КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно 

Жизнеописание Л. С. Понтрягина, математика, составленное им самим [Лев Семёнович Понтрягин] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Лев Семёнович Понтрягин Жизнеописание Л. С. Понтрягина, математика, составленное им самим

От издательства

В этом году исполняется 90 лет со дня рождения великого учёного, лауреата Сталинской премии, лауреата Ленинской премии, лауреата Государственной премии, Международной премии им. Н. И. Лобачевского, кавалера четырёх орденов Ленина, ордена Октябрьской революции, ордена Трудового Красного знамени, Героя Социалистического Труда, академика АН СССР, почётного члена Международной академии астронавтики, почётного члена Венгерской академии наук — Льва Семёновича Понтрягина.

С именем Понтрягина связана целая эпоха в развитии математики. Труды Л. С. Понтрягина оказали определяющее влияние на развитие топологии и топологической алгебры. Он заложил основы и доказал основные теоремы в оптимальном управлении и теории дифференциальных игр. Его идеи во многом предопределили развитие математики в XX веке.

Текст публикуемого ниже «Жизнеописания…» был написан, по воспоминанию вдовы Льва Семёновича — Александры Игнатьевны Понтрягиной, после тяжёлой болезни, зимой 1982–83 года, и подготовлен к изданию по рукописи, предоставленной вдовой.

Книга насквозь лична и субъективна, но в ней хорошо отражена эпоха развития науки в Советском Союзе, в частности — развитие математики. Она поражает своей правдивостью и открытостью. В этом, может быть, и есть её историческая и воспитательная ценность.

Автор, в силу трагичности своей судьбы, не мог вести дневников, но его цепкая память и острый ум позволили подметить и сохранить в памяти мельчайшие подробности. Привлекает жанровая непривычность и нетривиальность этой книги. И хотя отзывы могут быть диаметрально противоположными, книга нужна и интересна.

Кроме «Жизнеописания…» в книгу вошли обзорные работы: «О моих работах по топологии и топологической алгебре» и «Оптимизация и дифференциальные игры».

Большое значение Лев Семёнович Понтрягин всегда придавал общественной жизни: многим памятны его яркие, эмоциональные выступления на различных собраниях, в течение ряда лет он представлял Советский Союз в Международном математическом союзе, курировал издание математической литературы, занимался вопросами школьного образования. Эта сторона его деятельности в книге представлена статьей «О математике и качестве её преподавания» и письмами против проекта переброски рек.

Основные даты жизни и деятельности Л. С. Понтрягина

3 сентября 1908 г. в Москве родился Лев Семёнович Понтрягин.

1925 г. Окончил единую трудовую десятилетнюю школу (Москва).

1925–1929 гг. Студент физико-математического факультета Московского государственного университета.

1929 г. Окончил физико-математический факультет Московского государственного университета по специальности «чистая математика».

1929–1931 гг. Аспирант Научно-исследовательского института математики и механики при МГУ.

1930–1932 гг. Доцент кафедры алгебры и сотрудник Научно-исследовательского института математики и механики при МГУ.

1931 г. Сотрудник лаборатории колебаний Института физики при МГУ.

1932–1988 гг. И. о. профессора, с 1935 г. профессор МГУ.

1934–1988 гг. Старший научный сотрудник, с 1939 г. — заведующий отделом топологии и геометрии; с 1959 г. — заведующий отделом дифференциальных уравнений (с 1980 г. — отдел обыкновенных дифференциальных уравнений) Математического института им. В. А. Стеклова АН СССР (Москва).

1935 г. Высшей аттестационной комиссией присуждена степень доктора физико-математических наук без защиты диссертации. Утверждён в учёном звании профессора по специальности «математика (топология)».

1939 г. Избран член-корреспондентом Академии наук СССР.

1940 г. Награждён орденом «Знак Почета» за выдающиеся заслуги в деле развития науки, культуры и подготовки высококвалифицированных специалистов.

1941 г. Присуждена Государственная премия СССР за научную работу «Непрерывные группы», опубликованную в 1938 г.

1945 г. Награждён орденом Трудового Красного Знамени за выдающиеся заслуги в развитии науки и техники в связи с 220-летием Академии наук СССР.

1946 г. Награждён медалью «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.».

1948 г. Награждён медалью «В память 800-летия Москвы».

1951–1988 гг. Член Учёного совета Математического института им. В. А. Стеклова АН СССР.

1953 г. Награждён орденом Ленина за выслугу лет и безупречную работу. Избран почётным членом Лондонского математического общества.

1954 г. Председатель Аспирантской комиссии при Математическом институте им. В. А. Стеклова АН СССР.

1957–1988 гг. Член Экспертной комиссии по присуждению премии имени Н. И. Лобачевского.

Председатель Экспертной комиссии по присуждению премии имени П. Л. Чебышёва.

1958 г. Избран действительным членом Академии наук СССР.

Командирован в Англию на Генеральную ассамблею Международного математического союза и на Международный конгресс математиков; выступил с пленарным докладом.

1958–1975 гг. Член редколлегии журнала «Известия Академии наук СССР. Серия математическая».

1959–1988 гг. Член секции «Математика и механика» Комитета по Ленинским и Государственным премиям СССР в области науки и техники при Совете Министров СССР.

1961 г. Член Бюро, с 1969 г. по 1983 г. заместитель председателя Национального комитета советских математиков.

1962 г. Присуждена Ленинская премия за цикл работ по обыкновенным дифференциальным уравнениям и их приложениям к теории оптимального управления и теории колебаний, опубликованных в 1958–1961 гг.

Командирован в Швецию на Международный конгресс математиков; выступил с докладом.

1962 г. Председатель Научной комиссии по проблеме «Обыкновенные дифференциальные уравнения» при Отделении математики АН СССР.

1963–1972 гг. Член Экспертной комиссии по математике Высшей аттестационной комиссии.

1964 г. Командирован в США по приглашению Исследовательского института по прикладным наукам для чтения лекций и ознакомления с научными центрами США.

1966 г. Присуждена премия имени Н. И. Лобачевского за цикл работ по дифференцируемым многообразиям.

Избран почётным членом Международной академии астронавтики.

1967 г. Награждён орденом Ленина за достигнутые успехи в развитии советской науки и внедрении научных достижений в народное хозяйство.

Командирован в США на Конференцию по математической теории управления и для ознакомления с работой математиков.

Командирован в Болгарию на II Национальный конгресс болгарских математиков.

1967–1985 гг. Член Исполкома Комитета ТС-7 (по оптимизации) Международной федерации по информационным процессам.

1967–1988 гг. Член редколлегии журнала «Journal of optimization theory and applications» (New York; London).

1968 г. Командирован в Италию на Международную конференцию по оптимальному управлению и численным методам.

1969 г. Присвоено звание Героя Социалистического Труда с вручением ордена Ленина и золотой медали «Серп и Молот» за большие заслуги в развитии советской науки.

Командирован во Францию на Конференцию по проблемам оптимизации и теории управления; выступил с докладом по дифференциальным уравнениям.

Командирован в США на I Международную конференцию по теории дифференциальных игр и для чтения лекций в Стэнфордском университете.

1970 г. Награждён юбилейной медалью «За доблестный труд. В ознаменование 100-летия со дня рождения Владимира Ильича Ленина».

Командирован во Францию на Международный конгресс математиков; выступил с пленарным докладом.

1970–1974 гг. Вице-президент Исполкома Международного математического союза.

1970 г. Председатель группы по математике при Секции (с 1987 г. — Секции по математике) изданий Главной редакции физико-математической литературы Редакционно-издательского совета АН СССР.

Председатель комиссии по издательским вопросам Отделения математики АН СССР.

Заведующий кафедрой оптимального управления факультета вычислительной математики и кибернетики МГУ.

1971 г. Командирован в Швейцарию на заседание Исполкома Международного союза и для ознакомления с работой Математического центра Швейцарии.

1971–1988 гг. Член Бюро Отделения математики АН СССР.

1972 г. Командирован в США на Конференцию по вопросам оптимизации и для чтения обзорных лекций по дифференциальным играм в Южно-Калифорнийском и Аризонском университетах.

Командирован в Англию на заседание Исполкома Международного математического союза.

1972–1988 гг. Старший научный сотрудник Отдела математики Всесоюзного института научной и технической информации ГКНТ и АН СССР.

1973 г. Избран почётным членом Венгерской академии наук.

Командирован во Францию для чтения курса лекций по дифференциальным играм в Институте исследований по информатике и автоматике (IRIA).

Командирован в ФРГ на заседание Исполкома Международного математического союза.

1974 г. Командирован в Швейцарию на заседание Исполкома Международного математического союза.

Командирован в Канаду на Генеральную ассамблею Международного математического союза и на Международный конгресс математиков.

1974–1978 гг. Член Исполкома Международного математического союза.

1974–1980 гг. Член редколлегии журнала «Journal of differential equations» (New York; London)

1974–1988 гг. Главный редактор журнала «Applied mathematics and optimization» (New York etc.).

Член редколлегии реферативного журнала «Математика» (ВИНИТИ).

1975 г. Награждён орденом Октябрьской Революции за заслуги в развитии советской науки и в связи с 250-летием АН СССР.

Присуждена Государственная премия СССР за учебник «Обыкновенные дифференциальные уравнения», опубликованный в 1974 г. (4-е изд.).

Командирован во Францию на заседание Исполкома Международного математического союза.

1975–1987 гг. Главный редактор журнала «Математический сборник».

1976 г. Присуждена степень почётного доктора наук Салфордского университета (Англия).

Заместитель председателя оргкомитета Всесоюзной научной конференции по неевклидовой геометрии.

Командирован в Англию на заседание Исполкома Международного математического союза и для получения диплома почётного доктора Салфордского университета.

Командирован во Францию на заседание Исполкома Международного математического союза.

1978 г. Командирован в Финляндию во главе делегации АН СССР на Генеральную ассамблею Международного математического союза и на Международный конгресс математиков.

Награждён орденом Ленина за большие заслуги в развитии математических наук, подготовке научных кадров и в связи с 70-летием со дня рождения.

1982–1988 гг. Председатель комиссии по школьному математическому образованию Отделения математики АН СССР.

3 мая 1988 г. в 2 часа ночи умер Л. С. Понтрягин.

Часть I

Моя профессия

Мне семьдесят пять лет, а на физико-математический факультет Московского университета я поступил в возрасте семнадцати лет. Пятьдесят восемь лет я профессионально занимаюсь математикой, и за всё это время мне ни разу не показалось, что профессия выбрана мною неудачно. В то же время она почти никогда не казалась мне лёгкой.

В школьные и университетские годы я часто говорил и искренне думал, что математика легче других предметов, так как она не требует запоминания. Ведь любую формулу и теорему можно вывести логически, ничего не помня наизусть. А другие предметы, например историю или обществоведение, нужно учить наизусть: запоминать хронологию, имена, учить на память, какие решения были приняты на различных партийных съездах и тому подобное. Мне всегда трудно давалась такая зубрёжка, трудно давались иностранные языки, запоминание иностранных слов, заучивание стихов. Я заметил, что люди, хорошо запоминающие стихи, обычно сами умеют их писать. По-видимому, и в запоминании есть какой-то элемент творчества.

Так же обстояло дело у меня с математикой. Конечно, я помню наизусть очень много математических фактов, но сам процесс запоминания не представлял для меня трудностей. Он носил творческий характер. Часто мне было трудно отличить придуманное мною самим от полученного из других источников. Приведу по этому поводу одно высказывание А. Пуанкаре (цитирую его по памяти): «Понять чужую математическую работу — это значит ощутить её как бы сделанную самим».

В математике довольно часто возникают непреднамеренные плагиаты. Выслушивая устное изложение чужой работы, математик очень часто даже не понимает её. Но позже, благодаря какому-то сложному творческому процессу, чужая работа всплывает в памяти и ощущается как выполненная самим. Конечно, могут быть и вполне сознательные плагиаты.

Несмотря на то, что многое в математике давалось мне легко, восприятие математических знаний, особенно научная работа, являлись для меня тяжёлым, но радостным трудом. Научная работа, как правило, требовала от меня предельного напряжения сил и сопровождалась тяжёлыми эмоциональными нагрузками. Последние возникали потому, что путь к успеху всегда шёл через множество неудачных попыток; достигнув желаемого результата, я обычно бывал так измотан, что уже не имел сил радоваться. Радость приходила значительно позже, да и она омрачалась порой опасением, что в сделанном содержится ошибка.

Начиная со студенческих лет, я усердно и с увлечением тружусь, правда, делая при этом некоторые перерывы, необходимые для отдыха. Но по мере приближения старости я как-то всё более разучиваюсь отдыхать. Перерывы в работе стали для меня теперь скучными и тягостными. Лень никогда особенно не досаждала мне. Правда, после перерыва обычно трудно бывает возобновить работу, возникает нежелание трудиться. Лень возникает также и тогда, когда нужно выполнить работу к определённому, довольно близкому сроку, например подготовить лекцию или доклад, так что преодоление лени — это тоже труд!

Успехи в работе составляют главные радости моей жизни. Радости эти, однако, теряют свою остроту с возрастом. Успехи в работе зачастую сменяются неудачами. Иногда многомесячный труд оказывается бесплодным. Осознав это или обнаружив ошибку в сделанной работе, я всегда ощущаю чувство большого постигшего меня несчастья.

На основе многолетнего опыта я пришёл к уверенности, что серьёзный успех в любой области человеческой деятельности требует предельного напряжения сил. В то же время неизбежными являются многочисленные неудачи. С последними приходится мириться. И следует терпимо относиться к неудачам других. Несмотря на многочисленные неудачи, приводившие к чередованию эмоциональных взлётов и падений, я считаю общий эмоциональный итог моей профессиональной деятельности положительным.

И всё же я не думаю, что от рождения был предназначен стать математиком. Иначе говоря, что мой генофонд однозначно определял мою профессию.

Моё детство кончилось, когда в возрасте тринадцати лет я полностью потерял зрение. А в детстве я увлекался вовсе не математикой, а техникой. Если бы не несчастный случай, я вероятнее всего стал бы инженером, а не математиком.

После постигшего меня несчастья вопрос о выборе моей будущей профессии стал очень серьёзным для меня и моих родителей. Рассматривались различные возможности, в первую очередь — музыка. В течение примерно трёх лет, до самого поступления в университет, я усердно учился играть на пианино. Однако отсутствие музыкальной одарённости было слишком очевидным. Рассматривались и другие возможности, гуманитарные, например, стать историком. Однако к окончанию школы мои способности и интерес к математике настолько выявились, что выбор был окончательно сделан. Я решил поступать на физ-мат Московского университета и никуда больше. В возрасте семнадцати лет я и поступил на физ-мат, преодолев, однако, при этом значительные трудности. Об этом расскажу позже.

Описывая свою профессиональную деятельность, мне естественно хочется прежде всего рассказать о том, что занимает меня в настоящее время. Это — преподавание математики в советской средней школе. Так я и сделаю, нарушая хронологию изложения. Для того чтобы объяснить мою позицию в вопросах преподавания, я должен дать очень краткий обзор моего жизненного профессионального пути.

Начав свою научную работу в возрасте восемнадцати лет, будучи студентом второго курса университета, я полностью посвятил только ей все следующие сорок пять лет моей жизни. За это время я перебрал несколько разделов математики, начиная с довольно абстрактных и кончая чисто прикладными.

Прикладными разделами математики я занялся в значительной степени из этических соображений, считая, что моя продукция должна найти применение при решении жизненно важных проблем общества.

В течение этих сорока пяти лет я вёл в Московском университете педагогическую работу, тесно связанную с моей научной деятельностью. За это время, движимый своим общественным темпераментом, я произнёс несколько довольно острых речей на больших собраниях математиков, посвящённых в основном защите правого дела, так, как я его понимал. Но никакой сколько-нибудь значительной научно-организационной деятельности в течение этих лет я не вёл. В 1970 году, не прекращая научной работы, я начал довольно значительную научно-организационную работу, выросшую из моих научных интересов, сразу в двух различных направлениях. Я занялся научно-издательскими делами и международными отношениями в области математики.

Президент Академии наук СССР М. В. Келдыш учредил по моей инициативе группу математиков под моим председательством для наблюдения за изданием книг в одном из важнейших издательств Академии наук СССР — главной редакции физико-математической литературы издательства «Наука». Группа эта и до сих пор продолжает успешно действовать и оказывает ощутимое влияние на выбор издаваемых книг. Одновременно М. В. Келдыш рекомендовал меня на пост вице-президента Международного союза математиков, который я занимал полный избирательный срок четыре года, а на следующее четырёхлетие стал членом Исполкома этого союза.

В 1978 году уже другой Президент АН СССР — А. П. Александров отстранил меня от поста советского представителя в Международном союзе математиков. Я закончил свою работу в Исполкоме, завершив её поездкой на Международный математический конгресс в Хельсинки в роли главы советской делегации.

Должен сказать, что и без вмешательства А. П. Александрова я оставил бы свой пост в Исполкоме Международного союза математиков, так как мой возраст и состояние здоровья моего и моей жены сделали заграничные поездки на заседания Исполкома трудными для нас.

Кроме того, будучи членом Исполкома, я упорно сопротивлялся давлению международного сионизма, стремящегося усилить своё влияние на деятельность Международного союза математиков. И этим вызвал озлобление сионистов против себя. Думаю, что, отстраняя меня от работы в этой международной организации, А. П. Александров сознательно или бессознательно выполнял желание сионистов.

Конфликт между американскими сионистами и советскими математиками наметился уже на Международном конгрессе 1974 году в Ванкувере и стал совершенно открытым на конгрессе в Хельсинки в 1978 году. Там среди участников конгресса распространялась многотиражная рукопись под названием «Положение в советской математике», в которой ряд ведущих советских математиков, в том числе я и Виноградов, обвинялись в антисемитизме. Там же на небольшом митинге выступил со злобной речью, направленной против Советского Союза, советский эмигрант Е. Б. Дынкин. Несколько позже в американской печати, в «Заметках американского математического общества» и в журнале «Science», появились статьи с обвинением в антисемитизме, направленные против Советского Союза и советских математиков. Эти статьи инспирировались эмигрантами, выехавшими из Советского Союза в США, имея визы в Израиль.

Некоторые из них не являлись сколько-нибудь значительными учёными и должны были расплачиваться за горячее гостеприимство, оказанное им в США, злобной клеветой против Советского Союза. Таково происхождение этой пропаганды, носящей явно политический характер.

* * *
Ещё раньше, чем я прекратил свою международную деятельность в конце 1978 года, перед советскими математиками встала новая проблема чрезвычайной важности. Нам стало известно, что преподавание математики в советской средней школе пришло в упадок, и мы серьёзно занялись этим вопросом. На грани 1977–78 годов математики обратились в ЦК КПСС с письмом, подписанным десятью советскими академиками-математиками. В письме этом сообщалось, что преподавание математики в советской средней школе находится в плохом состоянии. Среди подписавших письмо был и я. Организовал это письмо академик А. Н. Тихонов.

Вопрос о школьном математическом образовании юношества интересовал меня уже раньше. В связи со своей издательской деятельностью я вместе с группой математиков подверг резкой критике одну очень плохую книжку по математике, предназначенную для начинающих. Об этом я расскажу позже подробнее. Занимаясь этой критикой, я вспомнил о том, какого рода источниками пользовался сам, будучи школьником, при изучении математики. И пришёл к намерению написать несколько сравнительно элементарных книг по основным разделам высшей математики.

Поэтому вопрос о преподавании математики в средней школе был для меня уже не чужд, и я серьёзно приступил к его изучению. В настоящее время проблемы преподавания математики в средней школе наряду с экологией представляются мне наиболее важными проблемами, стоящими перед советскими математиками. Я принимаю активное участие в попытках их решения.

Математика в средней школе

Все технические науки в какой-то степени опираются на математику. Во всяком случае, для понимания их необходимо знание элементарной математики: алгебры, геометрии, тригонометрии. Не зная элементарной математики, нельзя стать инженером, особенно инженером-конструктором. Поэтому хорошая постановка преподавания математики в средней школе является необходимым условием для научно-технического прогресса страны.

В дореволюционной России и после революции в Советском Союзе, за исключением короткого периода послереволюционной разрухи, математика преподавалась в средних школах вполне удовлетворительно. Этим объясняются наши успехи в таких сложных областях техники, как самолётостроение и космос. Начав вторую мировую войну с отставанием в области авиации, Советский Союз к концу войны перегнал Германию. Советский Союз первый вывел в космос искусственный спутник и первый послал туда человека.

За последние годы, однако, преподавание математики в средней школе в нашей стране резко ухудшилось. В результате этого ослаб интерес школьников к математике и к наукам, требующим знания математики. Понизился конкурс в вузы, требующие математической подготовки. Пришло в упадок преподавание математики также и в высших школах. Всё это привело или приведёт в ближайшем будущем к снижению научно-технического прогресса в нашей стране. В дальнейшем это может привести к катастрофическому положению.

О причинах, приведших к развалу преподавания математики в советской средней школе, я узнал из телевизионного выступления министра просвещения СССР М. А. Прокофьева. Приблизительно в 1978 году Прокофьев сказал (цитирую по памяти): «Лет 12 тому назад многими авторитетами было признано, что в средней школе преподаётся лишь устарелая математика. Новейшие её достижения вовсе не освещаются. Поэтому было решено начать модернизацию преподавания математики в средней школе. Эта модернизация осуществлялась Министерством просвещения СССР при участии Академии педагогических наук и Академии наук СССР».

Руководство Отделением математики АН СССР рекомендовало для работы по модернизации академика А. Н. Колмогорова, который играл в модернизации руководящую роль. Поэтому ответственность за трагические события в средней школе в значительной степени лежит на нём. Математические взгляды А. Н. Колмогорова, его профессиональные навыки и человеческий характер неблагоприятным образом отразились на преподавании. Ущерб, причинённый развалом преподавания математики в советской средней школе, может быть сравнен по своему значению с тем ущербом, который мог бы быть причинён огромной общегосударственной диверсией.

Основное содержание модернизации заключалось в том, что в школьную математику внедрялась теоретико-множественная идеология, чуждая нормально мыслящему школьнику, склонному к практическому применению полученных в школе знаний, интересная лишь для школьников с извращённым мышлением. Кроме того, в программу были введены элементы математического анализа и метода координат. В школьный курс было введено «множество» не как слово русского языка, а как основное понятие. Ему сопутствовали понятия: включение одного множества в другое, пересечение двух множеств, сумма двух множеств и соответствующие значки. Понятие множества использовалось для формулировки определений. Так, геометрическая фигура была определена как множество точек. А так как в теории множеств слово «равенство» означает совпадение множеств, оказалось, что в геометрии равенство двух фигур означает их полное совпадение. Так возникла необходимость говорить не о равных геометрических фигурах, а о конгруэнтных геометрических фигурах, не считаясь с тем, что слово «конгруэнтность» чуждо русскому языку и чуждо практике. Ведь никакой строитель не будет говорить о конгруэнтных балках, он будет говорить об одинаковых или равных балках. Широко стало использоваться отображение одного множества в другое множество. Казалось бы, что, оставаясь на базе теории множеств, функцию можно определить как отображение одного множества в другое множество. Но при определении функции модернизаторы пошли дальше. Опишу здесь данное в школьном учебнике определение функции, пользуясь, однако, при этом не теми словами, которые употреблялись в учебнике, а терминологией, привычной для профессионального математика.

Пусть P и Q — два множества. Составим их произведение R, т. е. множество всех пар (x, y), где xÎP, yÎQ. В множестве R выделим некоторое подмножество Q. О парах (x, y), попадающих в Q, будем говорить, что они находятся в отношении. Понятие отношения между элементами x и y, принадлежащими множествам P и Q, вводилось в 4-м классе. Обстоятельно и громоздко объяснялось на многочисленных примерах конечных множеств. После этого в 6-м классе вводилось понятие функции, опирающееся на понятие отношения, примерно следующим образом: функцией называется отношение, при котором каждая точка x множества P находится в отношении не более чем с одной точкой y множества Q. Подмножество множества P, состоящее из всех таких x, которые находятся в отношении с некоторыми точками y множества P, называется областью задания функции. А множество всех таких элементов y множества Q, которые находятся в отношении к некоторым элементам x множества P, называется областью значений функции. Отсюда возникла новая проблематика отыскания области задания функции и области её значений. Малосодержательные и ни для чего не нужные упражнения по этой проблематике вошли в задачники.

Вполне созвучное с теоретико-множественной идеологией понятие преобразования вошло как основное в геометрию. Возникло следующее определение вектора: вектором называется преобразование пространства, при котором… далее перечисляются свойства, означающие, что это преобразование есть трансляция пространства. Естественное и нужное для всех определение вектора как направленного отрезка было отодвинуто на задний план.

Школьники если бы и могли освоить все эти определения, то, во всяком случае, в результате огромного труда и затраты времени, благодаря чему основное содержание математики, т. е. умение производить алгебраические вычисления и владение геометрическим чертежом и геометрическим представлением, отодвигалось на задний план. И даже вовсе уходило из поля зрения учителей и школьников[1].

Внедрение теоретико-множественной идеологии в школьную математику, несомненно, соответствовало вкусам А. Н. Колмогорова. Но само это внедрение, я думаю, уже не находилось под его контролем. Оно было перепоручено другим лицам, малоквалифицированным и недобросовестным. Здесь сказалась черта характера Колмогорова. С охотой принимаясь за новое дело, Колмогоров очень быстро охладевал к нему и перепоручал его другим лицам. При написании новых учебников, по-видимому, произошло именно это. Составленные в описанном стиле учебники печатались миллионными тиражами и направлялись в школы без всякой проверки Отделением математики АН СССР. Эту работу осуществляли под руководством Колмогорова методисты Министерства просвещения СССР и Академии педагогических наук. Жалобы школьников и учителей безжалостно отвергались бюрократическим аппаратом министерства и Академии педагогических наук. Старые опытные учителя в значительной степени были разогнаны. Этот разгром среднего математического образования продолжался более 15 лет, прежде чем он был замечен в конце 1977 года руководящими математиками Отделения математики АН СССР. Ответственность за происшедшее лежит, конечно, не только на одном А. Н. Колмогорове, Министерствах и Академии педагогических наук, но также и на Отделении математики, которое, поручив Колмогорову ответственную работу, совсем не интересовалось тем, как она осуществляется.

После того как катастрофа была замечена и начал намечаться отпор происходящему, лица, каким-то образом заинтересованные в том, чтобы разгром продолжался, стали сопротивляться. В телевизионной передаче «Сегодня в мире» я сам слышал выступление комментатора В. Зорина, в котором он сообщал, что среднее математическое образование в Советском Союзе поставлено очень хорошо и что ему даётся высокая положительная оценка печатью Соединённых Штатов. Это было уже в самом конце 70-х годов. Нет сомнений, что похвала врагов есть дурной признак. Стоит заметить, что сам А. Н. Колмогоров в это время получил Государственную премию Израиля. Возможно, там высоко оценили тот разгром, происходящий в средней школе Советского Союза.

После того как в конце 1977 года до математиков, занимающихся наукой, наконец-то дошло, что в средней школе неблагополучно, десять академиков-математиков обратились с письмом в ЦК. В этом письме мы выражали тревогу по поводу происходящего в школе.

После этого в 78-м году министр просвещения СССР М. А. Прокофьев обратился в Отделение математики АН СССР с просьбой заняться вопросами преподавания. В результате состоялось сперва заседание Бюро Отделения математики, а затем Общее собрание Отделения математики, на котором присутствовали представители Министерств просвещения СССР и РСФСР. Был также и А. Н. Колмогоров. Как на Бюро, так и на Общем собрании Отделения были решительно осуждены действующие учебники и учебные программы. Общее собрание Отделения продолжалось много часов и происходило в большом накале.

Рассматривались конкретные дефекты учебников, и подавляющему большинству присутствующих было совершенно ясно, что так оставаться дальше не может. Решительными противниками каких бы то ни было действий, направленных на исправление положения, были академики С. Л. Соболев и Л. В. Канторович, которые говорили, что надо подождать. Но, несмотря на их сопротивление, было принято решение, требующее вмешательства в вопросы преподавания в средней школе. В частности, было вынесено решение об организации комиссии по преподаванию при Отделении. Выполнение этого решения было поручено Бюро Отделения. Следующее заседание Бюро Отделения занялось образованием комиссии по преподаванию. И здесь возникли разногласия между математиками не по существу, а по тому, кто же будет возглавлять дело.

Обнаружилось, что имеется два претендента — академики А. Н. Тихонов и И. М. Виноградов. И оба они были в какой-то степени поддержаны. Поэтому было принято осложняющее всё дело решение образовать две комиссии. Одну под председательством Тихонова, другую — под председательством Виноградова. Наличие двух комиссий указывало на раскол между математиками и затрудняло работу. В результате длинных перипетий в Отделении, продолжавшихся около трёх лет, обе комиссии были ликвидированы и была образована одна новая комиссия, которую возглавил Виноградов и которая называется комиссией по преподаванию математики в средней школе. Я был единственным заместителем Виноградова.

После смерти Виноградова председателем комиссии назначен я, а моим заместителем А. С. Мищенко — профессор мех-мата МГУ. Так в результате длительной борьбы и преодоления многих трудностей работа Отделения по вопросам преподавания математики в средней школе приобрела чёткую организационную форму. Состав комиссии был утвержден Бюро Отделения.


Во время обсуждения школьного математического образования. А. И. Понтрягина, Л. С. Понтрягин, А. С. Мищенко.


Уже после того, как Отделение в 1978 году высказало своё чёткое мнение по вопросу о негодности действующих учебников и программ, дело долго не двигалось с места. Министерство просвещения СССР сопротивлялось и не желало отказываться от действовавших тогда учебников. Я считал, что выступление в печати по этому вопросу может сильно продвинуть дело, и старался добиться публикации по вопросам преподавания в средней школе. Однако это мне годами не удавалось. Наконец, только в 1980 году журнал «Коммунист» опубликовал мою статью «О математике и качестве её преподавания»[2], в которой подвергалось резкой критике то, что происходит в средней школе. Очень скоро моё выступление было поддержано с трибуны Верховного Совета СССР. Депутат, ректор Московского университета, академик А. А. Логунов в своём выступлении затронул вопрос о преподавании и процитировал эту статью. Его выступление было замечено членами Политбюро. На XXVI съезде партии Л. И. Брежнев в своей речи сказал несколько слов о преподавании: «Да и качество школьных программ и учебников нуждается в улучшении. Правильно отмечают, что они слишком усложнены. Это затрудняет обучение, ведёт к неоправданной перегрузке ребят. Министерству просвещения, Академии педагогических наук нужно немедля исправлять такое положение». Только после этого дело начало сдвигаться с места. Прокофьев стал считаться с Отделением, но некоторый раскол среди математиков продолжался и не ликвидирован до сих пор.

Ещё на Общем собрании Отделения математики в 1978 году представители Министерства просвещения РСФСР положительно реагировали на высказанную критику и сразу же начали работу в контакте с А. Н. Тихоновым по подготовке новых учебников. С другой стороны, ещё раньше, чем Колмогоров приступил к своему изменению преподавания, учебник по геометрии начал писать хороший советский геометр, ныне академик, А. В. Погорелов. Погорелов рассказывал мне, что он предлагал Колмогорову использовать его учебник, но тот отказался, так как учебник Погорелова не соответствовал идеям Колмогорова. Такой же отказ Погорелов получил и от Тихонова, когда тот занялся подготовкой новых учебников. Здесь причина была, по-видимому, другая. Тихонов хотел держать всё в своих руках и не хотел вовлекать в дело столь авторитетного человека, как Погорелов, поскольку Тихонов никак не мог считаться его руководителем. Комиссия Виноградова, ещё во времена существования двух комиссий, рекомендовала учебник Погорелова как пригодный для школы. Это предложение было принято Прокофьевым, но оно не устраивало и не устраивает Тихонова, который хочет протащить свои учебники. В настоящее время в семи областях Российской Федерации производится эксперимент по учебникам Тихонова, в то время как в остальных республиках и областях РСФСР введён официально учебник Погорелова[3]. По-видимому, Тихонов вместе с методистами Министерства просвещения РСФСР надеются продвинуть свой учебник на всю Российскую Федерацию.

Так горько обстоит дело с геометрией. С алгеброй дело обстоит ещё хуже. Учебник, подготовленный группой Тихонова по алгебре, признан комиссией Виноградова не вполне удовлетворительным, а другого готового учебника у нас пока ещё нет, хотя и есть заготовки. Именно, проект учебника написан Д. К. Фаддеевым, С. М. Никольским и М. К. Потаповым[4]. Таким образом, дело, начатое ещё в 1978-м году, только к 82-му году начало немножко сдвигаться с места, однако ещё очень недостаточно.

А. Н. Колмогоров

В сфере изложенного личность Андрея Николаевича Колмогорова представляет для нас большой интерес. Сейчас я постараюсь рассказать то, что я знаю и думаю о нём.

А. Н. Колмогоров пользуется во всём мире репутацией выдающегося советского математика[5]. Я познакомился с ним в 1929 г. и в течение многих лет поддерживал близкие отношения, так как он был другом моего учителя П. С. Александрова. А. Н. Колмогоров оказал на меня существенное влияние, прежде всего как математик, как старший товарищ. Он поставил передо мной в 1930 г. одну интересную задачу из топологической алгебры, которой к тому времени я уже сам интересовался в связи с теоремами двойственности типа Александера, которыми тогда занимался.

А. Н. Колмогоров имел на этот раздел математики свой довольно общий взгляд, который он мне изложил. Колмогоров считал, что математические объекты, в которых определены одновременно алгебраические и топологические операции, причём алгебраические операции непрерывны в заданной топологии, должны быть сравнительно конкретными математическими объектами. На этом пути он пытался построить аксиоматику пространств постоянной кривизны. Передо мной он поставил конкретную интересную задачу: доказать, что всякое алгебраическое тело, локально компактное и связное, изоморфно либо телу действительных чисел, либо телу комплексных чисел, либо телу кватернионов. Для случая коммутативных тел я решил эту задачу, к удивлению Колмогорова, очень быстро — за неделю или две. Но для случая некоммутативных тел мне потребовалось затратить около года. Однако работа выполнена, и она принадлежит к числу моих лучших достижений молодости[6].

Колмогоров также помог мне в одном очень важном для меня бытовом вопросе: он содействовал получению мною хорошей квартиры, в которой я крайне нуждался. После избрания его в 1939 г. академиком, А. Н. Колмогоров стал академиком-секретарем в Отделении физико-математических наук АН СССР. В качестве такового он имел аудиенцию у Президента АН СССР Комарова. Вернувшись с этой аудиенции, Колмогоров с грустью заявил, что Президент (он был очень старым человеком) понял только одну его идею: что Понтрягину нужно дать квартиру. Эту квартиру я в действительности получил и до сих пор в ней живу. И не желаю лучшей.

Мои отношения с Колмогоровым в течение ряда лет были если не дружественными, то во всяком случае вполне доброжелательными. Они, не считая отдельных периодов, начали портиться только в начале 50-х годов, когда я занялся прикладными разделами математики: теорией управления и теорией колебаний. И совсем испортились в 1975 г., когда, став главным редактором журнала «Математический сборник», я исключил из состава редакции Колмогорова, который числился в ней в течение около тридцати лет. Я говорю числился, потому что он не присутствовал на заседаниях редакции последние семнадцать лет пребывания в составе редакции, что я установил из протоколов. Именно по этой причине я исключил его из состава редакции.

А. Н. Колмогоров сделал большой положительный вклад в систему подготовки аспирантов. В 1929 г. он был назначен директором Института математики при Московском университете и произвёл там реформу подготовки аспирантов. Он отменил существовавшие до того времени многочисленные громоздкие экзамены и заменил их четырьмя небольшими. Эта система в несколько видоизменённой форме сохранилась до сих пор и принята не только в математике, но и в других науках.

Колмогоров получил своё первоначальное математическое воспитание в школе профессора Н. Н. Лузина. В начале 20-х годов Н. Н. Лузин имел огромное влияние на московских математиков. Ему принадлежит важнейшее нововведение: он обнаружил, что научной работой молодой человек может начать заниматься уже на первых курсах университета. До этого считалось, что прежде чем приступить к научной работе, нужно изучить целую гору книг. По поводу этого педагогического открытия Лузина я хочу высказать один афоризм: Лузин научил математиков научному творчеству, но не научил самой математике. Для того чтобы начать научную работу в самом начале своего обучения математике, приходится ограничиться какой-то очень узкой областью математики.

Той узкой областью математики, в которой Лузин реализовывал своё педагогическое нововведение, была теория множеств. Ученики Лузина подпали под обаяние теории множеств и стали считать её важнейшим новым направлением в области математики. А это мне кажется совершенно неверным. Теория множеств является и не очень новым, и не очень важным разделом математики. Педагогическое открытие Лузина имеет свою оборотную сторону. Молодые люди, в самом начале занявшиеся научной работой в узкой области математики, часто не могут покинуть её и, достигнув уже зрелого возраста, остаются навсегда узкими специалистами, не владеющими в сущности всей математикой или главнейшими разделами её.

Наиболее сильные, конечно, уходят из неё. К числу этих более сильных принадлежал и Колмогоров. Но на всю жизнь он остался под обаянием теории множеств и её идеологии.

Эту теоретико-множественную идеологию он стал внедрять в среднюю школу, где она совершенно неуместна и вредна, так как отодвигает на задний план изучение важнейших навыков вычислять, владение геометрическими представлениями, т. е. конкретные вещи, важные для дальнейшей трудовой деятельности.

Это теоретико-множественное бедствие постигло преподавание математики в средней школе не только вСоветском Союзе. Я знаю о том, что такое же явление произошло во Франции, в Англии, в Соединённых Штатах и, вероятно, во многих других странах. Ведущий французский математик Лере резко выступал против теоретико-множественного засилья в средней школе.

Но были и другие причины. О них я хочу рассказать теперь.

Колмогоров очень охотно берётся за всякую новую организационную работу, но очень быстро она ему надоедает, и он передаёт её другим лицам. Именно это произошло при написании новых учебников. Колмогоров принимал участие в написании новых учебников лишь в очень незначительной степени. Потом он передоверил эту работу другим, малоквалифицированным и недобросовестным лицам, которые создали безграмотные отвратительные учебники. Их Колмогоров, вероятно, даже и не просматривал, и они без всякой проверки и апробирования хлынули в средние школы.

Для того чтобы не быть голословным, я расскажу об одном случае, хорошо известном мне, когда Колмогоров, взявшись за большую ответственную работу, сразу же передал её другим лицам. Однажды на заседании Бюро Отделения, где я присутствовал, я сам слышал, как Колмогоров настойчиво предлагал себя главным редактором большого исторического обзора о развитии советской математики за какое-то десятилетие. По его просьбе он был назначен главным редактором этого издания. Позже, когда издание было подготовлено к печати, Колмогоров уже не числился его главным редактором, а главным редактором был его ближайший сотрудник по фамилии Шилов, который позже уехал в Израиль. Всё собрание статей оказалось низкокачественным и грубо тенденциозным. Так что Отделение вынуждено было признать его негодным, и, уже набранное к печати, оно было уничтожено и не напечатано.

Ещё одной чертой колмогоровского характера, которая могла помешать успешному проведению улучшения преподавания, является отсутствие у Колмогорова чувства реальности.

Например, во время войны Московский государственный университет некоторое время находился в эвакуации в Ашхабаде. Довольно много математиков — профессоров физ-мата — находились там же вместе с факультетом. А Колмогоров был в Москве. Он выдвинул следующее предложение: оставить всех находившихся в Ашхабаде математиков там навечно, с тем чтобы они создали там новый научный центр. Сам же Колмогоров брался создать и возглавить факультет с новыми кадрами в Москве и два месяца в году проводить в Ашхабаде.

Среди математиков, находившихся тогда в Ашхабаде, эта колмогоровская идея вызвала бурю протеста. Ведь во время войны все эвакуированные мечтали о возвращении домой, в Москву.

Столь же нереалистическая идея, совершенно не учитывающая интересы людей, была высказана Колмогоровым во время войны по поводу опасности, грозящей деревянной части Москвы от немецких зажигательных бомб. Колмогоров считал, что немцы сумеют поджечь всю деревянную Москву, и для предотвращения этого бедствия предлагал сломать все деревянные дома, а жителей переселить в квартиры ранее эвакуированных граждан.

Стоит отметить, что некоторые советские власти и правительство Советского Союза не относилось к человеческим интересам так уж пренебрежительно, даже в мелочах. Например, все забранные на хранение у граждан приёмники были в конце войны возвращены в целости, за исключением небольшой части некоторых марок, которые были разобраны для военных целей.

Возможно, что по той же самой причине Колмогоров был совершенно неспособен читать понятно для других доклады и лекции. Таково мнение многих математиков. В то же время, разговоры на математические темы с отдельными людьми он вёл вполне нормально. Я это помню и по себе, и могу судить по тому, как у него много учеников.

Хочу отметить ещё одну отрицательную черту колмогоровского характера, с которой сталкивались, я думаю, все, имевшие с ним дело. Это — неконтактность. Беседуя с человеком, Колмогоров очень часто вдруг прекращал разговор, просто отвернувшись и уйдя в сторону, без всякого предупреждения. Я замечал это много раз. На всех эта манера разговаривать производила, конечно, крайне неприятное впечатление. Она воспринималась как пренебрежение, презрительное отношение к собеседнику. В действительности же, возможно, было совсем другое. Колмогоров внезапно отрывался мыслью от разговора и перескакивал для себя на другую тему.

Особенно забавен случай разговора Колмогорова с академиком Петром Петровичем Лазаревым в начале пребывания Колмогорова на посту академика-секретаря Отделения. Желая представиться новому академику-секретарю, Пётр Петрович Лазарев подошёл к нему и сказал: «Я — академик Пётр Петрович Лазарев». Колмогоров, не отвечая ничего, отвернулся и пошёл прочь. Лазарев повторил свою попытку ещё два или три раза, и, наконец, Колмогоров сказал ему: «Ну, чего Вы хотите? Я и так знаю, что Вы — Пётр Петрович Лазарев. Чего Вам надо?» И снова пошёл прочь. Быть может, той же неконтактностью объясняется и то, что Колмогоров весьма непедантично относится к своим обязанностям. Так, будучи членом редакции «Математического сборника», он в течение последних семнадцати лет пребывания в редакции в самом точном смысле слова ни одного раза не был на заседании редакции.

Колмогоров является членом комиссии по Чебышёвским премиям, председателем которой состою я. Так как для принятия решений комиссии необходим кворум, присутствие каждого члена комиссии весьма важно.

Несмотря на все усилия, я никогда не бывал уверен, что Колмогоров явится на заседание. Бывало, выбирается заранее удобный для него день и час, посылается письменное извещение, накануне или в день заседания он по телефону предупреждается о том, что будет заседание комиссии, и, тем не менее, к моменту начала заседания Колмогорова часто не было. Однажды, когда уже все собрались, я позвонил к нему на квартиру, и он сообщил мне, что очень извиняется, так как забыл о заседании и сейчас придёт. В другой раз он просто не явился, несмотря на то, что обещал сейчас прийти, а пришёл часом позже на заседание другой комиссии. Всё это затрудняет деловые отношения с Колмогоровым, тем более, что очень часто он бывает неоправданно груб с собеседником. Я это знаю по себе.

Таков был человек, который в середине 60-х годов по рекомендации руководства Бюро Отделения математики курировал математику в средней школе. Вряд ли выбор руководства Отделения был сделан удачно.

Я отнюдь не претендую на то, что дал полное описание личности Колмогорова. Я указал лишь на те черты его характера и поведения, которые, как мне кажется, могли повредить в работе по руководству преподаванием.

Беда заключалась ещё и в том, что, поручив дело Колмогорову, руководство во главе с академиком Н. Н. Боголюбовым ни разу не проявило сколько-нибудь значительного интереса к тому, что происходит в действительности. Достаточно было бы хотя бы одному квалифицированному математику посмотреть на учебники, которые предлагаются для средней школы, чтобы стало ясно, что они никуда не годятся. Но такого, даже совсем поверхностного, просмотра не было сделано. Конечно, очень большая часть ответственности лежит на Министерстве просвещения СССР и на Академии педагогических наук СССР. Ведь именно они должны были контролировать новые учебники. Но они ничего не сделали. Многочисленные протесты рядовых учителей, направляемые в журнал «Математика в школе», либо в Министерство и Академию педагогических наук, грубо отвергались. На основании этого неудачного опыта некоторые руководящие работники пытаются и сейчас затормозить возврат школы к нормальному состоянию. Они говорят: была проведена поспешная реформа, и вот к чему она привела; мы не должны спешить, должны тщательно проверять и проводить эксперименты.

Мои родители

Мать играла в моей жизни неизмеримо бóльшую роль, чем отец. Она умерла на 93-м году жизни, когда мне было уже почти 64 года. До этого возраста я почти не разлучался с ней. Отец умер, когда мне было 18 лет. Кроме того, мои детские годы от 6 до 10 лет я провёл без него — он был в плену в Германии.

С матерью меня связывала большая взаимная любовь, а отец если и любил меня, то только до войны 1914 г. Так мне казалось тогда. После его возвращения из плена наши отношения уже были лишены всякой теплоты. Моя мать — Татьяна Андреевна, до замужества Петрова, была умной, незаурядной женщиной. По её рассказам я знаю много о её жизни того периода, который ещё сам не мог наблюдать. Отец — Семён Акимович Понтрягин. Об отце я знаю меньше: кое-что по рассказам матери и по собственным воспоминаниям.

Мои отношения с матерью в различные периоды жизни были очень различными. В детстве они не были безоблачными. Бывали случаи, когда она наказывала меня за проступки, в которых я не был повинен, и обида за это надолго сохранялась в моей детской памяти.

Отец и мать были жестоко потрясены тем, что я потерял зрение. Отец вскоре тяжело заболел и стал быстро терять трудоспособность. Через три года перешёл на инвалидность, а через пять лет — умер. После этого мать проявила огромное самообладание и самопожертвование, помогая мне преодолеть трудности.

Не имея никакого систематического образования, она помогала мне готовить уроки, когда я был в школе, читала мне книжки не только по гуманитарным разделам школьной программы, но и по математике, которой совершенно не знала, причём книги по математике далеко выходили за пределы школьной программы.

Когда я готовился к поступлению в университет, она за десять дней прочла мне 700 страниц обществоведения. От этого чтения мы с ней совершенно одуревали.

Мать выучилась читать ноты и помогала мне в моих занятиях музыкой. Когда я стал студентом университета, она читала мне довольно много книг по математике, в частности на немецком языке, которого также совершенно не знала. Позже помогала мне в моей научной работе, читая книги по математике на русском и немецком языке, вписывала формулы в мои математические рукописи, которые я писал сам на машинке, пропуская места для формул. Часть формул в моей первой книге «Непрерывные группы» (которая стала впоследствии очень известной) были вписаны ею, и работа над редактированием рукописи проводилась частично с нею.

Наряду со всем этим, она читала мне много беллетристики.

Примерно в 31-м году я получил приглашение поехать с нею на год в Соединённые Штаты, она помогала мне изучать английский язык, читая английские тексты, а я заучивал их наизусть.

После девяти месяцев такой работы она получила нечто вроде инсульта, по-видимому, лёгкое нарушение мозгового кровообращения. Тогда я был уже доцентом университета и сумел поместить её на месяц в санаторий «Узкое». Оттуда она вернулась совершенно здоровой. Мать продолжала помогать мне в моей работе, до тех пор пока в начале Второй мировой войны у меня не появилась жена. Тогда эти обязанности стала выполнять жена.

По мере того как мать вкладывала в меня всё больше сил, помогая мне, она приобретала надо мной всё большую власть, всё больше начинала ощущать меня как свою собственность, а её любовь становилась всё более эгоистичной.

Начиная со студенческих лет, мать стала ревниво следить за моими отношениями с женщинами и притеснять меня. Сперва эти притеснения объяснялись естественной заботой матери о сыне, которого она хотела защитить от обиды, защитить от влияния дурных, по её мнению, людей.

Помню, как в 40-м году, когда я получил Сталинскую премию, по этому случаю была устроена вечеринка молодёжи вне нашего дома, на которую я хотел, конечно, пойти. Мать не допустила моего участия в вечеринке, устроив дикий скандал, чтобы я не смог уйти от неё. Мне пришлось остаться дома, вызвать к ней врача и ухаживать за ней.

После того как я вступил в мой первый брак в начале войны, причём жена в значительной степени была выбрана по рекомендации матери, мать жестоко скандалила с ней в течение всего брака и весьма существенно содействовала нашему разрыву.

Позже она, насколько мне кажется, уже вполне сознательно стала препятствовать моему вторичному вступлению в брак.

Когда на моём горизонте появлялась женщина, представляющая опасность в этом смысле, она сперва горячо приветствовалась, а потом начиналась травля с безумными скандалами, которая кончалась изгнанием нежелательной ей женщины.

В 60-м году я вторично вступил в брак, мой выбор был одобрен матерью. Но вскоре начался уже совершенный ад… Мою вторую жену — Александру Игнатьевну, — в отличие от первой, я крепко любил и уважал, и был полон решимости не допускать развода. Мать злобно преследовала нас обоих, совершенно отравляла нашу жизнь в течение одиннадцати лет, до самой своей смерти. К этому моменту моя жена уже тяжело болела от мучительной жизни, а мои нервы были совершенно истрепаны.

За этот период мать сумела полностью истребить ту огромную любовь, которую я питал к ней в течение всей жизни. Уже в первые месяцы брака мне стало ясно, что только смерть матери может спасти нас от полного уничтожения.

Союзницей матери в этой войне против нас с женой была домработница Лиза. Эту Лизу (которая к этому времени прожила у нас двенадцать лет) я с огромным трудом сумел выставить из нашей квартиры только через три года, добыв для неё комнату. Но это мало помогло, она продолжала ходить к матери и травить нас.

Трудности в семьях, где супруги живут вместе со старшим поколением, как мы хорошо знаем, встречаются часто. По-видимому, необходимо в таких случаях разъезжаться. Но уезжать от матери нам было уже поздно: когда мы вступили в брак, моей матери было 80 лет. Такого рода трудности я наблюдал в семье одного известного ленинградского математика, у которого я останавливался при своих поездках в Ленинград, когда ещё был молодым и не привык пользоваться гостиницей. Я наблюдал там такие семейные сцены: мать и жена моего коллеги безобразно скандалили, а он, присутствуя в той же комнате, громко читал им стихи каких-нибудь классиков, стараясь заглушить шум, производимый женщинами.

Мой учитель П. С. Александров рассказывал мне, что великий русский механик Н. Е. Жуковский не мог жениться, так как его мать не позволяла ему это сделать. У него была на стороне любимая женщина и любимая дочь, но он не мог привести их домой. Мать не допускала этого. Только когда мать умерла, он смог соединиться со своей любимой дочкой, но прожил с ней не более трёх лет и сам умер.

Мрачно закончились мои отношения с матерью, хотя в более ранний период у нас была большая взаимная любовь с нею.

Теперь, когда после смерти матери прошло уже двенадцать лет, я рассудком понимаю, каким героическим было её поведение, когда она помогала мне преодолеть катастрофу в моей жизни. Но это только рассудком, никаких тёплых чувств к ней у меня уже нет. Вероятно, это объясняется тем, что двенадцать лет страданий нанесли непоправимый ущерб здоровью моей жены, а также и моему.

Уже через несколько месяцев после того, как мы поженились, начались скандалы со стороны матери. У Александры Игнатьевны открылся ревмокардит, который постепенно на фоне скандалов развивался и перерос в тяжелое заболевание сердца. Ещё при жизни матери жена несколько раз лежала в больнице, а я оставался один на съедение матери и Лизы. Совершенно один, так как они просто игнорировали моё присутствие. Я был обеспечен только едой.

Мать ни разу не помогла мне пойти в больницу к жене, куда я всё время рвался. А ходить одному к ней в больницу для меня было очень непросто, особенно в праздники. В будни я пользовался служебной машиной и ходил со своим шофером.

Моё здоровье также оказалось под ударом. Ещё в ранней молодости у меня были слабые лёгкие, я перенёс несколько тяжёлых пневмоний. А летом 1957 года после очень тяжёлого скандала (не связанного с моей женой, с которой я тогда, к сожалению, ещё не был знаком, а по поводу другой женщины, представлявшей, по её мнению, опасность в смысле брака) у меня начался туберкулёзный процесс, и я четыре месяца пролежал в постели в санатории «Узкое». Болезнь эта с течением времени развивалась и перешла в хроническую пневмонию.

Весной 80-го года моя жена была в очень тяжёлом состоянии в связи с сердцем. Из этого тяжёлого состояния, казавшегося нам почти безнадёжным, мы начали выходить летом 80-го года. Жена по совету одного доброго человека прочла статью врача Шаталовой о питании и сразу же начала следовать её рекомендациям. Позже она ознакомилась с большим количеством литературы, которая распространяется у нас в ксерокопиях переводов английских книг Шелтона, Брэгга и других, и теперь мы следуем в значительной степени той диете, которую они рекомендуют, т. е. питаемся почти исключительно овощами, главным образом сырыми, не употребляем соли, сахара. И здоровье у нас обоих существенно улучшилось. Хроническая пневмония у меня исчезла, состояние сердца моей жены сильно улучшилось. Моя жена — врач, она с возмущением говорит о том, что будущих врачей совсем не обучают вопросам питания здоровых людей. А наша официальная диетология ничего общего не имеет со здоровьем людей. Нам всем очень хотелось бы, чтобы книги выдающихся зарубежных врачей-гигиенистов были переведены и опубликованы у нас в Союзе. Эти книги с точки зрения официальной медицины вряд ли приемлемы, и опубликовать их, мне кажется, будет очень трудно.

* * *
Родилась моя мать в 1880 году в зажиточной крестьянской семье, занимавшейся сельским хозяйством в Ярославской губернии. Уже после её рождения семья приобрела собственную землю и переехала на жительство в село Ратмирево Ярославской губернии. Село это я хорошо помню, так как провёл там не одно лето. Моя бабушка по матери умерла в раннем возрасте, когда матери было только восемь лет, от какой-то болезни желудка. Она называлась тогда катаром, но, судя по рассказам, это была скорее язва или даже рак. Дед умер, когда матери было двенадцать лет, от рака верхней челюсти.

В своём завещании родители обидели мою мать, отказав всё хозяйство старшей замужней сестре, а ей — всего лишь небольшую сумму денег и указание старшей сестре заботиться о младшей.

Обиженная этим и подбиваемая «доброжелателями»-соседями, девочка в возрасте четырнадцати лет решила перебраться в Москву и поселилась в монастыре под Москвой, где жила некоторое время.

Не знаю, в каком именно возрасте, но довольно раннем, она начала работать в портновской мастерской, где изготовлялись ватные одеяла. Это была маленькая мастерская, в ней работали несколько мастериц, причём они там же жили и там же получали питание. Работали по шестнадцать часов в день и получали по пять рублей в месяц.

Несмотря на такую жестокую эксплуатацию, хозяйка мастерской была также бедным человеком, так как вся продукция её поступала большой фирме, которая извлекала, по-видимому, из этого основные барыши.

В этой мастерской мать проработала несколько лет и начала посещать воскресные курсы для рабочих. Курсы эти были организованы высшей русской интеллигенцией. Там читали лекции известные профессора. Там мать моя познакомилась с моей будущей крестной, крещённой еврейкой из богатой семьи, которая после замужества приобрела фамилию Айзенштадт. Знакомство это прервалось и возобновилось только тогда, когда дочь моей крёстной оказалась студенткой университета, в то время как я там был уже профессором. Воскресные курсы, по-видимому, были рассадником революционных идей. Во всяком случае, мать в какой-то мере примкнула к ним.

После нескольких лет работы в мастерской по изготовлению одеял мать поступила на хорошие курсы кройки и шитья, конечно, частные. Эти курсы она закончила и стала дипломированной портнихой. Я помню этот диплом, он сохранился, в нём написано, в частности, политически благонадёжна. Но это не соответствовало действительности.

После окончания курсов мать стала профессиональной портнихой и в качестве таковой посещала заказчиков на дому. Под этим видом она распространяла листовки и иногда попадала в трудные ситуации. Однажды, придя на квартиру, куда ей нужно было сходить по какому-то заданию, она встретила там полицию. Хотела сразу же уйти, но её не выпустили. После беглого осмотра её направили на тщательный обыск. В рукаве пальто у неё находилась брошюра, на обложке которой император Николай II был изображён в дурацком виде. Мать спокойно вынула эту брошюру, положила её на стол, и обыскивавшие её полицейские женщины спросили: «Это у вас видели?» Она спокойно сказала: «Да». Обыск ничего не дал. Её отпустили, и она забрала с собой эту брошюру.

Одно время она работала в мастерской, прикрывающей подпольную типографию. Это была очень рискованная работа, она быстро испугалась и бросила её. Будучи хорошей портнихой, мать работала во многих интеллигентных семьях на положении домашней портнихи. Во время этой работы она сблизилась с русской интеллигенцией (в частности, она была портнихой семьи врача Доброва), которая относилась внимательно к ремесленникам и рабочим. Её оставляли на литературные вечера, где она встречалась с такими известными писателями, как Андреев, Боборыкин и другие. Эти встречи произвели на неё большое впечатление.

Ребенком в селе она закончила только один класс церковно-приходской школы. Где и как она познакомилась с моим отцом, я или не знал или теперь не помню. Во всяком случае, она ждала, когда он вернется с военной службы и с войны 1904 года с японцами, после чего они поженились в 1907 году (сохранился серебряный подстаканник с датой их свадьбы). А в 1908 году родился я.

Родители Л. С. Понтрягина, 1904 г.: Семён Акимович Понтрягин и Татьяна Андреевна Понтрягина


Совместную жизнь моих родителей я бы не назвал благополучной. Так во всяком случае рассказывала мне мать, а часть я помню сам. Были частые скандалы. Мать не обладала мягким характером. Серьёзное расхождение в их взглядах заключалось в том, что мать продолжала свою работу портнихи и имела дома небольшую мастерскую, принимая частные заказы, а отец был против этого. Но кроме того он «придирался» и к мелочам. Например, он требовал, чтобы в воскресенье, когда он шёл умываться, на столе уже кипел самовар, что не всегда выполнялось. Он был недоволен. Не могу сказать, чтобы эти скандалы между родителями существенно портили мне мою жизнь. Несмотря на сравнительно плохие отношения между родителями, они, по-видимому, всё же сильно любили друг друга. Во всяком случае, когда отца взяли на войну в 1914 г., мать очень тосковала о нем и первые два месяца, когда письма отсутствовали, страшно мучилась. Первое полученное ею письмо доставило ей огромную радость. Она очень заботилась об отце в плену, посылала ему много посылок, постоянно переписывалась с ним. И он также писал ей регулярно.

Отец окончил шесть классов городского училища, т. е. имел скромное образование, но любил книги, собрал значительную библиотеку, в которой были полные собрания сочинений Пушкина, Лермонтова, сочинения А. К. Толстого — весьма любимого у нас в доме, — Лескова, Данилевского, Загоскина, Достоевского, Л. Н. Толстого и многое другое. Подписывался на литературные приложения к журналу «Нива». Очень хорошо переплетал книги и научил меня этому. Отец считал себя толстовцем. В честь Льва Толстого я получил имя — Лев.

Помню, «Похвала глупости» Эразма Роттердамского у моих родителей весьма ценилась. Многие книжки из библиотеки отца сохранились у нас до сих пор.

Лев Семёнович Понтрягин в детстве


Он был лет на пять старше моей матери. Родился в городе Трубчевске. Это — маленький городок Орловской губернии, расположенный на берегу реки Десны. Его отец был высококвалифицированный сапожник. В те времена богатые люди шили себе на заказ не только одежду, но и обувь. Вот он имел именно такую клиентуру. У родителей моего отца было много детей. Это были мои дяди и тетки, с которыми в детстве я встречался довольно часто. Двум младшим своим братьям отец помогал материально. Они жили в нашей семье и составляли большую трудность для моей матери, с которой они не считались и на них она должна была готовить. Эти младшие братья отца, жившие в нашей семье, были одним из поводов для конфликтов между моими отцом и матерью. Родители моего отца имели в Трубчевске небольшой домик с садом. Я до сих пор хорошо помню этот сад, так как два или три лета с матерью провёл там, будучи ещё совсем маленьким ребёнком. Моей матери поездки эти давались тяжело, так как братья и сестры отца относились к ней плохо. Но с родителями отца у неё были хорошие отношения.

Детство и школьные годы

Когда мне исполнилось шесть лет, осенью 1914 года уже шла первая мировая война. Я помню, что, провожая своего отца на фронт, играл его винтовкой. Отец был мобилизован в первые же дни войны и очень скоро отправился на фронт рядовым русской армии.

Россия произвела мобилизацию неожиданно быстро для немцев и сразу же бросила армию под командованием Самсонова в восточную Пруссию, в плохо подготовленное наступление на немцев. В это время немцы пытались первым же ударом разгромить Францию, и все их войска были сосредоточены там. Русские наступление в Пруссию оттянуло немецкие войска на восток и спасло Францию от разгрома. Но русская армия под командованием Самсонова была разгромлена, и сам Самсонов покончил жизнь самоубийством.

В этих сражениях близ восточной Пруссии, в районе Мазурских болот попал в плен мой отец. Из плена он вернулся только в 18-м году.

Россия своим наступлением спасла Францию от разгрома, но сама потерпела тяжёлое поражение. Я много раз бывал во Франции, но ни разу не слышал от французов благодарности по отношению к русским за эту героическую помощь. Совсем иначе относятся к русским болгары, которые до сих пор помнят, что русские помогли им освободиться от турецкого ига.

Война сразу же разрушила относительное материальное благополучие, в котором находилась наша семья. Моя мать, жена солдата, почти ничего не получала от правительства и должна была сама зарабатывать на меня и на себя, а также на посылки, которые она регулярно посылала отцу в Германию. Французское правительство само снабжало своих пленных, находящихся в Германии, а русское — предоставляло эту возможность родственникам.

Мать отправила отцу за время войны несколько десятков посылок, и почти все они дошли до него. Переписка между нею и отцом продолжалась всю войну.

Отношение немцев к русским военнопленным не было таким зверским, как в последнюю мировую войну, и они жили там в сравнительном благополучии. Возвращаясь из плена в 18-м году, отец привёз в Россию большое количество продовольствия, которое нам очень пригодилось, так как это было в разгар революции.

До начала войны наша семья — отец, мать и я — вела довольно благополучное материальное существование. Отец, счетовод, получал 120 рублей в месяц, а мать, портниха, принимала заказы на дом и также имела заработок. Родители снимали небольшую трёхкомнатную квартиру, находившуюся, правда, в плохом дворе. Там находилась металлическая мастерская, так что целый день стоял грохот молотков по металлу. Одна из трёх комнат сдавалась двум студентам. Квартирная плата составляла 40 рублей в месяц, и платить её было нелегко. Всё же родители не нуждались в деньгах и даже делали сбережения, для того чтобы в дальнейшем дать мне образование. К 1917 году было накоплено 3000 рублей. По тем временам это приличная сумма. В революцию все эти деньги «лопнули», как говорила моя мама.

Люди нашего социального слоя в те времена не ездили на юг и не снимали дачи. Вместо этого моя мать проводила со мной лето у своих родственников в деревне в Ярославской губернии или же у родственников отца в маленьком городке Трубчевске Орловской губернии. Именно в Трубчевске нас и застало начало войны 1914 года и телеграмма о том, что отец мобилизован. Так что мы с матерью сразу же отправились домой в Москву.

Лишившись заработка отца, мы с матерью начали уже вполне бедное существование. Была сдана вторая комната. Мы остались в одной, проходной. Материальное положение ухудшалось также и благодаря войне. Началась разруха; трудно было купить молоко. Для того чтобы его получить, женщины становились с вечера в очередь, а утром получали молоко. Гигантские очереди стояли за талонами на мясо. По мере того как шла война, продовольственное положение ухудшалось. Оно и послужило, как тогда считали, основным толчком для революции.


Но после того как произошла революция и началась гражданская война, наступила уже полная разруха и голод. Я помню, что в течение нескольких лет мы питались в основном отвратительной мороженой картошкой, которая многократно мёрзла и оттаивала, кониной и пшённой кашей. Такой отвратительной картошки, какую мы ели во время революции, я больше не встречал. Конины также. А вот пшённая каша была и после революции. Но она вызвала во время революции у меня такое отвращение, что я смог её начать есть опять с большим удовольствием лишь после Второй мировой войны.

Я не помню, чтобы родители как-либо воспитывали меня. Меня не обучали ни музыке, ни иностранным языкам, а своё время я проводил в значительной части на улице, на своём и соседнем дворах, где играл со своими сверстниками. Среди игр были и прятки, и мяч, и городки, и многие другие игры. Я лазил по всем доступным мне крышам и заборам. Помню, что многие игры происходили на каком-то дворе, где были сложены огромные кипы хлопка, и мы лазили между ними, вероятно рискуя жизнью, так как одна такая кипа хлопка могла бы раздавить ребёнка.

Уже когда началась война в 1914 г., я один год провёл в детском саду. Это был, по-видимому, частный садик, платный. О нём у меня сохранились хорошие воспоминания. Из очень простых материалов мы изготавливали игрушки, например, из спичечных коробок делался хороший письменный стол с выдвижными ящиками. Плелись коврики из специально предназначенной для этого бумаги. Вынув из яйца его содержимое, скорлупку обклеивали крупой и затем красили какой-нибудь краской. Лето 1915 г. я провёл в какой-то очень хорошей детской колонии, не знаю, как туда попал. Там занимались нашим воспитанием и уделяли детям много внимания.

В 1916 году я поступил в школу. До революции существовало три вида полноценных средних школ. Это гимназия, реальное училище и коммерческое училище. Гимназии имели выраженный гуманитарный уклон, реальные училища — естественнонаучный, а коммерческие готовили бизнесменов для России. Но учиться в этих школах было дорого, и мать отдала меня в городскую школу для бедных. Обучение там было четырёхлетнее, иностранные языки не изучались. В этой школе я спокойно проучился только один год, а на второй год уже началась революция. Мы принимали в ней участие в форме игры. Дети разделились на партии: часть была за большевиков, часть — против них. За большевиков было меньшинство, я был против большевиков. В 1918 г. в России была введена единая трудовая шкода с девятилетним обучением. В такой школе я и начал учиться с третьего класса, а начиная с пятого перешёл в другую аналогичную школу, которую закончил в 1925 г. В городском училище нас обучали арифметике, чтению, письму. Арифметика давалась мне легко, а чтение и письмо — плохо. Можно считать, что уже тогда проявились мои математические склонности.

Перед войной отец мой работал на небольшой обувной фабрике, владелец которой — Левитин был давний его знакомый. После ухода отца на фронт знакомство наше с семьей Левитиных продолжалось. Я бывал там часто в гостях, так как дочка Левитина была моя сверстница, она лишь на год младше меня. Там я познакомился с жизнью богатой еврейской семьи, а также с работой фабрики. Помню, что отдельные станки там приводились в движение не электрическими моторами, благодаря чему остановка отдельного станка достигается очень просто — отключением мотора. Все станки приводились в движение одним-единственным дизельным двигателем при помощи ременных передач. Для остановки станка нужно было сдвинуть ременную передачу с одного колеса на другое, холостое. Мне запомнились эти подробности, так как уже тогда я интересовался техникой.

Левитин, так же как и мой дед, ранее был сапожником, позже стал фабрикантом. Он поставлял русской армии солдатские сапоги и был уличён в том, что выдававшуюся ему казной хорошую подошвенную кожу заменял картоном. Ему пригрозили расстрелом, если он не прекратит своё мошенничество. Об этом говорили в семье Левитиных, не думая о том, что я всё уже понимаю и запоминаю.

Вернувшись из плена, мой отец поступил работать на небольшой металлургический завод «Серп и молот». Я часто ходил туда, и, хотя завод в то время почти не работал, всё-таки было довольно много интересного, что можно было посмотреть. Я наблюдал за работой прокатного станка, гвоздильного цеха и огромного электрического магнита, который стаскивал к прессу железный лом, а потом тащил и складывал в кучу большие спрессованные параллелепипеды из железного лома. Всё это было очень интересно для меня. Мои игрушки также были технические. Конечно, они не покупались, а я изготовлял и добывал их сам. Из какой-то заброшенной мастерской я принёс электромотор от вентилятора, который доставил мне большое удовольствие. Вольтова дуга, которую я сам устроил, также была очень интересной игрушкой. При помощи её я устроил «Волшебный фонарь», позволяющий изображать непрозрачные картинки на стене, для чего нужен очень сильный свет. Та же вольтова дуга служила мне как плавильная печь для медной проволоки и стекла.

Семён Акимович и Татьяна Андреевна Понтрягины


Мои технические игры не были безопасными. Кончились они трагически. В присутствии матери, когда я хотел починить примус, он взорвался. Я получил тяжёлые ожоги, что привело к потере зрения.

Жили мы тогда в Демидовском переулке, в доме 4. Не помню, как я добирался до обувной фабрики, а на завод «Серп и молот» летом я ходил пешком, а зимой — на коньках. В те времена тротуары не чистились, они были покрыты толстым слоем плотно утоптанного снега. Так что по ним было необыкновенно удобно передвигаться на коньках, и я этим пользовался. Примерно в то же время я совершенно неожиданно для себя выучился плавать. Будучи школьником четвёртого класса, я залез по внешней пожарной лестнице на чердак нашего пятиэтажного школьного здания и там набрал пробковых обрезков. Из них устроил себе плавательный мешок, на котором плавал в прудах кадетского корпуса. Потом оказалось, что я таким образом выучился плавать и без пробок.

* * *
В детстве я очень увлекался чтением беллетристики. Книги я брал в библиотеке своего отца. Мне кажется, никто не руководил мною в выборе книг. До сих пор помнится, какое сильное впечатление произвела на меня трилогия А. К. Толстого «Смерть Иоанна Грозного», «Царь Федор Иоаннович» и «Царь Борис». За свою жизнь я много раз перечитывал эти шедевры русской драматургии. Борис Годунов стал моим любимым историческим героем. Я считал тогда (пожалуй, согласен с этим и теперь), что образ, данный А. К. Толстым, гораздо более правильный, чем данный Пушкиным в его драме «Борис Годунов». Мне казался совершенно неубедительным образ, данный Пушкиным, так как я считал, что такой политический деятель, как Борис Годунов, не мог страдать от угрызений совести по случаю убиенного младенца. Громадное впечатление произвела на меня трилогия Д. С. Мережковского «Христос и Антихрист», состоящая из трёх частей: «Юлиан Отступник», «Леонардо да Винчи» и «Петр и Алексей». Первая часть «Юлиан Отступник» сделала из меня на некоторое время атеиста. Узнав, что существует так много различных религий, я пришёл к мысли, что ни одна из них не может быть истинной. До этого я был очень верующим мальчиком. Весьма охотно самостоятельно ходил в церковь.

А многогранный гений Леонардо да Винчи совершенно обворожил меня!

С русской историей я познакомился в те же детские времена по историческим романам Г. П. Данилевского и М. Н. Загоскина.

Увлекаясь романами Вальтера Скотта, я думал — какое чудное изобретение книга! Как просто можно передать свои мысли, свои чувства при помощи книги!

Чтение беллетристики всегда составляло и составляет теперь существенную часть моей жизни. Будучи ещё школьником, я прочёл «Войну и мир» Толстого, «Анну Каренину», а также главные романы Достоевского: «Братья Карамазовы», «Идиот», «Бесы». Этих писателей я читал с огромным увлечением. И. С. Тургенев мне никогда не нравился. Зато нравился и продолжает нравиться теперь Н. Лесков.

В более поздний период жизни, будучи уже юношей, я увлекался также поэзией. Среди моих любимых поэтов: Лермонтов, Пушкин, Блок, А. К. Толстой, Тютчев, Гейне, Гумилёв, Есенин! Эти поэты нравились мне всю жизнь. И теперь я с увлечением перечитываю давно известные стихотворения, зачастую находя в них новые прелести. Из больших произведений Пушкина мне больше всего нравится «Медный всадник» и «Полтава». «Евгений Онегин» ранее мне казался скучным из-за многочисленных отступлений, хотя основная линия сюжета всегда меня увлекала! Позже я страстно полюбил эту поэму.

Очень люблю перечитывать небольшие стихотворения Блока, а среди них находятся даже и ранее не читанные. Очень помню небольшие стихотворения Блока «Железная дорога», «Портрет», «Скифы», из более крупных — «Соловьиный сад». Небольшие стихотворения Тютчева также являются предметом моего очарования. Очень люблю и даже выучил наизусть когда-то «Близнецы», «Цицерона» и другие. Перечитываю стихи А. К. Толстого, его баллады, особенно «Василий Шибанов», «Баллада с тенденцией» и другие, а также лирические произведения — «Алеша Попович» и многое другое.

Был период, когда увлекался Байроном и Гейне, но, конечно, в переводах нельзя ощутить всей их прелести. У Лермонтова люблю главным образом небольшие лирические произведения любовного характера. Из больших произведений нравится только «Демон». «Мцыри», например, не нравится, скучно. Конечно, очень нравится «Купец Калашников» и «Валерик». Никогда не нравился мне Маяковский.

Так как в течение всей моей жизни чтение беллетристики составляло существенную часть моего отдыха, то, конечно, я не мог ограничиться упомянутыми писателями.

Совершенно не могу читать и не люблю крупные произведения Шекспира. Шекспира мне испортил Лев Николаевич Толстой своим критическим разбором его произведений. Не могу от этого отделаться, но думаю, что и без влияния Толстого я не полюбил бы Шекспира — слишком много трупов, слишком много крови. Нравятся мне только сонеты Шекспира, они полны очарования.

Из более поздних русских писателей, современных, ценю прежде всего Булгакова: «Мастер и Маргарита», «Театральный роман».

За последнее время, к счастью, у нас в России появились хорошие писатели: Ф. Абрамов — значительными мне представляются его произведения «Семья Пряслиных», «Дом» и другие. Роман В. Распутина «Живи и помни» произвёл на меня потрясающее впечатление. Воздействие художественного слова на душу человека так велико, что моя жена пришла в такое состояние, что в конце романа рыдала. «Уроки французского» Распутина представляется мне совершенной литературной миниатюрой. Есть и другие замечательные русские писатели: Ю. Бондарев, В. Белов, В. Астафьев и другие. Бондарева читал, видимо, всё и даже перечитывал.

С большим увлечением читаю и перечитываю «Тихий Дон» Шолохова. Разговоры о том, что конец этого романа написан самим Шолоховым, а начало у кого-то украдено, кажутся мне совершенно неубедительными, так как весь роман представляется мне одинаково хорошим. Немногие произведения Солженицына, опубликованные в Советском Союзе, — «Один день Ивана Денисовича», «Случай на станции Кочетовка», «Матрёнин двор» — кажутся мне очень совершенными литературными произведениями, хотя и с сильным оттенком мрачности. Более крупные вещи читал на русском языке во время своих поездок за границу. Очень нравится мне «Раковый корпус» и «В первом круге». Солженицын — крупный художник. «Архипелаг Гулаг» мы с женой читать не стали. Мои силы были уже на исходе… В день пятидесятилетия, хотя он был в большой опале, я послал ему телеграмму в Рязань — такого содержания: «Великого русского писателя Александра Исаевича Солженицына горячо поздравляю…» и т. д.

С увлечением читаю современного русского писателя-фантаста Ефремова. Как-то не принято считать фантастическую литературу серьёзной и не принято признавать автора фантастической литературы великим писателем. Но Иван Ефремов представляется мне великим писателем! Правда, его фантастика не совсем обычна: она не техническая, а социальная. Может быть, поэтому она гораздо более значительна. С совершеннейшим удовольствием и увлечением читаю все его произведения, как мелкие, так и крупные. Особенно я люблю роман «На краю Ойкумены». Поскольку я очень люблю читать беллетристику, поиски новых сколько-нибудь интересных литературных произведений постоянно занимают наше внимание. Но найти новое интересное чтение нелегко.

В детстве и юности мне читала беллетристику мать, а также и другие люди. Теперь читает жена. Кроме того, я нашёл новый усовершенствованный способ чтения. Это — использование магнитофона. Кто-нибудь из моих помощников начитывает мне беллетристику на магнитофонную пленку, а потом в удобное для меня время я слушаю. Сам записываю на магнитофон пьесы, передающиеся по радио. Их тоже можно перечитать в удобное для меня время. Магнитофон усовершенствовал мою жизнь. Я имею несколько магнитофонов. Некоторые из них уже очень старые: пятидесятых и начала шестидесятых годов. Они предназначены исключительно для чтения беллетристики. Один из них был украден в 1963 г., увезён в Махачкалу и возвращён нашей милицией вместе с другими украденными вещами через полгода! Магнитофон широко используется для работы и отдыха. Раньше я писал все свои книги, научные статьи на пишущей машинке. Это загружало память. Приходилось оставлять места для формул и вписывать их потом под мою диктовку.

Позже стал диктовать своим помощникам, но это связывало меня в выборе времени.

Теперь моим помощником стал магнитофон, диктую на кассетник. После чего переписываю с кассетника на круглые кассеты и передаю их в таком виде для переписывания своей сотруднице. Потом уже редактируется рукопись мною и переписывается на машинке для издательства. Так современная акустическая техника усовершенствовала мою жизнь.

Магнитофон использую также для слушания беллетристики в постели перед засыпанием. К постели подведенотелеуправление от магнитофона и маленький наушник, и я могу слушать беллетристику, никому не мешая. Совсем недавно узнал о существовании специальной фонотеки для слепых, которой начал пользоваться. Я перескочил немного на мою современную жизнь, вернусь к детству.

* * *
В детских воспоминаниях сохранилось у меня впечатление от лета 1918 г. Его я провёл в детской колонии в Тамбовской губернии. Это было тяжёлое время для России, когда было мало что есть. В колонии нас обильно кормили, но очень однообразно.

Был суп пшённый с мясом, пшённая каша и хлеб. И это всё. Зелени, овощей, фруктов не было вовсе. Редко нам доставалось молоко. Ходили в какие-то деревни и несли на себе кувшины с молоком. Дорогой их пили. Очень помню, как это было вкусно! То ли от однообразного питания, то ли от общего истощения у меня развилась так называемая золотуха. Малейшие царапины начинали гноиться и совершенно не проходили. Мы — дети жили в заброшенном поместье. При нас было несколько учителей, но они совершенно не обращали на нас внимания, занимались только своими делами. Мы спали на матрацах, набитых соломой и положенных прямо на пол. Дети совершенно свободно располагали своим временем, купались, некоторые уходили на долгие дни нищенствовать, непонятно для чего. Тем не менее, никаких несчастных случаев с детьми, насколько помню, за это время не произошло.

Как раз во время пребывания моего в этой колонии вернулся мой отец из плена в 18-м году, и мать приехала за мной, чтобы увезти меня в Москву. Приехав в колонию, она обнаружила детей в ужасном состоянии: мы были грязные и полны вшей. Она устроила нам мытье, выводила вшей и оставалась там несколько дней.

Потом мы отправились с ней в Москву. Хорошо помню эту поездку. Ехали в товарном поезде, в так называемой теплушке. Везли с собой сухари, накупленные где-то в Тамбовской губернии. Муку везти не разрешалось. Среди поля однажды поезд наш был остановлен, всем было предложено выйти и вынести вещи. Начался осмотр имущества продотрядом. Вся мука конфисковывалась. Ощупывали женщин — нет ли мешков, прикрепленных на теле. До сих пор помню этот отвратительный образ. Так тогда большевики боролись со спекуляцией.

Вернувшись домой, я заново встретился со своим отцом и нашёл его совершенно чужим мне человеком. Старая его любовь ко мне полностью исчезла. Я с гордостью показывал ему, как я умею кататься на коньках, но это ему совершенно не понравилось. Он стал пытаться обучать меня чистописанию, к чему я, видимо, не был расположен, и его преподавание вызывало у меня неприятную реакцию.

После несчастья со мной отец тяжело заболел, у него начались припадки типа эпилептических, он был полностью поглощён своей болезнью, очень страдал от неё и стал полным инвалидом. Под конец жизни он перешёл уже на пенсию. Умер он в больнице в моём присутствии от инсульта 6 января 1927 года. Смерть отца потрясла меня, была для меня тяжёлой травмой. Особенно в то время меня мучила мысль о том, что, несмотря на мои тяжёлые переживания в настоящее время, наступит такое время, когда я уже не буду чувствовать тяжёлой утраты и всё забудется. Так оно, конечно, и случилось…

* * *
Осенью 20-го или 21-го года, теперь я этого установить не могу, в результате тяжёлого ожога я попал в больницу. На первых порах моя жизнь была настолько в серьёзной опасности, что на глаза не обратили внимание. И только по истечении некоторого времени, когда уже было совсем плохо, меня перевели в специальную глазную лечебницу. В целом я провёл в больнице около пяти месяцев. Известный окулист профессор Авербах сделал мне какую-то операцию, которая привела, в конце концов, к тяжёлому воспалению глаз. Так что моя жизнь снова была на волоске, и я полностью потерял зрение.

Вернувшись из больницы, я находился в полной растерянности: что делать? Сперва я поступил в специальную школу для слепых и пробыл там в интернате довольно короткое время. Обучение в этой школе совершенно не удовлетворяло ни меня, ни мать, так как учителя не обещали мне ничего большего, чем какое-нибудь ремесло. А у нас ещё сохранилась мечта о будущем, о моём высшем образовании. После этого я вернулся в свою прежнюю школу, в прежний класс, к прежним своим товарищам, которые встретили меня с большой чуткостью и теплотой! Особенно хорошо отнёсся ко мне мой ближайший друг и товарищ Коля Кириллов.

На первых порах обучение в школе после потери зрения не было для меня лёгким. Нелегко мне давалась и математика, поэтому ко мне пригласили репетитора, с которым я специально занимался. Помню, насколько трудно мне было разобраться, например, в такой простой вещи, как параллелограмм, дающий сумму двух векторов. Кажется, это относилось к физике сложения сил и скоростей. Мне было очень трудно представить себе чертёж. Но постепенно мои занятия с репетитором переросли из помощи школьному обучению в самостоятельную деятельность, опережающую школу. Я почувствовал большой вкус к математике.

После революции только первый год обучения я провёл сравнительно нормально. Преподавание в школе было дезорганизовано революцией.

Всё, по-видимому, зависело от учителя. Некоторые учителя грубо пренебрегали своими обязанностями и совершенно не старались нас учить и наводить в классе дисциплину, другие, наоборот, были очень хорошими и умело руководили нами, держали нас в руках.

Среди хороших учителей был любимый мною учитель Горохов, который обучал нас математике в 5-м и 6-м классах, а может быть и позже. Был совершенно отвратительный учитель математики Батманов, преподававший у нас в восьмом классе. Его методы преподавания уже тогда вызывали у меня ярость. Так, например, наизусть произносились всем классом хором формулировки теорем. Другой его способ обучения заключался в том, что ученик имел две тетради, в первой он записывал вопросы, во второй — ответы на эти вопросы. Когда учитель спрашивал урок, он вызывал ученика с первой тетрадью, который должен был прочесть вопрос и потом наизусть ответить записанный во второй тетради ответ.

Мы с этим учителем математики Батмановым возненавидели друг друга, я всячески хулиганил на его уроках, а он притеснял меня, задавая бессмысленный вопрос: почему я не пишу письменную работу? Письменные работы мы обычно делали вместе с Кирилловым, решали все варианты, заданные классу и наши собственные, он записывал оба, а потом мы по классу распространяли все варианты. Так что остальные ученики могли просто списывать.

К счастью, в 9-м классе появился уже другой учитель, Розанов, с которым у меня сложились хорошие отношения. Правда, он преподавал несколько своеобразно! Он формулировал у доски теорему и говорил: кто из учеников хочет выйти к доске и доказать её? Обычно выходили я или Кириллов, мы успешно доказывали теорему. Считалось, что это делается для всего класса, но мне кажется, что остальной класс мало что в этом понимал.

Очень хорош был учитель химии. Так что мы с Кирилловым увлеклись одновременно математикой и химией. Изучали и ту и другую дисциплины с опережением по сравнению со школой. Химию мы изучали несколько странно. Я, например, выучил наизусть всю периодическую систему элементов Менделеева с атомными весами. Некоторые из них я помню до сих пор.

Был очень хороший учитель русского языка, но фамилию я его не помню. Один из преподавателей истории вёл себя на уроках совершенно возмутительно. Он сидел за учительским столом, подзывал к себе одного из учеников, разговаривал с ним о чём-то, а все остальные ученики могли делать что угодно. Мы хулиганили, двигали парты, бросали стулья, он не обращал на это никакого внимания и не пытался даже навести порядок. Мне кажется, что это была просто форма саботажа.

Другой историк преподавал историю совсем иным способом. Он задавал урок, который заключался в том, чтобы прочесть десяток или полтора страниц в учебнике. На следующем уроке он вызывал меня, и я должен был наизусть рассказать прочитанное. Зная это, я тщательно учил наизусть весь текст, конечно, не дословно, но довольно близко к дословному. Выслушав мой рассказ, он заканчивал урок, задав новый, на следующий раз. И в следующий раз повторялось то же самое.

Так своеобразно и беспорядочно учились мы до окончания школы, т. е. до окончания последнего 9-го класса. В результате этого обучения — домашнего и школьного — я очень полюбил математику, и мне стало ясно, что я поступлю только на физ-мат Московского университета и больше никуда. Я совершенно не выучил русскую грамматику и не умел грамотно писать. Этому я не научился и теперь. Хотя в течение многих лет писал на пишущей машинке, но при этом делал огромное количество ошибок.

* * *
После того как я вернулся из больницы, где провёл пять месяцев, как уже сказал, мне неясен был вопрос о моей будущей профессии. А он стоял уже очень остро. Была мысль о музыке, так что я начал обучаться играть на пианино. Это продолжалось два или три года, до самого моего поступления в университет.

У меня совершенно очевидным образом отсутствовала всякая музыкальность! Несмотря на обучение игре на пианино, чему я посвящал очень много времени, я так и не научился подобрать даже самый простенький мотив и не мог с уверенностью узнать ни одной мелодии, хотя бы и очень известной, например «Интернационала». Хорошо запомнил я лишь те вещи, которые играл сам. А я дошёл до сравнительно высокого уровня. Играл Шуберта «Моменты», «Турецкий марш» Моцарта и даже пытался играть Бетховена «Лунную сонату», первую часть.

Музыка, однако, не осталась навсегда чуждой для меня. Постепенно я приучался слушать её. Правда, мои первые попытки ходить на концерты в юности и в ранней молодости не увенчались успехом: мне становилось так скучно от музыки, которую я слушал, что я впадал в уныние.

Позже это изменилось. Я помню, с каким огромным увлечением слушал впервые «Шехерезаду» Римского-Корсакова, «Итальянское каприччио» Чайковского и другие сравнительно доступные для меня произведения. Позже у меня появился собственный проигрыватель, и я стал слушать пластинки с серьёзной музыкой.

В начале 60-х годов я имел уже магнитофон, на который записывал музыку и слушал её с большим удовольствием, постепенно приучая себя ко всё более серьёзным произведениям. Первое время мне казались доступными только произведения Шуберта, а Бетховен совершенно не давался мне. Но, благодаря длительному и упорному слушанию музыки, я постепенно усовершенствовал свою музыкальную культуру, и теперь мы с Александрой Игнатьевной с большим интересом и удовольствием слушаем вместе фортепьянную и симфоническую музыку как с пластинок, так и магнитофонные записи и непосредственно по радио.

Моя музыкальная культура, как мне кажется, постоянно растёт. Я уже с огромным удовольствием слушаю музыкальные произведения, такие как сонаты Бетховена, которые очень любит моя жена, его симфонии, концерты Рахманинова, Чайковского, полны очарования Моцарт, Григ…

Должен сказать, что Шостакович и Прокофьев, а также Стравинский мне не нравятся, быть может, я ещё не приучился к ним. Очень ценю пение Е. В. Образцовой.

Часть II

Университет

Оканчивая среднюю школу в 1925 году, я уже блестяще владел школьным курсом математики, чего нельзя сказать о других предметах. Так, например, я совершенно не знал русской грамматики и не умел грамотно писать. Впрочем, мне писать и не приходилось. Когда я начал писать после первого курса университета, приобретя пишущую машинку, моя безграмотность выявилась полностью. Как я знал другие предметы, сейчас не помню. По-видимому, я довольно прилично знал химию и физику, а также литературу, историю. Иностранные языки я практически совсем не знал. Немножко знал только немецкий, который у нас в школе преподавался, но очень мало.

Мои познания по математике в то время существенно выходили за пределы школьной программы. Думаю, что я знал математику в объёме технического вуза. Знал основы аналитической геометрии, дифференциальное и интегральное исчисление и немножко дифференциальные уравнения, но без всяких уклонов в сторону теории функций действительного переменного и теории множеств. Я не только не знал теории пределов, но даже не подозревал о её существовании. Вопрос непрерывности функций также меня совершенно не занимал. Если бы меня кто-нибудь спросил о том, что такое действительное число, я отнёсся бы к этому вопросу с недоумением, так как этот вопрос мне казался совершенно ясным.

Знания по высшей математике я приобрёл самостоятельно, читая случайно попадавшиеся мне популярные книжечки, учебники, а также отдельные статьи.

Здесь большую роль сыграла многотомная энциклопедия Гранат из библиотеки моего отца, в которой я читал статьи по математике. Особенно интересной и полезной была для меня статья «Высшая математика», написанная известным в то время математиком Л. К. Лахтиным[7]. Эту статью я перечитал недавно и пришёл к заключению, что она написана хорошо и очень полезна для юношества.

Мои знания по математике были очень активны. Я постоянно занимался вычислениями, проводя их по необходимости в уме, решал геометрические задачи на построение. Всё время думал о математике.

Умение проводить вычисления в уме, мне кажется, у математиков столь же естественно, как у актёра знание большого количества пьес и литературных отрывков наизусть. Навык вычислять в уме, совершенно необходимый мне, приводил к тому, что я проводил вычисления особенно тщательно, стараясь осуществить их как можно проще. В частности, при проведении вычислений я всегда очень тщательно выбирал (и продолжаю это делать теперь) обозначения.

Я считаю, что хороший выбор обозначений чрезвычайно важен, так как при чтении математической литературы значительная часть усилий тратится на запоминание именно обозначений. Поэтому плохо выбранные обозначения вызывают у меня такое же ощущение, которое, вероятно, вызывает у музыкантов фальшивая нота. Всю жизнь, начиная со школьных лет до настоящего времени, я постоянно тренировался и тренируюсь в проведении вычислений, занимаясь этой деятельностью зачастую без всякой прямой необходимости. Я думаю, что это так же нужно математику, как музыканту постоянные упражнения в игре на своём инструменте. Конечно, я имею в виду не числовые, а формульные вычисления.

Итак, моё решение поступить на физ-мат университета опиралось на довольно серьёзные математические знания и большое влечение к математике.

Избрав математическое образование в университете, я исходил исключительно из личного вкуса. Никаких перспектив в смысле нахождения работы такое образование в те времена не давало, тем более мне.

