных, пользуясь словом одного из жизнеописаний (LXXXV), "на злобу дня", имело решающее значение. В жизнеописании того же Гильема Райноля д’Ата содержится замечание, что он слагал сирвенты, "жала которых опасались многие сеньоры" (LXXVII), а про Бертрана де Борна в разо пятнадцатом говорится, что и французский король Филипп Август, и Ричард Львиное Сердце "побаивались его из-за его языка" (XI). Обличительными сирвентами, посвященными политике, обменялись Ричард Львиное Сердце и Дофин Овернский – читатель найдет и ту, и другую в разо четвертом Дофина (XLII). Такие сирвенты, вследствие содержащихся в них персональных намеков, часто трудные для интерпретации, иногда проливают свет на менее известные черты исторических персонажей и теневые аспекты средневековой жизни. Ярким примером могут служить комментируемые в разо десятом и тринадцатом Бертрана де Борна сирвенты, в которых он обличает своего врага короля Альфонса II Арагонского; немало достается в его сирвентах и другим сильным мира сего.

Огромную роль в жизни эпохи играли политические сирвенты, в которых трубадуры – нередко это были сами сеньоры – пропагандировали действия королей или сюзеренов, подстрекая к войне или призывая, напротив, к миру. Естественно, что в обоих случаях поэт, в соответствии с истоками жанра, защищал политику своего патрона, чьим рупором служили его песни, или свою собственную, стремясь при этом дискредитировать врага. В умелых руках поэта подобные сирвенты являли большую силу. Эзра Паунд сравнивает роль сирвенты с ролью, какую в современном обществе играют средства массовой информации – радио, печать, телевидение. Так, последнее разо Раймона де Мираваля утверждает, что король Педро Арагонский, получив песню Раймона Мираваля с ее концовкой, призывающей защитить графа Тулузского от северян-крестоносцев, "с тысячью рыцарей явился к графу Тулузскому, дабы ради той кансоны выполнить данное им обещание отвоевать потерянные графем земли. И ради той же кансоны был он убит при Мюре французами, и из тысячи бывших с ним рыцарей ни один не спасся" (LVIII, разо четвертое). Отступник же Пердигон, напротив, "песнь сложил, в каковой призывал к крестовому походу, и, каковую услыхав, становились многие крестоносцами" (LIX – обо всех этих событиях мы расскажем немного ниже).

В памятнике комментируется целая серия такого рода сирвент, принадлежащих знаменитому Бертрану де Борну, который, словами жизнеописания, "когда бы ни пожелал, всегда умел заставить Генриха короля и сыновей его поступать по его указке, а желал он всегда одного: чтобы все они – отец, сын и брат все время друг с другом воевали. Желал он также, чтобы всегда воевали между собой король французский и король английский. Когда же они мир заключали или перемирие, тотчас же старался он сирвентами своими этот мир разрушить, внушая каждому, что тот себя опозорил, заключив мир и пойдя на уступки" (XI, 1). Хотя жизнеописание, несомненно, и преувеличивает роль Бертрана как "поджигателя войны", репутация эта стоила ему наказания в дантовом "Аду", где он за то, что подстрекал к войне против короля Генриха II Английского его сына, так называемого Короля-юношу, обречен вечно нести по адскому кругу отсеченную от тела собственную голову (см.: Дополнение второе, I, 3 А и рис. к жизнеописанию XI).

В самом деле, значительная часть обсуждаемых в разо сирвент Бертрана связана с перипетиями междоусобных войн королевского дома Плантагентов, внутри которого столкнулись интересы, с одной стороны, английского короля Генриха II и его сына Ричарда Львиное Сердце, унаследовавшего от матери – Алиенор Аквитанской, внучки "первого трубадура", обширные владения на юге и в центре Франции (после смерти отца он принял также и английскую корону), – и с другой стороны, младшего брата Ричарда, Генриха III Короткий Плащ (Короля-юноши). Последний, хотя номинально и был коронован еще при жизни отца, фактически же не получил во владение никаких земель ни в Англии, ни на континенте, став лишь соправителем, с сомнительными правами и властью, своего отца и братьев, с которыми он силился воевать, пока в 1183 г. не погиб от лихорадки в одном из военных походов. Другую тему его сирвент составляют войны из-за спорных континентальных владений между французской и английской коронами – королем Филиппом-Августом и тем же Ричардом Львиное Сердце (разо пятнадцатое-шестнадцатое), а также междоусобные войны между феодальным и. владетелями – вассалами той и другой стороны. Наконец, несколько сирвент и комментариев к ним посвящены конфликту Бертрана с собственным его братом Константином из-за принадлежавшего им обоим замка Аутафорт, – конфликту, в который они втянули весьма значительные силы и который повлек за собой серию междоусобиц (разо шестое-девятое).

Традицию Бертрана продолжают Бертран де Борн-сын, выступивший с сирвентой против сменившего Ричарда на английском троне Иоанна Безземельного (XII), Дофин Овернский, обменявшийся злободневными сирвентами (XLII). с Ричардом, и трубадуры, вставшие на защиту "куртуазного отечества" в эпоху альбигойских войн (о которых ниже). Обсуждается в памятнике и "агитационная" сирвента Фолькета Марсельского (LXXII, разо четвертое) – одна из тридцати пяти дошедших до нас сирвент, пропагандирующих крестовые походы в Испанию и Палестину (однако в сирвентах других трубадуров господствуют мотивы осуждения этих варварских экспедиций). Интересны случаи, когда между трубадурами, вовлеченными в военную интригу, происходит обмен сирвентами. Такие эпизоды комментируются в жизнеописаниях – мы уже говорили об обмене сирвентами между Дофином Овернским и Ричардом Львиное Сердце; другой подобный случай, который произошел между Генуэзцем Бонифачи Кальво, выступившим в своей сирвенте, сочиненной им на провансальском языке, против венецианцев, и не замедлившим ему ответить венецианским пленником в Генуе Бертоломе Дзордзи, приводится в жизнеописании последнего (С). Любопытно, что, получив ответ, Бонифачи отыскал своего оппонента, и они стали друзьями. Диалогический принцип хорошо сочетается здесь с игровым началом, проявляющимся в юморе, который не изменяет трубадурам даже при крайней серьезности тем и обстоятельств.

Наряду с кансоной и сирвентой, которые древнейшими, неоднократно цитированными поэтиками определяются как основные жанры, у трубадуров было в употреблении немало жанров, этими же поэтиками отнесенных к разряду второстепенных, таких как альба (рассветная песнь), пастурель (см. III), девиналь (загадка, см. LXX), танцевальные песни – эстампида (см. там же), данса и ретроэнса, и некоторые другие[6]. Мы не имеем возможности останавливаться на жанрах, только упоминаемых или представленных в памятнике единичными произведениями – отсылаем читателя к примечаниям соответствующих текстов, не будем распространяться также и о жанрах индивидуального изобретения, таких как "песнь ни о чем" Гильема Аквитанского (I), которой своеобразно подражает Раймбаут Оранский (XLVIII). Скажем несколько слов лишь о диалогическом жанре прения[7], представленном в жизнеописаниях партименами – стихотворными спорами, позиции каждого из участников которых задаются изначально, и тенсонами, оставляющими место для более свободного диалога; к ним добавляется джок-партит (буквально – распределенная игра) с тремя и более участниками – таково прение Саварика де Маллеона с Юком де Сент Сирком и Гаусельмом Файдитом относительно того, который из знаков дамы – любовный взгляд, пожатие руки или же то, что она незаметно жмет своею ножкой ногу трубадура, – следует считать настоящим изъявлением любовного чувства (XXVIII). Генезис этого жанра у трубадуров просматривается в том обычае обмена сирвентами, о котором мы говорили выше и в сравнении с которым прение явилось, по существу, лишь следующим шагом.

Прения трубадуров могли носить как вымышленный характер – такова тенсона Гираута де Борнеля с Аламандой (VIII, разо первое), – так и реально сочиняться двумя трубадурами, которые иногда объединяли свои усилия и в моножанрах, – нам известен по крайней мере один случай соавторства двух трубадуров, Томьера и Палази, которые вместе сочиняли сирвенты "на злобы дня всего Прованса" и по этой причине удостоились общего жизнеописания (LXXXV). Решаемые в прениях куртуазные споры, проникнутые духом игры и шутки, становились той отдушиной в куртуазном универсуме, через которую чаще всего находили выход всевозможные пародийные и игровые моменты. Именно здесь, на периферии жанровой иерархии трубадурской поэзии, торжествует стихия шутливого переворачивания, игрового развенчания куртуазного мифа, выраженная в разнообразных "сниженных мотивах", самым ярким примером которых в памятнике являются, кажется, парадоксальные "советы влюбленным" Раймбаута Оранского в песне, приведенной при его жизнеописании. К этой стихии тяготеет и тенсона между Бертраном д’Аламаноном и Сорделем о том, следует ли предпочесть любовь браням (Бертран, отстаивающий воинскую доблесть в ущерб любви, как раз отличался в куртуазных кругах репутацией труса – LXXXIX), и полный обоюдных насмешек спор маркиза Альберта де Маласпина с.Раймбаутом де Вакейрасом (XCVІ), наконец, доходящий до крайней двусмысленности, исполненный как крайностей куртуазной казуистики, так и живых страстей дебат Ланфранка Чигалы с трубадуркой Гильемой де Руджьер (ХСІХ). Подобные мотивы, сопровождающие поэзию трубадуров буквально с момента ее зарождения – достаточно сказать, что они определяют половину дошедшего до нас наследия первого трубадура Гильема Аквитанского, – ничуть не противореча высокому служению куртуазной любви, напротив, предохраняли ее от вырождения в лишенные живого биения пустые схемы.

В завершение нашего разговора о поэзии трубадуров и куртуазной культуре остановимся на пресловутом вопросе об их музыкальном творчестве. В самом деле, общеизвестно, что поэзия трубадуров была лирикой в настоящем смысле этого слова – трубадуры были одновременно поэтами и композиторами, сочинявшими "слова и напев", а жонглеры – певцами; с пением, песней связано само слово "кансона". Жизнеописания трубадуров нередко даже протиивопоставляют композиторское их творчество – поэтическому. Так, о знаменитом певце "дальней любви" Джауфре Рюделе говорится, что напевы его песен были "очень хорошие, но слова простые" (V), а об Альбертете де Систероне, – что музыку к своим песням он сочинял хорошо, а вот слова были неважные (LXXXIII). "Биографии" сообщают, кто из трубадуров был хорошим певцом, а кто пел плохо, о том же повествует и "сатира" Пейре Овернского (Дополнение первое, I,1).

Есть основания полагать, что "предельная" устремленность лирики трубадуров, ее внутренний огонь выражались прежде всего именно в музыке их песен, еще не потерявшей связи с музыкой религиозной. Трубадуру Фолькету Марсельскому принадлежит ставшее хрестомантийным высказывание: строфа без музыки – все равно, что мельница без воды. И, хотя примером комплексного исследования средневековой лирической поэзии могут служить в отечественной науке фундаментальные труды В.Ф. Шишмарёва, при всем том поэзия трубадуров, к сожалению, традиционно все же рассматривается критиками в отрыве от музыкальной ткани, которая составляла неотъемлемую часть их песен, образуя с текстом некое нерасторжимое единство. Средневековая поэзия – это не столько литература в том смысле, в каком мы ее знаем сейчас, сколько унаследованное от античности синтетическое "мусическое" искусство, нераздельно слившее слово и звук. В отличие от стихотворения, например, Пушкина или Бодлера, провансальская кансона не читалась или декламировалась, но распевалась, напоминая в этом смысле такие современные явления, как поэзия Окуджавы или Высоцкого (недаром за этими последними поэтами и подобными им закрепилось в обиходе название трубадуров или бардов). И хотя созданные трубадурами (и другими представителями куртуазной поэзии – французскими труверами и немецкими миннезингерами) музыкальные формы – насколько мы можем об этом судить – иногда и менее утончены и развиты в сравнении с их виртуознейшим поэтическим мастерством, они по праву занимают достойное место в истории западноевропейской музыки.

Необычайная формальная усложненность метрики и строфики трубадуров с повторяющимся из строфы в строфу рисунком рифм, программная "темнота" многих куртуазных кансон долгое время делали невозможными сколько-нибудь адекватные ее переводы. Переводить, вернее, перелагать провансальскую поэзию начали еще во времена трубадуров, – существуют старофранцузские варианты некоторых провансальских песен (например, вошедшей в памятник сирвенты короля Ричарда Львиное Сердце (XLII) или жонглерской песни трубадура Пистолеты, LXXV), а сборник "Новеллино" (1300 г.) сохранил для нас переложение песни Ричарта де Бербезиля "Как без сил упавший слон" на итальянский язык (XVI, разо первое – Дополнение первое, II, 2). В Англии во второй половине XIX в. песни трубадуров переводили Ф. Хьюффер и Ида Фарнелл, которая, кроме того, перевела полный корпус их жизнеописаний; заметим, что первый компетентный французский перевод жизнеописаний, выполненный покойным И. Клюзелем при участии М. Воронова и оставляющий, на наш взгляд, желать много лучшего, вышел в составе основного научного издания этих текстов лишь в 1964 г. (см. преамбулу Примечаний). Существует известное число переводов трубадуров на немецкий язык, сделанных в XIX в. Фридрихом Дицем, позднее – Паулем Хайзе; в XX в. книгу переводов выпустил Рудольф Борхардт. (Речь идет, разумеется, о переводах, точно передающих все формальные особенности каждого провансальского текста). Во Франции трубадуров переводил поэт-сюрреалист Рибмон-Дессэнь. Но самыми совершенными по мастерству и точности являются многочисленные английские переводы Эзры Паунда, в которых, в частности, переданы малейшие нюансы наиболее усложненных кансон изысканно-темного Арнаута Даниэля.

Из русских поэтов трубадурами интересовался Блок, читавший их в подлиннике и посвятивший их эпохе пьесу "Роза и крест", в которой содержится множество реалий из провансальского романа "Фламенка" и дан прекрасный перевод одной из сирвент Бертрана де Борна. Упомянуть следует и вошедшие в хрестоматии по западноевропейской литературе, однако во многом устаревшие, переводы А. Сухотина и де ла Барта[8]. Трубадуров переводили Елизавета Полонская и Б.Я. Ярхо – их переводы упоминаются и цитируются в наших примечаниях. В последнее же время мы оказались на настоящем празднике культуры, когда с перерывом в пять лет издаются два значительных собрания русских поэтических переводов трубадуров. Первый из них, составивший обширный раздел тома "Библиотеки всемирной литературы" (Поэзия трубадуров. Поэзия миннезингеров. Поэзия вагантов), вышел в 1974 г. в Москве; он явился плодом многолетних трудов покойной В.А. Дынник, которая также перевела все песни Бернарта Вентадорнского, а пятилетием позже вышли "Песни трубадуров" в переводах Анатолия Наймана. Переводы обоих авторов, к которым присоединился С.В. Петров, украсили и настоящую книгу, которая без проделанной ими огромной работы не была бы вообще возможна в ее настоящем виде.

II. У ИСТОКОВ ЕВРОПЕЙСКОЙ НОВЕЛЛЫ

До сих пор мы говорили о поэтической и куртуазной культуре трубадуров, шире – о "литературном быте" в куртуазном мире, лишь исподволь касаясь собственно жизнеописаний наших поэтов. Но прежде чем перейти к самим жизнеописаниям, необходимо сказать несколько слов о роли средневековой провансальской поэзии в последующей истории европейской литературы. Не будет преувеличением сказать, что поэзия трубадуров положила начало всей последующей лирической поэзии Европы. Поэзия провансальцев лежит у истоков итальянской лирики, ей многим обязан Данте, она оказала влияние на становление поэзии французских труверов и немецких миннезингеров. Через творчество Петрарки и поэтов-петраркистов трубадуры продолжали влиять на последующую поэзию Европы, как это прекрасно понимали позднейшие итальянские гуманисты. Большой интерес в этом отношении представляют приведенные в Дополнении первом (II, 2) "Пролог и письмо" Маркиза де Сантильяна, который, посылая свои сочинения коннетаблю Португалии, пытается установить место трубадуров в истории романоязычных поэзии, утверждая, что "происходя из... лимузинских земель и краев... искусство стихосложения распространилось среди обитателей Цизальпинской Галлии", а в другом месте – что "всех перечисленных... из итальянцев, провансальцев, лимузинцев, каталонцев... и прочих народов в прославлении и превознесении этого искусства (т.е. искусства поэтического) опередили и превзошли обитатели Цизальпинской Галлии и провинции Аквитании", – т.е. первые трубадуры. Но не забудем и о новой волне влияния трубадуров на литературу эпохи романтизма и постромантизма после "открытия" их наследия в конце XVIII в., связанной с именами Гейне, Уланда, Кардуччи, называют трактат Стендаля "О любви", "Сорделло" Браунинга и "Принцессу Грёзу" Ростана. Здесь, однако, уже должна идти речь о влиянии не самой поэзии трубадуров – усложненной,малодоступной, трудно переводимой, почти герметичной лирики на непонятном языке, к тому же непопулярной у романтиков, считавших ее скудной и однообразной и, в сущности, по-настоящему ее не знавших, – лирики, однажды давшей толчок поэтическому развитию Европы и на шесть веков прочно забытой везде, за вычетом небольшого круга знатоков в Италии и в самом Провансе. В данном случае следует говорить о влиянии на романтиков не столько самой лирики трубадуров, сколько именно вторичных по отношению к ней, несколько более поздних текстов – так называемых провансальских "биографий" трубадуров. (Непосредственно к поэтическому наследию самих трубадуров снова обратятся уже скорее модернисты – Лафорг, французские сюрреалисты – Арагон, Т.С. Элиот и, особенно, переводившие их, как сказано, Рибмон-Дессэнь и Эзра Паунд.)

Жизнеописания трубадуров (провансальское слово vidas правильнее всего было бы перевести словом "жития", если бы это последнее не было закреплено за определенным жанром святоотеческой литературы) долгое время трактовались при этом как какой-то поэтичный, но весьма подозрительный привесок к лирике трубадуров, заслуживающий всяческого недоверия. Однако, не говоря о второстепенной и запоздалой роли жизнеописаний трубадуров как источника, которым пользовались некоторые писатели в прошлом веке, или о колоссальном их значении как кладезя всевозможных сведений о трубадурах, куртуазной культуре, жизни средневековых куртуазных дворов и т.п. – жанр этот имел большое самостоятельное значение в истории не только собственно провансальской, но и всей европейской литературы, где он получил непосредственное продолжение в жанре новеллы. Сам же жанр жизнеописания, или биографии, является одним из древнейших жанров мировой литературы, универсально распространенным как на Востоке, так и на Западе, где в античную эпоху он достиг вершины в биографиях Плутарха, а в средние века получил преимущественное развитие в только что упомянутых житиях святых. В самом деле, с древнейших времен человечество стремилось зафиксировать облик, слова и поступки наиболее значительных своих представителей, и элементы жизнеописания с древнейших времен сопутствуют разнообразным памятникам письменности и литературы, начиная от надгробных надписей и эпитафий до исторических сочинений и хроник, в составе которых они занимают весьма значительное место.

Что же представляют собой жизнеописания трубадуров? Они характеризуются, прежде всего, значительной жанровой разнородностью, выдающей множественность их источников. Одни жизнеописания лишь в нескольких строках сообщают минимальные сведения о трубадуре, обычно – о его родине, выучке, социальном положении, дворах, которые он посетил, покровителях, его репутации и престиже; другие представляют собой развернутое изложение самых различных сведений – легенд, анекдотов, истолкований его песен. В наиболее древних рукописях жизнеописание трубадура предшествует обычно своду его песен, который может перебиваться более конкретными комментариями (так называемыми "разó" – восходящее к латинскому ratio провансальское слово со значением "объяснение", "обоснование", "повод") к отдельным песням, поясняющими их сюжет, обстоятельства сочинения, раскрывающими исторические события и реалии, а также имена персонажей, стоящие за вымышленными именами – сеньялями. Очевидно, что эти комментарии – "первые образцы европейской литературной критики", как их иногда называют, составлялись жонглерами, и чтение их должно было предшествовать исполнению самих песен, как об этом говорят хотя бы многочисленные завершающие разо формулы типа "потому-то и сложил он обо всем этом... кансону, каковую вы сейчас услышите" (XVIII, разо первое); улавливается интонация жонглера и в оценке Арнаута Даниэля в составе его жизнеописания, согласно которой песни свои он сочинял "с рифмами самыми изысканными, почему и кансоны его понять и выучить не так-то просто" (IX). Разо могли принадлежать самим авторам песен, как это видно хотя бы из иронического замечания составителя жизнеописания жонглера Гильема де ла Тора, согласно которому тот "хорошо и красиво" исполнял чужие кансоны и сам подвизался в трубадурском художестве, – "только когда свое он пел, то разо его бывали длиннее, чем сами песни" (XXXII); точно также Раймон де Мираваль, когда влюбился в Лобу де Пуэйнаутьер, стал ее воспевать, "песни свои уснащая предисловиями и пространными речами, наиприятнейшими для слуха" (LVIII, разо второе). В других случаях основу таких комментариев составляли устные сведения, которые сам трубадур давал жонглеру, чтобы прояснить чересчур локальные или относящиеся к конкретным событиям детали, неизвестные более широкой публике.

Окончательное оформление и фиксация этого жанра происходит, по-видимому, в эпоху альбигойских войн, положивших конец расцвету куртуазной культуре Лангедока, когда трубадуры и жонглеры, бежавшие, в частности, в Италию от наступавшей с Севера под видом борьбы с альбигойской ересью ортодоксии[9], стали собирать сведения об исполняемых ими песнях и их авторах, придавая им форму антологических введений. Такие введения должны были пояснять сюжеты и обстоятельства сочинения песен полувековой давности для публики, уже не настолько осведомленной, как в классический период: многие намеки, относящиеся к куртуазной жизни предшествующей эпохи были для нее уже непонятны. Отсюда и некоторая апологетическая нота в жизнеописаниях, стремление поднять, в эпоху преследований, социальный престиж трубадуров, противопоставляя, в ряде случаев, скромному происхождению певца его блестящую придворную карьеру, дружбу с королями и знатными сеньорами и "романы" с их супругами.

В этом смысле особенно характерна "биография" знаменитого Бернарта Вентадорнского (которую корифей провансалистики А. Жанруа характеризует как "роман о бедном молодом человеке"), якобы сына "служилого человека, служившего истопником и топившего печь, где выпекали хлеб для всего замка Вентадорн" (VI), – впоследствии же возлюбленного виконтессы Вентадорнской, а позже, по преданию, – Алиенор Аквитанской, будущей английской королевы (в этом случае биограф, кажется, принял куртуазные "посылки" некоторых песен Бертрана за их любовный адресат). В некоторых жизнеописаниях явственно слышится нота сочувствия неоцененным, по тем или иным причинам, трубадурам, – так, об Элиасе Кайреле говорится, что "за то, что презирал он свой век и сеньоров, не ценили его художества, как оно того заслуживало" (XXXV), а о Гирауте де Калансоне – что "слагал он кансоны прекрасные, хоть и резковатые и не ко двору по тем временам, и за то недолюбливали в Провансе самого его вместе с его творениями, и мало чести видал он при дворах" (XXV); зато с каким удовольствием воспроизводят биографы несравненно более частные восхваления трубадуров. Не столь многие жизнеописания непосредственно касаются событий, связанных с альбигойскими войнами, имевшими роковое значение для Прованса. Не вдаваясь в историю этих войн, следует пояснить, что речь идет о четырех крестовых походах (1209-1244), двинутых из Франции под предводительством знаменитого Симона де Монфора против еретиков-катаров (под именем патаринов они упоминаются в жизнеописании XVII), чье учение распространилось в то время в традиционно веротерпимом Провансе, в частности, в городке Альби, по имени которого и получили свое название эти походы.

Крестоносцы, движимые не только фанатизмом, но и жаждой наживы, проявили необычайную жестокость и нанесли смертельный удар Провансу, а вместе с ним и куртуазной культуре. «В то время, когда французы и Церковь завладели землями графа Тулузского, потерявшего при этом Аржанс и Бокер, когда французы захватили Сен-Жиль, Альбигойскую округу и Каркассон, а Битерройскую разорили, и убит был виконт Безье, все же добрые тех мест люди, что не были убиты, в Тулузу бежали, – Мираваль тогда пребывал у графа Тулузского, с коим друг друга они величали "Аудьярт"; жил он там в великой печали, ибо все люди благородные, коим граф был сеньор и глава, все дамы и рыцари его разорены были или убиты», – повествуется в разо четвертом Раймона де Мираваля (LVIII). О тех же событиях сообщает вариант жизнеописания Пердигона, добавляя, что "убит был при Мюре с тысячею рыцарей своих король Педро Арагонский и двадцать тысяч погибло жителей"; сам же Пердигон за то, что он вместе с другим отступником – Фолькетом Марсельским (см. LXXII), якобы способствовал крестоносцам, сложив, в частности, песнь, "в каковой призывал к крестовому походу и каковую услыхав, становились многие крестоносцами", – "за все то лишился Пердигон чести, славы и имения своего, и все люди достойные, какие оставались в живых, презрение ему выказали и ни видеть его не желали, ни говорить с ним... И вот, не смел Пердигон никуда показаться, а Дофин Овернский лишил его меж тем земли и ренты той, что прежде пожаловал..." (LIX).

Как бы ни оценивать историческую достоверность этого жизнеописания, оно интересно нам, прежде всего, позицией автора. Однако весьма красноречиво звучат и такие "проходящие" пояснения, как то, что Арнаут де Марейль "полюбил графиню де Безье, которая была дочерью славного графа Раймона Тулузского и матерью виконта де Безье, убитого французами после взятия Каркассона" (VIII, 2), и довольно зловеще – заключительная фаза жизнеописания служившего каноником Ги д’Юсселя: "Но принудил его папский легат дать обещание песен более не слагать вовек, так что бросил ради него он пение и художество трубадурское" (XXII). Обстоятельство это, очевидно, относится ко времени посещения родины трубадуров в 1207 г. папским легатом Пейре де Кастельноу, убийство которого (по-видимому, провокационное) на его обратном пути в Рим и послужило поводом для начала первого Альбигойского крестового похода. Поучительно, с точки зрения смены эпох, сравнить историю Ги д’Юсселя с судьбой другого носившего сан трубадура – Монаха Монтаудонского, лет за пятнадцать до того получившего прямо противоположный наказ от своего аббата, а согласно его песням – и от самого Бога (см. XLVI). История эта гармонирует с духом нового времени, когда иссушающая волна ортодоксии хлынула с севера на юг и когда в Провансе стали приниматься постановления, как на соборе Монпелье 1214 г., запретившем духовным лицам появляться на сборищах, где присутствуют дамы... А о том, как оценивалась смута с официозной точки зрения, читатель может составить представление из отрывков латинских хроник, приведенных в Дополнении втором, II, 3.

Всего до нас дошло около 225 жизнеописаний и разо ста одного трубадура, творивших на юге Франции, в Каталонии и в Италии. Между этими двумя жанрами нет принципиальной разницы – жизнеописания часто содержат пояснения к текстам, "комментарии" же могут включать и сведения биографического характера. Последние часто ссылаются на первые, – в разо нередко встречаются отсылки за биографическими сведениями к основному тексту жизнеописания: "Вы уже слыхали, кто был Арнаут де Марейль..." (VII, разо второе), "Об эн Раймоне де Миравале знаете вы уже из жизнеописания, что перед песнями – кто он и родом откуда, так что говоренного повторять не хочу" (LVIII, разо второе). Встречаются ссылки и на ранее сказанное в других разо: "Бертран де Борн был другом дамы Мауэт де Монтаньяк, супруги Талейрана, о которой сказывал я вам в разо о сирвенте про Составную даму. И как я уже вам поведал, рассталась она с ним..." (XI, разо третье), "Бертран де Борн, как сказывал уже я вам, в тот год, как с графом Ричардом воевал..." (разо восьмое). Состав этих текстов, в их подавляющем большинстве, сформировался к концу первой четверти XIII в. при участии, по-видимому, многих авторов, но нам известны имена лишь двух. Один из них – трубадур Юк де Сент Сирк, нашедший прибежище в Северной Италии (где он все же был обвинен в ереси в 1257 г.), заявляет о своем авторстве в жизнеописаниях, правда, только Бернарта Вентадорнского (VI) и Саварика де Маллеона (XXVIII, 2), но принимал, вероятно, участие в редакции и других. Мы знаем имя еще одного редактора – Микеля де ла Тора, "писателя", как он сам себя называет, жившего в Монпелье и составившего книгу песен позднего трубадура Пейре Карденаля и сопроводившего ее жизнеописанием последнего (L). Высказывалось предположение, впрочем, довольно шаткое, что третьим таким редактором мог быть трубадур Юк де Пена, о котором собственное его жизнеописание сообщает, что он "помнил много чужих песен, да и сам хорошо слагал кансоны и сведущ был в родословных знатных людей той округи" (XXXVIII). Несколько больше оснований считать одним из составителей жизнеописаний и разо Раймона де Мираваля, о котором в собственной его биографии говорится, что "знал он немало изящных разных историй о любви, об ухаживании куртуазном и о речах и деяниях достопамятных влюбленных" (LVIII, 1), а в разо к его кансонам повторяется, что дам своих он славил в речах, песнях и историях, "песни свои уснащая предисловиями и речами, неприятнейшими для слуха" (LVIII, 3). Последнее свидетельство позволяет приписать этому трубадуру по крайней мере авторство разо к его собственным кансонам, как это относится, вероятно, и ко многим другим трубадурам. Ссылаются, кроме того, на свидетельства Франческо да Барберино, который приписывает Раймону де Миравалю различные куртуазные анекдоты, собранные, якобы, в книгу "Цветы изречений знаменитых провансальцев" (см. Дополнение второе, IV, 3); однако, да Барберино ссылается, в подобной же связи, и на других трубадуров, не говоря о том, что искусство "рассказывать истории" являлось неотъемлемой частью трубадурско-жонглерской профессии.

Так или иначе, в составлении биографий и разо, несомненно, принимали участие многие авторы – отсюда известная жанровая разнородность жизнеописаний, несмотря на которую все эти документы отличаются своеобразным единством, проистекающим хотя бы уже из общего для их составителей куртуазного мировоззрения, и с его-то позиций они оценивают тексты и факты. Постепенно жизнеописания и разо осознавались как независимый жанр – в трех рукописях XIV в. они уже составляют отдельные разделы. Их можно считать не только как бы первыми в Европе, за вычетом скальдической традиции, памятниками "истории литературы", но и первыми образцами новеллистического жанра, получившего под влиянием жизнеописаний блестящее развитие в ранней итальянской прозе – в сборниках "Старинные рыцарские рассказы", "Новеллино", "Декамероне" Боккаччо. В более узком смысле форма свободного прозаического комментария, каким является разо к поясняемой песне, была воспринята Данте в его "Новой жизни" и "Пире".

Надо заметить, что жизнеописания трубадуров вместе с сопровождающими их "комментариями" к песням содержат иногда ценнейшие исторические сведения. Это в особенности относится к биографиям трубадуров, которые воспевали исторических лиц или сами играли какую-то роль в истории, как Бертран де Борн (удостоившийся обширных комментариев к 19-ти песням – рекордному числу для одного трубадура) или Фолькет Марсельский (впоследствии епископ Тулузский). Но главная ценность этих текстов состоит в том, что они составляют важнейший, а зачастую единственный источник сведений о некоторых трубадурах – об их происхождении и социальном положении, романах и связях, местопребывании и передвижении, а также об их творчестве и поэтической репутации. Это относится, в первую очередь, к тем трубадурам, которые не принадлежали, как Гильем Аквитанский или Дофин Овернский, к числу выдающихся исторических персонажей и относительно которых жизнеописания предоставляют зачастую уникальные сообщения.

Сведения эти, однако, как было сказано выше, чрезвычайно разнородны, и к ним действительно нужно подходить с осторожностью. Многие свидетельства этих текстов, несомненно, достоверны. Это, прежде всего, относится к тем жизнеописаниям, в которых авторы ограничиваются небольшой справкой о трубадуре и беглой оценкой его поэзии. Таковы жизнеописания Гираута де Салиньяка (XX), Гарина ло Брюна (XLIII) или одного из старейших трубадуров Серкамона (II): "Серкамон жонглер был родом из Гаскони, и слагал он песни и пастурали на старинный лад. И обошел он весь белый свет, куда только мог дойти, и за то прозвали его Серкамон" (т.е. "ходок-по-миру". – М.М.). Весьма поучительны два варианта жизнеописания Элиаса де Кайреля. Согласно первому из них, "пел он плохо и песни слагал худые, на виоле прескверно играл, а рассказывал еще того хуже, хорошо умел только записать слова и напев", зато по другому варианту, он был "сведущ в науках и весьма искусен в трубадурском художестве, как и во всем, за что ни брался... но за то, что презирал он свой век и сеньоров, не ценили его художества, как оно того заслуживало" (XXXV). В этом последнем варианте явно чувствуется полемическая интонация, стремление восстановить посмертно репутацию трубадура, при жизни недостаточно оцененного и явно занимавшего позицию независимого неконформизма. Подобная же нота окрашивает жизнеописание Маркабрюна, о котором говорится, что "все его слушали, боясь его языка, ибо настолько был он злоречив, что владетели одного замка в Гиенне, о коих он наговорил много худого, в конце концов предали его смерти" (III), – и Гираута де Калансона, – позволим себе еще раз процитировать выразительное свидетельство автора жизнеописания, согласно которому "недолюбливали в Провансе самого его вместе с его творениями, и мало чести видал он при дворах".

Мы привели примеры жизнеописаний, отличающихся лаконизмом и не содержащих иных данных, кроме конкретных фактов и сжатых оценок. Некоторые сведения, сообщаемые более подробными жизнеописаниями, носят, однако, совершенно иной характер, что дало повод позитивистской науке объявить большую часть этих текстов произвольными выдумками поздних авторов, главным источником которых были, якобы, песни, буквально ими понятые, вольно интерпретируемые. На обострение критического отношения к жизнеописаниям повлияло, кроме того, "разоблачение" параллельного источника сведений о трубадурах – книги королевского прокурора в парламенте Экс-ан-Прованса Жана Нострдама (брата известного астролога и пророка), выпущенной им в 1575 г. под названием "Жизнеописания древних и наиславнейших провансальских пиитов", перевод которых вошел в наше издание. Нострдам, хорошо осведомленный в провансальской литературе, действительно располагал кое-какими источниками, до нас не дошедшими, но расцвечивал почерпнутые из них факты плодами собственного воображения. Доверие к Нострдаму было окончательно утрачено после опубликования критических исследований Камиля Шабано. Но сочинения мистификатора из Экс-ан-Прованса, в свою очередь, непонятого и неоцененного, относятся уже к новому времени и никак не свидетельствуют о недостоверности аутентичных памятников XIII в.

На смену гиперкритицизму в отношении достоверности биографий, характерному для старой школы, в последнее время была выдвинута противоположная, реабилитирующая точка зрения[10]. В частности, была проведена большая текстологическая и критическая работа по сопоставлению жизнеописаний и разо с текстами того или иного трубадура. Эта работа в какой-то мере подтвердила мнение о "достоверности" жизнеописаний. В целом методы авторов жизнеописаний мало отличаются от методов современных им авторов хроник. И те и другие записывали сведения, которые получали из различных источников, избегая, однако, что-либо выдумывать и привносить от себя, – истинность своих свидетельств они настойчиво подчеркивают в текстах: – "И все, что я сейчас говорю – истина, ибо мною самим и видено и слышано собственными моими глазами и ушами", – говорится в разо к одной из песен Гаусельма Файдита (XVIII, 3), а автор жизнеописания Каденета свидетельствует, что "все, что он делал и творил, видел я своими глазами или слышал от других" (LXXX). Точно также Юк де Сент Сирк, дважды, как уже упоминалось, свидетельствующий в текстах памятника о своем авторстве, в одном случае утверждает: "И знайте, что это чистая правда, ибо это никто иной, как я, Юк де Сент Сирк, истории эти записавший, был ее (т.е. дамы – см. XXVIII, 2) вестником, который ходил к Саварику и передал ему послание и ласковые приветы"; в другом же случае он говорит – "всё, что я, эн Юк де Сент Сирк, написал здесь о нем (т.е. о Бернарте Вентадорнском – VI), поведано было мне виконтом Эблесом Вентадорнским, сыном виконтессы, которую любил Бернарт" Подобным же образом комментатор "персональной сирвенты", сочиненной Бертраном де Борном против короля Альфонса Арагонского, уснащает свои объяснения репликами типа "правда и то, что ...", "...наконец, правда еще и то..." (XI, разо тринадцатое). Если в данном случае эти реплики подтверждают правдивость сказанного в комментируемой песне, то в жизнеописании Пейре Видаля те же слова – "правда и то, что рыцарь из Сан-Джили обрезал ему язык за то, что он давал понять, что был возлюбленным его жены" (LVII) – относятся уже к преданию о трубадуре, хотя бы и восходящему к перетолкованным стихам Монаха Монтаудонского (см. ниже). При этом сведения, используемые автором жизнеописаний, могли носить как исторический характер, восходя к реальным событиям, так и анекдотический или легендарный. Однако обычно даже предания и легенды, сообщаемые биографами трубадура, не являются какими-то позднейшими измышлениями, основанными на произвольном истолковании поэтических текстов. Вымысел, вписывающийся в контекст куртуазной поэтической культуры, основанной на ритуале "утонченной любви", соответствовал высшей реальности куртуазного мифа, на уровне которого снимались требования элементарной достоверности. Знакомя аудиторию с жизнеописанием трубадура или комментируя его песню, жонглер был озабочен не столько требованиями "историчности" в современном нам понимании, сколько желанием создать "прекрасное повествование", с помощью которого он вел за собой слушателей в зачарованный мир куртуазии, ибо жизнеописания и разо призваны были служить своего рода "учебником" куртуазного поведения для публики уже иной эпохи[11] Источник обоих жанров, жизнеописания и разо, М.Л. Менегетти усматривает, помимо святоотеческой литературы, в средневековых введениях к произведениям античных авторов (accessus ad auctores). Наиболее близкие параллели к обоим жанрам представляют собой такие построенные по принципу автокомментария позднейшие произведения, как "Новая жизнь" и "Пир" Данте; сходное распределение стихов и комментирующей прозы прослеживается в арабской литературе, например в "Книге песен" Абуль Фараджа аль Исфагани (X в.). Однако даже в тех случаях, когда жизнеописания сообщают сведения явно ошибочные или фантастические, они, как правило, используют уже существующее предание, современное самим трубадурам, и лишь изредка дополняют его за счет сведений, заимствованных из поэтических текстов, на которые, кстати, может опираться и само предание или к которым, что более вероятно, оно может приспосабливаться (совершенно очевидно, впрочем, что большая часть сведений, сообщаемых жизнеописаниями, никак не могла быть почерпнута из песен трубадуров). Это предание было, по-видимому, еще до составления корпуса жизнеописаний частично зафиксировано в письменной форме, что косвенно может подтверждаться теми случаями, когда жизнеописание дублируется другими, преимущественно латинскими хроникальными и итальянскими новеллистическими источниками, как в случае красочного разо Ричарта де Бербезиля (см. ниже). В древнейших рукописях (старшая из них датируется 50-80-ми годами XIII в.) краткие, как правило, жизнеописания и более пространные разо предшествуют песням трубадуров, которые они поясняют; в рукописях позднейших они, как упоминалось, нередко составляют уже отдельные разделы. В XIV в. разо к песням трубадуров все больше тяготеют к новеллистической форме – недаром к некоторым из них восходят сюжеты целого ряда ранних итальянских новелл. Надо еще раз указать в этой связи на косвенные свидетельства о существовании не дошедших до нас памятников эпохи трубадуров на провансальском языке, выдержанных в жанре собственно новеллы, если таковыми свидетельствами можно считать ряд упоминаний у итальянского писателя Франческо да Барберино (1264-1348), кратко излагающего содержание некоторых из них на латинском языке. Возможно, однако, что речь здесь идет о повествовательных поэтических произведениях трубадуров, образцы которых до нас дошли.

Примеров буквального или ошибочного прочтения песен трубадуров в жизнеописаниях и разо, конечно, достаточно много, но неизвестно, на какой стадии бытования этих песен с ними соединилось то или иное истолкование, – есть, однако, основания полагать, что истолкования эти "прирастали" к текстам на очень раннем этапе. Такие примеры начинаются со всевозможной путаницы с именами собственными, как Ломбардия вместо Нормандия, куда поехал веселиться Король-юноша (XI, разо одиннадцатое и другие), или же простейшего, несколько наивного перенесения, несомненно, вымышленного имени наперсницы возлюбленной Гираута де Борнеля, с которой (наперсницей) он ведет воображаемую беседу в форме куртуазного прения, и на самоё возлюбленную (VIII, разо первое). Точно также Фолькету Марсельскому приписывается роман со знаменитой "Императрицей" – дочерью византийского императора Мануила Евдоксией, женой Гильема де Монпелье, – на основании лишь его сожалений в песне о том, что после того как Гильем с нею разошелся и она ушла в монастырь, он больше не может ее воспевать (LXXII, разо второе). Особенно любопытны случаи буквального или неправильного истолкования трубадурских текстов, которые можно определить как "сюжетопорождающие" Упомянем такие примеры, как "психологическая новелла" о Гильеме де ла Торе, сошедшем с ума после смерти своей жены и каждый вечер извлекавшем ее из склепа, чтобы дознаться, жива она или нет, –восходящая к перетолкованным строкам трубадура, в которых он вопрошает, стоит ли жить влюбленному, если раньше умрет его подруга (XXXII); или легенды о притязаниях Пейре Видаля на императорский престол и наряжении его волком, к которым мы еще вернемся. Точно также история Арнаута де Марейля, не дерзавшего признаться графине де Бурлац в своей к ней любви и даже не решавшегося ей признаться, что кансоны, сложенные им в ее честь, сочинены им самим, а не другим трубадуром, опирается на доминирующие, при всей их формульности, мотивы любовной робости в его песнях (VII, 1), а сходная история с Раймбаутом де Вакейрасом, просившим у своей возлюбленной графини Беатрис Монферратской совета, открыть ли ему свою любовь, под видом рассказа о любви к другой даме, – на ключевое слово "совет" в комментируемой песне (LXX, 3). Если последние истории, восходя к живой метафорике песен поэтов, превосходно согласуются с их образами, то приурочение сюжета о безумном вдовце к персоне Гильема де ла Тора представляется вполне случайным, и такие случаи касаются как раз наиболее экзотических сюжетов, вплоть до истории "съеденного сердца" Гильема де Кабестаня, "привязанной" к имени этого трубадура на основании лишь нескольких стихов одной из его песен, ничем, кстати, не дающих для этого повода (ХСІV; см. ниже). То же самое можно сказать и об обоих вариантах истории о том, как дама посещает замок или дом влюбленного в нее трубадура в его отсутствие с соперником, с которым изменяет ему на его ложе: в разо к песне Гаусельма Файдита (XVIII, 3) поводом служит строфа о "даме, склонной к подлогам", в случае же Гильема де Сант-Лейдьера – самая общая куртуазная топика плюс единственная строка о предательстве со стороны дамы (XLI, 2). Можно полагать, что в куртуазном универсуме осуществлялась некоторая "разверстка" бытовавших в нем преданий и сюжетов и для приурочения их к имени или песне того или иного трубадура достаточно было довольно случайных признаков, выделяющих данный текст из общей для всего "текста" куртуазной поэзии формульной образности.

Напротив, немало встретится случаев, когда авторы жизнеописаний или их предшественники неправильно перетолковывают стихи песен в "бытовом" смысле, как это случилось со строками Гираута де Борнеля, который говорит, что он лелеем надеждой, "окружившей его певцами", – отсюда в жизнеописании появилось утверждение, будто он странствовал в сопровождении двух певцов-жонглеров (VIII). Точно также из отвлеченных поэтических сетований этого же трубадура на падение куртуазных нравов возникают рассказы о его ограблении коронованными особами и виконтом Лиможским, якобы захватившим его книги и имущество (разо пятое и шестое). Вслед за издателем жизнеописаний Ж. Бутьером можно сказать, что в таких случаях не столько комментарий проясняет песню трубадура, сколько песня "сама себя объясняет через комментарий", который попросту перетолковывает содержащиеся в ней сведения, приспосабливая их к уровню понимания интерпретатора. Из всех подобных трактовок выделяется явная, несколько хулиганская даже – в духе каких-нибудь современных примитивных школьных анекдотов о Пушкине – интерполяция в разо к первым строкам знаменитейшей песни Бернарта Вентадорнского, в подстрочном переводе звучащем так: "Когда я вижу, как жаворонок в радости разворачивает крылья против солнечного луча, забываясь и падая... " Согласно этой интерполяции, остающейся на совести ее автора – по-видимому, даже не жонглера, а переписчика – речь идет в этом отрывке о сцене, происходившей в комнате замка между "герцогиней Нормандской", у которой было прозвище "Жаворонок", и рыцарем по прозвищу "Луч" – сцене, якобы подсмотренной трубадуром и описанной в песне (VI, 2). При том, что по отношению к комментируемому тексту интерполяция носит именно сказанный характер, сама по себе она связана с некоторыми архетипическими мотивами[12], нередко в подобных текстах всплывающими (ср. ниже в связи с разо к песням Пейре Видаля и Гильема де Кабестаня).

И тем не менее, "реабилитирующая" трактовка "биографий" трубадуров подтверждается многими фактами, в частности, тем обстоятельством, что жизнеописания в большинстве случаев сообщают абсолютно точные данные исторического и географического характера и, если автор не располагает иным материалом, он обычно ими и ограничивает жизнеописание, остающееся сжатым и лаконичным, как в приведенных выше примерах; подобным образом иной раз можно встретить разо, где, за неимением какой-либо "стоющей" интерпретации, прозой пересказываются стихи комментируемой песни (см. разо шестое Гираута де Борнеля – VIII, разо первое Бертрана де Борна – XI). Этим и объясняется, что объем сведений, предоставляемых биографом, отнюдь не зависит от значимости комментируемого трубадура. В этом смысле весьма характерно жизнеописание "первого трубадура", Гильема Аквитанского (I), более чем краткое при всей своей выразительности. Оставляя в стороне ошибки, содержащиеся во второй половине биографии, можно заметить, что краткость жизнеописания этого знаменитейшего сеньора, правившего третьей частью Франции в течение сорока одного года, за которые произошло немало важнейших событий, а также отсутствие комментариев к его песням, казалось бы, находится в противоречии с тем обстоятельством, что до нас дошли подробные жизнеописания трубадуров, гораздо менее интересных. Однако дело здесь, по всей видимости, как раз в том, что Гильем был первым из известных нам трубадуров, и к моменту составления биографии в том виде, в каком она до нас дошла, со времени его смерти прошло около столетия, а авторы жизнеописаний, которые могли пользоваться сколь угодно фантастическими сведениями, если им их предоставляла традиция, избегали привносить что-нибудь от себя. Таким образом, оказывалось, что какой-нибудь гораздо менее значительный, в сравнении с Гильемом, но хронологически более близкий биографу Раймон де Мираваль удостаивался нескольких развернутых комментариев (автором которых, впрочем, мог быть он сам), а Гильем Аквитанский – ни одного.

Оценивая "достоверность" фактов, приводимых в биографиях и разо, в целом можно сказать, что больше шансов быть "вымышленными" имели данные, относящиеся к меняющимся покровителям трубадуров, а особенно к их дамам и любовным историям. Так, наибольшая путаница в отношении имен, степеней родства, отношений и прочих фактов наблюдается в комментариях не к политическим сирвентам трубадура Бертрана де Борна, а к его немногочисленным любовным песням (начать хотя бы с того, что автор разо пятого принял куртуазный сеньяль Лана, обозначающий греческую Елену Прекрасную, за настоящее имя сестры Ричарда Львиное Сердце). С. Строньский, изучивший на основе множества документов генеалогии домов графов Перигора и виконтов Тюренна, убедительно показал, что, например, дама Маэут де Монтаньяк, якобы супруга Талейрана – про него почему-то в разо втором говорится, что он "приходился братом графу Перигорскому" (Элиас VI Талейран сам был граф Перигорский), – в которую Бертран, согласно разо, был влюблен и в честь которой после того, как она его отвергла, сочинил знаменитую песню о "Составной даме" (т.е. даме, составленной из занятых у многих знатных дам черт и достоинств), сама была "составлена" комментирующей легендой из графини де Монтаньяк, действительно супруги Талейрана, и Маэут, сестры Ричарда Львиное Сердце[13]. Надо подчеркнуть, однако, что этот составной образ действительно восходит к реально существовавшим дамам, с которыми Бертран был так или иначе связан.

Однако на одном только фактографическом уровне жизнеописания и разо, писавшиеся в эпоху, незнакомую с современными нам научными критериями историчности, неизбежно окажутся уязвимыми для упреков в недостоверности, в изобилии им адресовавшихся учеными-позитивистами. Факты, которые могут иногда подтверждаться историческими источниками, иногда им противоречить, составляют, так или иначе, наиболее внешний слой в структуре жизнеописаний. Попробуем теперь обратиться к более глубинным слоям.

Кроме фактических и исторических сведений, жизнеописания трубадуров включают колоссальное количество куртуазных анекдотов, разного рода "случаев из куртуазной жизни" Иногда жизнеописания ограничиваются лишь намеками на всем известные анекдоты, – намеками, о смысле которых мы только можем догадываться. Таковы, например, упоминание о том, что сирвентам Бертрана де Борна король Арагонский "дал в супруги кансоны Гираута де Борнеля" (XI, 2), или же ссылка на признание графини д’Юржель, в бытность ее уже монахиней, что если бы Раймбаут Оранский, полюбивший ее заочно и так никогда и не собравшийся "пойти на нее поглядеть", в свое время пришел бы к ней, – "то она бы такую даровала ему усладу: тыльной стороной руки дозволила бы потрогать голую свою ногу" (LXVIII). Ссылка эта подкрепляется стихами самого Раймбаута, где говорится о некоей "госпоже Айме со своей рукой, которую она кладет куда ей нравится" ("Сеньоры, вряд ли кто поймет..." – песня приведена при жизнеописании трубадура), и жизнеописанием Раймона де Дюрфора и Тюрк Малека, "каковые сложили сирвенты про даму по имени мадонна Айа, ту, что сказала рыцарю де Корниль, что вовек его не полюбит, ежели он не протрубит ей в зад" (XV), – на эти сирвенты отозвался еще одной песней сам Арнаут Даниэль! В куртуазном мире, в силу той огромной роли, какую в нем играла поэзия, представлявшем собой своего рода литературную среду, трубадуры пользовались определенной репутацией, которая отражалась и фиксировалась в разного рода легендах и анекдотических историях, в подобной среде чрезвычайно культивируемых как, в сущности, это остается и по сей день (достаточно вспомнить блестяще пародированные Даниилом Хармсом "Анекдоты из жизни Пушкина"). На то, что в куртуазной среде вообще культивировались повествуемые трубадурами и жонглерами всевозможные "изустные рассказы", истории (в том числе связанные со славными предками знатных людей) и т.п., указывают прежде всего тексты самих жизнеописаний. Так, об Элиасе Фонсалада говорится, что он "в художестве трубадурском не весьма отличался, зато рассказчик был хороший" (XXXI), тогда как Ричарт де Бербезиль, напротив, "в трубадурском художестве более отличался, нежели в куртуазном ухаживании или в мастерстве рассказа" (XVI, 1). Мы уже приводили свидетельства жизнеописаний по поводу Юка де Пена и Раймона де Мираваля, который, добавим, сам, влюбившись в дону Алазаис де Буасезон, "возвеличивать ее стал как только мог и умел в песнях своих и историях" (LVIII, разо третье, – та же формула в разо втором по поводу знаменитой Лобы-Волчицы). Между тем, Юк де Сент Сирк, один из авторов-составителей нашего памятника, Тем временем, как его старшие братья, отправившие его учиться, чтобы он стал клириком, думают, что он изучает науки, на самом деле, помимо всевозможных песен, учит также "деяния и речи благородных и достойных рыцарей и дам, живших и в его время, и в былые времена" (XXXIII). Такие же истории и легенды – они-то и составили основу наших жизнеописаний и разо – ходили, несомненно, и о трубадурах, которые были центральными персонажами куртуазного универсума, еще задолго до того, как это жизнеописания приобрели настоящий вид и были зафиксированы письменной традицией. Так, подтверждением может служить "речь" уже упоминавшейся куртуазной дамы, которая, ссылаясь на прецедент, чтобы ободрить робкого Раймбаута де Вакейраса, не решающегося открыть ей свою любовь, приводит ему в пример ставшие уже, несомненно, хрестоматийными примеры романов знаменитых трубадуров, говоря: "Ибо я знаю, что дона Алазаис, графиня Салюс, позволила быть ее воздыхателем Пейре Видалю, а графиня де Бурлац – Арнауту де Марейлю; дона Мария – Гаусельму Файдиту и Марсельская госпожа – Фолькету Марсельскому. Потому даю я Вам совет и соизволение, чтобы Вы, по слову моему и моему поручительству, просили и искали ее любви" (LXX, разо первое). И надо заметить, что подобные легенды обладают для нас не меньшей историко-литературной ценностью, чем фактические детали.

Рассмотрим несколько примеров.

Жизнеописание и комментарии к песням Пейре Видаля (ок. 1183-1204 г.) принадлежат к тем образцам этогр жанра, в которых вымыслы, – вернее, домыслы, соединяемые с буквально понятыми текстами песен трубадура, – явно преобладают над "Достоверностью" Впрочем, фактографическое начало жизнеописания (см. LVII, 1) вполне заслуживает доверия. Механизм же возникновения упоминавшейся уже легенды о притязаниях Пейре на императорскую корону достаточно прозрачен: в его поэзии выражения "император", "императорский", которые он относит к себе, действительно встречаются часто, однако употребляются, конечно, в фигуральном значении: "свой душевный подъем поэт фиксирует в образах земного величья", – замечает A.A. Смирнов, предполагающий, что биограф или, скорее, на наш взгляд, его предшественники – слушатели песен Пейре, из чьих мнений и оценок складывалась его репутация, могли понять такие обороты как буквальное выражение претензий Пейре на императорскую власть[14]. Легко понять, почему эти претензий распространяются на византийский престол: претензии на владение германской империей со стороны провансальского трубадура были бы слишком несообразны, тогда как далекая Византия была подернута легендарной дымкой. К тому же широко известна была история дочери и внучки византийского императора Мануила Комнина, вышедших замуж за сеньоров Юга Франции, причем последняя – за Барраля Марсельского, покровителя Пейре Видаля. Важнее всего, однако, просвечивающее сквозь легенду о трубадуре-императоре, хотя бы и выставляющую его в комическом свете, архаическое представление о поэте как о равном царю или самом царе, истинном владыке мира.

Разо к песням Пейре содержат еще несколько легендарных о историй о нем. Согласно одной из них (LVII, разо первое), он однажды вошел в комнату госпожи Алазаис, жены своего покровителя Баралля, в которую был влюблен, когда та еще спала, и поцеловал ее в уста. Жизнеописание утверждает, что Пейре должен был бежать от гнева Алазаис в Геную, ибо боялся, что она лишит его жизни. Впоследствии, однако, Барраль уговорил жену простить трубадура, и он был по возвращении хорошо ими обоими принят, а Азалаис – буквально – "даровала ему поцелуй как бы взамен того, похищенного" (эта фраза, впрочем, может означать, что Азалаис даровала трубадуру тот самый "похищенный" поцелуй, как бы всего лишь "легализовав" его, каковое толкование и принято в переводе). Мотив "похищенного поцелуя", который жизнеописание материализует исходя из его упоминаний в песнях Пейре, был, несомненно, наряду с более общими мотивами проникновения в спальню к возлюбленной Даме, всего лишь одной из тем куртуазного служения. Этот же мотив встречается у трубадура Пейроля (Р.-С. 366, 12), а Гильему де Бергедану принадлежит прение с анонимным трубадуром, где он жалуется на Даму, которая в детстве обещала ему целовать его при каждой встрече, однако теперь, когда стала взрослей, отказывается это делать. Выслушав дело, собеседник Гильема, исполняющий роль судьи в споре, постановляет, чтобы Дама вернула задолженный поцелуй (Р.-С. 210, 96). Мотив этот, как полагает издатель песен этого трубадура Мартин де Рикер, был какое-то время в моде в куртуазных кругах.

Цикл Пейре Видаля завершается историей, несомненно, самой популярной из всех, какие приводятся в провансальских жизнеописаниях, – о том, как, будучи влюблен в даму по имени Лоба де Пуэйнаутьер (Лоба по-провансальски – "волчица"), Пейре Видаль ради нее назвался волком и носил волчий герб и, облачась в волчью шкуру, чтобы представить себя перед пастухами и собаками волком, дал им на себя охотиться, и в результате бездыханным был снесен в дом Лобы (LVII, разо второе). Рассказ этот, являющийся вариантом известного сюжета, представленного, в частности, в "Дафнисе и Хлое" Лонга, несомненно, опирается на буквальное прочтение некоторых строк Пейре, за которыми, впрочем, могли стоять какие-то травестийные реалии. Однако снова за внешним, привязанным к игре слов куртуазно-анекдотическим уровнем просвечивает архаическая мифологема[15], связанная с некоторыми импликациями представления о превращении человека в волка, мотивами оборотня-изгоя, наряжения волком и т.п. Чрезвычайно любопытно, что один из средневековых латинских писателей без всякой видимой для нас причины связывает с именем другого трубадура – Понса де Капдюэйля (XLVII) рассказ о том, что тот в новолуние обернулся волком и оставался в этом обличий, причиняя большой урон своему краю, пожирая младенцев и загрызая старцев, до тех пор, пока один плотник, повстречав его, не отрубил ему топором лапу, отчего тот снова обрел человеческую природу (Дополнение второе, I, 7). И ту, и другую историю надо интерпретировать в связи с глубинными мифологизирующими мотивами, сближающими образпоэта со сферой магического, потустороннего, с которой он вступает в отношения путем такого ‘‘оборачивания" Наконец, надо упомянуть в этой связи рассказ того же писателя о чудесном коне трубадура Гираута де Кабрейры (там же, II, 4), который подавал ему советы и относительно которого автор высказывает предположение, что тот был "оборотнем... или неким существом с примесью адских сил"

Не вдаваясь в детали, касающиеся элементов достоверности и вымысла в этих историях (им посвящены специальные исследования)[16], и не углубляясь в обсуждение их источников в песнях трубадура, интересно заметить, что приведенные куртуазные анекдоты, без сомнения, не были придуманы биографом Пейре Видаля в тринадцатом веке, но восходят к слухам и историям, ходившим о Пейре при его жизни. Это подтверждается общей репутацией Пейре в куртуазных кругах как безумца, отразившейся в пародийных шутливых "галереях трубадуров" – сирвентах Пейре Овернского (вернее, в позднейшем к ним добавлении, которое не является авторским текстом и в котором говорится, что у Пейре "напрасно искать хоть каплю разума, из-за чего он получил сотню ударов пастушеским посохом, и даже самые сердечные друзья говорят, что он безумец" – Р.-С. 323, 11) и Монаха Монтаудонского, сочиненной в подражание Пейре Овернскому (см. Дополнение первое, I, А):

Из последних же – Пейре Видаль:
Членов многих нехватка, и жаль,
Что язык его не посребрен;
Что он сын скорняка – не печаль;
То печаль, что он дурень и враль, –
Рыцарь доблестнейший всех времен.
По-видимому, именно к этому тексту, в двух соседних стихах которого говорится об увечьях Пейре и высказывается пожелание, чтобы был посеребрен его язык (фигуральное выражение, относящееся к поэтическим достоинствам его песен), и восходит то место в жизнеописании, где говорится: " правда и то, что некий рыцарь из Сан-Джили обрезал ему язык за то, что он давал понять, что был возлюбленным его жены" Монтаудонцу вторит трубадур Бертоломе Дзордзи, и его же цитирует Матфре Эрменгау в своем энциклопедическом трактате "Любовный часослов" Возможно, как полагает A.A. Смирнов, что "поэт, не будучи, конечно, сумасшедшим, притворялся чудаком для увеселения своих высоких покровителей, как бы разыгрывая роль шута. Таким способом легко было бы объяснить, кроме разыгрывания роли императора, и другие эпизоды биографии: похищенный поцелуй, экстравагантную форму траура, переодевание волком"[17]. Хотя он же замечает далее, что для такого предположения нет реальных оснований ни в поэзии трубадура, ни в том, что нам о нем известно из упомянутых текстов, эта гипотеза кажется весьма вероятной. Вспомним, кроме того, что в куртуазном универсуме категория безумия (foudatz) приобрела положительное значение еще со времен "первого трубадура".

Легендой, восходящей, по-видимому, к независимому от поэтического текста источнику, к которому текст лишь привязан, надо считать разо к одной из песен Ричарта де Бербезиля (Р.-С. 421, 2). Мы обнаруживаем ее в двадцати рукописных сборниках, где она также представлена в старофранцузском переложении. В ней трубадур, который, как сказано в жизнеописании, любил "сравнения проводить со зверями, людьми и птицами, с солнцем и звездами, и так новые темы находить, каких ни у кого еще не бывало", признается, что был виновен в "лживых, неверных и предательских речах", заставивших его два года скрываться от "Лучшей-из-Дам", из каковой беды его, словно "упавшего слона", смог вывести лишь "двор Пюи с его благожелательными и находчивыми верными влюбленными..." (см. рис. В.В. Стерлигова на вклейке). На основании этих строк к песне была приспособлена легенда, несколько отличающийся вариант которой, с другими именами действующих лиц, встречается в итальянском сборнике "Новеллино" (LXIV, В)[18]. Согласно этой легенде (XVI, разо первое), Ричарт был в течение долгого времени влюблен в некую даму, не получая от нее никакого вознаграждения за свою любовь. Другая дама, узнав об этом, выразила Ричарту свое удивление в лестной для него форме и обещала ему, при условии, что он отречется от госпожи де Таонай, все то, в чем та ему отказывала. Ричарт это условие выполнил, но когда он явился к новой даме, та ему отказала на том основании, что если он первой даме оказался неверным, то и с ней точно так же поступит. Тогда Ричарт попробовал вернуться к госпоже де Таонай, однако та не захотела принять его обратно, согласившись, однако, его простить, но только при условии, что сто пар верных влюбленных, собравшись, явятся к ней и на коленях, сложив руки, будут умолять ее об этом. Так и было сделано, и дама простила Ричарта, и он сочинил по этому поводу песню "Как без сил упавший слон..." Варианты этой легенды можно обнаружить в жизнеописаниях и разо к песням еще трех трубадуров – Раймона де Мираваля (LVIII, разо второе), Гаусельма Файдита (XVIII, разо первое) и Юка де Сент Сирка (XXXIII, разо первое).

Интересно, что в варианте "Новеллино", где преступление рыцаря, названного здесь Аламанно, заключается в том, что он не смог скрыть любовной тайны и похвастался любовью своей дамы Гвиджи, – новелла все еще сопровождается итальянским переводом песни Ричарта де Бербезиля.

Противоположный сюжет (имеется также его вариант в разо Понса де Капдюэля, XLVIII, 2) изложен в разо к единственной дошедшей до нас кансоне трубадура Гильема де Балауна (Р.-С. 208, 1): здесь трубадур испытывает любовь дамы, имитируя охлаждение, и, доведя ее до величайшего унижения, с побоями ее изгоняет, но потом, раскаявшись, с величайшим трудом завоевывает ее обратно, причем дама соглашается его простить, потребовав, чтобы оскорбивший ее вырвал ноготь одного из пальцев руки, что тот и выполнил с превеликой радостью.

Анекдот этот, в основе которого лежит известный сюжет – немотивированное испытание верной жены или возлюбленной (ср. хотя бы вставную "Повесть о безрассудно-любопытном", составляющую гл. 33-36 первого тома Дон Кихота Сервантеса), был использован Стендалем в 51 главе его трактата "О любви", где, однако, он предстает сильно романтизированным: вырванный ноготь с торжественностью даме приносит процессия из пятидесяти рыцарей, верных поклонников своих дам, за которыми следует провинившийся любовник, облаченный в одежду кающегося.

Совсем другого рода забавный эпизод, случившийся якобы при дворе короля Ричарда Львиное Сердце, рассказан в комментарии к одной из кансон Арнаута Даниэля (IX, 1). Некий трубадур похвалился перед королем, что сочинит более изысканную песню, чем Арнаут, который и принял этот вызов. Трубадуры удалились в отведенные им помещения, однако вдохновение полностью оставило Арнаута, в комнату которого доносилось громкое пение его соперника, разучивавшего свою новую песню, так что Арнаут запомнил ее наизусть. Когда соперники предстали перед королем, Арнаут попросил разрешения петь первым и исполнил песню противника, к немалому его смущению. Он, однако, тут же признался в своей хитрости, весьма позабавив этим короля[19], песня же «стала считаться "арнаутовой"».

Куртуазные анекдоты, содержащиеся в жизнеописаниях трубадуров, временами окрашиваются в характерные тона, свойственные северофранцузским фаблио. Такова история Гильема де Сант-Лейдьера, чья возлюбленная, после того как он стал к ней охладевать, чтобы ему отомстить, отправляется в паломничество и по дороге останавливается в отсутствие Гильема в его замке, где спит в его постели с его другом (XLI, разо первое). Вариант этой легенды можно найти в "комментарии" к одной из песен Гаусельма Файдита (XVIII, разо второе) – трубадура, к которому отнесено также и весьма красочное жизнеописание. В нем рассказывается, что Гаусельм пел "хуже всех на свете", а жонглером стал оттого, что проиграл свое состояние в кости; был он пьяницей и обжорой, отчего растолстел донельзя. Этот Гаусельм женился на женщине легкого поведения, которая стала такой же толстой, как он, и они вместе ходили от одного двора к другому, пока им не улыбнулось счастье, и маркиз Монфферратский не облагодетельствовал их обоих (XVIII, 1). Подобные истории смыкаются с той подводной, сниженной, приземленной струей куртуазной поэзии, которой мы касались выше[20].

Среди жизнеописаний трубадуров есть, наконец, полноценные психологические новеллы. Одна из таких новелл, связанная с известным "бродячим" сюжетом, в жизнеописаниях сопряжена с именем жонглера Гильема де ла Тора, который сошел с ума от горя после смерти своей молодой жены, перед этим похищенной им у одного миланского цирюльника (XXXII; выше мы уже касались этого сюжета в связи с буквальным прочтением строк этого трубадура). Безумный жонглер каждый вечер выкапывал ее останки из могилы, целовал их и обнимал, прося ее сказать, жива ли она или умерла. Узнав об этом, местные власти изгнали безумца, и он долго скитался, разыскивая колдунов и гадалок, которые сказали бы ему всю правду. Некий шутник посмеялся над жонглером, сказав ему, что умершая непременно воскреснет, если он будет в течение года ежедневно читать определенное количество молитв и раздаст имение нищим, – однако она не сможет ни пить, ни есть, ни разговаривать. Гильем очень обрадовался и в течение года в точности исполнял сказанное, а когда по истечении срока увидел, что средство не подействовало, впал в отчаяние и умер. Сюжет этот, несомненно, приурочен к жизнеописанию Гильема де ла Тора, исходя из его партмена с трубадуром Сорделем (Р.-С. 236,12-437,38), в котором последний спрашивает Гильема, лучше ли человеку оставаться в живых после смерти возлюбленной, без которой он не может жить, или умереть вместе с ней. В тенсоне Гильем как раз утверждает, забавным образом, что нет проку подруге, если возлюбленный из-за нее умрет, и что его в этом случае "посчитают безумцем" Можно видеть, что в основе жизнеописания лежит поэтический текст с сюжетом, понятым на уровне ключевых слов и развитым в весьма "романтическом" духе.

Другая новелла, которая могла бы служить сюжетом для какого-нибудь рассказа Мопассана, – это жизнеописание Гаусберта де Пойсибота (XXIX). В нем рассказывается, как жена Гаусберта сбежала в его отсутствие с англичанином, который ее вскоре бросил. На пути домой Гаусберту довелось проходить через город, где оказалась и его жена, и он случайно обнаружил ее в публичном доме, куда зашел развлечься. Наутро Гаусберт отвел ее в монастырь, а сам перестал "петь" от горя и стыда. Наконец, упомянем легенду о трубадуре виконте Раймоне Джордане (ок. 1178-1195 гг.), возлюбленном жены одного богатого сеньора из Альбигойской округи, которая, прослышав, что ее любимый погиб в сражении, от горя ушла в общину еретичек-патаринок. Виконт же от раны выздоровел, но, узнав о постриге дамы, впал в такую тоску, что никогда уже больше песен не сочинял (XVII).

Хотелось бы отметить тонкий психологизм, с каким обрисован в его собственном жизнеописании трубадур Юк де Сент Сирк, сам автор других жизнеописаний. Как приходилось уже говорить в начале нашей статьи, одна из основ "куртуазной доктрины" заключается в том, что песенный дар, само "трубадурское художество" проистекает непосредственно от истинной любви – недаром "биограф" Аймерика де Пегильяна заявляет, что "любовь научила его трубадурскому художеству" (LXIII); напротив же, о трубадуре Дауде де Прадасе сказано, что кансоны свои он "слагал только благодаря искусности своей в этом художестве, а не вдохновляясь любовью, и оттого у изящной публики были они не в почете и пелись редко" (XXX). В иных выражениях нечто подобное говорится и об Юке де Сент Сирке, который "никогда не бывал сильно влюблен в какую-либо даму. Однако, умея вести ловкие речи, научился он изображать любовь к прекрасным дамам и в песнях своих расписывать, что ему от них выпадало, причем и возвысить их умел, и принизить" (XXXIII, 1). Эта характеристика задает тон описанию романов Юка, и в связи с происходящими на этом фоне любовными перипетиями автор делает несколько весьма тонких замечаний. Так, когда некая дама, желая привлечь Юка к себе, возводит поклеп на его возлюбленную, а сама берется "угождать ему и словом и делом", "эн Юк, – говорится в разо, – будучи из тех, кто никому не бывает верен настолько, чтобы отказаться от милостей других дам", и сделав вид, что поверил клевете на даму, которую он воспевал, не любя, начинает ее теперь злословить, а сам переходит на службу к клеветнице и начинает ее восхвалять в надежде на ее награду. Когда же он обещанной награды не получает, то отправляется к приятельнице своей первой возлюбленной и, словами разо, "со всем жаром, на какой способен", умоляет ее помочь ему восстановить с нею мир. Подобные разбросанные в разо к песням не лишенные иронии авторские замечания тонко развивают изначально намеченную в жизнеописании характеристику холодноватого, дипломатичного и расчетливого трубадура.

Третий, чрезвычайно существенный слой, выделяемый в жизнеописаниях трубадуров наряду с фактографическим и, если можно его так назвать, куртуазно-анекдотическим, надо определить как легендарно-мифологизирующий. Школа трубадуров, с ее тяготением к созданию единой модели мира, основанной на куртуазном идеале, в достаточной степени мифологизированном[21], представляла собой особенно благоприятную почву для мифотворчества, обыкновенно развивающегося вокруг всякой поэтической школы вплоть до акмеистов или обэриутов. Самый язык жизнеописательного повествования, пестрящий множеством терминов куртуазной казуистики, где к тому же почти каждое предложение начинается союзом "и", одновременно обнаруживая влияние библейского стиля и напоминая манеру непринужденной разговорной речи, – все это конструирует некий остраненный, зачарованный мир, создавая у читателя или слушателя какое-то странное впечатление мнимой объективности, наделенной своеобразным очарованием (это очарование отчасти передано Эзрой Паундом в написанном им самим стилизованном разо к его блистательным переводам песен Арнаута Даниэля, этим переводам предпосланном[22]).

Мифотворческие тенденции получают в биографиях особый толчок, обостряются в ностальгическом мироощущении их авторов, тоскующих по утраченной родине – земле Прованса и одновременно по какому-то идеальному "куртуазному отечеству", разрушенному альбигойцами. Наряду с разработкой внутри самой поэзии некоего диффузного любовно-куртуазного мифа, характеризуемого развитой системой ценностей, происходит спонтанное формирование "мифа о поэте", варианты которого приурочены к образам исторических трубадуров. Подобно тому, как возникло представление о никогда на самом деле не существовавшем романе между двумя легендарными фигурами серебрянного века русской поэзии – Ахматовой и Блоком, точно так же мифологизирующие тенденции куртуазного универсума заставили Раймбаута Оранского, совмещавшего в своем лице крупнейшего трубадура и блистательного сеньора (кстати, любившего отнюдь не дам), считаться возлюбленным графини де Диа – трубадурки par excellence (LXIX; заметим, что в другом случае те же тенденции препятствуют супружеству трубадура и трубадурки – Раймон де Мираваль, желая расстаться со своей женой, объявляет ей, что "не желает, чтобы жена его занималась трубадурским художеством, что довольно и одного под их крышей трубадура, и чтобы собиралась она и возвращалась в дом отца своего, ибо мужем ее быть он больше не хочет", LVIII, разо третье). Идеальная устремленность куртуазного сознания получает предельное воплощение в мифе о "дальней любви" трубадура Джауфре Рюделя (V), будто бы полюбившего принцессу Триполи, которой он никогда не видел[23], и отправившегося на ее поиски. Во время морского путешествия трубадур был поражен смертельной болезнью и умер по прибытии в Триполи на руках у принцессы, которая после этого постриглась в монахини[24]. Именно эта "биография" пользовалась наибольшей популярностью у романтиков XIX в., претерпев целый ряд обработок, от Гейне до ‘‘Принцессы Грезы" Ростана (заметим, что существует несколько эскизов к "Принцессе Грезе" Врубеля, художника-мифотворца по преимуществу[25]).

Надо заметить, что мотив никогда не виданной возлюбленной встречается и в других жизнеописаниях: так, Бертран де Борн полюбил дону Гвискарду, которой посвятил очаровательные строфы, "прежде еще, чем увидел, по одной лишь доброй молве о ней" (XI, разо третье), а Раймон де Мираваль так расхваливает мадонну Алазаис Буасезон королю Педро Арагонскому, что тот ее "полюбил, не видав, и стал ей гонцов слать с письмами и маленькими подарками, умирая от желания ее увидеть" (LVIII, разо третье); Раймбаут Оранский полюбил графиню д’Юржель, "никогда не видав, по одним добрым слухам о ней, а она – его, и с того времени стал он ей посвящать кансоны свои... долгое время направлялись помыслы его к этой графине, любил же он ее не видя, и так никогда и не собрался пойти на нее поглядеть" (LXVIII); наконец, – здесь этот мотив предстает в ослабленной и обращенной форме – графиня де Маньяк стремится увидеть Саварика де Маллеона, "ибо слышала о нем много хорошего", и между ними действительно вспыхивает любовь (XVIII, разо первое). Мы видим, таким образом, что мотив "дальней любви", впервые возникнувший в поэзии Джауфре Рюделя и развитый его куртуазными интерпретаторами и биографами, которые обогатили его мировым фольклорным мотивом любви заочной, получил в куртуазном универсуме весьма большое распространение. Другим – ярчайшим – примером переработки фольклорных мотивов как способа оформления в куртуазном универсуме мифологизирующих тенденций может служить жизнеописание Гильема де Кабестаня с его знаменитой легендой о "съеденном сердце", которой посвящено множество средневековых романов, лэ, повестей и народных баллад, некоторые из которых включены в Дополнение третье. Преломление обоих мотивов в куртуазном универсуме следует рассматривать в контексте других жизнеописаний, завершающихся смертью обоих возлюбленных – трубадура и Дамы или пострижением в монахи, – как воплощение укоренившегося на европейской почве архетипа "взаимной несчастной любви-страсти" или "любви, ведущей к смерти", наиболее полно воплощенного в мифе о Тристане и вскрытого Дени де Ружмоном в его известной книге "Любовь и Запад"[26]. В легенде о "съеденном сердце", приуроченной к образу трубадура и его дамы, куртуазная любовь предстает в ее наиболее демоническом аспекте, который, по мнению авторов "Новой истории провансальской литературы"[27], вычленяется и из истории наряжения Пейре Видаля волком, – в истории этой нам уже приходилось отмечать мотивы, связывающие трубадура – "поэта-императора" – со сферой "потустороннего", "нездешнего". В ослабленной форме тот же демонический аспект просматривается и за некрофильскими мотивами упоминавшейся уже истории Гильема де ла Тора (XXXII) или за историей о куртуазной эпитимье в форме вырванного ногтя (XLVIII), которые при этом, как уже говорилось выше, обладают соответственно всеми чертами полноценной психологической новеллы и блестящего куртуазного анекдота. Что же касается легенды о "съеденном сердце", составляющей сюжет жизнеописания Гильема де Кабестаня, то она имела столь значительное продолжение в европейской литературе, что ей мы полностью посвятим следующую главу нашей статьи.

III. ЛЕГЕНДА О "СЪЕДЕННОМ СЕРДЦЕ"

Как мы видели, в частности, на примере жизнеописания Джауфре Рюделя, одним из способов оформления в куртуазном предании мифологизирующих тенденций является переработка восходящих к фольклору мотивов. Лучшим примером такой адаптации может служить упомянутое жизнеописание Гильема де Кабестаня (ХСІV), в котором связь героя с исторической фигурой трубадура представляется уже вполне произвольной. Жизнеописание, по сути, представляет собой вариант всемирно известного фольклорного сюжета[28], восходящего к мифу о "съеденном сердце" как символическом наказании за прелюбодеяние по закону талиона ("око за око", "зуб за зуб") и по принципу справедливого возмездия par pari, поскольку сердце, которое изначально воспринимается как источник всякой мысли, чувства и побуждения, рассматривается в мировом мифотворчестве как "обиталище любви" и потому становится материальным объектом мести: укравший сердце жены расплачивается собственным сердцем. Собственно же мотив съедения сердца любовника неверной женой имеет еще более архаические корни в тотемном каннибализме, анимистических представлениях и параллелизме эротического и пищевого кодов[29].

Собственно легенда о "съеденном сердце", восточного происхождения (как мы увидим, известны ее варианты, до деталей совпадающие с нашим жизнеописанием, в современном фольклоре Индии), получила огромное распространение в европейской литературе, начиная с XII в. Наиболее ранний засвидетельствованный ее вариант – недошедшее до нас старофранцузское лэ о Гироне, сюжет которого Тома, автор романа о Тристане (ок. 1160 г.), пересказывает в эпизоде, где это лэ распевает Изольда (Дополнение третье, II). Гирон – совершенный, верный возлюбленный, принимающий смерть ради своей дамы, муж которой, граф, убив его, дает ей съесть его сердце. Сниженный гротескный вариант сюжета (по замечанию В.М. Жирмунского – его "гротескная мультипликация"), связанный с любовником неверным, служившим сразу множеству дам, мы находим в другом лэ начала XIII в. – "Лэ об узнике" Рено (Дополнение третье, III); здесь разгневанные мужья, убив обидчика, подают виновницам, кроме сердца, его penis. Отмеченный В.М. Жирмунским мотив – владение двенадцатью рыцарями сообща одним замком, в котором они живут со своими двенадцатью женами, – если и представлен в тексте, то в чрезвычайно стертой форме и скорее из него реконструируется. Эта версия сюжета известна также· в немецкой и итальянской обработке (сб. "Новеллино").

Различные версии нашего сюжета были известны и провансальской литературе. Начнем с того, что древнейшие анимистические представления, характерные для героического эпоса, неожиданно всплывают в плаче трубадура Сорделя (XCVІІІ) на смерть Блакаца, в котором тот предлагает съесть по кусочку его сердца различным сеньорам, чтобы приобрести его доблесть (Р.-С. 437, 24)[30]. На плач Сорделя отозвался трубадур Бертран д’Аламанон, который, напротив, предлагает разделить сердце между дамами (Р.-С. 76, 12). Наконец, Пейре Бремон Рикас Новас предлагает расчленить тело, чтобы совершать паломничества к различным его частям. Основной мотив плача Сорделя снова всплывает в XX в. в стихотворении У.Б. Йейтса "Похороны Парнелла", в котором поэт сожалеет, что сердца покойного героя не отведали ирландские политики, ибо это предотвратило бы многие гражданские беды[31].

Возвращаясь непосредственно к нашему сюжету, можно указать, что имя "любодея Гирона" упоминается в кансоне Раймона де Мираваля, комментируемой в его разо третьем (см. LVIII). На существование провансальской обработки второго варианта сюжета – рассказа об Иньоре – указывают косвенные доказательства. Это, прежде всего, пересказ истории, как рекомендуемой для сведения жонглеров и оруженосцев, в "Назидании" Арнаута Гильема де Марсана (ок. 1200 г.). Здесь, однако, речь идет лишь о четырех возлюбленных, в соответствии с чем "могучий шип" убитого мужьями любовника делится на четыре части (Дополнение третье, I). Особую популярность приобрела (с многочисленными фривольными обертонами) игра слов, основанная на созвучии имени Иньора с сеньялем (условным поэтическим именем) Раймбаута Оранского (LXVIII) – Линьяура (linh – род, происхождение; aura – золото; впрочем, имя это, возможно, представляет собой ничто иное, как провансализированное имя Иньор с артиклем).

Третий, наиболее знаменитый вариант сюжета оказался приуроченным к жизнеописанию и разо Гильема де Кабестаня (ХСІV). Прекрасный и доблестный рыцарь Гильем де Кабестань полюбил жену своего сеньора, господина Раймона де Кастель-Россильон, и сложил для нее много песен. Узнав об этом, Раймон исполнился ревности и запер свою жену в башне замка, а сам, пригласив к себе Гильема, увел его далеко в лес и там убил, вырезал его сердце и отдал повару, а приготовленное из него кушанье приказал подать за обедом своей жене. После того, как та съела это кушанье, он спросил ее, понравилось ли ей оно, и, когда она сказала, что да, объявил, что та съела сердце своего друга, а в доказательство показал ей отрезанную голову Гильема. Услыхав это, дама сказала, что муж угостил ее столь прекрасным блюдом, что она не отведает иного вовек, и бросившись вниз с балкона, разбилась. Слух об этом распространился по всему Руссильону и Каталонии, и король Арагонский, чьим вассалом был Раймон, пошел на него войной и отнял у него все его имущество, а его самого заключил в тюрьму, обоих же возлюбленных приказал с подобающими почестями похоронить против церковного входа в одной могиле, а всем дамам и рыцарям Руссильона повелел ежегодно собираться в этом месте и отмечать годовщину их смерти.

Этот вариант получил огромную известность благодаря переработке его, во-первых Боккаччо ("Декамерон", II, 9), который в качестве источника ссылается на провансальцев ("как рассказывают провансальцы"), во-вторых, в новое время, Стендалем ("О любви", гл. 51). Иная версия сюжета представлена в "Декамероне" в первой новелле того же четвертого дня, отведенного историям "о тех, чья любовь имела несчастный исход". Здесь принц Салернский Танкред приказывает убить возлюбленного своей дочери Гисмонды, потом посылает ей в золотом кубке его сердце "дабы утешить ее тем, что она наиболее любит". Гисмонда поливает сердце ядом и, выпив его, умирает. Собственно мотив "съеденного сердца" предстает здесь, таким образом, в ослабленной форме. Эта версия использована в "Прежалостной трагедии о князе Конкрете" немецкого бюргерского поэта Ганса Сакса (1494-1576). Близость к источнику прослеживается не только из имен персонажей (салернский герцог Конкрет – Танкред, Гисмунда – Гисмонда, Гвисгард – Гвискардо), но и по точно воспроизведенному Саксом сюжету, и, наконец, подтверждается самим автором в ссылке на Боккаччо в конце пьесы (Дополнение третье, VI).

