КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно 

Бог Войны [Бернард Корнуэлл] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Бернард Корнуэлл Бог Войны

«Бог войны» посвящается Александру Дреймону, актеру, воплотившему в жизнь Утреда в телесериале; он символизирует всех выдающихся актеров, продюсеров, режиссеров, сценаристов и технических специалистов, которые своими талантами украсили эти романы.

* * *
Bernard Cornwell

War Lord

Copyright © 2020 by Bernard Cornwell

All rights reserved


© группа "Исторический роман", перевод, 2021

* * *

Географические названия

Написание географических наименований в англосаксонской Англии отличалось разночтениями, к тому же существовали разные варианты названий одних и тех же мест. Например, Лондон в различных источниках называется Лундонией, Лунденбергом, Лунденном, Лунденом, Лунденвиком, Лунденкестером и Лундресом.

Несомненно, у читателей есть свои любимые варианты в том списке, который я привожу ниже. Но я, как правило, принимаю написание, предложенное «Оксфордским словарем английских географических названий» или «Кембриджским словарем английских географических названий». В упомянутых словарях приводятся написания, относящиеся примерно к годам правления Альфреда, 871-899 году н. э., но даже это не решает проблемы. К примеру, название острова Хайлинга в 956 году писалось и «Хейлинсигэ», и «Хэглингейггэ». Сам я тоже был не слишком последователен, прибегая к современному написанию «Англия» вместо «Инглаланд», используя «Нортумбрия» вместо «Нортхюмбралонд» и в то же время давая понять, что границы древнего королевства не совпадали с границами современного графства.

Итак, мой список, как и выбор написания мест, весьма нелогичен:


Беббанбург— замок Бамбург, Нортумберленд

Бринстэб— Бримстедж, Чешир

Бургэм— Имонт-Бридж, Камбрия

Кайр Лигвалид— Карлайл, Камбрия

Дакор— Дакр, Камбрия

Дингесмер— залив Уолласи

Дан-Эйдин— Эдинбург, Шотландия

Дунхолм— Дарем, графство Дарем

Эмотум— река Имонт

Эофервик— Йорк, Йоркшир (по-датски — Йорвик)

Острова Фарнеа— острова Фарн, Нортумберленд

Фойрт— река Форт, Шотландия

Хибург— замок Уитли, Камбрия

Хеден— река Эден, Камбрия

Хлимрекр— Лимерик, Ирландия

Йорвик— датское название Йорка, Йоркшир

Леджичестершир— Чешир

Линдкольн— Линкольн, Линкольншир

Линдисфарена— Линдисфарн (Священный Остров), Нортумберленд

Лунден— Лондон

Мерз— река Мерси

Меймкестер— Манчестер

Мон— остров Мэн

Оркнейяр— Оркнейские острова

Раммесбери— Рамсбери, Уилтшир

Риббел— река Риббл, Ланкашир

Сциптон— Скиптон, Йоркшир

Снэланд— Исландия

Снотенгахам— Ноттингем, Ноттингемшир

Суморсэт— Сомерсет

Страт-Клота— Стратклайд

Судрейяр— Гебриды

Темез— река Темза

Теса— река Тис

Тинан— река Тайн

Туэде— река Туид

Вилтунскир— Уилтшир

Вир— река Уайр

Виреалум— Уиррал, Чешир

Часть первая Нарушенная клятва

Глава первая

В кольчуге, даже покрытой светлым льном, летом жарко. Металл тяжелый и греет нещадно. Под кольцами кожаная подкладка, тоже теплая, а солнце этим утром жарило как печка. Мой конь беспокоился, его донимали мухи. Среди холмов, прижавшихся к земле под полуденным солнцем, не гулял ветерок. Мой слуга Алдвин нес копье и окованный железом щит с волчьей головой Беббанбурга. Вздох змея, мой меч, висел у меня на левом бедре, рукоять раскалилась так, что невозможно дотронуться. Шлем с серебряным навершием в виде волчьей головы был приторочен к луке седла. В битве он полностью закрывал голову и плотно сидел на ней, благодаря кожаной подкладке, а нащечники завязывались над губами, поэтому враги видели только мои глаза, обрамленные сталью. Им не увидеть ни пота, ни шрамов от войны длиною в жизнь.

Они увидят голову волка, золото на моей шее и толстые браслеты, полученные в бою. Они меня узнают, и самый храбрый или самый глупый захочет убить ради славы, которую принесет моя смерть. Вот почему я привел к холму восемьдесят три воина, ведь чтобы добраться до меня, сначала придется разделаться с ними. Мы воины Беббанбурга, дикая волчья стая с севера. И с нами один священник.

На священнике, ехавшем на одном из моих жеребцов, не было доспехов, и он не имел оружия. Он был в два раза моложе меня, но на висках уже показалась седина. Вытянутое, чисто выбритое лицо, проницательные глаза. Поверх длинной черной рясы на его шее висел золотой крест.

— Тебе не жарко в таком наряде? — проворчал я.

— Неприятно, — признался он.

Мы говорили по-датски, на его родном языке и языке моего детства.

— Почему я вечно дерусь не на той стороне? — спросил я.

Он улыбнулся.

— Даже тебе не уйти от судьбы, лорд Утред. Ты должен исполнять волю Божью, хочешь того или нет.

Я подавил ответную резкость и молча стал всматриваться в долину, обширную и безлесную, где солнце отражалось от бледных скал и трепетало в серебре небольшого ручья. Повыше, на восточном склоне холма, паслись овцы. Пастух нас заметил и пытался отогнать своё стадо подальше к югу, но два его пса, усталые, голодные и разморённые зноем, скорее пугали овец, чем сгоняли. Бояться пастуху нас нечего, но он увидел всадников на холме и отблески солнца на нашем оружии, и это его напугало. В глубине долины виднелась старая римская дорога, теперь не более чем утоптанная тропа, окаймленная наполовину вросшими в землю камнями. Дорога шла вдоль ручья, прямая, как древко копья, а дальше, сразу под тем холмом, где мы выжидали, сворачивала на запад. Над поворотом дороги кружился ястреб, его неподвижные крылья скользили по тёплому воздуху. Вдали, на юге, мерцал расплывавшийся горизонт.

И в этой дымке возник один их моих разведчиков. Он нёсся галопом, и это значило лишь одно — приближается враг.

Своих воинов и священника я отвёл назад, где мы оказались ниже линии горизонта. Я взялся за рукоять Вздоха змея, потянул меч из ножен и снова вложил обратно. Алдвин подал мне щит, но я покачал головой.

— Дождись, пока мы их не увидим, — распорядился я, отдал ему свой шлем, спешился, и вместе с сыном и Финаном поднялся на хребет, где мы залегли, пристально глядя на юг.

— Всё словно как-то не так, — сказал я.

— Судьба, — сказал Финан. — Судьба, вот ведь сука.

Мы притаились в высокой траве и наблюдали, как из-под копыт жеребца нашего разведчика поднимается пыль.

— Ему бы скакать по обочине дороги, — произнёс Финан. — Там нет пыли.

Разведчик, в котором я узнал Осви, свернул с дороги и начал долгий подъём к вершине холма, где лежали мы.

— Уверен насчёт дракона? — спросил я Финана.

— Такую здоровую тварь ни с чем не спутать, — отозвался он. — Пришёл он с севера, это точно.

— И та звезда падала с севера на юг, — добавил мой сын и полез под рубаху, дотронуться до креста. Мой сын — христианин.

Пыль на дороге опять улеглась. Враг приближался, вот только я не был уверен, кто он, мой враг. Я знал одно — сегодня я должен вступить в бой с королём, что идёт к нам с юга. И это казалось неправильным, поскольку звезда и дракон сказали, что зло придёт с севера.

* * *
Мы все ищем знамения. Даже христиане высматривают в этом мире знаки. Мы следим за полётом птиц, опасаемся падающих ветвей и рассматриваем узоры от ветра на воде. У нас перехватывает дыхание от лисьего тявканья, мы дотрагиваемся до своих амулетов, когда рвётся струна на арфе, однако знамения трудно истолковать, если боги не пожелают сделать их ясными. Но три ночи назад в Беббанбурге боги дали нам знак, яснее которого не бывает.

Зло явится с севера.

Дракон пролетел по ночному небу над Беббанбургом. Я сам его не видел, зато видел Финан, а я верю Финану. Он говорил, что зверь был огромный, шкура — как чеканное серебро, глаза горели раскаленными углями, широкие крылья скрывали звёзды. И каждый взмах его чудовищных крыльев вызывал рябь на море, как порыв ветра в безветренный день. Зверь повернул голову в сторону Беббанбурга, и Финан подумал, что сейчас на крепость изрыгнётся огонь, но огромные крылья опять неспешно взмахнули, далеко внизу содрогнулось море, и дракон полетел на юг.

— И звезда прошлой ночью упала, — сказал отец Кутберт. — Мехраса видела.

Отец Кутберт — беббанбургский священник. Он был слеп и женат на Мехрасе, чужеземной темнокожей девушке, которую много лет назад мы спасли из лап работорговца в Лундене. Я зову её девушкой по привычке, но конечно, теперь она женщина средних лет. Впрочем, все мы стареем.

— Звезда падала с севера на юг, — повторил отец Кутберт.

— И дракон летел с севера, — добавил Финан.

Я молчал. Бенедетта приникла к моему плечу. Она тоже ничего не сказала, но её рука крепче сжала мою.

— Знамения и чудеса, — заключил отец Кутберт. — Грядёт что-то страшное.

Он перекрестился.

В тот ранний вечер в начале лета мы сидели перед большим беббанбургским домом, над крышей летали ласточки, внизу, под восточными бастионами, беспрестанно накатывали на берег длинные волны. Я думал о том, что они, бесконечно вздымаясь и опадая, задают ритм нашей жизни. Я родился под шум этих волн, под этот звук я умру. Я коснулся своего амулета-молота, висящего на груди, и попросил богов — пускай я умру в шуме волн Беббанбурга, под крики чаек.

— Что-то страшное, — повторил отец Кутберт, — и оно придёт с севера.

Или, может быть, дракон и падающая звезда предвещали мне смерть? Я опять дотронулся до молота. Я ещё могу скакать на коне, могу держать щит и махать мечом, но к концу дня боль в суставах напоминает, что я стар.

Я прервал молчание:

— Худшее в смерти — не узнать, что случится дальше.

Некоторое время никто ничего не говорил, потом Бенедетта снова сжала мне руку.

— Глупец, — нежно сказала она.

— И всегда был таким, — вставил Финан.

— А вдруг можно и из Вальхаллы увидать, что случится дальше? — предположил отец Кутберт. Христианскому священнику не положено верить в Вальхаллу, но он давно выучился мне потакать. — Или, может, присоединишься к Римской церкви, а, господин? — лукаво улыбнулся он. — Уверяю тебя, с небес ты сможешь наблюдать за землёй.

— Сколько ни старался меня обратить, — сказал я, — ты ни разу не обещал мне на небесах эля.

— Неужели я забыл про это упомянуть? — опять улыбнулся он.

— На небесах непременно будет вино, — заметила Бенедетта. — Хорошее вино из Италии.

Её слова были встречены молчанием. Никто из нас вино не любил.

— Я слышал, король Хивел уехал в Италию, — после паузы произнёс мой сын. — Или, может быть, собирался уехать?

— В Рим? — спросил Финан.

— Так говорят.

— Я хотел бы поехать в Рим, — мечтательно произнёс отец Кутберт.

— Ничего в том Риме хорошего нет, — насмешливо отозвалась Бенедетта. — Одни только руины да крысы.

— И Святой Отец, — почтительно добавил отец Кутберт.

Ему снова никто не ответил. Король Дифеда Хивел мне нравился. Если он решил, что ехать в Рим безопасно, значит, между его валлийцами и саксами Мерсии сейчас мир, и там нет никаких проблем. Но дракон пришел не с юга, не с запада, он явился с севера.

— Скотты, — сказал я.

— Слишком заняты, воюя с норвежцами, — отмёл моё предположение Финан.

— И занимаясь набегами в Камбрию, — с горечью вставил мой сын.

— И к тому же, Константин уже стар, — добавил отец Кутберт.

— Все мы стары, — произнёс я.

— А ещё Константин предпочитает строить монастыри, а не воевать, — продолжал отец Кутберт.

Я не слишком этому верил. Константин — король скоттов, и мне нравилось с ним встречаться — он человек мудрый и утончённый. Но я ему не доверял. Ни один нортумбриец не верит скоттам, как и у скоттов нет доверия к нортумбрийцам.

— Это никогда не закончится, — вздохнул я.

— Что? — спросила Бенедетта.

— Война. Проблемы.

— Будь все мы христианами... — завёл свою песню отец Кутберт.

— Ха! — кратко ответил я.

— Но дракон и звезда не лгут, — продолжил он. — Беда идёт с севера. Так сказал пророк в Священном писании! Quia malum ego adduco ab aquilone et contritionem magnam.

Он помедлил, ожидая, что кто-то из нас попросит перевести.

— Принесу вам с севера зло, — разочаровала его Бенедетта, — и великое разрушение.

— Великое разрушение! — многозначительно повторил отец Кутберт. — Зло придёт с севера! Так написано!

И на следующее утро зло к нам пришло.

Правда, с юга.

С юга приплыл корабль.

* * *
Стояла полная тишь, ни дуновения ветерка, со спокойного моря на длинный песчаный берег Беббанбурга лениво накатывали волны. Корабль с крестом на носу приближался с юга, оставляя за кормой расходящуюся рябь, на которой играло золотом утреннее солнце. Корабль шел на веслах, они падали и поднимались медленно и устало.

— Бедолаги небось гребли всю ночь, — сказал Берг. Он командовал утренним караулом на крепостных стенах Беббанбурга.

— Сорок весел, — сказал я, больше, чтобы поддержать разговор, чем сообщая Бергу очевидное.

— И идут сюда.

— Но откуда?

Берг пожал плечами.

— А что сегодня будет? — спросил он.

Настал мой черед пожимать плечами. Будет то, что всегда бывает. Разожгут огонь под баками, чтобы прокипятить одежду, к северу от крепости будут выпаривать соль, мужчины попрактикуются с щитами, мечами и копьями, выгуляют лошадей, закоптят рыбу, наберут воду из глубоких колодцев, а на кухне крепости сварят эль.

— Лично я собираюсь бездельничать, — сказал я, — но ты можешь взять двух человек и напомнить Олафу Эйнерсону, что он задолжал мне арендную плату. И немало задолжал.

— Его жена больна, господин.

— Он и прошлой зимой то же самое говорил.

— И половину его стада увели скотты.

— Или он его продал, — язвительно заметил я. — Больше никто этой весной на скоттов не жаловался.

Олаф Эйнерсон унаследовал ферму от своего отца, а тот всегда вовремя отдавал серебро за аренду. Олаф был здоровенным, крепким и обладал честолюбием, причем, как мне сдается, мечтал о чем-то более интересном, чем пасти овец в холмах.

— Я передумал, — сказал я. — Пожалуй, возьми пятнадцать человек. Я ему не доверяю.

Корабль уже приблизился, и я разглядел трех мужчин, сидящих у кормовой площадки. Один был священником — по крайней мере, носил длинную черную рясу. Он встал и размахивал руками, указывая на наши крепостные стены. Я не стал махать ему в ответ.

— Кем бы они ни были, приведи их в зал, — велел я Бергу. — Пусть посмотрят, как я пью эль. И погоди пока вразумлять Олафа.

— Погодить, господин?

— Сначала узнаем, с какими вестями они явились, — сказал я, кивая на корабль, который теперь поворачивал в узкий залив, ведущий в бухту Беббанбурга. Насколько я рассмотрел, на корабле не было груза, и гребцы выглядели изможденными, а значит, привезли срочные новости.

— Это Этельстан, — догадался я.

— Этельстан? — удивился Берг.

— Корабль не из Нортумбрии, верно? — На местном корабле не поставят на носу крест. — А кто еще может послать священника с сообщением?

— Король Этельстан.

Я глянул, как корабль сворачивает во входной канал, и увел Берга со стен.

— Присмотри за гребцами. Пошли им еду и эль, а проклятого священника приведи в зал.

Я поднялся в зал, где двое слуг атаковали паутину длинными ивовыми ветками с привязанными пучками перьев. Бенедетта присматривала за изгнанием из крепости всех пауков до последнего.

— У нас гости, — сообщил я, — так что твоя война с пауками подождет.

— Это не война, — возразила она. — Я люблю пауков. Но только не в доме. А что за гости?

— Похоже, гонцы от Этельстана.

— Тогда нужно встретить их должным образом! — Она хлопнула в ладоши и приказала принести скамейки. — И трон с помоста принесите! — велела она.

— Это не трон, всего лишь замысловатая скамья.

— Тьфу! — Бенедетта всегда так фыркала, когда я ее раздражал. От этого я улыбался, и она сердилась еще пуще. — Нет, трон, — заверила она, — а ты — король Беббанбурга.

— Лорд, — поправил ее я.

— Ты такой же король, как этот глупец Гутфрит, — отозвалась она, жестом отгоняя нечистого, — или Оуайн, или еще кто.

Это был старый спор, и я не стал продолжать.

— И вели девушкам принести эль и что-нибудь поесть, — велел я. — Желательно не какую-нибудь дрянь.

— А ты надень темную мантию. Я принесу.

Бенедетта родом из Италии. Ещё ребёнком её захватили в рабство, потом продавали по всему христианскому миру, пока она не попала в Уэссекс. Я её освободил, теперь она стала леди Беббанбурга, но не моей женой.

«Моя бабушка, — не раз говорила мне Бенедетта, всегда при этом крестясь и вздыхая, — твердила, что мне не следует выходить замуж. Я буду проклята! Я достаточно настрадалась в жизни! Теперь я счастлива, так зачем мне риск навлечь на себя проклятье? Бабушка никогда не ошибалась!»

Я нехотя позволил ей накинуть мне на плечи дорогую чёрную мантию, но отказался надеть позолоченную бронзовую корону, принадлежавшую моему отцу, и вместе с Бенедеттой стал ждать священника.

С дневного солнца в пыльный сумрак беббанбургского Большого зала вошёл мой старый друг, отец Ода, сейчас епископ Раммсбери, высокий и элегантный, в чёрной накидке с тёмно-красной оторочкой. Его сопровождали два западносаксонских воина, которые почтительно отдали оружие моему распорядителю, прежде чем вслед за Одой приблизиться ко мне.

— Тебя можно принять за короля! — произнёс священник, подходя ближе.

— Он и есть король, — вставила Бенедетта.

— А тебя можно принять за епископа, — ответил я.

Он улыбнулся.

— Божией милостью, так и есть, лорд Утред.

— Милостью Этельстана, — ответил я, поднимаясь и обнимая его в знак приветствия. — Тебя можно поздравить?

— Если хочешь. Полагаю, я первый дан, ставший епископом Инглаланда.

— Так это теперь называется?

— Так короче, чем объявлять себя первым даном, епископом Уэссекса, Мерсии и Восточной Англии. — Он поклонился Бенедетте. — Рад снова тебя видеть, госпожа.

— Как и я тебя, лорд епископ.

— Ах, так слухи врут, и любезность в Беббанбурге присутствует! — он улыбнулся мне, довольный собственной шуткой.

Я ответил улыбкой. Ода, епископ Раммсбери! Удивительно в этом лишь то, что он дан, сын язычников, приплывших в Восточную Англию под командованием Уббы, которого я убил. Теперь дан, сын язычников, стал священником в саксонском Инглаланде. Однако нельзя сказать, что Ода этого не заслуживал — человек он был проницательный и умный, и к тому же на редкость честный.

Последовала пауза — Финан, видевший прибытие Оды, явился его поприветствовать. Ода был с нами, когда мы защищали лунденские ворота Крепелгейт в битве, которая привела Этельстана на трон. Пусть я не христианин и не любитель христианства, но трудно не зауважать человека, бок о бок дравшегося рядом с тобой в жестоком бою.

— А, вино! — воскликнул Ода при виде слуги и, обернувшись к Бенедетте, продолжил: — Должно быть, благословленное солнцем Италии?

— Скорее, моча франкской деревенщины, — ответил я.

— Его обаяние не слабеет, ты согласна, госпожа? — сказал Ода, усаживаясь. Он перевёл взгляд на меня и коснулся массивного золотого креста на груди. — Я привёз новости, лорд Утред.

В словах вдруг послышалась настороженность.

— Я так и думал.

— Они тебе не понравятся.

Ода не сводил с меня глаз.

— Они мне не понравятся, — эхом повторил я, выжидая.

— Король Этельстан в Нортумбрии, — спокойно проговорил Ода, продолжая смотреть мне в глаза. — Три дня назад он вошёл в Эофервик. — Епископ помедлил, как будто ожидая взрыва моего негодования, но я молчал. — А король Гутфрит, — продолжил Ода, — неправильно понял наше вторжение и бежал.

— Неправильно понял, — сказал я.

— Именно так.

— И бежал от вас с Этельстаном? Всего-то от вас двоих?

— Конечно нет. — Ода оставался всё так же спокоен. — Нас сопровождали две тысячи воинов.

Я стар и утомлён жизнью, и много сражался. Теперь мне хотелось просто жить в Беббанбурге, слушать, как бьются о берег длинные волны, как поёт ветер над крышей замка. Понимаю, что лет мне осталось немного, но боги были ко мне добры. Мой сын стал мужчиной, ему в наследство достанутся обширные земли. Я всё ещё мог ездить верхом и охотиться, и у меня есть Бенедетта. Сказать по правде, нрав у неё, как у течной ласки, но она умела быть верной и любящей, её сияние освещало серое беббанбургское небо. И я любил её.

— Две тысячи воинов, — ровным тоном произнёс я, — и всё-таки ему нужен я?

— Он просит твоей помощи, господин. Да.

— Он не может управиться со вторжением в одиночку?

Я всё больше злился.

— Это не вторжение, господин, — хладнокровно пояснил Ода. — Просто королевский визит. Вежливость королей.

Он мог называть случившееся как пожелает, но всё же это было вторжение. И я разозлился.

* * *
Я пришёл в ярость — ведь Этельстан клялся не нападать на Нортумбрию, покуда я жив. И вот, пожалуйста, он в Эофервике со своим войском и ждёт, что мои восемьдесят три воина встанут за гребнем холма чуть к югу от Беббанбурга и выполнят его приказ. Хотелось отказать Оде, велеть ему убираться на свой проклятый корабль и плыть обратно в Эофервик, хотелось плюнуть Этельстану в лицо. Он предал меня. Я сам посадил Этельстана на трон, но после сражения у ворот Крепелгейт он меня игнорировал. Меня это не особенно огорчало, ведь я нортумбриец, мои земли далеко от владений Этельстана, и я хотел лишь одного — пусть он оставит меня в покое.

Но подсознательно я знал, что мира не будет. Когда я родился, саксы Британии были разделены на четыре королевства: Уэссекс, Мерсию, Восточную Англию и мою родную Нортумбрию. Дед Этельстана, король Альфред, мечтал объединить их все в единую страну Инглаланд, и эта мечта сбывалась. Король Этельстан правил Уэссексом, Мерсией и Восточной Англией, оставалась только Нортумбрия, и Этельстан поклялся мне, что не станет захватывать эту землю, пока я жив, но сейчас он вторгся в мою страну с войском и просил меня о помощи. Снова.

Где-то в глубине я знал, что Нортумбрия обречена, что либо Этельстан, либо Константин присоединит эти земли. И я верен тем, с кем говорю на одном языке, языке саксов, который мы называем Ænglisc. Именно поэтому я повел из Беббанбурга восемьдесят три воина, чтобы устроить засаду на короля Гутфрита Нортумбрийского, сбежавшего от вторгнувшегося Этельстана.

* * *
Стоял безветренный день, и высоко в небе повисло яркое солнце.

На взмыленной лошади примчался Осви, принёс известие, что враг на подходе.

— Они вот-вот будут здесь, господин.

— Сколько?

— Сто и ещё четырнадцать. И с ними пленные.

— Заложники? — резко переспросил епископ Ода, настоявший на том, чтобы нас сопровождать. — Мы думали, пленный только один.

— Они захватили несколько женщин, господин. — Осви продолжал обращаться только ко мне. — И гонят их как овец.

— Женщины идут пешком? — уточнил я.

— Часть мужчин тоже. И много коней хромает. Загнаны! — Он взял из рук Рорика кожаную флягу, отхлебнул, прополоскал элем рот, сплюнул в траву и отхлебнул снова. — У них такой вид, словно шли всю ночь.

— Вполне возможно, — отметил я. — Уж больно быстро забрались так далеко.

— Теперь они совсем выдохлись, — с довольным видом добавил Осви.

Епископ Ода привёз мне вести из Эофервика, и несмотря на порывистый ветер, его корабль проделал этот путь за два дня, а люди, приближавшиеся к нам по длинной прямой дороге, покинули этот город верхом. Сам я рассчитывал, что на путешествие верхом от Беббанбурга до Эофервика потребуется неделя. Признаюсь, это небыстро, зато давало возможность долгих ночёвок в гостеприимных домах. Случалось мне проделывать этот путь за четыре дня, но не в такую жару, как нынешним летом. Люди Гутфрита бежали из Эофервика со всех ног, но гребцы епископа Оды легко обогнали их, и теперь усталые лошади влекли их прямо в нашу засаду.

— Совсем это не засада, — настаивал епископ Ода всякий раз, как я использовал это слово. — Мы здесь для того, чтобы убедить короля Гутфрита вернуться в Эофервик. Король Этельстан настаивает и на твоём присутствии, господин.

— На моём присутствии, — повторил я.

— Конечно. И кроме того, он требует, чтобы ты освободил пленника Гутфрита.

— Пленников, — поправил я.

— Ну разумеется, — легко согласился Ода. — Но Гутфрита следует вернуть в Эофервик. Его просто нужно убедить, что король Этельстан пришёл с миром.

— И с двухтысячным войском? Должно быть, все с оружием и в кольчугах?

— Король Этельстан любит путешествовать с комфортом, — ответил Ода.

Что ж, Этельстан мог называть свой визит в Эофервик дружеским, но в городе ещё продолжались бои. На самом деле, произошло вторжение, молниеносный захват, и я, пусть и нехотя, не мог не восхищаться действиями Этельстана. Ода рассказал, что Этельстан перешёл границу Мерсии с двумя тысячами воинов и в хорошем темпе повёл их на север, безжалостно оставляя слабых и охромевших — и воинов, и лошадей. Они уже доскакали до Эофервика, а само их присутствие в Нортумбрии ещё оставалось неподтверждённым слухом. Западносаксонские воины, проникшие в город под видом торговцев, открыли им южные городские ворота, и войско хлынуло на улицы города.

— Произошло небольшое сражение на мосту, — поведал мне Ода, — но Божьей милостью язычники были разбиты, а выжившие бежали.

Этих выживших увёл Гутфрит, и Этельстан отправил епископа Оду с требованием, чтобы я перекрыл дороги на север, не позволив Гутфриту уйти в Шотландию. Вот почему теперь я ждал на склоне холма под палящим солнцем. Мы с Финаном залегли на гребне, пристально глядя на юг, а епископ Ода устроился позади нас.

— Почему бы не позволить Гутфриту убежать в Шотландию? — мрачно поинтересовался я.

Моя глупость вызвала вздох Оды.

— Потому что это даст Константину повод для вторжения в Нортумбрию. Он просто объявит, что намерен восстановить законные права короля на трон.

— Константин — христианин, — напомнил я. — Так зачем ему драться за языческого короля?

Ода снова вздохнул, не сводя глаз с далёкой дороги, уходящей в жаркое марево.

— Король Константин принес бы своих дочерей в жертву Ваалу, если бы это увеличило размер его королевства.

— Кто такой Ваал? — спросил Финан.

— Языческий бог, — снисходительно пояснил Ода. — Ну, и как ты думаешь, долго бы Константин терпел Гутфрита? Выдаст за него одну из своих дочерей, а потом его задушат по-тихому, и скотты завладеют Нортумбрией. Так что нет, Гутфрит не должен достичь Шотландии.

— Есть, — сказал Финан.

Вдалеке на дороге появилась группа всадников. Я едва разглядел размытые дымкой зноя контуры лошадей и наездников.

— Они сильно выдохлись, — отметил Финан.

— Гутфрит нужен нам живым, — предупредил меня Ода, — и в Эофервике.

— Ты уже говорил, — проворчал я в ответ, — и я всё ещё не понимаю зачем.

— Этого требует король Этельстан, вот зачем.

— Гутфрит — просто старый кусок дерьма, — сказал я. — Его лучше убить.

— Король Этельстан требует, чтобы ты сохранил ему жизнь. Я прошу тебя так и сделать.

— Разве я обязан подчиняться его приказам? Он не мой король.

Ода бросил на меня строгий взгляд.

— Он Monarchus Totius Brittaniae. — Я молча смотрел на него, пока он не перевёл: — Монарх всей Британии.

В ответ я только усмехнулся. Этельстан называл себя королём саксов и англов с тех пор, как был коронован и имел на этот титул определённое право. Но правитель всей Британии?

— Полагаю, Константин и Хивел с этим могут не согласиться, — язвительно предположил я.

— Уверен, что не согласятся, — холодно произнёс Ода. — Тем не менее, король Этельстан желает, чтобы ты удержал Гутфрита от побега в Шотландию и освободил его пленника, в целости и сохранности.

— Пленников.

— Пленника.

— На женщин тебе совсем плевать? — поинтересовался я.

— Я, конечно, молюсь за них. Но о мире я молюсь ещё больше.

— О мире? — возмущённо переспросил я. — Вторжение в Нортумбрию несёт мир?

Ода, кажется, огорчился.

— В Британии неспокойно, господин. Угрожают норвежцы, не дают покоя скотты, и король Этельстан опасается, что грядет война. А ещё — что война будет самой ужасной из всех нам известных. Он стремится предотвратить эту бойню, и поэтому, господин, умоляет тебя спасти пленного и отправить Гутфрита домой целым и невредимым.

Я не понял, как возвращение Гутфрита могло бы поспособствовать миру, но помнил дракона, мрачный знак войны над бастионами Беббанбурга. Я взглянул на Финана, тот пожал плечами в знак того, что и он понимает не больше, чем я, но нам лучше постараться выполнить распоряжение Этельстана. Я уже отчётливо рассмотрел приближавшихся по долине воинов, и за длинной колонной лошадей видел вереницу пленных женщин.

— Так что будем делать? — спросил Финан.

— Поскачем вниз, — сказал я, отползая с гребня. — Вежливо улыбаемся и объясняем тупому ублюдку, что он наш пленник.

— Гость, — поправил епископ Ода.

Рорик помог мне сесть в седло, Алдвин подал украшенный серебром шлем. Кожаная подкладка оказалась неприятно горячей. Шлем я застегнул под подбородком, но нащёчники оставил развязанными, а потом взял из рук Алдвина щит с нарисованной волчьей головой.