Многочисленные технические вузы и научно-исследовательские институты, нуждающиеся в математиках, появились лишь в 30-х годах в связи с пятилетними планами развития народного хозяйства. В 25-м году предвидеть это было невозможно. Многие даже очень хорошие математики, окончившие университеты несколько раньше меня, не могли найти себе работу.

Трудно было даже стать учителем средней школы, так как в школах предпочитали в то время лиц с педагогическим образованием.

В то же время, поступление в университет в те времена было связано с большими трудностями. Советское правительство поставило перед собой задачу создания новой интеллигенции (старая интеллигенция была почти полностью им уничтожена). Детям рабочих и крестьян предоставлялись особые привилегии в виде командировок в вузы. Правящие круги, видимо, имели свои пути для своих детей. Тот слой, к которому принадлежал я, т. е. семьи мелких служащих, был в очень трудном положении.

Несмотря на очевидные выдающиеся способности, я имел очень мало шансов поступить в университет. Единственная моя возможность заключалась в том, что каждая школа имела право из оканчивающих её выбрать двух лучших учеников и добиваться для них командировок в вуз от районо. Такими двумя лучшими учениками нашей школы были мы с моим другом Колей Кирилловым. И школа хлопотала о нас, но районо отказал мне в командировке, ссылаясь на то, что я не смогу учиться математике в университете: «так как профессора исписывают формулами целые доски, а он, конечно, не сможет за этим следить». Объяснить чиновникам районо, что я уже имею хорошую математическую подготовку и проверен в смысле своих возможностей, было невозможно. Ни моя мать, ни школьные учителя ничего не могли добиться. Командировки от районо я не получил.

Мне помог случай. Мой крёстный имел связи в Наркомпросе и получил там для меня командировку в фонд ЦК РКП(б) и Главпрофобр, что фактически обеспечило моё поступление в университет. Несмотря на всё это, я усердно готовился к вступительным экзаменам, главным образом по обществоведению.

В течение десяти дней мы с матерью читали книги по обществоведению. И всё же я не смог выдержать экзамен по обществоведению удовлетворительно, так как мне были заданы вопросы, на которые можно было найти ответы только в газетах. А их я не читал. Нужно было знать имена руководящих политических деятелей тогдашнего мира. А я их не знал.

На письменный экзамен по русскому языку я по ошибке просто не явился, да если бы и явился, то непонятно было бы, что бы я там делал. Как сдавал математику, я не помню. Вероятно, всё было благополучно. Несмотря на то, что экзамен по обществоведению был сдан плохо, а по русскому языку вообще не сдавался мною, я был зачислен студентом университета. У меня началась совершенно новая жизнь.

* * *
Первое время я безумно тосковал о школе и о своих товарищах, оказавшись в совершенно новой для меня среде. В эти трудные для меня дни мне помог талантливый преподаватель В. А. Ефремович, который взял меня под своё покровительство.

Скоро я познакомился с товарищами, и в университете мне стало уже не так тоскливо. Лекции по математике я слушал также с большим увлечением, сразу же решив, что я буду слушать их очень внимательно, запоминать и повторять каждый раз перед тем, как прийти на следующую лекцию. Так что подготовка к экзаменам не занимала у меня никакого времени. Я считался с тем обстоятельством, что мне будет непросто читать книги. Никаких записей лекций я, конечно, не вёл и считаю, что записывать лекции вредно вообще, так как записывание отвлекает внимание от понимания самой лекции.

Пожалуй, самими интересными для меня были лекции С. С. Бюшгенса по аналитической геометрии. Меня увлекала стройность вычислений. Были интересны также лекции по анализу И. И. Жегалкина. Лекции по высшей алгебре, которые читал Меньшов, были для меня скучны, он рассказывал слишком медленно, так что я примерно за полчаса мог предвидеть, что он скажет в дальнейшем, хотя я вовсе не знал этого курса.

Многие мои товарищи-первокурсники, интересовавшиеся математикой, уже будучи на первом курсе начали слушать лекции для второкурсников, посвящённые вопросам теории множеств и теории функций действительного переменного, кажется у Хинчина. Я к ним не примкнул, для меня было достаточно обязательного материала первого курса. Моя учёба шла хорошо, и я стал сразу известен как хороший, способный студент.

Обучение в университете связано было с некоторыми довольно существенными бытовыми трудностями. Будучи школьником, я мог ходить в школу пешком, так как она находилась хотя и довольно далеко от моего дома, но всё же я мог легко её найти, потому что прекрасно знал окрестности своего дома. В университет же надо было ездить трамваем. Жил я тогда в Демидовском переулке, в районе Елоховской церкви. Сесть на трамвай и сойти с него, так чтобы не приходилось при этом пересекать крупных улиц с большим движением, было не так уж просто. Но выбор был сделан. Сама посадка на трамвай тоже не была простой. Я стоял на остановке и ждал, когда трамвай приблизится ко мне. Когда он останавливался, я бросался с тротуара к трамваю, целясь попасть позади передней площадки, через которую я входил. И затем бежал вдоль трамвая до передней площадки, чтобы влезть в неё. Были случаи, когда я запаздывал, а трамвай начинал двигаться. Иногда мне удавалось его догнать. А были случаи, когда это не удавалось и приходилось быстро отскакивать, чтобы не оказаться под прицепом.

Сама поездка в трамвае была мучительной. Вагоны были набиты людьми. Я вылезал из трамвая озлобленный и замученный. Часто случались длительные задержки в пути, когда трамвай по полчаса и более стоял, не двигаясь вперёд. Были тогда же случаи, когда кондуктор внезапно объявлял: «Прошу граждан покинуть вагон, трамвай дальше не идёт!» Это для меня означало необходимость поисков другого трамвая в совершенно неизвестном для меня месте, чего я сделать один не мог. Приходилось кого-нибудь просить о помощи…

Другая бытовая трудность заключалась в недостатке денег. Мой отец получал ничтожно малую пенсию, на которую трудно было прожить, и я не имел возможности обедать в столовой, когда бывал в университете. Приходилось довольствоваться бутербродами из буфета.

Так как я находился в университете обычно с раннего утра до позднего вечера, частично слушая обязательные лекции и участвуя в семинарах, частично занимаясь с товарищами, то я оказывался совершенно голодным и возвращался домой замученный, голодный до такой степени, что уже не хотел есть. Трудности с трамваями и едой продолжались на протяжении всего моего обучения в университете.

Стипендию мне с большим трудом удалось получить только после смерти моего отца. Стипендий тогда было очень мало, и мою кандидатуру отклоняли на том основании, что я не веду общественную работу. Моя успеваемость в расчёт не принималась. Да и стипендия не имела большого значения, она была невелика: 35 рублей в месяц. Так же, как и пенсия, которую мы получили с матерью после смерти отца.

Несмотря на эти трудности, обучение в университете доставляло мне большие радости. Я скоро нашёл новых товарищей, с которыми вместе занимался математикой и проводил свободное время. На втором курсе я воспользовался той особенностью физ-мата, которая составляет главное его преимущество. Это — наличие специальных семинаров и курсов, содержание которых не входит в обязательную программу обучения.

По собственной инициативе я избрал семинар профессора Хинчина по аналитической теории чисел. Для того чтобы участвовать в нём, мне нужно было выучить аналитические функции, что я сделал за несколько дней, но, конечно, недостаточно основательно. И на первых же занятиях семинара я обнаружил невежество, за что и был наказан холодным презрением профессора.

До сих пор помню, как я пытался читать книгу немецкого математика Э. Ландау по аналитической теории чисел, что было для меня почти совершенно недоступно. Я даже не понимал смысла тех сложных вычислений, которые там делались. Так что от занятий по аналитической теории чисел я очень быстро отстал.

Совсем иначе сложились занятия по топологии. Туда меня привлёк В. А. Ефремович. Я начал посещать студенческий семинар Павла Сергеевича Александрова и слушать его лекции по топологии. В то время П. С. Александров большую часть своего времени проводил за границей. Обычно это было так: одну зиму он проводил в Москве, затем лето, следующую зиму и следующее лето — за границей. Из-за границы П. С. Александров привозил новые математические идеи. Когда я оказался на втором курсе, он как раз вернулся из Германии и привёз оттуда новый для Москвы раздел математики — комбинаторную топологию.

Не помню, что было на его студенческом семинаре, но на лекциях он читал теорему двойственности Александера, которая только что тогда появилась. Лекции его не были очень отделанными и гладкими, он часто делал ошибки, но это не лишало их привлекательности. Быть может, даже увеличивало её. Довольно скоро Александров привлёк меня — студента второго курса — также к участию уже в аспирантском семинаре, где мы изучали статью С. Лефшеца «Пересечение и преобразование многообразий»[8]. Эта замечательная работа произвела на меня большое впечатление и оказала сильное влияние на всю мою дальнейшую деятельность в области топологии.

Небольшими группами студенческие семинары проводились на квартире у Александрова, в его маленькой уютной комнате. Я очень хорошо помню до сих пор, как бывал там.

* * *
Уже на втором курсе я сделал две научные работы. Первая работа не была опубликована. Александров рассказал нам об одном результате польского математика К. Куратовского, в котором выяснялось, по какой причине некоторые линейные комплексы нельзя поместить на плоскость, т. е. гомоморфно отобразить в плоскость.

Я выяснил, что результат этот у Куратовского неправильный. Нашёл правильный и доказал его. Это была моя первая работа. Второй мой результат был опубликован. В нём выяснялась связь между теоремой двойственности Александера и коэффициентами зацепления[9]. Это направление я развивал несколько лет и получил в нём важные результаты.

Начиная со второго курса я стал учеником П. С. Александрова. Тогда он занимал скромное положение доцента университета, а теперь он широко известный академик.

Научная тематика, с которой познакомил меня П. С. Александров на своих семинарах, своих лекциях, а также в личных беседах, соответствовала моим вкусам и моим математическим способностям. Из неё возникали те задачи, которые я решал в своих научных работах. Некоторые были сформулированы Александровым, другие же я находил сам. Кроме того, Александров с самого начала отнёсся ко мне с большой теплотой и чуткостью. Так что я подпал под его личное обаяние. Следует заметить, что я не только учился у Павла Сергеевича, но и помогал ему. Он давал мне на проверку все свои работы, и были случаи, когда я обнаруживал серьёзные ошибки.

С течением времени моя научная самостоятельность росла, а обаяние П. С. Александрова рассеивалось. Постепенно я становился всё более самостоятельным, независимым от Александрова учёным и человеком. Процесс этот, как я считаю, завершился в 1936 году. Уже тогда я вынужден был открыто выступить с резкой критикой Александрова. Моя независимость была им признана.

С тех пор между нами установились равноправные дружеские отношения. Но дружба постепенно охлаждалась, и с течением времени наступило полное охлаждение ввиду расхождения взглядов, как научных, так и общественно-политических.

Уже несколько лет, как мы не поддерживаем практически никаких контактов. А было время, когда встречи с Павлом Сергеевичем приносили мне и, как мне кажется, ему большие радости.

А недавно я прочёл автобиографию Александрова, опубликованную в журнале «Успехи математических наук»[10]. Он, конечно, упоминает обо мне, но ни слова не говорит о той теплоте в отношениях, которая была между нами в течение многих лет. Отсюда я делаю вывод, что он не только совершенно равнодушен ко мне теперь, но даже вспоминать о той близости, которая была раньше между нами, ему неприятно и неинтересно.

Этот отход от большой дружбы к полному равнодушию протекал постепенно на фоне многочисленных конфликтов, которые были между нами. Так как Александров сыграл в моей жизни очень большую роль, то я ещё много раз буду возвращаться к отношениям с ним и расскажу о некоторых конфликтах, возникавших между нами.

* * *
Мои отношения с В. А. Ефремовичем начались с моей юношеской влюблённости в него на первом курсе. Но с течением времени мы тоже пришли к полному взаимному равнодушию. Так как в дальнейшем я вряд ли буду возвращаться к этим нашим отношениям, я хочу рассказать о них сейчас.

На первом курсе Ефремович был моим главным руководителем в области математики. Его влияние в очень сильной степени продолжалось до самого окончания университета. Он был моим оппонентом при защите дипломной работы при окончании университета. А потом авторитет Ефремовича в области математики для меня стал постепенно падать. Тем не менее, я очень любил Вадима Арсеньевича ещё в течение многих лет.

Тяжкий удар по этой любви нанёс мне Ефремович в 1936 году. Я рассказал ему как другу об одном своём действии, которое не было по существу дурным, но внешне выглядело мало благовидным. Конечно, предполагалось, что он не станет никому об этом рассказывать. Когда однажды я приближался к даче Александрова и Колмогорова, куда шёл из санатория «Болшево», я услышал, что Ефремович рассказывает об этом моём поступке своим старшим друзьям — Александрову и Колмогорову. Он предал меня. Я был этим совершенно потрясён. Довольно скоро после этого, в 1937-м году, Ефремович был арестован. Я очень горевал о нём. Примерно через год после ареста я получил от Ефремовича открытку, в которой сообщалось, что он находится в настоящее время в Московской тюрьме и просит принести ему галоши. Галоши нужны были, чтобы в них ходить в уборную. Я пошёл к нему на свидание, понёс галоши.

Узнав, что я не родственник Ефремовича, а лишь его сослуживец, мне сразу же отказали в свидании. Тогда я рассказал начальству, что Ефремович перед арестом якобы взял у меня очень ценную иностранную книгу и я не могу её получить обратно, не поговорив с ним. После этого я получил разрешение на свидание.

Мы с матерью имели с Ефремовичем короткий разговор во время тюремного свидания. После этого Ефремович был отправлен в концлагерь, и я вёл с ним систематическую переписку. Хотя в те времена немногие решились бы на такое.

Время от времени я обращался к разного рода начальству с ходатайством об освобождении Ефремовича, но совершенно бесплодно. Но вот, через семь лет после ареста, Александров, Колмогоров и я написали письмо на имя Сталина с просьбой заново рассмотреть дело Ефремовича и освободить его, так как, по нашему мнению, он пострадал совершенно несправедливо.

Примерно через две-три недели после этого письма я получил письмо от Ефремовича, в котором он сообщает, что освобождён, но за ним должен кто-то приехать, так как его не выпускают из-за плохого состояния здоровья. Мы решили, что освобождение Вадима Арсеньевича — результат нашего письма Сталину. Радовались. Обсудили, кому за ним ехать. За Ефремовичем поехал его близкий друг и товарищ Гальперн.

Когда Гальперн уже уехал, ко мне на квартиру некто позвонил по телефону и сообщил мне, что моё ходатайство об освобождении Ефремовича, направленное Сталину, отклонено. Я был поражен таким несоответствием между практически происходящим и тем, что мне сообщили по телефону! Поэтому я настойчиво стал требовать от позвонившего ко мне сказать, кто же он такой!? Чтобы он дал мне свой телефон и назвался, кто он!? Он сказал, что работает в КГБ, назвал свою фамилию, помню её до сих пор, Сашенков — и назвал телефон. Но проверять я, конечно, не стал. Через некоторое время Ефремович был привезён в Москву, и начались хлопоты о том, чтобы ему разрешили жить хотя бы в Московской области. Я обратился с письмами в Московскую областную милицию с указанием на то, что после моего письма Сталину Ефремович был освобождён и в настоящее время находится в Москве, хотя я прекрасно знал, что освобождение было не в результате письма к Сталину. Но, поскольку совпадение дат приводило к мысли о том, что решение было принято по согласованию хотя бы с аппаратом Сталина, Ефремович получил разрешение проживать в Московской области и был прописан на даче у брата Александрова знаменитого гинеколога Михаила Сергеевича Александрова.

Через несколько лет после этого было общее распоряжение о выселении всех ранее находившихся в концлагерях из Московской области. Ефремович получил распоряжение выехать в кратчайшее время куда-то за границы этой области. Тогда П. С. Александров, М. А. Леонтович и я обратились к А. В. Топчиеву, главному учёному секретарю Академии наук, с просьбой вмешаться в это дело. И он помог нам. Ефремович стал преподавать в каком-то московском вузе, кажется в текстильном институте.

Позже, в 1962 году, Ефремович стал рваться поступить в Стекловский институт и достиг этого при моей помощи, а также помощи Е. Ф. Мищенко, зам. директора института, и при сочувственном отношении И. М. Виноградова, директора института.

Нельзя сказать, что деятельность Ефремовича в институте была научно плодотворной. Во всяком случае, через некоторое время он защитил докторскую диссертацию, хотя и не достаточно основательную.

Не понимая того, с каким доброжелательством Виноградов и Мищенко отнеслись к приёму его в институт по моей просьбе, он всё время злобствовал на них. И однажды у нас произошёл резкий конфликт с ним по поводу Виноградова. Ефремович заявил: «Это позор, что Виноградов до сих пор остается директором института».

Я решил покончить с его пребыванием в институте. По моему предложению Ефремович был уволен из института по сокращению штатов. Злобное отношение Ефремовича к Виноградову привело к тому, что я полностью порвал с ним свои отношения. Надо сказать, что, в то время как Ефремович был прописан на даче у Михаила Сергеевича Александрова, фактически он жил у нас на квартире семь лет и проявлял здесь очень большую бестактность, чем надоел нам под конец до смерти. Мы с трудом выселили его. В общем, в конце концов, Ефремович мне совершенно разонравился и без всякого огорчения я порвал с ним знакомство, кажется в начале 60-х годов.

* * *
На первом курсе университета я учился с огромным увлечением, приобретая новые знания просто потому, что они были для меня очень интересными. И никаких мыслей о том, как в дальнейшем могут быть использованы эти знания, у меня тогда не было. Один мой однокурсник из профессорской семьи сказал мне: «Ну, что ж, вы будете научным работником». В то время это высказывание было для меня совершенно бессодержательным.

На втором курсе я начал вести научную работу, которая в дальнейшем стала основным содержанием моей жизни. В то время я этого не понимал и не знал, что началась моя профессиональная деятельность.

Мои достижения были достаточно серьёзными. В настоящее время каждая из моих первых студенческих работ, а их было четыре[11], могла бы рассматриваться как хорошая кандидатская диссертация. Но тогда не существовало ни кандидатских степеней, ни кандидатских диссертаций.

Сам процесс математического творчества доставлял мне огромную радость. К этим новым радостям приобщил меня Павел Сергеевич Александров! Он не только дал мне материал для размышлений на своих лекциях и семинарах, но отнёсся ко мне с огромной человеческой теплотой. Он проявил большое внимание и интерес к моим первым математическим результатам, внимательно выслушивал мои доклады на топологическом семинаре, а затем редактировал и переводил на немецкий язык мои рукописи и передавал их для публикации в немецкие математические журналы.

Писание математических работ в первое время давалось мне с огромным трудом. Уже выполнив во всех деталях математическую работу, я совершенно не знал, как её писать. Не только план изложения представлял для меня трудность, каждая отдельная фраза не давалась мне. Я просто не знал, с чего начать изложение работы.

Научился писать только тогда, когда стал писать свою книжку «Непрерывные группы» в 1935 году. Написав значительную часть, я начал переписывать её заново и только тогда освоился с писанием математических текстов.

Мои первые математические работы были написаны очень плохо, и поэтому их переработка П. С. Александровым была нелёгким трудом, который он охотно взял на себя. Всем своим поведением и огромным трудом, вложенным в меня, П. С. Александров содействовал формированию из меня профессионального математика. В дальнейшем я ушёл из александровской тематики, но вести научную работу научил меня Александров.

Сразу же после того как я закончил второй курс, П. С. Александров уехал за границу и вернулся только тогда, когда я был уже студентом четвёртого курса. Я тут же возобновил свои занятия по топологии.

Когда я был студентом второго курса, 6 января 1927 года умер мой отец, уже очень больной человек, и мы с матерью остались вдвоём. После смерти отца нам дали пенсию 35 рублей в месяц и, кроме того, я в конце концов исхлопотал себе стипендию, также 35 рублей в месяц. Кроме денег студенты-стипендиаты имели тогда некоторые привилегии, в частности, я имел право раз в год сделать большую поездку по железной дороге бесплатно. Летом 1927 года мы имели с матерью возможность поехать в Крым. Это была моя первая поездка на море, и она произвела на меня неизгладимое впечатление.

Позже, до самого начала войны, мы каждое лето выезжали из Москвы, большей частью на море или в горы, но были также поездки в подмосковные санатории и под Ленинградом. Когда я стал аспирантом, нам были уже доступны санатории для научных работников, а до этого три раза мы ездили «дикарями».

В первый раз мы поехали в Севастополь и уже там выбрали местом своего отдыха Балаклаву. Там сняли комнату на месяц за 20 рублей. Питались частично дома, а частично в кафетерии. В Балаклаве была масса рыбы, особенно была вкусна копчёная скумбрия. Очень много времени я проводил на море. Приходил на пляж, лежал некоторое время на солнце и курил, затем плавал минут 20, затем возвращался на пляж, снова лежал на солнце и курил и так несколько раз. Результатом этих «процедур» было то, что я вернулся в Москву уже больным. У меня стала регулярно повышаться температура, по-видимому, что-то произошло с лёгкими. Подозревался туберкулёз, но чётко это не было подтверждено.

В 1929 году мы ездили в Гагры, где много времени проводили с Александровым и Колмогоровым. Перед поездкой в Гагры Александров водил меня к знаменитому врачу Фремгольду по поводу моей температуры. Но тот ничего чёткого не сказал. Постоянное повышение температуры — 37–37,2° всю жизнь мучило меня.

И вот в 1957 году произошла чёткая вспышка туберкулёза. После интенсивного лечения температура на некоторое время от меня отстала, а потом возобновилась и перешла в хроническое воспаление лёгких, от которого я освободился только в 80-м году. По настоянию жены мы перешли на вегетарианство и частичное сыроедение. Только диета помогла мне.

Свой третий курс ввиду отсутствия Александрова я провёл без топологии. Зато я слушал очень интересные лекции профессора Д. Ф. Егорова по разным предметам и особенно понравившийся мне курс интегральных уравнений. На третьем же курсе я заинтересовался тензорным анализом и римановой геометрией, слушая лекции В. Ф. Кагана и участвуя в его семинаре. Хотя сам предмет мне казался очень интересным, но лекции Кагана удручали меня своей чудовищной медлительностью, а мои попытки заняться самостоятельной научной деятельностью в этой области были встречены холодно и рассматривались на семинаре Кагана, по-видимому, как некое высокомерие студента, который суёт свой нос куда не надо. Думаю, что В. Ф. Каган судил о способностях студентов по своим собственным.

На третьем курсе я сделал небольшую работу по римановой геометрии. Риманов тензор, как известно, возникает в римановом пространстве при параллельном переносе вектора по малому замкнутому контуру. В лекциях и на семинаре Кагана за замкнутый контур принимался треугольник и вычисления производились очень уродливо. Я произвёл вычисления, взяв замкнутый контур, зависящий от малого параметра. Вычисления получились гораздо более изящные. Здесь я впервые столкнулся с рассмотрением малого параметра в дифференциальных уравнениях[12]. Эту свою работу я сообщил на семинаре Кагана, но никакого внимания она там не привлекла, хотя, как я думаю, она всё же содержала важное методическое достижение.

Аналогичное достижение в области топологии несомненно привлекло бы внимание Александрова. Внимательное отношение к самостоятельной деятельности студентов было характерно для школы Н. Н. Лузина, из которой вышел Александров.

К началу четвёртого курса П. С. Александров вернулся из-за границы и привёз с собой ещё профессора фрейлейн Эмми Нётер. И я вновь вернулся к топологии и, кроме того, слушал лекции фрейлейн Нётер по современной алгебре. Лекции эти поражали своей отделанностью, отличались в этом смысле от лекций Александрова, но не были засушенными и казались мне очень интересными. Лекции свои фрейлейн Нётер читала по-немецки, но они были понятны ввиду необычайной ясности изложения.

На первую лекцию этого известного немецкого математика собралось огромное количество народа. Здесь произошло совершенно неожиданное происшествие: нижняя юбка фрейлейн Нётер начала постепенно сползать. Всё внимание слушателей было сосредоточено на этом. В полной тишине происходило сползание юбки, а фрейлейн Нётер героически продолжала читать лекцию. Лекции фрейлейн Нётер существенно отразились на моём математическом мировоззрении, что сказалось прежде всего на дипломной работе, где я заново переизложил в усовершенствованном виде свои результаты по теореме двойственности 2-го курса, сильно усовершенствовал их как в геометрическом, так и в алгебраическом направлениях. В дальнейшем я очень охотно обучал своих аспирантов абстрактной алгебре. И один раз даже читал обязательный курс линейной алгебры для студентов. Курс этот был построен в стиле Нётер.

Закончив четвёртый курс университета и защитив дипломную работу, я тем самым закончил университет. В те времена молодёжь не мучили долголетней учёбой. В средней школе полагалось учиться девять лет, в университете — четыре года. Мне и сейчас кажется, что этого достаточно. Во всяком случае, к концу четвёртого курса я уже получил острое отвращение к сдаче экзаменов. Настолько острое, что от сдачи одного из экзаменов я уклонился, применив «недостойный» приём. Я упросил Александрова вписать мне в зачётную книжку сдачу экзамена по конечным разностям, о которых он читал, обещая выучить потом. Но так никогда и не выучил.

После университета

Закончив университет, я в течение двух лет проходил университетскую аспирантуру под руководством П. С. Александрова.

Это было время решительных преобразований. Старая система аспирантуры с многочисленными огромными экзаменами разрушилась, новая ещё не была заведена. Таким образом, в аспирантуре я просто занимался математикой, да ещё получал 175 рублей стипендии, что радикально меняло моё материальное положение.

Окончание аспирантуры за два года вовсе не означало, что я выполнил что-то досрочно или защитил диссертацию. Диссертаций тогда вовсе не было, просто начальство решило, что с меня хватит. И перевело меня в сотрудники Института математики при университете назарплату 170 рублей. Так что я даже потерпел некоторый материальный ущерб.

Правда, уже после первого года аспирантуры я стал доцентом университета с зарплатой 47 рублей и читал лекции совместно с профессором О. Ю. Шмидтом. Лекции были посвящены абстрактной алгебре и теории групп. Читали мы их по очереди. Однако на каждой лекции присутствовали оба.

В мои обязанности входило утром в день лекции сообщить О. Ю. Шмидту о предстоящей лекции. Дома телефона у меня не было, моя мать ходила в аптеку и звонила Шмидту. До сих пор помню, какой страх я испытал перед своей первой лекцией. Когда-то очень давно я слушал впервые Андроникова, он как раз рассказывал о своём страхе перед первым выступлением на эстраде. Мои переживания перед первой лекцией были очень похожи на его переживания перед первым выступлением. Разница заключалась только в том, что, когда я заговорил перед аудиторией, мой страх мгновенно исчез и всё внимание было сосредоточено на том, что я говорю.

В течение многих лет я испытывал некоторую тревогу, похожую на страх, перед каждой своей лекцией. И всегда страх мгновенно исчезал, как только я приступал к лекции. Позже эти страхи прекратились. Даже лекции на английском языке я воспринимал без тревоги. Помню, как спокойно я шёл на свой пленарный доклад на Международном конгрессе в Ницце в 1970 году. Я спокойно делал его на английском языке.

Различного рода страхи, тревоги, связанные с профессиональной работой, всегда преследовали и продолжают преследовать меня теперь. Каждое новое начинание вызывает тревогу. Неясно, справлюсь ли я с ним. Незаконченная научная работа вызывает страх, что я вообще не сумею её закончить и несколько лет тяжёлого труда пропадут даром. Законченная научная работа вызывает страх тем, что в ней может обнаружиться ошибка.

Все эти страхи перед возможной неудачей составляют тяжёлую эмоциональную сторону профессиональной работы. И в то же время это является важнейшим стимулом для хорошего выполнения работы. Страх перед неудачей вынуждает меня самым тщательным образом подготавливать всякое мероприятие, а тщательная подготовка приводит к тому, что работа выполняется хорошо, что приносит огромное моральное удовлетворение. Только хорошо выполненная работа доставляет радость! Выполненная небрежно, она вызывает отвращение и постепенно вырабатывает в человеке аморальное отношение к труду.

Я склонен думать, что добросовестное отношение к труду является прирождённым свойством каждого человека, а чтобы развить в нём аморальное отношение к труду и склонность к халтуре, нужно приложить большие усилия. Для этого нужно создать особенно неблагоприятные условия работы. Эти неблагоприятные условия могут выражаться, например, в противоестественно низкой оплате труда или в том, что плоды труда используются столь нерационально, что практически идут впустую. И то, и другое у нас имеется в достаточной мере.

* * *
Окончив университет в 1929 году и освободившись тем самым от экзаменов, так как в аспирантуре их не было, я все свои силы направил на научную работу, которую сразу же повёл с очень большим успехом. Каждый год я публиковал по две-три работы, причём по меньшей мере одна из них была действительно замечательной. В первые годы тематика этих работ была тесно связана с моими студенческими работами или вытекала из них. При этом иногда, исходя из старых задач, я приходил к совершенно новым.

Стремясь доказать теорему двойственности Александера для произвольного компактного подмножества евклидового пространства, я пришёл к необходимости рассмотрения группы характеров произвольной коммутативной счётной группы, т. е. столкнулся с T-теорией топологических групп, с топологической алгеброй. В дальнейшем это привело меня к построению общей теории топологических групп.

Я пришёл к топологической алгебре, стремясь доказать теорему двойственности Александера для произвольного компактного подмножества евклидового пространства. Не знаю, как пришёл к ней А. Н. Колмогоров, но он сформулировал мне следующее общее положение: «Математический объект, в котором одновременно определены алгебраические и топологические операции, причём алгебраические операции непрерывны в заданной в нём топологии, должен быть сравнительно конкретным». На этом пути Колмогоров пытался построить аксиоматику пространств постоянной кривизны, т. е. единую аксиоматику для пространства Евклида, Лобачевского и Римана.

Передо мной он поставил следующую конкретную задачу: доказать, что всякое связное локально компактное топологическое тело является либо телом действительных чисел, либо телом комплексных чисел, либо телом кватернионов. Для коммутативных тел, т. е. полей, я решил её очень быстро — за неделю или две. И сообщил об этом П. С. Александрову. И вот мы трое собрались в маленькой комнате Павла Сергеевича в Старопименовском переулке. Колмогоров с оттенком иронии сказал: «Ну что же, Лев Семёнович, я слышал, вы решили мою задачу? — Расскажите!» Я начал рассказ, и первое же моё утверждение Колмогоров объявил неверным. Но я в нескольких словах объяснил ему его ошибку. Колмогоров сказал: «Да, да, вы правы! По-видимому, задача, которую я вам поставил, не так трудна, как я думал».

Потом я решил задачу и для случая некоммутативных тел, но это заняло у меня уже около года. Колмогоров тщательно отредактировал эту мою работу и устроил в ней 33 леммы. В таком виде она и была опубликована. Я и сейчас считаю этот мой результат в числе лучших моих достижений[13].

С Колмогоровым я познакомился летом 1929 года в Гаграх, где мы с матерью провели целых два месяца. Я часто встречался там с Александровым и Колмогоровым, Во всяком случае, мы очень часто купались вместе. Александров и Колмогоров приехали в Гагры не одновременно. Сперва приехал Александров и стал ждать Колмогорова, который шёл через перевал, притом совершенно один, что очень беспокоило Александрова и меня. Беспокойство это переросло в мучительную тревогу, когда Колмогоров не явился к назначенному сроку.

Александров за несколько лет до этого потерял своего друга, Урысона, при трагических обстоятельствах. Урысон утонул в Атлантическом океане во время сильного прибоя на глазах у Александрова. В Гаграх Александрову чудилась гибель только что обретённого нового друга. Колмогоров опоздал на несколько дней. Оказалось, что при переходе через перевал он уронил сумку с документами в пропасть и не мог её достать. Когда он ночью спустился в Сочи, то женщина-милиционер задержала его как подозрительную личность и отправила в дом предварительного заключения, где он просидел четыре или пять дней, тщетно добиваясь, чтобы его выпустили или навели о нём справки. Наконец это удалось сделать, и тогда ему была возвращена свобода.

* * *
Топологическая алгебра, точнее, теория топологических или непрерывных групп была предметом моей научной и педагогической деятельности в течение нескольких лет. Большой успех в этой области был достигнут мною на основе только что появившейся тогда замечательной работы венгерского математика Хаара. В ней Хаар построил на локально компактной топологической группе инвариантную меру. Это позволяло строить и решать на группе интегральные уравнения, так что можно было применить данную ранее Германом Вейлем теорию представлений компактных групп Ли. Работа Хаара была опубликована в американском журнале «Annals of Mathematics», где членом редакции был фон Нейман. Последний сразу же воспользовался замечательным результатом Хаара, решив при помощи него пятую проблему Гильберта для компактных групп. Я, конечно, мог использовать результат Хаара только уже после Неймана. Для компактных групп я получил результат несколько более сильный, чем у Неймана, но это уже не было решением проблемы Гильберта, так как она была решена Нейманом. Кроме того, я изучил локально компактные коммутативные топологические группы. Моя работа о локально компактных коммутативных группах была послана в тот же журнал. Лефшец, который в то время находился в Москве, процитировал мне письмо Неймана, в котором писал, что от Понтрягина получена действительно замечательная работа[14].

По теории непрерывных групп, в частности групп Ли, я прочёл несколько спецкурсов и провёл несколько семинаров. Получил важные собственные результаты. И мне захотелось написать книгу. К 1935 году я уже был готов к написанию большой монографии «Непрерывные группы». В неё вошли: общая теория топологических групп, мои собственные результаты, а также очень хорошее только что полученное мною изложение теории групп Ли. Я писал эту книгу два года и в 1937 году сдал в печать. На этом я научился писать математические работы. В 40-м году за эту монографию мне была присуждена Сталинская премия 2-й степени. Книга очень скоро была переведена в США на английский язык и сильно увеличила мою международную известность[15].

Другим ответвлением от моих студенческих работ по теореме двойственности Александера была попытка локализировать эту теорему. Это было связано с новой тематикой П. С. Александрова. Он стал применять комбинаторную топологию для изучения компактных топологических пространств, в частности переносить на них теорию гомологий.

Он старался определить при помощи гомологий размерность множества, ввёл понятие «по модулю два» и пытался доказать, что обычная размерность совпадает с гомологической размерностью по модулю два. Я сразу увидел, что размерность можно определить не только по модулю два, но и по любому другому модулю. Так что получается счётное число различных гомологических размерностей.

Доказательство того, что размерности эти различны, было моим достижением. Пользуясь этими соображениями, я построил ставший знаменитым пример двух компактных топологических множеств размерности два, топологическое произведение которых имеет размерность три.

Результат был опубликован в журнале «Comptes Rendus»[16]. Эта заметка попала в руки С. А. Лефшеца и оказалась противоречащим примером к уже построенной Лефшецом и публикуемой им теории гомологической разности. Ему пришлось срочно выкидывать из набора целую главу своей книги.

Лефшец сразу же заметил меня. Александров рассказал мне позже, что, когда после этого он встретил Лефшеца в Америке, тот спрашивал его обо мне, спрашивал, не еврей ли я, и был несколько разочарован, узнав, что я русский. Однако Лефшец отнёсся ко мне очень хорошо.

В начале 30-х годов Лефшец впервые приехал в Советский Союз, он почти сразу же пришёл ко мне с Л. Г. Шнирельманом. Я очень хорошо помню эту встречу. Она потрясла меня: такой выдающийся математик, как Лефшец, пришёл ко мне — аспиранту — домой. В этот его приезд в Москву мы много проводили вместе с ним времени, ходили по Москве, разговаривая о разных вещах, о математике, о политике, о многом другом.

Свою работу, в которой был дан пример двух двумерных множеств с трёхмерным топологическим произведением, я собирался подарить одной студентке, в которую был безответно влюблён. Помню, как я пришёл к Павлу Сергеевичу в профессорскую и рассказал ему о своём горе и своём замечательном достижении. Александров сразу же решительно запретил мне делать такой роскошный подарок студентке, которая, кстати, ему не нравилась! А моим научным достижением был так впечатлён, что сказал:

— Через десять лет Вас выберут академиком!

Его прогноз не оправдался. Через 10 лет меня выбрали не академиком, а только членкором, хотя был выдвинут, действительно, в академики. Что касается подарка, то я его всё же сделал. Но более скромный. Соответствующая работа, по настоянию Александрова, была опубликована как совместная[17].

На топологическом семинаре: Л. С. Понтрягин, П. С. Александров, В. А. Ефремович.


Александров пытался дать гомологическую характеристику обычной размерности, но это была очень трудная задача. То же самое пытался сделать и я. Но я пытался сделать это несколько иначе, чем Александров. Именно, я пытался охарактеризовать размерность, помещая множество в евклидово пространство и стремясь доказать, что множество размерности r, лежащее в n-мерном евклидовом пространстве, хотя бы в одной точке составляет локальное препятствие для гомологии размерности r — n–1. Первоначально эту задачу решили мы совместно с Франклем для двумерных множеств в трёхмерном евклидовом пространстве, пользуясь одной теоремой об узлах[18]. А затем Франкль решил её очень остроумно для множеств размерности n–1 в евклидовом пространстве размерности n. Именно, он доказал, что такое множество локально разбивает евклидово пространство. Однако решение общей задачи для r-мерного множества в n-мерном пространстве нам с Александровым очень долго не удавалось получить. Решил её не я, а П. С. Александров.

Я же, пойдя по ложному пути, пришёл к мысли, что решение идёт через гомотопическую классификацию отображений (n+k) — мерной сферы на n-мерную, чем и занялся специально уже много позже. Проблема эта представляла сама по себе, конечно, самостоятельный интерес, и ею занимались многие. Случай k=0 был исследован Хопфом, случай k=1, n=2 был также решён Хопфом. Случай, когда k=1, а n — произвольно, решил я. Также я решил задачу для случая k=2, n — произвольно[19]. Но для произвольного k задача оказалась чрезвычайно трудной. В попытках решить её я построил теорию характеристических циклов гладких многообразий уже перед самой войной[20].

Построенные мною характеристические циклы приобрели широкую известность и получили название классов Понтрягина. Они нашли многочисленные применения, но одну из важнейших проблем, связанных с ними, долгое время никому не удавалось решить. Именно: хотелось доказать, что классы Понтрягина являются инвариантами самого топологического, а не только дифференцируемого многообразия. Я эту задачу пытался решить, но не решил. Много позже её решил положительно, но частично, Сергей Петрович Новиков.

Оказалось, что для характеристических классов конечного порядка топологической инвариантности нет, а она имеет место лишь для характеристических классов по полю рациональных чисел. Всё это было доказано С. Новиковым.

Так из моих студенческих работ очень косвенным образом выросло новое направление, именно — теория гомотопий.

Третьим ответвлением от моих студенческих работ стало вариационное исчисление «в целом», которым занимались тогда Люстерник и Шнирельман. Они ввели важное для вариационного исчисления понятие «категория многообразия». Данное ими определение категории отрицательно. Это значит, что эффективно можно установить, что категория не больше некоторого числа k, но нет никакой возможности эффективно установить, что она не меньше числа k. Поэтому вычисление её очень трудно. Мои студенческие результаты дали возможность оценивать категорию многообразия снизу при помощи пересечений циклов многообразия[21].

Так у меня возникли научные контакты с Л. А. Люстерником и Л. Г. Шнирельманом. Оба они в течение многих лет были моими друзьями.

Очень хорошо помню, как я впервые встретился со Шнирельманом. Я пришёл на топологический кружок — т. е. главный топологический семинар — с опозданием и услышал, что какая-то женщина делает доклад. Стал его внимательно слушать. Когда доклад кончился, оказалось, что это была не женщина, а Лев Генрихович Шнирельман, обладающий совершенно женским голосом. Мы со Шнирельманом быстро сблизились и подружились. Часто бывали друг у друга. Он жил тогда в дрянной обшарпанной комнатке, а я — в своей старой плохонькой квартире. Шнирельман много рассказывал мне о математиках более старшего, чем я, поколения: о Лузине, Лихтенбауме и других[22]. С ним мы читали стихи русских поэтов. Он привлёк моё внимание к таким замечательным литературным произведениям, как «Валерик» Лермонтова.

Шнирельман был незаурядный, талантливый человек с большими странностями. Было в нём что-то неполноценное, какой-то психический сдвиг. Я помню, как трудно было ему уйти от меня из гостей: он останавливался в прихожей и не мог двинуться дальше. Тогда говорили, он не имел никаких успехов у женщин и это сильно угнетало его. Кроме того, с ним произошло большое несчастье в смысле научного творчества. Он сделал выдающееся научное открытие, дав первое приближение к решению теоретико-числовой проблемы Гольдбаха[23]. Этот успех грубо исказил его отношение к математической проблематике.

Ему принадлежала следующая формулировка: «Я не хочу заниматься промыванием золота, я хочу находить только самородки». Ясно, однако, что найти самородок можно, только промывая золото и подбираясь к самородку постепенно.

Он отказался от этого пути и утратил творческую инициативу. Когда это произошло, он впал в полное уныние и говорил часто мне: «Имеет ли право жить человек, который уже ничего не делает, а в прошлом сделал что-то замечательное?» Я утешал его как мог. Кончилось это трагически: Шнирельман преднамеренно отравился. Я помню, как Люстерник встретил меня на вокзале, когда мы с матерью возвращались с юга, и сообщил о происшедшем несчастье.

В то время Шнирельман жил уже в хорошей квартире вместе с матерью. Она видела, что с ним происходит что-то неблагополучное, и следила за ним. Однажды ночью она была чем-то очень встревожена и хотела даже посмотреть, что с сыном. Но, подумав, что он спит, не решилась пойти к нему. Утром обнаружила, что он закрылся в кухне, заложил все щели и пустил газ. Когда она обнаружила его, он уже был безнадежно мёртв, хотя ещё и не остыл… Так трагически кончилась жизнь Льва Генриховича Шнирельмана.

* * *
Лето 32-го года мы с матерью проводили в доме отдыха в Болшево, под Москвой. Там я познакомился с тремя людьми, знакомство с которыми продолжалось много лет. Это были люди, ставшие впоследствии известными учёными, — Л. Д. Ландау и Кибель. Ещё одна молодая девушка из Ленинграда, в которую я опять-таки влюбился. Это чувство и положило начало моим частым поездкам в Ленинград. Брак из этой любви не вышел, я не пользовался взаимностью, но дружба с этой женщиной сохранилась на долгие годы. Много лет я дружил с Ландау и Кибелем, до самой их смерти.

Ландау погиб трагически: в январе 1962 года он попал в автомобильную катастрофу, в результате которой получил тяжёлое увечье. И получил, в частности, перелом основания черепа, который считался тогда смертельной травмой.

Усилиями медиков всего мира жизнь Ландау была продолжена ещё на пять мучительных для него лет. Этот успех медицины, столь трагический для Ландау, ещё увеличил его славу. Именно после этого он получил Нобелевскую премию.

Уже с самого начала мы с Ландау очень понравились друг другу и подружились с ним. Он пытался рассказать мне что-то из теоретической физики и привлечь меня к ней, но безуспешно. Зато мне очень нравились его выдумки. Например, ему принадлежала классификация женщин на пять классов: от первого высшего до пятого низшего. Точно так же классифицировались им и учёные. Разрабатывались признаки этой классификации. Я их когда-то знал. Для таких молодых людей, какими были мы с Ландау в 32-м году (нам было тогда около 24-х лет каждому), такой трёп, конечно, очень занимателен и естественен. Кажется, Ландау продолжал увлекаться им до самого конца жизни.

Выдающийся алгебраический геометр и тополог Соломон Александрович Лефшец впервые появился у меня на квартире, по-видимому, в 31-м году. Привёл его ко мне Шнирельман. К этому времени Лефшец уже знал обо мне по моей работе по теории размерности. Я знал его по его замечательной работе «Пересечение и преобразование многообразий»[24], которая была изучена нами на семинаре Александрова и сыграла в моей научной деятельности важную роль.

Лефшец родился в Москве в точности за 24 года до меня. Наши дни рождения совпадают — 3 сентября. Но через несколько дней после рождения он был увезён своими родителями во Францию, где получил образование, в частности выучил русский язык, как иностранный, в средней школе.

Во Франции он стал инженером и переехал в Америку для работы. Там с ним случилось несчастье: на работе ему оторвало обе кисти рук. Он потерял возможность работать инженером.

После этого он уехал в провинцию и стал заниматься математикой. Лефшец сразу же оценил меня как математика и всю свою жизнь доброжелательно относился ко мне. В 58-м году на конгрессе в Эдинбурге он председательствовал на моём пленарном докладе и открыл заседание следующими словами: «Позвольте представить вам моего друга, члена Академии наук Советского Союза, Понтрягина». Сперва он сказал это по-русски, а потом по-английски.

В начале нашего знакомства он пригласил нас с мамой в США на один год. Кажется, в 32-м году я получил уже это приглашение, но из него ничего не вышло. Меня не пустили. Очень лёгкие до этого поездки за границу советских математиков стали к этому времени уже труднее.

К отказу в поездке мне, по-видимому, приложили руку моя приятельница по университету студентка Виктория Рабинович и наша преподавательница философии Софья Александровна Яновская. Во всяком случае, однажды Яновская сказала мне:

— Лев Семёнович, не согласились бы Вы поехать в Америку с Викой Рабинович, а не с матерью?

Я ответил Яновской резким отказом, заявив: «В какое положение Вы хотите поставить меня? Кто мне Вика Рабинович? Она же мне не жена».

Такая совместная поездка в Америку на год с Викой Рабинович могла бы кончиться браком с ней, к чему я вовсе не стремился. Яновская в то время была влиятельным партийным деятелем, и я могу себе представить, что от неё многое зависело, в частности, если она предлагала мне поехать с Викой Рабинович, то она, вероятно, имела основания думать, что может организовать эту поездку. Но я на это не согласился.

Так намечавшаяся на 33-й год поездка в Соединённые Штаты на год не состоялась.

Впервые я поехал за границу через 25 лет — в 1958 году на конгресс в Эдинбурге. Я был приглашён как пленарный докладчик по топологии. Так как я уже к тому времени круто изменил тематику и стал специалистом по теории управления, то я предложил свой пленарный доклад по оптимальному управлению, что и было принято оргкомитетом Конгресса.

В 30-е годы Лефшец несколько раз приезжал в Москву, и всякий раз мы встречались с ним очень дружественно. Впервые после этого мы встретились с ним в Эдинбурге. Затем в 1964 году я впервые поехал в Америку и там был очень тепло встречен Лефшецем и другими американскими математиками.

Готовясь к поездке в Америку в 1932 году, я в течение девяти месяцев энергично изучал английский язык, занимаясь только этим. Приобретённые тогда мною знания английского языка были активными и пригодились мне при моих более поздних поездках за границу. Впервые же я выступил с докладом на английском языке в Москве, кажется, в 34-м году на Международной топологической конференции.

Александр Александрович Андронов

Несмотря на то, что сразу же после окончания университета я успешно, можно сказать даже блестяще, повёл научную работу, меня довольно скоро начала грызть тревога. Я не мог ответить на вопрос, для чего нужно всё это, всё то, что я делаю?

Самая пылкая фантазия не могла привести меня к мысли, что гомологическая теория размерности может понадобиться для каких-нибудь практических целей. А именно о них, т. е. о практическом применении математики, я и мечтал. К таким же мыслям одновременно пришли многие математики университета, и общественное мнение стало высказываться за переход к приложениям. Я был среди тех, кто довольно бесплодно говорил об их необходимости. Но вот, в это время, наверное, это было около 1932 года, ко мне внезапно пришёл Александр Александрович Андронов, молодой, талантливый, энергичный, блестящий физик с предложением начать совместную научную работу.

Он пришёл ко мне прямо из родильного дома, где родился первый его ребёнок — старшая дочь. Поэтому можно точно установить дату его визита. Он рассказал мне о предельных циклах Пуанкаре, о рекуррентных траекториях и тому подобных вещах! Также сказал, что всё это имеет практические приложения. К сожалению, о самих практических приложениях он мне ничего не рассказал. По-видимому, он не считал себя вправе отвлекать меня от моей главной математической деятельности, а пользовался мною только как консультантом-математиком.

Под его влиянием я на один год по совместительству стал сотрудником Института физики и сделал там одну работу, которая имела применение. Это — работа о динамических системах, близких к гамильтоновым[25].

Влияние Андронова на мои научные взгляды нельзя переоценить. Оно огромно. После знакомства с ним я начал регулярно изучать работы А. Пуанкаре, Дж. Биркгофа, М. Морса и других. Впрочем, с работами Морса я познакомился уже раньше под влиянием Шнирельмана.

Мы с небольшой группой моих товарищей собирались у меня на квартире и читали этих авторов. Это продолжалось, пожалуй, до 37-го года, когда собираться группами на квартирах стало опасным.

Приобретённые тогда знания пригодились мне впоследствии. Особенно работы Пуанкаре и Морса. Работы Биркгофа не нашли никакого применения у меня.

Александр Александрович Андронов не только выдающийся учёный, но и замечательный человек. Он, как никто другой, чувствовал ответственность за всё происходящее в стране, обладал в этом смысле величайшей гражданственностью и служил для меня высшим образцом человека. Могу без преувеличения сказать, что человека столь замечательного в этом смысле я больше не встретил. Будучи аспирантом Московского университета, Андронов всячески старался направлять молодёжь, оканчивающую аспирантуру, в провинцию и сам по окончании аспирантуры уехал в Горький, где основал школу, которая сейчас широко известна.

Андронов постоянно жил в Горьком. Когда он бывал в Москве, он обычно бывал или даже останавливался у меня. Мы подолгу разговаривали о всём происходящем в нашей стране и в мире. Часто это происходило перед сном, лежа — я в постели, он на диване в моей же комнате. Я уже был членом-корреспондентом АН СССР, когда Андронов баллотировался также в члены-корреспонденты по нашему Отделению. Помню, как группа физиков старшего поколения, в том числе учитель Андронова Мандельштам, провалили его на выборах. Они решили провести вместо него какого-то старенького физика, их учителя, и успешно осуществили эту операцию. Впоследствии это тяжко сказалось на судьбе Александра Александровича. Во время войны он находился в очень тяжёлых условиях. А будь он тогда уже членом-корреспондентом, его жизнь была бы полегче. Во время войны он буквально голодал. Были такие случаи, когда ему хотелось подойти к человеку и попросить у него кусок хлеба. Но этого он никогда не сделал.

Позже Андронов был избран академиком по техническому Отделению Академии наук и сразу же после этого стал депутатом Верховного Совета СССР от Горького. Став депутатом Верховного Совета, Андронов при приездах в Москву перестал останавливаться у меня; останавливался в гостиницах. Но наши встречи продолжались.

Однажды, остановившись у меня, Андронов рассказал мне, что пережил два очень тяжёлых месяца. Произошло это по следующей причине.

Один из его близких друзей пришёл к нему и сказал, что вот он совершил великий грех против него — написал на него донос. После этого Андронов два месяца ждал ареста, но ареста не последовало. Вспоминаю ещё один эпизод из встреч с Андроновым, скорее забавный, чем значительный.

Однажды, будучи у меня и собираясь вернуться в гостиницу, он сказал мне: «Нет ли у Вас какого-нибудь снотворного — мне очень нужно выспаться, а я очень устал и боюсь не уснуть». Я дал ему порошок барбамила, не таблетку, а именно порошок, упакованный в бумагу. И предупредил его, что он имеет отвратительный вкус, так чтобы он имел это в виду. При следующем приезде Андронова в Москву я спросил его: «Ну, как Вы выспались с моим порошком?» Он сказал, что его едва не вырвало от порошка, но так как ему очень хотелось уснуть, он всё же его проглотил и клял того аптекаря, который изготовляет такие порошки не в капсулах, а в бумажке.

Припоминается, что Андронов навестил меня в Казани, где мы были в эвакуации. Он по какому-то поводу был там.

Научные интересы Андронова относились к электронике и к теории регулирования. В электронике ему принадлежит замечательное открытие: он установил, что ламповый генератор работает на предельном цикле Пуанкаре. До этого пытались построить линейную теорию работы лампового генератора, и, конечно, это было невозможно. В теории регулирования Андронова занимала работа регулятора Уатта. Он старался изучить работу этого регулятора и в том случае, когда имеется не только вязкое трение, но также и трение твёрдого тела, которое представляет собой разрывную функцию скорости движения, а это делает задачу математически более трудной!

Под влиянием Андронова я тщательно изучил работу Вышнеградского[26] по регулятору Уатта и включил очень тщательно сделанное и просто написанное изложение этой работы в свой учебник по дифференциальным уравнениям[27].

Однажды, после доклада о регуляторе Уатта, который Андронов делал перед большой аудиторией, он пришёл ко мне и рассказал следующее забавное происшествие. Он делает доклад и видит, что стенографистка ничего не записывает. А между тем, он рассчитывал на стенографическую запись, чтобы дать доклад в публикацию. После окончания доклада он обратился к стенографистке и спросил, почему она ничего не писала. Она ответила ему, что обычно докладчики сами имеют готовую рукопись, а стенографистка сидит только для вида. Но так как Андронову она была действительно нужна, то ему пришлось попросить её прийти к нему и заново произнести доклад, для того чтобы она его записала.

Андронов умер в 1952 году от тяжёлой гипертонии, которая осложнилась у него почечным заболеванием. Последняя встреча с Александром Александровичем произошла у меня в санатории «Барвиха», где он был на отдыхе, уже очень тяжело больной.

Он рассказал мне, что профессор Вовси осматривал его и сказал ему, что может ему гарантировать только полгода жизни. Это не значит, что он умрёт через полгода, но гарантию на его жизнь он дать не может. Действительно, Александр Александрович Андронов умер примерно через полгода…

Осенью 1952 года я с группой своих учеников начал семинар по теории регулирования и электронике в Стекловском институте. И нашей первой деятельностью было изучение книжки «Теория колебания» Андронова, Витта и Хайкина[28], конечно не полное, а частичное. Здесь мы впервые познакомились с тем, как работает самоиндукция, взаимоиндукция, конденсатор и тому подобные вещи. Таким образом, в 1952 году мы как бы приняли от Андронова эстафету занятий прикладной математикой.

С книгой Андронова, Витта и Хайкина произошёл следующий случай при её публикации, о котором Андронов рассказал мне. К моменту публикации Витт был арестован, и невозможно было поставить его фамилию на титульном листе, хотя первоначальный набор был уже сделан. От Андронова и Хайкина потребовали согласия на исключение Витта из числа авторов. После долгих мучительных колебаний они решились на это. Но в первой корректуре обнаружилось, что после фамилии Андронова стоит две запятых, а потом уже Хайкин. Это был след того первого заглавия, где фигурировали три автора.

О том, как Андронов относился к своим депутатским обязанностям, свидетельствует следующий случай, о котором он мне рассказал однажды при приезде в Москву. В то время имела место следующая практика. Престарелый инвалид мог взять к себе добровольно кого-нибудь в жилище, человека необеспеченного жильём, и жить с ним вместе, с тем чтобы тот помогал ему. Такая опека могла закончиться трагически для обеих сторон. Старые люди могли прожить очень долго. Опекун же, по существу, стремился к другому… Но были случаи, когда вселение производилось насильственно под предлогом, что хозяин неполноценен в психическом отношении. Именно такой случай наблюдал Андронов, будучи депутатом.

Вселялся какой-то ответственный деятель райкома к старому больному человеку, который жестоко сопротивлялся этому. Андронов своей властью депутата приостановил вселение, что стоило ему огромных усилий. Он говорил, что попал после этого в больницу и пролежал там два месяца с тяжёлым приступом гипертонии.

Когда Андронов был уже депутатом Верховного Совета, к нему однажды пришёл фотограф, чтобы сфотографировать для каких-то официальных целей. От фотографа он узнал, что его выдвигают в Президиум Верховного Совета, что для Андронова при его состоянии здоровья было совершенно неприемлемо. Несмотря на то, что выдвижение было уже решено и новое выдвижение в депутаты Верховного Совета уже состоялось, Андронов принял решительные меры, отклоняющие это, что было довольно смелым шагом по тем временам! Таков был Александр Александрович Андронов, замечательный человек и выдающийся учёный!

Стекловский институт

В 1934 году советское правительство приняло решение о переводе Академии наук СССР из Ленинграда в Москву. Теперь такая формулировка выглядела бы странно, поскольку учреждения Академии наук раскиданы по всей России. Но в то время институтов Академии наук было мало и, по-видимому, все они были сосредоточены в Ленинграде.

По замыслу Петра I, основавшего Российскую Академию наук, она создавалась как государственное учреждение, призванное работать в контакте с правительством на пользу страны, а не как добровольная почётная организация, какой является, например, английское Королевское общество и, быть может, в какой-то степени французская Академия наук. Таким образом, естественным было местопребыванием Академии наук сделать столицу страны — Петербург. После революции столицей страны стала Москва, естественно было перевести туда и Академию наук. Но это было сделано только в 1934 году, т. е. с большим опозданием.

В Москву переводились центральные органы Академии наук: Президиум, её Отделения, а также значительная часть институтов. В том числе — Математический институт Академии наук СССР имени В. А. Стеклова, коротко — Стекловский институт, основателем и руководителем которого был и до сих пор является академик Иван Матвеевич Виноградов.

Одной из основных задач, которую ставил перед собой И. М. Виноградов, руководя институтом, было привлечение в него молодых талантов, математиков с хорошей, разумной, по его мнению, математикой. Далеко не все ленинградцы, сотрудники Стекловского института, соглашались переезжать в Москву. Их всячески приманивали, в частности, хорошими жилищными условиями. И всё же не все согласились переехать в Москву. Таким образом, возникала потребность возместить убыль за счёт москвичей. И без того было естественно, раз институт стал московским, привлечь в него значительное количество московских математиков.

Среди вновь привлекаемых в институт москвичей назывались шесть, которые рассматривались тогда, как молодые и талантливые. В том числе был и я.

Любопытно отметить, что эти шесть человек классифицировались на три пары по их «качеству». На первом месте стояли А. О. Гельфонд и Л. Г. Шнирельман, на втором месте — М. А. Лаврентьев и Л. А. Люстерник, а на третьем месте — Л. С. Понтрягин и А. И. Плеснер. То, что на первом месте стояли Гельфонд и Шнирельман, было в то время очень естественным. Эта пара составляла обойму, которую называли всегда и везде, когда хотели указать наиболее «талантливых» молодых советских математиков.

Но теперь можно поставить вопрос о том, как эта классификация выдержала проверку временем. Шнирельман погиб от психической неполноценности, когда ему едва перевалило за 30 лет. Гельфонд вспыхнул коротким блеском в ранней молодости, решив проблему трансцендентности некоторых чисел. Люстерник вообще не достиг значительных высот, а Плеснер вообще вряд ли был сколько-нибудь значительным математиком.

Можно сказать, что проверку временем выдержали только Лаврентьев и Понтрягин. Оба в течение многих лет вели научно-исследовательскую работу на очень высоком уровне и достигли выдающихся научных результатов. А Лаврентьев, кроме того, оказался и выдающимся организатором. Он основал новый русский научно-исследовательский центр в Новосибирске — Сибирское Отделение Академии наук СССР.

Недалеко от Новосибирска, на лоне природы был выстроен по инициативе Лаврентьева и под его руководством научно-исследовательский городок, в котором были созданы очень благоприятные бытовые и организационные условия для ведения научной работы. Сибирское Отделение АН СССР получило особый статус АН СССР. Быть избранным членом этого Отделения было легче, чем членом основных Отделений АН СССР. Но после избрания научный работник обязывался переехать в новосибирский научно-исследовательский городок и вести работу там. В то же время он становился членом основного Отделения Академии наук СССР по своей специальности. Этот особый статус и был главной приманкой для привлечения научных работников в новый научно-исследовательский центр.

Создание научного городка под Новосибирском потребовало крупных финансовых вложений со стороны государства. Их Лаврентьев добился, пользуясь своим авторитетом и личными отношениями с Н. С. Хрущёвым, которые возникли у него, когда он был членом Украинской Академии наук и работал в Киеве.

Теперь мне трудно сказать, насколько значительным научным центром был Стекловский институт во времена его перевода из Ленинграда в Москву.

Но уже тогда Стекловский институт создавал для своих сотрудников особо благоприятные условия, содействующие их научной работе. Они не имели никаких других обязанностей, кроме как заниматься наукой. Большая часть математиков всего мира работает в высших учебных заведениях и кроме научно-исследовательской работы имеет обязанности по преподаванию.

В то время я занимал такое же положение в Московском университете, но мои обязанности по преподаванию не только не мешали моей научной работе, но наоборот помогали ей. Я не читал обязательных курсов, а читал лишь необязательные, в которых в значительной степени излагал свои собственные результаты. Кроме того, руководил аспирантами, с которыми также вёл работу, связанную с моей научной тематикой.

Мои педагогические обязанности не находились в противоречии с научной работой, а наоборот помогали ей. Вероятно, поэтому предложение перейти в Стекловский институт из университета, переданное мне от дирекции Шнирельманом, не вызвало у меня особого энтузиазма. Конечно, я его считал большой честью, но не стремился воспользоваться.

Шнирельман несколько раз возвращался к вопросу о моём переходе в Стекловский институт и наконец сказал, что такого рода приглашения не повторяют много раз и им надо воспользоваться. Но я всё-таки не соглашался покинуть университет и кончилось тем, что я стал работать как в университете, так и в Стекловке с 1934 года.

В 1934 году было проведено ещё одно важное государственное мероприятие в области организации науки. Были введены кандидатские и докторские учёные степени, а также звания доцента и профессора.

Присвоение учёных степеней и учёных званий научным работникам стало производиться как бы под «государственным» контролем. До этого преподаватель вуза назывался доцентом или профессором по решению того вуза, в котором он работал, в соответствии с исполняемыми им обязанностями.

Учёных степеней кандидата и доктора наук вообще не существовало.

После их введения в 1934 году присуждение их должно было осуществляться учёными советами на основе защиты диссертаций, соответственно кандидатских и докторских. Но учёные советы сами должны были состоять из кандидатов и докторов наук. Поэтому на первых порах массовый характер приобрело присуждение степеней без защиты диссертаций, как говорят, honoris causa. Помню, как это происходило в университете. Я был членом какого-то совета. Каждый из нас выходил из комнаты, где заседал совет, и, возвращаясь, узнавал, что решили его товарищи: дать ему степень без защиты или нет.

Именно так я получил свою степень доктора без защиты диссертации. И в 1935 году получил официальное уведомление, что я утверждён в ней соответствующей организацией — экспертным советом Высшей аттестационной комиссии.

* * *
В то время мне исполнилось уже 27 лет, и у меня давным-давно возникла трудная проблема — найти себе жену. Случаи, когда девушки моего возраста проявляли ко мне интерес, были ещё во времена моего студенчества. Но я предъявлял к браку особые требования. Я должен крепко любить свою жену! Только любовь, страстная, могла бы отчасти компенсировать моё несчастье. Любимая жена, успех в научной деятельности — и я был бы счастлив!

Как и многие другие, я долгое время считал, что судьба человека слагается из двух главных частей: профессии и личной жизни, т. е. брака, семьи. Значительно позже я понял, что участие в общественной жизни также играет в нашей жизни немаловажное значение.

Несмотря на потерю зрения, я успешно справился с профессией. В этом, думается мне, сыграла роль не только одарённость, но и чрезвычайное трудолюбие, а также, по-видимому, стечение благоприятных обстоятельств.

Что касается второй проблемы, которая стала для меня проблемой номер один, то решить мне её никак не удавалось. И это тоже служило стимулом для напряжённой работы в области науки.

Здесь на пути у меня стояло несколько трудностей. Первая — очевидная: нелегко женщине решиться на брак с человеком, который не видит. Вторая — менее очевидная, заключалась в том, что привлекательность женщины определяется не только её характером, повадками и голосом, но также и физическим обликом. На горьком опыте я убедился, что физический облик играет для меня существенную роль и что на чужое мнение полагаться нельзя. Были случаи, когда женщина, казавшаяся мне необыкновенно привлекательной, оказывалась совершенно неприемлемой, как только я приходил в самое поверхностное физическое соприкосновение с ней. Если я имел дело с девушкой,которая, возможно, согласилась бы стать моей женой, я не решался переступить ту грань, которая позволила бы мне сделать заключение о её физическом облике, так как считал, что такие действия слишком меня обязывают. Немалые трудности на пути вступления в брак создавала моя мать, о чём я уже говорил раньше. Благодаря всему этому я вступил в удачный брак с любимой женщиной только в возрасте 49 лет, а до этого пережил неудачный брак.

* * *
После того как Академия наук была переведена в Москву и я стал сотрудником академического института, Академия наук в некоторой степени стала привлекать моё внимание. Во всяком случае, до этого я о ней либо просто не знал, либо не думал, а теперь она стала меня несколько интересовать.

Занимал или, скорее, забавлял процесс выдвижения на выборы в Академию наук, который происходил на заседаниях Московского математического общества. Мы, молодёжь, члены Московского математического общества, устраивали нечто вроде тотализатора, следя за тем, кто из кандидатов, выдвигаемых на заседании общества, получит больше голосов.

Членом Московского математического общества я стал в очень молодом возрасте, и моё избрание сопровождалось одним любопытным психологическим эффектом, явлением. Согласно правилам, для того чтобы быть избранным, нужно было сделать на заседании общества доклад. И вот однажды Александров предложил мне сделать доклад. Не помню, был ли я тогда студентом или уже аспирантом. Была выбрана одна из моих многочисленных работ, и её название включили в повестку заседания.

Доклад на обществе я считал за большую честь и стал тщательно к нему готовиться. И вот после некоторого времени я выяснил, что в доказательстве результата имеется ошибка! Промучившись целые сутки, пришёл в полное отчаяние: исправить ошибку никак не удавалось. Кончилось тем, что я позвонил Александрову и сообщил о своей беде. Он сказал: «Ничего. Мы изменим название доклада, и Вы расскажете другую работу». Ровно через час после того, как это решение было принято, ошибка мною была исправлена. Работа была доложена на заседании общества, и я стал его членом.

Я не помню ничего примечательного о первых годах своего пребывания в Стекловском институте. По-прежнему усердно занимался научной работой, которая числилась, вероятно, по Стекловскому институту, и одновременно преподавал в университете, читая там спецкурсы и ведя семинары.

Насколько помню, в 1935 году я начал писать свою первую книгу «Непрерывные группы»[29], в которой решил изложить свои результаты по топологическим группам, а также хорошо известные результаты по группам Ли. Их я тщательно переработал для семинаров и лекций в Московском университете.

Когда начинал писать книгу, я не представлял себе, какая это будет огромная работа. Она продолжалась два года, и если бы я предвидел её размеры, то, возможно, не решился бы на такой труд.

Писание осуществлялось следующим образом: в течение недели я сам писал на машинке страниц 30, пропуская места для формул, а в воскресенье приходила одна моя знакомая и вписывала формулы, которые я должен был помнить. Это, конечно, была огромная нагрузка на память.

Кроме того, на этой книге я должен был отработать свой стиль изложения. До этого бо́льшая часть моих работ оформлялась для публикации П. С. Александровым.

После того как я написал уже значительный кусок книги и стал продвигаться дальше, мне пришлось переписывать всё начало заново. Здесь я столкнулся с той трудностью, которая встречается нередко при писании книги. Она заключается в том, что когда вы доходите, например, до пятой главы, то вдруг обнаруживается, что первая глава написана не так, как это бы нужно для пятой, и приходится всё переделывать заново. Некоторые авторы пытаются приспособить пятую главу к тому, что было написано в первой, но я менял начало и добивался такого изложения, которое казалось мне совершенным. Книга была закончена в 1937 году, я сдал её в издательство. На одном из заседаний совета Стекловского института Борис Николаевич Делоне вдруг заявил примерно следующее: «Мы должны отметить важное математическое событие — Понтрягин закончил большую книгу». Я даже понятия не имел, откуда Делоне об этом знал. Ведь книжка не стояла в плане работ института.

Хочу отметить, что я никогда не был особенно близок с Делоне, он же всегда относился ко мне с благожелательным интересом.

Не знаю как, но раньше, чем книжка вышла из печати, о том, что она написана, узнал Лефшец. Он прислал мне предложение опубликовать её в издательстве Принстонского университета. Тогда не было чётких правил об отправке рукописей за границу.

И я решил отправить рукопись не сам, а через институт. Здесь у меня возникли сложные перипетии с учёным секретарем института Б. И. Сегалом, который никак не хотел отправлять рукопись. Я его спросил, почему он этого не делает, он сказал: «А Вы же сами вот не отправляете рукопись, почему Вы хотите, чтобы я это делал». Боялся. В конце концов, рукопись я отправил, и перевод книжки появился в Соединённых Штатах. Книга оказалась удачной. При моих поездках за границу при встрече с новым математиком обычно я слышал от него, что он имеет эту книжку и что он по ней учился и т. д. Когда были учреждены Сталинские премии, то в первый же год их присуждения книга была выдвинута Стекловским институтом на премию и получила премию второй степени. Это было 50 тысяч рублей, которые я получил перед самой войной. Эти деньги очень помогли нам во время войны!

Как только началась война, все вклады на сберкнижках были законсервированы. С каждой сберкнижки можно было взять в месяц не более 200 рублей. А Сталинская премия отличалась от них тем, что каждый месяц можно было брать 1000 рублей. Эти деньги помогли нам перенести эвакуацию. Цены на пищу росли с чудовищной быстротой, и эти 1000 рублей в месяц помогали нам удовлетворительно питаться в Казани в эвакуации. К концу войны деньги были полностью израсходованы.

* * *
В течение многих лет моего пребывания в институте я мало имел дело с его директором И. М. Виноградовым. С ним мне приходилось сталкиваться только тогда, когда я хотел взять нового сотрудника в свой отдел. И тут всегда возникали трудности. Против каждого моего предложения он вначале резко возражал. Я довольно долго думал, что в этом было и нечто положительное, так как возражения вынуждали тщательно обсуждать каждую кандидатуру. Но теперь я думаю, что Виноградов, принимая во внимание мои научные достижения, мог бы больше доверять мне. А главное, он вёл обсуждение кандидатур в несколько издевательском тоне. Трудности были при обсуждении кандидатуры Евгения Фроловича Мищенко (возражения Виноградова были нелепыми), который впоследствии стал заместителем самого же Виноградова по Стекловке и вот уже более 25 лет пребывает на этом посту.

Совсем недавно, когда я уже проработал в институте более 50 лет и, казалось, заслужил полного доверия, Виноградов упорно не хотел брать в мой отдел рекомендуемого мною Александра Сергеевича Мищенко. Возражения были тоже нелепые. Александр Сергеевич тоже в конце концов был взят и оказался весьма полезным для отдела и института сотрудником. Итак, каждого человека Виноградов упорно сопротивлялся брать, а я упорно настаивал.

Правда, в этом поведении директора есть своя логика. Благодаря этому институт не разросся до тысячи и более, как другие НИИ, а насчитывает научных сотрудников несколько более сотни.

Стекловский институт оказывает существенное влияние на всю математическую жизнь страны. Авторитет его сотрудников и, главным образом, исключительно высокий авторитет его директора позволяют оказывать влияние на такие области деятельности, как издание книг, поездки за границу, выборы в Академию наук и тому подобное.

Виноградов очень любит, чтобы к нему приходили за советом, как сотрудники института, так и другие математики. И они это охотно делают, так как он может оказать помощь, посодействовать новым начинаниям. Но бывают такие случаи, когда Виноградов вдруг оказывается резко настроен против какого-нибудь математика и всячески его преследует и травит. Причём, на мой взгляд, это делается не всегда осмысленно и разумно.

В заключение нужно сказать, что Стекловский институт является детищем Виноградова. Несмотря на свою немногочисленность — там около 150 научных сотрудников, — он является одним из важнейших международных центров математики и пользуется во всем мире большим авторитетом.

Не помню точно, в каком это было году, но сравнительно скоро после моего поступления в институт, Виноградов решил назначить меня заведующим отделом топологии. На предварительное обсуждение вопроса собралось довольно много математиков, не знаю были они сотрудниками института или нет. Во всяком случае, присутствовали Александров, Колмогоров, Яновская. Помню о них, потому что они резко возражали против назначения меня заведующим отделом. Колмогоров даже внёс такое предложение: следует пригласить на заведование А. А. Маркова из Ленинграда, Понтрягину будет трудно заведовать, так как он не видит. К этому соображению присоединилась и Яновская. Я резко возражал против этого.

Несмотря на возражения этих лиц, дело кончилось тем, что Виноградов назначил меня заведующим отделом. Это произошло в сентябре 39-го года.

Что касается воздействия на математическую жизнь страны, то в этой части деятельности института я почти не принимал участия в течение многих лет, будучи полностью поглощён научной работой, а стал заниматься этими вещами только начиная с 1968 года. И здесь Виноградов помогал многим моим начинаниям. Я стал его союзником и помощником во многих делах. Мы действовали совместно и в полном согласии в течение примерно десяти лет, но в последнее время это согласие несколько нарушилось, так как Виноградов стал требовать от меня полного подчинения. И, кроме того, стал заботиться о том, чтобы я не приобрёл чересчур большое влияние на ход событий.

П. С. Александров и Н. Н. Лузин

Вернусь теперь к 1936 году. Этот год очень памятен мне по острому конфликту, который у меня произошёл с моим учителем П. С. Александровым, и по различным обстоятельствам, примыкающим к этому конфликту. Конфликт не привёл к разрыву и порче отношений, но характер их резко изменился. До этого Александров, конечно, видел, что я способный математик, и, вероятно, даже гордился мною, как своим учеником, но как-то не мог воспринять меня как взрослого человека, уже самостоятельного учёного. Поэтому были случаи, когда он третировал меня как мальчишку, что проявилось особенно резко в 1936 году и привело к резкому отпору с моей стороны.

В 1936 году я как раз получил свои результаты по классификации отображений сферы Sn+1 размерности n+1 на сферу размерности n при n>2.

Я установил, что существуют ровно два класса отображений. Этот результат совершенно поразил меня своей неожиданностью, так как ранее имевшиеся результаты давали счётное число классов для отображения n-мерной сферы на n-мерную и трёхмерной сферы на двухмерную. Результат казался мне столь поразительным, что я страстно желал сформулировать его перед какой-нибудь аудиторией, хотя бы небольшой. Конечно, без всякого доказательства, которое на первых порах было чрезвычайно сложным.

И вот перед заседанием топологического кружка, на котором должен был делать доклад Э. Кольман, партийный деятель из МК, математик и философ, я попросил у Александрова разрешения сформулировать мой результат после доклада Кольмана, на что пошло бы не более пяти минут.

Кольман закончил доклад. Александров закрыл семинар, не предоставив мне слова. Я подошёл к нему после закрытия семинара и спросил, в чём дело. Он сказал, что забыл, но теперь сделает даже лучше: предоставит мне слово на Математическом обществе, которое должно состояться вечером того же дня.

На Математическом обществе происходили выборы правления. Александров, президент общества, даже поиздевался немножко надо мной, сказав, что вот мы возьмём да и выберем Понтрягина в члены правления, чего, конечно, не произошло, хотя моя кандидатура и баллотировалась. Александров опять обещал предоставить мне слово по окончании выборов правления, после чего должен был состояться какой-то плановый доклад. Но слова он мне и тут не предоставил, а сразу перешёл к плановому докладу. Я уже не стал спрашивать, в чём дело, а решил сам, что Александров преднамеренно не даёт мне сообщить о моём хорошем результате, так как, исходя из него, я могу составить конкуренцию его поездке на предстоящий в этом году Международный конгресс математиков в Осло.

На конгресс, правда, никто не поехал неизвестно по каким причинам. Но до того как стало известно, что советская делегация не едет в Осло, я обратился к Александрову с просьбой рассказать мой результат на конгрессе от моего имени. Прецедент уже был: на предыдущем конгрессе в Цюрихе в 1932 году он изложил мои результаты по теореме двойственности Александера. Но Александров в резкой форме отказал мне. Всё это вызвало у меня острое раздражение против Александрова, которое уже накапливалось и раньше. Я стал думать о том, как бы мне дать отпор.

В 1936 году произошло совершенно поразительное, незаурядное событие в жизни советских математиков[30]. Внезапно, по-видимому неожиданно для всех, в центральной газете, кажется в «Правде», появилась статья с грубыми нападками на выдающегося русского математика Николая Николаевича Лузина. Она называлась «Маска сорвана»[31].

Не помню точно, в чём обвинялся Лузин, но в статье содержалась фраза: «Он вёл себя со всем подобострастием, но и со всею наглостью лакея». Это событие обсуждалось в кулуарах, а затем на очень большом официальном собрании математиков. Одним из мест кулуарных обсуждений был «математический салон», который в то время держала одна дама, весьма почтенного возраста. Фамилию я её не помню, помню только имя и отчество: Софья Моисеевна. В этом «салоне» принимались различные математики, но в основном это были Л. А. Тумаркин, А. О. Гельфонд, Л. Г. Шнирельман, а затем присоединился и я.

Софья Моисеевна утверждала, что у неё сохранились старые связи с такими выдающимися деятелями, как В. В. Куйбышев. Однажды, когда я пришёл к ней с своею мамой, Софья Моисеевна даже имела телефонный разговор с Куйбышевым. Конечно, мы слышали только то, что говорила она, и голоса Куйбышева не слышали. После ухода от Софьи Моисеевны моя мать сказала мне, что всё это ложь и трёп, и чистое кривлянье. Никаких отношений с Куйбышевым она не имеет.

Именно здесь мы обсуждали событие с Лузиным, и у некоторых возникло подозрение, что среди организаторов письма мог быть П. С. Александров. Мы хорошо знали, что у Александрова с Лузиным были отвратительные отношения. Хотя Александров был ученик Лузина, они грубо враждовали между собой. Так как источником информации об этой вражде был Александров, естественно, я был его сторонником. Но после того как Александров так бессовестно поступил со мной и, возможно, я подумал, так же с Лузиным, я начал колебаться — кто из них прав. Однажды, когда меня качнуло в сторону Лузина, я совершил неосторожный поступок: позвонил Лузину и как бы выразил этим ему своё сочувствие. Об этом телефонном разговоре, конечно, стало известно от Лузина некоторым другим математикам.

Александров был учеником Лузина. Он, несомненно, очень многому научился от Лузина и в течение длительного времени был под его сильнейшим влиянием. Но к тому времени, когда я стал разговаривать с Александровым о Лузине, эти два человека находились уже в состоянии непримиримой ненависти.

Я был учеником Александрова и очень многому от него научился. В течение ряда лет я находился под обаянием его личности, можно сказать, просто обожал его.

Но к 1936 году у меня уже накопились многочисленные обиды на П. С. Александрова, которые завершили последние тяжёлые обиды, когда он не дал мне рассказать об увлёкших меня результатах ни на топологическом кружке, ни на Математическом обществе, причём, как я думал тогда, и, вероятно, это правильно, он не дал мне слово предумышленно.

Обида была настолько велика, что я был полон решимости дать отпор Александрову и показать ему, что я уже не мальчишка, а самостоятельный учёный, могущий дать ему сдачи. На этих двух примерах видно, что проблема «отцов и детей» имеет место также в интеллектуальной области. У меня было довольно много учеников. Из них некоторые стали хорошими математиками. Это Д. В. Аносов, В. Г. Болтянский, Р. В. Гамкрелидзе, Е. Ф. Мищенко, М. М. Постников, В. А. Рохлин и некоторые другие.

Взаимоотношения с моими учениками заканчивались по-разному. Иногда охлаждением. Либо даже конфронтацией. Дружеские отношения сохранились пока только с Р. В. Гамкрелидзе. Нельзя, однако, считать, что такое развитие отношений между учителем и учеником является обязательной закономерностью. Бывают случаи, когда ученик остается под влиянием учителя большую часть своей жизни, может быть даже и всю жизнь. Ученик должен становиться самостоятельным человеком и независимым учёным. А в ряде случаев мы наблюдаем другое явление, когда ученик остается послушным своему учителю почти всю жизнь. В этом нет ничего хорошего.

Н. Н. Лузин сыграл в развитии советской математики выдающуюся роль. Он оказал огромное влияние на создание Московской математической школы. Я почти не был знаком с Лузиным, встречался с ним едва ли несколько раз. Но много знал о нём по рассказам других математиков.

Начиная с 20-х годов Лузин имел многочисленную группу учеников, находившихся под сильнейшим его влиянием и носивших вместе название «Лузитания». Среди его учеников такие выдающиеся учёные, как П. С. Александров, А. Н. Колмогоров, М. А. Лаврентьев, Д. Е. Меньшов и многие другие[32].

Среди учеников Лузина были и женщины, наиболее значительное лицо из них — Н. К. Бари, которая якобы была влюблена в Лузина. Стоит отметить, что Лузин имел большой успех у женщин и весьма широко пользовался им.

Лузин был сложной личностью. Наряду с положительными качествами, которые позволяли ему оказать огромное влияние на развитие нашей математики, в нём было что-то отрицательное и неприятное. Например, о топологии, которой стал заниматься П. С. Александров, Лузин говорил: «Это же не математика, это — ботаника…» В нём не было простоты и естественности человеческого поведения. Его обаяние опиралось в значительной степени на театральность и искусственность. Для иллюстрации приведу ещё одну цитату из его лекции: «Перед нашим интеллектуальным взором развертывается ландшафт необычайной красоты». Натуре Лузина не чуждо было и грубое лицемерие, и лживость. Этим, я думаю, объясняется появление в центральной прессе статьи «Маска сорвана», посвящённой Лузину. Кому-то он досадил — так говорили тогда, но более конкретных соображений о причинах появления этой статьи я ни от кого не слышал.

В связи с этой статьей в Академии наук было устроено нечто вроде разбирательства «дела Лузина», на котором он давал ответы на вопросы о своём поведении. Я присутствовал на этих собраниях. Общее впечатление было неприятное, даже омерзительное. В связи со статьей было много разных толков о Н. Н. Лузине, некоторые из которых я считаю вполне достоверными. Сейчас я вспоминаю некоторые происшествия с Лузиным, времени более позднего, чем 1936 год. Расскажу о некоторых эпизодах из жизни Лузина, которые сейчас вспоминаются мне.

Колмогоров был избран академиком в 1939 году, а Александров — только в 1953 году. За весь этот период Колмогоров прилагал все усилия, чтобы провести Александрова в академики. И вот однажды перед очередными выборами Колмогоров пришёл ко мне домой, чтобы посоветоваться о предстоящих выборах.

Он рассказал мне, что Лузин, живший тогда в санатории Болшево, вблизи дач Александрова и Колмогорова, специально пришёл к ним и предложил свою поддержку Александрову на выборах. Просил ли он за эту поддержку чего-нибудь, я не знаю. Колмогоров об этом ничего не сказал. Колмогоров просил моего совета: можно ли полагаться на Лузина. Я искренне думал, что Лузин не обманет, как же иначе! Он обещал! И сказал Колмогорову: «Будьте уверены, Лузин Вас не обманет».

Через некоторое время после того, как выборы произошли, в институте появилось странное распоряжение дирекции: Колмогоров на три месяца переводился из заведующего отделом в старшие научные сотрудники. Основанием было распоряжение Президента Академии наук СССР.

Причина этого понижения Колмогорова в должности на три месяца скоро выяснилась. Лузин, который обещал Александрову поддержку, произнёс на выборах примерно следующую речь: «Если мы хотим выбрать выдающегося математика и прикладника, то должны голосовать за Петровского, если мы хотим выбрать выдающегося теоретика, то должны голосовать за Чеботарёва, ну а если мы интересуемся философом, то можем выбрать Александрова».

Такая речь никак не могла рассматриваться как поддержка кандидатуры Александрова. Выйдя в коридор после этого, Колмогоров стал попрекать Лузина в обмане. А тот сказал ему: «Голубчик, успокойтесь, не волнуйтесь, вам надо обратиться к врачу». И начал похлопывать его не то по плечу, не то по руке. Колмогоров пришёл в ярость и сказал: «Что же вы хотите, чтобы я вам в физиономию плюнул или по морде дал!» А Лузин продолжал свои уговоры: «Обратитесь к врачу».

Тогда Колмогоров не выдержал и ударил его по лицу. Так как при этом присутствовало мало народу, то тут же было решено, что эпизод останется в тайне и никому не будет сообщён.

Однако произошло совсем другое: Лузин надел на лицо повязку, пошёл к Президенту жаловаться и рассказал о случившемся. В результате Президент был вынужден отдать распоряжение о репрессиях против Колмогорова. Таков был случай с лицемерным поведением Лузина, о котором тогда всем стало известно.

Шнирельман рассказывал мне, что Лузин едва не загубил его как математика в самом начале его пребывания в университете. Лузин читал на первом курсе «Высшую алгебру». Хотя это не была его специальность, но он делал это для привлечения к себе студентов. Лузин обратил внимание на Шнирельмана и предложил ему заняться решением континуум-проблемы. При этом он сказал: «Бросьте все лекции, ничему не учитесь и только думайте об этой проблеме». Шнирельман, конечно, ничего не мог придумать по континуум-проблеме, а занятия он прекратил на целый год. При встречах Лузин говорил ему: «Ну, что? Вы думаете? Думайте! Думайте!» Шнирельман не смел сказать, что он не знает, что думать. Занятия в университете он прекратил на целый год и с большим трудом вошёл потом в курс нормального обучения.

Талант Лузина как Учителя «с большой буквы», по-видимому, далеко превосходил его талант как творческого математика. Отсюда его трагедия. Его ученики часто начинали быстро превосходить его в своих достижениях и уходили из его области в более значительные разделы математики. Он ревниво относился ко всему этому, и возникали враждебные отношения с учениками.

Такая ревность возникла у Лузина к молодому талантливому математику Суслину, который просто решил одну из выдвинутых им проблем, кажется даже не будучи его учеником. У Лузина возникла ревность к Суслину. Суслин после окончания университета начал искать себе работу, что в те времена было нелегко. При поисках работы он ездил по провинциальным университетам, но оказалось, что во всех этих университетах уже имеется письмо Лузина, в котором он резко отвергает кандидатуру Суслина как преподавателя. О наличии такого письма рассказывал мне А. А. Андронов. Оно было в университете в Горьком. Кончилось всё это трагически. Суслин в своих путешествиях заразился сыпным тифом и умер. Об этом случае с Суслиным Лузин рассказывал на его обсуждениях в Академии наук. Излагал он дело так.

— Суслин — талантливый математик. Но вдруг он перестал заниматься математикой и купил себе шубу и стал думать совсем о другом. Тогда я решил пресечь его стремление к материальным благам и старался не дать ему поступить на работу, с тем чтобы он занимался математикой. И вот тогда произошёл этот ужас — смерть Суслина…

Вернусь теперь к моим отношениям с П. С. Александровым. П. С. Александров не обладал столь резко выраженными отрицательными чертами, как Лузин. Но всё же некоторые неприятные черты в его характере были. Я расскажу о некоторых, которые шокировали меня. Александров очень по-разному относился к людям выше его стоящим и ниже стоящим. К первым он относился с подобострастием, ко вторым — с высокомерием. Самой неприятной чертой П. С. Александрова было для меня то, в каких неумеренных тонах восхвалял он мои работы публично. Это восхваление было столь неумеренным, что сразу производило впечатление фальши. Подобострастное отношение Александрова к вышестоящим особенно было видно на отношении его к академикам, которым он просто подхалимствовал, желая быть избранным.

Размышляя в то время об этих людях — Лузине и Александрове, я почувствовал, что не могу стать на сторону ни того, ни другого. Я уже говорил о том, что мне казалось, что я должен сделать выбор между Лузиным и Александровым.

После статьи «Маска сорвана» было устроено обширное собрание математиков, как я уже говорил, на котором должно было быть обсуждение статьи и «поведения Лузина», поскольку статья появилась в центральной прессе. Так тогда полагалось.

Ко мне обратились с просьбой выступить. В качестве молодого учёного я должен был высказать своё мнение о поведении Лузина. К этому моменту мои позиции по отношению к Лузину и Александрову были уже ясны, и я с готовностью согласился выступить на общем собрании. Моё выступление было первым. Смысл его заключался в том, что Лузин стал таким не сам по себе, а благодаря тому, что был окружен подхалимством. А в качестве главного подхалима я описал П. С. Александрова, не называя его имени[33].

Моё выступление было встречено бурными аплодисментами, а после него Александров подошёл, сел со мной рядом и поблагодарил меня за указание на те ошибки, которые он совершил. И с тех пор наши отношения стали равноправными.

Выступление на этом собрании было первое моё большое публичное выступление. Должен признаться, что, произнося свою речь, я трепетал от волнения, опасаясь, что кто-нибудь из присутствующих встанет, сообщит о моём телефонном звонке Лузину и обвинит меня в двурушничестве, которого по существу не было. Была раздвоенность. Но на собрании никто ничего не сказал. Однако моё поведение некоторыми было расценено как сомнительное. Я узнал об этом совершенно чётко из разговора с Андроновым. Он спросил меня, верно ли, что я звонил Лузину. И когда я сказал, что, да, звонил, он сказал: «А понимаете ли Вы, в какое положение Вы себя поставили? Ведь это же сомнительный поступок: после такого звонка произносить такую речь, какую вы произнесли». Я сказал, что я понимаю. Но я действовал не из соображений подхалимажа, а совершенно искренне. Это были просто колебания в моей оценке происходящего. Андронов понял меня. То же действие дало мне возможность выяснить недоброжелательное отношение ко мне Ефремовича. Ефремович рассказал Колмогорову и Александрову о моём том телефонном звонке Лузину.

Хочу сказать, что со стороны Ефремовича рассказать о моём действии Александрову и Колмогорову было большим предательством меня. О моём звонке Лузину он узнал из моего собственного рассказа, так как меня мучили сомнения и я поделился с ним, как с другом. При этом предполагалось, что никому об этом дружеском разговоре не будет рассказано. Очень скоро после этого Ефремович был арестован, и перед этой большой бедой померкло его мелкое предательство. Так что я снова воспылал к нему дружбой и заботой о нём. Моё выступление по поводу Лузина было рискованным также и с той точки зрения, что многие могли принять его как угодничество перед начальством. В действительности этого не было! Я в самом деле был возмущён поведением Лузина. К выступлению по поводу Лузина я готовился тщательно и отработал его во всех деталях. В дальнейшем я имел время от времени такие выступления по разным поводам и в них в основном выражалась моя общественная активность, пока в конце 60-х годов она не приобрела более постоянный и регулярный характер.

Моя общественная активность была всегда несколько рискованной для меня, а с течением времени она стала просто опасной. Особенно остро я почувствовал это, начиная с 1978 года. А теперь острота этого ощущения всё нарастает. Но об этом я, быть может, расскажу несколько позже.

О моих исследованиях в топологии

Одновременно с написанием книжки «Непрерывные группы» я занимался и другими проблемами. Впрочем, для этого были более существенные причины. Об этом я расскажу, пожалуй, потом.

Так, в 1936 году мною была получена гомотопическая классификация отображений сферы Sn+1 на сферу Sn при n>2. Как я уже говорил, оказалось, что число классов отображений равно 2. Тогда же я занимался отображениями сферы Sn+2 на сферу Sn при n>2, но, сделав ошибку в вычислении, получил неверный результат, установив, что имеется лишь один класс отображений. В действительности же имеются два класса отображений, это я выяснил много лет спустя, когда дал полное изложение этой работы[34].

