<p>
</p>
Ангел мой, храни меня
Ей было сорок два, и она была несчастна. Откуда и почему появилось еще и чувство обреченности, она не знала, потому что всю сознательную жизнь считала себя женщиной, твердо стоящей на ногах. Своему теперешнему состоянию она могла бы подобрать множество названий, но делать этого не захотела, просто погрузилась в него с головой и уже довольно продолжительное время даже не пыталась вынырнуть. Положение усугублялось еще и тем, что она, стараясь как можно реже выходить из дому, проводила дни в одиночестве. В результате каждый выход за порог стал казаться делом, требующим каких-то неимоверных усилий, и она, как могла, оттягивала его, а ее неприхотливость и умение довольствоваться самым малым были лишь ей на руку.
Женщина уже забыла, когда готовила для себя какую-то еду, и обходилась несколькими бутербродами, да и то только когда чувство голода становилось уж совсем невыносимым. Дни плавно перетекали из одного в другой, не оставляя после себя ни радости, ни сожаления, и она даже не шевелила пальцем, чтобы попытаться как-то изменить этот поток, хотя, может быть, требовалось для начала всего лишь немного его разнообразить, однако ей было неплохо в этом полузабытье, она не хотела ни о чем думать, да и мысли почему-то не задерживались в голове. Все время она помнила лишь о том, что ей сорок два и она несчастна.
Единственное, что женщина могла делать без видимого усилия над собой, так только следить за качающимися ветками дерева, растущего за окном. В этой стране ветерок ощущался почти всегда, но солнце, особенно зимой, было таким редким гостем, что первое время пребывания здесь она каждое утро с надеждой смотрела на небо, затянутое облаками, и ждала, что они разойдутся хоть на несколько минут. Теперь она не делала и этого, потому что приняла правила нынешней жизни. Приняла, но не привыкла к ним.
Трудности начинались с утра пятницы. Ей надо было заставить себя привести в порядок квартиру и настроиться для выхода на улицу, потому что требовалось закупить продукты на два дня, которые они с мужем проводили вместе. Он руководил бригадой рабочих, занимающихся ремонтом дорог в целом крае, и не мог ежедневно бывать дома. Сначала это тяготило его, но потом он успокоился, потому что тоже принял правила нынешней жизни. Казалось бы, вынужденная разлука должна была заставить супругов тосковать в ожидании встреч, привести к сближению, но произошло обратное.
Все когда-либо кончается, кончилась и ее семейная жизнь, и, хотя она давно ждала такого развития событий, однако все-таки удивилась, увидев в момент объяснения с ней лицо мужа: оно было совершенно чужим и не выражало ничего кроме досады и скуки. Насте стало горько и обидно, что он не сказал даже обязательных, как ей казалось, слов сожаления о том, что они расстаются, но эти чувства вскоре притупились, потому что они ничего не добавили к существующей реальности и ничего не убавили от нее.
Супруги почти не разговаривали с тех пор, как дочь, то самое связующее звено, вышла замуж и ушла из родительского дома, а место сосредоточия любви заняли его безразличие и ее отчаяние. А может быть, и не так, может, они давно присутствовали в их жизни, просто до поры до времени затаились, а после переезда дочери всплыли наружу. И, конечно же, а в этом она нисколько не сомневалась, не обошлось без другой женщины, более красивой, молодой и удачливой, иными словами, любимой, желанной для Ивана Цветкова.
Настя и Иван поженились, когда ей едва исполнилось двадцать. Он был ее соседом и лучшим другом, первым, с кем она делилась всем, что было на душе. Они не были влюблены друг в друга, имели разных друзей, и часто случалось, что он, проводив подругу и возвращаясь домой, видел ее стоящей в подъезде с очередным воздыхателем, но это его не трогало, а становилось лишь поводом для шуток. Возможно, что так бы и разошлись их пути, если бы не случай.
Его родители, любители поездок за город и рыбалки, возвращались домой на машине в воскресенье вечером, когда на них налетел мчавшийся на огромной скорости самосвал. Они погибли мгновенно, так, вероятно, и не поняв, что же случилось.
Мать Цветкова, Александра, появилась в Городке в конце сорок пятого. Она была сослана на поселение за то, что больше года провела в Германии, работая вместе с другими угнанными, а так же за то, что почти полтора месяца служила переводчицей, так как неплохо знала язык от матери, преподавательницы немецкого, пока не нашли более подходящую кандидатуру. Когда пришли русские, у нее не было сомнений в том, что надо возвращаться, она свято верила, что родина всегда остается родиной, что бы ни случилось, поэтому постаралась поскорее оказаться в фильтрационном пункте.
Однако, ее дело оказалось не таким и простым, иногда ей не верилось, что все это происходит с ней, ставшей вдруг пособницей и преступницей. Сколько осуждения было во всем этом! Но ведь не сама она добровольно оказалась в оккупации, не по своей воле в телячьем вагоне отправилась в Германию, это ее купили за пять марок, чтобы использовать на полевых работах. Главное, что она сделала по своей воле, - пришла к своим. Ей было больно ощущать на себе настороженность, неприязнь за то, что пережила все это, уцелела под бомбами, выжила и вернулась.
Уже позднее она стала понимать, что такая проверка была нужна, что среди тех, кто оказался за границей, были разные люди, но так и не поняла, почему именно к таким, как она, прошедшим через тяжкие испытания, страна была так жестока. Потом были унизительные допросы в лагере, которые до конца жизни сделали ее виноватой. Объяснения молодой девушки никого не интересовали, значимым был только факт самой работы на немцев. В это время Александра перестала кому-либо верить, больше молчала и полюбила минуты, когда до нее никому не было дела. Ее пребывание в лагере, однако, было недолгим, и спустя какое-то время девушка оказалась на поселении в Городке, чему была безмерно рада, потому что уже не надо было ни перед кем оправдываться, а просто жить и работать.
Отец Цветкова вернулся в Городок, провоевав после окончания военного училища два года. Судьба хранила его - он былтолько единожды легко ранен. Дома молодого человека никто не ждал кроме старой тетки, которая его и воспитала, потому что мать, родив ребенка в семнадцать лет и оставив ребенка на попечении старшей сестры, решила искать лучшей доли и уехала, как и многие в то время, на заработки, где, как говорили, можно хорошо заработать. От нее было получено два письма, в которых она жаловалась, что и там было тяжело, а также сообщала, что пока не сможет прислать денег для сына. На этом переписка оборвалась, письма, посылаемые из Городка, возвращались с пометкой, что адресат выбыл. Непутевая мать так и не объявилась, а Цветков Вася по этому поводу не расстраивался, потому что с теткой ему жилось совсем не плохо. Она любила его как собственного сына и очень боялась, что может потерять, если по какой-то причине о нем вспомнит мать родная, но этого не случилось.
Цветков был направлен работать учителем физкультуры, чему был не особенно рад, потому что ничего не понимал в воспитании детей, но ему строго указали, что страна нуждается в воспитателях с таким жизненным опытом и что не дело, когда детей воспитывают одни женщины. Спорить с этим он не мог, поэтому без лишних разговоров отправился в школу. Был Цветков в то время высок и худ, рыжеволос и голубоглаз, с веселой россыпью веснушек по всему телу, предпочитал больше слушать, а меньше говорить. Он был некрасив и знал об этом, не имел ни малейшего опыта в общении с девушками, поэтому в разговорах с ними часто смущался, начиная непроизвольно потирать хорошего рисунка белые длинные пальцы с крапинками веснушек.
Александру, свою будущую жену, Василий Цветков впервые заметил в воскресный день на базаре. Еще не видя ее лица, он обратил внимание на высокую худую девушку, стоявшую у мясного ряда. В наклоне ее головы, в неторопливых движениях было что-то такое, что заставило юношу остановиться и наблюдать за ней. А девушка тем временем вытащила из варежки сжатый кулачок, в котором оказались деньги, и протянула их продавцу, затем, взяв завернутый в бумагу кусочек мяса, медленно побрела и выходу. Цветков зачем-то пошел за ней, напрочь забыв о наказах тетки сделать кое-какие покупки. Она медленно спустилась с горки, на которой был расположен базар, прошла по центральной улице, затем свернула в сторону вокзала.
День был достаточно морозным, и Цветков подумал, что она не очень-то тепло одета. Старенькие подшитые валенки, видавшая виды телогрейка, изношенный платок, наверно, не очень грели, да еще какая-то медлительность и обреченность ее походки... Ему стало ее очень жаль, хотя он и понимал всю странность и неуместность этого чувства. А она все так же неторопливо зашла в калитку старого покосившегося домика, и вскоре Цветков остался на улице один. Он еще некоторое время потоптался возле калитки, посмотрел на номер дома, а потом отправился восвояси, думая о том, как будет оправдываться перед теткой за несделанные покупки, и удивляясь своему странному поступку.
На другой день он зашел к бывшему однокласснику Витьке Соколовскому, служившему в милиции начальником паспортного отдела, и вскоре уже знал о девушке Александре все. Следующие два воскресенья Цветков зря долго поджидал ее на базаре, но она так и не появилась. Зато в третье ему повезло: он увидел неторопливо идущую девушку и вновь поразился незащищенности и обреченности ее облика. Цветков хотел было пойти за ней, однако остался на месте, увидев, что она, не доходя до ворот базара, остановилась возле какой-то нищенки и протянула ей деньги. Потом они о чем-то поговорили, и девушка, повернувшись, пошла назад, а нищенка какое-то время еще постояла, недоверчиво глядя на бумажку в руке, а потом начала мелко-мелко креститься, благодаря за столь необычно щедрое подаяние.
Цветков нагнал девушку у самого спуска с горы и сердито, потому что знал, что лишних денег у нее не было, а может, не осталось и никаких, потому что она даже не зашла на базар, спросил:
-Зачем же Вы так деньгами разбрасываетесь?
Она, казалось, не удивилась вопросу незнакомого человека, не приостановилась, не повернула головы, а продолжала идти, и лишь когда Цветков уже уже потерял надежду услышать ответ, тихо проговорила:
-У мамы сегодня день рождения, я попросила помолиться за нее, сама не умею.
Он знал, что родители ее погибли в первые дни войны от снаряда, попавшего в дом, что она сирота, и жалость к ней опять сжала его доброе сердце. Он уже шел рядом, старательно подстраиваясь под ее шаг, и твердо знал, что отныне его место здесь, около нее. Они молча спустились с горки, и все это время Цветков мучительно искал и не находил слов для продолжения разговора, поэтому был несказанно рад, когда она вдруг добавила к уже сказанному:
-В этот день мама всегда пекла пироги.
Голос ее предательски дрогнул, и по бледным щекам потекли ручейки слез. Она не вытирала их, и Цветков впервые подумал о ее какой-то безмерной усталости, от которой, казалось, у нее не было сил даже поднять руку. Он остановился и придержал девушку за рукав, как бы принуждая сделать то же самое. Она остановилась, но так и не подняла на него глаз. А Цветков, сам не ожидая от себя такой прыти, заговорил, боясь остановиться:
-Послушайте, Александра, я хочу пригласить Вас в гости. Я с теткой живу. Сегодня, по случаю воскресенья, у нас шаньги с картошкой. Конечно, это не пироги, но все же... Тетка будет очень рада, если Вы придете, и я тоже буду рад, - упавшим голосом закончил он.
Она молчала, даже не удивившись, что он знает ее имя, и Цветков понял, что совсем не убедил ее и должен еще что-то сказать, чтобы она не смогла отказываться. Это был его шанс, и он должен был использовать его, иначе... Что могло быть иначе, он боялся и думать, и, преодолевая застенчивость, вновь заговорил:
-Посмотрите на меня. Меня зовут Василием. Я Вас уже видел и очень хочу с Вами познакомиться. А шаньги у тетки очень вкусные. Вы когда-нибудь шаньги ели? Ну, пожалуйста...
Последние слова юноша произнес таким просительным тоном, что удивился сам. Красноречие его иссякло, оставалось только ждать ее решения. Она, наконец, вытащила из варежки руку и тонкими бледными пальцами провела по щекам, вытирая их, потом подняла на него глаза, казавшиеся еще большими на худом лице, и тихо проговорила:
-Вы ведь меня совсем не знаете, если бы знали, так, наверно, и не пригласили бы... Я ведь здесь на поселении.
Цветков неожиданно рассердился на себя и на нее и довольно резко произнес:
-Послушайте, мы только один раз говорим об этом и больше никогда... слышите, никогда... Я все знаю, а чего не знаю, так того мне и знать не положено. Я на войне тоже не в игрушки играл и в людях немного разбираюсь. Вам не надо ничего объяснять, ничего бояться, ни о чем плохом думать, я только приглашаю Вас в гости к нам с теткой. И все...
Она продолжала смотреть на него, опять не высказав удивления, что он знает и о ее судьбе, потом так же тихо сказала:
-Да не волнуйтесь Вы так, я согласна.
Красноречие опять покинуло Цветкова, и они молча пошли по направлению к его дому. Да и о чем было говорить? О прошлом - нельзя, о будущем - рано, а общее настоящее было так коротко, да и подобное знакомство как-то не располагало к легкости в общении.
Тетка встретила их радостно, да и было отчего: такое счастье, что Васенька с войны живым вернулся, так вот и девушку в дом привел, видать, услышал Бог ее молитвы. Она тут же сообщила, что звать ее следует Егоровной, велела девушке снять валенки и протянула ей теплые толстые носки, потом посадила ближе к теплому боку печи, а сама стала накрывать на стол, ведь время подходило к обеду. Узнав от Василия, что у погибшей матери Александры сегодня день рождения, поставила на стол маленький графинчик с водкой. За помин души выпили молча, ни Василий, ни тетка не задали ни одного вопроса, да и о чем было спрашивать... война ведь никого стороной не обошла. После рюмки водки, борща, жареной картошки и чая с шанежками у девушки стали слипаться глаза, и Егоровна, видя это, увела девушку в свою комнату, постелила ей на маленьком диванчике и велела прилечь отдохнуть.
Проснулась Александра лишь поздно вечером. Все это время Василий сидел на кухне, курил, пробовал читать, иногда зачем-то подходил к двери комнаты, где спала Александра, словно пытаясь услышать ее дыхание, но, разумеется, ничего не услышав, брел опять на кухню. Он размышлял о том, как неожиданно вошла в его жизнь эта тоненькая девушка с измученной душой, и какое, оказывается, простое это счастье - была бы она всегда рядом, а он бы каждую минуту думал и беспокоился о ней.
Александра наконец-то вышла из комнаты и, смущенно улыбнувшись, попросила:
-Пожалуйста, не обижайтесь, что я проспала целый день. Устаю очень... Хорошо тут у вас, спокойно.
Она прошла на кухню и села возле стола. За окном было совсем темно, на стене размеренно тикали ходики, старая толстая кошка спрыгнула с печи и, видимо, приняв девушку за свою, устроилась у нее на коленях. Василий с каким-то умилением смотрел на все еще сонную гостью, и происходившее начинало нравиться ему все больше, потому что казалось, что Александра жила здесь всегда. Она же осторожно погладила замурлыкавшую кошку, посмотрела смущенно и виновато на Василия и еще раз извинилась.
Глупая, нашла за что, ведь это были одни из его самых счастливых часов. Сердце Цветкова вновь сжалось, и он неожиданно для себя заговорил о том, о чем боялся и подумать:
-Я знаю, как Вам тяжело приходится здесь, я все понимаю. Чего ж одной по свету мыкаться? Выходили бы Вы за меня замуж, был бы свой дом и плечо...