— Без копья пока, — сказал я ему, — а если случится бой, держись в стороне.

— Когда-то он и мне это говорил, — ухмыльнулся Рорик.

— Потому ты и жив, — огрызнулся я.

Рорик был моим оруженосцем до Алдвина, но теперь уже достаточно вырос, чтобы встать в стену щитов.

— Никакого боя не будет, — решительно объявил епископ Ода.

— Это ж Гутфрит, — ответил я, — он глупец, сначала лезет в драку, а потом уже думает. Но я изо всех сил постараюсь, чтобы этот идиот с мозгами теленка остался жив. Вперед!

Я повёл своих людей на запад, постоянно держась вне поля зрения Гутфрита. Когда я видел его в последний раз, он был где-то в полумиле от поворота дороги. Они ехали страшно медленно, а мы быстро, на свежих конях. Мы спустились по склону холма, пересекли сосновый лесок, перешли через ручей и достигли дороги, где построились в две шеренги, чтобы беглецы сразу видели два ряда одетых в кольчуги всадников с ярко выкрашенными щитами и сверкающими на солнце наконечниками копий. Мы ждали.

Мне совсем не нравился Гутфрит, а ему не нравился я. Он три года пытался заставить меня принести ему клятву верности, я три года отказывался. Дважды он посылал в Беббанбург своих воинов, дважды я закрывал ворота Черепа, вынуждая копейщиков Гутфрита атаковать крепость. Оба раза они уезжали ни с чем.

А теперь, в этот зной, его копейщики снова в моих владениях, только на сей раз их ведёт сам Гутфрит, и Гутфрит наверняка зол. Он считает, что у него отняли королевство, и спустя мгновение увидит моих людей, волчьи головы у них на щитах. Он поймёт, что нас меньше. Пусть епископ Ода благочестиво надеется обойтись без драки, вот только загнанный в угол Гутфрит — всё равно что хорёк в мешке, злобный и обезумевший.

И у него заложники.

Не только женщины, хотя их тоже придется спасать, но хитрый Гутфрит захватил и архиепископа Хротверда из собора в Эофервике.

— Прямо во время мессы! — в ужасе поведал мне Ода. — Во время мессы! Вооруженные люди в соборе!

Я задумался, посмеет ли Гутфрит причинить вред архиепископу. Такой поступок сделает его врагом всех христианских правителей в Британии, но, возможно, Константин придержит свой гнев и вернет Гутфрита на трон Нортумбрии. Мертвый архиепископ — совсем небольшая плата за расширение Шотландии.

И тут они появились. Первые всадники повернули в нашу сторону, увидели нас, остановились, и постепенно к ним присоединились все остальные воины.

— Мы пойдем к ним, — сказал Ода.

— Нет, — сказал я.

— Но...

— Хочешь побоища? — рявкнул я.

— Но... — снова попробовал возразить епископ.

— Пойду я, — сгоряча буркнул я.

— Ты...

— Я пойду один.

Я отдал щит Алдвину и соскочил с седла.

— Я должен пойти с тобой, — сказал Ода.

— Чтобы у него в заложниках стало два священника? Епископ и архиепископ? Вот он обрадуется.

Ода посмотрел на людей Гутфрита, медленно выстраивавшихся так, чтобы охватить нас с флангов. Не меньше десятка были пешими, их лошади слишком ослабели. Все надевали шлемы и примеряли к руке щиты с длиннозубым кабаном Гутфрита.

— Попроси его поговорить со мной, — сказал Ода. — Пообещай, что с ним ничего не случится.

Я ничего не ответил и посмотрел на Финана.

— Попробую встретиться с Гутфритом на полпути, — сказал я ему. — Если он возьмет с собой людей, пришли мне столько же.

— Я сам пойду, — ухмыльнулся Финан.

— Нет, ты останешься здесь. Ты поймешь, когда настанет время, и тут уж не задерживайся.

Он понимающе кивнул. Мы с Финаном столько лет сражались вместе, что мне редко приходилось объяснять свои планы. Он ухмыльнулся:

— Примчусь как ветер.

— Лорд Утред... — начал Ода.

— Я очень постараюсь оставить Гутфрита в живых, — перебил его я, — и заложников тоже.

Я был не слишком уверен в успехе, но точно знал, что, если мы все поскачем вперед, почти наверняка будет бой или к горлам заложников приставят клинки. Гутфрит глуп, но горд, и я знал, что он ответит отказом на требование освободить заложников и покорно вернуться в Эофервик. Он должен отказаться, иначе потеряет лицо перед своими воинами.

А это были норвежцы, гордые норвежцы, считавшие себя самыми устрашающими воинами в мире. Они превышали нас числом и видели возможность резни и добычи. Многие были молоды, жаждали славы, желали украсить руки серебряными и золотыми браслетами, хотели, чтобы их имя произносили с ужасом. Они хотели убить меня, забрать мои браслеты, мое оружие и землю.

И потому я пошел к ним один, остановился чуть дальше, чем на полпути между моими людьми и усталыми воинами Гутфрита, до которых теперь оставался один полет стрелы. Я подождал, и когда Гутфрит не пошевелился, сел на упавший римский межевой знак, стащил шлем и понаблюдал за овцами на дальнем холме, а затем полюбовался ястребом, балансирующим на ветру. Птица просто кружила, и я не увидел в этом никакого послания богов.

Я пошел один, потому что хотел, чтобы Гутфрит был один, самое большее с двумя-тремя сопровождающими. Я был уверен, что он готов к сражению, но он знал, что его люди устали, а лошади выдохлись. Даже такой глупец, как Гутфрит, воспользуется шансом избежать битвы, если может выиграть столкновение, не жертвуя десятком своих воинов. Кроме того, у него были заложники, и он, несомненно, рассчитывал использовать их, чтобы вынудить меня униженно отступить.

Но Гутфрит не шевелился. Он был озадачен. Он видел, что я один и не боюсь его, но бесхитростный человек не становится королем, и потому он задавался вопросом, где таится ловушка. Я решил позволить ему поверить, что ее нет, встал, пнул какой-то вросший в землю камень, пожал плечами и зашагал обратно.

Это побудило его рвануть вперед. Я услышал стук копыт, повернулся, надел шлем и снова стал ждать.

Он привел с собой троих. Два воина, один из них вел лошадь, на которой сидел архиепископ Хротверд в расшитом одеянии, какое христианские священники носят в церкви. Он выглядел невредимым, хотя и уставшим, лицо обгорело на солнце, седые волосы спутались.

Я также услышал стук копыт на камнях римской дороги за моей спиной, оглянулся и увидел, что Финан послал Берга и моего сына.

— Держитесь позади меня, — крикнул я им. Они увидели, что Гутфрит и двое его воинов обнажили мечи, и тоже достали клинки из ножен. Берг держался справа от меня, напротив человека, ведущего лошадь Хротверда. Сын оставался слева, напротив второго воина.

— Что... — начал мой сын.

— Ничего не говори! — велел я.

Гутфрит осадил своего жеребца в паре шагов от меня. Его пухлое лицо, обрамленное стальным шлемом, блестело от пота. Его брат, одноглазый Сигтрюгр, был красавцем, но Гутфрит слишком много пил и ел, и теперь тяжело сидел в седле. У него были маленькие подозрительные глазки, плоский нос и длинная, заплетенная в косу борода, лежавшая на дорогой кольчуге. На лошади была серебряная упряжь, на верхушке шлема Гутфрита торчало черное вороново крыло, а его меч сейчас касался горла Хротверда.

— Лорд архиепископ, — поприветствовал я.

— Лорд Ут... — начал Хротверд, но резко остановился, когда Гутфрит посильнее прижал меч.

— Обращайся сначала ко мне, — рявкнул Гутфрит. — Я твой король.

Я посмотрел на него и нахмурился.

— Напомни, как тебя зовут?

Я услышал, как мой сын хохотнул.

— Хочешь, чтобы священник умер? — злобно спросил Гутфрит. Из-за его меча Хротверд отклонился назад. Его перепуганные глаза смотрели на меня поверх стального клинка.

— Не особенно, — беспечно ответил я. — Он мне, в общем-то, нравится.

— Достаточно, чтобы попросить оставить его в живых?

Я притворился, что обдумываю ответ, затем кивнул.

— Я попрошу оставить его в живых, если ты поклянешься отпустить его.

Гутфрит ухмыльнулся.

— Я назначу цену, — сказал он.

Я отметил его неуклюжую позу. Хротверд находился слева от него, а Гутфрит держал меч правой рукой.

— Всегда есть цена, — согласился я, делая маленький шаг влево и вынуждая Гутфрита слегка отвернуться от Хротверда. Меч дрогнул. — Король Этельстан, — продолжил я, — всего лишь желает поговорить с тобой. Он обещает тебе жизнь и королевство.

— Этельстан — просто дерьмо свинячье, — сказал Гутфрит. — Он хочет Нортумбрию.

Конечно, он был прав, по крайней мере, насчет желаний Этельстана.

— Этельстан держит свои обещания, — сказал я.

Хотя на самом деле Этельстан предал меня, нарушил свое обещание, но вот он я, делаю то, чего он хочет.

— Он обещал не вторгаться в Нортумбрию, пока ты жив, но он здесь! — возразил Гутфрит.

— Он пришел поговорить с тобой, и ничего более.

— Может, мне стоит тебя убить? Может, мелкому засранцу это понравится?

— Можешь попытаться, — сказал я. Позади меня лошадь сына переступила с ноги на ногу, копыто цокнуло о дорожный камень.

Гутфрит подъехал ко мне и взмахнул мечом так, что клинок оказался передо мной.

— Ты никогда не клялся мне в верности, лорд Утред, — сказал он, — хотя я твой король.

— Верно, — согласился я.

— Тогда на колени, ярл Утред, — сказал он, ухмыльнувшись при слове «ярл», — и принеси мне клятву.

— А если я не стану?

— Тогда ты напоишь своей кровью Клык кабана.

Я предположил, что Клык кабана — это имя его меча, приставленного к моему лицу. Я видел зазубрины, чувствовал жар металла на щеке и был ослеплен солнцем, отражавшимся от завитков узора на кованой стали.

— На колени! — приказал Гутфрит, дернув мечом.

Я посмотрел в его темные подозрительные глазки.

— В обмен на клятву я требую жизнь архиепископа и остальных заложников.

— Ты ничего не можешь требовать, — рявкнул он, — ничего! — Он с силой нажал мечом, воткнув острие в звено моей кольчуги, так что мне пришлось отступить на полшага. — Ты принесешь мне клятву и получишь только то, что я захочу тебе дать. А теперь — на колени.

Он снова ткнул мечом, еще сильнее.

Когда я встал на колени и опустил голову, мой сын ахнул. Гутфрит усмехнулся, держа острие меча у моего лица.

— Целуй клинок, — сказал он, — и произноси слова.

— Мой король, — смиренно начал я и остановился. Моя левая рука нащупала камень размером с кулак.

— Громче, — рявкнул Гутфрит.

— Мой король, — повторил я, — клянусь Одином... — и с этими словами я залепил камнем прямо в морду жеребца. Я попал по уздечке, сломав серебряное украшение, но удар, по всей видимости, вышел болезненный — лошадь заржала и попятилась. Меч Гутфрита исчез. — Вперед! — заорал я, хотя ни моему сыну, ни Бергу благословение не требовалось.

Гутфрит изо всех сил старался усидеть в седле. Я встал, проклиная боль в коленях, и схватил его руку с мечом. Сын был слева от меня и отвлекал своего противника, тыча мечом ему в живот. Я снова дернул Гутфрита, жеребец потянул меня вправо, но Гутфрит наконец упал. Я выхватил его меч, приземлился коленями ему на живот и приставил Клык кабана к его бороде.

— Ты получишь от меня только одну клятву, ты, липкая жаба, — зарычал я. — Я обещаю тебя убить.

Он попытался вырваться, я нажал мечом посильнее, и он затих.

За моей спиной мчался вперед Финан. Мои воины взяли копья наизготовку, наконечники сверкнули на ярком солнце. Люди Гутфрита отреагировали намного позже, но теперь и они шли вперед.

И снова я не был уверен, что сражаюсь на правильной стороне.

Глава вторая

А может, как раз на правильной?

Мне не нравился Гутфрит. Он пьяница, скандалист и дурак, и за недолгое время, что был королём Нортумбрии, преуспел лишь в уменьшении её границ. Теперь, загнанный в угол, он что-то буркнул, и я нажал на свой меч, заставив его умолкнуть.

Мой сын пронзил мечом брюхо противника, выдернул меч, развернул коня и рубанул клинком по горлу врага. Жестоко и быстро, молодец. Противник пошатнулся в седле, лошадь рванулась под ним, и тело с глухим стуком свалилось в сухую траву у дороги, дернулось, и пыль окрасилась кровью.

Гутфрит снова заёрзал, и я сильнее нажал на меч, вдавливая бороду в горло.

— Ты гость на моей земле, — сказал я ему. — Веди себя как подобает.

Берг освободил Хротверда. Человек, державший поводья его лошади, выпустил их, повернулся и попытался убежать. Фатальная ошибка, особенно с таким умелым и свирепым воином, как норвежец Берг, и теперь тот бедолага корчился на земле, а его конь рысил рядом с жеребцом Гутфрита.

— Ко мне, Берг! — проревел я. Гутфрит попытался заговорить и замахнулся на меня. — Шевельнешься еще раз, и я перережу твою жирную глотку.

Он замер.

Финан сдержал слово и мчался как ветер, лошади оставляли за собой облака пыли. Наши лошади устали намного меньше, чем кони Гутфрита, и поэтому Финан успел доскакать быстрее.

— Стой! — рявкнул я, перекрикивая топот копыт. — Стойте! Стойте! — Мне пришлось встать и развести руки, чтобы они поняли, и Гутфрит попытался свалить меня, поэтому я плашмя ударил по его шлему Клыком кабана. Он попытался вырвать меч, я отдернул его и увидел, как из ладони Гутфрита потекла кровь. — Идиот. — Я снова шлепнул его мечом. — Гербрухт! Гербрухт! Сюда!

Мои люди остановились в облаке пыли. Гербрухт, невероятно сильный фриз, направил ко мне своего жеребца и соскользнул с седла.

— Господин?

— Держи его прямо. Он король, но можешь оглушить его, если будет сопротивляться.

Люди Гутфрита долго не понимали, что происходит, но наконец пришпорили коней и теперьувидели, что Гербрухт держит их короля, приставив к его шее меч. Они замедлили темп и остановились.

Гутфрит не сопротивлялся, только плюнул в меня, вынудив Гербрухта прижать меч посильнее.

— Не убивай его, — неохотно сказал я.

Я взял в плен короля, бездарно расточавшего своё королевство, грабившего свой народ и позволившего врагам огнем и мечом пройтись по западным землям. Теперь в Эофервике король Этельстан, король суровый и справедливый, однако король он лишь потому, что я сражался за него в Лундене при Крепелгейте. Когда-то я относился к Этельстану как к сыну. Защищал его от могущественных противников, учил воинскому мастерству и наблюдал, как он взрослеет. Но он меня предал. Поклялся никогда не вторгаться в Нортумбрию, покуда я жив, и вот он здесь, вместе с войском.

Я нортумбриец. Моя земля — терзаемое ветрами побережье, потемневшие от дождей холмы и пустынные скалы на севере. От плодородных земель вокруг Эофервика до горных пастбищ, где люди добывают себе скудное пропитание из тощей почвы, от суровых вод, где мы рыбачим, до унылых болот и густых лесов, где мы охотимся на оленей, все это — земля, которую завоевали мои предки. Они поселились здесь, построили фермы и крепости и защищали их. Мы саксы и даны, норвежцы и англы, и все мы — нортумбрийцы.

Но у маленькой страны рядом с большой нет будущего. Я это знал. С севера с нами граничила Альба Константина, которую мы звали Шотландией, а Константин боялся саксов к югу от нас. Саксы и скотты — христиане, а христиане говорят, что их бог есть любовь, и мы должны любить друг друга и подставлять другую щеку, но когда на кону земля, эти верования улетучиваются и обнажаются мечи. Константин правил Альбой, а Этельстан правил Уэссексом, Мерсией и Восточной Англией, и оба они желали Нортумбрию. «Нортумбрия говорит на нашем языке, — сказал мне однажды Этельстан, — на языке нашего народа, и должна стать частью единой страны, говорящей по-английски!»

Об этом мечтал король Альфред. В дни, когда казалось, что даны завоевали всю Британию, и Альфред скрывался в болотах Суморсэта, эта мечта была слабой, как угасающий свет камышовой свечи. Но мы сражались, мы победили, и теперь внук короля Альфреда правил всей землей Инглаланда, кроме моей Нортумбрии.

— Сражайся за меня, — услышал я чей-то голос.

Я повернулся и увидел, что это произнес Гутфрит.

— Ты мог бы сражаться под Эофервиком, — сказал я, — но сбежал.

Он ненавидел меня, но я заметил, как передернулось его лицо, когда он заставил себя говорить спокойно.

— Ты язычник, ты нортумбриец. Хочешь, чтобы победили христиане?

— Нет.

— Тогда сражайся за меня! Мои люди и твои, а Эгиль Скаллагриммрсон приведет своих людей.

— И все равно это будет шесть к одному, — коротко ответил я.

— А если мы засядем за стенами Беббанбурга, — взмолился Гутфрит. — Какое это будет иметь значение? Нам поможет Константин!

— А потом заберет твое королевство.

— Он обещал этого не делать! — в отчаянии выпалил он.

Я помолчал.

— Обещал?

Он ничего не ответил. Без сомнения, Гутфрит заговорил от отчаяния и сказал больше, чем собирался, а теперь жалел об этом. Так значит, Константин присылал послов в Эофервик? И Гутфрит их принял? Мне хотелось вытащить Осиное жало, мой короткий меч, и распороть ему брюхо, но у меня под боком находился архиепископ Хротверд, а епископ Ода спешился и сейчас стоял рядом с ним.

— Король Гутфрит, — поклонился Ода, — я послан с братским приветом от короля Этельстана. — Ода посмотрел на Гербрухта. — Да отпусти же его!

Гутфрит просто таращился на Оду, будто не веря в происходящее, а Гербрухт посмотрел на меня, ожидая подтверждения. Я неохотно кивнул.

— Лорд Утред вернет твой меч, король Гутфрит. — Ода говорил так, будто успокаивал перепуганного ребенка. — Пожалуйста, лорд Утред.

Это было безумие! Оставить Гутфрита в заложниках — мой единственный шанс избежать кровопролития. Его воины держали мечи и копья наготове и превосходили нас числом. Гутфрит протянул кровоточащую руку.

— Дай мне меч! — потребовал он.

Я не шевельнулся.

— Его меч, господин, — сказал Ода.

— Хочешь, чтобы он начал драться? — сердито поинтересовался я.

— Не будет никакой драки. — Ода обращался к Гутфриту, который помедлил, а потом коротко кивнул. — Пожалуйста, верни королю меч, лорд Утред, — официальным тоном сказал Ода. Я колебался. — Прошу тебя, господин, — добавил Ода.

— Стой смирно, — рявкнул я Гутфриту, проигнорировал его протянутую окровавленную руку и встал рядом с ним. Я был выше на голову, и ему это не нравилось. Когда я взялся за отделанные золотом ножны, он вздрогнул. Наверное, подумал, что я собрался их украсть, но вместо этого я сунул в них Клык кабана, отступил на шаг и обнажил Вздох змея. Гутфрит положил руку на рукоять меча, но я качнул Вздохом змея, и он замер.

— Король Этельстан, — спокойно продолжил Ода, — желает встречи с тобой, король Гутфрит, и ручается за твою жизнь и королевство.

— Так же, как Константин, без сомнения, — вставил я.

Ода проигнорировал мои слова.

— Следует многое обсудить, король Гутфрит.

— Вот это! — рявкнул Гутфрит, показывая на меня и моих воинов. — Обсудите это!

— Это недоразумение, — сказал Ода, — ничего более. Досадное недоразумение.

Архиепископ Хротверд все это время молчал, испуганно глядя на нас, но сейчас пылко закивал.

— Королю Этельстану можно доверять, мой король.

— Прошу тебя, — посмотрел на меня Ода. — Нет нужды обнажать мечи, лорд Утред. Это дружеская встреча!

И тут закричала женщина.

От меня заложников заслоняли люди Гутфрита, но Финан, вероятно, что-то увидел, поскольку пришпорил жеребца и крикнул людям Гутфрита пропустить его, однако какой-то юный глупец поднял копье и направил свою лошадь к Финану. Меч Финана, Похититель душ, отбил копье и погрузился в грудь юнца, проткнув кольчугу, но, похоже, скользнул по ребру. Молодой всадник откинулся в седле, безвольная рука выпустила копье, и Финан пронесся мимо него, рубанув Похитителем душ по шее. С яростными воплями люди Гутфрита разворачивали коней, чтобы погнаться за Финаном, что только побудило моих воинов последовать за ирландцем. Все произошло в мгновение ока. Только что обе стороны стояли спокойно, хоть и настороженно, и вдруг поднялись крики и грохот копыт, заблестели мечи.

Гутфрит оказался быстрее, чем я ожидал. Он грубо оттолкнул Оду, и тот споткнулся о Хротверда, а потом заковылял прочь, крича своим людям привести ему коня. Он был грузным, разгоряченным и уставшим, и я легко его нагнал, пнул под колено, и он растянулся на дороге. Он замахнулся на меня, и тут один его воин пришпорил коня, приближаясь к нам. Воин опустил копье, склонившись в седле, а Гутфрит снова размахнулся, на этот раз пытаясь ударить меня камнем, но его замах лишь оттолкнул древко копья. Пятка копья ударила меня по руке с такой силой, что я чуть не выронил Вздох змея.

Гутфрит попытался обнажить меч, но Гербрухт метнулся мимо меня и с такой силой пнул по ножнам, что рукоять просто вырвало из ладони короля. Всадник уже натянул поводья и развернулся, копыта его побелевшего от пота пегого жеребца отбрасывали комья земли и мелкие камни. Юнец в шлеме что-то кричал, выпучив глаза, но я его не слышал. Он яростно пришпорил коня, но тот встал на дыбы, нависнув надо мной. Парень попытался перехватить копье из правой руки в левую, но выронил его, и оно зацепилось за переднюю луку седла. Юнец чуть не свалился с коня, когда я воткнул Вздох змея ему в бедро, распоров кольчугу, одежду и плоть от колена до паха. Когда конь дернулся и поскакал по дороге туда, где мои всадники разметали воинов Гутфрита, как клин взламывает стену щитов, меч вырвало из раны.

— Прекратите! — кричал Ода. — Остановитесь!

Гербрухт схватил Гутфрита и поставил на ноги. Король сумел подхватить свой упавший меч, но я оттолкнул его руку и приставил к горлу окровавленный Вздох змея.

— Хватит, — крикнул я всадникам так громко, что засаднило горло. — Хватит!

Гутфрит попытался проткнуть мне ногу, но я прижал меч к его горлу еще сильнее. Он заскулил, и я слегка провел Вздохом змея по горлу.

— Брось меч, ублюдок, — прошептал я.

Он послушался.

— Ты меня задушишь, — прохрипел он.

— Вот и прекрасно, — сказал я, но немного ослабил нажим.

Какой-то всадник с кабаном Гутфрита на щите пришпорил коня в нашу сторону, нацелив копье прямо в меня, но заметил Гутфрита, мой меч у его горла, и осадил коня всего в паре шагов. Копье по-прежнему нацелилось в меня, я видел, как всадник смотрит то на меня, то на испуганного Гутфрита, оценивая, сможет ли пронзить мое плечо так, чтобы я не успел перерезать королю горло.

— Не будь дураком, парень, — произнес я, но только его разозлил.

Противник уставился на меня и слегка поднял копье. Жеребец тяжело дышал, закатывая глаза, и тут вдруг всадник выгнулся дугой и запрокинул голову, а у него из груди вылез еще один наконечник копья.

Второе копье вошло ему в спину, перебив позвоночник, прошло сквозь кишки, горбом вспучило кольчугу спереди, порвав потом и ее, и воткнулось в луку седла. Это Берг вогнал в юнца копье и теперь отпустил древко, парень заскулил, хватаясь за копье, пришпилившее его к седлу, а Берг обнажил меч и развернул коня навстречу остальным всадникам, но схватка уже почти закончилась. Берг посмотрел на меня.

— В ублюдках нет ни капли боевого духа, господин! — Он подъехал к умирающему юнцу и рубанул по древку копья, чтобы освободить всадника, который соскользнул с седла и рухнул на землю.

Боевой дух в них был, но не много. Они устали, а атака Финана оказалась столь стремительной и яростной, что многие постарались уклониться от схватки, а те, кто жаждал подраться или вынужденно оказался вовлечен в схватку, потерпели поражение. Финан возвращался. С его кольчуги стекали потоки крови.

— Спешиться! Оружие на землю! — крикнул он людям Гутфрита и повернулся в седле, замахнувшись на какого-то глупца, не желавшего подчиниться. — На землю, жалкий кусок дерьма! Брось меч на землю!

Меч полетел на землю. Враги часто теряли весь запас смелости, когда Финан пребывал в таком кровожадном настроении.

Пинком я отбросил меч Гутфрита подальше и отпустил короля.

— Можешь теперь поговорить с этим сволочным королем, — сказал я Оде.

Ода колебался, поскольку Финан скакал к нам. Ирландец кивнул мне.

— Юного Иммара ранили в плечо, но все остальные целы, господин. Не могу сказать того же об этом говнюке. — Он что-то швырнул Гутфриту. — Это один из твоих псов, король, — прорычал Финан, и я увидел, что он бросил отрубленную голову, которая неуклюже подкатилась к ногам Гутфрита и остановилась. — Он решил забрать ребенка ради развлечения, — объяснил мне Финан. — Сейчас женщины и дети в безопасности. Твой сын их охраняет.

— И ты, король, в безопасности, — сказал Ода, поклонившись Гутфриту. — Уверен, ты жаждешь встретиться с королем Этельстаном. — Он говорил так, будто ничего не произошло, будто на камнях не валяется окровавленная голова, а молодой воин не корчится с обломком копья в животе. — Король жаждет встречи с тобой! — бодро продолжал Ода. — Он ждет с нетерпением!

Гутфрит ничего не ответил. Он дрожал, но я не мог понять, от гнева или от страха. Я подобрал его меч и бросил Гербрухту.

— Он ему пока не понадобится, — сказал я, и Гутфрит ощерился.

— Мы должны отправиться в Эофервик, король Гутфрит, — гнул свое Ода.

— Хвала Господу, — пробормотал Хротверд.

— У нас есть корабль, — радостно сообщил Ода. — Мы можем быть в Эофервике дня через два-три.

— В Йорвике, — буркнул Гутфрит, называя Эофервик по-датски.

— Да, конечно, в Йорвике.

Я заметил среди побежденных всадников Болдара Гуннарсона. Пожилой, седобородый, одноглазый, с искалеченной копьем сакса ногой. Он был одним из самых верных людей Сигтрюгра, опытный и умный воин, и я очень удивился тому, что он принес клятву Гутфриту.

— А какой у меня был выбор, господин? — заметил он, когда я подозвал его. — Я стар, моя семья в Йорвике, куда мне было идти?

— Но не к Гутфриту же?

Болдар пожал плечами

— Он не такой, как брат, — согласился он. Братом Гутфрита был Сигтрюгр, мой зять, человек, которого я любил и которому доверял.

— Ты мог бы прийти ко мне после смерти Сигтрюгра.

— Я думал об этом, господин, но мой дом в Йорвике.

— Тогда возвращайся туда и возьми с собой людей Гутфрита.

— Так и сделаю, — кивнул он.

— И никаких неожиданностей, Болдар! — предупредил я. — Оставьте мои деревни в покое! Если услышу о воровстве или изнасиловании, сделаю то же самое с твоей семьей.

Он вздрогнул, но снова кивнул.

— Не будет неожиданностей, господин. — Он помедлил. — Но как же раненые? Мертвые?

— Похороните своих мертвецов или оставьте их воронам. Мне все равно. А раненых забирайте с собой.

— Куда? — спросил Гутфрит. Он начал вспоминать, что он король, и к нему возвращалась надменность. Отодвинув меня в сторону, он обратился к Болдару: — Куда?

— Домой! — зло ответил я, в свою очередь толкнув его. — Болдар забирает твоих людей домой, и не доставит мне никаких проблем.

— Мои воины останутся со мной! — настаивал Гутфрит.

— Ты поплывешь на корабле, жалкий говнюк. — Я подошел ближе, вынудив его попятиться. — На борту нет места. Можешь взять четверых. Не больше!

— Конечно же... — начал Ода, но я оборвал его.

— Он возьмет четверых!

Он взял четверых.

Мы вернулись в Беббанбург с Гутфритом, четырьмя его воинами и архиепископом Хротвердом, скакавшим рядом с Одой. Мой сын сопровождал женщин на юг, дождавшись, пока Болдар со своими людьми уберется восвояси. Корабль, на котором Ода приплыл в Беббанбург, увезет его, архиепископа и пленного короля на юг, в Эофервик.

— Король Этельстан желает видеть и тебя, господин, — напомнил мне Ода, прежде чем они отплыли.

— Он знает, где я живу.

— Он желает, чтобы ты приехал в Эофервик.

— Я останусь здесь, — буркнул я.

— Он повелевает тебе, господин, — спокойно сказал Ода. Я ничего не ответил, и когда молчание слишком затянулось, Ода пожал плечами: — Как пожелаешь, господин.

На другой день мы смотрели, как корабль Оды выходит из гавани. Парус наполнился холодным северо-восточным ветром. Весла убрали, и вода бурлила у бортов, оставляя за кормой белый след, когда корабль проходил мимо островов Фарнеа. Я смотрел ему вслед, пока он не исчез в пелене дождя далеко на юге.

— Так мы не едем в Эофервик? — спросил Финан.

— Мы остаемся здесь.

Этельстан, которого я воспитывал, которому помог взойти на трон, теперь называл себя Monarchus Totius Brittaniae, так что вполне мог разобраться с Британией самостоятельно. Я останусь в Беббанбурге.

* * *
Два дня спустя солнечным утром я сидел с Финаном и Бенедеттой. Жара последних дней сменилась необычным холодом. Бенедетта заправила выбившиеся от ветра волосы и поежилась.

— И это называется лето?

— Лучше, чем в последние два дня, — сказал Финан.

Холодный северо-восточный ветер, унесший корабль Оды на юг, принес затяжной хмурый дождь, заставивший меня беспокоиться за урожай, но дождь прошел, выглянуло солнце и, если ветер переменится, вероятно, тепло вернется.

— Ода уже должен быть в Эофервике, — сказал я.

— И сколько времени пройдет, прежде чем Этельстан пришлет за тобой? — иронично спросил Финан.

— Скорее всего, уже послал.