Окончив книжку, я все свои усилия направил на гомотопическую классификацию отображений одного пространства A на другое пространство B. В первую очередь надо было дать классификацию отображений сферы Sn+k на сферу Sn. Усилия, направленные на решение последней задачи, привели меня к изучению гладких многообразий. Хочу остановиться на этом подробнее, так как в этой области я получил важные результаты.

Два отображения f и g пространства A в пространство B называются гомотопными, если, непрерывно меняя отображение f, можно сделать его совпадающим с g. Проблема гомотопической классификации отображений стала центральной проблемой топологии на много лет. Она оказалась очень трудной даже для простейшего случая — для случая сфер. Если пространство B есть сфера Sn, то задачу можно локализовать следующим образом. Выберем на сфере Sn произвольную точку p и обозначим через H произвольно малую шаровую окрестность этой точки. Оказывается, что если два отображения f и g совпадают на H, то они гомотопны между собой. Говоря, что отображения f и g совпадают на H, я имею в виду следующее: f–1(H), т. е. полный прообраз шара H при отображении f, совпадает с полным прообразом шара H при отображении g. То есть мы имеем равенство f–1(H) = g–1(H) = C. На множестве C отображения f и g совпадают между собой, т. е. при xÎC мы имеем f(x) = g(x). Это очень простое соображение легло в основу всех моих исследований.

Обозначим через q точку, противоположную точке p. Непрерывно растягивая шарик H вдоль его радиусов и одновременно сжимая пространство Sn\H в точку q, мы получим непрерывную деформацию всей сферы Sn. Применяя эту деформацию к отображениям f и g, мы убедимся, что в конце этой деформации отображения f и g перейдут в совпадающие. Таким образом, они гомотопны между собой.

В случае если пространство A — гладкое многообразие, локализацию следующим образом можно сделать дифференциальной, т. е. перейти к дифференциалам. Прежде всего, очевидно, что всякое непрерывное отображение гладкого многообразия A на сферу Sn можно аппроксимировать гладким отображением. Таким образом, достаточно рассматривать только гладкие отображения многообразия A на сферу Sn. Предположим далее, что размерность многообразия A больше или равна размерности сферы Sn. Тогда оказывается, что точку p на сфере Sn можно выбрать таким образом, чтобы функциональный определитель отображения f в каждой точке xÎf–1(p)=Mk многообразия A, переходящей в точку p, был максимальным, т. е. равнялся n. Тогда полный прообраз точки p в пространстве A представляет собой гладкое многообразие размерности k, равной разности размерностей A и Sn. В точке p на сфере Sn выберем n ортогональных между собой единичных векторов u1…, un. Обозначим через vi(x) вектор пространства A, ортогональный к многообразию Mk в точке x и переходящий в вектор ui.

Таким образом, в каждой точке x многообразия Mk построены n линейно независимых векторов v1(x)…, vn(x). Ортонормируя систему векторов v1(x)…, vn(x), мы получим ортонормированную систему векторов w1(x)…, wn(x) в каждой точке х многообразия Mk. Многообразие Mk, в каждой точке которого задана ортонормальная система векторов, ортогональных к нему, я назвал оснащённым многообразием. В том случае, когда многообразие A представляет собой сферу Sn+k, оснащённое многообразие Mk однозначно определяет гомотопический класс отображений, из которого оно возникло при помощи точки p. От сферы Sn+k легко перейти к евклидову пространству En+k. Таким образом, проблему классификации отображений сферы Sn+k на сферу S n я свёл к проблеме изучения оснащённых многообразий Mk в евклидовом пространстве En+k. Нужно было посмотреть, что делается с оснащённым многообразием Mk, когда отображение f гладко деформируется. Это и было мною сделано.

Таким образом, я пришёл к проблеме изучения гладких многообразий Mk, расположенных в евклидовом пространстве En+k(заменяю здесь n на l) и для их изучения ввёл характеристические циклы многообразия Mk, гомологические классы. Дам здесь их определение.

В евклидовом пространстве Ek+1 проведём через некоторую точку O все k-мерные ориентированные плоскости размерности k и обозначим через H(k, l) многообразие, составленное из этих плоскостей. В каждой точке x многообразия Mk проведём касательную к нему плоскость Тх. Обозначим через T(x) плоскость из многообразия H(k, l), параллельную плоскости Tx. Таким образом, возникает отображение T многообразия Mk в многообразие H(k, l). Это отображение я назвал тангенциальным отображением. Для многообразия H(k, l) я нашёл все циклы с точностью до гомологии. Если Z — некоторый цикл из H(k, l), то он высекает на многообразии T(Mk) некоторый цикл Y, прообраз которого Q в многообразии Мk и называется характеристическим циклом. Очень легко доказывается, что характеристические циклы не зависят от числа l при достаточно большом l и являются инвариантами гладкого многообразия Mk. Здесь имеются, конечно, в виду циклы с точностью до гомологий, т. е. классы гомологий, поэтому в дальнейшем они стали называться классами Понтрягина, а не циклами. В дальнейшем характеристические классы стали предметом изучения многих математиков и играли большую роль в топологии. Первая же важная проблема, которая связана с ними, заключается в следующем: легко доказывается, что характеристические классы являются инвариантами гладкого многообразия Mk; возникает вопрос, не являются ли они инвариантами самого топологического многообразия Mk? Эту задачу я пытался решить, но не сумел.

Много лет спустя С. П. Новиков доказал, что если рассматривать характеристические классы над полем рациональных чисел, то они являются инвариантами топологического многообразия Mk, т. е. не зависят от введённой на нём гладкости. Характеристические классы конечного порядка, напротив, не являются инвариантами топологического многообразия Mk. Это было установлено и сыграло также существенную роль для решения некоторых важных задач. В частности, это обстоятельство было использовано для доказательства того, что на топологической сфере можно ввести различные гладкости, не эквивалентные между собой.

Связь между гомотопической классификацией отображений сферы Sn+k на сферу Sn и теорией гладких многообразий была установлена мною отнюдь не в 1936 году, а гораздо позже, когда я старался упростить доказательство, которое для k=1, 2 первоначально было чудовищно сложно, а также старался решить задачу классификации отображений для k≥3. Мне кажется, что характеристические циклы были построены мною ещё до войны, но первая публикация была дана только в 1942 году 14. Существенно упростить решение задачи для k=1 и k=2 мне удалось. Решить задачу для k≥3 не удалось, несмотря на все мои усилия.

Попытки решить эту задачу продолжались несколько лет. Точно так же несколько лет я занимался гладкими многообразиями, в частности оснащёнными, а также характеристическими классами.

Эта деятельность была закончена мною в начале 50-х годов и завершилась чтением курса лекций на эту тему. Затем была опубликована монография «Гладкие многообразия и их применения в теории гомотопий» в 1955 г. в «Трудах Математического института»[35].

Несмотря на то, что я не сумел решить задачу для k≥3, результаты, полученные мною по теории гладких многообразий, оказались существенными и вошли в топологию гладких многообразий. Независимо от меня задачей классификации отображений Sn+k на Sn занимался Лере, но совершенно на другом пути. Его первоначальные публикации, подводящие к решению этой проблемы, были крайне формалистичны, и совершенно не видно было, к чему они ведут. Так что я только попытался их изучить, а потом бросил.

В конечном счёте Лере на своём пути решил задачу классификации отображений сферы Sn+kна сферу Sn при произвольном k. Этим самым моя многолетняя работа в этой области была мною закрыта. Это послужило одной из причин, по которым я полностью бросил топологию и занялся прикладными проблемами. Впрочем, для этого были и более существенные причины. Об этом, однако, я расскажу позже.

* * *
Математик не скажет: «Я работал», он скажет: «Я занимался». Это значит, он занимался математикой. Может быть, читал математическую работу, может быть, старался доказать новую теорему, может быть писал собственную работу, излагая уже полученные результаты. Обо всём этом говорится: «занимался».

Иногда мне задают вопрос: в чём состоит кухня математического творчества, или иначе: в чём заключается кухня математических занятий, т. е. как получаются новые математические результаты. Полноценного ответа на этот вопрос, я думаю, дать нельзя. Один из героев А. С. Пушкина («Египетские ночи») говорит: «Всякий талант неизъясним». Подражая Пушкину, можно было бы сказать: процесс математического творчества неизъясним.

Стараясь объяснить процесс научного творчества, Пуанкаре относил значительную часть его на подсознательную деятельность мозга. Делая это, он тем самым отказывался от ответа на вопрос, так как подсознательная деятельность мозга не наблюдаема. Всё же я думаю, что кое-что о процессе математических занятий сказать можно, и постараюсь это сделать.

Главная часть математических занятий заключается в получении новых математических результатов. Математические результаты я делю на два различных типа:

*1*. Математический результат предвидится и формулируется заранее, почти без всяких занятий, а занятия должны дать ответ на вопрос: верен ли формулируемый результат или не верен. То есть здесь имеется лишь два возможных ответа: да или нет.

*2*. Математический результат нельзя предвидеть заранее без всякого научного исследования. Математик имеет дело с какой-то задачей или явлением и ответа заранее предвидеть не может. Его нужно найти. Это и будет результат. В этом случае результат представляет собой совершенно новое математическое явление, или, иначе говоря, новую картину, которую нужно найти, одновременно убеждаясь в том, что она правильна и даёт решение поставленной задачи.

Для результата 1-го типа главный интерес, как правило, заключается в его доказательстве, а не в формулировке. Для результата 2-го типа интересна формулировка, а не только доказательство. Мне лично гораздо больше нравятся результаты 2-го типа. Приведу классические образцы результатов 1-го и 2-го типов.

Результат 1-го типа: проблема Гольдбаха. Ещё в XVIII столетии петербургский академик Гольдбах сформулировал следующую теорему: каждое чётное число может быть представлено как сумма двух простых чисел. Проблема Гольдбаха заключается в том, чтобы дать ответ на вопрос, правильна ли эта теорема или неправильна.

Проблема Гольдбаха до сих пор не решена. Ослабленная проблема Гольдбаха была решена И. М. Виноградовым в 1937 году. Она заключается в следующем. Легко видеть, что если теорема Гольдбаха верна, то каждое нечётное число можно представить в виде суммы трёх простых чисел. Однако из этой теоремы не следует теорема Гольдбаха. Когда говорят, что Виноградов решил проблему Гольдбаха, то имеют в виду данное им доказательство теоремы о том, что всякое нечётное число можно представить в виде суммы трёх простых чисел. Доказать теорему Гольдбаха очень трудно, так как в ней увязываются аддитивные и мультипликативные свойства целых чисел, кроме того, трудность видна также из того, что она до сих пор не поддаётся решению, а решена только частично и то с огромным трудом. Заслуга Виноградова заключается не столько в том, что он решил ослабленную проблему Гольдбаха, а в том, что он создал новый метод — метод тригонометрических сумм, позволивший ему решить ряд теоретико-числовых проблем. В частности, ослабленную проблему Гольдбаха.

Результат 2-го типа. Предельные циклы Пуанкаре. Если состояние технического или физического объекта определяется двумя величинами x, y, то процесс изменения этих величин во времени обычно описывается системой двух обыкновенных дифференциальных уравнений

Здесь правые части уравнений не зависят от времени t, т. е. система (1) автономна. Системудифференциальных уравнений (1) можно интерпретировать на плоскости в виде векторного поля, ставя в соответствие каждой точке (x, y) плоскости фазовый вектор (f(x, y), g(x, y)). Решение системы (1) можно также интерпретировать в виде линии на той же фазовой плоскости. Для этого проводят линию, описываемую решением (x(t), y(t)) на фазовой плоскости, считая t параметром. Эти линии называются фазовыми траекториями системы (1). Они не пересекаются между собой, покрывают всю плоскость и дают так называемую фазовую картину решений системы дифференциальных уравнений (1). Две эти интерпретации связаны между собой. Фазовой вектор, отнесённый к точке (x, y), касается фазовой траектории, проходящей через эту точку.

Если задано начальное значение (x0, y0) при заданном значении времени t0, то, конечно, можно вычислить решение системы уравнений (1) при этом начальном значении на любом конечном отрезке времени t0tt1. Возможность нахождения численного решения дают современные вычислительные машины. Но нахождение таких решений на конечном отрезке времени не решает всех проблем, которые возникают относительно системы дифференциальных уравнений (1). Так, вопрос о том, имеет ли система уравнений (1) периодические решения, т. е. замкнутые фазовые траектории, решить, вычисляя решения на конечных отрезках времени, невозможно. Точно так же невозможно решить вопрос о том, как ведут себя траектории, когда время неограниченно возрастает, а это очень важно для разных технических вопросов. На всё это обратил внимание Пуанкаре, введя в рассмотрение фазовую картину системы дифференциальных уравнений (1), положив этим начало качественной теории дифференциальных уравнений.

Пуанкаре принадлежит основное понятие, возникшее в качественной теории, — понятие предельного цикла. Периодическое решение системы (1) изображается на плоскости в виде замкнутой фазовой траектории. Если вблизи неё нет других замкнутых траекторий, то эта замкнутая фазовая траектория называется предельным циклом. Оказывается, что фазовые траектории, проходящие вблизи предельного цикла, наматываются на него как спирали и изнутри, и снаружи, при неограниченном возрастании или убывании времени t. В предположении некоторой общности положения оказывается, что траектории на предельный цикл снаружи и изнутри наматываются в обоих случаях либо при возрастании t, либо при убывании времени t. Если они наматываются при возрастании времени t, то предельный цикл является устойчивым решением. Физический прибор, описанный системой (1), может работать на этом предельном цикле, т. е. выдавать устойчивые периодические колебания. Пуанкаре обратил внимание также на значение положения равновесия системы (1), т. е. таких точек фазовой плоскости, которые обращают в нуль правые части дифференциальных уравнений (1). Эти точки являются постоянными решениями системы (1). Поведение траекторий вблизи них играет важную роль. Оно было изучено Пуанкаре, и он дал классификацию положений равновесия на основании этого поведения.

Качественная теория системы уравнений (1), построенная Пуанкаре, является характерным результатом 2-го типа. Ясно, что очень важно было решить систему уравнений (1), но получить её решение в виде формул удаётся лишь для очень немногих систем уравнений. Поэтому возникла задача найти какой-то новый подход к рассмотрению этих уравнений. Это сделал Пуанкаре, сосредоточив своё внимание на фазовой картине траекторий. Он извлёк из этой фазовой картины то важнейшее, что она даёт. Это предельные циклы, положения равновесия и общий характер поведения траекторий при неограниченно возрастающем t. Таким образом, было обнаружено новое математическое явление, предвидеть которое исходя из системы (1) невозможно.

В 30-х годах этого столетия предельные циклы Пуанкаре нашли применение в радиотехнике. А именно, А. А. Андронов показал, что ламповый генератор работает на предельном цикле. До этого работу ламповых генераторов пытались объяснить при помощи линейных дифференциальных уравнений, что было, конечно, невозможно. Качественная теория дифференциальных уравнений, основанная Пуанкаре, получила значительное развитие в работах многих математиков. В частности, Андронов ввёл в связи с фазовой картиной на плоскости понятие грубой системы, важной с физической точки зрения. Я помог ему немного в решении некоторых связанных с этим задач и стал соавтором этого понятия.

Нет сомнений, что при решении ослабленной проблемы Гольдбаха Виноградов преодолел гораздо большие трудности, чем Пуанкаре при геометрическом изучении системы дифференциальных уравнений (1). Несмотря на это, описанный результат Пуанкаре кажется мне гораздо более интересным и важным для математики, чем результат Виноградова. Конечно, это, может быть, объясняется тем, что в достижении Виноградова я не знаю того, что только и может быть в нём интересно, именно самого доказательства. А результат Пуанкаре мне ясен, я умею применять его и знаю применения.

Здесь всплывает на поверхность важнейший для занятия математикой вопрос. Именно, вопрос о выборе тематики. Вопрос о том, чем следует заниматься. Вопрос этот для математиков, быть может, более труден, чем для специалистов других областей знаний. Математика возникла как наука чисто прикладная, и в настоящее время её основной целью является изучение окружающей нас материальной действительности на пользу человечества. С другой стороны, в развитии математики есть своя логика, которая часто уводит в сторону от прикладного пути. Создаются целые теории, не имеющие отношения к приложениям, но чрезвычайно красивые в своём роде. Эти математические красоты доступны только математикам и поэтому не могут быть оправданием для создания таких теорий.

Но всё же теории, не имеющие приложения, а имеющие большую внутреннюю стройность, нельзя считать незаконнорождёнными и отвергать. Они составляют внутреннюю ткань всей математики, и их иссечение могло бы нарушить её целостность. Кроме того, известны случаи, когда первоначально лишённые всяких приложений понятия находят в дальнейшем свои приложения. Примером могут служить конические сечения. Я лично считаю, что при занятиях математикой часто следует обращаться к первоисточникам, т. е. к её приложениям. Это вносит свежую струю в развитие математики, так как из глубины разума невозможно извлечь ничего столь значительного и интересного, что можно извлечь из прикладных задач. Но всё же, руководствуясь соображениями приложений, хочется выбирать такие математические проблемы, которые сами по себе, как математические, интересны. Такое сделать нелегко, но всё же иногда удаётся.

Существует, однако, совершенно другой подход к математической проблематике. Это стремление решить знаменитые проблемы, т. е. такие, которые давно поставлены, но не поддаются решению. Прекрасными примерами таких проблем являются проблема Гольдбаха и великая теорема Ферма. Но такой подход кажется мне уж очень спортивным, а ведь наука не спорт. Её главной целью является подчинение людям окружающей материальной действительности с тем, чтобы использовать её для жизни людей. Некоторые считают, что, решая трудные проблемы, математики совершенствуют свой аппарат для того, чтобы в дальнейшем его можно было использовать по прямому назначению. Но я полагаю, что лучше уж совершенствовать свой аппарат, употребляя его сразу по прямому назначению для решения сколько-нибудь прилагаемых к жизни задач. Столь же безосновательным мне кажется утверждение, что, играя в шахматы, люди совершенствуют свои умственные способности. Я считаю, что игра в шахматы скорее изнуряет умственные способности. Лучше уж совершенствовать их на чём-то нужном.

При попытке объяснить процесс математического творчества я буду исходить из одного высказывания Пуанкаре, смысл которого состоит в следующем. Всякое, даже очень сложное математическое построение состоит из очень простых логических переходов, каждый из которых не представляет никакой трудности при понимании. Сложное переплетение всех этих простых переходов представляет собой трудную для понимания конструкцию, ведущую к результату.

Таким образом, сложное математическое построение представляет собой как бы логическое кружево из мелких стежков очень простой структуры. На одном конце этого сложного куска кружев находится предпосылка, а на другом — результат. Каждый стежок, составляющий кусок кружев, очень прост. Всё в целом сплетение представляется очень сложным. Для понимания его требуется большой опыт и одарённость математика. Процесс математического творчества заключается в сплетении этого сложного логического куска, на одном конце которого находится предпосылка, а на другом — научный результат.

Как же математик выплетает то сложное кружево, которое ведёт к желанной цели? Для этого он, по моему представлению, намечает сперва узловые точки будущего куска. Для будущего сложного сплетения следует удачно наметить его узловые точки. После того, как эти узловые точки будут намечены, заполнить оставшиеся пустоты будет легче, чем построить кружево в целом. Для простоты будем считать, что всё сложное сплетение, ведущее от предпосылки к результату, представляет собой последовательность логических шагов, которую нужно пройти.

Таким образом, узловые моменты построения состоят из промежуточных утверждений, причём каждое следующее отстоит от предыдущего на некоторое число мелких логических переходов. Если такая последовательность этапов уже намечена, то переход от каждого к следующему становится делом более простым и более видимым. Математик намечает эти промежуточные результаты, пользуясь своим опытом и ассоциативной памятью, позволяющей ему по аналогии улавливать сходство между различными математическими утверждениями и обретать веру без всякой уверенности в том, что переход от каждого этапа к следующему возможен. Если намеченные этапы выбраны удачно и ведут действительно к цели, то потом удаётся восстановить постепенно отрезки всего пути.

Такова, по моему мнению, грубая схема математического творческого мышления. Для проведения описанного построения цепочки производится огромное число неудачных проб. Талант заключается в том, чтобы быстро оценить ситуацию, т. е. усмотреть, где находится правильный, а где ложный путь. Среди множества неудачных попыток вдруг обнаруживается и удачная. Это называют иногда озарением. В действительности же это плод огромного труда и отбора из множества негодных путей правильного пути.

Пуанкаре считает, что нахождение правильного пути является плодом длительной подсознательной деятельности. Я не могу с этим согласиться, во всяком случае такое предположение не обязательно. В качестве яркого примера он приводит случай, когда внезапно был озарён догадкой о том, что группа, связанная с автоморфной функцией, есть та же самая группа, что имеет место в неевклидовой геометрии.

На мой взгляд, имело место другое. В его уме были представления об обеих группах. Первая группа, связанная с автоморфной функцией, которую он искал, и вторая лежала в голове готовая — это группа преобразований в плоскости Лобачевского. Догадка или переход заключался в том, что группы эти одинаковы.

Пуанкаре сразу уверовал в это и считал это плодом длительной подсознательной работы. В действительности же утверждение потребовало дальнейшей проверки и оказалось правильным. Оно, вероятно, было одним из многих предположений, которые он делал и которые оказывались неправильными. Его гений заключался в том, что он быстро отметал неправильные пути и быстро делал всё новые и новые попытки, прежде чем попал на правильное решение вопроса.

Мне кажется, не следует преувеличивать активную роль подсознания в человеческом мышлении. Подсознанию я отвёл бы роль склада, в котором хранятся накопленные человеком представления, т. е. роль пассивной памяти. Может ли этот склад внезапно выбросить на поверхность сознания без запроса последнего какое-то представление? Я пытался выяснить этот вопрос с помощью наблюдений. Много раз, обнаружив, что в моём сознании появился какой-то новый образ, я старался найти объяснение этому проявлению и всегда обнаруживал, что между тем предметом, о котором я сознательно думал, и вновь появившимся существует вполне сознательная цепочка промежуточных представлений, каждое следующее из которых связано с предыдущим близкой ассоциацией. Все эти ассоциации можно было припомнить, так как они находились в моём сознании, а вовсе не в подсознании. Последний, конечный пункт этой цепочки не был, таким образом, выброшен спонтанно моим складом, а появился в результате ассоциативных переходов от одного звена к другому. Мы с женой очень часто замечаем, что у нас одновременно из подсознания всплывало одно и то же представление, хотя о нём мы и не говорили. Но нам всегда удавалось установить ту цепочку вполне сознательных переходных ассоциаций, которая вела к новому объекту от того, который был предметом нашего сознательного внимания в данный момент. Таким образом, исключалась и возможность передачи на расстоянии мысли от одного из нас к другому. Цепочка ассоциаций, ведшая к новому предмету мышления, была одинаковой, поскольку мы привыкли одинаково думать.

С другой стороны, я замечал, что при активном занятии математикой первая мысль после сна, появлявшаяся в моей голове, являлась продолжением той, с которой я засыпал. Точно так же не ясно, как возникают образы сновидений. Таким образом, нельзя утверждать, что каждый предмет мышления возникает в результате внешнего воздействия.

Я думаю, однако, что внезапно возникшее, по мнению Пуанкаре, в его уме представление о совпадении групп автоморфных преобразований и групп преобразований плоскости Лобачевского в действительности появилось не внезапно, а было вызвано цепочкой ассоциаций, исходным пунктом которой было внешнее впечатление, быть может, ручка омнибуса, за которую он держался, сходя со ступенек, или те же самые ступеньки. Какова была цепочка, ведущая от них или ручки к группам, сказать невозможно, но думаю, что она была.

К роли подсознательного мышления относится и вопрос о том, что такое математическая интуиция. Под ней обычно понимают способность человека прозревать истину или правильный путь решения задачи. Я же думаю, что интуиция представляет собой в какой-то степени автоматизированный опыт мышления, накопленный в результате большой деятельности. Некоторые отдалённо связанные между собой математические представления уже настолько хорошо проассоциированы в голове человека между собой, что переход от одного к другому не требует цепочки коротеньких ассоциаций, а совершается одним скачком. Возможность такого скачка является результатом опыта математического мышления. Большой труд, приводящий в результате к созданию множества ассоциаций, — вот основа математического творчества.

Занимаясь, математик не совершает сложного пути мелких ассоциаций, а сразу делает как бы «прыжки» от одного представления к другому, которое связано у него ассоциациями, вызывая одно другое. По себе я знаю, что, обладая довольно умеренной памятью, нужной для таких вещей, как, например, запоминание стихов, изучение иностранных языков, я обладаю исключительно хорошей ассоциативной памятью, которая даёт мне возможность заниматься математикой. Я иногда использую свою ассоциативную память там, где нужна какая-то другая память, создавая искусственные ассоциации. Так, например, в детстве немецкое слово «brücke» — «мост» я ассоциировал с представлением о брюках, повешенных над рекой. И эта ассоциация действует до сих пор. Соответствующее слово «bridge» английского языка, который я знаю гораздо лучше немецкого, и теперь даётся мне гораздо хуже, чем немецкое «brücke».

В своей научной работе я пришёл от задачи гомотопической классификации отображения сферы размерности n+k на сферу размерности n к проблеме изучения оснащённых гладких многообразий размерности k, расположенных в (n+k) — мерной сферы евклидовом пространстве. Последовательные этапы установления этой связи были описаны мною выше.

Сперва я пришёл к локализации задачи. От локальной задачи пришёл к дифференциальному её описанию, а затем уже к гладкому многообразию размерности k, расположенному в (n+k) — мерной сферы евклидовом пространстве, и к полю ортонормальных систем векторов, заданному в каждой точке этого многообразия. В этом построении ясно видны промежуточные этапы, каждый из которых дался мне не без труда, причём при построении их я руководствовался разного рода ассоциациями и привычными уже для меня представлениями. Наметив несколько промежуточных этапов, которые здесь описаны, я доказал, что гомотопическая классификация отображения (n+k) — мерной сферы на n-мерную сферу эквивалентна некоторого рода классификации оснащённых многообразий. Следующий этап — переход от оснащённых многообразий к характеристическим циклам многообразий Mk — уже не приводит к эквивалентности математических утверждений, а лишь намечает путь, на котором можно изучать оснащённые многообразия. Это предположительный путь, который иногда даёт результаты. Оказалось, однако, и это типично для математического исследования, что характеристические циклы имеют гораздо более широкие применения, чем изучение оснащённых многообразий.

Часть III

Избрание меня членом-корреспондентом АН СССР

В начале 1939 года произошло важное событие, резко изменившее моё положение в научной жизни, — я был избран членом-корреспондентом Академии наук СССР. К этому времени мои достижения в области математики были уже так велики и пользовались таким всеобщим признанием, что само избрание в члены-корреспонденты не вызывало у меня никаких сомнений и я не имел на этот счет никаких тревог. Однако в процессе выдвижения произошло одно событие, сильно взволновавшее меня тогда.

Кандидатами на выборах того года считались С. Л. Соболев, Н. И. Мусхелишвили, А. Н. Колмогоров, А. О. Гельфонд, М. А. Лаврентьев, И. И. Привалов и я. Соболев и Мусхелишвили только что были выбраны депутатами Верховного Совета, и поэтому ожидалось, что они будут выбраны академиками. Была уверенность в том, что Колмогоров, Гельфонд и я будем выбраны по меньшей мере членами-корреспондентами, может быть и академиками.

Неясным было положение М. А. Лаврентьева. Он очень старался стать членом Академии, пытался пройти сразу в академики, хотя бы по какому-нибудь другому Отделению, но это ему не удавалось. Он даже не был избран членом-корреспондентом, а был избран Привалов. В результате этого Лаврентьев согласился на избрание его академиком Украинской Академии наук, куда он и переехал на работу. Там он сблизился с Н. С. Хрущёвым, что в дальнейшем помогло ему организовать научный Новосибирский центр.

Выдвижение на выборы в Академию наук производится обычно с большим превышением. Выдвигалось много лиц, не имеющих никаких шансов на избрание, а те, которые имеют шансы быть избранными в члены-корреспонденты, обычно выдвигались в академики. Так было при подготовке выборов в 1939 году при выдвижении на Московском математическом обществе.

Незадолго до заседания Гельфонд по секрету сообщил мне, что есть решение ЦК выдвигать в академики только Соболева и Мусхелишвили, которые до этого были только что выбраны депутатами Верховного Совета СССР. Остальных же выдвигать только в члены-корреспонденты. Эта установка должна была быть внесена на заседании Московского математического общества как решение партийной группы математического общества, а отнюдь не как решение ЦК.

Я был очень раздражён такой «установкой» и решил выступить против неё открыто на заседании общества. Своё выступление, так же как предыдущее моё выступление по поводу Лузина, я готовил долго и тщательно. В своей речи я обвинил партийную группу в трусости, в том, что она прячется за уже ранее принятые без неё решения, поскольку Соболев и Мусхелишвили были «одобрены» ею на избрание в Верховный Совет.

Моё выступление было встречено бурными аплодисментами, но ряд партийных деятелей выступили против меня с обвинением в «несерьёзном» отношении к делу. Помню выступление Сегала. Он резко обвинил меня в том, что я веду себя «недисциплинированно, у нас в стране принято тщательно готовить каждое решение, и недопустимы такие партизанские действия, которые произвёл Понтрягин».

Несмотря на то, что моё выступление получило всеобщую поддержку, всё же никто не решился действовать против решения ЦК. Все, кроме Соболева и Мусхелишвили, поснимали свои кандидатуры на выдвижение в академики. То же самое сделал я, а также Колмогоров, который писал соответствующую записку.

Скандал, устроенный мною на Математическом обществе, не остался незамеченным. О нём стало известно в ЦК и выяснилось, что никакого решения ЦК, о котором нам говорили, не было! Это мнение было высказано каким-то мелким чиновником, который не имел на то права.

По прошествии некоторого времени Яновская сообщила, что предыдущее выдвижение отменяется, поскольку оно было сделано неправильно, «с неправильными установками». Так что состоялось новое заседание Московского математического общества, на котором и я, и Колмогоров были выдвинуты на выборы академиками, не помню, как Гельфонд. На этом втором заседании общества Яновская выступила с заявлением, в котором отметила моё выступление на предыдущем заседании как большую заслугу. Оно считалось очень смелым и принесло мне большой моральный авторитет среди математиков.

То были плохие времена. Один мой товарищ после заседания позвонил мне и сказал: «Ну, надеюсь, что тебя всё-таки не посадят».

Два моих выступления — в 1936 году по поводу Лузина и в 1939 году по поводу выборов — являлись важными этапами становления меня как общественного деятеля. В моём понимании оба они были борьбой за правое дело. В этом сказался мой общественный темперамент. Такие выступления я производил и позже, хотя довольно редко.

Начиная с конца 60-х годов моя борьба за правое дело приобрела более систематический и упорный характер. И в самом начале, и позже она была небезопасной для меня. Ею я продолжаю заниматься до сих пор. В самое последнее время особенно сильно я ощущаю ту опасность, которой я подвергаюсь. Это объясняется тем, что своими действиями я затрагиваю интересы довольно большого количества людей, зачастую влиятельных. Об этом я, быть может, расскажу позже.

Выборы 1939 года кончились тем, что Гельфонда, Привалова и меня выбрали членами-корреспондентами, а Соболева, Мусхелишвили и Колмогорова — академиками. О том, как происходили выборы, я знал только понаслышке. Кто-то рассказывал мне, что моя кандидатура в академики рассматривалась серьёзно. Но Виноградов предпочёл поддержать Колмогорова, которого он хотел противопоставить своему главному сопернику в Академии Бернштейну, специалисту в той же области, что и Колмогоров, — теории вероятностей. Я испытывал лёгкое огорчение, когда узнал, что у меня были шансы стать сразу академиком, но однако это не сильно огорчило меня. Я был доволен и тем, что получил.

Избрание меня членом-корреспондентом АН СССР сразу же сказалось реально на моей жизни. Я получил от Академии наук новую квартиру, в которой живу и до сих пор. Она и сейчас кажется мне хорошей, но имеет один серьёзный недостаток: находится в месте, где плохой воздух, дом стоит на Ленинском проспекте, в таком месте, где огромное автомобильное движение. А рядом находится большой завод. До этого мы с матерью жили в той самой квартире, которую занимали, когда я был ещё совсем маленьким ребёнком: небольшая трёхкомнатная квартира, в которой мы всегда занимали только две комнаты. До революции третья комната сдавалась студентам, а после революции в неё вселяли различных лиц без нашего согласия. С некоторыми из них были отношения вполне приличные, а с другими — очень скандальные. С последней соседкой мать почти что дралась — мы вынуждены были запираться изнутри в наших комнатах, чтобы она не проникла к нам.

Я очень старался добыть другую квартиру, но мне это никак не удавалось.

И вот летом 1939 года, когда мы были с матерью в санатории, до меня дошли слухи, что Академия наук предоставляет мне квартиру. Когда мы вернулись, я был приглашён в жилищный отдел Академии наук, и там мне сообщили, что они могут предложить мне квартиру площадью в 90 квадратных метров. И спросили, устраивает ли это меня. Я был потрясён огромным размером квартиры, но сказал, что устраивает.

Дом был ещё не достроен, и квартира не готова, но она уже предназначалась для меня. Мы осмотрели её и были в полном восхищении.

Осенью 1939 года началась вторая мировая война, и всё стало неустойчивым и шатким. Распространились слухи, что на дом претендует военное ведомство, однако в самом конце 1939 года мы перебрались в эту новую квартиру. Первые дни жизни в ней были какими-то грустными и тоскливыми, настолько, что я часто выходил на лестницу, чтобы хоть кого-нибудь встретить. Постепенно я всё больше привыкал к новому месту и, в конце концов, привык.

Такого движения, как сейчас, на Ленинском проспекте тогда не было и воздух был хороший. Получение новой квартиры я и сейчас считаю одним из важнейших событий моей жизни. В последние годы мы с женой усердно занимались благоустройством её. Одним из важнейших мероприятий была ликвидация шума, идущего в окна, выходящие на Ленинский проспект. А на него выходят все основные комнаты. Шум удалось ликвидировать, вставив толстые стёкла с хорошими прокладками. Окна, выходящие на Ленинский проспект, оказались герметически закупоренными. Зато они не пропускают никакого шума, а стены у дома толстые, и шум через них также не проникает. Пришлось построить вентиляцию, подающую воздух со двора. Это было грандиозное мероприятие. По большим комнатам были разведены трубы, а в ванной, выходящей на двор, установлен индустриальный центробежный вентилятор, накачивающий воздух в комнаты.

Была также существенным образом переоборудована кухня. Дело в том, что в ней очень неудобно расположены основные объекты: плита и раковина. Таким образом, что хозяйке приходится всё время вертеться с одной стороны на другую. При своих поездках в Америку мы узнали, как устроены там кухни. Они устроены очень целесообразно и удобно для работы. Сделан как бы конвейер, ведущий от плиты через стол к раковине и затем к посуде. Таким образом, хозяйка, находясь почти на одном и том же месте, может совершать всю работу. Я считаю, что бытовая техника очень помогает жить. В связи с этим я приобрёл в Америке машину для мытья посуды. К сожалению, она оказалась неэффективной, поэтому мы ею не пользуемся. Но приобретённая за границей стиральная машина оказалась хороша. Полностью автоматизированная, она выполняет большую работу по стирке белья. Так что проблема эта у нас решена. Кроме того, я приобрёл хорошие машины для обработки пищи: соковыжималку, кофемолку. Всё это теперь играет важную роль в нашем быту.

Избрание меня членом-корреспондентом не сыграло существенной роли в моей научной работе. Работа продолжалась. Я стал ходить на заседания Отделения физико-математических наук, членом которого стал, на общие собрания Академии наук. Основное впечатление от этих заседаний, которые я помню теперь, заключается в том, что они были посвящены совершенно бесполезному говорению. Однажды после трёхчасового заседания нашего Отделения академик Н. Н. Семёнов заявил: «Ну что ж, мы поработали сегодня хорошо, будем работать и дальше». Я одурел от этого заседания. Это заявление Семёнова показалось мне совершенно диким: можно ли называть работой говорение фактически совершенно бессодержательное.

Война и эвакуация

Ещё задолго до вторжения фашистской Германии в Советский Союз я жил с ощущением надвигающейся войны. Это были не месяцы, а скорее годы, может быть, два-три. Всякий свой план я мысленно оговаривал: если не начнётся война. Я даже произвёл некоторую подготовку к войне, а именно купил себе валенки, которые мне во время войны очень пригодились.

С этим же ощущением надвигающейся войны жили и многие другие люди, особенно в последние месяцы. Помню, что месяца за два до начала войны одна моя приятельница сказала: «Мне надо отдохнуть, скоро начнётся война, поеду на юг, пока ещё не началась». 21 июня 1941 года вечером она позвонила мне и сказала, что вернулась с отдыха. Я сказал ей: «Ну что, зря съездила? Войны-то нет». Она сказала: «Будет!» Когда уже началась война, Андронов рассказывал мне, что один его знакомый дипломат выехал в Берлин недели за две до начала войны. Когда он прибыл туда в посольство, ему там сказали: «А зачем Вас сюда прислали, через несколько дней начнётся война».

Было известно, что немцы стягивают к нашей границе большое количество войск, а в наших газетах публиковались специальные сообщения ТАСС, в которых разъяснялось, что войска перебрасываются к нашей границе, чтобы предохранить их от английских бомбардировок. Поразительно, до какой степени наши газеты и правительство привыкли лгать, или они не умели и не хотели считаться с фактами. Я помню, что перед тем, как немцы в результате мюнхенского соглашения захватили часть Чехословакии, наши пограничные войска были полностью готовы к военным действиям. А 22 июня 1941 года никакой готовности не было. Они были захвачены врасплох.

Я очень хорошо понимаю, что наше соглашение с немцами, которое было заключено во время визита Риббентропа в Москву перед войной, было совершенно необходимым и правильным действием. Благодаря этому соглашению немцы сперва напали на Францию и Англию, а потом уже на Советский Союз. Если бы немцы сперва напали на нас, то французы и англичане просто думали бы, что Советский Союз очень слаб и поэтому немцы так успешно действуют. А после того, как они испытали их на себе, они поняли, что дело в другом.

22 июня, в воскресенье, утром кто-то из соседей пришёл к нам и сообщил, что в 12 часов будет важное правительственное сообщение. Мы включили радио и услышали: «Началась война!» Говорил Молотов. До сих пор и на всю жизнь запомнил я концовку его речи: «Наше дело правое! Враг будет разбит! Победа будет за нами!» Меня охватило отчаяние. Мне казалось, что в стране начнётся такой же развал, который был в 17–19 годах после Октябрьской революции. Сразу стало видно, что, хотя дела на фронте были очень плохи, всё же полного развала в тылу не произошло.

В первые дни после начала войны поведение людей сильно изменилось. Поглощённые мыслью об общей беде, люди стали относиться друг к другу более мягко и доброжелательно. В трамвае, в общественном транспорте прекратились вспышки скандалов, которые были обычно там. Был чрезвычайный всеобщий испуг. Помню, как академик С. Л. Соболев, который был уверен в нашем поражении, говорил мне, что он сам и вся его семья будут истреблены немцами, так как он член партии, депутат Верховного Совета СССР.

В первые дни войны были какие-то слухи об успешных действиях наших парашютистов в тылу немцев, но потом все они прекратились. И стало ясно, что наши войска отступают по всему фронту, по-видимому, в полном беспорядке.

Началась эвакуация из Москвы заводов. Стали поговаривать об эвакуации Академии наук с обязательной эвакуацией членов Академии в тыл. Эвакуация производила самое мрачное впечатление. Было видно, что нет уверенности в том, что мы удержим Москву. Мне эвакуация приносила ещё дополнительную боль из-за мелкого личного обстоятельства: в новой квартире я успел прожить только полтора года.

Наконец стало известно, что Стекловский институт эвакуируется в Казань. Выезд был назначен на 22 июля. После того как началась война и до эвакуации в моей жизни произошло важное событие. Я вступил в мой первый, мало желанный для меня брак с Таисией Самуиловной Ивановой, Тасей. Это произошло потому, что я боялся остаться во время войны и эвакуации вдвоём с матерью, которой было уже за 60. Тася не была для меня чужим человеком. Она была падчерицей подруги молодости моей мамы. И поселилась у нас в квартире сперва ненадолго, на время поступления в вуз, ещё в начале 30-х годов. Как раз в это время мать заболела, и она осталась несколько дольше, не перейдя в общежитие. Потом она вообще стала жить в нашей семье, обучаясь сперва в ветеринарном институте, а затем в университете на биофаке, куда я ей помог перейти. Всё это время она находилась на моей психологической опеке.

После окончания университета она была направлена на работу куда-то в провинцию, но в отпуск опять приезжала к нам и жила у нас. Как раз это и произошло в начале войны. Я просил её поехать с нами в эвакуацию в память того, что мы помогали ей в течение многих лет. Но она заявила, что поедет с нами только при условии, если станет моей женой. На это мне пришлось согласиться, хотя этот поступок и не делает мне чести.

Тася была мало привлекательна для меня. Но она была сильная молодая женщина, довольно привлекательная физически. Во время эвакуации она была мне хорошей женой. Возможно, что этот брак сохранился бы на всю жизнь, но были два разрушающих его обстоятельства: неукротимый нрав моей матери, которая скандалила с Тасей по всякому ничтожному поводу, и моё собственное ощущение, что это не та жена, которую я хотел бы иметь. Хотя временами брак казался мне приемлемым. С Тасей мне было всегда чрезвычайно скучно, хотя я и вникал во все её дела, учебные и другие.

Особенно остро я почувствовал, что она не та жена, которую мне хотелось бы, когда мы вернулись из эвакуации. Я стал мечтать о том, чтобы переменить жизнь. Тася это, конечно, чувствовала и сильно меня ревновала. Устраивала скандалы, которые портили всё дело.

В самом конце войны я определил её внештатным сотрудником в какой-то биологический институт, где она могла делать кандидатскую диссертацию. Она начала её делать. Диссертация была посвящена морфологии саранчи в её развитии. Одно лето Тася уезжала в командировку, где много саранчи, собрала её там, даже привезла яйца, и стала тщательно изучать и резать саранчу. С этим она успешно справлялась сама.

Но написать диссертацию не могла. Писал диссертацию я, вникая во все перипетии, которые переживала саранча в процессе своего развития. Наконец диссертация была написана и защищена.

Перед защитой и во время защиты я так безумно волновался, как никогда в жизни при защите какой бы то ни было диссертации. Тем более, что сам я никогда никакой диссертации не защищал. Теперь я мог отпустить Тасю на волю, моя совесть была чиста: я дал ей путёвку в жизнь.

По этому поводу расскажу один разговор с Анатолием Ивановичем Мальцевым, известным русским алгебраистом. Я спросил его, как обстоит дело у его жены с диссертацией. Он сказал, что кандидатский минимум сдан, а диссертации нету, хотя она специалист по алгебре, так же, как и он. Я сказал ему: «Так вам же ничего не стоит сделать ей диссертацию». Он ответил: «Она не хочет. Говорит, ты хочешь со мной развестись». Видимо, моя идея о диссертации для развода не очень оригинальна.

После защиты диссертации Тася определилась на работу под Ленинград в Колтуши в Институт Павлова, где был директором академик Орбели. С ним мы были знакомы ещё по Казани.

Мы стали поддерживать с Тасей междугородный брак. Я ездил к ней, но она никогда не приезжала ко мне, так как не хотела встречаться с матерью. А летом мы вместе уезжали на курорт. У меня было очень пессимистическое настроение в смысле моих возможностей кого-нибудь полюбить. Была одна попытка, которая окончилась полным крахом, когда я попытался хоть немножко сблизиться со своей избранницей — хотел её поцеловать. Потом я встретился с замужней женщиной, в которую сильно влюбился. Она, однако, не соглашалась выйти за меня замуж и бросить мужа. Эта связь внушила мне веру в то, что я способен полюбить. Поэтому я смело пошёл на разрыв с Тасей.

Как-то Тася объявила мне, что не согласна больше жить отдельно от меня, либо давай разводиться, либо она вернётся ко мне в Москву. Я предпочёл первое, и мы развелись, кажется, в 1952 году. Но фактически брак прекратился ещё в 1950 году. После этого я на свободе начал заниматься поисками новой жены. Это заняло у меня целых десять лет! В течение многих лет я внимательно следил за жизнью Таси. Она защитила докторскую диссертацию. Что стало с ней теперь, не знаю. Когда Тася уезжала от нас с матерью в Ленинград, она, по-видимому, думала, что мы не сумеем прожить вдвоём без неё и попросимся к ней с поклоном, чтобы она вернулась назад. Этого не случилось.

* * *
Первый месяц войны, проведённый в Москве, запомнился мне огромным количеством клубники, которое мы съели. Когда мы вернулись обратно в свою квартиру, вся она была усыпана хвостиками от клубники. Но это совсем не военное обстоятельство, что же касается военных обстоятельств, то страна очень быстро переводилась чёткими правительственными распоряжениями на военное положение.

Полностью был ликвидирован весь гражданский транспорт, использующий бензин. Вклады на сберкнижках граждан были заморожены. В месяц выдавалось только 200 рублей с одной книжки. Было предложено сдать все радиоприёмники на хранение, с тем чтобы немцы не имели возможности сеять панику среди населения путём радиопередач. Очень многие, и я в том числе, издевались над обещанием вернуть приёмники. Однако, когда война стала подходить к концу, мы их получили обратно. Это было одно из проявлений того порядка, который сохранялся в стране.

Москва и её окрестности были полностью затемнены, и все граждане усердно следили за светомаскировкой. Их усердие приводило к анекдотическим происшествиям. Так, однажды ночью к нам в квартиру позвонили соседи и сказали, что у нас на балконе стоит прожектор. В действительности же на балконе стоял чемодан, и свет луны падал на металлический замок, который блестел.

Нелепое смешное происшествие произошло с А. Н. Колмогоровым, который возвращался к себе на дачу в белом костюме. Кто-то пристал к нему с тем, что он нарушает светомаскировку своим белым костюмом. Тогда он разделся до трусиков и пошёл в таком виде, положив одежду в рюкзак. Но тут же попался какому-то военному патрулю. Его голый вид вызвал подозрение. Оно усилилось, когда Колмогоров заявил, что он академик, но не смог предъявить никаких документов. Он был задержан до утра в милиции, пока не выяснили по телефону его личность.

С первых же дней войны очищались от всякого хлама подвалы домов, с тем чтобы подготовить их под бомбоубежища. Было произведено несколько учебных воздушных тревог, которые объявлялись по радио и при помощи паровозных и заводских гудков. По этому сигналу мы все отправлялись в подвал нашего дома. Но ни одного налёта на Москву немецких самолётов за месяц не было допущено.

Как я уже сказал, Стекловский институт эвакуировался в Казань. Туда же эвакуировались и многие другие учреждения Академии наук. Я думаю, что это были в основном учреждения физико-математического Отделения и технического Отделения, а может быть и какие-нибудь другие ещё.

Кроме того, крупным центром эвакуации стал Свердловск. Там находился Президент Академии наук Комаров и значительная часть Президиума. Насколько понимаю, руководил эвакуацией Отто Юльевич Шмидт, бывший тогда вице-президентом АН СССР. Было решено не эвакуировать учреждения Академии наук, находящиеся в Ленинграде, хотя ленинградцы обращались к Отто Юльевичу с просьбой эвакуировать их. Мы поддерживали эту просьбу, но Шмидт заявил нам, что нет никаких оснований для эвакуации ленинградцев: «Это паника. Ленинграду не угрожает никакая опасность, потому что он защищён морской артиллерией и немцы к нему не подступятся». Это решение привело в дальнейшем к трагической гибели значительной части научных сотрудников ленинградских учреждений. Только небольшая часть смогла прорваться сквозь блокаду из Ленинграда.

Эвакуация московских учреждений в Казань была организована замечательно. Во всяком случае, так было с нами. Мы имели возможность взять с собою в багаж большое количество вещей. Конечно, это была не мебель, а наиболее необходимые вещи, в первую очередь — одежда и другие наиболее необходимые предметы быта. Фарфоровую посуду, тарелки, чашки и тому подобное я решил не брать, так как это тяжёлые вещи и я считал, что можно будет купить их в Казани. Частично это и подтвердилось в дальнейшем.

Мы ехали в купированном мягком вагоне, причём моя семья из трёх человек занимала полностью четырёхместное купе. Ехать нам было удобно и хорошо. Не помню, чем мы питались, было ли питание организованным или мы ели то, что взяли с собой, — не знаю. Путешествие продолжалось три дня, и мне не хотелось, чтобы оно кончалось… Неизвестно, что ждёт нас в Казани… По прибытии в Казань нас сразу отвезли в здание Казанского университета, где в различных его комнатах уже были расставлены кровати. Мы попали в спортивный зал, где стояло несколько десятков кроватей. Через один-два дня к нам пришёл кто-то и сказал, что прибыл багаж. Он лежит во дворе, в куче. Мы пошли его забирать. Всё оказалось цело.

Через несколько дней началось расселение эвакуированных по квартирам казанцев с помощью насильственного уплотнения. Казанцев это не радовало и раздражало. Но некоторые казанцы, понимая обстановку, старались сами подобрать себе подходящих жильцов на время войны. Так случилось и с нами.

Ко мне подошёл казанский математик В. В. Морозов с предложением поселиться в квартире, где жил он на правах жильца. Хозяева его сочли тоже нас наиболее подходящими. Мать и жена поселились в очень маленькой комнатке, а я поселился в большей комнате с Морозовым. Он как сосед вёл себя очень деликатно, совершенно не мешал мне спать, кроме одного-единственного способа. Проснувшись утром рано, он тихонечко закуривал, не производя никакого шума, но дым папиросы сразу же будил меня.

Морозов, конечно, не мог этого думать, а я стеснялся ему сказать.

Позже, когда прибыла новая волна эвакуированных, произошло дополнительное уплотнение. Нас хозяева переселили в одну комнату побольше, а к ним вселился ещё Плеснер с женой. Жилищные условия, в которых мы провели эвакуацию, были относительно хорошие. Моя семья имела отдельную комнату. Конечно, в ней было тесно, например, расскажу, что я имел в этой комнате свой стул. И если я сидел в одну сторону лицом, передо мной был мой крошечный письменный стол с пишущей машинкой. Стоило повернуться под прямым углом, как я оказывался перед обеденнымстолом. Один угол был завешан тюками с одеждой. Три стены, не выходящие на улицу, были заняты кроватями. Пустого пространства в комнате не было. Зато мы никогда не мерзли. Хозяин нашей квартиры был какой-то «хозяйственник». Будучи заинтересован в том, чтобы в его квартире было тепло, он воровал дрова и для нас. А ведь многие эвакуированные жили в проходных комнатах и страшно мёрзли. Были и такие, которые жили по две семьи в одной комнате. Семья наших хозяев была немногочисленной: мать, отец и дочь. Отношения с ними были неплохими. А вот Люстерник описал квартиру, в которой он оказался с женой, следующими стишками:

«На каждой кровати отдельная пара.
Рекорд побивает крикливая Клара.
Хозяйки стараются этак и так.
Судьба занесла нас в казанский бардак».
Мои отношения с Тасей были вполне удовлетворительными, и Татьяна Андреевна скандалила с ней не слишком часто. У нас было много совместной деятельности. Одна из них — вписывание формул в работы. Летом 1942 года у нас уже был огород, на котором мы усердно трудились.

Местные власти отвели под огород для Академии наук прекрасный участок с великолепной плодородной почвой. Мы имели там две сотки земли, на которых посеяли разнообразные овощи: морковь, свеклу, репу и другое. Всё это росло и доставляло нам массу радости. Осенью огород дал прекрасный урожай, который обеспечил нас собственными овощами на всю зиму.

С этим огородом произошла одна забавная беда. Оказывается, лошади любят кататься по мягкой земле. Для этого катания они избрали наш участок. Они повадились ходить и кататься по нему постоянно. Пришлось принять чрезвычайные меры: место, по которому катались лошади, я обложил осколками бутылок, с острыми, торчащими вверх краями. После этого лошади покинули нас, и огород продолжал процветать, а истоптанное место пришлось перекопать заново.

В километре или двух от нашего огорода проходил трамвай, а до трамвая мы таскали овощи на своих спинах. Их было немало. Некоторые казанцы почему-то недоброжелательно относились к наличию у нас собственных овощей. Они говорили: «И ташут, и ташут, как муравли!» Было у нас и другое место, отведённое специально для картошки. Там мы её и выращивали. На картофельном поле было решено создать колхоз из желающих. Остальные, нежелающие, индивидуально возделывали свои участки. Колхозников постигла неудача, так как они оглядывались друг на друга и каждый не хотел работать больше других. В результате этого они или вовсе не работали, или работали очень мало и получили плохой урожай.

Наиболее усердными огородниками были И. М. Виноградов и я. Многие удивлялись: почему академик и член-корреспондент так стараются на огороде, хотя они и без того достаточно обеспечены. Мне кажется, в этом сказалась наша русская природа и то, что наши родители были ещё тесно связаны с землей. Напротив, евреи очень неохотно занимались огородом, во всяком случае, не были им увлечены. У меня огородная деятельность была какой-то разрядкой. Она несколько отвлекала меня от мрачных мыслей, возникавших ввиду плохого положения на фронтах. В это время шло немецкое наступление на юге России, на Сталинград.

Летом 1942 года мы провели один месяц в доме отдыха под Казанью, на Волге. Это как-то напоминало немного прежнюю жизнь. Ездили на лодке на противоположный берег Волги. Волга в этом месте была широкой, и переезд не представлялся мне простым делом.

Первое время нашего пребывания в доме отдыха мы с радостью наблюдали, как по Волге снизу вверх по течению шли суда, гружённые нефтью. И вот это движение прекратилось. Немцы вышли к Волге и перерезали эту коммуникацию. В доме отдыха было некоторое количество ленинградцев, эвакуировавшихся из осаждённого, голодающего Ленинграда. Они производили совершенно ужасное впечатление своим истощённым видом и своим ненормальным отношением к пище. Голодный психоз преследовал их, они всё время старались уберечь и спрятать, накопить как можно больше пищи в запас.

Осенью 1942 года, уже после возвращения из дома отдыха на нашу казанскую квартиру, я перенёс очень тяжёлое лёгочное заболевание. Это было острое проявление того лёгочного заболевания, которое тлело во мне со времени моей поездки в Балаклаву, где я неосторожно вёл себя с солнцем и морем. В Казани начала повышаться температура каждый день почти на целый градус. Врач, который поставил диагноз «крупозное воспаление лёгких», сказал, что нужно искать сульфидин. Тогда это было новое лекарство, и достать его было трудно. Но раньше, чем мы его добыли, температура достигла 41 градуса и после этого в одну ночь упала почти до нормальной. Произошёл кризис, болезнь миновала. Я жестоко ослабел, не мог сойти с кровати. Мне казалось, после такого тяжёлого заболевания мне нужно усиленное питание.

В эвакуации научные работники были обеспечены пищей наравне с рабочими, несущими тяжёлую физическую работу. Именно: я получал 800 граммов хлеба в день, а мои члены семьи по 400. Кроме хлеба мы получали ещё какое-то количество водки, а что касается масла, сахара и мяса, то их было ничтожно мало. Эти продукты приходилось покупать у спекулянтов по чрезвычайным ценам. Помню, одно время масло было по 200 рублей за килограмм. Можно было также менять хлеб и водку на рынке на другие продукты, но это считалось незаконным, и милиционер мог конфисковать и хлеб, и водку, так что можно было ничего не получить, кроме неприятностей. Я пытался получить из Академии какую-то помощь в смысле питания, но мне ничего не дали. Пришлось осуществлять усиленное питание при помощи хлеба и редьки с собственного огорода.

Иногда Академия наук производила своим членам разовые выдачи пищи. Однажды мы получили восемь килограммов какао-бобов. Мы пропускали их через мясорубку и получалась маслянистая масса. Прибавляя к ней некоторое количество сахара, можно было получить нечто вроде шоколада. Это была очень интересная пища. Привлекательной пищей был также кофе, который можно было купить в Казани в совершенно произвольном количестве совершенно свободно в виде нежаренных зёрен. Вероятно, это было то кофе, которое шло через Советский Союз в Германию перед войной. Оно осело в тех местах, где его застала война. Мы его покупали в большом количестве и даже привезли в Москву.

Кроме того, что мы получали по карточкам, а это был в основном хлеб, мы могли пользоваться ещё столовой, организованной для нас Академией наук. Столовая эта организовывалась несколько раз заново. Менялось помещение, и питание устанавливалось новое. Но каждый раз питание быстро ухудшалось и всегда было почти совершенно отвратительным. Самое лучшее, что я помню в этих столовых, — это так называемый бигорох, т. е. обед, состоящий из горохового супа и гороховой каши.

В питании строго соблюдался табель о рангах. Академики, члены-корреспонденты, доктора, кандидаты — все снабжались по-разному. По этому поводу я помню остроумную шутку А. Д. Александрова. Он говорил так: «Академики — это почтенные, членкоры — это полупочтенные, лауреаты — это полусволочь, остальные — просто сволочь». Согласно этой системе в той самой столовой, где нас кормили бигорохом, была отдельная комнатка для академиков, куда не пускали уже и членкоров. Но это только теоретически. Я часто туда проникал. Удобство заключалось в том, что пальто можно было повесить на стену, а не держать на том стуле, где сидишь. Но иногда эту комнатку контролировали академические дамы и выводили членкоров.

Быт в Казани был тяжёлым не только в вопросах питания, но также и в других. Один из важнейших вопросов — где мыться? — был не прост. В нашей квартире была ванна, но она не работала. Как правило, мы ходили в баню, брали там отдельный номер на всю семью по моей орденской книжке, иначе была огромная очередь. Были периоды, когда мыться в банях не рекомендовалось из-за эпидемии сыпного тифа. Правда, она не была серьёзной, но всё же представляла опасность.

Некоторые институты устроили собственные бани. Так, была баня в институте Капицы. Мы иногда пользовались ею. В нашем институте, конечно, ничего не было, так как наш институт не располагал никакой материальной базой. Мыться дома в кухне, пользуясь маленькой печкой, было трудно и неудобно, но и это приходилось иногда делать. Иногда зимой замерзал водопровод. Тогда приходилось носить воду на пятый этаж из уличной колонки. А иногда замерзала и канализация. Тогда рекомендовалось ходить в уборную в институте.

Были трудности с посудой. Я имею в виду не тарелки, которые мы заменили пиалами, приобретёнными в Казани, а посуду, в которой можно было бы хранить, например, воду, принесённую с улицы. Добыть лишнее ведро было невозможно. В качестве такой посуды, в которой можно было бы хранить жидкое содержимое, кто-то, может быть даже и я, придумал покупать стеклянные шары, предназначенные для осветительных приборов на потолке. Такой шар становился нижним своим краем на консервную банку, а сверху можно было наливать воду. Шар самого большого размера имел вместимость восемь литров. Моя мать пыталась даже солить капусту в таких восьмилитровых шарах. Это привело к беде. Прокалывая капусту, что полагается делать, она проколола четыре шара. Таким образом, пришлось выбросить двадцать четыре килограмма капусты, опасаясь употреблять её.

Но все бытовые трудности были ничто перед той бедой, которая нависла перед моей страной. У нас в квартире не было радиотрансляционной сети, и мы ходили слушать сводки на улицу. Война шла плохо для нас, и у меня не было никакой уверенности, что она благополучно кончится.

Мечта о возвращении в Москву казалась мало реальной, хотя я бережно хранил ключи от квартиры и регулярно выплачивал за неё квартплату. Но были и такие, которые перестали посылать квартплату за свои московские квартиры. Их квартиры были конфискованы и заселены другими гражданами. Я не разделил этой участи. В мрачные минуты моя жена Тася злобно издевалась над моими мечтами о возвращении в Москву, над хранением ключей и посылкой квартплаты.

Мрачные мысли о том, что будет с нашей страной и со всеми нами, в случае если война будет проиграна, преследовали меня. Мне казалось, что советскую интеллигенцию в случае проигрыша войны может постичь та же самая участь, которая постигла русскую буржуазию и русскую интеллигенцию после Октябрьской революции: эмиграция или жалкое прозябание в собственной стране.

Во время войны было очень много мрачных моментов. В 1942 году — выход немцев на Волгу, а в 1941 году — 16 октября, когда в Москве многим казалось, что Москва будет сдана врагу в ближайшие дни, так что все бежали из неё сломя голову. Что тогда в действительности произошло, я не знаю. Одна моя партийная приятельница, драпанувшая из Москвы 16 октября, проездом была в Казани и находилась в полном ужасе: она сбежала, а Москва ещё не взята.

Не помню, когда именно, но под Казанью начали рыть противотанковые рвы. Некоторые решили уезжать из Казани дальше на восток. По этому поводу распространялась перефразировка лермонтовских стихов: «Бежать, но куда же? На время — не стоит труда, а вечно бежать невозможно». Страшное впечатление производили те сведения, которые доходили до нас о положении в Ленинграде.

Вот что рассказала мне после войны о ленинградской блокаде, которую она перенесла, та моя ленинградская знакомая, к которой я воспылал нежными чувствами ещё в Болшеве. Она что-то делала, стоя у окна, уронила какой-то предмет на пол и наклонилась. В это время немецкий снаряд ударил в подоконник, взорвался над нею и пробил шарф, которым она была укрыта, но её не зацепил.

Она находилась в блокированном Ленинграде вместе с мужем, маленькой дочкой и родителями мужа. Все они испытывали ужас перед всё возрастающим голодом. Когда блокада была прорвана и была установлена «дорога жизни» через Ладожское озеро, она вместе с мужем и ребёнком решили эвакуироваться, бросив на верную смерть родителей мужа. Когда поезд шёл уже по неблокированной территории, их дочка умерла. На каждой станции входила специальная бригада санитаров, они говорили: «Сдавайте трупы. У кого есть трупы? Сдавайте трупы». Труп ребёнка пришлось сдать, так что она не знала, где похоронена её дочка, и это её угнетало в течение многих лет.

В 1942 году я начал мечтать о том, чтобы съездить в Москву хотя бы на несколько дней. Некоторые математики ездили. Довольно часто ездил С. Л. Соболев, бывший тогда директором нашего института в Казани. Иногда ездил Колмогоров. В одну из таких поездок Колмогоров, оставшись без присмотра Александрова, женился. Вернулся уже женатым.

Ещё до войны, когда мы ездили на Черное море в Батилиман, а там же бывали Александров и Колмогоров вместе, я имел возможность наблюдать, как тщательно Александров следил за Колмогоровым, чтобы он не увлёкся какой-нибудь женщиной. Одно время у Александрова были карбункулы на животе во время пребывания в Батилимане, и он по этому поводу не ходил на ужин. Колмогоров приходил один, оставался с одной молодой девушкой. После двух или трёх таких вечеров Александров пришёл вместе с ним и после ужина строго сказал ему: «Ну, Андрей, пошли домой». Колмогоров послушался.

Я несколько раз обращался к Соболеву с просьбой дать мне командировку в Москву, мотивируя это желание тем, что у меня в Москве остались оттиски и рукописи, нужные мне для работы, но всегда получал от Соболева отказ. Потом я нашёл разумное объяснение этим отказам. Дело в том, что фонды на командировки в Москву были ограничены и Соболев использовал их сам, а предложить мне ехать без командировочных он не решался. Тогда я обратился с просьбой к вице-президенту Орбели, и он разрешил мне поехать в Москву, предупредив меня только, что моя командировка не будет оплачена. Всё должно происходить за мой счёт. Однако разрешение на поездку в Москву было получено!

Как раз в это время, в ноябре, должна была состояться сессия Академии наук в Свердловске. Мы её нарекли обжорной сессией. На неё я поехал с женой. Было решено, что из Свердловска мы поедем прямо в Москву, не останавливаясь в Казани. Так и сделали. Сама поездка в Свердловск и пребывание в Свердловске были очень интересными.

В поезде нашим соседом оказался профессор А. Я. Хинчин. Он оказался очень милым, общительным человеком. Много рассказал о себе, главным образом о своём психическом заболевании. Рассказал, как обычно он чувствует неотвратимо приближающийся к нему приступ психоза и ничего не может с этим сделать. Уже после окончания войны в Москве Хинчин умер в состоянии психоза. Когда кто-нибудь пытался разговаривать с ним, Хинчин говорил: «Как я могу разговаривать, ведь я знаю, что я умираю».

Другой тяжело психически больной математик был И. И. Привалов. В начале войны у него возникла мания, согласно которой он был причиной войны. Он даже пытался покончить жизнь самоубийством, чтобы прекратить войну. Но умер естественной смертью.

Не помню, в чём заключалась научная сторона Свердловской сессии. Основное впечатление осталось от того, что нас в Свердловске обильно и вкусно кормили. Я не мог съесть всего того, что имел право есть, опасаясь заболеть и потерять возможность есть. Я помню, что в тарелку гречневой каши я клал сто граммов сливочного масла. До пирожных я никогда не мог добраться, опасаясь переесть. На предыдущей аналогичной сессии одна жена академика умерла от переедания. Во время этой ноябрьской сессии в Свердловске там находился Московский государственный университет в эвакуации, который первоначально был эвакуирован в Ашхабад, а потом переведён в Свердловск. Там я встретился с профессором В. В. Степановым. Он был совершенно голодный и говорил о себе так: «Я — голодный человек». Уезжая из Свердловска, мы везли с собой пирожные и плюшки, которые передали на Казанском вокзале моей матери, проезжая через Казань.

И вот я в Москве! Помню, с каким огромным волнением входил я в свою московскую квартиру. Московская квартира оказалась в полном порядке. При отъезде мы должны были оставить запасные ключи в домоуправлении. Домоуправление внимательно наблюдало за состоянием квартир. Так, например, окна были заклеены, чтобы зимой не было слишком холодно. Квартира слегка отапливалась, был газ, работал лифт, водопровод. Всё это меня совершенно поразило.

В Москве мы пробыли около месяца. Так как было холодно, то было проведено следующее мероприятие. Из текстильных трубок был составлен длинный шланг, и газовая горелка была проведена в ту комнату, в которой мы жили, так чтобы её можно было отапливать газом. Это была общепринятая тогда система отопления газом отдельных комнат. Она была, конечно, очень опасной, можно было отравиться, но ею все пользовались. Не помню, что я делал в Москве. Помню только, что где-то добыл пишущую машинку и писал своей матери длинные обстоятельные письма (помимо занятий математикой) почти каждый день. Вообще во время войны писание писем занимало огромное место в моей жизни. Все мои друзья были разбросаны по различным частям Советского Союза, и со всеми я переписывался.

Жизнь в Казани не была переполнена одними только трудностями и тяжкими переживаниями. Было и много хорошего. Прежде всего, я успешно занимался математикой, но об этом позже. Я гораздо больше общался, чем это было в Москве, с сотрудниками Академии наук, так как все мы жили не очень далеко друг от друга. Общение доставляло, в основном, мне большую радость. Среди лиц, с которыми я часто встречался, были Александров, Колмогоров, Люстерник, Ландау, Лифшиц. Общение со всеми ними было очень интересным и привлекательным для меня.

Но были и исключения. Назову прежде всего Гельфонда. Он эвакуировался в Казань гораздо позже нас и пережил в Москве несколько реальных немецких налётов, которые, по-видимому, произвели на него подавляющее впечатление. По прибытии в Казань он однажды посетил меня. Пробыл у меня часа два или три. За всё это время я не мог вытянуть из него почти ни одного слова. Так что он навёл на меня безумную скуку. Гельфонд был знаменит значительным числом жён и разводов. Но, что несколько необычно, инициаторами разводов были жёны, а не он. Ландау утверждал, что жены сбегали от Гельфонда, не перенося той страшной скуки, которая от него исходила. После его визита к нам я уже старался избегать общения с ним. Зато часто встречался с его отцом, который был милый и приятный человек.

Испортились у меня отношения также с Плеснером, который до войны был моим другом. Причиной этой порчи было проживание в одной квартире. У нас с Плеснером происходило множество мелких конфликтов. Об одном из них расскажу. В наших комнатах была общая печь, выходящая в обе комнаты. Нужно было установить ту долю дров, которую должны были вносить мы, с одной стороны, и Плеснер, с другой стороны. Плеснер заявил, что, поскольку печь греет его комнату гораздо сильнее, чем нашу, его доля должна быть меньше. А я имел противоположную точку зрения. Мне удалось преодолеть его сопротивление только после того, как я заявил, что если он так будет себя вести, то я поставлю в своей комнате отдельную печь и не буду топить общую совсем.

Математический институт помещался в здании Казанского университета и занимал небольшое помещение. Рядом с этим помещением была отделена квартира академику Чудакову, который занимал в Академии какой-то ответственный пост, кажется вице-президента. А уборная от этой квартиры выходила в Математический институт, но запиралась ключом, который находился у Чудакова. Это дало повод Люстернику сострить. Он дал новое название нашему институту: математический институт имени Стеклова при уборной академика Чудакова.

В институте происходили заседания, на которых председательствовал С. Л. Соболев, бывший тогда директором института. Его поведение как председателя было несколько забавным. Если к назначенному времени заседания Совета кто-нибудь опаздывал, Соболев объявлял заседание закрытым. А когда опоздавший приходил, он говорил ему: «Вот видите, из-за Вашего опоздания я отменил заседание Совета. В следующий раз я лишу Вас продовольственных карточек за опоздание». Этого он сделать, конечно, не мог. И тут же объявлял, что заседание заново открывается. Своим вздорным поведением на посту директора Соболев так всем надоел, что, когда мы вернулись в Москву, мы постарались от него избавиться и добились того, чтобы на этот пост вернулся обратно И. М. Виноградов.

В институте велось несколько семинаров. В одном из них я участвовал. Его вёл Н. Г. Чеботарёв. Семинар был посвящен изучению квазиполиномов. Выяснялось, при каких условиях все нули квазиполинома имеют отрицательные действительные части. Чеботарев решал эту задачу как-то очень сложно, не выходя в область комплексного переменного, и не получил общих результатов. Я решил эту задачу совершенно полно, выйдя в плоскость комплексного переменного. Это была одна из моих хороших работ, которая впоследствии приобрела довольно широкую известность[36].

В Казани я много и регулярно занимался математикой. Лекций я не читал, заседаний было мало, делать было нечего. Я занимался математикой. Делал это с большим увлечением, стоя в очередях за пищей и за деньгами в банке и в других местах, а также сидя дома. Я даже завёл такой порядок, которого раньше в моих занятиях математикой ещё не было. Я вставал вовремя, завтракал и после завтрака начинал заниматься математикой до самого обеда. После обеда отдыхал некоторое время и после этого опять продолжал заниматься до вечера.

Если во время занятий кто-нибудь приходил к нам и мне приходилось общаться с ним, у меня было ощущение физической боли, вызванное необходимостью оторваться от занятий, чего я всё-таки сделать не мог. Я разговаривал и в то же время продолжал думать. Раньше в Москве я никогда так регулярно и систематически не занимался. В Москве очень часто занимался по ночам, но в Казани этого не было. Темой моих занятий были прежние топологические задачи теории гомотопий.

В Казани я получил ряд новых результатов. Кроме того, я занялся двумя совсем новыми для меня вопросами анализа. Уже упомянута была работа о нулях квазиполиномов, и ещё я занялся изучением эрмитовых операторов в гильбертовом пространстве с индефинитной метрикой. Это уже был функциональный анализ, которого раньше я не знал. Так что мне пришлось его довольно тщательно изучать. Полученный результат также в какой-то степени приобрёл широкую известность. Позже ряд математиков стал заниматься в том же направлении, и по этому поводу были написаны даже целые книги[37].

Таким образом, пребывание в Казани не было бесплодным в смысле математической деятельности. В Казани же я занимался оформлением для печати, т. е. писанием, своих ранее полученных результатов. Я писал рукопись на машинке, а затем Тася вписывала формулы.

Весной 1943 года было назначено возвращение нашего института в Москву. Это было несколько странное и неожиданное для нас решение в смысле военных действий, так как немцы в каждую из предыдущих вёсен развертывали наступление. В этот раз, по-видимому, правительство было уверено в том, что большого наступления немцев уже не будет. Мы не решились возвращаться в Москву весной со всем институтом, а остались в Казани ещё до осени. Весной поехали в Москву, просто чтобы побывать там и устроить огород.

Весеннее наступление немцев в 1943 году произошло с большим опозданием. Я помню, как было о нём сообщено по радио. Сообщение об этом наступлении немцев звучало необычно. Оно выглядело, как сообщение о большой нашей победе. Так оно и случилось! На Орловско-Курской дуге немцы были разгромлены. По-видимому, этот разгром был заранее предусмотрен и планировался. Немецкое наступление началось именно тогда, когда это было для русских удобно и известно заранее по крайней мере.

* * *
В Москве на этот раз мы с Тасей занимались огородом. Институт получил какие-то участки земли на территории, принадлежащей ЦАГИ, где-то за городом, не помню где. Помню, как мы начали рыть целину. Это было трудное дело. После того как мы проработали часа два или три, вдруг раздался окрик часового. Он заявил: «Здесь объект, копать нельзя». Мы пошли к начальству с жалобой, что мы проработали так долго зря. Тогда нам сказали, что нам безвозмездно дадут уже вскопанную землю. И перевели на новый участок. Правда, он был вскопан очень плохо, просто трактор перевернул верхний слой почвы и всё. Мы начали его рыхлить, и к нашему удивлению нам стали попадаться куски картошки, которые в нём лежали. Какая-то женщина, которая шла мимо, сказала: «Что вы тут делаете? Здесь же уже посажена картошка!» Тогда мы снова пошли к начальству и получили новый уже вполне хороший участок, на котором посеяли наши овощи и картошку. Осенью, когда мы приехали в Москву окончательно и пошли собирать урожай, оказалось, что он в значительной части уже убран какими-то жуликами. Так что мы мало что сумели получить с нашего подмосковного огорода.

Заговорив об огороде, я вспомнил об одном забавном случае, который произошёл с нами в Казани в самом начале нашего пребывания там, осенью 1941 года. Сотрудниками нашего института было решено выкапывать и брать себе морковь на каком-то большом казанском огороде, так как копать её было некому. Мы просто могли выкопать сколько угодно моркови и унести с собой. Это казалось привлекательным. Мы рыли морковь вчетвером — Александров, Колмогоров, я и Тася. Во время нашей работы к нам подошёл военный чин и потребовал документы от Александрова и Колмогорова — такой странный у них был вид. Но документов у них не оказалось. Их хотели отвести в милицию, и тогда я предъявил свою орденскую книжку и заверил, что это сотрудники нашего института. Их оставили в покое.

Снова в Москве

Окончательно в Москву мы вернулись осенью 1943 года. Об этом возвращении у меня осталось гораздо меньше воспоминаний, чем о выезде в Казань. Помню только, что сборы и сама поездка очень утомили меня. Видимо, я сильно ослаб за два года эвакуации. Это предположение подтверждает и тот факт, что, начав работу в университете сразу же после возвращения в Москву, я вынужден был читать лекции сидя. Стоять мне было трудно. Тогда мне было тридцать пять лет.

Поведение людей было уже не то, какое было в самом начале войны, когда они были в какой-то степени облагорожены общей бедой. Во всяком случае, в Казани, на вокзале, у нас пытались украсть чемодан самым наглым образом на глазах у нас, взяв его прямо с тачки, на которой лежал весь багаж.

Возвращение в Москву не доставило мне большой радости. Причиной этого было то, что моя личная жизнь была устроена не так, как мне хотелось бы. Жена была не та и доставляла мне мало радости. В Казани это обстоятельство не могло служить руководством к действию.

По приезде в Москву у меня не возникло твёрдого решения о разводе, но желание как-то изменить свою жизнь тлело. Ничего хорошего от такого моего отношения к браку, конечно, произойти не могло. Мои довоенные знакомые, с которыми во время эвакуации я только переписывался, постепенно стали появляться в Москве. И каждая встреча с любой женщиной вызывала жестокую ревность Таси, совершенно не обоснованную, так как никого привлекательного для меня в то время вокруг не было. А скандалы от ревности происходили регулярно и обычно приурочивались к поздним часам.

Так что мой совершенно разлаженный сон ещё более подрывался. Я наращивал дозы снотворных, перешёл на барбитураты и принимал их иногда даже днём. При этом Тася даже днём часто не давала мне спать, по-видимому преднамеренно. Скандалы между матерью и женой также усилились. В нашем быту появилась новая возможность — можно было ездить в подмосковный санаторий «Узкое». Но и там ссоры с Тасей не утихали. Такая мучительная жизнь могла продолжаться неограниченно долго. У меня не было решимости прервать её.

Решительный шаг совершила она. Защитив кандидатскую диссертацию в 1947 году, она в том же году, осенью, уехала в Колтуши, где поселилась и стала работать в институте, основанном ещё Павловым. Тем летом я проводил месяц в Кисловодске, в санатории Академии наук, с матерью. После санатория планировалась поездка матери на два месяца в гости к одному моему грузинскому ученику, в глухую грузинскую деревню, где было много фруктов. Она туда и поехала, а я должен был вернуться в Москву один. Так как я должен был ехать один, то для меня было гораздо проще провести три часа в самолёте, чем двое суток в поезде. Поэтому я отправился в Москву на самолёте. Это была моя первая поездка на самолёте. Я очень боялся, что меня будет тошнить, но ничего подобного не произошло. Напротив, в самолёте я чувствовал себя великолепно. Эта поездка на самолёте произвела на меня огромное впечатление. Быстрота перелёта, который продолжался всего три часа, создавала совершенно особый психологический эффект от путешествия.

В Москве на аэродроме меня встретила Тася. Мы поехали домой, и она рассказала мне о своём намерении переехать в Колтуши. Это решение Таси произвело на меня двойственное впечатление. С одной стороны, я был рад, что прекращается совместная мучительная жизнь, с другой, я уже сильно привязался к ней и её отъезд вызвал у меня тяжёлые переживания.

За несколько дней до возвращения матери из Грузии Тася выехала в Колтуши. Непосредственно после её отъезда я жестоко тосковал. Когда мать вернулась и узнала о том, что произошло, она страшно была раздосадована на Тасю. Хотя надо прямо сказать, что Тасе житья у нас уже не было. Отсутствие любви с моей стороны и злобное отношение матери были совершенно несносны для неё.

Скоро тоска стала проходить, и я начал ощущать прилив свободы. Тем более, что в любой момент я мог поехать к ней. Я ездил в Ленинград в роскошном поезде «Красная стрела», в роскошном вагоне в двухместном купе, где я старался занять купе один. Ехал спокойно, со всеми удобствами. А в Ленинграде меня встречал кто-нибудь из предупреждённых мною чиновников Академии наук и провожал в гостиницу «Астория», где я обычно останавливался. Тася приезжала ко мне. В Колтуши я не ездил. Летом мы с Тасей отправлялись на юг, обычно сперва в Кисловодск на месяц, и ещё на один месяц — на Кавказское побережье Черного моря. Эти наши поездки на юг начались ещё раньше, до её переезда в Колтуши.

Вернувшись из эвакуации, я сразу же начал работу в университете: стал читать лекции, вести семинары. Конечно, продолжалась и моя научная работа.

Я делал попытки решить проблему классификации отображений сферы на сферу, но без успеха. Кроме того, я тщательно обрабатывал, дополнял и перерабатывал ранее полученные результаты. Я описал характеристические циклы на римановых многообразиях ещё двумя различными способами — при помощи кососимметрических форм, возникающих из риманова тензора, и при помощи систем полей векторов на многообразии.

Изучал теорию гладких многообразий. Этим вопросам были посвящены мои лекции, которые я читал в университете, а также семинары. Кроме того, я читал в различных вариантах комбинаторную топологию, из чего потом возникла небольшая книжечка. В ней я очень сжато и компактно изложил основы комбинаторной топологии[38]. Читал лекции и вёл семинары по теории непрерывных групп, в частности по теории групп Ли.

В начале 50-х годов прочёл годовой курс лекций по теории гладких многообразий и её приложениям к классификации отображений сфер на сферы.

Л. С. Понтрягин. 1947 г.


Этот мой курс слушал Павел Сергеевич Александров. После лекции мы обычно отправлялись с ним в хороший ресторан, где обедали вместе, пили кофе и много разговаривали обо всём, в частности о математике. В те времена у нас были очень тёплые отношения.

Из этих лекций позже возникла монография «Гладкие многообразия и их применения в теории гомотопий»[39], опубликованная в трудах Стекловского института. Позже эта монография вместе с моими работами по характеристическим циклам была выдвинута по инициативе Б. Н. Делоне на международную премию имени Лобачевского. Эта премия была мною получена в 1966 году.

* * *
Десятилетие после возвращения из эвакуации было наполнено для меня многими важными событиями. Но не все эти события я могу датировать теперь.

Конечно, важнейшим событием было окончание войны! День 9 мая 1945 года я помню до сих пор! Перед концом войны радиоприёмники были уже нам возвращены, и из заграничных передач мы все уже знали, что 8 мая подписана безоговорочная капитуляция Германии. Было известно, что в ночь с 8 на 9 мая и у нас будет объявлено о конце войны. И многие ждали у радиоприёмников и динамиков трансляционной сети этого сообщения. Но я к тому времени уже очень берёг свой сон и не стал ждать ночного сообщения, а отложил всё до утра. Вечером девятого я был в гостях у своих знакомых и там узнал, что по случаю победы в Москве будет дан салют из 1000 орудий. Я сразу же отправился домой, чтобы открыть окна, так как боялся за стёкла.

Всем были памятны первые победные салюты, которые производились неосторожно, так что во многих домах вылетали стёкла. Были и случаи похуже. В фейерверке участвовали крупнокалиберные зенитные пулеметы, которые пускали трассирующие очереди в пустое небо. Пули, падая назад, иногда попадали на граждан, и, говорят, даже были несчастные случаи. Однажды, когда я сам был недалеко от салютующей батареи, я почувствовал, какой страшный воздушный удар вызывает залп. Но победный салют из 1000 орудий был произведён осторожно, и никаких происшествий не было. Научились.

В Москве у меня возобновлялись старые знакомства и появлялись новые. Вернулся из лагеря Ефремович, кажется ещё до окончания войны. И в результате наших усилий получил разрешение жить в Москве. Он был прописан и жил первое время на даче у брата П. С. Александрова — М. С. Александрова, знаменитого гинеколога. После отъезда Таси в Колтуши он поселился у нас и прожил семь лет в моей квартире. Всё это время мы поддерживали с ним дружеские отношения. Вместе читали стихи, разные книжки, но математикой вместе не занимались. Насчет математики Вадим Арсеньевич был ленив.

Только к концу его проживания у нас наши отношения несколько испортились благодаря той бесцеремонности, с которой Ефремович использовал нашу квартиру. Ефремович был большой любитель дам, и иногда сразу приходило их несколько, так что он рассаживал их по разным комнатам, чтобы они не встречались друг с другом. Он выехал от нас, когда ему была возвращена его старая квартира.

Перед войной у меня устраивались танцы, на которые собиралась молодёжь. Эти танцы доставляли мне большое удовольствие. Другим развлекательным занятием у меня было катание на коньках с кем-нибудь вдвоём. Я возобновил свои детские навыки, когда я катался по улицам Москвы на коньках, и стал ходить на катки. После возвращения из эвакуации танцы и катание на коньках возобновились.

Несколько позже у меня появилось новое спортивное увлечение — катание на байдарке. Я приобрёл себе разборную байдарку на двоих и выезжал на автомобиле вместе с этой байдаркой и с кем-нибудь из друзей на подмосковное водохранилище. Там байдарку мы собирали, катались целый день и возвращались домой уже поездом поздно вечером.

При катании на коньках и катании в байдарке часто происходили занятия математикой. Были случаи, когда я при этом у аспирантов и студентов принимал экзамены. Помню, что на байдарке мне сдавал экзамен Е. Ф. Мищенко по римановой геометрии и тензорному анализу. Причём на водохранилище были довольно крупные волны, совершенно серьёзные для байдарки. С Евгением Фроловичем — Женей, как я его тогда называл, мы крепко подружились. Эта дружба продолжалась много лет.

В конце сороковых годов появилось ещё новое спортивное занятие — катание на лыжах. Кататься на лыжах убедил меня Е. Ф. Мищенко. Он и обучил меня этому делу. Мы начали с окрестностей подмосковного санатория «Узкое». Очень часто мы с Мищенко во время лыжных прогулок интенсивно занимались математикой. Позже я стал кататься и с другими партнёрами в других местах. Это занятие занимало видное место в моей жизни, я думаю, до конца 70-х годов.

В связи с моим возобновлением работы в университете я приобрёл новых многочисленных учеников. О них я уже говорил. Научные и личные контакты с ними продолжались много лет. С некоторыми сохранились до сих пор.

Запомнилась мне студентка Валя Бурдина. Это была очень бедная девочка из русской рабочей семьи. Будучи студенткой, она одевалась в какие-то отрепья. В математике она проявила значительные способности, так что я решил взять её в аспирантуру. Перед самым окончанием университета она совершила поступок, который затруднил принятие её в аспирантуру. На политическом семинаре она внезапно предложила обсудить вопрос о том, правда ли, что евреев не пускают в аспирантуру. Ей так говорили. Никакого обсуждения не последовало, но в характеристике ей вписали фразу, которая препятствовала поступлению в аспирантуру? Так что в университет я её уже не мог взять.

Я стал стараться взять её в Стекловский институт, и дирекция согласилась. Однако в отделе кадров её дело застряло и не двигалось вперёд. Тогда я пошёл к главному учёному секретарю Академии наук СССР А. В. Топчиеву и изложил ему дело. Я сказал ему, что у меня есть ученики различных национальностей — евреи, грузины, татары и другие. Но мне хотелось бы иметь также и русских. С этой точки зрения Валя Бурдина представляет для меня большой интерес, тем более, что она происходит из рабочей семьи. Топчиев пошёл мне навстречу, и Валя Бурдина была принята в аспирантуру Стекловского института. Её дипломная работа, а также, я думаю, кандидатская, обсуждались нами при катании на коньках.

На моём горизонте заново появился мой довоенный ученик, наиболее усердный и способный слушатель моих лекций, Владимир Абрамович Рохлин. В начале войны он ушёл в ополчение и пропал без вести на много лет. Только в конце войны до нас стали доходить слухи, что он был в плену у немцев, а затем мы узнали, что он освобождён и находится на проверке в советском лагере. Я написал письмо какому-то начальству с просьбой освободить Рохлина. И он вернулся в Москву. Но в Москве его не брали ни в аспирантуру, ни на работу. С пропиской также были трудности. Я решил взять его в Стекловский институт на должность моего официального помощника по научной работе. Таким образом, впервые появился у меня официально помощник. Я даже имел намерение прописать его в моей квартире, но это не удалось.

Рохлин нашёл себе другое место для прописки, а с ним мы стали заниматься математикой. Он приходил ко мне регулярно по утрам, и мы трудились с ним вместе. Сперва он пытался обучить меня функциональному анализу, которым занимался сам до войны. Но я не проявил к этому склонности. Тогда он сам перешёл на топологию, которой занимался со значительным успехом[40].

Когда Рохлин защитил докторскую диссертацию, он объявил мне, что он не может больше оставаться на должности моего помощника. В связи с этим он был отчислен из Стекловского института. На его место я взял В. Г. Болтянского, который к этому времени окончил аспирантуру в Московском университете у меня.

До войны я несколько раз ездил в Воронеж и читал лекции в Воронежском университете. Там я познакомился с очень милой студенткой Асей Гуревич. По окончании Воронежского университета я взял её в аспирантуру в Москву, думаю, что в Стекловский институт. Во время войны она находилась где-то далеко в эвакуации. Выписал её оттуда обратно в Москву по моей просьбе директор Стекловского института Виноградов для окончания аспирантуры. Именно у Аси Гуревич и прописался Рохлин на правах её мужа.

Перед войной она пришла ко мне в новую квартиру и посмотрела мою большую комнату, сказала: «Здесь можно танцевать». И начала учить меня танцам. Тогда и начались мои танцы дома. Ася Гуревич в течение нашего знакомства неоднократно обращалась ко мне с просьбой помочь кому-нибудь из её друзей в каком-то смысле. Это были всегда евреи. Мне это не казалось странным, поскольку сама она была еврейкой и, естественно, имела такое же окружение. Но уже после войны она меня совершенно поразила одним своим заявлением. Она жаловалась мне, что в текущем году в аспирантуру принято совсем мало евреев, не более четверти всех принятых. А ведь раньше, сказала она, принимали всегда не меньше половины…

Помню ещё одну мою ученицу из Московского университета — Ирину Буяновер. Она обладала хорошими математическими способностями и сделала у меня дипломную работу. Я хотел взять её в аспирантуру, но это мне не удалось, так как за ней числился некий проступок. При некоторых обстоятельствах, которые описывать я не хочу, она укусила за руку, весьма серьёзно, зам. декана нашего факультета. При попытках принять её в аспирантуру я объяснялся с ректором И. Г. Петровским и даже перессорился с ним из-за неё.

Ира Буяновер послужила косвенной причиной моего знакомства с Е. Ф. Мищенко. У них был роман, она мне жаловалась на Е. Ф. Мищенко. Не знаю, за что именно, но я решил отомстить ему за неё, а именно провалить его на экзамене при приёме в аспирантуру. На эти экзамены я часто ходил совершенно добровольно, будучи не обязан это делать На экзамене в аспирантуру Мищенко отвечал не хуже других. Так что проваливать его не нашлось никаких оснований. Поступив в аспирантуру, он сразу стал общаться со мной, стал участвовать в моём семинаре и перешёл ко мне в ученики. Хотя формально, кажется, числился аспирантом П. С. Александрова.

Ещё до войны, проведя лето с матерью на берегу Черного моря в поселке Батиламан, я познакомился с одной интересной, незаурядной женщиной — Кирой. Знакомство произошло далеко от берега, в море, куда мы оба случайно заплыли вместе. Там мы представились друг другу и вернулись на берег уже знакомыми. Сразу же наши отношения приобрели характер флирта. Много позже она рассказала мне, что инициатором этого знакомства была она. Кира была замужем, жила не в Москве, но довольно часто бывала в Москве у своей сестры, и каждый раз мы встречались.

Война разлучила нас. Она со своей семьей оказалась в числе перемещённых лиц и попала в Южную Америку, в Венесуэлу. Я не был знаком с её мужем, но знал дочку. Тогда это была очень милая маленькая девочка лет семи.

Осенью в 1969 г. мы с моей женой, Александрой Игнатьевной, были в Калифорнии. Я читал лекции в Стэнфордском университете. К нам на квартиру вдруг раздался телефонный звонок. Спросили господина Понтрягина, по-русски, но с акцентом. Оказалось, что это говорит та самая дочка моей довоенной знакомой —Киры. Говорит из Сан-Франциско. Ее мать, отец и она сама хотели бы с нами встретиться. Так как это был канун нашего отъезда домой, в Москву, то встретиться уже было невозможно. Всем семейством — шесть человек — они пришли нас проводить на аэровокзал. Кира подарила моей жене орхидеи, которые сама выращивает.