Он вконец запутался в мыслях и словах, потому что о многом хотелось ей сказать, но это оказалось делом непростым, объяснить ей, что он для себя уже все решил. Юноша стал медленно и мучительно краснеть, по привычке потирая пальцы, осознавая, как некрасив в эту минуту, но все же сумел взять себя в руки.
-Вы бы никогда об этом не пожалели... Я буду Вам за отца и за мать... Я буду хорошим мужем...
Она как-то грустно смотрела на него, и Цветков с ужасом подумал, что все испортил, что, наверное, не стоило говорить этого хотя бы сегодня, но он ничего не мог с собой поделать, не мог заставить себя подождать хотя бы день. Александра по-женски тихо вздохнула, осторожно убрала с коленей кошку, подошла к нему, поцеловала в щеку и очень серьезно произнесла:
-Спасибо Вам за все. Я подумаю.
Он проводил ее до калитки, и ему показалось, что они дошли очень быстро, хотя он и старался идти как можно медленнее. На улицах никого не было, Городок уже давно спал. Снег скрипел под их ногами, любопытная луна освещала дорогу, и никто в целом мире не знал, что сегодня родилась большая любовь Цветкова к девушке, идущей рядом, которая должна была как можно скорее решить задачу со всеми неизвестными и ответить на его предложение.
Она не была смущена или уж очень удивлена, а лишь растрогана словами молодого человека, потому что понимала его желание помочь ей, защитить от одиночества, дать хоть чуточку счастья и уверенности в завтрашнем дне, ведь надо было как-то жить, заставить себя забыть о прошлом или хотя бы спрятать его на самое дно памяти. Александра тоже немало повидала в своей недолгой жизни и сразу почувствовала и его честность, и открытость, и огромное желание не дать оборваться той ниточке, которая протянулась между ними. И что с того, что он так некрасив? Война научила ее видеть душу, а не оболочку. И потом, отчего рядом с ним было так спокойно, словно она знала его всю жизнь? Конечно, и она (ей казалось, что это было давным-давно) мечтала о большой любви, но кто сказал, что она не сможет полюбить его, а она очень постарается, потому что Василий даст ей так много - место, которое она сможет назвать своим, чего была так давно лишена, где будет спокойно и тепло, где можно будет укрыться от всех несправедливостей мира, где будет все так, как захочет она.
Вечером следующего дня Александра ответила ему согласием, а оглушенный обрушившимся на него счастьем и измученный бессонной ночью Цветков настоял на том, чтобы они немедленно отправились к нему домой, так как Егоровна уже ждала их. Ее сборы не заняли и пятнадцати минут, а фанерный чемоданчик был так легок, что казался пустым. Потом была искренняя радость тетки, тихий семейный ужин и диванчик в комнате Егоровны, который стоял у теплой стены большой русской печи. Тетка еще возилась на кухне, когда Александра легла, закрыла глаза и тихим шопотом, перекрестившись, произнесла:
-Господи, благодарю тебя за то, что дал мне место, где со мной все будет хорошо, - и впервые за последнее время без каких-либо усилий погрузилась в спокойный сон.
А Цветков в это время сидел на кровати в своей комнате, ерошил волосы, не веря происходившему, удивленно покачивал головой и думал о том, что нашел свою жар-птицу и уже никогда не отпустит ее, а так же о том, что ожидание счастья - это прекрасное чувство, а само счастье находится совсем рядом.
Уже три месяца минуло с тех пор, как Александра поселилась у Цветковых. Она полюбила коротать длинные вечера возле теплой русской печи, читая или обсуждая что-либо с Егоровной. В это время она мало разговаривала с Василием, но постоянно чувствовала на себе его изучающий взгляд. Девушка понимала, что полюбила этих простых, бесхитростных людей, взявших ее в свою семью, старающихся оградить ее даже от простой домашней работы, принявших ее такой, какой она была, без всяких условий и обязательств.
Все было хорошо, очень хорошо, если бы не Василий. В последнее время он стал избегать Александру, часто закрывался в своей комнате, отказаваясь выходить к ужину и ссылаясь на срочную работу. Попытки наладить с ним прежние ровные отношения кончались неудачами, потому что он старательно делал вид, что не понимает, о чем идет речь. Ситуацию прояснила Егоровна, когда Александра, уже лежа на своем диванчике, завела разговор о Василии.. Тетка долго ворочалась в своей постели, укладываясь поудобней, а когда улеглась, с горечью в голосе сказала:
-Да чего ж тут непонятного? Измучила ты его, девонька, одни глазищи на лице и остались. Не напоминает он тебе о замужестве, ждет, когда сама об этом заговоришь. Неволить тебя не хочет, а ты все молчишь. Небось не затронул он твое сердце. Вон ведь ты какая красавица... Понимает, что не пара тебе, а из сердца вырвать любовь не может и не хочет, все надеется. Да и мне запретил об этом говорить, только не сдержалась я. Боится он, что уйдешь ты...
Александру обдало жаркой волной стыда. Вот ведь как получается, сама-то отогрелась душой среди этих добрых людей, а о нем, Василии, даже и не подумала, заставила мучиться, сомневаться в данном ему слове. Ну почему ей нельзя просто жить вместе с ними? Разве им плохо с ней? Зачем же он так спешит? Зачем мучится? Она ведь не хотела этого. Вот и сейчас она уверена, что этот дом - лучшее место на земле, и если для того, чтобы было как раньше, радостно и светло, нужно стать его женой, она выйдет за него замуж. Александра встала, подошла к зеркалу, висевшему на стене, и несколько раз провела расческой по волосам. В лунном свете они казались еще темней, чем были на самом деле.
-Куда ты, девонька? -прошептала Егоровна, приподняв голову. - Что удумала-то?
-Пойду я... К нему пойду...
-Ну и правильно, иди, - легко согласилась старушка, потом перекрестилась и забормотала бесконечную молитву, рассказывая Богу обо всем и прося его быть милосердным к своим детям.
Александра приоткрыла дверь в комнату Василия и тихо вошла. На полу, доходя до его кровати, лежала серебристо-желтая лунная дорожка, и она медленно пошла по ней, а приблизившись, увидела, что он не спит. Девушка растерянно остановилась, не зная, что должна сказать или сделать дальше, потом, увидев, что он отодвигается, давая ей место, осторожно прилегла рядом. Он не шевелился, казалось, даже не дышал, поэтому она повернулась к нему, прижавшись, обняла и зашептала куда-то в шею:
- Васенька, ну прости ты меня... Я ведь и не догадывалась о твоих мыслях. Никогда и никуда я от вас не уйду, тут мой дом, тут моя семья, тут ты, и никого больше у меня нет и никогда не будет.
Потом она долго плакала, цепляясь за его плечи горячими руками, и рассказывала о том, как хорошо они жили до войны, как уже в первые дни бомбили город, как долго и безуспешно она пыталась найти хоть что-то от своих родителей на месте их бывшего дома, как мучилось вместе со всеми от голода и жажды в телячьем вагоне, как на перроне за нерасторопность ее наотмашь ударил по лицу офицер, как жалела ее старая хозяйка-немка, как кричал на нее и не велел при этом поднимать глаз хозяйкин малолетний внук, как торопилась в слепой надежде на лучшее будущее в фильтрационный пункт, как плакала от отчаяния, видя недоверие и презрение в глазах своих же, как дорого заплатила за краткое время работы переводчицей. Слезы, может быть, катились и по его щекам тоже, однако он не замечал этого, успокаивая ее, в чем-то клянясь, в чем-то убеждая, и невозможно было разобрать, соль чьих слез была на губах, когда он в первый раз осторожно поцеловал ее.
Постепенно она успокоилась и притихла на его груди, время от времени судорожно всхлипывая, а затем неожиданно заснула, будто сумела сбросить с себя тяжесть последних лет, о которой так откровенно не рассказывала никогда и никому. Он же лежал, боясь пошевелиться, обнимая и осторожно прижимая к себе ее худенькое тело, и размышлял о том, что такие минуты истинной близости, близости душ, а не тел, вряд ли когда-нибудь повторятся, потому что трудное это дело, почти невозможное, вот так, до конца, раскрыться перед другим человеком, не лукавя, ничего не преуменьшая и не преувеличивая, не пытаясь хоть как-то выгородить себя, показать с лучшей стороны, что так свойственно человеческой натуре.
В пятом часу утра Василий осторожно, чтобы не разбудить ее, встал с постели. Отчаянно хотелось курить, и он, сидя на кухне, с нетерпением и удовольствием разминал тугую папиросу, вспоминая, какое безмятежно-спокойное лицо было у девушки, спящей сейчас в его постели. Мысль о том, что когда-нибудь она, возможно, и полюбит другого, но вряд ли сможет в той же мере довериться, как доверилась ему, была приятной и неприятной одновременно, и он постарался поскорее прогнать ее.
Такой вот была их первая совместно проведенная ночь, и пусть она не была их первой ночью в полном смысле этих слов, но Цветков не сменял бы ее ни на какую другую, потому что прекрасно понимал ценность ее доверия, полученного в подарок, а это было самое большее, что она могла ему в сложившихся обстоятельствах дать.
Тихую свадьбу выграли через месяц. Гостей было мало: из двенадцати его друзей-одноклассников в живых осталось только четверо. А Александра рада была пригласить старушку, приютившую ее когда-то в своем старом покосившемся домишке.
И потекла их жизнь, простая и размеренная, наполненная маленькими житейскими радостями, только одно тревожило ее - отсутствие детей. Она пробовала поговорить об этом с Василием, но услышала в ответ, что и без детей им неплохо, потому что главное для него на всем белом свете это она. По наущению Егоровны, желающей во что бы то ни стало понянчить дитя, Александра дважды ходила в больницу на консультацию, но ничего кроме того, что здорова и надо просто ждать, не услышала. Когда пришла в третий раз, то врач-гинеколог, старая седая еврейка Загальская с аккуратно выщипанными в тонкую ниточку бровями, отчего казалось, что она будет до конца жизни удивляться, как неожиданно и быстро каким-то буйным ветром занесло ее в этот Богом забытый Городок из родного Ленинграда, под каким-то предлогом отослала сестру из кабинета и сказала, отчаянно картавля:
- Послушай старую женщину и не ходи сюда больше, не рви себе душу, просто живи, надейся, жди и молись Богу. Война на каждого свой отпечаток наложила. Вот оттаешь душой, тогда и родишь, а я ничем тебе помочь не могу.
Александра не поверила ее словам, потому что считала, что все плохое осталось в прошлом, а в будущем, когда рядом с ней родной и такой надежный Василий, ничего страшного случиться просто не может.
Год проходил за годом, не стало доброй Егоровны, ей исполнилось тридцать, она сумела устроиться не без помощи Василия в школьную библиотеку и теперь меньше уставала на работе. Они по-прежнему жили дружно, однако, Александру стала иногда как-то раздражать постоянная опека, желание мужа всегда держать ее в поле зрения и наперед знать, что для нее важно и нужно. Сдержанный и молчаливый на людях, дома он становился совсем другим: не мог находиться в комнате за закрытыми дверями, потому что должен был видеть и слышать ее. Однажды Александра, сильно простыв и кашляя ночи напролет, чтобы дать ему выспаться, постелила себе в бывшей комнатушке Егоровны. На следующий день он попросил ее больше никогда этого не делать, потому что без нее все равно не мог сомкнуть глаз. Чтобы хоть иногда побыть в одиночестве, она попросила его никогда не заходить в библиотеку, и он вынужден был согласиться, хотя это ему не очень-то понравилось.
А в тридцать два она влюбилась в первый раз в жизни, горячо и безоглядно. Виктор Тимков приехал по распределению из Свердловска и был назначен директором соседней школы, с ним приехали жена, учительница биологии, и трехлетний сын.
Тимков и Александра встретились на курсах библиотекарей, которые проходили в его школе. Собственно говоря, ему на них делать было нечего, но он просидел часа два, постоянно посматривая на молодую женшину, отчего у нее билось сердце и горели щеки. А когда она уходила, то увидела его в коридоре и поняла, что он ее ждет. Тимков подошел, улыбаясь, и она не смогла удержать ответной улыбки.
-Знаете, я с утра сегодня встал и понял, что случится что-то очень хорошее. Вот и случилось, Вас встретил,- сказал он и взял Александру под локоть, увлекая к выходу.
Не сговариваясь, они свернули с центральной улицы и пошли к реке. Он рассказывал о своей семье, годах учебы, дальнейших планах и еще невесть о чем, и ей было радостно отвечать ему, и все сказанное казалось умным, необыкновенно важным и наполненным каким-то иным смыслом. Уже темнело, но уходить не хотелось. Повеяло прохладой, вода стала казаться свинцовой, сама река - пугающей бездной, а его рука, уверенно обнимающая за плечи, теплой и просто необходимой.
Они подошли к ее дому, когда было уже заполночь. Василий, сидевший на крылечке и ждавший ее, видел, как мужчина взял Александру за руку и стал о чем-то нежно и горячо говорить, а она кивала головой, соглашаясь и тихо смеясь. Цветков не стал дожидаться сцены прощания, вошел в дом и осторожно прикрыл дверь. Александра пришла вскоре за ним, сразу же зашла на кухню, где, как она чувствовала, ее дожидался муж, и сказала каким-то новым незнакомым голосом:
-Прости, что так получилось. Я не хотела...
А в ответ услышала слишком спокойное:
-Ты можешь делать все, что посчитаешь нужным.
Эту ночь она провела на старом теткином диванчике, а он в другой комнате за плотно закрытыми дверями. До нового учебного года оставалось три недели. Все это время они старались не встречаться, хотя Александра понимала, что обижает мужа молчанием, однако не нашла в себе силы поговорить даже когда собрала вещи, чтобы покинуть этот дом. В самом конце августа, вернувшись после работы, он нашел на столе письмо, в котором она просила простить ее и сообщала, что уезжает и будет работать в деревенской школе.
В этот вечер Цветков долго сидел перед листком бумаги, перечитывал написанное, словно надеясь найти среди торопливо начертанных неровных строк нечто новое, что первоначально просто ускользнуло от его внимания. Потом он хотел что-то начать делать, может, даже напиться или собрать и вынести из дома принадлежавшие ей оставленные вещи, или открыть все окна и проветрить дом, чтобы ни в одном уголочке не осталось запаха ее любимых духов, или тщательно вымыть, как после выноса покойника, полы... Все это, а может, и многое другое можно было сделать, но для этого надо было встать, а он не мог - жалость к ней и себе, к утраченной любви переполняли Цветкова, поэтому оставалось одно - сидеть и снова переживать боль, ужас и стыд не только от того, что все это произошло именно с ними и разрушило их жизнь, а так же и от того, что все, касающееся только двоих, происходило на глазах многих, давая пищу для злословия, домыслов и откровенных насмешек.
Все когда-нибудь проходит, прошла и эта ночь, и неизвестно было, откуда надо брать силы, чтобы, поднявшись утром, идти на работу, никак не реагируя на откровенно-любопытные взгляды, натянув на лицо обычную спокойно-доброжелательно-непроницаемую маску. Но и с этим Цветков справился, только вот не знал, зачем...
Она вернулась через три дня, поздно вечером, почти ночью. Он знал по стуку в дверь, что это она, поэтому открыл, не зажигая света, чтобы не видеть ее унижения. Александра вошла, осторожно прикрыв за собой дверь, поставила возле ног небольшой чемодан и как-то без интонации произнесла, видимо, давно заготовленную и затверженную фразу:
- Пожалуйста, не выгоняй меня, мне больше некуда идти...
