КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно 

Про Чира и других [Жанна Михайловна Земкаюс] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Жанна Земкаюс ПРО ЧИРА И ДРУГИХ Рассказы

ОНИ ВСЕ ПОНИМАЮТ

Мы с дочкой живем в северном сибирском поселке, где дома построены из бревен и тротуары тоже деревянные. Вокруг поселка густой лес, есть и речка. Наш дом стоит на самом ее берегу.

— Счастливая, — завидуют ребятишки моей Аленке, — у воды живешь. Можно прямо с крыльца нырять. Счастливая!

А чему завидовать? Вволю Аленка никогда не купается. Только она в речку, бабушка сразу ее белобрысую голову заметит, закричит:

— Сейчас же вылазь! Вода сегодня холодная. Я кому говорю?

И в мяч играть здесь надо с оглядкой. Но, как ни остерегайся, он все равно угадает в речку.

Летом еще ничего — вода теплая. А весной или осенью? Пока бегаешь да ищешь, чем мяч достать, он плывет себе да плывет. Случается, и уплывает. Не каждый решится лезть за ним в холодную воду.

Впрочем, одного отчаянного я знаю. Он переплыл речку поздней осенью, когда у берегов воду уже схватывало ледком. Храбрец этот — рыжий кот, по прозвищу Котофей. В воду его никто не бросал. Он по своей воле прыгнул. А ведь кошки воды боятся. До этого все лето кота не было дома. Его хозяйка, Аленкина бабушка, однажды пошла по воду и увидела Котофея на другом берегу, хотя мостов через нашу реку нет. Как он перебрался на ту сторону — неизвестно.



Обрадовалась бабушка Котофею, стала его звать. Ну, он и бросился к ней. Конечно, позови кто другой, Котофей вряд ли бы полез в воду.

— Он тоже сильно обрадовался, когда увидел бабушку, — сказала Аленка, — а когда радость, разве есть время раздумывать? И я бы на его месте кинулась к бабушке. Подумаешь, вода холодная. Пустяки!

— Ты — другое дело. Ты — человек! — ответила я.

— Звери тоже все понимают. Я знаю, — сказала Аленка упрямым голосом. И светлые глаза ее глянули как-то очень по-взрослому.

Все понимать они, конечно, не могут. Но добро звери, да и птицы чувствуют.

Как-то в лесу, а мне там приходится бывать часто, увидела я горностая. Что это горностай — узнала потом, когда лесорубам, которые работали в том лесу, описала этого зверька.

Горностай сидел на штабеле бревен. Он был очень красив. Черный, а на грудке пятнышко белое треугольником. И такой блестящий, словно только что из воды выскочил. Тоненький, гибкий, с аккуратным пушистым хвостиком. Круглые, маленькие уши, любопытная остроносая мордочка.

Горностай — зверек хитрый и осторожный. Да и как не быть осторожным, если носишь на себе такой драгоценный мех, — добыть его мечтает каждый охотник.

Давно я замечаю: звери при встрече с человеком смотрят ему в глаза. Вот и этот. Смотрит, не мигнет. Слышала — правда это или нет, не знаю, — что никакой зверь долго не выдерживает человеческого взгляда. Мне думается, звери в глаза для того смотрят, чтобы узнать — грозит им от человека опасность или нет. И никогда не ошибаются.

Я была от горностая так близко, что могла бы дотронуться рукой. Он сидел такой домашний, добрый, по-кошачьи подобрав лапки. Мне нужно было сосчитать, сколько бревен в штабеле, и измерить их толщину, а зверька почему-то интересовало дупло в одной из берез. Она лежала в верхнем ряду. Вот так мы и занимались каждый своим делом: я бревна считаю, в блокнот записываю, а горностай заберется в дупло, посидит там с минутку, потом выскочит, пробежится взад-вперед по этой березе и снова — юрк в дупло. Может, там был родной дом зверька, а может, он только что нашел себе жилье.

Как объяснишь горностаю, что зимой бревна отсюда увезут? Жаль, что я этого не умею. Да и никто не умеет.

А вот Аленка уверяет:

— Можно научиться понимать зверей, а уж они-то нас всегда поймут. Только для этого надо к ним быть всегда добрым.

А горностай совсем осмелел. Я положила блокнот на его березу — он тут же подбежал к нему, стал обнюхивать, будто хотел узнать, сколько бревен я насчитала.

— Горностаюшко, — сказала я, — пожалуйста, не надо жить в этом дупле. Понимаешь? Не надо!



