Ткач [Ксения С. Сергеева] (fb2) читать онлайн

Ксения С. Сергеева Ткач

Эфир Ворона

Глава первая

— Ты знал, что в одном из эфиров есть существа, которые считают, что если долго смотреть на снег, то появляется ощущение полета?

— Совсем не исключаю, что так может быть на самом деле.

— Только нам совсем не обязательно смотреть на него, чтобы взлететь…

— Ты как всегда прав. И твоё уточнение тоже уместно… Нам — необязательно.

Братья улыбнулись — и поёжились. На вершинах гор Эртеи было холодно. Скалистые отроги мерзли на ветру, но всё еще сражались с облаками, поминутно взрезая пушистую плоть вторженцев в царство камня. Взойти на Арифилон куда проще, чем находиться на его пике. Гора каждую секунду порывалась сбросить лишний груз, швыряя пригоршни снега в лица, сбивая с ног шквалистым ветром, коварно вздыхая трещинами. В этом безлюдном эфире царил Арифилон и его братья, и они не собирались разделять власть с кем бы то ни было.

— Мне кажется, нам пора. Эртея не любит гостей, — Сид не моргая смотрел, как снежинки просачиваются сквозь его ладонь теплыми каплями, а затем вновь замерзают и, подхваченные ветром, уносятся прочь.

— Не люблю это место, — пальцы Фина погрузились в скальный отрост, пытаясь хоть сколько-нибудь успокоить Арифилон, как собаку, которую гладят по шерсти.

Сид только вздохнул и покачал головой, глядя на брата. Эртея была создана так давно и так давно привыкла существовать своим законом, что вряд ли услышит что-либо, кроме собственных сокрытых в горах сил. Эфир, созданный нахлестом еще двух, никогда не бывает мирным. Праотца это вряд ли заботило, когда он выстраивал тюрьму. Втайне Сид восхищался его силой, явно — ненавидел и вполне осознанно желал изничтожить Эртею как последнее напоминание о том, кто создавал эфиры. Ведь только в заключении понимаешь, насколько сильна воля правителя, на свободе ты веришь, что её попросту не существует. Горы Эртеи проводили право властелина эфиров на наказание любого, кто ослушается. Только вот наказание здесь равнялось казни. Смерть превращала узников во всё новые и новые утёсы, братья Арифилона множились, превращаясь в армию послушных Праотцу глыб без чувств, без снов, без жизни, которые можно было бы отнять — армия Эртеи всегда побеждала.

Фин неспешно подошел к брату.

— Кажется, наш ход вряд ли будет предсказуем.

— Я тоже так думаю, — Сид смотрел в глаза своему отражению. Близнец приподнял правую бровь, Сид — левую: старая игра в зеркало, излюбленная с детства. — Увидимся, брат.

— Не сомневайся.

Ладонь к ладони. Медленно просачиваясь в естество друг друга, ломая энергию затвора, братья покидали Эртею. Если бы Смотритель оковал их одним потоком, то ничего бы не вышло, но стражник недоглядел, не заметил, что тут же оценили близнецы, радостно улыбаясь друг другу в первый и последний день их заключения.

Её сыновья всегда были так непослушны. Одинаковы, но в то же время так различны. Непредсказуемы. Где их теперь искать? Что выдумали, наглецы? Стоило ведь совсем немного потерпеть. Она слишком хорошо их воспитала, Арифилон не сломал бы их даже спустя годы. Гнев отца ослаб бы, рано или поздно его истончила бы её любовь и мягкие речи — он освободил бы обоих, обласкал милостями, простил. Сейчас же Мидар рвал в клочья её тело, словно, убивая её, мог отомстить непокорным… и непокоренным. И кто знает, кто больше повинен в том, что дети получили такой характер: мать или отец.

— Хватит или еще? — ударов хлыста Анта уже не чувствовала, слышала лишь визг разодранного воздуха, тяжелое дыхание супруга, его ненависть и злобу, кишащие вокруг болью.

— Еще, — Анта знала, молить о пощаде совершенно бессмысленно. Мидар не из тех, кто отпускает. Мидар должен излить всё в наказание, иначе не устоят эфиры, разрушится полотно единства. Пусть уж лучше претерпит она, чем миллионы ни в чем не повинных.

А Мидар всё замахивался. Снова и снова, пока не проступили белые позвонки, а струйки крови не омочили носки его сапог.

— Уведите, — он брезгливо отбросил хлыст, устало опустившись на мраморный пол. Если сейчас взглянет на жену, то взвоет и убьет себя: так любить невозможно. Её исцелят. Её взгляд прояснится, и серебро волос снова будет ласкать его обнаженную кожу. Она вечна. Он смертен. Отчего любовь ядом сочилась сквозь всю их жизнь. — Прочь!

Торопливые служанки унесли тело. Мидар знал, что Анта уже простила его. И простит снова. Потому что знает всё и всё понимает.

— Владыка, техники заметили разрыв, — советник никогда не ходил, но всегда крался. Мидар не вздрогнул, привык, только поднял взгляд с пола на уровень кожаных сандалий и старческих щиколоток. Советник, почувствовав, как по ногам пробежала дрожь, опустился на колени. — Владыка…

— Вели подать мне вина в Синий зал, туда веди техников.

Советник еще несколько секунд медлил, не произнося ни звука, затем поднялся и покинул комнату. Белое одеяние у колен окрасилось в багрянец, пропитавшись кровью Анты. Переодеваться приходилось в спешке — Мидар, наверняка, уже меряет шагами Синий зал.

Попутно раздавая распоряжения, Ицца прошел к дверям, украшенным лазурью, выдохнул и толкнул тяжелую створку. Владыка стоял в центре комнаты. Черные одежды делали его устрашающим. Только семья господина имела право носить черный — цвет изначального мрака. На фоне облаченных в оранжевое техников Мидар выглядел скалой, неприступной и холодной, выросшей из самого океанского дна.

— … Таким образом, мы сделали вывод, что это они.

— Вместе? Оба? — брови владыки сошлись на переносице. Он заметил вошедшего Иццу и, кивнув ему на место рядом с собой, сделал глоток вина.

— Судя по количеству сброшенной энергии, они покинули Эртею вместе, но разрыв вброса вместил бы в себя только одного. Точку мы отследить пока не смогли, — техник выглядел так, словно бы врастал в пол под пристальным взглядом Мидара.

— Тогда где второй?

— Наши люди отслеживают происходящее во всех эфирах и полотне, рано или поздно что-то появится.

— Это «что-то» — мой сын, — голос Мидара сделался тихим и мягким, но Ицца знал, что эти кошачьи лапы имеют львиные когти, — и если его нет в эфирах, то он застрял в полотне до восстановления силы. Ищите там. Если я не получу результатов вскоре…

Договаривать было вовсе не обязательно. Техники кивнули, оранжевыми марионетками двинулись к двери. Ицца плеснул в бокал вина, когда дверь закрылась. Иногда он боялся поворачиваться к Мидару спиной, но сегодня не тот день — хуже было бы выдержать взгляд владыки. Вздох продрал до костей.

— Как это возможно?

— Застрять в полотне проще, чем кажется. Достаточно лишь переоценить свои силы. Легенды говорят о том, что однажды сам Праотец едва не захлебнулся в нем.

— Я читал книги, Ицца, — советник всё еще не поворачивался. Оба были довольны этим. Мидар имел время, чтобы придать своему лицу достойное выражение, Ицца имел возможность не видеть этого. — Что нужно сделать, чтобы выбраться оттуда?

— Вряд ли в полотне возможно восстановить силы. Всё, что образуется, уйдет на то, чтобы не захлебнуться. Если Праотец обладал некой силой, чтобы вырваться, то ни один из твоих сыновей не имеет ее, — Ицца решил, что сегодня вечером непременно напьется. Пойдет в Комнату у ворот — и напьется.

— Тем лучше. — голос владыки звучал глухо. — Налей мне еще вина.

На сеновале было темно и тихо. Вилы пристроились у стены. Сиротливо ютилась у дверей обреченная быть разобранной сломанная телега. Лита разговаривала со звездами. Сколько у них путей: броситься вниз, на камни жизни, остаться в небе и вести моряков к опасностям, предсказывать судьбы и исполнять желания, отмерять цикл мира, отвечать на вопросы… Звезды молчали. Звезды всегда молчали на вопросы Литы. Крыша, порушенная недавним ураганом, еще вся в дырах, именно поэтому девушка предпочла мягкое сено камням у озера — сегодня можно увидеть совершенно новые созвездия, старые ведь изменены балками и кусками черепицы. Лита обнаружила уже несколько, дала им название и суть. Кощунство, потому девушка не произносила слов, играя своими мыслями и фантазией. Если хоть кто-то из деревенских услышал бы, то непременно рассказал матери, та, опасаясь Грусти, пошла бы к монашкам, а те — за ней, Литой, чтобы навсегда увести в юдоль болезных сердцем. Где это видано, простая девчонка наделяет звезды сутью? Это право только лишь магистров. Но магистров здесь нет, как нет в её мыслях селян, матери, монашек — вообще ничего, кроме новых, неизвестных, высоких звезд…

Кто-то подошел к дверям. На всякий случай Лита затаила дыхание и начала перечислять мысленно Сто тридцать благих дел магистров. Кто-то не двигался. Слушал. Лита замерла. От недостатка воздуха заболели мышцы. Кто-то почувствовал это — и постучал. Лита выдохнула. Больше от удивления. Кто же будет стучать в дверь сеновала? Наверное, кто-то чужой. Может, сами магистры пришли, чтобы покарать её за запретные мысли.

— Открой, я не причиню вреда. И ты всегда славишь магистров по ночам на сеновале? — шепот выдавал в говорящем мужчину, молодого, вжимающегося спиной в стену, прячущегося.

— Магистры правят жизнью, вычисляя суть звезд, — спускаясь по узкой лесенке с настила, Лита бормотала один из Законов.

— Ты учишь урок? — шепот не скрывал улыбки. Лита с опаской, но тоже улыбнулась, отпирая дверь и щурясь на лунный свет, щедро проливавшийся на двор. После тьмы сеновала даже тусклый свет Луны слепил.

— Я смотрю на звезды.

— А можно с тобой? — молодой парень в добротной одежде вовсе не походил на путника, хотя ночь бывает обманчива. Черт лица Лита не разглядела, но отметила, что волосы у парня были неприлично длинными. Таких не носили в их местах.

— Нет, нельзя, я вообще иду домой, вот, видишь, мой дом, — Лита махнула рукой на светящиеся окошки.

— А можно с тобой?

— Да что ты привязался? — возмущение было деланным. — Кто ты вообще? Как ты узнал, что я здесь?

— Сама ведь позвала, — тихо сказал незнакомец. Лита сравнила его шепот с игрой кленовых листьев на ветру. — Вечно ждешь, как что-нибудь произойдет. Вот и произошло. Дозвалась.

— Ничуть даже не бывало. Я повторяла Сто тридцать благих дел магистрата и никого не звала.

Девушка уверенно двинулась к дому, зная, что если неизвестный схватит ее, то стоит крикнуть — сбежится вся деревня. Парень, как ни в чем ни бывало, двинулся за ней. Несколько шагов они сделали молча, бок о бок. Лита резко остановилась.

— Ты кто?

— Я? Я… — незнакомец, очевидно, сомневался; девушка недоверчиво прищурилась, стараясь разглядеть лицо парня, но он, как назло, стоял к Луне спиной. — Меня зовут Фин.

— И почему ты идешь за мной, Фин?

— Ищу, где переночевать, а ты, добрая девушка, предложила мне ночлег, — голос Фина смеялся.

— Ничего я тебе не предлагала… и не предложу. Иди своей дорогой, — Лита уже взошла на крыльцо.

— А если моя дорога лежит через твои двери?

— Откуда ты можешь знать, как пролегает твой путь? Это ведомо только магистрам.

— Вот заладила, магистры-магистры… — Лита готова была поклясться, что Фин ей подмигнул, прежде чем громко произнести: — Эй, хозяйка! Пусти переночевать путника, глашатая магистров!

Лита едва не подпрыгнула. Глашатай магистров? Этот парень? Ему и семнадцати-то нет по виду, а уже… И как отзывается о магистрате! А она? Дурочка! С кем пререкалась! Не миновать Грусти, не миновать… Дверь распахнулась, дородная женщина, мать Литы, уставилась на парня, затем перевела взгляд на дочь и снова на глашатая.

— Как же, как же, в нашей глуши более приличного дома не найдешь для приюта. А есть ли у тебя печать?

— Конечно, матушка, конечно, — Фин вытащил из-под плаща круглый кулон на цепочке. Женщина придирчиво осмотрела вязь, символизирующую права, данные магистрами предъявителю печати, прежде чем расплыться в самой благожелательной и многообещающей улыбке.

— Входи, глашатай, входи, заночуй у нас, расскажи, как дела в столице… С тех пор, как преставился мой муж, мы не бывали в городе. Лита! Чего стоишь чурочкой, накрывай на стол, гость, поди, устал с дороги!

— Устал, а дочь ваша заботливо предложила мне ночлег, как только увидала. Добрая девочка растет, да благословят её магистры.

— Воспитывала её одна, видать, смогла научить чему хорошему.

Фина усадили на почетное место. Скромная деревенская еда была принята им с благодарностью. Несколько часов он запойно рассказывал о том, как проходил праздник Ста тридцати благих дел, завершившийся неделей ранее, во что были облачены жены магистров, какие нынче славные булочки пекут столичные пекари…

— Однако ваши ничуть не хуже, а даже и слаще, — Фин зевнул, а хозяйка всплеснула руками.

— Заговорила ты нашего гостя, Лита, пора и отдохнуть ему дать.

Девушка, не произнесшая ни слова до этого, только кивнула. Фи благодушно улыбнулся:

— Все девушки — болтушки, это не их вина, а воля звезд.

— Правду, говоришь, гость дорогой, правду. Дочь, готовь гостю постель!

Фин пришел в деревню, чтобы огласить новый список податей. Двор магистров начинал собирать десятину с трав и улова. Десятина эта, среди прочих, должна отправляться в город раз в неделю на подводе, которая собирала четверть с удаленных от столицы земель. Глашатай стоял посреди деревенской площади и смотрел в лица селян. Ни одобрения, ни сожаления, ни злости не виделось в них. Только молчаливая покорность. Оглашение завершилось несколько минут назад. По Закону еще две минуты было у крестьян, чтобы оспорить волю магистров. Закон этот существовал века, но ни разу никто не решился противиться глашатаю, который еще и помечал деревенские дворы, распределяя повинности.

Фин молчал. Переводил взгляд с одного на другого, люди опускали подбородки. Осталось только сойти с подмостка, кивнуть старосте и обойти деревню. Глашатай вздохнул — и наткнулся на колючий взгляд. Лита. Ее карие глаза сверлили Фина, пилили и рвали. Парень улыбнулся. Уже хоть что-то.

Глава вторая

— И что же ты хотела мне сказать? — спустя несколько часов Фин нашел Литу у озера. Вода успокаивала девушку, придавала сил, позволяла не отвлекаясь поразмышлять под неспешный плеск волн.

— Ничего. Разве я имею на это право, ты ведь глашатай, — девушка пожала плечами.

— Имеешь. Каждый имеет это право. Закон…

— Закон? — Лита прервала парня, повысив голос и тут же сводя его на шепот. — Закон лишь провозглашает, но кто решится выступить против? Разве хотим мы, чтобы нашу деревню обложили двойным взысканием за непочитание воли звезд? Или сожгли? Или увели мужчин в армию?

— А разве хотите вы молча сносить увеличение поборов?

— О чем ты говоришь, глашатай? Подбиваешь нас к бунту, чтобы самому через нашу волю возвысится и первым донести на непокорных?.. — Лита набрала побольше воздуха в грудь, готовясь продолжить гневную тираду, но умолкла, не произнеся ни слова. Фин как-то вдруг помрачнел, взгляд голубых глаз потемнел, стал, как на мгновение показалось Лите, зеленым, плечи его опустились. — Что с тобой, глашатай? Или я тебя раскусила, и ты переживаешь о том, что не получишь долгожданной награды?

Лита злилась, злилась и не могла остановиться. Она верила в силу магистрата, видела своими глазами вереницы пленников из-за гор, но прав магистров она не принимала. Сто тридцать благих дел давно уже истерлись за веками. Список не пополнялся со времен учебников из бересты. Разве можно верить в то, что благость всё еще с магистрами, если благости с их народом не происходит. И этот наглый глашатай, вломившийся в их дом, сейчас каким-то странным образом заставлял её выплескивать давно затаенную обиду на несправедливость, которую никому прежде девушка не поверяла.

— И что? Что теперь? Достанешь печатку и отправишь меня к монашкам?!

— Сядь, — а Лита и не заметила, как подскочила. Холодный голос Фина несколько отрезвил ее, заставив на секунду прикусить язык, представив последствия подобной вспышки. — Сядь и послушай.

Лита обиделась. Сходу обиделась на то, как сумел осадить ее этот юнец. То, что сама она была всего на несколько лет старше, хотя точного возраста гонца девушка не знала, но на вид определяла без проблем, роли не играло. Почему-то одного голоса парня было достаточно, чтобы ей захотелось его послушать, забыв о странном его появлении, недомолвках, непонятных высказываниях о магистрах. Лита уставилась на воду, Фин заговорил, выждав несколько минут:

— Магистры несправедливы, но опасны. Даже то, что мы сейчас сидим здесь с тобой на одном камне, может быть для нас риском. Звезды давно уже умолкли для правителей, но они нашли другие уши, другие языки, которые куда ближе к ним, чем звезды. Поэтому мы должны быть осторожны, произнося слова, проникая в деревни, проскальзывая сквозь Сто тридцать благих дел в мысли людей…

— Кто это — мы? — Лита не отводила взгляд от волн, но непроизвольно наклонилась ближе к Фину.

— Мы — те, кто не желает такой участи для этого эфи… мира.

— И много… нас? — девушка прикусила губу. В голову прокралась мысль о том, что сумка с вещами давно уже припрятана для побега. Она сама не знала, зачем куда-то понадобилось бы бежать, но несколько недель назад сделала тайник в кустах невдалеке от просеки.

— Немного, но мы способны многое изменить, — Фин повернул голову, шепча Лите на ухо: — И каждый из нас знает, на что идет и ради чего. Ты знаешь?

— На смерть ради воли звезд.

— Как и гласит великий Закон.

Ранним утром они остановились посреди глухого леса. Вечерний разговор и один единственный взгляд решили всё для Литы. Её никто не стал бы искать: странная девушка постоянно шныряла в округе, а ночевать предпочитала на сеновале — до утра не хватятся. Сейчас она стояла рядом с Фином, тревожно вслушивающимся в голоса леса, поправляла ремень дорожной сумы и усердно помогала, не мешая глашатаю. Все вопросы оба решили оставить на потом, выбрав самым лучшим на данный момент как можно более дальний переход. Попытки отдышаться после долгой ходьбы и вовсе выбили из головы все мысли.

— Идем, нам туда, — Фин неопределенно махнул рукой на запад. Лита вздохнула и двинулась следом. Чего только она не передумала о странном глашатае за время их ночного перехода. Как оказалось, парень отлично видит в темноте, к тому же обладает огромной силой и выносливостью. Если девушка едва поспевала за ним, то у него даже дыхание не сбилось. Усталость тоже не была ему свойственна. Фин ловко обходил овраги, помогал Лите переходить речушки и неизменно улыбался. Он знал все броды, тропинки, непроходимые валежники в округе и, должно быть, во всей стране.

Солнце ползло за ними следом. К полудню Фин предложил устроить привал, переждав самое жаркое время. Лита не сопротивлялась. Она настолько вымоталась, что не чувствовала ног. Путники забрались под ветви высокой ели, разделили нехитрую трапезу и молча отдыхали.

— Послушай, — решилась прервать тишину Лита, — куда мы идем?

— В столицу.

— Но разве нет прямой дороги? Зачем нам пробираться по лесу, когда мы могли бы забраться в чью-то телегу и преспокойно доехать до места. Тебе с печатью никто не осмелился бы отказать.

— Никто. Да если я добавлю, что везу невесту венчаться в соборе, тем более… — глашатай улыбнулся, мечтательно прикрыв глаза.

— Какую невес… Ах ты! Ты, что, меня похитил?! Не-е-ет! Не может быть!

— Успокойся, иначе от твоего крика эта ель сбросит иглы до того, как у нее вырастут новые, — Фин рассмеялся. — Я всего лишь выдумывал возможную легенду. На самом деле, мы могли бы идти по дороге. Я даже думаю, что так было бы гораздо проще, быстрее и надежнее, но и в половину не так приятно, как сейчас.

— Что? — Лита искренне не понимала, что может быть приятного в подобном путешествии.

— Что-что, разве мы могли бы отдыхать под елью, сколько нам вздумается, если бы ехали в повозке? Могли бы мы вот так спокойно разговаривать, не опасаясь того, что услышит нас кто-то, кроме птиц? Могли бы мы вдыхать лесной аромат…

— Так, — девушка приложила ко лбу парня ладонь, — у тебя жар? Ты бредишь? К чему все эти красоты, когда у нас важное дело? Разглагольствования об ароматах могут и подождать до той поры, когда мы уничтожим…

— Так, теперь у тебя жар, — Фин осторожно снял ладонь Литы со своего лба. — Нет ничего важнее жизни и удовольствия от нее.

Лита недоуменно уставилась на глашатая. Если он скажет еще что-нибудь в таком духе, то она вполне может счесть его сбежавшим из юдоли Грусти. Как он может вот так спокойно говорить об удовольствии от жизни, когда над их страной повисло мрачное облако, когда каждый может быть уничтожен волей магистров?! И разве не он сам говорил о том, что несправедливость должна быть наказана? Фин словно бы прочел упрек в ее глазах — или мыслях: эту удивительную способность парня Лита заметила сразу, но предпочитала не задумываться над таким колдовством.

— Послушай, Лита, всё, что бы мы ни делали, к чему бы ни стремились, направлено на то, чтобы нам жилось хорошо и спокойно, так почему во время продвижения к нашей цели, мы не можем выкроить себе минутку на наслаждение?

— Это может подождать!

— Я слышал, но я не хочу ждать. Я и так долго ждал…

Лита помолчала немного. Она совершенно не понимала этого человека. Отказывалась понимать.

— Но подумай сам, ведь переход по лесу утомителен, деревья, болота, реки… Всё это может нас затормозить… А ведь еще идти и идти…

— Если бы ты была вполовину меньше загружена мыслями о трудностях, то заметила бы, что за деревьями, к которым мы так близки, виден просвет, а это значит, мы выходим из леса. А если бы ты была чуть меньше погружена в свой гнев, то поняла бы, что мы прошли очень большое расстояние, избегнув остановок и окольных дорог, приблизившись к городу настолько, что дойдем до его стен к закату.

Лита открыла рот, закрыла, открыла снова — и рассмеялась.

— То, что ты торопишься куда-то, не должно затмевать для тебя сам твой путь.

Девушка встретилась взглядом с Фином. Голубые глаза глашатая были полны безмятежности и улыбчивости. Невольно Лита сравнила его со звездой, которая точно знает, кому должна осветить дорогу.

— Господин, люди с севера доносят, что бунтовщики продолжают плести сети, — старикашка омерзительно улыбнулся. То ли ему доставляла удовольствие новость, то ли выражение лица господина, то ли последствия, которые оно неминуемо вызовет.

— Сколько раз я предупреждал их, Карат?

— Сотни раз, мой господин, сотни раз вы говорили им о том, что воля звезд на вашей стороне.

— И не только, — господин скрывался за высокой спинкой кресла. Он не считал нужным поворачиваться, двигаться или хотя бы открывать глаза. — Прикажи выпустить Ворона.

Старик-слуга расплылся в ухмылке. Он давно уже ждал этого момента. Каждый день. Клацая гнилыми зубами на каждого, кто посмел надеяться на милость господина Верховного магистра.

— Да, господин. Да.

Черные перья усеивали огромную клетку. Под ногами хрустели кости, кое-где покрытые остатками плоти. Стража боязливо жалась к прутьям, выуживая среди хлама и остатков еды человеческие черепа. Никто из этих троих не желал подобной работы. Каждый проклинал день, когда уверовал в правду магистров. Ни один из них никогда не расскажет об этом, потому что видел, к чему приводит неповиновение.

— Лита! Лита!

Женщина уже третий день кряду выходила на крыльцо в час ужина и звала дочь. Селяне не смеялись, не искали девочку, только молча опускали головы, когда видели её мать. Конечно, что может быть проще: сбежала с глашатаем магистров, отправилась искать легкой жизни под боком у владетельных особ. Никто за такое не осудит. Только вот мать жалко. Никак не втолковать женщине, что сбежала девчонка, влюбилась, чего уж теперь. Ведь не случайно же пропали вместе и глашатай, и Лита. Не дикие звери пожрали, не разбойники напали. Отец был бедокур, да и дочь вся в него. Однако сердце матери тревожно сжималось всякий раз, как она выходила на крыльцо звать Литу. Знала, что не откликнется, не прибежит запыхавшаяся, но словно бы призывала для дочери удачу, произнося ее имя.

Так и сегодня. Как и вчера. Только вот небо стало непривычно низким, звуки — глухими, и эхо не отзывалось многократно. Селяне то и дело поднимали головы к небу, ждали грозы, града, снега, — но пришел Ворон. Вызванный из небытия, позабытый демон, прожорливый и страшный, как сама смерть, раб Грусти и меч магистров, Ворон сбрасывал перья, но не имел оперения, бесшумно вился над порушенными домами и трупами, черной тенью сбивал с неба звезды, сбрасывая их в озера, замершие в ужасе. От деревни к деревне, по всем восточным и северным землям рассыпался грай его прислужников, созванных на небывалый пир погибели и страха.

— Скольких ты оставил сегодня сиротами? — магистр смотрел в черный глаз, как в бездну. Ворон не отвечал, клюв лязгнул о прутья решетки. Магистр отступил, улыбаясь. — Ты не оставил даже сирот, я должен был догадаться. Ты хорошо поработал, надеюсь, что теперь ты сыт.

Чувство собственного величия затопляло грудную клетку жаром. Верховный магистр спускался по лестнице, осознавая себя почти богом. Звездой. Значит, недаром он так старался, выворачивая отражения ночных светил, постигая иную сторону магии, безвестную и чудовищную. Недаром открывал запыленные книги одну за одной, заглядывая в давно забытое. Теперь он силен как никто иной. Теперь он — властелин Ворона, властелин всего мира. Кучка недовольных — ему не указ. Никто не указ. Невольно магистр рассмеялся, но тут же принял серьезное и скорбное выражение лица: он вступал в покои брата Фарка.

— Как твоё здоровье, брат? — выражение лица Верховного пронизывало сочувствие. — Не стало ли легче после приёма лекарств?

— Нет. Кажется, пришел и мой черед отправиться в звездную обитель, — брат Фарк приподнялся с подушек. Каждое движение давалось ему с неимоверным трудом. Как и слова. — Пройду по Млечному пути вслед за нашими братьями.

— Готов ли ты к этому? Ты же так молод! — сочувствие уже затопило всю комнату, мешая брату Фарку дышать. — Если брат Гриммель был стар, если брат Карт был с детства болен, если брат Варат поддался греху плоти, то ты… ты… Ты не можешь так скоро отправиться к пути!

— Не поминай ушедших братьев, на всё воля звезд, — брат Фарк закашлялся, капли крови упали на рукав его халата. — Лучше подбери нам достойную замену.

— Вне сомнений, брат, вне сомнений. Мне помогут наши братья, — верховный магистр отвернулся к столику, уставленному флакончиками лекарств, наполнил крохотный бокальчик рубиновым тягучим отваром и улыбнулся. Если кто и брат ему, то только он сам. Больше никто. И досадное недоразумение с оставшимися двумя он решит так же споро, как и с предыдущими. Заботливо суетясь вокруг постели Фарка, магистр считал минуты до того, как Четвертый магистр отойдет к звездам. Одна. Две. Брат Фарк закашлялся, воздух отказывался проходить в опухшее горло — несколько вдохов, судорога. Верховный со всей серьезностью закрыл веки еще одному препятствию на своем пути к власти.

— Братья! — он распахнул двери в соседнюю комнату. — Еще один наш брат отправился постигать путь звезд. Не знак ли это? Не знак ли это, что нам нужно действовать активнее, приближая к звездам всех неверных?

Магистры переглянулись, задумались, брат Гарольд даже кивнул. Верховный магистр прятал торжество во взгляде. Всё было слишком просто, а значит, на то воля звезд. Они благоволят ему. Защищают. Указуют путь. Если для достижения цели потребуется оставить вдовами нескольких женщин, сиротами десяток детей, он согласен, согласен, ведь это самая малая цена, которую он готов заплатить за то, чтобы стать не просто Верховным, но Великим, а там — и Вечным. Как звезда.

Глава третья

Обитель скрывала половину неба. Выросшая в деревне и с детства не бывавшая в городах, Лита не привыкла к столь высоким зданиям. Ей казалось, что стена вот-вот рухнет, погребя под собой отступницу, заговорщицу, еретичку. Девушка боязливо жалась к Фину, а тот уверено вышагивал вдоль крепостной стены монастыря. Уже давно они петляли по улицам столицы, словно бы сбивали со следа кого-то, идущего за ними. Так делают зайцы. Но разве же можно сравнить глашатая магистров с зайцем? И зачем ему скрываться от кого бы то ни было, ведь на лбу его не написано, что он по-своему пользуется печатью магистрата. Нужно быть осторожнее с мыслями. Лита была суеверной: монашкам ничего не стоит узнать, о чем думает тот или иной человек, а потом человек пропадает — и не найти. И её никто не найдет среди всего этого люда. Столица теснилась торговцами, фанатиками, монашками, служащими, горожанами богатыми и нищими. Здесь ничего не стоило затеряться в толпе и пропасть навсегда. Фин крепко сжимал ладонь Литы в руке.

— Скоро придем, — глашатай повернулся к девушке. — Не волнуйся ни о чем, всё одно сначала мы будем отдыхать.

— Не достаточно ли мы отдыхали? — Лита зашипела в ухо парня. — Пора приступать к делу.

— Какому такому делу, Лита? О чем ты? Разве можно считать делом визит дружбы к моему брату и его многочисленной семье? — Фин тащил её по каким-то задворкам к неприметному двухэтажному зданию.

— У тебя есть брат?

— Есть-есть, у меня вообще очень большая семья. Если бы ты видела моё родословное древо, то наверняка сбилась бы со счета листочков уже на втором колене.

— Правда?

— Конечно, нет. — Фин вжал Литу в стену, низко склонившись к её лицу. Из-за плеча парня она увидела идущую строем по трое стражу. Лязг оружия заставил поежиться. Фин тихо рассмеялся ей в щеку. — Спокойно, спокойно, мы уже пришли.

Выждав еще несколько мгновений, они двинулись к тупику, в котором находился дом. Дверь открылась со скрипом, но захлопнулась бесшумно, отгородив вошедших от городского шума. В помещении было тихо. Обстановка была еще беднее, чем в деревенском доме Литы. Печь, стол, многочисленные лавки и стулья, лестница на второй этаж. Стены были лишь оштукатурены. Ни занавесок, ни цветов, ни игрушек. Девушка вздохнула — по виду, мало радости было в этих стенах.

— Фин! Ты вернулся! — рыжим ураганчиком в комнату влетела маленькая женщина, тут же обнявшая глашатая. Тот радостно рассмеялся, подхватил незнакомку на руки и покружил, мягко опустив затем на пол.

— Здравствуй, Инга, рад тебе.

— И я, и я. А наши все еще не вернулись со службы. Я одна осталась поджидать тебя. Вчера мне приснился сон о том, что ты вернулся, — женщина тараторила без умолку, расставляя на столе нехитрую посуду. — А это кто?

— Это Лита. Твоя троюродная сестричка! Разве ты не узнала её? Немудрено, немудрено, ведь ты не видела её с самого детства, — хитро прищурился Фин. Лита растерянно стояла у входа, не понимая, откуда у нее взялась троюродная сестра. Инга медлила лишь секунду, а затем кинула обнимать и расцеловывать Литу, причитая:

— Здравствуй, здравствуй, сестричка, как же давно мы не виделись! Это ж надо! Как повзрослела, как похорошела! Давно ли сошли прыщи? А волосы! Какие волосы! Ну, садись, рассказывай, есть ли у тебя жених?

— Нету, — Лита окончательно потерялась, но слова ей не дали: Инга живо всунула в руку девушки ложку.

— Ешьте, ешьте, с дороги, поди, голодные. То-то наши обрадуются, троюродная сестричка Лита!

Лита осваивалась в новом доме. Здесь и в самом деле обиталось многочисленное семейство. Как девушка ни пыталась, всех имен и прозвищ не смогла запомнить. По предварительным подсчетам в нескольких комнатах жило более двадцати человек: взрослые и дети, семейная пара стариков, которых почтительно звали матушкой и батюшкой, несколько подростков. Лита еще не побывала во всех комнатах дома, но на развеселых семейных ужинах отдыхала душой. Как ни странно это признавать, недостаток внешнего уюта полностью окупался характерами обитателей жилища. Здесь всегда было тепло и радостно. Конечно, никто из собравшихся под одной крышей друг другу родственником не приходился, многочисленные «дядюшки», «тетушки», «сестрички» и «пасынки» в мгновение ока менялись ролями: Лита в один день побывала для Инги сестрой, племянницей и свояченицей. Когда, окончательно запутавшись, Лита обратилась за помощью к Фину, тот хохоча отмахнулся, мол, никто родословную проверять не будет, а если и будет, то запутается уже на третьем человеке.

— Но тогда зачем всё это?

— Чтобы запутать, — Фин заговорщически хихикнул.

— А когда мы будем распутываться?

Конечно, жить вот так Лите нравилось, но не терпелось заняться настоящим делом, тем, ради которого она и прибыла в столицу. Воспоминания о деревне будто бы совсем стерлись, только иногда она думала о ворчащей матери, но не скучала. Правда иногда ей казалось, что её просто заманили в авантюру обещаниями серьезных дел. Фин все эти дни почти не глядел на нее, вопросов избегал, сводя всё на шутки, попросту не бывал в доме. Сейчас же она каким-то чудом умудрилась поймать его на лестнице.

— Послушай, мы ведь совсем недавно вернулись…

— Прошла уже неделя! Фин, на сердце неспокойно. Что-то происходит, я же вижу. Вы шушукаетесь по углам, даже четырехлетний Монки знает что-то, чего я не знаю…

— Монки — это вот тот здоровяк, ему уже пять лет, как три года по четыре, а тот, о ком ты говоришь, — Салем, и он знает только то, что нельзя поднимать с пола ложку и запихивать её в рот до того, как Инга её помоет.

— Это всё неважно, объясни, что мы здесь делаем!

— Узнаешь. Сегодня и узнаешь, — Фин снял преграждавшую ему проход руку Литы с перил и сошел на несколько ступеней вниз. — Не торопись.

Вечер наступил и прошел. Вздохом проводив последний луч закатного солнца, Лита мысленно выругала Фина такими словами, которые ни за что не решилась бы произнести вслух, тем более, глядя кому-то в лицо, и решила отправляться спать. Однако Инга вытащила ее из комнаты до того, как девушка успела взяться за щеколду.

— Чего это ты, сестричка, спать решила до того, как у нас начнется семейный совет?

— Семейный совет? — Лита спускалась по лестнице вслед за рыжей «сестричкой».

— Конечно, мы же проводим его каждый месяц… — Инга смотрела на девушку, как на слабую головой.

— А-а-а…

В столовой собрались все, кроме самых маленьких детей. Те были предусмотрительно накормлены ужином, уложены по постелям и видели уже третий сон. Взрослые же потушили свечи, чертыхаясь, натыкаясь друг на друга в темноте, расселись по лавкам и умолкли. Лита моргала в темноте, стараясь привыкнуть к мраку. Когда полностью восстановилась тишина, Фин заговорил:

— Как все вы знаете, магистрат был учрежден много веков назад для управления этими землями. Семь магистров защищали Законы, данные звездами, предсказывали пути для каждого из жителей, заслужив Ста тридцатью благими делами полное доверие населения. Одним из таких благих дел было учреждение монашеского ордена, который должен был помогать убогим, не способным позаботиться о себе самостоятельно. Все мы знаем, что сейчас монашки стали лишь шпионами и карателями именем магистров. Кое-кто из нас даже побывал в юдоли Грусти, — Инга, сидящая рядом с Литой, напряженно вздохнула. — Все вы знаете это, потому наша семья и сплотилась вместе. Однако сейчас еще более тревожные вести принес я вам. Как глашатай я прошел восточные земли от одного предела к другому — и теперь лишь Лита, наша любимая сестра, откликнулась на мой призыв, прежде такого не бывало. Всегда находились смельчаки… Люди испуганы. Вчера я доставлял письмо из магистрата к Старшей монахине. Магистры выпустили Ворона…

Ни слова не было произнесено собравшимися, ни вздоха, но Лита почувствовала, как по спине пробежал холодок, какой звонкой стала повисшая тишина. Фин продолжал.

— Ворон уже облетел восточные провинции. И, как сообщает монашкам брат Гарольд, магистры желают направить его крыло на земли запада и юга, где наши немногочисленные родственники так же готовятся к торжеству.

— Нужно действовать! — здоровяк Монки подал голос впервые за несколько дней. Как поняла Лита, он вообще редко утруждал свой язык движением.

— Именно поэтому мы сейчас здесь и собрались, — Фин прервал Монки, готового, казалось, прямо сейчас сорваться с места в карьер, — именно поэтому… Чаша несправедливости переполнена. Уже много лет я вижу, как меняется власть магистрата. Мне стоило немалых трудов стать столь близким к власть имущим, чтобы получить возможность узнавать новости из первых уст. Осталось в живых лишь трое магистров, — удивленные выдохи сопроводили это известие. — Да, разумеется, это не разглашается. Только вовсе не потому, что тайно ведется поиск новых братьев, а потому что смерти предыдущих выгодны Верховному магистру. Не удивлюсь, если они случайными вовсе и не были. Магистрат умирает, чтобы оставить власть лишь одному человеку.

— Убить его! Да! Прокрасться и убить!

— Тише, друзья мои, тише. Не забывайте, что торжество уже почти готово на местах, но чтобы избавить народ от тирана, мы должны позаботиться о Вороне.

— И ты нашел способ? — Лита поднялась со стула.

— Мой брат нашел, — улыбки Фина не было видно, но девушка чувствовала её по голосу. Конечно, загадочный брат, к которому они, по идее, и направлялись, когда шли в этот город! Никто из «семьи» не был представлен ей как брат Фина, должно быть, он действует где-то еще, тайно, потому и не может вернуться домой.

— А он справиться? — Инга недоверчиво качала головой.

— Вне сомнений, — Фин зажег свечу, за ней еще одну, и еще. — Поэтому сейчас я предлагаю всем отправляться спать, завершив наш совет тем, что все мы согласны на покупку еще нескольких мешков картошки, а вот лук может и подождать — не сезон еще.

Семья поднималась со своих мест, без каких-либо вопросов расходясь по комнатам. Лита осталась на месте:

— Я увижу твоего брата?

— Ты уже его видела, — Фин прошел к дверям, не глядя на девушку. — Доброй ночи. Инга, позаботься о том, чтобы всё прошло, как нужно, если я не вернусь к утру. Мне пора.

— Возвращайся, — Инга проводила Фина взглядом и принялась расставлять стулья по местам. Лита осталась, чтобы помочь «сестре». — Теперь ты понимаешь, чего мы ждем?

— Да, — Лита сглотнула. Она слышала о Вороне только как о легенде, устрашающей, но всего лишь сказке. Оказывается, сказка эта существует на самом деле — и уничтожает тех, кто отказался в неё верить. — Но этот брат… брат Фина… он, что, так силен?

— Фин говорит, что он умён, а большего не нужно.

— То есть, ты сама его не видела? — Лита была убеждена доселе, что Инга едва ли не единственная, кто понимает всё и всё знает.

— Нет, не видела. Тебе повезло, — рыжая пожала плечами.

— Но я не видела… Не видела.

— Тогда почему он так сказал? Хм, — Инга посмотрела в окно, прежде чем вновь захлопнуть ставни. — Ему виднее, Фину, он всё видит лучше, чем мы.

— Почему? Он вообще мальчишка!

— Мальчишка? Может быть, выглядит так. Однажды я спросила, сколько ему лет, но он ответил, что забыл. Я знаю его уже лет пять, но он не взрослеет будто. В день, когда мы познакомились, он выглядел точно так же, как и сейчас…

Лита помолчала какое-то время, глядя, как Инга усаживается на низкий стульчик рядом с прялкой.

— Ты была в юдоли Грусти, да?

— Была… — Инга лишь на секунду оторвалась от прядения, взглядом указывая Лите на не смотанные еще в клубки нити. Девушка принялась за работу. — Когда моих родителей убили, я отомстила обидчикам, выследила их в одном кабаке, подала вино — и попалась. Монашки не злы. Они молчат. В тени стен юдоли укрываются страхи. Только монашки могут быть к ним равнодушны. Наверное, у них нет сердец…

Лита боялась даже вздохнуть. Она не ожидала ответа на свой вопрос, поэтому рассказ Инги показался еще более страшным.

— Иногда мне казалось, что я сломаю пальцы, пытаясь вырвать из себя пауков сомнений и ужаса, которые поселились во мне там. Меня кормили, но держали в крохотной комнате… Потолок был таким низким, что можно было передвигаться только на корточках, да и двигаться было некуда. Стена, стена, стена… — Инга помолчала. — И вой по ночам. Вой тишины. Это Ворон радовался своему ужину. И я хотела тогда стать его ужином… Чтобы еще хоть раз вдохнуть свежего воздуха, пусть и в дороге к смерти.

— Ты выбралась…

— Нас выкупают. Иногда. Красивых. В весёлые дома, знаешь.

— И тебя?..

— Так я встретилась с Фином.

Инга замолчала. Лита вгляделась в её лицо. В тусклом свете свечей яснее, чем при ярком солнце, стали видны впалые щеки и темные глаза, в которых плескалась боль. Девушки больше не разговаривали, работая в тишине.

— Брат Гарольд, отправлено письмо? — верховный магистр остановился в дверях библиотеки. Он не любил это место, укутанное пылью. Все необходимые книги ему доставляли прямо в кабинет, а вот брат Гарольд, похоже, любил повозиться с древними фолиантами. Бедный брат Гарольд, он никак не мог знать, что его увлеченность книгами приведет к болезни. Еще несколько дней и сляжет пятый магистр. Потом нужно не забыть смести остатки семян спорыньи с корешков.

— Отправлено, брат, отправлено. Монашки благословляют Ворона. Сегодня я получил ответ, — брат Гарольд уже несколько дней чувствовал предательскую слабость, не мог ничего есть, а многочисленные язвочки, появившиеся неизвестно почему, причиняли страшные муки. — Кажется, я дотронулся до одной из запретных книг, брат, мне плохо. Не возьмешь ли на себя мои обязанности, пока я не поправлюсь? Все же самое важное — поиск новых братьев — моя задача…

— Конечно, брат, конечно, тебе нужно было поменьше времени проводить за книгами, — сочувственно вздохнул Верховный магистр, — ведь твоя очаровательная супруга, наверное, истосковалась по тебе…

— Как и твоя дочь, — брат-библиотекарь понимающе улыбнулся. — Мы всегда в делах, а бедняжкам нужно внимание.

— Отправляйся к ней, брат, я позабочусь о книгах.

Тепло попрощавшись с умирающим, Верховный магистр кликнул слугу-старика, приказав тому разобраться с уборкой в библиотеке: не хватало еще самому надышаться гадостью, а то и прикоснуться к ней. Осталось совсем мало времени. Еще чуть-чуть. И один единственный шаг до полной победы. Брат Сид.

Глава четвертая

Фин быстрым шагом шел по улице. Он опаздывал. Еще несколько кварталов, поворот направо, вход. Кивнуть охранникам, которые склонили головы в низком почтительном поклоне. Фин тенью скользнул в ворота дворца. Ночные гуляки увидели лишь глашатая, возвращающегося с задания, стража же помянула волю звезд, милостью которой был послан в этотмир брат Сид.

— Тебя невозможно найти во дворце, брат, где ты постоянно пропадаешь? — Верховный вышел встречать брата Сида. — Мне, между прочим, нужна твоя помощь в делах, а Иритая постоянно взывает к звездам, прося своего любимого скорее вернуться к ней.

— Твоя дочь, брат Адан, прекраснейшая из всех женщин, я тороплюсь к ней сейчас, — брат Сид коротко поклонился и собрался было пройти в свои покои, но Верховный преградил путь в левое крыло.

— Послушай, брат Сид, зачем ты так много времени проводишь вне стен дворца? Ведь с тобой говорят сами звезды, к чему это общение с народом?

— Я провожу волю звезд в жизнь. Таково мое скромное предназначение, брат, — Сид не улыбался. Суровый взгляд зеленых глаз был устремлен в сторону от лукавого прищура Верховного магистра.

— Ты должен понять, что мы повелеваем, а не учим…

— Повелевают лишь звезды, — Сид качал головой. Только рядом с ним Адан чувствовал себя никчемным мальчишкой, хоть и был старше на много лет. — А нам стоит смириться и нести их свет тем, кто лишен его.

— Ты снова говоришь о Вороне… Как ты не поймешь, брат, что Ворон помогает нам нести свет.

— Сея тьму и мрак?

— Звезды не видны при свете солнца.

— Для всхода пшеницы солнце нужно так же, как и звезды, а пшеница народу нужнее звезд.

Сид обошел Адана и, не оборачиваясь, направился в свои покои. Верховный магистр скрипнул зубами.

Сид обмахивался краем плаща. В Эртее было холодно. Этот же эфир встретил братьев теплом, которого они еще не знали. До сих пор ни Сид, ни Фин не привыкли к жару местного лета. Зимой было проще дышать, зима напоминала о холоде родного Саосского эфира и о заключении, из которого удалось вырваться. Одно тело и две души. Иначе бы не справились с переходом.

Давным-давно они украли из отцовской библиотеки книгу, которая повествовала о создании эфиров и полотне, в котором едва не утонул Праотец. Полотно связывало эфиры воедино, заливая Пустоту, Должную Быть Заполненной. Праотец волей своей воссоздал из первозданного мрака эфиры, расположив их так, чтобы ни один из них не соприкасался с другим. Лишь Эртея стала исключением. Стены, выстроившиеся из энергий нахлёста, стали надежнейшей защитой от тех, кто спорил с Праотцом о том, каким должно быть существо эфиров. Его братья, Арифилон и Свальх, были первыми заключенными. Свальх не вынес тягот заключения, растворившись в бесчувственном ветре, Арифилон же упрямо выстоял, став оплотом тюрьмы словно бы в насмешку над самим собой. Праотец же, носивший тогда Имя, Стершееся в Вечности, единолично выстроил эфиры так, как счел нужным, но однажды длинные его волосы запутались в полотне при переходе из одного эфира в другой, и только глубочайшая сила позволила ему выскользнуть. Книга безмолствовала о существе этой силы, но близнецы так заинтересовались, что перечитали сотни легенд — и кое-что нашли. Первоначальное. Вот что важно полотну. Оно отпустит само, если Первоначальное твое достаточно сильно. Знание это братья сделали своей тайной и не пожалели, сливая свои тела и сути, чтобы увеличить силу, чтобы разрослось то самое, способное спасти их из тюрьмы Первоначальное. Они еще не понимали до конца того, что сделало их способными не затеряться в полотне, не понимали, как действует та сила, что спаяла их в одном теле, но вырвались… и оказались в эфире, который видели лишь на картах отца.

Проникающие способности одного и пропускающий дар другого позволили им обрести необходимую плотность для перехода, но оказалось, что в этом эфире разъединиться близнецам никак не возможно. Сид вздохнул, выстраивая в голове схему дальнейшего движения, Фин рассмеялся, забавляясь тем, что у них получилось.

— Я не вижу ничего смешного, брат.

— А я считаю, что мы ловко обставили всех, кто будет искать нас обоих.

— В этом, несомненно, есть свои плюсы, однако стоит подумать о том, что мы будем делать дальше.

— Ты излишне серьезен дружище. Интересно, здесь бывает снег?

— Хочешь полетать? — Сид давно смирился с безалаберностью брата. Пожалуй, она была идеальным дополнением к его серьезности и вдумчивости. Однако Сид знал и другую сторону натуры близнеца — за видимой легкостью скрывалось спокойствие, глубокое, исходящее из самой сути Фина умиротворение, которого так не хватало Сиду, вечно ищущему ответы.

— Ну один разик, разве что. Легонечко, чтобы не засекли. Кажется, здесь что-то подобное называется магией и наличествует, поэтому вряд ли уловят, — Фин смеялся, когда их тело взмыло вверх и зависло, позволяя осмотреться. Но вышло так, что осматривались не только близнецы. И полет человеческого тела не остался незамеченным — магистрат искал нового брата, Близкого звездам, по легенде способного взмывать ввысь, чтобы говорить с ночными светилами.

Близнецы были изрядно удивлены, когда целое посольство выстроилось у их шалаша следующим утром: приношения, кланяющиеся люди, карты неба. Сид, изучавший культуры эфиров, быстро разобрался в чем дело, начав отказываться, Фин же резко стал серьезным, внимательно выслушал послов сквозь невнятное «нет-нет, вы всё неправильно поняли, люди», произносимое братом, и запросто упрятал сознание близнеца, согласившись участвовать в обряде.

Семь лет прошло с тех пор, как Сид едва не спалил глаза брата, узнав, как всё обернулось, и логически выстроив картину того, во что всё это выльется. Сейчас он был одним из магистров, а Фин — глашатаем, глазами и ушами своего брата, временно уступавшего ему место в теле. Сид видел власть изнутри, Фин проникался народным духом, Сид умиротворял братьев-магистров, Фин искал тех, кто согласится с несправедливостью такого устройства страны. Сид видел Ворона, Фин только слышал о нем. Сид был женат, Фин не притрагивался к женщинам. Сид плел нити, связывающие его с Верховным магистром, Фин подрывал власть магистрата извне.

— Ты вернулся, наконец, — Иритая смотрела в зеркало. На мгновение Сид увидел своего близнеца в отражении. — Я ждала долго.

— Прости, — заключив жену в объятия, магистр шикнул на зеркало, — но я вновь ненадолго.

— Отец говорит о том, что нам стоит больше времени проводить вместе, — Иритая капризно надула губки. Сид вздохнул и, на ходу стаскивая одежду, отправился в ванную. Ему совсем не хотелось сейчас слушать маленькую принцессу магистрата. Эта дочь стоит десяти своих отцов. В конечном счете, Иритая была нужна Сиду только для удовлетворения определенного рода потребностей, с чем отлично справлялась, а Сид был нужен Иритае, чтобы отец не приходил больше к ней в спальню по ночам. Оба были довольны. Капризы были показными. Как и интерес друг к другу. Сид никогда бы не вспомнил о жене, если бы расстался с ней однажды, она так же просто оставила бы его, если бы её сердцу, в наличии которого Сид сомневался, удалось встретить кого-то более привлекательного.

Сид опустился в воду. Холодная. Приятная. Есть еще немного времени до того, как потушат все фонари, а чтецы разойдутся по кабинетам для работы со звездами. Уснет Иритая. Он, быть может, поцелует её и покинет левое крыло, поднявшись на Главную башню. Верховный магистр будет рядом с умирающим братом Гарольдом. Магистр любит смотреть, как уходят из жизни те, кого он сам отправил на Млечный путь. Сид не улыбался, улыбался в предвкушении Фин.

Черное одеяние скрывало его движения. Верно, голос магистра доносился из спальни Гарольда. Да простятся ему грехи его, растраченные в полотне. Сид с удовольствием запихнул бы этих двоих в Эртею на веки вечные, но это было бы слишком опасно и для них с Фином, и для этого эфира, и для маленькой девочки Литы, которая сама не понимает, с кем связалась.

— Да ладно, это не она с нами связалась, а мы с ней.

— Ты с ней, если быть точным. Однако она нам очень пригодится.

— Что ты задумал?

— Надеюсь то, что воплотится в жизнь.

Фин озадачился, похоже, и замолчал, Сид поднимался по лестнице. Ему вовсе не обязательно красться, в этой части здания никого обычно не бывало. Только когда Ворон улетал, здесь появлялись служители, сейчас же вой его беззвучного призыва слышен был очень четко. Несколько дверей. Все заперты Сидом изнутри. Ключи оставались в замке. Заклинание. Ворон не должен вырваться раньше срока.

Он сидел в углу клетки. Сжавшийся в черный комок. Человек. Сид вздохнул и подошел к прутьям.

— Ты вдруг захотел поговорить?

— Почувствовал, что это ты, а не безмозглый тюфяк, с тобой хорошо говорить, — хриплый голос из кучи тряпья и перьев приветствовал магистра.

— Последние наши беседы не казались мне приятными, — Сид поморщился.

— Ты говорил то, что неприятно слышать, — Ворон метнулся к заговоренным прутьям, дуновением ветра принесло запах тлена. Сид столкнулся со взглядом черных непроницаемых глаз. — Кому хочется слушать о своей смерти?

— Я должен убить тебя.

— Ты уже говорил, а я предлагал тебе другой вариант. Отпусти меня, магистр, я буду вечным твоим должником.

— Тебя вызвали из небытия, Ворон, туда ты и должен вернуться.

— Отпусти, — демон протянул к Сиду костлявую руку. Длинные черные ногти скрипнули по прутьям, оставляя царапины на серебре.

— За тобой идет смерть, демон, нужно прервать её путь, — магистр открывал дверь клетки. Ворон не ринулся на него, не попытался прорваться к проходу, но замер, глядя прямо в зеленые глаза.

— Отпусти меня.

— Однажды… — Сид вонзил в шею Ворона кинжал, — однажды я отпущу тебя.

Перья взмыли к потолку спиралью, вопль был человеческим, жутким, вырванным из самых недр боли. Заговоренный клинок рвал на клочки демона, который стал человеком перед самым концом.

Фин вернулся засветло. Как всегда, его лицо светилось улыбкой, но, несмотря на это, он выглядел уставшим, под глазами залегли тени. Инга торопливо принялась готовить ранний завтрак. Фин не отказывался, только молча улыбался Лите до тех пор, пока она окончательно не смутилась таким вниманием.

— Твоему брату удалось… задуманное?

Фин кивнул.

— Он остался жив?

Фин не ответил. Только отхлебнул крепкого чая из глиняной кружки и прикрыл глаза. Сиду было больно. Ему приходилось и ранее убивать, но сейчас всё было сложнее. Эти обеспокоенные женщины не имеют понятия, насколько же всё сложно, но говорить об этом не хотелось, потому что сердце близнеца разрывалось. Он уничтожил Ворона, но не освободил душу из оков зла, не отпустил демона, прежде чем убить, иначе не смог бы убить. Но оттого не делалось брату легче. И Фин, как никто, понимал это… И ведь это только начало, вовсе не конец. Сейчас финал, даже такой, означал лишь новое начало. Как и всегда. Фин сделал новый глоток и открыл глаза. Лита смотрела на него в упор.

— Не жди от него ответов, сестричка, — Инга приобняла девушку, разворачивая к двери. — Он никогда их не дает. Покойного утра, Фин. Мы отправляемся спать.

Фин кивнул, провожая девушек улыбкой. Когда он услышал, что двери в их комнаты закрылись, выдохнул. Губы его подрагивали, а из глаз, таких пронзительно зеленых сейчас, катились слезы.

— Каждое живое существо, мальчики, обладает сутью. В некоторых эфирах её так же называют душой. Эта душа наполняется в течение жизни опытом, который бывает как дурным, так и верным. Вся жизнь наша — борьба за то, что же заполнит нашу суть скорее: зло или добро. В чем же сложность, спросите вы, и я отвечу. Главная проблема в том, как отделить добро от зла, а зло от добра. Не бывает ни черного, ни белого, есть только смешение их, цвет полотна. Нужно ли отделять одно от другого, спросите вы, и я отвечу. Сам мир подскажет вам. Идя по пути добра, пройдите его до конца, даже привнося в мир зло. Конец одного пути есть начало другого. И только вам решать, какой длины будет ваш путь добра, насколько протяжен будет ваш путь зла, и знайте, ставя точку, вы лишь дарите новую заглавную букву. Однако помните, лишая другую суть конца, позвольте ей обрести новое начало — это и есть путь цвета полотна. Цвет вашего пути.

— Я ничегошеньки не понял, учитель! — Фин, как всегда, подскакивает со стула, задорно улыбаясь. Сид дергает близнеца за руку, усаживая на место.

— Неудивительно, мальчик, неудивительно, ты ведь все свои силы тратишь на растягивание мышц лица. Сид, может быть, ты объяснишь брату?

Сид гордо задирает нос, кланяется учителю и уверенно произносит:

— Дело не в том, какой путь ты выбрал, а каким стал его финал, потому что он — залог для начала нового пути. Нет ни добра, ни зла, есть лишь итог, который всегда можно изменить новым витком жизни. Лишая создание жизни, помни не то, какой была его жизнь, а каким станет её продолжение.

Фин задумчиво складывает из бумаги журавлика. Он видел этих странных птиц на карте одного из эфиров. Красивые. У них тоже есть путь. С юга на север, с севера на юг. И они не задумываются о том, каким станет конец. А он, Фин, должен помнить об этом, потому что однажды ему будут подвластны все пути. Каждого журавля, каждого эфира, каждой сути.

Глава пятая

Лита так и не смогла уснуть. Она мучилась вопросами, ворочаясь в жаркой постели. Когда бездействие и тщетные попытки провалиться в сон ей надоели, девушка встала, стараясь не скрипеть половицами, спустилась вниз и увидела спящего Фина. Парень не потрудился устроиться хотя бы на лавке, уснув прямо за столом, опустив голову на руки. Лита осторожно опустилась на стул. Наконец можно было разглядеть глашатая. Как-то так получалось, что он постоянно двигался, гримасничал, отворачивался, отвечая на вопросы других — лицо его не отпечатывалось в памяти, сохранялось лишь тепло его улыбки. Странно, но даже спустя несколько недель, проведенных вместе, Лита вряд ли смогла бы его описать. Теперь она рассматривала его внимательно, словно опасаясь, что стоит ей отойти, память снова сыграет с ней злую шутку.

Темные длинные волосы Фина были увязаны кожаным ремешком в небрежный хвост. Некоторые пряди выбились, упав на лицо. Тонкие брови и длинные ресницы. Правильной формы нос. Искусанные губы. Такой серьезный. Лита моргнула, поймав себя на этой мысли. Так редко удавалось видеть Фина серьезным. Да ведь он красавец… Девушка едва не подскочила. Как раньше не заметила, не оценила? Спроси у нее кто-нибудь, она сказала бы, что не встречала человека неприметнее, чем Фин, но сейчас… Лита подперла щеку ладонью и на мгновение прикрыла глаза.

Когда она проснулась, первым, что увидела, стали голубые глаза Фина. Смеющиеся.

— Подсматривала за мной?

— Вовсе нет!

Девушка резко встала со стула и, всё еще стараясь проморгаться со сна, принялась за приготовление завтрака, как если бы лишь за секунду до этого присела отдохнуть. Беда лишь в том, что Лита не знала, как долго спала, как долго её рассматривал Фин. Судя по звукам наверху, дом медленно просыпался. Около семи утра. Значит, спала она всё же не так долго.

— Знаешь, когда мы с братом были совсем маленькими, мы изобрели игру… Наверное, в неё играют все близнецы. Называется «зеркало», — Фин помолчал, девушка обернулась, замерев с тарелками в руках. Так вот, что он имел в виду, говоря, что она уже видела его брата! Близнецы. Ну надо же. Глашатай улыбнулся, наблюдая за реакцией девушки. — Мы смотрели друг на друга и повторяли движения и мимику. Иногда у нас получалось очень слажено.

Лита улыбнулась, представив мальчишек, забавляющихся подобным. Раньше ей как-то не доводилось видеть близнецов, и она попыталась представить, каков же он, загадочный брат Фина. «Насколько же они похожи?» — спрашивала себя девушка. Фин потер мочку уха, тут же отвечая на незаданный вопрос:

— Мы разные. Кое-кто считает, что близнецов даже родители отличить не могут. Нас же никогда не путали. Даже когда не видели глаз. Сид совсем другой.

— А какой? — Лита присела на крайчик стула, не выпуская тарелок из рук.

— Как-то раз я отправился на охоту. Мы с братом иногда ссорились, и тогда я уходил подальше, чтобы набраться терпения для извинений. Я всегда начинал ссору и точно знал, что первым и должен буду извиниться. Кажется, мне было лет восемь, — улыбка вновь тронула губы глашатая, — и я ненавидел извиняться. Так вот, я забрался так далеко в лесную глушь, что не смог найти дорогу обратно. Всё-таки я был совсем мальчишкой, а грозное слово «охота» подразумевало всего лишь погоню за воробьями. Я долго бродил по тропинкам и окончательно потерялся. Близился вечер. Я так расстроился тем, что оказался никчемным следопытом, поругался с братом, опоздал на ужин, что едва не расплакался. И тут вижу, что прямо мне навстречу сквозь валежник пробирается Сид. Мы вернулись домой, а когда отец решил наказать нас, брат сказал, что это он виноват и в ссоре, и в том, что я убежал. Сида за глупость — как это назвал отец — лишили игр на неделю. Меня тоже наказали… Но когда я спросил у брата, зачем он сделал так, чтобы наказали нас обоих, хотя он мог бы выйти сухим из воды, он ответил: «Я встретил в одной книжке новое слово. «Всегда». Решил проверить, что оно значит не только в теории. Теперь я всегда буду рядом с тобой». С тех пор мы не ссорились.