Столько лет!.. Судьба свела встретиться… Встреча была теплой, радостной. Но что-то необъяснимое стояло между нами. По-видимому — время.

* * *
Тяжкое для меня лето 1948 года я провёл с матерью в санатории «Абрамцево». Прожили мы там два месяца, я находился в безысходной тоске. Чтобы подавить эту тоску, я каждый час прикладывался к бутылке с портвейном. Но алкоголиком не стал. Вернувшись в Москву, я прекратил питьё вина и занялся математикой.

Лето 1952 года я провёл частично в гостях у Р. В. Гамкрелидзе в Пицунде, где он жил у своих родных в деревне, на расстоянии двух километров от моря, откуда я должен был выехать в Кисловодск, где предполагал жить со своей матерью. В Пицунду по настоянию Гамкрелидзе я привёз свою байдарку вместе с двигателем. Мы собрали байдарку на берегу моря, установили двигатель на её борту и отплыли подальше от берега, с тем чтобы запустить двигатель и двинуться дальше в море. Но при запуске двигателя я совершил неловкое движение, байдарка опрокинулась и мы вывалились в море. Все очень испугались за меня, но я умел хорошо плавать и благополучно доплыл до берега. Байдарку мы также спасли вместе с двигателем, а все инструменты, которые лежали в ней, погибли.

Пребывание в Пицунде закончилось для меня печально — под самый конец я тяжело заболел. У меня сильно заболела спина, повысилась температура и я слёг. Врачей вокруг не было, и неизвестно было, что со мной делать. Мать Реваза Валериановича настояла на том, чтобы делать мне уколы пенициллина. От них мне стало несколько легче.

Находясь в очень тяжёлом состоянии, я отбыл с Гамкрелидзе на поезде в Минеральные Воды, где должен был встретить свою мать на аэродроме. Там мы взяли комнату в гостинице и узнали о том, когда прибывает мать на самолёте. Я чувствовал себя настолько плохо, что не мог даже выйти к матери, к самолёту.

Из Минеральных Вод вместе с матерью и Гамкрелидзе мы отправились в санаторий Академии наук в Кисловодск. Там я сразу же лёг в постель. Местный врач признал, что у меня плеврит, и объявил, что будет лечить меня старыми способами, т. е. аспирином. Но через несколько дней, когда моё состояние ещё более ухудшилось, находившийся в санатории А. В. Топчиев — главный учёный секретарь АН СССР попросил выдающегося тогда, известного врача Вовси осмотреть меня. Тот нашёл, что у меня тяжёлое лёгочное заболевание, и прописал пенициллин и стрептомицин. От этого лечения я необыкновенно быстро поправился и начал гулять, делать большие прогулки. Это было моё второе тяжёлое лёгочное заболевание.

Время, проведённое в Пицунде, — это было, кажется, дней восемнадцать — было очень интересным. Мы дважды в день отправлялись на море, где много плавали с Гамкрелидзе и далеко заплывали на байдарке в открытое море, уже без мотора, на вёслах, так как мотор после «купания» перестал работать. Мы заплывали так далеко, что нас было едва видно. Кроме того, мы совершили большое путешествие на попутных машинах из Пицунды в Гудауты, где жила знакомая Реваза Ирина Рамзина. Там мы провели несколько дней. Меня поразил способ времяпрепровождения Рамзиной. Они сидели у себя во дворике, где снимали комнату, и ходили только на море, в то время как по моему представлению пребывание на юге должно было сопровождаться большими прогулками, что в Пицунде мы и делали с Ревазом и его братом Томазом.

В Гудаутах у нас было маленькое приключение с милицией. Приехав туда, мы поселились в какой-то частной комнате, так как в гостинице места не оказалось. В день приезда вечером мы сидели на лавочке сквера, и к нам подошёл милиционер. Мы вызвали у него подозрение. Он спросил, где мы остановились, но мы не могли назвать адреса. Тогда он стал настойчивее. Мне пришлось предъявить ему свой документ о том, что я член-корреспондент. Тогда он сказал: «Почему же вы не в гостинице?» Я сказал, что нам не дали места там. Он помог нам определиться в гостиницу, и мы прожили с Ревазом Гамкрелидзе несколько дней в гостинице в Гудаутах. Оттуда мы вернулись уже на поезде в Гагры, а из Гагр на автомобиле в Пицунду.

В следующие четыре лета, начиная с 1953 по 1956 год, я проводил по два месяца на Рижском взморье уже без матери, сперва с Мищенко, а потом к нам приезжал и Гамкрелидзе. Мы жили на туристской базе дома учёных. Туризм заключался в том, что отдыхающие там граждане ездили на автомобилях по окрестным городам, в Ригу и даже в Эстонию, осматривая архитектурные достопримечательности и прочее. Но нам с Мищенко это было совершенно неинтересно. Каждое утро после завтрака мы отправлялись на берег, где брали лодку, и ездили по реке Лиелупе. Перебирались на другую сторону, там купались, читали. Иногда выезжали даже в Даугаву и в открытое море. Лето 1955 и 1956 годов я провёл на Рижском взморье с Гамкрелидзе.

В 1956 году мы жили на турбазе с Ревазом вдвоём в одной комнате. Одновременно там на взморье жила ещё и Лида Юденсон вместе со своим сыном, моим крестником. Как раз накануне нашего отъезда из турбазы произошёл очень неприятный случай, в значительной степени вызванный неосторожным поведением Лиды. Мы шли втроем по посёлку — Гамкрелидзе, я и Лида. Навстречу нам наперерез пошёл пьяный латыш. Лида оттолкнула его. Он разъярился и бросился на нас в драку. Гамкрелидзе ударил его и вызвал сильное кровотечение. Он ударил по надбровью. Сразу же появились другие пьяные латыши. Они окружили нас. Мы бросились в клуб. Там Гамкрелидзе встал к стенке и стал кричать: «Дайте мне мою финку, я его зарежу!» Вокруг стояли с кулаками латыши, готовые броситься на Реваза.

К счастью, в том же клубе находился кое-кто из нашей турбазы. Они быстро сбегали за латышками — жёнами этих пьяных латышей, и скандал удалось ликвидировать. Но ночевали мы уже в страхе, мы опасались, что на нас могут ночью напасть. Вся турбаза занимала несколько старых дач, очень некомфортабельных. Например, в той комнате, в которой я жил с кем-нибудь из своих друзей — с Мищенко или с Гамкрелидзе, просто стояли две кровати, стол и две табуретки. Вот и вся обстановка комнаты. Ни шкафов, ничего больше не было. Так же были устроены и другие комнаты.

Проводя на Рижском взморье, в Латвии, четыре лета, я пришёл к убеждению, что среди латышей очень распространено пьянство, от которого безумно страдают женщины. Там считается величайшим несчастьем для женщины иметь мужа-пьяницу. Но это несчастье довольно часто встречается.

Часть IV

Смена научной тематики

К 1952 году мои главные ученики, закончившие аспирантуру в университете и защитившие там диссертации, а именно: Мищенко, Гамкрелидзе и Болтянский, стали уже сотрудниками Стекловского института, Болтянский с обязанностями моего помощника.

Годом или двумя раньше руководство института в лице зам. директора М. В. Келдыша и партийная организация стали настойчиво рекомендовать мне не ограничивать свою научную деятельность топологией, а заняться также прикладными задачами, а именно теми самыми, которыми я занимался с Андроновым, т. е. теорией колебаний и теорией регулирования. Я был склонен сделать это и сам, но всё откладывал. Здесь меня подтолкнул Е. Ф. Мищенко, который настойчиво стал просить начать работу уже в 1952 году.

Мы организовали в Стекловском институте семинар под моим руководством по теории колебаний и теории регулирования. Но сперва совершенно не знали, что же нам делать? Поэтому вначале мы просто стали изучать книгу «Теория колебаний» Андронова, Витта и Хайкина.

Математическая часть книги не представляла для нас интереса, так как это были обыкновенные дифференциальные уравнения, которые мы достаточно хорошо знали. Мы стали изучать по этой книге работу различных физических приборов. Изучение работы приборов осуществлялось при помощи описания их обыкновенными дифференциальными уравнениями и исследования этих уравнений. Соответствующие уравнения представляли собой математическую идеализацию прибора. В некоторых случаях возможны были различные идеализации. От удачного выбора идеализации зависел успех исследования. Из этого вытекало, что наша работа не должна была заключаться в рассмотрении и решении уже готовых уравнений, а должна была включать изучение самих приборов и составление уравнений. Таким образом, нам пришлось познакомиться с такими физическими понятиями, как ёмкость, самоиндукция, взаимоиндукция, электрическая цепь, законы Кирхгофа, ламповый генератор и тому подобное. Также мы стали привлекать на наш семинар докладчиков-инженеров, прикладников, которые рассказывали нам о своих задачах, но не формулировали их в математической форме, а излагали техническую постановку вопроса. На семинаре был заведён порядок, согласно которому чисто математические доклады не допускались. Всякий доклад должен был начинаться с описания прибора и вывода соответствующих ему уравнений и исследования этих уравнений. Этот порядок ввёл я и твёрдо его держался.

Таким способом мы ознакомились с очень большим количеством технических проблем и сумели выискать среди них те, которые приводят к интересным математическим задачам, доступным нашему изучению. На этом пути мы пришли к трём важным математическим проблемам, имеющим реальное прикладное значение. Увлечённые новой проблематикой, мы скоро полностью забросили топологию.

Расскажу теперь подробнее о тех трёх главных математических проблемах, которые привлекли наше внимание.

1. Электронный прибор конструируется обычно из ряда деталей: ёмкость, самоиндукция, взаимоиндукция и тому подобное, которые имеют определённые числовые характеристики. Но кроме этих деталей, входящих в прибор по замыслу конструктора, в нём возникают не предусмотренные конструктором паразитные детали. Так, например, короткие проводники дают дополнительное малое сопротивление. Близко расположенные детали могут давать ёмкость, также малую, паразитную. Так как числовые параметры, характеризующие эти паразитные детали, малы, то при составлении уравнений их обычно заменяют нулями.

Оказывается, однако, что в некоторых приборах эти малые паразитные параметры стоят коэффициентами при высших производных. Заменяя их нулями, мы снижаем порядок уравнений, грубо говоря, заменяем некоторые дифференциальные уравнения обыкновенными уравнениями, которые могут оказаться неразрешимыми относительно переменных, так что систему уравнений невозможно привести к нормальной форме. Из-за этого возникают трудности при решении такой системы уравнений и необходимость при изучении прибора дополнить полученную систему уравнений некоторыми физическими гипотезами. Если же при составлении уравнений учитывать малые величины, входящие в уравнения, то получается система уравнений с малым параметром при производных. Такие системы уравнений стали объектом нашего изучения в первую очередь. Этой задачей мы занимались сначала с Е. Ф. Мищенко, а потом к ней примкнул и ряд других математиков. Здесь было получено много важных и интересных математических результатов[41].

2. Как-то в Стекловский институт пришёл специалист по самолётам и сформулировал нам следующую интересную задачу. Он сказал: «Если один самолёт преследует другой, то лётчик обычно умеет это делать. Но нам хотелось бы иметь математическую теорию, описывающую преследование одного самолёта другим самолётом». Такая теория преследования и убегания была впоследствии нами построена, хотя не для самолётов, а для более простых объектов, и составила математическую теорию дифференциальных игр[42].

Игровой эта задача является потому, что поведение каждого из объектов, как преследующего, так и преследуемого, заранее неизвестно. В каждом самолёте, сидит пилот, который, скажем, в каждый момент времени может изменить его поведение по своему усмотрению. Дифференциальные — потому что движение самолёта даётся дифференциальными уравнениями. Игровой элемент задачи на первых порах представлялся нам непреодолимой трудностью. Поэтому мы упростили задачу, сделав её неигровой. И пришли к третьей задаче, которой занялись раньше, чем второй.

3. Мы стали рассматривать один управляемый объект вместо двух и считать, что вся наша задача заключается в том, чтобы перевести его из одного состояния в другое наиболее быстрым способом. Говоря в «самолётных» терминах, можно сказать: как управлять самолётом, чтобы, учитывая всю обстановку, перейти из одного пункта в другой наибыстрейшим образом. Это привело нас к математической теории оптимального управления, которая явилась главным достижением всей нашей деятельности[43].

Центральным результатом математической теории оптимального управления является так называемый принцип максимума, сформулированный мною, а затем доказанный в частном случае Р. В. Гамкрелидзе и в общем случае В. Г. Болтянским. Сама формулировка принципа максимума является серьёзным открытием и он носит моё имя, а именно, часто говорят и пишут: принцип максимума Понтрягина. К 1958 году принцип максимума был сформулирован и доказан, так что я мог доложить его на своём пленарном докладе на конгрессе в Эдинбурге 1958 года.

На конгресс в качестве пленарного докладчика я был первоначально приглашён как тополог. Но по моему предложению мой доклад по топологии был заменён докладом по теории оптимального управления.

Незадолго до конгресса Болтянский вдруг заявил мне, что принцип максимума был получен уже Вейерштрассом. Сперва я ему безусловно поверил, а всё же стал сам проверять, в чём дело. Проверка выяснила, что Болтянский либо ошибся, либо слукавил сознательно. Теперь я думаю, что было последнее. На семинаре, когда я опроверг его утверждение, он отнесся к этому очень спокойно и сказал: «Ну что же, значит я ошибся».

Но в дальнейшем в его поведении стало проглядывать что-то неладное. Сложилось впечатление, что он пытался сорвать мой пленарный доклад на международном конгрессе математиков в Эдинбурге в 1958 году. Вскоре разразился крупный скандал.

К 1961 году была написана и опубликована книжка «Математическая теория оптимальных процессов» четырёх авторов: Понтрягин, Болтянский, Гамкрелидзе и Мищенко[44]. Некоторое время спустя Болтянский сообщил мне как-то очень уж вскользь, что он написал сам книжку на ту же тему, и зачитал из неё кусочек предисловия, в котором благодарил нас всех за дружескую поддержку при написании книжки. Тогда я не стал подробно вникать в содержание его книги, но, когда дело дошло до второго издания, мне пришлось этим заняться. Выяснилось, что свой результат он называет своим, а наши результаты излагает, не называя авторов. При чтении книжки создавалось впечатление, что все результаты получены им.

Так как «Математическая теория оптимальных процессов» была книгой общей, то там не было разделения результатов по авторам.

Когда мы указали Болтянскому, что необходимы указания на авторство различных лиц, он заявил, что книга уже идёт в набор и изменения внести невозможно. Он внесёт их в третье издание. В ответ на это я заявил, что в предисловии ко второму изданию нашей общей книги я напишу всё подробно, кто что сделал. И выполнил это намерение. Сопротивление Болтянского было упорное.

Получив корректуру предисловия нашей общей книжки, мы с Е. Ф. Мищенко стали внимательно читать и обнаружили, что страница, где содержались точные данные о том, кто какую часть работы выполнил, отсутствует. Я сейчас же позвонил в издательство, и мне тут же прислали другую корректуру, в которой эта страница присутствовала. Это привело меня к убеждению, что страница была пропущена преднамеренно и что в этом деле участвовал Болтянский.

Тогда я обратился к директору издательства и заявил ему, что книга Болтянского является плагиатом. В ответ директор сказал мне, что он приостановит печатание книги, если я напишу письменное заявление с изложением фактов. Это я сделал, и книжку изъяли из печатания. По нашему требованию он внёс туда чёткие ссылки на результаты, полученные другими авторами, а именно: одна глава называлась «Результаты Гамкрелидзе», а другая — «Принцип максимума Понтрягина»[45].

Это событие имело место в конце 60-х годов и толкнуло меня на то, чтобы вникнуть поближе в работу издательства. Мною была организована группа по наблюдению за изданием математических книг главной редакцией физико-математической литературы. Распоряжение о создании этой группы было подписано Президентом М. В. Келдышем в 1970 году. Переговоры об организации этой группы я вёл сперва с Л. И. Седовым, председателем этой секции РИСО. Он не реагировал положительно на моё предложение. Тогда я обратился к более высокому начальству — вице-президенту, председателю РИСО М. Д. Миллионщикову, который поддержал меня.

По рекомендации Келдыша мы составили с Седовым письменное соглашение о правах и обязанностях моей группы. Оформление официального документа, который должен был подписать Келдыш, было поручено учёному секретарю РИСО Лихтенштейну.

Зная повадки Лихтенштейна, я ознакомился с документом, составленным им, до его подписания Келдышем и обнаружил, что роль моей группы полностью обесценена в той формулировке, которую дал Лихтенштейн, искажая наше соглашение с Седовым. Я сказал об этом Миллионщикову и попросил его внести соответствующие исправления. Так и было сделано. Исправленный документ был подписан Келдышем.

Группа наша под моим председательством начала работать в 1970 году и продолжает работать до сих пор, внося, как мне кажется, полезный вклад в работу издательства. Позже по образцу этой группы были организованы группы по физике и по механике при том же издательстве.

* * *
Мой доклад о принципе максимума в Эдинбурге вызвал большой интерес со стороны математиков, особенно американских. Меня просили сразу же дать его для быстрой публикации, не дожидаясь публикации в трудах конгресса, которая происходит обычно медленно. Я не согласился, так как был не единственным автором результатов, но обещал опубликовать свой доклад в журнале «Успехи математических наук» сравнительно быстро, что и было сделано[46]. К тому времени, как книга четырёх авторов была опубликована в Москве в 1961 году главной редакцией физико-математической литературы, её результаты приобрели уже широкую популярность как в Советском Союзе, так и за границей. Появилось много работ на эту тему. Книга была сразу же переведена на английский язык в Соединённых Штатах и в Англии двумя издательствами одновременно.

В 1962 году цикл работ, включающих эту книгу и работы по малому параметру при высших производных, был удостоен Ленинской премии. Так что все мы четверо — я, В. Г. Болтянский, Р. В. Гамкрелидзе и Е. Ф. Мищенко — стали лауреатами Ленинской премии. Я считался руководителем этой работы, вполне заслуженно, насколько понимаю.

Уже в 1962 году Гамкрелидзе и Мищенко ездили в Америку, где читали лекции по нашей новой тематике. Вернувшись, они с увлечением рассказывали о том, как хорошо их там принимали и с каким интересом слушали лекции. Так что мне тоже захотелось поехать в Америку. Эта поездка состоялась в 1964 году, и я о ней расскажу позже. Поездки Гамкрелидзе и Мищенко в США приобрели систематический характер. Там они продолжали читать лекции по нашей новой тематике. Поездки эти продолжались до 1970 года, когда они оборвались по каким-то неизвестным мне причинам. Кажется, они совершили какую-то неосмотрительность во время пребывания за границей, и наши выездные органы перестали их выпускать.

Принцип максимума нашёл многочисленные приложения, в частности, в астронавтике. В связи с этим я был избран почётным членом Международной академии астронавтики, вместе с Гагариным и Терешковой. Принцип максимума нашёл также применение в вариационном исчислении, так как все результаты последнего можно получить из него. Огромный поток математических публикаций, связанных с принципом максимума и с цитированием его, продолжается до сих пор, но особенно высокого подъёма он достиг в конце 60-х и 70-х годов.

Преподавание новой тематики в университете

Уже за первый год работы нашего семинара зимой 1952–1953 годов мы освоились с новой тематикой и стали смотреть на теорию обыкновенных дифференциальных уравнений как на раздел математики, имеющий важное приложение при изучении электронных приборов и приборов регулирования.

Наши новые взгляды нам захотелось довести до студентов механико-математического факультета МГУ. Очень настаивал на том, чтобы работа на мех-мате была развернута как можно скорее, Е. Ф. Мищенко. Я заявил о своём желании читать обязательный курс обыкновенных дифференциальных уравнений на мех-мате и начал его читать в 1953 году. Одновременно было открыто несколько семинаров по новой тематике для студентов второго и старших курсов. Наши семинары привлекли студентов второго курса, потому что они должны были делать курсовые работы. Эта деятельность осуществлялась мною, Мищенко и Гамкрелидзе и продолжалась три года.

Мой курс лекций был чётко направлен на применение дифференциальных уравнений к теории колебаний и теории регулирования. Этого требовали мои взгляды и работа тех семинаров, которые мы организовали на факультете. В курс лекций были включены реальные, а не игрушечные применения дифференциальных уравнений. Поэтому теория линейных уравнений с постоянными коэффициентами была дана очень рано и не как частный случай линейных уравнений с переменными коэффициентами, а непосредственно, независимо от общей теории. Рассказывалась теория электрических цепей, работа ёмкостей, самоиндукции и взаимоиндукции и соответствующих приборов, колебательный контур, трансформатор. Поэтому теоремы существования и единственности для решений дифференциальных уравнений были в начале курса только формулированы, а не доказаны. Во втором полугодии я дал теорию фазовой плоскости, теорию предельных циклов Пуанкаре, теорию устойчивости Ляпунова и на этой основе разобрал и изложил работу Вышнеградского о регуляторе Уатта и работу Андронова о ламповом генераторе.

Лекции мы готовили вместе с Женей Мищенко. На лекции я говорил, а он писал формулы. Слушателей у меня было около 200 человек. Благодаря многочисленной аудитории ощущение от лекций было совсем не то, какое было раньше, когда число моих слушателей колебалось между тремя и пятью десятками на спецкурсах.

Первоначально Женя Мищенко беспокоился, что студенты не поймут. Но оказалось, что его тревоги напрасны. Дело у нас пошло хорошо. Гамкрелидзе и Мищенко одновременно вели упражнения по моему курсу, а также руководили семинарами, которых было несколько. К их руководству привлекались и другие, более молодые математики.

На семинарах мы разбирали со студентами работу электронных и других приборов, причём каждый студенческий доклад заранее репетировался кем-нибудь из руководителей. Вся эта наша очень большая работа имела серьёзный успех.

С этими моими лекциями у меня произошли два не совсем приятных для меня инцидента. Первый из них заключался в оплате моей работы. Колмогоров — декан мех-мата — в ответ на мою просьбу дать мне обязательный курс ответил согласием, он обещал платить мне полную ставку за мою работу. Но так как я имел обычай не ходить за зарплатой, а переводить её на сберкнижку, то за деньгами я отправился только через полгода. Выяснилось, что никакой зарплаты мне не переводят. Я обратился к Колмогорову с вопросом: «В чём дело?» Он сказал мне: «Извините, Лев Семёнович, мы не можем платить вам полную ставку, мы можем платить только полставки». Я ответил ему, что мне не платят ровно ничего. Он забеспокоился, но ничего не сделал. В разговоре с ректором университета И. Г. Петровским я упомянул об этом обстоятельстве. Он очень грубо и резко заявил мне: «Произошло недоразумение, но, увы, исправить его мы уже не можем».

Второй инцидент произошёл с публикацией моих лекций. Так как подходящего учебника для моего курса не было, то я после каждой лекции записывал её, готовя к печати. Петровский, бывший одновременно заведующим кафедрой дифференциальных уравнений и ректором университета, обещал мне издать мои лекции к концу курса в университетской типографии ротапринтным способом. Учебный год стал подходить к концу, приближались экзамены, и оказалось, что заведующий университетским издательством некий Цейтлин решительно отказывается печатать мои лекции, якобы издательство перегружено «другой, более важной работой». При мне происходило несколько встреч Петровского с Цейтлиным, причём Петровский очень ненастойчиво «уговаривал» Цейтлина пойти всё же навстречу мне и издать мои лекции, а тот резко отвечал, что ничего не может сделать.

Пришлось печатанием заниматься мне самому. Я нашёл какую-то ротапринтную типографию, доставил туда бумагу, рукопись, конечно ещё не законченную, и сам нанимал человека для вписывания формул в печатный текст. Незадолго до окончания учебного курса было изготовлено 300 экземпляров моих лекций. Бумагу для печатания этих лекций я сам добывал и привез в типографию. Точно так же, отпечатанные экземпляры я доставил сам на автомобиле в университет и сдал в деканат с тем, чтобы книжки были переданы в библиотеку.

Библиотека, однако, отказалась принять мои книжки, мотивируя это тем, что они стоят дорого — 30 рублей каждый экземпляр — и если их заставят за них платить, то они разорятся. Таким образом, книги, нужные студентам для подготовки к экзаменам, лежали бесполезной кучей в деканате, а библиотека не брала их. Кончилось тем, что я устроил Петровскому скандал, вызвав его с заседания Президиума АН СССР. И только тогда он распорядился, чтобы библиотека приняла книги. Они стали доступны студентам!

Оба эти инцидента — первый с зарплатой, а второй с книгами — привели меня к мысли, что Петровский без сочувствия относился к тому, что я читаю лекции в университете по его специальности. Я вторгся в его область деятельности, и это не радовало его. Позже директор издательства Цейтлин был посажен на длительный срок за какие-то финансовые махинации.

Лекции имели большой успех у студентов. В конце последней лекции студенты преподнесли мне корзину цветов, чего раньше не бывало. Трое из них — Д. В. Аносов, Н. X. Розов и М. И. Зеликин — стали в дальнейшем моими учениками. Все они теперь пользуются большой известностью как математики.

Было бы правильно в дальнейшем передать мой курс одному из моих учеников — Гамкрелидзе или Мищенко. Но при том отношении, которое сложилось у меня с заведующим кафедрой И. Г. Петровским это было невозможно. Таким образом, наша деятельность в университете по дифференциальным уравнениям прерывалась.

Позже на основе моего ротапринтно изданного курса лекций путём дополнений и переработки я написал книгу — учебник для государственных университетов — «Обыкновенные дифференциальные уравнения», который был издан главной редакцией физико-математической литературы[47]. Через короткое время после появления книги в печати я получил от профессора С. Лефшеца из США копию его рецензии на эту книжку.

Без преувеличения можно сказать, что рецензия эта была восторженной. Лефшец писал, что я вывел курс обыкновенных дифференциальных уравнений из списка наиболее скучных предметов и сделал его интересным. Очень скоро этот учебник был переведён в США на английский язык.

Позже, в 1975 году, когда учебник вышел в Советском Союзе уже четвёртым изданием, ему была присуждена Государственная премия.

* * *
Зимой 1956–1957 годов у меня начала развиваться лёгочная болезнь. При катании на лыжах я быстро потел и покрывался холодным потом и не мог высохнуть при отдыхе. Возможно, что развитие болезни стимулировалось моей матерью и Лизой, которые устраивали мне грандиозные скандалы этой зимой.

В начале лета 1957 года я нашёл себе подрядчика, который брался строить мне дачу в Новодарьино. Можно себе представить, если бы это началось, это было бы мучительно выматывающим делом для меня, зная по опыту других. Но тяжёлая болезнь помешала мне развернуть строительство. Летом мы поехали с матерью в санаторий «Узкое», и довольно скоро после приезда в санаторий я слёг, тяжело заболев. Начала повышаться температура, чувствовал себя скверно. Совершенно потерял силы. Сперва какой-то приглашённый консультант поставил мне диагноз воспаление желчного пузыря, на основании чего меня стали кормить диетической голодной пищей. Но мне становилось хуже.

И тогда удалось пригласить того самого Вовси, который ещё в Кисловодске поставил мне диагноз воспаление лёгких. Осмотрев меня, Вовси заявил, что ещё в Кисловодске у меня был туберкулёз и теперь произошёл рецидив. У меня ничего не болело, но была страшная слабость. При засыпании хотя бы на полчаса я весь покрывался потом, так что нижние рубашки на мне промокали полностью. За ночь я несколько раз менял рубашки, вешая одну на просушку около электрической печки, а другую, высушенную, надевал. Меня начали лечить стрептомицином, пенициллином и фталозитом. После двух месяцев лечения наступило некоторое улучшение, температура упала. Я вознамерился выйти в парк, чего до этого времени не мог сделать. Достаточно было надеть костюм, как я полностью обессилел и уже не мог спуститься по лестнице. Лето было очень тёплое, и я стал выходить в парк, надевая не костюм, а пижаму, что было уже доступно моим силам. Я проболел в «Узком» четыре месяца, и вернулся домой осенью 1957 года совершенно обессиленный. Тяжёлое лёгочное заболевание привело меня к мысли, что дальнейшие поездки по санаториям на юг для меня мало доступны. Следует завести дачу. Но строить её у меня уже не было сил. Я пошёл по другому пути.

Ещё в конце 40-х годов по распоряжению Сталина под Москвой было построено три дачных поселка для академиков. Это были стандартные хорошие финские дачи, все совершенно одинаковые. Каждый академик получал в подарок такую дачу или мог получить деньги, если он этого хотел. Так Колмогоров вместо дачи получил деньги — 120 тысяч рублей. По каким-то причинам не все дачи были раздарены, часть осталась собственностью Академии наук. Эти дачи сдавались в аренду не только академикам, но и членам-корреспондентам. Вот я и стал добиваться для себя дачи, чтобы взять её в аренду. Оказалась свободной дача в поселке Абрамцево. В конце зимы 1957–1958 годов мы посмотрели её и решили арендовать. В начале лета 1958 года, мы выехали на арендованную дачу и поселились там на всё лето.

Абрамцево было не очень подходящим для моего здоровья местом. Поселок окружён огромным лесом, тянущимся на десятки километров, и был очень сырой. Я остро чувствовал это особенно по вечерам. Возвращаясь с прогулки, я часто был покрыт холодным противным потом. В Абрамцево я дружил с двумя двенадцатилетними девочками. Одна была дочерью водителя, а другая дочерью врача. Обе, кажется, Наташи. С ними я часто гулял по посёлку. Это лето памятно для меня очень трудными отношениями с матерью. Дача, которая радовала меня, вызывала у неё злобу. Ей принадлежала следующая чёткая формулировка по поводу дачи: «Будь она проклята, чтоб она сгорела, я её сожгу!» Тем летом, когда я жил в Абрамцево, произошли два очень важных события в моей жизни, но о них ниже.

Избрание меня академиком

В начале лета 1958 года после пятилетнего перерыва произошли выборы в Академию наук, на которых я был избран академиком. Я был настолько уверен в том, что меня на этот раз изберут, что совершенно не волновался. Три основные математические организации Москвы — Стекловский институт, мех-мат МГУ и Московское математическое общество — все выдвинули меня, причём каждая выдвинула только меня одного. Мою кандидатуру энергично поддерживал И. М. Виноградов. Для этого он даже выучил топологическую терминологию. Мои достижения в теории колебаний, в теории управления тогда ещё не воспринимались, как выдающиеся. Их значение выяснилось позже. Я спокойно дожидался выборов. Избрание открывало для меня новые возможности. В первую очередь, я хотел использовать их для покупки дачи в более здоровом климатически посёлке.

Лето 1959 года мы опять провели в Абрамцево. Я обратился к Президенту АН СССР Несмеянову с просьбой продать мне дачу при первой же возможности. Дачу можно было купить в академическом посёлке по разрешению Президиума АН члену Академии наук либо у наследников, желающих продать её, либо у Академии наук, так как часть дач оставалась собственностью Академии. В начале 1959 года умер академик Г. М. Кржижановский, у которого была дача. Он завещал своё имущество, в частности дачу, своей домашней работнице, которая ухаживала за ним в последние годы его жизни. Эта женщина и продала мне свою дачу.

Зимой 1959–1960 годов без нашего надзора дача была очень грубо отремонтирована ремонтно-строительным управлением Академии. Изнутри она была полностью окрашена масляной краской — потолки, стены, полы. Летом 1960 года мы поселились в ней. Внутри сильно пахло масляной краской. Эта масляная краска портила нам жизнь в течение многих лет. Сперва она пахла, а потом начала осыпаться и превращаться в пыль. Только в самое последнее время мы спаслись от этой краски: обили стены и потолки фанерой и другими материалами, а пол сделали заново. Счистить краску было невозможно: на полу она составляла такой толстый слой, что к ней прилипала мебель и утопала в ней своими ножками. Теперь дача приведена в нормальное состояние, и мы очень любим с женой пользоваться ею. Совершенно очевидно, что для нашего здоровья это очень важно.

В посёлке есть теплоцентраль, так что зимой дача отапливается совершенно независимо от нас и мы в любой момент можем туда приехать. Есть городской телефон, так что можно много дел сделать и не выезжая в Москву. Над участком мы с Александрой Игнатьевной тоже много потрудились. Посёлок построен был в густом еловом лесу. И наш участок был покрыт огромными ёлками, что делало дачу сырой и холодной летом. Мы добились от лесничества разрешения спилить значительную часть ёлок. Теперь на участке остались березы, дубы, липы, рябины и другие деревья.

Второе важнейшее событие в моей жизни, происшедшее в начале лета 1958 года, во время моего пребывания в Абрамцево, было знакомство с моей теперешней женой — Александрой Игнатьевной.

Случилось так, что в начале лета 1958 года Александра Игнатьевна находилась временно в Абрамцево в качестве поселкового врача. Она использовала свой отпуск для приработка. Основным местом её работы был Институт Склифосовского, где она проработала довольно долго и получила большой опыт квалифицированного врача. Она серьёзно относилась к обязанностям поселкового врача. Очень хорошо помню её первый визит к нам. Тогда я серьёзно нуждался в медицинской помощи, как по состоянию лёгких, так и по другим соображениям. В частности, у меня держалось высокое давление. В связи с этим я часто посещал медпункт для измерения давления и для встреч с Александрой Игнатьевной, которая мне нравилась.

Очень интересной была встреча Александры Игнатьевны с Делоне, который тоже арендовал в Абрамцево академическую дачу. Когда она пришла к нему, он прямо спросил ее: «Вы замужем?» Не успела она ответить на столь неожиданный вопрос, он тут же сказал: «А у нас есть математик, которому очень нужна жена. И мы скоро выберем его академиком». Он назвал моё имя. Теперь я в шутку говорю, что Делоне сосватал нас и тем оказал мне огромную услугу.

Даёт повод для шуток также первая встреча Александры Игнатьевны с академиком И. Г. Петровским, который имел в Абрамцево дачу. При первом же визите он наградил Александру Игнатьевну великолепным букетом своих цветов, которые собрал сам в своём цветнике. В дальнейшем жена Петровского, строгая дама, не допускала этого. Но первый букет он вручил ей сам. А так как Александра Игнатьевна имела слишком много цветов, то, идя по пути, отнесла этот букет цветов нам, а несколько позже Петровский обнаружил его у меня. Я говорю теперь в шутку, что с этого началась порча наших отношений с Петровским: я отбил у него очень милую молодую женщину, нашу врачиху.

Наши отношения с Александрой Игнатьевной, вначале чисто деловые, медицинские, быстро приобрели личный характер. Но это не был роман, и вначале наши отношения не были даже флиртом. В течение длительного времени отношения наши были чисто дружескими, человеческими. Мы вызывали друг у друга большой интерес и симпатию как люди. Нам никогда не было скучно при встречах. И теперь, скажу наперед, прожив вместе около тридцати лет, нам не бывает скучно друг с другом. Я всегда спешу домой, чтобы поскорее встретиться с моей женой.

В тот период, когда Александра Игнатьевна была врачом в Абрамцеве, мы много гуляли с ней по окрестным местам. Она рассказывала мне о себе, о своей работе, а я — о своей. Зимой это знакомство продолжалось, главным образом телефонное. Но были иногда и встречи. Помню, когда она в первый раз пришла ко мне домой, она была совершенно замученной и усталой. Она много работала. Почти не имела свободного времени. Помню один шутливый разговор с ней по телефону. Она спросила меня: «Лев Семёнович, когда вы думаете получить Ленинскую премию?» Конечно, это была шутка. Но я очень серьёзно ответил, что получу её в 1962 году. И это была истина, которая подтвердилась позже. Мой уверенный ответ показался Александре Игнатьевне странным, но в действительности я всё точно планировал. К этому времени должна была выйти наша совместная книжка четырёх авторов.

А. И. Понтрягина. Москва, 1968 г.


Наши длительные чисто человеческие отношения предшествовали браку, сыграли очень важную роль в его укреплении. К моменту брака мы уже были связаны между собой глубокой дружбой, огромным взаимным интересом и уважением. Вначале моя мать очень доброжелательно относилась к моей жене. Но затем мы совершили неосторожность, оставив её вдвоем с домработницей, всё с той же Лизой, на некоторое время. И та, пользуясь своим большим влиянием на мать (ей уже минуло восемьдесят лет), настроила её против Александры Игнатьевны.

Думаю, что нашу домработницу Лизу вдохновила судьба домработницы Кржижановского. Она старалась испортить наши отношения и добиться развода. Но это не удалось, так как любовь к Александре Игнатьевне полностью захватила меня и никакими силами уже нельзя было разрушить наш брак. Можно было только портить нам жизнь и здоровье, это и делала с успехом моя мать вместе с Лизой в течение двенадцати лет. Трудность с Лизой заключалась ещё в том, что она ко времени нашего брака жила в нашей квартире уже не в качестве домработницы, а в качестве пенсионерки. Выселить её из нашей квартиры было почти невозможно, хотя она и стояла на очереди в райисполкоме на комнату. В райисполкоме мне объяснили, что она никогда не уйдёт от нас в комнату, которую ей могут предоставить. Зачем ей из хорошей квартиры выезжать в неизвестную комнату? Мне посоветовали обратиться в Академию наук с просьбой предоставить ей комнату из фондов Академии. Я это и сделал. Управляющий делами АН СССР Г. Г. Чахмахчёв помог мне в этом. До сих пор я ему благодарен.

Комната Лизе была предоставлена, но она не очень спешила принимать её, хотя, конечно, желание получить собственную комнату было велико. Но мать очень не хотела, чтобы Лиза от нас уехала. Здесь я проявил чудеса изобретательности и энергии. Я повёз Лизу в жилищное управление АН СССР, и там ей объяснили, что если она не возьмёт комнату сейчас, то потеряет её. Мы убедили её тут же написать заявление, в котором она соглашалась переехать. С этим заявлением я немедленно отправился в наше домоуправление и она тут же была выписана из нашей квартиры. Эту операцию я провёл очень спешно, рискуя опоздать на свой семинар, на который сразу же отправился, не заходя домой. По возвращении домой я был встречен взрывом ярости моей матери. За время моего отсутствия Лиза рассказала обо всём происшедшем, и мать сразу же бросилась в домоуправление, чтобы приостановить выписку. Но ей сказали, что операция уже необратима.

После того как Лиза получила комнату и лишилась юридического права проживать в нашей квартире, решение вопроса о выезде её всё же не было простым. Мать сопротивлялась её выезду. Но, наконец, через несколько месяцев мы организовали «торжественный» выезд. Я нанял грузовик, созвал своих друзей, помочь Лизе погрузить мебель, которую она получила от нас, и мы вывезли её в её комнату. Но и после этого она ходила к нам и натравливала мать на нас с женой. Впрочем, когда Лиза перестала приходить, наше положение мало изменилось. Мать проявляла достаточную активность и самостоятельно. Это продолжалось до самой её смерти в 1971 году. Мать умерла в возрасте 92,5 лет.

Наша совместная жизнь с Александрой Игнатьевной вначале не была омрачена скандалами с моей матерью. Но, конечно, характер отношений сильно изменился, и нам нужно было узнать друг друга до некоторой степени заново. Оба мы имели в прошлом первый неудачный брак и потому понимали, что необходимо проявлять большую терпимость и внимание друг к другу. Отношения наши были очень хорошими, но некоторая принуждённость в них всё же была в начале брака. Она усугублялась тем, что мы постоянно находились в семье, где присутствовали недоброжелательные к нам лица. Только когда мы уехали летом 1961 года вместе в Кисловодск и остались по-настоящему вдвоём, мы почувствовали полную непринуждённость в отношениях и полное счастье. Мы много гуляли, читали и наслаждались бездельем и природой.

Жизнь в Кисловодске нам так понравилась, что при первой же возможности мы поехали туда снова. Это произошло в начале 1961 года. Из Москвы мы выехали 7 января. Я хорошо запомнил эту дату, потому что в этот день как раз произошло несчастье с Ландау и по дороге водитель, который вёз нас на вокзал, рассказал нам о случившемся.

На этот раз жизнь в Кисловодске не была такой удачной, как в первый. В самом начале заболел я. У меня поднялась температура и нам казалось, что возвращается моё старое лёгочное заболевание. Это было очень страшно. Однако скоро выяснилось, что это не лёгкие, а инфекционный грипп, который тогда свирепствовал. Я довольно быстро выздоровел. Мы стали вместе много гулять. Тяжело переживаядомашние неурядицы, мою болезнь, Александра Игнатьевна уже к концу нашего пребывания в Кисловодске, почувствовала себя плохо. Это было начало болезни, приведшей к порче сердца и сосудов на много лет.

После возвращения в Москву почти сразу она была положена в нашу академическую больницу, но больших результатов это не дало. Летом 1962 года у неё удалили гланды, что привело временно к улучшению, так что мы смогли осенью поехать на конгресс в Стокгольм. Но с тех пор её болезнь уже не оставляла нас в покое в течение восемнадцати лет.

В 70-е годы, когда я, став членом Исполкома Международного союза математиков, должен был каждый год в точно определённое время ехать за границу, поездки эти стали тяжелы для Александры Игнатьевны. Случалось иногда, что намеченная накануне поездка утром оказывалась невозможной для неё. Она оставалась лежать в постели, в то время как я отправлялся за границу с другими людьми.

После смерти моей матери в 1971 году Александра Игнатьевна при таких поездках оставалась совершенно одна в квартире в тяжёлом состоянии. А я покидал её с тяжёлым сердцем. Почти каждую весну она болела, около месяца проводила в постели. Только летом 1980 года, когда мы оба перешли на растительную пищу почти полностью, здоровье у нас обоих улучшилось. Александру Игнатьевну оставило её сердечное заболевание, а меня лёгочное. И хотя мы вынуждены отказаться от очень многих вкусных вещей, но всё же благодарим судьбу за то, что она послала нам способ борьбы с болезнями. До этого в течение ряда лет Александра Игнатьевна как врач проводила многочисленные попытки лечения себя и меня, но они не были удачными и не приводили к радикальным результатам. Привлекались также другие врачи и профессора. Теперь результаты кажутся надёжными, но требуют полного изменения образа жизни в смысле питания и большого воздержания в еде.

Одна из более ранних попыток лечения сердечного заболевания заключалась в поездках в Коктебель. Это восточная часть Крыма, степная и довольно сухая. Первый раз мы поехали туда осенью 1965 года, когда кто-то сказал Александре Игнатьевне, что эти поездки могут дать ей облегчение. А потом ездили туда в течение нескольких лет до 1980 года включительно. Летом 1966 года с нами был в Крыму Евгений Фролович Мищенко, с которым мы там усердно занимались задачей убегания в дифференциальных играх, но безуспешно. Радикального улучшения здоровья Александра Игнатьевна от этих поездок всё же не получила.

Часть V

Первые поездки за границу

Моя мечта о поездке за границу начинается с того времени, когда в 1932 году я получил приглашение от Лефшеца поехать туда с матерью на год. Но впервые поехал только через 26 лет в 1958 году на Эдинбургский конгресс, уже будучи академиком, когда мне почти исполнилось 50 лет. Между 1932 и 1958 годом я получал многочисленные приглашения на поездки за границу, но поехать мне не удавалось. В частности, на предыдущий конгресс 1954 года в Амстердам. Тогда, насколько я знаю, поехали Александров, Колмогоров, Никольский и Панов[48].

Как это бывает у нас обычно, вся группа едущих на конгресс в Эдинбург математиков была разбита на две части — делегатов и туристов. Делегаты и туристы ехали в Эдинбург все вместе, жили там и возвращались обратно отдельно друг от друга, имея различный юридический статус. Делегаты ехали за счёт государства, получали на руки некоторое количество валюты, которую по своему усмотрению расходовали в Англии на пищу и покупки. Туристы же заранее сами оплачивали туристические путевки, которые обеспечивали им проезд, полный пансион в Эдинбурге и некоторое очень небольшое количество валюты на руки.

Я как пленарный докладчик был включён в число делегатов, но ехал без матери, один. Среди делегатов, насколько помню, были И. М. Виноградов, Н. И. Мусхелишвили, Н. Н. Боголюбов, П. С. Александров, А. Д. Александров и кажется другие. Всё это были очень почтенные люди, почти все старше меня. Младше был только А. Д. Александров. Мне трудно было рассчитывать на их помощь во время путешествия и пребывания в Эдинбурге, а в помощи я нуждался. Поэтому я прибился к наименее почтенному и наиболее молодому из них — А. Д. Александрову.

Мы летели через Париж. На аэродром Орли в Париже мы прибыли поздно вечером. Оттуда нас отвезли в город и поместили в отеле. Для ночёвки я получил отдельный номер и ночью с волнением слушал французский говор с улицы через окно. Утром нас привезли обратно на аэродром и отправили в Лондон на самолёте. В Лондоне мы отправились на некоторое время в наше посольство, где пообедали и получили советы, как ехать в Эдинбург на поезде. Так как в Эдинбург мы должны были приехать поздно вечером, почти ночью, то мы очень просили сотрудников посольства предупредить кого-нибудь из Оргкомитета в Эдинбурге, чтобы нас там встретили. Иначе мы просто не знали, куда нам деваться.

Железнодорожные порядки в Англии сильно отличались от наших. Меня поразил тот факт, что уже купленные билеты надо было ещё перед самой посадкой в поезд регистрировать и получать номера мест, на которых будешь ехать. Эта операция сопровождалась суетой и толчеёй. Весь наш багаж ехал отдельно, что вызывало у нас некоторое беспокойство.

На вокзале в Эдинбурге нас никто не встретил. Мы сбились кучкой и долго стояли около своих вещей, чувствуя себя совершенно беспомощными. Обращались к железнодорожным работникам с просьбой сообщить что-нибудь об Эдинбургском конгрессе, но они ничего не знали. Наконец решили сделать попытку получить места при вокзальном отеле. Нам сразу сказали, что свободных номеров нет, но когда узнали, что мы русские, то сообщили, что для какой-то группы русских забронированы номера. Оказалось, что это для нас. Гостиница была очень хорошая. Мы с А. Д. Александровым получили отдельный номер на двоих. Устройство гостиницы меня также поразило: при очень хорошем номере не было ни уборной, ни ванной. Для того, чтобы пойти в уборную, надо было пройти огромное расстояние, что меня очень затрудняло.

На другой день мы встретились с нашими туристами, которые уже прибыли в Эдинбург. Группу туристов возглавлял Е. Ф. Мищенко. Среди туристов было гораздо больше молодёжи, которая могла мне помочь, и я попросил разрешения отколоться от группы делегатов и находиться с туристами. Мне было разрешено.

Я с радостью переселился из роскошного, но неудобного отеля в более скромное студенческое общежитие, которое оказалось всё же очень хорошим. Получил в нём отдельную комнату, при ней, правда, не было ни уборной, ни ванной. И то, и другое находилось близко, вполне доступно для меня. В комнате имелась очень простенькая кровать, застеленная тонкими шерстяными одеяльцами. Эти одеяльца лежали и под простыней, и сверх простыни, на пододеяльнике. Шерстяная подстилка под простыней предохраняла от сырости, а многослойное покрытие давало возможность регулировать температуру этого накрытия. После я стал использовать и то, и другое у себя дома. Это разумно.

С «туристами» мой быт в Эдинбурге полностью наладился. Я проводил там время либо с Е. Ф. Мищенко, либо с Ю. В. Прохоровым, либо с Л. Н. Большевым или с кем-то ещё, не помню с кем именно.

Мы с Мищенко стали готовить мой доклад. В Эдинбурге я встретил Лефшеца, который помог мне организовать переводчика, а именно: Липмана Берса. Доклад был подготовлен очень хорошо и происходил следующим образом. Я говорил по-русски отдельными фразами, Мищенко писал соответствующие формулы, а Липман Берс сразу же переводил эти фразы на английский язык. Этот процесс был заранее тщательно отрепетирован. Для этого мы с Мищенко посетили Липмана Берса в гостинице, где он жил.

С. А. Лефшец и Л. С. Понтрягин на математическом конгрессе в Эдинбурге. 1958 г.


Тут произошёл забавный случай. Для поездки к Берсу мы решили взять такси. Когда садились в такси, таксист почему-то отказался нас везти. Но, наконец, согласился. Оказалось, что гостиница находится просто на другой стороне той площади, на которой мы нанимали такси. Поэтому он и не хотел нас везти.

Липман Берс хорошо говорил по-русски и сразу мне очень понравился. Я всё пытался дознаться у него, является ли мой результат — принцип максимума — новым или нет. Но он этого не знал.

Среди туристов находилась и О. А. Ладыженская, с которой мы, таким образом, часто встречались в Эдинбурге. В общежитии я познакомился также с новыми для меня совершенно обычаями Англии. Это — система оплаты расходов за электричество. Кроме электрических лампочек, которые можно было включать свободно, в моей комнате имелся и электрический камин с несколькими розетками для включения электроприборов. Но для того, чтобы использовать всю эту аппаратуру, нужно было опускать в камин монету. Я узнал также, что в Англии имеется шесть различных систем электрических вилок для включения электроприборов. Все эти способы включения имелись при камине, но моя электробритва к ним не подходила. Бриться я ходил в кухню где выстраивалась очередь к электрической розетке.

Возвращались из Эдинбурга делегаты и туристы опять раздельно. У туристов было дополнительное путешествие по морю на корабле. Мы, делегаты, в нём не участвовали и возвращались раньше. Помню, что в Москву мы прибывали на советском самолёте ТУ-104. Я сидел рядом с П. С. Александровым. Когда мы подлетали к Москве, и самолёт уже готовился к спуску, П. С. Александров сказал: «Ну, вот, слава богу, опасность уже миновала». Тут я ему и объяснил, что опасность как раз и начинается при посадке.

На обратном пути из Эдинбурга, в Лондоне, я провёл один очень приятный день с П. С. Александровым и Б. В. Гнеденко. Это было уже после того, как все туристы уехали, и я оказался опять в группе делегатов. Мы посетили пакистанский ресторан, где ели какую-то «огненную» пищу, потом гуляли по Лондону и по лондонским паркам. Всё это было хорошо знакомо П. С. Александрову. Он даже выкупался в парке. Потом где-то вместе ночевали. По наущенью Мищенко я приобрёл в Лондоне электрическую бритву «Ремингтон», чего не хотел делать, так как у меня уже была советская электрическая бритва. Но Мищенко оказался прав: «Ремингтон» была лучше, чем наша бритва, во много раз.

В Москву я вернулся поздно вечером и на академическом автомобиле доехал до своей квартиры, которая была пустой, моя мать и Лиза находились на даче. Так как автомобиль вёз Виноградова прямо в Абрамцево, где находилась моя дача, я послал к ним записку с просьбой вернуться в Москву. На той же машине, которая отвезла Виноградова, моя мать вернулась на московскую квартиру, где мы и встретились.

От Лефшеца я узнал в Эдинбурге, что в Америке у меня хранится довольно значительная сумма денег за мою книжку «Непрерывные группы», которая там была переведена под заглавием «Топологические группы». Несколько позже Лефшец купил и прислал мне в Москву мой первый хороший магнитофон «Грюндиг». Это — четырёхдорожечный стереофонический магнитофон. Он и сейчас ещё используется мною для некоторых целей в институте. До этого я получил двухдорожечный восточногерманский магнитофон, который мне прислали из Германии в счёт оплаты издававшихся там моих книг. С тех пор магнитофон прочно вошёл в мой быт.

Моя следующая поездка за границу была в 1962 году, осенью, также на Международный конгресс математиков, который на этот раз состоялся в Стокгольме. Главной примечательностью этой поездки было то, что я ехал теперь со своей женой — Александрой Игнатьевной Понтрягиной. Благодаря этому и благодаря тому, что у меня был только маленький десятиминутный доклад, а не пленарный, мы были туристами, хотя к этому времени я был уже академиком, общеизвестным выдающимся математиком, но я не был влиятельным членом Академии. Поэтому включение меня с женой даже в список туристов было связано с значительными трудностями. Мне рассказывали, что глава делегации Лаврентьев с трудом включил нас в этот список. Но в конце концов мы были включены и поездка состоялась.

Мой маленький десятиминутный доклад опять переводил Липман Берс. Формулы писал и готовил доклад со мною Л. Н. Большев. Александра Игнатьевна присутствовала при подготовке доклада и была поражена той бессвязностью речи, которая была у меня на первых порах подготовки. Она ещё не привыкла к тому, что всякое действие с моей стороны должно быть тщательно подготовлено и на первых порах оно выглядит весьма бесформенным. Сам доклад был сделан хорошо, я уложился в свои десять минут. Его содержание не представляло значительного математического достижения. Это был некий паллиатив. Не умея подойти к игровой задаче правильным способом, мы пытались с Евгением Фроловичем Мищенко решить её в терминах теории вероятностей. Это решение было получено и представляло собой некий результат из теории вероятностей, правда, не очень значительный.

Быт туристов в Стокгольме был устроен много хуже, чем делегатов. Делегаты были поселены в хороший загородный отель, где я был однажды. А нас поместили внутри города, в дрянной отель. Наша комната выходила окнами на автомобильную стоянку, где постоянно воняло и грохотало. Кроме того, рядом с отелем была церковь, которая звонила каждые четверть часа, отбивая время, и это не давало нам спать. Наша комната представляла собой крошечный пенал, в котором была одна кровать, её занимал я, и диван-кровать. Устройство последнего было очень странным. На день его запирали, чтобы нельзя было превратить его в кровать. Превращение дивана в кровать происходило при помощи откидывания его спинки, задняя сторона которой представляла собой матрац кровати. Запирание его на день висячем замком нам объяснили тем, что был случай, когда крышка откинулась и прижала к стенке постояльца.

Кормили туристов в Швеции при помощи так называемого «шведского стола». На столе стояла еда, предназначенная для всей нашей группы. Все должны были подходить и произвольным образом брать себе пищу и нести её к своему месту у обеденного стола. Так как Александра Игнатьевна прежде всего должна была определить меня на какое-то место за обеденный стол, то к еде она оказывалась последней в очереди из тридцати советских математиков-туристов. В первый заход она брала пищу для меня, и тогда уже оставалось мало что взять, а во второй заход — для себя, и тут уже вообще ничего не было. Единственным человеком, который проявлял к ней внимание и помогал в этом деле, был Игорь Ростиславович Шафаревич. Остальные просто были заняты собой и едой. В этом смысле первое знакомство с математиками произвело на неё неблагоприятное впечатление. Я хорошо помню, как она чуть не плакала от того, что она постоянно была голодной.

В отеле, где мы жили, к советским постояльцам относились недоброжелательно. Мы завтракали в отеле, и на нашем столе не было советского флажка, хотя для представителей других наций флажки выставлялись. Мы долго добивались, чтобы поставили советский флажок, но это было сделано только после того, как в Советском Союзе произошло выдающееся космическое событие. В Стокгольме нам, конечно, хотелось походить по магазинам и хотя бы посмотреть, что там продаётся, так как денег на покупки у нас на первых порах не было. Но нас так запугали на инструктажах перед поездкой, что мы даже боялись ходить в магазины, думали, что сейчас же подвергнемся провокации и нас обвинят в том, что мы что-то украли. Позже один американский участник конгресса передал мне небольшую сумму в валюте в счёт моего гонорара за книгу «Топологические группы», изданную Принстонским университетом, и мы получили возможность походить по магазинам уже с целью кое-что купить. Но и тут мы всё время боялись.

Эта поездка в Стокгольм доставила нам большую радость. Очень приятной была туристическая часть поездки. Это было путешествие из Стокгольма в Гётеборг по каналам через Швецию. Мы проезжали каналы и большое водохранилище. В водохранилище было сильное волнение, так что многие страдали морской болезнью, в том числе и Александра Игнатьевна. Я же качке совершенно не поддавался. Помню, как она временами выскакивала из крошечной каютки, в которой мы ехали, и подходила к борту пароходика.

Из Гётеборга в Стокгольм мы возвращались поездом. Ехали в трёхместных купе, причём полки были расположены в три этажа одна над другой. Нам с женой дали отдельное купе. Сложная проблема была с нашими математическими дамами — Ольгой Ладыженской и Ольгой Олейник. Хотели поместить их вместе в отдельное купе. Но это испортило бы им настроение. Не помню уже, как тогда была разрешена эта проблема. Не помню, где — в Стокгольме или в Гётеборге — состоялась очень интересная для нас поездка на пароходе по фьордам.

Там я имел интересный разговор с одним итальянским математиком, фамилии которого сейчас не могу припомнить. Кажется, это был Сегре. Он спросил меня, как решился я перейти от таких разделов математики, которые естественно мне более доступны, к другим, где требуются большие вычисления. Я объяснил ему, что не очень-то боюсь вычислений, так как делаю их в уме довольно легко, а кроме того, меня побуждают к этому этические соображения: я хочу заниматься вопросами, которые важны для общечеловеческих целей. Я рассказал ему также о тех трудностях, которые стоят передо мной в связи с задачей об играх. Он высказал некоторые одобряющие меня общие соображения. Хотя они и не имели конкретных математических последствий, всё же, вернувшись с конгресса, я начал заниматься дифференциальными играми. Сразу стал стараться решить задачу, которую теперь принято называть контрольным примером. Стараясь подойти к ней, я произвёл огромные вычисления. После чрезвычайных усилий мне удалось построить общую теорию, под которую подходил контрольный пример. Тогда я ещё не знал, что дифференциальными играми занимается в Америке Р. Айзекс[49], который также занимался рассмотрением конкретных примеров преследования. Его подходы к решению отдельных задач были очень громоздки в смысле вычислений. Но моего контрольного примера он всё же решить не мог.

Таким образом, конгресс в Стокгольме дал мне толчок к тому, чтобы начать заниматься новым разделом математики, а именно дифференциальными играми. И я преуспел в этом.

Первая поездка в США

Рассказы Гамкрелидзе и Мищенко об их поездке в США в 1962 году вызвали у меня острое желание самому поехать туда. Они помогли мне в этом. Правда, они подверглись некоторому давлению со стороны Александры Игнатьевны. Она сказала Е. Ф. Мищенко примерно следующее: «Лев Семёнович очень хочет поехать в Америку. Если это не произойдёт, будет худо…» Видимо, они поняли, чем это может кончиться.

Поездка состоялась осенью 1964 года. О ней у нас с женой сохранились до сих пор самые лучшие воспоминания. Тогда ещё не было того злобствования со стороны некоторых американцев против всего русского. Оно возникло в последние годы. Мы общались там с Ласалем, Лефшецом, Липманом Берсом и многими другими самым дружеским образом. Это дружеское общение составило главную привлекательность поездки. Пригласил нас университет в Провидансе, где я должен был читать лекции. Поступали приглашения и с других мест.

Тогда ещё не было прямой самолётной связи между Москвой и Нью-Йорком, так что мы летели с пересадкой в Амстердаме. С нами был Д. В. Аносов, а Р. В. Гамкрелидзе и Е. Ф. Мищенко уже находились в это время в США. В Амстердаме, где очень много цветов, я преподнёс Александре Игнатьевне цветы. Не помню, что именно это было, но что-то хорошее. Голландия славится своими цветами.

Нью-Йорк, 1964 г.


Перелёт из Амстердама в Нью-Йорк был длительным и тяжёлым. Особенно тяжело было для Александры Игнатьевны, которая боится самолётов и страдает морской болезнью на них. Я переносил перелёт легче, но тоже устал. В нью-йоркском аэропорту нас встретил Ласаль и сразу же потащил на другой самолёт, летевший в Детройт. Из Детройта мы с Ласалем и Аносовым полетели в близлежащий небольшой, но очень приятный городок Эн Арбор, где в то время происходила конференция. Там нас на аэродроме тепло встретили на автомобилях Лефшец и много других людей, в том числе Мищенко и Гамкрелидзе. Они были уже там.

На конференции в Эн Арборе. 1964 г. Проф. Чезаро, Е. Ф. Мищенко, Л. С. Понтрягин, Р. В. Гамкрелидзе.


Наше путешествие по Соединённым Штатам было устроено так, что мы с женой воспринимали это как праздник в нашу честь. На этой конференции я рассказал свой первый результат по дифференциальным играм. Айзекс, находившийся среди слушателей, сообщил мне, что он уже давно занимается аналогичными проблемами. Но ту задачу, которую решил я, ему решить не удалось. Он решил похожую, но более простую задачу. Он рассказал мне, что решает эти задачи при помощи уравнений в частных производных методом, который теперь называется методом Беллмана, хотя в действительности он был предложен Айзексом задолго до Беллмана. Но работы Айзекса были засекречены и потому не были общеизвестны. Айзекс подарил мне книжку, на которой было написано: «Для служебного пользования в военно-воздушном флоте». Он объяснил мне, что ничего секретного в этой книжке уже нет.

Из Детройта мы перебрались в Провиданс, вероятно самолётом, сейчас не помню, как именно. Там нас поместили в небольшую, но очень странную гостиницу. Мы получили две небольшие, очень старомодно обставленные комнаты. Отель в основном был населён старыми, богатыми американками, которые проводили в нём остаток своей жизни после смерти мужей. Впоследствии в Канаде мне рассказывали, что американки сами выбирают себе мужей, заставляют якобы их напряжённо работать, отчего они скоро умирают, и остаются после этого богатыми вдовами. Впрочем, это могла быть шутка. Вот такими женщинами, по-видимому, и был заселён наш отель. Я прозвал его «Old ladies hotel». Цены на пищу в этом отеле были чрезвычайно высокими, так что мы ходили есть в другие места рядом с отелем.

В университете в Провидансе я рассказал свои результаты по дифференциальным играм. Должен был оставаться там дальше, но вскоре получил другие приглашения. Прежде всего, это была конференция, организованная огромной американской фирмой IBM, изготовляющей вычислительные машины. Конференция происходила вблизи Нью-Йорка, в так называемом «Country Club», т. е. в «загородном клубе», устроенном для очень богатых людей. В отеле этого клуба мы получили роскошные апартаменты. Там мы встретили Лефшеца и многих других дружески относящихся к нам математиков, в том числе Нейштадта, который пропагандировал в Америке наши работы по оптимизации и организовал издание перевода нашей основной книжки. Там я вновь повторил свой доклад о дифференциальных играх.

Путешествие из Провиданса в «Загородный клуб» было необычайно интересным. Нас вёз на автомобиле профессор Ласаль 300 миль. Ехали по великолепному шоссе среди красивых осенних лесов. Но нигде нельзя было остановиться и погулять в этом очаровательном лесу — это запрещалось, так как все эти леса — частное владение!

Америка приоткрылась нам с другой стороны. Кажется, во время этого путешествия Александра Игнатьевна наблюдала страшное зрелище. На шоссе лежала сбитая автомобилем девочка лет десяти, но ни один автомобиль не останавливался, чтобы помочь ей. Александра Игнатьевна, потрясённая, стала просить наших хозяев остановиться… Но нас мчали дальше и дальше… Ласаль объяснил нам, что будут приняты меры и без нас, а останавливаться не разрешается.

Из «Загородного клуба» нас повезли в Нью-Йорк по приглашению в Курантовский институт, который был при Нью-Йоркском университете. Там жили мы в отеле, который носил название, соответствующее своему адресу: «Дом номер один на пятой авеню».

Из Нью-Йорка мы отправились в Принстон, по приглашению Принстонского университета. Мой доклад был посвящён исключительно задаче преследования. Мне задали вопрос: не занимался ли я задачей убегания. Эта задача тоже представляет большой интерес, и после в Москве я ею занялся всерьёз! Её решение потребовало больших усилий и привело к интересным результатам.

В Принстоне мы побывали в гостях в доме Лефшеца. Там же были приняты в доме у выдающегося американского математика М. Морса, с работами которого я познакомился ещё в ранней молодости. Приглашение посетить Морса мы получили от него ещё раньше, будучи в Провидансе или Нью-Йорке. Морс сам приехал за нами, чтобы отвезти к себе в дом на автомобиле. И даже завёз нас по дороге в мастерскую, где чинились очки Александры Игнатьевны. Приём у Морса очень нам запомнился. Мы познакомились со всем семейством Морса. Обедали, фотографировались. Гуляли в саду. Много беседовали. Из Принстона поездом мы отправились обратно в Нью-Йорк, уже в Институт Рокфеллера, куда нас пригласил Кац.

В гостях у М. Морса. Нью-Йорк. 1964 г.


Там нас вновь поразила роскошь апартаментов. По моей просьбе в отель были приглашены Гамкрелидзе и Мищенко. Здесь с Гамкрелидзе произошёл забавный случай. Когда мы спустились к ужину в ресторан после приезда, его остановили и сказали, что без галстука в ресторан входить нельзя. Ему пришлось вернуться за галстуком.

В рокфеллеровском институте нас посетил известный советский дипломат Юлий Михайлович Воронцов, к которому у нас было рекомендательное письмо. Тогда он был аккредитован при Объединённых Нациях. Он показал нам здание Объединённых Наций изнутри и другие достопримечательности Нью-Йорка, в частности, самый высокий дом — знаменитый Эмпайр Стейт Билдинг. Мы были на его верхушке, осматривали оттуда Нью-Йорк. В Нью-Йорке мы осмотрели метро. Это чисто деловое, довольно грязное и мрачное устройство.

В Нью-Йорке были в гостях у Липмана Берса, который радушно принимал нас у себя. Он помог мне осуществить некоторые покупки, которые я сделал в Нью-Йорке. Именно, я купил радиоприёмник «Зенит» и кинокамеру для Александры Игнатьевны фирмы «Болекс». (Всё это безнадёжно теперь устарело.) Она уже давно мечтала приобрести кинокамеру. На этом наше пребывание в Соединённых Штатах окончилось. Прямо из рокфеллеровского института мы отправились на аэродром, чтобы лететь в Москву, домой.

В Провидансе я провёл во время этой поездки лишь незначительную часть времени. Первоначально предполагалось, что из Нью-Йорка я должен вернуться в Провиданс. Но нам уже не хотелось туда возвращаться, так как Александра Игнатьевна была чрезмерно утомлена всеми переездами. Я позвонил Ласалю и сообщил ему о том, что хотел бы не возвращаться в Провиданс. Просил его разрешения, так как он был нашим хозяином в США. Он сразу сказал мне, что должен снестись с Госдепартаментом, и после этого, на другой день, сообщил, что нам разрешено не возвращаться в Провиданс, а остаться в Нью-Йорке.

Из Нью-Йорка мы ездили в гости в загородный дом Куранта, где и ночевали. А вечером слушали семейный концерт.

Ночевка у Куранта была для меня трудной. Сам Курант происходил из Германии, по-видимому, по немецким обычаям полагалось спать под периной, которую мне и предоставили. Но это было для меня совершенно невозможно. Не помню, как я справился с этим. Визит к Куранту был омрачён ещё тем, что на вновь приобретённое замшевое пальто Александры Игнатьевны Курант собственноножно поставил кляксу, наступив на него, когда он помогал Александре Игнатьевне раздеваться. Александра Игнатьевна очень огорчилась, но по возвращении в Нью-Йорк эту кляксу удалось вывести в каком-то чистильном заведении.

Месячное пребывание в Америке было переполнено поездками, различными встречами и приёмами. Всё это было приятно, но утомительно. Приятность впечатлений основывалась на дружественном отношении к нам всех американцев.

Во время этой нашей поездки в США мы с женой объездили много городов, мест, познакомились со многими математиками и с американским образом жизни. Отношения с математиками, как я уже сказал, были самыми дружественными и оставили тёплое впечатление. Что касается американского образа жизни, то основное впечатление заключается в том, что он очень напряжённый, люди много работают и не проводят время впустую.

Во время этого пребывания в Америке Н. С. Хрущёв был снят с поста. Это событие произвело огромное впечатление на американцев. Основной вопрос был: не изменится ли политика Советского Союза в сторону более военную, а не мирную, которую поддерживал Хрущёв. Чувствовался страх перед войной и нежелание воевать. Об этом люди говорили везде: в лифте, в отеле, в магазине, на улице, в кафе, как только узнавали, что мы русские. Я думаю, и теперь американцы не очень стремятся к войне. Это не касается, конечно, администрации, которая хочет войны или, во всяком случае, грозит ею.

Главным научным результатом поездки было то, что случайно заданный мне на докладе вопрос навёл меня на новую задачу — задачу убегания в дифференциальных играх, которой до этого я совершенно не занимался, а занимался только задачей преследования. Хотя обе задачи, казалось бы, тесно связаны друг с другом, мне как-то самому не приходила в голову задача убегания.

По возвращении в Москву я серьёзно занялся ею вместе с Мищенко. Но она оказалась чрезвычайно трудной и никак не связана с задачей преследования. Из задачи преследования для неё ничего нельзя было извлечь, хотя мы долго старались это сделать.

За работой. 1960-е годы.


Первые результаты для задачи убегания были получены нами только в конце 1963 года. В 1969 году я получил более глубокий и тонкий результат, сделав при этом ошибку. Она была исправлена мною в 1970 году, и результаты были включены в мой пленарный доклад в Ницце. Задачей убегания мы занимались с Е. Ф. Мищенко, а потом я один долго и упорно. И результаты давались мне с большим трудом.

При возвращении из США нас на аэродроме встретили родственники Александры Игнатьевны и сообщили, что обе наши матери — моя и Александры Игнатьевны — в больницах, тяжело больны.

У моей матери, которая во время нашей поездки жила на даче, внезапно начался аппендицит с очень высокой температурой — около сорока градусов. В карете скорой помощи её отправили в Москву в больницу, где была сделана срочная операция. Несмотря на свой преклонный возраст (ей было уже восемьдесят четыре года), она хорошо перенесла её, но ещё некоторое время находилась в больнице.

Мать Александры Игнатьевны уже давно страдала от тяжёлой болезни сердца. Временами её помещали для лечения в Институт Склифосовского, где Александра Игнатьевна была врачом. В наше отсутствие её также поместили туда. Но на этот раз болезнь протекала очень тяжело и окончилась смертью. Ещё до смерти матери Александра Игнатьевна сама серьёзно заболела. Это было результатом трудной и утомительной поездки в Америку и тяжёлой обстановки дома, которую создавала моя мать. Поэтому Александра Игнатьевна не могла посещать Марину Павловну в больнице каждый день, а ходила к ней только через день и то с трудом. Вследствие этого она не была у неё накануне её смерти, а та уже чувствовала приближение конца. Это вызвало у Александры Игнатьевны тяжёлые переживания. Сразу же после смерти Марины Павловны Александра Игнатьевна позвонила мне об этом домой. Я тут же поехал в больницу за Александрой Игнатьевной, которая находилась в отчаянии.

Международный конгресс математиков в Москве

Следующий после Стокгольмского Международный конгресс математиков состоялся в Москве в 66-м году. Председателем оргкомитета был И. Г. Петровский, ректор Московского университета. Сперва Петровский даже не включил меня в состав оргкомитета, но несколько позже изменил это решение и включил. Затем Международный консультативный комитет включил меня в небольшую группу лиц, которая должна была рекомендовать пленарных докладчиков. Первая встреча этих лиц для выбора пленарных докладчиков на конгрессе состоялась в Хельсинки. Но Петровский устроил так, что я узнал об этой встрече, когда уже все вернулись. Я туда был просто не допущен. Пленарным докладчиком по оптимизации был приглашён американский математик Беллман. Я и мои ближайшие ученики — Гамкрелидзе и Мищенко — даже не были приглашены сделать какие бы то ни было доклады. Болтянский пользовался благосклонностью Петровского. Не знаю, был ли он приглашён сделать доклад, но во всяком случае его Петровский назначил начальником пресс-бюро при конгрессе.

Помню, что на заседаниях оргкомитета, на которых я присутствовал, я был совершенно одурелым и ничего не соображал от тех скандалов, которые у меня были дома и которые устраивала нам мать.

Мы с женой пришли на открытие конгресса, но вскоре она почувствовала себя плохо и пришлось покинуть собрание. По возвращении домой мы решили, что я с матерью уеду в Мозжинку, а она останется одна дома, чтобы немного передохнуть и прийти в себя. Позже, когда мы вернулись, нам даже удалось устроить приём для знакомых математиков, приехавших в Москву, главным образом из США. Думается, что вечер был удачный и оставил хорошее впечатление. Из американцев были профессора: Беллман, Заде и Хейл с женами. Из советских — Гамкрелидзе с женой, Мищенко и другие.

Таким образом, в конгрессе 1966 года я практически не участвовал, ни в его подготовке, ни в проведении. Был на докладе Беллмана, который внимательно слушал, но доклад был совершенно пустой. Он ничего нового не содержал, всё я знал уже из публикаций. Это был его приём решения задач оптимизации при помощи уравнения в частных производных, так называемого уравнения Беллмана, хотя в действительности это уравнение ещё раньше получено было Айзексом, но не было опубликовано в открытой печати. С Айзексом я тоже имел встречу и пригласил его на обед, который мы осуществили в столовой Академии наук.

После конгресса, по-видимому уже в конце 1966 года, на Президиуме Академии наук СССР Петровский делал отчёт о состоявшемся конгрессе. Я на этом заседании Президиума АН СССР, естественно, не присутствовал, не будучи членом Президиума, но получил позже стенограмму отчёта.

Многие математики были возмущены содержанием отчёта Петровского, и именно поэтому я изучил стенограмму этого отчёта. Петровский пессимистически оценил состояние советской математики. Он указал на то, что ни один из советских математиков не получил Филдсовской медали, которая вручается на конгрессе. Кроме того, он сказал, что ряд разделов советской математики находится в упадке, в частности теория управления. Петровский сказал: «Вот мы пригласили Беллмана, надеялись услышать от него что-нибудь, но тоже не услышали».

На это Келдыш, Президент АН СССР, председательствовавший на заседании Президиума, заявил, что в теории управления наибольшей известностью в мире пользуются сейчас работы Понтрягина по теории оптимизации. На это Петровский ничего не мог возразить. И в заключение Келдыш заявил, что Президиуму трудно судить о состоянии математики, поскольку это специальная область, и рекомендовал Петровскому повторить свой доклад на Отделении математики Академии наук.

Через некоторое время было созвано специальное заседание всех членов Отделения, посвящённое докладу Петровского о конгрессе. Этот доклад уже резко отличался от его доклада на Президиуме. Уже не было речи об упадке советской математики. Я решил напомнить Петровскому о его выступлении на Президиуме. Я взял слово и сказал: «Не все знают здесь, что сегодняшний доклад Петровского имеет предысторию, а именно, его доклад на заседании Президиума АН СССР. Стенограмма этого доклада лежит у меня в кармане. Там Петровский указывает, в частности, на недостаточные успехи советских математиков и на то, что в области теории управления нами не получены достаточно серьёзные результаты. Это не соответствует действительности. Считаю, что я и моя школа получили достаточно значительные результаты, и говорить о неудаче здесь не приходится». Петровский промолчал.

* * *
Уже задолго до Московского конгресса на мир стала надвигаться новая волна сионисткой агрессии. Так называемая шестидневная война 1967 года, в которой Израиль разгромил Египет, резко подхлестнула её и содействовала разжиганию еврейского национализма. Я сам, будучи в санатории «Узкое», неоднократно слышал издали ярко выраженные националистические разговоры групп евреев, отдыхавших в санатории. Сионистская волна этого периода носила выраженный антисоветский характер. Этим, мне кажется, отчасти, объясняется и то, что ни одному советскому математику к 1966 году не была присуждена Филдсовская медаль.

Вспоминается такой случай. Был такой химик — Левич — член-корреспондент АН СССР. Он захотел уехать в Израиль, но ему долго не давали визы. Причины этого не помню.

В ожидании отъезда ректор Московского университета И. Г. Петровский старался определить Левича в университет. Сперва, естественно, он попытался дать ему кафедру на химическом факультете, но этого не получилось, так как декан факультета сопротивлялся этому. Потерпев неудачу на химфаке, Петровский всунул Левича на мех-мат, где он имел огромное влияние, и дал ему кафедру по какой-то не то математической, не то механической химии. Левич набрал туда своих людей, а вскоре уехал в Израиль, чего долго добивался и в конце концов добился.

Я никогда не мог понять, почему Левич захотел покинуть свою родину, страну, в которой он родился, был воспитан, стал учёным и достиг высокого положения, будучи избран членом-корреспондентом АН СССР.

С другой стороны, я не знаю и не понимаю, почему его так долго не выпускали в Израиль. Я считаю, что человек, который хочет покинуть Советский Союз, уже не может быть ему полезен. Его длительное невыпускание из нашей страны дало повод для вредной шумихи, в результате которой лишь нарастает еврейский национализм, т. е. возрастает национальная рознь, которая, несомненно, очень вредна.

По поводу Левича тоже была большая шумиха в научном мире. Своего высшего уровня она достигла, когда в 1977 году в Англии Оксфордский университет устроил международную конференцию по случаю 60-летия Левича, который ещё находился в Советском Союзе. Очень многие учёные, не имеющие даже никакого отношения к химии, были приглашены на эту конференцию. Получил приглашение и я. Но делать на этой конференции мне было решительно нечего, разве что только выразить свой протест против её устройства. Но в том году я уже был в Англии по делам, поэтому предпочёл ответить на приглашение письмом.

Насколько помню, следующего содержания: «Левич не является настолько значительным учёным, чтобы в честь его юбилея устраивать международную конференцию. Во всяком случае, в Советском Союзе это не принято. Возможно, что организаторы конференции имели гуманную цель помочь Левичу выехать из Советского Союза. Вряд ли это ему поможет. Не соответствующее его научным заслугам возвеличивание Левича может лишь разжигать еврейский национализм, т. е. повышать национальную рознь. Я не хочу участвовать в таком мероприятии».

В заключение я просил оргкомитет зачитать моё письмо публично. Это и было сделано, о чём я узнал позже.

В общем, многие гуманные по внешней форме мероприятия, имеющие целью помочь советским евреям, сопровождаются безмерным их восхвалением, что приводит к росту еврейского национализма и, следовательно, к повышению национальной розни. Так было с Есениным-Вольпиным, которого объявили выдающимся советским математиком и философом. Думаю, что Есенин-Вольпин не был никаким философом, а что касается математики, то я знаю, что он был очень незначительным в этой области. Можно привести много других, аналогичных известных мне лично примеров.

Ницца. Год 1970

После Московского конгресса до самого конгресса в Ницце в 1970 году я усердно занимался математикой. Получил ряд результатов по дифференциальным играм и чётко сформулировал математические задачи, вытекающие из рассмотрения процесса преследования одного управляемого объекта другим управляемым объектом. Это дало мне возможность сделать на конгрессе в Ницце полноценный пленарный доклад по дифференциальным играм.

В 1969 году я был награждён Звездой Героя Социалистического труда. Это доставило мне тогда большую радость, а позже стало давать значительные удобства. Церемония вручения Звезды была торжественной и праздничной. Мне было приятно, что на ней присутствовал наш Президент Мстислав Всеволодович Келдыш, которому я обязан этой наградой.

Как только мы с женой вошли в зал ожидания, к нам направилась дама с шилом, чтобы проколоть пиджак для привинчивания Звезды. Александра Игнатьевна в первый момент запротестовала: «Как? Портить пиджак?!» Но сразу же покорилась. После вручения были сделаны фотографии внутри Кремля и около Кремля, где Келдыш, к большому моему удовольствию, оказался рядом со мною.

Группа академиков в день вручения диплома и Звезды Героя Социалистического Труда. В центре Л. С. Понтрягин и М. В. Келдыш. Москва, Кремль, 1969 г.


Приблизительно в то же время я начал серьёзную научно-организационную деятельность, почти принудительно возникшую из тех жизненных трудностей, с которыми я столкнулся в своей научной работе. Многочисленные заграничные поездки этого периода времени существенно стимулировали как научно-исследовательскую, так и научно-организационную работу.

После того как на Эдинбургском конгрессе 1958 года мной был сделан пленарный доклад по теории оптимизации, в котором был изложен принцип максимума и некоторые выводы из него, я не принимал активного участия в двух следующих Международных конгрессах математиков — в Стокгольме и в Москве. Правда, поездка в Стокгольм была очень интересной для меня, так как я впервые ехал за границу со своей женой Александрой Игнатьевной.

То, что на Московском конгрессе стараниями Петровского я не сделал никакого доклада, создало благоприятные условия для моего следующего пленарного доклада в Ницце.

Перед каждым конгрессом организуются так называемые панели по различным разделам математики, рекомендующие докладчиков на конгресс. Перед Ниццей существовала панель по оптимизации, и председателем её был Гамкрелидзе. Эта советская панель рекомендовала в качестве пленарного докладчика Нейштадта из США. Я же вообще не был рекомендован панелью, как докладчик.

Позже на Консультативном комитете, который окончательно решает выбор докладчиков, представитель Советского Союза вэтом комитете членкор С. В. Яблонский предложил мою кандидатуру в качестве пленарного докладчика по дифференциальным играм. Меня все поддержали. Да и возражать было трудно. Можно было просто не назвать меня.

Таким образом, Яблонскому я обязан тем, что получил второй раз в жизни пленарный доклад на Международном конгрессе. Считается большой честью быть приглашённым пленарным докладчиком. Редко кому из математиков выпадает честь делать пленарный доклад на конгрессах дважды в своей жизни. А мой пленарный доклад в Ницце был удачным и содержательным. Кроме того, я его делал на английском языке, и это доставило мне большую радость.

Здесь уместно рассказать кое-что из моего доклада в Ницце, сформулировав те математические задачи, которые вытекают из изучения процесса преследования одного управляемого объекта другим управляемым объектом.

Состояние управляемого объекта в каждый момент времени определяется некоторым вектором x = (x1…, xp) в евклидовом пространстве Rp. Его возможности определяются дифференциальным уравнением

x′ = f(x, u), (1)

где x′ — есть производная вектора x по времени t, а u — параметр управления, который в общем случае считается точкой некоторого заданного множества P.

Таким образом, чтобы получить конкретное решение уравнения (1), т. е. конкретное движение управляемого объекта x, мы должны задать u как функцию времени, т. е. положить u = u(t) и подставить эту величину в уравнение (1). Кроме того, нужно задать начальное значение x0 при заданном t0 для вектора x: x(t0) = x0. Тогда уравнение (1) превращается в систему обыкновенных дифференциальных уравнений, которую можно решить при заданных начальных условиях. Таким образом, уравнение (1) не задаёт определённое движение управляемого объекта, а описывает лишь его возможности. Конкретные же движения определяются выбором управления.

Если наряду с управляемым объектом x мы имеем второй управляемый объект y = (y1…, yq), возможности которого описываются уравнением

y′ = g(y, v), (2)

где v — параметр управления, являющийся точкой некоторого заданного множества топологического пространства Q. Можно рассмотреть процесс преследования объекта y объектом x.

Отметим прежде всего, что x есть фазовый вектор объекта и что лишь часть его координат служит для задания его геометрического положения. Допустим, что вектор xI = (x1…, xk) определяет геометрическое положение объекта x. Также допустим, что вектор yI = (y1…, yl) определяет геометрическое положение объекта y. Здесь kp, lq. Если объекты x и y движутся в одном и том же геометрическом пространстве, то k=l и можно говорить о преследовании объекта y объектом x. Считают, что процесс преследования заканчивается в тот момент, когда объекты геометрически совпадают, т. е. когда мы достигли равенства

xI = yI. (3)

Процесс преследования можно рассматривать с двух различных точек зрения, приводящих к двум совершенно различным математическим задачам.

При первой точке зрения мы считаем, что управление u объекта x находится в нашем распоряжении, а объект y движется независимо от нас. При этом нашей целью является завершение процесса преследования. В этом случае в каждый момент времени t мы должны выбрать значение управления u(t), считая, что нам известно поведение обоих объектов до момента времени t, так что нам известны функции x(s), y(s), v(s), где s<t. При этом нашей целью является завершение процесса преследования. Такая задача называется задачей преследования. Считается, что она имеет положительное решение, если процесс преследования можно завершить.

При второй точке зрения мы считаем, что в нашем распоряжении находится управление v объекта y, а объект x движется независимо от нас. При этом нашей целью является предотвращение конца процесса преследования. В этом случае в каждый момент времени t мы должны найти значение управления v(t) предполагая, что известно поведение обоих объектов во время, предшествующее моменту t, т. е. известны функции x(s), y(s), u(s), где s<t. При этом нашей целью является предотвращение конца преследования. Эта задача называется задачей убегания. Считается, что задача эта имеет положительное решение, если процесс преследования продолжается неограниченно долго.

Таким образом, процесс преследования приводит нас к двум различным задачам: задаче преследования и задаче убегания.

Для того, чтобы упростить математическое описание процесса преследования, мы переходим к так называемой дифференциальной игре. Для этого объединим векторы x и y в один вектор

z: z = (x, y). (4)

Таким образом, z есть вектор, принадлежащий прямой сумме RpÅRq фазовых векторных пространств объектов x и y, которую мы обозначим через Rn. А векторные дифференциальные уравнения (1) и (2) можно переписать в виде одного уравнения:

z = F(z, u, v). (5)

Условие (3) выделяет в пространстве некоторое подмножество M. Функции u и v являются управляющими параметрами дифференциальной игры: u — параметр преследования, а v — параметр убегания. При этом u принадлежит заданному топологическому пространству P, а v — топологическому пространству Q. Дифференциальная игра считается завершённой, когда фазовый вектор z достигает множества M.

Теперь мы можем отвлечься от процесса преследования объекта y объектом x и рассматривать дифференциальную игру непосредственно при помощи пространства, векторного управления (5) в этом пространстве, в которое входят два управляющих параметра u и v, заданного множества M и двух топологических пространств P и Q. Если всё это задано, то считается, что задана дифференциальная игра. С дифференциальной игрой связаны две задачи: задача преследования и задача убегания, которые легко формулировать, но этого я здесь делать не буду.

Конкретные результаты получаются, если мы рассматриваем линейную дифференциальную игру. Дифференциальная игра называется линейной, если уравнение записывается в следующей форме:

z′ = Cz — u + v. (6)

Здесь z есть вектор евклидова пространства Rn, а C — линейное отображение пространства Rn в себя. Если рассматривать задачу в координатной форме, то C есть квадратная матрица высоты и ширины n. Считается, что множество M в линейной игре есть векторное подпространство пространства Rn, а множества P и Q являются компактными выпуклыми подмножествами пространства Rn, размерность которых произвольна.

Для того, чтобы сформулировать результаты, обозначим через π операцию ортогонального проектирования пространства Rn на подпространство L, являющееся ортогональным дополнением к M.

Определим два множества Pτ, Qτ формулами:

Pτ = π ехр τ CP, Qτ = π ехр τ CQ, (7)

где ехр τ CP есть линейное отображение пространства Rn на себя, определяемое известной формулой. Таким образом Pτ и Qτ суть два выпуклых подмножества пространства Rn. Оказывается, что дифференциальная игра преследования имеет положительное решение в случае, если

νQτ Ì Pτ 0 < τ < τ0, τ0 > 0, (8)

где ν — некоторое число, большее 1.

Дифференциальная игра убегания имеет положительное решение, если имеет место включение

νPτ Ì Qτ 0 < τ < τ0, τ0 > 0. (9)

Приведённые здесь формулировки моих результатов преднамеренно несколько огрублены: в них опущены некоторые детали. Сделано это для того, чтобы придать им большую обозримость, чтобы их легче было запомнить. В действительности к съезду в Ницце я имел более полную и точную информацию о процессе преследования, чем описанное здесь.

Следует сказать, что результаты по дифференциальным играм дались мне нелегко. Они потребовали от меня восьми лет напряжённой трудной работы. Работа эта сопровождалась бурными эмоциональными переживаниями. Бывали случаи, когда, обнаружив сделанную мною ошибку, я приходил в полное отчаяние. А её исправление приносило мне, конечно, огромное облегчение и радость. Формулировки результатов не были здесь плодом мгновенного наития, а складывались очень медленно, постепенно, по мере проведения работы.

Даже такая, казалось бы, простая вещь, как расщепление процесса преследования на задачу преследования и задачу убегания, не была получена быстро. Она возникла в результате длительных размышлений, причём существенную роль играли те обсуждения, которые я имел за границей после моих докладов с моими слушателями.

Р. Айзекс, который начал заниматься дифференциальными играми раньше меня, формулировал саму задачу несколько иначе. Он исходил из естественного предположения, что управления u и v в данный момент времени t должны зависеть лишь от состояния объекта, состояния игры, т. е. вектора z(t) в данный момент времени t. В такой постановке задача решается гораздо сложней и трудней, чем в моей (так как я допускаю полное использование процесса преследования, до момента времени t, что очень облегчило решение задачи об убегании).

* * *
За время между конгрессом в Москве и конгрессом в Ницце у меня было пять заграничных поездок: три на юг Европы и две на западное побережье Соединённых Штатов. Кроме того, была ещё одна поездка в Грузию на конференцию в 1969 году. Все эти поездки были интересны, и некоторые сыграли существенную роль в моей научной работе. Некоторые поездки я не могу точно датировать, да это и неважно. Только в одной из них Александра Игнатьевна не смогла принять участие по состоянию здоровья. Это было в январе 1967 года на конференции в Лос-Анджелесе. В остальных Александра Игнатьевна участвовала. Расскажу об этих поездках подробнее.

Очень приятной была поездка в Болгарию на Всеболгарский конгресс математиков в 1968 году, в котором участвовало более ста советских математиков. Он происходил на побережье Чёрного моря в так называемом Международном доме учёных недалеко от Варны. Утро отводилось для моря, а вечером происходили заседания конгресса. Там я сделал большой доклад.

Черноморское побережье Болгарии, имеющее превосходный климат, мне кажется даже более приятный, чем у нас в Крыму, хорошо приспособлено для отдыха. Вдоль побережья расположены небольшие отели, отстоящие друг от друга на значительном расстоянии. Это выгодно отличает устройство болгарских курортов от наших, где устроены большие скопления санаториев и городов, например в Ялте и Сочи. В Болгарии мы таких скоплений не встречали. Болгария получает значительные валютные доходы от черноморского побережья, куда приезжает отдыхать много иностранцев, которые предпочитают болгарское черноморское побережье средиземноморскому побережью. В Болгарии и дешевле, и просторнее, и чище.

Юг Западной Европы страшно загромождён зданиями и автомобилями. С этим мы столкнулись при поездке в Италию и в южную Францию того же периода времени. Я имею в виду поездку в Италию в Сан-Ремо и поездку во Францию в Ниццу. Там происходили небольшие конференции, на которые выезжали небольшие туристические группы советских математиков.

В Италии я был поражён густотой, с которой расположены строения на побережье Лазурного моря, и огромным количеством автомобилей, которые совершенно портят жизнь своим шумом и вонью.

В Италии и во Франции мы встретились снова со своими прежними американскими знакомыми, в частности с профессорами Заде, Нейштадтом и их жёнами. При возвращении из Сан-Ремо мы совершили большую туристскую поездку через Геную и Рим. В Генуе наши туристы осматривали знаменитое кладбище. Александра Игнатьевна любит осматривать всякие древности, скульптуру, архитектуру и прочее в этом духе. Она была в восхищении! В Риме мы осмотрели Собор Святого Петра и ничего больше, так как не было времени. Из Ниццы была сделана поездка в Монте-Карло.