И рукой резко махнула, — хотела объяснить, что лучше ему искать другое жилье.

Он как прыгнет от моего блокнота в сторону и тут же куда-то исчез.

Я присела на пенек, решила немножко подождать, вернется он или нет.

Тихо в лесу. Лесорубы работают отсюда далеко, и шум тракторов чуть доносится. А еще мне слышится голос кукушки, тоже далекий-далекий. Но с той стороны потянуло ветерком, и голос приблизился: «ку-ку», «ку-ку». Хорошо кукует, долго.

Два лета назад в ту сторону улетел Аленкин кукушонок. Может, это он?

А наш любимец — Чир, где-то он теперь живет? В старом скворечнике каждую весну селятся скворцы. Как Певун когда-то, сидят они на крыше своего домика и поют. На их черных крыльях поблескивают солнечные крапинки. Каждую весну я пытаюсь разглядеть глаза прилетевших из теплых стран птиц, но не удается мне это — высоко прибит скворечник. Тогда я зову:

— Чир, Чир!

А скворец свистит переливчато, вертит головой и на меня никакого внимания.

— Если ты Чир, лети и сядь, как бывало, мне на плечо.

Но не летит скворец, даже не глядит в мою сторону…

Зато Бориска, так зовут сороку, каждое утро, чуть свет, стучит клювом в кухонное окно — просит гостинца. Если окно открыто — влетит, и на стол.

Аленка узнает его по крику. А по мне, все сороки трещат одинаково громко и резко. Аленка же уверяет: Бориска, когда вызывает ее на улицу, — кричит по-особому.

Сороки не улетают в теплые страны. Бориска зимует в стайке у коровы. Куры к нему привыкли. Бориска любит сидеть с ними на жердочке, а если ночи морозные, он устраивается на спине у коровы.

Кто такие кукушонок, Певун, Чир, Бориска, я вам сейчас расскажу.


ПРО КУКУШКУ

Аленке на день рожденья подарили кукушонка. Да! Самого настоящего, живого кукушонка.

Чуть побольше воробья, пестренький, как курочка ряба, и пушистый. Даже лапки покрыты пухом. Будто на птенце штанишки серенькие с начесом. Очень симпатичный и спокойный. Совсем на дикую птицу не похож. Мы устроили на подоконнике гнездо из сухой травы. Сидит кукушонок в гнезде смирно.

— А может, он и не кукушонок вовсе, что-то я сомневаюсь, — сказала Алена, когда ее гости-одноклассники ушли.

Кто знает? Может, и нет. Я кукушек не видела. Правда, годы себе загадывала, считала, сколько раз прозвучит «ку-ку». И если верить кукушкиным предсказаниям, жить мне еще долго.

«Кукушка, кукушка! Сколько мне жить?» Кем придумано такое, когда? И ведь знаешь — все это понарошку, игра, а вроде бы верится. И радуешься, если не умолкает долго птичий голос.

У нас в Сибири даже такое рассказывают. У лесной кукушки-вещуньи одна лапка синяя, другая — красная. И глаза разноцветные: зеленый да желтый. Живет она в глухом бору. Редко кому удается увидеть птицу-вещунью.

Конечно, это сказки. Но и наш кукушонок все-таки не совсем обычный. Глаза у него не птичьи. У птиц глаза какие? Как пуговки блестящие, и только. Выражения в них нет. А у него веселые, зверушечьи глаза.

Все знают — у кукушки нет своего гнезда. Другие птицы высиживают ее птенцов. Нашего-то в гнезде малиновки нашли. Наверное, кукушка забралась в чужое гнездо, когда хозяйка улетела кормиться. И пока малиновки не было, снесла яйцо. Птицы считать не умеют. Чужое яйцо добавилось, а малиновка и не заметила.

Говорят, кукушонок выталкивает из гнезда других птенцов. Злодей, да и только. Тихоня-то наш тоже в гнезде один сидел. Вот ведь как!

Вспомнила эти рассказы про кукушат, но не могу даже представить, как он, круглоглазый, пушистый, с коротеньким, туповатым клювом, выбрасывал птенцов малиновки.

Не верится — и все тут!