Фин забрал у Литы тарелки, расставляя их на столе. Девушка поднялась, чтобы снять с плиты закипевший чайник. Кто-то уже спускался по лестнице.

Иритаю разбудил шум переполоха. Кто-то за дверью лязгал оружием, где-то рухнул поднос, сержанты раздавали отрывистые команды. Дочь Верховного магистра лениво потянулась за халатом, так же лениво отметив про себя, что супруга рядом нет. Должно быть, опять какой-то мятеж в провинциях, который Сид успокаивает. Только почему во дворце так шумно? Она не успела потянуть за шнурок, чтобы позвать служанку, — в комнату влетел отец. Иритая вздохнула, поднялась ему навстречу и подобающе улыбнулась.

— Что ты улыбаешься, дура?! — Адан был взбешен. Иритая улыбнулась шире. — Где твой муж?

— Я не знаю. Должно быть, ушел ранним утром, — девушка прошла к зеркалу, у которого обычно проводила большую часть дня, и принялась расчесывать светлые кудрявые волосы. Безразличие сквозило даже в изгибе её бровей. Адан рассматривал отражение дочери.

— Куда ушел?

— Отец, откуда я знаю? Он никогда не ставит меня в известность. Может быть, ты объяснишь, что произошло?

— Что произошло? Что произошло?! — Верховный магистр то и дело срывался на крик. — В то время как мои братья один за другим уходят в Млечный путь, у нас во дворце завелся изменник! В такое сложное время, когда всё висит на волоске!

Иритая поморщилась:

— Отец, ведь ты не ярмарочной площади, не надо таких речей.

— Грусть! Грусть тебя возьми! Ты, что, не понимаешь?

— Совершенно, — Иритая ни на мгновение не прерывала движений позолоченного гребня.

— Кто-то прокрался во дворец ночью и убил Ворона!

— Его можно убить? — девушка отложила расческу, потянувшись к одному из хрустальных флакончиков. Отец перехватил её руку, силой разворачивая дочь к себе. Давно Иритая не видела в нем столько неприкрытой ярости.

— Оказалось, что можно! Я полагал, что это могу сделать только я, я, тот, кто вызвал его. Теперь же от него осталась кучка обугленных перьев! И вернуть его вновь я не смогу! Мне нужен твой муж! Где его искать? Оставил нас в такое время!

Адан резко отпустил руку дочери, она потерла запястье, втайне радуясь проигрышу отца. Иначе происходящее Иритая не оценивала, но сейчас лучше всё же помалкивать, а то отец вовсе рассвирепеет. Верховный магистр же, оглядев все углы покоев, словно Сид мог прятаться здесь, гневно зыркнул на дочь и вышел, громыхнув дверью.

— Не утруждайся прощаться, отец, мы еще увидимся, — промурлыкала Иритая, вновь поворачиваясь к зеркалу. Она нимало не сомневалась в том, кто расправился с демоном. Сид столько раз пытался убедить братьев в необходимости отправить демона в небытие, а не использовать его, как знак устрашения, что провести взаимосвязь совсем не трудно. Да, её муж упёртый. Упрямее отца. Сильнее. Иритая гордо смотрела на себя в зеркало. Он прекрасен. Сид. Но глуп. Зачем было убивать птичку, если можно было воспользоваться ею, уничтожить ненавистного Верховного магистра и спокойно жить? Будь на месте Сида она, так бы и поступила. Он её опередил. Жаль, жаль… Неужели отец так ослеплен, что не замечает очевидного? Но… тем лучше, теперь, уж конечно, всего один шаг остался Сиду, чтобы стать Верховным магистром, а она, Иритая, станет владычицей этих земель. Самой красивой. Самой коварной. Самой величественной.

Она нисколько не сомневалась в причинах бездействия супруга. Ведь уже несколько месяцев, как она сообщила ему о том, что отец уничтожает магистров одного за другим. Иритая понимала, что придет черед и Сида, отец отложил это убийство только потому, что Говорящий со звездами был мужем дочери; потому она сочла необходимым раскрыть карты отца. Сид долго сидел молча, Иритая примеряла новые серьги.

— Ты уверена, что это его рук дело?

— А разве ты не заметил?

— Заметил, — Сид потер мочку уха, перевел взгляд на дверь, затем на жену. — Полагаешь, я должен вмешаться?

Иритая ненавидела чувствовать насмешку в его голосе. Всякий раз, когда он спрашивал её мнения, он над ней издевался. Порой Иритая думала, что лучше бы он с ней вовсе не разговаривал, потому что любой разговор завершался одним и тем же — дочь магистра была облита изящно завуалированным презрением. Как Сиду это удавалось, непонятно. На сей раз, во избежание, Иритая решила промолчать, но муж смотрел на нее так выжидающе.

— Что ты так смотришь, он ведь убьет тебя…

— Меня? Скорее уж тебя, — Сид хмыкнул и поднялся. — Я что-нибудь придумаю.

В тот день он исчез надолго, кажется, его не было несколько недель. И сейчас он тоже пропал. И, наверняка, вернется нескоро. Чтож, она посмотрит, с чем он вернется.

Верховный магистр был взбешен. Его раздражали даже плакальщицы с заупокойной службой по ушедшему брату Гарольду. Обычно ему доставляло удовольствие слушать эти песни, но не сегодня. Как назло, именно сегодня пришли известия о том, что не все отряды недовольных были уничтожены Вороном, далеко не все бунтовщики. Часть их укрывалась по близлежайшим деревням, часть уже проникла в город. Их было немного, как говорили доносчики, но они были. Конечно, подавляющая часть населения еще страшилась магистрата, но волнения и опасные настроения расползались, плодились и множились. Адан ходил из стороны в сторону, отмеряя кабинет шагами. Слуга замер в дверях, не решаясь вмешиваться в злобные мысли господина.

— Ты нашел его?

— Господин, стражники уверяют, что брат Сид вышел через южные ворота дворца около четырех часов ночи. Они не решились идти за ним, но обратили внимание, что он взял восточное направление. Стало быть, искать его нужно либо в Молельном доме, либо в квартале Нищих.

— Надо думать, что после всех совершенных изменником Сидом грехов, ему есть что замаливать, но лучше пока спрятаться, — Верховный магистр растянул губы в хищной усмешке. — Вели трубить на каждом углу об измене в магистрате. Брат Сид, Говорящий когда-то со звездами, убил братьев и истребил надежду на скорое разрешение конфликтов в государстве. Брат Адан, Верховный магистр, чудом уцелел и, израненный, надеется на поддержку граждан в деле поимки изменника, который должен быть наказан согласно воле звезд. Верховный магистр ввиду чрезвычайного положения до времени нахождения новых братьев берет всю полноту власти в свои руки. Жена изменника Сида будет заключена в юдоль Грусти, как соратница мужа.

— Но господин…

— Что?! — рявкнул магистр.

— Ваша дочь…

— Ничего, ей не повредит. Как только Сид услышит о ней, тут же ринется освобождать. А если нет, то умучается угрызениями совести, а если нет, то поделом им обоим. Как только отправишь глашатаев, направляйся в левое крыло и забери её.

— Господин — умнейший в мире человек, — шипя змеёй, слуга удалился, оставив господина Верховного магистра наслаждаться минутами торжества. Еще не свершившегося, но уже скорого.

Монки ворвался в дом, стараясь отдышаться, что при его громадной массе давалось с большим трудом. Те, кто не разошелся по работным домам или улицам с новостями о последних решениях «семьи», сгрудились вокруг здоровяка, наперебой заставляя его говорить. Выдохнув еще десяток раз, Монки рассказал о том, что брат Сид объявлен изменником, что супругу его увели монашки, кое-кто даже видел, как за её голубой накидкой захлопнулись ворота монастыря, что вся власть перешла в руки Верховного магистра. С каждым известием собравшиеся роптали всё громче.

— Фин, твой брат надежно спрятан? — Лита встревожено смотрела на глашатая.

— Да, более чем. Там, где он сейчас, его никто не будет искать, — Фин продолжал сохранять общую мрачность, которая поселилась в нем с утра.

— Это хорошо, — Лита раздала пару подзатыльников, мешающимся под ногам детям. — А вот его жену жалко… Красивая она, наверное…

— Наверное, — Фин безразлично пожал плечами, сосредоточенно выстругивая прут.

— Была красивая, — Инга вытолкала мужчин на улицы выяснять, правда ли всё то, что они только что услышали, и есть ли новые вести. — Проведшие хоть немного времени в юдоли Грусти вряд ли однажды смогут вернуть себе капли утраченной красоты. А она просачивается сквозь каменные стены так быстро, не удержишь.

Лита вздохнула:

— Но что же теперь, Фин? Как мы будем действовать? Спасать твоего брата? Его жену? А как же большой план?

— Успокойся, — глашатай привычно улыбнулся, но глаза остались серьезными. — С моим братом уж точно всё будет в порядке, Иритая справится и без нашей помощи, тем более, что о подобной невестке мечтать нашей семье не стоит, а вот план пора начинать воплощать.

Лита почувствовала, что завтрак очень уж просится наружу, но подавила тошноту. Волнение как-то быстро охватило её. Все люди, с которыми она жила несколько недель, так радели за общее дело, что их духом бунтарства, тяжелым и стойким, девушка пропиталась насквозь. И сейчас, когда действо должно вот-вот начаться, Лита не могла чувствовать себя спокойно. Руки подрагивали, а колени подгибались.

Сид не запомнил, в какой именно момент начал понимать, что в этой стране ему спокойно жить не удастся. На первый взгляд всё было просто. Магистрат управлял по преимуществу неотесанным сельским населением и горожанами, укрытыми за крепостными стенами пяти городов. Страна не была развитой: ни технологии, ни демократии, считающейся в некоторых эфирах лучшим государственным устройством, ни развитого искусства. Тихие забитые крестьяне и ремесленники, почитающие культ мудрых звезд. Они с радостью переложили управление на плечи магистрата уже после Первой большой войны, когда же магистры выиграли Вторую, то население и вовсе успокоилось. Поначалу не беспокоили ни всё возрастающие налоги и подати, ни карательные экспедиции, ни охота на инакомыслящих, ведь сила магистрата была неоспорима, а значит, сама правда стояла на их стороне.

Однако чем глубже проникал Сид в Законы звезд, чем сильнее увлекался жизнью этого эфира, тем всё яснее становилась для него безрадостная картина тирании. Бороться с магистратом в одиночку? Нет. Он не бог, а потому не он должен изменять, не он должен и править, разве что помочь этим людям осознать, что же происходит на самом деле. Так появился глашатай Фин, а вслед за ним и «семья», опутывавшая страну нитями заговора, сначала тонкими и беспрерывно рвущимися, затем прочными, словно стальными, связывающими воедино тысячи недовольных, прозревших, готовых на всё ради справедливости.

Много месяцев ушло на то, чтобы создать условия для деятельности подпольщиков, годы для того, чтобы заронить семена сомнений на благодатную почву непрекращающихся поборов и гонений. «Семья» ширилась и обретала влияние. В тот момент, когда брат Сид вместе с глашатаем Фином были готовы объявить о начале действий, Верховный магистр поднялся в Главную башню с Запретной книгой в руках. Сид упустил время, когда можно было разгадать планы Адана по призыву Ворона, когда можно было отговорить остальных от этой затеи — он был слишком занят подготовкой плана, но когда впервые попал к серебряным звеньям клетки, понял, что любое восстание сейчас будет подавлено силой демонического разрушения. Ей нельзя противостоять, её даже нельзя объяснить этим людям: ни крестьянину, ни братьям, ни даже самому Верховному магистру, который попросту не знал, что творит и с кем связывает свою душу именем перевернутых звезд.

Сид несколько вечеров провел вместе с Вороном. Он не переубеждал демона — самой его сутью было разрушение, вывернуть её наизнанку не представлялось возможным, но магистр пытался выяснить, есть ли у демона слабые места, чего он боится, как заклясть его так, чтобы он больше не имел возможности вернуться ни в этот эфир, ни в какой-либо другой. Ворон рассказывал многое. Ему так давно не приходилось ни с кем разговаривать, что демон позабыл о бдительности. Сбрасывая обличье птицы, он становился похожим на человека, жалкого и нищего, но истории его впечатляли. Ворон помнил даже борьбу Праотца с похитителями эфиров, чем Сид был изрядно удивлен. Эта история, как ему казалось, принадлежала лишь Саосскому эфиру, но демон знал и её. Выуживая из речи Ворона намеки и недомолвки, Сиду удалось всё же выяснить, как справиться со злом, пришедшим в этот эфир, каким заклинанием пользоваться и как проводить ритуал… Что и было сделано. Однако оставалась задача куда более сложная. Борьба с Верховным магистром и его влиянием. Изначально Сид намеревался лишь подвигнуть народ к мятежу, отойдя затем в сторону, а то и вовсе покинув этот мир, но петля затягивалась всё туже — Адан был не так прост, вслед за арканом набрасывая аркан и не собираясь отпускать вожжей правления. Чем больше убеждался в этом Сид, тем быстрее росла в нем убежденность в необходимости убийства. Ничего не треснуло бы, не надломилось в мировоззрении Сида от убийства. Он давно уже перешел черту, за которой можно чураться этого действительно действенного средства борьбы. Однако близнецы знали, смерть Верховного магистра не была бы легкой, потому и сдерживал постоянно своих «родственников» глашатай, потому и не торопился занести кинжал брат Сид. Раз вызвавший демона по смерти отдается в его пасть на растерзание, путь сути прерывается вечной мукой. Мог ли решиться на это тот, кто знает, сколь важен финал?

Глава шестая

Известия ползли по столице, обрастая всё новыми и новыми подробностями. Торговки знали, как именно брат Сид убил магистров, проститутки рассказывали, какими именно болезнями заражен Верховный магистр, купцы, торгующие монашкам свечи и зерно, разносили слух о том, что дочь брата Адана на второй день заключения в юдоли Грусти умерла в страшных мучениях, и якобы именно её крик все слышали в час захода звезд, стража роптала, слуги дворца шептали об ужасных злодеяниях магистрата. Горожане готовили ножи, топоры, а кое-кто и сабли. Население забрасывало глашатаев сырыми яйцами, в квартале Нищих в ход пошли и камни: мало кто верил, что брат Сид способен на убийство, ведь это он освободил побирушек от унизительного клеймления, он бился на Совете города за снижение податей, он выкупал девушек и детей из юдоли Грусти. Разве мог убивать такой человек? А если и убил, то, видать, за дело.

Люди постепенно стекались в город. Доносчики так и не заметили, как почти всю страну охватило волнение, как быстро самые бесстрашные съехались к городу, как почти опустели за несколько дней оба портовых города и бастионы юга и востока: столица полнилась и бурлила, подобно водовороту, готовому всё затянуть в свою ненасытную глотку. Служба оповещения была в недоумении. Прямо под носом её ищеек развернулось движение, о масштабах которого можно было только догадываться.

Утром Лита вышла из дому. Обычно в этот час площади уже голосили шумным многоцветьем вновь прибывших в город, ремесленники уже топили свои печи, а стражники совершали пятый обход, однако сегодня всё было иначе. Люди молча стягивались к дворцу магистрата; девушку затянуло движением, она не сопротивлялась, просто шла рядом с толстым столяром, у которого в мочке висело огромное золотое кольцо, и проституткой, пахнущей шафраном и потом. Спрашивать о происходящем, значило бы нарушить что-то. Что-то. Неизвестное. Пугающее. Волнующее. Наверняка, половина идущих не понимала этого Что-то, но двигалась волнами к центру города. Кто-то схватил её за руку и потащил прочь, в один из многочисленных переулков. Лита попробовала было высвободить руку, но хватка у мужчины была стальная, — и длинные волосы, увязанные кожаным ремешком в хвост. Фин! Лита едва не бежала вслед за уводящим её глашатаем.

— Куда мы? Ну ты чего, ведь там сейчас что-то начнется! — завернув в очередной арочный проход, они остановились. С улиц их ни за что бы не увидели, настолько был загроможден ящиками из-под вина этот тупичок. Пахло кислым пивом и отбросами. Одна из дверей, наверняка, была черным входом таверны.

— Потому мы и не там, — голос Фина звучал как-то странно. Он всё еще не поворачивался к девушке лицом, осматриваясь. — Не хватало еще, чтобы тебя растоптали, или повязали стражники. Давно мечтала в юдоли Грусти побывать?

Таких ноток в голосе глашатая Лита еще не слышала. Ей даже померещился сарказм, который Фину точно не присущ: он лишь иронизировал, беззлобно посмеивался прежде, а сейчас… Вдруг захотелось расплакаться, но она не успела — Фин резко обнял её за талию, поднял над землей и усадил на один из ящиков, чтобы её глаза оказались на одном уровне с его лицом. Сид ненавидел смотреть на кого бы то ни было сверху вниз, но иначе у него никогда не получалось. Лита ойкнула.

— Ты… ты…

— Тебя отправили за чем?

— Закончилась соль, в лавке через дорогу…

— И что делаешь здесь? «Через дорогу» в пяти кварталах отсюда.

— Просто мне стало интересно…

— Нужно было бы и мне поинтересоваться… Посмотреть, как быстро бы тебя вмяло в стену и переломало ребра, — Сид не повышал голоса, спокойно глядя в темные глаза Литы. Та же только моргала в попытках понять, ругает ли её сейчас один из магистров, спас ли её брат Фина, стоит ли обидеться на него за такое пренебрежительное отношение, и имеет ли она вообще право обижаться на Говорящего со звездами, убившего Ворона, загадочного близнеца глашатая. Девушка выбрала второй вариант.

— Спасибо.

— Не за что, — как отрезал и выбросил, Лита поморщилась: ну и характерец.

— Ты давно за мной идешь?

— От самого дома. Вашего дома, — Сид имел отвратительную — с точки зрения многих — привычку смотреть в глаза собеседнику, не моргая. Почти никто не был способен выдержать пристальный взгляд зеленых глаз. — Ты удивительно беззаботна. А меня трижды перепутали с братом. Удивительно. А еще и ты…

— Я только хотела…

— … За солью сходить, я слышал, — Сид принюхивался и, казалось, прислушивался. Слышны были только шаркающие шаги тысяч людей, в домах сохранялась тишина.

— Тебе тут не опасно разве?..

— Думаешь, их просто так тут так много? — магистр кивнул в проход. — Обеспечивают мне безопасное передвижение по городу, в такой толчее вряд ли кто-то меня заметит.

— Тебя сложно не заметить, — Лита всё еще сравнивала обоих близнецов: Сид казался выше, но только казался, наверное, из-за осанки, а волосы были такими же, даже убраны так же. Наверное, использует образ брата. И глаза… Пронзительные, зеленые-зеленые, как кленовые листья… Но Фин! — А если его схватят вместо тебя?!

— Если меня не схватили, то его тем более оставят в покое. За все семь лет нас ни разу не спутали, чему я рад, признаться. Разные круги, всё-таки…

— И долго мы тут? — Лита совсем стушевалась от повелительного тона. Сразу видно — магистр, из Фина бы такой не получился.

— Скоро уже пойдем. Сейчас спадет волна, а стража уйдет в оцепление дворца…

— Ты расскажешь мне, что происходит?

Люди замерли у резных ворот. Дышали друг другу в затылки. Напряженно ждали указаний. Сторонники Сида — своих проводников, защитники магистрата — городского главы, а тот мял носовой платок в кабинете Верховного магистра.

— И как это получилось? Я не приложу ума… Я совершенно не понимаю, господин, как так произошло. В каждой деревне, во всех городах были наши люди, а монашки внимательны…

— Успокойся, — Адан прервал поток слов, льющийся уже не одну минуту. Он терпеть не мог извинений, он терпеть не мог городского главу, он ненавидел сейчас всё вокруг. — Мы не сможем их удержать в любом случае. Даже если численный перевес на нашей стороне, даже если наполним комнаты юдоли Грусти до предела, всё равно рано или поздно это повторится.

— Разве нельзя будет снова?..

— Нельзя. Пока они просто бунтуют, а потом начнут подсылать изменников и убийц, как этот брат Сид…

— А вы уверены, что он…

— Уверен! — рыкнул Адан, но, увидев, как вжался в спинку кресла мэр, смягчил тон. — Уверен. И сейчас мы должны решить вопрос раз и навсегда.

— И как же мы его решим? — мэр дрожал от страха, сопричастности к великим событиям, нежданной близости к Верховному и ожидания награды.

Магистр улыбнулся и дал знак слуге. Его план был прост.

Кто первым швырнул камень в толпу горожан, никто так и не понял. Бойня развязалась тут же. Никто не думал об идеалах, далёких целях, плане, боролись за Сида, боролись за Адана, город против города, село против села, сосед против соседа. Сначала в ход шли лишь кулаки и ругательства, затем все ожесточеннее становилась схватка у дворца. Долгая тишина разорвалась стонами покалеченных и раненых, людская толпа расплескалась по улицам столицы, неся разрушение и боль. Вся ярость, что так долго копилась, была выбита из людей одним лишь камнем и высыпалась теперь разгромами. Сид сдернул Литу с ящика и потащил за собой. Так быстро она еще никогда не бежала. Сквозь черные ходы и узкие щели между домами, обходя человеческие свалки и пригибаясь при звуке выстрелов, они неслись ко дворцу.

Сид оказался прав. Все охранники ринулись на усмирение восставших. Как он и предполагал, главным для магистра было лишь затеять бойню, которую более чем лениво пытались пресечь уведомленные заранее военные. Бунт угас бы сам по себе, когда громить больше было бы нечего. Адан хорошо знал свой народ и позволил ему выплеснуть накопившееся напряжение. Затем он вышел бы к уцелевшим, обвинив в развязывании столкновения брата Сида, изменника и лжеца, открыл бы ворота своей казны, совершив Сто тридцать первое благое дело, прикрыл бы юдоль Грусти, на время, только чтобы успокоить недовольных, — но и этого было бы достаточно, чтобы народ обожествил его. Между тем, во вспыхнувшем огне сгорел бы брат Сид, его непременно нашли бы ищейки магистрата, нашли бы и спрятали так далеко, чтобы сама память о нем исчезла. Верховный магистр явно недооценивал своего врага, считая рассказ о полёте вновь обретенного брата лишь байкой впечатлительных монахинь, его проницательность и ум трактовал только лишь проявлением строптивости и жажды наживы, его последователей воспринимал лишь как шайку бандитов, которых можно переманить ящиком золота. Но главной ошибкой Адана было то, что он наивно полагал, будто Сид не догадывается об этих мыслях магистра.

Они вбежали по лестнице, Сид захлопнул высокие двери дворца. Лита застыла, остатки дыхания выбило из груди. Великолепие. Единственное слово, которое она смогла подобрать при виде долгой колоннады, мраморных стен, пола из отшлифованного до блеска малахита, огромных, инкрустированных драгоценными камнями канделябров. Деревенская молельня, которую она когда мнила самым красивым зданием, показалась бы ей сейчас жалкой лачугой трубочиста. Только вот не было чего-то в этом здании, чего-то, что обязательно должно присутствовать… Она шла за Сидом по гулким пустым коридорам и пыталась понять, что же должно быть здесь: ковры? доспехи? картины? Всё было.

— Здесь нет святости и почитания звезд, — Сид ответил на вопрос. Лита ненавидела, когда близнецы так делают, но иначе она вряд ли справилась бы с давящим ощущением роскоши и светского лоска. — Давно здесь никто не чтил звезды так, как подобает магистрату.

Девушка промолчала. Что она могла сказать? Она даже не до конца понимала, что делает здесь, зачем оказалась вдали от родной деревни в бушующем океаном городе, где вершатся судьбы всей страны. Она, такая маленькая, всегда фыркающая на тех, кто называл её так.

— Не время сейчас, — снова вмешался Сид. — Нам сюда.

Говорящий со звездами открыл тяжелую створку. Лита ступила на темную, но достаточно широкую лестницу.

— Это башня Ворона?

— Да.

— Что я должна делать?

— Я говорил тебе. Твоя суть очистит это место. Просто встань там и повторяй за мной…

Лита боялась, до одури боялась входить в клетку. Ей казалось, что стоит только сделать шаг, как серебряная кованая дверь захлопнется за ней, а огромный клюв сойдется на её шее. Колени подгибались. Она умрет. Прямо сейчас и закончит свои дни в пасти демона. Прямо сейчас…

— А тебе нельзя?..

— Нет, я был заполнен единением с женщиной, а ты девственница, если, конечно, Фин не постарался…

Лита вспыхнула. Оскорбление было лучшим толчком для того, чтобы исчез страх. Вздернув дрожащий подбородок, она сделала шаг, затем еще один, оказавшись в центре клетки. Если бы Фин был здесь, то непременно убил бы братца, решила про себя девушка и так зыркнула на Сида, что если бы он был не он, то точно провалился сквозь каменный пол. Однако на серьезные обиды не было времени. Лита слово в слово повторяла за магистром слова заговора:

— Именем дальних звезд, пречистых и пресветлых, заклинаю собственной невинностью Очищение и взываю к воле Млечного пути, дабы он отпустил грех мой и того, за кого молю. Ни имени, ни жизни, ни призвания нет у него. Очисти его, Полотно эфира, и отпусти вслед за нитью времен. Очисти его, Полотно эфира, и отпусти вслед за нитью времен. Очисти его, Полотно эфира, и отпусти вслед за нитью времен.

Лита зажмурилась, но ничего не происходило. Снизу доносились голоса и звон разбитого стекла. Тянуло дымом. Воздух по-прежнему оставался спёртым. Она открыла глаза. Сид не улыбался, но выражение его лица вполне можно было расценивать как довольное.

— Получилось?

— Надеюсь. А теперь идём, пора выбираться отсюда. Мы провели здесь слишком много времени.

— Как?! Всего лишь несколько минут…

— Тебе так кажется. Время к вечеру.

Неужели повторяя странные слова, она сбилась со счета времени? Не может быть… Уже вечер? И зачем вообще нужно было сюда подниматься? Гнил бы этот треклятый Ворон на дне небытия вечность вечную! Ей-то что… Лите не терпелось расспросить, в чем же всё-таки заключена этанеобходимость очищения сгинувшей жизни демона, но она помалкивала. Сид не производил впечатления расположенного к разговорам человека.

— Что там происходит, ты знаешь? — девушка выглядывала из-за плеча Сида на улицу. Они остановились у одного из окон небольшой залы, украшенной коврами всех оттенков красного.

— Они добрались до монастыря, — голос магистра не выражал ничего, а глаза Литы округлились.

— Но как? Ведь стены… и это же… монастырь!

— Дурочка. Жаль, своего ума не одолжу, — Сид перевел взгляд на макушку Литы, затем на дверь, предусмотрительно запертую. — Как ты не поймешь, борешься ты как раз за то, чтобы не было этого монастыря, чтобы не было юдоли Грусти, чтобы не было даже этого дворца, которым так восхищаются твои глазенки…

— Но как же… — только сейчас до девушки стал доходить весь смысл происходящего. — Как же мы справимся без всего этого?.. Это же — мы.

— Вы — это точки на карте. Волею звезд справитесь.

— Но ты, ты сделал это! Ты! — Лита принялась колотить кулачками по груди магистра. — Мы не сможем одни, не сможем, не сможем! Ты поднял людей, ты дал надежду, ты разрушил старое, а что же делать нам?!

— Новое создавать… — Сид покачал головой, как старый учитель, в сотый раз объясняющий урок. — Кажется, восставшие уже во дворце. Как бы не впали в ступор, как…

Взгляд был более чем выразительным. Лита шмыгнула носом.

— И что теперь?

— Пора поговорить с Верховным магистром. Думал, что обойдемся без этого, но раз уж так…

Сид предполагал покинуть дворец, очистив путь демона и оставив на волю народа продолжение действий. Однако что-то настолько напряженное росло в его груди, что просто так оставить Верховного магистра он не мог. Предполагалось вечное заключение того в юдоли Грусти, «семья» под влиянием Фина отказалась от мысли о смертной казни Адана после победы восставших, да и она всё еще была под большим вопросом.

Увидев, что восставшие ворвались во дворец, стражники наконец начали действовать более непреклонно. Выстрелы и крики разрастались эхом в огромных залах магистрата. У каждого, кто прорвался в эти стены, было одно желание — убить Верховного магистра. Но только у одного единственного это желание было всей жизнью.

Иритая оказалась в числе первых заключенных, выпущенных из клетушек юдоли Грусти. Толпы людей громили и поджигали всё, что видели. Монашки с визгом, воем, криком разбегались, сдирали с себя синие одеяния, когда-то считавшиеся знаком неприкосновенности, а теперь ставшие прекрасной мишенью. То здесь, то там вспыхивали новые и новые костры. Кто-то лежал, кто-то сидел, покачиваясь из стороны в сторону, кто-то так и не вышел на свет из открытых камер. Иритая же провела в заключении всего несколько дней, поэтому хоть и двигалась с трудом, но всё же вполне понимала, что происходит. Серое тряпье, служившее заключенным одеянием, уравнивало всех, никто не обращал на нее внимания. Толстяк с огромной серьгой в ухе выкликал имена, пока ему в спину не воткнула нож одна из монашек. Её тут же скрутили и оттащили в пылающую уже кладовую, а на место толстяка встал другой человек, зовущий заключенных. Иритая, опираясь о стены, выбралась из монастырских врат. Теперь у нее была только одна дорога, к смерти.

Она сама не помнила, как добралась до дворца. Ворота и дверь уже проломили, а окна первых этажей зияли пустотой, за которой метались тени. Грабят и убивают, наверняка. Иритая схватила чудом уцелевший графин для полива роз, отхлебнула воды, отвела от лица слипшиеся пряди волос и поблагодарила звезды за то, что по иронии судьбы стало её спасением: юдоль Грусти надежно защитила дочь Верховного магистра от надругательства, а то и смерти. Вряд ли кто-то из ворвавшихся помнил, что она была женой Сида, вряд ли об этом помнил сам Сид, но, как бы то ни было, нищенка-воровка не вызывала ненависти. Какой-то красильщик прикрыл её своей грудью от свистящего дротика, повалился — Иритая злобно оттолкнула труп и скрылась за портьерой, скрывающей один из многочисленных потайных ходов.

Кажется, её отец совсем утратил контроль за ситуацией. Не учел влияния Сида. Не подумал о путях отступления. Ничего, она, Иритая, даст ему такой путь. Если восставшие могли лишь бесцельно громить всё, что попадется им на глаза в залах дворца, то Иритая знала каждый его уголок, каждую тайную комнату, каждый переход, сокрытый в недрах стен. И она точно знала, где искать отца.

Да, он был там. Небольшая молельня, вшитая в толстую стену. Два выхода. Первый, должно быть, охранял мерзкий приблудный пёс — слуга магистра, но о втором входе никто не знал, поэтому Адан и не позаботился о нем. Магистр стоял на коленях, благочестиво взывая к звездам. Неужели он верит, что они придут к нему на помощь? Нет, Иритая не была неверующей, она лишь точно знала, что звезды больше не верят её отцу, не могут верить после того, что он сделал с собственным ребенком теперь, что он делал с ней так много лет. Гнев кипел в ней, уничтожая слабость и физическую усталость, ей казалось, что сейчас она может сдвинуть горы и не почувствовать ничего. Прямо сейчас — и нечего затягивать!

— Иритая, нет! — слишком долго сопротивлялся старик-слуга, защищая вход в комнату. Сид не успел. Осколок зеркала вошел в горло Верховного магистра с чавканьем и хрустом. Алая кровь брызнула фонтаном, заливая руки, одежду, волосы опустившейся рядом с отцом на колени Иритаи. — Что ты наделала?!

— Я убила его! Я убила его! Убила! — женщина зашлась в хохоте, полном сумасшествия и отчаяния, боли и пустоты. — Убила, убила, убила его!

Лита не верила своим глазам. Эта помешанная и есть Иритая Прекрасная, принцесса магистрата, супруга Сида? Отцеубийца. Девушка смотрела на хохочущую оборванку и не могла пошевелиться, настолько ужасающей казалась ей эта картина.

— Успокойся, — Сид медленно подходил к жене. — Успокойся. Отдай мне это…

Он даже протянул руку, ладонью вверх, мягко уговаривая Иритаю отдать её оружие, но лишь получил рану, быстро наполняющуюся кровью, прозрачной, темно-вишневой — кровью. Лита подумала, что сходит с ума и помотала головой, когда она вновь взглянула на ладонь Сида, он уже перевязывал руку нашейным платком.

— Отдай, Иритая, ты поранишься, — голос его даже не дрогнул.

— Я уже ранена, Сид… — смех резко прекратился, Иритая поднималась с колен, — и убита, пожалуй…

Она была слишком быстра для умалишенной, она отправилась вслед за своим отцом, но прежде чем Лита успела понять это, комнату заполнил яркий свет, словно бы сами звезды каким-то чудом проникли в междустенье, чтобы прекратить кровопролитие. Свет был горячим, но не обжигающим, голубовато-серым, покачивающим гобелены, проникающим под кожу. Он потух так же быстро, как и вспыхнул. Лита несколько секунд привыкала к вернувшейся темноте.

— Что это, Сид?

На нее смотрели добрые голубые глаза.

— Ничего, Лита, ничего, — Фин ободряюще улыбнулся. — Я потом тебе объясню, а сейчас пойдем-ка отсюда.

Глава седьмая

Волнения в городе не утихали несколько дней. Всё это время ни Фин, ни Сид не появлялись. С момента сцены в потайной комнате дворца близнецы не разговаривали с Литой. Фин доставил её к дверям дома какими-то тайными ходами, прорытыми под улицами города, и скрылся в толпе, вооруженной мотыгами, должно быть, пахари с юга страны. С тех пор он не появлялся. Как только девушка начинала волноваться, в двери входил новый «брат», «дядюшка» или «племянник», приносящий весточки от глашатая.

Разумеется, по дороге из дворца ей ничего не было объяснено, ни до того было, и теперь Лита ломала голову над тем, что же произошло. Когда она поведала Инге, что видела своими глазами смерть Верховного магистра и его дочери и с волнением начала доказывать, что попытка Сида остановить Иритаю была явной глупостью, Инга промолчала, а вот рассказ о вспышке света и о том, как вдруг неожиданно братья поменялись местами, рыжую явно заинтересовал, как и упоминание о клетке Ворона. Инга так и сыпала вопросами, а Лита пыталась ответить на них, но только еще больше путалась.

Вопросов становилось всё больше, а ответить ей никто не мог — все только разводили руками и пожимали плечами. До тех пор, пока не вернулся Фин. Выглядел он, как обычно, довольным жизнью. Лита тут же решила идти в атаку.

— Слушай, а твой брат всегда такой злой? — девушка поставила перед Фином чашку с чаем после того, как поутихли разговоры о продолжающихся беспорядках и попытках установить хоть какое-то подобие власти, а «семья» разошлась по своим делам: большинство мужчин ушло к восставшим, чтобы раздать распоряжения брата Сида, переданные Фином.

— Он не злой, — глаза глашатая смеялись.

— Как же, не злой, мне казалось, что он меня пригвоздит ненароком к стене своими глазищами… И ведь за просто так…

— Сид ничего не делает просто так, — Фин отпил глоток чая и принялся покачиваться на стуле.

Лита хотела было надуться, но ей очень хотелось знать, что же произошло.

— Пусть так, тебе виднее, а скажи вот…

— Допроса мне не избежать, да? — глашатай умел говорить так, что всегда хотелось смеяться, что Лита и сделала, но вовремя остановилась. Она давно уже раскусила эту манеру Фина уходить от серьезных разговоров.

— Нет, не избежать. Я хочу знать, зачем мы спасали того гнусного демона, ты хоть понимаешь, скольких он убил?

— Потому что нас так учили…

— Учили спасать демонов?! Но твой брат, между прочим, его убил…

— И мой же брат попытался спасти его. Послушай, Лита, всё правильно. Нельзя оставлять Ворона в лапах зла. Просто — нельзя. Даже после смерти — нельзя. Потому что мы должны очищать дорогу свету, понимаешь, а не задерживать его горами зла.

— Но ведь Ворон убит… Зачем ему? — Лита была в недоумении.

— Ничто не исчезает, — Фин улыбался. — Всё идет к свету. По своему пути, но идет. Мы можем упростить этот путь, можем усложить, но зачем усложнять?

— Но ведь демон — зло!

— И ты помогла ему, злу, уйти отсюда с миром, тем самым преумножив добро. Разве это плохо?

Лита пожала плечами. Наверное, она не вполне понимала, что же такое ей толкует Фин, но разобраться старалась. Выходит, не случайно тогда глашатай постучал в двери сеновала. Для того нужна была ему девушка, чтобы преумножить добро, чтобы очистить…

— Поэтому твой брат не хотел, чтобы Верховный умер? Чтобы ничего не загораживало путь свету?

— Да. И чтобы путь магистра тоже не прервался во зле. Но у нас не получилось.

Девушка хотела возразить, но не нашла аргументов, не оспоренных ранее.

— А этот свет?

— О, этот свет… Красивый он был, правда? — Фин берег воспоминание, глаза его лучились всякий раз, как он видел сияние Саосса.

— Да, очень. Но что он такое? И ты…и твой брат… и как ты там оказался?

— Боюсь, что этого я объяснить тебе не могу. Боюсь, что именно из-за этого великолепного света мы и расстанемся с тобой, маленькая Лита.

Анта смотрела в окно. Её ничего не тревожило сейчас, кроме попыток углядеть хотя бы одну крохотную точку там, внизу, в вымороженной долине. Мидар гладил жену по спине, разглядывая её кудри. Сыновья не унаследовали серебро волос матери, а жаль…

— Не жди, Анта, они не появятся здесь, — как ни старался владыка, не мог придать голосу жесткости.

— Не могу, — тихий её голос шелестел ветром по его коже, — потому что один из них точно вернется ко мне.

— Только один? — Мидар перевел взгляд в окно.

— Только один, — Анта повернулась к мужу и обняла его.

— Кто из них?

— Я не знаю.

Мидар легко сжал подбородок Анты, приподнимая её лицо и заглядывая в глаза. У Сида её глаза. И его характер. У Фина всё наоборот. Стук в дверь оборвал мысли отца, возвращая к делам владыку.

— Господин, — Ицца не вошел в комнату, призывая Мидара из-за дверей, — господин, техники нашли Сида.

— Что?! — тонкие темные брови сошлись на переносице, Мидар так резко отпустил жену, что она отшатнулась к окну. — Где?

Анта не стала останавливать мужа, быстрым шагом покидавшего комнату, только щелкнула пальцами, подзывая своих птиц. Оперение темно-вишневого цвета, будто прозрачное, и хрупкие клювы птиц мелькнули за окном и зависли в воздухе. Две пары внимательных глаз смотрели на свою госпожу. Она улыбнулась птицам, подставляя им руки. Тонкие коготки впились в запястья.

— Я хочу знать всё, что будет сказано в Синем зале людьми в оранжевом, — одна из птиц вспорхнула с руки и вылетела в окно. — А ты лети в Диорас, найди там человека, названного Фирлитом, и призови его к госпоже вот этим.

Анта повязала черную ленту на лапу птицы. Та ответила кивком, больше похожим на поклон, расправила крылья и отправилась на запад.

Мидар всё еще носил черное. Ицца решил, что это своего рода покаяние господина: он читал, что в некоторых эфирах черный цвет — погребальный, цвет скорби. Никто не обязал бы владыку носить один и тот же цвет, но тот не изменял выбранной гамме уже несколько лет. Впрочем, мотивы Мидара не должны тревожить его советника до тех пор, пока они не оказывают влияние на полотно и эфиры. И вновь, как в первый день, Синий зал встречал техников. Ицца едва сдержал грустную улыбку.

— Итак, что у вас? — Владыка сверлил взглядом дверь за спинами мастеров.

— В одном из эфиров, владыка, было замечено Первоначальное Сида.

— Вы уверены в этом? — кажется, Мидар облегченно выдохнул, но Ицца тут же отогнал крамольную мысль с этим замечанием.

— Да, господин. Цвет полотна. Такое Первоначальное может быть только у ваших детей.

— Откуда вы знаете, что это был именно Сид?

— Его кровь, владыка, окрасила Первоначальное голубым.

— Кровь?! — Еще один выдох. Ицца заметил. И сохранил в памяти выражение глаз Мидара, которое не увидели техники, склонившие головы.

— Да, владыка. Совсем немного. И вспышка была не самой сильной, но наши приборы обнаружили её.

Мидар взмахнул рукой, прогоняя техников. Он хотел еще что-то спросить, уточнить, хотел, но передумал. Ему вдруг так захотелось остаться в одиночестве, а потом пройти по мосту, войти в покои жены и уткнуться лицом в её волосы…

— Владыка?

— Щенки! Гадкие щенки! — Мидар грохнул кулаком по столику с бокалами, хрусталь жалобно звякнул. — Что потянуло их туда, где нужно проливать кровь? Что они там делают?!

— Владыка… — Ицца уж точно не ожидал от Мидара подобной реакции.

— Что ты заладил одно и то же?! Мне нужна информация, много информации. Всё о том эфире. И послать туда поисковиков. Может, нечестивец оставит нам след. Сид не глуп, он не останется там после вспышки.

Ицца осмелился задать вопрос:

— Интересно, что его там задержало? Может, пытается найти брата?

— Если он его найдет, к лучшему, я смогу сразу убить их обоих!

Ицца спрятал улыбку за краем бокала. Владыка слишком любил своих детей, чтобы уметь скрывать это.

Дым, поднимающийся над крышами, был мирным. Неделя прошла с момента захвата дворца. Жизнь возвращалась в привычное русло, лишь с одним исключением — магистрата больше не существовало. Люди спорили об управлении, что-то отменяли, что-то восстанавливали, моление звездам объявлено было всеобщим, а один из портовых городов ответил тем, что прислал знаменитого чтеца звезд для установления новых путей. «Семья» рассыпалась: кто-то занялся городским управлением, кто-то делами установления мира в разоренных Вороном пределах. Лита коротала вечера за долгими разговорами с Ингой, решив остаться с «сестричкой» до тех пор, пока может быть полезной. Инга знала много сказок и преданий, которые и передавала девушке при свете свечей. Иногда к ним подсаживался Фин и неотрывно следил за огнем. В последнее время он держался как-то поодаль, сторонился разговоров, всё больше молчал и улыбался, но совсем не так, как прежде.

— Ты уходишь от нас? — спросила Инга.

— Да, — Фин качнулся на стуле, пламя свечи потянулось к нему.

— Надолго?

— Думаю, что насовсем.

— Ты поплывешь за море? — сердце Литы болезненно сжалось.

— Нет, — Фин, бывший глашатай, перевел взгляд в глаза девушки. Конечно, свеча — неверный подсказчик, но девушке показалось, что на мгновение глаза Фина сделались зелеными.

— А куда ты идешь?

— Я еще не знаю.

Разговор оборвался. Так они и сидели втроем молча. Всю долгую ночь. Прощаясь без слов. Каждый из них понимал, что навсегда. Лита незаметно для себя задремала, а, проснувшись, увидела повязанный на запястье кожаный ремешок, которым Фин стягивал волосы в хвост. Сам глашатай исчез.

— И куда мы теперь?

Близнецы сидели на берегу реки. Город был еще недалеко. Его запах вился в ветвях деревьев, его шум сгонял с неба облака.

— Куда-нибудь, где нас не будут искать. Ты ведь понимаешь, что со дня на день тут появятся те, кто ищет нас.

— Понимаю. Не стоило тебе быть таким эмоциональным, — Фин улыбнулся.

— Наверное, я немного любил её, — Сид пожал плечами, — но уберечь так и не смог.

Фин промолчал.

— Пора, брат.

— Пора.

— Надеюсь, что однажды я увижу твои глаза напротив.

— Хочется думать, что так.

Сид поднялся, сплетая Первоначальное в тугую сеть, втягиваясь в мягкую прозрачную паутину.

Телега проскрипела вдоль берега. Возница поежился и поднял взгляд к задержавшимся на небе звездам. Он хотел спросить дорогу у чудака на берегу, но тот исчез прямо перед носом. Торговец сплюнул и отправился искать указатель.

Жемчужная невеста

Глава первая

— В одной далекой-далекой стране, за миллионы шагов от этой поляны, жил могучий своим богатством, но нищий разумом князь. Каким чудом удавалось ему сохранять свою казну всегда набитой сотнями золотых монет, никто не знал, разве что большой жестокостью и скаредностью, которой князь был также известен. Однажды тот князь прослышал о том, что есть в его стране мастер, изготавливающий волшебные зеркала. Кто глянет в них, сразу становится моложе, красивее, да и золота в его карманах прибавляется ровно вдвое. Только вот беда — ничем не отличишь зеркало волшебное от обычного, пока не почувствуешь, что двадцать лет сбросил, или кошелек потяжелел, а мастера того найти, чтобы потребовать изготовить такое чудо, никак невозможно — всё-то он прячется. Велел тогда князь собрать все зеркала в тамошних землях и доставить во дворец, чтобы силу каждого испытать на себе. Несколько недель повозки тянулись к замку князя: крохотные карманные, большие, размером выше человеческого роста зеркала расставлялись в большой зале. Князь долго ждал, пока последний отражающий кусочек не оказался в его руках, — и принялся глядеться. День смотрится, второй, третий — и ничегошеньки не происходит. Ни часы, проведенные у зеркала, не помогают, ни гримаса какая, ни одежда. Князь гневался и топал ногой: как же так, выходит, не все зеркала ему доставили, раз уж ни одно не волшебное, значит, кто-то таит чародейство дивное от своего властелина. Приказал он тогда готовить карету, мол, сам отправлюсь на поиски. Уж больно ему хотелось помолодеть да удвоить свои богатства. Долго путешествовал князь по тем землям, по дороге тиранил жителей да поборы учинял, насильничали его охранники, а поварята грабили людей. Но вот однажды оказались они на самом краю страны, а за краем тем высокие горы — никому не перейти. Видят, хижина стоит, а навстречу им выходит старик. Князь даже с коня не стал спускаться, приказал выдать ему все зеркала, что есть в доме. Старик ему и отвечает, что, дескать, зеркал у него всего два, да и незачем за ними ходить, и на глаза свои указывает. Князь сначала удивился, а потом разозлился — какой-то старикашка над ним издевается! Велел бить того розгами в наказание за наглость. Только вот старик тот не так прост оказался… О-о-о, Тилл, ты совсем уже засыпаешь, — красные сапоги скрипнули, когда Денрат поднимался с бревна. — Ну-ка, ну-ка, дети, живо по возкам, завтра конец услышите.

— Но дед! Дед! — хор детских голосов недовольно качнул сгустившиеся сумерки.

— И не спорить, а то… — Дентар прищурился, намекая на свою власть над сказками, дети притихли и, даже не обижаясь, разошлись по постелям.

Сид молча наблюдал, улыбался и поглаживал по волосам спящую Тилл. Она так и не проснулась, только муркнула что-то сквозь сон.

— Ишь как, удобно ей, — Дентар погладил бороду — редкий дар среди его народа — и снова уселся на бревно.

— Удобно, — Сид не сводил с деда взгляда, а тот смотрел в костер, протягивая узловатые старческие пальцы к огню.

— Привязалась к тебе наша девочка. Много ли таких перевидал?

— Немало, — зеленые глаза не имели никакого выражения. — Ты правда знаешь, что было в конце?

— А кто может знать, конца-то еще не было… — хитрая ухмылка пробилась сквозь сотни морщинок.

— И то верно, — Сид умолк.

Ветви кряхтели в жаре костра, фыркали привязанные ко вбитым в землю кольям кони, заплакал младенец, и спустя мгновение в ночное небо поплыла тихая колыбельная — слов не разобрать, но глаза сами собой закрываются, а в душе мирными теплыми волнами всплывает память о ласке матери.

— Знаю.

Сид встрепенулся и тут же погладил засопевшую недовольно Тилл по плечу. Девочка успокоилась, вновь проваливаясь в сон.

— О зеркалах?

— Нет, о них и правда не знаю… — Дентар подмигнул звездам и снова уставился в огонь. — Наверное, рассказал бы детишкам, что глаза — вот истинное зеркало, вот где искать отражение надобно, да вот не могу…

— Почему?

— Посчитают, что соврал дед Дентар, и слушать больше не будут.

— Отчего же ты соврал, дед, ведь так и есть.

— Так да не так, у них так, у меня так, а вот у тебя — нет.

— Я — не правило.

— Здесь — нет… — старый циркач перевел наконец взгляд на Сида. — Шел бы ты от нас, Сид.

— Куда?

— На родину.

— Мне нельзя туда.

— А куда можно, туда и иди.

— Ты боишься меня, Дентар?

— Не тебя, Сид, не тебя, — одно из поленьев громко треснуло, — того, что ты разбудишь в нашей Тилл.

Неровный ряд повозок тянулся по бесконечным степям. Трава колыхалась на ветру волнами, трещала цикадами и была столь высокой, что скрывала колеса телег. Далекие горы ползли по горизонту, но не становились ближе. Светила опутывали небо лучами, уже приближаясь друг к другу. Когда Сид впервые увидел затмение, замер в восторженном онемении. Яркий, но холодный голубоватый свет Регана впитывал в себя тепло крохотной Ютаны, скрывал её тело за своим, защищая сердцевину дня металлическим блеском. Вся степь на несколько часов погружалась в серебро. Стальными клинками становились стебли травы, синевой сочились горы, вода напитывалась серым и словно бы меняла плотность. Затем Ютана скромно выглядывала из-за плеча супруга, обнажая золотистое своё плечико, проясняя, вычищая тона, даря еще больше тепла, чем прежде. Люди в этих края говорили, что после встречи с любимым, даже небо становится теплым.

Сид путешествовал в последнем возке. Он не правил, сидел, свесив с задка ноги, и глядел в даль, размытую однообразным пейзажем. День за днем они всё двигались и двигались куда-то — такой уж была жизнь кочевников. Никто из них не знал, что такое дом, но безошибочно определял в степном однообразии место, где появился на свет, никто из них не знал, почему стремление вперед стало их целью, но каждый верил, что найдет конец своего пути. В серебре ли, в золоте ли, в ночном ли мраке, но однажды каждый соединится с этой землей, чтобы из нее и возродиться.

— Эй, брат, да что с тобой сегодня? — Фин передал вожжи Тилл. Девчонка всегда с радостным визгом бралась за управление повозкой, позволяя Фину отдыхать.

— Ничего. Час воссоединения близится.

Фин посмотрел на небо, затем перевел взгляд на брата.

— Ты тоскуешь о доме?

— Нет.

— Тогда в чем дело? Вот мы с тобой, здесь, скоро будет конец пути.

Сид невесело усмехнулся.

— Для них — возможно, а вот…

— Нет, нет-нет-нет, ты сейчас пустишься в такие дебри и дали, которых нет даже в этой проклятой степи, бесконечной столь же, сколь и полотно! Прекрати, Сид.

— На днях дед просил меня уйти.

— Нас?

— Нет, меня. Сказал, что я бужу что-то в Тилл. Что ты чувствуешь рядом с ней?

— Я думал, что она обычная циркачка. Есть обычные травницы в обозах, обычные гадалки, обычные торговки… Наша Тилл — обычная циркачка. Приедем на Далекий Сбор, взглянем на её выступление, обменяем улыбки на еду… И ничего не произойдет, как не происходит уже который месяц.

— Не думал, что ты так невнимателен…

— Неправда! — Фин так широко улыбнулся, что возмущение в его голосе стерлось. — Я очень внимателен! Я первым увидел, что Дина влюблена в Гаварна, что тетка Жита больна, что…

— Ерунда.

— Конечно, ерунда, только вот это их жизнь… — Фин в мгновение стал серьезным. — А что ты углядел?

— Эта малышка единственная не помнит, где родилась.

— Ну и что? Подумаешь, подкидыш…

— Здесь не отказываются от детей, здесь никто не оставит своего ребенка, слишком берегут люди то, что могут назвать своим, принадлежащим себе, у них так мало имущества, и семья — всё, что они имеют. И хранят. И чтят.

Фин задумался. Брат давно уже выглядел слишком серьезным. Даже для самого себя. Слишком. Это настораживало, но Фин знал, что когда придет время, Сид заговорит. Сейчас близнец слепо смотрел на серебрящуюся в свете Регана траву и говорил шепотом.

— Пойми, Фин, она воспитана здесь, этими людьми, потому и спит, как называет это Дентар, но стоит кому-то со стороны вмешаться, как может подняться волна. А если волна будет такой силы, что смоет всех?

— Ты сейчас напомнил мне одного господина, предусмотрительно сосланного отцом на запад. Не хватало еще, чтобы ты пророчил…

— Я не пророк. Я просто вижу то, что вижу.

Братья замолчали. Тилл натянула вожжи, спрыгнула с козел и, оббежав повозку, встала перед братьями.

— Вы задумали украсть коня и умчаться к горам?

— Нет.

— Вы задумали украсть коня и меня и умчаться к горам?

— Нет.

— Тогда с вами неинтересно, — Тилл обиженно фыркнула. — Привал.

Вытоптанная поляна хранила следы еще нескольких стоянок. То там, то тут находились позабытые миски, курительные трубки, оторванные ветром флажки. Всё это собиралось ребятишками, укладывалось в мешок, чтобы быть возвращенным хозяевам на Далеком Сборе. Как-то раз Фин поинтересовался у деда, так ли необходим этот Сбор, если каждая община в конечном счете ведет слишком обособленный образ жизни. Дентар хмыкнул, почесал бороду и ответил, что Сбор нужен хотя бы для того, чтобы вернуть утраченное. Тогда Фин не воспринял серьезно слова старика, но чем больше общался с людьми, тем яснее ему становилось, что «утраченное» — вовсе не обрывки ткани или оловянная посуда, «утраченное» — единство всех народов, которые теперь были разбросаны по степям этого эфира. Никто уже не мог вспомнить, как распалось на отдельные малочисленные кочующие общины когда-то единое государство, но сказки сохранили истории о князьях, городах, войнах. Теперь здесь не было сколько-нибудь больших поселений, не было властителей, была лишь степь, кони и таборы циркачей, швей, лекарей, охранников. И все они раз в несколько лет съезжались к горам, чтобы отдать дань друг другу, мастерству каждого и когда-то общему прошлому.

— Смотрите, смотрите! — звонкий голосок Тилл перекрывал разноголосье лагеря. — Мы здесь раньше были!

— Были? — Дентар подошел к девочке, казалось, он был несколько озадачен. — Были, но очень, очень давно, девочка, ты тогда и на свет-то не появилась…

— Как же так? — Тилл что-то сжимала в ладошке. К ним поспешили близнецы. — Смотри, Сид, это моя вещь!

— Твоя? Что-то ничего подобного я при тебе никогда не видел…

Дентар разглядывал запутавшуюся в пальцах девочки цепочку. Тонкое серебристое плетение прерывалось округлыми бусинами. Сид осторожно высвободил украшение, опасаясь порвать.

— Что это за камни, Сид? — Дентар разглядывал нить.

— Это жемчуг. Я несколько месяцев путешествую с вами, но не видел ни рек, ни какого-то иного водоема, где можно было бы раздобыть подобное. Ты никогда не видел жемчуга?

— Никогда… Как красиво…

— Эх, дед-дед, — Фин красноречиво улыбался. — Жемчуг…

— Не нужно речей, потом расскажешь им, что это такое, — Сид бесцеремонно прервал брата. — Это не может быть твоей вещью, Тилл, у вас нет таких камней. Я понимаю, тебе понравилось и ты…

— Вовсе нет! Это моё, моё! — Девочка вырвала из рук Сида цепочку и бросилась бежать. Сид глянул на брата и не спеша отправился следом за ней.

— Не нравится мне всё это… Не учили мы её воровать, — Дентар косился вслед удаляющемуся Сиду.

— Не греши на него, дед, просто понравилась девочке безделушка. Пойдем, я расскажу тебе о ловцах жемчуга.

— Его нужно ловить?!

— Да, далеко-далеко отсюда есть глубокие моря…

Сид нашел Тилл в зарослях ковыля у небольшого пруда. Должно быть, водоем питался подземными ключами, потому и не засох в это время года. От пруда веяло прохладой. Сид лениво потянулся, зачерпнул в ладони воды, выпил и умылся. Тилл надуто смотрела в другую сторону.

— Это твой жемчуг?

— Мой!

— Как ты его нашла?

— Шла, увидела блестящее…

— И решила, что оно — твое?

— Не решила, просто узнала, — девочка перебирала украшение в пальцах.

— Видела подобное прежде?

— Да. Нет. Я не знаю… Сид, но оно моё, я точно знаю, что мое. У меня вот тут всё как свело, — Тилл указала на сердце. — И я никому, никому не отдам!

— И не нужно, не нужно. Мы сделаем вот как…

Они вернулись в лагерь, и Сид отвел деда в сторону. Они говорили тихо, но Тилл знала, что сейчас Сид попросит Дентара оставить цепочку у нее до Далекого Сбора, а там объявить о потере. Если кто-то обратиться за найденным, то так тому и быть, а если нет, то пусть вещичка останется у девочки. Дентар пожал плечами и, по всей видимости, согласился. Тилл чуть не подпрыгнула, но сдержалась, с важным видом забравшись на козлы. Сид подмигнул ей, а Фин ухмыльнулся. Он, как никто, знал, насколько хорошо умеет уговаривать его брат.

Глава вторая

Пестрые ярмарки западного Саосса меркли перед яркостью Далекого Сбора. Раз в десять лет все караваны съезжались к горным кряжам на праздник. Фин ошалело смотрел по сторонам, Сид старался не удивляться — не чета, — но всё же то и дело ловил себя на том, что рот приоткрыт. Тилл едва ли не до земли свешивалась с повозки, чтобы получше рассмотреть товары, разложенные прямо на траве. Пока обоз продвигался к свободному месту, указанному здоровым детиной у импровизированных ворот из двух кибиток, циркачи не успели увидеть и пятой части того, что скрывал в своих недрах съезд всех общин. К вечеру, когда выстроенные по кругу повозки общины оживали ароматными запахами ужина, троица обошла едва ли половину лагеря. Чего только они не увидели: и ткани, пропитанные особыми травами, сохраняющими цвет и придающими одежде особый запах, и диковинные яства, рассыпанные по огромным блюдам, и кувшины, такие огромные, что уместили бы в себе Тилл в полный рост, и украшения, и оружие, и книги. Огромные фолианты с трудом удерживались осью телеги, Фин знаком выказал уважение продавцу и пообещал вернуться.

— Зачем тебе книги? — Тилл обиделась, когда её оттащили от возка со шкатулками. Таращилась она больше на продавца с кожей цвета угля, но и шкатулки были хороши. — Лишний вес только!

— Шкатулки твои — лишние, а книги — знание, — Фин смеялся.

— Ничуть даже, у нас дед есть, зачем нам какие-то… книги?!

— А если дед умрет? — Сид ткнул брата локтем в бок.

— Не умрет! Не умрет! Никогда-никогда не умрет! — Девочка побежала к лагерю, и близнецы в кои-то веки не поспешили за своенравной Тилл.

— Думай, что говоришь!

— А что, ведь он умрет… Кто тогда расскажет им все эти сказки, если не книги?

— Фин, ты… как это на их языке?.. дурак!

— Это почему это?

— Нельзя говорить такое человеку, который любит Дентара.

— Я тоже его люблю, забавный старикан, но я не боюсь того, что он умрет, это ведь неизбежно.

— Это ты, а она… Она же совсем еще маленькая, ни к чему ей знать о смерти.

— Всё равно она узнает и… — Фин осекся под гневным взглядом брата.

— Только я буду решать, что она узнает и когда.

Сид просочился между двумя ругающимися торговками, оставив брата в недоумении хватать ртом воздух. Фин постоял еще какое-то время, никак не решаясь осмыслить подобное заявление брата, вдохнул, попробовал выдохнуть и закашлялся. Едкий запах дыма выедал глаза, шумные толпы людей гудели, подобно пчелиному улью, жар костров обжигал кончики пальцев, а встречные взгляды пылали злобой. Почувствовав, что вот-вот задохнется, Фин побежал прочь от стоянки, мимо охранника, в степь, туда, где подлунные шелка травы дышали звездными россыпями. Отдышавшись, он опустился на землю. Вот теперь можно было подумать. И что это было? Откуда эти ужасающие картины. Переволновался, конечно же, вот только никак не отпускало что-то тянуще-липкое, застрявшее в горле. Фин попытался откашляться, ничего не вышло. Набрав в легкие побольше воздуха, он закрыл глаза и попробовал сосредоточиться. Что-то повисло в воздухе, что-то, природу чего Фин не мог определить без брата.