Еще один, четвертый вариант того же сюжета представлен в одной из ранних его переработок на германской почве – средневерхненемецкой "Повести о сердце" Конрада Вюрцбургского (ум. в 1287 г.). Она обнаруживает особенную близость со значительно ее превосходящим по объему и немногим более поздним старофранцузским романом "Кастеллан де Куси и госпожа де Файель", сочиненным в конце XIII в. неким Жакмесом[32], чье имя устанавливается из акростиха в конце произведения (Дополнение третье, IV, V). Оба сочинения знаменуют новую волну интереса к теме "съеденного сердца", связанную, по-видимому, с распространением в конце века антологий трубадуров с их жизнеописаниями и разо, а также с особой концентрацией внимания к изысканному прошлому. Здесь, как и в жизнеописании Гильема де Кабестаня, сюжет "прикреплен" к имени реального поэта – Рено де Маньи, чьи любовные песни введены в повествование. В повесть введен новый мотив – крестового похода: после того как ревнивая дама, безответно влюбленная в героя, доносит мужу об измене жены, тот объявляет, что отправляется в крестовый поход, куда за ним должен устремиться и Рено. В последний момент муж сказывается больным, и Рено отправляется в Святую землю один. Там его настигает отравленная стрела, и он завещает своему слуге Гобьеру передать возлюбленной шкатулку с его набальзамированным сердцем. Шкатулку, однако, перехватывает муж, который велит приготовить из сердца кушанье и потчует им жену. Узнав, что она съела, та отвечает теми же словами, что и героиня жизнеописания Гильема де Кабестаня, и умирает от горя. Мотив "съеденного сердца" представлен здесь в очищенном виде, поскольку муж больше не виновен, как в других версиях, в насильственной смерти героя: на первый план выступает хоть и восходящее к древним антимистическим верованиям, однако полностью идеализированное представление о блаженном, засмертном – буквально – "слиянии сердец" влюбленных, недостижимом в земной жизни. Как пример чисто спиритуалистического преломления сюжета следует указать третью главу "Новой жизни" Данте, где поэту в видении является Амор, держащий в руке объятое пламенем сердце поэта, которое он дает вкушать Даме, о чем тот слагает комментируемый в этой главе сонет[33].

В еще более ослабленной форме (а также несколько видоизмененной применительно к местным условиям: место крестового похода в Святую землю здесь занимает военный поход в Испании) вариант сюжета, зафиксированного в немецкой повести и французском романе, встречается в испанском романсе о Дурандарте, герой которого накануне Ронсевальской битвы, где ему суждено погибнуть, наказывает своему двоюродному брату Монтесиносу вырезать его сердце и послать с оруженосцем Гвадианой его возлюбленной Белерме. В самом деле, здесь уже отсутствуют оба основных мотива – не только убийства влюбленного, но и сердца как именно "съеденного". Романс этот послужил отправной точкой одного из эпизодов "Дон Кихота" Сервантеса – сна героя в пещере Монтесиноса (т. 2, гл. XXIII). Надо заметить, что вырезание сердца героя или мученика не составляло в средние века чего-то исключительного: так, в Дантовой "Божественной комедии" упоминается некое "сердце, что над Темзой кровь точит" (Ад, XII, 120) – сердце брата английского короля Эдуарда I, убитого из мести графом Ги де Монфором, наместником короля Карла I Анжуйского в Тоскане, во время богослужения в одной из церквей Витербо. Урна с сердцем убитого принца была помещена в чашу, установленную на колонне у моста через Темзу.

"Свидетельством широкой популярности повести о съеденном сердце могут служить многочисленные балладные обработки этого сюжета в итальянской, английской, немецкой и нидерландской, шведской и датской редакциях", – пишет В.М. Жирмунский. – «В Германии народная баллада под заглавием "Прекрасный брембержец" была прикреплена к личности еще одного рыцаря-поэта, немецкого миннезингера Рейнмара фон Бренненберг, который был убит в 1276 г. регенсбургскими бюргерами по неизвестным причинам. Несколько раньше, в 1256 г., баварский герцог Людвиг Строгий велел обезглавить свою жену, заподозренную в супружеской измене: одна из ее камеристок, убитая одновременно с ней, носила имя Бреннберг – обстоятельства, которые в своей совокупности... могли явиться причиной прикрепления этого сюжета к имени рыцаря-певца. В балладе использованы строфическая форма подлинных песен Бренненберга и начало одного из приписываемых ему стихотворений. Традиционный сюжет получил в немецкой балладе самостоятельную завязку и некоторые новые сюжетные подробности (героя бросают в темницу, где он остается много лет, уже потом ему вырезают сердце). Виновником убийства является король, которому клеветники донесли, что Бренненберг обольстил его жену. Сюжетным источником баллады послужила, вероятно, стихотворная повесть Конрада Вюрцбургского: баллада, как и повесть, подчеркивает невинность любящих... Из северной Германии баллада о Бренненберге проникла, с одной стороны, в Нидерланды, с другой – в Швецию и Данию. Имя героя в скандинавских народных балладах представляет искажение (народную этимологию) немецкого Бренненберг. Скандинавские варианты частично являются переводом немецкого оригинала, частично обнаруживают самостоятельные черты: они контаминированы с другой версией того же сюжета, в которой мстителем является отец героини (Боккаччо, II, 1), однако почти всюду наличествуют мотив съеденного сердца и слова героини о том, что другой пищи она уже никогда не вкусит"»[34].

На европейской почве каждая из обозначенных версий имела дальнейшую историю во множестве не столь значительных, часто вырожденных продолжений. Исключительный интерес представляет записанный в конце XIX в. от пенджабских сказителей народный роман о приключениях раджи Расалу, выводящий нас за пределы европейского ареала. Один из эпизодов романа обнаруживает разительное сходство с известными нам версиями сюжета "съеденного сердца", в особенности, с зафиксированной в жизнеописании Гильема де Кабестаня. Рассказ приурочен к историческому персонажу эпохи раннего средневековья, ставшему популярным героем Пенджабских сказаний. Как и в европейских версиях сюжета, раджа выслеживает и убивает соблазнителя, подносит его изжаренное сердце, потом с теми же словами демонстрирует его останки неверной жене, которая точно так же бросается со стены. Отличает же индийскую версию от европейских, где симпатии повествователя всегда отданы влюбленным, прежде всего, присущая ей архаическая презумпция справедливости возмездия. Отметим попутно сопутствующие сказочные мотивы зверей-помощников и зверей-вредителей, прозорливой женщины, наказываемой мужем за то, что говорит правду, запечатанного колодца как символа невинности, или такой архаический мотив, как обмен пищей (в данном случае, шампурами, на которых она готовится) для совместной трапезы; наконец, элементы генеалогического сказания в последних словах повести, согласно которым героиня является прародительницей "трех семейств Джинвар, живущих в тех краях и по сей день".

При универсальной распространенности фольклорного сюжета, лежащего в основе легенды о съеденном сердце, трудно сказать, зародилась ли данная версия в Индии, откуда, как полагает В.М. Жирмунский, попала в Европу обычным путем – через персидскую и арабскую литературу в эпоху крестовых походов, или, оформившись на Ближнем Востоке, была занесена как в Индию, так и в Европу. Так или иначе, "занесенный крестоносцами в Прованс, этот сюжет сделался здесь благодаря своему романическому характеру образным воплощением нового понимания индивидуальной любви в ее трагическом столкновении с патриархальными семейными отношениями"[35].

Возвращаясь к жизнеописанию Гильема де Кабестаня, надо заметить, что до недавнего времени оставалось непонятным, почему легенда о съеденном сердце была отнесена именно к этому трубадуру. Проведении ли швейцарским ученым Лучиано Росси виртуозный анализ исторических свидетельств о сеньоре Раймоне де Кастель Россильон и его жене Сауримонде (с которой он впоследствии разошелся и которая после этого сочеталась – третьим уже – браком с другим сеньором), исторических и поэтических свидетельств о случаях, когда ревнивый муж предавал смерти обидчика[36], литературного фона эпохи с бытованием на нем различных преломлений сюжета "съеденного сердца", наконец, анализ дошедших до нас песен самого Гильема де Кабестаня убедительно показал, что все эти обстоятельства, волею случая соединившись воедино, создали благоприятную возможность привязать нашу легенду к имени этого трубадура, с присущими его поэзии мотивами вассального повиновения, жертвенности, любви, скрываемой из страха перед сеньором, и предчувствия предстоящих страданий и смерти[37]. Отождествление это было произведено, по всей очевидности, в "куртуазном фольклоре", бытовавшем при дворах и черпавшим из сокровищницы европейского фольклора с успехом не меньшим, чем из куртуазных слухов, куртуазных анекдотов и самой куртуазной поэзии.

Итак, жизнеописания трубадуров, опирающиеся на предание, которое в куртуазной среде передавалось по традиции, следует сегодня считать "реабилитированными". Они составляют своеобразный жанр, лежащий у истоков европейской новеллы, которая являет собой лишь дальнейшую ступень развития той же самой традиции. В процессе этого развития, начало которого мы застаем в самих "биографиях" трубадуров, отбрасывалась их наиболее внешняя, фактографическая, сторона и актуализировались элементы куртуазного анекдота, легенды, мифа. Этим обстоятельством, смущавшим ученых эпохи позитивизма, объясняется отчасти то, что именно сквозь призму жизнеописаний новая европейская литература в XIX в. заново воспринимала куртуазную культуру трубадуров, как это видно из обработок сюжетов жизнеописаний Гейне, Уландом, Стендалем, Браунингом, Суинберном, Кардуччи, Ростаном. Романтизм, который оказался глухим к живой поэзии трубадуров, объявив ее монотонным набором формул, чутко отозвался на созвучные ему мифологические структуры жизнеописаний. Эти структуры представляют собой один из важнейших элементов, полученных авторами "биографий" из традиции наряду со сведениями самого широкого диапазона – от исторических фактов и географических справок до куртуазных анекдотов и легендарных историй. Как бы то ни было, трубадуры и жонглеры не были, по замечанию критика, подписчиками "Романии" (солидного научного журнала, склонного в позитивистскую эпоху к гиперкритицизму), а их "биографии", верны они или нет с точки зрения простейшего ситуационного правдоподобия, остаются оригинальными трагическими памятниками, среди которых насчитывается немало настоящих шедевров и которые относятся к той области литературного творчества, где "вымысел бывает правдивее, или, по крайней мере, интереснее, чем факты"[38].

IV. ТРУБАДУРЫ И КУРТУАЗИЯ В ИЛЛЮСТРАЦИЯХ К ЭТОЙ КНИГЕ

Не будет преувеличением сказать, что мотивы куртуазной любви, столь полно выраженные в памятниках этой книги, претерпев различные модификации, на много веков определили тематику светского искусства в Европе, а отголоски куртуазного мифа живы в европейском искусстве по сей день. Именно поэтому при подборе изобразительного ряда этой книги, не замыкаясь на одних и тех же бесконечное множество раз перепечатываемых миниатюрах французских рукописей с изображениями трубадуров, была выстроена некоторая более широкая перспектива, доходящая до современности. При этом надо заметить, что художественные богатства, собранные в отечественных коллекциях, предоставляют интереснейший выбор нетривиальных сюжетов, связанных с интересующей нас темой. Однако специфика иллюстративного материала – миниатюр средневековых рукописей, причем не только современных трубадурам, но и позднейших, а также изображений на предметах прикладного искусства, нередко весьма экзотических и, как и рукописи, имеющих ту или иную любопытную историю, наконец, живописи и рисунка различных эпох[39] – требует определенных пояснений, без которых многое в изобразительном ряду книги осталось бы непонятым и которыми мы и сочли целесообразным завершить настоящую статью.

Ближе всего к нашей теме – миниатюры средневековых рукописей из собрания П. Дубровского, хранящиеся в Российской национальной (бывшей Публичной) библиотеке в Петербурге. Любопытно, что эта богатейшая коллекция была немало пополнена этим русским дипломатом во Франции в эпоху французской революции, которая была своего рода и "культурной революцией": многие рукописи происходят из разграблявшихся библиотек старинных монастырей, как, например, аббатство Сан-Жермен де Пре.

Собственно трубадуры представлены в этом собрании великолепно изукрашенной рукописью обширного провансальского энциклопедического стихотворного трактата конца XIII в. "Любовный часослов". Нами избрана миниатюра из входящего в это сочинение "Опасного трактата о любви", уснащенного цитатами из трубадуров. Другая миниатюра – "Древо любви" – иллюстрирует основную концепцию всего сочинения (отличающуюся, впрочем, от классических куртуазных представлений и проникнутую морализмом. Рукопись "Часослова" (одна из 12-ти до нас дошедших, хранящихся в различных французских, английских и испанских библиотеках) была переписана в первой половине XIV в. неким "Иоанном из Авиньона, родом англичанином, в городе Лериде" (Испания). "Испанскую руку" выдает и характер миниатюр (состав которых был намечен самим автором и совпадает в различных рукописях), с их «смелой "диалектикой", влечением к силе и энергии контуров, мастерством в изображении контрастов"», а также густота колорита, наконец, использование арабесок в сигнатурах[40].

Миниатюра из входящей в то же собрание рукописи аллегорической поэмы Николя де Марживаля "Повесть о пантере любви" (XIII в.) воспроизводит сцену копирующего феодальные обычаи "куртуазного оммажа": подобно сеньору, принимающему клятву верности от коленопреклоненного вассала, дама берет влюбленного на куртуазную службу. Небезынтересна и хранящаяся в Эрмитаже гораздо более поздняя рукопись еще одного знаменитейшего аллегорического романа, посвященного любви, – "Романа Розы", происходящая из собрания сенатора, государственного деятеля конца прошлого столетия A.A. Половцева. Богатейшие миниатюры этой рукописи начала XVI в., с ее непривычными ренессансными поэтизированными ландшафтами, отражают последний взлет искусства иллюминирования накануне полного его упадка. Восходя к парижской школе Жана Бурдишона, они, вместе с тем, достаточно традиционны, поскольку образцовый круг сюжетов миниатюр к роману определился еще в конце XIII в. Из многочисленных рукописей "Романа Розы" этот манускрипт занимает третье место по числу миниатюр – их в нем насчитывается 109[41].

Возвращаясь к иконографии самих трубадуров, мы ограничились воспроизведением классических изображений нескольких певцов – Гильема IX (I), Бернарта Вентадорнского (VI), Фолькета Марсельского (LXXII), а также трубадурки Графини де Диа (LXIX), вписанных в инициалы их сочинений в одной из ранних рукописей Парижской национальной библиотеки. Не стоит видеть в этих изображениях, приведенных в книге при соответствующих жизнеописаниях, портретов трубадуров: они совершенно условны и отражают лишь легенды о них, сообщаемые самими этими жизнеописаниями. Своего рода курьез представляют собой миниатюры невероятно поздней (конец XVII-начало XVIII в.) рукописи, ныне хранящейся в Международном центре документации Окситании в Безье, – трубадуры здесь одеты в костюмы эпохи классицизма, а жонглер Пистолета размахивает... пистолетами, которые держит в обеих руках! Рукопись эта, следы которой прослеживались до начала XIX в., долгое время считалась утраченной, пока неожиданно не всплыла в 1983 г. Согласно проведенным исследованиям, она представляет собой сокращенный и перетасованный список одного из наиболее авторитетных манускриптов Парижской национальной библиотеки (I)[42]. Мы воспроизводим из этой находкиминиатюру, изображающую трубадура Бертрана д’Аламанона (LXXXIX).

Уникальное – опосредованное через "Божественную комедию" Данте – изображение трубадура Сорделя, с которым поэт встречается в "Чистилище" (см. Дополнение первое, II (5)), мы находим в цоколях под фресками знаменитого цикла Страшного суда Луки Синьорелли в Капелле Богоматери собора в Орвьето (1499-1505). Многоступенчатое, как бы мультиплицированное в пространственно-временной перспективе, изображение сцены встречи трубадура с его земляком-мантуанцем Вергилием и Данте разложено на ряд последовательных моментов, что согласуется с пространственными поисками художника в его больших фресках[43].

Одним-полутора столетиями отделены от эпохи трубадуров французские изделия из резной кости в собрании Эрмитажа. Это – эффектный нож-презентуар с ручкой, украшенной изображениями влюбленных (возможно, Тристана и Изольды[44]): дама как бы венчает кавалера венком; кажется, что их взгляд устремлены в вечность. Подобные ножи использовались не столько для разрезания, сколько для подачи кусков пищи, которую должен был сначала отведать подающий. Две другие иллюстрации воспроизводят куртуазные сцены на традиционных предметах женского обихода – дамских коробочках для металлического зеркальца, помещавшегося между ввинчивающимися одна в другую костяными пластинками; крышка, украшенная резным изображением, отвинчивалась с помощью ушек в форме драконов, василисков или стилизованных листьев. Первая изображает "замок любви", соответствующий средневековым аллегорическим представлениям о некоем любовном Дворце, отразившимся в кансоне трубадура Альбертета де Систерона, приведенной при его жизнеописании (LXXXIII); вещица эта попала в Эрмитаж из музея Штиглица, а первоначально находилась в коллекции Салтыковых. Галантные сцены, происходящие в замке любви, чисто традиционны. Сидящий юноша подает юной даме розы, из которых та плетет венок; стоящая выше дама держит за подбородок бородатого мужчину, а некто наблюдает за ними через слуховое окошко. Те же сюжеты повторяются и на другой крышке, где в верхнем ярусе к ним добавлены вариант "куртуазного оммажа" (здесь коленопреклоненного влюбленного дама венчает венком) и сцена куртуазной беседы юноши с дамой, держащей в руках собачку (символ верности), а в нижнем – сцена игры в шахматы, за которой наблюдают юноша с соколом и молодая дама с собачкой.

Аналогичные куртуазные сцены украшают и другие подобные крышечки, хранящиеся в Эрмитаже. Все они, кроме одной, входившей в строгановское собрание, были приобретены в 1885 г. Александром III в составе коллекции А.П. Базилевского, собранной им во Франции, куда его семья эмигрировала с юга России при чрезвычайно романтических обстоятельствах, описанных в мемуарах кн. П. Долгорукова.

Помимо трубадуров – сочинителей куртуазных песен огромную роль в куртуазном мире играли исполнители этих песен – музыканты-жонглеры, разносившие их не только по югу Франции, но и по всему культурному пространству современной им ойкумены. Изображения музыкантов – лютнистов, флейтистов, арфистов и т.п. – повсеместно встречаются на рукописных миниатюрах и произведениях прикладного искусства и на Востоке, и на Западе[45]. Такова миниатюра итальянской рукописи XIV века "Романа о Трое" Бенуа де Сент-Мора с ее красочным "средиземноморским колоритом"; таков гротеск на полях современной ей пикардской рукописи еще одной энциклопедии – "Сокровища" Брунетто Латини (обе они происходят опять-таки из коллекции Дубровского). Нам, однако, показалось интересным привести здесь изображения музыкантов той же эпохи, но относящихся к соседнему культурному региону, а именно Византии (кстати, в эпоху крестовых походов там побывали многие западные сеньоры, а их сопровождали и трубадуры, о чем повествует, например, жизнеописание Раймбаута де Вакейраса – LXX). Речь идет о фигурках музыкантов на серебряных чашах из собрании Эрмитажа с их удивительной историей. Эти чаши XII в., за вычетом единственной, происходящей из собрания А.П. Базилевского, были обнаружены при раскопках на территории Восточной Европы (Русь, Приуралье, Восточная Прибалтика); часть из них могла попасть на Русь в 1164 г. в составе даров императора Мануила Киевскому князю Ростиславу Михайловичу[46].

Укажем, прежде всего, на изображения музыкантов так называемой чаши-братины (заздравной чаши), найденной в середине прошлого века вблизи г. Березова в Зауралье: в первом из пяти поясов чаши царица в окружении слуг следит за музыкантами, акробатами и танцорами. Выполненное в высоком рельефе изображение "Музыканта со струнным инструментом" вписано в одну из 12-ти чеканных арок на фризе тулова чаши из собрания Базилевского. Наконец, мы воспроизводим "галантную сцену", изображающую юношу, играющего на арфе, звуки которой укрощают диких зверей, в присутствии внимающей ему девушки. Сцена эта украшает чашу, найденную в 1925 г. на дне пруда в селе Вильгорт близ Чердыни (кроме того, другие подобные же чаши были найдены в начале века в Юрьеве (Тарту), а в 50-е годы в Чернигове и Ненецком национальном округе). В.П. Даркевич обнаружил, что эта сцена воспроизводит мотивы византийского эпоса о Дигенисе Акрите, где большое место занимает тема любви Дигениса Акрита к девушке Евдокии, которая становится его супругой[47]. Приведенные изображения характеризуются высоким качеством, выдающим связь со столичными мастерскими, и сочетанием антикизирующих и ориентальных тенденций в их стилистике. Изображения эти сопоставимы с изображениями музыкантов на фресках Киевской Софии.

Сравнительный интерес представляют и миниатюры с изображением музыкантов из средневековых армянских рукописей в собрании Матенадарана в Ереване. Из всего богатства подобных сюжетов мы избрали несколько наиболее древних изображений музыкантов, играющих на струнных и духовых инструментах, из Евангелий XIV в. и лишь в одном случае (архаический мотив человека верхом на двух птицах) – XV века[48].

Целую эпоху в восприятии трубадуров составляет романтизм. Эту эпоху как нельзя лучше иллюстрирует гравюра Гюстава Дорэ к той сцене "Божественной комедии", где Данте встречает в аду Бертрана де Борна, несущего за волосы отсеченную от тела собственную голову (см. Дополнение второе, I, (3) А). Теснины скал, корчащиеся фигуры грешников, жесты Данте "с профилем орлиным" и увенчанного венком его спутника Вергилия создают атмосферу несколько "оперную". Символистическую вариацию на тему опять-таки романтической "Принцессы Грезы" Ростана, восходящей к жизнеописанию Джауфре Рюделя с его "дальней любовью" (V), представляет собой эскиз панно гениального Врублеля, исполненного для Нижегородской всероссийской художественной и промышленной выставки 1896 г. Певцу, охваченному болезнью на корабле, влекущем его к никогда не виданной им принцессе, в которую он влюблен, является виденье самой этой принцессы и ее свиты. Панно вызвало большой скандал, в который были вовлечены его заказчик С. Мамонтов, министр финансов С.Ю. Витте и консервативная Академия, не оценившая новаторства художника и посчитавшая панно "претенциозным", а свой голос к хору хулителей Врубеля присоединил и Максим Горький, в статье в "Нижегородской газете" обвинивший художника в декадентстве[49]. Мозаичная вариация Врубеля на тот же сюжет по сей день украшает фриз фасада московской гостиницы "Метрополь".

Романтически-барочная образность пронизывает и картину Г. Якулова на сюжет его отроческой мечты, навеянной пушкинским стихотворением "Жил на свете рыцарь бедный...", которое воспевает куртуазную любовь в ее экстремальном духовном преломлении в форме любви к Божьей Матери. История этой картины, от которой сохранился лишь довоенный стеклянный негатив в фототеке Третьяковской галереи, более чем загадочна. Картина эта была приобретена в Париже в 30-е годы Обществом друзей Якулова, которое решило возвратить ее на родину художника, однако дальнейшие ее следы затерялись...

Нашу небольшую подборку завершает акварель талантливого художника В.В. Стрелигова, в прошлом ученика К. Малевича, на сюжет кансоны Ричарта де Бербезиля "Как без сил упавший слон...", обсуждаемой в разо к песне (XVI, 2). Этот рисунок художник сделал специально для нашего издания.

М.Б. Мейлах. ЖАН де НОСТРДАМ И ЕГО "ЖИЗНЕОПИСАНИЯ ДРЕВНИХ И НАИСЛАВНЕЙШИХ ПРОВАНСАЛЬСКИХ ПИИТОВ"

Прошло около трехсот лет с тех пор, как замолк голос последнего трубадура, когда в 1575 г. в Экс-ан-Провансе вышла книга под цветистым названием, принадлежащая перу Жана де Нострдама, прокурора местной окружной судебной палаты. Эта уникальная и исключительно своеобразная реприза биографий трубадуров, оригинально дополняющая в нашем издании их подлинные жизнеописания, ставила целью воскресить былую славу провансальских поэтов, в ту эпоху на их родине почти уже не известных[50], их покровителей – знатных сеньоров Прованса, наконец, самого провансальского языка, низводимого вследствие насаждавшейся на Юге Франции политики абсолютизма до уровня разговорного диалекта и переживавшего тяжелый час в эпоху, когда жил и творил Нострдам, сам, кстати, написавший свое сочинение по-французски. Эхо, им разбуженное, отозвалось спустя лишь еще два столетия, когда в конце XVIII в. из более чем полутысячелетнего забвения извлечена была подлинная поэзия самих трубадуров. Творение же Нострдама, переизданное в начале нашего века и заклейменное как беспардонная мистификация еще критикой девятнадцатого (К. Барч, П. Мейер), и по сей день продолжает пользоваться сомнительной репутацией. Этим, как нам представляется, недоразумением труд Нострдама обязан науке эпохи позитивизма, пытавшейся оценивать его с точки зрения исторической достоверности и искренне в нем разочаровавшейся, как только выяснилась несостоятельность такого подхода[51]. Ибо элементы мистификации в "Жизнеописаниях пиитов" налицо: ссылаясь на якобы найденные им рукописи ученых монахов, Нострдам добавляет к сведениям, которые он черпает из подлинных источников, в том числе классических жизнеописаний трубадуров, вымыслы полностью фантастические.

Но прежде всего надо сказать несколько слов о самом Нострдаме и его семейных корнях, которые отчасти проливают свет на характер его писательского дарования.

Жан де Нострдам родился в 1507 г. в провансальском городе Сен-Реми, происходя из еврейской семьи, предки которой перешли когда-то из Италии в Прованс, где, несмотря на бушевавшие на Юге Франции в XIII в. альбигойские войны, сохранялись традиции веротерпимости. Оба деда писателя – Пьер Нострдам и Жан де Сен-Реми – были влиятельными врачами: первый был лейб-медиком герцога Калабрийского, последний, занимавшийся также математикой, философией и астрологией, – лейб-медиком Рене Доброго, графа Прованса; отец писателя, Жак Нострдам, был преуспевающим нотариусом с многочисленной французской клиентурой. К 1502 г. вся семья – оба деда, отец и мать писателя – была, однако, вынуждена под угрозой принудительного отлучения от профессий и изгнания из Прованса принять католичество. Наибольшую известность принес семье старший брат Жана – Мишель Нострадамус, наследовавший своему деду в обеих его профессиях – медицине и астрологии – и в обеих в равной степени прославившийся. Его самоотверженная борьба с эпидемиями, свирепствовавшими в середине века в Тулузе, Марселе и Экс-ан-Провансе, окружила его имя фантастическими слухами, превратившими его еще при жизни в легендарную мистическую фигуру. В веках, однако, он остался как автор "Центурий"[52] – поэмы, в которой он на основе своих астрологических разысканий пророчествует о судьбах мира, предсказывая падение империй и "торжество народного бесправия"[53]. Первое же издание "Центурий" в 1555 г. принесло ему огромную славу: французский король Карл IX сделал его своим лейб-медиком и лейб-астрологом. Мишель Нострадамус был знаменит и рядом частных своих пророчеств: за три года до того, как это произошло, он предсказал Генриху II, что тот умрет на турнире, что случилось в 1559 г., а Анри Бурбону – что он будет коронован королем Генрихом IV Наваррским. Рабле, слушавший в Париже его лекции, обещал ему бессмертную славу.

Со своим более знаменитым братом Жана де Нострдама, пошедшего по стопам своего отца и в течение многих лет занимавшего видный пост прокурора окружной судебной палаты в Экс-ан-Провансе, сближают, по крайней мере, три тесно связанных между собой черты, а именно, любовь к Провансу, пристальный интерес к истории, средоточие которого составляет ненависть к тирании, и вкус к мистификации. Но если у Мишеля Нострадамуса любовь к родному краю выражается в его героической деятельности в период эпидемий, принявших размах всенародного бедствия[54], то внимание Жана привлекает былая слава родины; если Мишель весь устремлен в будущее, в котором его визионерскому взгляду видятся неслыханные доселе глобальные потрясения и вселенские смуты, то Жан весь в прошлом, выискивая в тихих заводях муниципальных архивов и наследственных собраний доказательства былого величия "куртуазного отечества" и расцвечивая зрелые плоды своей гигантской эрудиции еще более яркими плодами своей безудержной фантазии[55]. Но – выходцы из семьи, еще хранящей память об учиненном над нею религиозном насилии и современники нового религиозного насилия – гугенотских войн, уроженцы земли, которая тремя веками ранее подвергалась такому же насилию со стороны крестоносцев, искоренявших альбигойскую ересь[56], и которая уцелела в исторических перипетиях предшествующих веков лишь затем, чтобы за столетие до братьев Нострдамов подпасть под владычество своего могущественного соседа – Франции, соседа, утеснявшего самый ее язык, составлявший когда-то лучшее ее достояние, – оба они равно ненавидят насилие и тиранию, один – бичуя их в ярчайших видениях будущего, другой – созерцая их торжество на протяжении прошедших столетий и не упуская случая приписать тому или другому трубадуру выпад или даже целое сочинение "Против тиранов".

"Жизнеописания", изданные за два года до смерти Нострдама (в 1577 г.), завершили многие десятилетия его разысканий в области провансальских древностей. Прочие сочинения Нострдама включают вымышленное "Житие св. Эрментера", провансальско-французский словарь, стихотворения на провансальском языке и исторические труды под названием "Хроника Прованса", дошедшие до нас на обоих языках, французском и провансальском (в дополнение к известному краткому изложению на провансальском языке в одной из библиотек Экс-ан-Прованса недавно был обнаружен полный, законченный провансальский текст). Этот труд, завершенный племянником писателя Цезарем де Нострдамом, сыном Мишеля Нострадамуса, в печатном варианте, изданном в 1614 г., включает, опять-таки, наши "Жизнеописания".

Свое восхваление Прованса[57] Нострдам начинает с прославления его языка, на котором слагали свои песни провансальские трубадуры. С самого начала своей книги, в "Предуведомлении читателю", автор, ссылаясь на авторитет итальянских знатоков их поэзии, восхваляет "язык провансальских пиитов", которые были в старину "основой благоденствия и процветания сего языка"[58], и на всем дальнейшем ее протяжении не устает воздавать хвалу мастерам, блиставшим, как он говорит, пользуясь словами Данте во вступительном сонете, народным красноречием. Язык этот, "прекрасный и изукрашенный", отшлифованный поэтическим употреблением и ставший "одним из совершеннейших наречий среди всех народов"[59], служил, как справедливо замечает Нострдам, не только самим провансальцам, но и окружающим народам, в том числе итальянским поэтам, "кои были благодаря сладости нашего провансальского языка усладительнее, нежели на своем родном языке"[60]. Язык этот – а Нострдам, говоря о провансальском языке, имеет в виду прежде всего язык поэтический – существует столько, сколько существует поэзия, и с ее упадком "наш провансальский язык настолько опустился и выродился, что и мы, уроженцы здешние, еле его разумеем", так что автору самое свое сочинение приходится составлять, "сообразуясь с порчею и трудностию провансальского языка": "умолк язык, что разумелся всеми", – горестно восклицает он в эпиграмме, замыкающей книгу. Свою задачу он видит в том, чтобы, словами его посвящения королеве, "увековечить память предшественников, каковая либо по давности, либо из-за невежества минувших веков пребывала погребенною и якобы угасшею", – "дабы имена, фамилии и достоинства сих блистательных пиитов были известны за пределами тех мест, откуда пошла их слава".

Но цель автора не исчерпывается воскрешением забытых имен трубадуров: из всех их жизнеописаний он выбирает в первую очередь те, которые кажутся ему "не заслуживающими пренебрежения ради разнообразия и великого числа родовитых домов, о каковых они толкуют, а также оттого, что они говорят вкратце нечто примечательное о державе Провансской, по череду лет.,." ("Предуведомление читателю"). Характерно, что Монах Златоостровский, которому Нострдам приписывает находку стихов трубадуров, делает свое открытие в обнаруженной им книге, "в коей были записаны все знатные и именитые семьи Прованса, Арагона, Италии и Франции, и были указаны все их бракосочетания купно с гербами и вместе со всеми стихотворными сочинениями провансальских пиитов". Сочинения эти, согласно Нострдаму, собраны были когда-то неким ученым монахом по повелению короля Альфонса Арагонского, который, как мы знаем из оригинальных жизнеописаний, сам был провансальским поэтом и находился в тесном родстве с графами Провансскими (см. XCII). К числу "родовитых домов", которые возвеличиваются на протяжении всей книги, Нострдам относит "весьма старинный и знатный в Провансе" род графов де Бо (Баусских), поэтическим описанием герба которых книга заканчивается; с другой стороны, именем своих друзей де Сольеров он нарекает вымышленных писателей и художников[61], анаграмматически шифруя его в имени одного из главных "перелагателей" жизнеописаний трубадуров, чьими сочинениями он якобы пользовался.

Здесь сразу же надо оговорить, что, хотя область распространения провансальского языка охватывает всю Окситанию в целом (т.е. области юга Франции, говорящие на языке "ок", куда входят Тулуза, Перигор, Лимузин, Овернь и др.), собственно Прованс представляет собой крайнюю восточную, пограничную с Италией оконечность Окситании, с городами Марселем, Арлем, Эксом и Авиньоном, связанную с последней общим языком и культурой, однако отличную от остальных ее областей своей исторической судьбой. Отличие это проистекает из того, что ко времени расцвета куртуазной культуры это была единственная область юга Франции, все еще входившая (по крайней мере, формально) в состав Священной Римской империи. Начало этих исторических судеб, обусловленных пограничным положением Прованса, отделенного Роной от остальной территории Галлии, просматривается еще в эпоху варварских государств на территории Римской империи, когда Прованс сначала является частью вестготского королевства, потом переходит к остготам, которые в 536 г. за помощь против Византии уступают его франкам. Позднее, при разделе франкского государства в 843 г. (после смерти Карла Великого), юго-восточные районы королевства, включающие Прованс и Бургундию, оказались надолго отторгнутыми от королевства Франции. В XI в. Бургундия и Прованс объединились в так называемое Арелатское королевство, которое при Конраде II (1024-1039) было присоединено к Священной Римской империи. И если почти все области остальной Окситании на протяжении XIII в. отошли к Франции, то даже в XIV в., когда Филипп VI Валуа приобрел за деньги область Дофинэ – часть бывшей Бургундии к северу от Прованса, это последнее графство все еще сохранило свой статус, отличавший его от всех прочих территорий провансалоязычного Юга.

Самое начало поэзии трубадуров, которая, как мы знаем, возникла в конце XI в., Нострдам сдвигает почти на столетие вперед, связывая его все в том же "Предуведомлении читателю" с мифическим пожалованием Прованса самим императором Фридрихом Барбароссой арагонской династии в лице графа Раймона Беренгьера I, унаследовавшего от своего отца обширные владения в Испании, а также Прованс. Легендарному императору, который отнюдь не был трубадуром, и приему им Раймона Беренгьера, являющемуся к нему в сопровождении пиитов, изумляющих его своим искусством, Нострдам посвящает отдельную главу (II), вкладывая в уста монарха тут же якобы сложенную им провансальскую эпиграмму, в которой, в частности, восхваляется провансальское пение. Обоснование легитимности владения последующими представителями этого дома Провансом, пожалованным им императором Священной Римской империи, дает Нострдаму твердую почву для защиты на страницах своего сочинения прав и их собственных, и их потомков от притязаний со стороны многочисленных врагов – как внутренних, вовлекавших Прованс в междоусобные войны (к их числу принадлежат графы де Бо, впрочем, чтимые им весьма высоко, но чьи прежние привилегии были отменены, согласно его концепции, императорским даром), так и внешних. Эти последние – разнообразные захватчики, угрожавшие Провансу из Франции, и папы – традиционные враги Империи, чей двор в эпоху их продолжавшегося большую часть XIV в "пленения" в Авиньоне – городе, расположенном на граница Прованса с бывшим Тулузским графством, являлся источником постоянного напряжения и смут. Внутренняя политика невероятно роскошного папского двора в Авиньоне определялась всевозможными интригами, продажей церковных должностей и колоссальными финансовыми поборами; во внешней политике соперничество пап с императорами за мировое владычество сменила борьба за возвращение утраченных ими так называемых папских областей (в первую очередь, церковных владений, охватывающих самый Рим и местности вокруг него, а также ряд зависимых княжеств в Северной Италии), ведя которую они не пренебрегали услугами иноземных наемников (см. гл. LXXI и примеч. 367; папской областью стал в конце концов и Авиньон). Естественно, что в своем труде, посвященном "христианнейшей королеве Французской" и писавшемся в эпоху религиозных войн XVI в. (как раз в тот период, когда ими были охвачены южные области) и выпущенном всего лишь три года спустя после Варфоломеевской ночи (эти события в своем посвящении автор уклончиво именует "бедствиями, происходящими от смут, которые возникли и столь часто повторяются в королевстве Французском"), Нострдам весьма осторожен в выражении истинных чувств. Чувства эти, однако, постоянно прорываются то в упоминаниях о событиях, связанных с альбигойскими войнами, то, например, в зловещем, хотя и уклончивом рассказе о трубадуре, который присоединился к провансальским рыцарям, "коих было немалое число, и они изгнали из страны известных злодеев и невыносимых тиранов, которые учиняли бесконечные беды и всячески угнетали народ" (гл. LIX).

Поистине бессчетны выпады Нострдама против тиранов, будь то духовных, будь то светских. Помимо того, что в эпоху религиозных войн слово "тираны" было у всех на устах, подобные тираноборческие устремления Нострдама, несомненно, спроецированные им на "провансальские древности" из современности, следует поставить в связь с современной его творению гугенотской публицистикой – многочисленными политическими памфлетами, написанными под непосредственным впечатлением Варфоломеевской ночи. Публицисты, писавшие эти памфлеты, известные под именем монархомахов (тираноборцев) отрицают право монархов на неограниченную власть, каковая является прерогативой одного только Бога, и противопоставляют итальянизированному двору Екатерины Медичи (Итало-Галлия), превращающемуся в восточную деспотию (Франко-Турция), – древнюю конституцию Меровингов и Каролингов, при которой Франция (Галлия) представляла собой федерацию республик, пользующихся самоуправлением, а королей избирал народ[62]. Но всего один только раз, помимо выше цитированного места из посвящения королеве, Нострдам позволяет хотя бы косвенно коснуться современности, а именно, когда, обеспечивая себе в "Предуведомлении читателю" своеобразное алиби, он сетует на то, что найденные им сочинения ученых монахов, якобы содержащие жизнеописания трубадуров, которые он и переводил на французский язык, были у него "похищены и отняты во время смуты лета 1562", – Нострдам указывает год, когда вызвавшее отзвук по всей Франции избиение в Васси герцогом Гизом толпы гугенотов положило начало открытой войне протестантов с католиками. К сказанному надо добавить, что сам Нострдам был при этом тем более ревностным католиком, что происходил из новообращенной семьи, однако это не мешало ему быть близким другом того же Раймона де Сольера, убежденного кальвиниста. И хотя отзвуки современности проникают в его творение, обращение к истории Прованса дает ему гораздо большие возможности для выражения антифранцузских, шире – тираноборческих идей.

"Офранцуживание" Прованса, в силу упомянутых исторических обстоятельств, связанных с принадлежностью его Империи, происходило более сложными путями и затянулось на два столетия сравнительно с судьбами другой важнейшей области Окситании – соседнего с ним графства Тулузского, разгромленного в альбигойских войнах и окончательно перешедшего к Франции в середине XIII в., что было закреплено браком дочери графа Раймона Тулузского с братом французского короля Людовика IX. За другого брата короля, Карла Анжуйского (1220-1285), вышла в 1245 г. и Беатриса, наследная графиня Провансская, одна из четырех дочерей графа Прованса Раймона-Беренгьера IV. Со смертью последнего в 1267 г. Карл Анжуйский становится графом Провансским. Но этому северному властелину суждено было на два столетия связать судьбу Прованса отнюдь не с Францией, а с Неаполитано-Сицилийским королевством, или королевством Обеих Сицилии. Именно к этому последующему периоду провансальской истории Нострдам и "привязывает" свои жизнеописания трубадуров, что дает ему огромную свободу в выражении любых своих идей: Анжуйский дом, перешагнувший в Италию и несколькими столетиями отделенный от современной ему эпохи, уже не воспринимался новой французской династией как неотъемлемая принадлежность Франции. Здесь мы должны сделать небольшое отступление в область истории этого дома в Сицилийском королевстве, занимающей столь обширное место в творении Нострдама.

Но сначала несколько слов из предыстории. Юг Италии и Сицилия, с VII в. находившиеся в руках Византии[63], позже были захвачены арабами, которые, в свою очередь, были побеждены призванными для борьбы с ними наемниками-нормандцами, основавшими здесь несколько княжеств. Княжества эти – Сицилия, Калабрия и Апулия в 1130 г. были объединены под властью Рожера II Сицилийского в одно мощное королевство, которое в конце того же XII в. путем брака последней наследницы нормандской династии Констанцы с императором Генрихом VI, сыном Фридриха I Барбароссы, перешло к династии Гогенштауфенов. Здесь, в Южной Италии и на Сицилии, сталкивались различные культурные веяния: католическая традиция дополнялась влияниями, шедшими из соседней Византии, не так давно еще бывшей полноправной хозяйкой этих земель, а также влиянием арабской культуры. Здесь, как и во всей Италии, культивировалась в XII-XIII вв. провансальская поэзия, однако именно здесь возникает ранняя сицилийская школа итальянской лирики, самым известным представителем которой был Якопо да Лентино, нотариус двора Фридриха II. Все вышеназванные влияния и определили независимый характер этого эпикурейца и вольнодумца, врага папства, правившего страной на протяжении всей первой половины XIII в. и сделавшего ее сильной военной державой, которая стала угрожать папской власти в Италии. После смерти Фридриха II в 1250 г. во главе королевства встал его побочный сын Манфред, сумевший объединить все антипапские силы Италии. Для борьбы с ним папский престол предложил занять сицилийский трон Карлу Анжуйскому, который в 1266 г. разбил Манфреда в битве при Беневенто и овладел Неаполем и Сицилией. Но и этот монарх не пошел на союз с папством, отвергнув денежный дар, предложенный ему папой Николаем III, который, в свою очередь, получил подобный же дар от византийского императора за борьбу с неаполитанским троном; не довольствуясь владением третьей частью Италии и Провансом, Карл вынашивал планы завоевания папской области. Правление его носило деспотический характер, что вызвало в 1282 г. восстание в Палермо, известное под названием "Сицилийской вечерни", в результате которого Карл потерял Сицилию. Сицилийская знать призвала на помощь против Карла короля Педро III Арагонского, женатого на дочери Манфреда, и избрала его королем Сицилийским. Наследником Карла I в Неаполитанском королевстве стал Карл II Анжуйский, носивший также титул короля Иерусалимского и графа Провансского и породнившийся с венгерским королевским домом. Карл II тщетно пытался отвоевать Сицилию, но был разбит в 1284 г. сильным арагонским флотом; Сицилия устояла и против похода, возглавленного братом французского короля, Карлом Валуа, предпринятого против нее в 1302 г. при поддержке папы Бонифация III при следующем короле Фридрихе II Сицилийском, правившем с 1296 по 1337 г. Сын Карла II, Карл Мартелл, был коронован венгерской короной, но умер, не достигнув двадцатипятилетия. После смерти Карла II в 1309 г. неаполитанскую корону узурпирует у вдовы и наследников его младший брат Роберт (1309-1343), который изменяет традиционной антипапской политике южноитальянских правителей и выступает в союзе с папой против императора Генриха VII Люксембургского во время итальянского похода последнего, вследствие чего тот объявляет ему войну, не состоявшуюся только из-за смерти императора. Сын Карла Мартелла Роберт также коронуется венгерской короной. Следующий венгерский король Анжуйской династии Людовик (1342-1382) предпринимает два безрезультатных похода с целью объединения с Венгрией анжуйских владений в Южной Италии, т.е. Неаполитанского королевства, что в интерпретации Нострдама связывается с немыслимыми историями о "четырех убитых мужьях королевы Иоанны".

Владычество вырождающейся Анжуйской династии привело расколотое королевство, некогда процветавшее и могущественное, а вместе с ним и Прованс к полному упадку: устами одного из трубадуров Норстрдам сетует об "оскудении Неаполитанского королевства, графства Провансского и города Авиньона из-за войн и мятежей, которые там размножились" (гл. LXIII); именно к этому времени он и относит (задержав его на целый век) упадок провансальской поэзии, объясняя его тем, что "коль скоро перестали быть меценаты, перестали быть и пииты". В XV в. Неаполитанское королевство снова воссоединяется с Сицилией под властью арагонской династии, которая, как мы помним, завладела этим последним островом после "Сицилийской вечерни", а с 1504 г. оба они входят в состав испанского королевства. Прованс же тем временем, в царствование Людовика XI (1461-1483), становится частью французского королевства, к которому он присоединяется как "равный к равному".

Нелишне упомянуть, что почти все сицилийско-неаполитанские правители Прованса, с которыми мы постоянно встречаемся на протяжении сочинения Нострдама, проходят перед нами на страницах "Божественной комедии" Данте. Нострдам упоминает, что "пиит Данте пространно вспоминает" и последнего графа арагонской династии – графа Раймона Беренгиера IV, но, что касается этого персонажа, то в "Комедии" мы находим повесть не столько о нем, сколько о легендарном управителе его двора Ромэ де Вильневе, чье имя, в свою очередь, встречается в посвященной Раймону Беренгиеру главе сочинения Нострдама (XXVIII). Согласно легенде, Ромэ явился ко двору графа бедным странником на пути из паломничества к мощам св. Якова Компостельского (этот мотив связан с тем, что словом "ромео" называли паломников, идущих в Рим, шире – по святым местам). Поступив к графу на службу домоправителем, он приумножил его имение и выдал его дочерей за четырех королей. Будучи оклеветан завистливыми придворными, он предъявил графу его возросшее состояние и, покинув двор тем же нищим пилигримом, каким когда-то пришел, стал жить подаянием. Граф же, устыдившись, казнил клеветников. В "Комедии" дух Ромэ де Вильнева помещен на небо Меркурия; о нем повествует поэту император Юстиниан в конце своей речи о судьбах империи ("Рай", VI, 126-135).

На протяжении "Комедии" перед нами предстают едва ли не все дальнейшие правители Прованса и королевства Обеих Сицилии, каждый из которых хуже, чем предыдущий. Данте, впрочем, уделяет место и их предшественникам – "благому царю" Гульельмо II Доброму, королю Сицилии и Апулии (1166-1189) – "Рай", XX, 61-66, далее – Генриху VI Гогенштауфену и особенно его жене, наследнице нормандского королевского дома Сицилии – Констанце, кем от "второго вихря" императорского швабского дома, своего мужа (словом "вихрь" Данте обозначает бурную и мимолетную природу их власти), "рожден был третий вихрь, последний царь" – Фридрих II ("Рай", III, 109-120). Самого Фридриха II мы находим томящимся в огненной яме шестого круга еретиков ("Ад", X, 119), но сына его, мятежного Манфреда, погибшего в битве с Карлом Анжуйским под Беневенто и ставшего в XIX в. излюбленным героем романтиков, Данте помещает в Чистилище (песнь третья), несмотря на то, что тот был отлучен от церкви и похоронен без церковных обрядов. Немного дальше Данте встречается с его победителем – Карлом Анжуйским, "носачом, смотрящим величаво"[64], "поющим в лад" со своим прижизненным соперником "кряжистым" Педро III Арагонским, которому достался сицилийский трон, утраченный Карлом после палермского восстания, что было вызвано, словами его внука Карла Мартелла, его беззаконным произволом, "для угнетенных мучительным" ("Рай", VIII, 73). Говоря же о переходе Прованса в руки Карла, который тут же начал "хитрости плести и грабить", его предок Гуго Капет сокрушается, что его род, до того хотя и ничтожный, но безвредный, "стыд схоронил в провансском пышном вене" (т.е. приданом Беатрисы Провансской, каковым было Провансское графство). Он перечисляет преступления Карла – убийство Конрадина, внука Манфреда, последнего Гогенштауфена, заявившего свои права на неаполитанский престол и побежденного Карлом в 1268 г. при Тальякоццо, после чего Конрадин был обезглавлен на его глазах в Неаполе, и Св. Фомы Аквинского, которого Карл, по распространенному убеждению, приказал отравить накануне Лионского собора, где он опасался противодействия с его стороны ("Чистилище", XX, 61-69). Но все же "он выше был, чем отпрыск им отвитый" – "Прованс и Пулья стонут от обид" его сына Карла II ("Чистилище", VII, 124-127). Устами Каччагвиды он называет его "хромцом иерусалимским", чьи заслуги измеряются единицей, а пороки – тысячей ("Рай", XIX, 127-130), тогда как Гуго Капет вспоминает, как арагонцы взяли Карла II в плен в морском сражении и что он "дочь продает, гонясь за барышом, как делают с рабынями пираты": этот монарх отдал свою дочь Беатрису в обмен на сто пятьдесят тысяч флоринов престарелому тирану – маркизу Адзо д’Эсте ("Чистилище", XX, 79-82). В Раю Данте встречает его рано умершего старшего сына Карла Мартелла, которого он знал при жизни и который скорбит о том, что "сладкое зерно столь горьким стало" – что более щедрого Карла II сменил скупой и жадный младший его брат Роберт, захвативший власть у его наследника – "младенца" Карла-Роберта, будущего венгерского короля, взваливший на своих подданных невыносимое бремя и окруживший себя столь же нищими и жадными министрами. Господства его потомков, которые должны были произойти от него и его супруги Клеменцы из императорского рода Габсбургов, ждали Прованс – "тот левый берег, где свой быстрый вал приносит смешанная с Соргой Рона", Италия, Сицилия и Венгрия, но недальновидность его деда Карла I, потерявшего Сицилию, и собственная ранняя смерть лишили их этого удела ("Рай", VIII, 49-84). Но и Педро Арагонский, "поющий в лад" с Карлом I, не более счастлив в своем потомстве: "всё то, что лучше", не досталось его сыновьям Якову и Федерику, королю Сицилийскому ("Чистилище", VII, 120), который "живет в скупой грязи" ("Рай", XIX, 130) и о котором, как и о Карле II, скорбят их земли, что они еще живы ("Рай", XX, 62-63).

С Данте Нострдама объединяет и отвращение к другому виду тирании – тирании духовной, средоточием которой для того и другого является папство. Выше уже говорилось об особо чувствительном для Прованса периоде авиньонского пленения пап, однако Нострдам уделяет внимание и более ранним папам, в том числе знаменитому Иннокентию III (1198-1216), одному из наиболее видных представителей столь ненавистной им обоим, Данте и Нострдаму, теократической доктрины, которая обосновывала претензии церкви на светскую власть; именно этому папе принадлежит сравнение духовной и светской власти соответственно с солнцем и луной. Иннокентий III восстановил свою власть во всей папской области, в малолетство Фридриха II бесконтрольно управлял Сицилийским королевством и был инициатором и вдохновителем альбигойских крестовых походов против юга Франции. Духовным преемником Иннокентия III был папа Бонифаций VIII (1294-1303), чьи претензии на светскую власть в роли верховного арбитра, главенствующего над императорами и королями, привели его к открытому конфликту с французским королем Филиппом IV Красивым; о них не раз вспоминает Нострдам и много раз возвращается на страницах "Комедии" Данте, заживо приготовивший Бонифацию VIII место в адских "злых щелях". Туда же, согласно Данте, оттеснив его вглубь, канет нечестивый папа Клемент V (1305-1314), при котором состоялось перенесение папского двора в Авиньон. В видении Данте в одной из последних песен "Чистилища" (XXXII) Римская церковь представляется ему апокалиптической блудницей, сидящей верхом на звере (папский престол) и рыщущей глазами, ища себе покровителя; ее обнимает, целует, а потом бьет Гигант, олицетворящий Филиппа Красивого. Он отвязывает чудовище от древа и влечет его вместе с блудницей в лесную чащу, что символизирует перенесение из Рима в Авиньон папского престола. Совместно с Филиппом Красивым Клемент V разгромил Орден тамплиеров, что также находит отражение у Нострдама. Этот же папа, сначала приветствовав вступившего в Италию императора Генриха VII Люксембургского, начал с ним борьбу, в которой к нему присоединился король Роберт Неаполитанский (см. примеч. 267); но Генрих, словами Данте, спасая Италию, пришел на помощь "в слишком ранний час" ("Рай", XXX, 137-138). Из авиньонских пап Нострдам чаще всего упоминает именно знаменитого своим развратом Клемента VI, которого заклеймил в своих "Письмах без адреса" Петрарка. Его преемник Иннокентий VI (1352-1362) снова сосредотачивается на борьбе за возвращение церковных владений в Италии. Именно он, а вслед за ним папа Григорий IX посылают из Авиньона в Италию кардинала Альборнозу с "иностранным легионом" – войском иноземных наемников, которые попутно грабят Прованс и лишь на короткое время отвоевывают папские области. Последний папа, упоминаемый Нострдамом – это Клемент VII, один из двух пап, одновременно избранных после перенесения двора в 1378 г. из Авиньона обратно в Рим, чем было положено начало эпохе "великого раскола". Тот и другой папа, признанные различными группами государств, провозглашали друг друга антихристами, отлучали от церкви и т.п.

Этот экскурс в область истории папства и королевства Обеих Сицилии, собственно, не имеющего с того самого момента, как им завладела Анжуйская династия, почти никакого отношения к поэзии трубадуров, которая в эту эпоху уже заканчивает свое существование, понадобился нам потому, что Нострдам, как уже говорилось, нарушая всякую хронологию, связывает их имена с фрагментами именно этой истории, дающей ему превосходную почву для свободного высказывания любых мыслей. Один его трубадур (кстати, да самом деле живший веком раньше этих событий) сочиняет песню о сицилийцах и "об избиении ими французов, державших в Неаполе руку Карла I", другой в своей песне "хулит провансальцев за то, что они стали подданными Анжуйского дома, оставя Арагонский, в подданности которого жили бессчетные годы" (гл. LIII), третий описывает в своем "трактате" "мерзость, царящую в городе Авиньоне" и "многочисленных тиранов в земле Провансальской, где богатый пожирает бедного, а знатный оскорбляет и угнетает смерда" (гл. XXXIII); четвертый слагает сирвенту "Священный бич тиранов" (гл. XLV), а Монаху Монмажурскому сочинение "жизнеописаний нескольких деспотов, которые правили в его время в Провансе ... стоило жизни" (гл. LXVIII). Изменяя своей обычной уклончивости, Нострдам повествует о подобной же судьбе некоего Ричарта де Новеса (гл. XXXVII), который в своей песне "говорил противу Анжуйского дома" "и о том, что Прованс очутился в руках французов", вследствие чего "знатные люди и друзья посоветовали ему замолчать, и он с тех пор никогда не пел"[65]. Но и принужденный к молчанию, трубадур начинает писать "о незаконном захвате местечек и поместий в Провансе, который учинили с графами края сего духовные лица..." Так антифранцузские и антидеспотические настроения Нострдама идут рука об руку с его ненавистью к папской курии, которую он, впрочем, выражает гораздо свободнее, не стесняясь говорить ни о "лицемерии духовных лиц" и "пороках священнослужителей", наподобие епископа Арльского, "извращеннее и подкупнее" которого не было никого на свете (гл. LI), ни о монастырской жизни с ее "мерзостями, скукой и распрями между монахами" (гл. LX), ни о нравах папского двора, где царят "лихоимство, разбой, симония и анафемы" (гл. LXV) и за которым последовали в Авиньон куртизанки (гл. LXXV) и чьей "похвальбе" ученые люди предпочитают речи трубадуров. Совершенно тот же параллелизм между тираниями духовной и светской властей, который в "Предуведомлении читателю" устанавливается из описания сирвент, содержащих "резкие порицания пороков императоров, королей, герцогов и других владетельных государей и осуждающих лицемерие лиц духовных и тиранство", прослеживается из сопоставления приведенных выше фрагментов о зловещей судьбе трубадуров, рискнувших говорить правду о правителях, с повествованием о поэте, который, будучи "резко порицаем властями" за свои сочинения, "исполненные злословия против папы Бонифация VIII", был"принужден в их присутствии спалить их и сжечь. Но быв одержим справедливою яростию, которая часто находит на пиитов, он воспроизвел их письменно по памяти и много пополнил их, так что они стали [еще] обширнее..." (гл. LV). Точно так же Нострдам значительно развивает тему, в оригинальных жизнеописаниях лишь намеченную (см. гл. XXII и примеч. 6), повествуя о семье трубадуров из Юсселя, – за их сирвенты, "материей которых была жизнь тиранов" и в которых "были обвинены папа Римский и великокняжеские особы и сеньоры и оглашены их пороки, папский посол заставил их обещать и поклясться, что они никогда впредь не станут сочинять песни против папы и других князей. Сие и было причиной, что оные четыре столь превосходные пиита (я бы сказал, пророка) с тех пор не сочиняли и не пели, по меньшей мере, на людях, и разъехались по домам..." (гл. XXVII). А трубадур Бонифачи Кальво, "согласно Монаху Монмажурскому", был, напротив, изгнан из Генуи "за то, что он был чересчур добрым гражданином" (гл. XXX). В других же фрагментах, в которых слишком уж прозрачно просматривается современность, голос Нострдама снова начинает звучать приглушеннее, и тогда его герои уклончиво говорят о "бесстыдстве князей, столь огромном, что стыд запрещает говорить далее" (гл. XLV).

Итак, воспевая хвалу провансальскому языку и воздавая должную честь прославившим его поэтам, имена которых должны быть спасены от забвения, Нострдам, однако, гораздо больше, нежели собственно их жизнеописаниями, озабочен историческими судьбами своего родного Прованса, прослеживая которые, он не устает бичевать "тиранство князей и злоискательство пап". Приводя эти жизнеописания, прежде всего, ради того, что они "говорят вкратце нечто примечательное о державе Провансской, по череду лет...", Нострдам ставит целью, как он сам перефразирует в подзаголовке своего сочинения слова из "Предуведомления читателю", – показать "древность многих родовитых домов как в Провансе, Лангедоке и Франции, тако же в Италии..." Подчиненная роль трубадуров по отношению к истории в широком смысле слова и к истории тех или иных владетельных домов проясняет ту невероятную свободу, с какой Нострдам обращается с историей самих поэтов и их поэзии. Основной метод, которым он пользуется, описывая жизнь того или иного трубадура, состоит часто в произвольном "привязывании" его к тому или иному древнему и знатному провансскому владетелю. Отсюда – причудливые географические и хронологические границы провансальской поэзии в его сочинении. Трубадуров, родившихся или живших в Лимузине и Тулузе, как Бернарт Вентадорнский; в Велэ, как Пейре Карденаль; или в Италии, как Бонифачи де Кастеллана (гл.XL) – всех их он равно приводит в свой родной Прованс. Выше уже упоминалось, что хронологические рамки самой поэзии трубадуров сдвинуты им на целое столетие; о том же, насколько произвольно он обращается с историями жизни отдельных поэтов, и говорить не приходится. Весьма характерно, что, допуская множество ошибок и чисто исторических, Нострдам, однако, с большой тщательностью фиксирует некоторые события, относящиеся к историческим лицам; позволяя себе любые вольности по отношению к творчеству трубадуров, которым он приписывает по своему усмотрению любые произведения, какие ему заблагорассудится, он со скрупулезной тщательностью комментирует Плач Сорделя по Блакацу, целиком посвященный лицам историческим (см. примеч. 17). Впрочем, и в отношении к этим последним Нострдам нередко совершает грубые хронологические ошибка. Ему ничего не стоит, например, заставить умершего в 1199 г. Ричарда Львиное Сердце (которого он путает со смехотворным персонажем – Ричардом Корнуэльским, братом английского короля Генриха III, за деньги купившим титул Римского короля) полвека спустя посещать провансальский двор Раймона Беренгьера IV и жениться на его дочери Алиенор, каковую он в другом месте путает с Алиенор Аквитанской, заставляя Ричарда жениться, таким образом, на собственной матери. Но гораздо больше подобной путаницы, объясняемой, как уже утверждалось выше, подчиненной ролью трубадуров в системе ценностей Нострдама, он допускает в отношении самих поэтов – так, Альбертета де Систерона он путает с маркизом Альбертом де Маласпина, обычно называемым Альбертом Маркизом (гл. I). Пейре де Валейрасу он приписывает стихи Маркабрюна (см. примеч. 300), Раймону де Миравалю и Бертрану д’Аламанону отдает тенсону, принадлежащую их "тезкам" – Раймону де лас Салас и некоему Бертрану[66] (гл. XII). Квинтэссенцией анахронизмов и всяческих несообразностей является, однако, главка, посвященная Гильему Пуатевинскому, умершему за двести с лишним лет до того, как Нострдам собрал множество трубадуров при его дворе (гл. LIX); в других случаях он собирает при старинных дворах современных ему персонажей.

Книга Нострдама вообще полна всевозможных анахронизмов. Его трубадуры сочиняют на греческом языке, слывут знаменитыми философами и математиками, пишут математические и естественнонаучные трактаты. Но и в области поэзии они не довольствуются традиционными жанрами, которые, кстати, хорошо известны Нострдаму, перечислившему их в "Предуведомлении читателю", – они слагают трагедии и комедии, которые сами же представляют "на подмостках" и продают за большие деньги. Трубадуры не только содержат открытые школы, где обучают сочинению стихов на провансальском языке, – они служат "на государственной службе"; Гаусельм Файдит "правит делами авиньонского посольства", а "графиня Нормандская" в знак особого расположения дает Бернарту Вентадорнскому "должность, в которую почти не надо ходить".

Подобные анахронизмы смыкаются с выраженной у Нострдама, в pendant к сниженным мотивам у самих трубадуров, о которых говорилось выше, абсурдирующей струей, сближающей отдельные фрагменты его произведения с творчеством его современника Рабле, который, как уже упоминалось, был горячим поклонником его брата. Эта струя обнаруживается в таких эпизодах, как женитьба Барраля де Бо на дочери короля Эрулиенов и Оботритов (гл. XXIII – здесь же описание его нелепой суеверности) или случай с трубадуром Пейре де Руэргом, который "за неимением лучшего проповедника и возвестителя слова Божия взошел в Страстную Пятницу на кафедру и стал молоть всякий вздор и с высоко поднятым челом спел... любовную песню, ибо не знал ничего иного...", а народ, при этом присутствовавший, "горько плакал и воздыхал, мня, что то была молитва ко Господу или деве Марии" (гл. LXVI). Но более всего эта струя окрашивает все, что приписывается Нострдамом Монаху Монмажурскому – "Бичу поэтов", или "Истязателю трубадуров", – чей образ, несомненно, навеян сирвентой "против трубадуров" Монаха Монтаудонского, о которой говорилось выше. Несколько раз (например, в жизнеописании Раймона де Мирво-Мираваля) Нострдам действительно цитирует эту сирвенту. Однако на протяжении его сочинения фигура Монаха вырастает до образа оппонента в широком смысле слова, подобного тому, каким является Гараграфуло Гриболо в комментарии к "Предписаниям любви" Франческо да Барберино[67] и как это обозначено в нескольких местах самим Нострдамом. В самом деле, сирвента Монаха Монтаудонского была написана в подражание подобному же сочинению Пейре Овернского, которое она всего лишь продолжает и развивает; между тем Нострдам, не знавший, по-видимому, сирвенты Пейре, замечает, что Монах Монмажурский в подражание ему "сочинил свою, совсем противоположную" (гл. XLIX), а в другом месте говорит, что о нем примечено, "что пиитов невежд и тех, о коих была дурная слава, он возвысил и превознес до небес и, напротив того, о пиитах хороших и прославленных он злословил ... с великим искусством ..." (гл. XXII). И действительно, певца "дальней любви" Джауфре Рюделя тот будто бы именует "человеком грубым, мужланом-горцем, ненавистником дам и любителем всяких паршивок" (гл. I), Фолькета Марсельского – "купцом, который, дабы разбогатеть, дал лжеприсягу, по каковой причине объявлен был клятвопреступником", который "отродясь ни пел хорошо, ниже сочинял" (гл. XI)[68], а историю Гильема де Кабестаня, героя куртуазной легенды о съеденном сердце, он резюмирует так: Гильем был "храбрый и славный малый, но, влюбясь, сдурел и стал трусом, понеже дал себя убить столь мерзкому и ревнивому борову"; наконец, Гильема Фигейру, знаменитого своей сирвентой против Рима, он провозглашает "великим лицемером и другом священства" (гл. XLV).

Так героическое мифотворчество смыкается у Нострдама со всеобъемлющим игровым космосом его "Жизнеописаний", к которому не смогли подобрать ключа позитивисты. Сюда же следует отнести всеобъемлющую иронию Нострдама в отношении куртуазных установлений и обычаев. Нострдам культивирует легенды о якобы существовавших "судах любви" знатных дам – созданная им легенда о таких судах опирается лишь на обычай трубадуров отсылаться за разрешением каких-нибудь особо каверзных вопросов куртуазной казуистики к авторитету Дамы, а также на предание о куртуазных развлечениях при дворе Марии Шампанской, о которых пишет Андрей Капеллан (см. Дополнение второе, IV, 1). Его герои, разумеется, сетуют на то, что в их время уже "не любят, как долженствует любить", и сочиняют трактаты "Как любили в другие времена" (гл. V). Весьма характерно жизнеописание Роллета де Гассена как пример "жизнеописания ни о чем". Все оно сводится к тому, что этот трубадур внезапно влюбляется в даму, которая столь же внезапно его отвергает; тот, ко всеобщему изумлению, постригается в монахи и умирает "от ненависти" к одному из монахов обители, куда он назначен настоятелем. Присутствующий в оригинальном жизнеописании Раймбаута Оранского (гл. XXV) мотив любви к даме, которой он никогда не видел (являющийся вариантом мотива дальней любви), Нострдам развивает таким образом, что от любви к этой даме трубадур по пути к ней заболевает и не может завершить путешествия, а выздоровев, утешается "любовью с некоей девицей простолюдинкой, от коей не было ему ни прибытку, ни чести".

Вообще, основной метод Нострдама в конструировании своих повествований о трубадурах состоит в том, что, отправляясь от подлинных жизнеописаний, он, как уже говорилось, весьма своеобразно их дополняет. Но разве не таким же образом рождались подлинные жизнеописания XIII в., и разве не в том же самом упрекала их позитивистская критика? Мы не всегда можем проследить игровые мотивировки тех или иных вымыслов Нострдама, однако его постоянной "сверхзадачей" остается воссоздание доблестного прошлого Прованса, представленного сквозь призму высшего достижения человеческого духа – поэзии. И как жанр жизнеописания трубадуров в их старой функции учебника поведения, шире – учебника жизни, восхваляющие одновременно и поэзию, и меценатство, как нельзя лучше соответствуют амбициям писателя. Нелишне добавить, что жанр жизнеописания, после выхода в свет в 1565 г. французского перевода Параллельных жизнеописаний Плутарха, приобрел особый авторитет у читающей публики. В более широком смысле Нострдам стремится восстановить контекст куртуазной культуры – квинтэссенции славы Прованса, перелагая ее на язык XVI в. (в смысле и переносном, и буквальном: современный писателю провансальский язык, далеко ушедший от поэтического койнэ трубадуров, казался ему, несомненно, менее подходящим для его целей, чем французский с его живой литературной традицией). Однако переложение старинного текста, каким является для Нострдама куртуазная культура XII-ХІІІ вв., на язык XVI в., ведет за собой всю ту его перекомпоновку, переаранжировку, все те перестановки и добавления, которые позитивистская критика гневно объявляла ложью и фальсификацией[69].

Красноречивый пример представляет собой жизнеописание Джауфре Рюделя (I), которого, кстати, из Блайи (в Жиронде) Нострдам переносит в Блие (в Провансе): к известному сюжету дальней любви, расцвеченному Нострдамом диалогами и различными деталями, он добавляет пребывание трубадура, который сам был знатнейшим сеньором, у "господина Агута, который долго его содержал"[70], потом у графа Джоффруа Бретанского (на самом деле родившегося заведомо после смерти Джауфре), дает ему в провожатые в Святую землю трубадура Бертрана д’Аламанона, выдает графиню Триполитанскую за графа, "который был причиной утраты Иерусалима, отнятого Саладином у христиан". Далее следует пересказ одной действительно существующей тенсоны, затрагивающей тему "дальней любви", – тенсоны, из которой Нострдам выводит существование Судов любви и приводит описание одного из них (см. примеч. 27 к тексту); наконец, описывается сочинение Джауфре о войне сарацинского князя и приводится уже указывавшееся мнение о нем Монаха Монмажурского. Таково первое жизнеописание книги; на дальнейшем ее протяжении "реальность" в жизнеописаниях Нострдама все больше уступает место вымыслу; последние же главки посвящены персонажам полностью фантастическим – монахам Златоостровскому и от Святого Цезария, собирателям жизнеописаний трубадуров, якобы использованных Нострдамом и переложенных им на французский язык. С филологической "точностью" Нострдам конструирует целую рукописную традицию, по которой дошли до него древние тексты. За образом Монаха от Св. Цезария стоит, несомненно, подлинный персонаж – трубадур Юк де Сент Сирк, бывший, как нам известно, одним из составителей подлинных жизнеописаний трубадуров. В сочинении Нострдама этот персонаж, таким образом, "расщеплен" – на трубадура Юк де Сент Сирка и Юка от Св. Цезария (Сент-Сезари, оба имени созвучны), собирателя и жизнеописателя трубадуров. Еще более сложный образ – пресловутого Монаха Златоостровского, чье имя (по древнему названию архипелага, тянущегося вдоль от Тулона до Ниццы, включающего Иерские, Леренские и другие острова) интерпретируется как анаграмма имени историографа Прованса Раймона де Сольера; и действительно, за этой фигурой стоит образ отчасти самого де Сольера, историка и собирателя древностей, с которым Нострдам тесно сотрудничал, отчасти же другого современника Нострдама – Дени Фоше, действительно бывшего монахом в том же монастыре Св. Гонория на Леренских островах, автора "Провансальских Анналов", отчасти, наконец, образ самого Нострдама, трудящегося "отечеству на пользу", вызывая трубадуров из забвения.

Происхождение монаха Златоостровского Нострдам, дабы польстить знатной генуэзской семье Сибо Маласпина, финансировавшей оба издания "Жизнеописаний", итальянское и французское, возводит к этому роду, уснащая упоминаниями о нем всю книгу[71]. Знаменательно, что в главе L третьей книги Деяний Пантагрюэля (в первых изданиях которой, кстати, на титульном листе значилось: "Сочинение Франсуа Рабле, доктора медицины, монаха с Иерских островов") писатель, в 1530-1532 гг. учившийся в университете Монпелье, возводит название лаванды (стехад) к "имени моих Иерских островов, которые в давно прошедшие времена назывались Стехадами"[72] (это растение до сих пор культивируют, как мы могли недавно убедиться воочию, монахи монастыря Св. Гонория на Леренах). Все это указывает на то, что ученая монастырская традиция, процветавшая на Золотых островах со времен раннего средневековья, значила для писателей XVI в. гораздо больше, чем для новых критиков Нострдама, считавших созданный им образ Монаха Златоостровского, столь насыщенный, как мы видим, разнообразными значениями, произвольной выдумкой.

Но каковы же подлинные источники, на которые опирался, или, вернее, от которых отталкивался Нострдам? Ему, несомненно, были известны некоторые средневековые рукописи, содержащие песни трубадуров, однако с уверенностью можно говорить лишь о двух (f и Т), ныне хранящихся в Парижской Национальной библиотеке, из которых одна ему принадлежала, в другой имеются сделанные его рукой пометки. Ни одна из них не содержит, однако, жизнеописаний трубадуров, которые Нострдам черпал из не дошедшей до нас рукописи, два тома которой, как он утверждает в "Предуведомлении читателю", "находятся в архивах владетельного графа де Со и в коих красными буквами начертаны жизнеописания провансальских пиитов (именуемых тут трубадурами)"; филологический анализ позволяет установить, что Нострдам пользовался подлинными текстами жизнеописаний, аналогичными тем, что сохранились в составе одной из рукописей (а) Риккардианы во Флоренции. Нострдам, несомненно, был знаком и с другими, не дошедшими до нас провансальскими рукописями, однако любые положительные сведения в его передаче тонут среди безудержных его фантазий. Наконец, еще один несомненный источник, на который ссылается Нострдам, составляют сведения о трубадурах у итальянских ученых, в том числе комментаторов Данте и Петрарки, которых он перечисляет в своем "Предуведомлении"

Надо заметить, что при всей иронии Нострдама, некоторые, часто весьма живописные, его описания куртуазных нравов и обычаев вполне вписываются (каковы бы ни были их источники) в наши представления о куртуазной действительности. Таково описание куртуазной похвальбы, которой занимаются рыцари при дворе графа Раймона Беренгьера (впрочем, к концу это повествование приближается к новелле в духе "Декамерона" – гл. XLVIII), или "наушной игры", якобы придуманной одним из трубадуров "дабы пособлять влюбленным... открываться в любви, не вызывая подозрения у присутствующих" (гл. VIII). В жизнеописании Юка Брюнета в полном соответствии с куртуазными требованиями описывается, как граф, муж графини Родесской, в которую влюбился трубадур, "приметив меж ними любовь, был вынужден ради любимой им поэзии Юка Брюнета сделать вид, что не замечает сего, быв уверен в честности и целомудрии своей графини" (гл. XVI); в следующем, однако, разделе, посвященном Бернарту Вентадорнскому, виконт, заметив любовные отношения между трубадуром и своей женой, "не подает виду" уже вопреки содержанию оригинального жизнеописания. Красочно описывает Нострдам импровизационные способности супружеской пары трубадуров, которые "при входе во дворец или замок быв спрошены, какого они племени и роду, тут же сочиняли отменными стихами в честь владельца хвалебный кант с музыкою, поминая высокие подвиги и деяния его предков, по каковой причине их обоих весьма почитали и хвалили, как за сладостность их музыки, так и за прекрасные выдумки" (гл. LXIV), и их обоих по традиции награждают прекрасными платьями, а других трубадуров на протяжении книги – "сукнами, конями и деньгами".

Почти всем трубадурам Нострдам приписывает сочинение пространных трактатов, большей частью стихотворных, что, конечно, является чистым анахронизмом. Названия этих трактатов, однако, весьма поучительны. Почти все они связаны с куртуазной тематикой – любовью и бранями. Названия некоторых из них – таких, как "Изящное безумие любви", "Противу клеветников в любви", "Против злословцев", "Образ действий доброго воина", – вполне могли быть написаны если не самими трубадурами, то их комментаторами, наподобие Матфре Эрменгау, автора энциклопедического сочинения "Часослов любви". Прочие подобные названия несут, однако, зримую печать XVI в. Приведем такие примеры, как "Любовь его неблагодарной", "Договор сердца и оружия", "Комнаты любви", "Графинины упреки", или же – "О призрачности дам" и "Призраки язычества". В названия же других сочинений, приписываемых им трубадурам, Нострдам вкладывает актуальный для него исторический смысл – выше уже приводилось заглавие "Смертельный бич тиранов"; к нему можно добавить "Войну Боссанов", "Междоусобные войны промеж князьями", "Завоевания и продвижение королей Арагонских в графстве Провансском". И, конечно, "перу" одного из трубадуров, а именно, Раймона де Мираваля, приписывается трактат "Восхваление Провансу".

Печать современной Нострдаму эпохи лежит и на осмеиваемой им одержимости его героев суевериями, магией, астрологией, верой в роковые перстни, толкование снов, приворот-траву и всевозможные снадобья. Что касается астрологии[73], то Нострдам, чей брат был знаменитым прорицателем и астрологом, далек, конечно, от того, чтобы сомневаться в этой весьма почитаемой в его время науке. Но он определенно разграничивает, пользуясь его же словами, "истинных наблюдателей небесных законов" от "суеверных" (гл. XXIII). К числу последних принадлежит герой заимствованного из "Новеллино" рассказа – Барраль де Бо, который ставит в связь с небесными знамениями карканье черных ворон, в конце концов нагоняющих на него такой страх, что он умирает. Ирония чувствуется и в описании того, как некий ученый звездочет сулит Юку де Пенна "невероятное благоденствие, столь великое, что он не смел и назвать его", и трубадур, выполняя предсказание, "столь удачно гнался за своей долей, что Карл Первый, король Сицилийский, в угоду королеве Беатрисе, своей жене[74], поставил его за великие знания и рассудительность в секретари совета в Провансе..." (гл. XLIV). С астрологией связана и повествуемая Нострдамом история провансальских Ромео и Джульетты: трубадур Гильем Дюран, влюбившись в даму, выведывает год и день ее рождения, по которым некий великий звездочет, его друг, открывает ему, что, с одной стороны, ее смерть, "согласно астрономическим умозаключениям", предвещает нечто чудесное и что, с другой, век ее будет долог. Спустя немного времени дама занедужила, и ее, сочтя за мертвую, положили в гроб. От известия о ее смерти умирает и трубадур, которого хоронят вместе с нею. В гробнице она оживает, начинает "дышать, двигаться и сетовать", и, будучи извлечена из нее, от скорби по трубадуру уходит в монастырь (гл. XXXVI). Наконец, и цитировавшееся уже предсказание "оскудения Неаполитанского королевства, графства Провансского и города Авиньона из-за войн и мятежей, которые там размножились" делается в форме пророчества королю Роберту Сицилийскому одним трубадуром, который "показал ему все сие воочию на грозных созвездиях по правилам астрологии, ибо сей пиит почитался докою по части древних предсказаний" (гл. LXIII). Трубадуры у Нострдама занимаются, вполне во вкусе XVI в., не только астрологией, но также физиономикой и хиромантией (гл. LXX), алхимией и изучением "свойств самоцветов и восточного жемчуга" (гл. LXXIV), почти что доходя до естественнонаучного описания различных природных диковин, металлов и сернистых вод, о чем уже упоминалось выше (гл. LXX). Занимаются они и толкованием снов, открывая тайну их истинности, которая заключается в том, что следует жить в трезвости и ложиться спать натощак, – "ибо, когда мы спим, а желудок обременен вином и мясом, то мы видим токмо нечто сумбурное, смутное и темное..." (гл. VII).

Причудливое смешение фрагментов подлинных древних текстов с фантастическими выдумками, приправленными иронией или доведенными до абсурда; дух старинной куртуазности, прекрасно уживающийся с веяниями XVI в.; чувства патриота Прованса по поводу былого величия страны и нынешнего ее запустения, горечь о ее порабощении, то скрытая за прослеженными автором поворотами ее замысловатой истории, то прорывающаяся в мотивах "истребления тиранов" его героями, – все это придает "Жизнеописаниям" Нострдама совершенно особое очарование. Доблестное прошлое уголка Империи, где процветавшие там когда-то искусства и науки почитались "знатными дамами", – это и есть то "благо и счастье, кои приобретаются от благородной поэзии" (гл. XXXV), и оно вновь пробуждается для Нострдама и его читателей вместе с воскрешением памяти о трубадурах, ибо все то, что умирает, "не оставляя по себе памяти", "тонет в реке забвения" (гл. XXII).

В заключение хочется сказать несколько слов о переводе памятника, выполненном С.В. Петровым. От 300 до 400 лет отделяли Нострдама от "древних и наиславнейших провансальских пиитов, во времена графов Прованских процветших"; те же 400 лет отделяют его самого от нашего времени. Передача этой двуступенчатой языковой и культурной опосредованности требовала от переводчика поисков особых языковых средств, и такие средства он черпает из сокровищницы русского литературного языка XVIII в. В самом деле, предмет, описываемый Нострдамом, предполагал некоторую языковую остраненность уже в XVI в.; французский же читатель XX в., читая прозу Нострдама, воспринимает ее как безусловно архаичную. Представляется, что тонкая и мастерская стилизация языка перевода с тактичным использованием в нем архаизмов блестяще служит для воссоздания именно такого эффекта языковой остраненности, изначально присущего оригиналу и сопровождавшего его на всех ступенях его бытования.

М.Л. Гаспаров. ЛЮБОВНЫЙ УЧЕБНИК И ЛЮБОВНЫЙ ПИСЬМОВНИК (Андрей Капеллан и Бонкомпаньо)

Полоса подведения итогов, которую представляет собой XIII век, начинается естественным подведением самых ближних итогов – "овидианского возрождения" XII в. Это подведение было предпринято Андреем Капелланом и его систематичнейшим переложением на средневековые нравы систематичнейшего из сочинений Овидия – дилогии "Наука любви" и "Лекарство от любви".

"Андреем, капелланом короля французского" называют рукописи сочинителя трактата "О любви". Неизвестно, имеется здесь в виду старый король Людовик VII (1137-1180) или молодой Филипп II Август (1180-1223). Но по содержанию книги несомненно, что он был ближе не к королю с его парижским двором, а к бывшей королеве Алиеноре Аквитанской – внучке Гильема Пуатевинского, "первого трубадура", которая была в первом браке за Людовиком VII Французским, а во втором – за Генрихом II Английским, к ее дочери Марии Шампанской и к ее племяннице Изабелле Фландрской. Дворы этих вельможных дам – в Пуатье, Труа и Аррасе были самыми блестящими центрами куртуазной культуры последней трети XII в.; при шампанском дворе жили такие поэты, как Гас Брюле, Конон Бетюнский и сам Кретьен де Труа, и правительницы развлекались светской игрой в "суды любви", выносившие решения по спорным казусам куртуазной эротики. Эти "суды", превратившиеся в легенду и в большой мере, возможно, только в ней и существовавшие, известны нам именно из трактата Андрея Капеллана.

Трактат "О любви" написан около 1184-1186 гг.: в нем упоминается о предполагаемом браке венгерского короля (Белы III), который женился на дочери Людовика VII в 1186 г. В подражание Овидию он состоит из трех книг – как завоевать любовь, как сохранить любовь (это – аналогия плану "Науки любви") и как избежать любви (это аналогия "Лекарству от любви"). Первые две книги значительно объемистей третьей: первая раздвинута восемью пространными диалогами, предлагающими образцы любовного объяснения между "простолюдином" и "простолюдинкой", "знатной дамой" и "знатнейшей дамой", между "знатным рыцарем" и "простолюдинкой" и "знатной дамой" и т.д.; а вторая разрослась за счет двух приложений о "различных решениях суда любви" и о "правилах" Царя Любви, вводимых с помощью неожиданно вставленного авантюрного сюжета, приуроченного к модному Артурову циклу (намек на этот сюжет исследователи видят в одном месте у Кретьена де Труа). Оба эти приложения переведены в нашей книге.

Историко-культурная ценность трактата Андрея огромна. Этика куртуазной любви, которую мы с большим или меньшим успехом восстанавливаем, в частности, из поэзии трубадуров, – в связном и систематическом виде изложена только в этом латинском сочинении придворного клирика. Овидий дает ему только план, излагаемое же по этому плану содержание целиком принадлежит средневековью. Для Овидия любовный быт был убежищем от давящего распорядка общества с его официально признанными ценностями – для Андрея любовный быт есть важнейшее средство организации рыцарского общества и достижения признанных в нем ценностей: любовное служение раскрывает рыцарские доблести, побуждает людей на славные подвиги и т.д. Для Овидия прелесть любви в ее стихийности и непредусмотренности, для Андрея – в стройной схематичности и догматичности. Разумеется, эта любовь, прославляемая Андреем, – только внебрачная: лишь она служит сословным выражением куртуазного "вежества", тогда как любовь супружеская или любовь чувственная для Андрея и его читателей безразличны, ибо и та и другая внесословны и надсословны. Несовпадение этой светской морали рыцарства с христианской моралью клира не тревожит Андрея: он, не смущаясь, пишет, что в иерархии любовной знатности клирик выше всякого рыцаря, но как раз в силу этой знатности любовь ему не дозволена, однако ежели недозволенность эту ему случается порой преступать, то действовать клирик должен так-то и так-то. А от прославления любви в двух первых книгах он спокойно переходит к столь же систематическому каталогу женских пороков в третьей книге: с точки зрения земной и рыцарской женщина заслуживает всяческого почтения, а с точки зрения высшей и надсословной она заслуживает всяческого презрения, и эти два идеологические пласта лежат в сознании Андрея рядом, не смешиваясь.

