КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно 

Ноль рублей в месяц. Первый эпизод [Рина Оре] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Часть 1

«Я долларовый миллионер… я ничто. А мне всего пятьдесят пять… Как там надо?.. "Посадить дерево, построить дом, вырастить сына…" Сын! – здесь мне точно незачет. И ладно бы это был обалдуй, гоняющий на спорткаре по ночным улицам столиц от аварии до аварии, – ладно, я бы понял – все мы были молодыми обалдуями, но… Но у моего "каминг-маминг-аут"! – довоспитывала его его маманя-стерва. Э-ге-гей он!»

– Николай Маркович, вы хорошо слышите меня? Вы понимаете мои слова? Мультиформная глиобластома в последней стадии.

Это сказал Феликс Фишер – белозубый, как вампир, плотно упакованный в черный костюм-тройку, точно в гроб, переводчик лет тридцати с небольшим.

«Не русоволосый, а сивый. Некрасивый. Зубастый педант. А скорее всего, прикидывается педантом, чтобы стать своим для местных. Знаем мы таких – пригрелся эмигрантик-репатриантик… Теперь сосет бабло, ласковый телок, и из наших, и из ваших…»

– Ви поньимайете, х'эрр Х'хёловкоф?

Это уже произнес доктор, исковеркав его фамилию и снова обозвав его хером.

Николай Маркович, будто очнувшись ото сна, осоловело обвел замутненными темно-карими глазами светлый, чистый кабинет: молочный полоток, плитка пола из розоватого псевдомрамора, кремовые стены, разновидность дрянной пальмы в углу…«Разве это пальма? – она ни солнца не видела, ни моря не знала, одну химию». Зеленовато-стеклянные полки и столики заполнены чепухой, как и стеллаж: несколько книг-журналов для вида, зато то тут, то там маячат азиатские вазочки и миски из дерева. «Тоже дрянные – им место в расслабляющем спа, среди восхитительно величавых лотосов, грациозных восточных красавиц и счастья. Насмешка».

– Вы понимаете диагноз? – повторил «вампир». – Осознаете? Мультиформная глиобластома. Злокачественная опухоль. Не-о-пе-ра-бельная, – неспешно размыкались и смыкались белые челюсти с островатыми клыками.

– Юу вас фф х'хёлове, х'эрр Х'хёловкоф, опухёль. Рак мозкга.

«Я тебе, немец, не хер, я – Николай Маркович Головко, просил же называть меня по имени и отчеству! Рот твой, что ли, природой неустроен выговаривать певуче? И да, я, ясен ферштейн, всё ясно осознаю! Вот панорамное окно с видом на умиротворяюще- мертвые, белые горы – это ледник – Австрия. У окна два кресла, обитых кожей цвета горького шоколада, в креслах, подавшись вперед, ко мне, напрягаются переводчик-вампир и немец-врач австрийский – он периодически что-то лопочет на своем "шлимме-майне-гут-яволь". Врач под стать переводчику клиники – жутко неприятный: беловласый, однако кожа розовая и упругая, как у младенца. Поди, стволовые клетки тоннами цедит. У него лишь морщинки-лучики у глаз. Много смеется. Вот скажет очередному пациенту, что у того рак "мозкга", и поржет через миг за ланчем…»

– Николай Маркович, вы сейчас в состоянии шока. Мы вам, – будничным голосом вещал переводчик, – от всей души и сердца сочувствуем…

«Сочувствуют они! Расселись здесь кровососы в шоколаде! Хотя, какой там шоколад! – их кресла цвета, ха-ха, стула, да притом стула хронического язвенника! Я, Николай Маркович Головко, – хронический язвенник! Я тоже сижу в дерьмо-стуле-кресле напротив них… О, что-то интересное! – картина справа… светлая, едва заметная… на ней две руки вот-вот коснутся друг друга указательными пальцами… Нет. Уже коснулись миг назад. Я узнал… Это… как там, это из Сикстинской акапеллы. Микелле… Плачидо?! Не Плачидо? Ааа, хер с хером Микелле, Плачидо он или нет. Важно – миг назад перст Бога оживил Адама, первого человека… Видать, эти два упыря считают, что ради их клиники людей-то на Земле организовали!»

– Как рак? – услышал Николай Маркович свой растерянный голос. – Почему рак? Отчего рак? Когда?..

В ответ австрийский доктор ласково «зашлимкал». Феликс Фишер, делая паузы, деловито переводил, а Николай Маркович слушал его вполуха.

– Глиобластома – наиболее агрессивная опухоль мозга… развивается стремительно… чаще встречается у мужчин… спорадический характер… курение, алкоголь, отравление свинцом, излучения, вирусы…

«Дом. Что у нас с домом? Нуу… особняк всем на зависть у Москвы у меня есть… Как же я ненавижу этот дом! Строил с любовью после развода с первой женой, да вторую жену завел под стать своему красивому дому – красивую, модель… Проститутка неблагодарная! Изменила мне в моем же доме с шофером! На три часа, хоть и любительского, но вполне профессионального порева!.. Полгода минуло, а до сих пор мне паршиво… Что такое, вообще, есть "дом"? Стены, крыша, сад в цветочках? Или счастливые детские смешки, поцелуи любящей и любимой, манящий семейным теплом аромат вкусного ужина?.. Какая ценность в безжизненных, холодных, оскверненных проституткой, стенах?»

– На первых стадиях рак мозга весьма коварен. Эпизодические головные боли, головокружения, нарушение сна, усталость, раздражительность, рвота. Больные чаще всего думают на отравление, усталость и стресс, не обследуются должным образом, глотают таблетки…

«Дерево… Рубить – да, рубил порядочно. Еще случалось мне сажать картошку. Сойдет за дерево? Вряд ли… Дерева и того у меня в активе нет! Ну как так?! Как я дошел до того, что оглянувшись на прожитую жизнь, признаюсь себе, что я ничто?! Я?! – водочный король! Кой толк мне сейчас от миллионов?! Или… Бабло же побеждает зло!»

– Без химиотерапии и лучевой терапии всего за пару месяцев первая стадия рака мозга способна перейти в четвертую. Больной видит галлюцинации, извращается восприятие, возникают и учащаются эпилептические припадки. Рвота появляется от взгляда на еду. А кроме того: потеря памяти, бред, апатия или фобии, мания преследования, болезненная ревность, агрессии…

– Хватит меня пугать, – перебил переводчика Николай Маркович. – К делу. Как лечить будете? Сколько стоит?

Бело-розовый доктор тяжко вздохнул, но Феликс Фишер и сивой бровью не повел.

– Николай Маркович, в нашей клинике мы с вами пройдем через пять состояний. Шок у вас неминуемо сменится отрицанием, далее – агрессией, далее – депрессией, далее, с нашей помощью, благим смирением.

– Не понял! А химия?!

– Химиотерапия при вашем здоровье?! – изумился ранее невозмутимый «вампир». – Два инфаркта, язва желудка да липодистрофия печени от злоупотребления алкоголем… К тому же, чуда не будет. Осознайте это, Николай Маркович. Опухоль неоперабельная.

– Что?! Что осознать?! Я всё и так четко осознаю! Как лечить будете, спрашиваю?!

Австрийский доктор быстро заговорил, успокаивая взволнованного пациента.

– Лечат рак мозга четвертой стадии, – переводил Феликс Фишер, – стационарно или амбулаторно, в хосписной службе, путем введения опиоидных анальгетиков…

– Хоспис?! – вскочил с кресла Николай Маркович.

– Наша цель – уменьшить ваши страдания и обеспечить вам спокойную смерть.

У Николая Марковича при слове «смерть» потемнело в глазах. Дурнота отступила, лишь тогда, когда доктор и переводчик усадили его обратно в кресло.

– Сейчас ваше состояние шока меняется на состояния отрицания и агрессии, – одновременно говорили по-немецки и по-русски «упыри». – В этом состоянии прежде всего наиболее важно ясно и четко осознать, что лечение нужно начинать незамедлительно.

– В хосписе?!

– Мы начнем с интенсивной психосоциальной терапии, окажем вам духовную поддержку. Рак – это не ночной кошмар, не иллюзия, не наваждение. Он не пройдет, если от него отмахнуться. Смерть – ваша новая реальность. Конец ближе с каждым днем. Без лечения придет обида на весь мир, на всех здоровых людей, на близких людей в первую очередь. Чем горше будет обида, тем глубже случится падение в депрессию, апатию, душевные мучения. Вы предпочли бы умереть счастливым или несчастн…

– Я предпочел бы не умирать! Сколько мне остааалось? – простонал Николай Маркович.

– Три месяца.

Николай Маркович бессознательно ощупал свою грудь в свитере и пошарил по карманам брюк в поисках сигарет – и вспомнил, что семь лет как не курит.

– Курить хочу…

– …Но в нашей клинике никто не курит. Да и вам никак нельзя…

– Курить хочу!

– …Кажется, наш уборщик из Афганистана всё же курит… И очень этого, замечу, стесняется! – не удержавшись, пристыдил Николая Марковича белозубый «вампир».

Феликс Фишер и доктор оживленно заговорили по-немецки. Доносились «я-я», «найны» и «ихты-нихты». Николай Маркович вдруг вспомнил, как давным-давно, пятьдесят лет назад, бабушка, уложив его, маленького, спать на диване, потушив свет и сама лежа на своей кровати, долго говорила о немцах – как в сорок первом они напали на их деревню, как убивали, грабили, угоняли в плен… Подробностей он не помнил. Помнил только черную темноту, бубнеж из угла, свой дикий страх и полную луну в окне. С тех пор он никогда не мог спать при свете полной луны…

«Надо отсюда бежать! – осенило Николая Марковича. – Немедленно. Спасибо, бабуля! – не зря предупреждала. Немцы вот-вот и меня погонят на смерть, как тебя!»

Николай Маркович резко рванул из кресла к выходу, рывком распахнул дверь кабинета, и, обернувшись на пороге, грозно гаркнул на бросившихся к нему «упырей».

– …Николай Маркович, – оторопел Феликс Фишер, – никто насильно вас и не думает задерживать. Наша цель – всесторонняя вам помощь. Мы от всего сердца сочу…

– Заткнись!

– …Прогуляйтесь. Успокойтесь. Осознайте. При вашем заболевании мании, фобии и даже галлюцинации – обычное явление. А после, когда понимание неизбежного придет, я рекомендую вам как можно быстрее вернуться – и мы покажем вам палаты, обсудим амбулаторное лечение, если пожелаете, на дому, но, замечу, сервис нашей клиники – безупречен. И не мы вас торопим. Это время вас торопит. Без верного медикаментозного лечения, без таблеток, капельниц и инъекций, вы умрете от истощения или удушья уже через месяц.

– Ты, ты! – тряс пальцем в сторону переводчика взбешенный Николай Маркович, – ты похож на кровососа и гробовщика! А ты, – указал он на доктора.

И, услышав «шлимканье», понял только слова «битте» и «данке».

– Ты! Ты!.. Ты – Гитлер капут! – крикнув ошарашенному врачу, с видом победителя вышел из кабинета Николай Маркович.

– Битте-дритте, фрау-мадам! – донеслось из коридора, прежде чем захлопнулась дверь.

*

– Битте-дритте, фрау-мадам! – бодро поблагодарил Николай Маркович немиловидную, тоже зубастую, секретаршу, подавшую ему его пальто и шляпу.

Он оделся на ходу – так сильно хотел уйти побыстрее да подальше от «упырей». Почти бегом пронесся по коридорам и лестнице, но на ресепшене остановился у зеркала. На него смотрел элегантный красавец-мужчина в укороченном однобортном пальто темно-синего цвета, в белесом хлопком свитере с объемным горлом, в широкополой безупречной шляпе. Еще бы! – стоила эта твидовая шляпа как перелет бизнес-классом из Москвы на ее родину, в Италию!

Сперва Николай Маркович машинально поправил шляпу, затем вгляделся в свое отражение. А он уже выглядит старше, чем есть, к тому же волосы серые от седины, морщины изрезали лоб, складки кожи у рта, а под глазами широкие темноватые круги. Он такой худой… Он всегда был худым, жилистым, но ныне… нет – он теперь тощий, изможденный. «Черт, пальто на мне висит, хотя утром я этого как-то не замечал». Силясь приободрить себя, Николай Маркович улыбнулся – и обрисовались кости черепа, – будто сама Смерть его поприветствовала: «Коляня, скор буду-не забуду!» «Коляня» едва не расплакался у того зеркала…

Прогоняя жалость к себе, он призвал злость. Где же его телохранитель и шофер?! «А, на улице, тупые дармоеды!» Широким шагом Николай Маркович вышел из клиники на улицу, огляделся, – нет их и арендованного «мерина» нет! Достал смартфон – да что за день! – «бипер» разряжен! «Ох, на кого бы наорать! Не то меня иначе щас разорвет!»

