КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно 

Мост (СИ) [Ольга Шлыкова] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]


  "Только бы не заметили!" - высокий, худой подросток шептал эти слова как молитву, прижимаясь к холодной крыше пустого вагона, который неспешно двигался по узкоколейке в небольшом составе, этот состав тянул старый трофейный паровоз. Мальчишка, ещё с вечера, пересчитал вагоны поезда, их было восемь. Порожняком шёл последний, это была теплушка для сопровождающих. В остальные вагоны аккуратно погрузили готовую продукцию завода боеприпасов - корпуса для мин. Мальчишка много раз видел такие корпуса, только бракованные. Каждые три дня он отвозил полную тачку такого брака за заводской забор, и сбрасывал их в выкопанную ещё с осени яму. Солдаты, которые шли с ним к яме, иногда помогали, выворачивать тачку, чтобы корпуса падали в яму сами. Но чаще всего мальчишке приходилось самостоятельно сбрасывать корпуса для мин по одному. К весне яма была почти доверху заполнена этим браком, но мальчишка думал - "Не моё дело", и продолжал сбрасывать тяжёлые чугунные бракованные корпуса. Состав приближался к деревянной переправе через небольшую речку, которая уже разлилась и, подчиняясь весеннему половодью, выходила из своих берегов. Мальчишка не знал её названия, но невольно залюбовался цветущими плакучими ивами, склонившимися к воде. Паровоз дал длинный гудок, и мальчишка услышал отборный мат и хохот. Сопровождающие груз солдаты, отодвинув дверь, сидели на полу вагона, свесив ноги, курили, и вели неспешную беседу о том, что в Томске им поменяют паровоз, и завтра они уже будут в Ново - Николаевске, сдавать корпуса для мин на завод, где в них поставят запалы, и отправят на фронт. И вот состав идёт по мосту, сильно сбросив и так малую скорость. Мальчишка видит на другом берегу часового с винтовкой, и прошептав: "Ну, родной, вся надежда на тебя" - резко подскакивает, и прыгает в воду. Выстрел прогремел как гром и, почувствовав резкую боль в спине, мальчишка пошёл на дно.







   ЧАСТЬ I Слава.





  Славка возвращался из школы, когда услышал с неба странный гул. Он учился во вторую смену, и торопился дойти до дому, пока не стемнело. Он побежал, но его кто-то схватил за руку, и утянул за собой в подвал ближайшего дома.



  - Куда разбежался? - Услышал он хриплый голос дворника дяди Тимофея. - Видишь, налёт.



  Славка покачал головой, он не посмотрел в небо. Серьёзных налётов на город ещё не было, наши летчики, и зенитчики просто не пропускали немецкие самолёты к городу. Только иногда было слышно треск зениток и шум воздушного боя где-то на окраине. А теперь вот и сюда долетели. К артобстрелам все уже привыкли, до города редко долетали немецкие снаряды, а вот бомбёжки с воздуха только начались.



  - Дядя Тимофей, а зачем им город бомбить, его уже и так окружают? - Спросил Славка.



  - Враг, он такой. Ему надо, город уничтожить. А раз наша армия его не пропустила дальше окраин, значит, будут палить сверху.



  - Палить? - не понял Славка.



  - Ну, бомбы скидывать, чтобы наши дома разрушить. - Дядя Тимофей замолчал, он к чему-то прислушивался.



  Славка тоже прислушался и услышал противный свист.



  - Бомба! К нашему дому полетела. - И дядя Тимофей взбежал по лестнице, и выскочил на улицу. Славка побежал за ним.



  Они бежали, не разбирая дороги, когда услышали хлопок и грохот. Славку словно что-то толкнуло, и он кубарем покатился по тротуару, больно ударился ногой о фонарный столб, и потерял сознание. Он очнулся от того, что кто-то бьёт его по щекам. Над ним склонилась девушка в белой косынке с красным крестом.



  - Ты можешь встать? - Спросила она Славку.



   Славка опёрся на руки, сел, потрогал ушибленную ногу, и сказал, что бывало и хуже. Девушка подала ему руку, и он поднялся.



  - Ты тут постой, никуда не уходи, у меня ещё четыре человека пострадавших. - Девушка ушла, а Славка спросил ей вслед:



  - От чего пострадавших? - Но она его уже не услышала.



  Славка, хромая, побрёл к своему дому. Когда он завернул за угол, он сначала ничего не понял. Дома не было. Пожарные тушили языки пламени, вырывавшиеся из-под обломков. Кто-то положил руку Славке на плечо:



  - Нет теперь нашего дома. - Это дядя Тимофей, смотрел на то, что ещё пять минут назад было их домом, и плакал.



  - Мама! - Закричал Славка, и бросился к пожарному, он выкрикивал - "Мама, мама, мама", и пытался выхватить из рук пожарного брандспойт.



  Четыре дня Славка жил у родственников дяди Тимофея. Он пошёл было в школу, но оказалось, что школу тоже разбомбили, и уроков не будет. Седая секретарша сидела за столом прямо на улице, и переписывала всех детей, кто приходил к школе. Славка не стал дожидаться своей очереди, и ушёл. Он ещё утром решил, что уйдёт жить в летний домик своей тёти. Что он будет, есть, он тогда не думал. Он понял, что чужим людям он не нужен. Уже начали выдавать карточки на продукты, а в семье, где он жил было четверо детей. Он слышал, засыпая, как хозяйка кому-то сказала, показывая на него - "Лишний рот". Славка пришёл к своему дому, и долго стоял, глядя на развалины. Они жили на третьем этаже, у мамы не было никакого шанса спастись. Её нашли на третий день, и даже показали Славке. Мама лежала на носилках в своём домашнем платье и кухонном фартуке, в руке у неё была тряпочка прихватка. Она ждала Славку из школы, и разогревала ужин. Почему-то потом Славка вспоминал именно эту тряпочку в маминой руке. Сейчас он стоял и думал о том, что хорошо бы собрать какие-то вещи, ведь у него кроме портфеля с учебниками и тетрадками ничего не было. Но всё, что могло остаться от вещей из Славкиной квартиры, сгорело. Он нашёл осколки цветочного горшка из маминой спальни, и мамин гребешок. Он поднял его, и заплакал. Когда Славка приезжал из пионерского лагеря, мама всегда вычесывала его волосы этим гребешком. Она искала вшей, а папа смеялся - "Пионерский лагерь и вши близнецы братья!" Славка отвернулся от осколков своей жизни, и увидел большой шкаф, который лежал на боку под обломком кирпичной стенки. Славка даже знал, чей это шкаф. Его хозяйку звали Тамара Ивановна, она ещё летом уехала к родственникам в Москву и, наверное, даже не знала, что у неё больше нет дома. Славка осторожно подобрался к шкафу и потянул дверцу. Шкаф был закрыт на ключ. Немного посидев на уцелевшем стуле, Славка решил, что ничего не поделаешь, нужно уходить налегке. Он поднялся, и случайно посмотрел на верх шкафа. Маленький ключик застрял в трещине.



  Когда Славка пришёл в тётин домик уже стемнело. Электричества не было, и Славка интуитивно понял, что не следует зажигать даже свечу. Линия фронта была совсем недалеко, и Славка слышал, как со стороны залива, в сторону города пролетели самолёты. "Значит немцы" - подумал Славка и уснул, как убитый. Утром он снова сходил к своему дому забрать из шкафа Тамары Ивановны то, что не смог унести вчера. А шкаф оказался настоящим сокровищем. Помимо тёплых вещей сына Тамары Ивановны Гриши, которые оказались Славке впору, он нашёл там несколько банок тушёнки, два небольших мешка сухарей, крупу и банку вишнёвого варенья. Славка подумал, и забрал и летние вещи Гриши. Связав всё в большой узел из простыни, которую тоже нашёл в шкафу, он долго решал, забирать или нет мешочек с золотыми монетами и украшениями Тамары Ивановны, которые лежали в кармане её пальто. Ему почему-то казалось, что забирая одежду и еду, он не делает ничего дурного, а вот золото он забирать боялся. "Скажут ещё, что украл" - подумал Славик, и уже положил мешочек на место, и вдруг рассмеялся. "Если я не заберу, заберёт кто-то другой".



  Сентябрь подходил к концу, и Славка как домовитый хозяин делал запасы на зиму. Он выкопал всю картошку и морковь на своём и соседних участках, собрал в огородах оставшиеся кабачки, тыквы и зелёные помидоры. Долго возился с капустой, которой набралось сорок кочанов. Наконец он рассудил, что на зиму ему хватит - тётин погреб был забит под завязку. Яблоки он рассыпал по всему полу в комнате, потому что решил, что будет жить в кухне, где прекрасно устроился на топчане. Он ждал, что вода в поселковой колонке закончится, но она не закончилась. А когда наступили первые заморозки, Славка вдруг сообразил, что не умеет топить печку. До сих пор ему хватало буржуйки на веранде, где он варил себе еду. Он закрыл глаза и начал вспоминать. Вот тётя складывает в печку дрова, открывает заслонку и, положив на дрова газету, чиркает спичкой, и смотрит на огонь. "Зачем она смотрела на огонь?" - думает Славка, и повторяет всё, что делала тётя. Когда он услышал гул в трубе, то понял, тетя, глядя на огонь, проверяла тягу.



  Долгими, зимними вечерами, Слава грыз морковь, читал старые газеты, или думал об отце. О маме он старался не думать. Его отца призвали сразу же, как только началась война, как говорила мама, по списку Ворошиловских стрелков. Ещё два месяца папа иногда приходил домой, пока учился в школе снайперов, а в августе им сообщили, что папа уехал на фронт. Славка плакал, когда вспоминал, как однажды в парке, в Славкин день рождения, папа снял свой значок "Ворошиловский стрелок", и выбил в тире столько очков, что забрал все призовые игрушки. А когда они пришли домой, серьёзно сказал - "Больше мы так делать не будем, это не честно". И Славка понял, почему не честно. Другие тоже хотели получить призы, а их не осталось.



  Всю зиму Славка не имел понятия о том, что происходит в городе и на фронте. Его никто не искал, и он не хотел, никому навязываться. К нему прибились две кошки, и они прекрасно прожили самое холодное время. Славка даже устраивал себе баню в большом тётином тазу. Зачем тёте был запас чёрного хозяйственного мыла на даче, Славка не знал, но ему оно очень пригодилось. Когда кончились дрова в тётином сарае, Славка нашел их в сараях соседей. Весной он раздумывал, как разобраться с тётиными семенами, чтобы посадить огород, но его планы нарушила женская бригада заготовителей дров. Они приехали на грузовике, и начали разбирать крайние дома дачного посёлка. Славка наблюдал за ними три дня, и понял, что рано или поздно они доберутся и до его дома, и решил попросить их, не разбирать его.



  Два месяца спустя Славка горько пожалел о том, что подошёл к высокой худой бригадирше, и честно рассказал ей, что прожил один в посёлке всю зиму, и не хочет отсюда уезжать. "Лучше бы я убежал, куда глаза глядят. В пригороде полно дачных посёлков. Прожил бы как-нибудь" - думал Славка.



  - И ты не голодал, Робинзон? - спросила какая-то девушка, взъерошив его давно не стриженые волосы. Славка мотнул головой.



  - Не годится. - Сказала, как отрезала, худая бригадирша.



  На обед вся бригада и шофер красноармеец, собрались у Славки дома. Они наготовили еды, как на свадьбу, и уплетали всё за обе щёки. А уезжая, набили картошкой тётины мешки, и погрузили в грузовик вместе с дровами. Славку они забрали с собой, и вечером сдали в детприёмник для осиротевших детей. Здесь он впервые услышал слово блокада, и узнал, что такое голод.



  Славкина очередь на эвакуацию подошла только в конце ноября. Ждали, пока замерзнет Ладога. И вот Славка сидит вместе с другими детьми в крытом кузове грузовика, и смотрит в маленькую дырочку в брезенте. Но ничего кроме белого снега не видно. Потом быстро стемнело, и воспитательница сообщила, что они уже съехали на лёд Ладоги. Машина двигалась медленно, и воспитательница зачем-то сказала, что впереди идёт ещё одна машина с эвакуированными, а справа застряла во льду машина с какими-то торпедами. Воспитательница переговаривалась в маленькое окошечко с шофёром, и он ей сказал, что если прилетят немцы обстреливать дорогу, и в машину с торпедами попадет, хотя бы одна пуля, рванёт на километр вокруг. У воспитательницы вытянулось лицо, потому что все услышали гул самолётов.



  - Не бойтесь, это наши! Они по ночам охраняют дорогу. - Крикнул шофёр, и Славка, прислонившись к брезенту, задремал.