Фрагменты трактата Андрея Капеллана были в старофранцузском переводе включены в трактат Энанше "Учение о любви" (1287 г.), где им придан был прямолинейный религиозный смысл, не свойственный им в оригинале; так, поясняется, что Дама, чьей любви следует добиваться, это Дева Мария, и т.п. Сам же трактат Андрея Капеллана в 1277 г. подвергся епископскому осуждению в Париже.

Образцы любовных диалогов – самая скучная, по-видимому, для современного читателя часть книги Андрея Капеллана, – пользовалась, однако, в средние века наибольшим успехом. И полвека спустя после Андрея мы находим вариацию тех же тем уже в иной социальной среде, в ином месте Европы, в ином стиле, в ином жанре – в любовном письмовнике Бонкомпаньо Болонского.

Социальная среда Бонкомпаньо – город, родина его – Италия, стиль его – риторика, дух его – обостренный национализм и обостренный индивидуализм намечающегося Предвозрождения. "Характер человека Возрождения при культуре человека средневековья", – определяет его один из исследователей. Бонкомпаньо родился около 1170 г. в Синье близ Флоренции, учился благородным наукам и праву, объездил всю Италию, был связан и с Германией и с греческим Востоком. В начале XIII в. он начал преподавать грамматику и риторику в Болонье и скоро стяжал себе громкую славу. Его трактаты об отдельных областях риторического сочинительства имели большую популярность, а за основное его сочинение, "Древнюю риторику" в пространном изложении и с примерами, Болонский университет увенчал его лавровым венком. Кроме риторических сочинений Бонкомпаньо писал и исторические (об осаде Анконы Христианом Майнцским в 1173 г.), и этические ("О дружбе", "О бедствиях старости" и пр.); написано им много, но большинство этих сочинений до сих пор не издано. Вкус к жизненным удовольствиям, самомнение, ирония, любовь к новеллистическим мотивам в содержании и к риторическим эффектам в стиле – все эти черты приближающейся новой эпохи уже заметны в его книгах. В личности его они, по-видимому, были еще заметнее: "величайший штукарь меж флорентинцами", – называет его Салимбене, Тщеславие и самомнение были в коне концов причиной крушения его карьеры: недовольный своей болонской славой, Бонкомпаньо в 1230-1240-х годах попытался получить место в римской курии, это ему не удалось, и он умер, забытый, во флорентийском госпитале.

Маленькое сочинение под заглавием "Колесо Венерино" характеризует Бонкомпаньо самым выразительным образом. Это – любовный письмовник, первое сочинение такого рода в европейской литературе; от более раннего времени сохранилось два-три сборника любовных писем, но это были не специально сочиненные образцы, а подлинные письма, переписанные кем-то заинтересовавшимся. Жанр любовного письмовника возник на скрещении двух традиций: делового литературно оформленного письма (письмовники такого рода были очень многочисленны) и поэтического любовного послания, идущего из "Героид" Овидия (переложение их на современные нравы начинается уже у Матвея Вандомского). Разнородность скрещиваемых традиций производит комический эффект, бережно ценимый автором: он с особым вкусом пародически использует библейские реминисценции в самых неожиданных местах (любопытно, что "Песнь Песней" использована сравнительно мало; она не давала автору достаточно эффектного контраста). Любовь для Бонкомпаньо – не куртуазное служение, не религия наизнанку, как, например, для Андрея Капеллана, автора трактата "О любви": это такое же развлечение, каким она будет у первых итальянских новеллистов; его отношение к любви – "эстетический имморализм", по выражению одного из исследователей. Открывается "Колесо Венерино" описанием весны (вагантский мотив), далее следует явление Венеры (овидиевский мотив); затем идут образцы любовных писем с комментариями и отступлениями о метафорическом стиле и пр.; в заключение разбираются "знак", "кивок", "намек" и "вздох" с их различиями и значениями.

Фрагменты из того и другого сочинения читатель найдет в Дополнении втором (IV, 1-2); библиографические отсылки даны в соответствующих примечаниях.

М.Б. Мейлах. ОБ ОДНОЙ РАННЕЙ САТИРЕ НА КУРТУАЗИЮ: "ПРЕДПИСАНИЯ ЛЮБВИ" ФРАНЧЕСКО да БАРБЕРИНО

Среди приведенных в книге ранних итальянских свидетельств о трубадурах мы встречаемся с отрывками из сочинения да Барберино "О правилах поведения и нравах сеньор"[75]. Другое свое обширное сочинение, озаглавленное "Предписания любви", да Барберино писал, как он сам говорит в Предисловии, отложив работу над первым своим трудом, когда находился по делам во Франции и в Провансе, где его пребывание неожиданно затянулось на несколько лет. Неудивительно, что "Предписания Любви" оказались уснащенными многочисленными упоминаниями трубадуров, что непосредственно и побудило нас включить выдержки из этого любопытнейшего сочинения в настоящую книгу[76].

Если да Барберино, чье сознание глубоко укоренено в моделях мысли средневековья, все же оставался далек от художественных поисков своих знаменитых современников – Данте и Боккаччо, то последний, однако, отзывается о нем как о "муже, снискавшем хвалу образцовой жизнью и достоинством нрава, который, хотя более был сведущ в священных канонах, нежели в поэзии, сложил, однако, несколько вещиц в стихах на народном языке, свидетельствующих о благородстве его прекрасных вымыслов и весьма почитаемых итальянцами" ("Генеалогия языческих богов", XVI, 6). Тому же Боккаччо приписывается латинская эпитафия, украшающая могильный камень писателя. Биография да Барберино включена Филиппо Виллани в его труд "О начале града Флорентийского и его знаменитых гражданах".

Жизнь Франческо да Барберино (1264-1348) была связана главным образом с Флоренцией; здесь, а потом в Болонье, где он окончил университет, получив звание нотариуса, он знакомится с поэтами – последователями болонской школы и "сладостного нового стиля". К этому времени относятся его первые поэтические опыты, до нас не дошедшие. Вернувшись во Флоренцию, да Барберино служит в епископской канцелярии; вынужденный, очевидно по политическим причинам, в 1304 г. покинуть Флоренцию, он обосновывается в Венеции, откуда с важными дипломатическими поручениями Синьории отправляется в длительное путешествие в Прованс и во Францию. Здесь его благосклонно принимают при папском дворе в Авиньоне, а также при дворах Филиппа Красивого и короля Наваррского; да Барберино знакомится с французскими писателями и историками, в том числе с Жаном де Жуанвилем, и пополняет свое энциклопедическое образование изучением наследия трубадуров, шире – куртуазной культуры Юга. В 1313 г, да Барберино получает возможность возвратиться во Флоренцию, где получает звание "доктора обоих прав" и продолжает работу над своими литературными произведениями.

Оба крупнейших сочинения да Барберино (сборник "Цветы повестей", на который неоднократно ссылается писатель, до нас не дошел) относятся к дидактическому жанру и связаны с жанром куртуазного поучения, особенно популярным в эпоху заката провансальской поэзии. Объемный, написанный перебиваемыми прозой стихами, трактат "О правилах поведения и нравах сеньор"[77] представляет собой своего рода энциклопедию "мира женщины" С конкретностью излагаемых на протяжении книги поучений контрастирует ее аллегорическое обрамление: она сочинена, как описывается в предисловии, по просьбе некоей Мадонны, воплощающей Божественную мудрость, под диктовку служащих ей Куртуазии, Красноречия, Невинности и т.п. Книга состоит из двадцати разделов, каждый из которых соответствует определенному возрастному, социальному и матримониальному статусу дамы – девушки, замужней женщины, вдовы, в свою очередь, свободной либо обремененной детьми, вступающей в повторный брак либо уходящей в монастырь; не забыты и дама-компаньонка, служанка, кормилица и даже рабыня. В последних главах книги даются универсальные советы, которые относятся ко всем дамам и касаются, в частности, куртуазного поведения и изящных манер.

Magnum opus да Барберино составляют, однако, "Предписания Любви", ради которых он, как уже упоминалось, находясь в Провансе, прервал работу над "Правилами поведения и нравах сеньор". Нельзя не отметить, прежде всего, любопытную судьбу книги: пролежав в забвении три столетия, она была роскошно издана в Риме в 1640 г. при поддержке папы Урбана VIII, урожденного Маффео Барберини, увенчавшего этим свои генеалогические изыскания в поисках знаменитых предков. Научное издание памятника, последовавшее спустя еще почти три столетия, растянулось на четверть века и, к сожалению, не снабжено никаким комментарием, кроме текстологического[78]. Минимального внимания удостоился памятник и со стороны ученых, проявлявших гораздо больше интереса ко второму сочинению да Барберино[79].

Составляя свой колоссальный труд, вместивший его огромную эрудицию, писатель опирался на опыт своих предшественников-энциклопедистов XIII века – автора тройного "Зерцала" Винценция де Бовэ и в особенности флорентийца Брунетто Латини, автора Большого и Малого "Сокровищ". Символическая основа памятника восходит, как и в первом творении писателя, к поэме "Антиклавдиан" Алана Лилльского – обширному латинскому эпосу в аллегорических образах, повествующему о сотворении идеального человека и его души. По просьбе Любви да Барберино собирает всех, кто хочет служить этой богине, на высокой горе; Любовь диктует свои предписания и поучения Красноречию, которое передает их двенадцати дамам – Кротости, Усердию, Верности, Рассудительности, Терпению, Надежде, Благонравию, Подвигу, Справедливости, Невинности, Признательности и замыкающей их ряд Вечности; да Барберино же вменяется в обязанность донести эти предписания до всех, кто отсутствовал в сем высоком собрании. Так формируются двенадцать частей книги, каждой из которых предшествует соответствующая миниатюра; заключает книгу "Трактат о любви", где, в соответствии с теориями "сладостного нового стиля", обосновывается природа последней как высшего духовного блага и источника всякого морального совершенствования. Сам же памятник, в конечном счете, является ничем иным, как руководством практической морали и учебником хороших манер, адресованным всем сословиям.

В отличие от своих предшественников, составляющих подобные сочинения либо на латыни, либо на народном языке (как Матфре Эрменгау, автор провансальского энциклопедического "Любовного часослова", или Брунетто Латтини – французского и итальянского "Сокровищ"), да Барберино, с его глубоко укорененной в Средневековье ментальностью, пользуется в "Предписаниях Любви" обоими языками, наделенными в его сочинении различными функциями. Итальянскими стихами написаны собственно "предписания", сочиненные, по объяснению да Барберино, "ради знатных, людей... отечества, которые не понимают по латыни" и содержащие те или иные рекомендации, которых следует придерживаться в любви, шире – в области куртуазного этикета. Каждое из таких Предписаний снабжено переводом на довольно плохую (хотя автору она представлялась "соблюденной со всей тщательностью") латынь и огромным по объему латинским же комментарием, где приводятся, с одной стороны, иллюстрирующие эти куртуазные предписания всевозможные истории, рассказы, куртуазные анекдоты, с другой – философские и морализирующие пассажи; все это обильно приправлено выдержками из разнообразных произведений других авторов. За этой языковой дихотомией стоит, однако, не только другая, социальная, но и более глубокая, мировоззренческая, вполне соответствующая статусу нашего "доктора обоих прав" – светского и канонического. Если за стихотворной частью сочинения просматривается образ любви, хотя и глубоко возвышенной, но вполне светской, то латинский комментарий, адресованный лицам духовным, в полном согласии с богословской католической концепцией интерпретирует ту же любовь, как проистекающую из любви Божественной. Как показал Г. Марруццо, да Барберино, оговариваясь в латинском тексте, что все свои сочинения, рассматривающие любовь, он "понимает духовно, но не все поддается общедоступному (т.е. на народном языке. – М.М.) объяснению", и добавляя к этому, что, даже говоря о плотской любви, он "никогда не говорил о любви недозволенной", – тем самым отмежевывается от еретической доктрины "двух противоположных истин", которая стоит за трактатом "О любви" Андрея Капеллана, осужденном в Париже в 1277 г.[80] За этими фундаментальными оппозициями – языковой, социальной и мировоззренческой, вырисовывается, однако, еще одна, более специфическая, относящаяся собственно к миру куртуазии – ее мы постараемся возможно подробнее рассмотреть немного ниже, сказав сначала несколько слов о собственно трубадурском подтексте книги и его источниках, до сих пор серьезно никем не изучавшихся.

Именно в лишенном какой бы то ни было систематичности латинском комментарии к "Предписаниям" мы и находим множество упоминаний трубадуров – от нечастых цитат из их сочинений и до разнообразных повествований, так или иначе связываемых с их именами. Особое место занимают Предписания V и VI второй части сочинения, посвященной Усердию. Первое из них включает сто пятьдесят "Правил Любви", второе – пятьдесят "темных мотетов Любви". Комментарий к "Правилам", представляющим собой строфы, составленные, как пишет да Барберино, "по образцу провансальских", содержит особенно много ссылок на трубадуров. Одним из основных источников, откуда да Барберино черпает свою куртуазную эрудицию, служит некая «на провансальском языке написанная книга, в которой наличен раздел, именуемый "Цветы изречений знаменитых провансальцев"» – по-видимому, поздний сборник отрывков из песен трубадуров (см. примеч. 18 к тексту"Предписаний"). Помимо этой книги, да Барберино, в соответствии со схоластической традицией, цитирует множество других сочинений, в том числе не известных ни из каких других источников, таких, как уже упоминавшаяся недошедшая до нас его собственная книга "Цветы повестей" или приписываемые им Раймону Анжуйскому трактаты на провансальском языке "О братском общении", "Об общении между людьми", "О столе", "О рыцарской доблести" и другие, Иоанну де Брансильва – "Книжка о благосклонности знатных" на французском языке, или же труды некоего Уголина де Форкалькьера, который, в свою очередь, обильно ссылается на Раймона Анжуйского. Что касается этих последних авторов, то несмотря на неоднократные попытки реконструкции их произведений, исходя из свидетельств да Барберино[81], мы не исключаем возможности мистификации со стороны нашего писателя; точно такая же мистификация может скрываться за отсылками наподобие следующей: "Вот вкратце то, что графиня де Диа высказала пространее и подробнее в своих сочинениях". Заметим, что имя женщины-трубадурши имело все шансы стать легендарным, а сама она наделенной особым куртуазным и поэтическим авторитетом – недаром ее кратчайшее жизнеописание (LXIX) делает ее женой Гильема Пуатевинского и возлюбленной крупнейшего трубадура и сеньора – Раймбаута Оранского; приписываемое ей да Барберино авторство каких-либо дидактических сочинений более чем сомнительно. Еще чаще он пользуется менее ответственными формулами типа "Раймон Джордан рассказывает...", "Раймон Видаль говорит...", "Арнаут Каталанец сказал по-провансальски...", "Пейре Видаль на провансальском языке написал...", наконец, не пренебрегает и отсылками наподобие "Однажды я слышал в Марселе" или "Когда я был при дворе во времена монсеньора Клемента в комнате его камерария, сеньор Пьетро да Колонна, кардинал святой Римской Церкви, говорил..." Так или иначе, наряду с упоминаниями двадцати одного известного нам провансальского поэта, да Барберино ссылается на целый ряд имен, нам неизвестных. Это – помимо названных, имена Раймбаута Провансальца и Бланшман, жены Уголина де Форкалькьера, которой да Барберино приписывает авторство прений, или тенсон, и в связи с которой приводит немало куртуазных историй.

При первом прочтении сочинение да Барберино, особенно в его прозаической части, может показаться пронизанным схоластическим духом, хаотическим нагромождением разнообразных историй, которые автор излагает с позиций плоского нравоучительства, весьма невыгодно отличающего его творение от, казалось бы, несравненно более либеральных и менее морализирующих сочинений Андрея Капеллана и даже Буонкомпаньо, живших во времена еще живых куртуазных традиций (трактат Капеллана "О любви" был написан приблизительно веком раньше). Но при более внимательном вчитывании мы с удивлением обнаруживаем, что имеем дело со своеобразной, пусть даже несколько неуклюжей сатирой, равно пародирующей и переставшую к этому времени существовать куртуазию, и процветающую схоластику, первую обряжая в форму последней, что позволяет видеть в да Барберино предтечу не только Рабле и Сервантеса, но даже, может быть, и современной нам литературы абсурда. Подобно тому, как самому автору противостоит введенный им в свое сочинение оппонент Гараграфуло Гриболо, который, "опираясь на общепризнанных писателей и множество сочинений, отлично умеет ниспровергать любые, какие ни есть доводы", – точно так же псевдо-наивному морализированию стихотворных итальянских "Предписаний" противопоставлены латинские прозаические комментарии, нередко, под видом ученых рассуждений и авторитетных цитат, абсурдно переворачивающие умершие куртуазные ценности, как это эксплицировано автором в Предисловии словами самой Любви, диктующей ему, как сказано, его сочинение: "Возьми два пера и пиши уверенно – пусть одно из них будет возвышенным, а второе низменным, и сразу примись за то и другое..." И, хотя за этой дихотомией стоит, как уже говорилось, противопоставление двух языков – латыни и народного, и соответственно двух концепций любви, дихотомию эту можно, однако, понимать в расширительном смысле, распространяя ее на трактовку да Барберино куртуазии в ее подлинном и сниженном значении. Не имея возможности углубляться здесь в эту тему, заметим лишь, что подобная традиция снижения, осмеяния, пародирования куртуазных ценностей, вписывающаяся в фундаментально амбивалентные модели средневекового сознания, проявляется, как отмечалось выше, едва ли не с самого момента утверждения самых этих ценностей в поэзии первых же трубадуров (ср. примеч. 1 к жизнеописанию I), а в более широком плане аналогий должна быть сопоставлена с огромными пластами так называемой "смеховой культуры средневековья".

В самом деле, любые куртуазные ценности, персонажи, формы поведения предстают в комментарии в остраненном, перевернутом, сниженном виде. Таковы, например, едва ли не все фрагменты, трактующие о рыцарях и их оруженосцах. Так, перечислив, со слов Раймона Анжуйского, пять традиционных качеств доблестного рыцаря, он, вместо ожидаемой рекомендации вступить с таким рыцарем в бой, померяться с ним силой и т.п. – добавляет: "Если увидишь перед собой влюбленного рыцаря, смелого, наделенного телесною силой..." и т.п., – "то, если сможешь, посторонись..."; тут же утверждается, со ссылкой на известного трубадура, что "если рыцарю не хватает телесной силы, то этот недостаток возмещается его смелостью и доблестью" Этот, казалось бы, трюизм на самом деле является абсурдом, так как телесная сила является неотъемлемым качеством рыцаря наравне со смелостью и доблестью – слабый рыцарь, сколь угодно смелый, просто непредставим. Вместо решительной стремительности на войне либо прославляется осмотрительная медлительность (Правило XCVІ: пока флорентийцы выжидают, не принимая боя, умирает глава их врагов – характерна заключительная мораль – "пусть всякий усвоит то, что его касается"), либо описывается, как и стремительный, и медлительный рыцари (точно так же, как в другом случае оба брата – один велеречивый, другой молчаливый – Предписание LXV) равно обречены на гибель (Правило CXLVI), что можно считать проявлением скептицизма да Барберино. Экспертом по правилам ведения поединков оказывается никто иная, как графиня де Диа, которая, во вполне схоластическом духе, предлагает их универсальную классификацию, рекомендуя, в частности, в "поединке насмерть" руководствоваться "одним-единственным правилом: жизнь должна быть дороже законов рыцарства" Под стать подобным принципам и описываемые да Барберино рыцарские оруженосцы – настоящая пародия на настоящих оруженосцев: они сонливы, ленивы, "скалят зубы и стоят с разинутым ртом", дерзко отвечают своим рыцарям и т.п., а тезка знаменитейшего рыцаря двора короля Артура Ланцелот то представлен оруженосцем Раймона Анжуйского и ежедневно наблюдает за поступками своего господина, занося их в свои записки, то, когда сам, после четверти века службы, становится рыцарем, просит взаймы сотню ливров у своего собственного оруженосца; а когда тот, имея их, отказывает, уличает его в казнокрадстве. Столь же нелепым образом рисует автор папу Селестина V, действительно происходящего из низов, живущим по-мужицки, "шагающим взад и вперед по покою с ломтем хлеба в руке, который он то и дело откусывал" и отпивающим вино прямо из кувшина, подаваемого ему слугой.

Предписания куртуазного тона сводятся либо к элементарным трюизмам (описывается, например, что Иоанн де Брансильва, законодатель вежества, "никогда не выкладывал изо рта ни хлеба, ни мяса, ни чего-либо иного или его частички после того, как положил это в рот"), достигающим грани абсурда (совет "приветствовать всех без изъятия", чтобы "полнее всего выразить свое уважение"), либо к перевернутым формам куртуазного общения, как в рассказе о девице, чудовищно оскорбляющей рыцаря лишь за то, что он делает ей комплименты и заговаривает о ее замужестве (Предписание XII), или же в комментарии к нелепой формуле "не своди любящего с возлюбленной", где, споря с Гараграфуло Гриболо, который ссылается на известного своими фривольными мотивами трубадура Гильема де Бергедана, да Барберино доходит до вполне здесь неуместных ссылок на отцов Церкви. Перевернутость куртуазных отношений между полами определяет и следующее рассуждение: мужчины, согласно якобы Раймону Анжуйскому, должны быть вежливы с дамами, ибо ничто их к этому не обязывает, так как если бы это учтивое обращение с дамами было для них обязательно, то заслуживало бы меньшей хвалы. Кстати, в уста трубадуру Гильему Магрету, которого традиция, в соответствии со значением его имени, рисует (в том числе и буквально – в миниатюрах рукописей) худым и тощим, вложено утверждение, что если бы дамы были наделены столь же крепкими членами, как мужчины, то безраздельно господствовали бы над последними, заставляя их исполнять женские обязанности, – "так как преимущества, связанные с господствующим положением, присвоила себе только сила". Согласно же Пейре Видалю, лишь утратившие рассудок мужья притязают на господство над своими женами, не замечая, как безобразны они сами. Все, что есть добродетельного на земле, порождается благодаря любви женщин, – но, добавляет да Барберино, – "иное – прикровенно, иное – окрашенное в цвет чего-либо другого".

За внешне нравоучительной прямолинейностью отношения да Барберино к собственно "куртуазной любви" просматривается та же амбивалентность, переходящая в индифферентность, окрашенную некоторым цинизмом. Как было показано выше, да Барберино, хотя и категорически осуждает любовь недозволенную, или "бешеную", однако не отрицает, что в его произведении "не все пребывает в пределах любви Божественной". Возражая, опять-таки, своему оппоненту, он, отказываясь писать "об обманах и всевозможных уловках" (да Барберино имеет в виду, конечно, овидианскую традицию, продолженную в средневековье), советует всякому человеку во всем придерживаться надлежащей благопристойности, адресуясь как к дурным женщинам, так и к добропорядочным, так как этим он больше придется по сердцу не только последним, но и первым; тем самым получается, что автор не только озабочен скорее соблюдением, нежели исполнением требований благопристойности, но и не исключает для своих читателей общения с женщинами первой категории. Ирония просматривается и за такими эпизодами, как отказ доны Бланшман взять, после ее замужества, в возлюбленные сеньора Аймерика, называя это бесчинством (Правило LXI) – при том, что классическая "куртуазная доктрина" как раз поощряла любовные отношения между замужней дамой и поклонником, или же за ссылкой сеньора Югонета, застигнутого в прелюбодеянии, на то, что совершенное им совершают все рыцари и оруженосцы графа Тулузского, который его допрашивает (Правило XXXII), или, наконец, за прославлением жены ленивой и нерадивой, но верной, в отличие от старательной и угождающей своему мужу, но не щадящей его чести (Правило XXXVIII) и, конечно же, за хрестоматийным противопоставлением легкомысленной красавицы добродетельной дурнушке (Правило CV). Та же ирония сквозит за всеми эпизодами убийств – рыцаря Раймбаута графом Фландрским за вздох, допущенный им, когда он служил графу в присутствии графини (история, напоминающая скорее сцену убийства пажа в твеновском "Янки при дворе короля Артура"), Джамы Арнаута графом Тулузским, встретившим его в узком проходе замка вместе с графиней, возле которой тот оставался лишь из соображений куртуазности, или же герцогом Бургундским – своей жены и брата за то, что тот, приветствуя ее, обнял и прижал к своей груди. Абсурдирующий характер таких рассказов не менее очевиден, чем рассказа о Вергилии, который удалился из своего поместья близ Мантуи, "так как там украли и увели его белую корову, и ему не удалось в этом бесчестном краю обрести для себя спокойствие, и вскоре он отправился на поиски мест, более пригодных для воплощения его замыслов", или затмевающей, кажется, все вышесказанное истории о слабоумном из свиты (!), сопровождавшей некую графиню, проезжавшую через Бургундию, где он попытался изнасиловать деревенскую девушку, за что крестьяне убивают всех до одного провожатых графини и чуть не насилуют в свою очередь ее самое. "Крестьяне, – добавляет да Барберино, – по причине того, что виновных в происшедшем было великое множество, не понесли наказания, что в высшей степени возмутительно".

Одним из остраняющих приемов да Барберино является, как можно было уже заметить, использование им при обсуждении тонкостей куртуазии – стиля и методов схоластической философии, – от формул типа "смотри пример" или упоминания о браке доны Бланшман с Уголином де Форкалькьером как о событии, о котором «ты мог бы узнать, если бы прочел ниже в VIІІ а части "Благоразумия" примечание к наставлению IX c», и до обсуждения в формах схоластического аргументирования таких вопросов, как слева или справа, выше или ниже по течению должно находиться, переправляясь через реку, по отношению к лицу, превосходящему другого по своему положению; как пользоваться ножом, в частности, в зависимости от того, с какой стороны падает свет на подлежащее разрезанию, или же классификации различных поединков, в том числе и словесных, с учетом правоты спорящих, степени их распаленности или спокойствия, дружеских и иерархических отношений между ними и т.д. – вплоть до рассказа о настоящем теологическом диспуте в Париже о том, может ли быть засчитано однократное проявление милосердия, который, знаменательным образом, заканчивается присоединением победившего противника к мнению своего оппонента. Помимо сказанного эффекта, это создает в комментирующих разделах произведения, с присущей им хаотичностью, – иллюзию мнимой упорядоченности, лишь еще раз вскрывающей пустоту ценностей, обсуждаемых в подобных терминах и формах. Уместно вспомнить, что сам да Барберино упоминает, что ему, хотя он и не художник, пришлось снабдить свое сочинение собственными своими рисунками, – "ибо никто из художников в тех краях, где была начата настоящая книга, не мог понять меня надлежащим образом". Эта фраза свидетельствует, несомненно, о "двойном дне" произведения Франченско, которое не было, по-видимому, "надлежащим образом" понято его современниками.

Множеством своих особенностей, начиная от билингвизма и до обыгрываемых да Барберино методов схоластических споров, от претензий на то, что "Предписания Любви" изложены им "с уст самой Любви, которая красноречиво их излагала", и до ссылок, истинных и мнимых, на куртуазные авторитеты – "Предписания" одновременно и представляют, и пародируют подобные, в большинстве своем не дошедшие до нас или полностью неизвестные читателю (а частично и вымышленные да Барберино), морализующие, кодифицирующие, рассуждающие о любви произведения, писавшиеся второстепенными учеными авторами в ту эпоху, когда живое служение куртуазии отходило в область предания. Несмотря на посредственность итальянских стихов "Предписаний" (вспомним, что Боккаччо считал да Барберино скорее юристом, нежели поэтом) и тяжеловесность и бесформенность латинского комментария, писателю все же удалось возвести из обеих этих частей весьма своеобразное здание. Из всего опыта поэзии "сладостного нового стиля" да Барберино, будучи писателем, по существу, обращенным к прошлому, глубоко "готическим", усвоил, кажется, лишь ее философскую подоплеку, абсолютизирующую любовь как основу всякого блага, шире – как силу, направляющую мироздание, – идею, которую он весьма оригинально претворил и развил в своем сочинении. Подлинный же литературный фон памятника составляет, однако, поэзия трубадуров, с которой он имел возможность познакомиться не только на своей родине, но и непосредственно в Провансе спустя столетие после ее угасания. Что касается ссылок на трубадуров, которыми изобилует сочинение, то, хотя многие из них остаются неустановленными, другие все же нередко восходят к источникам, до нас не дошедшим и занимают место в каталогах их произведений. В наших выдержках из комментария да Барберино в Дополнении третьем (IV, 3) мы сочли оправданным привести, помимо фрагментов, упоминающих собственно о трубадурах, отрывки, иллюстрирующие некоторые моменты жизни различных сословий и нравы эпохи, так же, как и весьма любопытные рассуждения автора о выборе им того или другого языка, стихотворной формы, об аллегорических рисунках, которыми он снабдил рукопись, и т.п. Предлагаемый читателю перевод – первый перевод памятника не только на русский язык, но, насколько нам известно, и на какой-либо европейский.

ОБОСНОВАНИЕ ТЕКСТА

Не считая пяти изданий XIX в. (из них издание К. Шабано, включенное в десятитомную "Историю Лангедока", снабжено обширными и ценнейшими комментариями, до сих пор не потерявшими своего значения, – переиздано: Chabaneau С. Les biographies des troubadours. Genève; Marseille, 1975), существует два основных критических издания памятника. Это издания Бутьера-Шютца (Boutiere J., Schutz A.H. Biographies des troubadours. P., 1973 – впервые издано в 1950 г., переиздано при участии Ш. Бутьера, И. Клюзеля и М. Воронова в значительно переработанном виде в 1964 г. и перепечатано без изменений в 1973 г.) и Фавати (Le biografie trovadonche / Ed. a cura di G. Favati. Bologna, 1961). Последнему изданию предшествовала книга того же автора о принципах издания памятника, в нем реализованных.

Текстологическая основа этих двух изданий различна. Если Бутьер-Шютц, молчаливо следуя принципам издания средневековых текстов, обоснованным Ж. Бедье, опираются на определенную рукописную традицию, как отражающую некоторую лингвистическую реальность, а именно на рукописи Fr. 854 и Fr. 12473, хранящиеся в Национальной библиотеке в Париже (обозначаемые сиглами I и К), то Фавати тяготеет скорее к классической текстологии в духе К. Лахманна с такими традиционными ее элементами, как построение родословного дерева рукописей с установлением их генетической зависимости и, главное, реконструкция архитипического текста по вариантам.

За основу нашего – первого, не считая небольшого числа жизнеописаний, упомянутых в заключительной статье, – перевода памятника на русский язык взято издание Бутьера-Шютца, как более отвечающее современным представлениям о текстологии и более адекватное по своему подходу. Однако в наших примечаниях мы учитываем и некоторые удачные находки и реконструкции, имеющиеся у Фавати, как это признают сами авторы конкурирующего издания; не пренебрегали мы также и обращением к новейшим изданиям трубадуров с их, как правило, пространными комментариями.

Приводим список основных рукописей, упоминаемых в Примечаниях.

А – Ватиканская библиотека, Lat. 5232.

В – Париж, Национальная библиотека, Fr. 1592.

Е – Там же, Fr. 1749.

F – Рим, библиотека Киджи, L, IV, 106.

H – Ватиканская библиотека, Lat. 3207.

I – Париж, Национальная библиотека, Fr. 854.

К – Там же, Fr. 12473.

N – Берлин, Городская библиотека, Philipps 1910.

P – Флоренция, Лаурентийская библиотека, Plut. XLI, Cod. 42.

R – Париж, Национальная библиотека, Fr. 22543.

Sg – Барселона, Каталонская библиотека, N 146.

Переводы песен трубадуров, в критических изданиях памятника традиционно обозначаемые лишь первыми строками, выполнены, как правило, по новейшим изданиям, указываемым в каждом отдельном случае. Основной библиографический указатель поэзии трубадуров – Pillet A., Carstens M. Bibliographie der Troubadours. Halle, 1933, переизд.: N.Y., 1968 (далее – Р.-С), в котором каждый оригинальный текст с относящейся к нему литературой значится под определенным номером по алфавиту авторов и их произведений. См. также: Haskell D.С. Provencal Literature and Language. N. Y., 1925 и периодически выходившую "Bibliographie occitanne" (P., 1946, 1958, 1969; Montpellier, 1972); наконец, серию библиографических пособий, выпускаемых двумя основными центрами провансалистики – Centre international de documentation occitane (С.I.D.О.) в Безье и международной Association internationale d’etudes occitanes (AIEO). Укажем отечественное библиографическое пособие: Ребок М.В. Памятники французского и провансальского языков ІХ-XV вв. Минск, 1957. Сравнительно полная библиография содержится в отечественных изданиях: Мейлах М.Б. Язык трубадуров. М., 1975 С. 204-228; Фридман Р.А. Любовная лирика трубадуров и ее истолкование // Уч. зап. Рязан. пед. ин-та. 1965. Т. 34. С. 406-416. Метрико-строфическое разнообразие поэзии трубадуров сведено в указателе: Frank I. Répertoire métrique de la poésie des troubadours. P., 1957. Vol. 1-2. Ценнейшим универсальным пособием по провансальской поэзии является трехтомная антология: Riquer M. de. Los trovadores: Historia literaria y textos. Barcelona, 1975. Vol. I–III. См. также: Песни трубадуров / Пер. со старопрованс. А. Наймана. M., 1979.

В подавляющем большинстве случаев, когда мы не знаем дат рождения и смерти трубадура, мы указываем приблизительные временные границы их творчества, восстанавливаемые из содержащихся в текстах упоминаний исторических событий, лиц и т.д. Даты при этом сопровождаются пометой ок. (около).

Примечания

1

Граф Пуатевинский (или Пуатусский) – 11 дошедших до нас песен этого, согласно традиции, первого трубадура не только лежат у истоков провансальской, а вместе с нею европейской поэзии, но и обнаруживают его яркую поэтическую индивидуальность. Они распадаются на две основные группы – на куртуазные песни, в которых заданы все основные мотивы последующей любовной лирики, и на проникнутые веселым цинизмом пьесы, где эти мотивы характерным образом пародируются и всячески снижаются. Благодаря выдающейся исторической роли, какую играл этот замечательный человек, мы располагаем значительным числом исторических сведений о нем. Гильем, седьмой граф Пуатье и девятый герцог Аквитанский (1071-1126), владел вотчинами, размерами превышающими владения французской короны. Этот трубадур, которого называют "Вийоном XII века", прожил необычайно бурную жизнь, в частности, потерпел поражение в крестовом походе, а за необузданный нрав и по обвинению в прелюбодеянии дважды был отлучен от церкви, но всякий раз возвращался в ее лоно.

Чрезвычайно интересна в этом свете характеристика его провансальским биографом (см. обширный материал в переводах из латинских хроник в Дополнении втором).

Новейшее критическое издание: Pasero N. (ed.). Guglielmo IX. Poesie. Modena, 1973.

(обратно)

2

...был одним из куртуазнейших на свете мужей... – Комплекс куртуазных качеств, частично развернутых далее, заключает всевозможные черты внутреннего совершенства личности, умение их проявлять в отношениях с другими людьми, а также совершенство в любви.

(обратно)

3

...и отличался щедростью... – Щедрость – одна из важнейших характеристик куртуазной личности; особое значение имела щедрость покровителей для трубадуров, нередко не имевших иных средств к существованию.

(обратно)

4

...искусством в... трубадурском художестве. – Т.е. в искусстве сочинения песен.

(обратно)

5

...в жены взял герцогиню Нормандскую... и т.д. – Ошибка автора жизнеописания. Герцогиней Нормандской стала в 1152 г. внучка трубадура, Алиенор Аквитанская. См. о ней подробнее VI, примеч. 8.

(обратно)

6

матерью Короля-юноши, эн Ричарда и графа Джоффруа Бретанского... – См. о них подробно XI, примеч. 6,7. Эн – господин (лат. dominus), ср. исп. don.

(обратно)

7

Нежен новый сезон: кругом... – (Р.-С. 183,1). – Песня типично куртуазная, если не считать вероятного снижения в последнем стихе, который, однако, просто может значить: сделаем все необходимое. Песня открывается традиционным весенним запевом, восходящим к архаическим фольклорным и обрядовым источникам. Наряду с устанавливаемым им параллелизмом между весенним обновлением и любовью трубадура возможны модели по принципу противоположности (например, у Пейре Овернского, Арнаута Даниэля и др.).

(обратно)

8

Мы с Соседом Милым близки... – Милый Сосед – сеньяль, условное имя, которым трубадуры обозначают возлюбленную Даму.

(обратно)

9

Переводы песен трубадуров здесь и дальше принадлежат, за исключением оговоренных случаев, А.Г Найману.

(обратно)

10

Сложу стихи я ни о чем... – (Р.-С. 183,7). – Эта песня с ее бурлескными мотивами примыкает к песням скорее второй группы. Тяготея к жанру девиналя (загадки), она строится на серии антитез. Исследователи находят в этом тексте, породившем серию подражаний в творчестве последующих трубадуров, элементы августинианской мистики: поэт, как бы не зная, бодрствует он или спит, надеется в то же время достичь недостижимого знания.

(обратно)

11

...Смешней – свидетель Марциал! – Поэт призывает в свидетели св. Марциала, почитаемого как просветителя Лимузина.

(обратно)

12

...Бегут нормандец и француз... – Северяне почитались на Юге недостаточно куртуазными, поэтому им нет места близ дамы.

(обратно)

13

Про то стихи сейчас сложу... – (Р.-С. 183,10). – Эта песня, традиционно считающаяся последней песней Гильема, была, по-видимому, им сочинена во время тяжелой болезни, постигшей трубадура в 1111-1112 гг. Эта кансона как бы примиряет два указанных направления его лирики.

(обратно)

14

...Отдам Фольконовой семье... – Фолькет V Юный, граф Анжуйский, приходился троюродным кузеном сыну Гильема Аквитанского, будущему Гильему X. Отношения между двумя домами отличались постоянным соперничеством.

(обратно)

15

...Ни тот, кто выделил мне лен. – Номинально Гильем был вассалом слабейшего, нежели он сам, французского короля Людовика VI.

(обратно)

16

...Собольей мантии взамен. – Т.е. взамен герцогского облачения.

(обратно)

17

Серкамон – один из ранних трубадуров, чье творчество приходится на период между 1135 и 1160 гг., автор семи дошедших до нас песен.

(обратно)

18

Жонглер – профессиональный исполнитель песен трубадура; нередко жонглеры сами становились трубадурами.

(обратно)

19

...слагал он песни... – О разграничении песни и кансоны см. III, примеч. 12.

(обратно)

20

Пастурель – жанр песни, обращенной к пастушке.

(обратно)

21

...на старинный лад... – Возможно истолкование: по древним (т.е. античным) образцам пасторальной поэзии.

(обратно)

22

.«прозвали его »Серкамон".. – Букв, "ходок по миру". Скорее всего, профессиональная кличка странствующего жонглера.

(обратно)

23

Маркабрюн – этот низкого, по преданию, происхождения трубадур считается основоположником "темного стиля" (trobar dus), сочетающего сложный, запутанный ход мысли и необычную образность с затрудненной, часто изысканной формой. Маркабрюн творил в период между 1130-1149 гг. До нас дошло 44 его песни, преимущественно морализующей направленности; Маркабрюн – проповедник "чистой" куртуазной любви, обличитель порока.

Критическое издание: Déjeanne J. Poésies complètes du troubaudour Marcabru. Toulouse, 1909.

(обратно)

24

...родом из Гаскони... – Гасконское происхождение Маркабрюна подтверждается диалектизмами его языка, причем некоторые из них были закреплены поэтикой "темного стиля".

(обратно)

25

Маркабрюн отцом был зачат... – (Р.-С. 293,18). – Это последняя строфа песни, целиком следующей за жизнеописанием. Ср. вольный перевод этих строк Б.Я. Ярхо:

Маркабрюн, рожденный Брюной,
Под такой зачат судьбиной,
Что не любил ни единой
И в жизни не был любим.
(обратно)

26

Был он одним из первых трубадуров... – Заголовок рукописи объявляет Маркабрюна самым первым из всех существовавших трубадуров.

(обратно)

27

Песни слагал он не Бог весть какие... – В эпоху составления жизнеописания "темный стиль" поэзии трубадура уже не соответствовал принятым вкусам.

(обратно)

28

Сирвента – один из основных, наряду с любовной кансоной, жанров поэзии трубадуров, в котором они обсуждают вопросы морали, политики, религии, достоинства и недостатки своих покровителей и друг друга.

(обратно)

29

...злословия женщин и любовь. – Поэзия Маркабрюна, казалось бы, дает основание для такого заключения, однако на самом деле поэт обличает не самое любовь, а ее профанацию в форме того, что он называет Fais Amors (любовь падшая, извращенная).

(обратно)

30

Вариант – представлен рукописью А.

(обратно)

31

Альдрик де Вилар – известен острой сирвентой, обращенной к Маркабрюну же (Р.-С. 16 b, 1, см. примеч. 11).

(обратно)

32

Серкамон – см. II. Есть основания полагать, что, напротив, Серкамон учился у Маркабрюна.

(обратно)

33

Пустожор – прозвище заимствовано из первой строфы сирвенты Альдрика де Вилара:

Узнал мой взор:
Ты – Пустожор,
Не уедешь от нас тайком.
Что я сеньор,
А ты жонглер –
Воротясь, узнаешь о том.
(перевод С.В. Петрова)
(обратно)

34

Кансону... песнью... – У ранних трубадуров принят был термин vers в отличие от более позднего наименования chanso. Термин vers восходит к лат. versus – жанру литургической поэзии на латинском языке.

(обратно)

35

...боясь его языка... – Сирвенты Маркабрюна отличаются нередко острой, персональной сатирической направленностью.

(обратно)

36

...владельцы одного замка в Гиенне... – и т.д. – Об этих обстоятельствах нам ничего не известно. Гиенна – одна из провинций Юга Франции.

(обратно)

37

Как-то раз на той неделе... – (P.C. 293,30). – В этой древнейшей пастурели (пастушеской песне) пастушка остроумно и последовательно защищает своеобразно выраженную идею необходимости сохранения социальных границ, защищаясь тем самым от домогательств рыцаря.

(обратно)

38

...Тот-ждет манны... – Манна, считавшаяся у трубадуров неким деликатесом, символизировала для них радость удовлетворенной любви.

(обратно)

39

...пред картиной... – Т.е. тот, кто судит о женщине только по внешности.

(обратно)

40

Начинаю без опаски... – (P.C. 293,18). – Одна из знаменитейших сирвент Маркабрюна, в которой он обличает Лже-Амора.

(обратно)

41

Юность – одна из основных персонифицированных категорий куртуазного кодекса; заключает в себе значение прежде всего морального совершенства.

(обратно)

42

...То же и Писанье скажет. – Трубадур ссылается на "Книгу притчей Соломоновых", содержащую предостережение против дурных женщин.

(обратно)

43

Близ родника, средь сада, где в... – (Р.-С. 293,1). – Эта кансона с присущими ей элементами пастурели посвящена жалобам девицы, чей друг ушел в крестовый поход; скрытый пафос песни – в прославлении верности женщин своим возлюбленным, ставшим крестоносцами.

(обратно)

44

Людовик – Людовик VII, король Франции, организатор второго крестового похода (1147).

(обратно)

45

Пейре де Валейра – сведения об этом трубадуре, творившем в середине XII в., авторе двух дошедших до нас песен, весьма скудны.

(обратно)

46

Арнаут Гильем де Марсан – трубадур, сочинивший между 1170 и 1180 гг. "Поучение" (ensenhamen) благородному юноше. См. Дополнение третье. I.

(обратно)

47

...песни... не Бог весть какие... – Вновь отметим характерное высокомерие по отношению ко всей эпохе позднего "биографа". Ср. III, примеч. 4.

(обратно)

48

...про листья... и т.д. – Автор, однако, имеет здесь в виду песню трубадура Арнаута де Тинтиньяка (Р.-С. 34,2), в рукописях приписываемую нашему трубадуру.

(обратно)

49

Джауфре Рюдель, сеньор Блайи – ок. 1125-1148 гг. Легенда о "дальней любви", восходящая к соответствующим мотивам поэзии трубадура, связана одновременно и с фольклорными источниками (см. статью в Приложениях, с. 536-537). Легенда эта пользовалась особенной популярностью у романтиков XIX в. и многообразно интерпретировалась учеными XX. Ср. рис.: Н. Врубель. "Принцесса Греза".

Критическое издание: Jeanroy A. Les chansons de Jaufre Rudel. P., 1924.

(обратно)

50

...графиню Триполитанскую... – Триполи – город в Палестине, завоеванный крестоносцами в 1104 г. и процветавший при графах Триполитанских до 1289 г.

(обратно)

51

Антиохия – город в Сирии, находившийся под властью крестоносцев с 1097 по 1270 г.

(обратно)

52

...слова простые. – Ср. III, примеч. 5 и IV, примеч. 3.

(обратно)

53

...отправился в крестовый поход... – Очевидно, во второй поход 1147 г., что подтверждается текстом песни Маркабрюна, содержащей посылку "Джауфре Рюделю за море".

(обратно)

54

...и вернулись к нему слух и чувства... – Букв.: слух и обоняние.

(обратно)

55

...похоронить... при храме тамплиеров... – Тамплиеры, или храмовники – духовно-рыцарский орден, основанный в 1119 г. крестоносцами в Палестине для защиты от мусульман местных христиан и пилигримов. Название свое орден получил потому, что первоначально размещался вблизи места, где, по преданию, был иерусалимский храм.

(обратно)

56

Длиннее дни, алей рассвет... – (Р.-С. 262,2). – Снова песня открывается весенним запевом.

(обратно)

57

Сарацин – араб, мусульманин.

(обратно)

58

...Ибо я крестным был заклят... Будь крестный мой врагом заклят! – Согласно средневековым представлениям, крестными родителями могли становиться ведьмы и оборотни; есть, однако, мнение, что под крестным отцом здесь имеется в виду Гильем Аквитанский.

(обратно)

59

Бернарт Вентадорнский – поэзия этого трубадура (ок. 1147-1170 гг.), представленная 45 кансонами, полностью посвящена любви, которую он воспевает в сравнительно "легком" стиле. Бернарту принадлежат неоднократные заявления, что только настоящая любовь рождает настоящую песню, или что он поет, по его мнению, лучше других трубадуров, потому что сильнее любит. Все эти черты сделали Бернарта настоящим кумиром критики эпохи романтизма, однако и в глазах нашего современника он остается замечательным поэтом.

Критическое издание: Appel С. Bernart von Ventadorn. Halle, 1915.

Жизнеописание, характеризуемое патриархом провансалистики А. Жанруа как "роман о бедном молодом человеке", носит характер в большой мере вымышленный и строится на произвольной интерпретации фрагментов песен самого трубадура и сатиры Пейре Овернского (см. ниже, примеч. 16).

(обратно)

60

Лимузин – одна из древних провинций Окситании, центральная по своему положению.

(обратно)

61

...из замка Вентадорн. – Руины этого замка сохранились по сей день.

(обратно)

62

...происходя от служилого... и т.д. – См. ниже, примеч. 15.

(обратно)

63

виконт Вендаторнский – Эблес III (ум. в 1170 г.), сын Эблеса II Певца, одного из ранних трубадуров-аристократов, чьи произведения до нас не дошли.

(обратно)

64

...юная... – Категория юности имеет в куртуазном универсуме некоторое особое значение, указывая не столько на возраст, сколько на моральное совершенство куртуазной личности.

(обратно)

65

...в песнях своих и кансонах... – См. III, примеч. 12.

(обратно)

66

...прибыл к герцогине Нормандской... – Т.е. к Алиенор Аквитанской, внучке трубадура Гильема IX Аквитанского (см. I). Алиенор, славившаяся своей куртуазностью и покровительством, какое она оказывала трубадурам, в 1137-1152 гг. была супругой французского короля Людовика VII, разойдясь с которым она вышла замуж за Генриха II Плантагенета и после восшествия его в 1154 г. на английский престол переехала в Англию. Жизнеописание ошибочно называет ее герцогиней Нормандской, каковой она стала лишь в замужестве за Генрихом Плантагенетом.

(обратно)

67

...прекрасных кансон – После этих слов в рукописи следует интерполяция, выделенная в изданиях как разо первое.

(обратно)

68

...к ...графу Раймону Тулузскому... – Т.е. графу Раймону V (1148-1194).

(обратно)

69

...поступил в Далонский монастырь... – В этом цистерцианском монастыре, расположенном неподалеку от замка Бертрана де Борна, окончил свои дни и этот трубадур (см. IX, 2 и примеч. 22).

(обратно)

70

...я, эн Юк де Сент-Сирк... – См. XXXIII, а также статью в Приложении.

(обратно)

71

Эблес Вентадорнский - очевидно, Эблес IV, хотя в отождествлении этого персонажа мы встречаемся с трудностями хронологического порядка.

(обратно)

72

Вариант – представляется целесообразным привести этот интересный вариант жизнеописания, сохраненный лишь одной рукописью N, как сильно отличающийся от предыдущего, а также изобилующий цитатами и любопытными деталями.

(обратно)

73

...как говорит о нем Пейре Овернский... и т.д. – Здесь прямо назван источник сведений, не вполне, однако, надежный. Сирвента Пейре Овернского приведена в Дополнении первом, I, 1; см. также XXXIX.

(обратно)

74

...полюбила его сверх всякой меры... – Т.е. пренебрегая необходимым качеством умеренности, выражаемым обычно словом mezura. Ср. VIII, примеч. 2.

(обратно)

75

За радостью я от безумства мчусь... – Р.-С. 30,23.

(обратно)

76

Ведь кто любил, тот знает по себе... – Р.-С. 194,3.

(обратно)

77

Переводы С.В. Петрова.

(обратно)

78

Разó... – Мы предпочли сохранить этот своеобразный провансальский термин со значением "повод", "обоснование", "объяснение", т.е. пояснение событий, по поводу которых была сложена та или иная песня. По поводу настоящего разó см. выше, примеч. 9 и нашу статью в Приложении, с. 527.

(обратно)

79

...Бернарт же прозвал ее... –Т.е. "герцогиню Нормандскую". См. выше, примеч. 8.

(обратно)

80

Лун – прованс. Rai может быть осмыслено как уменьшительное от Raimon. В куртуазном мире были, однако, приняты условные имена. Приведем строки, столь своеобразно прокомментированные, по-видимому, переписчиком, для сравнения в переводе Д.В. Бобышева:

Когда, от радости дрожа,
Влетает жаворонок в луч,
Самозабвенно в нем кружа,
И падает с воздушных круч,
О, ревностью тогда дыша
К блаженным, кто любовь постиг,
Дивлюсь я, как моя душа
Не плавится в тот самый миг.
(обратно)

81

Люблю на жаворонка взлет... – Р.-С. 76,43. Образ, напоминающий первые строки стихотворения, встречается у Данте, – см. "Рай", песнь XX, 73-75.

(обратно)

82

Нарцисса гибель я пойму... – Имеется в виду античный миф о прекрасном юноше, который утонул, заглядевшись на свое отражение в потоке.

(обратно)

83

Понять Тристану одному... – Одни комментаторы относят это условное имя (так называемый сеньяль) к трубадуру Раймбауту Оранскому, другие к Даме. В куртуазном мире дамы, как правило, обозначались мужскими сеньялями.

(обратно)

84

Перевод В.А. Дынник.

(обратно)

85

Разó второе – настоящее разó построено в основном на деталях, заимствованных из самой песни.

(обратно)

86

...делить даму с другим – букв.: иметь в ней половину.

(обратно)

87

Дайте, сеньоры, совет... Р.-С. 70,6. – Эта песня – характерный пример рефлексии на куртуазные темы.

(обратно)

88

Гарсьо, давай сочиним... – Гарсьо – имя жонглера.

(обратно)

89

...И Вестнику отдадим... – Этот сеньяль неотождествим.

(обратно)

90

Арнаут деМарейль – Трубадур скромного происхождения (ок. 1195 г.), первоначально был клириком. Его поэзия, выдержанная в "легкой манере", отличается отделанностью и изяществом, однако едва ли составляет какое-то заметное достижение в русле развития провансальской лирики.

Критическое издание: Johnston R.C. Les poésies lyriques d’Arnaut de Mareuil. P., 1935.

(обратно)

91

...ко двору графини де Бурлац... и т.д. – Т.е. Аделаиды Тулузской, дочери графа Раймона V (1148-1194), происходившей из замка Бурлац. Аделаиду воспевали многие трубадуры. В 1171 г. она вышла замуж за Роджьера II, виконта Безье и Каркассона по прозванию Талайфер.

(обратно)

92

...вслух читать романы. – Характерная черта куртуазного обихода.

(обратно)

93

...но не осмелился... и т.д. – Деталь, заимствованная автором из песен Арнаута, в которых часто повторяются мотивы любовной робости.

(обратно)

94

Искренностью приема... – Р.-С. 30,15.

(обратно)

95

Генуэзец! К чему... – Неотождествленный сеньяль одного из покровителей трубадура.

(обратно)

96

..матерью виконта де Безье... – Т.е. виконта Раймона Роджьера (1185-1209). Смерть его так или иначе связана с Альбигойским крестовым походом против Юга (см. об этом в связи с Фолькетом Марсельским, LXXI, и LVIII, примеч. 47 и нашу статью в Приложениях).

(обратно)

97

Король ... Альфонс... – Альфонс II Арагонский (ум. в 1196 г.). Его роман с графиней Аделаидой подтверждается строками из сирвенты Гильема де Бергедана (Р.-С. 210,17), в которой последний обвиняет его в том, что тот, после того как "владычица Безье отдала ему свою любовь, захватил у нее два города и сто замков с башнями".

(обратно)

98

...к сеньору Гильему де Монпелье. – Т.е. Гильему VIII (ум. в 1202 г.). Блистательный двор его и его супруги Евдоксии Константинопольской (см. о ней подробнее в примеч. XI, 163) служил прибежищем многим трубадурам.

(обратно)

99

Тешились мысли мои... Р.-С. 30,19.

(обратно)

100

...Но Овидий предрек... – Ссылка, по-видимому, носит условный характер.

(обратно)

101

...Генуэзец!...француз! – Сеньяли не отождествлены.

(обратно)

102

Гираут де Борнель – ок. 1162-1169 (часто встречается форма имени Гираут Борнель). Прославился этот ученый трубадур прежде всего как мастер "темного стиля" (см. об этом в связи с Маркабрюном). Его высоко ставит Данте, который в трактате "О народном красноречии" характеризует его как поэта, воспевшего "прямодушие". Возможно, что отход Гираута временами на позиции "легкой манеры" был уступкой вкусам публики; любопытно, что трубадур особенно настаивает на том, что сочинение в "легкой манере" требует не меньшего труда и искусства, нежели изощрение в "темном стиле".

Критическое издание: Kolsen A. Sämmtliche Lieder des Trobadors Guiraut de Bornelh. Halle, 1910-1935. Bd. І-II.

(обратно)

103

...немалую... ученость. – Т.е. латинскую образованность.

(обратно)

104

...главой трубадуров... – Этот же термин (maestre) в жизнеописании Пейре Овернского, см. XXXIX. В самом деле, жизнеописанием нашего трубадура открывается целый ряд рукописей. Вопрос о главенстве трубадуров должен был, несомненно, обсуждаться в куртуазной среде; продолжением этой традиции явились в эпоху упадка "цветочные игры" при тулузской Академии с присуждением годичного приза за лучшее поэтическое сочинение. Другие указания на существование подобной традиции содержатся в жизнеописании Монаха Монтаудонского (XLVI), назначенного "распорядителем соколиного приза", и в "Чистилище" Данте, делающего выбор уже между Гираутом де Борнелем и Арнаутом Даниэлем в пользу последнего (Purg. XXVI, 119-120). Тот же термин (maestre) относит к Гирауту Бернарт Аморос, составивший в XIII в. обширный сборник песен трубадуров.

(обратно)

105

...искусно подобранным словам его песен. – Гираут, как уже замечено выше, является признанным мастером "темного стиля", характеризующегося, в частности, необычным и изысканным отбором слов и трудностью для понимания.

(обратно)

106

...и с ним два певца... – Возможно, автор жизнеописания неправильно понял строки Гираута (Р.-С. 242,1, ст. 52-54), в которых говорится:

Надежда меня лелеет,
Певцами меня окружив
И в пении дав спасенье.
(обратно)

107

...по имени дона Аламанда д’Эстанк. – Автор разо отнес имя наперсницы возлюбленной Гираута, с которой он обменивается тенсоной, – персонажа, по-видимому, вымышленного, – к самой возлюбленной.

(обратно)

108

...ибо она их отлично разумела. – Как и в жизнеописании, автор здесь специально подчеркивает необходимость "разумения", понимания трудных песен Гираута.

(обратно)

109

...кроме перчатки... и т.д.-Потерянная перчатка упоминается в пяти песнях Гираута. См. LVII, примеч. 34.

(обратно)

110

...которую тоже звали Аламанда.-Имя взято из текста прения (см. примеч. 6).

(обратно)

111

Друг милый Аламанда... – Р.-С.242,69. – Диалог, несомненно вымышленный, исполнен поистине очаровательной иронии.

(обратно)

112

...от дамы Беренгеры... – Персонаж неотождествим.

(обратно)

113

...любовью своей одарила другого... ибо человек он был невоздержанный и злой. – Автор, по-видимому, исходит из строк самого Гираута:

Решусь Амора упрекнуть:
Я – верноподданный слуга,
А где награды, где блага?
Он их обманщику дает.
(Р.-С. 242,37, ст. 28-31).
О значении категории меры, воздержанности см. VI, примеч. 16.

(обратно)

114

Звучанье радостных строк... – (Р.-С. 242,36). – Классический пример изощренной куртуазной кансоны, насыщенной характерным для этого трубадура "психологизмом". В ней трубадур развивает высокую идею куртуазной любви, исходящую из принципа чести, что приводит его к выводу: Безумец, кто любит не так!

(обратно)

115

...Ведь сила ломит солому. – «В средние века существовала поговорка: "Сила побеждает право" (фр. force passe droit)... кроме того, с латинского была переведена другая пословица: "траворезка питает луга". Так как при переводе "траворезка" была названа force (от латинского fortex – ножницы для срезывания травы), произошло забавное смешение понятий: слово force ("траворезка") слилось с понятием force ("сила") и при обратном переводе на латинский язык поговорка получила новое звучание: vis pascit pratum – "сила питает луг". На провансальской почве обе пословицы соединились...» (Фридман Р.А. Указ. соч., II. С. 89).

(обратно)

116

...С тех пор, как злодей... фальшивых вестей... поверив лгуну... – Клеветник (буквально: льстец) – один из важных персонажей куртуазной лирики: он постоянно угрожает разрушить клеветой и доносами любовь трубадура и Дамы.

(обратно)

117

Честь, ищущая предлог... – Честь наравне с доблестью – одна из основных черт куртуазной личности.

(обратно)

118

Вариант – по барселонской рукописи (Sg).

(обратно)

119

...неподходящего... – После этого слова в рукописи значительный пробел.

(обратно)

120

..записана в этой книге. – Речь идет о песне, предшествующей данному варианту.

(обратно)

121

...отправился за море... – Т.е. в Третий крестовый поход, предпринятый Фридрихом Барбароссой, Филиппом-Августом и Ричардом Львиное Сердце в 1190 г.

(обратно)

122

...с виконтом Лиможским... и т.д. – Т.е. с Аймаром V, виконтом Лиможским (1148-1199).

(обратно)

123

...в осаде Акры. – Крепость была взята 11 июня 1191 г.

(обратно)

124

Князь Антиохийский - Боэмонд III (ум. 1201 г.).

(обратно)

125

Все время хочет мой язык... – Р.-С. 242,51.

(обратно)

126

при дворе короля Ричарда Английского... – Ричарда Львиное Сердце, умершего в 1199 г. См. о нем подробнее XI, примеч. 6.

(обратно)

127

Рамон Бернарт де Ровинья – сеньор, упоминаемый в документе 1197 г., чье имя встречается в песнях нашего трубадура. Высказывалось предположение, что он был конфидентом новой любви поэта.

(обратно)

128

...именовали друг друга "Превыше-Всех..." – Помимо обычных условных имен – сеньялей, в куртуазной среде существовал обычай, согласно которому люди, связанные узами дружбы или побратимства, взаимно именовали друг друга подобными условными именами. Ср. XI, примеч. 24; VII, примеч. 8.

(обратно)

129

Ах, будь то не "Превыше-Всех"... – Р.-С. 242,73. – Поскольку содержание песни никак не связано, за исключением первых стихов, с содержанием разо, мы воздержались от полного ее перевода, ограничившись приведением лишь ее начала.

(обратно)

130

Перевод С.В. Петрова.

(обратно)

131

..Альфонса Кастильского... – Т.е. короля Альфонса VIII (1158-1214).

(обратно)

132

...превосходного коня серой масти... – Конь был необходимым элементом снаряжения трубадура, путешествовавшего от одного куртуазного двора к другому в условиях бездорожья и всевозможных опасностей.

(обратно)

133

...короля Наваррского... -Санчо VII Сильного (1194-1234). О его "некуртуазности" свидетельствует трубадур Пейре Карденаль.

(обратно)

134

Свой сладкозвучный глас... – Р.-С. 242,46. – Разо строится на произвольной интерпретации лишь нескольких стихов этой кансоны (строфа III, ст. 39-45).

(обратно)

135

Сеньор Бордо – городом Бордо владел с 1154 по 1189 г. Ричард Львиное Сердце (см. XI, примеч. 6).

(обратно)

136

"Превыше-Всех" – см. примеч. 27.

(обратно)

137

...Бертрана два... – Отец и сын, графы Баусские (ср. LXXI, примеч. 1).

(обратно)

138

...Ги, виконт Лиможский... – Ги V (1190-1230), сын Аймара V (см. примеч. 24). Хроника Бернарда Итье сообщает, что замок Эксидейль, из которого происходил трубадур, был захвачен Ги в декабре 1211 г.; возможно, кансона связана с этим событием, при котором мог пострадать и Гираут де Борнель, хотя такой связи может и не быть. Так или иначе, интересно особое упоминание принадлежащих Гирауту книг как весомой доли его имущества.

(обратно)

139

...пала честь, опочила радость... и т.д. – Этот фрагмент представляет собой вольный парафраз начала кансоны.

(обратно)

140

Как хотелось бы мне... – Р.-С. 242,55. – Подобно предыдущим текстам (ср. примеч. 32), настоящее разо также сюжетно опирается главным образом лишь на начало VIII строфы стихов комментируемой песни, которое мы приводим в переводе С.В. Петрова:

Но все же я горжусь,
Что не был взят мой дом
Разбойным мужиком.
(обратно)

141

Перевод С.В. Петрова.

(обратно)

142

Арнаут Даниэль – о жизни Арнаута (ок. 1180-1195) известно довольно мало. Блистательное мастерство этого несравненного трубадура получило высокую оценку Данте: см. Дополнение второе, 1,2. Арнаут является наиболее признанным мастером "изысканного стиля", составившего кульминацию усилий нескольких поколений трубадуров, стремившихся к непрерывному совершенствованию своего искусства, к созданию все более прекрасных, доселе непревзойденных по мастерству произведений; степень искусства трубадура отражает, по замыслу, самую силу его любовного чувства.

Основное критическое издание: Toja G. Arnaut Daniel. Canzoni. Firenze, 1960.

(обратно)

143

Арнаут де Марейль-см. VII.

(обратно)

144

Риберак – замок на берегу Дроны (Дордонь), возведенный в первой половине X в. и разрушенный в эпоху французской революции.

(обратно)

145

...песни свои принялся сочинять с рифмами самыми изысканными... и т.д. – "Изысканный" стиль характеризуется усложненностью формы, отработанностью и отшлифованностью поэтического языка, вообще поэтическим совершенством; особое значение придается искусству рифмы. Как и в текстах, относящихся к Гирауту де Борнелю, здесь далее особо отмечена категория "трудности понимания" подобных песен.

(обратно)

146

некую знатную гасконку, жену эн Гильема де Бувиль... – Об этих персонажах нам ничего не известно. В недошедшем до нас сборнике Микеля де ла Тора (ср. L, примеч. 6), цитаты из которого содержатся в труде итальянского комментатора трубадуров Дж.М. Барбьери (XVI в.), указывается, что названная дама происходила из "Агрисмонте", однако варианты расшифровки обоих имен собственных чересчур многочисленны и противоречивы.

(обратно)

147

Стал Арнаут ветробором... – Торнада, т.е. заключительная полустрофа песни, повторяющая конечные рифмы последней полной строфы нижеприведенной кансоны Арнаута (Р.-С. 29,10), которая пользовалась особенной славой. Стихи эти, со свойственной им барочной образностью, "перевернутостью", посвящены не только "тщетным усилиям любви", но и теме недостижимости куртуазного идеала и связанного с ним идеала поэтического.

(обратно)

148

Из слов согласной прямизны... – Р.-С. 29,6. – Изысканная форма этой песни, воспевающей нежную грусть любовного томления, строится на так называемых coblas capfindas – "головоногих строфах", в которых последнее слово каждой строфы, изменяясь, становится зачином следующей. Рифмы перевода в какой-то мере отражают необычные рифмующие окончания провансальского текста.

(обратно)

149

...Слова же мной огранены... – Один из сквозных образов поэзии Арнаута.

(обратно)

150

...и, что чей-то там партнер / Плету узор... – Трубадур, чтобы скрыть от недоброжелателей истинный предмет своей любви, делает вид, что служит другой. Этот топос куртуазной поэзии был использован Данте в "Новой жизни" (Дама-ширма).

(обратно)

151

Когда с вершинки...- Р.-С. 39,16. – "Осенний зачин" этой песни контрастирует с глубокой внутренней радостью, какую дарит трубадуру его новая любовь.

(обратно)

152

...Потрембльский хват... – Возможно, поэт сравнивает себя с одним из маркизов Маласпина, славившихся любвеобильностью. Понтремоли – город в Апеннинах, невдалеке от Пармы.

(обратно)

153

Лелея чувства, кои / Питал Парис / К Елене, житель Трои. – Реминисценция популярного среди трубадуров "Романа Трои" Бенуа де Сент-Мора (ХП в.).

(обратно)

154

Гну я слово и строгаю... – Р.-С. 29,10. – Профессиональное усилие в процессе песенного творчества срастается со стремлением поэта к духовному совершенству, к которому его ведет путь любовного одиночества.

(обратно)

155

Люцерна – легендарный город в Испании, по преданию, погрузившийся на дно озера Сенабрия.

(обратно)

156

...Отданы ростовщиком / И должник, и заведенье.-Метафора "любовного ростовщичества" заимствована в числе некоторых других формул куртуазной поэзии из области торгово-юридических отношений.

(обратно)

157

Царством я пренебрегаю, / И тиары мне не надо...-Ради Дамы поэт отказывается от высших форм и светской и духовной власти.

(обратно)

158

...Так, мол, к Даме был влеком / Тот из Монкли... – По-видимому, герой не дошедшего до нас романа или легенды.

(обратно)

159

Стал Арнаут ветробором... – См. примеч. 6. Стихи эти вызвали множество подражаний как у трубадуров, так и за пределами их поэзии, в частности, их реминисцируют Данте и Петрарка.

(обратно)

160

...Травит он борзых бычком... – До сих пор этот стих неправильно интерпретировался из-за смешения соответствующих слов как описание охоты с быком на зайца. Значение "обратной" охоты, "антиохоты" достигается, однако, лишь при нашей интерпретации.

(обратно)

161

Слепую страсть, что в сердце входит... – Р.-С. 29,12. – Секстина, форма, изобретенная Арнаутом, вызвала лавину подражаний – от Данте и Петрарки до новейшего времени, и колоссальную литературу. Форма эта строится, исходя из шести ключевых слов, объединенных попарно ассонансами и распадающихся на несколько смысловых групп, которые строго определенным образом чередуются в каждой из шести с половиной строф, образуя так называемую retrogradatio cruciata. Слова эти притом двусмысленны, и соответствующие места могут быть истолкованы в эротическом плане, что придает всей песне неожиданно сугубо приземленный и мастерски обыгранный автором дополнительный смысл. Интересно обыгрывание подобной двусмысленности в песне, одновременно предельно куртуазной по своим установкам и максимально изощренной формально.

(обратно)

162

Так даже мать родного брата... – Т.е. свою собственную мать.

(обратно)

163

С тех пор как палка стала Веткой... – Реминисценция библейского предания о расцветшем жезле Аарона, в котором средневековые комментаторы видели аллегорический образ Девы Марии.

(обратно)

164

...И дал Адам впервые брату брата... – Т.е. родил Авеля, своего младшего сына. Адам и Дева Мария обозначают начало Ветхой и Новой истории; таким образом, здесь как бы охватывается вся история человечества.

(обратно)

165

Разо – см. об этом тексте нашу статью в Приложениях.

(обратно)

166

...при дворе короля Ричарда Английского... – См. о нем подробнее ниже, XI, примеч. 6.

(обратно)

167

Не Амор в моей власти, а... – Р.-С. 29,2. – Песня воспевает полную отдачу себя трубадуром возлюбленной Даме, противоречивое состояние между любовным отчаянием, в недрах которого зарождается высшая радость, и утешением смирения.

(обратно)

168

...Закат ли, или утреет... и т.д. – Язык Арнаута насыщен изысканными неологизмами.

(обратно)

169

У лжецов – обезумь их Бог! – См. VIII, примеч. 15.

(обратно)

170

К Мьель-де-бен шлет... – Этот сеньяль, со значением Лучше-чем-благо, не отождествлен.

(обратно)

171

Сайль д’Эскола – Имя, вернее, прозвище этого трубадура может переводиться многообразно – либо как "бросивший ученье" или даже "покинувший монастырь", либо же, напротив, как "педант". Похожее имя носила сестра Дофина Овернского Сайль де Клаустра (XLI, 1).

(обратно)

172

..приближенным доны Айнермады Нарбоннской... – Очевидно, переписчик исказил здесь имя виконтессы Эрменгарды Нарбоннской (1143-1197), воспетой, кроме того, Бернартом Вентадорнским, Пейре Овернским и Пейре Роджьером (ср. XL.).

(обратно)

173

Бертран де Борн – ок. 1182-1195 гг., ум. в 1215 г. Трубадур этот стяжал поэтическую славу преимущественно своими сирвентами на темы междоусобных войн, которые велись в то время на территории южной Франции.

Поэзии Бертрана присуща некая особая образная насыщенность, замечательная изобразительная и языковая суггестивность; трубадуру никогда не изменяет чувство юмора. Все это вместе придает его песням ноту современного звучания, сближающую его творчество с поэзией XX в.

Основное критическое издание: L’ Amour et la Guerre. L’oeuvre de Bertran de Born / Ed. par G. Gouiran. Aix-en-Provence, 1985, Vol. 1-2.

См. ряд рассказов о Бертране в наших Дополнениях – первом (II, 1) и втором (I, 3).

(обратно)

174

...был владетель замка... под названием Аутафорт. – Подробнее о перипетиях, связанных с этим владением, см. разо 6 и 7.

(обратно)

175

...с графом Перигорским... – Элиас VI Талейран (ок. 1158-1203); дважды упоминается в песнях Бертрана.

(обратно)

176

...с виконтом Лиможским... – Аймар (Адемар) V (1138-1199), упоминаемый трубадуром четыре раза.

(обратно)

177

...с братом Константином своим... – См. примеч. 2.

(обратно)

178

...с Ричардом, пока тот был графом Пуатье – Ричард Львиное Сердце, р. в 1155 г., сын Генриха II Плантагенета и Алиенор Аквитанской (см. VI, примеч. 8); по рождению граф Пуатье, с 1169 г. – граф тулузский, в 1189, после смерти отца, унаследовал английскую корону; ум. в 1199 г. Две его песни приведены в XLII, разо четвертое, и Дополнении первом, I, В.

(обратно)

179

...Генриха короля и сыновей его... – Т.е. Генриха II Плантагенета, короля Английского с 1154 по 1189 г. Сыновья его – Генрих Короткий Плащ (так называемый Король-юноша, 1155-1183; см. подробнее примеч. 123), Ричард Львиное Сердце (см. примеч. 6), Джоффруа, граф Бретани (1158-1196), и Иоанн Безземельный (1166-1216), после смерти Ричарда король английский, – вели междоусобные войны, которые приветствовал и в какой-то мере своими сирвентами стимулировал Бертран де Борн. См. подробнее нашу статью в Приложениях.

(обратно)

180

Король французский – Филипп-Август (1180-1222). Ср. ниже, разо 14 и 15.

(обратно)

181

Вариант – рукописей E и R.

(обратно)

182

виконт Аутофорта – см. примеч. 2.

(обратно)

183

...свыше тысячи человек. – Несомненная гипербола.

(обратно)

184

...братьев... и т.д. – См. примеч. 2.

(обратно)

185

...кансон же сочинил не более двух... – На 30 сирвент Бертрана приходится, однако, 8 кансон.

(обратно)

186

...король Арагонский... и т.д. – Альфонс II (1162-1196), см. в связи с ним разо 10. Будучи сам поэтом, покровительствовал трубадурам, в том числе Гирауту Борнелю. Речь идет о каком-то куртуазно-поэтическом анекдоте, нам неизвестном.

(обратно)

187

звался Папиолем. – Жонглер Бертрана (см. II, примеч. 2), которому он вверяет многие свои сирвенты.

(обратно)

188

...Графа Бретани прозвал он Расса... – Т.е. графа Джоффруа (см. примеч. 7); сеньяль со значением "рыжий".

(обратно)

189

...короля Английского "Да-и-Нет"... – Сеньяль, которым он именует Ричарда Львиное Сердце, представляет собой кальку названия одного из методов схоластической теологии, развивавшегося, в частности, Абеляром.

(обратно)

190

...Короля-юношу - "Моряком". – См. примеч. 7.

(обратно)

191

...возбуждал к войне против отца... – См. ниже, примеч. 123.

(обратно)

192

...убит в одном из Бертрановых замков. – На самом деле Король-юноша умер во время военного похода от лихорадки.

(обратно)

193

Бертран де Борн имел обыкновение похваляться... – См. более подробный вариант этого сюжета в разо 10.

(обратно)

194

...поступил в цистерцианекий монастырь. – В Далонское аббатство, туда же, куда ушел и Бернарт Вентадорнский (см. VІ,12); там Бертран оставался в качестве монаха около 20 последних лет своей жизни. Цистерцианцы – ветвь бенедиктинского ордена, ведущего название от основанного в XI в. монастыря в лесах Цистерциума (совр. Сито близ Дижона), настоятелем которого был в XII в. св. Бернард Клервосский (1091-1153) – современник трубадуров, чья проповедь любви ставилась некоторыми учеными в связь с воспеваемой ими куртуазной любовью.

(обратно)

195

...и граф Джоффруа Бретонский... и т.д. – См. примеч. 7.

(обратно)

196

...друг друга называли "Расса". – См. примеч. 16.

(обратно)

197

эн Альфонс Арагонский... – См. примеч. 14; эн Раймон, граф Тулузский... – См. VI, примеч. 11.

(обратно)

198

...доной Маэут де Монтаньяк. – См, о ней нашу статью в Приложении.

(обратно)

199

...воспел ее таким образом... – Дальнейшее повествование строится в большей мере на тексте комментируемой песни.

(обратно)

200

Расса, высшей доблести грани... – Цитируется III строфа песни.

(обратно)

201

...С Пуатъе, Сарагоссы, Бретани / И Тулузы не взявши дани... – Т.е. с четырех названных властителей, якобы влюбленных в даму Бертрана. По мысли комментатора, цель песни – показать Джоффруа, что он, Бертран, единственный избранник Дамы и что остальным претендентам здесь делать нечего.

(обратно)

202

...что речь ведут зря и некстати... и т.д. – Буквальный парафраз IV строфы.

(обратно)

203

...с виконтом ... Лиможским... – См, примеч. 4.

(обратно)

204

Расса, столь она величава... – P.-С. 80,37.

(обратно)

205

...Но открыт одному к ней вход. – Поэт имеет в виду, очевидно, себя.

(обратно)

206

...С Пуатье, Сарагоссы, Бретани... и т.д. – См. примеч. 29.

(обратно)

207

С эн Эйгаром войну ведет / Маурин... – Реминисценция провансальского эпоса, дошедшего до нас лишь во фрагментах. Бертран ставит в пример, конечно, Маурина – вассала, восставшего против своего сеньора.

(обратно)

208

...Графа, чей столь дерзок налет... – Ричарда Львиное Сердце.

(обратно)

209

...К нам виконт на Пасху придет. – Аймар V, виконт Лиможский (см. примеч. 4), воевавший с Ричардом.

(обратно)

210

...Вы, Моряк, не из тех господ... – Сеньяль Короля-юноши (см. примеч. 7).

(обратно)

211

Эн Гольфье де ла Тур – племянник Бертрана де Борна, о котором ходили легенды относительно его пребывания в Святой Земле (см. XVIII, примеч. 33).

(обратно)

212

Папиоль, теперь твой черед... – См. примеч. 15.

(обратно)

213

Бель-Сеньор – сеньяль Дамы.

(обратно)

214

...был возлюбленным некоей дамы... и т.д. – См. примеч. 26.

(обратно)

215

...виконта Тюреннского... – Раймона II, 1143-1191.

(обратно)

216

мадонны Марии Вентадорнской... – См. XXIII.

(обратно)

217

...доны Аэлис де Монфор. – Вышедшей замуж за Бернарта де Казнака, сеньора де Монфор.

(обратно)

218

...сам ее для себя создать... – Образ "синтетического портрета", восходящий к античности, был воспринят у Бертрана несколькими другими трубадурами.

(обратно)

219

...у кого красоту, у кого нежный взгляд... и т.д. – Перечисляются вслед за комментируемой песней неотъемлемые черты облика куртуазной Дамы.

(обратно)

220

Дама, мне уйти велит... – Р.-С. 80,12.

(обратно)

221

Цимбелин – сеньяль неотождествлен; встречается также у Пейре Видаля (см. ниже LVII. 3, строфа 7).

(обратно)

222

Дама Аэлис – см. примеч. 45.

(обратно)

223

Путь в Шале мне предстоит / К виконтессе... – Тибор де Монтозьё, супруге виконта де Шале, воспетой в песне, комментируемой в разо четвертом (см. примеч. 64).

(обратно)

224

...К Рошшуаровскому крову... – Т.е. ко двору виконтов де Рошшуар.

(обратно)

225

...Пасть к ногам Аньес... – Персонаж неизвестен.

(обратно)

226

...Тристан... у Изольды... – Герои знаменитого средневекового романа о трагических любовниках, известного в нескольких вариантах.

(обратно)

227

Дама Аудьярт... – Аудьярт де Маламорт, известная куртуазная дама, жена Пейре де Маламорта. Ср. XVIII, 2.

(обратно)

228

...Мьель-де-бе прелестный стан... – Сеньяль Гвискарды Комборнской (см. разо 3 и примеч. 22).

(обратно)

229

...В госпоже Файдите... Бель Мираль...-персонажи неотождествлены.

(обратно)

230

...Бель-Сеньор – "героиня" песни: сеньяль со значением "прекрасный господин" (ср. VI, примеч. 22).

(обратно)

231

Папиоль – см. примеч. 15.

(обратно)

232

Азиман – сеньяль со значением "магнит", обозначающий Фолькета Марсельского (см. LXXI).

(обратно)

233

...дону ...Гвискарду... и т.д. – Гвискарда де Боже вышла ок. 1184-1187 гг. за виконта Арчимбаута VI Комборнского; упоминается также ее кузен, Гвискард IV де Боже. Автор дает провансальскую транскрипцию имени.

(обратно)

234

О Лимузин, земля услад и чести... – (Р.-С. 80,1). – Две единственные дошедшие до нас строфы составляли, несомненно, начало целой песни.

(обратно)

235

Я оправдаюсь, дама, хоть бойки...-(Р-С. 80. 15). – Неполный перевод Е. Полонской был включен Львом Лунцем в его пьесу "Бертран де Борн" (альманах "Город". Пб., 1923). Песня относится к жанровой разновидности сирвенты под названием "эскондич" (escondich, т.е. извинение – влюбленный оправдывается в такой песне перед Дамой, если он навлек на себя ее гнев или подвергся наветам клеветников). Строфа VIII, представленная лишь частью рукописей, возможно, интерполирована.

(обратно)

236

...к мадонне Тибор де Монтозье... и т.д. – Куртуазная дама, жена виконта де Шале (но не Барбезьер!)... воспетая также Джорданом Бонелем (сп. XIV).

(обратно)

237

Так как апрельский сквозняк... – (Р.-С. 80,36). – Последующий текст разо представлен единственной рукописью F и состоит из пересказа отдельных фрагментов песни, местами неверно понятых (так, при пересказе строфы III описание дамы как гордой и неприступной владычицы (см. примеч. 67) отнесено к "знатным сеньорам", – очевидно, за счет случайно возникшей анаграммы sabors (сладость) и baros (сеньоры)). Имеется также лакуна в конце отрывка.

(обратно)

238

Юность – см. III, примеч. 19.

(обратно)

239

...И я покидаю ту... – Следуя за интерпретацией, данной в разо, речь должна была бы идти о заступнице поэта перед Маэут де Монтаньяк – Тибор де Монтозье.

(обратно)

240

...Вашу признав высоту... и т.д. – Смысл этих стихов заключается в том, что абсолютный, не подлежащий никакой критике авторитет – прерогатива только Дамы, а "герцоги и короли", претендующие на подобную непогрешимость, будут подвергнуты Бертраном тем большей критике, составляющей дальнейшее содержание песни. Любовная тема уже в III строфе уступает место обличению всевозможных пороков богатых сеньоров, более обычному для сирвенты, чем для куртуазной кансоны. В последней строфе песни появляется, однако, "положительный герой".

(обратно)

241

Даянья их все бедней... – Т.е. они погрешают против куртуазной щедрости.

(обратно)

242

построив ристаний планы... – Т.е. подстраивают заранее результаты турниров.

(обратно)

243

На Темпра – сеньяль неотождествлен (на – от domina, госпожа).

(обратно)

244

Ты, Папиоль... – См. примеч. 15.

(обратно)

245

...Спеши к Да-и-Нет... – См. примеч. 17.

(обратно)

246

...каковую звали дона Елена... – Сеньяль дамы в форме Лана (т.е. греческая Елена Прекрасная), упоминаемый в первой строфе песни, принят комментатором за настоящее ее имя. См. след. примеч.

(обратно)

247

...сестру короля Ричарда... и т.д. – Принцесса Матильда (Мауэт), 1156-1189, вышла в 1168 г. замуж за Генриха, герцога Саксонского и Баварского. Сын ее (р. в 1182 г.) был коронован в 1198 г. императором Отгоном IV.

(обратно)

248

...усадив эн Бертрана рядом с сестрою... – Ср. строфу IV песни.

(обратно)

249

...с войском в походе... и т.д. – Речь идет об обстоятельствах, нам неизвестных и, возможно, примысленных автором разо.

(обратно)

250

Если б трактир, полный вин и ветчин... – Р.-С. 80,19.

(обратно)

251

...Будь ко мне так же добра дона Лана... – См. примеч. 74.

(обратно)

252

...Как и сеньор Пуату – Ричард Львиное Сердце.

(обратно)

253

С теми, кто славой твоей, Лимузин / Стал, я проститься хочу... – Бертран прощается с дамами, которых прежде воспевал, чтобы отныне служить только "Лане".

(обратно)

254

Бель-Сеньор – См. примеч. 58.

(обратно)

255

.Цимбелин – См. примеч. 49.

(обратно)

256

...Герб королевский в роду... – Т.е. герб Плантагенетов.

(обратно)

257

Анжу – королевский двор Генриха II Английского, отца Матильды, переезжал в это время из Нормандии в Анжу.