Сид. Если бы его последние слова звучали в Саоссе, он только что обручился бы с малолетней девчонкой без роду-племени, самозванной владелицей жемчужной нити, затерянной где-то в просторах Третьего эфира. Фин не помнил его названия, в который раз кляня себя за то, что плохо занимался с картами. Сид, наверняка, помнит. Третий эфир, луковой шелухой обнимал Второй, который они проскочили в бегстве из Четвертого. Игантенн, кажется, так он назывался. А этот… Странное место без власти, без религии, почти без воды, с несколькими солнцами и лунами, где люди живут лишь для того, чтобы жить, и раз в десять лет собраться вместе на огромной поляне у гор, которые они никогда не решатся перешагнуть… И что тут делает эта девочка, с такими темными волосами, с такой светлой кожей, девочка, совсем не похожая ни на кого из них… Девочка, так похожая на них с Сидом. Неужели брат что-то почувствовал, неужели поэтому своими — ничего не значащими для этого эфира, но столь многообещающими для Саосса — словами взял её под своё крыло? Поймет ли это дитя, сколь многим пожертвовал сейчас брат? Фин хмыкнул и прогнал прочь мысли, так напомнившие ему отповедь отца перед их заключением. Подняв глаза к небу, Фин молча следил за скольжением лун ровно до той поры, пока над поляной не повисла тишина. Он вернулся к повозке. Сид спал, пальцы его уже привычно зарыты были в волосы Тилл. Фин покачал головой, улыбнулся и, устроившись рядом с семьей, спокойно уснул.

Наутро его разбудили голоса, которые больше не пугали. Фин открыл глаза.

Приветливые лица чужаков встречали его сонную физиономию. Тилл вышагивала по натянутому, видимо, ранним утром канату — зрители замирали, а затем восторженно аплодировали. Фин поискал взглядом брата. Сида точно не было поблизости, а кто-то уже подсовывал ему тарелку с сытным завтраком. Не глядя поблагодарив, Фин уселся на траву. Всё-таки было что-то в этой крохотной акробатке, имеющей в свои десять собственный взгляд на всё. Струна. Суть. Путь. Уже предначертанный. Как он раньше не замечал этого? Тилл на мгновение остановилась, покачнулась, тут же расцвела улыбкой и прошлась колесом по тонкому тросу. Кое-кто ахнул, некоторые матери закрыли глаза детишкам, а Тилл, благополучно добравшись до столба, соскользнула на землю. Вскоре сюда подтянется весь Сбор. Циркачей любили и ценили в этом мире — они дарили радость, смех и ужас, выменивая восторг, хохот и волнение на еду, одежду и подковы.

— Эй, видел, как ловко я прошлась? — Тилл сияла. Вряд ли был кто-то еще во всех эфирах, кто умел так быстро забывать обиды. На тоненькой шейке покачивалась цепочка с жемчугом. — А дед разрешил мне поносить это, вдруг, кто-то пришедший на представление узнает её.

— То есть, ты всё-таки говоришь, что она не твоя…

— Нет! Я говорю, что кто-то может узнать её. И если она моя, то может рассказать о том, кто… кто я.

— Разве тебя заботит это?

— А тебя разве нет?

— Ну я-то знаю, кто я. Хотя в десять лет я вряд ли знал об этом…

— Потому что ты — невезунчик! А я нашла жемчуг и скоро всё узнаю, первее, чем ты!

— А ты уверена, что…

— Она уверена, Фин, — Сид появился будто бы из-под земли. — А ты доедал бы свой завтрак, пока не остыло мясо.

Тилл хихикнула и убежала, чтобы вновь забраться на столб и пройтись по канату, теперь в её руках были факелы, которыми она мастерски жонглировала.

— Ты заметил, что она никогда не ходит, только бегает… — Фин задумчиво жевал.

— Ничто не давит на её плечики, а в спину дует лишь ветер.

— Где ты был?

— Осмотрелся. Поспрашивал. Никто здесь не знает о том, что такое жемчуг.

— То есть?

— Хочу сказать, что если это вещь и принадлежит кому-то, то точно не местным.

— Сид, зачем тебе это?

— Хочу всё знать, — Сид улыбнулся. Глядя на это, Фин чуть не поперхнулся. В глазах брата светились смех и ирония, а еще — много-много тепла, и обращены они были не на близнеца, но на маленькую девочку, пляшущую на канате в нескольких метрах над землей.

Несколько вечеров прошли в бурном веселье. Братья больше не возвращались к разговорам о Тилл, Дентар веселился, прихлопывая в такт музыкантам, даже не провожая Сида каждый раз настороженным взглядом, девочка хохотала и болтала без умолку, то и дело прикасаясь к украшению на шее. Ни одно племя, ни одна община не заявила свои права на цепочку, хотя трубки и потерянные игрушки быстро нашли своих прежних владельцев. Более того, кое-кто с опаской смотрел на белые шарики, называя их камушками ведьм. Фин расспросил об этом однажды вечером пожилую, закопанную в ворох кружев и бусин женщину-рассказчицу. Та похлопала по траве рядом с собой и принялась рассказывать о том, чего никогда не видела: о море, жемчуге и ловце.

— Правила теплым краем у берега моря добрая богиня. Отводила она от людей боль и печали, выслушивала огорченных, оберегала сирот, согревала стариков, но сильно было Зло, а богиня юна. Не выдержало тело хранительницы, превратилось в камень, заточило душу в вечные оковы, спрятало сердце от жестокости. Пытались люди вернуть богиню, да не нашли ни сил в себе, ни знания, стали поклоняться хрупкому изваянию и ждать чуда, создавая легенды.

Холодным туманом смешивались небо и вода. Серые буруны волн, спешащие к берегу, где-то у края видимого мира сливались в единое полотно с густыми лиловыми тучами, сорванными ветром со скал по ту сторону моря. Потемневшая от долгого знакомства с глубокой водой каменная гряда уходила далеко в море. У самого ее обрыва оберегаемый водными духами от рвущего воздух ветра и высокой весенней воды стоял покосившийся дом. Давно уже никто не живет там. Пыльной дымкой укутана его нехитрая мебель. Неживым, отраженным от облаков светом, смотрят в море окна.

Когда-то в этом доме жил ловец жемчуга. Он никогда не выходил из стен своей обители просто так, никогда не открывал путникам, забредшими в надежде на тепло и приют, никогда не разговаривал с мясником в его лавке. Сплетнями была окутана вся его жизнь. Кто-то считал его колдуном, кто-то целителем, кто-то лгуном или актером брошенного цирка. Никто не знал его прошлого, не пытался понять настоящего, не знал, откуда он пришел и каково его имя. Он же никогда никому ничего не объяснял, никого не боялся и ничего не просил. Он сплетал в тонкие нити круглое перламутровое нутро раковин и провожал взглядом рассветы и закаты, проскальзывающие за окнами его дома. В день новой Луны ловец медленным шагом проходил гряду и, миновав городские ворота, останавливался на главной площади. Походившие к нему не были богатыми, не были успешными и не пытались раскрыть его тайны, но в глазах их светилась надежда, которую лишь этот загадочный отшельник мог оправдать. На шеи опускались тесемки бус, обвивали запястья хитро сплетенные браслеты, ложились в ладони ровные кружки белоснежных жемчужин — и загорались новой верой глаза любивших несчастно, и исцелялись раны и язвы, исчезали следы былых потерь. Жемчуг излечивал силой никому неизвестной — ловец уходил с восходящий луной в свою хижину и не возвращался до прихода новой. Закрывая за собою дверь, он опускался на низкую скамью и долго молчал. Глаза его наполнялись слезами по каждой царапине полученной ребенком, по каждой несправедливой обиде, по каждому незаслуженному вздоху, а еще — по собственному заветному, затаенному, никому не известному желанию, с непреодолимой силой растущему с каждым приливом. Соскальзывающие с ресниц слезы рассыпались черным жемчугом у ног отшельника. Уже давно не могли они просто растаять в воздухе, высохнуть на обветренных щеках, служа вечным напоминанием о том, что однажды сбудется, как только выйдет срок. Темные шарики, бережно хранимые, утратили счет, а лунные дни все никак не кончались, не истончалась нить, плетущая черный жемчужный убор дивной красоты.

Прокалывая последней брошью со дна старой корзины тонкую ткань детского платишка, ловец вздрогнул от тихого шепота:

— А что же ты? Неужели никогда не излечивал сердце свое этим жемчугом?

Он поднял глаза, темные и полные тишины неизбежного, к лицу девочки.

— Нет.

— Отчего же, ведь стольких ты спас, а себе помочь не желаешь?

— Могу ли я? Столько еще не сделано.

— Как можешь ты помогать другим, когда себя не спасаешь? Не исцелится мир, покуда целители будут болеть душою.

Долго смотрел в детские, но искренние глаза отшельник, коротко кивнул и покинул город. Вернувшись, не опустился он на лавку у огня, не проводил искрящееся в воде солнце взглядом. Ловец ловил на тонкие пальцы паутину черно-жемчужного плетения, скрытого ранее в незатейливой шкатулке, и молчал. Ночью, когда волны замедлили свой бег и, тихо шурша, обступили дорожку к суше, он вышел из дому. Путь его не был далек. Каменная дева спокойно глядела на ловца, приближавшегося, прячущего свои незатейливые дары. Не дрогнули девичьи пальцы, не сдул ветер прядку волос, щекоча щеки. Только пробежала по траве незамеченной тень, да разгорелись чуть ярче звездные точки. Опустилось на плечи безжизненные ожерелье, тихим шепотом провожал его отшельник:

— Была ты светом этого мира, но и светом для одного единственного сердца. Не приняла ты боли этого края, прими боль того, кто единственным любил тебя. Каждая слеза моя — украшение для твоей души, потому что сердце твое давно красит всю мою жизнь.

Померкла, скрывшись за облаком, Луна, погружая поляну в темноту — в мгновение новым светом осиянную. Улыбалась юнаябогиня, касаясь пальцами ниток жемчуга, глядела на любимого, забытого за годами разлуки странника.

— Ты пришел.

— Да.

— Ждал?

— Лишь укора ребенка, как было завещано.

— Справедлив ли он был?

— Иначе не стоял бы здесь.

Ранним утром проснулась девочка. Шла благодарить богиню за исцеление да прятать у подножия дивной статуи, как повелось, жемчуг ловца. Только не нашла она изваяния, лишь фиалковый цвет да открытую настежь дверь в доме на краю каменной гряды, уходящей далеко в тихое, как никогда доселе, море.

Фин не заметил, как к нему присоединились еще несколько слушающих. С последним словом чудного сказания о неизвестной богине и неизвестном доселе камне вокруг установилась полная тишина. Старуха-сказительница молчала, дыхание её было похоже на кудахтанье.

— Скажи, бабушка, а откуда ты знаешь такую сказку? — Сид в который раз удивил Фина своим неожиданным появлением.

— Однажды, много лет назад, на нашем Сборе я встретила мужчину, который рассказывал её.

— А не помнишь ли ты его имени?

— Нет, не помню, так много лет прошло. Только явно он был не из наших мест, бледнюч больно, да глаза как плошки.

— А не видала ли ты когда моря?

— Нет, не видала, мне так объяснили, что оно как озеро большое, а волны его, как трава…

— Верно, бабушка, верно, — Сид оставил несколько свечей возле подола старухиной юбки и дал брату знак отправляться за ним.

Они вышли за пределы стоянки. Ночь ласкала травы, шуршала вдалеке дождем, прерывалась криком степных птиц. Горы высились за их спиной, как самый надежный страж покоя и тишины.

— Им не нужны горы, верно?

— Вряд ли им хоть что-то нужно… — Сид помолчал какое-то время. — Понравилась сказка?

— Да, только больно уж странная для здешних мест.

— Нет у них ни моря, ни иных богов, кроме солнц и земли, ни жемчуга, ни торговых деревень…

— Кто же рассказал им эту сказку?

— Кто-то, похожий на нас с тобой, похожий на Тилл. И было это ровно десять лет назад.

— Ты думаешь…

— Кто-то потерял здесь девочку, кто-то, прошедший сквозь полотно, подобно нам, кто-то, рассказывающий саосские сказки.

— И что ты предлагаешь?

— Выяснить, кто он.

— Но как?

— Поспрашиваем, — Сид развернулся к лагерю, — приглядимся…

Глава третья

У здешних племен не было властителей, каждая община имела главу, который заведовал всеми делами табора, но легко слагал полномочия по старой традиции перехода обязанностей. Циркачи во всем полагались на деда Дентара. Уже несколько десятков лет о традиции умалчивали, потому что никто лучше него не мог определить направление пути или отыскать воду, оборониться от огромных кошек, выходящих по ночам на охоту, или выдумать имя ребенку. В то время, когда появилась в общине Тилл, Дентар руководил циркачами уже второй десяток лет. Крик малыша он услышал первым. Звездная ночь была тихой, и степь разрывалась плачем. Дед и нашел малютку, лежащую в траве. Ей не было даже года. Тонкая ткань скрывала крохотное тельце — и ничего больше у ребенка не было. Словно с неба упала, подумал тогда Дентар. Ни следов копыт, ни вещей, ни пепла, никакого намёка на борьбу или то, что хоть кто-то был здесь, кроме девочки.

Мужчины табора требовали отдать малютку Земле, может, для того она и была оставлена, женщины же требовали оставить и вырастить ребенка, как полагается негласным законом. Дед окинул взглядом перепуганных женщин, решительных мужчин, десяток детей, сгрудившихся вокруг матерей, — и велел готовить еще одно одеяло.

По счастью, крошка ничем не болела, ела мало и совсем перестала плакать. Со временем с её присутствием смирились даже акробаты. Необщительному семейству из отца и трех сыновей пришлось, следуя указу Дентара, воспитывать девочку и учить непростому их ремеслу. Несколько лет — и они уже не чаяли в ней души, восторженно глядя, как ловко кружится в импровизированном выступлении шестилетняя Тилл.

— Тилл, значит, луна, — объяснял дед, покачивая девочку на коленях. — Ты появилась при лунном свете, ты в постоянном движении, как и они, бледна, как они, а вырастешь, станешь такой же красивой.

— А красивой, как какая из них? — девочка водила пальчиком по звездному небу от одной луны к другой, от второй — к третьей.

— Как все они и даже лучше.

— И у меня будет самый красивый жених?

Дед рассмеялся:

— Ты маленькая еще о таком думать.

Тилл надула губки и поправила подол своей рубашки, Дентар потрепал девочку по волосам.

Уже четыре года прошло с тех пор, а Тилл всё никак не хотела взрослеть. Обычно в её возрасте девочек уже выдавали замуж, но дед берег её, хотя сваты не раз уже навещали акробатов да и у самого деда спрашивали. На каждое предложение тот отвечал отказом, не время, мол, не готова девочка. А девочка носилась по полям, воровала коней, потому что «ну просто вы все такие грустные были», громче всех смеялась и внимательнее всех слушала сказки. С появлением же в общине близнецов привязалась к братьям, как к родным, и всё больше отдалялась от прочих. Посмотреть на них со стороны, так похожи: бледные, волосы темные, глаза особенные… Однажды — но и того достаточно — дед видел, как девочка провела пальцами по траве, а та не шелохнулась, словно сквозь нее тело прошло. Тогда и понял дед, что этакому чудному ребенку не место среди его народца, не такова его судьба, чтобы отдать её цирку и вечному кочевью, но в то же время Дентар опасался. Опасался, что заберут у него внучку-ночку лунную, но понимал, что так и должно случиться.

— Слушай, парень, что ты задумал?

— Ничего особенного. Я узнаю, откуда она взялась.

— Зачем тебе это? Я же говорил тебе, шел бы ты отсюда…

— Я никуда не тороплюсь, — Сид никогда не позволял себе такого тона с Дентаром, но сейчас едва сдерживался от резкости. — Я делаю то, что ты должен был сделать давным-давно. Ты ведь прекрасно понимаешь, что она не принадлежит ни тебе, ни твоему табору, ни одному из народов, населяющих этот мир.

— Откуда ты это знаешь? Бывал за горами? Видал всех наших? Кто-то бросил малышку, мы её приютили, мы за нее и в ответе.

— Больше нет.

— Как это? — дед даже растерялся.

— Я беру её в жены.

— Ты… ты… — Дентар чувствовал, как кровь приливает к лицу, — ты не смеешь без моего согласия…

— Смею, старик, смею, а если попробуешь мне противостоять…

— Убьешь меня?

— Зачем? — Сид усмехнулся. — Ты лучше меня знаешь, что не простишь себе несчастья для этой девочки, а я защищу ее от любой беды лучше, чем кто бы то ни было.

— Ты самонадеянный юнец!

— Да, и что это меняет?

Дентар вздохнул. Несмотря на всю его привязанность к Тилл, несмотря на недоверие к Сиду, он понимал все же, что только этот человек и сможет быть с непоседой, дождаться её расцвета и не сломать до срока, только близнец с чудовищными зелеными глазами станет лучшим мужем для Тилл с глазами цвета травы в свете Регана. Сид улыбнулся, понимая, что одержал победу едва ли не главную в своей жизни.

— У-у-у, брат, ты в своем уме? — Фин вышел из-за повозки.

— Вполне. И это гораздо лучше, чем быть в твоем, — Сид поежился, вспоминая предыдущее их приключение. В этом мире разделиться у близнецов получилось сразу по прибытии. Просачиваясь сквозь Полотно в одном теле, братья оказались под солнцами уже разделенными. Как это произошло, никто из них не заметил, но Сид был первым, кто облегченно вздохнул, видя голубые глаза напротив.

— Ты понимаешь, что значит жениться?

— Вполне. Я уже как-то проделывал это. Не такой уж и хитрый трюк.

— Сид у нас вдовец, — видя расширившиеся глаза Дентара, пояснил Фин. — Нет-нет, не волнуйся, дед, его жена всего лишь убила своего отца, а потом перерезала себе горло.

— Кто перерезал горло?! — Тилл, открыв рот, уставилась на близнецов.

— Одна несчастная девушка, — Сид опустил ладонь на плечо девочки. — Скажи, Тилл, ты хочешь стать моей женой?

Девочка внимательно посмотрела в глаза Сида, а тот опустился на колени перед ней, словно бы один её взгляд мог заставить его это сделать. В ту секунду Фину показалось, что перед ним королева. Восхитительно красивая, властная — и взрослая. Наваждение тут же спало, но он сглотнул вновь подбирающийся к горлу страх, как и недавней ночью липко щиплющий кожу. А Тилл еще мгновение смотрела на Сида, а потом повернулась к Дентару:

— Помнишь, дед, я говорила тебе, что у меня будет самый красивый жених!

И дед рассмеялся, вслед за ним Сид, а потом и Фин.

Еще одна ночь перевалила за середину. Фин очнулся от тревожного сна. Брат и его нареченная мирно спали, явно не разделяя и не чувствуя беспокойства Фина. Он улыбнулся. Пусть спят, а ему не мешало бы прогуляться. Что-то раз и навсегда изменилось в Сиде. Извечная задумчивость сменилась уверенностью, сталь звучала в каждой ноте голоса. Суть. Его суть изменилась. А вместе с ней Сид изменил и свой Путь. И его финал. Только что же будет впереди? Фин не знал, а Сид знал. Это знание разделяло братьев, но и сплачивало, потому что и Фин знал одну вещь — он никогда не оставит брата, что бы ни произошло на его пути.

Года не провели они в этом эфире. Несколько дней степных переходов и они столкнулись с этим караваном. Их приняли легко и ничего не спрашивая. Пара-тройка фокусов, представления — и они наравне с прочими ждали Далекого Сбора. Фин оставался прежним, а Сид задумчиво смотрел на десятилетку-девочку, сближаясь с ней все сильнее. Что тянуло брата к юному созданию? Какая сила была в подкидыше? Только сейчас Фин начал понимать, что, заброшенные на окраины эфиров, они встретили саосского ребенка. Только вот брат понял это гораздо раньше. Но не стал отцом, братом или опекуном, предпочтя объединить Пути. В любом другом эфире брак между людьми краток, прерывается, умирает, но не брак, заключенный между жителями Саосса. Сид мог спокойно перешагнуть через Иритаю, но никогда не сможет отказаться от Тилл. Никогда. Как не отказался и Фин…

— Эй, ты чего тут бродишь?

— А, Дентар… Не могу уснуть, — Фин уже улыбался.

— Скажи мне… Скажи мне, странный человек, откуда вы?

— Мы? Из далеких земель.

— И Тилл.

— И Тилл.

— Я могу доверять ему?

— Как себе.

— Ты знаешь наш обряд, бывал на свадьбах…

— Это не подойдет. Сид согласится только на наш обряд, да и Тилл должна знать…

— Никакой крови! — Фин заметил, что старик даже побледнел.

— Да ты что, дед? Крови не будет!

Фин, хохоча, отправился прочь и прекратил смеяться, лишь подойдя к возку.

Наутро их разбудили возмущенные голоса. Один за одним мимо повозки проходили мужчины цирка, возмущенно жестикулирующие. Фин высунул руку, схватив одного из них за рукав.

— Что происходит?

— А вы еще тут? Там человек пришел, говорит, что забирает у нас Тилл…

— Что?!

Фин подскочил от крика брата так резко, что едва не вывалился на улицу.

— Именно так, Сид, — клоунская окраска лица для утреннего представления на лице мужчины не была закончена. — Говорит, что узнал цепочку, а вместе с ней и девочку.

Сид выскочил следом за удаляющимся клоуном быстрее, чем Тилл успела открыть глаза.

— Останься с ней! — на ходу бросил он Фину и последовал к импровизированной цирковой площадке.

Там уже собралось человек пятьдесят. Заинтересовавшиеся шумом всё прибывали. В центре стояли Дентар и человек в длинном плаще. Таких не носили в здешних местах, предпочитая короткие куртки. Мужчина стоял к Сиду спиной, но развернулся тут же, когда взгляд зеленых глаз скользнул по его спине.

— Мне тут сказали, что мою деточку замуж выдают, — незнакомец насмехался. — Так вот, я не даю своего согласия и забираю её с собой.

— Кто ты такой?

— Кто я такой — неважно, важно то, что я узнал цепочку её покойной матушки, а вместе с ней и девочку. В младенчестве ребенка украли у нас…

— Ты лжешь. Где это видано, чтобы у нас детей похищали, — Дентар умудрился вставить несколько слов в трогательную историю. — И почему ты не искал её десять лет?

— Я искал, — мужчина отчаянно жестикулировал, доказывая свою правоту, — искал везде, в каждом закоулке нашего мира…

— Где ты достал жемчуг?

— Что? — опешил новоявленный отец.

— Жемчуг.

— Я ничего не доставал! О чем ты говоришь?

— О камнях, что нанизаны на цепочку. В этих местах нет жемчуга, кто дал его тебе?

— Никто, — мужчина словно бы уменьшился в размерах. — Верните мне дочь! Вы её украли у меня да еще и выдаете замуж за непонятно кого!

— Сдается мне, что это ты хочешь похитить её, — голос Сида не предвещал ничего хорошего.

— Зачем мне похищать собственную дочь?!

— Она не твоя дочь.

— Ты только хочешь оставить её при себе, а что прикажешь делать несчастному отцу, вдруг получившему возможность вновь обрести дитя!

— Она даже не похожа на тебя, — вновь вмешался Дентар.

— Вся в мать пошла, крошечка моя…

— Кто была её мать?

— Святая была женщина, добрейшей души и…

— Она была вовсе не такой, — Тилл вырвалась из круга циркачей, следом за ней на поляну вылетел запыхавшийся Фин, всё еще пытающийся поймать девчонку.

— Что ты такое говоришь, дочка? — мужчина явно был смущен.

— Я говорю, что ты не мой отец, а моей матери ты тем более не знаешь.

— Что ты, что ты…

Все замерли, а близнецы видели перед собой юную королеву. Темные её волосы сплетались ветром в тонкие косы, украшенные не росой, а жемчужинами, темными, почти черными перламутровыми шариками, слабо поблескивающими в свете солнц. Глаза Тилл полыхали холодным огнем. «Отец» жалобно всхлипнул, сжимаясь под взглядом «дочки».

— Говори, кто ты такой и зачем явился? — Сид спокойно встал рядом с будущей женой.

— Я… меня… мы… Я должен идти…

— Куда? — ничего детского не было в голосе Тилл. — Искать новую дочурку?

Наконец собравшиеся поняли, что за человек был перед ними. Никого не могли презирать больше участники Далекого Сбора. Давно уже по степям катила серая повозка. Лязг цепей, приковывающих невольниц, сопровождал ее движение. Много раз пытались изловить похитителя и торговца юными девушками, да только всегда он ускользал, скрываясь в ночной мгле. Должно быть, и в этот раз решил он поживится новым товаром, прослышав о том, что девочка ищет тех, кто знает что-то об её украшении. Грязный человек, как называли его кочевники, рассчитывал на то, что девочка сама пойдет с ним — такое удачное стечение обстоятельств затмило ему разум, и он нагло заявился требовать возвращения своего ребенка. Только вот девочка оказалась куда более сложной добычей, чем ему казалось. Нет, не учиненный допрос, не защитники, не наглые заявления о якобы известной девочке матери — понятно же, что не может она такого помнить, сирота, — испугали его. Ужас от взгляда этого ребенка обездвижил похитителя полностью. Чем и воспользовался Сбор, быстрый на расправу над преступниками.

Фин брезгливо поднял плащ, оставшийся лежать на земле посреди площадки, и бросил его в ближайший костер. Дентар не двигался с места. Он смотрел и смотрел на весело смеющуюся как ни в чем не бывало Тилл.

— Ведь говорил же я ему…

— Что говорил?

— Что разбудит он в нашей девочке что-то, чему спать полагается.

— Ты не можешь знать, что ей полагается, — Фин похлопал старика по плечу. — Она другая.

— Да, я вижу.

Дентар еще какое-то время постоял молча, а затем понуро побрел к своей кибитке. Его девочка перестала быть его девочкой. Она стала кем-то, кого он не знал. Более того, боялся.

Глава четвертая

Холод комнаты отдавался болью в костях. Фирлит в который раз подошел к окну, предпочитая тревожное ожидание креслу у камина и пледу. Огонь не мог полностью обогреть помещение, загроможденное книгами и свитками, стоило камину потухнуть, как тут же мороз пробирался сквозь каменную кладку стен. Вьюжный запад никак не желал отказываться от статуса самого холодного места Саосса, и Фирлит отдавал должное этому упрямству, кутаясь в меховую жилетку. Уже который день он ждал весточки, ждал тонкой черной ленты, завещанных ему одним из недавних снов.

Перед его взглядом темнели крыши Диораса, западной резиденции властителя. Дом Фирлита находился на одном из холмов, в богатом районе города, лишь несколько месяцев в году не занесенном снегом. Полоса крыш упиралась в прибрежную черту и резко обрывалась зеленоватым свечением моря. Море напоминало о любимой, никогда не принадлежавшей ему женщине, об её глазах и нраве, обманчиво кротком. Несколько вдохов, и за окном мелькнула тень. Фирлит вытянулся в струнку — нет, это не чайка, слишком мала пташка. А птица с оперением вишневого цвета уже опускалась на протянутую руку. На лапке её повязана была черная лента.

— Спасибо тебе, страж. Я принял призыв твоей госпожи.

Птица вспорхнула, тут же исчезая в начавшемся снегопаде. Фирлит еще какое-то время постоял у окна, сжимая в пальцах столь ожидаемый дар, и отправился тушить огонь. Медлить не имело никакого смысла. Он и без того долго бездействовал.

Сборы не были долгими. Даже за десять лет в Диорасе Фирлит не обзавелся ничем, кроме книг, которые брать с собой не стоило. Карета была отвергнута тут же, это только замедлит его передвижение, а вот один из знаменитых коней Диораса вполне подойдет: высокие и покрытые длинной шерстью животные — единственные, кроме чаек, могли выносить все тяготы западной погоды. Похлопав жеребца по холке, Фирлит вскочил в седло. Слуга подал ему несколько дорожных мешков, и путешествие началось.

Снежные завалы с трудом, но расчищались местными жителями. Дороги всегда были открытыми, но Фирлит не стал следовать указателям, свернув в лес. Снега там было меньше, а путь срезался чуть ли не на треть. Несколько дней безостановочной скачки, и Фирлит оказался у южных границ. Снег всё еще лежал здесь, но пронизывающие ветра сменились теплыми редкими порывами. Деревья становились всё выше, а многочисленные следы животных путали ретивых охотников. Фирлит выехал на дорогу. Никто не остановил его, не сказал ни слова — на его правой руке повязана была черная лента. Сменив лошадь, он провел еще несколько дней в пути, останавливаясь, чтобы дать скакуну отдохнуть и перекусить самому. В неприхотливом путешественнике вряд ли кто-то узнал бы главу дома Мечей, Хранителя Чести, Первого учителя наследников, а он уже слишком давно не слышал своих титулов, чтобы требовать повышенного внимания, да и ни к чему оно в той ситуации, в которой находился Фирлит.

Замок владыки возвышался над окрестностями огромной глыбой. Скальный утес был, наверняка, поднят из земли самим Праотцом, чтобы выстроить на нем не дом, но цитадель. Кто мог угрожать властителю эфиров и был ли замок выстроен еще до того, как создана была Эртея, никто сказать не мог, но никто с незапамятных времен и поныне не смел являться в оплот владыки без приглашения. Столица не нужна была ни Мидару, ни Анте, ни, тем более, их сыновьям. Долина была пустынна, открывая замок всем ветрам, но даже они забредали сюда редко.

Пройдя сквозь тоннель между гор, Фирлит остановился, окидывая взглядом унылый пейзаж. Неудивительно, что мальчишки взбунтовались, — здесь кто угодно сошел бы с ума. Даже Диорас был куда более веселым местечком, несмотря на снег, холод и суровый нрав жителей. Хранитель Чести отогнал мысли, которые могли бы привлечь внимание техников, и нажал на одну из ветвей. Хрупкие деревца пробивались у склона гор, скрывая за своими стволами рычаги, открывающие многочисленные тайные проходы, соединяющие замок с миром.

Он так надеялся, что она встретит его, но проход хоть и освещался факелами, явно зажженными для его удобства, не таил в себе никого, кроме бьющей в воздухе почти прозрачными крылышками птицы.

— Ты встречаешь меня, страж, — Фирлит улыбнулся. — Спасибо.

Птица полетела вперед, указывая дорогу. Сплетение коридоров испугало бы любого, только не собственного создателя. Фирлит мог пройти по нему с закрытыми глазами и вовсе не нуждался в проводнике, однако мысленно поблагодарил госпожу за то, что она настолько предусмотрительна.

— Ты пришел раньше, чем я ожидала.

Он бы вздрогнул от неожиданности, когда за очередным поворотом его встретила Анта, если бы не услышал её дыхания задолго до этого.

— Стоит ли мне попросить прощения, госпожа?

— Тебе стоит поприветствовать меня, а остальное мы как-нибудь уладим, — Анта улыбнулась, а Фирлит склонился в почтительном поклоне.

— Спасибо, что послала стража встречать меня.

Птица сидела на плече госпожи, сверкая крохотными глазками.

— Это не моя воля, стражи сами решают, кого встречать и как. Тем более, без своих подопечных они скучают, соглашаясь время от времени выполнять кое-какие мои поручения.

— Доставлять весточки забытым и встречать сосланных?

— Иногда и такие.

— Куда мы теперь?

— Я приготовила для тебя одну из укрытых комнат. Там ты будешь в безопасности и сможешь делать то, за чем и был призван сюда.

— Как я понимаю, супруг ваш не знает о моем приезде?

— Нет. Это был исключительно мой призыв.

— В этом я нисколько не сомневался, госпожа.

— Ты мне дерзишь или на что-то намекаешь? — Анта сурово взглянула на Фирлита, но в уголках её губ пряталась улыбка.

— Не смею, не смею.

Возвратившийся изгнанник умолк, следуя за владычицей, петляющей среди каменных стен. Они шли долго и должны были, по подсчетам Фирлита, уже оказаться за замком, миновать скальную породу и выйти к укрытой комнате, одной среди многих, разбросанных по лабиринту. Верно. Вскоре Анта коснулась одного из камней, открывая проход в стене. Они прошли в комнату, стены которой были увешены коврами. Здесь находилось всё необходимое, чтобы комфортно провести некоторое время, ничего не опасаясь.

— Я догадываюсь, зачем я здесь, но, быть может, вы поясните? — Фирлит бросил свои сумки к подножию кровати и опустился на один из стульев.

— Не сейчас. Ты устал. Я знаю, что почти неделю ты не спал. Ничего не стоящее тебе усилие, но отдохнуть всё же требуется. Тебе доставят еду и воду. Ты уснешь, а завтра мы поговорим.

— Вы столь заботливы, сиятельная Анта…

— Я берегу то, что мне полезно, — сиятельная Анта покровительственно кивнула. — До скорого.

Она покинула комнату, оставив за собой тонкий шлейф его вздохов и слабый аромат воспоминаний. Фирлит не стал отвлекаться на пищу, упал в постель и сразу же погрузился в сон.

Ему снился страх. Терзающий страх одиночества. Не его страх. Страх ученика. Фирлит резко открыл глаза. Ничего подобного он не чувствовал уже давно. Лишь однажды, на один краткий момент, Фин раскрыл учителю свои чувства и тут же захлопнул дверцу. Теперь же страх лился бурным потоком, утягивая в гнилые заводи. Как бы далеко ни находился сейчас Фин, его необходимо успокоить, восстановить нить, унять волнение. Но чувство близости, контакта в мгновение испарилось… Фин. До учителя долетели слухи о том, что был обнаружен Сид, тут же бежавший неизвестно куда, теперь же появилась точная, хоть и тревожная весть о втором брате. Фирлит попробовал успокоиться, мысленно выстраивая разговор с Антой о её сыновьях. Только поэтому владычица могла вызвать изгнанного десять лет назад. Только с какой же просьбой она обратиться к нему? Разыскать беглецов? Установить с ними контакт? Выяснить, всё ли хорошо? Вряд ли хоть что-то может быть хорошо, если один из его учеников испытывает подобное. Никогда прежде не пытался Фирлит дотянуться до одного из близнецов сквозь полотно. Пространства Саосса — другое дело, здесь сам воздух звучал тонами их душ, а что сделало с мальчиками полотно, остается только догадываться. Да и можно ли звать их теперь мальчиками? Повзрослели, должно быть. Фирлит усмехнулся — и тут же вернулось ощущение тревоги.

— Ты плохо спал? — Анта вошла в комнату. — Сейчас уже день.

— Нет, госпожа, я спал прекрасно.

— Не лги мне, я умею читать в душах.

— Тогда ты уже всё знаешь.

— И радуюсь. Только вот почему ты не радуешься?

— Чему же здесь можно радоваться?!

— Ты, должно быть, совсем утомился с дороги и еще не отошел, столь бурные восклицания никогда прежде не бывали тебе свойственны… Хотя за десять лет многое могло измениться.

— Прости, госпожа, но ответь всё же.

— Мой второй сын жив, он не канул в полотно, он не рассыпался сиянием, он целен… и чувствует, очень многое чувствует. Это всегда хорошо, — в изгибе губ Анты узнавалась и улыбка Фина.

— Чтож, если ты считаешь так, то нет и мне смысла считать иначе.

— Ты совершенно прав. А пока ты завтракаешь, я расскажу тебе, зачем ты оказался здесь.

Фирлит демонстративно потянулся к фруктам, а затем не менее демонстративно отдернул руку.

— Знаете, я никогда не понимал любви вашего супруга к холоду…

— Ты многого не понимаешь.

— Однако неужели владыка не мог сотворить хоть что-нибудь с этой долиной, чтобы она казалась обителью бога.

— Быть может, дело в том, что он не считает себя богом?

— Логично, но зачем же карать окружающих? Это очень даже божественно.

— С чего ты взял, что снег и пустота — кара для нас? Ты исключаешь, что не нравящееся тебе может нравиться кому-то другому? Я начинаю сомневаться в своем выборе, Фирлит, не заставляй же меня усомниться еще больше.

— Как прикажет госпожа. Итак… — он надкусил один из плодов.

— Итак. Мои дети затеряны в одном из эфиров. Я уверена, что они смогут позаботиться о себе, но с недавних пор я всё яснее понимаю, что домой вернется только лишь один.

— Вы хотите, чтобы я вернул вам обоих?

— Нет, их путь принадлежит только им, и я не вправе вмешиваться.

— Тогда, быть может, вы хотите знать, кто из них вернется?

— Нет, это уже мой путь — не знать до срока.

— Тогда что же я могу для вас сделать?

— Ты должен рассказать мне об Илттин.

Фирлит даже рассмеялся.

— Госпожа понимает, о чем просит?

— Совершенно отчетливо.

— Госпожа понимает, что даже одно это имя запрещено произносить по всему Саоссу?

— Госпожа понимает.

— Тогда…

— Тогда тем более ты должен мне рассказать. Путь сведет с ней одного из моих мальчиков, и я желаю знать, что произойдет потом.

— Вы уверены?

— Более чем. Я даже начинаю подозревать, что они уже с ней встретились. И тот страх, о котором ты говорил, как о своем сне, есть ни что иное как знамение их встречи. Или её последствия.

— Что именно вы хотели бы знать?

— Всё. Я слышала лишь обрывки, супруг не счел нужным посвятить меня в эту историю, а я не сочла нужным его расспрашивать. В конечном счете, Илттин была удалена, а в то время меня куда больше волновали мои дети.

— Хорошо, я расскажу. Тогда, десять лет назад, техники установили колоссальный всплеск Первоначального в одном из саосских городов. Такого не бывало уже очень давно, потому доклад о случившемся тут же лег на стол к Ицце. Он вызвал меня как Хранителя Чести и попросил отправиться туда и проверить, что случилось. Признаться, тогда мне совсем не хотелось отлучаться из замка, по известным вам причинам, но и подобное явление, конечно, требовало моего внимания. Я отправился в ту местность, что была указана техниками, сопровожденный строгими указаниями нашего владыки. Как выяснилось, выброс Первоначального был связан с рождением маленькой девочки. Её мать умерла в родах, а малышка словно чувствовала это, продолжая и продолжая источать силу, пытаясь вернуть мать к жизни. Обычно младенцы подобного не делают, что вы знаете не хуже меня, потому я насторожился вдвойне. Няньки разрывались между убитым горем отцом и девочкой, излучающей свет Первоначального, так они и назвали её, Сияющая, Илттин. Вряд ли они понимали, что происходит на самом деле, но здорово опасались ребенка, стараясь даже не прикасаться к ней лишний раз. Разумеется, мне пришлось забрать младенца, кажется, её отец даже не заметил этого, слишком тосковал по жене, а вот одна из служанок повесила на шею девочке цепочку, сказала, что мать подарила бы её девочке, поэтому я не стал спорить. Я доставил Илттин в замок ночью и тайно, следуя данным ранее указаниям. Мидар одним из первых увидел её. Свечение Первоначального со временем затухало, и мы было решили, что оно полностью истрачено на попытки вернуть мать, но техники установили, что сила у малышки огромна. Она не избавилась и от пятой части своей сути, всего лишь успокоилась. Мидар очень долго советовался с Иццей, а затем советник принес мне решение. Девочку следовало удалить из Саосса. Убийства не терпит наш закон, но бросить ее в один из эфиров ничто не мешает…

— Почему они решили избавиться от этого ребенка? Всего лишь не контролирующее себя дитя… Она могла бы быть полезной нам, когда выросла.

— Я говорил об этом, но Ицца настоял. Дело в том, что одно из предсказаний гласило: «Мерцающее Дитя погубит сына владыки». И вы понимаете, что это значило для Мидара тогда… Да и сейчас.

— Да, понимаю. Я даже помню то предсказание. Его сделал один из…

— Дома Мечей. Именно, — Фирлит помолчал. — Кажется, предсказанное начинает сбываться…

Глава пятая

… Он и не трогал. Не успел. Разъяренный отец стоял в дверях и прожигал взглядом. На мгновение показалось, что он сам смотрит на себя же, до того взгляд этот был похож на собственный. Она протянула руку навстречу, но сил, чтобы сплести пальцы, не нашлось. Отец сковывал. Её глаза наполнялись слезами, он чувствовал это, но ничего не мог поделать, не мог даже взглянуть на нее.

— Идём. Пора тебе понять абсурдность всего того, что ты устроил сейчас.

— Я не могу. Отпусти меня.

— Я не могу, — отец словно бы наелся, а его просили угоститься еще одной порцией. — Ты утомил меня.

— Но почему?!

— Потому что ты сын своего отца.

И он вышел. Вышел вслед за отцом. Не обернулся. Не прикоснулся. Не вздохнул. Даже когда услышал…

— Фин! Фин! — Сид тронул брата за плечо. — Да что с тобой?

— Прости, что-то я задумался.

— Не свойственное тебе занятие. Нам пора.

Жених и невеста были в черном, чем изрядно озадачили всех, собравшихся на свадьбу. Получившие ранее отказ от Дентара смотрели чуть обиженно и с издевкой, намекая старику на то, что в черном только хоронят. Дед вздыхал, качал головой, но поделать ничего не мог. Когда он принес девочке платье цвета восходящих лун, Сид резко отказал, объяснив, однако, что его традиция позволит ему взять жену, только облаченную в черное. Тилл рассмеялась и сказала, что черный будет ей к лицу, и унеслась вновь куда-то в поле, а дед скомкал платье, швырнул Сиду под ноги — и пошел заказывать черный наряд.

Почему-то Сид торопился. Кто-то предложил отметить свадьбу после завершения Далекого Сбора, но он отказался, словно что-то подстегивало его. Кто-то решил осведомиться о том, как именно будет проходить свадьба, Сид ответил, что это неважно, а для их венчания вовсе не нужны какие бы то ни было приготовления, кроме свадебных нарядов, которые должны были строго соответствовать доселе неведомым кочевникам правилам. Белая вышивка по подолу платья невесты содержала символы, смысл которых Сид не объяснял, но тщательно рассказал, как именно они должны быть выполнены. Плетение манжет так же было хитроумным и сложным, но женщины старались, как могли.

Пара стояла в поле. Люди широким полукругом обрамляли его. Сид не позволил никому приблизиться. Все ждали восхода лун. Тилл была прекрасна, глаза её светились, а кожа словно бы слабо мерцала, припудренная брызгами всплывающих на небе звезд. Сид не мог отвести взгляд от будущей супруги. Она — от него. Сложное плетение его косы тоже было символом. Фин читал в нем изгибы Пути этой пары, напророченные счастливыми, но… Что-то было не так в ритуальном плетении, словно бы выбилась какая-то прядь, но какая и где именно, Фин никак не мог разглядеть из-за сгущающейся темноты.

— И что будет сейчас? — шепнул Дентар, вырвав Фина из состояния напряженного разглядывания.

— А уже почти всё.

— Что — всё?

— Сейчас всё закончится.

— Э?

— Наши свадьбы коротки, дед, но насыщены.

— Да объясни же, я ничего не понимаю. Ну стоят, ну смотрят друг на дружку, чего уж тут?..

— В этом-то весь смысл. Заглянуть друг в друга, прежде чем раз и навсегда связать свои Пути.

— А если не понравится то, что увидишь?

— Значит, Пути ваши связаны для того, чтобы исправить то, что не понравилось тебе.

— То есть всё равно поженятся, — кажется, Дентар был разочарован.

— Если связь появится, то поженятся.

— Связь?

— Да, смотри… — Фин указал на пару.

Толпа тихо ахнула, кто-то испуганно взвизгнул, Дентар открыл рот, а Фин улыбнулся. Свечение, льющееся вокруг Сида и Тилл, становилось всё плотнее и ярче. Когда оно появилось, никто не заметил, но темные фигуры, держащиеся за руки в ореоле света, вызывали восторг и изумление одновременно. Деду на мгновение показалось, что молодожены приподнялись над землей — и тут сияние померкло. Луны подобрались к своему зениту. Сид вел супругу на праздник. Кончики её пальцев всё еще хранили в себе капли света.

Темнота становилась липким продолжением тишины. Время стерлось, истончилось и порвалось, мерзко взвизгнув. Вновь вернулась тишина. Новый прорыв времени. И еще один. Всё чаще и чаще, словно сигнализируя о приближении… Фирлит открыл глаза. Темнота была еще более девственной, чем при опущенных веках. Конечно, он всё еще спал, но точно знал, что за сон ему снится. Точно понимал, что придет за темнотой и рвущим слух писком. Потому бывший Хранитель Чести не двигался, стараясь даже дышать не так часто, как обычно в предвкушении важной встречи.

Яркий свет острой сталью резанул по зрачкам: Фирлит не успел зажмуриться. Ему никогда не удавалось предсказать этот момент, каждый раз он оставался слеп, но каждый раз по-разному. Не видя окружающего, он то погружался в морские глубины, где тьма была осязаема, то скользил по шелковой поверхности искрящегося полотна, то зарывался лицом в теплую землю, лишаясь возможности глубоко дышать. Всякий раз новая пытка неизвестностью. Сегодня слепота била дрожью и ужасом. Фирлит попросту боялся открыть глаза.

— Эф…

— Именно так. Не ждал меня?

— Я мог бы догадаться, что это случится именно сейчас. Кажется, обстановка накаляется. Однако я не думал, что ты решишь прийти так скоро. Обычно ты предпочитаешь оставаться в тени…

— Наблюдать за тем, что происходит, — моя цель.

— Ты не можешь её изменить?

— Не стремлюсь к этому. Ты же знаешь, у меня есть куда более важные дела.

Боль несколько утихла, однако Фирлит не рисковал открывать глаза. Он только медленно приподнялся сначала на локтях, затем сел, по-детски прижав колени к груди.

— Ты поможешь им?

— Зачем, Фирлит? Они должны сами справиться.

— Должны? Это твоё последнее слово.

— Надеюсь, что нет.

— Ты же понимаешь, что я имел в виду.

— И ты понимаешь, что имел в виду я.

— Ты даешь им несколько шансов?

— Не я. Полотно.

— Последний твой визит был ознаменован менее радостными предсказаниями.

— Всё меняется, Фирлит. Мне всего лишь кажется, что упрощать путь для одного из них нет никакого смысла. А твоё пророчество — освобождение дороги только для одного. Слишком легко.

— Это не моё пророчество, а твоё.

— Расскажи это кому-нибудь еще, тебя посчитают сумасшедшим.

— Иногда мне кажется, что я такой и есть.

— Тебе только кажется. Хранитель Чести не может лишиться рассудка, это было бы смешно настолько…

Фирлит болезненно поморщился.

— Эф, но что же случится в итоге? Ты же знаешь это.

— На самом деле не имею понятия. Ни малейшего. Но ведь так только интереснее, правда?

Детский смех проник под кожу, вырвал из пальцев сонного оцепенения. Фирлит открыл глаза. Яблоко катилось по полу комнаты к двери, мягко закрывающейся вслед… Пророк в который раз проклял себя за то, что не осмелился открыть глаза раньше, за то, что не решился выглянуть за дверь, а если бы и решился, то не увидел бы там ничего, кроме тоннеля, освещенного факелами.

— Плохой сон приснился? — Анта вошла так бесшумно, что Фирлит, поглощенный мыслями, вздрогнул от звука её голоса только тогда, когда она опустилась на постель рядом с ним.

— Ты уже спрашивала меня об этом…

— Это было вчера, друг мой.

Анта выглядела еще более озадаченной, чем Фирлит. Она не могла увидеть того, что на этот раз волновало его: обычно читать в душе не составляло для владычицы труда. Сейчас же создавалось ощущение, что души у Фирлита вовсе нет, только вложенный комок волнения и осмысления. Чего? Анта не сразу решилась прервать повисшую в воздухе тишину.

— Послушай… Кто-то приходил к тебе?

— Нам не дано ни одной нити, зато перед твоими детьми всё полотно.

— Что ты хочешь сказать?

— Только то, что лишь они теперь решают, что произойдет дальше.

Анта наконец поняла, что Фирлит — не тот человек, что пришел к ней всего несколько дней назад, сейчас он — пророк, ни разу не ошибившийся в своих предсказаниях, кроме — разве что — последнего. Не Илттин опасна, а тот шаг, что предпримет один из сыновей Мидара. Разве можно считать ошибкой то предсказание? Быть может, Мидар истолковал туманные намёки сновидца так, как считал нужным? Но зачем? Чтобы оградить сыновей от чьего бы то ни было влияния, кроме своего? А кто еще мог влиять на них?

— Фирлит, кто говорит с тобой в этих снах?

— Я не знаю. А если бы знал, то не мог бы сказать тебе, Сиятельная.

— Но почему?

Фирлит медленно повернулся к владычице, взгляд его с каждой секундой утрачивал пугающую черноту и отстраненность. Спустя еще мгновение пророк широко улыбнулся:

— Потому что так только интереснее!

Степь изредка вздрагивала криком птицы, испуганной ночным хищником. Луны обнимали небо слабым свечением. Далекий Сбор спал, а сны были сегодня особенно прекрасны и беззаботны, словно некое благословение снизошло на стойбище, укрыв от тревог, усталости и опасностей. Кому-то снилось неизвестное и не виданное никогда прежде море, кто-то видел во сне улыбку давно ушедшей матери, кто-то слышал, как шумит листва в Лесу у Запредельных гор, столь далеком, что не каждый позволял себе даже мечтать о том, чтобы попасть туда, кто-то сжимал в ладонях мутные светлые шарики жемчуга, кто-то плавал в лучах саосского сияния. Только Сид не спал, складывая мозаику фактов, настраивая линию связи с каждым источником информации, доступным для силы полотна.

Силовые линии сплетались, неся потоки зашифрованных перемещений, следы саосского свечения, отпечатки чуждой этому эфиру магии. Сид старался не утратить связи, но усилия уходили и на то, чтобы скрыть собственное вмешательство в процесс, обычно строго контролируемый техниками во дворце Владыки. Понятно, что положение близнецов в теле эфиров уже было раскрыто проведением свадебного ритуала, но Сиду очень не хотелось, чтобы отец раньше времени узнал о том, кем является его невестка, даже если сам Сид не узнает, кем на самом деле является жена.

Снимая преграду за преградой, ставя заслон за заслоном, Сид увидел Фирлита точно таким, каким запомнился ему этот человек. Светлые волосы стянуты в хвост, одеяние скрыто за черным плащом, украшенным алой вышивкой, взгляд светлых глаз одновременно грустный, внимательный и наполненный знанием. Фирлит просто шагнул на землю из воздуха, опустил сверток в траву, а рядом положил тонкую цепочку с нанизанными на нее жемчужинами. Сид чувствовал силу. Не Хранителя, но малышки. Огромную силу сияния Саосса.

Понимание стало настолько неожиданным, что Сид едва не вскрикнул, мгновенно отворачивая от себя все потоки знаний полотна, сминая их усилием воли. В висках отчаянно бился пульс, ладони стали влажными, а к горлу подступил комок склизкого страха.

«Мерцающее Дитя погубит сына владыки».

Выходит, отец пытался уберечь сыновей от опасности. Все десять последних лет. С того момента, как отправил несущее беду дитя в эфир, куда его сыновья никак не могли попасть, до того, как спрятал их самих в Эртею, куда не могла попасть Тилл. Но здесь было что-то еще. Что-то, позволившее Сиду вырваться из Эртеи, что-то, толкнувшее близнецов именно к этому каравану, что-то, слившее его с Тилл в единое существо. Путь. Навстречу или вопреки тайному предсказанию, которое Сид узнал только что.

— Владыка!

Мидар обернулся, оторвавшись от созерцания карты тоннелей, проложенных под замковой долиной. Ему как никогда захотелось уничтожить вошедшего — слишком о многом следует подумать, а отвлекающие служки вовсе не способствовали этому процессу. Важных новостей Мидар не ждал. Взгляд пригвоздил Иццу к месту. Советник по инерции покачнулся в попытке сделать шаг, но удержался у двери.

— Владыка, техники обнаружили Сида. Совершен… свадебный обряд. По всем установленным в Саоссе правилам. Огромный выплеск силы, Владыка. Точное место обнаружено. Можем прямо сейчас выслать отряд в конкретную точку.

— Тогда чего вы ждете?

— Владыка…

— Приведите его сюда.

— А девушка?

Мидар вздохнул. Если обряд проведен, а сын еще жив, значит, пути этих двоих так или иначе пересеклись бы. Еще один вздох. Планы рушились так стремительно, что предугадывать их становилось всё труднее. Еще один вздох сопровождал ответ.

— Поаккуратнее с доставкой. Товар, очевидно, штучный.

Глава шестая

Тилл проснулась рано. Тишина непривычно щекотала нос. Девочка поворочалась в попытках снова уснуть, но ничего не вышло. Спросонья она никак не могла понять, что же её так тревожит. Еще несколько минут — и обиженная на весь мир Тилл выпрыгнула из кибитки. Очень уж хотелось кого-нибудь обидеть. Или пнуть камень. Взгляд рассеяно искал хоть что-нибудь, способное принять на себя удар скверного настроения невыспавшегося ребенка. Как назло, лагерь мирно отдыхал: кто-то поблизости блаженно всхрапывал, лошади похрустывали сеном, ветер лениво поглаживал в ладонях флажки и праздничные ленты. Солнечные диски только-только начали выглядывать навстречу друг другу, и поляна серебрилась слабым светом, предвещающим воссоединение любовников-светил.

Девочка побродила по лагерю, заглянула в повозку, где спали Фин и Дентар, передумала их будить, прошла мимо спящих охранников лагеря и направилась в сторону от стоянки. Куда идти — совершенно безразлично, но какое-то необъяснимое чувство нашептывало, что идти непременно следует. Она увидела супруга не сразу, просто заинтересовалась кругом огромных валунов, покрытых узорами мха. Тилл касалась пальцами шершавой теплой поверхности и успокаивалась. Обойдя круг, она почувствовала, что обида почти прошла. С чего онавообще появилась?

— Ты просто видела трудные сны.

Тилл вздрогнула, но тут же губы ее расплылись в улыбке. Внутри каменного круга, прислонившись спиной к одному из камней, сидел Сид. Девочка подошла к мужу.

— Откуда ты знаешь, что мне снилось и что я думаю?

— Вчера я заглянул в тебя и теперь знаю о тебе многое.

— А я знаю про тебя столько же?

— Если не больше.

Сид улыбнулся, сдернул с плечей плащ и расстелил его на траве, приглашая Тилл присесть. Девочка с удовольствием прилегла рядом, по привычке устроив голову на коленях Сида.

— А Фин еще спит… И дед. И все. Обычно вставали рано.

— Ты поэтому тревожишься?

— Уже нет. Камни говорят, что всё в порядке, и не страшно.

— Камни говорят… — Сид рассеяно поглаживал волосы девочки. — И давно ты слышишь то, что говорит тебе мир?

— Нет. Когда я шла сюда, мне показалось, что меня ведет трава… А потом эти камни…

— Это хорошие камни, охранители.

— Что они охраняют? — Тилл повернулась так, чтобы видеть глаза Сида. Личико ее светилось любопытством, но взгляд выдавал и настороженное внимание.

— Не знаю, я не спрашивал.

Сид пожал плечами. После событий прошедшей ночи ему не хотелось размышлять еще и об этом. Он только набрел на этот круг ближе к рассвету, присел отдохнуть и понял, что место это не самое простое. Должно быть, не случайно Далекий Сбор проходит именно здесь. Глыбы гранита успокаивали, вселяли уверенность, подпитывали силой, природу которой Сиду не хотелось нарушать попытками объяснить её. Тилл помолчала, а затем кивнула в сторону лагеря.

— Ты приказал им спать?

— Может быть, — Сид улыбнулся. — Знаешь, девочка, скоро нам нужно будет уходить отсюда.

— Сбор скоро кончится, мы будем путешествовать…

— Нет, Тилл, ты не поняла, мы уйдем вдвоем.

— Куда?

— Очень далеко.

— И я не увижу больше деда?

— Думаю, что нет.

Тилл отвернулась, глядя куда-то за линию гор. Сид чувствовал, каким тяжелым стало её дыхание. Он не стал продолжать разговор, только чуть сильнее прижал к себе хрупкие плечики девочки. Солнца всё настойчивее растирали пепел ночи и рассветных сумерек. Стая птиц расчертила небо. Голос Тилл сливался с шепотом высокой травы:

— Мы пойдем домой.

Сид изумленно приподнял брови. Он смирился с мыслью, что супруга его никогда не была и не станет понятным для его разумения созданием. Он принял для себя даже то, что возможно пророчество будет единственным его путем, их путем. Вот только никак он не мог предполагать, что малышка захочет вернуться туда, откуда будет исходить основная угроза для её жизни. Однако Сид понял вдруг, что наивная убежденность юной жены — единственно верный путь для того, чтобы выяснить наконец всё о судьбе той, с кем его связал путь жизни.

— Это может быть очень опасно, Тилл.

Конечно, отец не осмелится и пальцем прикоснуться к Тилл, когда Мерцающее Дитя стало супругой сына. Брак с принцем давал защиту от любого покушения на жизнь, да и не принято в Саоссе лишать кого бы то ни было жизни, но вот разлучить их Мидар вполне мог. И на сей раз он постарается сделать это так, чтобы опасность больше не нашла Сида. В чем же эта опасность? Да, девочка обладала большой силой, и потенциал её не был раскрыт еще в полной мере, да, она вырастет дивной красавицей, да, глубины её души не поддались постижению даже во время свадебного обряда, но…

— Лучше расскажи мне, как там… дома.

— Если хочешь, — Сид был рад уйти ненадолго от собственных мыслей. — Ты знаешь, что родилась не здесь. И не в другой стране. И не за горами. Наш мир состоит из нескольких слоев. Сейчас мы находимся в одном, а твой дом — в другом. Понимаешь?

Тилл кивнула, а Сид продолжил, стараясь к словам присоединять и картины, послушно всплывающие в памяти. Это было совсем не сложно — слить образы с воображением Тилл, словно бы она и без рассказа знала всё, только так давно, что успела забыть. Тем не менее, Сид старался.

— Саосские земли, опоясывающие все слои, огромны. Есть леса, океаны, горы, пустыни. И всё это принадлежит моему… нашему дому, которым правит мой отец. Моя семья живет посреди огромной равнины, затянутой в круг скал. Мы не путешествуем в повозках, а проводим свои дни во дворце. В нем стены из камня иногда просто вырастают на твоем пути, а лестницы и переходы так запутаны, что потеряться в замке ничего не стоит. Но он красив. И вечен. Менестрели поют на нижних этажах древние песни, а птицы моей матери слагают новые в высоких бойницах. Витражи рассыпают на пол самые немыслимые краски. Фонтан бьет даже в самый лютый мороз, и струи его сильны, как сама жизнь…

Сид покосился на Тилл, девочка спала, улыбаясь. Дыхание ее было ровным, а сердце — совершенно спокойным.

— Где это вы пропадали? Я успел дивно выспаться!

Фин потягивался, выходя навстречу Сиду и Тилл. Лагерь, по всей видимости, только-только проснулся: кочевники отчаянно зевали, гремели котлами, разворачивали торговлю, вяло переругивались, вспоминали вчерашнее гулянье. Вскоре Далекий Сбор рассыплется на разрозненные караваны, пылящие по излучинам дорог, пока же никто не спешил говорить об этом. Старые приятели наслаждались возможностью рассказать накопившиеся за долгие годы истории, парни подыскивали себе невест, матери объясняли детям законы мира и кочевой жизни, торговцы богатели, чтобы в соседних возках растратить приобретенное.

— Недолгая утренняя прогулка.

— Наслаждаешься красотами местной природы?

— Здесь, и в самом деле, красиво.

Тилл безразлично слушала братьев, затем зевнула и направилась к повозке. Улыбаясь, Фин проводил её взгядом.

— Устала?

— Скорее предвкушает.

— Что именно.

— Мы отправляемся домой, брат.

И Сид рассказал Фину то, что ему удалось выяснить в предрассветные часы. Близнец слушал внимательно, потом некоторое время молчал. Стал понятным тот страх, что он порой испытывал, — всего лишь предчувствие близкой беды, раскрылась тайна неверного ритуального плетения. Путь просто не должен был получить такой поворот. Или должен был, но не таким образом, не в это время…

— И на что ты надеешься?

— Я не питаю надежд, это не имеет смысла. Просто моя жена решила, что нам пора.

— Что значит «решила»?

— Решила. Я доверяю девочке.

— Быть может, зря? С учетом всего того, что ты о ней знаешь…

— Нас связали наши Пути, Фин, — Сид раздраженно пожал плечами. — Не думаю, что можно избегнуть того, что уже предначертано.

— Зато можно отложить.

— А зачем?

Фин долго и пристально смотрел на брата. Разубеждать его бесполезно, удерживать силой тем более, оставалось только по возможности защитить.

— В таком случае я отправляюсь с вами.

— Это вовсе не обязательно. Я бы даже сказал, что это совершенно не нужно.

Настала пора Сида сверлить близнеца холодным взглядом. Фин собирался было что-то ответить, но умолк и отвернулся. Взгляд его скользил по разноцветным крышам повозок, пытаясь остановиться на чем-то, что привлекло бы внимание, отвлекло бы от закипающего гнева — и чувства одиночества. Тяжелая ладонь брата опустилась на плечо.

— Поверь, я знаю, что так будет лучше. Твоё время возвращаться еще не пришло.

— А куда пришло моё время? Что ты вообще знаешь о нем?!

— Достаточно, чтобы быть уверенным в том, что делаю.