Но наорать было совсем не на кого. Тихая окраина альпийского городка казалась вымершей. Середина марта. Лыжный сезон здесь закончился, туристы разъехались, а местным лишь бы не работать: даже в центре сувенирные магазинчики и «ресторашки» ныне почти все закрыты. «Откуда, вообще, взялась эта байка о немцах-трудоголиках? Разве что в сравнении с итальянцами?..»

Николай Маркович решил вызвать такси. Уныло оглянулся на здание клиники – оно жизнерадостно желтое – лживое, оттого гнусное… «Нет, прогуляюсь немного, найду работающую лавку…» Вскоре увидел «кафен» (так и было написано на зеленом оконном навесе – «Cafen»). Наверняка внутри куча мерзких штруделей да невкусных жирных пирожных. Он всегда был равнодушен к сладкому, а вчера его едва не вытошнило при виде вывески с пончиком. Впрочем, уличное кафе «кафена» выглядело по-домашнему милым: плетеные легкие стулья у двух столиков, незатейливо-невинные оранжевые скатерти в белый горошек… И всего один кофеман – молодой плечистый парнишка в потрепанной куртейке что-то «клацает в ноутбуке». Его волосы темнее темно-русого. Когда-то и у Николая Марковича был такой же цвет волос.

«Поди, полутурок – таких тут много… Ха, пьет не кофе, а пиво себе потягивает! Старушечий стаканчик заказал на 0,33… Пустая, чистая белая пепельница…»

А затем Николай Маркович увидал то, что магнитом потянуло его к «полутурку»: рядом с пепельницей лежала открытая пачка его любимых сигарет.

– Гутен таг, хер, – отвлек Николай Маркович парнишку от клацанья по клавишам, – эээ… айнц сигарета не дадите, битте-дритте?

«Парнишка» широко улыбнулся, продемонстрировав ровные зубы, приятного человеческого цвета и размера, после чего подал для рукопожатия руку.

– Василий Нечуйветер.

Теперь широко улыбнулся Николай Маркович:

– Родненький! С Украины! Николай Головко, – пожали они руки, и Николай Маркович сел напротив Василия за стол. – Я тоже украинец наполовину.

– А на другую?

– Спрашиваешь?! Я русский!

– Хм, совсем как и я…

– Так возьму сигарету? – уже доставал ее из пачки Николай Маркович. – А зажигалка есть?

– Есть лучше.

Василий выставил вперед указательный палец и на его кончике вспыхнул огонек.

– Ого! Ты, Вась, чё, фокусник?

– О да! Почти угадал.

– И много-то фокусами зашибаешь? – с наслаждением сделав первую затяжку. Николай Маркович невольно скривился – «Гадость-то какая!»

– …Много?.. Скорее – достаточно.

– Ну да…

«Нищеброд».

– Пива, Николай, хочешь? Я для тебя его заказал, как и сигареты.

Николай Маркович рассмеялся.

– Понятны твои фокусы, Вася. Ты, что ль, разводила? Лошков здесь караулишь?

– …Нет. Хотя, может, да. Мне любой сгодится.

– Чё строчишь?

– Даа так… короткие истории о людях, с какими случайно и не очень встречаюсь.

– Обо мне напишешь?

– Уже. Концовки только не хватает.

– Фокусник! – смеялся Николай Маркович. – Знаем мы таких!

Его настроение чудесным образом поднялось, недомогание и дурнота отступили, вкус сигарет больше противным не казался, и даже захотелось пива. Несомненно, будь эти события днем раньше, Николай Маркович заказал бы себе новое, но сегодня мысль о том, что его отравят, показалась уморительной: чего ему терять? Пиво, опять же, на халяву…

– Я чуть глотну?.. – не дожидаясь ответа, взял он стакан и несколько боязливо отхлебнул из него, опасаясь, что через миг его вывернет (оооо! – божественный эликсир!) – Вааась, – смакуя второй глоток и наслаждаясь дрязняще пряным послевкусием, задумчиво проговорил Николай Маркович, – а ты не знаешь, кто такой Плачидо? Вроде Микелле… А то привязался…

– Сейчас гляну, – заклацал по клавишам ноутбука Василий и прочитал с экрана: – Микеле Плачидо – итальянский актер и кинорежиссер. Всемирную известность получил в восьмидесятых после сериала «Спрут»…

– Точно! Эх… А кто тогда Сикстинскую акапеллу красил? Глянь там, а?

– Микеланджело, – усмехнулся Василий. – Сикстинскую капеллу.

– Умник… – недовольно произнес Николай Маркович, еще выпил, сделав пару больших глотков, и проговорил: – Но и я тебе не дурак. В школе-то я, да, учился на тройки. Но я кто угодно только не дурак. Более того: лет десять назад поставил себе цель – стать культурным. И стал. Видел бы ты меня тогдашнего, не признал бы в сегодняшнем! Я всякие книги читал… какие мне не нравились. Училку нанял… Она меня без ошибок писать научила и говорить безукоризненным литературным языком. А еще я так решил: больше не матерюсь! – и как отрезал. Даже в мыслях – ни-ни! Принцип! Понял? А вот жена моя первая так и осталась хабалкой. Поэтому я с ней развелся.

– Разве это не она подала на развод, устав от твоих измен и пьянок?

Николай Маркович косо глянул на Василия, вмиг оценив того от и до. «Приятное лицо, по-настоящему, дешево, потрепанные шмотки, молод, вроде… Лет на двадцать максимум, но… глаза больно взрослые. Что ты за тип, Васька? Фокусник, ха-ха, значит. Я все твои фокусы наперед знаю!»

– Ткнул пальцем в небо и думаешь, что попал? – теперь усмехнулся Николай Маркович. – Ладно, может, немного и попал… Да какие там измены? Наш брак давно был формальностью, как и у всех… И чё ей, стерве, не жилось ровно?! Родину предала! – шотландка она сейчас! Это такая ткань в клеточку!

– А ты патриот?

– Патриот! – с вызовом ответил Николай Маркович.

– Что ж тогда налоги честно не платишь?

– Пффф, да кто их у нас честно платит? На кой? Чтоб чинуша украл твои кровные? И, вообще, Вася, честность придумали для лохов. Я же, слава Богу, рано это понял. Оттого разбогател. Ты вот здесь в тряпье китайском сидишь, а на мне пальто от Дольче-габаны. Знаешь, сколько оно стоит?

– Знаю. Дороговато для меня… – кивнул Василий и помотал головой. – Я бы не стал покупать.

– Еще бы! Это эксклюзив!

– Сами Дольче и Габбана шили?

– Сами-сами! Даже для меня это «дороговато»! Ой как дороговато! И я бы не купил! Всё она! – вторая моя супружница. Когда женат на модели надо соответствовать… – махом опустошил стакан Николай Маркович. – А по натуре-то я человек простой, добрый… – взял он вторую сигарету. – Ладно, Вась. Исполни-ка мне еще раз, напоследок, свой фокус с пальцем и я пойду… Такси закажу и пойду…

Василий «исполнил», и едва Николай Маркович затянулся, появилась типичная фрау – бесцветная, рослая «валькирия» с квадратным подбородком. Она поставила на оранжевую скатерть в горошек две кружки с пивом.

– Найн, найн, найн, – замахал на пиво Николай Маркович.

– Подаро́к, х'эрр! – улыбнулась фрау.

«Ну чё они все здесь такие зубастые?!»

– Эээ… Мне, битте-дритте, такси нужно.

– Я-я! – кивнула фрау и удалилась.

– Битте-дритте? – беззлобно улыбнулся Василий.

– А как правильно?

– «Bitte» – это «пожалуйста». Dritte… Ты скоро узнаешь.

– Ааа… – отмахнулся Николай Маркович, отпивая из кружки. – Пред ними, немцами, не стыдно. А нахамить им невзначай – одно удовольствие. Они сами тебе «хер-хер» в лицо, и с улыбочкой!.. Да знаю я, что «хер» – это их «господин», но заруби на носу, Вася: они это нарочно так придумали, чтобы русских оскорблять! Они такие! И фамилию мою через одного здесь коверкают. Написано же четко: «Го-лов-ко». А они свое «Ф» к концу ставят зачем-то! Неучи неграмотные!

– Так ты же сам назвался русским. На что обижаешься?

– Как на что? Это неуважение!

– Да брось. Просто большинство людей невнимательны: они верят не своим глазам, а тому, что якобы точно знают.

– Не защищай их! Они в этом не нуждаются. Все как на подбор зубастые… Зачем, а? Кнедли свои жевать?! Тьфу, – скривился Николай Маркович, – мерзость-то какая эти их кнедли! Вообще, вся их кухня – мерзость! Не по мне она! – пил он большими глотками и часто пиво. – Всё либо жирное, либо картошка, либо штрудели! И неважно: ресторан или ресторашка! А я привык правильно питаться. Пришлось… Язва у меня. Семь лет уж как. Пришлось бросить пить, курить, есть многое… Прихожу вот вчера в лучший, нахваленный всеми путеводителями и сайтами, ресторан – решил себя побаловать. По-английски я, кстати, неплохо говорю – наблатыкался – дело нехитрое. Даже уже знаю, что такое «каминг-аут»! И вот, значит, говорю в ресторане: «Мне здоровой хелс фуд пищи. Нот фэт, нот брэд, нот мит». И что, ты думаешь, мне приносят?! Картофан, один штука, в мундире! А вокруг него простокваша!

– Невкусно было? – улыбался Василий.

– …Нууу… скорее вкусно, – пожал плечами Николай Маркович. – Но суть-то не в этом! Не во «вкусно» суть. Я что картошку в мундире дома не могу поесть?! Или простокваши давно не видел?! Лучший ресторан города! Зато цены! – будто бы то была не картошка, а омары в шампанском! Да я кто угодно только не дурак! Принцип! Говорю: «Объясняйте, за что я должен вам столько. Справитесь – заплачу!» В ответ мне, мол, картошка не простая, а золотая, – не из магазина, а с огорода, экологически чистая, без химии росла! И простокваша не из магазина, а тоже самая-пресамая экологически чистая и домашняя! И еще сервис у них! Я в ответ: «Не жужжите! Такой картошки, простокваши и огородной экологии у нас в каждой деревне Голозадранкино не меряно! А сервис – чего-то я его гляжу-не разгляжу!» И что ты думаешь, Вася, повар мне ответил? То, что очень мне завидует! Что я живу в великолепной стране! Скотина, гнусная! Еще издевается!.. А менеджер сказал, что раз я недоволен сервисом, то ужин мне в подарок. И я ушел, не оставив чаевых, – допивал кружку пива Николай Маркович. – Лох, как ты, Вася, уж не обижайся, точно сейчас думает, что я повел себя как дикий русский. Но я точно знаю, что будь они правы, а не я, хрен они сделали бы мне вчера подарок. Скорее удавились бы. Повидал я таких… Я, чтоб ты знал, Вась, весь мир объездил. Где только не был! Даже в Ахуе был! Ахуй – это на Канарских островах, рыбачий поселок на сотню душ… Представляешь? – там люди живут и даже не знают, что они всегда в…

Николай Маркович допил первую кружку, выдохнул… «Странно, что такси еще не приехало. Обычно, две-три минуты – и оно тут как тут. Значит, фрау, забыла, что ли, позвонить? Хотя… а может, пусть. Хорошо здесь. Удивительно, но тошноты нет и в помине… Пожалуй, добью, если сил хватит, еще кружку – всё равно Васёк ее не пьет, а потом поеду…»

– Пей, Николай, – будто прочитав его мысли, Василий подвинул к нему кружку с пивом. – Я не любитель хмельного…

– А я, признаться, любитель, – взял вторую кружку Николай Маркович. – Пиво – это лучшее из жрачки у немцев… И не поправляй меня давай: мол, не немцы, а австрийцы. Нет разницы. Немцы любят заливать, что они все такие разные: баварцы, австрийцы, саксонцы… Нет разницы. Все они херы – и точка! Ноги б моей на этой земле не было… Вась, а что значит, когда они шлимкают? Ну, шлим, шлиммер или шлиммен там…

– Зависит от контекста: скверные новости, ухудшаться… «Schlimm» – плохой, дурной, злой, больной…

– Ясно. Язык мне их, немцев, больше всего отвратителен. А ты что о них думаешь? Только честно.