(обратно)

258

...Тонкость бесед каталонского плана... – Каталонцы считались особенно сведущими в куртуазии.

(обратно)

259

...Стиль – как у дам из Фанжу. – Фанжу – город в Лангедоке. Гостеприимство его обитателей воспевал и Пейре Видаль.

(обратно)

260

..Я откажусь от богатств Хорасана... – Хорасан – провинция Персии.

(обратно)

261

...Как Маиэр... – Вариант имени Матильды Английской, которой посвящена эта песня.

(обратно)

262

Разо шестое – Для понимания этого и ряда последующих разо необходимо знание некоторых правовых и исторических обстоятельств, связанных с борьбой двух братьев за замок, которая служила постоянным мотивом сирвент Бертрана. См. нашу статью в Приложениях. Кроме настоящего и следующего разо с соответствующими сирвентами, взаимоотношения Бертрана с Константином упоминаются лишь в жизнеописании.

(обратно)

263

...к виконту Лиможскому... – См. примеч. 4. Далее он же назван "виконтом Лимузинским".

(обратно)

264

...и поддержал также король Ричард... – Ричард Львиное Сердце (см. примеч. 6).

(обратно)

265

...с графом Перигорским по имени Талейран... – См. примеч. 3.

(обратно)

266

...у Гильема Гурдонского... – Один из соседствующих с Бертраном сеньоров, которых он стремится привлечь на свою сторону.

(обратно)

267

Легко сирвенты я слагал... – Р.-С. 80,44.

(обратно)

268

Лиможца с Ричардом разлад... – См. примеч. 91-92.

(обратно)

269

...Пусть подчиниться поспешат / Сегодня королю вассалы – своему сюзерену, Генриху II Английскому.

(обратно)

270

Гильем Гурдонский... и т.д. – См. примеч. 94.

(обратно)

271

...Не подпиши вы тот трактат... – Речь идет об обстоятельствах, нам неизвестных.

(обратно)

272

...Цепь Леонарда из металла / Была прочнейшего... – Т.е. подразумевается, что разбитые цепи Св. Леонарда прочнее, чем доспехи баронов, – ироническая реминисценция предания о Св. Леонарде Лимузинском, освободителе узников, разбивавшем их оковы.

(обратно)

273

Вот Талейран, бессилен, вял... Он, как ломбардец, копит сало... – См. примеч. 3. "Ломбардцами" на юге Франции называли купцов, ростовщиков (отсюда совр. "ломбард"), от чего произошли значения "скупой", "гнусный", "толстый".

(обратно)

274

Пока Байард мой не устал... – Своему коню трубадур не без иронии присваивает имя скакуна эпического героя Рено де Монтабана, сына Аймона.

(обратно)

275

...Пробившись через сеть засад... – Эта сирвента сочинена вскоре после успешных военных действий Ричарда в Перигоре.

(обратно)

276

Как слыхали вы уже множество раз... – См. примеч. 90.

(обратно)

277

...у эн Аймара, виконта Лиможского... – См. примеч. 4.

(обратно)

278

...у эн Амбларта, графа Перигорского... – Возможно, брата Талейрана (см. примеч. 3).

(обратно)

279

...эн Талейрана, сеньора Монтаньяка... – Здесь граф Перигорский именуется по названию владения своей жены (см. примеч. 15).

(обратно)

280

Астрономия – т.е. астрология; в средние века обе науки не различались.

(обратно)

281

...в день и час... негожий... и т.д. – Речь идет об астрологических предзнаменованиях, указывающих на время, благоприятное для начала какого-либо предприятия. Понедельник – день луны – считается днем для этого неподходящим. Ср. строфу IV песни.

(обратно)

282

...к Генриху, королю Английскому... – См. примеч. 7.

(обратно)

283

...к эн Ричарду, графу Пуатье... – См. примеч. 6.

(обратно)

284

...которую Король-юноша повел против своего отца... и т.д. – Эти обстоятельства составляют сюжет разо десятого.

(обратно)

285

...сыновья... Бертрановы... – От двух браков у Бертрана де Борна было четыре сына, один из них трубадур(см. XII).

(обратно)

286

Чтоб песни слагать без труда... – Р.-С. 80,20.

(обратно)

287

...и граф, и король... – См. примеч. 110-111.

(обратно)

288

...Амбларт, Адемар, я – вам враг! – См. примеч. 106 и 4.

(обратно)

289

Неважно, четверг иль среда... и т.д. – См. примеч. 109.

(обратно)

290

Вариант разо дошел до нас в единственной рукописи, так называемом "Frammento Romegialli"; отличается от предыдущего в истолковании конфликтов Бертрана с сеньорами и их квалификации. См. примеч. к предыдущему тексту.

(обратно)

291

...с графом Ричардом воевал... – См. два предшествующих разо.

(обратно)

292

...виконт Вентадорнский... и т.д. – Эблес V Вентадорнский; виконт Комборнский – Арчимбаут V; виконт Сегюрский – так назван по имени одного из своих владений виконт Аймар V Лиможский, см. выше, прим. 4; виконт Тюреннский – Раймон II.

(обратно)

293

...с графом Перигора... – См. примеч. 3.

(обратно)

294

...с сеньорами Гурдона и Монфора. – См. примеч. 94 и 45.

(обратно)

295

... брату его сочувствовали, Королю-юноше, с коим он воевал... – Этот текст вместе с комментируемой в нем песней поводит нас к основной теме сирвент Бертрана, связанной с междоусобными войнами семьи Плантагенетов, историческая канва которых изложена в нашей статье (с. 512-513). Сирвента, комментируемая в настоящем разо, связана с событиями, относящимися к началу конфликта Короля-юноши с Ричардом, против которого аквитанские сеньоры образовали лигу, горячо поддержанную Бертраном.

(обратно)

296

лишив его... и каретной подати... – Т.е. законно причитающейся ему доли в дорожных пошлинах.

(обратно)

297

...четырех... владетелей перигорских... и т.д.-Перечисляются сеньоры – вассалы графа Перигорского.

(обратно)

298

... эн Гастон де Беарн... и т.д. – См. примеч. 204.

(обратно)

299

эн Везиан Ломаньский – Везиан II Ломаньский (1178-1221).

(обратно)

300

эн Бернардос д’Арманьяк – Бернард IV, граф д’Арманьяк (1160-1190).

(обратно)

301

...эн Рауль де Маллеон... и т.д. – См. XXVIII, примеч. 2.

(обратно)

302

...сеньор Тоннэ... и т.д. – Перечисляются пуатевинские сеньоры, т.е. вассалы самого Ричарда, которых Бертран призывает против него восстать.

(обратно)

303

С тех пор, как с Перигором договор... – Р.-С, 80,33.

(обратно)

304

...Скрепили Вентадорн, Комборн, Сегюр... и т.д. – См. примеч. 120.

(обратно)

305

...Стал горожанин боязлив и хмур... – Бертран, певец рыцарской аристократии, с презрением относится и к крестьянам, и к горожанам, страдающим из-за войны между сеньорами в первую очередь.

(обратно)

306

О вы, Пюи-Гильем... и т.д. – См. примеч. 125.

(обратно)

307

...Да и сеньору Ангулемцу... – См. последние стихи сирвенты и примеч. 142-143.

(обратно)

308

...эн Каретник ныне без кареты... – См. примеч. 124.

(обратно)

309

...Когда б виконт, под чьей рукой Гасконь... и т.д. – См. примеч. 204. Бертран продолжает перечисление противников Ричарда.

(обратно)

310

...Бесстрашный граф не сунулся б в огонь... – Т.е. Ричард не решился бы выступить против такого союза.

(обратно)

311

...В Клерво, средь поля крепость возвели... – Ричард построил эту крепость на анжуйских землях, которые после смерти Генриха II должны были отойти не ему, а Королю-юноше. Это обстоятельство явилось одной из причин конфликта между братьями.

(обратно)

312

...Что виден и с дороги в Матефлон. – Замок в Анжу со значимым названием "крепость".

(обратно)

313

...Такой же ли Филипп монарх и воин... и т.д. – Филипп-Август, король Французский (см. примеч. 8), наследовавший своему отцу Людовику VII в 1180 г., не отличавшемуся особой воинственностью; Карл – Карл Великий.

(обратно)

314

...Увидим по Тайферу, что достоин / Домена... – После смерти Вульгрина III, старшего сына графа Гильема IV Ангулемского, права на графство Ангулемское дочери Вульгрина Матильды, пользовавшейся поддержкой Ричарда, оспаривались младшими братьями Вульгрина; одного из них и имеет в виду Бертран.

(обратно)

315

...ибо им был признан трон... – Т.е. он в качестве графа Ангулемского признал себя вассалом Филиппа-Августа.

(обратно)

316

...Прав "да" сменить на "нет" король лишен – Намек на сеньяль Ричарда Львиное Сердце (см. примеч. 17).

(обратно)

317

В те времена... – Т.е. до 1189 г. (см. примеч. 6). События, о которых здесь идет речь, относятся к 1183 г.

(обратно)

318

...вошли добрый виконт Лиможский... и т.д. – Перечисляются сеньоры, в большинстве знакомые нам по предыдущим разо и песням, в которых Бертран успешно призывал их объединиться против Ричарда, – теперь, однако, его предавшие.

(обратно)

319

...подошел к Аутофорту со всею своею ратью... – Осада Аутофорта Ричардом продолжалась с 29 июня по 7 июля 1183 г. Ср. рассказ об этих событиях в итальянских памятниках (Дополнение первое, II, IA, б и II, IБ, б (конец новеллы) и у Бенвенуто да Имола (Дополнение второе, I, 3 А)).

(обратно)

320

Я к стене не приперт... – Р.-С. 80,21.

(обратно)

321

Ниорт (Ниор) – т.е. Ричард, названный здесь по имени одного из принадлежащих ему городов.

(обратно)

322

Лимузинцы плели / Хитрую ложь... и т.д. – Т.е. названные в разо и некоторые другие сеньоры.

(обратно)

323

...Три паладина... – Паладин – высокопоставленный придворный.

(обратно)

324

...В старом монастыре... – Очевидно, св. Марциала в Лиможе, знаменитейшей из окрестных святынь.

(обратно)

325

Если б граф... – Ричард Львиное Сердце.

(обратно)

326

...Эн Адемара прав. – См. примеч. 4.

(обратно)

327

Спой, Папиоль... – См. примеч. 15.

(обратно)

328

Разо десятое – ср. Жизнеописание, вариант (2).

(обратно)

329

Генрих, король Английский... и т.д. – Ср. предыдущее разо и выше, примеч. 147. Согласно историческим источникам, сам король Генрих участия в осаде не принимал.

(обратно)

330

Король Арагонский – Альфонс II Арагонский.

(обратно)

331

...в наемники идти... – Обстоятельство, несовместимое с королевской честью.

(обратно)

332

...из бедного карлатского рода... и т.д. – Генеалогия короля Арагонского представляется здесь в упрощенном виде.

(обратно)

333

...а звался он Раймон Беренгьер. – См. о нем, как и о самом короле Альфонсе, ХСІІ.

(обратно)

334

Короноваться ходил он в Рим... – Раймон Беренгьер I всю свою жизнь сохранял титул принца, а не короля; тем менее он имел оснований "короноваться" в Риме. В основу эпизода положено путешествие его в Турин для встречи с Фридрихом I Барбароссой.

(обратно)

335

...дочь императора Мануила... и т.д. – Евдоксию, дочь Мануила I Комнина, императора Константинопольского (1143-1180), чьей руки король Альфонс сначала домогался, но, поскольку она задерживалась приездом, он женился на Санче Кастильской. Дальнейшую историю Евдоксии – см. в LXXII, 2 и примеч. 16, 18.

(обратно)

336

Вновь лучезарный парадиз... – Р.-С. 80,32. – Ср. первую строфу сирвенты в переводе С.В. Петрова:

Когда весна ласкает взгляд
И словно не о чем тужить,
Сирвенту новую служить
Я вздумал, дабы Арагон
Увидел в веянье знамен –
Се знак дурной –
На нас король пошел войной
И опозорился стократ
Тем, что наемный он солдат.
(обратно)

337

...Как в заключительных строках / Лэ... – Лэ – поэтический жанр, характеризуемый разнородной строфической структурой, однако структура первой и последней строфы обычно совпадает. Трубадур хочет сказать, что король кончит так же, как начал.

(обратно)

338

...В Карлат... – См. примеч. 160.

(обратно)

339

...В Тир путь прямей... – Тир – город в Палестине; намек на стяжательство крестоносцев, пускавшихся нередко в крестовые походы из одной жажды наживы.

(обратно)

340

Прованс на волоске повис, / Там носят Санчо на руках... – Управление Провансом после убийства Раймона Беренгьера перешло к Санчо Арагонскому.

(обратно)

341

...въехав в Руссильон / Где Джауфре всех прав лишен... – Гинар, граф Руссильонский, сын графа Джоффруа умер в 1172 г., после чего графство отошло к Альфонсу II. Стихи эти относятся как бы к потревоженной "тени" Джоффруа.

(обратно)

342

...Тулузой всей... и т.д. – Речь идет об обстоятельствах, нам неизвестных.

(обратно)

343

Кастрохерис – город в старой Кастилии.

(обратно)

344

... лучше б страх / Нагнал на Барселонца он... – Графы Барселонские были вассалами королей Кастильских.

(обратно)

345

...Король мошенников... – Этот титул восходит к преданию о нормандском рыцаре (геі tafur), чей двор соответствует позднейшему парижскому "Двору чудес".

(обратно)

346

Король Рамирес... и т.д. – После смерти в 1134 г. Альфонса I, короля Наварры и Арагона, наваррцы избрали королем Гарсиа Рамиреса, арагонцы – Рамиро Монаха. От этого произошла длительная гражданская война, которая могла бы завершиться подчинением Арагона Наварре, если бы король Гарсия Рамирес не умер в 1150 г.

(обратно)

347

...Наваррцем добрым... – Т.е. королем Санчо VI, унаследовавшим королевство после Гарсия Рамиреса.

(обратно)

348

...его супруге... – Т.е. королеве Санче Кастильской.

(обратно)

349

...беренгьеров стон... / И меч, разя родню, ослиз. – См. примеч. 162 и 168. Здесь содержится намек, по-видимому необоснованный, на участие самого Альфонса II в убийстве Раймона Беренгьера.

(обратно)

350

Императрице он сюрприз / Устроил... чуть не без риз. – См. примеч. 163.

(обратно)

351

Когда Король-юноша мир с братом своим Ричардом заключил и от притязаний на земли его отказался... – См. разо десятое и примеч. 123. Мир был, очевидно, заключен в 1182 г.

(обратно)

352

Отправился Король-юноша в Ломбардию... – Вероятно, автор или переписчик путает с Ломбардией Нормандию; оба имени созвучны через ступень Lormandia.

(обратно)

353

Я начинаю петь в негодованье... – (Р.-С. 80,13). См. ниже, примеч. 186.

(обратно)

354

...Король живет на чьем-то содержанье... – Ценой отступления от своих требований Король-юноша получил от отца денежную поддержку.

(обратно)

355

...Гильема, что в ристанье / не побежден! – Реминесценция эпизода осады и взятия Оранжа Гильемом Оранжским, героем одноименного эпического цикла.

(обратно)

356

Пусть, он, кому подвластны англичане... и т.д. – Иронический намек на номинальную коронацию в 1170 г. Короля-юноши, не давшую ему никаких реальных владений (см. примеч. 123). Дальше перечисляются владения, которые он мог бы унаследовать.

(обратно)

357

...И герцогом Гаскони и Бретани... и т.д. – См. примеч. 123.

(обратно)

358

Представьте, н’Аламанда, я на грани... – Бертран воспроизводит музыку, метрико-строфическую форму и рифмы песни Гираута де Борнеля "Друг милый Аламанда, как в тумане…", см. VIIІ, 2.

(обратно)

359

...к злодею – Ричарду Львиное Сердце.

(обратно)

360

Граф Джауфре – Джоффруа, герцог Бретани (см. примеч. 7), третий сын Генриха II, т.е. младший брат Короля-юноши и Ричарда. Ср. примеч. 169.

(обратно)

361

...Уж лучше бы его отдаться длани... – Разочаровавшись в двух других братьях, Бертран делает ставку на младшего.

(обратно)

362

Разо двенадцатое. – Восстание, к которому Бертран долго призывал Короля-юношу, оказалось для последнего роковым: он заболел лихорадкой в военном походе и умер 11 июля 1183 г. Кроме этого плача, Бертрану приписывается еще один, пользующийся большей известностью (Р.-С. 80,41). В Дополнении первом (II, 1 А, б и II, 1 Б, а, б) приводятся хвалебные рассказы о Короле-юноше в ранних памятниках итальянской новеллистики.

(обратно)

363

Пенье отныне заглушено плачем... – Р.-С. 80,23.

(обратно)

364

...Юный, для юных вождей и отцом... – Трубадур обыгрывает прямое и переносное значения понятия Юности в куртуазном универсуме (см. VI, примеч. 6).

(обратно)

365

...Роландовых дел / Преемник... – Роланд – известнейший эпический герой.

(обратно)

366

...Дороже безан... – Безан – византийская монета.

(обратно)

367

Вы слыхали... – См. разо десятое.

(обратно)

368

...Эспаньоль... и т.д. – См. строфу III комментируемой сирвенты.

(обратно)

369

Правда и то... и т.д. – См. строфу IV.

(обратно)

370

...жонглер... однажды ссудил королю двести мараведи... денье. – Мараведи – испанская золотая монета; денье – французская серебряная монета. Чрезвычайно унизительно для короля то обстоятельство (возможно, вымышленное), что он занимает деньги у жонглера (см. строфу V сирвенты). Ср. далее о том, что "Пейре-жонглер одолжил лошадей и денег", т.е. именно то, чем обыкновенно одаривают жонглеров сеньоры.

(обратно)

371

Ужасен будет Страшный Суд... Р.-С. 210,10 а. – См. жизнеописание этого трубадура (XCIII). Остальной текст сирвенты до нас не дошел.

(обратно)

372

...старую королеву Английскую... и т.д. – В бенедиктинском аббатстве Фонтевро доживала свои дни Алиенор Аквитанская (ум. в 1204). См. VI, примеч. 8. Возможно, однако, что обозначение автором "матроны из Фонтевро" как королевы Английской произвольно и что речь идет всего лишь о Матильде, сестре Филиппа Фландрского, аббатиссе этого же аббатства.

(обратно)

373

Когда я вижу, как плывут... – Р.-С. 80,35.

(обратно)

374

...пусть ричардов редут... – Цель сирвенты – унизить короля Альфонса в глазах Ричарда и ослабить тем самым их союз.

(обратно)

375

...Будь тот при Кастеллоте крут... – Т.е. сам Эспаньоль, владетель замка под названием Кастеллот, якобы захваченного Альфонсом.

(обратно)

376

...от беарнского Гастона... – Гастон VI, виконт Беарнский, союзник Бертрана по оппозиции Генриху II и Ричарду.

(обратно)

377

...Ответного не слыша звона... – Скупость, с точки зрения куртуазного вежества,-величайший порок: жонглеров и трубадуров полагалось щедро одаривать.

(обратно)

378

...и та матрона / Из Фонтевро... – См. примеч. 200.

(обратно)

379

Пейре Руис – Наваррский рыцарь, брат Гонсальво Руиса, трубадура, осмеянного Пейре Овернским (см. Дополнение четвертое, IA, строфа 12).

(обратно)

380

...По знаку своего патрона... – Т.е. графа Ричарда, которого он иронически именует патроном короля Арагонского.

(обратно)

381

...Сюда привел... – Имеется в виду все та же осада Аутофорта.

(обратно)

382

...Ведь тот, кого награды ждут / Там, в Пуатье... – Т.е. король получит вознаграждение у того же Ричарда, менее высокопоставленного сеньора.

(обратно)

383

...Король с Наваррцем пусть споют... – Т.е. сам Альфонс II и Санчо VI Мудрый, король Наваррский (1150-1194).

(обратно)

384

...когда Ричард, король Английский... и т.д. – Речь идет о событиях 1187 г., когда Ричард королем еще не был (см. примеч. 6). О короле Франции Филиппе-Августе см. примеч. 8. Тему этого и следующего текстов составляют войны, которые вел Филипп II Август против Плантагенетов с целью захватить их французские владения, в конце концов достигнув в этом успеха (см. XII). В тексте содержится ряд исторических и хронологических неточностей.

(обратно)

385

Жизор – город в Нормандии, бывший предметом частых конфликтов между французской и английской коронами.

(обратно)

386

...шампанцев... и т.д. – см. строфу IV песни и примеч. 222.

(обратно)

387

...архиепископа, епископа и монахов. – Ср. конец строфы VI и примеч. 224.

(обратно)

388

Поскольку всех сеньоров раздражало... – Р.-С. 80,31.

(обратно)

389

Честь короля к отмщению зовет… – Т.е. короля Филиппа-Августа.

(обратно)

390

Воителям двоим звезда сияла... – Т.е. Филиппу-Августу и Ричарду Львиное Сердце.

(обратно)

391

...Пять герцогств – трех уж нет... – Из пяти герцогств – Французского, Бургундского, Нормандского, Бретанского и Аквитанского – три последних были в это время в руках у англичан.

(обратно)

392

Керси – графство на р. Гаронне, захваченное Ричардом, ср. ниже, примеч. 244.

(обратно)

393

...Филипп без боя Иссудун сдает... – Крепость, бывшая одним из спорных пунктов в ведущейся войне.

(обратно)

394

Ведь у Филиппа скаредник и мот... и т.д. – Ср. текст разо, в котором этот мотив заметно развит, однако неизвестно, насколько оправдано такое развитие.

(обратно)

395

Толпа с благоговением внимала... и т.д. – реминисценция эпизода из эпической поэмы "Рауль де Камбрэ", подробно развернутая в следующем разо.

(обратно)

396

...Когда бы не пустил он церковь в ход... и т.д. – По контрасту с воинствующей ролью Церкви в Альбигойских походах, здесь она проявляет мирную инициативу.

(обратно)

397

Сирвенту эту Папиоль возьмет... – См. примеч. 15.

(обратно)

398

...Ее он Изембарту отвезет... – Персонаж не отождествлен.

(обратно)

399

...Та, что всегда в душе моей живет... и т.д. – Интересно контрастирующее с обличительным тоном сирвенты хвалебное обращение к даме в конце ее.

(обратно)

400

Перевод А.Г. Архипова.

(обратно)

401

Разо пятнадцатое: половину этого текста составляет разбор сирвенты, которой посвящено также предыдущее разо (см. примеч. к ним).

(обратно)

402

...Герина Рыжего... и т.д. – См. примеч. 223. Герберт – другой герой "Рауля де Камбрэ", Герберт Вермандейский.

(обратно)

403

В нежный и новый сезон... – Р.-С. 81,2. – В этой сирвенте Бертран стремится усугубить вражду между Ричардом Львиное Сердце и французским королем Филиппом-Августом. Песня строится на изысканных рифмах с повторением ключевого слова "благородная" (genta).

(обратно)

404

...Сеньору Руи не впервой. – Т.е. королю Филиппу-Августу.

(обратно)

405

Спор без урона сторон... – Т.е. мир, заключенный без кровопролития.

(обратно)

406

...А Юность без сени лихой... – См. VI, примеч. 6.

(обратно)

407

...Жизор, от дани свободный... – См. примеч. 213.

(обратно)

408

Эн "Да-и-Нет"... – См. примеч. 17.

(обратно)

409

...Как трантезский отец святой – в совр. Мутье-ан-Тарантэз в Савойе была в средние века архиепископская кафедра.

(обратно)

410

...Больше, чем Альгейсы разбой. Один из "братьев-разбойников" по имени Мартин позже участвовал в Альбигойских войнах (см. ниже, LVIII, примеч. 47), перейдя от крестоносцев на сторону графа Тулузского.

(обратно)

411

Что бы ни говорил в строфах своих и сирвентах... Филиппу... и т.д. – См. два предыдущих разо. Военные действия, о которых идет речь, возобновились в 1188 г. Строфа – короткая песня "на случай", по форме – замкнутая строфическая единица.

(обратно)

412

Споемте о пожаре и раздоре... – Р.-С. 81,29. Бертран воспроизводит метрику, строфику и изысканные рифмы одной из кансон Арнаута Даниэля (Р.-С. 29,17).

(обратно)

413

...Кость со свинцом кидает вероломный. – Т.е. фальшивую игральную кость, всегда падающую на определенную сторону благодаря вкрапленному в нее кусочку свинца.

(обратно)

414

О, где мой Лузиньян и мой Ранкон... – Поэт хочет сказать, что у него нет таких богатых владений, как Лузиньян (в Пуатье) или Ранкон (в Лимузине), которые снабжали бы его необходимым для ведения войны.

(обратно)

415

...На предка Карла стал бы он похож... – На Карла Великого.

(обратно)

416

...Того, кто честь до боя потерял... – Т.е. короля Филиппа-Августа, неспособного на подвиги, подобные перечисленным в предыдущей строфе.

(обратно)

417

...едва ль мой Да-и-Нет решит Каор / Оставить... – Каор – главный город провинции Керси, после захвата которой Ричардом Филипп-Август не переставал добиваться ее возвращения.

(обратно)

418

...И ждет, когда король отдаст Шинон... – Имеется в виду Генрих II Английский, отец Ричарда, чьи сокровища, которые Ричард стремился захватить, хранились якобы в замке Шинон в Турени.

(обратно)

419

Когда корабль, затерянный в просторе... – Как и во многих сирвентах, последняя строфа здесь любовная.

(обратно)

420

В Трайнаке быть, когда там пир начнут... – Совр. Треньяк, город в Лимузине.

(обратно)

421

Папиоль – см. примеч. 15.

(обратно)

422

Роджьеру спой... – Персонаж неотождествлен.

(обратно)

423

...Нет больше рифм на "-омный", "-он" и "ежно". – Хотя в песне Арнаута Даниэля, взятой Бертраном за образец, шесть строф, трубадур после пятой строфы изящно признает, что не находит больше слов на требуемые рифмы.

(обратно)

424

Ричард же, как уже слыхали вы... и т.д. – Текст, на который ссылается жизнеописание, до нас не дошел. Возвращаясь из третьего крестового похода, Ричард попал в руки австрийского герцога Леопольда, выдавшего его императору Генриху VI, который лишь два года спустя, в 1194 г., освободил его из плена с условием выплаты колоссального выкупа.

(обратно)

425

Буде бы король прозрел... – Р.-С. 80,8, ст. 25-32.

(обратно)

426

...что Лимож, хотя и цел... и т.д. – См. примеч. к предшествующим текстам.

(обратно)

427

Перевод С.В. Петрова.

(обратно)

428

эн Раймон Джаузеран – каталонский сеньор, упоминаемый также в разо втором Пейре Видаля (LVII).

(обратно)

429

Когда цветы средь зелени красны... – Р.-С. 80,34.

(обратно)

430

Перевод С.В.Петрова.

(обратно)

431

Бертран де Борн-сын – комментируемая настоящим текстом сирвента сочинена в 1206 г. старшим сыном знаменитого трубадура (ок. 1179-1233); по стилю она весьма близка произведениям отца. Речь идет о войне, которую вел против Иоанна Безземельного Филипп II, в 1202 г. объявивший все владения Иоанна во Франции конфискованными. Он напал на владения Иоанна, прежде всего на Нормандию, завоеванную им довольно быстро, так как нормандские бароны, недовольные вымогательствами Иоанна, отложились от него. Далее Филипп II захватил и все другие владения Плантагенетов во Франции за вычетом части Пуату и герцогства Аквитанского.

(обратно)

432

Когда король Ричард умер... – в 1199 г.

(обратно)

433

...прозванный Иоанном Безземельным... – См. XI, примеч. 7.

(обратно)

434

...к графу Ангулемскому... – Аймару V (1181-1218), последнему из графов Тайферов (ср. XI, примеч. 142).

(обратно)

435

...дочь... помолвил с эн Уго ло Брюном, графом Марки... – дочь графа Аймара Изабелла, действительно помолвленная с графом Юком (Уго) IX, вышла замуж в 1200 г. за Иоанна Безземельного. См. XVIII, 3 и примеч. 12; XXIII, примеч. 4.

(обратно)

436

...за Артуром, сыном графа Джоффруа... и т.д. – Т.е. сыном Джоффруа, графа Бретани (см. XI, примеч. 7). В 1203 г. он действительно был убит по приказанию Иоанна Безземельного (см. ниже). Непонятно, что означают слова, что он "был рожден графом Джоффруа прежде короля Иоанна".

(обратно)

437

...осадили королеву-мать в замке под названием Мирабель... – Т.е. Алиенор Аквитанскую (см. VI, примеч. 8). Мирабель – местность вблизи Пуатье.

(обратно)

438

..эн Саварика де Маллеона... – См. XXVIII.

(обратно)

439

...заточил в башне Корф... – Очевидно, в Кардифском замке на Бристольском канале.

(обратно)

440

...король Франции... – Т.е. король Филипп-Август (см. XI, примеч. 143).

(обратно)

441

Когда, новый сезон открыв... – Р.-С. 81,1; сирвента сочинена, вероятно, весной 1205 г.

(обратно)

442

...Петь об Иоанне начну... – См. примеч. 3.

(обратно)

443

...На Тур и Пуатье права / Филиппу без битв уступив... – См. примеч. 10 и XI, разо 14 и 15.

(обратно)

444

...Плач летит от Гиеннских стен... – К тому же Филиппу-Августу отошла и провинция Гиенна.

(обратно)

445

...Поступил он не как Говен... – Племянник короля Артура, герой романов Круглого стола, сочетавший, в отличие от короля Иоанна, любовь к охоте с доблестью.

(обратно)

446

...Отдает Логроню страну... –Т.е. королю Альфонсу VIII Кастильскому.

(обратно)

447

Мы, будь ныне Людовик жив... разбит Халиф... – Реминисценция подвига Людовика Благочестивого, воспетого в не дошедшей до нас версии эпической "Осады Оранжа".

(обратно)

448

Дама, искренен мой порыв... – См. XI, примеч. 227.

(обратно)

449

...чтите Юность Вы... – См. III, примеч. 19.

(обратно)

450

...Как монах кадуэнский... – Кадуэн-цистерцианский монастырь возле Бержерака (Перигор); значение намека неизвестно.

(обратно)

451

Саварик – см. примеч. 8.

(обратно)

452

Пейре де Буссиньяк – мы располагаем лишь двумя сирвентами этого трубадура, в самом деле содержащими критику дам; сирвенты, как-либо связанные с произведениями Бертрана де Борна, до нас, очевидно, не дошли.

(обратно)

453

Джордан Бонель – до нас дошли три кансоны, две из которых атрибутируются неоднозначно (Р.-С. 273,275).

(обратно)

454

...в честь доны Жибор де Монтозье... – См. XI, 6 и примеч. 64.

(обратно)

455

Раймон де Дюрфорт и Тюрк Малек – Эти трубадуры обменялись тремя скабрезными строфами (Р.-С. 397,1, 447,1 и 447,1.1), на которые обширной сирвентой, выдержанной в том же духе, ответил Арнаут Даниэль (Р.-С. 29,15). Все четыре произведения, восходящие, несомненно, к какому-то куртуазному анекдоту, тяготеют к "сниженной" сфере куртуазной лирики.

(обратно)

456

мадонна Айа – дама эта упоминается в сходном контексте в "Не-знамо-что" Раймбаута Оранского (приведено в LXVIII).

(обратно)

457

...рыцари де Корниль... – В оригинале игра слов, так как имя "Корниль" (персонаж этот, по-видимому, вымышленный) восходит к глаголу cornar – "трубить".

(обратно)

458

Ричарт де Бербезиль – вероятно, творил в 40-50-е годы XII в. Поэзия этого трубадура характеризуется необычной образностью. Критическое издание: Varvaro A. Rigaut de Berbezilh. Liriche. Bari, 1960.

(обратно)

459

...в мастерстве рассказа... – Это и несколько подобных упоминаний свидетельствуют о том, что в провансальском куртуазном обществе культивировался жанр устного рассказа, результатом развития которого является, в частности, наш памятник.

(обратно)

460

...обычно стеснялся говорить на людях... – Это развернутое описание застенчивости Ричарта опирается, несомненно, на фрагменты его песен, где он в соответствии с куртуазным каноном говорит о своей нерешительности.

(обратно)

461

...жену эн Джауфре де Тоннэ... – Исторический персонаж, засвидетельствованный в документах с 1174 по 1220 г.

(обратно)

462

...эн Джауфре Рюделя, князя Блайи. – Возможно, сына трубадура. Ср. XXVIII, 3.

(обратно)

463

...«Всех-Лучшая»... величая... – Этот сеньяль – условное имя возлюбленной Дамы – встречается в девяти песнях Ричарта.

(обратно)

464

...сравнения... со зверями, людьми и птицами... и т.д. – У трубадура насчитывается до 22 подобных сравнений, часто весьма любопытных, заимствуемых им преимущественно из средневековых бестиариев.

(обратно)

465

...новые темы находить, каких ни у кого еще не бывало. – Искусство находить новые повороты заданной темы, обусловленной куртуазным каноном, составляет одну из главных особенностей поэтики трубадуров.

(обратно)

466

...к доблестному сеньору дону Диего в Испанию. – Очевидно, Диего Лопес Диас де Аро, сеньор Бискайи (ум. в 1214 г.), покровитель трубадуров, среди них Аймерика де Пегильяна.

(обратно)

467

Данное разо восходит, по-видимому, к независимому от поэтического текста источнику, к которому этот текст приспособлен на основании приведенной в разо первой строфы песни (и нескольких других ее стихов – ст. 50, также включенной в разо), а также ст. 12-17, где поэт говорит, что если он не может вернуться к любовной радости, то навсегда оставляет пение и станет жить затворником. О варианте этой легенды в "Новеллино" (Дополнение первое, II, 2) см. статью в Приложениях.

(обратно)

468

...От "Лучшей-Всех" два года я сокрыт... – Р.-С, 421,2,50.

(обратно)

469

...на коленях, ладони сложив... – Куртуазная имитация "оммажа" – ритуала, скреплявшего отношения вассала с сеньором, к которому тот поступал на службу. В поэзии трубадуров этот образ часто переносится в мир отношений дамы, уподобляемой сюзерену, с рыцарем – ее вассалом. Ср. XXIII, примеч. 8 и рис.: Куртуазный оммаж (14).

(обратно)

470

Как без сил упавший слон... – Р.-С. 421,2,1. Ср. примеч. 7. Ср. рис: Ричарт де Бербезиль. "Как без сил упавший слон..." (28).

(обратно)

471

...пышный двор Пюи... – Куртуазный двор Пюи-ан-Велэ, при котором в конце XII в. существовало нечто вроде поэтической Академии, отличавшей лучших трубадуров. Ср. XLVI. Кроме того, место паломничества к, чтимой статуе "Черной Богоматери" (см. XVIII, примеч. 15).

(обратно)

472

...О Милости взывая громко там... – Милость, милосердие – одно из непременных свойств куртуазной Дамы. В тексте песни слово это также замыкает десятый стих каждой строфы.

(обратно)

473

Раймон Джордан, виконт Сент-Антони – ок. 1178-1195; до нас дошло свыше дюжины его песен; см. также пересказ Франческо да Барберино – Дополнение третье, IV, 3. Критическое издание: Kjellman H. Le troubadour Raimon Jordan, vicomte de Saint-Antonin. Uppsala-Paris, 1922.

(обратно)

474

...жену Р. Амьеля де Пенн... и т.д. – Это лицо фигурирует в юридическом документе 1193 г.

(обратно)

475

...вступила в общину патаринов. – Одно из названий еретической секты катаров (букв, оборванцы). См. о них статью в Приложениях.

(обратно)

476

...ни песен. – В рукописях приводятся сочинения трубадура, предваряемые фразой: И вот, тут его сочинения.

(обратно)

477

Разо – преамбулу разо (первые два абзаца) составляет вариант жизнеописания.

(обратно)

478

...мадонна Аэлис де Монфор... – См. XI, примеч. 47. Эта дама не могла, однако, быть женой Гильема Гурдонского (см. XI, примеч. 98).

(обратно)

479

...приняла от него куртуазный оммаж... – См. XVI, примеч. 12.

(обратно)

480

...кольцо со своего пальца. – См. VIII, примеч. 8.

(обратно)

481

Вас, ту, что мне любви не уделяет... – Р.-С. 404,12.

(обратно)

482

Перевод С.В. Петрова.

(обратно)

483

Раймон Джордан, поймите, Вы не правы... и т.д. – Создается впечатление, что автор разо забыл вставить эту строфу в предшествующее повествование о скорби трубадура после пострига дамы, где ей вскоре подобает находиться, и с некоторой художественной наивностью ввел ее в конец, где она сюжетно не оправдана. Этой строфой открывается прение поэта с Амором (Р.-С. 404,9).

(обратно)

484

Перевод Д.В. Бобышева.

(обратно)

485

Гауселъм Файдит – ок. 1172-1203. Наследие этого трубадура, весьма разнообразное по своему составу, насчитывает до 65 песен. Жизнеописание наделяет Гаусельма Файдита чертами раблезианских персонажей. В своих странствованиях трубадур доходил до Нормандии, Венгрии и Святой Земли. Его куртуазные кансоны относятся к классическому наследию провансальской лирики. Критическое издание: Mouzat J. Les poèmes de Gaucelm Faidit. P., 1965.

(обратно)

486

...растолстел донельзя. – Эти сведения почерпнуты, очевидно, из строфы Ги д’Юсселя, приведенной в разо пятом.

(обратно)

487

В жены взял он продажную женщину... – См. строфу III в указанном разо. По-видимому, речь идет о женщине, занимающейся жонглерским делом. Такие женщины пользовались в средние века дурной репутацией; прозвище "монашка" имеет, очевидно, шутливый смысл.

(обратно)

488

...эн Бернарта д’Андюз... – Очевидно, Бернарта VII, умершего ок. 1213 г.; он упоминается в нескольких других жизнеописаниях и разо (XXI, XLVII).

(обратно)

489

маркиз Бонифачио Монферратский – Бонифачио II (1192-1207), глава пышного двора в Северной Италии, покровитель трубадуров, в особенности Раймбаута де Вакейраса (см. LXX). Ему посвящены, по крайней мере, шесть песен Гаусельма.

(обратно)

490

...полюбить мадонну Марию Вентадорнскую... – См. о ней подробно примеч. к XXIII. Ей посвящено не менее дюжины песен нашего трубадура.

(обратно)

491

...мадонна Аудьярт де Маламорт... – Жена Пейре де Маламорта, упоминается в разо четвертом; вероятно, под тем же именем она была воспета Бертраном де Борном в песне о "составной даме" (см. XI, 4).

(обратно)

492

...синица в руках всегда лучше журавля в небе... – Парафраз VI строфы Р.-С. 167,59, в свою очередь, воспроизводящей провансальскую пословицу, реминисцируемую несколькими трубадурами.

(обратно)

493

Я столько претерпел любовной муки... – Р.-С. 167,59.

(обратно)

494

...каковую вы услышите. – Песня, однако, ни в составе данного, ни последующих разо не приводится.

(обратно)

495

Птиц мелодичный куплет... – Р.-С. 167,43. – Одна из лучших куртуазных кансон Гаусельма, к которой интерпретация, предлагаемая разо, не имеет никакого отношения. На самом деле трубадур, по-видимому, сочинил эту песню от имени "сеньора Пуатье", названного в торнаде, т.е. Ричарда Львиное Сердце (до того, как тот стал королем Английским в 1189 г.; см. XI, примеч. 6). Трубадуры нередко складывали от имени своих сеньоров песни, которые исполняли перед их возлюбленными дамами.

(обратно)

496

...Вместо ста "да" одно "нет". – Намек на сеньяль "Да-и-Нет", которым Ричарда называл Бертран де Борн (см. XI, примеч. 17).

(обратно)

497

...дона Маргарита д’Альбюссо... и т.д. – Жена Райнаута VI д’Альбюссо (1201-1245). Эта дама фигурирует также в жизнеописании Ги дЮсселя(XXII) и разо к одной из песен Понса де Капдюэйля (XLVII, 3).

(обратно)

498

...эн Уго Лузиньянского... – Т.е. сына Уго IX ло Брюна, графа Марки (ум. в 1219 г.). Ср. XII, примеч. 5 и XXIII, примеч. 4.

(обратно)

499

...совершить паломничество ко святой Марии Рокамадурекой... – Церковь в департаменте Лот, вырубленная в скале, с почитающейся чудотворной статуей "Черной Богоматери" – популярное место паломничества в Средние века.

(обратно)

500

Юзерш – город, действительно расположенный на пути из Обюссона в Рокамадур.

(обратно)

501

..."злую кансону"... – Эта кансона, за вычетом последней строфы (см. примеч. 20), собственно, не является "злой кансоной", как кансона Ги д’Юсселя (см. XXII, 3 и примеч. 12).

(обратно)

502

Кто закален в воспитании строгом... – (Р.-С. 167,52). – Эта песня дошла до нас в 18 рукописях, что говорит о ее большой популярности.

(обратно)

503

...трон королевский Мая... – Во время традиционного праздника, которым в первый день мая отмечалось наступление весны, юноша и девушка, избранные майским королем и королевой, торжественно вводились в селение.

(обратно)

504

...Знаю о даме я, склонной к подлогам... и т.д. – Автор разо, опираясь, по-видимому, именно на эту последнюю строфу, содержащую критику некоей Дамы, произвольно обосновывает ее вариантом того же сюжета, что и песню Гильема де Сент-Лейдьера "Заставляет Амор..." (см. XLI, 2).

(обратно)

505

...Это последняя песня, какую он сложил. – Непонятно, чем вызвано это утверждение "биографа".

(обратно)

506

мною самим и видено и слышано собственными моими глазами и ушами (per vezer е per ausir). – Одна из формул достоверности, употребляемых авторами жизнеописаний.

(обратно)

507

Маркиз Монферратский – см. примеч. 5.

(обратно)

508

...взял с собою за море. – См. ниже, примеч. 28. После этих слов в рукописи лакуна, после которой стоят слова: мадонна Джордана (мадонну Джордану?).

(обратно)

509

Был полон услад... – Р.-С. 167,33.

(обратно)

510

Бель-Эспер – возможно, не Джордана д’Эбрён, а Мария, жена Эблеса V Вентадорнского (ум. в 1221 г.), упоминаемая ниже в посылке песни (см. о ней примеч. 6 и ХХШ, примеч. 1). Сеньяли, как правило, употреблялись в мужском роде.

(обратно)

511

...Из Прованса назад / Нет дороги обратной... – Поэт посетил Вентадорн, находящийся в Лимузине, после пребывания при нескольких куртуазных дворах Прованса.

(обратно)

512

...В край благодатный... / В путь отправлюсь превратный... – Поэт принял участие в Третьем крестовом походе, который он прославляет в традиционных выражениях.

(обратно)

513

Это мадонну Джордану прозвал Гаусельм "Бель-Эспер". – См. примеч. 26.

(обратно)

514

...как и она его... – О взаимных сеньяльях см. VIII, примеч. 31.

(обратно)

515

Меня печалит месяц молодой... – Р.-С. 167,40. Разо приводит только первую строфу с лакуной четырех с половиной строк, нами дополненных.

(обратно)

516

Перевод С.В. Петрова.

(обратно)

517

Альфонс, граф Провансский... – сын короля Альфонса II Арагонского, ставший графом Провансским в 1181 г., ум. в 1209 г. См. XXIV, примеч. 2.

(обратно)

518

...послушен, даже более нежели лев Гольфье де Ла Туру. – Об этом сеньоре, герое позднейшего провансальского эпоса, существовала легенда, согласно которой он, находясь во время крестового похода к Святой Земле, спас льва от обвившей его змеи, после чего лев повсюду его сопровождал и привязался к нему настолько, что, когда Гольфье отплывал домой на корабле, лев, оставленный им на берегу, плыл следом за кораблем до тех пор, пока, измученный, не утонул. Ср. Дополнение второе. II. 2.

(обратно)

519

Песнь, радость, верная любовь и честь... – Р.-С. 167,15.

(обратно)

520

Перевод С.В. Петрова.

(обратно)

521

...эн У го ло Брюна, графа Марки... – См. примеч. 14.

(обратно)

522

..эн Пейре де Маламорта... – См. примеч. 7.

(обратно)

523

...виконта Комборнского... – Арчимбаута V; см. о нем IX, примеч. 120.

(обратно)

524

..."Бель-Эспер"... и т.д. – См. примеч. 26.

(обратно)

525

..."Линьяура"... и т.д. – Сеньяль по имени героя одного из вариантов сюжета о "съеденном сердце", представленного у нас "Лэ об Иньоре" (Дополнение третье). Сеньяль этот, однако, Гаусельм Файдит относил, по-видимому, не к Раймону д’Агуту, а к своему покровителю графу Раймону VI Тулузскому.

(обратно)

526

...госпожу Гильельму Монашку, жену свою... и т.д. – См. примеч. 3.

(обратно)

527

...имеет от нее сына... – Это обстоятельство документально засвидетельствовано.

(обратно)

528

Будь пилигрим наш – эконом... – Пример блестящего обмена острыми, персонально заостренными строфами между двумя трубадурами (Р.-С. 136,3, 2 – 167, 13,3а), составляющими небольшую тенсону, полную веселых поношений. Как мы знаем, Гаусельм принимал участие в крестовом походе; первая строфа сочинена Элиасом д’Юсселем на его возвращение.

(обратно)

529

...Сам Саладин искал бы в нем... – Саладин (европейское искажение имени Салах-ад-Дина, султана Сирии и Египта, 1174-1193) – знаменитейший противник крестоносцев.

(обратно)

530

А не провисни брюхо с юных лет... – Ср. ниже: Над Гаусельмом, что, как палка, худ; Мы оба опухаем в день на пуд. К этим стихам восходит указание жизнеописания на чрезмерную тучность Гильема (см. примеч. 2).

(обратно)

531

Шарлюс – Шарлюс-ле-Пайу, замок в Сент-Экзюпери, близ Юсселя, принадлежавший Элиасу д’Юсселю.

(обратно)

532

...Плюс пышная Гильельма... – См. примеч. 3 и 44.

(обратно)

533

А Гаусельм Файдит ему ответил... и т.д. – В тексте разо строфа эта, несомненно примыкающая к предшествующим, не представлена. Строфа содержит непонятные нам намеки; в середине строфы – лакуна.

(обратно)

534

Аймерик де Сарлат – об этом трубадуре мы знаем только, что его творчество приходится на 1190-1210 гг.

(обратно)

535

...под названием Сарлат... – Из того же города происходил трубадур Элиас Кайрель (XXXV).

(обратно)

536

...да всего-то одну и сложил кансону. – До нас дошло, однако, до пяти его песен.

(обратно)

537

Гираут де Салиньяк – известно, в зависимости от вариантов атрибуций, от четырех до семи его песен.

(обратно)

538

...сирвенты...-Среди дошедших до нас песен этого трубадура сирвент как раз нет.

(обратно)

539

Юк Брюненк – в рукописи встречается вариант имени Брюнет. До нас дошло семь песен этого трубадура.

(обратно)

540

...с королем Арагонским... – Очевидно, с Альфонсом II (ум. в 1196 г.).

(обратно)

541

...графом Тулузским... – Т.е. Раймоном VI Тулузским.

(обратно)

542

...с графом де Родес... и т.д. – Возможно, Гуго II (1156-1195).

(обратно)

543

...с Бернартом д’Андюз... – См. XVIII, примеч. 4.

(обратно)

544

...с Дофином Овернским. – См. XLII.

(обратно)

545

Ги д’Юссель – наиболее значительный из "семьи трубадуров" (ок. 1195-1240), оставивший довольно обширное наследие, в котором большое место, занимают прения, в том числе с его братьями; многие из них проникнуты юмором и духом игры. Сочинения всех четырех братьев изданы: Audiau J. Les poèsies des quatre troubadours d’Ussel. P. 1922.

(обратно)

546

эн Элиасом, кузеном своим. – Элиас д’Юссель уже знаком нам своими остроумными строфами по разо пятому Гаусельма Файдита – см. XVIII, 6.

(обратно)

547

злые слагал тенсоны... – Т.е. прения с элементами сатиры.

(обратно)

548

ухаживал за доной Маргаритой Д’Альбюссо... – См. XVIII, примеч. 13.

(обратно)

549

за графиней де Монферран... – Т.е. за первой женой Роберта I, Дофина Овернского (см. XLII). Обе эти дамы являются героинями разо Понса де Капдейля (см. XLVII, 2).

(обратно)

550

Но принудил его папский легат... и т.д. – Это обстоятельство относится, очевидно, ко времени посещения родины трубадуров в 1208 г. папским легатом Пейре де Кастельнау. См. нашу статью в Приложениях, с. 520, а также LIX, примеч. 8.

(обратно)

551

...Гильема де Монпелье... – См. VII, примеч. 9.

(обратно)

552

...королевы Арагонской. – Т.е. дочери Марии де Монпелье, в 1204 г. вышедшей замуж за короля Педро II Арагонского.

(обратно)

553

Эн Элиас, поговорим... – Р.-С. 136,1–194,2. – Разо мотивирует обстоятельствами жизни самого трубадура этот партимен, посвященный важнейшему вопросу "куртуазной доктрины".

(обратно)

554

...На Маргарита разберет... – Жена виконта Раймона VI д’Альбюссо (1201-1245). Как это нередко бывает в прениях, решающее слово в споре предоставляется знатной куртуазной даме. Ср. XXVIII, примеч. 20.

На – усеченная форма от дона. – Ред.

(обратно)

555

Ренардон – в следующем разо этот рыцарь назван Бернардоном.

(обратно)

556

Я, злая Дама, прогнан вами с глаз... – Р.-С. 194,19. – Эта "злая песня", обращенная трубадуром к разлюбившей его даме, лежит, как кажется, у истоков жанра прощального комжата, с примером которого мы встречаемся у Гильема де Балауна (XLVIII).

(обратно)

557

На Маргарита... и т.д. – См. XVIII, примеч. 13.

(обратно)

558

Арагонец – Педро II Арагонский.

(обратно)

559

Ги д’Юссель, сердит мой упрек... – Прение двух трубадуров (тенсона) приведено целиком в более подробном разо к этой песне в составе жизнеописания Марии Вентадорнский.

(обратно)

560

..."злую песнь"... и т.д. – См. примеч. 12.

(обратно)

561

Брат Ги, мне сладок Вашей песни стих... – Р.-С. 361,1.

(обратно)

562

Вы уже слыхали о мадонне Марии Вентадорнской... – Указание, по-видимому, на не дошедшее до нас жизнеописание. Мы, однако, уже "слыхали" о Марии в связи с Бертраном де Борном (ХІ,4) и Гаусельмом Файдитом (XVIII,2). Дочь виконта Раймона II Тюреннского Мария вышла замуж за Эблеса V, виконта Вентадорнского; умерла она в 1222 г. При дворе виконтов Вентадорнских сохранялись старые куртуазные традиции.

(обратно)

563

Я, злая Дама, прогнан Вами с глаз... – См. XXII, 2 и примеч. 12.

(обратно)

564

...во всех своих кансонах. – В пяти известных нам песнях.

(обратно)

565

Графу же Марки, по имени эн Уго ло Брюн... – Юк IX, граф Марки (ум. в 1219 г.), трубадур, чьи сочинения до нас не дошли, хотя еще были известны итальянским гуманистам, если только они его не путают с трубадуром Юком Брюненком. См. XII, примеч. 5; XVIII, примеч. 14.

(обратно)

566

...всякий истинно влюбленный... и т.д. – Пример куртуазного прения; автор пересказывает здесь, слегка видоизменив, тему нижеследующей тенсоны.

(обратно)

567

...на куртуазное прение. – Тенсона эта с той же мотивировкой комментируется в разо втором Ги д’Юсселя (XXII, 3).

(обратно)

568

Ги д’Юсселъ, сердит мой упрек... – Р.-С. 194,7–295,1. – В тенсоне рассматривается диалектический вопрос о "равенстве" куртуазных влюбленных. Это единственное известное нам сочинение трубадурки.

(обратно)

569

...руки сложив... и т.д. – См. XVI, примеч. 12.

(обратно)

570

"Молю Вас мне выделить в сердце лен!" – Характерный пример использования феодальной лексики в языке куртуазной поэзии.

(обратно)

571

Элиас де Барджольс – ок. 1191-1230. В число его 13 песен входит сирвента о "составом рыцаре", сочиненная в подражание "составной Даме" Бертрана де Борна (см. XI, 4).

(обратно)

572

Граф Альфонс Провансский – Альфонс III, сын короля Альфонса II Арагонского и брат короля Педро II, правивший Провансом с 1181 г. до самой своей смерти, настигшей его в 1209 г., однако не в Сицилии, как сказано дальше, а в Перпиньяне.

(обратно)

573

Оливьер де Барджольс – об этом трубадуре или жонглере нам ничего не известно.

(обратно)

574

...графиню... мадонна Гарсенда... и т.д. – Гарсенду де Сабран де Форкалькьер, вышедшую замуж за Альфонса II в 1193 г., Элиас воспевает в четырех дошедших до нас песнях, в самом деле относящихся ко времени ее вдовства; однако он воспевал и других дам. В 1225 г. Гарсенда ушла в монастырь. Гарсенда была трубадуркой (Р.-С. 187,1), до нас дошла ее строфа, направленная ею Ги де Каваллону (LXXXI).

(обратно)

575

...в монастырь святого Бенедикта Авиньонского... – Основан в 1177 г.

(обратно)

576

Гираут де Калансон – ок. 1202-1212. Среди 11 его песен выделяются нижеприведенная философско-аллегорическая "Кансона о меньшей трети любви", т.е. посвященная обоснованию, условно говоря, любви "земной", и "Поучение" жонглеру, насыщенное литературными отсылками.

(обратно)

577

...не ко двору по тем временам... – В начале XIII в. в куртуазной среде преобладал вкус к "легкой поэзии". Издатели, однако, понимают слово descortz как существительное и переводят: слагая дескорты (жанр, основанный на сознательных перебоях строфики, метра, музыки, призванный отражать беспокойное состояние духа влюбленного).

(обратно)

578

Речь покоренного вами певца... – Р.-С. 243,2. – К этой аллегорической кансоне, написанной до 1202 г., поздний трубадур Гираут Рикьер составил стихотворный комментарий. Представления Гираута де Калансона о "структуре любви", весьма характерные для аллегорического средневекового мышления, находят соответствие в провансальском энциклопедическом трактате XIII в. "Часослов любви". Ср. рис. на с. 160.

(обратно)

579

...О третьей, и меньшей, любви... – Букв, "о меньшей трети любви", т.е. о любви, которую "Часослов" называет "любовью между мужчиной и женщиной". В данной песне рассматриваются пути лишь этой любви. Две другие "трети" – вторая: "естественная любовь", т.е. любовь между родителями и детьми, между друзьями и т.д., и первая: "Божественная" – лишь упоминаются в конце песни.

(обратно)

580

...Смертельно ранит стальной ее дрот... – Любовь аллегорически представлена воинственной Дамой, соединяющей в себе черты Купидона и Венеры.

(обратно)

581

Ведут пять дверей в глубь ее дворца... – Дворец Любви – образ, распространенный в средневековом искусстве. Пять дверей интерпретируются по-разному, в частности, как пять чувств. Ср. рис. "Крышка коробочки для зеркала с изображением "Замка Амура" (12).

(обратно)

582

...Четыре ступени... – Средневековый теоретик любви Андрей Капеллан говорит о следующих ступенях любви: надежда, созерцание, объятие, полная отдача.

(обратно)

583

Стань, песнь, маркизу Гильему мила... – Гильему III де Монпелье.

(обратно)

584

Юк де ла Бакалариа – нач. XIII в. См. также XXVIII,3.

(обратно)

585

...откуда и Гаусельм Файдит. – См. XVIII. Как показывает XXVIII, оба трубадура были действительно между собой связаны.

(обратно)

586

...да еще дескорт сложил один. – До нас он не дошел.

(обратно)

587

Райнаут и Джауфре де Пон – первый из них, вместе с Савариком де Маллеоном (см. след. жизнеописание) упоминается в документе 1214 г. До нас дошел лишь один их партимен (Р.-С. 414,1 – 261,1).

(обратно)

588

Саварик де Маллеон – ок. 1180-1230. Могущественный сеньор, покровитель трубадуров и трубадур. Был в плену у Иоанна Безземельного, откуда бежал в 1202 г., однако позже, в 1213 г., поступил к нему на службу, до того успев принять участие в альбигойских войнах (см. LVIII, примеч. 47) на стороне графа Раймона Тулузского, а поступив на службу к королю Филиппу-Августу, и в франко-английских войнах. В 1218 г. принял участие в крестовом походе. Бурная жизнь Саварика послужила объектом инвективы Петра Монаха Сарнайских долин, приведенной в Дополнении втором, I, 4.

Автором жизнеописания и разо к приведенным произведениям Саварика является Юк де Сент Сирк, как он сам о том свидетельствует в разо первом.

Критическое издание: Chaytor H.J. Savaric de Malleon, baron and troubadour. Cambridge, 1938.

(обратно)

589

Рауль де Маллеон – сеньор Шателайона, фаворит короля Генриха II.

(обратно)

590

...порой удачливый, а порой и не очень. – Любопытно, что к панегирическому тону жизнеописания примешиваются и реалистические ноты.

(обратно)

591

...против французского короля и его людей. – См. примеч. 1; утверждение это неверно.

(обратно)

592

...дона Гильерма де Бенож... и т.д. – Жена, как сказано, Пейре де Гаваррета, виконта де Бенож и де Безом (Бером), упоминаемого в документах 1219 и 1228 г., трубадура, от которого до нас дошла песня фривольного содержания (Р.-С. 343,1).

(обратно)

593

...графиню де Маньяк... – Вероятно, искаженное д’Арманьяк, т.е. графиню Маскарозу, урожд. де ла Барт.

(обратно)

594

...супругу графа Гираута де Маньяк... – Т.е. Гираута IV, графа д’Арманьяк, ум. в 1219 г.

(обратно)

595

...слышала о нем много хорошего. и т.д. – Здесь мы снова встречаемся с ослабленным вариантом сюжета "дальней любви" (см. V).

(обратно)

596

И знайте, что это чистая правда, ибо это никто иной, как я, Юк де Сент Сирк... – См. XXXIII и нашу статью в Приложениях.

(обратно)

597

...превот Лиможский... – Или Валенсийский; известен этим одним сочинением.

(обратно)

598

...тенсону, в коей рассудили бы они... и т.д. – Интересна, при всем вымышленном характере этого рассуждения, чрезвычайно характерная для куртуазного универсума мысль о том, что правильное решение может быть достигнуто поэтическим путем. Замечено, что автор жизнеописания, приспосабливая свой комментарий к тексту, несколько искусственно заставляет Саварика просить превота Лиможского задать ему вопрос, который, казалось бы, должен был задать он сам.

(обратно)

599

Саварик! Рыцарь год... – Р.-С. 4323–384,1.

(обратно)

600

...любовный суд творят / Те три дамы... – В связи с обычаем оставлять последнее слово в споре за куртуазными дамами. Ср. XXII, 2 и примеч. 10.

(обратно)

601

Перевод Н.Я. Рыковой.

(обратно)

602

Разо второе: в основу обоих текстов – прения и разо – положен неверно понятый библейский стих ("Человек лукавый... мигает глазами своими, говорит ногами своими, дает знаки пальцами своими – Притчи. 6, 13), давший начало известному любовному сюжету; одну из его итальянских обработок нач. XV в. мы приводим в Дополнении первом, II, 6.

(обратно)

603

Элиас Рюдель – Этот сеньор упоминается в документе 1224 г.

(обратно)

604

...эн Джауфре Рюделъ, сеньор Блайи. – Этот потомок знаменитого трубадура был вместе с Савариком де Маллеоном одним из трех свидетелей при заключении в апреле 1227 г. перемирия между братом короля Генриха III Ричардом, графом Пуатье, и королем Франции.

(обратно)

605

Гаусельм Файдит – См. XVIII.

(обратно)

606

Юк де Бакалариа – См. XXVI.

(обратно)

607

Вам, Гаусельм, и Вам, эн Юк... – Р.-С. 167,26=432,2=449,1а. Ср. примеч. 14.

(обратно)

608

жду суда я / Доны Марии... – Т.е. Марии Вентадорнской (см. XXIII). Ср. XXII, примеч. 10.

(обратно)

609

Гильема (или Гильерма) де Бенож – см. примеч. 5. – Дама, чьи действия послужили якобы причиной спора.

(обратно)

610

Перевод А.Г. Архипова и Н.Я.Рыковой.

(обратно)

611

Гаусберт де Пойсибот – ок. 1220-1231. До нас дошло 15 его песен. Насколько достоверной представляется первая часть жизнеописания, настолько же вторая – вымышленной.

(обратно)

612

...в монастырь святого Леонарда... – Монастырь неподалеку от Ла Рошели, который поддерживал, в частности, Саварик де Маллеон, упоминаемый далее в жизнеописании. Возможно, что этот сеньор, почитавшийся клириками нечестивцем (см. Дополнение второе, 1,4), сыграл свою роль в обмирщении Гаусберта.

(обратно)

613

...к эн Саварику де Маллеону... – См. предыдущее жизнеописание и разо.

(обратно)

614

И стал ухаживать за ней некий рыцарь англичанин и т.д. – Дальнейший текст может служить примером приспособления существующего литературного сюжета к случайно выбранным фрагментам тех песен трубадура, в которых он жалуется на обман со стороны дамы, и других, из которых следует, что он был в Испании.

(обратно)

615

Дауде де Прадас – долгая деятельность этого трубадура, бывшего одновременно служителем Церкви, подтверждается церковными документами, охватывающими период с 1214 по 1282 г. Среди 16 его песен отметим плач по трубадуру Юку Брюненку (Р.-С. 124,4).

(обратно)

616

Отлично разбирался он в повадках охотничьих птиц... – В самом деле, на эту тему он написал обширный поэтический трактат.

(обратно)

617

...не вдохновляясь любовью... – Один из важных моментов поэтики трубадуров, связывающих поэтическое вдохновение исключительно с любовью; эта концепция перешла в позднейшую поэзию, с необычайной силой проявившись в творчестве Данте. Ср. также XXXIII, примеч. 15.

(обратно)

618

пелись редко. – Автор, несомненно, ошибается, ибо более 20 песен Дауде встречаются в 23 рукописях. Далее в рукописях следуют слова: И вот, из песен его некоторые тут написаны.

(обратно)

619

Элиас Фонсалада – начало или середина XII в. До нас дошли две его песни, адресованные одному из королей Арагонских.

(обратно)

620

..зато рассказчик был хороший... – Еще одно указание на культивировавшееся в куртуазной среде искусство "устного рассказа". Ср. XVI, примеч. 2.

(обратно)

621

Гильем де ла Тор – ок. 1216-1233. Среди 14 его песен выделяется одна, в которой он пытается "замирить" двух дам, оспаривающих куртуазное первенство.

(обратно)

622

...ушел оттуда в Ломбардию. – Вся деятельность трубадура связана исключительно с Италией.

(обратно)

623

...разо его бывали длиннее, чем сами песни. – Т.е. разо, предпосылаемые исполняемым песням, их поясняющие.

(обратно)

624

Но вот, умерла она, и так он горевал... и т.д. – Дальнейшая часть жизнеописания восходит, несомненно, к партимену, которым Гильем де ла Тор обменялся с трубадуром Сорделем (Р.-С. 236,12=437,38); тема его развита автором "биографии" в весьма романическом духе. Приведем начало партимена в переводе С.В. Петрова:

Друг с подругой, страсти рады,
Так, Сордель, сжились они,
Что им порознь несть отрады,
И бесплодны станут дни.
Коль подругу смерть возьмет,
Что же будет делать тот,
Кто останется один,
Помня деву до седин?
Умереть ему иль жить?
Как ему, скажите, быть?
(обратно)

625

Юк де Сент Сирк – ок. 1217-1253. В связи с его авторством жизнеописаний см. статью в Приложениях. До нас дошли 44 его песни, из которых 15 любовных кансон, десять прений, остальные – сирвенты, строфы и своеобразное "любовное послание" – жанр, в котором упражнялся также Арнаут де Марейль. Ряд исследователей сходятся во мнении, что жизнеописание Юка является автобиографией.

Критическое издание: Jeanroy A., Salverda de Grave J.-J. Poésies de Uc de Saint-Circ, "Bibliothèque méridionale". Toulouse, 1913.

(обратно)

626

Санта Мария де Рокамадур – см. XVIII, примеч. 15. Мог ли, однако, укрепленный замок располагаться "у подножия" горы, в которой находится знаменитая церковь Рокамадурской Божьей Матери?

(обратно)

627

...желая сделать его клириком... – Чтобы уменьшить число наследников-претендентов на долю в имении.

(обратно)

628

...деяния и речи благородных и достойных рыцарей и дам... – Еще одно указание на бытование в куртуазной среде жанра устной новеллы (ср. XXXI, примеч. 2).Очевидно, многие из этих историй вошли в настоящие жизнеописания и разо, одним из авторов которых был Юк де Сент Сирк.

(обратно)

629

Граф де Родес – см. XXXIV, там же две из шести строф, которыми Юк обменялся с графом.

(обратно)

630

виконт Тюреннский – очевидно, Раймон III (ум. в 1235 г.), брат Марии Вентадорнской. С ним Юк обменялся двумя тенсонами.

(обратно)

631

Дофин Овернский – см. XLII. В дошедших до нас произведениях Юка Дофин, однако, является лишь адресатом некоторых из них.

(обратно)

632

при дворе графини де Бенож... – См. XXVIII, 2, примеч. 5.

(обратно)

633

Саварик ле Маллеон – см. XXVIII.

(обратно)

634

... в Испании... – Об этом есть упоминания в его песнях.

(обратно)

635

..при ...короле Альфонсе... – Альфонсе VIII Кастильском (1158-1214).

(обратно)

636

при короле Альфонсе Леонском и Педро Арагонском... – Альфонсе IX (1187-1230) и Педро II Арагонском (1196-1213).

(обратно)

637

...в Ломбардии и в Марке. – Трубадур долгое время пребывал в Италии.

(обратно)

638

...кансон... он совсем не сочинял... – На самом деле, 15 из примерно 40 песен Юка составляют кансоны.

(обратно)

639

...ибо никогда не бывал сильно влюблен... – См. XXX, примеч. 3.

(обратно)

640

Разо первое. – Ср. обработку того же сюжета в LVIII, 4.

(обратно)

641

...влюблен в некую даму из Андюз по имени мадонна Клара... – Возможно, речь идет о трубадурке Кларе д’Андюз.

(обратно)

642

Не знаю краше той поры... – Р.-С. 457,4. – В разо приведена только первая строфа кансоны.

(обратно)

643

Перевод Д.В. Бобышева.

(обратно)

644

Давно уж душа объята... – Р.-С. 457,18. – Довольно резкая критика Дамы сочетается здесь с традиционным выражением преданности ей.

(обратно)

645

Пускай вместит... утеху и огорченье... – Букв, "пусть она (т.е. песня) станет надвое разделенной – веселой и грустной одновременно".

(обратно)

646

Граф де Родес – вероятно, Энрик I (ок. 1216-1222). "Трубадурское художество" было в доме графов де Родес семейной традицией.

(обратно)

647

Не бойтесь, мой владычный граф... – Р.-С. 457,33. – Ответ – Р.-С. 185,3. Об Юк де Сент-Сирке см. предшествующие тексты. Тема этих шутливых строф – "богатый трубадур и бедный покровитель" – уже знакома нам по разо XI.16 и XVIII.6.

(обратно)

648

Но если б вам коня мой выдал полк... – Ср. VIII, примеч. 32.

(обратно)

649

Перевод Д.В. Бобышева.

(обратно)

650

Элиас Кайрель – ок. 1204-1222. 14 песен этого трубадура обнаруживают его незаурядное искусство, тяготеющее к поэтике "темного стиля".

(обратно)

651

...оружейник и ювелир... стал он жонглером. – Одна из многих подобных трансформаций в жизнеописаниях. Первая профессия, возможно, домыслена автором жизнеописания в связи с именем (прозвищем?) трубадура (саіrel значит копье, дротик, а также острие, шип, колючка), которое, в свою очередь, может восходить к обличительным нотам его поэзии.

(обратно)

652

Пел он плохо... и т.д. – См. нашу статью в Приложениях.

(обратно)

653

...записывать слова и напев. – Одно из указаний на существование письменной традиции в среде трубадуров.

(обратно)

654

...в Восточной [Римской] империи... – Известно, что трубадур был в Салониках тогда же, когда и Бонифаций Монферратский, против которого он обратил резкую сирвенту. Ср. LXX, примеч. 6.

(обратно)

655

Вариант рук. H представляет альтернативную и, очевидно, более справедливую оценку.

(обратно)

656

...сведущ... искусен... и т.д. – См. примеч. 3.

(обратно)

657

...почти все населенные пределы круга земного... – Ср. II.

(обратно)

658

Аймерик де Беленой – ок. 1216-1243, автор 15 дошедших до нас песен (ср. Дополнение второе, III). Беленой – колоритное жонглерское прозвище со значением "приятная скука".

(обратно)

659

Пейре до Кобриак – известен как автор обширной дидактической поэмы Тезаур ("Сокровище").

(обратно)

660

Гаусберт Амьель – XIII в. До нас дошла лишь одна пародийная его песня (Р.-С. 172,1), послужившая, по-видимому, источником утверждения, что трубадур "за дамами выше себя никогда не ухаживал". Ср. 8-11 и 15-17 в переводе Д.В. Бобышева:

Не спеши любить примадонн;
Внешний блеск от них отдели, –
Чудо, если честь не в пыли...
Залучив синицу в ладонь,
Близкое люби, а вдали
Прочь пускай летят журавли.
(обратно)

661

Юк де Пена – известен тремя песнями.

(обратно)

662

...сведущ был в родословных знатных людей той округи. – Ср. об Юк де Сент Сирке, XXXIII.

(обратно)

663

Пейре Овернский – ок. 1149-1168. Этот трубадур – один из первых, кто в дошедших до нас 20 песнях стал разрабатывать так называемую "изысканную манеру выражения" (trobar prim, trobar гіс), примирившую крайности "темного стиля" с чреватой вырождением "легкой манерой" (см. III, примеч. 1, и VI; примеч. 1). Именно у Пейре намечается характерная для мастеров "изысканного стиля" гармония между предельной устремленностью куртуазной лирики как формой переживания мечты о совершенстве, тоски по абсолюту, и замечательным артистизмом выражения. См. Дополнение первое, II, 7 и второе, III. Критическое издание: Monte A. del. Реіге d’Alvernha, Liriche. Torino, 1955.

(обратно)

664

...по ту сторону гор... – Т.е. Альп; жизнеописание записано в Италии.

(обратно)

665

...слагал напевы лучшие... – Жизнеописанием Пейре открываются важнейшие провансальские рукописи, тогда как в других первенствует Гираут де Борнель (ср. VIII).

(обратно)

666

Короток день и ночь длинна... – Р.-С. 323.15. – Переводчик делает попытку передачи силлабического стиха оригинала.

(обратно)

667

...Воздух час от часу темней... – Образ "темного", "злого", даже "мертвого" воздуха получил развитие у трубадуров, откуда перешел к Данте.

(обратно)

668

...В дальней и злой любви моей... – Очевидная реминесценция рюделевского мотива "дальней любви".

(обратно)

669

...Радостью сверходарена... – радость (joi) – еще один важнейший концепт куртуазного мироощущения, неотъемлемый от любовного служения трубадуров.

(обратно)

670

...Сама же любовь, как снега, чиста. – Сравнение любви со снегом перекликается с самой диалектичностью "зимнего зачина" песни.

(обратно)

671

Аудрик, песнь Овернца проста... – Поэт посылает песню Аудрику де Вилару, трубадуру, обменявшемуся с Маркабрюном острыми сирвентами (см., примеч. 9).

(обратно)

672

...никакая песня не называлась тогда кансоною, а только стихом... – См. выше, III, 2, примеч. 11.

(обратно)

673

...кансону же первую сложил эн Гираут де Борнель. – См. VIII, примеч. 3.

(обратно)

674

А о Пейре Овернце молва... – Заключительная строфа знаменной сирвенты (Р.-С. 323.11), полностью приведенной в Дополнении первом, 1. См. примеч. к ней.

(обратно)

675

...Смысл его темных строк прояснен. – См. выше, VIII, примеч. 26.

(обратно)

676

...как свидетельствует о том Дофин Овернский... и т.д. – См. XLII.

(обратно)

677

Пейре Роджьер – тр. четв. XII в. Автор 9 дошедших до нас песен, выдержанных в "легком стиле"; в одну из них он вводит живой диалог с воображаемым собеседником.

(обратно)

678

Бросил он приход свой... и т.д. – Ср. посвященную ему строфу сирвенты Пейре Овернского (Дополнение первое, 1).

(обратно)

679

...в Нарбонну... ко двору мадонны Эрменгарды... – См. X, примеч. 2.

(обратно)

680

"Ошибка Ваша" – этот сеньяль, несколько необычный, встречается в четырех песнях Пейре.

(обратно)

681

...к эн Раймбауту Оранскому... – См. LXVIII.

(обратно)

682

Сеньор Раймбаут, Вас увидать... – Р.-С. 356,7. – В тексте приведены (с путаницей стихов) первые две строфы сирвенты Пейре, обращенной к Раймбауту Оранскому, на которую тот ответил сирвентой (Р.-С. 389,34).

(обратно)

683

Перевод С.В. Петрова.

(обратно)

684

эн Альфонса Кастильского... – См. VIII, примеч. 31.

(обратно)

685

эн Альфонса Арагонского... – См. VII, примеч. 8.

(обратно)

686

...графа Раймона Тулузского. – См. VI, примеч. 11.

(обратно)

687

Гильем де Сант-Лейдьер – ок 1165-1195. До нас дошли 13 песен этого трубадура, выдержанных в сравнительно "простой" манере, одна из которых – пример проявления "сниженных мотивов" в провансальской лирике. Критическое издание: Sakari A. Poésies du troubadour Guilhem de Saint Didier. Helsinki, 1956.

(обратно)

688

Пюи Санта Мария – см. XVI, примеч. 14.

(обратно)

689

...маркизой де Полиньяк... – и т.д. – Маркизой она названа ошибочно. В 1181 г. она вышла замуж за виконта де Полиньяка (ум. в 1183 г.).

(обратно)

690

...сестрой Дофина Овернского... – См. XVI, примеч. 10.

(обратно)

691

...доны Сайль де Клаустра... – Подробнее см. XLV, примеч. 3.

(обратно)

692

...и все трое звали друг друга "Бертран". – См. VIII, примеч. 31.

(обратно)

693

...святому Антонию Вьеннскому... – Монастырь в Дофине, где сохранялись мощи египетского отшельника св. Антония, перенесенные в конце XI в. из Палестины и привлекавшие множество паломников.

(обратно)

694

Заставляет Амор проявить нас особое тщанье... – Р.-С. 234,16. – Песня состоит из так называемых "хвостоглавых" строф (coblas capcaudadas), где последнее слово каждой строфы является началом следующей.

(обратно)

695

...И взлелею надежду, что буду удержан я ею... – Удержать (retener) рыцаря на службе (подразумевается – вассальной) – термин, перешедший в куртуазную речь из языка феодально-юридического. В следующей строке слово это употребляется уже в обычном смысле. Ср. XVI, 2.

(обратно)

696

Друг Бертран, согласитесь, Бертран наш достоин упрека... – См. примеч. 6.

(обратно)

697

Разо второе. – Отправляясь от текста песни (кстати, не уточняющей, кто есть вестник), автор разо мотивирует ее вариантом известного сюжета (ср. "Повесть о Франклине" Чосера).

(обратно)

698

Я, Дама, послан как курьер... – Р.-С. 234,7. – Эта песня, судя по тому, что представлена в 18 рукописях, пользовалась большой популярностью.

(обратно)

699

Слагаю песни на манер // Мольбы о милости... – См. XVI, примеч. 25.

(обратно)

700

Дофин Овернский – ок. 1160-1235, Дофин (имя, отнюдь не титул), граф Клермона и Монферрана (а не всей Оверни), был, как можно заключить из различных свидетельств (см., напр., Дополнение второе, 1,5), человеком во многих отношениях блестящим. Будучи сам поэтом, он щедро покровительствовал трубадурам, как об этом свидетельствуют жизнеописания Пейре де Маэнсака (см. XLIV), Пейроля (см. XLV), Пердигона (см. XLIX), Юка де Сент-Сирка (XXXIII).

(href=#r700>обратно)

701

...сирвенты, прения и строфы... – До нас их дошло около 10.

(обратно)

702

...из-за щедрости своей... – См. I, примеч. 3. Речь идет о событиях 1199 г., когда Дофин в самом деле лишался на время части своих земель, однако едва ли из-за "щедрости".

(обратно)

703

Разо первое. – Основано на неизвестном нам куртуазном анекдоте, возможно непристойном.

(обратно)

704

...епископ... – Роберт, епископ Клермонский (1195-1227), двоюродный брат Дофина, автор нескольких направленных против него строф.

(обратно)

705

Будь он слугой моим... – Р.-С. 95.3.

(обратно)

706

жены эн Рыбаря де Лук из Пескадора... – Игра слов: Пескадор значит "рыбачье место".

(обратно)

707

Владыка в псалтыри чел... – Р.-С. 119.4. – В оригинале рифмовка ответа воспроизводит рифмы куплета Епископа.

(обратно)

708

Когда б не мэтр Аудефер... – Не есть ли это загадочное лицо Ауто де фе (auto de fe)? Строфы датируются А. Жанруа 1214-1215 гг., т.е. были сочинены в эпоху преследования еретиков в ходе альбигойских войн (см. в Приложениях нашу статью, с. 519) и формирования инквизиции; это предположение приобретает смысл в связи с тем, что куплет направлен против духовного лица.

(обратно)

709

Перевод С.В. Петрова.

(обратно)

710

про эн Бертрана де ла Тура... – Бертран I, сеньор области Ла Тур в Оверни, как трубадур известен нам только приведенной ниже строфой.

(обратно)

711

Маурет, Бертраном забыты... – Р.-С. 119,5.

(обратно)

712

Дофину любо, что я-де гадина... – Р.-С. 92,1. – Дофин – сеньор Бертрана. В оригинале, хотя сохранены рифмы куплета Дофина, строфическая структура изменена.

(обратно)

713

Перевод С.В. Петрова.

(обратно)

714

...виконта Тюренского. – См. XI, примеч. 43.

(обратно)

715

...доны Комторы, дочери виконтовой... – Одна из дочерей виконта вышла замуж за виконта Элиаса Комборнского, отчего здесь названа доной Комторой.

(обратно)

716

Пусть отдохнет Дофин в своем дому... – Р.-С. 353,1.

(обратно)

717

Вы – конюх по манерам и уму... – Р.-С. 119,1а.

(обратно)

718

Переводы Д.В. Бобышева.

(обратно)

719

мир между королем французским и королем Ричардом... – В связи с войнами, которые вели между собой Ричард Львиное Сердце (см. XI, примеч. 6) и король Франции Филипп Август, см. выше, XI, 14-15 и примеч. 8, а также Дополнение первое, I, В. В самом деле, графство Овернское было объектом пересечения интересов английской и французской короны, однако к моменту вспыхнувшего спора (1194 г.) оно было связано узами вассалитета с французским троном. Наше разо, однако, изобилует исторически недостоверными деталями.

(обратно)

720

...графа Ги, кузена его... – Ги II Овернский (1194-1224).

(обратно)

721

Ноннет, Иссуар – замки на севере Оверни, развалины которых сохранились по сей день.

(обратно)

722

...Шинонские сокровища расстрачены... – См. XI, примеч. 245. В 1187 г. Ричард похитил содержавшиеся там ценности.

(обратно)

723

Дофину и Графу Ги... – Р.-С. 420,1. От этого царственного трубадура, с которым мы часто встречались в разо к сирвентам Бертрана де Б орна, до нас дошли две песни. Наиболее знаменитая из них, кансона, написанная им в австрийском плену, приведена в Дополнении первом, I, В; другая, нижеследующая, – сирвента, обращенная к Дофину Овернскому. Обе они написаны на пуатевинском диалекте старофранцузского языка, родном диалекте Ричарда, первая существует также в провансальском варианте.

(обратно)

724

...Вам – чтоб от схватки сторон... – См. примеч. 17.

(обратно)

725

...Нас связывал договор... – Дофин отрицает это в своем ответе (строфа III).

(обратно)

726

...Ваш образец – Изенгрин... – Т.е. волк, один из героев "Романа о Лисе", поступающий по отношению к Лису вероломно.

(обратно)

727

...звон // Монет не проник в Шинон... – См. выше, примеч. 20.

(обратно)

728

...Чтоб был Иссуар отмщен? – См. примеч. 8.

(обратно)

729

...Так выбейте клином клин... – и т.д. – Ричард увещевает Дофина и Ги отвернуться от их французского сюзерена.

(обратно)

730

...Ведь нет средь ломбардцев мужчин. – См. выше, XI, примеч. 101.

(обратно)

731

...чтоб един // Стал круг из двух половин. – Т.е. чтобы Овернь примкнула к Ричарду.

(обратно)

732

Ребенку ложь не в укор... и т.д. – Под конец Ричард угрожает овернским властителям призвать их к ответственности за их поступки.

(обратно)

733

Король, из меня певца... – Р.-С. 119,8. – В этой полной иронии и сарказма сирвенте Дофин последовательно отвечает на упреки, сделанные ему и его кузену в предыдущей песне королем Ричардом.

(обратно)

734

...Зачем же в Жизоре – он? – См. XI, примеч. 214. К 1194 г. Жизор был вновь захвачен Филиппом-Августом.

(обратно)

735

...Бегут от Вас, как от льва. – Намек на прозвище Ричарда.

(обратно)

736

...Взяв бремя Ваших обуз... – Т.е. став Вашим союзником. Этими словами Дофин отклоняет обвинение Ричарда в нарушении якобы существовавшего между ними договора. См. выше, примеч. 23.

(обратно)

737

Легок был стерлингов груз... и т.д. – Дофин намекает Ричарду на то, что когда в минуту нужды к нему обратился его кузен Ги Овернский, то он не получил от Ричарда щедрой поддержки.

(обратно)

738

...Пюи и с ним Обюссон... – Смысл указания именно этих пунктов не ясен; Дофин, по-видимому, хочет сказать, что, несмотря на все насмешки короля Ричарда, ему есть на что опереться.

(обратно)

739

...Иссуар и Юссон... и т.д. – Дофин парирует инсинуации Ричарда касательно Иссуара и близлежащего Юссона, которых он лишился (см. разо).

(обратно)

740

...За ангулемский-то кус... Тольверу... – Это последнее наименование не расшифровано, понятно, однако, что Дофин здесь иронизирует по поводу "щедрости" Ричарда, напротив, захватившего в 1134 г. несколько принадлежавших графу Ангулемскому городов.

(обратно)

741

...Тою, чье слово – закон... – Подобно многим подобным сирвентам, песня заканчивается упоминанием куртуазной Дамы.

(обратно)

742

Гарин ло Брюн – ум. ок. 1156 г. Автор прения между Умеренностью и Расточительством, а также дидактического "назидания".

(обратно)

743

Пюи Санта Мария – см. XVI, примеч. 14.

(обратно)

744

... учить дам, как себя им вести. – В самом деле, в "назидании" трубадур дает подобные советы, очевидно, не имевшие успеха.

(обратно)

745

...а только одни тенсоны. – См. примеч. 1.

(обратно)

746

Петре де Маэнсак – Возможно, был жонглером Дофина Овернского (см. XLII). См. также примеч. 5.

(обратно)

747

Аустор де Маэнсак – имя засвидетельствовано в документе 1238 г. Сочинения его до нас не дошли.

