Пса зовут Марк. Он — очень крупная дворняга, ростом и статями почти с немецкую овчарку, рыжий в черных подпалах, с острыми ушами, которые стоят только наполовину, а наполовину свисают. Глаза у него темно-карие, брови — круглые, черные, выражение лица — невозмутимое. У Марка тяжелый характер: людей он не особо любит, чужим не доверяет, навязчивых презирает, пьяных не терпит; с собаками всегда готов подраться, делая исключение только для особенно милых сук, маленькими собачками брезгует. Зато Марк — страстный любитель кошек. К кошкам чувствует несколько опасливое восхищение и застенчивую нежность. Старая кошка Киса, которую он уважал до преклонения, год назад умерла от рака; Марк грустил и пытался заводить знакомства с бродячими котами — это им совершенно не нравилось, потому и не удавалось.
Только однажды, неторопливо прогуливаясь вдоль газона и нюхая разное, Марк увидел в солнечном пятне спавшего клубком большого чёрного кота в ошейнике от блох. Кота разморило; он спал так крепко, что совершенно игнорировал окружающее — напоминал шапку-ушанку советского образца. Марк осторожно и деликатно, чтобы не разбудить, подошёл к коту и вежливо понюхал в середину клубка. Кот проснулся, приподнял голову и встретился с Марком взглядом.
Он даже не подскочил. Лицо кота выразило глубочайшее душевное потрясение — видно, от собаки он такого поведения не ждал. Марк смотрел на него, пошевеливая ушами, ухмыляясь и помаргивая — и нелепо было становиться в кошачью боевую стойку и рычать.
— Марк, не пугай киску, — окликнул человек, и пёс с неохотой потрусил дальше.
Кот сел и некоторое время внимательно смотрел ему вслед — он явно пересматривал кое-какие жизненные ценности. С этим конкретно котом, быть может, и вышли бы дружеские отношения, но кот жил где-то у соседей и больше не встречался.
Впрочем, теперь душа у пса на месте: в доме снова поселилась кошка.
Кошку зовут Тима. Она еще совсем юная, молочные клыки не поменялись. Стройная, серая в фигурную полоску. Глаза у нее сложного цвета: розовато-бурые с тонким ярко-зеленым ореолом вокруг щели зрачка. Уши неожиданно громадные, особо тонкий инструмент улавливания любых звуков окружающего мира — они подрагивают в моменты сильного душевного волнения. Усы почему-то не прямые, как у всех кошек: каждый ус — мелкий и частый зигзаг, такие усы рисуют в мультиках у котов, получивших внезапный электрический разряд. Белая грудка окружена рыжим кантом. Тима, попав в дом, казалась очень робкой, худенькой и нездоровой; потом выросла, поправилась, повеселела, а главной чертой ее характера стало неистребимое любопытство. Марка она любит, как старшего товарища и лучшую в мире игрушку: его ведь можно ловить за хвост, теребить за уши, бодать в щеки, атаковать сверху — к любым проказам отнесутся умиленно и снисходительно. К тому же известно, что в большой миске Марка вода вкуснее, чем в маленькой кошачьей мисочке, а собачьи сухари вкуснее, чем паштет для кошек — сухарь берут и грызут, а Марк наблюдает, ухмыляясь во всю пасть.
С Марком не страшно. С ним можно выйти на балкон, сесть между его лапами и смотреть в даль далёкую сквозь решётку; одной там слишком опасно. С ним можно пойти нюхать очень опасный фен, который ловко притворяется мёртвым, но умеет гудеть и завывать, извергая струю горячего ветра. Разве что — даже с ним нельзя выйти на лестничную площадку. Тима как-то случайно вышла, и сразу всё вспомнила, и прижалась животом к бетону, и сделала глаза «забери меня отсюда!» — ей не хочется больше жить на улице. Марк — большой и сильный. Он может ходить по опасному асфальту, мимо автомобилей, людей и деревьев и приносить на себе тревожный уличный запах. Тима встречает его у входной двери — и они нюхают друг друга нос в нос.
Пёс и кошка едут из города в деревню. Марк любит электричку, как правоверный может любить преддверие рая, даже если там шумно, тесно и могут наступить на хвост; Тима не знает, чего ждать от любого транспорта, потому очень беспокоится.
Грохот ее ужасает. Она выглядывает из переноски расширенными от страха глазами, цепляясь когтями за сетку: «О! Кошмар! Жуть! Ад! Выпустите сейчас же! Умру!» — но тут встречается взглядом с Марком. Марк широко, смачно зевает.
«Ты думаешь? — удивляется кошка. — Ты вправду думаешь, что тут можно спать?!» Марк чешет за ухом и укладывается на пол. «Да? — думает Тима. — Ну, может быть. Ему виднее», — и сворачивается клубочком на дне переноски.
Лесная дорога. Любимый пруд Марка. Пес с разбегу влетает в воду — и резко останавливается: пруд по периметру зарос камышами. И как же теперь быть?
Пес обходит вокруг. Камыши везде. Можно ли лезть через них? Налегает грудью, но, вероятно, попадает лапами на корни. Неприятно.
Выбирается. Встряхивается, образуя вокруг себя мгновенную маленькую радугу. Подходит к людям, прижав уши и виляя хвостом: «Знаете, что? У меня шикарная идея: пойдемте на речку!»