— И ты поедешь? — спросила Бенедетта.

— Если он вежливо попросит? Может быть.

— А может, и нет, — добавил Финан.

Мы смотрели, как молодые воины упражняются с мечом. Их учил Берг.

— Рорик просто никчемен, — прорычал я.

— Он учится.

— И посмотри на Иммара! Он и слизняка не победит!

— У него еще рука не зажила.

— А Алдвин? Он как будто сено косит.

— Он еще мальчишка, научится.

Я наклонился и почесал своего волкодава.

— А Рорик толстеет.

— Он спит с девицей с фермы, — сказал Финан. — С толстухой. Подозреваю, она носит ему масло.

— Подозреваешь? — фыркнул я.

— И сливки, — продолжил Финан. — Я распоряжусь, чтобы за ней присматривали.

— И пусть выпорют, если она крадет.

— Его тоже?

— Конечно, — зевнул я. — А кто выиграл соревнование едоков вчера вечером?

— А ты как думаешь? — ухмыльнулся Финан.

— Гербрухт?

— Жрет, как бык.

— Тем не менее, он хорош.

— Хорош, — согласился Финан. — И состязание по пусканию ветров он тоже выиграл.

— Фу-у-у! — скривилась Бенедетта.

— Их это забавляет, — настаивал я. Вчера, стоя на бастионе, где я смотрел на длинную лунную дорожку на море и думал об Этельстане, я слышал доносившийся из зала смех и размышлял, почему король сейчас в Эофервике. О том, сколько осталось месяцев или лет, пока для меня это имеет хоть какое-то значение.

— Их нетрудно позабавить, — заметил Финан.

— Там корабль, — показал я на север.

— Увидел его десять минут назад, — сказал Финан. У него было ястребиное зрение. — И это не торговец.

Он оказался прав. Приближающийся корабль был длинным, низким и стройным — сделан для войны, а не для торговли. Его корпус был темным, а парус — почти черным.

— Это Трианаид, — сказал я. — Троица.

— Знаешь его? — удивился Финан.

— Это корабль скоттов. Мы видели его у Думнока несколько лет назад.

— Зло приходит с севера, — сказала Бенедетта. — Звезда и дракон! Они не лгут!

— Это всего лишь один корабль, — сказал я, чтобы успокоить ее.

— И он идет сюда, — добавил Финан.

Корабль шел под парусом близко к Линдисфарене и поворачивал украшенный крестом нос ко входу в гавань Беббанбурга.

— Этот придурок посадит его на мель, если не будет осторожным.

Но кормчий Трианаид знал, что делает, и корабль прошмыгнул мимо песчаных отмелей, опустил парус, на веслах вошел в канал и скрылся из виду. Я ждал, пока часовые с северного бастиона сообщат, что произошло дальше. Один корабль не представляет угрозы. На Трианаид можно разместить самое большее человек шестьдесят или семьдесят, но мой сын всё равно поднял отдыхающих воинов и отправил их на стены. Берг прервал тренировку и велел подопечным загнать внутрь бо́льшую часть лошадей, пасущихся на лугу около деревни, жители которой, опасаясь, что воины с черного корабля сорвутся в молниеносный кровавый набег, гнали скот к воротам Черепа.

Видарр Лейфсон принес мне новости.

— Скотты, господин, — сказал он. — Они поприветствовали нас, а сейчас встали на якорь в гавани и ждут.

— Чего ждут?

— Говорят, что хотят поговорить с тобой, господин.

— А какой на корабле флаг?

— Красная рука, держащая крест, господин.

— Домналл! — удивился я.

— Сто лет не видел этого ублюдка, — заметил Финан. Домналл, грозный воин, был одним из военачальников Константина. — Мы впустим его?

— Его и шестерых его людей, — сказал я. — Но не больше. Мы встретим его в зале.

Прошло полчаса или больше, пока Домналл добрался до Большого зала Беббанбурга. Его люди, за исключением шестерых, которых он взял с собой, остались на корабле. Очевидно, им был дан приказ не провоцировать меня, поскольку ни один даже не попытался сойти на берег, а Домналл даже добровольно отдал меч у входа в зал и велел своим людям сделать то же самое.

— Знаю, что ты трепещешь при виде меня, лорд Утред, — прорычал Домналл, когда слуга забрал мечи, — но мы пришли с миром.

— Когда скотты приходят с миром, лорд Домналл, я запираю своих дочерей.

Он остановился, коротко кивнул, и сочувственно продолжил:

— Я знаю, что у тебя была дочь, и мне жаль, господин. Она была храброй.

— Была, — сказал я. Моя дочь погибла, защищая Эофервик от норвежцев. — А твои дочери? Они здоровы?

— Вполне, — ответил он, шагая к пылающему очагу. — Все четверо замужем и рожают не хуже свиноматок. Господь всемогущий! — Он протянул руки к огню. — Что за промозглый день!

— Не то слово.

— Король Константин шлет тебе привет, — буднично поведал он и более воодушевленно добавил: — Это эль?

— Последний раз, когда ты пил мой эль, то сказал, что он на вкус как лошадиная моча.

— Может и сейчас скажу, но что же делать человеку, которого мучит жажда? — Он увидел рядом со мной Бенедетту и поклонился. — Мои соболезнования, госпожа.

— Соболезнования? — переспросила она.

— Из-за того, что ты живешь со мной, — объяснил я и взмахом руки указал Домналлу на другую сторону стола, где на скамьях могли поместиться все его люди.

Домналл оглядывал зал. Высокую крышу держали громадные балки и стропила, снизу стены теперь были облицованы камнем, а пол сколочен из широких сосновых досок. Я потратил на крепость целое состояние, и это было заметно.

— Великолепный зал, лорд Утред, — сказал Домналл. — Жаль будет потерять его.

— Я постараюсь этого не допустить.

Домналл усмехнулся и перекинул ноги через скамью. Здоровенный детина, и я не горел желанием когда-нибудь встретиться с ним в бою. Он мне нравился. Сопровождающие его воины все были столь же могучего телосложения (за исключением бледного священника). Их явно выбрали, чтобы навести на нас страха, и всё же человек, сидевший по правую руку от Домналла, выделялся даже среди них. Лет сорока, с изборожденным морщинами и шрамами загорелым лицом, резко контрастирующим с длинными седыми волосами, он смотрел на меня с нескрываемой злобой, но больше всего меня удивили два амулета поверх сияющей кольчуги. Один из них — серебряный крест, а второй — серебряный молот. Христианин и язычник.

Домналл пододвинул к себе кувшин эля и жестом показал, что священник должен сесть слева от него.

— Не волнуйся, отче, — сказал он. — Лорд Утред, может, и язычник, но не такой уж мерзавец. Отец Колуим, — обратился Домналл ко мне, — доверенный человек короля Константина.

— Тогда тебе здесь рады, отче, — сказал я.

— Мир этому дому, — произнес Колуим зычным голосом, в котором уверенности было намного больше, чем предполагал его встревоженный вид.

— Высокие стены, сильный гарнизон и хорошие воины поддерживают здесь мир, отче, — сказал я.

— И добрые союзники, — заметил Домналл, снова потянувшись к кувшину.

— И добрые союзники, — повторил я.

Позади скоттов упало полено, рассыпая искры.

Домналл налил себе эля.

— Но сейчас у тебя нет союзников, лорд Утред, — продолжил он.

Он говорил спокойно, и опять его голос звучал сочувственно.

— Нет союзников? — переспросил я. Другого ответа придумать я не смог.

— А кто тебе друг? Король Константин о тебе высокого мнения, но он не союзник Нортумбрии.

— Это так.

Он подался вперед, настойчиво заглядывая мне в глаза, и заговорил так тихо, что людям на дальних концах скамей приходилось напрягать слух.

— Мерсия была твоим лучшим другом, — продолжил он, — но ее больше нет.

Я кивнул. Когда Этельфлед, дочь Альфреда, правила Мерсией, она была моим верным союзником. И любовницей. Я промолчал.

— Хивел из Дифеда восхищается тобой, — безжалостно продолжил Домналл, — но Уэльс далеко. И зачем Хивелу приходить тебе на помощь?

— Мне не известно ни одной причины, — согласился я.

— Или зачем любому королю Уэльса помогать тебе? — Он подождал ответа, но я снова ничего не сказал. — А норвежцы Камбрии тебя ненавидят, — продолжил Домналл. Он говорил о диких западных землях Нортумбрии, лежавших за холмами. — Ты слишком часто побеждал их.

— Недостаточно часто, — рявкнул я.

— Они плодятся как мыши. Убей одного, и на тебя накинется дюжина. И твой собственный король Гутфрит тебя не любит. Он и пальцем не пошевелит, чтобы тебе помочь.

— Он ненавидит меня, — ответил я, — поскольку два дня назад я приставил меч к его глотке. — Эти слова явно удивили Домналла, которому еще только предстояло узнать о бегстве Гутфрита из Эофервика. — Подозреваю, что он был на пути к вам, — откровенно продолжил я.

— И ты его остановил? — осторожно спросил Домналл.

Я решил не раскрывать, что слышал о встрече послов Константина с Гутфритом, и лишь пожал плечами.

— Его люди изнасиловали несколько женщин в моих деревнях. Мне это не понравилось.

— Ты его убил?

— Я дал ему возможность выбрать. Сражаться со мной или вернуться домой. Он вернулся домой.

— Значит, Гутфрит тебе не союзник. — Домналла заинтриговала история, но он чувствовал, что ничего не добьется расспросами. — Так кто же твой союзник? Этельстан?

Я дал ему ответ, которого он не ожидал.

— Оуайн из Страт-Клоты — враг твоего короля, — сказал я. — И, смею заверить, он с радостью заключит со мной союз. Не то чтобы ему требовались союзники. Как давно вы пытаетесь его победить?

На этот раз Домналл удивил меня. Он повернулся к человеку справа, мрачному воину с длинными седыми волосами, с крестом и молотом на груди.

— Это Дифнвал, — все так же тихо сказал Домналл, — брат Оуайна.

Наверное, изумление как-то отразилось на моем лице, поскольку суровый Дифнвал ответил насмешливым взглядом.

— Дифнвал, — неуклюже повторил я.

Валлийское имя, потому что Страт-Клота — валлийское королевство, образованное бриттами, оттесненными на север саксонским вторжением. Большинство бриттов, конечно, ушло в Уэльс, но кое-кто нашел убежище на западном побережье Альбы, и там их маленькое королевство усилилось искавшими новые земли норвежцами.

— Оуайн из Страт-Клоты заключил с нами мир и союз, — сказал Домналл, — и потому у короля Константина нет врагов к северу от Беббанбурга. С нами Оуайн и Гибеахан с островов. Так кто будет твоим союзником, лорд Утред?

— Эгиль Скаллагриммрсон. — Глупый ответ, и я об этом знал. Эгиль был моим другом, норвежцем и великим воином, но у него мало людей, только-только на два корабля. Я отдал ему земли к северу от Беббанбурга, у южного берега Туэде, границы между Нортумбрией и Альбой Константина.

— У Эгиля сотня воинов? — предположил Домналл почти с жалостью. — Может, сто пятьдесят? Все они отборные бойцы, но все же Эгиль не тот союзник, чтобы вселять страх в целое королевство.

— Однако, смею предположить, что по пути сюда ты постарался держаться подальше от его побережья.

— Это верно, — согласился Домналл. — Мы плыли далеко от берега. Ни к чему без нужды ворошить осиное гнездо.

— А я тогда кто? Навозный жук?

Домналл улыбнулся.

— Ты великий воин без сильных союзников. Или ты считаешь своим другом Этельстана? — Он помолчал, будто взвешивая слова. — Другом, который нарушает клятвы.

Я подумал, что эта встреча ничем не отличается от той, когда Гутфрит принимал послов Константина. Я разозлился, узнав об этом, а теперь вот он я, развлекаю в своей крепости Домналла. Я знал, что Этельстан услышит об этом разговоре. И был уверен, что у него в Беббанбурге есть люди, которым платят, чтобы они ему доносили, или об этом позаботятся лазутчики Константина. А значит, он должен услышать то, что хочу донести до его ушей я.

— Король Этельстан не нарушал клятв, — решительно заявил я.

— Правда? — мягко спросил Домналл.

— Ни одной, — резко ответил я.

Домналл откинулся назад и сделал большой глоток эля. Вытерев губы и бороду рукавом, он кивнул сидевшему рядом маленькому священнику.

— Отец Колуим?

— Чуть меньше месяца назад, — произнес священник неожиданно низким басом, — на празднике в честь девы мученицы Святой Катерины, — он осенил себя крестом, — в соборе Винтанкестера архиепископ Контварабургский проповедовал перед королем Этельстаном. И в той проповеди архиепископ упорно настаивал, что клятвы, данные язычникам, не связывают христиан. Вообще-то, он даже сказал, что истинный долг христианина — нарушить любые подобные клятвы.

Я секунду поколебался и сказал:

— Король Этельстан не отвечает за ту чепуху, что извергают из себя священники.

Отца Колуима не смутила моя грубость.

— И в тот же день, — спокойно продолжил он, — король вознаградил архиепископа, передав ему копье Карла Великого, которое дал ему Гуго, правитель франков.

Я похолодел. У меня были люди в Винтанкестере, сообщавшие мне новости, но ни один из них не упомянул эту проповедь. Правда, и клятвы, которыми мы обменялись с Этельстаном, предполагалось хранить в тайне.

— То самое копье, — продолжил священник, — которым римский солдат проткнул бок нашего Господа. — Отец Колуим снова остановился и осенил себя крестом. — А на следующий день, в день Святого апостола Иакова, — снова пауза и знак креста, — архиепископ читал проповедь из Второзакония, бичующую язычников, и возложил на короля христианскую обязанность изгнать их из своих земель и из своего народа.

— Бичующую, — повторил я незнакомое слово.

— А в качестве награды, — Колуим смотрел мне прямо в глаза, — король передал архиепископу меч Карла Великого с частичкой Креста Господня в рукояти.

Наступившее молчание нарушал только треск огня в очаге, вздохи ветра и биение волн.

— А не странно ли, — наконец произнес Домналл, глядя вверх, на балки, — что король Этельстан никогда не был женат?

— Уверен, что он непременно женится, — ответил я, хотя совершенно не испытывал уверенности.

— И он укладывает волосы локонами, — с улыбкой продолжил Домналл, — вплетая в них золотую нить.

— Такая уж мода, — отмахнулся я.

— Странная мода для короля.

— Короля-воителя, — парировал я. — Я видел его в бою.

Домналл кивнул, будто подтверждая, что выбор украшений для волос Этельстана не имеет особого значения. Он отрезал себе сыра, но не стал его есть.

— Ты ведь был его учителем?

— Защитником.

— Королю-воителю, — осторожно сказал он, — не требуется ни защитник, ни учитель. Ему просто нужны... — он помедлил. — Советники?

— У любого короля советчиков в избытке, — сказал я.

— Но обычно им требуются советы, с которыми они согласны. Советник, идущий против монаршей воли, долго не продержится, — улыбнулся Домналл. — Отличный сыр!

— Козий.

— Если у тебя есть лишний, мой король обрадуется подарку, господин. Он обожает сыр.

— Я распоряжусь, чтобы подготовили.

— Ты щедр, — снова улыбнулся Домналл, — и похоже, твой король-воитель нашел советника, который с ним согласен.

— У него есть Вульфхельм, — презрительно бросил я.

Вульфхельм был новым епископом Контварабургским и имел репутацию пламенного проповедника. Я его не знал.

— Уверен, что король Этельстан прислушивается к своим священникам. Он известен своим благочестием, верно?

— Как и его дед.

— Однако король Альфред не брал себе в главные советники норвежца, — Домналл поколебался, — или мне следовало сказать «в компаньоны»?

— А следовало ли?

— Они вместе охотятся, вместе молятся в церкви, едят за одним столом.

— Ты говоришь о Ингилмундре.

— Ты знаешь его?

— Немного.

— Он молод и красив, как я слышал?

— Молод.

— И у короля Этельстана есть и другие... советники. Илдред из Марлеборга предлагает свои советы, когда Ингилмундр отсутствует. — Я промолчал. Я слышал об Илдреде, молодом воине, заработавшем репутацию, сражаясь против южных валлийских королевств. — Но Ингилмундр, похоже, из них главный... советник. Ты знаешь, что король щедро наделил его землями в Виреалуме?

— Знаю, — ответил я.

Ингилмундр был норвежским ярлом, который бежал из Ирландии со своими последователями и занял земли в Виреалуме, широкой полосе между реками Ди и Мерз. Там, в крепости, которую Этельфлед приказала построить в Брунанбурге, чтобы защититься от набегов норвежцев по реке Мерз, я и познакомился с Ингилмундром. Я вспомнил привлекательного и дружелюбного молодого человека, заслуживающего доверия не больше, чем неприрученный ястреб. Однако Этельстан ему доверял. Ингилмундр ему нравился.

— Я слышал, — продолжил Домналл, — Ингилмундр стал добрым христианином!

— Этельстана это порадует, — сухо отозвался я.

— Да, я слышал, что Ингилмундр радует его, — улыбнулся Домналл, — в особенности его совет насчет Нортумбрии.

— А именно? — спросил я.

Вопрос выдавал мою неосведомленность, но для чего же еще Константин мог прислать Домналла, если не удивить меня?

— Нам говорили, Ингилмундр заявляет, что Нортумбрия — дикая, непокоренная земля, которая по праву принадлежит Этельстану, и ей нужен жесткий правитель. Возможно, норвежец? Норвежец-христианин, который поклянется в верности Этельстану и примется без устали обращать язычников, наводнивших северные земли.

Я помолчал, обдумывая сказанное. Мне эти слова не понравились.

— И откуда же, интересно, король Константин столько знает о советах товарища по охоте?

Домналл пожал плечами.

— Ты получаешь весточки из других стран, лорд Утред, и мы тоже. А королю Оуайну, нашему новому другу, — он любезно кивнул мрачному Дифнвалу, брату Оуайна и командиру его воинов, — посчастливилось иметь и других друзей, некоторые из которых служат Анлафу Гутфритсону... в Ирландии.

Я ничего не сказал, но снова ощутил леденящую дрожь. Анлаф Гутфритсон, двоюродный брат Сигтрюгра и Гутфрита, известен как безжалостный и блистательный воин, выковавший себе устрашающую репутацию, когда победил своих норвежских соперников в Ирландии. Я мало что знал о нём, кроме того, что он молод, быстро заработал репутацию воителя и что он претендовал на трон Нортумбрии как родич Сигтрюгра, но его намерения не мешали мне спать по ночам, потому что Ирландия далеко от Эофервика и Беббанбурга.

— В Ирландии, — многозначительно повторил Домналл.

— Ирландия далеко, — коротко заметил я.

— Хороший корабль покроет путь от Страт-Клоты до Ирландии за полдня, —впервые заговорил Дифнвал. Голос у него был грубый и невыразительный. — Даже меньше.

— И какое отношение имеет Анлаф Гутфритсон к Ингилмундру? — спросил я Домналла.

— Год назад, — вместо него ответил Дифнвал все тем же ровным голосом, — Ингилмундр и Анлаф встречались на острове Мон. Как друзья.

— Они оба норвежцы, — отмахнулся я.

— Друзья, — веско повторил Домналл.

Я просто смотрел ему в глаза. Секунду я не знал, что сказать. Первым порывом было возразить ему, отрицать, что Этельстан мог быть настолько глуп, доверившись Ингилмундру. Я хотел защитить короля, которого вырастил как сына, любил как сына и помог взойти на трон. Но я поверил Домналлу.

— Продолжай, — так же невыразительно, как и Дифнвал, сказал я.

Домналл расслабленно откинулся назад, как будто понял, что я получил сообщение, которое он мне привез.

— Есть два варианта, лорд Утред, — сказал он. — Первый — король Этельстан присоединяет Нортумбрию к своему королевству. Он создает этот... как его? Инглаланд? — насмешливо произнес он. — И отдаст Нортумбрию другу, человеку, которому доверяет.

— Ингилмундру, — буркнул я.

Домналл жестом остановил меня.

— И кто бы ни правил в Нортумбрии, Ингилмундр или кто-то другой, Этельстан захочет укрепить свои северные границы. Он будет строить бурги, улучшать существующие и захочет, чтобы в тех бургах сидели верные ему люди.

Конечно, он говорил о Беббанбурге.

— У короля Этельстана нет причин сомневаться в моей верности.

— И он захочет, — продолжил Домналл, будто я ничего не говорил, — чтобы эти люди были христианами.

Я молчал.

— И второй вариант. — Домналл подлил себе эля, — Ингилмундр старается занять место правителя Нортумбрии, и как только укрепится в Эофервике, а Этельстан будет далеко от него, в Винтанкестере, пригласит сюда Анлафа Гутфритсона. Норвежцам требуется королевство, так почему бы не то, что зовётся Нортумбрией?

Я пожал плечами.

— Ингилмундр и Анлаф перегрызутся между собой, как хорьки. Лишь один из них может стать королем, но ни один не подчинится другому.

Домналл кивнул, словно принимая мою точку зрения.

— Не забудь о том, что их объединяют враги. Общие враги могут даже хорьков превратить в друзей.

Он улыбнулся, кивая на Дифнвала в подтверждение своих слов.

Дифнвал не ответил на улыбку.

— У Анлафа Гутфритсона есть дочь, — сказал он, — и она не замужем. Ингилмундр тоже не женат.

Он пожал плечами, явно полагая, что тем подтверждает доводы Домналла.

Только что это были за доводы? Этельстан решил заполучить Нортумбрию? Он всегда этого хотел. Этельстан поклялся не вторгаться в Нортумбрию, пока я жив, но нарушил клятву? Это правда, но Этельстан пока не дал пояснений. Ингилмундр — норвежец, которому не стоит доверять, у него на Нортумбрию свои планы? Как и у Константина. И на их пути оказалась одна могущественная преграда — мой Беббанбург.

Не скажу, что Беббанбург совсем неприступен. Несколько веков назад этот форт захватил мой предок, и я взял его снова, но любому — саксу, норвежцу или скотту, —Беббанбург покажется трудной задачей. Я усилил крепость, и без того внушительную, и теперь единственный верный способ её захватить — расположить корабли у берегов Беббанбурга и войска у ворот, помешать доставке припасов и взять нас измором. Либо так, либо через предательство.

— Чего ты хочешь? — спросил я Домналла. Я хотел закончить эту неприятную встречу.

— Мой король, — почтительно ответил Домналл, — предлагает тебе союз. — Он поднял руку, не дав мне заговорить. — Король поклянется никогда не нападать на тебя. Больше того, он придет на помощь, если на тебя нападут. — Он умолк, ожидая ответа, но я промолчал. — И ещё он отдаст тебе в заложники своего старшего сына.

— Его сын уже был у меня в заложниках, — сказал я.

— Принц Келлах шлёт тебе наилучшие пожелания. Он весьма лестного мнения о тебе.

— Как и я о нём, — сказал я.

Келлах был у меня в заложниках много лет назад, когда Константин хотел перемирия между Альбой и Нортумбрией. Перемирие соблюдалось, я держал молодого принца в течение года, и он начал мне нравиться, но теперь он, должно быть, уже давно взрослый. — А чего король Константин хочет от меня? — спросил я.

— Камбрию, — ответил Домналл.

Я посмотрел на Дифнвала.

— Которая будет принадлежать Страт-Клоте? — спросил я.

Камбрия граничила с маленьким королевством, и я не мог представить, что король Оуайн захочет видеть шотландских воинов у своей южной границе. Никто не ответил, поэтому я снова посмотрел на Домналла.

— Только Камбрию?

— Король Константин, — теперь Домналл заговорил очень осторожно, — желает получить все земли к северу от Тинана и Хедена.

— Он желает сделать меня скоттом? — ухмыльнулся я.

— Может случиться что-нибудь и похуже, — улыбнулся в ответ Домналл.

Константин и раньше предъявлял подобные требования, утверждая, что великая стена, проложенная римлянами через всю Британию, от реки Тинан на востоке до Хедена на западе — настоящая граница между саксами и скоттами. Это просто наглость, и я знал одно — Этельстан изо всех сил постарается такого не допустить. Беббанбург тогда превратился бы в шотландскую крепость и, яснее ясного, мне пришлось бы присягнуть на верность королю Константину.

Ох, Нортумбрия, бедная Нортумбрия! Маленькая страна со слабым властителем, окруженная со всех сторон более многочисленными народами. Скотты с севера, саксы с юга — все хотели её заполучить. Норвежцы Камбрии, западной части Нортумбрии, вероятно, предпочли бы скоттов, но саксы восточной Нортумбрии привыкли их остерегаться, и твердыня Беббанбурга была для них лучшей защитой.

— Как насчёт Беббанбурга? — поинтересовался я.

— Король клянётся, что крепость всегда будет принадлежать тебе и твоим потомкам.

— Всегда — это долгий срок.

— А Беббанбург — крепость на века, — отозвался Домналл.

— Ну, а как же шотландские христиане? — продолжил я. — Долго ли они станут терпеть язычество?

— Король Оуайн, — снова подал голос Дифнвал, — уважает верования норвежцев в нашей стране.

Это объясняло молот, висящий рядом с крестом.

— Уважает их верования, — парировал я, — до тех пор, пока нуждается в их клинках.

— С этим я не спорю, — произнёс Домналл. Он взглянул на моего сына, сидевшего справа от меня. — Но я вижу, твой сын — христианин? — вкрадчиво спросил он.

Я кивнул.

— Значит, лорд Утред, со временем, хотя, надеюсь, случится это очень нескоро, Беббанбург перейдет в руки христианина.

Я лишь фыркнул в ответ. Соблазнительно? Да. Однако предложение Константина было настолько дерзким и вызывающим, что я не нашёл ответа. Домналл, кажется, понимал мои затруднения.

— Мы не просим немедленного ответа, лорд Утред, — сказал он, — просто обдумай всё это. А ответ нам дай через три недели.

— Через три недели?

— В Бургэме, — подтвердил он.

— В Бургэме? — в изумлении переспросил я.

— Разве тебя не пригласили? — в его голосе слышалось удивление.

— Что за Бургэм такой? — спросил я.

— Это в Камбрии, — пояснил Домналл. — Он и так говорил угрюмо, но следующие слова прозвучали почти как брань: — Король Этельстан собирает всех на Витан Британии.

— Мне об этом ничего не известно, — ответил я, удивляясь, почему Ода ничего мне не сказал. — И ты будешь там?

— Мы все приглашены, — так же кисло отозвался Домналл, — а когда наш лорд приказывает, мы обязаны подчиняться.

Значит, Этельстан решил устрашить скоттов своим войском и таким образом убедить их отказаться от любых претензий на Нортумбрию. А зачем Этельстану, самому сильному королю в Британии, присутствие скоттов на этой встрече? Да затем, что за приглашением к разговору стояла угроза войны, а Константин пока войны не хотел.

И Домналл намекнул, что Этельстан желает большего, чем просто Нортумбрию, он решил получить Беббанбург.

Это значит, моей крепости опять угрожают, и на сей раз у меня нет союзников.

Так что я отправляюсь в Бургэм.

Глава третья

Неужели Константин действительно ожидал, что я приму его предложение? Поклянусь ему в верности и тем самым предоставлю Шотландии Беббанбург и его обширные земли? Слишком он хорошо меня знал, чтобы ждать согласия, и Домналла отправил не ради подтверждения своих ожиданий. Он послал Домналла предупредить, что и Этельстан хочет получить Беббанбург. В это я и в самом деле верил — из Уэссекса я получал вести о том, что творится при дворе Этельстана, и мне это не нравилось. Балки в большом зале Винтанкестера теперь были украшены позолотой, трон обит алой тканью, телохранители короля носили алые плащи и шлемы, инкрустированные серебром. Нас бы ослепило великолепие Этельстана, а вокруг него собирались молодые и честолюбивые, жаждущие земель, серебра и собственного великолепия.

Но король всей Британии пригласил-таки меня в Бургэм.

Вызов доставил священник в сопровождении сорока всадников со щитами, на которых дракон Уэссекса одним когтем захватывал молнию.

— Король шлёт тебе приветствие, господин, — произнёс священник, а потом неуклюже слез с лошади и, опустившись на колено, протянул мне запечатанный свиток, перевязанный красной лентой. Оттиск навоске был тот же, дракон и молния. Печать Этельстана.

Я был мрачен, поскольку Домналл убедил меня не доверять Этельстану. Я позволил пройти в ворота Черепа только полудюжине западносаксонских всадников, но не впустил их дальше конюшенного двора, где нехотя выдал им слабый эль и потребовал, чтобы они до заката покинули мою землю.

— И ты вместе с ними, — сказал я священнику, близорукому молодому человеку с жидкими волосами и шмыгающим носом.

— Господин, мы устали с дороги, — взмолился священник.

— Чем скорее попадёте домой, тем лучше, — рявкнул я, а потом разорвал ленту и развернул свиток.

— Если нужно помочь тебе прочесть, господин... — начал священник, но поймал мой взгляд и забормотал что-то бессвязное.

— До заката, — повторил я и ушёл.

Это было невежливо с моей стороны, но я разозлился.

— Они считают меня слишком старым! — пожаловался я Бенедетте после отъезда посланника.

— Слишком старым для чего?

— В прежние времена, — продолжил я, игнорируя её вопрос, — я был полезен Этельстану. Тогда он нуждался во мне! А теперь решил, что можно не считаться со мной, и я слишком стар, чтобы ему помочь. Я теперь как король в тафле!

— В тафле? — она запнулась на незнакомом слове.

— Понимаешь, это такая игра, где по доске двигают фигуры. Этельстан считает, что я в ловушке, потому что стар и не могу сделать ход.

— Он же тебе друг!

— Он был моим другом. А теперь хочет меня убрать. Хочет получить Беббанбург.

Бенедетта вздрогнула. День стоял тёплый, но к закату наверху, под крышей дома, завыл холодный ветер с моря.

— Так сказал тот шотландец? Да? Он тебя защитит?

Я безрадостно рассмеялся.

— Ему нужен не я. Он тоже хочет получить Беббанбург.

— Значит, я дам тебе защиту! —горячо отозвалась она. — Сегодня вечером! Идём в часовню.

Я промолчал. Если Бенедетта собралась за меня молиться, я пойду с ней, только я сомневался, что сила её молитв сравнима с амбициями королей. Если верны мои подозрения, то и Этельстан, и Константин хотели получить Беббанбург — королевство должно быть сильным. Король Альфред доказал, что могучие укрепления, будь то бург вроде Меймкестера или крепость вроде Беббанбурга, это самые прочные преграды захватчикам. Поэтому Беббанбург будет защищать либо северную границу Этельстана, либо южную Константина, и его лорд будет зваться не Утредом, им станет человек, беззаветно преданный тому из королей, кто одержит победу.

Ну а я, разве я не был преданным? Я взрастил Этельстана, научил воевать и посадил на трон. Правда, я не христианин, не красавчик, как Ингилмундр, и не льстец, как те, кто, по слухам, теперь в советниках у короля Уэссекса.