(обратно)

748

...одному достанется замок... и т.д. – Очевидно, отражение соответствующего куртуазного анекдота.

(обратно)

749

...слагал изящные... кансоны... и т.д. – До нас дошли четыре кансоны и сирвента, неточной, однако, атрибуции.

(обратно)

750

Пейроль – ок. 1188-1222. Автор около 30 песен, выдержанных в "легкой манере", среди которых немало прений.

(обратно)

751

Дофин Овернский – см. XLII

(обратно)

752

Сайль де Клаустра – прозвище со значением "вышедшая" (букв, "выскочившая") из монастыря (ср. прозвище трубадура Сайль д’Эскола, X, примеч. 1).

(обратно)

753

...возревновал Дофин... и т.д. – Это свидетельство следует принимать с осторожностью.

(обратно)

754

Рукопись Е добавляет: Жену он взял в Монпелье, и умер там же.

(обратно)

755

Монах Монтаудонский – ок. 1193-1210. Творчество этого "куртуазного монаха" (известны 17 его песен), проникнутое духом игры и шутки, включает необычные жанровые опыты - воображаемые прения с Богом, а также сатирическую кансону (Р.-С. 305,16), написанную в продолжение "галереи трубадуров" Пейре Овернского (см. Дополнение первое, 1). В этой песне, написанной четверть века спустя после сатиры Пейре, мишенью насмешек выбраны современники поэта; в ней осмеяны уже шестнадцать трубадуров, включая автора.

(обратно)

756

...эн Альфонса, короля Арагонского... – См. VII примеч. 8.

(обратно)

757

Пюи Санта Мария – см. XVI, примеч. 14.

(обратно)

758

...распорядителем соколиного приза. – Т.е. в поэтических состязаниях. В рукописи Ватиканской библиотеки (А) жизнеописанию предшествует миниатюра, изображающая трубадура с соколом в руке.

(обратно)

759

...кансон, из которых некоторые здесь написаны, как вы сейчас услышите. – Одно из указаний на то, что жизнеописания читались перед исполнением песен жонглерами.

(обратно)

760

Гостил я в раю на днях... – Р.-С. 305,12. – Воображаемая тенсона с Богом, оправдывающим, по мысли монаха, его песенное творчество и возвращение в мир. Тенсоны с Богом сочиняли также трубадуры Гильем д’Аутполь и Пейре Карденаль. В этой песне использованы метрика и рифмы одной из песен Фолькета Марсельского, послужившей также образцом Бертрану де Борну.

(обратно)

761

Рандон Парижский – Рандон де Кастельноу, покровитель трубадуров, владетель замка под названием Париж.

(обратно)

762

А братией будет учтен / Барыш на каждой поэме. – Жизнеописание повествует, что Монах Монтаудонский употреблял богатые дары, которые получал от сеньоров, на украшение своей обители.

(обратно)

763

...путь забыв в Арагон... – Ко двору короля Альфонса II, покровительствовавшего трубадуру.

(обратно)

764

...За тем, чей лен – Олерон... – Т.е. за Ричардом Львиное Сердце. Олерон – остров в Гасконском заливе, близ Сентонжа, относящийся к владениям Ричарда.

(обратно)

765

...ибо пленен... – Ричард Львиное Сердце попал в германский плен в 1192 г.

(обратно)

766

...Плывет сарацинов племя // Акре... – Акра – город на восточном берегу Средиземного моря, завоеванный христианами в 1191 г.

(обратно)

767

тот обречен / Кто вдел ради Вас ногу в стремя. – Концовка песни выражает скептическое отношение трубадура к буму вокруг крестовых походов, согласующееся с антимилитаристскими идеями, высказанными им в его энуэгах.

(обратно)

768

Хоть это и звучит не внове... – Р.-С. 315,10. – Песня относится к жанру "энуэг" (досада). В энуэгах трубадуры перечисляют вещи, их раздражающие и вызывающие у них тоску и скуку. В данном энуэге Монах дает интереснейшие жанровые зарисовки из современной ему жизни, сатирически изображая пустоту, суету и тщеславие мира, который он исходил вдоль и поперек.

(обратно)

769

И раб, тулузской даме верный... – реминисценция истории, вошедшей в итальянский сборник "Новеллино" (№ 49): некий доктор, ничего не подозревая, берет в жены племянницу архиепископа Тулузского, которая рожает сразу после свадьбы.

(обратно)

770

плащ в два меха... – Т.е. плащ, сшитый из двух не подходящих один к другому дешевых мехов, взамен одного дорогого.

(обратно)

771

...Четырехгранность пик и стрел... – Имеется в виду незаконное применение на турнире боевого оружия.

(обратно)

772

Святой Авон – французское наименование св. Абиндуса, мученика IV в. (при Диоклетиане).

(обратно)

773

Попе де Капдюэйль – ок. 1190-1237. Фигурирует в документах 1196 и 1218-1220 гг. Сохранились 27 его песен, выдержанных в "легкой манере". Ср. также Дополнение второе, I, 7.

(обратно)

774

...родом был из того же епископата, что и Гильем де Сант-Лейдьер... – Т.е. Пюи-ан-Велэ (см. XLI и примеч.).

(обратно)

775

..мадонну Алазаис де Меркуор... эн Бернарту д’Андюз. – См. XVIII, примеч. 4.

(обратно)

776

...умерла... – В рукописи Лаурентийской библиотеки (Р) далее следует: сложил он по ней плач (приводится первая строфа плача, Р.-С. 375,7).

(обратно)

777

...дону Аудьярт, жену сеньора Марсельского. – Здесь отмечается путаница в именах персонажей.

(обратно)

778

Германской мне империи не надо... – Р.-С. 375,14. – Эти строки дошли до нас только в составе данного разо.

(обратно)

779

Перевод С.В. Петрова.

(обратно)

780

Как тот, кого все множество друзей... – Р.-С. 375,20. – Кансона сложена ок. 1190-1192 гг.

(обратно)

781

Перевод С.В. Петрова.

(обратно)

782

Кто хочет взять наскоком... – Р.-С. 375,18.

(обратно)

783

Перевод С.В. Петрова.

(обратно)

784

...к мадонне Марии Вентадорнской... – См. XXIII, примеч. 1.

(обратно)

785

...к мадонне графине Монферран и виконтессе д’Альбюссо... – См. XXII, примеч. 5 и XVIII, примеч. 13.

(обратно)

786

Гильем де Балаун – точнее, де Балазюк. Этот трубадур известен единственной здесь приведенной кансоной. Настоящее разо сюжетно примыкает к предшествующему.

(обратно)

787

Пейре де Барджак – см. LXI.

(обратно)

788

...сняв с лица повязку, чтобы поцеловать его... – Часть средневекового женского убора, прикрывавшая уши и нижнюю часть лица.

(обратно)

789

Сударыня! Смиренно Вам... – Р.-С. 208,1.

(обратно)

790

Перевод С.В. Петрова.

(обратно)

791

эн Бернарт д’Андюз – см. XVIII, примеч. 4.

(обратно)

792

Дона Кастеллоза – букв, "кастелланша", т.е. хозяйка замка. О ней, как и о ее возлюбленном, нам ничего не известно. Ср. Дополнение первое, I, Е.

(обратно)

793

Тюрк де Мейронн – один из мейроннских владетелей, отличившийся особой свирепостью в крестовом походе, был прозван за это Тюрком и это имя передал своим детям.

(обратно)

794

Пейре Карденаль – ок. 1205-1272. Обширное наследие этого трубадура (96 песен) составляют преимущественно сирвенты (ср. примеч. 4).

(обратно)

795

Пюи Санта Мария – см. XVI, примеч. 14.

(обратно)

796

...если их должным образом понимать... – Религиозной поэзии Пейре свойственны элементы эзотеризма.

(обратно)

797

...корит недостойных клириков. – Одна из важнейших тем морализующих сирвент Пейре, в которых он обличает злоупотребления в среде священства.

(обратно)

798

...король Яков Арагонский. – Яков I Завоеватель (1213-1276).

(обратно)

799

И я, мэтр Микель де ла Тор, писатель... – см. нашу статью в Приложениях.

(обратно)

800

Я ненавижу лживость и обман... – Р.-С. 335,58. Эта сирвента – типичный пример моральных инвектив Пейре Карденаля.

(обратно)

801

Турское су – мелкая монета, как в предыдущей строфе – денье; безан, золотая марка – монеты крупного достоинства.

(обратно)

802

Файдит, ступай с сирвентою моей... – Обращение к жонглеру, возможно, к Гаусельму Файдиту.

(обратно)

803

Торнель – замок в Вольвике, Пюи-де-Дом.

(обратно)

804

Гигон – граф Ги II Овернский (1194-1224).

(обратно)

805

Эблес де Клермон – брат Ги Овернского, сеньор Олльерга.

(обратно)

806

В путь, Раймондет! – Сирвента, возможно, была вручена двум жонглерам: первый должен был доставить ее ко двору графа Ги, второй получил лишь "общие указания"; не исключено, что вторая посылка добавлена самим этим Раймондетом.

(обратно)

807

Любовь я ныне славлю всласть... – Р.-С. 335,7. – Все три кансоны трубадура (из общего наследия более 80 песен) проникнуты – в духе Маркабрюна – неприязнью к дамам и любви, а также к потерявшим свое значение и пародируемым им куртуазным формулам. В этой песне поэт, иронизируя, восхваляет Амора за то, что тот наконец оставил его в покое; дальше он перечисляет все, чего ему не надо больше делать, исходя из привычных куртуазных клише.

(обратно)

808

Хочу на тех охулки класть... – Эта строфа песни характеризуется настойчивой аллитерацией, причем аллитерирующие согласные меняются от стиха к стиху.

(обратно)

809

Гаусеран де Сант-Лейдьер – от этого трубадура, жившего в перв. полов. XIII в. до нас дошла одна любовная кансона.

(обратно)

810

эн Гильема де Сант-Лейдьера. – См. XLI.

(обратно)

811

...дочь маркиза Гильема Монферратского. – Беатрису, дочь Гильема IV Монферратского.

(обратно)

812

Алазаис де Поркайрагуэс – ок. 1173 г. Из единственной ее кансоны, нам известной, очевидно, что у нее был "роман" с Раймбаутом Оранским (см. LXVIII), который, в свою очередь, посвятил ей десяток песен.

(обратно)

813

...Ги Воителя... и т.д. – Ги по прозвищу "Воитель", брат виконта Гильема VII де Монпелье.

(обратно)

814

Гарин д’Апчъер – несколько дошедших под его именем песен атрибутируются неоднозначно.

(обратно)

815

...дескорт... – Р.-С. 162,6. О жанре дескорта см. XXV, примеч. 2. Едва ли, однако, дескорт Гарина (из которого нам известны только приведенные здесь строки) был его изобретением.

(обратно)

816

Перевод С.В. Петрова.

(обратно)

817

Гираудо ло Рос – прозвище означает "русый".

(обратно)

818

...графа Альфонса... – Альфонс, младший брат графа Раймона V Тулузского, ум. в 1185 г. Ср. посвященную Гираудо строфу в сирвенте Монаха Монтаудонского (см. о ней XLVI, примеч. 1):

Славен также Гираут ло Рос,
Он чужие стихи преподнес
Как свои, – и ничуть не смущен;
Перед сыном альфонсовым нос
Задирает – мол, я перерос
Тех, чьей милостью был вознесен.
(обратно)

819

множество кансон. – Из них известны 8.

(обратно)

820

Пейре Раймон Тулузский по прозвищу "Старик"... – Ок. 1180-1221; возможно, это прозвище он получил во избежание путаницы (тем не менее, в рукописях восторжествовавшей) с Пейре Раймоном по кличке "Толстяк". В своих 18 песнях он тяготеет к "изысканной манере" (см. IX, примеч. 1, 4), подражая нередко Арнауту Даниэлю (IX).

(обратно)

821

...к королю Альфонсу Арагонскому… – см. выше, VII, примеч. 8.

(обратно)

822

...графа Раймона... – Раймона V Тулузского (1148-1194) или же Раймона VI (1194-1222).

(обратно)

823

...при дворе эн Гильема де Монпелье. – Очевидно, Гильема VIII (см. VII, примеч. 9), однако рук. AB дают чтение у Гильема де Сант-Лейдьера (lectio difficilior).

(обратно)

824

Гильем Адемар – ок. 1195-1217. 16 песен этого трубадура, насыщенные реминсценциями, служат превосходным образцом "изысканной манеры".

(обратно)

825

...в монастырь Граммон... – крупный монастырь неподалеку от Лиможа.

(обратно)

826

Пейре Видаль – ок. 1183-1204. Один из наиболее знаменитых трубадуров, автор около 50 песен. Необычайно красочные жизнеописания трубадура и разо к его кансонам, хотя часто и восходят к неверно понятым фрагментам его текстов (см. нашу статью в Приложениях), тем не менее отражают, несомненно, экстравагантный характер поэта, пользовавшегося в куртуазных кругах репутацией безумца. В статье приведена также характеристика, данная ему Монахом Монтаудонским. Ср. также поэтический о нем отзыв Юка де л’Эскура (Дополнение первое, І,Б). Еще одна кансона трубадура комментируется в памятнике в связи с Раймбаутом де Вакейрасом (см. LXX, 4). Основное критическое издание: Avalle d’Arco Silvio. Реіre Vidal. Poesie. Milano; Napoli, 1960. Нами использованы, со значительной редакцией, предшествующие переводы М. Сергиевского и A.A. Смирнова.

(обратно)

827

...обрезал ему язык... – Буквально понятый образ строфы Монаха Монтаудонского.

(обратно)

828

Юк Баусский – брат трубадура Гильема Баусского (см. LXXII), ум. в 1240 г. Был женат на дочери виконта Раймона Марсельского, покровителя Пейре (см. примеч. 7).

(обратно)

829

...гречанку... императором... империю... императрицей. – Об этом мотиве, восходящем к перетолкованной метафоре в поэзии Пейре, см. ниже, примеч. 32 и нашу статью в Приложениях.

(обратно)

830

Эн Драгоман, да будь я на коне... – Р.-С. 364,18. – Песня представляет собой шутливую похвальбу, в которой трубадур, сравнивая себя с эпическими героями Роландом и Оливье, а также с Бернартом де Мондидье, героем эпической повести Жана Боделя, прославленным своей куртуазностью, – превозносит собственную отвагу и доблесть в надежде получить коня от своего господина. Эн Драгоман – сеньяль со значением "толмач", обозначающий Гильема VIII, сеньора Монпелье, эн Ги – Ги Бургундский, его брат. В конце песни трубадур обращается к некоей даме Вьерне и эн Райнеру, т.е. виконту Барралю Марсельскому, с которым они взаимно называли себя этим именем.

(обратно)

831

Разо первое – сохранилось два варианта этого разо: наиболее интересные разночтения более короткого варианта, представленного единственной рукописью Н, даны в нижеследующих примечаниях.

(обратно)

832

...ухаживал он и за мадонной Алазаис, женой эн Барраля, сеньора Марсельского... – Алазаис де Рокмартин, первая жена виконта Раймона Джауфре Барраля Марсельского (ум. в 1192 г.); при их дворе подвизалось множество трубадуров.

(обратно)

833

Звали они друг друга "Райньер".– См. выше, VIII, примеч. 27.

(обратно)

834

...поцеловал ее в уста. – Рукопись H добавляет: ...в объятия ее заключил, обнял и поцеловал. – См. нашу статью в Приложениях.

(обратно)

835

...чтобы тот его покарал. – Чтобы муж его смерти предал (H).

(обратно)

836

Слова сплести и нанизать... – Р.-С. 364,2, ст. 21-28. – Рукопись H приводит еще один фрагмент той же кансоны (ст. 16-19):

С целью злой с глаз долой
Прогнала, и потек
Я с тоской в путь морской,
Ей бросая упрек.
(обратно)

837

В чудный час, хоть был отказ... – Р.-С. 364,48, ст. 25-27.

(обратно)

838

Амор меня лозою учит, кою... – Р.-С. 364,36.

(обратно)

839

Переводы Д.В. Бобышева.

(обратно)

840

...в Прованс не решаясь вернуться и возвратиться.H дает другую концовку, заключая ее стихами второй строфы той же кансоны: "Сеньоры же провансские, Барраль и Юк Баусский, такое видя, столько даму упрашивали, что она, наконец, простила ему обман и вызвала его обратно, отправив ему приветственные письма, чтобы он-де в Прованс вернулся и возвратился. И поднялся он на корабль и прибыл в Прованс к эн Юку Баусскому. Эн Барраль же как прознал, что в Баусе Пейре Видаль, вскочил на коня и, примчавшись туда, тотчас отвез в Марсель его. И мадонна Алазаис даровала ему поцелуй и приняла его с превеликим весельем, как сам он говорит:

И я – тем, что долго ждал, –
Тот поцелуй отмолил,
Который (любовный пыл
Гася) у дамы украл:
И вот, запрет с него снял."
(обратно)

841

Я прибыл в Прованс... – Р.-С. 364,37.

(обратно)

842

...Обещан же в короли / Артур британцам в итоге... – Легендарный образ Артура, короля бриттов, спроецирован здесь на родившегося в 1187 г. Артура, сына графа Джоффруа Бретанского. Ср. XII, примеч. 6.

(обратно)

843

Для покаяний предлоги... и т.д. – Мотив диалектически "заслуженно-незаслуженного" наказания за несотворенные грехи, чрезвычайно распространенный у трубадуров.

(обратно)

844

В своем, Бель-Райньер, чертоге... – См. выше, примеч. 8.

(обратно)

845

И Вас Бель-Райньером звал. – Этот сеньяль может быть осмыслен как "Прекрасный Источник Света" или "...лучащийся Красотой".

(обратно)

846

...смертью графа Раймона Тулузского... – См. VI, примеч. 10. Комментируемая кансона, однако, сочинена была задолго до его смерти, не позже 1190 г.

(обратно)

847

...и облачился он в черное платье... – Речь идет о принятых формах траура, за исключением того, что сделано было с лошадьми и что является одним из проявлений экстравагантности Пейре Видаля.

(обратно)

848

...король Альфонс Арагонский... – См. VII, примеч. 8.

(обратно)

849

...Бласко Грек...эн Раймон де Сервера... – Все перечисленные персонажи – лица исторические. См. ниже, примеч. 30.

(обратно)

850

Лоба де Пуэйньяутьер – Лоба означает "волчица"; обыгрывание этого имени в VI строфе и торнаде кансоны получило в разо буквальное истолкование.

(обратно)

851

Эстефания де Сон из Сарданьи – Эта дама обозначена в песне сеньялем Цимбелин.

(обратно)

852

...назвался волком... – См. примеч. 24 и нашу статью в Приложениях.

(обратно)

853

Мне петь от тоски невмочь... – Р.-С. 364,16.

(обратно)

854

...Ибо недужен мой граф. – Т.е. граф Раймон V Тулузский, покровитель поэта. См. выше, примеч. 20.

(обратно)

855

...Король зато жив и здрав... – Т.е. Альфонс II Арагонский. См. выше, примеч. 22.

(обратно)

856

...в Арагон отряжу / Гильема, и Бласко тоже... – Гильем Раймон де Монкада и Бласко Грек – арагонские придворные; последний был королевским мажордомом.

(обратно)

857

...Той, по которой тужу... – Т.е. госпожи Вьерны де Монпелье, проявляющей к трубадуру холодность.

(обратно)

858

Трон радости... император... – Из этого и подобного фрагментов автор жизнеописания заключил, что Пейре Видаль реально претендовал... на византийский престол!

(обратно)

859

...начав /Любить комторову дочь... – Раймбауду (де Биоль?).

(обратно)

860

Снурки Раймбауды свяжу / В один... – Т.е. у трубадура будет больше любовных даров от госпожи Раймбауды, чем у короля Ричарда Львиное Сердце, со всеми его владениями, от его дам. Дама дарила рыцарю локон, снурок, перчатку, кольцо – в знак принятия его на куртуазную "службу"; обычай этот восходит к феодальному оммажу. Ср. VIII, примеч. 8.

(обратно)

861

...Чтоб пастухи, закричав / "Волк!" – стали гнать меня в ночь... – См. выше, примеч. 24 и 26.

(обратно)

862

Цимбелин – см. примеч. 25. Сеньяль этот встречается также у Бертрана де Борна (см. XI, примеч. 49).

(обратно)

863

Волчице принадлежу – см. примеч. 24.

(обратно)

864

Раймон де Мираваль – ок. 1191-1229. В 45 своих песнях Мираваль обнаруживает себя искуснейшим знатоком куртуазной любви, а разо к его кансонам составляют серию весьма занимательных новелл. Мираваль – искусный версификатор, приверженец "легкой манеры". Этот трубадур также являлся объектом иронии Монаха Монтаудонского (см. LVII, примеч. 1):

Каркассонец – третий пиит,
Мираваль, что дамам дарит
Свой замок, где сам-то он
Не живет, и у замка вид,
Что яснее слов говорит:
Замок сей приют для ворон.
(Перевод С.В. Петрова)
Критическое издание: Topsfield L. Les poésies du troubadour Raimon de Miraval. P., 1971.

(обратно)

865

...владел он четвертой частью замка... – Во время Альбигойских войн (см. ниже, примеч. 47) трубадур утратил и это владение (см. разо пятое).

(обратно)

866

...у графа Тулузского... – Т.е. Раймона VI Тулузского (1194-1222). См. также ниже, разо пятое и примеч. 47.

(обратно)

867

...с коим прозвали они друг друга "Аудьярт". – См. выше, VIII, примеч. 27. Подобно тому как дам именовали мужскими сеньялями (см. VI, примеч. 24), мужчины иногда пользовались женскими.

(обратно)

868

...к королю Пейре Арагонскому... – Т.е. Педро II Арагонскому (1196-1213).

(обратно)

869

...виконту Безье... – См. LVII, примеч. 7.

(обратно)

870

...эн Бертрану де Сайссаку – Известный представитель знатного Каркассонского дома, приближенный к виконту Безье; упоминается во многих документах и ряде поэтических текстов.

(обратно)

871

Дам прекрасных имена... – Р.-С. 406,12, ст. V. – Кансона полностью приведена в тексте разо четвертого.

(обратно)

872

Перевод С.В. Петрова.

(обратно)

873

Не раз дурачила меня... – Р.-С. 406,15, ст. 20-21. – Полностью в разо третьем.

(обратно)

874

Перевод С.В. Петрова.

(обратно)

875

Но быв обманываем сам... – Р.-С. 406,38, ст. 19-20. – Полностью в разо втором.

(обратно)

876

Втихомолку судит свет... – Р.-С. 406,28, ст. 29-32.

(обратно)

877

Перевод С.В. Петрова.

(обратно)

878

прозывали Каударенкой по имени Каудейры, отца ее. – О Каударенке, бывшей, согласно жизнеописанию, трубадуркой, нам ничего не известно, ни тем более об отце ее, который как будто вводится лишь для того, чтобы "объяснить" происхождение ее имени. Подробнее этот сюжет развит в разо третьем.

(обратно)

879

Данса – танцевальная песня.

(обратно)

880

Оливьер де Сайссак – хорошо известный каркассонский сеньор, также приближенный ко двору виконтов Безье.

(обратно)

881

Югэт (Юк, Югуэт) де Матаплана – ок. 1185, ум. в 1213. Крупный каталонский феодал и второстепенный трубадур. Детальное описание его пышного двора содержится в стихотворной новелле "Суд любви" трубадура Раймона Видаля де Безалу.

(обратно)

882

Сирвента, которую вдруг... – Р.-С. 451,1. – Раймон де Мираваль ответил Югэту кансоной, воспроизводящей метрику, рифмы и ключевые слова этой сирвенты (Р.-С. 406,30). В ней он оправдывается против обвинений в некуртуазности, обстоятельно мотивируя свой поступок и, в свою очередь, упрекая Югэта в незнании истинных законов вежества. По-видимому, эта песня была неизвестна автору разо; хотя она имеется в той единственной рукописи, в которой находится этот последний фрагмент разо, в ней она, однако, помещена гораздо дальше. Особенно интересна строфа ответа, в которой трубадур говорит, что готов принять жену обратно со всеми ее поклонниками, если те не станут переходить границ, предписанных куртуазней.

(обратно)

883

...но поруганье / Над куртуазностью ныне свершил...-Нетерпимость мужа по отношению к поклонникам жены считалась предельно не куртуазной.

(обратно)

884

Муж, если он Юности друг... – См. VI, примеч. 6.

(обратно)

885

...из жизнеописания, что перед песнями... – См. нашу статью в Приложении, с. 518.

(обратно)

886

Лоба де Пуэйнаутьер – см. о ней LVII, примеч. 24.

(обратно)

887

...граф де Фуа... Аймерик де Монреаль... – Перечисляются известные сеньоры тех мест. Об Оливьере де Сайссаке см. выше, примеч. 13.

(обратно)

888

...Пейре Видаль, каковой сложил в ее честь множество прекрасных кансон. – См. LVII, разо второе.

(обратно)

889

...в ...историях... уснащая предисловиями... – См. нашу статью в Приложениях, с. 526.

(обратно)

890

Я возмущен: она... – Р.-С. 364,21. Приведены ст. 41-50. О жанре "злой песни" см. XXII, примеч. 12. О "прозванье" (ст. 45-6) и "царе" (ст. 48) см. LVII, примеч. 24 и 32.

(обратно)

891

Перевод С.В. Петрова.

(обратно)

892

...чем в срам ссорою ввергать их обоих... обманут. – Парафраз фрагментов кансоны, приведенной в конце разо.

(обратно)

893

Призвал меня Амор душой воспрять... – Р.-С. 406,4. – Приведены ст. 15-18.

(обратно)

894

Перевод С.В. Петрова.

(обратно)

895

Пошел год третий, рыцарь мой... – Р.-С. 406,27. – Ст. 49-50.

(обратно)

896

Перевод С.В. Петрова.

(обратно)

897

...в маркизу Минервскую... – Упоминается в VI строфе нижеприведенной кансоны.

(обратно)

898

Песнь я не в силах сплесть... – Р.-С. 406,38.

(обратно)

899

Минерва – См. примеч. 28.

(обратно)

900

Перевод С.В. Петрова.

(обратно)

901

...слыхали вы уже... – См. предыдущее разо.

(обратно)

902

...альбигойского епископата... – Альби – городок близ Тулузы, получивший известность в связи с Альбигойскими войнами (см. ниже, примеч. 47).

(обратно)

903

Виконт Безье – см. примеч. 6.

(обратно)

904

Граф Тулузский – см. примеч. 3.

(обратно)

905

Король Педро Арагонский – см. примеч. 5.

(обратно)

906

...полюбил не видав... – См. V, примеч. 1.

(обратно)

907

Ныне ветер и мороз... – Р.-С. 406,8. – В тексте приведена строфа шестая.

(обратно)

908

Перевод Д.В. Бобышева.

(обратно)

909

...прибыл король в округу Альбигойскую... – См. примеч. 32.

(обратно)

910

Стремлюсь двум желаньям вослед... – Р.-С. 406,28. Кансона, по существу, никак не связанная с текстом разо, приводится совсем в других местах одних рукописей, в другой не приводится вовсе.

(обратно)

911

Оливьер де Сайссак – см. примеч. 13.

(обратно)

912

Каударенка – см. выше, примеч. 12 к разо первому, где в оригинале это имя приводится в слегка ином орфографическом варианте.

(обратно)

913

Баллада (ballata) – танцевальная песнь.

(обратно)

914

Благословен посол... – Р.-С. 406,15.

(обратно)

915

...Чтоб любодей Гирон... – См. Дополнение третье, II.

(обратно)

916

Самсон – герой библейский Книги Судей, наделенный колоссальной силой.

(обратно)

917

Аудьярт – см, выше, примеч. 4.

(обратно)

918

Перевод С.В. Петрова.

(обратно)

919

В то время, когда французы и Церковь завладели замками графа Тулузского... и т.д. – О графе Тулузском см. выше, примеч. 3. Речь идет о событиях неоднократно уже упоминавшихся альбигойских войн (1209-1244) – четырех крестовых походах северян-крестоносцев. См. подробнее статью в Приложениях. Ср. также примеч. 8 к след. жизнеописанию и XXII, примеч. 6.

(обратно)

920

...убит был виконт Безье... – См. выше, примеч. 6.

(обратно)

921

...прибыл в Тулузу король Арагонский... – Т.е. король Педро II Арагонский. См. выше, примеч. 5. В 1213 г. этотмонарх, ничего не добившись от папы Иннокентия III, явился защищать своего зятя Раймона VI Тулузского с оружием в руках.

(обратно)

922

...сестер... дону Альенор и дону Санчу... – Первая из них была замужем за графом Раймоном VI, вторая вышла в 1211 г. за сына его Раймона VII. Дополнение второе, 7.

(обратно)

923

Любо петь, когда весна... – Р.-С. 406,12. – Кансона сложена в 1213 г., в период между обнадежившим тулузцев приходом короля Педро и полным их поражением в битве при Мюрэ в сентябре того же года.

(обратно)

924

Песнь, ты королю должна... – Т.е. королю Педро. См. выше, примеч. 50.

(обратно)

925

...Монтегут обороняет... – Крепость Монтегут близ Альби (см. выше, примеч. 32) в течение 1211-1212 гг. дважды была завоевана Симоном де Монфором.

(обратно)

926

...Будет галлов побороть... –Т.е. французов-крестоносцев.

(обратно)

927

...И арапов черну рать. – Король Педро II отличился и в реконкисте – войне за отвоевание у арабов-альмохадов Пиренейского полуострова.

(обратно)

928

Перевод С.В. Петрова.

(обратно)

929

...ради той кансоны... – Автор разо разделяет характерную веру в поэтическое могущество трубадурской песни.

(обратно)

930

...был он убит при Мюрэ французами... – Ср. LIX.

(обратно)

931

Пердигон – ок. 1192-1212 гг. До нас дошел десяток весьма искусных песен.

(обратно)

932

..хорошо... играть на виоле... – Пердигон пользовался прочной репутацией хорошего музыканта по преимуществу. На это указывают миниатюры рукописей, на которых он изображен с виолой в руках, ряд поэтических текстов, в том числе приведенный в Дополнении первом, ІБ, наконец, сохранившиеся в числе трех записи мелодий его песен.

(обратно)

933

Дофин Овернский – см. XLII.

(обратно)

934

После слов и долгое время наслаждался он превеликими дарами судьбы рукописи ЕР дают продолжение, подвергавшееся с точки зрения достоверности критике со стороны ученых.

(обратно)

935

...смерть похитила у него счастье... – неизвестно, к чьей смерти относится это утверждение.

(обратно)

936

...с Гильемом Баусским, принцем Оранским... – Автор путает Юка Баусского, покровителя трубадура (см. LVII, примеч. 3) с его братом Гильемом Баусским (де Бо) (см. LXXI).

(обратно)

937

эн Фолькетом Марсельским, епископом Тулузским... – см. LXXII.

(обратно)

938

...ходил в Рим... – возможно, обвинения автором жизнеописания Пердигона в отступничестве необоснованны. Как бы то ни было, речь идет о депутации южного духовенства, направленной за поддержкой в папскую курию после убийства в 1208 г. папского легата, явившегося поводом для начала в 1209 г. альбигойских войн.

(обратно)

939

...дабы вредить графу Тулузскому... – см. VIII, примеч. 3. Граф Раймон VI был в 1207 г. отлучен папским легатом от церкви, а папа Иннокентий III подтвердил это отлучение. См. примеч. к пред. тексту.

(обратно)

940

...убит был граф Безъе, племянник его... – т.е. виконт Безье. См. VII, примеч. 47.

(обратно)

941

Альбигойская округа – см. VIII, примеч. 32.

(обратно)

942

...убит при Мюре... король Педро Арагонский... – См. VIII, примеч. 5, 50 и 60.

(обратно)

943

...песнь сложил... становились многие крестоносцами... – существование у Пердигона такой сирвенты неизвестно и весьма сомнительно. Пропагандная сила подобных сирвент могла быть велика: ср. LVIIII, примеч. 58.

(обратно)

944

...лишился Пердигон чести, славы и имения своего... – эта фраза, наряду с мотивами внезапного и несчастного поворота судьбы Пердигона и его ухода в монастырь, является общим элементом в обоих вариантах жизнеописания.

(обратно)

945

Граф де Монфор – Симон де Монфор, граф Лестер, возглавивший Альбигойский поход, был убит во время очередной осады Тулузы в 1218 г.

(обратно)

946

...а граф Раймон все свои владения возвратил. – Вынужденный после битвы при Мюре покинуть Тулузу (см. LVIII, примеч. 50), граф Раймон VI вернулся туда снова в 1217 г.

(обратно)

947

Дофин Овернский лишил его меж тем земли и ренты... – Ср. заключительную фразу жизнеописания Дофина (XLII, 1).

(обратно)

948

Дона Ломбарда – нач. XIII в. Известна нам только приведенной здесь строфой, выдержанной в сравнительно "темном стиле".

(обратно)

949

Бернарт Арнаут – как трубадур также известен лишь своим ответом доне Ломбарде. В 1217 г. он унаследовал титул и владения своего брата, графа Гираута IV д’Арманьяк. Мы знаем, кроме того, что он был покровителем трубадуров.

(обратно)

950

...даже не повидавшись с нею... – Предполагают, что этой фразе предшествует лакуна, которая объясняла бы неожиданный отъезд Бертрана. Нам такое предположение кажется излишним – жизнеописания часто бывают сюжетно весьма непоследовательны.

(обратно)

951

Ломбарды ради стать ломбардцем впору... – Р.-С. 54,1.

(обратно)

952

Гвискарда – см. XI, примеч. 61; ...с Аламандою... – См. VIII, примеч. 6. Имена воспеваемых трубадурами дам становились, как мы видим, легендарными.

(обратно)

953

Сеньор Джордан – очевидно, соперник трубадура.

(обратно)

954

Зерцало-Благ – очевидно, сеньяль доны Ломбарды.

(обратно)

955

Бернарда ради мне не стать Бернардой... – Р.-С. 288,1.

(обратно)

956

Перевод С.В. Петрова.

(обратно)

957

Пейре де Барджак – ок. 1200 г. Известен лишь единственной песней, здесь приведенной.

(обратно)

958

...наперсник Гильема де Балауна... – См. XLVIII. Несомненна связь обоих жизнеописаний.

(обратно)

959

комжат – см. XXII, прим. 12.

(обратно)

960

Навеки час разлуки наступил. – Р.-С. 326,1.

(обратно)

961

Дона Изольда де Шапьо, Альмуэйс де Кастельноу – известны только приведенными строфами. Обе местности, Шапьо и Кастельноу (Шатонеф), расположены по соседству.

(обратно)

962

Госпожа моя Альмуэйс... – Р.-С. 253,1.

(обратно)

963

Госпожа Изольда моя... – Р.-С. 20,2. – В подлиннике ответная строфа воспроизводит рифмы основной.

(обратно)

964

Перевод С.В. Петрова.

(обратно)

965

Аймерик де Пегильян – ок. 1190-1221. Среди 50 песен трубадура, мастерски отделанных и безукоризненных по форме, значительную часть составляют прения с лучшими трубадурами, такими, как Гаусельм Файдит. Ср. упоминания о нем трубадуром Юком де л’Эскура (Дополнение первое, IБ) и Данте (Дополнение второе, III), а также в Дополнении втором, IV, 3.

(обратно)

966

любовь научила его трубадурскому художеству... – Ср. XXX, примеч. 3.

(обратно)

967

муж дамы повздорил с ним и его оскорбил... – Выражение ревности со стороны мужа по отношению к трубадуру считалось, как выше уже отмечено, крайне некуртуазным. Ср. LVIII, примеч. 3.

(обратно)

968

...из Тулузы бежать в изгнание. – Возможно иное объяснение бегства в связи с вариантом, приведенным в примеч. 8.

(обратно)

969

...принял его эн Гильем де Бергедан... – См. XCIII.

(обратно)

970

...в первой же песне... и т.д. – Непонятно, о какой песне Гильема идет речь.

(обратно)

971

...представив королю Альфонсу Кастильскому... – Т.е. Альфонсу VIII Кастильскому (1158-1214), воспетому в трех песнях трубадура.

(обратно)

972

В Ломбардии он и умер. – Одна из рукописей добавляет: ...как говорят, еретиком. – Еретиком – т.е. катаром (см. LVIII, примеч. 47). Возможно, что в этом случае Аймерик вынужден был бежать из Тулузы, спасаясь от преследований.

(обратно)

973

Вариант – представляет собой продолжение вышеприведенного текста в единственной рукописи. История, здесь приведенная, обнаруживает некоторое сходство с разо к песням Гаусельма Файдита (XVIII, 3) и Гильема де Сант-Лейдьера (XLI, 2).

(обратно)

974

...в паломничество к святому Якову Компостельскому. – Т.е. к мощам апостола Якова, хранившимся в Компостельском монастыре в Галисии.

(обратно)

975

маркиза Мрнферратского. – Т.е. Гульельмо IV Монферратского (1207-1225), упоминаемого в одной из песен трубадура.

(обратно)

976

...до Монпелье... – Путь в Италию мог проходить через этот город.

(обратно)

977

Дама, зачем эта пытка так зла? – Р.-С. 10ДЗ. – Нечастый пример вымышленного диалога в духе Гираута де Борнеля, в котором участники обмениваются репликами от стиха к стиху; после третьей строфы диалог с дамой сменяется диалогом с Амором.

(обратно)

978

Адемар ло Нэгр – перв. четв. XIII в. До нас дошло четыре его песни.

(обратно)

979

...у короля Педро Арагонского... – См. LXIII, примеч. 5.

(обратно)

980

...графа Раймона Тулузского... – и т.д. – См. LVIII, примеч. 3.

(обратно)

981

Гильем Фигейра – ок. 1215-1240. Среди 10 сочинений этого трубадура выделяется обширная сирвента против "Рима" – т.е. против римской католической Церкви, санкционировавшей действия альбигойских крестоносцев. Сирвента эта зачитывалась обвинением на одном из инквизиторских процессов.

(обратно)

982

Когда французы овладели Тулузою...– Т.е. 11 апреля 1229 г.

(обратно)

983

...стал городским жонглером. – Т.е. в отличие от жонглеров придворных.

(обратно)

984

...очень нравился он шлюхам... и т.д. – Очевидно, нелестная характеристика трубадура объясняется политическими и конфессиональными симпатиями автора жизнеописания.

(обратно)

985

Пейре Гильем Тулузский – ок. 1180-1221. До нас дошло прение его с Сорделем (см. XCVІІІ), морализующая сирвента и песня в аллегорическом стиле.

(обратно)

986

...сирвенты, жонглерские... – В сирвентах, условно называемых "жонглерскими", трубадуры весело поносят жонглеров, обратившихся к ним, например, за новой песней или за рекомендацией; ценой таких поношений жонглер покупал своеобразную популярность.

(обратно)

987

Альбертет Кайлья – известен нам как автор всего одной шуточной сирвенты.

(обратно)

988

Раймбаут Оранский – ок. 1147-1173. Могущественный сеньор, прославленный мастер "изысканной" (скорее, чем "темной") манеры. 40 его песен характеризуются виртуознейшей поэтической техникой и замечательным артистизмом.

(обратно)

989

...избрав изысканные рифмы и темную манеру... – Ср. предыдущее примечание, а также III, примеч. 1, IX, примеч. 1 и др.

(обратно)

990

Мадонна Мария де Верфейль – Персонаж, очевидно, вымышленный.

(обратно)

991

"Мой-Жонглер" – сеньяль этот, встречающийся в 12 песнях трубадура, относится, однако, не к возлюбленной, а скорее к конфидентке.

(обратно)

992

графиню д’Юржель... и т.д. – Очевидно, жену графа Эрменгауда X, однако любовь к ней Раймбаута является, по-видимому, обстоятельством вымышленным.

(обратно)

993

...полюбил... никогда не видав... а она его. – В связи с мотивом "дальней любви" – см. V.

(обратно)

994

Друг мой Соловей... – Единственные дошедшие до нас строки этой кансоны.

(обратно)

995

Перевод Д.В. Бобышева.

(обратно)

996

...тыльной стороной руки дозволила бы потрогать голую свою ногу. – Очевидно, связано с неизвестным нам куртуазным анекдотом, намек на который имеется в одной из нижеследующих песен Раймбаута (Р.-С. 389,28, ст. V), где упоминается "госпожа Айма со своей рукой, которую она кладет куда ей нравится".

(обратно)

997

...наследника же не оставил... и т.д. – Все, что говорится в этом абзаце, соответствует действительности, за вычетом того обстоятельства, что, как нам известно из завещания Раймбаута, имения свои он оставил не "дочерям", а сестрам. – О Гильеме Баусском см. LXXII; ...ордену Госпитальеров. – Под этим именем в католической Церкви существует много монашеских орденов, имеющих целью уход за больными, призрение странников, неимущих рыцарей, бедных, паломников и т.п.

(обратно)

998

Я совет влюбленным подам... – Р.-С. 389,16. – Пародия на средневековый жанр поучения, в. которой игровое начало, пронизывающее все творчество Раймбаута и великолепно сочетающееся с его искусной строфикой и изыском рифмы, выходит на поверхность в характерных сниженных нотах. Рецепты трубадура, как мы видим, полностью противоположны традиционным куртуазным установкам. Отдав должное критике Дамы и любви, трубадур, впрочем, признается в собственной влюбленности.

(обратно)

999

...Чтоб не стал кораблем иль храмом. – Смысл: чтобы ваш дом в отличие от корабля был полон женщин, к тому же далеких от святости.

(обратно)

1000

"Мой Перстень" – сеньяль возлюбленной Дамы.

(обратно)

1001

Милый Жонглер – другая Дама, конфидентка трубадура, либо его друг.

(обратно)

1002

...На родной мой Родес... – Графство Родес, хотя и не является родиной трубадура, указывает на местопребывание его возлюбленной.

(обратно)

1003

Сеньоры, вряд ли кто поймет... – (Р.-С. 389,28). – Песня развивает традицию "песни ни о чем", намеченную Гильемом Аквитанским (см. выше, 1), ее же при этом пародируя. Поэт настаивает на жанровой неотождествимости своего произведения и, чтобы сделать его еще более необычным, после каждой строфы вводит прозаические фрагменты, а в один из них – латинскую фразу из католического богослужения.

(обратно)

1004

...Не сирвентес, не эстрибот... – Жанры старопровансальской поэзии. О первом (сирвента) см. нашу статью в Приложениях; эстрибот – редкий жанр, четырежды упоминаемый в провансальских текстах, однако представленный лишь двумя дошедшими до нас произведениями.

(обратно)

1005

Сол – мелкая монета.

(обратно)

1006

In nomine Patris et Filii et Spiritus Sancti! – Во имя Отца и Сына и Святого Духа! (лат.)

(обратно)

1007

Дама, да что же это получается? – Т.е. что за сочинение?

(обратно)

1008

хоть как госпожа Айма со своей рукой... – Пикантный намек на историю, на которую также намекает одна из сирвент Арнаута Даниэля.

(обратно)

1009

Светлый цветок перевернут... – (Р.-С. 389,28). – Эта виртуозная кансона строится на чередовании парных грамматических форм одних и тех же слов от четных строф к нечетным (провансальская поэтика определяла их как "деривативные рифмы"), что предвосхищает секстину Арнаута Даниэля (см. IX). Таким образом поэт конструирует таинственный "перевернутый" мир, аналоги к которому можно найти в поэзии XX в.

Интересно, что "обратный" (т.е. зимний, а не весенний, как обычно) зачин здесь формализован как бы дважды: не только собственно введением категории "перевернутости", но и "переворачиванием" форм слов, в том числе самого слова со значением "переворачивание". В плане содержания "поворотным оператором" является куртуазная Радость (joi) – преобразующее мир экзальтированное любовное восхищение. В терминах традиционного сезонного запева зима представляется весной, лед – цветами, расцветают голые прутья, и даже иней, который трубадур обозначает редким словом conglapis (переведено слово "наледь"), не в состоянии "ужалить" преображенное сознание поэта.

(обратно)

1010

О Дама, любовь весела... – Две торнады с противоположным смыслом, точно так же, как и концовки каждых пар строф, словно бы отражают "перевернутый"‘и "прямой" порядок вещей.

(обратно)

1011

Жонглер – сеньяль трубадурки Азалаис де Поркайрагуэс.

(обратно)

1012

Графиня де Диа – кон. XII-нач. XIII в. Четыре песни этой трубадурки определяются несравненной прелестью и изяществом. Ср. Дополнение первое, II, 3 и второе, IV, 3, passim.

(обратно)

1013

Полюбила она эн Раймбаута Оранского... – Обстоятельства, связанные с обоими персонажами, упомянутыми в этом кратчайшем жизнеописании» отличаются крайней запутанностью и неясностью.

(обратно)

1014

Печалью стала песня перевита... – Р.-С. 46,2.

(обратно)

1015

...Как Сегуин Валенсию любила... – Герои не дошедшего до нас средневекового романа, упоминаемые несколькими трубадурами.

(обратно)

1016

Раймбаут де Вакейрас – ок. 1185-1205. Один из знаменитейших трубадуров, тесно связанный с двором герцогов Монферратских в Италии. Автор около 30 произведений, среди которых значительное место занимают разнообразные жанровые эксперименты и инновации.

Критическое издание: Linksill J. The Poems of the Troubadour Raimbaut de Vaqueiras. The Hague, 1964.

(обратно)

1017

...При Гильеме Баусском, князе Оранжа. – См. LXXI.

(обратно)

1018

...в Монферрат к маркизу Бонифачио... – Маркиз Бонифачио Монферратский (1192-1207) был одним из могущественных сеньоров Италии. См. также ниже, примеч. 5.

(обратно)

1019

...мадонна Беатрис... и т.д. – Беатрисой звали не сестру, а дочь Энрико II дель Карретто, маркиза Ноли и Финале и брата Отгоне дель Карретто (см. XVII, примеч. 2).

(обратно)

1020

...отправился маркиз в Восточную империю... – Т.е. в Византию в рамках IV крестового похода, военачальником которого он был избран; ...в королевстве Солунском... и т.д. – полученном Бонифачио во владение в 1204 г.

(обратно)

1021

.Мне образец мотива... – Р.-С. 392,14. – Гарламбей, т.е. "конный турнир", представляет собой уникальную жанровую инновацию, в которой трубадур пародирует нравы куртуазных сеньоров и их дам, представленных лошадьми. Многие из персональных намеков, к сожалению, не поддаются расшифровке, отчего песня, однако, не теряет своего очарования и блеска.

В двух последних строфах имеются лакуны. Перевод в числе нескольких других песен, входящих в эту книгу, положен на музыку композитором С. Слонимским.

(обратно)

1022

Монт Рабей – Пейре де Монт Рабей, герой старопровансальского эпоса "Джирарт Русильонский", стихотворный размер которого пародируется парами стихов "Гарламбея".

(обратно)

1023

Дон де Бос – имеется в виду Гильем V де Бо, впоследствии принц Оранский.

(обратно)

1024

Эн Раймон – Раймон Ренуар, впоследствии консул в Тарасконе.

(обратно)

1025

Драгонет – Драгонет де Мондрагон, рыцарь при тулузском дворе, видный участник партизанского движения в эпоху Альбигойских войн.

(обратно)

1026

Граф де Боке – владетель Бокера, граф Раймон V Тулузский (1148-1194).

(обратно)

1027

Монлор – Понс де Монлор, также участник сопротивления северофранцузским крестоносцам. До нас дошел его партимен с трубадуром Ги де Каваллоном.

(обратно)

1028

Барраль из Марселя – Барраль, виконт Марсельский, оплакан Фолькетом Марсельским (см. LXXII, примеч. 4).

(обратно)

1029

Эн Понс – младший брат Драгонета де Мондрагона.

(обратно)

1030

Де Мельон – Раймон де Мевуйон, рыцарь, упоминаемый в одной провансальской тенсоне.

(обратно)

1031

Авенгут – сеньяль не отождествлен.

(обратно)

1032

Имеет слабость больше сил... – Р.-С, 392,21. – Девиналь; интереснейший образец поэтики "темного стиля", представляющий собой диалектическую композицию, составленную набором последовательно разобранных антитез, суммарно еще раз перечисленных в последней строфе. Разгадки даны по заглавию этой песни в кн.: Песни трубадуров (см. Обоснование текста), с. 150.

(обратно)

1033

...Чем тот, который только жил... – Ср. евангельскую притчу: "если зерно, пав на землю, не умрет ...то останется одно; если же умрет, то принесет много плода" (Ин. 12,24).

(обратно)

1034

То стужу грел, то жар студил... – Образ холодного или жаркого (в зависимости от силы) дуновения рта восходит к Эзоповой басне, известной по пересказам в парафразах Бабрия и у Авиана.

(обратно)

1035

Лишь бедность – богача удел. – Ср. снова серию евангельских притч о неразумном богаче.

(обратно)

1036

Вариант с разо – рукопись P (интерполированный вариант). Первые два абзаца, тождественные предшествующему варианту, нами опущены.

(обратно)

1037

меч этот взяла... и т.д. – Весь этот отрывок носит, несомненно, вымышленный характер и введен с единственной целью объяснить происхождение сеньяля Дамы.

(обратно)

1038

Я не мыслил, что Амур... – Р.-С. 392,20.

(обратно)

1039

Перевод С.В. Петрова.

(обратно)

1040

Зима, весна – мне все одно... – Р.-С. 392,24. – Кансона, сочиненная в 1205 г. в Салониках, – последнее из известных нам творений Раймбаута.

(обратно)

1041

Бритт – сеньяль обозначает либо Гильема Баусского (см. LXXI), либо маркиза Бонифачио, либо даму.

(обратно)

1042

Перевод С.В. Петрова.

(обратно)

1043

...сестру доны Алазаис де Салюс и маркизову. – Азалаис, сестра маркиза Бонифачио Монферратского (р. до 1162 г.), в 1182 г. вышедшая замуж за маркиза Манфреда II де Салюс.

(обратно)

1044

...дона Алазаис... Пейре Видалю... – См. пред. примеч. Имя этой дамы встречается в песнях Пейре Видаля, хотя влюблен он в нее, насколько известно, никогда не был.

Чрезвычайно интересно, что "романы" трубадуров приводятся дамой в качестве примеров для подражания.

(обратно)

1045

...графиня де Бурлац – Арнауту де Марейлю... – См. VII, примеч. 2.

(обратно)

1046

...дона Мария – Гаусельму Файдиту... – Т.е. Мария Вентадорская. См. XVIII, примеч. 6 и XXIII.

(обратно)

1047

...Марсельския госпожа – Фолькету Марсельскому. – Т.е. Азалаис де Рокамартин, жена Барраля Марсельского. См, LVII, примеч. 7 и LXXII, 1, 2.

(обратно)

1048

Вот, обложил Амор, мой сюзерен... – Р.-С. 392,2.

(обратно)

1049

...Как перед Фисбою Пирам... – Трагические любовники из Метаморфоз Овидия (IV, 55-166); на этот сюжет был создан ок. 1170 г. старофранцузский "Роман о Пираме и Фисбе".

(обратно)

1050

Когда сдавался Алый Рыцарь в плен...-Реминесцинция сцены из "Персеваля" Кретьена де Труа (ст. 833-1206): юный и неопытный Персеваль одолевает хвастливого Алого Рыцаря и завладевает его доспехами.

(обратно)

1051

...Но мучусь, как Тантал... – Снова реминисценция из Метаморфоз (IV, 458; X, 41).

(обратно)

1052

...Когда просил мне срезать локон в дар.... – См. VII, примеч. 34.

(обратно)

1053

Я был – как к Тиру рвавшийся Эвмен! – Герой "Романа об Александре" (ок. 1180 г.), отличившийся при осаде и взятии Тира.

(обратно)

1054

Мне дал приют мой Бритт... – Сеньяль Гильема Баусского (см. LXXI).

(обратно)

1055

Оранж, Монтлимар – родные места трубадура (близ Вакейраса).

(обратно)

1056

Прекрасный Рыцарь, украшенье света... – Сеньяль одной из дам при Монферратском дворе.

(обратно)

1057

...сложил он кансону, каковую послал Пейре Видалю... – Кансона эта, между тем, принадлежит самому Пейре Видалю.

(обратно)

1058

Воспеть маркиза в стихах... – Р.-С. 384,47.-Т.е. маркиза Бонифачио I Монферратского (см. выше, примеч. 3).

(обратно)

1059

Внушил Арагонец страх... – Альфонс II Арагонский (см. VII, примеч. 8), к которому обращена обсуждаемая в LVII 3 песня и с которым у Пейре Видаля, в свою очередь, произошел конфликт, как перед этим с графом Раймоном V Тулузским.

(обратно)

1060

Дамам Аржанса укор... и т.д. – Характерное обыгрывание значений географических имен – Аржанса, от корня со значением "серебро", "блеск" и Вальфлера (долина цветов).

(обратно)

1061

Я – свой, пусть с недавних пор... и т.д. – Т.е. свой при Монферратском дворе, и лишь гость в родном Провансе.

(обратно)

1062

Знай Бритт мой... – Сеньяль, здесь обозначающий трубадура Гильема де Бергедана либо скорее Гильема Баусского (см. LXXI).

(обратно)

1063

С Прелестным-Лучником спор... – Сеньяль Дамы.

(обратно)

1064

Эстампида – Р.-С. 392,9. – Северофранцузского происхождения танцевальная песня с короткими стихами. Нижеприведенная эстампида Раймбаута сложена им, очевидно, на музыку приезжих трубадуров (Р.-С. 392,9).

(обратно)

1065

Бель-Кавальер... – Сеньяль Дамы, обозначенной в предыдущих песнях как Чудный Рыцарь и Прекрасный Рыцарь.

(обратно)

1066

На Беатрис – На – госпожа (ст. прованс.).

(обратно)

1067

...Служу, как тот Эниде... – Эрек и Энида – герои романа Кретьена де Труа, принадлежащего к артуровскому циклу.

(обратно)

1068

Гильем Баусский – Гильем IV Баусский, сын Бертрана Баусского и Тибурж, сестры Раймбаута Оранского (см. LXVIII, в конце). Будучи сам трубадуром (сохранилось несколько строф, которыми он обменялся с другими поэтами), Гильем, как и его брат Юк (см. LVII, примеч. 3), оказывал многим трубадурам гостеприимство и покровительство. Их эффектный замок на вершине горы (Бо де Прованс) сохранился по сей день.

(обратно)

1069

...королю Французскому... – Т.е. Филиппу-Августу (1180-1223).

(обратно)

1070

Адемар де Пуатье – граф Адемар II (1181-1230), известный, между прочим, как трубадур.

(обратно)

1071

Остейлья – совр. Этуаль-сюр-Рон; ср. эстельцы в ст. 6 комментируемой строфы.

(обратно)

1072

...с коим прозвали они друг друга "Бритт"... – См. LXХ, примеч. 25. Создается впечатление, что этим сеньялем Раймбаут обозначал несколько различных лиц.

(обратно)

1073

Все просят, Бритт, за то на Вас напасть... – Р.-С. 392,31. – Гильем ответил трубадуру столь же шутливой строфой (Р.-С. 209,1); вслед за которой последовала еще одна строфа Раймбаута (Р.-С, 392,15а), послужившая для разо основной.

(обратно)

1074

Пейроль – см. LIX.

(обратно)

1075

Мы сочли возможным перенести это разо, комментирующее, в сущности; строфу Раймбаута де Вакейраса, чтобы оно примыкало к остальным текстам, связанным с этим трубадуром. В издании Бутьера-Шютца оно следует под номером LXXIII за жизнеописанием и разо Фолькета Марсельского.

(обратно)

1076

Перевод С.В. Петрова.

(обратно)

1077

Фолькет Марсельский – ок. 1178-1195, ум, в 1231 г. Сын генуэзского купца, обосновавшегося в Марселе, Фолькет продолжал дело отца, посвящая досуги сочинению песен, безупречных по форме, однако веющих холодком безличности. Впоследствии он оставил, впрочем, то и другое ремесло, всецело посвятив себя Церкви, вскоре стал аббатом, а в 1205 г, был назначен епископом Тулузским. Здесь он оставил печальную о себе память как гонитель своих соотечественников, став одним из предводителей крестоносцев, к которым примкнул после объявления Альбигойского похода. Фолькет был одним из организаторов в Лангедоке инквизиции и принимал непосредственное участие в преследовании инакомыслящих (см. Дополнение второе, I, 8).

Критическое издание: Stronski S. Le troubadour Folquet de Marseille. Cracovie, 1910.

(обратно)

1078

...у короля Ричарда... – Т.е. у Ричарда Львиное Сердце (см. XI, примеч. 6), чье имя встречается в двух песнях трубадура.

(обратно)

1079

...у графа Раймона Тулузского... – Т.е. Раймона V (см. VI, примеч. 10), напротив, им не упоминаемого.

(обратно)

1080

...у эн Барраля, сеньора Марсельского. – См. LVII, примеч. 7. Смерти этого своего покровителя Фолькет посвятил плач, комментируемый в разо третьем.

(обратно)

1081

...оттого в песнях своих жалуется он беспрестанно на Амора. – Автор жизнеописания справедливо называет здесь один из главных мотивов лирики Фолькета.

(обратно)

1082

...умерла дама и умер муж ее, эн Барраль... – См. выше, примеч. 4; дама же умерла много позже, в 1201 г., когда Фолькет был уже монахом.

(обратно)

1083

...король Альфонс Арагонский. – Альфонс II Арагонский (см. XI, примеч. 14).

(обратно)

1084

...вышел он из мира... и т.д. – Все эти сведения исторически достоверны. Отречение Фолькета от мира состоялось ок. 1200 г.

(обратно)

1085

Мадонна Алазаис де Рокамартин – см. LVII, примеч. 7.

(обратно)

1086

Лаура де Сент Джордан – на самом деле, свойственница Барраля, бывшая замужем за виконтом Марсельским Толстым (1178-1188).

(обратно)

1087

Мабелия де Понтевес – еще более дальняя родственница Барраля.

(обратно)

1088

...к Императрице... и т.д. – См. о ней след. разо, а также XI, примеч. 163.

(обратно)

1089

Столь куртуазный тон возьму... – Р.-С. 115,23.

(обратно)

1090

Лжецов презреньем окружу... – Строфа предоставляет пример действий клеветников (см. о них выше, VIII, примеч. 15).

(обратно)

1091

Магнит – сеньяль, которым именуют друг друга Фолькет Марсельский и трубадур Бертран де Борн (см. выше, XI, примеч. 60 и VIII, примеч. 27).

(обратно)

1092

...Императрицу... о чем сказывал уже я вам в другом рассказе. – Т.е. в разо десятом Бертрана де Борна. Евдоксия, застав своего жениха короля Альфонса Арагонского по приезде к нему в 1174 г. уже женившимся на Санче Кастильской, вышла замуж за Гильема VIII, виконта Монпелье (1172-1202).

(обратно)

1093

Не знающее препон... – Р.-С. 115,27.

(обратно)

1094

...возвели на нее поклеп... и т.д. – В 1187 г. Гильем де Монпелье разошелся с Евдоксией, заключив ее в монастырь. Фолькет поначалу в нескольких песнях отважно стал на ее сторону. Подобному тому как в предыдущей кансоне трубадур ссылается на вдохновляющий его высокий авторитет куртуазной Императрицы, здесь он сожалеет о том, что теперь уже больше этого делать не может. На основании этой строфы и нескольких других мест песни средневековый комментатор приписал любовь к Евдоксии самому Фолькету, сделав ее адресатом кансоны.

(обратно)

1095

Императрицы, чей свет... – Здесь повторены ст. 56-60 приведенной песни.

(обратно)

1096

Спустя немного времени... – Пять лет разделяют смерть Барраля (1182 г.) от изгнания Евдоксии (1187 г.).

(обратно)

1097

...эн Барраль, сеньор его и всего Марселя... – См. примеч. 4.

(обратно)

1098

муки, каковые он терпел из-за жены эн Барраля... – См. разо первое.

(обратно)

1099

Как те, кто горем сражен... – Р.-С. 155,20.

(обратно)

1100

Альфонс Кастильский – Альфонс VIII Кастильский (1158-1214).

(обратно)

1101

...королем Марокканским по имени Мирамамолин... – Романская передача титула Амир аль Муменин (т.е. властелин правоверных) марокканских альмохадских халифов.

(обратно)

1102

Калатрава, Сальватьерра и Кастильо де Дуэньяс – крепости в Испании, захваченные маврами в кон. XII - нач. XIII в.

(обратно)

1103

...люди Мирамамолина вторгались... для разбоя... – Это происходило в 1196-1197 гг.

(обратно)

1104

...послал к Папе послов своих... – Относится либо к 1195 г., либо к 1211 г., когда после потери Сальватьерры король Альфонс VIII обратился к папе Иннокентию III и был объявлен крестовый поход.

(обратно)

1105

...еще не вступил в орден цистерцианцев... – Фолькет принял монашество около 1200 г. Ср. XI, примеч. 22.

(обратно)

1106

Отныне не вижу... – Р.-С. 155,15. – Сирвента, призывающая короля Арагонского предпринять крестовый поход против испанских мавров. Известно, что, спустя, десятилетие, Фолькет с тем же жаром призывал к крестовому походу против собственных соотечественников – "еретиков".

(обратно)

1107

Враг Его Гроба Святого лишил... – Саладин завоевал Иерусалим в 1187 г.

(обратно)

1108

Король Арагонский – король Альфонс II Арагонский, стремившийся объединить христианских правителей Испании для борьбы против мусульман.

(обратно)

1109

Король Кастильский давно... – Альфонс VIII Кастильский, потерпевший со своими войсками сокрушительное поражение от мавров при Аларкосе в 1195 г. Именно это поражение явилось первым толчком для пропаганды крестового похода в Испанию.

(обратно)

1110

Славный Магнит... и т.д. – Торнада обращена к Бертрану де Борну (см. выше, примеч. 15).

(обратно)

1111

Гильем Ожьер Новелла – род. ок. 1185 г. Автор десятка песен, среди которых действительно три дескорта и две сирвенты. В десятые годы XIII в. жил в Северной Испании.

(обратно)

1112

...сирвенты жонглерские... – См. LXVI, примеч. 2.

(обратно)

1113

Блакац – ок. 1194-1236. Происходил из обедневшего аристократического рода, лишившегося ряда своих привилегий, которые он тщетно пытался отвоевать обратно. Сам будучи трубадуром, автором 13 известных нам песен, почти исключительно прений на пикантные сюжеты, Блакац был покровителем множества поэтов, отвечающих ему восторженной хвалой. Трубадур Сордель посвятил его смерти знаменитый плач (см. ниже, ХС VIII).

(обратно)

1114

Пистолета – ок. 1205-1228. Имя его представляет собой жонглерское прозвище со значением "письмецо" – синекдоха по функции "доставки" любовных посланий. До нас дошло девять его кансон и два прения, одно из которых – с Блакацем.

(обратно)

1115

...при эн Арнауте де Марейле... – См. VII.

(обратно)

1116

Мне тысячу бы марок серебром... – Р.-С. 372,3. – Эта кансона, написанная от имени бедного жонглера, пользовалась огромной популярностью.

(обратно)

1117

Гильем Магрет – ок. 1196-1204. Образ, который рисует жизнеописание, навеян, безусловно, всерьез принятым шуточным прением между нашим трубадуром и Гильемом Райнолем д’Атом (см. след. жизнеописание; Р.-С. 223,5-231,3), в котором последний обличает его в приверженности к карточной игре и иных грехах.

(обратно)

1118

...кансоны... куплеты... сирвенты. – Сохранилось 8 его произведений, весьма замечательных с точки зрения языка и стиля.

(обратно)

1119

Педро Руис де лос Камерос – знаменитый кастильский сеньор и военачальник.

(обратно)

1120

Гильем Райноль д’Ат – перв. тр. XIII в. В упомянутом в примеч. 1 к предыдущему жизнеописанию прении Гильем Магрет отвечает Райнолю, что тот вышел из монастыря, "подпоясанный ивовым прутом". До нас дошли три тенсоны трубадура (две из них – с дамой, шутливо-абсурдирующего характера) и две сирвенты, одна из которых направлена против Симона де Монфора, предводителя крестоносцев.

(обратно)

1121

...на новые напевы... – Т.е. вопреки обычаю, согласно которому в жанре сирвенты как "службеном" жанре принято было пользоваться строфикой и музыкой уже существующих произведений. К сожалению, мелодии эти в рукописях не зафиксированы.

(обратно)

1122

Пейре Бремон лоТорт – ок. 1177 г. Автор двух любовных кансон, написанных в Святой Земле.

(обратно)

1123

Дона Тибор – перв. тр. XIII в. До нас дошла только цитируемая фрагментарно в жизнеописании строфа, однако трубадурка известна также из упоминаний другими поэтами (так, ее избирают арбитром в одном из куртуазных прений).

(обратно)

1124

...из замка эн Блакаца... – См. LXXIV.

(обратно)

1125

Мой нежный друг, скажу Вам, не таясь... – Р.-С. 440,1.

(обратно)

1126

Каденет – перв. тр. XIII в. Превосходный трубадур, автор 25 песен, весьма изящных по форме и богатых парадоксами (напр., зашита клеветников, ср. VIII, примеч. 15 – в Р.-С. 106,5 и 15; своеобразный "алфавит любви" в Р.-С. 106,7 и др.).

(обратно)

1127

...из замка под названием Каденет... – Развалины этого замка сохранились до сего дня.

(обратно)

1128

...разорен и разрушен людьми графа Тулузского... – Между 1166 и 1176 гг. в ходе войны между Альфонсом II Арагонским и графом Тулузским.

(обратно)

1129

...Гильем де Лантар... – Гильем Гунауд де Лантар, ум. в 1222 г.

(обратно)

1130

"Любимчик" – пров. baguas, неологизм в форме мужского рода от bagassa "шлюха". Похождения нашего героя под этим именем, несомненно, предшествуют началу его поэтической деятельности.

(обратно)

1131

...эн Раймон Леуджьер де Досфрайрес... – Нам известен лишь Гильем де Досфрайрес, сеньор и трубадур.

(обратно)

1132

эн Блакац – см. LXXIV. Имя Блакаца дважды встречается в песнях Каденета.

(обратно)

1133

монастырь ордена Госпитальеров... – См. LXVIII, примеч. 9.

(обратно)

1134

Ах, Амор, чего я жду? – Р.-С. 106,7.

(обратно)

1135

Фолькет де Романс – Правильнее – Фалькет, ок. 1215-1233; в 20-е годы пребывал в Северной Италии. Наследие его, состоящее из 15 песен, весьма разнообразно в жанровом отношении и изобилует реминисценциями французских куртуазных романов.

(обратно)

1136

...изящная публика принимала его с почетом. – Фалькет был в добрых отношениях с могущественными сеньорами Франции, Прованса и Северной Италии.

(обратно)

1137

жонглерские сирвенты – см. выше, LXVI, примеч. 2.

(обратно)

1138

Ги де Каваллон – ок. 1200-1229. Один из крупных сеньоров Юга, чье имя фигурирует во многих исторических документах. В эпоху Альбигойских войн (см. LVIII, примеч. 47) он активно сражался на стороне графов Тулузских, с которыми был связан тесными узами, а также принимал участие в дипломатических миссиях. Его имя часто встречается в эпической "Песни Альбигойского похода", из которой мы приводим отрывок (см. Дополнение первое, IB). Наследие Ги составляют произведения, написанные "по случаю", преимущественно прения с другими трубадурами и даже... с собственным плащом, которые он винит в своем неуспехе у Дамы.

(обратно)

1139

...графини Гарсенды... – См. XXIV.

(обратно)

1140

...графа Провансского... – СМ. XXIV, примеч. 2.

(обратно)

1141

Бертран Фолькон – Сеньор и трубадур (ок. 1202-1233); одна из рукописей сохранила его ответ Ги де Каваллону (Р.-С. 83,2).

(обратно)

1142

Сей лад и стих был мною сочинен... – Р.-С. 192,2. Строфы сочинены во время осады французами-крестоносцами Кастельнодари в 1220 г.

(обратно)

1143

Мой лев развернут средь других знамен. – Черный лев с саблей являлся геральдическим знаком де Каваллонов.

(обратно)

1144

Перевод С.В. Петрова.

(обратно)

1145

Альбертет – ок. 1194-1221. Лишь одна из рукописей называет его Альбертет де Систерон. Трубадур посещал дворы Прованса, Италии и, возможно, Испании. До нас дошло до 15 его песен, среди которых несколько прений. Исключительно интересна тенсона, в которой Аймерик де Пегильян (LXIII) предлагает нашему трубадуру ответить "ни на что" и таким образом составить спор "ни о чем", поскольку обсуждение "ничто" уже есть нечто (Р.-С. 10,6).

(обратно)

1146

...Азар... и т.д. – Жонглер эн Азар, или Назар, известен нам лишь несколькими строфами одной песни (Р.-С. 44,1).

(обратно)

1147

...напевы... хорошие, а слова-не очень. – Последнее мнение представляется несправедливым; по крайней мере, версификация Альбертета ставилась, как видно в пример, если судить по оценке Юка де л’Эскура (см. Дополнение первое, ІБ).

(обратно)

1148

Раймон де лас Салас – ок. 1216 г. До нас дошли до пяти его песен, среди которых интересно прение с неким Бертраном о том, кто лучше – ломбардцы или провансальцы.

(обратно)

1149

Альба – поэтический жанр, определяемый мотивами неизбежности разлуки влюбленных на рассвете, о наступлении которого возвещает обычно сторож или верный Друг, всю ночь охранявший место свидания. Известна лишь одна альба Раймона (Р.-С. 409,2).

(обратно)

1150

Ретроэнса – жанр песни с рефреном, состоящей обычно из изометричных восьмисложных стихов, более распространенный на севере Франции. Ни одна ретроэнса Раймона до нас не дошла.

(обратно)

1151

Томьер и Палази – ок. 1199-1226. Уникальный пример соавторства двух исторически засвидетельствованных трубадуров, выступающих лишь совместно и при этом от первого лица. Сохранились три их сирвенты, направленные против французов-крестоносцев.

(обратно)

1152

...на короля Арагонского... – В сирвенте, написанной в 1226 г., накануне осады Авиньона французами, они упрекают короля Якова I Арагонского (1208-1276) в бездействии.

(обратно)

1153

...графов Прованса... – Имеется в виду граф Раймон Беренгьер IV (ум. в 1245 г.).

(обратно)

1154

...графов... Тулузы... – Речь может идти о Раймоне VI и Раймоне VII, которым трубадуры декларируют верность. Одна из этих сирвент написана на осаду Тулузы Симоном де Монфором в 1215 г.

(обратно)

1155

...графа Баусского... – Гильема IV Баусского (см. LXXI, примеч. 1). В одной из сирвент трубадуры упрекают его в том, что он принял от императора титул короля Арля.

(обратно)

1156

...на злобы дня всего Прованса. – Первая из сирвент наших трубадуров, сочиненная в 1216 г., побуждает прованских сеньоров бороться с французскими агрессорами.

(обратно)

1157

Ричарт Тарасконский – об этом трубадуре нам ничего не известно, а атрибуция ему двух песен сомнительна.

(обратно)

1158

Бертран де Пюже – ок. 1227 г. Трубадур исторически засвидетельствован. Нам известны две его песни.

(обратно)

1159

Рыцарь... щедрый... – Примечательно, что сирвента его (87,2) направлена против "скупых богачей".

(обратно)

1160

Блакассет – ок. 1233-1242. Типичный пример знатного сеньора, развлекающегося сочинением песен "на случай", каковых до нас дошло около 10.

(обратно)

1161

...сын эн Блакаца... – См. LXXIV. Свидетельство это подтверждается исторически, отсюда имя поэта – уменьшительное от Блакац.

(обратно)

1162

Бертран д’Аламанон – ок. 1229-1266. Рыцарь, приближенный к Раймону Беренгьеру IV, графу Провансскому. До нас дошло около 20 его песен, преимущественно сирвент и прений с другими трубадурами, часто шуточных. В куртуазных кругах Бертран пользовался репутацией человека далеко не храброго, что нашло отражение в многочисленных намеках других поэтов.

(обратно)

1163

...сын эн Понса де Бругейраса. – Об этом персонаже, хотя исторически и засвидетельствованном, нам ничего не известно.

(обратно)

1164

Бертран, пусть был бы выбор Вам предложен... – Р.-С. 437,10-76,2. – Это прение с Сорделем (XCVІІІ) – весьма характерный пример куртуазного дебата, в котором элементы квазисхоластического спора сочетаются с духом игры и шутки. Тенсона имеет тот пикантный оттенок, что Бертран д’Аламанон, защищающий брани в ущерб любви, пользовался репутацией далеко не храбреца, как об этом недвусмысленно говорится в целом ряде песен различных трубадуров. Несомненно, это обстоятельство было на уме у Сорделя, когда он задавал свой вопрос Бертрану, который превосходно ему "подыграл".

(обратно)

1165

Графиня де Родес – Дама, обозначенная в плаче по Блакацу сеньялем Милый Утешник. Вновь тенсона заканчивается предложением разрешить спор с помощью куртуазной Дамы.

(обратно)

1166

Жан де Валлери – рыцарь и казначей при дворе французского короля Людовика IX.

(обратно)

1167

Гильем де Монтаньяголь – ок. 1233-1268. Был близок к крупнейшим сеньорам Испании и Прованса.

(обратно)

1168

...родом был из Прованса... – На самом деле из Тулузы.

(обратно)

1169

...добрый трубадур, в любви восславивший ее величие. – 40 песен поэта обнаруживают дальнейшую спиритуализацию концепции куртуазной любви трубадуров, что дает обычно основание считать Гильема одним из предтеч итальянского dolce stil nuovo.

(обратно)

1170

...за мадонной Гаусерандой из замка Люнель... – Об этой даме мы ничего не знаем. Люнель – город, расположенный между Монпелье и Нимом.

(обратно)

1171

Беренгьер де Палазоль – ок. 1164. Традиционно считается первым из каталонских трубадуров. Автор 10 песен, выдержанных в весьма традиционной манере.

(обратно)

1172

...дону Эрмесен из Авиньона... и т.д. – об этих персонажах нам ничего не известно.

(обратно)

1173

Дона Мария де Пейралада – возможно, мать знаменитой Серемонды, бывшей замужем за Раймоном де Кастель Руссильон (см. XCIV, примеч. 3).

(обратно)

1174

Король Арагонский – Альфонс ІІ Арагонский (1154-1196). См. о нем выше, XI, примеч. 14; ср. XI, разо десятое и комм. До нас дошли две его песни, из которых одна – прение с Гираутом де Борнелем, чьи кансоны он, как можно заключить из XI, 2, высоко ценил.

(обратно)

1175

...был первым королем Арагона... – См. XI, примеч. 162.

(обратно)

1176

...эн Раймона Беренгьера... и т.д. – К обширным владениям, унаследованным им в 1131 г. от своего отца (включавшим графства Провансское, Барселонское, Таррагонское и мн. др.), Раймон Беренгьер I присоединил, благодаря браку с Петрониллой, дочерью короля Рамиро II Арагонского, и Арагон.

(обратно)

1177

Арагон отвоевавшего у сарацин. – Свидетельство преувеличенное, хотя Раймон Беренгьер с сарацинами действительно воевал.

(обратно)

1178

...короноваться ходил в Рим... и т.д. – Ср. сходный отрывок разо десятого Бертрана де Борна и примеч. к нему.

(обратно)

1179

...отец короля Педро... – Т.е. Педро ІІ Арагонского (см. выше, VIII, примеч. 50).

(обратно)

1180

...отца короля Якова. – Т.е. Якова I (см. L, примеч. 5).

(обратно)

1181

Гильем де Бергедан – ок. 1138-1192. Крупный каталонский сеньор, хорошо исторически засвидетельствованный, проживший необычайно бурную жизнь. См. выше, Дополнение первое, ІI, 4, а также свидетельство Франческо да Барберино о его "шутливых стихах" (Дополнение второе, IV, 3).

Гильему принадлежит около 30 песен, многие из которых содержат острые инвективы и личные выпады против современников. Ряд его произведений относится к "сниженной" ветви провансальской поэзии. Характерная строфа его уже цитировалась в разо десятом Бертрана де Борна. Ср. LXIII, где он выступает покровителем-меценатом Аймерика де Пегильяна.

(обратно)

1182

...с Раймоном Фольком Кардонским... – Один из могущественнейших каталонских владетелей.

(обратно)

1183

...убил вероломно... – Убийство это было совершенно 3 марта 1175 г.

(обратно)

1184

Арнаута де Кастельбон – Виконт (с 1184 по 1226 г.) де Кастельбон, стоявший в оппозиции к Альфонсу ІI Арагонскому.

(обратно)

1185

...похваляясь всеми дамами... и т.д. – Весьма некуртуазная характеристика (разглашение любовной тайны было вопиющим нарушением правил куртуазии), основанная, однако, на текстах самого трубадура; тем же пороком страдал Пейре Видаль. Ср. также упомянутый рассказ Франческо де Барберино.

(обратно)

1186

Гильем де Кабестань – этого каталонского трубадура, о котором до нас дошло очень мало сведений, жизнеописание делает героем известного мирового фольклорного сюжета, пользующегося колоссальным распространением. См. нашу статью в Приложениях и Дополнение третье, содержащее ряд вариантов этого сюжета.

Исторический же Гильем, – если два дошедших до нас документа действительно относятся к нему, – родился незадолго до 1175 г., а в 1212 г. принимал участие в битве при Лас Навас. Он оставил до 9 песен, замечательных по мастерству; одна из них выдержана в "изысканном стиле".

(обратно)

1187

Жизнеописание с разо –к кансоне Р.-С. 213,5 дошло до нас в четырех вариантах – двух кратких и двух более обширных. Мы приводим самый развернутый вариант рукописи Р указав наиболее интересные разночтения по другим рукописям. Этот вариант был переведен Стендалем в гл. "О любви". Нами использован, со значительной редакцией, перевод М. Левберг и П. Губера, вошедший в Собрание сочинений (т. 7. Л., 1935).

(обратно)

1188

Раймон де Кастель Руссильон... имел... женою мадонну Маргариту... – Краткие версии дают ее настоящее имя – Серемонда. Дама эта, Сауримонда де Пейралада (ср. ХСІ, примеч. 3), р. в 1176 г., в 1197 г. вышла замуж вторым браком за Раймона де Кастель Руссильон, видного каталонского сеньора (ум. между 1207 и 1210 гг.). Краткие версии добавляют к его характеристике, что он был "весьма богат, знатен, зол, дерзок, заносчив и горд".

(обратно)

1189

Перевод Д.В. Бобышева.

(обратно)

1190

Сладостно-злая... – Р.-С. 213,5. – Эта классически куртуазная кансона пользовалась, быть может, благодаря "романтической биографии" трубадура, огромной популярностью: подобно Секстине Арнаута Даниэля, она дошла до нас в 22 рукописях. Песня эта характеризуется обостренным чувством формы, ощущением полновесного поэтического слова и каким-то особым, только ей свойственным, оксюморонным настроением "сладостной грусти", нежной и задумчивой любовной меланхолии.

(обратно)

1191

Эн Раймон, красотою... – Адресат "посылки" неотождествлен.

(обратно)

1192

...когда эн Раймон де Кастелъ Руссильон услыхал кансону, которую сложил Гилъем для жены его... – далее варианты рукописей Р и HR совпадают. Приводим предшествующий текст HR:

Гильем де Кабестань был родом из графства Руссильонского, что близ Каталонии во владении Арагонского короля. Был он знатный сеньор, доблестный и куртуазный, сведующий в законах вежества и искусный во владении оружием, весьма почитаемый среди изящной публики, весьма любимый дамами и добрый трубадур.

И вот, полюбил он некую знатную даму, жену тамошнего могущественного сеньора по имени Раймон де Кастель Руссильон, а он был его вассал. Долгое время любил он ее, за нею ухаживал и слагал в честь ее кансоны, она же его полюбила настолько, что рыцарем своим сделала, и долгое время был каждый из них для другого источником великой радости. И донесли эн Раймону де Кастель Руссильон, что влюблены друг в друга эн Гильем и жена его, и тогда, охваченный ревностью, запер он ее вверху высокой башни и велел охранять усердно, чем причинил ей немалое мучение, даже и оскорбив ее дурным словом. Гильем де Кабестань же впал оттого в великую тоску и кручину, и такую сложил кансону, в ней же говорится: Сладостно-злая грусть, что Амор мне дал...

И как услыхал Раймон Руссильонский кансону ту, то понял, что поистине про его жену сложена, ибо сказано в одной из строф:

Пусть, гнев являя
Амор Вас охранял...
По тем словам и понял он все, ибо не мог видеть ее Гильем.

(обратно)

1193

...призвал к себе он Гильема как бы для беседы... – В кратких версиях говорится, что Раймон его "повстречал проходящего без людей и убил его".

(обратно)

1194

...король Альфонс... и т.д. – Между тем король Альфонс II Арагонский умер в 1196 г., т.е. за год до брака Сауримонды с Раймоном Руссильонским. Сама Сауримонда не только пережила своего второго мужа, но третьим браком вышла в 1210 г. за Адемара де Моссета; оба они, она и ее муж, были еще живы в 1221 г.

(обратно)

1195

...Серданьи... и т.д. – Перечисляются близлежащие к Руссильну области.

(обратно)

1196

В издании Бутьера-Шютца под номером XCV выделена часть разо первого Раймона де Мираваля, комментирующая обращенную к нему кансону Юка де Матаплана (см. LVIII, 2).

(обратно)

1197

Альберт Маркиз – маркиз Альберт де Маласпина (ок. 1160-1206) один из наиболее могущественных сеньоров Северной Италии.

(обратно)

1198

...сирвенты, стихи и кансоны. – До нас дошла лишь нижеприведенная тенсона; атрибуция маркизу Альберту еще одной тенсоны недостоверна.

(обратно)

1199

Правда ль... – Единственная дошедшая до нас его тенсона с трубадуром Раймбаутом де Вакейрасом (LXX) проникнута духом игры и шутки: маркиз насмехается над неудачной любовью поэта, а тот обвиняет его в грабеже на большой дороге, провоцируя этим новые обвинения со стороны маркиза в вымогательстве и жалобах на слишком большие расходы на содержание трубадуров (Р.-С. 15,1–392,1).

(обратно)

1200

Раймбаут – Раймбаут де Вакейрас.

(обратно)

1201

Тортона – один из дворов маркиза, при котором Раймбаут ухаживал за некоей неизвестной нам дамой.

(обратно)

1202

Что на беду вас встретили в дороге. – Поэт обвиняет маркиза в ограблении торговых караванов генуэзских купцов, проходящих через его владения.

(обратно)

1203

...чей шаг ломбардскими натружен / Дорогами... – Намек на скитания Раймбаута по Северной Италии, до того как он снискал покровительство маркиза Бонифачио Монферратского.

(обратно)

1204

...Кто, ставя Петракорву под удар... и т.д. – Поэт перечисляет пармские владения Маласпины, которые тот вынужден был уступить городу Пьяченце. То же относится к Кастаньеру (ниже).

(обратно)

1205

Ланфранкон да Map / И Николо... – Члены высокопоставленной генуэзской семьи; их сестру, Сальдину да Map, похитил маркиз Альберт.

(обратно)

1206

...Вы из жонглера стали кавалер... – В 1194 г. маркиз Монферратский посвятил Раймбаута де Вакейраса в рыцари.

(обратно)

1207

Я не Оливье как воин... и т.д. – Роланд и Оливье – герои "Песни о Роланде", чьи имена были нарицательными для обозначения мужества.

(обратно)

1208

...Оруженосец... – Сеньяль Дамы маркиза Альберта.

(обратно)

1209

эн Пьер – / Кастрат в парше... – Вероятно, Пейре Видаль, в 1195 г. пребывавший при дворе маркиза Монферратского.

(обратно)

1210

Пейре де ла Мула – кон. XII – перв. тр. XIII в. Об этом трубадуре, известном нам по двум строфам, направленным против собратьев-жонглеров, и одной сирвенте, мы почти ничего не знаем.

