Лепестки на волнах [Anna] (fb2) читать онлайн

Anna Лепестки на волнах

Часть первая. Путь домой

Покончив с пиратством, Питер Блад стал губернатором Ямайки. Он и Арабелла вместе и счастливы. Но… она попадает в руки адмирала Испании дона Мигеля де Эспиносы, заклятого врага Блада, и это еще полбеды! Август-октябрь 1689 г. В плане историзма имеются умышленные допущения автора.

Пролог

Утреннее солнце заглядывало в разбитые окна кормовой каюты. На полу, среди обломков мебели лежала молодая женщина. Солнечные лучи, перебегая с одного предмета на другой, наконец упали на лицо лежащей, и ее веки дрогнули. В борт гулко ударила волна, сильно кренившийся корабль отозвался протяжным стоном. Это окончательно вывело женщину из забытья. Она повернулась на бок, затем села. Поморщившись, дотронулась до головы и тут же отдернула руку – пальцы были в крови. Она перевела недоуменный взгляд на окружающий ее хаос, будто не вполне понимая, где находится. А в следующий миг ее охватил ужас: она не только не помнила, как оказалась на корабле, куда и зачем держала путь, но и все предшествующие события ее жизни причудливо переплетались в сознании, не желая складываться в цельную картину.

Смутные образы, отрывочные воспоминания… Вот грузный мужчина в красном мундире поворачивается к ней и недовольно произносит:

«Арабелла, нам нужно поговорить…»

«Арабелла? Да, это мое имя…»

Тот же мужчина в пышном парике, багровый от жары… Арабелла чувствует неприязнь к нему, но кажется, они связаны родственными узами… Какие-то нарядно одетые люди… Она сама, едет верхом по узкой тропинке… Сладкий цветочный аромат, дом с колоннами на холме… Паруса корабля… Пронзительно синее небо… Цвет неба тревожит, словно из глубины покрытой мраком памяти рвется на свободу что-то важное…

«Я просто ударилась при падении. Сейчас все пройдет. Но почему так тихо?»

И в самом деле, только скрип переборок и плеск волн нарушали гнетущую тишину.

«Был шторм… И… все погибли? Я здесь одна?!»

Арабелла судорожно вздохнула, борясь с паникой. Возможно, люди покинули корабль в поисках спасения, значит, она тоже попытается сделать это. Попытается. Она продолжала напряженно прислушиваться. Почти сразу до нее донеслись отдаленные голоса и шаги. Арабелла облегченно перевела дух: все же на корабле кто-то был!

Шаги приблизились, дверь каюты распахнулась. На пороге стоял высокий темноволосый мужчина в черном камзоле испанского кроя. Странное дело, фасон его одежды она смогла определить, а собственное прошлое от нее ускользало…

Вошедший оглядел каюту, перевел взгляд на сидевшую на полу женщину, и его глаза расширились от изумления, а затем вспыхнули злобным торжеством.

– Поистине, небеса щедры ко мне, как никогда. Сударыня, окажите мне честь и проследуйте на мой корабль. – Мужчина говорил по-английскис акцентом, его любезные слова плохо вязались с издевательским тоном. – Его превосходительству губернатору Ямайки следует быть признательным мне за спасение жизни своей супруги. А также проявить достаточно сговорчивости, если он желает вновь увидеть вас, – зловеще добавил он.

Арабелла прижала пальцы к вискам. Откуда этот испанец знает ее?

– Я не понимаю, о ком вы говорите! – воскликнула она.

– Что за игру вы затеяли, миссис Блад? Разумеется, о вашем муже, Питере Бладе. Или мои сведения неверны, и он больше не является губернатором?

У нее есть муж? Арабелла никак не могла сосредоточиться, мысли путались. Голова болела все сильнее, темная фигура мужчины расплывалась перед глазами.

После паузы испанец спросил, немного смягчив голос:

– Вы ранены? На моем корабле есть врач. В любом случае вы – моя пленница, и никакие уловки вам не помогут.

– Я ничего не помню… – с трудом выговорила Арабелла, опускаясь на пол каюты.

Кораблекрушение

Его превосходительство губернатор Блад внимательно разглядывал лицо своей жены, с самым отсутствующим видом сидящей за столом напротив него. Между ее бровей залегла складочка, и за все время завтрака они едва ли обменялись парой фраз.

– Дорогая? – негромко спросил он. – Что тебя беспокоит?

Она виновато посмотрела на него и отставила недопитую чашечку шоколада:

– Питер, я получила письмо от мистера Дженкинса, моего управляющего.

– И как идут дела на Барбадосе? – вежливо осведомился Блад.

У его превосходительства не вызывало особых восторгов упоминание о тех самых плантациях, на которых он имел несчастье быть рабом.

– Плохо, Питер. Один из наших соседей затеял тяжбу и оспаривает ту часть плантаций, которую я унаследовала после смерти отца. Будто бы документы составлены неверно. А поскольку ты великодушно оставил мне право распоряжаться плантациями… – Арабелла вздохнула. – Боюсь, требуется мое присутствие. Капитан брига «Пегас», мистер Марлоу, был так любезен, что лично принес мне письмо мистера Дженкинса сегодня утром. И он готов взять меня на борт. Бриг отплывает на Барбадос послезавтра, капитан Марлоу торопится доставить ценный груз.

Питер чертыхнулся про себя, неблагородно желая не в меру предприимчивому и шустрому капитану упиться до зеленых чертей в какой-нибудь из таверн Порт-Ройяла, и осторожно поинтересовался:

– Арабелла, ты же не собираешься пускаться в путь сейчас, в самый разгар сезона ураганов?

– В этом году шторма не столь сильны. А капитан Марлоу – опытный моряк. Это очень важно для меня. Пожалуйста, не сердись, – проговорила Арабелла, глядя на хмурившегося мужа.

Блад поднялся, обошел стол и склонился над Арабеллой, обнимая ее за плечи.

– А для меня важно, чтобы ты была рядом со мной, мое сокровище.

– Я знаю, Питер. Поверь, это моя сбывшаяся мечта – быть рядом с тобой. – Арабелла закрыла глаза и улыбнулась, затемтихо, но твердо проговорила: – Но я должна ехать.

– Так значит, все уже решено?

Арабелла промолчала.

Блад ощутил закипающий гнев. За несколько месяцев, прошедших после свадьбы, он успел достаточно изучить жену и понимал, что ему не удастся заставить ее переменить решение. Но, черт возьми, он был готов запереть ее, если бы не понимал полную бесполезность подобных действий. Выпрямившись, он тяжело вздохнул и сухо сказал:

– Поезжай.

* * *

Питер Блад, несмотря на позднюю ночь и сильнейшую усталость, сидел за столом в своем кабинете. Надо бы лечь спать, но… Сон накроет его глухим покрывалом, а вскоре он проснется: ему покажется, что нежные пальцы жены прикоснулись к его лбу.

Они поссорились в то утро, и прощание вышло прохладным. Спустя десять дней губернатору Бладусообщили, что «Пегас» попал в жесточайший шторм. Немногих выживших, оказавшихся в воде еще до того, как бриг выбросило на рифы, и цеплявшихся за обломки мачт, подобрал другой английский корабль, который шел на Ямайку. Арабеллы среди них не было.

Блад поборол искушение отправиться к месту крушения «Пегаса», слишком хорошо зная, что море не отдает назад то, что взяло. Боль потери ни на миг не отпускала его, и к ней примешивалось чувство неизбывной вины. Доводы разума не имели никакого значения. Он должен был запретить Арабелле ехать. Они бы помирились, потом…

Днем, в череде бесконечных и всегда важных дел ему удавалось – нет, не забыть, но думать о случившемся отстраненно, как будто это произошло с кем-то другим. Но ночью!

Блад придвинул к себе стопку финансовых отчетов и попытался сосредоточиться на стройных рядах цифр. Однако осознав, что несколько раз пробегает глазами одну и ту же строку, он уже собирался оставить это бессмысленное занятие и немного отдохнуть. В этот момент его слуха достиг неясный шум. Блад встал из-за стола и подошел к окнам, выходящим на площадь перед парадным входом. В круге света от фонаря сержант охраны спорил с незнакомым человеком и, кажется, уже был готов стрелять в того из мушкета. Кто-то прорывается к нему на прием? В весьма неурочный час! Блад распахнул окно и крикнул:

– Доусон, что там у тебя?

– Ваше превосходительство, это бродяга, причем безумный. Он утверждает, что у него есть сведения о миссис Блад, вашей супруге, упокой Господь ее душу!

Сердце ухнуло в бездну, и Питер, не в силах вымолвить ни слова, махнул рукой.

Заложница

Арабелла бездумно смотрела в сине-зеленые волны, стоя на шкафуте величественного «Санто-Доминго», который принадлежал ее странному спасителю. Дон Мигель де Эспиноса – так он изволил представиться ей…

– Вам уже лучше, миссис Блад?

Услышав резкий голос дона Мигеля, молодая женщина обернулась: испанец стоял в нескольких шагах от нее.

– Гораздо лучше. У вас прекрасный врач, дон Мигель, – учтиво ответила она.

– К вам вернулись еще какие-либо воспоминания?

– О том, что было до моего путешествия – нет. Я хорошо помню детство, менее четко – как жила с дядей на Барбадосе. Но Ямайка? И как я оказалась на том корабле? Вы утверждаете, что мы знакомы, более того, чтомой супруг – губернатор Ямайки. Увы, здесь мне нечего вам сказать.

Де Эспиноса, сдвинув черные брови, пытливо вглядывался в ее лицо. Арабелла отвечала ему спокойным, ясным взглядом.

– Так значит, ничего из того, что произошло за последний год? И это еще по меньшей мере…

Арабелла покачала головой. Когда она очнулась во второй раз, уже на «Санто-Доминго», над ней склонялся немолодой мужчина с живыми темными глазами. Это был врач, сеньор Рамиро. Кроме него в каюте присутствовал дон Мигель де Эспиноса. Он не поверил, что Арабелла не узнаётего. Однако сеньор Рамиро сказал на вполне сносном английском, что слышал о подобных случаях, и иногда память внезапно возвращается к человеку, Господь милостив. Дон Мигель едко заметил, что милость господня не распространяется на еретиков, и покинул каюту.

Прошли почти две недели. В первые дни, выплывая из полузабытья, Арабелла еще несколько раз видела стоящего рядом с ее изголовьем дона Мигеля в его неизменном черном с серебром камзоле и вздрагивала неизвестно почему. Немного оправившись, она не оставляла попыток мысленно восстановить утраченную часть своей жизни. Но все было напрасно. Призрачные образы из снов таяли за миг до еепробуждения.

Хотьде Эспиноса и заявил, что она его пленница, обращались с ней хорошо. Сам он, убедившись, что Арабелла вне опасности, казалось, потерял к ней интерес. Вплоть до сегодняшнего дня, когда она впервые вышла из отведенной ей каюты. Именно сегодня врач сказал, что ей предоставлена полная свобода передвижений – насколько это было возможно на военном корабле. То, что корабль военный, она поняла, едва ступив на палубу. Откуда-то она знала это…

Арабелла посмотрела в мрачные глаза испанца и спросила:

– Могу ли я узнать, как вы намерены поступить со мной?

Дон Мигель молчал, о чем-то размышляя.

…Увидев налетевший на рифы бриг, он принял решение отправить на корабль две шлюпки ипод воздействием внезапного порываприсоединился к матросам. Теперь он был уверен, что это наитие было ниспослало ему свыше.

Изумлениюде Эспиносы не было предела, когда он обнаружил на бриге мисс Бишоп, – ту самую самоуверенную еретичку-англичанку, которую в сентябре прошлого года он имел сомнительное удовольствиеподобрать с потопленного им же английского фрегата. Вернее – миссис Блад. Да, у него были сведения о головокружительном взлете в жизни Питера Блада, включая женитьбу на племяннице прежнего губернатора Ямайки.

И вот Арабелла Блад здесь, в его власти. Неужели небо услышало егострастные молитвы и дает ему шанс поквитаться? Возможно, это и к лучшему, что из памяти женщины стерлись события последних лет. Теперь месть Питеру Бладу будет особенно изощренной.

– Вы напишете мужу, – наконец отрывисто проговорил он и усмехнулся: – Полагаю, ему знаком ваш почерк. Так он убедится, что вы живы и находитесь в моих руках. Все остальное вас пока не касается.

– Как я могу быть уверена, что вы сказали мне правдуи я действительно замужем за этим человеком?

– Миссис Блад, вам придется поверить мне. Да и подумайте сами, к чему мне вводить вас в заблуждение?

– А если я откажусь? – строптиво вскинула голову Арабелла.

Дон Мигель расхохотался, и у нее озноб пробежал по спине.

– Потеряв память, вы сохранили всю свою дерзость. И что же дальше? Дорогая миссис Блад, скажите, что или кто в этом случае помешает мне бросить вас обратно в море или отдать моим матросам?

Сердце Арабеллы сжалось: слова испанца отнюдь не былипустойугрозой. Но вместе с темв ней будто пробудилась некая внутренняя сила, не позволяющая смиренно склониться перед ним.

– Кто знает, может быть, смерть в морских волнах – это благопо сравнению с тем, во что вы меня впутываете!

Дон Мигель подскочил к Арабелле и схватил ее за руку.

– Смерть смерти рознь, миссис Блад! И в вашем случае она может оказаться весьма…неприглядной, – злобно прошипел он.

– Пусть так, – она продолжала смело глядеть ему в глаза. – Но в этом случае и вы не достигнете желаемого. Дон Мигель, вы причиняете мне боль, пожалуйста, отпустите мою руку.

Удивленный ее спокойным тоном, де Эспиноса разжал пальцы и усмехнулся:

– Да, все те же упрямство и гордыня, все как и прежде… мисс Бишоп. Позвольте называть вас так, раз уж вы отказываетесь вспоминать своего супруга.

«Мисс Бишоп? Я этого не говорила… Так значит, он на самом деле знает меня!» – растерянно подумала Арабелла.

Де Эспиноса отступил на шаг и скрестил руки на груди. В первое время он заходил справиться об Арабелле у Рамиро. Его беспокоило, выживет ли пленница и не лишилась ли она вместе с памятью и рассудка. Он подолгу смотрел на белое лицо молодой женщины, такое же белое, как и полотно, которым была перевязана ее голова. На «Милагросе» Арабелла поразила его своим самообладанием, а теперь была такой беспомощной, уязвимой – и это будоражилоего. Он не ожидал, что едва поднявшись на ноги, она отважится противостоять ему. Да, силы духа ей не занимать, и де Эспиноса изменил тактику.

– Вы достойный противник, мисс Бишоп, – продолжал усмехаться он. – Не сверкайте так грозно глазами. Я не понимаю, почему вы упрямитесь? Надеюсь, вы знаете, что за вас может быть внесен выкуп? Разве вы предпочитаете мое общество возвращению домой? Помните вы или нет, но есть же у вас дом и родные вам люди?

– Хорошо… Я напишу моему дяде.

Это совсем не отвечало планам дона Мигеля, но он произнес с напускным безразличием:

– Конечно, вы можете сделать это. Но, насколько мне известно, ваш муж сменил губернатора Бишопа на его посту. Куда же направить это письмо? Остался ли ваш дядя на Ямайке или вернулся на Барбадос? Кроме того, разве не муж должен заботиться о своей жене?

– Но откуда вам столько известно про меня, при каких обстоятельствах мы встречались?!

Арабелла почувствовала, как на нее накатывает слабость, и оперлась на планшир.

– Вы утомлены, а я должен вернуться к своим делам, – помолчав, сказал дон Мигель. – Позже вы напишите им обоим, или, если вы категорически не хотите писать мужу, одному лишь дяде. Но только то, что я вам скажу. Условия внесения выкупа оговорю я сам. Об остальном мы побеседуем в следующий раз. Видите остров у нас прямо по курсу? Это Эспаньола. К вечеру «Санто-Доминго» бросит якорь на рейде Ла Романы. Дрянной городишко, но там я найду человека, с которым смогу переслать письма по назначению.

Испанец ушел, а Арабелла еще стояла некоторое время, глядя на туманное вытянутое облако, лежащее на горизонте. Дон Мигель прав, не былосмысла упорствовать.

«Мне придется подчинится его требованию и написать эти проклятые письма. Нодело не только в выкупе… Откуда такое пристальное внимание ко мне и к тому, кого он называет моим мужем?»

На глаза навернулись слезы отчаяния, она сердито сморгнула их и оглянулась на ют, где дон Мигель, стоя к ней спиной, о чем-то разговаривал с одним из своих офицеров. Внутри нее что-то дрогнуло, высокая худощавая фигура в черном камзоле вызывала неясную тоску. Сейчас он обернется, и…

Позади раздалось покашливание, и наваждение рассеялось.

– Донья Арабелла, вам следует вернуться в каюту, я осмотрю вас.

К ней подошел доктор Рамиро. Арабелла тепло улыбнулась ему:

– Я прекрасно себя чувствую, сеньор Рамиро, и мне бы хотелось еще побыть на палубе.

– Донья Арабелла вольна делать, что ей заблагорассудится, даже упасть за борт от слабости и найти смерть в морских волнах, сочтя это благом – о чем она недавно поведала во всеуслышание.

Сеньор Рамиро по-дружески относился к своей пациентке. С непринужденностью, свойственной людям его профессиипосмеиваясь над смущением Арабеллы, он оказывал ей, кроме врачебной, и иную, необходимую ввиду отсутствия сиделки помощь, в том числе самого деликатного свойства. Но может ли она доверять врачу настолько, чтобы начать расспрашивать о доне Мигеле?

– Так вы были свидетелем нашего разговора?

– О, я бы не назвал это разговором, скорее это был поединок, – пожилой врач покачал головой. – Вам следует быть осторожнее, донья Арабелла. Cеньор де Эспиноса вспыльчивый человек. Даже будь вы в добром здравии…

– Так вы давно знаете дона Мигеля?

Рамиро кинул на молодую женщину пристальный взгляд:

– Я знаю его достаточно, чтобы предостеречь вас. Вы очень рисковали. Я удивлен, что его гнев угас так быстро.

– Я нужна ему… – пробормотала Арабелла.

– Нужны, – согласился врач, – но не стоит выводить его из себя. Однако мы увлеклись беседой. На вас лица нет. Ступайте к себе.

Ночной посетитель

Пожалуй, сержант Доусон поторопился причислить незнакомца к бродягам, да еще и безумным. Сам сержант застыл на пороге, с подозрением следя за каждым движением неуместного посетителя. В кабинете царило молчание. Блад рассматривал стоящего перед ним человека, пытаясь унять бешено колотящееся сердце, а тот в свою очередь насмешливо уставился на губернатора. Одет незнакомец был хоть и небогато, но добротно. А жесткий взгляд темных глаз больше подходил наемному убийце, нежели блаженному.

– У меня для вас послание, синьор говернаторе, но дело не терпит лишних ушей, – с сильным акцентом произнес наконец незнакомец.

– Ваше превосходительство… – попытался возразить Доусон, но губернатор властным жестом указал ему на дверь.

Сержант только крякнул, не смея перечить, и поспешил выйти из кабинета.

– От кого? – хрипло спросил Блад.

Посетитель извлек из-за пазухи плотный конверт и гибким движением скользнул к столу. Блад невольно прищурил глаза: ему была знакома подобная кошачья грация. Дойди дело до боя, это был бы очень опасный противник.

– Читайте. Мне также поручено дождаться ответа, если таковой последует, – осклабился посланец.

Блад сломал печать, и на стол выпал небольшой листок бумаги, на котором было написано несколько строк. В кабинете словно полыхнула беззвучная молния, во рту сразу же пересохло: Блад узнал почерк жены. Он жадно вчитался в письмо.

«Ваше превосходительство,

Бриг, на котором я плыла, выбросило на рифы, но Господу было угодно, чтобы я осталась жива. Дон Мигель де Эспиноса спас меня с разбившегося корабля, и в данный момент я нахожусь у него. Мне предоставлено все необходимое, пусть это Вас не волнует.

Условия моего освобождения будут изложены в отдельном письме.

Да поможет Вам Бог.

Арабелла»

«Жива! Она жива! Но… Дон Мигель де Эспиноса… Боже, почему именно он?!»

Вместе с ослепительной радостью Блад ощутил почти отчаяние. Но сейчас было не время поддаваться эмоциям. Он еще раз посмотрел на письмо. Почерк был неровный, словно Арабелла торопилась или не вполне уверенно держала перо. И… почему она обращается к нему «Ваше превосходительство»? Что стоит за этими краткими строками, отстраненным тоном?

Посланец понял молчание губернатора по-своему.

– Возможно, синьор говернаторе сомневается? Дон Мигель предусмотрел это. В конверте есть еще кое-что.

Питер взял конверт и, нащупав в нем что-то твердое, заглянул внутрь. Кроме еще одного листка бумаги, там был медальон на тонкой серебряной цепочке. Он прекрасно помнил этот медальон, Арабелла никогда не расставалась с ним. Но все-таки Блад открыл его: на миниатюре была изображена красивая молодая женщина с лучистыми карими глазами. Миссис Бишоп. Арабелла унаследовала глаза своей матери… Он закрыл крышечку и бережно положил медальон на стол. Ну что же, посмотрим, чего хочет дон Мигель.

Испанский адмирал, в выражениях столь любезных, что это граничило с оскорблениями, предлагал Питеру Бладу сдаться ему. В противном случае Арабелла Блад предстанет перед судом инквизиции в Гаване как ведьма и еретичка. Если его условия будут приняты, дон Мигель давал слово гранда Испании, что отпустит миссис Блад, не причинив той никакого вреда. Дальнейшее Бладу должен был сообщить человек, доставивший послание.

«Суд инквизиции!»

Блад откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. В эту минуту он не задавался вопросом, способен ли дон Мигель осуществить свою угрозу, ему было достаточно того, что его жена находится в руках жестокого человека, обезумевшего от жажды мести. На его висках выступил холодный пот. Блад думал о жуткой тюрьме в Севилье, из которой ему чудом удалось вырваться. Сама мысль о том, что Арабелле грозит опасность оказаться в подобном месте, была невыносима.

– Что синьор говернаторе изволит ответить?

– Да, – резко бросил Блад.

Кривая усмешка исчезла с губ посланца дона Мигеля, когда он встретился взглядом с яростными синими глазами Блада. Матерый хищник безошибочно распознал в сидящем за столом человека зверя, не менее опасного, чем был он сам.

– Ты испанец? Как твое имя?

– Sono genovese^[1]. У меня нет имени, моя мать не утруждала себя такими мелочами. Если вам угодно, зовите меня Тень.

– Путь будет Тень. Что тебе велено передать мне на словах?

– К востоку от Эспаньолы лежит Исла-де-Мона. По прошествии месяца дон Мигель будет ждать там синьора говернаторе. – Тень подошел к столу и, взяв перо, набросал очертания острова прямо на письме адмирала, затем указал координаты и ткнул пером в рисунок, отмечая нужное место. – Ваш корабль должен бросить якорь вот в этой бухте. Но на берег сойдете только вы. Ваши люди останутся в шлюпке и после обмена доставят женщину на ваш корабль. Это все.

– Ты видел мою жену?

– Да. На нее не надели кандалы и не бросили в трюм. Пока. И вот еще что – не пытайтесь препятствовать моему уходу. Дон Мигель ждет меня еще две недели. Если я не вернусь, он исполнит свою угрозу.

– А если ты споткнешься и разобьешь голову о камни? Корабль, на котором ты отправишься к нему, утонет или попадет в штиль?

– Тогда все закончится очень печально… для вашей жены. Постарайтесь точно следовать условиям дона Мигеля. Не стоит играть с ним. Помните о своей женщине. Ее жизнь может оборваться в любой момент, все зависит от вашего благоразумия.

– Я учту твои советы, Тень. Постарайся и ты… беречь себя. – Блад продолжал в упор смотреть на Тень, и тот отвел глаза, вдруг усомнившись, что все пройдет гладко, и почти сожалея, что ввязался в это дело.

Тайна его превосходительства

– Чтобы очистить днище «Императора», понадобится несколько дней. И вот еще что, мистер Питт. Сейчас, когда эскадра стоит в Порт-Ройяле, у наших мичманов появился избыток свободного времени. Проведите с ними несколько занятий, а то половина из них не знает, что такое квадрант.

– Есть, сэр, – ответ Джереми пришелся уже в спину уходящего адмирала Крофорда.

Штурман вздохнул, раздумывая о том, не было ли ошибкой его решение пойти служить на флот Его Величества. Нет, конечно, и капитан Блад установил на своих кораблях необычайно строгую дисциплину, но по крайней мере, его люди были избавлены от муштры и никогда не подвергались несправедливым наказаниям. Вспомнился Хагторп, рассказывавший о периоде своей жизни, проведенном на кораблях Королевского флота, а вместе с этим пришла грусть.

Нат погиб за миг до победы, и Джереми виделась в этом огромная несправедливость. В том бою за Порт-Ройял они потеряли очень многих, но Джереми долго не мог свыкнуться с мыслью, что его сурового и резкого в суждениях, но всегда надежного друга больше нет. Из бывших каторжников кроме его и Питера на Ямайке оставался лишь Огл, которыйнепожелал разлучаться с пушкам и вовсю теперьгонял своих комендоров, и Дайк. А вот Волверстон предпочел «волю». Джеремиотправил с оказией весточку на Тортугу и недавно получил ответ, из которого узнал, что Нед по прежнему командует «Атропос» и «щиплет перышки» испанцам. Письмо было проникнуто ностальгией по прошлым лихим временам, и, как показалось молодому человеку, Нед страшно тосковал по своим старым товарищам и особенно по Питеру Бладу, но расставаться с жизнью корсара был не намерен. Питт почти не удивился, что Волверстон не написал Питеру. Судя по всему, старый волк был обижен на Блада, считая, что тому следовало послать лорда Уиллогби ко всем чертям и в первую же ночь уйти из Порт-Ройяла.

А самому Джереми надо было бы принять приглашение Дайка, который звал его штурманом к себе. Ник на призовые деньги обзавелся новенькой шхуной и вроде как занялся фрахтом. Зная неугомонный характер своего товарища, Джереми не был так уж уверен, что дело ограничивается лишь этой достойной всяческого уважения деятельностью – достаточно было взглянуть на его быстроходную «Морскую звезду», являющуюся по сути шхуной-бригом. Боже упаси, конечно, Дайк и не помышлял о разбое в каком-либо из его видов – губернатор Блад бы не потерпел такого, и тем более – от своих бывших соратников. Но конструкция «Морской звезды» позволяла при желании увеличить вдвое то количество пушек, которые были необходимы для самообороны шхуны. Да и призовых денег вряд ли бы хватило для покупки такой красавицы…

– Мистер Питт! – его размышления перевал звонкий голос.

На причале, рядом с пришвартованным «Императором», появился темнокожий мальчишка. Тимоти, сын конюха из губернаторского дома. Обычно Питер присылал с ним записки, когда хотел видеть своего бывшего штурмана. До недавнего времени.

Вот ведь беда какая… Джереми был потрясен известием о гибели АрабеллыБлад. Питер держал свое горе глубоко внутри. За последние три недели они виделись пару раз, не более. Когда Питт, узнав о страшном несчастье, примчался в губернаторскую резиденцию, Питер отстранено выслушал неуклюжие и сбивчивые слова утешения, глядя сквозь него, и вежливо поблагодарил. И только по тому, как его пальцы временами стискивали подлокотник кресла и выражению неимоверной муки, мелькавшему в синих глазах, Питт мог понять, что пряталось за спокойствиемего друга…

– Мистер Пи-ит! – Тимоти даже подпрыгивал от нетерпения.

Неужели и в самом деле записка?!

– Чего тебе, Тимоти?

– У меня есть кое-что для вас!

Сердце екнуло, Джереми подскочил к сходням, перекинутым на пристань с борта «Императора» и сбежал на берег.

В записке, которую протянул Тимоти, было лишь несколько слов:

«Приходи, когда освободишься».

На палубе «Императора» показался вахтенный офицер, и Джереми крикнул ему:

– Мистер Райленд! У меня срочное дело в городе.

* * *

Джереми почти бегом достиг губернаторского дома. Молоденький часовой отсалютовал ему и без звука пропустил вовнутрь.

Блад стоял у больших окон, выходящих на залив, он обернулся на звук открывающейся двери, и Джереми опешил – такого свирепого взгляда у Питера он не видел со времен Картахены. И в тоже время в егоглазах было что-то еще… надежда?

– Она жива, – сказал Блад вместо приветствия.

– Ми. ссис Блад? – задохнулся от изумления Питт.

– Да. Арабелла в руках моего доброго друга, дона Мигеля де Эспиносы.

– Но… как это стало возможно?

– Дон Мигель обнаружил Арабеллу на «Пегасе». В живых на борту брига осталась только она. Я не знаю, каким образом ей посчастливилось уцелеть.

– А ты уверен… – недоверчиво начал Питт.

– Я получил записку от нее и вот это, – прервал его Блад, вынимая из кармана камзола медальон.

– И, разумеется, дон Мигель желает достойный выкуп?

– Разумеется. Мою жизнь в обмен на ее, – ровным голосом ответил Блад. – Через месяц я должен встретиться с ним на… на одном острове. Там произойдет обмен. Мне нужна твоя помощь, Джереми. У меня, как ты знаешь, есть шлюп, а кому, как не тебе, я могу доверить вести его, – на губах Блада на миг появилась кривая усмешка, а в голосе неожиданно прозвучала нотка иронии: – И… да, в своем бесконечном милосердии дон Мигель гарантирует, что не станет атаковать мой корабль, если никто из команды – кроме меня, понятное дело – не высадится на берег.

В губернаторском кабинете повисло почти осязаемое молчание.

– «Феникс» доставит меня на остров и заберет Арабеллу. Если я не прибуду на остров в означенный срок, дон Мигель отдаст ее на суд инквизиции, – наконец сухо закончил Блад.

– Бог мой! – охнул Джереми. – А если он лжет тебе? И у него нет миссис Блад, а это сам дьявол поведал ему о обстоятельствах ее гибели? Если, заполучив тебя, он не отпустит миссис Блад? – молодой человек в отчаянии забрасывал Блада вопросами.

– Если слово гранда Испании еще что-то значит, он отпустит Арабеллу, – пожал плечами тот. – Выбора нет, я должен отправиться туда, чтобы… спасти ее. Так ты согласен? Или мне искать другого штурмана?

– Согласен, – угрюмо ответил Питт, понимая, что ему нечего возразить Бладу. – Как ты оставишь свой пост?

– Об этом не беспокойся. И о своей службе тоже. Я испрошу для тебя отпуск у адмирала Крофорда. Насколько мне известно, эскадра в ближайшее время не будет задействована в каких-либо операциях, думаю, он не будет возражать.

– Где находится этот… остров?

Блад проницательно посмотрел на штурмана:

– Я скажу тебе позже. Следует ли мне предупреждать тебя, что никто не должен знать об этом? Бога ради, Джерри, сам также не пытайся что-либо предпринимать, да еще в тайне от меня. Речь идет о жизни моей жены.

* * *

Ошарашенный Джереми ушел, а Блад вернулся к созерцанию линии горизонта, словно он мог силой взгляда достичь небольшого острова, лежащего за многие мили от Ямайки. Впрочем, с чего он взял, что дон Мигель уже привел туда свой галеон? Испанец мог быть где угодно. Бладу представилось, как корабль де Эспиносы скользит ЛетучимГолландцем по волнам, растворяясь в подернутой дымкой дали. И вместе с ним растворяется, уходит от него его возлюбленная жена… Сквозь стиснутые зубы вырвался стон. Тень подтвердил, что с пленницей хорошо обращаются, однако Питеру не давал покоя странный почерк жены и особенно текст записки. Он извлек из кармана свернутый вчетверо листочек и, развернув его, начал в очередной раз рассматривать короткие неровные фразы. Арабелла больна? Конечно, она писала под контролем дона Мигеля, но… почему все же «Ваше превосходительство», черт побери?!

«Гореть тебе в аду, Мигель де Эспиноса! Что ты сотворил с ней?»

Каждый день в плену усугубляет ее страдания. Небо сохранило его Арабеллу, а он должен сделать все, чтобы освободить ее. Понимая, что если не останется иного выхода, то он без колебания пожертвует своей жизнью, Блад тем не менее не собирался покорно идти в руки дона Мигеля, подобно бессловесному скоту, которого ведут на бойню. Его ум напряженно искал выход из положения, но условия, выдвинутые испанцем, практически не оставляли ему шанса.

Выбор штурмана Питта

Бормоча проклятия испанцам и злой судьбе своего капитана, штурман Питт спустился по широкой лестнице. Его друг уже все решил для себя, Джереми видел это в его глазах. К этому дню Блад бесчисленное количество раз мог расстаться с жизнью, и часто вопреки всему выходил победителем из самых безнадежных ситуаций. И в Маркайбо, и в Картахене, да одному Богу известно, где еще – он всегда встречал опасность, дерзко глядя ей в лицо. Но теперь, когда под ударом находился не он сам, а самый дорогой ему человек, Питер Блад был уязвим как никогда… Джереми передернул плечами, представив, с какой выдумкой подойдет дон Мигель к процедуре казни своего давнего врага. В нем теплилась надежда, что и сейчас Питер что-нибудь да придумает, и сам он велел ничего не предпринимать, но все же…

А еще Питт не верил в нерушимость слова испанских грандов. Он остановился и посмотрел на караульного.

– Как тебя звать, парень?

– Джон Риддинк, сэр!

– Во сколько ты заступил на пост, Джон Риддинк?

– Вдесять утра, сэр.

– И как всегда, у его превосходительства посетители в очередь стоят? – Питт соображал, как бы ему выведать интересующие его сведения и не вызвать недоумения у часового.

– Никак нет сэр, – простодушно и словоохотливо ответил солдат. – Я и сам удивляюсь, только вы, сэр. Может, раньше кто был. Так это головная боль начальника охраны, сержанта Доусона, то-то у него с утра был вид, будто он лягушку проглотил…

«Так-так, Доусон. Значит, лягушку проглотил?»

Джереми не верил своей удаче. Он знал сержанта. Мог ли тот видеть или слышать что-то? Скорее всего, послание испанца доставили сегодняшней ночью или утром… Онне представлял, что будет делать, если ему что-то удаться узнать, но попытаться в любом случае стоило.

– Так поди-ка, сержант отправился свою головную боль лечить? – усмехнулся Питт.

– Непременно отправился, сэр! Уж как водится, к Дядюшке Сэму.

– Не грусти, Джон Риддинк! Вот сменишься, сможешь и ты пропустить стаканчик-другой…

* * *

Как и сказал славный парень Джон Риддинк, сержант Доусон обнаружился в таверне «У Дядюшки Сэма». Сидел себе в расстегнутом мундире за столом в углу да попивал ром.

«Эх и нагорит тебе, сержант, от начальства» – подумал Джереми, заметив, что стоящая перед тем бутылка почти пуста. – «С какой это радости ты разгулялся?»

Он придвинул свободный табурет к столу Доусона.

– Проклятая жара, сержант Доусон.

Мутный взгляд сержанта сфокусировался на штурмане, и он даже попытался привстать.

– Мис…тер Питт, рад вас видеть, сэр…

Попытка поприветствовать Питта как полагается не увенчалась успехом, сержант мешковато осел на скамью и вдруг скуксился.

– Неприятности, сержант?

– Т-с-с… – прижал тот палец к губам. – Об этом никто не должен знать…

– Слово моряка, – проникновенно пообещал Питт.

Сержант погрозил ему пальцем:

– Это все равно, что поручить лису стеречь курятник… Моя сестренка Дженни спуталась с вашим братом…

Джереми возвел очи горе, готовясь выслушать длинную и, без сомнения, жалостную историю сестренки сержанта, но тот спохватился, вспомнив, что проявляет непочтительность к старшему по званию, и даже слегка протрезвел:

– Виноват, сэр. Я не вас имел ввиду, сэр…

– Конечно, сержант, – терпеливо вздохнул Джереми.

– Я слишком много болтаю, сэр…

«Начинается», – с досадой подумал штурман и оглянулся. Заметив служанку, он махнул ей рукой, и когда девушка подошла, бросил на ее поднос монету.

– Принеси-ка нам еще одну бутылку, милая.

Доусон воодушевился и преданно глянул в глазаПитту.

– Вот если бы все офицеры были такими… как вы. Вы понимаете… простого солдата…

– Так что стряслось, мистер Доусон?

– Вам скажу, вам можно, мистер Питт, – зашептал вдруг тот едва слышно. – Странные дела творятся…. Странные и темные.

Джереми наклонился к Доусону, стараясь не пропустить ни слова.

– Ночью к его превосходительству пришел человек… плохой человек… он утверждал, что знает что-то о покойной миссис Блад…

Питт затаил дыхание, он боялся спугнуть откровенность, посетившую его собеседника.

– Господин губернатор приказал мне оставить его наедине с тем человеком…

– Что вы слышали, мистер Доусон? Ведь вы что-то слышали? – так же тихо спросил Джереми.

– Немного, мистер Питт… вы не подумайте, разве же то годно, подслушивать… Тот человек долго не выходил из кабинета, я забеспокоился, все ли ладно, и подошел к двери… Вот и услышал про Ислу-де-Мона – будто есть такой островок недалеко от Эспаньолы. И будто его превосходительство будут там ждать… Они говорили очень тихо… Но я понял, что господину губернатору грозит опасность… Знаете, мистер Питт, я уже служил здесь и при губернаторе Моргане, прости ему Господь его прегрешения, и уж конечно, при губернаторе Бишопе. Так скажу вам, что нынешний губернатор… мне будет очень жаль, если с ним приключится беда…

Служанка бухнула перед ними тяжелый поднос, на котором стояла бутылка и две кружки, оба вздрогнули и переглянулись.

– Вы уж никому, мистер Питт, сэр. И так егопревосходительство велел молчать про посетителя…

– Конечно, мистер Доусон. И вы исполняйте приказ господина губернатора. Вы поэтому сидите тут и… – Джереми кивнул на опустошенную бутылку с ромом.

– Отчасти, мистер Питт… Слаб я на это дело, вот и преподобный Джозеф меня порицает…

– Прислушивайтесь к преподобному, – посоветовал штурман, с угрызениями совести поглядывая на вторую бутылку, которая ожидала своего часа.

– Да знаю я, знаю, – огорченно пробормотал Доусон, голова его склонилась на стол, и через минуту Питт услышал похрапывание.

Взяв бутылку, он встал из за стола и подошел к конторке, за которой почтенный дядюшка Сэм считал выручку.

– Мистер Доусон устал после караула, вы уж не тревожьте его, дядюшка Сэм. А бутылку поставите ему от меня в следующий раз.

– Не извольте беспокоиться, сэр, – покладисто отозвался хозяин, – Будет исполнено.

* * *

Джереми вышел из таверны и огляделся. Солнце стояло почти в зените, скоро зной станет невыносимым.

«И что теперь, Джереми Питт? Что с того, что ты узнал про остров? О черт, сегодня же еще эти занятия по навигации. Самое время вернуться на «Император», наверняка адмирал Крофорд уже рвет и мечет».

Он зашагал по направлению к гавани, но адмиралу ямайской эскадры в этот день пришлось запастись немалым терпением. Не успел Питт пройти и сотни ярдов, как налетел на невысокого крепкого человека.

– Ты, никак, глаза у дядюшки Сэма оставил, штурман Питт? – прозвучал знакомый насмешливый голос.

Джереми поднял глаза и воскликнул:

– Дик! Давненько не виделись! Как идут дела в «Сундуке с золотом»?

– Идут дела, идут.

Дик Хейтон, бывший боцман «Арабеллы», остепенился, осел на берегу и даже открыл кабачок. Не мудрено, Хейтон всегда отличался практическим складом ума и хозяйственностью. Джереми один раз заходил к нему, поздравить с открытием заведения, но с тех пор они не виделись, и сейчас молодой моряк обрадовался встрече.

– А ты с чего такой смурной? – спросил Хейтон.

– Есть с чего…

– Пойдем-ка потолкуем…

* * *

– Что, Джереми, сладка ли служба королю Вильгельму?

– Служба – она служба и есть, – буркнул Питт.

Они сидели в полутемной каморке, где Хейтон принимал своих деловых партнеров. Через стенку доносился приглушенный гул полного в обеденный час кабачка. Дела и в правду шли хорошо.

– Звал тебя Дайк, а ты, дуралей, не послушался. Оно, конечно, и сейчас не поздно… Эх, вот и капитан наш… – Хейтон нахмурился. – Уж не от него ли ты такой… всклокоченный?

– От него.

– И… что он? – в голосе Дика прозвучало искренне беспокойство, но Джереми промолчал, помня о предупреждении Блада.

Бывший боцман покачал головой:

– Горе-то. Как он без нее?

– Плохо…

– Зря он согласился стать губернатором… Брал бы свою кралю да ехал с ней хоть на Барбадос, – продолжил между тем Хейтон.

– Ему особо выбирать не приходилось, – не глядя на него пробормотал Джереми и неожиданно для себя добавил: – Как и сейчас…

– Что – сейчас?

– Ничего, – прикусил язык штурман.

Хейтон пристально посмотрел на него:

– Джереми Питт, врать ты не умеешь, выкладывай. Или не доверяешь мне?

Джереми колебался, не решаясь рассказать ему об услышанном от Блада.

«Имею ли я право идти против воли Питера? Но… я не могу оставить все, как есть… Хейтон был с нами с самого начала и ни разу не дрогнул… Кому, как не ему можно доверять…»

Он облизнул пересохшие губы и выдавил из себя:

– Питеру грозит смертельная опасность…

Откровенность дона Мигеля

Арабелла подошла к перилам, ограждающим ют. Почти месяц «Санто-Доминго» стоял на рейде Ла-Романы. Если у адмирала де Эспиносы были какие-либо цели и планы до того, как он обнаружил Арабеллу на потерпевшем крушение бриге, то они явно перестали занимать его: судя по всему, он не спешил вновь пуститься в путь.

…Как только галеон бросил якорь, де Эспиноса отправился в город и вернулся через два дня в сопровождении невысокого гибкого человека с холодными глазами убийцы. Тогда же Арабелла написала мужу. Она не последовала советам Рамиро и опять вызвала гнев испанца, споря с каждой фразой, которую тот ей диктовал, и не соглашаясь подписаться ни как «Ваша преданная…», ни тем более как «Ваша любящая жена». Устав спорить, де Эспиноса, задумался, затем сказал:

– Упрямиться совершенно бессмысленно, но будь по-вашему. Есть ли у вас какая-либо вещица, безделица, по которой вас можно узнать? На тот случай, если у вашего мужа возникнут сомнения, даже если вы и напишете то, что я требую.

– Все мои вещи остались на том корабле, – ответила Арабелла.

– А это? – дон Мигель дотронулся до цепочки, поблескивающей у нее на шее.

Арабелла отпрянула и прижала руки к груди, защищая свою единственную ценность.

– Это портрет моей матери, я не могу отдать его. Этот медальон – все, что связывает меня с моим прошлым.

– Ну же, мисс Бишоп, – дон Мигель иногда обращался к ней так, то ли в шутку, то ли желая поддразнить. – Вернувшись домой, вы окажетесь в окружении множества вещей из вашего прошлого. И конечно, среди них будет медальон. Так не будем терять время на глупые споры!

Поколебавшись, она отдала медальон, а теперь сожалела об этом. Возможно, было бы лучше сразу согласиться на предложенный ей текст письма, но Арабелла не могла перебороть себя и писать о любви человеку, которого не помнила…

Погода портилась, первые капли дождя упали наее лицо, и ей показалось, что дождь плачет вместо нее.

Де Эспиноса вернулся из Ла-Романы отличном расположении духа. Все складывалось, как он и задумал. Скоро Блад будет в его руках. Он уже написал Эстебану, приглашая того присутствовать при «свершении акта возмездия».

Оглядев палубу галеона, де Эспиноса заметил на юте пленницу и, подойдя к ней, сказал:

– А, мисс Бишоп! Почему бы вам не присоединитьсяко мне и моим офицерам и не пообедать в кают-компании?

Арабелла с безмерным изумлением посмотрела на него: неожиданное приглашение показалось ей в высшей степени неуместным.

– Сожалею, но это вряд ли возможно, дон Мигель.

– Почему? – удивился де Эспиноса.

Арабелла почувствовала, как кровь приливает к щекам. Как же жалко она выглядела! Справляться с бытовыми неудобствами было непросто. Хотя с того дня, когда «Санто-Доминго» пришел в Ла-Роману, она не испытывала недостатка пресной воды и немного привела себя в порядок, но платье, несмотря на все ее усилия, пребывало в весьма плачевном состоянии. А свои густые волосы она неумело собирала в тяжелый узел на затылке.

– Ну конечно! – дон Мигель догадался о ходе ее мыслей. – Женское стремление украшать себя неистребимо. Я пошлю Хосе, моего слугу, в город. Он сообразительный малый и подыщет вам новый наряд и еще какие-нибудь мелочи. Скажите ему, что вам нужно. Что касается горничной – увы, вам придется обходиться своими силами.

– Благодарю вас, дон Мигель, но…

– Я включу эти расходы в сумму выкупа, – рассмеялся он. – Не будьте столь же непреклонны, как и в нашу прошлую встречу.

– Я не могу похвастаться, что помню, как проходила наша прошлая встреча, – на губах Арабеллы появилась слабая улыбка. – Вы обещали мне рассказать об этом. И… о Питере Бладе, моем муже.

Взгляд дона Мигеля стал жестким.

– Я расскажу вам, миссис Блад. Сегодня, после обеда. Итак, мне прислать к вам Хосе?

– Да, дон Мигель.

* * *

Хосе оказался не только понятливым, но и расторопным парнем. С помощью Рамиро Арабелла втолковала ему, в чем именно она нуждается. Прошло лишь немногим более часа, и слуга вернулся с объемистым свертком, в котором было бордовое платье на каркасе, с лифом, отделанным кружевом, и разрезами на рукавах. А также белоснежная сорочка, мантилья и шкатулка с гребнями, шпильками, маленькой игольницей и цветными нитками.

Арабелла некоторое время в замешательстве рассматривала роскошный наряд. Наконец, не без труда разобравшись в особенностях ношения непривычной одежды и в очередной раз прибегнув к помощи врача, она, задевая широкими юбками за все, что попадалось ей на пути, вошла в кают-компанию, где уже собрались офицеры «Санто-Доминго» во главе с доном Мигелем.

– Поприветствуем нашу прекрасную… гостью. – Встав, дон Мигель вышел из-за стола и подал Арабелле руку.

Его офицеры также встали. Они разглядывали пленницу, не понимая, какая блажь пришла в голову их адмиралу, – кто с любопытством, а кто и неприязненно. Де Эспиноса подвел Арабеллу к стулу с высокой спинкой. Молодая женщина села и гордо выпрямилась. Она была смущена бесцеремонными взглядами и неожиданной галантностью де Эспиносы, и больше всего в этот миг желала оказаться в своей крошечной каюте. Доктор Рамиро тоже был за столом и единственный по-доброму улыбался ей. Впрочем, вскоре внимание присутствующих переключилось на подаваемые стюардами блюда. Благодушно настроенный дон Мигель пару раз спрашивал у Арабеллы, как она находит кушанья, приготовленные новым коком. В остальном же разговор за столом шел на испанском, и она была избавлена от необходимости участвовать в нем.

Но вот обед закончился, и офицеры начали один за другим покидать кают-компанию. Последним, бросив на Арабеллу удивленный взгляд, ушел Рамиро. Де Эспиноса вертел в пальцах тяжелую серебряную вилку, будто позабыв о присутствии пленницы, и украдкой вздохнув, Арабелла поднялась на ноги и направилась к дверям.

– Миссис Блад, разве вам больше неинтересен мой рассказ?

Услышав негромкий вопрос де Эспиносы, Арабелла застыла на месте, и ей пришлось приложить немало усилий, чтобы ее голос прозвучал спокойно:

– Вы столько раз его откладывали, дон Мигель. Я, право, не была уверена, что этого не произойдет снова.

– Вы отважная женщина. Но как бы вам позже не пришлось сожалеть о своей настойчивости. Что же, приступим, – Положив вилку на скатерть, он приглашающе махнул Арабелле. – Присаживайтесь, донья Арабелла.

Поистине, сегодня был день сюрпризов! И этот обед, и необычное поведение де Эспиносы, да еще и его обращение к Арабелле по имени. Она вернулась к своему неудобному стулу, а дон Мигель принялся расхаживать по кают-компании.

– Должно быть, это ужасно – не помнить часть своей жизни, и меня впечатляет то, как стойко вы держитесь, – начал он. – Но как знать, не лучше ли пребывать в блаженном неведении, ибо многие знания умножают скорбь, так нас учит Писание. Прежде, чем я расскажу вам о том, при каких обстоятельствах мы встречались, поговорим о Питере Бладе. Вы уже поняли, что я и ваш муж являемся врагами, миссис Блад?

– Да, я догадываюсь, – едва слышно ответила Арабелла.

– Пусть в настоящий момент Англия и Испания связаны соглашением, этот союз наверняка окажется непрочным. А в условиях, когда между нами то и дело разражается война, быть врагами – это не такая уж редкость. Но здесь особый случай. Питер Блад… – в глазах дона Мигеля вспыхнул недобрый огонек, и Арабелле стало не по себе: – Сударыня, ваш муж был одним из самых удачливых и дерзких пиратов Карибского моря всего год назад.

– Он был… пиратом?! – растерянно выдохнула Арабелла.

– О, да! И каким! Его слава докатилась и до Европы! – дон Мигель замолчал и остановился напротив окон каюты, спиной к Арабелле.

– Но это невозможно! Вы сказали, что мой муж – губернатор Ямайки!

– Ничего невозможного. Он был пиратом, а стал губернатором. Только вы, англичане, способны назначить преступника на такой высокий пост. Вспомнить хоть Моргана, – саркастически отозвался де Эспиноса. – Но это лишь завязка истории. В самом начале своей «карьеры», – если это слово уместно по отношению к морскому разбойнику, – Питер Блад захватил корабль моего брата Диего. Брату удалось усыпить бдительность пиратов и привести корабль к берегам Эспаньолы, где они повстречались с «Энкарнасьоном», моим флагманом. В честном бою у них бы не было шансов. И тогда капитан Блад приказал привязать Диего к жерлу пушки. Все происходило на глазах его сына, Эстебана, которому едва ли было тогда шестнадцать. Угрожая мальчику, что в случае неповиновения он прикажет выстрелить из этой пушки, Блад отправился вместе с Эстебаном на «Энкарнасьон» и заставил моего племянника подтвердить лживую историю о якобы спасенном испанском сеньоре, за которого выдавал себя. Когда они вернулись на «Синко Льягас», Диего был уже мертв. Мерзавцы осмелились утверждать, что он умер от страха, – проговорил испанец бесцветным голосом, так и не взглянув на замершую в ужасе Арабеллу, и вдруггневно воскликнул: – Нужно быть глупцом, чтобы поверить в эту ложь!

У Арабеллы кружилась голова, корсет платья давил на грудь, мешая дышать. Обрывки леденящих душу рассказов про кровожадных пиратов, когда-либо слышанных ею, сплетались в ее сознании в чудовищный клубок.

– Это неправда… – прошептала она, – я не могла стать женой такого человека…

– И тем не менее, это так! – дон Мигель резко повернулся к ней и замер: в эту минуту, ошеломленная, с полными боли глазами, Арабелла уже не походила на непреклонную английскую леди, осмеливающуюся спорить с ним по всем поводам даже в такой бедственной для себя ситуации. Сейчас она казалась ему очень юной и… беззащитной. – Вы бледны как смерть, донья Арабелла. Хотите воды?

– Да, пожалуйста…

Де Эспиноса подошел к столу и налил в бокал воды из кувшина.

– Прошу меня извинить, судя по всему, вы еще не до конца оправились после болезни, чтобы выдержать подобные откровения, – с этими словами он поднес бокал к ее губам. – Рамиро рассердится на меня, если увидит вас в таком состоянии. Пейте… Думаю, что мы продолжим нашу беседу в другой раз.

– Нет, дон Мигель. Я бы хотела узнать все сегодня, – неожиданно твердо возразила Арабелла.

– Вы никогда не сдаетесь? Я еще не встречал женщины, подобной вам. И тогда, на «Милагросе», вы точно так же вели себя со мной… и с ним…

– Я устала от ваших загадок.

Дон Мигель присел на край стола рядом с ней.

– Рассказывать осталось немного. Вас, конечно же, интересует наша встреча. Извольте. Nil novi sub luna^[2]. Вы уже были моей пленницей. В прошлом году, в одной из стычек с вашими соотечественниками я захватил вас и одного знатного английского сеньора, не помню его имени. Ну а капитан Блад атаковал, в свою очередь, меня. Я проиграл бой, вы со своим спутником стали его пленниками. А еще примерно через полгода до меня дошли слухи, будто знаменитый пират вместо виселицы оказался в кресле губернатора Ямайки, более того – женился на племяннице своего предшественника. То есть на вас, донья Арабелла. Признаться, я был удивлен и тому, и другому. Вы недоумеваете, как могли стать его женой? Возможно, вас заставили…

– Здесь что-то не так, я чувствую! – Арабелла в отчаянии замотала головой. – Все, что вы мне рассказали, – это ужасно, но… вы потерпели поражение в бою с Питером Бладом – и все же вы живы…

Щека дона Мигеля дернулась, унизительная сцена, разыгравшаяся на борту «Милагросы», необыкновенно ярко предстала перед его взором.

– Я остался в живых благодаря странной прихоти победителя! – процедил он сквозь стиснутые зубы.

Арабелла уткнулась лицом в ладони и почти простонала:

– Я вам не верю…

– Дело ваше, но мне больше нечего добавить.

– Позвольте мне уйти…

Арабелла встала и покачнулась. Де Эспиноса подхватил ее, не дав упасть, но она отстранила его руки, высвобождаясь из непрошеных объятий.

– Вы сейчас лишитесь чувств, я позову Рамиро.

– Я в состоянии добраться до своей каюты, – она вскинула голову и вышла из кают-компании.

Дон Мигель проводил ее взглядом. Этот разговор был частью мести Питеру Бладу и его удар достиг цели, но почему-то он не чувствовал ни радости, ни удовлетворения, скорее – горечь.

* * *

Вернувшись к себе, Арабелла в изнеможении опустилась на широкий рундук, стоящий у окна. Проклятое платье превратилось в орудие пытки, но испытываемое неудобство не шло ни в какое сравнение с отчаянием, терзавшими ее душу.

В дверь каюты легонько постучали.

– Донья Арабелла? Вы здесь? – раздался голос Рамиро.

– Войдите, – ответила она.

– Вы плачете? – обеспокоено спросил врач, подходя к ней.

Арабелла порывисто обернулась, и он увидел сухой лихорадочный блеск глаз своей пациентки.

– Что с вами?

– Сеньор Рамиро, вы слышали это имя – Питер Блад?

– Ах, вот оно что. Конечно, донья Арабелла. Колонии Испании перетерпели немало урона от его набегов.

– Так вы с самого начала знали, кем был мой муж?

– Да. Когда дон Мигель принес вас сюда, он сразу назвал мне ваше имя. Но вы были так слабы… – врач сокрушенно покачал головой, отвечая на немой укор, появившийся во взгляде молодой женщины.

– Вы достаточно знаете дона Мигеля де Эспиносу. Сегодня он рассказал мне ужасные вещи. Как по-вашему, он мог… – она запнулась, не зная, как закончить фразу.

– Я не думаю, что он солгал вам, донья Арабелла. Давайте-ка я послужу вам камеристкой, а то вы задохнетесь в этой броне, по недоразумению именуемойженским платьем.

– Но если все то, что он мне поведал – правда, то я не могла стать женой Питера Блада по своей воле. Дон Мигель считает, что меня принудили к браку…

Рамиро тяжело вздохнул:

– Донья Арабелла, спросите себя сами, возможно ли женщину с вашим твердым характером и смелостью принудить к чему-либо? Дону Мигелю далеко не все известно, а к вам увы, память еще не вернулась. Прекратите терзать себя и наберитесь терпения.

– Он ненавидит моего мужа…

– У сеньора де Эспиносы крутой нрав. Я слышал от людей, знавших его прежде, что он сильно изменился после смерти дона Диего. Он очень любил брата… Своей семьи у него никогда не было. Я накапаю вам вот этой тинктуры, иначе вы не уснете. Отдыхайте и копите силы, они вам еще понадобятся.

Шоколад

Арабелла с тоской оглядела маленькую каюту, служившую ей пристанищем и тюрьмой, и которую онаизучила до последней трещинки на дереве переборок. После обеда и последовавшего за ним оглушающего откровения дона Мигеля прошли еще несколько тягучих, как патока, дней. Она уже потеряла им счет, и ей казалось, что иной жизни для нее не было и не будет, только неустанный плеск волн в борт «Санто-Доминго», низкая тесная каюта и горящий взгляд испанца, который преследовал ее даже во сне. Впрочем, со сном дело обстояло неважно, тинктуры доктора Рамиро не очень-то ей помогали.

То, что Арабелла могла выходить на палубу, мало что меняло. Ее взору открывалась одна и та же картина: Ла-Романа, маленький, разморенный жаройгородок. Она старательно избегала встречи с доном Мигелем, он также не стремился приблизиться к ней и в основном находился на берегу – как и большинство команды «Санто-Доминго». Однако нельзя было сказать, что пленницу предоставили самой себе. Вчера, едва Арабелла остановилась у фальшборта рядом со спущенным шторм-трапом, возле нее, как будто из воздуха, возник один из матросов и жестами показал, что она должна отойти. На корабле полагали, что она не говорит по-испански, но Арабелла все больше понимала язык – слова будто сами обретали смысл. Значило ли это, что память возвращается к ней? Или она впитывала новые знания?

На ее столе стали появляться свежие фрукты, а потом Хосе принес еще одно платье, на этот раз не такое вычурное, по виду похожее на те, что носят зажиточные горожанки. Этот знак внимания тронул ее, ведь она ни о чем не собиралась просить.

Арабелла много размышляла в эти дни, пытаясь осознать себя, понять, что же произошло в ее прошлом и как получилось, что она стала женой пирата. Могли ли ее принудить к браку? Сеньор Рамиро сомневался в этом, и она тоже надеялась, что это не так. Но тогда что же?

Дон Мигель упомянул, что на «Милагросе», а потом на корабле капитана Блада она была с неким спутником. А ее дядя? Что стало с ними обоими? Что, если угрожали не ей самой, а тем, кто был ей дорог?

Она отказывалась принимать такую правду и, подобно увязшему в зыбком болоте, искала любую, самую хлипкую опору, чтобы обрести почву под ногами. Однако единственным утешением для нее было то, что и де Эспиноса, и его племянник – ведь скорее всего, именно он рассказал дяде про случившееся – остались в живых после столкновения с Питером Бладом. Но каким страшным испытанием было для юного Эстебана увидеть приготовления для казни отца!

Конечно, Арабелла помнила истории не только про пиратов, но и про испанцев, не уступавших, а подчас превосходивших пиратов в кровожадности. Да и здравый смысл подсказывал ей, что де Эспиноса мог если не солгать, то утаить от нее часть правды. Но все эти робкие поиски оправданий не перевешивали того факта, что человек, ставший ее мужем, оказался способен на такую жестокость.

Какой же выкуп назначил за нее дон Мигель? Должно быть, сумма огромна…

Поняв, что ее мысли бегут по ставшему уже привычным кругу, она вздохнула. Возможно, ей удалось бы лучше сосредоточиться, если бы не болела голова. Арабелла осторожно дотронулась до поджившего рубца чуть выше левого виска. Волосы вокруг него уже начали отрастать, однако головные боли донимали ее и даже усилились после злосчастной беседы с де Эспиносой.

«Леди должна выглядеть безупречно в любых обстоятельствах», – ведь, кажется, так говорила ее гувернантка?

«Сушенная сельдь» – вдруг вспомнила Арабелла непочтительное прозвище, которым она наградила несомненно достойную уважения, но невыносимо скучную гувернантку, мисс Дойл, и в самом деле похожую на высохшую рыбину, и обрадовалась еще одному восстановившемуся фрагменту своей жизни.

«Мисс Дойл права. Даже если леди – пленница в ожидании выкупа, да в добавок, заплутала в собственном прошлом».

По утрам она тратила немало времени, чтобы скрыть рубец под густыми прядями. И это было не только следование наставлениям мисс Дойл или стыдливость. Прежде всего, Арабелле не хотелось лишний раз выказывать перед испанцами свою слабость.

Тени в каюте удлинились, в небольшое оконце было видно, что небо окрасилось в оранжевые тона. Еще один день заканчивался, и Арабелле захотелось подняться на палубу, чтобы подставить лицо вечернему бризу, несущему запахи близкой земли и пряные ароматы тропических лесов Эспаньолы. Она вышла из каюты, однако, к своей досаде, около трапа почти столкнулась с доном Мигелем.

– Добрый вечер, донья Арабелла.

– Рада, если вечер добрый. По крайней мере, если для вас это так.

Дон Мигель, не обращая внимания на холод в ее голосе, непринужденно заявил:

– Я как раз шел к вам.

– Вот как? И зачем же?

– Чтобы пригласить вас в кают-компанию.

Арабелла не удержалась от сарказма:

– Чтобы поведать еще одну кошмарную историю из моего прошлого? Или из прошлого моего мужа?

Дон Мигель поморщился:

– Мне не следовало рассказывать вам… учитывая ваше состояние.

– Я хорошо себя чувствую.

– А Рамиро утверждает обратное. Но как вам будет угодно. Нет, никаких кошмаров. Вы же любите шоколад. Мой кок прекрасно его готовит, а с берега доставили и другие сладости. Не желаете ли отведать?

– Шоколад? – удивленно переспросила Арабелла, и поняла, что действительно любит его бархатистую горечь, и… желает его отведать. Но не спеша поддаваться искушению, она иронично уточнила: – И это вы тоже включите в сумму выкупа?

– Конечно, – ответил дон Мигель и улыбнулся: – Считайте это рекомендацией врача. Шоколад придаст вам сил и дальше спорить со мной.

Арабелласлегка улыбнулась в ответ:

– Хорошо. Я принимаю ваше приглашение.

* * *

Арабелла ожидала вновь увидеть офицеров «Санто-Доминго», однако кают-компания была пуста. Молодая женщина остановилась и удивленно взглянула на дона Мигеля.

– Я не хотел вас смущать. Мне показалось, что в прошлый раз вы не чувствовали себя уютно в окружении моих офицеров.

На столе уже был серебряный поднос с двумя большими чашками шоколада, над которыми завивался пар, и несколькими коробочками – в них, по-видимому, находились те самые сладости, доставленные с берега. Арабелла вдохнула аромат, и ей почудилось, что какая-то смутная тень мелькнула по краю ее сознания… Так было… да…

– Вы уже угощали меня шоколадом, дон Мигель?

– Откуда иначе мне знать, что он вам по вкусу, – улыбка, появившаяся на тонких губах испанца, была отчего-то грустной. – Прошу вас, донья Арабелла.

Дон Мигель наблюдал за Арабеллой, которая наслаждалась чудным напитком, и в его темных глазах было загадочное выражение. Сам он почти не притронулся к свой чашке.

– Я внушаю вам ненависть? – вдруг спросил он.

Арабелла вздрогнула и поставила почти пустую чашку на стол.

– Что же, это естественно, можете не отвечать. Достаточно того, что я насильно удерживаю вас на «Санто-Доминго». Кроме того, я враг Англии, и соответственно, ваш. И ваша память что-то да хранит о зверствах испанцев, ведь так? Но в нашем несовершенном мире все творят одинаково жестокие гнусности, вам ли не знать!

– Зачем… зачем вы говорите мне это?

Де Эспиноса глубоко вздохнул, подавляя гнев.

– Прошу простить меня, донья Арабелла. Я нарушил свое обещание, – он криво усмехнулся. – Сегодня я вспоминал брата – таким, каким он был в детстве. Возможно, вам будет неприятна и эта тема?

– Продолжайте, – медленно проговорила Арбелла, – я выслушаю вас.

– Диего был младше меня на два года. Между братьями – и особенно часто с небольшой разницей в возрасте – бывает соперничество, вплоть до ненависти… А для него я был кумиром. Рыцарем без страха и упрека. Как-то раз, во время игры, камень, выпущенный из моей пращи, разбил драгоценный витраж в церкви нашего замка. В страхе перед неминуемой расправой мы спрятались. Но потом мне наскучило сидеть в укрытии, и я ушел. Оставил Диего одного. Я не знал, что он попался отцу. Тот решил, что проделка – его рук дело, а брат не выдал меня и под розгами. Ему было всего семь лет…

Дон Мигель замолчал. Он сидел вполоборота к Арабелле, и свет заходящего солнца падал на него, высвечивая резкие черты лица, орлиный нос, глубокие складки, сбегающие к губам.

– Я хотел бы, чтобы вы видели во мне не только врага… чудовище. Но я также знаю, что это невозможно… принимая во внимание обстоятельства, – тихо произнес он, затем, встрепенувшись, вернулся к своему обычному суховатому тону: – Если Небу будет угодно, ваше заточение долго не продлится. Обстоятельства задерживают моего человека, но тем не менее, я уверен, что через пару дней он вернется с ответом Питера Блада.

Последние приготовления

Питер Блад шел по пустынному унылому берегу. Накатывающиеся с тихим шелестом волны впитывались в песок у самых его ног, с моря влажными белесыми щупальцами наползал туман. Где-то в вышине пронзительно и тоскливо закричала невидимая в этом тумане чайка, и в следующий миг Блад понял, что на берегу он не один – впереди сквозь мглу проступил силуэт идущей женщины. Сердце забыло, что должно биться: он узнал жену.

– Арабелла!

Она не обернулась, продолжая неспешно идти, будто плыть, больше похожая на призрак, чем на существо из плоти и крови.

– Дорогая, постой!

Блад побежал, пытаясь догнать ее. Но хотя Арабелла была совсем рядом, ему никак не удавалось коснуться ее. Она ускользала, все время оказываясь чуть дальше, за тонкой туманной пеленой.

– Арабелла! – крикнул он в отчаянии, колоссальным напряжением всех сил и воли рванувшись к ней.

Невесомая опаловая кисея растаяла, Блад дотронулся до руки Арабеллы и с ужасом почувствовал влажный холод, словно его пальцы коснулись сырого песка…

Призрак медленно повернулся и глянул на него пустыми глазами.

– Арабелла… – потрясенно прошептал Блад.

А в следующий миг он с невыразимым облегчением увидел, как ее глаза оживают, становятся зрячими, сияющими. Рука Арабеллы потеплела под его пальцами и он потянулся к жене, желая заключить ее в объятия, прижать к себе…

– Никогда!

Арабелла исчезла, а из тумана выступил дон Мигель де Эспиноса. Его губы кривились в издевательской усмешке:

– Никогда больше тебе не приблизиться к ней!

От ярости и боли у Питера потемнело в глазах. Он бросился к испанцу, одновременно нашаривая клинок. Шпаги не было…

…Блад, задыхаясь, рывком сел на диване, служившем ему в последние недели постелью. Роскошная кровать в их спальне стала слишком пустой и просторной, поэтому он обходился несколькими часами сна на этом узком ложе, стоящем в его кабинете. Близился срок, назначенный доном Мигелем, а решение так и не приходило: он не мог подвергнуть риску жизнь Арабеллы, пытаясь отбить ее силой. Проклятый испанец предусмотрел все, Тень ясно дал понять, что при попытке нарушить выдвинутые условия Арабелла будет убита.

За окнами занимался рассвет. Блад встал с дивана и начал расхаживать по кабинету. Их вражда с доном Мигелем вполне могла завершиться поединком, но он почти не сомневался, что испанец, получив возможность прикончить своего врага безо всякого риска для себя, откажется. Значит, остается распалить его ярость. И это также означает, что он должен сохранять хладнокровие и выдержку… несмотря ни на что.

Возможно, этот кошмар было послан ему как предупреждение свыше? Но дадут ли им уйти после боя? И насколько будет безопасным путь назад? Остров лежит между Эспаньолой и Пуэрто-Рико, а несмотря на то, что король Вильгельм присоединился к Аугсбургской лиге, англичане и испанцы в Вест-Индии пока что не слишком прониклись союзническими настроениями.

Что же, с ним или без него, ноАрабелла будет на борту «Феникса» – в это Блад упрямо верил, запрещая себе поддаваться тоскливому ужасу предположений, высказанных Джереми Питтом. Насколько это в его силах, он должен позаботиться и о том, чтобы «Феникс» благополучно вернулся в Порт-Ройял.

Блад вздохнул. Наступило утро, и следует оставить ночи ее кошмары. Впереди напряженный день. Он собирался отправиться в форт, который уже почти восстановили после боя с эскадрой де Ривароля. Однако Блад задумал строительство новых укреплений, и на его взгляд дело двигалось недостаточно быстро. Кроме того, не мешало бы наведаться на «Феникс». Джереми должен быть уже на шлюпе. Адмирал Кроуфорд, успевший оценить опыт и знания молодого штурмана, не очень обрадовался внезапному отпуску Питта, но не отказывать же в просьбе губернатору…

Блад решил оставить вместо себя Мэллэрда – в конце концов, тому и раньше приходилось справляться с обязанностями губернатора Ямайки. Для майора уже был готов пухлый конверт со всевозможными инструкциями. Говоря по правде, Питер еще не придумал, как объяснит свой отъезд. Разве что смертью горячо любимый тетушки, проживавшей на одном из Антильских островов. Он криво усмехнулся: майору придется проглотить версию, какой бы неправдоподобной она ни была. Сейчас это не слишком волновалоего.

* * *

Губернатор Блад, одетый в костюм для верховой езды, быстро спустился по лестнице и прошел по вестибюлю своей резиденции к парадному выходу. Он отдал распоряжение оседлать коня, предпочитая отправиться на инспекцию форта и в гавань верхом, а не в громоздкой карете.

Часовой у дверей вытянулся, завидев его превосходительство. Вытянулся и присутствующий в вестибюле начальник караула сержант Доусон. Блад уже миновал его, как вдруг остановился и внимательно посмотрел на сержанта. Тот выпятил грудь и побагровел. К своему несчастью, Доусон не внял ни словам священника, ни советам штурмана Питта. В это утро, мучимый тяжелым похмельем, он уже отхлебнул рома из злосчастной бутылки, на беду оказавшейся при нем – чтобы облегчить свои страдания. Чуть-чуть. А потом еще чуть-чуть… Теперь он изо всех сил делал вид, что все в порядке, и даже старался не дышать, вернее – не выдыхать. Однако преувеличенно бравый вид, замедленные и осторожные движения, а главное, густой запах перегара совершенно наглым образом свидетельствовали против незадачливого страдальца.

– Сержант! Ко мне в кабинет! – с расстановкой произнес губернатор. – Быстро!

– За пьянство на посту полагается плеть и разжалование в рядовые, – гневно сказал Блад, как только они оказались за дверью кабинета.

– Виноват… ваше… превосходительство, – запинаясь, пробормотал сержант.

– Виноваты, – согласился его превосходительство. – И оправдания вам нет.

– Я… этого больше не будет… никогда… – Доусон трезвел на глазах. – Сам не знаю, что на меня нашло… преподобный Джозеф считает, что мне надо лечиться… Он помогает в своей богадельне таким, как я…

Блад покачал головой:

– Вам будет не просто избавиться от пагубной привычки. Я говорю вам как врач. Преподобный помогает вашим товарищам по несчастью? Надо будет заглянуть в богадельню. При случае. Ступайте под арест, сержант Доусон. Доложите офицеру охраны, пусть пришлет замену.

– Есть, сэр, – обреченно протянул сержант.

– Скажите вашему лейтенанту, что сразу пришли ко мне и признались в вашей неспособности нести службу. Это облегчит ваше положение. Но! Не забывайте про свое обещание.

– Есть, сэр!

Блад проводил взглядом воспрянувшего духом Доусона. Надо бы приглядывать за ним, а то доведет парень до беды, и если бы только себя.

* * *

Работа по строительству дополнительной линии укреплений так и кипела. Что же, одной заботой меньше. Убедившись, что все делается согласно его указаниям, Блад отклонил приглашение Мэллэрда отобедать и распрощался с ним. После форта путь губернатора лежал в гавань. Двухмачтовый «Феникс» был пришвартован у дальнего причала. На его борту имелось двенадцать пушек, команда состояла из неболтливых и опытных матросов, который Блад отбирал лично. Потеряв «Арабеллу», он ощущал себя едва ли не голым и приобрел шлюп на личные средства, хотя в его распоряжении была вся ямайская эскадра. Мало ли – билась в голове настойчивая мысль – мало ли…

Хмурый Джереми Питт встретил его на палубе:

– Питер, «Феникс» готов к выходу в море. Ты уже решил, когда… день отплытия?

Блад кивнул:

– Да. Пойдем в кают-компанию, и принеси-ка карту, на которой Эспаньола изображена достаточно подробно.

Штурман отчего-то смутился, затем, что-то неразборчиво пробормотав, отправился к себе.

Блад спустился в кают-компаниюи подошел к кормовым окнам. Неподалеку швартовалась ладная, радующая глаз своими пропорциями шхуна, и он узнал «Морскую Звезду». Как, интересно, идут дела у Дайка? Пожалуй, стоит заглянуть и к нему. Услышав за спиной шаги, Блад обернулся.

– Вот, – Джереми развернул на столе тугой рулон и прижал его край стоящим на столе кувшином.

– Исла-де-Мона. Видишь? – склонившись над столом, Блад указал точку между Эспаньолой и Пуэрто-Рико. – Сколько дней нам понадобится, по-твоему?

– В это время года неделя… Дней десять, если еще сделать допущение на непредвиденные обстоятельства.

– И по моим подсчетам выходит то же. Значит, послезавтра, – спокойно сказал Блад.

Питт сглотнул и отвел взгляд в сторону.

– Кстати, Джереми, не угостишь ли ты меня обедом? – И поскольку ответа не последовало, Блад добавил, придав голосу чуть ли ни просящий оттенок: – Что, нет? Неужто я должен тащится восвояси? По такой жаре?

Штурман недоверчиво посмотрел на него и смутился еще больше, увидев насмешку в синих глазах.

– Конечно, Питер. Сейчас скажу Бену.

* * *

Николас Дайк был крайне доволен жизнью и собой. Вот и в этот раз удача не отвернулась от него, он ускользнул от французского патрульного фрегата и без проблем вернулся в Порт-Ройял с ценным грузом. Он немного удивился, увидев рядом с причалом, где обычно вставала «Морская звезда», шлюп губернатора, но не придал тому особого значения. Дождавшись, когда шхуна пришвартуется, Дайк спустился в капитанскую каюту и, вытащил из ящика стола объемистую тетрадь. Он раскрыл ее на закладке, и углубился в изучение колонки цифр, прикидывая, сколько заработал на этом рейсе. Выходило вполне недурно – даже если чертовы торгаши попытаются урвать свое, разница оправдывала весь риск.

– Эй, на «Морской Звезде»!

Дайк вздрогнул: звучный голос Блада, донесшийся в отрытые окна, он менее всего ожидал услышать. Дайк был искренне опечален, узнав о несчастье, которое обрушилось на Питера, но в отличие от Джереми Питта, он не пришел с соболезнованиями, то ли стесняясь выражать непривычные для себя чувства, то ли считая свой приход в губернаторскую резиденцию неуместным. И вот господин губернатор сам нанес ему визит.

– Как поживаешь, Ник? – войдя в каюту, Блад с любопытством окинул взглядом неброскую, но очень добротную мебель.

– Благодарение небу, хорошо, Питер. А вот ты… Прости, что я не пришел к тебе. Но я правда не знал, чем тут можно помочь…

– Я понял, Ник, не нужно извиняться.

Дайк смотрел виновато. Блад видел, что тот рад встрече, но при этом явно смущен его присутствием. С чего бы это? Он перевел разговор на другое:

– Какая красавица твоя «Морская звезда». И ходовые качества превосходные, не так ли?

– Она замечательная, – с гордостью ответил Ник, который всегда был готов восхвалять свое сокровище.

– Грех гонять такую девочку для глупых торговцев, а, Ник?

Дайк опасливо глянул на него и промолчал. Интересно. Питер еще раз осмотрелся и заметил в углу каюты некий предмет…

– И что же еще перевозит мой бывший лейтенант, кроме обычных рома и кофе? – совершенно невинным тоном осведомился губернатор.

– Что придется: пряности, кожи…

– …французские вина, – в тон ему добавил Блад, продолжая разглядывать пустую бутылку из-под бордо. – Повезло же кому-то, в самый разгар войны с Францией… 1683 год считался хорошим для виноделия, насколько я помню. Сегодня у меня день открытий. Чудных, – он язвительно усмехнулся. – Сначала я вижу, что начальник моего караула не стоит на ногах от выпитого рома, затем выясняется, что мой друг исправно снабжает население вверенного мне острова контрабандным вином. И… чем еще?

Дайк уставился в пол, ежась под пронзительным взглядом Блада. Дернул же его черт распробовать привезенный товар!

– Лионским шелком, кружевами, так еще… по мелочи, – буркнул он. – Но Питер, ты не думай, никакого разбоя. Я честный контрабандист!

– Честный контрабандист звучит не хуже, чем честный пират, – иронично заметил Блад. – Ну, если тебе хватило ума не попасться до сих пор, надеюсь, что так будет и дальше.

– Как ты со мной поступишь?

– А как я должен с тобой поступить? – пожал плечами Блад. – Контрабанда товаров в этих условиях будет продолжаться, а тебе, по крайней мере, я верю на слово. Но будь осторожен. Вряд ли я смогу защитить тебя, – он поднялся, протягивая руку Дайку: Бывай, Ник. Рад был встретиться с тобой.

– Питер, ты… если что нужно, только скажи, – тихо сказал Дайк, тоже вставая и пожимая руку Блада.

– Хорошо, если мне захочется попробовать великолепное вино, я буду знать к кому обратиться.

– Вечно ты смеешься, – досадливо поморщился Дайк, – Я же не об этом…. Ты видел моих ребят? – вдруг спросил он. – Большинство из нашей команды. С «Арабеллы», – он увидел, как Блад стиснул челюсти и сокрушенно добавил: – Прости. Но посмотри им в глаза, ты все еще их капитан… Как и мой.

– Капитан, говоришь? – в голове Питера мелькнула мысль, быстро становящаяся идеей. – А если я попрошу сопровождать меня в одном очень рискованном плавании?

– Куда угодно, хоть черту в зубы!

– Ну так оно и есть, в зубы. Я расскажу тебе кое-что.

…Блад вышел на палубу «Морской звезды», и остановился, устремив взгляд на восток: где-то там была его Арабелла, и он попытался представить, что она делает в эту минуту.

Они решили, что «Морская звезда» будет следовать за «Фениксом» на достаточном расстоянии, чтобы не вызвать подозрений. Оставалосьтолько надеяться, что Дайк успеет прийти на выручку. Однако при любом раскладе, «Морская звезда» будет прикрывать «Феникс» на обратном пути.

«Я приду за тобой… скоро… потерпи»

Поцелуй

– Итак? – в голосе дона Мигеля сквозило нетерпение.

– Он согласен, – без предисловий ответил Тень.

– Отлично. Однако ты должен был вернуться еще на прошлой неделе. Что тебя задержало?

– Мне надо было кое-что уладить, дон Мигель, – буркнул наемник. – К тому же – мы не оговаривали точные сроки. Да и дельце сделано…

Не желая пререкаться с генуэзцем, де Эспиноса подошел к стоящему у переборки шкафу-кабинету черного дерева, извлек из кармана связку ключей и открыл одну из многочисленных дверок, украшенных искусной резьбой.

– Мы в расчете, Тень, – сказал он, бросая тому увесистый кожаный мешочек. – Но если хочешь еще подзаработать, останься, пока всене закончится.

Тень поймал мешочек на лету и подкинул его на ладони. Несколько мгновений он о чем-то размышлял, затем кивнул.

– А ты неразговорчив. Тебя не интересует, что ты должен делать?

– Мое ремесло не располагает к болтливости, – ухмыльнулся Тень. – Питер Блад – опасный человек. Вам бы не хотелось, чтобы он выкинул какую-нибудь штуку, не так ли, дон Мигель?

* * *

После разговора с Тенью де Эспиноса решил подняться на квартердек, зная, что вечерние часы пленница обычно проводит там. Он не ошибся, Арабелла была у гакаборта и смотрела в сторону Ла-Романы. Услышав его шаги, она обернулась. Лучи вечернего солнца вспыхивали золотистыми искорками в ее каштановых волосах, бездонные глаза устало смотрели на него со ставшего совсем прозрачным за последние дни лица. И дон Мигель с неудовольствием почувствовал, как защемило сердце. Что с ним творится? С недавних пор все пошло не так, как ему представлялось, он потерялся в тумане сомнений и непонятной тоски, перестав видеть свой путь.

Он угрожал Бладу передать Арабеллу в руки инквизиции как ведьму. Сейчас он бы не поручился за то, что она и в самом деле не околдовала его. Чем объяснить, что мысли о мести и о скорой смерти проклятого пирата не вызывают больше радости и не обещают его мятущейся душе хотя бы покоя? Почему он видит перед собой не еретичку, жену своего смертельного врага, а женщину, которой готов восхищаться?

Легкое нежное тело в его объятиях… В память дона Мигеля с необычайной яркостью запечатлелось, как он нес бесчувственную пленницу по палубе «Милагросы». И когда же случилось то, в чем он до сих пор упорно отказывался признаваться себе? То, что она стала казаться ему самой желанной во всем мире? Отец Амброзио, его духовник, сказал бы, что он одержим…

– У меня для вас новости, донья Арабелла, пойдемте, нам нужно поговорить, – глухо сказал он.

– Конечно, дон Мигель.

Арабелла заметила появление на «Санто-Доминго» того человека, которого дон Мигель послал в Порт-Ройял, и догадывалась, о каких новостях пойдет речь. Она ожидала, что испанец снова направится в кают-компанию, однако, спустившись по трапу, он повернул в другую сторону и распахнул перед ней дверь своих апартаментов.

– Входите.

Арабелла в нерешительности остановилась посреди каюты, рассматривая роскошную обстановку и не совсем понимая, почему дон Мигель пригласил ее сюда.

– Присаживайтесь, донья Арабелла. Не буду вас томить и скажу сразу, что ваш супруг принял мои условия и скоро вы вернетесь… домой.

Арабелла, погруженная в свои горестные переживания, до сих пор так и не спросила его, в чем состоит выкуп и де Эспиноса в глубине души был этому рад. Она узнает о цене своей свободы, но… это будет потом.

Арабелла невесело улыбнулась:

– Домой… в дом, которого я не помню, и… – «к человеку, который тоже стал незнакомцем и пугает меня», – продолжила она про себя, а вслух тихо сказала: – Вам не следовало высаживаться на разбившийся бриг, дон Мигель.

По лицу испанца пробежала судорога.

– Не говорите так. Нет ничего, окончательнее смерти. Во всяком случае, вы будете свободны, а не в окружении врагов, как на моем корабле. Вы выпьете вина? – вдруг спросил он. – У меня есть превосходная малага. Dorado-o-Golden…

Не дожидаясь ответа, де Эспиноса извлек из шкафа высокую бутылку темного стекла и два позолоченных кубка тонкой работы. Он откупорил бутылку и наполнил кубки янтарным вином. По каюте поплыл тонкий цветочный аромат.

Арабелла взяла протянутый кубок и пригубила, чувствуя на языке вкус фруктов, впитавших щедрое солнце Испании. Она прикрыла глаза, маленькими глотками осушая свой кубок.