  Воспитательница тронула его за плечо:



  - Слава, мы приехали. Помнишь, ты обещал, мне помочь, снять с машины малышей?



  Большую, жарко натопленную избу, шофёр назвал перевалочным пунктом.



  - Здесь вас накормят, и распределят кого куда, а мне пора обратно.



  Славка оглянулся, и увидел, что в их машине уже сидят молоденькие красноармейцы в новых овчинных тулупах, и ему почему-то захотелось, тоже стать красноармейцем, и вернуться, служить в Ленинград. Машину закрыли куском белой ткани, оставив открытыми только лобовые стёкла.



  - Для маскировки, днём поедем. - Улыбнулся шофёр, увидев, что славка рассматривает колёса. Он только сейчас заметил, что они выкрашены белой краской.



  Славку, как самого старшего увезли в Москву в приёмник распределитель для подростков. Он прожил там три дня, и всегда просыпался от того, что по его лицу ползали тараканы. А когда его отправили на Урал вместе с детьми из другого приёмника, он по дороге сбежал. Потому что его избили в первый же день, обозвали франтом, и отобрали его тёплую одежду, бросив взамен рваную телогрейку. Славка думал - "Хорошо, что не добрались до мешочка с золотом" - который он прятал на груди, привязав на длинный шнурок. Когда рассвело, он увидел на фронтоне вокзала название города, где оказался.



  - Казань. - Прочитал Славка вслух, и пошёл в здание вокзала, чтобы согреться.



   Он помнил, что в Казани жила его бабушка, мамина мама, и решил её найти. "И как я сразу не додумался, сказать в приёмнике, чтобы меня отправили к бабушке в Казань. Не иначе, это мама с неба меня сюда завела" - раздумывал Славка, шагая по улицам города. Он не знал точного адреса, но помнил, как дойти до дома бабушки с вокзала. Дверь открыла незнакомая женщина.



  - Мальчик, тебе кого?



  - Прасковью Фёдоровну.



  - А кто ты ей будешь?



  - Внук. Сын Людмилы.



  - Людмилы? - Женщина смотрела на Славку, и казалось, что она решает, пускать его в дом или нет. - Ладно, заходи. Меня тётей Катей зовут, ты меня, наверное, не помнишь. - Наконец, проговорила она.



  Новости, которые ему рассказала тётя Катя, убили у Славки последнюю надежду. Его бабушка умерла, когда получила похоронку на сына Романа, Славкиного дядю. Тётя Катя была женой дяди Романа, и теперь она жила в бабушкином доме с двумя детьми.



  - Вот, не знаю, как и быть с тобой. Места у нас хватит, а вот прокормить тебя будет нелегко. Сам понимаешь, война.



  Славка ничего не ответил, он вспомнил лицо родственницы дворника дяди Тимофея, когда она говорила - "Лишний рот", и встал, чтобы уйти.



  - Ты, погоди. Не по-людски это. Ты Ромин племянник, он любил твою мать, пылинки с неё сдувал, не могу я тебя отпустить. Тем более из блокадного Ленинграда выбрался. Живи, только пропитание сам добывай.



  Слава попросил тётку сдать в ломбард одно из колец, и сказал, что это мамино. Он решил не говорить тётке, что у него есть ещё золото. Пока он хотел купить себе другую одежду, и узнать где ломбард.



  Он нанялся помогать сапожнику на рынке. Рыжий, безногий татарин Рашид, два месяца подкармливал Славку, жалея его как ребёнка из Ленинграда. И Славка ему был благодарен, но всё равно чувствовал себя не в своей тарелке, и дома, и в маленькой мастерской Рашида. Он задумал выправить себе документы, прибавить год и уйти на фронт. Когда он поделился своими планами в Рашидом, тот ему сказал:



  - Погоди. Ты ещё мальчик, от призыва не уклоняешься по малолетству, вот исполнится восемнадцать, тогда и пойдёшь. А пока побудь так, не торопи жизнь.



  - Так это ещё два года ждать? Не, я не могу. - И Славка пошёл в милицию.



  Когда он объяснил, зачем пришёл дежурному сержанту, тот посмотрел на него, и пробурчал:



  - Хоть какие-то документы есть?



  - Нет.



  - А где ты отстал от поезда?



  - Здесь, в Казани.



  - А где жил всё это время?



  Славка решил, не впутывать ни тётку, ни Рашида, и сказал, что два месяца жил, где придётся.



  - Не похож ты на беспризорника, морда сытая, и одет по-домашнему. - Сказал сержант, и вызвал другого сержанта, скомандовав тому - обыскать.



  "И чего я Рашида не послушал?" - думал Славка, когда на него составляли протокол, как вора карманника. Они нашли его мешочек с золотом. Когда сержант высыпал на стол четыре колечка и пять монет, вместе с ними выпал сложенный вчетверо тетрадный листок.



  - Так, "Справка о смерти Кононовой Людмилы Васильевны, погибшей в разбомблённом доме..." - Сержант поднял глаза на Славку. - Не соврал, что из Ленинграда, и фамилию не соврал. Так что ж ты, сука, у людей последнее тащил?



  - Я не тащил, это... - Славка споткнулся на полуслове. - Я нашел в соседской квартире. Они все уехали. Не забрал бы я, забрал бы другой.



  - Врёшь, подонок. Откуда у советских граждан в городе Ленина царские деньги? Небось, по скупкам ошивался, где что плохо лежит, тянул. Или старушек у входа в эти скупки грабил? - Сержант высыпал золото Тамары Ивановны в ящик стола, и Славка больше его не видел. "Ну вот, и сказали, что украл..." - подумал Славка.



  Протокол переписали, как явку с повинной, но золото из мешочка Тамары Ивановны почему-то в протоколе не упоминалось. А через неделю Славку уже везли в вагоне битком набитом такими же, как он, этапированными в Сибирь. Куда везут, никто точно не знал, даже самые блатные. Но блатных быстро высадили в Тюмени, и Славка хотя бы выспался. Блатные всю дорогу играли в карты, и орали друг на друга днём и ночью. Славка тогда не знал, что это его последняя спокойная ночь в жизни. И вот поезд пришёл в Томск, а Славка почувствовал во рту привкус крови. Когда выкрикнули его фамилию, он впервые услышал слово Чекист, и не понял, что это название посёлка. Он почему-то решил, что это какая-то школа НКВД для малолеток.



  - Харьковский завод боеприпасов, эвакуированный в Томскую область. Здесь делают мины. - Сказал ему сосед по нарам, шустрый Лёнька Сапрунов. - Ты скоро забудешь своё имя. Здесь все под номерами, теперь ты зек! - Лёнька расхохотался.



  - Но, ты, же своё имя не забыл. - Удивился Славка.



  - Я то? А откуда ты знаешь, что это моё имя? Может, был у меня здесь дружок Лёнька, да копыта откинул, вот я его имя помню, а своё нет.



  Славка не мог уснуть, потому что в бараке было холодно. Только под утро пришли взрослые зеки и затопили буржуйки, но толку от них было мало. Они стояли в разных концах барака, и когда воздух хоть немного прогрелся, уже было пора выходить на улицу на построение и утреннюю перекличку.



  - Новички, шаг вперёд! - Скомандовал седовласый капитан. Он внимательно посмотрел на Славку, и выдал ему нашивки с номером, и показал куда пришить.



  - А чем пришивать? - Спросил Славка.



  - Иголки и нитки у старосты. - Капитан почти прошептал, и поспешно отошёл от Славки.



   Славка смотрел на две полоски белой ткани, на которых чёрной тушью были аккуратно выведены цифры 3457.



  - Это номер Долговязого, он загнулся недавно, поэтому тебе его номер и передали. Здесь редко новые номера выдают. - Сказал Лёнька и ушёл расхохотавшись. А Славка ничего не понял.



  Вся жизнь малолетних зеков зависела от старосты барака. Славка долго разбирался в иерархии лагерных начальников и понял, что только половина начальники настоящие. Остальные, это аналоги воровских авторитетов на зоне. Староста барака малолеток был угрюмый взрослый зек по прозвищу Француз. Потому что он был картавым. Правда, взрослым его назвать можно было весьма условно, он вышел во "взрослый" барак всего год назад, но его оставили старостой у малолеток. Славка долго не знал, как его зовут, и только однажды на построении мордатый сержант выкрикнул фамилию Француза - Гоголев. А когда тот сделал шаг вперёд, сержант подошёл к нему и, заглядывая в глаза, прошипел:



  - Чего же ты, Лазарь Акимович, не досмотрел? Почему твои подопечные на колючку под напряжением кидаются, да так, что одни угольки остались от пацанёнка.



  Славка видел, что Француз вытянулся, и сглотнул. Он явно не знал, что случилось. Вечером на построении были все, Француз ночует в другом бараке, откуда ему было знать, что случилось ночью. Почему-то Славка был уверен, что кто-то из их барака погиб именно ночью.



  Разбирались недолго. Пацана нашли утром солдаты, которые обходили лагерь по периметру. Колючкой под напряжением был огорожен только энергетический цех. Славка не знал, что там находится, но от крыши этого цеха расходились провода к другим цехам, и помещениям лагеря. Лёнька говорил, что это самое секретное место завода. Если что-то сломается в энергетическом цехе, встанут все остальные цеха. А тогда в строю, слушая, как сержант орёт на старосту, Славка услышал шёпот Лёньки стоявшего позади него - "Это уже третий, в этом году, на колючку кинулся. Двое из взрослых бараков, а из нашего первый". В очереди возле кухни судачили, что по следам определили, что парня к колючке кто-то притащил, и тех, кто тащил, было двое. Следов пацана не было. И рядом с забором видели, засыпанный опавшими осенними листьями костёр. А деревьев на территории лагеря не было. И ещё говорили, что у того пацана срок уже закончился, его мать вызвали, чтобы забрала, но она приехать не успела. Старосту Француза снова перевели в барак малолеток, и на время всё затихло. Но только на время. Подростки старались подражать взрослым зекам, и периодически выясняли отношения на ножах. Славка до колик в животе боялся драк, которые затевали его товарищи по бараку. Сначала один задирал другого, начинался кулачный бой, а через некоторое время в драку вступали другие, и Славке казалось, что по земле катается огромный шар из сплетённых человеческих тел. И вдруг этот шар рассыпался, и на земле оставался лежать тот, кого пырнули ножом. И не всегда это был кто-то из тех двоих, кто затеял драку. Лёнька говорил, что драки организуют специально, чтобы кого-то наказать, а жертва и не знает, что всё затевалось ради него. Славку никто не задирал, но он всё равно боялся, что рано или поздно решат, разобраться и с ним.



  - А я думал, что здесь не совсем зона. Это же секретный завод. - Сказал Славка Лёньке, когда они загружали свои тачки бракованными корпусами для мин.



  - Ну, ты, тормоз! - Ответил Лёнька. - Как это зона не настоящая? Самая, что ни на есть. Только блатных сюда не садят, вот и всё отличие. А я погоняло тебе придумал - Тормоз. - И Лёнька расхохотался.



  Лёнька всегда громко хохотал по поводу, и без повода, но почему-то никто на это внимания не обращал. И однажды Славка его спросил, почему он всё время хохочет. А Лёнька обиделся:



  - Это когда это я хохотал? - Славка опять ничего не понял, и предпочёл, пустить всё на самотёк - время покажет.



  Сибирская зима была суровой. Славка всё чаще вспоминал как жил на тётиной даче, и своих кошек - что-то с ними стало без него? Ему там было сытно и тепло, а здесь отобрали и новую телогрейку и валенки, которые ему выдали, как новенькому, и Славка ходил в тех же самых ботинках, в которых приехал. Ботинки давно прохудились, и Славка изловчился наматывать портянки так, что снег вовнутрь не попадал. Но главное, Славку всё время мучил голод. Сколько бы он не съел, а у него уже давно не отбирали пайку, всё равно голод подступал к горлу, как только он доедал то, что ему выдавали на кухне. Суп, который здесь называли баландой, зимой в котелке замерзал, и приходилось, разбивать его ложкой и сосать льдинки, сытости такая еда никак не прибавляла. Подростков кормили отдельно от взрослых зеков, поэтому Лёнька очень удивился, когда утром возле кухни к нему подошла женщина, по виду зечка. Он не знал, что в лагере отбывают сроки женщины, и тоже работают на заводе. Славка видел только вольнонаёмных из посёлка, когда они выстраивались вечером у проходной, чтобы выйти с территории завода.



  - Тебя Славой зовут? - Спросила женщина, поправляя на голове платок, и откровенно его разглядывая.