(обратно)

1211

...при мессире эн Оттоне дель Карретто... – фигурирует в документах с 1190-1235 гг. В 1194 г. был генуэзский подеста. О его брате, Энрико дель Карретто, см. LXX, примеч. 4.

(обратно)

1212

Сордель – ок. 1220-1269. Жизнь этого итальянского трубадура, происходившего из знатного мантуанского рода, прошла в бурных приключениях и скитаниях, нашедших отражение в многочисленных исторических документах, а также давших начало множеству легенд (см. Дополнение первое, IІ, 5 А, Б, и второе, І, 9). Данте поместил Сорделя в "Чистилище" (см. Дополнение первое, IІ, 5 А, Б), а Роберт Браунинг посвятил ему замечательную поэму "Сорделло".

В своих любовных кансонах Сордель обнаруживает себя приверженцем куртуазной любви в ее наиболее чистой и утонченной форме, переходной от сублимированного сенсуализма классических трубадуров к спиритуалистической любви ранних итальянских поэтов. В наследие дошедших до нас свыше 40 песен входят, в частности, пикантные прения с другими трубадурами.

Критическое издание: Boni M. Sordello: Le canzoni. Bari, 1960.

(обратно)

1213

был родом из Череды, что близ Мантуи. – Приход от родового замка Гойто, где родился Сордель (см. 2. Вариант).

(обратно)

1214

...мессир Короткий. – Распространенное прозвище; возможно, указывает не столько на низкий рост, сколько на бедность.

(обратно)

1215

...граф Сан Бонифачио... – Веронский граф Риккардо ди Сан Бонифачио.

(обратно)

1216

...полюбил он графиню... – Куниццу да Романо, на которой граф Риккардо женился в 1222 г., несмотря на то что они принадлежали к двум враждующим родам, результаты чего не замедлили, однако, сказаться.

(обратно)

1217

...мессир Эццелино и мессир Альберико... – Эдзелино да Романо (1194-1259) – знаменитейший тиран Италии XIII в. подчинивший себе Падую и значительную часть Ломбардии. Данте поместил его в поток кипящей крови, в котором варятся тираны в седьмом круге ада ("Ад", XII, 110). Альберико (ум. в 1260 г.) был покровитель трубадуров и сам трубадур; до нас дошла одна его строфа.

(обратно)

1218

...помогли Сорделю похитить ее у графа... – Это произошло в 1225 или 1226 гг. Скандал этот широко обсуждался в куртуазных кругах и нашел отражение в песнях трубадуров.

(обратно)

1219

...от графа и графини... – Т.е. Раймона Беренгьера IV и его супруги Беатрисы Савойской (см. ХСІІ, примеч. 3). После его смерти Сордель оставался при дворе нового провансского владетеля Карла Анжуйского; именно этот последний наградил его имениями в Италии.

(обратно)

1220

Вариант – рукопись А.

(обратно)

1221

По эн Блакацу плач я на простой мотив... – Р.-С. 437, 24. – Блакац умер в 1236 г. (см. LXXIV).

Плач по Блакацу с его мотивами "съеденного сердца" привлек соперничающее внимание еще двух трубадуров при дворе Прованса, пожелавших внести в него свои коррективы (см. подробнее в нашей статье в Приложениях, с. 563).

Отдаленно с плачем по Блакацу могут быть сопоставлены "Составная дама" Бертрана де Борна (см. XI, 2) или "Рецепт сиропа" Сервери де Джироны, который, чтобы укрепить пошатнувшееся здоровье Амора, предлагает составить питье, настоянное на достоинствах и красоте разных знатных испанских дам.

(обратно)

1222

Пусть первым съест его тот, чья держава – Рим... и т.д. – Император Фридрих II. Речь идет о его конфликте с Ломбардской лигой с ее центром в Милане, которой он, однако, в 1237 г. нанес поражение.

(обратно)

1223

Король французский пусть откусит вслед за ним... и т.д. – Людовик IX, внук Альфонса VIII Кастильского; мать Людовика, Бланка Кастильская, бывшая до 1236 г. регентшей, сохранила свое влияние на сына и после его интронизации.

(обратно)

1224

Стою с мольбой перед английским королем... и т.д. – Король Генрих, в 1230 г. потерпевший поражение при попытке отвоевать утраченные его отцом, Иоанном Безземельным, континентальные владения.

(обратно)

1225

И должен за двоих Кастилец съесть потом... и т. д. – Имеется в виду Фердинанд III, король Кастилии и Леона.

(обратно)

1226

...а то узнает мать... – Королева Беренгуэра Кастильская, сестра Бланки Кастильской.

(обратно)

1227

И Арагонец, съев, воинственную дрожь / Почувствует... и т.д. – Марсель и Милло составляют дипломатические потери короля Якова I Арагонского.

(обратно)

1228

От сердца пусть вкусит король наваррский тож... и т.д. –Тибо IV Шампанский, в 1234 г. получивший наваррский престол, в 1236 г. потерпел поражение в своем восстании против Людовика IX. Сордель, как мы видим, намекает на самые актуальные события.

(обратно)

1229

Побольше должен граф Тулузский сердца съесть... и т.д. – Раймон VII, граф Тулузский, вынужден был в ходе Альбигойских войн уступить большую часть своих владений французской короне.

(обратно)

1230

И граф Провансский съест, чтобы знать, что предпочесть ... и т.д. – Имеется в виду Раймон Беренгьер IV, граф Прованса, при дворе которого пребывал Сордель, когда сочинил плач.

(обратно)

1231

Утешник Милый – очевидно, сеньяль Гвиды де Родее, дочери графа Генриха I де Родес (1214–1227).

(обратно)

1232

Что вы скажете, эн Сордель... – Р.-С. 344, За. – Собеседник, очевидно, Пейре Гильем Тулузский, второстепенный трубадур XIII в., хотя некоторые ученые приписывают участие в этом сочинении итальянскому Пейре Гильему де Люзерна.

(обратно)

1233

Ланфранк Чигала – ок. 1235–1257. Занимал пост судьи в Генуэзской республике и принимал участие в ее политической жизни. Наряду с Сорделем является наиболее выдающимся из итальянских трубадуров, писавших по-провансальски. Сохранилось 30 его произведений, среди которых значительное место занимают прения.

Критическое издание: Branciforti F. Il canzoniere di Lanfranc Cigala. Firenze, 1954.

(обратно)

1234

...пел Бога... – 4 его кансоны посвящены Деве Марии.

(обратно)

1235

Английская лига – составляет 4,83 км.

(обратно)

1236

... к доне Гильельме... – Гильельма де Руджьер родом из Прованса, посетившая Геную, где была увенчана как трубадурка. До нас дошло только ее прение с Ланфранком.

(обратно)

1237

Гильельма, обошлись однажды круто... – Р.-С. 282,14-200, 1. – Пример куртуазного диспута, за отвлеченной проблематикой которого начинают просвечивать личности уклончивого "куртуазного судьи" и пылкой дамы, не поступающейся своими правами: тенсона оканчивается обменом откровенно шутливыми, "сниженными" репликами.

(обратно)

1238

...Паломник не найдет нигде уюта... владений? – Т.е. за пределами ее дома; по мнению дамы, она должна во всех отношениях стоять на первом месте.

(обратно)

1239

Не грызет удил ... ослабели. – Спор принимает все более двусмысленный характер.

(обратно)

1240

Бертоломе Дзордзи – ок. 1266-1273. Исторических свидетельств об этом венецианском трубадуре не сохранилось. Жизнеописание его, до нас не дошедшее, было, очевидно, известно Нострдаму (см. раздел XV). До нас дошло 18 его песен, насыщенных реминисценциями из более ранней провансальской поэзии.

(обратно)

1241

...в Восточную империю... – См. XXXV, примеч. 5.

(обратно)

1242

...ночью схватили генуэзцы... и т.д. – Очевидно, это произошло в октябре 1266 г., когда генуэзский адмирал Паскетто Маллоне захватил генуэзский корабль с более чем 100 пленниками, которые были заключены в Генуе в тюрьму.

(обратно)

1243

...а также тенсон... – Речь идет, собственно, об обмене сирвентами, цитируемыми в варианте жизнеописания (см.), между ним и генуэзцем Бонифачи Кальво; Бонифачи Кальво (ок. 1253-1266) принадлежал к знатному генуэзскому роду. В 1253-1254 гг. находился в Кастилии при дворе Альфонса X. Наследие его составляют 19 песен на провансальском языке и две на галийско-португальском; одна из его сирвент написана на трех языках – к двум названным здесь добавлен французский.

(обратно)

1244

...вышли из темницы. – Это произошло лишь спустя 7 лет, по достижении в 1273 г. мира между двумя республиками.

(обратно)

1245

...Корони и Мефони... и т.д. – Порты на западе Греции. Венецианцы захватили эти области в 70-е годы XIII в.

(обратно)

1246

Вариант рукописей ІК.

(обратно)

1247

Я не горюю, что не оценен... – Р.-С. 101,7. – Сирвента сложена, вероятно, в 1266 г., по возвращении трубадура из Кастилии. Помимо сказанного в жизнеописании, добавим, что в ней трубадур обличает своих сограждан за внутренние распри.

(обратно)

1248

Я некоей был песней удивлен… – Р.-С. 74, 10. – Ответ, написанный с сохранением метрической и строфической структуры, а также рифм первой сирвенты.

(обратно)

1249

...что император греков... – Михаил VIII Палеолог, союзник генуэзцев, которого Венеция принудила заключить с нею мир в 1265 г.

(обратно)

1250

Феррарино де Феррара – по-видимому, феррарский нотариус Феррарино Троньи.

(обратно)

1251

Маэстро – итальянизм, какие часто встречаются в жизнеописаниях.

(обратно)

1252

...провансальский язык лучше разумевший... – Ср. далее о "по-провансальски знающих жонглерах", стекавшихся на куртуазные празднества. Одно из прямых указаний на роль, какую играл при дворах Италии провансальский язык, бывший в то время международным языком поэзии в романских странах, хотя этот отрывок, выделяя необычайные познания Феррарино, свидетельствует одновременно об упадке провансальской образованности.

(обратно)

1253

...при дворе маркизов д’Эсте. – Т.е. Аццо VIII (1293-1308) или Обиццо II (1264-1293), одного из которых он воспевает в сохранившейся строфе (см. примеч. 8).

(обратно)

1254

Кансон он сложил только две... – Ни одна из них до нас не дошла, как и ретроэнса.

(обратно)

1255

... ретроэнсу одну... – См. LXXXIV, примеч. 3.

(обратно)

1256

Составил... изборник... – "Изборник" этот до нас дошел в составе моденской рукописи (D с) и составляет третью ее часть. Жизнеописание Феррарино вынесено в начало ее.

(обратно)

1257

...все слова отборные. – Характеристика указывает на приверженность Феррарино к изысканному стилю, о чем свидетельствует также единственная дошедшая до нас его строфа (Р-С. 150,1).

(обратно)

1258

...вписал его стихи ради памяти о нем. – Они, однако, до нас не дошли.

(обратно)

1259

...к мессиру Джирардо да Камино... – Джирардо III (ум. в 1307), заступивший на должность в Тревизе в 1287 г.; упоминается Данте (Чистилище, песнь XVI, 124–140).

(обратно)

1

Перевод выполнен по изданию: Jehan de Nostredame. Les vies des plus celebres et anciens poetes provencaux qui ont fleuri du temps des comtes de Provence / Ed. С Chabaneau. P., 1913 (издательством Slalkine Reprints в Женеве в 1970 г. перепечатано оригинальное издание 1575 г.). В Примечаниях использован, наряду с другими источниками, комментарий к этому изданию. Римские цифры в примечаниях к жизнеописаниям трубадуров Нострдама, представленным также в оригинальном памятнике, отсылают к соответствующим "биографиям" в первой части книги и примечаниям к ним; отсылки к его собственным текстам сопровождаются пометой "главка" или "раздел". Слова, отсутствующие в оригинале и ради связности текста добавленные издателем либо переводчиком, помещены в квадратные скобки.

Оговорив в нашей статье (см. Приложения) специфические особенности метода Нострдама, примешивающего к положительным сведениям о трубадурах добрую долю фантастических вымыслов, а иногда и довольствующегося этими последними, мы не считаем необходимым в каждом случае вдаваться в интересующее лишь узких специалистов кропотливое разграничение вымысла от правды, что невероятно утяжелило бы комментарий, доведя его, без существенного тому оправдания, до непомерных размеров. Мы подходили к сочинению Нострдама как к художественному произведению, прелесть которого заключена именно в этом причудливом смешении Dichtung und Wahrheit, придающем ему пикантное своеобразие и оригинальную остроту.

Римские цифры, отсылающие к разделам первого памятника (Жизнеописания трубадуров), выделены здесь курсивом; римским цифрам, обозначающим главы сочинения Нострдама, предшествуют обычно слова "раздел" или "главка".

(обратно)

2

Авторы, собиравшие сочинения и жизнеописания провансальских пиитов. – Большая часть приводимых в списке имен вымышлена Нострдамом. О Монахе Златоостровском и "иноке монастыря святого Петра в Арльском Монмажуре", далее именуемом Монахом Монмажурским, см. в посвященной Нострдаму нашей статье в Приложениях. Этим двум персонажам, так же как и св. Цезарию (LXXVI), Нострдам уделяет отдельные жизнеописания (LXXV и LXVIII), в которых он говорит и о других упоминаемых в списке лицах, якобы участвовавших в создании целой придуманной им "рукописной традиции", – иноках Эрментере, Гиларии и Ростане де Бриньоле.

(обратно)

3

...Ильдефонса второго... и т.д. – Т.е. короля Альфонса II Арагонского. См. ХСІІ.

(обратно)

4

Пейре де Сольер – см. нашу статью в Приложениях и примеч. 373.

(обратно)

5

Христианнейшей королеве Французской. – В 1564 г. Карл IX и его мать посетили Прованс. Они приняли астролога Мишеля Нострдама и его семью. В память этой встречи "Жизнеописания..." могли быть посвящены Екатерине Медичи. Однако адресатом посвящения могла быть супруга короля Генриха III – урожденная Луиза Водемон, происходившая из Лотарингского дома, родственного Гизам. Бракосочетание состоялось 16 февраля 1575 г., на следующий день после коронации Генриха III (сочинение Нострдама закончено 24 апреля 1575 г.). В переводе Джудичи этого посвящения нет. Есть другое – Альберику Сибо, принцу де Масса, датируемое 24 апреля 1575 г. и следующее непосредственно за предисловием издателя, которого нет во французском издании.

(обратно)

6

...даже у наиученейших людей Италии... – Некоторые материалы, связанные с отношением к трубадурам Данте, Петрарки, Дж.-М. Барбьери, читатель найдет в наших Дополнениях – первом, II, 5, 7 и 8, и втором, I, 2, 3 А и 9; III. Имена других писателей и ученых Нострдам упоминает в Предуведомлении читателю (см. примеч. 17–21).

(обратно)

7

...побуждаемый... братом моим... Мишелем Нострдамом... и т.д. – См. статью в Приложениях; Салон де Кро – город, расположенный между Авиньоном и Марселем.

(обратно)

8

...народным красноречием блистать... – Здесь и далее автор пользуется термином Данте, который тот использовал в названии своего трактата, цитированного в Дополнении втором, III.

(обратно)

9

...нимфы, Феб и Геликон, // Амур с Венерою... – Подобно тому как сонет открывается традиционным обращением к Музам, в конце его автор испрашивает Благоволения античных богов поэтического вдохновения и любви, и даже нимф и Геликона – горы муз, где текут ключи Гиппокрена и Аганиппа, вдохновляющие поэтов.

(обратно)

10

...Монаха Златоостровского и Юка от Святого Цезария... Монаха из Монмажура... и т.д. – См. примеч. 1.

(обратно)

11

...толстую книгу величиной с гомерову Илиаду. – Число только дошедших до нас песен трубадуров составляет около 2500, не считая жизнеописаний трубадуров, эпических поэм, стихотворных и прозаических повестей и романов, энциклопедических трактатов и мн. др.

(обратно)

12

Данта... Петрарки... – См. примеч. 5.

(обратно)

13

Чино да Пистойя (ок. 1265-1270, ум. в 1336?) – поэт "сладостного нового стиля", участвовавший, как и Кавальканти, в борьбе партии гвельфов и гибеллинов. Гвидо Кавальканти (ок. 1260-1300) – итальянский поэт, возглавлял школу "сладостного" нового стиля во Флоренции, в которую во времена Данте входили Джанни Альфани, Лапо Джани, Чино да Пистойя, Дино Фрескобальди. См. также Дополнение первое, II, 8.

(обратно)

14

...Бокачия, Бембо... и многих других... тосканских писателей... – Нострдам перечисляет своих предшественников – итальянских и французских писателей, интересовавшихся провансальским языком и поэзией трубадуров. Известнейший гуманист, автор "Декамерона" Дж. Боккаччо (1313-1375) касается трубадуров главным образом в связи со своим комментарием к "Божественной комедии" Данте. Пьетро Бембо (1470-1547) – воспитан в школе грека-гуманиста Ласкариса. Между 1520 и 1542 гг. секретарь папы Льва X, а в конце жизни – кардинал. Основал в Венеции библиотеку св. Марка и считался историографом республики; автор трактата "О подражании" (1512), диалога "Рассуждение в прозе о народном языке" (1525), художественной прозы "Азоланские беседы" (1505). Мария Эквикола (1460-1525) – итальянский писатель, эрудит, создавший теорию происхождения провансальского языка, который рассматривается им как смешение каталонского, французского, провансальского и генуэзского языков. Известен как автор сочинения "О Природе Любви" (1554), в четвертой части которого речь идет о трубадурах, и сочинения по поэтике (1541). Куртизан – прозвище Бальдассара Кастильоне (1478-1529), названного так Нострдамом по наименованию его основного сочинения "Придворный" (1528), своеобразной антитезы "Государю" Макиавелли. Жан де Гутт – французский писатель XVI в., родился в Лионе или Нарбонне. О его жизни ничего не известно. Ему приписывают первый перевод на французский сочинений Ариосто (Лион, 1544), хотя известно, что автором перевода был Жан Мартин, а Жан де Гутт являлся лишь его издателем. Жан де Гутт – автор "Удивительной истории Филандры, прозванной Благородной, принцессы Марселя и Пассероз, дочери короля Неаполитанского" (Лион, 1544), автор перевода трактатов Лукиана (Лион, 1557). Эсперон Эсперен – Спероне Сперони (1500–1588) – итальянский философ, теоретик языка, ученик Бембо. Его "Диалог о языках" (1542) состоит из 10 частей;первая посвящена рассуждению о любви, седьмая – о языках. В последней в качестве собеседников выступают Бембо, Лазар, Куртизан, Ласкарис и др. Шабано полагает, что Нострдам был знаком лишь с переводом этих диалогов, сделанным в 1551 г, Клодом Грюже. Лодовико Дольче (1508-1566) – итальянский писатель, р. в Венеции. Как отмечает Тирабоски, "он был историком, драматургом, ритором, философом, поэтом трагическим и комическим, лириком, издателем, переводчиком, писал во всех жанрах, но ни в одном не преуспел и ни один не усовершенствовал". Ему принадлежат переводы Горация, Вергилия, Цицерона, Гомера, а также исторические сочинения: Жизнь Карла V (1561) и Жизнь Фердинанда V (1566). Апология – т.е. апология Ариосто в его издании "Неистового Роланда" (Венеция, 1535).

(обратно)

15

...а сей язык существовал... и т.д. – Нострдам имеет в виду поэтический язык, почти прекративший свое существование вместе с поэзией трубадуров. О представлениях Нострдама относительно ее хронологических границ, сильно им смещенных и связываемых им с позднейшими историческими судьбами Прованса, о которых он говорит в следующих строках, см., как и о самих этих исторических перипетиях, нашу статью в Приложениях, с. 553 и сл.

(обратно)

16

...Фридрих /... пожаловал Прованс Раймону Беренгиеру... – Весьма неточное изложение исторических событий, о которых см. XI, примеч. 160–162 и XCII, примеч. 3 и 5. Так, Раймон Беренгиер женился не на "Риксенде... королеве Гишпанской", а на Петронилле, дочери короля Рамиро II Арагонского, благодаря чему присоединил к своим владениям Арагон, и т.п. Фридрих I (Барбаросса) – германский король, император Священной Римской империи (1152-1190). Ему посвящена Нострдамом главка II (см.).

(обратно)

17

...на Фридрихов Первого и Второго... и т.д. – См. историческую справку в нашей статье в Приложении; о Ричарде, короле Английском (Львиное Сердце), – см. XI, примеч. 6, а также здесь ниже, гл. XLI; среди графов Пуату был прославленный "первый трубадур" – Гильем, граф Пуату, герцог Аквитанский (I; раздел LIX, посвященный ему Нострдамом, ничего общего с реальным трубадуром не имеет); графиня де Диа – см. LXIX. Из сеньоров де Бо (Баусских) известен как трубадур Гильем Баусский (LXXII), другие сеньоры Баусские – как покровители трубадуров. Нострдам многократно упоминает на страницах своей книги различных представителей этого дома (см. примеч. 29, 163, 318 и др.), заканчивая ее своего рода панегириком ему (ср. примеч. 390 и заключительные строки последней главы). Не раз возвращается он к войнам между соперничающими графами Провансскими и графами Баусскими (Боссанами, см. раздел IV, а также примеч. 187 и 383). Перечисляются также некоторые другие владетельные сеньоры.

(обратно)

18

Кардинал Бембо – см. примеч. 13.

(обратно)

19

Эсперон Эсперен – см. там же.

(обратно)

20

...глаголы без [правильных] спряжений и причастий... и т.д. – При всей фантастичности этих грамматических рассуждений справедливым остается утверждение о преемственности ранней итальянской поэзии в отношении к провансальской.

(обратно)

21

Сеньор Луи Дольче в "Апологии’’, сочиненной им противу поносителей Ариоста... – См. примеч. 13.

(обратно)

22

Отношусь до толкований Ландина, Вилютеля, Жезуйльда...Кристофоро Ландино (1424-149?-1504?) – итальянский гуманист Кваттроченто. Автор комментария к "Божественной Комедии", внесший значительный вклад в дантистику (см. Дополнение первое, II, 5. Б). Ландино родился во Флоренции. В угоду отцу изучал юриспруденцию, но благодаря Козимо Медичи смог заняться изучением философии и литературы. Став членом Академии, основанной этим принцем, получил должность профессора филологии во Флоренции, на каковой находился до 73-х лет. Атмосферу этой новой Платоновской Академии Ландино описал в своих "Камальдунских беседах". Именно он завершал обучение сыновей Пьетро Медичи. В преклонном возрасте был назначен секретарем сеньории своего родного города и за заслуги получил в дар дворец. Ландино многое сделал для возрождения литературы своей родины, и его сочинения и лекции имели большой успех. Он комментировал Овидия (1481), Вергилия (1478), сравнивая их с новыми итальянскими писателями – Боккаччо, Петраркой, Данте. Алессандро Велутелло (1457-1576) – итальянский писатель Чинквеченто. Происходил из патрицианской семьи ди Лукка, жил в Венеции. Последователь Ландино в изучении Данте. Его комментарии к "Божественной Комедии" изданы в Венеции в 1544 г., переизданы в Лионе в 1551 г. Андреа Жезуальдо – второстепенный комментатор Данте, многое заимствовавший у Велутелло, комментатор Петрарки.

(обратно)

23

...два больших тома... и т.д. – Подобные же рукописи, содержащие написанные красными буквами жизнеописания (так как они обычно открывают раздел, посвященный данному трубадуру), Нострдам описывает в двух заключительных (LXXV и LXXVI) главках своего труда.

(обратно)

24

Сии пииты назывались трубадурами, сиречь выдумщиками или поэтами... –Об этимологии слова см. в начале статьи в Приложениях, с. 508.

(обратно)

25

...ко главе четвертой "Торжества любви" Петрарки... – См. Дополнение первое, II,8.

(обратно)

26

...скрипцами... жонглерами... музарами... песнь... напев... сула... пасторали... – Слово жонглер никогда не имело того специального значения, какое ему пытается придать Нострдам. Что касается скрипцов, музаров и комиков, то эти названия никогда не встречаются в провансальских текстах. Анахронизмами в перечислении жанров поэзии трубадуров здесь являются только такие наименования (употребляемые Нострдамом и далее), как комедия, сатира и сула; лэ – жанр, употребляемый в северофранцузской поэзии. См. об основных жанрах – песне, или кансоне, сирвенте, "пре" (т.е. тенсоне) соответствующие разделы нашей статьи в Приложениях. О терминологических различиях, связанных с наименованием песни см. III, примеч. 12. Напев, лад, сонет (so, sonet) – равнозначное наименование песни как музыкального произведения; депор (deportz) – небольшое сочинение развлекательного жанра. Сула – ассоциируется с депором и в своем обычном значении содержит нечто от дивертисмента (увеселение, развлечение). Пасторали – т.е. пастурели – см. II, примеч. 4.

(обратно)

27

Жан Мэр де Бельж... в своем "Храме Венеры". – Крупный французский поэт (1473-ок. 1525), примыкавший к поэтической школе "великих риториков", один из зачинателей французской поэзии Возрождения. Его прозаическое сочинение "Прославление Галлии и удивительных судеб Трои" (1511-1512) – подробное историческое изыскание. Другие сочинения – "Послание зеленого возлюбленного" (1505) и "Согласие двух языков", куда вошла поэма "Храм Венеры" (1513). ...Пелей и Фетида...Пелей – мифический царь Фтии в Фессалии, сын Эака. Фетида – морская нимфа, дочь Нерея. Во время их бракосочетания Эрида, греческая богиня раздора, не приглашенная на свадьбу, возбудила между богинями Герой, Афродитой и Афиной спор из-за яблока, предназначенного "прекраснейшей". Судьей в этом споре был избран Парис, чье решение послужило поводом к Троянской войне.

(обратно)

28

...полномочные Суды Любви... и т.д. – Институциональный, так сказать, характер "судов любви", о которых пишет также Андрей Капеллан (см. Дополнение второе, IV, 1 и соответствующую статью в Приложениях), предстает у Нострдама здесь и дальше сильно преувеличенным. Трубадуры нередко апеллировали, в заключение неразрешенного спора, к суду (в условном значении этого слова) какой-либо дамы.

(обратно)

29

...король Английский Ричард... сочинил... песнь... и т.д. – Одна из двух дошедших до нас песен короля Ричарда Львиное Сердце (1157-1199) адресована не Стефанетте или какой-либо другой провансальской даме, но графине, которую Ричард называет "сестрой", вероятно – Марии Шампанской. Мария и Ричард – дети Алиенор Аквитанской. Песня приводится в Приложении первом, I, В. Некоторые исследователи склонны думать, что речь идет об утраченном стихотворении.

(обратно)

30

Фридрих, именуемый Первым... и т.д. – См. примеч. 15, 16 и 21, а также гл. II и примеч.

(обратно)

31

...Раймона Тулузского, обвиненного в ереси. – См. LIX, примеч. 9.

(обратно)

32

...уставы в Провансе, относящиеся до законов и обычаев... – Использование провансальского (а не латинского) языка в юридической и деловой письменности юга Франции относится к весьма раннему времени. В "Законах и обычаях Прованса", изданных в 1554 и 1557 гг., почти все уставы написаны на латинском языке, но некоторые ходатайства и ответы – на провансальском.

(обратно)

33

...господина Балтазара де Кастильона в его "Придворном", понеже он отчасти смешался с речениями французскими... и т.д. – О "Балтазаре де Кастильоне" см. примеч. 13. В связи с проблемой диалектизмов и иноязычных заимствований в языке трубадуров см: Мейлах М.Б. Язык трубадуров. Указ. соч., гл. 2.

(обратно)

34

не было... дома, чтобы не имел.он списка в виде романа... и т.д. – Несомненное преувеличение автора.

(обратно)

35

...графов Провансских, кои были королями Неаполитанскими, Иерусалимскими и Сицилийскими... – См. нашу статью в Приложениях. Титул короля Иерусалимского принесла в 1218 г. в качестве приданого Фридриху II Гогенштауфену (1220-1250, германский император, король Сицилийский с 1198 г.) его жена Иоланта де Бриенн, отцом которой был Иоанн, или Жан, де Бриенн, муж Марии, дочери Конрада Монферратского, короля Иерусалимского. Вот почему все короли неаполитанские именовались с тех пор также иерусалимскими, поскольку в 1282 г. Сицилийское королевство распалось на Сицилийское, подпавшее под влияние Испании, и Неаполитанское, оставшееся во владении наследников Анжуйской династии, которые оставались также владетелями Прованса и за которыми остается и титул королей Иерусалимских. Ссылкой на этот титул Фридриха II папа Иннокентий Ш стремился подвигнуть императора к крестовому походу. Среди наследников этой династии как король Иерусалимский упоминается, например, Рене I Анжуйский (1409-1480).

(обратно)

36

...Шарля Дюраса, прозванного Миротворцем и вторгшегося в помянутое королевство Неаполитанское и графство Провансское... – Карл III Дураццо (1345-1386), граф Провансский, король Неаполитанский (1382-1386, см. примеч. 36, 327, 330), также носил титул короля Иерусалимского. Миротворцем был прозван его дядя Карл II Дураццо (ум. 1348), примиривший венецианцев с Людовиком Венгерским, что произошло во время похода Людовика в Италию (1340). См. также примеч. 376.

(обратно)

37

...Раймона Рожера, прозванного Туренским... – Людовик I, брат французского короля Карла V, был назначен наследником Иоанной I, королевой Неаполитанской, графиней Провансской, но смерть Карла V (1380) и убийство Иоанны (1381) по приказу Карла Дураццо помешали ему утвердиться на престоле. Борьба Карла Дураццо, захватившего власть в Неаполе, и Людовика I Анжуйского вызвала гражданскую войну в Провансе между сторонниками обеих партий. После смерти Людовика, скончавшегося в Бари 21 сентября 1384 г., Анжуйскую партию (вдову Людовика I Марию Блуа и ее семилетнего сына Людовика II) поддерживали папа Клемент VII, сенешаль Фолькет д’Агут и города Марсель, Арль, Пертез. Раймон Роджьер возглавил лигу под названием Союз Экса, подчинившуюся Карлу Дураццо. Первоначальное соотношение сил было в пользу последнего. Но после смерти Дураццо, убитого в Венгрии 6 февраля 1386 г., и некоторых предпринятых Марией Блуа шагов ориентация нескольких городов изменилась. Во главе оставшихся сторонников – наследников Дураццо – был Раймон Рожер де Бофор, виконт Тюренский, внучатый племянник папы Клемента VII и племянник папы Григория XI. Его семья, родом из Лимузина, получила от королевы Иоанны большие поместья и многочисленные замки в Провансе. Обладанию этими феодами угрожали указы Людовика I и Людовика II, которые отменяли все отчуждения, совершенные после короля Роберта (1309-1343). Если Гийом Рожер де Бофор, человек миролюбивый, вернулся в Париж, то его сын Раймон Рожер, который уже принимал участие в войнах Лиги Экса в 1389 г., вновь берется за оружие. Его отряды, расположившиеся в замках де Бо и Рокмартин, грабили всех проезжающих в Авиньон. По свидетельству источников, жестокость его войск не уступала жестокости сарацинов и венгров, не различавших ни возраста, ни пола. В 1391 г. заключается мир. Людовик II предпринимает поход в Италию против Владислава Дураццо в конце 1392 г., Раймон де Тюрен возобновляет враждебные действия, которые длятся еще 7 лет. Лишь после передачи Марией Блуа зятю Раймона Рожера, маршалу Франции Жану Леменгру, женившемуся на единственной дочери виконта Тюренского, прав на значительное число провансальских владений Раймон Рожер уезжает во Францию.

(обратно)

38

...в моей "Гиштории Прованса"... и т.д. – Нострдам пишет эту фразу в 1575 г., но ни один библиограф или историк не дает ссылки на такое издание. Скорее всего, оно не было осуществлено, хотя Нострдам намеревался опубликовать свои исторические труды. Рукопись имеет вид чистовика, подготовленного к публикации. Должно быть, слово "печатаемой" надо понимать в смысле "переписанной", "подготавливаемой". Известная нам публикация "Истории Прованса" Нострдама осуществлена его племянником Цезарем де Нострдамом, им же она и дополнена.

(обратно)

39

...Раймонд де Сольер, правовед в Эксе... и т.д. – Писатель, ученый, историк, автор "Провансальской хроники", отразившей поистине энциклопедические знания автора. Был близким другом Нострдама, несмотря на то что последний был ревностным католиком, а де Сольер – пылким кальвинистом. Сципион Сибо (1531–1597) – корреспондент Нострдама, принадлежал к знатному итальянскому роду. Его мать – Бьянка Вижери делла Ровере (вероятно, ее имя хотел прославить Нострдам в биографии Пейре де Руерга, гл. LVI). Имел брата, который увлекался ботаникой. Сам Сципион, вероятно, имел случай познакомиться с Нострдамом во время путешествия по югу Франции. Сибо связаны с домом Чибо Маласпина, принца де Масса и Каррары. Ср. примеч. 389. Жан Жюдичи (Джудичи) – юрисконсульт города Массы, автор перевода "Жизнеописаний..." на итальянский язык. Известно, что в феврале 1575 г. Джюдичи жил в Лионе, где тогда же были изданы "Жизнеописания...". Леонард Косме – адвокат парламента Прованса, о котором почти ничего не известно. Очевидно, он принадлежал к числу друзей Нострдама.

(обратно)

40

Джауфре Рюдель – (V); См. нашу статью в Приложениях, Родина поэта – Блайа – заменено здесь на Бдиё, чтобы привязать Рюделя к Провансу.

(обратно)

41

господин Агут – одному из представителей этого дома посвящено нижеследующее жизнеописание V; ...граф Джоффруа, брат Ричарда, короля Английского... См. XI, примеч. 7.

(обратно)

42

Бертран д’Аламанон – см. XXXIX и ниже, раздел LI. Этот эпизод вымышлен; Бертран д’Аламанон не был каноником.

(обратно)

43

Саладин – см. XVIII, примеч. 43.

(обратно)

44

Печаль и радость тех бесед... – приведены несколько строф подлинной кансоны Джауфре, целиком воспроизведенной при его жизнеописании.

(обратно)

45

Перевод А.Г Наймана.

(обратно)

46

...о беседе Жерара и Пейронета друг с другом... сердце. – Речь идет о диалоге (партимене) Гираута де Салиньяка с Пейронетом (Р.-С. 249,2). Нострдам фантазирует, говоря, что трубадуры обратились "к сиятельным дамам, содержавшим Суд Любви в Пьерефе и Сине", ибо они всего лишь ссылаются, согласно традиции, на мнения двух избранных ими дам из этих мест. "Теория" Нострдама о Судах Любви основывается на подобных вымыслах.

(обратно)

47

...пример Андрея Французского... – Авторство (разумеется, вымышленное) вымышленного же трактата "О любовном бешенстве Андрея Французского" Нострадам приписывает ниже трубадуру Понсу де Брюейлю (см. гл. XXI). "Избыток любви" (sobreamar), вообще, всяческая неумеренность (desmezura) были серьезным пороком в куртуазном универсуме. С именем Андрея Французского в поэзии трубадуров связывается понятие безответной любви.

(обратно)

48

О Фридрихе, первом с сим именем императоре. – См. примеч. 15; о приведенных в главе стихах см. примеч. 50.

(обратно)

49

...когда он осадил мятежный город Милан... – Во время второго итальянского похода (1160-1162) Милан подвергся двухлетней осаде войсками Фридриха Барбароссы и был разрушен.

(обратно)

50

...сиятельный Раймон Беренгиер... – См. примеч. 15.

(обратно)

51

...почтил его графством Провансским... и т.д. – Нострдам продолжает (см. примеч. 15) весьма неточно излагать историю графа Раймона Беренгьера и его путешествие к Фридриху Барбароссе. Ленная дарственная – подтверждающая, в феодальном праве, законность владения (лена), полученного вассалом от своего сюзерена. Конрад III – первый германский король из династии Гогенштауфенов, император Священной Римской империи (1138–1152). В связи с Юком, князем де Бо (Баусским), см. примеч. 16. По поводу "эпиграммы" см. след. примеч.

(обратно)

52

...сочинил на провансальском языке эпиграмму... и т.д. Вопрос об авторстве этой строфы остается открытым. Абсолютно невероятно, чтобы ее автором был Фридрих I, но вполне возможно, что это сочинение Фридриха II. Вольтер, упоминая это стихотворение, приписывает его Фридриху II.

(обратно)

53

О Пейре де Вернеге. – В этом жизнеописании, целиком вымышленном, на первый план выступает патриотический характер мистификации Нострдама.

(обратно)

54

Дофин Овернский – см. XLII.

(обратно)

55

Нассаль де Клотр – искаженное имя Сайль де Клаустры, к которому присоединено слово "на" – госпожа. См. XLI, 1 и X, примеч. 1.

(обратно)

56

...при Альфонсе, графе Барселонском и Провансском, сыне Раймона Беренгиера... – См. пример. 2.

(обратно)

57

Элиас де Барджольс – см. XXIV.

(обратно)

58

Принцесса Гарсена... и т.д. – Гарсенда де Сабран де Форкалькье, см. о ней там же, примеч. 3, и LXXXI. Рене, сеньор Кастийарда, сын Ростаня, сеньора де Сабран, в источниках упоминается с прозвищем Клостраль ("монастырский") и титулом Принца Марсельского. От их брака происходят сын Рене и две дочери – Гарсенда II и Беатрис.

(обратно)

59

Гильем д’Агут – имя д’Агут много раз упоминается в поэзии трубадуров, поэтому не случайно его присутствие и в сочинении Нострдама. Франсуа д’Агут, граф Сосский, был одним из друзей и покровителей Нострдама, который в его библиотеке познакомился с некоторыми древними рукописями, французскими романами, легендами и жизнеописаниями провансальских святых. Ср. примеч. 40 и 345.

(обратно)

60

...когда вышереченный Ильдефонс получил Прованс...в лето 1181-е. – В искаженной форме передаются события, о которых говорился в XI, примеч. 168. Нострдам, по-видимому, путает королей Альфонса I (ум. в 1134 г.), о котором он говорил в начале главы, с Альфонсом II, чьим братом был Санчо Арагонский и который действительно был графом Провансским с 1181 по 1209 г.

(обратно)

61

Гильем де Сент-Дидие – французская форма имени Гильема де Сент-Лейдьера (XLI). Нострдам, однако, приписывает трубадуру сочинение одного из своих современников и соотечественников, носящего то же имя – Анри Сан Дидьер, издавшего свой труд "О фехтовании" в 1573 г.

(обратно)

62

Арнаут Даниэль – см. IX.

(обратно)

63

...секстины... – Секстина Арнаута приведена при его основном жизнеописании (IX).

(обратно)

64

Соны – см. примеч. 12. В первой строке песни, которую дальше пересказывает Нострдам, Арнаут называет ее sonet.

(обратно)

65

...влюбился в некую гасконскую благородную даму... которую он называл тайным именем Сиберны. – См. XI, примеч. 5; Сиберна – отнюдь не имя дамы, а неправильно понятое слово той же песни (по-видимому, неологизм Арнаута) со значением "прилива", "полноты". Песня эта – Гну я слово и строгаю – приведена при основном жизнеописании (IX).

(обратно)

66

...тысячу раз на дню молится Господу... и т.д. – Пересказывается та же песня; он, Арнаут, стал ветробором... и т.д. – См. IX, примеч. 6.

(обратно)

67

...некую даму де Ноготок... не могут повредить ни клюв, ни ноготь клеветника. – Ноготь (в русском переводе песни – бритва) – одно из ключевых слов секстины, исходя из которого строится эта фантастическая гипотеза.

(обратно)

68

...что он употреблял слова темные... ни борзые быка уже не травили. – Этот пересказ очень близок к тексту посвященной Арнауту строфы "сатиры" Монаха Монтаудонского (XLVI), подражающей "галерее трубадуров" Пейре Овернского (Дополнение первое, I, 1 А).

(обратно)

69

Обада – французское название альбы (рассветной песни).

(обратно)

70

Мартегалла. – искаженное "мадригал" (?) либо неологизм Нострдама со значением "военная песнь" – жанр, трубадурам неизвестный.

(обратно)

71

Гильем Адемар – см. LVI. Невероятно, чтобы поэт был "чтим императором Фридрихом", так как писал после 1200 г. Это жизнеописание, кажется, составлено, чтобы угодить семье Адемара Монтей. Одному из членов этой семьи покровительствовал Генрих II, а именно Луи Адемару де Монтей, которому он пожаловал графство де Гриньян.

(обратно)

72

...графиню де Диа... и т.д. – См. LXIX, а у Нострдама следующую главку. См. также примеч. 28.

(обратно)

73

...сказано ниже. – Нострдам, однако, больше к этому не возвращается.

(обратно)

74

Графиня де Диа – см. примеч. 70.

(обратно)

75

...своей тетке, председательнице Суда Любви, о которой уже была речь. – Не вполне понятно, о которой "тетке, председательнице Суда Любви" идет речь, – той ли, которая упоминается в главе о Джауфре Рюделе или в предыдущем разделе, в которую в этом случае также был влюблен Гильем Адемар. Ср. Дополнение второе IV, 3 и нашу статью о Франческо да Барберино в Приложении.

(обратно)

76

Влюбилась она в Гильема Адемара... – Ср. предыдущую главку. Романтическая история любви Гильема Адемара и графини де Диа, вымышленная Нострдамом, вероятно, навеяна основным жизнеописанием Джауфре Рюделя.

(обратно)

77

...когда Гильем, граф Форкалькиерский, выдал свою дочь замуж... за Ильдефонса, графа Провансского, сына Ильдефонса Первого... – См. выше, примеч. 2, ср. XXIV, примеч. 2.

(обратно)

78

Раймон Джордан – см. XVII. Имя подлинной возлюбленной трубадура – виконтессы де Пена из Альбеж – переделано Нострдамом в Мабиль де Риес.

(обратно)

79

...епископ Кюзеранский, авиньонский посол папы Иннокентия Третьего... и т.д. – Авиньон – важный центр на границе графств Провансского и Тулузского, куда в 1309 г. был перенесен папский двор. Здесь очередной вымысел автора. До убийства легата папы 15 января 1208 г. военные действия против альбигойцев не предпринимались. Нет никаких сведений и о епископстве Кюзеранском. К событиям Альбигойских войн более позднего периода причастен Кайль де Кюзеран, викарий, посланник императора Фридриха II. Понт де СоргСорг – река, протекающая недалеко от города Альби.

(обратно)

80

...графу Раймону Тулузскому, обвиненному в ереси, что было около 1206 года... – См. примеч. 30. Нострдам указывает дату, годом более раннюю, чем действительная. За этим событием последовало спровоцированное убийство папского легата, отлучившего его от церкви, а в 1209 г. Альбигойский поход. См. нашу статью в Приложениях.

(обратно)

81

Фолькет Марсельский, См. LXXII.

(обратно)

82

...Ричарду, королю Английскому, графу Раймону Тулузскому и Барралю де Бо, сеньору Марсельскому... – См. там же, примеч. 2-4; о Баррале де Бо см. ниже у Нострдама (XXIII).

(обратно)

83

...с Адалазией, женой Барраля... – См. LVII, примеч. 7.

(обратно)

84

...Ильдефонс, король Кастильский... Он, однако, сливается у Нострдама в единое лицо с Альфонсом Арагонским (LXXII, примеч. 7).

(обратно)

85

...в обитель цистерцианскую. – См. XI, примеч. 22, и LXXII, примеч. 8.

(обратно)

86

...Петрарка в "Торжестве любви"... – См. примеч. 24.

(обратно)

87

О Гильеме де Кабестане. – См. ХСІV и примеч. 1, а также Дополнение третье. С тем, чтобы привязать этого трубадура к Провансу, Нострдам помещает его в семью Сервьеров и превращает Раймона де Кастель Руссильона в Раймонда де Сейльянс. Имеются акты, относящиеся к семье де Серверис (Сервьерис) в период 1390–1423 гг. Версия Нострдама частично расходится с версией жизнеописания, где героиня, в частности, бросается с балкона, – у Нострдама она закалывает себя ножом.

(обратно)

88

Перевод А.Г. Наймана.

(обратно)

89

...в лето J231-е, в то время когда Раймон, граф Тулузский, был гоним папой Иннокентием и королем Французским. – Ср. примеч. 78. Речь идет о событиях тех же Альбигойских войн, однако дата указана слишком поздняя, хотя бы уже потому, что папа Иннокентий III умер в 1216 г.

(обратно)

90

...Петрарка... и т.д. – Гильем де Кабестань в "Торжестве любви" как раз не упомянут. См. примеч. 24.

(обратно)

91

Раймон де Мирво – французская транскрипция имени Раймона де Мираваля. См. LVIII.

(обратно)

92

...они промеж себя называли друг друга тайным именем Аудьярт. – См. там же, примеч. 4.

(обратно)

93

...Педро, король Арагонский, виконт де Безье и Бертран де Сайссак... – См. там же, примеч. 5-7.

(обратно)

94

Есть тенсона... Раймона де Мирво с Бертраном де Аламаноном... – О последнем см. примеч. 42. Тенсона эта на самом деле, вероятно, принадлежит "тезкам" названных трубадуров – Раймону де лас Салас и некоему Бертрану (см. LXXXIV, примеч. 1); в ней не говорится о троянском коне.

(обратно)

95

...Суда Любви... – см. примеч. 28. В тенсоне о Суде ничего не говорится.

(обратно)

96

Монах Монмажурский говорит... замок. – Нострдам пересказывает строфу об этом трубадуре из "сатиры" Монаха Монтаудонского, приведенную в LVIII, примеч. 1, к которой он, однако, от себя добавляет, что тот "по миновении года слезно умолял вернуть ему замок".

(обратно)

97

О Гаусельме Файдите. – См. XVIII.

(обратно)

98

...правил делами Авиньонского посольства... – Обстоятельство, совершенно немыслимое. Ср. примеч. 77. Нострдам, таким образом, привязывает трубадура к Провансу.

(обратно)

99

...торговал комедиями и трагедиями... и т.д. – Еще один анахронизм в отношении как самих жанров (ср. примеч. 25), так и факта продажи произведений. Гильемские ливры – монета, чеканенная Гильемом де Форкалькьером.

(обратно)

100

...Ричард, король Английский... до самой его смерти в лето 1189-е... – Нострдам указывает год, в который Ричард Львиное Сердце еще только стал английским королем. См. примеч. 16 и XVIII, примеч. 11, а также раздел XLI у самого Нострдама.

(обратно)

101

Звали ее Гильемона де Сольер... – Нострдам, по-видимому, в шутку нарекает знаменитую Гильельму Монашку (XVIII, примеч. 3) именем семьи своих друзей. См. примеч. 3.

(обратно)

102

...к Бонифацию, маркизу Монферратскому... – См. XVIII, примеч. 5.

(обратно)

103

...графа Раймона Тулузского... – См. примеч. 78. Знаменательно, что еретическая "комедия", державшаяся от всех в тайне, представляется именно в его владениях.

(обратно)

104

...сочинил... похоронную песнь о покойном короле Ричарде Английском... – Т.е. "плач" (см. Дополнение первое, I, 1 А). Р.-С. 167,22.

(обратно)

105

...песню с описанием Амура, его дворца, его суда и т.д. – Имеется в виду аллегорическая кансона Гираута де Калансона со стихотворным комментарием Гираута Рикьера. См.: Песни трубадуров. М., 1979. С. 180.

(обратно)

106

Арнаут де Марейль – см. VII и примеч. Этот трубадур также обращен здесь в провансальца.

(обратно)

107

...в конце сонета... – См. примеч. 12. Цитируемые стихи вымышленны.

(обратно)

108

...Петрарка... и т.д. – См. примеч. 24.

(обратно)

109

Юк Брюнет – см. XXI, там же примечания об исторических персонажах.

(обратно)

110

...Бертрана Карбонеля, пиита Марселъского. – Трубадур, сочинявший, среди прочего, куплеты (песни, состоящие из единственной строфы) и воображаемые тенсоны, в том числе с конем, с собственным плащом и т.п.

(обратно)

111

Бернарт де Вентадур – французская транскрипция имени Бертрана де Вентадорна. См. VI. Нострдаму было бы трудно сделать этого трубадура выходцем из Прованса, поэтому он говорит, что там жил его отец. О виконте Вентадорнском и Эблесе Вентадорнском, а также "герцогине Нормандской" и графе Раймоне Тулузском см. там же примеч.

(обратно)

112

...Ричард, король Английский... взял ее за себя и увез из Нормандии в Англию. – Нострдам умножает исторические ошибки оригинального жизнеописания: согласно этому утверждению, Ричард Львиное Сердце женился на собственной матери, Алиенор Аквитанской.

(обратно)

113

...песен, в одной из коих просит соловья втолковать сей принцессе... – Нам известны две песни Маркабрюна и Пейре Овернского, в которых трубадуры отправляют птиц, в одном из случаев соловья, с посланием к даме. У самого Бернарта есть знаменитая кансона, открывающаяся описанием полета жаворонка.

(обратно)

114

"Испытание любви возобновленной", "Весенние песни" и т.д. – Названия книг, приписываемых трубадуру, характерны для поэзии, современной автору.

(обратно)

115

...имя коего неведомо... и т.д. – В оригинальном жизнеописании о своем авторстве заявляет трубадур Юк де Сент-Сирк (см. VI, примеч. 12), которому здесь посвящен раздел XIX.

(обратно)

116

Пейре Раймон ло Про – второстепенный трубадур, в оригинальных жизнеописаниях не представленный. Обильные цитаты заимствованы из подлинных песен.

(обратно)

117

Юк де Сент Сирк – см. VI. Поскольку факты оригинального жизнеописания этого трубадура были использованы Нострдамом для жизнеописания Монаха от Святого Цезария (см. гл. LXXVI), автор вводит здесь вымышленные факты. Имя "благородной дамы Клермонды де Квикеран" (другую представительницу этого дома Жанну де Квикеран Нострдам упоминает в главе, посвященной Бертрану де Паразольсу, LXXII) появляется, очевидно, чтобы почтить Пьера де Квикерана, написавшего "Похвальное слово Провансу" на латинском языке (французский перевод – 1614 г.).

(обратно)

118

Раймбаут де Вакейрас – см. LXX и примеч.

(обратно)

119

...сочинил песню на разных языках... и т.д. – До нас дошел этот интереснейший для своего времени лингвистический эксперимент.

(обратно)

120

...император Фридрих II... – В песнях Раймбаута нет упоминаний императора.

(обратно)

121

...был влюблен в графиню де Бурлац... – См. VII, примеч. 2.

(обратно)

122

Понс де Брюейль – "провансализирующая" модификация имени Понса де Капдюэйля из оригинального жизнеописания которого (XLVII) заимствованы имена дамы, возлюбленной трубадура, ее мужа и отца (см. примеч).

(обратно)

123

..трактат, озаглавленный "О любовном бешенстве Андрея Французского" ... в житии Джауфре Рюделя. – См. примеч. 45.

(обратно)

124

Юк де Лобиер – действительно существовавший трубадур родом из Тараскона, чьи произведения до нас не дошли.

(обратно)

125

Барраль де Бо – см. о нем LVII и примеч. Ни в одном из источников о нем не говорится как о поэте. Рассказ Нострдама представляется чистой выдумкой. Анекдот о вороне заимствован из Новеллино (XXXIII).

(обратно)

126

...Альбохазенали, сына Абена Рагеля, араба... – Арабский ученый и астролог родом из Марокко, автор многочисленных сочинений, около 1230 г. путешествовавший по Югу Испании. Юк де Сент-Сирк, обменявшийся строфами с Гильемом Баусским, обвиняет последнего в помешательстве на физике и астрономии, откуда Нострдам, возможно, и черпает эти сведения.

(обратно)

127

...переведенное на гишпанский или каталонский язык... – В арабской Испании, долгое время бывшей под арабским владычеством, что привело к частичному симбиозу обеих культур, была проделана колоссальная работа по переводу сочинений арабских ученых, философов и т.д. на европейские языки – латинский и испанский; таким путем средневековая Европа знакомилась с достижениями не только арабской, но и древнегреческой науки. Арабские астрологические книги переводились для Альфонса X Кастильского.

(обратно)

128

...женился на дочери короля эрулиенов и ободритов... – Вымысел автора, играющего, в раблезианском духе, экзотическими названиями "варварских" племен. Эрулиены (лат. герулы) – восточногерманское племя, в III в. вытесненное датчанами из Скандинавии, распространились по обширным пространствам, к VI в. исчезают как этнос. Королевство ободритов (т.е. прибрежных жителей Одера) – одно из крупнейших славянских государств на правом берегу Эльбы, занимавшее весь север Германии, впоследствии захваченное германцами.

(обратно)

129

Роллет де Гассен – история этого певца, несомненно, вымышлена Нострдамом. Имя Роллет не встречается в Провансе. Многие персонажи с именем Рауль играли известную роль в Альбигойских войнах. Вероятно, одного из этих исторических героев Нострдам сделал трубадуром.

(обратно)

130

...против суждения альбигойцев и лионских вальденсов... и т.д. – См. нашу статью в Приложениях. Ересь вальденсов, или лионских бедняков, последователей Петра Вальда, купца, который в 1173 г. роздал свое имущество нищим и начал проповедь бедности и покаяния, приобрела чрезвычайную популярность среди крестьянства южной Франции и Италии. В 1176 г. основал общину "совершенных", выступал против папы римского, отрицал таинства, почитание креста, догмат о чистилище.

(обратно)

131

...противу тюшенов...Тюшены (лесные разбойники) – группы сельских жителей, которые в отчаянии от многочисленных поборов вооружались против королевских чиновников. Первые такие группы появляются в 1361 г. Тюшены вели беспощадную войну против богатых, разоряли города (в 1384 г. – Арль), совершали разбой. Результаты их деятельности не уступали ущербу, наносимому гражданскими войнами, опустошавшими в то время Прованс. Впоследствии многие тюшены были казнены, примкнувшие к ним дворяне – обезглавлены.

(обратно)

132

...кант на манер центурии... – Т.е. песнь, состоящую из ста строф, – форма, немыслимая у трубадуров. "Центурии" – так озаглавил свою пророческую поэму брат писателя, Мишель Нострдам (см. нашу статью в Приложениях); поэма составлена 12 центуриями (стокатренниками). т.е. главами, состоящими из 100 строф по 4 стиха (катернов).

(обратно)

133

...епископа Кюзерана, о ту пору посла в Авиньоне... – См. примеч. 77.

(обратно)

134

Раймбаут Оранский – см. LXVIII.

(обратно)

135

Были они закадычные друзья с Раймбаутом де Вакейрасом. – См. LXX и здесь, раздел XX. Это утверждение восходит к "Торжеству любви" Петрарки, где упоминаются "два Раймбаута", и комментарию к нему Велутелло, которым пользовался Нострдам; впрочем, ни там, ни там они не названы друзьями.

(обратно)

136

...как он сам то раскрывает в слове к своим песням... – Нострдам приписывает поэту авторство разо к собственным песням, каковые разо, если и существовали, до нас не дошли.

(обратно)

137

...называя ее тайным именем Мой Жонглер. – См. LXVIII, примеч. 4.

(обратно)

138

...к графине д’Юргейль... не смог завершить путешествие. – См. там же, примеч. 5 и 6.

(обратно)

139

...Маргарите Провансской... вышла замуж за Людовика Святого, короля Французского. – Людовик Святой (1226-1270), человек глубоко религиозный, был организатором и руководителем двух крестовых походов. Его брак с Маргаритой Провансской, дочерью графа Раймона Беренгиера V (1209-1246), состоялся в 1234 г.

(обратно)

140

...великим Ромео, дворецким графа Провансского... – См. примеч. 155.

(обратно)

141

...во времена Гильема де Бо, графа Оранского... – См. LXXII.

(обратно)

142

...император Фридрих Второй... – См. примеч. 117.

(обратно)

143

О Пейре Видале. – См. LVII. Ср. раздел XLVIII.

(обратно)

144

...сын тулузского меховщика... – Эта легенда, как и история об отрезанном языке, восходит к посвященной трубадуру строфе в песне Монаха Монтаудонского, послужившего Нострдаму прототипом Монаха Монмажурского. См. LVII, примеч. 1 и 2, а также дальнейшие примечания к данном тексту.

(обратно)

145

...к марсельскому принцу Райньесу... – Нострдам принимает за имя собственное сеньяль (условное поэтическое имя), которым называли друг друга трубадур и виконт Барраль Марсельский. См. там же, примеч. 5 и 8.

(обратно)

146

...написал трактат, озаглавленный "О способе придерживать свой язык". – Название этого вымышленного сочинения, несомненно, связано с легендой об отрезанном у Пейре Видаля языке (см. примеч. 141).

(обратно) name="c2_n147">

147

...похваляется, что ни снег, ниже дождь, ниже мрачная погода... – Один из вариантов распространенного у трубадуров песенного зачина (argumentum a tempore); другой вариант состоит в том, что прекрасное время года идет в лад с любовью поэта. Ср. Р.-С. 364,30.

(обратно)

148

Он уподобляет себя Говену... – См. XII, примеч. 15.

(обратно)

149

...кабы у него язык был золотой... и т.д. – См. примеч. 141. Нострдам правильно понимает метафору о золотом (у Монаха Монтаудонского – серебряном) языке, раскрывая ее словами "сиречь говорил бы он с толком", но все же добавляет происшедший от нее миф об отрезанном языке.

(обратно)

150

Петрарка... и т.д. – См. примеч. 24.

(обратно)

151

О Ги д’Юсселе, Эблесе, Пейре и Элиасе, их двоюродном брате. – См. XXII.

(обратно)

152

...к виконту д’Альбюссону, по имени Райнаут, и к жене его Маргарите... – См. XVIII, примеч. 13.

(обратно)

153

...к графине Монферратской... – См. XXII, примеч. 5. Нострдам путает Монферан из оригинального жизнеописания с Монферратом.

(обратно)

154

А за то, что в сирвентах были обвинены папа Римский... и т.д. – Нострадам, как бы "пользуясь случаем", значительно развил тему, лишь вскользь затронутую в оригинальном жизнеописании, где она к тому же приурочена к имени одного лишь Ги д’Юсселя.

(обратно)

155

Жили они во времена Раймона Беренгиера, последнего графа Провансского из носивших сие имя. – См. след. главку.

(обратно)

156

Жомм Мотт – трубадур конца XII в. Приписываемая ему песня, как и связанная с ней история, вымышлена Нострдамом.

(обратно)

157

Раймон Беренгиер, граф Провансский – Раймон Беренгарий IV (V) (1209-1246).

(обратно)

158

...некоего мудрого паломника... дворецким. – История Ромэ де Вильнёв, легендарного министра Раймона Беренгария IV, заимствована Нострдамом из комментариев (Бенвенуто да Имола, Ландино, Велутелло) к рассказу Данте (см. примеч. 158). Ромео – паломник (первоначально – в Рим, откуда имя).

(обратно)

159

...венчанного короной неаполитанской обеих Сицилии. – Т.е. Пульи (Неаполитанского королевства) и королевства Сицилийского. См. историческую справку в нашей статье в Приложениях.

(обратно)

160

...Непостоянным Каталонцем... – Раймон Беренгарий унаследовал от отца титул графа Каталонского.

(обратно)

161

Пиит Данте пространно поминает сего князя. – В сзязи с Ромэ де Вильнёвом, которого Данте поместил на небо Меркурия; о нем повествует поэту император Юстиниан в конце своей речи о судьбах империи (Рай, VI, 127-142). См. примеч. 155.

(обратно)

162

Саварик де Маллеон – см. XXVIII. В связи с его репутацией "вольнодумца" см. там же, примеч. 1.

(обратно)

163

...писал он в ученом и тяжком стиле. – С этим утверждением трудно согласиться. Две тенсоны, в которых принял участие Саварик, приводятся при его жизнеописании и разо (XXVIII).

(обратно)

164

...из дома Аспремонтов (иные пишут Леви)... – Эта и следующие истории вымышлены Нострдамом. Этот род известен с XI в. В XIII в. известен Ги де Леви, участник крестового похода против альбигойцев.

(обратно)

165

...из дома Гландевесов... разумея под сим дуб с желудями и намекая на ее прозвание... – Представители этого дома известны в Провансе с XII в. Современниками Нострдама были Антуан де Гландевес, провансальский дворянин, ратовавший за независимость Прованса от французского королевства, и Гаспар де Гландевес. Glande по-фр. желудь; возможны непристойные импликации.

(обратно)

166

...сына Юка де Бо, виконта Марсельского, от госпожи Барраль. – Ср. LVII, примеч. 3, и здесь выше, примеч. 16.

(обратно)

167

...умер в каком-то ратном походе на помощь королю Французскому... См. XXVIII, примеч. 1.

(обратно)

168

О генуэзце Бонифации Кальво. – См. С. Провансальское жизнеописание этого трубадура неизвестно.

(обратно)

169

Влюбился он в Беренгиеру, племянницу короля Ферранда, в честь коей сочинил много песен на языках провансальском, гишпанском и тосканском... – Беренгиера, дочь короля Кастилии Альфонса VIII (1158-1214), жена короля Альфонса IX (1188-1229), – не племянница, а мать короля Кастилии Фердинанда III Святого (1217-1252), в 1230 г. присоединившего Леон. Помимо провансальских песен, нам известны две песни трубадура на галисийско-португальском языке.

(обратно)

170

Среди его песен есть одна на трех помянутых языках, обращенная к кастильскому королю Ильдефонсу... – Одна из сирвент трубадура написана на трех языках... – К двум упомянутым языкам в ней добавлен французский. При дворе Альфонса X трубадур находился в 1253-1254 гг.

(обратно)

171

...к Ильдефонсу, королю Кастильскому... – См. пред. примеч.

(обратно)

172

Аймерик де Пегильян – см. LXIII и примеч. к тексту. Нострдам более или менее придерживается, расцвечивая ее выдуманными им добавлениями, канвы оригинального жизнеописания, называя лишь Альфонса VIII Кастильского Альфонсом Каталонским и добавив к странствиям трубадура эпизод посещения им двора Беатрисы Провансской (см. раздел ХХ VIII и примеч. 154), на смерть которой в 1269 г. он отозвался плачем (Р.-С. 10, 22), а место упоминаемого там маркиза Монферратского занимает "маркиза Малеспин" (т.е. Маласпина).

(обратно)

173

...был он большой приятель с Ги д’Юсселем, с Пейре Видалем... – См примеч. 148 и 140. Выше упоминается Гильем де Бергедан – см. ХСІІІ.

(обратно)

174

...и обоими Раймбаутами. – Т.е. Раймбаутом де Вакейрасом и Раймбаутом Оранским. См. примеч. 115 и 131.

(обратно)

175

"Торжество любви" – см. примеч. 24.

(обратно)

176

Гаусберт де Пойсибот – см. XXIX и примеч. Нострдам использовал провансальское жизнеописание, несколько его видоизменив: имя Барраса в провансальской биографии не упоминается (Баррасы – дворяне Прованса. Бастард Баррас поддерживал Карла V, был назначен им правителем Экса и там был убит). Арль, Авиньон, монастыри Пиньян и Торонет там также не названы. Дата смерти поэта (1263) – слишком поздняя.

(обратно)

177

...к Саварику де Маллеону... – См. примеч. 159.

(обратно)

178

...был и на службе у Карла I, графа Провансского... – Обстоятельство, хронологически несовместимое ни с приведенной датой смерти трубадура, ни с его близостью с Савариком де Маллеоном, так как Карл Анжуйский получил графство Провансское только в 1246 г.

(обратно)

179

Пейре де Сен-Реми – вполне вероятно, что Нострдам избрал для этого вымышленного им трубадура имя одного из своих современников или просто своего родного города.

(обратно)

180

...искусному и ученому Арнауту Даниэлю... – См. примеч. 60.

(обратно)

181

...наглость и гордость арлеатинцев... марсельцев... и т.д. – В 1216 г. Марсель, Арль, Ницца и Авиньон восстали против графа Провансского Гильема де Бо, принца Оранского, получившего от императора Фридриха II титул короля Арля и Вьенны. Упомянутые процветающие торговые города проявляют недовольство ограничениями, чинимыми подеста и магистратом, подчинявшимися "иностранным сеньорам" (намек на каталонскую династию, правившую Провансом). Эти города, по примеру итальянских городов-республик, стремятся к независимости. В интересах развития торговых связей Марсель и Ницца заключают союз с Генуей, Авиньон – с Сен-Реми, Арль – с Пизой и Нимом.

(обратно)

182

Аймерик де Бельвезер – подобно Данте и его итальянским комментаторам, Нострдам заменяет сомнительно звучащее имя этого трубадура (см. XXXVI и примеч.) на привлекательное "Приятный для взора".

(обратно)

183

...к Раймону Беренгиеру, графу Провансскому... – См. примеч. 154; ...принцессу именем Барбосса... – Производное от Барбосо, вероятно, то же, что Баррас из жизнеописания Гаусберта де Пойсибота (см. примеч. 173).

(обратно)

184

О Пердигоне – см. LIX. Иная сравнительно с оригинальным жизнеописанием ориентация варианта Нострдама может служить материалом для различных гипотез.

(обратно)

185

...на службе у Дофина Овернского... – См. XLII.

(обратно)

186

...приятель обоих вышеупомянутых Аймериков... – Т.е. Аймерика де Пегильяна и Аймерика де Беленоя. См. примеч. 169 и 179.

(обратно)

187

женился на провансальской даме из дома Собранов именем Саура... – Имя вымышлено Нострдамом. Саура – "русая" (пров.).

(обратно)

188

Гильем Дюран – жизнеописание вымышлено Нострдамом. Старинный провансский род де Дюран был представлен с 1502 по 1586 гг. тремя советниками парламента Прованса.

(обратно)

189

Ричарт де Новес – переосмысленное прозвище трубадура Пейре Бремона Рикас Новас (ricas novas – занимательные истории: трубадур был, вероятно, хорошим рассказчиком). Новас (истории) Нострдам переосмысляет в название местечка в Провансе. Тема вымышленного жизнеописания заимствована из сирвент на смерть Блакаца (Р.-С. 330,14).

(обратно)

190

...Эстефанетты и ее детей, князей де Бо... – См. примеч. 16 и 163. Впрочем, вероятно, подразумевается Этьенетта, жена Раймона де Бо, который после смерти Раймона Беренгария I стал оспаривать право на титул графа Провансского у его наследника. Этот конфликт получил продолжение в так называемой Бауссенской войне (войне Боссанов). Так как в XIII в., когда жил Ричарт де Новес, был только один Беренгиер IV, граф Прованский (1209-1246), у которого, насколько известно, не было конфликтов с князьями де Бо, можно предположить, что речь идет о событиях, происходивших на столетие раньше.

(обратно)

191

...Беренгиера, графа Провансского. – Т.е. Раймона Беренгария (см. пред. Примеч.).

(обратно)

192

...на службе у князей Арагонских и графов Провансских и даже у Раймона Беренгиера... – Эти дома были между собой династически тесно связаны.

(обратно)

193

...говорил противу Анжуйского дома и о том, что Прованс очутился в руках французов... – См. нашу статью в Приложениях. Возможно, Нострдам путает Пейре Бремона с Бонифачи де Кастеллана, действительно выступавшим против Анжуйской династии и французов.

(обратно)

194

...папские чиновники вознамерились бросить его живым в глубокий колодец... и т.д. – Ср. сходный отрывок в конце жизнеописания Гаусберта де Пойсибота, гл. XXXII.

(обратно)

195

Персеваль Дориа – второстепенный трубадур, в оригинальных жизнеописаниях не представленный. Нострдам упоминает его, кроме того, в жизнеописании Гильема Фигейры. Был политически активен с 1216 по 1264 г.: в 1216 г. – консул Генуи, в 1228 – подеста Асти, 1231 – Арля, 1232 – Авиньона. Родственник Персеваля Дориа Манфред (см. примеч. 194) назначил его управляющим Анконской марки.

(обратно)

196

...при Карле Провансском благодаря инфанте Беатрисе... – Т.е. Карле I Анжуйском, сохранявшем титул графа Провансского. О Раймоне Беренгарии см. гл. XXVIII и примеч. 154.

(обратно)

197

...сирвенту о войне между вышереченным Карлом и Манфредом... и т.д. – О Карле Анжуйском см. пред. примеч. Манфред, князь Тарантский (1231-1266) – сын императора Фридриха II и графини Бианки да Ланциа. Фридрих признал его своим законным сыном только в предсмертные минуты и оставил ему княжество Тарантское, поручив управление государством до прибытия его сводного брата Конрада IV. Усиление власти Манфреда в Южной Италии заставило папу Урбана IV заключить договор с Карлом Анжуйским, который вторгся туда в 1266 г. В битве при Беневенто 26 февраля 1266 г, армия Манфреда была разбита, а сам он погиб.. Его вдова и дети были захвачены Карлом Анжуйским, три его сына всю свою жизнь провели в тюрьме, а дочь Беатриса после восемнадцатилетнего заключения была обменена на Карла II, сына Карла I. После "Сицилийской вечерни" 1282 г. зятю Манфреда, Педро Арагонскому, удалось отвоевать о. Сицилию. Сирвента, о которой говорит Нострдам, до нас не дошла. Известна лишь одна его сирвента и прение с Филиппом де Валенса.

(обратно)

198

...тенсон или прений о любви... и т.д. – Известны четыре тенсоны Ланфранка Читалы (см. примеч. 199) и Симона Дориа, а не Персеваля Дориа.

(обратно)

199

Есть другой пиит по имени Симон Дориа... – См. пред. примеч.

(обратно)

200

...на решение Суда Любви... – См. примеч. 28. Дамы-судьи, названные в тенсоне, не имеют ничего общего, как и вся дальнейшая история, с объяснениями Нострдама.

(обратно)

201

Фанетта де Гантельм... и т.д. – Нострдам приводит имена дам, некоторые из которых реально существовали, тогда как другие являются вымышленными; некоторых из этих дам Нострдам упоминает также в других своих жизнеописаниях. О Фанетте де Гантельм он подробнее говорит в жизнеописании Бертрана д’Аламанона (LI), посвящая ей, вместе с Лауреттой, которую он не раз на своих страницах объявляет возлюбленной Петрарки, отдельную главку (LXV).

(обратно)

202

Ланфранк Чигала – см. ХСІХ. К данным оригинального провансальского жизнеописания Нострдам добавляет вымышленные даты. Ланфранк, однако, действительно был судьей Генуэзской республики.

(обратно)

203

...влюблен в Берленду де Сибо... и т.д. – Вымысел Нострдама. О доме Сибо см. примеч. 38 и 389.

(обратно)

204

...императоры Константинопольские посылали свои войска в Италию... и т.д. – Южные области Италии и Сицилия с VII в. принадлежали Византии. Позже Византия соперничала на этих землях с арабами, проникавшими туда с африканского побережья.

(обратно)

205

...герба сего рода, соответствующего его имени и происхождению... – На гербе Сибо (Cybo) изображен аист с ногой, поднятой над квадратным камнем с греческой надписью, обыгрывающей значение слова κύβος (куб).

(обратно)

206

Он сочинил несколько кантов... и т.д. – Нострдам пересказывает подлинные песни трубадура.

(обратно)

207

Бонифаций де Кастеллан – поздний трубадур, в оригинальных жизнеописаниях не представленный. Де Кастелланы – крупнейшие сеньоры Верхнего Прованса. Бонифачи де Кастеллана, виконт Марсельский, откликнулся на приезд Карла Анжуйского в Прованс сирвентами, предварявшими открытый мятеж против Карла. С 1261 по 1263 г. он вместе с другими восставшими против анжуйцев сеньорами (де Бо) оказывает поддержку марсельцам, возлагавшим надежду на арагонских инфантов.

(обратно)

208

"Языче, что ты рек" – эта формула с ее вариантами, восходящая к требованию сохранения любовной тайны и выражающая притворный ужас по поводу излишне проявленной в песне откровенности, встречается у нескольких трубадуров. Из текстов, приведенных в памятнике, ее можно найти в песне Раймбаута Оранского "Я совет влюбленным подам..." (LXVIII). Здесь, однако, улавливаются политические обертоны в ее интерпретации Нострдамом. Ср. примеч. 143.

(обратно)

209

...Карлу I, графу Провансскому... – См. примеч. 193.

(обратно)

210

...в походе... причастен к завоеванию... в лето 1278-е. – Поход, о котором идет речь, состоялся в 1266 г. (ср. примеч. 194).

(обратно)

211

О Ричарде, короле Английском. – Король Ричард не удостоился в оригинальном памятнике отдельного жизнеописания, однако является одним из постоянных персонажей текстов, связанных с Бертраном де Борном, а сирвента, адресованная им Дофину Овернскому, обсуждается и приводится в XLII. Ср. выше, примеч. 16 и 97.

(обратно)

212

...избран императором Римским... – О путанице, возникшей вследствие имен двух различных Ричардов, см. след. примеч.

(обратно)

213

...бывая в юности при дворе графа Провансского Раймона Беренгиера... и т.д. – Ричард, умерший в 1199 г., никак не мог бывать у этого правителя (см. примеч. 154), ни тем более жениться на Алиенор. Помимо того, что в жизнеописании Бернарта Вентадорнского (XVI) Нострдам приписывает ему брак с другой Алиенор – герцогиней Нормандской, откуда и произошла путаница (см. примеч. 109). В данном же случае Нострдам путает Ричарда Львиное Сердце с Ричардом Корнуэльским (1209-1272), братом английского короля Генриха III, для которого в так называемую эпоху междуцарствия у германских князей и у папы куплен был за огромные деньги титул Римского короля. Как фигуру политическую его никто, однако, всерьез не принимал.

Описывая браки дочерей Раймона Беренгария в жизнеописании последнего (раздел XXVII), Алиенору, которую он здесь отдает мнимому Ричарду, там он связывает браком с Генрихом III, а имени жены настоящего Ричарда, короля Римского, его брата, не называет. Такова пронизывающая три жизнеописания Нострдама многоступенчатая путаница, возникшая вследствие смешения им имен трех различных Алиенор (Алиенор Аквитанской, "герцогини Нормандской" и Алиенор Провансской) и двух Ричардов.

(обратно)

214

...ходил воевать Святую Землю... а по возвращении был пленен. – См. XI, примеч. 251.

(обратно)

215

Будучи в плену, он сочинил несколько песен... и т.д. – Одна из двух дошедших до нас песен Ричарда действительно была им сложена в австрийском плену. Полностью приведена в Дополнении первом, I В (в переводе А.Г. Наймана).

(обратно)

216

...не соглашались избрать его императором... – См. примеч. 210.

(обратно)

217

...роман, сочиненный провансальскими стихами... и т.д. – "Бланден Корнуэльский и Гюйот Ардит де Мирамар", поздний (XIV в.) провансальский роман "Круглого стола".

(обратно)

218

Пейре де Шатонеф – Т.е. Пейре де Кастельноу, трубадур, от которого до нас дошла единственная сирвента. Нострдам упоминает его в нескольких других жизнеописаниях, в том числе Сорделя. Де Кастельноу – старинный феодальный род, происходящий из Нижнего Лангедока, известный с XI в. В эпоху Нострдама представители этой семьи занимали посты – один консула Арля, другой – в парламенте Прованса.

(обратно)

219

Гираут де Борнель – см. VIII. Воспользовавшись провансальским жизнеописанием, Нострдам, однако, делает этого трубадура дворянином.

(обратно)

220

...наилучший изо всех пиитов... и т.д. – Нострдам следует традиции, провозглашающей Гираута "главой трубадуров". См. там же, примеч. 3.

(обратно)

221

Юк де Пенна – см. XXXVIII.

(обратно)

222

...присвоил несколько песен... и т.д. – Нострдам перетолковывает слова оригинального жизнеописания о том, что трубадур "знал на память много чужих песен". То же самое Нострдам говорит о Каденете (раздел XLVII). Между тем четверостишие, заключающее жизнеописание, сочинено самим Нострдамом.

(обратно)

223

...Беатрисе, что была наследной принцессой Прованса... а не другой ...Карл Первый, король Сицилийский, в угоду королеве Беатрисе, своей жене... – См. гл. XXVIII и примеч. 154 и 193.

(обратно)

224

Гильем Фигейра – см. LXV. Нострдам справедливо изображает Гильема "сатирическим" поэтом, который "не терпел тиранства и злоискательства князей".

(обратно)

225

Люкет Гателлус – поздний трубадур, от которого до нас дошли две сирвенты и тенсона с Бонифачи Кальво.

(обратно)

226

Пейре де Шатонеф – см. раздел XLII и примеч. 215.

(обратно)

227

Персеваль Дориа – см. раздел XXXVIII и примеч. 192.

(обратно)

228

... которые жили в Провансе в те времена, когда папу осадили в Авиньоне. – Перенесение папского престола в Авиньон (так называемое "Авиньонское пленение пап") состоялось позже, лишь в 1309 г., при папе Клементе V.

(обратно)

229

...чересчур сильное воздействие любви... и т.д. – Любопытное истолкование порицаемой трубадурами чрезмерности в любви (см. примеч. 45).

(обратно)

230

...песни... в одной из коих он утверждает... и т.д. – Р.-С. 10,8, приписываемая частью рукописей Аймерику де Пегильяну. Пересказ Нострдама сохраняет известное очарование характернейшей куртуазной казуистики.

(обратно)

231

...сирвенту против Амура... и т.д. – Знаменитая сирвента против Рима, т.е. Римской католической церкви (Р.-С. 217,2). Католик Нострдам анаграммирует слово Рим, превращая его в Амура (Roma-Amor), а приведенные строки представляют собой переиначенное в том же смысле начало III строфы сирвенты.

(обратно)

232

Сордель Мантуанский – См. XCVІІІ.

(обратно)

233

Кальв – т.е. Бонифачи Кальво, см. С и раздел XXX; Фолькет Марсельский – см. LXXI и раздел XI.

(обратно)

234

Ланфранк Чигала – см. ХСІХ и раздел XXXVIII.

(обратно)

235

Персеваль Дория – см. раздел XXXVIII.

(обратно)

236

Пейре де Шатонёф – см. раздел XLII.

(обратно)

237

...надгробного канта на смерть Блакаца... и т.д. – В другом переводе этот плач приведен при оригинальном жизнеописании Сорделя, см. там же комментарий к нему (примеч. 10-19), Ср. примеч. 101, 234 и 239.

(обратно)

238

...того Блакаца, о коем будет сказано в своем месте... – См. ниже, в разделе LIII.

(обратно)

239

...граф Провансский... о Сицилийских вечернях... – Единственный анахронизм в истолковании Нострдамом плача по Блакацу, сочиненного в 1236 г.: под графом он понимает не Раймона Беренгария IV, а Карла I Анжуйского, который вследствие восстания в Палермо (так называемой "Сицилийской вечерни", 1282) утратил Сицилийское королевство. Подобный же анахронизм – в разделе о Пейре Овернском (XLIX, примеч. 251). См. подробнее нашу статью в Приложениях.

(обратно)

240

Жан Прошит... и т.д. – Джованни да Прочида (1225-1299), р. в Салерно. Сицилийский государственный деятель, гибеллин, был врачом Фридриха II и Манфреда (см. примеч. 34 и 194). Позднее поступил на службу к Карлу Анжуйскому. Через два года после гибели Конрадина, сына Конрада IV, потерпевшего поражение в битве с войском Карла Анжуйского и обезглавленного Карлом в 1268 г., попытался совершить переворот в свою пользу, был приговорен к изгнанию и конфискации всех владений. 12 лет подготавливал план мщения Карлу Анжуйскому (предполагают, что у него были к нему и личные счеты). Роль Прочиды в "Сицилийской вечерне" ограничивается возмущением сицилийцев против Карла и различными интригами. Во время "Сицилийской вечерни" Прочиды не было в Палермо. Он явился туда несколько месяцев спустя, когда Педро III Арагонский, в Сицилии Педро I, был провозглашен королем Сицилийским.

(обратно)

241

Он преложил с латинского "Сумму права" провансальскою прозою. – Мистификация Нострдама. Некоторые, хотя и не в столь большом объеме, переводы фрагментов латинского свода законов на провансальский язык существовали.

(обратно)

242

Каденет – см. LXXX.

(обратно)

243

...принят с великой честью Блакацем и Раймоном д’Агутом Сосским... – О Блакаце см. LXXIV и примеч., а также предыдущий раздел. Раймон д’Агут, принадлежавший к древнему провансскому роду, сенешаль Прованса, жил позже, в XIV в. (ср. гл. X).

(обратно)

244

...злословцы... трактат ‘‘Против злословцев..." и т.д. – Злословцы, они же клеветники, они же льстецы (lauzengier) – важнейшие персонажи куртуазного универсума. Название несуществующего трактата навеяно, как и весь отрывок, упоминанием клеветников в одной из песен Каденета.

(обратно)

245

...благодарствует лжецам... и т.д. – Одна из формул куртуазной поэзии. Смысл ее состоит в том, что, поскольку никакая клевета не может опорочить любви трубадура, злословцы, которым все равно никто не поверит, своей клеветой, по существу, утверждают нечто обратное ее содержанию. Ср. LXXX, примеч. 1.

(обратно)

246

...отправился... с ...братьями-храмовниками за море... – См. V, примеч. 7 и 242-243.

(обратно)

247

...Элиас и Роберт... – Известен, опять-таки современник Нострдама, Роберт де Каденет; его сын занимал должность советника парламента Прованса в 1579 г.

(обратно)

248

Гильен де Баржемон – Т.е. Гильем де Бергедан. Сюжет заимствован из "Новеллино" или другого итальянского источника (см. Приложение первое, II, 4).

(обратно)

249

...хвастун и враль не меньший, нем Пейре Видаль. – В связи с источниками подобной репутации Пейре Видаля см. LVIII, раздел XXVI и примеч.

(обратно)

250

...ближних дворян графа Беренгиера... – Нострдам, как обычно, обеспечивает присутствие провансальской знати. Многие из названных здесь имен принадлежат современникам и друзьям Нострдама.

(обратно)

251

...злословцам... – См. примеч. 240-241.

(обратно)

252

Пейре Овернский – См. XXXIX.

(обратно)

253

...прозванный Древним... – Таковым его называет в "Торжестве Любви" Петрарка (il vecchio Pier d’Alvernia), см примеч. 24. Пейре, действительно, принадлежит к числу довольно ранних трубадуров.

(обратно)

254

...первый, кто запел у себя на родине провансальские стихи... – Нострдам воспроизводит утверждение оригинального жизнеописания, согласно которому Пейре Овернский был"первый трубадур по ту сторону гор". См. XXXIX, примеч. 3.

(обратно)

255

...Он сочинил песнь во славу всех пиитов своего времени... и т.д. – Очевидно, Нострдам знал лишь последнюю строку сирвенты, написанной не "во славу", а "против" других трубадуров. См. дополнение первое, I, 1 А. Сирвента приведена в Дополнении первом, I, А.

(обратно)

256

...сочинил сирвенту противу сицилийцев об избиении ими французов... и т.д. – Эти события (см. примеч. 235) произошли спустя столетие после смерти Пейре Овернского!

(обратно)

257

Он сочинил несколько духовных кантов, меж коими один деве Марии, матери Божьей... и т.д. – Нострдам цитирует действительно существующую, среди нескольких прочих подобных же, песню, приписываемую Пейре (Р.-С. 338,1).

(обратно)

258

Рикард Аркиер де Ламбек – персонаж неизвестен.

(обратно)

259

Вышереченный Петрарка... – См. примеч. 249; ...увидел сего пиита... – Нострдам буквально истолковывает "видение" Петраркой триумфального шествия служителей любви.

(обратно)

260

Альбертет де Систерон – см. LXXXIII.

(обратно)

261

...был влюблен в маркизу де Маласпина... – Ср. примеч. 262.