– Я всегда честен. Принцип. А о немцах я думаю, что они в целом народ как народ, люди как люди.

– Молод ты еще… Поди, удивляешься, зачем я тогда приехал сюда? Вась, я где-то полчаса назад уз-ннал, – дрогнул, против желания Николая Марковича, его голос, – что у меня рак… мозга…

Жалость к себе резко затопила его – слезы, о каких он не просил, предательски защипали глаза. Николай Маркович спешно приложился к кружке и пил из нее, пока не полегчало. После взял третью сигарету, какую прикурил от пальца Василия.

– Последний год у меня выдался, шпрехая по немецкому, шлимным… – с горечью заговорил Николай Маркович. – Я не пил уж из-за язвы годы, а в последнее время был повод. Думал, что так паршиво мне из-за бухла… А сердце-то болело… – нервно курил он. – Когда паршиво было, боль эта уходила… потом я опять пил… Довел себя, как думал. Ни с того ни с сего – вспышка света, рев и волчок, будто бы я в вертолете… Я в обморок упал… один в пустом доме… Понял тогда, когда очнулся, что конец пьянству… Что пора брать себя в руки и начинать жить с чистого листа. Здешнюю клинику мне насоветовали. Хотел язву подлечить… омолодиться… Думал, что приехал в начало, в новую жизнь, а это оказался конец! Конец всего. Опухоль неоперабельная. У Головко в голове… – нервно хохотнул Николай Маркович.

– Если хочешь, то поплачь. Кого тебе стесняться? Ты ж никого, кроме себя, в грош не ставишь.

– Да ну, – раздраженно шмыгнул носом Николай Маркович. – С чего ты взял? Думаешь, поди, раскусил меня? Поверил в то, что я нес? Ха-ха. Кто будет первому встречному русскому душу изливать? Уж точно не я. А ты… Да ты ничего обо мне не знаешь. Нет у меня никакой опухоли в мозгах.

– Хм… этап отрицания еще не закончился… – пробормотал Василий. – А я-то уж полагал…

– Ты чё, Вась, тоже из этих клинических упырей? Ха! – довольный собой, расслабился Николай Маркович. – Теперь всё мне ясно! Они отпустили моих людей, разрядили мой телефон, посоветовали прогуляться… А здесь ты меня поджидаешь! С пивом… Звякнули тебе, чтоб курева мне заказал? И подарок той фрау вовсе не подарок, конечно… Всё ваши проделки… Чё, уссались, что я с вашего крючка соскочу?! Ты тут меня разговоришь… «Поплачь, если хочешь», – издевательским голосом проговорил Николай Маркович. – А потом я сам к упырям вернусь… Такой был ваш план. Черт, – улыбался он, – я чуть не попался. – Но заруби на носу, Вась: туда я уже из принципа не вернусь. Так что можешь больше не стараться! Хотя, признаться, задумку я оценил. Ловко сработали! Почти удалось вам!

Василий пожал плечами и молча заклацал по клавишам ноутбука.

– Пиши-пиши им, – затушил сигарету Николай Маркович. – Я продиктую: «Хер вам, херы, а не мои кровные русские денежки!»

– Ну а что ты, позволь поинтересоваться, Николай, думаешь делать? В Израиль поедешь умирать?

– Чё сразу в Израиль?

– Там, говорят, тоже хорошие клиники.

– Раз ты из упырей, то отчество мое прочитал и решил… А я не еврей, Вася, я русский, а еще украинец наполовину. Да, моего отца звали Марком, но это было обычное русское имя для их села, ясно? В Польше вон все Марки – поляки… Было дело когда-то у меня, когда я… пообщался с евреями. Они меня за своего и близко не признали…

– И ты на них обиделся?

– Нет! Слава Богу, что не признали!

– Потому что надо было делиться с общиной, а ты слишком жадный?

– Нет! Потому что и я их за своих не считаю. Мне, вообще, тема религий не близка. Чепуха всё это. Придумано для лохов – чтобы ими манипулировать и стричь с них бабло. Нет, конечно, в церковь я порой хожу… Но, умоляяяю! – на дворе двадцать первый век! Господи, смешно думать, что где-то там есть Бог, – кивнул головой вверх, на небо, Николай Маркович. – А там, – топнул он ногой, – ад с Дьяволом. Космические корабли, знаете ли, бороздят космосы, ученые в телескопы все дыры Вселенной рассмотрели. Скоро на Марс переселимся и его изгадим… Жалко, не доживу.

Николай Маркович встал со стула и направился внутрь «кафена». Там, рядом с фрау, в витрине, разумеется, красовались груды штруделей, жирных пирожных, пончиков… А перекусить-то хотелось… Морщась, Николай Маркович сказал:

– Эээ, фрау, ван бэст нот фэт штрудиль. И такси, битте-дритте! – строго напомнил он.

Фрау что-то ему ответила. Он разобрал только «такси», «дритте» и «я-я».

*

Вышел Николай Маркович из WC мрачным – невольно пришлось глянуть на себя в зеркало. Он себе не понравился в отражении. Паршиво, знаете ли, самому себе не нравиться. Обычно, когда такое случалось, он прибегал к улыбке – и его зеркальный портрет преображался в лучшую сторону. Сегодня он боялся видеть свою улыбку…

Но садясь за стол напротив Василия, Николай Маркович улыбался. Улыбка – отличная маска, что ни говори. Лучшая маска.

А на столике его дожидалось блюдце с куском пирога. Еще нож да вилка, охваченные салфеткой. Николай Маркович взял пальцами штрудель, надкусил его. «Хм, сливовый, с маком, вкусный…» Он молча кушал, запивая пирог пивом, а Василий что-то молча печатал. Первым не выдержал Николай Маркович.

– Ну чего ты всё строчишь? Упыри из клиники, что ли, никак не отстают?

– Николай, я просто пишу о тебе небольшой рассказ.

– Ты там, чё, еще и на желтую прессу халтуришь?

Василий приподнял брови, слегка покачал головой и перестал клацать. Глядя Николаю Марковичу в глаза, он произнес:

– Нет. Ну кому из читателей желтой прессы ты интересен? Миру до тебя нет дела. Какой-то водочный король, каких пруд пруди. Умрешь – этого никто не заметит. И уж тем более никто не поплачет на твоей могилке. Ты сам это, Николай, прекрасно осознаешь. Пока ты был в туалете, ты раздумывал, кому бы позвонить и сообщить о своем диагнозе. Друзей у тебя нет. Семьи нет. Ты на всех них смертельно обижен, а они обижены на тебя. Прав ты – пустая трата времени с ними ныне мириться. Нужны годы, а время тебя торопит. Временем ты уже разбрасываться не можешь. Потому что ты очень жадный. Я бы даже сказал – феноменально жадный.

– Покажи, что ты там настрочил! – угрожающе повысил голос Николай Маркович.

– Пожалуйста, – развернул ноутбук Василий.

Николай Маркович прочитал начало:

«Я долларовый миллионер… я ничто. А мне всего пятьдесят пять… Как там надо?..»

Он читал, кривя лицо. Нет, это не его описал загадочный Василий! Совсем не его. Все в рассказе выглядели «милашками-адеквашками», а он же, Николай Маркович, вел себя как полный псих, если не хуже – если не как придурок. Заканчивался рассказ фразой «покажи, что ты там настрочил!» Хотелось выкрикнуть Василию, что он басни накатал, что он его ничуть не знает, что это всё ловкая манипуляция, что всё подстроено «клиническими упырями», но… Никто не мог знать о «приветствии Смерти», о «Коляня, скор буду-не забуду!»

– Кто ты, Василий? – негромко спросил Николай Маркович. – Всевидящий Бог, что ли?

– Нет.

– Ангел? Демон?

– Нет и нет.

– Дьявол? – оскалившись, усмехнулся Николай Маркович.

– Нет.

– Смерть? – перестал улыбаться он.

– Нет.

– Кто тогда?

– Василий Нечуйветер. ООО «Чужая жизнь», – положил Василий перед Николаем Марковичем грошовую визитку. – «Исполним вашу мечту за ноль рублей в месяц!» А именно: Николай, всего за ноль рублей в месяц ты можешь продать свою жизнь и купить чужую жизнь.

– Чью же?

– У нас широкий выбор. Уверен, я смогу подобрать тебе то, Николай, что тебя устроит.

– Бесплатно?

– Нет конечно. За ноль рублей в месяц.

– То есть валютой берете? И какой же?

– Любой. Включая рубли.

Николай Маркович нервно рассмеялся.

– Так ты меня всё же раздеть задумал?!

– Именно. Но не волнуйся, ООО «Чужая жизнь» предоставит тебе чужую, соответствующую месту и времени одежду.

– А это становится интересным… Ладно, Васька, вещай!

– Первый шаг – из имеющихся у нас предложений ты выбираешь привлекательную для тебя жизнь. Второй шаг – продаешь нам свою жизнь. Третий шаг – покупаешь выбранную тобой чужую жизнь. Мы подписываем договор купли-продажи в одном экземпляре. Он остается у тебя до тех пор, пока твою жизнь не купили. Если чужая жизнь тебе не подошла, просто разорви контракт – и твоя жизнь к тебе вернется с той точки, с какой ты ее продал. Но если твою жизнь купили, то контракт автоматически отправится к нам, а ты потеряешь воспоминания об этой нашей с тобой встрече, обо всех возможных контактах с иными представителями ООО «Чужая жизнь», обо всем, что будет мешать тебе, Николай, полноценно зажить чужой жизнью. После получения нами контракта, пути назад, в твою жизнь, у тебя не будет ни при каких условиях. Дааа, в твоем случае, обязан предупредить, твоя жизнь будет привлекательна для очень многих. Уверен, ее купят через пару минут после того, как ты ее продашь.

– Моя жизнь? Привлекательна для очень многих?! Мне максимум три месяца осталось! Или нет?

– В твоей жизни всё именно так. Почти три месяца. Взамен я могу предложить тебе десятилетия чужой жизни. Хочешь, например, дожить до ста пяти лет?

– Не уверен… Мне и до семидесяти сейчас бы было пределом счастья, будь это правдой. Или восьмидесяти… Нет, до девяноста…

– Николааай… Ну хватит хапать и жадничать. Ты же сужаешь круг наших предложений! Себе вредишь!

– Да ну… Будь твои слова правдой… А тебе не стыдно так подшучивать над умирающим?

– Никаких шуток. Предлагаю подобрать тебе чужую жизнь прямо сейчас.

– Ты инопланетянин, что ли?

– Нет.

– …Ладно. Вот скажи, умник, кой дурак мою жизнь купит? Что в ней хорошего?! Ты прав – у меня ни друзей, ни семьи, ни даже бабы… Черт, да я не помню точно, когда у меня в последний раз стоял! Мне вот-вот и кирдык! Упыри в клинике ждут не дождутся, чтобы обколоть меня капельницами до состояния счастливого овоща за мои же деньги!

– Николай, в твоей жизни привлекательно лишь одно – достаток. Конечно, твой рак никто в придачу не купит… Придется тебя излечить… Зато после! – почти три месяца роскошнейшей жизни! Всего за ноль рублей в месяц! – впервые загорелись темные глаза Василия. – Только здесь, сейчас и у нас! ООО «Чужая жизнь»! Николай… – облизнулся он, – не возражаешь, если я быстренько размещу предзаказ?!

– Ты чё, киллер?

– Нет. Хотя, может, да. Но в твоем запущенном случае я скорее антикиллер.

– Ааа… ты просто поехавший, сумасшедший. Или это я сбредил?..

– Николай, позволишь разместить предзаказ? Пожааалуйста!

– Валяй, придурок, – махнул рукой Николай Маркович. – Псих ты долбанный.

– А я ничуть не обижаюсь, – клацал по клавишам ноутбука «псих». – О, говорил же! Твоя жизнь чрезвычайно привлекательна. Мой коллега, Павел Непейпиво, считай ее уже продал.

– Вася Нечуйветер и Паша Непейпиво… – засмеялся Николай Маркович, опустошил кружку и отставил ее. – И много вас там еще таких чудиков, в вашей конторе?

– В ООО «Чужая жизнь» нас четверо. Еще у нас работают Джульетта Маслодура и Евдокия Лысокобылка.