К еде он не привередлив. Хоть червя дождевого дай, хоть муху какую. И от крошки хлебной не отказывается. Одно нас с Аленкой смущает. Сиднем сидит, словно курица-наседка, раскрылившись. Пальцем в крыло ткнешь — подберет его. А немного погодя опять на все гнездо растопорщится. Кочка и кочка. Только глазок хитрый посверкивает. И что за птенец такой? Не бегает, не летает, а как увидит — корм несут, крыльями взмахнет, упрется ими в края гнезда и то присядет, то подскочит, да быстро так. Настоящий пляс вприсядку, иначе и не назовешь. Корм схватил — пляске конец. И каждый раз такое проделывает. Наверное, у всех кукушат привычка — корм завидев, плясать. А как начнет он перья топорщить да крыльями махать, птенцы поменьше, послабее и выпадут из гнезда, ведь оно тесное. Конечно, умей птенцы соображать хоть маленько, они бы как-нибудь во время этой пляски уцепились лапками и держались, чтобы не выпасть. А так что же, много ли надо беспомощным? Чуть задел, и все…



Ну, ладно. Дни идут, кукушонок растет. Уже больше скворца стал. Мы с Аленкой решили, как только он начнет куковать — выпустим на волю. Пусть в лес летит. Взрослые кукушки питаются гусеницами, колюче-лохматыми, страшными пожирательницами хвойных деревьев. Никакие другие птицы не едят этих гусениц. Только кукушки и спасают хвойные леса от них.

Я видела пихтовые деревья, объеденные прожорливыми гусеницами. Правда, деревьев таких было немного. Страшно на них смотреть. Заплетены серой паутиной, хвоя пожелтевшая, реденькая, стволы сплошь в дырочках. Это гусеницы понаделали себе ходы. Значит, здесь кукушки не жили. Вот гусеницам и было раздолье. Погубили такие высокие, сильные деревья. А живи там хоть несколько кукушек, разве бы они допустили свой лес до гибели? Конечно, нет.

Не скажу, что кукушонок к нам сильно привык. Но что он нас узнавал, это точно. И вдруг его словно подменили. Хотела угостить паутом (так в наших краях называется овод), а он как клюнет меня за палец. Больно. Раньше такого за ним не водилось. По спинке гладишь легонько, а он только головой вертит, глазком веселым поглядывает. И вот на тебе! За палец клюнул и паута не взял. Из гнезда выскочил, стал биться в оконное стекло. Потом начал он летать по комнате и, как слепой, на стены натыкался. Совсем кукушонок обезумел. Я испугалась — убьется. Еле его изловила. Усадила в гнездо, накрыла темным платком. Пусть успокоится. Так он и сидел под платком до вечера. Сняла я платок, чтобы покормить кукушонка на ночь, и что же вижу?

Сидит на подоконнике птица дикая. Длинные крылья концами острыми сходятся над хвостом внахлест, хвост-лопаточка приподнят, шея вытянута…

«Все, — подумала я, — ни одной минуты сидеть на подоконнике такая не будет». Она приготовилась лететь. Вот и вырос наш кукушонок, а мы не заметили.

Лесная птица в доме. Разве можно такое? Я створку окна открыла — лети!

Она выпорхнула. В небо. От нашего дома лес недалеко, и кукушка полетела к нему.

Откуда ни возьмись — ласточки. Кинулись за ним в погоню. Окружили, пищат. А он летит себе, будто в небе кроме него и нет птиц. Ласточки и отвязались. Я смотрела, пока наш питомец не скрылся в лесу, и жалела, что Аленка не увидела, как хорошо он умеет летать.

Но что поделаешь… Не могла же я держать птицу, если настало ей время лететь!


ЧИР

Певун

Утром меня разбудили птичьи крики. Я соскочила с кровати — и к окну. Вижу: вокруг скворечника мельтешат птицы и пищат что есть силушки.

Да это же скворцы! Рано они нынче пожаловали. Вот и сугроб еще не весь истаял в палисаднике. А в лесу еще полно снегу. К вечеру на дорогах лужи сковывает ледок, но коль скворцы прилетели, вот-вот хлынет тепло.

Но почему скворцы так раскричались? Может, скворечник заселили воробьи? Смотрю, что дальше будет. А дальше — они всем скопом как бросятся к окошечку. И на крылечке домика куча мала получилась. Клюются, крыльями машут. Один было сунулся в окошко, да ничего не вышло. Сразу трое молодцов как хватят беднягу за хвост и вышвырнули. Понятно! Жилье не могут поделить.

А жилье хорошее. Кто-то из прежних жильцов нашего дома нашел в лесу сосенку с дуплом, отпилил сколько надо, приладил пол, крышу, крылечко. А затем прибил скворчиный дом к высокой жердине, чтобы окошечко выходило на восток. Живи, крылатый сосед, на здоровье!