— Ты останешься один, Сид.

— Нет, я останусь со своей женой.

— Она всего лишь ребенок.

— Ты знаешь, что это не так.

Аргументов больше не осталось. Убежденность Сида со временем становилась и верой Фина. Еще некоторое время они молчали. Гул Далекого Сбора всё нарастал. Где-то заиграла гармошка. Детский смех колокольчиком прозвенел поблизости.

— Поверь мне, мы еще встретимся.

— Верю, брат.

Дентар тяжело вздохнул, выслушав Сида.

— Не лучше ли вам остаться? Затаиться? Мы умеем прятать то, что необходимо спрятать.

— От них нельзя спрятаться, от них можно только убежать. Я больше не хочу бегать, да и Тилл не хочет.

— Ты уверен? Она ведь маленькая девочка. Ты поиграл с ней в свадьбу, а она поверила…

— Дед, мы никогда не играем в свадьбы. С Путём нельзя шутить.

— Путь, путь! Откуда ты знаешь, что в твоей жизни ложно, а что должно стать судьбой? Может, и нет никакой судьбы, и только человек решает, что произойдет или не произойдет с ним!

— Путь — это то, что произошло и не произошло. Мы лишь с покорностью принимаем его, а он милосерден к покорным.

— Покорность! Это глупость, а не покорность!

— Считай так, если тебе от этого спокойнее. Я же считаю иначе. Я вправе противиться и лжи, и грубости, и злу на своем Пути, я вправе защищать то, что мне дорого, если кто-то или что-то осмелится у меня это забрать, я могу объявить себя нищим, а могу — королем, но при всём этом я понимаю, что каждая крупица, даже крохотная и ничего на первый взгляд не значащая, — часть Пути, который я должен пройти до конца.

— А что в конце?

— Вечность. Или смерть. Всё зависит от того, как ты шел.

— Но вечность предполагает новый путь…

— Да.

Дентар прищурился:

— И сколько путей ты уже прошел?

— Пока ни одного. Мой отец, насколько мне известно, сейчас на пятом витке.

— Чтож, желаю и тебе достичь начала нового витка.

Сид коротко кивнул. Признаться, он не ожидал подобного завершения разговора. Конечно, дед был мудр, но и вспыльчив и обидчив вдобавок. Должно быть, Сид был достаточно убедителен: Дентар смирился с тем, что заботы о Тилл теперь лежат на чужих плечах, и нет более смысла пытаться перетянуть на себя хотя бы часть их. Чужак всё еще настораживал, временами пугал ледяным взглядом, но Дентар начинал верить ему, его знаниям, его силе. Природу их дед не знал, но сердцем чуял, что она истинна.

— Когда они придут, что нам делать?

— Ничего. Вы не почувствуете их, не увидите, никак не поймете, что они рядом с вами.

— А вы?

— Мы не доставим им удовольствия чувствовать себя победителями. Мы не опустимся до того, чтобы сравнять себя с дичью. Мы уйдем раньше.

— Когда?

— Думаю, на закате.

И они ушли. Растворились в воздухе в центре каменного круга. Фин похлопал деда по плечу. Старик будто ссохся, казался хрупким и смертельно больным. Тилл смеялась, махая рукой на прощанье, а Дентар сглатывал один за другим подступающие к горлу комки слёз — и улыбался в ответ. Теперь слёзы куда-то ушли, ни одной не удалось найти. Дед просто смотрел на трёхлунье и всё еще улыбался.

Несколько секунд Фин всё же постоял рядом с ним, а затем пошел прочь: дальше от каменного круга, дальше от гор, с каждым шагом дальше от Далекого Сбора. Он шел, а луны безмолвно хохотали ему в спину. Кажется, он ощущал этот смех затылком, но поворачиваться не хотелось. Вообще ничего не хотелось. Под ногами расстилалась жесткая трава, ладони рассеяно поглаживали стебли её, осмелившиеся приласкаться к рукам. Он шел, не ища направления, он уходил. Один.

Глава седьмая

И светила луна, и плыли по реке корабли, и рассыпанные веслами брызги мерцали земными звездами, и тишина не прерывалась ничем, кроме плеска волн, бьющихся о деревяный борт. Лодьи плыли скоро, взрезая лунные дороги, пролитые на воду, не останавливаясь у берегов, не замедляясь в стремнинах. По бортам каждой из пятнадцати черной вязью орнамента пробивались древние руны, оживающие в неверном свете факелов и луны. Превращаясь в менестрелей, руны пели о битвах и богах, о девах гордых и прекрасных, о песне соловья, приветствующей новое рождение, о великом богатстве и великом подвиге.

Он обогнал идущие суда еще утром. Туман надежно скрыл скакуна и наездника, а шумный ночной дождь, пропитавший землю, сделал галоп неслышным. Какое-то время он оглядывался, ожидая свиста, улюлюканья или мечущихся по палубам огней, но весла поднимались и опускались ровно, и тишина, сковавшая корабли, осталась неизменной. Всадник почти летел, ветви хлестали его по лицу, плащ был изодран, а конь всё рвался вперед, словно утратив всякий страх, всякое сомнение. Время от времени всадник наклонялся к шее жеребца, что-то тихо и быстро шептал тому на ухо — и бег только ускорялся. Мшистые камни и поваленные деревья, мрак ночи и холод — не препятствие для несущего вести.

Кажется, его заметили — или почуяли? — еще до того, как он появился из леса. Обычно мрачные, затянутые облаками горы вселяли уныние, граничащее с истерикой: должно быть, только боги могли проникнуть сюда в приподнятом настроении, но никак не смертные. Теперь же утесы вселяли чувство защищенности и словно бы расступались приветственно. На мгновение закрылась в голову мысль: «Не стал ли я подобен богам?» Крамола тут же была вырвана из души с корнем, несущий вести осадил скакуна, почтительно возвел глаза к горным пикам, вздохнул и рванулся к замку.

Он знал, что корабли еще несколько дней не появятся в долине, но всё равно спешил. Река огибала скалы, лишь с севера неглубоким потоком проникая сквозь горные отроги. Судам еще нужно было миновать Северные ворота, что требовало долгого магического ритуала, поднять паруса и приветственные флаги — медленное их следование по долине должно быть поистине величественным зрелищем. Всадник миновал уже половину долинного пути до замка. Заснеженное пространство словно втягивало в себя, засасывало, неумолимо приближая глыбу замковой скалы и высокие стены дворца. Низкорослые деревца, растущие вдоль дороги, скручивали ветви в замысловатое кружево, повторяющее облачный узор неба. «Это было бы прекрасно», — думал наездник, — «прекрасно, если бы не вечный холод».

— Несущий вести Аврит! — провозгласил всадник, останавливаясь у высоких ворот, вырубленных в камне. — Несущий вести Автрит прибыл к Владыке Саосса!

Долгое время сохранялась тишина, затем огромные створки бесшумно отворились, подобно пасти гигантской глубоководной рыбы и поглотили Аврита.

Некоторое время взгляд его привыкал к полумраку, царящему здесь. Тоннель, в котором оказался всадник, больше напоминал застенки тюрьмы, нежели вход во дворец. Голые, но идеально гладкие высокие стены украшены были лишь факелами, ни стражников, ни приветствующих — только ровный цокот копыт. За очередным поворотом Автрит спешился и оставил коня на попечение вышедшего навстречу из темноты боковой ниши мальчишки-грума. Жеребец не упрямился: то ли устал, то ли был испуган каменными сводами, то ли испытывал то же почтение к этому месту, что и Аврит.

Коридор со временем расширялся, петляя всё сильнее. Фонари в резных подставках сменили коптящие факелы. На стенах появлялись гобелены, изображающие сцены охоты и давно позабытых войн. Время от времени Автрит останавливался и рассматривал работу мастеров, никто не торопил его, и знание о том, что нужно поспешить куда-то исчезло, будто давая несущему вести возможность отдохнуть в этих старинных коридорах. Аврит знал, что южный вход, которым он воспользовался, не расчитан на то, что им будут пользоваться важные персоны. Для того существовали Северные ворота и Главный вход, к которому вскоре прибудут корабли: там стены покрыты лазурью, а золотые подсвечники горько плачут восковыми слезами, там пол сделан из мрамора, а потолок украшен дивной росписью. Здесь же правили тишина, уверенность и не прикрытое мишурой величие. Аврит слышал, что есть и еще один способ попасть в замок — тайный подземный ход, превращающийся в лабиринт, куда не рискует заходить и сам Владыка. Несущий вести не мог представить, чтобы что-то могло страшить Мидара, потому каждый раз при этой мысли пожимал плечами.

— Расскажешь мне что-то, чего я еще не знаю?

Голос за спиной заставил Аврита вздрогнуть и резко повернуться. Опасность в этих стенах ему не грозила, но он всё же опустил руку на эфес шпаги — и тут же отдернул ладонь. Напротив стоял сам Мидар, высокий, статный, сероглазый и темноволосый Владыка Саосса.

— Владыка…

Аврит склонился в глубоком почтительном поклоне. Мидар кивнул, некое подобие снисходительной улыбки скользнуло по его губам, он сделал шаг навстречу вестнику. Если бы Аврит был чуть слабее духом, то непременно сделал бы шаг назад, однако если бы Аврит был чуть слабее духом, он никогда не оказался бы в этом месте. Потому Аврит только вытянулся в струнку, расправил плечи и прямо посмотрел в глаза правителю.

— У меня есть вести для вас, Владыка.

— Говори.

— Пятнадцать кораблей уже несколько дней идут по устью Реки. Я обогнал их сутки назад, когда они огибали мыс Стражи. Думаю, что спустя еще десяток часов они подойдут к Северным воротам. Идут очень быстро, и обогнуть долину им помогают, кажется, все ветра.

— Чтож, ты принес добрую весть. Мы ускорим приготовления. Что-нибудь еще?

— Весь Запад скорбит.

Мидар вздернул бровь, вопрос подразумевался.

— Глава дома Мечей, Хранитель Чести, Первый учитель наследников считается погибшим.

— Он сослан.

— Жители Диораса слишком суеверны и болтливы. Фирлита в городе больше нет. Кое-кто видел его по дороге на юг и считает, что Хранитель Чести вновь призван во владения Мидара, — Аврит отвесил еще один поклон повелителю. — Однако большинство склоняется к тому, что он погиб или, как говорят некоторые матросы в тавернах, ушел в лучшие миры. Всем была известна его ученость. Чем не повод поверить в волшебство, доступное уму?

— Дела в портовых городах настолько плохи, что люди готовы поверить в нового святого?

— Нет, Владыка, торговля преуспевает. Вот только холод…

— Ничего не имею против холода, — Мидар сохранял внешнее спокойствие, но вопросов задавал всё больше. — Он якшался с матросами?

— Однажды он предпринял попытку, удачную, к слову, пересечь Океан. С тех пор моряки уважают его. Говорят, он проявил героизм в борьбе с пиратами и северными ветрами.

— Что он говорил о своих планах?

— Насколько мне известно, он планировал завершить некую книгу и вновь отправиться в море. О его попытках прервать ссылку, выразить непокорность или увеличить свою силу мне ничего не известно.

— Слухи. Мне нужна та книга, что он писал.

— Разумеется, Владыка.

Аврит высвободил из заплечной сумки увесистый сверток и с очередным поклоном передал его Мидару.

— Здесь всё?

— Меня уверили, что никто не посещал дома Фирлита до меня. Здесь всё, что мне удалось найти в его кабинете и спальне.

— Ты читал эти строки?

— Нет, Владыка.

Мидар благосклонно кивнул.

— Чем еще порадуешь меня, несущий вести?

— Как я уже говорил, Запад скорбит об утрате. Жители портовых городов считали присутствие Фирлита благодатью.

— Он снискал любовь народа?

— Да, повелитель. Он лечил детей и стариков, помогал управе, разрешал пользоваться своей библиотекой, а слава его как храброго морехода заставляет улыбнуться даже самых суровых офицеров флота.

— Есть ли достоверные сведения о том, куда он мог бежать?

— Я осмелился подключить к розыску техников и агентов нашей сети. Пока ни в одном из городов Саосса Фирлит замечен не был. Правда, один из торговцев — ему можно доверять — клянется, что видел его на той дороге, которой я прибыл сюда.

— А что происходит на юге?

— В остальных ваших владениях, как и на юге, царит мир.

Мидар кивнул. На мгновение Авриту показалось, что пальцы повелителя сильнее сжались на свертке с бумагами Хранителя Чести, кажется, от Владыки не ускользнул взгляд вестника.

— Ты принес много важных вестей, но главная твоя удача — увидеть корабли. Ты заслужил отдых и вознаграждение. Я позволяю тебе присуствовать на церемонии приветствия.

Слова благодарности были бы излишни. Только глубокий поклон передал ту степень восхищения, которую испытывал вестник к своему правителю. Обычно на церемониях такого рода присутствуют только члены семьи, особо приближенные персоны и дворцовая стража с частью войск. Конечно, сейчас совсем особый случай, совсем особые гости, однако… Когда Аврит поднял взгляд, Мидара уже не было.

Несущий вести еще некоторое время бродил по темным переходам. Несмотря на долгую скачку, волнение и встречу с Владыкой, он не чувствовал усталости. Возможности, открытые перед ним благодарственным жестом Мидара, были слишком велики, чтобы забыть о них на время сна: Аврит увидит принцев, знатных вельмож и воинов, с кем-то из них он сможет поговорить, обратить на себя внимание услужливостью или ценной информацией, конечно, нельзя забывать о том, что далеко не каждому позволено оказаться в приветственном зале, да вообще в покоях семьи Владыки. Однажды он сможет рассказать об этом. Быть может, ему не поверят, быть может, сочтут за красивую сказку, а быть может… оплатят. Аврит одернул себя. Не для того ли правитель пригласил вестника, чтобы проверить его верность правящей семье? Как вообще можно осмелиться предать её? Да и кому нужна легенда о прекрасном замке для целей иных, нежели любование?

За этими размышлениями, изрядно подпортившими Авриту эйфорическое состояние души, несущий вести пропустил поворот, ведущий в помещения техников и охраны, и добрел до первых этажей кухни. Здесь царили холод, запахи сырого мяса и овощей, снующие туда-сюда поварята. Подозвав одного из них, Аврит приказал подать ему обед. Устроившись прямо на полу у двери, он принялся ждать мальчика и обещанный поднос. Эмблема вестников — чиж, рвущий паутину — давала ему право находится в любой точке нижних этажей и отдавать приказы служкам; нашитая на левый рукав рубахи, она так же позволяла проникать в любой дом, проезжать любой пост, и могла разговорить того, кто не очень стремился молчать.

Обед был действительно вкусным, возможно, мясное рагу было остатком с господского стола, но это нисколько не волновало Аврита. Только позволив себе ненадолго присесть, он понял, насколько устал. Кажется, даже на то, чтобы пошевелиться, сил уже не было. Однако вестник совладал с собой, кряхтя поднялся с пола и покинул кухню, направляясь к отведенной комнате. По пути он встретил приятеля, служащего в каком-то дальнем пределе, но не нашел в себе решимости выслушивать его новости и отвечать на вопросы. Коротко взмахнув рукой, мол, потом, Аврит открыл дверь и свалился на постель, почти мгновенно забывшись крепким сном без сновидений.

Анта плела косу. Серебро ее волос украшала лишь черная бархатная лента. Мидар невольно замедлил шаг, проходя мимо комнаты супруги. Обычно закрытая дверь теперь была распахнута настежь. То и дело служанки вбегали и выбегали, резко останавливаясь перед Владыкой для поклона и исчезая в неизвестном направлении. Мидар не замечал их, он видел лишь мягкий изгиб шеи, прямую спину и длинные пальцы, перебирающие пряди волос. Анта не видела мужа или не желала показывать, что заметила. Еще несколько секунд он оставался на месте, а затем быстрым шагом удалился в кабинет.

Там Мидар позволил себе на минуту расслабиться, откинувшись в кресле и медленно стирая все волнующие его мысли. Лишь несколько минут потребовалось Владыке, чтобы полностью сосредоточиться на свертке, лежащем на столе. Бумаги, сложенные ровной стопкой, были сплошь, почти без отступов от краев, покрыты мелким почерком Фирлита. Мидар долго смотрел на верхний лист, не вникая в смысл, но стараясь представить, как Хранитель Чести склонялся над тонкой бумагой, обмакивал перо в чернила, задумывался, выводил первую букву… Что чувствовал он тогда? Владыка поглаживал уголки страниц: его пальцы начали едва ощутимо мерзнуть, в желудке сладко заныло от нетерпения, где-то вдалеке слышен был шум северного моря, щеки коснулась колкая снежинка. Мидар сморгнул наваждение и погрузился в чтение.

«Однажды я встретил во сне женщину. С её пальцев ссыпался золотой песок, её руки были унизаны браслетами, в её глазах плескалось море, отражающее цвет грозовых облаков, её одежды были тонки, а волосы были покрыты платком из легкой ткани цвета листа миндаля на рассвете. Женщина шла по безликой пустыне и смотрела вдаль, за высокие горы. Что она видела за снежными вершинами? Куда она шла? Я не знал. Я только двигался за ней следом, оставаясь незамеченным среди бескрайних барханов, почему — я тоже не знал. Но я не был единственным возле нее. Рядом скользил в воздухе демон, нашептывающий женщине, насколько она красива, насколько она горда, насколько она сильна, говорящий, что она настолько далеко зашла от дома, что давно пора возвратиться назад — там, на изрезанном каменной вязью балконе, её ждет тишина. Но женщина улыбалась. Её губы пахли кофе и вином, настоянным на ветрах, целующихся с высочайшим пиком далеких гор. Слушала ли она демона, верила ли ему, я не знал, я просто шел за ней к горам, а она шла к реке, чтобы испить её вод и очистить своё сердце от золотого иссушенного песка, который ранящей паутиной сжимал её душу. Женщина остановилась, словно усомнившись в себе. Я испугался. Страх, что она развернется и позволит снегу смотреть ей в спину, объял меня, но она вздохнула, взмахом кисти, словно выточенной из ветви персикового дерева, она отогнала демона — и пошла вперед. Я готов был целовать её стопы. Я был её тенью. Я был счастлив. Я мог с ней не расставаться…»

Что это? Лирика? Любовное послание? Сказка? Мидар отбросил лист в сторону. За ним еще один, и еще, и еще… Каждая страница была частью романа, выдумки, легенды, но никак не научным трудом, не руководством по магии, не пламенным призывом изменника, даже не завуалированным рассказом о тайнах Саосса. Владыка окинул взглядом разрозненные листы и принялся за повторное изучение, но и оно не дало никакого шанса уловить хоть что-то опасное в написанном Фирлитом. Романтические бредни, красиво выложенные плитки слов — ничего более.

— Владыка, — Ицца остановился, как всегда, за дверью. — Не желаешь ли взглянуть на подготовку к церемонии?

— Войди, — Мидар уже сложил бумаги в ровную стопку, провел над ними рукой, стирая написанное, и взглянул на вошедшего советника. — Подготовка еще не завершена?

— Произошел небольшой казус с флагами, но уже всё улажено.

— Видны ли корабли со стен?

— Еще нет, Владыка, но гонцы докладывают, что суда только начали огибать долину.

— Прекрасно, прекрасно… — Мидар помедлил, прежде чем продолжить. — Что ты думаешь об исчезновении Фирлита?

Ицца не выразил удивления.

— Хранитель Чести сделал всё, что мог, и был удален от двора для заслуженного отдыха.

— Я говорил о том, что он исчез из Диораса…

— Хранитель чести не мог исчезнуть оттуда.

— Однако он сделал это.

— Это совершенно невозможно.

— Почему?

— Только приказ Владыки мог вернуть его. Как я понимаю, ты, повелитель, его не давал. Столь откровенного неповиновения власти нельзя представить. Слово твое — закон. Разве что кто-то из семьи дал Фирлиту разрешение покинуть Диорас.

— Этого не может быть.

— В таком случае он всё еще там, — Ицца спрятал усмешку в усы.

— В доме его никого нет, а весь Запад оплакивает его, как ушедшего в лучшие миры.

— Вполне может статься, что он туда и отправился. Испросив сначала позволения у тех, кто мог его дать.

— Фирлит не вел переписки.

— … Но получал вести.

— Откуда тебе известно?

— Мне известно достаточно для того, чтобы быть достойным советником своего властелина.

— И что еще скрыл от меня до поры мой достойный советник?

— Разве что факт уже озвученный мной. Никто не останавливал вестников, посланных к Фирлиту, просто потому что не каждый может поймать птицу…

Мидар хмуро взглянул на советника, Ицца склонил голову в поклоне еще до того, как завершил фразу, — только чтобы не пересекаться взглядом с Владыкой.

— Ты свободен. У нас есть несколько часов для того, чтобы отдохнуть перед встречей или чтобы поразмыслить.

— Владыка, позволь…

— Нет, после. Всё — после.

Ицца, не поднимая взора, скрылся за дверью.

Несколько часов сна, и Владыка вошел в покои Анты. Супруга была готова к церемонии: простое черное платье подчеркнуто лишь ниткой жемчуга, волосы сплетены в косу, а взгляд спокоен. Мидар остался доволен. Он так же был облачен в черное. Молча подав жене руку, он вывел её из комнат в зал для церемоний.

Огромное помещение, ослепительно белый мрамор, колоннады вдоль стен — всё призвано было для того, чтобы покорить воображение и саму волю попавшего сюда. Зал долгой лестницей уходил к площадке у причала. Река с тихим плеском широким полукругом уходила под скалистое основание замковых стен, у края водопада образуя заводь причала. Не так часто через Северные ворота кто-то прибывал во дворец. Залом пользовались редко, здесь много лет никто не бывал, но сейчас помещение преобразилось: флаги украшали лестницу, восторженно раздавая аплодисменты ветру, колонны обвились диковинными растениями, листья которых блестели глянцем в свете тысяч и тысяч свечей, сумерки увешивали стены изысканнейшими гобеленами багрово-алых тонов.

Сотню шагов от массивных дверей зала до первой ступени Мидар и Анта прошли в полном молчании. Вдоль стен выстроились несколько десятков придворных, главные техники, бесшумными тенями скользили слуги. Отряд замковой стражи застыл у причала. Краем глаза Мидар заметил Иццу и Аврита, стоящего поодаль, словно скрывающегося в тени колонны. Владыка всё сокращал и сокращал список тех, кому позволено будет оказаться на этой встрече, но сейчас ему всё еще казалось, что людей слишком много. Довольно было бы его и Анты. Взгляды царапали, мешали, назойливыми мухами вились вокруг головы. Мидар вздохнул, расправил плечи и устремил взгляд к горизонту. Там заходящее солнце выхватывало из темноты гор силуэты пятнадцати кораблей, приближающихся к причалу быстрее, чем Владыке хотелось бы.

Одна за другой ладьи подплывали к причалу и растворялись в воздухе, оставляя слабое всплывающее к небу серебристое свечение. Приглашенные старались не вздыхать взволнованно и удивленно, стражники сохраняли каменные выражения лиц. Анта сильнее сжала пальцы супруга, когда пятнадцатый борт мягко ударился о камень причала. Весла взмыли вверх и замерли. Черные руны соскользнули с борта, свиваясь в канатные перила трапа.

Первый шаг можно считать самым сложным, но не тогда, когда сжимаешь ладонью мудрость древних. Она не оставит следов на коже, но впитается в душу и не позволит испытывать страх. Шаг. Камень. В мгновение остановившийся поток ветра.

— Мы дома, Тилл.

Пять кошмаров

Глава первая

Воздух пах солью, грозой и почему-то розами. Он с наслаждением вдыхал эти ароматы и улыбался. Плеск волн усыплял, и Фин легко поддался желанию уснуть. Только поначалу сон был темным, сырым и тягучим, затем прервался ярким видением.

Пряди длинных светлых волос скользили по алой парче причудливой паутиной, которая затягивала в себя, тугими жгутами обвиваясь вокруг запястий. Фин рвал мягкие волосы, но вены его сплетались с этой паутиной, не позволяя даже пошевелиться. Он попытался что-то крикнуть, но тут и пряди, и вены его, и сам он рассыпались горячим сухим песком под палящее солнце пустыни. Фин ощущал каждую песчинку, когда-то принадлежавшую его телу, каждая молила о глотке воды. Неведомым усилием вырываясь из плена песка, он по крупице собирал себя, так долго, что начали казаться вечной жара, вечным этот сон, который превращался в реальность тем яснее, чем дольше Фин собирал ранящие пальцы частицы себя самого. Чего-то не хватало. Он знал, что каждый его волосок на месте, что каждая пора теперь насыщает тело солнцем, что каждый мускул готов рвануться и бежать прочь из этого странного места, но о чем-то он забыл, должно быть что-то еще… Фин растерянно оглядывался, пытаясь в безбрежной пустоши увидеть хоть какой-то знак. Мысли отчаянно путались, выскальзывали одна за другой в воздух, обвивали его вязью непонятных символов, хлестко и быстро заворачивая в кокон мягких прядей светлых волос…

Фин проснулся с резким вдохом. На крик сил не хватило. Солёные капли нагревались на его губах, терпким вкусом оседая на языке. Несколько секунд он никак не мог понять, слезы это или морская вода.

— Плохой сон приснился, айрими? — девушка устало улыбнулась, обернувшись.

— Я не помню.

Она кивнула и вернулась к управлению лодкой. Фин проморгался, приподнимаясь на локтях. Море вокруг них было спокойным, солнце уходило за горизонт; или он проспал грозу, или она так и осталась кучевыми облаками на горизонте. Выпутываясь из липких нитей сна, Фин оглядел неправильной формы лодку, в которой находился, да и лодкой её можно было назвать только по назначению. Гладкое дно было сделано из какого-то светящегося светлого материала, борта заменяли высокие, чуть подрагивающие на ветру, почти прозрачные перегородки. Прикоснувшись к одной из них, Фин почувствовал слабый электрический разряд. Весел и мачты не было в помине. Девушка, стоявшая к нему спиной, ловко вела лодку к цели, натягивая на себя, чуть опуская, поворачивая то в одну, то в другую сторону один из углов днища. Фин поймал себя на мысли, что со стороны они, должно быть, похожи на муравьев, путешествующих по озеру на лепестке вишни. Это сравнение насмешило его, и девушка вновь обернулась:

— Теперь, айрими, тебе весело? — казалось, она была удивлена.

— Мне почти всегда весело, красавица, — Фин продолжил смеяться, теперь уже над недоуменным взглядом огромных карих глаз.

— Скоро мы прибудем в порт.

Фин отдал должное выдержке стройного капитана: мало кто не стал бы смеяться вместе с ним или хотя бы обижаться на неуместный хохот.

— У вас водятся муравьи?

— Кто они?

— Они… они… насекомые. Такие маленькие, — Фин попытался пальцами изобразить бегущего муравья, девушка поморщилась.

— Откуда ты только взялся?

— С неба. Ты же сама так зовешь меня — айрими, небесный скиталец.

— Скитальцев в небе нет, — словно пытаясь подтвердить свои слова, она подняла взгляд к облакам. — Боги, быть может…

На этот раз Фин промолчал. Просто не знал, что ответить. Девушке, впрочем, ответ, по всей видимости, был вовсе не нужен. Она вела движимый неизвестной силой лепесток к дому.

Вскоре на горизонте стали проявляться неясные очертания порта. Больше всего они походили на облака, но стоило приблизиться к ним, как проступили четкие грани, острые углы, идеально очерченные овалы. Поначалу Фин подумал, что в этом эфире хоть кто-то да ходит под парусом, но ошибся. Паруса на глазах вырастали в высокие дворцы, плавно покачивающиеся прямо на поверхности воды. Чем ближе подходили они к порту, тем большее удивление отражалось на лице Фина. Девушка, заметив это, довольно улыбнулась.

— Наш порт один из самых больших в четверти.

— Что, есть еще больше? — Фин ошарашено уставился на капитана.

Она только сильнее потянула на себя угол лодки. Теперь уже взгляда не хватало, чтобы окинуть растянувшийся по всей линии горизонта плавучий город, больше похожий на замершую флотилию диковинных кораблей. В лучах заходящего солнца паруса-стены отливали розовым, золотым, лиловым, у кромки воды смешивая цвета в изумруд. Каждое здание порта на самом деле было ослепительно белым. Между зданиями — теперь Фин мог разглядеть, что они построены на неких платформах, прочных настолько, чтобы выдержать любой шторм — были растянуты сети, удерживающие «корабли» вместе. Фин догадался, что это является и дополнительной опорой, но до чего же красиво в серебристых лесках играли блики зеленой океанской волны. Фин вздохнул — глаза брата слились бы по цвету с аквамарином, разлитым на сотни миль вокруг.

— Меня зовут Исиантарин.

— Я Фин. Наши имена рифмуются!

— Ты поэт, айрими?

— Однажды мне довелось написать песенку, хочешь, спою?..

— Нет. У нас есть дела поважнее.

— Вы не любите поэзию?!

— Любим. Ровно настолько, чтобы не слушать стихи и песни у причала, уставшими и голодными. Для поэзии должно быть свое время.

— И какое же? — полюбопытствовал Фин, с помощью Исиантарин выбираясь на помост, белый и слабо светящийся, как и их лодка. Опираясь на ладонь девушки, он отметил, что в её пальцах много силы, а еще — тепла.

— Перед рассветом. Когда дела сделаны, ужин съеден и уже не томит желудок, когда новый день только обещает новые хлопоты. В минуты расслабления поэзия лакирует нашу душу вдохновением…

— Да ты тоже поэт!

— Нет, я — встречающая.

— А кто вы, встречающие?

— Встречающие.

Исиантарин пожала плечами. Фин ненадолго задумался о том, в какой же эфир попал. Тут незаменимы были бы знания Сида, который куда более прилежно изучал строение «луковицы». Сейчас же оставалось положиться только на свою интуицию и наблюдательность. Фин не чувствовал опасности. Вообще никакой, кроме слабого шлейфа прошлого. Этот эфир, похоже, имеет в основе своей магию, только настолько древнюю, что о ней почти все забыли — или не все? Фин чувствовал потоки неизвестной силы, но не враждебной ни ему, ни кому бы то ни было еще. Скорее она была уравновешивающей. Потоки ее имели серебристый цвет и чуть нагревались, приближаясь к нему, словно нос ласкающейся к хозяину собаки. Фин снова улыбнулся. Он вовсе не отказался бы задержаться в этом эфире подольше. Кажется, здесь интересно.

— М?

Похоже, он произнес последнюю фразу вслух. Исиантарин обернулась, вопросительно приподняв бровь. Фин отрицательно покачал головой и продолжил подъем по пологой лестнице с широкими ступенями, уходя от пристани. Вскоре их лодка стала лишь светящейся точкой в темноте сгущающейся ночи, в то время как они поднимались всё выше над водой: лестница вела к верхним этажам зданий в глубине этого своеобразного острова. В порту светло было как днем, несмотря на то, что ни одного фонаря замечено не было. Должно быть, загадочный материал, который используется здесь для строительства, впитывает свет солнца, чтобы отдавать его в темноту. Фин не удержался и обвил ладонью резные перила. Это не камень, не металл, что-то совсем иное, теплое, просачивающееся сквозь его пальцы серебристым блеском. Фин не заметил, как остановилась встречающая, как смотрела, до тех пор, пока не окликнула его, по всей видимости, не один раз.

— Фин?

— А? Я что-то еще болтал? Имею, уж прости, такую привычку: стоит только задуматься, а мой язык уже пускается в пляс.

Вместо ответа девушка опустила свою руку рядом с его ладонью. Свет мягко очертил её пальцы нимбом, но не рискнул прикоснуться, в то время как рука Фина утопала в свечении. Взгляд карих глаз не стал испуганным или недоверчивым, скорее, пытливым. Невольно Фин залюбовался этим стремлением к знанию, не торопясь отнять руку от перил или что-либо объяснять. Очень уж интересно было наблюдать за тем, как выражение лица девушки выражает ход её мысли, как предположения одно за другим сменяют друг друга, как фразы пытаются сорваться с подрагивающих губ, но останавливаются усилием воли.

— Послушай, — он наконец заговорил, — я не представляю угрозы и…

— Конечно, нет, — Исиантарин уже взяла себя в руки. — Если бы это было так, я не привела бы тебя в порт.

Она резко развернулась к нему спиной и направилась дальше. Фину ничего не оставалось, кроме как последовать за ней, удивляясь, насколько здешний народ… каков? Пока определение ему не давалось. Или, может быть, только его встречающая такова? Может быть, это профессиональное? Если это вообще что-то вроде профессии.

— Расскажи мне о встречающих?

— Наш мир — вода и порты. Водных городов много, но и пространства воды между ними велики. Встречающие исследуют морские границы. Несчастные, попавшие в шторм, беглецы, океанские твари — наша забота.

— Вот как? Ты еще забыла небесных скитальцев…

— О них никто не может забыть.

Сказала, как отрезала. Фин понял, что продолжения разговора ждать не следует. Он молча следовал за Исиантарин, пока лестница не привела их ко второму городскому ярусу. Здесь движение осуществлялось по широким навесным мостам, соединяющимся с галереями домов. Внизу оставалось море, гигантские платформы и редко встречающиеся люди, совершенно не обращающие внимания на чужака в одежде, вовсе не похожей на местные светлые и легкие туники.

Фин вновь почувствовал запах роз, когда они остановились в одной из галерей, чтобы свернуть к двери, обитой чем-то похожим на серебро, хотя Фин не был уверен, что в этом мире его добывают.

— Айрими, я привела тебя к своему ритану. Дальнейшую твою судьбу будет решать он. Ему ты расскажешь, кто ты и зачем пришел к нам, — на мгновение её лицо приобрело детское, игривое выражение. — И не волнуйся насчет своего внешнего вида. После разговора тебя приведут в порядок.

Фину ничего не оставалось, кроме как развести руками и повторить её улыбку.

Исиантарин не стучала, дверь отворилась сама.

— Иди. У меня еще есть дела, айрими. Не бойся ветров.

— Не бойся ветров, — пробормотал Фин уже в кабинете.

Он окинул взглядом светлое большое помещение. Стены его были покрыты ровными рядами графики, доселе Фину неизвестной. Буквы и символы что-то смутно напоминали, но понять, что именно, было так же трудно, как вспомнить прерванный сон. Стены были изломаны неправильными углами, создавая ниши, в которые от двери заглянуть невозможно. Фин сделал шаг вперед и тут же в одной из ниш увидел кресло, в котором уютно расположился мужчина, встретивший его взглядом в упор. Фин едва не вздрогнул. Неужели здесь не принято выходить навстречу гостям?

— А вот и айрими.

— А мне говорили, что айрими не существует.

— Здесь их действительно не существует.

— Как это?

— Как-то, — мужчина всё же изволил подняться, подошел к Фину и опустил руку на его локоть. — Высокой волны тебе.

Повторив непривычное приветствие, Фин заметил тень улыбки на лице ритана.

— Мне стоит желать низкой. Мой ранг не позволяет мне лихачеств. Ничего, айрими, скоро ты разберешься в нюансах нашего ритуала. Ты говоришь на нашем языке, что уже значительно упрощает процесс.

— У меня есть такие способности.

— Я знаю.

— Откуда?

— Все айрими говорят на всех языках.

— Но ведь айрими здесь не существует, откуда же вы знаете?

— То, что сейчас их не существует, не значит, что не существовало вовсе.

— Почему вы зовете меня так?

— А как ты хочешь, чтобы тебя звали?

— Фин. Это моё имя.

— Такое короткое?

— Зато звучит! — Фин улыбнулся.

— И рифмуется, — едко улыбнулся ритан. — Меня зовут Самтануттан, ритан седьмого ранга порта Тарркент. Я занимаюсь делами прибывших.

— Значит, я попал по адресу.

— Иначе и быть не могло.

Они продолжали стоять, глядя друг другу в глаза. Темные глаза ритана не изучали его, не пытались проникнуть в помыслы, не дразнили — он просто смотрел. Фин тоже смотрел до тех пор, пока ритан неотпустил его локоть и не вернулся в кресло.

— Как ты попал сюда?

— С неба упал… — Фин тут же понял, что шутки неуместны. — Я прибыл издалека не самым привычным для вас способом.

— Зачем?

— Там, откуда я прибыл, я своего рода беглец.

— Там, откуда ты прибыл, тебя преследовали справедливо?

— Нет, — Фин не колебался с ответом.

— Они придут сюда?

— Да, но не сразу.

— Что они принесут сюда?

— Ничего.

— Ты хочешь остаться здесь.

— Если это возможно. И я приложу все усилия для того, чтобы меня искали как можно дольше.

— Чтож, айрими… — несколько минут Самтануттан молчал. — Ты волен остаться. Исиантарин поможет тебе. Она уже ждет тебя за дверью.

Фин понял, что разговор окончен. Он кивнул ритану, еще раз задержал взгляд на знаках, украшающих стены, и повернулся к двери, которая вновь открылась сама. За ней его ждала встречающая.

Глава вторая

Они шли по изогнутому дугой мосту, словно вросшему в строения. Множество таких мостов, не считая навесных, подобно ветвям лиан, соединяли административные и жилые здания. Здесь были только воздух и небо.

— Влюбленные предпочитают навесные мосты. Говорят, что пару благословляет ветер, шумящий в нитях.

Фин улыбнулся. Почему-то он представил Исиантарин, стоящей на подвесном мосту звездной ночью, ветер колокольчиками звенит в проводах, играет светлыми прядями волос девушки, щекочет чуть вздернутый нос, но…

— Ты не любишь навесные мосты?

— Я вообще не люблю мосты. Уже ночь. Пора бы устроить тебя на отдых. Завтра можешь отсыпаться, гулять и есть…

— Не забыв на рассвете почитать стихи?

— И для стихов найдется время, — она бросила на него взгляд. — А вечером мы найдем занятие, которое придется тебе по душе. Праздность не доводит до добра, айрими.

— Слушаюсь, мой капитан!

На сей раз взгляд девушки пригвоздил его к месту.

— Ты мне не подчиняешься.

— Конечно… Это всего лишь такой оборот речи… — Фин растерялся.

— Пустословие?

— Предпочитаю называть это игрой в слова.

— Как ни называй…

— Вы всё понимаете буквально?

— Так проще. В свое время из-за «игры в слова» пострадали многие.

— Расскажи.

— Не теперь. Еще придет время слушать и говорить. Сейчас же тебе стоит отдохнуть.

— Хорошо, как скажешь, но объясни хотя бы, что плохого в том, что кто-то может быть подчинен тебе?

— Ничего плохого. Любому человеку это пойдет на пользу. Вот только подчинение достойно службы, а ты не служишь мне. Если не служишь, то не стоит ограничивать свои ветры.

— А почему ты ограничила свои?

— У всего есть причины.

Исиантарин замолчала. Звезды слабо поблескивали на далеком небе. Фин вспомнил о девочке, которую оставил в одном из эфиров. Там чтили звезды, но забыли в своем почтении о свободе.

— Ты грустишь, айрими?

— Нет. Думал о звездах.

— Ты действительно поэт.

Они прошли в арку одного из зданий, поднялись по лестнице, в пролетах которой находилось множество дверей, до верхнего этажа.

— Здесь я живу.

Дверь приветливо распахнулась сама. Фин перестал удивляться этому факту. Коридор был так же изломан выступающими углами, как и кабинет ритана. Стены его от пола до потолка были так же покрыты надписями. Исиантарин спокойно прошла в комнаты, Фин же задержался, останавливаясь у каждого угла, вглядываясь в угольную вязь.

— Что не так? — девушка выглянула в прихожую.

— Эти надписи…

— Защита от проклятья.

— Какого проклятья?

— Мы не говорим о нем.

Комната ударила по глазам синевой. Фин ожидал искрящегося снега, а окунулся с головой в небо. Исиантарин победно улыбнулась и указала рукой на дверь.

— Ты будешь жить там. Есть кровать, окно, вода. Всё, что сверх, проси.

— Спасибо. Пока я не уверен, что хочу чего-либо, кроме сна.

— Тем лучше.

Фин в нерешительности остановился у двери. Она тут же открылась. Фин обернулся. Исиантарин обернулась у открытой двери напротив. Между ними лежало голубое небо, вшитое в пространство проходной комнаты.

— Прозрачных снов тебе, айрими.

— Прозрачных снов.

— Мне следует желать штормовых, дабы штормы мне только снились, — Исиантарин улыбнулась и скрылась в своей комнате. Фин тут же поклялся, что выучит назубок все эти приветствия и пожелания, а потом напишет парочку новых, чтобы сложный этикет этих привыкших всё воспринимать буквально людей обогатился еще несколькими метафорами.

В комнате не было лампы, но стены, как и везде, излучали слабый свет. Минимализм, похоже, здесь приветствовался. Низкая кровать, письменный стол у окна, не украшенного шторами. Фин распахнул створки. Ненавязчивый, но ощутимый запах роз примешивался к соли океанского ветра, звезды выкладывались в неизвестные сложные созвездия, горизонт был смазан непроглядной тьмой. Если звезды смотрят на эти порты, наверное, тоже считают их некими светящимися созвездиями…

Фин прошел в небольшую ванную комнату. Некоторое время исследуя рычажки, разобрался с системой подачи воды и приятно поразился её мягкости — как, интересно, её очищают? — и нисколько не удивился, обнаружив, что его ждет чистая, пошитая уже по местной моде одежда, однако в постель забрался нагишом. Матрас был жестким, но удобным, почти идеальным. Накрывшись с головой легким одеялом, тут же нагревшимся, Фин провалился в сон.

Красотка в маске, скрывающей разрез глаз, поцеловала его в висок посреди людной площади. Хохочущий и кричащий праздник разворачивался в ночном городе. Краски его — багрово-алые, ярко-синие, взрывающе-зеленые, ядовито-желтые — резали глаза, заставляя подслеповато щуриться. Факелы взмывали в воздух, падали, со змеиным шипением тухли в воде каналов. Самые немыслимые маски окружали его. Перья, клювы, когти, накладные носы, кружево, драгоценные камни терзали сознание. Поцелуй путеводной нитью потянул его, заблудившегося в сумасшедшем карнавале, прочь. Шаг за шагом в темноту и пустоту. Шлейф духов оставлял в воздухе ускользающий аромат роз. Фин тянулся к нему всем естеством, настолько сильно, что ему начало казаться, будто сам растворяется в ночи, становится этим запахом, а когда-то давным-давно был лепестком розы, безжалостно раздавленным ради капли масла. Он почти ощущал ту боль, которая позволяла неизвестной манить его за собой, боль, уничтожающую прекрасное — ради прекрасного. Где-то за невидимым углом послышался смех, звонкий, тонкий, взрезающий вены своей искренностью. Фин рванул туда — и оказался в комнате с белыми стенами, испещренными неясными знаками. Ни дверей, ни окна, ни незнакомки, только иероглифы-буквы, потрясающие красотой своего исполнения и гнетущие силой, в них укрытой. Как только Фину показалось, что он может их прочесть, что понимает каждый нюанс, каждый оборот, буквы начали отрываться от стен, собираясь в огромный молчаливый рой над его головой. Страх, неконтролируемый и всеобъемлющий, уже охватил Фина. Бежать, бежать сквозь стены, вырываясь из клубка жалящих букв, бежать так быстро и долго, чтобы даже собственное дыхание оказалось позади. Внезапно он врезался грудью в металлическую сеть, распятый, подобно бабочке, на гигантской паутине, удерживающей белоснежные здания города-флотилии вместе. Невозможность пошевелиться, закричать, порвать стальные нити, уже вздрагивающие под лапами огромного паука, приводили Фина в бешенство — и ужас. Тишина, коконом окутавшая, оглушающая, разорвалась вороним граем. Черная птица приближалась. Взмахи её крыльев тяжелыми ударами приминали воздух.

— Отпусти!

Птица взвилась спиралью ввысь, чтобы опрокинуться на паутину.

— Отпусти!

Взгляд её молил, когти рвали металл в клочья.

— Отпусти!

А Фин уже летел в пустоту, не удерживаемый, не преследуемый никем и ничем, кроме хриплого крика о помощи.

Он проснулся не сразу. Волны сна никак не желали отпускать, укачивая на белом лепестке, плывущем в темноте. Ни звука, ни мысли, только теплый ветер, пахнущий солью и розами, слабо поглаживал дрожащие веки. Фин слушал сердце, понимал, что спит, но не торопился открыть глаза. Нужно было сперва унять дыхание и понять…

Из бесконечного покачивания его вырвало осторожное прикосновение теплой руки к плечу. Исиантарин. Имя бальзамом растеклось по венам. Фин ухватился за прочную нить тепла, подтянулся, потом еще немного — и открыл глаза. Девушка тут же отняла руку. Он улыбнулся и получил ответную улыбку, со сна всё никак не понимая, почему взгляд девушки столь изучающий. Спустя несколько долгих секунд Фин осознал, что во сне одеяло сбилось на пол, и теперь все особенности строения его тела предоставлены для детального изучения. Кто-то иной смутился бы, но Фин вальяжно подтянул ткань к себе, набрасывая одеяло на бедра.

— Давно будишь меня? — спросил он, потирая глаза.

— Несколько минут. Мне начало казаться, что тебя забирает дно.

— Забирает дно?

— Да. Это когда люди засыпают и не могут проснуться. Они видят сны, понимают, что спят, но не могут открыть глаз — и умереть тоже не могут…

— Хорошо, что до дна я не дотянулся, — Фин сел, пытаясь представить каково это — вечно спать. Слишком гнетущие мысли для начала дня. — У вас принято завтракать?

— А так же обедать и ужинать. Приводи себя в порядок. Я буду ждать за дверью.

После невольного обнажения Фин не возражал бы, если бы девушка осталась здесь и дальше, но она, скорее всего, сочла упавшее на пол одеяло недостаточным аргументом для того, чтобы не выходить из комнаты.

Струи ледяной воды обожгли кожу и в мгновение прояснили сознание.

Фин слышал от учителя, что сны саоссцев часто являются гораздо большим, нежели простой игрой подсознания. Тем более, если это кошмары. Они снятся очень редко, почти никогда, потому относиться к ним нужно с особым вниманием, стараясь раскрыть каждый штрих сказанного Первоначальным. Если бы здесь был Сид, можно было бы всё рассказать ему, он непременно бы всё понял и объяснил: и паутину, и запах роз, и женщину, и проклятья, и птицу. Вот только Сида здесь нет. Значит, придется разбираться самому, раз за разом погружаясь во мрак, чтобы понять.

Фин сплел еще влажные волосы в косу, неотрывно глядя на отражение своих глаз в маленьком зеркале ванной, окончательно принимая для себя тот факт, что сон развивается, ведет куда-то, чего-то требует от него. Раз так, то стоит прислушаться к настояниям, а пока — завтрак.

В синей комнате был накрыт стол. Минимум приборов, графин и две чаши.

— Мы предпочитаем не нагружать себя едой, но ты, я вижу, голоден. Поэтому выпей.

— Что это?

— Торговцы называют этот напиток глотком жизни, очень бодрит и насыщает.

Фин сделал глоток и благословил создателя столь дивной жизни: тепло и живость тут же наполнило тело, ощущение голода значительно притупилось, а настроение улучшилось.

— Туда добавляют мозг рыб, — продолжала Исиантарин, надкусывая фрукт, напоминающий яблоко, только продолговатой формы. — На той глубине, где они обитают, им зачастую нечем питаться, потому организм вырабатывает особое вещество, наркотик, создающий те самые ощущения, что испытываешь и ты сейчас.

Фин поперхнулся:

— Это не запрещено?!

— Нет, такой прекрасный эффект! Зачем запрещать то, что несет его?

— А опасность есть?

— Если бы она была, ты не пил бы это, — Исиантарин посмотрела на Фина как на непонятливого ребенка.

Ребенок опасливо сделал еще один глоток, потом окончательно смирился с мозгом глубоководной рыбы и допил содержимое бокала залпом. Девушка одобрительно кивнула.

— Ты плохо спал, Фин.

— Всегда плохо сплю на новом месте, — он пожал плечами.

— И только?

— Да.

— А что ты видел во сне?

— Паутину и ворона.

— Жаль, что мы не толкуем сны. Я слышала, что небесные скитальцы умели это делать когда-то и учили наших мудрецов, но они утратили навык после того, как опустилось проклятье.

— Проклятье?

— Не лучший разговор для утреннего часа. Солнце проснулось совсем недавно.

Девушка протянула руку, беря с маленького столика у окна небольшую металлическую табличку. Демонстративно медленно она провела над ней рукой, пластинка развернулась подобно бутону цветка. Лепестки не срывались, а осторожно вынимались.

— Наши книги требуют особого к себе отношения. Будь внимателен, и они одарят тебя даже свыше необходимого. Ты ведь умеешь читать? — она протянула лепесток Фину.

— Умею. — Он прочел вслух:

— Нравится?

— Очень.

— Мы любим поэтов… — Исиантарин секунду помолчала. — Итак…

— Итак?

— Сейчас я должна уйти. Ты волен остаться и познакомиться с нашей мудростью, — она указала на полки, полные книг. — Можешь пойти на прогулку по порту, теперь ты выглядишь достойно и никого не испугаешь. Я вернусь раньше закатного часа.

Исиантарин уже поднялась из-за стола.

— Что я должен тебе пожелать?

— Ветра в спину.

— Ветра в спину, Исиантарин.

— Не бойся ветров, айрими.

Глава третья

Фин бережно вставил книжный лепесток на место и задумался. Все стихи этого эфира были посвящены воде, ветрам и звездам, а еще — любви. Не странно, что не упоминаются в них ни страшные звери, ни деревья, ни высокие горы. Здесь их попросту не было. Во всяком случае, не было на момент написания удивительных строк. Фин затруднялся вспомнить, слышал ли он где-либо столь благозвучный язык. Для него существуют поэзия, песни и речи. Люди, говорящие на подобном языке, действительно должны жить в белоснежных высоких домах, выросших посреди моря, должны плавать на лепестках и пить саму жизнь. Только вот что же скрывается за тонкими и, казалось бы, прозрачными одеждами этого эфира?

Фин поднялся с кресла и прошел в прихожую. Углы, черными насекомыми разбегающиеся по стенам буквы. Он вглядывался в сплетение знаков очень долго. Определенно, сон его как-то связан с каждой из этих букв. Исиантарин говорила о проклятье. Значит ли, что защита от проклятья преследует его? Значит ли это, что он каким-то образом связан со странным неизвестным злом, настолько сильным, что о нем не говорят в этом эфире? И как со всем этим связаны небесные скитальцы? И почему он сразу не почувствовал страха, а увидел лишь свет старой и спасающей магии? Почему не задумался сразу о том, от чего же нужно спасать всех этих людей? Нет ответов. Домысливать что-либо совершенно не хотелось. Фин вздохнул, оторвался от бессмысленного созерцания стен и вышел с твердым стремлением получше узнать портовую жизнь.

Конечно, в таком тонком деле как знакомство с совершенно незнакомым местом главное — не утруждать себя наличием карты, путеводителя или хоть какого-нибудь проводника. Фин считал, что нет ничего лучше, чем заплутать в узких улочках, сложносплетенных переходах или… навесных мостах.

Он вдохнул побольше воздуха в грудь и улыбнулся, покидая дом. Спускаясь, он насчитал семь этажей, еще несколько десятков уходили к воде. Интересно, Исиантарин живет так высоко, потому что её ранг это позволяет или потому, что её ранг только это и может позволить? Размышляя об этом, Фин вышел на один из мостов. Одежда встречавшихся ему людей никоим образом не свидетельствовала об их социальном положении. Пастельные тона, полупрозрачная вышивка, никаких украшений, длина волос, скорее всего, была совершенно произвольной. Толстяков в порту, похоже, не было, как и худышек. Люди ходили по двое, по одиночке, нигде не было заметно хоть сколько-нибудь заметного их скопления. Это тоже показалось Фину странным. Всё-таки порт должен был быть, в его представлении, местом людным, шумным, ярким. Здесь же по самым скромным прикидкам жило несколько сотен тысяч человек, не издающих почти никаких звуков. Гул голосов казался отдаленным, к нему невозможно было приблизиться, невозможно было оказаться в его эпицентре, в каждой точке пространства стояла тишина. Однако она была приятной, мягкой, успокаивающей, а не гнетущей.

Фин остановился на одном из подвесных мостов, оперся о жгуты перил, глядя на линию горизонта, слабо подрагивающую под грузом неба.

— Красиво, не правда ли? — голос выдернул его из оцепенения.

— Да, очень.

Фин повернулся. Рядом с ним стоял старик. Возраст его угадывался даже не столько по лицу, сколько по глубине во взгляде. Ветер баловался с легкой его бородой, серебристой, как и брови старца. Морщин на смуглой коже почти не было.

— Я люблю приходить сюда днем, когда порт почти пуст. Люблю поиграть в то, что остался совсем один в этом мире. Я и небо.

— Зачем же играть в такую странную игру?

— Это не странная игра. Это всего лишь возраст.

— А почему порт почти пуст?

— Ты, айрими, еще ничего не знаешь о нас?

— Нет. Зато, похоже, каждый здесь знает что-то обо мне. Почему ты назвал меня айрими?

— Ты похож на них. На скитальцев, — мужчина посмотрел на подушечки длинных узловатых пальцев так, словно что-то читал на них. — Мало людей с цветными глазами и темными волосами осталось в этом море.

Только сейчас Фин осознал, что все встреченные им люди имели карие глаза и светлые волосы. Словно пытаясь разубедить себя, он обернулся в поисках брюнетов, но проходящие по соседнему мосту были светловолосыми, как и спешащая куда-то женщина, выскользнувшая из одной галереи, чтобы тут же исчезнуть в другой.

— Да, я почти ничего не знаю, — рассеяно ответил Фин.

— А порт пустует, потому что все избегают праздности. Те редкие прохожие, что встречаются теперь, лишь временно выходят к воздуху по какой-то своей надобности.

— Что значит «выходят к воздуху»?

— Основные здания города находятся под водой, — старик улыбнулся. — Там каждый и убивает праздность.

— А как? Чем вы занимаетесь?

— Мало ли дел у того, кто хочет что-то делать? Изготовление кораблей, производство пейрита, — незнакомец обвел рукой здания вокруг, — добыча пищи, выращивание растений, патруль, воспитание детей…

— Так значит, у вас есть растения?! — почему-то эта новость обрадовала Фина, тут же он вспомнил о загадочных плодах, что ела на завтрак Исиантарин.

— Конечно. Их выращивают в особых секторах в каждом порту. Их зелень нам необходима.

— Но почему всё это происходит под водой?

— Для равновесия, для безопасности… — старец пожал плечами. — Да и красиво там.

Фин представил, как зелень вод облизывает подводные строения, как рыбы проплывают мимо огромных стекол, как штормы остаются лишь на поверхности, не касаясь даже порывом ветра — действительно, красиво. Вот только ему необходим был воздух.

— А что происходит с теми, кто не нашел себя в работе?

— Такого не может быть.

— Может, — Фин покусал губу. — Когда не можешь выбрать, что тебе по душе, когда работа нелюбима и бросаешь её, когда…

— Ты говоришь странные вещи. Хочешь быть поэтом, пиши стихи, и люди будут тебе благодарны, хочешь бурить скважины и добывать пейрит, живи для этого, хочешь ухаживать за аолесс, никто не скажет слова против…

Фин не рискнул уточнять, что такое аолесс, однако удивление скрывать не стал.

— Я был в одной стране, где множество нищих страдало в бесправии…

— Они сами выдумали бесправие, чтобы страдать и нищенствовать.

— Их подавляли силой.

— Для каждой силы найдется большая.

— Они страшились за своих близких!

— Страх правит там, где ему это позволила слабость.

Старик смотрел вдаль, говорил тихо, с едва заметной хрипотцой, но легко, словно пел колыбельную младенцу. Фин надолго замолчал. Спор показался ему бессмысленным и чуждым духу самого этого места.

— Благословенна страна ваша…

— Мы долго шли к этому.

— Те, с кем я уже знаком, ничего не говорили мне об этом.

— А зачем тебе знать о том, что прошло?

— Прошедшее определяет будущее, — Фин заглянул старику в глаза. — Прошлое отпустит тогда, когда будут стерты надписи.

Старик вздрогнул, но не отвел темного взгляда. Казалось, в нем боролись противоречивые чувства: его родина процветала, не было голодных, не было необразованных, но тень чего-то страшного всё еще простирала свои крылья, хотя и защита от нее была велика.

— Сколько тебе лет, мальчик?

— Я не считал.

— А стоило бы… Быть может, тогда я не рискнул бы называть тебя мальчиком.

Фин усмехнулся.

— Как тебя зовут?

— Лотрентар.

Теперь вздрогнул Фин и восторженно уставился на старика.

— Я читал твои стихи этим утром!

— Я рад, — Лотрентар белозубо улыбнулся. — Мои стихи приносят мне счастье и покой.

— Они действительно прекрасны. В них много морской соли, неощутимой до тех пор, пока волна не отступится, и солнца, живущего в сердце каждого, выросшего свободным!

— Ты разделяешь со мной один дар, — если слова Фина и польстили поэту, он не показал этого, а может, считал само собой разумеющимся похвалы в свой адрес.

— Давно я не писал песен…

— Почему?

— Я не знаю…

Фин задумался. Почему перо не просилось в его пальцы, почему строки позволяли лишь оценивать, но не создавать, что ушло из его души?.. Просто было не до того, отмахнулся он. Лотрентар внимательно следил за собеседником и качал головой. Фин вопросительно взглянул на него.

— Ничего, мальчик, просто старался увидеть тебя.

— Я даже вполне осязаем.

— Вот только я тебя не вижу. Не вижу чего-то важного.

— Ты обладаешь каким-то особым зрением?

— Все поэты им обладают, разве ты не знал?

Фин пожал плечами, стараясь не встречаться взглядом со стариком. Тот отошел от перил и медленно направился прочь, Фин пошел следом.

— В такой день стоит прогуляться.

— Действительно.

Они надолго замолчали. Фин и радовался компании, и недоумевал над тем, как этому человеку удалось его смутить настолько, что даже привычная веселость никак не желала возвращаться. Сердце не сжималось тревожно, ровно билось в груди, пальцы не дрожали, взгляд не метался хаотично, вот только стремление к чему-то неуловимому, недостижимому уверенно росло в нем.

Они спускались все ниже, к воде. Фин уловил, что устройство порта напоминало спираль. Здания опоясывали мосты, с каждым ярусом их количество росло, а чем ближе к воде, тем меньше становилось навесных, зато всё шире становился пронзающий «паруса» белоснежный и прочный Главный мост. Фин вполуха слушал рассказ Лотрентара о том, как устроен город, глазел по сторонам и ловил себя на мысли, что подсознательно ищет среди прохожих брюнетов со светлыми глазами. Таких не встречалось.

— Сейчас мы на самом краю. Когда вернемся к центру, можно будет перекусить…

Фин смотрел на воду, подкрадывающуюся к его ногам и отбегающую, не успев прикоснуться.

— Мы ставим сдерживающие сети, усмиряющие воду, вблизи порта почти не бывает волн.

Лотрентар коснулся ладонью поверхности воды, словно ткани, разглаживая складки моря. Фин оторвался от своих мыслей.

— Ты говорил, что где-то можно поесть?

Старик рассмеялся и направился к центру порта. Еще с полчаса они молча шли, поднимаясь к четвертому ярусу мостов, и остановились у одного из зданий. Дверь привычно распахнулась без приложения каких-либо усилий со стороны входящих.

Помещение напоминало обычный большой зал, в котором радушный князь кормит своих воинов, послов и многочисленных жен, правда, стены его были гладкими, полы — идеально чистыми, свечи — только лишь бесполезным декором, посуда — необходимостью во что-то класть пищу. Ничего общего с обычным большим залом, в котором угощает богатый князь, решил Фин и вздохнул, оглядывая долгие ряды столов, скамьи, окна, вырезающие из неба ровные квадраты синевы, чтобы разбросать их по снегу стен.

— Но ведь здесь…

— Ресторации должны ублажать вкусовые рецепторы и не отвлекать от наслаждения пищей наслаждениями иного рода, — пояснил Лотрентар, видя некоторое замешательство Фина.

— А где я могу насладиться чем-то иным, кроме пищи?

— Мы храним историю в музеумах, книги на полках своих комнат, красоту в подводном мире, каждый имеет право спуститься туда.

— Я обязательно это учту.

К их столу подошла девушка с подносом, полным разнообразных блюд. Фин не стал уточнять, что они ничего не заказывали, должно быть, здесь не принято выбирать, а может быть, выбор ограничен. Старик хитро посмотрел на Фина, помогая девушке покрывать стол разнообразной посудой.

— Здесь есть всё, что может предложить это заведение в такой день, такую погоду и таким людям, как мы.

— А что, сегодня особый день, особая погода и… откуда они знают, что у меня нет аллергии на… да хоть на вот это?!

Фин схватил кусочек обжаренной рыбы, положил его в рот — и расплылся в блаженной улыбке.

— Вот видишь, — Лотрентар так же принялся за еду. — Никто не занимается своим делом просто так. Повар готовит то, что соответствует обстановке, его настроению и умению, девушка подает то, что должно понравиться вошедшим, потому что умеет определять желанное.

— Но как? — проворчал Фин с набитым ртом.