– А то! – как иначе? Чудесненький какой квартет! Нечуйветер, Лысокобылка! Непейпиво, Маслодура!

Вдруг у столика вновь появилась фрау. Она принесла удивленному Николаю Марковичу третью кружку пива, забрала, улыбаясь, блюдце, нетронутые приборы и пустую кружку. Напоминать ей о такси Николай Маркович сейчас не захотел.

– И чё, Вась. Кто мою жизнь купить так хочет, а? Или это тайна?

– В обычных случаях – тайна. Но раз ты позволил мне сделать предзаказ, то и я пойду навстречу твоему любопытству. В Чите есть женщина, вдова, работает кассиршей в супермаркете за смешные на мой взгляд, да и ее тоже, деньги. Всю жизнь она много работала и мало получала, скоро пенсия, минималка, какой не хватит ни на что. Дети ее выросли, разъехались, она им не нужна. Николай, ты можешь осуществить ее заветную мечту. За ноль рублей в месяц она поедет в кругосветный морской круиз. Лучшая каюта первого класса, ол инклюзив, отличный новый лайнер… Она еще придумывает. Прямо сейчас.

– А она знает, что скоро умрет? – щурился Николай Маркович.

– Само собой. Правда, будь я на ее месте, я не спрашивал бы как. Зачем омрачать себе счастье? Губить сбывшуюся мечту?

– А мне скажешь?

– Ее съедят акулы. А что? Умрет хоть не зря – пойдет на питание рыбам. Всем надо кушать.

Николай Маркович, попивая пиво, задумался. «Нет, акулы, это так же стрёмно, как и рак… Жуть!»

– Я всё понял, Василий… Ты – галлюцинация. Упыри меня предупреждали о тебе, но не думал, что так скоро и так странно… Надо было еще сразу, после твоего зажигательного пальца, догадаться… Я что здесь, как ку-ку, сижу и сам с собою болтаю?

– Я не галлюцинация. Спроси меня о чем-нибудь, что ты точно не знаешь.

– Ладно… Вась, а почему мне принесли еще кружку пива?

– Потому что ты ее заказал, сказав свое «битте-дритте». «Dritte» – это «третий». Хозяйка так уж тебя поняла: что к первым двум кружкам, ты попросил третью, а после, когда ты ее допьешь, она вызовет тебе такси. Всё, как ты просил. Кстати, пока ты был в туалете, она уточнила, что третья кружка и штрудель – это не подарок. Я уже расплатился. Не думаю, что ты станешь возражать.

– Верно не думаешь…

– Николай, время торопит. Женщина в Чите ждет, мой коллега, Павел Непейпиво, ворчит… В ООО «Чужая жизнь» очень не любят терять клиентов. Приступим к делу? Работы у нас хватает. Ты что бы предпочел сначала, подобрать чужую жизнь или очистить от рака свою?

– Не понял?! Ты типа мне рак щас излечишь?

– Нет. Хотя, может, да. Ты иногда задаешь очень сложные для меня вопросы. Еще сложнее мне найти на них простые ответы. Нет, Николай, рак мозга у тебя не пройдет в твоей жизни никак. Не надейся. Зато в чужой жизни никаких опухолей и даже припухлостей, если пожелаешь.

– Желаю! Ну, чего ты там мне предложишь? Счастья хочу! За ноль рублей в месяц!

– Так, так, так… – заклацал по клавишам Василий. – Сейчас, сейчас…

– Нет! Давай-ка чисти меня сперва от рака!

– Хорошо, – опустил крышку ноутбука Василий и внимательно посмотрел Николаю Марковичу в глаза. – В твоем случае рак вызвала обида. Начнем с малого. Обиды на немцев. Я всё понимаю: детские страхи из-за страшных рассказов бабушки-еврейки. Но ведь ты давно вырос! А что если я тебе скажу, что кровей в тебе намешано множество? Есть и славяне, и евреи, и греки, и турки, но больше всего – немецкой крови, да-да, немецкой. Точнее, саксонской и баварской, но что там придираться к деталям, верно? Это же всё немцы. Нет разницы.

Николай Маркович невесело хмыкнул.

– Теперь обида на евреев. Ты был глуп и несправедлив. Ты хотел прежде получить, а не дать. Ты боялся, что тебя кинут, потому что сам всех кидал. Потому что рано понял, что честность для лохов. Ничего, Николай, в чужой жизни ты поймешь иное.

– Не отвлекайся от моей жизни на чужую, придурок.

– Теперь обида на друзей. Утешай себя сколько угодно тем, что у богатых настоящих друзей нет: одни завистники, конкуренты, прихлебатели. Но у тебя ведь был добрый друг, с каким ты начинал бизнес. Зачем ты переспал с его невестой? А потом ему еще и рассказал? Уберечь его хотел от проститутки? А что получил? – у тебя нет друга. Не надо было, Николай.

– Я понял, кто ты. Ты, типа, моя совесть, да? Я, похоже, сплю. Точно! Ох, – с облегчением выдохнул Николай Маркович. – Значит, всё же это всё ночной бред. Нет у меня никакой опухоли в мозгу!

– Теперь первая супруга. Ты ее не можешь простить за то, что она, твой бухгалтер, сумела оттяпать у тебя свою законную половину. А помнишь, как ее и тебя, из-за тебя, жестоко избили, когда ты из жадности связался с полными отморозками?

– Я не могу ей простить то, что она – дрянная мать. Воспитала в своих Шотландиях из моего сына голубка!

– Теперь твой сын. Шотландия ни при чем. А ты не думал, что твоему сыну не хватало отцовской любви? Что именно поэтому он искал любви у другого мужчины? Взял да и нашел? Он тебе противен стал недавно – ты ему намного раньше. А сейчас твой сын взрослый мальчик. Ты ему совсем-совсем не нужен. Он идет по жизни своей дорогой – и, к чему придет, его дело. Никак не твое. Его – и только!

– Переходи к проститутке!

– Как скажешь. Теперь твоя вторая супруга. Николай, ты ведь ее не любил, хотя думал, что любил. Ты всегда себя одного любил. Ты думал, что раз дал ей всё, то купил ее? Что она сорт собаки? Будет тебе вечно руки лизать? Надо, Николай, в отношениях идти на уступки, но ведь ты хозяин! Ты такой главный! И так боялся ее потерять, что вечно ее воспитывал. Унижал ее. Нарочно снижал ее самооценку. И добился своего! Пара комплиментов от шофера – и она показала тебе, видео-уроком, что такое сексодром… Что ж, ты на этот раз заранее подготовился. Этой супруге ты ничего-ничего не позволил оттяпать. И самое обидное, что она не больно-то расстроилась. Она даже рада тому, что ничего от тебя у нее не осталось. Она вспоминать о тебе не хочет. Она молодая и красивая, а ты жалкая развалина. Николай, честное слово, никак в толк не возьму, ну почему ты ни разу за всю свою жизнь не завел собаку? Кошку? Хоть хомячка?

– Зачем мне толстая мышь? Или кошка, раз нет мышей? А вместо собаки, у меня телохранитель лает. Это только городские недоумки считают шавку за члена семьи.

– Теперь обида на весь мир и всех здоровых людей. На мужиков, у каких стоит. Николай, а как ты думаешь, скольких погубила твоя паленая водка в девяностых?.. Ты догадываешься, но точно знать и сейчас боишься. Будь по-твоему: обойдемся без точных чисел. Но знай: ты, Николай, такой знатный убийца, что любой киллер или маньяк удавится от осознания собственной ничтожности.

Николай Маркович молча и даже сурово пил пиво.

– Всё, Николай, – деловито поднял крышку ноутбука Василий. – Подберем тебе чужую жизнь. В ней ты сможешь быть счастливым. Есть у тебя пожелания?

– Есть… Строчи, галлюцинация: хочу… Построить дом, воспитать сына, посадить грёбаное дерево. Хочу тебя больше не видеть и не слышать, совесть ты моя. Хочу, оглянувшись на прожитое, собой гордиться. Хочу… Не хочу больше и мысли допустить, узнав о скорой смерти, что я ничто. Прожить же хочу… До ста десяти лет! Здоровеньким, как огурец! Чтоб ни язвы, ни раков, ни болезней печени, ни даже насморка. Вообще никаких болезней. Жену хочу верную… И чтоб стоял у меня до ста десяти лет! Чтоб… А ладно, хватит. Всё равно это всё не по-настоящему.

– Всё по-настоящему… – задумчиво смотрел в экран ноутбука Василий. – Запросы у тебя, Николай, высоки, но… ООО «Чужая жизнь» удовлетворит самый взыскательный вкус! Да, тебе это идеально подойдет… Человек ведь ты по натуре простой, добрый, правда, уж не обижайся, лох – соблазнился на красивую жизнь, где эксклюзивные шмотки, эксклюзивные тачки, эксклюзивные женщины. А ведь это не твоё – тебе бы быть первым парнем на селе, а не серостью при бабках в городе. Вот и счастья ты не познал. Для тебя у меня, Николай, такое предложение: чудная, уединенная от мира, деревня в глухой тайге, милые деревянные домики, простые и добрые люди – староверы.

– Чего?! – рассмеялся Николай.

– О, они тоже очень веселые! Представляешь, верят в Бога?! И еще в то, что солнце вращается вокруг земли, – и никак ты их не переубедишь в обратном, никакими телескопами, науками и космическими кораблями. Советую даже не пытаться – дурачком прослывешь… Им там лесник как раз требуется – деревья растить и сажать взамен срубленных. Ты столько деревьев, Николай, за следующие пятьдесят пять лет посадишь, ох! Как раз искупишь вину за загубленные твоей водкой людские жизни. Деревенскую избу своими руками из бревен смастеришь. Гарантирую: омолодишься на целебной родниковой водице не хуже «бело-розового доктора». А воздух-то какой там! Ммм, – мечтательно, прикрывая глаза, простонал Василий. – И жена уж ждет тебя: верная, непорочная, добрая, сердобольная, сильная. Марья. Ну а дети-внуки – дело наживное, нехитрое… Тут ты уж давай сам, Николай. Без ООО «Чужая жизнь» справляйся. Дааа… можешь выбрать себе другое имя и фамилию? Что скажешь? Меняем?

– Марья, говоришь? Пиши «Иван». Подходит. Исконно русские имена!

– Ну-ну… Фамилия?

– Ох, галлюцинация! Грузишь. Хер с фамилией. Что-нибудь немецкое напиши, раз я теперь немец. На свой нечуйветровский вкус и стиль. Удивиться хочу!

– Будь по-твоему… Сделано!

– А лесник там сколько бабла в месяц зашибает?

– Николай, ну что же ты за дурачок-то такой, в самом деле? Визитка же перед тобой. Ноль рублей в месяц! Всю чужую жизнь ты будешь иметь ноль рублей в месяц!

– Хо-хо! А мое состояние? Дома? Мои кровные немецкие денежки?!

– Всё твое отходит к ООО «Чужая жизнь».

– И как же?

– Автоматически. Едва ты подписываешьдоговор купли-продажи.

– Совесть, а у тебя совесть есть?

– Николай, я не твоя совесть. Я – Василий Нечуйветер, – постучал он пальцем по визитке на столе. – ООО «Чужая жизнь». Ну? Я распечатываю договор купли-продажи?

– Валяй! Из задницы распечатаешь, что ли?

– Нет.

– И чё дальше будет? Телепортируешь меня в тайгу?

– Ой, хотелось бы. Нет, телепортирую тебя туда на вертолете. Иначе не добраться. Но сперва – до России, на моем личном самолете.

– Твоем, ух ты жжж, самолете?

– Моем самолете. Личном, – не без гордости добавил Василий. – Скромный мини-джет, вмещает четыре пассажира и два члена экипажа. Обошелся мне в тринадцать миллионов долларов. Прикупил намедни на бонусы…

– А вертолет тоже твой личный?

– Нет. ООО «Чужая жизнь» арендует его на сутки.

– И когда полетим?

– Допьешь пиво, и через три минуты приедет такси – на нем я отвезу тебя в аэропорт. Но прежде ты должен подписать договор купли-продажи.

– И где же он?

Тут из «кафена» вышла фрау. Она положила на оранжевую скатерть столика, у ноутбука, бумажный лист и дешевую шариковую ручку.

– Danke schön, – поблагодарил ее Василий, а Николай Маркович пробежался глазами по договору – филькина грамота.

– Фуу, – разочаровано протянул Николай Маркович. – Фамилию ты мне придумал хоть и дебильную, да ничуть не смешную. Иван Наволюслучая?