В зал, где играют в рулетку, Александра Игнатьевна не была допущена, так как забыла взять с собой паспорт. Она только в вестибюле проиграла десять франков «однорукому бандиту», чем была огорчена, так как при ней тот же «однорукий бандит» выдал какому-то другому человеку значительное количество франков. «Одноруким бандитом» называют игральный автомат, в который играющий опускает монету, затем дёргает ручку — это и есть единственная рука бандита, — после чего иногда высыпается целая груда монет. Но в большинстве случаев ничего не происходит. Опущенные деньги пропадают.

Поездка в Ниццу происходила весной или летом 1969 года. Там я сделал доклад о наших новых результатах с Е. Ф. Мищенко по задаче убегания в дифференциальной игре. Свой доклад я впервые за границей делал на английском языке. Говорил не более получаса, но это показалось мне очень трудным. Перед поездкой в Ниццу мы ездили в Тбилиси, где я был сопредседателем большой международной конференции. Во время этой поездки мы много общались с Липманом Берсом, моим старым знакомым из США.

В январе 1967 года я выехал без жены на конференцию в Лос-Анджелес. Конференцию возглавлял Нейштадт. Вместе со мной летели В. Г. Болтянский, Р. В. Гамкрелидзе, Е. Ф. Мищенко и С. В. Емельянов. Из-за снежных заносов наш самолёт не мог приземлиться в Монреале, где должна была быть его первая остановка, а остановился на острове Ньюфаундленд.

Во время ночевки на Ньюфаундленде нам позвонил Л. Нейштадт и, узнав, что мы направляемся к нему, принял меры, чтобы ускорить наш вылет из Нью-Йорка, так как из-за заносов многие самолёты не могли вылететь и получить место на самолёт было трудно. В Нью-Йорке нас встретил кто-то, кто узнал от Нейштадта о нашем прибытии, и помог нашему вылету. Из Нью-Йорка прямым самолётом мы прибыли в Лос-Анджелес, где и были встречены Нейштадтом.

Всё это путешествие для меня было трудным из-за температурных контрастов и отсутствия моей жены. В Москве была снежная зима, в Лос-Анджелес хотя тоже зима, но совершенно тёплая, так что нам спешно пришлось сменить шубы на утеплённые плащи. Кроме того, при промежуточных посадках мы должны были выходить из тепло натопленного самолёта, пройти через продуваемый резким холодным ветром аэродром, войти в натопленный аэровокзал. Поэтому в первые же дни своего пребывания в Лос-Анджелесе я сильно простудился и у меня начался тяжёлый кашель, который не покидал меня до самого возвращения домой.

На конференции в Лос-Анджелесе я рассказал наши совместные с Е. Ф. Мищенко результаты. В этой работе мы применили мои прежние результаты, полученные для нелинейной игры преследования к линейному случаю. При этом приходилось предполагать, что множества P и Q, упомянутые выше, ограничены гладкими аналитическими выпуклыми поверхностями.

Здесь впервые начало просматриваться условие (8), несколько правда осложнённое дополнительными требованиями, связанными с гладкостью границ. Тогда уже у меня появилась догадка, что (8) является достаточным для положительного решения задачи преследования. В правильности этой догадки я убедился лишь после разговора с Полаком, который был моим переводчиком на одном из докладов, и после длительных моих собственных размышлений, когда во время какого-то приёма я сильно замёрз и попросил предоставить мне возможность отдохнуть в тёплой постели, что и было мне предложено хозяевами дома, не помню, где именно, в Лос-Анджелесе или в Беркли.

В Беркли мы с В. Г. Болтянским отправились после конференции в Лос-Анджелесе, в то время как Гамкрелидзе и Мищенко остались читать лекции. В Беркли мы были приглашены профессором Заде. Это — университетский городок, расположенный близ Сан-Франциско. Там Болтянский и я сделали удачные доклады. Из Беркли мы с Болтянским на самолёте отправились в Провиданс по приглашению Ласаля. Там я надеялся встретиться с Лефшецом, что и произошло. Это была моя последняя встреча с ним. В Провидансе Болтянский и я опять делали доклады, после чего Болтянский отбыл в Нью-Йорк к нашему самолёту, а я остался ночевать в Провидансе на попечении Ласаля до встречи с Лефшецом, который прибыл на другой день.

Из Беркли в Провиданс мы с Болтянским летели через Нью-Йорк. В Нью-Йорке наш самолёт часа два летал над аэродромом в замедленном темпе, ожидая посадки, так как в Нью-Йорке были сильные снежные заносы.

В Провидансе тоже были сильные заносы, из-за чего жизнь в городе была дезорганизована, в частности, телефонная сеть была перегружена разговорами и трудно было куда-нибудь дозвониться. Из Провиданса мы с Ласалем поездом отправились в Нью-Йорк, чтобы я там мог присоединиться к Болтянскому. Я приглашал ехать с нами вместе Лефшеца, который тоже направлялся в Нью-Йорк. Он сказал, что для него поездка в поезде может оказаться слишком тяжёлой и даже опасной для жизни, так что он предпочитает лететь самолётом. Я же не рисковал лететь самолётом, так как боялся, что из-за заносов он может задержаться и я опоздаю к самолёту в Нью-Йорке.

Из Нью-Йорка мы с Болтянским и ещё одним русским математиком С. В. Емельяновым отбыли в Монреаль.

Там мы остановились в гостинице близ аэропорта в ожидании советского самолёта, который очень долго не появлялся. Советский самолёт так долго не появлялся, что я впал в уныние и позвонил Нейштадту с просьбой помочь нам выехать на канадском самолёте. Он позвонил в Канаду, после чего нас навестили канадские математики, пригласили меня сделать в Монреале доклад, что я выполнил, и отправили нас с канадским самолётом в Москву.

В канадском самолёте меня снова поразила система умывания, которая употребляется в Англии и Канаде. В раковину проведены два отдельных крана для горячей и холодной воды без смесителя, и имеется затычка в середине раковины, так что её можно закрыть, наполнить раковину водой подходящей температуры и умываться ею как из лохани. Эта система если и приемлема в частном доме, то кажется совершенно неприемлемой в самолёте, где раковинами должны пользоваться много разных людей. Кроме того, самолётная раковина имела ещё тот недостаток, что затычка в ней могла открываться только нажатием кнопки, которую нужно было держать, спуская воду. Так что, если бы человек оставил случайно открытым кран, затычка была бы автоматически закрыта и раковина переполнилась бы и на самолёте произошёл бы потоп.

К моменту нашего вылета из Монреаля в Москву я был уже совсем болен и очень плохо себя чувствовал. И путь с аэродрома на автомобиле домой показался мне очень тяжёлым и длинным. Дома я застал больной также и Александру Игнатьевну. За время моего восемнадцатидневного отсутствия она не успела поправиться от болезни.

Я привёз ей из Лос-Анджелеса кинопроектор «Болекс», специально приспособленный для её киноаппарата. Кинопроектор фиксировал скорость прохождения пленки 18 кадров в секунду. Эта скорость зависит от частоты подаваемого тока, и важно было, что кинопроектор был рассчитан на частоту тока 50 герц, какая имеется в Москве, в то время как в Америке употребляющаяся частота тока 60 герц. Было совершенно поразительно, что в Лос-Анджелесе нашёлся один проектор, рассчитанный на 50 герц. Об этом мне сообщил Полак. Он же предупредил меня, чтобы я тщательно следил за надписью на самом кинопроекторе, а не на упаковке, так как в магазине могут обмануть и подсунуть мне кинопроектор, рассчитанный на 60 герц. Этот кинопроектор, приобретённый не то в Лос-Анджелесе, не то в Беркли, я очень берёг всю дорогу, так как надеялся порадовать им Александру Игнатьевну. Но её болезнь помешала радости. Радость пришла позже.

Поездка в Лос-Анджелес была трудной для меня. Много было переездов с места на место, и в каждом новом месте я должен был приспосабливаться к новым бытовым условиям. Нужно было заново запоминать, где находятся бытовые предметы, начиная от стакана до ванны и умывальника. Я всегда жил один в комнате — так мне больше нравилось. А Александры Игнатьевны со мной не было. Это усугубляло бытовые трудности. Я сильно скучал без неё. Кроме того, меня мучил кашель. Зато во время поездки я получил существенное продвижение в теории дифференциальных игр преследования и привёз с собой очень хороший кинопроектор «Болекс».

Во время нашего путешествия из Москвы в Лос-Анджелес с нами ехала немолодая женщина, которая рассказала о себе и вызвала у нас большой интерес. Она была литовская крестьянка. В войну эта женщина была разлучена со своим мужем. Он был на фронте и попал в плен, а затем оказался среди перемещённых лиц и, в конце концов, поселился в США, где стал фермером. Он по почте связался со своей женой. И вот после разлуки, которая продолжалась более четверти века, они решили воссоединиться. Она получила разрешение поехать в США на год, с тем чтобы попробовать возобновить свои отношения с мужем. И если это не удастся, то вернуться обратно в Советский Союз, а если удастся, то остаться там. После такой долгой разлуки супруги не были уверены в том, что узнают друг друга на аэродроме в Лос-Анджелесе. Поэтому муж просил жену надеть перед выходом из самолёта национальное платье, чтобы быть более приметной.

Не знаю, как сложилась жизнь этой женщины в дальнейшем, но мне известен другой случай воссоединения супругов после очень длительного перерыва, вызванного международными событиями. Как-то при своей поездке на черноморское побережье я познакомился со сравнительно молодой женщиной. Будучи совсем юной девушкой, она вышла замуж за югославского военного, который был аккредитован при югославской военной миссии в Москве. Разрыв между Югославией и Советским Союзом, вызванный ссорой Тито и Сталина, разлучил её с мужем, от которого у неё осталась дочка — очень милая девочка, с которой я тоже познакомился. После прихода к власти Хрущёва оказалось возможным её воссоединение с мужем. Она уехала в Югославию тоже на пробный срок и осталась там совсем. После, уже став югославской подданной, она приезжала в Москву, навестила меня и рассказала о своей жизни. Жилось ей в Югославии нелегко. Трудно было привыкнуть к тому полному подчинению жены мужу, которое, по её словам, сохранилось в Югославии. И всё же она не захотела расстаться со своим мужем и вернуться обратно на родину.

Осенью 1969 года мы вдвоём с Александрой Игнатьевной отправились в Соединённые Штаты. Я был приглашён читать лекции в Стэнфордском университете, находящемся недалеко от Сан-Франциско. Руководство Академии наук разрешило мне провести в США пятьдесят дней. Нам с Александрой Игнатьевной предстояло вдвоём совершить очень большое и очень длительное путешествие. Я несколько беспокоился, как мы со всем справимся при моём плохом знании английского языка. Советский самолёт летел только до Нью-Йорка. Так что нам предстояло перебраться на американский самолёт и лететь на нём через всю Америку.

В Нью-Йорке на аэродроме нас встретил Липман Берс, он доставил нас в гостиницу, где мы передохнули одну ночь. В Сан-Франциско мы были встречены Калманом, инициатором нашего приглашения в США. С Калманом я был знаком уже раньше. Это был один из учеников Лефшеца. Перед поездкой я встречался с ним на конференции в Тбилиси. Калман на своём автомобиле доставил нас в отель Стэнфордского университета, где нас встретил Шифер, второй наш хозяин в Стэнфорде. Его жена Фаня происходила из России и хорошо владела русским языком. Так что на первых порах языковые трудности разрешались. Фаня Шифер оказывала нам и в дальнейшем помощь, которая почти всегда необходима для иностранцев. Очень скоро Фаня и Калман поселили нас в хорошую квартиру в маленьком городке Пало Алто, близ Стэнфорда. Квартира состояла из спальни, гостиной, кухни и ванной, а также коридора. Было очень приятно поселиться не в отеле, а в собственной квартире, хотя и временной. В этой квартире была прекрасная длинная лоджия, по которой я впоследствии ходил, готовя лекции.

Уезжая в США, я надеялся, что в Стэнфорде найдётся переводчик моих лекций. Но это оказалось неверным. Мне предстояло прочесть на английском языке целый курс лекций, в котором я должен был изложить свои результаты. От такой страшной языковой трудности я сразу же впал в состояние перепуга и почувствовал себя больным. Мне думалось, что у меня инфаркт. Лежал в постели целую неделю. Моей жене с большим трудом и настойчивостью удалось убедить меня, что я не болен. Нелегко ей пришлось в эти трудные дни…

В помощь ко мне был прикомандирован советский стажёр, находившийся при Стэнфордском университете. Он порядочно знал английский язык, хотя и не мог переводить мои лекции. Он только помогал мне их готовить и писал формулы на доске под мою диктовку. Формулы нужно было произносить по-английски, для того чтобы это было понятно слушателям.

При моей первой поездке в США меня переводили с русского на английский. Теперь мне предстояло прочесть целый курс лекций на английском языке и подготовить их не только в языковом, но и в математическом отношении, так как я ещё не решил, что и как я буду рассказывать. Мне предстояло совершить огромную и очень трудную для меня работу. Я с ней справился и благополучно прочёл курс лекций. Эта тренировка позволила мне в дальнейшем при моих поездках за границу всегда читать лекции на английском языке без переводчика.

Если бы не постоянная тяжёлая работа, наша жизнь вдвоём с Александрой Игнатьевной в Пало Алто была бы совсем счастливой. Мы вместе ходили закупать продукты для еды, а Александра Игнатьевна дома готовила пищу. Так мы вплотную познакомились с американским бытом. Оказалось, что он организован очень разумно и продуманно. Легко было купить нужные продукты, легко пользоваться рационально устроенной кухней, в которой все предметы оборудования расположены так, чтобы ими было удобно пользоваться в хозяйстве.

Ко мне в Стэнфорд приходило много приглашений из других городов США приехать на короткое время и прочесть в университете одну-две лекции. Но ни одного из этих приглашений я не принял. Я решил не таскаться по разным городам, как это было при двух первых поездках, а сидеть в одном месте. Да и сил у меня на такие поездки не было.

В Стэнфорде я получил довольно значительное количество долларов за перевод моего учебника «Обыкновенные дифференциальные уравнения», который тогда издавался в США. На эти деньги нам с Александрой Игнатьевной хорошо жилось. В Нью-Йорке была куплена посудомоечная машина для Москвы, на которую я возлагал большие надежды, но они не оправдались. Все расплаты производились по безналичному расчету с помощью чеков. У Александры Игнатьевны была заведена чековая книжка и даже в магазине она часто платила не деньгами, а выписывала чек.

На обратном пути в Нью-Йорке нас снова встретил Липман Берс и проводил в гостиницу. Тут перед нами раскрылась ещё одна мрачная сторона нью-йоркской жизни. Сразу же после прибытия в отель мы с женой захотели пойти купить себе пищу в магазине за углом в переулке, чтобы есть не в ресторане, а у себя. Мы уже к этому привыкли, считали, что это удобно. Но Берс предложил подвезти нас на автомобиле. Мы сказали, что это близко и не нужно нас возить, но он сказал: «Без автомобиля будет опасно, на вас могут напасть. Так живут американцы. Именно поэтому они и не носят при себе денег, а расплачиваются всюду чеками». Об этом я узнал ещё при моей первой поездке, когда Лефшец, увидев в сумочке Александры Игнатьевны долларов сто денег, сказал: «Что вы делаете? Вас же убьют!»

Когда мы первый раз были в Нью-Йорке, Александра Игнатьевна как-то вечером ушла погулять. Ко мне зашёл американец и, узнав, что она ушла одна, сказал: «Разве можно женщине одной ходить вечером по Нью-Йорку? Никогда не допускайте этого».

В Нью-Йорке, в Колумбийском университете я прочёл лекцию о своих результатах по дифференциальным играм, притом на английском языке. На лекцию собралось человек четыреста. На этом мы закончили наше самое длительное пребывание в США и отправились в Москву.

На этот раз в Москве никаких чрезвычайных неожиданностей нас не ждало. Мы начали вести свой прежний образ жизни, правда не совсем спокойный. 16 марта 1970 года я прогуливался по бетонной дорожке перед окнами нашей дачи и продумывал свои стэнфордские лекции с тем, чтобы написать большую работу и опубликовать её. Здесь я внезапно обнаружил ошибку, сделанную в своих лекциях в Стэнфорде. Сперва я старался тут же её исправить, но скоро убедился в том, что дело обстоит плохо.

Невозможно рассказать, каким страшным потрясением это было для меня. Я чувствовал себя несчастным и опозоренным. Я вернулся с прогулки в дом, и Александра Игнатьевна сразу же заметила, что со мной что-то случилось. Я, конечно, сообщил ей об обнаруженной ошибке. Дело осложнялось ещё тем, что я уже дал согласие сделать в Ницце пленарный доклад по дифференциальным играм на международном конгрессе в августе этого 1970-го года. Правда, не все мои результаты пропадали, но исчезала простота формулировки результатов. Условие (9) дифференциальной игры убегания оказалось недостаточным. Его приходилось заменять громоздким и трудно формулируемым условием, полученным в совместной работе с Е. Ф. Мищенко. Это портило всю картину, и исчезала обозримость результатов. Пропадал мой результат, полученный непосредственно перед поездкой в Стэнфорд. Этим результатом я был очень доволен и горд. Приходилось ограничиваться тем, который мы имели вместе с Е. Ф. Мищенко. Формулировка его была громоздка.

Около полутора месяцев после обнаружения ошибки я был в таком подавленном состоянии, что даже не пытался её исправить. Я рассказал о своей беде Гамкрелидзе, и тот выразил готовность выслушать меня. В Ленинский субботник 1970 года, т. е. в конце апреля, мы встретились с ним в институте, и я детально рассказал ему о своей ошибке. Конечно, предварительно мне пришлось ввести его в проблематику теории дифференциальных игр, так как раньше он этим не занимался. Начиная с этого момента я и Гамкрелидзе, отдельно и вместе, стали стараться исправить ошибку. При этом мы каждый день обсуждали этот вопрос по телефону. Интересно, что, пытаясь исправить ошибку, Гамкрелидзе всё время повторял её в разных завуалированных формах. В результате этих разговоров я активизировался и в конце концов сам нашёл новый подход к решению задачи. Так что ошибка была исправлена. Окончательно я убедился в этом, когда мы вместе с Александрой Игнатьевной летели в Крым. А это было в середине июня.

Таким образом, после 16 марта, когда была обнаружена ошибка, полтора месяца я находился как бы в параличе, а следующие полтора месяца усердно трудился и достиг успеха. Ошибка была исправлена. Точнее, было найдено новое доказательство. Но за полтора месяца напряжённой работы я много раз ошибался и совершенно извёлся. Исправление ошибки принесло огромное облегчение… Мой доклад на конгрессе был спасён, а Калману я послал исправление, которое нужно было вставить в издающийся там текст моих лекций.

За время между двумя конгрессами меня одолевали и другие тревоги.

Я уже рассказал о моём конфликте с В. Г. Болтянским. Он произошёл в 1963-м году. В самом конце года, когда переиздание его книги было приостановлено и он был вызван из-за границы, у нас начались с ним переговоры об исправлениях. Я позвонил главному редактору нашего издательства Цветкову и спросил его, как же он согласился на издание книги Болтянского, не согласовав этот вопрос со мной, хотя книжка Болтянского была простой переделкой нашей совместной книги четырёх авторов. Цветков ответил мне, что у него есть письменный положительный отзыв Е. Ф. Мищенко на книгу Болтянского. А так как Е. Ф. Мищенко является моим учеником и соавтором нашей книги, то он считал, что вопрос согласован тем самым и со мной. Как раз когда я вёл эти переговоры с Цветковым из своей квартиры, ко мне пришёл в гости Е. Ф. Мищенко и присутствовал при конце разговора. Мищенко посоветовал мне бросить возню с Болтянским, так как я изведусь на ней. Эта позиция Мищенко огорчила меня. Мне было неясно, как поведёт себя Гамкрелидзе, другой соавтор, которого тогда не было в Москве. Но когда Гамкрелидзе вернулся, он поддержал меня.

Как я уже говорил, после этих конфликтов с Болтянским я решил вмешаться в работу издательства и добился организации под моим председательством группы, наблюдающей за издательством математических книг в Главной редакции физико-математической литературы. Таким образом, осложнения, связанные с изданием и публикацией моих работ, толкнули меня на организационную работу, совершенно мне не свойственную. Мне очень не хотелось заниматься издательской работой, изучать чужие книги. Это было не свойственно моей прежней деятельности. Но я считал, что это необходимо сделать не только из своих собственных интересов, но и исходя из интересов дела. Хочу ещё раз подчеркнуть, что моя работа по издательским вопросам была органически связана с моей предыдущей работой как учёного.

Тут наложилась ещё другая сравнительно небольшая, но существенная для меня бытовая неприятность. Летом 1968 года лопнула водопроводная труба, идущая от магистрального поселкового водопровода к нашей даче. Согласно поселковым правилам починка этой части водопровода должна была производиться мною. Одновременно мы решили сменить и трубы отопительной системы, идущие от магистральных труб к нашей даче. Всё это строительство потребовало от нас большого напряжения и вызвало много тревог. Для того чтобы работа была произведена хорошо, мы вынуждены были вникать во все детали. С самого момента приобретения дачи она требует от меня пристального внимания, так как всё время возникает необходимость в каких-то ремонтах, а осуществлять их непросто. Постоянно приходится следить за всем, вплоть до мелких деталей, иначе работа будет выполнена плохо.

Я очень любил и люблю бывать на даче, но был целый длительный период, когда эти поездки на дачу были омрачены тем, что Александра Игнатьевна порой не переносила климата нашей дачной местности. Там сравнительно сыро. Поэтому я часто ездил на дачу не с ней, а с кем-нибудь другим, в частности с Болтянским. Такие поездки всегда сильно огорчали меня тем, что я должен был разлучаться с женой, и тем, что она больна. Теперь положение изменилось. Её здоровье настолько улучшилось, что она свободно ездит на дачу и разделяет со мной, а может быть даже берёт на себя бóльшую часть всех забот, которые надо нести нам в жизни.


На даче. 1970-е годы.

* * *
Моя первая поездка в Америку 1964 года так понравилась мне, что я сильно обозлился на наш иностранный отдел Академии наук, который столько времени не пускал меня за границу. Я стал стараться исправить это положение не только для себя, но и для других моих товарищей, которые часто также не попадали за границу из-за работников иностранного отдела.

По моей инициативе на одном из заседаний Отделения математики АН было принято решение, требующее смены начальника иностранного отдела Академии наук СССР. Это предложение не было реализовано, но всё же произвело сильное впечатление в Президиуме, и кое-что изменилось к лучшему.

Перед конгрессом в Ницце должен был избираться новый Исполком Международного союза математиков. В Академии рассматривался вопрос, кем надо заменить Лаврентьева, который представлял там Советский Союз, так как Лаврентьев уходил с этого поста по сроку. Академик-секретарь нашего Отделения Н. Н. Боголюбов, по-видимому, обещал предоставить этот пост своему личному другу — академику И. Н. Векуа. Но Президент Келдыш и председатель национального комитета Виноградов предложили мою кандидатуру.

Я считал, что мне важно занять этот пост, для того чтобы оказывать влияние на наши международные связи, но в то же время очень боялся предстоящей работы. Когда уже принял это предложение, я так испугался, что начал уговаривать Векуа согласиться занять этот пост. Но Векуа не внял моим мольбам, по-видимому, он знал, что вопрос уже решён, и его не назначат. Кончилось тем, что я решил заняться ещё и этой работой, хотя и испытывал перед ней большой страх, особенно из-за того, что моё знание английского языка было в высшей степени недостаточным.

Как раз в то время, когда я был озабочен ещё не исправленной ошибкой и вопросом о том, быть или не быть мне представителем Советского Союза в Исполкоме Международного союза математиков, я имел длительный сердечный разговор с П. С. Александровым, моим бывшим учителем. Я советовался с ним о том, что мне делать и куда направить свои силы в будущем. По поводу Исполкома Международного союза Александров сказал: «Зачем вы туда едете? Ведь это же утомительно. Пусть лучше ездит Соболев». Я выражал Александрову тревогу по поводу моей будущей профессиональной деятельности «Ведь не буду же я всегда способен доказывать теоремы», — говорил я ему. Он ответил мне: «Читайте спецкурс в университете. Лекционная деятельность очень приятна и спокойна». Сразу было видно, что П. С. Александров не поощряет меня на большую организационную работу, к которой я впоследствии оказался вполне способен. По-видимому, сама мысль о том, что я займусь серьёзным общественным организационным действием, представлялась ему мало приятной.

* * *
Как обычно, перед международным конгрессом в Ницце собралась ассамблея Международного союза математиков, состоявшая из небольших делегаций, направляемых на ассамблею всеми странами, входящими в союз. Советская делегация состояла из пяти математиков. Это были: М. А. Лаврентьев (глава делегации), Векуа, Понтрягин, Прохоров и Яблонский. Обычно ассамблея собирается не в том большом городе, который выбран для проведения конгресса, а где-нибудь недалеко от него в небольшом городке. Мы собрались в курортном городке Ментона на берегу Средиземного моря. Советская делегация поселилась в маленьком, очень приятном отеле на берегу моря, в котором мы и столовались. С нами был ещё Мусхелишвили, который не входил в делегацию. Делегации других стран поселились в каких-то других отелях.

Ассамблея должна решать важнейшие вопросы. Среди них: выбор места для следующего конгресса, избрание нового Исполкома Международного союза математиков. На ассамблее избирается комиссия по преподаванию, состоящая из десяти человек. При голосовании произошёл случай, характерный для членов советской Академии. В список кандидатов входило тринадцать человек. Три из них должны быть вычеркнуты, иначе бюллетень считался недействительным. Когда мы обсуждали вопрос за кого мы — советские представители — будем голосовать и Векуа узнал, что трёх кандидатов надо вычеркнуть, он воскликнул: «Как же я буду вычёркивать, ведь все увидят, что я против кого-то голосую?» Академик И. Н. Векуа вскоре стал Президентом Грузинской Академии наук, сменив Мусхелишвили, который был уже очень стар.

Исполком состоит из десяти человек: президент, два вице-президента, генеральный секретарь, экс-президент, т. е. президент прошлого созыва, и пять представителей разных стран, избираемые Ассамблеей. Экс-президентом был Картан. На пост президента избирался Чандрасекхаран, индиец по подданству и национальности, но живущий в Цюрихе. Он занимал тогда кафедру математики Высшего технического училища, знаменитую тем, что до него она занималась таким выдающимся учёным, как Герман Вейль. Вице-президентами избирались Альбер из США и Понтрягин из Советского Союза. Оба рекомендованы Национальными Академиями своих стран. На пост генерального секретаря избирался Фростман из Швеции. Остальных членов Исполкома я сейчас не помню. Альбер через некоторое время умер и был заменён Джекобсоном.

Все намеченные к избранию математики, рекомендованные ещё предыдущим Исполкомом, были избраны Ассамблеей путем тайного голосования. В Ментоне я познакомился с Картаном, который поразил нас с женой своей неприветливостью в отношении нас, и с Чандрасекхараном, против которого я был несколько настроен моим предшественником М. А. Лаврентьевым. Перед тем, как принять пост вице-президента, я приходил к Лаврентьеву советоваться с ним и спрашивал, в чём будет заключаться моя работа. Он сформулировал это так: «Быть при сём». Кроме того, он высказался как-то очень нелестно о Чандрасекхаране. Позже с Джекобсоном у меня сложились довольно напряжённые отношения, а с Чандрасекхараном, наоборот, очень хорошие. Чандрасекхаран всё время старался примирить возникающие в Исполкоме противоречия и делал это с большим успехом и тактом. Так что мы с ним быстро подружились, уже в 70-м году.

В Ментоне время, свободное от заседаний на Ассамблее, мы проводили очень приятно на море: купались и гуляли. Так как при поездке во Францию в 70-м году я был не только приглашённым докладчиком, но и кандидатом в вице-президенты союза, то мы с женой были включены в делегатскую, а не в туристскую группу. Всю поездку возглавлял Лаврентьев. Ю. В. Прохоров был казначеем советской делегации на Ассамблее на всё время пребывания её во Франции. У него находились деньги на пять членов делегации, на Мусхелишвили и на мою жену, т. е. на девять человек, включая оплату отелей. Это было около 20 тысяч франков. Всю эту сумму ему выдали в Москве почему-то наличными, а не аккредитивами. Таким образом, он носил при себе портфель, набитый деньгами. Это возлагало на него большую и неприятную ответственность и было даже небезопасно. Мне кажется, что Юрий Васильевич проявил большое мужество. Теперь, когда некоторые странные поступки Прохорова пытаются объяснить его робостью, я не могу с этим согласиться.

После Ментоны Ницца показалась нам очень шумным и душным городом из-за огромного количества автомобилей. Та улица, на которой находился наш отель, густо заросла деревьями, но это не спасало нас от автомобильного чада. Море в Ницце было не так близко, как в Ментоне, но всё же мы часто купались.

На оборудованном в Ницце пляже за всё нужно было платить: за вход на пляж, за место под тентом, за место на лежаке. Точно так же на прибрежном бульваре и городском нужно было платить за место в кресле. Как только вы садились в кресло, сразу к вам подходила билетёрша и просила купить билет. Если кресло менялось, то билет нужно было покупать заново.

Были и необорудованные куски берега. Там можно было купаться бесплатно. Однажды мы вчетвером собрались на таком куске: Лаврентьев, Прохоров, я и моя жена. Очень близко от нас, несколько выше на набережной, находилось кафе на открытом воздухе, где собралась молодёжь. Александра Игнатьевна осталась наберегу стеречь портфель Прохорова, хотя она и не знала тогда, что там находится. А Лаврентьев, Прохоров и я начали купание. Сразу же молодёжь в кафе стала хохотать над нами. Два сильно немолодых дяди (Ю. В. Прохоров, правда, помоложе нас с Михаилом Алексеевичем), чудно одетых, собирались лезть в воду. Но когда мы влезли в море и спокойно поплыли далеко от берега, смех прекратился. Мы плавали довольно далеко и долго. По-видимому, умеющих плавать там было мало.

Под пленарные доклады в Ницце был отведён огромный, кажется выставочный, зал, с тем чтобы он мог вместить несколько тысяч слушателей. Конечно, он был снабжён электронной акустической аппаратурой, но при первом же его посещении я обнаружил, что докладчика нельзя услышать. Так как мне самому предстояло делать доклад в том же зале, то я стал просить руководство конгресса сделать что-нибудь с акустикой. Кажется, нечто было сделано, и положение улучшилось.

Мой доклад прошёл хорошо. Я подготовил его на английском языке ещё в Москве и записал. Опыт чтения лекций в Стэнфорде показал мне, что лекцию надо сразу готовить на английском языке, а не делать её как перевод с русского. Когда сразу готовишь её на английском, учитываешь свои языковые возможности. Для того чтобы выяснить акустические возможности зала, я пришёл туда с женой, когда он был пуст, и попытался ограничиться голосом, без усилителей. Но оказалось, что даже в первых рядах меня не слышно. Голос куда-то исчезал, хотя в Москве я легко мог покрыть голосом аудиторию, рассчитанную на триста человек. Пришлось включить микрофон и усилители. Выяснилось, что всё-таки можно слышать.

Говорят, что на моём докладе присутствовало около пяти тысяч слушателей. Я был встречен аплодисментами. После доклада они также были. Формулы мне писал Гамкрелидзе. Он же переводил мне с английского на русский вопросы и те замечания, которые были сделаны по поводу доклада. Из них я запомнил только одно. Известный математик А. Гротендик заявил примерно следующее: «С математической точки зрения тематика доклада не вызывает сомнений, поскольку ею занимается математик такого масштаба, как Понтрягин. Но с этической — она сомнительна, так как является милитаристской. Речь идёт о преследовании одного самолёта другим». Я ответил, что мои математические результаты не дают возможности изучить процесс преследования одного самолёта другим, поскольку уравнения движения самолёта слишком сложны. Я ограничиваюсь лишь линейным случаем. Пример с самолётами служит мне лишь для того, чтобы выявить игровой характер задачи. Вместо того, чтобы говорить о двух самолётах, я с тем же успехом мог бы говорить о собаке и убегающем от неё кролике.

Небольшая группа участников конгресса, человек двадцать, была приглашена на приём к Президенту Франции Помпиду. Среди приглашённых были и мы с женой. День приёма у Помпиду совпал с запланированным днем моего доклада. Мне посоветовали не отказываться от приёма у Помпиду, а обменяться временем с кем-нибудь из советских пленарных докладчиков. При этом обмене я познакомился с Гурием Ивановичем Марчуком, который сделал доклад в моё время, а я получил его время.

Для поездки нам был дан специальный самолёт, который вёз нас из Ниццы в Париж и обратно. По приезде в Париж нас долго возили по городу для осмотра достопримечательностей. Из присутствовавших на приёме помню Лаврентьева, Лере, Чандрасекхарана. С последним я слегка задержался, мы вместе заходили мыть руки и чуть не опоздали на церемонию представления Президенту Помпиду. Со мной была Александра Игнатьевна, которая оказалась единственной женщиной, принятой Помпиду на этом приёме.

На приёме вручались филдсовские медали новым лауреатам. Александра Игнатьевна сказала: «Жаль, что здесь нет нашего мальчика-лауреата», имея в виду Сергея Новикова. На это Лаврентьев сказал буквально следующее: «Мальчики-ёжички, в голенищах ножички». Не знаю, верно ли это, но мне кажется, что Лаврентьев воспрепятствовал поездке Новикова в Ниццу. Он это мог сделать, будучи главой нашей делегации. В Ниццу мы вернулись уже вечером, часов около шести, утомлённые и голодные, так как целый день ничего не ели. Крошечные бутербродики, которые мы могли есть на приёме, в счёт не шли.

Гурий Марчук был в Ницце в качестве туриста, а я — делегатом. Так что у меня были деньги, и мы с женой смогли пригласить Г. И. Марчука на обед, который как по месту, так и по выбору блюд был интересней, чем туристский обед. Возможно, что это произошло даже не один раз. Мы с Марчуком, кажется, понравились друг другу и впоследствии не раз встречались. В Ницце Г. И. Марчук познакомил меня с Лионсом и Балакришнаном. Для этого знакомства был организован специальный завтрак, который происходил в отеле, где жили Балакришнан и Лионс. Важным для нас результатом этой встречи была договорённость о создании совместного международного журнала (СССР, Франция и США).

Вскоре после конгресса в Ницце должны были состояться выборы в Академию наук СССР. И уже в Ницце, пользуясь присутствием многих математиков, я начал предвыборную компанию. Мне хотелось провести в академики В. С. Владимирова и в члены-корреспонденты Гамкрелидзе. Владимиров был тогда выбран, а Гамкрелидзе — нет. Помню, как до этого сильно беспокоился Келдыш, что мы опять потеряем место. П. С. Александров, говорят, проголосовал за Владимирова и за это на него топал и кричал Петровский. По поводу избрания Гамкрелидзе я прежде всего начал переговоры с Векуа и Мусхелишвили, считая, что его соотечественники его поддержат. Но в Ницце они реагировали как-то очень кисло. На самих выборах они вели активную кампанию против него. Избрание Гамкрелидзе в члены-корреспонденты могло содействовать тому, чтобы он занял пост Президента Грузинской Академии наук, который тогда занимал уже очень старый Мусхелишвили и на который в дальнейшем рассчитывал Векуа. Так что членом-корреспондентом Гамкрелидзе был избран только в 1981 году, когда Векуа и Мусхелишвили уже умерли.

Несколько советских участников конгресса решили уехать в Париж до его конца, чтобы провести там короткое время. В том числе и мы с Александрой Игнатьевной. Из Ниццы мы телеграфировали в советское посольство с просьбой встретить нас в аэропорту и устроить в гостинице. В аэропорту нас встретили и отвезли в посольство, но никакой гостиницы нам не могли предоставить. В Париже в это время года получить гостиницу было очень трудно. Нам пришлось некоторое время мотаться по парижским гостиницам. На одни сутки нам предоставляли бронированный кем-то заранее номер. Первую ночь мы провели в одной гостинице с супругами Векуа. Это было старое, очень запущенное здание, которое не ремонтировали, так как оно предназначалось на слом. На другое утро нам пришлось перебраться в другую гостиницу, недалеко от нашего посольства. Там мы с Александрой Игнатьевной получили маленькую комнатку, внутри которой ходил лифт, правда, в клетке, но всё же внутри комнаты.

Ещё в Ницце мы познакомились с господином Мочаном, который был тогда директором довольно своеобразного научного центра, расположенного вблизи Парижа. Центр этот имел очень небольшое количество постоянных сотрудников и приглашал на стажировки временно учёных из разных стран, в частности, из Советского Союза. [Это IHES — Институт высших научных исследований. — E.G.A.] Находясь уже в Париже, мы решили вместе с Яблонским посетить этот центр и действительно побывали там. Мочан любезно прислал за нами институтскую машину. Её водителем оказался русский эмигрант, бывший офицер. Он нам много рассказал о центре Мочана. Он с обидой говорил о недемократичности этого центра. Так называемые профессора, как он сказал, как постоянные, так и временно пребывающие в центре, совершенно не хотят общаться с обслуживающим персоналом, которого они просто не замечают, хотя и сидят в столовой в одном помещении с ним. Во время завтрака Мочан рассказал нам, что несколько лет тому назад у него были с визитом Петровский и Лефшец и завтракали на том же месте, где завтракали мы с ним.

Вернувшись из Ниццы в Москву, я из разговоров узнал, что многие советские участники конгресса положительно оценили мой доклад и, в частности, знание языка, которое их даже удивило. Не напрасно я мучился в Стэнфорде с моими английскими лекциями. Ещё в начале 30-х годов, когда я учил английский язык для несостоявшейся поездки в США, моё знание английского языка было тогда активным, т. е. я говорил лучше, чем понимал. Ясно почему. Ведь когда я говорю, я выбираю слова сам, а когда слушаю, я вынужден понимать те, которые мне говорят. То, что я мог теперь читать лекции по-английски, открывало передо мной новые возможности, увлекало меня. На заседаниях Исполкома, куда я ездил в течение восьми лет после конгресса в Ницце, я тоже всегда говорил по-английски. Переводчик мне нужен был для того, чтобы понять, что говорят другие. В качестве такого переводчика я попросил ездить со мной Алексея Борисовича Жижченко, учёного секретаря Отделения математики АН СССР и Национального комитета советских математиков. Причём А. Б. Жижченко был не только переводчиком, но и моим советчиком. Так что работу в Исполкоме мы фактически вели вместе.

Смерть матери

Моя мать умерла на 93 году жизни, но до 90-летнего возраста она оставалась практически здоровым и физически сильным человеком. В 84 года она перенесла острый приступ аппендицита с очень высокой температурой. Благодаря хорошему здоровью и сильному сердцу она всё это выдержала и выздоровела. Уже после этого она по своей комнате передвигала с места на место тяжёлую мебель без всякой помощи, которую не признавала, вешала новые шторы, для чего нужно было залазить либо на лестницу, либо на стол, а на него ставить табуретку, чтобы достать высоко расположенные крепления для штор.

На 92-м году здоровье её стало существенно ухудшаться. Она падала без видимых причин. Стала говорить о себе, что «сходит на нет». В конце 70-го года она упала в квартире, сильно ушиблась и впала в бессознательное состояние. Было ли это результатом ушиба головы или естественным ходом болезни, я сказать не могу. Мы сразу же вызвали скорую помощь. Врач нашёл, что её нужно положить в больницу, но она решительно протестовала. Врач сказал, что хотя больница необходима, класть насильно пациентов в больницу нельзя. После этого падения сознание её временами сильно мутилось.

Она стала плохо осознавать, что происходит вокруг. В первую же ночь мать не то слезла сама, не то упала с постели, и Александра Игнатьевна обнаружила её лежащей на полу. Она одна, не разбудив меня, положила мать обратно в постель, хотя это было почти непосильным делом для неё из-за болезни сердца и общей слабости. На другой день у нас снова был врач, и признал, что мать необходимо положить в больницу, несмотря на её протесты. С этого момента и до самой её смерти 10 июля 1971 года я регулярно посещал её в больнице. Сознание её сильно померкло, и многое в нём перепуталось. В день посещения она всегда радовалась, часто я ей приносил съесть что-нибудь вкусное, что доставляло ей большое удовольствие.

Несмотря на плохое состояние здоровья моей жены, мы вместе с ней выехали на первое для меня заседание Исполкома Международного союза математиков весной 1971 года в Цюрих. Вновь избранный президент Международного союза Чандраксехаран устроил первое заседание Исполкома в своём городе. Он организовал членам Исполкома пышный приём, были обеды, банкеты, многочисленные встречи с различными людьми. В частности, там я познакомился с министром просвещения Швейцарии. Говорили с ним о школе у нас и у них в Швейцарии.

На заседании Исполкома обсуждались, насколько помню, лишь текущие дела. Ничего экстраординарного не было. Союз брал шефство над некоторыми Международными математическими конференциями. Обычно от руководителей конференции поступала в Исполком просьба взять её под своё покровительство, отпустить на неё некоторую сумму денег. Эта сумма предназначалась для оплаты проезда иностранных математиков. Транспорт за границей стоит очень дорого. Для наблюдения за расходованием этих денег назначались два видных математика, не обязательно членов Исполкома. Как я уже сказал, билеты на самолёт при заграничных поездках очень дороги. Для меня они оплачивались Академией наук. Билеты для постоянно сопровождавшей меня жены, Александры Игнатьевны, мы оплачивали сами. И вообще, она находилась полностью на моём иждивении. Академия наук валюты ей не давала.

Было принято предложение Чандрасекхарана завести понятие «лектор Международного союза математиков». Математик, приглашённый из одной страны в другую прочесть лекции, мог быть объявлен лектором Международного союза. При этом он получал от Союза 1000 долларов, которые выплачивались ему после того, как лекции публиковались. Полагалось прочесть не менее четырёх часовых лекций. Конкретных лекторов в Цюрихе мы не обсуждали. Это было нововведением, и никаких заявок ещё не поступало.

На заседаниях Исполкома обычно обсуждались также и финансовые вопросы. Средства Союза составлялись в основном из членских взносов стран, входящих в Союз. Страны разбивались на пять категорий — от первой до пятой. Пятая была высшей. Взнос был тем выше, чем выше категория. Категорией также определялось и число представителей страны на Ассамблеи. Оно равнялось номеру категории. К пятой высшей категории в это время, насколько я помню, принадлежали только Советский Союз и Соединённые Штаты. Франция и Англия, кажется, имели четвёртую категорию. Исполком обсуждал вопросы о переводе страны из одной категории в другую, а также принимал решения о приёме новых стран в союз и определении их будущей категории. Исполком издавал «Всемирный справочник математиков», в котором содержались имена, места основной работы и служебные адреса всех математиков мира. Издание «Справочника» стоило довольно дорого и обычно не окупалось его продажей, хотя он был удобен в пользовании. Но обычно его покупали только организации, а не частные лица.

Как уже можно было заметить Международные конгрессы по математике происходят раз в четыре года. Непосредственно перед конгрессом устраивается Ассамблея Международного союза математиков.

Первый после войны конгресс состоялся в 1950 году. Там же на Ассамблее был принят устав Международного союза математиков. Это было в США, и ни один советский математик там не присутствовал. Примерно за два года перед каждым конгрессом Исполком начинает подготовку к конгрессу и к Ассамблее. Выясняются возможности союза по финансированию конгресса, избирается Консультативный комитет конгресса, предназначенный для выбора приглашённых докладчиков. При этом, согласно уставу союза, председатель консультативного комитета назначается президентом Международного союза, а не избирается. Начинается обсуждение предложений Исполкома по составу Исполкома следующего созыва. Этот очень важный вопрос обычно предварительно обсуждается не на заседании Исполкома, а на узком собрании его руководителей: президент, два вице-президента и генеральный секретарь. Одновременно ведутся и личные переговоры между различными математиками по этому вопросу, а также переписка между ними. Таковы в общих чертах задачи Исполкома, членом которого я стал на восемь лет. Я был вице-президентом Союза на первый срок, а на второй срок оставаться вице-президентом по уставу не разрешалось, поэтому я перешёл в рядовые члены Исполкома.

* * *
Когда мы с женой вернулись из Цюриха в Москву, моя мать находилась в том же состоянии, в каком мы её оставили, а здоровье жены ухудшилось. Нагрузки для неё были непосильными. В начале июля, за несколько дней до смерти матери, она слегла от тяжёлой стенокардии и вскоре была помещена в больницу, где провела два месяца. Так что на похоронах матери жена не присутствовала. Я постарался известить о дне кремации всех близких и знакомых матери. Присутствовали также и мои друзья, среди них Мищенко и Гамкрелидзе. Ефремович, извещённый мною, который всегда опаздывал, опоздал и на кремацию.

Таким образом, после смерти матери я остался дома один. Я очень часто посещал жену в больнице. Радикального улучшения здоровья жены за время пребывания в больнице не произошло. По возвращении домой было ясно, что вести хозяйство дома она не может, так как сама нуждается в бытовом и медицинском уходе. Мы решили поселиться в санатории «Узкое», где провели около полугода до самого начала марта 1972 года. Я заранее подобрал удобный для нас номер. Он состоял из двух небольших комнат, довольно большой прихожей и примыкающего к ней помещения с санитарными удобствами. В номере имелась сигнализация. В любой момент можно было вызвать медицинскую помощь, в которой часто была необходимость.

Нередко наступали сердечные боли, требующие купирования при помощи уколов. Всё это делалось надёжно и регулярно. Пищу нам приносили в номер. Я много гулял один, с жившими в санатории знакомыми, а также с приезжавшими специально для этой цели моими сотрудниками. Александра Игнатьевна вначале совсем не выходила на улицу — только на веранду, где лежала, но постепенно стала выходить и гулять со мной. К концу нашего пребывания в санатории её состояние существенно улучшилось, и она уже рвалась домой. Я старался уговорить её остаться ещё на месяц. Но ей это было совершенно невыносимо, и, действительно, в санатории было очень тоскливо.

На прогулке в «Узком». Фото А. И. Понтрягиной.
Л. С. Понтрягин, П. С. Александров, А. Н. Колмогоров.


Е. Ф. Мищенко, Л. С. Понтрягин, С. М. Никольский.


Всё это время тяжёлой болезни Александры Игнатьевны было очень трудным для меня. Я с тревогой думал о нашем будущем. Жизнь в санатории была для меня тоскливой. Нередко садился за стол один, так как Александра Игнатьевна лежала и ей подавали пищу в постель. За время пребывания в санатории я не менее одного раза в неделю ездил в Москву, где в квартире вёл строительство приточной вентиляции. От пользования окнами, выходящими на Ленинский проспект, мы отказались из-за шума и пыли. Они были ещё раньше переделаны так, что не пропускали ни того, ни другого. Так что в квартире стало совершенно тихо. Приточная вентиляция должна была подавать воздух со двора, где он тоже не слишком хорош, но всё-таки лучше, чем на проспекте. Кроме того, я также занимался служебными делами и математикой.

Я вернулся к своей прежней тематике: дифференциальные уравнения с малым параметром при производной. И решил одну очень трудную, новую задачу. Но так как работа была запланирована как кандидатская диссертация моей помощнице, то опубликована она была в 1973 году под её именем. Работа, по моему мнению, была настолько хороша, что могла бы служить основой для докторской диссертации.

В середине сентября 1971 года отмечал свой восьмидесятилетний юбилей И. М. Виноградов. Тогда он получил вторую звезду Героя Социалистического труда. К юбилею была приурочена Международная конференция по теории чисел, на которую съехалось довольно много иностранцев. Мы воспользовались этим для того, чтобы созвать Исполком Международного союза математиков в Москве. На одном из торжественных обедов была вручена филдсовская медаль Сергею Петровичу Новикову, который не мог получить её в Ницце, где получали остальные лауреаты, так как его не пустили туда. Я должен был присутствовать на заседаниях Исполкома и на торжественных заседаниях, связанных с юбилеем Виноградова. Приходилось много времени проводить в Москве, часто даже оставался ночевать один в пустой квартире.

За работой. 1978 г.


Примерно через месяц после того, как мы выбрались из санатория домой, у меня в животе начались какие-то малозаметные боли, только при надавливании. Это отмечалось несколько дней и ночей подряд. Александра Игнатьевна была обеспокоена этим, так как опасалась аппендицита, и послала меня на осмотр к хирургу. После осмотра хирург заявил мне: «У вас никакого аппендицита нет. Не тискайте зря живот, у вас просто колит».

Александра Игнатьевна на этом не успокоилась и привезла меня сама к другому более опытному хирургу В. С. Романенко, который раньше был известен ей по Институту Склифосовского. Романенко на месте не оказалось, и мы пошли в столовую обедать, оставив телефон на случай появления Романенко. Мы только приступили к обеду, как нам позвонили, что Романенко появился и ждёт нас. Сразу же мы поехали на осмотр к нему. Он осмотрел меня и сказал: «Немедленно делать операцию — аппендицит». Его предположение подтверждалось ещё тем, что перед этим Александра Игнатьевна попросила сделать мне срочный анализ крови и выявилось большое количество так называемых палочек, что-то больше десяти. Это означает тревогу! Перед операцией Романенко и Александра Игнатьевна тревожились, так как не было полной уверенности, что это аппендицит. Когда Романенко увидел во время операции, что это аппендицит, он сразу обрадовался и успокоился. Операция прошла хорошо, я перенёс её легко и пробыл после неё в больнице ещё дней десять.

Сравнительно скоро после операции — было это, наверное, в апреле, — мы с Александрой Игнатьевной поехали в Лондон на очередное собрание Исполкома. Никаких особо важных вопросов там не обсуждалось.

Конец лета 1972 года мы с Александрой Игнатьевной провели в «Узком», так как она чувствовала себя неважно. Мы готовились к запланированной поездке по приглашению Балакришнана в Лос-Анджелес, где я должен был прочесть курс лекций. К сожалению, Александра Игнатьевна чувствовала себя так неуверенно в смысле здоровья, что не решилась ехать. Я поехал в Лос-Анджелес без неё. Это была трудная для меня поездка, так как очень много времени и сил занимала подготовка лекций. Они не были заранее подготовлены. Очень трудной для меня была лекция, посвященная центральному моменту изучения дифференциальной игры убегания. Прежний вариант, который я рассказывал в Стэнфорде, как уже было сказано, содержал ошибку. Здесь же трудность заключалась в том, что нельзя было прервать изложение, разбив его на две лекции. Надо было уложить всё в одну. От этой лекции я так сильно устал, что на другой день у меня был пульс сто.

Почти в самый момент моего приезда в США в этот раз умерли два близких мне человека Лефшец и Нейштадт, который жил в Лос-Анджелесе и пропагандировал в Америке нашу теорию оптимизации. Лефшец умер в Принстоне, а Нейштадт — в Лос-Анджелесе. Я присутствовал на его похоронах. А позже меня попросили прочесть лекцию, посвященную ему. В ней я в сжатом виде изложил теорию дифференциальных игр. Лекция была записана на видеомагнитофон, и мне говорили, что её потом просматривали ещё раз или два. На обратном пути из Лос-Анджелеса в Москву я заехал в Аризону, где в университете прочёл ту же самую лекцию, которую я читал в память Нейштадта.

1972–1973 годы оказались для меня трудными. В результате у меня возникла сердечная недостаточность. Вследствие этого я решил провести некоторое время в нашей больнице. Это было в начале 1973 года. Пребывание в больнице существенной пользы не принесло, и я сбежал оттуда, так как там был температурный дискомфорт. Очень сильно дуло в окна, а батареи центрального отопления были раскалёнными.

В начале лета 73-го года на нас обрушилась новая большая беда. Александра Игнатьевна почувствовала себя плохо, и ей пришлось сделать небольшую операцию. Делал её опять Романенко, но результаты операции страшно испугали нас: гистологический анализ дал плохие результаты. Возникло опасение, что придётся делать повторную, уже более тяжёлую и страшную операцию. Некоторое время мы метались от одного врача к другому, не зная, что делать, находясь в безумной тревоге. Наконец, нашёлся врач, которому мы доверяли и который взялся провести проверку всего заболевания в другой больнице. В результате трёхнедельной проверки было сделано заключение, что операция не нужна и всё уже в порядке, нужно только наблюдение.

Осенью того же года мы выехали по приглашению Лионса во Францию для чтения лекций. На этот раз мы ехали в Париж и обратно на поезде, так как Александра Игнатьевна плохо переносила самолёт. Поездка на поезде для меня не была очень приятной. Приходилось пересекать много границ, где производились досмотры. Иногда это было ночью и нас будили. Но на пути в Париж жена могла осмотреть Европу из окна вагона, а не с высоты самолёта.

Лионс в это время работал в научно-исследовательском центре вычислительной техники. Это учреждение располагалось не в Париже, а недалеко от Парижа, в местечке, которое носило наименование Парли-2. Первоначально строители городка предполагали его назвать Париж-2, но это вызвало возражения со стороны государственных органов и им предложено было переименовать его в Парли-2.

Институт, в котором работал Лионс, получил для себя территорию бывшего военного лагеря американцев, базировавшихся во Франции, которых к этому времени де Голль уже изгнал из Франции. Там я и читал свои лекции. Лионс поселил нас в бывшем доме генерала американской войсковой части. В наше распоряжение был предоставлен огромный одноэтажный дом, в котором было несколько спален, кабинет, две ванны, кухня и всё, необходимое для приготовления пищи, кроме самой пищи. Обедали мы в столовой для персонала института, а завтракали и ужинали дома. За продуктами мы выбирались в центр Парли-2. Для этого необходимо было пересечь шоссе, так называемый «фривэй», т. е. шоссе, по которому автомобили шли на большой скорости, нигде не останавливаясь.

Однажды по незнанию мы попытались перейти это шоссе и, натерпевшись страху, продвинулись очень немного и отступили назад, так как ясно было, что нас могут свободно сбить. Позже нам показали путь, которым можно было пересечь шоссе по туннелю. Мы стали пользоваться им. Непосредственно к территориям, занимаемым институтом, примыкал лес, но он находился за оградой. Нам дали ключ от ворот, через которые можно было выйти в лес и погулять. На территорию института не допускались лица без пропуска. Пропуском на территорию института нам служил ключ от нашего дома. В течение месячного пребывания здесь нам привелось несколько раз ездить на автомобиле в Париж. Автомобиль нам предоставлялся тем же институтом, так что мы смогли побывать в Париже, посмотреть его, побывать в музеях, парках, магазинах.

Трудность моих лекций во время этой поездки во Францию заключалась в том, что человек, писавший мне формулы, не знал русского языка. Я должен был готовить с ним лекции сразу на английском языке и говорить формулы по-английски. Следовательно, трудно было полностью исключить ошибку в написании формул. Но, по-видимому, всё сошло благополучно. Во время этого пребывания во Франции я ближе познакомился с Лионсом и провёл с ним важные переговоры, о которых речь будет впереди. Кроме Лионса я близко познакомился с некоторыми другими французскими математиками, но не сумел встретиться с Лере. Он в это время был где-то в отъезде.

На 74-й год была запланирована поездка в Японию, куда меня пригласили читать лекции. На этот раз с нами должен был ехать мой сотрудник В. И. Благодатских, который владел английским языком. Но поездка была отложена на год, так как я плохо себя чувствовал, а поездка предстояла трудная. Японцы планировали посещение мною нескольких городов и нужно было ездить с места на место в Японии. Через год, в 75-м году, поездка была снова отменена мною, так как я вновь плохо себя чувствовал. Таким образом, в Японию я вовсе не попал.

Работа с издательством

В конце 60-х годов обстоятельства побудили меня познакомиться с работой издательства, в котором печатались мои книги. Обнаружилось, что список авторов, публикующихся там, довольно узок. Издаются книги одних и тех же авторов, и мало было книг выдающихся учёных.

К международным связям привело меня то обстоятельство, что до 50-летнего возраста мне ни разу не было позволено выехать за границу и самому рассказать о своих научных достижениях, несмотря на многочисленные приглашения туда.

Обнаружилось, что список лиц, которые ездили за границу также очень узок. После моего возвращения из Америки в 1964 году в АН СССР я поставил вопрос о работе иностранного отдела АН СССР. Было установлено, что многих математиков не пускают за границу по каким-то совершенно непонятным причинам, в частности благодаря путанице в иностранном отделе Президиума АН. Отделение математики приняло решение просить Келдыша о смене главы иностранного отдела. Этого не произошло, однако такое решение Отделения вызвало некоторую тревогу, и стоячее болото было взбудоражено!

Из-за болезни жены я часто не мог поехать на дачу и ездил туда с Болтянским. Я знал о его тесных связях с издательством. Я обратился к Болтянскому с просьбой помочь мне опубликовать некоторые мои книги. Но он заявил, что сейчас это совершенно невозможно, издательство перегружено, и сказал: «Вот к Вашему шестидесятилетию, к 68-му году, мы устроим для Вас издание Ваших трудов». Этим разговором до некоторой степени описывается вес Болтянского и мой в издательстве в то время.

Так случалось, что каждая новая форма моей деятельности вытекала из предыдущей. И передо мной не возникал вопрос, что же делать дальше? Дело приходило само. Аналогично было и с моей научной работой. Каждая новая тема научного исследования возникала из какой-нибудь предшествующей. Были, конечно, и внешние толчки.

Начало моей научной деятельности возникло под воздействием лекций и семинаров П. С. Александрова. Одна новая линия проблематики возникла из доклада Э. Картана, который он сделал в Москве. Прикладной математикой я занялся из этических соображений — быть полезным обществу. Но конкретный выбор задач возник благодаря контактам с А. А. Андроновым.

Несколько внешних стимулирующих толчков я получил при поездках за границу, при обсуждении моих лекций и докладов.

Можно сказать, что моя профессиональная работа сложилась счастливо.

Я никогда не стоял перед пустотой — что же делать дальше. Всегда было что-то, что нужно было делать.


В мастерской у скульптора В. М. Клыкова.


Занявшись издательством, я выяснил, что физико-математическое государственное издательство было независимой организацией, которая подбирала авторов, консультируясь с каким-то узким кругом лиц, близких к издательству. Позже «Физматгиз» был включён в издательство «Наука» Академии наук СССР под названием «Главная редакция физико-математической литературы издательства Наука». Главным редактором этого издательства был А. Т. Цветков.

Поскольку издательство вошло в систему Академии наук, оно стало контролироваться отдельной секцией редакционно-издательского совета (РИСО) АН СССР. Председателем этой секции РИСО был академик Л. И. Седов.

Секция Седова (так я буду её называть для краткости) была типично академической организацией. Ее списочный состав состоял из весьма авторитетных лиц, большинство которых не ходило на заседания секции и никакого участия в её работе не принимало. Это была, так сказать, показуха. Тщательностью работы секция, на мой взгляд, не отличалась, и я решил вмешаться в это дело. Я предложил Седову организовать специальную рабочую группу, которая будет помогать секции в издании математических книг. Седов моего предложения не принял. Он сразу же пригласил меня стать членом его секции. Но я на это не согласился, так как понимал, что один я ничего не смогу изменить. Я поделился своими намерениями с И. М. Виноградовым, и он мне посоветовал связаться с С. В. Яблонским, который был тогда заместителем академика-секретаря Отделения математики АН СССР. Разговаривать с академиком-секретарем Н. Н. Боголюбовым бесполезно. С этого наше знакомство с Яблонским и началось. Впрочем, с Яблонским я встречался и раньше в молодости, когда был председателем школьной математической олимпиады, в каком году, не помню. Существует фотокарточка, на которой я изображен в кругу школьников-победителей олимпиады и среди них Яблонский и Болтянский.

На математической олимпиаде школьников. Слева: С. В. Яблонский, Л. А. Люстерник, В. Г. Болтянский; справа Л. С. Понтрягин.


Яблонский отнёсся к моим намерениям очень серьёзно и начал помогать мне. Он устроил мне свидание с председателем РИСО академиком Миллионщиковым и, по-видимому, рассказал о моих планах Президенту Келдышу. Они оба благосклонно отнеслись к моим замыслам.

И Келдыш дал указание собраться нам троим — Миллионщиков, Седов и я — и составить письменный документ, так как в устные сообщения обычно вкрадываются неточности. Так как собраться нам троим никак не удавалось, то мы с Седовым вдвоем составили соглашение, которое фактически давало право вето моей группе на любую книжку. Подписанное Седовым и мной соглашение поступило к Миллионщикову.

Когда учёный секретарь РИСО Лихтенштейн узнал о предполагаемой организации группы, он стал очень суетиться вокруг меня и при встречах в столовой всё время спрашивал, кто же войдет в группу. Академик Миллионщиков поручил Лихтенштейну на основании нашего соглашения составить документ, подлежащий подписи Президента М. В. Келдыша и имеющий силу закона. При оформлении бумаги Лихтенштейн фальсифицировал документ, внеся свои поправки в наше соглашение, а именно он писал, что окончательное решение о публикации книги принимается секцией, а не совместно группой и секцией, и что состав группы утверждается Седовым. Первая поправка практически лишала группу всякого реального влияния, а вторая — делала её орудием Седова. Зная из суеты Лихтенштейна о его озабоченности происходящим, я заподозрил возможность фальсификации с его стороны. С разрешения Миллионщикова я ознакомился с документом, который составил Лихтенштейн. Увидев поправки, внесённые им, я рассказал о них Миллионщикову и попросил вернуться к нашему исходному тексту. Что и было сделано. В таком восстановленном виде документ был подписан Келдышем. После этого Лихтенштейн перестал со мной здороваться при встречах.

Келдыш подписал устав группы в начале декабря 1970 года. А в середине декабря группа уже впервые собралась. Нам был предоставлен полный список книг по математике, подлежащих рассмотрению на ближайшей секции РИСО. Мы тщательно их обсудили и вынесли свои решения в форме протокола заседания группы. По распоряжению Келдыша я был включён в секцию и на заседании секции сообщал решение группы по каждой книге.

В дальнейшем мне удалось добиться того, чтобы книги, переводимые издательством «Мир» на русский язык, также рассматривались группой. Таким образом, группа получила возможность влиять на издательство «Мир», не входящее в систему Академии наук.

У группы оказалось довольно много работы. Мы стали собираться раз пять-шесть в год. Несколько позже я усовершенствовал эту работу. Перед каждым заседанием мы встречались втроем — я, секретарь и член группы В. П. Михайлов, доктор физико-математических наук, сотрудник Стекловского института. Мы втроём внимательно рассматривали переданный нам издательством список подлежащих рассмотрению книг по математике, с тем чтобы облегчить работу группы, так как на каждом заседании группы нам приходилось принимать решение по списку книг, содержащему около ста названий.

Главная редакция издавала не только книги по математике, а также книги по физике, механике и теории управления. Все они подлежали утверждению на секции Седова. Значительно позже по образцу нашей группы по математике были образованы группы по физике и по механике и теории управления. Так что при секции образовались три группы.

Первое разногласие группы с секцией возникло в самом начале работы по поводу университетского учебника по алгебре. Секция настойчиво рекомендовала в качестве автора одного преподавателя университета, малозначительного математика, кандидата наук. И. Р. Шафаревич, признавая, что он не является сколько-нибудь значительным учёным, считал, что учебник он может написать.

Точка зрения группы была другая: все считали, что университетский учебник должен писать значительный учёный, по двум причинам. Первая — для повышения научного качества учебника, вторая — студенты всех университетов Советского Союза невольно начинают думать, что автор учебника, который они используют, является выдающимся учёным.

Шафаревича поддерживали физики, и поэтому мы не могли достигнуть никакого согласия. Тем более, что группа не могла тогда предложить никакого другого автора. Кончилось тем, что я решил удалить Шафаревича из членов секции. Решение Бюро Отделения по этому вопросу было передано в Президиум АН, но в нём была допущена по небрежности неточность, которая дала возможность тому же Лихтенштейну затянуть волокиту. Но и это было преодолено. Новые члены, предложенные мною, Владимиров и Никольский, стали активными членами секции, а Владимиров — активным членом нашей группы. В дальнейшем в случае моей болезни он председательствовал на заседаниях группы и представлял её решение для секции.

После этих перемен предлагаемый автор был отвергнут также и секцией, а несколько позже учебник написал хороший алгебраист, член-корреспондент АН СССР А. И. Кострикин[50].

А. И. Кострикин, А. Б. Жижченко, Л. С. Понтрягин.


Ещё до организации группы секция приняла решение о переводе на русский язык собрания сочинений Г. Кантора. При повторном прохождении этого решения через секцию вопрос попал на группу. Ещё до того, как мы стали его рассматривать на группе, И. Р. Шафаревич при встрече в столовой сказал мне: «Кажется, я уже теперь не член секции, и поэтому я хочу вас предупредить относительно собрания сочинений Кантора. Кантору неправильно приписывается вся заслуга в создании теории множеств. Фактически очень значительная часть была сделана Дедекиндом. Это можно видеть из переписки Кантора с Дедекиндом. Так что следует к сочинению Кантора приложить эту переписку».

Я стал думать об этом соображении Шафаревича и пришёл к заключению, что сочинения Кантора вообще издавать не следует, поскольку привлекать внимание молодых математиков к теории множеств в настоящее время неразумно.

Теория множеств, очень популярная во времена Лузина, в настоящее время уже утратила актуальность. Моё предложение было принято группой, и книга была отвергнута. Секция с нами согласилась сразу, и это несмотря на то, что перевод сочинений Кантора уже был сделан! Так что пришлось его оплатить.

С большими трудностями группа встретилась при рассмотрении книги Я. Б. Зельдовича «Высшая математика для начинающих». Преодолевать эти трудности пришлось уже вне группы и секции. Трудности возникли из-за того, что Зельдович был академиком, трижды Героем Социалистического труда, поддерживается Президентом АН СССР А. П. Александровым, а также физиками. Без этого мы не имели бы никаких трудностей, так как книга очевидно плохая, хуже я не встречал, и бессмысленная. Несмотря на это в 1973 году была сделана заявка на новое 5-е или 6-е издание, а в предыдущих нескольких изданиях она уже была выпущена общим тиражом 725 тысяч экземпляров[51].

Заявка поступила в мою группу и была послана на рецензию профессору А. А. Свешникову. В конце 1974 года мы ознакомились с этой рецензией на заседании группы. Хотя по содержанию она была отрицательной, в конце всё же было сказано, что книгу можно переиздать. Это была дань высоким чинам Зельдовича. На основании этой рецензии мы решили отклонить переиздание книжки, но секция не согласилась с нами и решила переиздать, хотя тут и председатель секции Седов был резко против переиздания.

На это заседание было приведено много физиков, членов секции, которые, как правило, на заседаниях не бывали, а были приведены специально для поддержки Зельдовича. Ввиду расхождения во мнениях группы и секции дело снова пошло в группу. Мы заново тщательно рассмотрели книжку. На это заседание группы пришёл к нам Седов и принёс новый отзыв от своего сотрудника, кажется, Куликовского. Отзыв был уже чётко отрицательный, группа вновь отвергла предложение о переиздании книги, и секция это решение уже поддержала. На пленум РИСО — где решение окончательно утверждалось — физики принесли положительный отзыв от Абрикосова и вновь потребовали переиздания. Пленум РИСО решил переиздавать Зельдовича. Тогда Седов добился публикации в печати отрицательного отзыва о книге, подписанного Дородницыным, мною и им.

Так как отзыв появился в печати, то с этим руководству РИСО пришлось считаться. Оно направило вопрос в Отделение математики на консультацию. Академик-секретарь Отделения Н. Н. Боголюбов передал это дело в математический институт с просьбой рассмотреть книгу. Математический институт просил Л. Д. Фаддеева дать отзыв. Но Фаддеев, известное дело, отзыва на книжку Зельдовича так и не дал. Председатель РИСО Федосеев просил не спешить с отзывом, так как, возможно, скоро поступит переработанная версия книги Зельдовича в виде рукописи. Однако в начале июня 1976 года до нас стали доходить слухи, что книгу собираются переиздавать. Тогда я вновь пришёл к Федосееву и спросил его, что же нам рецензировать? Он просил рецензировать последнее опубликованное издание.

Руководство Стекловского института решило обсудить соответствующее издание книги Зельдовича на открытом заседании Учёного Совета. Об этом заседании были широко оповещены многие научные организации, был специально приглашён Зельдович. Готовясь к своему выступлению по поводу книги, я уже сам очень тщательно ознакомился с ней и пришёл к выводу, что все известные мне отрицательные рецензии на неё ни в какой степени не дают представления о её полной бессмысленности и безграмотности. С книгой внимательно ознакомились также академики В. С. Владимиров и С. М. Никольский. Зельдович на наше заседание не пришёл, но его интересы представляли два молодых человека из Курчатовского института, где директором А. П. Александров. С резкой критикой книги выступили ряд математиков. Помню, что кроме меня выступали Седов, Владимиров, Никольский, вероятно, и другие. Молодые люди из Курчатовского института представили письменные выступления с незначительным содержанием.

После открытого заседания произошло закрытое заседаниеучёного Совета. Совет признал, что книга не только не годна в настоящем её виде, но и не может быть основой для переработки. В своём выступлении на открытом заседании Совета института я использовал приём, который стал употребляться и в дальнейшем. В свою речь я вставлял цитаты из книжки, которые зачитывал мой сотрудник Благодатских, а я давал их разбор. При этом я старался выявить всю бессмысленность подхода автора к анализу, имеющегося в книге, а также его невежество, путем демонстрации грубых ошибок, содержащихся в книге.

Несмотря на то, что книга Зельдовича подверглась такой разгромной критике, позже мы, обедая в столовой Академии наук, обнаружили, что его сторонники торжествуют и чему-то радуются. Разгадка этой радости пришла очень скоро. Я и ряд других математиков через некоторое время были приглашены на заседание уже секции Президиума АН СССР, на котором заново рассматривали книгу Зельдовича. Председателем заседания секции тогда был А. А. Логунов. Надо думать, что это заседание секции произошло по распоряжению Президента АН СССР Александрова. А. А. Логунов открыл заседание секции Президиума своим предложением прийти к компромиссу и согласиться на переиздание книги после редактирования её хорошим математиком С. П. Новиковым, который дал письменное согласие провести эту работу. Но мы, критиковавшие книгу раньше, не согласились с этим предложением, и дискуссия развернулась с новой силой.

С критикой выступили все академики, выступавшие раньше на совете Стекловского института. К нам присоединились ещё такие видные учёные, как бывший Президент АН СССР М. В. Келдыш и академик Челомей, который руководит в Советском Союзе важной отраслью современной техники. Очень впечатляющим было выступление Келдыша. Он начал так: «Мне неловко выступать здесь с критикой книги, так как раньше, как директор института, я подписал на неё положительный отзыв. Но тогда я был введён в заблуждение рецензентами». Далее он разбирал конкретные недостатки книги. Конкретным было выступление Челомея. Он сказал, что книга плохая. «Зачем же издано 725 тысяч экземпляров вашей книги?» — спросил он Зельдовича. Окончил своё выступление Челомей так: «В конце книги академика Зельдовича сказано: „Я надеюсь, что читатель получит от моей книги удовольствие и пользу и закроет её с удовольствием“. Я также закрываю эту книгу с большим удовольствием, — сказал Челомей, — но с тем, чтобы к ней больше никто не возвращался».

Первым на этой дискуссии выступал я. Жена, присутствовавшая на заседании, заметила, что Зельдович был встревожен эмоциональным напором моего выступления и его содержанием. Он сразу же обратился с запиской с просьбой выступать к своим сторонникам, которые как-то помалкивали. Сам Зельдович также выступал, но ничего убедительного он не сказал, а только выражал возмущение по поводу того, что в своём выступлении я отметил большие денежные доходы, которые он получил от книжки. Стороннки Зельдовича, выступавшие в дискуссии, признались, что они даже не читали книжки, а говорили о ней в общих словах без всяких мотивировок. Особенно жалким было выступление члена-корреспондента Окуня (кстати, он стал позже академиком). Он многократно повторял, что книгу Зельдовича надо рассматривать как букварь математики, где одно и то же повторяется на разные лады, как это делается в букварях. Например, «мама моет раму, раму моет мама» и тому подобное. Он приводил ещё некоторые фразы, взятые им якобы из букварей.

Я сидел рядом с Келдышем и во время выступления Зельдовича спросил Келдыша: «Действительно он это не понимает или дурака валяет?» Он ответил мне, что конечно валяет дурака. Но, боюсь, Келдыш был не прав. Дискуссия транслировалась по трансляционной сети Президиума АН СССР. Многие могли слушать её. С точки зрения некоторых кругов не важно, прав я был или нет, важно то, что я затронул их интересы. А этого уже достаточно, чтобы считать меня врагом и клеить ярлыки.

Далее я решил опубликовать содержание дискуссии Стекловского института в журнале «Математический сборник», главным редактором которого я являюсь. Другие академики, принимавшие участие в дискуссии согласились с моим предложением. Я взял у них письменные материалы, и мы с Седовым летом 76-го года, будучи на даче, занимались составлением сводки дискуссии. Была составлена большая статья. В начале статьи было приведено решение Совета института, а затем излагалось содержание дискуссии. Свою часть я написал довольно подробно. Заключение писал Л. И. Седов. Я показал статью Виноградову, поскольку речь шла об изложении дискуссии, произошедшей в его институте, и просил его подписать статью, как директора института. Но Виноградов отказался. Он сказал: «Я подпишу только ту часть, где формулируется решение совета». Я ответил: «Зачем же вам подписывать её, когда вы уже подписали эту часть как председатель совета». Мы с Седовым уговаривали Виноградова вместе, но ушли ни с чем. Посидев с Седовым вместе в моей институтской комнате, я решил всё-таки оказать нажим на Виноградова, и мы вместе вернулись к нему. Я сказал Виноградову: «Если не подпишете Вы, я обращусь к Келдышу, и мы, как члены редколлегии „Математического сборника“, подпишем статью сами». Виноградову очень не понравилось, что Келдыш будет подписывать статью, а он нет, и он согласился. По-видимому, Виноградов боялся подписать резкое выступление против Зельдовича. Он был отчасти прав, так как предстояли его перевыборы как директора института на Общем собрании АН СССР. На этих перевыборах против Виноградова было подано что-то больше 70 голосов из 210 присутствовавших. Кроме того, перед голосованием против Виноградова были произведены грубые, резкие выпады. Виноградов не напрасно считал, что выступать против Зельдовича рискованно.

Очевидно, А. А. Логунов объективно доложил Президенту А. П. Александрову о состоявшейся на секции Президиума дискуссии. Во всяком случае, на одном из заседаний Президиума, когда физики подняли вопрос о выделении их в отдельную секцию из секции Седова, дабы избавиться от давления математиков, А. П. Александров сказал: «Сейчас не время это делать. Вот вы пришли на заседание секции Президиума совершенно неподготовленными, а математики подготовились, так что вы не смогли отстоять свою точку зрения».

Книга Зельдовича так и не была переиздана тогда. Правда, теперь, в 1982 году, говорят, что она переиздается издательством «Наука», но уже не по секции Седова, а по другой, кажется, по специальному распоряжению Президента А. П. Александрова.

С книгой Зельдовича у меня связано ещё одно воспоминание. На русский язык была переведена книга Липмана Берса (США) «Математический анализ» под редакцией И. М. Яглома[52]. В предисловии к русскому изданию своей книги Липман Берс выражает одобрение по адресу книги Зельдовича. С его стороны это является недобросовестным действием. Если он не знает книги Зельдовича, то незачем её одобрять, а если знает, то должен понимать, как она безграмотна, ведь Липман Берс — квалифицированный математик.

Я отвёл много места описанию случая с книжкой Зельдовича. Но этот случай является типичным. На нём я убедился в том, что даже небольшая группа добросовестных людей может противостоять злу, если возьмется за дело с упорством и настойчивостью. Кроме того, случай этот послужил тем рычажком, который подцепил меня и потащил к новому разделу моей работы — написанию популярных книг по математике. А эта работа подтолкнула меня близко к проблеме школьного преподавания математики, которая теперь меня очень волнует и мучает. Но вернёмся к работе группы.

Хотя математики очень мало воздействовали на издание книг по физике, физики всё же считали себя стеснёнными их присутствием на секции, где решался вопрос об издании книг по физике. Поэтому у них всё время возникало желание выделиться в отдельную секцию, и об этом неоднократно ставился вопрос перед руководством Академии и РИСО.

Надо сказать, что мне надоело ходить на секцию, где все решения группы почти полностью штамповались. Поэтому я внёс предложение в руководство РИСО ликвидировать секцию Седова и заменить её тремя секциями, сделав каждую секцию из уже действующей группы, мотивируя это тем, что вся работа полностью делается уже на группах, а секция лишь дублирует эту работу. Я надеялся, что физики, желавшие иметь самостоятельную секцию, решительно поддержат меня. Так вначале и было, но потом начались колебания.

Седов воспринял предложение о ликвидации его секции как личную обиду: я хотел лишить его звания председателя секции РИСО. Он мобилизовал себе в поддержку нескольких математиков и в первую очередь академика-секретаря Боголюбова, который горячо поддержал его. На мой вопрос, обращённый к Боголюбову, зачем нужна секция, он ответил мне просто: «Я не люблю обижать людей». В связи с этим осложнением было собрано специальное совещание при Президенте для рассмотрения моего предложения. Там мы горячо спорили с Седовым, но физики не проявили того рвения, на которое я надеялся. Чем кончилось это заседание, я не помню, но в конце концов решение о расформировании секции Седова было принято. Однако председатель РИСО Федосеев сказал мне, что он не будет спешить с его реализацией. Так оно и произошло: секция продолжает существовать, но я на неё уже не хожу. Решение группы докладывает на секции либо Владимиров, член группы, либо секретарь группы Благодатских, имеющий при себе протокол заседания группы.

Мне бы хотелось рассказать о публикации книги «О науке» А. Пуанкаре — знаменитого французского учёного, которая должна выйти из печати в 1983 году[53].

Ещё студентом я с увлечением прочёл четыре небольшие книжечки А. Пуанкаре: «Наука и гипотеза», «Ценность науки», «Наука и метод» и «Последние мысли». В этих книгах содержатся интересные высказывания Пуанкаре о математике, физике и научном творчестве. Несколько условно их можно назвать философскими. В последние годы эти книги стали библиографической редкостью. Мне очень захотелось переиздать их для нашей молодёжи.

Трудность заключалась в том, что некоторые высказывания Пуанкаре, сделанные в этих книгах, подверглись критике Лениным. Поэтому переиздание нужно было сопроводить надлежащими комментариями и предисловием.

В 1974 г. решение по этому изданию было принято. В самом начале 1975 года, в феврале, была достигнута договоренность с философом С. Г. Суворовым, который брался написать предисловие и комментарии к книге Пуанкаре «О науке». Однако и через шесть лет он эту работу ещё не закончил. Договор с ним пришлось расторгнуть и всё начать с начала.

Дело в том, что в работах Пуанкаре ещё задолго до Эйнштейна высказаны основные положения теории относительности. В первых двух из этих книг некоторые из них как раз сформулированы[54]. Между тем сионистские круги упорно стремятся представить Энштейна единственным создателем теории относительности. Это несправедливо.

В 1980 году договор на комментарии был заново заключён с А. Тяпкиным и А. Шибановым и мы, видимо, находимся на пути выхода интересных книг Анри Пуанкаре «О науке».

Международные отношения

Став вице-президентом Международного союза математиков, я начал использовать это своё положение для влияния на иностранный отдел Академии наук, или, как он позже стал называться, Управление внешних сношений Академии наук, для того, чтобы содействовать поездкам наших математиков за границу, стараясь расширить круг лиц, допущенных к поездкам. Я уже говорил, что ситуация здесь была аналогичная той, которая имела место в издательстве. Расскажу о нескольких запомнившихся мне случаях.

В Японии намечалась математическая конференция по специализированной теме. От оргкомитета пришло приглашение в Советский Союз ряду математиков, обычно ездящих за границу. Мы в Стекловском институте решили составить совсем другую делегацию из лиц, не входящих в список приглашённых. Мы наметили троих: ленинградец А. Н. Андрианов, москвичи — А. Г. Витушкин и В. С. Владимиров. Всех троих не допускали к поездкам. Первый имел какие-то осложнения с обкомом Ленинграда, второй не очень сознательно подписал некое криминальное письмо. В. С. Владимиров в далёком прошлом вёл сверхсекретную работу. Об этом было уже забыто, но академик Харитон специально позвонил в выездной отдел ЦК, чтобы напомнить об этой работе и помешать Владимирову в поездке в Японию.

По поводу каждого из троих мне пришлось вести трудные и длинные переговоры с различными лицами в Академии наук. По поводу Андрианова главный учёный секретарь АН СССР Г. К. Скрябин позвонил по моей просьбе специально в Ленинградский обком, чтобы устранить трудности. По поводу Витушкина я вёл переговоры сперва с вице-президентом АН СССР Логуновым, а затем с другим вице-президентом В. А. Котельниковым. По поводу Владимирова я также был у Котельникова, но здесь трудности были сняты Стекловским институтом. Мы сообщили в Японию состав нашей делегации и получили оттуда весьма кислый ответ. Наша делегация всё же поехала на конференцию и была там очень хорошо принята, так как математики это были хорошие. Позже, на заседании Исполкома Международного союза математиков, представитель Японии в Исполкоме — профессор Кавада — благодарил меня за прибытие хорошей делегации на конференцию, которая проходила под эгидой Математического союза.

Второй случай был с конференцией в Австралии. Туда были приглашены Адян, А. И. Кострикин и Ширшов, но тоже были какие-то трудности, особенно у Адяна в управлении внешних сношений. Мне удалось преодолеть их и вся группа поехала. Математики это тоже хорошие.

Для Витушкина поездка в Японию имела особенно важное значение, тем самым ему был открыт путь для дальнейших поездок. Позже он стал приглашённым докладчиком на конгрессе 1974 года в Ванкувере. Его доклад там имел большой успех, так что он после него получил много приглашений для заграничных поездок, которые и осуществил благополучно. Среди них была одна, когда он был приглашён лектором Международного союза математиков. В качестве такового я предложил его на Исполкоме Международного математического союза.

Но одновременно там рассматривался другой советский математик, также лектор Международного союза, — В. И. Арнольд. Арнольд работал в университете и там имел какие-то трудности с выездом. Так что поездку ему не разрешали. Исполком Международного союза очень старался добиться поездки Арнольда. Меня просили содействовать этой поездке, но я ничего не мог сделать, так как не имел влияния на университет. Из Витушкина Исполком сделал нечто вроде заложника. Вопрос ставился примерно так: пока не съездит Арнольд, не пустим Витушкина. Но после некоторых моих усилий эту трудность удалось преодолеть и Витушкин с успехом стал лектором Международного союза математиков.

Был ещё один интересный случай. Между Стекловским институтом и Калифорнийским университетом, в котором работает Балакришнан, имеется соглашение об обмене. Это соглашение об обмене я организовал с тем, чтобы обойти нашу Академию наук и американскую Академию. Первую поездку туда от Стекловского института совершили В. И. Благодатских и К. И. Осколков. Для второй мы наметили В. П. Михайлова и Гущина. Оба они ещё ни разу не были за границей и в связи с этим в райкоме не хотели подписывать им характеристику. Я позвонил по телефону начальнику отдела райкома, ведающего заграничными поездками. Там мне сказали, что по телефону он со мной разговаривать не будет, приходите в его приёмный день. Тогда я тут же позвонил первому секретарю райкома Архиповой и она охотно разговаривала со мной. Я изложил свою точку зрения. Сказал, между прочим: «Вы содействуете поездкам сомнительных лиц, а хороших русских людей не пускаете». Она ответила мне, что русских туда должны пускать также. Кончилось тем, что райком на другой же день дал характеристики Михайлову и Гущину, и они поехали.

Была у меня одна неудача по линии поездок, которая меня сильно огорчила. Какая-то конференция в Индии включила меня в свой оргкомитет. Я порекомендовал оргкомитету пригласить на конференцию В. С. Владимирова и В. П. Михайлова. Приглашение было прислано, но у Владимирова произошли какие-то мелкие трудности с оформлением документов, в то время как у Михайлова документы были оформлены нормально. Сазонов, ведавший в Стекловском институте международными связями, не обратил на это внимания и послал в иностранный отдел предложение о поездке Владимирова и Михайлова совместно. Ввиду отсутствия документов на Владимирова, иностранный отдел провалил всю поездку, а если бы Сазонову послал документы на поездку Михайлова отдельно — он бы смог поехать. Сазонов, который пользуется своим положением в Стекловском институте, сам бесконечное множество раз ездил за границу, не проявлял должного внимания к поездкам других.

Были и другие случаи, когда я содействовал выезду за границу советских математиков. Но о них сейчас не помню, их было довольно много.

На первой встрече Исполкома в 71-м году я только знакомился с членами Исполкома, но никаких действий не произвёл. На второй встрече в сентябре 71-го года в Москве я уже совершил некое ощутительное действие. Нужно было назначить двух лекторов Международного союза математиков на следующий год. С первым лектором не встретилось никаких трудностей, имени его я не помню, а вторым — в качестве лектора Международного союза из Нью-Йорка в Принстон — был предложен Юрген Мозер. Оба города находятся в Соединённых Штатах, рядом друг с другом. На этом основании я возражал против Мозера, так как имел своего кандидата. Но оказалось, что в уставе о лекторах пункта, требующего поездки из одной страны в другую, нет.

Я предложил Лионса для поездки из Парижа в Москву, куда он был приглашён Стекловским институтом. Каким-то способом мне удалось настоять на этом. Позже Лионс приезжал в Стекловский институт и прочёл четыре лекции. (Следует отметить, что быть лектором Международного Союза математиков очень почётно.) Мозер мне это припомнил.

В связи с собранием Исполкома в Лондоне в 72-м году никаких значительных событий я не помню. Запомнилось мне четвёртое собрание Исполкома во Франкфурте-на-Майне в начале лета 73-го года. Александра Игнатьевна, которая всегда ездила со мной на собрания Исполкома, не могла в этот раз поехать. Вещи уже были сложены, но рано утром, когда за нами пришёл А. Б. Жижченко, у неё был сердечный приступ, и она не могла поехать. Так что я оставил её лежать в постели, а мы вдвоём с Алексеем Борисовичем уехали в Германию.

На собрании в узком составе в официальном порядке, на котором присутствовал президент Чандрасекхаран, два вице-президента — я и Джекобсон — и генеральный секретарь Фростман, обсуждался вопрос о составе будущего Исполкома. Всеми участниками этой встречи, кроме меня, в качестве будущего президента Международного математического союза настойчиво предлагался Джекобсон. Джекобсон, правда, молчал, но и не возражал. Я возражал против него на том основании, что однажды американский математик уже был президентом Международного союза. Теперь, естественно, должен быть советский. Если мы не можем выбрать советского, тогда надо предложить из какой-нибудь другой, менее крупной страны.

Сопротивление моему предложению было очень сильным, и ничего не удавалось добиться. Кончилось тем, что я при частной встрече с Чандрасекхараном сказал: «Давайте я буду президентом. Какие могут быть против этого возражения?» Он сказал, что возражения будут, будут говорить, что вам трудно иметь дело с людьми при отсутствии зрения. По-видимому, Чандрасекхарану казалось, что я сам стараюсь стать президентом. В действительности же это было не так. Я старался отклонить Джекобсона. И для проверки он предложил в качестве кандидата в президенты японца Каваду. Я с радостью согласился на это предложение. К сожалению, Кавада отказался, ссылаясь на плохое состояние здоровья. На этой же встрече четырёх стало ясно, что Фростман уходит с поста генерального секретаря также по состоянию здоровья.

Осенью 73-го года я по приглашению Лионса был в Париже. Я предложил Лионсу стать генеральным секретарем Международного союза. Сказал, что он получит всемерную поддержку Советского Союза, и обратил его внимание на то, что влиятельный член Исполкома вице-президент Картан может стать на его сторону, если он поговорит с ним.

В это время Лионс был недавно избранным членом Французской Академии, а Картан как раз старался стать её членом. Можно было в переговорах использовать это обстоятельство. Лионс согласился на моё предложение. Как позже Чандрасекхаран рассказал мне со слов Картана, Лионс пришёл к Картану и сказал ему: «Понтрягин был в Париже и предложил мне стать генеральным секретарем союза. Давайте действовать вместе, и не хорошо, если у французов будет раскол». Тот согласился. Это мероприятие мне удалось осуществить. Следует заметить, что Лионс всегда доброжелательно относился к советским математикам и сам является выдающимся учёным.

В начале лета 74-го года на собрании Исполкома в Париже официально я уже вошёл в список членов будущего Исполкома, предлагаемых действующим Исполкомом. На пост президента вместо Джекобсона предлагался выдающийся американский математик Монтгомери, которого, конечно, я поддержал. На пост генерального секретаря — Лионс.

Новый состав Исполкома был единодушно одобрен действующим, а позже все были избраны на Ассамблее в Ванкувере в 74-м году перед конгрессом.

После того как Лионс стал генеральным секретарём, все собрания Исполкома происходили в Париже, в удобном для него месте. Исключение составил только 77-й год. Я просил устроить эту встречу в Англии, так как решил ещё раз побывать там. Эта просьба была удовлетворена, и вице-президент Международного союза Касселс, англичанин, организовал её в Кембридже, куда мы с женой и Жижченко поехали. Серьёзных вопросов, насколько помню, там не обсуждалось. Произошло одно обстоятельство, которого я не заметил, а заметила жена. На каком-то многолюдном приёме Кембриджского университета, на который были приглашены все члены Исполкома, наша делегация была помещена отдельно от всех членов Исполкома. Нас посадили в конце стола. Рядом с нами был только профессор Касселс, который вёл себя в высшей степени любезно. Александра Игнатьевна восприняла это как недружественный жест со стороны устроителя приёма. Это был уже 77-й год! Разгул антисоветизма достигал своего апогея.

Ещё за год до этого Салфордский университет, находящийся в Англии близ Манчестера, сообщил мне, что желает дать мне почётную степень доктора университета в связи с моими прикладными работами по математике. Там была точно фиксированная дата, в которую ежегодно вручались докторские дипломы в торжественной обстановке. Они хотели, чтобы я приехал к этой дате. В том году мы уже вообще не хотели никуда больше ехать, а ехать к определённому времени мне вообще было неудобно. Я сказал, что не могу приехать по состоянию здоровья. Так оно, впрочем, и было: я чувствовал себя утомлённым.

Узнав, что я буду в Англии в 77-м году в Кембридже, руководители Салфордского университета решили устроить для меня исключение и вручить мне диплом в торжественной обстановке после моего пребывания в Кембридже, нарушая свои традиции, за что я весьма признателен профессору Портеру. К весьма скромной кембриджской гостинице, в которой мы все трое жили, был подан роскошный автомобиль, который должен был нас везти из Кембриджа в Манчестер. На персонал гостиницы этот автомобиль произвёл большое впечатление и они провожали нас очень торжественно.

В Манчестере мы были приняты в высшей степени тепло. Нас поместили в отличный отель с прекрасным рестораном, где мы имели открытый счёт, т. е. могли брать всё что угодно, записывая это в счёт номера, который был предоставлен нам, естественно, бесплатно. Как раз в это время в Англии отмечался 25-летний юбилей королевы Елизаветы II, и жена следила за всеми церемониями по телевизору, находившемуся в нашем номере. Это было очень интересно и ей и мне.