– У вас чудесная малага, дон Мигель. Могу ли я теперь вернуться к себе? – спросила она через некоторое время и встала, но де Эспиноса, также поднявшись, шагнул к ней, загораживая дорогу.

– Не уходите, донья Арабелла. Что вам делать в вашей тесной каюте, которая, наверняка вам опостылела?

– А что мне делать в вашей каюте?

– Я бы хотел, чтобы все случившееся было для вас только кошмарным сном, но увы, это не в моей власти, – сказал де Эспиноса, со странной жаждой глядя в ее лицо. – Побудьте еще немного здесь.

Она не ответила, но и не сдвинулась с места.

– Арабелла… – он осторожно взял ее за плечи, мягко привлекая к себе.

Арабелла, обессилившая от многодневной борьбы – с ним, с неумолимой судьбой, с прошлым, которое подобно убийце в покрытом мраком переулке подстерегало ее, чтобы нанести глубокую рану – не сопротивлялась, только печально смотрела на него. Прикосновения рук де Эспиносы дарили неожиданное утешение ее исстрадавшейся душе, и Арабелла непроизвольно прижалась к нему в поисках простого человеческого тепла, не думая в эту минуту, что ее обнимает человек, который пленил ее и угрожал ей. Но когда де Эспиноса прильнул к ее губам, она задрожала и попыталась отпрянуть.

– Не надо… – прошептала она.

– Не бойся, – тихо ответил де Эспиноса, снова целуя ее. Его взгляд, полный тоски и страсти, завораживал Арабеллу, лишал ее воли. – Мi chiquitina, не бойся, сейчас нам обоим нужно немного тепла…

Под руками дона Мигеля, гладившими ее спину и плечи, стихала дрожь, по телу разливалась сладкая слабость, и Арабелла вдруг поняла, что отвечает на его поцелуи.

«Не бойся, все будет хорошо… доверься мне».

Мужской голос, прозвучавший в эту минуту в ее сознании, не принадлежал дону Мигелю! С поразительной четкостью Арабелла увидела, как к ней склоняется темноволосый человек, его пронзительно-синие глаза светились любовью, и ее сердце затопила невыразимаянежность…

– О, отпустите же меня! – она как безумная забилась в объятиях де Эспиносы. – Вы не можете! Отпустите! – яркие образы хлынули в ее мозг, они не сменяли друг друга, а наслаивались, и она тонула в их бурном потоке: – Я вспомнила! Питер!

Пальцы дона Мигеля впились в плечи Арабеллы, заставив ее вскрикнуть, затем он разжал объятия.

– Вы заблуждаетесь, миссис Блад! Вы в моей власти, и я могу сделать с вами все, что мне заблагорассудится, – с угрозой в голосе сказал он.

Арабелла отскочила в сторону, не сводя с него гневного взгляда. Лицо дона Мигеля исказилось, как от сильной боли. Он отвел глаза и язвительно осведомился:

– Так значит, к вам вернулась память? Своевременно, стоит отметить. Что же, вы и меня вспомнили?

Арабелла, задыхаясь от противоречивых чувств, молча покачала головой.

Де Эспиноса уже полностью владел собой. Неожиданно он рассмеялся, блеснув в темноте каюты белыми зубами:

– Если бы вы могли сжигать взглядом, от меня не осталось бы и кучки золы. Вы потрясающая женщина, донья Арабелла. Гнев придает вам еще большую прелесть. Но полно, не смотрите так на меня, я не стану покушаться на вашу добродетель. Не смею вас больше задерживать.

Арабелла не помнила, как оказалась на палубе. Свежий порывистый ветер немного привел ее в чувство. Плотная завеса над прошлым приподнялась, и молодая женщина отчаянно пыталась понять, что же за ней скрывалось. Недопустимая сцена, только что произошедшая в апартаментах де Эспиносы, меркла перед этим, отступала на второй план.

К сожалению, воспоминания были разрозненными: она видела высокого синеглазого мужчину то в кандалах и заросшего бородой, то в кирасе и шлеме на палубе корабля, то в тщательно завитом парике и элегантном, черном с серебром камзоле. Теперь она знала, что это и есть ее муж, Питер Блад, пират и губернатор. А еще она ясно осознавала то, что любит его.

Встреча

Ранним октябрьским утром два корабля под всеми парусами бороздили гладь непривычно спокойного для этого времени года Карибского моря. «Феникс» шел впереди, за ним следовала шхуна Дайка. Солнце едва только показало свой край из-за горизонта, а на шлюпе все уже было в движении.

Блад,сосредоточенный, даже отрешенный, стоял на квартердеке. Сегодня истекал месяц, данный ему доном Мигелем де Эспиносой. И сегодня решится судьба Арабеллы – и его. Джереми Питт поднялся по ступеньками и подошел к нему. Бладу уже не в первый раз за последние дни показалось, что Джереми порывается что-то сказать и все не соберется с духом. Он сдвинул брови и вопросительно взглянул на мрачного штурмана, но в эту минуту впередсмотрящий крикнул:

– Земля прямо по курсу!

– Исла-де-Мона, – уверено сказал Питт.

Блад кивнул и скомандовал:

– Просигналить «Морской Звезде», пусть Дайк уходит на юг.

Бухта, выбранная доном Мигелем для встречи, была на западе острова, таким образом «Феникс», продолжая двигаться тем же курсом, вскоре достигнет ее. А «Морская звезда» ляжет в дрейф в видимости Ислы-де-Мона с южной стороны острова.

Блад увидел, как шхуна меняет курс и отклоняется к югу, расстояние между кораблями быстро увеличивалось. Он отвернулся от «Морской звезды» и, раскрыв подзорную трубу, принялся рассматривать Ислу-де-Мона. Островок был гористый и поросший густым лесом. Возможно, это и к лучшему: если испанцам не взбредет в голову устроить наблюдательный пункт на верхушке дерева, они не заметят странные маневры второго корабля вблизи острова. Его раздумья прервал вопрос Питта:

– Питер, что ты решил?

Джереми смотрел чуть ли не умоляюще.

– Я высажусь на берег и встречусь с доном Мигелем, раз уж он так жаждет меня видеть. А там по обстоятельствам. Шлюпка с матросами будет ждать меня и Арабеллу. Или только ее. «Фениксу» оставаться в полной готовности. Возможно, из бухты придется прорываться с боем.

– Но ты?! Как ты выберешься? – с отчаянием вскричал Джереми.

– Я собираюсь проверить, все ли еще моя Удача благосклонна ко мне. Дама она, конечно, капризная, но до сих пор я пользовался ее особым расположением, – усмехнулся Блад.

– Береги себя, Питер. И будь готов ко всему.

– Джереми, у тебя такой вид… Есть ли что-то, что я должен знать?

– Ничего, – отрезал Питт. – Просто… Возвращайся.

– Надеюсь, мне это удастся. Ежели все же нет… – Блад достал из кармана два конверта, – одно письмо для лорда Уиллогби, а другое отдай ей.

– Ты уж постарайся, – упрямо наклонил голову Питт, беря конверты.

– Постараюсь, – без улыбки ответил Блад.

* * *

Как скупец сокровища, Арабеллаперебирала те немногие воспоминания, что вернулись к ней. Действительно, после Барбадоса она жила на Ямайке, ее дядя управлял островом. И сеньор Рамиро оказался прав: никто не принуждал ее к браку, ведь при одной только мысли о муже в груди у нее замирало.

Вот только история, рассказанная доном Мигелем, терзала ее подобно глубоко вонзившемуся отравленному шипу. Знала ли она проэто раньше? Что-то подсказывало ей, что нет. Арабелла твердила себе, что не должна делать выводы лишь на основе слов де Эспиносы, что он мог намеренно ввести ее в заблуждение. И в то же время – их разговор за чашкой шоколада…Тогда она необыкновенно остро ощутила, как сильна его боль.

И не пробудившееся ли сопереживание горю дон Мигеля было виной тому, что произошло в его каюте в тот вечер? Арабелла не могла без смущения думать о минуте своей слабости. Еще немного – и… Она сжала губы и покачала головой, сердясь на себя. Их задушевные беседы очень далеко зашли! Даже не помня о своих чувствах, она оставалась замужней женщиной, в объятиях другого мужчины и отвечающей на его поцелуи.

На другой день Арабелла долго колебалась перед тем как выйти на палубу. Новсе-такигордость пересилила, и она, как обычно делала по вечерам, поднялась на ют. И… ничего не случилось. Дон Мигель церемонно поклонился ей издали и только.

Еще через день рядом с галеоном де Эспиносы бросил якорь другой корабль, под названием «Санто-Ниньо», и на палубе «Санто-Доминго» появился молодой человек, похожий на дона Мигеля лицом и статью. Арабелла догадалась, что это и есть сын погибшего дона Диего, Эстебан.

КогдаАрабелла встретилась с Эстебаномвзглядом, ей стало страшно от того, какая ненависть сверкала в его глазах. До сих пор она была уверена, что речь идет о большой, быть может, – огромной сумме выкупа. Но в этот миг она впервые задумалась о том, что потребовал дон Мигель за ее свободу, и ее сердце сжалось от тревоги и дурного предчувствия…

Следующим утром Арабелла проснулась от качки и поняла, что «Санто-Доминго» снова в море. Она поспешила одеться ивышла из каюты.

«Санто-Доминго» шел на восток вдоль побережья Эспаньолы, Ла-Романа уже скрылась из виду. Слева и чуть сзади Арабелла увидела еще один корабль. Это был «Санто Ниньо». Оказывается, дон Эстебан сопровождал их. Это могло быть обычной предосторожностью, но тревога Арабеллы возросла.

Под вечер на горизонте показался небольшой остров. Уже стемнело, когда оба галеона бросили якорь в окруженной скалами укромной бухте. Очевидно, здесь и была назначена встреча с Питером. Желание вырваться из плена становилось непереносимым. Увидев дона Мигеля на шканцах, Арабелла сама подошла к нему.

– Донья Арабелла? – удивился он. – В этот раз вы не намерены испепелить меня на месте?

– Я… – голос прервался, но Арабелла глубоко вздохнула и продолжила: – Такого намерения у меня нет, дон Мигель. Но…

Де Эспиноса принужденно засмеялся:

– И чем я заслужил такую милость?

Арабелла нервно стиснула руки. Однако справившись с собой, она проговорила как можно спокойнее:

– Я давно собиралась спросить у вас… Как я понимаю, именно здесь состоится встреча с моим мужем?

– Вы правильно понимаете, сударыня. Мы будем ждать его прибытия еще три или четыре дня – такой срок был оговорен в моем письме.

– Вы ничего не сказали мне о… сумме выкупа. Насколько она велика?

Губы испанца сжались в тонкую линию, а взгляд стал холодным.

– Достаточно велика. Иначе и быть не могло, не правда ли, донья Арабелла?

– И все-таки?

– Уверяю вас, Питер Блад в состоянии заплатить выкуп. Возможно, вас тревожит, сдержу ли я свое слово? Да, если ваш муж сдержит свое.

Арабелла не собиралась отступать, но в эту минуту к ним подошел гостивший на «Санто-Доминго» дон Эстебан. Отвесив подчеркнуто учтивый поклон, он смерил пленницу неприязненным надменным взглядом и обратился к дону Мигелю:

– Дядя, нам нужно обсудить кое-что.

– Конечно, Эстебан, – кивнул дон Мигель, затем спросил у Арабеллы: – Вы еще хотели что-то узнать, донья Арабелла?

– Нет, – с досадой ответила Арабелла, и одарив так некстати прервавшего их разговор дона Эстебана взглядом, по надменности не уступающем его собственному, отошла от них.

Де Эспиноса смотрел, как она уходит. Он нестал бы лгать, но от того, что Арабелла не успела выяснить подробности его сделки с Бладом, чувствовал одновременно облегчение и гнев. Он не должен поддаваться пагубной слабости! Это Враг рода человеческого искушает его, расставляя свои ловушки. Его душу, без сомнения, ждут адские муки. Отец Амброзио много раз предупреждал его об опасности подобных искушений и тем более, когда орудием для них выбирается Красота. Ничего. Скоро все закончится.

– Чего хотела она от тебя? – презрительно спросил Эстебан.

– Неважно, – резко ответил дон Мигель, но увидев изумление в глазах племянника, добавил: – Это в самом деле уже не имеет значения. Ты хотел что-то обсудить? Пойдем.

* * *

Ночью над островом пронесся сильный шквал. Море сердито швыряло пенные волны, «Санто-Доминго» содрогался и раскачивался под их ударами, пронзительным скрипом переборок выражая свое недовольство. Но утро было великолепным, как это нередко бывает после ночной непогоды.

– Парус на горизонте!

Де Эспиноса стоял на шкафуте своего корабля вместе с Эстебаном, когда прозвучавший крик марсового возвестил о начале развязки затянувшейся драмы.

– Один корабль? – громко спросил де Эспиноса.

– Один, сеньор адмирал!

– Уверен, это он, – сказал дон Мигель своему племяннику, беря подзорную трубу и наводя ее на корабль. – Однако посмотрим, куда держит курс корабль.

В напряженном молчании они следили за приближающимся шлюпом, пока не стало ясно, что тот движется прямиком в бухту.

– Благоразумно с его стороны, – дон Мигель криво усмехнулся.

– Дядя, ты уверен, что он не задумал какой-то каверзы?

– Да. Думаю, он дорожит жизнью свой жены. И достаточно знает меня. Пора, Эстебан. Приготовимся к радушной встрече.

Арабелла услышала поднявшуюся на «Санто-Доминго» суету и прижала руку к груди, чтобы унять забившееся сердце. Дверь каюты открылась, и она увидела де Эспиносу, мрачного и бледного.

– Донья Арабелла, к острову идет корабль, и я более чем уверен, что ваш муж – на его борту. Пойдемте. Шлюпка уже ожидает нас.

Арабелла кивнула. Она решила надеть свое потрепанное и порванное платье, которое было на ней в момент кораблекрушения. И сегодня чувствовала себя более уверенно в привычной одежде. В сопровождении де Эспиносы она поднялась на палубу и зябко обхватила себя за плечи: несмотря на теплую погоду, ей стало холодно.

Шлюп был уже у самого входа в бухту.

– Вы узнаете этот корабль? Нет? Странно. Тем не менее, он ложится в дрейф. Прошу вас, – де Эспиноса протянул ей руку, помогая спуститься в шлюпку, готовую доставить их на близкий берег.

От корабля Блада также отошла шлюпка, и Арабелла напрягала зрение, чтобы понять, кто из находившихся там людей ее муж.

Шлюпка де Эспиносы ткнулась носом в песок. Выбираясь из нее, Арабелла была вынуждена вновь опереться на руку испанца: она чувствовала, что весьма нетвердо стоит на ногах.

– Вы отвыкли от суши, – пробормотал дон Мигель, словно желая подбодрить ее. – Присядьте вон там, в тени.

На берегу уже были люди из команд обоих галеонов. Арабелла заметила среди них Эстебана, а также того опасного человека, посланца дона Мигеля. Заросли кустарников близко подходили к полосе прибоя, и в отбрасываемой ими тени стояли несколько бочонков, по-видимому, призванных служить стульями.

Дон Мигель застыл у самой воды, он вперил ненавидящий взгляд в темноволосого человека в плывущей шлюпке и почти не заметил, как рядом остановились Эстебан и Тень. На этого же человека расширенными неподвижными глазами смотрела и Арабелла.

Божий суд

Накатывающиеся с тихим шелестом волны впитывались в песок у самых сапог Блада. Он вновь шел по берегу. Но на этот раз над головой ярко светило солнце, да и берег вовсе не был пустынным. Блад еще из шлюпки увидел фигурку жены: Арабелла сидела в тени, в окружении людей дона Мигеля. Горячая волна безудержной радости поднялась в нем: она жива!

Но Блад оставил эту радость за спиной, как оставил собственное ощущение безнадежности и отчаяния, которому он не позволял вырваться наружу, но которое отражалось в прощальном взгляде Джереми. Три человека ожидали Блада у самой кромки прибоя, и он должен был призвать всю свою выдержку – только в этом он видел шанс на удачный исход.

Блад не удивился, узнав Тень: чутье и прежде подсказывало, что им придется сойтись в поединке. Дон Мигель де Эспиноса своей надменностью и неподвижностью напоминал статую, а вот третий, молодой человек лет двадцати, не скрывалзлобы. Дон Эстебан. Питер помнил об юноше, когда-то поклявшимся отомстить за смерть отца, но надеялся, что обойдется без его присутствия. Не обошлось – и это сильно осложняло ситуацию. Ну да так тому и быть.

…Арабелла смотрела на идущего к ним неторопливой легкой походкой темноволосого человека в белой рубашке и узких черных штанах. И по мере того как он приближался, яркие камешки воспоминаний начинали складываться в разноцветную мозаику. Прошлое открывалось ей, и это было настолько ошеломляюще… и чудесно, что она больше ни о чем не думала.

Негромко вскрикнув, она вскочила на ноги. Де Эспиноса вышел из своей мраморной неподвижности и оглянулся на пленницу. Он нахмурился и, указывая на нее рукой, что-то тихо сказал стоящему рядом Тени. Тот кивнул и сделал шаг в сторону Арабеллы. Однако приказ запоздал, люди дона Мигеля, не ожидавшие ничего подобного, также не успели задержать молодую женщину – не чувствуя под собой ног, она уже бежала к самому дорогому для нее человеку. Тогда Тень быстрым движением выхватил из-за пояса пистолет и взвел курок, целясь в нее.

…Де Эспиноса был настолько поглощен видом Питера Блада, побежденного, сдающегося ему, что совсем позабыл о пленнице. Крик Арабеллы вернул его в реальность.

– Придержи ее, – приказал он Тени.

Не успел генуэзец сделать и пары шагов, как Арабелла бросилась к Бладу, нарушая тем самым все планы дона Мигеля, и тот выругался сквозь зубы. В руке Тени неведомо как появился пистолет. Дон Мигель похолодел. Не задумываясь, даже не вполне осознавая своего действия, он метнулся к наемнику и с силой ударил его по руке.

– Я не сказал – убей ее! – в ярости прошипел он.

Мысль о том, что Арабелла могла бы быть уже мертва, приводила его в содрогание.

…Питер заметил, что Тень навел пистолет на Арабеллу, и прыгнул вперед, протягивая руку, в попытке оттолкнуть ее, и с ужасом понимая, что не успеет. К его изумлению, вмешался де Эспиноса, выбив пистолет у генуэзца. А в следующий миг нежные руки жены обвились вокруг его шеи, и он наконец-то смог прижать ее к себе. Его сердце готово было разорваться от тоски и нежности.

– Ты… это ты… Питер… ты пришел, – как в бреду шептала она.

Блад жадно вглядывался в лицо Арабеллы, с беспокойством отмечая ее восковую бледность и странный, блуждающий взгляд.

– Арабелла, разве ты сомневалось в этом? Дорогая, ты больна? Что с тобой?

– Я была больна… но все прошло… Все уже закончилось, да?

Ах, как Питеру хотелось, чтобы это и в самом деле было так!

– Капитан Блад! – раздался глухой голос де Эспиносы. – Можете мне не верить, но я рад видеть вас.

Блад глянул поверх головы прижавшейся к нему Арабеллы на испанца. Нельзя, чтобы чувства взяли сейчас вверх, и поэтому он с ноткой иронии в голосе ответил:

– Не могу разделить вашу радость, дон Мигель. И прежде всего из-за вас. Вы так и не вняли совету не искать больше встречи со мной. Я приношу вам неудачу, господин адмирал.

Де Эспиноса даже задохнулся от невероятной дерзости человека, которого считал проигравшим.

– Вам ли судить о неудаче! – проскрежетал он. – Но у нас еще будет время… побеседовать об этом. Сейчас мой человек проводит миссис Блад до шлюпки, а вам я предлагаю проследовать за мной…

– Что вы такое говорите, дон Мигель? – Арабелла, с тревогой слушавшая этот обмен любезностями, переводила взгляд с одного мужчины на другого: – Почему я должна идти без тебя, Питер? Разве речь не идет выкупе?

– Вопрос в том, что понимать под выкупом, миссис Блад! – де Эспиноса хрипло рассмеялся, действительно ощущая себя одержимым: жажда мести и невозможная, недопустимая страсть раздирали его душу на части.

– У нас остались неразрешенными некоторые разногласия, дорогая, – сказал Блад, осторожно отстраняя Арабеллу от себя.

– Я никуда не пойду! – Сбывались худшие ее подозрения, и Арабелла снова почувствовала себя тонущей в трясине: – Разногласия могут быть улажены, ведь так?

– И в самом деле, почему бы нам не решить все в честном поединке? – небрежно осведомился Блад.

– Дядя! – предостерегающе воскликнул подошедший Эстебан.

– Честный поединок для презренного пирата? Никогда! – де Эспиноса больше не сдерживался. – Тебе незнакомо само понятие чести!

В холодных синих глазах Блада появилась насмешка:

– А что известно о чести вам? И много ли чести в том, чтобы, ложно обвиняя женщину в колдовстве, угрожать ей инквизицией?

– Питер, о ком ты? – недоуменно спросила Арабелла.

– О вас, миссис Блад, о ком же еще, – ядовито вставил Эстебан.

– Арабелла, дон Мигель любезно уведомил меня, что передаст тебя в руки инквизиции для суда, если я не сдамся ему. Ты не знала этого?

Арабелла растерянно посмотрела на испанца, в глазах которого зажёгся мрачный огонь.

– Я выполню свой долг и совершу благое дело для Испании, казнив тебя, проклятый пират!

– О, оставьте высокие материи, дон Мигель! – скучающим тоном ответил Блад. – Мы-то с вами прекрасно знаем, что дело в вашем уязвленном самолюбии и мести. Вы просто не осмелились бросить мне вызов в открытую – как не осмеливаетесь принять его от меня сейчас.

Лицо де Эспиносы исказилось от бешенства. Он махнул рукой своим солдатам, указывая на Блада.

– Отойди, дорогая, – сказал Питер и выхватил шпагу.

Испанцы медленно начали окружать его, беря в кольцо.

– Постойте! – прозвучал в напряженной тишине звонкий голос Арабеллы. В ее глазах светилась решимость и вдохновение: – Если против меня выдвинуты столь тяжкие обвинения, то возможно, дон Мигель соблаговолит принять мой вызов?

Де Эспиноса потрясенно уставился на нее:

– Женщина не может… участвовать в дуэли, – пробормотал он.

– Но женщина может воззвать к Высшей справедливости и потребовать Божьего суда, если ее невиновность не может быть доказана иными способами, – немедленно среагировал Блад. – И назначить защитника. Ордалии признаются католической церковью, не так ли? Дон Мигель, вы обвинили мою жену в колдовстве. Готовы вы держать ответ за свои слова?

– Не позволяй ему! – вскричал встревоженный Эстебан.

– Замолчи! – оборвал племянника де Эспиноса. Его месть обернулась против него, гадюкой ужалив в самое сердце. Он проговорил, едва разжимая губы: – Я принимаю ваш вызов, донья Арабелла. И я выставляю против вашего защитника своего, – он кивнул на Тень.

Генуэзец подобрался и слегка согнул колени. Он приглашающие поманил Блада рукой с зажатым в ней кинжалом, выхватывая другой длинную шпагу. Блад внимательно следил за ним, не двигаясь с места.

– Разве участники поединка не должны быть в равных условиях? – Арабелла бесстрашно смотрела на дона Мигеля.

– Убери кинжал, Тень, – сухо бросил он, не глядя на нее.

Тень неохотно повиновался. Он наклонился, кладя кинжал у своих ног, и вдруг схватил горсть песка и неуловимым движением кисти швырнул ее в лицо Блада. Тот гибко отклонился назад и в сторону. Клинок Бладаописал полукруг, не дав Тени приблизится. Божий Суд начался.

Арабелла, стиснув руки, смотрела на сражающихся, ее губы беззвучно шевелились, шепча слова молитвы. Каждый из поедищиков неторопливо прощупывал другого, и поначалу шпаги с мелодичным звоном лишь скользили одна по другой. По силе и ловкости противники не уступали друг другу. Тень первый перешел в атаку, но клинок так и мелькал в руках Блада, и генуэзцу не удавалось пробить брешь в его защите. Тогда он резко усилил натиск и после серии выпадов попытался нанести мощный удар в грудь своего противника. Шпаги с лязгом скрестились, Блад принял удар на основание клинка и отбил его. Однако генуэзец смог дотянуться и рассечь его правое предплечье. По рукаву рубахи расплылось алое пятно, и Арабелла прижала пальцы к губам, подавляя вскрик.

– Первая кровь моя, синьор говернаторе! – усмехнулся Тень.

Блад не стал тратить силы на разговоры с наемником, он отпрыгнул назад и тут же стремительно контратаковал. Ему удалось приблизиться к генуэзцу вплотную и, он, перехватив правую руку Тени, нанес ему удар в лицо эфесом шпаги.

Наемник, ослепленный болью, раскрылся, этого было достаточно для Блада. Его клинок пронзил правый бок Тени снизу вверх. Из спины наемника показалось окровавленное острие шпаги. Темная кровь хлынула у генуэзца изо рта, и он упал замертво.

– Вы проиграли Божий суд, дон Мигель, – тяжело дыша, сказал Блад.

Тогда, издав нечленораздельный вопль, де Эспиноса кинулся на него.

Рана, нанесенная Тенью, была глубже, чем Питеру показалось вначале, и ему пришлось переложить шпагу в левую руку. Де Эспиноса бился с самозабвенной яростью и смог потеснить его, и тогда Блад ответил яростью на ярость, сжигая все силы и больше не думая о защите. В какой-то момент дон Мигель потерял равновесие. Он услышал отчаянный крик Эстебана. А потом время замедлилось. Де Эспиноса увидел, как сверкающий клинок летит к его груди и это было… правильно.

Он почти не почувствовал боли, только небо качнулось перед глазами…

– Питер! Остановись, не убивай его! – сквозь шум в ушах де Эспиносы пробился голос Арабеллы. – Ради нашей любви! Прошу тебя!

Зрение уже застилал туман, но дон Мигель увидел, как она подбежала к Бладу, и тот медленно опустил занесенную для последнего удара шпагу. Дон Мигель перевел меркнущий взгляд на лицо Арабеллы. Как она прекрасна!

– Напрасно… – прохрипел он. Из-под его пальцев, судорожно зажимающих рану, обильно струилась кровь, окрашивая песок в цвет кармина: – Так было бы лучше, mi chiquitina… для всех.

Его люди, глухо ворча, надвигались на Блада.

– Не трогайте их… Высший Судия высказал свой вердикт… – де Эспиноса устало смежил веки, его рука бессильно соскользнула с груди.

– Но есть еще и я! И кровь моего отца взывает о мщении! – крикнул Эстебан. – Я не дам тебе уйти!

Своевременное вмешательство

– Дик, ты уверен, что наш индейский друг понял все, как надо? – Волверстон с большим сомнением разглядывал невысокого гибкого юношу. – Этих малюток он должен бросить сразу после того, как услышит, что мы начали атаку. И чтобы не перепутал корабль! И не дай ему Боже подмочить запалы!

Хейтон мученически закатил глаза:

– Нед, он понял.

Они стояли на небольшом уступе. От вражеских глаз их надежно укрывала скала. Отсюда было хорошо видно высаживающихся на берег испанцев и убирающий паруса «Феникс». На земле, у подножия скалы, лежали две гранаты, тщательно упакованные в вощенную ткань.

Индеец что-то насмешливо проговорил на своем певучем языке.

– Быстрый Олень призывает Человека-Гору сразиться с… э-э-э демонами тревоги и нетерпения, – перевел Хейтон и добавил уже от себя. – Успокойся, Нед.

– Вот сопляк! Молод еще – учить меня… – огрызнулся ничуть не успокоившийся Волверстон и тяжко вздохнул.

Еще две недели назад он и представить не мог, что кинется на помощь человеку, с кем, как ему казалось, их дороги разошлись навсегда…

…Нед Волверстон задумчиво созерцал ром на дне своей кружки, в голову лезла всякая чушь. Питер сказал бы ему, что он размышляет о превратностях судьбы… К черту! Волверстон сплюнул на грязныйпол. Он сидел за изрезанным ножами и кинжалами столом. Заведение было не самого высокого пошиба, куда ему до знаменитой на всю Кайону таверны «У французского короля»! Но Нед избегал там появляться. С тех самых пор, как… Ну вот опять! Его мысли упорно возвращаются к тому, о чем он думать не желает. Пойти, что ли, восвояси. Или найдется здесь отзывчивая красотка, которая за звонкую монету согласится выслушивать излияния подвыпившего корсара?

– Ну как, Нед, отыскал истину на дне?

Волверстон изумленно воззрился на Дика Хейтона, выросшего, как из под земли, и сделал слабый жест рукой, будто собирался перекреститься.

– Э, Нед, можешь даже заехать кулаком себе в ухо, я не исчезну, – усмехнулся тот.

– Дик, так ты что, снова с нами? И… – Волверстон запнулся, – капитан тоже здесь?

Хейтон посерьезнел:

– Нет.

– А-а-а, – разочарованно протянул Нед. – Ясно.

– Как там твоя «Атропос», днище не сильно обросло? – не обращая внимания на перемену в настроении старого волка, спросил Хейтон.

– Обижаешь. Когда это я пренебрегал моей красавицей. А ты не хочешь ли пойти ко мне первым лейтенантом?

– Возможно. Пойдем взглянем на нее.

– Тут такое дело… – осторожно начал Хейтон, как только они поднялись на борт «Атропос». – Капитан попал в серьезную переделку…

– О как, – скучно отозвался Нед, – И что же, вся ямайская эскадра не может ему помочь?

– Не может.

– Это он послал тебя?

– Дознайся он, что Джереми проболтался, тому бы не поздоровилось. Я знаю, ты обижен на него, но сейчас он действительно в беде.

Волверстон отчужденно молчал. Хейтон подождал немного, потом вздохнул.

– Ну, на самом деле ты и не обязан. Будь здоров, Нед. Пойду – мне надо перемолвиться парой слов кое с кем.

– Погоди, – буркнул Нед. – Что случилось-то?

…На Ислу-де-Мона отправились двадцать человек из тех, кто давно был в команде «Атропос» и по своей воле вызвался рискнуть жизнью. Идея устроить пожар на борту корабля дона Мигеля, а если повезет, то и взорвать его, принадлежала Хейтону. Он и притащил с собой этого индейца, уверяя Волверстона в его незаменимости и способностях непревзойденного пловца, который сможет незаметно подобраться к цели.

Не зная места встречи Блада с испанцами, Волверстон и его люди вели постоянное наблюдение за морем. Но вместо одного корабля к острову приблизились два. Перед тем, как бросить якорь, галеоны обошли вокруг Ислы-де-Мона. Удовольствовавшись лишь такой проверкой, в лес испанцы не полезли.

Им пришлось остановить свой выбор на «Санто-Доминго», который по числу пушек и размерам превосходил «Санто Ниньо». План Волверстона ночью застать врага врасплох был отвергнут Хейтоном из-за опасения подвергнуть опасности жизнь Арабеллы Блад, и им оставалось только выжидать.

Два часа назад Хейтон заметил в подзорную трубу корабль, а когда тот приблизилсяк острову, узнал шлюп Блада. Они напряженно следили за происходящим в бухте. Когда от «Феникса» отошла шлюпка, Волверстон, перекрестившись, сказал:

– Ну, парень, да помогут тебе твои языческие боги – хотя их, конечно, не существует. Ступай.

Быстрый Олень с достоинством кивнул и бесшумно растворился в зеленом полумракелеса.

– И нам тоже пора, Дик.

* * *

Корсары залегли в густом кустарнике между тем местом, где сидела Арабелла, и тем, куда по их расчетам должна была пристать шлюпка с «Феникса». Таким образом у них оставалась возможность отхода. Хейтон с Джереми Питтом решили, что еще несколько шлюпок будут готовы подойти к берегу за отступающими. До них долетали неясные голоса, Хейтон прислушивался в надежде уловить хоть слово и время от времени косился на Волверстона.

– Все то у тебя рано, Дик, – едва слышно бормотал Нед: – Больно осмотрительным тыстал. Смотри, как бы поздно не было.

Но бывший боцман не забывал о пленнице, случись что с ней – и Питер точно не обрадовался бы своему спасению и никогда бы не простил непрошеного вмешательства – при условии, что им удастся выпутаться из этой передряги, конечно.

– Все беды в этом мире из-за женщин, – продолжал ворчать Волверстон. – И Питеру я об этом говорил.

– Только не вздумай вновь делиться с ним этим наблюдением… после всего.

– Что я, вовсе без понятия что ли? И так вон сказал ребятам: как начнется, сразу к ней…

– Да заткнешься ты или нет? – прошипел Дик.

Волверстон наконец-то замолк, и оба услышали звонкий голос Арабеллы, вызывающей де Эспиносу на поединок.

– Ну, дела! – только и протянул изумленный Волверстон.

Его нетерпение достигло своего пика во время второго поединка, и Хейтону пришлось сдерживать старого волка, безоглядно рвавшегося в драку. Когдаже молодой испанец, в котором Нед признал сына дона Диего, что-то выкрикнул и махнул рукой в сторону Блада, Хейтон тоже понял, что медлить дальше нельзя.

Прозвучавшие выстрелы были полной неожиданностью для всех участников разыгравшейся драмы. Из кустов с воем вырвались бродяги самого пиратского вида. Испанцы и без того пребывали в некоторой растерянности из-за взаимоисключающих приказов дона Мигеля и Эстебана. И это состояние усугубилось, когда со стороны стоящих на якоре галеонов прогремел взрыв, за которым последовал второй, более мощный, и над бортом «Санто-Доминго» взметнулось пламя.

Конечно, замешательство людей дона Мигеля не могло продлится долго. Даже будучи застигнуты врасплох, они оставались солдатами и быстро приходили в себя. Но внезапная атака дала Бладу несколько драгоценных мгновений. Одним прыжком он оказался перед Арабеллой, заслоняя ее собой, иповелительно крикнул ей:

– Беги! К шлюпке! Быстро!

Она не стала возражать, чего Питер внутренне опасался. Сам же он развернулся к испанцам, готовясь преградить путь любому, кто за ней последует. Два человека бросились к Арабелле. Блад шагнул им навстречу и с изумлением узнал корсаров Волверстона.

– Питер! – услышал он зычный голос Неда, – Становится жарковато, не находишь?

Волверстон орудовал тяжелой абордажной саблей. Блад решил оставить выяснение всех интересующих его вопросов для более спокойного момента. Обе стороны несли потери; несколько человек неподвижно лежали на берегу, и кровь пятнала белый песок. Эстебан пытался взять ситуацию под контроль, но боевого опыта ему явно недоставало. Блад оглянулся: шлюпка с Арабеллой была уже на полпути к «Фениксу», а к берегу спешили две другие шлюпки.

– Отходим! – скомандовал Блад, нанося своей шпагой удар наотмашь какому-то ретивому испанцу, сунувшемуся к нему. – Они сейчас опомнятся!

Корсары пятились к морю, стычки с испанцами одна за другой прекращались. Шлюпки с «Феникса» были уже совсем рядом. Однако одному из офицеров дона Мигеля удалось сплотить нестройные ряды своих подчиненных. Раздались выстрелы, и вокруг засвистели пули. Кое-где на поверхности воды показались бурые пятна.

– Акул нам тут только не хватало, – пробормотал Хейтон.

– И ты, значит, здесь, Дик? – уже без удивления осведомился Питер.

– И я, капитан…

– У Джереми Питта длинный язык.

– Буду считать, это было выражением благодарности за помощь, – обижено заметил бывшийбоцман.

Забираясь в подошедшую шлюпку, Блад оглянулся: кажется, дон Мигель все еще был жив, над ним склонился человек в темной одежде, непохожий на моряка. Врач? Но задумываться или сожалеть по этому поводу у Блада не было времени. На все воля Божья. А им еще предстояло как-то выбираться отсюда.

Грот-мачту одного из галеонов лизали языки пламени, в клубах дыма на его палубе метались смутные тени: команда отчаянно пыталась потушить пожар. Носовые пушки второго галеона выстрелили, ядра подняли фонтаны воды, значительно недолетев до шлюпок. Дон Эстебан не собирался отпускать своих смертельных врагов, на его корабле ставили паруса, намереваясь выйти на перехват «Феникса».

«Мi chiquitina!»

Галеон Эстебана выдвинулся вперед и разворачивался к ним бортом. Как только «Феникс» оказался в досягаемости его пушек, последовал залп, впрочем, не причинивший особого вреда шлюпу: расстояние было еще достаточно велико для прицельной стрельбы, к тому же галеон вынужден был огибать горящий флагман де Эспиносы, да и дым мешал канонирам.

– Торопится мальчишка, – удовлетворенно прокомментировал Хейтон, взбираясь вслед за Питером по шторм-трапу.

Оказавшись на палубе, Блад отыскал взглядом жену. Растерянно оглядываясь, Арабелла стояла среди возбужденно переговаривающихся, весьма живописно одетых людей Волверстона. Блад шагнул к ней, и корсары расступились, пропуская его.

– Дорогая, – прошептал он, одной рукой обнимая Арабеллу и зарываясь лицом в ее волосы, – Я так боялся за тебя…

В этот миг прогремел еще один залп. Однако, благодаря искусству стоящего у штурвала Джереми Питта и опытности экипажа, «Феникс» уклонился – ядра, просвистев над их головами, лишь продырявили паруса.

Взглянув на штурмана, Блад усмехнулся:

– Джереми Питт! Ты мог и предупредить меня, по крайней мере, сегодня.

Штурман залился краской и отвел глаза:

– Не хотел нарушать твою сосредоточенность…

Новый залп напомнил Бладу, что еще ничего не кончено. Эспиноса-младший был настроен серьезно. Хотя сорокапушечный галеон был медлительнее юркого шлюпа, он представлял для «Феникса» огромную угрозу. Блад прекрасно понимал, что в абордаже им не выстоять – если до того пушки испанца не сметут все с палубы. Оставалось уповать на маневрирование и «Морскую Звезду».

– Постарайся теперь увести нас отсюда, штурман Питт. Курс зюйд. Облегчим задачу Дайку. И … спасибо.

– Неймется змеенышу, – зло проговорил подошедший Волверстон, – Весь в папашу.

– Нед, вот уж не ожидал. Мне казалось, ты был сердит на меня?

– Так оно и есть, но разве я могу упустить случай навалять испанцам? А вот ты вроде как помиловал дона… В очередной раз.

Блад неопределенно пожал плечами, бросив внимательный взгляд на Арабеллу. Она напряглась, услышав слова Неда, а в ее глазах появилось странное выражение. Во всем этом было нечто, пока ускользающее от его понимания. Что же, не все загадки сразу. Надо еще уйти от погони, да и рану на руке не мешало чем-нибудь перетянуть… Он оглянулся на испанский корабль, идущий за ними в паре кабельтовых.

– Арабелла, спустись вниз, здесь опасно.

– Но твоя рана! – воскликнула Арабелла.

– Мне не привыкать лечить самого себя, – улыбнулся Блад.

– Да… я помню. Помню, – повторила она и с тревогой в голосе добавила: – Питер, прошу тебя, будь осторожен.

– Насколько это возможно, душа моя.

Арабелла ушла, а Блад задумчиво свел брови, глядя ей вслед.

– Что-то не так, Питер? – проявил неожиданную проницательность Волверстон.

– Все так. Проклятый испанец. Надеюсь, он уже в аду.

– А что тебе помешало наверняка его туда отправить? – с досадой пробормотал старый волк. – Ладно, у нас есть еще возможность проделать это с его племянником. Ну или самим пойти на дно.

Дон Эстебан в этот момент снова заявил о себе: носовые пушки галеона выплюнули огонь, ина этот раз одно из ядер угодило в гакаборт. «Феникс» огрызнулся залпом с кормы.

– Стреляйте по мачтам! – крикнул Блад.

Как только корабли вышли из бухты, послышался крик матроса:

– Корабль справа по носу!

Блад взял подзорную трубу и облегченно выдохнул:

– Ну вот и Дайк. Наверно, увидел дым, – затем он спросил у Волверстона: – А где «Атропос»? Ведь ты все еще ей командуешь?

– Вернулась на Тортугу. Не мог же я допустить, чтобы испанцы что-то заподозрили. Она придет сюда через пару дней. Заберет того индейского парня, который устроил пожар, если он жив.

– Да, с пожаром вы здорово придумали. Жаль, если ваш индеец погиб.

Пушки испанцев снова выстрелили, но «Феникс» немного оторвался от галеона, и ядра упали за его кормой.

– Ты же не собираешься доставить меня и моих ребят в Порт-Ройял? – вдруг озабоченно поинтересовался Волверстон.

– Не собираюсь, волк.

– Питер… – слова давались Волверстону с трудом: – А может, ты…

– Нет.

Появился Бен с куском чистого полотна и кувшином воды, и Блад смог наконец заняться своей раной. При помощи стюарда перевязав руку, он сказал:

– Бен, взгляни, что там с остальными ранеными. Позже я займусь ими.

«Морская звезда» была уже близко.

– Джереми, поворот фордевинд! – скомандовал Блад. – Открыть огонь!

Шлюп выполнил поворот изящно и … очень быстро, и тут же раздался залп его бортовых орудий.

Для испанцев маневр «Феникса» был неожиданностью. Вообще, этот день уготовил им много неожиданностей, причем все неприятные, начиная с дерзкого нападения невесть откуда взявшихся в бухте пиратов, и заканчивая появлением второго корабля противника. В очередной раз растерявший дон Эстебан промедлил отдать приказ, а приблизившая «Морская звезда» своим огнем усилила хаос на его корабле. Бушприт «Санто Ниньо» был разбит в щепки, в корпусе появились многочисленные пробоины. От окончательного разгрома Эстебана спасло только то, что Блад не хотел ввязываться в ближний бой, опасаясь за Арабеллу, ему было достаточно, что галеон не мог больше преследовать их.

Исла-де-Мона оставалась позади, бухта уже скрылась за скалистым мысом, лишь медленно рассеивающийся в воздухе дым выдавал ее местоположение.

* * *

Спустившись в капитанскую каюту, Арабелла неторопливо прошлась по ней. Она помнила! И этот корабль, и предметы, находящиеся здесь. Она дотронулась до полированного стола, спинки стоящего возле него кресла…

Вместе с упоением свободой и радостью встречи с мужем и возвращения памяти на нее вдруг навалилась необоримая усталость.

Бой продолжался. С палубы доносились громкие голоса и топот ног, то ближе, то дальше грохотали пушки. В большие окна каюты можно было прекрасно видеть «Санто Ниньо», преследующий их. Но волноваться по этому поводу сил уже не осталось.

«Слишком много всего случилось…»

Арабелла обессилено опустилась на застеленный одеялом широкий рундук. Звуки боя отдалились, и глубокий сон ласковой волной подхватилее.

Так ее и застал Блад, который спустился в каюту, после того как опасность миновала, и он закончил оказывать помощь раненым корсарам Волверстона.

– Арабелла, – негромко позвал он, но она не проснулась.

Она лежала на боку, подложив обе руки под щеку, ее губы были слегка полуоткрыты. Питер почти не верил в свое счастье, в то, что Арабелла жива, и любовался ею, слушая ее ровное дыхание. При мысли, что он мог навсегда потерять жену, на него вновь нахлынул леденящий ужас… Он присел рядом с Арабеллой и осторожно потянул шнуровку ее платья, желая дать ей возможность дышать свободнее. Она почувствовала его прикосновения, и ее веки дрогнули. В первый момент Бладу почудилось, что жена не узнает его, потому что Арабелла недоуменно, даже испуганно взглянула на него. Но тут же она сонно улыбнулась и прошептала:

– Питер… это ты… бой…закончился?

– Мы оставили дона Эстебана латать пробоины. Не тревожься.

– Хорошо… я так хочу спать…

– Спи, душа моя. Я побуду здесь. Только давай освободим тебя от этого ужасного корсета.

…Арабелла заснула сразу. Блад ещедолго вглядывался в ее лицо, а затем тоже задремал, сидя в кресле. Когда он проснулся, огромная луна заливала каюту серебряным светом. Арабелла все еще спала, и в лунных лучах ее кожа казалась прозрачной. За время плена она очень похудела. Она сказала ему, что была больна, подтвердив тем самым возникшие после прочтения ее письма догадки. Гнев вновь всколыхнулся в нем. Сейчас он сожалел том, что послушался ее и не прикончил де Эспиносу. И подумав об испанце, он понял, что подспудно не давало ему покоя.

«Мi chiquitina! Черт тебя дери, дон Мигель! Мi chiquitina!»

Ссора

Арабелла проснулась и несколько минут лежала с закрытыми глазами, прислушиваясь к себе. Она была на корабле, об этом свидетельствовали скрип дерева и легкая качка. На миг молодая женщина испугалась того, что на самом деле она находится на «Санто-Доминго», а освобождение – и Питер! – ей приснились.

«Какая же я глупая! Конечно, я на корабле, только это «Феникс». И Питер здесь!»

Звенящее ощущение счастья наполнило ее. Арабелла улыбнулась и открыла глаза. Она была одна в капитанской каюте. Не то чтобы она ожидала, что муж будет ждать ее пробуждения, но…

«Разве у капитана корабля мало хлопот? К тому же был бой и есть раненые. Питеру надо позаботиться и о них».

Упрекнув себя за неблагодарность, Арабеллапотянула со спинки кресла свое многострадальное платье. Она вспомнила о руках мужа, бережно касавшихся ее ночью, когда он раздевал ее, и в груди стало тепло.

За эти недели онапривыкла обходиться без горничной, но c одеванием все еще приходилось повозиться. Какона пустилась в путешествие одна? Хотя нет, с ней была горничная, девушка-мулатка по имени Джин. Последние события до сих пор не полностью восстановились в ее памяти, и Арабелла не помнила крушение «Пегаса». Что же стало с Джин? Наверняка, девушка погибла, ведь больше на корабле никого не обнаружили… Затем Арабелла мысленно вернулась к событиям вчерашнего дня.

Дон Мигель де Эспиноса. Неужели в своей ненависти к Питеру Бладу он мог зайти так далеко, чтопередал бы его жену для церковного суда как ведьму? Впрочем, теперь, когдапрошлое вернулось к ней, Арабелла понимала, что он был способен сделать это. Она помнила и отчаянный бой «Ройял Мэри», и крики цеплявшихся за обломки корабля матросов. И жестокую усмешку, кривившую губыпобедителя, адмирала де Эспиносы…

Наоборот – сейчас Арабелле трудно было поверить в пусть снисходительную, но галантность, проявленную испанцем в последние дни ее плена. Питер тоже серьезно воспринял угрозу дона Мигеля, раз решил сдаться ему. Что же побудило ее вмешаться и остановить поединок? Сбылось вырвавшееся у де Эспиносы пожелание, и она перестала видеть в нем врага? И поступила бы она так же, если бы память не сыграла с ней злую шутку? Арабелла не знала ответа.

Как бы то ни было, она не могла не думать о двух мальчиках, семи и девяти лет, давным давно игравших на каменных плитах возле старинной церкви. Одному из нихспустя годы уже пришлось принять смерть от руки Питера.

История с доном Диего тяжелым грузом лежала у нее на сердце, и омрачала ее радость подобно грозовой туче, закрывшей солнце. Проявив милосердие к тяжелораненому противнику, Питер будто бы доказал ей, что является тем человеком, которого она любит, может любить…

Арабелла сокрушенно покачала головой: она обязательно поговорит с мужем, вот только нужно благополучно вернуться домой. Но… Не слишком ли многого она потребовала от него? Его жизнь висела на волоске, вряд ли дон Мигель собирался мирно предаваться воспоминаниям в компании своего заклятого врага. С другой стороны – дон Мигель остался в живых и отдал приказ не трогать их. Не будь там еще и дона Эстебана, все бы могло обойтись без дальнейшего кровопролития. Испанцы не посмели бы пойти против воли своего адмирала.

Ее вновь опалило стыдом: как она могла столь опрометчиво принять в тот вечер приглашение де Эспиносы, тем более – задержаться в его каюте?! Ведь она оказалась в шаге от измены Питеру!

Стук в дверь вывел ее из задумчивости. Послышался голос Бена:

– Миссис Блад, желаете ли вы завтракать?

– Входи, Бен.

Слуга Блада приоткрыл дверь:

– Миссис Блад, я услышал ваши шаги. Сейчас я принесу вам завтрак.

Вскоре он появился с большим подносом в руках, уставленном различной снедью. В центре красовалась чашка с дымящимся шоколадом, и Арабелла грустно улыбнулась: и муж, и дон Мигель, точно сговорившись, оба потчевали ее этим напитком.

– А мой супруг? – она указала рукой на обильную трапезу. – Разве он не присоединится ко мне?

Бен смущенно моргнул:

– Время завтрака уже прошло. Его превосходительство счел, что вы слишком утомлены, чтобы присутствовать в кают-компании, и распорядился не тревожить вас.

– Его превосходительство, вероятно, очень занят сейчас?

– Я видел его на палубе, когда шел сюда, – Бен стоял возле нее, ожидая дальнейших приказаний.

– Я поняла. Ступай, Бен.

Оставшись одна, она повертела в руках горячую чашку и поставила ее на место.Есть не хотелось совершенно, и Арабелла лишьвыпила немного воды. Ей пришло на ум невольное сравнение с пребыванием на «Санто-Доминго», где она также проводила большую часть времени в одиночестве. Какой вздор! Она постаралась выкинуть из головы неуместные мысли и быстрым шагом направилась к дверям.

* * *

День был пасмурный, порывами налетал холодный ветер и на волнах кое-где виднелись пенные гребни.

Арабелла сразу заметила стоявшего на юте Питера. Рядомбыли уже знакомые ей одноглазый гигант Волверстон, штурман Питт, Хейтон и капитан Дайк, владелец шхуны под названием «Морская Звезда», которая, оказывается, сопровождала «Феникс». Арабелла уже видела их однажды на корабле, носящем ее имя, и после – в Порт-Ройяле. Люди капитана Блада, пираты, которых он не так давно вел на абордаж и которые вчера рисковали своими жизнями ради него. До нее долетел взрыв хохота, и Питер хлопнул по плечу красного от смущения Джереми Питта.

Она внимательно смотрела на мужа: от всего его облика исходило ощущение безграничной, лихой свободы и силы… опасной силы. И отсвет той же свободы лежал на лицах стоящих рядом мужчин. Это объединяло Питера с ними, делало их похожими как родных братьев. Арабелла и раньше чувствовала, какие в нем скрываются глубины, несмотря на нежность и предупредительность к ней, любезность, впрочем, при необходимости быстро сменяющуюся твердостью – в отношениях с другими людьми. Однако таким она его никогда не видела. В этот миг она с особенной ясностью осознала, что есть большая, просто колоссальная часть его жизни, в которой ей не было – и не могло быть – места.

«Я словно подсматриваю. Будет лучше, если я вернусь в каюту».

Но ее уже тоже заметили: мужчины склонили головы в учтивом приветствии, а Питер, в глазах которого бесшабашная удаль уступила место нежности и беспокойству, спросил:

– Дорогая, ты хорошо отдохнула?

– Да, Питер. Извините, кажется, я помешала вам, – улыбнулась она.

– Как ты можешь помешать, душа моя?

– Миссис Блад, мы рады, что все благополучно закончилось, – добродушно сказал Хейтон.

– И не в последнюю очередь благодаря вашей находчивости.

– Это я должна благодарить вас за помощь.

– Самое малое, что мы могли сделать, миссис Блад, – светски отозвался капитан Дайк.

– Если бы не проклятый мальчишка, – буркнул Волверстон. – Я потерял семерых…

– Мы не будем и дальше злоупотреблять вниманием вашего супруга, миссис Блад, – прервал его Дайк. – Нед, с радостью жду тебя и твоих парней на «Морской звезде», будет о чем потолковать.

– Пожалуй, прямо сейчас и отправимся. Если капитан не возражает.

– Не возражаю, – ответил Блад. – Джереми, «Фениксу» лечь в дрейф и просигнальте на шхуну.

– Ну, увидимся завтра. – Нед глянул на затянутое облаками небо, – надеюсь, шторма не будет.

– Пойдем, дорогая, – Питер протянул Арабелле руку.

– Право, мне жаль, что мой приход прервал вашу беседу.

– Нам плыть вместе еще несколько дней, успеем наговориться, – он поднес ее руку к своим губам и дрогнувшим голосом сказал: – Что может быть важнее тебя, Арабелла…

* * *

В капитанской каюте Блад оглядел нетронутый завтрак и нахмурился:

– Ты ничего не съела – не понравилась стряпня Бена?

– Что ты! Твой стюард замечательно готовит. Это мне не хотелось есть.

Блад обнял ее:

– Арабелла, что с тобой произошло, пока ты была в плену?

Она пожала плечами, прижимаясь к нему:

– Все уже хорошо, Питер, – сейчас, когда я свободна, и ты рядом.

Но сама она не была в этом так уверена. Несмотря на радость встречи и то, что ее чувства к мужу не изменились, странная неловкость сковывала ее, и Арабелла не понимала причину. Ей казалось, что между ней и Питером словно тянуло едва уловимым холодным сквозняком.

«Все дело в том злосчастном поцелуе. Нехорошо скрывать это от Питера, и он же еще не знает про память. Хотя это и не извиняет меня».

Блад также ощущал возникшее напряжение и, подстегиваемый еще и ревностью, был намерен безотлагательно все выяснить.

– Все-таки что-то произошло. Ты изменилась и не выглядишь здоровой. Ты же знаешь, что со мной можешь быть откровенна – не только как с мужем, но и как с врачом. С тобой плохо обращались? Держали взаперти? – он настойчиво расспрашивал жену, с тревогой глядя на нее.

– Да нет же! Все было иначе.

– И как же все было? – спросил Блад, хмурясь еще сильнее. – Чертов испанец угрожал тебе? Или, может быть… принудил к чему-либо?

Слова объяснения так и не прозвучали. Подозрение, вдруг появившееся во взгляде Питера, вызвало у Арабеллы протест, и гордость будто запечатала ей уста.

«Он допрашивает меня?!»

Арабелла вспыхнула от возмущения и высвободилась из его объятий:

– Дон Мигель не был ни чрезмерно жесток, ни груб. Я могла свободно выходить на палубу. И обращение со мной было… достойным.

– Вот как? Ты защищаешь его?

– Я стараюсь быть справедливой: на корабле де Эспиносы я не подверглась никаким унижениям.

– А я сожалею, что не прикончил его на месте и надеюсь, что его душу все-таки заполучил дьявол!

– Как ты можешь сожалеть о милосердии? – воскликнула Арабелла.

Лицо Питера стало замкнутым.

– По-видимому, милосердие не моя стезя. Зато у тебя, моя дорогая, его с избытком хватит на двоих.

– И я не вижу в том никакого греха! – вскинула голову Арабелла, твердо встречая пронзительный взгляд синих глаз мужа.

С минуту они смотрели друг на друга, а потом Арабелла задала ему вопрос, который терзал ее на протяжении последних дней:

– Скажи, Питер, что ты чувствовал, когда приказал привязать дона Диего к жерлу пушки?

Блад замер, а потом медленно проговорил:

– Ну разумеется. Дон Мигель не мог упустить такую возможность – поведать тебе об этом.

У Арабеллы пробудилась надежда, что де Эспиноса из мести солгал ей:

– Это неправда?

– Отчего же. Правда, – сухо ответил Питер, отходя от нее.

– И ты сам ничего не хочешь рассказать мне?

– Наверняка дон Мигель подробно изложил тебе все детали. И я не думаю, что гранд Испании опустился до вранья.

Тяжелое молчание накрыло их. Вздохнув, Питер подошел к окнам каюты и, стоя спиной к жене, угрюмо проговорил:

– Меня удивляет, что ты так сопереживаешь страданиям дона Диего. Разве слезы и ужас Мэри Трейл больше ничего не значат для тебя?

– Мэри Трейл? – растерянно переспросила Арабелла.

Все происходило с такой быстротой, что у нее не было времени разобраться в пестром ворохе вернувшихся воспоминаний, и только при этих словах события, предшествующие захвату Питером и его друзьями испанского корабля, выстроились в единую цепь. Но муж не дал ей ни минуты, чтобы собраться с мыслями.

– Да, – резко бросил он. – Твоя подруга. А обесчещенные женщины и убитые мужчины Бриджтауна? Разве они не страдали? – он помолчал, потом глухо сказал: – Я не брал на себя миссию мстить за них. У меня были свои причины поступить так с испанским ублюдком.

Блад повернулся к Арабелле, и она увидела, что его губы кривит горькаяусмешка:

– Повторяется история с Левасером? Получается, что я опять должен оправдываться, а это не в моих правилах.

Она в отчаянии закричала:

– Я боюсь, что однажды мне расскажут еще что-то!

Он прищурился и продолжил за нее:

– Из моего темного и, без сомнения, кровавого прошлого? Вполне может статься. Ведь я всего лишь пират, милостью судьбы занимающий сейчас столь высокий пост.

– Питер, – выдохнула Арабелла, – ты все неправильно понимаешь…

– Как и всегда. Мадам, вероятно, вы сожалеете о сделанном выборе? – жгучая обида вместе с отравляющей его душу ревностью заставили Блада утратить над собой контроль. Как в поединке, он ринулся в атаку и, не дожидаясь ответа, нанес упреждающий удар: – У меня складывается впечатление, что вам пришлось по вкусу… гостеприимство дона Мигеля. И… его объятия? Раз уж он посчитал для себя возможным назвать вас mi chiquitina. Зачем же вы вызвали его, и тем самым помешали ему расправиться со мной?

Арабелла, отказываясь поверить в то, что слышит, отшатнулась. Еераспахнувшиеся глаза были полны боли, и Блад опомнился. Он уже раскаивался в жестоких словах, которые неожиданно вырвались у него.

– Арабелла… – начал он и шагнул к жене.

Она гневно взглянула на него:

– Если вы допускаете саму мысль, что я могла желать вашей гибели, значит, вы меня совсем не знаете. И… никогда не любили. А сейчас позвольте мне остаться одной.

Лунная ночь

– Нам обоим нужно сейчас немного тепла… – низкий голос дона Мигеля звучал завораживающе, его черные глаза со страстной мольбой смотрели на Арабеллу.

Она снова была в апартаментах де Эспиносы, и он обнимал ее. Но на этот раз она совсем не противилась ему.

«Сопротивляйся!» – билась тревожная мысль.

Однако поцелуи де Эспиносы погружали Арабеллу в вязкий, сладостный дурман, который заволакивал сознание и лишал сил.

– Mi corazon… – дон Мигель слегка сжал ее плечи, мягко увлекая куда-то вниз… в бездну, и она закрыла глаза, покоряясь ему…

…Небо, хмурившееся весь день, к вечеру прояснилось, и взошедшая луна бросала мерцающие блики на умиротворенное море. Но, по крайней мере, двум людям на борту корабля, скользящего по его волнам, об умиротворении можно было только мечтать.

Заложив руки за голову, Блад лежал в койке, которую он подвесил в кают-компании, и слушал поскрипывание пола под ногами жены, доносящееся через тонкую переборку. Собственные слова жгли его раскаленным железом. Все шло не так, катилось бешеным потоком с горы. Узнав, что Арабелла жива, он запрещал себе представлять их встречу: слишком малы были шансы, что он уцелеет. Ему повезло – в очередной раз. И первое, что он сделал – бросил жене чудовищные упреки. Ей, еще не пришедшей в себя после плена!

Он не был готов к вопросу Арабеллы, хотя было нетрудно догадаться, что дон Мигель не преминет поделиться с ней обстоятельствами смерти своего брата. Ревность и обида – плохие советчики, а он поддался им и потерял голову. Блад снова и снова прокручивал сцену, разыгравшуюся на берегу, и их сегодняшний разговор.

Что произошло между его женой и доном Мигелем? Прямота и искренность Арабеллы ставила в тупик многих мужчин и в том числе самого Питера. В ней нет ни хитрости, ни кокетства. Арабелла – и супружеская измена?! Он сдавленно застонал, это просто не укладывалось у него в голове! Ведь она кинулась к нему, невзирая на пистолет Тени, направленный на нее!

И разве она виновата, что «Пегас» потерпел крушение, а дон Мигель обнаружил ее на бриге? Кто знает, что ей пришлось вынести. Сегодня в какой-то момент ему показалось, что Арабелла хотела что-то сказать, но его беспощадный напор оттолкнул ее и вызвал лишь гнев. Он не заметил следов насилия на ее теле. Но какому насилию могла подвергаться ее душа? Какое давление оказал на Арабеллу дон Мигель, сгоравший от жажды мести? Какие угрозы шли в ход? Что, если он действительно… принудил ее?

Что же, месть испанца удалась, пусть и отчасти! Все существо Питера отвергало то, что безжалостно рисовало ему воображение. В чем еще он подозреваетАрабеллу? В равнодушии к его смерти? А еще он усомнился, что она хотела вырваться из плена. Большей несправедливости сложно придумать…

Шаги за переборкой давно стихли, а Блад продолжал размышлять. Его глубоко ранили слова Арабеллы – о том, что она страшится услышать еще какую-нибудь темную историю о нем. Ведь он считал, что оставил свое прошлое позади и надеялся, что, согласившись стать его женой, Арабелла приняла его, как он есть. Но прошлое дотянулось до него и схватило костлявой рукой за горло. И теперь он платит огромную цену. Как им снова найти путь друг к другу? Смогут ли они сделать это?

Блад не сразу обратил внимание на неясные, едва различимые звуки. Он прислушался и понял, что Арабелла плачет – и никогда еще на его памяти она не плакала так горько и безутешно. Ее тихие рыдания разрывали ему сердце. Мигом позабыв все свои обиды и подозрения и не тратя времени, даже чтобы надеть сапоги, Питер бросился в капитанскую каюту.

Арабелла в одной сорочке сидела на рундуке, обхватив руками колени.

– Арабелла… дорогая моя, – севшим голосом позвал он, медленно подходя к ней и ожидая вспышки ее гнева.

Она повернула к Бладу залитое слезами лицо и совершенно безжизненным голосом сказала:

– Он целовал меня, и я не сопротивлялась… И я не вспомнила тебя, Питер.

Блад сразу догадался, кто это «он», и, мысленно проклиная весь род де Эспиноса до седьмого колена, ласково сказал:

– Это был всего лишь сон. Прости меня. Мои слова навеяли тебе этот кошмар.

Он сел рядом с женой и осторожно обнял ее.

– Это было не только во сне…

– О чем ты?

Арабелла несколько очень томительных для него мгновений смотрела потухшим взглядом прямо перед собой. Наконец она прерывисто вздохнула и с усилием выговорила:

– Дон Мигель целовал меня наяву… там, на «Санто-Доминго». Я виновата, что допустила это.

Блад прислонился спиной к переборке и прикрыл глаза. Внутри у него все оборвалось, но он не отстранился, а наоборот – крепче прижал жену к себе. Видя ее отчаяние и чувствуя, как она судорожно вздрагивает, пытаясь подавить рыдания, он осознал, что готов простить ей это, что уже прощает ее…

Следующая фраза отодвинула его ревность на самый дальний план, потому что Арабелла сказала:

– Я ударилась во время кораблекрушения, – она коснулась рукой своей головы рядом с левым виском. – Когда я очнулась, я не помнила, как оказалась на корабле. Потом дон Мигель нашел меня, но я… Я не помнила ни его, ни мою жизнь на Ямайке. Последние годы стерлись из моей памяти, – после паузы она добавила едва слышно: – Я не помнила тебя, Питер…

– Боже милостивый! – охнул Блад. – Почему ты сразу мне не сказала?!

Он протянул руку к голове жены и нащупал под волосами чуть выпуклый рубец.

– У меня не было на это времени – Арабелла слабо улыбнулась.

Все действительно было иначе и куда печальнее, чем воображалось ему! Вот о какой болезни она говорила… Его пальцы тщательно ощупывали голову жены с левой стороны.

– Больно? И вот здесь, да? – озабоченно спросил он, видя, что Арабелла морщится.

– Скорее неприятно.

– И голова еще болит и сейчас?

– Иногда.

– Кто ухаживал за тобой, лечил? Ну, был же там врач, на этом корыте?! – при мысли, что Арабелла, раненая и беспомощная, оказалась среди враждебно настроенных испанцев, Блад западалоощутилстрах и отчаяние.

– Сеньор Рамиро. Он хороший врач и был добр ко мне.

Не слишком-то удовлетворенный этим, Блад поднялся, подошел к столу и зажег свечи в стоявшем там канделябре.

– У меня тут есть кое-что, – он водрузил на стол сундучок и извлек из него небольшую бутылочку. – Это поможет тебе.

– Сеньор Рамиро сказал, что со временем все пройдет.

Блад хмыкнул, но оставил свое мнение о способностях испанского коллеги при себе. Он налил в бокал воду из кувшина и отмерил несколько капель настойки.

– Выпей, – вернувшись к Арабелле, он протянул ей бокал, затем снова присел рядом с ней.

Ее зубы стукнули о край бокала.

– Тебе холодно? – Питер потянулся к скомканному одеялу и, укутав жену, обнял ее: – Что же было дальше? Если, конечно, тебе не слишком тяжело рассказывать.

Допив лекарство, Арабелла отдала ему пустой бокал и горячо зашептала:

– Я расскажу. Питер, ты не представляешь, каково это: не помнить часть своей жизни, часть себя! Дон Мигель утверждал, что знает меня и… тебя, а я будто блуждала в дремучей чаще. Я чувствовала, что ты и де Эспиноса – враги, но не знала почему. И тогда он, – голос Арабеллы прервался.

– И тогда он посвятил тебя в подробности той истории с доном Диего, разумеется, ни словом не упомянув про нападение его брата на Барбадос. И я стал внушать тебе ужас… – грустно усмехнулся Блад.

– Я… растерялась. Питер, прости, я обидела тебя, когда сказала, что меня пугает твое прошлое.

– Что же, у тебя были основания, – голос Блада звучал устало и глухо. – Поверишь ли ты, что заниматься морским разбоем изначально не входило в мои намерения? И что захваченный корабль дон Диего должен был привести в голландскую колонию на острове Кюрасао? В обмен на жизнь и свободу – свою и своих людей. Но он подло обманул нас и привел «Синко Льягас» к берегам Эспаньолы. У меня не было выбора – разве что умереть или вновь оказаться в рабстве. И не думай, что мне было легко отдать тот приказ.

– Я верю тебе…

Он вздохнул и уткнулся лицом в шелковистые волосы жены.

– Но ведь ты вспомнила меня?

– Да… – она всхлипнула, – В тот вечер де Эспиноса пригласил меня для разговора в свою каюту и сообщил, что ты принял его условия. Я даже не спросила, какие именно условия он выдвинул… Все это время я жила, точно во сне, и сама не могу понять, почему я так вела себя. Мы разговаривали, как… старые друзья. Я хотела уйти – он не отпускал. Он загородил мне дорогу, потом вдруг обнял и стал целовать. Моя ли слабость тому виной или еще что-то, но я позволила ему это… Наваждение или… – Арабелла повторила слова Блада: – Ты сказал, что мне пришлись по вкусу его объятия… Наверно, это было близко к истине… А потом я будто увидела тебя… Мое сердце наполнилось любовью… И я вырвалась. Воспоминания были неполными, окончательно память вернулась уже на берегу… – она подняла голову и печально взглянула на мужа: – Я не сомневаюсь в сделанном выборе. Хотя, возможно, ты сожалеешь сейчас о своем?

Она выпрямилась и даже попыталась отодвинуться от Блада, но он мягко удержал ее:

– Душа моя… – хрипло прошептал он, потрясенный услышанным и тем, с какой смелостью и не щадя себя Арабелла призналась ему. – Ты самая отважная и искренняя женщина из тех, кого я когда-либо знал. Ты самое дорогое, что у меня есть, и я благословляю тот час, когда ты согласилась стать моей…

– Я бы рассказала… про поцелуй, я не собиралась это скрывать. Но во время нашего разговора я почувствовала гнев и обиду. А этой ночью сам Господь ниспослал мне сон в наказание… За гордыню. Сон, в котором дон Мигель восторжествовал надо мной… – слезы вновь неудержимо побежали из глаз Арабеллы, оставляя блестящие дорожки на ее помертвевшем лице.

– За что Ему тебя наказывать? А ты – простишь ли ты мои несправедливые слова? – он взял руки жены в свои. – Твои пальцы холодны, как лед… Не плачь…

Блад поднес руки жены к своим губам, целуя тонкие пальцы, тыльные стороны ладоней, согревая их своим дыханием. Он смотрел на нее с любовью и нежностью, но на дне его глаз таилась печаль – отражение той печали, которая сокрушала сейчас душу Арабеллы. Она знала, что здесь бессильны все чудодейственные настойки, и только вместе они смогут прогнать эту тень прочь.

– Я не плачу, – Арабелла попыталась улыбнуться.

– Как же близок я был к тому, чтобы потерять тебя… – медленно склонившись к ней, Блад приник к ее губам.

Жар его поцелуев расходился по телу Арабеллы, окутывая ее нежным облаком. Но Питер вдруг остановился и проговорил с сожалением в голосе:

– Нам не стоит. Это эгоистично с моей стороны. Тебе нужен покой. Ты еще не оправилась, и тебе вредно переутомляться…

– Питер, – рассмеялась Арабелла, – иногда полезно забывать о своем врачебном долге. Мне как раз не помешает немного переутомления, – и она сама потянулась к нему.

Синие глаза Блада вспыхнули, но его застенчивая жена не отвела взгляд.

– Смелое заявление! – воскликнул он, сопровождая свои слова долгим поцелуем. – Я запрещал себе даже надеяться… – с трудом оторвавшись от нее, он вдруг скептически оглядел рундук и попросил: – Дорогая встань пожалуйста.

– Что ты задумал? – удивилась Арабелла, поднимаясь на ноги.

В его взгляде мелькнуло веселье.

– Я не хочу подвергнуть тебя риску падения с этого ложа – говоря это, Блад сбросил матрас на пол и быстро разостлал поверх него покрывало.

– На полу?! – Арабелла зарделась от смущения.

– Неужели мне удалось смутить мою храбрую жену? – с ноткой мягкой иронии в голосе парировал он.

Благоговейно, будто перед изваянием богини, он опустился возле нее на колени. Руки Арабеллы обвились вокруг шеи мужа и она погрузила пальцы в его волосы, ласково перебирая темные пряди.

– Как же я тосковал по тебе… – тихо сказал он, восхищенно глядя на нее.

…Блад касался ее бережно – так бережно, словно его жена была соткана из морской пены и лунного света, и любое грубое или даже просто неверное прикосновение могло заставить ее исчезнуть. И словно в первый раз, он открывал ее для себя, покрывая горячими поцелуями каждый дюйм ее тела. Его руки поднимались от изящных ступней вверх, к бедрам, смыкались на талии, затем скользили по бархатистой коже ее живота к небольшим округлым грудям. Он проводил пальцами по слегка припухшим от его поцелуев губам Арабеллы и, задыхаясь от страсти, твердил ее имя как заклинание:

– Арабелла… Арабелла… Я бы не смог жить без тебя…

С приглушенным стоном она выгнулась под руками Питера, вверяя ему себя. Каждое его движение рождало в ней жаркую волну, поднимающую ее все выше, мрачные тени прошлого отступали, таяли, и оставались лишь она и Питер, а потом яркое солнце затопило их ослепительным светом…

Урок плавания

– Чтобы я ни делала, оно уже никуда не годится, – огорченно проговорила Арабелла.

Она сидела в тени пальмы и, сдвинув тонкие брови, разглядывала свое платье – единственный до сих пор остающийся в ее распоряжении наряд. Разморенный жарой и счастливым блаженством Блад лежал на циновке, брошенной на песок рядом с Арабеллой. При этих словах он приоткрыл один глаз и посмотрел на жену, одетую в его рубашку, доходящую ей до колен.

– Дорогая, не расстраивайся из-за пустяка. Как только мы бросим якорь на рейде, в твоем распоряжении будут любые платья…

– Хорошенький пустяк! – возмущенно воскликнула она, – А что мне прикажешь носить еще несколько дней? Это?!

На сугубо мужской взгляд Блада, платье, пусть и потрепанное, еще можно было надеть, но у жены было другое мнение.

– Два дня, дорогая, – заметил он, – всего два дня – не считая времени, проведенного в этом райском местечке.

– Нет, совершенно невозможно… – продолжала переживать Арабелла. – После того, как я так неудачно прогулялась по палубе «Морской звезды»…

В самом деле, на подоле красовались два огромных черных пятна: свежая и абсолютно неудаляемая смола, результат недавнего ремонта на корабле Дайка.

– Я буду похожа на девиц из таверн вашей Тортуги.

Блад хмыкнул, изо всех сил сдерживая веселье, и на всякий случай уверил жену:

– Что ты! Как можно сравнивать их с тобой!

– Мнение знатока? – с толикой язвительности осведомилась Арабелла.

– Э-э-э, – он решил уйти от скользкой темы и предложил: – Оставайся в моей рубашке, она тебе очень к лицу!

– Как ты себе это представляешь?!

Он открыл второй глаз и окинул Арабеллу пристальным взглядом, который заставил ее дрогнуть:

– Это я себе представляю… по-разному…

– Питер! – она натянула рубашку на колени, начиная уже сердиться. – Довольно того, что я забыла о приличиях и расхаживаю в таком виде. Ты полагаешь, что я появлюсь в одной рубашке перед твоими… пиратами?!

– Ну нет, ты только моя, и я никому не позволю глазеть на тебя! – во взгляде Питера мелькнуло нечто хищное.

– Ты говоришь, будто я твоя добыча!

Однако ее гнев был все-таки несколько более притворным, чем подобало бы, потому что от того, как муж смотрел на нее, внутри уже пульсировал горячий комок.

В синих глазах Блада заплясали чертенята:

– Да, дорогая. Ты связала свою жизнь с пиратом, и горе тому, кто посягнет на его добычу! Не беспокойся, – уже серьезно добавил он: – Мы подберем тебе какие-нибудь штаны.

– Ну и что подумают твои люди? – фыркнула Арабелла.

– Хм… – Блад запнулся, прикидывая, как бы помягче объяснить ей, что его люди видели женщин в самом неприглядном обличии, но кажется, она и сама уже об этом догадалась, и поэтому он всего лишь самым любезным голосом проговорил: – Они подумают, что из тебя вышел бы… прелестный пират.

Она рассмеялась:

– Право, ты совершенно невозможен!

Гнев, который Арабелла пыталась пробудить в себе, неожиданно угас, и она внимательно посмотрела на мужа:

– Почему ты решил сделать эту остановку? И эта хижина – нужно было всего лишь настелить заново крышу… Ты ведь бывал здесь и раньше?

– Я решил, что тебе необходимо прийти в себя. Нам необходимо. В Порт-Ройяле меня ждет уйма дел, и я не смогу уделять тебе достаточно внимания. Но несколько дней ничего не изменят, – Блад встал и потянулся, а затем стащил свою рубаху через голову. – Ну и жара, даже странно – для этого времени года, – он повернулся к жене. – Ты угадала. Однажды мы занимались здесь ремонтом кораблей.

– Латали пробоины, – совершенно невинным тоном уточнила она.

– О! – восхитился Питер, – Что-то я не припомню, чтобы моя леди прежде изволила изъясняться подобным образом!

– Положение супруги грозы Карибского моря обязывает, – дерзко парировала Арабелла.

– Ну да, обязывает… – Блад усмехнулся и вдруг спросил: – А не искупаться ли нам?

– Искупаться? Нам? – изумленно переспросила она.

– А что такое? Разве ты не присоединишься ко мне?

– Но…

– Неужели ты хочешь сказать, что проведя столько времени на тропических островах, никогда не купалась в море? – в свою очередь удивился Блад.

– Плавание не вполне уместное занятие для благовоспитанной девушки.

Питер снова хмыкнул:

– Тебя ли я слышу? Кто тебе сказал эту чепуху? Впрочем, начать никогда не поздно.

– Но меня могут увидеть!

– Надеюсь, меня ты не стесняешься? А в остальном положись на Хейтона, он никого сюда не пропустит. Во всяком случае, без предупреждения.

Арабелла колебалась, и Блад приподнял бровь, испытующе глядя на нее:

– Решайтесь, миссис Блад, – он улыбнулся. – Уж не боитесь ли вы? Вот увидите, вам понравится. Я знаю эту бухту, она безопасна, и море спокойное.

В карих глазах Арабеллы появился вызов:

– Будь по-вашему, господин губернатор! И я ничуть не боюсь, с чего вы себе это вообразили?!

– Рубашку можешь оставить, – великодушно разрешил Блад и протянул ей руку.

– Ах, вы так добры, ваше превосходительство!

Рука об руку они подошли к кромке прибоя. Ленивые волны нехотя накатывались на мелкий белый песок. Арабелла ойкнула, когда одна из волн, более любопытная, чем ее сестры, лизнула ей босые ноги. Вода оказалась холоднее, чем думала молодая женщина.

– Что, неужто холодная? – Питер, как был, в коротких полотняных штанах, зашел по колено в воду: – Я, если честно, предпочел бы похолоднее. Смелее, миссис Блад! Это совсем не трудно!

– И вечно ты смеешься надо мной! – возмущенно ответила Арабелла.

– У меня и мыслях не было ничего такого, душа моя, – отозвался Питер, любуясь женой.

Арабелла с сосредоточенным видом осторожно приближалась к нему. Вода не казалась больше холодной и приятно освежала разгоряченное тело. Подол рубашки намок, и молодая женщина в замешательстве остановилась.

– И что же дальше?

– Дальше мы будем учиться плавать. Вернее, ты будешь. Только надо зайти поглубже.

– Питер, ты и в самом деле уверен, что это необходимо?

– Очень даже уверен. Умение плавать уж точно не будет лишним, дорогая. Тем более в наших условиях, – неожиданно серьезно сказал Блад.

Увидев, что вода доходит Арабелле до груди, он сказал:

– Достаточно. Теперь вдохни поглубже, оттолкнись ногами от дна и ложись на воду лицом вниз. Постарайся дотянутся до меня вытянутыми руками. Задержи дыхание и не бойся.

В глазах Арабеллы мелькнуло сомнение, но она, храбро сделав глубокий вдох, плашмя кинулась в волны и… с головой ушла под воду. Сильные руки мужа тут же выдернули отфыркивающуюся, словно кошка, ошеломленную молодую женщину на поверхность.

– Не так… Ты слишком напряжена, – сказал он, пряча улыбку, – Прислушайся к морю, доверься ему… Позволь ему держать тебя на своих ладонях. Вот так…

Руки Питера поддерживали Арабеллу снизу и она вдруг поняла что совсем не боится. Ее охватил азарт. Снова и снова бросалась она в прозрачные волны, вздымая сверкающие под солнцем брызги и каждый раз встречая надежные руки мужа. И только что-то – как ей казалось – начало получаться, как Питер со смехом сказал:

– Хватит, хватит, душа моя! Завтра, перед отплытием, попробуем еще.

– Уже? – разочаровано протянула она, сама не зная, сожалеет ли о прерванном занятии, которое неожиданно начало приносить ей наслаждение, или о том, что их короткая передышка перед возвращением на Ямайку подходит к концу.

– Да, моя дорогая. На первый раз достаточно. Мы обязательно продолжим твое обучение на Ямайке.

– Если у тебя найдется для этого минутка, – погрустнела Арабелла.

– Обещаю. Я рад, что тебе понравилось. Ведь до сих пор ты видела в море безликую стихию, равнодушную или враждебную. Ты поняла, что оно может стать твоим другом? И союзником? – Блад мечтательно смотрел вдаль.

– Да, Питер. Ты таким видишь его?

– Таким. Но в любом случае, нельзя обольщаться и пренебрегать его мощью или забывать об его переменчивом нраве, – сразу же добавил он. – А теперь ложись на спину и расслабься…

Молодая женщина доверчиво легла на его вытянутые руки и прикрыла глаза. Море плавно покачивало ее, словно в колыбели.

– Хорошо… очень хорошо, – тихо прозвучал над ней бархатистый голос мужа, и она вдруг поняла что Питер больше не держит ее!

Набежавшая волна плеснула ей в лицо, и Арабелла, закашлявшись, вскочила на ноги.

– Не надо пугаться, дорогая. Я здесь.

Она вновь была в его объятиях, и он не спешил разжимать их, напротив – властно привлек ее к себе. Почувствовав его руки на своих бедрах, Арабелла спохватилась, что кроме рубашки на ней ничего нет.

– Питер! – воскликнула она со смесью испуга и восторга. – Что ты делаешь?!

– А ты как думаешь, душа моя? – промурлыкал Блад ей на ухо.

– О-о-ох, – у нее вырвался полувздох-полустон, потому что в следующий миг намерения мужа стали более чем очевидны.

Часть вторая. Сеньор адмирал

А что же дон Мигель де Эспиноса? Потерпевший поражение, тяжелораненый, он готов приветствовать смерть. Но… 1689–1694 гг. Присутствуют цитаты из романа Сервантеса «Дон Кихот».

Пролог

Душа дона Мигеля де Эспиносы блуждала по странным мирам. Проваливаясь во тьму, он был уверен, что умирает, более того – что его душа отправляется прямиком в преисподнюю, и поэтому очень удивился, когда вместо ожидаемых котлов с кипящей смолой и красноглазого дьявола увидел свою каюту. А в его объятиях была Она – донья Арабелла. Женщина, пагубная страсть к которой заставила его забыть о долге и чести. Он не довершил возмездие и обрек себя на муки ада, и ему следовало бы ненавидеть ее, а вместо этого его охватила смертная тоска. Сейчас она вырвется…

Однако Арабелла, напротив, приникла к нему и закрыла глаза. Де Эспиноса ощущал под своими ладонями тепло ее тела, ибезграничная радость вдруг затопила его, не оставляя места упрекам и сомнениям.

Но внезапно все переменилось, и теперь он будто бы парил под самым потолком каюты. Внизу, на кровати неподвижно вытянулся мужчина, грудь которого стягивала окровавленная повязка. Дон Мигель узнал себя и вновь удивился. А затем неведомая сила подхватила его и повлекла прочь.

Взгляду открылся «Санто-Доминго», с убранными парусами и закопченными, почерневшими мачтами. В фальшборте слева зияла огромная дыра, а палуба местами прогорела насквозь. Несмотря на ночь, матросы при свете фонарей меняли доски палубного настила. Вид искалеченного галеона, как ни странно, не вызвал у дона Мигеля ни недоумения, ни гнева. Его душа летела дальше, на запад, вдоль серебряной лунной дорожки.

Бескрайний морской простор бороздил небольшой шлюп. Душа де Эспиносы запнулась, прервав свой полет, и рухнула вниз. В кормовой каюте он увидел двоих. Своего смертельного врага и Ее.

И тогда он понял, что все-таки попал в ад…

Дочь алькальда.

Октябрь 1689.

Беатрис, старшая дочь Хуана Сантаны, алькальда Ла-Романы, вышла в патио. Солнечное утро обещало очередной ясный день. Этот сезон дождей был удивительно щедр на погожие деньки, и стоило насладиться относительной прохладой, прежде чем зной станет нестерпимым.

В центре дворика мелодично журчал фонтан. Беатрис, подойдя к нему, присела на деревянную скамью и глубоко вдохнула благоухающий цветами воздух. Пряный аромат растущих в больших вазах плюмерий мешался с запахами близкого моря и тропических лесов, окружавших городок. Такие мгновения почти примиряли ее со скукой Ла-Романы.

Девушке, которая выросла в суетливой и шумной Севилье, было непросто привыкнуть к маленькому сонному городишке, где за целый год не увидишь ни одного нового лица. Но обстоятельства вынудили ее отца искать счастья в Новом Свете. Им не слишком везло поначалу, однако затем алькальд Ла-Романы Ксавьер Сантана, с которым они были в родстве, оказал покровительство своим благородным, но крайне бедным родственникам. Два года назад, когда сеньор Ксавьер внезапно умер, отцуудалось получить его место.