— Потому что никто не борется с праздностью только для того, чтобы победить её, бороться с праздностью нужно так, чтобы наслаждаться этим.

Фин только молча удивлялся и наслаждался едой. Покончив с последним бокалом глотка жизни, Фин сообразил, что расплачиваться ему нечем. Даже карманов, в которых могла бы чудом заваляться монетка, не оказалось на его одежде.

— Что же делать, Лотрентар, у меня нет денег…

— У меня есть.

Серебристые шарики упали в специальное углубление в столе.

— Но я…

— Ты, айрими, очень много спрашиваешь, очень много думаешь, но очень мало видишь.

Старик улыбнулся, взял Фина за локоть и вывел на один из навесных мостов неподалеку.

— Мы не думаем о том, что досталось нам легко. Мы легко расстаемся даже с тем, что потребовало значительных усилий. Поэтому деньги незначительны. Они — лишь инструмент, упрощение, не смысл.

— А о чем же вы думаете? — Фин склонил голову набок, задумчиво поглаживая пальцами перила.

— О прекрасном. Потому никуда не торопимся, хорошо выполняем свои обязанности и живем мирно.

— Идиллия. Такое почти невозможно себе вообразить.

— Только если фантазия твоя бедна и зашорена. Однако ты же поэт, айрими.

— Расскажи мне еще. Расскажи об этом мире.

— Раньше люди здесь жили иначе. Это было так давно, что не осталось в живых тех, кто видел. Кто-то говорит, что жилось так сложно, потому что горы еще пронзали небо, позволяя злу проникать сюда.

— Так раньше здесь была земля?!

— Конечно! — Лотрентар посмотрел на Фина, как на лишенного рассудка. — Ведь есть же дно у этого моря, есть и рифы, и отмели. Много трехсотлетий назад это было. До тех пор, пока не появились айрими. Великие и опасные воины опустили пики гор под воду, уничтожив несправедливость, довлеющую над мирами. Сохранилось совсем немного свидетельств о том, каковы они были, эти братья.

Фин до боли сжал пальцы.

— Братья?

— Более того, близнецы. Каждый из них был наделен особой силой, хотя и выглядели они почти так же, как и мы, хотя волосы их были темнее наших, а глаза светлее. Они боролись со злом. Один, сдавшись, ушел сквозь дыру в небе, второй остался, чтобы зашить её.

— И?

— И? Он исчез. Как только последний шов был наложен. Мудрецы говорили, что один брат не может без другого и каким-то образом они воссоединились, еще утверждают, будто опустив землю, один из айрими оставил здесь что-то столь же важное для него, сколь и причиняющее боль.

— Причиняющее боль?

— Мало кто мог претендовать на понимание их природы, мальчик, я тоже не стану. Я лишь передаю тебе легенду и не знаю деталей. Эта боль и осталась проклятьем над нашими водами. Айрими, штопая небо, пел прекрасную песню, которую записал один из наших хронистов, её слова и теперь защищают нас от зла.

— Значит, и спас, и наказал, и защитил?..

— Выходит, что так.

— Есть ли продолжение у этой истории?

— Нет.

— Объясни, Лотрентар, почему я не могу понять ни слова из той песни, что украшает входы в ваши дома?

— Потому что никто не может этого сделать. Язык айрими остался для нас непостижимым. Считается, что тот, кто прочтет эти слова, уничтожит проклятье.

— Значит, если я не могу прочесть ни слова, я не айрими?

— Не знаю, — поэт пожал плечами. — Мне пора предаться борьбе с праздностью. Да и тебя, должно быть, заждались.

Фин растеряно посмотрел в небо. Он и не заметил, как приблизился закатный час. Тепло попрощавшись со стариком, он отправился на поиски дома. Мысли его были далеки от попыток выяснить, в нужном ли направлении он идет, однако ноги сами вынесли его к открывшейся двери.

— Я хотела отправиться искать тебя.

— Зачем?

— Потому что ты мог не найти дорогу.

— Дорогу?

— Дорогу домой, — Исиантарин изогнула бровь. — Ты странный, айрими.

— Я не айрими.

Девушка только вздохнула, провожая Фина долгим взглядом. Он не заметил этого, дверь в комнату бесшумно закрылась за его спиной.

Глава четвертая

Этажи. Этажи смутно знакомых зданий, серых, мрачных, огромных. Весь мир сходился в узких коридорах и заброшенных лестницах в бесконечную путаницу переходов. Каждый шаг отделял от реальности, всё больше погружая в неловко склеенную фантазию из пролётов, обрывающихся провалами, из дверей, за которыми он ожидал увидеть необходимое, но каждый раз, берясь за металлическую ручку, он понимал, что попал не туда. Этажи. Холодное безвременье словно бы вырванных из больной памяти квартир, никогда не виденных прежде. Темнота и мигающий свет потухающих ламп под низкими, грязными потолками. Он поднимался по лестнице — и на полпути понимал, что ему не нужно на этот этаж. Он проходил коридорами, которые спиралью уводили куда-то, — и вновь оказывался на лестнице, спускаясь, наталкиваясь на отсутствие ступеней, ведущих вниз. Лабиринт, созданный сумасшедшим архитектором, скомкавшим свой проект. Острые углы, чужие голоса, слепая необходимость найти нужную дверь — шаг за шагом. И чем дальше, чем дольше он шел, тем яснее понимал, что находится во сне, страшном сне, но он всё двигался вперед, даже не пытаясь более разбирать дорогу. Он никогда не видел настолько странных, настолько жутких зданий. Чье больное воображение могло поселить людей в такие безликие, обезображенные бесполезностью коробки? Как в этих темных клетках можно жить? И он рвал на клочки стены, разбрасывая камни, ломал перила, вытягивал стальные балки в тонкие пучки травы — и убегал прочь в панике. Но лестницы вновь настигали его, и он резко останавливался у очередного провала ступеней, подобного усмешке мерзкого чудовища. Что он искал, зачем вообще оказался в этом месте, Фин не знал, но чувствовал, что должен выйти, во что бы то ни стало он должен был выйти из здания. Вот только двери утягивали его всё глубже, одна за другой открывая беззубые алчные пасти, проглатывая секунды и завинчивая лестницы в пружину, сжимающуюся, пульсирующую… И в центре этой пружины находился он.

— Зачем я здесь? Зачем? — Фин больше не пытался убежать, не пытался порвать путы, позволяя им обвивать сознание. — Зачем?!

Здание безмолвно расхохоталось в ответ. Ледяной озноб прошил спину. Каждый кирпич этого строения смеялся, злобно и жестоко глумясь над заблудившимся.

— Зачем?!

— Загляни вглубь.

— В тебе нет глубины!

— Ты не позволяешь себе заглянуть в нее.

— Ты не пускаешь меня…

— Нет, не я.

— А кто?! Что?!

— Загляни вглубь.

— Что ты такое! — Фин то и дело срывался на крик, по щекам текли слезы отчаяния, он не пытался их унять, понимая, что здесь не от кого их прятать, здесь…

— Ты всё правильно понял.

— Ты — это я?

На сей раз беззвучных смех был полон такой боли, что Фин конвульсивно сжался в клубок, прижав колени к груди. Он содрогался от рыданий, он содрогался от смеха, боли, страха и пустоты.

— Этого не может быть… Этого не может быть! Не может быть!

— Фин… Фин! — чья-то рука легла на плечо. — Фин, проснись!

Он дернулся еще раз и затих. Проснулся. Понимал, что проснулся, но боялся открыть глаза. Фин чувствовал, что ресницы его влажные, а мышцы затекли.

— Фин, пожалуйста…

Исиантарин взволнованно смотрела на него. Поморгав, Фин окончательно избавился от омерзительного запаха своего сна.

— Я разбудил тебя?

— Это становится доброй традицией.

Девушка повела плечами. Скорее всего, жест должен был подтверждать сарказм слов, но настоящее беспокойство залегло в ее глазах. Она не спешила убирать ладонь и не отводила взгляда.

— Знаешь, — Фин слабо улыбнулся, — я бы как-то сократил твоё имя. Слишком красиво оно для моих ночей.

— Странная логика, — Исиантарин изогнула бровь. — Но если ты считаешь, что это необходимо…

— Считаю. Можно я буду звать тебя… Рин?

— Зови, — наречённая Рин задумчиво посмотрела в окно. — Что ты видел?

— Очень странные… дома.

— И их «не может быть»?

— Нет.

— А чего же тогда?

— Я узнал кое-что новое о себе…

Фин улыбнулся, только вот Исиантарин совсем не поверила в улыбку. Она поправила простынь точно так же, как когда-то его мать. Точно так же улыбнулась: устало, но тепло.

— Тебе не понравилось то, что ты узнал.

— Было бы лучше, если бы мне снились сны, в которых я — Бог, снизошедший до штопки небес…

— Это не сны, это прошлое. Немного разные вещи.

Фин приподнялся на локтях, девушка поднялась и прошлась по комнате.

— Рин, я…

— Ты не айрими, я помню, ты вчера сказал.

— Рин…

— Расскажи мне об этом сне. Расскажи.

— Я… даже не знаю, что рассказать. Я плутал в каком-то здании, никак не мог найти выход. Только спустя вечность я понял, что дом и есть я. И если мне нужно заглянуть еще глубже того, что я видел, то мне страшно. Потому что увидел я уже достаточно темноты…

— А ты не думал, что в глубине может скрываться свет?

— Свет? Я не понимаю… Я не понимаю, что я сам хочу себе сказать! И вообще, я ли это хочу себе сказать… Нет во мне неизвестных глубин! Нет всего того, что мне навязывают эти сны!

— В каждом из нас довольно мрака, но и света довольно. Равновесие.

— Которое я… нарушил…

— И пытаешься найти.

— Ты знаешь меня лучше меня?

— Нет.

— Тогда откуда?..

Рин пожала плечами. Фин молча и выжидающе смотрел на нее. Любопытная особа. Красивая. Тонкая. Прямая. Мудрая. Юная… Или нет?

— Рин… а сколько тебе лет?

— Я не знаю, айрими. Не знаю. — Фин удивленно заморгал, а она продолжала: — Дело в том, что с того момента, как айрими ушли, время здесь потекло иначе. Мы медленно взрослеем, медленно стареем — и не умираем. Сотня лет или двадцать — для нас уже не важно.

— Но как это возможно?!

— Говорят, что проклятье небесного скитальца лишило нас возможности покинуть этот мир. И дети рождаются всё реже… и реже… и реже.

— Вы не умираете, но умирает сама жизнь…

— Может быть и так. Кто-то однажды сказал мне, что у каждого из нас есть свое время. И это время не вечность, не бесконечность — лишь крохотный клочок голубой нити. Нить рвется, и мы уходим. Нить рвется, когда мы устали. Нить рвется, чтобы началось время другого. Мы все устали, айрими, но наши нити так прочны…

Она умолкла, Фин тоже молчал. Идеальный мир на поверку оказался едва ли не тюрьмой. Сотни лет люди ждут времени. Вот почему столь отточена их реальность: они просто забывают о страхе, потому что бессмертны.

— Скажи, Рин, а если бы проклятье было снято… И ты узнала бы, что умрешь завтра, ты не пожалела бы?

— О чем?

— О том, что… О жизни.

— Я не знаю, Фин. Не знаю. Я точно пожалела бы о том, что позволила тебе сокращать мое имя.

Фин благодарно улыбнулся. Она окончила мучительный разговор, а Фин еще до пробуждения был абсолютно измотан. Девушка уже покидала комнату:

— Мне пора.

— Ветра в спину, Исиантарин.

Она печально — или это ему только показалось? — улыбнулась.

— Не бойся ветров, айрими.

Он окинул взглядом комнату. Сильнейшее отчаяние навалилось всей силой, казалось, вот-вот разлетится на сотни осколков весь этот мир, который Фин никак не мог постигнуть. Он смотрел в синий квадрат окна, вслушивался, пытался хоть как-то отвлечься от шалящего пульса, отрывисто бьющегося в запястьях.

«Загляни глубже». «Загляни глубже».

Когда-то — в одной из бесконечно далеких прошлых жизней — учитель говорил ему, что боль и мрак так же способны созидать, как добро и свет. Далеко не всегда их творения ужасны. Они могут быть величественны, ярки, новы, но при этом каждое из них будет по-своему неполноценно. Потому что в каждом из наших творений есть частица нас самих. И даже в самом прекрасном мире, созданном тьмой, будет тьма. Не необходимая, — излишняя, страшная, несправедливая. Фин поежился. Кто-то создал белоснежное великолепие из адской, нестерпимой боли и позволил ему существовать… И это сделал один из них. Один из Владык Саосса. Как давно? Фин тщетно пытался вспомнить все те тома родословных, что когда-то пролистывал: вряд ли кто-то, воспитанный саосскими учителями, мог бы оставить настолько несовершенную, уродливую картину. Только если… мир не был сознан бессознательно. Как такое вообще возможно? Ведь даже на плетение неба уходят огромные силы! Их род был настолько ослаблен поддержанием Полотна, что даже Мидар не пытался создавать новые эфиры, лишь охраняя порядок в уже имеющихся. Должен был существовать действительно сильнейший Ткач. Фин не знал истории ни об одном таком, кроме собственного деда, но этот эфир создан совсем недавно…

«Ты — это я?»

Фин застонал, откидываясь на подушки, и закрыл глаза.

— Учитель, ты мне нужен…

Комната была такой же, как и всегда, только стены, обитые пурпуром, словно бы плыли, покачивались в прозрачных волнах. Бархатные подушки превращались в гигантских крабов и разбегались перед ним. Он шел, не касаясь стопами пола. Он видел лишь смутные очертания и плети саосского сияния. Он чувствовал, что его сердце вот-вот лопнет, и спасти от этого может лишь…

— Не трогай!

Он вздрогнул, но не стал отводить взгляда от девушки в черном. Подол и манжеты её платья были покрыты белыми узорами, вышивка двигалась, жила, символы светящимися пауками скользили к полу, к её тонким пальцам. Она протянула руку навстречу. Он улыбнулся. Мягкие нити становились шире, плотнее, ослепительные ленты света тянулись от её ладоней.

— Не трогай!

Черной стрелой перебиты спирали свечения. Он даже не видит того, что происходит, он только чувствует. Чувствует, как меняется запах воздуха ворвавшейся приторно-сладкой нотой, чувствует, что цвета становятся излишними, стекают грязными лужами по зрачкам куда-то в черноту его груди. Он не смотрит, взгляд его бессмыслен и слеп. Мир умещается в точку. Еще один мерцающий паук тянется всем своим существом к его пальцам, но в мгновение касания рассыпается прахом у складок черного платья. Слепота уходит, чтобы разорвать тишину криком ужаса. Её узкие ступни. Босые ступни, запутавшиеся в шелке. Сил, чтобы заглянуть в её лицо с надеждой, нет. Надежды нет.

— Ты убил её…

— Идём. Пора тебе понять абсурдность всего того, что ты устроил сейчас.

— Я не могу. Отпусти меня.

— Я не могу, — отец словно бы наелся, а его просили угоститься еще одной порцией. — Ты утомил меня.

— Но почему?!

— Потому что ты сын своего отца.

И он вышел. Вышел вслед за отцом. Не обернулся. Не прикоснулся. Не вздохнул.

Пространство съедено тьмой. Ничего нет, кроме темноты, пушистой и ядовитой. Время прекратило существование. Жизнь испарялась мертвенным холодом взгляда. Черты обострились. Он смотрел на свое отражение в зеркале. Его черная гладкая поверхность выхватывала только бледность и мрак зрачков.

— Что ты делаешь?

— Смотрю.

— Ты не увидишь ничего, пока не создашь что-нибудь.

— Я не могу.

— Можешь. — ладонь учителя опустилась на плечо. Фин обернулся, но никого не увидел за спиной. — Можешь уйти от боли.

— Но как?

— Твоё сердце станет основой созидания.

— Оно принадлежит мне, больше никому.

— И ты навсегда останешься лишь блеклым пятном на зеркале Саосса, размывающимся с каждым мгновением. Этого хочешь?

— Он убил её…

— Он, а не ты. Ты должен быть сыном своего отца. Должен подняться и сделать хоть что-то!

— Мне больно, — слезы изъели щеки.

— Это не оправдание.

Тьма давит на плечи всё сильнее. Зеркало не выдерживает, морщинится трещинами, скулит — и лопается. Брызги осколков — прямо в лицо — режут, крошат, рвут в кровь. Не кожу, само сердце. Сердце, которого больше нет.

Глава пятая

Каждый кошмар что-то надрывал в нем. Уничтожал и — очищал, словно сходила шелуха. Фин который час сидел в постели. Вставать не хотелось. Он только молча смотрел в одну точку, время от времени прикасаясь к лицу, словно отыскивая шрамы, которые должны были остаться после рвущих осколков.

Сон исказил правду. Иначе быть не могло. Тогда он просто ушел, а она осталась. И он жил только благодаря мыслям о ней. Фин улыбнулся. Её волосы были светлыми, а глаза карими. Совсем не похожа на тех девушек, что он видел прежде. Красивая. Словно выточенная из снежного наста. Тающий с каждым теплым вздохом мираж. Такой она была. И Фин надеялся, что однажды отыщет её, куда бы ни спрятал девушку отец. И её имя он произнесет не раньше, чем коснется её пальцев. Её имя… Имя… Фин пытался, но не мог вспомнить. Ему казалось, что вчера он мог бы с легкостью отыскать его в памяти, но сегодня… Или вчера у него тоже не получилось бы? И месяц назад не вышло бы. Имя стерлось. Имя стерли.

Фин сосредоточенно смотрел в стену, словно буквы могли проступить на гладкой её поверхности. Он вскочил и вышел в коридор. Углы, исписанные иероглифами, скалились: попробуй, подойди, растерзаем. Фин опустился на пол, обвел пальцем полукруг у своих ног, сияние прозрачной завесой поднималось из линии, переливалось, искрило синим. Фин доказывал знакам, кто он такой. Буквы дрогнули, но не сдались…

Фин вглядывался с собственную суть, покачивающуюся в воздухе саосским сиянием. Там, в ней, скрывалось то, что желали сказать ему кошмары, кошмары и были ею, она же не была кошмаром, она лишь не могла больше удерживать то, что однажды было запечатано. Имя девушки,которую Фин любил всем сердцем, имя навсегда ушедшей, имя, заставившее его изменить правду в себе, облачая её в хоть и унизительную, но мягкую ложь. Ложь, в которой она осталась жива. Ложь, в которой любовь сломалась, но не прервалась. Ложь… Всё это ложь!

В слабо подрагивающей синеве Фин видел лицо учителя, видел, как сам наносил заветы на свою душу, видел свою улыбку, видел, как отводил глаза тот, кто хотел помочь ученику. Как он мог такое сотворить с собой? Как он мог спасаться забвением? Почему был настолько слаб? И тут сознание затопила жгучая боль. Её… нет. Её нет ни в Саоссе, ни в одном из эфиров, её душа слилась с Полотном так давно, что и точки смешения не найдешь. Столько лет… Столько лет! Фин упал на пол. Слезы были бы спасением, но глаза оставались сухими, только отчаяние и презрение затопили всё. Воздух раскалялся, сияние билось, сворачивалось спиралью, изгибалось дугой, истончалось, пульсировало вокруг тела Фина, потерявшего сознание.

Белый свет. Слепящий и гнетущий. Прорывающийся сполохами зеленого где-то вдали. Он шел к этим вспышками, но не становился ближе ни на миллиметр. Что-то смутно тревожащее слабо звенело на задворках сознания. Он шел не останавливаясь. К ней.

— Я долго ждала тебя, Фин.

— Ты…

— Только хотела убедиться, что ты понимаешь.

— Я не понимаю.

Она отвлеклась от пряди волос, которую сплетала в косу. Порыв ветра смахнул шелк волос с лица, — совершенно пустого, словно маска. Ни глаз, ни носа, ни губ на коже цвета снега. За её спиной изумрудное сияние наливалось темнотой, на его фоне окружающая белизна казалась чистой болью, выраженной в свете.

— Кто ты?

— Та, что не может уйти.

— Почему?

— Потому что ты не хочешь отпустить.

— Но как я могу?!

— Ты хранишь меня. Отпусти…

Она вернулась к косе, склонила голову так низко, что страшного нелица не было видно. Её пальцы походили на ветви, иссушенные зимой, волосы — на паутину. Фину вдруг стало трудно дышать.

— Ты удерживаешь моё сияние. Но меня не вернуть этим. Ничем уже не вернуть.

Зеленые нити силы морскими волнами обрушивались на него, заставляя опуститься на колени напротив нее. Фин молчал, следя за тонкими ладонями, сжимающими пряди волос.

— Не молчи. Говори. Ведь ты создал всё это, чтобы удержать меня…

— Что — это?

— Эфир, в котором ты сейчас находишься. Неужели ты еще не понял?

— Это сотворил я?!

— Недаром эти люди зовут тебя айрими…

— Но я…

— Не понимаешь главного? Слов собственной песни?

— Да.

— Потому что ты забыл главное. Моё имя. Оно и есть — песня.

— Почему ты здесь?.. Почему я забыл…

— Потому что тебе было больно. Ты предпочел безразличие правде. За что и расплачиваются те, кого ты запер здесь, вместе со мной.

— Я?

— Фин… — её голос тек плавно, был тихим, но бодрящим, как кофе. — Я покажу тебе, как было.

Серебристо-зеленое сияние почти полностью окутало их, в глазах потемнело, а голова стала тяжелой, настолько тяжелой, что шея казалась тонким волоском, готовым вот-вот порваться.

Он оказался в полутемной комнате, заставленной пыльной мебелью. Где-то за стеной слышались шаги, и нужно было быть как можно более тихим. Чтобы не нашли, чтобы не услышали, чтобы не узнали. Он сжался в комок в высоком кресле, глядя в огонь камина, каждый вдох давался с трудом, с каждым глотком воздуха вкус падали на языке ощущался всё четче.

— Я могу тебе помочь, только последствий своих действий я предсказать не могу.

— Ты — пророк, и не знаешь?

— Нет.

— Тогда просто делай то, что нужно.

Сияние Хранителя было иным. Он принадлежал роду Владык, но не обладал их силой. Свечение было радужным, теплым, притягательным. Фин почти мгновенно почувствовал облегчение, потянулся всей сутью к этому свету, позволяя ему сплетать тугие узлы в собственной душе, разрешая ей поддаваться силе учителя. Вот только… Нет! В мгновение ему стало так страшно, что кто-то другой, чужеродный вторгается в самое сокровенное, личное. Фин высвободил свое Первоначальное, отталкивая пестрые ленты, вырывая их из своей груди, срываясь в крик и проваливаясь в небытие, чтобы вынырнуть в ослепляющий белый свет.

Она подняла лицо. Огромные карие глаза смотрели на него с грустью. Губы были сухими и потрескавшимися. Маска спала, но девушка напротив была настолько далекой, настолько незнакомой, что на секунду Фин пожалел о том, что видит это лицо.

— Теперь ты понял?

— Защищая себя, я спрятал тебя сам?

— Он успел лишь стереть имя…

— И я так глубоко укрыл тебя, что… создал новый эфир для этого?

— И привнес туда свою боль. Всю свою боль. Всю свою ложь.

— Как мне теперь?..

— … С этим жить? Многие так живут. Ты еще всё можешь исправить.

— Но как?

— Отпусти…

Фин очнулся на полу коридора. Волны свечения исчезли. Он со стоном перевернулся на спину и уставился в потолок.

Он любил её больше всего на свете. Он мечтал о том, что однажды сможет сделать её своей навсегда. Когда выбор был сделан, казалось, ничто не сможет остановить его. Смог. Отец. Отец, убив единственную радость сына, заставил того стать творцом до срока. Знает ли он, что Фин создал? И создал он лишь один эфир… или тысячи? Так же незаметно для самого себя. И стали ли они столь же опасными как тот, в котором он сейчас находился?

Она мертва. Она осталась лишь воспоминанием и его собственным страданием, заключенным в этом эфире. Небесный скиталец, который потерял не просто возлюбленную, но собственную волю, поддавшись витку Пути. Небесный скиталец, который сделал несчастным собственное творение. Небесный скиталец…

— Почему ты лежишь на полу? — Рин остановилась в дверях.

Он не ответил, не пошевелился, пропустил вопрос мимо ушей. В его голове вилась только одна мысль: он должен был вспомнить имя. Какой бы силой оно не было стерто, его сила превосходит любую в сотни раз. Она способна очищать, рушить и созидать. Сейчас он — созидатель. Сейчас он понимает всё, что происходит вокруг. Сейчас он должен исправить то, что натворил, однажды поддавшись слабости.

— Почему ты..?

— Тише, Рин. Тише.

Он все же поднял голову. Как эта девушка была похожа на ту, что он потерял! Все здесь неуловимо были на нее похожи. Цвет волос, разрез и цвет глаз, медлительность и прямота, ровные интонации и свет. Свет молчаливой веры. Фин приподнялся на локтях, внимательно вглядываясь в лицо Исиантарин. Она смотрела на него. Долго. Не произнося ни звука.

— Ты всегда знала, да?

— Всегда.

— Почему?

— Чувствовала.

— Как?

Она пожала плечами и протянула руку, помогая Фину подняться.

— Я должен вспомнить одно имя. Но никак не могу.

— Можешь, просто не понимаешь, как это сделать.

— А ты знаешь?

— Мне не дано ни понять тебя, айрими, ни постигнуть смысла твоих деяний.

Фин слабо улыбнулся. Кажется, наступил момент, когда нужно осмыслить суть того, что он создал. Окинуть взглядом целый мир, в котором каждый обязан своим существованием только ему. Есть ли в этом хоть толика истины? Имеет ли он право считать этих людей своими творениями, тогда как создал он их совершенно не отдавая себе в том отчета?

— О чем ты думаешь?

— О том, как штопал ваше небо, — Фин вновь улыбнулся. Улыбка получилась вымученной.

— Ты же знаешь, что это всего лишь легенда, которая обросла нелепыми выдумками.

— В каждой легенде есть доля правды. Только вот никак не могу взять в толк, почему нас было двое? У меня есть брат, — сердце Фина сжалось при воспоминании о Сиде. — Но он никогда не был здесь.

— Зато он всегда был в тебе…

Фин открыл рот. Такой проницательности он не ожидал, хотя никогда не считал Исиантарин глупой.

— Ты можешь позволить мне выйти в море, Рин?

— Только если ты возьмешь меня с собой.

Они долго спускались к пристани. Фин то и дело поднимал взгляд к небу. Тучи затягивали его быстрее, чем ему бы хотелось. Небо становилось ближе, словно склоняя нахмуренное лицо, тщась разглядеть происходящее внизу. По дороге им встретился Лотрентар. Поэт был словно бы чем-то раздосадован, что изрядно удивило Фина.

— Будет шторм, — старик почесал кончик носа.

— Это так тебя волнует? — Фин приподнял брови.

— Есть шторма и… шторма.

— О чем ты?

— О поэзии, впрочем, как и всегда.

Фину показалось, что старик даже и не узнал их или попросту не заметил, остановившись лишь по наитию, настолько отстраненным он выглядел. Лотрентар не смотрел на небо, не оглядывался на океан, внимательно смотрел под ноги и слегка истерично улыбался.

— Ты здоров, Лотрентар? — Исиантарин, похоже, тоже видела поэта таким впервые.

— Уже да, уже да. Мне предстоит долгое путешествие, я чувствую, нужно подготовиться.

— Ты уходишь? Под каким парусом? — Рин сосредоточенно высматривала лодки у пристани.

— Ухожу, да, но не так, как ты подумала… — поэт пристально уставился на них и улыбнулся так, что Фин поежился. — Мне пора.

И он ушел, не оглядываясь, не прощаясь, не делая напутствий и не ожидая их. Они проводили поэта взглядами, пожали плечами и направились к лодке Рин.

— Что он имел в виду, говоря о путешествии? В такую погоду никто не отправится в дальнее плавание. А шторм, кажется, будет долгим…

— Он говорил о смерти, — Фин выглядел растерянным.

— Но здесь нельзя…

— Он что-то чувствует, я чувствую… Всё в ожидании. И шторм не пришел просто так…

— Ты контролируешь его?

— Даже не пытаюсь.

Фин уже взошел на борт лодки. Тонкий лепесток даже не шевельнулся под его весом. Фин обернулся к Рин, она кивнула. Он чуть потянул на себя один из углов. Лодка осторожно отошла от края пристани, словно прислушиваясь к новым рукам, мягко скользнула в высокие волны, тут же врываясь в поток ветра. Фин рассмеялся. Управлять тонким творением было легче, чем он мог предполагать. В материю были вшиты особые камни, добываемые у самого дна, они особым образом обрабатывались, чтобы, взаимодействуя с пейритом, превращаться в нечто сродни двигателю. Нежнейший механизм, управляемый легкими движениями. Фин мгновенно влюбился в это ощущение, едва ли не с радостью предвкушая скорую бурю, в которой сможет посостязаться со стихией, с самим этим миром, с самим собой…

— Зачем тебе это?

Исиантарин подошла, остановившись за спиной Фина и вглядываясь в чернеющий горизонт. Порт очень быстро превратился в слабо светящуюся точку на горизонте. Девушка не боялась, не волновалась, скорее, ожидала чего-то.

— Хочу пройти сквозь волну.

— Но зачем? Ты ведь новичок! Это может быть опасно… И с чего так внезапно?

Рин уже жалела, что согласилась выйти в море, улыбка айрими не предвещала ничего хорошего. Так улыбаются отчаянные, те, кому нечего больше терять… Фин резко натянул угол на себя, чуть заводя его вправо, разворачивая и останавливая лодку.

— Нет ничего опасного в том, чтобы открыть в себе нечто потерянное и долгожданное.

— Ты думаешь?

— Знаю! — Фин уже перекрикивал шум ветра и волн, брызги оседали кристаллами соли на губах, покрывали бисером волосы. — Мне нечего бояться!

Волны надвигались одна за одной, чарующе ритмично, ужасающе величественно. Они медленно взбирались на свой пик — и обрушивались стремительным водопадом. Дождь так и не начался. Тучи сворачивались в воронку над светлым лепестком лодки. Ветер бился о воду, врезался, выворачивал океанское естество наизнанку. И в мгновение затих. Неуправляемо, неизвестно какой силой ведомая огромная стена воды надвигалась на хрупкий борт. Фон восторженно вскрикнул, Рин изумленно распахнула глаза. Ничего подобного ей не доводилось видеть: словно вся сила шторма ушла на то, чтобы направить на них гигантскую волну. Девушка впилась пальцами в дно, упав на колени. Фин не отводил взгляда от массы воды, не бежал, не стремился навстречу, — ждал. И волна захлестнула их, не перевернула, поглотила, вовлекла в свое движение, вырвала из воздуха, погрузив в воду. Фин едва не захлебнулся, бешеный восторг на мгновение уступил место страху, который отступил так же быстро, как Фин отклонил от себя рулевой угол, чтобы позволить судну всплыть. И вновь — на себя, подчиняя океанские волны собственной воле, скользя прочь из центра бури.

Всё ближе становился порт, стены зданий всё четче вырисовывались на темном небе. Шторм остался за их спинами, но преследовал, стремился догнать, не отпускал, негодуя на наглецов, посмевших украсть у него лучшую волну.

Рин никак не могла отдышаться. Такого безрассудства и такой смелости они еще не встречала. На какое-то время ей показалось, что она погибла, что больше не вдохнет воздуха, не ощутит дуновения ветра, не увидит солнце, отражающееся в волнах, но тут же айрими встряхнул её, заставляя высвободить легкие для вдоха.

— Мы были на краю! Больше нет края!

— Ты безумен, айрими!

— Нет! Нет, Рин! Я — айрими! Я небесный скиталец. Небо и вода всегда будут связаны! Победив воду, я завоевал небо!

— Но зачем?!

— Чтобы проклятье ушло! Чтобы вспомнить!

— Но почему именно так?!

— Я не знаю… Но я помню…

Последние его слова захлебнулись в реве ветра. Ледяные порывы усиливались, стервенели, путаясь в стенах города-порта. Волны погружали причал в пучину. Люди — Фин никогда не видел так много людей на пристани — торопливо оттаскивали лодки в ангары, сновали туда-сюда, закрепляя тросы. Один из людей заметил Рин и поспешил к ним:

— Какая-то волна прорвала заграждение, придется переждать настоящий шторм, в полную силу. Вы вовремя успели вернуться. Вас не особо потрепало? — он помогал укрыть лодку, то и дело поглядывая на Фина.

— Нет, мы вовремя убрались оттуда, — Рин подтолкнула Фина. — Нам пора, друг, спасибо за помощь, и пусть волны смилостивятся над вами.

Они уже поднимались по лестнице в город.

— Это штормоборцы. Отчаянные ребята. Давно им не представлялся случай побороться с настоящей бурей. Обычно наши волновые заграждения срабатывали…

Фин обернулся, глядя на маленькие фигурки людей, столпившихся у самого фронта. Ему хотелось улыбаться. Он восхищался каждым из них. Он восхищался каждой ступенью, что они преодолевали. Он восхищался бесстрашной девушкой, что не оставила его одного. Он восхищался небом и штормом. Он восхищался собственной работой, которую, как ничто на свете, хотел спасти.

— И что теперь?..

Ветер захлопнул за ними дверь. Исиантарин бросилась закрывать ставни.

— Теперь…

Фин остался в коридоре. Рин выглянула из комнаты. Айрими смотрел на стены, испещренные знаками. Взгляд его останавливался и скользил. Фин читал слова песни, понимал их — и улыбался.

Глава шестая

Фин зачарованно раз за разом перечитывал строки, такие ясные, такие понятные сейчас. Имя оживало, имя восторженно пело, имя крушило небо и воду яростным штормом, хохот которого был слышен за стенами.

Вот она идет навстречу ему. Словно вытканная из органзы и бронзы, дыхания роз и смерча. Светлая кожа и темные глаза. Мало кто в Саоссе мог похвастать такими глазами. Светлые волосы сплетены в простую косу, но тонкая выделка платья, горделивая осанка — всё говорило о том, кто она. Дочь Главы дома Книг, одного из советников самого Владыки. Она даже не повернулась к Фину, она уничтожила его одним лишь движением ресниц. Нанна.

Он сразу понял, кому принадлежит его сияние, сейчас и навсегда. Еще до первых слов, еще до прикосновений, еще до того, как она узнала, кто перед ней, и склонила голову. Он погиб мгновенно, резко, неожиданно, недоумевая и даже не пытаясь пересилить влечение.

Шторм бушевал в его душе несколько месяцев, а потом она сама пришла к нему. Фин не звал, не настаивал, не искал встречи, он только лишь дышал пониманием того, что она есть в мире. И вот она оказалась рядом.

Кто и зачем рассказал отцу о происходящем? Мог ли он сам углядеть тщательно скрываемое в душе сына? Почему он появился именно тогда, когда сердце было на вершине счастья? Какую цель он преследовал, разрывая связь, которая еще даже не оформилась, связь, о которой никто не знал? У Фина не было ответов, да он и не искал их, стремясь лишь освободиться, забыть, жить…

Нанна. Она всегда говорила так тихо. Иногда касалась пальцами губ, и он завидовал им. Нанна.

Слезы смывали буквы в черные смоляные потеки, они вспыхивали вновь и вновь каждый раз, как он произносил её имя. Скоро вся его душа пылала болью, но не осыпающей всё вокруг пеплом, а возрождающей, очищающей, сметающей всё наносное, неважное, пустое, коркой покрывающее сердце.

Фин прерывисто выдохнул. Воздух звенел, тугими плетями сжимал легкие, напряжение росло с каждым ударом сердца.

— Фин! Иди сюда!

Исиантарин схватила его за руку. Давно ли она была рядом с ним или только что вышла в коридор, Фин не понял, поддаваясь, позволяя подвести себя к окну. Девушка уже распахнула ставни. Только сейчас он понял, что ее так удивило. Тысячи окон светились в темноте шторма. Тысячи людей вышли под струи ливня, в грохот грома, во всё нарастающий ураган. Они стояли на мостах, протягивали руки к грозе, что-то говорили друг другу — и смеялись. Фин открыл рот. Все его чувства отступили на второй план, ни одно переживание не стоило того, что он видел сейчас.

Созданное им оживало в буре. Каждый человек — крупица его самого — ликовал, блаженствовал, верил. И Фин чувствовал это. Воспринимал извне и изнутри, отдавал и поглощал, незаметно для самого себя протягивая руки к небу, как и все те, кто сквозь белое сияние строений, сквозь оглушающий ветер чувствовал, что проклятье ушло, перестало довлеть, испарилось — и каждый чувствовал свободу.

«Там, где океан целует солнце».

Шторм не унимался еще несколько дней. Встречающих не выпускали в море, дни Исиантарин проводила с Фином. По большей части они молчали, балуя себя глотком жизни. Рев ветра за окнами стал привычным шумом всего за несколько часов. От грома никто не вздрагивал, вспышки молний не слепили, гул дождя усыплял. Здания, прочно вшитые в дно океана, стойко выдерживали удары стихии. Иногда Фину казалось, что вот-вот в дверь кто-то постучит, но люди после первой штормовой ночи, когда и первые эмоции были выплеснуты, утихли, не занялись своими привычными делами, не вглядывались тревожно в будущее, а дышали тишиной своих домов. Со временем ожидание стука становилось все более тревожным, Фин вздрагивал каждую минуту, прислушивался, поднимался с кресла, окидывал возбужденным взглядом синюю комнату, проходил в коридор — и возвращался едва ли не разочарованным.

Исиантарин несколько часов молча наблюдала за Фином, отрываясь от серебристых лепестков книги, затем не выдержала и все же спросила:

— Что с тобой? Я могла бы понять веселость, облегчение, спокойствие, но никак не ожидание. Кого ты ждешь?

— Я не знаю, просто чувствую, что кто-то должен прийти…

— Ты лжешь, айрими.

Фин опустил взгляд. Девушка, конечно, была права. Пока он постигал основы собственного творения и скрытые уголки своей души, слишком много его Первоначального лилось к Полотну. Его не могли не заметить те, кто пристально следит за судьбой одного из сыновей владыки. Если, разумеется, всё внимание Саосса не привлечено Сидом и его юной супругой. Вряд ли… Мидар никогда не отпустил бы нити контроля столь легко из-за столь незначительной причины, как свадьба сына. Снова болезненно кольнуло в груди. Фин словно бы заново привыкал, постигал суть боли по утраченному: он слишком мало времени провел с ней, перед тем, как вычеркнуть из своей памяти, слишком долго откладывал мысль о необходимости найти любимую по возвращении в Саосс, и теперь новое чувство подстегивало каждый нерв к напряжению, вибрации, волнению.

— Фин…

— Скоро я должен буду уйти.

— Ты не можешь задержаться?

— Не могу.

— И взять меня с собой не можешь?

Фин моргнул, удивленно уставился на девушку. Такого поворота разговора он никак не мог ожидать и теперь не представлял, что ответить. Конечно, он мог бы, только вот — зачем? Зачем вырывать девушку из привычного ей окружения, только чтобы удовлетворить ее прихоть? Зачем подвергать опасности не только себя, но и ее: переход может быть вовсе не таким простым, если вести с собой человека, который не имеет отношения к Саоссу? Зачем ему вообще рядом кто-то?..

Исиантарин вздрогнула, таким она Фина еще не видела. Обычно теплый взгляд, лучащийся каким-то непостижимым светом, теперь превращался в льдистый мрак, темнел, наливался тяжестью. Черты лица обострились, стали резче, губы сложились в улыбку, но жесткую, не скрывающую цинизм.

— Нет.

— Почему? Я могла бы быть тебе полезной…

Девушка выглядела растерянной, Фин раздраженно выдохнул.

— Полезной в чем? Управлять корабликами? Или церемонно приветствовать идущих нам навстречу? Или, быть может, читать мне стихи?

— Не нужно считать, что…

Она говорила еще что-то, но Фин даже не пытался ее слушать. Его настолько захватило новое чувство, разлившееся в груди, что всё прочее перестало быть хоть сколько-нибудь интересным. Всё очень просто. Боль дает силу не чувствовать больше боли. Чем больше боли, тем меньше ты ее чувствуешь. Парадокс. Факт. Фин ухмыльнулся, впуская в свое сознание всё новые и новые волны чувств. Одиночество, раскаяние, сожаление, тоска, злость погружали его в теплое уютное забытье. В нем не было ничего: ни Рин, ни домов, ни воды, ни эфиров, ни семьи, ни даже Нанны, ничего, кроме самого погружения. Всё глубже и глубже, до полной утраты себя, всего того, что принято называть собой. В темноту естества. Да.

Он не чувствовал, как упал, не ощущал того, как Рин пыталась привести его в чувство, не осознавал того, где находится его тело, он был так далеко во мраке…

Он не шел, идти здесь не имело никакого смысла: здесь не было понятия «расстояние». Нельзя ни приблизиться, ни отойти, когда ты находишься внутри, а не вовне. Здесь нельзя было даже мыслить, оставалось только ощущать отсутствие света, звука, запаха — и не понимать этого.

Яркая горизонтальная черта разорвала мглу. Звук. Еще одна линия света. Звук. Еще. И еще. И еще. Фин начал понимать, что хочет уйти. Нет, это место не нравится ему. Здесь было тепло до того, как ему показали свет, здесь было спокойно до того, как настойчивый звук стал резать минуты. Прочь из темноты забвения! Хватит! Он больше не поддастся, никому и ничему, даже самому себе. Он бежал. Сияние вокруг него полыхало синим, ноги отказывались слушаться, воздух раскалился и обжигал легкие, вспышки и пронзительная одинокая нота гнали его вон отсюда, и он подчинялся, он спасался, бежал так быстро, как только мог, так медленно, как никогда, но продвигался вперед, к краю собственного сознания, к тонкой синей полоске…

Фин открыл глаза — и ничего не почувствовал. Да, кровать была удобной. Да, свет был приглушенным. Да, он ощущал жажду. Но и только. Ровное дыхание не выдавало ни одной эмоции. Их не было.

— Рин…

Он сам удивился тому, как прозвучал его голос: приглушенно, хрипло, так, словно прошло несколько десятков лет с тех пор, когда он в последний раз хоть что-либо говорил. Девушка появилась на пороге. Сонная, растрепанная, но по-прежнему прямая. Гордо вздернув подбородок, она прошла к столику, плеснула в стакан воды и протянула Фину. По всему было видно, как она старается, чтобы лицо ее, жесты ничего не выражали. Невольно Фин улыбнулся и вместо стакана сжал ее свободную руку в своей ладони.

— Рин… Не нужно этого, всё равно ничего не изменится. Будешь ли ты метать молнии, будешь ли ругаться, будешь ли лгать мне или любить меня… Ничего не изменится.

— О чем ты говоришь, айрими?

— Я не возьму тебя с собой.

— Я не хочу с тобой.

— Врешь. Когда это ты научилась?

— Может быть, я всегда это умела, просто случая не представлялось проверить.

— Я — не тот случай.

— Я знаю. Выпей воды, тебе же хочется этого больше, чем держать меня за руку.

— Правду ты тоже мастерски умеешь говорить, — Фин взял стакан и одним долгим глотком осушил его.

— Что с тобой было?

— Гулял.

— Где? Тебе снова снился сон?

— Нет. Я был в самой глубине бытия, моего бытия, в точке, которая есть я.

— И?

Кажется, она совершенно не понимала того, о чем он говорит, а он никак не смог бы передать словами всё то, что с ним произошло, да и имело ли это смысл? Исиантарин не отводила взгляда, ожидая ответа, Фин мешкал, подбирая слова.

— Я шел за болью, но не нашел ничего…

— Кроме себя?

— … И понял, что постичь невозможное невозможно.

— И ты вернулся.

— Вернулся. Потому что ничто не существует внутри себя, для самого себя и своих чувств.

— А для чего же?

— Для мира. В одном движении с ним. Я есть мир, мир есть я, ты, все.

— Но ты…

— Айрими? Скиталец, зашивший небо, сложивший песню и рассказавший всем о том, что никогда не вернет себе любимую, познавший пик боли и глубину внутреннего ничто, беседующий с тобой о том, что невозможно передать словами? И что?

— Ты большее, чем думаешь…

— А ты разве нет?

— Я человек, а ты…

— Создатель? Да. Только что это меняет?

Рин умолкла. Фин тоже не продолжил тему. Никому из них не хотелось говорить, потому что пришлось бы произнести те слова, что вовсе не обязательно говорить.

Шторм уходил. Громовые раскаты раздавались всё реже, всё глуше, всё отдаленнее. Молнии умирали вместе с громом. Дождь стихал. Ветер сгонял облака к краю океана, постепенно вычищая полоску восхода. Солнце воровато выглядывало из-за ткани воды, лучи-отмычки уже вскрывали облачную завесу. Новый день пробивался к порту.

Глава седьмая

Фин не торопился. Он не искал судорожно выходов, не старался решить сотни дел одновременно, да и не было этих дел: конечно, можно было что-то подправить, с кем-то поговорить, но ему не хотелось. Фин только медленно прогуливался по мостам порта, вглядывался в небо, в лица редко встречавшихся людей, а вечерами слушал стихи, которые ему читала Исиантарин.

Создавалось впечатление, словно бы здесь вовсе ничего не происходило. Не было ни шторма, ни снятия довлеющего проклятья, ни появления загадочного чужака. Порой Фин пытался подсчитать, сколько дней он провел здесь, но ничего не выходило, и он махнул рукой. Что-то еще держало его здесь, значит, нужно остаться до тех пор, пока нить не порвется. Никогда нельзя отбрасывать нашептанное интуицией.

Вместе с Рин он всё же спустился под воду. Центральная Башня порта уводила широкой лестницей в стеклянные коридоры, спиралью спускающиеся в толщу океана. Сотни дверей открывались и закрывались, люди сновали из одного помещения в другое, лица их были серьезны, а взгляды наполнены спокойствием: инженеры, химики, биологи творили жизнь своего мира изо дня в день.

Фин надолго остановился у одной из прозрачных стен. Вода, казалось, светилась холодной зеленью. Фин приложил ладонь к стеклу, вглядываясь в темноту, таившуюся за пределами взгляда, словно снова погружаясь в себя: там, на границе холода и света, пульсировал тихий звук, похожий на пульс, переложенный в ноты. Звук этот волновал, но и поддерживал одновременно, как если бы Фин знал: пока есть возможность слышать его, есть возможность жить.

— Что ты видишь там? — Рин внимательно смотрела на Фина.

— Тш-ш-ш. Ты слышишь?

Девушка прислушалась, замерла, но через несколько секунд пожала плечами.

— А я слышу, — Фин отошел от стекла, кончики его пальцев были влажными. — Никак не пойму, чего я жду…

— Может быть, тех, кто должен прийти за тобой.

— Еще не пришло время, когда я должен пойти с ними.

— Быть может, ты ждешь времени?

Пришла очередь Фина пожать плечами.

Они поднялись на воздух, Рин церемонно раскланивалась со встречными. Этикет по-прежнему оставался неотъемлемой частью жизни этого эфира. Каждый аккуратно произносил приветственные и прощальные фразы с таким чувством, словно слово может разбить хрусталь, каждый вежливо отводил взгляд от айрими, столь отличного от них, что ни в коем случае нельзя подчеркивать интерес к нему, каждый знал, зачем им правила и что в них скрыто. Фин улыбался, отмеряя шагами пролеты лестницы.

— Чему ты улыбаешься?

— У вас очень хорошо.

— Теперь…

— И будет еще лучше.

— Так ты хочешь отговорить меня идти с тобой, айрими?

— Я даже не буду отговаривать тебя. Ты останешься здесь и продолжишь встречать тех, кто погибнет без тебя в просторах океана…

— Значит, такова моя судьба?

Фин снова улыбнулся. Девушка смотрела на него с таким видом, словно ждала самого важного пророчества в своей жизни. От кого? От того, кого считала богом. От того, кто им и являлся. Фин никак не мог привыкнуть к подобной мысли, даже не хотел думать об этом. Он оставался всего лишь скитальцем, у которого нет цели, даже Путь которого сокрыт где-то… в глубине.

— Твоя судьба — быть счастливой.

— Но…

— Ты хочешь, чтобы я сказал тебе, что нужно делать, чтобы заслужить? А нельзя заслужить счастье, нельзя заслужить несчастье, долгую жизнь или верную смерть. Всего этого можно только достичь. И боги здесь совсем ни при чем.

— Но ведь ты говоришь, что это моя судьба. А судьба…

— … Не камень, не океан, не пейрит, не стихотворение. Судьба — сама жизнь. Её нельзя потрогать. Её нельзя свернуть и спрятать в карман, нельзя разорвать на тысячи клочков.

Девушка молча слушала, а Фин продолжал:

— Ты думаешь, что счастье или несчастье каждого человека записано в какой-то книге, что я только и мечтаю, как бы поскорее к ней вернуться и начать писать ваши жизни? Поверь, в этом очень мало радости, должно быть. И такой книги нет, не было и никогда не будет. Потому что вы — свободны. Каждый — свободен. И ваше будущее определяет только тот выбор, который вы делаете, но никак не боги…

— Но ведь боги помогают нам, заботятся, ты…

— Только потому, что оказался здесь. Если бы Путь не забросил меня сюда, я никогда не узнал бы о том, что вы существуете.

— Ты говоришь «путь», разве это не то же, что и судьба?

— Нет. Судьба — то, что нельзя изменить. Судьба, как ты ее видишь, раз навсегда записанная история. Судьба — сама по себе — прошлое. Путь же — связка выбора, который ты делаешь… или не делаешь. Путь — твоё настоящее и будущее, которое меняется каждое мгновение согласно твоей воле. Немногие способны заглянуть в будущее и увидеть повороты пути. Знание это зачастую обманывает нас, потому что видит лишь один выбор, а их всегда множество. Что если я изберу нечто другое, неподвластное видению будущего? Мой Путь изменится, станет совсем иным, нежели тот, увиденный кем-то, когда-то…

— И у меня есть Путь?

— У каждого.

— В чем его смысл?

— А в чем смысл жизни?

Исиантарин снова замолчала. Они вышли к одному из подвесных мостов. Остановившись, Фин посмотрел на горизонт. Солнце медленно сползало в океан, плавилось в нем и текло бликами по волнам. Зрелище было прекрасным, достойным кисти художника или слова лучшего поэта. Фин вспомнил о Лотрентаре. Где сейчас старый поэт? Отправился ли он в то путешествие, которого так долго ждал?

Строки пришли сами собой.

— Красиво… — Исиантарин задумчиво улыбалась. — Кто автор этого стихотворения?

— Я.

Фин удивленно посмотрел на девушку, перевел взгляд на небо, лиловое, чистое, свежее. Рин положила руку ему на плечо. Как всегда, ее теплая ладонь успокаивала. Фин накрыл ее пальцы своими и тихо вздохнул. Они долго молчали. Солнце скрылось, здания порта привидениями светились в темноте.

— Пора.

— Домой?

— Нет…

Фин надолго задержал взгляд на лице Исиантарин, хотел что-то добавить, но тут увидел силуэт, быстро приближающийся к ним. Непривычно взволнованное выражение лица идущего человека заинтересовало Фина.

— Да охранит тебя небо, друг. Куда ты так спешишь в такой час?

Незнакомец замешкался с ответом, очевидно, не ожидая вопросов.

— … И ваше плавание пусть осенят солнце и полная луна. Я иду к ритану, чтобы сообщить скорбную весть.

— Что же случилось? — Рин готова была тут же поспешить хоть на край света, чтобы помочь нуждающимся.

— Встречающая, нас покинул Лотрентар…

— Он говорил, что отправляется в путешествие… Но ведь он вернется, — девушка казалась растерянной. — Нет нужды так печалиться.

— Боюсь, любезные, что он отправился в то путешествие, из которого не возвращаются…

— Он умер…

— Да, душа его едина теперь с ветрами.

Незнакомец глубоко вдохнул, будто желая вобрать в себя хоть крупицу духа прекрасного старого поэта, кивнул и вскоре скрылся в одной из арок.

— Умер…

Исиантарин словно не могла поверить в то, что говорит. Она произносила раз за разом короткое слово, как если бы привыкала к его звучанию, его смыслу. Она шла вслед за Фином, не замечая дороги, глядя под ноги и всё повторяя и повторяя услышанную весть.

— Мы пришли.

Рин вздрогнула. Фин привел её на причал, остановившись у лодки, он позволил себе тронуть девушку за плечо:

— Пришли.

— Но зачем мы здесь?

— Чтобы ты могла проводить меня…

— Так вот чего ты ждал…

— Да. Это должно было случиться, пока я здесь.

— Разве ты не можешь остаться еще ненадолго? Разве не подождешь несколько дней, чтобы проводить Лотрентара? Почему ты так спешишь, тогда как раньше был так беспечен?..

— Не плачь.

— Я не плачу, айрими! Я спрашиваю тебя… — Исиантарин не замечала, как наворачивались на глаза слезы, не чувствовала, как теплые пальцы Фина стирают влагу запаха моря с ее щек. — Я спрашиваю тебя, почему сейчас?!

— Потому что пришло время. Оно всегда приходит… Сегодня мы расстанемся.

— Я увижу тебя снова?

— Я не знаю ответа.

— Или не хочешь, чтобы я его знала, — Рин на несколько секунд закрыла глаза, вздохнула, ступила на дно лодки. — Куда мы пойдем?

Фин последовал за девушкой, приподнял угол светящегося лепестка, отчаливая и направляя лодку в ночь.

— Ты легко найдешь обратную дорогу.

Он не оборачивался. Он чувствовал кожей отдаляющееся свечение порта, выросшего из морского дна. Он видел завтрашний день, видел молчаливых людей, собравшихся на пристани. Все они облачены в красные одежды. Все они провожают корабль, несущий тело Лотрентара в морскую даль. Стихи разносит по округе ветер. Только одна девушка не плачет. Только одна она не наденет красного, потому что будет верить в то, что провожаемый ею еще вернется. Губы ее будут шептать несколько коротких строк — всё, что осталось с ней после встречи с небесным скитальцем.

Фин слышал ее дыхание за своей спиной. Ровное и спокойное. Он понимал, что говорить сейчас не имеет смысла, только вдыхал морской воздух полной грудью да изредка поднимал взгляд к россыпям звезд. Одна из них светилась всё ярче, чем ближе путешественники к ней приближались, будто радовалась этому, будто ждала. Фин остановил судно, повернулся к Рин.

— Этот океан твой, но не мой. Он создавался для тебя. Не для меня. Пусть и мной. Бери — и будь счастлива.

Рин поджала губы, слова, которые могли бы быть произнесены, казались сущей безделицей, никчемным хламом, брызгами воды. Фин коснулся её щеки и улыбнулся.

— Спасибо за всё, встречающая.

— И тебе, айрими.

Звезда долгими лучами потянулась к Фину. Сияние обнимало, серебрило волосы, окутывало, растворяло. Фин знал, что в каждом эфире существует особая точка, точка, в которой зародилась идея, первая и яркая мысль о создании. Из этой точки удобнее всего уходить. Она пульсирует и сжимает пространство, с жадной силой первотворения принимая любое устремление…

Он исчез мгновенно. Рин не успела даже вздохнуть. Ожидаемое ощущение пустоты не наступило. Она опустилась на колени, глядя на постепенно тускнеющую звезду…

Рассвет преданно лизнул девичью щеку. Исиантарин развернула лодку к порту, тихо напевая:

Шёлк и скалы

Глава первая

Ицца скрестил запястья и опустил голову, когда Сид с женой проходили мимо. От бывалого царедворца не укрылись волнение новоиспеченной принцессы Саосса и глубокое спокойствие принца. Они уравновешивали друг друга и дополняли, Пути пары переплелись крепко.

В тишине приветственных жестов ясно чувствовалось напряжение, которое все нарастало по мере того, как чета поднималась по ступеням: стража склонила головы, придворные и высшие техники так же не рисковали пересечься взглядами с владыкой или его наследником. Советник оглянулся. Почему эти люди оказались здесь? Кто-то посчитал бы, что Мидар оказал честь подобным приглашением, но Ицца прекрасно понимал, что это всего лишь проверка, одна из самых извращенных и тонких. Кто будет настолько смел, что поднимет голову, кто рискнет заговорить, кто разнесет детали встречи по дворцу и всему Саоссу, кто останется верен важности момента и самому владыке, а кто предпочтет растущее влияние его сына — всё выяснится здесь. Именно поэтому нет лишних людей, именно поэтому собраны только сильнейшие, именно поэтому взгляд Мидара устремлен не на Сида, а на тех, кто составил сейчас окружение владетельных особ.

Взгляд Иццы остановился на лице Тилл. Миленькая, но юная, слишком юная для того, чтобы править. Если прямо сейчас Мидару удастся усмирить сына, то главная проблема будет решена: девчонка успокоит свои силы во благо мужа. Но если Сид хоть на треть остался тем, кем знал его советник, то сияние супруги вольет только больше масла в огонь. Ицца пожал плечами. Ничего еще не ясно. И скоро ли станет ясно?

— Сын наш… — первой тишину прервала Анта. Она протянула руки навстречу, и Сид опустился на колено, целуя ладонь матери. Молча его примеру последовала и Тилл.

— Я рад видеть тебя в здравии.

— И мы рады, что ты вновь с нами, — голос Мидара звучал ровно, но опасно.

— Отец. — Сид поднялся с колен и склонил голову. — Я прибыл домой согласно твоей воле. Позволь представить тебе…

— Ту, что в представлениях не нуждается, — владыка наконец перевел взгляд на девочку. — Илттин.

— Волею Пути моя жена.

Ицца разглядел изменения в выражении лиц придворных: некоторые из них все же подняли глаза, некоторые продолжали рассматривать носки своих сапог, кто-то сдержанно переминулся с ноги на ногу, Аврит позволил себе изогнуть бровь, но тут же взял себя в руки. Мидар не сводил взгляд с Сияющей, медленно опустил ладонь на ее лоб, принимая ко двору, а затем резко развернулся и размашистым шагом покинул зал.

Советник не знал, последовать ли ему за владыкой или остаться. Сейчас самым лучшим было наблюдать, не рискуя попасть в поле гнева Мидара, а то, что сейчас он в бешенстве, не составляло секрета для старика. Вот только видеть подобные эмоции Мидар никому не мог позволить; то, что он покинул зал, было во многом постановочным трюком: реакция окружающих так же показательна. Только Анта — Ицца в сотый раз восхитился прекрасной владычицей — осталась спокойной и, казалось, совершенно равнодушной к тому, что делает её супруг. Она мягко коснулась ладонью лба Илттин, улыбнулась сыну, а затем кивнула распорядителю, который в свою очередь мановением руки призвал музыкантов.

Мягкий перелив звуков вовсе не подходил ко все сгущающейся прохладе встречи, однако он несколько оживил собравшихся: один за другим они подходили к молодой паре, склонялись в поклоне, выражали сдержанную радость — и переглядывались. Ицца усмехнулся. Он все еще стоял в тени одной из колонн и не спешил выйти на свет огней. Слуги сновали мимо с подносами и кубками, стража бесшумно скользила вдоль стен, флаги колыхались на ветру, вливаясь разноцветными струями в ночную прохладу. Ночь смыла пейзаж, открывающийся из зала-галереи. Ицца сделал шаг вперед и тут же склонился в церемонном поклоне. Он не подходил к Сиду, но голос его перекрыл шепотки собравшихся и музыку:

— Приветствую тебя, сын Саосса, на родине.

— Здравствуй, советник, — Сид так же не тронулся с места. — Давно я не видел тебя.

— Путь сокращал мои дни, предрекая встречу с наследником и его молодой супругой.

— Старый лис!

— Мой господин!

Ицца в мгновение оказался заключенным в дружеские объятия, улыбка тронула лицо советника еще сотней морщин: Сид всегда был любимцем старика, это ни для кого не было секретом. Еще совсем мальчишкой принц сбегал в кабинет советника, прятался за шторой и читал книги, которыми изобиловала комната. Они часами разговаривали, разыскивали запропастившегося Фина, гуляли затененными галереями дворца. И сейчас возвращение блудного принца стало и радостью, и бедой для советника, который одинаково ценил и почитал и владыку, и его отпрыска. Противостояние отца и сына не сулило ничего хорошего для того, кто не желает принимать ни одну, ни другую сторону безоговорочно.

Поданные закуски ненадолго продлили вечер. Один за другим придворные подходили к Анте и откланивались. Ицца отпустил так же и Аврита, хотя был уверен, что тот останется за дверьми, чтобы подглядеть за завершением встречи. Странной она была. Старик поморщился. Несколько пар позволило себе танец, только для того, чтобы потом будто бы смущенно разойтись, кто-то о чем-то поговорил с Сидом и выразил восхищение его прелестной супругой, разве что погремушкой не потрясли у ее носа, некоторые за весь вечер так и не нашли себе места и теперь были рады уйти. Каждый прекрасно осведомлен о том, как попрощался отец с сыновьями, каждый умирал от любопытства на тему того, а где же второй принц и жив ли он вообще, откуда взялась саосская жена у изгнанного наследника, и почему же владыка никак не желает примириться с сыновьями. Иццане был уверен, но если бы собравшиеся были настолько же расчетливы, как и он сам, то непременно уже начали обдумывать свое возможное будущее, а такие думы предполагают одиночество, а не блеск встречи с коронованными особами.