Василию оставалось лишь сообщить ей, что это и ее дом тоже. Только сейчас он понял, что знал о душевной боли далеко не все. Если раньше раскаленный гвоздь словно торчал в его сердце, то сейчас его как будто несколько раз с садистским удовольствием повернули. Казалось, от боли и жалости к себе и жене, такой растерянной и слабой, он не мог дышать, поэтому, прижимая руку к левой стороне груди, поторопился лечь в кровать. В эту ночь, как и много лет назад, она пришла к нему, но он не подвинулся, уступая ей место, а она не легла рядом, а лишь присела на краешек постели и начала рассказывать, что ждала своего, как ей казалось, будущего мужа в заранее снятом им доме. Он должен был приехать к ней, оставив семью, чтобы учительствовать в деревенской школе, но, видимо, в самый последний момент просто испугался.
Она говорила о ужасе, который ощутила, поняв, что он не приедет, о страхе, который испытала, проведя две ночи в чужом пустом доме, вслушиваясь в ночные шорохи и звуки, о стыде, который, как она знала, навлекла не только на свою глупую голову, но и на голову мужа. Слезы ручейками текли, как когда-то, по ее щекам, но она их не замечала. Рассказывая, Александра не щадила себя, потому что понимала, что разрушила все, что только могла, но этого оказалось недостаточно, чтобы из руин что-то создать. Но больше всего она жалела, что обидела его, Василия, и понимала, что жить здесь больше не может, поэтому просила только две недели, чтобы могла все продумать и решить, как ей быть дальше. Потом она встала и побрела в свою комнату, а у Цветкова не было ни сил, ни желания остановить ее.
Две недели подходили к концу, надо было на что-то решиться, но Александра так и не смогла выйти из дома, чтобы начать поиски нового жилья. Ей казалось, что встречные будут показывать на нее пальцами и смеяться вслед, и среди них не окажется ни одного, кто бы пожалел. И чем ближе становился срок ухода, который она назначила сама, тем меньше оставалось сил, чтобы что-то сделать. Все кончилось тем, что она тяжело заболела: поднявшаяся температура никак не хотела спадать, отчего казалось, что внутренний огонь сжигает ее.
Она запретила вызывать врача, и Цветков, правильно поняв причину, не настаивал, а принялся лечить ее так, как умел, как делала когда-то Егоровна. На ночь он располагался на матраце возле диванчика и ежечасно обтирал горевшее тело влажным полотенцем, молясь, чтобы тяжелое дыхание жены не остановилось.Александра почти все время находилась в каком-то полузабытье, а если ей становилось чуть легче, принималась тихонько плакать, мучаясь от всего совершенного и своей беспомощности. В такие минуты он уходил на кухню и долго курил, не пытаясь хоть как-то успокоить ее, потому что не знал слов, какими можно успокоить жену, брошенную другим мужчиной.
На четвертый день ей стало легче, и Цветков так же молча перебрался в свою комнату. Через два дня она начала потихоньку вставать, и он уже стал надеяться, что болезнь отступила окончательно. А еще через два дня утром сквозь сон услышал, как ее тошнило. Василий соскочил с кровати, бросился к дверям кухни, чтобы хоть чем-то помочь, но неожиданно остановился, все поняв. Потом Цветков слушал, как Александра, стараясь сдерживаться, опять тихонько плакала, и ему казалось, что это продолжалось бесконечно. А он, сидя в своей комнате, раскачивался на стуле, потирая пальцы, и не решался пойти и заговорить с ней. А когда все же зашел, то еще долго стоял у двери, вздыхая и переминаясь с ноги на ногу, пока не сказал:
-Чего без своего угла с дитем мыкаться? Оставайся и живи, а о ребенке не беспокойся, вырастим.
В ответ Александра заплакала уже не таясь.
Так началась их новая жизнь, в которой в конце концов все как-то срослось и склеилось, но легкость в общении друг с другом и радость бытия, как оказалось, исчезли насовсем. Через два года после рождения ребенка она пошла работать, и все у них было как у людей, только почему-то быстро стал седеть Цветков, а Александра еще больше полюбила тишину и уединение.
Сыну сообщили о случившемся рано утром, когда он собирался на работу, и попросили приехать на опознание. После окончания необходимой процедуры Иван вернулся домой, лег на диван, повернулся к стене лицом и наконец-то сделал то, что ему давно хотелось, заплакал.
Уже темнело, он хотел подняться и умыться, чтобы стереть следы слез со своего лица, а потом продумать, наконец, все, что должен был сделать утром в связи с похоронами, но не смог встать и продолжал тихо плакать. Стало еще хуже, когда Иван понял, что в памяти не сохранилось, каким образом после морга он оказался дома.
Позднее почему-то вспомнилось, как пятилетним мальчиком сидел в песочнице и горько рыдал от того, что мама заплакала вместе с ним, глядя на несчастного кузнечика, которому он зачем-то оторвал ножки. Кузнечик трепыхался, стараясь приподняться, но заваливался на бочок, и мальчик с ужасом почувствовал, что сломал ему короткую жизнь длиной всего лишь в одно лето. Сам-то он собирался жить долго, то есть всегда.
Потом, посовещавшись, они с мамой отнесли кузнечика подальше от людей и положили под куст сирени, накрыв листом. Тут его должны были найти кузнеческие врачи и пришить новые ножки. А потом мама сказала, а он обещал это запомнить, что никому нельзя причинять боль, потому что в результате больнее будет тебе. Утром они пошли посмотреть на бедного кузнечика, но ни его, ни листа не увидели на прежнем месте. Значит, с ним все было в порядке. Но с человеком было не все в порядке, ему было очень больно, и человек не понимал, почему все это случилось, ведь сейчас он никому не причинил зла.
На улице было совсем темно, когда раздался звонок в дверь. Вставать и разговаривать с кем бы то ни было Ивану не хотелось, потому что кружилась голова и он боялся упасть, но пришлось это сделать, так как звонивший не собирался уходить. Настя, а это была она, вернувшись домой, узнала печальные новости о соседях и сразу же побежала к Ивану. Увидев его, бледного и беспомощного, все сразу поняла и, бережно обняв за плечи, повела к дивану, потом приготовила ужин. Есть он не мог, но чай выпил. Часа два спустя она собралась уходить, но он, лежавший до сих пор молча, открыл глаза и хриплым голосом попросил:
-Не уходи... ложись рядом.. пожалуйста.
В его словах и интонации Настя не услышала ничего, что могло бы ее смутить, поэтому ответила кратко:
-Хорошо.
Когда она легла, он, придвинувшись ближе, обнял ее и, уткнувшись лицом в волосы, пробормотал:
-Вот так...
Через несколько минут они уже спали. Он - потому что смертельно устал, она - потому что ей не о чем было беспокоиться, когда он находился рядом.
В последующие дни Настя оставалась все время с Иваном, помогая и ободряя. Он принимал ее заботу как должное, ведь действительно, если не она, то кто должен был быть рядом? Когда она появлялась в своей квартире и оставалась с матерью наедине, та не спрашивала, почему дочь не ночует дома, и, хотя Настя видела ее недовольно поджатые губы, желания что-то прояснить у нее не было, она молчала.
Но вот все закончилось, она привела в порядок его квартиру и вымыла полы. Он сидел, ссутулившись, за письменным столом в комнате родителей, как любил делать старший Цветков, когда она зашла сообщить, что уходит, и попрощаться, но, увидев его, погруженного в невеселые мысли, не смогла сказать об этом сразу, как решила, поэтому момент был упущен. Он, услышав шаги, повернулся, долго всматривался в ее лицо и, видимо, догадавшись обо всем, спросил:
-Ты ведь не оставишь меня?
Ну что она могла ответить? Конечно же, она сказала:
-Нет.
В эту ночь, как и в последующие за первой, Иван остался спать в комнате родителей, а она - на том же диване. Утром он пошел к ее матери и впервые за последние дни произнес целую речь.Иван попросил мать ни о чем не беспокоиться и позволить Насте еще какое-то время пожить в его квартире, потому что одному просто невыносимо переносить тишину пустых комнат и потому что иногда на него просто накатывает волна страха. Соседка, пораженная такой откровенностью, сменила гнев на милость, но все же поинтересовалась, где это видано, чтобы девушка жила в чужой квартире с молодым человеком, а ее мать не беспокоилась, на что Иван тут же ответил, что она и Настя ему не чужие, а роднее всех родных, поэтому и беспокоиться не о чем.
Так и началось для Насти странное время. Утром они вместе завтракали, потом расходились по своим делам, а вечером опять сходились вместе лишь для того, чтобы перекинуться парой слов, после чего он, как когда-то отец, закрывался в своей комнате, а она шла к матери. Однако в девятом часу Настя возвращалась, выходил из своей комнаты и Иван, они еще какое-то время проводили вместе перед телевизором, делая вид, что внимательно следят за происходившим на экране, почти неразговаривая, не глядя друг на друга, потом разбредались по углам. В это время Настя забыла о друзьях и подругах, похудела и замкнулась в себе: ей было плохо, потому что было плохо ему.
Через две недели мать потребовала, чтобы Настя вернулась, и дочь вернулась в тот же вечер. Когда она сообщила Ивану, что будет жить дома, он не уговаривал ее остаться, лишь поблагодарил за участие и попробовал улыбнуться, но улыбка получилась такой слабой и неуверенной, что у Насти от жалости сжалось сердце, и она почему-то почувствовала себя обиженной. Вот уж не надо было благодарить ее... Следующие четыре вечера она сидела дома и ждала его, старательно разыгрывая перед матерью роль счастливой молодой девушки, однако на пятый вечер, когда звонок наконец-то раздался, сразу поняла, что дождалась. Дверь открыла мать, и Иван с порога объявил, что пришел за Настей, потому что очень хочет, чтоб она пришла к нему жить навсегда. Он знал, что девушке были хорошо слышны его слова, поэтому, когда она появилась, он не стал повторять сказанное еще раз, а она и не ждала этого, а просто взяла его за руку, и они молча вышли.
Когда дверь его квартиры закрылась за ними, Иван обнял Настю и стал целовать, шепча, что в дальнейшем ни одной ночи и ни одного дня он не хочет провести один. Она желала того же, но промолчала, потому что он не спросил о ее чувствах, а она постеснялась сказать об этом. Слова о любви не были сказаны ни в этот день, ни позднее. В дальнейшем они как-то научились обходиться без них, а когда Иван торжественно объявлял, что он без Насти - пыль на дороге, она думала, что если это не объяснение в любви, то тогда что? Так они и жили, он, Настя и нечто, что существовало между ними, хоть и не было обозначено словами, но им было и так неплохо.
Они поженились лишь после рождения дочери. Он не звал ее замуж, а она не отвечала согласием, просто это было нужно, чтобы ребенок не рос безотцовщиной. Настя опять чувствовала себя уязвленной, но заботы о малышке оттеснили мрачные мысли на второй план. Иван полюбил дочь с первой минуты, как увидел, мог часами забавлять ее, разговаривая при этом на каком-то лишь одним им понятном языке. Вот кому достались все слова о любви! Оказывается, он знал их... Настя же была только той, кто всегда был рядом. Он тепло относился к ней, ночи были полны нежности, она знала, что желанна, но чувство какой-то неправильности не оставляло ее. Она гнала его, убеждая себя, что слова не значат ничего, главное - дела, но так и смогла освободиться от этого чувства совсем.
Три года спустя она поняла, что опять ждет ребенка. Иван был этому рад, а Настя была рада еще и тому, что рад был Иван. Мальчик умер при родах. Муж постоянно находился рядом, помогал ей во всем, но она, выслушивая слова утешения, жаждала среди них услышать все те же три несказанных, заветных, жаждала, потому что думала, что они смогут что-то изменить, как-то облегчить их боль, но так и не дождалась. Казалось бы, чего проще спросить обо всем у него и разом покончить со всеми сомнениями, но Настя не сумела заставить себя начать этот трудный для обоих разговор, потому что странно было, как ей казалось, в это время говорить не о маленьком мальчике с насупленными бровками и светлым пушком на головке, а о любви, однако, мысль о том, что ребенок не захотел жить там, где любви не было, по-прежнему не давала Насте покоя. Они отдалились друг от друга, лишь чувства к дочери не дали им разойтись совсем. Она понимала, как призрачно ее счастье, но ничего не могла сделать для того, чтобы он начал относиться к ней иначе. Не лучше, но иначе... Оставалось жить с этой болью и ждать, но чего и когда... она не знала, поэтому смирилась со всем происходящим в их жизни и стала незаметной мышкой как в мыслях, так и в желаниях.
Время шло, все как-то утряслось, все как-то улеглось, и жизнь не казалась уж такой безрадостной, тем более что подрастающая дочь оставляла мало времени для ненужных мыслей. Страшные девяностые семья пережила тяжело: муж потерял место, а она, работая учительницей начальных классов, приносила домой, если не задерживали в очередной раз зарплату, такие копейки, что приходилось проявлять чудеса смекалки, чтобы хоть как-то прожить месяц.
Однажды дочь, видя, как мать второй раз пересчитывает деньги, с которыми должна была пойти на базар, заявила, что было бы здорово, если бы в месяце было двадцать дней, тогда бы и денег хватало. И тут Настя вспомнила, как ее приятельница, тоже учительница, которой жилось еще труднее, потому что после развода она поднимала детей одна, рассказала, как однажды вечером двойняшки объявили, что знают, что нужно сделать, чтобы масла хватало до конца месяца. Оказывается, все просто, надо было только не класть его в холодильник, потому что, когда оно мягкое, его можно намазать на хлеб более тонким слоем и, следовательно, расходовать экономнее.
Слезы покатились сами собой, дочь заплакала тоже, не понимая, чем она могла обидеть мать.Настя почувствовала себя такой уставшей, такой униженной, такой опустошенной, такой брошенной своей страной с ее много и нудно, но без толку говорящими лживыми правителями, что пришла к мысли о невозможности жить этой жизнью и к решила ее как-то круто изменить.В результате ночью в постели, рассказывая мужу о незначительных событиях прожитого дня, попросила его подумать о том, чтобы уехать из страны.. Через полтора года они уже сидели в купе поезда, уносившего их в новую жизнь, и неизвестно было, будет она счастливее или нет, но в том, что она будет иной, супруги не сомневались.
Первые годы были нелегкими, потому что тяжело было найти работу, тяжело общаться с местными на чужом языке, тяжело принимать не всегда понятные правила новой жизни, тяжело слушать по телевизору о своей стране часто только негативные новости, но было и нечто хорошее: муж в конце концов нашел неплохо оплачиваемую должность, дочь - новых друзей, а она стала обучать желающих русскому языку. И потекла неспешно довольно сытная жизнь, где самым страшным было потерять место. Дочь, едва ей исполнилось восемнадцать, неожиданно выскочила замуж и жила теперь в другом городе, а Насте, так и не сумевшей избавиться от тоски ко всему русскому, пришлось смириться с гнетущей тишиной пустых комнат и ждать мужа, приезжавшего домой лишь на два дня в неделю.
Она и не заметила, как одиночество оплело ее тысячью нитей, заставило тяготиться обществом других людей, научило долгие часы проводить на диване, свернувшись калачиком, и не думать ни о чем. Однако, пришло время, когда надо было решать, как же жить дальше, потому что исчезла Настя, женщина, которая всегда была с мужем рядом, но еще не появилась та, другая, одинокая, которая смогла бы начать жизнь с чистого листа.
Прошел месяц, а Настя все еще не сделала ничего, что могло бы приблизить ее к жизни брошенной жены: не обменяла квартиру на меньшую, не нашла постоянную работу, не сказала дочери правду об уходе отца, не бросила курить, не начала сносно питаться, не перестала часами смотреть на дерево под окном, не переборола свое нежелание выходить на улицу... Перечислять можно было до бесконечности, и она честно каждый день назначала час, когда она встанет и... И не происходило ничего, потому что тут же находилась причина, по которой она не могла этого сделать именно сегодня. Оставленные мужем на общем счету деньги быстро таяли, так как надо было оплачивать многочисленные счета и кредит за новый холодильник, но хорошо было хотя бы то, что сделать это можно было по интернету не выходя из дома..