Впрочем, одуряющая монотонность жизни городка была совсем недавно нарушена прибытием двух грандов… Беатрис слегка нахмурилась: ни к чему воспоминать об этом.

«Скука – сестра уныния, а уныние есть грех».

Сеньорите Сантане послышался скрипучий голос отца Игнасио и, вздрогнув, она оглянулась – уж не стоит ли тот за спиной, готовый ревностно оберегать ее от неподобающих мыслей. Разумеется, рядом никого не было, и девушка тихо рассмеялась: этак она начнет шарахаться от собственной тени. А ее духовник желает ей только блага.

Уже через час колокол церкви Сантьяго-де-Ла-Романа созовет всех на мессу, а после можно будет почитать. Отцу недавно доставили из Севильи новые книги. Или закончить вышивать покров для обители, тем более, что книги наверняка светского содержания, а не духовного. Да, занятие вышивкой более подходит благочестивой девице, строго напомнила себе Беатрис и тут же иронично поправилась:

«Старой деве, так будет точнее».

Несмотря на то, что в Новом Свете девушки хорошего происхождения, даже без большого приданого, не оставались долго под сенью отеческого дома, Беатрис, достигнув двадцативосьмилетнего возраста, так и не вышла замуж. В соискателях руки миловидной дочери Хуана Сантаны поначалу не было недостатка. Но независимый склад ума и твердость характера, заметные даже в те краткие моменты общения с Беатрис, которые дозволяла строгая испанская мораль, настораживали возможных мужей. Гораздо больше их привлекала Инес, ее младшая сестра.

Беатрис это вовсе не огорчало, ведь до сих пор ей не доводилось испытывать любовного томления – да даже достаточно сильного интереса к кому-либо из этих сеньоров, многие из которых смотрели на нее как… на цесарку, поданную к их столу.

Впрочем, так уж не доводилось?

«Это не считается! Нет и еще раз нет!»

О любви дело и не шло, прежде всего от нее требовалось почитать своего мужа, но Беатрис виделась в этом какая-тонеправильность. Возможно, виной тому было образование, которое вопреки традициям дал ей отец. А с некоторых пор духовник Беатрис начал настойчиво убеждать ее посвятить себя Господу и даже благословил ее помогать страждущим в больнице при женском бенедиктинском монастыре, находившемся в десятке лиг от Ла-Романы. Настоятельница, мать Агата, была справедлива и по-доброму относилась к ней, называя ее своей духовной дочерью. И Беатрис прекрасно осознавала, что рано или поздно, но сделать выбор придется, и отцовский дом, где она обладала определенной свободой, сменит дом мужа или обитель.

Время шло, монастырь становился неизбежностью. Во многом поэтому в прошлом году отец, скрепя сердце, дал согласие на бракИнес. НоБеатрис все еще не приняла решения. Отец не принуждал ее к этому, и онабыла благодарна ему.

– Сеньорита!

Размышления Беатрис нарушил звонкий голос ее служанки Лусии, которая вихрем ворвалась в патио и, подобрав юбки, бросилась к своей госпоже.

– Ой, что я вам скажу! Два галеона, что недавно ушли – вернулись!

Внутри Беатрис что-то дрогнуло, но ее голос прозвучал спокойно:

– Лусия, ты опять наслушалась сплетен на рынке?

– Да нет же, нет! – затараторила служанка, блестя темными как маслины глазами. – Я добежала до порта и видела их! Так что ваш почтенный отец наверняка будет вновь принимать тех знатных сеньоров!

Беатрис прерывисто вздохнула: неужто Господь услышал ее мысли – те, которые она скрывала от самой себя?

– Только знаете, еще что? – вдруг понизив голос, зашептала Лусия, не замечающая ее переживаний. – Корабли побывали в бою! Ох, неужели с тем молодым красивым сеньором приключилась беда? – служанка жалостливо свела брови.

Как ни старалась Беатрис справиться с собой, ее сердце забилось, будто она взбежала на один из высоких холмов, окружающих Ла-Роману. Но предметом беспокойства госпожи был вовсе не «молодой красивый сеньор», о котором сожалела служанка.

– Хватит болтать, Лусия! И не выдумывай, чего не знаешь!

Ударил колокол церкви Сантьяго.

– Поспешим, отец Игнасио непременно заметит, если мы опоздаем на мессу. Все выяснится, если знатные сеньоры соблаговолят почтить нас своим присутствием, а пока и говорить не о чем.

* * *

– Вы окажете мне честь, если остановитесь в моем доме, – сеньор Сантана церемонно поклонился посетителям, которых, сказать по правде, не ожидал увидеть снова.

Дон Эстебан с правой рукой на перевязи и доктор Рамиро, решившийся ненадолго оставить раненого, ответили ему не менее учтивым поклоном.

– Насколько тяжело ранен дон Мигель? – обратился сеньор Хуан уже к доктору.

– Клинок прошел совсем рядом с сердцем. Рана чрезвычайно опасна сама по себе, но к ней добавилась еще лихорадка, – Рамиро сокрушенно покачал головой. – За четыре дня, прошедших после ранения, дон Мигель пришел в себя только один раз – тогда он и высказал свое желание направиться в Ла Роману.

– Дон Мигель найдет здесь самый радушный прием, и я распоряжусь, чтобы вам предоставили все необходимое, сеньор Рамиро. – на лице Хуана Сантаны было написано искреннее огорчение.

Он был крайне польщен, что может оказать услугу гранду Испании, но вместе с тем его снедало любопытство.

…Когда три недели назад на рейде бросил якорь красавец «Санто-Доминго», весь городок был взбудоражен небывалым событием. А Хуан Сантана пришел в изумление, когда выяснилось, что его родич был дружен с представителем рода де Эспиноса. Узнав о смерти прежнего алькальда, дон Мигель опечалился, чего нельзя было сказать о сеньоре Хуане, который, напротив, был рад возможности свести полезное знакомство. Однако де Эспиноса был не очень-то настроен внимать сетованиям на тяготы жизни небогатого – а если бы не преждевременный уход кузена Ксавьера в лучший из миров, так и вовсе нищего идальго. И вдруг сеньор адмирал решил вернуться именно в Ла-Роману!

Дон Эстебан счел нужным пояснить:

– Ла-Романа – ближайшее поселение, которое можно назвать городом. Понимаете, сеньор Сантана, дон Мигель хотел бы избежать огласки… Дело деликатное… И я… мы благодарны вам…

– Понимаю, – кивнул тот, – у меня есть крытые носилки, подходящие для переноса раненого, так мы избежим лишних глаз. Но можно ли тревожить дона Мигеля?

Рамиро наклонил голову:

– При достаточной осторожности, не думаю, чтобы ему стало хуже.

– Я должен отдать распоряжения. Прошу вас, сеньоры.

Они вышли из кабинета и в конце коридора столкнулись с Беатрис. От слуг она успела узнать, что ее отец беседует с племянником дона Мигеля и доктором. Полный тревоги взгляд девушки упал на руку молодого де Эспиносы. С какими же новостями пожаловали внезапные гости?

– Беатрис, я должен тебе кое-что сказать, – Сантана приглашающим жестом указал на дверигостиной.

Войдя в гостиную, он негромко проговорил, обращаясь к дочери:

– Мы окажем гостеприимство дону МигелюдеЭспиносе. Он… нездоров.

Беатрисс тревогой взглянула на осунувшегося, постаревшего доктора Рамиро с воспаленными от недосыпания глазами.

– Что случилось? Дон Мигель ранен?

– Да, сеньорита Сантана, – ответил он.

– Дон Мигель не желает огласки, нужно настрого предупредить слуг, – добавил отец.

Окружающие Беатрис предметы потеряли четкость. Опустив голову, она закусила губы, чтобы удержаться от подступивших слез. Что с ней такое? Она отвернулась к окнам.

– Мы вернемся на «Санто-Доминго», чтобы все подготовить, – сказал Рамиро.

Дон Эстебан кивнул. Оба направились уже к дверям, когда девушка сказала:

– Отец, позвольте мне помочь в уходе за раненым. Сеньор Рамиро, ведь вам нужна сиделка? Вы на ногах едва стоите.

Сантана удивленно нахмурился, а Рамиро в замешательстве пробормотал:

– Но… как же можно, невинной девице…

– Монахини из ордена святого Бенедикта ухаживают за немощными в больнице монастыря. Большинство из них никогда не были замужем. А я уже много раз помогала им в этом богоугодном деле.

– Это правда, – вынужден был признать Сантана.

Впрочем, он не спешил соглашаться с доводами дочери.

– Меня вполне можно считать послушницей, – не отступала Беатрис, твердо глядя ему в глаза. – Но если у вас остались сомнения, я испрошу благословения у отца Игнасио.

На лице сеньора Хуана проступили следы внутренней борьбы. Рамиро выжидающе смотрел на него, а дон Эстебан нетерпеливо переминался на месте и, поколебавшись, он наконец выдавил:

– Что же, я не возражаю, но только если отец Игнасио благословит тебя, Беатрис.

Сеньор адмирал

Беатрис Сантана предстала перед строгим взором своего духовника, обуреваемая непривычным для нее волнением. И причиной тому на этот раз была не только ее сострадательность к людским мучениям – будь то убогий нищий или служанка, обварившая руку на кухне, или даже муки бессловесных созданий Творца. Возможно, отец Игнасио тоже почувствовал это, потому что долго и пытливо смотрел в лицо Беатрис, словно пытаясь узнать мысли девушки или заглянуть ей в душу.

Ничего так и не прочитав в глазах сеньориты Сантана, он весьма неохотно дал ей свое благословение, заметив, что намерен регулярно навещать больного и разумеется, молиться за его душу – если Создателю будет угодно призвать ее к себе. Кроме того, он упомянул о грядущем празднике Непорочного зачатия,намекая девушке, что этот день как нельзя лучше подошел бы для пострига. Беатрис потупилась, не желая, чтобы священник увидел протест в ее глазах. По счастью, он принял это за смирение и отпустил ее с миром.

Сеньорита Сантана вышла из церкви, раздумывая уж не солгала ли она, вольно или невольно, своему духовнику, когда отвечала на его вопрос о причинах, побудивших ее на этот шаг? Но почему-то это не сильно ее смущало.

* * *

После того, как стихла суета, сопровождающая появление носилок с доном Мигелем, Беатрис зашла в отведенную для него комнату. Ставни были закрыты, чтобы солнечный свет не беспокоил раненого. У изголовья постели поставили небольшой столик, на котором доктор Рамиро уже разложил медицинские принадлежности, там же неярко мерцала лампа. Сам доктор, опустив голову, сидел в глубоком кресле.

Девушка окинула тревожным взглядом дона Мигеля. Недвижный, с заострившимися чертами лица, тот казался бы мертвецом, если бы лихорадка не зажгла на его скулах багровые пятна. Льняная простыня укрывала его до пояса. Затрудненное, неровное дыхание едва вздымало перевязанную грудь.

Рамиро, по-видимому, задремал и встрепенулся только когда Беатрис остановилась в шаге от него.

– Сеньорита Сантана? Я не слышал, как вы вошли. Вас допустили?

– Да, сеньор Рамиро. Дон Мигель все время… так?

Рамиро со вздохом кивнул и сказал:

– Иногда жар усиливается, тогда дон Мигель начинает метаться и может сорвать повязку. Это очень опасно. – он еще раз вздохнул и спросил: – Что вы умеете?

– Покормить, умыть больного, дать воды или лекарство. Сестра Маргарита учила меня накладывать повязки…

– В этом вряд ли возникнет необходимость. А вот все остальное… хорошо, что у вас есть опыт… – Рамиро на мгновение прижал ладонь к глазам: – Извините.

– Вам нужен отдых.

– Не могу это отрицать, сеньорита Сантана.

Беатрис указала на стоящую у противоположной стены кушетку:

– Тогда что вас останавливает? Я буду здесь.

Он с благодарностью посмотрел на девушку:

– Вы должны обязательно разбудить меня, если в состоянии дона Мигеля произойдет перемена.

– Конечно, сеньор Рамиро.

Рамиро уснул прежде, чем его голова опустилась на подушку, а Беатрис села в кресло, которое он занимал прежде. Она продолжала вглядываться в лицо де Эспиносы. Как разительно сейчас он отличался от того блестящего гранда, который появился в их доме, верно, только для того, чтобы смутить душу сеньориты Сантана!

…Впервыеона увидела дона Мигеля де Эспиносу за обедом. Отец представил его как прославленного адмирала и друга Ксавьера Сантаны.

Дона Мигеля привели в Ла-Роману дела, и сеньор Хуан гостеприимно предложил ему оставаться в их доме, пока все не будет улажено. Дон Мигель вежливо поблагодарил, сказав, что привык находиться на борту своего галеона, и возможно, лишь иногда составит компанию радушному алькальду за обедом или ужином. Весьма довольный сеньор Хуан заверил, что всегда рад принимать выдающегося флотоводца и друга его дорогого кузена. Любезность следовала за любезностью, пока де Эспиноса не расхохотался, клятвенно пообещав злоупотребить добротой хозяина.

Нечасто у них бывали подобные гости – прямо сказать, ни разу. Остроумный собеседник, де Эспиноса стал центром притяжения для всех присутствующих за столом. Лишь также приглашенный к обеду отец Игнасио хмурился и что-то бормотал себе под нос.

Дон Мигель был намного старше Беатрис, с резким лицом человека, привыкшего повелевать. Его черные волнистые волосы обильно пронизывали серебряные нити, а виски были совсем седыми. Беатрис с удивлением поняла, что в нарушение всех приличий ей хочется заговорить с ним – о каких-то пустяках, о море, о видах на урожай, о прочитанных книгах… Ей пришлось одернуть себя: такого рода поведение было бы совершенно недопустимо.

И разумеется, возможности для подобных излияний Беатрис не представилось и представиться не могло, хотя дон Мигель действительно появлялся в доме алькальда почти каждый день. Да и вряд ли бесхитростные беседы заинтересовали бы знатного гостя. Темные глаза де Эспиносы равнодушно скользили по Беатрис, и той отчего-то становилось грустно. А ведь сеньорита Сантана всегда была здравомыслящей и уравновешенной девушкой. Впрочем, она и сейчас прекрасно осознавала всю беспочвенность своих тайных грез.

В те редкие моменты, когда Беатрис все-таки удавалось обменяться с доном Мигелем парой фраз, тот держался до невозможности учтиво. Однако любезность не могла скрыть его бешеной гордости и высокомерия. Казалось, им владела какая-то идея, заслонившая ему весь окружающий мир. И в конце концов, Беатрис вынуждена была признать, что дон Мигель де Эспиноса совершенно непостижим для нее.

Когда же «Санто-Доминго» поднял якорь и скрылся за гористым мысом, она вздохнула с облегчением и посоветовала себе выбросить все глупости из головы – и чем скорее, тем лучше. Для окружающих ее терзания остались тайной. Но как знать, не тревожил ли сон Беатрис глубокий взгляд сиятельного адмирала, и не орошала ли она в ночном мраке подушку слезами…

…Из задумчивости ее вывел глухой стон. Голова дона Мигеля мотнулась, он пробормотал что-то неразборчивое. Его лицо покрывала обильная испарина. Беатрис робко коснулась горячего влажного лба. Несмотря на то, что она сама вызвалась помочь, ею владела неуверенность. Она оглянулась на столик, где уже были приготовлены губки и глубокая миска с водой.

«Пора вспомнить, зачем я здесь. Дон Мигель сейчас болен, и в этом он ничуть не отличается от тех несчастных, за которыми я ухаживала в монастырском госпитале», – эта мысль вернула ей решимость.

Беатрис плеснула в воду ароматного уксуса и осторожными движениями обтерла лицо и шею раненого, затем провела губкой по его широким, мускулистым плечам, по груди над повязкой. Теперь ее движения были сосредоточенными и уверенными, но все же она остановилась, дойдя до края простыни, укрывающей де Эспиносу. За тяжелыми больными ухаживали исключительно монахини, и Беатрис попросту не знала, как ей действовать. Пока она колебалась, дон Мигель тихо, но отчетливо произнес:

– Арабелла, не уходи, прошу тебя…

Беатрис вздрогнула. Глаза раненого открылись, но он смотрел куда-то сквозь нее и девушка поняла, что дон Мигель не осознает ее присутствия.

– Арабелла! – он попытался приподняться, и Беатрис положила руки ему на плечи, удерживая его.

– Т-с-с, тише, тише, – прошептала она.

Раненый закашлялся, в пробитой груди сипело и клокотало. Беатрис испугалась, что сейчас у него пойдет горлом кровь.

– Да ложитесь же! – воскликнула она. – Вам нельзя разговаривать!

– Где ты? – он обессиленно опустился обратно на постель.

– Я здесь. Все хорошо, – Беатрис положила ладонь ему на лоб.

Кажется, это прикосновение успокоило его, потому что он закрыл глаза и повторил за ней:

– Все хорошо, да… теперь все хорошо…

* * *

Женское имя, сорвавшееся с губ де Эспиносы, подвело черту под всеми неясными мечтами Беатрис. Она вздохнула:

«А чего я ожидала? Наверняка он встречал в своей жизни женщин, которые были способны вызвать у него любовь и восхищение…»

Отец сказал, что у дона Мигеля нет семьи, а только племянник, сын подло убитого брата. Беатрис довелось увидеть и Эстебана де Эспиносу – красивого надменного юношу, который появился в их доме за день до отплытия.

Но кто мог утверждать, что сердце дона Мигеля оставалось свободным? Что оно свободно сейчас? Она ощутила горечь и жгучую досаду. Господи, неужели она ревнует?

«Арабелла… но ведь это не испанское имя. Французское? Английское?»

Словно в ответ на ее мысли, дон Мигель произнес несколько слов по-английски. Беатрис недостаточно знала язык, чтобы точно понять смысл сказанного, но это весьма напоминало проклятия.

«Ну а мне-то что за дело до того, кого гранд Испании зовет в бреду и кого он проклинает на чужом языке?»

Она даже рассердилась, и странным образом это помогло ей справиться с собой.

«Сама жизнь его под угрозой, и его сердечные привязанности – последнее, о чем я должна думать. Я сделаю все, что в моих силах, и исполню долг христианского милосердия. Если угодно Господу, он выживет, а дальше наши пути разойдутся. Так о чем я страдаю?»

Она деловито принялась перебирать бутылочки с тинктурами, расставленные доктором Рамиро на столике.

Скрипнула дверь, в комнату заглянула Лусия. Беатрис приложила палец в губам и, бесшумно ступая, подошла к дверям. Служанка пришла узнать, куда подавать ужин для госпожи и сеньора Рамиро. Беатрис распорядилась принести поднос с фруктами, сыром и хлебом для нее и холодной телятины для сеньора Рамиро прямо в комнату. Немного подумав, она также велела сварить некрепкого бульона для раненого, надеясь, что ей удастся заставить того проглотить хоть немного.

Де Эспиноса беспокойно зашевелился, его рука поползла к повязке, и Беатрис поспешила вернуться к нему. Жар не спадал, и она снова взяла губку. Работа, многократно проделываемая и прежде, окончательно вернула ей присутствие духа. Кроме того, она видела, что раненому это приносит облегчение, он затихал, особенно когда Беатрис опускала свою руку на его лоб. Постепенно его дыхание стало ровнее.

«Вот так то лучше, – подумала она. – И толку больше».

* * *

События последних лет сменяли друг друга, перемежались яркими, сохранившимся в памяти до мельчайших подробностей сценами из далекого прошлого. Дон Мигель де Эпиноса видел множество людей, давно ушедших из его жизни, своего брата и себя – со стороны, словно незримо присутствуя при их встречах. Адское пламя сжигало его изнутри, из обугленной груди рвался безумный крик. И в то же время он не мог издать ни звука…

Но вот его душе прискучило скитаться, и дона Мигеля все чаще начала захлестывать темнота. Он желал благодатного небытия, однако в этом ему опять было отказано. Он почувствовал бережные прикосновения и сперва возмутился: почему его никак не оставят в покое? Но прикосновения дарили утешение, гасили бушующий в нем огонь. Из невообразимой дали долетел нежный голос, и де Эпиносе показалось, что когда-то – давно, очень давно – его мать пела эту песню. Или похожую? Голос звал за собой, и душа встрепенулась в нем, стряхнула оцепенение. Он обязательно последует за этим голосом, только немного соберется с силами…

* * *

Франциско Рамиро проснулся поздним вечером, ощущая себя необыкновенно отдохнувшим. Окна были распахнуты, в комнате стало прохладнее. Он услышал тихое пение и узнал полузабытую колыбельную своего детства. Он поднял голову и изумленно воззрился на Беатрис, которая сидела в кресле, придвинутом к самой кровати де Эспиносы. Девушка смущенно улыбнулась:

– Я разбудила вас, сеньор Рамиро? Но мне кажется, это нравится дону Мигелю.

Колеблемый ветерком свет лампы придавал теплый золотистый оттенок смуглой коже Беатрис, в карих глазах были участие и доброта, и Рамиро невольно залюбовался ею.

– Напротив, я удивлен, что вы не разбудили меня раньше, сеньорита Сантана, – поднявшись на ноги, он подошел к раненому:

– О, дон Мигель и в самом деле выглядит немного иначе. Спокойнее… Как вам это удалось?

Беатрис пожала плечами:

– Я не делала ничего особенного. Правда, решилась дать ему немного бульона, не спросив вас. И он даже выпил половину чашки.

– Вы, видимо, посланы самим Небом, сеньорита Сантана, – улыбнулся Рамиро, – ведь яуснул, не сказав вам ни слова о том, что вы должны делать. Но вижу, что вы превосходно справились и без моих наставлений. А теперь идите отдыхать, вы еще понадобитесь мне…

Любовь и страдания сеньориты Сантана

На следующий день, когда Беатрис в сопровождении Лусии вошла в комнату дона Мигеля, Рамиро уже заканчивал перевязку. Вода в небольшом тазу покраснела от крови, однако врач казался довольным.

– Доброе утро, сеньорита Сантана.

– Доброе утро, сеньор Рамиро. И думаю, вы может обращаться ко мне по имени, ведь я теперь ваша помощница.

Рамиро наклонил голову:

– Как вам будет угодно, сеньорита Беатрис.

– Как прошла ночь? – как ни пыталась Беатрис сохранить спокойный тон, ее голос дрогнул: – Есть… улучшения?

– Да, и я этому чрезвычайно рад. Вот, взгляните, сеньорита Беатрис, – Рамиро указал ей на ворох скомканных, в бурых пятнах, бинтов: – Вы же не боитесь вида крови? – спохватился он. Беатрис покачала головой, что вызвало у него добродушную усмешку: – Кровотечение прекращается, воспаление также уменьшилось и это хорошие признаки.

– Я тоже рада. Лусия, убери здесь и принеси воды.

Дождавшись, когда служанка уйдет, Беатрис неожиданно для самой себя задала вопрос:

– Сеньор Рамиро, вам, быть может, известно это имя – Арабелла?

– Кто… Откуда оно известно… вам?!

Растерявшаяся Беатрис не знала, что ответить, но Рамиро уже догадался:

– Дон Мигель иногда зовет ее в забытьи. Увы, с этим именем у него связаны тяжелые воспоминания.

– Прошу меня извинить… – девушка корила себя за любопытство и бестактность.

– Вам не за что извиняться, сеньорита Беатрис, – со вздохом ответил Рамиро.

Появление Лусии, несшей кувшин с водой, заставило обоих прервать разговор. Водрузив свою ношу на столик, служанка выжидающе уставилась на Беатрис.

– Сеньор Рамиро, для вас приготовлен завтрак, Лусия проводит вас.

Оставшись одна, Беатрис внимательно оглядела дона Мигеля: лихорадка не отпускала его, но даже ее сравнительно небольшого опыта хватало, что бы понять, что ему и в самом деле лучше. Она дотронулась до лба де Эспиносы, затем решила вновь попытаться сбить жар при помощи обтирания. На этот раз, запретив себе «неуместный душевный трепет» – как ей услужливо подсказал внутренний голос, она спокойно закатала простынь до колен раненого.

Обтирая его, Беатрис негромко напевала старинную андалусскую песенку. Вчера она удивилась благотворному воздействию колыбельной, ну раз так, то ей не составит труда петь еще. Она уже почти закончила, когда вдруг ощутила какое-то изменение – вернее, напряжение, – разлившееся в воздухе. Подняв голову, она встретилась глазами с пристальным, совершенно осмысленным взглядом дона Мигеля. Беатрис стало не по себе. У нее возникло ощущение, что вовсе не ее он ожидал увидеть. А кого? Своего врача? Ту женщину, чье имя он твердил вчера в бреду? Подумав, что, возможно, он еще не до конца пришел в себя, она сказала:

– Вы помните, что были ранены, дон Мигель? А потом вы пожелали вернуться в Ла-Роману?

Де Эспиноса едва заметно кивнул, затем провел языком по сухим, потрескавшимся губам.

– Вы хотите пить?

Снова кивок. Тогда она взяла стоявшую на столике чашку с водой и, осторожно приподняв голову раненого, поднесла к его губам. Напившись, он спросил, с трудом выговаривая слова и без особой любезности в хриплом голосе:

– Что вы… здесь делаете… сеньорита Сантана?

Беатрис пролепетала:

– Ухаживаю за вами…

– Вы?

– Я часто помогаю монахиням в больнице, – сдержанно пояснила Беатрис, задетая неприкрытым скептицизмом в тоне дона Мигеля. – Так что пусть это вас не смущает.

Уголок его рта дернулся в подобии усмешки:

– Как по мне… так это вы… смущены, сеньорита Сантана…

– Вовсе нет! На одре болезни между высокородным сеньором и убогим нищим… – Беатрис осеклась: да что же это на нее нашло! Уже во второй раз с ее языка, прежде чем она успевает прикусить его, слетает бестактность… или дерзость!

– Нет никакой разницы? – усмешка на его губах стала явственней.

Де Эспиноса опустил веки и замолчал. Беатрис уже решила, что он потерял сознание, но вот его взгляд вновь упал на нее:

– И в этом вы… абсолютно правы… – дон Мигель попробовал осторожно вздохнуть и раскаленный гвоздь, засевший в его груди, немедленно напомнил о себе. А ее пальцы такие прохладные… Он едва слышно пробормотал: – Что же, продолжайте… то, что вы так хорошо начали… сеньорита Сантана…

Несколько минут он наблюдал, как непрошеная сиделка, взяв губку, смачивает ее водой и приступает к прерванному занятию. Однако от слабости у него закрывались глаза, и он сам не заметил, как целительный сон завладел им.

* * *

«Глупо отрицать очевидное… Я люблю его…» – Беатрис нервно дернула затянувшийся на шелковой нитке узелок. – «И большего безрассудства трудно представить…»

– Вы чем-то огорчены, сеньорита Беатрис?

– С чего ты взяла, Лусия?

– Да вы уже в третий раз рвете нитку…

– В самом деле, – Беатрис через силу улыбнулась и отложила вышивку.

– Сеньор Франциско сказал, что дон Мигель вне опасности, – служанка проницательно смотрела на нее.

– Я не переживаю из-за дона Мигеля, ну, то есть переживаю – как и за всех недужных… Я просто… устала.

Беатрис вскочила и быстро подошла к окну.

– Сеньорита Беатрис, – лукаво протянула Лусия.

«Нет, я совершенно потеряла голову! Еще немного, и о любовных страданиях Беатрис Сантана будут говорить на рыночной площади! Или слагать серенады. Тем более, что предмет моих воздыханий смеется надо мной, даже стоя на краю могилы. Хотя нет, я и сама думаю, что он выживет. И слава Всевышнему… Ну почему же егонасмешки так задевают меня?!»

– Сеньорита Беатрис, нуна меня-то вы можете положиться!

– Положиться – в чем, Лусия? Отправить с тобой записку с просьбой о свидании, как делают некоторые девушки и замужние женщины? – с горечью сказала Беатрис. – Будь дон Мигель в добром здравии, едва ли он вспомнил бы о моем существовании и тем более – откликнулся на эту просьбу. Даже если я была достаточно безумна, чтобы пойти на такое.

– Все дело в женщине, – вдруг увереннозаявиласлужанка.

– Что ты несешь?! – в голосе сеньориты Сантана прорезался гнев.

– Я расскажу вам… только не сердитесь! Вы помните его слугу, Хосе? Так вот, он славный парень и очень обходительный… – Лусия мечтательно улыбнулась, но тут же посерьезнела: – Ну да речь не о нем, – она заговорила совсем тихо, и Беатрис наклонилась к ней: – В прошлый раз на галеоне дона Мигеля была женщина… То ли гостья, то ли… ну, я не знаю. Дон Мигель спас ее с разбившегося корабля. Хосе не то, чтобы болтун, но однажды я шла в скобяную лавку и встретила его на улице, он был такой растерянный… Оказывается, дон Мигель велел купить женское платье, а бедолага не знал, куда пойти и что выбрать. Я помогла ему, ну и вытянула из него про эту гостью… Странно, сейчас-то он и носа не кажет… – расстроенно закончила она.

– Да, все дело в женщине, Лусия, – не скрывая грусти, отозвалась Беатрис, представив, что всего пару недель назад дон Мигель, возможно, сжимал свою возлюбленную в объятиях. – И ничего не изменить…

– Сеньорита Беатрис, я, конечно, девушка темная и не прочитала ни одного из тех романов, что лежат вон там, на столе, и не знаю, как это бывает у благородных господ, – заговорщически прошептала Лусия. – Но сейчас-то той доньи нет. Бог весть, где она. А вы здесь, рядом с ним…

– Как раз у благородных господ и бывает, что чем дальше их идеал, тем сильнее они поклоняются ему…

– Э, идеал… разве с ним тепло, с идеалом-то?

– Будет, Лусия, придержи-ка язык, – строго ответила Беатрис.

– Молчу. Только… вы всегда такая веселая были, ласковая ко всем. Вот такой и оставайтесь.

«И в самом деле… Я полюбила безответно, но разве само чувство не стоит того, чтобы изведать его? Ну что же, дон Мигель де Эспиноса, как бы вы не насмехались и не язвили, в ближайшие дни вам не избежать моего общества… А я? Я буду просто радоваться».

* * *

День прошел, не принеся больше никаких новостей, а следующим утром Беатрис появилась в комнате раненого, окутанная облаком свежести и цветочными ароматам. В руках у нее была толстая книга. Дон Мигель был в сознании, и девушка дружелюбно поприветствовала его и сеньора Рамиро. Ей показалось, что в сумрачных глазах де Эспиносы мелькнуло удивление.

– Прекрасное утро, сеньорита Беатрис, – улыбнулся Рамиро.

– О, да, сеньор Рамиро. Что нового?

– Все идет хорошо. Вы же знаете что делать? Я оставлю вас ненадолго, на галеонах есть и другие раненые, я должен проведать их.

Врач ушел, а Беатрис, все время ловящей на себе непроницаемый взгляд дона Мигеля, пришлось-таки преодолеть миг нерешительности. Она глубоко вздохнула и сказала как ни в чем не бывало:

– Я рада, что вы поправляетесь, дон Мигель. И вам наверняка не терпится вернуться к вашей обычной жизни.

– Не могу… не согласиться с вами, сеньорита Сантана… – медленно произнес он. – Я и так доставил порядочно… хлопот. В том числе вам.

– О, мне это совсем не тяжело! – вырвалось у Беатрис.

Де Эспиноса с сомнением посмотрел на нее:

– А вам что за радость возиться с полумертвым сеньором, вдвое старше вас?

– Ну во-первых, вы вовсе не полумертвый и не старый… – начала Беатрис и замолкла, увидев, как его брови поползли вверх.

Кровь прилила к еещекам, и теперь-то девушка смутилась окончательно: ну вот, она опять болтает невесть что!

– Хорошо, если вы так считаете, – дон Мигель хрипло рассмеялся и, поперхнувшись, схватился за грудь.

Смех перешел в надсадный кашель, Беатрис подскочила к постели и, взяв кружку с водой со столика, протянула ему.

– Вам вредно много разговаривать, – обеспокоенно сказала она, помогая ему напиться. – Мне пришло в голову почитать вам, чтобы скрасить скуку. Вам знаком роман сеньора Сервантеса?

– Признаться, чтение романов… никогда не являлось… для меня достойным времяпрепровождением, – задыхаясь, выговорил де Эспиноса.

– Вам придется приобщиться к этому… недостойному занятию, – теперь пришел черед Беатрис насмешливо улыбнуться: – Потому что я намерена прочитать вам этот роман. Времени у нас предостаточно.

Де Эспиноса мученически возвел взгляд вверх.

– Выбора нет, – предупредила Беатрис, утраиваясь поудобнее в кресле, – Но я разрешаю вам спать.

«…В некоем селе Ламанческом, которого название у меня нет охоты припоминать, не так давно жил-был один из тех идальго, чье имущество заключается в фамильном копье, древнем щите, тощей кляче и борзой собаке…»

«Нищих идальго полно и в Мадриде…»

«…Возраст нашего идальго приближался к пятидесяти годам; был он крепкого сложения, телом сухопар, лицом худощав, любитель вставать спозаранку и заядлый охотник…»

«И о таком вздоре написана толстенная книга? Раз уж ад отверг меня, буду считать это наказанием за грехи… А голос у нее глубокий… как море… Море…»

* * *

Беатрис пришла вечером, намереваясь продолжить чтение романа Сервантеса. В комнате резко, пряно пахло травами. Запах показался смутно знакомым, но Беатрис не могла точно определить, какие именно травы использует сеньор Рамиро. На столике возле кровати стояла глубокая миска с теплой водой. Неожиданно врач предложил ей:

– Сеньорита Беатрис, если желаете, помогите мне при перевязке. Вы упомянули, что у вас есть уже навык, но возможно, вам будет полезно еще немного попрактиковаться.

Беатрис заколебалась, внезапно поняв, что все ее навыки куда-то разом исчезли. Нозаметив насмешку во взгляде дона Мигеля, вздернула подбородок:

– Если вы считаете, что от меня будет толк, сеньор Рамиро.

– Вы проявили себя прекрасной сиделкой, – заметил тот, начиная снимать бинты.

– Хорошо…С вашего позволения, дон Мигель.

– Мне трудно отказать вам, сеньорита Сантана, – отозвалсяде Эспиноса.

Его голос звучал устало и безразлично, и Беатрис подавила печальный вздох. Обхватив раненогоза плечи, онаприподняла его, изо всех сил стараясь не выдать своего волнения. Она твердила себе, что перед ней всего лишь один из тех страдальцев, в коих никогда не было недостатка в больнице обители. Впрочем, дон Мигель угрюмо смотрел куда-то поверх ее головы, так что в ее стараниях не было особой необходимости.

– Чем монахини обрабатывают раны? – поинтересовался Рамиро.

– О, – оживилась Беатрис, – сестра Маргарита получает вытяжку сока Пега Пало, одной из лиан, которая в изобилии растет здесь.

– Отрадно слышать, что востребованы не только Achilléa millefólium, но щедрые дары этой земли. Я тоже использую сок этой лианы, она не дает ранам гнить. Полезными качествами обладают и другие местные растения, например гваяковое дерево…

Остался лишь последний слой бинтов. Ткань присохла к ране, иРамиро обильно смочил ее приготовленным настоем. Однако когда он осторожно потянул бинт, Беатрис почувствовала, как напрягся де Эспиноса под ее руками, и непроизвольно сжала его плечи.

Врач придирчиво осмотрел раненого и удовлетворенно хмыкнул:

– Как я и предполагал, дон Мигель, недели через две вы подниметесь на ноги.

Де Эспиноса кивнул, но Беатрис показалось, что он не испытывает радости по поводу своего скорого выздоровления. Она тоже глянула на глубокую рану, начавшую кровоточить, и содрогнулась, отведя глаза. И рассердилась на себя: что за чувствительность? Разве ей не приходилось видеть куда более ужасные язвы в госпитале бенедектинок?

Рамиро взял одну и своих склянок и показал ее Беатрис:

– Этот экстракт получен из соков красного сандала, иначе – красного бразильского дерева. Он обладает превосходными заживляющими качествами. Мы, европейцы, ценим прежде всего древесину красного сандала, но, оказывается, индейские знахари с незапамятных времен используют его для лечения. Я могу написать для вас рецептуру, сеньорита Беатрис.

– Сестра Маргарита будет очень вам признательна, сеньор Рамиро!

– Я всегда рад помочь, – пожилой врач открыл бутылочку и плеснул на кусок корпии ароматной густой субстанции темно-красного цвета, затем приступил к обработке раны.

Дыхание де Эпиносы стало прерывистым, однако больше ничем другим он не выдал своих страданий. У Беатрис создалось впечатление, что сеньор адмирал мысленно находится очень далеко от этой комнаты и от их возни с его бренным телом.

«И близко к той донье».

Впрочем, впечатление было обманчивым, потому что дон Мигель шевельнул плечами и спокойно сказал:

– Сеньорита Сантана, можете отпустить меня, я не вырвусь.

Беатрис вспыхнула: оказывается, она все еще стискивает его плечи.

– Прошу меня извинить…

Она убрала руки и замерла в нерешительности, не зная, что делать дальше.

– Наложите повязку, сеньорита Беатрис. – вдруг велел сеньор Рамиро.

– Сама? – неуверенно пролепетала та.

– Не робейте. При необходимости я подскажу вам, что и как, – добродушно ответил он.

А отрешенно взирающий на их хлопоты де Эпиноса вдруг криво усмехнулся:

– Вы наделены немалой силой… и смелостью… и уймой добродетелей.

«Он издевается надо мной?!»

Если де Эспиноса рассчитывал еще больше смутить ее, то добился обратного результата.

– Вы мне льстите, дон Мигель, – с досадой пробормотала Беатрис, беря широкие полотняные бинты.

– Поверьте моему многолетнему опыту, – не остался он в долгу, прикрывая глаза.

Рамиро несколько удивленно слушал их диалог, и Беатрис, которая быстро и ловко перевязывала дона Мигеля, обратилась к нему, оставив последнее высказывание раненого без ответа:

– Сеньор Рамиро, вы присоединитесь к моему отцу за ужином? Если хотите, я распоряжусь, чтобы ужин подали сюда.

– Вижу, что дон Мигель прав относительно вас, признаться, я не ожидал… такой сноровки. Насчет ужина не беспокойтесь, я с удовольствием поужинаю с сеньором Сантаной. А как же вы?

– Я побуду немного здесь. Надо же дать возможность проявиться… моим добродетелям, главная из которых – терпение, – Беатрис уже не сдерживала иронию.

Рамиро хмыкнул, но больше ничего не сказал, а на губах де Эспиносы мелькнула слабая улыбка.

После ухода врача Беатрис подошла к окнам. Солнце уже село, и можно было открыть ставни. Она задержалась у распахнутого окна, с наслаждением вдыхая прохладный воздух.

– Разве вы больше не собираетесь читать мне сочинение сеньора Сервантеса?

Вопрос де Эспиносы прозвучал неожиданно. Однако Беатрис, скрывая свое удивление, позволила себе колкость:

– А разве это не приносит вам дополнительных мучений?

– Я уже свыкся с ними, сеньорита Сантана, и начал находить в них удовольствие. И даже обещаю не засыпать после пары фраз.

Беатрис посмотрела на него недоверчиво, но взяла лежащую на комоде книгу и присела в кресло.

Де Эспиноса, чувствуя, как стихает боль от потревоженной раны, слушал и не слушал историю о злоключениях дона Кихота. Слова врача действительно не вызвали у него радости. Днем ранее придя в себя, он окончательно убедился, что все еще пребывает в земной юдоли, более того – чутье и опыт подсказывали ему, что он выкарабкается. Кто-то касался его, и он слышал мелодичный женский голос, тихо напевающий незатейливую песенку. В первый момент уставшее сердце дона Мигеля стукнуло невпопад: она, неужели?! Но голос был совсем другой, да и пелось на испанском языке.

Он открыл глаза и чуть ли не с досадой обнаружил возле себя миловидную дочь алькальда Ла Романы. Сеньорита Беатрис Сантана. Что это ей тут понадобилось? Впрочем, разочарование не оставило места любопытству, он разве что отметил неожиданную уверенность и опыт девушки. Он не пытался быть хоть немного учтивым, и пожалуй, удивился, увидев ее во второй раз, с книгой. Ну, охота пуще неволи. У него были куда более важные темы для размышления, и прежде всего, де Эспиноса не переставал задаваться вопросом: что с ним произошло в последние недели?

Когда миссис Блад стала его пленницей, он был готов на все ради мести Питеру Бладу. В том числе – исполнить свою угрозу в отношении его жены. Но Арабелла Блад спутала все карты, перевернула вверх дном привычный мир, в котором его врагу давалось только одно право – умереть. Почему он согласился на поединок? Ведь и любовь к донье Арабелле не помешала бы ему. Не дрогнув, он предал бы убийцу своего брата самой мучительной казни. Или все-таки помешала бы? Сейчас дон Мигель не был так в этом уверен. И вот он потерпел поражение…

Сладкий яд по капле продолжал вливаться ему в жилы, и несмотря ни на что, он думал об Арабелле лишь с нежностью. Вероятно, он повредился в уме, подобно этому несчастному идальго из Ла-Манчи, хотя и без чтения рыцарских романов, и вообразил себя неистовым Роландом. Недаром в бреду его преследовал осуждающий взгляд Диего. По спине дона Мигеля пробежал озноб, словно пушечное жерло коснулось ее…

Кто бы мог подумать, что Педро Сангре столь плохо владеет клинком, что не смог прикончить его одним ударом. И что теперь? Самому броситься на острие шпаги? Последовать совету проклятого пирата и вернуться в Испанию разводить коз?

Окаянная гордость рода де Эспиноса подняла вдруг голову. Он, Мигель де Эспиноса, не сделает ни того, ни другого. К дьяволу!

«Служение Господу нашему…»

Наступил ноябрь.

Как-то утром Беатрис сидела на своей излюбленной скамье в тени апельсинового дерева, слушая негромкое журчание фонтана. До праздника Непорочного зачатия оставался месяц, и она должна была дать ответ отцу Игнасио.

При мысли о том, что скоро стены обители сомкнутся вокруг нее, Беатрис осознала, что ей будет невыносимо трудно расстаться с отцом и уютным домом, с этим небольшим садиком, где все цветы были посажены ею. И… с резким нелюбезным сеньором адмиралом?

«А о нем-то что толку горевать? Не пройдет и недели, как он уедет».

Скоро, очень скоро она распрощается с доном Мигелем, и все вернется на круги своя…

Между ними установились странные отношения: де Эспиноса терпел ее присутствие с легким налетом снисходительности, а она вела жестокую борьбу со своими чувствами и была предупредительна, но и только.

«Да, конечно, и только…»

Беатрис даже зажмурилась при воспоминании о пережитом стыде.

…Это произошло еще в конце октября. Она встала, чтобы подать дону Мигелю кружку с водой, и сдвинула кресло, не заметив, что оно прижимает край простыни, укрывающей раненого. Дон Мигель полулежал в подушках и в этот миг подвинулся еще выше, устраиваясь поудобнее. От этого движения натянувшаяся простыня сползла, и Беатрис увидела его плоский живот, по которому сбегала расширяющаяся от пупка к паху полоска темных волос, переходящих внизу в густые завитки, и узкие бедра, охваченные куском полотна наподобие повязок, которые она видела на индейцах. Девушку бросило в жар, казалось, что не только лицо, но и шея, и плечи заполыхали. К своему ужасу, она не сразу смогла оторваться от созерцания того, что открылось ее взору, а когда все же ей это удалось, то встретилась глазами с ироничным и изучающим взглядом дона Мигеля. Его, похоже, весьма забавлял конфуз Беатрис.

– Неужели в вашей богатой практике вы не сталкивались с мужской наготой, сеньорита Сантана?

Такого смущения, еще усугубившегося от слов де Эспиносы, ей никогда не доводилось испытывать. Готовая провалиться сквозь пол, она ляпнула первое, что пришло ей в голову:

– Не обольщайтесь, дон Мигель, вы далеко не первый раненый, кого я вижу без одежды.

Боже, что она несет!

Все-таки главной ее добродетелью было умение веселить сеньора адмирала.

– Вот как? – дон Мигель рассмеялся, и Беатрис краешком сознания отметила, что на этот раз он не захлебнулся мучительным кашлем: – Почему же тогда вы так вспыхнули, сеньорита Сантана? Или я являю собой особенно отталкивающее зрелище?

– Я не заметила принципиальных отличий, – сдержанно ответила Беатрис, и, не торопясь, накрыла дона Мигеля простыней, затем тщательно подоткнула ее.

– Разумеется. Вы уже сравнивали меня с безродным бродягой, – довольно-таки ядовито сказал он.

«Вот ведь! Откуда во мне такая дерзость?!» – Беатрис была просто в отчаянии.

– Вы все еще хотите пить? – скрывая смятение за безразличным тоном, спросила она.

– Если вы окажете мне эту милость, – без тени улыбки ответил де Эспиноса.

…Беатрис покачала головой: ей было непросто вновь переступить порог его комнаты. Но за последние дни в состоянии дона Мигеля произошли значительные перемены, и постоянное присутствие сиделки уже не требовалось. Он уже выходил в патио, благо что сезон дождей близился к концу и воздух стал более сухим и прохладным, особенно по вечерам. Однако дон Мигель попросил Беатрис продолжить чтение романа, и она не смогла отказать ему.

Ей казалось, что он наконец-то проникся приключениями славного дона Кихота Ламанчского. Он, разумеется, и раньше слышал имя сеньора Сервантеса, но, отдавая предпочтение философским трактатам и военным мемуарам, никогда не проявлял интереса к его знаменитому произведению. Однажды Беатрис пересказала предисловие, повествующее о жизни Сервантеса. Дон Мигель нашел его судьбу весьма печальной и заметил:

«Неудивительно, что его сочинение полно горечи».

Беатрис так не думала, но возражать не стала. К чему споры? К чему вообще грезить о несбыточном? Сейчас она хотела, чтобы дон Мигель как можно скорее покинул Ла-Роману дом, а еще лучше – никогда не появлялся здесь. Что же, этого не придется слишком долго ждать. Тем более, что до конца романа осталось с десяток страниц, а значит, у нее появится повод избегать любого общения с сеньором де Эспиносой. А потом – возможно, отец даст ей время, и она сможет еще немного побыть дома, да и рвение священника уменьшится…

…Отец Игнасио посетил их дом, едва узнав, что раненый пришел в себя, и долго беседовал с доном Мигелем наедине. Когда священник вышел из комнаты, на лице его было выражение, будто он по ошибке хлебнул не благородного Темпранильо, а уксуса. С тех пор он еще более рьяно взялся убеждать Беатрис, а также требовал чуть ли не ежедневной исповеди. Но девушка впервые не могла до конца облегчить душу, не решаясь рассказать духовнику о своих чувствах. По счастью, отец Игнасио не задал прямого вопроса, и она не впала в грех лжи.

Де Эспиноса после визита святого отца выглядел таким изнуренным, что Беатрис испугалась возвращения лихорадки, однако он не растерял ни капли своей язвительности.

«Значит, и беспокоится не о чем», – в очередной раз одернула себя девушка.

В результате неустанно прилагаемых усилий Беатрис наконец научилась не прятать глаза, когда дон Мигель останавливал на ней тяжелый взгляд, и не вспыхивать, если ей приходилось касаться его – этого, по правде говоря, давно уже не случалось. Но в ее памяти с удивительной четкостью запечатлелись часы, проведенные у его постели, и вместе с горечью она чувствовала радость – оттого что он выжил, и что она могла пробыть все это время рядом с ним, даже если их общение нельзя было назвать особо приятным. Впрочем, отдавая ему должное, после того происшествия дон Мигель стал как будто меньше насмехаться над ней.

«Но ведь я и раньше знала, что он уедет? Так что же? Суровая праведная жизнь быстро заставит забыть сиятельного сеньора де Эспиносу и весь этот вздор…»

Ее охватила тоска, глаза предательски защипало:

«А если я не хочу? Не хочу забывать его?»

Беатрис сердито шмыгнула носом:

«Тем хуже для меня…»

Она услышала шаги и обернулась. Отец Игнасио стремительно шел по галерее патио, направляясь в ту часть дома, где был кабинет ее отца. Девушка встала, собираясь подойти к нему, но священник не заметил ее и уже скрылся в арочном проеме.

Беатрис вернулась к скамье. Пора погружаться в повседневные хлопоты: она совсем забросила сад, кроме того, на ней лежали обязанности по ведению небольшого, но требующего сил и времени дома. Она оборвала сухие листья у цветов и пошла на кухню, чтобы отдать распоряжения насчет обеда. В дверях она столкнулась с Джакобо, слугой отца.

– Сеньорита Беатрис, сеньор Хуан ожидает вас в своем кабинете.

Беатрис удивилась, однако никакие смутные предчувствия не коснулись ее, пока она не вошла в кабинет.

Сеньор Сантана, немного опечаленный, но преисполненный торжественности, и священник, сохраняющий постное выражения лица, сидели рядом в креслах; перед ними стоял стул.

«Как будто трибунал…»

– Благословите меня, святой отец, – обратилась Беатрис к отцу Игнасию, наклоняя голову, – Доброе утро, папа.

– Мир тебе, дочь моя, – брюзгливо ответил священник.

– Беатрис, садись, – сеньор Сантана указал ей на стул.

Она села, напряженно глядя на мужчин.

– Ты не догадываешься, зачем я позвал тебя?

– Нет, отец.

– Беатрис, время пришло. Не скрою, мне жаль расставаться с тобой, но отец Игнасио убедил меня…

«Я не хочу, я не готова!»

Ее сердце билось где-то в горле.

– Да, дочь моя, что проку откладывать? Вот и мать Агата несколько раз спрашивала о тебе. В последние недели ты не появлялась в обители, и она потеряла тебя.

– Вы знаете, отец Игнасио, по какой причине… – с трудом выговорила Беатрис.

– Знаю, и ты прекрасно справилась. Я навестил сеньора де Эспиносу и вижу, что он, с Божьей милостью, поправил свое здоровье и не нуждается более в сиделке.

– Ты как будто не рада? – хмурясь, спросил Сантана, – Отец Игнасио сказал, что таково было его условие, когда он благословил тебя ухаживать за доном Мигелем. Я удивлен, что ты не сказала мне, и уж во всяком случае, я думал, что ты будешь готова.

Возможно, священник и говорил что-то подобное, но Беатрис не помнила этого. Во рту пересохло. Она беспомощно посмотрела на отца:

– Я бы хотела остаться с тобой до Рождества…

Губы того сурово сжались:

– Я не понимаю, Беатрис, почему вдруг ты заупрямилась. Разве это и не твое желание тоже? Я дал тебе достаточно времени на обдумывание.

– Дочь моя, – подал голос священник, – Служение Господу нашему – это величайшее благо. Откуда эти колебания?

– А праздник Непорочного Зачатия – вполне подходящий день для принятия пострига, – добавил Сантана.

– Мать Агата ждет тебя завтра. Этот месяц ты проведешь в обители как послушница, готовя свою душу к великому событию.

– Завтра?! – сердце Беатрис оборвалось в бездну.

– Остается совсем мало времени. Но ты уже знакома с жизнью обители, так что мы успеем.

И вот еще, дочь моя, твои наряды чересчур вызывающие. Давно пора сменить их на что-нибудь более подобающее.

– Да, отец Игнасио…

– Лусия поедет с тобой до монастыря, – растроганно сказал Сантана. – К сожалению, дела не позволяют мне проводить тебя, но на днях я приеду тоже, чтобы повидаться с тобой. А теперь ступай, нам еще нужно обсудить кое-что, а тебе – собраться.

Еще одно безумство

Удивительно, но мысли о Питере Бладе больше не вызывали у дона Мигеля де Эспиносы жгучей ненависти. Вернее, ненависть никуда не делась, но поблекла, перегорела и стала похожа на боль старой раны, которая, как он знал, может ощущаться еще многие годы, постепенно становясь частью тебя.

Он поймал себя на том, что думает о сеньорите Сантана. Оказывается, он привык к ней, к ее грудному голосу, к уверенным и сильным рукам и к легким, почти не причиняющим боли касаниям, когда она перевязывала его. Бедняжку так смущали его выпады. Зря он был груб с ней…

Де Эспиноса невольно сравнивал ее с Арабеллой, которая все еще владела его душой. Миссис Блад представлялась ему рвущимся ввысь огоньком свечи, непокорным и обжигающим. А дочь алькальда Сантаны вызывала в памяти образы языческих богинь, чьи изваяния он видел в Риме, воплотившихся в теле смертной женщины. Статная, более плотного чем Арабелла сложения, с высокой грудью, Беатрис Сантана была словно… солнечный ветер. Де Эспиноса изумился себе: что за ерунда, как это ветер может быть солнечным?

Сегодня он еще не видел Беатрис, а уже вечереет. Почему-то ее не было за обеденным столом, и Хуан Сантана ни словом не обмолвился о своей дочери. И она не пришла позже читать этот бесконечный роман, к которому де Эспиноса тоже привык. С другой стороны, что ему до прелестной сеньориты Сантана, перед ним со всей очевидностью вставал вопрос: что дальше? Он все еще был адмиралом Испании, хотя длительное отсутствие не могло не отразиться на его дальнейшей карьере. Вполне вероятно, что его уже сместили.

…Когда судьба привела галеон де Эспиносы к месту крушения «Пегаса», остальная эскадра стояла в Санто-Доминго, а где она сейчас – одному дьяволу известно. Хорош адмирал, который понятия не имеет, что происходит с вверенными ему кораблями!

В свое предыдущее пребывание в Ла-Романе он написал письмо королевскому наместнику, дону Барталомео де Ованде – наместнику его католического величества на Эспаньоле, в котором ссылался на важные семейные дела, требующие немедленного вмешательства. В тот момент его мало волновало, как отнесется наместник к его посланию.

И тем более этот вопрос был ему безразличен в первоевремя, когда он едва отступил от смертной грани. Все же де Эспиноса продиктовал Эстебану новые письма – де Ованде и своим капитанам, пусть и осознавая, что упомянутые причины его продолжающегося отсутствия – как то приступ тропической лихорадки и необходимость ремонта корабля – звучат туманно и неубедительно. Наверняка дон Бартоломео уже успел известить Королевский Совет об возмутительном поведении флотоводца, некогда пользовавшегося особыми милостями Карлоса II.

Ему следовало бы отправиться в Санто-Доминго сразу же, как только опасность для жизни миновала. Однако день шел за днем, а он, находясь во власти странного равнодушия, медлил…

* * *

Беатрис все-таки пришла, и де Эспиносе бросилась в глаза перемена, произошедшая в девушке: прежде она одевалась скромно, но предпочитала светлые, живые тона, теперь же на ней было темно-коричневое платье с глухим воротом, а лицо стало замкнутым и отрешенным. Рамиро внимательно оглядел ее и вдруг заявил, что забыл купить нужных ингредиентов для своих тинктур, а посему должен срочно отправиться в лавку аптекаря.

После его ухода в комнате наступило неловкое молчание. Дон Мигель обратил внимание, что Беатрис не принесла книгу и хотел было шутливо осведомиться, уж не надоел ли и ей сеньор Сервантес, но она заговорила первой:

– Прошу меня извинить, дон Мигель, но боюсь, я не смогу больше читать вам. Я зашла, чтобы попрощаться.

– Вы уезжаете, сеньорита Сантана? Надолго?

– Да, надолго, – она грустно улыбнулась. – Рада, что у вас все благополучно. Я буду… молиться за вас.

Де Эспиноса, забыв, что недавно призвал себя сосредоточиться на собственных неурядицах, ощутил беспокойство:

– Куда вы едете?

Беатрис заколебалась, говорить ли ему, но решив, что в этом нет никакой тайны, ответила:

– В аббатство бенедиктинок, это в нескольких лигах к северу от Ла-Романы.

– Там находится ваш госпиталь? Тогда почему вы сказали, что пришли попрощаться?

– Мы больше не увидимся, дон Мигель. Я еду туда, чтобы стать монахиней.

– Вы?! – воскликнул пораженный де Эспиноса, – Я не заметил в вас тяги к монашеской жизни.

– И тем не менее, это так.

– Послушайте, сеньорита Сантана, далеко не редкость, когда девушка принимает постриг не по велению свыше, а по другим причинам, будь то нужда или еще какая беда. Вы молоды и хороши собой, пусть не купаетесь в роскоши, но и не живете в нищете. Что толкает вас к этому?

– Почему вы отказываете мне в душевном стремлении? – начала сердиться Беатрис.

– Вы не созданы для монастыря, сеньорита Беатрис. Вы там зачахнете.

– Что известно вам о том, кто создан, а кто нет? – раздосадовано фыркнула девушка.

– Известно, – де Эспиноса говорил быстро и проникновенно, сам не понимая, почему он пытается переубедить ее. – В нашем роду и среди моего окружения не раз случалось, что женщины становились монахинями. Среди них, безусловно, были те, кто услышал в своем сердце глас Божий, или кто надеялся за стенами обители укрыться от несправедливости мира, но еще чаще этого хотела семья. А иногда юным созданиям в монашестве виделся способ убежать от самих себя и даже, прости Господи, они уходили в монастырь из-за несчастной любви. Судьба этих последних достойна особого сожаления.

– Ваши слова отдают богохульством. А я не юное создание, – Беатрис была вне себя от гнева, потому что де Эспиноса оказался слишком близок к истине.

– Даже сейчас вы не можете скрыть своей грусти, – проницательно сказал он, не отрываясь глядя в лицо девушке.

– Я должна идти. Прощайте, – она почти выбежала из комнаты, оставив де Эспиносу в глубокой задумчивости.

Он медленно поднялся из кресла и прошелся по комнате. Для него отчего-то было невозможно представать сеньориту Сантану в монашеской косынке, и не потому, что обычно богатое воображение отказалось служить ему, но все его существо вдруг воспротивилось подобному исходу. В голове мелькали смутные догадки, неоформившиеся до конца мысли. Постепенно среди всего этого сумбуравозникло и стало набирать силу решение.

«Мало я натворил безумств? – насмешливо спросил он себя. – Одним больше. Почему бы и нет».

* * *

Беатрис перебирала милые ее сердцу вещицы, которые вместе с перьями и чернильницей хранила в конторке, сделанной из потемневшего от времени ореха. Черепаховый гребень, инкрустированный перламутром, брошь с крошечными изумрудами, оставшаяся ей на память от умершей несколько лет назад матери, простенькие украшения. Взять что-то с собой?

«Не пристало монахине держать в своей келье безделушки. Да и к чему? Чтобы они постоянно напоминали о доме?»

Она сгребла все обратно и закрыла конторку. Слова де Эспиносы нарушили и без того хрупкое душевное равновесие, которого ей удалось достичь к вечеру. Угораздило же ее пойти попрощаться с доном Мигелем… а теперь невыплаканные слезы жгли глаза, и она прерывисто вздыхала, загоняя их глубоко вовнутрь. Зато Лусия всхлипывала, не таясь, пока Беатрис не прикрикнула на нее.

– Беатрис, ты еще не легла? – услышала она голос отца.

– Нет.

Дверь открылась, и Сантана переступил порог комнаты. На его лице отражались самые разнообразные чувства: от растерянности до какого-то опасливого восторга.

– Нам надо поговорить.

– Выйди, Лусия, – сказала Беатрис, и когда шмыгающая носом служанка ушла, подняла на отца потухший взгляд: – Слушаю тебя.

– Я только что разговаривал с дономМигелем. Он просит твоей руки, дочь моя.

Пол качнулся под ногами Беатрис, и она оперлась о конторку. Стало трудно дышать.

«Да! Да!» – вскричало сердце.

Но девушка не спешила радоваться:

– Как это возможно?

– Вот и я в замешательстве. С одной стороны, он оказывает нам великую честь, но с другой – я же дал слово отцу Игнасио… Скажи, Беатрис, – Хуан Сантана с тревогой взглянул на нее, – между вами… э-э-э, возможно, ты не соблюла себя… – он запнулся, не зная, как объяснить своей невинной дочери терзающее его подозрение.

– Уж не думаешь ли ты, что гранд Испании обесчестил дочь человека, давшего ему приют? – грустно усмехнулась Бестрис. – Не беспокойся, ничего такого не было и быть не могло. Но ты же сказал дону Мигелю о своем обещании?

– Разумеется, но гордыня рода де Эспиноса непомерна. Дон Мигель ответил, что раз обряд не был свершен, то и говорить не о чем. И его даже не интересует размер твоего приданого, – с почтительным придыханием закончил сеньор Хуан.

Беатрис строптиво вскинула голову:

– А мои чувства его интересуют?

– Не глупи, дочь, – отмахнулся Сантана, думая совершенно о другом. – Такая честь… Однако уладить это дело со святым отцом будет непросто…

– Вот значит как. Дон Мигельде Эспиноса необычайно самоуверен. Могу ли я поговорить с ним наедине?

– Учитывая изменившиеся обстоятельства, это не вполне пристойно, – очнувшийся от своих размышлений, сеньор Хуан нахмурился.

– Мы поговорим в патио, и сможешь наблюдать за нами. Нет никакого повода для беспокойства, – спокойно, но твердо возразила ему Беатрис.

– Хорошо – неохотно согласился он, – я велю принести факелы, уже совсем стемнело.

* * *

Де Эспиноса неподвижно стоял в круге света от двух факелов, и мятущееся пламя бросало резкие тени на его лицо. Он не смотрел на Беатрис, и ее охватила грусть. Событий последних недель могло бы хватить на несколько лет размеренной и ничем не примечательный жизни девушки, и в этот миг ей было не до соблюдения приличий. Она спросила с пугающей ее саму немыслимой прямотой:

– Дон Мигель, что побудило вас к такому неожиданному и необдуманному шагу?

– А если я скажу, что ваша прелесть, сеньорита Сантана, вы не поверите мне? – помолчав, задал он встречный вопрос.

– Не поверю. К тому же вы не любите меня.

– Не будьте столь наивны. Для удачного брака нужно совсем другое. Любовь хороша для поэтов с их сонетами или для юнцов шестнадцати лет отроду. Да и те ее себе придумали, – жестко сказал дон Мигель. – Я ни тот, и ни другой, да и вы изволили заметить, что не являетесь «юным созданием».

Он и раньше заставлял Беатрис забыть о благоразумии своей язвительностью, а в эту минуту его высокомерный тон, и более того – слова, больно ранили ее.

– А как же ваши чувства к донье Арабелле? Или вы себе придумали эту любовь? – выпалила она.

Лицо де Эспиносы исказилось от ярости, он развернулся к Беатрис, и свет факелов был бессилен проникнуть в мрачную бездну его глаз.

– Кто посмел? – с глухой угрозой в голосе спросил он. – Кто назвал вам это имя?!

Беатрис отвечала ему бесстрашным и печальным взглядом.

– Вы сами. Не думаю, что наш брак можно было бы назвать удачным. Или вам нужны еще какие-то доводы?

Он не отвечал, продолжая яростно смотреть на нее. Тогда она спокойно добавила:

– Прощайте, дон Мигель, и будьте счастливы.

Не пристало гранду гоняться за строптивой девчонкой

«Черт меня дернул делать предложение и выставлять себя на посмешище!»

Проклятая лихорадка! И его болтливый язык! Тайна, которую он считал надежно погребенной в своем сердце, оказывается, стала достоянием гласности. Де Эспиноса опешил до такой степени, что позволил чувствам взять верх над собой. Но его ярость не испугала Беатрис.

Сначала миссис Блад, теперь сеньорита Сантана – обе были с ним дерзки и невоздержны на язык. Ну, донью Арабеллу можно понять, но эта девчонка казалась такой скромной и благовоспитанной…

Дон Мигель ворочался на ставшей вдруг неудобной постели. Сон не шел, и виной тому было уязвленная гордость, гнев и что там еще? Уж не хочет ли он признать, что его интересует эта женщина? Час от часу не легче. Утром все будет выглядеть в ином свете.

«Какого дьявола я торчал здесь столько времени?! – задавал он себе резонный вопрос. Его разум, взбудораженный безумным днем, будто стряхнул наконец тенета безразличия. – Раз уж я в состоянии совершать глупости, то путь до Санто-Доминго давно мне по силам…»

Де Эспиноса закрыл глаза и попытался сосредоточиться на своих делах, требующих скорейшего разрешения.

* * *

Небо уже начинало светлеть, когда де Эспиноса оставил бесплодные попытки продумать свои действия по прибытию в Санто-Доминго. И единственный вывод, к которому он пришел, касался вовсе не его проблем.

Есть что-то такое в сеньорите Сантана, из-за чего он не может отпустить ее. Он привык добиваться своегои не отступит и сейчас. Утром он еще раз и без гнева поговорит с своенравной дочерью алькальда. Решив так, дон Мигель сразу же крепко заснул, и поэтому не услышал раздавшихся сначала в доме, потом на улице шагов и негромких голосов. Затем за окнами зацокали копыта и простучали колеса кареты, увозившей Беатрис Сантана навстречу избранной ею судьбе.

Де Эспиноса проснулся, когда солнце еще только вставало, но прислушавшись, он понял, что в доме алькальда не спят. Ничего бы удивительного, здесь поднимались довольно рано, чтобы успеть завершитьдела до наступления жары, но в это утро все вскочили и вовсе ни свет ни заря. Он ощутил скорее любопытство, чем тревогу и, накинув камзол, вышел из комнаты.

Слуга алькальда чуть не налетел на него, неуклюже кланяясь на бегу и бормоча извинения. Де Эспиноса остановил его вопросом:

– Где сеньор Сантана, парень?

– Да как сеньориту Беатрис проводил, так и ушел к себе в кабинет. Знамо дело…

– Так сеньорита Сантана уехала? Когда?!

– На самом рассвете, сеньор.

Слуга говорил что-то еще, но дон Мигель уже быстро шел по коридору.

«Уехала! Да что она о себе возомнила! И почему, интересно, я бегу?»

Он распахнул дверь кабинета алькальда, и пригорюнившийся над бокалом вина Хуан Сантана изумленно воззрился на бесцеремонно ворвавшегося к нему гостя.

– Сеньор Сантана, – отрывисто произнес де Эспиноса. – По какой дороге поехала ваша дочь?

– Но… дон Мигель, что вы задумали? После вашего разговора Беатрис сказала мне, что вы осознали… ваше заблуждение, и что ваш брак с ней невозможен… Я был огорчен, но….

– У вас найдется хороший конь? – прервал его де Эспиноса.

– Господи, помилуй… как можно, вы еще не оправились от раны, а Беатрис уже достигла аббатства… Это может закончиться неприятностями…

– Конь, сеньор Сантана! Я неясно выразился? Или, клянусь Господом, неприятности у вас неминуемо случатся. Я позабочусь об этом!

Сантана отшатнулся, увидев ярость в глазах сеньора адмирала, и в полной растерянности пробормотал:

– Если вы настаиваете…

– Рад, что мы достигли взаимопонимания. Распорядитесь заседлать коня и дайте мне кого-то, кто хорошо знает дорогу до аббатства. И будьте так любезны, поторопитесь.

Сеньор Хуан счел за благо повиноваться.

Они прошли к конюшням и алькальд кивнул на того парня, которого дон Мигель уже видел утром:

– Джакобо поедет с вами, дон Мигель.

Затем он велел слуге:

– Приготовь Сарацина, а сам бери Марикиту. И быстро!

Оба стояли в молчании, пока слуга седлал лошадей. Сантана избегал даже смотреть на де Эспиносу. Ему хватило бурного объяснения с дочерью прошедшей ночью. Он не мог слышать разговор с доном Мигелем, но, судя по всему, это Беатрис отказала своему неожиданному жениху, а не наоборот. Право, в нее будто вселилась дюжина чертей! А теперь сеньор адмирал изволит угрожать ему. Было от чего бедному отцу потерять голову…

Джакобо вывел Сарацина, и де Эспиноса скептически оглядел невысокого каурого жеребца.

– И эту клячу вы называете конем?!

– Сарацин добрый конь, – с неожиданной смелостью сказал обиженный Джакобо, – не смотрите, ваша милость, что ростом невелик.

– Дон Мигель! – к ним спешил запыхавшийся Рамиро. – Уж не собрались ли вы совершить верховую прогулку?

– Да, Франциско, – ответил де Эспиноса, садясь в седло.

– Но это убьет вас вернее удара шпаги!

– Я крепче, чем тебе кажется, – врач схватил коня под уздцы, и тогда де Эспиноса повелительно крикнул, всадив каблуки в бока Сарацина: – С дороги!

Рамиро едва успел отскочить, а возмущенный конь, не привыкший к такому обращению, попробовал заартачиться, но оказался тут же усмирен твердой рукой всадника. Де Эспиноса с места бросил Сарацина в галоп, следом, пригибаясь к шее гнедой кобылы, поскакал Джакобо.

* * *

Два всадника пронеслись по улицам пробуждающейся Ла-Романы, направляясь на север. Как только они выехали из города, де Эспиноса придержал Сарацина и обернулся к Джакобо:

– Эта дорога ведет в аббатство?

– Да, ваша милость.

– Ты кажешься сообразительным малым, и сеньорита Беатрис наверняка была добра к тебе? Мне важно успеть поговорить с ней до того, как ворота обители закроются за ее спиной. Есть ли короткая дорога?

Джакобо с минуту раздумывал, недоуменно посматривая на странного знатного сеньора, а потом нехотя буркнул:

– Есть одна тропка через холмы, там особо не поскачешь, но путь намного короче. Мы выедем на дорогу за лигу до аббатства.

Де Эспиноса кивнул. Даже после небольшого расстояния, пройденного галопом, у него кружилась голова. Теперь же у него появилась надежда догнать сеньориту Сантана.

«Я выжил из ума на старости лет. Разве это дело – гоняться за строптивой девчонкой? – насмешливо думал он, направляя коня вслед за Джакобо. – Ну же, кляча, шевелись!»

* * *

Он был несправедлив к Сарацину: конь проявил себя просто замечательно, чего нельзя было сказать о всаднике. Когда узкая тропа вывела их на основную дорогу, де Эспиноса держался в седле исключительно благодаря своей гордости. В груди пекло, а перед глазами вспыхивали разноцветные круги.

«Не хватает еще свалиться под ноги этому Росинанту и превратить фарс в драму».

– Вон они, – обрадовано крикнул Джакобо, указывая влево.

Де Эспиноса увидел в клубах желтоватой пыли очертания медленно едущей кареты и послал жеребца вперед, загораживая дорогу.

Невеста

Дорога вилась, поднимаясь все выше в предгорья. Погруженная в свои переживания Беатрис почти не замечала толчков подпрыгивающей на ухабах кареты и не сразу осознала, что они прекратились.

– Сеньорита Беатрис, уж не разбойники ли? – встревоженная Лусия привстала и выглянула из окошка.

– Откуда им взяться, – пожала плечами Беатрис.

– Ой!

– Что там, Лусия?

– Там… вы лучше сами взгляните! – растерянно и в то же время с восторгом в голосе ответила служанка, садясь на место.

Беатрис приоткрыла дверцу и замерла, пораженно глядя на того, с кем она уже попрощалась в своем сердце. Очень бледный дон Мигель верхом на роняющим с удил хлопья пены Сарацине загораживал им дорогу.

На подкашивающихся ногах она вышла из кареты. Де Эспиноса тоже спешился, и Беатрис с беспокойством заметила, с каким трудом он это сделал.

– Вы… Что привело вас сюда, дон Мигель? – ее голос прерывался. – И… невозможно… ваша рана!

– Мне показалось, что мы не закончили наш разговор, сеньорита Сантана.

– Разве? Мне, напротив, кажется, что мы до конца прояснили ситуацию, – Беатрис слышала хриплое, тяжелое дыхание дона Мигеля, и несмотря на невольный сарказм, ее беспокойство нарастало: – Вам надо лечь, вы очень навредили себе!

– Если только у ваших ног, – усмехнулся де Эспиноса. – Но прежде поговорим.

– Хорошо, мы поговорим, но, по-крайней мере, сядьте в карету!

Продолжая усмехаться, де Эспиноса осторожноустроился на мягком сидении и перевел дух.

– Вы очень добры, сеньорита Сантана.

– А вы несносны. И безумны.

– И еще вы как всегда правы, это было безумием. Но я должен был увидеть вас еще раз. Хотя бы для того, чтобы принести извинения за вспышку гнева. Я не мог и представить, что вам известно… то имя, и не сказал вам всего, что собирался.

– Вы сказали достаточно, – прошептала Беатрис.

Зачем этот разговор, ведь она все решила для себя? Надо отвезти дона Мигеля в близкий уже монастырь и поручить заботам сестры Маргариты…

– И все же выслушайте меня. Вас не должна смущать… донья Арабелла, в настоящем этому нет места. Сожалею, что мои жестокие слова причинили вам боль. Но я не хотел, чтобы вы питали иллюзии… Буду откровенен и сейчас… – паузы между словами де Эспиносы становились все длиннее, он в изнеможении прислонился к обитой тканью стенке кареты и закрыл глаза: – Вы же здравомыслящая девушка… какая блажь взбрела вам в голову? Со мной вы могли бы вести такую жизнь… которая была бы вам по нраву… Да хоть вылечить всех больных… в Санто-Доминго. Зачем вам хоронить себя за стенами монастыря? Я даю слово не слишком докучать вам… Или я внушаю вам отвращение?

– Но почему? Почему вы так желаете нашего брака? – с волнением воскликнула измученная Беатрис.

Она сидела, не поднимая глаз и кусая губы.

– Я же сказал… меня подвигла на этот шаг ваша прелесть… которую вы не осознаете… – дона Мигеля словно затягивало в темный водоворот, однако он упрямо спросил: – Так вы принимаете… мое предложение?

Потрясенный его поступком разум Беатрис проиграл битву сердцу, и она словно со стороны услышала свой тихий голос:

– Да…

«Я также безумна, как он! Да поможет мне Бог в таком случае!»

– Вот и… славно…

Она отважилась взглянуть на дона Мигеля и пришла в ужас от мертвенной бледности его лица, покрытого каплями пота. Дернув крючки, она распахнула камзол на его груди и ахнула:

– Дон Мигель!

– Пустяки… – де Эспиноса нашел в себе силы улыбнуться, прежде чем потерять сознание.

* * *

Очнувшись, дон Мигель обнаружил себя в объятиях своей нареченной, поддерживающей его в сидячем положении. Его голова покоилась на груди Беатрис, и он нашел, что это весьма приятно. Камзол с него стащили, а грудь под рубашкой вновь стягивала повязка. Чертова рана все-таки открылась, однако сильной боли он не чувствовал, а значит, все не так уж страшно.

Карета раскачивалась из стороны в сторону, это напомнило ему о «Санто-Доминго», и он понял, что тоскует по кораблю и морю. Скорей бы! Но все же отплытие придется отложить еще на пару дней: необходимо уладить кое-какие вопросы с Хуаном Сантаной.

Дон Мигель запрокинул голову и хрипло произнес, глядя на встревоженное личико Беатрис, наклонившейся к нему:

– Не могу и выразить, насколько очаровательно пробуждение в ваших объятиях, сеньорита Сантана.

Беатристотчас отпрянула:

– Не сочтите мое поведение непристойным, оно вызвано лишь желанием уберечь вас от толчков при езде, дон Мигель.

– Похвальное желание, – не сдержал усмешки де Эспиноса, выпрямляясь на сидении. – Куда мы едем? – счел нужным поинтересоваться он, не вполне уверенный в намерениях Беатрис – учитывая ее характер и необычные обстоятельства.

– В обитель.

Де Эспиноса приподнял бровь:

– Мне послышалось, или вы приняли мое предложение?

– Да, дон Мигель, но вы были без чувств, ваша рана…

– Я вполне сносно себя чувствую, сеньорита Сантана, – тоном, не терпящим возражений, заявил он, – Небольшой упадок сил – обычное дело после ранения и долгого времени, проведенного в постели. Я слишком разнежился благодаря вашей неустанной заботе. Не будем утруждать еще и сестер-бенедиктинок, у них и без меня хватает страждущих.

– Как скажете, – подозрительно легко согласилась Беатрис.

Сидящая напротив них Лусия хмыкнула, но тут же ее лицо стало равнодушным, даже туповатым: всем своим видом служанка демонстрировала, что на нее не стоит обращать внимания.

Беатрис, выглянув из окошка, крикнула:

– Хайме, поворачивай! Мы возвращаемся в Ла-Роману! – затем она обернулась к де Эспиносе и строго сказала: – Вам не стоило подвергать вашу жизнь такому риску. Если бы вы из-за своей слабости упали с Сарацина и свернули себе шею, чувство вины, что я послужила тому причиной, отягощало бы мою совесть до конца дней моих.

Де Эспиноса даже поперхнулся от удивления.

«Вот дерзкая девчонка!»

– Обещаю больше так не делать, сеньорита Сантана, – нарочито смиренно ответил он и тут же иронично добавил: – Если вы пообещаете больше не перечить мне и не пытаться избегать… своей судьбы.

«Моей судьбы… – сердце Беатрис замерло. Она вспомнила, чему ее учили, и те обрывки разговоров, которые ловил ее чуткий слух, и это вдруг наполнило ее неясным томлением: – Жена должна быть покорна мужу и его желаниям… И… каковы же будут его желания?»

Она встряхнула головой, отгоняя необычные ощущения, и в ее глазах сверкнул непочтительный задор:

– Боюсь, мне сложно дать такое обещание, но обещаю приложить к тому все усилия.

– Приложите, – уже серьезно сказал де Эспиноса, пристально глядя на нее. – И мы поладим.

Снаружи ржали лошади, Хайме, пытающийся развернуть карету на узкой дороге, отчаянно ругался с Джакобо. Внутри жекареты царило молчание: гранду Испании и дочери полунищего идальго еще предстояло осознать перемены, так внезапно произошедшие в их жизнях.

Санто-Доминго

Декабрь 1689.

Река Осама, очень широкая здесь, в самом устье, лениво несла свои мутные воды в Карибское море. Карета въехала на мост, соединяющий восточный берег Рио-Осама с западным, и Беатрис выглянула из окошка и посмотрела вперед, на Санто-Доминго, лежащий на противоположном берегу. Позади остались Ла-Романа, долгие лиги утомительного путешествия, и кто бы знал, что ждало ее впереди?

– Беатрис, посмотри, вон крепость Осама и Торре-дель-Оменахе, – отец махнул рукой влево, указывая на темную массивную башню за зубчатыми стенами. – Толщина стен непомерна, но проклятому еретику Дрейку удалось-таки взять крепость. А вон там Aлькaсap-дe-Koлoн, резиденция королевского наместника.

В другое время Беатрис непременно и с большим интересом принялась бы рассматривать и башни и дворец, но сейчас ее мысли были далеко, а сердце то замирало, то пускалось вскачь.

Отец, одетый в свой лучший камзол темно-серого бархата, также не мог скрыть волнения.

– Я не понимаю его, – сказал вдруг Сантана безо всякого перехода, но Беатрис прекрасно знала, кого отец имеет в виду. – Зачем ему понадобилось жениться на тебе? Да еще с такой скандальной поспешностью… У меня был очень неприятный разговор с отцом Игнасио…

Девушка только пожала плечами. Она и сама не понимала сеньора де Эспиносу.

…До самой Ла-Романы они не проронили больше ни слова: дон Мигель дремал, привалившись к стенке кареты, а Беатрис изучала лицо неожиданного посланного ей Провидением жениха, как будто видела его в первый раз.

Отец и сеньор Рамиро, оба не находящие себе места от беспокойства, встречали их в воротах. Последний, заметив Сарацина с пустым седлом, привязанного позади кареты, и вовсе пришел в ужас. Он не стал ждать, пока Хайме остановит лошадей, а, бросившись вперед, распахнул дверцу и при виде бледного лица своего пациента только всплеснул руками:

– Всеблагой Боже!

– Брось, Франциско. Я все еще жив, как видишь, – однако дон Мигель вынужден был опереться на руку врача, выходя из кареты.

Сеньор Сантана в свою очередь воззрился на Беатрис, точно на выходца с того света.

– Отец, это я.

– Я вижу, дочь. Итак, ты вернулась? – тихо спросил он. – И ты принимаешь предложение донаМигеля де Эспиносы?

Задавая этот вопрос, он кинул тревожный взгляд на будущего зятя, и Беатрис подумала, уж не опасается ли отец, что тот падет бездыханным или рассмеется и заявит, что им всем это показалось, или вовсе растворится в воздухе. Конечно, ничего такого не произошло, а дон Мигель обернулся и негромко, но твердо проговорил:

– Мы должны обсудить некоторые вопросы, сеньор Сантана. Я не хочу откладывать свадьбу.

…У Беатрис тоже состоялся весьма тяжелый, больше похожий на допрос с пристрастием разговор с отцом Игнасио. Священник появился в их доме в тот же день, к вечеру, и сначала долго беседовал с ее отцом и доном Мигелем, а потом взялся за нее. Точно спохватившись, он задавал самые откровенные вопросы, сверля Беатрис мрачно горящими глазами. Но ей нечего было скрывать, ведь святого отца больше интересовали вопросы плотского греха, и она отвечала спокойно и уверено, ни разу не дрогнув и не отведя взгляд. Отцу Игнасио пришлось оставить ее в покое, а когда они все собрались в гостиной, он лишь ядовито предположил, что их брак могут признать недействительным, поскольку гранду Испании нужно разрешение самого короля. Это встревожило Хуана Сантану, на что де Эспиноса невозмутимо ответил, что берется уладить и этот вопрос.

На другой день де Эспиноса категорично заявил, что больше не намерен оставаться в постели, и каким бы радушным ни был прием и приятным общество его невесты, накопившиеся дела требуют, чтобы он немедленно отправлялся в Санто-Доминго.

Он желал обвенчаться сразу после Рождества, что вызывало глубокое недоумение у Хуана Сантаны. Однако он не спорил с сеньором адмиралом, успев усвоить всю бессмысленность этого занятия. Церемония предполагалась скромной, де Эспиноса довольно пренебрежительно заметил, что за свою длинную жизнь устал от пышности – и не слушал робкие возражения огорченного Сантаны. Он ожидал приезда Беатрис и ее отца за две недели до празднеств и великодушно предложил снять для них дом, на что уязвленный сеньор Хуан ответил, что в этом нет необходимости– в городеживет его младшая дочь с мужем.

В эти дни дон Мигель общался с Беатрис со снисходительной учтивостью, – как и в первый свой приезд. Он перестал отпускать в ее адрес ироничные замечания, что должно бы радовать ее, а вместо этого она чувствовала почти сожаление.

«Я сама не знаю, чего хочу» – упрекала она себя.

Впрочем, возможностей для общения у них практически не было. Лишь перед самым отплытием, улучив момент, когда великодушный сеньор Рамиро случайно ли, намеренно ли оставил их наедине, дон Мигель сказал:

– Сеньорита Сантана, вы смотрите на меня так, будто я призрак или скорбен умом. Я отдаю себе отчет в каждом произнесенном мной слове. Да простит меня Господь, но я не могу представить вас в монастыре. Я богат и знатен, в моем доме вы будете пользоваться не меньшей – а то и большей свободой, чем в доме вашего отца. А я не собираюсь быть слишком навязчивым, – он усмехнулся уголком рта. – Испания воюет с Францией, и возможностей обременять вас своим присутствием у меня будет не так уж много. Взамен я требую вашей преданности, и чтобы вы были достойны имени де Эспиноса. Я ясно излагаю?

– Да, дон Мигель, – девушка опустила глаза.