В сообщении, что доставил священник, мне предписывалось явиться на встречу с Этельстаном в Бургэме, на празднование в честь Зефирина, кем бы там он ни был. И я должен был взять с собой не более тридцати человек, а ещё провизии, чтобы десять дней их кормить. Тридцать воинов! Он ещё попросил бы меня напороться на собственный меч, не забыв при этом оставить открытыми ворота Черепа!

Но я подчинился.

Я повёл с собой ровно тридцать воинов.

Но ещё попросил Эгиля Скаллагриммрсона составить мне компанию, вместе с семьюдесятью одним его норвежцем.

И таким отрядом мы поскакали в Бургэм.

* * *
В ночь перед отъездом я пришёл в беббанбургскую часовню. Я бывал в ней нечасто, и обычно не по собственной воле, но меня попросила Бенедетта, и холодным ветреным вечером мне пришлось сопроводить её в маленькую часовню, построенную рядом с главным домом.

Я-то думал, что всего лишь придётся кое-как вытерпеть её молитвы, но увидел, что она подготовилась тщательнее — нас в часовне уже ждали большая неглубокая чаша, кувшин с водой и маленькая фляга. На алтаре пылали свечи, замерцавшие, когда ветер ворвался сквозь открытую дверь. Бенедетта её прикрыла, набросила на длинные тёмные волосы капюшон плаща и опустилась на колени перед неглубокой чашей.

— У тебя есть враги, — зловеще произнесла она.

— Враги есть у каждого, а иначе он не мужчина.

— Я буду тебя защищать. Вставай на колени.

Мне не хотелось, но я подчинился. Мне привычны и женщины, и колдовство. Гизела бросала рунные палочки, предсказывая мне будущее, моя дочь использовала заклинания, и когда-то давно, в пещере, меня посетили видения. Колдунами, конечно, бывают и мужчины. Мы боимся их, но женское колдовство коварнее.

— Ты что делаешь? — спросил я.

— Тс-с, — отозвалась она, наливая воду в неглубокую чашу. — Il malocchio ti ha colpito, — негромко продолжила она.

Я не спрашивал, что значат эти слова, потому что чувствовал — они сказаны ею более для себя, чем для меня. Бенедетта вытащила пробку из маленькой фляжки, осторожно добавила в воду три капли масла.

— Теперь жди, — велела она.

Три капли масла растеклись по воде, заблестели и обрели форму. Под крышей часовни завывал ветер, скрипела дверь. Бились о берег волны.

— Тебе грозит опасность, — сказала Бенедетта, всматриваясь в маслянистый узор на воде.

— Мне вечно грозит опасность.

— Те дракон и звезда — они пришли с севера?

— Да.

— Но ещё есть опасность с юга.

В её голосе слышалось удивление. Голова склонилась над чашей, лицо Бенедетты скрывал капюшон.

Она снова умолкла, а потом поманила меня.

— Подойди ближе.

Я подполз на коленях к ней.

— Можно мне поехать с тобой? — умоляюще спросила она.

— Когда грозит опасность? Нельзя.

Неохотно, но она приняла мой ответ. Она упрашивала взять ее с собой, но я был непреклонен — никому из воинов нельзя брать с собой женщин, значит, и для себя я не сделаю исключения.

— Только я не уверена, что это сработает, — огорчённо сказала она.

— Что сработает?

— Hai bisogno di farti fare l’affascinò. — Она поглядела на меня и нахмурилась. — Я должна защитить тебя... — Она прервалась, подбирая слово. — Чарами?

— Заклинанием?

— Да, но женщина, — так же горестно продолжала она, — может сделать такое всего трижды, три раза в жизни!

— Ты уже это делала трижды? — осторожно поинтересовался я.

— Я накладывала проклятия на работорговцев. Три проклятия.

Бенедетту взяли в рабство в детстве и таскали по всему христианскому миру, пока она не оказалась рабыней третьей жены короля Эдуарда в сырой холодной Британии. А теперь она моя спутница жизни.

Она осенила себя крестом.

— Но быть может, Бог подарит мне ещё одно заклинание, ведь это не проклятие.

— Надеюсь, что не проклятье.

— Бог милостив, — сказала она. — Он даровал мне новую жизнь и теперь не допустит, чтобы я опять осталась одна. — Она опустила указательный палец в маслянистую рябь. — Иди сюда.

Я склонился к ней, и она провела пальцем по моему лбу.

— Вот и всё, — сказала она. — А когда почувствуешь, что опасность близка, нужно только плюнуть.

— Просто плюнуть? — изумился я.

— Плюнуть! — Её рассердила моя улыбка. — А ты думаешь, Богу, ангелам или демонам нужно нечто большее? Им известно то, что я сделала. Этого хватит. И твоим богам тоже известно!

— Ну, спасибо тебе, — смиренно произнёс я.

— Возвращайся ко мне, Утред Беббанбургский.

— Я вернусь, — пообещал я.

Если не забуду плюнуть.

* * *
Никто из нас не знал, где находится Бургэм, хотя перепуганный священник, доставивший в Беббанбург вызов, уверял, что он в Камбрии.

— Полагаю, это к северу от Меймкестера, господин.

— К северу от Меймкестера много земель, — проворчал я.

— В Бургэме есть монастырь, — с надеждой добавил он, и когда я не ответил, ужасно огорчился. Но потом просиял. — Мне кажется, господин, там поблизости произошла битва.

— Тебе кажется?

— Я так думаю, господин, потому как слыхал разговоры о ней. Говорили, ты сам там сражался, господин! — Он улыбнулся, ожидая, что я улыбнусь в ответ. — Говорили, ты одержал там великую победу! На севере, господин, у великой стены. Говорили, что ты... — его голос затих.

Под его описание подходила только битва при Хибурге, и поэтому, следуя смутным указаниям священника, мы скакали на запад вдоль старой римской стены, пересекавшей Нортумбрию. Погода испортилась, с гор Шотландии налетел холодный проливной дождь, и мы медленно продвигались по холмам. Один раз нам пришлось разбить лагерь на развалинах римского форта — одном из бастионов стены, и, усевшись с подветренной стороны под разбитой стеной, я вспоминал жестокую битву у форта Хибург.

Всю ту ночь костры пытались сопротивляться дождю, и вряд ли кто из нас как следует выспался, но рассвет принес проясняющееся небо и тусклый солнечный свет, и вместо того, чтобы поспешить в путь, мы все утро сушили одежду и чистили оружие.

— Опоздаем, — сказал я Финану, — ну и пусть, мне неважно. Только разве не сегодня праздник того святого?

— Думаю, да. Не уверен. Может, завтра?

— А кем он был?

— Отец Кутберт говорил, что он был невежественный, как свинья, придурок, который стал Папой. Зефирин Придурок.

Меня это насмешило. А потом я увидел канюка, скользящего в полуденном небе.

— Думаю, нам пора двигаться.

— Значит, мы идём в Хибург? — спросил Финан.

— Это рядом, — ответил я.

Не хотелось мне возвращаться в то место, но если священник прав, этот Бургэм где-то южнее. Потому мы прошли по разбитым дорогам и голым холмам, заночевали под кронами деревьев в долине Тинана. Следующим утром под мелким дождём мы выбрались из долины, и вдали, на вершине холма, я увидел Хибург. Лучи солнца скользили по стенам старого форта, оставляя в тени римские рвы, где погибло так много моих воинов.

Эгиль ехал рядом со мной. О битве при Хибурге он молчал.

— Чего нам ждать в Бургэме? — спросил он.

— Неприятностей.

— То есть, ничего нового, — мрачно ответил он.

Эгиль — статный высокий норвежец с длинными светлыми волосами и похожим на таран носом. Странник, что обрёл дом на моей земле и платил мне дружбой и преданностью. Он говорил, что обязан мне жизнью за спасение его младшего брата Берга от жестокой смерти на валлийском берегу, но я считал этот долг давно выплаченным. Думаю, Эгиль оставался со мной потому, что я ему нравился, а он нравился мне.

— Ты сказал, что у Этельстана две тысячи воинов? — спросил он.

— Так говорят.

— Если мы ему не по нраву, — добродушно отметил он, — то окажемся слегка в меньшинстве.

— Ненамного.

— А до этого дойдёт?

Я покачал головой.

— Он пришёл не ради того, чтобы воевать.

— Тогда что он здесь делает?

— Поступает как пёс, — сказал я. — Помечает свои границы.

Вот поэтому он оказался в Камбрии, дикой и необжитой западной части Нортумбрии. Её хотели получить скотты, на неё предъявляли претензии норвежцы Ирландии, мы дрались за неё, а теперь Этельстан пришел поставить свой флаг.

— Он, выходит, на нас помочится? — спросил Эгиль.

— Этого я и жду.

Эгиль коснулся молота на своей груди.

— Но язычников он не любит.

— Значит, пустит на нас струю посильнее.

— Хочет выгнать. Нас они зовут чужаками. Чужаками-язычниками.

— Здесь твой дом, — твёрдо ответил я. — Ты теперь нортумбриец. Ты сражался за эту землю, значит, у тебя на неё столько же прав, как и у любого из нас.

— Но он хочет сделать нас англиканами, — сказал он, старательно выговаривая незнакомое слово, — и хочет, чтобы все англикане стали христианами.

— Если хочет сожрать Нортумбрию, — яростно произнёс я, — так придется ему проглотить и хрящ вместе с мясом. Половина Камбрии — язычники! Нужны ли они ему как враги?

Эгиль пожал плечами.

— Значит, он нас обгадит, и мы поедем домой?

— Да, если это его порадует, — сказал я, надеясь, что так и случится, хотя на самом деле подозревал, что придётся мне отбиваться от притязаний на Беббанбург.

Поздним вечером, когда дорога спустилась в широкую, напитанную водой долину, мы увидели завесу дыма на юге. Не большой темный столб, какой бывает при пожаре в доме или поместье — клубы дыма, как туман, стелились над тучными полями в речной долине. Должно быть, в том месте все и собирались, поэтому мы повернули лошадей на юг и на следующий день прибыли в Бургэм.

Люди здесь и прежде селились — древние люди, выложившие странные круги из гигантских камней. Увидев эти круги, я коснулся своего молота. Здесь, наверное, место богов, но что это были за боги? Они старше моих и гораздо древнее пригвождённого христианского бога. Христиане, с которыми мне случалось поговорить, называли такие места недобрыми. Утверждали, что это место дьявольских игрищ, но, тем не менее, Этельстан выбрал в качестве места встречи один из таких кругов.

Круги размещались южнее реки. Я увидел два, а потом обнаружил поблизости третий. Самым крупным был западный круг, в нём среди сотен воинов, сотен шатров и сотен грубых укрытий из дёрна, меж костров и коней на привязях развевались знамёна Этельстана. Флагов было бессчётное множество — треугольных меньше, они принадлежали норвежским ярлам и стояли по большей части на юге, возле другой реки, быстрой и неглубокой, что текла по каменистому руслу. Ближе к самому крупному кругу размещалось множество флагов, в основном мне знакомых. Это были знамена Уэссекса — кресты и святые, драконы и встающие на дыбы кони, черный олень Дефнаскира, скрещенные мечи, флаги Кента с бычьими головами — их я видел развевающимися в битвах, иногда в моей стене щитов, иногда — в той, что напротив.

Там виднелся и скачущий олень Этельхельма, хотя дом его больше со мной не враждовал. Вряд ли их можно назвать моими друзьями, но со смертью Этельхельма Младшего умерла и давняя кровная месть. С флагами Уэссекса перемешивались знамена Мерсии и Восточной Англии — все они теперь признали короля Уэссекса своим повелителем. Значит, войско саксов пришло на север. Судя по количеству флагов, Этельстан привел в Бургэм не менее тысячи человек.

С западной стороны в небольшом и отдельном лагере реяли незнакомые мне знамёна, но я увидел там домналлову красную руку с крестом. Это наводило на мысль, что скотты разбили там шатры или выстроили из дёрна укрытия. А на юге, к своему удивлению, я заметил развевавшееся по ветру знамя с красным драконом Хивела из Дифеда.

Ближе всех, прямо за речным бродом, стояла дюжина шатров, над которыми реял треугольный флаг Гутфрита со злобным клыкастым кабаном. Значит, и он здесь. Его небольшой лагерь охраняли воины в кольчугах, несущие на обитых железом щитах знак Этельстана — дракона и молнию. Эта же эмблема была и на стяге Этельстана, развевавшемся на чудовищно высоком сосновом бревне, установленном у входа в самый крупный каменный круг, а с ним рядом, на таком же длинном шесте, колыхалось бледное знамя с изображением креста цвета засохшей крови.

— Это что за флаг? — спросил я у Финана и кивнул в сторону незнакомого знамени.

— Да кто его знает? Наверное, Этельстана.

— И Хивел здесь! — сказал Финан. — Я думал, он в Риме.

— Побывал и вернулся, — ответил я. — Или только собрался ехать. Кто знает? Как бы то ни было, валлийцы здесь.

— А где наш флаг?

— В Беббанбурге, я забыл его прихватить.

— Я взял два своих, — радостно заявил Эгиль.

— Так давай, поднимай, — велел я.

Я хотел, чтобы Этельстан увидел, как к его лагерю приближается чёрный орёл — флаг норманна, язычника.

Мы прошлёпали через брод, и нас встретили западные саксы, охранявшие шатры Гутфрита.

— Кто такие?

Мрачного вида воин поднял руку, чтобы остановить нас.

— Эгиль Скаллагриммрсон.

Я нарочно попросил Эгиля возглавить переход через реку. По обеим сторонам от него шли норвежские воины, мы же с Финаном отступили подальше. Выжидали, стоя у брода, и вода плескалась по ногам наших жеребцов.

— И куда это вы? — коротко поинтересовался хмурый.

— Куда захочу, — ответил Эгиль. — Это моя страна.

Он хорошо говорил по-английски, научившись от саксонских девушек, которые с радостью ему отдавались, но сейчас намеренно произносил слова так, будто они ему непривычны.

— Сюда ты зайдешь, только если тебя позвали. А я не думаю, что это так.

К хмурому присоединился десяток западносаксонских копейщиков со щитами Этельстана. Позади них собралось несколько воинов Гутфрита, с нетерпением ожидавших казавшегося неизбежным развлечения, и еще больше западных саксов торопилось поучаствовать в стычке.

— Я иду вон туда, — Эгиль показал на юг.

— Ты разворачиваешься и идешь туда, откуда пришел, — сказал хмурый воин. — Все вы отправляетесь обратно, в вашу проклятую страну за морем. — Его скромный отряд с каждой минутой становился всё больше, и, поскольку слухи распространялись как дым, из лагеря саксов все шли и шли люди, чтобы пополнить его ряды. — Разворачивайся, — медленно и настойчиво сказал хмурый, будто говорил с упрямым ребенком, — и убирайся.

— Нет, — сказал я, подъехал ближе и встал между Эгилем и его знаменосцем.

— А ты кто такой, дедуля? — вызывающе бросил хмурый, взвешивая в руке копье.

— Убей старого дурака! — выкрикнул один из людей Гутфрита. — Заруби его!

Его дружки стали высмеивать меня, вероятно, осмелев в присутствии стражи Этельстана. Кричал молодой воин с длинными светлыми волосами, заплетенными в толстую косу. Он протолкнулся сквозь западных саксов и нагло уставился на меня.

— Я тебя вызываю, — ощерился он.

Всегда находятся глупцы, мечтающие о славе, ведь убить меня — короткий путь к ней. Без сомнения, этот молодой воин был хорош, он выглядел сильным и отважным, на предплечьях блестели полученные в битвах браслеты, и он жаждал признания, которое принесет моя смерть. Больше того, его подстегивали крики стоявших позади, они требовали, чтобы я спешился и дрался.

— А ты кто? — спросил я.

— Я Колфинн, сын Хафнира. И служу Гутфриту Нортумбрийскому.

Скорее всего, он был с Гутфритом, когда я не дал тому сбежать в Шотландию, и теперь Колфинн Хафнирсон желал отомстить за унижение. Он вызвал меня, и обычай велел мне ответить на вызов.

— Колфинн, сын Хафнира, — сказал я. — Никогда о тебе не слышал, а я знаю всех именитых воинов Британии. А вот чего я не знаю, зачем мне брать на себя труд убивать тебя. Что у тебя за дело ко мне, Колфинн, сын Хафнира? В чем наши разногласия?

На мгновение он показался сбитым с толку. У него было грубое лицо со сломанным носом, а золотые и серебряные браслеты говорили о том, что этот молодой воин пережил множество битв, но чего у него не было, так это меча, да и любого другого оружия. Только западные саксы под командованием хмурого имели копья или мечи.

— Так в чем наши разногласия? — снова спросил я.

— Ты не должен... — начал хмурый западный сакс, но я жестом оборвал его.

— В чем наши разногласия, Колфинн, сын Хафнира? — еще раз спросил я.

— Ты враг моего короля! — выкрикнул он.

— Враг твоего короля? Да половина Британии его враги!

— Ты трус! — бросил он мне и шагнул вперёд, но тут же остановился, потому что Эгиль пустил своего коня вперёд и достал меч, который называл Гадюкой.

Эгиль улыбался. Шумная толпа позади Колфинна умолкла, и меня это не удивило. Есть что-то такое в улыбающемся норманне с любимым мечом в руке, что охлаждает пыл многих воинов.

Я потянул Эгиля назад.

— У тебя нет претензий ко мне, Колфинн, сын Хафнира, — сказал я, — но теперь претензии есть у меня. И мы решим дело между собой в том месте и в то время, которое выберу я. Обещаю. А теперь посторонись.

Сакс шагнул вперед, очевидно почувствовав, что нужно настоять на своём.

— Если тебя не приглашали, — заявил он, — ты должен уйти.

— Но он приглашён! — произнёс подошедший воин. Он только что присоединился к преграждающей нам путь группе. Как и у загородившего нам дорогу воина, на его щите были крест и молния Этельстана.

— А ты, Кенвал, безмозглый идиот, — продолжил он, глядя на угрюмого, — если только не хочешь сразиться с лордом Утредом. Или ты хочешь? Я уверен, он сделает тебе одолжение.

Раздосадованный Кенвал пробормотал что-то себе под нос, но опустил копье и попятился, а новоприбывший поклонился мне.

— Прошу, господин. Полагаю, тебя вызвали?

— Да. А ты кто?

— Фраомар Седдсон, господин, но все зовут меня Конопатый.

Я улыбнулся, поскольку лицо Фраомара Седдсона состояло из сплошных веснушек и белого шрама в обрамлении огненно-рыжих волос. Он взглянул на Эгиля.

— Буду премного благодарен, если ты уберёшь меч в ножны, — мягко сказал он. — По приказу короля мечи в лагере разрешено носить только стражникам.

— Он меня охраняет! — заявил я.

— Будь добр, — попросил Фраомар Эгиля, проигнорировав мои слова, и тот любезно убрал длинную Гадюку в ножны.

— Благодарю, — сказал Фраомар.

Я прикинул, что ему уже за тридцать, он выглядел уверенно и властно. Его присутствие заставило зевак разойтись, хотя люди Гутфрита смотрели на меня с нескрываемой ненавистью.

— Нужно выбрать вам место для лагеря, — продолжил Фраомар.

Я показал на пространство между саксонским и валлийским лагерями.

— Вон то подойдет, — сказал я и спешился.

Отдав поводья Алдвину, я и пошел рядом с Фраомаром впереди своих воинов.

— Мы прибыли последними? — спросил я.

— Большинство приехало три дня назад, — сказал он и неловко замолчал. — Они принесли клятву в день святого Варфоломея.

— Не святого... — я умолк, пытаясь вспомнить имя того Папы-идиота. — А когда был день святого Варфоломея?

— Два дня назад, господин.

— И что за клятва? Какая клятва?

Снова последовало неловкое молчание.

— Прости господин, меня здесь не было, я не знаю. И ещё раз прости за того идиота Кенвала.

— Почему ты за него извиняешься?

Меня очень интересовала клятва, но Фраомар явно не хотел об этом говорить, и я подумал, что скоро все узнаю. Ещё я хотел бы знать, почему нервный священник сообщил нам более позднюю дату прибытия, но похоже, что на этот вопрос Фраомар тоже не знал ответа.

— Кенвал из твоих людей?

— Он из западных саксов, — ответил Фраомар. Его собственный говор выдавал в нем мерсийца.

— А что, западные саксы все ещё обижены на Мерсию? — спросил я.

Этельстан сам из западных саксов, но армия, с помощью которой он захватил трон Уэссекса, в основном состояла из мерсийцев.

Фраомар покачал головой.

— Проблем почти нет. Западные саксы знают, что нет никого лучше него. Некоторые, возможно, еще таят старые обиды, но их немного.

Я скривился.

— Только тупица может мечтать о битве вроде лунденской.

— Ты про схватку у ворот, господин?

— Это был кошмар, — сказал я.

Так оно и было. Мои люди против лучших войск западных саксов. Воспоминания о той бойне до сих пор будят меня посреди ночи.

— Я видел ту битву, господин, — произнёс Фраомар, — вернее, её окончание.

— Ты был с Этельстаном?

— Я скакал вместе с ним, господин. Видел, как сражались твои воины. — Несколько шагов он прошёл в молчании, а потом обернулся и посмотрел на Эгиля. — Он точно с тобой, господин?

— Да, со мной. Он норвежец, поэт, воин и мой друг. Так что да, он со мной.

— Странно это как-то. — Голос Фраомара дрогнул.

— Быть среди язычников?

— Да. Язычников и проклятых скоттов. И валлийцев.

Я подумал, что Этельстан поступил очень благоразумно, запретив носить в лагере оружие, конечно, за исключением часовых.

— Не доверяешь язычникам, скоттам или валлийцам? — спросил я.

— А ты, господин?

— Я один из них, Фраомар, я сам язычник.

Похоже, я его пристыдил. Он должен был знать, что я не христианин, и молот у меня на груди тоже напоминал об этом, если недостаточно моей репутации.

— Но мой отец говорил, что вы с королем Альфредом были лучшими друзьями, господин.

Я расхохотался.

— Никогда мы с Альфредом не дружили. Я восхищался им, а он меня терпел.

— Король Этельстан должен знать, что ты сделал для него, господин, — ответил он с нотками сомнения в голосе.

— Я уверен, что он признателен всем нам за то, что мы для него сделали.

— Редкостный был бой при Лундене! — произнес Фраомар, с облегчением от того, что я, кажется, не заметил тон его последнего высказывания.

— Это точно, — ответил я и как можно безразличнее заметил: — А ведь я его не видел с того дня.

Приманка сработала.

— Он изменился, господин! — Фраомар умолк, а потом решил, что нужно как-то уточнить этот комментарий. — Он стал... — снова запнулся он, — стал величавым.

— Он ведь король.

— Верно, — как-то уныло ответил он, — я бы тоже стал величавым, будь я королем.

— Король Конопатый? — предположил я, он рассмеялся, и неловкость прошла. — Он здесь? — спросил я, показывая на огромный шатер, установленный в большом круге.

— Он поселился в монастыре в Дакоре, это недалеко отсюда. А ты можешь жить здесь. — Он остановился на широкой полосе луговой травы. — Вода из реки, дрова из рощи поблизости. Вполне удобно. На закате мы проводим церковную службу, но полагаю...

Он умолк.

— Ты правильно полагаешь, — согласился я.

— Сказать королю, что ты здесь, господин? — спросил Фраомар, и в его голосе снова прозвучала легкая неловкость.

Я улыбнулся.

— Он узнает, что я здесь. Но если это твоя работа, то скажи.

Фраомар ушёл, и мы стали заниматься лагерем, однако я предпринял меры предосторожности и отправил Эгиля с дюжиной воинов разведать окрестности. Я не ждал проблем, здесь слишком много людей Этельстана, чтобы скотты или валлийцы затеяли войну. Но я не знал этой части Камбрии, и если начнутся сложности, мне нужно понимать, как отсюда убраться. Так что мы обустраивались, а Эгиль разведывал.

Шатры я собой не возил. Бенедетта собиралась сшить один шатер из паруса, но я убедил её, что мы умеем строить себе жильё, а лошадям и так нелегко везти на себе тяжелые бочонки с элем, мешки с хлебом и копчёным мясом, сыром и рыбой. Мои люди нарубили топорами веток и сделали простые двускатные шалаши, связывая ветки лозой. Нарезали ножами дёрн для крыши, а затем выстелили полы папоротником. Воины соревновались между собой, но не за то, кто первый построит, а за то, кто соорудит самый замысловатый шалаш. А победитель — впечатляющее жилище размером с небольшой дом — достался мне, и я разделю его с Финаном, Эгилем и его братом Торольфом.

Мы, само собой, заплатили строителям серебром, элем и похвалами, а затем смотрели, как два воина срубили и ободрали длинный ствол лиственницы и приделали к нему флаг Эгиля. Село солнце, и мы разожгли костры. С десяток моих христиан отправился туда, где сотни человек слушали проповедь священника, а я сел с Финаном, Эгилем и Торольфом и угрюмо уставился в потрескивающий костер.

Я думал о клятвах, о тревожной атмосфере в огромном лагере, где для поддержания мира необходимо держать вооруженных копейщиков. Думал о том, о чем умолчал Фраомар, и о том, почему мне велели прибыть в Бургэм позже остальных. Думал об Этельстане. В последний раз, когда я его видел, он благодарил меня за взятый Лунден, хвалил меня в зале, вызвав у воинов ликующие крики, и вместе с Лунденом он получил изумрудную корону. Но с тех далёких времен он не прислал мне ни одного письма и не предложил никаких наград. За строительство лагеря я заплатил людям серебром, но за подаренное королевство не получил ничего.

Wyrd bið ful ãræd. Судьба неумолима.

Служба кончилась, воины разбредались по хижинам, а монахи в тёмных рясах с надвинутыми капюшонами с пением двинулись через лагерь. Идущий впереди нёс фонарь, за ним следовала ещё дюжина, их голоса звучали глухо и уныло.

— Христианское колдовство? — мрачно спросил Торольф.

— Они просто молятся о мирной ночи, — отозвался Финан, осеняя себя крестом.

Монахи не стали приближаться к нашим жилищам, а повернули назад, к кострам, освещавшим вечернее богослужение. Их голоса затихли, а из валлийского лагеря донёсся взрыв женского смеха. Эгиль вздохнул.

— Почему мы не привезли своих женщин?

— Да потому, что нам они не нужны, — сказал Финан. — Здесь собрались все шлюхи от Меймкестера до Лигвалида.

— А! — улыбнулся Эгиль. — Тогда почему я делю хижину с вами?

— Можешь вместо неё заночевать вон в тех зарослях, — сказал я, кивая на юг, где темнела кучка деревьев, отделявших нас от валлийского лагеря.

И тут я увидел стрелу.

Освещенная ночным костром, она пронеслась как вспышка в темноте, внезапный отблеск огня на стальном наконечнике и светлых перьях. Стрела летела в нас. Я толкнул Финана влево, Эгиля вправо, а сам бросился наземь, и стрела чиркнула по моему левому плечу, порвав плащ.

— Уходим! — выкрикнул я, и мы вчетвером бросились прочь от костра, в тень, а темноту пронзила вторая стрела и уткнулась в дёрн.

— Ко мне! — проревел я.

Теперь я находился в безопасности, хижина прикрывала меня от лучника, пускавшего стрелы из темноты меж деревьями.

Эгиль, Торольф и Финан бежали ко мне. Мои люди покидали свои укрытия, шли к нам, узнать, почему я кричал.

— У кого есть оружие? — спросил я.

Отозвался хор голосов, и я немедля призвал всех следовать за собой.

Я бросился к зарослям, забирая чуть влево — не хотел вырисовываться на ярком фоне костра, хоть и знал, что буду замечен, несмотря на эту маленькую предосторожность. Но я решил, что лучник там лишь один, будь их два или три, атаковали бы залпом, не по одной стреле. А ещё я считал, что выпустивший ту стрелу, кем бы он ни был, уже удрал. Он наверняка увидел десяток бегущих воинов, заметил отблески пламени на наших мечах. Если он не намерен умереть, то, конечно, убрался восвояси, но я всё равно побежал туда.

— Беббанбург! — воззвал я, и воины подхватили боевой клич.

Мы с криками вломились в подлесок, топча кусты ежевики и древесную поросль. Новых стрел не было, и крики постепенно затихли. Я остановился за толстым стволом.

— А чего мы кричали? — спросил меня Берг.

— Вот, — Финан потянул стрелу, до сих пор торчавшую у меня в плаще.

Выдернув стрелу, он поднёс её к свету.

— Боже, какая длинная!

— Отойди в тень, — велел я. — Все отойдите.

— Мерзавец давно сбежал, — огрызнулся Финан. — Он нас не видит.

Луны не было, но пламя нашего костра и огни валлийского лагеря заливали рощицу мрачным красным светом. Я вдруг начал смеяться.

— Что такое? — спросил Эгиль.

— Мы должны были быть безоружными.

Я обвёл рукой столпившихся среди деревьев воинов — все были с мечами и топорами. Из укрытий к нам спешили новые люди, и у всех в руках блестело оружие.

Эгиль повёл несколько своих воинов к южному краю рощицы, но не дальше. Там норвежцы остановились, глядя в ночь в поисках лучника, которого поглотила тьма. Финан поднял стрелу.

— Не из короткого лука выпущена, — заметил он.

— Да.

— Это был охотничий лук. — Его пальцы пробежали по оперению. — Похоже, из тех длинных луков, какими пользуются валлийцы.

— Их и саксы, бывает, используют.

— Но нечасто, — он вздрогнул, проверяя наконечник стрелы. — И к тому же свежей заточки. Этот засранец хотел твоей смерти.

Содрогнувшись, я припомнил вспышку света, пронёсшуюся сквозь тьму. А теперь темнота рассеялась — к подлеску сбегались привлечённые шумом люди с горящими факелами. Ближе всех размещались валлийцы, и они подошли к нам первыми, во главе со здоровенным воином, закутанным в меховой плащ и с могучим боевым топором в руке. Он разгневанно лаял на своем языке, и когда мои люди подняли против него мечи, остался невозмутимым. Но прежде чем кто-либо успел нанести удар, воина оттолкнул в сторону высокий и лысый священник. Он пристально смотрел на меня.

— Лорд Утред, — удивлённо произнёс он. — У тебя неприятности?

— Они всюду меня находят, отец Анвин, — ответил я, — и я рад тебя видеть.

— Теперь я епископ Анвин, — ответил он, сказал что-то резкое здоровяку, и тот нехотя опустил жуткий топор.

Анвин оглядел рощицу, сейчас наполненную моими людьми и ярко освещенную факелами валлийцев. Он улыбнулся при виде наших молотов-амулетов.