  Славка молчал. Славой его давно никто не называл. Прозвище - Тормоз прижилось, и Славка даже осознавал себя либо Тормозом, либо номером 3457. Лишь изредка на построении его называли по фамилии - Кононов. Это когда его вызывали в санчасть, или на склад получить что-то из одежды. Он всё ещё числился новеньким, и до сих пор ему выдавали что-то из материального довольствия, чего он получить не успел. Значит, прав был Ленька, когда говорил, что в лагере все свои имена забывают. Наконец, он выдавил из себя:



  - Да, меня зовут Слава.



  А женщина взяла его за руку, и потянула за угол. Там она расстегнула телогрейку, достала из-под рубахи свёрток и, протянув Славке, сказала:



  - Ешь.



  Это был большой кусок хлеба, сверху на котором лежал толстый кусок сала. Славка, не раздумывая, набросился на хлеб с салом, позабыв про свою кашу в котелке. Потом присел на корточки и стал, есть кашу из котелка, закусывая её хлебом с салом. Когда он почувствовал, что голод потихоньку отступает, он спросил женщину:



  - А можно я немного хлеба Лёньке оставлю?



  - Нет. Он разболтает, и тебя прибьют. И он никакой не Лёнька. Его Егором зовут, Мечиков, фамилия. Его когда-то контузило, вот и стал дурачком. У начальства никак руки не дойдут, его на волю отправить в приют. Срок давно уже у Егорки закончился. Да сирота он, некого вызвать, чтобы забрали. - Женщина дождалась, когда Славка доест и кашу, и хлеб, и ушла. А Славка подумал: "Интересно, откуда она знает, как Лёньку зовут по-настоящему?"



  Славка шёл с тачкой к яме с браком, и не обращал внимания на Лёнькину болтовню, он думал о своём. Когда он спросил женщину, почему она подошла именно к нему, она ответила, что тоже из Ленинграда. А хлеб с салом ей в передаче приносят из посёлка. Там у неё дочка в людях живёт, ждёт пока мать на волю выйдет. Вот и ей кое-что с воли перепадает. А идти, знакомится с земляком с пустыми руками негоже. И тут Славка понял, что Лёнька всё время повторяет какой-то вопрос. Он прислушался, и оглянулся на солдата. А тот уже обгонял их с Лёнькой, чтобы открыть калитку в заборе. Славка остановился, словно дожидался, когда можно будет проехать через калитку, и сказал Лёньке:



  - Чего ты спрашиваешь, и спрашиваешь, я тебя не слышу.



  - Зачем к тебе Шалава приходила? - Выдохнул Лёнька.



  - Кто?



  - Да, зечка из женского барака. Она путается с капитаном здешним, вот её Шалавой и прозвали.



  Славка не понял, что значит, путается, и пошёл к калитке, потому что солдат махнул рукой, и вскинул винтовку. Славка уже привык, что солдаты держат его под прицелом, пока он сбрасывает в яму бракованные минные корпуса. А вот Лёньку под прицелом никогда не держали. "Это потому, что у него давно срок закончился" - подумал Славка, отвёз свою тачку от ямы, потом они вдвоём с Лёнькой перевернули его тачку, и пошли обратно к зданию цеха. Сегодня брака было много, "Придётся сходить ещё раза два", думал Славка. Но к его удивлению от кучи брака у двери в цех не осталось и следа. Он оглянулся и увидел, что рядом со зданием командования лагеря стоят две трофейные легковушки.



  - Генералы приехали. - Равнодушно сказал Лёнька и, развернувшись, пошёл, ставить тачку на место.



  - А где брак? - Удивился Славка.



  - Его обратно в цех перетаскали, и сложили вместе с хорошей продукцией. Их же не видно просто так, бракованные они или нет. - Лёнька расхохотался, и ушёл. Потом вернулся, и потянул Славку за собой. - Идём, негоже на глазах у больших погонов путаться.



  Но Славка стоял на месте, и смотрел в открытые двери цеха. Такого порядка он никогда там не видел. Полы были аккуратно выметены, все лампочки вкручены, затопили все шесть печей, и в цехе было почти жарко, и светло как на улице. Рабочие работали в халатах, а не в телогрейках. "И когда только успели?" - думал Лёнька, глядя, как старый истопник не спеша переходит от печи к печи, и подбрасывает в топки уголь. Всё выглядело так мирно, что Славка разрыдался. И тут его кто-то схватил за руку, и увлёк за собой. Это вернулся Лёнька:



  - Ты, чего, обалдел? Они уже цеха обходят.



  Славка и Лёнька спрятались за углом, и втихаря подсматривали за тремя высшими офицерами, которые ходили по территории лагеря в одних кителях. С ними даже не было лагерного и заводского начальства. Лёнька словно услышал удивление Славки, и прошептал:



  - Вот тот, с орденом, раньше был командиром лагеря. Потом ему звание повысили, и куда-то перевели, но он всегда приезжает с проверяющими.



  Гортанные командирские голоса отскакивали эхом от стен зданий, потому что в лагере стояла гробовая тишина. Славка даже слышал, как гудят высоковольтные провода. Когда офицеры зашли в цех, Славка спросил Лёньку:



  - А почему так тихо?



  - Так всех по баракам разогнали. Даже выгрузку болванок для минных корпусов приостановили, у взрослого барака сегодня выходной.



  - Выгрузку болванок? - Удивился Славка. - А что это такое?



  - Ну, ты, точно Тормоз! - Лёнька беззвучно расхохотался. - В воскресенье я тебе покажу, что это такое. А сегодня в баланде картошка будет, и вечером молоко дадут. Если конечно проверяющие не уедут.



  Ночью Лёнька всё время крутился, и болтал, не давая Славке заснуть. Он снова, и снова спрашивал Славку, зачем к нему приходила Шалава. Наконец, Славке надоел Лёнькин допрос, и он сказал, что Шалава спрашивала, где он жил в Ленинграде, потому что она тоже ленинградка.



  - А где ты жил в Ленинграде? - Не унимался Лёнька.



  - На Невском. - Соврал Славка. "И зачем Лёньке знать, где я жил на самом деле?" И вдруг Лёнька задал вопрос, над которым Славка долго смеялся:



  - А ты царя видел?



  - Какого царя?



  - Ну, который на лошади. Нам в школе рассказывали, что в Ленинграде есть царь, который сидит на лошади.



  Славка, как мог, объяснил Лёньке, что им рассказывали про Медного всадника, памятник царю Петру первому.



  - А-а-а-а. - Мечтательно протянул Лёнька, а потом вполне серьёзно спросил:



  - А Шалава тебе сказала, где жила в Ленинграде?



  - Да сказала, на Петроградской стороне. - Славка снова соврал, потому что Шалава ему не говорила, где жила в Ленинграде, а Лёнька бы всё равно не отстал.



  - А это далеко от Невского?



  - Далеко.



  - И вы в Ленинграде не встречались?



  - Лёнька, чего ты пристал? Конечно, не встречались, Ленинград большой.



  - Больше Томска?



  - Не знаю, я в Томске не был. А почему ты о Шалаве спрашиваешь?



  - Да, так, интересно. Зечек не пускают в мужскую половину лагеря, как и зеков на женскую. А Шалава ходит, где хочет.



  Наконец Лёнька отстал от Славки и захрапел. А Славке не удалось заснуть до самого подъёма. Он лежал и думал о маме, которую ему напомнила Шалава. И перед его глазами стояла тряпочка прихватка в маминой руке.



  В воскресенье Лёнька повёл Славку к железнодорожному цеху. Он находился в низинке, на ровной площадке, и тоже был огорожен колючей проволокой, но как сказал Лёнька, без напряжения. Мальчишки перебежками добрались до какого-то пустого склада, залезли на его крышу, и Славка ахнул. Оказывается, на территории завода была целая железнодорожная станция, только небольшая. Славка с детства любил, гулять с пацанами в районе Московского вокзала, и знал, что такое путевое развитие. На заводской станции тоже было путевое развитие - дополнительные пути, для работы с поездами. Здесь было всё как положено - семафоры и стрелки на путях, и диспетчеры переговаривались по рации, как на Московском вокзале - скороговоркой. Прямо под мальчишками стояла под разгрузкой открытая железнодорожная платформа. Славка смотрел на зеков, которые вручную скидывали на землю куски металла, похожие на разрезанную трубу. "Кажется, это называется цилиндр" - подумал Славка вслух, а Лёнька сказал, что это чугунные чушки, из которых потом на станках вытачивают корпуса для мин. Они лежали на крыше склада, пока не замерзли, потом аккуратно спустились, и пошли в сторону своего барака. Но тут они услышали окрик: "Стой, кто идёт!", и в Славкину спину упёрся штык винтовки часового.



  Славка знал, что за барак для малолеток отвечает тот самый мордатый сержант, который отчитывал Француза за гибель пацана на колючке под напряжением. И Лёнька говорил его фамилию, только Славка забыл. Сержант появлялся утром на построении, и то не всегда. Иногда построение проводил капитан, который выдал Славке нашивки с номером. Сейчас Славка стоял в дежурке перед мордатым сержантом, и ждал своей участи. Лёньку сразу отпустили, и Славка подумал, что это опять из-за того, что у того срок давно закончился. А сержант что-то писал на маленькой бумажке, потом отдал её часовому, и часовой ушел.



  - Ну, что, Кононов, доигрался? - Наконец заговорил сержант.



  Славка молчал. Он не понял вопроса. В школе так говорили, когда чего-то нахулиганишь, и не успеешь сбежать. А здесь он не делал ничего такого, что можно было назвать хулиганством. Разве что полёз с Лёнькой на крышу склада посмотреть на заводскую станцию. Но Лёнька говорил, что в воскресенье в лагере нет начальства, и тот склад не охраняют, потому что он пустой. Сержант помолчал, а потом начал орать. До Славки плохо доходили слова сержанта, он не понимал, что он хочет сказать тем, что Славка вшивый блокадник, с особым режимом содержания, и нетяжёлой статьёй. Что все подростки наравне со взрослыми зеками работают на разгрузке чугуна, а Славку поставили с дурачком Мечиковым тачку возить, да в цехе подметать. За что такая честь? И вдруг сержант начал Славку избивать. Славка видел, как к его лицу летят стопудовые кулаки сержанта, и пытался уклониться, но ему не удавалось. Когда Славка потерял сознание, у него уже были выбиты все зубы.



  Очнулся Славка в санчасти. На край Славкиной койки присела Шалава, а в углу на полу сидели связанные мордатый сержант и Лёнька. "А Лёньку то за что?" - удивился Славка, и снова потерял сознание. Ему снилось, что мама принесла ему чай с малиной, потому что он заболел. Запах ароматного чая щекотал нос, и славка чихнул. Оказалось, что Славке протирали чем-то лицо. Над ним склонился военврач, подполковник Чистяков. Славка запомнил его по первому дню в лагере, когда подполковник его осматривал.



  - Ну-ка, Слава, открой рот, и скажи - "А". - Сказал военврач. Но Славка не смог, ни того, ни другого. - Вызовите стоматолога и лицевого хирурга. - Чистяков ушёл, а перед ним появилась Шалава.



  - Ну, что, будем знакомиться. Меня зовут Людмила Васильевна, я врач, поэтому работаю в санчасти, хотя тоже отбываю срок. - Славка не мог говорить, он только смотрел на Шалаву во все глаза, и думал о том, что его маму тоже звали Людмила Васильевна.



  Славка провёл в санчасти целый месяц. Ему вправили челюсть, и вылечили оставшиеся зубы. Но есть он всё равно не мог, он только пил воду, а когда заговорил, попросил хлеба. Он размачивал его в кипятке и потихоньку размалывал беззубой челюстью. Когда он вернулся в барак, вокруг него собрались все, кто там был. Мальчишки стояли, и молча, смотрели на него, и Славка вдруг понял, что они смотрят на него как на врага. Лёньки нигде не было, и он не стал ни у кого спрашивать, куда тот подевался. Ночью, чьи-то сильные руки стащили Славку на пол, и его начали пинать. Теряя сознание, Славка понял, что от него не отстанут, пока его не пнёт каждый пацан из барака.



  Утром он снова оказался в санчасти. Славка слышал, как подполковник Чистяков на кого-то кричит:



  - Вы понимаете, что они его убьют? Они же думают, что это из-за него Мечикова отправили в дурку. А Мечикова следовало туда отправить сразу, у него тяжёлая контузия, и уже начал отмирать головной мозг. Поэтому он такие сказки наболтал сержанту Поневу про Кононова. Вы даже не отстранили этого Понева от барака малолеток, и он рассказал пацанам, что стукачом был Кононов, а не Мечиков. И то, что Трофимова убили, и жгли на костре до того, как бросить на колючку, доказало следствие. И то, что у Трофимова были выбиты все зубы, так же как у Кононова, вам не о чём не говорит? И виноват в этом тоже Мечиков, это он в бараке плёл про Трофимова небылицы. И кто-то же принёс с территории посёлка сухие осенние листья, чтобы разжечь костёр. Почему вы замяли дело? - Подполковник помолчал, а потом снова закричал: - Что значит одним больше, одним меньше? У вас взрослые зеки мрут, как мухи от недоедания, и это на режимном заводе, который работает для фронта. Я подам рапорт в управление. У вас три дня, чтобы исправить свои ошибки.