Итак, через месяц она поняла, что денег при самой жестокой экономии осталось всего на пару недель, поэтому решила с утра встать и... И тут появился Роман. Он был их давним знакомым, первым русским, с которым они познакомились в этом городе. На местном базаре он имел небольшой магазин, торговал одеждой и обувью, поставляемой местными умельцами-армянами. Богатым он себя не считал, но жил не бедствуя, имел множество знакомых и любил приглашать их в гости. Настя и Иван тоже были не единожды приглашены и даже познакомились с его женой, умной, нервной и энергичной Катей, открывшей модный парикмахерский салон. Однако, знакомство с ней было недолгим, так как вскоре она нашла себе нового состоятельного мужа, как говорил Роман, подстригла наконец-то того, кого надо.
Увидев на пороге старого друга, Настя ойкнула, мговенно представив, как выглядит в старом, неопрятном, неизвестно когда в последний раз стираном халате, без прически и очередной сигаретой в зубах, пулей залетела в спальню, выхватила из шкафа первое попавшееся платье, а затем опять так же быстро пролетела мимо гостя в ванную переодеваться. Когда минут через двадцать она вышла, то увидела, что времени он не терял: пепельница была пуста, пыль со стола вытерта, на нем лежали несколько яблок именно того сорта, который она любила, и коробка конфет, а так же стояли два чисто вымытых бокала и бутылка вина.
Роман посмотрел на нее и покачал головой: торопливо нанесенный макияж не мог стрыть ни похудевшего лица, ни темных кругов под глазами. Ему стало жаль всегда такую милую, женственную, явно не заслужившую того, что с ней случилось, женщину. Он разлил вино, подал ей бокал и начал рассказывать, как вчера в кафе неожиданно встретился с Иваном и от него узнал, что уже месяц, как они расстались. Настя хотела его поправить, сказать, что она не расставалась с мужем, это он бросил ее, но промолчала, подумав, что Роману, наверно, и так было все ясно. Потом он извинился, что пришел без звонка, но это случилось лишь только потому, что он случайно проезжал мимо.
Вино было слегка кисловатым и приятным на вкус, и Настя неожиданно для себя как-то уж очень быстро опустошила бокал, потом второй. По правде сказать, она не помнила, завтракала ли сегодня, и по легкому кружению в голове поняла, что опьянела, однако это состояние было приятным, и ей тут же захотелось рассказать старому другу страшную сказку о женщине, которая жила рядом с мужчиной. И она стала говорить о том, как случилось, что эта женщина вышла замуж за этого мужчину, о быстро выросшей дочери, о мальчике с насупленными бровками, о страшных девяностых, о жизни в чужой стране, о вине этой женщины, заключавшейся в том, что она все эти годы была рядом с нелюбящим мужчиной. Потом Настя почему-то настойчиво потребовала от Романа, чтобы он ответил, велика ли вина этой женщины, что она сделала не так, почему мужу оказалось ее любви и преданности мало, что же ему надо было, в конце концов? Однако запал кончился так же неожиданно, как и начался. Ее стало клонить ко сну, Роман принес из спальни подушку, Настя свернулась калачиком тут же на диване и, пробормотав, что через минуту они продолжат разговор, заснула.
Он осторожно укрыл пледом ее ноги, сел рядом и долго смотрел на бледное лицо с едва наметившейся паутинкой морщинок у глаз. Ему очень хотелось кончиками пальцев разгладить их, потом так же, едва касаясь, провести руками по морщинке на лбу, чтобы навсегда исчезли следы боли и обиды. Однако, мужчине было давно не восемнадцать, и он умел себя сдерживать и ждать. Прядь волос упала Насте на лицо, но он не позволил себе коснуться и ее, а лишь осторожно подул, и она послушно легла на прежнее место. Роману было тревожно и грустно рядом с этой женщиной, потому что она, безусловно, волновала его, а еще потому что такого чистого и нежного чувства он не испытывал, как ему казалось сейчас, никогда.
Наконец Роман встал, прошелся по комнатам, заглянул в холодильник. Да, славно она провела этот месяц! Хорошо, хоть жива осталась. Затем съездил в магазин и купил еды. Когда Настя проснулась, Романа уже не было, а на столе лежала записка следующего содержания: " Иван передал тебе деньги. Пожалуйста, позвони мне завтра." Деньги лежали тут же, Настя пересчитала их и с радостью отметила, что о начале новой жизни можно не думать еще целый месяц. Роману она, конечно, не позвонила.
Он выдержал две недели, ежедневно уверяя себя, что глупо помогать тому, кто этого не хочет, но потом махнул на все рукой и опять отправился к Насте. Она встретила его не очень приветливо, но все же пригласила пройти. Комната по-прежнему казалась нежилой, однако на столе рядом с пепельницей лежал лист бумаги, исписанный ровным почерком учительницы начальных классов. Он с грустью отметил, что в этот раз она не бросилась переодеваться, хотя была в коротеньком легкомысленном халатике, предназначенном явно не для чужих глаз, не предложила чего-нибудь выпить, а лишь молча провела Романа на балкон, где стояли стол и пара кресел, села в одно из них, подождала, пока устроится он, закурила и только потом произнесла короткое:
-Ну...
Мужчина понял, что она стыдится своей откровенности в прошлую встречу и поэтому не хочет его видеть, но уходить явно не собирался.
- Послушай, Настя ,- начал он без всякого предисловия, - ты же понимаешь, что одной тебе не справиться. Как я понимаю, к врачу обращаться ты не станешь, поэтому выхода у тебя два: либо ты едешь к дочери и просишь приютить тебя на какое-то время, либо позволишь мне помочь. Стыдиться тебе нечего, просто надо как можно скорее исправить то, что ты сотворила со своей жизнью. Попереживала и хватит...
Он нарочно говорил довольно грубо, не успокаивая и жалея ее, удивляясь своей настойчивости.
-Я вот что предлагаю, - продолжил Роман, - я помогу тебе с работой, жильем, а от тебя требуется просто не спорить и постараться разумно отнестись к моей помощи.
Женщина слушала молча, рассеянно вглядываясь в едва заметно качающиеся ветви дерева, растущего рядом с домом, и забытая сигарета дымилась в ее исхудавших пальцах. Он опять заговорил:
- Поработаешь в магазине, мне как раз нужна уборщица, но поможешь и за прилавком, если потребуется. Жить будешь, пока не подыщем меньшее жилье, у меня. В трех комнатах, я думаю, мы друг-другу мешать не станем. И не бойся ничего, - Роман невесело рассмеялся.- Да на тебя такую ни один нормальный мужик не взглянет, пока не поправишься и себя в порядок не приведешь. А сейчас возьми самое необходимое и едем.
Последние слова были явным перебором, но его целью было чем-то задеть ее, чтобы вывести из этого состояния.
-Зачем ты возишься со мной? - наконец-то заговорила женщина.
Если бы он сам точно знал причину! Конечно, ему очень хотелось помочь, но если уж быть честным с собой до конца, то надо признать, что не очень-то он был бескорыстен и старался не только для нее, но и для себя, потому что не хотел потерять эту женщину из виду. Он стал думать о ней чаще, чем требовалось, еще до ухода Кати, и нежная улыбка чужой жены иногда вспоминалась в самое, казалось бы, неподходящее время, но Роман не считал да и не хотел считать, что способен на серьезное чувство, по его мнению, это была всего лишь нормальная реакция молодого здорового мужика на присутствие рядом с собой красивой женщины. Но, видимо, это было все же не совсем так, потому он и появился у ней на другой день, как узнал об уходе мужа. Ну не мог же он сейчас все это выложить? Однако, отвечать было надо, и мужчина вновь уговаривал и торопил:
-Все очень просто, проще, чем ты думаешь, ведь мы - друзья. Не забывай об этом. Собирайся!
Настя была согласна на самые решительные действия, потому что осознавала их необходимость, однако очень боялась момента перехода в новое состояние и как могла оттягивала его, поэтому решила, что будет лучше отложить переезд на пару недель. И потом, у нее достаточно много знакомых и друзей, которые, если она об этом попросит, придут ей на помощь. Настя уже было собралась сообщить Роману и о своих друзьях, и о сроке переезда, как вдруг он улыбнулся.
-Прошу тебя, не говори мне, что переедешь через две недели и что у тебя есть желание рассказать обо всем еще кому-то. Крайний срок - послезавтра.
Он стал убеждать ее, что в случае отказа вынужден будет сообщить обо всем дочери, чего Настя явно стыдилась и не хотела, или вызвать врача, наконец. После таких аргументов она просто не смогла не согласиться. Он ушел, незаметно прихватив исписанный листок со стола, и потом еще долго мучился от неловости, вспоминая о своей мальчишеской проделке, а она подошла к зеркалу и впервые за долгое время стала внимательно всматриваться в себя, уставшую и измученную женщину, на которую ни один мужчина, по мнению Романа, даже не взглянет, а она ему верила..
Уже неделю Настя жила в его квартире и очень уставала, потому что он не давал ей времени передохнуть.В первый же день Роман повел ее в обыкновенную парикмахерскую, которая находилась неподалеку, долго разговаривал со знакомым мастером, и с кресла Настя встала обновленной, с короткой стрижкой, открывшей шею и, как оказалось, такая прическа делала ее трогательно-нежной, еще более хрупкой и очень ей шла, хотя всю жизнь молодая женщина была убеждена в обратном. Она покрутилась перед зеркалом, стараясь не замечать, что одежда сидит на ней, исхудавшей в последнее время, несколько мешковато, и с благодарностью улыбнулась мастеру.
Уже на другой день работы выяснилось, что продавцу магазина срочно понадобился отпуск, и они остались вдвоем. Первое время Настя боялась покупателей, не умела разговаривать с ними, но Роман терпеливо учил ее, и в конце концов доверил стоять за прилавком одной. А после закрытия ее ждали полки, которые надо было привести в порядок, и грязные полы. Он давал ей час времени на обед, однако она должна была в это время закупить и продукты на вечер. На ужин он иногда приходил, а иногда нет, а Настя, уже давно отвыкшая от такого темпа жизни, торопилась лечь в постель, благодарила своего ангела-хранителя за то, что он помогает ей пережить это трудное время, и засыпала сном очень уставшего человека. А на следующий день все начиналось снова...
Прошел месяц, второй, давно ей пора было жить отдельно, но они словно забыли об этом, и она тешила себя мыслью, что так им просто удобнее. Роман не надоедал ей своим присутствием, разговорами и расспросами, и она была за то ему очень благодарна. И только одна мысль не давала Насте покоя: городок был небольшим, а она очень не хотела где-нибудь встретиться с бывшим мужем.
И все-таки это случилось в ее редкий выходной, который она посвятила походу по магазинам, с удивлением отметив, что радость и жажда жизни стали возвращаться к ней. Она столкнулась с ним при выходе из очередного магазина, Иван держал за руку молодую беременную женщину. Настя посторонилась, пропуская их, и неторопливо пошла по улице, стараясь спокойно дышать и прямо держать спину, однако он вскоре нагнал ее, сказав, что развод - еще не повод, чтобы не здороваться. Потом почему-то стал спрашивать бывшую жену о дочери, как будто не мог позвонить ей и узнать обо всем сам, сказал, что у него все очень хорошо, а потом уж совсем невпопад с небрежной и язвительной улыбкой заявил, что он знает, с кем она сейчас живет, и искренне рад такому быстрому утешению.
Насте стало смешно от его неосознанного желания унизить ее, видно, не все было безоблачным в его новой жизни, но она не стала отвечать на эту колкость, лишь спокойно поблагодарила за переданные ей деньги.Удивленное выражение лица бывшего мужа ошеломило ее. Он просто-напросто не понял, о чем речь. Вот тогда-то она рассердилась по-настоящему, видно, и вправду пришла пора поставить в этой истории жирную точку и навсегда стереть с его лица гаденькую улыбку. И Настя выпалила первое, что пришло ей на ум:
-Я вот часто думала, на кого ты похож своими поступками, и только сейчас поняла, что на своего настоящего отца. А твоего отчима мне жаль, его ведь тоже бросали.
Настя уже ушла, а он, побледневший и злой, потому что, конечно же, знал эту давнюю историю, добрые люди просветили, все еще одиноко стоял на улице, а у магазина улыбалась и махала ему рукой молодая беременная женщина.
Настя тут же пожалела о злых и несправедливых словах, ведь не виноват ребенок, что не от того родился, но исправить ничего не могла да и не хотела. Она шла и думала, что не так уж, наверно, виноват ее бывший муж, не сумевший полюбить ее, но тогда получалось, что в грустном итоге ее жизни виновата лишь она, позволившая себе на что-то надеяться. Однако, если все даже и так, то почему он был так недобр к ней, за что наказывал? Хорошо начавшийся день оказался окончательно испорчен, но на сегодня остались еще два дела: спросить Романа, для чего был нужен весь этот обман с деньгами, и сказать, что ей пора искать новое жилье, ведь пора и честь знать.
Роман был дома, и Настя, постучавшись, вошла в его комнату. Он сидел за столом, на котором стоял букет белых роз, а так же лежала маленькая золотистая коробочка, и что-то писал.
-Ты обманул меня, - запальчиво начала она, - а этого не надо было делать, потому что...
Тут взгляд молодой женщины упал на цветы и коробочку. Сразу же вспомнились его ночные отлучки, отчего мгновенно перехватило дыхание, и Настя прошептала обреченно:
-Ты собрался жениться? А я?
Слезы стали наворачиваться на глаза, когда она начала осознавать, что второй раз за день сказала что-то не то. Женщина уже повернулась, чтобы выбежать из комнаты, но ее остановил голос Романа.
- Настя, погоди, не уходи... Цветы для тебя, хотел утром поздравить с днем рождения, но сюрприза, видно, не получилось.
-А коробочка? - спросила она все еще дрожащим голосом.
-Тоже для тебя. Хочу, чтобы ты вышла за меня замуж, а если бы у нас родился ребенок, я был бы просто счастлив.
Сказав это, Роман немного помолчал, а потом смущенно добавил:
- Настя, я устал ночевать у друзей на чужих диванах, хочу жить здесь, с тобой.
Он уже встал и направился к ней, но она остановила его не совсем обычным вопросом.
- Именно в таком порядке? Сначала женитьба, а потом ребенок?
Вопрос, однако, не показался ему странным, и он охотно подтвердил свое намерение, но услышал еще один, на этот раз совсем краткий:
-Почему?
Роман рассмеялся, наконец-то обнял ее и, стараясь не торопиться, потому что чувства к этой худенькой женщине переполняли его, шутливо ответил:
-А вот этого, сударыня, я Вам не скажу, потому что это великая тайна.
Она разом ощутила все: и нежность его рук, и их едва сдерживаемое нетерпение, и свое острое желание не потерять вновь так трудно обретенное счастье. А потом Роман наконец-то услышал то, что сразу сделало ясным и понятным происходившее между ними.
-А Вы, сударь, еще не знаете, какие пытки я применю, чтобы это узнать.
Надо сказать, что выдержал он совсем не долго, и она узнала обо всем, что желала знать. Последней его тайной оказался лист бумаги, на котором она когда-то давно, еще в той, старой жизни, написала, что должна была сделать, чтобы начать все заново, где в последнем пункте стояло только одно слово: Влюбиться.