— Ты слишком задумчив, советник, — Анта неожиданно остановилась перед Иццей. — Ты не рад возвращению Сида?

— Я рад, госпожа, вот только момент этот омрачен думами о будущем.

— Зачем ты всегда думаешь о том, что еще не случилось?

— Чтобы предсказать возможное и защитить то, что может быть разрушено.

— А ты никогда не думал о том, что будущее может быть разумнее нас и рушит то, что должно быть разрушено?

— Такие мысли слишком далеки от реальности.

— Как и будущее.

Анта улыбнулась старику, кивнула и подошла к сыну. Зал опустел слишком быстро, чтобы можно было об этом пожалеть. Издали советник поклонился Сиду, дождался ответного поклона и вышел через крохотную дверцу, скрытую за одним из гобеленов.

До рассвета оставалось всего несколько часов, а сделать предстояло многое: выяснить настроения, с которыми придворные разошлись по своим покоям, проверить отчеты техников, следящих за перемещениями по полотну, подготовиться к грядущей встрече с владыкой. Слишком часто ему стало хотеться сбежать в нижние этажи, поесть простой пищи и…

— Старею, старею, не иначе, — бормотал Ицца, раскладывая бумаги в ровные стопки на столе своего кабинета. — Пора бы и на покой…

Однако ум старика был все еще остр, тело гибко, а взгляд проницателен. Выработанные годами навыки никак не хотели покидать советника, ни на секунду не позволяли в себе сомневаться, они стали уже чем-то большим, чем просто умениями, они стали судьбой, постепенно вытесняя самого Иццу, заменяя душу человека его обязанностями.

Стук в дверь прервал мысли советника. Кто бы посмел тревожить его в столь поздний час?

— Сид!

— Тише, Ицца, — Сид уже входил в комнату. — Я мог бы позвать трубачей, если бы желал отметить свой приход в летописях Саосса.

— А где же молодая госпожа?

— С матерью. Я решил, что им нужно поговорить, потому и оставил их.

— Желаете пройтись или, быть может, глоток вина? — Ицца хитро прищурился. — Готов поспорить, что в тех местах, где вы были, не нашлось ничего вкуснее нашего вина…

Сид только ухмыльнулся, а советник уже наполнял бокалы.

— Мы многое знаем о тебе, Сид, но может быть…

— Я всего лишь постигал свой Путь.

— И эта девочка…

— Должна была стать моей.

— Ты ведь прекрасно знаешь…

— Знаю. Я всё знаю. И не хочу убегать.

— Ты веришь в то, то все можно изменить?

— Только в то, что мой Путь таков.

Зеленые глаза смотрели поверх края бокала, взгляд вспарывал завесу, которую усиленно натягивал советник. Ицца так хотел уйти от необходимости расставлять точки над «i», что это не могло ускользнуть от внимания Сида.

— Вино действительно прекрасное. В Эртее такого не найдешь.

Советник едва не поперхнулся, лишь спустя секунду уловив беззлобную иронию в словах Сида. Что-то неуловимо поменялось в задумчивом мальчике, который откровенно не понимал, почему его отец, свирепея от гнева, обводит близнецов заклинанием заключения. А ведь они так не желали взрослеть… Ицца сделал еще один глоток вина. Где теперь Фин, что скрывает его брат, что ждет близнецов теперь?

— Что нового в Саоссе?

— Пропал Фирлит.

— Давно? — Сид покачивал бокал в пальцах. Ни одна мышца не дрогнула в его лице.

— Нам стало известно всего несколько дней назад, что Диорас полон печальными слухами. Кто-то поговаривает, что Глава дома Мечей отправился в последнее путешествие.

— Нет. Он жив.

Ицца чуть не подскочил со стула: столько холодной уверенности было в словах принца, что сомневаться в них не приходилось. Конечно, вполне могло статься, что у мальчиков установилась сильнейшая связь с учителем, но могла ли она нитью протянуться сквозь полотно? Может ли она помочь обнаружить изгнанника?

— Нет, советник, я не скажу тебе, где он. Отец слишком долго принуждал Фирлита молчать, укрывая его на Западе. Теперь же, когда молчание больше не является залогом его жизни, я не думаю, что владыке следует знать, где находится Пророк.

— Он мог бы быть полезен нам.

— Вам?

— Нам. Всем нам, — Ицца прекрасно осознавал всю наивность того, что он говорит, но все же попробовал озвучить простейший выход из положения. — Почему бы тебе не помириться с отцом, не выяснить все и не попытаться жить в мире?

— Ради этого я и прибыл сюда. Вот только поймет ли это отец, ты же не хуже меня знаешь, что даже если он выложит все карты на стол, то тут же выяснится, что колода вовсе не существует, не существует и стола, а сама игра была лишь деталью спектакля в театре заброшенного города на краю полотна.

— Владыка всего лишь действует во благо Саосса и полотна.

— Не сомневаюсь в этом, — голос Сида звенел сталью. — Вот только если я могу понять и принять это, то Фин считает, что должен бороться.

— Где он?

— Этого я тоже не могу сказать. Он жив. Это я чувствую так же ясно, как и биение собственного сердца, но где он находится, мне неизвестно.

— Наши техники отследят его перемещения.

— Вы искали нас?

— Искали. Несколько ваших ходов нам удалось отследить, но вы уходили быстрее, чем техники оказывались в необходимом эфире.

Сид покивал. Бокал его давно опустел, и Ицца вновь наполнил его. Они долго молчали, глядя друг на друга. Ицца не был уверен, но ему казалось, что Сид без труда читает всё, что накопилось в душе советника.

— Мне пора, Ицца. День начинается.

Предрассветная дымка рассеивалась. В окно проникал слабый, подрагивающий свет зачинающегося дня. Солнце показало лишь кромку своего золотистого бока. Ицца поднялся, склоняя голову в поклоне.

— Желаю отдыха тебе, сын Саосса, безмятежного.

— Если бы это пожелание могло хоть на толику воплотиться в жизнь…

Ицца медленно и едва ли не осторожно выдохнул, когда за Сидом закрылась дверь. Так многое изменилось за столь короткий срок. Несколько месяцев времени Саосса могло растянуться в долгие годы для тех, кто оказался по ту сторону полотна. Сколько пришлось пережить мальчикам, чтобы они стали мужчинами, и не были ли они мужчинами всегда, пока никто не пытался осознать, сколько же всего чувствуют, понимают, знают близнецы. Мысли лихорадило предвкушением нового. С приходом утра Ицца переставал быть уставшим стариком, он превращался в хитроумного советника, знающего ответы на все вопросы, но предпочитающего умолчать о том, что считает нужным скрыть.

— Советник, владыка ждет вас, — техник поспешил склонить голову, открывая дверь перед входящим в покои Мидара Иццей. Пусть советник и был с виду хрупок и тщедушен, силу его взгляда знали все, как и мудрость, граничащую с хитростью прозорливость, а так же жестокость в устранении тех, кому Ицца не мог доверять полностью.

— Владыка…

Пришла очередь Иццы склонять голову. Мидар не пошевелился. Он стоял спиной к дверям, взгляд был устремлен к горам на линии горизонта. Правитель все еще в черном, должно быть, ему, так же, как и советнику, не удалось поспать этой ночью.

— Мой сын навещал тебя этой ночью.

— Да, владыка. Он поведал мне о том, что Фин жив, и Хранитель Чести так же здравствует.

— Откуда ему это известно?

— Он сын своего отца.

— Я должен обрадоваться этому факту или почувствовать себя удрученным?

Мидар повернулся к советнику. Бессонная ночь давала о себе знать темными кругами под глазами властителя. Он подошел к креслу и медленно опустился в него, сцепил пальцы в замок и пытливо уставился на Иццу.

— Вы должны лишь понимать это, владыка.

— Я понимаю. И поговорю с сыном позже. Сейчас есть дела более важные, нежели его возвращение. Что слышно от техников?

Ничего другого Ицца и не мог ожидать от правителя Саосса. Пока советник подробнейшим образом рассказывал Мидару об изменениях полотна и состоянии дел в Саоссе и других эфирах, владыка внимательно слушал, но стоило Ицце умолкнуть, как взгляд Мидара сделался рассеянным и задумчивым, словно он ожидал чего-то неотвратимого и размышлял, как поступить с этим. Ицца терпеливо ждал.

— Она заблудилась, — проговорил наконец Мидар.

Осторожный стук в дверь остановил советника, собирающегося задать вопрос.

Глава вторая

Фирлит разглядывал каменный потолок. Мысль о том, что здесь он в заключении более, нежели в ссылке на западе, все настойчивее терзала ум. Нет, Глава дома Мечей не мучился одиночеством, не рвался к ветреным рассветам, не питал желания поговорить с кем-то: ему лишь хотелось не скрываться больше — и ничего не скрывать.

Сид вернулся. Известие едва ли не напугало учителя наследника, до того оно было странным. Фирлит скорее смирился бы с тем, чтобы близнецы скитались вечно и никогда больше не увидели мать и отца, чем позволил бы одному из них вернуться в Саосс. В глубине души он понимал, что поступок Сида единственно верный, но волнение захлестывало. Мидар не выносил своеволия и неповиновения. Как он накажет сына за побег и тайный брак, оставалось только догадываться. Тут Фирлит резко оборвал ход своих мыслей. Не будь он Хранителем Чести, не стал бы этого делать, но, кроме того, что он являлся опальным царедворцем, был он и попросту честным человеком. Нельзя отказывать Мидару в человечности, умении любить и оберегать своих близких. Да, он делает это по-своему, порой жестко… Вполне может статься, Сид лишь порадует отца…

Фирлит поднялся с постели, взгляд его растеряно скользил по стенам, увешанным коврами. Героические сцены, мифические герои, легендарные подвиги, умело вплетенные в нити, окружали Фирлита и затягивали в темный хоровод, в водоворот, вращающийся все быстрее и быстрее. Звук неровным свистом прорывался сквозь мечущиеся картины, раня слух, становясь всё ближе. Прервать сумасшедшую пляску цветастых полотен не представлялось возможным: кружилась ли комната вокруг Фирлита, вилось ли его воображение вокруг нити сознания… Звук резал пронзительной, прерывающейся нотой.

Он упал на колени, пытаясь заткнуть уши руками, голова разрывалась от дичайшей боли.

— Ты так предсказуем, — тихий слабый голос ворвался в сознание очередным спазмом, Фирлит застонал. — Когда ты научишься не воспринимать все так болезненно?

— Когда это перестанет доставлять тебе удовольствие, — Фирлит с трудом выговаривал слова, но боль постепенно отступала.

— Будешь мучиться вечно, если не научишься контролировать себя.

Пророк слышал мягкую поступь: Эф ходил кругами у скорчившегося на полу человека.

— Ты хочешь что-то поведать мне, Эф?

— Нет. Наверное, нет, — вздох был почти искренним. — Даже не знаю.

— Ты странный сегодня…

Фирлит никогда не осмелился бы сделать то, что сделал сейчас: он приоткрыл глаза. Раньше Эф делал всё, чтобы Хранитель Чести не смог увидеть его: слепота, мрак, искрящиеся вспышки. Сегодня же ничего этого не было. Фирлит увидел ворс ковра, каменную кладку пола… и детские ступни. Эф стоял прямо напротив. И пророк осмелился впервые поднять глаза. Ребенок улыбался. Улыбался странно. Как улыбаются старики перед смертью. Фирлит почувствовал, как ужас сковывает его, на сей раз уже не позволяя оторвать взгляд от черных глаз напротив. Дитя — не образ, не фантазия, всезнающий Эф на самом деле был ребенком, мальчиком лет десяти. Изможденным, бледным, с лихорадочным блеском в глазах и усталой улыбкой. Страх — единственное чувство, которое испытывал сейчас тот, кого называли Пророком.

— Я всегда такой.

Фирлит молчал. Язык отказывался повиноваться, губы пересохли, руки — влажные комки плоти. Эф присел на корточки, склонил голову набок и принялся внимательно изучать лицо Хранителя Чести.

— А вот ты странный. Раньше почему не смотрел на меня?

— Я не мог, — слова звучали глухо, доносились словно бы со стороны.

— Не хотел, — Эф не моргал, не двигался, синие губы его едва приоткрывались. — Впрочем, у нас еще будет время поговорить об этом. Наследник вернулся домой… Второй обрел то, что потерял когда-то.

— Фин.

— Он никого не винит, — послышались ли Фирлиту снисходительные нотки? — Он продолжает свой путь с новым пониманием себя. Это хорошо.

— Что мне сказать его матери, его брату?

— Откуда мне знать, что ты им скажешь?

Очередная улыбка морозом прошила позвоночник, совершенно безразличная и будто бы пустая. Эф поднялся, огляделся, поморщился и продолжил:

— Сейчас куда важнее другое. Что они сделают, когда уйдет их отец…

Эф приложил тонкий палец к губам, изображая размышление, именно изображая и желая показать это. Фирлит осторожно поднялся на коленях, во все глаза глядя на парнишку. Эф молчал, выжидая, затем резко уставился на пророка: чернота глаз резала нервы кинжалом.

— Мидар..?

— Уйдет, да, что они сделают?..

— Но как?!

— Откуда мне знать, как? — Эф снова отмахнулся, словно выбрасывал ненужную игрушку, которая занимала его лишь мгновение перед тем, как он увидел нечто новое. — А откуда эта сцена?

Он указал на один из гобеленов. Тонкая работа мастера рассказывала о том, как Праотец, носящий Имя, Стершееся в Вечности, побеждает своих мятежных братьев, создавая Эртею и ее холодные заснеженные пики. Легенда, на которой росли и близнецы. Фирлит пересказал ее Эфу. Лицо мальчика медленно искажалось улыбкой.

— Скажи, а Праотца кто-то надоумил убить своих братьев?

Фирлит сглотнул противный комок, забивающий горло:

— Насколько мне известно, нет. Он сам решил править твердой рукою, подчинив себе все эфиры…

— И с тех пор наследник у владыки всегда был только один?

— Д-да.

— Хм… — Эф покачал головой, столько показной скорби Фирлит еще не видел. — Скоро грядут перемены… Уже совсем скоро.

Пронзительный звук оглушил Фирлита, он вновь упал на пол. Волнами накатывала тошнота, отступая на секунды, когда едкая нота прерывалась, останавливая и пульс Хранителя Чести. Раз за разом, вдох за вдохом. Фирлит не сразу услышал тишину, не сразу открыл глаза, не сразу смог подняться. Он вновь был один под сводами комнаты, спрятанной в глубине катакомб. С новым пророчеством. Быть может, даже более страшным, чем предыдущее.

Он все пытался отдышаться, но силы находились только на то, чтобы не разрыдаться. Фирлит никогда не пытался задумываться о сущности того, кто разговаривал с ним. Однажды он почти поверил в то, что Эф — лишь его собственная фантазия, измышление, миф, но ребенок, стоявший перед ним сегодня, вовсе не был метафорой, он был куда более настоящим, чем весь этот мир, Мидар, Полотно и сам Фирлит. И у этого мальчика не было Первоначального, не было — Пути. Он словно бы был всем — и ничем при этом не был. Пророк обхватил голову руками.

«Что ты такое, Эф? И почему ты говоришь такие страшные вещи так спокойно? И зачем ты говоришь их мне? Могу ли я изменить что-то, только зная о них, или весь смысл в том, что ты всего лишь озвучил идею? Ты ведь не правишь нами! Не контролируешь! Велик и всемогущ Правитель Полотна, а ты… всего лишь ребенок, которому взбрело в голову расспрашивать меня о старых легендах!..»

— Что с тобой?

Анта взволнованно смотрела на Фирлита, остановившись в дверях. Таким она еще не видела Хранителя Чести. На полу у постели сидел затравленный, растерянный, испуганный человек, под глазами которого залегли темные круги, а губы были белее снега. Фирлит поднял взгляд на владычицу. Так сложно понять, кто она такая и с кем разговаривает, почему он здесь, а не в морозном Диорасе на морском причале.

— Что с тобой? — повторила Анта, помогая Фирлиту подняться. — Что, скажи мне?

Фирлит заглянул в зеленые глаза владычицы. Море убаюкивало, успокаивало, снимало дрожь силой глубины и вечности. Он глубоко вдохнул, прежде чем опуститься на постель:

— Мне нужно поспать, Анта. Поспать и подумать, прежде чем я смогу говорить с тобой.

Она не стала ничего спрашивать, только едва заметно кивнула, словно бы в чем-то согласилась сама с собой. Уходя, бросила еще один взгляд на Фирлита: словно бы постарел за один день на десятки лет, словно бы что-то в нем сломалось в угоду росткам страха. Не таким знала Анта Главу дома Мечей. Увидит ли она когда-нибудь его прежним, и что произошло с ним? Дверь тихо закрылась за владычицей, поспешившей сейчас к сыну; к Фирлиту она вернется завтра, когда всё хоть немного уляжется.

Поспешным, но неслышным шагом Анта пересекала одну из галерей дворца, словно замершего в ожидании. И в обычные дни внутренние покои обители не бурлили людьми, сейчас же и вовсе казалось, что владычица здесь одна. Но только казалось. Анта улыбнулась: сын вернулся. Она справится с Мидаром, сможет, как могла всегда, лишь бы только Сид смог хоть немного отдохнуть.

Только ранним утром он вернулся, отпуская мать от Тилл, спящей тревожно и чутко. Девочка улыбнулась Сиду сквозь сон, а он благодарно смотрел на мать. Они почти не разговаривали, не то было время, беседы еще будут, но только не сейчас. Владычица желала знать, что произошло с детьми, но не торопила Сида с рассказом. Вряд ли сейчас он найдет правильные слова.

Тихие шаги замерли за дверью, когда от одной из колонн отделилась тень. Аврит не спал, не мог позволить себе спать в такое время. В любую секунду он мог потребоваться владыке или его жене, или советнику, или наследнику… Подгоняемый тщеславием и уверенностью в своих силах, гонец следил за каждым из правящей семьи, чтобы в случае чего первым оказать требуемую помощь.

Сейчас на его губах играла улыбка. Он узнал нечто, что позволит ему… О, Аврит даже не осмеливался мечтать о тех горизонтах, что откроются ему, когда он расскажет, где укрыт глава Дома Мечей, Хранитель Чести и бежавший пророк Фирлит. Сейчас гонец решал, к кому идти с этой вестью: к Мидару, чтобы получить кошель золота и быть отосланным от двора с очередным опасным поручением? к Анте, чтобы Сиятельная снизошла до патроната ради защиты своего любимчика? к Ицце, чтобы он, как и подобает по уставу, первым донес весть владыке, но вознаградил Аврита, помогшего ему еще более возвыситься? к Сиду… Вот кто мог бы щедро отблагодарить и облагодетельствовать нашедшего учителя.

Аврит захлебывался предстоящими возможностями, сбегая по лестнице к покоям владык. Внезапно нога его соскользнула, словно бы одна из ступеней была уже прочих или ниже, Аврит не успел понять, только увидел впереди острые углы гранита — и темноту. В глазах его застыл невысказанный вопрос.

— Всякое случается, когда вмешиваешься туда, куда не следует. Еще не время.

Тихий голос ответил тому, кто его уже не слышал. Эхо секунду позабавилось с отзвуками падения и смолкло, не ответив мальчику, склонившемуся над телом. Эф еще несколько секунд смотрел на Аврита, а затем растворился в воздухе.

Глава третья

Мидар замер, Ицца перевел взгляд на медленно открывающуюся дверь. В проеме стояла Тилл. Серые глаза с любопытством смотрели на владыку и советника.

— Я заблудилась, простите меня, — столько детской непосредственности было в голосе девочки, что даже Мидар перестал хмуриться, жестом позволяя Тилл войти.

— Почему ты не спишь в столь ранний час, Илттин?

— Я прекрасно выспалась, — Тилл остановилась у двери, опустив голову.

За время путешествия Сид многое рассказал ей о том, что происходит в том мире, где они родились. Девочка не все понимала — ей, выросшей в вольных степях среди мудрых сказок, сложно было представить, что существует жизнь среди стен, которые не только защищают от лютых зверей, но и выстраиваются в самом человеке, — но усиленно запоминала. Этикет казался ей игрой, в которой очень простые правила: ты должна врать о том, что любишь и ценишь каждого-каждого человека, что о каждом заботишься, а еще нужно постоянно напоминать себе, что ты всем мешаешь. Это было вдвойне смешно и увлекательно для малышки, которая чувствовала себя ветром, а как ветер может мешать? Тилл хотелось испытать себя в новой игре, ведь проигрывать той, что побеждала всех мальчишек в ловкости, не к чести!

— А наш сын?

— Сид еще спит.

— Спит, — Мидар подошел к невестке, ростом едва доходившей ему до локтя, и наклонился так, чтобы глаза их находились на одном уровне. — Бродил где-то ночью?

Ицца сглотнул, когда Илттин подняла глаза цвета стали на советника: во взгляде не было ничего детского, она словно бы оценивала, взвешивала внимательно, с точностью и скупостью ростовщика. Такого же взгляда удостоился и Мидар, справившийся с ним достойнее своего помощника: владыка молча улыбался, глядя на Тилл, выжидая, словно бы готовясь к удару и — предвкушая его. Никогда Ицца не видел более странного и короткого поединка. Девочка улыбнулась владыке, а Мидар отступил на шаг.

— Он любит гулять и спать среди камней.

— Среди камней?

— Да.

Наивность ответа не подразумевала метафоры, да и никто не мог бы ожидать ее от такой малютки, но почему-то Ицца прищурился, ожидая выпада владыки, однако тот не спешил говорить, только подошел к столу, опустился в кресло и сплел пальцы, опустив на них подбородок.

— Ты знаешь, кто ты такая, Илттин?

— Да. Сид рассказал мне.

— И ты в самом деле хочешь остаться рядом с человеком, которого можешь убить?

— Я не могу его убить. Я его люблю.

— Любовь бывает разной, девочка.

— Но моя — не разная! — Тилл менялась на глазах, то становясь капризной девчонкой, то уподобляясь величественной королеве.

Мидар задумчиво наблюдал за метаморфозами, размышляя о том, заметила ли Анта, насколько они с юной супругой Сида похожи. Сиятельная Анта тоже когда-то была совсем ребенком, но уже тогда зеленые ее глаза могли полыхнуть такой силой, что владыку брал озноб. Правда Анта свои силы смогла усмирить, а сможет ли эта девочка?..

— Не разная, конечно, — Мидар резко поднялся, размашистым шагом подошел к Тилл, опустил ладони на плечи девочки. — Вместе с этой любовью ступай к Сиду и скажи, что владыка желает говорить с ним и как можно скорее. Тебя проводят, чтобы ты больше не плутала в коридорах.

Илттин кивнула и вышла, дверь за ней закрыл уже подоспевший слуга. Только теперь Ицца смог выдохнуть.

— Какова!

Мидар хлопнул ладонью по стопке бумаг, листы взмыли вверх и, медленно кружа, опустились на стол. Ицца кивнул, хотя совершенно ничего не понимал: что удалось почувствовать владыке в этом ребенке, что распознал Мидар, говоря теперь об опаснейшем существе едва ли не с восхищением. Подобного выражения лица у правителя советник припомнить не мог, что настораживало еще больше.

— Может статься, что мы поспешили с одним из важнейших решений, — владыка повернулся лицом к окну.

— Вы желаете сказать…

— Да, вполне возможно, что пророчество было верно лишь в той мере, в которой мы позволили ему быть таковым. Впрочем, все ведет к тому, чтобы Пути зашли на новый виток.

— И каков же он?

— Сейчас это неважно. Сейчас мы должны думать о том, чтобы стабильность самого Саосса не покачнулась, иначе с Полотном нам не совладать.

— Да, тем более, техники установили окончательное укоренение девятого эфира, его существование до последнего момента было весьма спорным, теперь Создание завершено, более того, он укрепился в полотне настолько, словно бы там побывал сам Создатель.

— Фин…

— Именно так, повелитель. Сейчас техники делают все для восстановления баланса, но я боюсь, что без вашего вмешательства им вряд ли удастся стабилизировать полотно настолько, чтобы структура его не пострадала.

— Как это не вовремя сейчас… Почему мальчик растет так быстро?

— Но еще недостаточно для того, чтобы мыслить шире собственных творений.

— У него все впереди, он талантлив…

Мидар не скрывал гордости. Когда он впервые узнал о том, что сын создал собственный эфир, то был действительно удивлен: никто раньше не творил эфиров до Посвящения. Фин по сути еще даже не знал, как ткутся миры, как Первоначальное сливается с Полотном, вытягивая из него мириады частиц, крошечных сущностей, создающих первичную материю эфира. Фин не осознавал даже того, что стал ткачом до срока, не говоря уже о том, чтобы понять величие самого момента творения. Отец объяснил бы ему, но оградить детей от зависшей над ними опасности было важнейшим. «Все потом», — думал тогда Мидар. — «Успеется.» Он не успел, и теперь его сын завершил свою работу, вот только не оценил по незнанию, что значит хранить эфиры и полотно. Владыка вздохнул. Стоило успокоить одно течение, как перо тут же подхватывало другим, еще более сильным. Мало того, что дети умудрились перестроить миропорядок одного из эфиров, так они еще и ставили под угрозу саму твердыню — силу Саосса.

На мгновение Ицце показалось, что за обычной маской величия, скрывающей Мидара от посторонних, он увидел усталого, обремененного заботами простого человека, которому хочется… которому чего-то хочется. Но иллюзия тут же развеялась.

— Я требую, чтобы техники работали усиленнее. Я желаю знать, где находится второй беглец и почему он считает достойным до сих пор скрываться, в то время как его брат постигает всю силу гнева отца. Сегодня я буду в Черном зале. Оповести техников, чтобы так же они подготовили для меня все необходимое, дыры в полотне я залатаю сегодня же. Сразу после разговора с сыном. Еще мне необходима вся информация о том демоне, Вороне. Сид упустил из внимания необходимость, это тоже нужно исправить. Но уже не сегодня. Анта должна ждать меня к ужину, я разделю его с ней. И еще… — Мидар умолк на мгновение, — почему в моем доме пахнет смертью?

Аврита нашли быстро. Техники не распознали следов убийства или присутствия в зале кого-либо, несущего злые намерения. Мидар ходил вдоль стен кабинета, ожидая вестей более конкретных, однако ожидания его были напрасными. Смерть гонца была означена как несчастный случай, оступился, с кем не бывает. Ни с кем не бывает, не в его доме! Что же произошло? Взгляд пытался разглядеть Путь Аврита, но словно бы кто-то наслал пелену, скрывающую густым мраком всё, что последовало после того, как несущий вести покинул зал для встречи. Этого тоже не могло быть, тени насылать может только владыка и никто, кроме него. Никто не обладает такой силой. На минуту Мидар задумался о сыне… Но зачем Сиду совершать подобное преступление? Нет, его воспитывали совсем иначе, просто так отнять жизнь Сид не мог, не мог прервать чужого пути, не видя начала, а начала — не было. Раз и навсегда суть Аврита исчезла в потоках полотна. Ни вернуть, ни спросить, ни выяснить… Ничто так не угнетало, как невозможность знать.

— Владыка, Черный зал готов, ваш сын ждет вас там.

— Прекрасно.

Мидар покинул кабинет, направляясь в старое крыло замка. Там, среди спутанных галерей и старинных залов, за огромной дверью, облицованной черным мрамором, укрывался чудовищный по своим размерам Черный зал. Блестящий в своем пафосном уродстве он не менял своего интерьера сотни веков. Поговаривали, что сам Праотец создавал здесь Эртею. Окон не было, только мрамор и холод стен. Посреди зала — натянутое на металлическую раму полотно, лишь издали напоминающее обычный холст. Мидар благосклонно кивнул затворяющим за ним двери, владыка остался доволен подготовкой. Полотно слабо светилось во мраке, отливая серебром все ярче, чем ближе Мидар подходил к нему. Сида он не видел, но чувствовал присутствие сына.

— Ты знаешь, что это, Сид?

— Станок.

— Вас не учили пользоваться им, вы должны были постигнуть науку только после возвращения из изгнания.

— То есть наше возвращение планировалось до того, как мы погибли бы на склонах Арифилона?

Зеленые глаза блеснули холодом в неверном сиянии. Горизонт взглядов слил море и небо в вечном противостоянии. Мидар смотрел на сына, не отводя глаз.

— Ты прекрасно понимаешь, почему вы оказались там. Ты знал это даже до того момента, как оказался в клетке.

— Знал, но не мог понять. И сейчас я не могу понять, отец, почему ты струсил.

— Не будь мальчишкой, Сид! — Мидар начинал гневаться. — Трусость и осторожность — не одно и то же. Мудрость нельзя мерить обыденностью, а силу — замахом кулака.

— Тебе ли говорить об этом? — Сид усмехнулся.

— Мне. Потому что больше некому. Мне. Потому что никто, даже ты, не может понять главного.

— Что же главное, отец?

— Для каждого, кто зовется Ткачом, главное — ровная поверхность и идеальная глубина. Пока каждая петля не станет идеальной, ты не можешь успокоиться.

— Не ты ли породил бурю, на которую сейчас ропщешь?

— Я Ткач, но я и отец, — голос Мидара зазвучал тише. — И, уберегая одно, я не смог уберечь другое. Что важнее, я не могу судить даже сейчас. Вы — плоть и кровь тех, кто создавал то, что вы же можете разрушить. Неужели ты не понимаешь, Сид, каков твой Путь?

— Я видел мельчайшие его детали.

Мидар не стал скрывать удивления:

— Тогда я скажу тебе только одно, сын, иди так, чтобы поступь твоя была тверда. Твердость силы, твердость руки, твердость Первоначального — всё, что есть у тебя для того, чтобы быть тем, кто ты есть, сын Саосса. Тебе дано чуть больше способностей, чем любому другому жителю эфиров Полотна, но ты ничем не будешь выделяться, если не сможешь быть тверже мрамора.

Сид склонил голову, сейчас он понимал отца, но понимал и всю несправедливость произошедшего, и если бы Фин мог взорваться болью и забыть, то Сид тщился осмыслить — и осознавал. Боль, тяжесть, ответственность, страх и безмерную любовь…

— Она не причинит мне зла, отец.

— Если ты не успеешь причинить зла большего…

— Что ты имеешь в виду?

— Когда ты уйдешь, найди Иццу, поговори с ним о Вороне и сделай то, что должен.

— Сделаю. Что еще?

— Ступай к матери. Ее птицы знают, где твой учитель, — Мидар смотрел куда-то вдаль. — Он тоже потребуется тебе. И Фину, если тот решит однажды объявиться. Впрочем, его Путь лежит далеко за пределами Саосса, и конец его мне неведом.

— А что будешь делать ты?

— Исправлять то, что еще можно исправить.

— Есть что-то, чего исправить нельзя?

Мидар долго смотрел на сына сквозь мерцание светлого полотна. Что он мог сейчас ответить? Мог сказать правду, а мог умолчать о том, что породило бы боль куда большую, чем сейчас чувствует его сын. Отец вновь побеждал Ткача. Ткач молчаливо плел линии Пути.

— Прошлое исправить нельзя. Будущее исправить нельзя. Настоящее — всё, что у нас есть, Сид. Запомни это и, если можешь, следуй.

Глава четвертая

Когда начинается гроза, некоторые стремятся скорее попасть в укрытие, а некоторые выходят навстречу страшной гостье. Они находят вдохновляющими раскаты грома, восхитительными — всплески молний, живительными — густые первые ливневые капли и не боятся, потому что перед силой отступает любой ужас, волнение и мрак, остается только красота и четкость линий.

Сид чувствовал себя так, словно находился в эпицентре разрушительнейшего урагана, и стремился насытиться ощущениями, пропитаться запахом ветра, выскользнуть из тенет старого, тянущего, отвратительно соблазнительного «а ведь еще вчера…» Пожалуй, он не отдавал себя отчета в испытываемых эмоциях, но искренне ими наслаждался. Он надолго остановился у дверей Черного зала, молчал, не открывая глаз, и улыбался. Его не оставляло волнение за брата, тревожили дальнейшие шаги отца, хотелось поговорить с матерью, но всё это было лишь фоном к свежему, потрескивающему между пальцами «вперед». Словно все в мгновение ока встало на свои места. Так было однажды, когда Сид понял, с кем связан его путь. Сейчас та же спокойная уверенность вдохновляла его. На одно короткое мгновение ему почудилось, будто такие же чувства сейчас испытывает брат: облегчение, понимание, веру. Беспокойство ушло. Возвращение иногда бывает единственно правильным решением. Возвращение позволяет увидеть будущее и не только увидеть, но и сделать его более ясным. На скалу можно взобраться — и упасть с обрыва, скалу можно обойти, проложив путь для трусов, а порой скалу следует проломить, пройдя сквозь преграду, уничтожив ее раз и навсегда.

Ицца из затененной ниши внимательно следил за тем, как меняется выражение лица наследника. Советник ожидал увидеть совсем другие переживания на лице Сида, как максимум совсем не увидеть их, но теперь был даже рад, что всё складывалось именно таким образом. Мальчик вырос. Научился принимать действительность такой, какова она есть, научился проживать жизни так, как считает нужным, научился отстаивать свои чувства и не идти на поводу у призрачного «должен». Всё это читал проницательный советник по лицу сына владыки. А ведь не так давно Сид склонил бы голову, промолчал и, взрывая свою суть, дрожал бы от собственных оков. Как много он оставил в тех эфирах, которые укрывали его? Что дала ему маленькая девчонка, такая сильная и такая опасная?

— Почему? — губы советника шевельнулись, не произнося ни звука, но Сид открыл глаза и прямо взглянул на Иццу, хотя тот был уверен, что его невозможно увидеть.

— Что за вопрос, Ицца? — улыбка наследника казалась жутковатой, и Ицца поспешил выйти ему навстречу.

— Почему ты так изменился, мальчик?

Сид кивнул в сторону одной из галерей, и они медленно пошли вдоль мраморных колонн к центральной части замка. Огромные картины украшали грязно-красный камень. Сид рассеянно скользил взглядом по сюжетам эпосов, рассказанным живописцами разных эпох. Победы, поражения, страсти, крушения, сила — семнадцать историй, которые близнецы знали с детства. Однажды Фирлит привел их сюда и весь день, переходя от полотна к полотну, рассказывал сказочные легенды, настолько давние, что мало походили на правду. Фин восторженно рассматривал картины, а Сид старался не глядеть в глаза отважных воинов, яростно блестящие в полумраке галереи: он считал себя слишком маленьким для того, чтобы нагло рассматривать тех, кто творил их жизнь в далеком прошлом. Тогда мальчик еще не понимал, что сам рано или поздно станет одним из них.

— Разве изменился?

— Да. Это очевидно.

— Вполне возможно, я не изменился, но проснулся.

— Долго же ты спал…

— Мне снились странные и непонятные сны. Реальность куда более проста.

— Твой брат улыбнулся бы сейчас…

— И я ответил бы ему улыбкой, Ицца. Мы наконец поняли бы друг друга.

— Ты думаешь, сейчас Фин постигает что-то из того, что ты видел в своем сне?

— Ты порой удивительно проницателен, советник.

— Почему же «порой»?

Ицца улыбнулся, а Сид рассмеялся. Ему хотелось смеяться, хохотать, веселиться, звать каждую новую секунду в круговорот задуманного, чувствуемого. Некоторое время они шли молча, а вскоре остановились у покоев Сида.

— Отец говорил мне о том, что мы должны поговорить с тобой о Вороне. Я считал, что сделал всё необходимое…

— Выходит, что это не так. Такого сильного демона сложно отвязать. Я не знаю, где он пребывает сейчас и какова его сила, но кое-что удалось выяснить касательно его сути. Когда ты предпочтешь начать работу?

— Уже скоро. Я должен немного побыть с женой и матерью, а потом мы окончим начатое.

Ицца поклонился. Что-то заставило его не ограничиться привычным кивком и легким прощанием, а выразить почтение. Сид с каждым днем все больше становился похожим на своего отца. Почти неуловимо, но ощутимо. Словно принимая правду отца, сын становился им.

— Возможно, я слишком всё усложняю, — бормотал Ицца, направляясь к своему кабинету. — Возможно, и я всего лишь сплю, а сон мой запутан…

В Саоссе в это время года смеркалось быстро. Вечер наступал неожиданно: на секунду закрыл глаза, а, открыв, уже оказывался в полумраке, суетливо разгоняемом свечами по углам. Небо слабо подрагивало светом на горизонте, но уже затягивалось темнотой приближающейся ночи. Горы скалились в эти часы особо опасно, и непонятно было, кому они угрожают больше: тем, кто посягнет на тишину долины, или тем, кто нашел в ней свое обиталище. Сид никогда не считал этот пейзаж унылым, ему нравилась пустота вокруг, как если бы она символизировала чистоту разума, логичность и свет, снежный — и внутренний. Вот только Тилл, похоже, чувствовала себя хуже. Муж нашел ее рассматривающей пейзаж, и столько тоски было в серых глазах, что сердце Сида, прежде столь ликовавшее, сжалось.

— Ты грустишь?

— Нет, — Тилл улыбнулась, но голос ее был, как никогда прежде, тих. — Иногда мне очень хочется увидеть деда и услышать хоть одну из его сказок.

— Девочка…

— Как они там, ты не знаешь?

— Нет, но я уверен, что они тоже тоскуют по тебе. И от этого где-то еще распускаются дивные белые цветы.

— Цветы? — мгновенно настроение Тилл переменилось. Теперь на Сида смотрел ребенок, замерший в предвкушении волшебной сказки, забывший все свои печали и ждущий, что всё решит одно крохотное чудо.

— Да, цветы. Ты разве не знала? Бывает так, что жизнь разводит любящих друг друга людей: происходят войны, теряются пути домой, разрываются цепи, и люди очень печалятся по этому поводу. Порой даже плачут, — Сид смахнул с щеки девочки теплую слезинку и улыбнулся. — Но расставшиеся даже не догадываются, что есть очень красивое место, создаваемое их печалью. Туда нельзя попасть, но можно его увидеть…

— Как?!

— Подожди минутку, я расскажу… Так вот, каждый раз, когда один человек печалится о другом, тоскует и хочет вырвать свое сердце, лишь бы не чувствовать грусти, в одном из миров раскрывается очередной бутон. Его лепестки длинные, белоснежные, хрупкие и похожи на шелковые лоскутки. А аромат цветка завораживает и для каждого человека он свой: кто-то ловит нотки меда, моря и розы, кто-то — ванили, кофе и семян подсолнечника, кто-то — ивовых почек, табака и мирры. И всё вокруг — огромная поляна прекраснейших цветов…

— Ты говорил, ее можно увидеть…

— Можно. Когда вновь встречаешься с человеком, который грустил по тебе так же, как ты по нему.

— А если не встретишься?

— Даже если так, ты всегда будешь знать о том, сколько прекрасных цветов ты и человек, печалящийся по тебе, подарили миру…

Тилл молча перевела взгляд в окно. Теперь на скалистые отроги смотрела не маленькая тоскующая девочка, а принцесса, знающая почти всё о шелковых лепестках грусти, и глаза ее щедро поливали тонкие ростки прозрачной влагой. И Илттин улыбалась, вспоминая всех тех, кто так же сажал цветы в мире, который им не суждено увидеть.

Сид смотрел на нее и не мог отвести взгляда. Только в это мгновение он понял, что не просто подобрал сироту на окраине мира, а нашел ту, с кем суждено провести всю жизнь. И он любил ее. Любил всем сердцем и всем сердцем понимал. Так, как если бы впервые взглянул на нее. И сердце его пело песни, печальные, красивые и наполненные дождем.

Спустя некоторое время он покинул комнату, направляясь в покои матери. Анта всегда была для него гораздо большим, нежели женщиной, подарившей ему жизнь: она не была воспитателем, не была советчиком, не была книгой или глотком воды, она была… Просто она была. С ним. Всегда.

И как всегда он нашел ее сидящей спиной к дверям, глядящей в зеркало. Анта никогда не смотрела на свое отражение, она прекрасно понимала, что прекрасна, но всегда глядела вглубь, словно перед ее взглядом расступалась черная мгла, позволяя видеть нечто, доступное только женщине, нечто, доступное только матери, нечто, доступное только женщине, принадлежащей Ткачу.

— Сын…

— Мама…

Долгое время они смотрели друг на друга сквозь холодное отражение зеркала. Сид порой содрогался от понимания того, кем на самом деле была его мать, но старался не думать об этом, иначе ее груз лег бы и на его плечи, а она не желала бы подобного.

Анта… Когда-то одна из непокоренных детей Саосса, такая же, как и Тилл, девочка с силой Первоначального, едва ли не превосходящей силу Ткачей. Как появляются эти дети и почему они рождаются именно девочками — до сих пор загадка. Быть может, именно для того, чтобы женами Ткачей, усмирять и сдерживать не силой своей Сути, но силой своего смирения перед необходимостью.

Ей было пятнадцать лет, когда ее привели в замок и рассказали о том, что теперь она не просто ребенок со способностями к свету, теперь она будущая супруга владыки, и ее долг — охранять его покой и дарить ему счастье. Из дому ей не позволили забрать ничего, кроме двух ручных птиц, верно служивших ей и до сих пор: поначалу охранявших ее, затем — ее сыновей, а дальше — покой всех душ, оказавшихся в кругу Анты.

Поначалу девочка плакала, стремилась домой, потом исследовала темные ходы замка, потом… встретила Фирлита. Странный человек вышел навстречу ей из-за одного из стеллажей библиотеки. Светлые волосы, странно тяжелый взгляд, Анта испугалась бы, если бы не протянутая рука… В этом жесте не было ничего опасного, ничего влекущего, ничего необычного, словно бы сама судьба вдруг воплотилась в образе Главы дома Мечей. Она приняла ладонь и опустилась на узкий диван рядом с ним, внимательно слушая его рассказ о том, что есть она, что есть Саосс, что есть ее будущий супруг. И душа ее пела в те минуты. Она повернулась к Фирлиту и тихо произнесла:

— Так значит, ты будешь говорить моим сыновьям об истине?

— Если путь распорядится так, что у вас родятся сыновья.

— И ты никогда не покривишь душой, говоря им о правде?

— Никогда, Сиятельная.

— А если с ними произойдет нечто дурное, ты сможешь защитить их?

— Если то не будет противоречить моему долгу.

— А в чем твой долг, Фирлит?

— Хранить владыку Саосса и его решения до последнего вдоха.

— Это и мой долг. Мы будет друзьями?

— Да, если того желает ваше сердце.

— Желает.

И Анта вспорхнула, подобно одной из своих птиц. Теперь и она обрела крылья, теперь и она понимала, что предстоит ей впереди, теперь — и всегда. Фирлит печально смотрел вслед легкой, как шелк, тени. Теперь его душа навсегда раскроена надвое: долг и её счастье, теперь он любит лишь одного человека, её, теперь — и всегда.

— Отец сказал, что о Фирлите я должен говорить с тобой.

Если мать и вздрогнула, то Сид предпочел этого не заметить.

— Разве тебе не сказали, что он пропал?

— Сказали, но я склонен верить тому, что говорит отец. Он знает всё.

— Это верно, Сид, совершенно верно, — Анта поднялась, тихо вздохнув. — Я приглашу твоего учителя к нам, дабы не нарушать того, что может быть разрушено, если я прямо сейчас отведу тебя к нему.

— Так он где-то поблизости?

— Конечно. Разве я могла позволить самому близкому нам человеку находиться так далеко в столь тревожное время?

— А разве оно тревожное?

— Мне так казалось…

— Мама, не стоит думать о том, чтоеще не произошло, не ты ли учила нас этому?

— Мне казалось, что этот урок не для тебя.

— Он был таковым, но сейчас многое изменилось.

— А понимаешь ли ты, что если станешь Ткачом, то всё снова вернется на круги своя, и тебе вновь придется думать обо всем?

— Думал, — зеленые глаза окунались в море взгляда Анты. — Только сейчас не время.

— Не время…

Анта несколько долгих секунд смотрела на сына, а затем взмахнула рукой. В окно скользнули две птицы. Одна из них быстрыми и легкими взмахами крыльев словно выдавала свое волнение, опускаясь на плечо Сида. Он рассеянно погладил полупрозрачные перья. Анта что-то шепнула второй птице, и та упорхнула в окно.

— Вернется ли твой брат когда-нибудь?..

— Ты же знаешь ответ, Сиятельная.

— Знаю, но не хочу верить.

— Я встречусь с ним однажды, но он не вернется.

Вот теперь Анта вздрогнула. Не ожидала столько спокойного понимания в сыне, не ждала силы предсказания, не хотела верить, что никогда не увидит голубых глаз, но знала, что так и будет. Её Фин навсегда утрачен для нее, навсегда растворен в полотне воспоминанием о беззаботной улыбке, глазах отца, легкости и — тишине. Анта грустно улыбнулась. В одном из миров на позабытой в лесной глуши поляне обнажил пред голубым небом белоснежные шелковые лепестки еще один цветок.

Глава пятая

Мидар не обернулся, когда за Сидом закрылась дверь. Стоило ли говорить сыну все то, что уже произнесено, или разумнее стало бы промолчать? Как бы ни было, всё уже сказано: открыта часть карт, а что дальше — кто знает?

— Я знаю, — владыка устало улыбнулся.

Порой ему стоило огромных усилий сдерживать всю ту лавину информации, что связывала его и все сущее, иногда контакт этот был почти неощутим. Приняв на себя ношу, нельзя сбросить ее в середине пути, только потому что ты устал, занемог, тебе надоело. Несешь и веришь в то, что труд твой благороден, истинен и другого не уготовано тебе. Вот только когда иссякают почти все силы, так хочется поверить в то, что уготовано на самом деле нечто совсем иное, что где-то ты ошибся с поворотом, за которым тебя ждет — до сих пор ждет — кто-то, кому ты должен был отдать свой груз, прежде чем вспорхнуть и улететь в небо. Но сил еще так много, и оборачиваться не в его правилах. Мидар всегда был несгибаем и строг, прежде всего, к самому себе, потому и требовал многого, потому и ожидания его всегда были велики. Дети никак не желали этого понимать, да и что они могли понять, юнцы, которых растили на сказках и этике. Им кажется, что все в мире подчиняется законам, но это совсем не так: порой единственный закон, который действует, — твой собственный. И понять это можно только ценою крови: большой или малой, значения не имеет. Сейчас, быть может, Сид понял отца, а вот Фин… не поймет никогда. Слишком горячее сердце, словно бы не рос он в заснеженной долине, а может, просто так старался согреться.

— Не время думать об этом. Не время.

Мидар остановился перед Станком. Секунды шли все медленнее, пока не остановились совсем. Полотно натянулось, словно чувствуя приближение длинных сильных пальцев, задрожало, пропуская руки владыки вглубь себя. Всё остановилось, только боль росла, ею Мидар отмерял время.

Ткачу не дано безнаказанно вторгаться в иное пространство. Разъедающей болью он платит за то, что имеет возможность творить реальности. Отдернуть руку хочется только в самом начале, на сотое, тысячное проникновение ты смиряешься с болью, потому что на самом деле нет никаких поворотов, никто не ждет тебя за дверью, чтобы милостиво перенять у тебя дар-наказание. Ты всемогущ, но слаб, как и все те, кого держишь в своих руках, — так трактовал эти муки Мидар. Напоминание о тех, чьи сердца ты способен остановить неосторожным касанием.

Руки по плечи ушли в подрагивающую ткань. Он сплетал надорванное, разглаживал смятое, проникал в мысли людей и устанавливал баланс между вновь созданным и устоявшимся.

Море успокоилось, когда стихли похоронные песни по ушедшему поэту. Огромная волна мягко, послушно отступила, хотя была готова вот-вот поглотить дивной красоты лодку с хрупкой, но сильной девушкой на борту…

Звезды загорелись ярче, и новые звенья невиданного доселе созвездия украсили небосклон. Непокорное сердце замерло на мгновение, а затем улыбка осенила женское лицо. Мальчишка на коленях матери ткнул пальцем в небо:

— Мама, что это?

— Я не знаю, сынок, наверное, звезды наконец вспомнили о нас, и теперь-то уж всё будет хорошо.

Женщина уткнулась носом в светлые кудряшки на затылке сына, пряча слезы. За её спиной захлопали двери, кто-то вскричал:

— Сидониус возродился! Звезды вновь говорят с нами! Сидониус! Предсказание сбылось! Столько лет мы ждали!..

В час затмения старик, лежащий в глубине повозки, наконец стал ровнее дышать. Неотрывно следящая за ним старушка быстро сложила камушки в холщовый мешочек, потуже затянув нити.

— Эй, стойте, ему полегчало!

— Почти месяц бредил — и так неожиданно…

Старик поднял голову от влажной еще подушки. Впалые щеки веерами морщин выдали слабую улыбку:

— А не хотят ли наши ребятишки услышать еще одну сказку?..

У края крыши высотного здания остановилась женщина. Ей показалось, что небо чуть покачнулось. Должно быть, всего лишь иллюзия высоких каблуков. Женщина сбросила туфли. Острый каблучок покачнулся и соскользнул в асфальтовое море. Она долго смотрела вниз, а потом почувствовала дуновение ветра на своем лице и отошла. Несколько шагов назад, а уже пахнуло больницей и смертью. Нет, никто больше не умрет. Босая, в белом халате, отбрасывая рыжие кудри с лица, она шла к стеклянным дверям отделения педиатрии — и верила в то, что кто-то, выше ее понимания, не позволил ей…

Где-то за границей осязаемого, у самых границ Эртеи вспыхнуло новым, неизведанным чувством раненное естество. Оно не осознавало того, что происходило с ним так долго, что теперь подозрительно прислушивалось, прячась в черное облако перьев.

Мидар очень осторожно, величайшим усилием воли удерживая стон, высвобождал руки из Полотна. Сколько времени прошло: несколько минут или лет? Кожа покрылась сочащимися ядом язвами, мышцы взрывались болью, кости словно были раздроблены и стерты в порошок. Мидар не обращал внимания, он шептал слова заклятий, скрепляющие, подобно клею, каждую милю, каждый час, каждый вдох эфиров, обновленных, очищенных, вновь объединенных и защищенных.

Владыка не сразу повалился на колени. Жгучей волной каждая перемена в Полотне пронизывала его сознание, он усмирял его, сдерживая и возможные сдвиги, ни одно вмешательство, даже благотворное, не обходилось без дисбаланса. Его нужно было остановить уже только силой мысли: объять, выровнять, успокоить…

Мидар чувствовал свалившийся с плеч груз. И слезы застыли — это лишь один из немногих камней, что отягощают его сердце, и не раз еще он придет в эту комнату. Яд стремительно вливался в кровь, болели не только руки, но всё тело, неровно билось сердце, мозг взрывался яркими вспышками отрывочных образов…

— Ицца!

Советник всегда знал, когда нужно оказаться поблизости от владыки. Вот и сейчас он облегченно выдохнул, когда необходимые действия были завершены. Всякий раз заканчивался одинаково. Порой Ицца желал, чтобы Мидар оставил всё, как есть, и не вмешивался в ход событий: крушения минутны, а вот страдания, терпимые владыкой, болезненно ранили тех, кто почти никак не мог ему помочь. Ицца помнил, как долгое время даже детям запрещалось говорить, почему нет рядом отца, чтобы не волновались, чтобы не боялись, чтобы… не мешали Анте справляться с ожогами и язвами.

Ицца бесшумно закрыл за собой дверь. Ткач ушел, уступив место страдающему человеку. Советник за долгие пятьдесят лет службы никак не мог вместить в свое понимание то, что же может чувствовать такой человек, как Мидар, и удалось бы кому-либо быть столь же стойким в подобных обстоятельствах. Мидар был всем, но в то же время всего лишь проводником, иначе не объяснишь испытываемую боль, яркие различия между владыкой, отцом, любящим человеком. Был ли Ткач человеком?.. И кто же тот, кто определил ему такой путь?

Несколько недель прошло, прежде чем владыка смог восстановить силы полностью. Полотно никогда не позволяло уйти, не отдав ему так много сияния, как оно пожелает. Быть может, для того и существовали Ткачи, чтобы подпитывать ткань мироздания своей силой.

Сейчас никто не думал об этом. Анта говорила так мало, как никогда. В лучшем случае она рассеяно кивала и вновь отправлялась в комнату Мидара, которую только что покинула. Сид ходил из угла в угол, стараясь избегать встреч с придворными и даже слугами. Тилл с повышенной внимательностью читала книги. Ей легко давался язык, но если она встречала незнакомое слово, то предпочитала не спрашивать супруга, а придумывать то значение, которое казалось ей наиболее удачным. Только иногда, в тихие предрассветные часы, она осторожно прокрадывалась к спальню к Сиду, забиралась в постель и гладила его волосам, делясь своей силой. Если бы малышка знала, что то же самое, в те же часы делает и Анта, то, наверное, нисколько бы не удивилась. Она самой своей сутью понимала, что только так может помочь мужу, а больше — никак.

И в тот день, когда тишина стала невыносимой, Мидар приподнялся на локтях и улыбнулся жене, спящей на кресле подле кровати.

— Анта…

Голос его был слаб, тени залегли под глазами, придавая им еще большую холодность и отрешенность, кожа, белее снега, еще отдавала болезненным румянцем. Анта открыла глаза и долго молча смотрела на мужа. Облегчение, которое она испытывала сейчас, ни с чем нельзя было сравнить. Каждый раз, когда Мидар возвращался из Черного зала, душа ее замерзала, а всё существо направлялось на то, чтобы смягчить боль, испытываемую супругом.

— Мидар…

— Я хочу видеть тебя, сядь ближе.

Женщина поднялась и подошла к постели, взяла руку мужа в свои ладони и поднесла к губам.

— Всё уже хорошо.

— Да, я знаю. Сид… Сид закончил начатое?

— Я не знаю, но если хочешь, а позову его.

— Нет, не стоит. Он всё поймет тогда, когда придет время. Я не желаю, чтобы он узнал истину ни на секунду раньше положенного срока.

— Ты уверен, что..?

— Сам путь свел его с Вороном. Если бы… — Мидар закашлялся и надолго замолчал, собираясь с силами. — Если бы ему не дано было знать этого, то он и не встретил бы демона.

— Тебе нужно отдыхать, муж мой.

— Я достаточно окреп для того, чтобы ясно мыслить, Анта, — суровые нотки его интонаций заставили бы вздрогнуть любого, кроме нее. Анта же никогда не боялась Мидара.

— Хорошо.

— Расскажи мне… Как всегда рассказывала…

Она несколько мгновений смотрела в голубые глаза, улыбнулась, прилегла рядом с мужем и, снизив голос до шепота, начала рассказывать:

— … После той встречи мне очень хотелось посмотреть на тебя, и я украдкой пробралась в крыло владык. Знал бы ты, как мне было страшно и любопытно одновременно. Я очень долго придумывала, что сказать, если меня поймают, и решила прятаться лучше, а, если что, сказать, будто бы я заблудилась… И вот я шла одной из галерей, рассматривая гобелены. Один из них не оставил меня равнодушной. Там прекрасная дева поглаживала лепестки дивного по красоте белого цветка. Я уже не помню, сколько долгих минут я глядела на это полотно, но даже если бы крыша замка начала рушиться, я, кажется, не смогла бы сдвинуться с места. И тут я почувствовала, как на мое плечо легла чья-то ладонь. За одно мгновение я испытала столько панических чувств, а мои птицы впервые оставили меня, взмыв в потолок… И когда я набралась сил обернуться, то увидела тебя. Ты был в белых одеждах. Помню, что в короткий миг я сравнила тебя с тем самым цветком, что нашел покой в ладонях девы, — и тут же влюбилась. Я еще не знала, кто ты, но в то же мгновение сердце мое стало твоим…

Анта чуть приподнялась, Мидар смотрел в потолок и улыбался, затем перевел взгляд на жену.

— Ты хоть однажды пожалела свое сердце, Анта?

— Никогда.

Он потянулся за поцелуем, и она не отказала ему. Губы владыки всегда были горячими, но терзающими столь сладко, что не сдаться ему было невозможно. Тихие стоны смешали секунды и наслаждение. Как бы ни был слаб властитель, он все же был тем, кто безбрежно и навеки любил свою жену. Он знал, что причиняет ей боль, знал, что дарит ей радость, знал, что только с ним она — полностью она, и из этого осознания он черпал силы для жизни. Иначе давно бы уже сдался. Анта… Его королева с шелковой бледной кожей, с глазами цвета моря, с улыбкой вкуса миндаля, с силой камня, спрятанной где-то в глубине нежнейшей души.

Мидар упивался любовью, Анта дарила ее все щедрее, словно вод в этом океане хватило бы на вечность. И когда вскрики рассыпали брызгами последний страстный вздох, он понял, что снова вернулся.

— Я люблю тебя, Сиятельная.

— Сияю, потому что любишь меня.

Анта легко сбросила одеяло на пол, она не признавала стыда, предпочитая свежесть и откровенность, улыбнулась мужу и провела кончиками пальцев по морщинкам в уголках его глаз.

— Будь покоен сейчас. Всему свое время.

— Всё мое время — твое.

Он закрыл глаза и вскоре уснул, и снился ему полет в бесконечной темноте, где сам мрак дарил ему силу и мощь, и где не было волнений, только безграничный покой.

Фирлит появился во дворце не сразу. Неделя за неделей он выжидал, даже получив позволение и более чем настойчивое приглашение от Анты посетить замок. Конечно, учитель мечтал увидеть ученика, жаждал этого, но не решался. Стоило ему только подумать о том, чтобы взглянуть в глаза Сиду или Илттин, Анте или Мидару, как тут же подступала к сердцу предательская слабость. Он не боялся, скорее, стремился скрыть то, что неизменно всплывет в разговорах с этими людьми. Предсказания сбывшиеся и несбывшиеся терзали Хранителя Чести, становясь навязчивым личным кошмаром.

Однако медлить больше было нельзя, и вот теперь он поднимался по ступеням, не отводя взгляда от встречающего его Сида. Ученик не двигался, выражение лица его никак не менялось, но в глазах бушевала буря, одна из тех, что Фирлит скорее приписал бы Фину. Да, Сид стал другим, поэтому вместо церемонного приветствия с уст сорвался вопрос:

— Тебе ведь уже говорили, что ты изменился. Спрашивали, почему?

Губы Сида дрогнули в плохо скрываемой усмешке:

— Спрашивали. Я не стал отвечать.

— Потому что не знаешь?

— Именно поэтому.

— Чтож, — Фирлит взял Сида под локоть, увлекая за собой к одной из оранжерей. — Я могу рассказать тебе.

Сид испытывал прежнее доверие к Хранителю, которое не пошатнулось ни долгой разлукой, ни загадочными отношениями Фирлита с Антой, ни тем фактом, что именно учитель отправил Тилл в тот эфир, где Сид нашел свою судьбу. Если учитель и постарел, то точно не утратил дара внушать уважение и трепет перед его познаниями и вполне ощутимой силой духа. Вот и сейчас Сид молча кивнул, готовясь слушать.

— Я долго говорил о том, как важно принять свой путь. И вы кивали столь воодушевленно, что я прекрасно понимал, что ни одного слова вы не приняли для себя из того, что я вам поведал. Вы слушали, соглашались, но не слышали и не принимали. Должно быть, механизм понимания этой необходимости был для вас еще слишком сложен тогда. А ведь без того, чтобы принять путь, нельзя стать кем-то, Кем-то, понимаешь? — Сид кивнул, а Фирлит продолжил: — И вы скитались, убегали, боролись, совершали еще массу совершенно бессмысленных поступков, которые ранили вас и всех окружающих только потому, что не могли признаться в одном — вы всего лишь искали средство для того, чтобы понять, каков же ваш путь. Да, вы могли видеть некоторые его изгибы, у вас было ваше прошлое и знания, но почему-то мне не удалось донести до вас то, что и ваши чувства — те же знания, а вы от них почти отреклись на пути к цели. И ты, и Фин так близки были к разочарованию. Но ты встретил эту девочку, которую сделал своей женой, и она же открыла для тебя то, что изменило тебя. Она поселила в тебе любовь. Чувство, которое мало кто сочтет важным для владыки Саосса, но именно оно является определяющим…

— Я думал, ты расскажешь мне о потоках Полотна, о сиянии, о силе, — Сид казался растерянным.

— Зачем? Ты сам всё узнаешь, когда придет время, а пока важно лишь то, чтобы ты понял до конца всю суть происходящих с тобой изменений.

— Зачем?

— Чтобы однажды стать Ткачом.

— Ты же знаешь, я не стремлюсь к этому.

— Знаю, что ты так думаешь, но стремление быть тем, кто ты есть, и есть истинная основа пути. В эту минуту я вижу не только тебя, Сид, но и Владыку, делающего первые шаги.

— Я не уверен, что…

— Никто не уверен, но это проходит.

— Что мне делать?

— А откуда мне знать? — лукавый прищур Фирлита сбросил ему десяток лет. — У меня своя дорога, у тебя своя. Идущих мимо спросить можно, иногда даже полезно, но они все — лишь идущие мимо.

Сид едва заметно улыбнулся. Учитель прав. Прав, как всегда. Фирлит ошибся лишь однажды. Сид искренне верил, что Фирлит ошибся.