  Славка услышал, как подполковник с силой бросил трубку. Он не знал, с кем разговаривал военврач, но понял, что ему в этой зоне уже не выжить, если его снова вернут в барак. И он решил не дожидаться, пока товарищи малолетки его прикончат. Пока он лежал в санчасти, он думал, как бы ему сбежать. Он понимал, что до воли он всё равно не доберётся, его, так или иначе, поймают. Ему надо было, чтобы его не поймали, а убили при попытке к бегству. Пуля и мгновенная смерть гораздо лучше, чем пинки пацанов. И вот Славка вспомнил про станцию, откуда вывозили готовую продукцию завода. И от Лёньки была польза, это он рассказал Славке, что корпуса для мин вывозят четыре раза в неделю, небольшими составами. А на пятый день завозят чугунные чушки, по два вагона за раз, и паровоз курсирует туда-сюда целый день, подвозя новые платформы с чугуном. Потому что слишком тяжёлый поезд не выдержит переправа на какой-то местной речке. Лёнька часто приходил на крышу того пустого склада, и наблюдал за работой станции. И вот у Славки созрел план - сбежать в ночь перед выпиской из санчасти.



  Он вспоминал всё, что видел тогда на станции. Где находится охрана, и где стоят товарные вагоны, в которые грузят корпуса для мин. Он даже придумал, как попадёт на станцию - спрыгнет с крыши склада в пустую платформу из-под чушек. Сначала он хотел спрятаться под вагоном, но понял, что вряд ли сможет оттуда выпрыгнуть в реку. Его раздавит колёсами поезда, а он не хотел такой смерти. Оставалось одно - залезть ночью на крышу одного из вагонов, и если повезёт, доехать до реки, а там уж часовой в него обязательно выстрелит.



  И у Славки всё получилось. Когда он улёгся на спину на крыше теплушки, то чуть не рассмеялся. Глядя в ясное весеннее небо, Славка думал о том, что кончилась зима, и он не замёрзнет до утра. Теплушка была последней в составе из восьми вагонов. Накануне, в товарные вагоны солдаты загрузили ящики с корпусами для мин. Славка уже лежал на крыше склада и видел, что ящики носят аккуратно, и ставят в вагоны всего в два ряда. Когда на станции всё стихло, Славка сел на крыше, свесив ноги вниз, оттолкнулся руками, и прыгнул. Он видел сверху, что платформа накрыта брезентом, и даже подумал, что под брезентом могут оказаться неразгруженные чушки, но его это почему-то не беспокоило. Когда брезент спружинил, Славка чуть не вылетел на землю, но удержался, схватившись за край платформы. Чушек на платформе не было, а брезент был просто натянут, как положено. Славка даже подумал - "Специально для меня". Состав с корпусами для мин стоял на соседних путях, и Славка без приключений залез на крышу теплушки. Он не заметил, как задремал и проснулся от толчка - к составу цепляли паровоз. Славка знал, что его никто не увидит, потому что вышек с часовыми на станции не было, станция находилась в центре заводской территории, а вышки были только по её углам, а лагерные вышки находились в стороне.



  Вот солдаты кидают в теплушку свои вещмешки, а Славка рассасывает сухарь, который прихватил в санчасти. Ему очень хотелось пить, но он о воде не подумал, поэтому старался о ней не вспоминать. Наконец, жажда прошла, и Славка прислушался к разговорам солдат. Они говорили о том, что всё готово к отправке состава, и через несколько минут поезд тронется. Славка понял по характерному стуку о колёса, что вагоны проверил обходчик. И вот заветный свисток паровоза, поезд трогается с места, и солдаты со смехом прыгают в свою теплушку на ходу.



  Когда состав миновал заводские ворота, Славка оглянулся, и мысленно попрощался с лагерем, где провёл несколько месяцев.Ему было жаль Лёньку, потому что его увезли туда, откуда не возвращаются, а в лагере Лёнька был по-своему счастлив. Мама говорила Славке, что такие люди, как Лёнька, называются блаженные, и обижаться на них нельзя.







   Часть II. Ворошиловский стрелок.





  Полковник Кононов остался один в подразделении. В августе их полк перевели из Чехии в Подмосковье, и снайперов по одному увольняли из армии в запас. Генерал на прощальном построении сказал бойцам, чтобы не расслаблялись. Они элитные войска, каждый на вес золота. Новички, конечно, выучились на курсах, но боевого опыта у них нет. А может статься так, что дивизию перебросят на восток, и снайперов могут снова призвать. "Считайте, что вы поехали просто в отпуск. Не вызовут, значит демобилизовались окончательно. Вам пришлют уведомления из штаба". Теперь было ясно, что призывать снайперов нет никакой нужды, полк остался по месту постоянной дислокации, и война завершилась окончательно. Американцы поставили в ней такую жирную точку, что правительства стран участниц антигитлеровской коалиции были в растерянности. Новое оружие, которое испытали в Хиросиме и Нагасаки, произвело на мир очень сильное впечатление. На последнем политзанятии, комиссар Горбунов так расплывчато говорил о политике партии на ближайшие годы, что все, кто его слушал, улыбались. Горбунов был, сам на себя не похож, выдавая вместо чётких формулировок расплывчатые - "может быть" и "наверное".



  - Ему просто не спустили сверху никаких тезисов. - Шепнул Кононову командир полка.



  - Понимаю... - Отозвался Кононов.



  Собирая чемодан, Кононов раздумывал, сразу переодеться в гражданскую одежду, или ехать в Ленинград в кителе. Решил, что поедет в кителе. "Ещё на учёт в военкомате вставать, поэтому фуражку на шляпу сменить успею". Он сам не знал, зачем едет в Ленинград. Жена погибла, ему прислали справку об её смерти. Сын пропал без вести ещё в сорок первом, и он так и не получил ответа на свои запросы о судьбе Славки, кроме одного - "Среди погибших Кононов Вячеслав Михайлович не числится". И Кононову совсем в Ленинград не хотелось. Надежда была призрачной, но видимо надо было на месте разобраться, что это значит - пропал без вести четырнадцатилетний подросток. Его сестра Маруся уже вернулась из эвакуации, и с удивлением обнаружила, что её дача цела, а квартиру заняли чужие люди, и Маруся не знала, как их выселить. "Вот Марусе и помогу" - подумал Кононов.



  - Полковник, ты должен явиться в штаб армии в Москве.



  Кононов оглянулся, на пороге стоял командир полка, они были соседями по общежитию.



  - Это зачем? - Удивился Кононов.



  - Новые погоны получить, и... - Командир полка помедлил: - Звезду героя. Не успели оформить, чтобы перед строем вручить. Как всегда штабные проволочки.



  - А погоны, какие такие?



  - Ты теперь генерал - майор, Миша. Обогнал меня, старика.



  - Это за что же такая честь?



  - А за то же, что звезда героя, дорогой. - Командир полка развернулся и вышел.



  Кононов сел на кровать, и закрыл лицо ладонями. В ночь на восьмое мая Прагу покинули власовцы, целая дивизия уходила в западном направлении. Советское командование опасалось, что власовцы "растекутся" по Чехии, и подготовило "снайперский коридор" на первых километрах пути. Кононов лично расставлял снайперов, интуитивно подбирая удобные позиции на незнакомой местности. Была пресечена целая серия побегов власовцев из строя. Когда власовцы поняли, что их "провожают" снайперы, они прекратили попытки бегства. Они не знали, что снайперов было всего двадцать человек, и через три километра от Праги, можно было не опасаться, получить снайперскую пулю. Кононов не имел понятия о дальнейшей судьбе дивизии Сергея Буняченко, соратника Власова, но точно знал, что убитые при попытке побега люди были последними, отработанными его снайперами и, в общем-то, ненужными жертвами. Сам Кононов в ту ночь не сделал ни одного выстрела, он сидел на последней позиции, и власовцы уже не пытались, даже выйти из строя. Кононова грела мысль, что звезду героя ему присвоили не за эту последнюю акцию. К награде его представили по совокупности боевых операций, в том числе в составе разведгрупп в тылу врага. Кононов посмотрел на свой китель, потом поднялся, и снял с него значок "Снайпер РККА", который получил ещё в августе сорок первого по окончании курсов снайперов в Ленинграде. Он уже давно мог не носить этот значок, он считался солдатским, а Кононов, в сорок третьем, получил звание капитана, учли его высшее образование, и срочную службу до войны. Но его грело то, что этот значок держал в руках его сын, и рассматривала жена, в их последнюю встречу, дома в Ленинграде.



  Кононов всегда завидовал артиллеристам, которые стреляли, и не видели врага в лицо, у них были только цели по наводке. А снайпер всегда видел того, в кого стрелял. В последний военный год Кононов часто чувствовал во рту привкус крови, хотя причин для этого не было. Кто-то сказал, что такое бывает, как предчувствие смерти, или послевкусие после работы у снайпера. "Послевкусие" - это слово не выходило у Кононова из головы. Он подумал, и отстегнул от кителя снайперские планки. "Грудь будет пустой. Орденские планки в три ряда, а снайперские в шесть рядов" - усмехнулся Кононов, и бросил значок и планки в чемодан.





  Выходя из штаба армии, Кононов держал в руках новенький чемоданчик, похожий на футляр для скрипки. Ему вручили именное оружие - трофейную, немецкую, снайперскую винтовку Gewehr 43. Кононов мельком глянул на винтовку, и ничего не сказал. Генерал армии уловил его взгляд, и усмехнулся:



  - Она новая, у неё ещё не было хозяина. Доставлена прямо со склада в Кенигсберге. Теперь, если будут вызывать на сборы, ты обязан являться со своим оружием.



  - Слушаюсь, товарищ генерал армии. - Сказал Кононов, но таким будничным тоном, что генерал рассмеялся.



  - Понимаю, уже не можешь видеть оружие, даже такое элитное. Элитному снайперу - элитная винтовка.



  Была у снайперов примета, что лучше быть первым хозяином своего оружия. Кононов свою винтовку сдал на склад полка, и совсем не пожалел об этом. Он прошёл с ней половину войны, и даже знал её первого хозяина, которого уволили в запас ещё в сорок третьем после тяжёлого ранения. И теперь вот у него новая винтовка, которая ему не нужна. Он для себя решил, что постарается больше не стрелять.



  Кононов приехал на Ленинградский вокзал, и удивился, что он почти пустой. Он послал сестре телеграмму, и пошёл на перрон. Звезду героя он снял в гостинице, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания в городе, и в поезде, а новые погоны пока не к чему было пришивать. Он заказал себе новые мундир и шинель, и попросил переслать их в Ленинград, Главпочтамт - до востребования. Привычно отдавая честь военным, которые отдавали честь ему, он ждал, когда подадут его поезд.



  - Товарищ полковник! Михаил Константинович! - Кононов повернулся на звонкий женский голос, и увидел перед собой соседку по лестничной площадке своего Ленинградского дома.



  - Тамара... Тамара Ивановна!



  - Верно, не забыл. Я вот тоже в Ленинград, оформлять документы на получение жилья. Наш-то дом разбомбили. - И вдруг Тамара Ивановна замолчала. Она смотрела на Кононова широко открытыми глазами, и он видел в её взгляде какую-то вину. Они молчали, пока не подали поезд.



  - Ну, что, по местам? - Сказал Кононов, и направился в последний вагон.



  Это была его привычка молодости, по возможности, ездить в последнем вагоне состава. Он любил выходить на площадку, и смотреть, как "утекают" вдаль рельсы, провода линии электропередач, и незатейливые сельские пейзажи. Но сегодня он не пошёл на площадку, он попросил постель, закрылся в купе, и лёг спать. Дикая усталость навалилась на него после встречи с соседкой. Вся война прошла перед его глазами. То, что он прятал глубоко в сердце, вышло наружу - смертная тоска по жене и сыну, накрыла его словно волна в черноморский шторм. В Ленинграде, на перроне, Кононов увидел, как в толпе мелькнула косынка Тамары Ивановны, и остановился. "Пусть уйдёт, ей тоже не по себе рядом со мной" - подумал он, и закурил. Люди проходили мимо, а Кононов посмотрел на землю, и вдруг вспомнил, что не был в родном городе с самого начала войны.