Ангел мой, храни меня
Ей было сорок два, и она была несчастна. Откуда и почему появилось еще и чувство обреченности, она не знала, потому что всю сознательную жизнь считала себя женщиной, твердо стоящей на ногах. Своему теперешнему состоянию она могла бы подобрать множество названий, но делать этого не захотела, просто погрузилась в него с головой и уже довольно продолжительное время даже не пыталась вынырнуть. Положение усугублялось еще и тем, что она, стараясь как можно реже выходить из дому, проводила дни в одиночестве. В результате каждый выход за порог стал казаться делом, требующим каких-то неимоверных усилий, и она, как могла, оттягивала его, а ее неприхотливость и умение довольствоваться самым малым были лишь ей на руку.
Женщина уже забыла, когда готовила для себя какую-то еду, и обходилась несколькими бутербродами, да и то только когда чувство голода становилось уж совсем невыносимым. Дни плавно перетекали из одного в другой, не оставляя после себя ни радости, ни сожаления, и она даже не шевелила пальцем, чтобы попытаться как-то изменить этот поток, хотя, может быть, требовалось для начала всего лишь немного его разнообразить, однако ей было неплохо в этом полузабытье, она не хотела ни о чем думать, да и мысли почему-то не задерживались в голове. Все время она помнила лишь о том, что ей сорок два и она несчастна.
Единственное, что женщина могла делать без видимого усилия над собой, так только следить за качающимися ветками дерева, растущего за окном. В этой стране ветерок ощущался почти всегда, но солнце, особенно зимой, было таким редким гостем, что первое время пребывания здесь она каждое утро с надеждой смотрела на небо, затянутое облаками, и ждала, что они разойдутся хоть на несколько минут. Теперь она не делала и этого, потому что приняла правила нынешней жизни. Приняла, но не привыкла к ним.
Трудности начинались с утра пятницы. Ей надо было заставить себя привести в порядок квартиру и настроиться для выхода на улицу, потому что требовалось закупить продукты на два дня, которые они с мужем проводили вместе. Он руководил бригадой рабочих, занимающихся ремонтом дорог в целом крае, и не мог ежедневно бывать дома. Сначала это тяготило его, но потом он успокоился, потому что тоже принял правила нынешней жизни. Казалось бы, вынужденная разлука должна была заставить супругов тосковать в ожидании встреч, привести к сближению, но произошло обратное.
Все когда-либо кончается, кончилась и ее семейная жизнь, и, хотя она давно ждала такого развития событий, однако все-таки удивилась, увидев в момент объяснения с ней лицо мужа: оно было совершенно чужим и не выражало ничего кроме досады и скуки. Насте стало горько и обидно, что он не сказал даже обязательных, как ей казалось, слов сожаления о том, что они расстаются, но эти чувства вскоре притупились, потому что они ничего не добавили к существующей реальности и ничего не убавили от нее.
Супруги почти не разговаривали с тех пор, как дочь, то самое связующее звено, вышла замуж и ушла из родительского дома, а место сосредоточия любви заняли его безразличие и ее отчаяние. А может быть, и не так, может, они давно присутствовали в их жизни, просто до поры до времени затаились, а после переезда дочери всплыли наружу. И, конечно же, а в этом она нисколько не сомневалась, не обошлось без другой женщины, более красивой, молодой и удачливой, иными словами, любимой, желанной для Ивана Цветкова.
Настя и Иван поженились, когда ей едва исполнилось двадцать. Он был ее соседом и лучшим другом, первым, с кем она делилась всем, что было на душе. Они не были влюблены друг в друга, имели разных друзей, и часто случалось, что он, проводив подругу и возвращаясь домой, видел ее стоящей в подъезде с очередным воздыхателем, но это его не трогало, а становилось лишь поводом для шуток. Возможно, что так бы и разошлись их пути, если бы не случай.
Его родители, любители поездок за город и рыбалки, возвращались домой на машине в воскресенье вечером, когда на них налетел мчавшийся на огромной скорости самосвал. Они погибли мгновенно, так, вероятно, и не поняв, что же случилось.
Мать Цветкова, Александра, появилась в Городке в конце сорок пятого. Она была сослана на поселение за то, что больше года провела в Германии, работая вместе с другими угнанными, а так же за то, что почти полтора месяца служила переводчицей, так как неплохо знала язык от матери, преподавательницы немецкого, пока не нашли более подходящую кандидатуру. Когда пришли русские, у нее не было сомнений в том, что надо возвращаться, она свято верила, что родина всегда остается родиной, что бы ни случилось, поэтому постаралась поскорее оказаться в фильтрационном пункте.
Однако, ее дело оказалось не таким и простым, иногда ей не верилось, что все это происходит с ней, ставшей вдруг пособницей и преступницей. Сколько осуждения было во всем этом! Но ведь не сама она добровольно оказалась в оккупации, не по своей воле в телячьем вагоне отправилась в Германию, это ее купили за пять марок, чтобы использовать на полевых работах. Главное, что она сделала по своей воле, - пришла к своим. Ей было больно ощущать на себе настороженность, неприязнь за то, что пережила все это, уцелела под бомбами, выжила и вернулась.
Уже позднее она стала понимать, что такая проверка была нужна, что среди тех, кто оказался за границей, были разные люди, но так и не поняла, почему именно к таким, как она, прошедшим через тяжкие испытания, страна была так жестока. Потом были унизительные допросы в лагере, которые до конца жизни сделали ее виноватой. Объяснения молодой девушки никого не интересовали, значимым был только факт самой работы на немцев. В это время Александра перестала кому-либо верить, больше молчала и полюбила минуты, когда до нее никому не было дела. Ее пребывание в лагере, однако, было недолгим, и спустя какое-то время девушка оказалась на поселении в Городке, чему была безмерно рада, потому что уже не надо было ни перед кем оправдываться, а просто жить и работать.
Отец Цветкова вернулся в Городок, провоевав после окончания военного училища два года. Судьба хранила его - он былтолько единожды легко ранен. Дома молодого человека никто не ждал кроме старой тетки, которая его и воспитала, потому что мать, родив ребенка в семнадцать лет и оставив ребенка на попечении старшей сестры, решила искать лучшей доли и уехала, как и многие в то время, на заработки, где, как говорили, можно хорошо заработать. От нее было получено два письма, в которых она жаловалась, что и там было тяжело, а также сообщала, что пока не сможет прислать денег для сына. На этом переписка оборвалась, письма, посылаемые из Городка, возвращались с пометкой, что адресат выбыл. Непутевая мать так и не объявилась, а Цветков Вася по этому поводу не расстраивался, потому что с теткой ему жилось совсем не плохо. Она любила его как собственного сына и очень боялась, что может потерять, если по какой-то причине о нем вспомнит мать родная, но этого не случилось.
Цветков был направлен работать учителем физкультуры, чему был не особенно рад, потому что ничего не понимал в воспитании детей, но ему строго указали, что страна нуждается в воспитателях с таким жизненным опытом и что не дело, когда детей воспитывают одни женщины. Спорить с этим он не мог, поэтому без лишних разговоров отправился в школу. Был Цветков в то время высок и худ, рыжеволос и голубоглаз, с веселой россыпью веснушек по всему телу, предпочитал больше слушать, а меньше говорить. Он был некрасив и знал об этом, не имел ни малейшего опыта в общении с девушками, поэтому в разговорах с ними часто смущался, начиная непроизвольно потирать хорошего рисунка белые длинные пальцы с крапинками веснушек.
Александру, свою будущую жену, Василий Цветков впервые заметил в воскресный день на базаре. Еще не видя ее лица, он обратил внимание на высокую худую девушку, стоявшую у мясного ряда. В наклоне ее головы, в неторопливых движениях было что-то такое, что заставило юношу остановиться и наблюдать за ней. А девушка тем временем вытащила из варежки сжатый кулачок, в котором оказались деньги, и протянула их продавцу, затем, взяв завернутый в бумагу кусочек мяса, медленно побрела и выходу. Цветков зачем-то пошел за ней, напрочь забыв о наказах тетки сделать кое-какие покупки. Она медленно спустилась с горки, на которой был расположен базар, прошла по центральной улице, затем свернула в сторону вокзала.
День был достаточно морозным, и Цветков подумал, что она не очень-то тепло одета. Старенькие подшитые валенки, видавшая виды телогрейка, изношенный платок, наверно, не очень грели, да еще какая-то медлительность и обреченность ее походки... Ему стало ее очень жаль, хотя он и понимал всю странность и неуместность этого чувства. А она все так же неторопливо зашла в калитку старого покосившегося домика, и вскоре Цветков остался на улице один. Он еще некоторое время потоптался возле калитки, посмотрел на номер дома, а потом отправился восвояси, думая о том, как будет оправдываться перед теткой за несделанные покупки, и удивляясь своему странному поступку.
На другой день он зашел к бывшему однокласснику Витьке Соколовскому, служившему в милиции начальником паспортного отдела, и вскоре уже знал о девушке Александре все. Следующие два воскресенья Цветков зря долго поджидал ее на базаре, но она так и не появилась. Зато в третье ему повезло: он увидел неторопливо идущую девушку и вновь поразился незащищенности и обреченности ее облика. Цветков хотел было пойти за ней, однако остался на месте, увидев, что она, не доходя до ворот базара, остановилась возле какой-то нищенки и протянула ей деньги. Потом они о чем-то поговорили, и девушка, повернувшись, пошла назад, а нищенка какое-то время еще постояла, недоверчиво глядя на бумажку в руке, а потом начала мелко-мелко креститься, благодаря за столь необычно щедрое подаяние.
Цветков нагнал девушку у самого спуска с горы и сердито, потому что знал, что лишних денег у нее не было, а может, не осталось и никаких, потому что она даже не зашла на базар, спросил:
-Зачем же Вы так деньгами разбрасываетесь?
Она, казалось, не удивилась вопросу незнакомого человека, не приостановилась, не повернула головы, а продолжала идти, и лишь когда Цветков уже уже потерял надежду услышать ответ, тихо проговорила:
-У мамы сегодня день рождения, я попросила помолиться за нее, сама не умею.
Он знал, что родители ее погибли в первые дни войны от снаряда, попавшего в дом, что она сирота, и жалость к ней опять сжала его доброе сердце. Он уже шел рядом, старательно подстраиваясь под ее шаг, и твердо знал, что отныне его место здесь, около нее. Они молча спустились с горки, и все это время Цветков мучительно искал и не находил слов для продолжения разговора, поэтому был несказанно рад, когда она вдруг добавила к уже сказанному:
-В этот день мама всегда пекла пироги.
Голос ее предательски дрогнул, и по бледным щекам потекли ручейки слез. Она не вытирала их, и Цветков впервые подумал о ее какой-то безмерной усталости, от которой, казалось, у нее не было сил даже поднять руку. Он остановился и придержал девушку за рукав, как бы принуждая сделать то же самое. Она остановилась, но так и не подняла на него глаз. А Цветков, сам не ожидая от себя такой прыти, заговорил, боясь остановиться:
-Послушайте, Александра, я хочу пригласить Вас в гости. Я с теткой живу. Сегодня, по случаю воскресенья, у нас шаньги с картошкой. Конечно, это не пироги, но все же... Тетка будет очень рада, если Вы придете, и я тоже буду рад, - упавшим голосом закончил он.
Она молчала, даже не удивившись, что он знает ее имя, и Цветков понял, что совсем не убедил ее и должен еще что-то сказать, чтобы она не смогла отказываться. Это был его шанс, и он должен был использовать его, иначе... Что могло быть иначе, он боялся и думать, и, преодолевая застенчивость, вновь заговорил:
-Посмотрите на меня. Меня зовут Василием. Я Вас уже видел и очень хочу с Вами познакомиться. А шаньги у тетки очень вкусные. Вы когда-нибудь шаньги ели? Ну, пожалуйста...
Последние слова юноша произнес таким просительным тоном, что удивился сам. Красноречие его иссякло, оставалось только ждать ее решения. Она, наконец, вытащила из варежки руку и тонкими бледными пальцами провела по щекам, вытирая их, потом подняла на него глаза, казавшиеся еще большими на худом лице, и тихо проговорила:
-Вы ведь меня совсем не знаете, если бы знали, так, наверно, и не пригласили бы... Я ведь здесь на поселении.
Цветков неожиданно рассердился на себя и на нее и довольно резко произнес:
-Послушайте, мы только один раз говорим об этом и больше никогда... слышите, никогда... Я все знаю, а чего не знаю, так того мне и знать не положено. Я на войне тоже не в игрушки играл и в людях немного разбираюсь. Вам не надо ничего объяснять, ничего бояться, ни о чем плохом думать, я только приглашаю Вас в гости к нам с теткой. И все...
Она продолжала смотреть на него, опять не высказав удивления, что он знает и о ее судьбе, потом так же тихо сказала:
-Да не волнуйтесь Вы так, я согласна.
Красноречие опять покинуло Цветкова, и они молча пошли по направлению к его дому. Да и о чем было говорить? О прошлом - нельзя, о будущем - рано, а общее настоящее было так коротко, да и подобное знакомство как-то не располагало к легкости в общении.
Тетка встретила их радостно, да и было отчего: такое счастье, что Васенька с войны живым вернулся, так вот и девушку в дом привел, видать, услышал Бог ее молитвы. Она тут же сообщила, что звать ее следует Егоровной, велела девушке снять валенки и протянула ей теплые толстые носки, потом посадила ближе к теплому боку печи, а сама стала накрывать на стол, ведь время подходило к обеду. Узнав от Василия, что у погибшей матери Александры сегодня день рождения, поставила на стол маленький графинчик с водкой. За помин души выпили молча, ни Василий, ни тетка не задали ни одного вопроса, да и о чем было спрашивать... война ведь никого стороной не обошла. После рюмки водки, борща, жареной картошки и чая с шанежками у девушки стали слипаться глаза, и Егоровна, видя это, увела девушку в свою комнату, постелила ей на маленьком диванчике и велела прилечь отдохнуть.
Проснулась Александра лишь поздно вечером. Все это время Василий сидел на кухне, курил, пробовал читать, иногда зачем-то подходил к двери комнаты, где спала Александра, словно пытаясь услышать ее дыхание, но, разумеется, ничего не услышав, брел опять на кухню. Он размышлял о том, как неожиданно вошла в его жизнь эта тоненькая девушка с измученной душой, и какое, оказывается, простое это счастье - была бы она всегда рядом, а он бы каждую минуту думал и беспокоился о ней.
Александра наконец-то вышла из комнаты и, смущенно улыбнувшись, попросила:
-Пожалуйста, не обижайтесь, что я проспала целый день. Устаю очень... Хорошо тут у вас, спокойно.
Она прошла на кухню и села возле стола. За окном было совсем темно, на стене размеренно тикали ходики, старая толстая кошка спрыгнула с печи и, видимо, приняв девушку за свою, устроилась у нее на коленях. Василий с каким-то умилением смотрел на все еще сонную гостью, и происходившее начинало нравиться ему все больше, потому что казалось, что Александра жила здесь всегда. Она же осторожно погладила замурлыкавшую кошку, посмотрела смущенно и виновато на Василия и еще раз извинилась.
Глупая, нашла за что, ведь это были одни из его самых счастливых часов. Сердце Цветкова вновь сжалось, и он неожиданно для себя заговорил о том, о чем боялся и подумать:
-Я знаю, как Вам тяжело приходится здесь, я все понимаю. Чего ж одной по свету мыкаться? Выходили бы Вы за меня замуж, был бы свой дом и плечо...