Глава шестая

Ему было неуютно, почти страшно, хотелось лишь одного — вернуться к той точке, в которой, как он помнил, всё для него началось. Только тянули его не к ней, а словно бы прочь, прочь от той тишины и паутины, к которой он уже успел привыкнуть. Ворон не знал, как давно он отбивается от настойчивых попыток вызвать его из тлена, и был ли этот тлен, если он, Ворон, не перестал существовать и мыслить. Минуты или столетия. Если бы он мог говорить, то молил бы: «Оставьте!» Неумолимы крепкие руки, заносящие над ним кинжал.

И сеть порвалась. Неясный свет пробивал темноту, подобно звездным дырам неба, в котором ему однажды довелось парить. Ворон почти ослеп: он так давно слился с тьмой. Или это произошло совсем недавно…

Когда Сид вошел в Черный зал, то непроизвольно вздохнул. Он волновался. Впервые он должен был проникнуть сквозь полотно, впервые должен был почувствовать в себе, на себе силу Ткача. Мидар и Ицца остались за дверью. Полотно не потерпит вмешательства. Однако Сид бы предупрежден о том, что его ждет с учетом того, что он не просто проникнет в плетение одного из эфиров, а окажется на границе нахлеста. Так близко к ненавидимой им Эртее.

Сид пытался сосредоточиться. Все возможные шансы не должны волновать его сейчас. Сейчас перед ним поставлена иная задача, и ее нужно выполнить как можно более четко и быстро. И вот уже кончики пальцев погружаются… в расплавленную боль. Сид едва сдержался от того, чтобы не вырвать руки из кольца полыхающего всеми оттенками муки огня. Час за часом, век за веком, как ему казалось, он погружал руки в полотно. Перед ним открывались картины, которые он никогда прежде не видел, не мог даже помыслить, всем грузом навалились на него плач, войны, неудержимое счастье, влюбленность, страдание, болезни каждого из тех, кто сейчас находился по ту сторону полотна. Сейчас — и во все времена. Ткач сейчас, Сид не сдерживал слез, потому вытерпеть выжигающее и леденящее Ничто и Всё казалось невозможным. Были ли это слезы отчаяния, боли, слабости, он не задумывался. В голове пульсировала только одна мысль: проникнуть так далеко в ткань Полотна, как необходимо.

Недаром Эртея стала местом ссылки, не так просто Праотец стянул два самых отдаленных мира, на изнанке их стыка создавая скалисто-вьюжный крохотный эфир, всё для того, чтобы попасть туда было так же сложно, как и покинуть.

Колени подгибались, всё тело гудело от напряжения и боли, но Сид не сдался даже в тот момент, когда ему показалось, что лопнули на руках вены, орошая жадно вздрагивающее полотно прозрачной лиловой кровью. Вспышки и молнии, проносящееся мимо видимой изумрудной струей время. Пространство, расступающееся неровными складками, рождая горы и цунами. Прерывистый пульс материи, такой мягкой и податливой, что впору чувствовать себя всесильным… Но возможно ли это, когда кости рвутся из мышц, ломаются, крошатся под давлением внешней силы, не принадлежащей Ткачу. «Кому?» — мысль на задворках сознания.

Вот оно. Сид почувствовал холод, пронизывающий, успокаивающий, утягивающий. В мгновение он и увидел пик Арифилона, и стал им, судорожно дыша под массой снега, и стер его в пыль. Велика сила благого стремления, но еще более сильна ненависть. Одна за другой ускользали в полотно скалы Эртеи, тучи уходили, иссушались, стирались, снег умирал на ладонях еще не разрушенных склонов. Стон ли, вскрик ли, вздох ли вырвал Сида из помешательства крушения, но рвущийся нахлест был сжат в сильной ладони, скреплен силой Ткача, чтобы не разошлась грань между двумя соседними эфирами — и позабыт. Сколько тысячелетий разрушалась им Эртея, Сид не знал, но он устал настолько, что каждая его мысль ранила сильнее, чем движение пальца. Еще немного…

И взгляд его нашел Ворона. Уже не птица, не человек, сгусток мрака, то ли скулящий, то ли молящий. Сид потянул его на себя, еще, еще, будто вырывая, вырезая язву с лица нахлеста, запирая для Ворона каждую дверь, выманивая его, силой выводя на свет… во тьму Черного зала. Сид упал, и мгла растворилась у его ног. На несколько секунд он потерял сознание, а придя в себя, никак не мог поверить, что стены всё еще стоят вокруг него, что пол не покрыт вековой пылью, а над головой не высится небо, но всё тот же мраморный свод.

— А ты силен, магистр… — не голос, а шипение, перья, словно склеенные серебристой вязкой жидкостью, взгляд черных круглых глаз, мечущийся от стены к стене. — Давно я не был здесь…

— Я не магистр, — Сид пытался приподняться, но кости крошевом били каждый мускул, и он в бессилии откинулся на спину, тут же выгнувшись от резкой боли.

— Кто же ты… Ткач-ч-ч?

Хриплый смех ранил, а ядовитое дыхание отравляло. Сид попытался только повернуть голову к Ворону, но и этого не вышло. Даже говорить-то приходилось с трудом. Потрескавшиеся губы требовали воды, и язык отказывался повиноваться.

— Откуда ты знаешь?..

— Я многое знаю, — Ворон едва слышной поступью обошел Сида кругом. — Вспомнил, пока ты тащил меня сюда, магистр. Зач-ч-чем?

— Я должен… должен освободить тебя.

— А ты меня спросил, нужна ли мне эта свобода? — Ворон сплюнул на пол.

— Она нужна каждому существу.

— Идеа-а-алы, идеа-а-алы, если бы не они, вас бы попросту не было, сч-ч-читаете вы, но я скажу тебе ино-о-ое, маленький магистр, если бы у Праотца они были, то вас бы не существовало.

— Что?

— Тебе больно, магистр? — Ворон метнулся к руке Сида, заботливо поднял ее над полом, вырывая вскрик боли. — Надо же, это по-преж-ж-жнему больно.

Ворон отбросил руку, а Сид судорожно дернулся. Что больше — его положение, муки или присутствие рядом Ворона — делало эти минуты невыносимыми? Демон, казалось, перестал обращать хоть какое-то внимание на Сида, он остановился у Станка и долгим пристальным взглядом изучал крепления. Затем пальцы, грязные, с обломанными длинными ногтями почти нежно погладили раму — и Ворон оскалился… или улыбнулся, понять было невозможно.

— Что ты делаешь?

— Здороваюсь. Ты здесь один? Не-е-ет, ты не можешь быть один… Кто с тобой? — Ворон вновь подошел к распростертому на полу Сиду и склонился над ним, проводя режущим когтем по лицу.

— Я, Мадритад, Мидар!

Владыка Саосса стоял в дверях, глядя на Ворона в упор. Если демон и удивился, то виду не подал, лишь отступил от Сида, медленно скользя ближе к Мидару, щурясь от проникшего в зал света и по-прежнему скалясь.

— А я-то думал, что мое имя стерлось в вечности…

— Нет, иногда его всё же стоит произнести. В назидание, — Мидар закрыл за собой тяжелую створку.

— Ты ещ-щ-ще попытайся сейчас поучать меня, — Ворон ухмыльнулся, обнажая ряд клыков.

— У меня есть другая задача, Мадритад. Ее должен был выполнить мой сын, но он еще слишком юн.

— Так маленький магис-с-стр — твой наследник? Трогательно, ка-а-ак это тро-о-огательно. Итак?

— Ты должен освободиться, Мадритад, таков твой Путь. И хоть он был прерван до срока, но очищен не был, тебе не дали свободы…

— Мне не нужна свобода! Хаос и мрак — моё существо.

— Это неправда, и ты знаешь это не хуже меня. Каждого из нас ждет одна и та же участь. Ткач становится Вороном, когда приходит его час, а когда и время искупления проходит, мы должны освободиться, сливаясь с Полотном. Мы не должны быть заключены ни в какую оболочку: ни скалы, ни шелковые нити, ни демоническая суть — только свобода.

— Да что ты знаешь о свободе? Власть — вот истинная свобода! Полная и не разделенная ни с кем! Арифилон верил в то же, что и ты, и где он сейчас? Гниет в Эртее!

— Эртея… уничтожена, — Сид едва дышал, каждое услышанное им слово казалось ложью, но он прекрасно понимал, что это всего лишь ужасная правда.

— Как ты-ы-ы посмел-л-л? — Ворон тенью рванулся к Сиду, но Мидар преградил ему путь.

— Не смей! Сейчас ты здесь лишь отзвук Имени, Стершегося в Вечности, ты — Демон и мрак, но ты никто в этих стенах!

— Ах вот как говорят мои наследники, на моих костях построившиеся полный несуразных законов мир! — Ворон словно выплевывал из себя слова. — Я творил эти эфиры не для того, чтобы каждый из них жил в своем стручке, я жил для того, чтобы править и повелевать, а вы скатились до уровня прислужников у жалких людишек!

— Не ты ли… служил одному из них?

Ворон перевел разъяренный взгляд на Сида:

— Это он так считал, но я благодарен ему за то, что он призвал меня, я отлично питался тогда. Все эти души… И сейчас, с каждым вдохом в Саоссе я чувствую, как набираю силу. Вы глупцы, если решили, что, притащив меня сюда, сможете меня уничтожить! Я вечен! Я вечен! Вечен!

— Вечны твои творения, но не ты, и ты уйдешь вслед за всеми теми, кто уже стал тканью полотна. Уйдешь раз и навсегда.

Мидар уже плел заклятье, сквозь его пальца сочился живительный свет, сиреневыми струями растекался по полу, вычерчивая сложный узор вокруг Ворона, но демон не обращал никакого внимания на происходящее. Бешенство его алым светом вырывалось из-под перьев. Он ежесекундно изменялся: нос его удлинялся, чернел, превращаясь в длинный клюв, затем снова укорачивался, клыки росли, но затем рот затягивался полупрозрачной коркой, руки покрывались оперением, и демон рос, упираясь головой в потолок залы, а затем резко уменьшался, словно истончаясь, превращаясь в тень, и всё это на границе багрового свечения и лиловой силы.

— Ты не сможешь уничтожить меня, Мидар! Я — дома!

— Твой дом уже давно рассыпался в прах, твои мысли давно стали тленом, твое тело — легчайшая зола, глаза твои — пустые глазницы. Уходи туда, где обретешь покой!

— Мне нет покоя, пока вы смеете…

Он не договорил, голубая волна затопила его тень, Сид из последних сил вырывал из себя Первоначальное.

— Сид, нет! — отец прервал поток всплеском своей силы. — Ты отдашь ему последнее, но не поможешь, не мешай мне!

Демон хрипло хохотнул:

— Мора-а-аль, мора-а-аль! Забери у сына последнее, отдай немного своего, уничтожишь меня — и конкурента, ну же, Мидар, последуй за своим Путем, ты же знаешь, что так и должен поступить настоящий Ткач…

И вновь голубая вспышка залила багрянец защитных чар Ворона. Он судорожно рванулся вверх, взлетая под потолок, слизь с его перьев алыми огоньками осыпалась на пол. Черный зал озарялся то красным, то голубым, то лиловым. Первоначальное боролось с искаженной сутью, забирая силы у каждого, участвующего в схватке.

— Нет, не так.

Густая струя тугой плетью захлестнула Ворона, опутывая демона, заставляя рухнуть на пол, но тут же была выжжена огнем, рвущимся к Сиду. Мидар успел заслонить сына, багровым шрамом расползся по лицу саднящий ожог. И ответом за него стал водоворот силы, разверзнувшийся вокруг Ворона. Ветер бушевал в зале без окон, минуты проносились молниеносно, грохот сдерживал движения.

— Позволь освободить тебя, пойми, не время сопротивляться, твое время ушло!

— Оно только начинается, мое время! — Ворон захлебывался кашлем, разрывая узы. — Теперь я смогу всё вернуть, теперь, оказавшись в Саоссе, я смогу всё вернуть!

Вспышки опережали слова, взрывы Первоначального вырывали камни из стен, поднимая клубы истолченного камня в воздух, Ворон взмахивал крыльями, и раскалялся пол, и плавилась оковка дверей, Мидар уничтожал черное колдовство светом и леденящим прикосновением своей Сути. Демон окончательно отказался от человеческого облика, вороний грай гремел над Ткачом и впавшим в беспамятство Сидом.

Мидар чувствовал, что с каждой атакой, с каждым защитным выпадом силы его уходят, схватка могла длиться еще очень долго, но сил на то, чтобы отправить побежденного в полотно, у него всё равно не останется, не останется их даже на то, чтобы сковать его достаточно крепко, вот тогда Ворон сможет достигнуть того, чего желает, — он просто уничтожит и Саосс, и полотно, и всё то, что связывает созданные и им, и его наследниками эфиры в единое целое. Нет, этому нельзя позволить осуществиться.

Очередной разряд боли сковал тело, лазурным щитом закрывал отца на минуту пришедший в себя Сид. Мидар понимал сейчас, что ошибкой было вести Ворона, именно этого Ворона, в Саосс, нужно было уничтожить его мрак еще там, в полотне, не позволяя набирать Суть из самого воздуха, но сейчас сожалеть об этом было поздно, пора было сделать что-то, что остановило бы Мадритада раз и навсегда.

По потолку поползли трещины, камень покрывался паутиной, сочащийся сиреневым сиянием, палящими каплями ранящим демона. Ворон успел лишь поднять глаза — и веками скрывающий зал от неба свод рухнул, погребая под собой носящего Имя, Стершееся в Вечности.

Ветер шумной волной ударил в лицо, усыпал снегом волосы, заморозил ожог. Мидар тяжело дышал, опустившись на колени. Всё, что он успел в последний момент, — укрыть сына собственным телом и силовым барьером защититься от града камней. Глаза отказывались открываться, на ресницах запеклась кровь из ран, Владыка чувствовал, как Путь сына уходит от него, ускользает от понимания и видимости, как тело его послушной тяжестью давит… И Мидар отдавал всё, что мог, всё, чем еще владел, собственное Первоначальное, вливая его в душу, в мышцы, в кожу, в суставы сына, заставляя сердце его биться, биться ровнее…

И тут камни сдвинулись. Ворох перьев взметнулся к небу, дьявольским карканьем устилая долину. Мидар еще мгновение держал руку на лбу сына, а затем поднялся навстречу демону.

— Ты можешь убить меня, но это будет последнее, что с тобой произойдет…

— Не-е-ет, глупец, потом я убью твоего сына… и ту девчонку… — Мидар обернулся. Среди обломков стояла Тилл, огромные серые глаза устремлены в небо, прямо на Ворона, ладони подняты, словно она сдавалась… или защищалась.

— Нет, ты не сделаешь этого!

Последним усилием, вырвав саму душу, саму Суть из своего тела, Мидар взмыл в ночное небо, к тени, вжимаясь в зловонные перья, вонзая кинжал в сердце, которого — нет. Ворон упивался полетом, упивался болью, упивался уничтожением и жертвами, он… Он…

Что-то произошло… Свинцовый взгляд королевы заставил замереть, такие тонкие пальчики, такие хрупкие косточки, такое крохотное сердечко проливали такую мощь серебристого Первоначального в воздух, что демон не мог поверить в то, что видит. Ребенок, она всего лишь ребенок! Боль стала невыносимой, она что-то шептала, свивая вокруг него клубок света, в котором Ворон захлебывался. И он спрятался, опустившись обессилено на землю, спрятался за тело Мидара. Владыка едва дышал, но еще был жив, его силы позволят противостоять девчонке.

— Ну же, она убьет нас обоих! Делай что-нибудь! Делай!

Мидар открыл глаза, наталкиваясь на сталь взгляда Илттин. Всё происходит так, как и должно происходить. Он кивнул. И тут же кокон света превратился в стальную нить, душащую, режущую, леденящую.

— Не-е-ет!

— Освободись навеки, Ворон, носящий имя Мадритад, пусть Путь твой сольется с Полотном, даря тебе свободу. Освободись навеки, Ворон, носящий имя Мадритад, пусть Путь твой сольется с Полотном, даря тебе свободу. Освободись навеки, Ворон, носящий имя Мадритад, пусть Путь твой сольется с Полотном, даря тебе свободу.

Секундный мрак — и ослепительная вспышка, залившая всю долину пронзительным последним вздохом и демона, и Ткача.

Глава седьмая

Фирлит не верил своим глазам. Снесенное, словно ураганом, левое крыло замка все еще подрагивало серебристым свечением. Илттин держала голову супруга на коленях, ладони ее покоились на его лбу, а из-под пальцев текла такая сила, какой Хранитель Чести еще не чувствовал никогда. Даже Анта не позволяла себе подобных всплесков, опасаясь иссушения Сути. Девочка же щедро делилась с Сидом всем, что имела. И плакала. Не по-детски, навзрыд, с бессвязными причитаниями, а так, как плачут только взрослые, молча, не утирая слез и глядя в небо.

— Тилл, — Пророк жестами раздавал поручения подоспевшим техникам, — Тилл, нам нужно идти. Нужно помочь Сиду. Нужно… Где владыка?

Она не двигалась. Холодный ветер хлестал по лицу, путал пряди волос, но не иссушал слез. Была ли она сейчас здесь? Фирлит не решался к ней прикоснуться, слишком ярок был свет. Он опустился на колени рядом с учеником, внимательно вглядываясь в заострившиеся черты его лица. Серебристые пряди лунными полосами пролегли в черных волосах. Фирлит судорожно вздохнул: неужели сбылось предсказание? В отчаянии он сглатывал комок, подступивший к горлу, но никак не мог справиться с собой.

— Что… что случилось, девочка?

— То, что должно было случиться, — Анта появилась неожиданно, словно была здесь всё это время, только незримо. Худые плечи не вздрагивали под ударами ветра, а снежинки таяли, не успев коснуться лица. Владычица смотрела в небо так долго, что Фирлит начал опасаться, что она превратиться в одну из своих птиц и упорхнет прочь.

— Анта…

— Мерцающее дитя убило сына Владыки…

— Но…

— Мидар тоже был сыном, когда-то… давно.

Фирлит поднялся, подходя к Анте. Лицо ее ничего не выражало, словно навсегда застыло в молчаливом восхищении звездным небом.

— Что я могу..?

— Помоги техникам. Это крыло должно быть восстановлено как можно скорее. Позаботься о Станке, Ицца поможет тебе. Я должна быть с сыном. Детка, — Анта отвела наконец взгляд от неба, подошла к Тилл: — Сейчас мы пойдем туда, где ему будет лучше. Пойдем.

Несколько техников принесли носилки, спустя долгие несколько минут Илттин опустила ладони, позволяя забрать мужа. Анта помогла ей подняться.

— Прости, девочка, прости…

Или Фирлиту показалось, или в глазах Сиятельной блеснули слезы… Если бы не этот мираж, он бы смог сдержаться. Хранитель Чести заключил Анту в объятия, прижимая к груди. Казалось, она была удивленной лишь мгновение, на это мгновение и позволив объятие, затем отстранилась и едва заметно улыбнулась:

— Лучше сделай всё, что должен.

Приобняв Тилл, всё такую же растерянную и молчаливую, Анта ушла в свои покои. Прямая и спокойная, как всегда, что бы ни случилось. Фирлит долго смотрел ей вслед, не замечая холода, снующих слуг и пробивающегося у самого пика гор первого рассвета.

Черный зал и галерея, ведущая к нему, были восстановлены через несколько месяцев. Техники скрепляли тяжелые камни особым раствором, мрамор везли с юга всё прибывающие и прибывающие караваны. Всё это время Фирлит проводил на стройке, наблюдая за тем, чтобы один из основных функциональных залов дворца был восстановлен, в точности соответствуя чертежам. Спал он без сновидений. Эф не появлялся. Само время словно бы стало гуще и текло так медленно, что Фирлиту иногда мерещилось, будто даже взмах руки мог длиться часами.

Анта не оставляла сына ни на минуту, а Илттин всюду следовала за свекровью. Сид шел на поправку. Тело его уже не выдавало следов произошедшего, но дух его метался и словно звал кого-то…

— Ему нужен брат.

— Но как же найти его? Техники искали везде, но он или таится, или… уже ушел в полотно, подобно своему пращуру.

— Я знаю, Фирлит, что Фина мне не суждено увидеть, значит, мы не найдем его, но он нужен Сиду.

— Замена?

— Тилл отдает всё, что может, и я, но он не успокаивается, не находит в самом себе силы для того, чтобы проснуться. Бродит где-то далеко отсюда…

— Слишком много испытаний для первого опыта Ткачества…

— Кто мог ожидать?..

Фирлит отвел глаза. Быть может, стоило рассказать Анте или самому владыке о том, что сказал ему Эф, быть может, они смогли бы поверить и что-то предпринять, тогда всё шло бы иначе… Наверное. Анта внимательно посмотрела на Фирлита:

— Что ты хочешь сказать?

— Я знал.

— И берег нас от будущего?

— Безуспешно…

Прохладная ладонь погладила его щеку.

— Не ты творишь будущее, а те, кого ты видишь в своих видениях. Отпусти и забудь.

И она уже отвернулась, быстрым и бесшумным шагом удаляясь прочь по галерее. Она всё так же восхитительна, как и в первую их встречу. И глаза ее так же блестят каким-то неистовым светом. И жесты по-прежнему плавные. И словно бы не она понесла несколько лун назад самую большую потерю. Когда Фирлит представлял, что чувствует сейчас Анта, сердце его болезненно сжималось.

А она не сдавалась, отдавала распоряжения, рассылала письма, принимала просителей, улыбалась и только глубокой ночью позволяла себе остановиться у окна и долго-долго смотреть за горизонт, словно пытаясь увидеть там не существующую уже в Саоссе тень, а потом забывалась недолгим тихим сном, настолько тихим, что утром удивлялась, как в такое время может спокойно спать.

Смерть владыки стала слишком неожиданным ударом для всех. Несмотря на его суровость, непримиримость, всем была известна его справедливость и верная рука. Саосс облачился в траур, каждая провинция считала своим долгом хоть как-то утешить владычицу. С запада прибыли дарители с нежнейшими тканями и снежными цветами, рудники севера одаривали льдистыми драгоценными камнями, богатый юг выслал караван с пряностями и изысканными украшениями из золота, восточные города рассыпались стихами и балладами о долгом правлении Мидара. Каждое подношение было принято, ни один человек не ушел из дворца не одаренным теплым взглядом Анты. Ткань полотна спокойно впустила в один из эфиров страшного демона, сеющего ужас одним лишь своим видом.

Сид пришел в себя спустя долгих семь месяцев. Взгляд его был рассеян, но он не чувствовал боли, просто смотрел на свою маленькую жену, мирно спящую в кресле у постели.

— Тилл… Тилл…

Девочка встрепенулась — и губы ее впервые за всё это время дрогнули в улыбке.

— Дай мне воды.

Жадно выпив из поданной чаши, Сид приподнялся на подушках. Он никак не мог решить, что должен сказать.

— Где ты был? — вопрос самый простой — и правильный.

— Я был очень далеко отсюда. Я познавал то, чего не знал прежде.

— И много ли ты узнал? — Тилл, словно бы ничего и не произошло, привычно забралась в кровать Сида, утыкаясь носом ему в плечо. — Новые сказки?

— Много, много сказок, Тилл. Однажды я расскажу тебе их все. Меня долго не было?

— Долго. Столько лун успело смениться, что я даже устала считать…

Сид устало улыбнулся. Ему хотелось уснуть, теперь уже чистым сном, без видений давнего прошлого, когда Мадритад обрушил своими деяниями проклятье Ворона на род Ткачей, без смутных воспоминаний о будущем, разрозненных и не поддающихся пониманию, без мерещащихся Путей всех и каждого, спутанных, сплетенных в странной логике, без боли и чувства бессилия и невероятной мощи одновременно.

— Я хочу спать, Тилл.

— Спи, — беззаботная улыбка осветила комнату.

Как только Сид уснул, ураганчик серебряной бурей вырвался из комнаты и унесся в покои Анты, чтобы упасть в объятия и уже там разреветься, совсем по-детски.

Он держал мать за руку, смотрел в стену и говорил. Анта смотрела на сына и внимательно слушала. О Вороне, о попытках Праотца вырваться с Пути, о битве, о том, как отец спас сына, а жена мужа. Когда мучительное повествование было окончено, она улыбнулась. Впервые за долгие месяцы в ее душе вновь затеплилось что-то, позволяющее улыбаться искренне. И Сид почувствовал это, обнимая Анту, оберегая и успокаивая. И она почувствовала это, позволяя Первоначальному сына врачевать душу. Теперь она стал тем, кем должен был стать, пройдя заключение и немилость, найдя свою половину и утратив половину. Анта отстранилась:

— Сын, ты должен принять Черный зал и объявить о том, кто ты есть.

— Нет, не должен. Еще не все сделано.

— Что же еще?

— У тебя есть еще один сын, — Сид улыбнулся, — еще один наследник.

— Но ты сам говорил…

— Что я еще увижу его. Поэтому я должен отправиться на поиски, увидеть брата, поговорить с ним. Что-то подсказывает мне, что это единственно верный путь.

— Уж не Фирлит ли это «что-то»?

— Нет. Мы много говорили с ним, но он никогда не настаивал на том, что Фин должен быть найден. Тем более, всем прекрасно известно, что след его стерся уже очень давно.

— И как же ты собираешь найти его?

— Мы — две половинки ореха. Мы не можем потеряться, скрыться друг от друга.

— Он жив?

— Конечно.

— Что я могу сделать для вас?

— Просто будь, — Сид улыбнулся еще шире. — А с остальным мы как-нибудь разберемся.

Анта провела пальцами по седым прядям сына, склонила голову набок и еще долго смотрела в зеленые глаза, такие родные и в то же время незнакомые, со взглядом далеким, мудрым и чистым. Только ей было ведомо, как же хотелось увидеть глаза Фина, голубые, как у того, кто навсегда был для нее потерян…

Сборы не были долгими. Всё, что необходимо Сиду в путешествии, было в нем самом. Тилл оставалась на попечении Анты, которая вопреки всем опасениям Фирлита не возненавидела девочку, а наоборот еще сильнее привязалась к ней, словно отдавая ей ту любовь, что оставалась еще нерастраченной. Илттин приняла отъезд Сида спокойно, она сосредоточенно смотрела вслед веренице кораблей, уводящей ее мужа в неизвестность, до тех пор, пока она не исчезла из виду, а затем повернулась к Ицце:

— Ты расскажешь мне еще одну историю?

— Прямо сейчас, юная госпожа?

— Да.

— Тогда идемте, на ветру не так приятно слушать, как в тепле у камина. Согласны?

— Согласна.

Ицца поклонился Анте и увел Тилл вглубь замка. В последнее время советник и Илттин много времени проводили вместе. Он рассказывал восторженной слушательнице истории Саосса, сказки, легенды, предания, песни, искусно вплетая в повествование и мудрость, которая была столь необходима той, кем станет Илттин, когда ее супруг вернется. В том, что Сид вернется, Ицца не сомневался. Саосс не сможет существовать безвладыки, но и владыка не сможет жить без своей страны, без занесенной снегами долины, заключенной в кольцо гор, без замка, столь похожего в своих очертаниях на скальный отрост, без жены, душа которой подобна шелку.

Анта еще долго стояла на лестнице, Фирлит не решался оставить ее одну. Профиль женщины остро вычерчивался ночным мраком, серебро волос чуть поглаживал ветер.

— Он вернется.

— Да, вернется. Однажды он уже ушел и вернулся совсем другим. Что он принесет теперь?

— Не ты ли говорила, Сиятельная, что будущее не должно нас тревожить, потому что еще не наступило да и не наступит никогда?..

— Не наступит, но новый день всегда приходит.

— И к тебе он придет.

— Ты так искренне веришь в это, — Анта повернулась к Хранителю Чести. — Ты чего-то ждешь?

— Нет…

— Тогда проводи меня до моих покоев, а потом ступай. Ты всегда был отличным поэтом, вот и будь им, пока учитель и пророк в тебе дремлют.

— Что желает получить Сиятельная Анта по завершению моей работы?

— Ничего. Разве что… новый рассвет.

Там, откуда нет возврата

Глава первая

Александра озабоченно следила за показателями. Сердце билось слабо, но уверенно. Быть может, пора? Она в который раз за последние полчаса вздохнула, взглянув на мальчика. Бледный, худенький, почти прозрачный ребенок в отделении реанимации был одним из самых сложных пациентов педиатрии больницы.

Александра прикусила губу, сдерживая слезы отчаяния. Он не просто спал, маленький организм боролся — боролся ли? — с комой. Уже не один год. Уже не один год Александра приходила сюда каждый день в надежде увидеть симптомы улучшения состояния. И ничего. Словно не проводилось лечения, словно не вводились препарат за препаратом, словно операция, проводимая лучшими хирургами, не изменила вообще ничего. Учебник сказал бы ей, что это невозможно: всё сделано верно, чисто, быстро, на совесть. Только она больше не верила учебникам. С тех самых пор, как мальчик с черепно-мозговой травмой поступил в её отделение.

Иногда она даже представляла себе, как это произошло. Бездомный мальчишка бредет вдоль улицы, а сытые его ровесники издеваются над ним, вертят педали блестящих велосипедиков и гнусаво смеются. Ему всё равно, что они говорят, он только хочет, чтобы они поскорее упустили его из виду. Наверное, ему казалось, что есть некое колдовство, позволяющее видеть его только детям: взрослые не желали обращать внимание на бродяжку. А дети… Он боялся их. Убегал. Слишком слаб, чтобы драться. А может, и боль ему безразлична, а нужен только мир и чашка чая в мороз? Александра не знала, но каждый раз ее начинало лихорадить, когда она представляла свалку из злобных подростков, избивающих того, кто просто на них не похож… Несколько часов мальчик без имени, страховки, даты рождения пролежал в переулке, прежде чем его заметила полиция и доставила в больницу. Позднее продавец магазина неподалеку рассказал о том, что случилось, но тогда всё внимание и силы врачей были направлены на то, чтобы спасти и без травм покалеченную жизнь.

Трубки, трубки, трубки, уже давно заменившие ребенку вены и артерии, силу глубокого вдоха, глоток свежей воды. Изможденное тело словно молило: «Оставьте меня в покое!» Вот только Александра не хотела верить, что мальчик хочет уйти. Он — не хочет. Потому она боролась в совете за каждый день, доказывая, что мозг не умер, функционирует, шлет слабые сигналы… Только вот куда? В какую пустоту? Ей говорили, что он бездомный, что его едва вылечили от пучка тех хворей, что он подцепил на улицах мегаполиса, что не имеет смысла… Она кричала о том, что спасать жизни — их долг, и сама мысль о смысле или бессмыслии абсурдна для врача. Она настояла на дорогостоящей операции — и безрезультатной. Однажды ее спросили, почему она так прикипела к мальчику, которого даже не знает, а она пожала плечами. Просто что-то чувствовала…

Порой она останавливалась в дверях палаты и не решалась войти. В пустой комнате в некоторые дни зависало что-то настолько зловещее, что Александра не смела нарушить барьер. Временами же она приходила сюда отдохнуть: палата наполнялась неизвестными ей запахами, свежестью и покоем, странным покоем неизведанного. Александра списывала свои ощущения на усталость, нервное напряжение, но принимала их вполне осознанно. И говорила с ребенком, почему-то прозвав его Фаустом. Иногда говорила о том, что с ним происходит, иногда о том, что происходит вокруг него. Ей казалось, что мальчик слышит ее, только не выдает этого. По каким-то своим причинам. Однажды он непременно расскажет ей о них. В это доктор верила, с почти остервенелым отчаянием вслушиваясь в монотонный писк оборудования.

Каждое ее сегодня ничем не отличалось от вчера, но один из дней выдался настолько тяжелым, что Александра едва сдерживала рыдания, взбегая по пожарной лестнице на крышу больницы. Ночное дежурство не принесло ничего хорошего: брошенные младенцы, больные туберкулезом, обострение болезни у пятилетней малышки из семьсот пятнадцатой, очередной спор с главой больницы о Фаусте, утренний обход так же не порадовал, а в холле взбешенная мать отчитала ее за то, что дочери вместо малинового пудинга подали вишневый…

Холодный ветер в лицо остужал разбушевавшуюся кровь, бьющуюся в висках. Александра оперлась о перила, приподнялась на цыпочки, вглядываясь в мелькающие на дне высотной пропасти машины, и уронила туфлю. Темно-синий лак блеснул в лучах солнца и исчез. Она взглянула на солнце — и смогла спокойно дышать. Отправив вслед за упавшей туфелькой и ее пару.

Что-то произошло там, на крыше, чего Александра не понимала. Как будто мгновение сняло всё накопившееся раздражение, всю усталость, всю боль за каждого ребенка в этой больнице. Но так не бывает. Женщина остановилась прямо на лестнице. А как бывает? Зачем-то взгляд метнулся к потолку, словно там, наверху, можно было увидеть ответ. Конечно же, ответа не было; но такая решимость рождалась в сердце, какой Александра еще не чувствовала в себе.

— Спасибо, — пробормотала она и спешным шагом отправилась в ординаторскую.

— И что ты делаешь здесь, позволь спросить? — Мария сбрасывала туфли, обуваясь в более удобные для постоянной беготни по коридорам больницы кроссовки. — Ты уже должна быть на полпути к кровати и блаженному отдыху…

— Да, я была… на полпути, — Александра нервно вышагивала по комнате. Босиком.

— Ты так торопилась, что потеряла туфельки, Золушка? А принц где? Или мачеха тебя подловила? — Мария рассмеялась, но пристально посмотрела на подругу и коллегу.

— Нет, нет. Туфли упали… это потом. Может, подберет кто. Дело не в этом.

— Да что с тобой? Успокойся. Ты что-то забыла?

— Забыла, да, забыла… Сходи к Фаусту вечером. Сходишь?

Мария изогнула бровь. Такого лихорадочного румянца от всегда сдержанной Александры ожидать было нельзя, она всё продолжала ходить и грызла губы, будто обдумывая что-то.

— Схожу… Я всегда к нему захожу. Он наш пациент, если ты помнишь. Он нуждается в лечении. А я врач. У меня есть диплом. Помнишь, что такое диплом?

— Не дурачься! — Александра уставилась на подругу и будто впервые ее увидела. — Прости. Я потом расскажу тебе. Но к Фаусту сходи. Посиди с ним. Просто немного посиди. Мне кажется, ему сегодня будет очень грустно. Я не знаю почему. Как думаешь, можно мне остаться здесь? Я сама хочу побыть с ним…

— Алекс… Ты в своем уме? Ты не спала сутки, ты работала, ты лечила всех этих маленьких человечков, ты — устала. Тебе нужно пойти домой, принять ванну и выспаться, потом встретиться со своим принцем…

— Да нет у меня никакого принца!

— Нет, значит нужно встретиться с ним, вкусно поужинать… За мальчиком хороший уход. Ты сама настояла на этом. И я не позволю, чтобы он съел твою жизнь. Так нельзя, Алекс…

— Да, ты права, права… Но меня не оставляет чувство тревоги, сначала было так спокойно-спокойно, а теперь…

— Ты устала. Ответ один. Езжай домой.

Мария покачала головой, захлопывая за Александрой дверцу такси: слишком много работает, слишком жарко горит, недаром рыжая, нужно ей жениха найти, а лучше мужа… Работа таких проглатывает, жадно, а потом похрустывает косточками и отплевывается нервными клетками. Медицина либо лечит, либо убивает. Александра была, похоже, на грани второго.

Эта девушка всего добивалась с боем, а жизнь охотно открывала для нее всё новые и новые двери, скорее нехотя, чем в пику, выставляя у них гарнизоны женоненавистников, снобов, обманщиков, попросту глупцов. Александра встряхивала копну рыжих кудрей, использовала только водостойкую тушь и только победную улыбку и стучала в двери до тех пор, пока их не открывали, либо пока она не открывала их. Отмычек у нее было более чем достаточно: ум, характер, упрямство и, зачем же гнушаться столь действенным средством, красота. Однако она всегда очень четко понимала грань между достойным поведением и гибкостью и никогда ее не переступала.

Сначала колледж, затем университет, затем сменившиеся одна за другой три больницы — и ни разу она не сдалась обстоятельствам. И ни разу не пожалела о том, что однажды решила лечить детей. Крохотные ладошки, сжимающие ее палец, счастливые лица родителей, удивленные взгляды всё видящие впервые окупали всю ту жестокость, которую обрушивал мир на своих маленьких обитателей. Александра улыбалась в те минуты, когда удавалось ненадолго сохранить это чувство наполненности. Потом его непременно сбивали суматоха отделения, сварливые медсестры, ожидающие и нервничающие пациенты приемного покоя, сложности работы, споры с начальством, редкие вспышки осознания собственного одиночества.

Когда она бывала в больнице, то редко чувствовала пустоту, но стоило ей оказаться в стенах своей квартирки, как накатывала тоска. Здесь было тепло и уютно, окна выходили на оживленную улицу, но шум не мешал, а скорее позволял отдохнуть, не давая ни на чем сосредотачиваться; стены были увешаны детскими рисунками в рамках, а диван покрыт мексиканским ковром, книги давно уже завалили все горизонтальные поверхности в квартире, но Александре это нисколько не мешало, напротив, она всегда находила то, что ей необходимо.

Вот и сейчас она сбросила с плеча сумку и протянула руку, разыскивая в стопке писем карандаш. Ловко собрав волосы в пучок и заколов им непослушные пряди, Алекс прошла вглубь квартиры и опустилась на диван.

Что же с ней такое произошло сегодня, что никак не успокоится сердце? Позволив сознанию немного поплавать в свободных ассоциациях, Алекс поймала видение заснеженной долины с величественным замком, возвышающимся на скальном пне прямо посреди нее, потом мелькнуло крыло полупрозрачной птицы, почему-то лиловое… и еще чье-то лицо, будто знакомое, но и никогда не виденное прежде. Она поймала себя на мысли о том, что в жизни таких лиц не бывает: слишком ровная и бледная кожа, слишком яркие голубые глаза, слишком четкие и верные пропорции, слишком темные волосы; всего было в этом лице слишком, но в то же время оно было прекрасно. На него можно просто смотреть… и отдыхать. И Александра смотрела, закрыв глаза и не думая ни о чем, на мгновение ей даже показалось, что незнакомец ей улыбнулся, но потом еще один взмах лилового крыла вспорол видение, — и она проснулась.

В комнату уже прокрался вечер и нервно замер в углу, когда Алекс зажгла лампу и отправилась в ванную. Отчего-то она улыбалась, и ни одной тревожной мысли не витало даже рядом.

— Это как-то странно, — бубнила она, заваривая чай. Привычка говорить сама с собой появилась у нее еще в юношестве, и Алекс вовсе не собиралась от нее избавляться, считая, что внутренние диалоги куда хуже, чем простая болтовня вслух. — Всё это очень странно. С утра ты бесилась, как лабораторная мышь, а теперь ходишь счастливая, словно вылечила всех детей Гонолулу. Хм…

Она забралась с ногами в кресло, грея руки о чашку с чаем, бесцельно ткнула кнопку телевизионного пульта. Алекс не любила новости, слишком много лишнего лилось на нее с экрана, но мелькающие картинки завораживали порой. Несколько минут она смотрела на блестящие лезвия рекламируемых ножей, а затем выключила телевизор.

Глоток чая, и осмелевший вечер выбрался из-за дивана, окутываю комнату теплым черным покрывалом подступающей ночи. Алекс вновь поймала себя на том, что улыбается.

— Пятнадцать лет ты билась за то, чтобы тебя считали серьезным специалистом и разумным человеком, а не очередной истеричкой с идеалами, которая падает в обморок при виде прыща, и теперь ты сидишь и ухмыляешься какому-то парню, который тебе приснился?! Александра, возьми себя в руки!

Протестуя против собственной расхлябанности, она сделала еще один глоток чая и едва не поперхнулась, настолько смешным показался ей собственный монолог. Она сидела в кресле и хохотала до тех пор, пока из глаз не покатились слезы.

— Александра, возьми себя в руки!.. Александра…

Отсмеявшись, она, все еще хихикая, поднялась и отправилась на кухню. Там, на столе, расположился ноутбук и около сотни журналов и книг, посвященных медицинским вопросам. Стоило всё же еще раз взглянуть, быть может, она что-то упустила в лечении, может быть, не заметила какой-то симптом или попросту чего-то не понимает. Наверное, пора обратиться за консультацией к кому-нибудь с большим опытом работы с такими больными. Алекс набрала адрес электронной почты, составила послание и нажала на «Enter». Есть время быть лучшей, а есть время быть умной. Сейчас лучше всего действовать во благо Фауста, а не во благо собственного эго.

— Интересно, что сказала бы обо всем этом Мария? — Алекс рассеяно вытащила карандаш из волос, автоматически погрызла его кончик и сделала пометку на полях журнала. — Непонятное волнение, непонятные видения и припадки хохота. Я просто устала, всего лишь… устала.

Она еще долго сидела за столом, пролистывая страницы, поправляя очки, постоянно съезжающие к кончику вздернутого носа, выпивая одну чашку чая за другой в поисках ответа на вопрос, почему же никак не вернется сознание к мальчику, у которого есть только кличка.

Уже под утро Алекс забралась под одеяло. Ей приснились птицы, полупрозрачные, с лиловым оперением, разлетающиеся щебечущими стаями из-под её босых ног.

— А что было потом? Он выбежал тебе на встречу, а ты побежала к нему сквозь ромашки?.. — Мария старалась быть серьезной, но никак не получалось.

— Нет. Просто птицы и всё, — Алекс переодевалась, приступая к дежурству и отпуская со смены подругу.

— Ну хоть выспалась, тоже хорошо, — Мария смотрела строго, и Алекс поспешила кивнуть. — Вообще странно, конечно, не ждала от тебя таких фантазий…

— Каких «таких»?

— Про замки, мужчин с голубыми глазами и птичками…

— А о чем я должна фантазировать? О клерке из Лондона, кругосветном путешествии класса «люкс» и личном обувном магазине?

— Я бы не отказалась от личного обувного магазина, — Мария перебросила лямку рюкзака через плечо. — Фауст в порядке. Вчера несколько часов провела у него. Все показатели в норме, но никаких изменений.

— Ты ничего не почувствовала… странного?

— М-м-м, нет, разве что кто-то слишком много стал думать о пернатых…

Давясь смехом, Мария сбежала из ординаторской. Несколько секунд Алекс улыбалась, а затем поправила лацканы халата, стянула волосы заколкой, выдохнула, прежде чем открыть дверь в коридор, и отправилась на обход.

Несколько часов вопросов, измерений, путаных ответов, заполнений карт и постоянного движения сквозь чихающих, плачущих, смеющихся, расстроенных, рассерженных — обычное начало рабочего дня. И стоило ей только подумать о том, что всё возвращается на круги своя, как ее окликнула одна из сестер:

— Александра, вас ждут в приёмном!

— Кто? — Алекс пыталась сообразить, кому она умудрилась назначить приём в такое время и почему забыла об этом.

— Я не знаю, мужчина, говорит, что принес туфли для Золушки.

— Туфли?..

— Ну да, — медсестра пожала плечами и прошла дальше по коридору, а Алекс поспешила к лифту.

Глава вторая

Фин не направлялся в какую-либо конкретную точку, он просто позволил свету забрать себя. Сейчас пришло настоящее время для странствий, так он чувствовал, так понимал то, к чему шел. Дом не манил его, не звал, словно Саосс перестал существовать, будто освободил от неких оков, как только Фин принял свое прошлое, осознал и отпустил. Отпустил ли? Он всё еще учился чувствовать боль настоящей утраты — и учился бороться с ней. Возможно, потому что чувствовал всё словно бы впервые, Фин только закрыл глаза, вздохнул — и растворился в волнах полотна.

Когда оказываешься там, всею силой сути должен стремиться куда-либо, иначе полотно обернет мягкой тканью и утянет на самое дно. Что там — на дне — никто не знал, оттуда никто не возвращался, чтобы поведать о мраке, свете или искаженном пространстве. Каждый проходящий сквозь него должен быть предельно осторожен и сосредоточен на цели, но Фин ее не видел — да и не желал. После стольких переходов он с усмешкой спрашивал себя, что за дурак назвал Полотно полотном. Оно вовсе не было таковым, даже не походило ни по каким ощущениям. Скорее, это свет, теплый свет, но вязкий, будто настолько медлителен, что попав в одну точку больше не желает куда бы то ни было стремиться. Порой этот свет жжет. Так, как сейчас. Фин чувствовал, что проваливается в ткань, попытался выбраться, но тут же понял тщетность своих попыток. На мгновение им овладела паника, но он понял, что даже она его не спасет теперь. Новая вспышка света слегка опалила ему ресницы, перекрыла дыхание, еще сильнее вдавила в теплое светящееся месиво. Фин протянул вверх руки, тут же понимая, что и они увязли: он был распят в дрожащем молочном свете — и улыбался, пока очередная волна не поглотила его полностью, оставив лишь слабую вибрацию Полотна и крупицу саосского блеска.

Дно оглушило Фина мгновенно. Столько шума он не слышал еще никогда и непроизвольно закрыл уши, пригнувшись.

— Да, — старческий голос раздался за его спиной, — когда рядом аэропорт, шум мешает, но к нему быстро привыкаешь!

— Аэропорт?

Фин обернулся. Старик в кресле-качалке улыбался, глядя на озадаченного молодого человека, и указывал пальцем вверх. Фин поднял голову. Огромная туша самолета набирала высоту, взмывая в небо…

— Как птица…

Фин долго не мог оторваться от удивительного зрелища. Всё, что он читал об эфирах, не шло в сравнение с тем, что он видел сейчас. Пожалуй, только то, что когда-то краем уха он слышал об изобретателях Фатерники и их удивительных творениях, позволило ему не убежать в страхе. Он знал, с чем столкнулся. Выходит…

— Дедушка, это Фатерника?

— Э-э-э, нет, сынок, ты что?!

Пришла пора Фина удивляться. Он не был самым внимательным учеником, но готов был поклясться, что не знает эфира с таким названием.

— И… что это за место?

Похоже, дедок получал невероятное удовольствие от абсурдного разговора:

— Это город. Большой город, — широкий размах рук, очевидно, должен был символизировать размеры поселения. — Здесь живут люди.

— Живут? То есть… И это не Дно?

— Ну-у-у, не знаю, как посмотреть, мальчик…

Фин окончательно запутался:

— А как нужно смотреть?

— Смотреть нужно вперед! Откуда ты свалился такой? Я только стал засыпать, а тут ты! И как подкрался?..

— Я не крался… Я просто… Меня зовут Фин.

— Фин! Хорошая кличка. Садись, Фин, потолкуем, — старик указал на плетеный стул рядом с собой.

Только теперь Фин огляделся. Он находился в саду, над ним привычно простиралось небо, затянутое тучами, но, по всей видимости, голубое, скорее всего, стояла ранняя осень, когда еще тепло, но яблоки уже наливаются соком и тянут ветви к земле. Где-то за стволами деревьев виднелся край деревянного дома, скорее всего двухэтажного или с очень высокой крышей. Фин осторожно опустился на предложенный стул.

— Ты вор?

— Нет.

— А как ты сюда попал? У меня высокие заборы, а ворота заперты…

— Я… ловкий.

— А зачем ты пришел ко мне?

— Я, по сути, не к вам, я вообще…

— Но в этом доме живу только я. Иногда заходит сосед, мы играем в шахматы, а больше никто и не приходит…

Старик, казалось, совершенно не боялся Фина, он выглядел больше заинтересованным, нежели испуганным, а Фин впервые не знал, что ответить, потому что проницательный взгляд никак не позволял солгать, да и обстоятельства появления не давали возможности хоть как-то вывернуться.

— Я прибыл из полотна, что связывает миры.

— О-о-о, — дед подался вперед, подслеповато щурясь. — Рассказывай!

И Фин рассказал, не отдавая себе отчета в том, что о некоторых вещах лучше было бы умолчать, какие-то выразить иначе: он захлебывался словами и отчаянно жестикулировал, сам удивляясь тому, откуда взялось почти безграничное доверие к неизвестному старику. С другой стороны, что разбитый артритом человек мог бы ему сделать?

Долгие несколько минут после завершения повествования старик молчал, затем пожевал губами воздух и произнес:

— Ты актер?

— Нет, — Фин удивился подобной реакции, потому пребывал в некотором замешательстве. — Правда несколько раз я позволил себе не быть тем, кто я есть на самом деле. Вы помните, я рассказывал…

— Да-а-а, помню. Странный ты. Зачем с братом не пошел? У тебя был бы почет, уважение…

— Или смерть. Я до сих пор не знаю точно, что с ним.

— Да всё с ним в порядке, — дед с такой уверенностью махнул рукой, словно точно знал, что происходит по ту сторону полотна, о котором и узнал-то несколько минут назад. Фин списал подобное поведение на старческое понимание бренности и волнений.

— Быть может, но, как бы то ни было, теперь я здесь. И совершенно не представляю, что это за эфир.

— Не хуже да и не лучше других… — так же спокойно заявил старик, помолчал и добавил: — Надо думать, что не хуже и не лучше.

— Расскажете мне?

Фин понял, что никто в этом дворе не будет смеяться над его историей, не сочтет сумасшедшим, хотя по реакции собеседника ясно видно, что ни о каком Саоссе, Владыке и Полотне здесь слыхом не слыхивали. Здесь даже и магии-то особой нет, только чье-то неуловимое вмешательство. Впрочем, об этом он подумает позже. Слишком уж многое произошло с ним за последние… сутки? несколько часов? недель? Между тем, старик, внимательно глядящий на Фина, набил трубку, закурил и прокашлялся:

— Я-то расскажу, вот только говорить придется долго, — и он рассказал о войнах, убийствах, политике, о далеких горах, о цветущей вишне, о больницах и школах, о государствах и полетах за пределы планеты. — … И там точно нет никакого полотна, одни лишь звезды.

— Странное место. Вполне может быть, что Дно именно такое и есть. Эфир без Полотна, вне Полотна, за чертой привычного нам, но как же он держится, на чем стоит?!

— Это к физикам, а я об этом и знать не хочу.

— А кем ты был?

— Я-то? — старик словно замешкался с ответом, подбирая слова. — Да кем я только не был! Меня Максом зови. А большего и не нужно знать. Тебе есть куда идти, блуждающая душа?

Только сейчас Фин осознал, что приближается ночь: двор заволокло постоянно удлиняющимися тенями, яблони гнулись под порывами уже холодного ветра, солнце как-то уж очень быстро скрывалось за горизонтом. На мгновение Фину стало страшно, а Макс только сидел и смотрел на него угольно-черными глазами, ничего не выражающими, словно не глядящими на мир, а отражающими его. Фин поежился, страх отступил.

— Нет, но я что-нибудь придумаю.

— Ага, придумаешь, а потом упекут тебя в психушку, и что мне прикажешь делать?!

Фин не стал спрашивать, что такое «психушка», только пожал плечами. Непривычно было видеть человека, который готов взять на себя ответственность за странника в чужой стране, тем более, неудобно было пользоваться первым же знакомством, однако выбора у него не оставалось.

— То-то же! Поживешь у меня. Дом у меня хоть и не большой, но свой, никто сюда не ходит, так что тихо тут.

Кряхтя Макс поднялся и поковылял к дому, скрытому в мрачной тени сада. Когда входная дверь открылась, Фин невольно поморщился: большего хаоса он никогда еще не видел. Сломанная мебель поскрипывала ветхостью, ковровые дорожки утопали в слое пыли и земли, в стойке для тростей и зонтов странным букетом расположились лопаты и грабли, из-за двери, ведущей предположительно в кухню, тянуло запахом прелых яблок и гнилого мяса. Не обращая внимания на остановившегося у порога гостя, Макс поднялся по лестнице, остановился в пролете и обернулся:

— Никаких роскошеств тут, конечно, нет, но располагайся. Моя спальня наверху, есть там еще комната, есть чердак, есть еще внизу диван, — Фин покосился на кривобокую кушетку. — В общем, чем богаты. Устал я, пойду полежу. Сплю я мало, а вот полежать люблю. Ты спи, если найдешь чего в холодильнике, то угощай себя сам, а меня не тревожь пока.

И он, тяжело дыша, отправился дальше по лестнице, оставляя Фина в одиночестве. Какое-то время тот постоял у входа, затем неуверенно прошествовал по скрипящим половицам к кушетке, недоверчиво присел, опасаясь тут же рассыпать «диван» в прах, затем прилег и провалился в черную мглу сна.

Несколько недель прошли незаметно. Фин порадовался, что сутки здесь измерялись точно так же, как на его родине, точно так же билось с жизнью время, даже люди не столь отличались от тех, кого ему приходилось встречать прежде. Фин занимался ремонтом дома, Макс курил в саду трубку, а в полночь неизменно поднимался в свою комнату, куда никогда не пускал соседа. Фин же не пытался вмешиваться в и так разрушенный нежданным вторжением постояльца мир старика. Поначалу они много разговаривали, а затем Макс махнул рукой на шкатулку на каминной полке:

— Там деньги, езжай в город и сам смотри, чего хочешь…

Фин не отказался от предложения, и теперь почти каждый день пропадал на улицах. Ему нравились парки, шумные магистрали, бурлящий центр. Иногда он бродил по пригородам, иногда часами просиживал на скамейке у какого-нибудь торгового центра. Он знакомился с людьми, хотя те и не подозревали об этом. Их мысли были открыты ему. Чего раньше Фин не знал, то легко мог прочесть в книгах и размышлениях тех, кто проходил мимо. Но однажды…

Женская туфелька просто упала прямо перед ним на тротуар, за ней — вторая. Фин поднял голову вверх и улыбнулся. Ему необязательно было видеть то, что происходило на крыше, бурю эмоций он чувствовал и без того, вот только так ясно и жадно захотелось посмотреть на женщину, которая способна столько чувствовать в одно мгновенье. Он едва сдержался от того, чтобы сразу же войти в здание, но затем решил подождать немного, всего один день. Зачем? Он не мог объяснить.

— И дались тебе эти туфли? — Макс явно был недоволен тем, что собирался сделать Фин. — Пусть бы и валялись они там хоть до скончания века!

— Я должен ее увидеть, понимаешь?

— Не понимаю. И понимать не хочу. Дура какая-то швыряется обувью, а он уже как влюбленный сосунок!

— Чего ты разворчался, Макс, я всего лишь…

— Всего лишь, всего лишь… Вот увидишь, женщины не доводят до добра, ни одна из них. Знаешь, сколько войн велось ради продолжения рода, ради простого акта соития?

— Причем здесь…

— Да ни при чем. Тоже мне, Золушка!

Фин растерянно пожал плечами, но все же аккуратно уложил находку в коробку, твердо решив завтра же встретиться с той, что так неосмотрительно дала ему для этого повод. Фин не очень понимал, почему его так тянет к ней, что в ней или около нее так привлекает его. Он почти чувствовал флёр опасности, тянущийся за ней, но никак не мог определить его природу. Это интриговало. И после долгих дней молчания Фин впервые был готов заговорить с кем-то, кроме Макса, и не собирался отказывать себе в этом удовольствии.

Тревога, нахлынувшая, как только он вошел в стеклянные двери, неприятно удивила Фина. Он постарался отделаться от незваного чувства и подошел к стойке справочной. Имя девушки не было для него тайной, вместе с ее растерянными мыслями, которые, казалось, преследовали его предшествующие сутки. Понять, что так волновало ее, Фин не мог, но эмоции перекинулись и на него тоже. Вот и сейчас, ожидая доктора, он внимательно смотрел вглубь широкого коридора. Настроения Александры, ее озабоченность, удивление, опасения тянулись подрагивающими, полупрозрачными желтыми нитями прямо к нему. Фин хотел бы погладить их, ему казалось, что они должны быть мягкими, словно плюшевыми, на ощупь, и леденяще холодными, но он не рискнул, а когда оторвался от рассматривания их, то увидел Александру. Губы женщины приоткрылись, взгляд ошарашенный и испуганный безошибочно нашел в толпе снующих посетителей, врачей и медсестер того, кто искал ее… Того, кто приснился ей: тот же прямой тонкий нос, темные волосы, насмешливый взгляд голубых глаз.

— Кто вы?

— Фин.

— И как вы?..

— Ваши туфельки рассказали мне, что очень хотели бы вернуться к хозяйке, — Фин улыбнулся и протянул коробку.

Александра помедлила, приподняла крышку и ахнула. Как же он узнал?!

— Это какой-то фокус?

— Никаких фокусов, Александра…

— Но как вы узнали?!

— Считайте, что это маленький секрет, однажды я расскажу его вам…

Он всё еще улыбался, но волнение захлестнуло его с головой. Что-то в этом здании было настолько пугающим, что заставляло даже его мысленно содрогаться. Быть может, поэтому Александра чувствует скрытую неправильность происходящего? Фин сосредоточенно вглядывался в коридор за спиной женщины:

— Скажите, почему… Что? — Алекс обернулась вслед за взглядом Фина.

— Нам нужно подняться наверх.

— Но зачем? Да кто вы такой?!

— Наверх!

И он уже тащил ее за собой к лифту. Наугад нажав кнопку, он нервно сжал руку Алекс. Его неумолимо тянула к себе какая-то сила, затягивая в эпицентр мрачного торнадо; Фин не понимал, почему никто не видит того же, что и он. Двери лифта разъехались в стороны.

— Где мы?

— Детское отделение… Педиатрия, — Алекс была так поражена странным поведением незнакомца, что никак не могла взять себя в руки. Что-то в нем отталкивало, что-то чужеродное, непонятное, далекое — и страшное. Она вздрогнула под его взглядом. — Но дальше вы не пойдете! Спасибо за то, что вернули мне туфли, но на этом, я думаю, стоит прекратить наше знакомство… Да куда же вы?!

Не обращая внимания на слова Александры, Фин пошел вдоль коридора. Его рассеянный взгляд отмечал то, как странно смотрят на него медсестры, как затихают плачущие дети, стоило ему только пройти мимо их палат, но нечто влекло его вперед со все большей тягой.

— Я позову охрану!

— Не позовете, — Фин резко остановился, повернувшись к Алекс. — Вы ничего не понимаете и не поймете, если не позволите мне идти туда, куда я направляюсь. Я должен. Я объясню.

И было что-то в его тоне, что не позволило Алекс открыть рот в возражении, она только молча последовала за Фином, бросая умоляющие взгляды на безмолвствующие стены коридора. Фин остановился так же резко, как и сорвался с места. Палата была самой обыкновенной на первый взгляд. Приоткрытая дверь выливала в коридор приглушенные звуки приборов — и волны энергии, которая и привлекла Фина сюда. Он толкнул дверь, не решаясь переступить порог.

— Сегодня он не в настроении, — проговорила Алекс из-за плеча Фина.

— Что это? Кто он?

— Фауст. Мальчик. Он в коме уже несколько лет.

— Но как он?..

— Я не знаю… Просто порой он не хочет, чтобы кто-то к нему входил. Словно выталкивает. Я это чувствую… Думала уже, что помешалась, но если и вы…

— И я.

— Может быть, вы все же объясните?

— Вы говорили, что чувствуете, вот и я чувствую. И что-то привело меня к этому мальчику.

Алекс задумчиво кивала. Если бы Фин остановился у какой угодно палаты и начал бы говорить такие вещи, то Александра попросту решила бы, что он сумасшедший, но он выбрал именно ту комнату, что пугала ее порой до дрожи в пальцах, и он говорил то, о чем она думала так долго — и совершенно безуспешно.

— Вы экстрасенс или что-то вроде того?

— Я не знаю, о чем вы, я просто чувствую, что должен побыть с этим ребенком. Вы позволите?

— Вы его узнали? Вы его родственник?

— Может быть, я не знаю…

Фин чувствовал некую связь между собой и худым телом на белоснежных простынях. В чем она заключалась, он не мог объяснить, но ленты настроений Алекс, Первоначальное Фина и непроглядная мгла ярко освещенной комнаты сливались в нечто единое, глубокое, тянущее.

— Я должна вызвать охрану, вам нельзя находиться здесь, — Александра пыталась прийти в себя.

— Вы же знаете, что я не причиню ему вреда.

— Я не знаю. Я вообще вас не знаю, — она сделала шаг назад.

— Но я знаю вас, Алекс, позвольте мне побыть с ним.

— Вы… вы можете помочь?

— Я не уверен.

Алекс сделала еще один шаг назад, Фин смотрел на нее, и взгляд его улыбался так ровно и спокойно, словно внушал ей что-то, недоступное никому из тех, кто шумел в коридорах отделения. И Александра кивнула, вынула из рук Фина коробку с туфлями и, развернувшись, зашагала по коридору. Она ни разу не обернулась, лишь на мгновение замешкалась у поста охраны, а затем скрылась в дверях ординаторской. Когда она вышла оттуда спустя два часа, заполненных попытками выполнять бумажную работу, и подошла к палате Фауста, Фина там уже не было. Мирно жужжали приборы, мигали мониторы, мальчик по-прежнему был неподвижен.

Александра подошла к постели, присела на стул и опустила голову на переплетенные пальцы. Несколько минут она просто молчала, закрыв глаза и не двигаясь, затем шепотом спросила:

— Ты знаешь, кто он такой, Фауст? Знаешь? Я думаю, что да.