В Лондоне из-за юбилея была такая страшная сутолока, что невозможно было, в частности, купить хлеба. Мы ходили по многим магазинам, но хлеба там не оказалось.

Манчестер произвёл на нас тяжёлое впечатление. Много домов стояло с надписями: «Продаётся», «Сдаётся в наём». Они пустовали и, кроме того, находились в запущенном состоянии. На жену отвратительное впечатление произвели выставленные в одном книжном магазине фотографические картинки, на которых был изображён патологический сексуальный акт в разных видах. Такая открытая демонстрация сексуальной патологии и вообще обилие секса ужаснуло нас.

Вручение докторского диплома мне в Салфордском университете производилось с большим торжеством. Молодой человек нёс впереди процессии тяжеленный жезл. Профессор университета Б. Портер произнёс по моему адресу чрезвычайно похвальную речь, которую я с его согласия решил опубликовать в год моего 70-летнего юбилея в журнале «Успехи математических наук»[55]. Я получил диплом, подписанный ректором университета герцогом Эдинбургским, супругом королевы. Однако мне не подарили мантии, как это было принято раньше, а только накидку и шапочку. Портер обещал мне раньше, что мантия будет подарена. Но оказалось, что университет находится в таких трудных материальных условиях, что не может позволить себе роскошь потратиться на мантию. Так я и вернулся в Москву без мантии, но с большим количеством прекрасных цветных фотографий, которые сделали во время вручения диплома.

Во время вручения докторского диплома в Салфордском университете. Англия, 1977 г.


В конце нашего пребывания в Манчестере, в последний вечер, у жены начался опять тяжёлый сердечный приступ. Она не могла сидеть в ресторане, мы вернулись в номер и попросили принести ей горячий чай туда. А наутро нам предстояла поездка в Лондон. Ехать всё же пришлось, но на этот раз мы путешествовали в поезде. В Лондоне остановились только на ночь. Это был первый случай, когда жену застиг сердечный приступ во время заграничной командировки. Она стала их вообще очень бояться, стала настаивать на том, чтобы я оставил свой пост в Исполкоме Международного союза.

Заседание Исполкома в Ванкувере в 74-м году перед конгрессом прошло спокойно. Я только сильно волновался, как бы меня не провалили на Ассамблее. Но там я получил только один голос против. Само пребывание в Ванкувере было очень приятным. Мы с женой получили в своё распоряжение двухкомнатную квартирку, предназначенную там для молодых профессоров. Уже тогда, в 1974-м году почувствовалась некоторая напряжённость между американскими сионистами и советскими математиками. С обширной речью, довольно сдержанной, но всё же с нападками, выступил Липман Берс, который был членом американской делегации на Ассамблее. Он упорно говорил о том, что из Советского Союза за границу пускают мало математиков. Впрочем, это верно. Берс сказал, между прочим, что страна, давшая миру таких математиков, как Виноградов, Понтрягин, Гельфанд, Колмогоров, имеет право иметь большое количество своих представителей на международных конгрессах и по другим поводам за границей. В частном разговоре Берс довольно отчётливо настаивал на том, что советских евреев мало пускают за границу, что имеет место дискриминация, что американские евреи будут усиливать свой нажим на Советский Союз.

Само путешествие в Ванкувер и обратно в Москву было тяжёлым. Мы сперва добрались до Нью-Йорка, там отдыхали одну ночь, а потом в страшной жаре полетели оттуда в Ванкувер. На обратном пути из Ванкувера в Москву в Нью-Йорке уже не было настоящего отдыха, мы не ночевали, а просто ждали на аэродроме самолёта в Советский Союз. Так что мы страшно устали. Кроме того, самолёт, летевший из Нью-Йорка в Москву, первую остановку в Советском Союзе имел в Киеве, что было очень утомительно, так как там происходил таможенный досмотр. Приехали в Москву мы совсем замученные, но общее впечатление от этой поездки было прекрасным.

В Ванкувере было несколько интересных поездок по разным достопримечательностям этой провинции, которая очень красива и хороша и соответственно носит название «прекрасная британская Колумбия». Мы с женой жили не в Ванкувере, а в университетском городке, что было много приятнее. Нас поразили страшные контрасты: позади прекрасных университетских коттеджей находились жалкие трущобы. Берс, который жил в самом Ванкувере, завидовал нам, что мы имеем такое хорошее жилье, и только в последние дни перебрался в университетский городок. В Ванкувере я имел интересную встречу с Г. И. Марчуком, разговаривал с ним о делах Новосибирска. Возглавлял советскую делегацию на конгрессе, по-прежнему, М. А. Лаврентьев, с которым был вместе его сын М. М. Лаврентьев. Вновь избранный генеральный секретарь союза Лионс устроил в своём номере небольшую встречу математиков, на которой присутствовали старший и младший Лаврентьевы. Мы сидели, беседовали и немножко пили вино. Кто-то в это время позвонил младшему Лаврентьеву по телефону и спросил, что мы там делаем. Лаврентьев ответил ему: «Выпиваем». Такая трактовка нашей встречи показалась мне несколько странной.

«Математический сборник»

«Математический сборник» — так называется старейший русский математический журнал, основанный в 1866 году. С 1932 по 1950-й годы главным редактором его был О. Ю. Шмидт. А после него, до самой своей смерти в январе 1973 года, — И. Г. Петровский. Когда Петровский умер, в Отделение математики поступили два предложения: П. С. Александров предложил А. Н. Колмогорова, а И. М. Виноградов предложил меня. Академик-секретарь Отделения Н. Н. Боголюбов провёл тайное голосование, при котором подавляющая часть присутствовавших на заседании членов Бюро Отделения высказалась за меня и лишь один голос был получен Колмогоровым.

В январе 1974 года Президиум АН СССР утвердил меня главным редактором журнала. Соглашаясь занять этот пост, я вовсе не собирался возглавить доставшуюся мне в наследство от Петровского редколлегию. Я был намерен составить свою, новую, с которой мне легко и просто будет работать.

Редколлегия Петровского была неприемлема для меня, впрочем, так же, как и я для неё. В конце концов мне это удалось, не сделав ни одной уступки. Но мне пришлось преодолеть огромное сопротивление П. С. Александрова и А. Н. Колмогорова, которые трепали мне нервы около трёх лет. Существенную помощь в этой борьбе оказал мне Президент Келдыш, которому просто надоела настырность Александрова и Колмогорова. Позицию Келдыша можно формулировать так: «Мы назначили главного редактора, а составлять редколлегию — это его дело».

Группа Александрова и Колмогорова, представляющая Московское математическое общество, сохраняла в своих руках журнал «Успехи математических наук». А журнал «Математический сборник» я вырвал у них. Из старой редколлегии я сохранил только четырёх членов, в том числе Александрова и Келдыша, а также заместителя главного редактора А. А. Гончара, который при Петровском и теперь ведёт основную работу в журнале.

Своё предложение о новом составе редколлегии я внёс на рассмотрение Бюро Отделения, и он был там немедленно утверждён. Окончательно состав редколлегии должен был утверждаться на секции Президиума АН СССР, который возглавлял А. А. Логунов. Прежде чем секция занялась этим утверждением, я пошёл к Логунову и показал ему список новой редколлегии. Редколлегия ему понравилась. Это была моя первая встреча с Логуновым. Впоследствии мы с ним познакомились ближе, и как мне кажется, прониклись взаимным доверием. Позже я обращался к нему по многим вопросам и получал от него помощь. Секция утвердила мою редколлегию и в октябре 1974 года Келдыш подписал соответствующее распоряжение Президиума АН СССР.

После того как предложенный мною состав редколлегии рассматривался на Бюро Отделения, моё предложение стало широко известно, и П. С. Александров сразу же среагировал на это. По-видимому, он считал, что ему удастся воспрепятствовать столь радикальным переменам при помощи обращения к начальству, поэтому говорил он со мной в весьма мягком тоне, выражая своё неудовольствие только по поводу одного второстепенного члена этой редколлегии, которого я не включил в свою. Келдышу же он написал письмо, в котором выражал возмущение, что Понтрягин вывел из состава редколлегии трёх академиков: А. Н. Колмогорова, М. А. Лаврентьева и В. И. Смирнова, считая вполне основательно, что исключение из какой-то организации академиков является делом невиданным. Правда, Александров напутал: Лаврентьев уже давно не был членом редколлегии. Смирнова я не включил потому, что он был уже тяжело болен и жил в Ленинграде, так что не смог бы участвовать в работе. А Колмогорова исключил вполне сознательно, ввиду своих радикальных расхождений с ним во взглядах. Позже Александров и Колмогоров, примирившись с другими изменениями, сосредоточили все свои усилия на том, чтобы заставить меня включить в редколлегию Колмогорова, чего я решительно не хотел делать, оказывая упорное сопротивление, и одержал победу.

Осенью 1974 года я, присутствуя на каком-то заседании, находился рядом с Александровым и Колмогоровым. Они были так обозлены на меня, что даже не поздоровались со мной. После этого в течение двух лет они оказывали на меня всё доступное для них давление, но не преуспели. И только тогда отступились. В процессе этой борьбы произошёл один любопытный случай, о котором я постараюсь рассказать здесь подробно.

Н. Н. Боголюбов организовал по вопросу о включении Колмогорова в новую редколлегию специальную комиссию под председательством Ю. В. Прохорова — ученика Колмогорова. Комиссия никакого определённого решения не приняла и суета продолжалась. Перед заседанием этой комиссии у меня с Александровым произошёл длинный весьма эмоциональный телефонный разговор. Магнитофонная запись этого разговора сохранилась. Я воспроизведу здесь отрывки из этого диалога, обозначая для краткости имена Александрова и Понтрягина начальными буквами А. и П. К сожалению, в описании я не смогу передать эмоциональный накал всего разговора.

П.: — Алло!

А.: — Лев Семёнович, здравствуйте!

П.: — Добрый день, Павел Сергеевич.

А.: — Ну вот мы сегодня с Вами в такой комиссии.

П.: — Да.

А.: — Я хочу Вам сказать только одно, Лев Семёнович. (Далее плачущим голосом.) Я не для того дожил почти до восьмидесяти лет, чтобы в конце жизни ссориться с Вами.

П.: — Но не нужно ссориться со мной, Павел Сергеевич.

А.: — (Плачущим голосом.) Я не считаю, что нахожусь в ссоре с Вами, я этого не считаю.

П.: — Вот и я тоже не считаю. Во многих вопросах мы можем с Вами делать всё совместно, Павел Сергеевич.

А.: — Ну давайте найдём здесь какой-нибудь компромисс.

П.: — Я уже предлагал Вам компромисс: пусть будет членом редакции секретарь Математического общества.

А.: — Но это же не эквивалентная замена. А что вы имеете против Колмогорова? Он будет вполне деятельным членом редакции, не приходя на заседания редакции, а будет давать отзывы. Он не принадлежит к числу деятельных людей, он не будет ничем мешать Вам. Он никогда ничего плохого не сделал Вам. У него действительно есть такие черты характера, которые трудны Вам. Но у кого ж из нас нет трудных черт характера? Зачем же ему наносить такое страшное оскорбление?

П.: — Павел Сергеевич, я просто не могу понять этого. Есть вещи, которые разные люди понимают по разному. Для меня быть членом редакции вовсе не значит иметь какое-то почётное положение. Ну для чего ему нужно быть членом редакции? Объясните мне это.

А.: — Но поймите же вы, Лев Семёнович, это же совсем не ему нужно, это — вопрос престижа Математического общества. Нельзя же выводить из редакции президента Математического общества, который был там много лет. Колмогорову это совершенно не нужно.

П.: — Для общества было бы совершенно достаточно, если бы его представлял в редакции его секретарь. Кроме того, ведь вы же, Павел Сергеевич, представляете общество. Вы — его почётный президент.

А.: — На каждой тетрадке журнала написано, что он издаётся Академией и обществом совместно. Общество не требует никакого паритетного представительства. Другое дело, если бы Колмогорова нужно было бы сейчас вводить в члены редакции. Но нельзя же его выводить. Согласитесь с этим.

П.: — Когда я согласился быть главным редактором «Математического сборника», я вовсе не думал, что буду преобразовывать имеющуюся редакцию. Так что я вовсе не вывожу Колмогорова, а составляю новую редакцию, с которой мне будет легко и просто работать.

А.: — Вам будет легко и просто работать и с Колмогоровым.

П.: — Павел Сергеевич, мне не будет легко и просто работать с Колмогоровым. Общение с ним всегда представлялось для меня трёпкой нервов. Когда-то я Вам сказал довольно неприятную вещь, теперь я повторю её: я вынужден обходить Колмогорова как собаку, которая может внезапно броситься и укусить. Так я отношусь к нему, так он себя ведёт.

А.: — Уверяю Вас, Лев Семёнович, вы в этом случае просто ошибаетесь. Боюсь даже, что вы находитесь под чьим-то влиянием. Колмогоров совсем не такой человек.

П.: — Сколько я не имел дело с Колмогоровым, я всегда его боялся. Совсем недавно я обратился к Колмогорову с предложением напечатать его доклад в сборнике, который мы издаём в Главной редакции физ-мат литературы. Колмогоров просто бросил телефонную трубку и не стал со мной разговаривать. Ну можно ли так обращаться с людьми? Могу ли я иметь дело с таким человеком? Ведь если он будет членом редакции, так или иначе я должен буду всё время иметь дело с ним, и это будет для меня совершенно неприемлемо и невозможно.

А.: — Это была, конечно, случайность, Лев Семёнович.

П.: — Это не было случайностью, Павел Сергеевич. Расскажу Вам другой случай. Когда Колмогоров вместе с Арнольдом были выдвинуты на Ленинскую премию, никаких работ Колмогорова в списке представленных вообще не было. Я позвонил Колмогорову и сказал ему: «Нельзя же так, нужно чтобы были от вас хоть заметки». Он ответил мне: «А на черта мне нужна ваша Ленинская премия. У меня и без того лежит сорок тысяч долларов в банке». А ведь я старался для него тогда, чтобы он получил Ленинскую премию.

Ещё один случай. Когда мы начали заниматься прикладными вопросами, и вместе с Колмогоровым экзаменовали Мищенко как аспиранта, Мищенко рассказал о работе лампового генератора, на что Колмогоров заметил: «На черта вам изучать работу лампового генератора? Занимались бы другими вопросами». Если говорить о паритете представительства Математического общества и Отделения в журнале, то общество представлено Вами и всеми другими членами редколлегии, которые являются членами общества, а Отделение представлено только одним человеком. Если Колмогоров будет членом редколлегии, я так или иначе должен буду общаться с ним, а это общение для меня трёпка нервов.

Расскажу ещё один случай. Недавно было заседание Чебышёвской комиссии, где я председатель, а Колмогоров — член. Заранее было согласовано с Колмогоровым время собрания, удобное для него. Ему была послана повестка о заседании. Накануне ему звонили и напоминали, что завтра заседание и в какое время. И вот начинается заседание, у нас нет кворума, а Колмогорова нет. Я ищу его по телефону, обнаруживаю, и тот говорит: «Извините, я забыл, сейчас приду». И пришёл. А если бы я его не нашёл по телефону, он бы не пришёл, у нас бы сорвалось заседание, которое и без того очень трудно созвать. Поймите, Павел Сергеевич, я отношусь к работе, порученной мне, с полной серьёзностью.

А.: — Если Вы будете занимать такую точку зрения, то мы попадём в безвыходный тупик. Неужели нужно устраивать конфликт из-за такого незначительного вопроса?

П.: — Павел Сергеевич, если бы это был незначительный вопрос, Вы бы не стали писать письма президенту по поводу этого вопроса и рассылать копии этих писем всем руководителям Академии наук. Значит, это вопрос серьёзный.

А.: — Но нельзя же исключать из редакции президента Математического общества только потому, что общение с ним для главного редактора затруднительно, поймите, что на такую точку зрения не может согласиться никакое общество.

П.: — Павел Сергеевич, если вы и Колмогоров будете членами редколлегии, то вы будете действовать против меня в самых неожиданных случаях. Вы не будете ходить на заседания редколлегии, а когда возникнет критическая обстановка, придёте и выступите против нас.

А.: — Мы никогда не будем действовать против Вас, Лев Семёнович.

П.: — А разве сейчас вы не действуете против меня? Ведь когда вы со мной говорили по телефону впервые о составе редакции, вы упомянули только о Ефимове и ничего не сказали по поводу Колмогорова. А теперь Вы пишете президенту Келдышу, а Колмогоров ходит к Котельникову, и всё это в конце концов обрушивается на меня. Разве это не действие против меня?

А.: — Как же вы говорите, что в редакции только один представитель Отделения — Яблонский, а Вы?

П.: — Я не являюсь представителем Отделения, я же не член его Бюро. Павел Сергеевич, очень трудно так долго говорить по телефону. Вот мы сегодня встретимся на комиссии и обсудим этот вопрос в спокойной обстановке. Давайте расстанемся.

А.: — Ну, до встречи.

П.: — До свидания, Павел Сергеевич.

Надо сказать, что П. С. Александров затеял этот разговор со мной по телефону только после того, как все другие средства были им испробованы. Он надоел Келдышу, ничего не добился у первого вице-президента Котельникова, а Боголюбов тоже не хотел ничего делать. Моё положение было тем более трудным. Многие мои товарищи считали, что я напрасно упираюсь, что Колмогоров не сможет мне совершенно помешать. Но я не мог с этим согласиться и довольно трудно было объяснять всем, что они не правы. После того, как Александров и Колмогоров давили на меня около трёх лет, они наконец от меня отстали.

Правда, за это Колмогорову был предоставлен пост заместителя главного редактора в журнале «Успехи математических наук». До этого он был там рядовым членом редколлегии. До того как я стал главным редактором журнала «Математический сборник», редколлегии этих двух журналов были очень близки по составу. После перемен, введённых мною, они почти полностью различны, за исключениемодного лица — Александрова, который является главным редактором журнала «Успехи» и членом редколлегии журнала «Сборник».

Мне рассказывали, при каком-то обсуждении вопроса об этих двух журналах Келдыш сказал: «Чего вы хотите? Теперь один журнал у них, а другой — у вас». Включить Колмогорова в состав редколлегии журнала «Математический сборник» уговаривали меня многие. Небольшое участие принял в этом и Боголюбов. Однажды он сказал мне в присутствии многих лиц, быть может, преднамеренно: «Возьмите к себе Колмогорова, и я постараюсь улучшить состав редколлегии „Успехов“». На это я ответил: «Ложкой дёгтя можно испортить бочку мёда, но ложкой мёда нельзя исправить бочку дёгтя».

До того как был утверждён предложенный мною список редколлегии журнала, я не ходил на заседания редакции, поручая проводить их Гончару, хотя в то время моё имя уже стояло на обложке журнала. После того как новая редколлегия, предложенная мною, была утверждена Президиумом АН, я приступил к нормальной работе в журнале. Как правило, на заседание редколлегии собирается лишь часть её членов. Регулярно отсутствовали всегда только Келдыш и Александров. Александров — по состоянию здоровья, а Келдыш — ввиду занятости. Когда я просил его согласия стать снова членом редколлегии, он сказал мне, что не сможет быть активным членом. Тогда я ответил, что мне ясно и что мы будем обращаться к нему только в исключительных случаях. Такое обращение произошло лишь раз, когда решался вопрос о публикации статьи относительно книги Зельдовича. Я просил его, и он дал согласие на эту публикацию.

Во время пребывания моего на посту главного редактора умер М. В. Келдыш. Нужна была замена. Согласовав этот вопрос с редколлегией, я пригласил Г. И. Марчука (тогда он ещё не был членом правительства, а был лишь председателем Новосибирского Отделения). Он, как и Келдыш, сказал мне, что не сможет активно работать. Вторым вновь приглашённым членом редколлегии стал член-корреспондент АН СССР А. И. Кострикин. Его участие важно, так как два других алгебраиста — члены редколлегии — иногородние.

Выборы в Академию наук СССР

М. В. Келдыш был Президентом АН СССР с 19 мая 1961 года до 19 мая 1975 года. Став Президентом, Келдыш произвёл в Академии значительные перемены. Он разбил на более мелкие прежние крупные Отделения. В частности, Отделение физико-математических наук распалось на несколько Отделений, и в том числе образовалось Отделение математики. Система выборов новых членов в Академию наук также была изменена. Членам-корреспондентам Академии наук было предоставлено право выборов новых членов-корреспондентов. До этого все члены Академии наук избирались только академиками. Члены-корреспонденты имели право лишь присутствовать на выборах новых членов и высказывать своё мнение о кандидатах.

Став членом-корреспондентом АН СССР в 1939 году, я всегда присутствовал на выборах новых членов и иногда участвовал в них, высказывая своё мнение о претендентах в члены-корреспонденты и в академики.

Мне запомнились сентябрьские выборы 1943 года, происходившие уже в Москве после возвращения из эвакуации. Тогда по Отделению физико-математических наук были выдвинуты в академики Курчатов и Христианович. Оба — по рекомендации внеакадемических влиятельных организаций, как учёные, призванные играть важную роль в научно-техническом прогрессе страны. Несмотря на это, оба они сперва не прошли, а на имевшиеся места были выбраны другие лица, а именно: Алиханов и Смирнов. Тогда Отделению были предоставлены два дополнительных места с точно указанными специализациями, так что вместо Курчатова и Христиановича выбрать других было уже нельзя. Можно было только их провалить. Так как по указанным специализациям конкурентов у Курчатова и Христиановича не было, то они были избраны. Теперь по прошествии многих лет даже странно представить себе, что в то время Курчатов и Христианович шли как бы на одном уровне. Курчатов действительно сыграл огромную роль в создании атомного оружия нашей страны, а что сделал Христианович, мало кто знает, во всяком случае, я этого не знаю.

При обсуждении кандидатуры Курчатова против него решительно выступал П. Л. Капица, который стремился провести в академики Алиханова. Академик-секретарь Отделения А. Ф. Иоффе указывал на то, что имеется настойчивое пожелание избрать Курчатова, а Капица требовал письменных указаний, которых Иоффе не имел. В результате, Курчатов был провален, а Алиханов выбран. Курчатов был выбран только после предоставления специального места.

Только теперь видно, кто есть кто? Огромная роль Курчатова общеизвестна, а Алиханов после избрания открыл целый ряд новых элементарных частиц, но потом обнаружилось, что открытие это основано на неправильном толковании эксперимента, и никаких частиц не было открыто.

Попутно хочется рассказать кое-что о П. Л. Капице, который так упорно боролся против избрания Курчатова. В молодости, в 20-е годы, Капица был направлен в Англию, в институт Резерфорда, где работал несколько лет, оставаясь советским подданным и каждое лето приезжая в отпуск в Москву. Осенью он получал повторную визу на выезд в Англию и отправлялся на работу к Резерфорду. И вот однажды, я думаю, это было в начале 30-х годов, виза на выезд в Англию ему не была дана. Сначала он думал, что это недоразумение, но потом ему было разъяснено, что недоразумения здесь нет, а его просят остаться в Советском Союзе и вести работу здесь. Ему предлагалось перевести из Англии ту лабораторию, которую он там имел. Первоначально Капица был так разъярён, что заявил, что он не станет заниматься физикой, если его вынудят остаться в Советском Союзе. Ему ответили, что у нас каждый занимается, чем хочет, он может стать хоть бухгалтером.

Капица довольно долго упрямился, в это время он жил в санатории «Болшево», где я иногда бывал. Навестить его приехал профессор Дирак, и в это время я встречал их обоих и катался с ними на лодке по Клязьме. Кончилось тем, что Капица согласился заниматься в Советском Союзе физикой. Для него был выстроен специальный институт, куда перевезли из Англии его лабораторию, жену и детей. Институт Капица построил на английский манер, с домом для сотрудников в виде коттеджей с двухэтажными квартирами. В 1939-м году Капица был избран академиком. Много позже, либо в конце войны, либо уже после её окончания, Капица как-то не поладил с правительством и его отстранили от должности директора. На его место назначили А. П. Александрова, того самого, о котором я уже говорил, что он занимался размагничиванием кораблей и стал Президентом АН СССР. После смерти Сталина и прихода к власти Хрущёва Капица был восстановлен на своем посту директора института.

Христианович запомнился мне потому, что на выборах 1943-го года я старался провалить его с тем, чтобы провести на это место М. А. Лаврентьева. Я пришёл к С. Н. Бернштейну и сказал ему: «Давайте проваливать Христиановича и выбирать на его место Лаврентьева». Бернштейн ответил согласием. Борис Николаевич Делоне, член-корреспондент нашего Отделения, узнав о моей деятельности, сказал: «Что вы делаете? Тем самым вы же проводите в академики Смирнова, этого глупого человека». И действительно, после того, как Христианович был провален, Бернштейн приложил все усилия, чтобы провести Смирнова. Я упрекнул его в том, что он обманул меня. Он ответил: «Я согласился проваливать Христиановича, а вовсе не выбирать Лаврентьева». Лаврентьев был избран только в 1946-м году. Я считал, что Бернштейн всё же обманул меня.

Речь идёт о том В. И. Смирнове, который был членом редколлегии у Петровского и которого я не включил в свою по состоянию его здоровья.

По замыслу Петра I, основавшего Российскую Академию наук в 1725-м году, она создавалась как государственное учреждение, призванное работать в контакте с правительством на пользу страны. После революции Российская Академия была переименована в Академию наук СССР, но она, по-прежнему, оставалась государственным учреждением и её основные задачи сохранились. Таким образом члены Академии наук не составляют добровольное сообщество учёных, а являются государственными служащими. Будучи таковыми, они получают значительную зарплату за членство в Академии наук и имеют обязанности перед государством. При зачислении на ответственные посты члены Академии обычно имеют большие преимущества. Это делает членов Академии наук влиятельными гражданами нашего общества. Отсюда возникают их моральные обязательства перед страной.

Очень важно поэтому при избрании членов Академии руководствоваться наряду с научными заслугами учёного, также его моральными качествами, наличием чувства ответственности за всё происходящее в нашей стране. Будучи избранным в академики в 1958 году я получил право избирать новых членов Академии наук и стал руководствоваться этими соображениями. Но особенно большой вес они приобрели с конца 1960 года, когда я сам занялся научно-организационной работой.

Стать членом Академии наук СССР непросто. Число учёных, добивающихся этого положения велико.

До 1958 года выборы происходили нерегулярно, каждый раз по особому распоряжению правительства. С 1958 года они происходят довольно регулярно, приблизительно раз в два года. Но число вакансий не велико по сравнению с числом претендентов. У некоторых учёных стремление стать членом Академии приобретает подлинно патологический характер, производит на них деморализирующее действие и искажает психику. Значительная часть времени двухлетнего промежутка между выборами бывает занята предвыборной компанией. Это вредно сказывается на нормальной научной работе и ставит в трудное положение не только избираемых, но и избирателей. Поэтому я внёс предложение на Общем собрании Академии делать выборы в Академию реже. Это было внесено в изменение Устава АН СССР. Желая провести кого-нибудь в членкоры или в академики, членам Академии приходится учитывать всю сложную предвыборную обстановку и идти зачастую на компромиссы и соглашения с другими членами Отделения. Поскольку голосование тайное, нельзя исключать также и возможность обмана.

Мне кажется, что я сыграл существенную, а иногда и решающую роль при избрании некоторых новых членов Академии. Здесь я расскажу об этих случаях.

О выборах 70-го года я уже рассказал, также и о подготовке к ним на конгрессе в Ницце. В. С. Владимиров, выбранный членом-корреспондентом за два года до этого, вовсе не рвался в академики. Он считал, что избрание академиком возложит на него очень большие обязанности (замечу — редчайший случай!) и поэтому сильно колебался, давая согласие на участие в выборах 1970 года. Я его уговорил.

После того как он уже был избран по Отделению и предстояло голосование ещё на Общем собрании, обнаружилось, что его избрание вызывает большую злобу у определённых кругов.

Поэтому у А. Б. Жижченко и у меня возникло опасение, не будет ли сделана попытка провалить его на Общем собрании. Действительно, какая-то суета в этом направлении на Общем собрании была заметна, но провала не произошло! Ещё до Общего собрания я поделился своими опасениями с Н. Н. Боголюбовым, который был учителем В. С. Владимирова, рекомендуя принять какие-нибудь меры. Он и сделал кое-что. Любопытно, что В. С. Владимиров позже рассказывал мне о «поразительной предусмотрительности Боголюбова», который заранее предвидел попытку провалить его на Общем собрании. Боголюбов произвёл маленький плагиат, он не сообщил Владимирову, что опасения были высказаны мною и Жижченко, но сам Боголюбов о такой возможности вовсе не думал, как это видно было из нашего разговора с ним.

На выборах 1972-го года я очень старался провести в члены-корреспонденты по Отделению механики и проблем управления Е. Ф. Мищенко, но это мне не удалось. Е. Ф. Мищенко был избран по этому Отделению в 1974-м году. Мне пришлось приложить к этому большие усилия. Его радость по поводу избрания была очень велика, но, к сожалению, она довольно скоро заменилась болезненным желанием стать академиком.

По выборам академиков в 1972 году я имел большой успех. Моей главной целью было избрание С. М. Никольского. Это удалось, хотя и не легко. Здесь мои усилия сыграли, по-видимому, существенную роль. Я вёл предварительные переговоры со многими академиками, убеждая их голосовать за Никольского. Кроме того, на самих выборах я пошёл на компромисс с Келдышем: в обмен на его поддержку Никольского я обещал ему голосовать за Ю. В. Прохорова, которого он очень хотел выбрать. В конце концов, были выбраны оба, но не без труда: Никольский — в третьем туре, а Прохоров — только в четвёртом.

Оба они к 1972 году были уже членами-корреспондентами. Никольский много раз проваливался на выборах в члены-корреспонденты, так как против него выступал Бернштейн. К Бернштейну Никольский проявил какую-то непочтительность и тот всегда яростно выступал против него. Однако, когда Бернштейн умер, Никольский сразу же был избран членом-корреспондентом. Прохоров перед выборами 1972 года вёл себя очень странно. Он не подал вовремя свои документы. Боялся провала. Узнав об этом на заседании экспертной комиссии, Келдыш сам звонил Прохорову и убеждал его согласиться на то, чтобы участвовать в выборах. Но Прохоров сказал, что он ещё подумает. Подумавши, он однако подал документы и в выборах участвовал. Как говорят, он болезненно боялся быть проваленным…

Следующие выборы 1976 года, как я тогда считал, были очень успешными. Членами-корреспондентами были избраны А. Г. Витушкин, А. И. Кострикин и В. А. Мельников, которых я горячо поддерживал. В академики моими желанными кандидатами были Л. Д. Фаддеев и А. А. Самарский. Они также были выбраны.

Избрание В. А. Мельникова я считаю одним из высших своих достижений как по значению для страны, так и по преодолённым мною трудностям. Это потребовало от нас с женой чрезвычайного эмоционального напряжения и доставило нам большую радость.

Мельников был известен как выдающийся конструктор электронно-вычислительных машин. Перед выборами 1976-го года он работал в Институте точной механики и вычислительной техники и имел сложные и трудные отношения с директором института Бурцевым, который всячески притеснял его.

Вакансии по вычислительной технике должны были быть предоставлены по Отделению механики и проблем управления. Этому Отделению и выбирать бы Мельникова. Однако там его даже не выдвинули. А его притеснителя — директора института — Бурцева выдвинули. Я считал, что это в высшей степени несправедливо и вредно. От сотрудников Бурцевского же института было известно, что вычислительная техника у нас находится в безнадёжно отсталом положении. Да я и сам это знал. Поправить можно только работами Мельникова.

Бурцев много лет обещает начальству некий гигант (вычислительную машину), но конца этой работы конструкторы не видят и опасаются, что не увидят вовсе. «Халтура и обман, обман и халтура» — говорят они из года в год. Один конструктор, рассказывая это нам с Александрой Игнатьевной, плакал.

Если бы Бурцев был выбран, а Мельников — нет, то, как сказал один из известных математиков, Бурцев растёр бы Мельникова как соплю.

Мы с Александрой Игнатьевной почти не спали несколько ночей, и я решил по меньшей мере устроить скандал перед выборами по поводу происходящего безобразия.

По традиции накануне выборов Президент устраивает чай для каждого Отделения. И в не очень официальной обстановке обсуждаются все выдвинутые кандидатуры. Я решил использовать этот чай на нашем Отделении. Когда кандидатуры членов-корреспондентов были обсуждены и члены-корреспонденты удалились, а остались одни академики, я сказал: что мы, члены Отделения математики, в целом составе не часто встречаемся с Президентом и поэтому я хочу поднять здесь вопрос, не имеющий прямого отношения к нашему Отделению, но очень важный, по моему мнению.

Происходит безобразие — наш лучший специалист по вычислительной технике В. А. Мельников не находится в числе выдвинутых на выборы. Необходимо что-то сделать, для того, чтобы предоставить ему возможность баллотироваться. Президент А. П. Александров ответил мне, что уже ничего сделать нельзя, придётся отложить избрание Мельникова на два года. Я со своей стороны предложил отложить избрание кандидатов по вычислительной технике, которая так необходима стране, на два месяца, с тем чтобы разобраться, кого же мы выбираем в Академию!

Я стал настаивать и заявил, что если Президиум ничего не сделает, вернее не захочет сделать, то это ляжет на него несмываемым пятном. На меня набросился вице-президент Овчинников. Я заявил, что не ограничусь рассмотрением этого вопроса здесь, а подниму его на Общем собрании Академии и пойду ещё дальше. Меня поддержал Келдыш и некоторые другие академики нашего Отделения. Вся дискуссия шла в высочайшем эмоциональном накале. Я был в ярости! Все члены Президиума, кажется, тоже.

Президент, возможно опасаясь серьёзного скандала, вдруг сказал: «Хорошо, мы допустим Мельникова к выборам. Пусть подаёт документы». Тогда я обратился к Президенту и сказал ему: «Анатолий Петрович, проведите голосование, чтобы Мельников был выдвинут нашим собранием. Сейчас же, здесь!» Это было сделано, и Мельников получил единогласную поддержку всех собравшихся академиков нашего Отделения. Так что в дальнейшем он считался выдвинутым этим собранием.

Сразу же после этого чая стало известно, что место по вычислительной технике Президиум предоставляет нашему Отделению и Мельников считается выдвинутым по нашему Отделению. При этом Мельников не имел никаких конкурентов и его избрание было почти гарантировано.

С радостью я сразу же стал звонить жене и сообщил ей об этом событии и поручил ей разыскать по телефону Мельникова, чтобы он готовил документы на выборы.

Это было вскоре сделано. Мельников был выбран на Отделении математики почти единогласно. После того как Мельников был допущен к выборам, я обратился к Тихонову, который, по моему мнению, должен был также радоваться, и сказал ему: «Андрей Николаевич, похвалите меня за то, что я сделал». Он ответил довольно холодно: «Ну что ж, вы устроили истерику и разозлили Президента. Чего же в этом хорошего?» Как выяснилось позже, Тихонов поддерживал кандидатуру Бурцева и, кроме того, в высшей мере не желал ссориться с Александровым. Он метил на место директора института, которым руководил Келдыш. Здоровье Мстислава Всеволодовича было уже плохо.

Кандидатуру Русанова горячо поддерживал Келдыш. Русанов был выбран на нашем Отделении в четвёртом туре. Четвёртый тур на этих выборах был запрещён Президиумом. Прежде чем провести четвёртый тур, Боголюбов обратился к Президенту за разрешением и утверждал, что получил его. Так что мы считали Русанова выбранным. Но позже на заседании Президиума Президент отрицал, что дал разрешение. Против Русанова резко выступил Овчинников, так что избрание Русанова оказалось недействительным. Келдыш очень был расстроен и поделился со мной своим огорчением. Мне было жалко Келдыша, а Русанова я не знал. Я посоветовал ему поставить вопрос на Общем собрании, и он последовал моему совету, проведя сперва это дело через партийную группу, а затем уже через Общее собрание. Келдыша поддержали — Русанов был выбран.

Сложно было с избранием Л. Д. Фаддеева в члены Академии. Очень хотел провести его в члены Академии Виноградов, но до 1976-го года Фаддеева проваливали членкоры. И было впечатление, что в членкоры его не пропустят. Александре Игнатьевне пришло в голову, что Людвига легче выбрать сразу в академики, так как число избирающих меньше и с ними проще договориться.

Александра Игнатьевна иногда беседует по телефону с Виноградовым, причём разговаривают они по часу и более. В одной из таких бесед она подсказала ему эту идею. Он её принял. Надо сказать, моя жена отлично разбирается в академических делах и этим здорово помогает мне. В 1976-м году Фаддеев уже был выдвинут кандидатом на выборы в академики.

В предвыборной компании по этой кандидатуре и во время выборов Виноградову усердно помогали Марджанишвили, Никольский, Прохоров и я.

Решительно против избрания Фаддеева академиком были Боголюбов и Владимиров. К сожалению, В. С. Владимиров почти всегда слушается Боголюбова. Во время выборов были заключены «сделки» обменного характера. При этом очень активную роль сыграл Прохоров. Битва была горячая. Кончилось тем, что на Отделении Фаддеев был избран. Оставалось Общее собрание. Распространился слух (я об этом узнал от А. Б. Жижченко), что готовится провал Фаддеева на Общем собрании и что инициатором этого является Боголюбов. Возможно что это была ложь, но я этому поверил и пошёл на конфликт с Боголюбовым. Однако и на Общем собрании всё прошло гладко, и Фаддеев стал академиком.

Вскоре, на выборах 1981 года, Фаддеев в союзе с Прохоровым пытался провести академиком своего отца Д. К. Фаддеева, эта акция Фаддеева и Прохорова мне очень не понравилась. Она не понравилась также и Виноградову. Несмотря на свою любовь к младшему Фадееву, Виноградов не проголосовал за его отца. Так что старший Фаддеев не стал академиком. Если бы он прошёл, то положение в Отделении сильно ухудшилось бы. К этому времени оно и без того уже было плохим.

Выборы 1978 года произошли непосредственно после Международного конгресса математиков в Хельсинки. Об этом я расскажу позже. У меня создалось впечатление, что при подготовке к конгрессу мою работу как главы делегации постарались подорвать как Стекловский институт, так и Отделение. Это наложило свой отпечаток на мою позицию во время выборов. На этот раз мы резко разошлись с Виноградовым. Правда, Виноградов был уже очень стар. Он находился под влиянием окружения. Ему, кажется, было 90 лет. Кончилось тем, что выборы фактически были провалены: мы избрали, кажется, только одного Ефимова, уже очень больного человека, в член-корреспонденты. Мы с женой не были огорчены этим провалом и даже отнеслись к нему с некоторым злорадством, памятуя о тех трудностях, которые мы испытали с конгрессом в Хельсинки.

Выборы 1981 года, на мой взгляд, прошли успешно. Памятуя о том, что Мельников в своё время не был выдвинут на выборах в члены-корреспонденты, я на этот раз сам выдвинул Мельникова кандидатом на выборы в академики по нашему Отделению.

Кроме того я, считая С. П. Новикова хорошим математиком, решил на этот раз поддержать его кандидатуру в академики, причём так, чтобы он прошёл с первого же тура, так как если бы он не прошёл в первом туре, вокруг его кандидатуры развернулись бы обменные операции, могущие полностью дезорганизовать выборы.

Я также применил все свои усилия, для того чтобы провести в члены-корреспонденты моего ученика Р. В. Гамкрелидзе. Помимо этих трёх моих основных кандидатов я очень хотел, чтобы членами-корреспондентами были избраны Н. С. Бахвалов, Ю. А. Розанов и П. Л. Ульянов. Все мои пожелания исполнились, кроме одного: Розанов, к сожалению, не был выбран.

Непосредственно перед выборами и во время выборов я вёл переговоры со многими членами Отделения. Переговоры в основном сводились к взаимным обещаниям. Свою первую встречу такого рода я провёл с Л. Д. Фаддеевым, которого просил зайти ко мне сразу же после приезда из Ленинграда. Хотя я не сочувствовал избранию его отца академиком, я обещал ему проголосовать за него, надеясь, что он проголосует за С. П. Новикова и Р. В. Гамкрелидзе, о чём я его просил. Он обещал, и мы оба выполнили свои обещания.

Задолго до этих выборов Е. Ф. Мищенко убеждал Гамкрелидзе баллотироваться сразу в академики, хотя очевидным образом Гамкрелидзе не имел никаких шансов быть избранным академиком. Сам Е. Ф. Мищенко баллотировался в академики. Было совершенно неясно, чем он руководствовался, убеждая Гамкрелидзе. Поэтому уже после того, как Гамкрелидзе был выдвинут на совете института как кандидат в академики, я выдвинул его в членкоры, и он выразил согласие избираться именно в членкоры. На избрание членкором можно было надеяться, и надежда оправдалась. Гамкрелидзе был единственным, кто прошёл в первом же туре голосования.

Избрание С. П. Новикова казалось вполне гарантированным. Предварительные переговоры, которые вёл С. М. Никольский и я, привели нас к этому убеждению. Сомнительными были два голоса: Л. Д. Фаддеева и Ю. В. Прохорова. По предварительным подсчётам был необходим только один из этих двух сомнительных голосов. Но могла быть и ошибка в вычислениях.

Фаддеев обещал мне, но позиция Прохорова была неясна. На самих выборах Ю. В. Прохоров произнёс какую-то странную путанную речь, в которой заявлял, что он проголосует за Новикова только тогда, когда увидит, что именно его голоса не хватает. В действительности же, он проголосовал сразу. Кроме того меня волновала судьба Мельникова.

Я не был по каким-то причинам на заседании экспертной комиссии, но мне передавали, что против Мельникова выступали там Тихонов и Дородницын. Позиция этих двух академиков в данном случае вызвала у меня чувство неприязни. Казалось бы, им переживать за нашу вычислительную технику: Дородницын — директор Вычислительного центра АН СССР, Тихонов — директор Института прикладной математики АН СССР. Но на чае у Президента, где я был, Дородницын отсутствовал, а Тихонов выступал против Мельникова якобы по формальным причинам, указывая на то, что у нас нет мест по вычислительной технике, а Мельников не является прикладным математиком, так что его можно избирать только как чистого математика. Кроме того, он указывал на то, что по вычислительной технике уже было много обещаний сделать машины, которые не выполнялись.

В ответе Тихонову я сказал, что мы не должны руководствоваться формальными соображениями, а наша основная цель — польза дела! Конечно же, Мельников будет несомненно полезен для дела! Что касается невыполненных обещаний, то они давались не Мельниковым, а Бурцевым. Он свои обещания не выполнял, только обещал.

На этот раз Мельникова поддерживал также и Президент. Мельников в первом туре голосования получил четыре голоса против. Я склонен думать, что это были голоса Дородницына, Тихонова и их сторонника Самарского, а также Л. Д. Фаддеева. Фаддеев хотел сперва провести своего отца, а потом уже Мельникова, считая, что поскольку Мельников пользуется большой поддержкой, как лицо ценное для вычислительной техники, то ему дадут дополнительное место. Четырьмя голосами нельзя было провалить академика, и поэтому В. А. Мельников прошёл в первом туре, точно так же, как и С. П. Новиков.

В день 75-летия. Слева направо: С. М. Никольский, Ю. В. Прохоров, Л. С. Понтрягин, В. А. Мельников, А. Н. Тихонов, С. П. Новиков, Г. И. Марчук.


При выдвижении кандидатуры старшего Фаддеева Прохоров и Фаддеев развернули странную суету. Прохоров стремился выдвинуть старшего Фаддеева, а младший Фаддеев уверял Виноградова, что если кандидатура его отца и будет выдвинута, то это только доставит удовольствие отцу, но кандидатуру свою он снимет.

Кончилось тем, что Фаддеев был выдвинут, а свою кандидатуру не снял. На выборах ему не хватило только одного голоса. Но стремление провести его могло дезорганизовать выборы, в частности, могло вызвать провал Мельникова и Новикова.

Задолго до выборов было неясно, сможет ли принять участие в голосовании академик Глушков. Он был тяжело болен и находился в Киеве. Перед выборами он был переведён в московскую больницу на том основании, что здесь ему могут оказать больше помощи. В действительности же, для того, чтобы сделать его участие в выборах возможным.

Кончилось тем, что по решению Президиума, действовавшего на основании медицинских соображений, переданных из больницы, было признано, что Глушков голосовать не может. И вот в самом начале заседания нашего Отделения, посвящённого выборам академиков, Дородницын вдруг заявил, что Глушков отстранен от выборов незаконно. Дородницын просит Отделение поручить ему поехать к Глушкову в больницу с бюллетенем. На этом Дородницын очень настаивал. В связи с этим академику-секретарю Боголюбову пришлось провести сложные переговоры относительно здоровья Глушкова. Ответ из больницы был получен прежний: Глушков участвовать в выборах не может, так как находится в бессознательном состоянии, агонии.

Участие в выборах Глушкова могло бы помешать избранию Мельникова и Новикова! Провалить Новикова и Мельникова — была основная цель Дородницына и Тихонова! Поэтому я был рад полученным результатам!

Так сложно и бурно проходили выборы 81-го года. Я рассказал о них только потому, что всё это ещё свежо в памяти.

Чудовищное намерение Дородницына использовать голос умирающего Глушкова и другие приёмы его поведения на этих выборах привели к тому, что у Александры Игнатьевны с Дородницыным было очень неприятное столкновение в коридоре. Но она не хочет, чтобы я его описал. Другие выборы, я думаю, проходили не менее сложно, но я уже об этом забыл.

На выборах 76-го года мы с Виноградовым действовали единым фронтом. В частности, провели в академики Л. Д. Фаддеева, что очень было не просто. На выборах 78-го года у нас с Виноградовым уже обнаружились серьёзные разногласия, и мы не могли прийти ни к какому компромиссу, так как Виноградов занял диктаторскую позицию, требуя от меня полного подчинения, а я не соглашался. Это вызвало у него раздражение против меня, и он совершил в отношении меня нелояльный поступок. Я конфиденциально рассказал ему о некоторых своих намерениях при голосовании, а он огласил их, что было, конечно, большой некорректностью.

В значительной степени благодаря этому расхождению с Виноградовым выборы 78-го года были провалены. Поэтому на выборах 78-го и 81-го годов я уже не вёл с ним никаких переговоров. На этот раз был не провал выборов, а полный мой успех и неудача Виноградова, которую он, однако, перенёс внешне очень стойко. Но вскоре серьёзно заболел: у него был инсульт. Несмотря на свои 90 лет, он благополучно вышел из него. Это указывает на чрезвычайные физические и духовные силы Виноградова. Человек он, конечно, совершенно замечательный.

Международный конгресс математиков 1978 г. в Хельсинки

На конгрессе в Хельсинки 1978 года я был главой советской делегации. И этим закончилась моя работа в области международных отношений. Этому событию была очень рада моя жена.

Однажды М. В. Келдыш сказал мне, что Президент А. П. Александров уважает меня как учёного, но не одобряет некоторых моих взглядов. Наше расхождение во взглядах с А. П. Александровым заключается, по-видимому, в том, что я не нахожусь в услужении у сионистов, а считаю своим долгом вести борьбу с ними как с опасными расистами.

На заседаниях Президиума АН СССР иногда делаются научные сообщения членами Академии наук. За 30 минут докладчик должен рассказать нечто содержательное о своей работе. Задача эта трудная и почти невыполнимая, так как Президиум состоит из представителей самых разных разделов науки. Нужно сказать что-то содержательное и понятное им всем, что вряд ли возможно. Я считаю эти научные сообщения почти бессмысленными.

Думают, что сделать научное сообщение на заседании Президиума почётно. Когда мне было предложено сделать научное сообщение на заседании Президиума, я попытался от этого уклониться и дважды отказывался под разными предлогами. Но, получив третье приглашение, я счёл своей обязанностью согласиться. Жена также настаивала, чтобы я согласился. Ведь имеет же право начальство знать, за что я получаю своё академическое жалованье. Очень тщательно подготовившись, я сделал, на мой взгляд, удачное научное сообщение на заседании Президиума 23 декабря 1977 года. Оно, как положено, было опубликовано «Вестнике Академии наук», а затем перепечатано в научно-популярном журнале «Природа» — по предложению Б. Н. Делоне, члена редакции этого журнала. Борис Николаевич однажды позвонил мне по телефону и сказал: «Мне почему-то прислали Ваш доклад. Ведь это же прелесть. Не согласитесь ли Вы опубликовать его в журнале „Природа“?» Я согласился. Позже доклад этот был опубликован также в журнале «Успехи математических наук» вслед за моим жизнеописанием[56].

В нём я кратко изложил свои взгляды на выбор математической проблематики, а затем изложил результаты по оптимизации и дифференциальным играм. Хотя на заседании Президиума там присутствовал Президент, он поручил ведение заседания вице-президенту П. Н. Федосееву, а сам слушал доклад. Несколько позже Федосеев позвонил мне и поблагодарил за интересный доклад, который, как он мне сказал, очень понравился Президенту. Отсюда можно было сделать вывод, что Президент одобряет мою научную деятельность.

Но вот, некоторое время спустя, на заседании Президиума Президент неожиданно для членов Президиума внёс предложение заменить Понтрягина Лаврентьевым в качестве Советского представителя в Международном союзе математиков. В повестке дня этого вопроса не было. Не было согласовано такое действие и с Национальным комитетом советских математиков, председателем которого был И. М. Виноградов.

Боголюбов только спросил Президента, согласован ли этот вопрос с Келдышем. Тот ответил, что нет, но что можно позвонить. Спросил есть ли возражения? Все промолчали. Президент объявил, что решение принято. Келдыш сообщил мне, что Президент ему так и не позвонил. Хочу здесь сказать, И. М. Виноградов и А. П. Александров много лет упорно враждовали между собою, поскольку их взгляды на многое происходящее у нас и за рубежом были слишком несхожи.

В то время академик-секретарь нашего Отделения Боголюбов был очень зол на Виноградова и на меня за то, что мы на предыдущих выборах провели в академики Фаддеева. И можно было подумать, что Боголюбов приложил к этому делу руку, чтобы сделать гадость Виноградову и мне.

В связи с этим Виноградов сделал официальный письменный запрос Боголюбову. Отвечая на этот запрос во время заседания Бюро Отделения, Боголюбов очень раздражённо сказал следующее: «Мы с Лаврентьевым сидели здесь в Отделении и в это время позвонил Александров и спросил меня, не возражаю ли я, если вместо Понтрягина будет назначен Лаврентьев. Я спросил согласия Лаврентьева, он согласился, и я ответил, что не возражаю».

Лаврентьеву в это время было уже 78 лет и он был сильно нездоров. Так что для работы в Исполкоме Международного союза математиков он вовсе не годился. Мы с Виноградовым в спешке стали искать другого кандидата на место нашего представителя в Исполкоме Международного союза математиков и решили, что подойдёт Прохоров. После некоторых уговоров Прохоров согласился. Мы провели его решением Национального комитета и сообщили о своём решении в Президиум.

В начале лета 1978 года я привёз в Париж на заседание Исполкома это решение Национального комитета, а там уже была телеграмма от главного учёного секретаря АН СССР Скрябина о том, что Президиум рекомендует Лаврентьева. Однако Исполком принял предложение Национального комитета и рекомендовал Прохорова на пост вице-президента Международного союза математиков. На Ассамблее перед конгрессом в Хельсинки Прохоров был избран!

Тогда мы ещё не предвидели, сколько неприятностей он нам причинит. За четыре года своего пребывания на посту вице-президента Международного союза математиков Прохоров только один раз съездил на Исполком, не информировал Национальный комитет даже о том, что было ему известно из писем и тормозил проведение тех дел, которые можно было реализовать простой подписью бумаги. Позже на заседании Национального комитета поведение Прохорова было осуждено и объявлено невыполнением поручения Национального комитета. Насколько понимаю, это поведение Прохорова сильно испортило его репутацию в руководящих кругах Академии.

* * *
Делегация на Ассамблею союза математиков включала следующих лиц: Владимиров, Жижченко, Погорелов, Прохоров, Яблонский. Я с женой и Жижченко должны были выехать за несколько дней до конгресса, чтобы присутствовать на собрании Исполкома. А делегация на конгресс должна была выехать несколькими днями позже, но до начала конгресса. Жена из-за сердечного приступа не смогла выехать со мной и Жижченко, но приехала несколько позже со всеми участниками конгресса, так как очень беспокоилась за меня. Основания для беспокойства у неё были. Это будет видно из всего того, что нам пришлось пережить в связи с конгрессом 1978 года.

Основная работа по подготовке к конгрессу на этот раз легла на меня, а следовательно, и на мою жену. По сведениям Отделения мы располагали примерно двадцатью делегатскими местами и тридцатью туристами. Задача заключалась в том, чтобы заполнить эти места.

В обычной обстановке этим занимаются Отделение математики и Стекловка. В качестве технического помощника Стекловский институт выделил мне Сазонова, который в институте ведал международными отношениями. Живя на даче, я вёл телефонные переговоры с Управлением внешних сношений (УВС) и с различными лицами. При этом мне помогал Сазонов.

Однажды вечером, в июле месяце (конгресс намечен на начало августа), когда подготовка была далеко ещё не закончена, Сазонов позвонил мне и сообщил, что завтра, в субботу, он улетает в Австралию, в собственную командировку, и оставляет вместо себя другое лицо, которое он назвал.

Сазонов и Е. Ф. Мищенко как замдиректора института не предупредили меня о его предстоящем отъезде, так как, по-видимому, боялись, что я могу этому воспрепятствовать. Вновь назначенный Мищенко помощник был не согласован со мной и мне совершенно не известен. Кроме того, у него не было домашнего телефона, так что переговоры с ним были весьма затруднительны.

В ближайший понедельник утром мне позвонили из УВС и с возмущением сказали, как я мог допустить, чтобы Сазонов уехал, а вместо него остался человек, с которым нельзя снестись из-за отсутствия телефона. Я сказал сотруднику УВС, что это сделано было без моего ведома и без моего согласия. Мне пришлось заменить назначенного Мищенко помощника моим ближайшим помощником по институту В. И. Благодатских. Пришлось несколько отложить его отъезд в отпуск. Это была первая неприятность, которую я получил от института в лице Е. Ф. Мищенко.

Из УВС мне сообщили, что не удаётся оформить поездку некоторых наших делегатов, в частности А. В. Погорелова, так как не хватает важных документов, которые должны были быть присланы с места их жительства или работы. Мне пришлось обзванивать различные города Советского Союза, чтобы добиться получения этих бумаг в срок. Об этих документах я звонил не только на работу Погорелова в Харьков, но и к некоторым математикам домой.

Из Харькова позвонили в Стекловку и жаловались, что я в нарушение каких-то правил говорю по телефону о документах, о которых нельзя говорить в открытую. Е. Ф. Мищенко довольно грубо сделал мне по этому поводу замечание, но на него я не обратил внимания.

Документы были всё же добыты. Следующая серьёзная неприятность заключалась в том, что, как мне сообщили из УВС, нам срезали число туристских мест и дали вместо тридцати только десять. Об этом сокращении Отделение должно было знать задолго до начала конгресса, а мне сообщили очень поздно.

Перед своим отъездом в июле в отпуск Жижченко позвонил ко мне, и я спросил его, почему он мне не сказал о сокращении мест. Он сказал, что ему казалось, что это ещё не окончательно. Таким образом, в очень важном вопросе Отделение в лице Жижченко дезинформировало меня.

Я позвонил Кириллину — председателю Комитета по делам науки и техники, и попросил помочь. Хочу сказать, что В. А. Кириллин, находясь на посту председателя ГКНТ, всегда мне помогал, если я обращался к нему. Нам было дано двадцать мест. Но тридцать мест мы всё же не получили. Пришлось сокращать список выезжающих.

Далее. Накануне отъезда на Ассамблею Владимиров и Погорелов узнали в УВС, что документы Яблонского не в порядке и он выехать не может. А у него все денежные документы, в том числе на Владимирова и Погорелова, а сам Яблонский находится на даче. Владимирову и Погорелову пришлось срочно заниматься денежными делами, и они потратили на это целый день. И только к закрытию банка всё успели.

Далее. Яблонский вечером приехал в Москву и позвонил моей жене. Та спросила его, что же он собирается делать как зам. главы делегации? Он спокойно сказал, что поедет опять на дачу, ехать в Хельсинки ему не придётся. Будучи моим заместителем по делегации, он не позаботился вовремя проверить состояние своих документов и вовсе не стремился спешно ехать выполнять свой долг.

Это возмутило мою жену. Она позвонила в ЦК и попросила, чтобы его послали насильно. Всё было срочно сделано, и Яблонскому пришлось срочно выехать. Однако на Ассамблею он не попал. Приехал только на конгресс, но и то уже было хорошо. К тому времени он полностью уже проникся безграничным желанием любой ценой стать академиком. К тому же, приближались выборы в АН СССР. Возникло подозрение, что он действует преднамеренно таким способом, чтобы угодить Боголюбову, который в то время был очень зол на меня и был бы рад, если бы моя деятельность провалилась. Ситуация моей жене показалась чрезвычайно сложной, напряжённой и не случайной, и она выехала ко мне в Хельсинки, будучи сильно больной.

Неожиданным также было поведение А. Б. Жижченко. Перед самым отъездом в Хельсинки он вдруг заявил, что, возможно, он не сможет поехать на конгресс вообще, так как его отец болен. Я сказал ему, если так, то я не поеду тоже. И этого нам не простят! Пришлось ему ехать. Замечу, Жижченко всегда ездил со мной с большой охотой за границу. Итак, мы с ним поехали на Исполком вдвоём и остановились, как обычно, в одном номере гостиницы.

Из-за невероятной эмоциональной и физической перегрузки там ночью со мной произошёл довольно неприятный случай. Я встал, чтобы пойти в туалет, но спросонья заблудился и вышел из номера в коридор. Закрыл дверь и оказался в коридоре, а дверь захлопнулась, так что я уже не мог вернуться обратно. Но это я не сразу понял. Пытаясь сориентироваться, я стал двигаться по коридору. При этом я был в одной ночной рубашке. Когда я понял, что случилось, то, ощупывая стены, наткнулся на какую-то кнопку и нажал её. Услышал звонок. Скоро на этот звонок кто-то пришёл, но я не мог даже назвать свой номер. Забыл его в этот момент. Дежурный по моей фамилии определил номер и помог мне вернуться. Если бы я случайно не наткнулся на кнопку, то попал бы в очень трудное положение…

* * *
У нас с женой возникло ощущение, уже там, в Хельсинки, что всё это скопление трудностей возникло не случайно. Оно былосоздано преднамеренно, чтобы изолировать меня, поставить в условия, при которых участие советских математиков в конгрессе провалилось бы, и обвинить в этом меня. Но этого не произошло.

В Хельсинки среди участников конгресса распространялась многотиражная рукопись, озаглавленная «Положение в советской математике». Значительная часть информации, содержавшейся в ней, заведомо ошибочна и, может быть, преднамеренно лжива, значительная часть сомнительна и трудно проверяема.

Почему уезжающие из Советского Союза несут такую информацию за границу? На это, как я думаю, есть две причины. Первая — люди, уезжающие из Советского Союза, недовольны чем-то происходящим в нашей стране, кем-то обижены. Это недовольство и обида могут быть вовсе не связаны с их национальностью. Но проще всего списать обиды и недовольство на антисемитизм. Второе — от эмигрантов из Советского Союза ожидают антисоветской информации. Такая информация высоко оплачивается как положением, так и деньгами. На неё есть большой спрос. И вот, чтобы оплатить долларовое гостеприимство Америки, некоторые люди и дают заведомо ложную информацию.

Уже после моего отъезда из Хельсинки там состоялся антисоветский митинг, на котором главным оратором выступал наш бывший гражданин Е. Б. Дынкин. В свои молодые годы, мне привелось познакомиться с большой серией работ Дынкина по теории групп Ли в связи с представлением их на какую-то довольно скромную премию. Работы эти не показались мне достаточно значительными. По моему мнению, Дынкин не является сколько-нибудь значительным математиком с точки зрения советской науки. А в Америке, как мне рассказывали, он пользуется репутацией выдающегося учёного.

Распространив рукопись среди участников конгресса, сионисты, насколько я помню, первый раз публично и открыто выступили против Советского Союза и советских математиков с обвинением в антисемитизме. Раньше такие обвинения не выдвигались. Они обычно были завуалированы, и о них можно было только догадываться. В Ванкувере, в 1974-м году тоже был антисоветский митинг, но прямых обвинений в антисемитизме на нём не выдвигалось. Он был посвящён защите советского гражданина, фамилию которого я забыл, неизвестной мне национальности. О том, что будет рассматриваться вопрос о нём во время конгресса, мы знали за несколько месяцев до самого конгресса, так как получили письмо с Запада с информацией об этом от наших друзей. Любопытно, что в Ванкувере было объявлено, что митинг организуется по просьбе Сахарова, сформулированной в его якобы только что полученном письме. Митинг в Ванкувере тоже был организован сионистами.

В Хельсинки у меня была встреча с Липманом Берсом и довольно длинная беседа всё на те же темы. Придя к нам в номер, Берс прежде всего обнаружил, что мой номер опять лучше того, который имеет он. Это его раздражало. Затем мы перешли к беседе. Берс обвинил нас в том, что среди советских делегатов почти отсутствуют евреи. Он указал, что уже беседовал по этому вопросу с Владимировым и тот обманул его. Именно, Владимиров сказал о ком-то из нашей делегации, что это, видимо, еврей, а теперь вот Берс выяснил, что это вовсе не еврей, а немец.

По-видимому, для выяснения национальности советских граждан мы должны обращаться к американским евреям. На прощание Берс обозвал меня антисемитом, но сказал, что надеется ещё со мной встретиться. Думаю, однако, что этого не произойдет. Поездки за границу надоели мне, а к нам в страну Берс вряд ли приедет.

Клевета

Вслед за многотиражной рукописью «Положение в советской математике» в американской печати появилось несколько публикаций, обвиняющих Советский Союз и советских математиков в антисемитизме. Первая такая публикация была дана в ноябрьском номере 1978 года журнала «Заметки американского математического общества» (Notice). Она существенно повторяла содержание хельсинкской рукописи и носила то же название.

Публикация эта подписана шестнадцатью американскими математиками, в том числе Джекобсоном и Нюриенбергом. Она вновь содержит те примеры «антисемитизма», о которых я уже упоминал в предыдущей главе, которые скорее указывают не на антисемитизм, а на ярко выраженные расистские, сионистские требования.

Из авторов ноябрьской статьи мне, по Исполкому ММС, больше всего был известен Джекобсон. Уже тогда я воспринимал его как своего политического противника. Он старался поставить советских математиков в трудное положение, существенно увеличив взнос в Международный математический союз. На заседании Исполкома союза Джекобсон внёс предложение о введении новой, шестой группы с существенно более высокими членскими взносами. Он выражал уверенность, что Америка войдёт в эту шестую группу. Тогда и Советскому Союзу пришлось бы войти и валюты платить много больше.

Позже американская делегация отказалась от этого предложения, так как государственные ассигнования на американскую науку несколько поубавились. Были и другие столкновения с Джекобсоном.

На рубеже 78-го и 79-го годов, когда я познакомился с ноябрьской статьей, как раз публиковалась статья в «Успехах математических наук» в связи с моим 70-летием. Я решил воспользоваться этим, чтобы в советской печати среагировать на нанесённое мне оскорбление в журнале «Заметки американского математического общества».

При корректуре своего жизнеописания я внёс в него следующее высказывание: «Была попытка среди сионистов забрать Международный союз математиков в свои руки. Они пытались провести в президенты Международного союза математиков профессора Джекобсона, посредственного учёного, но агрессивного сиониста, мне удалось отбить эту атаку…»

Джекобсон очень оскорбился этим моим высказыванием, не думая о том, что он первый оскорбил меня, назвав антисемитом в печати. Он завёл длинную переписку с главным редактором журнала «Успехи математических наук» академиком П. С. Александровым, настаивая на том, чтобы журнал отмежевался от этого моего высказывания. Но П. С. Александров не согласился. Я ему искренне благодарен!

В декабре 1978 года в американском журнале «Science» появилась статья под заглавием «Проявление антисемитизма в советской математике». Статья эта не была подписана математиками. Она была составлена, по-видимому, журналистом. Хельсинкская рукопись в журнале «Science» торжественно называется «белой книгой», которая, по сообщению журнала «Science», составлена на основании показаний анонимных авторов.

Таким образом, хельсинкская рукопись и ноябрьская статья в журнале «Notice» являются полностью продукцией анонимных авторов. Журнал «Science» присоединяет к ним одного неанонимного автора Фреймана. Журнал «Science» не является математическим журналом, а, насколько я понимаю, сравнительно популярным журналом, предназначенным для широкой публики, поэтому статья, опубликованная в нём, предназначена для гораздо более широкого круга читателей, чем две ранее упомянутые публикации, предназначенные для профессиональных математиков. Декабрьская статья в «Science» наполнена злобной клеветнической дезинформацией, направленной против Советского Союза и советских математиков, а особенно против меня лично. Я преподнесён в ней как некий могущественный злой дух, направляющий все свои усилия на то, чтобы обидеть и притеснить советских евреев-математиков. Мне приписываются в ней действия, которых я не только не совершал, но и не мог совершить по недостатку власти и возможностей. Чтобы дать некоторое представление о том, как это сделано, приведу здесь несколько цитат из статьи.

«…Эта явная дискриминация математиков еврейской национальности является политикой небольшой группы математиков и провозглашена, в частности, Львом Семёновичем Понтрягиным. Понтрягин представляет Советский Союз в Международном математическом союзе. Он возглавляет редколлегию, которая рецензирует публикацию каждой книги по математике. Он является редактором престижного журнала „Математический сборник“. Наконец, он управляет процессом голосования в Национальном комитете советских математиков…»

Остановлюсь лишь на последнем утверждении. Действительно, я являюсь заместителем председателя Национального комитета советских математиков. Но как могу я управлять голосованием таких членов Национального комитета, как И. М. Виноградов, М. В. Келдыш, А. Н. Колмогоров, И. Р. Шафаревич и многих других? Лживость этого высказывания журнала «Science» очевидна для каждого сколько-нибудь осведомлённого советского математика.

Приведу ещё одну цитату из «Science». Слово «они» с которого начинается эта цитата, означает советских математиков еврейской национальности: «…Они особенно страстно желают ускорить падение Понтрягина, потому что два математика — Николай Н. Боголюбов и Юрий В. Прохоров, соперничающие друг с другом с целью занять его место, не рассматриваются в качестве антисемитов. С целью усилить давление в этом направлении, эмигранты выпустили свою „белую книгу“…»

Утверждение что Боголюбов и Прохоров соперничают между собой с целью занять моё место, смехотворно. Оба они занимают высокие административные посты в советской математике. Боголюбов — академик-секретарь Отделения математики, т. е. руководитель всего отделения. Прохоров — его заместитель, а также заместитель директора Стекловского института. Я же никаких административных постов не занимаю, поэтому непонятно, какое же такое моё место они хотят занять, при этом ещё соперничая.

Статья в «Science» изобилует бессмысленными утверждениями, но понять это могут только лица, знающие математическую жизнь Советского Союза. К числу таких лиц принадлежит Липман Берс, прекрасно владеющий русским языком, выходец из Прибалтики, а он, как мне кажется (подчеркиваю, кажется), имел прямое отношение к публикации статьи в «Science». Статья в «Science» дезинформирует широкий круг читателей, создавая у них впечатление, что в Советском Союзе якобы имеется официальный государственный антисемитизм и якобы влиятельная группа антисемитов-математиков.

В Советском Союзе журнал «Science» доступен всем научным работникам. А от них дезинформация распространяется изустно, приобретая всё более преувеличенный характер. Этой дезинформации содействуют радиостанции «Голос Америки» и «Би-Би-Си». Мои знакомые сообщили мне, что они слышали по «Голосу Америки» заявление о том, что я антисемит. По «Би-Би-Си» я сам слышал пространное рассуждение о том, что выдающийся математик Иоффе подвергается репрессиям и что вообще репрессии против математиков принимают всё более жестокий характер, что ответственность за них несёт Понтрягин, председатель комитета математиков Советского Союза.

Такого комитета вообще не существует, а если имеется в виду Национальный комитет советских математиков, то я не являюсь его председателем. Кроме того, никаких репрессий против советских математиков нет. Вся эта дезинформация травмирует советских евреев и создаёт в нашей стране национальную рознь.

Кому нужно это? Прежде всего сионистам, так как сионизм не может существовать без антисемитизма, и если его нет, то его нужно выдумывать. В Соединённых Штатах всё это используется как якобы существующее общественное мнение, нужное для принятия антисоветских решений на высоком правительственном уровне. В этом сионизм и правительственные круги США вполне единодушны.

Их единодушие видно сейчас, в сентябре 1982 года, когда сионизм при поддержке Рейгана совершает геноцид в Ливане. В 80-м году сионизм и правительственные круги США разжигали холодную войну. Теперь, в 82-м году, речь об идёт об атомной войне. Хочется надеяться, что сионисты, использующие правительственный аппарат Соединённых Штатов, не смогут задурить головы гражданам Америки до такой степени, чтобы дело дошло до реальной войны.

Статья в «Science» утверждает, что моё поведение вызвало недовольство советских властей и что по этому поводу я получил от них замечание. Напротив, в сентябре месяце 1978 года, сразу же после конгресса в Хельсинки, я был награждён орденом Ленина. Кроме того, я считаю, что публикация в руководящем партийном органе — журнале «Коммунист» в 1980 году моей статьи по вопросам преподавания математики в школе, указывает на то, что я пользуюсь у советских властей доверием.

Моё влияние на родине объясняется не моим якобы существующим антисемитизмом, которого вовсе нет, и не каким-то постом, который я занимаю, а моим научным авторитетом и ещё тем, что я в первую очередь преследую во всех своих действиях интересы страны, а свои личные интересы держу на втором плане.

В 79-м году из Соединённых Штатов мне сообщили, что от специалистов по теории управления поступило требование перепечатать статью из «Science» в журнале по теории управления. В связи с этим я вынужден был послать в журнал «Science» свой ответ на статью. Как я слышал, редколлегия журнала «Science» консультировалась по этому поводу с президентом Международного союза математиков профессором Монтгомери и по его совету мой ответ был опубликован.

Следует отметить, что у американских математиков существует и другая точка зрения, отличающаяся от изложенной в ноябрьском номере «Notice». Осенью 79-го года в журнале «Notice» появился ответ на ноябрьскую статью, подписанный шестью известными американскими математиками. На первом месте стоит подпись профессора Стэнфордского университета Роберта Фина. Этот ответ решительно не одобряет ноябрьскую статью журнала.

Цитирую: «Статья, озаглавленная „Положение в советской математике“ в „Notice“ в ноябре 1978 года вызвала у нас чувство тревожной неприязни». Далее: «События с тех пор, однако, показали, что и другая точка зрения на этот вопрос должна быть представлена. Публикация ноябрьского письма Американским математическим обществом имела последствия. Журнал „Science“ 15 декабря 1978 года вновь рассмотрел и расширил обвинения, содержащиеся в письме. Газета „Вашингтон пост“ 10 марта 1979 года вынесла в заголовок „Евреи-математики притесняются в Советском Союзе“ и утверждала, что „математикам-евреям запрещается в СССР публиковать работы и ездить за границу для участия в международных конференциях“… Снежный ком нарастал и нарастал.

Согласно данным „Science“ от 16 марта 1979 года (стр. 1095) около 2400 учёных США взяли обязательство сократить общение между учёными США и СССР…

Перечисленные акции являются очевидным результатом анонимного письма „Положение в советской математике“, опубликованного в ноябре 1978 года».

Заканчивался этот ответ следующим высказыванием: «Хотим ли мы подвергнуть остракизму советских учёных на основе полемики, подобной ноябрьскому письму? Должны ли мы присоединяться к рядам сторонников холодной войны? Мы думаем, что нет!»

Появление этого ответа в печати очень обрадовало меня. Оно показало, что не все американские математики, в том числе и евреи, находятся во власти сионистов.

* * *
Мне хочется понять, почему я стал объектом столь злобных нападок со стороны сионистов. В течение многих лет я широко использовался еврейскими советскими математиками, оказывал им всяческую помощь. В частности, я помог Рохлину выбраться из проверочного сталинского лагеря и устроиться на работу. Я даже готов был поселить его в своей квартире. Теперь они об этом уже не помнят. Правда, в конце 60-х годов, когда я понял, что используюсь евреями в их чисто националистических интересах, я перестал оказывать им помощь, но вовсе не стал действовать против них. Таким образом, долгое время сионисты считали меня своей надёжной опорой. Но в конце 60-х годов лишились её. Возможно, что именно поэтому у них и возникло ощущение, что я являюсь как бы предателем их интересов.

В 69-м году на конференции в Грузии я впервые почувствовал некоторую недоброжелательность со стороны евреев. Непосредственной причиной этого, я думаю, было то, что я пресёк попытку Болтянского присвоить работы нашего коллектива, приостановив печатание его книги. Это произошло в конце 68-го года. Болтянский, который до этого был моим верным учеником, который много раз пользовался моей поддержкой в разных случаях (например, я добился его зачисления в Стекловский институт и поддержал его кандидатуру в Академии педагогических наук в члены-корреспонденты), сильно обозлился на меня за мои действия и стал жаловаться на меня евреям, истолковывая мои действия как антисемитские, направленные против него как еврея.

Осенью 69-го года, когда я был в Стэнфорде, я ещё не чувствовал никакой враждебности со стороны евреев. Напротив, профессор Шифер и его супруга очень доброжелательно отнеслись ко мне. Но на обратном пути, при остановке в Нью-Йорке, я почувствовал что-то со стороны Липмана Берса и его окружения. Что-то здесь уже изменилось, и не было того подлинно дружественного отношения, которое было раньше.

Мне захотелось рассказать широкому кругу советских учёных о сионистской активности в области математики. В своём выступлении в марте 80-го года на Общем собрании Академии наук я затронул этот вопрос. Привожу соответствующий отрывок из стенограммы моего выступления.

«Разрешите мне ещё остановиться на международных вопросах, поскольку этот вопрос актуальный. В последнее время наблюдается такое явление, что наши математические международные конгрессы используются в политических целях. Активными деятелями в этой области являются американские сионисты.

На конгрессе в Ванкувере в 1974 году был устроен небольшой митинг, который ставил своей задачей защиту советского математика, который нам не известен. Примечательно, что об этом мероприятии мы знали за три месяца. Но на конгрессе нам сообщили, что митинг организован по только что полученной просьбе Сахарова. Остановлюсь на конгрессе в Хельсинки, где антисоветская деятельность приобрела большой размах. Среди участников конгресса был распространен рукописный документ, где советское государство и…

Президент А. П. Александров: — Ваше время истекло.

Л. С. Понтрягин: — Разрешите мне ещё несколько минут.

А. П. Александров: — Нет, нисколько нельзя.

Л. С. Понтрягин: — Анатолий Петрович, Вы сами говорили полтора часа вместо 20 минут (смех в зале). Я впервые выступаю с этой трибуны на Общем собрании, и тот вопрос, о котором я хочу говорить, важен.

В Хельсинки был распространён рукописный документ, направленный против советского правительства, против советских математиков. Позже на основании этого документа была публикация в „Заметках американского математического общества“ (ноябрь 1978 года статья „Положение в советской математике“)».

Я просил своего помощника зачитать краткие цитаты из этой публикации.

Цитата: «Дискриминация евреев в этой области началась в последнем десятилетии. Ярким примером является история „Математического сборника“. После смерти И. Г. Петровского в 1973 году была назначена новая редколлегия во главе с Понтрягиным…» И дальше идёт таблица, из которой следует, что при Петровском было 34 % еврейских работ, при моей редакции — 9 %. Это рассматривается как антисемитизм. Причём только проценты принимаются во внимание. Не указывается ни одного случая отклонения хорошей работы автора еврейской национальности. Да таких случаев и не было! Цитата далее: «Дискриминация против еврейской молодёжи началась на Украине. Например, в 1948 году от одной трети до половины студентов Одесского института были евреями. В 1952 году евреи составили лишь 4 % от вновь поступивших…» Значит, 34 % — хорошо, 9 % — уже антисемитизм. От одной трети до половины — хорошо, 4 % — уже антисемитизм.

Я считаю, что это расистские требования, а с расизмом мы должны бороться. На эти публикации последовала реакция также в печати.

Я уже отметил, что клеветническая кампания сионистов не отразилась на моём положении в Советском Союзе. Но из-за неё я утратил чувство безопасности. Советские евреи, оповещённые «Голосом Америки» и «Би-Би-Си» о том, что я антисемит, должны, естественно, испытывать ко мне чувство вражды, не зная сути дела. Поэтому я не исключаю возможности открытого нападения на меня. При желании они могут причинить мне вред, не вызвав при этом никакого подозрения.

В 80-м году американские сионисты произвели против меня злобную выходку. Первый раз в Соединённых Штатах я был в 1964 году по приглашению университета в Провидансе. Приглашение было сделано профессором этого университета Ласалем, с которым, я поддерживал очень дружественные отношения.

По-видимому, тогда же, а может быть несколько позже, Ласаль попросил меня стать членом редколлегии журнала «Дифференциальные уравнения», считая, что моё имя поможет ему организовать журнал. Я согласился, понимая, что это не налагает на меня никаких обязательств.

И вот в апреле 80-го года я получил от Ласаля нелепое письмо, в котором он сообщил мне, что исключает меня из членов редакции. Тогда он уже был главным редактором. Хотя это фактически не наносило мне никакого ущерба, я был возмущён нелепостью формулировок Ласаля и послал ему ответ, где выражал своё возмущение.

Сразу же после этого я послал копии обоих писем всем тем математикам, которые подписали ответ на ноябрьскую статью в «Notice». Роберт Фин вместе с другим профессором Стэнфордского университета Стейном были возмущены поведением Ласаля и послали ему резкое письмо. Кроме того, они обратились в Американское математическое общество с предложением опубликовать все три письма в журнале «Notice». Эта публикация была осуществлена. При этом письмо Ласаля и мой ответ ему были опубликованы полностью, а письмо Фина и Стейна — с некоторыми сокращениями.

Ниже я привожу все три письма, а перед ними замечу, что, как мне стало известно из достоверных источников, Ласаль был вынужден послать мне своё бессмысленное письмо под давлением Нюриенберга, члена его редакции.

Далее следуют тексты трёх писем.

Письмо Ласаля 5 марта 1980 г.

Дорогой академик Понтрягин. Я пишу это письмо для того, чтобы информировать Вас, что я, как главный редактор, вывожу Вас из редакционной коллегии журнала. Я высоко ценю вашу поддержку, когда Лефшец и я основали этот журнал в 1964 г. Прискорбно, что советская Академия наук не в состоянии обеспечить интеллектуальную и академическую свободу учёных в СССР. При продолжающихся репрессиях Вашего правительства советские учёные не могут рассчитывать на уважение и поддержку международной научной общественности.

Ваш Ласаль
Ответ Понтрягина Ласалю 11 апреля 1980 г.

Дорогой профессор Ласаль. Ваше письмо от 5 марта 1980 года я только что получил. Я хочу сообщить Вам, что моё участие в Вашей редколлегии никогда не было нужно мне. Это было нужно только Вам. В то же время я понимаю, что Вас вынудили на эти действия против меня, и я сохраняю мою личную дружбу к Вам.

Но я никогда не думал, что положение американских учёных настолько плохое, что Вы вынуждены были оскорбить меня лично, утверждая, что советские учёные не заслуживают уважения. Я могу заверить Вас, что в нашей стране никто не смог бы заставить меня совершить такое унизительное действие. Несмотря на все недружественные действия некоторых американских коллег, наши учёные, включая меня, продолжают поддерживать международные контакты.

Ваш Л. С. Понтрягин
Письмо Фина и Стейна Ласалю

29 мая 1980 года

Дорогой профессор Ласаль. Нами получена копия Вашей недавней переписки с академиком Понтрягиным. Ваши действия шокировали нас. Ваше письмо к Понтрягину не содержит никаких научных оснований для Вашего действия, а также указаний, что Понтрягин совершил какие-нибудь компрометирующие его действия. Ваш поступок основан на чисто политическом представлении о советском правительстве и, что самое плохое, направлено против советских учёных и их правительства.

Мы можем напомнить Вам, что роль нашей собственной Академии наук, а также отдельных американских учёных в обеспечении академической свободы и прав оставляет желать лучшего, и с этой точки зрения Ваши действия только ухудшают это положение.

Ваше письмо также ухудшает положение с интеллектуальным взаимопониманием, с международным научным содружеством и с наукой вообще в то время, когда взаимопонимание и содружество так необходимы для предотвращения атомной войны и построения общества, в котором люди могли бы сотрудничать в их человеческой деятельности. Ваши действия являются насмешкой над академической свободой, которую Вы нарушаете в Вашем собственном журнале. Это Вы — тот, кого следовало бы выгнать из журнала.

Ваши Р. Фин, Ч. Стейн
Лев С. Понтрягин

Зима 1982–83 гг. Москва


Могила Л. С. Понтрягина.

Библиография

Воспроизводится по книге Понтрягин Л. С. Избранные научные труды. — М.: Наука, 1988, с. 722–734. Работы, отмеченные знаком *, вошли в собрание сочинений [271].

1927

1. * Zum Alexanderschen Dualitätssatz // Nachr. Akad. Wiss. Göttingen. Math. — Phys. Kl. — 1927. — H. 4. — S. 315–322.

2. * Idem: 2 Mitt. Ibid. — S. 446–456.

1930

3. * Ein Knotensatz mit Anwendung auf die Dilnensionstheorie // Math. Ann. — 1930. — Bd. 102, H. 5. — S. 785–789. — In Gemeinschaft mit F. Frankl.

4. * Sur une hypothèse fondamentale de la théorie de la dimensions // C. r. hebd. Séanc. Acad. Sci. — Paris. — 1930. — T. 190, № 19. — P. 1105–1107.

1931

5. * Einfacher Beweis eines dimensionstheoretischen Überdeckungssatzes // Ann. Math. — 1931. — V. 32, № 4. — S. 761–762.

6. * Über den algebraischen Inhalt topologischer Dualitätssätze // Math. Annln. — 1931. — Bd. 105, H. 2. — S. 165–205.

7. * Beweis des Mengerschen Einbettungssatzes // Math. Annln. — 1931. — Bd. 105, H. 5. — S. 734–745. — In Gemeinschaft mit G. Tolstowa.

1932

8. * Del allgemeine Dualitätssatz für abgeschlossene Mengen // Verhandlungen des Internationalen Mathematiker-Kongresses. Zürich 1932. Bd. 2. Sektions-Vortrage. — Zurich: Leipzig. — 1932. — S. 195–197.

9. * Sur une propriété métrique de la dimension // Ann. Math. — 1932. — V. 33, № 1. — P. 156–162. — En collaboration avec L. Schnirelmann.

10. * Über stetige algebraische Körper // Ibid. — S. 163–174.

1933

11. * О статистическом рассмотрении динамических систем // Журн. эксперим. и теорет. физики. — 1933. — Т. 3, вып. 3. — С. 165–180. — Совместно с А. Андроновым и А. Виттом.

12. Les functions presque périodiques et l'analysis situs // C. r. hebd. Séanc. Acad. Sci. — Paris. — 1933. — T. 196, № 17. — P. 1201–1203.

1934

13. Структура непрерывных групп // Бюллетень II Всесоюзного съезда математиков в Ленинграде 24–30 июня 1934 г. — Л. — 1934. — С. 11.

14. Структура компактных топологических групп // Там же. — С. 77–78.

15. Структура локально-компактных коммутативных групп // Там же. — С. 78.

16. * О динамических системах, близких к гамильтоновым // Журн. эксперим. и теорет. физики. — 1934. — Т. 4, вып. 9. — С. 883–885.

17. Statistische Auffassung dynamischer Systeme // Phys. Z. Sow. Un. — 1934. — Bd. 6, H. 1/2, Sonderdruck. — S. 1–24, Fig. — In Gemeinschaft mit A. Andronoff und A. Witt.

18. Über Autoschwingungssysteme, die den Hamiltonschen nahe liegen // Ibid. — S. 25–28.

19. * The theory of topological commutative groups // Ann. Math. — 1934. — V. 35, № 2. — P. 361–388.

20. * The general topological theorem of duality for closed sets // Ann. Math. — 1934. — V. 35, № 4. — P. 904–914.

21. * Sur les groupes topologiques compacts et le cinquiẽme probleme de M. Hilbert // C. r. hebd. Séanc. Acad. Sci. — Paris. — 1934. — T. 198, № 3. — P. 238–240.

22. Sur les groupes abéliens continus // C. r. hebd. Séanc. Acad. Sci. — Paris. — 1934. — T. 198, № 4. — P. 328–330.

1935

23. Структура непрерывных групп // Труды II Всесоюзного математического съезда. Ленинград, 24–30 июня 1934 г. Т. 1. Пленар. заседания и обзор. докл. — Л., М. — 1935. — С. 237–257. — Библиогр.: 15 назв.

24. Числа Бетти компактных групп Ли // Докл. АН СССР. — 1935. — Т. 1, № 7/8. — С. 433–437. — На рус. и англ. яз.

25. Sur les nombres de Betti des groupes de Lie // C. r. hebd. Séanc. Acad. Sci. — Paris. — 1935. — T. 200, № 15. — P. 1277–1280.

1936

26. Структура компактных топологических групп // Труды II Всесоюзного математического съезда. Ленинград, 24–30 июня 1934 г. Т. 2. Секц. докл. — Л., М. — 1936. — С. 135.

27. Структура локально-компактных коммутативных групп // Там же. С. 136.

28. Проблематика теории топологических групп // Успехи мат. наук. — 1936. — Вып. 2. — С. 118–120. — Библиогр.: 120 назв.

29. Линейные представления топологических групп // Там же. — С. 121–143.

30. Теория топологических коммутативных групп // Там же. — С. 177–195.

31. Linear representations of compact topological groups // Мат. сб. Новая серия. — 1936. — Т. 1, вып. 3. — С. 267–272. — Рез. на рус. яз.

32. Les variétés a n-dimensions généralisées // C. r. hebd. Séanc. Acad. Sci. — Paris. — 1936. — T. 202, № 15. — P. 1327–1329. — En collaboration avec P. Alexandroff.

1937

33. Sur les transformations des sphères en sphères // Congrès international des mathèmaticiens. Oslo, 1936. T. 2. Conférences de sections. — Oslo. — 1967. — P. 140.

34. * Грубые системы Докл. АН СССР. — 1937. — Т. 14, № 5. — С. 247–250. — Библиогр.: 4 назв. — Совместно с А. Андроновым. Systèmes grossiers С. r. Acad. Sci. URSS. — 1937. — V. 14, № 5. — P. 247–250. — Bibliogr.: 4 ref. — En collaboration avec A. Andronov.

35. Über den Brouwerschen Dimensionsbegriff // Compositio math. 1937. — V. 4, fasc. 2. — P. 239–255. — In Gemeinschaft mit P. S. Alexandroff und H. Hopf.

36. Рец.: Проблемы современной алгебры [Ван-дер-Варден Б. Л. Современная алгебра. Ч. 2. — М.; Л., 1937. 210 с.] // Техн. кн. — № 10. — С. 17–19.

37. Рец.: Freudenthal H. Über Mannigfaltigkeiten und ihre Abbildungen // Zentbl. Math. — 1937. — Bd. 16, H. 1. — S. 44–45. — In Gemeinschaft mit P. S. Alexandroff.

1938

38. Непрерывные группы. — М.; Л.: Гостехиздат, 1938. — 315 с. — (Математика в монографиях. Основная серия, Кн. 3). — Библиогр.: 36 назв.

39. Классификация непрерывных отображений комплекса на сферу: 1 // Докл. АН СССР. — 1938. — Т. 19, № 3. — С. 147–149.

40. A classification of continuous transformations of a complex into a sphere: 1 // C. r. Acad. Sci. URSS. — 1938. — V. 19, № 3. — P. 147–149.

41. Классификация непрерывных отображений комплекса на сферу: 2 // Докл. АН СССР. — 1938. — Т. 19, № 5. — С. 361–363.

42. A classification of continuous transformations of a complex into a sphere: 2 // C. r. Acad. Sci. URSS. — 1938. — V. 19, № 5. — P. 361–363.

43. Группы Ли // Успехи мат. наук. — 1938. — Вып. 4. — С. 165–200.

44. Классификация непрерывных отображений // Высш. школа. — 1938. — № 1. — С. 107–109.

45. Classification des transformations d'un complexe n+1-dimensionnel dans une sphẽre n-dimensionnelle // C. r. hebd. Séanc. Acad. Sci. — Paris. — 1938. — T. 206, № 20. — P. 1436–1438.

46. Моя научная работа // Моск. ун-т, 1938, 11 нояб.

1939

47. Topological groups. — Princenton: Univ. press, 1939. — 299 p. — (Princeton math. series, V. 2).

48. * Homologies in compact Lie groups // Мат. сб. Новая серия. — 1939. — Т. 6, вып. 3. — С. 389–422. — Рез. на рус. яз. Библиогр.: 6 назв.

49. Реф.: Бебутов М. Одна теорема о симплициальных комплексах. (Докл. АН СССР. 1938. — Т. 19, № 5) // Физ. — мат. РЖ. — 1939. — Т. 1, вып. 1. — С. 36.

50. Реф.: Александров П. С., Немыцкий В. В. Условие метризуемости топологических пространств и аксиома симметрии. (Мат. сб. 1938. — Т. 3, № 3) // Физ. — мат. РЖ. — 1939. — Т. 1, вып. 3/4. — С. 279–280.

51. Реф.: Lefschetz S. Singular and continuous complexes, chains and cycles. (Мат. сб. 1938. — Т. 3, № 2) // Там же. — С. 280.

52. Реф.: Tucker A. W. Degenerate cycles bound. (Мат. сб. 1938. — Т. 3, № 2) // Там же. — С. 280.

53. Реф.: Александров А. Д. Об одном классе замкнутых поверхностей. (Мат. сб. 1938. — Т. 4, № 1) // Физ. — мат. РЖ. — 1939. — Т. 1, вып. 6. — С. 548.

54. Реф.: Gordon I. On the minimal number of critical points of a real function defined on a manifold. (Мат. сб. 1938. — Т. 4, № 1) // Там же. — С. 553.

55. Реф.: Gantmacher F. Canonical representation of automorphism of a complex semi-simple Lie group. (Мат. сб. 1939. — Т. 5, № 1) // Физ. — мат. РЖ. — 1939. — Т. 2, вып. 4. — С. 249–250.

56. Реф.: Александров П. С. О биокомпактных расширениях топологических пространств. (Мат. сб. 1939. — Т. 5, № 2) // Физ. — мат. РЖ. — 1939. — Т. 2, вып. 6. — С. 401.

57. Реф.: Gantmacher F. On the classification of real simple Lie groups. (Мат. сб. 1939. — Т. 5, № 2) // Там же. — С. 401.

1940

58. Благодарим за высокую награду // Моск. ун-т. Экстр. вып. 1940, 8 мая.

59. * Über die topologische Struktur der Lieschen Gruppen // Comment. math. helvet. — 1940/1941. — V. 13, fasc. 4. — P. 277–283.