(обратно)

262

...песню в виде беседы... и т.д. – Т.е. тенсону, в данном случае измышленную Нострдамом.

(обратно)

263

Пейре де Валейрас или де Валернас – Пейре де Валейра (IV) – трубадур, творивший полувеком ранее, нежели Альбертет.

(обратно)

264

...продал их Фабру д’Юзесу, лирическому пиите... и т.д. – Известен нарбоннский трубадур Гильем Фабр, о котором в песне Бернарта д’Ауриака говорится, что он "умеет воровать", чем, видимо, и навеяна эта вымышленная история. По имперским законам поэты-плагиаторы подлежали наказанию. Ср. рассказ Витрувия, кн. VII. Ср. также примеч. 306.

(обратно)

265

...когда Филипп Красивый... отступился от своей доли в Авиньоне... и т.д. – С 1125 г. Авиньон входил в состав Тулузского графства. Но 13 ноября 1215 г. церковный собор, состоявшийся в Латране, лишил Раймона VI, графа Тулузского (1194-1222), осужденного за альбигойскую ересь, его владений в пользу Симона де Монфора. Авиньон и графство Венисье были отданы под покровительство церкви, что давало ей право выбора нового владетеля. Раймон VII (1222–1249) оспаривает это решение, но собор, состоявшийся в Бурже, так и не решил этого вопроса, после чего сын Симона де Монфор Амори уступает свои права на это графство французскому королю Людовику VIII (1223-1226). В 1226 г. Людовик VIII предпринимает поход против стремившегося к независимости Авиньона. Осада длится около трех месяцев, и 12 сентября 1226 г. город взят. 12 апреля 1229 г. Раймон VII заключает договор с Людовиком IX (1226-1270) о возвращении ему части владений с условием бракосочетания его единственной дочери Иоанны с братом французского короля Альфонсом де Пуату. В 1243 г. Раймон отправляется в Рим за подтверждением своих прав на эти владения. Папа Иннокентий IV (1243-1254) уступает, но, стремясь сохранить Авиньон, оставляет за собой право сюзерена на земли графства Венессен и на реверсию (возвращение прежнего владельца) части Авиньона; за другой частью Авиньона сохраняется абсолютная власть епископа. После смерти Раймона VII (1249) Авиньон в союзе с Арлем и Марселем под руководством Барраля де Бо, подеста Авиньона, пытается обрести независимость. Но с помощью своего брата Карла I Анжуйского Альфонс снова подчиняет его. Альфонс де Пуату и Иоанна, графы Тулузские, умирают бездетными. С 1272 г. Авиньон по завещанию Иоанны становится собственностью французской короны. Это завещательное распоряжение, по которому графство принадлежит исключительно французскому королю, и ему одному, признается папой недействительным. Филипп IV Красивый (1285-1314), уже захвативший графство Венисье и часть Авиньона, вынужден вернуть графство папе Григорию X, сохранив, однако же, Авиньон. В 1290 г. он уступает его Карлу II Анжуйскому, графу Провансскому, который отдал свою дочь Маргариту за брата короля Карла де Валуа (1343-1382). Впоследствии именно эта часть Авиньона будет продана внучкой Карла II Иоанной папе Клементу VI (см. примеч. 332). Между тем, поэтическая деятельность Альбертета приходится на время не позднее 1221 г.

(обратно)

266

читал... что сей Алъбертет происходит из маркизов Маласпина... и т.д. – Здесь происходит путаница между Альбертетом де Систероном (обычно называемым в рукописях просто Альбертет) и несколько более ранним трубадуром маркизом Альбертом де Маласпина по прозвищу Альберт Маркиз (XCVІ). Отсюда же, по-видимому, по ассоциации, и упоминание о влюбленности нашего трубадура в маркизу де Маласпина.

(обратно)

267

Бертран д’Аламанон – см. LXXXIX. Об этом трубадуре Нострдам говорит также в жизнеописаниях Лауретты и Фаяетты, где называет его Бертраном III. В главе, посвященной Джауфре Рюделю, Бертран д’Аламанон назван сильвеканским каноником. Наконец, Нострдам присваивает Бертрану тенсону Раймона де лас Салас с Бертраном Авиньонским (гл. XIII о Раймоне де Миравале).

(обратно)

268

...Фанетту... де Романен... и т.д. – О ней и возглавляемом ею Суде Любви Нострдам упоминает в жизнеописании Персеваля Дориа (XXXVIII); город святого Ремигия – Сен-Реми. См. также след. примеч.

(обратно)

269

Лоретту из Авиньона... которая была прославлена Петраркою... – Так Нострдам отождествляет знаменитую Лауру, которой вместе с только что упомянутой дамой он ниже посвящает отдельную главку – см. LXV.

(обратно)

270

В Провансе боле соли нет... – P.-С. 76,5.

(обратно)

271

В оной же песни говорилось... и т.д. – Вся история, связанная с этой сирвентой, – мистификация. Такая ее интерпретация невозможна, помимо прочего, даже чисто хронологически, так как описываемые Нострдамом события относятся к позднейшему времени. Вместе с тем за сумбурным перечислением имен и событий, не имеющих, разумеется, никакого отношения ни к нашему трубадуру, ни к его сирвенте, стоят некоторые реальные исторические факты, связанные, во-первых, с борьбой Филиппа Красивого (см. примеч. 261) против папы Бонифация VII (Нострдам переосмысливает упоминаемое в сирвенте имя трубадура Бонифачи (де Кастеллана) как имя этого папы). Союзником Филиппа выступал и Карл II, которого с ним соединяли многочисленные, в том числе кровные, узы. Во-вторых, речь идет о несколько более поздних обстоятельствах похода в Италию германского императора Генриха VII Люксембургского, коронованного в 1312 г. императорской короной в Риме, где он умер летом 1313 г., готовясь к походу против Роберта II Неаполитанского, который, будучи противником императора, направил в Рим своего старшего брата Людовика с дипломатической миссией, ставившей целью воспрепятствовать коронованию. Карл II к этому времени уже умер (в 1309 г.).

(обратно)

272

Сочинил он сирвенту и против архиепископа Арльского... – Р.-С. 76,4. – Эту сирвенту трубадур направил около 1249 г. против Жоана Боссана, архиепископа арльского с 1233 по 1258 г. В декабре этого года арлезианцы под руководством их нового подеста Барраля де Бо и Понса Галарда, главы антиклерикального движения, подняли мятеж против епископальной сеньории. 9 мая 1250 г. мятежники были отлучены от церкви, а Жоан Боссан в апреле 1251 г. вернулся в город с войсками Карла I. В этой сирвенте архиепископ представлен как сумасшедший с дубиной в руках.

(обратно)

273

Раймон Ферауд – поздний трубадур (ум. в 1325 г.), родом из Ниццы, клирик, автор плача на смерть Карла I и религиозных поэтических сочинений.

(обратно)

274

...житие Андроника... прозванного Святым Гонорием Леренским, кое он преложил с латыни провансальскими стихами... и т.д. – Это обширное стихотворное переложение в трех книгах, с элементами куртуазного романа, до нас дошло. Раймон, однако, был приором не монастыря св. Гонория (см. раздел LXXV), а Рок д’Антерон близ Дюранса.

(обратно)

275

...Роберта... когда оный был герцогом Калабрийским... – см. примеч. 310.

(обратно)

276

Свинарь (лат.).

(обратно)

277

...Суда Любви в замке Романен... Дории. – См. примеч. 28, 264 и раздел XXXVIII.

(обратно)

278

Блакац – речь идет о Блакассете (уменьшительная форма имени, ср. ниже: Блакассенок), см. XXXVIII; значительная часть жизнеописания посвящена, однако, его отцу Блакацу (см. примеч. 230), о котором уже немало говорилось в разделах XLVI и XLVII. Блашас – французская форма имени. Нострдам, знакомый с подлинными источниками, путает, однако, стихи отца и сына – Блакаца и Блакассета, используя их на свой лад, с долей фантазии. Из "патриотических" соображений автор отвергает арагонское происхождение этой семьи.

(обратно)

279

...Сордель... обнародовал похоронную песнь... – приведена при его жизнеописании, см XCVІІІ. Ср. также раздел XLVI и примеч. 233. Неверна лишь дата, которой Нострдам помечает этот плач – 1281 г. вместо втор, полов. 30-х годов XIII в.

(обратно)

280

...хулит провансальцев за то, что они стали подданными Анжуйского дома, оставя Арагонский... и т.д. – Сирвента, в которой Блакац "хулит провансальцев", не могла принадлежать ему, так как он умер до того, как Прованс попал под владычество Анжуйского дома.

(обратно)

281

Сей Блакассенок процветал во времена Карла II... и т.д. – На самом деле полувеком раньше (ок. 1233-1242). То, что говорит Нострдам о Блакассете, сопровождавшем Карла II в его походе в Италию, относится к внуку Блакассета, Гильему де Блакац, который сражался под началом Людовика I Анжуйского и был за это им одарен в 1383 г.

(обратно)

282

...сочинил книгу... "Образ действий доброго воина"... и т.д. – Как и почти во всех случаях, когда Нострдам приписывает трубадурам сочинение трактатов, он прибегает к собственной фантазии.

(обратно)

283

Пейре Карденаль –см. L.

(обратно)

284

...сделал своего сына Роберта герцогом Калабрийским... – См. примеч. 310.

(обратно)

285

...девицу из дома Рокмартинов... Лаудуна Альба. – Имя матери св. Елеазара традиционно передавалось по женской линии в этой семье.

(обратно)

286

Гамбатеза – сенешаль Карла II в Провансе (1302).

(обратно)

287

...к инфанте Беатрисе, каковая была потом выдана за маркиза д’Эсте. – В 1305 г. Карл II выдал свою дочь за много старшего ее Адзо VIII, маркиза д’Эсте (см. CI, примеч. 4), получив за это значительное денежное состояние. Данте в "Чистилище" (XX, 79-84) обвиняет его в том, что тот продал дочь, словно пираты – рабыню.

(обратно)

288

...папский двор был перенесен в Авиньон. – В 1305 г. папский двор покидает Рим. Клемент V (Бертран де Гот, архиепископ Бордо, годы понтификата 1305-1314) переезжает последовательно в Лион, Бордо, Пуату, Тулузу и только спустя четыре года оседает в Авиньоне, который был избран из-за относительной свободы от французского престола и своего расположения – в центре графства Венисье, принадлежащего папской курии. "Авиньонское пленение пап" длилось до 1378 г. Ср. примеч. 261.

(обратно)

289

Луко да Гримальд – возможно, Нострдам снова контаминирует здесь итальянского поэта (?), уроженца Генуи, в 1257 г. подеста во Флоренции Луко да Гримальди, с трубадуром Гираутом де Люк.

(обратно)

290

...провансальскую девицу из дома Вильнёв... – На страницах жизнеописаний Нострдама уже появлялся легендарный представитель этого дома – Ромэ д’Вильнёв. См. примеч. 155.

(обратно)

291

Пейре де Руер. – История вымышленна. За этим именем просвечивает подлинное имя де Рувр (итал. делла Ровере). Приведенные строфы заимствованы Нострдамом из кансоны Ростэня Беренгьера Марсельского (Р.-С. 427,8) – см. гл. LVIII.

(обратно)

292

Бертран Марсельский – Нострдам снова контаминирует БертранаМарсельского, автора "Жития Св. Энимии", с Бертраном Карбонелем Марсельским (ок. 1252-1265), автором, помимо традиционных песен, до 100 строф (куплетов). Впрочем, весь рассказ несет печать неправдоподобности.

(обратно)

293

...из Порселлетов Арльских... – Провансальский дворянский род, существовавший с XI по середину XIV в.

(обратно)

294

Сколь странная любовь меня долит... – все приведенные здесь стихи – апокриф, не имеющий отношения ни к тому, ни к другому трубадуру.

(обратно)

295

Ростан Беренгиер Марсельский – трубадур, творивший ок. 1300 г. Его песню Нострдам со свойственной ему непоследовательностью приписывает Пейре де Руеру (LVI), причем именно песню, посвященную Фулькету де Виларету (см. след. примеч.), тогда как приведенные здесь строфы – апокриф.

(обратно)

296

Фулькет де Виларет – великий Командор ордена св. Жилля с 1307 по 1319 г., принадлежал к древнему провансальскому роду. Основателем ордена св. Жилля был провансалец Жерар Танке (серед. XI в.). Особого процветания орден достиг именно в Провансе. Раймон Беренгиер II, а затем графы Форкалькьерские оказывают ему покровительство, наделяют землями, дарят церкви, участвуют в административном управлении.

(обратно)

297

Орден храмовников – военно-монашеский орден храмовников, или тамплиеров, основанный французскими рыцарями в 1119 г. в Иерусалиме после первого крестового похода и получивший свое название по местонахождению первоначальной резиденции – вблизи места, где, по преданию, находился храм Соломона. См. V, примеч. 7 и след. примеч.

(обратно)

298

...французский король Филипп и папа Клемент VI, который сидел в Авиньоне, преследовали... храмовников. – О короле Филиппе Красивом, который задолжал ордену огромные суммы и потому стремился избавиться от кредитора, см. примеч. 294, 261 и 284; перенесение папского престола в Авиньон состоялось, однако, при папе Клементе V (1305-1314). Им же храмовники были осуждены как еретики в 1307 г. Орден упразднен в 1312 г., многие тамплиеры сожжены в 1310 г., а гроссмейстер ордена Жак де Моле – в 1314 г.

(обратно)

299

Граф де Пуату – см. I. Нострдам соединяет в одном лице графа де Пуату, короля французского Филиппа V Длинного (см. примеч. 313) и трубадура Гильема де Пуату, умершего в 1227 г. Эта глава – своего рода рекорд всех анахронизмов Нострдама: помимо того что он собирает при дворе графа Пуатевинского, первого из известных нам трубадуров, других поэтов, живших много позже, – дата, указанная им в конце раздела, более чем на 200 лет расходится со временем его смерти. См. I.

(обратно)

300

Пейре Мильон – этот рассказ вымышлен.

(обратно)

301

Из сердца своего сложу я песню нову... – Подлинная кансона Пейре Мильона (Р.-С. 349,6).

(обратно)

302

Бернарт Маркиз – возможно, Нострдам контаминирует Бернарта Марти, по времени близкого к Гильему IX, снова с Альбертом Маркизом (Маркизом де Маласпина).

(обратно)

303

Пейре де Валейрас – Также ранний трабадур (см. IV), уже упоминавшийся в жизнеописании Альбертета де Систерона (раздел L и примеч. 258). Цитируется начало его подлинной песни.

(обратно)

304

...для Роджьеры... из дома Святого Северина, происходящего из Франции. – Известен св. Северин, монах (XV в.) по прозвищу "апостол из Норико".

(обратно)

305

...родился под такою планетой, что будет весь век токмо грустен и недоволен. – Нострдам, несомненно, приписывает трубадуру знаменитые стихи его современника Маркабрюна, приведенные в жизнеописании последнего (III). Ср. раздел LXII и примеч. 324.

(обратно)

306

Озиль де Кадар – Одилон, или Озиль де Кадар – трубадур XIII в. Основная тема его стихов – советы влюбленным, которым он рекомендует быть покорными и преданными. Приведенное стихотворение – апокриф Нострдама.

(обратно)

307

...воспевал некую принцессу Английскую, племянницу графа Пуатевинского... – Имеется в виду, конечно, Алиенор Аквитанская, внучка трубадура, вторым браком вышедшая замуж за короля Генриха Английского. См. примеч. 109.

(обратно)

308

Лойс Аймерик – трубадур, чей образ сочинен Нострдамом вместе с приписываемой ему апокрифической песней, исходя из содержания кансоны трубадура Аймерика де Сарлата (Р.-С. 11,1).

(обратно)

309

Пейре Югон – стихи, приведенные Нострдамом, извлечены из известной каннсоны трубадура Пердигона – Р.-С. 370,13 (см. LIX). Ошибка восходит к моденской рукописи песен трубадуров, в которой Пердигон назван Пейре д’Югоном.

(обратно)

310

Гильем Бушар – это имя, как и стихи, – изобретение Нострдама.

(обратно)

311

Гираудон ле Ру... и т.д. – Т.е. Гираудон ло Рос (см. LIV). Ему посвящена одна из строф "галереи трубадуров" Монаха Монтаудонского (послужившего для Нострдама одним из прототипов его Монаха Монмажурского), который его обвиняет в плагиате (приведена в LIV, примеч. 2). Приведенная песня – подлинная (Р.-С. 241,4). В связи с именем Альбы Флоты см. примеч. 344.

(обратно)

312

Аймерик де Сарлат – см. XIX. Приведенная песня, наиболее известная кансона трубадура, – подлинная, но адресат ее вымышлен. Немного выше Нострдам воспользовался другой его кансоной для образа выдуманного им трубадура Лойса Аймерика.

(обратно)

313

Гильем дельс Амальрик – стихи подложны, но такой поэт, хотя и писавший по-французски, насколько известно, существовал.

(обратно)

314

...отправлял свои любовные послания с ласточкой... а одну самой ласточке... – ср. примеч. 111.

(обратно)

315

...во славу Роберта, короля Сицилийского и Неаполитанского и графа Провансского... – Роберт I (1265-1343), герцог Калабрийский, потом король Неаполитанский, наследовавший своему отцу Карлу II. Заручившись поддержкой папы, сумел привлечь на свою сторону гвельфские города, благодаря чему был в состоянии успешно бороться с императором Генрихом VII, а впоследствии и с Людовиком Баварским (1313-1349). Любитель философии и поэзии, сам слагавший стихи.

(обратно)

316

Пистолета – см. LXXV. Многие песни Пистолеты посвящены королю Арагонскому, но ни одна – дамам, названным Нострдамом.

(обратно)

317

...иметь сирийского голубка, подобного Магометову, дабы посылать с ним вести. – Намек на "сирийского голубка" не встречается ни в одной дошедшей до нас песне Пистолеты. Существует специальная статья К. Шабано, в которой собраны сведения об использовании почтовых голубей в средние века (Romanische Forschurgen, XXVI. S. 584–670).

(обратно)

318

...Филиппом Длинным... и т.д. – Филипп V Длинный (р. в 1293 г.), король Французский (1316-1322), второй сын Филиппа Красивого (1285-1314). До вступления на престол был графом Пуатье, наследовал своему брату Людовику X Сварливому (Людовику Ютену).

(обратно)

319

...изгнал их из Франции... удалились в Прованс... в лето 1321-е... – Нострдам допускает некоторую историческую неточность. Законы против евреев были изданы при Филиппе Красивом: в 1306 г. приказ, обязывающий евреев продать земли, дома и прочую собственность, в 1311 г. закон, изгоняющий евреев из Франции. Последующие правители, Людовик Сварливый и Филипп Длинный, разрешили евреям вернуться обратно (1315) и возвратили им прежние права, в том числе на открытие синагог (1317). Из Прованса с его традиционной веротерпимостью евреи не изгонялись и, напротив, находили там убежище. Многие известные ученые и врачи юга Франции, в том числе предки Нострдама, происходили из еврейских семей.

(обратно)

320

Пейре Роджьер – см. XL. Нострдам отчасти следует оригинальному жизнеописанию.

(обратно)

321

...сочиняя... комедии... кои... представлял при дворах… и т.д. – Анахронизм; ср. примеч. 25 и 96.

(обратно)

322

...ко двору Эрменгарды Нарбоннской... де Фуа... – См. XL, примеч. 3 и X, примеч. 2; графы де Фуа упоминаются в нескольких оригинальных жизнеописаниях, в том числе Раймона де Мираваля (LVIII).

(обратно)

323

Боссета, дочь Юка де Бо – см. LVII, примеч. 3 и здесь выше, примеч. 16. Блакац де Бординар жил между 1337-1353 гг., он был мужем Боссеты и зятем Юка де Бо. Стихи, приведенные ниже, подложиы.

(обратно)

324

...антипапа Пейре де Корбариа, нареченный Николаем V. ... и т.д. – Антипапа – Пьетро Райналуччи, он же Пейре де Корбариа, происходил из Корбары (близ Аквиры). Был провозглашен Людвигом Баварским (1313-1347) папой под именем Николая V в 1328 г. В 1330 г. антипапа отрекся от своего сана и принял в Авиньоне кормление от папы Иоанна XXII (1316-1334). Настоящим папой Николаем V стал Томмазо Парентучелли (1447-1455), отличавшийся терпимостью и библиофильскими наклонностями.

(обратно)

325

Джауфре де Люк – известны, по крайней мере, два трубадура, которые носили имя де Люк, дель Люк: Гираут де Люк и Аморос дель Люк.

(обратно)

326

...писавший на языках латинском, греческом... – Отметим анахронизм: знание греческого языка проникает в Европу только в эпоху высокой гуманистической образованности зрелого Возрождения; этим языком не владел даже Данте.

(обратно)

327

...из дома Флассанов... Бланкафлор... О Флассанах см. примеч. 352. Бланкафлор – традиционное "куртуазное" имя, употребляемое Боккаччо (Филоколо), Франческо да Барберино (см. Дополнение второе, IV, 3). Приведенные ниже стихи подложны.

(обратно)

328

...присоединился к Ростэню де Куэру, Раймону де Бринвьолю... которые собирались ежедневно, создав Академию... – и т.д. – Еще один повод прославить знатных предков сеньоров Прованса, современников Нострдама, который, по-видимому, имеет в виду нечто вроде Консистории веселой науки (gay saber), созданной в XIV в. учеными горожанами Тулузы, для того чтобы оживить угасшую провансальскую поэзию, с проводимыми ею ежегодными так называемыми "цветочными играми" – состязаниями на лучшее поэтическое сочинение.

(обратно)

329

О Маркабрюске и его матери. – Имя это, несомненно в слегка измененной форме, воспроизводит имя одного из наиболее ранних трубадуров – подкидыша Маркабрюна (III), а в строках его, которые в форме непрямой цитаты уже приводил Нострдам, приписав их другому трубадуру (см. примеч. 300) и которые цитируются в его оригинальном жизнеописании, упоминается также его мать. То, что ниже говорит Нострдам о содержании им же самим ему приписанного сочинения "О природе любви", также согласуется с репутацией Маркабрюна (кстати, необоснованной) женоненавистника и врага Амора. За вычетом этих обстоятельств ничто не объединяет персонажа Нострдама с прототипом, жившим приблизительно за двести лет до указываемого им времени.

(обратно)

330

У нее был открытый Суд Любви... – Ср. примеч. 28.

(обратно)

331

...процветали в Авиньоне во времена, когда на престоле сидел папа Клемент VI... – Годы понтификата Клемента VI (Пьер Рожер, 1291-1352) – 1342-1352.

(обратно)

332

Иоанна I ... королева Неаполитанская – 1326-1382, графиня Провансская с 1343, старшая дочь Карла Калабрийского (см. примеч. 330), внучка Роберта I (см. примеч. 310), завещавшего ей престол с условием, что та станет женой его племянника Андрея Венгерского. Спустя два года (в 1345) Андрей Венгерский был убит при таинственных обстоятельствах, по некоторым источникам, удушен Карлом Дураццо Старшим, мужем сестры Иоанны – Марии, который впоследствии был казнен Людовиком Венгерским (см. примеч. 335).

(обратно)

333

...сонеты, сочиненные Петраркою против Рима... и т.д. – Нострдам, правоверный католик, абсурдным образом интерпретирует направленные против римского престола известные сонеты Петрарки (94, 137, 138) как инвективу против "матери Маркабрюна"; подобным же образом аналогичную сирвенту Гильема Фигейры он истолковывает как инвективу против Амора (см. LXV и примеч. 227). Излишне говорить, что к "матери Маркабрюна" сочинения Петрарки вообще, как известно, почитателя трубадуров, не имеют никакого отношения.

(обратно)

334

Ансельм де Мостьер – по-видимому, вся история, как и имя трубадура, выдуманы Нострдамом.

(обратно)

335

...предрек... преждевременную кончину его единственного сына Карла... – Карла, герцога Калабрийского. Женой его была дочь Альберта I Габсбурга Екатерина. В декабре 1325 г. Карл был избран флорентийцами сеньором. В 1326 г. участвовал в военных походах в Сицилию. Умер в 1326 г. в Неаполе; ...злосчастный конец Иоанны... – Иоанна I (см. примеч. 327) во время Великого церковного раскола (см. примеч. 370) примкнула к партии авиньонского антипапы Клемента VII, избранного в 1378 г. Папа Урбан VI (1318-1389), оставшийся в Риме, отлучил Иоанну от церкви и, как ленный властитель Неаполя, признал королем Карла Дураццо Младшего, племянника Иоанна, под именем Карла III (см. примеч. 35, 36). Карл III в 1381 г. захватил Неаполь, по его приказу Иоанна I была заключена в тюрьму, а затем убита (по некоторым источникам – удушена, по примеру ее первого мужа Андрея Венгерского); см. также примеч. 369, 371; ...оскудение Неаполитанского королевства... и т.д. – В эпоху правления Иоанны I в королевстве Неаполитанском царит хаос. Право на королевство оспаривают венгерский король, принцы Тарентские, Дураццо. В 1365 г., впервые после Фридриха II, о своих имперских правах на Прованс заявляет Карл IV Люксембурский (1347-1378). 4 июня 1365 г. он останавливается в Авиньоне и венчается как король Арля. После смерти Иоанны I борьба наследников Карла II Дураццо и Людовика Анжуйского (см. примеч. 369) разделяет Прованс на два лагеря (см. примеч. 375).

(обратно)

336

Подеста – чиновник, осуществлявший функции верховного магистрата в городе.

(обратно)

337

...Иоанна Первая... – продала город Авиньон папе Клементу VI... и т.д. – Иоанна I продает принадлежавшую графам Провансским часть Авиньона (см. примеч. 261) папе Клементу VI в 1350 г. за 80 тысяч флоринов в благодарность за помощь, оказанную папой в возвращении ей Неаполитанского королевства (см. примеч. 335). Эта продажа была потом подтверждена номинальным владельцем Прованса императором Карлом IV (1347-1378).

(обратно)

338

Бертран де Пезарс – это своего рода ghost troubadour: обе приписываемые ему песни принадлежат другим трубадурам.

(обратно)

339

Он содержал открытую школу, где обучал сочинению стихов на провансальском языке... – Таких школ не существовало даже в период упадка, когда предпринимались попытки возрождения провансальской поэзии (ср. примеч. 323), не говоря об эпохе ее расцвета; ...как он сие показует в одной из своих песен. – Возможно, Нострдам имеет в виду кансону Джауфре Рюделя (Р.-С.262,3), которая в рукописи, известной Нострдаму, приписывается Бернарту Марти и предшествует двум песням якобы Бертрана Пезарса (на самом деле, Гильема Пуатевинского и Маркабрюна). Отсюда, вероятно, вольное или невольное заблуждение Нострдама.

(обратно)

340

...при дворе Иоанны Неаполитанской... и Людовика Тарантского, ее второго мужа... и т.д. – Ср. примеч. 327 и 330. Спустя два года после таинственной смерти Андрея Венгерского Иоанна I бракосочетается с другим своим кузеном, Людовиком Тарантским (ум. в 1362 г.). Опасаясь мести брата Андрея, Людовика Венгерского (1342-1382), который предпринял поход на Неаполь, Иоанна спасается бегством в Прованс. 19 июня 1348 г. Клемент VI утверждает этот брак. При поддержке его и французского трона Иоанне возвращают Неаполитанский престол с тем, чтоб ее супруг не принимал титул короля. Лишь в 1350 г. Клемент VI даровал Людовику титул Короля Неаполитанского, за что и получил Авиньон (см. примеч. 332). В 1352 г. Венгрия также признает власть Иоанны в Неаполе.

(обратно)

341

эпиталама – свадебное величание.

(обратно)

342

О Лауретте и Фанетте. – Фантастическому описанию возлюбленной Петрарки и ее "тетки" предшествовало упоминание их обеих в качестве предметов любви трубадура Бертрана д’Аламанона (LI, ср. примеч. 263 и 264), а последней – также как держательницы Суда Любви романенских дам (XXXVIII). В этом разделе мы встречаемся с вереницами имен собственных, во-первых – именитых провансальских дам – как прежде уже упомянутых, так и новых для нас (Нострдам доводит их число до сакраментального – 12); во-вторых, поэтов – опять-таки давая им имена знатных провансальских сеньоров. Особо надо отметить включение в этот список французского писателя Гильома де Лориса, автора первой части "Романа Розы", и Пейре де Сольера (см. примеч. 3).

(обратно)

343

...в пору великого поветрия... и т.д. – В 1348 г. из Италии на Прованс распространяется эпидемия чумы, откуда доходит до Франции. Особенно сильно от нее пострадал Авиньон, где она длилась около 7 месяцев, начиная с января 1348 г., и где умерло 120 тысяч человек; симония – торговля церковными должностями, по имени Симона Волхва, который, как повествуется в Деяниях Апостолов, хотел купить за деньги ради магических целей благодать Святого Духа.

(обратно)

344

Бернард Раскас – имя трубадура Бремона Раскаса, от которого до нас дошли две кансоны, Нострдам включает в свое повествование в честь своего современника – Франсуа де Раскаса, в 1537 г. советника парламента Экса, назначенного в 1562 г. губернатором Прованса. Приведенные стихи принадлежат Нострдаму.

(обратно)

345

...лиможских пап Клемента VI и Иннокентия VI... –Лимож – архиепископство, из которого вышли 4 папы, среди которых – названные Клемент VI (см. примеч. 326) и его преемник Иннокентий VI (Этьен Альберт), главный судья Тулузы, папа с 1352 по 1362 г., стремившийся отвоевать Папскую область и посылавший туда наемные войска из Авиньона.

(обратно)

346

Б. Раскас – подобное замещение имени инициалом встречается изредка и в оригинальных жизнеописаниях. Ср. LXXI, LXXII.

(обратно)

347

Арнаут де Кутиньяк – правильно – де Тинтиньяк; трубадур, в оригинальных жизнеописаниях не представленный. До нас дошли три его кансоны.

(обратно)

348

Людовик и Иоанна... графы Провансские... – См. примеч. 335.

(обратно)

349

...купно с Юком Флотом... усмирять непокорных тандьенов... и т.д. – В 1352 г. Ги де Флот, генерал-лейтенант министра двора, вел войну с Гильемом-Пьером де Ласкарис, графом Вентимилльским (ср. примеч. 364), сеньором де Танд (отсюда тандьены). 14 декабря 1352 г. между ними был заключен мир. Николас Флот – советник парламента Экса в 1569 г. Нострдам упоминает Альбу Флот в гл. LIX (примеч. 306).

(обратно)

350

...даму из дома Агутов, дочь сира Эстравена... Иснарда... – Известен трубадур по имени Иснар д’Энтревенас, пародировавший одну из песен Блакаца, потом его ответ. См. также примеч. 40, 57 и LXXIII.

(обратно)

351

Левант – средневековое название Ближнего Востока или Западной Азии. Так, в частности, крестоносцы и паломники называли Святую Землю.

(обратно)

352

Монах де Монмажур – т.е. Монах Монтаудонский. См. XLVI. Опираясь на знаменитую сирвенту "против трубадуров", Нострдам, однако, вводит множество вымышленных утверждений от лица Монаха, ибо его сатира адресована лишь современным ему поэтам. О его функции в сочинении Нострдама см. подробнее нашу статью в Приложениях.

(обратно)

353

...злословцы... злословит он ложно... – См. примеч. 240.

(обратно)

354

...сочинил песню, в которой воздал каждому из пиитов... и т.д. – См. примеч. 347, а также 93, 141, 306.

(обратно)

355

Дом Гиларий – см. примеч. 388.

(обратно)

356

...арльский пиит... Раймон Ромье... и т.д. – Этот персонаж также, по-видимому, вымышлен автором; похоронная песнь – песня в жанре плача, см. примеч. 101; ...скорее бы тамариск произвел... мед, нежели его имя погибло бы в забвении. – Двусмысленность этого комплимента соответствует образу "Бича трубадуров".

(обратно)

357

Траудет де Флассанс – Жизнеописание вымышленное. Имя Флассанс до этого упоминалось в гл. LXI, LXV, LXXII. Высказывалось предположение, что под этим именем подразумевается Дюранд II де Грасс де Понтевес, сеньор де Флассан, брат графа де Карсес, родившийся в 1515 г., первый консул Экса в 1561-1562 гг., в 1590 г. – прокурор Прованса. Жан де Нострдам, заточенный в тюрьму за участие в волнениях 1562 г., о чем он сам упоминает, вероятно, желал внести свой вклад в прославление дома Флассан, противников протестантов, отведя в своем сочинении место воображаемому предку – поэту.

(обратно)

358

...из дома де Рожьеров, сестру виконта Раймона де Тюренна... – И тот и другой персонаж встречаются в песнях Бертрана де Борна (см. XI, примеч. 43 и 249), который сам впервые лишь несколькими страницами выше упоминается Нострдамом. Может быть, здесь мы подошли к разрешению одной из загадок причудливого выбора имен на страницах его сочинения? Ср. примеч. 383.

(обратно)

359

...изгнали из страны известных злодеев... народ. – В своих вымыслах и намеках на события своего времени Нострдам опирается на аналогичные явления описываемой эпохи, так как аналогов всяческих волнений в истории Прованса было предостаточно. В данном случае к названному им году (1355) относится короткая, но опустошительная гражданская война, предпринятая Людовиком и Робертом Дураццо 5 февраля 1355 г. Роберт Дураццо захватил замок де Бо и в течение нескольких дней опустошал ближайшие земли. В августе того же года он был изгнан из Прованса и был убит во время службы у короля французского в 1356 г.

(обратно)

360

поручено королем Людовиком и Иоанной... Провансской. – См. примеч. 335.

(обратно)

361

...в присутствии Карла IV, Римского императора и сына короля Богемии... – Т.е. Карла IV, сына короля Чехии Иоанна Люксембургского. В 1346 г. Карл IV был избран императором Священной Римской империи и проводил политику расширения своих владений.

(обратно)

362

...приносить ему оммаж... – Речь идет о засвидетельствовании вассальной зависимости перед сеньором. Собственно обряд средневекового феодального оммажа состоял в коленопреклонении перед ним вассала с опущенной головой и сложенными руками; здесь это выражение употреблено в более широком смысле признания отношений вассалитета – сюзеренитета. Речь идет о событиях 1365 г. (см. примеч. 330). См. XVI, примеч. 12 и рис.

(обратно)

363

...права, пожалованные троном. – См. гл. II, а также примеч. 15.

(обратно)

364

Гильен Буайер – вымышленное лицо, которому Нострдам дает имя провансской семьи, давшей в эпоху Нострдама нескольких военных и ученых, один из которых был его корреспондентом.

(обратно)

365

...физиогномике, равно как и хиромантии... – Науки об определении характера и предсказании судьбы человека по чертам лица и линиям руки.

(обратно)

366

...Карла II... Роберта, короля Неаполитанского и графа Провансского – см. примеч. 310.

(обратно)

367

...назначил его на должность подесты... – См. примеч. 331.

(обратно)

368

Арнаут Даниэль – см. IX. Приведенная строфа, выдержанная, однако, отнюдь не в стиле этого изысканно-темного поэта, представляет собой переиначенное начало кансоны Гильема де Сент-Грегори, традиционно приписывавшейся Арнауту Даниэлю.

(обратно)

369

...управиться с вентимилльцами...Вентимилья – город на сев.-западе Италии, в округе Сан-Ремо при впадении Роны в Средиземное море. Вероятно, речь идет о тех же событиях, что в гл. LVIII (см. примеч. 344).

(обратно)

370

Акулинка – бурьян, род крупной сорной травы, которая используется как лучина для света и растопки.

(обратно)

371

Л. де Ласкарс – жизнеописание, отчасти напоминающее историю Гаусберта де Пойсибота (XXIX), как и личность трубадура, представляется вымышленным.

(обратно)

372

...дабы изгнать бретонцев и англичан... владений. – Речь идет о бретонских и английских наемниках, направленных папой Григорием IX, сменившим папу Урбана V в 1371 г., против восставших городов только что отвоеванной Папской области (см. примеч. 340). Этот папа перенес свою резиденцию из Авиньона обратно в Рим.

(обратно)

373

Б. де Парасольз – т.е. Беренгиер де Палазоль – см. ХСІ. Жизнеописание Нострдама вымышлено.

(обратно)

374

Людовиком I... сыном Иоанна I, короля Французского.Людовик (1339-1384), герцог Анжуйский, король Сицилийский (с 1382 г.), второй сын короля Иоанна Доброго (1319-1364), правившего с 1350 г., женат на Марии Блуа, – основатель второй (младшей) Анжуйской династии Валуа. Ввиду того, что от четырех браков у Иоанны I было лишь двое детей, умерших в раннем возрасте, а ближайшего своего наследника, племянника Карла Дураццо Иоанна ненавидела, она, при посредничестве авиньонского антипапы Клемента VII, 29 июня 1380 г. усыновляет и назначает своим наследником Людовика, герцога Анжуйского. В то же время Урбан V передает Неаполь Карлу Дураццо (см. примеч. 330, 376). В 1381 г., пользуясь внутриполитической смутой в королевстве, Людовик включился в борьбу за неаполитанский престол. Но ни ему, ни его наследникам закрепиться на этом престоле на удалось. Анжуйцы были к 1444 г. вытеснены из Южной Италии арагонским королем Альфонсом V Великодушным.

(обратно)

375

...отправил папе Клементу VII... в Авиньоне... – С 1378 г. в Западной церкви началась великая схизма. После смерти Григория IX часть кардиналов избирает на папский престол архиепископа Бари Бартоломео Приньяно, принявшего имя Урбана VI (1318-1389) и оставшегося в Риме, другие же, одновременно, – кардинала Роберта Женевского, принявшего имя Клемента VII (ум. в 1394 г.) и избравшего местом пребывания Авиньон. Урбана VI признают в Германской империи, Фландрии, большей части Италии, Англии, Венгрии, Польше и Скандинавии, Клемента VII – во Франции, Савойе, Шотландии, в некоторых областях Германии, Неаполе, Сицилии, Сардинии, позднее также в испанских королевствах.

(обратно)

376

...на четырех ее мужей... коих она порешила злосчастным образом. – Об Андрее см. примеч. 327, о Людовике см. примеч. 335. На самом деле убит был лишь первый муж королевы Иоанны. Ее третий муж, Яков III Арагонский Братендент, король Майорки (наибольшего из принадлежавших Испании Балеарских островов, с 1233 г. входивших в Арагонское королевство, в 1344 ставших самостоятельным королевством), с которым она вступает в брак 14 декабря 1362 г., тут же после смерти Людовика Тарантского, через короткое время, опасаясь участи Андрея, укрывается в Испании, где он умер в 1375 г. Четвертый муж Иоанны I, с которым она вступает в брак в 1376 г., – Оттон Брауншвейгский, немецкий принц, происходивший из дома д’Эсте, старший сын Генриха, герцога Брауншвейгского, прозванного Греческим по причине своих походов на Восток, и Елены Бранденбургской. В 1380 г. папа Урбан VI (см. примеч. 370) передал Неаполитанское королевство племяннику Роберта, Карлу Малому, который взял Неаполь, разбил Оттона и захватил его в плен вместе с Иоанной. В 1382 г. она была казнена, а Оттон, находившийся в плену у Карла с 1381 по 1384 г., был освобожден англичанами и отправлен в Прованс к Клементу VII, с тех пор жил в Авиньоне, где умер в 1387 г.

(обратно)

377

Фанетты де Бо... и т.д. – Большая часть этих дам уже упоминалась Нострдамом на протяжении "Жизнеописаний". См., в частности, гл. LXV, примеч. 332 и др.

(обратно)

378

Сольер – Имя Сольера введено Нострдамом в это вымышленное жизнеописание исключительно с целью прославления друга. См. примеч. 3, а также нашу статью в Приложениях.

(обратно)

379

Ричарт де Барбезье – французская форма имени трубадура Ричарта де Бербезиля – см. жизнеописание XVI, с которым вариант Нострдама не имеет ничего общего. Цитируемые стихи принадлежат самому Нострдаму.

(обратно)

380

...граф Савойский привел ницейцев к присяге ему на верность... – В 1388 г. Ницца, стремившаяся сохранить независимость от Людовика Анжуйского (см. примеч. 36), попросила помощь у Марии, вдовы Карла Дураццо. Не имея возможности оказать военную помощь, та предложила графу избрать сеньора, способного его защитить. Таким сеньором оказался граф Савойский, Амедей VII, прозванный "Красным" из-за цвета его доспехов. Амедей VII был главным наместником императора, и его должность внушала ницейцам надежду на покровительство последнего. Между графом Савойским и Марией в октябре 1389 г. был заключен договор, по которому граф обязался возвратить Ниццу Владиславу, сыну Карла Дураццо. Таким образом, владения графа Савойского на несколько веков стали границей, отделявшей по реке Вар независимые от анжуйцев города Приморских Альп. Ср. Примеч. 38.

(обратно)

381

...Шарль Дюрас, прозванный Миротворцем... и т.д. – Т.е. Карл Дураццо. См. примеч. 35, 369.

(обратно)

382

Пейре де Бонифациис – жизнеописание и стихотворная цитата – мистификация Нострдама. Однако лицо, носившее это имя, и "дом Андреа де Монпелье" исторически засвидетельствованы.

(обратно)

383

...нашел камень, обладающий свойством превращать крушец в золото. – Поиски так называемого философского камня, наделенного таковым свойством, составляли материальную цель алхимической науки. Крушец – металлическая руда.

(обратно)

384

...узнать свойства самоцветов... радость. – Перечень, несомненно, заимствованный Нострдамом из средневековых лапидариев – описаний магического воздействия драгоценных камней, как правило, связанного с этимологией их названий.

(обратно)

385

...о Монахе Златоостровском... и т.д. – О нем, как и о других персонажах этой главы – иноке Эрментере и доме Гиларии, см. примеч. 1 и подробнее нашу статью в Приложениях.

(обратно)

386

...с Золотых Островов, кои в древности назывались Стехадами или Иерскими островами... – Этим последним названием обозначались все острова Средиземноморского побережья Юга Франции. Иерские острова в античности носили название "Стехады". См. нашу статью в Приложениях.

(обратно)

387

...в поэзии... и других свободных искусствах... – "семь свободных искусств", составлявших "тривиум" и "квадривиум" средневековой школы, включали соответственно грамматику, риторику, диалектику, геометрию, арифметику, астрономию и музыку. Сгруппированные таким образом в VI в. Боэцием и Кассиодором, которые использовали обзор круга знаний античности, сделанный около 430 г. африканским писателем Маарцианом Капеллой, они до XV-XVI вв. оставались основой высшего образования.

(обратно)

388

...войн... которые были в ходу в старину в Провансе... и т.д. – Нострдам не упускает случая хотя бы косвенно высказаться против войн за обладание Провансом, за которыми так или иначе вырисовываются притязания французов. О графах де Бо см. примеч. 16, 55, 178, 204, 263. Раймон де Тюренн (см. примеч. 36). был сторонником партии Дураццо (см. примеч. 35, 376), на графство Провансское не претендовал. В последнем случае под "истинными владетелями оного" (Прованса) Нострдам подразумевает Людовика Анжуйского (см. примеч. 369, 376) и его наследников.

(обратно)

389

...по поручению короля Арагонского, Ильдефонса II... инок... Эрментер... – См. примеч. 2. Об "иноке" Эрментере см. нашу статью в Приложениях.

(обратно)

390

...послал список Людовику II, отцу Рене... и т.д. –Людовик II (р. 1384 г.) – герцог Анжуйский, король Сицилийский (1305-1417), женат на Иоланте Арагонской (см. примеч. 387). Рене (ум. в 1480 г.), наследовавший своему брату Людовику III (см. примеч. 393), женат на Изабелле Лотарингской (ум. в 1453 г.), затем на Иоанне де Лаваль, Неаполитанский король, или король обеих Сицилии (откуда титул короля Сицилийского); в 1444 г. вытеснен из Южной Италии арагонским королем Альфонсом V Великодушным (ум. в 1458 г.). Продолжал носить королевский титул, который оставался чисто номинальным, и после своего изгнания из Италии. О списке рукописей см. примеч. 380.

(обратно)

391

Сие гораздо затруднило ему разумение провансальского языка... перемешаны слова этих диалектов... – См. по поводу этого лингвистического экскурса примеч. 32.

(обратно)

392

...в дар Иоланте Арагонской, матери короля Рене... – Иоланта Арагонская, супруга Людовика II (см. примеч. 385).

(обратно)

393

...Дома Гилария де Маршена... в Марселе. – Здесь Нострдам дает полное имя этого инока в отличие от списка, открывающего книгу, и его упоминания в жизнеописании Монаха Монмажурского (гл. LXVIII). См. нашу статью в Приложениях.

(обратно)

394

...из дома Сибо произойдут великие... люди... вельможах. –"Пророчество" Нострдама (разумеется, из будущего) небезосновательно. Представители дома Сибо – выходцы из Греции. Сын Анарда де Сибо (1377–1457), Джамбаттиста Сибо (Чибо), стал папой под именем Иннокентия VII (годы понтификата 1484-1492), другой его сын, Франческо Чибо, был женат на Магдалине Медичи, дочери Лоренцо Медичи. Известны 11 кардиналов по имени Чибо. О Сципионе Чибо см. примеч. 38, ср. гл. XXXIX. Альберико Сибо де Маласпина был меценатом Нострдама. Чтобы заинтересовать Маласпину в издании своей книги, Нострдам многократно упоминает представителей этой семьи в своем сочинении, искажая, однако, подлинную генеалогию.

(обратно)

395

...Элизе де Бо... принадлежащей к одной из древних и знатных семей в Провансе. – Ср. примеч. 16 и 383.

(обратно)

396

Святой Цезарий – см. нашу статью в Приложениях.

(обратно)

397

...ошибочные, с великим разночтением... порчены... и т.д. – Выше Нострдам приписывает эти недостатки спискам, которыми якобы пользовался Монах Златоостровский и в которых текст был испорчен большим количеством диалектизмов, однако, как следует из жизнеописания последнего, тому как будто удалось восстановить их первоначальную чистоту. Ср. примеч. 386.

(обратно)

398

Рене, сыну... Людовика... по смерти... Людовика Третьего... и т.д. – См. примеч. 365. Людовик III, герцог Анжуйский, король Сицилийский (1417–1434), усыновленный Иоанной II (1414-1435), дочерью Карла Дураццо; был женат на Маргарите Савойской.

(обратно)

399

...Элизе де Бо... род де Бо... и т.д. – См. примеч. 390.

(обратно)

400

Марс – Бог войны древних римлян.

(обратно)

1

Мы ограничились тем, что включили в этот раздел, который может быть сколь угодно расширен, лишь несколько текстов, проливающих свет на личности конкретных поэтов. Это прежде всего две своего рода "литературные галереи" в песнях самих трубадуров – одного знаменитейшего, другого второстепенного. Далее следует песня Ричарда Львиное Сердце, сочиненная им в австрийском плену, и плач Бертрана де Борна по Королю-юноше, дополняющий другой, приведенный в соответствующем разделе (XI, 15). Раздел замыкают тексты, исходящие извне куртуазного мира, однако посвященные личностям двух провансальских поэтов, опять-таки весьма известного Фолькета Марсельского и никому неведомого Понса де Мериндоля, но в связи со знакомой нам трубадуркой Кастеллозой.

(обратно)

2

Знаменитая сатирическая "галерея трубадуров" Пейре Овернского (Р.-С. 323, 11) послужила материалом для целого ряда жизнеописаний, в том числе Бертрана Вентадорнского (VI), в котором цитируется четвертая строфа сирвенты, а также самого Пейре Овернского (XXXIX), где приведена последняя строфа. Сирвента была использована и Нострдамом в его жизнеописании Гираута Борнеля (XLIII) и др.

Сирвенте этой подражает Монах Монтаудонский (см. XLVI и примеч.); в новое время она вызвала к жизни огромную исследовательскую литературу. Чрезвычайно интересны содержащиеся в песне, наряду с элементами пародии и сатиры, элементы и собственно литературной критики. Трубадур насмехается над двенадцатью своими собратьями, сошедшимися, как полагают, по случаю какого-то праздника при дворе Алиенор Аквитанской или Альфонса II Кастильского, а может быть, в летней резиденции графов Тулузских.

(обратно)

3

В церковь лучше б ходил, маловер... – Намек на предысторию Пейре Роджьера, который, согласно жизнеописанию XL, сначала был Клермонским каноником и только после этого стал жонглером.

(обратно)

4

И похож Гираут, его друг... – Т.е. Гираут Борнель – Один из наиболее знаменитых трубадуров этого времени (VIII).

(обратно)

5

Третий – де Вентадорн, старый шут... – Т.е. Бернарт де Вентадорн (VI). Возможно, что источником легенды о скромном происхождении Бернарта явились именно эти шутливые строки.

(обратно)

6

Лимузинец из Бривы, жонглер... – Сохранилось прение этого трубадура с Бернартом де Вентадорном (Р.-С. 70,4 = 286,1).

(обратно)

7

Пятый – достопочтенный Гильем... – О Гильеме де Рибас нам ничего не известно.

(обратно)

8

А глаза взял у статуи он. – Высказывалось предположение, что, поскольку у католических статуй глаза раскрашивались белой и черной краской, стих этот, возможно, указывает на манеру трубадура таращить глаза при исполнении своих песен.

(обратно)

9

А шестой – Гриомар Гаузмар... – От этого трубадура до нас дошла только одна песня.

(обратно)

10

Обокраден Мондзовец Пейре... – Об этом персонаже нам тоже ничего не известно: здесь, по-видимому, обыгрывается какой-то куртуазный анекдот.

(обратно)

11

Вымогатель Бернарт де Сайссак... –Также нам не известен, хотя традиция приписывает ему одну из песен Маркабрюна.

(обратно)

12

А девятый – хвастун Раймбаут... – Т.е. Раймбаут Оранский (LXVIII); здесь, несомненно, пародируются некоторые реальные черты его яркой личности.

(обратно)

13

И десятый – Эблес де Санья... – В этой строфе снова содержатся намеки на какие-то нам неизвестные и, по-видимому, малопристойные истории, связанные с именем этого трубадура.

(обратно)

14

Ратным подвигам храбрый Руис... – Гонсальво Руис, высокопоставленный кастильский сановник; как трубадур нам неизвестен.

(href=#r1673>обратно)

15

И последний –Ломбрдец-старик... – Возможно, имеется в виду итальянский трубадур Пейре де ла Ка’Варана, хотя словом "ломбардец" на юге Франции вообще обозначали купцов, ростовщиков, откуда значение "скупой", "гнусный". Указание на то, что "люди ломают язык" (т.е. при исполнении его песен), может быть связано с недостаточным владением им провансальским языком в силу его итальянского происхождения.

(обратно)

16

А про Пейре Овернца молва... – Жизнеописание трубадура целиком воспроизводит эту строфу.

(обратно)

17

Что он всех трубадуров глава... – Некоторые рукописи заменяют эту строку стихом "что поет он лягушкой ква-ква", который, по-видимому, является шутливой интерполяцией, остающейся на совести какого-то переписчика.

(обратно)

18

Хвастливый зачин единственно дошедшей до нас сирвенты незначительного трубадура Юка де л’Эскура (Р.-С. 452; дальнейшее ее содержание, ограниченное вполне частной темой, не представляет для нас интереса) вписывается, как и предыдущий текст, в традицию, по которой трубадур противопоставлял себя и свое мастерство своим собратьям. Текст: Riquer M. de. Los trovadores. N 182.

(обратно)

19

Мне нипочем Видаля пышный слог... – Характеристики трубадуров – Пейре Видаля (LVII), Альбертета (LXXXIII), Пердигона (LIX), Аймерика де Пегильяна (LXIII), Арнаута Даниэля (IX) вполне согласуются с их поэтическим наследием.

(обратно)

20

О Ричарде Львиное Сердце см. XI, примеч. 6, и XLII, разо четвертое. Песня (Р.-С. 420,2) сочинена, по-видимому, в 1193 г. когда Ричард находился в плену у герцога Леопольда Австрийского, требовавшего колоссального выкупа за его освобождение. Дошла до нас в двух авторских вариантах: французском (более обширном) и провансальском, поскольку Ричард обращается в ней к своим вассалам и на Севере, и на Юге.

Текст: Riquer M. de. Los trovadores. N 144.

(обратно)

21

Сеньор мой вверг страну в раздор... – Король Франции Филипп-Август, пользуясь пленением Ричарда, предпринял в 1193 г. поход против его владений.

(обратно)

22

Сестра графиня – Мария Шампанская, сестра Ричарда по матери – Алиенор Аквитанской (дочь короля Людовика VII).

(обратно)

23

Различные рукописи приписывают авторство этого плача (Р.-С. 80, 41), который считается одним из наиболее замечательные произведений провансальской лирики, разным трубадурам. На смерть "Короля-юноши" Бертран де Борн отозвался плачем, комментируемым разо 12-м (см.: XI, 15 и примеч. 190 и след.

(обратно)

24

Эта обличительная речь против Фолькета Марсельского, бывшего трубадура (LXXII), который, став епископом тулузским, в эпоху Альбигойских войн (см. статью в разделе "Приложения") превратился в гонителя своих бывших собратьев и покровителей, вложена в уста графа Тулузского, оправдывающегося от предъявленных ему обвинений в ереси. Она входит в колоссального объема эпический памятник: La chanson de la croisade albigeoise / Ed. E. Martin-Chabot. P., 1931–1961. V. 2. P. 52).

(обратно)

25

Перевод по изданию: Chabaneau С. Les biographies des troubadours. P. 96. В своем сочинении, изданном в 1701 г., П. де Шастейль-Галло утверждает, что заимствовал этот отрывок, вероятно апокрифический, из утраченной ныне рукописи начала XIV в. О самом Понсе де Мериндоле, помимо этого свидетельства, нам ничего не известно. Ничего не говорит о нем и дошедшее до нас жизнеописание Кастеллозы (XLIX), которую он якобы полюбил.

(обратно)

26

Один из наиболее ранних (конец XIII в.) сборников итальянских рыцарских новелл (Conti di antichi cavalieri). Текст: Boutiere-Schutz. Op.-cit. P. 585-590.

(обратно)

27

Саладин – см. примеч. 43 к разо пятому Гаусельма Файдита (XVIII). Эта история вымышленна.

(обратно)

28

...Бертран разъяснил ему, что это отнюдь не любовь, и обрисовал истинную любовь. – Весьма любопытен мотив внушения Бертрана де Борном язычнику-мусульманину развитой трубадурами идеи истинной или "тонкой" любви, знакомой и арабам.

(обратно)

29

...обитала в земле, с которой Саладин пребывал в жестокой войне. – К этой идее тут же добавляется концепция "дальней любви" трубадуров (ср. жизнеописание Джауфре Рюделя, V).

(обратно)

30

Король-юноша – см. XI, примеч. 7 и passim, а также след. примечание.

(обратно)

31

...по причине войны, которую вел с отцом... – Ср. вариант жизнеописания Бертрана де Борна (XI, 2), разо 8-е, 9-е и примеч.

(обратно)

32

Сборник итальянских новелл (Novellino) (ок. 80-х гг. XIII в.), составляющий весомое достижение на пути развития итальянской прозы. Перевод по изданию: Le cento novelle antiche, о libro di novelle е di bel parlar gentile, detto anche Novellino, con introd. е note di L. di Francia. Torino, 1930.

(обратно)

33

Мы знаем из книг...– Т.е. из сборников историй, во-первых, на итальянском языке (таких, как более ранние "Рассказы о рыцарях былого времени"), во-вторых, на латинском, в которые этот сюжет перешел из провансальских жизнеописаний трубадуров.

(обратно)

34

...Короля-юноши, который по совету Бертрана воевал со своим отцом. – См. примеч. 4, 5. Здесь, по сравнению с "Рассказами о рыцарях былого времени", добавлен подчеркиваемый провансальскими жизнеописаниями мотив ответственности Бертрана за войну сына с отцом.

(обратно)

35

...Бертран похвалялся, что умнее его нет никого на свете. – Ср. вариант жизнеописания ХІ, 2 и разо 10-е. Этот мотив, восходящий к провансальскому источнику, развивается в конце следующей новеллы.

(обратно)

36

Об одном происшествии... и т.д. – Вариант рассказа о трубадуре, изложенный в разо к песне Ричарта де Бербезиля (XVI), переложенной, что особенно любопытно, в тексте новеллы на итальянский язык.

(обратно)

37

См. посвященную этому автору статью в Приложениях. С обширными выдержками из его "Предписаний любви" нам предстоит познакомиться в Дополнении втором, IV, 3. В данном разделе даны выдержки из его сочинения на итальянском языке "О правилах поведения и нравах сеньор" (1313). Перевод по изданию: Francesco da Barberino. Reggimento е costumi di donna / Ed. critica a cura di G.Е. Sansone. Torino, 1957.

(обратно)

38

мадонна Лиза... мессиру Уголино. – С персонажами этого рассказа – Уголино де Форкалькьером и хорошо известной нам трубадуркой графиней де Диа мы встретимся в выдержках из "Предписаний любви". Р. Ортис предполагает, что трубадур "мессер Уголино", так же как и "лондонская мадонна Лиза", – авторы недошедших до нас дидактических произведений.

(обратно)

39

...новелла о Гульельмо де Бергедане из Прованса. – См. XCIII и примеч. Эта история вполне согласуется с образом трубадура, как он восстанавливается из его песен.

(обратно)

40

...во времена графа Раймона Беренгьера. – См. XI, примеч. 161, 162 и XCII, примеч. 2, а также статью в Приложениях, с. 555.

(обратно)

41

Неудивительно, что Сордель – трубадур, которого Данте сделал своим проводником по нескольким кругам Чистилища (XCVІІІ и Дополнение второе, I, 9, ср. рис. на вклейке), вызывал внимание ранних комментаторов "Комедии". Анонимный флорентийский комментатор XIV в. приводит историю, касающуюся его скандальной любви к Куницце да Романо (см. XCVІІІ, примеч. 5-7); живший веком позже другой комментатор, Кристофоро Ландино (1424-1492) – (Б), приписывает ему сочинение под названием, традиционным для энциклопедических трактатов, – "Сокровище сокровищ" ("Сокровищем", например, назвал свою знаменитую энциклопедию, написанную им на французском языке, Брунетто Латини). Перевод по изданию: Commenta alla Divina Commedia d’Anonimo Fiorentino del secolo XIV, a cura di P. Fanfani. Bologna, 1866-1874.

(обратно)

42

Ср. разо 2-е Саварика де Маллеона (XXVIII, 3), тему которого развивает это анонимное итальянское стихотворение начала XV в. Перевод по изданию: Lommatzsch Е. Provenzalisches Liederbuch. В., 1917. S. 238-242.

(обратно)

43

Джованни Мария Барбьери (1505-1565) – итальянский гуманист XV в., уделявший в своих трудах большое внимание вопросу об истоках итальянской поэзии, которые он справедливо находил в поэзии трубадуров. Раймбаут Иерский известен лишь этим свидетельством и строфой (Р.-С. 391).

(обратно)

44

...в донну Санчу Арагонскую... – Очевидно, жена Санчо, брата короля Альфонса II Арагонского, с 1181 по 1185 г. графа Провансского.

(обратно)

45

...с мадонной Аудьярт... – и т.д. – См. разо Понса де Капдюэйля (XLVII, примеч. 5).

(обратно)

46

...графа Провансского... – См. XI, примеч. 161.

(обратно)

47

Приводим отрывок из главы четвертой "Торжества любви" Петрарки. Торжество в соответствии со средневековой традицией представлено триумфальным парадом знаменитых влюбленных, "сплоченных наречием народным", т.е. прославивших свою любовь в поэзии на народном (в отличие от ученой латинской поэзии) языке. Петрарка как бы возвращается здесь от Данте и ранних итальянских поэтов – Друзей и соратников Данте Чино да Пистоия, Гвидо Кавальканти, поэтов более ранней "ученой" болонской школы Гвиттоне д’Ареццо и Гвидо Гвинцелли, за которыми "чуть ли не в хвосте" следуют поэты хронологически первой школы сицилийской, – к их прямым предшественникам, провансальским трубадурам, возглавляемым Арнаутом Даниэлем (стих 42, см. жизнеописание IX). Далее (ст. 43) следуют два слабодушных Пьера – один из которых, несомненно, Пейре Видаль, бежавший, по легенде, от гнева своей госпожи (LVII, разо первое), и другой, робкий Арнальдо – Арнаут де Марейль (VII). Тот и этот Раймбальдо (ст. 46) – Раймбаут Оранский (LXVIII) и Раймбаут де Вакейрас, воспевавший Беатрис Монферратскую (LXX). Старый Пьер д’Альвернья и Джиральдо (ст. 48) – ранние трубадуры Пейре Овернский (XXXIX) и Гираут Борнель (VIII); Фалько – Фолькет Марсельский (LXXII), происходивший из Генуи, но как трубадур прославившийся в Марселе, "лучшую же отчизну" обретший в Тулузе, где он стал епископом. Далее следуют певец дальней любви Джауфре Рюдель (ст. 52), пустившийся в плавание за не виданной им принцессой (V), и Гильем де Кабестань. Триумфальный парад заключают Бернарт Вентадорнский (VI), Аймерик де Пегильян (LXIII), Юк де Сент Сирк (XXXIII).

Перевод по изданию: Rime е trionfi, a cura di F. Neri. 2 ed. Torino, 1960.

(обратно)

48

Хуан Мануэль (1282-1348) – испанский писатель, инфант, племянник короля Альфонса X, автор морально-дидактических сочинений, суммирующих знания и нравственные нормы эпохи ("Книга о рыцаре и оруженосце", "Книга примеров о графе Луканоре и Патронно"). Настоящий фрагмент заимствован из Пролога к его сочинениям. Этот забавный куртуазный анекдот Шабано выделяет как свидетельство о "неизвестном трубадуре из Руссильона", откуда происходит, кстати, знаменитый Гильем де Кабестань. Текст: Chabaneau С. Op. cit.

(обратно)

49

Хотя этот текст содержит довольно мало сведений собственно о трубадурах, он интересен тем, каким образом автор устанавливает их место в истории романоязычных поэтических традиций, утверждая их приоритет и отдавая им пальму первенства. Маркиз де Сантильяна, Иньиго Лопес де Мендоса (1398-1458) – испанский поэт, придворный, один из блестящих людей своего времени.

Сокращенный перевод по изданию Ломмача (см. примеч. 6 к разделу "Итальянские источники").

(обратно)

50

Неаполитанский король Роберт – см. "Жизнеописания..." Нострдама, примеч. 310.

(обратно)

51

...этой наукой... – В начале Пролога Сантильяна, вслед за тулузскими продолжателями трубадуров XIV в. обозначает поэзию как "веселую науку".

(обратно)

52

Рушился столп и падал стройный лавр. – Этот сонет (269) посвящен, однако, не Роберту Неаполитанскому, как отмечено в тексте, а кардиналу Джованни Колонна.

(обратно)

53

Гвидо Гвиницелли (между 1230 и 1240-1276 гг.) – итальянский поэт, родоначальник "сладостного нового стиля".

(обратно)

54

Джованни Боккачно... "Нимфы" и т.д. – Имеется в виду "Амето" Боккаччо ("Комедия флорентийских нимф"), где стихи чередуются с прозой, которую автор сравнивает с образцом средневековой латинской прозы "Об утешении философией" Боэция (480-525).

(обратно)

55

...метр Гильом из Лориса... создал "Роман Розы"... Жан Шопинель... из города Мена. – Аллегорический "Роман Розы", незавершенный в 30-х годах XII в. Гийомом де Лоррисом, был окончен спустя сорок лет Жаном де Меном.

(обратно)

56

Машо – Гийом де Машо (ок. 1300-1377 гг.), французский поэт и композитор, основатель риторической школы, канонизатор поэтических форм во французской поэзии.

(обратно)

57

Ален Шартье (1385-1433) – французский поэт и дипломат. Его поэзия, насыщенная любовной казуистикой, отличается изысканностью формы.

(обратно)

58

Гильем де Бергедан – см. XCIII.

(обратно)

59

...Пере Марк старший... – Вместе со своим братом Джауме был зачинателем оригинальной каталонской поэтической школы в конце XIV:– начале XV в.

(обратно)

60

Жорди де Сант Жорди (ум. ок. 1449 г.) – представитель "итальянской школы" в каталонской поэзии.

(обратно)

61

Мессер Фебрер... – А. Фебрер (перв. пол. XV в.), переводчик "Божественной Комедии".

(обратно)

62

Аусиас Марк (1397-1459) – крупнейший каталонский поэт эпохи Возрождения, автор любовных дидактических и религиозных стихов.

(обратно)

63

"Книга об Александре", "Обеты павлина". – Последний роман – продолжение старофранцузского "Романа об Александре" (посл. четв. XII в.), написанного двенадцатисложным (отсюда название – александрийским) стихом.

(обратно)

64

Педро Лопес Старший из Айялы (1332-1407) – автор завершающей развитие испанской средневековой дидактической литературы "Поэмы о дворце".

(обратно)

65

...дон Диниш... – Король Диниш (1261-1325), один из наиболее известных галисийских поэтов.

(обратно)

66

...["Поэма) о Фернандо Гонсалесе"... – Испанская эпическая поэма, известная в пересказе короля Альфонсо Мудрого (см. примеч. 19).

(обратно)

67

Вашко Периш де Камойнш (ум. в 1386 г.), Фернант Кашкисио, Масиаш Влюбленный (1 пол. XV в.) – португальско-галийские лирики, поэзия которых определяется испано-итальянскими и классическими влияниями.

(обратно)

68

...король Альфонсо Мудрый... – Альфонс X, редактировавший первые памятники кастильской прозы – кодекс законов и "Всеобщую хронику", сохранившую ряд утерянных народных сказаний и в дальнейшем служившую неисчерпаемым источником сюжетов.

(обратно)

69

...владычицы Геликона... и т.д. –Т.е. Музы (см. примеч. 8 к "Жизнеописаниям..." Нострдама).

(обратно)

70

Первый и второй разделы этого "Дополнения" включают свидетельства писавших на латинском языке церковных и светских историков, писателей, комментаторов, проповедников и даже двух римских пап – либо современников трубадуров, либо же отделенных от их эпохи небольшим промежутком времени. Свидетельства эти сгруппированы по именам трубадуров. На русский язык, как в большинстве своем на какой-либо из европейских языков, эти тексты переводятся впервые. Все переводы, вошедшие в оба раздела, выполнены по изданию: Chabaneau С. Op. cit.

(обратно)

71

Ордерик Виталис (1075 – после 1142 г.) – англо-нормандский писатель, автор "Церковной истории" (1114-1141), которая охватывает период от Рождества Христова до смерти автора и содержит ценнейшие сведения, относящиеся к истории XI-XII вв. Писал превосходной латинской прозой.

(обратно)

72

...Гильем, герцог Пуатевинский... – Чрезвычайно интересны свидетельства о Гильеме Аквитанском (Пуатевинском), который считается "первым трубадуром". Здесь постоянно подчеркиваются его "бесчисленные шутки", остроумие и веселый нрав, "дурачества" "краснобайство", "велеречивость" и т.п., что превосходно согласуется с образом поэта (см. примеч. 1 к жизнеописанию I).

(обратно)

73

...в священный поход. – Т.е. в I крестовый поход.

(обратно)

74

...трехсот тысяч вооруженных воителей... – Несомненно, свойственная времени гипербола.

(обратно)

75

...он повествовал обо всем этом ритмическими стихами, уснащенными шутками. – Исследователи усматривают в упоминании стихотворных повествований Гильема о своих восточных странствиях еще одно подтверждение восточного происхождения поэзии трубадуров.

(обратно)

76

Вильям Малмсберийский – английский писатель (ок. 1090 – после 1142 г.), автор исторического сочинения "О деяниях королей английских", охватывающего период от завоевания Британских островов англосаксами до 1140 г.

(обратно)

77

...аббатство блудниц... и т.д. – Здесь можно отчасти усматривать предвосхищение описываемого Рабле в "Гаргантюа и Пантагрюэле" Телемского аббатства. Историк, по-видимому, буквально истолковал одну из поэтических фантазий трубадура.

(обратно)

78

Этьенн де Бурбон, он же Стефан де Бурбон (де Бельвиль), ум в 1261 г., французский писатель, монах-доминиканец, автор сборника, содержащего материалы для проповедей, насыщенных культурно-историческими сведениями.

(обратно)

79

Изменив свой облик, он познал всевозможные человеческие занятия... и т.д. – Эта деталь – одна из возможных параллелей с русским императором Петром I, с которым Гильема Аквитанского сближают немало общих черт.

(обратно)

80

Гальфред Вожский, он же Гальфред де Бруй или Гальфред Кеновит (засвидетельств. между 1178-1184 гг.) – французский писатель, автор "Хроники", охватывающей события, происходившие главным образом в Лимузине и Марке между 996 и 1184 гг.

(обратно)

81

Гальфред Вандомский (ок. 1070-1132 г.), приор Вандомского монастыря, французский церковный деятель, осуществлявший во Франции папскую политику. Послание Гильему датируется 1105 г.

(обратно)

82

Папа Урбан II (Оттон Остийский, годы понтификата 1088-1099) остался в истории как вдохновитель крестовых походов. Послание Гильему (после 1094 г.) – одно из 59 сохранившихся его писем.

(обратно)

83

Рауль де Дисет (после 1120-1202 гг.) – декан собора св. Павла в Лондоне, автор нескольких исторических сочинений.

Ср. аналогичный сюжет в отрывке из Вильяма Малмсберийскрго (Б).

(обратно)

84

Гальфред Толстый – современник и автор Жития св. Бернарда Строителя, основателя Тиронского монастыря (ок. 1100 г.).

(обратно)

85

Бенвенуто да Имола (1336-1374) – ранний итальянский комментатор "Комедии", чье внимание, среди прочего, последовательно привлекают представленные в ней фигуры Бертрана де Борна (XI), Арнаута Даниэля (IX) и Сорделя (XCVIII).

(обратно)

86

...Получше был ковач родного слова. – Этими знаменитыми словами итальянский поэт болонской "ученой" школы, предшественник "сладостного нового стиля" Гвидо Гвинцелли, встреченные Данте в "Чистилище", характеризует, в сравнении с самим собою, Арнаута Даниэля (IX), которого он считает сильнейшим всех прочих "в стихах любви и в сказах" (versi d’amore e prosi di romanzi). Под последними имеются в виду отнюдь не прозаические сочинения в современном смысле слова, а стихотворные повести, писавшиеся рифмующимися двустишиями и без разделения на строфы. Традиция приписывает Арнауту Даниэлю такую повесть о Ланселоте, рыцаре Озера. Арнауту Даниэлю он отдает предпочтение перед "Лимузинцем", т.е. Гираутом Борнелем (VIII). В уста Арнауту Данте вкладывает шесть сочиненных им провансальских стихов.

(обратно)

87

Столь дорог мне учтивый ваш привет,
Что сердце вам я рад открыть всех шире.
142 Здесь плачет и поет, огнем одет,
Арнаут, который видит в прошлом тьму,
Но впереди, ликуя, видит свет.
145 Он просит вас затем, что одному
Вам невозбранна горняя вершина,
Не забывать, как тягостно ему!)
(обратно)

88

о времена графа Провансского Раймона Беренгария... См. Дополнение первое, II, примеч. 15.

(обратно)

89

...на народном языке. – В данном случае на провансальском. Народные, т.е. национальные, языки противопоставлялись ученой латыни. Трубадуры были первыми, кто стал сочинять стихи на своем родном языке, что было до них прерогативой латинской образованности. Ср. название трактата Данте "О народном красноречии" (Дополнение второе, III).

(обратно)

90

...размер и отличительные черты песни на четыре рифмы. – Имеется в виду сонет, структура которого, хотя и заимствованная Петраркой у его предшественников – итальянских поэтов, в какой-то мере предвосхищена музыкальной структурой строфы куртуазной кансоны. См. об этом подробнее последний из отрывков трактата Данте "О народном красноречии", приведенных в разделе III настоящего Дополнения.

(обратно)

91

...Учил дурному короля Иоанна. – Речь идет о Генрихе III – Короле-юноше (il Re giovane, прованс. re joven). «В большинстве рукописей в этом стихе ошибочно стоит "король Иоанн" (il Re Giovanni). Ошибка исправлена в издании "Societa dantesca italiana" (1921)... Данте сравнивает совет, который Бертран де Борн дал королю Генриху III, с советом Ахитофеля, который, по библейскому преданию, был приближенным царя Давида, когда царевич Авессалом восстал против своего отца ("Вторая книга царств", 15-17)». – Примеч. М. Лозинского к его переводу "Комедии". См. рис. к жизнеописанию XI.

(обратно)

92

...из Англии или Гаскони, как утверждают ныне... – Комментатору неизвестно лимузинское (точнее, перигорское) происхождение Бертрана.

(обратно)

93

...в месте, именуемом Альтафорт. – Точно так же он не знает, что так назывался замок Бертрана.

(обратно)

94

...хвалился, будто никогда не использовал и вполовину своего ума... и т.д. – См. XI, вариант жизнеописания и разо десятое.

(обратно)

95

...Юноша был как бы вторым Титом, сыном Веспасиана, который, как свидетельствует Светоний... и т.д. – Дань комментатора-гуманиста латинской образованности. Оба императора описаны римским писателем Светонием (ок. 70-ок. 140 гг.) в его знаменитой книге "Жизнь двенадцати цезарей".

(обратно)

96

Гервасий Тильберийский – канцлер императора Оттона IV, автор сборника занятных историй "Императорские досуги" (1211-1214).

Мы приводим эту посмертную хвалу Королю-юноше как своеобразную параллель плачу, которым почтил его смерть Бертран де Борн (XI, разо двенадцатое). Император Оттон IV, которому Гервасий посвятил свой труд, был племянником Короля-юноши по своей матери Матильде, воспетой Бертраном де Борном. Включенная во фрагмент строфа – пример латинского planctus’a – жанра, к которому восходит провансальский planh.

(обратно)

97

Перевод М.Л. Гаспарова.

(обратно)

98

Петр, монах Сарнайских долин (р. ок. 1194 г.) – приор Сарнайского цистерцианского аббатства (Vaux-de-Cernay), участник IV крестового похода и Альбигойских войн, автор "Истории альбигойцев" (1217).

(обратно)

99

...осадить Кастельнодари. – Речь идет об историческом эпизоде осады города Кастельнодари в 1211 г. графом Раймоном VI Тулузским с союзниками, в том числе Гастоном VI Беарнским, – эпизоде, имевшем место в ходе Альбигойских войн (см. LVIII, примеч. 47). На стороне графа Раймона действительно сражался Саварик де Маллеон (XXVIII).

(обратно)

100

Этьенн де Бурбон – см. выше I, 1 В. Автор называет Дофина Овернского маркизом Монферрандским по браку с графиней Монферрандской (ум. в 1134 г.). К сообщениям автора следует относиться с осторожностью.

(обратно)

101

Гальфред Винисальвский – английский поэт и риторик, (посл. четв. XII – нач. XIII в.), автор знаменитой "Новой поэтики". Речь в данном отрывке идет о событиях, составивших сюжет разо четвертого Дофина Овернского (XIII), отказавшегося помогать Ричарду Львиное Сердце в войне против Франции после того, как тот, нарушая договор, не поддержал Дофина, когда французский король напал на его владения. "Король же Ричард, как услыхал, что они не хотят помогать ему в войне, сложил про Дофина и графа Ги сирвенту...", – говорится в разо, эту сирвенту комментирующем. Дофин отозвался на нее собственной сирвентой.

(обратно)

102

Гервасий Тильберийский – см. выше, I, 3 Б. Понтий Капитолийский – латинизированная форма имени трубадура Понса де Капдюэйля (XLVII).

(обратно)

103

...обернулся волком. – Хотя мотивировка приурочения известного с древшейших времен поверья о волке-оборотне к личности именно этого трубадура остается загадочной, однако вместе с легендой о Пейре Видале, ради своей дамы Лобы, что значит Волчица, облачившегося в волчью шкуру и давшего на себя охотиться пастухам с собаками (LVII, разо второе, см. также статью в Приложениях), эта история может быть истолкована в связи с мифологемой, сближающей поэта со сферой магического, потустороннего, с которым он вступает в отношения, в частности, путем "оборачивания". Ср. также ниже (Дополнение II, 4) рассказ о чудесном коне трубадура Гираута де Кабрейры по предположению автора "оборотня... или некоего существа с примесью адских сил".

(обратно)

104

Этьенн де Бурбон – см. выше, I, 1 В. "Сущность добродетелей", на которую ссылается автор, – сочинение доминиканского монаха Гийома Перро (Гийома Лионского, ум. в 1275 г.).

(обратно)

105

И он стал монахом-цистерцианцем, а потом и Тулузским епископом. – Сведения достоверные. См. жизнеописания LXXII и XI, примеч. 22.

(обратно)

106

Граф де Монфор – см. жизнеописание LIX, примеч. 15.

(обратно)

107

...ибо он таким же образом поступал с христианами... – Утверждение, невероятное в отношении катаров, придерживавшихся крайне благочестивой жизни.

(обратно)

108

Гильом де Пюи-Лоран – нотариус тулузской инквизиции. В 1250 г. приступил к сочинению "Хроникона, или Истории альбигойцев", охватывающему преимущественно события 1230-1250 гг.

(обратно)

109

"Вышел сеятель сеять"... – Начало евангельской притчи о сеятеле, посеявшем зерна на каменистую почву, где их поклевали птицы, на участок, где их заглушили плевелы, и, наконец, на добрую почву, где они принесли много плода (Матф. 13, 1–23); ...послан, словно второй Елисей, воскресить мертвый епископат. – Сравнение с библейским пророком Елисеем, воскресившим сына сонамитянки (4-я книга Царств. 4, 18-37).

(обратно)

110

Солид – византийская золотая монета.

(обратно)

111

...сожжены в пламени костров. – Один из правдоподобных эпизодов эпохи Альбигойских войн, в которых Тулуза играла роль одного из главных театров военных действий.

(обратно)

112

Роберт Сорбоннский (XIII в.) – второстепенный автор образцовых проповедей.

(обратно)

113

...в первый канонический час... – Т.е. в первый час после восхода солнца по исчислению часов в связи с церковным богослужением.

(обратно)

114

У Эццелино была сестра... – Ср. Дополнение первое, ІІ, 5 А и жизнеописание XCVІІІ.

(обратно)

115

Саладин – см. примеч. 1 к Дополнению первому, ІІ.

(обратно)

116

"Сокровище сокровищ" – см. выше, примеч. 15 к Дополнению первому, ІІ.

(обратно)

117

Роландин Патавинский (ок. 1200-1262 гг.) – нотариус в Падуе, автор "Хроники событий Тревизской марки", охватывающей события первой половины XIII в.

(обратно)

118

Папа Клемент IV (Ги Фолькейс, р. ок. 1200 г., годы понтификата 1265-1268) – в молодости трубадур. Карл, король Сицилийский – Карл I Анжуйский (1220-1285). См. подробнее нашу статью в Приложениях.

(обратно)

119

Томится в Наварре твой рыцарь Сорделло... – См. XCVІІІ, примеч. 1.

(обратно)

120

Гальфред Вожский – см. Дополнение второе, I1 Г и примеч.

(обратно)

121

Эблес Вентадорнский... породил Эблеса, который вплоть до старости услаждался веселыми песнями. – Эблес II Вентадорнский, ниже именуемый Эблесом Певцом, наряду с Гильемом Аквитанским, один из наиболее ранних трубадуров-аристократов. Его произведения до нас не дошли.

(обратно)

122

После кончины Адемара, виконта Лиможского... – Т.е. виконта Адемара IV (ум. в 1148 г.); ...Эблес Вентадорнский, сын Эблеса Певца... – Эблес III Вентадорнский, покровитель Бернарта Вентадорнского (VI).

(обратно)

123

...у Гильема, сына Гвидона. – Так автор именует Гильема IX Аквитанского (I).

(обратно)

124

...посыпались бесчисленные бруски чистейшего воска... верность и старательность Эблеса – другие примеры куртуазной щедрости – мы бы сказали, расточительности – описываются в приведенном ниже отрывке из той же "Хроники" Гальфреда Вожского (см. 5).

(обратно)

125

Григорий Бечада – за вычетом сказанного здесь, других свидетельств об этом поэте нет.

(обратно)

126

Гальфред Вандомский – см. выше, I,1 Д.

(обратно)

127

...начитанный... – Имеется в виду латинская образованность этого автора.

(обратно)

128

...на материнском, я бы сказал, языке... и т.д. – Ср. выше, примеч. 10.

(обратно)

129

преогромную книгу о деяниях в этих сражениях. – Правдоподобность этого отрывка подтверждается существованием других известных нам гигантских эпических, как Песнь Альбигойского похода (см. Дополнение первое, I) энциклопедических (Часослов любви) и иных авторских памятников эпохи. Речь идет, по-видимому, о не дошедшей до нас поэме, посвященной описанию крестового похода.

(обратно)

130

...епископа Эусторгия... – Эусторгия, епископа Лиможского (1115-1137); Гульферий из Ла Тура – Гольфье де ла Тур – см. XVIII, примеч. 33.

(обратно)

131

Гильем Пелиссо (1 пол. XIII в.) – инквизитор, автор Альбигойской хроники, описывающей события с точки зрения официальной церкви. Описываемый эпизод относится к 1234 г. Следует обратить внимание на действие инквизиции, предававшей сожжению не только живых еретиков, но и мертвых, вырывая их из могил.

(обратно)

132

...назначил брата Арнаута Каталана... инквизитором... – Возможно, речь идет о бывшем (до принятия монашеского сана) трубадуре, авторе шести дошедших до нас кансон, принадлежащем к известной тулузской семье.

(обратно)

133

Диоцез – административная единица, соответствующая округу и входящая в епископат.

(обратно)

134

Гираут де Кабрейра – каталонский сеньор и трубадур, автор интереснейшего стихотворного "Назидания жонглеру", в котором дается свод необходимых жонглеру литературных знаний. О Гервасии Тильберийском см. выше, 3 Б.

(обратно)

135

В нашем дворце... сиятельнейший властитель... – Речь идет о дворце в Арле, который Гервасии Тильберийский занимал в качестве маршала Арльского королевства. Автор обращается к императору Оттону IV (1198-1218).

(обратно)

136

...Ильдефонса... короля Арагонского... – Альфонса II Арагонского (см. XCII), который посетил Арль в 1184 г. в сопровождении Гильема де Бергедана (см. ХСІІ) и многочисленных каталонских и арагонских сеньоров.

(обратно)

137

...если он был оборотнем... и т.д. – См. Дополнение второе, І,7, примеч. 23.

(обратно)

138

...после гибели своего господина... рыцарь сел на другого... – Смысл этого запутанного отрывка, состоит в том, что гибель рыцаря, по-видимому, от руки разбойника, польстившегося на его ценное оружие, не случилась бы, если бы он был верхом на своем чудесном коне.

(обратно)

139

Гильем Мита – трубадур, известный лишь из этого рассказа Гальфреда Вожского (см. I, 1 Г).

(обратно)

140

... в замке Бокэр... – Замок в окрестностях Нима, принадлежавший графам Тулузским. Ср. LVIII, разо четвертое.

(обратно)

141

...нелепым пиршествам. – За этим, несомненно гиперболизированным рассказом стоит, однако, предание, опирающееся на идеал куртуазной щедрости. Ср. выше, другой отрывок из той же "Хроники" (в связи с Эблесом Вентадорнским) и примеч. 5.

(обратно)

142

...примирение герцога Нарбоннского Раймона с Ильдефонсом, королем Арагонским. – Т.е. Альфонсом II Арагонским (см. выше, примеч. 16), героем многих куртуазных происшествий и анекдотов.

(обратно)

143

...Солидов. – См. выше, примеч. 27.

(обратно)

144

Гильем Толстый Марсельский – брат Барраля Марсельского (см. LVII, примеч. 7), ум. ок. 1191 г.