– Там звездочка стоит. Читай сноску. «На волю случая». Случай подарит тебе другую фамилию. Случай не раз даже меня удивлял своей тонкой иронией, а меня удивить сложно.

– Ага, ага… – бегло читал Николай Маркович, – ноль рублей в месяц, жена Марья, деревня Пись… Чего?! – широко открыл он глаза. – Писькино? Ха! Звездочки, почитаем сноску… Не в Ивановской области? – посмотрел он на Василия. – Писькино?!

– А что? В Ахуе ты был – и ничего, а Писькино как Писькино. И в Ивановской области такая деревня есть.

– Ах…ть! Писькино! Так, а где ваша шарашка зарегистрирована?.. Украина, Полтавская область, село Бухаловка?!

– Именно так. Бухаловка.

– Я понял. Ты, Василий, моя шизофрения!

– Нет.

– Белка?

– Нет. Не белка и не белая горячка. Ты не гадай, подписывай, а, Николай.

– Погодь-погодь… Мне надо привыкнуть к тому, что я всегда буду Ваней в Писькино…

– Николай, прошу, поторопись. Твое время не ждет, в Чите клиентка нервничает, Павел Непейпиво теряет остатки волос, да обслуживание местного аэропорта грабительское. Я намеревался уж улететь отсюда…

И, приподняв манжету куртки, Василий печально глянул на часы – таких часов Николай Маркович не видел с восьмидесятых. Копеечные электронные часы. Такие даже детям носить ныне стыдно.

– Личный мини-джет у него! – усмехаясь, взял сигарету Николай Маркович. – Жги, шиза, перстом! – щелкнув пальцами, важно повелел он.

Вздохнув, «шиза» выставил указательный палец с огоньком на кончике. Подкурив сигарету, Николай Маркович оттянул вверх рукав пальто и выбросил к Василию руку, демонстрируя свои элитные часы.

– Вот какие…

Но Василий брезгливо отбросил его руку.

– Пожалуйста, Николай, держи от меня эту гадость подальше. Ненавижу ее. Все эти шестеренки… так их много… там что-то тикает… Бывает, знаешь, задержу взгляд на стрелках, и зависну на вечность! То ли дело эта прееелесть! – любовно погладил он экран своих часов. – Смотри, как они могут!

И он нажал на кнопочку – и часы разразились противнейшим, громким, резким «тырым-трыньканьем». Совершенно счастливый Василий хихикал, как слабоумный.

– Умоляю, хватит! – схватился рукой за голову, вернее, за шляпу, Николай Маркович. – Вася, и ты держи от меня свою гадость подальше!

– Договорились, – убрал Василий палец с кнопочки, и наступила благодатная тишина.

– Вася… нас что, снимает скрытая камера? Это шоу розыгрышей, да?

– Нет.

– А это… Скажи мне, ходячая шизофрения, что будет с Николаем Головко, когда я Иваном в Писькино стану?

– Николаем Головко вскоре скончается в знакомой тебе клинике от мультиформной глиобластомы. Его тело якобы кремируют. Наш «эмигрантик-репатриантик» Феля Фишер напишет об этом «фелькину» грамоту, к ней приложит твои снимки и анализы. Единственный твой наследник – твой сын. Ему мы пошлем почтой письмо о том, что ты завещал всё свое имущество благотворительному фонду помощи онкобольным «Чужая жизнь». На нас работают лучшие адвокаты, но никто не подумает долго копать. Никому нет дела до Николая Головко. Допивай же пиво и подписывай контракт.

– А как ты конкретно надеешься оттяпать мое состояние?

– Автоматически!

– Ты мой рак! – осенило Николая Марковича. – Глиобластома эта!

– Нееет, – разражено произнес Василий. – Николай, клянусь, ты меня уже достал своей тупостью. А это не просто! Что не ясного? Написано же четко на визитке: «Василий Нечуйветер». ООО «Чужая жизнь». Исполним вашу мечту за ноль рублей в месяц!

– Так вы там в своей Бухаловке типа добрые волшебники, что ли?

– Нуу… Да, хотя, может, нет. Не думаю, что мы добрые. Да и не волшебники мы. У волшебников – волшебные палочки, а у нас их нет. Нам приходится покупать, арендовать, нанимать, – словом, банально прибегать к волшебству при помощи денег. Тем не менее, волшебники – это твоя самая близкая к истине догадка.

– Где подвох? Он ведь есть. Я его, Вася Нечуйветер, чую! Ох чую! Чуйка эта меня еще не подводила!

– Я не знаю, где подвох. Я ответил на все твои вопросы предельно честно. Перед тобой контракт – читай. Но… даю тебе минуту. Потом – встану и уйду. В ООО «Чужая жизнь» очень не любят терять клиентов, но я готов пострадать. Сил моих больше на тебя, жадная, глупая, порочная тварь, нет! – жестко говорил Василий. – Помирай от рака, хрен с тобой! Мне было плевать на тебя до, а ныне – и подавно!

– Просто ответь. Зачем тебе дарить мне новую жизнь?

– Не новую, а чужую! Новую уж ты давай как-то создавай сам! Без волшебников. А я просто работаю, что не ясно? Ра-бо-та-ю я! В ООО «Чужая жизнь». Деньги мы там зарабатываем, как и все. У меня – зарплата плюс бонусы. Ненормированный день. Частые командировки. И всего двадцать восемь календарных дней отпуска. В свободное время я пишу как хобби рассказики. Не публикую их. Но сказ о тебе, Николай, я найду, как выложить в интернет!

Василий, резко захлопнув крышку ноутбука, приподнялся со стула.

– Сядь, – мрачно приказал ему Николай Маркович и взял ручку. – Можно дописать пожелания?

– Какие? – со вздохом опустился на стул Василий.

– Никаких голубых вертолетов, волшебник! И, вообще, никакого гейства и голубизны. Я не из этих.

– Пиши. И ставь подпись.

Николай Маркович дописал пожелания и расписался. Василий же грубовато взял контракт, поцеловал подпись на нем, и вернул договор. Хмыкнув, Николай Маркович сложил вчетверо бумажный лист и сунул его во внутренний карман своего пальто.

– Я что-то изменений не замечаю, – язвительно проговорил он, допил одним глотком пиво и отставил кружку.

– Подожди немного. Женщина из Читы, в отличие от тебя, тщательно вычитывает свой контракт. Ей-то жить всего ничего, не то что тебе…

– Василий, будь ты человеком, скажи, кто ты такой?!

– Точно не человек. И не могу им никак быть.

– Ктооо ты? – простонал Николай Маркович.

– Да какая тебе разница? – неподдельно разъярился и, как показалось, едва не плюнул на стол Василий. – Ты же ни в какие иные силы, кроме силы бабла, не веришь. Не хочу говорить. Ты надо мной посмеешься, обидишь меня… А у меня тоже есть чувство собственного достоинства! Бывает очень больно… Это мешает мне хорошо работать в ООО «Чужая жизнь». А я привык быть лидером. Не зря именно у меня личный самолет!

– Придурок ты. Больной на всю голову. Это ты меня достал!

Василий устало закрыл лицо руками и спросил:

– Ручку-то зачем спер? Я самую дешевую купил! Но ты и на нее позарился!

– Привычка… уж извини.

– Отдашь назад, ворюга?

– Нет. Это уже мое, а не твое.

– Принцип?

– Ага.

– Ничего, Ваня, – опустил руки от лица Василий. – Ручку я скоро заберу. Впрочем… приятель мой такие сувениры любит. Передашь ему от меня гостинец. Передашь-передашь! В чужой жизни тебя быстро отучат от жадности, воровства, принципов. Уж я позабочусь об этом лично!

– На хрена это тебе?

– Чтоб больше ты точно никогда не разбогател. Пошли, пора в путь, – кивнул Василий в сторону переулка – через миг к «кафену» подъехало белое BMW с опознавательным фонарем «Такси» на крыше. Василий подложил под пепельницу банкноту в пять евро и вопросительно глянул на Николая Марковича.

– Чё? – с вызовом ответил тот. – Ты ж уже всё мое бабло себе автоматически присвоил! И кто здесь из нас жадюга?

– Но в бумажнике-то у тебя есть наличка. Пока есть. Сделай напоследок одно доброе дело. Осчастливь добрую фрау хоть на сто евро, а лучше на пятьсот.

«Добрая фрау» как раз с улыбкой подходила к их столику, чтобы попрощаться. Встав со стула, Николай Маркович презрительно фыркнул в ее сторону и быстро направился к такси. Василий догнал его уже у машины, когда Николай Маркович открывал заднюю дверь авто.

– Было занятно, Васёк, – сказал ему Николай Маркович. – А теперь отвали, стрёмный придурок, – оттолкнул он его, сел в такси и, захлопывая дверь, приказал шоферу: – Квикли, давай, фром зея!

Василий же и не попытался влезть в такси. Белое BMW неспешно отъезжало от «кафена», а загадочный «парнишка» смотрел, слегка улыбаясь, ему вслед.

– Больной на всю голову… – пробормотал Николай Маркович, отворачиваясь от окна. Он достал из внутреннего кармана пальто «контракт», развернул его, усмехнулся. «Сказать кому – никто не поверит. Одно Писькино чего стоит!»

И вдруг, прямо на его глазах, бумажный лист исчез из его рук! А в следующий миг Николая Марковича ослепила вспышка света и оглушил хлопающий рев вертолетного винта. Испуганный шофер, молодой араб, резко остановил машину, обернулся к впадающему в беспамятство пассажиру, потряс его:

– Хер, хер?..

– Всё OK! – открыв заднюю дверь такси, Василий сел рядом с лопочущим что-то бессвязное Николаем Марковичем. – Май френд из мач дринк тудей, – заговорил он на ломаном английском с сильным акцентом. – Ту аэропорт, плиз.

Шофер-араб, какой вообще не пил, понимающе кивнул головой. Несло перегаром от Николая Марковича изрядно.

– Рашн? – уточнил шофер.

– Рашн, рашн! – гордо ответил Василий, протягивая банкноту в пятьсот евро. – Ту аэропорт, ту директли ту май мини-джет. Ви флай ту Писькино! Андерстен?

– Yes, sir, – уважительно ответил шофер.

Когда такси вновь тронулось, Василий, достав из кармана своей дешевенькой куртки черно-золотой смартфон класса Люкс, набрал не цифры, а написал «ООО "Чужая жизнь"» и нажал на «вызов». Ему ответило тихое ворчание.

– Не гунди, Павел, – говорил Василий в «трубу». – Я нового клиента разглядел, водилу, какой прямо щас мечтает о рае под названием Писькино. Нет… этого в Ивановскую область… Нет, я засветился… Нет, ты не подойдешь. Маслодуре передай лучше трубочку… Потому что Жулька кого угодно споит…

Часть 2

Голова гудела как после грандиозной пьянки, в ушах что-то тихо и часто хлопало, но, к счастью, вроде этот бой, замедляясь, стихал. Он приподнял от земли лицо, осоловело обвел темно-карими замутненными глазами окружающий его глухой лес: кедры, сосны, жгучая крапива… «Где я? Кто я?» На нем драный темно-синий ватник времен Великой Отечественной и странный (немецкий, унтер-офицера, времен Первой мировой) мундир под ним: серый, с красными кантами, почему-то ни одной пуговицы не сохранилось. Причем мундир надет на голое тело, причем висит на нем балахоном. А на ногах – такие же мышино-серые брюки, заправленные в разношенные, явно большие ему сапоги. Ни ремня, ни фляги, ни ножа… Карманы пусты, кроме…. Он с удивлением обнаружил дешевую шариковую ручку.

Он встал и, ничего не понимая, побрел по лесу. Не то чтобы он совсем ничего не помнил. Например, знал, что какой-то Гагарин в космос летал. Но когда летал? Откуда летал? Еще он точно знал, что на дворе двадцать первый век. Еще то, что Бога нет – ученые доказали. Еще то, что где-то есть умиротворяющее белые мертвые горы… Вот только где? А еще какой-то Плачидо привязался. Кто такой? Хер какой-то вроде…

Он брел куда-то, сам не зная куда, отмахиваясь от комаров. Было ни жарко, ни холодно. Кажется, раннее утро, а может, светлая ночь. Слегка туманно, приятно, матово-сероватое небо… Вот только жажда нестерпимо мучила и так есть хотелось, что не описать! Будто он год не ел до этого. Месяц уж точно. Вспыхивали разные обрывочные воспоминания – все о еде: витрина, забитая аппетитными штруделями, пончиками и пирожными, изысканная глубокая тарелка с простоквашей, а в простокваше, как бегемот, нежится большая картофелина в мундире… «Ох, сюда бы сейчас эту картошечку! И бегемота тоже можно! Я и бегемота за раз слопаю!»