  Дворник Тимофей стоял рядом с Коновым на месте их бывшего дома. Тимофей исхудал, но больным не выглядел. Он по-прежнему подметал двор, и сейчас опершись на свою метлу, негромко заговорил:



  - А, твой-то, со школы шёл. Торопился, в небо не глядел. Я издалека приметил, что он воздушную тревогу не услышал, она в тот день как по кругу ходила, то в одном месте взвоет, то в другом. Ну, я его и поймал за руку, да в подвал тридцатого дома вместе с ним скатился. Потом слышу - свистит, как за угол завернула. Я из подвала выскочил, поглядеть, куда полетела, он за мной. Ну, нас волной и накрыло - отлетели оба, я на клумбу, он к мостовой покатился, да об фонарь ударился. Ничего, в себя пришел, а увидел, что дом разрушен, как ошалел. Всё кричал - "Мама, мама..." - Тимофей смахнул слезу. - Я его с собой забрал, к сестрице своей, да не углядел. Мы с ним вместе ходили на опознание, Людмилки твоей, и моей Наташки. Их увезли с остальными хоронить, да справки о смерти нам выдали. Поехать на кладбище, не разрешили, у них ещё три дома было, где покойников собирать. Не по-людски всё как-то. Место захоронения я уж потом нашёл, на Большом Охтинском похоронили. Только где, кто лежит непонятно, одни номерки на могилках, даже даты захоронения нет. Документы потерялись, вот и хожу там кругами, всё гадаю, куда пристроили соседушек. И на погосте соседями стали. А Славка то в школу ушёл, и не вернулся. Ни обстрелов не было в тот день, ни бомбёжек, а как сквозь землю малец провалился.



  Ты, прости меня, Михаил. Я его до зимы искал, всё думал, может, вернётся - не вернулся. И ведь ушёл с одним портфельчиком. В школу он тоже не приходил. Там детей переписывали, потому что учиться негде было, бомба упала рядом со школой - все окна выбило, и одна стена обрушилась. Решили, что погиб Славка.



  - Когда это было? - Спросил Кононов.



  - Что было? - Не понял Тимофей.



  - Когда Славка не вернулся?



  - Да, почитай, уже неделя прошла после бомбёжки.



  Кононов похлопал дворника по плечу, потом крепко обнял, и ушёл не оборачиваясь.



  В гостинице забирая ключ от номера, он увидел, что в кресле сидит его Маруся. Он подбежал к сестре, поднял её на руки, и крепко прижал к себе.



  - Одни мы с тобой на свете остались, Мишенька. - Шептала Маруся, заливаясь слезами.



  Вечером Кононов освободил номер, и уехал с сестрой к ней на дачу.



  - Приехала, посмотреть. - Рассказывала Маруся, когда они пили утром чай. - Квартиру заняли, негде даже чемодан оставить было, так в училище и ночевала неделю. Потом стали учащиеся приезжать, чего болтаться у них на глазах. В воскресенье решила, сюда съездить. По документам наш посёлок пошёл под снос, летом сорок второго. Три дома разобрали на дрова, это те, у которых хозяева погибли. Мой не тронули, хотя я думала, что и его тоже разобрали. Как зашла, сразу поняла, что кто-то здесь жил в первую блокадную зиму.



  - А почему ты решила, что именно в первую зиму блокады? - Спросил её брат.



  - Все вещи на месте, кроме моих безделушек - бусиков и серёжек, да денежки, что на дрова откладывала, исчезли, и сумма была немаленькая, на три зимы бы хватило, и здесь топить, и в городе. В погребе остатки урожая картошки и капусты. Явно это урожай мой и соседей. В комнате, сгнившие и высохшие яблоки по полу рассыпаны. На столе грязная посуда осталась. Словно какая-то большая компания здесь обедала, да за собой не убрали. И ведь ключ от дома на месте за косяком лежал! Я думала, думала, да так ничего и не придумала. Спал мой таинственный жилец в кухне на топчане, и видимо зимой старые газеты читал, он их все из сарая сюда принёс. А потом кошка заявилась престарелая и облезлая. Как зашла в дом, сразу на топчан прыгнула и уснула. Словно знала она этот топчан, и спала на нём не раз. Я её отмыла, да себе оставила, она на Мурку отзывается. Хотя почтальонка сказала, что это кот, а не кошка. Вон он мой Мурка, по огороду шастает, бабочек ловит.



  Кононов посмотрел в окно и увидел толстого, рыжего кота, который неуклюже прыгал за последними осенними бабочками.



  - Ну, и откормила ты его, Маруся! - Засмеялся Михаил.



  - Это он сам по подпольям мышей ловит, привык так питаться. Дома только воду пьёт, да отчего-то огурцы свежие любит.



  Вот думаю, как бы дом в порядок привести, времени ни на что не хватает. И дров заготовить надо, чует моё сердце, что зиму здесь пережить придётся. Не торопится жилконтора мне мою квартиру возвращать.



  - Не переживай, сестричка. Я у тебя поживу, и пока ты свои "сильвупле" с учениками вытанцовываешь, осмотрюсь, и дом приберу, и дров припасу.



  - А разве тебе на службу не надо? - Удивилась Маруся.



  - Ты всё мимо ушей пропустила. Я демобилизовался, в запас уволен. Пока работу не нашёл, считай, я в твоём распоряжении.



  - Ну, вот и хорошо! - Маруся встала, чмокнула брата в макушку и, поставив на печку чугунный утюжок, принялась убирать со стола.



  Когда Михаил остался один, то долго лежал на старом топчане. Он вдруг понял, что впервые после войны осознал себя по имени, а не по фамилии. "В мирную жизнь втягиваешься" - улыбнулся сам себе, и пошёл осматривать территорию. Сестрино хозяйство было запущенным, но Михаил почему-то везде натыкался на следы чьей-то бурной деятельности, и он точно знал, что это не Марусиных рук дело. В погребе картофель высох, но было видно, что его не перебирали, и не сортировали по размеру, и даже не сушили на грядке после того, как выкопали. Михаил выгребал сухой картофель лопатой для снега на кусок брезента, а потом выносил в заранее выкопанную яму в огороде. Разобравшись с картошкой, принялся за капусту. И тут он удивился тому, что капустные кочаны при уборке не подрубали топориком, а срезали ножом. "Но, почему? Это же долго и трудно, только мозоли натрёшь" - думал Михаил. Когда и с капустой было покончено, Михаил перешёл в дом, чтобы убрать в комнате остатки яблок с пола. Больше всего яблок закатилось под Марусину кровать. Михаил сходил в сарай, снова взял, убранную было, лопату для снега и, вернувшись в комнату, начал этой лопатой выгребать яблоки из-под кровати. Когда вместе с яблоками Михаил подцепил плоский предмет, он подумал, что это какой-то старый Марусин ридикюль, и чтобы он не мешал вытаскивать яблоки, потянул его к себе. Маруся вернулась домой, и застала своего брата лежащим на полу, он прижимал к себе старенький школьный портфель.



  Михаил молчал три дня. Маруся старалась не попадаться ему на глаза, а он её словно и не видел. Он, молча, навёл порядок в доме и на огороде, заготовил дров, даже больше чем надо, а в дождливое утро понедельника, накинул на себя плащ палатку, и куда-то ушёл, не притронувшись к завтраку. Маруся уехала на работу в полном смятении чувств. Она поняла только одно, что первую блокадную зиму её племянник Славик прожил здесь, на её даче. "Но почему он ушёл?" - думала Маруся. "Он мог снова посадить огород, семян было достаточно. И раз он такой сообразительный, сумел бы разобраться, как грядки заделать". Всю дорогу до своего училища, Маруся плакала. Сердце сжималось от тоски, ведь её единственный племянник, которого она любила, как родного ребёнка, пропал. И вдруг её пронзила страшная мысль, что Славик пропал навсегда. Иначе он бы давно вернулся.



  В сельсовете, к которому относился дачный посёлок, где жила Маруся, Михаила встретил молодой председатель, с цыганской внешностью. Кононову показалось, что тот прячет свою правую руку за спиной, а потом догадался, что руки у того просто нет. "Интересно, где цыганёнок мог руку потерять?" - подумал Михаил, мужчина выглядел очень молодо, явно не фронтовик. Михаил протянул ему своё служебное удостоверение. Председатель долго всматривался в его лицо, а потом, наконец, произнёс:



  - Так вы брат Марии Константиновны? Интересно, почему она мне ничего о вас не говорила? Хотя, у нас времени поговорить не было.



  Председатель полез в нагрудный карман, достал своё служебное удостоверение, и протянул Кононову.



  "Кондауров Борис Дмитриевич, майор запаса, лётчик - истребитель". Когда Кононов прочитал, где служил Кондауров, он понял, почему тот его разглядывал. В последний год войны, полк Кононова, и воздушная армия Кондаурова, входили в состав одного фронта, сформированного под конкретные цели ведения боевых действий за границами Советского Союза. Кононов подумал, что зря не верил, что его знают по всему театру военных действий. Самое малочисленное подразделение, которым он командовал, прославилось на весь фронт, и его людей в шутку называли Кононовские "Охотники на бекасов". Снайперы не обижались. Ведь само слово снайпер происходило от английского названия этой птички, подстрелить которую было невероятно сложно. Мужчины разговорились. Воспоминания о войне, тема, которая затягивает надолго, но Кононов помнил, зачем пришёл в сельсовет, поэтому спросил:



  - Я понимаю, что в сорок втором вас здесь не было. Но меня интересует, кто разбирал дачные дома на дрова?



  - Но дом Марии Константиновны не тронули...



  - Да. Но в этом доме всю зиму прожил мой сын Вячеслав. Мы это поняли только сейчас, как и то, что он ушёл не позднее мая месяца сорок второго. В доме, на столе осталась грязная посуда, как будто Славка перед уходом принимал гостей, и компания была не меньше десяти человек. Я знаю, со слов сестры, что вплоть до снятия блокады в посёлке никто не жил, и Славка мог уйти только с теми, кто разбирал дома.



  Кондауров задумался. Он встал, и открыл сейф. Кононов невольно наблюдал, как ловко у него получается, орудовать одной рукой. Председатель поймал его взгляд, и сказал:



  - Я левша. Специально переучивался, чтобы приняли в лётное училище. Сейчас мне легче жить, чем другим потерявшим правую руку.



  Кондауров достал какую-то папку, и долго перекладывал бумаги, внимательно читая их содержание. Наконец он сказал:



  - Вот. - И протянул Кононову тетрадный листок. - Это уведомление, одному из владельцев дачных домов об его сносе. Владелец так и не объявился, и дом снесли. Здесь не указана организация, которая занималась заготовкой дров, но зато указан адрес организации, которая это уведомление отправила. Думаю, что это лучше чем ничего.



  Вернувшись домой, Кононов быстро собрался, он решил поехать в район в военной форме со звездой героя на груди, чувствуя, что так будет легче разговаривать с начальством районного масштаба. И не ошибся. Лысеющий, толстый гражданин, который никак не тянул на участника боевых действий, подскочил, когда Кононов вошёл в его кабинет.



  - Да, да. Сию минуту поднимем документы. - Чиновник позвонил, и скороговоркой приказал принести наряды на заготовку дров в сорок втором году. - Таких нарядов немного. - Снова обратился чиновник к Кононову. - Очень скоро пришлось свернуть разбор дачных домов в ближайшем пригороде. Под законы военного времени эти работы не подходили, и мы столкнулись с сопротивлением третьих организаций. Они требовали стопроцентных доказательств того, что владельцы этих дач погибли. Но сами понимаете... А вот, то, что вам нужно.



  Кононов записал адрес конторы, куда ему следует обратиться, и уже через час стоял на пороге большого ленинградского дома со множеством вывесок. Но организация, которая была нужна Кононову, в этом здании не числилась. Он всё-таки решил зайти, и спросить у вахтёра, может, куда переехали. Оказалось, что эта контора просто переименована.



  - Да вот, - сказала вахтёрша - идёт её начальница Хлыщёва. - И указала на сухощавую женщину, которая была одета, как комиссар времён гражданской войны - в строгую чёрную юбку и кожаную куртку, подпоясанную солдатским ремнём.



  - Товарищ, Хлыщёва! - Крикнул Кононов вслед удалявшейся даме - комиссару.



  Женщина оглянулась, и как бы сказала Маруся, посмотрела - как рублём одарила. Но увидев звезду героя на кителе Кононова, словно подтянулась, и сказала хриплым, прокуренным голосом:



  - Я Хлыщёва.