Он вконец запутался в мыслях и словах, потому что о многом хотелось ей сказать, но это оказалось делом непростым, объяснить ей, что он для себя уже все решил. Юноша стал медленно и мучительно краснеть, по привычке потирая пальцы, осознавая, как некрасив в эту минуту, но все же сумел взять себя в руки.
-Вы бы никогда об этом не пожалели... Я буду Вам за отца и за мать... Я буду хорошим мужем...
Она как-то грустно смотрела на него, и Цветков с ужасом подумал, что все испортил, что, наверное, не стоило говорить этого хотя бы сегодня, но он ничего не мог с собой поделать, не мог заставить себя подождать хотя бы день. Александра по-женски тихо вздохнула, осторожно убрала с коленей кошку, подошла к нему, поцеловала в щеку и очень серьезно произнесла:
-Спасибо Вам за все. Я подумаю.
Он проводил ее до калитки, и ему показалось, что они дошли очень быстро, хотя он и старался идти как можно медленнее. На улицах никого не было, Городок уже давно спал. Снег скрипел под их ногами, любопытная луна освещала дорогу, и никто в целом мире не знал, что сегодня родилась большая любовь Цветкова к девушке, идущей рядом, которая должна была как можно скорее решить задачу со всеми неизвестными и ответить на его предложение.
Она не была смущена или уж очень удивлена, а лишь растрогана словами молодого человека, потому что понимала его желание помочь ей, защитить от одиночества, дать хоть чуточку счастья и уверенности в завтрашнем дне, ведь надо было как-то жить, заставить себя забыть о прошлом или хотя бы спрятать его на самое дно памяти. Александра тоже немало повидала в своей недолгой жизни и сразупочувствовала и его честность, и открытость, и огромное желание не дать оборваться той ниточке, которая протянулась между ними. И что с того, что он так некрасив? Война научила ее видеть душу, а не оболочку. И потом, отчего рядом с ним было так спокойно, словно она знала его всю жизнь? Конечно, и она (ей казалось, что это было давным-давно) мечтала о большой любви, но кто сказал, что она не сможет полюбить его, а она очень постарается, потому что Василий даст ей так много - место, которое она сможет назвать своим, чего была так давно лишена, где будет спокойно и тепло, где можно будет укрыться от всех несправедливостей мира, где будет все так, как захочет она.
Вечером следующего дня Александра ответила ему согласием, а оглушенный обрушившимся на него счастьем и измученный бессонной ночью Цветков настоял на том, чтобы они немедленно отправились к нему домой, так как Егоровна уже ждала их. Ее сборы не заняли и пятнадцати минут, а фанерный чемоданчик был так легок, что казался пустым. Потом была искренняя радость тетки, тихий семейный ужин и диванчик в комнате Егоровны, который стоял у теплой стены большой русской печи. Тетка еще возилась на кухне, когда Александра легла, закрыла глаза и тихим шопотом, перекрестившись, произнесла:
-Господи, благодарю тебя за то, что дал мне место, где со мной все будет хорошо, - и впервые за последнее время без каких-либо усилий погрузилась в спокойный сон.
А Цветков в это время сидел на кровати в своей комнате, ерошил волосы, не веря происходившему, удивленно покачивал головой и думал о том, что нашел свою жар-птицу и уже никогда не отпустит ее, а так же о том, что ожидание счастья - это прекрасное чувство, а само счастье находится совсем рядом.
Уже три месяца минуло с тех пор, как Александра поселилась у Цветковых. Она полюбила коротать длинные вечера возле теплой русской печи, читая или обсуждая что-либо с Егоровной. В это время она мало разговаривала с Василием, но постоянно чувствовала на себе его изучающий взгляд. Девушка понимала, что полюбила этих простых, бесхитростных людей, взявших ее в свою семью, старающихся оградить ее даже от простой домашней работы, принявших ее такой, какой она была, без всяких условий и обязательств.
Все было хорошо, очень хорошо, если бы не Василий. В последнее время он стал избегать Александру, часто закрывался в своей комнате, отказаваясь выходить к ужину и ссылаясь на срочную работу. Попытки наладить с ним прежние ровные отношения кончались неудачами, потому что он старательно делал вид, что не понимает, о чем идет речь. Ситуацию прояснила Егоровна, когда Александра, уже лежа на своем диванчике, завела разговор о Василии.. Тетка долго ворочалась в своей постели, укладываясь поудобней, а когда улеглась, с горечью в голосе сказала:
-Да чего ж тут непонятного? Измучила ты его, девонька, одни глазищи на лице и остались. Не напоминает он тебе о замужестве, ждет, когда сама об этом заговоришь. Неволить тебя не хочет, а ты все молчишь. Небось не затронул он твое сердце. Вон ведь ты какая красавица... Понимает, что не пара тебе, а из сердца вырвать любовь не может и не хочет, все надеется. Да и мне запретил об этом говорить, только не сдержалась я. Боится он, что уйдешь ты...
Александру обдало жаркой волной стыда. Вот ведь как получается, сама-то отогрелась душой среди этих добрых людей, а о нем, Василии, даже и не подумала, заставила мучиться, сомневаться в данном ему слове. Ну почему ей нельзя просто жить вместе с ними? Разве им плохо с ней? Зачем же он так спешит? Зачем мучится? Она ведь не хотела этого. Вот и сейчас она уверена, что этот дом - лучшее место на земле, и если для того, чтобы было как раньше, радостно и светло, нужно стать его женой, она выйдет за него замуж. Александра встала, подошла к зеркалу, висевшему на стене, и несколько раз провела расческой по волосам. В лунном свете они казались еще темней, чем были на самом деле.
-Куда ты, девонька? -прошептала Егоровна, приподняв голову. - Что удумала-то?
-Пойду я... К нему пойду...
-Ну и правильно, иди, - легко согласилась старушка, потом перекрестилась и забормотала бесконечную молитву, рассказывая Богу обо всем и прося его быть милосердным к своим детям.
Александра приоткрыла дверь в комнату Василия и тихо вошла. На полу, доходя до его кровати, лежала серебристо-желтая лунная дорожка, и она медленно пошла по ней, а приблизившись, увидела, что он не спит. Девушка растерянно остановилась, не зная, что должна сказать или сделать дальше, потом, увидев, что он отодвигается, давая ей место, осторожно прилегла рядом. Он не шевелился, казалось, даже не дышал, поэтому она повернулась к нему, прижавшись, обняла и зашептала куда-то в шею:
- Васенька, ну прости ты меня... Я ведь и не догадывалась о твоих мыслях. Никогда и никуда я от вас не уйду, тут мой дом, тут моя семья, тут ты, и никого больше у меня нет и никогда не будет.
Потом она долго плакала, цепляясь за его плечи горячими руками, и рассказывала о том, как хорошо они жили до войны, как уже в первые дни бомбили город, как долго и безуспешно она пыталась найти хоть что-то от своих родителей на месте их бывшего дома, как мучилось вместе со всеми от голода и жажды в телячьем вагоне, как на перроне за нерасторопность ее наотмашь ударил по лицу офицер, как жалела ее старая хозяйка-немка, как кричал на нее и не велел при этом поднимать глаз хозяйкин малолетний внук, как торопилась в слепой надежде на лучшее будущее в фильтрационный пункт, как плакала от отчаяния, видя недоверие и презрение в глазах своих же, как дорого заплатила за краткое время работы переводчицей. Слезы, может быть, катились и по его щекам тоже, однако он не замечал этого, успокаивая ее, в чем-то клянясь, в чем-то убеждая, и невозможно было разобрать, соль чьих слез была на губах, когда он в первый раз осторожно поцеловал ее.
Постепенно она успокоилась и притихла на его груди, время от времени судорожно всхлипывая, а затем неожиданно заснула, будто сумела сбросить с себя тяжесть последних лет, о которой так откровенно не рассказывала никогда и никому. Он же лежал, боясь пошевелиться, обнимая и осторожно прижимая к себе ее худенькое тело, и размышлял о том, что такие минуты истинной близости, близости душ, а не тел, вряд ли когда-нибудь повторятся, потому что трудное это дело, почти невозможное, вот так, до конца, раскрыться перед другим человеком, не лукавя, ничего не преуменьшая и не преувеличивая, не пытаясь хоть как-то выгородить себя, показать с лучшей стороны, что так свойственно человеческой натуре.
В пятом часу утра Василий осторожно, чтобы не разбудить ее, встал с постели. Отчаянно хотелось курить, и он, сидя на кухне, с нетерпением и удовольствием разминал тугую папиросу, вспоминая, какое безмятежно-спокойное лицо было у девушки, спящей сейчас в его постели. Мысль о том, что когда-нибудь она, возможно, и полюбит другого, но вряд ли сможет в той же мере довериться, как доверилась ему, была приятной и неприятной одновременно, и он постарался поскорее прогнать ее.
Такой вот была их первая совместно проведенная ночь, и пусть она не была их первой ночью в полном смысле этих слов, но Цветков не сменял бы ее ни на какую другую, потому что прекрасно понимал ценность ее доверия, полученного в подарок, а это было самое большее, что она могла ему в сложившихся обстоятельствах дать.
Тихую свадьбу выграли через месяц. Гостей было мало: из двенадцати его друзей-одноклассников в живых осталось только четверо. А Александра рада была пригласить старушку, приютившую ее когда-то в своем старом покосившемся домишке.
И потекла их жизнь, простая и размеренная, наполненная маленькими житейскими радостями, только одно тревожило ее - отсутствие детей. Она пробовала поговорить об этом с Василием, но услышала в ответ, что и без детей им неплохо, потому что главное для него на всем белом свете это она. По наущению Егоровны, желающей во что бы то ни стало понянчить дитя, Александра дважды ходила в больницу на консультацию, но ничего кроме того, что здорова и надо просто ждать, не услышала. Когда пришла в третий раз, то врач-гинеколог, старая седая еврейка Загальская с аккуратно выщипанными в тонкую ниточку бровями, отчего казалось, что она будет до конца жизни удивляться, как неожиданно и быстро каким-то буйным ветром занесло ее в этот Богом забытый Городок из родного Ленинграда, под каким-то предлогом отослала сестру из кабинета и сказала, отчаянно картавля:
- Послушай старую женщину и не ходи сюда больше, не рви себе душу, просто живи, надейся, жди и молись Богу. Война на каждого свой отпечаток наложила. Вот оттаешь душой, тогда и родишь, а я ничем тебе помочь не могу.
Александра не поверила ее словам, потому что считала, что все плохое осталось в прошлом, а в будущем, когда рядом с ней родной и такой надежный Василий, ничего страшного случиться просто не может.
Год проходил за годом, не стало доброй Егоровны, ей исполнилось тридцать, она сумела устроиться не без помощи Василия в школьную библиотеку и теперь меньше уставала на работе. Они по-прежнему жили дружно, однако, Александру стала иногда как-то раздражать постоянная опека, желание мужа всегда держать ее в поле зрения и наперед знать, что для нее важно и нужно. Сдержанный и молчаливый на людях, дома он становился совсем другим: не мог находиться в комнате за закрытыми дверями, потому что должен был видеть и слышать ее. Однажды Александра, сильно простыв и кашляя ночи напролет, чтобы дать ему выспаться, постелила себе в бывшей комнатушке Егоровны. На следующий день он попросил ее больше никогда этого не делать, потому что без нее все равно не мог сомкнуть глаз. Чтобы хоть иногда побыть в одиночестве, она попросила его никогда не заходить в библиотеку, и он вынужден был согласиться, хотя это ему не очень-то понравилось.
А в тридцать два она влюбилась в первый раз в жизни, горячо и безоглядно. Виктор Тимков приехал по распределению из Свердловска и был назначен директором соседней школы, с ним приехали жена, учительница биологии, и трехлетний сын.
Тимков и Александра встретились на курсах библиотекарей, которые проходили в его школе. Собственно говоря, ему на них делать было нечего, но он просидел часа два, постоянно посматривая на молодую женшину, отчего у нее билось сердце и горели щеки. А когда она уходила, то увидела его в коридоре и поняла, что он ее ждет. Тимков подошел, улыбаясь, и она не смогла удержать ответной улыбки.
-Знаете, я с утра сегодня встал и понял, что случится что-то очень хорошее. Вот и случилось, Вас встретил,- сказал он и взял Александру под локоть, увлекая к выходу.
Не сговариваясь, они свернули с центральной улицы и пошли к реке. Он рассказывал о своей семье, годах учебы, дальнейших планах и еще невесть о чем, и ей было радостно отвечать ему, и все сказанное казалось умным, необыкновенно важным и наполненным каким-то иным смыслом. Уже темнело, но уходить не хотелось. Повеяло прохладой, вода стала казаться свинцовой, сама река - пугающей бездной, а его рука, уверенно обнимающая за плечи, теплой и просто необходимой.
Они подошли к ее дому, когда было уже заполночь. Василий, сидевший на крылечке и ждавший ее, видел, как мужчина взял Александру за руку и стал о чем-то нежно и горячо говорить, а она кивала головой, соглашаясь и тихо смеясь. Цветков не стал дожидаться сцены прощания, вошел в дом и осторожно прикрыл дверь. Александра пришла вскоре за ним, сразу же зашла на кухню, где, как она чувствовала, ее дожидался муж, и сказала каким-то новым незнакомым голосом:
-Прости, что так получилось. Я не хотела...
А в ответ услышала слишком спокойное:
-Ты можешь делать все, что посчитаешь нужным.
Эту ночь она провела на старом теткином диванчике, а он в другой комнате за плотно закрытыми дверями. До нового учебного года оставалось три недели. Все это время они старались не встречаться, хотя Александра понимала, что обижает мужа молчанием, однако не нашла в себе силы поговорить даже когда собрала вещи, чтобы покинуть этот дом. В самом конце августа, вернувшись после работы, он нашел на столе письмо, в котором она просила простить ее и сообщала, что уезжает и будет работать в деревенской школе.
В этот вечер Цветков долго сидел перед листком бумаги, перечитывал написанное, словно надеясь найти среди торопливо начертанных неровных строк нечто новое, что первоначально просто ускользнуло от его внимания. Потом он хотел что-то начать делать, может, даже напиться или собрать и вынести из дома принадлежавшие ей оставленные вещи, или открыть все окна и проветрить дом, чтобы ни в одном уголочке не осталось запаха ее любимых духов, или тщательно вымыть, как после выноса покойника, полы... Все это, а может, и многое другое можно было сделать, но для этого надо было встать, а он не мог - жалость к ней и себе, к утраченной любви переполняли Цветкова, поэтому оставалось одно - сидеть и снова переживать боль, ужас и стыд не только от того, что все это произошло именно с ними и разрушило их жизнь, а так же и от того, что все, касающееся только двоих, происходило на глазах многих, давая пищу для злословия, домыслов и откровенных насмешек.
Все когда-нибудь проходит, прошла и эта ночь, и неизвестно было, откуда надо брать силы, чтобы, поднявшись утром, идти на работу, никак не реагируя на откровенно-любопытные взгляды, натянув на лицо обычную спокойно-доброжелательно-непроницаемую маску. Но и с этим Цветков справился, только вот не знал, зачем...
Она вернулась через три дня, поздно вечером, почти ночью. Он знал по стуку в дверь, что это она, поэтому открыл, не зажигая света, чтобы не видеть ее унижения. Александра вошла, осторожно прикрыв за собой дверь, поставила возле ног небольшой чемодан и как-то без интонации произнесла, видимо, давно заготовленную и затверженную фразу:
- Пожалуйста, не выгоняй меня, мне больше некуда идти...