«Что такое? Ты хотела услышать нечто совсем иное? – насмешливо вопрошал Беатрис внутренний голос: – Что он любит тебя, не так ли? Или что ты желанна ему? Еще не поздно все изменить…»

Девушка постаралась заглушить разочарование, твердя себе, что ее любви может хватить и на двоих, но теперь, глядя на проплывающие мимо окошка кареты дома, ощущала, как ее все больше охватывают сомнения, а внутри смерзается ледяной ком.

* * *

Инес, которой уже сравнялось двадцать три года, вышла замуж прошлым летом за пусть небогатого, но обладающего добрым сердцем Родриго де Колона и жила теперь в небольшом доме на западной окраине Санто-Доминго. Когда запыленная карета въехала во внутренний двор, сеньора де Колон стояла на пороге дома рядом со своим мужем. Шелковая мантилья не могла скрыть ее беременности, и Беатрис, распахнувшая дверцу кареты, радостно захлопала в ладоши. Она соскочила на землю и подбежала к сестре. Девушки ладили между собой, но глубокой привязанности между ними не было. Однако, проведя год в разлуке, они очень соскучились друг по другу, и ведь им надо было столько всего обсудить! Невысокий плотный сеньор де Колон, радушно улыбаясь тестю и своячнице, пригласил их в дом.

Инес сгорала от любопытства: получив письмо отца, в котором он сообщал о предстоящей свадьбе Беатрис, и не с кем-нибудь, а со знатным сеньором, она не просто удивилась, а испытала настоящее потрясение. Конечно, в миловидности старшей сестре не откажешь, но Инес думала, что та уже приняла постриг: письма из дому приходили редко, а дело казалось решенным еще в прошлом году. Сами обстоятельства знакомства, а особенно то, что Беатрис ухаживала за доном Мигелем в дни его болезни, были донельзя романтичными и казались взятыми из старинной баллады. Правда, будущий супруг был чуть ли не вдвое старше своей избранницы, но этот, по мнению сеньоры де Колон, недостаток искупался его родовитостью и богатством. И сразу же после ужина она поманила Беатрис в свою комнату, где приглашающим жестом указала на низкий диванчик.

В открытые окна долетал отдаленный шум: две возницы не поделили узкую улочку. Отец и Родриго де Колон остались в зале, пропустить по стаканчику-другому, и Инес ничего не мешало приступить к расспросам. Больше всего ее интересовало, почему де Эспиноса остановил свой выбор на дочери алькальда захудалого городка, и кроме того, вся эта спешка со свадьбой. Но здесь Инес ожидало разочарование: она получила довольно-таки скупые пояснения, и ей пришла в голову та же мысль, что и их отцу:

– Беатрис, ведь ты долго ухаживала за сеньором де Эспиносой, пока он был болен. Так долго и так хорошо, что он попросил твоей руки… От меня-то можешь не таиться, я не выдам тебя. Скажи, у вас было… это?

– Что это? – возмутилась Беатрис: ну почему все подозревают их в плотской связи, когда ее жених и вовсе намекает, что не намерен особо докучать ей?

– Ну… он взял тебя, как муж берет жену?

– Нет!

Инес смотрела недоверчиво:

– И даже не попытался? Он хотя бы целовал тебя?

– Инес, – строго сказала Беатрис, – сеньор де Эспиноса – человек чести!

– О-о-о, – разочаровано протянула младшая сестра, – даже не целовал? И ты, конечно же, ничего не знаешь о том, что происходит между мужчиной и женщиной?

– Как и ты не знала, – заметила Беатрис. – Но это, кажется, тебе не помешало?

Инес лукаво улыбнулась:

– Не помешало. Но Родриго – добрый человек и был терпелив со мной. А то, что рассказывают про сеньора де Эспиносу… – она перестала улыбаться: – Я мало знаю и не хочу тебя пугать, но судя по всему, твой будущий муж вспыльчив и жесток.

– Дон Мигель всегда был достаточно учтив, – однако голос Беатрис дрогнул, а сердце сжалось.

– Не будем об этом. Возможно, это лишь сплетни, – тихо сказала Инес. – Лучше наклонись ко мне, тебе будет полезно все-таки узнать кое-что о супружеской жизни.

Младшая сестра зашептала на ухо Беатрис, и у той сразу же заалели щеки.

– Не может быть! – воскликнула она.

– Тише, не кричи. Еще как может! А еще вот так… – Инес вновь приблизила губы к ее уху и едва слышно продолжила делится сокровенным опытом, приводя теперь уже Беатрис в состояние потрясения.

Свадьба

Хуан Сантана обговорил последние детали с доном Мигелем и объявил Беатрис, что свадьба назначена на тридцатое декабря. Он такжедал ей понять, что до этого дня она не увидит своего будущего супруга.

«И так скоропалительная женитьба дона Мигеля взбудоражила весь город».

Беатрис украдкой вздохнула. Она впервые за свою жизнь не чувствовала под ногами надежной опоры, и оказывается, ей не хватало насмешливого взгляда и уверенного тона дона Мигеля, словно это могло дать ей ту поддержку, в которой она сейчас отчаянно нуждалась.

«Церемония состоится в кафедральном соборе Санто-Доминго, так решил сеньор де Эспиноса. Мы обязательно прогуляемся, и ты сможешь увидеть собор. Он очень красив», – в заключение добавил сеньор Сантана.

* * *

Сложенный из золотистого камня собор Санта-Мария-ла-Менор сочетал в себе строгость и изящество линий. Он был старейшим в Санто-Доминго – и во всем Новом Свете. Беатрис вместе с отцом, сестрой и Родриго де Колоном посетила Рождественскую мессу и пришла в восхищение от великолепного убранства храма, его искусно вырезанных из дерева статуй и серебряного алтаря.

За три дня до назначенного срока дон Мигель прислал свадебный наряд – богато расшитое золотыми нитями платье из алого бархата, с узким лифом, украшенным тончайшим кружевом. Инесс с увлечением рассматривала затейливую вышивку и тормошила натянуто улыбающуюся сестру, недоумевая, почему та не разделяет ее восторгов.

Неумолимое время ни на миг не останавливало свой бег, и вот первые лучи солнца, знаменующие наступление такого важного для Беатрис дня, упали на высокую Торре-дель-Оменахе. Девушка почти не спала эту ночь, бесконечно спрашивая себя, верным ли был ее выбор, пытаясь представить свою жизнь в качестве жены сиятельного гранда и осознавая, что любые ее измышления скорее всего окажутся далекими от реальности.

Суета началась в доме Родриго де Колона с раннего утра. В комнату Беатрис притащили большую лохань, служанки сновали с кувшинами воды, наполняя ее. Наконец ванна была готова, и Беатрис с наслаждением опустилась в горячую воду. Лусия, смахивая пальцами слезы, занялась ее волосами, бережно перебирая длинные густые пряди.

– А сейчас-то о чем твои слезы? – спросила Беатрис. – Все устроилось, как нельзя лучше, и донМигель не возражает, если ты останешься со мной. Или ты хочешь вернуться?

– Я вас не оставлю госпожа… Как вы будете, совсем одна?

– Ты как будто не рада за меня?

– Мало ли что… Всегда хорошо, если есть на кого положиться, – уклончиво ответила служанка.

Беатрис не стала допытываться у нее о причинах внезапной смены настроения, ей хватало собственных сомнений и опасений. Единственное, в чем она была уверена – это то, что любовь к Мигелю де Эспиноса заполняет ее сердце и становится все горячей.

Но все шло так странно… А тут еще слова Инес про нрав дона Мигеля, и… про то, другое, что неминуемо будет ожидать Беатрис после свадьбы… Она почувствовала, как щеки вновь потеплели: ее смутные догадки о том, что происходит на брачном ложе, не вполне отвечалибеззастенчивымоткровениям Инес. Это вызывало безотчетный страх и вместе с тем сладкое предвкушение: младшая сестра не выглядела несчастной – напротив, она со смущенной и лукавой улыбкой призналась, что не избегает объятий мужа. Однако дон Мигель весьма отличался от Родриго де Колона…

* * *

В черном с серебром камзоле, гордо вскинув голову, де Эспиноса стоял у алтаря в заполненном людьми храме. Беатрис, которую под руку вел по длинному проходу отец, не сводила взгляда с лица своего нареченного. К своему огорчению, в темных глазах дона Мигеля она не видела ни теплоты, ни радости, а его рот был твердо сжат.

Сама церемония прошла для девушки как в тумане. Ошеломленная всем происходящим, она едва расслышала обращенные к ней слова священника, и ее ставшие чужими губы с трудом выговорили брачную клятву. В руках де Эспиносы появились тринадцать освященных золотых монет, которые он по древнему ритуалу преподнес Беатрис. Та подставила ладони, принимая дар, и, запинаясь, ответила словами о безграничном доверии супругу. Тот коснулся холодными губами ее губ, затем священник объявил их мужем и женой.

Дон Мигель подал ей руку, и Беатрис оперлась о нее. На выходе она на мгновение споткнулась, по привычке направившись в сторону отцовской кареты, но дон Мигель слегка сжал ее пальцы.

– Не туда, донья Беатрис. Прошу вас, – и он указал на свой великолепный выезд.

В карете он чуть улыбнулся ей и сказал суховато, но дружелюбно:

– Во время свадебного пира вам придется столкутся со множеством незнакомых людей, многие из которых раздуются от важности при виде провинциалки. Не слишком придавайте этому значения. До сих пор вы хорошо держались, продолжайте в таком духе.

Беатрис недоверчиво посмотрела не него: уж не изволит ли шутить сеньор муж, ей самой казалось, что ее увлекает неистовый ураган…

Свадебный пир запомнился ей яркими вспышками: блеск золота и драгоценных камней, украшавших одежды гостей, незнакомые лица, сливающиеся в пестрый хоровод. Растерянный отец и веселая сестра мелькнули и пропали в толпе.

Стемнело, и слуги зажгли свечи в канделябрах. Беатрис казалось, что празднество никогда не закончиться. Она не отрывала взгляда от блюда, стоящего перед ней, и от волнения не могла проглотить ни кусочка из тех изысканных яств, от которых ломился стол. Ей было жарко, тесный лиф стеснял дыхание, и больше всего ей хотелось остаться одной, но она понимала, что этому желанию не суждено исполниться. Дон Мигель сидел рядом с ней, его темная фигура одновременно притягивала и внушала страх.

В какой-то момент Беатрис подняла голову и встретилась глазами с пристальным и неприязненным взглядом дона Эстебана де Эспиносы. Она вздрогнула от неожиданности: в Ла-Романе тот не обращал на нее никакого внимания, чем же она могла вызвать его немилость? Неужели тем, что вышла за его дядю? И было в этом взгляде нечто такое, чего она не могла понять, но ей стало не по себе.

– Донья Беатрис, – негромко сказал дон Мигель, – я пригласил актеров позабавить гостей. Сейчас начнется представление, а вам самое время удалится, не привлекая излишнего внимания. Мерседес и Лусия проводят вас.

Беатрис только кивнула, не в силах издать ни звука.

* * *

Мерседес оказалась худощавой женщиной средних лет с неулыбчивым лицом. Она сноровисто принялась освобождать Беатрис от красивого, но такого неудобного платья, и та поняла, что опыта новой служанке не занимать. Нарядно одетая Лусия тоже чувствовала себя неуютно рядом со строгой Мерседес, которая не поддержала начатого ею шутливого разговора. Лусия виновато посмотрела на Беатрис и начала вытягивать шпильки, распуская тяжелые густые волосы своей госпожи.

Беатрис разглядывала себя в зеркало, борясь с неуверенностью и время от времени кидая опасливые взгляды на широкую кровать под балдахином.

«Большинство женщин проходят через это и даже остаются живы, – напомнила она себе. – А некоторые – подумать только – еще и довольны жизнью. Вот взять Инес…»

Однако пример сестры служил лишь слабым утешением.

Лусия взяла приготовленную рубашку и помогла Беатрис надеть ее, затем заплела ее волосы в косу. Затем обе служанки поклонились сеньоре де Эспиноса и пожелалитой доброй ночи. Беатрис осталась одна и нерешительно присела на краешек кровати. На изящном трехногом столике был поднос с фруктами. Рядом с подносом стояли графин с вином и два небольших бокала. Пламя свечей зажигало в темном вине рубиновые блики и мягко высвечивало детали богатой обстановки, придавая таинственность полутемной спальне.

Беатрис помедлила немного и легла. Натянув на себя шелковое покрывало, она попыталась собраться с мыслями. Она чувствовала замешательство: дон Мигель был так сдержан, даже холоден. Как знать, не представлял ли он на месте Беатрис ту самую донью Арабеллу и не сожалел ли о своем поспешном предложении? Кроме того, она не могла не думать о том, что в любую минуту дверь откроется и ее муж войдет в спальню. Ее страшило то, что должно случиться этой ночью. Все же постепенно она успокоилась и даже задремала, утомленная волнениями дня.

…Беатрис проснулась, как от толчка. Она открыла глаза, и ее сердце бешено забилось: дон Мигель, сменивший черный камзол на черный же халат, надетый поверх рубахи, стоял в изножье кровати и молча разглядывал жену. Его отрешенный вид окончательно лишил Беатрис присутствия духа. Дрожа как от озноба, она натянула покрывало до самого подбородка. Мысли мелькали вспугнутыми чайками:

«Он здесь только для того, чтобы исполнить свой долг… Я совсем безразлична ему…»

Дон Мигель скинул халат и опустился рядом с ней на постель.

– Донья Беатрис, готовы ли вы принять меня? – услышала Беатрис его равнодушный голос, и ее страх перерос в ужас.

Она облизнула пересохшие губы и зажмурилась. Муж осторожно стянул покрывало, потом Беатрис почувствовала его руку на своем колене. Он медленно провел по ее бедру и тяжело навалился сверху. Всхлипнув, она судорожно вцепилась в подол сорочки и стиснула ноги. Несколько мгновений ничего не происходило, потом де Эспиноса вздохнул и снял с нее свой вес.

– Можно обойтись и без этого, – вдруг сказал он глухо, – К тому же я дал слово не докучать вам.

Глаза Беатрис изумленно распахнулись. Криво усмехаясь, дон Мигель сидел рядом с ней, и в его глазах была тоска.

– А как же доказательство? – неожиданно для самой себя пролепетала она.

– Какое еще доказательство?

Беатрис отхватили растерянность и стыд, отчаянно краснея, она ответила:

– Свершения брака…

– Хм, и в самом деле. И доказательство вашей добродетели тоже, – кажется, к дону Мигелю вернулась его ирония: – Дело решаемое.

Он встал с кровати и подошел к столику.

– Не вполне подходит, но согласитесь, было бы странно отправиться в спальню к молодой женес кинжалом или шпагой, – проговорил он, беря с подноса небольшой нож с закругленным лезвием: – Обычно все ножи в моем доме отменно заточены..

– Что… что вы собираетесь сделать? – недоуменно спросила Беатрис.

– Позаботиться о вашей репутации, дорогая жена. И о моей тоже.

Де Эспиноса полоснул себя по предплечью, бормоча:

– Никогда бы не подумал… Теперь это уже даже не фарс, а пьеска, достойная балагана на деревенской ярмарке…

Из пореза обильно выступила кровь, и он стряхнул несколько тяжелых капель на простыню.

– Думаю, достаточно. А теперь спите.

– А вы? – Беатрис была совсем сбита с толку таким поведением супруга, одновременно ощущая облегчение, благодарность и… разочарование.

– Придется побыть еще немного в вашем очаровательном обществе, – добродушно ответил дон Мигель, устраиваясь на кровати поодаль от Беатрис: – Надо же блюсти… репутацию. Спокойной ночи, донья Беатрис.

Утро

– Доброе утро, донья Беатрис.

Беатрис открыла глаза: шторы были отдернуты, и яркое солнце позднего утра заглядывало в комнату. Возле кровати стояла Мерседес с куском полотна, перекинутым через плечо, и глубокой миской в руках.

– Мерседес? Зачем ты принесла это?

Служанка окинула ее скептическим взглядом и терпеливо, будто втолковывая неразумному ребенку, ответила:

– Я обмою вас. Кроме того, я должна забрать простыню, что бы вывесить ее в знак того, что ваш брак свершился.

«И увидеть, что кровь есть только на простыне» – в панике подумала Беатрис.

Она была неприхотлива и не предполагала, что служанка явится помочь ей в столь деликатном деле. Тем временем, Мерседес поставила миску на столик и повернулась к новоиспеченной сеньоре де Эспиноса, ожидая когда та изволит выбраться из-под покрывала. Но Беатрис еще тщательнее завернулась в плотную ткань, постаравшись придать голосу как можно больше уверенности, сказала:

– Позови Лусию. Она все сделает.

Мерседес пожала плечами и удалилась столь величественно, словно это она была здесь госпожой. А Беатрис осталась лежать, чувствуя, как слезы вскипают на глазах. На смену страху пришли обида и горечь. После разговоров с сестрой она робко надеялась, что дон Мигель проявит немного нежности и будет добр с ней. Но все пошло совсем по-другому, его надменная суровость напугала ее, и она не смогла справиться с собой… Неужели она настолько непривлекательна для своего супруга, что тот предпочел оставить ее в покое? Зачем же тогда дон Мигель женился на ней?

– Донья Беатрис! О, вы плачете? Вам больно? – прозвенел над ней встревоженный голос Лусии.

Беатрис вытерла слезы и с отчаянием посмотрела на служанку, вызывая у той еще большую тревогу.

– Прикажете приготовить укрепляющий отвар?

– Не нужно, Лусия, – Беатрис встала с кровати и, кутаясь в покрывало, устроилась в стоящем в углу кресле.

– Той мегере срочно понадобилась простыня, – неодобрительно сказала Лусия.

– Ну так отдай ей требуемое.

– Подождет, сперва я поухаживаю за вами.

– Ничего не было. Дон Мигель не притронулся ко мне.

– Но как же… – Лусия покосилась на разворошенную постель.

Беатрис закусила губу и отвернулась.

– Я мигом, – пробормотала служанка и, сдернув простынь со злополучным доказательством «свершения брака», метнулась к двери.

– Это моя вина, – с горечью проговорила Беатрис, когда Лусия вернулась. – Я не совладала со своим страхом.

Служанка покачала головой:

– Ох, донья Беатрис! Простите, что говорю вам такое и вроде откуда мне знать, но слуги сведущи в делах господ – даже самых сокровенных, намного больше, чем те полагают. Такого мужчину, как ваш супруг, не остановили бы ни ваши слезы, ни ваш страх. Я успела кое-что услышать о нем, знайте, что до сих пор он вел жизнь, далекую от праведности, и не чурался женщин.

Беатрис хотела было возмутиться, но, глядя на расстроенную девушку, передумала. Лусия не раз доказывала свою преданность, и их отношения давно переросли рамки, установленные для госпожи и служанки.

– Значит, я совсем не вызываю у него желания…

– Возможно, дон Мигель не до конца оправился после ранения, – осторожно сказала Лусия.

– Возможно, – вздохнула Беатрис. – Ты не знаешь, где мой муж?

– Я видела дона Мигеля утром, он давал распоряжения управляющему Фернандо. Кажется, он отправлялся в гавань и не был намерен возвращаться сегодня.

– Вот как? – у Беатрис снова защипало в глазах.

Она встала и подошла к окнам: оказывается, отсюда были видны море и гавань с лесом корабельных мачт. Где-то там находился ее супруг, занимаясь тем, к чему его сердце лежало гораздо больше, чем к общению с молодой женой.

«А ну-ка хватит разводить сырость! Я ведь и раньше знала, что он женится без любви. И никто не мешает мне почитать его… как отца. А теперь пора встряхнуться и приняться за дела: вряд ли у сеньоры де Эспиноса их меньше, чем у сеньориты Сантана».

* * *

Думая о муже, Беатрис не могла бы и вообразить, чем он на самом деле занимался в тот миг: закрывшись в своей каюте на «Санто-Доминго», дон Мигель основательно и со знанием дела напивался.

…Та доверчивость, с которой заснула жена, свернувшись клубочком под покрывалом, тронула его. Некоторое время он смотрел на нее, борясь с искушением поправить прядь волос, упавшую ей на щеку. Не стоит ее будить.

Вздохнув, де Эспиноса поднялся с кровати, решив отправиться к себе и тоже немного поспать. Он тоже хорош! Какого дьявола ему потребовалось связывать себя узами брака, да еще давать обещание не беспокоить жену? Впрочем, тогда понятно, почему Беатрис перепугалась до полусмерти, увидев его в своей спальне. Что же, он сделал то, что сделал, что проку сожалеть? Кроме того, он продолжал ощущать, что Беатрис странным образом нужна ему.

Пусть прекрасная сеньора де Эспиноса привыкает к новой роскошной жизни. Надо сказать Фернандо, пусть не препятствует ей совершать прогулки, только подберет пару толковых парней для ее сопровождения. И послать записку отцу Кристиану в госпиталь Святого Николаса – на тот случай, если Беатрис возжелает и здесь проявлять чудеса милосердия. А у него – неужто мало других забот? Не без труда ему удалось сохранить свое положение – не в последнюю очередь благодаря особому расположению его величества, которое тот по необъяснимой прихоти до сих пор питал к роду де Эспиноса. И еще тому, что на сезон дождей традиционно приходится перерыв в военных действиях, и эскадра продолжала стоять в Санто-Доминго – даже если погода в этому году была благоприятная. Однако пришло время потревожить их французских соседей: такое решение было принято на последнем совете, состоявшемся у королевского наместника. Эскадра выйдет в море послезавтра, а он, пожалуй, отправится на свой галеон с самого утра. Да, несколько недель в море – то, что ему нужно сейчас.

* * *

Вахтенные «Санто-Доминго» наверняка удивились, увидев дона Мигеля, о неожиданной женитьбе которого не слышал разве что глухой, появившегося на корабле ранним утром. Но они невозмутимо отсалютовали ему – им-то что, раз уж сеньору адмиралу не лежится на ложе с молодой женой.

Дон Мигель выслушал рапорты офицеров и отдал распоряжения, назначив выход кораблей в море на следующий день. Затем он уединился в своей каюте, велев не беспокоить его по пустякам.

Вопреки чаяниям, привычная обстановка не приносила ему облегчения. Он совсем перестал понимать себя и продолжал размышлять, пытаясь выпутаться из лабиринта извилистых тропок, по которым блуждал, и вновь найти широкую дорогу.

Он подошел к шкафчику и достал бутылку той самой малаги, которой угощал донью Арабеллу. Налил вино в бокал и залпом осушил его, затем наполнил вновь. Его люди испытали бы еще большее удивление, узнав, что их адмирал пьет драгоценное вино, как простое пойло, отгоняя от себя неожиданные и упорно не желающие покидать его воспоминания о гладкой шелковистой коже жены под его ладонями, очертаниях бедер и пышной высокой груди под тонкой тканью сорочки…

Де Эспиноса отнюдь не пренебрегал плотскими утехами и предавался сладкому греху с неистовством, отвечающем его пылкой натуре, за что не раз подвергался порицанию отца Амброзио. Но по большому счету, женщины не играли важной роли в его жизни. Он ценил то наслаждение, которое они могли подарить, но без сожалений расставался с ними. Истинной его страстью всегда оставалось только море. Так было всегда. Однако в дочери алькальда Сантаны дон Мигель почуял нечто, что притягивало его – как далекий огонь, мерцающий в ночи, манит припозднившегося путника. При этом он даже не мог бы сказать, что воспылал страстью к своей жене, хотя, безусловно, соблазнительные изгибы ее тела взволновали его.

Что же его остановило от того, чтобы настойчиво воспользоваться своим супружеским правом? Неужели ужас, плеснувший в ее глазах? Да кто из мужей обратит внимание на страхи новобрачной в первую ночь? От жены требуется послушание, а все остальное… Еще совсем недавно он не подумал бы сдерживать себя, однако этой ночью к нему вдруг пришло понимание, что сделав это, он разрушит нечто неуловимое, но очень важное… И в итоге он сам отказался от Беатрис. Нет, он точно выжил из ума!

…Драгоценное вино быстро закончилось, однако смятение, царившее в мыслях адмирала Испании, никуда не делось. Он и не подозревал, что так изменился за столь короткое время. Не иначе как донья Арабелла тому виной. Встреча с ней прошлась бешеным ураганом по его душе, вывернув ее наизнанку… В голове бродили мысли о неудавшейся мести и невозможной любви. Будь ты проклят, Педро Сангре!

«Пришла очередь пойла», – подумал дон Мигель и, кликнув Хосе, велел подать ром.

Тот опешил: никогда доселе сеньор адмирал не снисходил до столь презренного напитка. Впрочем, слуге было не привыкать к причудам хозяина.

…Солнце наполовину опустилось за горизонт, одна бутылка рома пуста, во второй осталась едва ли четверть, а блаженное отупение все не наступает. Вот только кто подмигивает ему багровым оком из угла каюты, где сгустилась тьма? Дьявол пришел по его душу? Давно пора. А рядом чья тень?

– И ты здесь, брат, – едва слышно шепчут губы де Эспиносы. – Что, нет тебе покоя? Прости меня… если сможешь.

Дон Эстебан

Сеньора де Эспиноса прикусила нижнюю губу, когда увидела, кто встречает их во дворе: дон Эстебан собственной персоной! Она не забыла странное выражение глаз молодого человека в день свадьбы.

– Эстебан! Не думал, что ты в городе! – радостно воскликнул дон Мигель, спрыгивая с коня.

– Я прибыл только что, дядя.

Де Эспиноса обнял племянника, а тот поверх плеча дона Мигеля опять одарил Беатрис неприятным, каким-то липким взглядом.

«Что бы это значило? Да какая разница, может у него живот прихватило».

К ее неудовольствию, этот вечер пришлосьпровести в обществе дона Эстебана. А затем он и вовсе решил задержаться в доме дяди. Днем дон Мигель был то в гавани, то во дворце наместника, то еще Бог весть где, а по вечерам мужчины разговаривали о своих делах и неизвестных Беатрис людях. Ее досада росла день ото дня. О прогулках пришлось забыть: дон Эстебан не разделял увлечения ее мужа лошадьми.

Как-то она спросила у дона Мигеля, возможно ли ей и тут помогать монахам в деле милосердия.

– Разве вам недостаточно хлопот? – нахмурился он. – Я, конечно, не могу всюду сопровождать вас, но вы можете навещать сестру или отправится с паломничеством к недавно забившему возле Санто-Доминго святому источнику. Кстати, Фернандо передал мне ваше пожелание, и я дал согласие нанять садовника. Можете, к примеру, заняться садом.

Беатрис молчала, раздумывая, стоит ли напоминать мужу еще об одном его обещании, но с памятью у дона Мигеля было все в порядке.

– Ну что же, я предвидел ваш вопрос и написал отцу Кристиану, он возглавляет госпиталь Святого Николаса, – сказал он, продолжая хмуриться. – Признаться, святой отец был немало удивлен, но ответил согласием. Но предупреждаю вас, что ваше участие будет сводиться скорее к благотворительной миссии, чем к уходу за больными. И вы должны строго следовать его указаниям.

– Хорошо, дон Мигель, – потупив глаза, ответила Беатрис.

Она живо интересовалась медициной, но даже в самых заветных мечтах не могла представить, что кто-то возьмет на себя смелость обучать ее. Но наблюдая за тем, как лечат настоящие врачи, и делая выводы, она сможет почерпнуть что-то и для собственного опыта. В любом случае, теперь у нее появилось еще одно дело, которому она могла посвятить себя.

* * *

Если бы Беатрис могла заглянуть в душу дона Эстебана, то пришла бы в ужас от тех темных страстей, которые обуревали молодого человека. После случившегося на Исле-де-Мона его глубокая привязанность и почтение к дяде подверглись жесточайшему испытанию. И если с привязанностью дело обстояло еще более-менее сносно, то возносить дона Мигеля на недосягаемую высоту у молодого человека больше не получалось.

Как можно было поверить, что Питер Блад, этот дьявол, явится, чтобы покорно умереть? И конечно же, слуха Эстебана достигли слова, обращенные к жене их смертельного врага. Что сотворила с дядей холодная англичанка? В том, что между ним и пленницей что-то произошло, молодой человек не сомневался. С чего бы Мигелю де Эспиносе, чьим смыслом жизни стала месть подлому пирату, так раскисать?

«Надо было застрелить Блада, как только тот приблизился к нам, – тонкие губы Эстебана скривились в злобной усмешке. – Надеюсь, назад он получил свою женщину с «довеском». И мой отец отомщен хоть немного».

И как всегда, при воспоминании о гибели отца и позорном соучастии самого Эстебана в затеянном «доном Педро Сангре» спектакле, притаившиеся боль и гнев с новой силой нахлынули на него. Он тоже виноват. Не было бы лучшим исходом отказаться и с честью умереть рядом с отцом? Ведь тогда и проклятые еретики не избежали бы возмездия…

Но как мог дядя поступить так?! И ради кого? Если бы он не согласился на этот чертов поединок!

И снова они потерпели унизительное поражение. Перед внутренним взором молодого человека бесконечно представала одна и та же картина: клубы порохового дыма, палуба «Санто-Ниньо», заваленная телами убитых и обломками рангоута, и два корабля, под всеми парусами уходящие прямо в багровое на закате солнце.

А тут еще это сумасбродство! Когда Эстебан узнал о женитьбе дяди, в первый миг он решил, что того все еще терзает лихорадка. И все разочарование и муки уязвленного самолюбия вылились в неприязнь к нежданно обретенной тетушке.

«Лицемерка! – думал молодой человек, угрюмо следя за сеньорой де Эспиноса. – А прикидывалась скромницей, собиралась в монастырь… Сама небосьтак и мечтала знатного и богатого мужа заполучить. И старого в придачу…»

Она и здесь взялась за свое, желает, видите ли, богоугодных дел. Хочет, чтобы ее причислили к лику святых?

«Дядя сдурел, она ему в дочери годится… Наверняка, будет ему изменять. А может, уже изменяет, вон какая аппетитная. И в постели, поди-ка, горячая…»

Непочтительные мысли больше не вызывали трепета. А к неприязни парадоксальным образом добавилось вожделение. Ему хватало ума скрывать и то, и другое: с дядей шутки плохи. Да и любовь к нему все еще жила в измученной ненавистью и отчаянием душе Эстебана. Но по мере того, как длилось пребывание в доме дона Мигеля, молодому человеку было все труднее бороться с своими демонами.

* * *

Ясным февральским днем сеньора де Эспиноса возвращалась домой в отличном настроении. Прошло две недели, как она в первый раз переступила порог госпиталя Святого Николаса. Отец Кристиан, совсем не похожий на желчного отца Игнасио, поначалу воспринял ее появление как блажь богатой сеньоры, которой нечем себя занять, но постепенно проникся ее рвением и разрешил помогать монахиням в зале, отведенном для женщин.

Беатрис поражали знания о врачевании различных болезней, накопленные за более чем столетнее существование госпиталя. А в аббатстве Ла-Романысестра Маргарита, не обладая достаточным опытом, так огорчалась, когда была не в силах спасти чью-то жизнь. Беатрис смутилась, подумав о ней: она ведь даже не попрощалась с доброй женщиной…

Два дюжих слуги опустили портшез возле парадного входа в дом, и Беатрис, лучезарно улыбнувшись взопревшим под жарким солнцем парням, выпорхнула на каменные плиты.

Дона Мигеля, как водится, дома не было, а время обеда прошло, поэтому она спустилась в кухню, решив обойтись краюхой хлеба с ломтем копченной говядины и заодно поболтать с кухарками, а потом наведаться в сад и проверить, принялись ли посаженные накануне цветы. К тому же из кухни можно было попасть в сад кратчайшей дорогой – по узкому коридору на задний двор, и далее через калитку.

Встретив в полутемном коридоре дона Эстебана, Беатрис удивилась, но вечно мрачный взгляд молодого человека не испортил ей в этот раз настроения. Поприветствовав его, она собиралась пройти мимо, но он загородил ей дорогу.

– А-а-а, донья Беатрис, – протянул он с кривой усмешкой, – куда это вы так спешите?

Ей не понравился ни тон дона Эстебана, ни эта усмешка.

– А почему это вас так интересует, дон Эстебан?

– Мы же теперь родственники, а мне всегда интересно, чем заняты люди, с кем я связан родственными узами. А особенно это касается вас, дорогая тетушка.

– Откуда столь пристальное внимание ко мне? – настороженно спросила молодая женщина.

Эстебан шагнул к Беатрис, и та отступила, пытаясь сообразить, как ей себя вести.

– Как вам это удалось?

– Что именно?

– Не прикидывайтесь. Как вы окрутили моего дядю? Хотя, – он окинул Беатрис сальным взглядом, – его можно понять.

Эстебан медленно шел к ней, вынуждая ее пятиться. Растерявшаяся Беатрис поздно поняла, что миновала дверь, которая вела на кухню. Коридор за ее спиной заканчивался стеной, до которой осталось совсем немного.

– Ваше поведение непристойно, – сохраняя как можно более спокойный тон, сказала она.

– А ваше? И каково это – делить ложе со стариком?

Она не верила своим ушам, какая непочтительность!

– Не спорю, ваши прелести и мертвого поднимут, но надолго ли его хватит?

– Дон Мигель вовсе не старик! – воскликнула Беатрис. – И я предпочту делить ложе с ним, чем с молодым наглецом!

Если она думала, что ее резкость заставит молодого человека опомниться, то заблуждалась. Он совершенно справедливо отнес ее слова на свой счет. Так она смеет дерзить ему! Внезапно столкнувшись с Беатрис, Эстебан желал только побольнее задеть ее, поддавшись искушению поставить «тетушку» на место, теперь, взбешенный ее словами, он стремительно терял способность отдавать себе отчет в своих действиях.

– Ах, дорогая тетушка, – он издевательски рассмеялся, – Все познается в сравнении. Молодой наглец доставит вам удовольствие, а дядя, – что может мужчина в его возрасте…

– Не вам сомневаться в его мужественности, если на то пошло! – прервала его Беатрис. Она была все себя от гнева: – Скорее я поставлю под сомнение вашу!

Лицо Эстебана перекосилось от ненависти.

– Сука, – процедил он. – Сейчас я докажу тебе свою мужественность!

Спина Беатрис уже касалась стены. Остановившийся в шаге от нее Эстебан, гадко улыбаясь, возился с застежками своих штанов.

«Он пьян? Или обезумел?» – в ужасе подумала молодая женщина.

Она все еще не могла поверить в гнусные намерения племянника дона Мигеля.

– Я закричу!

– Кричи громче, пусть сбегутся слуги. Я скажу, что ты сама позвала меня сюда.

– Откудавам знать, кому поверитдон Мигель: вам или мне?

Однако то, что владело всем существом Эстебана, было действительно сродни безумию. Схватив Беатрис за плечи, он прижал ее своим телом к стене и впился ей в губы. Она отчаянно сопротивлялась, отворачивая лицо, и Эстебан не мог с ней справиться. Тогда он надавил одной рукой на горло «тетушки», жадно шаря по ее телу другой. Задыхаясь, Беатрис безуспешно пыталась оттолкнуть насильника или оторвать его руку от своей шеи.

«Надо было кричать!» – мелькнула паническая мысль.

Пальцы еще цеплялись за шершавую ткань камзола Эстебана, но в глазах потемнело. И тут ее рука коснулась рукоятки кинжала, висевшего на его поясе. Собрав последние силы, она выхватила клинок и уперла его острие молодому человеку под подбородок. Рука на ее горле разжалась, а в расширившихся глазах Эстебана появились изумление и страх. Беатрис жадно вдохнула воздух и закашлялась. Ее рука дрогнула, из пореза выкатилась крупная капля крови. Обомлевший Эстебан отшатнулся.

– Вы все еще желаете доказать мне свою мужественность, дон Эстебан? – с яростью прошипела Беатрис, делая шаг к нему. – Как вы посмели?! Посягнуть на жену единственного человека, который вас любит!

Теперь она наступала, а Эстебан пятился, пока напротив него не оказалась дверь, выходящая на задний двор.

– Убирайтесь вон, племянничек. Дон Мигель ничего не узнает, если вы будете держаться от меня подальше.

Дверь захлопнулась, а Беатрис, тяжело дыша, сползла по стене и села на пол. Ее сердце заходилось рваным ритмом.

«Проклятый мальчишка, что на него нашло… Боже, если бы я не натолкнулась на его кинжал… – она повертела в руках узкий клинок с позолоченной рукоятью. При мысли о том, что мог проделать с ней дон Эстебан, ее передернуло от отвращения, и она брезгливо вытерла губы. – Надо встать, сюда может кто-то зайти. Будет трудновато объяснить, почему это сеньора де Эспиноса сидит на полу с растрепанными волосами».

Она медленно поднялась и поморщилась, растирая шею:

«Хорошо, что мужу не придется объяснять происхождение синяков…»

Беатрис грустно усмехнулась. Немного приведя себя в порядок и отдышавшись, она направилась на кухню, пряча кинжал в складках юбки. Служанки присели, увидев ее, и Беатрис молча кивнула им, опасаясь выдать себя хриплым голосом. Она величественно проследовала до своей спальни и обессиленно повалилась на кровать. Глаза слипались: давали себя знать пережитые напряжение и страх.

Когда Беатрис проснулась, небо уже окрасилось в оранжевые тона. Над Санто-Доминго плыл колокольный звон. Вечерело, и вскоре она должна будет спуститься в зал. Хорошо, что она успела распорядиться насчет ужина.

«Сослаться на недомогание? Как я смогу сидеть с ним за одним столом и делать вид, что ничего не произошло? Не хватает еще дону Мигелю что-то заподозрить».

Но придумывать ничего не пришлось: ее внимание привлекли голоса, доносящиеся снаружи.

Беатрис выглянула из окна и увидела внизу дона Мигеля, который сердечно прощался со своим племянником. По видимому, дон Эстебан серьезно отнесся к словам «тетушки» и счел за благо убраться восвояси.

За ужином дон Мигель, явно опечаленный, высказал недоумение по поводу неожиданного отъезда Эстебана, Беатрис же, опустив глаза, негромко заметила, что молодости свойственно внезапно менять планы. Лусия, конечно же, увидела следы пальцев на шее своей госпожи и пришла в ужас. Но Беатрис строго-настрого приказала ей держать язык за зубами.

Игуана

После отъезда дона Эстебана миновали две недели. Жизнь в доме адмирала де Эспиносы шла своим чередом. Часть эскадры, возглавляемая «Санто-Доминго» вновь вышла в море: угроза нападения французских каперов была сильна как никогда. Хотя война шла в основном в Европе и на Северном континенте, но на Тортуге не было недостатка в желающих получить каперскую грамоту.

Дон Мигель крайне скупо говорил о военных делах и ничего не рассказал Беатрис ни о предыдущем плавании, ни о том, куда он направляется в этот раз. Ей оставалось только смотреть на горизонт и с волнением ожидать его возвращения. Обычная участь жены моряка, будь то адмирал или простой рыбак.

Однако, дон Мигель вернулся довольно скоро: погода испортилась, море покрылось длинными пенными гребнями. Природа словно вознамерилась восполнить недостаток бурь и штормов прошедшего сезона дождей. Порывистые ветры с вершин Кордильера-Сентраль сделали ночи необыкновенно свежими, если не сказать холодными. В доме гуляли сквозняки, и по утрам Беатрис зябко вздрагивала, выбираясь из-под покрывала. Только острая необходимость могла заставить суда выйти из гавани, и она радовалась, что дон Мигель волей-неволей должен был оставаться в Санто-Доминго.

Их общение носило покровительственно-дружелюбный характер со стороны дона Мигеля и почтительный – с ее стороны. Как бы хотелось Беатрис сломать ту незримую стену, которая была между ними. Но когда она смотрела в непроницаемые глаза мужа, то сразу утрачивала порыв заговорить с ним о чем-то, не касающемся напрямую ведения дома.

В один из последних дней февраля дней, когда Беатрис с Лусией вышивали, сидя в гостиной, раздался стук в дверь. Она распахнулась и на пороге возник дон Мигель вместе с Хосе, который держал в руках средних размеров, но, судя по побагровевшей физиономии слуги, увесистый ящик.

– Я приобрел для вас кое-что, донья Беатрис, и, надеюсь, это придется вам по вкусу, – де Эспиноса махнул рукой, и Хосе, пройдя в гостиную, осторожно поставил ящик на стол.

Удивленная Беатрис заглянула вовнутрь, и ей сразу бросилось в глаза вытесненное на толстой коже название: «Хитроумный идальго Дон Кихот Ламанчский». Кроме того, в ящике оказались и другие книги, в том числе «Саламейский алькальд» и «Дама-невидимка» Кальдерона, и даже «Собака на сене» – пьеса, о которой Беатрис слышала, но не имела возможности прочитать, поскольку отец не считал творчество Лопе да Вега подходящим для невинной девицы.

– Благодарю вас, дон Мигель! – радостно воскликнула Беатрис, чувствуя себя ребенком, которому дали кусок сладкого пирога. – Я очень, очень вам признательна!

Она готова была броситься ему на шею, как бывало делала с отцом, изредка балующим маленькую Беатрис небольшими подарками, но остановилась в нерешительности. Дон Мигель смотрел на ее восторг с добродушной усмешкой, но при этом был все так же далек от нее.

– Я рад угодить вам, донья Беатрис. Да, если желаете, мы можем еще раз совершить верховую прогулку. Ветер стихает, и под вечер погода должна улучшиться.

Муж ушел, а Беатрис с прорвавшейся горечью сказала Лусии:

– Я люблю его, но… Неужели нашему браку никогда не стать настоящим? Ты говорила, он не пренебрегал женщинами… Дело во мне?

– Донья Беатрис, опять я суюсь, куда не должна бы… Но однажды я заметила, как дон Мигель смотрел на вас, когда вы не могли того видеть.

– И как же, Лусия?

– Ну… у него глаза горели. Не знаю, как еще сказать… И не стал бы он гнаться за вами. Так что дело точно не в вас.

– Тогда что? Книги, украшения… я не безразлична дону Мигелю. Или… тяжелая рана и лихорадка привели к тому, что его желания угасли?

Лусия замялась:

– Я ведь слышала, как сеньор де Эспиноса делал вам предложение. Про него много что говорят, да только никто не посмеет утверждать, что он слова не держит. Может, пугать вас не хочет? Раз уж той ночью так вышло…

– И что теперь?

– Вам самой надосказать ему.

– Лусия! Не могу же я уподобиться портовой девице! – Беатрис сокрушенно вздохнула, перебирая драгоценные фолианты. – Нет уж… пусть идет как идет.

* * *

Сеньора де Эспиноса иногда навещала Олу, принося той краюшку хлеба, и привыкшая к своей хозяйке кобыла приветственно фыркнула, завидев ее. Ола потянулась к Беатрис мордой и забила копытом, выпрашивая угощение. Перед тем, как сесть в седло, молодая женщина ласково потрепала лошадь по шее, чувствуя себя в этот раз гораздо уверенней.

В сопровождении все тех же молчаливых братьев да Варгос, они выехали на улицу. Беатрис ожидала, что дон Мигель повернет Райо в сторону центра, однако муж сказал ей, направляясь в противоположную сторону, к западным городским воротам:

– Сегодня мы проедем вдоль берега моря, донья Беатрис.

Миновав кольцо недавно сооруженных городских укреплений, всадники углубились в прибрежные заросли. Беатрис, впервые после приезда в Санто-Доминго выбравшейся за его стены, с любопытством смотрела по сторонам, но плотное переплетение веток загораживало обзор.

Ола послушно рысила за Райо по ведущей к морюутоптанной тропе. Заросли закончились внезапно, и перед Беатрис открылся морской простор. Она придержала лошадь, очарованная красивым видом.

– Вам нравится здесь, донья Беатрис?

Дон Мигель тоже остановил коня и пытливо смотрел на нее.

– Изредка я приезжаю сюда, – он перевел взгляд на стоящее довольно низко солнце, – на закате.

Несколько минут они молча любовались искрящейся поверхностью моря. Затем Ола, которой наскучило стоять на месте, стала встряхивать гривой и перебирать ногами, и Беатрис вопросительно взглянула на мужа.

– Поезжайте вперед, – он указал ей на узкую тропинку, которая вилась по невысокому, но местами обрывистому берегу, постепенно спускающемуся к самой воде.

…Ола хотела бежать дальше – она любила бегать. Хозяйка немного отпустила натянутый повод, и лошадь радостно воспользовалась свободой.

…Потревоженная шумом огромная игуана, ловящая последние лучи солнца на каменном уступе, недовольно мотнула хвостом и поднялась на лапы…

Когда слева неожиданно выросло жуткое бородавчатое чудовище, кобыла заплясала на месте, вскидывая голову и храпя в испуге. Разозленная ящерица раздула горловой мешок и громко зашипела, вызывая противника на бой. Этого Ола уже не могла перенести. С диким ржанием она присела на задние ноги и, прыгнув вперед, понеслась бешеным галопом. Все произошло так быстро, что де Эспиноса, задержавшийся, чтобы еще мгновение посмотреть на заходящее солнце, не успел ничего предпринять.

Проклиная все, и прежде всего себя, он бросил жеребца следом за Олой.

«Как я мог пустить ее вперед?! Только бы она не начала кричать!»

Но пригнувшаяся к самой шее лошади Беатрис молчала. Справа вплотную подступал колючий кустарник, и ширина тропинки не позволяла Райо обогнать кобылу. Уже совсем близко берег понижался, переходя в широкий песчаный пляж, и де Эспиноса, перемежавший проклятья обрывками молитв, надеялся, что жене удастся продержаться в седле еще немного.

«Только бы кобыла не шарахнулась влево!»

Безумная скачка растянулась, как ему казалось, на века. Но вот Ола вылетела на пляж и немного сбавила скорость: ее ноги увязали в рыхлом песке. В этом тоже была опасность: лошадь могла споткнуться и упасть, придавив собой всадницу. Де Эспиноса немедленно послал Райо вперед, и андалузец в несколько мощных прыжков поравнялся с Олой.

– Повод! – предупреждающе крикнул дон Мигель.

Беатрис поняла его и не препятствовала, когда он, дотянувшись, перехватил повод Олы, сворачивая кобылу с прямой линии ее бега. Теперь Райо, направляемый твердой рукой де Эспиносы, скакал по сужающейся спирали, и кобыла была вынуждена делать то же самое. Постепенно лошади перешли на рысь, а затем и вовсе остановились. Опустившая голову Ола тяжело поводила боками и нервно дергала шкурой. Дон Мигель соскочил с Райо и бросился к Беатрис, вцепившейся мертвой хваткой в гриву лошади. Всхлипнув, молодая женщина разжала пальцы и свалилась в объятия мужа.

– Испугалась? – отрывисто спросил он, впервые со дня свадьбы прижимая к себе жену. – Ничего… Все кончилось, – он успокаивающе гладил вздрагивающую Беатрис по спине. – Мы возвращаемся домой. Сядешь впереди меня, на Райо, – он бросил гневный взгляд на понурую Олу. – Эта лошадь ненадежна и плохо выезжена! Я уберу ее.

Беатрис подняла голову:

– Не лишайте меня Олы, прошу вас! Смотрите, она совсем успокоилась… Я готова сесть на нее прямо сейчас. Та тварь на тропинке кому угодно внушила бы ужас.

– В самом деле?

В глазах мужа Беатрис увидела удивление. Он разжал объятия и отступил от нее:

– Вы очень смелы, донья Беатрис. Впрочем, я уже говорил вам.

Дон Мигель подошел к Оле и, взяв ее под уздцы, внимательно оглядел кобылу. Та не противилась, лишь шумно вздохнула, прядая ушами.

– Хорошо, она останется. Игуана и вправду была огромна, мне еще не доводилось видеть таких. Есть и моя вина: я оставил вас без присмотра. Но больше этого не повторится.

Признание

Мигель де Эспиноса задумчиво смотрел в огонь камина. В тропическом климате Эспаньолы не было необходимости в каминах, однако в некоторых старинных домах они, скорее по привычке, были построены. Конечно же, и погода установилась не настолько холодная, чтобы разжигать камин. Но когда дон Мигель приказал Хосе сделать это, слуга не стал удивляться очередной прихоти своего господина, а предпочел по-быстрому отправиться за дровами на кухню.

Пламя золотило развешенные на стенах зала старинное оружие и портреты предков, чьи глаза были зрячими в его отсветах и, казалось, неодобрительно смотрели на одного из последних отпрысков славного рода.

Обычно огонь благотворно влиял на дона Мигеля, помогая собраться с мыслями. Но сейчас это получалось из рук вон плохо. Как и в целом в последнее время. Он редко испытывал страх, но сегодня он испугался за Беатрис. Жуткие картины ее падения успели промелькнуть в голове, пока он преследовал Олу. Треклятая кобыла!

Воспоминание о прижавшейся к нему жене было почти мучительным: обнять Беатрис крепче, попробовать наконец вкус ее губ, запустить пальцы в густые волнистые волосы… Не без труда он разжал объятия. Похоже, жена то ли боится его, то ли просто не желает его прикосновений, раз предпочла сесть на лошадь, которая только что заставила её пережить весьма неприятные минуты. Он знал, какой действие оказывает подобное происшествие на неопытного наездника.

За эти недели дон Мигель успел лучше узнать Беатрис, попав под очарование ее живого характера и независимого ума. Книгам она обрадовалась гораздо больше, чем драгоценностям, и была готова защитить от его гнева лошадь, к которой, по-видимому, привязана. Он не мог отрицать, что Беатрис влекла его, и влекла с каждым днем все сильнее. И это несмотря на все его старания держаться от нее на расстоянии! Узнай кто-то о его метаниях, он стал бы персонажем не одной, а многих пьес, из тех, что так нравятся его жене.

Де Эспиноса горько усмехнулся. Ему, что, впору завидовать Оле? Или презреть данное Беатрис обещание и войти к ней в спальню? И вновь увидеть ужас в ее глазах. Да уж…

Переплетаясь с влечением, еще одно чувство с упорством сильного побега прорастало сквозь каменистую почву его души. Иначе, совсем иначе, чем это было с доньей Арабеллой…

Позади раздались легкие шаги и шелест юбок, но де Эспиноса подумал, что это одна из служанок, решившаяся потревожить его по какой-нибудь надобности, и поэтому обернулся не сразу.

* * *

Слова Лусии запали Беатрис в душу, и чем дольше она думала о случившемся на прогулке, тем больше ей казалось, что служанка права. А когда муж прижал ее к себе… Ноги Беатрис подкосились, ей захотелось положить голову ему на плечо и застыть так, ни о чем больше не думая и не сомневаясь…

«Почему же я не поехала с ним? Опасалась за Олу? У него был такой вид, будто он хотел прикончить кобылу на месте…»

Однако она возразила сама себе:

«Чего ради? Лошади слишком ценны в Новом Свете. В крайнем случае, продал бы ее…»

И она же видела в глазах дона Мигеля искреннее беспокойство. Потом он отошел от нее и вновь принял свой отстранено-ироничный вид – момент был упущен. И весь оставшийся вечер прошел у них подобно другим таким же вечерам, когда сразу после ужина сеньора де Эспиноса желала мужу доброй ночи и уходила к себе.

Последовать совету Лусии и сделать первый шаг? Однако это казалось Беатрис вопиющей непристойностью. Как ей отважиться на подобное? А если дон Мигель просто рассмеется ей в лицо? Такого позора ей не пережить. Взгляд ее упал на книги, которые он был так любезен привезти ей, и в голову пришла одна мысль: почему бы не закончить чтение романа сеньора Сервантеса, ведь муж признавался, что увлекся историей идальго из Ла-Манчи? Время еще не позднее, не прошло и часа, как она поднялась в свою гостиную. Вряд ли дон Мигель, любивший после ужина проводить некоторое время в зале, уже ушел оттуда. Глубоко вздохнув несколько раз, Беатрис взяла толстый фолиант и спустилась вниз.

В камине потрескивало пламя, дон Мигель неподвижно сидел в кресле, глядя в огонь. Услышав ее шаги, он медленно повернул к ней голову.

– Вы желаете чего-то, донья Беатрис? – удивленно спросил он.

– Нет… то есть да…

Решимость оставила Беатрис, но она собрала всю свою волю, и ей удалось произнести довольно непринужденным тоном:

– Роман о доне Кихоте остался недочитанным. Я могла бы почитать вам, если, конечно, у вас нет других важных дел.

Дон Мигель свел брови, о чем-то раздумывая.

«Он откажется… И что тогда?»

– Хорошо… – проговорил он. – Если вас это развлечет.

Это было не совсем то, что надеялась услышать Беатрис, но во всяком случае, он не отослал ее. Напротив стояло еще одно кресло. Так близко, что она могла бы коснуться мужа, протянув руку. Беатрис устроилась поудобнее и раскрыла книгу – она хорошо помнила, где они остановились в последний раз. Постепенно уверенность вернулась к ней.

«…Ничто на земле не вечно, все с самого начала и до последнего мгновения клонится к закату, в особенности жизнь человеческая, а как небо не наделило жизнь Дон Кихота особым даром замедлять свое течение, то смерть его и кончина последовала совершенно для него неожиданно…»

Беатрис перевернула последнюю страницу и, точно почувствовав что-то, взглянула на дона Мигеля. И остановилась на полуслове, потому что голос перестал повиноваться ей. Муж смотрел на нее в упор и в его глазах была непонятная ей жажда. Беатрис вдруг бросило в жар. Она сглотнула, не в силах отвести от него взгляда. Дон Мигель поспешно отвернулся, откидываясь в кресле. В зале повисло молчание.

«Самое время уйти, не так ли? – с горечью подумала Беатрис. – Ну нет. Если я уйду сейчас, то никогда больше не отважусь на это…»

– Дон Мигель… – выдохнула она. – Мне… Я хочу вам сказать… Спросить, – она запнулась и замолкла.

– Спрашивайте, донья Беатрис, – глухо ответил он, не поворачивая головы.

Пламя камина необыкновенно четко высвечивало его гордый профиль и у Беатрис кольнуло сердце: как же он одинок! И тогда она сбивчиво заговорила, обмирая от собственной смелости:

– В Ла-Романе, когда вы предложили мне стать вашей женой… вы сказали, что не будете докучать мне, но… разве таинство освященного церковью брака не подразумевает продолжение рода?

Он резко обернулся и недоуменно переспросил:

– Продолжения рода?

– Да, – страха больше не было, наоборот, какое-то пьянящее чувство охватило Беатрис. – Разве вам бы не хотелось наследника рода де Эспиноса? Сына?

Глаза дона Мигеля вспыхнули при этих словах.

– Я люблю вас, хотя вы и не признаете это чувство, – проговорила Беатрис, соскользнув со своего кресла и гибко опускаясь перед мужем на колени.

В его глазах отразилось удивление и недоверие. Помедлив, он склонился к ней и взял ее руки в свои, затем поднес их к своему лицу и глубоко вздохнул. Едва касаясь, его губы скользнули по ее ладоням, нежной коже запястий.

– Беатрис? – казалось, он не был уверен, что правильно понял ее и она не отшатнется в испуге.

– Да, муж мой, – прошептала она, не пряча глаз от его пронзительного взгляда.

Тогда де Эспиноса обхватил жену за талию и, приподняв, притянул к себе на колени.

Прижавшись к нему, Беатрис услышала как бешено колотится его сердце, а в следующий миг он прильнул к ней в поцелуе – сперва нежно, лаская ее губы своими, затем все более страстно, побуждая ее разжать их. Она робко попробовала ответить на поцелуй мужа. Голова кружилась, Беатрис будто оказалась где-то вне стен зала, вне времени и пространства.

– Какие сладкие… – оторвавшись от ее губ, дон Мигель начал целовать ее шею, затем дернул шнуровку строгого платья. – Черт бы побрал эти женские наряды, – с коротким смешком сказал он, – а с вами, дорогая жена, и тем более надо всегда быть во всеоружии.

Потянувшись к поясу, он извлек из ножен кинжал и попросту разрезал прочные шнурки, потом медленно спустил платье с плеч, обнажая тяжелые груди с темными крупными сосками. Когда его губы сомкнулись на затвердевшем соске, у нее перехватило дыхание, а низ живота словно омыло горячей волной. Муж вдруг остановился и посмотрел ей прямо в глаза:

– Пойдем, – негромко сказал он, – зал не самое подходящее место для первой ночи.

Она кивнула, завороженно глядя на него, ошеломленная, оглушенная новыми, никогда прежде не испытываемыми ощущениями, захватившими ее.

* * *

Углы спальни терялись во мраке, на столике возле кровати горела одинокая свеча, оставленная Лусией. В тишине было слышно лишь дыхание мужчины и женщины, да шелест одежды. Пальцы дона Мигеля быстро расправлялись с уцелевшей шнуровкой, и вскоре платье, а затем сорочка и нижние юбки упали к ногам Беатрис. Оставшись полностью обнаженной, она задрожала, непроизвольно прикрывая руками темные завитки меж бедер.

– Тебе холодно? Или стыдно?

– Стыдно…Очень, – призналась Беатрис.

– Не надо смущаться. Дай мне полюбоваться на тебя, сердце мое. Нетничего постыдного в первозданной красоте твоего тела… – дрогнувшим голосом сказал он, отступая на шаг. – Сколько же в тебе жизни… Как можно было бы упрятать такую роскошь под монашеское одеяние?

«Он так говорит… слышал бы его отец Игнасио, так точно бы обвинил в ереси», – на миг Беатрис почувствовала почти страх, и тут же поняла, что больше не стесняется своего супруга.

Не сводя с жены восхищенного взгляда, де Эспиноса сел на край кровати. Он был абсолютно прав, сравнивая Беатрис с древней богиней, угадав не только гармоничные линии тела под строгими одеждами, но по наитию ощутив властный и вполне земной призыв, исходящий от нее. Беатрис переступила с ноги на ногу, не зная куда деть руки. Кажется, она и не подозревает своей спящей силы…

«Мне следует получше стеречь сокровище, обладателем которого я неожиданно стал,» – язвительно и вместе с тем ревниво подумал он.

– Иди ко мне…

Вновь усадив Беатрис к себе на колени, де Эспиноса стал целовать ее шею. Его руки скользили по телу жены, и тихо застонав, она запрокинула голову. В этот миг он опрокинул ее на постель.

Она ахнула от неожиданности, но де Эспиноса уже был рядом с ней, лаская ее и заставляя ее извиваться от наслаждения, которое ей дарили его ласки. Затем он коснулся губами ее живота, и она снова попыталась закрыться от него, однако он мягко убрал ееруку.

– Не надо, Беатрис, – повторил он, а потом с легкой иронией в голосе спросил: – Ты что-то знаешь о том, как происходит… продолжение рода?

– Инес… рассказала мне, – ответила Беатрис, тщетно пытаясь унять дрожь.

– Очень предусмотрительно с ее стороны.

Де Эспиноса выпрямился и быстро скинул камзол и рубаху.

– В отличие от большинства новобрачных, тебе уже знакомо мое тело, моя прекрасная сиделка, – улыбнулся он, – Я все еще пугаю тебя?

– Нет, – храбро ответила она и на всякий случай закрыла глаза.

– Никто не сравниться в храбрости с доньей Беатрис. Она не убоится ни отвратительной игуаны, ни грозного мужа… – де Эспиноса вытянулся рядом, и Беатрис поняла, что он совершенно обнажен.

И конечно же, ей было знакомо еготело – ее руки касались плотной горячей кожи, безошибочно находя твердые рубцы старых ран на его плечах и спине.

– Моя храбрая жена позволит мне ласкать ее? – прошептал де Эспиноса ей на ухо.

– А до сих пор вы чем занимались, дон Мигель? – неожиданно дерзко отозвалась она.

– Как мне нравится ваша дерзость, маленькая сеньорита Сантана… ну раз так, пеняйте на себя.

Беатрис почувствовала, как пальцы мужа проникают меж ее бедер и судорожно вздохнула, инстинктивно сдвигая колени.

– Позволь мне… – дон Мигель дразнящие коснулсяее губ.

Беатрис открыла глаза и на этот раз во взгляде склоняющегося над ней самого непостижимого для нее мужчины, увидела восхищение и еще что-то, от чего по всему телу разлилась истома. Она развела бедра, и муж немедленно воспользовался ее уступкой.

Ее поразило, каким пылким может быть суровый и язвительный дон Мигель. Волны наслаждения накатывали одна за одной, и Беатрис отбросила всякий стыд, полностью открываясь ему. И вот сладкая судорога пронзила ее, и она вскрикнула, откидываясь на подушки:

– Мигель!

– Тише… тише, сердце мое…

Прерывисто дыша, она обхватила голову мужа руками, запустила пальцы в его короткие жесткие волосы. На этот раз она желала ощутить тяжесть его тела, желала господства на собой…

То, как Беатрис откликалась на его ласки, наполняло де Эспиносу всепоглощающей радостью, кровь все быстрее бежала по его жилам, однако заставляя себя помнить, что перед ним его невинная жена, а не очередная любовница, он прилагал усилия, чтобы держать в узде свой бурный темперамент – и это давалось ему все с большим трудом. Но заглянув в ее широко распахнутые глаза, он понял, что в ней тоже пылает огонь желания, и тогда, прижавшись к жене, настойчиво толкнулся в нее. И сразу почувствовал, как напряглась Беатрис.

– Больно… – прошептала она.

– Боль пройдет… твое тело должно привыкнуть ко мне. Не зажимайся так, – хрипло пробормотал де Эспиноса, снова и снова целуя ее губы.

Дождавшись, когда Беатрис немного расслабиться, он двинулся вперед, раздвигая жаркую плоть.

– Беатрис, сердце мое… жена моя!

Опущенные ресницы Беатрис намокли от слез, однако резь и жжение постепенно становились глуше, терпимее, хотя и не прошли до конца, а к боли неожиданно начало примешиваться удовольствие. Но главным для Беатрис оставалось охватившее ее пронзительное счастье – от осознания того, что любимый ею мужчина сжимает ее в своих объятиях…

…Мигель де Эспиноса проснулся со странным ему чувством умиротворения и не вполне уверенный, наяву ли он обнимал Беатрис, или это привиделось ему во сне, навеянном вчерашними раздумьями возле камина. Но открыв глаза, он обнаружил себя в другой, не своей спальне, а рядом с ним спала его нежная жена. Все это наглядно доказывало дону Мигелю, что произошедшее – не плод его воспаленного воображения.

При условии, что он не продолжает грезить – саркастично заметил он себе. Словно желая убедиться, что жена не растворится в воздухе, он провел рукой по крутому изгибу ее бедра, затем его пальцы пробежали по чуть выпуклому животу Беатрис, и ладонь наполнилась упругой тяжестью ее груди. Молодая женщина почувствовала его прикосновения и пошевелилась.

– Глупец… – прошептал дон Мигель.

– М-м-м? – сонно отозвалась Беатрис.

– Подобно тому несчастному идальго из Ла Манчи гонялся я за миражами и сражался с мельницами, принимая их за ужасных великанов. И подобно ему, соорудил в своей душе алтарь, где поклонялся неведомому кумиру, – муж говорил медленно и очень тихо, будто обращался к себе, но окончательно проснувшаяся Беатрис жадно ловила каждое слово. Он приподнялся на локте и заглянул ей в лицо: – Моя Дульсинея из плоти и крови, ты столько времени была рядом со мной, а я, не понимая своего счастья, хотел отказаться от сокровища, которым Небо благословило меня…

Ревность

Апрель 1690.

– Донато, как твоя нога? – Беатрис склонилась над лежащим на узкой деревянной кровати темноволосым юношей.

– Благодарение небу и вашему чудодейственному бальзаму, она почти зажила, сеньора де Эспиноса, – на бледных губах Донато появилась улыбка.

– «Почти зажила» – это не отвечает действительности, а бальзам – не мой, а доктора Рамиро, – возразила Беатрис, – Однако, отец Кристиансказал, что улучшение есть, и я рада за тебя. А теперь спи.

…Донато был родом из небольшого поселения у подножия Кордильер-Сентраль, и подобно многим обитателям предгорий, занимался поискам серебряных или – если особенно повезет – золотых самородков. А две недели назад он свалился в глубокую расщелину и распорол себе левое бедро о камни. Донато удалось выбраться на тропинку, и даже добрести до ворот госпиталя Святого Николаса. Отец Кристиан, взглянув на распухшую ногу, лишь скорбно поджал губы. Тем не менее, он велел прикладывать к бедру горячие припарки, чтобы вытянуть заразу. Но состояние Донато только ухудшалось.

Беатрис услышала об этом случае от сестры Долорес, которая всегда близко к сердцу принимала мучения страждущих, которым они ничем не могли помочь. Беатрис попросила сердобольную монахиню проводить ее к больному. Донато лежал в углу общего зала, отгороженном занавеской, что обычно делали для безнадежных больных. На изможденном лице Донато яркими пятнами горел нездоровый румянец. Он был очень молод – гораздо моложе самой Беатрис, и ей пришли в голову грустные мысли о скором завершении этой юной жизни. Однако она вспомнила о бальзаме сеньора Франциско иобратилась к судовому врачу за помощью…

Убедившись, что Донато уснул, Беатрис поправила сползшее одеяло. Бальзам и вправду сотворил почти чудо, Донато пошел на поправку и появилась надежда не только на то, что удаться спасти его жизнь, но и что он не останется хромым.

* * *

Вопреки ожиданиям дона Мигеля, в этот раз жена не встречала его во дворе. Ну так что, не все же время она проводит на террасе, высматривая его корабль, – усмехнулся он себе.

А он, как всегда, не мог даже приблизительно сказатьей, когда вернется. Днем ранее они заметили небольшую трещину в фок-мачте «Санто-Доминго», и адмирал де Эспиноса принял решение прервать патрулирование – благо, что французы в последниенедели не беспокоили их.

Наверное, Беатрис в саду или в библиотеке. Однако Фернандо с постным лицом сообщил ему, что сеньора де Эспиноса отправилась в госпиталь еще до полудня.

– И до сих пор не вернулась? – удивился дон Мигель.

– Нет, дон Мигель, – управляющий сокрушенно вздохнул.

– Должно быть, она решила навестить сестру, – пожал плечами де Эспиноса. – Зачем ей так долго быть в госпитале?

– Рискну навлечь на себя гнев – ваш или доньи Беатрис, – осторожно начал Фернандо, – тем, что рассуждаю о делах, меня не касающихся…

Дон Мигель сдвинул брови:

– Говори, Фернандо. За долгие годы, что ты мне служишь, я не раз убеждался в твоей преданности.

– Сеньора де Эспиноса в госпитале, я могу сказать это так же уверенно, как то, что сегодня пятница. Она посвящает сему богоугодному занятию немало времени.

– В самом деле? – хмыкнул де Эспиноса, пристально глядя на него. – Раз ты уж заговорил об этом, тебе известно что-то еще.

– Только то, что сеньора де Эспиноса преисполнена доброты, вот и отец Амброзио во время воскресной мессы упомянул о вашей супруге, как о благочестивой женщине, не гнушающейся убогих, и которая «не убоится ни замарать богатых одежд своих, ни возложить персты свои на разверстые язвы страждущих» – так он сказал.

Судя по тому, что дон Мигель хмурился все сильнее, он не разделял восторгов своего духовника.

– А особенно сейчас, когда ваша супруга приняла такое деятельное участие в судьбе несчастного юноши…

– Какого еще юноши? – уже вовсе недовольно спросил дон Мигель.

– Того, что едва живым добрел до госпиталя. Отец Амброзио приводил этот пример в доказательство того, что надо всегда уповать на милость Всевышнего. Ведь это Он ниспослал несчастному спасение в лице доньи Беатрис. Она спрашивала у сеньора Рамиро рецепт его снадобий, разве она не говорила вам? И произошло чудо. Это было еще до вашего отплытия… Правда, когда я выходил из церкви, до меня долетел шепоток какого-то гнусного насмешника, дескать это все из-за того, что у юноши – лицо ангела, но разве…

– Довольно, – резко прервал его де Эспиноса. – Отправляйся в госпиталь, раз уж ты так хорошо осведомлен о местонахождении доньи Беатрис. Пусть возвращается немедленно.

* * *

Сидевший на кровати Донато при виде Беатрис смущенно улыбнулся: его до сих пор поражало, что знатная сеньора снизошла до такого бедняка, как он.

– Вижу, что скоро ты будешь отплясывать фанданго, – Беатрис рассмеялась. – Не смотри на меня так, право, я начинаю чувствовать, что мой земной путь закончен, и я являюсь тебе в видениях.

Юноша залился краской:

– Я буду ежедневно упоминать вас в молитвах, сеньора де Эспиноса.

Беатрис хотел ответить что-то шутливое, но заметив, что взгляд Донато устремлен куда-то поверх ее плеча, обернулась. На пороге стоял управляющийФернандо и, не мигая, смотрел на нее.

– Донья Беатрис, вас ищут, – скрипуче выговорил он. – Вернулся ваш супруг.

Беатрис не думала, что дон Мигель вернется так скоро и обрадовалась, и в то же время от мрачного взгляда Фернандо ей стало тревожно. Тем не менее, она спокойно сказала:

– Разве ты не знаешь, что я провожу эти часы в госпитале? – и немного иронично добавила: – Дон Мигель дал на то свое соизволение.

Ее колкость достигла цели: взгляд управляющего стал еще мрачнее.

– О да, дон Мигель дал свое соизволение, – пробормоталФернандо. – Вот только на что именно?

Бедный Донато испуганно смотрел то на Беатрис, то на надменного незнакомого сеньора:

– Сеньора де Эспиноса?

– Я проведаю тебя завтра, Донато, – ответила молодая женщина и вскинула голову, твердо глядя на Фернандо: – В твои полномочия не входит задаваться этим вопросом, Фернандо, не так ли? Ступай, я тоже уже иду.

– Дон Мигель сказал – немедленно, – на губах Фернандо появилась кривая усмешка. – Прошу вас, донья Беатрис. – Он преувеличенно учтиво поклонился ей и шагнул в сторону, всем своим видом показывая, что не намерен уходить без Беатрис.

* * *

У ворот госпиталя стояла карета. Фернандо махнул рукой слугам, ожидавшим сеньору де Эспиноса возле портшеза, а сам приглашающе открыл перед молодой женщиной дверцу кареты. Весь путь до дома прошел в молчании. В полуприкрытых морщинистыми веками глазах управляющего Беатрис чудилось злобное торжество. Дурные предчувствия охватили ее – Фернандо никогда особо не радовался ее появлению в жизни дона Мигеля, и с чего бы ему теперь торжествовать?

Брусчатка улицы под колесами кареты сменилась на ровные плиты внутреннего двора. С мягким толчком карета остановилась и соскочивший с запяток слуга распахнул дверцу и опустил откидную лесенку. Беатрис вышла и огляделась: мужа нигде не было видно.

– Где дон Мигель, Фернандо? – обернулась она к управляющему.

– Дон Мигель сказал, что будет ожидать вас в кабинете, – сухо ответил тот, и поклонившись, направился в сторону бокового входа.

Беатрисрастеряно проводила его взглядом: что же такого могло случиться, чтобы управляющий в открытую выказывал ей свою враждебность?

* * *

– Дон Мигель, рада, что вы вернулись так быстро. Все ли было благополучно?

Муж стоял к ней спиной и не обернулся при звуке ее голоса.

– Рады? – саркастично переспросил он. – Разве я не оторвал вас от дела, куда более занимательного, чем постоянное ожидание супруга, который то в море, то занят?

– Я не понимаю…

– Прекрасно понимаете, донья Беатрис! – он круто развернулся к Беатрис, и у нее сжалось сердце при виде его искаженного от гнева лица. – Я дал вам достаточно свободы, взамен же потребовал лишь двух вещей: вашей преданности и чтобы вы были достойны моего имени!

– Но что случилось? – воскликнула Беатрис.

– Вы все еще не понимаете? – де Эспиноса шагнул к ней и с издевкой в голосе сказал: – Что вы можете сказать о подобным ангелу юноше, к которому вы проявляете столь глубокое сочувствие, что об этом уже говорят в городе?

– Дон Мигель, бедный мальчик был при смерти, – Беатрис стиснула руки, пытаясь сохранить остатки самообладания. – И я попросила о помощи доктора Рамиро…

– А я ясно дал вам понять, что ваше участие в делах госпиталя ограничится лишь благотворительностью!

– Признаю, что я в чем-то вышла за установленные вами рамки…

– В чем-то?! Я не потерплю, чтобы мое имя стало пищей для досужих сплетен!

Беатриссобралась с духом и смело встретила гневный взгляд мужа:

– Я не сделала ничего, что могло бы бросить тень на имя де Эспиноса!

– Вы злоупотребили моим доверием и данной вам свободой! – в голосе дона Мигеля клокотала едва сдерживаемая ярость. – С этой минуты вы останетесь в своих покоях. Я подумаю, как с вами поступить.

Задыхаясь от обиды и возмущения, Беатрис отступила к двери и молча вышла из кабинета.

По-видимому, слуги уже знали о ссоре, потому что огромный дом как будто вымер, и она дошла до своих комнат, никого не встретив.

* * *

Испуганная Лусия несколько раз подходила и спрашивала, не нужно ли Беатрисчего-либо, но та качала головой. Она отказалась от ужина и до позднего вечера просидела в кресле возле окна. Они с мужем ни разу не ссорились, и его несправедливые слова жгли ее. Как же так? Почему?

Но когда обида схлынула, Беатрис подумала, что она и в самом деле нарушила свое обещание.

«Я лишь наблюдала, как лечат монахини и пару раз зашла проведать бедолагу Донато. В чем меня можно упрекнуть? – тут же вновь возмутилась она. Однако следующая мысль встревожила ее: – А ведь наверняка не обошлось без Фернандо… За мной, оказывается, приглядывают… Я должна поговорить с Мигелем. Сейчас же! – она горько усмехнулась: – Если мне оставили такую возможность…»

Беатрис встала, и на цыпочках подойдя к двери, приоткрыла ее: уж не сторожит ли ее кто-то из слуг. Снаружи никого не было. Она вышла из комнаты, спустилась в полутемный зал и остановилась в замешательстве, не обнаружив там дона Мигеля.

«Он вполне мог уехать хотя бы во дворец наместника или еще куда-то».

Желание немедленно объясниться с мужем стало еще сильнее. Ей почему-то казалось, что если она не сделает это немедленно, потом все тем более осложнится.

«Возможно, он в кабинете…»

Пройдя через зал, онавновь поднялась на второй этаж и замедлила шаг, приблизившись к высокой, украшенной резьбой дверикабинета. Беатрис встряхнула головой, собираясь с духом, и постучала. Она прислушалась, пытаясь понять, там ли муж. Какое-то время было тихо и она разочарованно вздохнула, поворачиваясь, чтобы уйти, но в эту минуту раздался сухой и весьма нелюбезный голос дона Мигеля:

– Ну что там еще, Фернандо?

Беатрис решительно толкнула створку и шагнула в кабинет.

– Донья Беатрис? – угрюмо произнес дон Мигель.

Похоже, он не ожидал, что она осмелится прийти к нему и никакой радости по этому поводу не испытывал.

– Я пришла, чтобы… поговорить.

Явиться в тот февральский вечер и признаться в своей любви было для Беатрис намного проще, чем выдерживать холодный взгляд мужа сейчас. Она запнулась, не зная, как продолжить, а Мигель не собирался помогать ей, и губы его были сурово сжаты.

– Я должна была сделать это раньше. Обсудить с вами… попросить, чтобы вы разрешили мне… учиться у монахов, – она тяжело вздохнула и с усилием продолжила: – Я была не права, скрыв от вас, что отец Кристиан допустил меня ухаживать за больными. Более того, возможно, у него создалось неверное впечатление о… границах, дозволенных вами, а я не стала его разубеждать.

Дон Мигель встал из-за стола и подошел к ней, не сводя с нее пронзительного взгляда:

– Так значит, вы раскаиваетесь? Но этого недостаточно, – он обошел ее по кругу, и Беатрис передернула плечами: – Вы провинились и должны понести наказание. Подойдите к столу.

Тут взгляд Беатрис упал на черный продолговатый футляр на столе, и ее сердце оборвалось. Был ли он здесь еще и днем? Во время ссоры она были слишком ошеломлена, и это попросту не отложилось в ее сознании…

«Неужели… О Боже!»

В ней разом воскресли все детские страхи перед точно таким же футляром, который отец держал в своем шкафу. Правда, он никогда не сек ни ее с Инесс, ни кого-либо из прислуги, но маленькой Беатрис достаточно было, что однажды ее мать, устав от шалостей, показала ей хранившиеся в футляре длинные гибкие прутья. Она вздохнула, подавляя слезы отчаяния, и шагнула к столу. Если дон Мигель решил наказать ее, она не унизит себя рыданиями и мольбами. Она не опустила глаза, наоборот, гордо выпрямилась и стараясь, чтобы ее голос не дрожал, проговорила:

– Муж – господин своей жены и вправе наказывать ее. Но что бы вам ни рассказали, в моем поведении не было ничего предосудительного. Вы можете выяснить у отца Кристиана все обстоятельства. Если вам будет угодно…

Губы дона Мигеля скривились в подобии усмешки:

– Откуда вам знать, что мне рассказали?

– Я могу только догадываться. Как в том, что рассказавший вам человек… не питает ко мне любви.

– Его преданность роду де Эспиноса не подлежит сомнению!

Так значит тут и в самом деле замешан управляющий! И поняв, что терять ей нечего, Беатрис твердо сказала:

– Его преданность вам, дон Мигель. Однако я уверена, что он не привел никаких доказательств моей вины.

Действительно, Фернандо говорил лишь намеками, да и то туманными, но де Эспиноса нахмурился:

– Хватит и того, что по городу поползли слухи. Носамое главное – вы ослушались меня.

Беатрисгорестно покачала головой: что может она противопоставить ненависти Фернандо, возжелавшего опорочить ее?

– Да… И я сожалею об этом, – ее взгляд вновь упал на футляр с розгами.

Дон Мигель проследил за взглядом жены. Она думает, что он намерен высечь ее.

«А разве это далеко от истины? – язвительно спросил он себя, – Ведь велел же я Хосе принести розги».

Да полно! Ему следует быть честным с собой: если он не сделал этого, будучи вне себя от ярости, то сейчас, когда Беатрис совершенно неожиданно пришла к нему в кабинет, не сделает и подавно. Однако его самолюбие было слишком глубоко уязвлено, и дон Мигель сурово спросил:

– Почему ты лгала мне, Беатрис?

Беатрис потупилась:

– Я опасалась, что вы мне откажете…

– И правильно делала.

– Что же дурного в моем стремлении к знаниям? – муж не ответил, и Беатрис прерывисто вздохнула: – Но мне не убедить вас, что я верна вам и телом и душой… – Она вновь взглянула ему прямо в глаза: – Тогда… прошу, покончим с этим побыстрее. Где я должна лечь?

Дон Мигель, пораженный спокойным, почти будничным тоном Беатрис, молча смотрел в ее побледневшее решительное лицо. Он чувствовал, что его гнев отступает, гаснет перед стойкостью и храбростью жены. Черт бы побрал Фернандо, не переусердствовал ли тот, чересчур рьяно оберегая честь рода де Эспиноса? Он вдруг осознал, что не в силах и дальше терзать жену.

– Ох, Беатрис, Беатрис… – он усмехнулся. – Моя дорогая упрямица!

– Дон Мигель? – пробормотала Беатрис в недоумении от внезапной перемены настроения мужа. – Но ведь вы сказали…

– Что ты должна быть наказана? Не скрою, эта мысль была весьма настойчива. Но отчего-то мне не хочется ссориться с тобой.

Дон Мигель подошел к шкафу и достал два серебряных бокала. Беатрис растеряно наблюдала за ним. Внутри ее от напряжения все еще дрожала каждая жилочка. Вернувшись к столу, дон Мигель наполнил бокалы темно-рубиновым вином из высокого графина и подал один из них Беатрис:

– А раз так… Примирение надо отпраздновать.

Де Эспиноса продолжалвнимательно вглядывался в лицо жены, ловя себя на том, что любуется ею. На ее губах появилась слабая улыбка, тогда он легонько коснулся ее бокала своим:

– Не будем терять время, которое мы могли провести… иначе.

Беатрис осторожно отпила маленький глоток. До сих пор ей доводилось пробовать вино лишь по особо торжественным случаям. Однако терпкий ароматный вкус понравился ей, и она и не заметила, как бокал опустел. Приятное тепло разлилось по ее телу. Она встретилась глазами с мужем, и у нее закружилась голова.

«Дело в вине», – строптиво подумала Беатрис, чувствуя в себе отклик на недвусмысленный призыв в его взгляде. Но она не желала быстро поддаваться: ее обида была слишком сильна.

Поставив бокал, она оперлась рукой на край стола и не удержалась от смеха:

– Я опьянела, и ноги теперь совсем меня не держат…

– А ты намерена уйти? – поднял бровь де Эспиноса, – Наш разговор по душам продолжается, Беатрис.

– Разве вам нужны еще какие-нибудь объяснения?

– Разумеется, нужны, – пробормотал де Эспиноса, приподнимая жену и усаживая ее на стол, – Я хочу понять, как тебе удается сводить меня с ума… Кажется, мне опять понадобится кинжал для твоих чертовых шнурков…

…Фернандо, выйдя от своего хозяина, уже поворачивал за угол, когда услышал, что кто-то поднимается по лестнице. Он обернулся и увидел сеньору де Эспиносу, направляющуюся, по-видимому, в кабинет дона Мигеля. Какого дьявола! Эта женщина никак не уймется! Надо было оставить у ее покоев Пабло – до особого распоряжения. Но как она посмела!

Пабло вовремя рассказал Фернандо про раненого мальчишку, и сегодня хватило пары ловко построенных фраз и многозначительного молчания, чтобы дон де Эспиноса пришел в нужное состояние духа. Во время ссоры его громкий голос разносился по всему дому. Фернандо был доволен: наконец-то супруг поставит на место дерзкую донью Беатрис!

А оказывается, той все нипочем! Ну да ничего, он видел розги на столе в кабинете дона Мигеля. Искушение было слишком велико, и Фернандо на цыпочках подкрался к неплотно закрытой двери.

Поначалу все шло как надо, но слова дона Мигеля о примирении вызвали глубокое разочарование у Фернандо. А далее… с каждой фразой, доносившейся из-за дверей, его гнев и досада росли.

– Cердце мое, не противься мне… Позволь ласкать тебя… Вот так… Так… – Вновь прозвучал хриплый голос дона Мигеля, а затем Фернандо услышал тихий сладкий стон доньи Беатрис.

Управляющий в негодовании сплюнул: нет, его господин одержим этой женщиной! Впору звать отца Амброзио, она точно знается с дьяволом! И околдовала несчастного сеньора де Эспиносу! Вне себя от злобы, он сплюнул еще раз и, уже не таясь, пошел прочь: все равно его шагов никто бы не услышал…

– Ты правда не сердишься? – тихо спросила Беатрис.

Она сидела на столе, и высоко поднятыеюбки бесстыдно открывали ее колени.

– Сержусь, – дон Мигель расхохотался. – И завтра мы… побеседуем вновь. А теперь отправляйтесь спать, дорогая жена.

– Мигель… – прошептала Беатрис, оправляя платье и невольно улыбаясь в ответ. – Мое платье! – вдруг спохватилась она.

– Вот незадача, и оно уже не первое, которое серьезно пострадало по моей вине. Накиньте мой плащ, – он указал на темный плащ, небрежно брошенный на спинку кресла. – А я – увы, должен вернуться к незаконченным делам.

Когда жена уже взялась за ручку двери, де Эспиноса вдруг сказал:

– Хорошо. Ты можешь учиться у отца Кристиана.

Беатрис обернулась и изумленно посмотрела на него.

– Тем более, что я уже разрешил это – ведь так он считает, не правда ли? – иронично продолжил дон Мигель. – Но в следующий раз, когда тебе захочется придумать себе мое решение, спроси прежде меня. Доброй ночи, донья Беатрис.