  Когда Кононов изложил суть дела, по которому пришёл, Хлыщёва нахмурилась:



  - Так значит вы его отец? Это я вывезла ребёнка в Ленинград, и сдала его в приют для осиротевших детей. Не годилось оставлять его одного в пустом посёлке. Рядом линия фронта, там все поля перепаханы бомбами, могли, и в ваш дом попасть. А тот приют раньше был на Лиговском, теперь не знаю, существует ли он вообще. Я вам советую обратиться в РОНО.



  Таня, - сказал Хлыщёва вахтёрше, - дай адреса и телефоны всех городских РОНО товарищу полковнику. В одном их них точно скажут, где архив того приюта. А меня прошу извинить, я опаздываю. - И Хлыщёва ушла. Кононову показалось, что как-то поспешно.



  "И почему эта Хлыщёва чего-то испугалась?" - думал Кононов, выходя на улицу. Он бы ещё больше удивился, если бы видел, как Хлыщёва, подобрав длинную юбку, бросилась прочь от здания своей конторы, со скоростью, на которую только была способна. А потом, забежав в ближайшее парадное, долго стояла там в темноте. Наконец, женщина - комиссар перекрестилась, вышла из парадного и, озираясь по сторонам, пошла прочь. "Ну и что, зато я всю зиму не голодала" - думала она, вспоминая пухлую пачку денег, которую забрала из дома того мальчишки. Заходя в здание РОНО, Кононов уже не удивился, что его приняли просто по-царски. Уже через полчаса он знал, где находится вся информация о воспитанниках приюта на Лиговском, но рабочий день в архиве закончился, и Кононов поехал домой. За ужином он извинился перед Марусей за то, что три дня с ней не разговаривал. Он боялся сорваться в своё горе. Когда он нашёл портфель Славика, то просто не мог справиться с нахлынувшими чувствами.



  - Я ведь так и не открыл портфель. Духу не хватило.



  - А давай вместе откроем? - Сказала осторожно Маруся.



  - А давай... - Не совсем уверенно ответил Михаил. Он встал, достал из кармана кителя свою фронтовую фляжку и отпил глоток.



  - И мне дай! - Приказала Маруся.



  - Ты чего, это же первач... - Но Маруся решительно взяла у Михаила фляжку, так же решительно глотнула её содержимого, и закашлялась.



  - Ну вот, я же говорил... - Михаил забрал у сестры фляжку, а Маруся, продышавшись, взяла портфель в руки, и расстегнула застёжку. Михаил потянулся рукой, но, сразу же убрал её.



  - А давай, ты? - Он смотрел на Марусю, и она узнавала своего маленького братишку, который боялся посмотреть, что же стало с банкой мёда, которую они уронили с полки в кухне.



  Маруся выложила на стол дневник, два учебника, тетрадки и пенал. Вот теперь, Михаил уверенно взял в руки дневник. Привычным родительским жестом, он открыл его, и тут же уронил голову на руки. Маруся вытащила дневник из-под рук Михаила, и увидела, что Славка аккуратно заполнил две страницы, на первую неделю учёбы. Он даже успел, двойку получить по немецкому. Учительница снизу подписала, что Слава забыл дома словарь. Зато красовались две пятёрки - по физкультуре и пению. Маруся видела, что Михаил тоже смотрит в дневник, он нахмурился, когда увидел двойку, и улыбнулся пятёрке по пению. Потом вдруг спросил:



  - А почему он ходил в школу в воскресенье? Ведь бомбёжка была седьмого числа - это воскресенье.



  - Я не знаю, Миша. Наверное, по воскресеньям обстрелов не было, или ещё почему-то.



  Больше в дневнике смотреть было нечего, и Маруся по очереди открывала тетради. Но, тетради оказались пусты. Они даже не были подписаны.



  - Наверное, занимались устно... - Сказал разочаровано Михаил.



  Михаил взял учебник немецкого языка, и прочитал:



  - Meine Familie... Он не заполнил строчку для фамилии.



  - Да не успел просто. Учебный год только начался. - Сказала примирительно Маруся, а Михаил с готовностью кивнул.



  Учебник географии был новеньким, Славка его точно ни разу не открывал, страницы были не разрезаны. Маруся снова полезла в портфель, просмотрела все многочисленные кармашки, и нашла два довоенных фантика от барбарисок, моточек проволоки и огрызок карандаша. Тут она вспомнила про пенал, и открыла его. Сверху лежал ключ, а под ним несколько новых перьев, две ручки, простой и красный карандаши.



  - Это ключ от нашей квартиры... - Прошептал Михаил. Маруся подняла глаза на Михаила, и увидела, что у него потекли слёзы. Она встала, и прижала к своей груди седую голову маленького братика.



  Прежде чем сложить всё содержимое портфеля обратно, Маруся перевернула его, и потрясла. Иногда таким нехитрым способом, она находила в собственных сумках давно потерянные вещи. На стол что-то выпало, и покатилось, а Михаил накрыл этот предмет рукой.



  - Монета... - Прошептал он, но не торопился поднимать руку. - Если будет орёл... - Но Маруся не дала ему договорить:



  - Не надо, Миша, дразнить судьбу! - Отодвинула руку брата и, не глядя, взяла монету. - О, господи, это же золотой царский пятак! Откуда он у Славки?



  А Михаил вдруг стал серьёзным:



  - Я знаю, чья это монета. Сосед, скрипач из оперного, коллекционировал золотые монеты, но его коллекцию конфисковали ещё в тридцатых. Кто-то донёс. И Яков Саныч был рад просто отдать свои монеты оперативникам. Он всегда говорил, что если проблема стоит денег, то это не проблема, а расходы. Чёткий еврейский подход к делу. Но как эта монета попала к Славке? Украсть её из коллекции он не мог, мы не были вхожи в дом еврейской семьи Либерман, и Славка был слишком мал, когда коллекцию отобрали. Да и не было у Славки никогда такой привычки - брать чужое. Он и дома-то десять раз спросит, прежде чем что-то взять. О коллекции я узнал только потому, что меня привлекли в качестве понятого, когда эти монеты у Либермана забирали. Наверняка Либерман кое-что всё-таки припрятал на чёрный день. А когда дом разбомбили, Славка нашёл эту монету на развалинах. Я встретил на перроне Ленинградского вокзала жену покойного Либермана, Тамару. Она была лет на десять моложе мужа, и ещё в начале войны уехала с сыном в Москву к родне.



  - Миша, я думаю, что ты прав. Славка просто нашёл эту монету. На развалинах много чего можно найти. И теперь понятно откуда в доме взялась чужая банка недоеденного вишнёвого варенья, за годы оно просто засахарилось. И ещё, тоже чужие, полотняные мешочки, в которых явно хранили крупу, плюс две дорогие простыни, которых ни у вас, ни у меня не было. Видимо Славик просто собрал всё, что смог, на развалинах вашего дома, и принёс сюда. - Сказала Маруся.



  Рано утром Михаил и Маруся вместе поехали в Ленинград. Сидя в трамвае рядом с сестрой, Михаил чувствовал себя намного уверенней, чем вчера, когда ехал один. У Маруси было время до начала занятий, и она пошла в архив вместе с братом. Им быстро нашли бумаги, где было указано, что Кононов Вячеслав Михайлович покинул Ленинград, в составе группы осиротевших детей, которых эвакуировали по льду Ладожского озера, в ноябре сорок второго. Сотрудники архива подсказали, где искать дальнейшие следы Славки. В архиве была справка об его отправке в Московский приёмник распределитель для подростков.



  - Я сегодня же поеду в Москву. - Сказал Михаил.



  - Я тоже хочу! - Отозвалась Маруся.



  - Нет. Кто-то же должен ждать меня дома. - Ответил Михаил.



  Прежде чем уехать, Михаил пошёл гулять по Ленинграду. Он не выбирал себе маршрут, он просто шёл по знакомым улицам и, видя, что с ними сталось, старался вспомнить, как было до войны. Ноги сами принесли его к проходной Кировского завода. Молодой инженер Кононов начинал здесь свою трудовую деятельность. Он помнил, что рабочие до самой войны называли себя путиловцами, а завод Путиловским. Новое название приживалось с трудом. В день прорыва блокады 18 января 1943 года, часть, где служил Кононов, находилась в Сибири, на одном из оборонных промышленных объектов НКВД. Органы госбезопасности защищали свои предприятия с таким рвением, что подразделение снайперов, было неотъемлемой частью охраны каждого такого объекта. Кононов помнил, как к нему пришёл земляк, он служил непосредственно в лагере, где содержались зеки, которые работали на том заводе. Он принёс спирт, нехитрую закуску, и они долго вспоминали родной город, каким он был до войны.



  - Твои-то живы? - Спросил Кононова седой капитан.



  - Не знаю. - Ответил честно Кононов. - Жена погибла, когда в наш дом попала бомба, ещё в сентябре сорок первого, а сын пропал без вести.



  - А я про своих ничего не знаю. - Сказал капитан. - Ни на один запрос ответа не получил.



  Кононов долго стоял возле проходной, и почему-то вспоминал, ни как работал на заводе, а как служил в Сибири. Он писал рапорт за рапортом - просился на фронт, но ему отказывали. И только весной сорок третьего, когда начали формировать объединение войск для ведения боевых действий за границами Советского Союза, Кононов получил новое назначение и звание капитана, и старался не вспоминать о последних днях службы в посёлке под названием Чекист. Снайперы были обычными постовыми на всех дорогах, ведущих к Чекисту. Кононов почти два года охранял мост, по которому вывозили продукцию завода, и привозили туда сырьё. И вот в один из весенних дней, когда маленький состав, груженный продукцией завода, выехал на деревянный мост, с крыши одного из вагонов в реку метнулся человек. Он не прыгнул, а именно метнулся, словно боялся передумать - и не попасть в холодную воду весенней реки. Кононов выстрелил, почти не целясь, но он знал, что попал в цель. Человек пошёл на дно. Поезд, миновав мост, остановился. Солдаты, сопровождавшие груз высыпали из своей теплушки и, ругаясь, обыскивали состав. Больше они никого не нашли, и доложив по рации начальству о происшествии, отправили поезд дальше. "Сейчас к тебе приедут из лагеря!" - крикнул Кононову молодой лейтенант. Через несколько минут на другом берегу остановилась полуторка, из которой вышел грузный сержант, и два рядовых солдата в фуражках с синими тульями и красными околышами. Они пешком перешли через мост и, коротко переговорив с Кононовым, вернулись в машину, и уехали. Почему именно сейчас Кононов вспомнил про этот случай, он не знал. Его охватило чувство непонятной тоски. Добравшись до Московского вокзала, Кононов купил билет на ближайший поезд, и уже на ходу запрыгнул в свой вагон.



  В Москве шёл затяжной дождь, но Кононов всё равно пошёл в гостиницу пешком. Он думал о том, почему Славка сбежал с поезда по дороге, когда подростков везли в Свердловск. Его потеряли в Казани. Казань был родным городом жены Кононова Людмилы. Там до войны жили её мать и брат. Он несколько раз писал тёще с фронта, но она так и не ответила. Кононов понимал, что случиться могло всё, что угодно. Он делал запросы о судьбе брата жены Романа, и ему сообщили, что Роман Гордецов погиб ещё в сорок первом под Москвой. "Может, Славка намерено отстал от поезда в Казани, и пошёл к бабушке?" - спрашивал сам себя Михаил. На следующий день, получив денежное довольствие за последние полгода, он забрал, и надел новую генеральскую форму. Купив в военторге чемодан, смену белья и дорожный набор офицера, где были вакса со щёткой, бритва, помазок, зубная щётка, и даже зубной порошок и мыло, через два часа он уже садился на поезд Москва - Казань, выкупив для себя целое купе. Он не хотел ни с кем разговаривать по дороге, ему казалось, что он начал сматывать на себя путь сына. Михаил просто физически чувствовал родное тепло, когда поезд нёс его по железной дороге в сторону Казани.



  И вот Казань. "Что могло измениться в городе, где не было войны?", но изменилось многое. Война и здесь оставила свои отметины. Кононову показалось, что стало меньше деревьев. Многие частные дома стояли с заколоченными окнами. И везде была какая-то серость - серые дома, серые, угрюмые люди. Тёщин дом был на месте. Кононов немного постоял, прежде чем подняться на крыльцо. Он хотел подготовиться к тому, что дверь ему откроют незнакомые люди. А это значит, что придётся начинать всё сначала - идти в официальные органы, и снова подавать запросы.



  - Здравствуйте, Михаил. Я знала, что рано или поздно вы приедете к нам.



  Кононов повернулся, и увидел женщину, черты которой он смутно помнил.



  - Я - Катя, жена Романа. Простите, что не отвечала на ваши письма. Я очень виновата перед вашей семьёй, и просто не смогла вам написать. Я потеряла Славу в сорок третьем, и до сих пор не знаю, что с ним случилось.