Свистя, сшибаются короткие крылья, реют в воздухе выдранные черные пушинки. Драка затеялась не на шутку. Но вот все как шарахнутся прочь. Испугались, что ли, кого? Я распахнула окно и услышала, что в скворечнике котенок мяукает. Да как же он туда забрался?

Драчунов уже и след простыл, а котенок в скворечнике орет, будто хвост ему прищемили. Ведь ухитрился же забраться, чертенок. Окошечко-то совсем маленькое.

Котенок затих, видно, освободил свой хвост, сейчас вылезет. Так и есть! Кот, да не тот. Выглянул из окошечка… скворец. Огляделся, нет ли кого поблизости, и выпорхнул на крышу своего, отвоеванного хитростью, домика.

Большеголовый, весь какой-то взъерошенный, но вид предовольный.

Если среди птиц бывают чудаки, то он самый и есть чудак. То по-кошачьи мяукал, теперь вот петуха передразнивает. Крыльями хлопает, шею вытягивает, лапами шаркает, вот-вот закукарекает. И закукарекал. Не вполне по-петушиному, но очень похоже. Потом запел свою, скворчиную песню. Песня была длинная, веселая и задиристая. Но что толку петь, если тебя не слышат друзья?

Скворец улетел и скоро вернулся со скворцом поменьше, должно быть, скворчихой. Скворец сразу на крылечко сел, коротко свистнул, наверное, позвал подружку и скрылся внутри своего жилья. Скворчиха за ним не полезла. Она облетела вокруг скворечника и уселась на забор палисадника. Конечно же, она помнила, как в домике мяукала кошка.

А он — то в гнездо, то из гнезда да все что-то наговаривает, нащебетывает. Я себе перевожу его щебет, и так оно складно выходит: «Ты не бойся, милая. Никакого кота там нет. Ну сама подумай: ему же не пролезть в окошечко. Видишь, я и то еле протискиваюсь».



Уговорил-таки скворчиху. Забралась она в домик. Старый скворец, а он, конечно же, был старый, молодому разве такое выдумать, умел не только передразнивать кошек, петухов, он умел и петь разными птичьими голосами.

Утро он обычно начинал звонкой трелью жаворонка. Скворец поет, а мне представляется поле в зеленых волнах пшеницы, а над полем небо синее-синее. Зальется Певун (так мы с Аленкой его прозвали) жаворонковой песнею да вдруг и оборвет ее, другое заведет. И вот уже бежит по гладкому песочному бережку куличок-тонконожка. Бежит по самой кромке воды — лапки черные мочит, хвостишком покачивает, свистит. Умолк и куличок. Новую песню начал Певун. А этот, не знаю, кто он, но, должно быть, большой и мохнато-темный, хохочет дико… Много песен умеет петь Певун.

Он любит сидеть на крыше скворечника. Сидит неказистый, взъерошенный и поет, заливается, то соловьем, то другой голосистой птахой. Поет, пока из окошечка не выглянет аккуратная, будто прилизанная головка скворчихи и пропищит:

— Хватит горло драть! Берись-ка за дело.

Певун камнем сорвется вниз, схватит какую попало соломинку и в гнездо. Только он из скворечника, а соломинка за ним. Видно, не понравилась скворчихе, вот и вышвырнула. И сама тут же выскочит на крылечко, крылья топорщит, кричит резко, видно, ругается:

— Ты зачем, лодырь этакий, всякую дрянь в гнездо тащишь?

А его и след простыл. Приходится скворчихе самой для гнезда мягкие перышки да пушинки искать.

Когда зацвела черемуха

Вскоре тепла не стало. Пришли ночные холода и угнали туманы, пахнущие талой землей, а на полях по утрам заблистал игольчато иней.

В Сибири всегда так: черемуха цветет — жди холодов. Подул холодный ветер — сиверко. Начался снегопад. Весь день густым горизонтальным потоком несло снег. Хлестал он в стены домов, накручивался сугробами у заборов. К вечеру буран утих, а ветер все не мог успокоиться. Широко разошелся. Клубит ветер поземку по полю, гонит по улице снежную пыль, в трубах воет, проводами звенит.

Соцветия черемухи свернулись серенькими комочками, к листьям почерневшим прижались: согрейте, погибаем! Да где там. Слаба, мала защита. Сиверко ветви мотает. Бьются они об изгородь, как птицы в силках.