Преодоление

Май 1690.

Ранним утром Беатрис завтракала в затененной апельсиновыми деревьями лоджии. День обещал быть волнительным: сегодня наместник его величества давал званый ужин в ознаменованиеокончания празднеств рождества Иоанна Предтечи, и в числе приглашенных был адмирал де Эспиноса с супругой. Беатрис переживала, не зная, как общество Санто-Доминго примет ее, незнатную провинциалку, по милости Небес ставшую женой сиятельного гранда.

Накануне доставили платье – еще роскошнее, чем то, в котором Беатрис была на свадьбе, из великолепного черного шелка. Пена тонкого кружева украшала лиф и рукава, а подол верхней юбки был расшит золотой и серебряной тесьмой. Беатрис предпочитала более скромные наряды, и ширина обручейкаркаса показалась ей непомерной. Но она наконец-то будет представлена «малому двору» наместника и поэтому перспектива провести несколько часов, затянутой в жесткий тяжелый корсет ничуть ее не удручала.

– Вы позволите присоединиться к вам?

Глубоко задумавшаяся Беатрис вздрогнула, услышав голос мужа. Обычно они завтракали порознь. Адмирал де Эспиноса поднимался с постели на рассвете, и в этот час либо работал с бесчисленными бумагами в своем кабинете, либо уезжал в порт.

– Дон Мигель, – она встала со стула и присела в реверансе.

Дон Мигель быстрым шагом подошел к жене и поднес к губам ее руку, затем уселся на свободный стул и оглядел немудреную трапезу, состоящую из меда, хлеба и фруктов.

– Я велю Лусии принести еще чего-нибудь.

– Не нужно.

Беатрис с любопытством посматривала на мужа: уж больно загадочный вид у него был.

– Так значит, Ола вас устраивает? – вдруг спросил он.

– Конечно, устраивает! – улыбнулась Беатрис.

– Что же, тогда вам обеим необходимы несколько уроков.

Беатрис удивилась. Надо сказать, что после той злополучной прогулки, которая могла закончится трагически и для всадницы, и для лошади, верхом она больше не ездила. Ее жизнь заполнили другие, гораздо более важные события. А в последние недели, пользуясь полученным от мужа разрешением, она проводила много времени в госпитале. И хотя Беатрис нравилось общаться с Олой, и она продолжала навещать кобылу, принося той какое-нибудь лакомство, для себя она уже успела прийти к выводу, что верховая езда не для нее. Да и неприятные воспоминания не вдохновляли ее на дальнейшие прогулки. Поэтому неожиданно возникший со стороны дона Мигеля интерес к этому вопросу озадачил ее. И неужели он сам собирается учить ее?

– Пожалуй, сегодня и начнем, – сказал дон Мигель, подтверждая ее догадку.

– А как же прием? – еще больше удивилась Беатрис.

– До вечера уйма времени, – отмахнулся дон Мигель.

– Как вам будет угодно, – пожала плечами Беатрис: и в самом деле, что проку изводить себя домыслами о предстоящем приеме, если можно провести эти часы с мужем? Ведь им не столь уж часто доводится наслаждаться обществом друг друга.

Через полчаса Беатрис спустилась во двор. Дон Мигель и братья да Варгос были уже там. К седлам лошадей телохранителей дона Мигеля были приторочены тюки причудливой формы, и он, заметив вопрос в глазах жены, пояснил:

– Я велел изготовить игуану.

– Игуану?!

– Чтобы никакая мерзкая тварь больше не могла испугать Олу. Или лишить вас присутствия духа.

– Но каким образом вы собираетесь этого добиться?

– Увидите, донья Беатрис. Мы немного проедемся по пляжу, а тем временем Лопе и Санчо все приготовят.

Заинтригованная Беатрис подошла к Оле и заметила, что седло на кобыле другое: меньше по размеру, с плавно изогнутыми луками.

– Седло французское, оно гораздо удобнее, – продолжил давать пояснения дон Мигель. – В Испании мы строго следуем древним традициям, но это как раз тот случай, когда можно отступить от них. Испанские седла для женщин громоздки и небезопасны, особенно если пускать лошадь вскачь.

Как только Беатрис устроилась в седле, она сразу почувствовала, насколько оно отличается от прежнего. Но вместе с тем напомнил о себе пережитой страх, и она судорожно стиснула повод.

– Вы не передумали? – серьезно спросил дон Мигель.

Она лишь упрямо покачала головой.

– Хорошо, – садясь верхом на Райо, де Эспиноса ободряюще улыбнулся жене.

Оставив позади город, они проехали через полосу прибрежных зарослей, и наконец перед ними открылось море. Братья да Варгос спешились, а дон Мигель кивнул Беатрис на длинную полосу песчаного пляжа.

– Вперед, донья Беатрис.

Они скакали по самой кромке прибоя, по плотному белому песку. Ветер бил в лицо Беатрис, трепал ее волосы. Ощущение свободы охватило ее, и она вдруг поняла, что ей нравится скачка.

В полулиге береговая линия круто изгибалась, и подступивший к самой воде кустарник скрывал от глаз всадников довольно протяженный участок пляжа. Доскакав до поворота, дон Мигель остановился, смиряя рвавшегося вперед Райо и разглядывая что-то, пока невидимое для Беатрис. Она на мгновение напряглась, снова вспомнив безумную скачку испуганной кобылы, однако, едва она натянула повод, как Ола перешла на рысь, и, поравнявшись с андалузцем, тоже остановилась.

– Смотрите, что выбросил последний шторм – каоба^[3]! – де Эспиноса показал на лежащий на песке ствол огромного дерева, в ошметках коры и бурых космах высохших водорослей: – Вообще-то, в окрестностях Санто-Доминго они редко встречаются. Видимо, ее принесли сюда морские течения. Как нельзя кстати. Вы не должны теряться при виде препятствий. Заставьте Олу перепрыгнуть. Полагаю, в вас достаточно характера и храбрости.

Беатрис без особого восторга разглядывала неожиданное препятствие.

«Отказаться?» – мелькнула у нее отнюдь не храбрая мысль.

– Поваленное дерево – еще не самая серьезная преграда из тех, что могут встретиться на вашем пути, донья Беатрис, – продолжил муж, видя, что она колеблется. – Итак?

– Я… попробую.

– Я не сомневался, что вы решитесь, – усмехнулся де Эспиноса. – Перед прыжком вы должны немного наклониться вперед, однако держите спину прямо. В момент прыжка отдайте повод, иначе рискуете удариться грудью или выпасть из седла на шею лошади.

Беатрис кивнула, впрочем, слабо представляя себе, как ей удастся следовать советам мужа.

Она толкнула ногой Олу, и та почти с места пошла легким галопом. Однако у самого дерева она замедлила свой бег и, не подчиняясь понуканиям всадницы, повернула, по плавной дуге обходя препятствие.

– Заставь ее! – крикнул дон Мигель.

Беатрис сцепила зубы и вновь направила лошадь к каобе.

– Смотри вперед! Спину ровнее!

На этот раз Ола остановилась нескольких кодо от препятствия и присела на задние ноги, мотая головой и привставая на дыбы.

– Я не могу! – Беатрис с трудомвынудила кобылу поставить передние копыта на песок.

– Ты сможешь, – неожиданно спокойно ответил дон Мигель. – Ола чувствует твою неуверенность. Ну, не все сразу. А сейчас сделаем так… Езжай за мной.

Он дождался, пока Беатрис справится с нервничающей лошадью и подъедет к нему, затем пришпорил Райо. Ола, как того и следовало ожидать, последовала за жеребцом. Вздымая клубы песка, Райо подскакал к каобе и прыгнул. Беатрис не успела испугаться, как Ола прыгнула тоже. Как во сне, когда все происходит замедленно, молодая женщина увидела проплывающий под ней ствол дерева. Через мгновение сильный толчок чуть не выбил ее из седла. Зубы клацнули: приземление получилось жестким. Затем время вновь вернулось к своему обычному ходу.

– Отлично! – воскликнул дон Мигель.

Беатрис несколько раз глубоко вздохнула, приходя в себя. Ола всхрапывала и вскидывала голову, прося повода и словно удивляясь, что преодолела такую неприятную и пугающую ее преграду.

– У тебя получится. Вернее – у вас обеих. Ты должна подчинить лошадь себе, понимаешь? – проговорил дон Мигель. – А теперь вернемся, должно быть, Лопе и Санчо уже соорудили чучело.

«Еще игуаны нам не хватало», – не без иронии подумала Беатрис, оглаживая Олу по взмокшей шее – кобыла всё еще горячилась.

– Вы решили провести нас через все испытания за один урок? – спросила она у мужа.

– Прыжок через дерево не считается, – улыбнулся тот, разворачивая коня. – Ведь Ола всего-навсего прыгнула за Райо.

– Хорошенькое дело – не считается, – пробормотала Беатрис ему в спину. – Я чуть не умерла со страху…

Если де Эспиноса и слышал ее, то не подал виду. Райо неторопливо рысил в сторону опушки, где остались братья да Варгос, и Беатрис могла только предполагать, что именно приготовил для нее муж.

Санчо зачем-то забрался в густой кустарник, и на его лице алели свежие царапины, но это не мешало ему на пару с Лопе заговорщически ухмыляться.

– Будет лучше, если вы спешитесь, донья Беатрис, – сказал дон Мигель. – Вы проведете Олу по тропинке, а Санчо вытолкнет чучело из кустов. Ваша задача – убедить лошадь, что в этом нет ничего страшного. Важно, чтобы это сделали именно вы. Так она привыкнет доверять вам, своей хозяйке. И разговаривайте с ней.

– А если Ола будет вырываться? – с сомнением спросила Беатрис.

– Постарайтесь все-таки удержать ее. Но если не получится – бросьте повод, – дон Мигель усмехнулся. – Не беспокойтесь. Мы с Райо перехватим ее.

Лопе придержал стремя, и Беатрис спешилась. Особой надежды на успех идеи мужа она не испытывала, но возражать не стала. Взяв Олу под уздцы, она пошла по тропинке. Кобыла охотно последовала за ней, и в этот момент из кустов с треском выпало нечто. Ола попятилась, храпя и задирая голову. Повод натянулся и Беатрис пришлось приложить все силы, чтобы устоять на ногах.

– Ола…. Ола-а-а… – протяжно позвала она и негромко присвистнула.

Конечно же, умение свистеть, не делало чести благовоспитанной девице, но однажды Беатрис была свидетельницей того, как конюх успокоил нервного коня таким способом, и она надеялась, что это поможет и ей. Продолжая звать кобылу и посвистывать, Беатрис кинула взгляд на чучело: ну и страшила – в шипах, с оскаленной пастью и намалеванными на морде красными глазищами. У братьев да Варгос было богатое воображение – настоящая игуана, пожалуй, внушала меньший страх, чем это исчадие ада.

Неизвестно, была ли Ола тоже приучена к свисту, но понемногу она успокоилась, хотя фыркала и прядала ушами, косясь на ужасное чудище. Ласково уговаривая лошадь, Беатрис легонько потянула ее за повод, а чудище на этот раз не пыталось напасть, и Ола двинулась вперед.

– Вот видишь, Беатрис, – удовлетворенно сказал дон Мигель, когда они возвращались домой. – Все прошло просто замечательно.

Они ехали бок о бок, и Беатрис могла видеть довольное лицо мужа.

– И Ола ничего не будет бояться? – скептически спросила она.

– Будет.

– Но тогда зачем этот урок?

– Ола испугалась, но ты была рядом и смогла успокоить ее. Она доверилась тебе, и в следующий раз охотнее подчинится твоей воле, – дон Мигель помолчал, а затем спросил: – А теперь расскажи, что нового ты узнала у отца Кристиана за последние недели.

Беатрис смутилась: после ссоры она избегала разговоров о госпитале, полагая, что мужу неприятно, все, что касается этой темы.

– Отец Кристиан заинтересовался бальзамом сеньора Рамиро, – осторожно ответила она.

– И что же, Франциско поделился своими секретами?

– Сеньор Рамиро очень добр! – воодушевилась Беатрис. – А бальзам и вправду творит чудеса. Особенно благотворно его действие, когда раны уже начали гнить…

– Неужели тебе и в самом деле нравится рассуждать о методах исцеления гниющих зловонных ран? – перебил ее не скрывающий своего удивления дон Мигель.

– Да, – потупилась Беатрис. – И я сожалею, что мне как женщине недоступны более глубокие знания о врачевании. Вот сеньор Рамиро – сколько снадобий он изобрел!

– Ей-богу, предпочитаю, чтобы ты была моей женой, а не моим судовым врачом, – де Эспиноса рассмеялся, но, заметив обиженный взгляд Беатрис, добавил: – Твои таланты неисчислимы. Думаю, что из тебя бы получился не только превосходный доктор, но и прекрасная матушка-настоятельница, если бы я не вмешался. Господь еще накажет меня за святотатство, ведь я поспорил с Его волей.

– Возможно, Он избрал тебя своим орудием, и ты, напротив, исполнил Его волю, – возразила Беатрис, украдкой скрещивая пальцы в древнем знаке, отгоняющем зло.

* * *

Солнце приближалось к полуденной черте, и Беатрис начала уже беспокоится, хватит ли ей времени, чтобы приготовиться к приему. Однако в этот день случилось еще одно происшествие. Когда они въехали во двор, то услышали женский визг и крики: в доме что-то стряслось. Шум доносился из западного крыла, и де Эспиноса нахмурился:

– Что за черт?

Он спрыгнул с коня и, кинув поводья подоспевшему конюху, бросился ко входу в дом. Братья да Варгос припустили следом.

Спешившись, Беатрис побежала за ними. Широкая юбка мешала ей, и когда, запыхавшись, молодая женщина поднялась на второй этаж, мужчин нигде не было видно. Впрочем, догадаться, где они, не составляло труда: дверь кабинета была распахнута, и именно оттуда раздавались крики и грохот.

– Это дьявол! – взвыла какая-то из служанок.

Беатрис показалась, что это была Мерседес. Должно быть, случилось что-то из ряда вон выходящее, если бесконечно хладнокровная женщина оставила свою сдержанность.

– Хосе, мои пистолеты! – крикнул дон Мигель.

Беатрис подбежала к дверям и едва не наткнулась на Санчо и Лопе, стоящих на пороге. С другого конца коридора спешили Лусия и Фернандо. Беатрис вошла вовнутрь и остановилась, остолбенело разглядывая кабинет, где царил полный разгром. Стулья были перевернуты, пол устилали заляпанные бордовыми пятнами вина клочки бумаги, осколки разбитого графина и выброшенные из шкафов статуэтки. Рассыпанные по столу документы были залиты чернилами из опрокинутой чернильницы. Мерседес, втягивая голову в плечи, пятилась к дверям. Рядом со столом стоял на четвереньках Хосе, держа пистолет и пытаясь зарядить его трясущимися руками. Среди этого хаоса возвышался дон Мигель. Он смотрел в правый верхний угол кабинета. Посмотрев туда же, Беатрис заметила темный ком на одном из шкафу и, приглядевшись, поняла, что это довольно крупная обезьяна.

– Чего ты возишься? – поторопил слугу де Эспиноса.

Хосе подал ему пистолет. Прицелившись, де Эспиноса выстрелил в зверька. Тот с визгом метнулся на люстру, закачавшуюся под его весом. Оказалось, что в лапках у обезьяны находится второй пистолет. Она чуть было не выронила тяжелое оружие во время прыжка, но удержала его, и теперь, скалясь и гримасничая, передразнивала де Эспиносу, поочередно целясь во всех присутствующих. Мерседес всхлипнула, а Хосе полез под стол.

– Не дури, Хосе, – раздраженно буркнул дон Мигель, – пистолет у нее разряжен.

Он поднял с пола мешочки с боеприпасами и, положив их на стол, стал перезаряжать свой пистолет, время от времени бросая взгляды на обезьяну, раскачивающуюся под потолком.

– Дьявол! – вновь подала голос Мерседес.

– Воистину… – среди столпившихся возле дверей слуг послышались причитания.

– Это обезьяна! Мерседес, неужто ты никогда не видела их? – возразила Беатрис.

– Это Дьявол в обличии отвратительной твари! – прошипела служанка. – И он явился, чтобы смутить наш дух! – она истово перекрестилась.

– Думаю, в своем истинном обличии Дьявол смутил бы наш дух гораздо сильнее, – Беатрис тоже перекрестилась, как привыкла делать при упоминании Нечистого.

Санчо вполголоса разразился замысловатым богохульством.

– Да отгниет твой поганый язык, Санчо да Варгос! – набросилась на него Мерседес. Ее глаза горели фанатичным огнем. – Как ты смеешь сквернословить в такую минуту?! Когда мы смиренно должны…

– Старая карга, – не остался в долгу Санчо.

– Прекратить! – рявкнул де Эспиноса.

Он вновь прицелился в обезьяну, но та уже прекрасно понимала исходящую от оружия угрозу. Она заверещала, швырнула в сиятельного адмирала пистолет и прыгнула с люстры прямо в лицо Мерседес. У служанки вырвался безумный вопль, а обезьяна перепрыгнула на взвизгнувшую Беатрис, затем молнией метнулась к открытому окну. Выстрел дона Мигеля лишь разбил одно из оконных стекол, но не причинил никакого вреда зверьку, успевшему скрыться в густой листве деревьев.

Хотя обезьяна пребольно оцарапала запястье Беатрис, та не выдержала и прыснула со смеху: грозный адмирал Испании, яростно смотревший вслед постыдно бежавшему «противнику», выглядел забавно.

– Рад, если вас это развеселило, донья Беатрис, – кисло заметил дон Мигель. Он окинул взглядом кабинет, оценивая урон, нанесенный его святая святых бесцеремонным зверем. – Откуда она взялась?

– Окно было открыто, дон Мигель, – покаянно пробормотал Хосе. – Сталбыть, сбежала из зверинца и…

– Что же, кроме себя винить никого. Хосе, Мерседес, приведите все в порядок. Что касается моего последнего рапорта его королевскому величеству, то увы, он безвозвратно погиб.

– Дон Мигель, прошу прощения… – смущенно сказала Беатрис.

– Не стоит извиняться. Это и в самом деле было забавно, – дон Мигель с неожиданной насмешкой взглянул на перекошенные от страха лица слуг и язвительно хмыкнул: – Но было бы гораздо забавнее, если бы пистолет, попавший в лапы этой твари, был заряжен.

Званый ужин у наместника

Леонора, маркиза де Франкавилья, придирчиво всматривалась в свое отражение в зеркале: неужели морщина? Так и есть, алебастрово-белую кожу лба пересекала тонкая, но заметная морщинка. И возле глаз тоже… Попробовать притирание из цветков гелиотропа и амариллиса, который ей продал на прошлой неделе ушлый торговец? Или крем на козьих сливках?

Она раздраженно куснула нижнюю губу. Это все здешнее солнце – под его лучами женщины увядают быстрее, чем в Европе. И как бы она не старалась защитить кожу, зеркало беспощадно напомнило ей, что ее весна осталась позади.

Но надо же ей было заметить это именно сегодня, когда дон Барталомео устраивает прием! И там же будет Мигель! Да, Мигель со своей женой!

– Донья Леонора, позволите причесать вас? – голос молоденькой камеристки нарушил ее размышления.

– ПозовиКафтучи, Бланка.

Бланка позволила себе презрительную гримаску.

– Ты чем-то недовольна? – обманчиво спокойно спросила Леонора.

Девушка вспыхнула, презрение на ее лице сменилось растерянностью.

– Я… не знаю, где она, донья Леонора…

– Так пойди и разыщи ее!

Бланка выскочила из комнаты, а маркиза продолжила созерцать свое безупречное лицо. Почти безупречное… Впрочем, ее глаза все так же хороши. И волосы…

Ее мысли вернулись к дону Мигелю де Эспиносе.

Запретная связь длилась несколько лет, и их страсть была такой же жгучей, как солнце Эспаньолы, такой же испепеляющей, как пламя костра для нераскаявшейся грешницы… Или она лишь вообразила себе это? Разве могли они надеяться на что-либо? Мигель не обещал да и не мог ничего ей обещать. Он уходил в море – надолго и всегда внезапно, и она быстро отучилась ждать его, а затем негритенок-посыльный приносил ей записку, и сеньор адмирал неистовым ураганом вновь врывался в ее жизнь, желая начать с того самого места, где они остановились в прошлый раз. Им везло: кроме Кафтучи, чернокожей рабыни, привезенной откуда-то с засушливых равнин Намибии, ни у кого не зародилось и тени подозрения, что добродетельная маркиза де Франкавилья – неверная жена. Однако в преданности черной ведьмы донья Леонора не сомневалась.

И каким же пылким был сеньор адмирал! В начале их романа она даже всерьез раздумывала, не ускорить ли муженьку уход в лучший из миров. Верная Кафутчи помогла бы ей… Леонора отказалась от этого безумного шага, и, как показало время, была права.

После гибели брата Мигель переменился, их встречи стали редкими, что, впрочем, уже не огорчало Леонору: она устала от необходимости тщательно скрывать их связь и от тяжелого нрава любовника. В последний год они и вовсе не виделись. Прошлой осенью по Санто-Доминго прошел слух, что адмирал де Эспиноса то ли убит в бою, то ли смещен и под стражей отправлен в Испанию. Леонора встревожилась, но потом пожала плечами и еще раз возблагодарила небеса, что не поддалась пагубному порыву и не попыталась избавиться от мужа.

Слухи о себе опровергнул сам адмирал де Эспиноса, когда дождливым ноябрьским вечером его корабль бросил якорь на рейде. А через несколько дней город оказался взбудоражен известием о скорой женитьбе дона Мигеля. Эта новость была подобна удару молнии и вызвала у доньи Леоноры приступ ярости. Особенно самолюбие маркизы уязвляло то, что она вместе с мужем была приглашена на свадьбу.

Во время церемонии Леонора внимательно рассматривала новоявленную сеньору де Эспиноса: недурна собой, но и не более. Из захудалого рода. В сознании неотступно билась мысль: почему, почему эта простушка из захолустья сумела добиться того, о чем она, маркиза де Франкавилья могла лишь грезить?!

И тогда-то Леонора решила поквитаться. Она не позволит безнаказанно играть со своим сердцем!

Кафтучи, конечно, обо всем догадалась и в тот же вечер без обиняков спросила:

– Госпожа хочет, чтобы та женщина ушла в Ку-зиму, к духам подземного мира?

Леонора ответила не сразу, и причина ее колебаний была вовсе не страхе перед возмездием и не в сострадании: она хотела действовать иначе… изощреннее.

– Нет. Но вот что. Скажи-ка, тебе известны зелья твоего народа? При помощи которых ваши колдуны общаются с демонами?

К ее удивлению, широкие крылья носа Кафтучи затрепетали, а лицо посерело.

– Только вожди и мудрые женщины могут говорить с духами. Иначе – Смерть придет за тобой…

– Однажды ты сказала, что среди твоих предков были знахари. И твоя мать учила тебя. Мне достаточно только намекнуть брату Антонио – и смерть придет за тобой, – с жесткой усмешкой повторила донья Леонора последние слова рабыни. – Жаркая смерть в очищающем огне. Ты видела, как сжигают еретиков и ведьм? Нет? В последнюю неделю Великого поста ожидается аутодафе…

Кафтучи задрожала.

– Не трясись. Я не претендую на твоих демонов, оставь их себе, – презрительно фыркнула Леонора. – Но мне нужно снадобье, которое… изменит ее. Сведет с ума. Ты сможешь приготовить что-то подобное?

– Да, госпожа, – пробормотала Кафтучи и низко склонилась перед ней…

– Госпожа…

Леонора вздрогнула и встретилась в зеркале взглядом с Кафтучи. Та вошла неслышно и теперь стояла позади ее кресла.

– Готово?

Кафтучи протянула руку. На ее ладони был маленький флакон зеленоватого стекла. Леонора, не торопясь брать зелье, с любопытством спросила:

– Как оно действует? И насколько быстро?

– Очень быстро. Падут все запреты, и тело выйдет из власти духа.

– Навсегда?

– Нет.

– Жаль. Я полагала, что ты способна на большее.

Кафтучи промолчала, ее будто вырезанное из черного дерева лицо напоминало своей надменностью лики языческих идолов, и впервые маркиза де Франкавилья почувствовала себя не вполне уверенно в присутствии своей рабыни. Борясь с неуместным смущением, она проговорила:

– Впрочем, так тоже сгодится. На званом ужине королевского наместника – что может быть позорнее…

* * *

Беатрис напрасно беспокоилась: в отсутствие строгой Мерседес, Лусия, призвав на помощь двух молоденьких служанок, справилась как нельзя лучше, и точно в назначенный срок сеньора де Эспиноса вышла из своих покоев. Ожидавший в зале дон Мигель окинул жену внимательным взглядом и, судя по всему, остался доволен.

Из окна кареты Беатрис смотрела на вечерний Санто-Доминго. Густо-фиолетовые сумерки исподволь наползали из узких переулков, однако в последнюю ночь празднований Рождества Крестителя тьме было не суждено полностью овладеть городом: на всех площадях пылали костры, и процессии горожан с факелами в руках огненными ручейками растекались от церквей.

Алькасар-де-Колон^[4], резиденция наместника, представлял из себя зарево огней. В портшезах и каретах нескончаемым потоком прибывали приглашенные, площадь перед дворцом была запружена до предела, и слуги в парадных ливреях переругивались друг с другом, споря за более удобное место.

Дон Мигель велел Лопе остановиться чуть поодаль. Он вышел из кареты и подал жене руку. Пальцы Беатрис чуть подрагивали в его теплой ладони, и дон Мигель сжал их.

– Вы восхитительны, донья Беатрис, – он усмехнулся уголком рта. – К чему эти волнения? Почти всех приглашенных вы уже видели на свадьбе, а им останется лишь завидовать вашей прелести.

– Надеюсь, что окажусь достойна… имени де Эспиноса, – без улыбки проговорила Беатрис.

– Безусловно, донья Беатрис, – также серьезно ответил дон Мигель.

Завидев адмирала, люди расступались, кое-кто почтительно приветствовал де Эспиносу, и тот кивал в ответ. Они неторопливо поднялись по ступеням широкой лестницы и вошли в ярко освещенный пиршественный зал, вдоль стен которого располагались длинные столы, сервированные изысканной посудой. С галереи звучала музыка, однако гул голосов рассаживающихся гостей почти заглушал ее. У противоположной стены, за установленном на возвышении главным столом восседал де Ованда. Он о чем-то беседовал с сидевшем по его правую руку седовласым мужчиной в простом черном камзоле без украшений, однако державшимся с достоинством принца крови. С другой стороны сидел священник с лицом аскета, одетый в черно-белую сутану доминиканцев.

Бросив взгляд на дона Мигеля, собеседник де Ованды нахмурился. Беатрис тоже покосилась на мужа и встревожилась: лицо у него стало напряженным, будто он шел не на званый ужин, а собирался вступить в поединок.

Де Эспиноса замедлил шаг и остановился: вот уж кого он совсем не ожидал увидеть, так это дона Алонсо де Лару. Значит, давний враг решил вернуться из Гаваны в Санто-Доминго! В последние годы их вражда поутихла – король Карлос слишком благоволил к адмиралу де Эспиносе. А впрочем, это не мешало дону Алонсо интриговать исподтишка. Кроме того, дон Мигель был уверен, что де Ованда непременно попытается извлечь выгоду из противостояния двух старинных семей. Вот и сейчас в сонных глазках наблюдающего за ними наместника мелькнуло злорадное любопытство. Де Лара преувеличенно учтиво наклонил голову, дон Мигель ответил тем же, затем вновь сжал пальцы жены, и повел ее к возвышению.

– Донья Беатрис Сантана де Эспиноса, моя жена.

– Дон Барталомео… – Беатрис присела в глубоком реверансе, затем выпрямилась, с большим интересом разглядывая де Ованду – полноватого мужчину средних лет с ухоженной волнистой бородкой и чувственными губами.

– Наслышан, наслышан… Добро пожаловать, донья Беатрис, – наместник изобразил подобие улыбки, затем обратился к дону Мигелю: – Признаться, вам удалось удивить меня, сеньор адмирал. Хотя теперь, увидев донью Беатрис, я лучше понимаю вас…

– Никто не ведает, какой путь уготовил для него Господь, – сдержанно ответил де Эспиноса.

– Воистину так, – согласился де Ованда, а доминиканец осенил себя крестным знамением. – И его величество дал свое разрешение на ваш брак, хотя, как мы знаем, это случилось уже после…

– Терпение его величества воистину безмерно, если он продолжает одаривать милостями подданного, который не однажды действовал наперекор воле Королевского совета, – не скрывая враждебности проговорил дон Алонсо. – Более того – в своем своеволии и прикрываясь благими целями борьбы с пиратами, заходил так далеко, что сам уподобился… – он перехватил ставший цепким взгляд де Ованды, и осекся.

– Дон Алонсо, не соизволите ли вы закончить вашу мысль, – с глухой угрозой в голосе сказал дон Мигель.

Кое-кто из приглашенных начал оборачиваться и вытягивать шею в надежде не пропустить ни слова.

– Сеньоры, сеньоры! – махнул рукой де Ованда. – Сейчас не время говорить о… разногласиях. Взгляните, сеньоре де Эспиноса скучно. Прошу вас, – и он приглашающе указал на свободные места за столом рядом со священником.

Слуга отодвинул стул Беатрис, и под взглядами доброй половины гостей она села, не зная, куда деваться от неловкости. Но гораздо сильнее ее беспокоили слова этого дона Алонсо и назревающая ссора. Она догадывалась, что неприязнь между ним и доном Мигелем возникла не вчера. Но до сих пор ей не доводилось задумываться, есть у ее мужа враги…

Слуги внесли первую перемену блюд – жаренное на вертеле мясо дикого быка. Одичавшие потомки животных, привезенные первыми европейцами, все еще в изобилии встречались в предгорьях Кордильера-Сентраль.

В зале началось оживление, внимание приглашенных переключилось на еду. Перед Беатрис поставили блюдо с куском истекающего соком и жиром мяса. Она взяла вилку и тут же отложила ее в сторону: к горлу внезапно подкатила дурнота.

«Мне следует научиться лучше держать себя в руках…», – подумала Беатрис, украдкой поглядывая на непроницаемое лицо мужа.

Как будто только что не был брошен оскорбительный намек! Дон Алонсо не договорил… В чем можно обвинить адмирала де Эспиносу? В бесчестье? Но разве сам король не удостаивает его своим доверием? И отец непременно знал бы о таком… Вот только та история с женщиной, благодаря чему дон Мигель и оказался в Ла-Романе… Беатрис инстинктивно чувствовала присутствие мрачной тайны, но с другой стороны – а кто сказал, что там кроется нечто, пятнающее его честь?

«Мне просто не хочется докапываться до истины – сейчас, когда я только познала вкус счастья…» – призналась она себе. – «Ну и что в этом такого? Он мой муж и я люблю его…»

Тошнота прошла так же внезапно, и вместе с ней улеглась тревога, а приправленное острыми специями мясо оказалось необычайно вкусно. Затем последовала вторая перемена блюд, и Беатрис воздала должное искусству поваров де Ованды.

К концу ужина хорошее настроение вернулось к ней. Музыка заиграла громче, гости понемногу разбредались по залам дворца. Де Ованда, вставая, вдруг обратился к Беатрис:

– Надеюсь, вам понравились кушанья, донья Беатрис.

– Благодарю вас, дон Барталомео, все было превосходно.

– Ну и замечательно, – хмыкнул наместник и окликнул кого-то: – Донья Леонора!

Проходящая мимо поразительно красивая женщина в темно-бордовом платье остановилась и склонила голову. Маркиза де Франкавилья – Беатрис вспомнила, что видела ее во время свадебного пира.

– Могу ли я поручить вашим заботам сеньору де Эспиноса? – продолжил наместник, – Она впервые во дворце. Нам же, увы, не взирая на праздник, нужно еще обсудить некоторые вопросы, не терпящие отлагательства…

– Почту за честь, дон Барталомео, – хрустальным голоском ответила маркиза.

– Напоминаю, что в полночь я устраиваю фейерверк, – добавил де Ованда.

– О, – на лице доньи Леоноры было написано восхищение, – вы так щедры…

Она перевела взгляд на дона Мигеля.

– Рад встрече, донья Леонора, – поклонился тот.

– Разделяю вашу радость, дон Мигель, – бесконечно любезно ответила та.

В глубине души Беатрис ощутила досаду: рядом с утонченной белокожей доньей Леонорой она казалась себе крестьянкой, только что вернувшейся с виноградника. К тому же она заметила неудовольствие, мелькнувшее во взгляде мужа – он явно не желал оставлять ее в обществе прекрасной маркизы. Однако донья Леонора уже увлекала ее прочь, щебеча при этом:

– Мужчины так скучны… А во дворце найдется немало интересного… Вы видели фонтан знаменитого Бертуччи? Ах, конечно же, нет, какая я глупая! Ведь дон Барталомео сказал, что вы здесь впервые. Желаете взглянуть?

– Не откажусь, – улыбнулась Беатрис.

Они вышли в опоясывающую внутренний двор галерею, по которой прогуливались богато одетые мужчины и женщины, в большинстве своем незнакомые Беатрис. Маркиза же, напротив, то и дело обменивалась приветствиями и расточала улыбки.

– Вы, должно быть, чувствуете себя одиноко, донья Беатрис, – вдруг негромко проговорила она, когда они миновали очередную группу гостей.

Беатрис остановилась и недоуменно спросила:

– Что заставляет вас так думать, донья Леонора?

– Вы приехали издалека и никого не знаете в Санто-Доминго… – протянула Леонора.

Она не поверила своей удаче, когда де Ованда обратился к ней с просьбой, облегчив тем самым осуществление задуманного. Теперь осталось совсем немного…

– И никто не знает меня, – в тон ей ответила Беатрис.

Леонора насторожилась: уж не издевается ли сеньора де Эспиноса? Но та смотрела простодушно, и тогда маркиза продолжила свою атаку:

– Присядем, – она указала на скамью, стоящую в нише, и также негромко сказала: – Вы правы, никогда не слышала имени Сантана…

– Да, род Сантана не из знатных, хотя я могу перечислить как минимум десять поколений моих предков, – согласилась Беатрис, усаживаясь на скамью.

– Вы очень искренни… Такая искренность – большая редкость для унылых стен Алькасар-де-Колон… – маркиза замолчала, задумчиво глядя поверх головы Беатрис.

Беатрис, не совсем улавливая, что понадобилась от нее донье Леоноре, вздохнула и уже собиралась встать и под благовидным предлогом уйти, но та вновь заговорила:

– Донья Беатрис, меня удивило, что сеньор де Эспиноса решил жениться.

– Надо же… И дон Барталомео был удивлен. Но мне не ясны причины вашего удивления.

– Позвольте мне быть откровенной с вами, – донья Леонора взглянула прямо в глаза Беатрис: – Я хочу всего лишь предостеречь: вам будет непросто – особенно, учитывая бурный нрав вашего супруга.

– Вот как? – Беатрис все меньше нравился этот разговор, и она произнесла, резче, чем ей хотелось: – Наш брак благословлен церковью и королем, и мы с моим супругом живем в любви, как заповедал нам Спаситель.

– Мои слова задели вас? Но беда в том, что дон Мигель де Эспиноса нарушал все заповеди. Все! Понимаете?! – Леонора стиснула руки в попытке сохранить хладнокровие: она и сама не подозревала, насколько болезненны были раны, нанесенные ее самолюбию. – Не может быть, чтобы вы ничего не слышали о нем и его образе жизни. И наверняка кто-то успел шепнуть вам пару слов об… его любовницах. Или же нет? Тогда вас ждет немало открытий. И наивно полагать, что узы брака способны удержать такого мужчину, как он…

– Откуда вам это знать, донья Леонора? И что вам за печаль? – уже не сдерживаясь, воскликнула Беатрис.

– О, я знаю, донья Беатрис, можете мне поверить, – у Леоноры вырвался истеричный смешок. – А вот вам, такой наивной, было бы полезно представлять, с кем вы связали судьбу.

– Обойдусь без ваших советов! – отрезала Беатрис и вскочила на ноги.

Леонора кляла себя: как можно было позволить эмоциям взять вверх! Что на нее нашло, теперь все повисло на волоске! Однако она быстро справилась со своими чувствами и, придав голосу самые чарующие интонации, проворковала:

– Не будем ссориться. Вы мне нравитесь, донья Беатрис.

Она тоже встала и внимательно изучала лицо сеньоры де Эспиноса, лихорадочно соображая, как ей задержать молодую женщину. Молчание затягивалось. И тут ее взгляд упал на руку Беатрис.

– Не поймите мои слова превратно. Я увидела царапины… Всем известна жестокость адмирала де Эспиносы. И… возможно, вам уже пришлось испытать на себе его гнев.

Беатрис покосилась на вспухшие на запястье царапины и смутилась: она-то думала, что кружевная отделка рукава скрывает следы ногтей обезьяны.

– Меня оцарапала обезьянка…

– О да, разумеется, – отозвалась маркиза.

Беатрис уже пожалела о своих словах. Зря она начала оправдываться! Теперь маркиза де Франкавилья будет тем более уверена, что адмирал де Эспиноса истязает свою жену.

Со стороны кухни появился лакей с подносом, уставленным бокалами, и Леонора обрадовалась: вовремя! Она знаком подозвала лакея и взяла два бокала.

– Вы побледнели, донья Беатрис. Сегодня так душно, – она протянула один бокал Беатрис. – Лимонный щербет. Отведайте, у дона Барталомео превосходно его готовят.

Беатрис машинально взяла бокал: ей и в самом деле было душно. Маркиза де Франкавилья так и впилась глазами в ее лицо, и, словно завороженная этим горящим взглядом, Беатрис сделала глоток. Однако всегда нравившийся ей лимонный вкус показался приторным. Тошнота вновь нахлынула на нее, голова закружилась, и бокал, выскользнув, из пальцев, разбился о каменные плиты.

Кажется, донья Леонора прошептала: «Досадно…»

Но Беатрис было не до нее, она прислушивалась к себе.

«Что со мной? Нервы? Или…» – обостренное восприятие запахов, тошнота: – «Неужели?!» – сестра рассказывала ей о тяготах, сопутствующих вынашиванию детей, но Беатрис не смела радоваться.

– Вам стало дурно? – холодно осведомилась Леонора, изо всех сил подавляя разочарование и злость.

– Я чрезвычайно неловкая, – с усилием улыбнулась Беатрис. – Что же, благодарю за беседу, а на фонтан Бертуччи я взгляну в следующий раз. И смею вас уверить – вам не о чем беспокоится. А теперь, если не возражаете, я вернусь в зал, к мужу. По крайней мере сегодня узы брака удержат сеньора де Эспиносу от очередного грехопадения.

Тени прошлого

В пиршественном зале дона Мигеля не оказалась, и Беатрис, раздраженно постукивая носком туфельки, раздумывала, где бы он мог быть. Тем более, что де Ованда вновь сидел в своем кресле и, благосклонно кивая, выслушивал какого-то тучного сеньора в темно-коричневом камзоле, обильно украшенном вышивкой и драгоценностями, а значит, обсуждение важных вопросов закончилось.

Разговор с доньей Леонорой не выходил у нее из головы. Было бы несусветной глупостью верить, что та разоткровенничалась из благих побуждений. Беатрис была больно уязвлена словами маркизы о том, что Мигель может изменять ей, и упорно гнала от себя эту мысль, но… Что, если это уже случалось? В те ночи, которые она проводила одна, думая, что муж в кабинете, либо неотложные дела задержали его во дворце наместника… Что если он был с другой? Конечно, маркиза де Франкавилья могла лишь пересказать ей слухи, но зачем? Если только…

«Если только у нее самой была связь с доном Мигелем…»

Беатрис ощутила томительное напряжение во всем теле; нарастая, оно требовало выхода. Ей захотелось сделать что-нибудь невозможное, недопустимое… сдернуть скатерть с ближайшего стола! Какой сладкой музыкой был бы звон бьющейся посуды…

Что с ней творится?! Она попыталась посмеяться над собой:

«Не припомню, чтобы Инес говорила про такие… тяготы. Вот будет сцена, если сеньора де Эспиноса устроит разгром во дворце королевского наместника. Спущусь-ка я в сад, надо прийти в себя…»

Она быстрым шагом направилась к выходу, едва сдерживаясь, чтобы не пуститься бегом.

Беатрис вышла на галерею и отыскала ведущую в сад лестницу. Остановившись остановилась на верхней ступени, она огляделась: внизу, на засыпанной мелким гравием площадке, уже собирались гости в ожидании обещанного де Овандой фейерверка. Поднявшийся к ночи ветер шумел в кронах деревьев, раздувал огонь в чашах треножников, установленных вдоль дорожек. На мгновение Беатрис показалось, что сад заполонили призраки – с черными провалами вместо глаз, шепчущие неясные жалобы, и она задрожала.

«Мне нечего опасаться… Силы зла не властны в такой день…»

Ее губы шевельнулись, шепча «Pater noster…». Подставив лицо ветру, она оперлась на балюстраду. Наваждение немного рассеялось, и, встряхнув головой, Беатрис спустилась вниз. Она медленно пошла вглубь сада – подальше от весело гомонящих людей.

И Инес, и донья Леонора, как сговорившись, твердили о жестокости дона Мигеля, но Беатрис знавала людей, которые причиняли бесконечные мучения своим близким лишь в угоду своей прихоти. Так может и другие… слухи сильно преувеличены?

«Даже если… а я не могу этого знать наверняка… Если маркиза де Франкавилья была любовницей моего мужа, этот разговор доказывает, что их связь осталась в прошлом…»

«Как и донья Арабелла?» – насмешливо спросил внутренний голос.

Беатрис прерывисто вздохнула: она избегала думать о таинственной женщине, но сегодня уже дважды воспоминания о ней всплывали в памяти.

«Но ведь это не значит, что дон Мигель и дальше будет желать объятий других женщин…»

«…наивно полагать, что узы брака способны удержать такого мужчину, как он…» – ядовитые слова маркизы де Франкавилья жалили в самое сердце.

Она невольно представила маркизу, млеющую от любовной неги и Мигеля, склонившегося над ней, и всхлипнула. Словно в ответ на ее мысли, приглушенно рассмеялась женщина. Беатрис вскинула голову: она и не заметила, как дошла до расположенного в центре сада лабиринта. Стена из подстриженного кустарника превышала человеческий рост и сквозь мелкую густую листву было невозможно разглядеть, кто укрылся за ней. Снова смешок и звук поцелуя. Беатрис обмерла; она стояла, вся обратившись в слух.

– Дон Родриго, вы слишком напористы, – прошептала женщина, что-то неразборчиво пробормотал незнакомый мужской голос.

Беатрис облегченно перевела дух. Она отступила назад, гравий скрипнул под ее ногой и молодая женщина застыла, боясь выдать себя неосторожным движением. Однако любовники были настолько заняты друг другом, что ничего не услышали. С площадки перед дворцом долетали возгласы и взрывы смеха, однако у Беатрис не было никакого желания возвращаться во дворец. Заметив узкую боковую аллею, она свернула туда. Где-то неподалеку журчала вода.

«Возможно, я все-таки увижу фонтан знаменитого Бертуччи», – усмехнулась Беатрис и пошла, ориентируясь на звук.

Фонтан представлял из себя чашу, стоящую на спинах львов. Струи воды стекали из их пастей, падая в небольшой бассейн, облицованный каменными плитами. Повеяло свежестью, Беатрис сразу же стало легче дышать. Она присела на мраморную скамью, стоявшую под раскидистым эбеновым деревом, удивляясь, как садовники позволили ему так разрастись.

После общения с доньей Леонорой, Беатрис ощущала себя потерянной, как будто бы все происходило не наяву. Сколько же времени она бродит по саду? Пора вернуться, наверняка, Мигель тоже ищет ее…

Послышались шаги и негромкие голоса: на этот раз разговаривали мужчины, и они явно направлялись к фонтану. Беатрис вскочила, чтобы уйти, но в следующий миг узнала мужа. А его собеседником был тот самый дон Алонсо, так встревоживший ее во время ужина! Густая тень скрывала Беатрис, и мужчины не могли ее видеть. Она прижалась к стволу дерева, напряженно вслушиваясь в обрывки фраз. Довольно с нее тайн на сегодня, она останется и узнает, о чем они говорят!

* * *

Хмурясь, де Эспиноса проводил взглядом жену, которую маркиза де Франкавилья чуть ли не тащила за руку. Черт, угораздило же де Ованду поручить Беатрис заботам именно доньи Леоноры!

Ему казалось, что его роман с маркизой случился много лет назад, и даже – что все было не с ним, а с абсолютно незнакомым ему человеком. А ведь прошло немногим больше года с тех пор, как они виделись в последний раз. Впрочем, ему на тот момент было не до любовных игрищ. Трудно сказать, что чувствовала Леонора. Его это мало волновало, а прекрасная маркиза отменно умела притворяться. Приличия требовали, чтобы он пригласил маркиза и маркизу де Франковилья на свадьбу, что он и сделал, особо не раздумывая. Теперь же им владело беспокойство, и он хотел как можно скорее разыскать Беатрис. Она совершенно не искушена в интригах, а с Леоноры станется наговорить ей гадостей под видом любезности. Де Эспиноса перевел взгляд на наместника и, сдерживая нетерпение, спросил:

– Вы что-то желали обсудить, дон Барталомео?

– Прошу вас в библиотеку, сеньоры. Побеседуем, – кивнул де Ованда ему и дону Алонсо и поднялся с кресла.

Черт! А он-то надеялся, что это был всего лишь отвлекающий маневр со стороны де Ованды, чтобы предотвратить ссору. И о чем же им разговаривать с де Ларой?

И пока де Ованда зачитывал им пришедшие из Европы письма с новостями минимум двухмесячной давности, и последние распоряжения его величества и Королевского совета, подозрения дона Мигеля в бессмысленности какого-бы то ни было обсуждения становились уверенностью. Все это было ему известно или не имело для колоний Новой Испании никакого значения. А назавтра должно состоятся еще одно совещание. Так зачем же де Ованде собирать их сейчас?

Дон Алонсо внимательно слушал наместника, а де Эспиноса с досадой барабанил пальцами по столешнице, пока не перехватил пристальный взгляд наместника из-под полуопущенных век. Дон Барталомео неспроста затеял этот фарс, ему явно было нужно понаблюдать за представителями враждующих семей. И кажется, он забавлялся. Тогда де Эспиноса, мысленно посылая все к чертям, придал лицу безразличное выражение и скрестил руки на груди.

Наконец де Ованда исчерпал запас писем, и произнеся напоследок небольшую верноподданническую речь, возвестил, что «пора оставить заботы и вернуться к увеселениям». Дон Мигель поспешил выйти из библиотеки, прикидывая в уме, где искать жену. В одном из залов он увидел донью Леонору, которая стояла в нише возле окна в обществе юноши в вопиюще красном, расшитом по последней моде камзоле. А где же Беатрис?

Юнца как ветром сдуло, едва он завидел приближающегося адмирала де Эспиносу. А донья Леонора взглянула на него безо всякого восторга:

– Не стоит пугать моих поклонников, дон Мигель.

– Зачем вам пугливый поклонник, донья Леонора? Ваша красота еще долго будет привлекать мужчин, и среди них непременно найдутся те, которые будут гораздо достойнее вашей благосклонности.

– Но не вы?

– Не я.

– Очевидно, вам по вкусу прелести… иного толка, – высказав эту колкость, Леонора презрительно поморщилась.

– Очевидно, – усмехнулся де Эспиноса. – Не окажите ли вы мне любезность поведать, где моя жена?

– Разве я сторож вашей жене, сеньор де Эспиноса? – рассмеялась Леонора. – Ей быстро наскучило мое общество и она ушла в поисках развлечений. Загляните в лабиринт, там всегда происходит… много чего интересного.

Не ответив, де Эспиноса церемонно поклонился. Он решил последовать совету и спустился в сад: Беатрис действительно могло утомить празднество. Но едва он выбрался из толпы гостей, как столкнулся с де Ларой. Тот стоял, загораживая ему дорогу, и де Эспиноса надменно выпрямился, в упор глядя на извечного врага.

– Полагаю, нам двоим тоже есть о чем потолковать, дон Алонсо?

– И на этот раз вы правы, дон Мигель, – хмыкнул тот. – Все собрались здесь в предвкушении фейерверка, так что у Львиного фонтана нам никто не помешает.

Некоторое время они шли бок о бок, подобно закадычным друзьям, и де Эспинос е пришло в голову, что у старинной, проверенной временем дружбы есть что-то общее с такой же старинной враждой: в обоих случаях тебе трудно расстаться с объектом твоих чувств.

Они свернули на аллею, ведущую к фонтану. Гул голосов отдалился, и де Лара первым нарушил молчание:

– У меня к вам предложение, дон Мигель.

– Я весь внимание, дон Алонсо.

– Подайте в отставку.

– Ого! – воскликнул де Эспиноса. – Выпитое за ужином вино помрачило вам разум?

– Не спешите иронизировать. Сейчас вы все еще в зените славы.

– Неслыханная наглость. И вы осмеливаетесь полагать, что я приму ваше предложение?

– Вам стоит подумать о нем, дон Мигель. Совсем немного – и чаша терпения его величества переполнится…

– Верно, у вас уже кто-то намечен на место адмирала? – перебил его де Эспиноса. – Кто? Сыновей у вас, как мне известно, нет. Или вы сами желаете возглавить эскадру?

– Говорите тише, а то кто-нибудь из приглашенных может счесть нашу беседу занимательнее обещанного доном Бартоломео зрелища, – хмыкнул де Лара. – Нет, я не желаю занять ваш пост. Но буду предельно откровенен. Мы оба знаем, что вы творили в последние годы. Я даже не стану касаться ваших нападений на английские корабли. В конце концов, они – не более чем еретики, и это богоугодное дело. Пусть даже сейчас мы в союзе с Англией. Но ваше пренебрежение долгом осенью прошлого года… Король был очень разочарован, когда ему сообщили, но пока не принял никакого решения относительно вас…

– Дон Алонсо, разве это не свидетельствует, что его величество Карлос верит в мою преданность ему и Испании? – усмехнувшись, парировал дон Мигель.

– Это можно исправить, – прошипел де Лара, которого язвительные реплики адмирала вывели-таки из себя. – У меня хватает влиятельных друзей при дворе.

– Пусть они попробуют. Или отправляетесь в Мадрид и попробуйте сами.

– Вы необычайно самоуверенны, и это вам дорого обойдется!

– Посмотрим.

С минуту де Лара молчал, а потом вдруг спросил:

– Вам знаком Нуньес Морено?

– Не имею чести знать этого сеньора.

– Это матрос с «Санта-Изабель» Того самого галеона, который должен был защищать у берегов «Мартиники» ваш брат.

Дон Мигель подобрался, как перед атакой:

– С «Санта-Изабель» никто не спасся.

– Нуньес был вполне жив этим утром, – пришел через дона Алонсо кривить губы в подобии усмешки. – Он рассказал мне прелюбопытнейшие вещи…

Де Эспиноса саркастически спросил:

– И где же он до сих пор был со своими откровениями?

– В плену. На Барбадосе. Вместе с пятью другими несчастными он был подобран англичанами и доставлен на остров. Затем туда нанес визит дон Диего, что достойно внимания само по себе. Одно дело – корабль, поглощенный морской пучиной, а другое… Впрочем, вернемся к Нуньесу. Пленных освободили, однако их злоключения на том не закончилась. Наутро лодки с возвращающимися солдатами были потоплены пушками корабля вашего брата. Оказалось, что ночью англичане захватили корабль, а дон Диего… да смилуется Господь над его грешной душой.

– Не вам рассуждать о грехах моего брата, – рука дона Мигеля сжалась, будто стискивая эфес клинка. – Самое время закончить наш разговор, сеньор де Лара.

– И все-таки, дослушайте до конца. Я не сказал еще самого главного. Это поможет вам… принять верное решение, – де Лара сделал паузу, пристально посмотрев на дона Мигеля, но поскольку тот молчал, продолжил: – Нуньесу повезло, он снова уцелел, хотя можно ли это назвать везением? Сам он так не считает. Пять последующих лет были для него сущим адом, и он не раз молил Небеса ниспослать ему смерть. Но я не буду утомлять вас перечислением мук, перенесенных бедолагой и невероятными обстоятельствами его побега из плена. Для нас важно другое: Нуньес утверждает, что именно дон Диего повинен в гибели «Санта-Изабель».

– Ложь, – медленно проговорил де Эспиноса. – Диего сражался до последнего, защищая галеон. Ему с трудом удалось вырваться, и он ушел лишь после того, как англичане высадили десант на борт тонущей «Санта-Изабель». «Сан-Фелипе» получил столь обширные повреждения, что едва добрался до Пуэрто-Рико.

– А Нуньес рассказал мне, что дон Диего заставил капитана Гонзалеса, командующего «Санта-Изабель», снять пушки. Чтобы загрузить серебряные слитки. Галеон был совершенно беззащитен. Англичанам удалось загнать их на мелководье. «Сан-Фелипе» имел более мелкую осадку и смог покинуть место боя. Иными словами – сбежать. А «Санта-Изабель» осталась на растерзание врагу…

– Дон Алонсо!

– Неужто вы не знали об этом? – с наигранным удивлением спросил де Лара. – И о том, кому принадлежали слитки?

Как бы не был де Эспиноса взбешен словами дона Алонсо, он призвал на помощь всю свою выдержку: он не доставит удовольствия врагу видом своего гнева.

– Легко оболгать того, кто уже не может дать ответ, – угрюмо ответил он.

– Вы, должно быть, недоумеваете, к чему я ворошу прошлое? – вкрадчиво спросил де Лара. – Ведь дон Диего ныне пребывает вне досягаемости королевского правосудия. Но… не торопитесь отметать мое предложение. При умелом подходе все можно будет обернуть против вас. Сомнительно, чтобы дон Диего действовал без вашего ведома. Отставка – и я ничего не предпринимаю.

– Доказательства, дон Алонсо. Доказательства! – резко бросил дон Мигель, отворачиваясь от де Лары. – Путь ваш Нуньес повторит свои россказни в моем присутствии.

Де Лара тихо ответил:

– Всему свое время, дон Мигель. Нуньес скрывается в надежном месте; братьям да Варгос, вашим волкам, до него не добраться. И помните, что спину верблюда сломала соломинка…

Дон Алонсо ушел, а де Эспиноса, борясь с бешенством, смотрел в поблескивающие в свете луны струи фонтана. Он ничего не знал про пушки, равно как и про слитки. Диего рассказал лишь то, что у «Санта-Изабель» открылась в трюмах течь, галеон начал отставать от каравана, и «Сан-Фелипе» остался его прикрывать…

Де Лара и вправду мог устроить ему серьезные неприятности, и нельзя было пускать дело на самотек. Ну что же, никогда доселе род де Эспиноса не склонял головы перед родом де Лара, и так будет и впредь. Надо вызвать Эстебана и расспросить его как следует. Надо выяснить, не было ли на галеоне груза, предназначенного для дона Алонсо. Тогда ему можно будет выдвинуть обвинения в личной корысти. И пусть Лопе перевернет верх дном Санто-Доминго, но он отыщет внезапно воскресшего матроса, в каком бы надежном месте тот не прятался…

Со свистом и шелестом в небо взвилась ракета, предваряющая начало фейерверка и дон Мигель вздрогнул: в зеленоватом свечении он увидел жену, стоящую с другой стороны фонтана под деревом.

– Беатрис?! – он быстро подошел к ней. – Ты давно здесь?

Она расширившимися глазами смотрела на него, будто не понимая смысла вопроса, и де Эспиноса положил руки на ее плечи.

– Что с тобой? Ты заболела? – с тревогой спросил он, вглядываясь в ее лицо.

– Я хотела взглянуть на фонтан Бертуччи… – Беатрис нервно рассмеялась. – По совету доньи Леоноры…

– Что ты слышала?

– Вода заглушала слова, но…

Беатрис ожидала вспышки гнева, но к ее удивлению, дон Мигель спокойно сказал:

– Полагаю, что достаточно. Ничего страшного. Это не первая и не последняя моя стычка с доном Алонсо.

– Но он угрожал вам. И обвинял!

Де Эспиноса улыбнулся, хотя ярость все еще кипела в нем. Но сейчас ему было важно успокоить растерянную жену. Она испугана, и у нее есть все на то основания, ведь она впервые столкнулась с особенностями забав высшей знати. И Бог весть, что еще ей наплела Леонора…

– В угрозах дона Алонса нет ничего нового. А обвинять… В чем? Ты же слышала наш разговор.

– И как вы поступите?

– Я сделаю все, чтобы отстоять честь де Эспиноса и защитить мою семью.

– Все? – переспросила Беатрис и содрогнулась, подумав о несчастном матросе с «Санта-Изабель».

– Да, Беатрис. Все, – жестко произнес дон Мигель. – Уверен, что Нуньес Морено лжет или в плену тронулся умом. Я разыщу его и докажу это. Что касается милости короля – на все воля Господа. Но до сих пор его величество не принимал во внимание наветы врагов рода де Эспиноса. Не тревожься, что бы ты ни услышала или что бы еще тебе не пришлось услышать.

В этот миг небо над ними взорвалось разноцветными огнями. В их отсветах лицо дона Мигеля превратилось в фантасмагорическую, пугающую маску, и Беатрис слегка подалась назад, будто желая отшатнуться. Тогда он слегка сжал руками ее плечи, бережно удерживая ее.

– Не тревожься, – терпеливо повторил он. – Ты моя жена и под моей защитой. Верь мне.

– Верю, – выдохнула она и прижалась к нему.

Нуньес Морено

Июнь 1692 года.

Нуньес прислушался, затем приоткрыл дверь кельи и выглянул наружу: в коридоре никого не было. Он аккуратно закрыл дверь и, подойдя к лежащему на полу монаху, принялся стаскивать с того рясу.

…Досыта хлебнув лиха у английских собак, он сумел-таки сбежать и помытарившись еще несколько месяцев, добрался, наконец, до Санто-Доминго. По старой памяти заглянул в таверну Кривого Фернана… и раскис, пустил пьяную слезу, вспоминая «Санта-Изабель» и Диаса… Сейчас Нуньес клял себя за то, что распустил свой язык. Эх, побратим, как бы не довелось с тобой вскорости встретиться. Что, горячи ли сковороды в аду?

Монашек был ниже и уже в плечах, но сгодится и так. Нуньес втащил его на кровать и, повернув спиной к двери, накрыл одеялом. Вроде жив, ну, одним грехом меньше… Нуньес натянул рясу поверх одежды и, надвинув капюшон так, чтобы тень падала на лицо, выскользнул из кельи. Скоро колокол прозвонит к вечерней мессе, и отец-настоятель непременно заметит пропажу одной овцы из своего пасомого стада. Не заплутать бы, ведь в эту обитель дьявола его доставили с мешком на голове. Сердце Нуньеса заходилось, но он заставил себя подражать неторопливой походке монахов. Это удавалось с трудом, покалеченная в бою нога при каждом шаге напоминала о себе.

…К нему подсел человек, одетый добротно, но не броско. Подсел и начал щедро подливать в кружку дешевого рома. Нуньес и сам не понял, как незнакомцу удалось вытянуть из него подробности последнего плавания. И про подслушанный разговор между капитаном Гонзалесом и благородным доном Диего де Эспиносой, чтоб их обоих черти в аду дрючили, и про то, что после капитан приказал снять с «Санта-Изабель» пушки. На галеоне остались только несколько легких кулеврин, а в трюме нашлось место для груза серебряных слитков. И про бой с английским фрегатом, и про то, что «Сан-Феллипе» показал им свою корму, оставив подыхать. И про то, как умирал Диас… Как бы вот только не оказалось, что повезло в аккурат побратиму, а не ему.

Пройдя по коридору, он спустился по узкой лестнице и, толкнув тяжелую дверь, едва слышно пробормотал:

«Благодатная Дева, радуйся…»

Он оказался в главном дворе монастыря. Только пересечь двор, и – свобода! Навстречу попались два монаха и Морено прогундосил единственное, что знал на латыни – Pax vobiscum…Те переглянулись, и Морено обмер: а ну как он ляпнул чего неположенное? Однако потом один из них ответил, обходя беглеца – Et cum spiritu tuo.Второй монах молча кивнул и пошел за первым. Это воодушевило Морено. Стараясь не хромать, он приблизился к воротам и произнес приглушенно, но более уверено: – Pax vobiscum…Брат-привратник смерил Морено недоверчивым взглядом: – И тебе мира, брат мой. Куда это ты направил стопы свои? Что-то я тебя не разгляжу, как твое имя? В наступающих сумерках привратник всматривался в Морено и не делал ни одного движения, чтобы открыть ворота. В горле у Морено пересохло. Он совсем не подумал, что монахам требуется разрешение, чтобы покинуть обитель. Ощущая, как тело покрывается холодным потом, он закашлялся и схватился за грудь. – А, это ты брат Ансельмо. Прости, не признал тебя по голосу. Опять хворь одолела? Лавка аптекаря еще открыта. Выпущу тебя, но поторопись, а то отец Сальвадор разгневается, – напутствовал его привратник, отодвигая щеколду калитки. Нуньес закивал и пробормотал нечто неразборчивое, мысленно вознося благодарность неведомому хворому брату Ансельмо. Свернув на узкую, плохо освещенную улицу, он привалился к стене. Ноги не держали, Морено хватал ртом воздух, не веря своему счастью: он вырвался! Сколько же времени он провел в монастыре? Больше года! Он потерял счет дням, и лишь по доносившимся отголоскам песнопений понимал, что служат очередную праздничную литургию… Немного отдышавшись, он прикинул, в какой стороне находится порт и поковылял по ведущий под уклон улочке, порываясь перейти на неуклюжий бег. Благо, что на чертовом Барбадосе его все-таки взялись лечить. Доктор был осужденным бунтовщиком и несомненно – еретиком, но ногу спас, и Нуньес дал себе зарок когда-нибудь поставить свечку за его заблудшую душу.…Незнакомец уговорил Нуньеса идти с ним, посулив златые горы. Он был доверенным человеком дона Алонсо де Лары и сказал, что злоключения выжившего моряка с «Санта-Изабель» заинтересуют его господина. И Нуньес поверил, что Удача ему улыбнулась. А ведь он и прежде уже закаивался трепаться о делишках благородных донов… Ничему-то его жизнь не научила! Дон Алонсо внимательно выслушал Нуньеса. Его в самом деле заинтересовал разговор двух капитанов, а еще более – налет на Барбадос дьяволов дон Диего. Да уж, тогда Нуньес полагал, что спасен, а это было лишь преддверие настоящего ада… Впрочем, описание ужасов плена интересовало дона Алонса куда меньше. Остановив Морено, он предложил тому свое покровительство, уверяя, что сведения необычайно важны, но нужно выжидать. Разумеется, выходить из дома Морено запрещалось – для его же безопасности…Ему почудились шаги, и он резко обернулся. Никого, но Нуньес кожей ощущал чужой взгляд. Он неторопливо дошел до угла и, метнувшись в нишу, образованную стенами двух домов, затаился. Кровь бешено стучала в висках. Минута текла за минутой, но никто так и не прошел мимо. Ударил колокол монастыря, собирая прихожан на мессу. Надо спешить! Нуньес сбросил с себя рясу, скомкав, сунул ее в темноту и выбрался из ниши. Главное – попасть в порт. В подкладке куртки он нащупал перстень. За настоящую цену его не сбыть, но на первое времяхватит. Когда он еще гостил в богатом особняке дона Алонсо, словно кто-то подсказал ему стянуть драгоценную побрякушку, а теперь перстень поможет ему затеряться…Благородный дон не заметил пропажу, а вскоре и вовсе изменил свои планы относительно Нуньеса Морено. Однажды в отведенную для Морено комнатушку ворвались слуги, его оглушили, натянули на голову мешок и привезли в монастырь францисканцев. Впрочем, Морено далеко не сразу узнал, где именно очутился. Он часто думал о побеге: раз дон Алонсо не отпустил его, значит он все еще был ему нужен. А кто сказал, что затем он из разряда важного не перейдет в разряд мертвого свидетеля? Поначалу его усиленно стерегли, но постепенно бдительность францисканцев ослабла. Однако святые братья, принося ему еду, все равно заходили в келью по двое. Вплоть до сегодняшнего вечера. Увидев на пороге кельи одного, хилого на вид монаха, кротко взирающего на него, Нуньес не колебался, и, выбрав момент, когда монашек отвернется, огрел его табуретом по голове…Улочка вильнула и перед Нуньесом открылось темное море. Приветливо мерцали кормовые огни стоящих на рейде кораблей, на мостовую падал свет из распахнутых дверей припортовых таверн. Нуньес облегченно перевел дух. Он сбежал из английского плена, даст Бог, выберется и из этой передряги!

* * *

– Дон Мигель…На пороге кабинета переминался с ноги на ногу Лопе и вид у него был весьма удрученный. – Что такое, Лопе? Да Варгос подошел к столу и негромко заговорил – Я допустил непростительную ошибку… Тот человек, Морено, которого вы велели найти… – Говори! – бросил де Эспиноса, в упор глядя на него. – Я нашел его, но… он мертв. Де Эспиноса втянул воздух сквозь сжатые губы и откинулся на спинку стула – Его убил ты? Лопе отрицательно мотнул головой. – Люди дона Алонсо? – Не думаю. Скорее – случайность, – да Варгос позволил себе кривую ухмылку, поняв, что де Эспиноса не спешит обрушивать на него свой гнев. – Надо же… прошло два года. Как тебе удалось? – На днях я узнал от… одного старого приятеля, что Морено почти все это время продержали в монастыре францисканцев. – И что же, твой приятель не мог подсказать тебе раньше? – саркастично хмыкнул дон Мигель– Его не было в Санто-Доминго, он… ездил поклониться на могилу своей матушки. Так вот, вчера я отправился к монастырю. Надо было посмотреть, можно ли проникнуть во внутрь. А Морено как раз вчера вечером сбежал из-под опеки святых отцов. Де Эспиноса удивленно приподнял брови, и Лопе пояснил – У него шрам на левой щеке и он приволакивает левую же ногу. Верно, Господь вел меня. Я увидел, как из ворот в неурочный час вышел хромой монах, и решил проследить за ним. Монах не долго блюл свои обеты и в первой же подворотне скинул рясу. Однако, он был настороже и мне пришлось отстать. Он шел к порту, и я был уверен, что снова настигну его. Но я не успел. Морено был еще жив, когда я наклонился над ним…Дон Мигель нахмурился – Он что-то сказал? – В основном он хрипел. Но я разобрал кое-что. – Что именно? – резко спросил де Эспиноса. – Имя – Диас… Дон Мигель пожал плечами: это имя ему ни о чем не говорило. – Ты уверен, что это и был Нуньес Морено? – Владелец таверны узнал его. Морено хотел сбыть перстень, наверняка – краденный. Да не сошелся в цене с покупателем, а тот и всадил Морено нож в брюхо. Я подвел вас, дон Мигель, – покаянно пробормотал Лопе. – Пусть Господь смилуется над его душой. Лопе, я не сержусь на тебя. Иди спать, светает. Лопе ушел, а дон Мигель так и сидел, глубоко задумавшись. Воистину, неисповедимы пути Господни. В 1690-ом да Варгосу удалось выяснить, что матрос с «Санта-Изабель» действительно находился в в особняке дона Алонсо, но затем исчез. Далее все нити обрывались, и говоря откровенно, дон Мигель не надеялся, что Лопе вновь нападет на след. Ну что же, больше ничего предпринимать не придется. Нуньес Морено мертв и унес свои опасные тайны в могилу. А он так и не узнает, солгал ли ему Диего… Почему де Лара так долго медлил? Хотя он из тех, кто действует наверняка. Значит, в Мадриде не прониклись его идеей, и он решил спрятать Морено у францисканцев.

Было бы любопытно взглянуть на ярость дона Алонсо, когда ему сообщат о смерти драгоценного свидетеля. Поделом – сторожить надо было лучше. Дон Мигель усмехнулся: пожалуй, Морено правильно сделал, что умер. Теперь можно успокоиться. На какое то время, до следующей интриги, затеянной де Ларой…

В высокие окна уже лился розово-палевый свет наступившего утра. Де Эспиноса поднялся со стула: Беатрис еще спит, но ему захотелось взглянуть на нее.

* * *

Он осторожно открыл дверь в спальню жены и подошел к кровати. Беатрис, сбросив покрывало, лежала на спине, заложив руку за голову. Сквозь тончайший батист сорочки проступали очертания пышной груди. Де Эспиноса опустился на край кровати, любуясь женой и борясь с искушением привлечь ее – теплую, податливую со сна, к себе.

В декабре 1690 у них родилась дочь, которую назвали Изабеллой – так звали его мать, и помимо этого – в честь Изабеллы Кастильской. Когда де Эспиноса впервые взял дочь на руки, в груди возникло странное, щемящее чувство, и он суеверно подумал, что стал уязвим перед Судьбой…

Материнство добавило Беатрис плавности линий, но ее тело оставалось стройным и гибким. Возможно, дело было в частых поездках верхом. Неожиданно для де Эспиносы, Беатрис вошла во вкус. Он тоже увлекся этими прогулками, а когда они возвращались домой, рассказывал жене о тех местах, где ему довелось побывать. Блеск великих городов Европы и тайны древних цивилизаций Северной Африки, дебри лесов Нового Света, где на каждом шагу подстерегала смерть от когтей дикого зверя или отравленной стрелы, забытые богом индейские племена, свершавшие жуткие обряды человеческих жертвоприношений… Беатрис слушала его, затаив дыхание, а де Эспиноса будто сам вновь переживал свои бесчисленные приключения. Она страстно желала подарить ему и сына, но пока что Небу не было угодно благословить их брак еще одним ребенком…

Пока он предавался воспоминаниям, Беатрис потянулась, просыпаясь, и сонно моргнула, обнаружив рядом с собой мужа.

– Мигель? Я не слышала, как ты вошел… Ты давно здесь?

– Какое-то время. Решил дождаться, когда ты проснешься… – де Эспиноса обнял Беатрис за плечи и потянулся к ее губам.

– Донья Беатрис!

Раздавшийся за дверью звонкий голос Лусии заставил его разжать объятия.

– Черт побери, твоя служанка никогда не спит?

Беатрис хихикнула, глядя на раздосадованное лицо мужа.

– Спит, в отличии от вас, дон Мигель, – затем она громко сказала: – Входи, Лусия. Как Изабелита?

– О, за эту ночь не проснулась ни разу, с ней теперь Мерседес… – входя в спальню, затараторила служанка и осеклась: – Ох!

Она растерянно смотрела на де Эспиносу, и тот хмыкнул:

– Что ты застыла, Лусия?

– Прошу прощения, дон Мигель, у вашей дочери режутся зубки… – Лусия попятилась. – Донья Беатрис, вода согрелась, девушки с кухни помогут мне приготовить ванну, – с этими словами она скрылась за дверью.

– Сегодня я хотела опробовать ваш подарок, – пояснила Беатрис, показав на стоявшую в отгороженном драпировками углу спальни стальную ванну с высокой спинкой.

Дон Мигель покосился на достижение пытливого ума французских котельщиков и встал.

– Смею предположить, что тебе понравится, – подойдя к двери, он оглянулся на жену и вдруг улыбнулся.

– Почему вы улыбаетесь? – удивилась Беатрис.

– Узнаешь…

* * *

Ванна была наполнена. Плеснув в воду ароматической эссенции, Лусия опустила на дно большую полотняную простыню.

Перешагнув через край, Беатрис с наслаждением погрузилась в теплую ароматную воду. Лусия только взяла гребни, готовясь расчесывать волосы госпожи, как дверь открылась, и к, удивлению женщин, в спальню вошел дон Мигель.

– Ступай, Лусия, – сказал он тоном, не терпящим возражений.

Беатрис переглянулась со Лусией и слегка пожала плечами. Лукаво улыбнувшись, та присела, а затем быстро вышла из комнаты.

«Неужели он собрался мыть меня?» – озадачено подумала Беатрис.

– Сегодня я позабочусь о тебе, – усмехнулся де Эспиноса, отвечая на невысказанный вопрос жены.

– Как вам будет угодно, – пробормотала Беатрис и инстинктивно попыталась погрузиться глубже в воду.

– Неужто ты все еще стыдишься?

– Нет, но…

– Вот и хорошо.

Дон Мигель подошел к ванне и сел на низкую скамеечку. Оглядевшись, он взял со столика один из гребней, повертел в руках и отложил в сторону. Слегка касаясь, он ладонью провел по волнистым темным волосам Беатрис, перебирая длинные шелковистые пряди, пропуская их через пальцы. Затем он дотянулся до губок и принялся бережными круговыми движения обмывать ее плечи и спину.

– Встань, сердце мое.

– Нет! – Беатрис затрясла головой.

– Беатрис, – с нарочитой суровостью проговорил дон Мигель – давая брачную клятву, ты обещала слушаться меня.

Беатрис взглянула в глаза мужа, и дрожь предвкушения пробежала по ее телу. Словно зачарованная его горящим взглядом, она оперлась руками о край ванны и встала. Струйки воды скатывались по ее смуглой коже, и де Эспиноса на мгновение замер. Глубоко вздохнув, он провел руками по бедрам Беатрис, поднимаясь к талии, затем его ладони скользнули на ее поясницу, а после спустившись ниже, сжали упругие полушария ягодиц.

Он поднялся на ноги и, взяв льняную простыню, закутал в нее Беатрис, затем легко подхватил на руки и шагнул к кровати. Опустив ее на покрывало, де Эспиноса стянул через голову рубаху, затем прильнул к губам жены, всей кожей ощущая чуть ее влажную после купания нежную кожу и вдыхая ее пьянящий аромат.

– Я стал богаче, у меня есть Изабелита, – прошептал он, на миг оторвавшись от нее, – однако, во имя продолжения рода, нам надо постараться еще…

– Мы должны удвоить усилия… – так же шепотом отозвалась Беатрис, вновь подставляя губы для поцелуя.

* * *

Де Эспиноса и не предполагал, как скоро будет удовлетворено его любопытство по поводу реакции дона Алонсо на произошедшее. Тем же вечером де Ованда прислал записку, приглашая к себе. И первым, кого увидел дон Мигель, входя в кабинет наместника, был дон Алонсо, лицо которого казалось подобием застывшей алебастровой маски. Де Ованда отсутствовал, посему дон Алонсо позволил выплеснуться своему бешенству. – Смерть Нуньеса Морено – ваших рук дело? – прорычал он, едва де Эспиноса появился на пороге. Де Эспиноса изобразил удивление: – С чего это взбрело вам в голову, дон Алонсо? Вы же утверждали, что он скрывается в надежном месте. – Ему кто-то помог сбежать. А потом прикончил. – И как же я могу быть к этому причастным? Как вы изволили заметить, моим людям нечего было и пытаться разыскивать его. – Я более, чем уверен, что это вы, – дон Алонсо стиснул челюсти, с ненавистью глядя на де Эспиносу. – Вы можете быть уверены во всем, что вам заблагорассудится. Я же, со своей стороны, ставлю под сомнение существование этого вашего Нуньеса. Иначе почему вы так и не использовали эту карту в вашей игре против меня? – не скрывал иронии де Эспиноса. – Напрасная язвительность, – процедил де Лара. – У вас полно и других грехов, мне достаточно взять на себя труд заняться ими. Во взгляде дона Мигеля вспыхнула ярость – Кто из смертных без греха? Лучше займитесь спасением своей души, дон Алонсо. На пороге кабинета возник де Ованда. – Приветствую благороднейших сеньоров! – он обвел их взглядом, и дону Мигелю опять почудилось злорадство в его глазах: – О, вы чем-то огорчены? Поскольку ответа не последовало, наместник продолжил – А у меня, напротив, радостное известие. Но! – он поднял палец вверх. – Неофициально. Ведь Англия – союзница Испании…На лицах благородных сеньоров отразилось вежливое внимание. – Сегодня я получил донесение: на Ямайке несколько дней назад произошло катастрофическое землетрясение. А самое главное – Порт-Ройял полностью разрушен, и море поглотило его руины! Воистину, перст Всевышнего указал на это пиратское гнездо и сосредоточие гнуснейших пороков, и его жителям воздалось… Дон Мигель, – вдруг прервал сам себя наместник, взглянув на оцепеневшего де Эспиносу. – Что с вами? – Невыносимая жара, дон Бартоломео, – растянул губы в кривой усмешке де Эспиноса. – Разумеется, еретики понесли заслуженное ими наказание. – Ну, если вы неважно себя чувствуете, пожалуй, я не буду вас больше задерживать. И вот еще что – надеюсь на ближайшем приеме вновь увидеть не только вас, но и вашу очаровательную супругу. – Донью Беатрис смущает блеск и суета светской жизни. Она целиком посвятила себя делам милосердия и заботам о нашей дочери, в чем ее горячо поддерживает ее духовник. – Если таково ее душевное стремление, – протянул де Ованда, – я не смею настаивать…Де Эспиноса молча поклонился, затем повернулся и медленно пошел к дверям….Перст Всевышнего! В первый миг де Эспиноса ощутил растерянность, даже досаду. Почему именно так должно было завершиться их противостояние с Питером Бладом? Затем ему пришло в голову, что не поэтому ли он потерпел поражение в поединке на Исле-де-Мона? Он подумал об Арабелле Блад. Сверкание летящего к нему клинка и ее взволнованное, прекрасное лицо… Хочет ли он знать, выжила ли она? Но разве он должен тревожиться за донью Арабеллу, разве он все еще любит ее? И все-таки – послать в Порт-Ройял Лопе, чтобы тот выяснил все наверняка? А если Бладу удалось уцелеть – в хаосе, который царит сейчас на Ямайке, несложно довершить месть… Однако последняя мысль вызывала неясный протест. Он мог и раньше подослать к Бладу наемных убийц, но не сделал этого. Не сделает и сейчас… Пусть судьба его врагов останется в руках Господа…

Последний бой адмирала де Эспиносы

Декабрь 1693.

Шторм настиг их ночью, когда они уже обогнули западную оконечность французской части Эспаньолы. Волны швыряли огромный «Санто-Доминго», как будто он был всего лишь утлой лодчонкой, с палубы стекали пенные потоки. Будто жалуясь на свою судьбу, скрипели и стонали снасти. Вскоре адмирал де Эспиноса перестал видеть огни «Сакраменто», в сопровождении которого его флагман вышел из Сантьяго-де-Куба.

К утру шторм утих. Рассвет дон Мигель встретил на юте. В подзорную трубу он разглядывал окружающее их пустынное море, все еще остающееся бурным.

– Какие будут распоряжения насчет курса, сеньор адмирал? – услышал он по-юношески ломкий голос вахтенного офицера. – Должны ли мы начать поиски «Сакраменто» или… того, что от него могло остаться?

– После такого шторма нет смысла рыскать в поисках обломков. Курс на Санто-Доминго, Хорхе. Если «Сакраменто» не пошел ко дну этой ночью, сеньор Ортега сделает то же самое.

Их отнесло далеко на юг и первую половину дня «Санто-Доминго» лавировал против дующего с северо-северо-востока сильного ветра, идя бейдевиндом. После полудня ветер немного ослаб и изменил направление на северное, что тоже не сильно облегчало им задачу. Небо оставалось пасмурным, облака клубились тяжелыми гроздьями, обещая если не повторение ночного шторма, то в любом случае ненастье: хотя сезону ураганов следовало бы уже закончиться, декабрь в этом году выдался особенно дождливым.

К вечеру слева по курсу «Санто-Доминго» появилась точка, превратившаяся по мере приближения к ней корабля сперва в темную полоску, а после принявшая очертания гористого острова: Исла-дель-Дьяболо, чьи черные голые скалы давали приют лишь особо упорным и неприхотливым птицам. Остров пользовался дурной славой из-за своих рифов, некоторые из которых коварно скрывались на глубине, оставаясь при этом опасными для больших кораблей.

Галеон проходил вдоль юго-западного побережья Ислы-дель-Дьяболо, когда слуха дона Мигеля достиг отдаленный пушечный залп. Адмирал вышел из своей каюты и поднялся на ют. К северу от того места, где они находились, вновь послышалась пальба, но остров скрывал от них происходящее.

– Возможно, это «Сакраменто», дон Мигель, – к нему приблизился теньент Васко да Кастро, старший офицер «Санто-Доминго».

– Вполне, теньент. Отдайте распоряжение изменить курс, посмотрим, что там.

«Санто-Доминго» обогнул Ислу-дель-Дьяболо с востока, и взору испанцев открылась драматическая сцена, разыгрывающаяся в какой-то полулиге у них прямо по курсу. Трехмачтовый корабль под английским флагом, явно торговый, отчаянно пытался уйти от преследующих его двадцатипушечного брига и сорокапушечного фрегата.

На обоих преследователях, являющихся, судя по всему, каперами, развевались французские флаги. «Купец», несмотря на резкий, порывистый ветер, поставил почти все паруса, но было очевидно, что каперы, с искусством матерых волков загоняющие свою жертву, настигнут его через весьма непродолжительное время.

Появление нового действующего лица, казалось, ничуть не смутило французов, то ли упоенных погоней, то ли нагло посчитавших, что потрепанный непогодой испанский галеон – а принадлежность «Санто-Доминго» Испании не могла вызвать у них сомнений – не станет вмешиваться. Теньент да Кастро помянул дьявола и всех присных его, и повернулся к дону Мигелю:

– Что прикажете предпринять, сеньор адмирал?

Де Эспиноса с наимрачнейшим выражением на лице молчал. Что касается дьявола со всеми присными, тут он был полностью согласен со своим теньентом, потому как только кознями Врага можно было объяснить столь нежелательную встречу. Проклятые англичане! Снова и снова путаются под ногами!

И если раньше дон Мигель со злорадством проводил бы взглядом незадачливого «купца», то теперь, раз уж Испанию и Англию угораздило стать союзницами, долг требовал от него защитить корабль. Впрочем, к французам он тем более не испытывал любви…

– Хотя сумерки уже сгущаются, – добавил да Кастро, кое-что знавший о непростых отношениях сеньора адмирала с союзниками.

Де Эспиноса посмотрел на небо: облака приобрели свинцовый цвет и набрякли, готовясь пролиться на них очередным дождем.

«Заряды наверняка отсырели», – мелькнувшая мысль никак не улучшила его скверное настроение.

Пока он раздумывал, носовые пушки фрегата, идущего в кильватере намеченной жертвы, выстрелили, и на этот раз одно из ядер разбило у «купца» гакаборт. Бриг заходил справа, пытаясь отнять у англичан ветер.

– Мы могли и не заметить… – тихо пробормотал теньент, не глядя на де Эспиносу. – Я вынужден доложить вам, что кое-где в трюмах появилась вода, обшивка разошлась во время шторма. Я поставил матросов к помпам. У нас есть и другие повреждения…

– К бою, сеньор да Кастро, – резко бросил ему дон Мигель. – Испания не откажется от своих обязательств.

Пропела труба, на «Санто-Доминго» раздались громкие команды офицеров, засуетились матросы. Ветер теперь благоприятствовал испанцам, и галеон выдвинулся наперерез каперам, предупреждающе выстрелив из носовых орудий. Французы, по – видимому, прониклись серьезностью ситуации – тем более, заметив взвившийся на мачте адмиральский штандарт. Однако они не спешили спасаться бегством, уповая на свое превосходство в орудиях над пятидесятишестипушечным «испанцем». К тому же оба каперских корабля обладали лучшей маневренностью по сравнению с тяжелым «Санто-Доминго». А разделавшись с одиноким галеоном, можно было бы попытаться догнать «купца», который тем временем воспользовался выпавшим ему шансом, чтобы удрать…

Французские корабли повернули навстречу «Санто-Доминго», намереваясь зайти с обеих сторон, бриг оказался ближе и приготовился встретить противника бортовым огнем. Но дон Мигель, прикинув, что дальнобойность орудий галеона уже позволяет испанцам стрелять, первым отдал соответствующий приказ. Пушки рявкнули, и палубу заволокло клубами дыма. Почти сразу же прозвучал залп французов, не причинивший, впрочем, особого вреда галеону.