(обратно)

145

...вместе с восковыми свечами и факелами... – Из этого свидетельства делали вывод, что пир был приготовлен на огне брошенных в очаг восковых свечей. Ср. упоминание о брусках воска выше, в другом отрывке из "Хроники" Гальфреда Вожского (Дополнение второе, II, 1).

(обратно)

146

Графиня д’Юржель... – См. LXVIII, примеч. 5.

(обратно)

147

...королем всех жонглеров... – Для куртуазных нравов очень характерен обычай установления первенства какого-либо трубадура, что вписывается в общую картину куртуазной жизни с ее любовью к турнирам, состязаниям и т.п. Ср. обсуждающийся в жизнеописаниях VIII и XXXIX и перешедший в сочинения Данте (см. Дополнение второе, I, 2) вопрос о "главе трубадуров", свидетельство о Монахе Монтаудонском как распорядителе соколиного приза (XLVI), анекдот о том, как состязался Арнаут Даниэль с некоим жонглером, у которого он похитил песню (IX, 2), и многое др.

(обратно)

148

Помимо "Божественной комедии", Данте постоянно упоминает трубадуров в своем лингво-поэтическом трактате "О народном красноречии", написанном между 1305 и 1307 гг. В настоящем разделе мы приводим фрагменты, относящиеся к провансальским поэтам в переводе Ф.А. Петровского (Данте Алигьери. Малые произведения. М., 1958).

(обратно)

149

А другой язык, то есть "ок"... – Т.е. провансальский язык. Выше Данте указывает на традиционное разграничение между романскими языками по употребляемой в них утвердительной частице (в провансальском – ок; отсюда название провинции – Лангедок).

(обратно)

150

Петр Альвернский – т.е. трубадур Пейре Овернский (XXXIX), который, однако, не является "старейшим мастером".

(обратно)

151

...считающие болонцев говорящими красивейшей речью... – Болонское наречие, культивировавшееся в поэзии болонской школы, в эпоху Данте конкурировало с тосканским.

(обратно)

152

...как показал Сорделло относительно своей Мантуи.... – См. XCVIII, а также Дополнение первое, II, 5 и Дополнение второе, II, 9.

(обратно)

153

...пренебрег отечественным наречием... – Международным поэтическим языком куртуазной культуры и поэзии трубадуров был в XII–XIII вв. язык провансальский.

(обратно)

154

...спасение, любовное наслаждение и добродетель являются первенствующими... – Отметим значительную переоценку основных ценностей в сравнении с куртуазными.

(обратно)

155

...Бертран де Борн – брани... – См. XI.

(обратно)

156

...Арнольд Даниэль – любовь... – Т.е. Арнаут Даниэль. См. IX.

(обратно)

157

...Герард де Борнель – прямоту. – Т.е. Гираут Борнель (VIII). Данте употребляет здесь слово rectitudo, которое следует перевести как "прямодушие".

(обратно)

158

Споемте о пожаре и раздоре... – Песня приводится и обсуждается в разо шестнадцатом Бертрана де Борна.

(обратно)

159

Арнольд: Ветры злые в ветвях свистят... – Приводим первую строфу этой кансоны в переводе М. Мейлаха (Р.-С. 29,13).

Ветры злые в ветвях свистят (листвой укутывал их бриз).
И крик птиц с пустых вершин
нем, приглушен (пар и самцов).
Но петь готов без устали, как раб,
я перед ней, меня повергшей в прах:
жду, затаясь – забрезжит ли надежда?
(обратно)

160

Герард: Как хотелось бы мне / Доблесть вновь возродить... – Кансона Гираута Борнеля, комментируемая в разо шестом (VIII).

(обратно)

161

...не находим в стихосложении ни стиха длиннее одиннадцатисложного, ни короче трехсложного... – На самом деле, как мы только что видели (примеч. 12), у трубадуров встречаются стихи двусложные и даже односложные.

(обратно)

162

...Герард де Борнель: Услышите вы песен совершенство... – Гираут Борнель (VIII), Р.-С. 242, 17.

(обратно)

163

...искусственная... – Речь, обработанная художественной практикой.

(обратно)

164

...Герард: Ах, буде то не "Выше-всех"... – Кансона Гираута Борнеля, комментируемая в разо четвертом (VIII).

(обратно)

165

...Фолькет Марсельский: Любовной мыслью столь украшен я... – Одна из известнейших песен трубадура (Р.-С. 155, 22). См. LXXII.

(обратно)

166

...Арнольд Даниэль: Свою один я знаю сверхпечаль... – Кансона Арнаута Даниэля (IX). Р.-С. 29,18.

(обратно)

167

...н’Аймерик де Беленуй: Никто вполне не может завершить... – Кансона Аймерика де Беленоя (XXXVI). Р.-С. 9,14.

(href=#r1826>обратно)

168

...н’Аймерик де Пекульян: Как дерево под тяжестью плодов... – Кансона Аймерика де Пегильяна (LXIII). Р.-С. 10,50.

(обратно)

169

Станца – итальянское название строфы со значением "пауза", "остановка", в отличие от провансальского ее обозначения по признаку связанности (cobla). Оба слова в форме "станса" и "куплет" перешли в русский язык из французского.

(обратно)

170

...для... голоса. – Т.е. музыкального исполнения, в позднейшей поэзии лишь предполагаемого.

(обратно)

171

Диеза – переход от одной музыкальной фразы к следующей.

(обратно)

172

...почти во всех канцонах Арнаута Даниэля... и т.д. – Это утверждение неточно, хотя и приложимо к секстине Арнаута Даниэля (Р.-С. 29,14), в подражание которой Данте сочинил упоминаемую им собственную секстину, входящую в "Стихи о Каменной Даме".

(обратно)

173

Об этом и следующем памятнике см. статью М.Л. Гаспарова "Любовный учебник и любовный письмовник" в Приложениях.

Перевод по изданию: Andreae Capellani de Amore libri tres / Ed. S. Battaglia. Roma, 1947.

(обратно)

174

А тогда принимается он помышлять о женских ее статях... и т.д. – Реминисценция из "Метаморфоз" Овидия, VI, 490-493 (о Терее и Филомеле).

(обратно)

175

Нет у бедности средств питать любовную похоть... – Овидий, "Лекарство от любви", 749.

(обратно)

176

Всё, что запретно, влечет; того, что не велено, жаждем. – Овидий, "Любовные элегии", III, 4,17, пер. С. Шервинского.

(обратно)

177

...Овидий осудительно изрек... – Овидий, "Героиды", 4,75–76, пер. С. Ошерова.

(обратно)

178

...единственно доблесть нрава отличает людей знатностью и меж породами полагает различие. – Реминисцения из Сенеки, "О благодеяниях", III, 28.

(обратно)

179

...женщина бывает или простая, или знатная, или знатнейшая... и т.д. – "Простыми" Андрей называет горожан (не крестьян!), "знатными" – рыцарей, "знатнейшими" – титулованных рыцарей.

(обратно)

180

"...что пристойно, что нет, – дело какое любви?.." – Овидий, "Героиды", 4, 154.

(обратно)

181

Графиня Шампанская – Аделаида, третья жена короля Людовика VII, сестра Генриха Шампанского и Тибо Блуасского, женатых на двух дочерях королевы Алиеноры. (Точнее – Мария Французская (1145-1198); жена Генриха I, графа Шампани и Труа, дочь королевы Алиеноры от короля Людовика VII Французского, покровительница трубадуров и законодательница куртуазии. Аделаида Шампанская была королевой Франции, но никак не графиней Шампанской. – А.И. Засорин).

(обратно)

182

Королева Алиенора – см. VI, примеч. 8.

(обратно)

183

Даже благородная зажиточность неосновательно уступает красивой бедности... – Реминисценция из Сенеки, "О благодеяних", IV, 3.

(обратно)

184

Эрменгарда Нарбоннская – виконтесса Нарбоннская (1142-1187).

(обратно)

185

...в меньшем пальце будто бы и жизнь и смерть человека более заключена, чем в остальных... – Иоанн Сольсберийский ("Поликратик", VI, 12) упоминает, что "по греческому поверью" жизнь и смерть человека заключена в его безымянном пальце.

(обратно)

186

...проскакавши десять стадиев... – Древнегреческий стадий (ок. 185 м) был для западного читателя мерой экзотической, но десять стадиев очень приблизительно равнялись знакомой ему миле.

(обратно)

187

См. преамбулу к разделу 1. Перевод по изданию: Magister Boncompagno. Rota Veneris. Ein Liebesbriefsteller des 13 Jh / Hrsg. von F. Baethgen. Roma, 1927.

(обратно)

188

Перечисливши... способы приветствования... и т.д. – Имеется в виду схема композиции письма – основной предмет в средневековой риторике. Письмо делилось на части приветственную, повествовательную, побудительную и заключительную.

(обратно)

189

Никогда не вредит обещанье. – Овидий, "Наука любви", I,443.

(обратно)

190

Сирпий (сильфий) – пахучее восточное растение, для западноевропейского средневекового читателя – библейская экзотика.

(обратно)

191

...труд нечестивый всё превозмогает... – Реминисценция из Вергилия, "Георгики", I,145-146, особенно выразительная рядом с цитатами из Нового и Ветхого Завета.

(обратно)

192

См. об этом памятнике нашу статью в Приложениях. Перевод по основному изданию: Egidi F., ed. I Documenti d’amore di Francesco da Barberino. 4 vol. Roma, 1905-1927. Избранные нами фрагменты, относящиеся к различным местам памятника, отмечены абзацем и открываются тире.

(обратно)

193

Начинается книга... Предписаний Любви – Типично схоластическое начало сочинения (incipit), использованное, между прочим, Данте в "Новое жизни".

(обратно)

194

недозволенной любви... зовут ее бешенством... – Противопоставление двух Любовей – чистой и безумной (Fol’Amors), в кодифицирующей традиции разделившихся на три (ср. кансону Гираута де Калансона, XXV; то же – в провансальском энциклопедическом трактате XIII в. Матфре Эрменгау "Часослов любви"), восходит уже к ранним трубадурам, начиная с Маркабрюна. Ср. рис. на с. 160.

(обратно)

195

Гвидо Гвиницелли – см. Дополнение первое, III, (2), примеч. 4.

(обратно)

196

Книга... о нравах сеньор... правилах... – Отрывок приведен в Дополнении втором, II,3.

(обратно)

197

...рифмованные стихи на народном языке... – См. Дополнение первое, II, (8) и примеч.

(обратно)

198

...два пера... пусть одно из них будет возвышенным, а второе низменным... – и т.д. – Речь идет о стихотворных строфах на итальянском языке и латинском прозаическом переводе и комментарии; в связи с более широким пониманием этих слов см. нашу статью "Об одной ранней сатире на куртуазию" в Приложениях.

(обратно)

199

...ныне больше нравится... плутовство и обман. – Начиная с эпохи расцвета итальянской поэзии сочинение латинских "метрических стихов" стало носить схоластический характер.

(обратно)

200

...в ...ответах на двадцать три вопроса о любви... – См. заключительный раздел настоящего Дополнения.

(обратно)

201

Арригетто – Арригетто де Сеттимелло (Генрих Септимельский), латинский поэт XII в.

(обратно)

202

Перевод М.Л. Гаспарова.

(обратно)

203

Раймон Анжуйский – Барберино постоянно ссылается на этого писателя как на автора дидактических сочинений (ensenhamens), авторитета в области куртуазии.

(обратно)

204

Гильем де Бергедан – см. XIII; ...Бертран де Борн... все свои знания. – Парафраз приписываемого Бертрану утверждения, приведенного также в "Новеллино". См. Дополнение первое, II, (1) Б, примеч. 8.

(обратно)

205

Фолькет Марсельский – см. LXXII.

(обратно)

206

Пейре Раймон – по-видимому, Пейре Раймон Тулузский. См. IV.

(обратно)

207

...коротеньких повестушек... – Имеется в виду, по-видимому, жанр стихотворной новеллы, существовавший у поздних трубадуров.

(обратно)

208

Гильем Адемар – известный трубадур, с именем которого связаны некоторые куртуазные анекдоты. См. LVІ.

(обратно)

209

...Чимабуэ... Джотто... – Флорентиец Чимабуэ (1240 – ок. 1300 г.) и его ученик Анджело ди Бондоне (Джотто, 1270-1336) – выдающиеся художники раннего итальянского Возрождения.

(обратно)

210

Чтобы воспламенить сердца, читай вслух... и т.д. – Отзвук куртуазного этикета, согласно которому жонглеры и трубадуры выступали как чтецы куртуазных романов, к которым автор, однако, совершенно некстати добавляет римских авторов. Ср. свидетельство об Арнауте де Марейле, как умевшем хорошо читать романы (VII).

(обратно)

211

...познакомь также с краткими высказываниями Бертрана де Борна... и т.д. – Косвенное указание на то, что автор сам был знаком с трубадурами преимущественно по сборникам выдержек из них, своего рода "цитатникам", чрезвычайно распространенным в ту эпоху. Именно такой "изборник всех лучших трубадуров на свете", с выбранными "из каждой кансоны или сирвенты" двумя-тремя строфами, "в каковых суть всей песни, и все слова отборные", упомянут в последнем жизнеописании памятника (CI). Ср. в связи с "Цветами изречений знаменитый провансальцев", на которые также ссылается Франческо, нашу статью в Приложениях. Дальше идет перечень известных трубадуров.

(обратно)

212

...читай иногда из "Шутливых стихов" ...Гильема де Бергедана... – См. выше, примеч. 10. Этот трубадур известен, в частности, своими фривольными строфами.

(обратно)

213

...из современных поэтов... и т.д. – Автор перечисляет наиболее известных итальянских поэтов своего времени – всех тех, кого прославляет в "Триумфе Любви" Петрарка (см. Дополнение первое, II, (8) и примеч.), добавив к нему имя нотариуса Якоба, т.е. Якопо да Лентино, поэта сицилийской школы, нотариуса двора короля Фридриха II (ум. около 1250 г.).

(обратно)

214

...о Круглом Столе, о Гекторе... вздор корнвалийцев... Тристана... о паладинах... Гийома Оранского... – Речь идет о романах артуровского цикла; "Романе о Трое"; характерно пренебрежительное отношение да Барберино к "Роману о Тристане", сюжетом которого является любовь, теоретически им отрицаемая как "недозволенная", и к эпическим произведениям, полностью утратившим звучание в его время.

(обратно)

215

...Раймоном Тулузским... – См. примеч. 13.

(обратно)

216

Сеньор Раймон Анжуйский... "О братском общении"... – См. примеч. 10. Дальше следует пародия на схоластический спор, перенесенный в область куртуазного этикета и иллюстрируемый автором явно вымышленными мнениями различных трубадуров.

(обратно)

217

Уголин де Форкалькьер – см. Дополнение первое, II (3) и примеч. 10 к нему.

(обратно)

218

Графиня де Диа – ср. Дополнение первое, II (3). Барберино приписывает трубадурке (LXIX) сочинение также стихотворных поучений.

(обратно)

219

Провансалец Гильем Магрет... – Этому трубадуру (LXXI) Барберино приписывает революционное высказывание в феминистическом духе.

(обратно)

220

Арнаут Каталанец сказал по-провансальски... – С этим трубадуром, ставшим монахом и назначенным инквизитором, мы встречались в части второй настоящего Дополнения (II, 3).

(обратно)

221

Пейре Видаль на провансальском языке написал... – Знаменитейший трубадур (см. LVII). Приписываемые трубадурам аргументы становятся все более шутливыми.

(обратно)

222

А Раймон Анжуйский в той канцоне, в которой только 25 стансов... – Непредставимое число для куртуазной кансоны, состоявшей, как правило, из пяти-девяти строф.

(обратно)

223

Монах Монтаудонский – см. XLVI.

(обратно)

224

...почему бы ему не сослаться также на святых отцов церкви... на Августина? – Имеются в виду мизогинические элементы святоотеческой традиции.

(обратно)

225

Иоанн де Брансильва – еще один куртуазный авторитет, на который ссылается Франческо да Барберино. Достоверными сведениями об этом персонаже мы не располагаем.

(обратно)

226

Жан де Жуанвиль (1224-1317) – сенешаль Шампани, французский писатель-мемуарист. См. ниже, примеч. 47.

(обратно)

227

...Джауфре Рюделъ, провансалец из Блайи... и т.д. – Один из наиболее ранних трубадуров (V). Приписывание ему подобного свидетельства звучит совершенно нереалистично.

(обратно)

228

Два крупных ученых выступали на диспуте... "О раскаянии". – еще один пример схоластического спора, на этот раз вполне теологического, какими славилась парижская школа и которые блестяще пародирует Рабле. Грациан (XII в., Болонья) – писатель, автор свода апостольских канонов, папских декреталий, постановлений вселенских соборов и др., положивших основание каноническому праву.

(обратно)

229

Пейроль – см. XLV.

(обратно)

230

Ланцелот – имя рыцаря, одного из героев романов артуровского цикла; здесь употребляется пародийно.

(обратно)

231

Провансалец Мираваль – трубадур Раймон де Мираваль (LVIII).

(обратно)

232

...папу – имя его называть не стану... – Папа Селестин V (Пьетро да Морроне, 1294, папа в 1294 г.), происходивший из низов.

(обратно)

233

...Короля-юноши... отказывать в благодеянии. – Это его высказывание повторяют и итальянские (Дополнение первое, II, 1 А, б, 1), и латинские (Дополнение второе, I, 3 А) источники.

(обратно)

234

Эн Юк Брюнет – т.е. Юк Брюненк, см. XXI. Далее цитируется кансона Р.-С. 540,4.

(обратно)

235

Переводы стихов в этом разделе, за вычетом оговоренных случаев, принадлежат С.В. Петрову.

(обратно)

236

В старости любовь меня молодила... и т.д. – Пример куртуазной казуистики, связанной с вневозрастным значением Юности (см. примеч. 6 к жизнеописанию VI). См. LXIII.

(обратно)

237

...провансальца Гауселъма Файдита... и т.д. – См. XVIII. Цитируется кансона Р.-С. 167,37.

(обратно)

238

...Гвидо Гвинцелли, брат Гвиттоне из Ареццо... – См. Дополнение второе, I, 2 и примеч.; Дополнение первое, III, 2 и примеч. 4; Арнаут из Мерейля – т.е. Арнаут де Марейль, см. VII.

(обратно)

239

Фолькет Марсельский – см. LXXI. Цитируется песня Р.-С. 155,16.

(обратно)

240

Просмотри лишь пример (далее – смотри пример, приведем пример). – Формулы, которыми пользовались авторы схоластических сочинений.

(обратно)

241

...он собрался в дальний путь... – Жан де Жуанвиль, принимавший участие в 7-м крестовом походе (1248-1254), составил известное его описание ("Книга о святых речах и добрых деяниях Святого Людовика" – т.е. Людовика IX). Ср. выше, примеч. 33.

(обратно)

242

любить сеньора Уголина, как мужа, и его, равным образом, как возлюбленого. – Именно такова незыблемая схема классического "куртуазного треугольника", отвергаемого в данном случае добродетельной дамой.

(обратно)

243

Его я назвала самым юным, а самым старым другого. – Ср. выше, примеч. 42.

(обратно)

244

...Фолькет Марсельский сказал: Учтивости мерило мера есть. – Р.-С. 155,16, стих 41.

(обратно)

245

...Вергилий... увели его белую корову... и т.д. – Абсурдное истолкование обстоятельств жизни Вергилия, связанных с временной утратой им наследственного имения, в связи с недопонятыми строками из его стихотворения "Лидия" (см. 29-30) и Георгик, III, 55-59.

(обратно)

246

...зовется Комедией... Данте Алигъери... и т.д. – Одно из уникальных свидетельств современника о "Божественной комедии" Данте, с которым Франческо встречался во Флоренции.

(обратно)

247

Раймон Джордан – см. жизнеописание XVII.

(обратно)

248

Провансалец Гираут де Борнель. – Не раз уже упоминавшийся автором знаменитый трубадур. См. жизнеописание VII.

(обратно)

249

...то, если сможешь, посторонись,.. – Анекдотическое добавление на месте ожидаемого требования сразиться с образцовым рыцарем.

(обратно)

250

Раймон Видаль говорит... – Раймон Видаль де Безалу, автор провансальских стихотворных новелл и первых грамматик. Здесь да Барберино, однако, вкладывает ему в уста граничащий с абсурдом трюизм.

(обратно)

251

...во времена сеньора Клемента... – Т.е. папы Клемента IV. См. Дополнение второе, 1,9 В и примеч.

(обратно)

252

Перевод М.Л. Гаспарова.

(обратно)

253

Поэт, известный лишь своим "Назиданием " (ок. 1200 г.), из которого мы приводим отрывок, касающийся сюжета "съеденного сердца". В произведениях, относящихся к этому жанру, наравне с правилами куртуазного тона часто рекомендуются литературные произведения, которые должен знать образцовый жонглер, оруженосец и т.п. Авторами назиданий были трубадуры Гираут де Кабрейра, Гираут де Калансон (XXV), Гираут Рикьер. Ср. примеч. 47 к Дополнению второму, I-II.

Перевод по изданию: Pirot F. Recherches sur les connaissances litteraires des troubadours occitans et catalans des XII e et XIII е siecles. Barcelona, 1972.

(обратно)

254

Мы приводим относящуюся к нашему сюжету краткую выдержку из знаменитого старофранцузского романа Тома, написанного ок. 1160 г. Эпизод этот также перешел в немецкого "Тристана" Готфрида Страссбургского – см. примеч. к стиху 9 "Повести о любви..." Конрада фон Вюрцбурга (IV). Ср. кансону Раймона де Мираваля, комментируемую в его разо третьем (LVIII). См.: Роман о Тристане, М, 1976. С. 134-135.

(обратно)

255

О провансальских рефлексах этого сюжета см. нашу статью в Приложении. Навеянный, возможно, именем героя лэ сеньяль (условное имя) Линьяура встречается, в частности, у Гираута Борнеля в обращении к Раймбауту Оранскому в его знаменитом прении о темном стиле (см.: Песни трубадуров. М., 1979, с. 56), а Гаусельм Файдит так обращается к своему покровителю Раймону д’Агуту (XVIII, разо пятое, см. также примеч. 39 к этому тексту).

Перевод по изданию: Renaut de Beaujeu. Le Lai d’Ignaure ou Lai du Prisonnier / Ed. R. Lejeune, Bruxelles, 1938.

(обратно)

256

Как здесь поведал вам Рено... – Автор включил в текст произведения свое имя.

(обратно)

257

Но да прославится живая, / Которой посвятил я лэ... – Концовку произведения составляет посвящение возлюбленной автора, выдержанное, под стать самому лэ, в достаточно фривольных тонах.

(обратно)

258

И "Лэ об узнике" названье / Его... – Автор включил в текст произведения не только свое имя, но и его заглавие.

(обратно)

259

См. нашу статью в Приложениях.

Перевод по изданию: Konrad von Wurzburg. Kleinere Dichtungen / Hrsg. v. E. Schroder, 1959.

(обратно)

260

Нам Готфрид Страсбургский внушил... – Ссылка на авторитет Готфрида Страсбургского, прославленного автора немецкого «Тристана», имеет либо очень общий смысл, либо связана с эпизодом его романа, в котором Тристан поет бретонское лэ о "господине Гуруне" на сюжет "съеденного сердца" (см. аналогичный эпизод из "Тристана" Тома, раздел II данного Дополнения). На основании этих строк авторство самой повести некоторые рукописи приписывают самому Готфриду.

(обратно)

261

На этом повести конец. – В одной из шести рукописей повести наличествует более пространная концовка, однако подлинность ее вызывает сомнения. В ней имеется, впрочем, фрагмент, в котором поэт называет свое имя и который может принадлежать самому Конраду фон Вюрцбургу.

(обратно)

262

Заключительная часть старофранцузского романа (см. нашу статью в Приложениях).

Перевод по изданию: Le roman du Châtelain de Couci et de la Dame de Fayel / Ed. M. Delbouille. P., 1936.

(обратно)

263

См. нашу статью в Приложениях.

Перевод по изданию: Hans Sachs. Werke / Hrsg. von A. Keller und E. Götze. Stuttgart-Tübingen, 1870-1908.

(обратно)

264

Народная баллада дошла до нас в девяти печатных текстах XVI в., однако восходит, по-видимому, в концу XIII в., поскольку сохранила имя воспетого в ней миннезингера и фрагмент его подлинной песни.

Перевод по изданию: Kopp А. Brembergergedichte. Wien, 1908.

(обратно)

265

В этот раздел мы поместили примеры скандинавских филиаций сюжета "съеденного сердца" – датскую (1) и шведскую (2) баллады о герцоге Фриденборге (А), тесно связанные с немецкой балладой о Прекрасном Брембержце, а также два варианта датской народной баллады "Живая вода" (Б) с оригинальной для этого сюжета волшебной "счастливой концовкой". Переводы датских текстов – по изданию: Оlгік A., Grundtvig S. Danmarks Gamle Folkeviser. Kobenhavn, 1856-1890. Bd. II, N 94; Bd. V. 2, N 305; шведских – Geier E.G., Afzelius A.A. Svenska Folkevisor. Bd. I. Stockholm, 1880. N 18. В трех последних текстах мы воздержались от повторения рефренов в каждой строфе баллады, приведя их лишь в начальных и заключительных строфах.

(обратно)

266

В английском издании преподобного Суиннертона текст этой повести, записанной от пенджабских сказителей в конце XIX в., дан лишь в английском переводе, за вычетом стихотворных реплик героев, приведенных в транслитерации. Оригинального издания всего пенджабского текста этой повести, восходящей к архетипу, который лежит в основе европейских филиаций сюжета, и несущей все его структурные признаки, нам обнаружить не удалось.

Перевод по изданию: Rev. Swinnerton С. Four Legends of King Rasalu of Sialkot. // The Folk-Lore Journal. L., 1883. V. 1. P. 129-185.

(обратно)

1

См. библиографические указания в начале наших "Примечаний".

(обратно)

2

См. подробнее: Мейлах М. Язык трубадуров. М., 1975.

(обратно)

3

Bezzola R. Les origines et la formation de la littérature courtoise en Occident. P., 1944-1962. Vol. 1-5.

(обратно)

4

Литература, посвященная проблемам так называемой куртуазной любви» чрезвычайно обширна. Вот, в хронологическом порядке, несколько важнейших книг и статей: Шишмарев В.Ф. К истории любовных теорий романского средневековья //Избранные статьи. М.; Л., 1965. С. 191-270; Он же. Лирика и лирики позднего средневековья. Париж, 1911. С. 237-360; Kolb H. Der Begriff der Minne und die Entstehung der höfischen Lyrik. Tübingen, 1958; Nelli R. L’érotique des troubadours. Toulouse, 1963. О куртуазной кансоне см.: Gründriss der romanischen Literatoren des Mittelalters. Heidelberg, 1979. Vol.II/l, fasc.3,a.

(обратно)

5

См.: Rieger D. Gattungen und Gattungsbezeichnungen der Trobadorlyrik. Tübingen, 1976, Kapitel B.

(обратно)

6

См.: Gründriss der Romanischen Literaturen des Mittelalters. Heidelberg, 1987. Fasс. 5.

(обратно)

7

Подробнее см.: Мейлах M.Б. Диалогические жанры поэзии трубадуров // Zagadnienia Rodzajow Literackich. 1975. 18/2. P. 5-22.

(обратно)

8

Там же можно найти их переводы нескольких жизнеописаний трубадуров. Другие избранные переводы жизнеописаний, принадлежащие М. Сергиевскому, были опубликованы в вышедшем в 1914 г. в Москве первом выпуске Сборников Московского Меркурия, с. 43-54.

(обратно)

9

Так, о Гильеме Фигейре, авторе знаменитой сирвенты против вдохновляющей крестоносцев Римской курии, жизнеописание лаконично сообщает: "Когда французы овладели Тулузою, бежал он в Ломбардию" (LXV).

(обратно)

10

Таковы взгляды Б. Панвини, изложенные им, однако, с несколько наивной прямолинейностью в книге: Рапvіnі В. Le biografie provenzali: Vаlоге с attendibilita. Firenze, 1952 (Biblioteca dell "Archivum Romanicum", vol. 34). Наибольший интерес представляет книга: Meneghetti M.L. Il pubblico dei trovatori. Modena: Mucchi, 1984. Cap. 5-6.

(обратно)

11

См.: Meneghetti M.L. Il pubblico dei trovatori. С другой стороны, по мысли Ж. Рубо, в условиях постальбигойского времени, когда под угрозой оказалось само существование куртуазии и неразрывно с нею связанного "трубадурского художества", возникла необходимость их внутреннего осмысления в исторической перспективе, для чего потребовалось прибегнуть к прозаическому повествованию, как ориентированному на прошедшее и противопоставленного "вечно длящемуся настоящему куртуазной кансоны" (Roubaud J. Les troubadours. Р.: Seghers, 1971. P. 53).

(обратно)

12

См. статью: Eliade M. Spirit, Light and Seed // History of Religions. 1971. N. 11. P. 1-30, где на материале древнеиндийского, иранского и южно-американского фольклора прослеживается соответствующая символика божественного света.

(обратно)

13

См. Stroński St. La légende amoureuse de Bertran de Born. P., 1914. P. 8-33, 86-87. Сходное распределение "правды" и "вымысла" в жизнеописании Фолькета Марсельского исследовано тем же Строньским в предисловии к его изданию песен этого трубадура. См. также: Dauzier M. Le mythe de Bertran de Воrn du Moyen Age à nos jours. P., 1986.

(обратно)

14

Смирнов А.А. К биографии трубадура Пейре Видаля // Из истории западно-европейской литературы. М.; Л., 1966. С. 115-133. Первоначально эта статья была напечатана по-французски в журнале: Romania. 1926. LIV. Р. 261-266.

(обратно)

15

См.: Иванов Вяч. Вс. Реконструкция индоевропейских слов и текстов, отражающих культ волка // Изв. АН СССР. Сер. лит. и яз. 1976. Т. 34, № 5. С. 399-408.

(обратно)

16

Помимо указанной статьи A.A. Смирнова, следует отослать к изданию: d’Arco Silvio Avalle. Peire Vidal: Poesie. Milano, 1960. T. 1. P. 3-8 и статье: Lejeune R. Ce qu’il faut croire des biographies proveçales: la Louve de Pennautier// Le Moyen Age. 1939. XLIX. P. 233-249.

(обратно)

17

Смирнов A.A. Указ. соч. С 125, примеч. 1.

(обратно)

18

См.: Le cento novelle antiche, о libro di novelle е di bel parlar gentile detto anche Novellino, con introd. e note di L. de Francia. Torino, 1930. См. также: Favati G. Le Novella LXIV del "Novellino" е Uc de Saint Circ // Lettere italiane. 1959. XI. P. 139.

(обратно)

19

Параллели к этому сюжету указаны в заметке: Singer S. Zur Biographie von Arnaut Daniel // Herrigs Archiv. 1922.143. P. 98.

(обратно)

20

См.: Мейлах М.Б. Диалогические жанры поэзии трубадуров. С. 19-21.

(обратно)

21

См.: Мейлах М.Б. Структура "куртуазного универсума" трубадуров //Труды по знаковым системам. Тарту, 1973. VI. С. 244-254.

(обратно)

22

Literary Essays of Ezra Pound // Ed. by T.S. Eliot, Faber and Faber, 1954. P. 109-116.

(обратно)

23

Aa-Th. 516; Th. Mot. T 11. В фольклоре разных народов встречаются различные варианты этого сюжета: наряду с любовью по описанию, как в нашем случае, – любовь по изображению, в результате увиденного сна и др. В средневековой литературе этот сюжет встречается в средне-верхненемецкой повести Альфариуса "Die Heideninne" (язычница). Влюбленных, которые "домогаются любви даже от тех, кого не видели никогда", упоминает в вводной части своего любовного письмовника Бонкомпаньо (Дополнение второе, II, 2). Любопытно, что этот мотив мы находим и в пародии на куртуазный обиход: Дон Кихот Сервантеса, конечно же, влюбился в Дульсинею Тобосскую, никогда ее не видев, что он поясняет словами, на удивление близкими жизнеописательным: "Я влюбился в нее только по слухам, так как об уме и красоте ее ходит громкая слава" (т. 2, гл. IX). В вырожденном виде этот мотив просматривается за такими установлениями, как поиски супруга по брачному объявлению, или же за культивируемой в казарменном или тюремном быту "любовью к заочнице", и т.п.

(обратно)

24

Жизнеописанию посвящена колоссальная литература, из которой укажем некоторые ключевые работы: Paris G. Jaufre Rudel // Revue historique. 1893. 53. P. 225-260; Zade L. Der Troubadour Jaufre Rudel und das Motiv der Femliebe in der Weltliteratur. Diss. Griefswald, 1919; Cravayat P. Les origines du troubadour Jaufré Rudel // Romania. 1950. 71. P. 166-179; Cluzel I. J. Rudel et l’amor de lonh // Romania. 1957. 88. P. 86-87; Lejeune R. La chanson de "l’Amour de loin" de Jaufre Rudel "Lanquan li jorn son lonc en mai..." // Studi in onore di Angelo Monteverdi. Modena, 1959. Vol. I. P. 403-442; Rohr R. Zur Interpretation der altprovenzalischen Lyrik // Der provenzalische Minnesang. Dannstadt, 1960. S. 87-93; Santangelo S. L’amore lontano di Jaufre Rudel // Saggi critici. Modena. 1959. P. 93-116; Мейлах М. Amor de lonh: "Дальняя любовь Джауфре Рюделя": (К истории истолкования образа средневекового поэта) // Res philologica. Филологические исследования: Памяти акад. Г.В. Степанова. М.; Л., 1990. С. 394-402.

(обратно)

25

На эти эскизы для панно нижегородской выставки обратил наше внимание Н.И. Харджиев, которому приносим благодарность. См. эскиз Н. Врубеля на вклейке.

(обратно)

26

Rougemont D.de. L’amour et l’Occident. P., 1957.

(обратно)

27

Lafont R., Anatole Chr. Nouvelle histoire de la littérature occitane. P., 1970. T. 1. P. 202-203. В текстах Пейре Видаля авторы этой книги усматривают также вписывающиеся в его единый мифологизированный (в широком смысле слова) образ повествовательные фрагменты, утверждающие свободный от социальной детерминированности характер куртуазной любви (история похищенного поцелуя).

(обратно)

28

Th. Mot. Q 478. 1; Aa-Th. 992.

(обратно)

29

См.: Жирмунский В.М. "Пир Атрея" и родственные этнографические сюжеты в фольклоре и поэзии // Советская этнография. 1965. № 6. С. 15-22 (статья иллюстрирована обширным материалом); Мейлах М.Б. Каннибализм // Мифы народов мира. М« 1980. Т. 1. С. 619-621.

(обратно)

30

См. перевод плача при жизнеописании Сорделя.

(обратно)

31

Yeats S.B. Parnell’s Funeral // The Collected Poems of W.B. Yeats. N.Y.: The Macmillan Company, 1968. P. 275.

(обратно)

32

См. подробнее: Михайлов А Д. Французский рыцарский роман. М., 1976. С. 297-304.

(обратно)

33

Данте Алигьери. Малые произведения. М., 1968. С. 8-9.

(обратно)

34

Жирмунский В.М. Указ. соч. С. 19. См. Дополнение третье, VII, VIII наст. изд.

(обратно)

35

Жирмунский В.М. Указ. соч. С. 22.

(обратно)

36

Ср. несколько подобных историй в латинском комментарии Франческо да Барберино, одна из которых приписывается им трубадуру Раймону де Миравалю. Помимо того, что Раймон де Мираваль, как уже указывалось, упоминает в своих песнях »любодея Гирона", а Франческо да Барберино ему приписывает рассказ о кровавой мести ревнивого мужа, этот трубадур в одной из своих сирвент обсуждает случай, о котором он якобы слышал, когда некий сеньор Кастельноу отсек голову рыцарю, ухаживавшему за его женой (Р.-С. 406, 10). В жизнеописании трубадура Аймерика де Пегильяна (LXIII) описан противоположный случай – убийство мужа возлюбленной. Подобные эксцессы не могли не стать одной из тем куртуазного фольклора, с его преимущественным интересом к любовному треугольнику.

(обратно)

37

Rossi L. Il cuore, mistico pasto d’amore: dal "Lai Guirun" al Decameron // Romanica Vulgaria. Quaderni. 1983.6. P. 28-128.

(обратно)

38

Aldington R. Two Troubadours // French Studies and Reviews. 1967. P. 42.

(обратно)

39

Подробное описание см. в Списке иллюстраций наст, издания.

(обратно)

40

См.: Добиаш-Рождественская О.Л. и Люблинская А.Д. Об одной испанской рукописи // Культура Испании. Л., 1940. С 267-296.

(обратно)

41

См.: Каменская Т. Роман Розы: Рукопись с миниатюрами из собрания Эрмитажа // Литературное наследство. Л., 1939. Т. 33-34. С. 884-904.

(обратно)

42

См.: Brunel-Lobrichon G. Le chansonnier provençal conserve à Béziers // Actes du premier Congrès international de l’AIEO. London, 1987. P. 139-147.

(обратно)

43

Дворжак M. История итальянского искусства в эпоху Возрождения. Т. I. М, 1978. С. 142-143.

(обратно)

44

См.: Кржижановская М.Я. Костяной ларец и родственные ему памятники в собрании Эрмитажа // Культура и искусство западноевропейского средневековья. М., 1981. С. 288. См. библиографию в каталоге: Западноевропейская кость ІХ-ХІХ веков из собрания Эрмитажа. Л., 1973. № 175, 176, 181.

(обратно)

45

См.: Brown H.M., Lascelle J. Musical Iconography. Cambridge (Mass.): Harvard University Press, 1972.

(обратно)

46

См.: Даркевич В.П. Светское искусство Византии: Произведения византийского художественного ремесла в Восточной Европе X-XIII века. М., 1975. С. 266-267 и passim.

(обратно)

47

Там же. С. 132-139.

(обратно)

48

Геворкян А. Ремесла и быт в армянских миниатюрах. Ереван, 1978.

(обратно)

49

См. воспоминания H.A. Прахова в кн.: Врубель: Переписка: Воспоминания о художнике. Л.; М., 1913. С. 319-323.

(обратно)

50

Хранителями памяти о них по традиции, идущей от Данте и Петрарки, оставались в ту эпоху итальянские гуманисты. За несколько месяцев до выхода французского издания "Жизнеописаний..." Нострдама они выходят в свет у того же издателя в Лионе в итальянском переводе Дж. Джудичи, а в 1710 г. в Риме появляется новый их перевод Дж.М. Крешимбени, перепечатанный в 1730 г. в Венеции в составе его труда "Поэзия на народном языке" (помимо этих двух итальянских переводов, "Жизнеописания" Нострдама на какие-либо иные иностранные языки, насколько нам известно, не переводились). Таким образом, на протяжении двух столетий труд Нострдама оставался важнейшим источником сведений о трубадурах и во Франции, и в Италии – странах, проявлявших к ним наибольший интерес.

(обратно)

51

Более адекватная интерпретация "Жизнеописаний" – в трудах Р. Лафона, Ф. Гарди, Ж.-И. Казановы. См., Lafont R. Renaissance du Sud. Paris: Gammard, 1970. P. 122-134; Gardy Ph. L’ecriture occitane aux XVI e, XVII e et XVIII e siècles. Lille; Beziers, 1985. P. 1003-1015; Casanova J.-Y. Historiographie et littérature an XVI siècle en Provence: l’oeuvre de Jean de Nostredame: Thèse pour le Doctorat ès lettres. Université Paul Valéry. Montpellier III, 1990. T. III. P. 399-426.

(обратно)

52

См. примеч. 129 к тексту памятника.

(обратно)

53

Существует русский перевод Вяч. Завалишина: Нострдам. Центурии. Адрианополь, 1974. В последние годы пророчества Нострадамуса переиздаются и пользуются огромной популярностью в России. См. например: Нострадамус. Цетурии. Перевод и предисловие И.А. Исаева. М., 1991; Генин М.Н. Нострадамус: пророк европейской истории. М., 1990.

(обратно)

54

Заметим попутно, что Мишель Нострадамус добился успеха в борьбе с болезнями, начав применять лекарства, составленные им самим из трав, произрастающих в Провансе. Не его ли образом навеяно описание дамы, в которую был влюблен трубадур Ростан Беренгиер Марсельский и которая "умела приготовлять пилюли, наблюдать дни и давать приворотное зелье, и во всех горах провансальских не было травы, какой бы она не знала" (гл. LVIII).

(обратно)

55

Между тем, в Посвящении своего труда французской королеве, по-видимому, в какой-то мере уравновешивающем его "антифранцузскую" направленность, Нострдам замечает, что к написанию этого труда его побуждал покойный к тому времени брат.

(обратно)

56

Прованс, впрочем, в силу особых исторических обстоятельств, о которых ниже, оставался несколько в стороне от ударов крестоносцев, которые пришлись, в основном, на еретическую Тулузу.

(обратно)

57

Не раз на протяжении своей книги Нострдам воспевает по разным поводам свое отечество. Упомянем лишь приписанный им Монаху Златоостровскому дифирамб красоте Иерских островов, напоминающий описание миниатюры (ср. в конце его: все сие было изображено так живо, как если бы виделось въяве). – Гл. LXXV.

(обратно)

58

О роли поэтического употребления в становлении провансальского литературного языка см.: Мейлах М.Б. Язык трубадуров. М, 1975. Гл. II.

(обратно)

59

Нострдам, ссылаясь на Балтазара де Кастильоне, говорит об усвоении провансальским языком слов других романских наречий; с другой стороны, в своем описании, в предпоследней главе той рукописи, которой пользовался Монах Златоостровский, он повествует об испытываемых им с нею затруднениях, так как одни "фразы" были написаны "на чистом провансальском языке, а другие, не столь хорошо сочиненные, были испанские, итальянские, гасконские или французские, так что в стихотворениях были перемешаны слова этих диалектов...". В обоих этих случаях Нострдам касается интереснейшего вопроса о формировании поэтического языка трубадуров как наддиалектального образования (койнэ), вобравшего в себя, к тому же, много слов из языков соседних романских стран, уроженцами которых были многие трубадуры. Отметим здесь же интерес Нострдама к многоязычным сочинениям трубадуров (см. примеч. 116). Ср. также примеч. 19 к тексту памятника.

(обратно)

60

На протяжении ХІІ – первой половины XIII в. язык трубадуров исполнял роль международного поэтического языка во всех романских странах. См.: Мейлах М.Б. Язык трубадуров. Гл. I.

(обратно)

61

См. примеч. 3, 98, 337 к тексту памятника.

(обратно)

62

Наиболее известные сочинения – "Иск к тиранам" Юния Брута (псевдоним Ф. Дюплесси-Морнэ) и "Франко-Галлия" Франсуа Отмана.

(обратно)

63

Нострдам не проходит и мимо этого обстоятельства – см. примеч. 201.

(обратно)

64

"Чистилище", VII, 112 и далее. Цитаты по переводу М.Л. Лозинского.

(обратно)

65

В подобном же смысле надо понимать и перетолкование Нострдамом распространенной формулы в песнях трубадура, который в последнем их двустишии «по обыкновению употреблял сии слова: "Языче, что ты рек", как бы раскаиваясь в том, что сказал лишнего, ибо хорошо знал, что его язык (поелику он говорил правду) со временем повредит ему"». – Гл. XI, ср. примеч. 205. А Пейре Видалю, не без связи с легендами о нем, Нострдам приписывает трактат "О способе придерживать свой язык" (гл. XXVI).

(обратно)

66

На этом фоне поражает досконально точная, за вычетом единственной ошибки (см. примеч. 235), историческая интерпретация Нострдамом плача по Блакацу Сорделя в главке, посвященной им последнему (XLVI), что заставляет думать, что он располагал не дошедшим до нас разо к этому тексту.

(обратно)

67

См. Дополнение второе, IV, 3 и статью о нем в Приложениях.

(обратно)

68

Возможно, что эта характеристика двусмысленна: этого трубадура, впоследствии ставшего епископом Тулузским и выступавшего в альбигойских войнах на стороне крестоносцев, можно признать если не клятвопреступником, то, по крайней мере, отступником. В подлинной сирвенте Монаха Монтаудонского слово "клятва", применительно к Фолькету, действительно употреблено, однако в совершенно ином контексте.

(обратно)

69

Gardy Ph. Op. cit. P. 1002.

(обратно) class='book'> 70 Напротив, безродного найденыша Маркабрюна Нострдам делает пуатевинским дворянином, а его мать Маркабрюну, чье имя упоминается в одной из его песен и которой якобы посвящает стихотворения Петрарка, – наиславнейшей придворной дамой в Провансе; конечно, Нострдам переселяет и их обоих на свою родину.

(обратно)

71

Aruch A. Le biografie provenzali di Jehan de Nostredame е la loro prima traduzione italiana // Studi medievali. 1912. T. 4. P. 191-211.

(обратно)

72

Casanova J.-Y. Op. cit. P. 411-413.

(обратно)

73

В оригинальных жизнеописаниях мы встречаемся лишь с единственным упоминанием астрологии в разо к одной из песен Бертрана де Борна, где говорится о времени, неподходящем для ведения военных действий. – См. XI, примеч. 109.

(обратно)

74

Подчеркнем эту оговорку: Нострдам несколько раз на протяжении своей книги уточняет, что Карл Анжуйский оказывает трубадурам милости в угоду своей жене, дочери графа Провансского и наследнице Прованса.

(обратно)

75

Дополнение первое, II, 3.

(обратно)

76

Свидетельства о трубадурах в памятнике изучались ученым-провансалистом А. Тома: Thomas А. Francesco da Barberino et la litterature provençale en Italie au Moyen âge. Paris, 1883. Исследование это снабжено обширным приложением, в котором приводятся относящиеся к трубадурам фрагменты.

(обратно)

77

За двумя изданиями XIX века последовало новейшее, под редакцией Э. Сансоне: Reggimento e costumi di donna / Ed. Sansone G.E. Torino, 1957.

(обратно)

78

I Documenti d’Amore di Francesco da Barberino. Vol. 1-4 / Ed. Egidi F. Roma, 1905-1927. Переиздано: Archè, Milano, 1982.

(обратно)

79

Помимо во многом устаревшего специального исследования А. Тома, памятник удостоился в новое время лишь нескольких монографических статей, из которых укажем: Marruzzo G. Composizione е significato di "I documenti d’amore" di Francesco da Barberino // Giomale italiano di filologia. N. 5. 1974. P. 217-251. Книга Р. Ортиса, с ее многообещающим названием – Ortiz R. Francesco da Barberino е la letteratura didattica neolatina. Roma, 1948 – собрана на самом деле из разрозненных статей, которые автор писал на протяжении почти полувека; "Предписаниям Любви" в ней уделено наименьшее место, несколько большее – в книге: Parducci A. Costumi ornati. Studi sugli insegnamenti di cortegiana medievali. Bologna, 1928.

(обратно)

80

Marruzzo G. Op. cit. P. 249-251.

(обратно)

81

Thomas A. Op. cit., p. 130-142; Ortiz R. Op. cit. P. 104-106; Parducci A. Op. cit. P. 36-41. См. также: Monson D.A. Les "Ensenhamens" occitans. Paris, 1981. P. 133-139.

(обратно)

Оглавление

  • ОТ СОСТАВИТЕЛЯ
  • ЖИЗНЕОПИСАНИЯ ТРУБАДУРОВ
  •   I ГРАФ ПУАТЕВИНСКИЙ[1]
  •   II СЕРКАМОН[17]
  •   III МАРКАБРЮН[23]
  •     1. ЖИЗНЕОПИСАНИЕ
  •     2. ВАРИАНТ[30]
  •   IV ПЕЙРЕ де ВАЛЕЙРА[45]
  •   V ДЖАУФРЕ РЮДЕЛЬ, СЕНЬОР БЛАЙИ[49]
  •   VI БЕРНАРТ ВЕНТАДОРНСКИЙ[59]
  •     1. ЖИЗНЕОПИСАНИЕ
  •     2. ВАРИАНТ[72]
  •     3. РАЗО[78] ПЕРВОЕ
  •     4. РАЗО ВТОРОЕ[85]
  •   VII АРНАУТ де МАРЕЙЛЬ[90]
  •     1. ЖИЗНЕОПИСАНИЕ И РАЗО ПЕРВОЕ
  •     2. РАЗО ВТОРОЕ
  •   VIII ГИРАУТ де БОРНЕЛЬ[102]
  •     1. ЖИЗНЕОПИСАНИЕ
  •     2. РАЗО ПЕРВОЕ
  •     3. РАЗО ВТОРОЕ
  •     ВАРИАНТ[118]
  •     4. РАЗО ТРЕТЬЕ
  •     5. РАЗО ЧЕТВЕРТОЕ
  •     6. РАЗО ПЯТОЕ
  •     7. РАЗО ШЕСТОЕ
  •   IX АРНАУТ ДАНИЭЛЬ[142]
  •     1. ЖИЗНЕОПИСАНИЕ
  •     2. РАЗО[165]
  •   X САЙЛЬ Д’ЭСКОЛА[171]
  •   XI БЕРТРАН де БОРН[173]
  •     1. ЖИЗНЕОПИСАНИЕ
  •     2. ВАРИАНТ[181]
  •     3. РАЗО ПЕРВОЕ
  •     4. РАЗО ВТОРОЕ
  •     5. РАЗО ТРЕТЬЕ
  •     6. РАЗО ЧЕТВЕРТОЕ
  •     7. РАЗО ПЯТОЕ
  •     8. РАЗО ШЕСТОЕ[262]
  •     9. РАЗО СЕДЬМОЕ
  •     10. ВАРИАНТ[290]
  •     11. РАЗО ВОСЬМОЕ
  •     12. РАЗО ДЕВЯТОЕ
  •     13. РАЗО ДЕСЯТОЕ[328]
  •     14. РАЗО ОДИННАДЦАТОЕ
  •     15. РАЗО ДВЕНАДЦАТОЕ[362]
  •     16. РАЗО ТРИНАДЦАТОЕ
  •     17. РАЗО ЧЕТЫРНАДЦАТОЕ
  •     18. РАЗО ПЯТНАДЦАТОЕ[401]
  •     19. РАЗО ШЕСТНАДЦАТОЕ
  •     20. РАЗО СЕМНАДЦАТОЕ
  •     21. РАЗО ВОСЕМНАДЦАТОЕ
  •   XII БЕРТРАН де БОРН-СЫН[431]
  •   XIII ПЕЙРЕ де БУССИНЬЯК[452]
  •   XIV ДЖОРДАН БОНЕЛЬ[453]
  •   XV РАЙМОН де ДЮРФОРТ И ТЮРК МАЛЕК[455]
  •   XVI РИЧАРТ де БЕРБЕЗИЛЬ[458]
  •     1. ЖИЗНЕОПИСАНИЕ
  •     2. РАЗО[467]
  •   XVII РАЙМОН ДЖОРДАН, ВИКОНТ СЕНТ-АНТОНИ[473]
  •     1. ЖИЗНЕОПИСАНИЕ
  •     2. РАЗО[477]
  •   XVIII ГАУСЕЛЬМ ФАЙДИТ[485]
  •     1. ЖИЗНЕОПИСАНИЕ
  •     2. РАЗО ПЕРВОЕ
  •     3. РАЗО ВТОРОЕ
  •     4. РАЗО ТРЕТЬЕ
  •     5. РАЗО ЧЕТВЕРТОЕ
  •     6. РАЗО ПЯТОЕ
  •   XIX АЙМЕРИК де САРЛАТ[534]
  •   XX ГИРАУТ де САЛИНЬЯК[537]
  •   XXI ЮК БРЮНЕНК[539]
  •   XXII ГИ д’ЮССЕЛЬ[545]
  •     1. ЖИЗНЕОПИСАНИЕ
  •     2. РАЗО ПЕРВОЕ
  •     3. РАЗО ВТОРОЕ
  •     4. РАЗО ТРЕТЬЕ
  •   XXIII МАРИЯ ВЕНТАДОРНСКАЯ[562]
  •   XXIV ЭЛИАС де БАРДЖОЛЬС[571]
  •   XXV ГИРАУТ де КАЛАНСОН[576]
  •   XXVI ЮК де ла БАКАЛАРИА[584]
  •   XXVII РАЙНАУТ И ДЖАУФРЕ де ПОН[587]
  •   XXVIII САВАРИК де МАЛЛЕОН[588]
  •     1. ЖИЗНЕОПИСАНИЕ
  •     2. РАЗО ПЕРВОЕ
  •     3. РАЗО ВТОРОЕ[602]
  •   XXIX ГАУСБЕРТ де ПОЙСИБОТ[611]
  •   XXX ДАУДЕ де ПРАДАС[615]
  •   XXXI ЭЛИАС ФОНСАЛАДА[619]
  •   XXXII ГИЛЬЕМ де ла ТОР[621]
  •   XXXIII ЮК де СЕНТ СИРК[625]
  •     1. ЖИЗНЕОПИСАНИЕ
  •     2. РАЗО ПЕРВОЕ[640]
  •     3. РАЗО ВТОРОЕ
  •   XXXIV ГРАФ де РОДЕС[646]
  •   XXXV ЭЛИАС КАЙРЕЛЬ[650]
  •     1. ЖИЗНЕОПИСАНИЕ
  •     2. ВАРИАНТ[655]
  •   XXXVI АЙМЕРИК де БЕЛЕНОЙ[658]
  •   XXXVII ГАУСБЕРТ АМЬЕЛЬ[660]
  •   XXXVIII ЮК де ПЕНА[661]
  •   XXXIX ПЕЙРЕ ОВЕРНСКИЙ[663]
  •   XL ПЕЙРЕ РОДЖЬЕР[677]
  •   XLI ГИЛЬЕМ де САНТ-ЛЕЙДЬЕР[687]
  •     1. ЖИЗНЕОПИСАНИЕ
  •     2. РАЗО ПЕРВОЕ
  •     3. РАЗО ВТОРОЕ[697]
  •   XLII ДОФИН ОВЕРНСКИЙ[700]
  •     1. ЖИЗНЕОПИСАНИЕ
  •     2. РАЗО ПЕРВОЕ[703]
  •     3. РАЗО ВТОРОЕ
  •     4. РАЗО ТРЕТЬЕ
  •     5. РАЗО ЧЕТВЕРТОЕ
  •   XLIII ГАРИН ло БРЮН[742]
  •   XLIV ПЕЙРЕ де МАЭНСАК[746]
  •   XLV ПЕЙРОЛЬ[750]
  •   XLVI МОНАХ МОНТАУДОНСКИЙ[755]
  •   XLVII ПОНС де КАПДЮЭЙЛЬ[773]
  •     1. ЖИЗНЕОПИСАНИЕ
  •     2. РАЗО
  •   XLVIII ГИЛЬЕМ де БАЛАУН[786]
  •     ЖИЗНЕОПИСАНИЕ РАЗО
  •   XLIX ДОНА КАСТЕЛЛОЗА[792]
  •   L ПЕЙРЕ КАРДЕНАЛЬ[794]
  •     ЖИЗНЕОПИСАНИЕ
  •   LI ГАУСЕРАН де САНТ-ЛЕЙДЬЕР[809]
  •   LII АЛАЗАИС де ПОРКАЙРАГУЭС[812]
  •   LIII ГАРИН д’АПЧЬЕР[814]
  •   LIV ГИРАУДО ло РОС[817]
  •   LV ПЕЙРЕ РАЙМОН ТУЛУЗСКИЙ[820]
  •   LVI ГИЛЬЕМ АДЕМАР[824]
  •   LVII ПЕЙРЕ ВИДАЛЬ[826]
  •     1. ЖИЗНЕОПИСАНИЕ
  •     РАЗО ПЕРВОЕ[831]
  •     3. РАЗО ВТОРОЕ
  •   LVIII РАЙМОН де МИРАВАЛЬ[864]
  •     1. ЖИЗНЕОПИСАНИЕ
  •     2. РАЗО ПЕРВОЕ
  •     3. РАЗО ВТОРОЕ
  •     4. РАЗО ТРЕТЬЕ
  •     5. РАЗО ЧЕТВЕРТОЕ
  •   LIX ПЕРДИГОН[931]
  •     1. ЖИЗНЕОПИСАНИЕ
  •     2. ВАРИАНТ
  •   LX ДОНА ЛОМБАРДА[948]
  •   LXI ПЕЙРЕ де БАРДЖАК[957]
  •   LXII АЛЬМУЭЙС де КАСТЕЛЬНОУ И ИЗОЛЬДА де ШАПЬО[961]
  •   LXIII АЙМЕРИК де ПЕГИЛЬЯН[965]
  •     1. ЖИЗНЕОПИСАНИЕ
  •     2. ВАРИАНТ[973]
  •   LXIV АДЕМАР ло НЭГР[978]
  •   LXV ГИЛЬЕМ ФИГЕЙРА[981]
  •   LXVI ПЕЙРЕ ГИЛЬЕМ ТУЛУЗСКИЙ[985]
  •   LXVII АЛЬБЕРТЕТ КАЙЛЬЯ[987]
  •   LXVIII РАЙМБАУТ ОРАНСКИЙ[988]
  •   LXIX ГРАФИНЯ де ДИА[1012]
  •   LXX РАЙМБАУТ де ВАКЕЙРАС[1016]
  •     1. ЖИЗНЕОПИСАНИЕ
  •     2. ВАРИАНТ С РАЗО[1036]
  •     3. РАЗО ПЕРВОЕ
  •     4. РАЗО ВТОРОЕ (Пейре Видаль)
  •     5. РАЗО ТРЕТЬЕ
  •   LXXI ГИЛЬЕМ БАУССКИЙ[1068]
  •   LXXII ФОЛЬКЕТ МАРСЕЛЬСКИЙ[1077]
  •     1. ЖИЗНЕОПИСАНИЕ
  •     2. РАЗО ПЕРВОЕ
  •     3. РАЗО ВТОРОЕ
  •     4. РАЗО ТРЕТЬЕ
  •     5. РАЗО ЧЕТВЕРТОЕ
  •   LXXIII ГИЛЬЕМ ОЖЬЕР НОВЕЛЛА[1111]
  •   LXXIV БЛАКАЦ[1113]
  •   LXXV ПИСТОЛЕТА[1114]
  •   LXXVI ГИЛЬЕМ МАГРЕТ[1117]
  •   LXXVII ГИЛЬЕМ РАЙНОЛЬ д’АТ[1120]
  •   LXXVIII ПЕЙРЕ БРЕМОН ло ТОРТ[1122]
  •   LXXIX ДОНА ТИБОР[1123]
  •   LXXX КАДЕНЕТ[1126]
  •   LXXXI ФОЛЬКЕТ де РОМАНС[1135]
  •   LXXXII ГИ де КАВАЛЛОН[1138]
  •   LXXXIII АЛЬБЕРТЕТ[1145] (де Систерон)
  •   LXXXIV РАЙМОН де лас САЛАС[1148] МАРСЕЛЬСКИЙ
  •   LXXXV ТОМЬЕР И ПАЛАЗИ[1151]
  •   LXXXVI РИЧАРТ ТАРАСКОНСКИЙ[1157]
  •   LXXXVII БЕРТРАН де ПЮЖЕ[1158]
  •   LXXXVIII БЛАКАССЕТ[1160]
  •   LXXXIX БЕРТРАН д’АЛАМАНОН[1162]
  •   ХС ГИЛЬЕМ де МОНТАНЬЯГОЛЬ[1167]
  •   ХСІ БЕРЕНГЬЕР де ПАЛАЗОЛЬ[1171]
  •   ХСІІ АЛЬФОНС АРАГОНСКИЙ[1174]
  •   ХСІІІ ГИЛЬЕМ де БЕРГЕДАН[1181]
  •   ХСІV ГИЛЬЕМ де КАБЕСТАНЬ[1186]
  •     1. ЖИЗНЕОПИСАНИЕ С РАЗО[1187]
  •   XCV[1196]
  •   XCVІ АЛЬБЕРТ МАРКИЗ[1197] (Маркиз де Маласпина)
  •   XCVІІ ПЕЙРЕ де ла МУЛА[1210]
  •   XCVІІІ СОРДЕЛЬ[1212]
  •     1. ЖИЗНЕОПИСАНИЕ
  •     2. ВАРИАНТ[1220]
  •   ХСІХ ЛАНФРАНК ЧИГАЛА[1233]
  •     1. ЖИЗНЕОПИСАНИЕ
  •     2. РАЗО
  •   C БЕРТОЛОМЕ ДЗОРДЗИ[1240]
  •     ВАРИАНТ[1246]
  •   CI ФЕРРАРИНО де ФЕРРАРА[1250]
  • ЖАН ДЕ НОСТРДАМ ЖИЗНЕОПИСАНИЯ ДРЕВНИХ И НАИСЛАВНЕЙШИХ ПРОВАНСАЛЬСКИХ ПИИТОВ, ВО ВРЕМЕНА ГРАФОВ ПРОВАНССКИХ ПРОЦВЕТШИХ[1]
  •   АВТОРЫ, СОБИРАВШИЕ СОЧИНЕНИЯ И ЖИЗНЕОПИСАНИЯ ПРОВАНСАЛЬСКИХ ПИИТОВ[2]
  •   ХРИСТИАННЕЙШЕЙ КОРОЛЕВЕ ФРАНЦУЗСКОЙ[5]
  •   СОНЕТ
  •   ПРЕДУВЕДОМЛЕНИЕ ЧИТАТЕЛЮ
  •   I. О ДЖАУФРЕ РЮДЕЛЕ[40]
  •   II. О ФРИДРИХЕ, ПЕРВОМ С СИМ ИМЕНЕМ ИМПЕРАТОРЕ[48]
  •   III. О ПЕЙРЕ де ВЕРНЕГЕ[53]
  •   IV. ОБ ЭЛИАСЕ де БАРДЖОЛЬСЕ[57]
  •   V. О ГИЛЬЕМЕ д’АГУТЕ[59]
  •   VI. О ГИЛЬЕМЕ де СЕНТ-ДИДИЕ[61]
  •   VII. ОБ АРНАУТЕ ДАНИЭЛЕ[62]
  •   VIII. О ГИЛЬЕМЕ АДЕМАРЕ[71]
  •   IX. О ГРАФИНЕ де ДИА[74]
  •   X. О РАЙМОНЕ ДЖОРДАНЕ[78]
  •   XI. О ФОЛЬКЕТЕ МАРСЕЛЬСКОМ[81]
  •   XII. О ГИЛЬЕМЕ де КАБЕСТАНЕ[87]
  •   XIII. О РАЙМОНЕ де МИРВО[91]
  •   XIV. О ГАУСЕЛЬМЕ ФАЙДИТЕ[97]
  •   XV. ОБ АРНАУТЕ де МАРЕЙЛЕ[106]
  •   XVI. ОБ ЮКЕ БРЮНЕТЕ[109]
  •   XVII. О БЕРНАРТЕ де ВЕНТАДУРЕ[111]
  •   XVIII. О ПЕЙРЕ РАЙМОНЕ ло ПРО[116]
  •   XIX. ОБ ЮКЕ де СЕНТ СИРКЕ[117]
  •   XX. О РАЙМБАУТЕ де ВАКЕЙРАСЕ[118]
  •   XXI. О ПОНСЕ де БРЮЙЕЛЕ[122]
  •   XXII. ОБ ЮКЕ де ЛОБИЕРЕ[124]
  •   XXIII. О БАРРАЛЕ де БО[125]
  •   XXIV. О РОЛЛЕТЕ де ГАССЕНЕ[129]
  •   XXV. О РАЙМБАУТЕ ОРАНСКОМ[134]
  •   XXVI. О ПЕЙРЕ ВИДАЛЕ[143]
  •   XXVII. О ГИ д’ЮССЕЛЕ, ЭБЛЕСЕ, ПЕЙРЕ И ЭЛИАСЕ, ИХ ДВОЮРОДНОМ БРАТЕ[151]
  •   XXVIII. О РАЙМОНЕ БЕРЕНГИЕРЕ, ГРАФЕ ПРОВАНССКОМ[157]
  •   XXIX. О САВАРИКЕ де МАЛЛЕОНЕ[162]
  •   XXX. О ГЕНУЭЗЦЕ БОНИФАЦИИ КАЛЬВО[168]
  •   XXXI. ОБ АЙМЕРИКЕ де ПЕГИЛЬЯНЕ[172]
  •   XXXII. О ГАУСБЕРТЕ де ПОЙСИБОТЕ[176]
  •   XXXIII. О ПЕЙРЕ де СЕН-РЕМИ[179]
  •   XXXIV. ОБ АЙМЕРИКЕ де БЕЛЬВЕЗЕРЕ[182]
  •   XXXV. О ПЕРДИГОНЕ[184]
  •   XXXVI. О ГИЛЬЕМЕ ДЮРАНЕ[188]
  •   XXXVII. О РИЧАРТЕ де НОВЕСЕ[189]
  •   XXXVIII. О ПЕРСЕВАЛЕ ДОРИА[195]
  •   XXXIX. О ЛАНФРАНКЕ ЧИГАЛА[202]
  •   XL. О БОНИФАЦИИ де КАСТЕЛЛАНЕ[207]
  •   XLI. О РИЧАРДЕ, КОРОЛЕ АНГЛИЙСКОМ[211]
  •   XLII. О ПЬЕРЕ де ШАТОНЁФЕ[218]
  •   XLIII. О ГИРАУТЕ де БОРНЕЛЕ[219]
  •   XLIV. ОБ ЮКЕ де ПЕНА[221]
  •   XLV. О ГИЛЬЕМЕ ФИГЕЙРЕ[224]
  •   XLVI. О СОРДЕЛЕ МАНТУАНСКОМ[232]
  •   XLVII. О КАДЕНЕТЕ[242]
  •   XLVIII. О ГИЛЬЕНЕ де БАРЖЕМОНЕ[248]
  •   XLIX. О ПЕЙРЕ ОВЕРНСКОМ[252]
  •   L. ОБ АЛЬБЕРТЕТЕ де СИСТЕРОНЕ[260]
  •   LI. О БЕРТРАНЕ д’АЛАМАНОНЕ[267]
  •   LII. О РАЙМОНЕ ФЕРАУДЕ[273]
  •   LIII. О БЛАКАЦЕ[278]
  •   LIV. О ПЕЙРЕ КАРДЕНАЛЕ[283]
  •   LV. О ЛУКО де ГРИМАЛЬДЕ[289]
  •   LVI. О ПЕЙРЕ де РУЕРЕ[291]
  •   LVII. О БЕРТРАНЕ МАРСЕЛЬСКОМ[292]
  •   LVIII. О РОСТАНЕ БЕРЕНГИЕРЕ МАРСЕЛЬСКОМ[295]
  •   LIX. О ГРАФЕ ДЕ ПУАТУ[299] И ДРУГИХ ПРОВАНСАЛЬСКИХ ПИИТАХ
  •   LX. О ПЕЙРЕ РОДЖЬЕРЕ[320]
  •   LXI. О ДЖАУФРЕ де ЛЮКЕ[325]
  •   LXII. О МАРКАБРЮСКЕ И ЕГО МАТЕРИ[329]
  •   LXIII. Об АНСЕЛЬМЕ де МОСТЬЕРЕ[334]
  •   LXIV. О БЕРТРАНЕ де ПЕЗАРСЕ[338]
  •   LXV. О ЛАУРЕТТЕ И ФАНЕТТЕ[342]
  •   LXVI. О БЕРНАРДЕ РАСКАСЕ[344]
  •   LXVII. ОБ АРНАУТЕ де КУТИНЬЯКЕ[347]
  •   LXVIII. О МОНАХЕ МОНМАЖУРСКОМ, БИЧЕ ПИИТОВ[352]
  •   LXIX. О ТРАУДЕТЕ де ФЛАССАНСЕ[357]
  •   LXX. О ГИЛЬЕНЕ БУАЙЕРЕ[364]
  •   LXXI. О Л. де ЛАСКАРСЕ[371]
  •   LXXII. О Б. де ПАРАСОЛЬЗЕ[373]
  •   LXXIII. О РИЧАРТЕ де БАРБЕЗЬЕ[379]
  •   LXXIV. О ПЕЙРЕ де БОНИФАЦИИСЕ[382]
  •   LXXV. О МОНАХЕ ЗЛАТООСТРОВСКОМ, ОДНОМ ИЗ ПРЕДЛАГАТЕЛЕЙ ЖИЗНЕОПИСАНИЙ ПРОВАНСАЛЬСКИХ ПИИТОВ[385]
  •   LXXVI. О СВЯТОМ ЦЕЗАРИИ, СОБИРАТЕЛЕ ЖИЗНЕОПИСАНИЙ ПРОВАНСАЛЬСКИХ ПИИТОВ[396]
  •   ЭПИГРАММА
  • ДОПОЛНЕНИЯ
  •   ПАРАЛЛЕЛЬНЫЕ ПРОВАНСАЛЬСКИЕ, ИТАЛЬЯНСКИЕ И ИСПАНСКИЕ ИСТОЧНИКИ
  •     I. ПРОВАНСАЛЬСКИЕ ИСТОЧНИКИ[1]
  •       А. ПЕЙРЕ ОВЕРНСКИЙ
  •         СИРВЕНТА[2]
  •       Б. ЮК ДЕ Л’ЭСКУРА
  •         СИРВЕНТА[18]
  •       В. РИЧАРД ЛЬВИНОЕ СЕРДЦЕ
  •         СИРВЕНТА[20]
  •       Г. БЕРТРАН ДЕ БОРН
  •         ПЛАЧ[23]
  •       Д. ФОЛЬКЕТ МАРСЕЛЬСКИЙ
  •         ПЕСНЬ АЛЬБИГОЙСКОГО ПОХОДА[24]
  •       Е. ПОНС де МЕРИНДОЛЬ – КАСТЕЛЛОЗА ПЬЕР де ШАСТЕЙЛЬ-ГАЛЛО
  •         РАССУЖДЕНИЯ О ТОРЖЕСТВЕ ИСКУССТВ, В ГОРОДЕ ЭКСЕ ПРОЦВЕТШИХ[25]
  •     II. ИТАЛЬЯНСКИЕ ИСТОЧНИКИ
  •       (1) БЕРТРАН де БОРН (XI)
  •         А. РАССКАЗЫ О РЫЦАРЯХ БЫЛОГО ВРЕМЕНИ[26]
  •           а. РАССКАЗ О САЛАДИНЕ
  •           б. РАССКАЗЫ О КОРОЛЕ-ЮНОШЕ
  •         Б. НОВЕЛЛИНО[32]
  •           а. НОВЕЛЛА XIX О ВЕЛИКОЙ ЩЕДРОСТИ И УЧТИВОСТИ КОРОЛЯ-ЮНОШИ
  •           б. НОВЕЛЛА XX СНОВА О ВЕЛИКОЙ ЩЕДРОСТИ И УЧТИВОСТИ АНГЛИЙСКОГО КОРОЛЯ
  •       (2) РИЧАРТ де БЕРБЕЗИЛЬ (XVI)
  •         НОВЕЛЛИНО НОВЕЛЛА LXIV ОБ ОДНОМ ПРОИСШЕСТВИИ, СЛУЧИВШЕМСЯ ПРИ ДВОРЕ В ПО[36]
  •       (3) ГРАФИНЯ де ДИА (LXIX)
  •         ФРАНЧЕСКО да БАРБЕРИНО О ПРАВИЛАХ ПОВЕДЕНИЯ И НРАВАХ СЕНЬОР[37]
  •       (4) ГИЛЬЕМ де БЕРГЕДАН (XCIII)
  •         НОВЕЛЛИНО НОВЕЛЛА XLII
  •       (5) СОРДЕЛЬ (XCVІІІ)
  •         А. ФЛОРЕНТИЙСКИЙ АНОНИМ КОММЕНТАРИЙ К «БОЖЕСТВЕННОЙ КОМЕДИИ»[41]
  •         Б. ЛАНДИНО КОММЕНТАРИЙ К «БОЖЕСТВЕННОЙ КОМЕДИИ»
  •       (6) САВАРИК де МАЛЛЕОН (XXVIII), ГАУСЕЛЬМ ФАЙДИТ (XVIII), ЮК де ла БАКАЛАРИА (XXVI)
  •         ИТАЛЬЯНСКИЙ АНОНИМ[42]
  •       (7) РАЙМБАУТ ИЕРСКИЙ
  •         ДЖОВАННИ МАРИЯ БАРБЬЕРИ ОБ ИСТОКАХ РИФМОВАННЫХ СТИХОВ[43]
  •       (8) [ШЕСТВИЕ ТРУБАДУРОВ]
  •         ФРАНЧЕСКО ПЕТРАРКА ТОРЖЕСТВО ЛЮБВИ[47]
  •     III. ИСПАНСКИЕ ИСТОЧНИКИ
  •       (1) НЕИЗВЕСТНЫЙ РУССИЛЬОНСКИЙ ТРУБАДУР
  •         ДОН ХУАН МАНУЭЛЬ ПРОЛОГ[48]
  •       (2) ПРОЛОГ И ПИСЬМО, ОТПРАВЛЕННЫЕ МАРКИЗОМ де САНТИЛЬЯНА ВМЕСТЕ С ЕГО СОЧИНЕНИЯМИ КОННЕТАБЛЮ ПОРТУГАЛИИ[49]
  •   ПАРАЛЛЕЛЬНЫЕ ЛАТИНСКИЕ ИСТОЧНИКИ
  •     I. ТРУБАДУРЫ, ПРЕДСТАВЛЕННЫЕ В "ЖИЗНЕОПИСАНИЯХ"[70]
  •       (1) ГИЛЬЕМ АКВИТАНСКИЙ (I)
  •         А. ОРДЕРИК ВИТАЛИС ЦЕРКОВНАЯ ИСТОРИЯ В ТРИНАДЦАТИ КНИГАХ[71]
  •         Б. ВИЛЬЯМ МАЛМСБЕРИЙСКИЙ О ДЕЯНИЯХ КОРОЛЕЙ АНГЛИЙСКИХ[76]
  •         В. ЭТЬЕНН де БУРБОН О РАЗЛИЧНЫХ ПРЕДМЕТАХ, ПРОПОВЕДИ ДОСТОЙНЫХ[78]
  •         Г. ГАЛЬФРЕД ВОЖСКИЙ ХРОНИКА[80]
  •         Д. ГАЛЬФРЕД ВАНДОМСКИЙ ПОСЛАНИЕ ГИЛЬЕМУ, ГЕРЦОГУ АКВИТАНСКОМУ[81]
  •         Е. ПАПА УРБАН II ПОСЛАНИЕ ГИЛЬЕМУ, ГЕРЦОГУ АКВИТАНСКОМУ[82]
  •         Ж. РАУЛЬ де ДИСЕТ[83]
  •         З. ГАЛЬФРЕД ТОЛСТЫЙ ЖИТИЕ БЕРНАРДА, АББАТА ТИРОНСКОГО[84]
  •         И. МАЛЬЯКСКИЙ ХРОНИКОН
  •       (2) АРНАУТ ДАНИЭЛЬ (IX) БЕНВЕНУТО да ИМОЛА[85]
  •         КОММЕНТАРИЙ К ДАНТОВОЙ ‘‘КОМЕДИИ’’ (Чистилище, песнь XXVI, 115-148)
  •       (3) БЕРТРАН де БОРН (XI)
  •         А. БЕНВЕНУТО да ИМОЛА КОММЕНТАРИЙ К ДАНТОВОЙ "КОМЕДИИ" (Ад, песнь XXVIII, 118-142)
  •         Б. ГЕРВАСИЙ ТИЛЬБЕРИЙСКИЙ ИМПЕРАТОРСКИЕ ДОСУГИ[96]
  •       (4) САВАРИК де МАЛЛЕОН (XXVIII)
  •         ПЕТР, МОНАХ САРНАЙСКИХ ДОЛИН[98] ИСТОРИЯ АЛЬБИГОЙЦЕВ
  •       (5) ДОФИН ОВЕРНСКИЙ (XLII)
  •         ЭТЬЕНН де БУРБОН[100] О РАЗЛИЧНЫХ ПРЕДМЕТАХ, ПРОПОВЕДИ ДОСТОЙНЫХ
  •       (6) РИЧАРД ЛЬВИНОЕ СЕРДЦЕ (XLII)
  •         ГАЛЬФРЕД ВИНИСАЛЬВСКИЙ[101]
  •       (7) ПОНС де КАПДЮЭЙЛЬ (XLVII)
  •         ГЕРВАСИЙ ТИЛЬБЕРИЙСКИЙ[102] ИМПЕРАТОРСКИЕ ДОСУГИ
  •       (8) ФОЛЬКЕТ МАРСЕЛЬСКИЙ (LXXII)
  •         А. ЭТЬЕНН де БУРБОН О РАЗЛИЧНЫХ ПРЕДМЕТАХ, ПРОПОВЕДИ ДОСТОЙНЫХ[104]
  •         Б. ГИЛЬОМ де ПЮИ-ЛОРАН ХРОНИКОН[108]
  •         В. РОБЕРТ СОРБОННСКИЙ ПРОПОВЕДИ[112]
  •       (9) СОРДЕЛЬ (XCVІІІ)
  •         А. БЕНВЕНУТО да ИМОЛА КОММЕНТАРИЙ К ДАНТОВОЙ КОМЕДИИ (Чистилище, песни VI, 58-IX, 58)
  •         Б. РОЛАНДИН ХРОНИКА[117]
  •         В. ПАПЫ КЛЕМЕНТА IV ЭПИСТОЛА CCCLXXX ВОЗЛЮБЛЕННОМУ ВО ХРИСТЕ СЫНУ КАРЛУ, СЛАВНОМУ КОРОЛЮ СИЦИЛИЙСКОМУ[118]
  •     II. ТРУБАДУРЫ, В "ЖИЗНЕОПИСАНИЯХ" НЕ ПРЕДСТАВЛЕННЫЕ
  •       (1) ЭБЛЕС ВЕНТАДОРНСКИЙ
  •         ГАЛЬФРЕД ВОЖСКИЙ[120] ХРОНИКА
  •       (2) ГРИГОРИЙ БЕЧАДА[125]
  •         ГАЛЬФРЕД ВАНДОМСКИЙ[126] ПОСЛАНИЕ
  •       (3) АРНАУТ КАТАЛАН
  •         А. ГИЛЬЕМ ПЕЛИССО ХРОНИКА[131]
  •         Б. АНОНИМ
  •       (4) ГИРАУТ де КАБРЕЙРА[134]
  •         ГЕРВАСИЙ ТИЛЬБЕРИЙСКИЙ ИМПЕРАТОРСКИЕ ДОСУГИ О КОНЕ ГИРАЛЬДА ИЗ КАБРЕРИЕВ
  •       (5) ГИЛЬЕМ МИТА[139]
  •         ГАЛЬФРЕД ВОЖСКИЙ ХРОНИКА
  •     III. ДАНТЕ О НАРОДНОМ КРАСНОРЕЧИИ[148]
  •     IV. КОДИФИКАЦИЯ КУРТУАЗНОЙ ЛЮБВИ В ЛАТИНСКИХ ПАМЯТНИКАХ ХІІ-ХІІІ веков
  •       1. АНДРЕЙ КАПЕЛЛАН О ЛЮБВИ[173]
  •         ПРЕДИСЛОВИЕ
  •         ПРИСТУП
  •         1,1. ЧТО ЕСТЬ ЛЮБОВЬ
  •         1,2. МЕЖДУ КЕМ МОЖЕТ БЫТЬ ЛЮБОВЬ
  •         1,4. КАКОВО ЕСТЬ ДЕЙСТВИЕ ЛЮБВИ
  •         1,6. СКОЛЬКО И КАКОВЫ ЕСТЬ СПОСОБЫ ДОСТИЖЕНИЯ ЛЮБВИ
  •         1,7. О ЛЮБВИ КЛИРИКОВ
  •         1,8. О ЛЮБВИ МОНАХИНЬ
  •         11,7. О РАЗЛИЧНЫХ РЕШЕНИЯХ СУДА ЛЮБВИ
  •         11,8. О ПРАВИЛАХ ЛЮБВИ
  •       2. БОНКОМПАНЬО КОЛЕСО ВЕНЕРИНО[187]
  •       3. ФРАНЧЕСКО да БАРБЕРИНО КОММЕНТАРИЙ К "ПРЕДПИСАНИЯМ ЛЮБВИ"[192]
  •   ЛИТЕРАТУРНЫЕ ОБРАБОТКИ СЮЖЕТА "СЪЕДЕННОГО СЕРДЦА"
  •     I. АРНАУТ ГИЛЬЕМ ДЕ МАРСАН НАЗИДАНИЕ[253]
  •     II. ТОМА РОМАН О ТРИСТАНЕ[254]
  •     III. РЕНО ЛЭ ОБ УЗНИКЕ, ИЛИ ЛЭ ОБ ИНЬОРЕ[255]
  •     IV. КОНРАД ВЮРЦБУРГСКИЙ ПОВЕСТЬ О ЛЮБВИ, ИЛИ ПОВЕСТЬ О СЕРДЦЕ[259]
  •     V. РОМАН О ВЛАДЕТЕЛЕ ЗАМКА КУСИ И ДАМЕ де ФАЙЕЛЬ[262]
  •     VI. ГАНС САКС ПРЕЖАЛОСТНАЯ ТРАГЕДИЯ О КНЯЗЕ КОНКРЕТЕ, ИГРАЕМАЯ ДЕСЯТЬЮ ПЕРСОНАМИ И ПЯТЬ ДЕЙСТВ ИМЕЮЩАЯ[263]
  •       Действо первое
  •       Действо второе
  •       Действо третье
  •       Действо четвертое
  •     VII. ПРЕКРАСНЫЙ БРЕМБЕРЖЕЦ[264]
  •     VIII. СКАНДИНАВСКИЕ БАЛЛАДЫ[265]
  •       А. 1. ГЕРЦОГ ФРИДЕНБОРГ
  •       А. 2. ГЕРЦОГ ФРЕЙДЕНБОРГ И ДЕВИЦА АДЕЛИНА
  •       Б. 1. ДАТСКАЯ НАРОДНАЯ БАЛЛАДА
  •       Б. 2. ДАТСКАЯ НАРОДНАЯ БАЛЛАДА
  •     IX. ПРИКЛЮЧЕНИЯ РАДЖИ РАСАЛУ[266]
  • ПРИЛОЖЕНИЯ
  •   М.Б. Мейлах. СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ПРОВАНСАЛЬСКИЕ ЖИЗНЕОПИСАНИЯ И КУРТУАЗНАЯ КУЛЬТУРА ТРУБАДУРОВ
  •     I. ТРУБАДУРЫ И КУРТУАЗНО-ПОЭТИЧЕСКАЯ КУЛЬТУРА ПРОВАНСА ХІІ-ХІII веков
  •     II. У ИСТОКОВ ЕВРОПЕЙСКОЙ НОВЕЛЛЫ
  •     III. ЛЕГЕНДА О "СЪЕДЕННОМ СЕРДЦЕ"
  •     IV. ТРУБАДУРЫ И КУРТУАЗИЯ В ИЛЛЮСТРАЦИЯХ К ЭТОЙ КНИГЕ
  •   М.Б. Мейлах. ЖАН де НОСТРДАМ И ЕГО "ЖИЗНЕОПИСАНИЯ ДРЕВНИХ И НАИСЛАВНЕЙШИХ ПРОВАНСАЛЬСКИХ ПИИТОВ"
  •   М.Л. Гаспаров. ЛЮБОВНЫЙ УЧЕБНИК И ЛЮБОВНЫЙ ПИСЬМОВНИК (Андрей Капеллан и Бонкомпаньо)
  •   М.Б. Мейлах. ОБ ОДНОЙ РАННЕЙ САТИРЕ НА КУРТУАЗИЮ: "ПРЕДПИСАНИЯ ЛЮБВИ" ФРАНЧЕСКО да БАРБЕРИНО
  •   ОБОСНОВАНИЕ ТЕКСТА
  • *** Примечания ***