И в такое-то время вывелся у скворчихи птенец. Один. Остальные замерзли. Повыбрасывала скворчиха скорлупки из гнезда, а сама и носу не кажет — согревает голенького птенца.

Певун в лес полетел, корм для них добывать. Полетел и как в воду канул. День прошел, другой на исходе. Пищит птенец — есть просит. Голосок слабый. И поняла скворчиха — никогда уже не видать ей Певуна. Значит, черед лететь ей.

А ветер раскачивает длинный шест, скворечник подрагивает. Живой ли скворчонок? Скорее бы возвращалась мать! Ветер утих, но холодно. Скворчиха, конечно, в лесу. Там, у подножий широких елей, земля не заснежена, корм какой-нибудь разыскать можно.

Наконец-то вернулась. В клюве держит что-то беленькое. Верно, личинку. Скворчонок пискнул и умолк.

В раздолье

Наш дом последний на длинной и единственной улице поселка. На задах речка Белая, за нею — лес.

Снег весенний быстро исчез. После метельного морозного отзимка дни настали теплые-претеплые. Раздолье птицам! Лес и небо звенят звонами. А черемуха в нашем палисаднике до чего же радешенька теплу! Ветви расправила, стоит белым-бела, будто облако на землю опустилось.

Комаров пока нет, и можно распахнуть окна. Упадут цветущие ветви черемушки на широкий подоконник пахучим сугробом — так бы все и смотрел на него. Вечером мы с Аленкой поднимаем с подоконника легкий цветочный сугроб, бережно, чтобы не осыпались лепестки, отводим от окна, захлопываем створки. И все-таки на подоконнике остаются белые теплые чешуйки. И всю ночь бродит в комнате запах, горьковато-душистый и тревожный.

Июньское солнце идет к закату долго и прячется за лес по-дневному расплавленное, яркое. А в мае закаты малиновые, холодноватые.

Вечер. Лес потемнел, стал похож на зубчатую стену. Солнце над стеной висит огнистым клубком. Кажется, коснись клубок зубцов стены — и вспыхнет пожар. Запляшет на стене пламя, повалит черный дым.

Скворцы любят летать на закате. Не за кормом, а просто так. Вверх-вниз, вверх-вниз ныряют они в воздушных волнах, чуть двигая крыльями. Так лодки скользят с волны на волну. Скворцы черные, но если присмотреться, у них на спине и крыльях желтые точки, будто метинки солнцем.

Чир зовут его

Скворчонок трещит день-деньской, хоть уши затыкай. Из окошечка еще не показывается. Порой даже скворчихе надоедает его крик. Чтобы припугнуть, закаркает она по-вороньи. Он и замолчит. Хоть никого еще сроду не видел, а знает — птиц с неприятным голосом следует опасаться.

Повадилась к скворчонку прилетать сорока. Только скворчиха за кормом, она — тут как тут. Сядет на забор, скосит голову и пялит свой голубоватый глаз на скворечник. Любопытничает, какой там крикун сидит.

«Интер-р-ресно, интер-р-ресно», — тарахтит сорока, а сама все косится на наш дом. В окно стукнешь, она и уберется.

«Чир, чир», — это скворчиха зовет птенца. «Чир, чир, — кричит она, заглядывая в свой домик, — хватит сидеть в гнезде, пора тебе крылышки разминать».

А может, «чир» обозначает, что опасности нет и все хорошо на теплой, ни для кого не скупой земле.

Аленка белит известкой кирпичи цветочной клумбы, а скворчиха над нею снует веретешком, от скворечника к к полю, с поля к скворечнику — кормит Чира.

Аленка смеется:

— Ну и аппетит у крикуна! Помочь матери, что ли? Я бы мигом ему банку червей доставила.

Новость! Сегодня скворчиха выманила-таки Чира из гнезда. В оконце скворечника показалась бурая, желтоклювая головка.

— А забавный сынок у нашей скворчихи!

— Почему же сынок, мама? Может, это дочка, — сказала Аленка, большая любительница спорить.

— По-моему, парнишечка. Ты только посмотри, как у него пушок топорщится. Точь-в-точь вихры на мальчишеском затылке.

— Скажешь тоже! — говорит Аленка и смеется. Чир нравится и ей.

Теперь он целыми днями торчит в оконце. Шею вытянет, на землю смотрит. «Эх, так бы и полетел, так бы и нырнул в траву зеленую, мягкую. А если не получится лететь, я упаду, убьюсь. Земля-то во-о-он как далеко!» — пищит Чир.