Деревенский дом полон тревожных запахов — Тиме не по себе. Зимой тут жили невероятные существа; они проточили маленькую дырку в забытой пластиковой бутылке подсолнечного масла и доели несколько ложек городского деликатеса; кроме прочего, для своих непостижимых нужд они превратили в труху пачку пакетов для мусора. Трупик дикого зверя лежит у порога; запах чудовищный. Это не мышь, зверь несъедобен. Вместо мордочки у него крохотный хоботок; это очень интересно — Тима трогает мертвого лапой и огорчается, когда его забирают, чтобы выкинуть.
Вдруг в дом влетает чудовище. От него несет лесом, болотом, стихийной негородской жизнью. Ужас и ярость выгибают Тиму дугой, надувают щеткой ее хвост — она злобно шипит.
Марк удивлен и озадачен. Он подходит к оскаленному, распушенному зверьку, тычет его носом в бок: «Ты что! Не узнала, что ли?»
Тима моментально сдувается, как воздушный шарик. Мурлычет, бодает мнимое чудовище в щеку: «Тьфу на тебя… Так это ты?!»
Тима ловит пушистого ночного мотылька, случайно попавшего в дом. Мотылек ловок, он умеет летать, но и кошка не промах: несколько раз насекомое спасается чудом. Марк с любопытством наблюдает за погоней. Мотылек неосторожно приближается к псу — и тот хамкает его точным, спецназовским движением. Облизывается.
Тима обескуражена. Подходит к Марку, трогает его лапой за губу, заглядывает в пасть: «Ты что, его съел?! Не может быть».
Марк смущенно отворачивается, помаргивает, шевелит ушами: «Ну… Я же хотел как лучше…»
Тима вздыхает: «Больше не с кем играть, а с тобой не хочу», — и залезает под шкаф. Пес огорченно провожает ее взглядом и понуро уходит.
В следующий раз оба готовы соблюдать правила игры, но насекомое другое. Что-то вроде осы: узкое острое черное тельце с прозрачными слюдяными крыльями. Охота азартна, но съесть это существо сложно: оно жужжит и пытается ужалить. Выплевывает Марк — хватает Тима, тоже выплевывает, снова хватает Марк…
Человек боится, что кого-нибудь из охотников ужалят в пасть; он улучает момент и наступает на их добычу. Пес и кошка обнюхивают останки насекомого на полу и укоризненно смотрят на человека снизу вверх: ну вот, теперь ты все испортил.
Ватрушка — прекрасная вещь: в ней творог. Ватрушку ломают на две неравные части. Большую Марк тут же берёт в пасть целиком, с наслаждением жуёт. Из маленькой вынимают творог, а тесто тоже достаётся Марку.
Творог — одна из прекраснейших вещей на свете. Тима быстро лижет, прикрыв от наслаждения глаза, но вдруг натыкается на неожиданную гадость.
Люди снова испортили весь праздник: в ватрушке изюм.
Тима морщится, лапой переворачивает комок творога. Не может быть, там тоже изюм. Отвратительно.
Тима демонстративно пытается закопать остатки творога на гладком полу.
«Так ты больше не хочешь?!» — поражается Марк и не без удовольствия подбирает недоеденное вместе с изюмом.
Кошки всегда привередничают — ну, так им же хуже.
Тима стоит сурикатиком у стены и смотрит вверх. Ей очень хочется подняться выше, но стена гладкая и зацепиться не за что. Тима подпрыгивает, скребёт когтями гладкую поверхность, тихо, раздражённо мяукает. Никак. Досада.
Марк, заинтересовавшись, подходит ближе. Близоруко вглядывается в стену, принюхивается: «Там что, муха?» Мухи нет. И ничего интересного нет, так, блажь.
Пёс отходит в сторону, ложится. Он не понимает. Тима печально смотрит на недоступное солнечное пятнышко, дрожащее на стене сантиметрах в сорока выше неё — зайчик от забытого зеркальца.
Марк отдыхает после долгой беготни по лесу. Во сне он подёргивает лапами, виляет хвостом и еле слышно лает, как бы про себя: «Уф-уф!» Тима внимательно смотрит на его хвост.
Хвост шуршит по полу. Тима прицеливается, подбирается, прыгает, вцепляется в хвост всеми четырьмя. Пёс вскакивает — и кошку тут же уносит ветром.
Марк снова ложится. Вздыхает. Тима опять крадётся к его хвосту — и опять будит.
Да что ж это такое! Марк идёт к читающему человеку, суёт морду в его колени.
— Достала тебя эта шустрая молодёжь, да? — говорит человек, и пёс подставляет голову и шею, чтобы их гладили. — Обижает тебя кошка, подремать не даёт?
Марк печально вздыхает, поднимает брови, делая умильную и печальную мину. Не то, чтобы обижала, но это отличный повод. Ты гладь меня, гладь — видишь, целый день вожусь с этим неугомонным ребёнком, глаз не сомкнуть.
— В детстве ты был такой же неугомонный, — говорит человек.
Марк отворачивается. Может быть, но сейчас это не имеет значения.
Тиме надоедает прятаться. Она подходит, запрыгивает человеку на колени и мурлычет, трещит, как заводная игрушка; бодает руку человека и морду пса.
Потому что это нечестно — гладить кого-то одного. Гладить надо всех, желательно — одновременно.
Если соблюдать это правило неукоснительно — выходит полная гармония.