— Вижу, ты по-прежнему водишься с плохой компанией, лорд Утред? А что это были за крики? Разве вы не знали, что идёт служба? Епископ Освальд читал проповедь! — Он помедлил, не сводя с меня взгляда. — Сам епископ Освальд!

— Я обязан знать, кто это? — невесело поинтересовался я. Анвин говорил так, словно этот епископ Освальд — знаменитость, но мне что за дело? За долгую жизнь мне пришлось выслушать чересчур много христианских проповедей. — Так чего ж вы не слушаете его? — спросил я у Анвина.

— Чего ради какой-то паршивый епископ-сакс будет меня поучать? — парировал Анвин.

Его длинное скуластое лицо, обычно угрюмое, расплылось в улыбке.

Анвина я встретил много лет назад на побережье Уэльса, где мои воины и люди короля Хивела разделались с викингами Рогнвальда. Это там Хивел даровал Бергу жизнь.

— Ну, так из-за чего ты кричал? — спросил Анвин. — Испугался мыши?

— Вот из-за чего.

Я взял стрелу из рук Финана.

Анвин подержал стрелу, взвешивая в руке, и нахмурился. Видимо, догадался, о чём я думаю, поскольку покачал головой.

— Тот стрелок не из наших людей. Идём, поговорим с королём Хивелом.

— Разве он не в Риме?

— А я позвал бы тебя, будь он в Риме? — ответил Анвин. — Мысль о долгом пути в твоём обществе, лорд Утред, наводит на меня ужас, но Хивел захочет с тобой увидеться. По какой-то странной причине он неплохо к тебе относится.

Мы ещё не успели уйти, как с западной стороны рощицы появились новые люди с факелами. Большинство несли и щиты с драконом и молнией Этельстана, возглавлял их молодой воин на внушительном сером коне. Проезжая под ветками, он вынужден был пригнуться. Всадник остановился рядом со мной.

— У тебя в руках меч, — рявкнул он, а потом окинул взглядом всех остальных воинов с оружием. — Приказ короля позволяет иметь оружие только стражам.

— Я страж, — сказал я.

Это его ожидаемо разозлило. Он вытаращился на меня. Он был молод — двадцать один или двадцать два года, с чисто выбритым мальчишеским лицом, ярко-голубыми глазами, блестящими светлыми волосами, длинным носом и заносчивым видом. Говоря по правде, очень хорош собой. Ещё сильнее впечатляли его кольчуга тонкой работы и толстая золотая цепь на шее. Он держал в руке меч, и тяжелая крестовина тоже сверкала золотом. Всадник не сводил с меня взгляда, на его лице отражалось отвращение к тому, что он видел.

— Ну, так кто ты такой? — спросил он.

Один из его людей начал было отвечать, но на него шикнул Фраомар, появившийся вместе с юнцом. Фраомар ухмылялся, и Анвин тоже.

— Я — страж, — повторил я.

— Называй меня господином, старик, — сказал всадник, и, склонившись в седле, указал мечом с золотой рукоятью на мой молот. — Называй меня господином, — ещё раз сказал он, — и спрячь эту языческую безделушку, что болтается на твоей шее. Говори сейчас же, кто ты такой!

Я улыбнулся.

— Я тот, кто воткнет Вздох змея тебе в задницу и отрежет тебе язык, крысомордый кусок дерьма.

— Божьей милостью, — поспешил вмешаться епископ Анвин, — речь у лорда Утреда по-прежнему ангельская.

Меч немедленно опустился. Молодой человек выглядел растерянным. К моему удовольствию, он к тому же казался напуганным.

— И зови меня господином, — добавил я.

Всадник не нашёл, что ответить. Его конь заржал и попятился — епископ Анвин сделал ещё шаг вперёд.

— Никаких беспорядков здесь нет, лорд Элдред. Мы просто шли своей дорогой, король Хивел желает снова встретиться с лордом Утредом.

Значит, это Элдред, понял я, очередной фаворит Этельстана. Он только что выставил себя дураком, решил, что близость к королю делает его неуязвимым, а потом неожиданно сообразил, что вместе со своими людьми столкнулся с буйными валлийцами и злобными норманнами — все они враги саксов, да к тому же превосходят числом.

— Но оружие в лагере запрещено, — произнёс он, но уже без прежнего высокомерия.

— Ты ко мне обращаешься? — возмутился я.

Он помедлил.

— Нет, господин, — сказал он и едва не подавился последним словом.

А потом рывком поводьев развернул жеребца и галопом поскакал прочь.

— Вот бедняжка. — Отца Анвина произошедшее явно позабавило. — Но этот бедняжка способен навлечь на тебя неприятности, господин.

— Пускай попробует, — огрызнулся я.

— Нет уж, пускай с тобой побеседует король Хивел. Он обрадуется, что ты здесь. Идём, господин.

И я взял с собой Финана, Берга и Эгиля и пошёл встретиться с королём.

* * *
Я повидал много королей. Одни, вроде Гутфрита, были глупы, другие старались изо всех сил, но всё равно не знали, что делать. И лишь немногим стоило хранить верность: первый — Альфред, второй — Константин из Альбы, король Хивел из Дифеда — третий. Из этих троих я лучше всех знал Альфреда, и после его кончины меня многие спрашивали о нем. Я всегда отвечаю, что он был столь же честен, сколь и умен. Так ли это? Он был способен на хитрость в той же мере, что и Константин, и Хивел, но все трое всегда использовали хитрость лишь ради того, что считали благом для собственного народа.

С Альфредом я частенько бывал не согласен, но я ему верил, он был человеком слова. Константина я едва знал, но те, кто хорошо его знал, часто сравнивали его с Альфредом. Альфред, Константин и Хивел — величайшие короли, каких я встречал в жизни, все трое обладали мудростью и врожденной властностью, но из этих троих мне больше всех нравился Хивел. Он обладал легкостью в общении, которой недоставало Альфреду, насмешливостью и широкой улыбкой.

— Бог мой, — приветствовал он меня, — что за ветер принёс тебя в мой шатёр? Не иначе, как пустила ветры свинья!

— Мой король, — поклонился я.

— Садись же, садись. Конечно, король сайсов расположился в огромном монастыре, а мы, бедные валлийцы, довольствуемся этой лачугой! — Он обвел рукой громадный шатер с толстыми шерстяными коврами, согретый очагом, уставленный скамьями и столами и освещенный высокими, толстыми свечами. Хивел сказал что-то слуге по-валлийски, и тот поспешил принести мне рог с вином. В шатре еще с десяток мужчин сидели на скамьях вокруг очага и слушали арфиста, игравшего в тени. Хивел взмахом руки приказал ему прекратить и улыбнулся мне.

— Ты еще жив, лорд Утред! Я рад.

— Ты очень любезен, мой король.

— Ах, он мне льстит! — Он обращался к остальным людям в палатке, большинство из которых, подозреваю, не говорили на языке саксов, но всё же улыбнулись. — Я был любезен с его святейшеством Папой, — продолжил Хивел. — Он страдает от болей в суставах. Я посоветовал бедняге мазать их шерстным жиром, смешанным с козлиной мочой, но послушал ли он меня? Нет! Ты страдаешь от болей, лорд Утред?

— Частенько, мой король.

— Козлиная моча! Втирай ее, друг мой, втирай! Она даже может улучшить твой запах! — ухмыльнулся он.

Выглядел он так, каким я его помнил: коренастый, с широким обветренным лицом и веселыми морщинками у глаз. Возраст выбелил его подстриженную бороду и короткие волосы, на которых он носил простой обруч из позолоченной бронзы. На вид ему было около пятидесяти, но он все еще был крепок.

— Садитесь, садитесь все. Я тебя помню, — показал он на Финана. — Ты ирландец?

— Точно, мой король.

— Финан, — добавил я имя.

— Ты сражался как демон, я помню! Бедняга, я думал, у ирландца достанет благоразумия не воевать за лорда сайсов. А ты? — он кивнул в сторону Эгиля.

— Эгиль Скаллагриммрсон, мой король, — Эгиль поклонился и тронул Берга за локоть. — А это мой брат Берг Скаллагриммрсон, и он благодарит тебя.

— Меня? С чего норвежцу меня благодарить?

— Ты пощадил меня, мой король, — сказал Берг краснея и кланяясь.

— Да?

— На берегу, — напомнил я, — где ты убил Рогнвальда.

Когда Хивел вспомнил ту битву, его лицо помрачнело. Он перекрестился.

— Честное слово, это был нечестивый человек. Я не люблю убивать, но его крики были словно галаадский бальзам для моей души. — Он посмотрел на меня. — А этот — порядочный человек? — Он кивнул в сторону Берга. — Достойный?

— Очень хороший, мой король.

— Но не христианин, — сухо заметил он.

— Я поклялся, что его приобщат к вере, — ответил я, — потому что такое условие ты поставил, сохранив ему жизнь, и не нарушил своё слово.

— Он сам решил по-другому?

— Да, мой король.

— Мир полон глупцов, верно? А почему ты, добрый пастырь, держишь в руках стрелу? Уколоть меня хочешь?

Анвин рассказал о том, что случилось во тьме. Он говорил по-валлийски, но мне не требовался переводчик, чтобы понять рассказ. Когда епископ закончил, Хивел хмыкнул и взял у него стрелу.

— Ты думаешь, лорд Утред, что это кто-то из моих людей?

— Не знаю, мой король.

— Стрела тебя убила?

— Нет, мой король, — улыбнулся я.

— Значит, это не один из моих воинов. Мои не промахиваются. И стрела не моя, у нас оперение из гусиных перьев, а это, похоже, орлиные? — Он бросил стрелу в очаг, и ясеневое древко мгновенно вспыхнуло. — В Британии многие пользуются большим охотничьим луком, верно? — спросил Хивел. — Я слышал, в Леджичестершире неплохо с ним управляются.

— Это редкое умение, мой король.

— Точно, точно. Мудрость — ещё более редкое явление, а тебе нужна мудрость, лорд Утред.

— Неужели?

Хивел указал на человека, сидящего рядом с ним, чьё лицо скрывалось в тени капюшона.

— Этой ночью у меня странные гости, лорд Утред! — радостно заявил Хивел. — Ты, твои язычники и новый друг из дальних земель.

Шатер наполнился вонью паленых перьев. Человек скинул капюшон, и я увидел, что это Келлах, старший сын Константина, принц Альбы.

Я поклонился.

— Мой принц, — произнёс я и понял, что Хивел прав, мудрость мне понадобится.

Меня окружали враги Этельстана.

Глава четвертая

Келлах когда-то был моим заложником, жил у меня примерно год, и я к нему привязался. Тогда мальчишка, сейчас мужчина в расцвете сил. Он был похож на отца — такие же короткие каштановые волосы, голубые глаза и серьёзное лицо. Он осторожно улыбнулся, приветствуя меня, но не произнес ни слова.

— Не кажется ли тебе, — начал Хивел, — что встреча королей Британии — это повод для праздника?

— Кажется ли мне, мой король?

Хивел понял мой скептицизм и улыбнулся.

— Как думаешь, зачем нас собрали вместе, лорд Утред?

Я ответил так же, как до этого ответил Эгилю:

— Он как охотничья собака, метит свою территорию.

— Король Этельстан ссыт на нас? — предложил вариант Хивел.

Я кивнул, и Келлах поморщился.

— Или ссыт за границы своих владений. — Хивел взглянул на крышу шатра. — Увеличивает их.

— Думаешь? — спросил я.

Хивел пожал плечами.

— Тебе виднее, лорд Утред, ты же его друг. Или нет?

— Я думал, что да.

— Ты сражался за него. Люди до сих пор говорят о той битве у лунденских ворот!

— Масштабы сражений часто преувеличиваются, мой король. Двадцать человек повздорят, а в песне это нарисуют героическим кровопролитием.

— Это верно, — радостно согласилсяХивел, — но я так люблю своих поэтов! Они превращают мои жалкие стычки в битву при Бадонском холме! — Он хитро улыбнулся и обратился к Келлаху: — Вот уж была настоящая битва, принц! Тысячные армии! И мы, бритты, в тот день разгромили сайсов! Они валились под нашими копьями, как пшеница под серпом. Уверен, лорд Утред может рассказать тебе о ней.

— Это было триста лет назад, — сказал я. — Или четыреста? Даже я не так стар, чтобы помнить.

Хивел усмехнулся.

— А теперь король сайсов приходит обоссать нас. Ты прав, лорд Утред. Он потребовал от короля Константина того же, чего и от меня год назад. Тебе известно, что это были за условия?

— Слышал, они были жесткие.

— Жесткие! — Хивел внезапно стал желчным. — Твой король Этельстан потребовал двадцать четыре фунта золотом, триста серебром и десять тысяч голов скота в год. В год! Каждый год, до скончания веков! А еще ястребов и собак! Каждую весну мы должны посылать в Глевекестр сотню птиц и две сотни охотничьих собак, чтобы он мог отобрать лучших.

— И ты платишь? — спросил я, хотя и знал ответ.

— А какой у меня выбор? В его распоряжении армии Уэссекса, Мерсии и Восточной Англии. У него есть корабли, а в моей стране мелкие королевства донимают меня, как комары. Я могу драться с Этельстаном! Но ради чего? Если не станем платить, он приведет свою орду, мои корольки присоединятся к нему, и Дифед будет разорен.

— Значит, станешь платить до скончания веков? — спросил я.

Хивел мрачно улыбнулся.

— Конец всему настанет еще не скоро, лорд Утред, а колесо фортуны вертится.

Я посмотрел на Келлаха.

— Он требует того же от твоего отца, принц?

— Еще больше, — коротко ответил Келлах.

— И теперь он хочет добавить к своему стаду армию Нортумбрии, — продолжил Хивел. — Он ссыт за свои границы, лорд Утред. На тебя.

— Значит, он просто делает то же самое, что и ты, — прямо ответил я. — Как ты поступаешь с теми мелкими королями, которые донимают тебя, как комары. То же самое делает твой отец, — повернулся я к Келлаху, — или он хотел бы сделать это с Оуайном из Страт-Клоты или с королевством Гебридов. Или, — я поколебался, но все же решил высказаться, — что ты с удовольствием сделал бы с моими землями.

Келлах молча смотрел на меня. Он должен был знать о визите Домналла в Беббанбург, но ничем этого не выдал.

Хивел, должно быть, почувствовал внезапную напряженность между нами, но проигнорировал ее.

— Король Этельстан заявляет, что несет мир, — сказал он. — Весьма по-христиански, да?

— Мир? — переспросил я, будто никогда такого не слышал.

— И он несет мир, заставляя нас приезжать в это богом забытое место и признавать его нашим... как там его? Верховным королем?

— Monarchus Totius Brittaniae, — вставил язвительный голос из тени, и я разглядел сидевшего на лавке священника. — Монарх всей... — начал переводить он.

— Я знаю, что это значит, — перебил я.

— И монарх всей Британии растопчет нас, — тихо сказал Хивел.

— Помочится на нас, — сердито добавил Келлах.

— И чтобы хранить этот христианнейший мир, — продолжил Хивел, — у нашего верховного короля будут сильные гарнизоны вдоль границ.

— Христианские гарнизоны, — вставил Келлах.

И снова я ничего не сказал. Хивел вздохнул.

— Ты понимаешь, о чем мы, лорд Утред, но кроме этого мы не знаем ничего. Все присягают Этельстану как послушные мальчишки! Я поклялся хранить мир, и Константин тоже. Даже Гутфрит преклонил колено.

— Гутфрит?

— Он пресмыкался как жаба, — с отвращением сказал Хивел, — и позволил Этельстану держать в его землях армию. И все его клятвы засвидетельствованы церковниками, написаны на пергаменте и запечатаны воском, а копии розданы нам. Но одна клятва была принесена тайно, и мои шпионы ничего толком не сказали, кроме того, что Элдред встал на колени перед королем.

— И не в первый раз, — ехидно добавил Келлах.

Я это проигнорировал.

— Элдред принес клятву? — спросил я Хивела.

— Он дал клятву, но какую? Мы не знаем! И с тех пор мы его не видим и не слышим, нам только сообщили, что он теперь олдермен! Мы должны называть его господином! Но олдермен чего?

В наступившей тишине только дождь легонько барабанил по крыше шатра, но быстро прошел.

— Мы не знаем, где он олдермен? — спросил я.

— В Камбрии? — предположил Хивел. — Или в Нортумбрии?

— Беббанбурга? — прорычал Келлах.

Я повернулся и сплюнул.

— Недоволен моим гостеприимством? — спросил позабавленный Хивел.

Я плюнул, исполняя обещание Бенедетте, а еще потому, что не хотел верить словам Келлаха.

— Я только что встречался с Элдредом, — сказал я Хивелу.

— А! Я бы тоже плюнул. Надеюсь, ты называл его «господин».

— Кажется, я назвал его крысомордым дерьмом. Что-то в этом роде.

Хивел рассмеялся и встал, а значит, мы все встали. Он указал мне на полог шатра.

— Уже поздно, но я провожу тебя, лорд Утред.

Снаружи ожидал десяток моих людей, и они сопровождали нас, как и двадцать воинов Хивела.

— Сомневаюсь, что тот лучник попробует еще раз, — сказал Хивел, — но лучше удостовериться, так ведь?

— Он не попробует, мой король.

— Это был не мой человек, заверяю тебя. У меня нет разногласий с Беббанбургом.

Мы медленно шли к кострам моего лагеря. Несколько шагов мы оба молчали, затем Хивел остановился и тронул меня за локоть.

— Колесо фортуны вертится медленно, лорд Утред, но оно вертится. Сейчас не мое время, но оно придет. Но сомневаюсь, что Константин станет ждать нового поворота колеса.

— Тем не менее, он дал клятву Этельстану?

— Когда у твоих границ три тысячи воинов, какой у тебя выбор?

— Три тысячи? Мне говорили только про две.

— Две в Эофервике и как минимум еще тысяча здесь. А король Константин умеет считать щиты не хуже любого другого. Его вынудили не вмешиваться в дела Нортумбрии и платить дань. Он согласился.

— Значит, он дал клятву, — сказал я.

— Так же, как вы с Этельстаном клялись друг другу, но каждому в Британии известно, что произошло с той клятвой. Он обещал не вторгаться в твои земли, и вот он здесь. Мы с тобой живем по старинке, лорд Утред, верим, что клятвы связывают нас обязательствами, но некоторые считают, что клятва, данная под принуждением, не имеет силы.

Я обдумал сказанное.

— Может, они и правы. Какой у тебя выбор с приставленным к горлу мечом?

— Не клясться, конечно! Заключить договор, например? Но клясться на копье Карла Великого? На том самом, что пронзило Господа нашего?

Он поежился.

— Но ты-то поклялся? — спросил я, зная, что это ему не понравится.

Но вопрос его позабавил. Он усмехнулся и снова тронул меня за локоть, давая знак, что нужно идти дальше.

— Я поклялся хранить мир, ничего более. На дань я согласился, но не присягал. Я сказал, что не могу связывать руки своим наследникам, и мальчишка меня понял. Он не обрадовался, лорд Утред, но он не дурак. Ему не нужны проблемы с Уэльсом, пока глаза его обращены на северные земли.

— А Константин? Он будет исполнять клятву?

— Нет, если хочет сохранить трон. Его лорды не обрадуются, что их король принял такое унижение, а скотты — народ гордый. — Он прошел несколько шагов молча. — Константин славный воин, добрый христианин и, полагаю, хороший король, но он не может позволить себе унижения. Так что клятвой он покупает себе немного времени. А станет ли он исполнять ее? С Этельстаном? С мальчишкой, нарушающим свои обещания? Если хочешь узнать мое мнение, лорд Утред, я не верю, что Константин станет ждать слишком долго, а его королевство сильнее моего, намного сильнее!

— Хочешь сказать, он пойдет на юг?

— Хочу сказать, он не позволит себя запугивать. Хотел бы я быть таким же, но пока мне нужен мир с сайсами, если хочу собрать страну воедино. А Константин? Он замирился со Страт-Клотой и сделает то же самое с Гибеаханом с Гебридов и бестиями с Оркнейяров, и тогда у него не будет врагов на севере, а будет армия, способная противостоять Этельстану. На месте Этельстана я бы обеспокоился.

Я подумал о драконе и падающей звезде, пришедших с севера и, если Хивел прав, предвещающих войну.

— Я молюсь за мир, — продолжил Хивел, будто прочитал мои мысли, — но боюсь, что надвигается война. — Он понизил голос. — Это будет великая война, а Беббанбург, хоть и крепок, как мне говорили, будет зажат между двумя великими странами. — Он остановился и положил руку мне на плечо. — Выбирай сторону обдуманно, лорд Утред. — Он вздохнул и посмотрел в затянутое облаками ночное небо. — Завтра будет дождь! Но я желаю тебе спокойной ночи.

Я поклонился.

— Спасибо, мой король.

— Хоть ты и сайс, — окликнул меня Хивел на прощанье, — с тобой всегда приятно иметь дело!

С ним тоже, в своем роде. Так значит, Элдред теперь олдермен, но чего? Нортумбрии? Или Камбрии?

Или Беббанбурга?

Спал я плохо.

* * *
В ту ночь Финан взял первую смену караула, разместив вокруг хижин дюжину воинов. Я немного поболтал с Эгилем, а потом попытался уснуть на постели из папоротника. Когда я проснулся на рассвете, шел дождь, сильный ливень с востока гасил костры и обложил тучами небо. Эгиль настоял, чтобы его воины караулили вместе с моими, но лишь одному из них было что рассказать.

— Я видел белую сову, господин, — сказал мне норвежец, — она летела низко.

— Куда летела?

— На север, господин.

На север, к маленькому лагерю Гутфрита. Это знак. Сова означает мудрость, но она улетала от меня или указывала на меня?

— Эгиль еще здесь? — спросил я.

— Уехал до рассвета, господин.

— Куда уехал?

К нам присоединился Финан, закутавшийся от дождя в плащ из тюленьей шкуры.

— На охоту, — сказал я.

— На охоту! В такую-то погоду?

— Прошлой ночью он сказал, что видел за рекой кабана. — Я показал на юг и повернулся к норвежцу. — Сколько людей он взял?

— Шестнадцать, господин.

— Согрейся, — сказал я, — и отдохни. Нам с Финаном нужно немного выгулять лошадей.

— Для этого есть слуги, — буркнул Финан.

— Только мы с тобой, — настоял я.

— А если за тобой пошлет Этельстан?

— Подождёт, — сказал я и приказал моему слуге Алдвину седлать лошадей, и под порывами ветра и проливным дождём мы с Финаном поскакали на север. Он, как и я, надел кольчугу, кожаная подкладка вымокла и холодила тело. Я был в шлеме и со Вздохом змея на поясе. Повсюду вокруг нас раскинулись шатры и шалаши, в которых по требованию Этельстана с неохотой собрались воины со всей Британии.

— Посмотри на них, — сказал я, когда наши лошади сами нашли дорогу в мокрой траве. — Им говорят, что здесь собираются бороться за мир, но все до последнего человека ждут войны.

— Ты тоже? — спросил Финан.

— Она приближается, и я должен укрепить бастионы Беббанбурга и закрыться от всего проклятого мира.

Он фыркнул.

— Думаешь, весь мир оставит нас в покое?

— Нет.

— Твои земли разорят, скот перебьют, фермы сожгут, а поля превратят в пустоши, и чего тогда будут стоить твои бастионы?

Вместо ответа я задал свой вопрос:

— Думаешь, Этельстан в самом деле отдал Беббанбург Элдреду?

Вопрос, который не давал мне спать.

— Если так, то он глупец. Ему нужен такой враг, как ты?

— У него тысячи людей, а у меня сотни. Чего ему бояться?

— Тебя. Меня. Нас, — ответил Финан.

Я улыбнулся и повернул на восток. Мы ехали по северному берегу реки Лаутер, которая разлилась, подпитываясь грозой, бурлила и кружилась на каменистом ложе. Лагерь Гутфрита, который прибило к земле шквалом косого дождя, находился слева от нас. Почти никого не было видно, хотя с полдюжины женщин набирали воду из реки деревянными ведрами. Они осторожно посмотрели на нас и понесли тяжелые ведра к лагерю, где тускло дымились костры, пережившие ночной дождь. Я придержал жеребца и посмотрел на лагерь Гутфрита.

— Мне приказали привести только тридцать человек, — сказал я. — Но как ты думаешь, сколько воинов у Гутфрита?

Финан посчитал шалаши.

— Как минимум сотня. — Он обдумал это и нахмурился. — Как минимум сотня! Так что мы тут делаем? — Он подождал ответа, но я ничего не сказал, просто вглядывался в лагерь Гутфрита. — Делаешь из себя мишень? — спросил Финан.

— Для лучника? В такой дождь ни один лук не выстрелит. Тетива намокла. К тому же нас видят они.

Я кивнул в сторону группы западносаксонских всадников, ожидавших на дороге за лагерем Гутфрита. Дорога пересекала реку Эмотум и вела на север, к землям скоттов, поэтому я предположил, что брод охраняют те же люди, что заговорили с нами по прибытии, которым поручено поддерживать мир.

— Поехали дальше на восток, — сказал я.

Пока мы ехали, дождь ослаб, ветер переменился, и над восточными холмами показалась полоска белых облаков. Мы скакали вдоль реки, мимо перелесков и пастбищ.

— Так Гутфрит поклялся в верности Этельстану? — спросил я.

— Но он все равно станет сражаться за Константина, — сказал Финан.

— Возможно.

Я размышлял над советом Хивела обдуманно выбирать сторону. Моя семья владела Беббанбургом почти четыреста лет, хотя он был окружен королевством, где правили пришлые норманны: даны или норвежцы. А теперь Нортумбрия — последнее королевство под властью язычника, и оба, Этельстан и Константин, с жадностью пожирают его глазами.

— Так почему Этельстан просто не убьет Гутфрита? — подумал я вслух.

— Из-за Анлафа, конечно, — уверенно ответил Финан.

Анлаф. Для меня — просто имя, но имя, звучащее всё чаще и несущее угрозу. Молодой норвежец, король Дифлина в Ирландии, быстро заработавший себе репутацию воина, которого следует бояться. Он завоевал большую часть других норманнских королевств Ирландии, и ходили слухи, будто у него столько кораблей, что море может потемнеть.

— Гутфрит — родственник Анлафа, — продолжил Финан, — и если Гутфрит умрет, Анлаф будет претендовать на трон как наследник. Он переправит сюда свою армию. Он хочет заполучить Нортумбрию.

Я свернул чуть на север, под прикрытие рощицы, и стал там ждать, глядя на дорогу, по которой мы проехали. В небе висело облако дыма от костров большого лагеря, собранного Этельстаном. Финан остановил лошадь рядом с моей.

— Думаешь, Гутфрит будет нас преследовать? — спросил он.

— Подозреваю, ночной лучник из его людей.

— Скорее всего.

— И моя смерть стала бы подарком Этельстану, — с горечью добавил я.

— Из-за того, что он хочет Беббанбург?

— Он нуждается в нём. Ему необходимы крепости по всему северу, и он знает, что я никогда не отдам Беббанбург. Никогда.

Капли дождя стекали со шлема Финана на седую бороду. Он помолчал, а затем проронил:

— Он получил всё только благодаря тебе.

— Он высоко взлетел. Он король Британии, а я стар и не нужен. Он желает создать новую Британию под главенством Инглаланда, а я — языческий камешек в его христианском королевском сапоге.

— И что станешь делать?

Я пожал плечами.

— Подожду, пока он меня вызовет. Выслушаю его, а затем приму решение. — Я криво улыбнулся. — Если доживу.

И я показал на запад. Нас преследовала дюжина всадников, они появились промеж невысоких деревьев на речном берегу. Все в кольчугах и шлемах, с копьями и мечами, на щитах вепрь Гутфрита.

— Едем дальше.

Мы направились на восток и теперь прибавили хода, комья мокрой земли разлетались из-под тяжёлых конских копыт. Лаутер остался справа от нас, торопясь к слиянию с рекой Эмотум, скрытой густой рощей слева. Впереди показалась ещё одна полоса леса, и, въехав в нее, мы тут же потеряли из вида догонявших нас всадников.

— Повернём туда? — спросил Финан, указав на север, где берег реки укрывала густая поросль.

Если мы скроемся в тех обширных зарослях, появлялся шанс оторваться от преследователей, но я лишь покачал головой.

— Поскачем дальше, — сказал я.

— Но...

— Едем дальше, — я поднырнул под низко нависшие ветви и погнал коня в сторону залитого водой пастбища. Я заметил, что две реки впереди сходятся все ближе и ближе.

— Сможем здесь переправиться? — спросил Финан.

— Если придется, то Лаутер пересечь можно. — Я без особого энтузиазма указал на реку правее от нас: речушка хоть и неглубокая, её быстрые воды бурлили по каменистому руслу. — Предпочёл бы не пробовать, — добавил я, — стоит споткнуться, и те ублюдки будут на седьмом небе от счастья. Лучше уж останемся между реками.

— Похоже, они сливаются!

— Точно.

Финан с интересом взглянул на меня. Мы скакали к узкой полоске земли, где встречались две реки, а обратный путь к лагерю перекрыли всадники Гутфрита, но Финан не услышал в моем голосе тревоги. Хмурясь, он оглянулся на быстрые воды, перевел взгляд на густой лесок, остававшийся слева от нас. Усмехнулся.

— Говоришь, охота на кабана? Иногда ты бываешь хитёр как змей, господин.

— Иногда?

Он опять рассмеялся, внезапно обрадовавшись тому, что скачет рядом со мной под дождем. Мы свернули на север, в сторону леса, позади показались наши преследователи. Они были ещё достаточно далеко, но, должно быть, решили, что мы попали в ловушку между двух разлившихся от дождя, бурлящих и быстрых рек. Дернув повод, я развернулся лицом к людям Гутфрита. Если Эгиль не там, где я думаю, тогда мы на самом деле оказались в ловушке, но норвежцу я доверял так же, как и Финану.

— Я дразню Гутфрита потому, что многого не могу понять, — пояснил я.

Всадники Гутфрита (я сомневался, что и он среди них) растянулись в цепь, загоняя нас к узкому перешейку, где оба потока соединялись в бурлящий водоворот. Всадники двигались медленно и осторожно, но были уверены, что нам от них не уйти.

— Я не знаю, что Гутфрит и Этельстан пообещали друг другу. — Я помедлил, наблюдая за всадниками. — Но хочу узнать.

Преследователи находились ещё в паре сотен шагов от нас, а нам осталось шагов пятьдесят до густого леса.

— Ну, теперь в любую минуту, — сказал я.

— Ты уверен, что Эгиль здесь?

— А какая разница? Их всего двенадцать, а нас аж двое. О чем ты беспокоишься?

Он засмеялся.

— А если Гутфрит с ними?

— Убьем ублюдка. Но сначала допросим.

Едва я договорил, преследователи пришпорили лошадей. Всадники опустили копья и поудобнее перехватили щиты, из-под копыт полетела мокрая земля. Мы немедля рванули к лесу, будто в поисках защиты среди деревьев. Пустив жеребца в галоп, я заметил в листве блеск оружия.