Де Эспиноса сквозь дым рассматривал противника в подзорную трубу, пытаясь определить, в каком тот состоянии. Как он и ожидал, более мощные пушки галеона нанесли немалый урон бригу, и адмирал удовлетворенно хмыкнул, увидев пару крупных пробоин в его корпусе. Но до победы было еще далеко. С противоположной стороны приближался фрегат, и испанцы уже были в пределах досягаемости его орудий. Раздался очередной залп и несколько ядер ударили в фальшборт «Санто-Доминго».

Адмирал де Эспиноса хотел было отдать приказ атаковать фрегат, но, взглянув на небо, замер: с северо-востока на них стремительно катился высокий черно-серый вал облаков.

– Приготовиться к шквалу! – крикнул он. – Убрать паруса!

Ветвистая молния расколола тучи на части, раскатисто громыхнуло. Резко стемнело, донимавший людей своими порывами ветер неожиданно стих, чтобы через несколько мгновений обрушиться на них со всех сторон. Море словно закипело, его поверхность покрылась пеной, и «Санто-Доминго» закрутило, как щепку в бурном потоке.

Де Эспиноса вцепился обеим руками в ограждение юта, оказавшийся рядом теньент да Кастро крикнул что-то, но он не расслышал. Мелькнула и сгинула темная тень кого-то из матросов, не удержавшегося на вантах. Казалось, что небо и море поменялись местами. В какой-то момент сквозь свист ветра до испанцев донесся ужасающий треск и грохот: одному из французских кораблей явно не повезло. Затем небо посветлело, но не успели люди возрадоваться и перевести дух, как «Санто-Доминго» задрожал и послышался зловещий скрежет по левому борту: галеон задел подводную скалу. К счастью, касание было совсем поверхностным, и следующая волна увлекла корабль на безопасную глубину.

Шквал прекратился через несколько минут и сквозь рассеивающиеся облака блеснуло заходящее солнце. Де Эспиноса огляделся и обнаружил, что бриг исчез, на месте его крушения покачивались лишь несколько бочонков. Но второй противник, успевший как и «Санто-Доминго» убрать паруса, был не более чем в полукабельтове от галеона. Горниста нигде не было видно, тогда дон Мигель крикнул, перегнувшись через перила:

– Открыть огонь!

Изрыгающие проклятья канониры спешно перезаряжали пушки. Они были рады молиться хоть самому Дьяволу, только бы порох оказался сухим. Однако команда фрегата быстрее приходила в себя, и с пороховыми зарядами у них не возникло никаких сложностей. Что и было продемонстрировано бортовым залпом почти в упор. «Санто-Доминго» содрогнулся, раздались вопли раненых, затем с протяжным скрипом крюйс-стеньга надломилась и рухнула вниз, на ют.

Адмирал де Эспиноса успел краем глаза заметить летящее на него перекрестье, затем вспышка ослепляющей боли погрузила его во тьму. Прозвучавший через миг ответный залп галеона снес все с палубы фрегата, но этого адмирал уже не увидел.

Теньент Хорхе Норьега сидел, потирая гудящую голову. Дым разъедал глаза, рядом кто-тозавывал от боли, но все звуки были приглушенными, как если бы он заткнул себе уши паклей. Хорхе бросил взгляд на ют и обмер: на том месте, где незадолго до залпа французов он видел их адмирала и Васко да Кастро, была теперь мешанина из обломков рангоута, парусины и клубков оборванного такелажа. Притихшие волны мерно вздымали «Санто-Доминго», у штурвала никого не было. Хорхе побрел на ют, перешагивая через убитых и раненых и оскальзываясь на густо заляпанной темно-красным палубе.

Пробираясь через обломки рей, он едва не споткнулся о тело теньента да Кастро, полуприкрытое парусом. Глаза да Кастро неподвижно смотрели в прояснившееся небо, и кровь уже не текла у него изо рта. Норьега, сокрушенно вздохнув, отвернулся от него и тут только заметил адмирала де Эспиносу, лежавшего у самого борта. С усилием приподняв, теньент сдвинул в сторону часть расколовшейся стеньги, придавившей правое плечо адмирала, и в ужасе уставился на смятую кирасу дона Мигеля. Он наклонился ниже и, уловив слабое дыхание, хрипло закричал:

– Позовите врача! Где сеньор Рамиро?

Неожиданно де Эспиноса открыл глаза, и Хорхе, поразившись его спокойному взгляду, решил, что адмирал не осознает окружающего. Однако тот спросил:

– Что там французы?

– Мы победили, сеньор адмирал, – Норьега взглянул на быстро тонущий фрегат.

Выжившие пираты ухитрились таки спустить шлюпку, которая мелькала среди волн, удаляясь к северу.

– Что же, свой долг я выполнил, – прошептал де Эспиноса.

– Пустите-ка меня, молодой человек, – доктор Рамиро отстранил Хорхе и склонился над раненым.

Теньент кивнул, и пошатнувшись, встал, затем вернулся к да Кастро, с которым успел сдружиться, – оба они были каталонцами.

– Прощай, брат, – пробормотал Хорхе, опускаясь возле Васко на колени и закрывая ему глаза.

Это был первый бой теньента Норьеги, и поначалу он переживал, что держится недостаточно храбро. А сейчас странное отупение охватило его. Норьега встряхнул головой и огляделся.

Последние лучи солнца окрашивали все вокруг в багровый цвет, и на миг юному теньенту сам корабль показался окровавленным мертвецом. Но у штурвала встал другой рулевой, на уцелевших реях медленно, будто нехотя распускались паруса – а значит, «Санто-Доминго» продолжал жить.

Беатрис

«Мне давно пора бы свыкнуться с ожиданием, – иронично заметила себе Беатрис, – а не бегать без конца на террасу».

Пора бы, но она так и не смогла это сделать. Особенно, когда муж отсутствовал так долго, как в этот раз. Разумеется, Мигель не называл ей каких-либо сроков своего возвращения, и она понимала, что любой выход в море полон неожиданностей, но это не мешало ей, улучив минутку, подниматься на террасу и напряженно всматриваться в морской простор.

После свирепого, редкого для декабря шторма погода наладилась, и уже три дня светило солнце. Беатрис поставила на широкую балюстраду обтянутый кожей продолговатый футляр. В море кое-где виднелисьлишь белые запятые парусов рыбацких суденышек, тем не менее она раскрыла футляр и бережно достала подзорную трубу из черного дерева с окуляром из слоновой кости и лучшими неаполитанскими линзами.

Муж сделал этот ценный подарок еще в первый год их брака. Беатрис хорошо запомнила мартовский день, когда он повез ее в гавань, и она впервые ступила на палубу его флагмана. Рука дона Мигеля ласкающим движением касалась полированного дерева, когда он показывал ей корабль, а его глаза светились гордостью и восхищением.

«Неужели ревность?» – подумала тогда Беатрис. – «Какая глупость, разве можно ревновать к кораблю… к морю!»

Однако нечто подобное она и ощущала, прекрасно понимая при этом всю бессмысленность такого чувства.

«Санто-Доминго» и вправду был очень красив. Всего годом ранее он сошел со стапелей Кадиса и отличался от остальных галеонов эскадры более плавными обводами, так что она быстро научилась узнавать его.

На горизонте показался парус, но с такого расстояния было затруднительно определить, что это за корабль и куда он движется, к тому же он был один, а насколько знала Беатрис, флагман адмирала де Эспиносы выходил в море, сопровождаемый еще по крайней мере одним или двумя галеонами. И как всегда, при мысли о человеке, ставшем ее мужем, у нее в груди сладко замерло. Она мечтательно прикрыла глаза, облокотившись на нагретый солнцем мрамор перил.

Сколько раз она думала о том февральском вечере, когда сама пришла к мужу. А если бы она так и не набралась смелости? Закованный в панцирь своих упрямых принципов и намереваясь следовать данному Беатрис обещанию, он, скорее всего, лишь отдалялся бы от нее, и она бы так и не догадалась об его терзаниях, спрятанных под маской иронии.

Эти годы были для Беатрис наполненными открытиями и необычайно насыщенными, она обнаруживала в доне Мигеле и то, что он позволял ей увидеть в себе, и то, что прорывалось ненароком – и в том числе, ей предстояло многое узнать о самой себе. После рождения Изабеллы муж стал как будто мягче, и хотя он никогда не говорил ей о своей любви, но Беатрис ощущала ее в его взглядах, в ненавязчивых знаках внимания, и во всегда неожиданных для нее.

И все же, несмотря на пылкую страсть, дон Мигель иногда – чаще, чем того бы ей хотелось – был отстраненным, даже неприступным, и она не понимала, почему, а он не спешил приоткрывать завесу своей души, во многом до сих пор оставаясь загадкой для Беатрис…

Одинокий корабль тем временем приближался, и стало ясно, что он держит путь в порт. Беатрис поднесла подзорную трубу к глазам, и сердце заколотилось, как безумное.

«Нет, это не «Санто-Доминго»! Еще очень далеко, я обозналась!»

Трясущимися руками она положила трубу на перила и рванула тесный кружевной ворот платья. Нитка жемчуга на ее шее лопнула, перламутровые горошины раскатились по плиткам террасы – и подобно им, мысли Беатрис утратили связность.

«Это не он! Это не может быть он!»

Ее сознание не желало вмещать в себя правду, не желало признавать в едва державшемся на воде галеоне с прорванными парусами, разбитым фальшбортом и жалким огрызком вместо бизань-мачты красавца «Санто-Доминго».

Беатрис снова взяла подзорную трубу. Сомнений у нее не осталось, это действительно был флагман адмирала де Эспиносы. Сердце глухо заныло.

«Спокойно. Спокойно! Кто сказал, что с ним случилась беда?! Надо взять себя в руки.

Надо подождать… Корабль уже входит в гавань».

Она спустилась во двор.

– Мама! – дочка, игравшая с Лусией, подбежала к Беатрис и ткнулась темнокудрой головкой в ее опущенную руку.

Молодая женщина рассеянно провела по мягким волосам Изабеллы. Лусия смотрела вопросительно и с беспокойством. Кажется, она задала вопрос, и Беатрис невпопад ответила:

– Да, Лусия.

– Донья Беатрис, что с вами? – повторила свой вопрос служанка.

– Со мной? Ничего… – Беатрис не сводила глаз с ворот.

– Мама? – девочка требовательно дернула ее за подол платья, и она присела рядом с Изабеллой, обнимая ее и шепча:

– Все хорошо, надо только подождать…

– Донья Беатрис?

– Лусия, возьми что-нибудь на кухне и уведи Изабеллу в сад, – Беатрис улыбнулась и поцеловала дочь в лоб: – Сердечко мое, иди с Лусией. Мама скоро придет.

– Пойдем, птичка, тебе же нравится смотреть на цветы, мы подождем там, когда мама придет за нами, – недоумевающая служанка не стала дальше расспрашивать Беатрис.

У малышки были веские причины не доверять матери, ведущей себя столь необычно, и она заупрямилась, однако Лусии удалось увести девочку, посулив той сладости.

Беатрис расхаживала по двору, стиснув руки и не находя себе места от тревоги. Она уже собиралась послать кого-то из слуг в порт, когда послышалось бряцание железа и тяжелая поступь. Беатрис обернулась, и вскрик замер у нее на губах. Ворота медленно открывались, и в проеме она увидела солдат с крытыми носилками в виде ложа, укрепленного на длинных шестах. За ними на черном ослике трусил сеньор Рамиро. Время повернулось вспять, она очутилась в Ла-Романе, а ее отец вновь принимал знатного сеньора, находящегося при смерти…

Солдаты осторожно опустили носилки. Не помня себя, Беатрис бросилась к ним и отдернула занавески. Она прижала руку к губам, увидев мужа, полулежащего на ложе и со всех сторон обложенного подушками. Плотная повязка, подобно корсету, стягивала его ребра, правая рука была взята в лубки, а пальцы безжизненно скрючены.

Дон Мигель повернул голову, и усталый взгляд его запавших глаз упал на жену.

– Здравствуй, Беатрис, – он криво улыбнулся белыми, подергивающимися губами, – я собираюсь опять доставить тебе массу хлопот.

Беатрис упала на колени возле носилок и коснулась губами уголка его рта.

– Ты жив… ты здесь, – прошептала она, не обращая внимания на глазеющих на них солдат. – Все остальное неважно…

Отставка

Тремя днями ранее.

…Пока де Эспиносу переносили в каюту и осторожно снимали искореженную кирасу, у него то и дело темнело в глазах. При виде его распухшего, синюшно-багрового от кровоподтека правого плеча, Рамиро нахмурился и сжал губы. Де Эспиноса, наблюдавший за ним, прямо спросил врача, как тот находит его состояние, и получил такой же прямой ответ:

«Дело очень серьезно. Я опасаюсь, что кости плечараздроблены», – Рамиро достаточно хорошо знал своего пациента, чтобы о чем-то умалчивать.

Дон Мигель прикрыл глаза и кивнул, принимая вердикт врача, который был если не равносилен смертному приговору, то весьма близок к нему. Однако Рамиро не собирался так просто оставлять его в покое. Бормоча себе что-то под нос, он принялся тщательно ощупывать его плечо, и дон Мигель от дикой боли на несколько мгновений утратил способность воспринимать окружающее. Когда он очнулся, то Рамиро, просветлев лицом, сообщил ему, что все не так плохо. Он высказал предположение, что снабженная наплечниками кираса приняла на себя вес упавшей стеньги. Несмотря на то, что погнувшаяся сталь причинила сеньору адмиралу дополнительные страдания, доспех предохранил сустав от раздробления.

Дон Мигель усмехнулся одними губами: ему вновь повезло, хотя он считал, что уж на этот раз он точно не выкрутится. Правда, врач поспешил добавить, что плечевая кость сломана и его беспокоит, удастся ли восстановить подвижность руки и пальцев. Но де Эспиноса не хотел думать так далеко вперед: помимо плеча, его весьма донимала ключица, а трещины в ребрах превращали каждый вздох в пытку.

Измученный ни на миг не отпускавшей его болью, дон Мигель слушал скрип переборок своего галеона, тоже изнемогающего от ран, и как никогда был един с душой, жившей в «Санто-Доминго». Отец Амброзио не одобрил бы измышления своего духовного сына о наличии у корабля души, но адмирал верил в это столь же твердо, как в Святую Троицу. Галеон глубоко зарывался носом в волны, матросы, сменяя друг друга, безостановочно работали на помпах. На второй день к вечеру на горизонте появились туманные очертания Эспаньолы, а ранним утром третьего дня марсовый закричал, что прямо по курсу у них Санто-Доминго.

За эти дни Рамиро пришел к окончательным выводам относительно здоровья адмирала де Эспиносы и заявил, что правой рукой тот владеть не сможет. Дон Мигель на самом деле очень плохо чувствовал пальцы, кроме того, ему еще не приходилось испытывать такой разбитости – все его старые раны, будто сговорившись, одновременно напомнили о себе, и его поневоле посещала мысль о собственной ущербности, добавляя терзания духа к телесным страданиям.

А еще он думал о Беатрис. То ощущение приветливо мерцающего в ночи огонька, которое пришло ему на ум еще в самом начале их знакомства, никуда не делось за прошедшие годы – наоборот, окрепло. Не желая пугать жену, де Эспиноса заготовил целую речь. Но он увидел ее, бледную, с тревогой и ужасом взирающую на него, – и все слова вылетели у него из головы. А в тот миг, когда Беатрис обхватила его голову руками, он, чувствуя на губах соленую влагу ее слез, осознал, что готов примирится с чем угодно – и со своим увечьем тоже.

* * *

Через два дня дону Мигелю нанес визит высокий гость, дон Барталомео де Ованда. Цель визита была самая что ни на есть благородная: справиться о здоровье сеньора адмирала. Дон Барталомео говорил округлыми фразами – такими же округлыми, как его бледное холеное лицо, и рассматривал свои перстни. Он восхвалял беспримерную доблесть адмирала де Эспиносы, особенно проявившуюся в бою с французскими пиратами. Под конец разговора де Ованда словно невзначай поинтересовался планами «славнейшего флотоводца и своего дорогого друга». Дон Мигель, прищурившись, взглянул на наместника и осторожно ответил:

– С Божьей помощью, я надеюсь скоро восстановить свои силы.

– Ваши раны так тяжелы, – вкрадчиво заметил дон Барталомео и посмотрел на покоившуюся на груди адмирала руку. – Вы уже не раз проливали кровь во славу Испании. И как я понимаю, ваша правая рука вряд ли войдет в прежнюю силу – если только не случится чудо… – он удрученно вздохнул. – Боюсь, его королевское величество не согласится принять такую жертву.

Дон Мигель не ожидал такого поворота и едва справился с яростью.

– Чудеса случаются, дон Барталомео, – медленно проговорил он.

Наместник тонко улыбнулся:

– Разумеется, дон Мигель. Однако святые отцы учат нас как уповать на милость Господа, так и смиренно принимать Его волю.

Де Ованда ушел, оставив дона Мигеля в тяжелых раздумьях. Невзирая на боль, он попытался пошевелить пальцами и скрипнул зубами: указательный и средний пальцы лишь чуть дрогнули, чуда не произошло.

Вечером он получил и другое неприятное известие от одного из своих офицеров: дон Паскуаль Ортега, капитан «Сакраменто», благополучно достигшего Санто-Доминго на день раньше их, исполняет теперь обязанности адмирала. С одной стороны – болезнь де Эспиносы не должна была препятствовать действиям эскадры, но с другой… Вкупе с визитом де Ованды картина вырисовывалась неутешительная. Дон Мигель был достаточно искушен, чтобы понять намек: в его службе больше не нуждались. Внезапный, и от того еще более сокрушительный удар!

В бессильной ярости он проклинал французов – и еще больше англичан. Затем дону Мигелю в голову пришла мысль, что его смещение было вопросом времени. И «Сакраменто» не случайно прибыл из Испании, чтобы войти в состав эскадры – ну так вот он и вошел. С сеньором Ортегой в качестве адмирала. А ранение дало наместнику возможность немного пощадить самолюбие адмирала де Эспиносы.

Его непредсказуемое величество король Карлос изменил свое милостивое отношение к роду де Эспиноса – по своей ли прихоти или кто-то позаботился о том, чтобы напомнить ему обо всех вольностях, которые позволял себе сеньор адмирал в прежние годы. Кто-то? Не приходится ли Паскуаль Ортега дальним родичем дону Алонсо де Ларе?

Де Эспиноса закусил губу: получается, что он, успокоенный видимым бездействием де Лары, оказался слишком самонадеян и недальновиден и не уделял достаточного внимания извечному врагу. И от осознания, что это его – только его! – просчет, поражение было еще горше.

Прежде де Эспиноса не задумывался об отставке и о том, что он будет делать после – как можно загадывать так далеко, тем более, человеку, связавшему свою судьбу с морем? Он не представлял себе иной жизни – без зыбкой палубы под ногами и жгуче-соленых брызг, без запаха смолы, смешанного с едким запахом пороха. Без ощущения грозной мощи корабля, подвластной ему… С ранней юности он ходил на военном корабле – сначала под началом кузена, затем – став одним из самых молодых капитанов испанского флота. На его долю хватило сражений, и каждый бой мог стать последним. Однако судьба распорядилась иначе, хотя он никогда не просил небеса о покое. И сейчас перед ним со всей неумолимостью встал вопрос – что дальше? Построить новый корабль и возить табак и кожи? Он, Мигель де Эспиноса, уподобится купцу?! Все его существо восставало против этого… Тогда что же?

Предаваясь безрадостным размышлениям, он задремал и проснулся, когда за окнами было уже темно. Беатрис сидела возле его постели, откинувшись на спину кресла. Глаза ее были закрыты, и свеча, горевшая на столике, мягко освещала утомленное лицо молодой женщины. Почувствовав, что муж пошевелился, Беатрис сразу встрепенулась и с тревогой взглянула на него. Дон Мигель подумал, что жена уже третью ночь проводит рядом с ним, а днем занята бесконечными хлопотами. Когда же она спит? Однако дурное настроение адмирала не оставило места остальным чувствам и прорвалось в его сухом тоне:

– Идите спать, донья Беатрис.

В ее глазах появились недоумение.

«Почему я так суров с ней?»

Сожалея о своей несдержанности, Дон Мигель добавил, смягчая голос:

– Нет никакой опасности, разве вы не слышали, что сказал доктор Рамиро?

– А если вам что-то понадобится? – возразила она.

– Позовите кого-то из слуг, того же Хосе. Парень совсем разленился.

Беатрис упрямо сжала губы, и де Эспиносе вспомнились далекая Ла Романа и своенравная сеньорита Сантана, противостоявшая его насмешливым выпадам.

– Тебе надо поспать, сердце мое, – ласково сказал он, совладав наконец с вопившем в нем демоном уязвленной гордости.

Но вместо того, чтобы согласиться с мужем, Беатрис встала из кресла и присела на край постели. Она коснулась холодных пальцев его правой руки, осторожно поглаживая их, затем переместилась выше, растирая кисть и свободную от лубков часть предплечья.

– Зачем это, Беатрис? – скептически спросил дон Мигель. – Тут уже ничего не сможет помочь.

– Отец Кристиан недавно отыскал манускрипт, привезенный, видимо, еще первыми монахами, – ответила она, не прекращая массировать его. – К сожалению, не все удалось разобрать, но там сказано о пользе таких растираний для восстановления кровотока, а в дальнейшем их надо сочетать с упражнениями. Или… хотя бы пытаться двигать рукой… – тихо закончила она.

Де Эспиноса решил не спорить, пусть и был убежден в бесполезности каких-либо растираний – к чему лишать жену призрачной надежды. Беатрис принялась поглаживать его шею и надплечье. К его удивлению, ему было отчасти приятно то, что она делала, а онемевшие мышцы начало покалывать словно горячими иголочками.

Уроки фехтования

Июнь 1694.

Через открытое окно гостиной долетал отдаленный звон металла о металл. Беатрис прислушалась и вздохнула: так и есть, муж снова фехтует с маэстро Лоренцо.

Дочка, сидевшая на ее коленях и рассматривающая гравюры к «Даме-Невидимке» Кальдерона, завозилась и соскользнула на пол. Лусия подняла голову от шитья и взглянула на госпожу, затем позвала девочку:

– Пойдем-ка побегаем, Изабелита.

Беатрис согласно кивнула и, встав, подошла к окну, высматривая мужа.

За эти месяцы что только она ни делала, чтобы вернуть подвижность его правой руке: вместе с отцом Кристианом разгадывала полустертые слова древнего документа, расспрашивала других монахов госпиталя или изобретала собственные методы. Сеньор Рамиро отнесся к ее идеям без особого восторга, но тем не менее приготовил ароматическое масло для растираний.

Однако ей пришлось проявить немало терпения и настойчивости, преодолевая нежелание и мрачное недоверие Мигеля. Беатрис разминала больную руку, осторожно сгибала и разгибала ее, затем заставляла мужа погружать руку в теплый отвар из трав или сжимать в непослушных пальцах кожаный мешочек, набитый песком.

В итоге ей удалось добиться многого, совершить почти чудо, о котором говорил де Эспиноса в первые дни после своего возвращения, но до сих пор любое усилие отзывалась болью в его оставшемся искривленным плече, а пальцы так и не обрели прежнюю гибкость и силу. Тем не менее, она надеялась на дальнейшее улучшение, а муж был вынужден признать ее правоту.

«Вынужден – очень точно слово,не так ли?»

Беатрис снова вздохнула. Она догадывалась, что внезапная отставка была не вполне добровольной и не связной напрямую с увечьем, и ее тревожил душевный настрой мужа. Дон Мигель резко переменился, став замкнутым и вспыльчивым. Разве что Изабелита могла вызвать у него по-настоящему теплую улыбку. В те мгновения, когда Беатрис видела их вместе, ей казалось, что ничего не произошло, и она чувствовала себя счастливой, как прежде. Увы, затем ей приходилось возвращаться к печальной реальности.

Исключая плечо, остальные раны дона Мигеля были скорее болезненными, чем представляющими какую-либо опасность, и он быстро поднялся на ноги. Но несмотря на то, что он ни разу не отлучился из дому, они мало общались. Бывало, что он проводил в кабинете целый день, читая один из фолиантов или диктуя письма своему секретарю, и даже не спускался в зал для обеда или ужина: еду ему относил Хосе. Беатрис не знала, кому были адресованы эти письма, но в ответах, получаемых мужем время от времени, явно не было ничего утешительного.

Слуги были напуганы и старались лишний раз не попадаться дону Мигелю на глаза. Только Беатрис входила к нему, чтобы заняться больным плечом, и смело встречала мрачный взгляд мужа. Однако вслух он не возражал, а посему она предпочитала не замечать его раздражения. Особо тревожно ей было в те вечера, когда Хосе носил в кабинет одну бутылку вина за другой…

Беатрис пыталась расшевелить мужа, предлагая отправиться в небольшое путешествие или устроить прием, и наталкивалась на непреклонный отказ. Он даже не выезжал верхом, хотя сеньор Рамиро, убедившись в действенности ее методов, не имел ничего против неспешных прогулок. Беатрис начала читать вслух один из романов, заполнивших за эти годы целый шкаф в библиотеке, но прекратила и это занятие, прежде приходившееся по душе дону Мигелю, поняв, что тот не слушает ее.

Где-то в начале апреля, в один из плохих вечеров она не выдержала, и с бьющемся в горле сердце, переступила порог кабинета. Терпкий запах рома ударил ей в ноздри. Стол бы заставлен бутылками, большей частью – пустыми. Дон Мигель, без камзола, в распахнутой на груди рубахе, сидел в кресле. Его голова была запрокинута, и на мгновение Беатрис показалось, что он мертв.

– Мигель… – сдавленным от ужаса голосом прошептала она.

Взгляд его воспаленных глаз упал на жену, и он повел рукой, будто отгоняя призрак:

– Прочь… прочь! Вам тут не место, сеньора…

– Мигель!

Он встряхнул головой и с безмерным удивлением пробормотал:

– Беатрис? Что ты тут делаешь?

Беатрис замотала головой и попятилась к дверям, и лишь с силой захлопнув их, дала волю слезам. Той ночью она долго расхаживала по своей спальне, кусая губы, чтобы вновь не разрыдаться. Страх за мужа и отчаяние снедали ее. Лишь когда небо на востоке посветлело, она упала на постель и забылась коротким беспокойным сном.

В этот день Беатрис вышла из своих комнат, не зная, что еще ей ожидать. Муж был в зале. Он ничего не сказал о случившемся накануне, но внимательно посмотрел ей в глаза, и у нее почему-то немного отлегло от сердца. С тех пор он перестал гонять Хосе в винный погреб.

И вдруг в начале мая муж сообщил Беатрис, что пригласил итальянского учителя фехтования. Это было настолько неожиданно, что она изумленно спросила:

– Но разве вы не приверженец Дестрезы?

Вопрос не вызвал у Мигеля обычного раздражения, и он довольно охотно пояснил:

– Сеньор Лоренцо Кадорна прославился тем, что одинаково хорошо владеет шпагой обеими руками. Я и сам в юности учился держать клинок в левой руке, но со временем утратил навыки.

Так в их доме появился невысокий и уже немолодой, но очень подвижный маэстро Лоренцо. Беатрис была рада, надеясь, что это выведет дона Мигеля из мрачного состояния, в котором тот пребывал почти постоянно. Однако радость оказалась преждевременной: долгие ли годы без практики были тому виной, а возможно, полученные травмы, но обучение – вернее, переучивание, – шло с большими трудностями…

Вот и сейчас не сумев отбить выпад, он получил укол в защищенную нагрудником грудь и в бешенстве отбросил шпагу. Итальянец поклонился ему, но де Эспиноса раздраженно отмахнулся. Беатрис поспешила спуститься во двор, прихватив с собой кусок полотна.

По лицу дона Мигеля градом катился пот, его грудь вздымалась, подобно кузнечным мехам.

– Благодарю вас, донья Беатрис, – сдержанно сказал он, беря протянутое полотно и вытирая лицо.

– Донья Беатрис, – сеньор Кадорна галантно склонился перед ней.

– Доброе утро, маэстро Лоренцо, – ответила молодая женщина, с беспокойством посмотрев на мужа, который, отдав ей полотно, схватился за правое плечо.

– Вы навредите себе, до такой степени перетруждая руку, – негромко сказала она.

– Я сражался левой рукой, донья Беатрис, – не особо любезно отозвался де Эспиноса. – Маэстро Лоренцо, завтра продолжим в это же время.

Выждав, когда Кадорна уйдет, Беатрис еще раз попробовала воззвать к разуму мужа.

– Чрезмерные усилия опасны…

– Беатрис, ты не понимаешь!

– Не понимаю! – гневно воскликнула она, рассердившись на его непобедимое упрямство. – Зачем вам так мучить себя? Вы переменились и ничего мне не говорите, будто я не жена вам больше и не давала клятвы разделять с вам не только радость, но и горе! – Темные глаза дона Мигеля метали молнии, но она не могла остановиться, слишком уставшая переживать и строить предположения: – Дело в вашей отставке? Тогда почему бы вам не снарядить свой корабль…

– Беатрис! – с яростью крикнул де Эспиноса, прерывая ее. – Я не мальчик… чтобы играть в кораблики! Ступайте к себе!

Беатрис взбежала по лестнице, задыхаясь от боли. В чем ее вина, чтобы дон Мигель срывал на ней свой гнев? Господь свидетель, эти месяцы она терпеливо сносила его плохое настроение, но сегодня… Она в отчаянии покачала головой, ее душа была полна горечи.

Обед проходил бы в ледяном молчании, если бы не жизнерадостный сеньор Кадорна, который говорил за всех и которому, кажется, ответы собеседников и вовсе были не нужны. Беатрис поглядывала на мужа, на его отчужденное лицо, на неловкие пальцы правой руки, сжимающие вилку, и ее обида затухала. Если верны ее догадки по поводу того, что адмирал де Эспиноса ушел в отставку против своей воли, то это был тяжкий удар по его гордости и самолюбию. Что чувствует мужчина, тем более мужчина его склада, в одночасье лишившийся дела, которому посвятил всю свою жизнь? Он держал все в себе, но это не значило, что тоска не пожирала его денно и нощно. И она же знала, что несмотря на чувства, которые Мигель испытывал к ней и дочери, море занимало в его душе не менее важное место. И возможно, даже более…

Де Эспиноса поднялся из-за стола, так и не посмотрев в ее сторону, и печаль Беатрис стала еще глубже. Она боялась признаться себе, но в последнее время в ее душе поселились сомнения в том, что они смогут и дальше быть счастливы друг с другом, ведь отношение дона Мигеля к ней стало совсем иным. Даже то, что его рука оживала, не делало их общение более теплым. Он как будто всего лишь терпел присутствие жены и принимал ее заботу, зная ее настойчивость и просто чтобы не спорить лишний раз. Беатрис вздохнула: не стоило ей упрекать мужа и, тем более, говорить про другой корабль…

* * *

Прошли несколько дней, похожих друг на друга, как близнецы. Де Эспиноса каждое утро до изнеможения фехтовал с маэстро Лоренцо, а Беатрис наблюдала за поединками, в которых итальянец неизменно одерживал верх. Но постепенно ей стало казаться, что победа давалась Кадорне не так легко. Или она сама убедила себя в этом?

Дон Мигель был отстранено-вежлив с ней, и Беатрис ломала голову в поисках пути к примирению: она не любила долгих размолвок и, хотя порывистость ее натуры никуда не делась, они редко ссорились. Но сейчас было все так сложно…

Она бы очень удивилась, узнав, что и дон Мигель занят примерно тем же. Тот апрельский вечер, когда он был настолько пьян, что ему начали являться тени… В первый миг он не узнал вошедшую жену – и ужаснулся. И ведь позже он даже не мог вспомнить, кто же ему померещился. Маркиза де Франкавилья? Или еще какая-то женщина, без сожалений оставленная им в прошлом? А может, донья Арабелла? Как бы там ни было, это стронуло один из камней осыпи, которая многие недели погребала его под собой. Во время ссоры Беатрис, не зная того, коснулась весьма болезненной раны, нанесенной его самолюбию. Но ее упреки вдруг заставили его взглянуть на себя со стороны. К чему эти тренировки? Кому и что он собирается доказать? Смешно думать, что Королевский совет будет до такой степени впечатлен, узнав о подвигах бывшего адмирала де Эспиносы, совершенных им левой рукой, что изменит свое решение…

Дон Мигель не собирался прекращать занятия с Кадорной, но в глубине души признал правоту Беатрис. И внезапно, и от того еще более остро, он ощутил, как страдает жена от его холодности, однако гордость не давала ему сделать хотя бы маленький шаг ей навстречу.

* * *

Как-то под вечер, Беатрис услышала детский смех и цоканье подков и выглянула из окна. Во дворе де Эспиноса, усадив Изабеллу на Райо, водил коня по кругу. Это была их любимая забава, и молодая женщина даже на расстоянии могла видеть, что лицо мужа смягчилось, он с улыбкой смотрел на дочку и что-то тихо ей говорил.

«Стоит ли мне подойти к ним? И нарушить его такой редкий покой?»

Она несколько минут наблюдала за ними, пока Изабелла не заметила ее и не начала призывно махать ручкой. Дон Мигель тоже бросил взгляд на жену, затем отвернулся. Поколебавшись, Беатрис все же спустилась вниз, опасаясь, что муж уже увел Райо в конюшню. Но нет, они все еще были во дворе.

– Тебе нравится Райо, Изабелита? – спросила она, протягивая руки к девочке, чтобы снять ее со спины пофыркивающего коня.

– Очень, мама! И я хочу, чтобы отец взял меня с собой в седло и мы поехали далеко– далеко!

– Куда же ты хочешь уехать от меня, птичка? – с грустной улыбкой спросила Беатрис.

– Не знаю… туда, куда уходит солнце, чтобы спать. Далеко, – девочка пожала плечами и великодушно разрешила: – Ты можешь ехать с нами!

– Если твой отец не против, – Беатрис внимательно посмотрела на мужа и заметила, как уголки его сжатых губ дрогнули.

– Думаю, мы с мамой могли бы тебя порадовать и отвезти туда, где спит солнце, – негромко сказал он.

Тогда Беатрис коснулась руки дона Мигеля, сжимающей поводья Райо:

– Мои слова были необдуманны и жестоки. Я… сожалею о них. Простите.

– Вам не за что извиняться, вы как всегда правы, – ответил он и, к немалому удивлению и облегчению Беатрис, добавил: – Маленькая сеньорита Сантана…

– А кто, кто это – сеньорита Сантана? – черные глазки Изабеллы заблестели от любопытства.

– Разве ты не помнишь дедушку Хуана Сантану? А мама – его дочь, – дон Мигель улыбнулся, глядя на Беатрис и медленно проговорил: – Я женился на ней и теперь ее имя Беатрис Сантана де Эспиноса.

– Так значит, я тоже должна буду добавить фамилию мужа к моей? – на личике Изабеллы появилась недовольная гримаска.

– Изабелита, чем же ты недовольна? – Беатрис уже смеялась, чувствуя, как разжимается незримая холодная рука, стискивающая ее сердце.

– Мне нравится только моя, – безапелляционно заявила малышка. – Пусть мой муж добавляет.

– Возможно, фамилия твоего будущего супруга тоже будет красива, – серьезно сказал ей отец.

Девочка недоверчиво свела бровки, обдумывая услышанное, а черед пару минут беззаботно запрыгала на одной ножке, выбросив из головы все свои маленькие беды.

– Если желаете, я разомну вам плечи, дон Мигель, – Беатрис смотрела ему прямо в глаза, – наверняка их сводит от усталости.

– Буду вам очень признателен, моя дорогая жена, – де Эспиноса обнял ее.

Он подозвал конюха, ожидающего у калитки, и кинул ему поводья андалузца. Изабелла убежала вперед них в дом, и когда они вошли вовнутрь, ее звонкий голос доносился со стороны кухни.

– Опять что-то выпрашивает у Долорес, – заметила Беатрис.

– Уверен, ты делала то же самое, и всегда добивалась своего, – ответил ей муж, и она только крепче прижалась к нему.

Они поднялись в гостиную, и Беатрис подошла к небольшому резному шкафчику, где она хранила свои «зелья» – как их называл дон Мигель. Поставив склянку с маслом сеньора Рамиро на стол, она повернулась к мужу и спросила, зная, как щепетильно он стал относиться к бытовым мелочам, неожиданно ставшим для него затруднительными:

– Вы позволите вам помочь?

– Я полностью в вашем распоряжении, донья Беатрис.

Де Эспиноса с легкой усмешкой наблюдал за тем, как жена с сосредоточенным лицом расстегивает его камзол.

– Ваши пальчики столь проворны, что у меня возникает искушение отправить Хосе возить дрова и каждый день просить вас об этой любезности.

– Мне это доставит только радость, дон Мигель, – Беатрис не верилось, что после казавшегося бесконечным периода холодности и отчуждения муж вновь шутит, и в его глазах плещется ирония.

Рубаху он стянул сам, затем уселся на низкую кушетку, обтянутую бархатом, и выжидательно приподнял бровь, глядя на Беатрис:

– А где ваш мешочек с песком? Разве экзекуция не предполагается в своем полном объеме?

Беатрис рассмеялась:

– Вместо меня ее уже провел маэстро Лоренцо.

Она налила чуть-чуть масла в ладонь и, подойдя к мужу, начала осторожно втирать ароматную субстанцию ему в спину и плечи, с особым тщанием массируя правое.

Дон Мигель блаженно закрыл глаза, отдаваясь во власть нежных рук жены и чувствуя, как расслабляются закаменевшие мускулы. Неожиданно он понял, что ладони Беатрис ласкающе скользят по его коже: это уже были прикосновения не врачевательницы или сиделки, а пылкой возлюбленной, и кровь забурлила в его жилах. Наклонившись, она дотронулась губами до его искалеченного плеча и желание штормовой волной накрылодона Мигеля. Сдавленно застонав, он поймал сперва одно, потом другое запястье женыи притянул ее к себе на колени. Давно, как же недопустимо давно он не сжимал Беатрис в своих объятиях!

Муж целовал ее жадно, почти грубо, но это не вызывало протеста у Беатрис, и она с удивляющей ее саму дерзостью отвечала на его поцелуи. В потайных глубинах ее существа возникла и стала стремительно усиливаться пульсация, и молодая женщина прильнула к Мигелю. Его рука опустилась на ее щиколотку, затем скользнула вверх.

– Пожалуй, мне следует… поблагодарить тебя, – прерывающимся голосом сказал он, – за твои простые наряды, которые ты упорно носишь, несмотря на мои пожелания… Как было бы неуместно сейчас парадное платье, – он усмехнулся, со страстью и нежностью глядя ей в глаза.

Она смущенно улыбнулась в ответ, но промолчала. Встав с колен мужа, через мгновение она со вздохом опустилась вновь, медленно вбирая в себя его напрягшуюся плоть. Скрученные юбки мешали, не давая ейприжаться к Мигелю, но это придавало особый оттенок испытываемому ею удовольствию. Беатрис вдруг осознала, что это она выбирает, как ей двигаться, муж лишь слегка придерживал ее за поясницу. В голове мелькнула мысль о собственном неприличном поведении, затем новые, непривычные ощущения захватили ее целиком.

До сих порде Эспиносавластно вел Беатрис по дороге чувственной любви, а она следовала за ним, пусть достигая вершин блаженства, но в сущности, всегда подчиняясь его желаниям. Теперь же она видела, что он, полузакрыв глаза, тоже наслаждается таким вариантом их единения.

Беатрис короткими, резкими движениями толкала себя вперед, и тихие стоны текли с ее губ, пока наслаждение не затопило ее. Вскрикнув, она упала на грудь мужа и уткнулась лицом ему в шею. Дон Мигель сжал ее бедра, его разрядка последовала незамедлительно. Насколько минут в комнате было слышно лишь их бурное дыхание, потом де Эспиноса прошептал, гладя жену по спине и растрепавшимся волосам:

– Беатрис… ты самое дорогое, что у меня есть…

Она подняла голову, но эмоции, переполняющие ее, были настолько сильны, что она не могла вымолвить ни слова.

– Ты плачешь? – он провел рукой по ее лицу. – Почему?

Только тут Беатрис поняла, что по щекам ее катятся слезы.

– Сейчас все пройдет… Прости, – она всхлипнула и покачала головой. – Ты был так далек от меня…

– Сердце мое, я был погружен в свои думы и совсем не уделял тебе внимания, – на его губах появилась знакомая Беатрис усмешка. – Я обещаю исправиться, сеньора де Эспиноса.

Часть третья. Искупление

Судьба ведет героев своими путями, и каждому из них уготованы испытания. И никто не может знать, что его ждет. 1694-96 гг.

Неожиданный подарок

Июнь 1694, Кингстон.

Питер Блад, губернатор Ямайки, стоял у окна, глядя на бухту, и курил трубку. День был ветреным, бирюзово-зеленоватая вода покрылась барашками. В кристально прозрачном воздухе на противоположном берегу, узкой полоской выдававшемся далеко в море, виднелась неровная цепочка крошечных домиков – все, что осталось от некогда блистательного и разгульного Порт-Ройяла.

…Два года назда страшное землетрясение практически уничтожило город. Воспоминания о кошмаре тех дней все еще тяжким грузом лежали на душе Блада. На минуту он прикрыл глаза. Его не было в Порт-Ройяле, а Арабелла и их маленькая дочь Эмили отправились на загородную прогулку. А когда пришло время повернуть назад, малышка раскапризничалась, отказываясь возвращаться домой и никакие увещевания и посулы не могли переубедить ее. В итоге неожиданное упрямство девочки спасло жизнь и ей, и ее матери, ведь губернаторский дом превратился в груду развалин…

После катастрофы столицу перенесли в Спаниш-Таун, основанный еще во времена испанского владычества. Там же находилась официальная резиденция губернатора. Но город не имел выхода к морю, идля базы английского флота выбрали деревушку Кингстон, лежащую в полутора десятках миль к востоку от Спаниш-Тауна. Через несколько недель после землетрясения в гавани Кингстонаначали возводить причалы и склады, и вскоре порт уже принимал корабли.

Его превосходительству приходилось много времени проводить в Кингстоне. Помимо проблем и неурядиц, связанных со строительством порта, следовало позаботиться о защите бурно растущего поселения с моря. Каждый день возвращаться в Спаниш-Таун было утомительно, и губернатор временно обосновался в двух небольших комнатах комендатуры порта, одна из которых служила ему кабинетом, а другая – спальней…

Очнувшись от воспоминаний, Блад бросил еще взгляд на море и оглянулся на заваленный бумагами стол, посреди которого высилась стопка еще не прочитанной корреспонденции. Он подошел к столу и, вынув трубку изо рта, принялся разбирать конверты, наметанным взглядом определяя их важность и откладывая далеко в сторону те, которые, по его мнению, не требовали немедленного решения. Его внимание привлекло одно из писем, которое было адресовано «лично Его Превосходительству Губернатору». Он взглянул на имя отправителя и от удивления хмыкнул: дон Иларио де Сааведра. Недоумевая, какая нужда заставила де Сааведру писать ему, Питер сел в кресло и вскрыл конверт.

В начале письма дон Иларио выражал сожаление по поводу несчастья, постигшего вверенную попечению Блада колонию, и радость, что ни с самим губернатором, ни с его близкими не случилось беды. Далее шли пространные рассуждения о бренности всего земного, и в то же время – о необходимости быть благодарными Творцу за те испытания, которые Он посылает нам, и стократ – за Его милости. А в следующих строчках дон Иларио извещал его превосходительство, что в память об известных им двоим событиях, он решил преподнести дону Педро в дар жеребца андалузской породы, пяти лет от роду, по кличке Фуэго. Означенного жеребца должны были доставить на том же корабле, что и письмо.

Брови его превосходительства сошлись на переносице. Он откинулся на спинку кресла, и еще раз взглянул на листок, который держал в руках. Вот уж воистину, то ли милость Творца, то ли испытание… Прекрасно зная, насколько ценен подарок подобного рода, Блад в то же время не представлял, что будет делать с Фуэго. Чистокровный жеребец наверняка нуждается в особом подходе, а у губернатора не было ни времени, ни желания заниматься им. Да и к страстным любителям лошадей он себя не относил.

Раздался стук, затем дверь приоткрылась и в кабинет заглянул Уоллес, секретарь Блада.

– Ваше превосходительство, пришел капитан брига «Мария», мистер Моранда.

– И что ему нужно?

– На «Марии» доставили лошадь для вашего превосходительства, и капитан Моранда хотел бы знать, какие будут распоряжения…

Питер молчал, потирая ноющий висок – усталость, с которой в последние месяцы он свыкся и почти не замечал, вдруг свинцом навалилась на него. На лице Уоллеса проступило замешательство, он выжидающе смотрел на губернатора.

– Хорошо, – сказал наконец Блад. – Передай капитану Моранде, что через… через час я буду на причале.

* * *

Июль 1694 года.

Спаниш-Таун.

Из конюшни донесся глухой удар, и Арабелла, которая наблюдала за игравшей возле ее ног дочкой, прислушалась.

– Да чтоб тебя, чертова скотина!

Вопль слился со звуком еще одного удара, затем что-то с треском упало. Сдвинув брови, молодая женщина посмотрела в сторону конюшни.

– Ах ты, зверюга! – раздался очередной вопль.

– Мэри, займись Эмили, – велела она сидевшей поодаль няне и встала с кресла.

Пока Арабелла пересекала двор, она успела узнать громогласное и откровенное мнение Тони, их конюха, по поводу вороного дьявола, которому место на живодерне.

Конюшня, построенная еще при испанцах и когда-то принадлежавшая губернатору острова, была огромной. Арабелла вошла во внутрь и направилась вдоль длинного ряда стойл, в большинстве своем пустых, в ее дальний конец. Там, отдельно от остальных лошадей, томился вороной Фуэго – странный и неожиданный подарок дона Иларио де Сааведры, который был, по словам Питера, его давним другом. Напротив стойла Фуэго нерешительно топтался Тони.

– Тони, что происходит?

– Ох, миссис Блад, прошу прощения, – конюх закрывал левый глаз ладонью, в его взлохмаченных волосах торчали соломинки. – Стало быть, зашел я к нему, воду принес, а он! Ну сладу же никакого, второе стойло уже разбивает!

Вороной ответил ему высоким, злобным ржанием и вновь обрушил удар копыта на многострадальную перегородку.

– Да сами смотрите!

Фуэго кружил по стойлу, по его шкуре пробегала нервная дрожь. Арабелла шагнула вперед и негромко проговорила:

– Фуэго… Caballo… Вuen caballo.

Жеребец прянул ушами и фыркнул. Он остановился напротив Арабеллы, но когда она протянула руку к его морде, задрал голову и шарахнулся прочь.

– Бога ради, миссис Блад, не приближайтесь к нему! – взмолился конюх. – Он еще и цапнуть может!

– Думаю, он тоскует по прежнему хозяину, – предположила Арабелла. – Я поговорю с Питером. Ты знаешь испанский, Тони?

– Да как-то не довелось, – хмыкнул конюх.

– Тогда хотя бы зови коня по имени.

– Вот не было печали, – недовольно пробурчал Тони себе под нос. – Вы уж поговорите с его превосходительством, а иначе попрошу, чтобы рассчитал меня. Жизнь-то дороже!

Арабелла вышла во двор и кинула взгляд в сторону небольшой лужайки, разбитой перед домом. Эмили с писком и смехом бегала за Мэри, а это значило, что есть время поразмыслить над будущим разговором с мужем.

Когда Фуэго появился в конюшне, Питер предупредил Тони о непростом характере жеребца. Возможно, у конюха не хватало опыта, но с самого начала вороной причинял много хлопот. Арабелла даже упрекнула себя, что не придавала этому значения. Муж предпочитал могучего и послушного Сэра Гая, и Фуэго оказался предоставлен сам себе. Но в любом случае, надо найти какое-то решение, пока конь не зашиб Тони или кого-то еще.

Впрочем, не только с конем было не все в порядке. Арабелла не хотела признаваться себе, но их отношения с Питером… С некоторых пор она чувствовала, что он словно отгородился незримой стеной. Ото всех, в том числе от нее.

После постигшей их катастрофы ничего уже не было прежним. Всякий раз, когда Арабелла думала о том безоблачным дне, когда на Ямайке разразился кромешный ад, к горлу подступал горячий ком непролитых слез. Она вздохнула, загоняя его вглубь. Благодарение Небу, ни они с дочкой, ни Питер не были даже ранены, но то, что творилось в разрушенном полузатопленном Порт-Ройяле, навеки врезалось в ее память. Обезумевшие, неузнаваемые под коркой из пыли и засохшей крови люди, голыми руками разгребающие завалы в тщетной попытке добраться до своих близких. И жуткий, тошнотворный запах разложения, от которого мутился рассудок.

Чтобы пресечь мародерство и не допустить окончательного воцарения хаоса, губернатор Блад был вынужден принимать тяжелые решения. Если бы не его жесткость, подчас жестокость и неимоверные усилия, который он прилагал, чтобы справиться с бедствием, последствия землетрясения были бы еще печальнее…

Они перебрались в Спаниш-Таун, и Питер разрывался между столицей и Кингстоном. Арабелла видела, как он утомлен, и старалась не беспокоить его по пустякам. Тем не менее, он оставался обходителен с ней и ласков с Эмили. И вроде бы, оснований для тревоги нет, но… ощущение выросшей между ними стены становилось все отчетливее.

Вечера Питер проводил в библиотеке, сверяя какие-то расчеты или, сидя в кресле, курил трубку. Уже за полночь он переступал порог их спальни и осторожно ложился рядом с женой, думая, что та спит. Он почти моментально засыпал сам, а Арабелла, приподнявшись на локте, подолгу смотрела в его даже во сне строгое лицо, отмечая сжатые губы и складку, залегшую меж бровей, и пыталась уверить себя, что нужно просто переждать этот период. Ей грех роптать, ведь они благополучно пережили страшную беду, в то время как сотни людей были покалечены и потеряли свои семьи.

* * *

Следующим вечером Арабелла снова заглянула на конюшню. Фуэго, понурив голову, стоял у противоположной стены стойла, и молодая женщина заметила, что шерсть вороного свалялась и потускнела, а сено в яслях было нетронуто.

– Тони, давно Фуэго перестал есть?

– Он ест, миссис Блад. Только мало – оно и понятно, день деньской стоит…

– Надо промять жеребца. Но сначала – почистить.

Это распоряжение не вызвало никакой радости у конюха.

– Дык он не подпустит меня, – поскреб он в затылке.

– Ты попробуй, Тони, – строго сказала Арабелла.

– Эх, и когда только его превосходительство вернется… – буркнул тот, неохотно входя в денник.

Вороной прижал уши и повернулся к конюху крупом.

– Фуэго, ты гордый… и сильный, – подбирая слова, проговорила Арабелла по-испански. – Позволь Тони помочь тебе…

Фуэго шумно вздохнул и скосил на нее отливающий лиловым глаз.

– Давай же, – сказала она конюху.

Тот с опаской подошел ближе и надел на вороного узду, затем взялся за скребницу, готовый при первом же движении коня отскочить, но Фуэго проявил неожиданное смирение. Все время, пока конюх чистил жеребца, Арабелла продолжала тихо разговаривать с животным, перемежая английские и испанские слова.

Закончив с чисткой, Тони потянул Фуэго за повод, намереваясь отвести его в загон.

– Не дергай так сильно, – сердито прошептала Арабелла.

К их удивлению, конь спокойно вышел наружу.

Арабелла смотрела, как отвыкший от свободы вороной бегает по загону, встряхивая гривой, и чувствовала, как в ее душе пробуждается жалость к нему.

* * *

Блад вернулся через день, в пятницу, и Арабелла даже удивилась – она не ждала его раньше воскресенья. Эмили с визгом бросилась к нему, и Питер, смеясь, подкинул ее в воздух. Она требовательно вопрошала, не привез ли папа ей «что-нибудь интересное». «Интересное», конечно же, нашлось, и малышка, ставшая обладательницей огромной раковины и горсти разноцветных камешков, пришла в полный восторг.

– Тебе удалось оторваться от твоих бесконечных дел? – с улыбкой спросила Арабелла, подходя к мужу.

– Я соскучился по вам, – Питер склонился к руке жены, целуя ее пальцы.

– А мы – по тебе. Я очень соскучилась…

– У вас все благополучно? – он задержал ее руку в своей, пристально глядя в лицоАрабеллы.

– Да, вот только Фуэго…

– Что с ним? – нахмурился Блад.

Дочка вновь подскочила к ним, и Арабелла ответила:

– Позже мы поговорим о нем.

– Кстати, завтра мы приглашены на свадьбу дочери мистера Эдварда Грейса, – обронил Блад, беря Эмили на руки.

– Завтра? И ты говоришь об этом вот так, мимоходом? – возмутилась Арабелла. – Ах, Питер, у меня нет подходящего к такому торжеству платья…

– Ты прекрасна в любом наряде, дорогая, – любезно заметил Блад, – Да и церемония не предполагается пышной из-за траура по погибшему брату мистера Грейса.

* * *

Поцеловав Эмили и пожелав ей доброй ночи, Арабелла поднялась на второй этаж и подойдя к кабинету мужа, толкнула дверь.

Блад склонился над расстеленными на столе чертежами, задумчиво покусывая мундштук погасшей трубки. Он услышал, как скрипнула дверь, и поднял голову.

– Прости, душа моя, я совсем перестал бывать дома, – сказал он, отложив трубку в сторону, и встал из-за стола. – В Кингстоне закладывают новую улицу, на холме, с северо-западной стороны города. Оттуда открывается прекрасный вид на залив. Я хочу купить там небольшой дом, – его губы тронула слабая улыбка. – Думаю, тебе понравится. Если ты, конечно, согласна приезжать туда.

– Согласна, – ответила Арабелла. – Пусть даже вид и не отличался бы красотой.

Блад подошел к Арабелле и положил руки ей на плечи, и она, прижавшись к мужу, склонила голову к нему на грудь. На мгновение ей вдруг захотелось отложить разговор о Фуэго, но она упрямо проговорила:

– Питер, нам нужно обсудить еще кое-что…

– Да, я помню. Что там стряслось с конем?

– Фуэго все никак не привыкнет к новому месту, Тони не справляется.

– Сильная привязанность к одному хозяину – не редкость у андалузцев.

– Полагаю также, что тебе некогда его приручать.

– Некогда, – согласился Блад. – К тому же, Сэр Гай меня вполне устраивает.

– А если вернуть Фуэго дону Иларио, раз тебе он не нужен?

– Невозможно. Дон Иларио воспримет это как оскорбление. И я не могу ни продать его, ни передарить.

Арабелла высвободилась из объятий мужа:

– И все же придется решить его судьбу, пока он не изувечил конюха или не случилось еще какого-то несчастья.

– Хорошо, я подумаю. А Тони следует быть осторожным.

– Будь добр, – сухо сказала Арабелла. – Фуэго может погибнуть, он и так уже отказывается от корма.

Блад нахмурился, по его лицу пробежала тень:

– Дорогая, я сожалею, что с Фуэго так вышло, но это всего лишь конь, хотя и очень ценный…

– Всего лишь?! – возмущенно воскликнулаАрабелла, ощущая прилив гнева – в ней словно стремительно распрямлялась доселе незаметная тугая пружина.

– Да, Арабелла, – твердо ответил Блад.

– Питер, я не могу поверить, что это говоришь ты! – она даже отступила на несколько шагов от мужа, неприятно задетая его словами. – Разве ты не возился со щенками и котятами, которых Эмили притаскивала к тебе?!

– Я же сказал, что подумаю, – он встретился глазами с гневным взглядом жены и глубоко вздохнул: – Вижу, что ты не согласна со мной. Арабелла, я прошу тебя ничего не предпринимать. Пообещай мне. Жеребец опасен.

Арабелла с минуту молча смотрела на него, затем ответила, не скрывая досады:

– Хорошо. Я обещаю… не подвергать себя опасности.

* * *

– Арабелла, – тихо позвал Блад и тронул ее за плечо.

Арабелла продолжала ровно и глубоко дышать, но по напряженной позе он догадывался, что она не спит.

«Как, впрочем, и в другие ночи, – сказал он себе, – просто мне было проще считать иначе».

Медленно выдохнув, Блад убрал руку. Арабелла, его жена, свет, озаривший его жизнь, нежное весеннее утро… Она обижена и разгневана на него, и дело не только в Фуэго. Он был благодарен ей – за ее терпение и ненавязчивую заботу, за то, как она оберегала его покой в те краткие часы, которые он проводил дома. И за то, что она ни о чем не расспрашивала его.

Чертово землетрясение! Масштабы катастрофы были столь велики, что он с величайшим трудом удержал ситуацию в своих руках. Люди ожидали его решений, и в их глазах ужас мешался с надеждой. А он, беспрестанно сталкиваясь с невыразимым горем и самой черной подлостью, привык подавлять собственные гнев и отчаяние.

Колоссальное напряжение, в котором он пребывал, оставило ему слишком мало душевных сил на нежность и ласку. В какой-то момент он осознал, что отдалился от жены, и это встревожило его. Он видел, что их отчуждение ранит Арабеллу. Но… наступал новый день, и очередной оползень перекрывал только что восстановленную дорогу или сбежавшие во время землетрясения негры-рабы сжигали плантации тростника или угоняли скот.

Тем досаднее эта глупая ссора. Взбрело же в голову дону Иларио подарить ему Фуэго! Его надо как можно скорее убрать из конюшни. Эмили, у которой недавно появился пони, может нечаянно забраться к жеребцу в стойло. То или иное решение найдется – это не столь важно.

Но Арабелла…

Так ничего и не придумав, Блад провалился в темный омут сна без сновидений.

Фуэго

Свадьба действительно была скромной. Сразу после церемонии, едва стихли здравицы в честь новобрачных, губернатора Блада обступили несколько гостей мистера Грейса, которые решили воспользоваться выпавшей им возможностью и уладить какие-то свои, без сомнения, важные дела. Арабелла слушала звучный голос Питера, доносящийся из-за широких спин, и дивилась самообладанию мужа и его способности противостоять напористым плантаторам, искусно уводя разговор в нужное русло. Про себя желая ему терпения, она вышла на тенистую террасу.

С самого утра они оба делали вид, что ничего не случилось, но размолвка оставила у нее привкус горечи – они ведь и так редко видятся. Возможно, Арабелла приняла слишком близко к сердцу страдания несчастного коня, но и с равнодушием, сквозившим в голосе Питера, смириться она не могла.

Ее размышления прервал приход сына мистера Грейса, Лоуренса, который недавно вернулся из Европы – одно лишь это вызывало невольный интерес. Кроме того, он оказался отличным собеседником. Уже давно Арабелла не вела столь непринужденного и увлекательного разговора. Но внезапно будто дуновение ветра коснулось ее затылка. Она обернулась и увидела стоящего в арочном проеме Питера. Он перевел взгляд с жены на Лоуренса Грейса, и в его глазах появилось странное выражение. Арабелла шагнула ему навстречу, но, улыбнувшись одними губами, он остановил ее любезной фразой, потом учтиво поклонился Лоуренсу и ушел обратно в дом. Молодой мистер Грейс продолжал что-то говорить, но расстроенная Арабелла не слушала его.

Их беседа носила совершенно невинный характер, да и после Питер не сказал ей ни единого слова упрека, однако, на душе у молодой женщины стало еще печальнее.

Блад уехал в Кингстон на рассвете следующего дня. Он предупредил жену, что проведет там несколько дней, а затем отправится с инспекцией по другим округам Ямайки, проверяя, как идет восстановление разрушенных стихией поселений.

Ночью Арабелле приснился Фуэго. Он фыркал, обдавая ее лицо теплым дыханием, затем она неслась на нем верхом. C поразительной четкостью она запомнила вкус ветра на своих губах и упоение чувством полета и безграничной свободы. После такого сна ее не покидала мысль, что конь ни в чем не виноват и будет неоправданной жестокостью допустить его гибель.

Она стала каждый день приходить в конюшню и разговаривать с Фуэго. Ей казалось, что конь повеселел, стал охотнее есть, и она была рада этому. Даже Тони меньше ворчал по поводу «вороного черта». Фуэго узнавал ее и приветствовал коротким гортанным ржанием. Он позволял угощать себя и осторожно брал кусочки лепешки, едва касаясь ладони Арабеллы бархатистыми губами.

Примерно через неделю после отъезда мужа Арабелла велела оседлать коня. Конюх вытаращил глаза и попытался отговорить ее, однако она была непреклонна.

С предосторожностями Тони надел узду и седло и вывел вороного во двор. Он бурчал себе под нос, что если с миссис Блад приключится беда, ему не простится этот грех.

Арабелла была уверена, что Фуэго можно доверять, но все же она распорядилась вести андалузца в загон, понимая, что конь застоялся, да и его горячий темперамент не вызывал у нее сомнений. Конюх свистом подозвал мальчишку, помогавшему ему ухаживать за лошадьми:

– Джонни, ну-ка иди сюда. Будешь придерживать миссис Блад стремя.

Сам он взял Фуэго под уздцы и, пока Арабелла садилась в седло и разбирала поводья, не сводил с нее настороженно-угрюмого взгляда.

И разумеется, как только Тони отпустил андалузца, тот продемонстрировал свой норов, взвившись свечой. Однако Арабелла ожидала чего-то подобного и навалилась жеребцу на шею, вынуждая его опуститься. Едва копыта коснулись земли, Фуэго присел на задние ноги, затем прыгнул вперед и понесся вдоль ограждения загона.

Арабелла не мешала ему тратить силы, и, твердой рукой направляя его бег, продолжала звать коня по имени. Вороной летел круг за кругом, и перед ее глазами мелькало перекошенное от страха лицо Тони. Но постепенно, чувствуя спокойную уверенность всадницы и покоряясь ее воле, Фуэго сбавил темп. Понемногу натягивая повод, Арабелла заставила его перейти сначала на рысь, потом на шаг.

– Вuen caballo, – прошептала она, похлопывая коня по крутой шее, – buen…

С того дня Арабелла ежедневно ездила верхом на Фуэго, сначала по загону, затем – в сопровождении Тони, по окружающим город холмам. Скачка доставляла ей неизъяснимое удовольствие, а вороной, казалось, мог нестись без остановки часами, и Арабелле приходилось сдерживать его, чтобы конюх на своем смирном мерине не слишком отставал.

Фуэго был горячим и строптивым, но иногда он утыкался мордой Арабелле в плечо и вздыхал, прикрывая глаза, и она ощущала его уязвимость, даже ранимость. Она все больше привязывалась к коню, и, не желая разлучаться с ним, дала себе слово убедить Питера оставить андалузца в Спаниш-Тауне.

* * *

Губернатор Блад возвращался домой погожим вечером. Его сопровождали два рослых парня-телохранителя, и он терпел их присутствие лишь потому, что на дорогах все еще было неспокойно.

Блад отсутствовал дольше, чем собирался, и его тревожило, что он уехал, оставив непредсказуемого андалузца в Спаниш-Тауне. Но он надеялся на благоразумие Тони. К тому же, проблема Фуэго разрешилась: мистеру Грейсу принадлежало много земли в окрестностях Кингстона. Он был рад оказать губернатору услугу и приютить коня, тем более что взамен получал возможность улучшить породу своих лошадей древней андалузской кровью.

Сэр Гай шел размашистой рысью, его шея потемнела от пота, но Спаниш-Таун был уже близко, и Блад рассчитывал оказаться дома до наступления темноты. В миле от города маленький отряд въехал в лес. Вдруг Питер резко натянул повод, заставив Сэра Гая возмущенно всхрапнуть и вскинуться на дыбы: среди деревьев мелькнула всадница в темно-серой амазонке, во весь опор мчавшаяся на вороном коне.

«Боже милостивый!»

Питер узнал жену, и у него похолодело в груди. Неужели Арабелла отважилась сесть на Фэуго?! Он резко повернул коня и бросил его напролом через кустарник, в погоню за всадницей. Колючая ветка с силой хлестнула его по лицу – он почти не обратил внимания на боль. Арабелла прекрасно ездит верхом, но если андалузец понес…

Сэр Гай вылетел на прогалину. В паре сотен ярдов впереди – далеко, слишком далеко для уставшего гнедого! – стлался в галопе андалузец. Хлопья пены летели с удил Сэра Гая, но Блад нещадно гнал его. Расстояние между лошадьми не увеличивается, наоборот, начинало сокращаться. Блад не мог окликнуть жену – из опасения, что громкий крик только усугубит ситуацию. Только бы успеть! Проклятый жеребец! Но как она могла, черт побери?!

Услышав позади себя гулкий топот, Арабелла оглянулась.

– Питер?! – воскликнула она.

И… к безмерному удивлению Блада, Фуэго замедлил свой бег, перейдя на рысь. Хрипящий взмыленный Сэр Гай через минуту поравнялся с ним. Бладу даже не понадобилось сдерживать своего коня – тяжело поводящий боками гнедой низко опускал голову и сам норовил встать. Он спешился и посмотрел на жену долгим взглядом. Страх за нее уступил место гневу, поэтому он, не желая дать волю своим эмоциям, молчал. В глазах Арабеллы появилось смущение, но она подняла подбородок и выпрямилась в седле.

Блад взял Сэра Гая под уздцы и медленно повел его назад, к лесу, молодая женщина также молча направила Фуэго вслед за ним.

– Питер, – начала Арабелла, когда они продрались сквозь переплетение ветвей и ступили на дорогу. – Я получила твою записку, но думала, ты приедешь только завтра.

– Я решил сделать тебе сюрприз, Арабелла, – он невесело усмехнулся. – Но, кажется, не стоило.

Скулу немилосердно саднило, Блад провел по лицу рукой, стирая кровь с рассеченной ударом ветки кожи. К ним приблизились отставшие растерянные слуги, он махнул им, указывая в сторону города. Когда парни скрылись за поворотом дороги, Арабелла, чувствуя неловкость и некоторое раскаяние, сказала:

– Ты поранился.

– Ничего страшного, – сухо ответил он.

– Понимаю, что ты злишься из-за Фуэго, но…

– Сомневаюсь, что понимаешь, – прервал ее Блад. – Я предостерегал тебя насчет жеребца, но тебе отчего-то непременно надо было поступить наперекор!

– Он совершенно не опасен!

– А если бы ты ошиблась? В тот миг, когда я увидел тебя… – он замолк, пытаясь совладать с собой, затем угрюмо бросил: – Завтра же я отправлю Фуэго в Кингстон.

– Питер! – выдохнула Арабелла. Спешившись, она заглянула в мрачное лицо мужа и горячо заговорила: – Прости, я напугала тебя. Я собиралась тебе рассказать, что мне удалось приручить Фуэго. Он тосковал, но сейчас все уже хорошо. Прошу, не делай этого!

Поскольку он не ответил, продолжая идти вперед, она воскликнула:

– Поверь, он просто нуждался во внимании… и любви!

Блад остановился и глухо произнес:

– Полагаю, это упрек и в мой адрес.

Арабелла пожалела о вырвавшихся у нее словах, но отступать было поздно, да и тягостное чувство, накопившееся за последние месяцы, требовало выхода. Она в упор посмотрела на мужа и сдержанно сказала:

– Раз ты сам отнес мои слова на свой счет, наверное, они близки к истине.

Глаза Питера потемнели, подобно морюперед штормом, но Арабелла бесстрашно продолжила:

– Я знаю, что ты собираешься сказать, и не намерена сетовать на твою занятость. Но… даже когда ты дома, ты бесконечно далек от нас. От меня! – последние слова она выкрикнула.

– Арабелла!

Стоящие доселе спокойно Сэр Гай и Фуэго прянули в разные стороны, испугавшись всплеска эмоций своих хозяев, а те, привычным движениями успокоив коней, не отрывали яростного взгляда друг от друга. Они стояли так близко, что казалось, каждый мог слышать биение сердца другого. Глаза Арабеллы сверкали, ее дыхание касалось лица Питера, и на мгновение он опустил веки. Он чувствовал тонкий аромат тела жены, знакомый и в то же время будоражащий, и его вдруг охватило пронзительное понимание того, как же он любит ее и желает, всем своим существом, желает так сильно, что от этого щемит в груди.

Гнев в глазах Арабеллы сменился изумлением, когда Блад обнял ее одной рукой за плечи и притянул к себе. Она хотела сказать еще что-то, но муж не оставил ей такой возможности, накрыв ее губы своими и жадно целуя ее. Ошеломленная его напором, Арабелла не сопротивлялась. Питер, который всегда – а особенно в моменты их близости – был деликатным и предупредительным, сейчас властно заявлял свои права на нее. По краю сознания мелькнула мысль о возмутительности происходящего, а в следующий миг Арабелла осознала, что отвечает на поцелуй, наслаждаясь вкусом губ мужа и исходившим от него запахом табака, просмоленного дерева и строительной пыли. Она разом утратила ощущение твердой земли под ногами, но Питер крепко прижимал ее к себе. Он оторвался от ее губ, чтобы намотать поводья Сэра Гая на сук ближайшего дерева.

– Что… ты собираешься… делать? – спросила она, переводя дух.

– Любить свою жену, – голос Блада звучал низко и хрипло.

– Здесь?! Но… – он запечатал ей рот поцелуем, и Арабелла застонала, ощущая полную беспомощность перед неистовым вихрем, который подхватил обоих.

Питер забрал у нее поводья Фуэго. Андалузец прижал уши, почуяв чужую руку, но подчинился, и Блад привязал его на достаточном расстоянии от Сэра Гая, чтобы при всем желании два коня не смогли дотянуться друг до друга.

– Ты сошел с ума?! – воскликнула Арабелла, обмирая от испуга и какого-то невероятного восторга, потому что муж, наступая и вынуждая ее пятиться, оттеснил ее с дороги и прижал спиной к высокой свитении^[5].

– Да, любовь моя…

Руки Блада путались в складках широкой юбки, и испытываемое им волнение было сродни тому, что приключается с юнцом на первом свидании. Это и злило, и возбуждало еще сильнее. Он покрывал быстрыми поцелуями лицо и шею Арабеллы и пил ее дыхание, шепча что-то несуразное. Добравшись, наконец, до тела жены, он провел по гладкой коже ее бедра, затем сжал ладонями обнаженные ягодицы. С едва слышным стоном она откинула голову, упершись затылком в ствол дерева.

Питер коленом раздвинул ее ноги, его пальцы скользнули меж влажных нежных лепестков, и горячие искорки предвкушения пробежали вдоль позвоночника Арабеллы. Пальцы мужа дразняще касались чувствительного бугорка, заставляя ее кусать губы от сладкой муки. Но вот, почувствовав, как Арабелла затрепетала в его объятиях, он обхватил ее ногу под коленом, мягко, но настойчиво преодолевая слабое сопротивление, и закинул себе на бедро.

– Питер… – только и могла прошептать она, и ахнула, ощутив в себе его плоть.

– Радость моя… – севшим голосом бормотал Питер, погружаясь в сокровенную жаркую глубину. – О, моя радость…

Он двигался все быстрее, входя в нее короткими резкими толчками. Арабелла всхлипывала, смятенная, потерявшая себя в этой первозданной страсти, и, цепляясь за плечи Питера, подчинялась заданному им ритму. С каждым толчком наслаждение нарастало, затапливая ее и становясь острым, почти болезненным. Бешено стучащее сердце разрывало ей грудь. И когда ослепляющий взрыв сотряс все ее существо, она, больше не думая ни о чем, закричала, выгибаясь в сильных руках мужа.

Мгновением позже с губ Блада сорвался неясный звук, похожий на рыдание, и он замер, склонив голову Арабелле на плечо.

Прошло немало времени, прежде чем они вернулись к реальности. Вздохнув, Арабелла неверными руками оправила сбившиеся юбки и посмотрела на Питера. В наступавших сумерках его лицо было цвета темной бронзы, и тем ярче казались синие глаза, светящиеся любовью и восхищением. Она потупилась, чувствуя, как кровь приливает к щекам. Блад легонько дотронулся до ноющих от поцелуев губ Арабеллы, затем подал руку, помогая ей выбраться на дорогу.

Так, рука об руку, они подошли к позвякивающим удилами коням. Оглядев андалузца и с сомнением покачав головой, Блад отвязал его и, подведя коня к Арабелле, вновь поцеловал ее. Это переполнило чашу терпения Фуэго. Жеребец, и без того недовольный присутствием чужого для него человека, счел, что тот посмел посягнуть на его новую хозяйку. Изогнув шею, вороной предупреждающе прихватил зубами Блада за плечо.

Вздрогнув от боли, Блад оттолкнул морду Фуэго и едва сдержался, чтобы не вытянуть его хлыстом:

– Да чтоб ты околел!

Шипя ругательства сквозь стиснутые зубы, он принялся растирать плечо. Андалузец прижал уши и всхрапнул, раздувая ноздри и косясь на него. Арабелла звонко рассмеялась, и Блад тоже невольно усмехнулся, хотя усмешка получилась кривой:

– Кажется, ты обзавелась новым поклонником.

– И притом ревнивым, – поддразнила она мужа.

– Соперника я не потерплю, – предупредил Блад, то ли в шутку, то ли всерьез.

– Он всего лишь защищал меня, – смутившись, ответила Арабелла.

– Ну да, и чуть не выхватил полфунта мяса из моего плеча! – Блад посмотрел на обеспокоенное лицо жены. – Впрочем, коня можно понять – как устоять перед твоей прелестью, любовь моя…

– Так он останется?! – она не скрывала своего ликования.

– Разве я могу разлучить два любящих сердца? – улыбка Питера на этот раз была куда более естественной. – Надеюсь, Фуэго позволит мне подсадить тебя в седло? Дома нас наверняка уже хватились…

Письмо от друга

Январь 1696 год, Кингстон.

Питер Блад, губернатор Ямайки, – вернее, уже бывший губернатор, – отложил полученное нынешним утром письмо лорда Уиллогби, в котором тот с глубоким сожалением извещал, что наконец-то принимает его отставку. Его преемник был уже назначен, и Бладу следовало дождаться его прибытия на остров и передать дела, а после он был волен вернуться в Англию или выбрать себе любое другое место жительства.

Почти семь лет он был губернатором острова. И в эти годы вместились и ослепляющая радость, и страшное бедствие… Бладу до сих пор случалось видеть во сне развалины домов Порт-Ройяла, из под которых неумолчно лились стоны и призывы о помощи. Смерть тогда была близко, так близко, что он ощущал ее леденящее дыхание на своем лице. А затем – отчаянная, на грани и за гранью отпущенных человеку сил, борьба со стихией…

Блад вздохнул. Он не знал, хочет ли вернуться в Англию. Необозримые просторы Нового Света, его многоцветье и пряные ароматы, яркое небо, отраженное в водах Карибского моря, проникли в его кровь, стали частью его самого. Море, омывающее берега его родины, было совсем другим. Ему вновь придется привыкать к Англии, ее неброской прелести, пастельным тонам и туманам. И уже не будет того чувства свободы, которое он ощущал все последние годы.

А сможет ли прижиться там Арабелла? Сможет ли она полюбить вересковые пустоши и известняковые холмы Сомерсетшира? Наверняка климат Англии покажется ей слишком промозглым.

Ну что же, его средств хватит, чтобы вести обеспеченную жизнь и в любой другой колонии Нового Света. Возможно, ему стоит подумать об этом? Но чем же он займется? Деятельная натура Блада отвергала праздную жизнь, однако на этот вопрос у экс-губернатора тоже пока не было ответа.

Его взгляд упал на пухлый конверт, также доставленный сегодня. Летящий почерк на нем был смутно знаком Бладу. Сломав печать, он развернул листы, и его сердце забилось от волнения при взгляде на подпись: письмо было от Ибервиля. Последний раз они виделись еще в Картахене, перед тем как Блад вместе с Хагторпом отправился в погоню за эскадрой де Ривароля.

Блад жадно вчитался в строчки. Он с удивлением узнал, что Ибервиль пару лет назад оставил Карибское море и перебрался далеко на север, в Новую Францию. На нескольких страницах шло краткое изложение событий последних лет, выдавшихся для Ибервиля весьма бурными, и восторги по поводу девственной природы Северных территорий. У французского корсара явно была душа поэта.

«…Мой друг, какие здесь леса! Осень одевает их в бронзу и пурпур, лето дарит великолепную изумрудную листву. Корабельные сосны пронзают небо, их высота и мощь поражает… Среди их величественного безмолвия и покоя я забываю обо всем и словно оказываюсь на земле обетованной.

Неприступные скалы, бесконечные озера и бурные реки… Мы, уроженцы густонаселенной Европы, не можем представить себе таких просторов…

Земля Новой Франции полна неисчислимых богатств и тайн, но она не покорится без борьбы. Нужно основывать новые поселения, нужно учиться вести диалог с индейскими племенами, а иногда и воевать с ними.

Этой земле нужны люди с горячим сердцем, смело глядящие в лицо судьбе…»

Ибервиль предлагал Бладу приехать в Квебек.

«Право, сколько можно сидеть на этом дрянном острове с его дрянным ромом? – вопрошал он и излагал веские доводы в пользу своей идеи, и даже уверял Блада, что власти Новой Франции не станут преследовать бывшего английского губернатора, если тот проявит лояльность.

«Луи де Фронтенак, губернатор Новой Франции, – умный, великодушный правитель и храбрый воин, и он с радостью примет такого человека как ты, Питер…»

Блад задумался. Неожиданное предложение Ибервиля заслуживало самого серьезного изучения и словно открывало для него новую дорогу.

«Проявит лояльность…»

Он хмыкнул – вот с этим могли возникнуть сложности. Надо было все тщательно взвесить, ведь речь шла о жизнях и тех, кто был ему дорог. Война короля Вильгельма была в самом разгаре, и на Северных территориях то и дело начинались военные действия. Что же, он подумает и посоветуется с Арабеллой.

Но как Ибервиль догадался, где разыскивать своего бывшего капитана? В письме ответа не было, но наверняка дело не обошлось без их прежних соратников, скорее всего – из команды «Арабеллы», из числе тех, кто не пожелал оставаться на Ямайке.

Блад встал и подошел к окну. Губернаторская резиденция в Кингстоне была построена всего полгода назад, и в воздухе все еще витал едва уловимый запах штукатурки. Бывшую деревушку Кингстон теперь не узнать. И чутье подсказывало Питеру, что вскоре город затмит и Спаниш-Таун, все еще остающийся столицей Ямайки, и даже Порт-Ройял. Но это произойдет уже без его участия. Он смотрел на море, но видел не его синеву, а безбрежные изумрудные леса, волнующиеся под порывами ветра…

Бладу невольно вспомнился ветреный день 1694, когда он вот также смотрел на залив из окон комендатуры порта. Тогда губернаторский пост представлялся ему пожизненной ссылкой, и он не верил, что сможет когда-либо освободиться. Кстати, именно в тот день ему и доставили Фуэго. Поначалу он воспринял норовистого андалузца как наказание божье, а ему, напротив, следовало быть благодарным дону Иларио, ведь в итоге конь помог им с женой вновь обрести друг друга. Арабелла сильно привязалась к Фуэго, а тот, подобно верному псу, готов защищать ее от любых посягательств. Блад невольно улыбнулся, затем покачал головой. За все время жеребец научился лишь терпеть его присутствие, и ему приходилось всегда быть начеку. Конечно, он постарается подыскать Фуэго любящего и понимающего лошадей хозяина, но расставание в любом случае огорчит Арабеллу…

За спиной послышались легкие шаги и Блад обернулся: в кабинет вошла Арабелла.

– Дорогая, у меня для тебя новости, – проговорил он, и, увидев тревогу в ее глазах, добавил: – Не беспокойся, они хорошие. Во всяком случае – одна из них. Нам надо поговорить. Поговорить – и принять очень важное решение…

Враги

Апрель 1696, Гавана.

Арабелла Блад любовалась защищенной двумя мощными крепостями бухтой Гаваны. Одна из них, Ла-Фуэрса, сложенная из огромных обтесанных блоков, серой громадой высилась как раз напротив галеона «Сантиссима Тринидад», на котором бывший губернатор Ямайки Питер Блад и его семья возвращались в Англию. Вторая крепость, Эль-Морро, была построена на скалистом мысе, в наиболее узкой части пролива. И обе грозно нацелились в сторону моря пушками.

Для Арабеллы, много лет прожившей сначала на Барбадосе, потом на Ямайке, Англия теперь казалась столь же загадочной землей, как когда-то для европейских первопроходцев Новый свет. Она была почти уверена, что муж решит отправиться в Квебек, и поэтому удивилась, когда он сказал, что все-таки выбрал Сомерсет. Она удивилась еще больше, даже встревожилась, узнав, что путь до Азорских островов им предстоит проделать на одном из кораблей испанского торгового каравана. С одной стороны – их страны были союзниками в этой бесконечной войне, а испанские караваны шли под надежной охраной, но имелись и другие… стороны. Однако проблема взаимоотношений с союзниками являлась для Питера делом глубоко личным и политическому моменту не отвечающим – об этом он со своей обычной иронией и заявил ей, добавив, что не все испанцы с ходу жаждут вцепиться ему в горло, и среди них тоже попадаются приличные люди.

Кто были те таинственные приличные люди, она не знала, но безусловно, за годы на посту губернатора и пользуясь присоединением Англии к Аугсбургскому альянсу, Питер упрочил старые связи. К тому же, необходимость завершения неких срочных дел не позволила Питеру отправиться на родину на корабле, доставившем на Ямайку его преемника. А на Азорах можно без труда пересесть на корабль, идущий в Англию.

Все эти доводы казались достаточно убедительными, но что касается самой Арабеллы, то она невольно думала о событиях почти семилетней давности, и неясная тревога временами легонько покалывала где-то внутри. Дон Мигель де Эспиноса угрожал передать ее трибуналу Инквизиции, находящемуся именно здесь, в Гаване.

Правда, теперь она сомневалась, что последствия для жены английского губернатора были бы неминуемо трагичны – даже если судьба оказалась бы настолько немилосердна к ней и дон Мигель пошел на то, чтобы осуществить свои намерения. Но тот ужас, который внушала Инквизиция и за пределами испанских владений, заставлял Арабеллу внутренне содрогаться. Если бы она предстала перед трибуналом, пусть по таким чудовищно надуманным обвинениям, то утрата памяти, скорее всего, только ухудшила бы ее положение. Что могла бы она сказать в свою защиту, и чего бы стоило ее слово против слова адмирала Испании?

И надо же было такому статься, что в итоге она все-таки оказалась в Гаване, правда, не беспомощной пленницей, а как богатая и респектабельная пассажирка «Сатниссимы Тринидад», путешествующая со своим супругом и шестилетней дочерью…

Отплытие каравана было назначено на последний день марта, но этого не произошло. Флот Тьерра-Фирме, шедший из Картахены, запаздывал, и всем оставалось только ждать. За неделю ожидания она и Питер успели несколько раз прогуляться по городу, который весьма отличался от Порт-Ройяла. Узкие улицы Гаваны были застроены домами в испанском стиле, иногда – с явными признаками мавританского влияния. Арабелла с любопытством рассматривала затейливые барочные фасады церквей, в изобилии украшенные скульптурами, их колоннады и сложные купола, и ей нравилась Гавана, не зря снискавшая славу самой красивой островной столицы.