1941

60. Products in complexes // Мат. сб. Новая серия. — 1941. — Т. 9. — вып. 2. — С. 321–330. — Рез. на рус. яз.

61. A classification of mappings of the three-dimensional complex into the two-dimensional sphere // Там же. — С. 331–363. — Рез. на рус. яз.

62. Реф.: Критические точки системы функций на многообразии. Научно-исследовательские работы институтов, входящих в Отделение физико-математических наук Академии наук СССР за 1940 год: Сб. реф. — М.; Л., 1941. С. 21–22.

63. Реф.: Люстерник Л. А. Пересечение в линейных в малом функциональных пространствах. (Докл. АН СССР. 1940. Т. 27. № 8) // Физ. — мат. РЖ. — 1941. — Т. 6, вып. 1/2. — С. 7–8.

64. Реф.: Люстерник Л. А. Топологическая структура одного функционального пространства. (Докл. АН СССР. 1940. Т. 27, № 8) // Там же. — С. 8.

65. Реф.: Люстерник Л. А. Замкнутые геодезические на многомерных сферических многообразиях. (Докл. АН СССР. 1940. Т. 26, № 4) // Там же. — С. 10.

1942

66. * О нулях некоторых элементарных трансцендентных функций // Изв. АН СССР. Сер. мат. — 1942. — Т. 6, № 3. — С. 115–134. — Рез. на англ. яз.

67. Отображения трехмерной сферы в n-мерный комплекс // Докл. АН СССР. — 1942. — Т. 34, № 2. — С. 39–41. — Библиогр.: 7 назв.

68. Mappings of the three-dimensional sphere into an n-dimensional complex // C. r. Acad. Sci. URSS. — 1942. — V. 34, № 2. — P. 35–37. — Bibliogr.: 7 ref.

69. Характеристические циклы многообразий // Докл. АН СССР. — 1942. — Т. 35, № 2. — С. 35–39.

70. Characteristic cycles on manifolds // С. r. Acad. Sci. URSS. — 1942. — V. 35, № 2. — P. 34–37.

71. * A method of calculation of homology groups // Мат. сб. Новая серия. — 1942. — Т. 11, вып. 1/2. — С. 3–14. — Рез. на рус. яз.

1944

72. Топология в Советском Союзе // Роль русской науки в развитии мировой науки и культуры: Науч. конф. МГУ, 5–12 июня 1944 г. Программы и тез. докл. — М., 1944. С. 25.

73. * Эрмитовы операторы в пространстве с индефинитной метрикой // Изв. АН СССР. Сер. мат. — 1944. — Т. 8, № 6. — С. 243–280. — Рез. на англ. яз.

74. Некоторые топологические инварианты римановых многообразий // Докл. АН СССР. — 1944. — Т. 43, № 3. — С. 95–98. — Библиогр.: 4 назв.

75. On some topologic invariants of riemannian manifolds // C. r. Acad. Sci. URSS. — 1944. — V. 43, № 3. — P. 91–94. — Bibliogr.: 4 ref.

1945

76. Очерк по истории математики // Очерки по истории Академии наук: Физ. — мат. науки. — М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1945. — С. 30–60. — Совместно с др.

77. * Характеристические циклы // Докл. АН СССР. — 1945. — Т. 47, № 4. — С. 246–249. — Библиогр.: 3 назв.

78. Characteristic cycles // С. r. Acad. Sci. URSS. — 1945. — V. 47, № 4. — P. 242–245. — Bibliogr.: 3 ref.

79. * Классификация некоторых косых произведений // Докл. АН СССР. — 1945. — Т. 47, № 5. — С. 327–330. — Библиогр.: 4 назв.

80. Classification of some skew products // С. r. Acad. Sci. URSS. — 1945. — V. 47, № 5. — P. 322–325. — Bibliogr.: 4 ref.

81. Реф.: Многообразие больших кругов на n-мерной сфере. Рефераты научно-исследовательских работ на 1943–1944 гг.: Отд. физ. — мат. наук АН СССР. — М.; Л… 1945. С. 70.

82. Реф.: Некоторые топологические инварианты римановых многообразий // Там же. — С. 70.

83. Реф.: Эрмитовы операторы в пространстве с индефинитной метрикой // Там же. — С. 71.

1946

84. Topological groups. — Princeton: Univ. press, 1946. — 299 p. — (Princeton math, series.; V. 2).

85. Реф.: Изучение косых произведений // Рефераты научно-исследовательских работ на 1945 г.: Отд. физ. — мат. наук. [АН СССР]. — М.; Л., 1946. С. 57–58.

86. Выдающийся советский математик: [А. И. Мальцев] // Известия, 1946, 27 июня.

1947

87. Основы комбинаторной топологии. — М.; Л.: Гостехиздат, 1947. — 143 с.

88. Топология в Советском Союзе // Роль русской науки в развитии мировой науки и культуры. — М., 1947. Т. 1, кн. 1. С. 65–76. — (Учён. зап. МГУ. Вып. 91).

89. * Характеристические циклы дифференцируемых многообразий // Мат. сб. Новая серия. — 1947. — Т. 21, вып. 2. — С. 233–284. — Библиогр.: 7 назв.

90. * Пересечения в многообразиях // Успехи мат. наук. — 1947. — Т. 2, вып. 1. — С. 58–155. — Совместно с М. Глезерманом.

91. * Топологические теоремы двойственности // Успехи мат. наук. — 1947. — Т. 2, вып. 2. — С. 21–44. — Библиогр.: 13 назв.

92. Общая топологическая теорема двойственности для замкнутых множеств // Там же. — С. 44–55.

93. Ред.: Александров П. С. Комбинаторная топология. — М.; Л., 1947–660 с. // Сов. кн., 1948, № 2. С. 23–25.

1949

94. * Некоторые топологические инварианты замкнутых римановых многообразий // Изв. АН СССР. Сер. мат. — 1949. — Т. 13, № 2. — С. 125–162. — Библиогр.: 9 назв.

95. Об одной связи между гомологиями и гомотопиями // Изв. АН СССР. Сер. мат. — 1949. — Т. 13, № 3. — С. 193–200. — Библиогр.: 5 назв.

96. Гомотопическая группа πn+1(Kn) (n ≥ 2) размерности n+1 связного конечного полиэдра Kn произвольной размерности, фундаментальная группа которого и группы Бетти размерностей 2…, n — 1 тривиальны // Докл. АН СССР. — 1949. — Т. 65, № 6. — С. 797–800. — Библиогр.: 6 назв.

97. * Векторные поля на многообразиях // Мат. сб. Новая серия. — 1949. — Т. 24, № 2. — С. 129–162. — Библиогр.: 5 назв.

98. О классификации четырехмерных многообразий // Успехи мат. наук. — 1949. — Т. 4, вып. 4. — С. 157–158.

99. Vector fields on manifolds // Am. Math. Soc. Trans. — 1949. — V. 13. — P. 1–60.

1950

100. * Классификация отображений (n+1) — мерной сферы в полиэдр Кn, фундаментальная группа которого и группы Бетти размерностей 2…, n — 1 тривиальны. — Изв. АН СССР. Сер. мат. 1950. Т. 14, № 1. С. 7–44. — Библиогр.: 14 назв.

101. * Гомотопическая классификация отображений (n+2) — мерной сферы в n-мерную. — Докл. АН СССР. — 1950. — Т. 70, № 6. — С. 957–959.

1951

102. Вступительное слово [на Всесоюзной топологической конференции 26–30 мая 1950 г. в Математическом институте] // Успехи мат. наук. 1951. Т. 6, вып. 4. С. 193.

103. Локальный метод исследования отображений сферы Sn+k на сферу Sn. — Там же. С. 214–216.

1952

104. Foundations of combinatorical topology. — Rochester; New York; Graylock press, 1952. — 99 p..

1953

105. * О нулях некоторых элементарных трансцендентных функций (добавление) // Докл. АН СССР. — 1953. — Т. 91, № 6. — С. 1279–1280.

106. Рец.: Урысон П. С. Труды по топологии и другим областям математики. Т. 1–2. — М.; Л., 1951. Т. 1. 512 с.; Т. 2. 480 с. // Сов. кн., 1953, № 1. С. 20–22.

1954

107. Непрерывные группы. — 2-е изд., перераб. и доп. — М.: Гостехиздат, 1954. — 515 с.

108. Основы комбинаторной топологии. — Пекин: Б. и., 1954. — 193 с. — На кит. яз.

109. Непрерывные группы // БСЭ. — 2-е изд. — 1954. — Т. 29. — С. 454–456. — Библиогр.: 7 назв.

1955

110. * Гладкие многообразия и их применения в теории гомотопий. — М.: Изд — во АН СССР, 1955. — 139 с., фиг. — (Тр. Мат. ин-та; Т. 45). — Библиогр.: 13 назв.

111. Grupuri topologice. V. 1–2. — Buçuresti: Ed. Acad. RPR, 1955. — 677 p.

112. Kombinatórikus topológia. — Budapest: Acad. kiadó, 1955. — I. 147. — Bibliogr.: 4 ref.

113. * Периодические решения систем дифференциальных уравнений, близкие к разрывным // Докл. АН СССР. — 1955. — Т. 102, № 5. — С. 889–891. — Совместно с Е. Ф. Мищенко.

114. То же // Тезисы докладов механико-математического факультета [МГУ]. — М.: Изд-во МГУ. 1955. С. 5. — Совместно с Е. Ф. Мищенко.

115. То же // Успехи мат. наук. — 1955. — Т. 10, вып. 3. — С. 193. — Совместно с Е. Ф. Мищенко.

116. On the zeros of some elementary transcendental functions // Am. Math. Soc. Trans., Ser. 2. — 1955. — V. 1. — P. 95–110.

1956

117. Grundzuge der kombinatorischen Topologie. — Berlin: Dt. Verl. Wiss., 1956. — 133 S. — Bibliogr.: S. 128.

118. Renzoku gunron: 1. — Tokyo: Iwanami Shoten, 1956. — 303 p. Idem: 2. — Tokyo: Iwanami Shoten, 1956. — 289 p.

119. О статистическом рассмотрении динамических систем // Андронов А. А. Собрание трудов. — М., 1956. С. 142–160, фиг. — Библиогр.: 5 назв. — Совместно с А. А. Андроновым и А. А. Виттом.

120. Грубые системы // Там же. С. 183–187. — Библиогр.: 4 назв. — Совместно с А. А. Андроновым.

121. Об устойчивости положения равновесия «релейной» системы обыкновенных дифференциальных уравнений // Труды III Всесоюзного математического съезда. Москва, июнь — июль 1956 г. Т. 1. Секц. докл. — М., 1956. С. 217–218. — Совместно с В. Г. Болтянским.

122. К теории оптимальных процессов: 1 // Там же. — С. 218. — Совместно с В. Г. Болтянским и Р. В. Гамкрелидзе.

123. Периодические решения систем дифференциальных уравнений с малым параметром при производных // Там же. — С. 224. — Совместно с Е. Ф. Мищенко.

124. Системы обыкновенных дифференциальных уравнений с малыми параметрами при высших производных // Труды III Всесоюзного математического съезда. Москва, июнь — июль 1956 г. Т. 2. Крат. содерж. обзор. и секц. докл. — М., 1956. С. 93–95.

125. Некоторые математические задачи, возникающие в связи с теорией оптимальных систем автоматического регулирования // Тезисы докладов на секционных заседаниях сессии АН СССР по научным проблемам автоматизации производства 15–20 окт. 1956 г. — М., 1956. — С. 11–13.

126. * К теории оптимальных процессов // Докл. АН СССР. — 1956. — Т. 110, № 1. — С. 7–10. — Совместно с В. Г. Болтянским и Р. В. Гамкрелидзе.

127. Павел Сергеевич Александров (К 60-летию со дня рождения и 40-летию науч. деятельности) // Успехи мат. наук. — 1956. — Т. 11. вып. 4. — С. 183–187, 1 л. портр. — Библиогр. «Список печатных работ П. С. Александрова»: 151 назв. — Совместно с Е. Ф. Мищенко.

1957

128. Непрерывные группы. — Пекин: Б. и., 1957. — Ч. 1. — 321 с. — На кит. яз.

129. Topologische Gruppen. — Leipzig: В. G. Teubner Verl.-Ges., 1957. — T. 1. — 263 S.

130. Некоторые математические задачи, возникающие в связи с теорией оптимальных систем автоматического регулирования // Сессия Академии наук СССР по научным проблемам автоматизации производства. 15–20 окт. 1956 г. [Т. 2]. Основные пробл. автомат, регулирования и управления. — М., 1957. С. 107–117.

131. * Асимптотическое поведение решений систем дифференциальных уравнений с малым параметром при высших производных // Изв. АН СССР. Сер. мат. — 1957. — Т. 21, № 5. — С. 605–626. — Библиогр.: 3 назв.

132. О теориии оптимальных процессов применительно к проблемам автоматического регулирования: Докл. на Общ. собр. Отд. физ. — мат. наук АН СССР. Крат, излож. // Вестник АН СССР. — 1957. — № 3. — С. 23–34.

133. Pavel Sergheievici Aleksandrov: (Cu prilejul împlinirii a 60 de ani de la nastere si 40 de ani de activitate stiint, ifica) // Anal. romsov. Ser. mat.-fiz. — 1957. — an. 11, № 4. — P. 110–114. — In colaborare cu E. F. Miscenko.

1958

134. Непрерывные группы. — Пекин: Б. и., 1958. — Ч. 2 — С. 323–578. — На кит. яз.

135. Topologishe Gruppen. — Leipzig: В. G. Taubner Verl.-Ges., 1957. — Т. 1, 2. — 308 S. — Bibliogr.: 47 ref.

136. Topological groups. — Princeton: Univ. press. 1958. — 229 p.

137. * Системы обыкновенных дифференциальных уравнений с малыми параметрами при высших производных // Труды III Всесоюзного математического съезда. Москва, июнь — июль 1956 г. Т. 3. Обзор. докл. — М., 1958, С. 570–577.

138. * Доказательство некоторых асимптотических формул для решений дифференциальных уравнений с малым параметром // Докл. АН СССР, — 1958. — Т. 120, № 5. — С. 967–969. — Библиогр.: 3 назв. — Совместно с Е. Ф. Мищенко.

1959

139. * Вывод некоторых асимптотических оценок для решений дифференциальных уравнений с малым параметром при производных // Изв. АН СССР. Сер. мат. — 1959. — Т. 23, № 5. — С. 643–660. — Библиогр.: 3 назв. — Совместно с Е. Ф. Мищенко.

140. * Одна статистическая задача оптимального управления // Докл. АН СССР. — 1959. — Т. 128, № 5. — С. 890–892. — Библиогр.: 3 назв. — Совместно с Е. Ф. Мищенко.

141. Оптимальные процессы регулирования // Успехи мат. наук. — 1959. — Т. 14, вып. 1. — С. 3–20. — Библиогр.: 7 назв.

142. Smooth manifolds and their applications in homotopy theory // Am. Math. Soc. Trans., Ser. 2. — 1959. — V. 11. — P. 1–114.

1960

143. Принцип максимума в теории оптимальных процессов управления. — М.: Изд-во АН СССР, 1960. — 12 с. — Библиогр.: 15 назв. — (1 Междунар. конгресс ИФАК по автомат. упр.; [Докл. 4]). — Совместно с В. Г. Болтянским, Р. В. Гамкрелидзе и Е. Ф. Мищенко.

144. * Оптимальные процессы регулирования // Proceedings of the International congress of mathematicians, 14–21 Aug. 1958. — Cambridge: Univ. press, 1960. P. 182–202.

145. * Теория оптимальных процессов: 1. Принцип максимума // Изв. АН СССР. Сер. мат. — 1960. — Т. 24, № 1. — С. 3–42. — Библиогр.: 10 назв. — Совместно с В. Г. Болтянским и Р. В. Гамкрелидзе.

146. Приближенное решение одной системы обыкновенных дифференциальных уравнений с малым параметром при производных // Докл. АН СССР — 1960. — Т. 131, № 2. — С. 255–258. — Совместно с Л. В. Родыгиным.

147. * Периодическое решение одной системы обыкновенных дифференциальных уравнений с малым параметром при производных // Докл. АН СССР. — 1960. — Т. 132, № 3. — С. 537–540. — Совместно сЛ. В. Родыгиным.

148. Differential equations with a small parameter attached to the higher derivatives and some problems in the theory of oscillation // I.R.E. Trans. Circuit Theory. — 1960. — CT–7, № 4. — P. 527–535. — In collaboration with E. F. Mishchenko.

1961

149. Математическая теория оптимальных процессов. — М.: Физматгиз, 1961. — 391 с., рис. — Совместно с В. Г. Болтянским, Р. В. Гамкрелидзе и Е. Ф. Мищенко.

150. Обыкновенные дифференциальные уравнения: Учеб. для гос. ун-тов. — М.: Физматгиз, 1961. — 311 с., рис.

151. Grupy topologiczne. — Warszawa: Państw. wyd-wo nauk., 1961. — 479 s.

152. Wstep do topologii kombinatorycznej. — Warszawa: Państw. wyd-wo nauk., 1961. — 159 s.

153. Принцип максимума в теории оптимальных процессов управления // Труды 1 Международного конгресса Международной федерации по автоматическому управлению. Москва, 27 июня — 7 июля 1960 г. Т. 2. Теория дискрет., оптимальных и самонастраивающихся систем. — М., 1961. С. 457–467. — Библиогр.: 15 назв. — Совместно с В. Г. Болтянским, Р. В. Гамкрелидзе и Е. Ф. Мищенко.

154. Математическая теория оптимальных процессов управления // IV Всесоюзный математический съезд. 3–12 июля 1961 г.: Аннот. пленар. докл. — Л., 1961. С. 23–24. — Совместно с В. Г. Болтянским, Р. В. Гамкрелидзе и Е. Ф. Мищенко.

155. * Об одной статистической задаче оптимального управления // Изв. АН СССР. Сер. мат. — 1961. — Т. 25, № 4. — С. 477–498. — Библиогр.: 4 назв. — Совместно с Е. Ф. Мищенко.

156. Asymptotic behaviour of the solutions of systems of differential equations with a small parameter in the higher derivatives // Am. Math. Soc. Trans., Ser. 2. — 1961. — V. 18. — P. 295–319.

157. Optimal regulation processes // Ibid. — P. 321–339.

158. The theory of optimal processes: 1. The maximus principle // Ibid. — P. 341–382. — In collaboration with V. G. Boltyanskii, R. V. Gamkrelidze and E. F. Mishchenko.

1962

159. Обыкновенные дифференциальные уравнения. — Пекин: Б. и., 1962. — 308 с. — На кит. яз.

160. Топологические группы. — Пекин: Б. и., 1962. — 96 с. — На кит. яз.

161. The mathematical theory of optimal processes. — New York; London: Intern publ., 1962. — 360 p. — In collaboration with V. G. Boltyanskii, R. V. Gamkrelidze and E. F. Mishchenko

162. Ordinary differential equations. — Reading (Mass.): Addison — Wesley, 1962. — 298 p.

163. Одна статистическая задача теории оптимального управления // International congress of mathematicians: Abstracts of short communications. Stockholm, 1962. Uppsala, 1962. P. 165.

164. * Об одной вероятностной задаче оптимального управления // Докл. АН СССР. — 1962. — Т. 145, № 5. — С. 993–995. — Совместно с А. Н. Колмогоровым и Е. Ф. Мищенко.

1963

165. Обыкновенные дифференциальные уравнения. — Токио: Б. и., 1963. — 300 с. — На яп. яз.

166. * Математическая теория оптимальных процессов // Труды IV Всесоюзного математического съезда. Ленинград, 3–12 июля 1961 г. Т. 1. Пленар. докл. — Л., 1963. С. 214–218. — Совместно с В. Г. Болтянским, Р. В. Гамкрелидзе и Е. Ф. Мищенко.

167. Relaxation oscillations and differential equations containing a small parameter with the senior derivative // Calcutta mathematical society: Golden jubilee commemoration volume (1958–1959). — Calcutta: Univ. Calcutta, 1963. Pt. 1. P. 141–150. — In collaboration with E. F. Mishchenko.

1964

168. Matematická teorie optimálnich procesú. — Praha: Nakl. techniit., 1964. — 354 s. — Bibliogr.: s. 348–350. — Spolu s V. G. Boltjanskem, R. V. Garnkrelidze a J. F. Mischenko.

169. The mathematical theory of optimal processes. — New York; Paris: Pergamon press, 1964. — 340 p. — In collaboration with W. G. Boltjanskii, R. V. Gamkrelidze und E. F. Mischenko.

170. Mathematische Theorie optimaler Prozesse. — Berlin: Dt. Verl. Wiss., 1964. — 340 S. — In Gemeinschaft mit V. G. Boltjanskij, R. V. Gamkrelidze und E. F. Miscenko.

171. Równania rózniczkowe szwyczajne. — Warsawa: Państw. wyd-wo nauk., 1964. — 290 s.

172. * О некоторых дифференциальных играх // Докл. АН СССР. 1964. Т. 156, № 4. С. 738–741.

1965

173. Обыкновенные дифференциальные уравнения: Учеб. для гос. ун-тов — 2-е изд., перераб. — М.: Наука, 1965. — 331 с.

174. То же. — Ташкент: Учитель, 1965. — 411 с., ил. — На узб. яз.

175. Gewöhnliche Differentialgleichungen. — Berlin: Dt. Verl. Wiss. 1965. — 263 S. — (Math, für Naturwiss. und Technik., Bd. 11).

176. On some differential games // J. Soc. ind. appl. Math. Ser. A. — 1965. — V. 3, № 1. — P. 49–52.

1966

177. Математическая теория оптимальных процессов. — Токио: Б. и., 1966. — 380 с. — Совместно с В. Г. Болтянским, Р. В. Гамкрелидзе и Е. Ф. Мищенко. — На яп. яз.

178. Topological groups. — 2nd ed. — New York: Gordon and Breach, 1966. — 543 p.

179. * К теории дифференциальных игр // Успехи мат. наук. — 1966. — Т. 21, вып. 4. — С. 219–274. — Библиогр.: 4 назв.

180. Поэтические будни математики: Беседа // НТО СССР. — 1966. — № 1. — С. 48–51, портр.

1967

181. Обикновени диференциални уравнения. — София: Наука и изкуство, 1967. — 324 с.

182. A course in ordinary differential equations. — Delhi: Hindustan publ., 1967. — 10+333 p.

183. Mathematische Theorie optimaler Prozesse. — 2 verb. Aufl. — Wien; München: Oldenburg, 1967. — 340 S. — In Gemeinschaft mit W. G. Boltjanskij, R. V. Gamkrelidze und E. F. Miscenko.

184. Linear differential games: Mathematical theory of control // Proceedings of the Conference university Southern California. — Los Angeles, 1967. P. 330–334.

185. * Линейные дифференциальные игры // Докл. АН СССР. — 1967. — Т. 174, № 1. — С. 27–29. — Совместно с Е. Ф. Мищенко.

186. * О линейных дифференциальных играх: 1 // Докл. АН СССР — 1967. — Т. 174, № 6, — С. 1278–1280.

187. * То же: 2 Докл. АН СССР. — 1967. — Т. 175, № 4. — С. 764–766. Предисловие Айзекс Р. Дифференциальные игры / Пер. с англ. — М.: Мир, 1967. С. 5–8.

1968

188. Обыкновенные дифференциальные уравнения. — 2-е изд., перераб. — Токио: Б. и., 1968. — 332 с. — На яп. яз.

189. Optimális folyamatok elmélete. — Budapest: Közgazdasági kiadó, 1968. — I. 463. — Együttmüködésével V. G. Boltyanszkij, P. V. Gamkrelidze es J. F. Miscsenko.

190. Mathematyczna teoria procesow optymalnych. — Warszawa: Wyd-wo Min-wa obrony narod., 1968. — 272 S. — Wspolnie z W. G. Boltianskim, R. V. Gamkrelidze i E. F. Miszczenko.

191. Гомологии в компактных группах Ли // Успехи мат. наук. — 1968. — Т. 23, № 6. — С. 151–185. — Библиогр.: 8 назв.

1969

192. Математическая теория оптимальных процессов. — 2-е изд. — М.: Наука, 1969. — 384 с., рис., табл. — Совместно с В. Г. Болтянским, Р. В. Гамкрелидзе и Е. Ф. Мищенко.

193. Equations différentielles ordinaires. — М.: Mir, 1969. — 352 p., fig.

194. * Задача об убегании одного управляемого объекта от другого // Докл. АН СССР. — 1969. — Т. 189, № 4. — С. 721–723. — Библиогр.: 5 назв. — Совместно с Е. Ф. Мищенко.

1970

195. Обыкновенные дифференциальные уравнения: Учеб. для гос. ун-тов. — 3-е изд., стереотип. — М.: Наука, 1970. — 331 с., рис.

196. Le problème d'un mobile controlable poursuivi par un autre // Symposium on optimization held in Nice, June 29th — July 5th 1969. — Berlin, 1970. P. 307–310. — (Lecture notes in mathematics; V. 132). — En collaboration avec E. F. Mishenko.

197. * Линейная дифференциальная игра убегания // Докл. АН СССР — 1970. — Т. 191, № 2. — С. 283–285.

1971

198. Задача об уклонении от встречи в линейных дифференциальных играх // Проблемы прикладной математики и механики. — М., 1971. С. 17–26. — Совместно с Е. Ф. Мищенко.

199. * То же. // Дифференц. уравнения. 1971. — Т. 7, № 3. — С. 436–445. — Совместно с Е. Ф. Мищенко.

200. Les jeux differentiels linéaires // Actes du Congrès international des mathématiciens (Nice) 1970. — Paris. — 1971. — T. 1. — P. 163–171.

201. * Линейная дифференциальная игра убегания // Тр. Мат. ин-та. 1971. — Т. 112. — С. 30–63. — Библиогр.: 4 назв.

202. Конгресс математиков в Ницце // Вестник АН СССР. — 1971. № 6. — С. 74–79. — Совместно с В. С. Владимировым.

1972

203. Обикновени диференциални уравнения. — 2-е изд. — София: Наука и изкуство, 1972. — 324 с.

204. Основи на комбинаторната топология. — София: Наука и изкуство. 1972. — 136 с.

205. Közönséges differenciálegyenletek. — Budapest.: Akad. kiadó, 1972. — I. 323.

206. * Линейные дифференциальные игры // Международный конгресс математиков в Ницце, 1970: Докл. сов. математиков. — М.: Наука, 1972. С. 248–257. — Библиогр.: 4 назв.

1973

207. Непрерывные группы. — 3-е изд., испр. — М.: Наука, 1973. — 519 с.

208. Ecuaciónes diferenciales ordinarias. — Madrid: Colección ciencia у técnica, 1973. — 399 p.

1974

209. Обыкновенные дифференциальные уравнения: Учеб. для гос. ун-тов. — 4-е изд. — М.: Наука, 1974. — 331 с.

210. Théorie mathématique des processus optimaux. — M.: Mir, 1974. 317 p. — En collaboration avec V. Boltianski, R. Gamkrélidzé et E. Michtchenko.

211. Непрерывная группа // БСЭ. — 3-е изд. 1974. Т. 17. С. 493–494.

212. Evasion process // Analyse et contrôle de systèmes: Séminaires IRIA. — Paris, 1974. P. 201–233.

213. On the evasion process in differential games // Appl. Math. Opt. — 1974. — V. 1, № 1. — P. 5–19.

1975

214. Обикновени диференциални уравнения. — 3-е изд. — София: Наука и изкуство, 1975. — 340 с.

215. Основы комбинаторной топологии. — Токио: Б. и., 1975. — 141 с. — На яп. яз.

216. Équations différentielles ordinaires. — М.: Mir, 1975. — 347 p.

217. О книге Я. Б. Зельдовича «Высшая математика для начинающих и её приложения к физике». — 5-е изд. — М.: Наука, 1970 // Прикл. математика и механика. — 1975. — Т. 39, вып. 4. — С. 761–763. — Совместно с А. А. Дородницыным и Л. И. Седовым.

218. [К присуждению Государственной премии СССР за учебник «Обыкновенные дифференциальные уравнения»: Беседа] // Неделя, 1975. 10–16 нояб. № 46. С. 2.

219. Ред.: Теория функций и её приложения: Сб. статей. Посвящ. акад. С. М. Никольскому к его 70–летию. — М.: Наука, 1975. — 406 с. — (Тр. Мат. ин-та им. В. А. Стеклова АН СССР; Т. 134). — Совместно с другими.

1976

220. Математическая теория оптимальных процессов. — 3-е изд. — М.: Наука, 1976. — 392 с., рис. — Совместно с В. Г. Болтянским, Р. В. Гамкрелидзе и Е. Ф. Мищенко.

221. Гладкие многообразия и их применения в теории гомотопий. — 2-е изд. — М.: Наука, 1976. — 175 с.

222. Основы комбинаторной топологии. — 2-е изд. — М.: Наука, 1976. — 136 с.

223. Ред.: Мальцев А. И. Избранные труды. Т. 1. Классическая алгебра. — М.: Наука, 1976. — 484 с. — Совместно с другими. От редколлегии // Там же. С. 3. — Совместно с другими.

224. Ред.: Мальцев А. И. Избранные труды. Т. 2. Математическая логика и общая теория алгебраических систем. — М.: Наука, 1976. — 388 с. — Совместно с другими.

1977

225. Знакомство с высшей математикой. Ч. 1. Метод координат. — М.: Наука, 1977. — 135 с.

1978

226. Grupos continuos. — М.: Mir, 1978. — 533 p.

227. Théorie mathématique des processur optimaux. — M.: Mir, [1978]. — 518 p. — En collaboration avec V. Boltianski, R. Gamkrelidze et E. Michtchenko.

228. * Оптимизация и дифференциальные игры: Науч. сообщ. // Вест. АН СССР. — 1978. — № 7. — С. 10–17.

229. Краткое жизнеописание Л. С. Понтрягина, составленное им самим // Успехи мат. наук. — 1978. — Т. 33, вып. 6. — С. 7–21.

230. Оптимизация и дифференциальные игры: Докл. на заседании Президиума АН СССР, 22 дек. 1977 г. // Там же. С. 22–28.

231. Дар, который легко растратить // Соц. индустрия, 1978, 9 июля. — (Пьянству бой).

232. То же // За науку в Сибири, 1978, 21 дек. С. 7.

233. Ред.: Александров П. С. Теория размерности и смежные вопросы: Статьи общего характера. Избр. тр. — М.: Наука, 1978. — 431 с. — Совместно с А. Н. Колмогоровым, А. А. Мальцевым и А. Н. Тихоновым.

234. Ред.: Александров П. С. Теория функций действительного переменного и теория топологических пространств: Избр. тр. — М.: Наука, 1978. — 415 с. — Совместно с А. Н. Колмогоровым, А. А. Мальцевым и А. Н. Тихоновым.

235. От редколлегии // Там же. — С. 5 — Совместно с А. Н. Колмогоровым, А. А. Мальцевым и А. Н. Тихоновым.

1979

236. О школьном математическом образовании // Математика в школе. — 1979. № 3. — С. 12–14. — Совместно с В. С. Владимировым и А. Н. Тихоновым.

237. Оптимизация и дифференциальные игры // Природа. — 1979. — № 1. — С. 2–7.

238. Этика и арифметика: Человек, труд, мораль // Соц. индустрия. — 1979, 21 марта.

239. То же // Комунисти. — 1979, 24 марта. — На груз. яз.

240. Ред.: Александров П. С. Общая теория гомотопий: Избр. тр. — М.: Наука, 1979. — 412 с. — Совместно с А. Н. Колмогоровым, А. А. Мальцевым и А. Н. Тихоновым.

1980

241. Знакомство с высшей математикой. Ч. 2. Анализ бесконечно малых. — М.: Наука, 1980. — 256 с., рис.

242. Математический анализ для школьников. — М.: Наука, 1980. — 88 с.

243. То же. — Токио: Б. и., 1980. — 127 с. — На яп. яз.

244. Выступление на годичном Общем собрании АН СССР по поводу антисоветской пропаганды, которая ведётся за границей против советских учёных // Вестник АН СССР. — 1980. № 6. — С. 26–27.

245. * Линейные дифференциальные игры преследования // Мат. сб. Новая серия. — 1980. — Т. 112, вып. 3. — С. 307–330.

246. О математике и качестве её преподавания // Коммунист. — 1980. — № 14. — С. 99–110.

1981

247. Валентин Петрович Михайлов: (К 50–летию со дня рождения) // Дифференц. уравнения. — 1981. — Т. 17, № 4. — С. 757–760, портр. — (Люди сов. науки). — Совместно с другими.

1982

248. Комплексные числа // Квант. — 1982, — № 3. — С. 3–6, рис.

249. Основная теорема алгебры // Квант. — 1982. — № 4. — С. 3–9.

250. О некоторых принципах преподавания математики в школе // Математика в школе. — 1982. № 2. — С. 50–52. — Совместно с А. С. Мищенко.

1983

251. Обыкновенные дифференциальные уравнения. — 5-е изд. — М.: Наука, 1983.

252. Оптимизация и дифференциальные игры // Математические методы в исследовании операций. — София, 1983.

253. Математический анализ для школьников. — 2-е изд. — М.: Наука, 1983.

254. Математическая теория оптимальных процессов. — 4-е изд. — М.: Наука, 1983. — Совместно с В. Г. Болтянским, Р. В. Гамкрелидзе и Е. Ф. Мищенко.

255. Комплексные числа // Квант. — 1983. — № 2. — С. 16–19.

1984

256. * Применение комбинаторной топологии к компактным метрическим пространствам // Успехи мат. наук. — 1984, Т. 39, вып. 5. — С. 131–164.

257. Непрерывные группы. — 4-е изд. — М.: Наука, 1984.

258. Кубическая парабола // Квант. — 1984. — № 3. — С. 10–14.

259. * Решение линейной дифференциальной игры преследования без дискриминации убегающего объекта // ДАН СССР. — 1984. — Т. 277, № 5. — С. 1063–1066. — Совместно с А. С. Мищенко.

260. * Решение линейной дифференциальной игры преследования на основе альтернированного интегрирования без дискриминации управления убегания // ДАН СССР. — 1984. — Т. 277, № 6. — С. 1330–1334. — Совместно с А. С. Мищенко.

261. О моих работах по топологии и топологической алгебре // Тр. МИАН. — 1984. — Т. 168. — С. 236–249.

262. A linear differential pursuit game // Working papers. — IIASA, CP–84.

1985

263. * Математическая теория оптимальных процессов и дифференциальные игры // Тр. МИАН. — 1985. — Т. 169. — С. 119–158.

264. * Некоторые вопросы теории дифференциальных уравнений с малым параметром // Тр. МИАН. — 1985. — Т. 169. — С. 99–118. — Совместно с Е. Ф. Мищенко.

265. Гладкие многообразия и их применение в теории гомотопий. — 3-е изд. — М.: Наука, 1985.

266. Обобщение чисел // Квант. — 1985. — № 5. — С. 6–11.

267. Обобщение чисел (продолжение) // Квант. — 1985. — № 8. — С. 2–5.

1986

268. Обобщение чисел. — М.: Наука, 1986.

269. Основы комбинаторной топологии. — 3-е изд. — М.: Наука, 1986.

270. * Линейная дифференциальная игра преследования (аналитическая теория) // Мат. сб. — 1986. — Т. 13, № 2. — С. 131–158. — Совместно с А. С. Мищенко.

271. Selected Works. — Gordon and Breach, 1986. Vol. I: The Mathematical theory of optimal processes. Vol. II: Topological groups. Vol. III: Algebraic and Differential Topology. Vol. IV: Selected Research papers.

1987

272. Знакомство с высшей математикой. Алгебра. — М.: Наука, 1987.

273. Знакомство с высшей математикой. Метод координат. 2-е изд. — М.: Наука, 1987.

1988

274. Знакомство с высшей математикой. Дифференциальные уравнения и их приложения. — М.: Наука, 1988.

275. Математический анализ для школьников. 3-е изд., стереотип. — М.: Наука, 1988.

276. Избранные научные труды. Т. I: Топология. Топологическая алгебра. Т. II: Дифференциальные уравнения, теория операторов. Оптимальное управление. Дифференциальные игры. Т. III: Непрерывные группы. — М.: Наука, 1988.

1989

277. Применение принципа максимума в оптимальном управлении. — М.: Наука, 1989; М.: 1998.

Литература о жизни и трудах Л. С. Понтрягина

Воспроизводится по книге: Лев Семёнович Понтрягин. — Материалы к библиографии учёных СССР. — М.: Наука, 1983.

Аграчёв А. А., Гамкрелидзе Р. В. Экспоненциальное представление потоков и хронологическое исчисление: [Ст. посвящ. Л. С. Понтрягину в связи с 70–летием со дня его рождения]. — Мат. сб., 1978, т. 107, вып. 4, с. 467–532. — Библиогр.: 11 назв.

Академик — герой: [Л. С. Понтрягин]. — Наша жизнь, 1969, № 6, на с. 2 и 3 обл., портр.

Академику Л. С. Понтрягину — 70 лет. — Вестник АН СССР, 1979, № 3, с. 143, портр.

Акинфиева Н. И., Чижова М. И. Член-корреспондент Академии наук СССР Л. С. Понтрягин. — М.: Изд-во АН СССР, 1939. — 8 с. — (Список науч. тр. Сер. мат.; Вып. 8).

Александров П. С. Лев Семёнович Понтрягин. — Моск. ун-т, 1941, 23 марта, портр.

Александров П. С. Новое доказательство закона двойственности Л. С. Понтрягина. — Успехи мат. наук, 1951, т. 6, вып. 4, с. 195–196.

Александров П. С. Топология. — В кн.: Математика, её содержание, методы и значение. М., 1956, т. 3, с. 207–208.

Александров П. С. Топология: [Построение общей теории топологической двойственности Л. С. Понтрягиным]. — В кн.: Математика и естествознание в СССР: Очерки развития мат. и естеств. наук за двадцать лет. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1938, с. 94–95.

Александров П. С., Болтянский В. Г., Гамкрелидзе Р. В., Мищенко Е. Ф. Лев Семёнович Понтрягин: (К 60–летию со дня рождения). — Успехи мат. наук, 1968, т. 23, вып. 6, с. 187–196, 1 л. портр. — Библиогр. «Список печатных работ Л. С. Понтрягина, 1958–1967».

Александров П. С., Делоне Б. Н., Христианович С. А., Лаврентьев М. А., Смирнов Н. В. Выдающиеся успехи советских математиков. — Правда, 1941, 14 апр.

Александров П. С., Мищенко Е. Ф. Лев Семёнович Понтрягин: (К 50–летию со дня рождения). — Успехи мат. наук, 1959, т. 14, вып. 3, с. 195–199, портр. — Библиогр. «Список печатных работ Л. С. Понтрягина»: 79 назв.

Аносов Д. В. Обыкновенные дифференциальные уравнения. — Природа, 1962, № 12, с. 46–49, портр. — (Новые достижения сов. математиков).

Артамонова Л. Выбор цели: Наш рассказ о Герое Социалистического Труда, лауреате Ленинской премии, математике Л. С. Понтрягине. — Соц. индустрия, 1977, 16 янв., портр.

Артамонова Л. Об «этике и арифметике»; [Отклики читателей на ст. Л. С. Понтрягина «Этика и арифметика», опубл. в газ. «Соц. индустрия», 1979, 21 марта]. — Соц. индустрия, 1979, 14 июля.

Боголюбов Н. Н., Мергелян С. Н. Современная математика. — В кн.: Октябрь и научный прогресс. М., 1967, кн. 1, с. 30–32, 44–45.

Бородин А. И. Понтрягин Лев Семёнович. — В кн.: Бородин А. И. Советские математики, 2-е изд., перераб. и доп. Киев, 1982, с. 94–95.

Бородин А. И. Понтрягин Лев Семёнович. — В кн.: Бородин А. И. Советские математики. Киев; Донецк, 1978, с. 74–76.

Бородин А. И., Бугай А. С. Понтрягин Лев Семёнович. — В кн.: Бородин А. И., Бугай А. С. Биографический словарь деятелей в области математики / Под ред. И. И. Гихмана. Киев, 1979, с. 404–405, портр.

Величенко В. В. Многолистные поля и условия субоптимальности для экстремалей принципа максимума Л. С. Понтрягина. — В кн.: VII Всесоюзное совещание по проблемам управления. Минск, 21–25 нояб. 1977 г.: Тез. докл. Москва; Минск, 1977, кн. 1, с. 47–48. — Библиогр.: 4 назв.

Выдающиеся успехи советских математиков: [К присуждению Государственной премии СССР Л. С. Понтрягину]. — Правда, 1941, 14 апр.

Гамкрелидзе Р. В. Рец. на кн.: Понтрягин Л. С. Знакомство с высшей математикой. Ч. 1. Метод координат. М., 1977. — Успехи мат. наук, 1978, т. 33, вып. 6, с. 247–248.

Гантмахер Ф., Люстерник Л., Христианович С. Лев Семёнович Понтрягин. — Правда, 1939, 15 янв.

Гнеденко Б. Гордость и слава орденоносного МГУ. — Моск. ун-т, 1940, 18 июня.

Головин В. Д. Двойственность Александера — Понтрягина в комплексном анализе. — Мат. заметки, 1973, т. 13, вып. 4, с. 561–564. — Библиогр.: 5 назв.

Ефремович В. Рец. на кн.: Понтрягин Л. С. Основы комбинаторной топологии. М.; Л., 1947. — Успехи мат. наук, 1948, т. 3, вып. 3, с. 217–218.

Зарицкая Т. С., Рудик А. П. Использование принципа максимума Л. С. Понтрягина в задачах о минимуме критических размеров и максимуме мощности реактора. — Атом, энергия, 1967, т. 22, вып. 1, с. 6–10, рис., табл. — Библиогр.: 6 назв.

Из редакционной почты: [По поводу статьи Л. С. Понтрягина «О математике и качестве её преподавания», опубл. в журн. «Коммунист», 1980, № 14]. — Коммунист, 1980, № 14, с. 99, 110–112.

Исаев В. К. Дополнение к работе «Принцип максимума Л. С. Понтрягина и оптимальное программирование тяги ракет». — Автоматика и телемеханика, 1962, т. 23, № 1, с. 127, рис.

История отечественной математики. Киев: Наук. думка, 1970, т. 4, кн. 2, с. 59, 67, 247, 249, 250, 288, 389, 515, 526, 531, 604.

История отечественной математики. Киев: Наук. думка, 1970, т. 4, кн. 1, с. 78, 79, 395, 409, 413, 430, 437, 442, 453, 454, 460, 463–465, 482, 637, 639, 640–642, 648, 661, 678, 733, 737, 744, 761, 814, 823, 825, 842, 852.

[К 60–летию со дня рождения Л. С. Понтрягина и награждению его орденом Ленина]. — Вестник АН СССР, 1968, № 11, с. 145, портр. — (Юбилеи учёных).

Келдыш М. В. Новые лауреаты Ленинских премий: [К присуждению Л. С. Понтрягину Ленинской премии за работы, относящиеся к теории дифференциальных уравнений и их приложениям]. — Вестник АН СССР, 1962, № 5, с. 4.

Келер В. Когда сверкнёт счастливая догадка. — Учит. газ., 1976, 10 апр.

Киселев Б. Лев Понтрягин. — Семья и школа, 1949, № 7, с. 22–25.

Колмогоров А. Создание двух новых математических теорий. — Моск. ун-т, 1938, 15 нояб.

Комков В. Теория оптимального управления демпфированием колебаний простых упругих систем: Пер. с англ. М.: Мир, 1975, с. 55–57, 62–65, 69–78, 107–123, 131–132, 146–148.

Л. С. Понтрягин — советский математик, действительный член АН СССР: Список лит. — М., 1967. — 10 л. — (Респ. центр, б-ка для слепых). — Ротапринт..

Лев Семёнович Понтрягин: Библиогр. указ. лит. / Сост. З. В. Михайлова. — М., 1968. — 29 с. — (Мат. ин-т им. В. А. Стеклова. Науч. б-ка. Тр. науч. сотр.; Вып. 5).

Лев Семёнович Понтрягин: [Крат, биогр. очерк]. — В кн.: Понтрягин Л. С. Непрерывные группы, 3-е изд., испр. М.: Наука, 1973, на суперобл., портр.

Лепик Ю. Р. Применение принципа максимума Понтрягина для оптимального проектирования цилиндрических оболочек из жестко-пластического материала. — В кн.: Успехи механики деформирующих сред: К 100–летию со дня рождения Б. Г. Галеркина. [Сб. статей]. М., 1975, с. 340–349. — Библиогр.: 7 назв.

Люстерник Л. А. Лев Семёнович Понтрягин. — Вестник АН СССР, 1938, № 11/12, с. 38–40.

Люстерник Л. А. Рец. на кн.: Понтрягин Л. С. Основы комбинаторной топологии. М.; Л., 1947. — Сов. кн., 1948, № 6, с. 15–16.

Мальцев А. И. Группы и другие алгебраические системы. — В кн.: Математика, её содержание, методы и значение. М., 1956, т. 3 с. 249, 289.

Мальцев А. И. Рец. на кн.: Понтрягин Л. С. Непрерывные группы. М., 1938. — Изв. АН СССР. Сер. мат., 1941, т. 5, № 6, с. 445–447.

Манучарова Е. [Сообщение А. Лебединского: Перспективы межпланет. полетов на XV Междунар. астронавт. конгрессе… в Варшаве]. — Известия, Моск. веч. вып., 1964, 10 сент.

Марков А. А. Топология. — В кн.: Математика в СССР за 30 лет. 1917–1947. М.; Л., 1948, с. 187–227. — Библиогр. «Библиография трудов Л. С. Понтрягина».

Математика в СССР за сорок лет. 1917–1957. Т. 1. Обзор, статьи. М., 1959, с. 152, 174, 175, 177, 214, 225–227, 266–271, 273–277, 285–288, 290, 512, 530, 531, 550, 647, 686, 925.

Математика, механика, процессы управления. — В кн.: Наука и человечество: Междунар. ежегодник, 1978. М., 1978, с. 328.

Мищенко Е. Ф. Понтрягин Лев Семёнович. — В кн.: БСЭ. 3-е изд., 1975, т. 20, с. 353, портр. — Библиогр.: 7 назв.

Моисеев Н. Н. Принцип максимума Л. С. Понтрягина. — В кн.: Моисеев Н. Н. Элементы теории оптимальных систем. М., 1975, с. 45–79.

Нагибин Ф. Ф. Математическая шкатулка, 2-е изд. М., 1961, с. 4–5, портр.

Нагибин Ф. Ф. Математическая шкатулка. М., 1958, с. 4–5, портр.

Нагибин Ф. Ф. Математическая шкатулка, 3-е изд. М., 1964, с. 4–5, портр.

Наркевич А. Победа математика Понтрягина. — В кн.: Наркевич А. На светлом пути: Очерки и зарисовки о жизни и деятельности незрячих. М., 1951, с. 43–47.

Наркевич А. Победа математика Понтрягина. — Техника — молодежи, 1950, № 3, с. 21–22, портр.; Мецниереба да техника, 1950, № 6, с. 14–17. — На груз. яз.

Никольский М. С. Прямые методы Л. С. Понтрягина в дифференциальных играх преследования. — В кн.: Успехи теории игр.: Тр. II Всесоюз. конф. по теории игр. (Вильнюс, 1971). Вильнюс, 1973, с. 220–222. — Рез. на англ. яз. Библиогр.: 6 назв.

Новиков С. П. Характеристические классы Понтрягина. — В кн.: Тезисы докладов по приглашению: [Междунар. конгресс математиков]. М., 1966, с. 158–159. — Библиогр.: 5 назв.

Носоченко В. П. О численном решении одного класса задач оптимального управления по быстродействию с помощью принципа максимума Л. С. Понтрягина. — Упр. системы, 1974, вып. 13. Исследования по экстремальным задачам, с. 58–64. — Библиогр.: 4 назв.

[О жизни и деятельности Л. С. Понтрягина]. — Математика в школе, 1976, № 3, с. 68.

[О работах Л. С. Понтрягина]. — В кн.: Московский университет за пятьдесят лет Советской власти. М., 1967, с. 78, 134, 161, 165, 167–169, 176, 702, 704.

Пантрагін Леу Сямёнавич. — В кн.: Беларус. сав. энцыкл., 1975, т. 8, с. 84.

Петровский И. Г. [О поведении интегральных линий на плоскости, составленных А. Андроновым вместе с Л. Понтрягиным]. — В кн.: Математика, её содержание, методы и значение. М., 1956, т. 2, с. 46.

Плотников В. А., Климчук Т. С. Усреднение уравнений Л. С. Понтрягина в задачах оптимального управления. — Динамика систем, 1976, вып. 10, с. 97–109. — Библиогр.: 8 назв.

[Поздравление Л. С. Понтрягину от редколлегии журнала «Математический сборник» в связи с 70–летием со дня его рождения]. — Мат. сб., 1978, т. 107, вып. 4, на вкл. л., портр.

Понтрягин Л. С. Краткое жизнеописание Л. С. Понтрягина, составленное им самим. — Успехи мат. наук, 1978, т. 33, вып. 6, с. 7–21.

Понтрягин Л. С. Моя научная работа. — Моск. ун-т, 1938, 11 нояб.

Понтрягин Лев Семёнович. — В кн.: Биографический словарь деятелей естествознания и техники. М., 1959, т. 2, с. 139. — Библиогр.: 8 назв.

Понтрягин Лев Семёнович. — В кн.: БСЭ. 2-е изд., 1955, т. 34. с. 149, портр. — Библиогр.: 4 назв.

Понтрягин Лев Семёнович. — В кн.: БСЭ. 1940, т. 46, с. 415, портр.

Понтрягин Лев Семёнович. — В кн.: 220 лет Академии наук СССР: Справоч. книга. М.; Л., 1945, с. 112.

Понтрягин Лев Семёнович. — В кн.: Ежегодник БСЭ. 1959. М., 1959, с. 651.

Понтрягин Лев Семёнович. — В кн.: Ежегодник БСЭ. 1970. М., 1970, с. 599.

Понтрягин Лев Семёнович. — В кн.: Ежегодник БСЭ. 1963. М., 1963, с. 583.

Понтрягин Лев Семёнович. — В кн.: Енциклопедия. София, 1974, с. 641.

Понтрягин Лев Семёнович. — В кн.: Кратка бълг. енцикл. 1967, т. 4, с. 204.

Понтрягин Лев Семёнович. — В кн.: МСЭ. 2-е изд., 1939, т. 8, с. 494–495.

Понтрягин Лев Семёнович. — В кн.: МСЭ. 3-е изд., 1959, т. 7, с. 418, портр.

Понтрягин Лев Семёнович. — В кн.: Незрячие деятели науки и культуры: Биобиблиографический указатель. Т. 4. Незрячие учёные. Изобретатели. (Физико — математические и технические науки). М., 1981, с. 149–150. — Библиогр. «Научные работы Л. С. Понтрягина».

Понтрягин Лев Семёнович. — В кн.: Сов. энцикл. словарь, 1980, с. 1051.

Понтрягин Лев Семёнович. — В кн.: Энцикл. словарь: В 2-х т., 1964, т. 2, с. 232.

Понтрягин Лев Семёнович. — В кн.: Энцикл. словарь: В 3-х т., 1954, т. 2, с. 703.

Понтрягін Лев Семёнович. — В кн.: Укр. рад. енцикл., 1963, т. 11, с. 388, портр.

Портер Б. Академик Лев Семёнович Понтрягин: Речь, произнесенная по случаю вручения Л. С. Понтрягину диплома почет. доктора Салфордского ун-та в июне 1977 г.: Пер. с англ. — Успехи мат. наук, 1978, т. 33, вып. 6, с. 3–5, портр.

После выступления «Коммуниста»: «О математике и качестве её преподавания». [Отклики на статью Л. С. Понтрягина, опубл. в журн. «Коммунист», 1980, № 14]. — Коммунист, 1980, № 18, с. 119–121.

Поэтические будни математики: Ты выбираешь профессию: [Беседа]. — НТО СССР, 1966, Т. 1, с. 48–51.

Присвоение звания Героя Социалистического Труда советским учёным: [Л. С. Понтрягину]. — Успехи мат. наук, 1969, т. 24, вып. 2, с. 244.

[Присуждение Л. С. Понтрягину премии им. Н. И. Лобачевского за цикл работ по дифференцируемым многообразиям]. — Вестник АН СССР, 1967, № 3, с. 226, портр.

Проскуряков И. В., Гладков Н. А. Школа московских топологов. — Моск. ун-т, 1940, 8 мая.

Розов Н. Реальность математических абстракций: [О работах Л. С. Понтрягина по оптимальному управлению.] — НТО СССР, 1962, № 10, с. 15–17, портр.

Розоноэр Л. И. Принцип максимума Л. С. Понтрягина в теории оптимальных систем. II. — Автоматика и телемеханика, 1959, т. 20, № 11, с. 1441–1458. — Рез. на англ. яз.

Серебровская Е. К. Лев Семёнович Понтрягин. — В кн.: Серебровская Е. К. Опыт внеклассной работы по математике в 5–7 классах. М., 1954, с. 130–131.

Смышляев В. К. Две судьбы. — В кн.: Смышляев В. К. О математике и математиках. Йошкар-Ола, 1962, с. 12–18.

Смышляев В. К. Две судьбы. — В кн.: Смышляев В. К. О математике и математиках: (Очерки и рассказы). Йошкар-Ола, 1968, с. 168–174.

Смышляев В. К. Победа воли. — В кн.: Смышляев В. К. О математике и математиках: Очерки, 2-е изд., перераб. и доп. Йошкар-Ола, 1977, с. 176–181.

[Список трудов Л. С. Понтрягина]. — В кн.: Математика в СССР, 1958–1967. Т. 2. Бибиблиография. Вып. 2. М., 1970, с. 1069–1070.

[Список трудов Л. С. Понтрягина]. — В кн.: Математика в СССР за 40 лет, 1917–1957. Т. 2. Бибиблиография. М., 1959, с. 554–556.

[Список трудов Л. С. Понтрягина]. — В кн.: Математика в СССР за 30 лет, 1917–1947. М.; Л., 1948, с. 172, 235–236, 462, 569, 691, 976, 1017.

[Список трудов Л. С. Понтрягина]. — В кн.: Мировая математика за 10 лет (1953–1963 гг.). М., 1971, т. 3, с. 343.

[Список трудов Л. С. Понтрягина]. — В кн.: Мировая математика за 10 лет (1953–1963 гг.). М., 1966, т. 1, с. 507.

[Список трудов Л. С. Понтрягина]. — In: Author index of Mathematical Reviews, 1940–1959. Vol. 1–20. Part 2. Providence, 1961, p. 462–463.

[Список трудов Л. С. Понтрягина]. — In: Author index of Mathematical Reviews, 1960–1964. Vol. 21–28. Part 2. Providence, 1966, p. 281.

[Список трудов Л. С. Понтрягина с 1927 по 1932 год]. — В кн.: Наука в СССР за 15 лет (1917–1932): Математика. М.; Л., 1932, с. 222.

Тэсс Т. В гостях у профессора Понтрягина. — Известия, 1938, 4 февр.

Учёные АН СССР — Герои Социалистического Труда: [Л. С. Понтрягин]. — Вестник АН СССР, 1969, № 5, с. 122, портр.

Хонякова И. Коммунистическая аудитория: [О работе Л. С. Понтрягина в Моск. ун-те]. — Студ. меридиан, 1981, № 9, с. 10–12.

Чистяков В. Д. Лев Семёнович Понтрягин. — В кн.: Чистяков В. Д. Рассказы о математиках, 2-е изд., испр. и доп. Минск, 1966, с. 369–373.

Чистяков В. Д. Лев Семёнович Понтрягин. — В кн.: Чистяков В. Д. Рассказы о математиках. Минск, 1963, с. 115–117, портр.

Шатулина Л. Победа воли: [К присуждению Л. С. Понтрягину Ленинской премии]. — Культура и жизнь, 1963, № 1, с. 12–14, портр.

Lumiste U. Akademik Lev Pontrjagin 60–aastane. — In: Matemaatika ja kaasaeg. XVI. Abimaterjale matemaatika öpetajatele ja oppijatele. Tartu, 1969, Ik. 180–181.

Pontriagin Lev Semenovich. — In: Who's who in Soviet science and technology / Сотр. I. Telberg, Ph. D. 2nd ed. rev. and enl. New York, 1964, p. 166.

Pontrjagin L. S. — In: Brockhaus Enzykl., 1972, Bd. 14, S. 807.

Pontrjagin L. S. — In: Meyers Lexikon. A — Z. Leipzig, 1974, S. 734.

Pontrjagin L. S. — In: Meyers Taschenlexikon. A — Z. Leipzig, 1968, S. 647.

Pontrjagin Lev Semenovich. — In: Uj magyar lexikon. Budapest, 1961, k. 5, 460. old.

Pontrjagin Lev Semenovich. — In: World who's who in science: A biographical dictionary of notable scientists from antiquity to the present, 1st ed. / Ed. A. G. Debus. Chicago: Marquis who's who, 1968, p. 1361.

Pontryagin Lev Semyonovich. — In: The International who's who. — 22–42 ed. 1958–1979. London: Europa publ., 1958–1978.

Pontryagin Lev Semyonovich. — In: Who's who in the world, 2nd ed. 1974–1975. Chicago: Marquis who's who, 1973, p. 795.

Turkevich J. Soviet men of science: Academicians and corresponding members of the Academy of sciences of the URSS. Princeton: D. Van Nostrand Comp., 1963, p. 298–299.

Turkevich J., Turkevich L. B. Prominent scientists of Continental Europe. New York: Am. Elsevier Publ. Comp., 1968, p. 194.

Избранные статьи и выступления

О моих работах по топологии и топологической алгебре

Труды Мат. института АН СССР. — 1984. — Т. 168. — С. 236–249.
§ 1. Теорема двойственности и топологическая алгебра
Свою работу по топологии я начал ещё студентом Московского университета и опубликовал две научные работы[57] [58], связанные с теоремой двойственности Александера (Alexander[59]). Третьей моей работой была дипломная работа[60], в которой я сильно усовершенствовал две предыдущие.

Для того чтобы рассказать об этих трёх работах, я должен объяснить прежде всего, что такое теорема двойственности Александера. Всем хорошо известна теорема Жордана о том, что замкнутая кривая, расположенная на плоскости без самопересечения, разбивает плоскость ровно на две части, внутреннюю и внешнюю. Далеко идущим обобщением этой простой теоремы Жордана, которая, однако, доказывается не просто, является теорема двойственности Александера. Теорему двойственности Александера можно сформулировать только на основе введённых Пуанкаре циклов и гомологий между ними.

Первоначально Пуанкаре рассматривал циклы и гомологии между ними в многообразиях наглядно геометрически, но затем был вынужден ввести триангуляцию многообразий, и тем самым открыл путь для переноса понятий циклов и гомологий на комплексы.

Линейную форму ориентированных r-мерных симплексов комплекса K, взятых с некоторыми коэффициентами, стали называть в дальнейшем r-мерной цепью. При этом коэффициентами могут служить фактически элементы произвольной коммутативной аддитивной группы Γ. Обычно берётся аддитивная группа целых чисел или группа вычетов по модулю m. Определяется граница цепи, причём границей r-мерной цепи является (r–1) — мерная цепь. Если граница цепи равна нулю, то цепь называется циклом. Цикл называется гомологичным нулю, если он является границей некоторой цепи. Два цикла считаются гомологичными между собой, если их разность гомологична нулю. Таким образом, все r-мерные циклы комплекса K разбиваются на классы попарно гомологичных. Эти классы естественно образуют коммутативную аддитивную группу. Пуанкаре рассматривал только целочисленные коэффициенты и назвал число линейно независимых элементов этой группы числом Бетти, а числа, характеризующие подгруппу, состоящую из элементов конечного порядка, — коэффициентами кручения комплекса. Позже всю группу стали называть r-мерной группой гомологий комплекса K и обозначать через HΓr(K).

Если группа гомологий рассматривается по простому модулю p, то число её независимых элементов по модулю p называют числом Бетти по модулю p. Для непростого модуля m число Бетти определить невозможно. В теореме двойственности Александера речь идёт о числе Бетти по mod 2. Она формулируется следующим образом.

Пусть K — комплекс, криволинейно, но без самопересечений, расположенный в n-мерном евклидовом пространстве Rn. Тогда число Бетти P2r(Rn\K) no mod 2 размерности r пространства Rn\K равно числу Бетти P2n — r–1(K) по mod 2 размерности n — r–1 комплекса K.

В частном случае, когда K есть комплекс, гомеоморфный окружности, a Rn есть плоскость R2, r=0, теорема двойственности Александера превращается в теорему Жордана.

Доказательство теоремы двойственности Александера опирается на большое количество тонких геометрических конструкций. Появление её в 20-х годах было большим событием в области топологии.

Примерно в то же самое время, когда я познакомился с теоремой двойственности Александера, я познакомился также и с понятием коэффициента зацепления Брауэра.

Коэффициент зацепления был определён Брауэром для двух замкнутых ориентированных, т. е. определённым образом направленных замкнутых кривых, расположенных в трёхмерном пространстве R3 без взаимопересечения. Он определялся или как интеграл и тогда имел вполне определённый электротехнический смысл, или геометрически как алгебраическое число точек пересечения плёнки, натянутой на одну из замкнутых кривых, с другой замкнутой кривой. Коэффициент зацепления легко определяется для двух не пересекающихся между собой циклов размерности r и n — r–1, расположенных в евклидовом пространстве Rn. Он есть целое число, если циклы берутся с целочисленными коэффициентами, и вычет по mod m, если циклы берутся по mod m.

В своей первой опубликованной работе я усилил теорему двойственности Александера и придал ей новый смысл, использовав коэффициенты зацепления. Мой результат можно формулировать следующим образом:

Пусть K — комплекс, криволинейно, но без самопересечений, расположенный в евклидовом пространстве Rn размерности n. Если zr — произвольный r-мерный, отличный от нуля класс гомологий пространства Rn\K, то в комплексе K найдётся такой класс гомологий zn — r–1 размерности n — r–1, что коэффициент зацепления между классами zr и zn — r–1 отличен от нуля. Аналогично, если zn — r–1 — некоторый отличный от нуля класс гомологий комплекса K, то в пространстве Rn\K найдется класс гомологий zr размерности r, коэффициент зацепления которого с классом zn — r–1 отличен от нуля. Всё делается по mod 2.

Эта моя теорема устанавливала алгебраическую связь между группой гомологий H2r(Rn\K) пространства Rn\K и группой гомологий HΓr(K) комплекса K, которую я стал называть двойственностью. Из двойственности групп вытекал непосредственно и их изоморфизм, а следовательно, и теорема двойственности Александера. Хотя из двойственности групп и вытекает их изоморфизм, но изоморфизм этот не является единственным естественно определённым изоморфизмом. Таким образом, двойственность есть нечто другое, чем изоморфизм. Такую же двойственность легко установить между группами по mod m. Из неё также вытекает изоморфизм, однако этот изоморфизм не является естественно определённым и единственным. Таким образом, мой результат придал теореме двойственности Александера новый алгебраический смысл.

Значение моего результата заключалось также и в том, что вместо чисто негативного понятия негомологичности цикла нулю выступало новое позитивное понятие зацеплённости цикла с другим. Этот позитивный характер результата делает его эффективным средством исследований. Следует отметить, что при доказательстве своего результата я использовал все геометрические конструкции Александера.

Во второй своей работе я рассматривал комплекс K, криволинейно, но без самопересечений, расположенный в n-мерном многообразии Mn, а не в евклидовом пространстве Rn. Задача ставилась прежняя: изучить группы гомологий пространства Mn\K.

Вложение комплекса K в многообразие Mn влечёт за собой гомоморфизм группы гомологий комплекса K в группу гомологий многообразия Мn. Ядро этого гомоморфизма размерности n — r–1 обозначим через Ĥ2n — r–1(Mn\K). Точно так же включение области Mn\K в Mn влечёт гомоморфизм группы гомологий Mn\K в группу многообразия Mn. Ядро этого гомоморфизма мы обозначим через Ĥ2r(Mn\K).

Во второй моей опубликованной работе устанавливалась двойственность между группами Ĥ2n — r–1(Mn\K) и Ĥ2r(Mn\K), осуществляемая при помощи коэффициентов зацепления. Делается это по mod 2. Кроме того, было установлено, при каких условиях класс гомологий многообразия Mn содержит цикл, не пересекающийся с K. Оказалось, что такими являются те классы гомологий, индексы пересечения которых с любыми циклами комплекса K дополнительной размерности равны нулю. Это было сделано по mod 2. Два этих результата давали достаточно полную информацию о числах Бетти по mod 2 многообразия Mn\K. Во второй своей работе я вновь использовал тонкие геометрические конструкции Александера.

В дипломной работе мной была сильно усовершенствована вторая работа как в алгебраическом, так и в геометрическом отношениях. В ней я обошёл геометрические трудности, рассматривая лишь прямолинейные комплексы, составленные из подразделений первоначальной триангуляции многообразия Mn, и для установления двойственности использовал барицентрические звёзды этих подразделений, как это делал Пуанкаре, отчего произошло сильное геометрическое упрощение. Переход к криволинейному комплексу осуществлялся путём аппроксимации его прямолинейными комплексами. Алгебраической основой исследования являлась двойственность между цепями, составленными из симплексов, и цепями, составленными из барицентрических звёзд. Всё делалось с целочисленными коэффициентами и по произвольному mod m. Вторая часть моего результата приобрела самостоятельное существование и стала называться теоремой о снятии цикла. В ней утверждалось, что для цикла многообразия Mn, индекс пересечения которого с каждым циклом из комплекса K равен нулю, существует гомологичный ему цикл, расположенный вне K. Теорема о снятии цикла позволила, в частности, дать оценку тонкого гомотопического инварианта категории многообразия Mn, введённого Люстерником и Шнирельманом для оценки числа замкнутых траекторий на многообразии гомеоморфном сфере. Определение категории многообразия, данное Люстерником и Шнирельманом, носило сугубо негативный характер, и потому вычисление её было очень затруднительным. Оценка её снизу при помощи теоремы о снятии цикла давала эффективную возможность находить категорию многообразия.

Для того чтобы рассказать о следующей своей существенной работе, связанной с теоремой двойственности Александера, остановлюсь на структуре группы Hr(K) комплекса K, построенной при помощи целых коэффициентов. Возьмём в этой группе подгруппу Hr(K), составленную из элементов конечного порядка. Тогда группа Hr(K) распадается в прямую сумму некоторой группы Lr(K) и группы Hr(K). Группа Lr(K) представляет собой прямую сумму конечного числа свободных циклических групп. Число их и есть число Бетти, определённое Пуанкаре. Числовые инварианты группы Hr(K) были названы Пуанкаре коэффициентами кручения.

В моей дипломной работе было установлено, в частности, что если комплекс K расположен в евклидовом пространстве Rn, то группы Ln — r–1(K) и Lr(Rn\K) двойственны между собой посредством коэффициентов зацепления, являющихся целыми числами, но группа Hr(Rn\K) двойственна группе Hn — r–2(K). Таким образом прямые слагаемые Lr(Rn\K) и Hr(Rn\K) однозначно определены комплексом K и не зависят от его расположения в пространстве Rn. В то время как я занимался этими вопросами, уже была определена группа гомологий произвольного компактного метрического пространства F по любому полю коэффициентов, так же как по целочисленному полю коэффициентов. Мне показалось, что для завершения проблемы двойственности необходимо установить, что если компактное множество F расположено в евклидовом пространстве Rn, то целочисленная группа гомологий его дополнения Rn\F есть инвариант самого множества F, а не зависит от его расположения в Rn. Трудность заключалась в том, что группа Hr(Rn\F) уже не была группой с конечным числом образующих и не распадалась в прямую сумму свободной группы и группы кручений, а потому не могла быть вычислена таким же образом, как это было сделано с комплексом. Я решил эту задачу, совершив очень нетривиальное действие, приняв за коэффициенты преобразований групп гомологий компактного множества F не целые числа, не вычеты по mod m, а совершенно новую группу K. Определение её следующее:

K есть фактор-группа аддитивной группы действительных чисел по подгруппе целых чисел. Таким образом, K представляет собой аддитивную запись группы вращения окружности и является топологической группой. Приняв за коэффициенты при построении группы гомологий компактному множеству F элементы группы K, яполучил саму группу гомологий HKr(F) в виде компактной коммутативной топологической группы. Результат был следующим:

Пусть F — компактное подмножество n-мерного евклидова пространства Rn. HKn — r–1(F) — группа гомологий размерности n — r–1 компакта F, построенная при помощи коэффициентов из группы K. Через Hr(Rn\F) обозначим r-мерную группу гомологий пространства Rn\F, построенную при помощи целочисленных коэффициентов. Тогда группы HKn — r–1(F) и Hr(Rn\F) двойственны между собой, причём двойственность определяется коэффициентами зацепления, которые являются элементами группы K. Таким образом, каждый элемент группы Hr(Rn\F) является гомоморфизмом группы HKn — r–1(F) в группу K, т. е. характером группы HKn — r–1(F). Точно так же каждый элемент группы HKn — r–1(F) является гомоморфизмом группы Hr(Rn\F) в группу K. Таким образом, я показал, что каждая из двух рассматриваемых групп, находящихся в соотношении двойственности, является группой характеров для другой. Этот результат представляет собой очень интересный алгебраический факт, который привёл меня к постановке нового вопроса. Является ли каждая компактная коммутативная группа группой характеров некоторой дискретной коммутативной группы[61]?

Сейчас мне совершенно неясно, действительно ли этот вопрос возник в результате получения теоремы двойственности Александера для компактных подмножеств евклидова пространства. Трудно было прийти к мысли о взятии за коэффициенты элементов группы K и построении группы гомологий компактного метрического пространства в виде компактной топологической коммутативной группы, не имея понятия о топологических группах. Вероятнее всего, я пришёл к мысли об использовании элементов группы K в роли коэффициентов, уже имея какое-то представление о компактных коммутативных топологических группах и их характерах. Без этого использование группы K для коэффициентов кажется психологически неоправданным и непонятным скачком.

К проблемам топологической алгебры я подошёл ещё и совершенно с другой стороны. Именно, я доказал, что всякое связное локально-компактное тополого-алгебраическое тело изоморфно либо полю действительных чисел, либо полю комплексных чисел, либо телу кватернионов. Других возможностей нет. Этот результат имеет глубокий методологический смысл. Он показывает нам, что никаких объектов, аналогичных действительным и комплексным числам, не существует. Именно поэтому действительные и комплексные числа лежат в основе математического анализа. Этот результат был ответом на вопрос, поставленный А. Н. Колмогоровым. Случай коммутативного тела был разобран мной очень быстро, в течение недели или двух, что поразило Колмогорова, который сперва даже не поверил, что я смог с этим справиться. Но случай некоммутативного тела дался очень трудно. Я занимался им около года и разработал приёмы, которые позволили мне в дальнейшем изучить не только компактные, но и локально-компактные коммутативные группы.

Занимаясь топологической алгеброй, я изучил также компактные, вообще говоря, некоммутативные группы. Именно, доказал, что каждая такая группа является в некотором смысле пределом последовательности групп Ли[62].

Для доказательства того, что каждая компактная коммутативная группа Γ является группой характеров дискретной группы, достаточно было доказать, что, каков бы ни был отличный от нуля её элемент a, всегда существует такой гомоморфизм группы Γ в K, при котором элемент a не переходит в нуль. Для того чтобы изучить структуру компактной, вообще говоря, некоммутативной группы, достаточно было показать, что для каждого отличного от 1 элемента a этой группы существует гомоморфизм этой группы в некоторую группу Ли, при которой элемент a не переходит в 1.

При доказательстве этих фактов мной были использованы замечательный результат венгерского математика Хаара, который построил инвариантную меру на локально-компактных топологических группах, а также теория Германа Вейля линейных представлений компактных групп Ли, который использовал инвариантную меру на этих группах для нахождения представления групп Ли.

Получив результаты в топологической алгебре и изучив хорошо эту область, включая группы Ли, я пришёл к мысли написать монографию под названием «Непрерывные группы»[63], что и выполнил за два года. В монографию я включил не только свои собственные результаты по топологическим группам и по топологическим телам, но и теорию групп Ли. Книга скоро нашла широкое признание как в Советском Союзе, так и за границей — она была очень быстро переведена на английский язык в Америке по инициативе Лефшеца[64].

Занимаясь теоремой двойственности Александера, я заинтересовался её локальной формой, связанной с теорией размерности. Существовавшее в то время определение размерности компактного метрического пространства F носило чисто негативный характер. Оно выглядит следующим образом:

Если существует покрытие множества F некоторыми множествами, удовлетворяющее определённым условиям, то размерность этого множества не больше чем r. Таким образом, можно было эффективно установить, что размерность множества не превосходит r, но не было никакого средства установить, что она не меньше r. В дальнейшем так определённую размерность я буду называть обычной. П. С. Александров сделал первую попытку преодолеть это обстоятельство, дав положительное определение размерности при помощи гомологий. Именно, он определил размерность множества F по mod 2. Это определение размерности требовало существования в множестве F некоторой плёнки по mod 2, т. е. носило положительный характер. Александров выдвинул гипотезу, что обычная размерность эквивалентна гомологической размерности по mod 2. Я сразу увидел, что таким образом, как по mod 2, размерность можно определить по любому другому модулю. И сразу же построил множества F1 и F2, каждое из которых имело обычную размерность, равную 2[65]. F1 имело размерность 2 по mod 2 и размерность 1 по mod 3, а множество F2 имело размерность 2 по mod 3 и 1 по mod 2. Таким образом, полностью исключалась эквивалентность обычной размерности с гомологической по какому бы то ни было модулю. Эти же два множества F1 и F2, как я показал, обладали тем замечательным свойством, что, имея оба обычную размерность, равную 2, они в своем произведении давали множество F1×F2 размерности 3, что противоречило существовавшей гипотезе о том, что при перемножении множеств обычные размерности складываются.

Александров и я, оба независимо друг от друга, занялись проблемой гомологической характеризации обычной размерности, т. е. нахождения для неё положительной формы. Но мы подходили к задаче с двух различных позиций. Александров искал внутреннее гомологическое определение размерности, эквивалентное обычной, а я пользовался расположением множества F в евклидовом пространстве Rn. Моя гипотеза заключалась в том, что множество F обычной размерности r, расположенное в Rn, в некоторой своей точке a образует гомологическое препятствие размерности n — r–1. Именно, я стремился доказать, что в шаре H произвольного малого радиуса с центром в точке a можно найти цикл z размерности n — r–1 с целочисленными коэффициентами, расположенный в H\F и негомологичный нулю в этом пространстве. Из этой теоремы, если бы она была доказана, сразу можно было бы извлечь и внутреннюю гомологическую характеристику обычной размерности. Я стал пытаться доказать это предложение.

Для двумерного множества F, расположенного в пространстве R3, оно довольно быстро было доказано мной и Франклем независимо друг от друга при помощи одной интересной конструкции, относящейся к узлам, расположенным в трёхмерном пространстве. Доказанное нами предложение означало, что двумерное множество в трёхмерном евклидовом пространстве локально разбивает это пространство по крайней мере на две части. Следующим шагом должно было быть доказательство того, что (n–1) — мерное множество F, расположенное в n-мерном евклидовом пространстве Rn, локально разбивает его также по крайней мере на две части. Эту теорему очень остроумно доказал Франкль. Я стал пытаться доказать теорему о препятствии для любой размерности r, идя по пути, намеченному мной и Франклем, и при этом столкнулся с некоторыми гомотопическими проблемами, которые стали предметом моих дальнейших занятий. Теорему о препятствии я доказать не сумел. Внутреннюю гомологическую характеристику обычной размерности получил П. С. Александров, и из неё следовало моё предложение о препятствии.

По теории размерности мной была сделана ещё одна работа, заслуживающая упоминания, не связанная непосредственно с гомологическими проблемами. Я доказал, что каждое компактное метрическое пространство обычной размерности r может быть гомеоморфно отображено в евклидово пространство размерности 2r+1[66].


§ 2. Вычисление гомологий некоторых конкретных многообразий
Найти число Бетти конкретного многообразия при помощи триангуляции, т. е. при помощи разбиения многообразия на симплексы, является делом совершенно нереальным в силу чудовищной громоздкости. Для решения этой задачи нужно искать другие пути, связанные со способом задания многообразий. Одну такую интересную задачу я решил в 1935 г.[67]. Она была сформулирована Картаном в его докладе в Москве (1934 г.). Он предложил найти числа Бетти всех простых компактных групп Ли и предложил для решения свой алгебраический метод внешних форм. Простые группы Ли расклассифицированы, они составляют четыре основных серии и, кроме того, пять специальных особых групп. Я нашёл числа Бетти компактных групп Ли, входящих в четыре основные серии, пользуясь совсем другим методом, чем тот, который был предложен Картаном. Способ этот связан со следующей конструкцией Морса.

На некотором гладком многообразии M Морс рассматривает дифференцируемую функцию f (x) точки x этого многообразия. Точка a многообразия M называется критической точкой функции f (x), если в этой точке все первые производные функции f (x) обращаются в нуль. Изучению критических точек посвящена работа Морса. Морс рассматривает поверхности уровня функции f (x), т. е. поверхности, определяемые уравнением f (x) = c, где с = const. Проводит на многообразии M траектории, ортогональные к поверхностям уровня. Вдоль этих траекторий можно продеформировать в многообразии M любое подмножество F. При этом только критические точки могут служить препятствием для деформации. Морс рассматривал только такие функции, которые имеют изолированные критические точки.

Моей целью было найти числа Бетти основных четырёх серий компактных групп Ли. Приём мой был приспособлен к изучению серии многообразий Ml, где l — номер многообразия, меняющийся от некоторой постоянной положительной величины до бесконечности. На многообразии Ml, я задал функцию f (x) множества критических точек, которое составляло массивное подмножество многообразия Ml, причём одним из кусков этого массива было многообразие Ml–1. Опишу свой приём для случая, когда Ml есть группа ортогональных матриц порядка l,

x = ||xij ||; i, j = 1…, l.

Функция f (x), заданная мной на Ml, в этом случае создаётся формулой

f (x) = x11.

Массив критических точек этой функции состоит из двух кусков: на одном x11 = f (x) = 1, на другом x11 = f (x) = –1. Первый кусок представляет собой группу Ml–1 ортогональных матриц порядка l–1, а второй является классом смежности этой подгруппы. Обозначим эти куски массива критических точек через Ml–1 и Ml–1. Будем считать, что траектории, ортогональные к поверхностям уровней функции f (x), начинаются на подгруппе Ml–1 и упираются в многообразие Ml–1. Любое компактное подмножество F многообразия Ml, не пересекающееся с Ml–1, можно деформировать вдоль этих траекторий в многообразие Ml–1. Так открывается путь для нахождения чисел Бетти индуктивно по номеру l, начиная с многообразия M3, представляющего собой трёхмерное проективное пространство. Аналогичным образом были изучены и три другие серии компактных групп Ли.

Позже я применил этот приём к многообразию H(k, l), причём многообразие H(k, l) представляет собой совокупность всех k-мерных ориентированных плоскостей евклидова пространства Rk+l размерности k+l, проходящих через некоторую фиксированную точку О. Меняя индекс l, мы получаем серию многообразий, гомологии в которых можно изучать индуктивно. Многообразие H(k, 1) представляет собой, как легко видеть, k-мерную сферу. Мы имеем естественное вложение H(k, l–1) Ì H(k, l). Многообразие H(k, l) было положено мной в основу определения характеристических классов, или так называемых классов Понтрягина, для гладкого многообразия Mk. Таким же способом я изучил гомологии некоторых других серий многообразий. Но важнейшими считаю результаты, относящиеся к четырем сериям простых групп Ли и к серии многообразий

H(k, l); l = 1, 2…

Замечу в заключение, что в некоторых случаях мне было недостаточно только знать, что ортогональные траектории к поверхности уровня существуют, но нужно было вычислить их конкретно. Так, при изучении группы Ml ортогональных матриц надо было конкретно вычислить все траектории, ортогональные к поверхностям уровня, выходящие из единичного элемента подгруппы Hl–1, и посмотреть, где они кончаются на многообразии Ml–1. Таким образом, мне пришлось провести некоторые не вполне простые вычисления.


§ 3. Некоторые задачи гомотопической классификации отображений
Задача гомотопической классификации отображений одного пространства в другое являлась центральной задачей топологии в 1936 г., когда я начал ей заниматься. Чтобы сделать максимально понятными мои результаты в этой области и способ подхода к решению гомотопических задач, выбранный мной, напомню основные определения.

Будем рассматривать непрерывные отображения топологического пространства X в топологическое пространство Y. Обозначим через I числовой отрезок 0 ≤ t ≤ 1 и составим прямое топологическое произведение отрезка I на пространство X, т. е. множество всех пар (t, x), где tÎI, xÎX. Пусть Φ — непрерывное отображение произведения I×X в Y.

Положим Φ(t, x) = φt(x). Отображение φt является отображением пространства X в пространство Y, непрерывно зависящим от параметра t. Говорят, что φt представляет собой непрерывную деформацию отображения φ0 в отображение φ1, а два отображения φ0 и φ1 пространства X в пространство Y считаются гомотопически эквивалентными или гомотопными. Таким образом, все непрерывные отображения пространства X в пространство Y разбиваются на классы гомотопных между собой отображений. Задача гомотопической классификации отображений пространства X в пространство Y заключается в нахождении всех гомотопических классов отображений пространства X в пространство Y. Отображение φ0 считается гомотопным нулю, если отображение φ1 переводит всё пространство X в одну точку пространства Y.

Пытаясь решить задачу о гомологической характеристике обычной размерности множества, я пришёл к задаче гомотопической классификации отображений сферы S k+l размерности k+l в сферу размерности l, где k — неотрицательное число, а l — произвольное натуральное число. К тому времени, как я занялся этой задачей, некоторые результаты уже были получены Хопфом. Именно, он решил задачу для k=0, а также дал целочисленный инвариант отображений трёхмерной сферы S 3 в двумерную сферу S 2. В 1936 г. я решил задачу для k=0 и произвольного l. Именно, доказал, что для l=2 хопфовский инвариант является единственным, а для l>2 существуют только два класса отображений сферы S 1+l в сферу S l. Замечу, что для k=0 Хопф нашёл единственный целочисленный инвариант отображения сферы S l в сферу Sl. Это степень отображения. Таким образом, к самому моменту, как я начал заниматься задачей, все известные случаи сводились к счётному числу класса отображений, а у меня получились только два отображения сферы S1+l в сферу Sl при l>2. Результат показался мне совершенно поразительным. В то же время я занимался задачей для kl=2. Совершив ошибку в вычислениях, я получил неправильный результат, который утверждал, что существует только один класс отображений сферы S 2+l в сферу S l. Позже, когда стал писать полное изложение работы, я исправил ошибку и установил, что число классов отображений сферы S 2+l в сферу S l равно двум. Моё первоначальное решение задачи для k=1, 2 было чудовищно сложно. Постепенно я его упростил. Изложу здесь основные этапы того упрощённого доказательства, которое получилось в конце концов в результате всех моих усилий.

Будем рассматривать отображение произвольного пространства X в сферу S l. Оказывается, что гомотопическую классификацию таких отображений можно локализовать следующим образом. На сфере S l выделим две диаметрально противоположные точки p и q — два полюса. Обозначим через Hε шар с центром в p радиуса ε в сфере S l. Оказывается, что если два отображения f и g пространства X в сферу S l совпадают на Hε, то они гомотопны между собой. Разъясним это высказывание. Обозначим через f –1(Hε) и g–1(Hε) полные прообразы шара Hε в пространстве при отображениях f и g соответственно. Если имеет место равенство

f –1(Hε) = g –1(Hε) = H̃

и для каждой точки x, принадлежащей множеству H̃, имеет место равенство f (x) = g(x), то мы считаем, что отображения f и g совпадают на Hε.

Для доказательства того, что совпадающие на Hε отображения гомотопны между собой, построим такую деформацию φt отображения сферы S l в себя, что φ0 — тождественное отображение сферы S l на себя, а φ1 отображает весь шар Hε на S l и дополнение к нему в точку q. Деформацию φt опишем на одном определённом меридиане, идущем из северного полюса p сферы S l в южный полюс q. Пусть этот меридиан пересекает границу шара Hε в точке a0. Заставим теперь точку a0, равномерно двигаться из положения a0 по меридиану в южный полюс q так, чтобы она прошла этот путь за единицу времени. Одновременно будем растягивать равномерно отрезок [p, a0] так, чтобы он покрыл весь меридиан [p, q], а отрезок [a0q] сжимать так, чтобы он в конце времени сжался в точку q. Определив эту деформацию на каждом меридиане, получим нужную нам деформацию φt. Если отображения f и g совпадают на Hε, то отображения φt(f) и φt(g) при t=0 совпадают соответственно с f и g, а при t=1 совпадают между собой. Таким образом, отображения f и g гомотопны между собой, и наше утверждение доказано.

Локализация даёт возможность перейти к дифференциальному описанию отображений. Для этого будем рассматривать лишь аналитические отображения сферы S k+l на сферу S l. Это возможно, так как каждое непрерывное отображение можно аппроксимировать гомотопически эквивалентным ему аналитическим отображением. Теперь точку p можно выбрать так, что в каждой точке x из f –1(p) функциональная матрица отображения f имеет максимальный ранг, равный l. Возьмем в точке x площадку Nx, ортогональную к Mkf –1(p). Площадка эта отображением f переводится в окрестность точки p взаимно аналитически с невырожденным определителем. Пусть ň1…, ňl — ортонормальная система векторов в точке p сферы S l. Прообраз вектора ňi на площадке Nx обозначим через ňl(x). Таким образом, в каждой точке многообразия Mk задана система линейно независимых векторов ň1(x)…, ňl(x) ортогональных к Mk. Если два отображения f и g таковы, что соответствующие им многообразия Mk совпадают и системы линейно независимых векторов ň1(x)…, ňl(x) также совпадают, то на достаточно малой окрестности Hε эти два отображения f и g близки друг другу по величинам второго порядка и, следовательно, могут быть переведены друг в друга. Отсюда следует, что отображения f и g гомотопны между собой. Ортонормируем теперь систему векторов ň1(x)…, ňl(x) и обозначим полученную в результате этого систему векторов через n1(x)…, nl(x). Многообразие Mk стало оснащённым. Именно, в каждой его точке x задана нормальная к нему ортогональная система векторов n1(x)…, nl(x). Если для двух отображений f и g соответствующие им оснащённые многообразия Mk совпадают вместе с оснащениями, то ясно, что отображения эти гомотопически эквивалентны между собой. Таким образом, вопрос о гомотопической классификации отображений сферы S k+l в сферу S l сводится к классификации, с известной точки зрения, оснащённых многообразий Mk, расположенных в S k+l. От сферы S k+l размерности k+l легко перейти к евклидову пространству Rk+l размерности k+l и заданному в нём оснащённому многообразию Mk. Легко видеть теперь, что, если отображение f0 можно аналитически перевести в отображение f1, оснащённые многообразия M0k и M1k, соответствующие этим отображениям, в некотором смысле эквивалентны друг другу. Именно, они получаются друг из друга путём морсовских перестроек и соответствующих перестроек оснащений. Таким образом, вопрос о классификации отображений сферы M0k на сферу S l свёлся к классификации оснащённых многообразий, расположенных в R k+l[68].

Этот переход от отображений к оснащённым многообразиям даёт возможность легко проклассифицировать отображения сферы S k+l на сферу S l, т. е. заново получить известный результат Хопфа без особенного труда. Этот же способ дал мне возможность классифицировать отображения сфер в случае k=1, 2. До больших значений k мне продвинуться не удалось. При попытке совершить это продвижение я пришёл к понятию характеристических циклов.

Будем считать, что сфера S k+l ориентирована. Тогда и оснащённому многообразию Mk можно приписать некоторую вполне определённую ориентацию, например, следующим образом. Выберем её так, чтобы выписанная после ортонормальной системы n1(x)…, nl(x), она давала положительную ориентацию пространства R k+l. Считая, что сфера S k+l ориентирована, мы можем отказаться от её индивидуализации при определении гомотопности отображений. Ведь мы определили гомотопность отображений для одной и той же сферы S k+l. Теперь мы будем говорить о гомотопности отображений двух различных сфер S0k+l и S1k+l, если обе они ориентированы. Для этого обозначим через φ некоторое гомеоморфное отображение сферы S0k+l на сферу S1k+l, сохраняющее ориентацию. Будем считать, что отображение f0 сферы S0k+l гомотопно отображению f1 сферы S1k+l, если отображения f0 и f1φ сферы S0k+l гомотопны между собой.

Отказ от индивидуализации сферы S k+l нужен для того, чтобы из всех отображений (k+l) — мерных ориентированных сфер в сферу S l составить аддитивную группу классов отображений.

Пусть f1f2 — отображения сферы S1k+l и сферы S2k+l в сферу S l. В сферах S1k+l и S2k+l выберем такие точки a1 и a2, что f1(a1) = f2(a2). Вырежем из сфер S1k+l и S2k+l малые шаровые окрестности K1 и K2 точек a1 и a2. Границы S1k+l–1 и S2k+l–1 этих шаровых окрестностей будем считать ориентированными в соответствии с ориентацией самих сфер. Пусть φ — некоторое гомеоморфное отображение сферы S1k+l–1 на сферу S2k+l–1, при котором положительная ориентация первой сферы переходит в отрицательную ориентацию второй сферы. Изменим теперь отображения f1 и f2 сперва таким образом, чтобы отображения f1 и f2 сферы S1k+l–1 совпадали между собой. Выкинем теперь из сфер S1k+l и S2k+l шаровые окрестности K1 и K2. Оставшиеся части сфер склеим между собой по границам S1k+l–1 и S2k+l–1, идентифицируя точки, соответствующие друг другу при отображении φ. Полученная в результате этого склеивания из сфер S1k+l и S2k+l сфера S3k+l ориентирована и отображена в сферу S l определённым образом. Это отображение обозначим через f3. Гомотопический класс отображений, которому принадлежит отображение f3, по определению считается суммой гомотопических классов отображений f1 и f2. Таким образом, гомотопические классы отображений ориентированных сфер S k+l в сферу S l организованы в коммутативную аддитивную группу. Для получения элемента группы, противоположного тому, который содержит класс отображения f1, достаточно изменить ориентацию сферы S1k+l на противоположную. Если M1k, M2k — оснащённые непересекающиеся многообразия, соответствующие отображениям f1 и f2, то отображению f3, соответствует оснащённое многообразие M3k, получающееся простым объединением M1k и M2k.

Дадим теперь способ построения из класса отображений сферы S k+l в сферу S l некоторого класса отображений сферы S k+l+1 в сферу S l+1. Пусть Mk — некоторое оснащённое многообразие, расположенное в Rk+l. Включим пространство Rk+l в пространство Rk+l+1 и добавим к ортонормальной системе n1(x), n2(x)…, nl(x), заданной в точке x многообразия Mk, ещё один вектор nl+1(x), идущий в пространстве Rk+l+1 перпендикулярно пространству Rk+l. Так полученное оснащённое многообразие M̃k, исходящее из многообразия Mk, определяет класс отображений сферы S k+l+1 в сферу S l+1, который будем называть надстройкой над исходным классом.