Под флагом с раскинувшим крылья орлом скакал сам Эгиль Скаллагриммрсон. Его всадники двумя группами вырвались из леса: одна помчалась прямо на людей Гутфрита, а другая — во фланг, отрезая им путь к отступлению. Эгиль с боевым кличем привстал в стременах, воздевая к дождливому небу Гадюку, свой меч. Рядом с ним на огромном коне скакал его брат Торольф, могучий воин, его секира приготовилась убивать. Норвежцы жаждали боя, и мы с Финаном развернулись, присоединяясь к атаке.

Через одно ужасающее мгновение люди Гутфрита осознали, что это ловушка. Дождь хлестал им в лицо, они думали, что это мы в ловушке, но потом их насторожил крик. Они, как и мы, развернули лошадей в сторону Эгиля, но один жеребец поскользнулся и упал. Придавленный барахтающейся лошадью всадник завопил от боли, а спустя мгновение копейщики Эгиля врезались в них, мгновенно выбив трех всадников из седел. Под утренним дождем пузырилась кровь. Эгиль отбил копье Гадюкой и обратным движением чиркнул всадника по лицу. Выжившие, увидев, что пусть к бегству отрезан второй группой всадников Эгиля, уже бросали мечи и копья, выкрикивая, что сдаются. Лишь один пытался сбежать, в кровь пришпоривая жеребца в сторону Лаутера.

С криком «Мой!» Финан бросился вслед за ним.

— Мне он нужен живым! — крикнул я.

Ножны всадника громко хлопали, копыта коня молотили размокший дёрн. Мне на миг показалось, что это сам Гутфрит, но беглец был слишком худой, а из-под шлема свисала длинная светлая коса.

— Живым! — снова крикнул я, догоняя Финана.

Всадник гнал коня вниз по крутому берегу, в быстрые воды Лаутера. Жеребец заартачился, шпоры снова окрасились кровью, а потом, видимо, переднее копыто запнулось о камень, скрытый белой пеной воды, и конь повалился набок. Вместе с ним упал и всадник, каким-то образом умудрившись удерживать щит и меч. Он сумел высвободить ногу из-под бьющегося коня и попробовал встать, но спешившийся Финан уже стоял над ним, приставив к горлу Похитителя душ. Я остался на берегу.

Лошадь выбралась из воды, а упавший всадник сделал попытку замахнуться мечом на Финана, но тут же притих, когда Похититель душ легко кольнул его в горло.

— Можешь поговорить с ним, — сказал Финан, останавливаясь, чтобы подобрать брошенный пленником меч, и я увидел, что это Колфинн, бросивший мне вызов, когда мы прибыли в Бургэм.

Финан швырнул меч на берег и рывком поднял Колфинна на ноги.

— Лезь на берег, парень. А щит тебе не понадобится.

Насквозь вымокший Колфинн поднялся по скользкому берегу, дёрнулся было в сторону своей лошади, но Финан шлепнул его мечом по шлему.

— Лошадь тебе тоже не нужна. Ты идёшь пешком.

Колфинн зло взглянул на меня, словно хотел что-то сказать, но раздумал. Со светлых волос, заплетённых в косу, стекала вода, сапоги хлюпали. Колфинна отправили к остальным выжившим, окружённым копейщиками Эгиля.

— Слишком легко вышло, — проворчал Эгиль, когда я присоединился к нему.

Мы взяли в плен восьмерых, со всех сняли кольчуги и шлемы, отобрали оружие. Я отвёл в сторону их предводителя, угрюмого воина по имени Хоберн, а остальные тем временем под направленными на них норвежскими копьями сбросили в Лаутер своих мертвых товарищей. Один из людей Эгиля приказал и Колфинну снять кольчугу, но я его остановил.

— Оставь его, — велел я.

— Господин?

— Оставь его, — повторил я и повел Хоберна к слиянию рек.

За мной последовал Торольф с тяжелым топором наготове, который ему, похоже, не терпелось воткнуть Хоберну в спину.

— Так о чем договаривались Этельстан и Гутфрит? — поинтересовался я.

— О чем договаривались? — угрюмо переспросил Хоберн.

— Когда Гутфрит принес Этельстану клятву, — рявкнул я, — о чем они договорились?

— О дани, армии и миссионерах, — грустно ответил он.

Он не хотел говорить, но Торольф рывком заставил его опуститься на колени. Хоберн уже лишился оружия, шлема и кольчуги и сейчас дрожал под холодным дождем. Теперь я вынуждал его говорить, приставив к лицу небольшой нож.

— Миссионерах? — удивился я.

— Гутфрит должен креститься, — пробормотал он.

Я расхохотался.

— А остальные? Вы все должны стать христианами?

— Так он говорит, господин.

Мне не следовало удивляться. Этельстан хотел объединить саксов в одну страну, Инглаланд, и каждый житель Инглаланда должен быть христианином, а Нортумбрия до сих пор далеко не христианская страна. Почти всю мою жизнь ею правили даны или норвежцы, и язычники постоянно прибывали на кораблях. Этельстан может обратить страну в христианство, вырезав язычников, но тогда начнется война, в которую могут вмешаться норманны из-за моря.

Лучше, намного лучше, обратить самих норманнов, а самый быстрый способ это сделать — крестить их предводителей. Это сработало в Восточной Англии и Мерсии, и даны, населявшие эти земли, теперь поклонялись пригвожденному богу, а некоторые из них, как епископ Ода, подвизались в церкви. Я не сомневался, что Этельстан хотел бы убить Гутфрита, но это лишь позволит другим членам его семьи претендовать на трон, и в первую очередь, Анлафу, норвежцу, чей флот бороздил море, а армия покорила почти всех его ирландских соперников. Этельстану выгоднее держать на троне слабого Гутфрита, заставить его креститься, разместить в его стране гарнизоны верных саксов и ослабить его власть, затребовав большую дань серебром.

— И зачем Гутфрит послал тебя за мной?

Хоберн поколебался, но я сместил нож ближе к его глазам.

— Он ненавидит тебя, господин.

— И что?

Снова сомнения, снова движение ножа.

— Он хочет твоей смерти, господин.

— Потому что я помешал ему попасть к Константину Шотландскому?

— Потому что он ненавидит тебя, господин.

— А Этельстан хочет моей смерти?

Вопрос его удивил, и он пожал плечами.

— Он такого не говорил, господин.

— Гутфрит не говорил?

— Он сказал, ты должен платить ему дань, господин.

— Я? Платить этому дерьму?

Хоберн пожал плечами в знак того, что не он в ответе за сказанное.

— Король Этельстан сказал, что Беббанбург находится в королевстве Гутфрита, а значит, ты должен поклясться Гутфриту в верности. Он сказал, благодаря твоим землям Гутфрит может разбогатеть.

— То есть, Гутфрит должен воевать со мной?

— Он должен потребовать дань, господин.

И если я откажусь платить, а так и будет, Гутфрит возьмет объявленную им дань скотом. А значит, между Эофервиком и Беббанбургом начнется война, которая ослабит нас обоих и даст Этельстану повод вмешаться в качестве миротворца.

— Кто этот вчерашний лучник? — внезапно спросил я.

— Вчерашний? — переспросил Хоберн и вздрогнул, когда я острием кольнул кожу под его левым глазом. — Колфинн, господин.

— Колфинн! — удивился я, хотя, по правде говоря, и ожидал, что это будет вспыльчивый молодой воин, обвинивший меня в трусости.

— Он главный ловчий Гутфрита, — пробормотал Хоберн.

— Гутфрит велел меня убить?

— Не знаю, господин, — снова вздрогнул он. — Не знаю!

Я немного отодвинул нож.

— Гутфрит принимал послов Константина, верно?

— Да, господин, — кивнул он.

— И чего хотел Константин? Союза с Гутфритом?

— Да, господин.

Еще один кивок.

— И Константин сохранит трон за Гутфритом?

Хоберн поколебался, но тут увидел блеск ножа.

— Нет, господин.

— Нет?

— Он пообещал Гутфриту Беббанбург.

— Беббанбург, — ровным тоном повторил я.

Он кивнул.

— Константин ему пообещал.

Я встал, проклиная боль в коленях.

— Значит, Гутфрит глупец, — яростно сказал я. — Константин всегда хотел заполучить Беббанбург. Думаешь, он отдаст его Гутфриту?

Я убрал нож в ножны и отошел на несколько шагов.

Удивился ли я? Константин отправил Домналла в Беббанбург с щедрым предложением мира и помощи, но под ним просто скрывались его честолюбивые планы править всей Нортумбрией, а как обнаружили поколения норманнов, чтобы править Нортумбрией, нужно владеть ее самой главной крепостью. Если Гутфрит вступил в союз с Константином, он вскоре будет мертв, и над моей крепостью взовьется флаг Альбы.

— И что ты узнал?

Финан последовал за мной.

— Никому нельзя доверять.

— О да, это очень полезно, — язвительно заметил он.

— Им всем нужен Беббанбург. Всем.

— А ты чего хочешь?

— Уладить одну ссору, — злобно буркнул я. — Ты принес меч этого недоноска?

— Колфинна? Вот.

Он протянул мне меч.

— Отдай ему.

— Но...

— Отдай ему. — Я направился обратно к мрачным пленникам. Только Колфинн остался в кольчуге, но насквозь промок и дрожал на порывистом ветру, хлеставшем дождем с востока. — Ты назвал меня трусом, — рявкнул я, — так что бери меч.

Он беспокойно перевел взгляд с меня на Финана, а затем взял протянутый ирландцем меч.

Я вытащил Вздох змея. Я злился, но не на Колфинна и даже не на Гутфрита, а на себя. За то, что не распознал очевидного. Вот почти образовавшийся Инглаланд, вот Альба, желающая править еще большей территорией, а между ними Нортумбрия: не языческая и не христианская, не шотландская и не английская, и вскоре она должна стать или той, или другой. А значит, мне придется сражаться, хочу я того или нет.

Но сейчас предстояла менее серьезная схватка, я надеялся, она смягчит мой гнев перед более значительной.

— Ты назвал меня трусом, — бросил я Колфинну, — и вызвал меня на бой. Принимаю твой вызов. — Я быстро двинулся в его сторону, а потом, помедлив, сделал шажок назад. Колфинн отступил, и я заметил, что ему мешают намокшие сапоги. Я опять двинулся в атаку, рубанув мечом наискось, а противник поднял клинок, чтобы парировать, но до того, как мечи столкнулись, я отступил в сторону, и его удар вышел слабым. — Это все, на что ты способен? — Я хотел его раздразнить. — А браслеты где взял? Боролся с детишками?

— Тебе конец, старик, — сказал он, переходя в атаку.

Он двигался быстро и бросился на меня так же яростно, как я на него. Он напал так быстро и яростно, что я с трудом отбил его первый мощный удар, но промокшая одежда сделала юнца неуклюжим. Я тоже промок под дождем, но не так сильно, как упавший в воду Колфинн. Он поморщился, снова замахиваясь, а я поощрил его, шагнув назад и притворившись, будто отступаю под его свирепым натиском. Я заметил на его лице радость предвкушения оттого, что именно он сразит Утреда Беббанбургского.

Он хотел закончить бой быстро и, стиснув зубы, с ревом шагнул ко мне, замахнувшись для удара, который должен был вспороть мне живот и вывалить мои кишки на землю, я же шагнул к нему навстречу и ударил в лицо рукоятью Вздоха змея, выбив глаз навершием меча. Резкая боль лишила юнца сил, он отшатнулся. Я с силой толкнул его, и он упал.

— Ты обозвал меня трусом, — сказал я и взмахнул Вздохом змея, наполовину отрубив ему правое запястье.

Его пальцы разжались, и я пинком отбросил его меч в мокрую траву.

— Нет! — крикнул он.

— Не хочу увидеть в Вальхалле твою гнусную морду, — ответил я и, обеими руками перехватив меч, вогнал его в грудь, рассекая кольчугу, кожу и кости.

Колфинн дернулся, и его стон перешел в хрип. Я высвободил Вздох змея и протянул его Рорику.

— Почисть его, — приказал я, нагнулся и снял шесть браслетов Колфинна, два золотых и четыре серебряных, один был инкрустирован гранатами. — Возьми его пояс с мечом.

Мы забрали у людей Гутфрита все ценное. Лошадей, деньги, кольчуги, шлемы, сапоги и оружие.

— Скажи Гутфриту, пусть заставит Беббанбург сдаться, — сказал я Хоберну. — Или хотя бы попытается.

Мы поехали обратно в лагерь. Гутфрит наверняка видел нас и дюжину лошадей без всадников, которую мы вели с собой, но остался в хижине.

А меня ждал Фраомар. Я спешился, и он поклонился, на веснушчатом лице отразилась тревога, когда он заметил захваченных лошадей и как воины Эгиля складывали в кучу трофейное оружие. Ничего не сказав по этому поводу, он снова поклонился.

— Лорд Утред, король желает тебя видеть.

— Он может подождать. Мне нужна сухая одежда.

— Он долго ждал, господин.

— Значит, ему не привыкать.

Я не переоделся. Дождь смыл кровь Колфинна с моей кольчуги, но пятно на плаще, превратившееся в черные разводы, не оставляло сомнений. Заставив Фраомара подождать, я поехал с ним в монастырь в Дакоре, который лежал в залитой дождем долине, окруженной заплатками полей и двумя ухоженными садами. В полях было еще больше шатров, хижин, флагштоков с промокшими знаменами и загонов с лошадьми. Бо́льшая часть войска саксов Этельстана расположилась вокруг бревенчатого монастыря, принявшего у себя короля.

У ворот монастыря мне пришлось отдать Вздох змея. Только королевская стража имела право носить оружие в присутствии короля, хотя прошлой ночью Хивел не поднял суеты из-за моего меча. Я взял с собой Финана и Эгиля, и они тоже положили Похитителя душ и Гадюку на стол, где уже лежали с десяток мечей. Мы добавили свои смертоносные саксы — короткие клинки, весьма полезные в толчее стены щитов. Мое Осиное жало выпило жизнь Вармунда в тот день, когда я подарил Этельстану корону, и со смерти Вармунда начало распадаться противостоявшее Этельстану войско.

— Нужно было назвать этот сакс Создатель королей, — сказал я слуге, но тот лишь недоуменно поглядел на меня.

Фраомар провел нас по длинному коридору.

— Здесь всего несколько монахов, — заметил он, когда мы проходили мимо дверей в пустые кельи. — Королю требовалось место для свиты, так что братию отослали на юг, в другой дом. Но аббат был счастлив!

— Счастлив?

— Мы перестроили трапезную, и король, конечно же, проявил немалую щедрость. Он отдал монастырю глаз Святой Люции.

— Чего отдал?

— Перед мученической смертью Святую Люцию ослепили, — объяснил Фраомар, — и его святейшество Папа послал королю Этельстану ее глаз. Это чудо! Он не высох, а Люция умерла семьсот лет назад! Уверен, король с радостью покажет его тебе.

— Жду не дождусь, — буркнул я и замолчал, когда два стражника в алых плащах Этельстана распахнули массивные двери.

Зал за ними, вероятно, и был той самой вновь отстроенной трапезной, потому что до сих пор пах свежим деревом. Длинный, с высоким потолком и огромными балками под соломенной крышей. Шесть высоких окон были закрыты от дождя ставнями, поэтому зал был залит светом нескольких десятков толстых свечей на длинных столах, за которыми сидело человек пятьдесят или шестьдесят. В дальнем конце зала возвышался помост со столом под громадным распятием.

Меня, к моему удивлению и радости, приветствовали громкими возгласами. Кое-кто даже встал. Это были люди, с которыми я стоял плечом к плечу в стенах щитов. Меревал, командовавший когда-то войсками Этельфлед, пожал мне руку, а Бритвульф, богатый молодой воин, бившийся со своими людьми рядом со мной у Крепелгейта, обнял меня и отступил назад, когда резкий стук с высокого стола призвал к тишине и порядку.

За столом под распятием сидели Этельстан и еще шестеро. Епископ Ода, расположившийся рядом с королем, заставил всех утихнуть, постучав по столу рукоятью ножа. Этельстан сидел в центре, и отблески пламени свечей играли на золотой короне, украшавшей его длинные темные волосы, в которых мерцала вплетенная золотая нить. Видимо, Ода потребовал тишины, потому что моим долгом было приветствовать короля до того, как я заговорю с остальными. Конечно, он был прав, и я почтительно поклонился.

— Мой король, — уважительно произнес я.

Этельстан поднялся. Это значило, что все остальные в зале тоже обязаны встать. Тишину разорвал громкий скрип и скрежет скамей. Я опять поклонился.

Молчание затягивалось. Этельстан смотрел на меня, а я на него. Он выглядел старше, и это естественно. Юноша, которого я помнил, превратился в красивого короля со слегка тронутыми сединой висками и бородой. Его вытянутое лицо осталось суровым.

— Мой король, — повторил я, нарушив тишину.

Этельстан улыбнулся.

— Друг мой, — тепло сказал он, — мой дорогой старый друг! Подойди же. — Он кивнул мне и махнул слугам, стоявшим в тени вдоль стены. — Скамьи для спутников лорда Утреда. — Он указал на один из столов внизу. — И принесите им вина и еды! — Он снова улыбнулся мне. — Проходи, лорд Утред, проходи! Присоединяйся к нам!

Я пошел дальше, но потом остановился.

Четверо из сидевших на помосте рядом с Этельстаном были молодыми воинами, на шеях и руках сверкало золото. Я узнал улыбавшегося Ингилмундра и хмурое лицо Элдреда, остальные двое были мне незнакомы. Кроме воинов там сидели и два священника, что неудивительно. Епископ Ода — на почетном месте справа от Этельстана, и, так же как король и Ингилмундр, приветливо улыбался мне.

Но священник по левую руку от Этельстана не улыбался, а наоборот, хмурился, он не был мне рад, он меня ненавидел.

Это был мой старший сын.

* * *
Узнав сына, я потрясенно остановился. Я удивился и испытал отвращение. Хотел даже развернуться и уйти. Но вместо этого посмотрел на Этельстана и заметил, как его улыбка сменяется на задорный вызов. Он хотел меня подначить, это входило в его планы, и я начал подозревать, что всем известная враждебность моего старшего сына к язычникам — часть этого плана.

Этельстан у меня в долгу. В тот день в Лундене, когда дорога у ворот Крепелгейт пропиталась кровью западных саксов, он признал, что в долгу у меня. Я отдал ему город, а с ним корону трех королевств: Мерсии, Восточной Англии и Уэссекса. Но в последующие годы он меня игнорировал. Сейчас это обрело смысл. У Этельстана были советники, воины вроде Ингилмундра и Элдреда, и священники вроде Оды, а теперь появился еще один — отец Освальд. А отец Освальд ненавидел меня, и я внезапно вспомнил, что сказал валлийский священник Анвин прошлой ночью. «Отец Освальд читал проповедь». Мой сын стал епископом и доверенным советником Этельстана.

При рождении его назвали Утредом, следуя традиции нашей семьи. Моего старшего брата звали Утред, но дан отрубил ему голову и бросил ее перед воротами Черепа в Беббанбурге. В тот день отец дал мне новое имя, и с тех пор я Утред.

Я тоже назвал своего старшего сына Утредом, но он всегда меня разочаровывал. Беспокойный и суетливый ребенок, боявшийся воинов в кольчугах и не желавший учиться искусству владения мечом. Признаю, я оказался плохим отцом, как и мой отец. Я любил своих детей, но вечно где-то воевал, и после смерти Гизелы у меня почти не оставалось на них времени. Альфред поместил мальчиков в школу в Винтанкестере, где Утред жадно припал к христианской груди, и я помню свой ужас, когда увидел его в белом одеянии, поющим в хоре. Оба сына стали христианами, и только любимая дочь осталась верна моим старым богам.

Мой младший сын, теперь носящий имя Утред, хоть и был христианином, вел жизнь воина. Он научился обращаться с мечом, копьем и щитом, однако старший выбрал иную дорогу, которая привела его к тому, что он стал христианским священником. В тот день я отказался от него. Я обозвал его отец Иуда, и он пользовался этим именем, пока не решил называться Освальдом. Я не вспоминал о нем, за исключением тех редких случаев, когда он появлялся в моей жизни. Он был со мной в тот день, когда мой младший сын убил Сигурда Ранульфсона, а брат Сигурда, Кнут, едва не убил меня. Отец Освальд в тот день бродил рядом с нашей стеной щитов, молясь и подбадривая нас, но мы с ним не примирились. Он ненавидел язычников, а я ненавидел его отказ разделить судьбу нашей семьи.

А потом Брида, адская сука, ненавидевшая христиан, которая когда-то была моей любовницей, а потом возненавидела меня, пленила отца Освальда и оскопила его. Моя дочь вспорола ей живот, а тяжелая рана отца Освальда зажила. Я заботился о нем, пока он не поправился, но все равно затаил обиду за то, что он покинул Беббанбург. С тех пор мы не разговаривали, хотя иногда в темноте ночи, когда морской ветер гудел в крышах Беббанбурга и не давал мне уснуть, я вспоминаю его, правда, отнюдь не с любовью. Лишь с сожалением и гневом. Он не исполнил семейный долг — удерживать Беббанбург до тех пор, пока хаос последних дней не накроет землю, пока не закипят океаны и боги не падут в крови.

И вот он здесь. Тоже епископ? Он сурово смотрел на меня с помоста, стоя на почетном месте рядом с королем.

— Проходи, лорд Утред, — снова заулыбался Этельстан. — Добро пожаловать! Проходи!

Благодарность, говорил мой отец, это болезнь псов. Так что я взобрался на помост, чтобы узнать, осталась ли в Этельстане хоть капля этой болезни и постарался ли мой обиженный старший сын разрушить дело моей жизни — вечно владеть Беббанбургом.

Wyrd bið ful ãræd. Судьба неумолима.

Глава пятая

Я мало ел, а пил еще меньше. Этельстан усадил меня на почетное место справа, заставив епископа Оду подвинуться. Король предложил мне вино, окорок, сыр, свежий хлеб и миндаль, дар короля франков, как он сказал. Он осведомился о моем здоровье и спросил о Бенедетте.

— Я слышал, она живет с тобой, — сказал он, — и, конечно, помню ее по двору моего отца.

— Где она была рабыней, — огрызнулся я.

— Я запомнил ее очень красивой, — проигнорировал он мой тон. — Да, она была рабыней. Поэтому ты на ней не женишься, лорд Утред?

— Конечно же, нет, — коротко ответил я, а потом решил, что нужно кое-что объяснить. — Она суеверна насчет брака.

— Как и я, — улыбнулся Этельстан.

— Но ты должен жениться, мой король. Твоим королевствам нужен наследник.

— И он у них есть! Мой единокровный брат Эдмунд. Ты ведь знаешь его?

— Помню его надоедливым ребенком.

Этельстан рассмеялся.

— Ты никогда не любил детей, да? Даже собственных.

Последние слова меня уязвили.

— Я любил своих детей, но потерял троих, — сказал я и тронул молот на шее.

— Троих?

— В первом браке у меня был сын. Он умер в детстве.

— Прости. Я не знал.

— Потом умерла Стиорра.

Этельстан решил не спрашивать, кто был третьим, поскольку понял, что я имел в виду епископа Освальда. Мой старший сын действительно стал епископом, получил епархию в Честере. Он так и сидел слева от Этельстана, но мы игнорировали друг друга. Мой сын холодно кивнул, когда я взошел на помост, но я не ответил, даже не посмотрел ему в глаза. Затем, когда Этельстан ненадолго отвлекся, я повернулся к епископу Оде.

— Почему ты мне не сказал? — тихо спросил я.

Оде не требовались объяснения. Он пожал плечами.

— Король хотел тебя удивить.

Он с непроницаемым выражением лица смотрел на меня серьезными, умными глазами.

— В смысле, шокировать?

— Я хотел сказать, что он молится за примирение. Как и мы все. Твой сын — достойный человек, господин.

— Он мне не сын.

От гнева и сожалений я насупился. Пусть Этельстан радушно приветствовал меня, но я чуял ловушку. Убить Колфинна было легко, но этот доброжелательный прием в заново отстроенном зале наполнял меня страхом.

— Принц Эдмунд подает надежды! — с энтузиазмом сказал Этельстан. — Он стал хорошим воином, лорд Утред. Он хотел отправиться с нами на север, но я оставил его командовать в Винтанкестере.

Я хмыкнул в ответ и уставился на залитый сиянием свечей зал, а люди смотрели на меня. Многих я знал, но для молодых я был незнакомцем, пережитком, именем из прошлого. Они слышали обо мне, слышали истории об убитых воинах и разгромленных армиях, видели браслеты на моих руках, боевые шрамы на щеках, но замечали и седую бороду, и глубокие морщины на лице. Я был прошлым, а они — будущим. Я больше ничего не значил.

Этельстан оглядел закрытые ставнями окна.

— По-моему, вот-вот выглянет солнце, — сказал он. — Я надеялся немного прокатиться. Ты поедешь со мной, лорд Утред?

— Я уже проехался с утра, мой король, — нелюбезно ответил я.

— В такой-то дождь?

— Я должен был кое-кого убить.

Он просто посмотрел на меня глубоко посаженными глазами на узком лице. Враги дразнили его «красавчиком», но они мертвы, а красавчик перерос свой мальчишеский вид и стал красивым, но суровым мужчиной, даже грозным.

— Теперь он мертв, — закончил я.

Я увидел тень улыбки. Он понял, что я провоцирую его, но отказался оскорбляться на грубость манер. Может, он и запретил людям ссориться, приказал не носить оружия, но я только что признался в убийстве, а он и бровью не повел.

— Поедем и возьмем с собой ястребов, — твердо сказал он и хлопнул в ладоши, призывая всех ко вниманию. — Солнце взошло! Не поохотиться ли нам? — Этельстан отодвинул свое кресло, вынуждая всех тоже встать.

Мы поехали на охоту.

* * *
Ни епископОда, ни епископ Освальд с нами не поехали, хоть какое-то облегчение. Ода сказал, что Этельстан желает примириться, и я боялся, что меня насильно оставят на весь день в обществе сына, но вместо этого Этельстан уехал со мной, предоставив остальным тащиться позади. Нас сопровождал десяток мрачных воинов в алых плащах, кольчугах и с длинными копьями, верхом на крупных жеребцах.

— Боишься врагов? — спросил я Этельстана, когда мы выехали из монастыря.

— Я никого не боюсь, — весело отозвался он, — потому что меня хорошо охраняют.

— Как и меня, вот только вчера вечером меня пытался убить лучник.

— Да, я слышал! Думаешь, кто-то может попытаться убить и меня?

— Возможно.

— Думаешь, это был человек Хивела?

А значит, ему известно, что вчера вечером я был в шатре Хивела.

— Валлийцы стреляют из больших охотничьих луков, — сказал я, — но Хивел клянется, что это был не его человек.

— Уверен, так и есть! Хивел не ссорился с тобой и заключил мир со мной. Я ему доверяю. — Этельстан улыбнулся. — Ты когда-нибудь пробовал натянуть длинный охотничий лук? Я однажды попытался. Господь милосердный, ну и силища нужна! Я натянул тетиву до предела, но у меня дрожали руки от натуги. — Он повернулся к Элдреду, ехавшему слева. — Ты когда-нибудь стрелял из такого лука, лорд Элдред?

— Нет, мой король, — ответил Элдред.

Он не был рад моему обществу и не смотрел на меня.

— Надо попробовать! — бодро заявил Этельстан. Он не снял клобук с ястреба, крутившего головой, пока мы разговаривали. — Это самец, — сказал Этельстан, поднимая запястье, чтобы показать мне ястреба. — Лорд Элдред предпочитает самок. Они, конечно, крупнее, но клянусь, он хоть и мелкий, но куда более злобный.

— Они все злобные.

У меня не было птицы. Я люблю охотиться с рогатиной, но мой сын, мой второй сын, любил ястребиную охоту. Я оставил его командовать гарнизоном Беббанбурга и надеялся, что ни одна злобная сволочь не пытается отобрать у меня крепость, пока я на другом конце Нортумбрии.

Мы вернулись в лагерь, Этельстан подвел коня к большому кругу камней, где стоял его шатер, и указал на огромный валун, одиноко стоявший у входа.

— Никто не может объяснить, зачем нужны эти камни, — сказал он.

— Их поставили тут древние, — сказал я.

— Да, но зачем?

— Потому что не придумали ничего получше, мой король, — вставил Элдред.

Этельстан слегка нахмурился, глядя на камень. Нас увидели, и кто-то пошел к нашим лошадям, но стража отогнала его.

— Их так много, — сказал Этельстан, продолжая говорить о камнях, — по всему королевству. Огромные круги из камней, и мы не знаем, зачем их поставили.

— Языческие суеверия, — отмахнулся Элдред.

— Твой сын, — Этельстан обращался ко мне и говорил о моем старшем сыне, — заставляет нас сносить каменные круги.

— Почему?

— Потому что они языческие, конечно же!

— Эти боги мертвы, — кивнул я на камни, — они нас не потревожат.

— Они и не жили, лорд Утред, есть только один Бог! — Этельстан помахал человеку, командовавшему его эскортом. — Не отгоняй их! Они не хотят ничего плохого! — Он говорил о людях, которые пришли посмотреть на него, и сейчас подъехал к ним, остановился рядом и заговорил с ними.

Я услышал их смех.

У него есть дар, думал я, он нравится людям. Разумеется, выглядел Этельстан царственно, что только шло ему на пользу, но к короне он добавил собственное обаяние. Для охоты он надел простой золотой обруч, поблёскивавший на неярком солнце, рослого серого коня покрывала попона из мягкой, тиснёной золотом кожи. Шпоры тоже были золотые, длинный чёрный плащ заколот золотой фибулой.

Я смотрел на лица людей, которые радовались, что король остановился и беседует с ними. И они улыбались его словам.

Конечно, до них доходили слухи. А до кого нет? Слухи, что король отказывается жениться и предпочитает общество молодых красавчиков, но никто не возражал, ведь Этельстан выглядел как король, водил их в битвы и доказал, что такой же храбрый и крепкий боец, как любой из его воинов. А еще он любил своих воинов. Доверял им. Сейчас он шутил с ними, и они приветствовали его.

— Хорошо он держится.

Элдред подъехал ближе ко мне.

— Как всегда, — ответил я, все еще глядя на Этельстана.

После неловкой паузы Элдред откашлялся.

— Я должен извиниться перед тобой, лорд Утред.

— Да?

— Вчера вечером я не знал, кто ты, господин.

— Теперь знаешь, — бросил я и пришпорил коня.

Я вел себя неподобающе. Я знал это, но не мог сдержаться. Слишком много тайн, слишком много людей, положивших глаз на Нортумбрию, а я нортумбриец. Я — ярл Утред из Нортумбрии, мои предки отвоевали эту землю у бриттов и защищали ее от них, от данов и норвежцев. Я знал, что и теперь придется ее защищать, но от кого?