«Зачем же я думаю о том, что случилось много лет назад? Ведь, благодарение Небу, все закончилось благополучно – по крайней мере, для нас с Питером…»

Узнай муж о ее мыслях, наверняка Арабелла услышала бы одно из изречений его любимых поэтов, как нельзя более подходящее к ситуации.

– Как ты находишь крепость Королевской силы? – раздалсянегромкий бархатистый голос Питера, и Арабелла вздрогнула: задумавшись, она не слышала, как он подошел.

– Я смотрю вовсе не на крепость, хотя она, безусловно, достойна пристального изучения, – и Арабелла улыбнулась: – Не так ли, капитан Блад?

– О, разумеется, дорогая. Обрати внимание на высоту стен. Френсис Дрейк, пришедший, чтобы взять город, отказался от своих намерений. Первоначально в крепости не предусматривалось ни одной лестницы, так что задача ее штурма была невыполнима.

– А как же гарнизон?

– Солдаты поднимались в крепость по веревочным лестницам.

Арабелла не удержалась от того, чтобы поддразнить мужа:

– И сам капитан Блад тоже не смог бы взять Гавану?

– Не всегда имеет смысл лезть напролом, дорогая, – Блад окинул Арабеллу пристальным взглядом. – Есть много способов добиться своего.

Она приготовилась было возмутиться двусмысленностью его фразы, но Питер продолжил:

– Как-то раз мы с месье Ибервилем немного позабавились в Гаване…

– Ворвались в крепость без веревочных лестниц? Или взяли на абордаж таверну? – довольно-таки язвительно поинтересовалась Арабелла, не ожидавшая, что ее шутливый вопрос вызовет у мужа вполне конкретные воспоминания.

– Что? Нет, никаких лестниц и абордажа, – Блад усмехнулся чему-то и туманно добавил: – В Ибервиле умер великий актер…

– Ты сожалеешь, что не принял его предложение и не выбрал Новую Францию? – Арабелла поняла, что Питер не намерен делиться прочими подробностями «забавы».

– Стоит дождаться, по крайней мере, окончания войны… – Блад замолчал и окинул бухту взглядом. Он действительно был готов согласиться, однако в итоге написал Ибервилю, что повременит с принятием решения.

Из крепости Эль-Морро прозвучалвыстрел из пушки, ему вторил крик одного из матросов с мачты. Несколько других членов команды, доселе предававшихся праздности на палубе, зашевелились. Они возбужденно переговаривались и указывали в сторону открытого моря.

Блад оглянулся и хмыкнул:

– Ну вот и флот Тьерра-Фирме. Думаю, завтра, в крайнем случае – послезавтра мы отправимся наконец-то в путь.

Арабелла оглянулась вслед за ним и увидела не менее десятка огромных кораблей, двигающихся по направлению к порту. А на горизонте показывались все новые и новые паруса.

– Впечатляющие зрелище, – заметил Блад. – Но когда весь караван выйдет в море, кораблей будет чуть ли не вдвое больше – и это только торговые. Кроме того, в качестве охраны к нам присоединятся шесть или семь военных галеонов.

– Мне и самой не терпится пуститься в путь. Да, Мэри жалуется, что с Эмилией нет никакого сладу здесь, на корабле. Ей скучно, и Мэри уже несколько раз снимала ее с вант или пресекала попытку пройтись по бушприту. И это еще самое начало путешествия. Что же будет в самом плавании?

– Уверен, на борту «Сантиссима Тринидад» будут и другие пассажиры с детьми, так что Эмили найдет себе друзей и не будет приводить Мэри в отчаяние.

* * *

Приготовления к отплытию заняли еще два дня. На корабле действительно появились новые лица. И даже накануне вечером, уже готовясь лечь спать, Арабелла услышала шаги и голоса – по-видимому, припозднившиеся пассажиры заняли одну из пустующих кают неподалеку от них.

Следующим утром, едва проснувшись, Арабелла по слабой килевой качке поняла, что галеон уже в море. Несмотря на ранний час, Питер был полностью одет и, сидя в кресле возле окна, читал взятый с собой потрепанный томик Горация. Арабелла прислушалась – из смежной каюты, отведенной для Эмилии и Мэри, не доносилось ни звука. Значит они все еще спят, и ей тоже можно понежиться в постели. Но понежиться ей не дали – заметив, что она проснулась, муж сказал:

– Арабелла, если желаешь, сейчас самое время полюбоваться на караван – пока все корабли держатся близко друг от друга.

К ее удивлению, на палубе почти не было других пассажиров, только супружеская пара средних лет, также направляющаяся в Англию после продажи плантаций на Ямайке. Арабелла знала мистера и миссис Коллинз – они путешествовали до Гаваны на одном корабле, и поприветствовала их. По всей вероятности, остальные предпочли сладкий сон прощанию с родными берегами.

– Не будем мешать матросам, пойдем-ка туда, – Питер указал жене на полуют, где облокотившийся на планшир высокий мужчина в темно-коричневомкамзоле наблюдал, как тянущееся по левому борту «Сантиссима Тринидад» побережье Кубы уходит назад.

Когда они поднялись на полуют, мужчина обернулся и… у Арабеллы вырвался приглушенный крик. Воплощением ее смутной тревоги перед ними стоял дон Мигель де Эспиноса.

Если бы в палубный настил между присутствующими ударила молния, они не были бы поражены до такой степени. Прижав ладонь к губам, Арабелла смотрела на испанца, отмечая все, даже несущественные детали: судорожно сжатые губы де Эспиносы, обильную седину в его волосах, окостеневшие на эфесе длинного кинжала пальцы левой руки – и в тоже время, искусное переплетение золотых нитей позумента его камзола и крупный голубой топаз, вставленный в навершие рукояти кинжала.

Полный ненависти взгляд испанца был прикован к лицу Блада, и оглянувшись на мужа, она увидела, что его прищуренные, ставшие совсем светлыми глаза также внимательно изучают врага, а рука невольно тянется к левому бедру – к тому месту, где положено было бы висеть шпаге, беспечно оставленной им этим утром в каюте.

Арабелла всей кожей чувствовала в сгустившемся воздухе грозовое напряжение, готовое взорваться неистовым пламенем. И хотя мужчины не делали ни одного движения друг к другу, она будто услышала лязг клинков, доносившийся из невообразимой дали.

Но вот Питер шагнул в сторону и скрестил руки на груди, тогда дон Мигель перевел взгляд на Арабеллу и слегка поклонился ей. Затем, ни слова не говоря, испанец повернулся к ним спиной и удалился, надменно вскинув голову.

– Питер… – потрясенно прошептала молодая женщина, глядя вслед де Эспиносе. – Как это возможно?!

– Провидение не скупится на разнообразие в своих шутках, и особенно, когда мы, смертные, начинаем мнить себя хозяевами своей судьбы, – неожиданно философски сказал Блад.

– Мы можем пересесть на другой корабль?

– Макиавелли говаривал, что друзей нужно держать близко, а врагов – еще ближе. Если дону Мигелю хватило выдержки не броситься на меня с кинжалом в первый момент, скорее всего, благоразумие его не оставит и дальше.

– А ты?

– То же самое относиться и ко мне – криво усмехнулся Питер. – И потом – его правая рука изувечена.

– Почему ты так думаешь?

– Как врач, я не могу не замечать таких вещей. Разве ты не видела, что де Эспиноса стискивал рукоять кинжала левой рукой?

– Но… он коварен и мстителен! – в отчаянии воскликнула Арабелла.

– В таком случае, другой корабль не избавит нас от его мести. Но если ты доверяешь моему умению разбираться в людях, то я возьму на себя смелость успокоить тебя: вряд ли он что-либо предпримет.

– И что теперь?

– А ничего, – пожал плечами Блад. – Будем плыть дальше…

– Легко сказать, – пробормотала ничуть не успокоенная Арабелла.

* * *

Де Эспиноса стоял на шкафуте, судорожно стискивая планшир руками. Покалеченное плечо тянуло и дергало болью, но он не обращался внимания на боль – в этот миг он ни на что не обращал внимания…

…После землетрясения де Эспиноса не стал выяснять что стало с губернатором Бладом и его женой, отдав все на волю Провидения, и намеренно не интересовался делами английских колоний. Он практически был уверен, что его враг мертв. И одному дьяволу было известно, что он испытал, увидев Питера Блада в двух шагах от себя… Он едва совладал с собой и не мог бы объяснить, что остановило его от того, чтобы не прикончить Блада на месте. Память о проигранном семь лет назад Божьем суде? Пусть он не примирился – о нет! Но…Де Эспиноса ядовито поддел себя: уж не ощутил ли он нечто, сродни благоговению перед невероятной, нечеловеческой удачей Блада? Вздор! Его гордыни и жажды мести хватило бы на то, чтобы бросить вызов и небесам, и аду. Тогда что, присутствие миссис Блад? Он больше не чувствовал при виде доньи Арабеллы никакого душевного волнения, тем не менее, на Исле-де Мона она спасла ему жизнь. С другой стороны, он мог оказаться с Питером Бладом на разных кораблях и не встретиться – даже плывя одним караваном. Однако судьбе было угодно свести их на «Сантиссима Тринидад»…

Де Эспиноса глубоко вдохнул напоенный солью воздух. Ярость медленно уходила, оставляя горечь и глухую тоску. Ему вдруг подумалось, что это очередное, ниспосланное свыше испытание. А значит, он должен держаться стойко и не роптать. Он посмотрел вверх: над его головой плыли подсвеченные солнцем паруса. Странное ощущение – быть на корабле и знать, что он неподвластен тебе, и не по твоей команде матросы карабкаются по вантам, а рулевой поворачивает тяжелый штурвал…

…Два месяца назад из Севильи пришло важное для де Эспиносы письмо от дона Алехандро Новарро, его родственника по материнской линии: при дворе вспомнили о заслугах бывшего адмирала, и его военный талант вновь может быть востребован. Следовало без промедления отправляться в Европу, и перед доном Мигелем встала дилемма – брать ли с собой семью, ведь его жена носила их второго, такого долгожданного ребенка. Правда, ему предстояло появится на свет лишь на исходе июля, и поэтому Беатрис твердо заявила, что не собирается разлучаться с супругом на неопределенный срок.

«Я прекрасно себя чувствую, и у меня будет еще по крайней мере месяц после прибытия каравана в Севилью».

Он и сам не хотел оставлять ее одну, к тому же путешествие с младенцем на руках также таило в себе немалый риск…

Де Эспиноса постоял еще немного на шкафуте, затем спустился в каюту и задумался, глядя на спящую Беатрис. Стоит ли рассказать ей? Пожалуй, что нет. К тому же, вряд ли ей придется разговаривать с доньей Арабеллой по душам, да и лишние волнения ей ни к чему.

На борту «Сантиссимы Тринидад»

Прошло несколько дней. Благодаря попутному ветру караван быстро продвигался на восток, огибая Эспаньолу с севера, и уже благополучно миновал опасные воды ее французской части, затем прошел возле Тортуги, где пираты или каперы могли бы попытаться напасть на отставший галеон или даже в целом на караван – такие случаи, хоть и редко, но бывали. Риск нападения в целом был выше у каких-либо «недружественных» берегов, чем в открытом море, и не только со стороны французов. Но в этот раз кораблей набралось почти три десятка, и власти Новой Испании выделили для защиты шесть пятидесятипушечных галеонов и еще два сторожевых корабля, так что оставалось надеяться, что охотников до лакомой, но зубастой добычи не сыщется и в дальнейшем.

Самые привилегированные пассажиры обедали в кают-компании, в обществе капитана – приземистого жизнерадостного донаХуана Кардосо, двух его малоразговорчивых помощников, священника отца Доминго, штурмана, который был под стать капитану, и судового врача, сеньора Бонильи, чьи глазки уныло взирали на подлунный мир, а длинный сизый нос выдавал в своем обладателе любителя горячительных напитков.

В первый день обед превратился для Арабеллы в своего рода испытание, потому что разумеется, дон Мигель также присутствовал в кают-компании – по счастью, отведенные им места находились на противоположных концах стола. Рядом с испанцем сидела привлекательная молодая женщина с выразительными темными глазами, оттененными густыми ресницами. Легкая улыбка временами озаряла ее лицо, особенно когда она смотрела на дона Мигеля. Сперва Арабелла удивилась, а потом задала себе резонный вопрос:

«А почему, собственно, дону Мигелю и не жениться?»

Затем она призналась себе, что скорее ее удивляет любовь и обожание в глазах сеньоры де Эспиносы, чем сам брак.

Когда женщина встала, Арабелла заметила под богато расшитой накидкой округлившийся живот и поняла, почему та словно светилась изнутри. После обеда, на палубе, Арабелла увидела их вместе с девочкой, по виду ровесницей Эмилии. Издали наблюдая за ними, она пришла к выводу, что дон Мигель все же обрел свое счастье.

«По крайней мере, он был счастлив, пока не произошла наша роковая встреча…»

Арабелла находилась во власти противоречивых чувств, тревожась о том, как им удастся пробыть на «Сантиссиме Тринидад» на протяжении столь длительного времени, и поражаясь капризам Случая, пожелавшего вновь столкнуть неистового дона Мигеля с его смертельным врагом и с ней – его бывшей пленницей. И все-таки, в глубине души она была рада, что де Эспиноса не пал от руки ее мужа, хотя и упрекала себя за эту радость.

Испанец держался надменно и избегал смотреть на своих врагов. Ежели его взгляд устремлялся в их сторону, то скользил по ним с восхитительным ледяным безразличием. В ответном взгляде Питера также читалось равнодушие, но Арабелла достаточно знала своего мужа, чтобы ощущать в нем под маской спокойствия напряжение взведенного арбалета. Однако, как и он предсказывал, ничего не происходило, и ее тревога немного улеглась.

Еще через несколько дней миссис Блад обнаружила, что Эмилия нашла себе подругу в лице дочери дона Мигеля. Девочки сидели на палубе и, склонив друг к другу головы, что-то мастерили из щепок, в то время как Мэри пыталась вести беседу с совсем молоденькой девушкой – по видимому, няней, и поскольку каждая из них говорила только на своем языке, им оставалось объясняться знаками. Арабелла в нерешительности остановилась, раздумывая, не подозвать ли дочь к себе, но Эмилия уже заметила ее и сама подбежала к ней.

– Эмили, кажется, у тебя новая подруга?

– Да мама, ее зовут Изабелла – почти так же красиво как тебя, но мне больше нравится называть ее Изабелита.

– А как же вы разговариваете, ведь ты не понимаешь испанский?

Девочка посмотрела на нее с недоумением:

– Мы уже давно плывем на этом корабле, так что ты по-испански будешь la madre, а Изабелита – la amiga. А сам корабль – la nave… – она вдруг протянула Арабелле руку и с гордостью сказала: – Мама, посмотри, что у меня есть!

На ладони у нее была золотая ладанка в форме ковчега – скорее всего, внутри находилась частица святых мощей или какая-то иная реликвия.

– Где ты это взяла, Эмили? – строго спросилаАрабелла.

– Мне дала она – девочка махнула рукой в сторону Изабелиты, которая поднялась на ноги и, серьезно хмуря бровки, смотрела на них.

– Но это очень ценная вещь, девочка моя, боюсь, что ее придется вернуть.

Эмилия надула губы, упрямо глядя исподлобья такими же синими, как у Питера, глазами:

– Я отдала ей мою ракушку. Ну, ту самую…

– Ту, что ты нашла во время нашей последней прогулки возле Кингстона? – Арабелла помнила на редкость красивую, переливающую бирюзовыми оттенками перламутровую раковину, являющуюся главным сокровищем Эмили: – А разве тебе не хотелось хранить ее вечно на память об Ямайке?

– Хотелось…

– Изабелита! – их разговор привлек внимание сеньоры де Эспиноса, и она подошла к дочке, вопросительно взглянув в сторону Арабеллы.

– Эмили, тогда тем более нужно вернуть ладанку. Будь хорошей девочкой, и я попрошу отца рассказать тебе вечером одну из его историй.

– Про морских чудовищ? – насупившаяся было Эмили просияла.

– Думаю, что без чудовищ там точно не обойдется, – уверила ее мать.

Арабелла обернулась к сеньоре де Эспиноса и с улыбкой сказала, тщательно подбирая испанские слова:

– Это принадлежит вашей дочери, сеньора де Эспиноса.

– Благодарю вас, сеньора… – в голосе жены дона Мигеля было удивление.

– Прошу меня извинить, мы не представлены, – спохватилась Арабелла: откуда бы ей знать, как зовут ее собеседницу. – Но я слышала, как к вам обращался стюард. Я миссис Блад.

– А это, вероятно, – вашей, миссис Блад, – настороженность ушла из глаз сеньоры де Эспиноса, и она тепло улыбнулась.

В ее руках была ракушка Эмилии, и обмен сокровищами состоялся по всем правилам дипломатии – правда, сопровождаемый вздохами сожаления самых заинтересованных сторон.

Вечером Арабелла рассказала мужу о «происшествии», добавив, что неизвестно как еще отнесется де Эспиноса к дружбе девочек, и возможно, стоит предостеречь Эмилию, на что Блад ответил, что дон Мигель будет последним болваном, если начнет вмешиваться.

* * *

На Мартинике караван сделал остановку для пополнения припасов. Плавание шло своим чередом, погода оставалась неизменно благоприятной, и Беатрис много времени проводила на палубе. Она несколько раз разговаривала с приветливой миссис Блад, в то время как их девочки играли в каком-нибудь закутке на палубе. Видела она и мужа англичанки, весьма примечательного темноволосого мужчину с пронзительным взглядом удивительно светлых для его смуглого лица глаз. Прежде ей не было дела до находящихся на борту англичан, а теперь она обратила внимание, что по длинному столу в кают-компании будто проходит незримая граница – испанцы, во главе с капитаном, собирались на одном его конце, а подданные английской короны – на противоположном. Никаких столкновений, конечно же не случилось – наоборот, и те, и другие соревновались в учтивости. Но Беатрис заметила и еще одну вещь – Мигель не участвовал в преувеличено любезном общении. Беатрис знала о нелюбви – если не сказать большего, которую муж испытывал к англичанам: ведь те были виновниками гибели младшего из братьев де Эспиноса. Но однажды она перехватила быстрый взгляд мужа, брошенный им на супруга миссис Блад, и у нее перехватило дыхание от того, какая в нем сверкнула ненависть. Беатрис встревоженно вгляделась в его лицо, но не увидела ничего, кроме холодного равнодушия. Она попыталась успокоить себя, твердя, что ей все почудилось. Однако невозможно было не видеть, что с тех пор, как они отплыли из Гаваны, воодушевление оставило Мигеля, он вдруг стал угрюмым и неразговорчивым, совсем как в ту тяжелую зиму, после своей отставки.

Недоумение Беатрис усилилось, когда два дня спустямуж сурово выговорил ей за то, что она позволяет Изабелле дружить с маленькой англичанкой.

– Я не понимаю вашего неудовольствия, дон Мигель. Почему бы им не поиграть под присмотром служанок?

Мрачно хмурившийся де Эспиноса ответил:

– Мне неприятно видеть, что моя дочь общается с… еретичкой. Неужели нельзя найти для Изабеллы более подходящую компанию?

– Это же дети, какой в том грех? Кроме того, более подходящей компании – как вы изволили выразится – на «Сантиссима Тринидад» для Изабелиты нет.

Не ответив, он отошел от Беатрис и остановился, глядя в окна каюты.

– Что происходит, дон Мигель? – продолжала спрашивать она, – Вы так напряжены, кто эти люди?

Молчание длилось так долго, что она уже не рассчитывала услышать объяснения, но дон Мигель вдруг глухо выговорил:

– Это мой враг, Беатрис.

То, как это было сказано, заставило Беатрис прекратить дальнейшие расспросы. Ей показалось, что она ненароком коснулась незаживающей раны или распахнула дверь глубокого подвала, и из мрака на нее повеяло чем-то зловещим.

– Я… скажу Рамоне.

– Пусть играют, – неожиданно разрешил дон Мигель и устало добавил: – Лучше, если это будет на глазах у Рамоны, а то с Изабеллы станется сбежать от нее, чтобы навестить подружку.

* * *

После Малых Антильских островов караван взял курс на Азоры, идя теперь на северо-северо-восток. Для того, чтобы пересечь Атлантический океан, требовалось не меньше двух месяцев, впрочем, упассажиров находились нехитрые развлечения: онизанимались ловлей рыбы или попросту бездельничали, разморенные ярким солнцем, а отец Доминго чуть ли не каждый день провозглашал имя святого, которого следовало чествовать, и все с энтузиазмом откликались на его инициативу.

Беатрис оказалась перед выбором: она не хотела расстраивать мужа, но не знала, как объяснить Изабелле, почему та не должна больше играть с Эмилией. Пока она раздумывала, произошло еще одно событие.

Выйдя на палубу, она увидела девочек возле грот-мачты, рядом с ними была миссис Блад, которая несмотря ни на что, нравилась молодой женщине. Но Беатрис призывала себя быть сдержаннее и поэтому ограничилась лишь формальным приветствием, собираясь увести дочку в каюту.

– Арабелла!

Беатрис замерла на месте, услышав это имя, казалось бы, давно похороненное в ее памяти, и медленно повернула голову: к ним подходил тот самый высокий мужчина, супруг миссис Блад. Он поклонился Беатрис, затем обратился к жене по-английски, и та с улыбкой что-то ответила.

Мисс Блад больше не смотрела на Беатрис и поэтому не видела, что с той твориться.

…«Арабелла, не уходи…» – шепчут запекшиеся губы Мигеля, и лицо его искажается от боли.

А сеньорита Сантана знает, что это боль вызвана не раной от удара шпаги, пронзившей его грудь совсем рядом с сердцем…

Беатрис судорожно вздохнула. Почему до сих пор она не удосужилась узнать, как зовут англичанку?!

«Вас не должна смущать донья Арабелла… В настоящем этому нет места…»

Как же – вот оно, настоящее, красивая женщина, изящная, как фарфоровая статуэтка!

«Арабелла! Арабелла, жена его врага…»

Жгучая ревность опалила ее. Она немедленно выяснит все и до конца! Кивнув Рамоне на дочь, донья де Эспиноса сжала губы и направилась в каюту.

Она почти бежала по узкому проходу, как вдруг ребенок беспокойно задвигался в ее животе. Беатрис остановилась, пытаясь выровнять дыхание и дожидаясь, пока стихнут толчки. Но они не прекращались, и молодая женщина непроизвольно положила руку на живот в желании защитить еще нерожденное дитя. И вдруг странное успокоение охватило ее: ей вовремя напомнили, что у нее есть кое-что поважнее всех и всяческих выяснений. А значит, ей следует прислушаться к этой извечной мудрости.

Выбор

Начало июня 1696.

Беатрис открыла окно каюты в надежде на свежесть. Она хорошо переносила тяготы пути, но не доходя до Азорских островов, караван попал в зону штиля, и уже неделю, как паруса кораблей жадно ловили слабый ветер, но едва ли они одолели за это время пару морских лиг. Беатрис перестала спать ночами, а днем задыхалась от духоты. Однако сложнее всего для нее оказалось справляться с наполнявшей ее сердце печалью. Конечно, Мигель не давал ей ни малейшего повода заподозрить, что у него воскресли чувства к донье Арабелле, но сам воздух был пропитан напряжением, и это угнетало ее.

Велеть Мерседес принести холодной воды? Она тут же отказалась от этой мысли – в последние дни пресная вода имела явственный привкус затхлости, а помимо этого, хотя Беатрис и отдавала должное опыту служанки, но их отношения за все прошедшие годы не стали теплее, и ей не хотелось лишний раз обращаться к Мерседес. Она в который раз пожалела, что с ней больше нет Лусии, вышедшей в прошлом году замуж и поэтому оставшейся в Санто-Доминго.

«Напалубе, возможно, будет легче. Заодно посмотрю, чем занята Изабелита».

Беатрис, не утратившая порывистость движений, сделала несколько быстрых шагов к двери, и тут резкая боль скрутила низ живота. Молодая женщина оперлась руками на спинку стула, глядя перед собой расширившимися глазами.

«Еще слишком рано! Я просто поторопилась…»

Кажется, отпустило, и Беатрис перевела дух. Но не успела она выпрямиться, как боль вновь разлилась по ее телу, охватывая весь живот, затем поясницу, и становясь все сильнее…

* * *

Услышав отдаленный вскрик, Арабелла захлопнула книгу – все равно ей не удавалось вникнуть в текст, и посмотрела на мужа, склонившегося над тетрадью, в которой он вел путевые записи.

– Что, дорогая? – отозвался Блад, не поднимая головы. – Я тоже слышу ее крики.

– Тогда это непохоже на тебя, Питер.

– Ты недоумеваешь, почему я до сих пор не предложил помощь? – он отложил в сторону перо, и поскольку Арабелла молчала, продолжая в упор разглядывать его, сказал: – Прежде всего, на корабле есть врач.

– Если честно, я сомневаюсь в умениях сеньора Бонильи. Вы не раз беседовали, и ты наверняка составил себе мнение о нем, так что скажешь?

– Скажу, что ты предвзята, он достаточно толково рассуждал о способах врачевания ран, поскольку до «Сантиссимы Тринидад» служил на военном галеоне, – Блад поднялся и отошел к окнам каюты.

– Вряд ли там ему приходилось принимать роды, – возразила Арабелла.

– Возможно, у него была практика и на берегу.

Арабелла покачала головой. Суета началась еще вчера, однакосеньора де Эспиноса держалась с завидной стойкостью, поэтому они не сразу догадались, в чем дело. Но ограниченное пространство корабля не позволяло долго утаивать происходящее. Питер тогда чертыхнулся и в очередной раз назвал де Эспиносу болваном, потащившим жену в утомительное путешествие, зная, что той предстоит рожать на корабле, на что Арабелла заметила, что роды, судя по всему, преждевременные.

Первоначально женщина, ставшая супругой такого человека, как дон Мигель, вызывала у нее лишь любопытство, но, познакомившись с ней ближе, Арабелла прониклась к ней глубокой симпатией. К ее удивлению, уже месяц, как они почти не общались, однако в начале их знакомства сеньора де Эспиноса упоминала, что ребенок появится на свет лишь в конце июля.

– Роды бывают затяжными, правда в большинстве случаев это характерно для первенца. Если все идет как надо…

– Питер, но ведь прошло уже больше суток! Очевидно, что все не идет как надо! Если бы ты смог осмотреть ее!

До них донесся еще один крик, и Блад вздохнул:

– Бедняжка. Я думал об этом, но не представляю, как это возможно. Дон Мигель встанет насмерть на пороге каюты, чтобы не допустить меня до своей жены.

– Я поговорю с ним.

– Ты?! – Блад развернулся к ней и нахмурился.

– Да, Питер. Если ему дорога жизнь жены и их ребенка…

– Арабелла, твои чувства и намерение помочь понятны, но он скорее предпочтет пожертвовать их жизнями, чем принять от меня помощь.

– И все же я попытаюсь убедить его.

* * *

ЗавидевАрабеллу, дон Мигель де Эспиноса шагнул ей навстречу. У его правого бедра висела длинная шпага в черных ножнах – он будто вправду собрался в бой.

– Зачем вы пришли, донья Арабелла? – спросил он совершенно безжизненным голосом, преграждая ей путь.

Арабелле показалось, что за прошедшие сутки дон Мигель постарел на несколько лет: еще резче обозначились скулы, а у губ залегли горькие складки.

– Прошу вас, выслушайте меня, дон Мигель, – какможно мягче сказала она. – Речь идет о жизни тех, кто вам дорог.

Его рот саркастически скривился:

– Что вам за дело до тех, кто мне дорог? Или, возможно, до них есть дело вашему мужу?

– Мой муж хороший врач…

– Никогда! Упаси меня Боже от его талантов! – прервал ее де Эспиноса. – Он уже достаточно проявил их в отношении моей семьи! Будь даже Питер Блад единственным врачом, – а к счастью, это не так, – я и тогда не обратился бы к нему.

– Вы же чувствуете, что сеньор Бонилья бессилен помочь!

– Кто сказал, что на это окажется способен кто-то другой?

Арабелла требовательно смотрела на него:

– Ваша жена и ваш ребенок. Пока мы спорим, их время истекает!

– На все воля Господа, я препоручаю их Его милосердию…

Сквозь переборку послышался мучительный стон Беатрис, заставивший де Эспиносу замолкнуть.

– Я думала, у вас больше смелости, дон Мигель, – тихо сказала Арабелла.

– Что вы сказали?! – испанец угрожающе надвинулся на нее, но она не отвела взгляд.

– Да, смелости. Чтобы поступиться жаждой мщения и гордостью, нужно проявить куда большее мужество, чем перед сонмом врагов.

По лицу дона Мигеля пробежала судорога, и он процедил:

– Я не поддался искушению свести счеты с убийцей брата. А теперь уйдите, донья Арабелла.

* * *

Блад ожидал свою жену неподалеку от их каюты и по лицу Арабеллы сразу догадался о результатах «переговоров».

– Разумеется, он отказался.

– Да.

– Безумец! Впрочем, ничего иного я от него не ожидал, – проговорил Питер, но на его скулах заходили желваки, и Арабелла поняла, что муж далеко не так спокоен, как хочет казаться.

– Арабелла, это его выбор, – устало добавил он.

– Но не его жены! – с гневом в голосе воскликнула она.

Блад вздохнул, ничего не ответив.

Солнце касалось своим краем моря, знойный день заканчивался, но наступающая ночь никому не сулила облегчения. На «Сантиссима Тринидад» царило уныние. Отец Доминго вознес молитвы за благополучное разрешение сеньоры де Эспиноса от бремени, а кое-кто из притихших людей поговаривал, понизив голос и осеняя себя крестным знамением, что еще до рассвета священнику придется молиться за упокой душ несчастной женщины и ее дитяти.

Арабелла расхаживала по каюте, прижимая пальцы к вискам:

– Де Эспиноса вручил их милости Господней, – с горечью сказала она мужу.

– Полагаю, что сеньор Бонилья применяет все свое врачебное искусство.

– Пусть я несправедлива к нему, но у меня стойкое убеждение, что его опыта в данном случае недостаточно. Я недавно видела его на палубе, и мне показалось, что он нетрезв. И мне невыносима мысль, что в нескольких шагах от меня умирает молодая женщина, а ее супруг в своей гордыне препятствует ее возможному спасению.

– Дорогая, никто из нас не равен Всевышнему, даже я, – Блад грустно усмехнулся.

– Все так, но я должна попытаться еще раз, – вдруг решительно заявила Арабелла после минутной паузы. – Иначе… иначе я перестану уважать себя.

Не успел Блад сказать ей что-либо в ответ, как раздался громкий стук, затем дверь каюты распахнулась. На пороге стоял дон Мигель, бледный как мертвец.

– Дон Педро Сангре, – глухо произнес он, – Я… прошу вас, – он замолчал и стиснул зубы, точно эти слова лишили его возможности говорить.

Блад выпрямился, пристально глядя ему в глаза.

– Я сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь вашей жене, дон Мигель.

Диего

Кто-то провел по лицу Беатрис влажной прохладной тканью.

– Сеньора де Эспиноса, вы слышите меня?

Мужской голос был смутно знаком ей, но глаза открывать не хотелось. Она будто плыла в туманном мареве, и все казалось далеким – и уже неважным.

Разве могла Беатрис вообразить, что такая желанная для нее беременность закончится сущим адом? Поначалу ничто не предвещало беды, это был второй ребенок, и она даже не сильно тревожилась, что сын – в том, что она носит сына, Беатрис была уверена с самого начала – решил появиться раньше положенного срока. В первые часы ей удавалось довольно успешно справляться со схватками, а потом она поняла, что с ней что-то не так. Стемнело, и каюту освещали масляные лампы. Причудливые тени метались по потолку, и несмотря на открытые окна, от духоты не было спасения. Она видела растерянность на лице Мерседес, которой прежде случалось принимать роды, помогая своей матери – одной из самых опытных повитух в Санто-Доминго.

Муж также был обеспокоен, через какое-то время (какое? Беатрис не могла бы даже приблизительно определить это) возле ее кровати появился сеньор Бонилья, затем все заслонила боль…

– Сеньора де Эспиноса!

Ее безвольной руки коснулись чьи-то пальцы, ища пульс. Прикосновения и настойчивые призывы вывели Беатрис из забытья, и боль вновь принялась терзать ее тело. Молодая женщина не сдержала стона и, приподняв тяжелые веки, встретилась взглядом с синими глазами того самого англичанина, супруга миссис Блад, которого дон Мигель назвал своим врагом. Он был без камзола, а рукава его рубаха были закатаны. Боль даже отступила на мгновение, до такой степени это было неожиданно. Как он сюда попал?!

– Что вы здесь делаете? – спросила Беатрис, с трудом разлепляя искусанные губы.

– Мое имя Питер Блад, я врач, и нахожусь здесь для того, чтобы помочь вам.

Он отпустил ее запястье и, поднявшись, обернул вокруг своих бедер широкий кусок полотна.

– Врач? – Беатрис смотрела недоверчиво. – Где мой муж? – она огляделась: на столе, придвинутом к кровати, ярко горели лампы, за окнами темнело – вторая ночь вступала в свои права. – Мигель!

– Да, врач, – повторил Блад, – Ваш муж за дверями каюты, с нетерпением ожидает рождения ребенка. Позвольте мне осмотреть вас, а потом мы вместе поможем родиться вашему сыну… или дочери.

О какой помощи он толкует? Разве ей можно помочь?

– Сеньора де Эспиноса, мы теряем время, – Питера беспокоил блуждающий взгляд молодой женщины, и он мысленно клял упрямого испанца.

– Хорошо… – наконец выговорила она.

Беатрис чувствовала, как сильные чуткие пальцы ощупывают ее напряженный живот. Крепкая от природы, она редко болела и не помнила, чтобы ей когда-либо приходилось прибегать к услугам врача. Изабелита также не доставила ей особых проблем, а сегодня уже во второй раз посторонний мужчина дотрагивался до нее. Однако стыд остался где-то далеко – там же, где и ее надежды.

– Ребенок лежит неправильно, – сказал Блад.

Беатрис и сама подозревала это, но при словах врача ее охватила тоска. Скатываясь из уголков глаз к вискам, побежали слезы.

– Позовите моего мужа, – попросила она, – Я хочу… проститься.

– Я думаю, вам стоит повременить с прощанием, сеньора де Эспиноса. Сейчас я поверну ребенка, – Питер заметил во взгляде молодой женщины страх и слегка улыбнулся: – Еще немного – и было бы слишком поздно, но у нас все получится. Доверьтесь мне. Великий Амбруаз Паре практиковал манипуляцию поворота плода более века назад, – он показал ей бутылочку с темным содержимым: – Я дам вам вот этой тинктуры, она уменьшит ваши страдания, но увы, полностью от них не избавит.

В глазах Блада было участие, его голос звучал мягко, но в то же время измученная Беатрис слышала в нем уверенность и сдержанную силу, и ее душа невольно потянулась к источнику этой силы. Она глубоко вздохнула и послушно выпила растворенное в воде лекарство, не замечая его вкуса.

Открылась дверь, в каюту вошла Мерседес с кувшином горячей воды и встала рядом с кроватью.

Вскоре голова Беатрис закружилась, а предметы, и до того не отличающиеся четкостью линий, стали расплываться еще больше. Блад склонился над ее разведенными коленями, его ладонь легла на верхнюю часть живота Беатрис.

– Вы готовы, донья Беатрис? – спросил он, внимательно глядя на нее.

Беатрис кивнула и закрыла глаза.

* * *

Дверь закрылась за спиной Питера Блада. Весь обратившись в слух, дон Мигель застыл в нешироком проходе между каютами. Он старался не думать о том, что сейчас делает этот пират с его женой.

…После разговора с доньей Арабеллой он долго стоял, глядя в никуда. Потом перед ним возник сеньор Бонилья, который отводил глаза в сторону и бормотал слова сожаления, но их смысл не доходил до сознания. Только когда врач сказал, что следует послать за отцом Доминго, дон Мигель вздрогнул, стряхивая оцепенение. Отстранив рукой врача, он шагнул в каюту, и взгляд его упал на профиль жены, словно выточенный из белого мрамора.

– Беатрис… – позвал он, но ее веки не дрогнули.

– Дон Мигель, не стоит прерывать благословенное забытье, – подал голос сеньор Бонилья. – Отпустите ее с миром…

Сердце оборвалось в бездну, и в ту же секунду пришло решение. Чудовищное. Единственно верное.

«Отпустить?! Черта с два!»

Он круто повернулся и, не слушая продолжающего что-то говорить врача, вышел.

«Я вручил ее Твоей милости, но она слишком хороша для Тебя. Один раз я ужеоспорил Твою волю – и сделаю это снова. Пусть и гореть мне потом в аду!»

…Арабелла с беспокойством посматривала на испанца.

– Вот увидите, все закончится хорошо, – в который раз повторила она.

За себя она волновалось гораздо меньше, когда пришел срок появится Эмилии. Но долгие часы мучений наверняка отняли у сеньоры де Эспиноса все силы, и теперь Арабелла укоряла себя, что не решилась поговорить с доном Мигелем раньше.

Из-за переборки до них доносились неясные голоса, говорил в основном Питер, однако слов было не разобрать, а женский голос звучал едва слышно, но во всяком случае, донья де Эспиноса была в сознании. В соседней каюте сонно хныкала маленькая Изабелла, не понимающая что происходит, а ее няня напевала песенку, пытаюсь успокоить малышку. Худощавая женщина с мрачным лицом, по виду служанка, принесла с камбуза горячей воды в узкогорлом кувшине. Затем все стихло, даже девочка перестала плакать. Казалось, что время остановилось, застыло вместе с де Эспиносой, и Арабелла начала прохаживаться взад и вперед, чтобы доказать самой себе, что это не так.

– Почему так тихо? – отрывисто произнес дон Мигель. – Если с ней что-то случилось…

Арабелла хотела возразить ему, сказав, что по его милости помощь могла прийти с опозданием, как вдруг гнетущую тишину разорвал отчаянный крик. Арабелла замерла на месте, напряженно прислушиваясь. Прошло еще несколько томительных минут, затем Питер резко, повелительно сказал что-то, заглушенное новым криком. Дон Мигель двинулся к двери, даже в тусклом освещении было заметно, как побелело его лицо. Подбежав к испанцу, молодая женщина схватила его за руку:

– Дон Мигель! Остановитесь, вам туда нельзя!

– Там моя жена! – он вырвал руку, бормоча то ли молитвы, то ли проклятия.

– Дон Мигель!

Де Эспиноса, не слушая ее, распахнул дверь и увидел Питера Блада, своего заклятого врага, стоящего на коленях рядом с постелью Беатрис и держащего в руках новорожденного – маленький красный комочек.

– У вас сын, дон Мигель.

Светлые глаза, в которых дону Мигелю вечно чудилась насмешка, глянули, казалось, ему в самую душу. Он чуть ли не с недоумением воззрился на сморщенное личико младенца, а тот раскрыл крохотный рот и неожиданно громким криком возвестил всем присутствующим о своем появлении на свет.

– Сын… – хрипло пробормотал он и пошел вперед, протягивая руки, чтобы принять драгоценную ношу. Из его груди вырвался смех, больше похожий на рыдание: – Диего!

Привычный мир де Эспиносы сминался, рушился, не оставляя камня на камне от его прежних убеждений.

«Око за око… Жизнь… за жизнь?»

Змей Уроборос, кусающий себя за хвост, созидание и разрушение, постоянное перерождение без начала и конца…

«Все возвращается на круги своя…»

Новорожденный затих, чувствуя тепло его ладоней. Какой же он маленький!

Дон Мигель спохватился:

– Моя жена, она… – он с тревогой посмотрел на распростертую на постели Беатрис.

– Это обморок. Смотрите, сеньора де Эспиноса уже приходит в себя.

Мерседес, закончив обихаживать свою госпожу, собрала ворох окровавленных простыней и подошла к дону Мигелю, чтобы забрать младенца.

Беатрис пошевелилась, ее глаза открылись, и она обвела окружающих затуманенным взглядом. Она чувствовала необычайную легкость, ее тело будто парило в воздухе. Рука потянулась к животу. Ребенок! Она не слышала его плача, что с ним?

– Беатрис! – над ней наклонился муж.

– Мой малыш?

– С нашим сыном все хорошо…

– У вас замечательный сын, сеньора де Эспиноса, и очень сильный – как и вы, – сказал Блад, складывая свои инструменты и бутылки с тинктурами в сумку.

– Капитан Блад, я… благодарю вас за спасение моей жены и ребенка, – медленно проговорил де Эспиноса.

«Капитан Блад? Разве он не является врачом?» – в очередной раз удивилась Беатрис.

– Я давал когда-то клятву Гиппократа, дон Мигель, – странный врач вдруг усмехнулся: – В конце концов, это был мой долг.

Де Эспиноса обернулся к Арабелле и глухо сказал:

– Донья Арабелла, прошу меня извинить, я был груб с вами сегодня… и прежде.

– Я не держу на вас обиды, дон Мигель, – ответила она, затем с улыбкой посмотрела на Беатрис: – Поздравляю вас, донья Беатрис. Я рада, что все закончилось благополучно.

– Спасибо… мистер Блад, – Переведя взгляд с Блада на своего мужа, а потом на Арабеллу, Беатрис добавила: – И вам, донья Арабелла…

– Донья Беатрис, – Мерседес протянула ей маленький сверток.

– Пойдем, дорогая, – позвал Блад, – не будем мешать. Завтра я проведаю вас, сеньора де Эспиноса.

Он наклонил голову, дон Мигель, помедлив, ответил учтивым поклоном. Но Беатрис не заметила этой заминки. Не отрываясь, она смотрела на сына.

– Где же нам найти кормилицу на корабле? – озабоченно спросила Мерседес.

– Я сама буду кормить его, – заявила Беатрис, заставив служанку неодобрительно поджать губы.

Дон Мигель опустился на колени возле кровати и прижался лбом к руке жены:

– Я был в шаге от того, чтобы позволить тебе умереть. Сердце мое…

– Все уже позади, Мигель, – с нежностью ответила она.

Он поднял голову и жадно вгляделся в лицо сына:

– Мы назовем его Диего… Он точно вернулся ко мне… А теперь отдыхай.

Беатрис сонно подумала, что ее ревность была глупостью. Встреча двух врагов, сказанные еще в Ла-Романе слова Лусии о женщине, то ли гостье, то ли пленнице на корабле дона Мигеля – все это говорило о давней мрачной истории, и участников этой истории связывало нечто, куда более сложное – и драматичное. Однако в эту минуту ее глаза смыкались от неимоверной усталости, рядом с собой она чувствовала маленькое тельце сына, и поэтому Беатрис решила, что пока ей следует оставить все тайны в покое…

Дон Педро Сангре

Три дня спустя.

Мерседес смирилась с желанием своей госпожи самой кормить сына и показала Беатрис, как прикладывать ребенка к груди. В первый день из сосков выступило лишь несколько густых капель, и Диего недовольно хныкал, но ночью груди начало покалывать от подступающего молока, и на следующее утро новорожденный жадно зачмокал, утоляя свой голод. Беатрис беспокоило другое – ее лихорадило, и она опасалась, что молоко перегорит или превратится в яд.

К счастью, ровный попутный ветер наконец-то наполнил паруса галеона и через открытые окна овевал ее разгоряченное лицо, принося небольшое, но облегчение. Мистер Блад – или дон Педро, как его именовал ее муж, зашел проведать Беатрис, и ей показалось, что он встревожен. Однако на ее вопрос он ответил, что пока ничего нельзя сказать, надо выждать несколько дней. Он оставил для нее какие-то загадочные тинктуры – и Беатрис, несмотря на весь свой опыт, не могла понять что же входит в их состав. Мерседес, как обычно, поджимала губы и говорила, что во всем виновато молоко. Но сегодня Беатрис чувствовала себя лучше, хотя тело до сих пор казалось изломанным. Она не помнила, чтобы после рождения Изабеллы так долго не могла справиться со слабостью. Хорошо, у дочери есть подружка: девочка, убедившись, что ей снова можно входить к матери и пользуясь тем, что взрослым было не до нее, все дни проводила с Эмили Блад…

Диего заснул у ее груди. Мерседес, возившаяся в смежной каюте возле сооруженной корабельным плотником колыбели, подошла, чтобы забрать у госпожи ребенка. Беатрис в изнеможении откинулась на подушки. Она задремала, а проснулась от легкого прикосновения к руке: муж сидел рядом.

– Как ты, Беатрис?

– Лучше… кажется.

– Этот пират… – де Эспиноса поморщился, досадуя на невольно вырвавшиеся слова, – дон Педро сказал мне, что и в самом деле есть улучшение. – Он помолчал, а потом пробормотал: – Судьба странно играет всеми нами…

«Пират? Верно, Мигель же называл его капитаном. Тогда они могли сталкиваться и прежде, в бою… Но почему пират, разве мистер Блад похож на пирата? Донья Арабелла говорила, что они жили на Ямайке, и ее супруг был губернатором острова… И врач к тому же… А ведь Мигель любил его жену. А она? Я видела, как она смотрит на своего мужа. Как же все это было возможно?»

Хоть Беатрис и дала себе слово не думать о том, что могло связывать английского губернатора, его жену и адмирала Испании, этот эпизод жизни мужа не выходил у нее из головы. Ей не верилось в полное и бесповоротное примирение, свидетельницей которого она стала – несмотря на то, что Мигель сам позвал дона Педро, их вражда оставалась здесь, рядом, незримой тенью накрывая всех, включая донью Арабеллу, и – саму Беатрис.

Ее размышление были прерваны плачем проголодавшегося Диего. Мерседес принесла к ней младенца, и тот требовательно обхватил губами сосок. Муж с непривычно ласковым выражением на лице смотрел, как насыщается их сын.

– Он вырастет сильным и смелым мужчиной, ведь ему еще при рождении выпали непростые испытания, – де Эспиноса обвил плечи жены рукой и уткнулся лицом в ее волосы: – Я сожалею о твоих муках, Беатрис. И – спасибо за то, что подарила мне эту радость…

Она не ответила, лишь со вздохом склонила к нему голову. Диего вновь уже посапывал в колыбели, а они так и сидели вместе. На губах Беатрис играла слабая улыбка, она наслаждалась близостью мужа, чувствуя, как страшная усталость начинает понемногу уходить из ее тела. В дверь постучали, и Мигель недовольно спросил:

– Что такое?

– Дон Мигель, я должен проведать вашу супругу, – раздался голов Блада.

– Входите.

Похоже, муж не очень-то сильно обрадовался очередному визиту врача, и Беатрис вновь насторожилась. Дон Мигель встретил Блада, стоя посреди каюты и загораживая кровать, на которой в подушках полулежала молодая женщина. Блад приподнял бровь, выжидающе и иронично глянув на него, ион неохотно посторонился.

– Пожалуйста, дон Педро, – буркнул он.

– Как вы себя чувствуете, донья Беатрис?

– Лучше, гораздо лучше!

Дон Мигель придирчиво наблюдал, как Блад берет руку его жены, нащупывая пульс.

– Жар спал немного, но еще держится. Это уже хорошо, значит причину воспаления удалось устранить. Не забудьте выпить лекарство, которое я оставил вам. Дон Мигель, – Блад обернулся к испанцу, – можно считать, что ваша супруга вне опасности. Завтра я еще раз навещу вас, чтобы убедиться в этом окончательно.

– Надеюсь, что так, – де Эспиноса церемонно наклонил голову, будто находясь на королевском приеме. – Благодарю вас, дон Педро.

Ответный поклон Блада не уступал в изящности, но Беатрис заметила, что в его глазах вспыхнули искры веселья: дон Педро явно забавлялся. Потом она подумала, что слова мужа прозвучали двусмысленно – как будто он надеялся, что их вынужденное общение с англичанином прекратится, и это развеселило ее. Дверь за врачом закрылась, и Беатрис хихикнула.

– Я давно не слышал как ты смеешься.

Муж, конечно же, не догадывался о причинах, и Беатрис ощутила легкое раскаяние.

– Побудь со мной еще немного, мне так не хватает тебя… – попросила она.

– С радостью, – де Эспиноса сел на кровать рядом с ней и осторожно обнял ее, привлекая к себе.

* * *

– Я вижу, что вы поправляетесь, донья Беатрис, – синие глаза Блада улыбались, хотя вид он сохранял сосредоточенный и серьезный.

– Благодаря вам, мистер Блад, – Беатрис своей улыбки не прятала: лихорадка отступала, и жизнь налаживалась.

– Без вашей силы и стойкости и я ничего бы не смог сделать, – возразил ей Питер. – Я знаю, что многие доктора укладывают рожениц на длительное время в постель, но по моим наблюдением, женщины из простонародья, вынужденные почти сразу после родов трудиться, оправляются быстрее. Вы можете пробовать вставать, – соблюдая осторожность, конечно. Надеюсь, что вскоре вы позабудете о ваших страданиях, как о ночном кошмаре.

– Что бы вы ни говорили о своем долге, мистер Блад, – неожиданно для себя выпалила Беатрис, – вы спасли мне и моему сыну жизнь. И я глубоко благодарна вам. И я не позабуду ни вас, ни того, что вы для меня сделали.

С минуту Блад молчал, о чем-то задумавшись, затем со вздохом сказал:

– Людская память разборчива, иначе нас всех бы отягощал слишком мрачный груз, – На его губах мелькнула едва приметная улыбка: – Ну что же, необходимости в дальнейших визитах нет. Всего вам доброго, донья Беатрис.

Беатрис смотрела на закрывшеюся дверь. Почему так бьется сердце? Причин для волнения нет… Прерывисто вздохнув, она села в кровати. Голова немедленно закружилась.

– Беатрис, сердечко мое, что с тобой?

Появившийся в эту минуту на пороге каюты де Эспиноса быстро подошел к ней.

– Все хорошо, Мигель, – она улыбнулась, чувствуя облегчение: его весьма своевременный приход помог ей преодолеть душевное смятение. – Я хочу встать.

– Это было бы очень неосмотрительно, откуда такая странная идея?

– Доктор… мистер Блад, считает, что движение пойдет мне только во благо.

Де Эспиноса свел брови, и Беатрис в очередной раз убедилась, что вынужденный принять помощь от своего врага, тем не менее, он не был особо расположен доверять англичанину.

Чтобы не спорить, она решительно спустила ноги с кровати и медленно встала. Она и не представляла, что настолько ослабела за эти дни, ноги дрожали, и пол куда-то проваливался, словно «Сантиссима Тринидад» угодила в шторм. Муж левой рукой обхватил Беатрис за талию, она выпрямилась, прижимаясь к нему, черпая в его надежных объятиях уверенность, и сделала шаг к приоткрытому окну.

– Ты совершенно не оправилась, – муж продолжал с беспокойством смотреть на нее.

– Нет, нет, я как раз слишком долго лежала, доктор прав.

Де Эспиноса с сомнением покачал головой:

– Пожалуй, теперь я должен оберегать тебя, чтобы ты не навредила себе. Пообещай, что не будешь вставать без меня.

– Да, Мигель, – она легко коснулась губами его щеки.

Они подошли к окну, и молодая женщина с наслаждениемвдохнуласвежий воздух.

«Это плавание никогда не закончится! Скорей бы Севилья! Тогда я обрету покой, ведь я там выросла…»

Смутное беспокойство тонкой струной звенело в ней, и она пыталась заглушить его, предпочитая думать о конечной цели их путешествия и ожидая встречи с городом, где прошли ее детство и юность, как ждут встречи со старым другом.

* * *

Прошла неделя, и караван достиг Азорских островов. Было принято решение сделать остановку на Терсейре, в гавани Ангры-ду-Эроишму.

Беатрис за эти дни окрепла достаточно, чтобы выйти на палубу. Она хотела попрощаться с англичанами. Хотя нельзя было сказать, что ей доставляло необычайную радость видеть донью Арабеллу, было бы вопиющей неблагодарностью избегать ту, которая, как позже признался ей Мигель, пришла предложить ей помощь своего мужа – и как оказалось – спасение.

К борту «Сантиссима Тринидад» уже подошли шлюпки чтобы отвезти пассажиров на берег. Беатрис увидела мистера Блада и его супругу. Дон Педро учтиво поклонился им, а донья Арабелла тепло улыбнулась. Беатрис улыбнулась в ответ и внимательно взглянула на мужа. Тот смотрел… странно, словно не знал, надо ли вообще замечать стоящего на палубе врага или шагнуть к нему, протягивая руку. И все же он склонил голову, а Беатрис опять почудились искры иронии в глазах дона Педро. Англичане спустились в шлюпку, и молодой женщине показалось, что дон Мигель вздохнул с облегчением. Весь день он выглядел задумчивым, но как будто бы невероятно тяжкий груз наконец-то свалился с его плеч.

А еще через десять дней «Сантиссима Тринидад» медленно вошла в Гвадалквивир. Галеон осторожно продвигался вперед. Беатрис обратила внимание, что река сильно обмелела за эти годы, и подумала, что весьма вероятно, скоро Севилья потеряет присущее ей на протяжении веков значение, уступив место быстроразвивающемуся Кадису. Но пока караваны продолжали приходить в ее порт. Беатрис с радостью узнавания всматривалась в очертания башен и куполов церквей Севильи, и словно возвращалась на семнадцать лет назад, в свою юность. Город медленно надвигался на них, и вот раздался лязг цепей, и с громким всплеском якоря ушли в мутную воду. Галеон вздрогнул и остановился: казавшееся нескончаемым путешествие завершилось.

* * *

Вечером, когда они уже устроились в отведенных им покоях богатого особняка дона Алехандро, Беатрис, вовсе не собиравшаяся что – либо выяснять, вдруг спросила:

– Почему ты назвал мистера Блада пиратом, Мигель?

Де Эспиноса вздрогнул, его лицо исказилось от гнева. Он молчал, и Беатрис, как всегда, успела пожалеть о своих любопытстве и несдержанности, полагая, что ответ вряд ли последует. Внезапно дон Мигель заговорил, глядя куда-то мимо жены:

– Потому что это так и есть, Беатрис… Когда-то я должен был рассказать все до конца, – он остановился, собираясь с мыслями, потом спросил: – Ты же помнишь тот разговор с доном Алонсо после ужина у де Ованды, свидетельницей которого стала?

– Да… Дона Диего убили англичане на Барбадосе… Поэтому ты их так ненавидишь?

– Диего убил английский пират по имени Питер Блад. Дон Педро Сангре… – с расстановкой проговорил де Эспиноса, и Беатрис изумленно распахнула глаза, не решаясь перебивать его.

– Впрочем он, кажется, ирландец. Оказавшись в западне, он устроил спектакль и принудил Эстебана участвовать в нем, угрожая расправиться с его отцом. Дону Педро Сангре удалось провести всех, но Диего умер, и я никогда не поверю, что этот пират отпустил бы их, как он заявил Эстебану. Я долго преследовал капитана Блада по всему Карибскому морю, а он, как заколдованный, всегда ускользал от меня. Потом я загнал его в ловушку, в Маракайбо, и ничто не могло помочь ему, – он говорил все громче и горячее: – Но словно сам дьявол шептал ему в уши! То, что он сделал тогда… не по силам обычному человеку…

Молчание – тяжкое, почти осязаемое воцарилось в небольшой гостиной, погруженной в предвечерние сумерки. У Беатрис от невероятности услышанного захватило дух. Безукоризненно вежливый мистер Блад, превосходный врач и супруг утонченной доньи Арабеллы – пират?! Разумеется, она знала о бесконечных нападениях английских и французских пиратов на испанскиекорабли и поселенияв Новом Свете, и скорее всего, имя Питера Блада кто-то да и упоминал в ее присутствии, несмотря на то, что в захолустной Ла-Романе никогда ничего не случалось. Но образ кровожадного морского разбойника никак не вязался с полным достоинства и благородства сеньором, коим несомненно был дон Педро, и ей казалось невероятным, что его чуткие сильные пальцы когда-то сжимали рукоять абордажной сабли, что он увлекал орду пиратов на захват имевшего несчастье повстречаться с ним корабля, отнимая жизнь, а не спасая ее. И тем не менее, это было так. Она вспомнила ореол властной силы, исходящей от мистера Блада – в его взгляде и в оттенках голоса, в скупых и точных движениях…

– Но, – робко спросилаБеатрис, – тогда почему…

– Почему я не вызвал его во время плавания? Или просто не воспользовался моментом, чтобы отомстить? – губы мужа кривились, но Беатрис не осмелилась бы назвать это улыбкой: – Однажды… он уже был в моих руках, и между нами состоялся поединок. Божий суд, – он замолчал, затем глухо закончил: – Это было самое сокрушительное поражение дона Мигеля де Эспиносы…

В головеБеатрис события начали связываться между собой – миссис Блад, спасенная доном Мигелем с какого-то разбившегося корабля и ставшая его пленницей, его тяжелое ранение… Так значит, вот когда состоялся Божий суд! Но слова, вырывавшиеся у мужа в бреду, до сих пор не имели объяснения.

– В Ла-Романе, – ей было мучительно трудно назвать это имя, но она собралась с духом: – Когда вы говорили о… донье Арабелле…

Его глаза сверкнули:

– Беатрис! – резко произнес он, – Именно тогда я и сказал, что это не должно волновать тебя!

Они вновь замолчали. Беатрис вздохнула, подавляя обиду: она была задета резким тоном мужа, но Мигель впервые опустил щит, надежно скрывавший его душу, позволяя давней боли выйти наружу. Молодая женщина поднялась со стула и, подойдя к мужу, осторожно положила руки ему на плечи. Он накрыл ее руки своими ладонями и тихо проговорил:

– Когда я сказал, что судьба странно играет нами… Увидев Питера Блада, я решил, что Небо желает испытать меня. А потом он спас тебя и маленького Диего. И тогда я понял, что мне не важно, кто судил нам встретиться, лишь бы ты оставалась со мной. Ведь иначе и моя жизнь потеряла бы смысл…

Часть четвертая. Кинжал дона Эстебана

Прошлое настигает неожиданно: кинжал молодого повесы не мог просто так пылиться на полке.

Роковая находка

Октябрь 1698, Эль-Ферроль

Порывы ветра бросали в окна не капли, а целые пригоршни воды. Где-то хлопнула плохо закрепленная ставня, и послышался звон разбитого стекла. Беатрис подняла голову от шитья и прислушалась – из правой части дома донеслись голоса, а значит, рачительный управляющий уже знает о досадном ущербе.

Беатрис вздохнула. Она думала об «Архангеле», не вернувшемся до начала шторма в порт. Днем она выходила на каменный мол, содрогающийся под ударами рассвирепевшего океана, который обрушивал один пенный вал за другим в попытке уничтожить сооруженную человеческими руками преграду, а затем – пойти войной на сушу. Она долго стояла на треплющем ее одежду, пронизывающе-холодном ветру, но в серой пелене дождя не было видно ни одного паруса. Под вечер шторм перерос в настоящую бурю.

«Мигель – опытный моряк, наверняка он заметил признаки непогоды, и корабль находится в безопасной бухте. Тем более, что плавание предполагалось вдоль побережья. Я напрасно тревожусь – а я ведь тревожусь…»

Беатрис снова вздохнула. С той роковой ночи ее общение с мужем сводилось лишь к обсуждению того, что касалось детей или хозяйства. Впрочем, разговоры они вели не часто. А две недели назад, накануне ухода Мигеля в плавание, она вдруг обратила внимание, как осунулось и постарело его лицо и запали глаза…

…Война закончилась осенью 1697 года, но долгожданный мир не принес Испании облегчения. Времена наступали безрадостные: его величество Карлос Зачарованный упускал из слабеющих рук последние нити, связывающие его с реальностью, а вместе с этим закатывалась звезда прославленного адмирала де Эспиносы. Практически сразу дон Мигель оказался не у дел и почувствовал, что задыхается среди интриг и фальшивых улыбок придворных, подобно грифам слетевшихся в предвкушении скорой смерти короля. Леность, небрежение долгом и запустение царили повсеместно и приводили его в ярость.

Несмотря на то, что дон Мигель вплотную приблизился к шестидесятилетию, силы не оставили его, и плечо беспокоило гораздо меньше, хотя рука так и не обрела былой подвижности. Можно было считать подарком судьбы, что в один из редких моментов просветления король Карлос предложил ему принять под свое начало небольшую эскадру, несущую охрану атлантического побережья Испании.

Год назад они перебрались в Эль-Ферроль. Беатрис с легким сожалением оставила родную ей Севилью. Но лучшим утешением для нее было видеть, как горели глаза мужа, для которого это назначение было спасением от хандры.

Атлантический океан, неустанно вздымающий высокие зеленоватые валы, разительно отличался от лазурного Карибского моря. Однако Беатрис открыла для себя особое удовольствие приходить на мол или верхом выезжать на обрывистый берег и любоваться его неукротимой мощью. Де Эспиноса опять надолго уходил в плавание, но Беатрис, безусловно, предпочитала скучать по нему, чем наблюдать, как тоска подтачивает его изнутри, а характер становится все более угрюмым…

…Беда разразилась совершенно неожиданно для молодой женщины. Хотя отчасти в этом была ее вина. Как она могла забыть в Санто-Доминго кинжал дона Эстебана?!

Беатрис оставила кинжал у себя, видя в нем залог достойногоповедения племянника мужа. Она спрятала клинок среди толстых фолиантов с пьесами Лопе да Вега, интересоваться которыми никому, кроме нее, не приходило в голову. Впрочем, взывать к благоразумию дона Эстебана ей не пришлось. Изредка он появлялся в доме дяди, и хотя во взглядах, кидаемых им на Беатрис, читалась глубокая неприязнь, если не сказать большего, молодой человек старательно избегал общества тетушки.

Перед отплытием в Европу она хотела выбросить кинжал, но в суете и спешке сборов попросту забыла сделать это. Вспомнив о нем только на борту корабля, Беатрис встревожилась, но затем подумала, что даже если кинжал и найдут, в этом не будет особой драмы, и вряд ли находку свяжут с ней. Однако она ошиблась, и это дорого ей обошлось.

Дон Мигель принял решение продать дом на Эспаньоле лишь в начале этого года, а в июле из Санто-Доминго пришло письмо…

Беатрис знала о ненависти, которую питал к ней их бывший управляющий Фернандо, но не могла предположить, на какую гнусную подлость он способен. Та история с Донато, из-за которой они поссорились с Мигелем вскоре после свадьбы, казалась теперь простым недоразумением. На сей раз управляющий обвинил сеньору де Эспиноса в «непотребной греховной связи» с доном Эстебаном. И да, у Фернандо были доказательства: кинжал, который он прислал вместе с письмом.

Поздним вечером муж пришел к ней в спальню и, показав злополучный клинок, потребовал объяснений. Беатрис растерялась: что будет, если Мигель узнает о попытке его племянника изнасиловать ее? Это, а еще жгучий стыд помешали ей сразу рассказать, как было дело, а потом стало поздно.

– С чего Фернандо взял, что кинжал спрятала я? Дон Эстебан мог потерять его, или кто-то украл…

– В моем доме?! – перебил ее Мигель. – Кто же? Кто мог украсть кинжал, Беатрис? И неужели ты думаешь, что Эстебан не сказал бы мне, если бы потерял его?

– Почему Фернандо поведал тебе об этом лишь спустя многие годы?!

– Фернандо упрекал себя в недостатке мужества и умолял простить ему этот грех. Он написал, что лежит при смерти и хочет облегчить свою душу. Скажи мне, кто стал бы лгать, чуя близкую встречу с Создателем?

На этот счет у Беатрис было другое мнение, но она смотрела в лицо мужа и понимала, что он не поверит в то, что управляющий ненавидит ее и не остановится ни перед чем, чтобы очернить ее имя.

– А коридор возле кухни? Чем вы там занимались? – с яростью в голосе спросил дон Мигель. – Фернандо видел, как Эстебан вышел оттуда, а несколькими минутами позже из кухни появилась ты. И твои волосы и одежда были в беспорядке!

Все дальнейшие попытки Беатрис оправдаться – говоря откровенно, довольно неуклюжие – только усиливали гнев дона Мигеля. В бешенстве от ее упрямства и видя, что она увиливает от ответа, он схватил жену за плечи и встряхнул. На миг Беатрис почудилось, что сейчас он ударит ее, или… его безжалостные пальцы сомкнутся на ее шее. Задыхаясь от боли и отчаяния, она выкрикнула:

– Вызовите дона Эстебана и спросите его, как кинжал оказался у меня! И посмотрим, осмелится ли он солгать!

– Вы держите меня за дурака?! – прорычал дон Мигель. – Вам прекрасно известно, что Эстебан в Санто-Доминго! И как знать, кто на самом деле является отцом Изабеллы и Диего!

Будто проклятый кинжал вонзился ей в грудь…

Это было самым чудовищным обвинением, которое де Эспиноса мог бросить своей жене. Судя по всему, даже сквозь пелену гнева он осознал, что зашел слишком далеко, поскольку вдруг обмяк и разжал пальцы. Беастрис шарахнулась от мужа, душевная мука и жгучая обида заслонили ужас перед его яростью и боль физическую.

– Подите прочь, дон Мигель, – безжизненным голосом проговорила она.

Опомнившись, муж шагнул к ней и глухо пробормотал:

– Беатрис…

– Нет! – воскликнула она, отшатываясь. – Не прикасайтесь! Не смейте прикасаться ко мне!

Де Эспиноса больше не произнес ни слова, и, сгорбив плечи, вышел из комнаты, а Беатрис, проплакав почти всю ночь, забылась тяжелым сном и даже не услышала, как рано утром он уехал в порт.

Когда сеньоре де Эспиноса сказали об этом, на ее губах появилась горькая улыбка: она вспомнила свою свадьбу. История повторялась, но на этот раз Беатрис чувствовала только опустошение. Вряд ли ей стало бы легче, знай она, что ее муж также не сомкнул глаз в эту ночь…

Кинжал де Эспиноса узнал сразу: он сам подарил его Эстебану. Нахмурившись, он вчитался в письмо – и словно небо рухнуло на него. За витиеватыми фразами и бесконечными заверениями Фернандо в преданности стояло нечто, непостижимое для его рассудка.

Беатрис неверна ему? У нее была многолетняя связь с… Эстебаном?! С Эстебаном, бывшим для него не просто сыном покойного брата, а самым дорогим человеком, на которого он перенес большую часть испытываемой к Диего любви!

Пальцы судорожно сжались, сминая листы. Дону Мигелю хотелось отшвырнуть их, как если бы в его руках оказалось мерзкое ядовитое насекомое. Но потом его взгляд упал на кинжал. Мог ли Эстебан быть способным на такое гнусное предательство? А Беатрис? Неужели под прекрасной оболочкой скрывается черная бездна? От века Враг рода человеческого избирает дочерей Евы своими орудиями, чтобы искушать смертных.

Вздор! Он, Мигель де Эспиноса, никогда не страшился ни дьявольских козней, ни сладостных сетей, расставляемых им. И он немедленно пойдет к жене и спросит у нее. Какое-то объяснение есть, он был почти уверен. Почти…

Но то, что произошло в спальне… Беатрис лепетала что-то маловразумительное, и призрачные демоны подозрений обрели плоть и острыми когтями впились в его душу. Ужасные слова сорвались с его губ, прежде чем дон Мигель успел понять их смысл. Он многое бы дал, чтобы обратить время вспять.

Обнять Беатрис, губами осушить бежавшие по ее щекам слезы, которых она не замечала… Однако отвращение, появившееся в глазах жены, остановило его, и он не сделал даже попытки к примирению.

Погруженный в свои тягостные размышления, он мрачно рассматривал стену напротив себя. Годы, прожитые в браке с Беатрис, невольно всплывали в его памяти. Девять лет назад он считал, что его жизнь не имеет больше смысла, и сожалел, что удар шпаги Питера Блада не оказался смертельным. Но искренность и непосредственность сеньориты Сантана вновь зажгла в нем искру, и он неожиданно для себя самого решил связать с ней свою судьбу. Затем – узнавая Беатрис лучше, он начал привязываться к жене, словно прирастая к ней душою. И однажды решив, что Беатрис любит его, в дальнейшем он принимал это как данность, и ему не приходило в голову, что придет день – и все изменится. Де Эспиноса не мог бы сказать, когда его насмешливое любопытство и снисходительность уступили место иному чувству, пустившему глубокие корни в его сердце.

Неужели он ошибался в ней, и она никогда не любила его? Или, оскорбив ее тяжким и несправедливым подозрением, он сам разрушил храм, в котором мерцал огонь, все эти годы согревавший его?

Он запомнил странные слова Беатрис об Эстебане и вяло подумал, что непременно напишет племяннику. Но… что он будет делать дальше? Отчаяние растекалось горечью на языке и горечью в сердце. У него вырвался глухой стон, грудь сдавило до черных точек перед глазами, и ему пришлось сделать несколько медленных осторожных вздохов, чтобы восстановить дыхание.

Что же… У него оставалось море. Всю жизнь оно было для него верным другом и переданной любовницей, лишь на краткий промежуток он решил, что это не так. Но море терпеливо и ждет его. И адмирал де Эспиноса знал, что уже скоро он навсегда упокоится в холодных синих волнах.

* * *

Плавание длилось больше месяца. О том, куда направился «Архангел», сеньора де Эспиноса узнала от навестившей ее доньи Марии Альварес, жены вице-адмирала. У Беатрис хватило выдержки, чтобы скрыть свое удивление: не стоило делать достоянием гласности, что она не знает, где ее муж.

Дон Мигель вернулся в середине августа. У Беатрис забилось сердце, когда она увидела, как муж входит в гостиную. Но он наклонил голову, приветствуя ее, как приветствовал бы совершенно постороннюю донью.

Время шло, и постепенно Беатрис стало казаться, что ее душе установилось некое подобие равновесия. Надо жить дальше. Хотя бы ради Изабелиты и Диего. Отношение Мигеля к детям не изменилось – наоборот, он как будто стал больше баловать обоих, а особенно дочь. В глубине души Беатрис чувствовала, что он вряд ли сам верил в вырвавшиеся у него в пылу гнева слова. Но невыразимая печаль по-прежнему наполняла ее сердце…

…В гостиной было жарко, но к утру все выстынет – пламя свечей колебалось от сквозняков, гуляющих по всему дому. За окнами совсем стемнело, и сквозь завывание ветра в трубах едва различимо донесся колокольный звон.

Беатрис отложила полог, который она расшивала для церкви Пресвятой девы, и встала. Рамона уже должна была уложить детей, и сеньра де Эспиноса хотела пожелать им добрых снов этой бурной ночью, а после лечь самой, пока дрова в растопленном в ее спальне камине не прогорели окончательно.

Изабелла никогда не боялась бури, а вот Диего пришлось долго уговаривать, чтобы он выбрался из-под одеяла. Наконец успокоенный малыш сонно засопел, и Беатрис прошла к себе. Ее упорно не оставляли мысли о том, где в этот час дон Мигель: в безопасности, на берегу, возможно, в портовой таверне, где сизый дым клубится под потолком, и разбитные румяные служанки разносят еду и подогретое вино со специями, а набившиеся в зал моряки отпускают соленые шуточки, и хохот заглушает рев прибоя. А если «Архангел» не успел достичь гавани… Она поежилась, представив отчаянно борющийся с бурей корабль.

«Для Мигеля это не первый шторм, и даст Бог, не последний. В последние месяцы меня не сильно огорчало его отсутствие…»

Как бы она ни пыталась разобраться в себе, тянущее чувство тревоги неотпускало ее.

«Я больше не люблю его? – эта мысль смутила Беатрис, и она тут же подумала: – Разумеется, он дорог мне, он отец моих детей. Но наша любовь… Что от нее осталось? И почему же именно сегодня мне так неспокойно?»

Беатрис рассердилась на себя, в то же время ощущая слабый упрек совести: занятая собственными переживаниями, она не обращала никакого внимания на то, что Мигель нездоров.

«Все дело в этом шторме и в том, что мой муж неважно выглядел перед отплытием…» – в конце концов решила она.

Беатрис уснула, хотя и не сразу. Ей показалось, что спала она недолго, потому что когда она открыла глаза, за окнами было темно. Но ветер больше не налетал на дом бешеными порывами. Со двора доносились голоса, на стенах комнаты мелькали отсветы факелов.

Беатрис встала с кровати и подошла к окну. Дождь все еще лил, и сквозь стекла огни факелов казались размытыми пятнами. Метались темные фигуры людей, заржала лошадь. Неужели вернулся Мигель? Неожиданно для себя она испытала облегчение. Вздрагивая от холода и волнения, она стянула со спинки кресла тяжелый бархатный халат, запахнулась в него, затем заплела волосы в косу и, нашарив босыми ногами домашние туфли, направилась к дверям.

Когда она вошла в гостиную, муж сидел в кресле, а Мануэль, управляющий, торопливо разводил огонь в камине. На полу лежал сброшенный плащ, с которого натекла уже целая лужа. Капельки воды поблескивали на высоких сапогах де Эспиносы и в его волнистых волосах, отливающих серебром в неярком свете свечей стоящего на каминной полке канделябра.

– Донья Беатрис? – медленно проговорил дон Мигель, повернув голову на звук шагов.

– Доброе утро, донья Беатрис, – отозвался Мануэль.

Огонь наконец-то вспыхнул, управляющий встал и поклонился ей.

– Доброе утро… Дон Мигель, я рада, что вы благополучно достигли порта.

– Рады? – саркастично осведомился он.

– Да, – твердо ответила Беатрис. – Но вам нужно переодеться в сухое, – Она повернулась к управляющему: – Мануэль, разбуди Маргариту, пусть согреет вина и приготовит что-нибудь укрепляющее.

– Разумеется, донья Беатрис, – пробормотал Мануэль, отступая к выходу, – А Хосе сейчас принесет одежду.

– Вы не обязаны проявлять знаки внимания – тем более, что вам это в тягость, – сухо сказал де Эспиноса, когда дверь за управляющим закрылась. – Мануэль прекрасно справится сам. Сожалею, что потревожил ваш сон.

Беатрис с тревогой рассматривала его, – теперь, когда стало светлее, ей бросился в глаза изнуренный вид мужа. Его лицо покрывала бледность, скулы были резко очерчены, и меж бровей залегла глубокая складка.

– Я все еще ваша жена, – тихо ответила она. – И мне не в тягость позаботиться о вас. Я беспокоилась – мне не приходилось видеть такого ужасного шторма. Как вам удалось войти в пролив? Я помню ту подводную гряду, которую вы мне показывали…

– Да, шторм был не из самых кротких, – тонкие губы де Эспиносы скривились в усмешке. – Пришлось немало потрудиться, чтобы миновать подводные скалы. В какой-то момент «Архангел» несло прямо на них… – он утомленно прикрыл глаза. – Тогда вы смогли бы освободиться от докучливого мужа, не так ли, донья Беатрис? Но небу было угодно оставить нам наши жизни…

Сердце опять кололо тупой иглой, и он привычным уже движением принялся растирать грудь.

Беатрис не обратила внимание на его язвительную фразу, беспокойство все больше охватывало ее.

– Вам нездоровится? – она подошла ближе и склонилась к де Эспиносе.

– Пустяки.

Однако в этот момент игла особенно злобно вонзилась ему в сердце, и он откинул голову на спинку кресла, стараясь дышать осторожно и неглубоко. Теплые пальцы дотронулись до его лба, он хотел отдернуть голову, но… не смог. Ее прикосновения успокаивали… Как в той, другой жизни, в Ла Романе. И пусть он знал, что к прошлому им не возвратиться, и его женой движет в лучшем случае сострадание, но ему хотелось чувствовать ее руки, ее близость…

– Когда это началось? И почему вы сразу мне не сказали? – сердито спросила Беатрис.

Посиневшие губы и затрудненное дыхание мужа, его пальцы, вцепившиеся в ткань камзола на груди – ее опыта было достаточно, чтобы определить, что у него начинается сердечный приступ. Уже не думая об их отношениях, она быстро ослабила дону Мигелю шейный платок, затем растянула его камзол.

– Не хотел затруднять вас, – продолжал усмехаться он, не открывая глаз.

Появился Хосе с ворохом одежды, и Беатрис повелительно сказала ему:

– Маргарита наверняка уже согрела вино, отправляйся на кухню и принеси его. И пусть она вскипятит воду. Быстро! – она повернулась к мужу: – Я должна спуститься в кладовую, чтобы взять пакетики с травами и приготовить для вас отвар. А вам лучше не совершать резких движений и не вставать.

– Я не собираюсь садиться на коня и скакать на битву, будьте уверены.

– Надеюсь на ваше благоразумие. Хотя в том, что касается вашего здоровья, вы не слишком-то его проявляли.

Беатрис очень не хотелось оставлять его в такой момент, но она рассудила, что быстрее сама найдет нужные травы, чем будет тратить время на объяснение слугам.

В кладовой она торопливо перебирала пахучие свертки.

«Leonurus – прочитала она надпись на пакетике, – вот то, что мне нужно! Еще понадобится валерьяна и ягоды Crataegus».

Когда она вернулась в гостиную с подносом, на котором стояла большая дымящаяся кружка с отваром, то обнаружила, что дон Мигель был уже без камзола и сапог. В полотняной рубахе, укрытый до пояса легким походным одеялом и устроив босые ноги на обитой мягкой кожей скамеечке, он сидел в придвинутом ближе к огню кресле. Видимо, при помощи Хосе он переоделся, впрочем, одежды, как и плаща, нигде не наблюдалось, – как и самого Хосе. Рядом стоял табурет с еще одним подносом. В руках де Эспиноса держал кубок, из которого прихлебывал мелкими глотками.

– Вы все же вставали, – укоризненно заметила Беатрис, подходя к нему.

– Не оставаться же мне в мокрых штанах, – отозвался дон Мигель, пристально разглядывая жену, – Что это там? – полюбопытствовал он, переведя взгляд на кружку.

– Эти травы издревле используют для лечения сердца…

– Мне уже лучше, не извольте беспокоиться.

Беатрис опустила поднос на табурет и скрестила руки на груди.

– Вам не лучше, дон Мигель. И будет гораздо хуже, если вы будете и дальше упорствовать.

– Ну да, вы же преисполнены сострадания ко всем… убогим… – хмыкнул он.

Вспыхнув от возмущения, Беатрис приготовилась резко возразить ему но осеклась. А дон Мигель, высказав эту колкость, тем не менее, взял кружку. Он подозрительно принюхался, затем сделал большой глоток.

– Иисусе! Что за зелье вы сварили?! – поперхнувшись, воскликнул он.

– Это всего лишь Leonurus, да, вкус должен быть горьким, но…

– В жизни не доводилось пробовать такой дряни!

– И все же вам придется это выпить. Более того – отец Кристиан предписывал пить отвар в течение двух недель, – досадуя на его язвительное упрямство, проговорила Беатрис.

– Милостивый Боже, этак вы меня уморите верней подводных камней!

– Вы ведете себя хуже Диего, ему я по крайней мере могу пообещать сладости, – она вдруг прыснула со смеху.

– Ну так попробуйте и мне пообещать что-нибудь, донья Беатрис, – усмехнулся де Эспиноса.

Беатрис потупилась, отчего-то смутившись, и дело было даже не в двусмысленности его последних слов, просто сама их перепалка взволновала ее.

– Выпейте, прошу вас, дон Мигель, – тихо попросила она и вздохнула.

– Раз вы так настаиваете… – пробормотал он и храбро поднес кружку к губам.

Она наблюдала, как, стараясь не морщиться, он пьет отвар.

– Уф, у вас припасено еще что-то, или на сегодня мои мучения закончены? – со стуком водрузив кружку на поднос, поинтересовался он.

– Я забыла упомянуть, что лекарство нужно принимать дважды в день, – ответила Беатрис, пряча улыбку при виде вытянувшегося лица мужа.

Де Эспиноса собирался еще раз посетовать на несправедливость к нему судьбы, но злобная игла вновь напомнила о себе. С ним творится черт-те что! Опустив веки, он прислушивался к своей боли. Звякнул металл – это Беатрис поставила поднос на пол.

– Будет лучше, если вы проведете ночь здесь, – мягко сказала она, усаживаясь на табурет. – Не стоит рисковать, поднимаясь по лестнице в вашу спальню. К тому же, камин там не топили.

Дону Мигелю было трудно смириться с осознанием собственной немощи, тем более, что отнюдь не боевые раны явились ее причиной. Он захотел возразить Беатрис, но она продолжила, будто читая его мысли:

– Вы обязательно поправитесь, но сейчас вам необходим покой.

Скрипнула дверь, и дон Мигель приоткрыл глаза: в гостиную почти вбежал Мануэль, следом за ним тащился зевающий Хосе.

– Мануэль, дон Мигель останется в гостиной. Постелите ему здесь, – она показала на стоящую возле стены широкую кушетку.

Де Эспиноса встретился глазами с растерянным взглядом управляющего и приподнял бровь. Хотя слуги любили свою госпожу, пожалуй, Беатрис еще не распоряжалась столь властным тоном. Впрочем, Мануэль быстро справился с собой и с готовностью закивал головой.

– Как вам будет угодно… Хосе! – прикрикнул он на сонного парня. – Ты слышал? И шевелись!

Хосе и впрямь проявил невиданную расторопность и вскоре появился, сгибаясь под тяжестью груды подушек и большого покрывала.

Де Эспиноса с любопытством посматривал на жену, которая вместе со слугой готовила ему ложе. Она в который раз поразила его этим утром. Однако он тут же напомнил себе, что обольщаться не должен. Беатрис сострадательна, как он сам и сказал ей, но вряд ли это что-то меняет.

После того, как кушетка была застелена, молодая женщина подошла к нему:

– Я и Хосе поможем вам лечь.

Дон Мигель нахмурился, чтобы скрыть невесть откуда взявшееся смущение: он абсолютно не предполагал, что Беатрис, принеся ему лекарство, останется рядом и, тем более, будет укладывать его в постель. Ему вовсе не хотелось представать перед ней в одной рубашке, да к тому же сейчас, когда он так слаб.

«Я одряхлел. И составляю теперь печальный контраст своей жене», – язвительно поддел он себя.

– Мне поможет Хосе, а вам следует пойти к себе и отдохнуть, донья Беатрис, – он произнес это, как ему казалось, достаточно равнодушным тоном, чтобы обидеть ее.

Беатрис взглянула с недоумением, а потом усмехнулась:

– Вам придется потерпеть мое общество. Я должна убедиться, что лекарство подействовало.

Мысленно послав все к дьяволу, де Эспиноса резким движением сбросил одеяло, будто надеялся смутить и ее своим полураздетым видом. И в самом деле, она отвела глаза, в свою очередь вызвав у него усмешку. Он поднялся, преодолевая слабость, и Беатрис тут же шагнула вперед, с другой стороны подскочил Хосе.

– Черт побери! – не сдержался дон Мигель. – Я еще в состоянии стоять на ногах!

Яростно оглядев обоих, он сумел без посторонней помощи добраться до своего ложа и даже не слишком задохнуться.

– Вот и хорошо, – покладисто сказала Беатрис. – Вижу, что вам немного лучше. Тем не менее, я еще побуду здесь. Хосе, передай всем слугам, что дон Мигель отдыхает в гостиной, чтобы никто не тревожил его, – обернулась она к слуге, который с поклонами пятился к дверям.

– Будет исполнено, донья Беатрис, будет исполнено.

– Вам лучше уснуть, дон Мигель, – заметила она, устраиваясь в кресле.

– Я все-таки склоняюсь к мысли, что скалы были бы предпочтительнее, – огрызнулся де Эспиноса.

Дышать стало ощутимо легче, и он почувствовал, что засыпает. Он услышал, как Беатрис тихонько рассмеялась и прошептала:

– Камней вам удалось избежать… А вот меня…

Однако де Эспиноса не был уверен, действительно ли слышал эти слова, или они почудились ему…

Дыхание весны

Февраль 1699.