Василию оставалось лишь сообщить ей, что это и ее дом тоже. Только сейчас он понял, что знал о душевной боли далеко не все. Если раньше раскаленный гвоздь словно торчал в его сердце, то сейчас его как будто несколько раз с садистским удовольствием повернули. Казалось, от боли и жалости к себе и жене, такой растерянной и слабой, он не мог дышать, поэтому, прижимая руку к левой стороне груди, поторопился лечь в кровать. В эту ночь, как и много лет назад, она пришла к нему, но он не подвинулся, уступая ей место, а она не легла рядом, а лишь присела на краешек постели и начала рассказывать, что ждала своего, как ей казалось, будущего мужа в заранее снятом им доме. Он должен был приехать к ней, оставив семью, чтобы учительствовать в деревенской школе, но, видимо, в самый последний момент просто испугался.
Она говорила о ужасе, который ощутила, поняв, что он не приедет, о страхе, который испытала, проведя две ночи в чужом пустом доме, вслушиваясь в ночные шорохи и звуки, о стыде, который, как она знала, навлекла не только на свою глупую голову, но и на голову мужа. Слезы ручейками текли, как когда-то, по ее щекам, но она их не замечала. Рассказывая, Александра не щадила себя, потому что понимала, что разрушила все, что только могла, но этого оказалось недостаточно, чтобы из руин что-то создать. Но больше всего она жалела, что обидела его, Василия, и понимала, что жить здесь больше не может, поэтому просила только две недели, чтобы могла все продумать и решить, как ей быть дальше. Потом она встала и побрела в свою комнату, а у Цветкова не было ни сил, ни желания остановить ее.
Две недели подходили к концу, надо было на что-то решиться, но Александра так и не смогла выйти из дома, чтобы начать поиски нового жилья. Ей казалось, что встречные будут показывать на нее пальцами и смеяться вслед, и среди них не окажется ни одного, кто бы пожалел. И чем ближе становился срок ухода, который она назначила сама, тем меньше оставалось сил, чтобы что-то сделать. Все кончилось тем, что она тяжело заболела: поднявшаяся температура никак не хотела спадать, отчего казалось, что внутренний огонь сжигает ее.
Она запретила вызывать врача, и Цветков, правильно поняв причину, не настаивал, а принялся лечить ее так, как умел, как делала когда-то Егоровна. На ночь он располагался на матраце возле диванчика и ежечасно обтирал горевшее тело влажным полотенцем, молясь, чтобы тяжелое дыхание жены не остановилось.Александра почти все время находилась в каком-то полузабытье, а если ей становилось чуть легче, принималась тихонько плакать, мучаясь от всего совершенного и своей беспомощности. В такие минуты он уходил на кухню и долго курил, не пытаясь хоть как-то успокоить ее, потому что не знал слов, какими можно успокоить жену, брошенную другим мужчиной.
На четвертый день ей стало легче, и Цветков так же молча перебрался в свою комнату. Через два дня она начала потихоньку вставать, и он уже стал надеяться, что болезнь отступила окончательно. А еще через два дня утром сквозь сон услышал, как ее тошнило. Василий соскочил с кровати, бросился к дверям кухни, чтобы хоть чем-то помочь, но неожиданно остановился, все поняв. Потом Цветков слушал, как Александра, стараясь сдерживаться, опять тихонько плакала, и ему казалось, что это продолжалось бесконечно. А он, сидя в своей комнате, раскачивался на стуле, потирая пальцы, и не решался пойти и заговорить с ней. А когда все же зашел, то еще долго стоял у двери, вздыхая и переминаясь с ноги на ногу, пока не сказал:
-Чего без своего угла с дитем мыкаться? Оставайся и живи, а о ребенке не беспокойся, вырастим.
В ответ Александра заплакала уже не таясь.
Так началась их новая жизнь, в которой в конце концов все как-то срослось и склеилось, но легкость в общении друг с другом и радость бытия, как оказалось, исчезли насовсем. Через два года после рождения ребенка она пошла работать, и все у них было как у людей, только почему-то быстро стал седеть Цветков, а Александра еще больше полюбила тишину и уединение.
Сыну сообщили о случившемся рано утром, когда он собирался на работу, и попросили приехать на опознание. После окончания необходимой процедуры Иван вернулся домой, лег на диван, повернулся к стене лицом и наконец-то сделал то, что ему давно хотелось, заплакал.
Уже темнело, он хотел подняться и умыться, чтобы стереть следы слез со своего лица, а потом продумать, наконец, все, что должен был сделать утром в связи с похоронами, но не смог встать и продолжал тихо плакать. Стало еще хуже, когда Иван понял, что в памяти не сохранилось, каким образом после морга он оказался дома.
Позднее почему-то вспомнилось, как пятилетним мальчиком сидел в песочнице и горько рыдал от того, что мама заплакала вместе с ним, глядя на несчастного кузнечика, которому он зачем-то оторвал ножки. Кузнечик трепыхался, стараясь приподняться, но заваливался на бочок, и мальчик с ужасом почувствовал, что сломал ему короткую жизнь длиной всего лишь в одно лето. Сам-то он собирался жить долго, то есть всегда.
Потом, посовещавшись, они с мамой отнесли кузнечика подальше от людей и положили под куст сирени, накрыв листом. Тут его должны были найти кузнеческие врачи и пришить новые ножки. А потом мама сказала, а он обещал это запомнить, что никому нельзя причинять боль, потому что в результате больнее будет тебе. Утром они пошли посмотреть на бедного кузнечика, но ни его, ни листа не увидели на прежнем месте. Значит, с ним все было в порядке. Но с человеком было не все в порядке, ему было очень больно, и человек не понимал, почему все это случилось, ведь сейчас он никому не причинил зла.
На улице было совсем темно, когда раздался звонок в дверь. Вставать и разговаривать с кем бы то ни было Ивану не хотелось, потому что кружилась голова и он боялся упасть, но пришлось это сделать, так как звонивший не собирался уходить. Настя, а это была она, вернувшись домой, узнала печальные новости о соседях и сразу же побежала к Ивану. Увидев его, бледного и беспомощного, все сразу поняла и, бережно обняв за плечи, повела к дивану, потом приготовила ужин. Есть он не мог, но чай выпил. Часа два спустя она собралась уходить, но он, лежавший до сих пор молча, открыл глаза и хриплым голосом попросил:
-Не уходи... ложись рядом.. пожалуйста.
В его словах и интонации Настя не услышала ничего, что могло бы ее смутить, поэтому ответила кратко:
-Хорошо.
Когда она легла, он, придвинувшись ближе, обнял ее и, уткнувшись лицом в волосы, пробормотал:
-Вот так...
Через несколько минут они уже спали. Он - потому что смертельно устал, она - потому что ей не о чем было беспокоиться, когда он находился рядом.
В последующие дни Настя оставалась все время с Иваном, помогая и ободряя. Он принимал ее заботу как должное, ведь действительно, если не она, то кто должен был быть рядом? Когда она появлялась в своей квартире и оставалась с матерью наедине, та не спрашивала, почему дочь не ночует дома, и, хотя Настя видела ее недовольно поджатые губы, желания что-то прояснить у нее не было, она молчала.
Но вот все закончилось, она привела в порядок его квартиру и вымыла полы. Он сидел, ссутулившись, за письменным столом в комнате родителей, как любил делать старший Цветков, когда она зашла сообщить, что уходит, и попрощаться, но, увидев его, погруженного в невеселые мысли, не смогла сказать об этом сразу, как решила, поэтому момент был упущен. Он, услышав шаги, повернулся, долго всматривался в ее лицо и, видимо, догадавшись обо всем, спросил:
-Ты ведь не оставишь меня?
Ну что она могла ответить? Конечно же, она сказала:
-Нет.
В эту ночь, как и в последующие за первой, Иван остался спать в комнате родителей, а она - на том же диване. Утром он пошел к ее матери и впервые за последние дни произнес целую речь.Иван попросил мать ни о чем не беспокоиться и позволить Насте еще какое-то время пожить в его квартире, потому что одному просто невыносимо переносить тишину пустых комнат и потому что иногда на него просто накатывает волна страха. Соседка, пораженная такой откровенностью, сменила гнев на милость, но все же поинтересовалась, где это видано, чтобы девушка жила в чужой квартире с молодым человеком, а ее мать не беспокоилась, на что Иван тут же ответил, что она и Настя ему не чужие, а роднее всех родных, поэтому и беспокоиться не о чем.
Так и началось для Насти странное время. Утром они вместе завтракали, потом расходились по своим делам, а вечером опять сходились вместе лишь для того, чтобы перекинуться парой слов, после чего он, как когда-то отец, закрывался в своей комнате, а она шла к матери. Однако в девятом часу Настя возвращалась, выходил из своей комнаты и Иван, они еще какое-то время проводили вместе перед телевизором, делая вид, что внимательно следят за происходившим на экране, почти не разговаривая, не глядя друг на друга, потом разбредались по углам. В это время Настя забыла о друзьях и подругах, похудела и замкнулась в себе: ей было плохо, потому что было плохо ему.
Через две недели мать потребовала, чтобы Настя вернулась, и дочь вернулась в тот же вечер. Когда она сообщила Ивану, что будет жить дома, он не уговаривал ее остаться, лишь поблагодарил за участие и попробовал улыбнуться, но улыбка получилась такой слабой и неуверенной, что у Насти от жалости сжалось сердце, и она почему-то почувствовала себя обиженной. Вот уж не надо было благодарить ее... Следующие четыре вечера она сидела дома и ждала его, старательно разыгрывая перед матерью роль счастливой молодой девушки, однако на пятый вечер, когда звонок наконец-то раздался, сразу поняла, что дождалась. Дверь открыла мать, и Иван с порога объявил, что пришел за Настей, потому что очень хочет, чтоб она пришла к нему жить навсегда. Он знал, что девушке были хорошо слышны его слова, поэтому, когда она появилась, он не стал повторять сказанное еще раз, а она и не ждала этого, а просто взяла его за руку, и они молча вышли.
Когда дверь его квартиры закрылась за ними, Иван обнял Настю и стал целовать, шепча, что в дальнейшем ни одной ночи и ни одного дня он не хочет провести один. Она желала того же, но промолчала, потому что он не спросил о ее чувствах, а она постеснялась сказать об этом. Слова о любви не были сказаны ни в этот день, ни позднее. В дальнейшем они как-то научились обходиться без них, а когда Иван торжественно объявлял, что он без Насти - пыль на дороге, она думала, что если это не объяснение в любви, то тогда что? Так они и жили, он, Настя и нечто, что существовало между ними, хоть и не было обозначено словами, но им было и так неплохо.
Они поженились лишь после рождения дочери. Он не звал ее замуж, а она не отвечала согласием, просто это было нужно, чтобы ребенок не рос безотцовщиной. Настя опять чувствовала себя уязвленной, но заботы о малышке оттеснили мрачные мысли на второй план. Иван полюбил дочь с первой минуты, как увидел, мог часами забавлять ее, разговаривая при этом на каком-то лишь одним им понятном языке. Вот кому достались все слова о любви! Оказывается, он знал их... Настя же была только той, кто всегда был рядом. Он тепло относился к ней, ночи были полны нежности, она знала, что желанна, но чувство какой-то неправильности не оставляло ее. Она гнала его, убеждая себя, что слова не значат ничего, главное - дела, но так и смогла освободиться от этого чувства совсем.
Три года спустя она поняла, что опять ждет ребенка. Иван был этому рад, а Настя была рада еще и тому, что рад был Иван. Мальчик умер при родах. Муж постоянно находился рядом, помогал ей во всем, но она, выслушивая слова утешения, жаждала среди них услышать все те же три несказанных, заветных, жаждала, потому что думала, что они смогут что-то изменить, как-то облегчить их боль, но так и не дождалась. Казалось бы, чего проще спросить обо всем у него и разом покончить со всеми сомнениями, но Настя не сумела заставить себя начать этот трудный для обоих разговор, потому что странно было, как ей казалось, в это время говорить не о маленьком мальчике с насупленными бровками и светлым пушком на головке, а о любви, однако, мысль о том, что ребенок не захотел жить там, где любви не было, по-прежнему не давала Насте покоя. Они отдалились друг от друга, лишь чувства к дочери не дали им разойтись совсем. Она понимала, как призрачно ее счастье, но ничего не могла сделать для того, чтобы он начал относиться к ней иначе. Не лучше, но иначе... Оставалось жить с этой болью и ждать, но чего и когда... она не знала, поэтому смирилась со всем происходящим в их жизни и стала незаметной мышкой как в мыслях, так и в желаниях.
Время шло, все как-то утряслось, все как-то улеглось, и жизнь не казалась уж такой безрадостной, тем более что подрастающая дочь оставляла мало времени для ненужных мыслей. Страшные девяностые семья пережила тяжело: муж потерял место, а она, работая учительницей начальных классов, приносила домой, если не задерживали в очередной раз зарплату, такие копейки, что приходилось проявлять чудеса смекалки, чтобы хоть как-то прожить месяц.
Однажды дочь, видя, как мать второй раз пересчитывает деньги, с которыми должна была пойти на базар, заявила, что было бы здорово, если бы в месяце было двадцать дней, тогда бы и денег хватало. И тут Настя вспомнила, как ее приятельница, тоже учительница, которой жилось еще труднее, потому что после развода она поднимала детей одна, рассказала, как однажды вечером двойняшки объявили, что знают, что нужно сделать, чтобы масла хватало до конца месяца. Оказывается, все просто, надо было только не класть его в холодильник, потому что, когда оно мягкое, его можно намазать на хлеб более тонким слоем и, следовательно, расходовать экономнее.
Слезы покатились сами собой, дочь заплакала тоже, не понимая, чем она могла обидеть мать.Настя почувствовала себя такой уставшей, такой униженной, такой опустошенной, такой брошенной своей страной с ее много и нудно, но без толку говорящими лживыми правителями, что пришла к мысли о невозможности жить этой жизнью и к решила ее как-то круто изменить.В результате ночью в постели, рассказывая мужу о незначительных событиях прожитого дня, попросила его подумать о том, чтобы уехать из страны.. Через полтора года они уже сидели в купе поезда, уносившего их в новую жизнь, и неизвестно было, будет она счастливее или нет, но в том, что она будет иной, супруги не сомневались.
Первые годы были нелегкими, потому что тяжело было найти работу, тяжело общаться с местными на чужом языке, тяжело принимать не всегда понятные правила новой жизни, тяжело слушать по телевизору о своей стране часто только негативные новости, но было и нечто хорошее: муж в конце концов нашел неплохо оплачиваемую должность, дочь - новых друзей, а она стала обучать желающих русскому языку. И потекла неспешно довольно сытная жизнь, где самым страшным было потерять место. Дочь, едва ей исполнилось восемнадцать, неожиданно выскочила замуж и жила теперь в другом городе, а Насте, так и не сумевшей избавиться от тоски ко всему русскому, пришлось смириться с гнетущей тишиной пустых комнат и ждать мужа, приезжавшего домой лишь на два дня в неделю.
Она и не заметила, как одиночество оплело ее тысячью нитей, заставило тяготиться обществом других людей, научило долгие часы проводить на диване, свернувшись калачиком, и не думать ни о чем. Однако, пришло время, когда надо было решать, как же жить дальше, потому что исчезла Настя, женщина, которая всегда была с мужем рядом, но еще не появилась та, другая, одинокая, которая смогла бы начать жизнь с чистого листа.
Прошел месяц, а Настя все еще не сделала ничего, что могло бы приблизить ее к жизни брошенной жены: не обменяла квартиру на меньшую, не нашла постоянную работу, не сказала дочери правду об уходе отца, не бросила курить, не начала сносно питаться, не перестала часами смотреть на дерево под окном, не переборола свое нежелание выходить на улицу... Перечислять можно было до бесконечности, и она честно каждый день назначала час, когда она встанет и... И не происходило ничего, потому что тут же находилась причина, по которой она не могла этого сделать именно сегодня. Оставленные мужем на общем счету деньги быстро таяли, так как надо было оплачивать многочисленные счета и кредит за новый холодильник, но хорошо было хотя бы то, что сделать это можно было по интернету не выходя из дома..