Я развернул коня, проигнорировав Элдреда, и увидел, что Эгиль погружен в разговор с Ингилмундром, земляком-норвежцем. Ингилмундр заметил, что я смотрю на них, и кивнул. Я не ответил, но обратил внимание на большой золотой крест у него на шее. Ко мне присоединился Финан.

— Узнал что-нибудь? — тихо спросил он.

— Ничего.

— А я узнал, — так же тихо сказал он, — что Ингилмундр крестился.

— Я видел крест.

— Да уж, его трудно не заметить. На таком барана можно распять. И он говорит, что поведет всех норвежцев Виреалума в Честер креститься.

— В Честер, — холодно повторил я.

— Потому что епископ Освальд показал им истину, — все тем же ровным тоном продолжил Финан. Ему хватало ума не называть епископа моим сыном. — Может, так и было? — скептически добавил Финан.

Я хмыкнул. Конечно, язычников обращают, и епископ Ода тому пример, но я доверял Ингилмундру не больше, чем голодному волку в овчарне.

— Ингилмундр сказал, что теперь все мы англичане, — продолжил Финан.

— Все?

— Я думал, тебе это понравится.

Я рассмеялся, хоть и невесело, и мой смех услышал возвращавшийся к нам Этельстан.

— Ты развеселился, лорд Утред.

— Как всегда в твоем обществе, мой король, — мрачно ответил я.

— И Финан здесь, мой старый друг! Как ты? — Этельстан не стал ждать ответа. — Давайте поедем на север! Лорд Утред, составишь мне компанию?

Мы перешли Эмотум вброд и поскакали по влажному лугу, по прямой римской дороге. Отъехав от лагеря, Этельстан подозвал слугу и отдал ему ястреба.

— Он не любит летать в сырую погоду, — объяснил он мне, но я понял, что он и не собирался охотиться.

К нам присоединились еще всадники в кольчугах и алых плащах, в шлемах, со щитами и тяжелыми копьями. Они группами рассыпались впереди нас, осматривая возвышенность и создав вокруг короля широкий заслон. Этельстан вел меня на небольшой травянистый холм, где древние земляные стены образовывали грубое подобие квадрата. С одной стороны виднелась каменная кладка, старые камни поросли травой и лишайником.

— Наверное, римский лагерь, — объяснил Этельстан, спешиваясь. — Пойдем со мной!

Его защитники в алых плащах окружили древний лагерь, но только мы вдвоем пошли по влажному дерну, окруженному обветшалыми стенами.

— Что сказал Хивел вчера вечером? — без обиняков спросил Этельстан.

Я удивился этой прямоте, но дал честный ответ, который, вероятно, ему понравился:

— Что будет исполнять договор с тобой.

— Так и будет, так и будет. — Он помолчал и слегка нахмурился. — По крайней мере, я так думаю.

— Но ты был жесток к нему, мой король.

— Жесток? — как будто удивился он.

— Он сказал, что платит двадцать четыре фунта золота, триста серебра и десять тысяч голов скота в год.

— Верно.

— Христианские короли не могут заключить мир, не требуя платы?

— Это не плата, — объяснил он. — На наш остров постоянно нападают. Ирландское море наводняют норвежцы, их корабли приходят с северным ветром, их воины хотят захватить наши земли. Уэльс — маленький и уязвимый край, и на его берега уже нападали. Эти деньги, лорд Утред, идут в оплату за копья, которые защитят Уэльс.

— Твои копья?

— Конечно, мои! Разве Хивел тебе не рассказал? Если на его земли нападут, мы их защитим. Я создаю христианский мир, союз христианских народов против языческого севера, а война стоит денег.

— Но твой мир требует, чтобы слабые платили сильному. Не должен ли ты платить Хивелу, чтобы его армия была сильной?

Этельстан проигнорировал вопрос и хмуро зашагал дальше.

— Мы на острове, и нападение на одно христианское королевство означает нападение на всех. У нас должен быть предводитель, и Господь распорядился, что мы — самое большое королевство, самое сильное, и потому именно мы возглавим оборону против любых язычников, что явятся разорять остров.

— Значит, если норманны высадятся на севере Альбы, ты выступишь на бой с ними? — предположил я.

— Если Константин не сможет защититься сам? Конечно!

— Так Хивел и Константин платят за защиту?

— Почему бы и нет?

— Они ее не просили, — резко ответил я. — Ты навязал ее.

— Потому что им недостает дальновидности. Мирный договор им на пользу. — Он подвел меня к низким каменным стенам и сел, пригласив присоединиться. — В свое время они это поймут. — Он помолчал, будто ожидая ответа, но, когда я ничего не сказал, оживился. — Зачем, по-твоему, я созвал это сборище в Бургэме?

— Понятия не имею.

— Это Камбрия, — он обвел вокруг рукой, сверкающей перстнями. — Земля саксов, наша земля, ее захватили наши предки и столетиями ее пахали. Здесь церкви и монастыри, дороги и рынки, но во всей Британии не сыщешь другого столь же безбожного места! Сколько норвежцев здесь живет? Сколько данов! Оуайн из Страт-Клоты называет эту землю своей, а Константин даже смеет назначать ее правителя! Но какая это страна? Это Нортумбрия! — Он выделил два последних слова, хлопая в такт по камням. — И что сделала Нортумбрия, чтобы выдворить захватчиков? Ничего! Ничего! Ничего!

— Я потерял хороших воинов, победив Скёлля Гриммарсона в Хибурге, — яростно огрызнулся я, — и Мерсия с Уэссексом мне не помогали! Может, потому что я не платил им?

— Лорд Утред! — успокаивающе сказал он. — Никто не сомневается в твоей храбрости. Никто не оспаривает, что мы у тебя в долгу. И, по правде говоря, я пришел заплатить этот долг.

— Вторжением в Нортумбрию? — Я был все еще зол. — Ты клялся не делать этого при моей жизни!

— А ты клялся убить Этельхельма Старшего, — спокойно ответил он, — и не сделал этого. Его убили другие.

Я просто смотрел на него. Его слова были правдивы и в то же время возмутительны. Этельхельм умер, потому что я победил его людей, убил его лучшего воина и заставил его войско бежать. Конечно, Этельстан мне помог, но он вступил в битву лишь потому, что я удержал лунденские ворота Крепелгейт.

— Клятва есть клятва, — сказал он спокойно, но властно. — Ты поклялся убить человека и не сделал этого, и потому клятва недействительна. — Он поднял руку, пресекая мое возмущение. — И клятва язычнику не имеет силы. Нас может связать только клятва именем Христа и его святых. — И снова он поднял руку. — Но все же я пришел вернуть тебе долг.

Один человек, даже лорд Беббанбурга, не может биться с армией трех королевств. Я чувствовал себя преданным, меня в самом деле предали, но мне удалось сдержать гнев.

— Долг, — сказал я.

— Сейчас, лорд Утред, сейчас. — Он встал и начал мерить шагами маленькую площадку, огороженную развалинами стен. — Камбрия — место, где нет закона, ты согласен?

— Да.

— Но все же это часть Нортумбрии, верно?

— Да.

— А Нортумбрия — английское королевство, так?

Я все еще привыкал к этому слову, так же как свыкался с названием Инглаланд. Некоторые предпочитали название Саксонланд, но западные саксы, пытавшиеся объединить всех, кто говорит по-английски, предпочитали называть страну Инглаланд. Слово охватывало не только саксов, но и англов, и ютов. Мы больше не будем саксами или англами, только англичанами.

— Нортумбрия — английская, — признал я.

— Но сейчас в Камбрии больше говорят на языках норманнов, чем на нашем!

Я поколебался и пожал плечами.

— Да, многие говорят.

— Три дня назад я охотился и остановился поговорить с лесником. Он говорил по-норвежски! С тем же успехом я мог бы говорить с ним по-валлийски, и это в английской-то стране!

— Его дети будут говорить на нашем языке, — заметил я.

— Будь они прокляты, его дети! Они вырастут язычниками!

Я оставил это заявление висеть в воздухе, глядя, как Этельстан ходит туда-сюда. В основном он прав. Нортумбрия редко показывала свою власть над Камбрией, хотя та и была частью королевства, и норвежцы, видя такую слабость, высаживались на побережье и строили фермы в долинах. Они ничего не платили Эофервику, и только мощные бурги на мерсийской границе мешали им совершать набеги в земли Этельстана. И слабость Камбрии чуяли не только норвежцы. О Камбрии мечтала Страт-Клота, лежавшая у ее северных пределов, как и Константин.

Как и Этельстан.

— Если не нравятся норвежцы, и ты хочешь, чтобы Камбрия стала английской, зачем держать королем в Эофервике Гутфрита?

— Ты его не любишь.

— Никчемный человек.

Этельстан кивнул и снова сел лицом ко мне.

— Мой главный долг не в том, чтобы убивать норманнов, хотя Богу известно, что я убью их всех до одного, если на то будет Его воля. Мой главный долг — обратить их. — Он помолчал, ожидая моего ответа, но я ничего не сказал. — Мой дед, — продолжил он, — учил, что те, кто служит Господу — не саксы и не даны, не англы и не норвежцы. Они едины во Христе. Посмотри на Ингилмундра! Некогда норвежец и язычник, а теперь христианин, оказывающий услуги мне, своему королю.

— И тот, кто встречался с Анлафом Гутфритсоном на острове Мон, — резко сказал я.

— По моему приказу, — немедленно парировал Этельстан. — Почему бы и нет? Я послал Ингилмундра с предупреждением Анлафу, что, если его честолюбивые замыслы коснутся этого острова, я сдеру с него шкуру и сделаю из нее седло. Надеюсь, предупреждение сработало, поскольку знаю, что Анлафа манит Камбрия.

— Она манит всех, включая тебя, мой король.

— Но если язычников Камбрии обратить, — продолжил он, — тогда они будут сражаться за своего христианского короля, а не за какого-то язычника-авантюриста из Ирландии. Да, Гутфрит мерзкий человек, но благодать Христа действует и через него! Он согласился покреститься. Он позволит мне построить в Камбрии бурги, оставить там гарнизоны, которые будут защищать храбрых священников, проповедующих необращенным. Он согласился, что в Камбрии будут править два олдермена-сакса, Годрик и Альфгар, их войска будут защищать наших священников. Язычники послушают Гутфрита, он для них свой, он говорит на их языке. Я сказал ему, что Камбрия должна стать христианской, если хочет остаться королем. И подумай, что будет, когда Гутфрит умрет.

— Женщинам будет спокойнее.

Этельстан проигнорировал это заявление.

— Его родня правит в Ирландии, но они считают, что должны править и Дифлином, и Эофервиком. Если Гутфрит умрет, Анлаф попытается забрать Нортумбрию. Он потребует ее по праву рождения. Лучше терпеть пьяного глупца, чем биться с талантливым воином.

Я нахмурился.

— Почему бы просто не убить Гутфрита и не провозгласить себя королем? Почему не заявить, что Нортумбрии больше нет, и все здесь — теперь Инглаланд?

— Потому что я уже здесь король, потому что это, — топнул ногой он, — уже Инглаланд! Гутфрит присягнул мне, я его сюзерен, но, если я уберу его, то рискую навлечь на себя месть его ирландской родни, а если ирландские норвежцы нападут с запада, подозреваю, что Константин атакует с востока. И тогда норвежцам Камбрии и данам Нортумбрии захочется присоединиться к захватчикам. Даже валлийцам, несмотря на обещание Хивела! Никто из них нас не любит! Мы для них сайсы, и они страшатся нашей мощи, хотят ослабить нас, и война со всеми нашими врагами будет ужаснее, чем любая из войн, в которых сражался мой дед. Я не хочу этого. Я хочу навести в Нортумбрии порядок. Я не хочу больше хаоса и кровопролития! И держа Гутфрита на коротком поводке, я обращу северных язычников в законопослушных христиан и объясню врагам, что в Нортумбрии нет возможностей для честолюбцев. Мне нужен мирный, процветающий, христианский остров.

— Управляемый Инглаландом, — мрачно сказал я.

— Управляемый Господом Всемогущим! Но если Господь назначил Инглаланд самым могущественным королевством в Британии, то да, Инглаланд должен править.

— И чтобы достичь этого, ты доверяешь пьяному глупцу обратить нас, язычников? — язвительно спросил я.

— И чтобы держать в узде Анлафа.

— И велишь пьяному глупцу потребовать с меня дань.

— Ты живешь на этой земле, почему ты не должен вносить свою долю в казну? Почему не присягнешь ему в верности? Ты живешь в Нортумбрии, разве нет? — Я был так поражен предложением присягнуть Гутфриту, что ничего не сказал, хотя негодование наверняка отразилось на лице. — Ты выше закона, лорд Утред? — сурово спросил Этельстан.

— У Гутфрита нет закона, — огрызнулся я. — Платить ему дань? Почему я должен платить за его шлюх и эль?

— Лорд Элдред будет держать в Эофервике гарнизон. Он удостоверится, чтобы твое серебро тратилось с умом. А что касается клятвы, ты станешь примером другим.

— Будь они прокляты, эти другие, — зло сказал я, а потом враждебно накинулся на него: — Я слышал, что лорд Элдред, — почти выплюнул это имя я, — стал олдерменом.

— Да.

— Олдерменом чего?

Этельстан помолчал.

— Нортумбрии, — наконец сказал он.

До этого момента я ему верил. Он говорил горячо и страстно, ведомый не только честолюбием, но и искренней верой в своего бога, но этот односложный ответ был уклончив, и я решительно бросил ему вызов.

— Я олдермен Нортумбрии.

Он улыбнулся, возвращая себе хладнокровие.

— Но в беззаконной стране нужна власть, а власть исходит от короля посредством его знати. Этот король, — он тронул золотой крест на груди, — решил, что Нортумбрии нужно несколько олдерменов, чтобы ее укротить. Лорды Годрик и Альфгар на западе, а еще двое, ты и Элдред, на востоке. Но прежде чем возражать, вспомни, что я пришел заплатить тебе долг.

— Лучшей платой будет, если ты оставишь меня в покое, — проворчал я. — Я стар, я сражался со времен твоего деда. У меня есть хорошая женщина, хороший дом, и больше мне ничего не нужно.

— А если я отдам тебе весь Вилтунскир? — спросил он.

Я пораженно уставился на него и не нашел, что сказать. Когда он смотрел на меня, казалось невозможным, что это я его вырастил, защищал, даже любил как сына. Он обрел уверенность и ничем не напоминал мальчика, которого я знал. Он стал королем, и его амбиции простирались на всю Британию, а может, и дальше.

— Вилтунскир — одно из богатейших графств Инглаланда, — снова заговорил он. — Ты можешь получить его, а с ним бо́льшую часть земель Этельхельма. — Я продолжал молчать. Этельхельм Младший, олдермен Вилтунскира, был моим врагом и человеком, оспаривавшим права Этельстана на трон Уэссекса. Этельхельм проиграл и умер, и его состояние перешло к королю. Громадное состояние, и Этельстан предлагал мне бо́льшую его часть, огромные поместья во всех трех королевствах, огромные дома, полные дичи леса, пастбища и сады, города с преуспевающими торговцами. Мне только что предложили все это или бо́льшую часть. — Ты станешь величайшим после короля лордом Инглаланда, — улыбнулся Этельстан.

— И ты отдашь все это язычнику?

Он улыбнулся.

— Прости, но ты стар. Ты будешь наслаждаться богатством год или два, потом его унаследует твой сын, а он христианин.

— Который сын? — резко спросил я.

— Тот, которого ты зовешь Утредом, конечно. Его здесь нет?

— Я оставил его командовать гарнизоном в Беббанбурге.

— Он мне нравится! — с воодушевлением сказал он. — Всегда нравился!

— Вы росли вместе.

— Именно так! Мне нравятся оба твоих сына.

— У меня только один сын.

Этельстан пропустил это мимо ушей.

— И я представить не могу, чтобы твой старший хотел унаследовать что-нибудь материальное. Епископ Освальд желает не земного богатства, а только милости божией.

— Тогда он весьма необычный священник, — проворчал я.

— Да, он такой, и он достойный человек, лорд Утред. — Он задумался. — И я ценю его советы.

— Он меня ненавидит.

— И кто в этом виноват?

Я хмыкнул. Чем меньше я буду говорить о епископе Освальде, тем лучше.

— А что ты получишь взамен богатств Вилтунскира? — спросил я вместо этого.

Он на мгновение замешкался.

— Ты знаешь, чего я хочу.

— Беббанбург.

Он поднял обе руки.

— Ничего не говори, лорд Утред! Ничего сейчас не говори! Но да, я хочу получить Беббанбург.

Я повиновался его приказу ничего не говорить и порадовался этому, потому что первым порывом было гневно отказаться. Я нортумбриец и посвятил свою жизнь возвращению Беббанбурга, но одновременно с этим порывом пришли и другие мысли. Король предлагал мне такое огромное богатство, что Бенедетта будет всегда жить в роскоши, которой она достойна, а сын унаследует состояние. По всей видимости, Этельстан почувствовал мое замешательство, поскольку поднял руки, призывая к молчанию. Ему не нужен был скоропалительный ответ, он хотел, чтобы я подумал.

Он так и сказал.

— Подумай об этом, лорд Утред. Через два дня мы разъедемся. Короли уедут, монахи вернутся в Дакор, а я отправлюсь на юг, в Винтанкестер. Завтра мы закатим большой пир, и ты дашь мне ответ. — Он встал и подошел ко мне, протягивая руку, чтобы помочь встать. Я позволил ему поднять себя на ноги, и он обхватил мою руку ладонями. — Я в большом долгу перед тобой, лорд Утред, возможно, в большем, чем когда-нибудь смогу выплатить, и я хочу, чтобы в то время, что тебе осталось на этой земле, ты был рядом, в Уэссексе, был моим советником! — Он улыбнулся, давая волю своему обаянию. — Как ты когда-то заботился обо мне, — мягко сказал он, — я позабочусь о тебе.

— Завтра, — хрипло каркнул я.

— Завтра днем, лорд Утред! — Он хлопнул меня по плечу. — И приводи с собой Финана и твоих ручных братьев-норвежцев! — Он зашагал к лошадям, оставленным у слуги за стенами старого форта. Внезапно он обернулся. — Обязательно возьми своих друзей. Финана и норвежцев! — Он ничего не сказал о том, что Эгиль сопровождал меня вопреки королевскому приказу привести только тридцать человек. Казалось, он не возражал. — Приводи всех троих! — крикнул он. — А теперь — охота!

Христиане рассказывают, как дьявол привел их пригвожденного бога на вершину горы и показал ему все царства мира. Все они будут принадлежать ему, пообещал дьявол, если он просто преклонит колено и поклянется в верности. И мне, в точности как пригвожденному богу, предложили богатство и власть. Пригвожденный бог отказался, но я — не бог, и меня одолевало искушение.

* * *
Я понимал, что Этельстан будто играл в тафл. Он двигал фигуры по клеткам, чтобы захватить самую главную фигуру и выиграть, но, предлагая мне Вилтунскир, он также пытался убрать меня с доски. И конечно, меня одолевало искушение. Во время охоты он продолжил меня соблазнять, небрежно сказав, что я останусь лордом Беббанбурга.

— Крепость и поместье навеки твои, лорд Утред, я лишь прошу позволить мне оставить там гарнизон и командующего. И только пока мы не заключим мир со скоттами! Как только эти разбойники докажут, что будут соблюдать свою клятву, Беббанбург навеки отойдет твоей семье! Всё будет твоим!

Он одарил меня ослепительной улыбкой и пришпорил коня.

Так что меня мучил соблазн. Я сохраню Беббанбург, но буду жить в Вилтунскире, распоряжаться землями, людьми и серебром. Я умру богатым. Следуя за Этельстаном и наблюдая, как ястребы набрасываются на куропаток и голубей, я думал о небрежном обещании, что он заберет Беббанбург только на время, пока мы не заключим мир со скоттами. Звучало убедительно, пока я не вспомнил, что мира со скоттами никогда не было и вряд ли будет.

Даже говоря о мире, скотты готовились к войне, да и мы говорили им те же гладкие слова, а сами в это время ковали копья и делали щиты. Этой вражде нет конца. Но Вилтунскир? Богатый, плодородный Вилтунскир? Однако что король дал, то может и забрать, и я вспомнил слова Хивела, что его наследники могут не считать себя связанными соглашением, которое он заключил с Этельстаном. Будут ли наследники Этельстана считать себя связанными любым соглашением, заключенным со мной? А сам Этельстан? Зачем я ему, когда он завладеет Беббанбургом?

И все же он взял меня за руку, посмотрел мне в глаза и обещал заботиться обо мне так же, как я заботился о нем. Мне хотелось ему верить. Возможно, лучше провести последние годы среди пышных пастбищ и садов Вилтунскира, с мыслью о том, что мой сын, мой второй сын, обретет принадлежащее ему по праву рождения после того, как скотты преклонят колено.

— Заключат ли скотты когда-нибудь мир с нами? — спросил я Финана в тот вечер.

— Возляжет ли когда-нибудь волк с ягненком?

— Мы ягнята?

— Мы волчья стая Беббанбурга, — гордо ответил он.

Мы сидели с Эгилем и его братом Торольфом у костра. Яркий полумесяц скрылся за высокими быстрыми облаками, а от резкого и холодного ветра с востока искры от костра летели вверх. Воины пели, рассевшись вокруг костров. Иногда нам приносили эль, хотя Этельстан прислал бочонок вина. Торольф попробовал его и сплюнул.

— В самый раз для чистки кольчуги, — сказал он, — а больше никуда не годится.

— Уксус, — согласился Эгиль.

— Этельстану это не понравится, — вставил Финан.

— Он же не стал пить это вино, — сказал я. — Так какая ему разница?

— Ему не понравится, если ты останешься в Беббанбурге.

— И что он сможет сделать?

— Осадить крепость, — неуверенно предположил Эгиль.

— У него достаточно людей, — проворчал Торольф.

— И кораблей, — добавил его брат.

Последние два года мы постоянно слышали о том, что Этельстан строит новые улучшенные корабли. Его дед Альфред построил флот, но те корабли были тяжелые и неповоротливые, а по слухам, Этельстан строил такие, что даже норманны позавидуют.

Финан разглядывал кружившиеся на ветру искры.

— Не могу поверить, что он осадит Беббанбург, господин. Ты добыл ему трон!

— Я больше ему не нужен.

— Он перед тобой в долгу!

— А епископ Освальд льет ему в уши ненависть, — напомнил я.

— Лучшее, что можно сделать с епископами, — кровожадно сказал Торольф, — это выпотрошить, как летнего лосося.

Все помолчали, а потом Финан поворошил костер веткой.

— Так что ты будешь делать?

— Не знаю. В самом деле не знаю.

Эгиль отпил еще глоток вина.

— Я даже кольчугу этой козлиной мочой чистить не буду, — скривился он. — Ты дал ответ королю Константину? Разве он его не ждет?

— Мне нечего ему сказать, — сухо ответил я.

Может, Константин и ждет ответа, но я считал, что мое молчание вполне его заменит.

— А Этельстан не спрашивал тебя об этом?

— С чего бы?

— С того, что ему об этом известно, — сказал Эгиль. — Он знает, что скотты навещали тебя в Беббанбурге.

Я уставился на него сквозь пламя.

— Знает?

— Ингилмундр сказал. Он спрашивал, принял ли ты предложение Константина.

В битве наступает момент, когда вдруг осознаешь, что все не так понял, что враг тебя перехитрил и вот-вот победит. Тебя затапливает ужас, и именно это я сейчас и ощутил. Я смотрел на Эгиля, а мой разум пытался осознать его слова.

— Я думал сказать что-нибудь, — признал я, — но он не спросил, и поэтому я промолчал.

— Что ж, он знает! — мрачно сказал Эгиль.

Я выругался. Я хотел сообщить Этельстану о послах скоттов, но решил промолчать. Лучше ничего не говорить, чем тыкать спящего хорька палкой.

— И что ты сказал Ингилмундру? — спросил я Эгиля.

— Что ничего об этом не знаю!

Я был глупцом. Так значит, Этельстан, обещая мне богатство, знал, что Константин сделал мне предложение, а я об этом не сказал. Мне следовало бы помнить, что двор Константина кишит шпионами Этельстана, точно так же, как король скоттов имеет своих шпионов среди людей Этельстана. Так что теперь думает Этельстан? Что я намеренно обманул его? И если я скажу сейчас, что не отдам Беббанбург, он, безусловно, решит, что я планирую вступить в союз с Константином.

Я слышал пение монахов и видел ту же маленькую группу, что и вчера, во главе с человеком, несущим фонарь, они медленно обходили лагерь.

— Мне нравится мелодия, — сказал я.

— Ты тайный христианин, — ухмыльнулся Финан.

— Я был крещен трижды.

— Это против законов церкви. Одного раза достаточно.

— Ни разу ничего не вышло. А во второй раз я едва не утонул.

— Вот жалость-то, — продолжил ухмыляться Финан. — Отправился бы прямиком в рай, сидел бы сейчас на облаке, играл на арфе.

Я ничего не ответил, потому что поющие монахи повернули на юг, к валлийскому лагерю, и один из них украдкой покинул группу и приближался к нам. Я поднял руку, чтобы все замолчали, и кивнул в сторону монаха в капюшоне, похоже, идущего прямо к нашему костру.

Так и было. Капюшон полностью скрывал лицо, темно-коричневое одеяние было подпоясано веревкой, на груди висел серебряный крест, руки сложены в молитвенном жесте. Он не поприветствовал нас, не спросил, можно ли присоединиться, а просто сел напротив меня, между Финаном и Эгилем. Он надвинул капюшон еще ниже, и я так и не увидел его лица.

— Пожалуйста, присоединяйся к нам, — язвительно предложил я.

Монах ничего не ответил. Пение затихало, удаляясь на юг, ветер высоко раздувал искры.

— Вина, брат? — спросил Финан. — Или эля?

Монах покачал головой в ответ. Я увидел отблеск костра в его глазах, но более ничего.

— Пришел нам проповедовать? — кисло поинтересовался Торольф.

— Я пришел сказать, чтобы вы покинули Бургэм.

Я затаил дыхание, чтобы сдержать закипающий гнев. Это был не монах, нас почтил визитом епископ, и я узнал голос. Епископ Освальд, мой сын. Финан тоже узнал его, поскольку взглянул на меня, прежде чем повернуться обратно к Освальду.

— Не нравится наше общество, епископ? — тихо спросил он.

— Здесь рады всем христианам.

— Но не твоему язычнику-отцу? — горько спросил я. — Который возвел твоего друга и короля на трон?

— Я предан своему королю, — очень спокойно сказал он, — но мой главный долг всегда перед Богом.

Я едва не сказал какую-нибудь резкость, но Финан предупреждающе положил мне руку на колено.

— Ты здесь по божьему делу? — спросил ирландец.

Несколько мгновений Освальд молчал. Я так и не видел его лица, но чувствовал, что он смотрит на меня.

— Ты заключил соглашение с Константином? — наконец спросил он.

— Нет, не заключил, — твердо сказал Финан.

Освальд подождал моего ответа.

— Нет, — сказал я, — и не заключу.

— Король боится, что ты это сделал.

— Тогда можешь его успокоить.

И снова Освальд поколебался и впервые с тех пор, как подошел к нам, заговорил неуверенно:

— Он не должен узнать, что я с тобой говорил.

— Почему это? — вызывающе спросил я.

— Он посчитает это предательством.

Я оставил эти слова висеть в воздухе и повернулся к своим спутникам.

— От нас он этого не узнает, — сказал я, а Финан, Эгиль и Торольф кивнули. — Почему предательством? — спросил я уже мягче.

— Порой королевский советник должен делать то, что считает правильным, а не то, чего хочет король, — все так же неуверенно ответил Освальд.

— И это предательство?

— В некотором смысле да, но по большому счету — нет. Это верность.

— И чего хочет король? — тихо спросил Финан.

— Получить Беббанбург.

— Он сказал мне об этом сегодня днем, — небрежно сказал я, — но если я не хочу отдавать его, Этельстану придется пробиваться через стены.

— Король считает иначе.

— Иначе?

— Где терпит неудачу сила, поможет коварство.

Я вспомнил, как хитроумно Этельстан захватил Эофервик, заставив Гутфрита в панике бежать, и ощутил холодок страха.

— Продолжай, — сказал я.

— Король убежден, что ты заключил договор с Константином, — сказал Освальд, — и он намерен вам помешать. Он пригласил вас завтра на пир. Пока вы будете есть и пить, лорд Элдред поведет по Нортумбрии двести человек, — как будто через силу сказал он. — И Элдред возьмет письмо к моему брату, письмо от короля. Король Этельстан и мой брат — друзья, брат поверит письму и пустит людей короля в крепость, а Элдред станет лордом Беббанбурга.

Финан тихо выругался и подбросил хвороста в костер. Эгиль откинулся назад.

— Почему король верит в эту ложь? — спросил я.

— Потому что советники убедили его, что Константин и лорд Утред заключили союз.

— Советники! — прорычал я. — Ингилмундр и Элдред?

Освальд кивнул.

— Он не хотел им верить, но сегодня ты ничего не сказал о встрече с людьми Константина в Беббанбурге, и это его окончательно убедило.

— Потому что мне не о чем было говорить! — зло сказал я и снова подумал о том, каким же был глупцом, что промолчал. — Встреча была, но соглашения мы не заключили. Нет никакого союза. Я отослал его людей обратно с козьим сыром в качестве подарка. Вот и всё.

— Король считает иначе.

— Значит, король... — начал я, но сдержал оскорбление. — Ты говоришь, он посылает Элдреда?

— Лорда Элдреда и две сотни воинов.

— И Элдред назначен олдерменом Беббанбурга?

Темный капюшон кивнул.

— Да.

— Еще до того, как я поговорил с королем?

— Король был уверен, что ты примешь его предложение. Оно было щедрым, верно?

— Весьма, — неохотно буркнул я.

— Можешь пойти к нему вечером и принять его? — предложил Освальд.

— А Элдред станет лордом Беббанбурга?

— Лучше он, чем Ингилмундр, — сказал Освальд.

— Лучше я, чем любой из них! — гневно выпалил я.

— Согласен, — удивил меня Освальд.

Во время недолгого молчания Финан поворошил костер.

— У Ингилмундра земли в Виреалуме, так?

— Да.

— Это в твоей епархии, да, епископ?

— Да, — коротко ответил он.

— И?

Освальд встал.

— Я уверен, что он предатель. Молю Господа, чтобы я ошибался, но при всем снисхождении не могу ему верить.

— А король верит.

— Король верит, — ровно ответил он. — Ты придумаешь, как поступить, отец, — сказал он, резко повернулся и ушел.