  Выслушав историю рассказанную Катериной Гордецовой, Михаил пошёл на рынок искать сапожника Рашида. Михаила не оставляло чувство, что Катерина чего-то не договаривает. Он очень удивился, услышав про золотое кольцо, которое Славка попросил сдать в ломбард, сказав, что кольцо принадлежало его матери. Но у Людмилы не было золотых колец. Катерина выкупила то кольцо в ломбарде, когда Славка потерялся, и отдала его Михаилу. Михаил никогда не видел этого кольца. Он хотел вернуть Катерине деньги за кольцо, но Катерина отказалась их взять. "Я живу в доме моей свекрови. Мне досталось многое, на что я права не имею. Только из-за детей я пользуюсь большим наследством родителей вашей жены. В том числе деньгами. По совести я должна отдать вам половину всего, что теперь принадлежит мне. И я отдам, только скажите". Кононов грустно улыбнулся. Зачем ему казанское добро тестя и тёщи? А у Катерины, словно гора с плеч свалилась, когда он сказал, что ему ничего не надо. Он понял это, увидев, как она облегчённо вздохнула. "И где Славка взял это кольцо? Тоже нашёл на развалинах дома?" - думал Кононов, пробираясь между говорливой толпой заполнившей торговые ряды.



  Седой, безногий человек в традиционной татарской тюбетейке, сидел в будке без работы, и равнодушно смотрел на улицу. Он снял свою деревянную ногу, и поглаживал культю. Лишь мельком взглянув на Михаила, сапожник сказал:



  - Если ты не отец Славки Кононова, то я не Рашид Абсалямов.



  Разговор был долгим. Рашид закрыл будку, и они ушли в чайную. Рашид что-то шепнул стоявшему за прилавком грузному мужчине, и через несколько минут на столе, за который присели Михаил и Рашид, стояли тарелки с домашней лапшой, и большое блюдо татарских баурсаков. "Их часто готовила Люда" - подумал Михаил. Пока Михаил и Рашид разговаривали, заведующий чайной только успевал подносить им новые тарелки, и подливать чай.



  - Катька плохо приняла Славку. - Начал свой рассказ Рашид. - Она постеснялась его выгнать, ведь все знали, что перед войной она бросила Ромку, ради молодого парня. Отец её второго ребёнка не Роман. Но развод они не оформляли, и поэтому когда погиб Роман, и умерла его мать, Катерина поселилась в их доме как хозяйка. А в сорок втором явился Славка. Она ему так и заявила - кормись сам. Он пришёл ко мне на рынок, и попросился помогать за еду. Я его постепенно расспросил, и подумал - до чего же бессовестная эта Катька. Ведь мальчишку надо было зарегистрировать, и отправить учиться. Он пришёл в дом своей матери, на который имел столько же прав, сколько ребёнок Катерины от Романа. Но только Славка об этом ничего не знал. А Катерина не только не зарегистрировала его у себя, но и не захотела искать, когда он пропал.



  Я пошёл в милицию, но мне ничего не стали сообщать, кроме того, что Славка там был. Куда он делся, мне не сказали, потому что я ему никто.



  Рашид говорил на русском с мягким акцентом, и очень медленно. Он словно щадил чувства Михаила, когда рассказывал, как Славка собирался выправить себе документы, чтобы прибавить год, и уйти на фронт. Потому что чувствовал себя лишним в доме Катерины. И всё из-за какой-то женщины из Ленинграда, которая назвала его лишним ртом, а он не мог этого забыть. Славка думал, что он в тягость тётке. А та боялась, что Славка узнает правду, и заявит свои права на дом и деньги своей бабки.



  - Совсем мальчик, а такой гордец. Если бы я тогда знал всю подноготную поведения Катерины! Славка бы никуда не пошёл, а жил в своём доме на правах хозяина. - Закончил свой рассказ Рашид.



  - Он не гордец. Просто мы его так воспитали - никогда, и не кому не быть в тягость. - Отозвался Михаил.



  - Ты когда пойдёшь в милицию, не разговаривай с дежурным, а иди прямо к начальнику. Твои генеральские погоны - пропуск в любой кабинет без очереди. - Сказал на прощание Рашид.



  И вот Кононов сидит в пустом кабинете в милиции, читает, и перечитывает документы, которые ему предоставил начальник этой самой милиции. Пятого января сорок третьего года, его сын Кононов Вячеслав Михайлович явился в милицию с повинной, как вор карманник. Его осудили в течение трёх дней, и так как местные детские колонии были заполнены под завязку, Славку отправили в лагпункт НКВД в посёлке Чекист, недалеко от Томска. Кононов закрыл глаза. Его сын, осужденный на три года, находился там же, где служил Кононов. Суд учёл явку с повинной, и то, что Славка был из блокадного Ленинграда. Ему полагались особые условия содержания и усиленное питание. Славка прибыл этапом в Томск в конце января сорок третьего. Через два месяца в отделе милиции, куда обращался Славка, прошла проверка. Дело Кононова Вячеслава Михайловича было пересмотрено, и приговор отменён, за отсутствием состава преступления. Никаких доказательств тому, что Славка был карманником, не было. Что косвенно подтвердил сапожник с рынка Абсалямов, который искал подростка. Кроме того выяснилось, что сержант Марков, похитил личные вещи Кононова В.М., а именно золотые монеты и ювелирные украшения, которые Кононов В.М. носил при себе. Эти украшения никак не фигурировали в деле, но о них рассказал другой сотрудник Тимашин, который и нашел эти украшения при обыске Кононова. Оказавшись под следствием, сержант Марков выдал похищенные у Кононова монеты и ювелирные изделия. Михаил посмотрел на мешочек, который лежал рядом на столе. "И где он их только взял?" - эта мысль не оставляла Михаила, и вдруг он увидел, что на мешочке вышита изящная монограмма - ЛТ. "Либерман Тамара. Славка точно нашёл этот мешочек на развалинах нашего дома. А тот пятак, что нашли мы с Марусей, просто выпал из мешочка в портфель" - понял Михаил. В Томск было направлено постановление суда об отмене приговора Кононову Вячеславу Михайловичу, но справки об его освобождении получено не было, даже после первичного запроса, а потом и повторного. К делу была приложена справка о гибели жены Михаила, написанная от руки на обычном тетрадном листке, но с печатью районного Ленинградского ЗАГСа. Было видно, что Славка носил её с собой сложенную вчетверо, справка на сгибах протёрлась.



  Расписавшись в журнале о получении личных вещей своего сына - мешочка с золотыми монетами и кольцами, и справки о смерти его матери Кононовой Людмилы Васильевны, Михаил Кононов покинул Казанскую милицию. Он вернулся на рынок к Рашиду, и рассказал старику о судьбе Славки. Они снова сидели в чайной до позднего вечера, и ушли только после того, как пришла пора закрывать это гостеприимное заведение.



  Переночевав в гостинице, Кононов поехал на вокзал, и купил себе билет на проходящий поезд до станции Тайга, откуда ему предстояло ехать в Томск на местном поезде. Времени до отъезда было много, и Михаил пришёл на рынок, где Рашид начистил его сапоги так, как самому Михаилу и не снилось. "Ты же генерал" - улыбался Рашид.



  В Томске уже наступила глубокая осень. Пока Михаил добирался на попутке до Чекиста, моросил мелкий противный дождь вперемешку со снегом. Он узнавал знакомые места, и вдруг решил выйти из машины, когда она переехала мост через речку Киргизку, на берегу которой Михаил провёл столько времени, охраняя другой, разборный, деревянный, железнодорожный мост. И этот мост оказался цел! Только на посту уже не маячил охранник, и явно можно было перейти его пешком. "Что за чудеса?" - удивился Михаил, когда увидел, что по шпалам осторожно идёт женщина с мешком. Когда они поравнялись, Михаил спросил - "Вам помочь?" - но женщина, молча, прошла мимо. И Михаил решил не навязываться. Он немного побродил по берегу, а потом отправился по узкоколейке, вслед за женщиной, которая шла в сторону промзоны, того самого минного завода, куда эта узкоколейкавела. Он даже почти нагнал её, но она свернула в сторону посёлка, сойдя с железнодорожного полотна. Несколько раз Кононова останавливали часовые, но проверив его временный пропуск, который ему выдали в Томском НКВД, быстро отпускали. Старик Рашид оказался прав, что генеральские погоны и звезда героя, окажутся пропуском в любой кабинет без очереди.



  На территорию завода Михаила не пустили. К нему вышел новый начальник лагпункта и, узнав по какому делу, Кононов прибыл на Чекист, пригласил его в гостевой дом на территории лагеря.



  - Его оборудовали для родителей подростков, которые приезжали за своими детьми, когда у них заканчивался срок содержания под стражей. Сейчас малолеток здесь нет, как и ЗК в привычном смысле этого слова. Завод практически не работает. Я вызову по телефону бывшего сотрудника лагеря, который прослужил здесь всю войну. Он, скорее всего, сможет вам помочь. - Сказал капитан в форме МВД, и ушёл. "Значит гебисты здесь больше не хозяева" - подумал Кононов.



  Гостевой дом оказался обыкновенным бараком, только небольшим. Судя по всему, здесь когда-то размещалась санчасть, ещё сохранился запах карболки, и в тамбуре, на гвозде, висела старая полевая санитарная сумка с красным крестом. Михаил прошёл в комнату, и увидел деревянный, длинный стол, а вдоль стен прочные скамьи.



  - Товарищ генерал! - Кононов обернулся. Перед ним стоял пожилой мужчина в накинутой на плечи шинели без погон, и офицерской фуражке без кокарды, он опирался на трость, и явно был удивлён тому, что увидел перед собой генерала со звездой героя на груди.



  - Моя фамилия Кононов. Я...



  - Вы отец Славы. - Сказал мужчина, и тяжело опустился на скамью. - А я подполковник медицинской службы в отставке Чистяков. Я уж не думал, что кто-то будет Славу искать. Если вы сюда приехали, значит, совсем ничего не знаете. Пойдёмте ко мне домой, я вам всё расскажу о судьбе вашего мальчика.



  У Кононова закружилась голова. Последняя надежда улетучилась, оставив в сердце огромную чёрную дыру, но Кононов взял себя в руки и пошёл следом за военврачом. У крыльца бывшей санчасти стояли старомодные извозчичьи дрожки. Сивая кобыла, такая же старая, как её экипаж, лениво доедала охапку сена, видимо оставленную для неё хозяином.



  - Прошу на мою колесницу. - Сказал Чистяков. - Санчасть в лагпункте упразднили, и меня иногда вызывают к заболевшим. А я уже быстро ходить не могу, поэтому пристроился к Мессалине. - Чистяков погладил кобылу и, дождавшись, пока усядется Кононов, взобрался на козлы и сказал: - Но, голубушка, пошли домой.



  Мессалина довольно резво добежала до частного дома на окраине Чекиста. Пока Чистяков распрягал, и заводил лошадь в стойло, Кононов смотрел в хмурое сибирское небо. Всего за несколько дней, он привык к своему родному - низкому, ленинградскому небу, и теперь поражался высоте неба над Чекистом. Даже тогда когда шёл дождь, небо здесь казалось бездонным. "Странное место. Раньше я никогда не замечал глубины этого неба. Оно словно тянет к себе" - думал Кононов. Наконец Чистяков вышел из конюшни, сполоснул руки под прибитым к дверному косяку рукомойником, и жестом пригласил Михаила в дом.



  - Он ушёл из санчасти в ночь перед выпиской. - Заканчивал свой рассказ о жизни Славы в лагере Чистяков. - Я не успел выйти из дома, как меня окликнула Людочка, моя коллега, и рассказала, что Славу застрелил часовой на мосту, когда тот прыгнул в реку с крыши вагона. Один из солдат слышал, как кто-то сказал: "Не подведи, родной", и после этого всплеск воды и выстрел. Слава сразу пошёл ко дну...



  - Я знаю. - Перебил Чистякова Михаил. - Это я стоял в то утро на посту, и убил собственного сына.



  Мужчины долго молчали. Михаил слышал, как стучит кровь у него в висках, и ему казалось, что он всегда знал, что сам убил своего Славку. Недаром у него долго не выходило из головы, как человек, в которого он выстрелил, медленно погружается в воду. И именно с того дня, Михаил каждый раз делал над собой усилие чтобы выстрелить в цель. Это он стал так называть тех, в кого стрелял - цель. Раньше он думал - враг. И теперь он словно вспомнил, что тоже слышал, как Славка сказал: "Не подведи, родной!" Почему он так сказал? Неужели он почувствовал, что это я стою на посту, и обязательно в него выстрелю? Наконец, Чистяков сказал:



  - Так значит, неспроста погибли те, кто был виноват в смерти вашего Славы.