Однажды со скворчихой прилетели два скворца. Может, то были родственники или знакомые. Они уселись на карниз нашего дома, напротив скворечника. Чир, как обычно, торчал в оконце.

— Каков, каков? — спрашивала скворчиха гостей.

— Чудный, чудный! — тараторили гости. — Уже большой, большой. Пора его учить летать.

— Чир, Чир, покажись-ка гостям. Выпрыгни на крылечко. Не бойся! — высвистывала счастливая от похвал мать. — Я кому говорю, неслух! — и она подлетала к домику. А птенец, увидев, что ему ничего не принесли, затрещал обиженно и спрятался в скворечнике.

Гости, недовольные невоспитанным детенышем, полетели прочь. Скворчиха их не стала провожать. Она что-то кричала им вслед отрывистым голосом. Наверное, ругала гостей.

На другое утро сидим мы с Аленкой на кухне, завтракаем. Вдруг она как вскочит, как забарабанит в окно ладонью и к двери. Я за ней.

— Что случилось? Алена!

— Сорока! Выхватила Чира из гнезда. Я застучала — она бросила его.



Мы обежали палисадник. Я чуть не наступила на птенца. Он лежал на листке подорожника. Маленький, бурые перышки. Желтый с боков клювик.

— Аленка, он мертвый. Видишь, сорока выклюнула ему глаз.

— Дай, мама. Может, еще не мертвый? Дай мне. Ты не знаешь…

Капельки крови из глазной ямки запачкали Аленкины пальцы.

— Опять ты ногти обкусываешь, что за дурная привычка, — хотела сказать я, но промолчала. Очень уж у нее был несчастный вид. Она держала птенца в ладонях и дула на него.

— Кажется, он ожил, — прошептала Аленка, — надо промыть ему ранку.

Головка птенца на длинной, вялой шее мертво лежит на блюдечке. Аленка, прикусив губу, промывает ваткой ранку. Вода в блюдечке порозовела, а капельки крови все выступают, выступают…

Аленка не ошиблась. Чир был живой. Она, немного поколебавшись, дала мне птенца подержать, послушать, как стучит его сердце. Оно стучало быстро и легко, как наручные часики.

— Будет жить! — объявила Аленка торжественным, не допускающим сомнений голосом.

И так она проговорила эти слова, и так потом старательно мыла под умывальником руки, и даже так держала полотенце, что ясно: она подражала врачам из кинофильмов, когда они выходят из операционной со словами: «Будет жить».

— Вот видишь, мама, а ты сказала, он мертвый.

Аленка ждала, чтобы я похвалила ее. Все-таки это она спасла жизнь птенцу.

— Конечно, ты очень хотела, чтобы Чир был живой, ну вот, так и вышло.

Мы взяли старую шапку-ушанку, постелили в нее мягкую ветошь, чтобы Чиру было уютней. Шапку закрыли лоскутом темным. Когда Чира усаживали в шапку, он открыл здоровый глаз, до этого зажмуренный, а там, где был другой глаз, розовая капля покатилась к желтому уголку клюва.

Скворчиха прилетела, когда Чир уже сидел в шапке. Она как-то догадалась — дело не ладно, потому что сразу молча бросилась в скворечник и тут же выпорхнула. Нырнула в гнездо блестящая, ловкая, а выпорхнула — перышки взъерошились, тусклые, и вся она будто чучело неудачное.

Аленки дома не было — ушла на школьный огород. Когда вернулась, я ей рассказала, как металась скворчиха. Мы решили посадить Чира в скворечник. Все-таки он немного ожил, а на мать и смотреть жалко.

Мы отмотали проволоку, которой была прикреплена к забору жердь со скворечником, наклонили эту жердь и посадили Чира в родное гнездо. Вот скворчиха обрадуется!

Время шло, но ее все не было, и Чир в окошечко не показывается. Пришли Аленкины подружки, позвали в кино. Она не хотела идти, — как Чира оставлю? Я обещала присматривать, и они убежали.

Солнце идет к закату. Ласточки в вечернем небе чертят быстрые зигзаги, теплу радуются. А вот и наш одноглазик показался. Лапки уцепились за кромку оконца, глаз смотрит на землю, коротенькие крылья дрожат. Неужели он собирается лететь? Так и есть. Пискнул мышонком и бросился, а крылья и не поддержали. Несколько раз, пока падал, перевернулся в воздухе, пытаясь лететь, да где там. Лететь — надо силы, а у него? Все-таки полблюдечка воды окрасила его кровь в розовый цвет.