Он искал что поесть, но суровый хвойный лес даров не предлагал: ни ягод, ни грибов, ни хороших шишек. Тем не менее белки и бурундуки сновали здесь как в заповеднике; тучи из комаров обрадовано звенели, пчелы то и дело, недовольно жужжа, врезались в его поросшие легкой щетиной щеки. «Хорошо хоть не слепни». Так он плутал часа три, оголодавший, истерзанный гнусом, исколотый хвойными иголками. Эти три часа показались ему вечностью, полной отчаянья, страха, паники вечностью. Раза три он видел одну и ту же страшноватую корягу – и понял, что ходит кругами, и потерялся, не зная, куда идти.

Когда он в четвертый раз заметил то кривое бревно, то подошел ближе. А с коряги на него будто уставилась страшная, искрученная, морда с открытой пастью.

– Отпусти меня, – смотря на корягу, но обращаясь к лесу, к неведомым силам природы или древним богам, взмолился он, а из левого его глаза стекла к подбородку непрошеная слеза. – Я буду хорошим мальчиком, честным и послушным. Клянусь! Отпусти, пожааалуйста… Жизнь сохрани, к людям выведи…

Так вроде, когда он был маленьким, его научили в лесу говорить… Дикость и темнота, разумеется, но сейчас не до насмешек над деревенской «неученостью». Далее надлежало поднести лесу дар – и он оставил у коряги шариковую ручку. А когда уходил от коряги, то крестился по «ведовской» науке и бормотал:

– Иже си на небесах… да светится имя твое…. Иже си на небесах… да светится имя твое…

Продолжения он не помнил, молитв он не знал…

Вдруг он вышел на полянку и узрел солидный, явно недавно установленный здесь, одинокий крест из дерева под двухскатным козырьком крыши. А у креста в зарослях камыша журчал по горке из камешков ручеек, била, как из пляжного, советских времен, фонтанчика, струйка воды! Он подбежал к родничку, упал пред крестом на колени и стал жадно глотать воду. «Ничего вкуснее отродясь не пил!»

– Ой! – вдруг вскрикнул голосок.

Он, поднявшись, обернулся – в шагах пятнадцати от него, за камышом, стояла женщина в русском народном одеянии: красноватый сарафан, расшитые «крестиком» рукава рубахи; а на голове повязан цветастый платок. Она оторопело разглядывала его, он – ее. «Лет тридцать, не писана краса, но симпатичная, брюнетка… в теле бабенка… в ее руке деревянное ведро, на ногах красные "боярские" сапожки… Ходячий краеведческий музей…»

– Эээ, – первым попытался заговорить он и неожиданно для себя выдал: – Битте-дритте, фрау-мадам!

Женщина, бросив ведро, завизжала и пустилась наутек.

– Немцы! Немцы! – испуганно орала она.

– Эээ, стой, – побежал за ней он. – Какой я немец?! Я русский! Стой же, барышня!

Бегала барышня лучше него. Минуты через три он понял, что не может дальше – дыхалки не хватает. Держась за правый бок, он спешил за огоньком красного сарафана, спотыкаясь в больших ему сапогах и выкрикивая:

– Не бросай меня! Умоляю! Я русский, дура! Я не помню ничего! Я же пропаду! – упал он на колени среди исполинских сосен. – Спаси же меня! Пожааалуйста… – опять неожиданно для себя разрыдался он.

Женщина остановилась в отдалении. Постояла, поглядела на него с минуту и выкрикнула:

– Здесь сиди! Жди!

*

Ждать пришлось недолго. И получаса не прошло, как женщина привела трех бородатых мужиков. «Ильи Муромцы деревенского пошиба, с лопатами, – боязливо думал он, рассматривая их хмурые лица. – Лопата-то в умелых руках, оружие, как меч, грозное. А после могилку мне здесь же выроют…»

– Пшли, – басом приказал «главный Муромец». – И помалковай, итарвент.

«Итарвент» благоразумно послушался.

Привели его к окраине деревни – там на пустыре, среди кочек и бурьяна, толпился «сельсовет» – человек двести: мужики, старики, юноши. Все одеты просто, серо, у всех штаны заправлены в сапоги. Отдельно «скучковались» женщины и пара старушек. Тоже в весьма простых, неброских цветов, платьях. Знакомая брюнетка единственная ярко выделялась из блеклой толпы на этом собрании. Председательствовал же столетний, да бойкий, с прямой спиной, авторитетно белобородый дед, опрятно подстриженный и облаченный в длинное, черное, тоже опрятное платье. «Поди, местный поп».

– И чьих ж ты таких, немец, будёшь? – спросил дед.

– Да не немец я! Русский я! Родненький! Свой!

– Звать как?

– …Иваном.

– Хе! – крякнув, хитро прищурился дед. – А фамильё?

– Эээ… Не знаю… Я не помню ничего толком! Не знаю, как здесь очутился. Не помню, кто я и как раньше жил… Но я русский! Русский! О! Плачидо я, наверное. Помню, что на «О» моя фамилия заканчивалась.

– Скидывай свою мундиру, – приказал дед. – Глянем, какой ты плачидо…

Новоиспеченный Иван снял ватник и просторный мундир. «Женская кучка» заохала, увидав его истощенную, ребристую, как батарея, грудь.

– Цыц! – грозно прикрикнул на женщин дед, мгновенно оборвав этот приступ сердоболия. После дед брезгливо взял мундир, потеребил его немного и торжествующе им потряс перед Иваном. – Вот! – указывал он на подкладку. – «Хер» намалевано! – швырнул дед мундир Ивану почти что в лицо.

Иван тоже с удивлением усмотрел старый, еле видный, чернильный штамп, будто как из библиотеки или архива. Четко можно было разобрать только слово «Herr».

– Нуу? – выпытывающе смотрел на Ивана дед. – Объясняйсь! С кудава ты такой хер в нашем Писькино взялся?

– Пии… – надевая балахон-мундир, широко открыл глаза Иван.

– Не пищи! Быро объясняйся, да не звезди! У меня на звездных чуйка!

– Я бы рад… – развел руками Иван. – Но я ничего толком не помню… Горы помню, снежные, высокие… Пальма вроде там еще была…

– Деда Фанасий, да он небось тальянец! – сказала та, знакомая Ивану, брюнетка.

– Да цыц ты, Марья!

– Чё цыц? – не испугалась та. – Нету у немцев ни гор, ни пальм. Они у тальянцев есть. И вон он какой чернявенький… хоть и седой. Тальянец!

– Нууу… – прищурился дед. – А скажи-ка нам, Ваня, чё-ньбудь по-тальянски!

– …Дольче-габана.

– И чё енто такое?

– Не помню…

Далее «сельсовет» решил посовещаться. Иван терпеливо, молча ждал вердикта. В те десять минут он боялся не смерти от лопаты, а того, что его изгонят. Простые деревенские дворы, избы, яблони, хлева-амбары и размашистые огороды, что он наблюдал, после леса с комарами казались ему чертогами у райских кущ: там, в избах, ели. Он был готов руки до конца жизни целовать тому или той, кто подаст ему кусок плесневелого хлеба.

Наконец дед вышел вперед и сказал Ивану:

– Так будёт: мы не нехристи, чтоб путника прибить, даж его не накормив. И немца, коль он гость, накормим. Пшли, хер Плачидо, в избу к Марье – там еще разберемся, кто ты есть… Главна, чтоб не черт!

– …Спасибо, – выступили на глазах Ивана слезы.

– Не плакай, плачидо, а Марье спасибо скажи. Я б тя!.. – и гордо, ударив себя кулаком в грудь, представился дед: – Афанастий Писькин.

– Теперь понятно, почему ваша деревня так называется…

– Да Писькиных у нас тута много, – кивнул дед Афанасий. – Марья она тоже Писькина.

– А… прошу прощения за любопытство… Это слово что у вас означает?

– Ты чё? Дожил до седой башки, а не знаешь, что такое «писька»? Мы, старообрядцы, Ваня, просто с властью никоды не ладили… – говорил по дороге к ближайшей избенке дед. – Не любят нас. Апзиция мы! Анархисты и всем округ диссиденция!.. А доку́менты были нужны…

*

Местные староверы и впрямь оказались людьми простыми и добрыми, а еще очень веселыми. Пока, за столом, Иван жадно глотал холодную тушеную картошку в мясном бульоне (наяривал ложкой так, что за ушами буквально трещало), в избу Марьи то и дело кто-то заглядывал. Женщины, девчонки и мальчишки беззлобно хихикали, впервые лицезря «тальянца». Мужики улыбались в бороды и наперебой хвастались своими часами: приносили то ручные, то настольные, то даже настенные. Все часы их были механическими, «копеечно-совковыми», на взгляд Ивана, да допотопными. В какой-то момент поток посетителей иссяк, а Иван понял, что объелся. «Но до чего же хорошо!» Его желудок не болел, а будто ласково мурлыкал, переваривая пищу.

Иван осмотрелся. Изба Марьи – крошечная и, похоже, она в ней живет одна. Интерьер – классический, музейно-краеведческий, небогатый: половики, длинные лавки у стен, над ними – полки с горшками и мисками; в углу, что ближе к двери, – русская печь, всякие плошки-поварешки, рушники, кадушки… В другой части комнаты – обеденный стол для четверых, за каким Иван, у стены, сидел. Его взгляд упирался в ткацкий станок. Приподняв голову и немного оборотившись вправо, он увидел божницу – угловой иконостас. «Вот это да! Вот это сокровище! Две из восьми старинных икон точно купила бы Третьяковская галерея, а коллекционеры-то и подавно любых денег не пожалели бы…» Воспоминания возвращались к нему рваными: он многое знал о мире, однако о себе ничего по-прежнему не помнил. Хотя, уж понял, что он не Плачидо, – этот хер Микелле красил Сикстинскую акапеллу в Риме.

– Водки хочешь? – настороженно спросила своего гостя Марья.

– Эээ… – задумался Иван. – Не знаю, честно говоря… Не особо… и так объелся. Спасибо вам самое больщое-большущее, милая барышня. Ничего вкуснее, чем ваша картошка, в жизни не ел.

«Милая барышня» молча его разглядывала.

– Мне в огород надо, – наконец сказала она. – Полоть картошку.

– Помочь?

– Сама справлюсь. Сиди пока. Жди.

«Странная она, но пусть – имеет на это право…»

Марья ушла. Иван посидел за столом, потом, желая сделать что-нибудь доброе в ответ на угощение, помыл миску в кадушке, стоявшей у стены на узком столике (почему-то он точно знал, что это заготовлена была вода для мытья посуды). «Деревенский я, что ли?..»

Тут открылась дверь – дед Афанасий принес стеклянный, современный, «мейд ин Чайна», чайник – в нем плескался нежно-желтого цвета напиток.

– Липовый цвет, – пояснил дед. – Тебе самое то – для живота полезно. Болен ты, лечись… а то в свои молоды года – старая развалина.

– Замечательные вы люди… Жаль, я вам даже денег не могу в благодарность оставить.

– И добро, – взяв с полки чашку и поставив ее на стол, налил в нее чая дед. – Денег мы сторонимся – их бесы выдумали, дабы жадность в нас растить. Благ токо обмен.

– И что на что меняете? – вновь сел за стол Иван.

– По-разному и редко, – устроился напротив него дед. – Но, бывает, чёт надобно… Стекол, самоваров и других железов… Вот глянь, что принес показать.

И он выудил из кармана своего черного платья раритет – серебряные карманные часы – те, что на цепочке в фильмах носят. Когда же Иван глянул на циферблат, то едва не подавился липовым чаем, узрев фашистского орла и свастику. Был там и год проставлен. Слева, под крыльями орла, «19», справа – «38».

– Ого! – не сдержался он. – А у вас тут, поди, в Писькино, и впрямь музей.

– Музей не музей, а ентой дряни у нас хватает. Коль по нраву – дарю.

– Нееет, – защелкнул крышку часов Иван. – Большое спасибо, от всей души благодарю, но нет. Не по нраву… И не немец я, сколько говорить? Русский я! Свой!

– Не звезди. Нет на Руси пальм! Раз не немец, то права Марья – тальянец ты.