Щурясь от яркого, почти весеннего солнца, Беатрис взглянула на извилистый и узкий феррольский залив, затем оглядела стоящие на якоре корабли. «Архангела» в порту не было, – как и других кораблей эскадры. Следовало бы пойти домой, но Беатрис медлила. Вздрагивая под порывами северного ветра, она плотнее запахнула шерстяной плащ. В общем-то, зима по местным меркам не была суровой, но молодая женщина, привыкшая к зною Эспаньолы, страдала от промозглого климата северо-запада Испании.

Поначалу в местном обществе сеньору де Эспиноса приняли настороженно, но за месяцы, прожитые в небольшом городке, который напоминал Ла-Роману, ей удалось завоевать сердца замкнутых уроженок Галисии, в основном жен капитанов и офицеров эскадры.

Беатрис и сама не поняла, как получилось, что когда она отправлялась навестить немногих своих приятельниц или в церковь, ее путь всегда лежал через эту площадь, и она обязательно искала глазами знакомые паруса. Как и прежде, она высматривала корабль мужа, но Мигель ничего об этом не знал…

…По счастью, приступ не привел к серьезным последствиям, и уже на следующий день дон Мигель был на ногах. Но радость Беатрис омрачало знание – в обители Ла Романы и в госпитале Санто-Николаса она видела немало пациентов, страдающих сердечными хворями. Покой и травы могли продлить им жизнь, но, однажды проявившись, болезнь уже не отпускала тех, кто стал ее жертвами. Поэтому Беатрис внимательно наблюдала за мужем, стараясь заметить первые признаки недомогания. Однако пока все было хорошо.

Муж сдержано и немного иронично принимал ее заботу. Он не возвращался больше к предмету их ссоры и не расспрашивал Беатрис о кинжале, но в ее душе остался жгучий осадок. Как мог Мигель, даже находясь во власти гнева, усомниться в том, что Изабелла и Диего – его дети?!

Глубокая рана не спешила заживать, хотя боль и стихала. Беатрис ловила на себе изучающие взгляды дона Мигеля, в которых ей чудилась затаенная грусть. Поначалу это раздражало ее и она напрягалась, отводя глаза, но затем…

«Стало волновать…» – подсказал молодой женщине внутренний голос.

«Мне просто не хотелось бы… А чего именно? Заново влюбиться в своего мужа? Нет! Как можно даже думать о любви!»

Беатрис сжала губы, не желая продолжать свой внутренний диалог. Не было смысла и дальше стоять на пронизывающем ветру, и Беатрис пошла в сторону дома. Вечером она еще выйдет взглянуть на залив.

Это было самое длительное плавание адмирала де Эспиносы, и она переживала, как муж перенесет его. К тому же, погода стояла холодная, с внезапными шквалами. Сегодня в первый раз после недели затяжных дождей небо очистилось и выглянуло солнце.

Беатрис советовала себе положиться на волю Господа и запастись терпением, но это не помешало ей выйти вечером с той же целью, а затем – и в последующие дни.

Эскадра по какой-то причине задерживалась, и тревога Беатрис росла.

* * *

Дон Мигель действительно написал своему племяннику. Письмо было отправлено еще в августе, но Эстебан не ответил. Этому могло найтись самое простое объяснение: упадок, в последние годы царивший в Испании, не лучшим образом сказался на связи метрополии с колониями в Новом Свете. До сеньора адмирала не доходили сведения о кораблекрушениях, но это еще не значило, что письмо благополучно достигло адресата. Оставалось писать снова и на этот раз отправлять письмо с кем-то из слуг.

Задеты его гордость и сама честь, и де Эспиноса должен был разобраться во всем до конца, но отчего-то он медлил. Чертов кинжал лежал в потайном ящичке стола. Не раз, долгими зимними вечерами, де Эспиноса доставал клинок и задумчиво вертел его в пальцах.

Постепенно у него зародились сомнения: почему именно кинжал? Почему не перстень, не какая-то драгоценная побрякушка? Кинжал, да еще несколькими годами ранее подаренный обманутым мужем. Странный знак внимания возлюбленного.

Конечно, дело нечисто, но чем дольше дон Мигель думал обо всем, тем больше видел неувязок. После свадьбы племянник приезжал считанные разы. Любовники могли бы встречаться где-то вне стен его дома, но де Эспиносе казалось, что как Беатрис, так и Эстебан не просто не питали взаимной приязни, но и сторонились друг друга. Были ли способны они так притворяться? Разум твердил, что да, и низость человеческая не имеет границ, а сердце упрямо сопротивлялось.

Беатрис явно что-то скрывала, кроме того, здесь был замешан Эстебан. Это вновь вызывало глухой гнев и желание во что бы то ни стало добиться от жены ответа. А затем дон Мигель вспоминал, с каким отвращением она смотрела на него, и лишь криво усмехался.

Не совершил ли он самую ужасную ошибку в своей жизни, позволив бешеной ревности взять над собой верх? Он все чаще задумывался об этом. Вероятно, поэтому тяжелая усталость все сильнее охватывала его, а доселе привычные неудобства морских походов начали тяготить.

Сердечный приступ беспощадно напомнил ему о быстротечности отпущенного смертным времени и о поздней осени его собственной жизни, и еще сильнее поколебал представления де Эспиносы о том, что он должен, а что – нет. Он прятал под иронией свою тоску. И подавлял желание прижаться губами к нежным рукам жены.

В феврале, отправляясь в очередное плавание, дон Мигель взял кинжал с собой и однажды вечером, поддавшись порыву, швырнул его за борт. Закатное солнце кроваво сверкнуло на золотой насечке клинка, а затем тот исчез в бурных зеленоватых водах Атлантики. На краткий миг де Эспиноса ощутил покой. Но… Сможет ли когда-нибудь Беатрис простить его?

* * *

Де Эспиноса вернулся в последний день февраля, с утренним приливом. Именно в этот день Беатрис твердо решила успокоиться и не пошла на мол. В доме поднялась обычная суета, а молодая женщина при виде мужа внезапно ощутила радость. Ей пришлось даже побороть порыв подскочить к нему, как она, бывало, делала в Санто-Доминго, не обращая особого внимания на приличия. Дон Мигель внимательно посмотрел на нее и поклонился, а Беатрис кольнуло нечто, сродни разочарованию, – он не дотронулся до ее руки.

– Все ли… было благополучно, дон Мигель?

Она многократно задавала этот вопрос, но сейчас ее голос дрогнул.

– Благодарю вас, более чем, – улыбнувшись уголками губ, ответил де Эспиноса.

– Я волновалась, – сама не зная, почему, призналась она, – вас так долго не было…

Взгляд дона Мигеля стал пытливым, словно он желал проникнуть ей в самую душу.

– Моряку всегда отрадно, когда его ждут дома, – помолчав, проговорил он и еще раз поклонился жене.

Смущенная Беатрис потупилась и больше ничего не сказала.

За обедом она украдкой рассматривала де Эспинозу. Его лицо покрывал легкий загар, и в целом он не выглядел утомленным. Болезнь отступила, и Беатрис надеялась, что на достаточно долгий срок.

Дон Мигель же, напротив, в открытую изучал ее, и когда их глаза встречались, Беатрис быстро отводила взгляд, с досадой чувствуя, как кровь приливает к ее щекам. Впрочем, это не мешало им вести беседу – впервые за многие месяцы, и она даже несколько раз рассмеялась, когда муж поведал ей забавные эпизоды плавания.

После обеда Рамона увела детей посмотреть на последнее представление бродячих артистов перед началом Великого поста, а Беатрис ушла на кухню: она хотела приготовить для мужа вино с корнями Астрагалиуса, оказывающего укрепляющее действие. Пока корни настаивались в горячей воде, она поболтала немного с Маргаритой и отдала распоряжения насчет ужина. Выждав положенное время, она перелила настойку в кубок с вином, затем добавила туда ложку меда.

Осторожно неся поднос с кубком, Беатрис поднялась на второй этаж. Она полагала, что де Эспиноза в своем кабинете, служившем так же хранилищем для тех книг, с которыми ее мужу было трудно расстаться. Этот дом значительно уступал размерами их особняку в Санто-Доминго, и казался ей гораздо уютнее.

«Вот если бы только зима не была такой холодной!» – тут же вздохнула Беатрис.

Дон Мигель действительно был в кабинете, он с некоторым удивлением посмотрел на вошедшую жену.

– Уж не очередное ли зелье по рецепту отца Кристиана в этом кубке?

– Нет, это рецепт монахинь из Ла Романы, – с обманчивой кротостью ответила Беатрис.

– Я прекрасно себя чувствую, – поспешил уверить ее де Эспиноза, косясь на кубок, – Ваши отвратительные травяные отвары тем не менее подняли меня на ноги. Так что нет никакой необходимости…

Беатрис поставила поднос на стол и улыбнулась: ее начал забавлять этот спор:

– Дон Мигель, на этот раз вкус достаточно приятный.

– Верится с трудом, – Он не собирался уступать так быстро. – Откуда вам знать, какого вкуса это… этот напиток?

– Чтобы у вас не оставалось сомнений, я… попробую его, – Беатрис поднесла к губам кубок и отхлебнула настойку.

Дон Мигель уставился на алые от вина губы жены. Ему в голову пришла простая, и в то же время приводящая его в отчаяние мысль: он был бы рад пить с ее губ худшую горечь, чем намешанную в том чертовом пойле, которым она потчевала его долгих две недели!

– Хорошо, – криво усмехнулся он, с трудом отрывая взгляд от ее лица. – Давайте ваше… э-э-э лекарство.

Напиток оказался приятным, горько-сладким, с пряными нотками и почти понравился ему.

Беатрис молча стояла рядом с креслом, ожидая, когда муж допьет вино.

– Вы как будто опасаетесь, что я выплесну вино в окно, – не удержался он от иронии.

«И в самом деле, кто-то из слуг уберет кубок, почему я не ухожу…» – подумала она, но вслух сказала:

– Возможно, вам понадобится вода, чтобы перебить плохой вкус. И это даже не лекарство, астрагалиус поддержит ваши силы.

– Право, вы так заботливы, что я начинаю думать… – пробормотал де Эспиноса и нахмурился.

– Что… думать? – с забившимся сердцем спросила Беатрис.

– Ничего, донья Беатрис, – поставив пустой кубок на стол, он отвернулся к окну.

Беатрис смотрела на резко очерченный профиль Мигеля, суровую складку у губ, обильно посеребренные сединой волосы, и осознание его гордого одиночества и неизбывной боли вдруг нахлынуло на нее. И тогда ее сердце затопила нежность к мужу.

– Мигель, – прошептала она, затем наклонилась к нему, и, взяв его лицо в свои ладони, мягко повернула к себе: – Мигель…

В его глазах было изумление, кажется, он хотел что-то сказать… или, может, отстраниться? Но Беатрис уже тянулась к его твердо сжатым губам. И прильнув к ним своими, вновь ощутив их вкус, она больше не думала ни о чем.

Де Эспиноса развернулся к ней, его руки осторожно коснулись ее плеч, затем он притянул жену к себе. Он не хотел задаваться вопросом – почему после стольких месяцев отторжения, она снова рядом, он просто наслаждался ее близостью. Беатрис опустилась на колени мужа, обвивая руками его шею, и де Эспиноса судорожно вздохнул, прикрывая глаза: Беатрис, его драгоценная жена, вернулась к нему!

– Я не мог и надеяться… что это еще возможно между нами… – прошептал он едва слышно, гладя Беатрис по спине.

– Мигель, я…

– Не надо, – прервал он, – не говори ничего, просто будь… Нет, скажи: простишь ли ты меня?

– Я простила… – очень тихо ответила она и уткнулась лицом ему в грудь.

* * *

Остаток дня прошел для Беатрис как в полусне. Она пыталась понять, что побудило ее бросится в объятия мужа.

«Получается, я люблю его? Как прежде?» – с удивлением спрашивала она себя и сразу же отвечала: «Нет, не как прежде… а как?»

Она вдруг осознала, что испытывает к нему не пылкую страсть, как в начале их брака, а нежность, которая ласковым теплом наполняла ее душу.

Они разговаривали о каких-то пустяках, не касаясь ни их бурной ссоры, ни примирения, и Беатрис ловила на себе взгляды Мигеля, светящиеся недоверчивой радостью, и в то же время испытующие. Больше всего она удивлялась охватившему ее томлению, ее тело будто пробуждалось ото сна. Она желала мужа, его поцелуев и ласк, желала, чтобы он вновь любил ее… Несмотря на волнение, она уснула, и впервые за долгое время ее сон был глубок. На следующее утро молодая женщина поднялась довольно поздно и с разочарованием узнала от Мануэля, что дон Мигель отбыл по делам.

«Он ничего не сказал мне».

С другой стороны, за последнее время это стало уже обыденностью для них, но Беатрис огорчилась.

День пролетел в хлопотах, и она старалась отгонять грустные мысли. Дон Мигель не вернулся к ужину, в этом также не было ничего необычного, и Беатрис, вздохнув, распорядилась накрыть стол в ее крошечной гостиной. Уже в постели ей подумалось:

«А если он… опять болен, ведь приступ может случиться в любую минуту!»

Она даже села и спустила ноги на пол, но затем, сердито тряхнув головой, велела себе унять разыгравшее воображение и легла обратно.

Наутро, когда она вошла в зал, де Эспиноса был там. В камине горел огонь: хмурое утро скорее напоминало о ноябре, чем о начале весны.

– Отвратительная погода, донья Беатрис, – сказал де Эспиноса вместо приветствия.

– Не могу не согласиться с вами, дон Мигель, – ответила она и добавила с мягкой иронией: – Но ведь благодаря ненастью я имею удовольствие видеть вас.

– Сожалею, вчера я задержался допоздна, корабль с ценным грузом напоролся как раз на ту подводную гряду у входа в залив, а поскольку надвигалось ненастье, я оставался в порту, чтобы лично убедиться… – он вдруг прервал сам себя. – Но это вам совсем не интересно.

– Очень интересно, – улыбнулась Беатрис.

– Вот даже как? – усмехнулся де Эспиноса. – После десяти лет брака вы не перестаете удивлять меня, донья Беатрис, – он подошел к жене и поднес ее руку к своим губам. – И восхищать.

– Тем не менее, вы не пришли ко мне – ни вчера, ни позавчера, – тихо ответила она, глядя ему в глаза.

– Вас это огорчило? – приподнял бровь де Эспиноса. – У меня были сомнения… – он вдруг закашлялся и продолжил осипшим голосом, – в том, что я верно понял…

– Я ждала вас, – просто ответила Беатрис.

– Было непростительно с моей стороны – заставлять тебя ждать, Беатрис… – прошептал он, прижимая ее ладонь к своей щеке, – Пожалуй, я должен клятвенно пообещать, что больше тебе не придется делать это…

* * *

Де Эспиноса лежал на спине, бездумно уставившись в потолок. Ненастный день сменился ненастной же ночью, ветер злобно завывал в трубе давно погасшего камина. Пора бы было отправиться к себе, и он поймал себя на мысли, что думает об этом с сожалением, будто уйди он сейчас – и волшебная греза исчезнет, а наутро Беатрис встретит его холодным взглядом.

«Я окончательно превратился в несносного подозрительного старца» – он усмехнулся своим страхам и высвободил плечо из-под головы жены.

Его халат был сброшен рядом с кроватью, а рубашка отыскалась под креслом.

– Мигель… – сонно пробормотала Беатрис.

– Спи, сердце мое.

– Не уходи, – она приподнялась на локте.

– Ты хочешь, чтобы я остался? В самом деле?

– Очень, – Беатрис лукаво улыбнулась. – И еще мне холодно.

– Плутовка, – он рассмеялся. – Я догадался.

Беатрис откинула край одеяла:

– Дон Мигель, не соблаговолите ли вы лечь здесь?

Де Эспиноса наклонился к жене и хрипло сказал, целуя ее:

– Я люблю тебя. Боже милостивый, как же я люблю тебя, Беатрис…

Часть пятая. Под сенью яблонь Сомерсета

Летом 1699 года Питер Блад принял очередное судьбоносное решение.

Дождливый день

В один из первых дней июня Блад, покуривая набитую вирджинским табаком трубку, смотрел, как по оконным стеклам его кабинета, служившего также и библиотекой, скатываются змеящиеся струйки дождя. Мир за окнами был однообразен и уныл. Впрочем, дождь прекращался, и сквозь серую хмарь облаков проступало бледно-голубое небо. Блад открыл окно и выглянул наружу, вдыхая влажный воздух, несущий запах листвы и мокрого камня. Ничего не напоминало о событиях более чем десятилетней давности, положивших начало его одиссее, люди не струились бесконечным потоком по улицам города, и из окон напротив никто не разглядывал Блада ни с осуждением, ни как бы то ни было еще. Но солнце, вдруг выглянувшее из-за туч, превратило черепицу островерхих крыш Бриджоутера в серебристую морскую рябь, а небо налилось густой, нездешней синевой…

Мысленно он перенесся в июньский день 1696 года. Терсейра, форпост Европы в Атлантике, рубеж между двумя мирами…

…Как он и предполагал, в Ангре-ду-Эроишму у них не возникло сложностей с поиском корабля. Бриг «Святой Георгий» готовился взять курс на Бристоль, и его капитан чрезвычайно обрадовался новым пассажирам. Ровно через неделю, с утренним отливом «Святой Георгий» поднял якорь. «Сантиссима Тринидад» лишь днем ранее покинула гавань.

Блад стоял на полуюте, глядя на пенную кильватерную струю. Он размышлял о событиях последних недель. Стечение обстоятельств, приведшее к встрече с заклятым врагом, едва не стало роковым. Хотя в самой встрече как раз не было ничего сверхъестественного. И единственное, на что можно досадовать – это на собственную самонадеянность. Раз уж он рискнул воспользоваться караванными путями испанцев.

Он полагал, что существует не так уж много вещей, способных удивить его, однако дон Мигель де Эспиноса преподнес ему сюрприз. Блада поражал не сам факт, что жестокий испанец обзавелся семьей, а глубокая любовь, которую тот испытывал к жене, раз уж смог преодолеть себя и обратиться к врагу за помощью. Знойный полдень и глухая осеняя ночь… Более несхожих по натуре супругов трудно представить. Он думал и о младенце, которому помог появиться на свет. Диего де Эспиноса. Что же, хотелось надеяться, что судьба этого Диего сложится иначе…

– Мне кажется, я знаю, о чем ты думаешь, – услышал он голос Арабеллы.

– И о чем же, моя дорогая? – улыбнулся Блад.

– Что мир чертовскитесен. Я угадала?

– Угадала – сказал он, любуясь женой, – Но разве леди прилично употреблять подобные выражения?

– Нас никто не слышит, – заговорщически ответила она.

Она подошла ближе, и руки Питера сами собой сомкнулись на ее талии. На всякий случай оглянувшись, он притянул Арабеллу к себе.

– Надеюсь, на «Светом Георгии» нам не уготованы внезапные встречи, – прошептала Арабелла.

– Я запросил у капитана список пассажиров, – серьезно сказал Блад и прижался губами к ее виску.

Поверх головы Арабеллы он смотрел на северо-восток – туда, где за линией горизонта лежала Англия, радуясь чему-то неуловимому, и в то же время гадая, что их ждет впереди…

…Дальнейшее их путешествие и в самом деле проходило без каких-либо неожиданностей. Даже погода оставалась неизменно благоприятной. Вскоре после прибытия в Англию, Блад приобрел увитый плющем уютный домик в Бриджоутере, хотя средства и позволяли ему выбрать хоть Лондон. Но Бриджоутер понравился ему еще в приснопамятном 1685 году, когда он предпринял свою первую попытку осесть и вести мирную жизнь.

Однако радость возвращения под сень яблоневых садов длилась недолго, и вскоре бывший губернатор Ямайки осознал, что ему невообразимо трудно мириться со многими английскими реалиями. Графство было разорено, восстание Монмута сокрушающей все на своем пути волной прокатилось по нему, многие сторонники мятежного герцога – а его поддерживало большинство населения Сомерсета – были либо казнены, либо подобно Бладу и его товарищам по несчастью, сосланы; вернуться же домой повезло лишь единицам. Среди этих счастливчиков оказался и Джереми Питт – было бы излишним говорить, что на Ямайке его мало что держало.

Уравновешенный, кажущийся вполне довольным жизнью, он никогда не показывал, сколь сильны были его тоска по дому и тревога за судьбы своих юных тетушек, и даже Блад со своей проницательностью не догадывался о том, что снедало его штурмана. Джереми не мог пойти на риск и дать о себе знать, опасаясь, что его послание может усугубить и без того непростое положение сестер Питт, и это еще при условии, что их не настигла карающая длань королевского правосудия.

Как только только лорд Уиллогби объявил бывшим каторжникам об амнистии, Питт написал им, и Питер хорошо помнил, как дрожали губы его молодого друга, когда тот пришел к нему и сообщил, что наконец-то получил весточку из дома, и что у его тетушек все благополучно.

Сразу после того, как Блад ушел в отставку с поста губернатора, Питт оставил службу в королевском флоте и вернулся к своей профессии шкипера. Питер ссудил ему недостающую часть суммы на покупку судна – щепетильный Джереми и не согласился бы принять деньги в дар, так что теперь тот был владельцем собственной ладной шхуны и занимался каботажными перевозками по всему побережью Англии…

Порыв ветра качнул крону растущего рядом с домом ясеня, бросил в лицо Питеру холодные тяжелые капли, и он задохнулся, ощутив себя на мгновение на палубе корабля. Сегодня у него явно день воспоминаний. Блад усмехнулся и подумал, что все дело в дожде, почти беспрерывно льющем уже три дня. Конечно, ему далеко до тропических родственников, обрушивающих на ярд земли за считанные минуты галлоны воды, но тоскливая монотонность истинно английского дождя кого угодно вгонит в меланхолию. И вызовет разлитие желчи – иронично заметил себе Блад-доктор.

Солнце вновь спряталось, синева неба померкла, безнадежно проигрывая битву очередному воинству в серых лохмотьях. Блад оторвался от созерцания пустынной улочки и, оставив окно распахнутым, подошел к массивному, украшенному резьбой шкафу-кабинету из мореного дуба. Открыв боковую дверцу, он извлек на свет бутылку. Ямайский ром, шестилетней выдержки, темное золото Вест-Индии. Сильные пальцы без труда вытащили плотно притертую пробку, и по комнате разлился насыщенный, чересчур резкий для блеклого дня аромат.

Прощальный подарок Нового света. Ром можно купить и в Англии, но этот был сделан еще до землетрясения, и стал настоящей редкостью. Кроме бутылки, в отделении имелись и пара серебряныхбокалов с тонкой гравировкой, хотя, конечно же, ром следовало пить из кружек. Оловянных.

Хмыкнув, Блад наполнил бокал и сел на стоящий возле окна стул, обитый мягкой кожей. Мелкими глотками, позволяя пряной горечи обжечь рот, он пил ром и продолжал размышлять.

…Через пару недель после того, как они обосновались в Бриджоутере, в кабинет Блада шагнул вернувшийся из очередного плавания, обветренный и покрытый красноватым северным загаром Джереми, и в серых глазах шкипера плескалась радость. Питер тоже был рад встрече, но уж не тогда ли ощутил первый отголосок тоски?

Надо было видеть изумление на лицах тетушекДжереми, когда, уступая просьбам Джереми, он появился на пороге их дома. У сестер Питт, из хрупких девушек превратившихся в приятных глазу молодых женщин, и в самом деле было все благополучно: их не бросили в темницу и не лишили имущества. Энни вышла замуж за некоего мистера Роулинга, славного малого, и за ее юбку цеплялись трое разновозрастных ребятишек. Семейство Роулингов жило здесь же, благо места в просторном доме хватало всем.

Из окон гостиной Блад мог видеть домик миссис Барлоу. Как он знал, хозяйка здравствовала и поныне, и на мгновение у него мелькнула ребяческая мысль, а не навестить ли ее и справиться ли о той самой герани, за которой он ухаживал в последний день своего пребывания в Бриджоутере. Нов итоге Блад отказался от этой идеи, решив не тревожить покой почтенной пожилой леди.

…Он взболтнул жидкость цвета темного янтаря на дне бокала, затем потянулся к стоящей на столе бутылке и вновь наполнил его…

…Осенью 1696 года Блад начал оказывать врачебные консультации миссис Роулинг, у которой часто болели дети, затем и другим жителям городка. Бриджоутер в последние годы весьма нуждался в хорошем враче, а Блад безо всякой ложной скромности относил себя к таковым, к тому же праздность быстро наскучила ему. А в феврале 1697 у них с Арабеллой родился сын, которого назвали Томасом – в честь отца Арабеллы. Роды прошли на удивление легко, мальчик отличался крепким здоровьем и спокойным нравом. Часть средств Блада была удачно размещена и приносила доход, помимо этого, благодарный Джереми предложил ему стать компаньоном – а дела у шкипера Питта шли хорошо.

Казалось бы, чего еще желать от своей Судьбы, щедрой как на испытания, так и на безграничное счастье? Женщина, о которой он грезил, и которая всегда была светом звезды, не дающем ему заплутать, была рядом с ним, и двое их детей наполняли радостью его сердце. И разве еще в 1685 он не полагал, что его тяга к приключения прошла?

Что же гнетет его? Жесткие объятия доброй старой Англии, от которых он, оказывается, порядком отвык? Вид некогда цветущего Сомерсета, ныне пришедшего в упадок, притеснения и несправедливость, творящиеся на каждом шагу? Так в Вест-Индии не меньше, а то и побольше жестокости и беззакония, и Блад, сохранивший свою ирландскую сентиментальность, не утратил также и способности критично и с изрядной долей цинизма относиться к подобным вещам. Или это Новый Свет изменил его, закружил в пестром ярком хороводе, где сочные краски тропических лесов перемежаются белизной песчаных отмелей и лазурью моря, где шальной свободой веет в лицо?

…Вошедшая в кабинет, чтобы напомнить о приглашении на обед к Питтам, Арабелла обнаружила, что муж сидит у раскрытого настежь окна, откинувшись на высокую спинку стула, и попыхивает трубкой, выпуская одно колечко дыма за другим. Его глаза были прикрыты, пальцы левой руки выстукивали замысловатый ритм на подлокотнике стула.

– Питер? – Арабелла перевела недоуменный взгляд на ополовиненную бутылку темного рома.

Блад вздрогнул: жена была в нескольких шагах от него, а он настолько задумался, что не услышал, как она подошла.

– Да, дорогая?

Он понял, куда смотрит Арабелла, и с досадой подумал, что не стоило увлекаться… воспоминаниями.

– Разве мы не идем на обед к мистеру Питту?

Черт! Как он мог забыть про приглашение Джереми? Не то чтобы количество выпитого помешало Бладу держаться прямо и говорить связно, но ему совсем не хотелось шокировать благонравных протестантов запахом рома.

– Разумеется, идем.

– Но, Питер… – брови жены сдвинулись, а ее взгляд упорно не желал отрываться от бутылки.

– Арабелла, дай мне полчаса и скажи Молли приготовить чашку крепкого кофе. Она знает, как, – Блад неспешно поднялся и положил почти погасшую трубку на стол: – Нет, пожалуй, две чашки.

Арабелла смотрела на него недоверчиво, даже тревожно. Конечно, за все годы, что они вместе, он редко позволял себе больше одного бокала вина.

– Ну что такое, душа моя? – спросил он, подходя к ней и беря ее руки в свои.

Черт, черт! После чуть ли не пинты рома момент для общения с любимой женщиной был точно не самый лучший…

– Ничего, Питер. Я скажу Молли.

Через полчаса, когда тщательно выбритый, безукоризненно элегантный в своем черном камзоле Блад вошел в гостиную, лишь легкая бледность и несколько осунувшийся вид свидетельствовали о тех усилиях, которые, ему безусловно пришлось затратить, чтобы суровые родственницы его друга ничего не заподозрили.

Арабелла, в простом темно-коричневом платье, украшенном незатейливой вышивкой на лифе, порывисто поднялась с низкого диванчика и подошла к нему.

– Как ты? – во взгляде жены Питер увидел искреннее беспокойство. – Возможно, нам стоило бы послать кого-нибудь из слуг и отменить визит?

– Все в порядке, Арабелла, – ответил он и склонился к ее руке, целуя тонкие пальцы: – Строгий наряд еще больше подчеркивает твое очарование.

Уголки ее губ тронула улыбка:

– Думаю, что мисс Питт и миссис Роулинг сочтут другие мои платья вызывающими, – она помолчала, потом осторожно спросила: – Питер, ведь… ничего не случилось?

– Ничего. Только воспоминания. Они иногда бывают слишком назойливыми.

По стеклам застучали неугомонные капли, и Арабелла вздохнула:

– Опять пошел дождь…

– Это совсем не тот дождь, который заставил бы нас отступить, не правда ли, дорогая? – Питер пристально глядел на нее, с облегчением убеждаясь, что тревога постепенно уходит из ясных карих глаз жены.

– Ни в коем случае, – теперь Арабелла уже улыбалась, и он тоже улыбнулся, вновь поднося ее пальцы к своим губам.

– Тогда поспешим.

Обед у Питтов

Едва переступив порог, Блад подозрительно принюхался: пахло тушеной капустой и чем-то еще, также не вызывающим особых восторгов. Капуста! Fili Dei, miserere mei, peccatoris…

Он содрогнулся, и Арабелла сочувствующие, но не без легкой иронии взглянула на мужа, чья бледность стала поистине аристократической. Они прошли в гостиную, и Питер заметил сидящих у окна двух женщин, которые были смутно знакомы ему. Он напряг память и с удивлением понял, что видит перед собой вдову Эндрью Бэйнса и его дочь. Годы, полные лишений отложили свой отпечаток на их облике. У миссис Бэйнс было усталое лицо, с глубокими складками у рта, худенькая Мэри Бэйнс жалась к матери, а в ее больших голубых глазах читались смущение и растерянность.

Блад учтиво поклонился неожиданным гостьям, которые изумленно рассматривали богато одетого джентльмена и судя по всему, не узнавали его, пока мисс Питт не представила их друг другу.

– Мистер Питт рассказал нам, что вы пытались до последнего помочь моему бедному Эндрью, мистер Блад, – прошелестела миссис Бэйнс и горестно поджала губы: – Мы благодарны вам… В свой смертный час он не был одинок…

…«Ямайский купец» угодил в шторм и осужденных мятежников швыряло на переборки и друг на друга. Во мраке зловонного трюма не умолкали проклятия и стоны, но Блад отчетливо слышал горячечный шепот умирающего Бэйнса, умолявшего и требовавшего разыскать его жену и дочь и помочь им. Длины цепи, которой был прикован Питер, хватило, чтобы добраться до несчастного и пристроить его голову к себе на колени, оберегая от сильной качки. Капитан, несмотря на большое количество заболевших неведомой хворью узников и настойчивые просьбы Блада, не разрешал ему лечить их, и поэтому больше он ничем не мог облегчить страдания своего товарища – разве что пообещать ему позаботиться о его близких. Пусть даже в тот момент надежда не только на возвращение в Англию, но и на то, что они переживут этот шторм, была весьма призрачной.

Питер не позабыл о том обещании и, оказавшись в Бриджоутере, навел справки. Усадьбой Олгторп, конфискованной за участие Эндрью Бэйнса в мятеже, владели другие люди и никто не знал, куда подевалась его семья. Блад не оставлял своих попыток найти женщин, пока однажды не заговорил об этом с Джереми. Тот покраснел и пробормотал, что те нашли приют у одной из сестер Бэйнса, а он разыскал их, заплатил долги и помог мисс Бэйнс, перебивающейся случайными заработками, устроиться служанкой.

Блад был рад, что семья их товарища уцелела,хотя и понимал, что избежать насилия женщинам не удалось. Он подумал о юной дочери Бэйнса, которой вряд ли было тогда более шестнадцати лет. Воспоминания об июльском утре, когда королевское возмездие в лице драгун Кирка обрушилось на этих людей, перемалывая в прах их судьбы – как и судьбы многих других в Сомерсете, всколыхнули в нем глухой гнев. Знать развязывает войны и затевает мятежи, вот только отдуваться приходится тем, кто по долгу или вследствие собственной глупости имеет несчастье следовать за ней. Бедняга Эндрью, впрочем, был повинен лишь в том, что дал приют раненому.

– Передай им, – сказал Блад, протягивая Питту мешочек с золотыми кронами. – Этого должно хватить на обзаведение каким-никаким хозяйством.

Тот нехотя буркнул, отводя глаза в сторону:

– Они не возьмут, Питер. Я с трудом уговорил мисс Бэйнс принять от меня деньги – и то в качестве дружеского займа, да и положение их было отчаянное…

Бладу еще тогда показалось, что шкипер сказал ему не все, а сегодня их присутствие и сияющий вид только что вошедшего в гостиную Джереми, наводили его на определенные догадки. И подтверждение последовало незамедлительно.

Увидев Джереми, Мэри Бэйнс поднялась со стула, и ее лицо озарилось радостью, а он, подойдя к молодой женщине и взяв ее за руку, обвел всех счастливым взглядом и торжественно возвестил:

– Мисс Бэйнс оказала мне честь и согласилась стать моей женой.

Та потупилась, ее бледные щеки порозовели.

– Джереми, неужели! – воскликнула мисс Питт, подбегая к племяннику.

– Давно пора! – вторила ей миссис Роулинг, чуть не подпрыгивая на месте, но пытаясь соблюдать степенность, приличествующую замужней женщине.

– Поздравляю вас, мистер Питт, и вас, мисс Бэйнс, – улыбнулась Арабелла и выразительно посмотрела на мужа.

– Рад за тебя, Джереми, – спохватился Блад, – Мисс Бэйнс, мои поздравления. Штурман Питт никогда не сбивался с курса и уверен, что так будет и впредь, и он окажется достойным вас, – он низко склонился перед окончательно вспыхнувшей Мэри.

– Благодарю вас, миссис Блад… и вас… сэр, – пролепетала она.

На помощь мисс Бэйнс пришла миссис Роулинг, которая, подхватив ее под руку, увлекла молодую женщину на кухню, щебеча о том, что теперь-то она может узнать секрет их знаменитого пудинга, Арабелла отошла к миссис Бэйнс, которая продолжала сидеть у окна, и начала что-то негромко спрашивать у нее.

Редко кому удавалось удивить Блада, и менее всего он ожидал этого от Питта, но видно странно начавшийся день был просто обязан закончиться чем-то подобным.

– Внезапное решение, Джереми? – спросил он, пользуясь тем, что дамы оставили их наедине.

– Я несказал тебе, Питер, – Джереми говорил быстро и тихо. – Мэри никак не соглашалась выйти за меня, все твердила, что недостойна, что не сможет стать мне хорошей женой. Ну… после того, что случилось тогда… Но разве же она виновата?! – он сжал кулаки в бессильном гневе и с яростью в голосе процедил: – Проклятый ублюдок Гобарт и его дьяволы!

Блад вздохнул:

– Прошло много лет, а время лечит. А сам-то ты что?

– Я люблю ее. Наша вера учит, что земные привязанности ничтожны перед лицом Господа, но я изменился…

– Изменился, – согласился Блад, внимательно разглядывая напряженное лицо своего друга: – И в этот раз обошелся без советов своего капитана, путь и бывшего, – он усмехнулся, – Теперь я понял, кого мне напоминала мадемуазель дОжерон.

Питт смутился:

– Я соблазнился мимолетным сходством, и за хороший урок мне стоит поблагодарить капитана Тондера… вкупе с самой мадемуазель дОжерон. И тебя, – он помолчал, глядя на мисс Бэйнс, которая в сопровождении оживленно болтавших тетушек вернулась в гостиную, затем продолжил едва слышно: – Я ведь приезжал в усадьбу Олгторп до той чертовой битвы. Эндрью Бэйнс продавал сидр – знаменитый на всю округу. Так что Мэри я еще тогда заприметил. И мне даже казалось, что и я ей по нраву. А потом вон как все обернулось… – он сокрушенно покачал головой. – Я не надеялся еще когда-то увидеть ее, да мы и не говорили о чем-то таком, но я хотел узнать, как они, живы ли… И я должен был сообщить о смерти мистера Бэйнса, поэтому написал им – как только это стало возможным. Ответа я не получил – оно и понятно, их уже не было в Олгторпе. Но Мэри все эти годы оставалась в моей душе…

– Если ты смог сохранить память о мисс Бэйнс, то наберись терпения, и уверен, тебе воздастся сторицей. Ведь сам то ты не сомневаешься?

– Ничуть. Оглашение состоится в это воскресенье, – он вдруг схватил Блада за руку и прошептал севшим голосом: – Питер, одно не дает мне покоя… Если бы я не заявился к ним с лордом Гилдоем на руках…

– Перестать, Джереми, – прервал его Блад, – Драгуны вели себя в Сомерсетшире как… в Танжере. Рано или поздно, но они пришли бы в усадьбу. Посмотри, мисс Питт кивает нам. Пора за стол. И соберись, мисс Бэйнс не должна заметить твою печаль.

* * *

Питер ковырнул вилкой разваренный листик капусты, и его тут же замутило. Он попытался призвать желудок к порядку, но тот запротестовал и угрожающе сжался. Блад глубоко вздохнул и поднял взгляд от своей тарелки. Однако вид поставленной прямо перед ним глубокой миски с бобами, плавающими в густой жирной подливке, не сильно облегчал его положение.

– Возможно, вам больше придется по вкусу вот это, мистер Блад? – раздался рядом с ним голос миссис Роулинг.

В руках у нее была большая чашка с горячим бульоном и Питер душевно обрадовался перемене блюд.

– Безо всякого сомнения, миссис Роулинг!

– Я готовлю его моему Джону, если, прости Господи, ему случится перебрать, – вдруг заговорщически прошептала она.

Вот черт! А он считал, что надежно сокрыл… следы неумеренного возлияния.

– Премного вам благодарен, миссис Роулинг, – пробормотал Питер, и та одарила его лукавым взглядом.

Бульон был необыкновенно вкусен, дело пошло на лад. Питер встретился глазами с сидящей напротив него Арабеллой, которая улыбалась, догадавшись о сути происходящего. Впрочем, капуста на ее тарелке также была нетронута, что в свою очередь дало ему полное право насмешливо изогнуть бровь.

Решение

«Могло быть и хуже. Вознесем хвалу бульону миссис Роулинг».

Блад усмехнулся, иронизируя над собой и мысленно подводя итоги званого обеда. Пудинг, как всегда, был превосходен, а золотистый ароматный сидр и вовсе улучшил егосамочувствие. За столом царило радостное оживление, и даже мисс Бэйнс немного оттаяла. она не сводила обожающего взгляда со своего жениха. А Джереми улыбался в ответ и невпопад отвечал на вопросы своих тетушек, что вызывало очередной приступ веселья.

Арабелла тоже улыбалась, наблюдая за влюбленными и Блад видел, что тревога оставила ее.

Этой ночью, привлекая к себе жену, он дарил ей всю нежность, на которую был способен. И когда он смотрел в сияющие глаза Арабеллы, утренние раздумья казались ему полным вздором…

Арабелла заснула, положив голову ему на плечо. Блад легонько провел по ее волосам, вспоминая, как несколько месяцев назад, в один из ненастных сентябрьский вечеров, заявил жене, что не намерен и дальше подвергать ее риску подхватить простуду, и посему спальня у них теперь общая…

…Арабелле, проведшей большую часть жизни в жарком климате, было непросто привыкнуть к промозглому Сомерсетширу, где каменные дома с толстенным стенами не особо прогревались даже в июле. Она зябла, куталась в связанную из овечьей шерсти шаль, подарок миссис Роулинг, и Блад начал опасаться за ее здоровье, тем более, что тогда Арабелла носила их сына.

– Мы нанесем непоправимый урон нравственности Бриджоутера и сотрясем устои местного общества, – ответила Арабелла то ли в шутку, то ли всерьез.

– А кто узнает? Что-то я не вижу, чтобы здесь присутствовал хоть один поборник нравственности или столп местного общества, – сохраняя невозмутимый вид, парировал Блад.

Арабелла возмущенно воскликнула:

– О, вот как! По видимому, вы не считаете себя таковым, мистер Блад, но не хотите ли вы сказать, что я также безнравственна? В Вест-Индии позволительны некоторые вольности, я бы сказала, иногда чрезмерные, но теперь-то мы в Англии!

Питер, позабавленный вспышкой праведного негодования, выставил вперед руки в примиряющем жесте:

– Моя безнравственность посрамлена и просит пощады!

Но Арабелла не собиралась так быстро проявлять милосердие.

– Да, раз уж мы заговорили о приличиях… – она подошла к комоду, вытащила из ящика нечто длинное и бесформенное, затем повернулась к мужу, – миссис Роулинг первым делом посоветовала мне лавку, где торгуют вот этим.

– Что это? – удивленно спросил Блад.

– Рубашка, в которой благочестивая жена ожидает прихода своего супруга, – сухо ответила она, прикладывая к себе вышеупомянутый предмет одежды.

– Э-э-эм, – Питер ошарашенно воззрился на широкую холщовую рубаху с рукавами на завязках, глухим воротом и прорезью в центре.

– И с молитвой на устах, – прокурорским тоном закончила Арабелла.

– Так. Мне конечно, никогда не достичь ваших сияющих высот, миссис Блад – с этим словами Питер быстро подошел к ней и, отобрав рубашку, рванул прочную ткань. – Но и этому безобразию здесь не место!

Послышался треск, и Арабелла ахнула:

– Питер! Это так…

– По-пиратски? – с готовностью подсказал Блад.

С минуту она смотрела на него, гневно сверкая глазами, и он насмешливо протянул:

– Душа моя, о, неужели после общения с суровыми пуританками тебя покинула независимость суждений?

– О нас и так ходят Бог весть какие слухи! – она посмотрела на разорванную рубашку и прыснула от смеха.

– Тем более не будем разубеждать добропорядочных жителей, – неотрывно глядя в лицо жены, шепнул Питер и обнял ее за плечи…

…Воспоминания об этой сцене вызвали у него улыбку. Неизвестно, был ли скандализирован Бриджоутер. В любом случае, их репутация вряд ли могла пострадать еще больше, принимая во внимание, что какие-то слухи о бурном прошлом доктора Блада и шкипера Питта явно ходили, хотя оба и старались не распространяться на эту тему.

«Чепец Арабелла все же не захотела примерить».

Осторожно, чтобы не потревожить сон жены, Блад убрал пушистые, пахнущие травами пряди ее волос и высвободил плечо. Та сонно вздохнула и перевернулась на другой бок.

Онподнялся, накинул халат и, неслышно ступая, вышел в коридор. Дверь детской, примыкавшей к спальне, была полуоткрыта, и он задержался, слушая дыхание спящих детей и их няни. Томми зачмокал губами и хныкнул, но не проснулся. Питер постоял еще немного, затем направился в кабинет.

Бутылка так и осталась на столе, ром в ней казался черным. Рядом лежала трубка. В высокие окна было видно, что небо очистилось, на нем появились крохотные искорки звезд и узкий серп растущего месяца. Бросив взгляд на пустой канделябр, Блад подумал, что старый Хью опять позабыл принести свечи. Как бы то ни было, июньская ночь позволяла обходиться без освещения, и глаза быстро привыкали к темноте.

«А там ночи совсем другие…»

Странно, в тяжелом бархате тропических ночей ему не хватало светлого неба своей родины, а сейчас пришедшая мысль была окрашена ностальгией. Блад набил трубку и разжег ее, его рука потянулась было к бутылке, но вдруг замерла, затем он медленно сжал пальцы, которые почти коснулись пробки. Нет, так не пойдет. Следовало разобраться, что его одолевает.

Он решительно убрал бутылку обратно в шкаф, а сам уселся в удобное – предосудительно удобное, по мнению какого-нибудь столпа местного общества – кресло возле стола и сделал глубокую затяжку.

Итак, Новый свет не собирается так просто отпускать его – но о чем-то подобном Блад размышлял еще перед возвращением в Европу.

Тогда он отклонил предложение Ибервиля, однако война короля Вильгельма закончилась. Возможно, пришло время вернуться к этому вопросу?

Питер выдвинул ящик стола и, порывшись в нем, достал плотный конверт. Текстон помнил чуть ли не наизусть, в памяти сразу вспыли много раз прочитанные строчки.

«…Мой друг, какие здесь леса! Осень одевает их в бронзу и пурпур, лето дарит великолепную изумрудную листву. Корабельные сосны пронзают небо, их высота и мощь поражает…

«Что скажет Арабелла, которая только успела привыкнуть к Англии?» – однако, он сразу же подумал, что несмотря на его опасения, Арабелла быстро – едва ли не быстрее его самого – освоилась в Бриджоутере.

«…Земля Новой Франции полна неисчислимых богатств и тайн, но она не покорится без борьбы. Нужно основывать новые поселения, нужно учиться вести диалог с индейскими племенами, а иногда и воевать с ними…»

Разумеется, воевать. Не будет ли непростительным безрассудством тащить жену и детей, рискуя подставить их под удары индейских томагавков? Ну а если завтра на берег Лаймского залива высадится очередной приблудный герцог?

…Небо за окнами кабинета посветлело, через пару часов рассветет. Блад потянулся, раздумывая, не пойти ли все-таки поспать. Днем он поговорит с Арабеллой.

– Питер, ты здесь? – из темноты коридора выступила стройная фигура жены.

– Здесь, – Блад пошевелился в кресле, и Арабелла заметила его:

– Я проснулась, а тебя нет было. Вот и подумала, что ты в кабинете. Ведь ты же не… – глаза Арабеллы в сером сумраке близящегося утра казались огромными.

Она подошла ближе и вздохнула с облегчением, не обнаружив злополучной бутылки на столе. Блад догадался о ходе мыслей жены и поддразнил ее:

– Я не… что?

Если Арабелла и смутилась, то не подала виду.

– Прежде я не видела, чтобы ты пил ром. – спокойно сказала она. Блад пыхнул трубкой, ничего не ответив, и Арабелла продолжила: – Но могу предположить, что такое случалось. Раньше.

– Случалось, – согласился он, вновь затягиваясь.

Помолчав, она вздохнула:

– Ты сказал, что все в порядке, но ты сидишь тут, в темноте…

– Не хотел тебя беспокоить.

– Бессонница? – Арабелла посмотрела на конверт, лежащий перед ним на столе.

– Это же письмо месье Ибервиля, ты показывал мне его еще на Ямайке.

– Арабелла, иди ко мне. Поговорим, раз уж нам обоим не спится, – усмехнулся Блад, кладя трубку на стол и отодвигаясь вместе с креслом.

Она слегка нахмурила тонкие брови, но кивнула, забираясь к мужу на колени.

– Что за привычка разгуливать босиком, – проворчал он, – у тебя ступни ледяные. Как вы изволили выразиться, миссис Блад, мы теперь в Англии, а не в Вест-Индии!

– В Англии… – повторила Арабелла и вдруг взглянула ему прямо в глаза. – А ведь ты хочешь вернуться туда, Питер.

– Боже меня упаси вновь управлять Ямайкой! – деланно засмеялся он, не ожидавший, что жена сразу скажет то, к чему он собирался ее тактично подготовить.

– Я не имею ввиду Ямайку, – она смотрела на него без улыбки. – Эта жизнь тяготит тебя. И все наши мелкие заботы, твои пациенты с подагрой и печеночными коликами, и … тушеная капуста на обед.

– Капуста больше всего, – теперь лицо Блада тоже было серьезно. – Что, это так заметно?

– А ты как думаешь?

– Но это значило бы подвергнуть вас еще одному испытанию. Вправе ли я делать это?

– Сотни женщин и детей отправляются в Новый свет в поисках лучшейжизни и следуя за своими мужьями и отцами, – пожала плечами Арабелла. – Томас, конечно, еще мал, но вряд ли мы пустимся в путь немедленно…

– Томми проспит все плавание, – пошутил Блад, – Арабелла, ты уверена?

– Нет, Питер. Но и таким тебя видеть я не хочу.

Блад улыбнулся, прижимая к себе жену. Жизнь снова ставила его на перепутье. Но разве можно отказаться от вызова?

Часть шестая. Лепестки на волнах

Сентябрь 1653 г., Кадис.

Море накатывалось мутно-зелеными валами, вздымало над молом пенные брызги и, недовольно ворча, отступало. В бухте Кадиса плясали на волнах юркие фелуки, тяжело переваливались, натягивая якорные тросы, огромные галеоны. Форт Сан-Себастьян, главный страж гавани и города, угрюмо насупился под свинцовым небом.

Конец сентября, разгар штормов равноденствия. Обычно заполненный людьми причал опустел: желающих выйти в гневное море не было, лишь у самого горизонта мелькал парус корабля какого-то совсем отчаянного капитана. И те немногие моряки, которые по воле злой судьбы выбрались из таверны, удивленно косились на застывшего в конце мола худощавого подростка. Сильный ветер, заставляющий их втягивать голову в плечи, трепал его темные кудрявые волосы. А мальчик, казалось, и не замечал ни ветра, ни брызг, и, уходить, судя по всему, не собирался.

– Мигель! – Поскальзываясь на мокрых камнях, к нему спешил другой мальчик, помладше: – Мигель!

Тот обернулся не сразу – голос прибоя заглушал все звуки.

– Диего?

– Я так и знал, что ты удрал сюда… – обижено заявил Диего.

Мигель рассеянно улыбнулся и спросил невпопад:

– Тебе не кажется, что море говорит с нами?

Диего поежился:

– Что это пришло тебе в голову? Вот узнает отец Матео…

– А кто ему расскажет? Может, ты, брат? – прищурился Мигель.

– Нет! Клянусь святым Диего из Алькалы, моим покровителем! – запальчиво воскликнул Диего.

– Разве дикие звери не разговаривали со святыми? – не слушал его Мигель. – И разве море, как и все сущее, – не творение Господа нашего?

– Так то – звери, и ты ведь пока не святой, – рассудительно заметил младший брат и осекся: уж больно странный разговор у них получается. Если их отец, или, не дай Боже, священник и вправду узнают, обоим не миновать хорошей взбучки, а то и еще чего похуже. Впрочем, с тех пор, как они по приглашению дяди Освальдо приехали в Кадис, Мигель все время ведет себя странно и готов часами пропадать в порту, хотя отец совсем тому не рад. Поневоле подумаешь, что кто-то навел на брата чары. Диего продолжил уже жалобно: – Хватит, а? Я промок. А тебя все ищут. Отец недоволен…

Что-то будто погасло в лице старшего брата. Он прерывисто вздохнул и упавшим тоном ответил:

– Пойдем, Диего.

Диего был бы рад пуститься бегом и нетерпеливо оглядывался на Мигеля. Оно и понятно: старший брат всегда был заводилой в их проказах и непререкаемым авторитетом, а тут плетется позади, однако Мигель продолжал идти медленно, опустив голову. Он предчувствовал, что его ждет неприятное объяснение с отцом, и почти наверняка – наказание. Но гораздо больше его огорчало, что приходится уходить именно сейчас – ведь только ему начало казаться, что он различает слова в рокоте моря…

* * *

Май 1707 г., Эль-Ферроль.

Поразительно, как ярко видится то, что случилось много лет назад. Стоит протянуть руку и коснешься шершавого камня стен Кадиса. Мигель де Эспиноса покачал головой и откинулся на спинку кресла. За свою долгую жизнь ему довелось побывать во многих городах, но Кадис, сродни первой любви, занимал особое место в его душе. Золотой Порт, гордость Испании…

На колени упал бело-розовый лепесток отцветающей магнолии, де Эспиноса сбросил его в плещущийся у самых его ног пруд…

…Алехандро де Эспиноса привез сыновей в Кадис в надежде заручиться протекцией дона Освальдо де Мендосы, дяди мальчиков по материнской линии, и затем представить их ко двору. Тогда же Мигель впервые увидел море, и что-то сдвинулось в его душе. Как завороженный, он разглядывал величественные галеоны, матросов, проворно снующих по вантам, всем своим существом желая очутиться на палубе одетого облаком парусов корабля.

Разумеется, упрямство старшего сына, вдруг заявившего, что он намерен связать свою жизнь с морем вызвало негодование у дона Алехандро, человека властного и жесткого. Однако ни посулы, ни угрозы не возымели на Мигеля никакого воздействия. Такого рода бунт мог повлечь за собой самые печальные последствия для строптивого юнца, если бы ему неожиданно не оказал поддержку дядя Освальдо. Что именно убедило отца, Мигель так и не узнал. Но в итоге тот смирился. А ему объявили, что вскоре кузен Родриго, старший сын Освальдо, отплывает на Эспальолу, и на его корабле есть место для теньента Мигеля де Эспиносы.

«Охота мокнуть. Ты и впрямь одержим!» – насмешливо говорил тогда Диего.

Но Мигель ничуть не удивился, когда через несколько лет младший брат также избрал судьбу моряка…

Ветер погнал рябь по поверхности пруда, лепестки магнолии заколыхались на мелких волнах, наползая друг на друга и переворачиваясь. И де Эспиносе вдруг привиделись буруны над верхушками мачт галеонов, уходящих на дно. Верно, Испания тяжко прогневила Творца, раз славная победа у стен Кадиса обернулась горчайшим поражением в заливе Виго.^[6]

Октябрь 1702, Виго.

В середине сентября 1702 де Эспиноса получил срочный приказ выдвинуться на соединение с Серебряным флотом и сопровождающими его французским конвоем и поступить в распоряжение адмирала де Веласко.

25 сентября пять кораблей де Эспиносы встретились с испано-французской эскадрой в бухте Виго. И вот уже две недели корабли стояли на рейде: Мануэль де Веласко ничего не предпринимал, ожидая приказа из Мадрида…

– И все-таки я настоятельно рекомендую… нет, я требую, чтобы Серебряный флот продолжил свой путь и шел в Эль-Ферроль. Город хорошо укреплен, а узость пролива послужит дополнительной защитой, – Мигель де Эспиноса устало потер висок. Он уже не надеялся переубедить адмирала де Веласко и французского вице-адмирала Шато-Рено.

Совещание в кают-компании испанского флагмана длилось третий час. Француз, щегольски одетый, тонко улыбался, скрывая досаду, и обмахивался надушенным платком. Его высказанное ранее предложение направиться в Брест тем более не нашло отклика у испанских союзников.

– Дон Мигель, – тучный де Веласко отдувался и недовольно сопел. – У меня есть сведения, что адмирал Рук, не сумев взять Кадис, возвращается в Англию. Так что нам никто не угрожает. К тому же, гарнизон усилен, а вход в залив перегорожен. И я не хочу рисковать, в шторм проходя Феррольским проливом.

Он поднялся на ноги, давая понять, что совещание окончено.

– Но хотя бы велите разгрузить корабли! – раздраженно бросил де Эспиноса напоследок.

Адмирал де Веласко внял таки совету и снял с галеонов часть ценностей. Но его действия запоздали: утром 23 октября море заполонили паруса кораблей англо-голландской эскадры, и Серебряный флот оказался заперт в заливе…

В безнадежной попытке не дать врагу прорваться в бухту, де Эспиноса сражался бок о бок с французами. Он потерял четыре из пяти своих кораблей. «Архангел», получивший многочисленные пробоины, со сбитым рангоутом, едва держался на воде. Не лучше дела обстояли и у союзников. И вот тогда на флагманском галеоне «Нуэстра Сеньора де ла Консепсьон» взвился сигнальный флаг: де Веласко приказывал сжечь корабли…

Стиснув руками перила ограждения юта, дон Мигель смотрел, как под воду одним за другим погружаются пылающие галеоны, унося с собой не только неисчислимые ценности, но саму надежду для Испании.

– Сеньор адмирал! Вы меня слышите? Вы ранены? – его дергал за рукав один из теньентов.

Ранен? Действительно, правая штанина намокла от крови, но боли дон Мигель не чувствовал, и поэтому лишь мотнул головой, не отрывая взгляда от картины страшного, катастрофического разгрома.

– «Архангел» тонет. Шлюпку уже спустили. Вы должны покинуть корабль, – настойчиво твердил теньент, а де Эспиноса никак не мог вспомнить его имя.

Каким-то краем сознания он отметил, что Шато-Рено с остатками эскадры удалось вырваться из блокированной бухты, но это не вызвало даже возмущения. Им овладело страшное опустошение. Казалось, что жизнь по капле вытекает из него, и причиной тому была вовсе не пустяковая царапина. И даже то, что сокровища не достанутся врагу, не служило утешением. У его страны больше не было Серебряного флота…

Май 1707 г, Эль-Ферроль.

Адмирал Рук не стал нападать на Виго, трезво оценив надежность укреплений города. Да и к чему? В окрестностях было, чем поживиться. Разорив близлежащие деревни и несколько монастырей, захватчики обнаружили также сундуки с золотом и серебром, которые не успели отправить в Мадрид, и, удовольствовавшись этим, покинули залив Виго.

Вскоре после отплытия англо-голландской эскадры тяжело больного адмирала де Эспиносу перевезли в Эль-Ферроль. Много дней он лежал, безучастно разглядывая полог кровати. В груди разливалась тупая боль, и дыхание самой Вечности касалось его лица. Беатрис брала его холодные руки в свои, согревая их, и даже в забытьи он ощущал ее рядом с собой. Что же не дало погаснуть тусклому огню жизни в изнуренном болезнью и отчаянием теле? Травяные настои жены? Ее любовь? Или его собственное упрямство?

Как бы то не было, де Эспиносе вновь удалось отступить от ледяной бездны. Но она осталась близко, очень близко. И хотя к весне 1703 года он поднялся с постели, даже прогулка по саду стоила ему немалых трудов.

Два чужеземных принца спорили за трон и, как хищные птицы, разрывали Испанию на части. Война шла полным ходом, но для адмирала де Эспиносы она закончилась. Погруженный в раздумья, он подолгу сидел в кресле на берегу крошечного пруда или в зале, возле разожженного камина. Перед его глазами бесконечной лентой разворачивались события прошлого, а настоящее, напротив, отодвинулось и будто подернулось пеплом.

Приходила Беатрис и, устроившись на скамеечке рядом с ним, склонялась над пяльцами с вышивкой. У них вошло в привычку молчать, однако для него было как никогда важно ее присутствие – жена, подобно якорю, удерживала корабль его души, не давая де Эспиносе окончательно заплутать в зыбких видениях.

И только известие о потере Гибралтара вызвало у него вспышку ярости. Он гневно упрекал Небо в несправедливости. Как бы он желал сражаться в том бою и с честью принять смерть! Но Господь судил ему медленно дотлевать в немощи и бессилии… Затем де Эспиноса устыдился своего малодушия и в тот же вечер попросил жену вновь читать ему. Он вслушивался в ее голос, и ему казалось, будто в окружающем его мраке брезжит свет.

* * *

Галисия в меньшей степени оказалась затронута военными действиями, и здесь жизнь брала свое. В прошлом году произошло немаловажное событие для дона Мигеля де Эспиносы: руки его дочери попросил дон Хуан де Кастро-и-Вильальба.

Дон Мигель осознал, что еще способен радоваться и… удивляться: его малышка Изабелита выросла. Дон Хуан происходил из хорошего рода, его земли, лежащие вблизи Ла Коруньи, приносили неплохой доход даже в нынешние печальные времена, но де Эспиноса не хотел неволить дочь, ведь той едва минуло пятнадцать. Однако Изабелита подозрительно легко согласилась, и он удивился еще больше, когда выяснил, что молодые люди уже знакомы.

«Мы слишком ее баловали. Как они ухитрились?!» – возмущенно сказал он жене.

«Разве у нас было иначе? Главное, дон Хуан ей по сердцу» – лукаво ответила она, и де Эспиноса улыбнулся, догадавшись, что дело не обошлось без ее участия.

Свадьба состоялась в апреле этого года, сразу после Великого поста, затем Изабелла уехала в дом мужа, оставив своего отца в некоторой растерянности – тому еще предстояло привыкнуть не слышать ее смеха…

Впрочем, именно смех он сейчас и слышал.

– Диего! – раздался возмущенный возглас, и де Эспиноса узнал голос Алонсо Гарсии – учителя фехтования, которого он недавно нанял для сына.

Снова приглушенный смешок.

Гарсия с треском продрался сквозь подстриженный кустарник и выбрался на лужайку. Поверх камзола на нем был надет кожаный нагрудник – судя по всему, Диего удрал прямо с урока.

– Диего, выходите, я знаю, что вы здесь!

Из кустов показался смущенный Диего. Оба не замечали сидевшего в тени деревьев дона Мигеля, а тот ничем не выдавал своего присутствия, с интересом наблюдая за разыгрывающейся сценой.

– Вы самовольно покинули место поединка, а это недопустимо для истинного кабальеро, – сурово произнес учитель.

Диего опустил голову, но все-таки решился возразить:

– Но ведь это не был настоящий поединок, сеньор Гарсия! А упражнения так скучны! Сколько можно держать шпагу в вытянутой руке и стоять неподвижно?!

– Эти упражнения могут весьма и весьма пригодится вам, Диего.

– Я хочу рубить проклятых еретиков! И командовать кораблем. Как мой отец!

– Что будет стоить ваша жизнь в настоящем бою, если вы не умеете защищать ее? Да к тому же, если вы не способны подчиняться приказам, кто доверит вам корабль и солдат? – нахмурился Гарсия.

– А вот мой отец и дядя… Они вовсе не подчинялись…

– Диего, – окликнул сына де Эспиноса.

Диего обернулся, и слова замерли на его губах, а щеки густо заалели. Гарсия тоже обернулся и немедленно склонился в поклоне:

– Дон Мигель…

– Продолжайте, сеньор Гарсия, – усмехнулся де Эспиноса.

– И я уже не говорю, что вы нарушили покой вашего почтенного отца, – пробормотал тот. – И сейчас я попрошу дона Мигеля самого назначить вам наказание.

Де Эспиноса кивнул:

– Оставьте нас. Позже Диего вернется к так опрометчиво прерванному занятию.

Учитель фехтования поклонился еще раз и отошел от них. Дон Мигель дождался, когда он скроется за живой изгородью, затем, опираясь на трость, встал.

– Пройдемся, сын.

Понурившись, Диего шагнул вслед за ним, и они пошли по огибающей пруд дорожке.

– Ты собирался сказать, что ни я, ни твой дядя не подчинялись приказам, – начал дон Мигель. – От кого ты узнал это?

Диего лишь еще ниже опустил голову.

– Ну же, я жду ответ.

– Я… дал слово, отец, – выдавил Диего.

– Вот как? И ты осмелишься перечить своему отцу? Ты же знаешь, что я накажу тебя.

– Даже если вы велите наказать меня… И даже если выпороть, я… не могу назвать вам его имя. Потому что… это недостойно истинного кабальеро! – Диего гордо вскинул подбородок и в упор посмотрел на отца.

Тот окинул сына внимательным взглядом, но Диего не опустил глаза. Тогда дон Мигель серьезно проговорил:

– Что же, держать слово – это весьма похвально и делает тебе честь. Впрочем, подозреваю, что это был старый Паскуаль.

– Но вы же не прогоните его? – заволновался Диего, мгновенно превратившийся из гордого кабальеро во взъерошенного десятилетнего мальчишку. – Еще он сказал, что вы оба были великими моряками. И полководцами…

– Премного ему благодарен… – хмыкнул дон Мигель. – Но к делу. Знай: сеньор Гарсия прав.

Во взгляде Диего появилось удивление.

– Да, Диего. И еще – приказы могут быть разумны или глупы. Или казаться таковыми. Самое точное следование им не убережет тебя от поражения. А ослушавшись, ты можешь обрести славу. Или покрыть себя позором…

Дон Мигель остановился и замолчал, глядя прямо перед собой.

Май 1686 г, Сан-Хуан де Пуэрто-Рико.

– На рейде бросил якорь прекрасный корабль. Представь мое изумление, когда я узнал, что он принадлежит тебе, – адмирал де Эспиноса испытующе взглянул на своего брата.

Диего, меланхолично потягивающий из высокого бокала золотистую мальвазию, при этих словах встрепенулся:

– «Синко Льягас» наконец-то пришел из Кадиса. Хорош, правда?

– Не знал, что ты решил обзавестись еще одним кораблем.

– Хотел удивить тебя.

– И весьма преуспел в этом. Судя по обводам, у «Синко Льягас» должны быть замечательные ходовые качества.

– Еще бы! Его же строили на лучшей верфи! Я ждал его еще в марте, но отплытие запоздало. К тому же, как ты знаешь, у меня только один корабль, – Диего криво усмехнулся. – Теперь, когда «Сан Феллипе» так поврежден, что вряд ли имеет смысл заниматься его ремонтом. Но с таким кораблем, как «Синко Льягас»… – он замолчал, в его глазах вспыхнул мрачный огонь.

– Диего, есть ли еще что-то, что я должен знать? – нахмурился Мигель.

– Что именно? – с нарочитым безразличием спросил Диего.

– Я понимаю, ты взбешен потерей галеонов, но… Сейчас не самый удачный момент для необдуманных действий, да еще в одиночку. Так что прошу – будь осторожен.

– Слушаюсь, мой адмирал, – в шутливой клятве поднял руку Диего, но отвел взгляд…

…Впоследствии адмирал де Эспиноса не переставал корить себя: почему он не проявил достаточной настойчивости и не выяснил намерений брата? Не предвидел того, что Диего, глубоко уязвленный потерей кораблей, не смирится с унизительным поражением? Ведь в его власти было запретить Диего тот злосчастный налет на чертов Барбадос!

Затем, стараниями дона Алонсо, к этим вопросам добавился еще один: солгал ли ему Диего, рассказывая о том роковом бое? Смерть матроса с «Санта-Изабель» оборвала последнюю нить, и узнать он теперь сможет, когда сам окажется за гранью. Как и то, простил ли его брат за отказ от мести…

«Что же, этого не придется долго ждать, Диего».

Видимо, он молчал слишком долго, и сын начал переминаться с ноги на ногу. Дошел ли до Диего смысл его слов?

– Запомни: никто не пройдет свой земной путь, ни разу не ошибившись. Ценой ошибки простого солдата может быть его жизнь. Полководец же за свою ошибку заплатит цену намного – намного! – выше. А теперь ступай. Сеньор Гарсия ждет тебя.

– И вы не накажете меня? – недоверчиво спросил Диего.

– Нет, если ты дашь слово не совершать впредь поступков, недостойных истинного кабальеро, – ответил дон Мигель, пряча усмешку.

Мальчик резво припустил в сторону дома. Де Эспиноса смотрел ему вслед. Диего все больше напоминал ему брата. Тот же взгляд из под темных кудрей, та же лукавая улыбка. Но дело было даже не во внешнем сходстве. Дон Мигель был уверен, что сын не выдал бы старого пройдоху Паскуаля, несмотря на самое суровое наказание…

Август 1649 г., Кордова

– Дзынь!

В центре витража с изображением Святого семейства на пути в Египет появилась дыра с зубчатыми краями. Разноцветные осколки посыпалась на камни мостовой. Мигель остолбенело взирал на дело своих рук. Он слишком рано отпустил свободный конец пращи, и камень, вместо того, чтобы ударить в стену, разбил центральный витраж в их замковой часовне.

– Мигель… – в округлившихся глазах младшего брата был испуг, – ох, Мигель…

Из-за угла часовни донеслись шаркающие шаги. Наверняка, отец Матео услышал звон бьющегося стекла.

– Бежим! – Мигель дернул Диего за руку.

Они побежали к конюшне, где, никем не замеченные, забрались на сеновал. Снаружи раздавался сердитый голос отца, и сердца мальчиков замирали. Однако в конюшню так никто и не заглянул. Постепенно все стихло. Приподнявшись, Мигель некоторое время прислушивался, затем оглянулся на Диего:

– Все ушли. Пора выбираться, – Но тот отрицательно покачал головой. – Тебе-то чего боятся, трусишка? – Младший брат обиженно насупился, но решения своего не изменил.

Тогда Мигель досадливо махнул рукой: – Ну и сиди тут, пока тебя мыши не загрызут.

Он съехал с груды сена, и, отряхнув с одежды сухие травинки, гордо прошествовал к дверям.

Мигель бродил в окрестностях замка около часа. И ему неоткуда было знать, что вскоре после его ухода отец догадается обыскать конюшню. Конечно же, Диего нашли, и он предстал перед разгневанным отцом. Однако мальчик упорно отрицал их с братом причастность к происшедшему. Придя еще в большую ярость, дон Алехандро приказал Лопе, их конюху, выпороть Диего. Но все было тщетно. Стойкость младшего сына, судя по всему, явилась неожиданностью для дона Алехандро и поколебала его уверенность в виновности кого-то из детей. Он остановил наказание и велел Диего убираться на все четыре стороны.

Лопе и рассказал обо всем этом вернувшемуся Мигелю. Потрясенный, тот бросился на поиски брата и насилу отыскал его в самом дальнем, заросшем жасмином и свинчаткой уголке сада.

– Диего… – брат смотрел исподлобья и на его чумазых щеках еще не просохли дорожки слез. Это еще больше усугубило терзания Мигеля: – Я сейчас же пойду к отцу и все расскажу!

Однако Диего запротестовал:

– Не надо!

– Почему? Ты терпел боль из-за меня!

– Тогда получится… – Диего всхлипнул, но сказал твердо и уверено: – что я терпел зря.

Мигель изумленно уставился на брата, не зная, что возразить, а тот добавил, пытаясь улыбнуться: – Я не хочу, чтобы и тебе пришлось… терпеть. Да и не очень-то было и больно. Лопе меня жалел.

К удивлению Мигеля, отец не стал расспрашивать его. Он лишь сообщил им с Диего свой вердикт: поскольку виновника не представляется возможным выявить, а проступок слишком серьезный, чтобы оставаться без последствий, оба непочтительных отпрыска целый месяц будут соблюдать самый строгий пост, дабы смирить гордыню и задуматься о пагубности греха лжи. На том все и закончилось…

* * *

..Усталость налила тяжестью тело, следовало бы вернуться к опостылевшему креслу и отдохнуть, однако, не желая поддаваться слабости, де Эспиноса свернул с дорожки на главную аллею сада. Он думал о брате – каким тот был в детстве и юности. Их дружба с годами превратилась в глубокую привязанность, хотя виделись они нечасто…

Июнь 1665 г., Кадис.

Толкнув дверь капитанской каюты, Диего де Эспиноса остановился на пороге и присвистнул:

– Недурно!

Мигель поднял голову от заваленного рулонами карт стола.

– Диего! Я уж думал, что-то помешало тебе отплыть из Гаваны, однако капитан Фернандес сообщил, что ты в Кадисе, – Выйдя из-за стола, он подошел к брату и обнял его: – Здравствуй, брат. И где ты пропадал целую неделю?

– Я отправился в… паломничество.

– В самом деле? И куда же?

– В монастырь Святой Клары. Поклониться чудотворной статуе Господа нашего. И святым мощам.

Мигель недоверчиво посмотрел на него:

– Твердость твоей веры не вызывает ни малейшего сомнения, однако… все ли мощи, которым ты поклонялся, были святыми?

– Т-с-с, братец, – понизил голос Диего, – на кораблях такие тонкие переборки…

– Как ее зовут?

– Каталина де Вильянуэва.

При этих словах пришел черед старшего брата присвистнуть.

– Как это тебя угораздило? Впрочем, во вкусе тебе не откажешь. Как и в безрассудстве, – он неодобрительно покачал головой. – А как же твоя нареченная?

Диего неопределенно пожал плечами:

– Свадьбу отложили еще на год, на этот раз из-за болезни ее отца. А сам-то ты что? Думаешь, ты и дальше сможешь увиливать от той же участи? Наверняка, отец скоро подыщет тебе невесту, если уже не сделал это.

Мигель неохотно буркнул:

– Значит, придет время исполнить мой долг.

– Уф, и ты забудешь бархатные очи доньи Химены? – младший брат ухмыльнулся, заставив недовольно поморщиться старшего. Поскольку ответа не последовало, Диего, присмотревшись к лежащему на столе узкому конверту, воскликнул:

– Ха, уж не от нее ли я вижу послание? Что же, утешить прекрасную вдовушку – дело благое…

– Диего!

– Ну… не сердись, – примиряюще сказал Диего и, чтобы перевести разговор в другое русло, спросил: – И каково быть капитаном? Говорят, сам адмирал де Ибарра благоволит тебе.

– Ты тоже года через два сможешь командовать кораблем. Если станешь серьезнее.

Диего встряхнул головой, отбрасывая упавшую на глаза волнистую прядь волос.

– Вся наша фамильная серьезность досталась тебе, братец.

– Повеса, – беззлобно проворчал Мигель. – Но я слышал, что и ты отличился в стычках с буканьерами на западе Эспаньолы.

– Этот сброд? – презрительно скривил губы Диего. – Не нужно особой доблести, чтобы истреблять их. Они подобны животным, а их женщины…

– Только не говори, что тебя прельстили их женщины!

Диего захохотал:

– Не скажу. Они столь же несговорчивы, сколь безобразны. О! – он кивнул на лежащую на рундуке гитару с темным грифом и богато украшенным корпусом. – Все еще слагаешь серенады?

– Иногда, – уклончиво ответил Мигель.

– Не одолжишь мне на сегодняшний вечер?

– Диего, стены, окружающие дом де Вильянуэва, высоки, а сторожа злы.

В голосе старшего брата отчетливо слышалась тревога, но Диего беспечно рассмеялся:

– Огонь страсти сжигает все преграды на своем пути.

– Смотри, как бы этот огонь не припек тебе пятки. Сеньорита де Вильянуэва просватана за дона Сальвадора де Васкеса. Он не прощает обид. Да и ее отец шуток шутить не любит.

– Не впервой!

– Пеняй на себя, брат. Знай только, что мне бы очень не хотелось лицезреть твой труп с проломленной головой.

Диего отмахнулся:

– Не о чем беспокоится. В Кадисе не только у дома де Вильянуэва есть благоуханный сад. Лучше скажи, где ты остановился. Или ты и вовсе не сходишь со своего корабля?

– На площади Сан-Хуан, белый дом по правую сторону от церкви.

* * *

Мигеля разбудил громкий, лихорадочно-торопливый стук в дверь. Он выскочил из спальни и едва не столкнулся на лестнице со слугой: старый Густаво, шаркая, спускался вниз. В руках у него был мушкет времен войны во Фландрии. Из каморки под лестницей выглядывала заспанная перепуганная Марселина, кухарка.

Стук повторился, и Густаво крикнул, вскидывая мушкет:

– Терпение, терпение, мой добрый сеньор! Сейчас я вас привечу!

– Откройте! Во имя милосердия…

Мигель похолодел, узнав голос Диего.

– Убери мушкет, Густаво!

Он слетел по лестнице и, отодвинув засов, распахнул дверь. И едва успел подхватить брата, сползающего по стене дома.

– Ты ранен?! Густаво, лекаря!

– Не надо лекаря… – пробормотал Диего и обмяк в его руках.

Проявив неожиданную прыть, Густаво велел растерянно застывшей Марселине найти чистого полотна и согреть воды. Затем он помог Мигелю перенести Диего в спальню и устроить на кровати.

Роскошный камзол Диего превратился в лохмотья, немного выше колена правой ноги обнаружилась обильно кровившая рана: бедро было разорвано клыками необычайно крупной собаки. На руках имелись и другие укусы, поменьше.

Густаво много лет тянул солдатскую лямку, и, как и всякий солдат, был сведущ в ранах. Осмотрев Диего, он заявил, что, хвала Господу, бедренная артерия не задета и жизни молодого сеньора ничего не угрожает. Мигель склонен был с ним согласиться, поскольку в ином случае Диего истек бы кровью на месте.

Что-то ворча себе под нос, старый слуга ушел к себе. Мигель с тревогой и досадой смотрел на бесчувственного Диего, распростертого на кровати. Куда непутевый брат вляпался на этот раз? Или его занесло еще и поохотиться в Сьерра-Морене?

Вернулся Густаво, держа в руках круглую коробочку из желтоватого металла, внутри которой была странно пахнущая темная мазь.

– Что это? – подозрительно спросил Мигель.

– О, это снадобье творит чудеса! Не извольте беспокоится, мне его дал один монах. Святой человек, отшельник с горы Альмансор.

Мигель кивнул и вдруг спохватился:

– Надо проверить, нет ли крови на мостовой перед домом…

Однако, неуспел он договорить, как за окнами громыхнуло, и по стеклам защелкали первые капли дождя.

– Впрочем, дождь скроет все следы. Моему брату везет, – Мигель хмыкнул безо всякого сочувствия, – хотя он того и не заслуживает.

Причитающая кухарка принесла наполненный горячей водой тазик и кусок полотна. Густаво пресек ее жалобы и отправил восвояси, молиться Пресвятой Деве за здравие молодого сеньора. Потом, смыв кровь с бедра Диего, стал наносить мазь.

Диего дернулся и простонал:

– Мигель…

Страх за брата уступил место злости:

– А, ты пришел в себя! И где это тебя так отделали?

– Чертов Вильянуэва… он держит у себя настоящих чудовищ… Я заколол двух собак своим кинжалом, но в доме поднялся переполох…

– Так все-таки ты залез к нему в дом?!

– А-а-а! – заорал Диего.

– Терпи! – прикрикнул на него Мигель. – Ты и в самом деле болван! Тебя кто-то узнал?

– Нет… не думаю…

– Хорошо, если так. Как тебе удалось выбраться?

– Каталина… дала мне ключ от калитки…

– Бедная девушка. А что будет с ней, ты подумал?

Диего ничего не ответил, а Мигель, придя в еще большую ярость, прорычал:

– Ты обесчестил ее?!

– Нет! Мы только…

– Надеюсь, ты не врешь. Но если сеньорита де Вильянуэва назовет твое имя, твоя жизнь не будет стоить и песо.

– Каталина? Никогда… Но… твоя гитара… – виновато пробормотал Диего, корчась от боли под руками Густаво. – Она осталась там… Прости…

Мигель досадливо прикусил губу.

– Думаю, обойдется, – помолчав, сказал он. – Я, в отличии от тебя, не шлялся с ней по благоуханным садам Кадиса, а изготовивший ее мастер живет в Мадриде. – Потом он жестко усмехнулся: – В любом случае, как только встанешь на ноги, тебе придется уехать. Отправиться в новое паломничество, например. А еще лучше – вернуться на Эспаньолу.

– Я умею сражаться… и если дон Сальвадор вызовет меня…

– Не будь глупцом. Дон Сальвадор велит подстрелить тебя из засады. Как куропатку…

…Разве он недостаточно знал своего брата?

Диего, пылкий и упрямый; часто, слишком часто идущий на поводу своих желаний. Он без конца попадал в передряги, из которых выпутывался лишь чудом. Став старше, Диего, конечно, не в пример больше прислушивался к голосу разума, но не утратил присущей его натуре импульсивности.

Де Эспиноса вздохнул. Наверняка, он смог бы предотвратить очередное безрассудство брата, если бы остался на Пуэрто-Рико, но ему надо было спешить в Санто-Доминго. А потом… потом он мог лишь медленно сходить с ума от ненависти…

В конце аллеи показалась жена, и он почувствовал, что невольно улыбается.

Время оказалось милосердным к его Беатрис: ее походка была все так же легка, и в темных волосах почти не было серебра, вот только черты лица стали строже. Его жена, его сокровище… За какие же неведомые добродетели Небо ниспослало ему такой дар?

Жизнь вдруг увиделась де Эспиносе пестрым гобеленом, где причудливым узором сплелись любовь и ненависть, триумф и отчаяние. Убери одну нить – и узор станет другим, а то и вовсе исчезнет. После гибели Диего, пожираемый чувством вины, он жил местью и во имя мести, и его гобелен ткался лишь из черной нити горя и боли, и алой – ярости. Но однажды все изменилось. Де Эспиноса вспомнил безумный осенний день, когда бросился в погоню за своенравной дочерью алькальда Сантаны. И догнал, и сделал своей. И полотно его жизни вновь вспыхнуло ярким многоцветьем.

А затем – встреча с врагом, ставшая спасительной для Беатрис и маленького Диего. Змей Уроборос, кусающий себя за хвост… Тогда будто замкнулся незримый круг, и неожиданно для самого себя, де Эспиноса примирился с Судьбой. И единственное, о чем ему оставалось сожалеть – что его гордыня и упрямство причинили его Беатрис слишком много страданий.

Жена подошла к нему, и де Эспиноса, обняв ее за плечи, прижал к себе.

– Что пишет Изабелита?

Беатрис удивленно вскинула голову:

– Как ты догадался, что пришло письмо?

– Да вот, догадался, – усмехнулся он.

– Она пишет, что все благополучно, и я уверена, что так и есть.

– Даст Бог, так будет и дальше, – Де Эспиноса жадно вглядывался в ее лицо, будто желая запечатлеть в памяти каждую черточку. – Моя маленькая сеньорита Сантана, тебе было тяжело со мной?

– Я счастлива с тобой, Мигель, но… почему ты спрашиваешь?

Де Эспиносе так много нужно было сказать ей, но дыхание перехватило. Он попытался набрать в грудь воздуха и не смог. И в этот миг ясно осознал, что отпущенное ему время истекает. Что оно уже истекло.

– Мигель! – отчаянно крикнула Беатрис.

– Я всегда любил тебя… Беатрис…

А затем из дальнего далека надвинулся шелест волн, и де Эспиноса почувствовал на губах соленый вкус моря…

– Мигель!

Худощавый подросток на краю мола оборачивается и радостно улыбается, увидев бегущего к нему мальчика помладше.

Море шумит уже совсем близко, и в его голосе Мигелю удается наконец расслышать то, что чудилось ему всю его жизнь.

– Ты мой… мой… Теперь и навсегда!

Примечания

1

(ит.) Я генуэзец.

(обратно)

2

(лат.) ничего не ново под луной

(обратно)

3

Или махагони, одна из разновидностей красного дерева.

(обратно)

4

Автор в курсе, что в этот период дворец был уже основательно заброшен.

(обратно)

5

Свитения (лат. Swietenia) – род лиственных деревьев семейства Мелиевые (Meliaceae), произрастающих во влажных и сухих тропических лесах.

(обратно)

6

Битва в заливе Виго, когда Серебрянный флот Испании оказался затоплен в бухте, относится к событиям Войны за испанское наследство. По мнению одних историков, на дно ушли несметные сокровища, однако другие полагают, что все-таки большую часть ценностей удалось снять с кораблей и отправить в глубь страны.

(обратно)

Оглавление

Часть первая. Путь домой

  Пролог

  Кораблекрушение

  Заложница

  Ночной посетитель

  Тайна его превосходительства

  Выбор штурмана Питта

  Откровенность дона Мигеля

  Шоколад

  Последние приготовления

  Поцелуй

  Встреча

  Божий суд

  Своевременное вмешательство

  «Мi chiquitina!»

  Ссора

  Лунная ночь

  Урок плавания

Часть вторая. Сеньор адмирал

  Пролог

  Сеньор адмирал

  Любовь и страдания сеньориты Сантана

  «Служение Господу нашему…»

  Еще одно безумство

  Не пристало гранду гоняться за строптивой девчонкой

  Невеста

  Санто-Доминго

  Свадьба

  Утро

  Дон Эстебан

  Игуана

  Признание

  Ревность

  Преодоление

  Званый ужин у наместника

  Тени прошлого

  Нуньес Морено

  Последний бой адмирала де Эспиносы

  Беатрис

  Отставка

  Уроки фехтования

Часть третья. Искупление

  Неожиданный подарок

  Фуэго

  Письмо от друга

  Враги

  На борту «Сантиссимы Тринидад»

  Выбор

  Диего

  Дон Педро Сангре

Часть четвертая. Кинжал дона Эстебана

  Роковая находка

  Дыхание весны

Часть пятая. Под сенью яблонь Сомерсета

  Дождливый день

  Обед у Питтов

  Решение

Часть шестая. Лепестки на волнах

*** Примечания ***