Чир упал в крапиву. Разнимаю жгучие заросли. Руки в волдырях, горят крапивным огнем. Ничего, погорят — перестанут. Чир-то наш живой! Хватит, друг! Налетался. Будешь жить у нас.

На второй день жизни в шапке Чир разевал желтый клюв навстречу руке — ждал корм.



Нас он совсем не боялся.

— А зачем ему бояться? Он же понимает, что мы его друзья, — рассудительно заметила Аленка, когда я стала удивляться, как он так сразу приручился.

К вечеру второго дня в окна стала ударяться какая-то пичуга. Слышался шелест крыльев о стекло, царапанье лапок по оконному переплету. Она исчезла, как только я подошла отдернуть шторы.

Чир, наглотавшись дождевых червей, дремлет в шапке, а в окно снова: тук-тук, тук-тук. Она? Так и есть. Скворчиха, распластав по стеклу крылья, глядит в комнату. Как она узнала, что Чир у нас дома? Она же не видела, когда мы его взяли. Может, она влетит в комнату? Пока я открывала тугую форточку, скворчиха улетела. И больше мы ее не видели.

Чир поправился. Ранка почти зажила. Он уже научился склевывать с окон комаров. Высоко подпрыгивая, охотился за мухами. И очень любит купаться. Плюхает крыльями до тех пор, пока в тарелке совсем не станет воды, — всю расплескает.

Летает он плохо и лишь в случае крайней необходимости, когда принесут корм, а он где-то в другом углу комнаты. Стоит только позвать: «Чир, Чир!» — головой завертит, смотрит, надо ли лететь, или скорее выйдет — прибежать. Прямо лететь — у него не получается. Редко Чиру удается сесть Аленке или мне на плечо, глаз-то один, правый. Вот он и сбивается вправо.

Все ребятишки перебывали у нас. Аленка, может, раз сто уже рассказывала, как сорока чуть не убила Чира.

Теперь корм у него был на выбор: мухи различные, червяки всякие. Но только самым закадычным друзьям, из своего шестого класса, разрешала Аленка угощать Чира и выносить его на прогулки. Строились и планы мести всему сорочьему племени.

И вот совсем случайно узнаю, что у нас дома есть еще птенец, которого Аленка держит втайне от меня.

Пошла я зачем-то в сараюшку. Только дверь приоткрыла, а в сараюшке как затрещит сорока. Я даже растерялась от неожиданности. С улицы, когда солнечный день, в помещение зайдешь — ничего не видно. Стою у порога, приглядываюсь да трескотню сорочью слушаю.

Глаза привыкли к сумраку, и я увидела: на полу, в коробке от туфель, сидит сорока и разевает широко черный свой клюв, а он, как у Чира, с боков желтый. Рядом с коробкой консервная банка, полная чистой воды. Я вышла, плотно затворив за собой дверь.

— Алена, — спросила я вечером, когда она устраивала своего Чира спать, — а этот, ну, который живет…

Она мне не дала досказать.

— Ну, живет, ну и что? — Аленка всегда берет криком, когда в душе считает себя неправой.

Оказывается, было так. Сорочьи гнезда недалеко от поселка, в сосняке, нашел соседский Виталька, он же постоянный поставщик корма Чиру. Отправились туда пять человек. Вскоре у каждого в руках было по сорочонку. А взрослые сороки летали над самыми головами ребятишек и отчаянно кричали. Их откуда-то набралось много, и мстители уже стали побаиваться, как бы им самим не досталось от ошалевших с горя птиц.

Птенец, который достался Аленке, вел себя спокойно, из рук совсем не рвался, был теплый и тяжеленький. Они с Виталькой подошли к реке.

— Утопим? — мигнул Виталька. У него привычка такая — мигать, где надо и не надо, и носом швыркать. — А чё на них смотреть? — Виталька размахнулся и бросил своего сорочонка в воду. Тот упал близко у берега, крыльями захлопал по воде, чтобы плыть.

— Что ты делаешь! — закричала Аленка. — Он же утонет у тебя. Хватай скорее!

Виталька схватил сорочонка за крыло, отряхнул от воды и — за пазуху мокрого.

— Ты чё кричишь? Сама же говорила, — начал Виталька, предусмотрительно отбежав в сторону, прижимая рукой рубаху, чтобы не выпал сорочонок.