– Ладно, пусть итальянец, но всё равно я русский. А откуда вы о них и о пальмах, вообще, знаете?

– Нууу… У ее, у Марьи, – зашептал он, – где-т припрятано зеркальце хитрое – чё у его не спросишь, всё тебе покажет.

– Прям как из сказки, – усмехнулся Иван. – Круто – телека не надо!

– А енто чё такое? Телек?

– Коробочка такая… с живыми картинками… Только она показывает то, что сама хочет… Если без видика…

– Тады, выходит, у Марьи телек с видиком, – задумчиво проговорил дед.

«Планшет или смартфон у нее!»

– А глянуть можно?

– Нет. Енто тебе не шуточки! Енто вещь нечистая! Раз глянешь, второй… а потом уж не оторваться от телека с видиком. Весь розум из тебя высосет. На том и работает, паразит.

Иван широко улыбался.

– А ты не смейся, плачидо, – нахмурился дед. – Лучшая скажи-ка, чё делать дале будёшь? Куды шел? Куды те надобно?

– …Если бы я знал. Не помню ничего о доме, о семье… Даже как здесь очутился, не понимаю.

– Как-как… Раз взаправду ничего не помнишь – то енто черти тебя сюды приволокли.

– Черти? – опять заулыбался Иван.

– Черти-черти. Ты, Ваня, свою жизнь им продал! – ошарашил Ивана дед. – И купил чужую. Нууу… тады, путей тебе назад, из нашего Писькино, нет…

– Да ну… ладно вам. Что за бредни, уж извините?!

– Темный ты человек, но, считай, на диво счастливый, раз к нам угодил, а не куды-то еще. Видать, не твоя паршивая жизнишка им нужна была, а жизнь того, праведника иль страдальца, какому они твою жизнь продали. Хотя, им любой сгодится…

– И зачем?

– Работа у их такая. Людя́м – трудиться, чертям – глумиться, – Бог так повелел.

«Ересь какая-то…»

– Вы же вроде верующие, – неспешно попивая чай, произнес Иван вслух.

– Отож! С сего и суть ихняя, чертячья, нам ясная. И коль Бог их на земле терпит, то и от чертей, выходит, польза бывает. Но лучшей, Ваня, боле с ими делов не имей. Явится кто к тебе, незнакомый, ты ему не спеши руки жать и ничё от его напрямую не бери, не то мелких бесов, как вшей, подхватишь. Часы сперва покажи – черт либо уставится на стрелки, либо убежит, как ошпаренный.

– А если не убежит?

– Сам от его уходи, закройся от его. Он просто так в дом не войдет, дверь не отворит. А если уж впустил его, то, держа пред им часы, выведи черта за порог да пни ногой под зад.

– А немцев вы отчего так не любите? Я всё понимаю: война была страшная, но уж столько лет с тех пор прошло.

– Так-то да, прав ты, Ваня. Интарвентов мы прогнали вроде, как казалось. Но поди сызнову с ими война у нас. Спасу никакого от их нет! В лес едва зайдешь, а из куста тебе енти «ханде-хохи» в спину своими томатами тычут. И не то чтобы страшно, да всё ж неприятно умирать… Бьют, мучают – мол, веди до дому… Потом время назад крутить приходится… А енто тоже не дело. С временем шутки не шутят!

«А дед-то, похоже, ку-ку!»

– Не веришь? Лады… На кладбище сведу тебя. Сам глянешь. Четырьста шостьсят и чатыре могилки, немецкие. А иначе б были нашенскими. Меня самоего чатыре раза стреляли и шость раз по башке прикладум усмерть убили.

– Так вы здесь, в Писькино, бессмертные, что ли? – сдерживал улыбку Иван, но смеялся глазами.

– Зачем? Но помирать, Ваня, надобно нам в благости и радости. Кода Бог призовет, а не коды «ханде-хох» захочет. Нас и так тута мало.

– А они у вас только в лесу водятся? «Ханде-хохи» эти? Партизаните? – охотитесь на них в крупных масштабах?

– Леший у нас тута главнай партизан. Он к нашим избам чужаков не пущает.

– Еще и леший есть!

– И, слава Богу, чё уже не водяной! Видал святой источник? Там ента тварюга ране сидела. Всех жрала, кого учуяла, а затем вновь под куст! Но мы-то, как сюды пришли – от интарвентов мы бежали – крестом ее! – и нет водяного. Там тепереча не смерть – там жизнь. Крест и тот как новенький!

– А леший у вас что в свободное от немцев время делает?

– Кто ж енту нечисть знает? Когда сыт и доволен, он старым пнем прикидывается, когда спит – храпит – тогда он сухостой с дуплом, когда голоден – глаза и пасть раззявит да корягой валяется. Приметит человека – и давай его плутать. Глупый человек думает, что кругами по лесу ходит, а енто леший округ его бегает.

– Зачем?

– Затем. Работа у его такая. Рано иль поздно дурак сядет на корягу – и леший его пастью хвать! – да под землю утащит.

Иван уже не улыбался.

– Да не боись, – хлопнул его по плечу дед. – Мы тебя обучим. Леший не до мясу охотник, а шмоточник он, барахольщик… Вань, а ты енто, давай-ка к нам, лесником устраивайся. Всем людям трудиться положено, а пахарь из тебя… У меня будёшь поперва жить. Дале – глянем. Невест у нас много. Кровь твоя, тальянская, общине на пользу пойдет… А то одни Писькины и Попкины округ.

Иван рассмеялся.

– Еще и Попкины? А Сиськины здесь кто?

– Не пошли тута мне, срамник! – обиделся дед Афанасий. – Говорю ж – диссиденция мы. Страдаем за убеждения. Попкины – из деревни Попкино, Сопляковы – из Сопляково, Мошонкины – из Мошонков… Сиськиных нет, но есть Сосковы. Из Сосково. На твоё фамильё еще взглянем! Хер ты наш плачидо! Выделяться из нас всякими Иванами Ивановыми мы не позволим, раз ты свой!

– Ну простите, пожалуйста, я не со зла. А где, кстати, мы находимся? В какой области?

– Кто ж енто знает? Мотаются такие, как наши, деревни по всея Руси-матушке. То уж почти к китайцам занесет, то к поляка́м забросит… Поймешь, где ты, енто лишь тоды, кады из лесу нашенского в циливилизацию выйдешь.

«Дед всё же с поехавшей крышей… Жалко, приятный…»

– То есть у вас еще и лес волшебный?

– Волшебный не волшебный, а в чём-то ты прав. Черти нам енту службу сослужили, на пользу хоть раз сгодились… Пошли, Вань, – встал из-за стола дед. – Ко мне пошли – в баньку, отмоем тебя теперича, а твою мундиру позорную сожжем…

Когда они вышли из избы, то Иван разглядел вдали Марью, возвращающуюся из леса с ведром воды.

– Как невеста на свадьбу вынарядилась, – неодобрительно кивнул на яркую, красную фигурку дед Афанасий. – Неспроста… Мыслю я, Ваня, что енто для её тебя черти сюды приволокли. Сызнову с ими в карты сыграла!

– Так она у вас местная ведьма, что ли?

– Нет, ты чё? Она… нууу… ведьмочка… Бабка ей дару черного не передала, но премудростям кой-каким обучила…

Дед Афанасий потянул Ивана за рукав мундира.

– Пшли…

*

Деревня Ивану понравилась. Вроде ничего особенного – дворы как дворы, сплошное неяркое дерево, однако сразу было понятно, что люди здесь живут работящие. Никто не сидел, отдыхая, выпивая или играя, – все, даже детвора, что-то да таскали или суетились по хозяйству. Одни откормленные, жирные свиньи лениво разлеглись в теньке или у опустошенных корыт…

«Небогато, скромно, просто, но ничуть не убого, – замечая ровные плетни, думал он. – Даа, здесь не бухают… Хорошо, что я от водки у Марьи отказался… И тем более ничего спереть не попытался – да и куда потом с награбленным бежать? К лешему-барахольщику на торг, под землю, что ли?»

Избы, разделенные обширными огородами, стояли на приличном расстоянии друг от друга. А чем дальше – тем дома попадались всё наряднее и шире. Самый лучший двор, одетый в невысокий забор и ворота с портиком, разумеется, был у деревянной церквушки – тоже, по сути, большой избы, увенчанной единственной луковкой-главкой с крестом. Как Иван и думал, дед Афанасий имел отношение к церкви – он назвался смотрителем Божьего храма, пояснив, что попов в общине нет и не было.

А за церковью находился двор деда Афанасия. Жил он один, если не считать ласковой рыжеватой собачонки Мульки и черно-белого, потрепанного, как заправский бандит, кота Николая; скотины дед не держал, в огороде выращивал лечебные травы и цветы, обменивая сборы на нужные ему продукты. Избушка его внутри оказалась обителью аскета, зато просторной, то есть незахламленной, и чистой. Спальное место Ивану дед определил на лавке.

Вместе они растопили баньку. А после бани Иван, будто с грязью смыв прошлое, почувствовал себя новорожденным. Дед тоже нарядил его в длинное черное платье, подобрал ему по размеру отличные немецкие сапоги. Бритвы, по утверждению Афанасия, во всей деревне ни у кого отродясь не имелось. (Бросай тальянский замашки, Ваня, рощи бороду, как нормальнай русскай мужик).

Так, за превращением «тальянца» в «нормального русского мужика», подоспело время обеда – Иван это понял, потому что зачастили женщины с гостинцами для гостя. Дед Афанасий на них бухтел, цыкал, велел нести свои пряники восвояси и не развращать его подопечного. Но женщины, посмеиваясь, ворчуна упорно не слушались – мол, ничё-ничё, пущай немецкая скелета котлеты отведает, а то, видать, нище у них там, в Италиях, вовсе кушать нечего, – снег и пальмы одни – прутся без конца на Русь! Словом, обед выдался по местным меркам царским – копчения и жарения, сало, селедка и яйца, квашенья, консервации, мед и хлеба всех сортов… Лишь Марья ничего не принесла.

Садясь за заставленный угощениями стол, Иван понял, что он хочет стать своим здесь, в Писькино, что хочет здесь дом. Он, должно быть, долго его искал – то место, где прежде дают, а не пытаются получить, где не кидают и где у него не возникает желания никого кинуть…

Неспешно обедая, Иван и дед Афанасий вновь заговорили о чертях, вернее, Иван попросил рассказать ему о загадочной «ведьмочке» Марье. Двигало им банальное любопытство. Не каждый день встретишь ту, кто с чертями на короткой ноге!

– Черти, Ваня, – просвещал его дед, – тока в Аду рогатые и хвостатые. По земле они в людском обличье мотаются. Обличье не меняют, стареть не стареют, одёжу и ту, пока до дыр не износят, не выбросят. Раздеваться они не любят!

– Почему?

– Бог так решил, чтоб нам, людя́м, помочь енту пакость распознать. Черт всегда ляжет спать в дневной одёжде и обувки наверняка не скинет. А черти они, Ваня, разные: есть и жулье всех мастей, и купцы, и трактирщаки, и банщики, и даж попы. В карты же токо высшие из их играют – на душу твою, бессмертную. Сулят богатств несметных, любвови, славы… На енто точно не ведись. Енто всё предметы сложные, люзорные, – миражи! Ни потрогать, ни понюхать, ни во рте распробовать! Прежде, чем жать им руку, надобно подробно черта расспросить. Черт – тварь хоть и лукавая по сущности, как вся нечисть, а всё ж честно на все твои вопросы ответит, – Бог так решил, позволив им среди нас шататься. Если правильные твои вопросы будут, то, можь, получишь от черта, что хошь. Хотя они незбежно, из принципу своего зловредного, подлянку, пущай и самую мелкую, да подкинут! Черти, чё с их взять. Ну а дале, коды сел с чертом в карты играть… молись не молись, Бог не услышит. Всё на волю случая… Проиграешь черту – помрешь, а он в демона обратится, но о демонах как-нибудь потом. Выиграешь – черт любое чудо исполнит, иначе сам помрет. Так вот, значит, когда мы настрадались из-за интарвентов, монархистов и опиумов для народу, да к двадцать второму сбежали сюды, Марья, мала девчонка, впервые с чертом сыграла в карты – на то, чтобы оставили нас все в покое! И белые, и красные, и попы, и любое вражье нерусское. С тех пор наша деревня мотается по Руси – сегодня там, завтра сям! Никто сюда точного ходу не знает. Но и нашанские ходоки должны, когда в циливилизацию ходят, вернуться до закату в лес наш… Летом-то вроде бы сподручнее енто – день долог, а всё ж коварство в ентом и есть. На юга, к примеру, занесет нас – у нас-то в лесу светло, а там уж темно. Замешкаешься – и всё – дверца к нам закрыта! А мы своих терять не могём! Да в беде своего не бросим. Призвала тоды Марья черта во второй раз. Выиграла. Получили мы часы с цифирями, какие время крутят. Но тута тож не всё просто. Оно, время, в ответ как порой скакнет вперед! И цельный год порой после назад, к нулям, падает… Да и лады говорю, Марья, переживем – не играй больше с чертями в карты, по черте ходишь! Но не выдержала – на зеркальце соблазнилась. Мир, мол, хочу глянуть и умнай быть!.. Вот на кой ей ентот ум, да, Вань? Горести и беды одни от такого уму! Эх, хорошо хоть то, что черт ей телек с видиком без звука подсунул!