Итак, через месяц она поняла, что денег при самой жестокой экономии осталось всего на пару недель, поэтому решила с утра встать и... И тут появился Роман. Он был их давним знакомым, первым русским, с которым они познакомились в этом городе. На местном базаре он имел небольшой магазин, торговал одеждой и обувью, поставляемой местными умельцами-армянами. Богатым он себя не считал, но жил не бедствуя, имел множество знакомых и любил приглашать их в гости. Настя и Иван тоже были не единожды приглашены и даже познакомились с его женой, умной, нервной и энергичной Катей, открывшей модный парикмахерский салон. Однако, знакомство с ней было недолгим, так как вскоре она нашла себе нового состоятельного мужа, как говорил Роман, подстригла наконец-то того, кого надо.
Увидев на пороге старого друга, Настя ойкнула, мговенно представив, как выглядит в старом, неопрятном, неизвестно когда в последний раз стираном халате, без прически и очередной сигаретой в зубах, пулей залетела в спальню, выхватила из шкафа первое попавшееся платье, а затем опять так же быстро пролетела мимо гостя в ванную переодеваться. Когда минут через двадцать она вышла, то увидела, что времени он не терял: пепельница была пуста, пыль со стола вытерта, на нем лежали несколько яблок именно того сорта, который она любила, и коробка конфет, а так же стояли два чисто вымытых бокала и бутылка вина.
Роман посмотрел на нее и покачал головой: торопливо нанесенный макияж не мог стрыть ни похудевшего лица, ни темных кругов под глазами. Ему стало жаль всегда такую милую, женственную, явно не заслужившую того, что с ней случилось, женщину. Он разлил вино, подал ей бокал и начал рассказывать, как вчера в кафе неожиданно встретился с Иваном и от него узнал, что уже месяц, как они расстались. Настя хотела его поправить, сказать, что она не расставалась с мужем, это он бросил ее, но промолчала, подумав, что Роману, наверно, и так было все ясно. Потом он извинился, что пришел без звонка, но это случилось лишь только потому, что он случайно проезжал мимо.
Вино было слегка кисловатым и приятным на вкус, и Настя неожиданно для себя как-то уж очень быстро опустошила бокал, потом второй. По правде сказать, она не помнила, завтракала ли сегодня, и по легкому кружению в голове поняла, что опьянела, однако это состояние было приятным, и ей тут же захотелось рассказать старому другу страшную сказку о женщине, которая жила рядом с мужчиной. И она стала говорить о том, как случилось, что эта женщина вышла замуж за этого мужчину, о быстро выросшей дочери, о мальчике с насупленными бровками, о страшных девяностых, о жизни в чужой стране, о вине этой женщины, заключавшейся в том, что она все эти годы была рядом с нелюбящим мужчиной. Потом Настя почему-то настойчиво потребовала от Романа, чтобы он ответил, велика ли вина этой женщины, что она сделала не так, почему мужу оказалось ее любви и преданности мало, что же ему надо было, в конце концов? Однако запал кончился так же неожиданно, как и начался. Ее стало клонить ко сну, Роман принес из спальни подушку, Настя свернулась калачиком тут же на диване и, пробормотав, что через минуту они продолжат разговор, заснула.
Он осторожно укрыл пледом ее ноги, сел рядом и долго смотрел на бледное лицо с едва наметившейся паутинкой морщинок у глаз. Ему очень хотелось кончиками пальцев разгладить их, потом так же, едва касаясь, провести руками по морщинке на лбу, чтобы навсегда исчезли следы боли и обиды. Однако, мужчине было давно не восемнадцать, и он умел себя сдерживать и ждать. Прядь волос упала Насте на лицо, но он не позволил себе коснуться и ее, а лишь осторожно подул, и она послушно легла на прежнее место. Роману было тревожно и грустно рядом с этой женщиной, потому что она, безусловно, волновала его, а еще потому что такого чистого и нежного чувства он не испытывал, как ему казалось сейчас, никогда.
Наконец Роман встал, прошелся по комнатам, заглянул в холодильник. Да, славно она провела этот месяц! Хорошо, хоть жива осталась. Затем съездил в магазин и купил еды. Когда Настя проснулась, Романа уже не было, а на столе лежала записка следующего содержания: " Иван передал тебе деньги. Пожалуйста, позвони мне завтра." Деньги лежали тут же, Настя пересчитала их и с радостью отметила, что о начале новой жизни можно не думать еще целый месяц. Роману она, конечно, не позвонила.
Он выдержал две недели, ежедневно уверяя себя, что глупо помогать тому, кто этого не хочет, но потом махнул на все рукой и опять отправился к Насте. Она встретила его не очень приветливо, но все же пригласила пройти. Комната по-прежнему казалась нежилой, однако на столе рядом с пепельницей лежал лист бумаги, исписанный ровным почерком учительницы начальных классов. Он с грустью отметил, что в этот раз она не бросилась переодеваться, хотя была в коротеньком легкомысленном халатике, предназначенном явно не для чужих глаз, не предложила чего-нибудь выпить, а лишь молча провела Романа на балкон, где стояли стол и пара кресел, села в одно из них, подождала, пока устроится он, закурила и только потом произнесла короткое:
-Ну...
Мужчина понял, что она стыдится своей откровенности в прошлую встречу и поэтому не хочет его видеть, но уходить явно не собирался.
- Послушай, Настя ,- начал он без всякого предисловия, - ты же понимаешь, что одной тебе не справиться. Как я понимаю, к врачу обращаться ты не станешь, поэтому выхода у тебя два: либо ты едешь к дочери и просишь приютить тебя на какое-то время, либо позволишь мне помочь. Стыдиться тебе нечего, просто надо как можно скорее исправить то, что ты сотворила со своей жизнью. Попереживала и хватит...
Он нарочно говорил довольно грубо, не успокаивая и жалея ее, удивляясь своей настойчивости.
-Я вот что предлагаю, - продолжил Роман, - я помогу тебе с работой, жильем, а от тебя требуется просто не спорить и постараться разумно отнестись к моей помощи.
Женщина слушала молча, рассеянно вглядываясь в едва заметно качающиеся ветви дерева, растущего рядом с домом, и забытая сигарета дымилась в ее исхудавших пальцах. Он опять заговорил:
- Поработаешь в магазине, мне как раз нужна уборщица, но поможешь и за прилавком, если потребуется. Жить будешь, пока не подыщем меньшее жилье, у меня. В трех комнатах, я думаю, мы друг-другу мешать не станем. И не бойся ничего, - Роман невесело рассмеялся.- Да на тебя такую ни один нормальный мужик не взглянет, пока не поправишься и себя в порядок не приведешь. А сейчас возьми самое необходимое и едем.
Последние слова были явным перебором, но его целью было чем-то задеть ее, чтобы вывести из этого состояния.
-Зачем ты возишься со мной? - наконец-то заговорила женщина.
Если бы он сам точно знал причину! Конечно, ему очень хотелось помочь, но если уж быть честным с собой до конца, то надо признать, что не очень-то он был бескорыстен и старался не только для нее, но и для себя, потому что не хотел потерять эту женщину из виду. Он стал думать о ней чаще, чем требовалось, еще до ухода Кати, и нежная улыбка чужой жены иногда вспоминалась в самое, казалось бы, неподходящее время, но Роман не считал да и не хотел считать, что способен на серьезное чувство, по его мнению, это была всего лишь нормальная реакция молодого здорового мужика на присутствие рядом с собой красивой женщины. Но, видимо, это было все же не совсем так, потому он и появился у ней на другой день, как узнал об уходе мужа. Ну не мог же он сейчас все это выложить? Однако, отвечать было надо, и мужчина вновь уговаривал и торопил:
-Все очень просто, проще, чем ты думаешь, ведь мы - друзья. Не забывай об этом. Собирайся!
Настя была согласна на самые решительные действия, потому что осознавала их необходимость, однако очень боялась момента перехода в новое состояние и как могла оттягивала его, поэтому решила, что будет лучше отложить переезд на пару недель. И потом, у нее достаточно много знакомых и друзей, которые, если она об этом попросит, придут ей на помощь. Настя уже было собралась сообщить Роману и о своих друзьях, и о сроке переезда, как вдруг он улыбнулся.
-Прошу тебя, не говори мне, что переедешь через две недели и что у тебя есть желание рассказать обо всем еще кому-то. Крайний срок - послезавтра.
Он стал убеждать ее, что в случае отказа вынужден будет сообщить обо всем дочери, чего Настя явно стыдилась и не хотела, или вызвать врача, наконец. После таких аргументов она просто не смогла не согласиться. Он ушел, незаметно прихватив исписанный листок со стола, и потом еще долго мучился от неловости, вспоминая о своей мальчишеской проделке, а она подошла к зеркалу и впервые за долгое время стала внимательно всматриваться в себя, уставшую и измученную женщину, на которую ни один мужчина, по мнению Романа, даже не взглянет, а она ему верила..
Уже неделю Настя жила в его квартире и очень уставала, потому что он не давал ей времени передохнуть.В первый же день Роман повел ее в обыкновенную парикмахерскую, которая находилась неподалеку, долго разговаривал со знакомым мастером, и с кресла Настя встала обновленной, с короткой стрижкой, открывшей шею и, как оказалось, такая прическа делала ее трогательно-нежной, еще более хрупкой и очень ей шла, хотя всю жизнь молодая женщина была убеждена в обратном. Она покрутилась перед зеркалом, стараясь не замечать, что одежда сидит на ней, исхудавшей в последнее время, несколько мешковато, и с благодарностью улыбнулась мастеру.
Уже на другой день работы выяснилось, что продавцу магазина срочно понадобился отпуск, и они остались вдвоем. Первое время Настя боялась покупателей, не умела разговаривать с ними, но Роман терпеливо учил ее, и в конце концов доверил стоять за прилавком одной. А после закрытия ее ждали полки, которые надо было привести в порядок, и грязные полы. Он давал ей час времени на обед, однако она должна была в это время закупить и продукты на вечер. На ужин он иногда приходил, а иногда нет, а Настя, уже давно отвыкшая от такого темпа жизни, торопилась лечь в постель, благодарила своего ангела-хранителя за то, что он помогает ей пережить это трудное время, и засыпала сном очень уставшего человека. А на следующий день все начиналось снова...
Прошел месяц,второй, давно ей пора было жить отдельно, но они словно забыли об этом, и она тешила себя мыслью, что так им просто удобнее. Роман не надоедал ей своим присутствием, разговорами и расспросами, и она была за то ему очень благодарна. И только одна мысль не давала Насте покоя: городок был небольшим, а она очень не хотела где-нибудь встретиться с бывшим мужем.
И все-таки это случилось в ее редкий выходной, который она посвятила походу по магазинам, с удивлением отметив, что радость и жажда жизни стали возвращаться к ней. Она столкнулась с ним при выходе из очередного магазина, Иван держал за руку молодую беременную женщину. Настя посторонилась, пропуская их, и неторопливо пошла по улице, стараясь спокойно дышать и прямо держать спину, однако он вскоре нагнал ее, сказав, что развод - еще не повод, чтобы не здороваться. Потом почему-то стал спрашивать бывшую жену о дочери, как будто не мог позвонить ей и узнать обо всем сам, сказал, что у него все очень хорошо, а потом уж совсем невпопад с небрежной и язвительной улыбкой заявил, что он знает, с кем она сейчас живет, и искренне рад такому быстрому утешению.
Насте стало смешно от его неосознанного желания унизить ее, видно, не все было безоблачным в его новой жизни, но она не стала отвечать на эту колкость, лишь спокойно поблагодарила за переданные ей деньги.Удивленное выражение лица бывшего мужа ошеломило ее. Он просто-напросто не понял, о чем речь. Вот тогда-то она рассердилась по-настоящему, видно, и вправду пришла пора поставить в этой истории жирную точку и навсегда стереть с его лица гаденькую улыбку. И Настя выпалила первое, что пришло ей на ум:
-Я вот часто думала, на кого ты похож своими поступками, и только сейчас поняла, что на своего настоящего отца. А твоего отчима мне жаль, его ведь тоже бросали.
Настя уже ушла, а он, побледневший и злой, потому что, конечно же, знал эту давнюю историю, добрые люди просветили, все еще одиноко стоял на улице, а у магазина улыбалась и махала ему рукой молодая беременная женщина.
Настя тут же пожалела о злых и несправедливых словах, ведь не виноват ребенок, что не от того родился, но исправить ничего не могла да и не хотела. Она шла и думала, что не так уж, наверно, виноват ее бывший муж, не сумевший полюбить ее, но тогда получалось, что в грустном итоге ее жизни виновата лишь она, позволившая себе на что-то надеяться. Однако, если все даже и так, то почему он был так недобр к ней, за что наказывал? Хорошо начавшийся день оказался окончательно испорчен, но на сегодня остались еще два дела: спросить Романа, для чего был нужен весь этот обман с деньгами, и сказать, что ей пора искать новое жилье, ведь пора и честь знать.
Роман был дома, и Настя, постучавшись, вошла в его комнату. Он сидел за столом, на котором стоял букет белых роз, а так же лежала маленькая золотистая коробочка, и что-то писал.
-Ты обманул меня, - запальчиво начала она, - а этого не надо было делать, потому что...
Тут взгляд молодой женщины упал на цветы и коробочку. Сразу же вспомнились его ночные отлучки, отчего мгновенно перехватило дыхание, и Настя прошептала обреченно:
-Ты собрался жениться? А я?
Слезы стали наворачиваться на глаза, когда она начала осознавать, что второй раз за день сказала что-то не то. Женщина уже повернулась, чтобы выбежать из комнаты, но ее остановил голос Романа.
- Настя, погоди, не уходи... Цветы для тебя, хотел утром поздравить с днем рождения, но сюрприза, видно, не получилось.
-А коробочка? - спросила она все еще дрожащим голосом.
-Тоже для тебя. Хочу, чтобы ты вышла за меня замуж, а если бы у нас родился ребенок, я был бы просто счастлив.
Сказав это, Роман немного помолчал, а потом смущенно добавил:
- Настя, я устал ночевать у друзей на чужих диванах, хочу жить здесь, с тобой.
Он уже встал и направился к ней, но она остановила его не совсем обычным вопросом.
- Именно в таком порядке? Сначала женитьба, а потом ребенок?
Вопрос, однако, не показался ему странным, и он охотно подтвердил свое намерение, но услышал еще один, на этот раз совсем краткий:
-Почему?
Роман рассмеялся, наконец-то обнял ее и, стараясь не торопиться, потому что чувства к этой худенькой женщине переполняли его, шутливо ответил:
-А вот этого, сударыня, я Вам не скажу, потому что это великая тайна.
Она разом ощутила все: и нежность его рук, и их едва сдерживаемое нетерпение, и свое острое желание не потерять вновь так трудно обретенное счастье. А потом Роман наконец-то услышал то, что сразу сделало ясным и понятным происходившее между ними.
-А Вы, сударь, еще не знаете, какие пытки я применю, чтобы это узнать.
Надо сказать, что выдержал он совсем не долго, и она узнала обо всем, что желала знать. Последней его тайной оказался лист бумаги, на котором она когда-то давно, еще в той, старой жизни, написала, что должна была сделать, чтобы начать все заново, где в последнем пункте стояло только одно слово: Влюбиться.