— Я тебе дам — сама. Ишь, какой фашист нашелся.

Пока они переругивались, другие ребятишки убежали домой и каждый, как великую ценность, прижимал к груди сорочонка.

— Я своего выучу разным штукам, — похвастал Виталька, когда они уже мирно шли к поселку.

— Ах, держите меня, он — выучит, — Алена все еще не могла простить Витальке его поступка и поэтому ехидничала над ним вовсю. — Я вот действительно выучу. Он будет совсем ручной, ну, как собака, например.

Так сорочонок появился в сараюшке.

Он и правда стал ручным: хотя теперь летает, где вздумается, дом всегда помнит. И хорошо знает имя свое — Бориска.

Чир стал взрослым

Лето. Скворечники опустели. Молодняк живет в лесном приволье, а на улицах поселка снуют суматошные воробьи.

Чир затосковал. У него вдоволь еды, уютное гнездо, а его сверстники сбиваются в веселые стаи, летают на кормежку или так просто летают вечерами, готовя крылья к большому перелету. А Чир спит в шапке.

В безветренные дни Аленка выносит его на полянку. Он уже неплохо подлетывает и с каждым днем летает все лучше, все охотнее. Но стоит Аленке, потеряв его из виду, позвать: «Чир, Чир!» — он возвращается тотчас к ней со свистом: «Здесь я! Здесь!»

Аленка идет домой. Чир сидит у нее на плече, деловито перебирая перышки крыльев. Ласточки высоко в небе, значит, и завтра — вёдро.

Притащила Аленка для Чира дерево — большую березовую ветку. Мы прибили ее в простенке. В комнате запахло свежестью березняка. Но листья у берез уже твердые, и цвет их, совсем недавно такой яркий, теперь кажется усталым. Уходит лето, уходит. Пусть Чир привыкает спать на дереве. Он весь вечер прыгал с ветки на ветку. И уснул, усевшись на самую тонкую веточку. Так безопасней — это подсказывает древний, веками испытанный инстинкт.

У птиц сон зыбкий. Полусон-полудрема, ожидание рассвета. Ночью страшно. Хищные ночные птицы летают на неслышных крыльях, на бесшумных лапах крадутся звери. Птицы, не спите крепко, не спите.

На тонких гибких ветках сидят ночью птицы — ждут рассвета. Чир тоже до утра сидел на березовой ветке, спрятав голову под крыло.

— Надо Чира отпустить, — сказала я утром Аленке. — Он должен жить в стае и улететь на зимовку в жаркие страны. Таков скворчиный закон.

А ей жалко — пусть еще побудет дома. Весь день Чир простоял на подоконнике, уткнув нос в стекло. Вечером я сама понесла его на поляну. Пусть улетит, если хочет. Только что прошел короткий, «слепой» дождь, и дорожные колеи наполнились водой. Чир запрыгнул в воду по брюшко. Купаться он любит. Поплескался вволю, выпрыгнул на сухое, отряхнулся, перебрал перышки. Все проделал, как это и подобает взрослой птице, — уверенно и ловко.

Потом долго летал над поляной кругами, высоко. Я позвала — он будто и не слышит. Пошла домой с мыслью: что Аленке-то скажу? Вернулась обратно. Еле дозвалась. Чир прилетел со стороны леса.

И опять он ночевал на своем дереве. А листья уже повяли, и в комнате пахло березовым веником… Днем мы собирали с грядки огурцы, а Чир, бегая по борозде, что-то склевывал. Потом откуда-то взялся черный скворец. Наш был еще бурым, хотя ростом ничуть не меньше взрослой птицы. Прилетевший коротко посвистывал и к нашему Чиру выказывал явное дружелюбие. Мы с Аленой замерли у грядки. Неужели вернулась мать Чира? Как знать.

Бурый и черный побежали рядком вдоль грядки, склевывая невидимое нам, и тихонько пересвистывались. В конце грядки разом поднялись в воздух.

— Чир! — чуть не крикнула я. Аленка шмыгнула носом, но тоже сдержалась.

Чир и черный скворец летели к лесу, и не угадать было, какая из птиц — наш любимец.



Оглавление

  • ОНИ ВСЕ ПОНИМАЮТ
  • ПРО КУКУШКУ
  • ЧИР
  •   Певун
  •   Когда зацвела черемуха
  •   В раздолье
  •   Чир зовут его
  •   Чир стал взрослым