Докажем, что при l>k каждый класс отображений (k+l+1) — мерной сферы S k+l+1 в (l+1) — мерную сферу S l+1 является надстройкой. Будем считать, что l>k и пусть M̃k — некоторое оснащённое многообразие, расположенное в пространстве Rk+l. Каждой паре точек (x, y) многообразия M̃k поставим в соответствие направление той прямой, которая проходит через эту пару точек. Мы не исключаем пары вида x=y. Соответствующее ей направление касательно к многообразию Mk. Многообразие всех указанных направлений обозначим через N 2k, так как размерность его равна 2k. Поскольку размерность множества всех направлений, имеющихся в пространстве Rk+l+1, равна k+l и k+l>2k, то найдётся в Rk+l+1 такое направление, что проектирование вдоль него на ортогональное к нему подпространство Rk+l многообразия M̃k не даёт особенностей. Проектирование многообразия M̃k на многообразие Mk можно осуществить в форме непрерывной деформации, в результате которой ортонормальная система, имеющаяся на M̃k, перейдёт в некоторую ортонормальную систему на многообразии Mk.

Таким образом, каждой точке x многообразия Mk соответствует ортонормальная система n1(x)…, nl+1(x). Теперь мы непрерывно продеформируем эту ортонормальную систему так, чтобы вектор nl+1(x) стал вектором n, нормальным пространству Rk+l. Координаты единичного вектора n в ортонормальной системе n1(x)…, nl+1(x) обозначим через ξ1(x)…, ξl+1(x). Координаты вектора nl+1(x) в этой ортонормальной системе суть (0, 0…, 0, 1). Координаты ξ1(x)…, ξl+1(x) определяют точку n(x) в единичной сфере Ωl; n(x) есть отображение многообразия Mk в сферу Ωl. Поскольку l>k отображение n можно продеформировать в одну точку nl+1(x). Пусть φt(x) — эта деформация. Будем считать, что φ0(x) есть точка nl+1(x), а φ1(x) = n(x). Деформация φt(x) даёт движение точки nl+1(x) в точку n(x). Это движение вектора nl+1(x) можно распространить на движение всей ортонормальной системы.

Таким образом, мы продеформировали исходную ортонормальную систему n1(x), n2(x)…, nl+1(x), таким образом, что последний вектор её стал нормальным к подпространству R k+l, и потому полученное нами оснащённое многообразие Mk является надстройкой.

Аналогично доказывается, что если l>k+1 и две надстройки дают гомофонически эквивалентные отображения, то исходные оснащённые многообразия также дают гомотопически эквивалентные отображения.

Итак, установлено, что при l>k оснащённое многообразие Mk, расположенное в Rk+l+1, эквивалентно надстройке Mk, расположенной в Rk+l, и что при l>k+1 эквивалентность таких двух надстроек равносильна эквивалентности оснащённых многообразий. Таким образом, группа отображений сферы S k+l в сферу S l стабилизируется при lk+2. Группа отображений сферы S 2k+2 на S k+2 является фактор-группой отображений сферы S 2k+1 на сферу S k+1. В частности, при k=1 группа отображений сферы S 3 на сферу S 2 является свободной циклической группой, а группа отображений S l+1 в S l при l>2 — циклическая второго порядка.

Постараюсь дать здесь объяснение причины этого явления. Пусть R2 — плоскость, лежащая в евклидовом пространстве Rl+1, M1 — единичная окружность с центром в точке O в плоскости R2. Обозначим через n10(x) единичный вектор, выходящий из точки x окружности M1, направленный перпендикулярно к ней наружу и лежащий в плоскости R2, а через n2, n3…, nl, обозначим некоторую ортонормальную систему векторов, перпендикулярных к R2 и расположенных в Rl+1. Если эти векторы, параллельно перенесённые в точку x, обозначить через n20(x)…, nl0(x), то окружность M1 с ортонормальной системой n10(x)…, nl0(x) представляет собой одномерное оснащённое многообразие. Пусть теперь n1(x), n2(x)…, nl(x) — некоторое произвольное оснащение многообразия M1. Переход от ортонормальной системы n10(x), n20(x)…, nl0(x) к системе n1(x), n2(x)…, nl(x) даётся ортогональной матрицей порядка l, которую мы обозначим через h(x); h даёт нам отображение окружности M1 в группу H1 ортогональных матриц порядка l. H2 представляет собой окружность, и мы имеем счётное число классов отображений окружности M1 в окружность H2. В случае l>2 имеются только два класса отображения окружности M1 в группу Hl. Этим и объясняется тот факт, что группа классов отображений S 3 в S 2 есть свободная циклическая, а группа отображений S l+1 в S l при l>2 — циклическая второго порядка.


§ 4. Характеристические классы гладких многообразий[69]
После того как я установил, что оснащённые многообразия играют важную роль в гомотопической теории, я занялся многообразиями, гладко расположенными в евклидовом пространстве. Первый вопрос, который здесь естественно возникает, заключается в следующем: при каких условиях многообразие Mk, расположенное гладко в евклидовом пространстве Rk+l, может быть оснащено? В каждой точке x многообразия Mk проведём полную нормаль Nxl к многообразию Mk в евклидовом пространстве Rk+l. В каждом отдельном евклидовом пространстве Nxl при фиксированном x, конечно, можно выбрать ортонормальную систему из l векторов. Но можно ли выбрать эти ортонормальные системы в каждом Nxl так, чтобы они непрерывно зависели от x, непосредственно не видно и, как показывают примеры, не всегда можно. Таким образом, возникла задача какого-то исследования совокупности всех нормалей Nxl в точках многообразия Mk. От нормали естественно было перейти к касательным. В каждой точке x ориентированного многообразия Mk проведём касательную к многообразию Mk плоскость Tx размерности k. Для того чтобы изучить совокупность всех нормалей Nxl, можно изучать совокупность всех касательных Tx. Для этого изучения я рассмотрел многообразие H(k, l), состоящее из всех k-мерных ориентированных плоскостей пространства Rk+1, проходящих через заданную точку О, и поставил в соответствие каждой касательной плоскости Tx плоскость Т(x) размерности k, проходящую через О и параллельную Tx. Функция Т(x), ставящая в соответствие каждой точке x многообразия Mk точку Т(x) многообразия H(k, l), даёт нам гладкое отображение T многообразия Mk. Отображение это я назвал тангенциальным, и естественно предположить, что его гомологические свойства должны в какой-то степени отражать свойства многообразия Mk. Гомологические свойства отображений одного многообразия в другое есть вещь вполне определённая, но описать эти свойства можно по-разному. Я выбрал следующий способ описания. Обозначим через n размерность многообразия H(k, l), и пусть z — некоторый цикл многообразия H(k, l) размерности (n — k+r). На многообразии T(Mk) цикл z высекает некоторый цикл, который обозначим zr, а его прообраз в многообразии Mk обозначим через zr. Класс гомологий цикла z многообразия H(k, l) однозначно определяет класс гомологий цикла z в многообразии Mk. Цикл zr я назвал r-мерным характеристическим циклом многообразия Mk, а его класс гомологий — r-мерным характеристическим классом.

Легко доказывается, что при достаточно большом l характеристический класс является инвариантом гладкого многообразия Mk, т. е. не зависит от расположения Mk в евклидовом пространстве Rk+l. Тангенциальное отображение T является естественным обобщением так называемого сферического отображения многообразия Mk, расположенного в евклидовом пространстве Rk+1. Оно отображает многообразие Mk в сферу Sk. Сферические отображения многообразия рассматриваются уже давно как в дифференциальной геометрии, так и в топологии. Известно было, что степень сферического отображения многообразия Mk на сферу Sk является топологическим инвариантом многообразия Mk, а именно, равна половине его эйлеровой характеристики. В дифференциальной геометрии из сферического отображения получается гауссова кривизна многообразия Mk, а её интеграл по всему многообразию Mk называется интегральной кривизной. Таким образом, данная мной конструкция была далеко идущим обобщением известной конструкции.

Введённые мной характеристические классы гладких многообразий подверглись в дальнейшем широкому изучению другими математиками. Я же сделал с ними довольно мало. Первая попытка заключалась в том, чтобы доказать топологическую инвариантность характеристических классов, но это мне не удалось. Задача была решена много позже С. П. Новиковым. Я же сам дал для характеристических классов другие определения при помощи систем векторных полей, заданных на многообразии Mk и при помощи риманова тензора многообразия Mk, пользуясь дифференциальной геометрией.


§ 5. Другие гомотопические результаты
Кроме описанных, мной были получены некоторые результаты по классификации отображений комплекса Kl+r размерности l+r в сферу Sl [70] и при изучении таких отображений был введен квадрат Ñ-цикла размерности l, представляющий собой Ñ-цикл размерности l+2. Позже американский математик Стинрод дал более общее определение квадрата Ñ-цикла, чем я. Кроме того, мной были получены некоторые результаты по классификации отображений сферы в комплексы[71].

ЛИТЕРАТУРА[72]
7. Pontryagin L. S. The general topological theorem of duality for closed sets. — Ann. Math., 1934, vol. 35, № 4, p. 904–914.

13. Pontriaguine L. Sur le transformations des spheres en spheres. — In: C. r. congr. intern. math. Oslo, 1936, 1937, vol. 2, p. 140.

Оптимизация и дифференциальные игры

Доклад на заседании Президиума АН СССР 22 декабря 1977 г.
Впервые опубликовано в «Вестнике АН СССР», 1978, № 7, с. 10–17.
Вопрос о том, чем следует заниматься, стоит для математиков, быть может, острее, чем для специалистов в других областях знания. Математика, возникшая как чисто прикладная наука, и в настоящее время имеет своей основной задачей изучение окружающего нас материального мира с целью использования его для нужд человечества. В то же время она имеет свою внутреннюю логику развития, следуя которой математики создают понятия и даже целые разделы, являющиеся продуктом чисто умственной деятельности, которые никак не связаны с окружающей нас материальной действительностью и не имеют в настоящее время никаких приложений. Эти разделы зачастую обладают большой стройностью и некоторого рода красотой. Однако такого рода красота не может служить оправданием их существования. Математика не музыка, красоты которой доступны большому количеству людей. Математические красоты могут быть поняты лишь немногими специалистами. Создавая такие красоты, математики практически работают только на себя.

Невозможно, однако, утверждать, что обладающие внутренней стройностью, но лишенные приложений разделы математики не имеют права на существование. Они составляют внутреннюю ткань науки, иссечение которой могло бы привести к нарушению всего организма в целом. Кроме того, оказывается, что некоторые отделы математики, лишённые приложений в течение многих веков, позже находят эти приложения. Классическим примером служат кривые второго порядка, созданные в древности из внутренних потребностей науки и нашедшие лишь позже очень важное применение. С другой стороны, некоторые разделы математики, занимающиеся лишь внутренними проблемами, постепенно вырождаются и почти наверняка оказываются ни для чего не нужными.

В этой обстановке вопрос о выборе тематики исследований становится для математиков весьма тревожным. Я считаю, что если не все, то во всяком случае многие математики должны в своей работе обращаться к первоисточникам, то есть к приложениям математики. Этонеобходимо как для того, чтобы оправдать своё существование, так и для того, чтобы влить новую свежую струю в научные исследования.

Исходя из этих соображений, а также находясь под некоторым давлением руководства Математического института им. В. А. Стеклова, я и три моих сотрудника Е. Ф. Мищенко, Р. В. Гамкрелидзе и В. Г. Болтянский решили заняться поиском прикладных тем для своих исследований в теории колебаний, точнее в математическом изучении электронных приборов и в теории регулирования, которую более общо теперь разумнее назвать теорией управления. Мы заранее исключили из своего рассмотрения математические задачи, уже сформулированные техниками, а основали свой поиск на ознакомлении с техническими проблемами, устанавливая контакты с многими специалистами в области техники. При этом мы не просто стремились найти приложения математики, но старались найти новые постановки математических задач, интересные с точки зрения самой математики.

Среди многих технических задач, с которыми мы ознакомились, была следующая. Некий специалист в области авиации сказал: «Если один самолёт преследует другой самолёт, то пилот преследователя, конечно, умеет это делать, но интересно было бы иметь теорию, быть может, даже такую, которая позволяла бы осуществлять преследование при помощи автомата». Мы все понаслышке знаем, что существуют самонаводящиеся ракеты. Но ракета обладает такими преимуществами в скорости и маневренности перед самолётом, что теория, на которой основано её поведение, может быть очень грубой.

Хочу сразу обратить внимание на странность этой задачи, которая на первых порах казалась нам совершенно неприступной. В самом деле, самолёт-преследователь очевидным образом не должен лететь в то место, где в настоящее время находится убегающий самолёт, так как последний, конечно же, уйдёт с того места, где он сейчас находится. В то же время бессмысленно предполагать, что убегающий самолёт движется по прямой: он может повернуть, причём неизвестно куда.

Задача о преследовании одного самолёта другим самолётом, насколько я знаю, до сих пор не решена. Рассмотрены упрощённые модели преследования, которые составляют предмет так называемой теории дифференциальных игр. Слово «игра» указывает на то обстоятельство, что будущее поведение каждого из самолётов неизвестно: оно зависит от воли пилота. Дифференциальной эта игра называется потому, что закон движения самолёта описывается дифференциальными уравнениями.

Для того чтобы применить математику к решению какой-либо технической задачи, прежде всего надо дать её математическое описание. В данном случае мы начнём с математического описания движения самолёта. При этом, как всегда это делают математики, мы будем отвлекаться от излишней конкретности, стремясь уловить лишь главные характерные черты технической задачи, подлежащей решению. Мы будем рассматривать самолёт как точку, движущуюся в пространстве. Известно, что положение точки в пространстве определяется тремя координатами. Их мы обозначим через x1, x2, x3. Так как точка (самолёт) движется, то она имеет и некоторую скорость-вектор. Компоненты этого вектора мы обозначим через x4, x5, x6. Величины x1, x2…, x6 определяют состояние движущейся точки в данный момент времени и называются её фазовыми координатами. Для того чтобы отвлечься от излишней конкретности, мы будем рассматривать объект, состояние которого в данный момент времени определяется не шестью, а произвольным числом фазовых координат. Их мы обозначим через x1, x2…, xn. Совокупность всех этих величин вместе принято обозначать одной буквой, так что мы полагаем x = (x1, x2…, xn). Здесь x есть точка фазового пространства нашего объекта, или фазовый вектор нашего объекта. Произвольную фазовую координату объекта обозначают через xi, где i может принимать любое значение: i = 1, 2…, n. Так как состояние объекта меняется со временем, то величина xi также меняется со временем, и скорость её изменения обозначается обычно через xi′. Это есть производная величины xi по времени t. Физическая закономерность поведения объекта, как правило, заключается в том, что скорость xi′ изменения фазовой координаты xi нашего объекта однозначно определяется фазовыми координатами объекта x1, x2…, xn, что математически записывается в виде формулы


Это значит, что xi′ есть функция величин x1, x2…, xn, то есть может быть вычислена, если величины x1, x2…, xn известны. Здесь мы имеем n неизвестных величин x1, x2…, xn, которые меняются со временем, то есть являются функциями времени: xi = xi(t), и n дифференциальных уравнений, так что задачу можно решать математически, то есть получить закономерность изменения состояния объекта со временем, найти x как функцию времени: x = x(t).

При помощи уравнений вида (1) могут быть описаны весьма разнообразные объекты. Объекты могут быть не только механическими, но и другого рода, например, химический процесс может быть описан уравнениями типа (1). В этом случае массы различных веществ, входящих в реакцию, являются фазовыми координатами x1, x2…, xn нашего объекта. Такими же уравнениями может быть описан и биологический процесс, например сосуществование на острове волков, зайцев и травы. Экономические закономерности также допускают описание при помощи системы уравнений типа (1).

Приведённое здесь описание движения самолёта не содержит главного для нас элемента. В самолёте сидит пилот, который по своей воле может менять закономерность его движения, приводя в действие рули управления. Так, пилот может менять тягу двигателя, положение хвостового руля, положение закрылков. Положение каждого из элементов управления определяется некоторым числом. Все эти числа мы обозначим через u1, u2…, ur, а их совокупность обозначим одной буквой, положив u = (u1, u2…, ur). Здесь u есть вектор, компоненты которого определяют положение рулей. Таким образом, движение самолёта описывается не уравнениями (1), а уравнениями


где в правую часть входит вектор управления u. Вектор управления u меняется со временем по воле пилота самолёта и потому является заданной функцией времени: u = u(t). Таким образом, уравнения (2) в действительности имеют вид


где u(t) есть конкретно осуществляемое в течение времени управление объектом. Систему уравнений (3) уже можно решать.

Следует отметить одно очень важное обстоятельство. Величины u1, u2…, ur, определяющие положение рулей, не могут быть произвольными. Так, если u1 есть величина тяги двигателя, то ясно, что она может меняться лишь в некоторых пределах от 0 до некоторой величины a: 0 ≤ u1a. Точно так же и хвостовой руль может поворачиваться лишь в определённых пределах, так что если u2 есть угол его поворота, то он удовлетворяет некоторым неравенствам: —bu2b.

Чтобы отвлечься от излишней конкретности, мы можем просто сказать, что вектор u не есть произвольный вектор r-мерного пространства, а принадлежит некоторому заданному множеству этого пространства. Система дифференциальных уравнений (2) вместе с заданным множеством Ω даёт математическое описание возможностей поведения управляемого объекта. Такой объект мы будем называть управляемым, поскольку поведение его зависит от того, какой функцией u(t) времени t является управление u объекта.

Для того чтобы начать решать задачу о преследовании одного самолёта другим самолётом, мы должны были бы и второй самолёт описать в виде управляемого объекта, а затем точно сформулировать задачу преследования. Но, как я уже сказал раньше, сама игровая постановка задачи содержит в себе настолько большую странность, что мы предпочли вначале попытаться решить другую задачу, в которой элемент игры отсутствует. Мы предположили, что второй объект неподвижен, или, говоря в терминах самолёта, речь стала идти о том, чтобы перевести самолёт из одного состояния в другое за кратчайшее время.

Математически эта задача формулируется так. В начальный момент времени задаётся некое исходное фазовое состояние объекта, которое мы обозначаем через x0. Кроме того, имеется какое-то другое фазовое состояние объекта — x1. Если, управляя объектом каким-нибудь способом, мы можем перевести его из фазового состояния x0 в фазовое состояние x1, то возникает задача о том, каково должно быть управление, которое переводит объект из фазового состояния x0 в фазовое состояние x1 в кратчайшее время. Это есть задача оптимизации на быстродействие. Получаемое в результате решения этой задачи управление u(t) называется оптимальным в смысле быстродействия, а само движение объекта оптимальным движением в смысле быстродействия.

Если в процессе движения объекта меняется не только время, но и какая-либо другая величина, представляющая для нас особый интерес, например, расходуется топливо, то можно поставить вопрос об оптимизации расхода топлива при переходе из состояния x0 в состояние x1. Такая задача весьма важна, например, при рассмотрении перехода космического корабля с одной орбиты на другую, где минимальность расхода топлива играет огромную роль.

Так сформулированную задачу оптимизации могло бы решать вариационное исчисление, если бы не было ограничения на управляющий вектор u, то есть если бы вектор u был произвольным вектором. То обстоятельство, что вектор u принадлежит к заданному множеству Ω, сразу выводит сформулированную задачу оптимизации из круга тех, которые способно решать классическое вариационное исчисление. Если вектор u произволен, то сформулированная задача является задачей классического вариационного исчисления. Но следует отметить, что она никогда не решалась в вариационном исчислении в той постановке, в какой она приведена здесь. Сформулированные в классическом вариационном исчислении задачи носят более общий характер, чем приведённая здесь, и лишены той конкретности, которая возникла у нас благодаря рассмотрению технического объекта. Оказалось, что этот более конкретный характер вариационной задачи, связанный с тем, что мы рассматриваем управляемый объект, привёл к новым возможностям решения самой задачи, дал возможность прийти к догадкам, к которым в общей вариационной задаче прийти было бы чрезвычайно трудно.

Формулирую теперь то решение, которое было получено нами для задачи на быстродействие. Вводятся вспомогательные величины ψ1, ψ2…, ψn числом n, совокупность которых обозначается одной буквой ψ = (ψ1, ψ2…, ψn). Составляется вспомогательная величина


Сразу видно, что величина H зависит от трёх векторов: ψ, x и u. Новая вспомогательная величина (4) была обозначена через H потому, что нужные для нас уравнения, получаемые из неё, очень похожи на уравнения Гамильтона, всем известные из механики. Они суть следующие:


Полученная система дифференциальных уравнений (5) состоит из 2n уравнений. В них входят неизвестные функции x1, x2…, xnψ1, ψ2…, ψnu1, u2…, ur, то есть число неизвестных функций равно 2n + r. Таким образом, система эта неполна. Решать её невозможно. Однако эта система уравнений дополняется одним условием. Управляющий вектор u должен выбираться так, чтобы при любых фиксированных значениях ψ, x функция H(ψ, x, u) достигала своего максимума при этом значении u. Дополненная этим условием система уравнений (5) уже является полной, и именно эта система соотношений должна решаться при отыскании оптимального по быстродействию решения задачи.

Этот результат был назван принципом максимума. Задача на оптимизацию какой-либо другой величины, а не времени, например расхода горючего, решается очень похожим образом. Здесь я не формулирую её решения. Целью движения объекта мы считаем определённое его фазовое состояние x, то есть прибытие точки в определённое место с определённой скоростью. Принцип максимума годен, однако, и для решения других задач, например целью может служить прибытие в определённое место с произвольной скоростью.

Если управляющий вектор u может принимать произвольные значения, а не связан условием принадлежности к множеству Ω, то из условия максимальности функции H(ψ, x, u) по переменному u следует, что все частные производные этой функции по переменным u1, u2…, ur равны нулю, то есть должны быть выполнены r соотношений


Этот результат вытекает из общих результатов классического вариационного исчисления, но в такой форме он никогда не был сформулирован, так как в классическом вариационном исчислении вообще не рассматривались управляемые объекты. Следует отметить также, что и в случае произвольно меняющегося u соотношение (6) слабее, чем условие максимальности H по u.

Дадим теперь решение одной очень простой задачи оптимизации на быстродействие, которое можно получить при помощи принципа максимума, но невозможно получить методами классического вариационного исчисления.

Рассмотрим математический маятник, то есть движение некоторой точки по прямой, которая притягивается к некоторой фиксированной точке 0 этой прямой с силой, пропорциональной расстоянию до неё. Прямую, по которой движется точка, примем за ось абсцисс, а точку 0 — за начало координат. Координату движущейся точки обозначим через х. Тогда уравнение движения этой точки запишется в виде


где x″ есть вторая производная координаты x по времени, то есть ускорение движущейся точки. Одно уравнение (7) можно переписать в виде двух уравнений первого порядка


Пусть x = x(t), y = y(t) — произвольное решение системы (8). Для геометрического его изображения рассмотрим на фазовой плоскости переменных (x, y) точку [x(t), y(t)], движущуюся с течением времени t. Получаемая в результате движения точки по фазовой плоскости траектория называется фазовой траекторией. Для системы (8) она представляет собой окружность с центром в начале координат, по которой точка движется с постоянной угловой скоростью, равной одному радиану в секунду, причём движение происходит по часовой стрелке. Допустим теперь, что на нашу движущуюся точку x воздействует внешняя сила величины u, которая не может превосходить по модулю единицы. Тогда уравнение движения точки записывается в виде x″ + x = u или в виде системы уравнений


Система уравнений (9) описывает движение управляемого объекта, где u есть управляющий параметр. Постараемся теперь привести точку, находящуюся в начальный момент времени в произвольном положении (x0, y0), в состояние покоя, то есть в начало координат фазовой плоскости, за минимальное время, используя для этого управляющий параметр u. Из принципа максимума непосредственно следует, что оптимальное управление u может принимать только значения ±1. При u = +1 фазовой траекторией системы (9) является окружность с центром в точке (1, 0), а при u = –1 фазовой траекторией системы (9) является окружность с центром в точке (–1, 0). Зная, что оптимальное значение u = ±1, мы должны теперь только указать, как меняется u между этими двумя значениями в процессе движения. Из принципа максимума легко вывести, что значение u зависит лишь от положения фазовой точки на фазовой плоскости, а именно, вся фазовая плоскость разбивается на две части, в одной из которых u должно иметь значение +1, а в другой — значение –1.

Разбиение фазовой плоскости на две части осуществляется линией, начерченной на рис. 1. Она состоит из полуокружностей радиуса единица, опирающихся как на диаметры на отрезки оси абсцисс. Причём на положительной части абсциссы полуокружности обращены вниз, а на отрицательной части абсциссы полуокружности обращены вверх. Две полуокружности, примыкающие к началу координат, сами являются оптимальными траекториями, так что если начальная точка находится на одной из них, то движение в начало координат осуществляется по соответствующей полуокружности. Оказывается дальше, что если фазовая точка находится под начерченной линией раздела, то u должно иметь значение +1, а если над линией раздела, то значение u должно быть равно –1. Легко вычертить траекторию оптимального движения точки (см. рис. 1), исходя из произвольного начального положения (x0, y0). Начиная с какой-либо точки плоскости (x0, y0), движение определяется уравнением (9) с определённым значением u = ±1, причём значение это переключается на противоположное, когда соответствующая траектория доходит до линии раздела переключения. В конце концов точка попадает на одну из полуокружностей линии раздела, примыкающих к началу координат, после чего точка движется по соответствующей полуокружности к началу координат.

Рис. 1


Принцип максимума является всеобъемлющим универсальным методом для решения задач оптимизации. Он нашёл многочисленные применения в различных областях знания и оказал существенное влияние на развитие вариационного исчисления. В игровых задачах достигнуть разультатов столь общего характера нам не удалось. Ими занимается сейчас большое число математиков, среди которых следует отметить группу сотрудников Математического института им. В. А. Стеклова и школу академика Н. Н. Красовского в Свердловске. Ими достигнуты значительные результаты. Здесь я ограничусь тем, что приведу один конкретный пример задачи преследования.

В пространстве R произвольной размерности n, где n ≥ 2, рассмотрим две точки x и y, каждую из которых мы можем одновременно трактовать как вектор. Точку x будем считать преследующей точкой, а точку y — убегающей точкой. Процесс преследования считается законченным, когда x совпадает с y. Движение этих точек описывается следующими уравнениями:


Здесь u и v — векторы пространства R. В нашей задаче они являются управляющими векторами. Их можно выбирать произвольными по направлению, но они ограничены по длине, а именно, для них выполнены условия |u| ≤ ρ, |v| ≤ σ. Числа α, β, ρ, σ положительны. Таким образом, уравнение (10) описывает движение точки x с линейным трением α под действием внешней силы u, которая может быть выбрана произвольной по направлению, но не превосходит по величине числа ρ. Аналогичное верно и для точки y. Процесс преследования можно рассматривать с двух точек зрения. При первой точке зрения мы отождествляем себя с преследователем. Наша задача заключается тогда в завершении преследования путём выбора надлежащего управления u. При этом в процессе преследования мы всё время наблюдаем за поведением уходящего объекта. При второй точке зрения мы отождествляем себя с убегающим объектом и наша задача состоит в том, чтобы уйти от преследования, выбирая надлежащим образом управление v. При этом мы всё время наблюдаем за преследующим нас объектом. Основной результат, имеющийся здесь, следующий.

1. Задача преследования всегда может быть решена положительно, то есть преследование завершено, если выполнены два неравенства


2. Задача убегания имеет всегда положительное решение, если выполнено неравенство σ > ρ.

Оказывается, что при решении задачи преследования в случае, когда выполнены условия (11), мы всегда имеем наилучший способ поведения преследователя, то есть имеется единственное оптимальное управление преследователя u(t), отклонение от которого неизбежно увеличивает время преследования. При этом оптимальное управление преследователя u(t) определяется постепенно с возрастанием времени t в зависимости от поведения убегающего объекта.

О математике и качестве её преподавания

Впервые опубликовано в журнале «Коммунист», 1980, № 14.
Л. ПОНТРЯГИН
Академик, Герой Социалистического Труда
Моё внимание привлекло в школьном учебнике определение вектора.

Вместо общепринятого и наглядного представления о нём как о направленном отрезке (именно такое определение, например, сохранилось и в «Политехническом словаре», М., «Советская энциклопедия», 1976, с. 71) школьников заставляют заучивать следующее: «Вектором (параллельным переносом), определяемым парой (A, B) несовпадающих точек, называется преобразование пространства, при котором каждая точка M отображается на такую точку M1, что луч MM1 сонаправлен с лучом AB и расстояние |MM1 | равно расстоянию |AB|» (В. М. Клопский, З. А. Скопец, М. И. Ягодовский. Геометрия. Учебное пособие для 9 и 10 классов средней школы. 6-е изд. М., «Просвещение», 1980, с. 42).

В этом сплетении слов разобраться нелегко, а главное — оно бесполезно, поскольку не может быть применено ни в физике, ни в механике, ни в других науках.

Что же это? Насмешка? Или неосознанная нелепость? Нет, замена в учебниках многих сравнительно простых, наглядных формулировок на громоздкие, нарочито усложнённые, оказывается, вызвана стремлением… усовершенствовать (!) преподавание математики.

Если бы приведённый мною пример был только досадным исключением, то ошибку, по-видимому, легко можно было бы устранить. Но, на мой взгляд, в подобное состояние, к сожалению, пришла вся система школьного математического образования…

Однако прежде, чем об этом говорить, целесообразно высказать предварительные замечания о самой математике. Значение её на наших глазах возрастает, своими приложениями она охватывает всё новые области познания и практики. Одновременно происходит стремительный прогресс и в ней самой. Возникнув некогда как сугубо прикладная наука и имея своим объектом пространственные формы и количественные отношения действительного мира — то есть весьма реальный материал, — в ходе своего развития математика принимала всё более абстрактную форму, которая в известной степени затушевывала её «земное» происхождение. Ведь чтобы исследовать названные формы и отношения в чистом виде, приходилось мысленно отделять их от содержания, оставляя его в стороне как нечто безразличное. На это не случайно указал Ф. Энгельс в своей гениальной работе «Анти-Дюринг».

Отвлекаясь от действительности, люди получили точки, лишённые измерений, линии, лишённые толщины и ширины, разные «a» и «b», «x» и «y», постоянные и переменные величины, а далее — дошли до продуктов «свободного творчества и воображения самого разума» — до мнимых величин. «Но совершенно неверно, будто в чистой математике разум имеет дело только с продуктами своего собственного творчества и воображения», — писал Энгельс (К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 20, с. 37). И выведение математических понятий друг из друга, кажущееся не опирающимся на определённые данные и факты, доказывает не их априорное возникновение, а лишь их рациональную связь. Нельзя не согласиться с мыслью: «Как и все другие науки, математика возникла из практических потребностей людей… Но, как и во всех других областях мышления, законы, абстрагированные из реального мира, на известной ступени развития отрываются от реального мира, противопоставляются ему как нечто самостоятельное, как явившиеся извне законы, с которыми мир должен сообразоваться… Чистая математика применяется впоследствии к миру, хотя она заимствована из этого самого мира и только выражает часть присущих ему форм связей, — и как раз только поэтому и может вообще применяться» (там же, с. 37–38).

«Воспаряя» над жизнью, над действительностью, математика в силу необходимости своего же развития непременно то и дело возвращается к своим истокам, к практике, находя в ней тот оселок, на котором она удостоверяется в действительной ценности своих теоретико-математических построений и пересматривает или утверждает свои основания, совершенствует свои подходы и методы.

Поэтому несерьёзными выглядят философствования типа, например, следующего: «Общепринято (?! — Л. П.) математику подразделять на следующие отрасли: чистую математику (или собственно математику), прикладную математику и метаматематику. В свою очередь, чистая математика подразделяется на формальную и содержательную математики». (Цитируется брошюра о «философских проблемах математики», выпущенная издательством «Знание». Не называю имени автора только потому, что брошюра вышла семь лет назад.) В математике нет «надматематических» (ведь «мета» по-гречески означает «вне», «за пределами») разделов (отраслей), равно как совершенно нелепо подразделять её на «формальную» и «содержательную». Я отнюдь не умаляю значения специализации исследовательской деятельности на теоретическую и прикладную. Однако, познакомившись ближе, нетрудно убедиться, сколь тесно взаимодействие и взаимопереплетение фундаментальных изысканий и сферы их приложений. Высокий уровень абстракций современной математики способен гипнотизировать тех, кто не является в ней специалистом, и, очевидно, порождать в их среде досужие мнения, неверные представления, особое почтение лишь к кабалистическим формулировкам типа приведённой мною из школьного учебника и недоверие к ясности и простоте действительно научных утверждений. Именно подобное отношение, порождённое дилетантизмом в специальной области и одновременно узостью общего кругозора, способно послужить неблагоприятной почвой для принятия решений в практических делах.

Действительно, существует область математики, именуемая математической логикой, которая занимается изучением формальных математических высказываний, способов их построения, правилами вывода и тому подобными, точно определёнными в строгом математическом смысле действиями. Из сказанного, однако, не следует, будто есть целый раздел математики, как изображает процитированный автор, названный им «формальной математикой», в котором специалисты заняты-де производством практически ненужных «высказываний». Его деление «чистой математики» на «формальную и содержательную» не имеет никакого смысла и непонятно математикам. Если же учесть, что он «перемешивает» и без того трудные математические понятия с туманными философскими формулировками, прибегает к неоправданным обобщениям, то просто диву даёшься, какое пустословие можно выдавать за науку на страницах массового издания.

Не тем же ли обусловлены и рассуждения о некоем «предмете философии математики», суть-де которого составляют «свойства и отношения математики, о присущности или неприсущности которых мы (т. е. он, автор. — Л. П.) можем судить, опираясь на категории и положения философии»? Философские категории и положения у написавшего приведённые строки «выступают в роли базиса (основания), необходимого для решения философских проблем математики».

Боюсь, что при таком подходе автор удаляется не только от самой математики, но и от той научной философии, которая служит фундаментом господствующего в нашем обществе мировоззрения, методологии нашего познания. Действительно, рассуждения о «формальной математике» (само это выражение не может не покоробить учёного-математика) как о «совокупности формальных теорий, главными интерпретациями которых являются системы математических объектов», представляются мне не иначе как словесным сором, а умозрения, что, мол, «понятие формулы (предложения) языка является чисто синтаксическим (формальным), не опирающимся на содержание (семантику) и независимым от него», — принципиально ложными. Определение же: «Под формальной теорией понимается правильное подмножество… формул формального языка» — бессмыслицей.

Всё это могло бы быть только забавным, если бы не дезориентировало умы, не вносило (ввиду распространения массовым тиражом) искажённых представлений в сознание широкой читающей общественности, особенно молодёжи, формирующийся ум которой особенно впечатлителен и восприимчив.

Зрелый специалист, обладающий должной профессиональной культурой, наделён иммунитетом против подобных приведённым выше «идей» — он лишь иронически пожмёт плечами. Ну кто, спрашивается, из математиков станет представлять элементарную арифметику «подмножеством… формул формального языка», как это делает данный автор? Специфической особенностью «формальных теорий», согласно ему, является то, что их «предложения» распознаются неким «эффективным методом» лишь «на основе их формы вне зависимости от содержания». «Самое же главное, — пишет он, — заключается в том, что формальные теории строятся и развиваются независимо от семантики, или интерпретаций (если не считать эвристического значения интерпретаций)».

Как это понимать?.. Да, форма может иметь специфические особенности своего развития, но отнюдь не независимо от логики развития содержания.

Это уже философские азы, указывать на которые просто неловко.

Абстрактность математики — производное, следствие её специфической природы, а не наоборот; абстракция есть логический акт, производный от содержательной деятельности; «форма как таковая» есть определённая содержательная предметная деятельность, состоящая в воспроизведении стороны предметов, явлений, процессов объективного мира; рассмотрение её «самой по себе», вне этой предметной деятельности приводит в конце концов к отождествлению предмета науки с её «языком», то есть к соскальзыванию в идеализм, в метафизику. Отождествление предмета теории с её формальным аппаратом приводит к тому, что математика — в представлениях горе-философов — вырождается в лингвистику (подобно тому как аналогичная тенденция приводит теоретическую лингвистику, наоборот, к отождествлению с математикой).

Не стану более задерживаться на этом вопросе, равно как и на критике несовершенств и искажений в случайно попавшей мне в руки брошюре. Можно было бы привести и другие примеры — они стали возникать в большом количестве, как головастики в весенних водах, и в общем не заслуживали бы внимания. Но любой землепашец знает, сколь опасна сорная трава на культурной ниве. Если своевременно не принимать мер, она может агрессивно распространиться, забивая собою злаки. И вот что хотелось бы подчеркнуть: ложные идеи способны исказить поле сознания, стихийная цепная реакция их — породить ложные тенденции в нашей жизни. А это уже не может не тревожить.

Я думаю, любого специалиста не могут не заботить дальнейшие судьбы той области, в которой протекает его деятельность, её кадрового обеспечения. Люди, некомпетентные в математике, но имеющие отношение к организации научных исследований и подготовке специалистов, вообще к системе просвещения и образования, питаясь «чтивом», подобным приведённому выше, могут невольно оказаться дезориентированными и совершать ошибочные действия, чреватые далеко идущими последствиями.

Вопрос о том, например, чем следует заниматься, стоит для самих математиков, быть может, острее, чем для представителей других областей знания. Возникшая в свое время в ответ на практические нужды, математика имела, имеет и будет иметь своей основной задачей изучение окружающего нас материального мира с целью его дальнейшего освоения человеком. В то же время у неё, разумеется, есть и своя внутренняя логика развития, в силу которой учёные создают весьма отвлечённые теоретические построения, не связанные непосредственно с окружающей нас действительностью и не сразу находящие для себя в ней приложения.

Мне знакомо восхищение замечательной стройностью и своеобразной красотой подобного рода построений. Однако оно не может служить единственным оправданием их существования. Математика не музыка, красота которой доставляет радость и широкой аудитории немузыкантов. Эстетическое наслаждение, порождаемое лишь математической красотой, способен испытать только узкий круг специалистов, и создавать ценности исключительно в этом смысле — значит заведомо искажать высокое предназначение математики, замкнув её только на себя и тем самым фактически заставив работать на холостом ходу.

Я не собираюсь утверждать, что обладающие внутренней стройностью, но лишённые непосредственного практического значения разделы математики не имеют права на существование; они включены в самую ткань науки, иссечение которой могло бы привести к нарушению всего её организма. Кроме того, оказывается, что некоторые отделы математики, лишённые практических приложений в течение многих веков, позже находят такие приложения. Классическим примером служат кривые второго порядка, созданные в древности из внутренних потребностей «чистой» науки и нашедшие лишь позже очень важное применение. С другой же стороны, некоторые разделы математики, посвящённые лишь её внутренним проблемам, оставаясь «вещью в себе», постепенно вырождаются и почти наверняка в конце концов оказываются ни для чего не нужными. Думаю, что для впавших в грех таких математических упражнений никакие «философские» обоснования «формальной теории» не послужат ни оправданием, ни утешением. Сказанное, по-видимому, имеет и прямое отношение к «философии для философии» (быть может, кто-нибудь пустит выражение: «формальная философия»? Именно так, наверное, следовало бы окрестить вышеприведённые мудрствования, претендующие на «философские основания математики»). Однако дело философии не в том, чтобы созерцательно объяснять мир, и не в том, чтобы умозрительно изобретать «философские принципы» или «основания» (например, математики), а в том, чтобы исследовать предметную деятельность, служа одновременно методологической основой её преобразования и руководством к практическому действию (в частности, к выбору тематики исследования).

Итак, принимая во внимание высокую степень развития сегодняшнего математического аппарата, а также тот факт, что прогресс математической науки стимулируется не только внешними по отношению к ней побудительными причинами, но и внутренними факторами, вопрос о выборе тематики исследований становится для математиков весьма тревожным. Я считаю, что если не все, то во всяком случае многие из них должны в своей работе обращаться к первоисточникам, то есть к приложениям математики. Это необходимо для того, чтобы влить новую свежую струю в научные исследования, чтобы более активно применять весьма эффективные математические методы на практике.

Поскольку всё живое в нашей жизни имеет диалектический характер, хотел бы, подчеркивая значимость прикладных исследований, предостеречь от обращения их в свою противоположность под внешне как будто «верной» оболочкой. Я имею в виду математическую мистификацию практических задач, от которой не бывает пользы ни уму, ни сердцу. В последнее время можно встретить, например, так называемые экономико-математические работы, насыщенные сложной математической символикой, но не содержащие ни одного конкретного, численного примера, — непонятные, недоступные и фактически ненужные экономистам, а с точки зрения математиков — представляющие ничтожную ценность, либо вообще не обладающие ею.

В последнее время опасными становятся математические спекуляции в теоретической физике и в технических науках. Дело доходит до того, что серьёзная работа в области техники может быть ошельмована на том основании, что в ней нет математических обоснований, хотя всем может быть ясна практическая пригодность исследования. Для математики обидно, что иногда её привлекают для бутафории, для того, чтобы спрятать бедность и немощность той или иной специальной работы (например, в биологии и медицине). Обидно прежде всего за то, что действительное, правильное применение математики в специальных исследованиях может дать весьма ощутимый эффект.

Нужно признать, и я об этом заявлял (см. «Успехи математических наук», том 33, вып. 6 (204), 1978, с. 21), что некоторые дела в области математики сильно запущены из-за нашей собственной беспечности и непонимания происходящего.

К числу таких запущенных дел принадлежит положение с математическим образованием в средней школе. Реформа преподавания, проведённая более 10 лет назад, привела его, на мой взгляд, к странному состоянию. Об этом мне уже довелось выступать на страницах газеты «Социалистическая индустрия» (21 марта 1979 года — статья «Этика и арифметика»), вместе с моими коллегами в журнале «Математика в школе» (1979, № 3).

Пищу для печальных раздумий даёт письмо тринадцати старшеклассниц из Вильнюса, опубликованное в «Комсомольской правде» 12 марта 1978 года — «Бесталанные ученики?», неубедительно, по-моему, прокомментированное. В нём было выражено настоящее отчаяние: «Нам никак не одолеть программу по математике… Многого не понимаем, зубрежкой не всё возьмёшь… Такие заумные учебники… Вот и ходим мы в „дебилах“, как называют нас учителя…»

Однако всеобщая тревога возникла гораздо раньше. О преподавании математики заговорили повсюду, начиная с семей, в которых есть дети-школьники, и кончая высокими инстанциями. Родители обеспокоились, что, имея даже инженерное образование, они не понимают излагаемого в школе материала и не могут помочь своим детям в приготовлении уроков. Не ясен и смысл этого материала. Среди школьных педагогов — растерянность и недоумение по поводу новых программ. От многих из них мне приходится получать письма, в которых это выражено весьма эмоционально.

О причинах данного явления я узнал из телевизионного выступления министра просвещения СССР М. А. Прокофьева (в 1979 году). Он сообщил, что двенадцать лет тому назад некоторыми авторитетами было признано, что математика, преподававшаяся тогда в средней школе, отстала от требований времени и потому её нужно «модернизировать». Нет слов, в определённых усовершенствованиях школьная математика нуждалась, но осуществлённые мероприятия не улучшили, а ухудшили положение. В результате, в частности, возникли те учебные программы и пособия, по которым ныне и учатся математике в школе.

На одном совещании мне довелось услышать из уст академика-физика: «Совершенно понятно, почему родители даже с инженерным образованием не понимают школьной математики, — ведь это современная математика, а они учили только старую…» Вот, оказывается, в чём «секрет». Тут уж у меня самого возник вопрос: зачем же детям такая математика в средней школе, что в ней не могут разобраться даже специалисты с высшим техническим образованием?

В современных условиях закономерно возросли требования к содержанию программ по математике и их конкретной реализации в учебниках. Осуществлённый в последние годы пересмотр содержания школьного курса математики, включение в него элементов математического анализа, теории вероятностей и так далее можно в принципе рассматривать как явление прогрессивное. Однако в основу изложения авторы ныне действующих учебников положили теоретико-множественный подход, отличающийся повышенной степенью абстракции и предполагающий определённую математическую культуру, которой школьники не обладают и не могут обладать. Её нет и у большинства преподавателей. Что же в итоге произошло? Искусственное усложнение учебного материала и непомерная перегрузка учащихся, внедрение формализма в содержание обучения и отрыв его от жизни, от практики. Многие важнейшие понятия школьного курса математики (такие, как понятие функции, уравнения, вектора и т. д.) стали труднодоступными для сознательного усвоения их учащимися.

На определённом этапе развития математики высокоабстрактная теоретико-множественная концепция ввиду её новизны стала модной, а увлечение ею — превалировать над конкретными исследованиями. Но теоретико-множественный подход — лишь удобный для математиков-профессионалов язык научных исследований. Действительная же тенденция развития математики заключается в её движении к конкретным задачам, к практике. Современные школьные учебники по математике поэтому — шаг назад в трактовке этой науки, они несостоятельны по своему существу, поскольку выхолащивают суть математического метода.

Нет ничего предосудительного в том, чтобы в средней школе употреблялось «множество» как слово русского языка. Так, определение окружности можно дать в двух вариантах. Первый: «Окружность состоит из всех точек плоскости, отстоящих от заданной точки на одном и том же расстоянии». Второй: «Окружность есть множество всех точек, находящихся на заданном расстоянии от заданной точки». Второй вариант определения окружности ничем не хуже и не лучше первого. И слово «множество» совершенно безвредно, а, в общем, бесполезно. Но в модернизированных учебниках и программах оно возведено в ранг научного термина, и это повлекло за собой уже серьёзные последствия. Сразу же появились и такие понятия, как «пересечение множеств», «объединение множеств», «включение множеств». И вводятся соответствующие значки. Кажущиеся нам, математикам-профессионалам, очень понятными, эти выражения и значки не так уж легко воспринимаются учениками, а главное — они не нужны для понимания школьных истин математики.

Стремление к большей общности, свойственное новымпрограммам, и повсеместное употребление «множества» как научного термина выражается, например, в том, что геометрическая фигура определяется как «множество точек». А так как в теории множеств два множества могут быть равными, лишь полностью совпадая, то слово «равенство» уже не применимо к двум различным треугольникам. Это слово заменяется другим, не свойственным русскому языку, термином «конгруэнтность». Этот термин не употребляется в практике. Никакой строитель не будет говорить о двух «конгруэнтных балках» (или закройщик из ателье о «конгруэнтных кусках ткани»), а будет говорить о равных, или одинаковых балках (кусках ткани).

Выше мы привели неудобоваримое определение вектора. Очень характерный пример того, как относительно простое, интуитивно ясное понятие преподносится педагогически абсурдным способом. А получилось оно у авторов таким ввиду того, что прежнее определение не укладывается в теоретико-множественную концепцию. Ведь вектор не есть «множество». И равенство векторов не есть теоретико-множественное равенство. Потому в современном школьном курсе геометрии вектор и предстал как «параллельный сдвиг пространства», а сложение двух векторов — как «последовательное применение двух параллельных сдвигов». Определения эти не только чрезвычайно сложны — они совершенно не соответствуют общепринятому аппарату физики, механики, всех технических наук.

Так же обстоит дело и с определением функции. Вместо того, чтобы сказать, что функция есть величина «игрек», числовое значение которой можно найти, зная числовое значение независимой переменной «икс», — что в общем виде записывается: y = f (x), — и дать ряд примеров её при помощи формул, функцию определяют, по существу, как отображение одного множества на другое. Делается это, однако, в школьных учебниках куда сложнее: сперва вводится понятие отношения между элементами двух различных множеств, а потом говорится, что при выполнении некоторых условий, наложенных на это отношение, последнее является функцией.

Новые учебники переполнены такого рода громоздкими, сложными, а главное, ненужными определениями. Математическое понятие уравнения стремятся свести к грамматическому понятию предложения. На бедные детские головы обрушивается понятие уравнения как «предложения с переменной» (Ю. Н. Макарычев, Н. Г. Миндюк, К. С. Муравин. Алгебра. Учебник для 6-го класса средней школы. М., «Просвещение», 1977, с. 12). Наткнувшись на него, я никак не мог понять, что же это значит. Примеры уже даются в учебнике для четвёртого класса. Так, приводится «предложение»: «Река x впадает в Каспийское море». Далее разъясняют, что если вместо x подставить «Волга», то мы получим правильное утверждение, и, следовательно, «Волга» есть решение этого уравнения. Если же вместо x подставить «Днепр», то получится неверное утверждение, и потому «Днепр» не является решением этого уравнения (см. Н. Я. Виленкин, К. И. Нешков, С. И. Шварцбурд, А. С. Чесноков, А. Д. Семушин. Математика. Учебник для 4-го класса средней школы. М., «Просвещение», 1979, с. 39).

Какое это имеет отношение к математике? У неё своя специфика, и нет надобности сводить её к грамматическим понятиям. Однако этот факт в высшей степени симптоматичен, если вернуться к тому, что говорилось выше о «философии математики», готовой свести предмет математической теории к манипулированию её «языком» — к «лингвистике».

Чрезмерно абстрактный характер придан преподаванию математики уже в первых классах и уже там мешает освоению её основного предмета — арифметики. Внедрение нарочито усложнённой программы, вредной по своей сути, осуществляется к тому же с помощью недоброкачественных, в ряде случаев просто безграмотно выполненных учебников. Но главный порок, конечно же, в самом ложном принципе — от более совершенного его исполнения школа не выиграет.

А ведь, признаться, неплохим, в общем, был предшествующий опыт школьного обучения, неплохими были и учебники, — не случайно именно к ним обращаются репетиторы, подготавливая сегодня абитуриентов в вузы. Кстати говоря, не отказ ли от того положительного, что было раньше в школьном преподавании, способствовал развитию «чёрного рынка» репетиторства с его спекулятивными ценами — явления возмутительного, несовместимого с нравственными принципами нашего общества.

Такого рода «стихийные бедствия» совершенно не согласуются и с принципами социального управления, которым неукоснительно должна следовать и наша школьная система.

Что же касается более благополучных вариантов учебников, то есть такие — например, по геометрии, написанный академиком А. В. Погореловым (А. В. Погорелов. Геометрия. Пособие для учителей. М., «Просвещение», 1979). Однако создаётся впечатление, что Министерство просвещения СССР не спешит умножить число подобных примеров.

Иногда официальные лица министерства, защищая теоретико-множественный подход как «современный» в школьной педагогике, ссылаются на пример западноевропейских стран: мол, там этот подход вошёл в жизнь, а мы-де отстаём от передового опыта. А между тем Парижская Академия наук, например, ещё в 1972 году обнаружила, что подобная модернизация преподавания математики приводит к появлению неудовлетворительных и ошибочных учебников и методов преподавания, что обучение математике во французских школах не приносит общему образованию той пользы, которой от него следовало бы ожидать.

Четыре года назад крупнейший французский математик Жан Лере, выступая в Рабате на первом панафриканском Математическом конгрессе, критически оценил постановку школьного дела в развитых капиталистических странах, отметив, что преподаватели и учебники там всё с большим трудом передают детям те знания, которые им необходимы для жизни. Вот что сказал он о математике, преподаваемой в школах Франции: «Развитие понятия множества в последнее время значительно расширило область применения и силу математических методов, но значит ли это, что преподавание математики юношам и девушкам должно быть основано на этом понятии, то есть проходить по схеме, принятой в прекрасном трактате Н. Бурбаки? Ответ может быть только отрицательным… Можно ли строить курс математики для юношества логически на теории множеств, то есть выразить сущность этой теории на простом и доступном языке? Во Франции это пытались сделать с самонадеянностью, основанной на непонимании, что не могло не привести к катастрофе… Торжество методики, основанной на повторении многословных определений, имеет самые серьёзные социальные последствия. С одной стороны, это отваживает от научного образования способных юношей, которые лишены привилегии иметь взрослого руководителя, способного объяснить им, что они правы, не понимая того, что им преподают, с другой стороны, это привлекает к занятиям как раз наименее способных и думающих учеников, которые учат наизусть и повторяют, не понимая смысла… Извращённая ситуация, в которой оказалось преподавание математических дисциплин во Франции, в большей степени, чем в англо-саксонских странах, возникла из вполне законного стремления к прогрессу. Наши самые искренние и цельные реформаторы не сумели отстранить от этого дела шарлатанов, которые использовали их инициативу, например, тех, кто с лёгкостью написал толстые учебники, полные ошибок, и получил преимущественное право на их переиздание, то есть воспроизведение ошибок. Сами учителя были подготовлены интенсивной пропагандой… Методисты боятся потерять авторитет, если исправят допущенные ошибки. Я прочёл двум, сменившим один другого, министрам национального образования Франции основное содержание министерских инструкций, имеющих целью ошеломить наших детей научными определениями прямой… Они признали, что не понимают сами того, что предлагают в качестве обязательных инструкций, однако инструкций не отменили».

Приведённые слова невольно порождают желание провести параллельное сравнение с тем, что происходит с математикой в нашей школе. «Современные» учебники по математике, утверждённые Министерством просвещения СССР и миллионными тиражами выпускаемые издательством «Просвещение», напоминают по своему подходу учебники французских авторов, критикуемые Жаном Лере.

В последние годы некоторую часть школьного курса заполнили элементы высшей математики. Поскольку она должна быть рассчитана на всех учеников, а не только на тех, кто собирается впоследствии стать профессиональным математиком, изложение её должно быть достаточно ясным и простым, без лишнего формализма. На деле же оно усложнено, перегружено ненужными фактами и недоступно пониманию школьников. Что же касается элементарной математики, то основные её разделы весьма сокращены, излагаются неполно и не подкреплены достаточным числом примеров и задач. Вот и получилось, что, с одной стороны, школьники оглушены формальным, трудно воспринимаемым материалом, по большей своей части ненужным, а с другой — не получают необходимых навыков в выполнении элементарных арифметических действий и алгебраических преобразований, в решении простейших уравнений и неравенств (в том числе квадратных), обнаруживают слабые знания тригонометрии, не умеют применять алгебру и тригонометрию для решения геометрических задач. В сознании их возникает ложное представление о математике как о чём-то заумном, далёком от реальной действительности и невозможном для освоения многими. Но, по-видимому, ответственных работников системы просвещения не смущает насыщение школьных страниц множеством «формул формального языка».

С большой досадой приходится констатировать, что вместо того, чтобы прививать учащимся практические умения и навыки в использовании обретаемых знаний, учителя подавляющую часть учебного времени тратят на разъяснение смысла вводимых отвлечённых понятий, трудных для восприятия в силу своей абстрактной постановки, никак не «стыкующихся» с собственным опытом детей и подростков, не способствующих развитию их математического мышления и, главное, ни для кого не нужных. Вот уж где уместно наконец сказать о делении математики на «формальную» и «содержательную», только несколько в ином — увы, более точном — смысле, нежели писал процитированный выше философ. Содержательная часть математики на школьных уроках действительно потеснена сугубо формальной. Академики В. С. Владимиров, А. Н. Тихонов и я в журнале «Математика в школе» (1979, № 3) писали: «Чрезмерный объём и неоправданная сложность изложения программного материала развивают у многих учащихся неверие в свои способности, чувство неполноценности по отношению к математике. Этим отчасти объясняется снижение интереса к естественнонаучным и техническим дисциплинам… Создавшееся положение с преподаванием математики в средней школе требует принятия решительных мер по его исправлению».

В следующем номере того же журнала была опубликована статья академиков Л. В. Канторовича и С. Л. Соболева «Математика в современной школе». В ней авторы, стремясь защитить неудачные новшества, фактически (хотя и с оговорками) вынуждены были признать справедливость аргументов критики, но постарались представить её как «призыв к возврату ставших уже архаичными программ и учебников». Последний вывод смещал плоскость полемики, искажал существо её.

Не могу не процитировать и примечательный в некотором отношении абзац: «Следует сказать, что такие крайние выводы, первоначально высказывавшиеся на бюро Отделения математики, при более подробном ознакомлении с вопросом не были поддержаны на общем собрании Отделения» (подчёркнуто мною. — Л. П.).

Мне кажется, что этой фразой мои уважаемые коллеги пытались ввести в заблуждение общественность. Ведь общее собрание Отделения математики АН СССР в декабре 1978 года приняло в высшей степени принципиальное решение, поддержав мнение Бюро Отделения. Вот выписка из него: «1. Признать существующее положение со школьными программами и учебниками по математике неудовлетворительным. 2. Считать вновь представленную Министерством просвещения СССР программу по математике для средней школы неудовлетворительной. 3. Создать Комиссию по вопросам математического образования в средней школе при Отделении математики АН СССР…»

В связи с развернувшейся на страницах упомянутого журнала дискуссией академик-секретарь Отделения математики АН СССР Н. Н. Боголюбов попросил журнал опубликовать полный текст решения общего собрания Отделения по этому вопросу (копия письма была послана министру просвещения СССР). Главный редактор журнала Р. С. Черкасов счёл целесообразным ответить отказом…

В постановлении ЦК КПСС и Совета Министров СССР «О дальнейшем совершенствовании обучения, воспитания учащихся общеобразовательных школ и подготовки их к труду» говорилось: «Школьные программы и учебники в ряде случаев перегружены излишней информацией и второстепенными материалами, что мешает выработке у учащихся навыков самостоятельной творческой работы». Эти слова целиком и полностью относятся к ныне действующему школьному курсу математики.

Пассивную роль в создании ныне действующих учебников сыграла Академия педагогических наук СССР, не обратив должного внимания на их качество.

Странно, что многие специалисты по методике преподавания математики, имеющие обширные научные знания, оказались бессильными понять непригодность для школы существующих программ. А между тем положительная инициатива школьных учителей по совершенствованию преподавания на местах нередко глушится циркулярами или — в лучшем случае — не поддерживается должным образом.

Принципиальное отношение к критике означает не столько словесное признание её, сколько конкретные действия по исправлению сложившегося положения. Цитаты из партийных документов — не мёртвая буква и не модная фраза. В нашей стране стало законом жизни неукоснительное исполнение партийных и государственных решений. В этом выражается единство слова и дела, теории и практики. Разрыв одного с другим — не что иное, как нарушение самого принципа нашего бытия. Так понимают все советские люди неисполнение директив своего руководства. А это предполагает конкретность принимаемых мер.

Что касается совершенствования школьного курса математики, то он должен, во-первых, обобщать наглядные представления и практический опыт учащихся и готовить их к применению математических знаний в последующей деятельности. Во-вторых, изучение математики должно способствовать выработке у школьников твёрдых навыков устного счёта, развитию логического мышления и пространственного воображения. В-третьих, учащиеся должны овладеть теми математическими понятиями, с которыми им придётся встречаться в практической деятельности, а вводимые термины и символы должны быть согласованы с общепринятыми в научно-технической литературе и используемыми в смежных дисциплинах. Эти требования не представляют собой чего-то из ряда вон выходящего, напротив, они просты. Кстати заметим, что чем ближе мы к истине, тем проще оказываются выводы, в то время как наукообразные мудрствования лишь отдаляют нас от неё.

В Советском Союзе имеется блестящая плеяда первоклассных математиков, опытная армия высококвалифицированных педагогических кадров — совместными усилиями с органами народного образования они способны успешно решить задачу большой социальной значимости: повысить качество математической подготовки школьников и тем самым способствовать дальнейшим успехам высшего образования и науки страны развитого социализма.

К вопросу о переброске рек

Генеральному Секретарю ЦК КПСС
товарищу М. С. ГОРБАЧЁВУ
К вопросу о переброске части стока северных рек на юг
Глубокоуважаемый Михаил Сергеевич!

Позволяю себе обратиться к Вам лично по вопросу, который вот уже несколько лет волнует советскую общественность.

Прогнозирование новых явлений, а тем более сложных природных процессов представляет очень большие трудности.

Прогнозы технических процессов можно проверить экспериментами. Но эксперименты над природными процессами невозможны.

Трудность прогнозирования природных процессов подчёркивается тем, что даже суточный прогноз погоды, как мы все это знаем, не вполне надёжен.

В последние годы прогнозированием гидрологических процессов занимаются Институт Водных проблем АН СССР, а также Институт по переброске рек Минводхоза СССР. Их прогнозы оказались в ряде случаев ошибочными, и проведённые на основании этих прогнозов грандиозные строительства оказались вредными.

Прогнозирование, производимое в сказанных институтах, использует математику, что и даёт мне право, как математику, высказаться по поводу этой деятельности.

Остановимся на следующем.

1. Уровень Каспийского моря, как известно, колеблется — то повышаясь, то понижаясь. Прогноз, данный институтом по переброске в 1975 году, предсказывал понижение уровня моря до –29,3 м к 1985 г. Между тем, к настоящему моменту уровень Каспийского моря повысился и достиг отметки –27,85 м, т. е. отклонение от прогноза составляет около 1,5 м, что в переводе на кубические километры воды даёт около 500 куб. км за 8 лет.

Для того, чтобы защитить Каспийское море от предсказанного понижения уровня, от Каспийского моря дамбой был отделён залив Кара-Богаз-Гол. Причём прогноз не предполагал, что этот залив пересохнет за столь короткое время, как это в действительности произошло. В результате пересыхания залива Кара-Богаз-Гол возникли соляные бури, наносящие существенный вред сельскому хозяйству Нижнего Поволжья, и, кроме того, промышленность лишилась ценнейшего сырья.

Математическая модель поведения уровня Каспийского моря, данная Институтом Водных проблем и Институтом по переброске, не предусматривает тех колебаний уровня моря вверх и вниз, которые происходят в действительности. Уже это указывает на неправильность математической модели, положенной в основу прогноза.

Уровень Каспийского моря является одной из «главных забот» обоих институтов. Для сохранения его институты предлагают переброску северных рек в Волгу в количестве 5,8 куб. км в год на первом этапе, 19,1 — на втором, а впоследствии ещё больше. Эти объёмы воды никак не могут пойти в сравнение с теми изменениями объёма, которые производит природа (около 500 куб. км за 8 лет). Между тем переброска северных рек в Волгу может полностью разорить север России, а кроме того имеется ещё ряд заведомо известных резко отрицательных побочных последствий, происходящих из-за затопления и подтопления больших территорий, возникающих при переброске.

Из сказанного видно, что прогнозы этих институтов, касающиеся уровня Каспия, грубо ошибочны.

Ошибочность этих прогнозов происходит из-за того, в первую очередь, что учесть в математической модели все реальные существенные факторы очень трудно. В частности, до сих пор нет никакого удовлетворительного объяснения колебаниям уровня Каспийского моря.

Трудно себе представить, что гидрологическое прогнозирование может обойтись без учёта изменения погоды, а между тем многолетнего прогноза погоды не существует.

2. На Дунай-Днестровской оросительной системе предполагалось использовать черноморский лиман Сасык в качестве пресноводного водохранилища. Для этого лиман был отделён от моря дамбой и в него направлялась пресная вода из Дуная, а солёная вода удалялась в Чёрное море. С того момента, когда лиман Сасык, согласно прогнозу, должен был опресниться, началось использование его воды для полива сельскохозяйственных угодий. Между тем, к этому запрогнозированному времени Сасык ещё оставался солёным, что можно было непосредственно установить. Поразительно, что руководящие организации исходили не из фактического положения вещей, а из прогноза, который не подтвердился. В результате этого подверглись засолению большие сельскохозяйственные площади!

3. В Институте по переброске рек рассматривается проект отделения дамбой от Белого моря Онежской губы с целью создания из неё пресноводного водохранилища. Этот проект аналогичен тому, который был осуществлён с лиманом Сасык. Можно опасаться, что и на Белом море в случае осуществления этого проекта произойдёт то же самое, что уже произошло на Чёрном море.

Само название Института по переброске рек «Головной проектно-изыскательский и научно-исследовательский институт по переброске и распределению вод северных и сибирских рек» (!) психологически обязывает его руководство и сотрудников доказывать целесообразность переброски и разрабатывать соответствующие проекты, так как эти проекты являются результатом его работы. Между тем, утверждение о нецелесообразности переброски, к которому мог бы прийти институт, хотя и было бы важным результатом, психологически руководством института не могло бы рассматриваться как некое достижение. Поэтому было бы важно освободить институт от его названия.

Мне кажется, что ввиду несостоятельности теоретического обоснования переброски северных рек на юг, а также ввиду изменения природной ситуации с Каспийским морем, переброска северных рек на юг является нецелесообразным, очень опасным и слишком дорогим мероприятием. Герой Социалистического труда, лауреат Ленинской и Государственных премий СССР, академик Л. С. Понтрягин

——
В ПРЕЗИДИУМ XXVII СЪЕЗДА КПСС

Научная общественность Академии наук СССР активно обсуждала проект Основных направлений. Предложения исключить задания по переброске рек из Основных направлений были внесены многими научными подразделениями АН СССР, в частности Отделением экономики, Отделением математики, Отделением истории, Научным советом при Президиуме АН СССР по проблемам биосферы и другими. Однако эти предложения не нашли отражения в документе «Предложения Академии наук СССР к проекту Основных направлений», который Президиум АН СССР направил в Совет Министров СССР 20 января 1986 г.

Большинство крупных учёных, академиков считают, что результаты проведённых исследований по переброске приводят к однозначному выводу: переброска речного стока — это глубоко ошибочное мероприятие. Реализация проекта переброски части стока северных рек в бассейн Волги привела бы к крайне опасным экологическим последствиям, нанесла бы невосполнимый ущерб экономике и культуре страны.

Предлагаем прекратить финансирование научных исследований по обоснованию проектов переброски рек и исключить задания по переброске из Основных направлений.

Лауреат Государственных премий, академик Д. С. Лихачёв

Герой Социалистического труда, лауреат Государственных премий, академик Г. И. Петров

Герой Социалистического труда, лауреат Ленинской и Государственных премий, академик Л. С. Понтрягин

Лауреат Ленинской и Государственной Премий, член-корреспондент АН СССР В. Л. Янин

Примечания

1

Более подробно точка зрения Л. С. Понтрягина изложена в статье «О математике и качестве её преподавания» (журнал «Коммунист», 1980, № 14). См. с. 271–285 настоящего издания.

(обратно)

2

См. с. 271–285 настоящего издания.

(обратно)

3

Учебник А. В. Погорелова «Геометрия. Учебное пособие для 6–10 классов средней школы» неоднократно издавался в издательстве «Просвещение» с 1981 г.

(обратно)

4

В 1984 г. была издана книга: Потапов М. К., Никольский С. М. Алгебра: пособие для самообразования. (2-е и 3-е издания в 1990 и 1994 гг.)

(обратно)

5

Биографические сведения о А. Н. Колмогорове см. в книге: «Колмогоров в воспоминаниях» (М.: Физматлит, 1993).

(обратно)

6

См. работу «О непрерывных алгебраических телах». — В кн.: Понтрягин Л. С. Избранные научные труды. Т. I. — М.: Наука, 1988.

(обратно)

7

См. статью: Лахтин Л. К. Высшая математика для начинающих. — В кн.: Энциклопедия Гранат, изд. VII, т. 12, с. 66.

(обратно)

8

См. работу: Lefschetz S. Intersection and transformations of complexes, and manifolds. — Trans. Amer. Math. Soc., 1926, vol. 28, p. 1–49.

(обратно)

9

См. работы: Понтрягин Л. С. К теореме двойственности Александера; К теореме двойственности Александера. Второе сообщение. — В кн.: Понтрягин Л. С. Избранные научные труды. Т. I. — М.: Наука, 1988

(обратно)

10

См. Александров П. С. Страницы автобиографии. — УМН, 1979, т. 34, вып. 6, с. 219–249; 1980, т. 35, № 3, с. 241–278.

(обратно)

11

Как было отмечено выше в тексте «Жизнеописания…», первая из этих работ не была опубликована.

Три следующих опубликованы в кн.: Понтрягин Л. С. Избранные научные труды. Т. I. — М.: Наука, 1988. Это работы: «О теореме двойственности Александера», «О теореме двойственности Александера. Второе сообщение», «Об алгебраическом содержании топологических теорем двойственности».

См. также статью Л. С. Понтрягина «О моих работах по топологии и топологической алгебре» (с. 243–260 наст. издания).

(обратно)

12

В 1956–60 гг. Л. С. Понтрягин опубликовал цикл работ о дифференциальных уравнениях с малым параметром. См. библиографию работ Л. С. Понтрягина (с. 224–236 наст. издания).

Некоторые из этих работ опубликованы в кн.: Понтрягин Л. С. Избранные научные труды. Т. II. — М.: Наука, 1988.

(обратно)

13

См. работу «О непрерывных алгебраических телах». — В кн.: Понтрягин Л. С. Избранные научные труды. Т. I. — М.: Наука, 1988.

(обратно)

14

Подробный обзор решения 5-й проблемы Гильберта см. в книге: «Проблемы Гильберта» (М.: Наука, 1969) и в комментариях к книге: Д. Гильберт. Избранные труды. Т. II. — М.: Факториал, 1998.

(обратно)

15

Книга «Непрерывные группы», написанная в 1937 г. до сих пор является основополагающей монографией по топологической алгебре. Она выдержала четыре издания у нас в стране (в 1938, 1954, 1973, 1984 и 1988 гг.), несколько изданий на английском языке (в 1939, 1946 гг. — Princeton University Press, в 1966 г. — Gordon and Breach, 1978 — Mir), переведена на немецкий, польский и китайский языки.

(обратно)

16

См. работу «Об одной фундаментальной гипотезе в теории размерности» в кн.: Понтрягин Л. С. Избранные научные труды. Т. I. — М.: Наука, 1988.

(обратно)

17

По-видимому, имеется в виду работа Pontriagin L., Tolstowa G. Beweis des Mengerschen Einbettungssatzes. — Math. Ann., 1931, Bd. 105, H. 5, S. 734–745.

(обратно)

18

См. работу Pontriagin L., Frankl F. Ein Knotensatz mit Anwendung auf die Dimensionstheorie. — Math. Ann., 1930, Bd. 102, H. 5, S. 785–789.

(обратно)

19

К задаче о вычислении гомотопических групп сфер Л. С. Понтрягин неоднократно возвращался в период 1936–1955 гг. (См. библиографию работ Л. С. Понтрягина на с. 224–236 наст. издания). Созданная им теория оснащённых многообразий оказала большое влияние на развитие топологии. См., например, книгу «В поисках утраченной топологии» (М.: Мир, 1989).

См. также книгу «Гладкие многообразия и их применения в теории гомотопий» (М.: Наука, 1985) и статью «О моих работах по топологии и топологической алгебре» (с. 243–260 наст. издания).

(обратно)

20

Первая работа по теории характеристических классов была опубликована в 1942 г. («Характеристические циклы многообразий», ДАН СССР, 1942, т. 35, № 2, с. 35–39.) Дальнейшие работы см. в библиографии работ Л. С. Понтрягина (с. 224–236 наст. издания). См. также «О моих работах по топологии и топологической алгебре» (с. 243–260 наст. издания).

О характеристических классах Понтрягина и их применениях в топологии см., например, книгу Дж. Милнора, Дж. Сташефа «Характеристические классы» (М.: Мир, 1979) и обзор С. П. Новикова «Топология» (в кн.: Итоги науки и техники. Современные проблемы математики. Фундаментальные направления. Т. 12. — М.: ВИНИТИ, 1986).

(обратно)

21

См. работу «Об алгебраическом содержании топологических теорем двойственности» (в кн.: Понтрягин Л. С. Избранные научные труды. Т. I. — М.: Haука, 1988) и её обсуждение в статье «О моих работах по топологии и топологической алгебре» (с. 243–260 наст. издания).

(обратно)

22

По-видимому в это время была опубликована «Декларация инициативной группы по реорганизации математического общества», подписанная Люстерником, Шнирельманом, Гельфондом, Понтрягиным и Некрасовым.

(обратно)

23

Проблема Гольдбаха формулируется следующим образом: всякое ли целое число, большее 6, можно представить в виде суммы не более трёх простых чисел? Л. Эйлер показал, что для решения этой проблемы достаточно доказать, что каждое чётное число есть сумма двух простых. В 1930 г. Л. Г. Шнирельман доказал, что всякое целое число, большее 1, есть сумма не более чем 800 000 простых чисел.

(обратно)

24

См. работу: Lefschetz S. Intersection and transformations of complexes, and manifolds. — Trans. Amer. Math. Soc., 1926, vol. 28, p. 1–49.

(обратно)

25

См. работу «О динамических системах, близких к гамильтоновым» (в кн.: Понтрягин Л. С. Избранные научные труды. Т. II. — М.: Наука, 1988).

См. также работы этого времени: «О статистическом рассмотрении динамических систем» (совместно с А. А. Андроновым и А. А. Виттом) и «Грубые системы» (совместно с А. А. Андроновым). Опубликовано в кн.: Понтрягин Л. С. Избранные научные труды. Т. II. — М.: Наука, 1988.

(обратно)

26

И. А. Вышнеградский (1831–1895 гг.) — выдающийся русский учёный в области техники. Одно время был министром финансов.

В конце прошлого столетия регулятор Уатта паровой машины в результате ряда конструктивных усовершенствований перестал действовать. Вышнеградский дал такую математическую идеализацию его, которая выяснила причины этого явления и дал практические рекомендации для устранения этого дефекта. Оказалось — достаточно повысить трение! Сама теория Вышнеградского проста до чрезвычайности, а практические выгоды от неё очень важны. (Прим. Л. С. Понтрягина.)

(обратно)

27

См., например, Понтрягин Л. С. Обыкновенные дифференциальные уравнения. — М.: Наука, 1982, с. 75–93.

(обратно)

28

Книга А. А. Андронова, А. А. Витта и С. Э. Хайкина «Теория колебаний» была опубликована в 1937 г. (без упоминания об авторстве А. А. Витта), второе издание в 1959 г., третье — в 1981 г.

(обратно)

29

Книга «Непрерывные группы», написанная в 1937 г. до сих пор является основополагающей монографией по топологической алгебре. Она выдержала четыре издания у нас в стране (в 1938, 1954, 1973, 1984 и 1988 гг.), несколько изданий на английском языке (в 1939, 1946 гг. — Princeton University Press, в 1966 г. — Gordon and Breach, 1978 — Mir), переведена на немецкий, польский и китайский языки.

(обратно)

30

Тогда мы ещё не знали, что грядёт 1937 год. Я описываю события так, как я и мои товарищи воспринимали происходящее тогда — в 1936 году. Позже я понял, что Советскому правительству нужно было разогнать школу русского математика Н. Н. Лузина. Уничтожить его самого они не решились. (Прим. Л. С. Понтрягина.)

(обратно)

31

Точное название статьи «О врагах в советской маске» («Правда», 3.7.1936). За день до этого была опубликована статья «Ответ академику Лузину» («Правда», 2.7.1936); далее — статья «Традиции раболепия» («Правда», 9.7.1936). Публикациями этих статей было положено начало «делу Лузина».

В настоящий момент готовится публикация книги «Дело академика Лузина. Сборник материалов». [ «Дело академика Николая Николаевича Лузина» (СПб.: РХГИ, 1999. — 312 с.) — E.G.A.]

(обратно)

32

Воспоминания о «Лузитании» см. в книге «Колмогоров в воспоминаниях» (М.: Физматлит, 1993) и цитированных выше воспоминаниях П. С. Александрова. См. также воспоминания Л. А. Люстерника «Молодость московской математической школы» (УМН, 1967, т. 22, №№ 1, 2, 4 и т. 25 № 4).

(обратно)

33

Отчет об этом заседании был опубликован в журнале «Фронт науки и техники» за 1936 г.

(обратно)

34

См. работу «Гомотопическая классификация отображений» (n+2) — мерной сферы в n-мерную. Опубликовано в кн.: Понтрягин Л. С. Избранные научные труды. Т. I. — М.: Наука, 1988.

(обратно)

35

Книга «Гладкие многообразия и их применения в теории гомотопий» была опубликована в 1955 г. (М.: изд-во АН СССР), второе издание в 1976 г., третье — в 1985 г. Опубликована также в кн.: Понтрягин Л. С. Избранные научные труды. Т. I. — М.: Наука, 1988.

(обратно)

36

См. работу 1942 г. «О нулях некоторых элементарных трансцендентных функций» и добавление к ней, написанное в 1953 г. Опубликовано в кн.: Понтрягин Л. С. Избранные научные труды. Т. II. — М.: Наука, 1988.

(обратно)

37

См. работу «Эрмитовы операторы в пространстве с индефинитной метрикой». Опубликовано в кн.: Понтрягин Л. С. Избранные научные труды. Т. II. — М.: Наука, 1988.

После этой основополагающей работы теория самосопряжённых операторов в пространстве с индефинитной метрикой получила развитие в работах Крейна, Лангера и др. (см. монографию: Азизов Т. Я., Иохвидов И. С. Основы теории линейных операторов в пространствах с индефинитной метрикой. — М.: Наука, 1986). Эта теория находит самые разнообразные применения в дифференциальных уравнениях, теории колебаний и волноводов, оптимальном управлении и др.

(обратно)

38

Книга «Основы комбинаторной топологии» была издана в 1947 г., второе издание в 1976 г., третье — в 1986 г.; переведена на ряд иностранных языков.

(обратно)

39

Книга «Гладкие многообразия и их применения в теории гомотопий» была опубликована в 1955 г. (М.: изд-во АН СССР), второе издание в 1976 г., третье — в 1985 г. Опубликована также в кн.: Понтрягин Л. С. Избранные научные труды. Т. I. — М.: Наука, 1988.

(обратно)

40

Результаты Рохлина по топологии подробно обсуждаются в книге «В поисках утраченной топологии» (М.: Мир, 1989). Там же приведена библиография работ В. А. Рохлина.

(обратно)

41

Основные работы Л. С. Понтрягина о теории дифференциальных уравнений с малым параметром приведены в книге: Понтрягин Л. С. Избранные научные труды. Т. II. — М.: Наука, 1988.

(обратно)

42

О работах Л. С. Понтрягина в области дифференциальных игр см. работу: Никольский С. М. О работе Понтрягина в области линейных дифференциальных игр преследования. — В кн.: Никольский С. М. Первый прямой метод Понтрягина в дифференциальных играх. — М.: МГУ, 1984.

(обратно)

43

Принцип максимума Понтрягина получил широчайшее применение в технике. В качестве примера, приведём здесь справку, выданную ЦАГИ Л. С. Понтрягину.

Применение принципа максимума и теории дифференциальных игр в современной механике полёта
Принцип максимума и теория дифференциальных игр Л. С. Понтрягина нашли широкое и важное применение в следующих работах, проведённых в ЦАГИ.

1. Исследование и выбор оптимальных траекторий, оптимальных параметров и разработка методов оптимизации характеристик летательных аппаратов (ЛА) различного назначения:

⚫ оптимальное пространственное выведение;

⚫ оптимальное выведение на орбиту искусственных спутников Земли, Луны и планет;

⚫ оптимальное маневрирование ЛА, в том числе их стыковка;

⚫ стабилизация и оптимальное управление ориентацией ЛА;

⚫ оптимальные межпланетные перелёты, в том числе с двигателями малой тяги.

2. Решение задач динамики полёта и управления входом в атмосферу:

⚫ исследование возможности полёта ЛА со скоростями входа, превышающими вторую космическую (обеспечение коридора входа, выдерживание ограничений по перегрузке, тепловым и температурным режимам);

⚫ оптимальное выведение на орбиту искусственного спутника планеты (в том числе Марса) с использованием аэродинамического торможения в атмосфере;

⚫ оптимальное управление боковой дальностью

⚫ построение зон достижимости и оптимальное пространственное движение в заданную точку земной поверхности.

3. Исследование оптимальных траекторий и оптимальных режимов полёта самолёта:

⚫ построение оптимальных траекторий и режимов набора высоты, в том числе для рекордных полётов по высоте и скороподъёмности;

⚫ исследование оптимальных пространственных траекторий высокоманёвренных самолётов;

⚫ исследование оптимальных взлётно-посадочных режимов, в том числе с минимизацией шума, создаваемого самолётом на местности.

4. Разработка методов исследования игровых задач механики полёта самолётов:

⚫ игровые задачи преследования — уклонения;

⚫ задачи управления в условиях неполной информации;

⚫ задачи идентификации и наблюдения в механике полёта на основе минимаксных критериев точности.

Кроме того, идеи принципа максимума проникли в ряд нетрадиционных областей управления и стимулировали развитие следующих научно-технических направлений:

⚫ численные методы оптимизации (методы поиска экстремума функции многих переменных на основе различной информации о функции);

⚫ методы аппроксимации, интерполяции и сглаживания функции и их приложения к задачам аналитического описания геометрии внешних форм летательных аппаратов, автоматизация изготовления аэродинамических моделей на станках с ЧПУ (числовым программным управлением) и др. актуальным и перспективным задачам разработки систем автоматизации проектирования летательных аппаратов (САПР ЛА);

⚫ разработка методов построения законов и систем управления, позволяющих реализовать преимущества оптимальных режимов и оптимальных траекторий;

⚫ методы оптимального управления аэродинамическими трубами и др. Многие из рассмотренных выше вопросов входят в программы спецкурсов, читаемых на кафедре механики полёта в МФТИ.

Заместитель начальника ЦАГИ, член-корреспондент АН СССР Г. С. Бюшгенс
(обратно)

44

Книга В. Г. Болтянского, Р. В. Гамкрелидзе, Е. Ф. Мищенко и Л. С. Понтрягина «Математическая теория оптимальных процессов» была опубликована в 1961 г., переиздавалась в 1969, 1976 и 1983 гг. Переведена на ряд иностранных языков.

В 1989 г. (М.: Наука) вышла книга Л. С. Понтрягина «Применение принципа максимума в оптимальном управлении», содержащая основные результаты коллективной монографии. Переиздана в 1998 г. (Принцип максимума. М.: Фонд математического образования и просвещения).

(обратно)

45

Первое издание книги Болтянский В. Г. «Математические методы оптимального управления» было опубликовано в 1966 г., второе — в 1969 г.

(обратно)

46

См. работу «Оптимальные процессы регулирования» (УМН, 1959, т. 14, № 1, с. 3–20).

(обратно)

47

Книга Л. С. Понтрягина «Обыкновенные дифференциальные уравнения» издавалась на русском языке в 1961, 1965, 1970, 1974 и 1982 гг. Переведена на английский, китайский, японский, немецкий, болгарский, польский и испанский языки.

В 1975 г. за эту книгу Л. С. Понтрягину была присуждена Государственная премия СССР.

(обратно)

48

На русском языке опубликованы сборники докладов на математических конгрессах: Международный математический конгресс в Амстердаме 1954 г.: Обзорные доклады (М.: Физматгиз, 1961); Международный математический конгресс в Эдинбурге 1958 г.: Обзорные доклады (М.: Физматгиз, 1962); Труды международного конгресса математиков. Москва, 1966 (М.: Мир, 1968); Международный конгресс математиков в Ницце, 1970: Доклады советских математиков (М.: Наука, 1972).

(обратно)

49

На русском языке опубликована книга Р. Айзекса «Дифференциальные игры» (М.: Мир, 1967).

(обратно)

50

См. книгу Кострикин А. И. Введение в алгебру. — М.: Наука, 1977.

(обратно)

51

Первое издание книги Я. Б. Зельдовича «Высшая математика для начинающих» было опубликовано в 1960 г., пятое — в 1970-м.

Уместно привести отрывок из предисловия Я. Б. Зельдовича к пятому изданию книги:

«Уже в заглавии книги выражена задача — дать читателю первое представление о дифференциальном и интегральном исчислении и, применяя эти методы к важнейшим разделам физики, показать значение и силу высшей математики…

За годы, прошедшие после первого издания (1960 г.), отшумели дискуссии, в которых автора обвиняли в математической нестрогости и чуть ли не в развращении молодёжи приблизительным, легкомысленным.

В сущности сталкивались два различных подхода к обучению.

Во многих учебниках изложение ведётся в форме, напоминающей диспут двух учёных. Учащийся представляется как противник, выискивающийвсевозможные возражения. Педагог последовательно, строго логически разбирает эти возражения одно за другим и неопровержимо доказывает правильность своих положений.

В предлагаемой книге учащийся рассматривается как друг и союзник, который готов поверить педагогу или учебнику и хочет применить к природе, к технике те математические приёмы, которые ему предлагают. Понимание приходит в результате анализа примеров и применений. В строго логическом подходе вопрос о значении и пользе изучаемых теорем остается в тени. В предлагаемой книге на переднем плане показаны именно математические идеи и связь их с изучением природы.

Может быть, недостаточное внимание к строгим доказательствам есть проявление потребительного подхода к математике со стороны автора-физика? Мне кажется, что это не так; продвижение математики вперёд совершается также с помощью интуиции, в терминах общих идей, попросту говоря — с помощью вдохновения, а не холодного расчёта. Только потом работа обращается в броню формул и цепь строгих доказательств; в учебниках часто оказываются запрятанными, затушеванными идеи, вдохновлявшие творцов.

Восьмидесятилетний патриарх современной математики Рихард Курант писал в 1964 году, что очень долго математики принимали геометрию Евклида за образец строгого аксиоматического подхода, строгой логической дедукции (вывода). Но вот что пишет дальше Курант:

„Упор на этот [аксиоматический, логический] аспект полностью дезориентирует того, кто предположит, что созидание, воображение, сопоставление и интуиция играют только вспомогательную роль в математическом творчестве и в настоящем понимании.

В математическом образовании действительно дедуктивный способ, начинающий с догматических аксиом, позволяет быстрее обозреть большую территорию. Но конструктивный способ, идущий от частного к общему и избегающий догматического принуждения, надёжнее ведёт к самостоятельному творческому мышлению“.

Итак, воображение и интуицию Курант ставит на первое место!

Пресловутое противопоставление лириков и физиков (а заодно и математиков) придумано поэтом Б. Слуцким, т. е. „лириком“. В математике, как и в других естественных науках, больше поэзии, чем думают профессионалы-лирики. История науки показывает, что хорошая математика имеет пророческий дар: математический анализ известного открывает путь дальше, в новые неизвестные области, ведёт к созданию новых физических понятий.

В „Высшей математике для начинающих“ я стремился к конструктивному подходу, к выявлению смысла и цели математических понятий, стремился хотя бы отчасти передать дух того героического периода, когда эти понятия рождались.»

(обратно)

52

См. Берс Л. Математический анализ. Т. 1, 2. — М.: Высшая школа, 1975.

(обратно)

53

См. Пуанкаре А. О науке. — М. Наука, 1983.

(обратно)

54

Вопрос о приоритете неоднократно рассматривался в научной литературе. Различные подходы к этому вопросу изложены в книгах: «Принцип относительности. Сборник работ по специальной теории относительности» (составитель А. А. Тяпкин) М.: Атомиздат, 1973; Miller A. I. Albert Einstein's special theory of relativity. Emergence (1905) and early interpretation (1911). — Addison — Wesley Publ. Comp., 1981.

(обратно)

55

См. «Успехи математических наук», 1978, т. 33, № 6.

(обратно)

56

См. «Успехи математических наук», 1978, т. 33, № 6 и с. 261–270 наст. издания.

(обратно)

57

Pontrjagin L. S. Zum Alexanderschen Dualitätssatz. — Nachr. Akad. Wiss. Göttingen. Math.-Phys. Kl., 1927, H. 4, S. 315–322.

(обратно)

58

Pontrjagin L. S. Zum Alexanderschen Dualitätssatz. — Zweite Mitt. Nachr. Akad. Wiss. Göttingen. Math.-Phys. Kl., 1927, Bd. 4, S. 446–456.

(обратно)

59

Alexander J. W. A proof and extension of the Jourdan — Brouwer separation theorem. — Trans. Amer. Math. Soc., 1932, vol. 23, p. 333–349.

(обратно)

60

Pontrjagin L. S. Über den algebraischen Inhalt topologischer Dualitätssatze. — Math. Ann., 1931, Bd. 105, H. 2, S. 165–205.

(обратно)

61

Pontrjagin L. S. The theory of topological commutative groups. — Ann. Math., 1934, vol. 35, № 2, p. 361–388.

(обратно)

62

Понтрягин Л. С. Структура компактных топологических групп. — В кн.: Тр. второго Всесоюз. мат. съезда, Ленинград, 24–30 июня 1934 г. М.—Л.: Изд-во АН СССР, 1936, т. 2, с. 135.

(обратно)

63

Понтрягин Л. С. Непрерывные группы. — М.—Л.: Гостехтеориздат, 1938.

(обратно)

64

Pontryagin L. S. Topological groups. — London: Princeton Univ. Press, 1939.

(обратно)

65

Pontrjagin L. S. Sur une hypothese fondamentale de la theorie de la dimension. — C. r. Acad. sci., 1930, vol. 190, p. 1105–1107.

(обратно)

66

Pontrjagin L. S., Tolstowa G. Bowels des Mengerschen Einbettungsatzes. — Math. Ann., 1931, Bd. 105, H. 5, S. 734–745.

(обратно)

67

Понтрягин Л. С. Числа Бетти компактных групп Ли. — Докл. АН СССР, 1935, т. 1, № 7–8, с. 433–437.

(обратно)

68

Понтрягин Л. С. Гладкие многообразия и их применение в теории гомотопий. — М.: Изд-во АН СССР, 1955 (Труды МИРАН, т. 45).

(обратно)

69

Понтрягин Л. С. Характеристические циклы многообразий. — Докл. АН СССР, 1942, т. 35, № 2, с. 35–39.

(обратно)

70

Понтрягин Л. С. Классификация непрерывных отображений комплекса на сферу. — Докл. АН СССР, 1936, т. 19, № 3, с. 147–149.

(обратно)

71

Понтрягин Л. С. Отображения трехмерной сферы в комплекс. — Докл. АН СССР, 1942, т. 34, № 2, с. 39–41.

(обратно)

72

Остальной список оформлен сносками — прим. верст.

(обратно)

Оглавление

  • От издательства
  • Основные даты жизни и деятельности Л. С. Понтрягина
  • Часть I
  •   Моя профессия
  •   Математика в средней школе
  •   А. Н. Колмогоров
  •   Мои родители
  •   Детство и школьные годы
  • Часть II
  •   Университет
  •   После университета
  •   Александр Александрович Андронов
  •   Стекловский институт
  •   П. С. Александров и Н. Н. Лузин
  •   О моих исследованиях в топологии
  • Часть III
  •   Избрание меня членом-корреспондентом АН СССР
  •   Война и эвакуация
  •   Снова в Москве
  • Часть IV
  •   Смена научной тематики
  •   Преподавание новой тематики в университете
  •   Избрание меня академиком
  • Часть V
  •   Первые поездки за границу
  •   Первая поездка в США
  •   Международный конгресс математиков в Москве
  •   Ницца. Год 1970
  •   Смерть матери
  •   Работа с издательством
  •   Международные отношения
  •   «Математический сборник»
  •   Выборы в Академию наук СССР
  •   Международный конгресс математиков 1978 г. в Хельсинки
  •   Клевета
  • Библиография
  • Литература о жизни и трудах Л. С. Понтрягина
  • Избранные статьи и выступления
  •   О моих работах по топологии и топологической алгебре
  •   Оптимизация и дифференциальные игры
  •   О математике и качестве её преподавания
  •   К вопросу о переброске рек
  • *** Примечания ***