Иван не выдержал и расхохотался.

– Прости, дед, – смеялся и смеялся он. – Я не над тобой смеюсь, хотя сказок ты мне наплел с три короба! Начиная с бегства от интервентов в двадцатых девятнадцатого века. Сто лет назад это было! Поверь мне, сейчас уже двадцать первый век! Разуй глаза: у тебя чайник китайский! Ширпотреб! Не чертовы часы время крутят, а ты, Афоня, попутал истории бабок с реальностью!

Дед молча встал и полез за печку.

– Не обижайся, Афанасий… Я же как лучше для тебя хочу!

– Знаешь что, Ваня, немчура тальяская, – бурчал у печки дед, копаясь в каких-то тряпках, – ты тута, в Писькино, не самый умный! А самый большой дурак. Три дня обратно меня сызнова насмерть «ханде-хохнули» – и мы время вспять крутанули… Можь, ты и пришелец из будущности, но… О, нашел! – и он направился к Ивану. – Вот, – бросил он на стол что-то мелкое. – Вот что у того «ханде-хоха» в котомке было!

Иван, перестав улыбаться, глядел на новенький, тонкий, коробок с надписями на немецком, с фашистским орлом и со свастикой. Слева под крыльями орла чернела цифра «19», справа – «43». Иван взял в руки коробок, открыл его, внимательно рассмотрел. Ну никак не мог, валяясь за печкой, так великолепно сохраниться этот бумажный «экспонат»!

– И какой сейчас, по-твоему, год? – ошеломленно спросил он.

– Точно не знаю… Но знаю, что если год часы чертовы не крутить, время точно к нулю вернется. И вновь станет сорок третий… Можь, уж завтра станет, можь, через неделю, можь, через год. Часы-то у нас от чертей! Барахлят…

– А можно на них, на те часы, посмотреть?

– Нет.

И подумав, дед Афанасий взял с полки бутылку с толстым горлом. Это оказалась водка. По крайней мере так утверждала скромная этикетка от «Главспирта». На ней были, кроме общей цены, проставлены цены за бутылку и за пробку. «ВОЗВРАЩАЙТЕ ПОСУДУ и пробку» – требовала этикетка.

– Давай по глотку, – нацедил в чарочки водки дед Афанасий и убрал бутылку. – Мы тута не спиртуемся, сам уж понял, но… по большущему поводу можно. Не каждый день у нас в Писькино прибавление – енто всегда праздник. За тебя!

Они выпили, а затем дед продолжил сказ:

– Ну так вот, тепереча тебя черти приволокли… А Марья-то по кой разоделась с утру сёдня? – знала день, коды тебя встречать! Выходит, в чатвертый раз с картежным чертом свиделась! Диво везучая она, как и ты…

– А что она до сих пор одна? Миловидная же, изба своя есть, хозяйственная вроде. Чего с ней не так?

– Всё с ей так, да ведьмочка! Сторонятся ее женихи. И без чертей многое слишком знает. Муж у ей будет под ее пятой – приворожит, околдует. Да и она разборчива больно – виной тому чертов телек, видик и ум! Ничё от чертей безвредного не получишь… Говорил ей: дура, на любвовь с чертом никоды не играй! Никоды-никоды! Не знают они ничё о любви и знать не могут. Всё, на чё они способны, так енто секс людя́м дать!

Дед Афанасий произнес слово «секс» с презрением, через «е», а Иван хохотнул.

– Не скалься! Без сексов человек прожить могёт, без любви – нет, – вот в чем разница. А она видать, срамница, в свое зеркало про секс спросила, всё увидала и захотела ентого сексу! Ух, Марья! – горько произнес дед.

– А ты откуда про секс знаешь? – смеялся Иван.

– Жанат был!

– Про слово откуда такое?

– Откуда-куда, – проворчал дед. – Я тута, Ваня, самый ученый. Я один тута читать умею. Хошь по-немецки, хошь по-а́нглицки! А барахла у нас какого токо не скопилось… Покажу те как-нибудь ту тетрадку с голыми бабами. Можь, и ты мне чё разъяснишь, чё там бесы опять навыдумывали…

– Хорошо у вас, весело! – посмеивался Иван. – Но и ты тогда объясни: раз меня черти для вашей Марьи приволокли, что ж она дикая-то такая со мной? Что на шею, колдунья, не вешается? Единственная гостинцев к обеду не притаранила? Нет, дед, не прав ты, а если и прав, то всё равно: я явно не герой ее романа. Не о таком она мечтала.

– Кто ж, Вань, ентих баб толком знает? А можь, наборот? – любо ты ей глянулся, а? Ведь с умом она щас! – сидит, видать, умкает в башке паутины… Да обжигалась она с чертовыми дарами – подвоху, можь, ищет. Поди тута разбери… Но, ты тепереча своей мозгой кумекай на ее сторону. Я тебя предпредил – околдует. На другую бабу и в жизни не глянешь, невольником Марьеным будёшь. Скажет: «Грязь с моего сапогу слижи!» – полижешь да спасибо скажешь… Хотя, Марья добрая. Если ее не злить… О, вот что, Ваня. Енто ты крепко усвой – пущай до свадьбы расколет свой телек с видиком! Требуй! Девице-то чертовы штуки не страшны, непорочность им как защита от нечистых сил. Но потом – точно тронется с мозгового паразиту. Тебе разве полоумная жена нужна?

– А вот скажи мне, Афанасий, как вы так и с чертями водитесь, время назад крутите, и в Бога при этом верите? Не грешно ли?

– Я Его, – поднял дед указательный палец вверх, – об ентом спрашивал – он нам, праведникам, разрешил поманеньку.

– И когда ты спрашивал?

– Да хоть три дня назад!

– И какой он, Бог?

– Умрешь – узнаешь. Но не спеши. Умереть любой дурак может, а жить нет.

– Нуу… интересно… Интересно умереть и потом ожить.

– Ой, дурак! Какой ты, Ванька, дурак! – покачал головой дед. – Не оживаем мы! Мы убить себя не даем. Дурак ты, если не дурень! Скажи еще мне, городской, что земля округ солнца вращается!

– Эээ а…

– Какие твои доказательства? – прищурился дед. – Ты в ентом космосе был? В телескопы глядел? Прочитал в газете «Правда» и поверил?

– Ну а твои какие доказательства?

– Глаза мои! Вращалась бы земля округ солнца, оно бы всё время на одном месте висело. А так оно, как луна, туды-сюды шастает!

– Хм, убедительно…

Тут раздался стук у приоткрытого окошка – и Марья поставила на подоконник покрытую белой полотняной салфеткой миску.

– Гостю, – сказала она, намереваясь уйти, но дед Афанасий, буквально выпрыгнув к ней из-за стола, прокричал, распахивая окно:

– Марья! Зеркало сюды свое сперва тащи, срамница! Забей енту паразиту – и мне давай на передачу! И крошки иначе Ванька не съест! Не позволю!!

– Ааа, – раздраженно, с явной неохотой, простонала Марья и топнула ногой.

– Потопай мне тута! Сексоманка!

Марья ушла, а дед Афанасий вернулся за стол.

– Можь, подействует… – пояснил он Ивану.

– А что там, под салфеткой?

– То, что ты ей точно приглянулся. Как и всем прочам бабам, кстати.

– Эээ…

– Всего тебя уже облялякали, с головы до письки! Развлечений тута, кроме сплетен, нет почти, а бабы без развлечениев не могут, учи их не учи…

– А обычного зеркала у тебя точно нет? Я бы на себя взглянул. Какой я сейчас.

– Женихашься уж, поди? В Марью уж втюрился? И без привороту? Нет, Ваня, нету тута, кроме Марьи, ни у кого зеркал. Мы не попугаи.

– И зеркала бесы придумали?

– Нет! Демоны, поди…

– А электричество? Бесы, черти или демоны?

– Томас Эдисон, неуч! Ляктричество, – вздохнул дед, – предмет полезный, коль в меру. Нам бы его… Свечей не напасешься, а мне вечерами читать при лучинах неудобно – гаснут больно быстро. Увлечешься – и в темной ты уж избе потыкаешься. Ах, да, бродить впотьмах на улице без Мульки не советую – оборотни к нам захаживают…

– А они какие?

– Разные, Ваня, разные… Многому тебе еще учиться, но ничего – научим. Молитвы какие знаешь?

– Иже си на небесах…

– Ох! И ентому тебя учить! Отче наш, Иже еси на небесе́х! Вот ентим уроком щас и займемся, – принялсяочищать от блюд стол дед Афанасий. – А то всё черти, черти…

Так, к тому времени, как Марья вернулась, Иван успел выучить первую в своей жизни молитву. Принесла же она, разумеется, разбитый смартфон – самый дешевейший, пожалуй, из возможных, «но нейм». Дед Афанасий взял «чертово зеркальце» через окошко, поразглядывал и куда-то с ним ушел, через сени, на задний двор.

– А что вы в дом не заходите, милая барышня? – просил Иван.

– Деда Фанасий меня не пущал – всё енто зеркало требовал… Тальянец, а тальянец, – слегка улыбнулась Марья, очень похорошев, – а ты мне про свою Италью расскажешь, а? А то у меня зеркальце было без звуку…

– Расскажу, – тоже слегка улыбнулся Иван. – Я, кажется, много об Италии знаю. Про акапеллы всякие…

Вдруг Марья забрала свою миску с подоконника.

– До свидания, – сказала она.

– До свидания…

Марья ушла, зато вернулся дед Афанасий.

– Всё! – замочил паразита в сортире! – отчитался он. – А где сливовый пирог с маком? – удивился, даже немного огорчился, дед.

– Какой? – удивился уже Иван.

– Марьин. Я и без серветки знал, чё там, под ей, в миске.

– Унесла зачем-то она миску.

– Хм… – задумался дед. – Всё ж любвови, а не сексу взалкала. Нуу… Хотя она тебя, Ванька, всё равно приворожит. Вот увидишь! – не удержится! Пирог ентот у её – объеденье.

Эпилог

Доподлинно неизвестно, приворожила ли Марья Ивана, или он сам ее полюбил, но через полгода ее фамилия стала Хернеплач, немецкая, по «тальянскому» мужу. Жили Иван да Марья в блуждающей по Руси диссидентской деревне Писькино счастливо. Она любила слушать его сказочные истории о мире, он – ее сливовый пирог и не менее сказочные истории о чертях, бесах, оборотнях… И вместе они очень любили своих детей, внуков, правнуков. Иван работал лесником, пользовался большим авторитетом среди местных, так как умел читать (хошь по-немецки, хошь по-англицки). Он был всем доволен. Лишь одно его поначалу расстраивало – он быстро понял, наблюдая днем всегда серое небо, что перестал различать синий цвет, вернее, все оттенки голубого. Ну да ладно – пришлось смириться, и он в конце концов привык, – ничего уж тут не поделаешь, черти обязательно, хоть в мелочи, но напакостят человеку…

________________

P.S.

Рина Оре тоже играла в карты с чертом, оттого и знает, как всё было. Есть у нее еще минимум одна история об ООО «Чужая жизнь». Второй эпизод (и тем более третий) еще не написан – и, каким он выйдет, во многом зависит от тебя, мой уважаемый читатель. Потрать минуту жизни, улучши себе карму, а мне подними настроение – поставь звездочки или выскажи мнение на «ЛитРес», поддержи начинающего писателя. Бесплатно ничего не бывает, бывает только за ноль рублей в месяц.


Оглавление

  • Часть 1
  • Часть 2
  • Эпилог