Она открыла глаза и наткнулась на ответный взгляд льдистых глаз мальчика. Круги под глазами делали их похожими на морские впадины, черные и безжизненные. Страх парализовал Алекс, она не могла даже распрямить спину, только смотрела и смотрела на мальчика, пока измученная улыбка старика не тронула губы Фауста:

— Не спрашивай.

Тьма сдвинулась, просочилась из-под кровати, залила всю комнату, затопила сознание Александры… Она с криком проснулась. Мальчик не двигался, пульс его отбивал однообразную мелодию в механическом брюхе монитора, искусственный свет лился с потолка, отделение кипело снаружи.

Еще несколько минут Алекс вжималась в спинку стула, боясь моргнуть, вдохнуть слишком громко, пошевелиться. Сон был слишком ярким, сон был совершенно реальным, сон… Это всего лишь сон. С трудом поднявшись, Алекс еще раз сверилась с показателями, избегая смотреть на Фауста, и вышла.

Глава третья

Ночь шуршала по мрачному небу обрывками газет. Макс не спал. Он слушал, как бьется сердце Фина, спящего на тахте в гостиной. Еще несколько минут, и старик поднялся с кровати. Быть бесшумным ничего не стоило: он умел делать шаги, не касаясь пола, только предпочитал не показывать своих умений кому-либо, способному прожить дольше минуты после встречи с ним.

Он любил новолуние. Сейчас по его лицу, склонившемуся над спящим, блуждала довольная улыбка. Темнота за окном заливала комнату, но нисколько не мешала Максу внимательно рассматривать Фина. Даже сейчас, во сне, сознание его было недоступно для старика: ни проникнуть, ни считать, ни понять. Постояв еще немного, Макс пожал плечами и неслышно покинул дом.

Ветер обжег лицо. Макс хищно улыбнулся ему, схватил зубами воздух и проглотил. Порывы стихли мгновенно. Плотная тишина пригорода обступила его. Старик уверенно двинулся к парку. Каждый шаг приближал его к завершению долгого процесса подготовки. Каждый шаг распрямлял его плечи, выравнивал дыхание, стирал морщины, заострял черты лица.

Бродячая собака с визгом унеслась с помойки, когда Макс прошел мимо. Он не повел и бровью, слишком был сосредоточен. Резко остановившись, Макс огляделся, прислушался и сбросил старое пальто. Черные перья осыпались на асфальт, когда он, склонившись, прикоснулся к асфальту. Улыбка не сходила с лица: тайные знаки впитались в тело земли, влились в ее кровь, шрамами остались на веки вечные в самом существе этого места. Призывающее заклинание будет завершено уже сегодня, чтобы завтра наполнится светом девственной луны — и притянуть Сида прямо в заботливые руки… Ворона. Оба брата окажутся в его власти. Макс беззвучно рассмеялся, лицо его стало почти счастливым, однако вскоре он посерьезнел. Пока не настало утро, нужно было завершить ритуал.

Макс протянул руку над выбитыми в асфальте рунами. Тайнопись пришла в движение, расползаясь по дорожкам заброшенного парка паучьими нитями, оплетая город и души, проникая в воздух. Заклинание с вплетенными в него именами, событиями, пророчеством звало только одного человека, притягивало мощнейшим магнитом, которому не сможет противиться даже тот, кто назван Ткачом.

После нескольких часов, проведенных над знаками, Макс устало опустился на асфальт, поглаживая его трещины длинными ногтями. Он отдал почти все силы для последнего призыва, потребуется не один день для того, чтобы восстановиться. Вот только это было неважно, дело сделано, ожидание оправдает себя. Оправдает, когда он вонзит нож в сердце… Макс жадно сглотнул подступающую волну эйфории — еще рано.

Сид остановился, раскинул руки и позволил телу впитывать энергию, обрушившуюся внезапно. Он путешествовал уже не один день, но не улавливал Первоначального Фина ни в одном из посещенных эфиров. Теперь же он ясно ощущал, что брат ждет его. В призыве не чувствовалось опасности, только сила. Сид задумчиво нахмурился. Его тянуло туда, откуда еще никто не возвращался, в неизведанное прежде пространство, называемое Дном. Пойти за братом? Остановиться здесь и сейчас? Вернуться домой к жене и своим обязанностям? Как перестать чувствовать необходимость встретиться с братом? Вопросы, вопросы, вопросы, ответов на которые никто, кроме него самого, не сможет дать.

Сид закрыл глаза, пытаясь представить Тил, ее глаза цвета холодной стали, ее улыбку, и не смог. Всего несколько недель назад он покинул дворец, а время пребывания там рассыпалось на тысячи разрозненных осколков, которые никак не удавалось собрать воедино. Сид полностью оправился от полученных ран, тело вновь стало послушно ему, вот только душа никак не желала успокаиваться в попытках найти нечто связующее. Что должно быть связано, почему, Сид не знал, но слепо повиновался своим ощущениям, с каждым днем все более усиливающимся. День за днем.

День за днем Сид исследовал полотно. Каждый новый шаг казался ему последним, но эфир за эфиром оказывались пустыми. Нет, они жили, бурлили событиями, перипетиями, но ни следа Фина там не обнаруживалось. Сейчас Сид скрывался за тяжелыми шторами от палящего солнца, вчера он поднимался в воздух на одном из аэростатов, усеивающих небо Фатерники подобно звездам, завтра он проникнет в дикое сознание совсем еще юного эфира, в котором и людей-то нет, или… Или прямо сейчас он выйдет за границу миров и позволит полотну поглотить себя.

— Господин желает еще чего-нибудь? — слуга, укутанный в несколько слоев ткани, не позволяющих мучительной жаре терзать тело, склонился в поклоне.

— Нет, — Сид даже не заметил, как тот вошел. Гостеприимство здесь считалось единственным законом, который ничто не могло отменить, и теперь десяток приставленных к пришельцу слуг ежеминутно донимали Сида вопросами о том, как ему можно угодить.

— Быть может, свежей воды? Эта уже застоялась…

— Вы принесли ее всего несколько минут назад.

— Что вы! Прошло уже несколько часов. Вы были так заняты мыслями, что никто не рискнул вас отвлекать, — слуга вновь поклонился и начал задом пятиться к двери.

— Постойте. Я могу… Мне нужно прогуляться.

— Но сейчас самый жаркий час. Подождите немного, скоро наступят минуты ночи…

— Нет. Сейчас. И я пойду один.

Слуга не решился спорить, порылся в одном из сундуков, вынимая оттуда большой зонт и протягивая его гостю. Сид покинул комнаты, ступил на раскаленный песок. Тело тут же покрылось каплями пота, стало будто бы тяжелее, непослушнее. Шаги давались с трудом, так же как и решения, сопровождающие их. Сид обернулся. Утопающий в барханах город плыл в душном мареве…

Через несколько часов слуга доложил хозяину, что гость ушел и словно растворился в воздухе, нигде его не найти. Хозяин хмыкнул, пожал плечами и сделал еще один глоток обжигающего кофе.

Фин проснулся до рассвета. Кошмары терзали его всю ночь, но он не мог вспомнить ни одного. Нужно бы рассказать об этом Максу: тот высмеет, и страх уйдет. Фин уставился в потолок. Прошлый день никак нельзя было назвать обычным. Его вообще никак нельзя было назвать.

Александра. Фауст. Больничная палата. Фин поежился, вспоминая.

Он долго стоял у кровати мальчика, затем опустился на стул и, должно быть, незаметно для самого себя уснул. А когда проснулся, тяжелый взгляд пригвоздил его к месту: Фауст смотрел на него и улыбался.

— Кто ты такой?

— Она зовет меня Фаустом.

— Но ведь это не твое настоящее имя, — слова давались Фину с трудом.

— Имена вообще не имеют значения, я выдумал их сотни.

— А что же имеет значение?

— Хочешь, чтобы я показал тебе?

— Но ты…

— Болен?

— Д-да.

— Ты же не думаешь, что находишься в той реальности, где я не могу позволить себе подняться с постели?

Фин сглотнул, а Фауст легко поднялся и зашлепал босыми ногами по полу. Фин последовал за мальчиком в коридор. Вообще, мальчиком это существо не являлось, было чем-то большим, чем обычным ребенком в обычном теле. Чем же, Фин не мог понять.

Коридор был непривычно пуст и тих.

— Куда мы идем?

— Так просто, гуляем. Я люблю гулять, наблюдать, чувствовать…

— И за чем же ты наблюдаешь?

— За вами, — в голосе Фауста чувствовались легкие нотки раздражения.

Фин не стал продолжать разговор, просто шел за Фаустом. Коридор упирался в темноту, мальчик вступил во мрак совершенно спокойно, даже не задумываясь об этом, Фин помедлил и сделал шаг.

Холод ударил по лицу, ворох снежинок ослепил, ветер спутал волосы. Когда Фин смог наконец сделать вдох и открыть глаза, он чуть не задохнулся:

— Эртея!

Фауст улыбался, странно и страшно. Улыбался и молча смотрел на Фина, отчаянно озирающегося по сторонам.

— Но как это возможно?!

— Я многое умею, — произнес Фауст спустя несколько минут. Он то ли забавлялся, глядя на реакцию Фина, то ли откровенно скучал, определить было невозможно. — Сейчас мне показалось, что это хорошее место для разговора.

— Разговора о чем?!

— О том, что не дает тебе спокойно дышать.

— И что же это?

— «Счего всё началось», «Чем всё закончится», «Кто решил, что должно быть именно так».

— Откуда ты знаешь, что меня тревожит?

Фауст неприятно ухмыльнулся:

— Потому что ты — это я.

Ветер заглушал слова, бился о скалы и выл. Фин пытался понять, как он оказался в этой точке пространства, почему так ясно ощущает то, что должно быть — не могло быть иным — всего лишь иллюзией, зачем слушает ребенка, который не может ничего знать о нем. Фауст улыбался, а Фин ловил себя на мысли, что каждая его идея известна мальчику: он не читает ее, не понимает по выражению лица, он и есть — она.

— Уйдем отсюда. Я не в силах понять того, о чем ты говоришь.

— Это «отсюда» уже уничтожено… А ты все способен понять, ты попросту не хочешь этого делать, как тогда, когда плыл по воде на белоснежном лепестке к городу, возвышающемуся над морем.

— Откуда ты…

— Я уже отвечал тебе.

— Но…

— Значит еще не время.

Фауст снова ухмыльнулся и исчез. Фин огляделся в попытках найти выход, но из Эртеи не так просто уйти. Метель замахнулась в ударе, сбила с ног, опрокинула со склона — Фин проснулся, в ужасе отпрянул от постели больного. Только мальчик не пошевелился, не открыл глаз, не выдохнул прерывисто. Ничего не изменилось в нем с того момента, как Фин заснул.

Всего лишь сон. Короткий и страшный сон. Он поднялся со стула и поспешно покинул палату, приложив все усилия к тому, чтобы не обернуться в дверях.

Пожалуй, стоило рассказать об этом Максу. Он бы быстро поставил зарвавшееся воображение на место, вот только что-то останавливало. Когда Фин вернулся домой, не рискнул что-либо говорить старику, да и сейчас сама мысль о том, чтобы произнести вслух увиденное и услышанное, замораживала.

— Чего ты хочешь, мальчик? Что тебе от нас нужно?

Он повторял и повторял вопросы до тех пор, пока первые тусклые солнечные лучи не пробились сквозь задернутые шторы. Пора было подниматься и… что? Что делать, как себя вести, да и зачем? Александра. Он должен был помочь ей. Помочь ей и ребенку, который столь несчастен, что пугает. Эта мысль придала Фину сил. Он резко поднялся и едва ли не рухнул на пол под потоком мощнейшей силы, ворвавшейся в этот мир. Именно в эту секунду. Фин огляделся, сглотнул, распахнул шторы — и улыбнулся.

— Ну здравствуй, брат.

Глава четвертая

Сид никак не ожидал, что окажется в месте, подобном этому. Слишком много механизмов, слишком мало веры, но ни обилия солнц, ни непостижимых культов, ни магии — место было особенным только тем, что в нем не было ничего особенного, кроме одного… Сид поежился. Утренняя прохлада пробиралась за воротник и заставляла дрожать. Похоже, местная одежда слишком уж отличалась от его южной хламиды, но никто из встречных не придавал этому, казалось, никакого значения. Они слишком спешили по своим делам, они оглушали потоком странных мыслей, они бились в силках, которые сами же себе и расставили.

Если это Дно, то понятно, почему его так называют. Сид поднял голову. Серое небо, всего час назад такое ясное, затянулось облачной ряской, серые тротуары, серые дома, серые люди. Сид вошел в один из дворов, из-под ног выскочила рыжая кошка и с истошным воплем убежала в подворотни. Мрачные стены обступили Сида, но это было именно то, что ему нужно. Немного темноты и видимости защищенности, тесноты. Так лучше думается.

Повинуясь призыву, он все же позволил полотну утянуть себя на Дно. И теперь, оказавшись здесь, он не знал, что делать дальше. Он чувствовал брата, знал, что и брат чувствует его. Нужно идти навстречу. Только сначала он подумает о том, что же так искажает его чувства и ощущения. Что так искривляет его суть, что не хочется находиться здесь дольше положенного. А много ли положено?..

Нужно уйти отсюда до тех пор, когда возникнет желание перестать жить. А оно непременно возникнет. Это Сид понимал особенно ясно. Он кожей чувствовал, что здесь ему не место. Почему брат до сих пор находится тут, Сид не мог объяснить. Неужели Фин не чувствует всей той давящей тяжести, что практически выжимает Сида отсюда? Что это? Чья воля гонит его прочь? Чья воля заставила проникнуть сюда?

— Эй, парень, чего тебе?! — недовольное старушечье лицо высунулось из-за угла. — Богатеи! Шляются по маскарадам, а потом не дают нам спокойно жить! Шел бы ты отсюда!

— Послушайте, я хотел спросить…

— У полиции будешь спрашивать! Сейчас вызову… — она явно не была расположена к беседе.

Они боятся. Все люди здесь боятся. Только вот чего? Не смерти. Жизни. Сид поспешил покинуть двор. Давно уже стоило поторопиться.

Они встретились на дорожке одного из парков. Влекомые нитью, навсегда соединившей их, они без труда нашли друг друга. Фин улыбнулся первым. Сид опустился на скамейку и долго молча смотрел перед собой.

— Отца больше нет.

— Где-то он есть, — Фин присел рядом.

— Ты знаешь о Вороне?

— Расскажи.

И Сид рассказал. Фин слушал, чувствовал, понимал, почти осязал всю ту боль и растерянность, которую испытывали брат, мать, учитель, маленькая Тилл. Фин слишком углубился в понимание себя, настолько, что забыл о тех, кто ему дорог. И теперь он жадно слушал брата, связывая все события воедино.

— Время скорби уже прошло, Сид, пора понять, что делать дальше.

— Я должен забрать тебя отсюда. Мы должны вернуться в Саосс.

— Я не хочу возвращаться.

— Почему? Разве ты не чувствуешь того, что чувствую я! Это место гнетет, убивает, выталкивает…

— Ничего подобного. Здесь есть всё то, что заставляет жить и нас.

— Ты, что, решил остаться здесь? — Сид изогнул бровь, впервые заглянув брату в глаза.

— Я не знаю, но у меня есть здесь дело, которое я должен закончить.

— Какое?

— Есть два человека, которым я должен помочь. И не спрашивай, почему? Я просто чувствую, что должен. Иначе что-то нарушится… или я должен что-то нарушить. Я еще не очень понимаю…

— Ты всегда витал где-то. Что самое странное, теперь я способен тебя понять.

— А я — тебя. Мы изменились, брат.

— Понять бы только, для чего.

— Поймем, когда пройдем свой Путь.

— И в чем он заключается?

Фин пожал плечами. Они еще долго сидели рядом и молчали. Вечер нетерпеливо сгонял листья с деревьев, чтобы освободить проход сумеркам. Сид тронул брата за плечо:

— Я не знаю, как нашел тебя и зачем я тебе здесь понадобился, но я хотел бы разделаться со всем побыстрее.

— … Для этого нам не мешало бы подкрепиться и поспать.

В ответ Сид улыбнулся:

— Хоть что-то в тебе остается неизменным.

Макс открыл дверь и отшатнулся. Близнецы смотрели на него и улыбались. Такие похожие и такие разные. Что-то болезненно кольнуло в груди. Старик отступил в тень. Всего лишь предвкушение, не более того.

Сид огляделся. Бедная обстановка, запах прелых яблок, пыль. Он кивнул владельцу дома и прошел внутрь. Фин проследовал за братом.

Макс скрылся в кухне, а вернулся с подносом, на котором расположились рюмки и графин с хересом.

— Я подумал, что вам есть о чем поговорить, а поговорить хорошо, когда выпьешь…

— Макс! С чего это ты стал таким гостеприимным?

— Надеюсь, ты не перетащишь сюда всю свою семейку; как я понял, там все немного… того. А если по одному, то и ничего, ладно сживемся.

Сид поднял взгляд на Макса. И слова застряли у него в горле. Если раньше он не чувствовал опасности, не видел глаз этого старика, то теперь…

— Кто ты?..

— Меня зовут Максом.

— Это не твое имя.

— Конечно, моё, чье же еще? — казалось, старик никак не может решиться на что-то, тянет время. Он разливал херес по рюмкам и нервно улыбался. — Давайте выпьем, детки.

— За что же? — Сид напряженно вглядывался в лицо, испещренное морщинами.

— За призыв и воссоединение.

Фин поднял рюмку, но так и застыл в незавершенном жесте. Макс менялся. Черты лица заострялись, неуловимо, но вполне явно, превращая сварливого старика в кого-то, уже знакомого братьям. Секунды или часы длились эти метаморфозы, Фин не решился бы судить. Всё застыло, замерло, обездвижилось, кроме выражения лица старика, становящегося хищным, жестким, наглым.

— Ну! Что же вы не пьете?! — Макс залихватски опрокинул в горло рюмку, тут же снова наполнил ее и поднял. — За долгую жизнь, дети мои!

— Ворон… — Сид поднялся с дивана, — Ворон.

— Что ж ты сразу не догадался, малыш? — мерзкая ухмылка искривила узкие губы Ворона. Он выпил содержимое рюмки и причмокнул, взгляд его впился в Фина, который силился произнести хоть что-то, но не мог. Тот, кто приютил его у себя, познакомил с миром, казалось, защищал от всего, что может внести сумбур в растерянное сознание, оказался демоном, страшнейшим демоном из всех, а братья не подготовлены к подобной встрече. Абсолютно.

— Это невозможно…

— Как же невозможно? Я здесь, стою перед тобой. Пока ты, рассеянный, пытаешься понять, как же проглядел мою магию, а твой братец уже вьет заклинания из Первоначального. Всё еще считаешь, что всё это невозможно? — рюмка выпала из когтистых пальцев и разбилась. — Не старайся, Сид, вам не справиться со мной, не здесь, не сейчас, никогда…

— Это ты позвал меня сюда?

— Ну конечно, мой мальчик! Конечно! Мне нужны вы оба, чтобы я мог вырваться отсюда и вернуться домой.

— Ты же знаешь, знаешь, как никто другой, что этого не случится. Ты сам уничтожил Ворона, который пытался вернуться к жизни!

— Именно! Я! Потому что я сильнее всех и, уж конечно, сильнее вас! Но ваша сила понадобиться мне, чтобы вырваться.

— Ты знаешь, что так нельзя поступать! Знаешь, к чему это приведет!

— Не знаю, не знаю, не знаю! — Ворон дразнил своих гостей, оббегая вокруг стола, касаясь черными перьями одежд братьев. — Не знаю! Не знаю! И не хочу знать!

Сид сделал шаг вперед:

— Она уже смирилась с тем, что тебя нет, что ты не вернешься. Она не ждет тебя.

— Она дождется, она увидит меня!

— И ты скажешь ей, что пришел, убив ее сыновей?

— Скажу! — черные перья взмыли в воздух. — Скажу, и она поймет меня! И я вернусь. И я буду править! Он так сказал!

— Кто сказал?

Ленты саосского сияния опутали братьев. Вырваться не было никакой возможности, сильнейшие заклятия превратили дом в ловушку, из которой им не выбраться, но и Сид, и Фин четко понимали, что оставлять демона в живых нельзя, поэтому придется сражаться, пусть и с силой, превосходящий их возможности в разы. Нити Первоначального натянулись, зазвенели.

— Кто сказал?!

— Он. Он, — Ворон взмахнул крыльями, взмывая под потолок, описав тугой круг, он опустился на пол. — Мальчик.

Фин вздрогнул. Непроизвольно перед глазами всплыло изможденное детское лицо и страшная улыбка.

— Какой мальчик?

— Пророк! Или бог. Я не знаю. Мне не интересно, мне не интересно, мне не интересно! — казалось, Ворон разрывается между тем, чего не знает, и тем, чего желает. — Он сказал, что я смогу переродиться, если завладею силой братьев.

— Ты не сможешь, он солгал тебе!

— О-о-о, он никогда не лжет, никогда, никогда…

Ворох перьев вновь устремился к потолку, голодным ястребом упал на пол, вновь взвился, заставляя близнецов прикрыть лица рукой, чтобы не пораниться о лезвия крыльев.

Первый удар черной силы они сдержали вместе, голубоватый искрящийся щит взметнулся стремительно, защищая братьев, отталкивая заклятье с удвоенной силой. Ворон упал, но через мгновение снова поднялся, хохоча в голос.

— Вы еще надеетесь на то, что уйдете отсюда?!

— Мы уйдем, а ты исчезнешь!

— Зло никогда не исчезнет, оно в каждом из вас, оно придет тогда, когда вы забудете о нем, тогда, когда каждая ваша клетка возопит об освобождении. Все мы прокляты! Прокляты! Я разорву узы проклятья! Так сказал Эф!

— Кто такой этот Эф?!

Второй удар был еще мощнее. Щит заколебался, дрогнул упругой волной и рухнул, расплескавшись сиянием у ног братьев. Сид выбросил вперед руку, сетью света опутывая демона, сковывая, заставляя остановиться. Ворон отчаянно бился в силках несколько мгновений, потом обмяк в лучах силы.

— Он пришел ко мне, когда я уходил за горизонты. Он сказал, что на дне я всё пойму. И я понял. Я провел здесь годы. Годы, чтобы понять, что нужно сделать. Вы не знаете, о нет, вы даже не догадываетесь, что может сделать пытка временем. Здесь оно течет медленно. Мучительно медленно. Что для вас было секундой, стало для меня годом… И я понял…

— Что, что ты понял?!

— Что я убью вас, последних порождений проклятья, и освобожусь от него сам! И вернусь! И буду жить вечно! Вечно! Вечно! — путы порвались, черные крылья занавесом взлетели в замахе. — Вечно! Смиритесь, примите как дар свою смерть! Дар всем тем, кто будет жить, не видя боли.

— Отец!

Фин принял на себя удар сокрушающей силы, закрывая брата, и упал. Сид опустился на колени рядом с ним, возводя новый щит. Сам дом, казалось, высасывал все его силы, уничтожал связь с потоками полотна, заглушая биение Первоначального, высасывая жизнь.

— Ты должен уйти, демон! Иди туда, откуда пришел. Ни имени, ни жизни, ни призвания нет у тебя. Очисти его, Полотно эфира, и отпусти вслед за нитью времен. Очисти его, Полотно эфира, и отпусти вслед за нитью времен. Очисти его, Полотно эфира, и отпусти вслед за нитью времен.

— Нет! — демон, всё еще паря в воздухе, вжался в стену. — Нет, ты не сможешь просто изгнать меня! Не для этого я пришел сюда.

— Я уже убивал демонов и смогу сделать это снова…

— Всё, что ты можешь, это отнять у меня силы, но не более того, ты не убьешь меня! Не сможешь, потому что никто не очистит это место, никто не придет, чтобы подарить мне возможность иного Пути, — Ворон хрипло и злобно рассмеялся, — в этом мире нет никого, кто был бы столь же светел, как и вы. Так сказал Эф.

— Я не знаю того, о ком ты говоришь, поэтому его слова ничего не значат для меня…

Сид собрал все силы, какие только оставались в нем, чтобы нанести удар. Воздух вибрировал, дрожали стены, ветви яблонь отчаянно бились в стекла, силясь разбить прозрачные преграды. Оба силовых потока столкнулись в центре комнаты, замерли, остановили время и принялись гнуть его, растворять, подтачивать, пытаясь сдвинуть каждый на сторону противника, чтобы раздавить его массой тысячелетий, веков, лет, минут… Безмолвный поединок Первоначального и черноты продолжался так долго, что Сид не мог даже думать от усталости. Каждый мускул болел, каждая клетка кровоточила, но тот, кто однажды познал ткачество, уже не боялся никакой боли. Он просто устал. Слепящий свет вдавливал зрачки в голову, воздух вжимал в пол, каждый вдох длился сотни мгновений. Ворон тоже уставал, но не сдавался. Так много ярости плескалось в его взгляде, что Сид уже отчаялся справиться с ним. Фин не приходил в себя.

— Ты ничего не можешь сделать! Смирись и отдай мне ваши тела, отдай мне вашу силу, дай мне прервать проклятье!

— Нет! — из последних сил Сид сплетал всё новые заклинания, стараясь удерживать волны времени, неумолимо подбирающиеся к его ногам. — Нет!

Неожиданный порыв ветра, как показалось Сиду, распахнул дверь. Краем глаза он заметил взметнувшиеся пряди рыжих волос и перепуганные зеленые глаза. Женщина стояла в дверях, а за ее спиной стояло промозглое утро. Она не двигалась, только смотрела в темноту комнаты, судорожно хватая ртом воздух.

— Что… что это?..

Одного мгновения стало достаточно, чтобы сделать единственно возможный быстрый выпад. Кусок разбитого зеркала вонзился в глотку демона. Грудой старого тряпья Ворон свалился к ногам Алекс. Она вскрикнула и покачнулась, но Сид вовремя поймал ее.

— Скорее, не время сейчас спрашивать, — он вел её в центр комнаты, в спешке расставляя какие-то предметы вкруг нее. — Ты должна нам помочь. Иначе будет только хуже.

— Если вы думаете…

— Я не думаю, я знаю.

Только теперь Алекс увидела неподвижное тело Фина. Почему-то она не уловила сходства между странно бормочущим что-то мужчиной и «золушкиным принцем». Если раньше она была в ужасе, то теперь и вовсе утратила способность мыслить здраво. Алекс только во все глаза смотрела на Сида, переводя временами взгляд на Фина и странное существо, висящее под потолком в то мгновение, когда она вошла, а теперь грудой перьев устлавшее пол.

— Быстро. Я потом всё объясню. А сейчас повторяй за мной… Ни имени, ни жизни, ни призвания нет у тебя. Очисти его, Полотно эфира, и отпусти вслед за нитью времен. Очисти его, Полотно эфира, и отпусти вслед за нитью времен. Очисти его, Полотно эфира, и отпусти вслед за нитью времен. Трижды. Ну же!

И она повторяла. Сбиваясь, но повторяла. Едкая дрожь разъедала, казалось, само сердце. Алекс уже не видела ничего, она находилась в бесконечной звездной пустоте, и каждое ее слово имело значение совершенно обособленное, но в то же время слитое с каждой крупицей мироздания…

— Всё, всё… — Сид осторожно усадил Алекс в кресло. — Кем бы ты ни была, силы твои огромны. Вряд ли ты еще хоть раз увидишь то, что пришлось теперь, но ты нам очень помогла…

Оставив ее с открытым для вопроса ртом, Сид ринулся к брату. Фин слабо застонал и открыл глаза.

— Он ушел…

— Ушел. Сейчас помолчи. Кажется, нас спасла вот эта девушка.

Фин повернул голову, глаза его расширились:

— Ты? Как ты…

— Мне приснилось это место… — Алекс пыталась успокоиться и начать мыслить здраво, хотя с прошлой ночи это, кажется, совершенно невозможно. — Я должна была прийти. И пришла.

— Она?..

— Нет. Я, — Сид окинул взглядом порушенную мебель. — Я и зеркало. Она лишь позволила освободить его. Кто она?

— Кажется, сейчас… — Фин потирал грудную клетку, осторожно поднимаясь, — есть заботы поважнее.

— Да? И что же?

— Нужно тут прибраться…

Пока Сид произносил очищающие заговоры и наносил на стены руны, Фин расставлял мебель. Ни следа присутствия Ворона в этой комнате не осталось, не считая того, что здесь он жил много-много лет. Прошло несколько часов, прежде чем братья позволили себе вспомнить об Алекс.

— Что это? — она повторила вопрос, с которым вошла.

— Он был злом. Демоном. Когда-то… нашим отцом.

Алекс сглотнула, братья переглянулись. Одиночество вдруг накрыло каждого из них, одиночество сына, потерявшего отца. Раз и навсегда. Боль была слишком сильной для того, чтобы могла выразиться в словах. Молчание надолго зависло в комнате.

— И я…

— Ты помогла миру стать лучше.

Александра кивнула. Отчего-то ей захотелось уйти. Немедленно. И никогда больше не возвращаться. Ни в этот дом. Ни в свою собственную жизнь. Она поднялась с кресла, в котором просидела почти неподвижно последние несколько часов.

— Останься. Зачем ты пришла?..

— Мне снилось… — Алекс послушно, почти безвольно, опустилась обратно, — снился этот дом, и ты в нем. И Фауст. Фауст был здесь, — взгляд ее заметался по гостиной. — Он звал меня, говорил, что я должна прийти. И я пришла. Сама не знаю, как нашла дорогу.

— Ты помогла нам…

— Я слышала.

Сид, молчавший до этого, отвел брата в сторону:

— Что в ней? Почему ты не почувствовал этого раньше? Почему не рассказал мне, когда говорил о ней?

— Я не знал…

— Теперь знаешь. Она просто лучилась светом, когда открыла дверь. Её это свет или отражение чьего-то еще, но он очистил Путь для бывшего Ворона быстрее, чем все мои силы. Кто так влияет на нее?

— Я не знаю, Сид.

Близнецы повернулись к Алекс, и только тут она заметила, насколько они похожи.

— Кто вы такие, черт возьми!

Глава пятая

Они провели весь день в гостиной старого дома. Алекс слушала, не перебивая, не задавая вопросов, просто впитывая, как дети, которым читают новую сказку. Она ни за что не поверила бы в то, что слышит, если бы несколько часов назад не увидела своими глазами зависшего под потолком огромного черного ворона, не увидела, как рассыпался он ураганом грязных перьев, не заметила, как легко пальцы одного из братьев погружаются в предметы, что второй может шепотом заставлять свечи гаснуть. Алекс никогда не была мистиком, но с каждой минутой последних дней ей все больше казалось, что она не имеет ни малейшего представления о том, как устроен мир, прежде настолько понятный.

Кто-то вложил ей в руки чашку с чаем. Алекс вздрогнула, отрываясь от мыслей.

— Не нужно думать о том, что тебе неподвластно, — Фин устало улыбался.

— Если бы все поступали так, как ты говоришь, то у нас ничего бы не было: ни домов, ни самолетов, ни компьютеров, ни литературы.

— Можно мечтать, — он пожал плечами, — но сейчас тебе лучше просто отдохнуть.

— Я не могу поверить в то, что вы рассказали мне.

— Ты уже поверила. Пей чай, а потом я провожу тебя.

— А? — только сейчас Александра заметила чашку в своих пальцах. — Да, да. А куда?

— Домой. Тебе нужно домой.

— Нет. Мне нужно в больницу. Я сегодня не была у Фауста.

— Зато он был у тебя, — Сид наконец заговорил о том, что волновало его. — Ты говоришь, он приснился тебе?

— Да. Сон был таким реалистичным. Я не сразу смогла проснуться.

— Он часто снится тебе, этот мальчик?

— Нет, почти никогда.

— Ты позволишь и мне увидеть его?

Спустя несколько часов все трое вошли в вестибюль больницы.

На этот раз он проснулся идущим по пустыне. Выщербленная трещинами и неглубокими разломами земля скалилась на него, небо без солнца источало зной, мгновенно вышибающий пот. Фирлит не чувствовал ничего, кроме этой жары, которая плавила даже мысли.

Эф сидел прямо на песке и лениво выводил в нем пальцем круги. Сегодня его лицо было еще более изможденным, тело казалось прозрачным, а взгляд, встречающий Фирлита, полным безнадежности.

— Я ждал тебя. Всё пошло не так, как мне хотелось бы, представляешь?

— Нет, — Фирлит помолчал какое-то время, растеряно наблюдая за движением детского пальца, не прекращающим вращение ни на секунду. — Что пошло не так?

— Ворон.

— Ворон?

Пророк чувствовал, что каждое слово дается ему с трудом. Жара высушивала губы, скапливалась в горле, мешала дышать. Эф вздохнул.

— Всегда забываю, что тебе нужно всё объяснять… Мальчишки справились с Вороном, воплотили в жизнь то, о чем мечтали на вершинах Эртеи.

— Мидар…

— Ворон уже не Мидар. И никогда им не станет. Хотя, наверное, мог бы. Этот точно мог бы. Я был в нем так уверен. Если бы все получилось, то все осталось бы на своих местах.

— Что «все»?

— Все, к чему вы так привыкли. Теперь будет по-другому… — Эф ухмыльнулся. — И даже я не представляю, как…

— А как… они?

— Справились. Им помогли прошлые встречи с демоном. Уже понимали, что это не их отец. Сейчас у них есть о чем подумать, кроме страданий по тому, что уже не вернуть.

— О чем они думают?

— Один — о возвращении, второй… Кто его знает, о чем он думает… Знаешь, я потерял над ними контроль почти полностью, как только они попали на Дно.

— Дно?! — Фирлит был в ужасе. — И ты так спокойно говоришь об этом?!

— А мне-то что волноваться? Это их выбор. Что они с ним сделают, тоже их дело. Я подтолкнул разве что. Правда сейчас мне кажется, что я совершенно зря это сделал.

— Почему?

— Потому что они не оставят меня в покое. Порушат ли, создадут ли, не знаю. Знаю только, что сегодня мы говорим в последний раз. Признаться, я буду по тебе скучать…

— Но…

— Снова хочешь спросить, почему? Я даже отвечу тебе. Потому что они уничтожат меня, — Эф выглядел совершенно спокойным, почти безразличным к тому, о чем знает. — Предваряя твое следующее «почему», скажу: они всего лишь научились понимать, что лучше.

— И никогда…

— Да.

— Расскажешь напоследок, кто же ты такой?..

Ветер бросил Фирлиту пригоршню песка в глаза. Трещины земли начали расходиться в стороны, как слабый шов, в мгновение образуя разломы, глубокие и широкие. Казалось, сотрясалось само небо, будто хохоча в безмолвном веселье. Фирлит зажмурился. Открыл глаза в абсолютной темноте. В бесконечном ничто. Чувствуя себя точкой, крохотной и никчемной. Не способной ни на один поступок, ни на одну мысль, безвольно повисшей на уступе пустоты.

— Я тот, кто создал вас…

Голос разорвал мрак. Фирлит проснулся.

Анта по старой привычке внимательно всматривалась в даль за рамой окна. Сердце ее не сжималось тревожно, казалось, вообще не билось, только напряженный взгляд скользил по заснеженной долине, застывшей в ожидании. В ожидании возвращения хозяина.

Конечно, Анта услышала шаги Фирлита еще до того, как он вошел в комнату, но вздрогнула скорее от того настроения, что он принес с собой.

— Что ты видел?

— Твои дети живы. Ворон свободен.

Анта рвано выдохнула:

— Не существует…

— Да.

— Что-то еще?

Спина ее стала еще прямее, чем обычно. Фирлиту отчаянно захотелось обнять эту женщину, прижать к себе, и он сделал бы это, если бы почувствовал хоть каплю страдания в ее позе или голосе, но нет, она была совершенно спокойна. Она… смирилась, кажется, еще до того, как произошли все события последних лет, смирилась в тот миг, когда впервые увидела своего Владыку. Глядя на Анту, Фирлит чувствовал, что должен быть еще сильнее, чем она, и сомневался, что такое вообще возможно.

— Сейчас мальчикам предстоит еще одно испытание. То, как они пройдут его, важно для всех нас. Но нам с вами остается только ждать.

— И заботиться о Тилл. Она тоскует по Сиду, — Анта улыбнулась.

— Да, маленькая принцесса быстро выросла, — Фирлит устремил взгляд к горизонту, слабо светящемуся.

— Ей предстоит расти еще долго.

— А что предстоит нам, Сиятельная?

— Скоро увидим, совсем скоро…

Сид сразу почувствовал связь с худым мальчиком в постели. Словно увидел кого-то, с кем провел все детство, а затем потерял, или дальнего родственника, или прочитанную когда-то и почти забытую книгу. Он уже не обращал внимания на объяснения Алекс, на взгляды Фина, он только подошел к кровати и принялся внимательно рассматривать лицо больного.

— Если мы поможем ему, — начал он после долгого молчания, — то что-то навсегда уйдет из нашего мира…

— Нашего? Что значит «нашего»? — Алекс поправила одеяло Фауста.

— То и значит. Твой мир к нашему имеет отношение только благодаря ему.

— Как? — Фин переводил взгляд с Сида на Фауста и обратно.

— Не знаю, просто чувствую.

— Но вы можете помочь?

Сид кивнул, Фин на вопрос Алекс только пожал плечами, затем кивнул: если брат говорит что-то, значит, так и есть.

— Тогда помогите! Сколько еще ему мучиться, да и зачем?! Он ведь всего лишь ребенок, бедный несчастный ребенок!

Сид молчал. Потоки Первоначального здесь чувствовались так слабо, словно бы их и не существовало на самом деле. Вся эта комната была пронизана отчаянием и, словно занавесом, была укрыта от какого бы то ни было вмешательства. Фин вглядывался в лицо близнеца, силясь понять мысли брата. Зеленый и голубой схлестнулись. Сейчас братья понимали друг друга без слов. Как, почему они решились на очередное вмешательство, последствия которого могут быть непредсказуемыми, они не знали, только остро ощущали, что именно сейчас они поступят правильно.

Алекс обернулась в дверях, которые прикрывала, спасаясь от любопытствующих взглядов медсестер, когда пальцы близнецов слились. Они стояли по обе стороны кровати с вытянутыми навстречу друг другу руками, а между ними лежал в плещущемся лиловом свете больной мальчик, который никак не хотел просыпаться. Александра поймала себя на мысли, что время вокруг них умерло, перестало существовать. Ни Сид, ни Фин, казалось, не дышали, не двигались складки одежды, не менялись выражения лиц, не подрагивали веки, только блики, рвущиеся из-под их пальцев, укутывали Фауста в кокон, вытягиваясь в нити, теплые и прозрачные.

Недалеко журчал ручей. Его прохлада путалась с солнечными лучами и висла на ветвях низких старых рябин. Трава, достигавшая коленей, склонялась под лаской ветра. Сид оглянулся. Фин смотрел на брата, стоя рядом с мальчиком, сидящим на земле.

— Ты заставил меня ждать, Сид. Мы с Фином уже поговорили однажды, а вот ты всё никак не желал показаться мне, — улыбка тронула тонкие губы.

— Кто ты?

— Все так любят спрашивать у меня одно и то же, — казалось, ребенок откровенно скучал. — Впрочем, какие уж теперь секреты и недомолвки… Один пророк однажды спросил, как меня зовут. Я сказал, что моё имя Эф. По первой букве имени, что дала мне женщина, ухаживающая за моим телом. Своего настоящего имени я не помню, да и не нужно оно мне…

— А что тебе нужно?

— Место, в котором я мог бы отдохнуть. И я его создал…

— Здесь красиво… — Фин сорвал белый цветок, бутон тут же рассыпался сияющим песком в его пальцах.

— Как и в Саоссе, как в Эртее, как в том мире, где люди живут в белых городах посреди океана, как там, где поклоняются звездам, словно богам… Красиво и можно отдыхать.

Близнецы переглянулись, а Эф, помолчав немного, продолжил:

— Когда у тебя не остается тела, всегда есть выход — выход за его рамки. Я — всего лишь тот, кто выдумал миры, в которых вы — творцы. Первоначальное — моя сила, Полотно — иллюзии, ткань между тем, что уже придумано и тем, что предстоит детализировать…

— Ты… — Фин опустился в траву, — ты всего лишь ребенок!

Эф пожал плечами, поднял взгляд на Сида, тяжелый и холодный, но в то же время и отчаянный. Сид вздрогнул и отвел взгляд.

— Многие бы с тобой согласились. Однако я не думаю, что мне стоит доказывать обратное, пытаясь обнаружить свою силу. В своем воображении я ничем не ограничен…

— Выдумал нас? — выдохнул Сид.

— Выдумал. Очень просто отпустить свое сознание путешествовать, когда из тебя выбивают жизнь… И когда оно возвращается, оно знает куда больше тела… Правда жизнь вернуть не может…

— И ты жил через нас…

— Ты умен, ты Ткач недаром.

— Я пока не…

— Станешь. Или нет. Я не знаю, что произойдет, когда вы расцепите пальцы, пробуждая меня моей же силой. Можно было бы просить вас остановиться, но уже поздно… Последний спектакль поставлен, декорации не имеют ценности, как и время, как и мысли, как и всё остальное.

— Но я существую! — Фин вскочил на ноги.

— Так же, как и любовь, дружба, подлость или душевная боль. Да, ты существуешь.

— И моя жизнь, моя память, мой мир!

— И они тоже. Они скреплялись мною и моим желанием, сейчас вы направите его в другое русло. Что будет скреплять материи, к которым вы привыкли потом, я не знаю.

— Ты всего лишь перепуганный мальчишка! Больной ребенок! Этого не может быть!

— Коснись дерева.

Повинуясь порыву, Фин коснулся теплой серой коры. Пальцы его не проникли в ткань рябины, они ощутили лишь плотный шершавый ствол.

— Твой брат тоже не может здесь проявить ни одной своей способности. Потому что сейчас я лишил их вас. Здесь. На поляне белых цветов, — Эф улыбнулся Сиду.

Только сейчас братья заметили, что среди травы цветет множество белых цветов. Они покрывали всю поляну густым покрывалом, словно только сейчас распустившим для них ароматные бутоны.

— Каждый, кто вспоминает о вас, здесь, — Эф вновь улыбнулся, обводя поляну рукой. — Ты ведь искренне верил в то, что рассказываешь маленькой девочке, чтобы она слаще спала и не волновалась понапрасну, так?

— Да.

— И не случайно мы оказались здесь… Быть может, цветы смогут помочь вам.

— Долго мы еще пробудем здесь?

— А что? — лукавый прищур темных глаз. — Хочешь, чтобы я рассказал тебе все тайны мироздания?

— Не знаю…

— Возможно, я хочу напоследок дать вам шанс… — Эф поднялся с травы. Худые его пальцы коснулись головки одного из цветов, оторвавшийся лепесток поплыл по воздуху, повинуясь порыву ветра. Мальчик долго смотрел ему вслед. — Там, где я проснусь, то место, которое вы называете Дном. Возможно, единственно реальное, а оттого, самое нереальное. И потому я смогу дать вам шанс проснуться там вместе со мной. Или уйти туда, откуда вы пришли. В любом случае, возврата оттуда вам уже не будет.

— А что будет?..

— То, во что вы поверите. Или не поверите. Никто не помешает тебе, Ткач, верить в то, что все это — лишь сон.

Сид молчал. Он глядел на брата, который не двигался, смотрел себе под ноги, но будто воевал со всем миром, с самим собой, с каждой каплей вдыхаемого им воздуха, с каждым из своих воспоминаний.

— Фин…

— Я хочу жить там, где всё — настоящее! Чувства, слова, жизнь! Настоящее! Идем с ним, идем, и может, всё получится.

— Меня ждет Тилл.

— Она всего лишь выдумка! Фантазия! Сон!

— Она — моя жена. Там — моя мать, мой дом, полотно, всё то, что держит вместе эфиры.

— Ты ведь понимаешь, что и они — только неверно взятая нота…

— Или чистейший звук, вымеренный камертоном. Я не знаю, но хочу узнать.

— Ты просто исчезнешь? Позволишь мне быть без тебя?

Сид кивнул, глядя в глаза брату. Ему отчаянно хотелось верить в то, что происходящее и в самом деле только сон, скоро он проснется и поймет, что до сих пор находится в Саоссе, на вершине Арифилона, в постели магистра рядом с Иритаей, но только не на этой потрясающей красоты поляне, где жуткого вида больной мальчишка говорит о том, что ничто, из привычного Сиду, никогда не существовало. Фин закусил губу. Так сильно, как только мог. Слова вдруг перестали приходить в голову, скомкались в горле — он понял, что брат не пойдет с ним. Понял, что не сможет до конца вновь поверить в то, что у него есть дом, мать и учитель, в то, что когда-то он мог касаться пальцами естества вещей и читать мысли. Не поверит. Уже никогда. Как никогда не поверит в обратное Сид, не откажется от прошлого, от будущего, от того Пути, на котором оказался однажды.

Эф молчал. Задумчиво разглядывал молчащих близнецов, говорящих лишь взглядами. Брошенный всеми мальчик создал сказку, в которой сейчас боролись вера и надежда. Вряд ли он вообще понимал, что за игрой будут стоять такие чувства. И сейчас он уже не смеялся над вечно недоумевающим Фирлитом, над нелепой фантазией о проклятье Воронов, над тем, как сдвигаются слои, выбрасывая фигуры его выдумок на пути персонажей… Эф улыбался, а в уголках его глаз застыли слезы.

— Нам пора.

Сид сделал шаг вперед и остановился. Фин покачал головой, снимая ленту с волос. Ветер тут же спутал их, бросая на лицо и не позволяя видеть выражение глаз. Фин протянул ленту брату. Сид кивнул и улыбнулся. Он смотрел на свое взлохмаченное отражение и касался пальцами гладкой поверхности зеркала, которая с каждой секундой становилась все более мягкой, пружинящей, с силой выталкивающей Сида на каменные плиты Черного зала.

Глава шестая

Фин очнулся не сразу. Сначала он почувствовал, как затекли мышцы в его руках, затем увидел калейдоскоп вспышек перед глазами, открыл веки и вновь зажмурился от яркого света, в нос ударил запах больницы, а по ушам — гул голосов за дверью. Он постоял еще несколько секунд, словно ожидая чего-то или привыкая к тому, как постепенно сливается с миром, частью которого никогда себя не ощущал, и лишь затем снова открыл глаза.

Ничего не изменилось вокруг. Фауст по-прежнему лежал на постели, приборы фиксировали его пульс, шторы слегка раздувались волнами кондиционированного воздуха, Алекс застыла у двери, во все глаза глядя на Фина. Сида не было.

— У вас ничего не получилось?

— Я не знаю, — Фин все еще пытался прийти в себя. Мысли путались и сбивались, никак не удавалось вспомнить нити того разговора, что он вел с Фаустом на цветущей поляне, поверить в то, что брат согласился просто так исчезнуть ради… Ради чего?

— Что произошло, Фин? Я видела только много-много света. Очень долго… Вы так простояли много часов. И ничего не происходило. Никто не двигался, не говорил… Я испугалась, собиралась позвать кого-нибудь на помощь…

— Не нужно помощи, — Фин наконец опустился на стул у кровати. — Всё, что возможно, уже сделано.

— Ты можешь объяснить?

Фин медленно, с трудом подбирая слова, рассказал Алекс о том, что происходило с близнецами с того момента, как они слили свои силы для того, чтобы пробудить Фауста. С каждым словом Фин чувствовал всё острее, что потерял часть своей души, раз и навсегда ушедшую с Сидом. Огромную часть, заменить которую ему будет нечем…

— Неужели всё это правда?

— Выходит, что так, — Фин рассматривал свои сцепленные пальцы.

— И твой отец, и брат, и все ваши путешествия…

— Да. Но теперь всё это в прошлом. И есть только будущее…

— Но откуда же нам знать, что и этот город, и эта больница, и эта планета не придуманы кем-то еще?!

— Неоткуда. Можно только верить.

Алекс была растеряна. Она старалась поверить Фину, но в голове никак не укладывались события последних дней, они никак не вязались с тем, что было для нее привычным, не находили ни одного логического объяснения. Она молчала.

Тишина уже становилась гнетущей, когда линия пульса Фауста на реанимационном приборе скакнула вверх, за ней пришла следующая, всё быстрее и быстрее ток крови пульсировал салатовой кривой на мониторе. Алекс бросилась к постели больного. По зрачкам мальчика скользнул свет фонарика. Пальцы Алекс дрожали.

— Он… он приходит в себя…

Вызвав сестру, она металась по палате, замеряя, записывая, еще несколько минут, затем наконец повернулась к Фину:

— Тебе лучше уйти пока… Пока. Я потом найду тебя. Сейчас я…

Фин только кивнул. Уже выходя, он бросил взгляд на мальчика. Краски возвращались на его лицо. Промелькнула мысль о том, что забрав Сида, Фауст будто забрал и его силы. В конечном итоге, не этого ли они хотели, не это ли делали? Фин снова кивнул и вышел за дверь палаты. К ней уже неслись несколько озабоченных докторов и медицинских сестер, толкающих перед собой какие-то устрашающего вида машины. Фин засунул руки в карманы брюк и вошел в лифт.

Яблоневый сад казался пустым и заброшенным. Кресло-качалка сиротливо ютилось в углу сада. Клетчатым саваном его покрывал плед. Небо стремилось ввысь росчерками самолетных следов.

Дом встретил Фина тишиной и запустением. Он не был здесь всего около суток, а казалось, что прошли долгие месяцы с тех пор, как он ступал на ветхую лестницу, разжигал камин, поправлял торшер и склеивал разбитое зеркало. Десятки дней — с тех пор, как он был здесь с братом, борясь с древнейшим злом… Злом, которое никогда не существовало в действительности. Фин лег на диван и вздохнул.

Если не существовал демон, то не существовало и его отца, матери, дома. Не существовало и его. Но он был. Жил. Чувствовал. Верил. Понимал. Страдал. Значит, всё правда. Всё — было. И он отказался от этого, чтобы быть настоящим в том мире, который Фауст считает настоящим…

Фину вдруг стало так грустно и одиноко, так больно и тошно от собственного выбора, что на глаза навернулись слезы. Он вскочил с дивана и отправился на кухню. Порывшись в навесных шкафах, он все же отыскал бутылку виски. Отхлебнув прямо из горлышка, почувствовал, как жжет в груди, но уже не от решений, от алкоголя. Стало ненамного, но легче дышать. Не выпуская бутылку из пальцев, Фин вернулся в гостиную. Хотелось спать и молчать. Молчать даже в мыслях. И слушать, как над разваливающейся крышей пролетают, царапая небо тяжелым брюхом, самолеты.

В море было тихо и грустно. Исиантарин подняла голову к небу. Чистому, высокому, холодному. Ветер стих так быстро, что она даже не успела поймать первые мгновения штиля, как любила делать всегда. Ей нравилось чувствовать усмиряемые волны и представлять, что это именно она успокоила шум океана своей песней. На этот раз все было иначе.

Рин осторожно отпустила угол лодки, опустилась на дно и немигающим взглядом принялась смотреть в синеву над собой. Небо всегда напоминало ей о нем. Уже много лет каждый день она смотрела на небо и вспоминала его глаза.

Сейчас даже настроение моря было таким же, как выражение его глаз тогда. В плеске воды чудилась его тоска и тихий голос, в глубине — задумчивость и потерянность, а крики чаек как крик его души, ищущей ответы на вопрос о том, что же будет дальше.

Исиантарин старалась не делать этот вопрос своим, она просто день ото дня верила в то, что всё не напрасно. И недаром она встретила того, кого почитала богом, недаром услышала его песни, недаром все еще ждет, что однажды встретится с ним… Сейчас сковавшее сердце чувство острейшего одиночества пронзило осознанием — «напрасно».

Он ушел. Ушел навсегда. Это она поняла так же ясно, как и то, что стих ветер. И поэтому так пусто в мире, так пусто в океане, где никогда раньше она не чувствовала себя покинутой, ведь были ветер, чайки, небо, облака, сама плоть жизни. Но теперь не было Его. И Рин, мужественно сражавшаяся со штормами, спасавшая тонущих моряков, не боявшаяся морских чудовищ, дерзкая и смелая, сжалась в комок на дней своей лодки и отчаянно разрыдалась.

Он увидел ее во сне. Он так давно не видел мать, что теперь не сразу узнал ее. Анта стояла посреди комнаты и улыбалась. Так, как улыбалась каждый раз, когда шалость сына имела неприятные последствия. Фин поднялся ей навстречу.

— Ты всегда всё путаешь, мальчик… — ее голос был тихим и умиротворяющим. — Почему не принимаешь свой путь?

— Я даже не знаю, имеет ли теперь смысл говорить о Пути, Сиятельная Анта.

Она прикрыла глаза ресницами и рассмеялась. Она смеялась, и в комнате становилось светлее. Раздвигались стены, с мебели сползала шелуха прошлых лет, окна не удерживали солнечного света. Фину стало стыдно. Вновь до слез стыдно. Перед этой прекрасной женщиной, перед собой, перед собственным Путем.

— Помнишь, мы много говорили о выборе. И ты свой сделал. Но это вовсе не значит, что твой Путь окончился в тот момент, когда ты отказался от его существования. Ты всего лишь вошел на новый виток. И не кори себя за то, что случилось. Не кори и брата. Просто запомни, что твоя вера позволит ему быть тем, кем он хочет быть, а его вера сделает тебя тем, кем ты пожелаешь.

— Я не знаю, чего желать…

— Пожелай просто быть… А если еще и быть лучшим, чем есть сейчас, то твоя мать всегда будет гордиться тобой. Что бы ни произошло в твоем прошлом.

Фин сделал шаг навстречу матери, ему захотелось обнять ее, еще хотя бы раз почувствовать запах ее волос, но она отрицательно покачала головой:

— Ты там, откуда нет возврата. Но у каждого из нас будет новый рассвет…

Когда он проснулся, ее голос все еще звучал в ушах.

— У каждого из нас будет новый рассвет…

И что бы ни случилось с ним в этом мире, какое бы слово он ни выбрал, чтобы назвать себя, какое бы чувство ни испытал, сталкиваясь с жизнью во всей ее полноте, открывая с каждым своим шагом новые горизонты, он будет счастлив, потому что каждый новый рассвет принесет ему новый глоток веры в то, что где-то за краем привычного дорогие ему люди верят в него так же, как и он вних.

Мальчик проснулся в среду вечером. До этого момента Алекс почти не отходила от постели больного. Ей все еще казалось невероятным то, что произошло неделю назад в ее отделении, но факты говорили сами за себя. Выздоровление шло семимильными шагами: те процессы, которые занимали у некоторых пациентов годы, теперь протекали за часы, минуты. Конвульсии прошли за день, речь восстановилась почти полностью всего лишь за неделю, пульс выровнялся, сердце было совершенно здоровым, как и разум Фауста, который сейчас смотрел на доктора огромными черными глазами.

— Как тебя зовут, ты помнишь?

— Нет. Кажется, у меня была кличка… Я не помню.

— Я звала тебя Фауст.

— Фауст, мне нравится, — мальчик слабо улыбнулся.

— Мне тоже, — Александра ответила на улыбку. — Сейчас тебе нужно отдыхать, много спать…

Фауст кивнул и послушно закрыл глаза. Алекс еще некоторое время просто сидела рядом с ним, разглядывая детские черты. Только теперь она вспомнила о Фине. Где он сейчас? Что делает? Нужно поговорить с ним. Интересно, можно найти его в том старом доме? Вряд ли… Быть может, он сам найдет ее? А зачем? Он выполнил то, что должен был, сделал так, как чувствовал. Должно ли быть что-то еще?..

— Не грусти.

Алекс вздрогнула, услышав тихий голос, удивленно моргнула, глядя на ребенка. Он улыбался. Точно так же, как в том сне: жутко, только уголками губ.

— Что? Я не…

— Ты грустишь и думаешь о нем. Он приходил, чтобы сделать то, что должен был. Вернуть туфли, зайти в палату, остановить Ворона, расстаться с лишним, приобрести новое. Всё так, как должно быть.

Фауст говорил почти неслышно, медленно, словно прощупывал словами воздух, но в каждом из произнесенных им звуков явственно слышалась уверенность и — покой. Александра не знала, что ответить, как вести себя, тем более, что рядом с ней лежал всего лишь ребенок…

— Ты думаешь: «Всего лишь ребенок», а я всего лишь говорю тебе, успокойся и живи.

— А ты?

— И я буду.

Он закрыл глаза и спустя мгновение на самом деле уснул. Глубоким и ровным стало его дыхание.

Дышали заснеженные пустоши, дышали горные вершины, дышали океанские просторы, дышали лесные чащи, и каждому живому существу светили разные звезды с небес, покрывающих мир неразрывным полотном.

Эпилог

Снежная буря за окном никак не утихала, крупными хлопьями билась в окно, шумела в дымоходах. Женщина металась по комнате, подобно урагану, гудящему в долине. Язычки пламени горящих свеч тянулись за её движениями, словно стремясь успокоить. Она старалась не шуметь. Боялась разбудить детей. Близнецы мирно спали в кроватке, которую женщина всё никак не позволяла разместить в детской. Уже год минул с их рождения, но мать не поручала мальчиков воспитателям, заботясь о них ежеминутно. Муж всегда улыбался на это упрямство, но никогда не перечил, считая лучшей заботой любовь.

При воспоминании о супруге женщина замерла, но уже через секунду принялась вновь мерить шагами комнату. Её нетерпение выплескивалось всё новыми и новыми порывами ветра.

Один из мальчиков проснулся, поднялся в кроватке, обхватил пухлыми пальчиками решетку и пытливо уставился на мать. Она ответила сыну теплой улыбкой.

— Не спится тебе, Фин? — голубые глазенки доверчиво смотрели на нее. Женщина подошла к сыну и взяла его на руки, гладя по спинке. — Скоро и братишка проснется…

— А! — авторитетно заявил Фин и дернул мать за вьющуюся прядь.

— Ты так на него похож…

Женщина рассмеялась, покружила с малышом по комнате и опустила его в кроватку. Второй ребенок открыл заспанные глаза. Пронзительно зеленые.

— И тебе не дает поспать его беспокойство? — она потрепала мальчика по пушку темных волос. — Или моё?

Мальчик ничего не ответил, только внимательно оглядывался, сохраняя самое сосредоточенное выражение лица, на какое может быть способен человек.

— Госпожа, — техник вошел в комнату, — владыка…

Она не дождалась окончания фразы, серебристым вихрем вылетев из комнаты.

— А! — снова высказался маленький Фин и рассмеялся. Его брат усердно рассматривал растерявшегося техника.

Она опустилась на край кровати и прикоснулась губами к руке супруга. Он медленно открыл глаза. Уставший, серьезный, с затягивающимися шрамами на руках, он изо всех сил старался не напугать жену.

— Милая, буря стихает…

— Каждый раз я боюсь…

— Засыпая замок снегом? — он вымученно улыбнулся, потрескавшиеся губы противно саднили.

— Пока я не умею по-другому.

— И не нужно, — он указал взглядом на подушку рядом с собой. — Полежи со мной, я так скучал.

— Однажды я разорву это полотно!

— С тебя станется, — владыка с нежностью смотрел на юную бунтарку, прекрасно понимая, что спорить с ней сейчас сродни очередному погружению в полотно. — Как дети?

— Ждали твоего пробуждения вместе со мной. Кажется, еще немного — и Фин нам покажет…

— А наш серьезный?

— Не уступает ни пяди важности отцу, — Тилл поцеловала мужа в плечо.

Сид помолчал немного, задумчиво глядя в потолок, затем произнес:

— Я скучаю по нему.

— Интересно, как он там?..

— Очень верит.

— В тебя?

— Для меня. Для. Иначе он не сумеет. Как ты не можешь не волноваться, когда Полотно призывает меня. Сейчас он где-то далеко, и связь между нами разорвалась вместе с проснувшимся мальчиком, но каждый из нас стал тем, кто он есть, только благодаря тому, что с нами произошло.

— А если бы иначе?..

— А иначе ты не смогла бы рассказывать сыновьям волшебные сказки о близнецах.

Тилл осторожно обняла Сида, уютнее устраиваясь рядом, и начала мягко напевать колыбельную со словами, давным-давно написанными молодым поэтом.

И что бы ни происходило с миром по ту ли иную сторону реальности, каждая из его частиц направлялась только к одной точке, разрастающейся миллиардами вселенных, взрывающихся и гаснущих только благодаря ей. Жизни.

Оглавление

Эфир Ворона

  Глава первая

  Глава вторая

  Глава третья

  Глава четвертая

  Глава пятая

  Глава шестая

  Глава седьмая

Жемчужная невеста

  Глава первая

  Глава вторая

  Глава третья

  Глава четвертая

  Глава пятая

  Глава шестая

  Глава седьмая

Пять кошмаров

  Глава первая

  Глава вторая

  Глава третья

  Глава четвертая

  Глава пятая

  Глава шестая

  Глава седьмая

Шёлк и скалы

  Глава первая

  Глава вторая

  Глава третья

  Глава четвертая

  Глава пятая

  Глава шестая

  Глава седьмая

Там, откуда нет возврата

  Глава первая

  Глава вторая

  Глава третья

  Глава четвертая

  Глава пятая

  Глава шестая

Эпилог