  - Но ведь это же я его...



  - Вы не знали, что это Слава. На вашем месте мог оказаться кто угодно, а вот те, кто довели парня до такой смерти вполне конкретные люди.



  И Чистяков рассказал, о начальнике лагеря майоре Старшове, сержанте Поневе, который был ответственным за барак малолеток, и капитане Уразове, комиссаре лагеря. Кононов слушал, и поражался тому, насколько люди могут потерять человеческий облик, обладая хоть какой-то властью. Старшова отстранили от должности в сорок четвёртом, когда поймали на кражах продуктов для кухни.



  - Вы себе не представляете, как улучшилось питание заключённых после того как осудили Старшова, и главного повара Еремчука. Чего они только не подмешивали в баланду, чтобы создавать видимость густоты супа. Это я однажды почувствовал в баланде присутствие лебеды. Лебеда не опасна для жизни, но она совсем не входит в рацион питания заключённых. Сало, которое исправно поставляли на лагерную кухню, Старшов сбывал на рынках Томска.



  А история противостояния сержанта Понева и капитана Уразова, достигла своего апогея, когда нашли вашего Славу. Он всплыл уже в Томи, напротив деревни Белобородово. Уразов расстрелял Понева и застрелился сам. Понев был садистом, и забивал зеков до смерти, а Уразов не мог этого доказать.



  - Вы сказали Уразов? Я знаю этого капитана, он тоже ленинградец, и мы вместе отмечали снятие блокады. Одно время он жил в нашей казарме, пока не переехал в посёлок.



  - И он знал вашу фамилию? - Чистяков внимательно смотрел на Кононова.



  - Конечно.



  - Теперь я понимаю его срыв, после гибели Славы. Он догадался, что Слава ваш сын, но видимо струсил рассказать вам, что Слава в лагере, и не мог себе этого простить. Когда тело Славы привезли в лагерь на опознание, Уразов выхватил пистолет, и побежал к бараку малолеток, где Понев как раз проводил построение. Он убил его выстрелом в голову. Когда Уразов приставил к виску Понева пистолет, Понев смотрел на него, и не шевелился, а Уразов тянул, и не стрелял, поворачивая дуло пистолета, то в одну, то в другую сторону, приговаривая - "Ну что, страшно? Им тоже было страшно". Наконец он выстрелил, и Понев осел, как мешок. Потом Уразов крикнул - "Вот так умирают мрази!" - и выстрелил себе в рот. Всё это было на моих глазах, я побежал за Уразовым, потому что увидел дикий блеск в его глазах, когда он доставал пистолет из кобуры. Я провозился с трупами Понева и Уразова не меньше двух часов, а когда вернулся в санчасть, тела Славы там уже не было. Людочка видела, что его вынесли охранники из промзоны, а куда унесли неизвестно. Гебисты умеют прятать концы в воду.



  - И вы не знаете, где Славку похоронили? - Спросил Кононов.



  - Знаю.Там же где хоронили всех ЗК - на кладбище в Белобородово. Там нет отдельных могил, там выкапывали ров, и складывали умерших в ряд, слегка присыпая землёй, пока ров не заполнится. А потом специальная бригада зеков их закапывала окончательно.



  - Илья Борисович, почему дверь не заперта? - На пороге стояла та самая женщина, которая встретилась Кононову на мосту через Киргизку. Увидев Михаила, она отпрянула и, закрыв рот ладонью, заплакала.



  - Ну вот, видите, те, кто знал вашего Славу, сразу понимают, что вы его отец. - Сказал Чистяков. - Знакомьтесь, это Людмила Васильевна Дёмина, врач хирург из Ленинграда, осуждённая в сорок втором за смерть пациента после операции, которую она сделала, пытаясь его спасти. Этого двадцатилетнего лоботряса прятали от армии в одном из ленинградских санаториев для чиновников. В госпиталь, где служила Люда, его привезли слишком поздно, с диагнозом перитонит. Клиническая картина была яснее ясного, но Люда встала к столу, и попыталась спасти жизнь парня. Он умер через несколько дней. Безутешная мать, засудила Людмилу за смерть сына. И кто знает, может тем самым спасла жизнь ей, и её дочери.



  - Вы похожи как две капли воды. - Сказала Людмила Кононову.



  Утром Чистяков отвёз Кононова в лагерь, предварительно договорившись с начальством по телефону. Кононов зашёл в барак, нашёл нары, на которых спал его Слава, по номеру, написанному чёрной тушью на столбе - 3457. Потом Людмила водила его по территории, показывая опустевший цех, откуда Слава вывозил в отвал брак; сам отвал, калитка, которая к нему вела, теперь была открыта; они даже нашли Славкину тачку, брошенную у входа в цех; кухню, где кормили подростков; и завершили они свою невесёлую экскурсию в бывшей санчасти.



  - Его личное дело пропало. Чистяков выписал справку о Славиной гибели, и когда пришёл в штаб, её некуда было положить - папки с документами ЗК 3457 на месте не оказалось. Илья Борисович искал эти документы, пока не понял, что их просто уничтожили. В штабе говорили, что приходили какие-то запросы из Казани о судьбе Вячеслава Кононова, но так как в лагере он не числился, ни среди живых, ни среди мёртвых, ответ никто писать не стал. - Людмила поднялась. - Пойдёмте в Белобородово. Я часто хожу туда на кладбище, и нашла примерное место, где Славу похоронили.



  Едва Кононов подошёл к участку, на который указала Людмила, он понял, что его Славка здесь. "Он же умер, почему я чувствую живое тепло?" - думал Кононов. Он стоял у невысокого холмика над длинным рвом.



  - Сколько же их здесь захоронено? - Спросил Кононов Людмилу.



  - Несколько тысяч. Когда места не осталось, умерших начали куда-то вывозить. Зеки из похоронной команды рассказывали, что в каждый ров укладывали больше сотни тел, в несколько рядов - один над другим. И что последний ряд совсем неглубоко. Люди умирали часто и неоправданно. Чистяков долго требовал провести проверку лагеря, но от него отмахивались, пока он не привёз в управление баланду с лебедой. Вот тогда-то и сняли Старшова и Еремчука. Лагерные захоронения сорок четвёртого и сорок пятого где-то в другом месте, но там, в разы меньше похороненных, чем здесь в Белобородово.



  Кононов присел над братской могилой, в которой лежал его единственный сын. Он задумался о том, что враг, с которым ты воюешь на фронте, гораздо безвредней, чем свой, который охраняет тех, кто оказался в его власти. На фронте оружие есть у обеих противоборствующих сторон, и дело только в том, кто лучше подготовлен к бою. А в таком лагере, где человека низводят по положения бесправного раба, беспомощного и безоружного, где не работают даже нехитрые правила содержания заключённых, тот, у кого оружие - господин и повелитель. Кононов тяжело поднялся и рассказал Людмиле, о чём думал, сидя у могилы сына.



  - А я думала, что вы мысленно со Славой разговариваете.



  - Мне нечего ему сказать. Он погиб от моей пули, и мне никогда не заслужить его прощения.



  Кононов и Людмила возвращались в посёлок через лагерь. Кононов хотел переговорить с его начальником об установке памятника на могиле Славки, но начальник куда-то уехал. Негромко разговаривая, Людмила и Кононов уже подходили к лагерному КПП, когда услышали, что кто-то крикнул - "Миша!" Кононов оглянулся, но ему даже в голову не пришло, что это зовут его, и он продолжил свой путь, но крик повторился.



  - Кажется, это зовут вас. - Сказала Людмила. - Кричат из промзоны.



  Кононов поспешил на крик, и вдруг резко остановился, когда услышал слова Людмилы: "Господи, да это же Гордецов. Его этапировали сюда всего полгода назад, он проводит демонтаж..." - но Кононов уже не слышал Людмилу. Он наклонился, сжал руками свои колени, и зарыдал в голос.



   Михаил открыл глаза, и понял, что лежит на лавке в бывшей санчасти. На лбу у него мокрая тряпка, его мундир на столе, рукав нижней рубахи закатан, и Людмила ставит ему укол. А в дверях стоит Ромка Гордецов, брат его жены. Ромку кто-то отодвигает, и перед Кононовым появляется доктор Чистяков.



  - Нус, товарищ генерал, и чего это вы в обморок грохнулись? Хорошо, что на сухом месте, а то бы новенький мундир измахратил.



  Не слушая Чистякова, Кононов встал, и сгрёб Ромку в охапку.



  Всю ночь Михаил и Рома сидели при свечах в подростковом бараке на Славкиных нарах, пили спирт, и закусывали картошкой, которую сварил Чистяков. Ближе к утру, Людмила принесла им большой чайник с кипятком, две оловянных кружки, целую булку хлеба, и аккуратно нарезанное сало. Она увидела, что бравый генерал и изможденный ЗК спят в обнимку, накрывшись шинелью Кононова.



  Возвращался в Ленинград Кононов долго. Сначала он остановился в Казани, чтобы рассказать Рашиду про Славку. Он зашёл и к Катерине, по просьбе Ромки, и навсегда запомнил её остекленевший взгляд, после того, как Михаил сказал, что Роман жив, и всего через месяц вернётся домой. Он не стал ей рассказывать, что её муж провёл почти четыре года в немецком плену, и работал на заводе в Германии. Благодаря тому, что Рому освободили американцы, а не советские войска, его не приравняли к дезертирам изменникам, когда он добровольно вернулся на родину. Хотя через фильтрационный лагерь он всё-таки прошёл, и был направлен на временные принудительные работы по демонтажу оборудования завода боеприпасов, который возвращали из Сибири в Харьков. Добравшись до Москвы, Кононов долго ходил по инстанциям, добиваясь отмены приговора хирургу Дёминой. Как только суд приступил к повторному рассмотрению её дела, дело это развалилось, как карточный домик. Сохранилась карта того парня, который умер после операции, которую сделала Людмила. Никакого криминала в действиях хирурга обнаружено не было, и даже мать парня, отправившая Людмилу в лагерь, спустя годы, принесла ей свои извинения.



  Когда Кононов, наконец, сел в поезд Москва - Ленинград, он выбросил из головы всё, кроме последнего разговора с Людмилой на крыльце дома Чистякова.



  - Вы замужем? - Неожиданно для себя самого спросил Людмилу Кононов.



  - Была. Мой муж умер ещё до войны.



  Кононов посмотрел в глаза Людмиле, и сказал всего два слова:



  - Я вернусь.



  Михаил и Маруся долго решали, что делать с золотом Тамары Ивановны. Маруся хотела сложить в банку из-под варенья и золото, и полотняные мешочки, и вернуть Тамаре. А Михаил хотел просто высыпать и монеты, и кольца в Неву. "Она всё равно давно смирилась с тем, что потеряла свои сокровища" - Говорил Михаил. Сошлись на том, что Маруся сама найдёт Тамару Ивановну, расскажет историю Славки, и вернёт её золото, которое так его подвело.





   Эпилог





  Весеннее половодье отступило, и Киргизка спокойно несла свои воды в Томь. Любимые плакучие ивы Николая Михайловича Кононова давно отцвели, но он всё равно нарезал по несколько веточек для отца и брата.



  - Дедушка, а почему дедушка Слава никогда к нам не выходит? - Пятилетняя Полинка, смотрела на деда, и хлопала глазами. - Ты всегда говоришь, что мы пошли к дедушке Славе, а его тут совсем и нет.



  - Он здесь, и даже видит, и слышит нас. Я же тебе рассказывал, что он лежит в другом месте, а погиб здесь.



  - В другом месте, это где дедушка Миша и бабушка Люда?



  - Нет. Они лежат на новом городском кладбище. А Слава на старом деревенском. А деревня называлась Белобородово.



  - Белоболодово... - Повторила Полинка, нахмурила брови, постояла немного, и побежала догонять своих родителей, которые уже поднимались по берегу к дороге, где стояла их машина. А Николай Михайлович смотрел на старый пешеходный мост, стрела которого давно рухнула в воду, и думал о том, что на этом самом месте во время войны был другой мост, по которому проходила узкоколейка, она связывала секретное военное производство с большой землёй. И перед его мысленным взором снова появилось видение - небольшой состав идёт по мосту, сильно сбросив и так малую скорость. Мальчишка, который лежит на крыше последнего вагона, видит на другом берегу часового с винтовкой, и прошептав: "Ну, родной, вся надежда на тебя" - резко подскакивает, и прыгает в воду. Выстрел прогремел как гром и, почувствовав резкую боль в спине, мальчишка пошёл на дно.