— Спасибо тебе! — крикнул я вслед. Он не ответил. — Освальд! — И снова нет ответа. Я встал. — Утред! — Так его звали, прежде чем я от него отрекся, и на звук этого имени он обернулся. Я подошел к нему. — Почему? — спросил я.

К моему удивлению, он откинул темный капюшон, и в свете костра я увидел его лицо, такое бледное и худое. И старое. Короткие волосы и подстриженная борода поседели. Я хотел что-нибудь сказать о прошлом, попросить у него прощения. Но не произнес ни слова. — Почему? — снова спросил я.

— Король боится, что скотты захватят Нортумбрию.

— Беббанбург всегда противостоял им. И всегда будет.

— Всегда? Вечна лишь благодать Божия. Когда-то наша семья правила всеми землями до реки Фойрт, а теперь скотты считают своими все земли севернее Туэде. И хотят получить остальное.

— И он считает, что я не стану сражаться с ними? Я поклялся защищать Этельстана и сдержал эту клятву.

— Но ему больше не нужна твоя защита. Он самый сильный король в Британии, и его советники льют яд ему в уши, убеждают, что тебе больше нельзя доверять. Он хочет, чтобы на бастионах Беббанбурга развевался его флаг.

— А ты этого не хочешь?

Он помолчал, собираясь с мыслями.

— Беббанбург наш, — наконец сказал он, — и хотя я осуждаю твою религию, но верю, что ты будешь защищать его яростнее, чем любые воины Этельстана. А кроме того, его войска нужнее в другом месте.

— В другом месте?

— Король считает, что если его мирный план не сработает, то Британскому острову придется пережить самую ужасную войну в истории, и если это случится, отец, то битва будет не в Беббанбурге.

— Да?

— Скотты могут победить нас, только если к ним присоединятся язычники, а самые сильные язычники — норвежцы из Ирландии. Мы знаем, что Константин послал дары Анлафу. Он прислал жеребца, меч и золотое блюдо. Зачем? Затем, что желает союза, и если ирландские норвежцы решат напасть всеми силами, то изберут самый короткий путь. Они высадятся на западе. — Он помолчал. — Ты сражался у Этандуна, отец?

— Да.

— Норманнов вел Гутрум?

— Да.

— А христиан — Альфред?

— Я тоже сражался за него.

Он проигнорировал мои слова.

— Значит, если придет Анлаф, это будет война внуков. Внук Гутрума против внука Альфреда, и эта война разразится далеко от Беббанбурга.

— Так ты говоришь, что я должен идти домой и защищать этот дом.

— Тебе виднее, что делать. — Он коротко кивнул и снова надел капюшон. — Доброй ночи, отец.

— Утред! — окликнул я его вслед.

— Меня зовут Освальд.

Он ушел, и я его не остановил.

Некоторое время я в одиночестве стоял в темноте, обуреваемый нежеланными чувствами. Вина перед отвергнутым сыном, гнев из-за того, что он мне рассказал. Я почувствовал жжение слез, взревел и пошел обратно к костру, где на меня вопросительно уставились три пары глаз. Дав, наконец, волю гневу, я пинком опрокинул бочонок, и вино, а может, козлиная моча, с шипением пролилось в костер.

— Ночью мы уезжаем, — сказал я.

— Сегодня? — спросил Торольф.

— Сегодня и тихо, но уезжаем!

— Господи Иисусе, — сказал Финан.

— Король не должен видеть наших приготовлений к отъезду, — сказал я и повернулся к Финану. — Мы поедем первыми, ты, я и наши люди. — Потом я обратился к Эгилю и Торольфу: — А вы со своими уйдете перед рассветом.

Некоторое время все молчали. Вино все еще бурлило и шипело на углях костра.

— Ты правда думаешь, что Этельстан планирует украсть Беббанбург? — спросил Финан.

— Я знаю, что он хочет его заполучить! И еще хочет, чтобы мы четверо завтра были на его пиру, а пока мы там, его воины поскачут в Беббанбург с письмом к моему сыну, а мой сын с Этельстаном давние друзья, и он поверит всему, что будет в письме. Он откроет ворота Черепа, и люди Этельстана войдут в Беббанбург и захватят его.

— Тогда нам лучше ехать прямо сейчас, — сказал Финан, вставая.

— Мы поскачем на юг, — сказал я ему, — потому что неподалеку есть римская дорога в Хибург.

— Ты точно знаешь? — удивился он.

— Я знаю, что к югу от Хибурга есть дорога. По ней возят свинец и серебро в Лунден. Надо просто найти ее, и Этельстан не догадается, что мы воспользуемся этой дорогой. Он сочтет, что мы поедем на север к Кайр Лигвалиду и вдоль стены на восток.

— А по этой дороге поедем мы? — спросил Эгиль.

— Да.

Эгиль привел в Бургэм намного больше людей, чем я, и я надеялся, что Этельстан поверит, будто мы все скачем по римской дороге на север, и пошлет погоню по ней, пока мы с Финаном как демоны помчимся через холмы. — Выступайте перед рассветом, — велел я Эгилю, — и скачите быстро! Он пошлет за вами людей. Оставьте здесь костры, когда уедете. Пусть думают, что мы все еще здесь.

— А если люди Этельстана попытаются остановить нас? — спросил Торольф.

— Не нападайте на них! Не давайте им повода начать войну с Беббанбургом. Первую кровь должны пролить они.

— И тогда мы сможем драться?

— Вы норвежцы, как же иначе?

Торольф ухмыльнулся, но его брат выглядел обеспокоенным.

— А что будем делать, когда доберемся домой? — спросил он.

Я не знал, что ответить. Этельстан, безусловно, сочтет мое бегство враждебным актом, но решит ли он, что это подтверждает мой союз со скоттами? Меня терзала нерешительность. Может, лучше принять его предложение? Но я — лорд Беббанбурга, бо́льшую часть жизни я пытался вернуть крепость, а теперь покорно сдам ее, чтобы Этельстан полюбовался, как его флаг развевается на моих стенах?

— Если он нападет на нашу землю, — сказал я Эгилю и Торольфу, — замиритесь с ним. Не умирайте за Беббанбург. Если он не захочет заключать мир, садитесь на корабли. Станьте викингами!

— Мы... — прорычал Торольф.

— ...приведем корабли в Беббанбург, — закончил за него Эгиль, и Торольф кивнул.

Я так долго и так жестоко сражался за свой дом. Его украли у меня еще в детстве, и я сражался по всей Британии, чтобы вернуть его.

И теперь придется снова сражаться. Мы едем домой.

Глава шестая

Мы скакали в полной тьме, разбавленной слабым светом луны. Когда луна скрывалась в облаках, нам приходилось останавливаться и ждать, пока дорогу снова станет видно. В самых трудных местах мы шли пешком и вели за собой лошадей, спотыкаясь во тьме, убегая от короля, когда-то клявшегося, что он мой друг.

Оседлать лошадей, набить мешки едой, поехать на юг мимо валлийского лагеря, а затем по римской дороге, ведущей к Лундену — всё это заняло много времени. Конечно, нас видели, но часовые нас не остановили, и как я надеялся, никому не придет в голову, что группа всадников, направляющаяся на юг, на самом деле собирается сбежать на север. Оставшиеся люди Эгиля поддерживали огонь в кострах нашего пустого лагеря.

Дорога пересекала вброд реку, затем шла прямо сквозь огороженное каменными стенами пастбище к маленькому поселению, где за заборами лаяли собаки. Я очень смутно представлял здешние земли, но знал, что нам нужно повернуть на северо-восток, и в центре деревни дорога свернула в нужном направлении. Она больше походила на тропу для скота, утоптанную копытами, но я заметил, что ее окаймляет битый камень, а значит, ее сделали римляне.

— Это римская дорога? — спросил я Финана.

— Бог знает.

— Нам нужно вон туда.

— Значит, эта дорога не хуже любой другой.

Я следовал за звездой, как в море. Мы ехали медленно, поскольку и дорога, и обочина были неровные, но прежде чем звезды скрылись в облаках, они подсказали, что дорога и правда ведет на северо-восток, к голым холмам, которые медленно появлялись в сером рассвете. Я боялся, что эта ухабистая тропа — не та дорога, которую я искал, и что она кончится в холмах, но она медленно поднималась к еще более крутым холмам, чьи вершины терялись в облаках. Я оглянулся и увидел пелену дыма над далеким Бургэмом.

— Сколько нам добираться домой, господин? — тревожно спросил мой слуга Алдвин.

— Четыре-пять дней, если повезет. Или шесть.

И нам повезет, если не потеряем лошадей. Я выбрал дорогу через холмы, потому что это кратчайший путь домой, но в этой части Нортумбрии склоны круты, потоки быстры, а дорога ненадежна. Я надеялся, что теперь Эгиль уже в пути на север к Кайр Лигвалиду, а люди Этельстана гонятся за ним. Поднимаясь все выше, я постоянно оборачивался проверить, не преследуют ли нас, и никого не замечал, но потом низкие облака опустились еще ниже, и я уже ничего не видел. Нас поливала бесконечная морось, день становился все холоднее, и я обозвал себя глупцом. Как Этельстан мог желать мне зла? Он знал, что значит для меня Беббанбург, знал меня, как сынотца. Я вырастил его, защищал и даже любил, и, в конце концов, именно я привел его к короне.

Но что такое король? Мои предки были королями ныне не существующей Берниции, которая простиралась от реки Фойрт, где сейчас королевство Альба, до реки Теса. Почему они были королями? Потому что были самыми богатыми, свирепыми и жестокими воинами северной Британии. Они обладали властью и преумножили ее, завоевав соседнее королевство Дейру, назвали новую страну Нортумбрией и удерживали ее, пока их не сместил более могущественный король.

Так что же нужно, чтобы быть королем? Грубая сила? Если бы требовалось только это, я мог бы стать королем Нортумбрии, но я никогда не мечтал о троне. Я не хотел ответственности, не хотел обуздывать честолюбцев, что пожелают бросить мне вызов, а как правитель Нортумбрии еще и не желал укрощать царивший в Камбрии хаос. Я хотел править Беббанбургом и ничего более.

Дорога вела нас сквозь туман и морось. Местами тропа почти пропадала или пересекала сланцевые склоны. Мы карабкались сквозь мокрый молчаливый мир. Финан ехал рядом со мной, его серый жеребец тряс головой на каждом шагу. Финан молчал, и я тоже.

Я думал о том, что королю нужна не только грубая сила, хотя кое-кому хватало и ее. Гутфрит обожал королевскую власть и удерживал ее, раздавая своим приспешникам серебро и рабов, но он был обречен. Это совершенно ясно. У него недостаточно сил, и если его не разобьет Константин, то это сделает Этельстан. Или я. Я презирал Гутфрита, он был плохим королем, но почему он был королем? Только по одной причине. Его брат был королем и не оставил наследников, и потому Гутфрит унаследовал трон. Так традиция отдала Нортумбрию плохому королю именно тогда, когда она так нуждалась в хорошем.

А Уэссексу, думал я, повезло больше. В самый худший момент, когда казалось, что власть саксов обречена, и северяне завоюют всю Британию, Альфред стал преемником своего брата. Альфред! Человек, одолеваемый болезнями, слабый телом и одержимый религией, законом и знаниями, и все же лучший король из тех, кого я знал. Но что сделало Альфреда великим? Не военная доблесть и не болезненная внешность, а его уверенность.

Он был умен. Он обладал властностью человека, который видит то, что другим видеть не дано, уверенного, что его решения самые лучшие для страны, и страна стала ему доверять. И больше того, намного больше. Он верил, что это бог сделал его королем и наделил громадной ответственностью. Однажды в Винтанкестере он открыл огромное Евангелие в кожаном переплете, перелистал его скрипящие страницы и инкрустированной драгоценными камнями указкой показал на какие-то каракули, написанные черными чернилами.

— Ты умеешь читать на латыни?

— Читать я могу, но не понимаю, что написано, господин, — сказал я, размышляя, какую еще скукотищу он собирается прочесть.

Он подвинул одну из своих драгоценных свечей ближе к книге.

— Наш Господь, — сказал он, глядя в нее, — велит накормить голодных, напоить жаждущих, приютить бездомных, дать одежду нагим и заботиться о больных. — Он явно цитировал по памяти, потому что, несмотря на указку и свечу, его глаза не двигались. Затем эти темные глаза посмотрели на меня. — Здесь описан мой долг, лорд Утред, королевский долг.

— А про убийство данов там ничего нет? — уныло спросил я, и он вздохнул.

— Да, я должен защищать своих людей. — Он положил указку на стол и бережно закрыл Евангелие. — Это моя главная обязанность, и, как ни странно, самая легкая! У меня есть мастифы вроде тебя, которые с радостью учинят необходимую расправу. — Я начал возмущаться, но он резким жестом заставил меня замолчать. — Но Бог также требует, чтобы я заботился о людях, и это бесконечная задача, которую не решить кровопролитием. Я должен давать им Божье правосудие. Должен кормить в голодное время. Должен заботиться о них! — Он посмотрел на меня, и мне почти стало его жаль.

А сейчас мне правда было его жаль. Он был достойным и добрым, но королевский долг вынуждал его быть и жестоким. Я помнил, как он приказал казнить пленных данов, разграбивших деревню, видел, как он приговаривал к смерти воров, и достаточно часто ходил с ним в бой, но он делал все это с сожалением, гневаясь, что его отрывают от исполнения божественного долга. Он не жаждал короны. Альфред был бы счастливее, будь он монахом или священником, изучая древние манускрипты, обучая молодых и заботясь о несчастных.

А теперь королем стал его внук Этельстан, и он был умен, достаточно добр и показал себя грозным воителем, но ему недоставало дедовской скромности. Я скакал по окутанным туманом холмам и думал о нем, и понял, что Этельстан обладал тем, чего не было у его деда: тщеславием. Он гордился своей внешностью, великолепием дворцов, одевал своих людей в одинаковые плащи, чтобы произвести впечатление.

Тщеславие породило в нем желание стать не просто королем, он хотел быть верховным королем, королем королей. Он утверждал, что хочет лишь мира в Британии, но в действительности желал, чтобы им восхищались как Monarchus Totius Brittaniae, сияющим в лучах славы королем на высочайшем троне. Достичь этого он мог только мечом, ведь ни Хивел из Дифеда, ни Константин из Альбы не преклонят колено лишь потому, что ослеплены величием Этельстана. Они тоже короли. Хивел, как и Альфред, постоянно заботился о своем народе. Он хотел для него справедливости, законности и безопасности. Хивел — достойный человек, может, столь же великий, как Альфред, и он тоже хотел мира в Британии, но не ценой подчинения.

Я подумал, что усыпанная изумрудами корона изменила Этельстана. Он неплохой человек, не мерзкий, как Гутфрит, но его желание править всей Британией объясняется не заботой о британском народе, а собственными амбициями. И Беббанбург имел отношение к этим амбициям. Это величайшая крепость севера, оплот против скоттов, и обладание ею показало бы всей Британии, что Этельстан действительно Верховный король. Здесь не место сантиментам, ведь на карту поставлены слава, власть и репутация. Он станет верховным королем Этельстаном, а я — лишь воспоминанием.

Мы много раз останавливались, чтобы дать лошадям отдых, и весь день ехали под покровом низких облаков. В сумерках, когда дорога поднималась по долине, меня сбил с толку странный глухой стук. Я, должно быть, задремал в седле, потому что сначала решил, что все это во сне. Потом снова услышал тот же глухой стук.

— Что это?

— Мертвые враги, — сухо ответил Финан.

— Что?

— Черепа, господин!

Он указал вниз. Мы ехали вдоль дороги, лошадям было легче скакать по траве, и мой жеребец задел копытом череп, откатившийся к обочине. Я оглянулся и увидел россыпь костей, ребер и других черепов, на многих виднелись следы топоров и мечей.

— Их похоронили недостаточно глубоко, — сказал Финан.

— Кого?

— Похоже, мы где-то у Хибурга. Наверное, это люди Скёлля. Наших мы похоронили на холме, помнишь? Мой конь охромел.

Его жеребец все так же дергал головой, наступая на правую переднюю ногу. За последнюю милю это стало гораздо заметнее.

— Он не доберется до Беббанбурга, — сказал я.

— Может, за ночь оклемается? Скоро стемнеет, нужно остановиться, господин.

Мы остановились в этих владениях смерти, Хибурге, и я порадовался, что холмы все еще окутывает туман, и я не вижу разрушенные стены, где погибло столько человек. Мы напоили лошадей, разожгли костры из тех жалких веток, что смогли собрать, поели черствого хлеба и сыра, завернулись в плащи и попытались уснуть.

Я бежал от мальчишки, которого вырастил, чтобы он стал королем.

* * *
Потребовалось четыре дня, чтобы добраться до Беббанбурга. Коня Финана пришлось оставить на попечении двух человек, которым приказали отвести его в Беббанбург, когда пройдет хромота. Мы потеряли две подковы, но всегда возили с собой старомодные «сапоги» из вываренной кожи с железной подошвой, и после того как их зашнуровали, лошади смогли передвигаться. Мы ехали не спеша, хотя и не прогулочным шагом, но скакали дотемна и снова пускались в путь, едва только брезжил серый свет зари. Погода испортилась, и холодный восточный ветер принес проливной дождь. Утешало меня лишь одно: если люди Этельстана преследуют Эгиля и Торольфа, им тоже придется терпеть этот дождь.

В последний день, словно в насмешку, выглянуло солнце, ветер сменился на юго-западный, и влажные поля вокруг Беббанбурга накрыл пар от усиливающейся жары. Мы скакали по песчаной косе, ведущей к воротам Черепа, справа ревело море, бросая на песок бесконечные пенящиеся волны, их звук стал долгожданным знаком близкого дома.

Врагов не было видно, точнее, нас не ждали люди Этельстана. Мы выиграли гонку. Если это была гонка. Я задавался вопросом, не поддался ли панике, не видел ли врагов там, где их нет. Может, Этельстан говорил правду, когда обещал, что я останусь лордом Беббанбурга, даже если буду жить в далеком Вилтунскире? Или епископ, которого я произвел на свет, мне солгал? Он меня не любил. Может, он запугал меня и вынудил к бегству, чтобы все выглядело так, будто я и вправду заключил союз с Константином?

Я беспокоился, что сделал неверный шаг, но тут из внутренних ворот выбежала Бенедетта, а за ней мой сын, и, паника паникой, но я ощутил себя в безопасности. Всего-то два самых могущественных короля в Британии желают заполучить мою крепость и науськивают на меня Гутфрита, но в могучих стенах Беббанбурга я нашел утешение. Я спрыгнул с уставшего жеребца, похлопал его по шее, а затем с безмерным облегчением обнял Бенедетту. Громадные ворота Черепа захлопнулись за мной, и с грохотом задвинулся засов. Я был дома.

— Этельстан тебе на самом деле не друг? — спросила Бенедетта в тот вечер.

— Единственные наши друзья — это Эгиль и Торольф, — ответил я, — и я понятия не имею, где они.

Мы сидели на скамье у стен Большого зала Беббанбурга. Над успокоившимся морем показались первые звезды. Они освещали часовых на бастионах, а из кузницы и маслобойни проливался свет от очагов. С нами сидела Алайна с прялкой на коленях. Хорошенькая девчушка, которую мы спасли в Лундене, после того как ее родители исчезли в неразберихе, начавшейся после смерти короля Эдуарда. Мы знали, что ее мать была рабыней из Италии, как Бенедетта, а отец был мерсийским воином. Я обещал девочке приложить все усилия, чтобы найти ее отца или мать, но, по правде говоря, не очень старался исполнить обещание. Сейчас Алайна сказала что-то по-итальянски, и, хотя я знал всего десяток слов, сразу стало понятно, что она выругалась.

— Что такое? — спросил я.

— Она ненавидит прялку, — сказала Бенедетта, — как и я.

— Женская работа, — беспомощно сказал я.

— Она почти стала женщиной, — сказала Бенедетта, — через год-два пора подумать о муже.

— Ха! — фыркнула Алайна.

— Не хочешь замуж? — спросил я.

— Я хочу драться.

— Тогда выходи замуж. Должно сработать.

— Ух ты, — сказала Бенедетта и толкнула меня. — Ты что, дрался с Гизелой? С Эдит?

— Не часто. И всегда жалел об этом.

— Мы найдем Алайне хорошего мужа.

— Но я хочу драться! — с горячностью повторила Алайна.

Я покачал головой.

— Ты злобный маленький чертенок, да?

— Я Алайна Злобная, — гордо сказала она и ухмыльнулась. Я правда надеялся найти ее родителей, хотя уже успел полюбить девочку и почти считал ее дочерью. Она напоминала мне покойную дочь. Такие же волосы цвета воронова крыла, как у Стиорры, тот же отчаянный характер и лукавая улыбка.

— Представить не могу, с чего бы хоть один мужчина захотел жениться на тебе, такой ужасной малышке.

— Алайна Ужасная, — радостно сказала она. — Вчера я разоружила Хаука!

— Хаука?

— Сына Видарра Лейфсона, — объяснила Бенедетта.

— Сколько ему, четырнадцать? — спросил я. — Или пятнадцать?

— Он не умеет драться, — презрительно сказала Алайна.

— Почему ты с ним подралась?

— Просто тренировалась! С деревянными мечами. Все мальчишки так делают, почему мне нельзя?

— Потому что ты девочка, — с притворной строгостью сказал я. — Ты должна учиться прясть, делать сыр, готовить, вышивать.

— Пусть Хаук учится вышивать, — резко ответила Алайна, — а я буду драться.

— Я тоже ненавижу вышивать, — заметила Бенедетта.

— Тогда ты должна драться со мной, — твердо заявила Алайна. — Есть какое-то название у девочки-волка? — спросила она меня. — Что-то вроде лисицы или кобылы?

Я пожал плечами.

— Волчица, наверное.

— Значит, мы будем Волчицами Беббанбурга, а мальчишки пусть прядут шерсть.

— Ты не сможешь драться, если устала, — сказал я, — и поэтому самой маленькой волчице Беббанбурга пора идти спать.

— Я не устала!

— Vai a letto! — резко сказала Бенедетта, и Алайна послушно ушла. — Она славная, — задумчиво протянула Бенедетта, когда девочка исчезла в доме.

— Да, — согласился я, думая о своей покойной дочери и покойной Этельфлед, и Гизеле, и Эдит. Столько мертвецов. Призраки Беббанбурга, плывущие в пронизанной дымом ночи и наполнявшие меня раскаянием. Одной рукой я обнял Бенедетту и смотрел на серебрящиеся в лунном свете волны, накатывающие на берег.

— Думаешь, они где-то рядом?

Ей не требовалось пояснять, кто такие «они».

— Да.

Она задумчиво нахмурилась.

— Ты плюнул? — внезапно спросила она.

— Плюнул?

Она тронула мой лоб там, где провела маслом в церкви, перед моим отъездом в Бургэм.

— Ты плюнул?

— Да.

— Хорошо! И я была права, опасность идет с юга.

— Ты всегда права, — беззаботно отозвался я.

— Но мы справимся? Если они придут?

— Если хорошо постараемся, то да.

Я ожидал осады. Если мой сын-епископ говорил правду, значит, Элдред был уже близко к ферме Эгиля и, без сомнения, придет на юг, к Беббанбургу, хотя я сомневался, что у него хватит людей, чтобы отрезать крепость с суши, не говоря уже о кораблях, чтобы перекрыть гавань. Я рассчитывал, что отгоню его, а потом подготовлю крепость, созову своих вассалов и велю им собрать людей, оружие, кольчуги и провизию.

До сбора урожая оставалось несколько недель, но сыр, соленое мясо и рыба не дадут нам умереть с голоду. Нужно закоптить селедку и засолить мясо. Запасти корм для лошадей, сделать щиты и наковать оружия. Весной я закупил много ясеневых заготовок из Фризии, их нужно обрезать по размеру, а кузня выкует новые наконечники для копий. Я уже послал разведчиков на север и на запад, высматривать приближающихся всадников и предупредить окрестные поселения, чтобы были готовы бежать в Беббанбург.

Я ожидал людей Элдреда утром, но, когда забрался на самую высокую точку крепости рядом с Большим залом, не увидел на небе с севера или запада свечения, выдающего полевые костры. Я вспомнил приезд Домналла и его слова, что у меня нет союзников, и понял, что это правда. У меня были друзья по всей Британии, но дружба — штука хрупкая, когда честолюбие королей раздувает костер войны, и если страхи Этельстана оправданны, разразится война, ужасней которой не видела британская история.

Следующим утром на рассвете я отправил Гербрухта и еще сорок воинов на Спирхафоке на север, разузнать о судьбе Эгиля. Теплый западный ветер быстро отнесет корабль куда нужно и вернет его обратно так же быстро, если с полуднем не установится летний штиль. Корабль поменьше я послал на Линдисфарену, к безумному епископу Иеремии с последователями. Этот корабль вернулся с солью из солеварен с берегов острова и обещанием Иеремии, что продовольствие прибудет позже. Конечно, он хотел серебра: пусть Иеремия безумен и уж точно не епископ, но блеск монет любил не меньше, чем настоящие епископы. Его соль требовалась нам для мяса, и внешний двор крепости залила кровь забиваемого скота, который по-хорошему должен был дожить до начала зимы.

Может, я лишь воображал опасность. Солгал ли мой сын-епископ? Он тонко подтолкнул меня к бегству из Бургэма, чтобы опередить Элдреда, но что если Элдред не придет? Не хотел ли Освальд просто убедить Этельстана, что я заключил союз с Константином? Мое преждевременное бегство покажется Этельстану предательством, и если Элдред не придет, то мне следует ждать уже большую армию под предводительством самого Этельстана, достаточно большую, чтобы заморить нас голодом и заставить сдаться. Сыновняя месть, подумал я и тронул молот на груди, а поскольку лишняя предосторожность никогда не помешает, плюнул.

И тут появился Элдред.

Осви предупредил меня о его приближении. Он расположился далеко к северу от Беббанбурга и следил за дорогой, ведущей к землям Эгиля. Я рассудил, что Элдред погнался за Эгилем и теперь направился на юг, к Беббанбургу, чтобы исполнить распоряжения Этельстана. Еще до того, как Осви добрался до крепости, я приложил ладони ко рту и крикнул своим людям:

— Приготовиться!

Я собирался устроить Элдреду теплый прием, и мои люди, которым не терпелось сыграть свои роли, побежали готовиться. Они не знали, что своей хитростью я, возможно, навлеку на Беббанбург гнев всех саксов Британии. Большинство скрылось в жилых помещениях, некоторые устремились в Большой чертог, чтобы ждать в прилегающих комнатах. Все были в кольчугах, шлемах и с оружием. Элдреду будут видны только шесть караульных на крепостных стенах, и им велено выглядеть расслабленными и скучающими. Как только Осви проскакал по песчаной косе и оказался в безопасности нижнего двора, ворота Черепа закрыли на засов.

— Их около двух сотен, господин, — сказал Осви, присоединившись ко мне на бастионе над внутренними воротами.

— Алые плащи?

— Много алых плащей, — ответил он. — Где-то около пятидесяти.

Значит, Элдред, называвший себя лордом Беббанбурга, привел с собой личную стражу короля, лучших воинов Этельстана. Я улыбнулся.

— Молодец, — сказал я Осви, приложил ладони ко рту и крикнул вниз Бергу, младшему брату Эгиля, одному из самых верных и способных моих людей: — Ты знаешь, что делать?

Он лишь улыбнулся и помахал в ответ. Я дал ему пятерых воинов, которые ждали вместе с ним за воротами Черепа. Все в кольчугах, но я намеренно дал им старые, ржавые, со сломанными кольцами. Позади них двор был заполнен кровью, жужжащими мухами и полуразделанными тушами скота. Я поднялся на стену бастиона, выходящего на сушу, где буду скрыт глубокой тенью в караульном помещении, в котором стража укрывалась в ненастные ночи и холодные дни. Бенедетта и безмерно взволнованная Алайна присоединились ко мне.

— Ты его убьешь?

— Не сегодня.

— А мне можно?

— Нет.

Я хотел сказать что-то еще, но показались первые всадники в алых плащах. Они ехали длинной цепью на усталых лошадях и остановились в деревне, посмотреть через гавань на Беббанбург. Что они видели? Мощную, похожую на кита скалу, вздымающуюся сразу у берега, которую венчали огромные бревна, и доступную лишь со стороны песчаной косы с юга. Они постояли некоторое время, поджидая отставших, и, как я предположил, сейчас Элдред впервые увидел крепость и понял, насколько она грозная. Он заметил мой флаг с волчьей головой, развевающийся на самой высокой точке Беббанбурга, и то, что на стенах мало людей. Я инстинктивно отступил подальше в тень, хотя с такого расстояния он никак не мог меня увидеть.

К нам присоединился мой сын.

— Это они, отец?

— Они. Ты будешь ждать в зале?

— Я знаю, что делать.

— Не будем убивать их, если этого можно избежать.

— Уф-ф, — произнесла разочарованная Алайна.

— С ними священники, — сказала Бенедетта. — Двое.

— С ними всегда священники, — кисло ответил я. — Если хочешь украсть что-то ценное, удобно иметь при себе бога.

— Приближаются, — сказал мой сын, когда далекие всадники пришпорили коней и направились на юг по неровной дороге, ведущей к воротам Черепа.

Я хлопнул сына по плечу.

— Повеселись.

— Ты тоже, отец.

— Иди с ним, — сказал я Бенедетте.

Алайна последовала за ней, и на мгновение мне захотелось окликнуть ее. Она слишком очевидно наслаждалась происходящим, но потом я подумал, что Элдред, вероятно, заслужил любую насмешку, которую Алайна решит ему бросить. Я повернулся обратно к воротам Черепа, а Финан с дюжиной людей как раз исчез в караульном помещении. Мы были готовы.

Я двинулся к бастиону через внутренние ворота, оставаясь незамеченным. Я облачился в боевые доспехи: самую блестящую кольчугу, шлем с серебряным волком в навершии, сияющие браслеты на руках, начищенные сапоги, золотой молот Тора на груди, украшенный серебряными пластинами пояс, с которого свисал Вздох змея, и все это покрывал роскошный плащ из медвежьей шкуры, снятый с мертвого врага. Часовой на боевой площадке над внутренними воротами ухмыльнулся мне, а я предупредительно приложил палец к губам.

— Ни слова, господин, — сказал он.

В воздухе стоял густой и резкий запах крови, он не выветрится, пока внешний двор не омоет дождем.

Я слышал голоса, кричащие с дальней стороны ворот Черепа. Кто-то ударил по воротам, предположительно пяткой копья. Берг медленно поднялся на вал. Я увидел, как он протяжно зевнул, прежде чем окликнуть прибывших, хотя снова не расслышал, что он сказал, но это и не важно. Элдред потребовал открыть ворота, объясняя, что привез письмо от короля Этельстана для моего сына, а Берг настаивал, что проход через ворота разрешен только шести всадникам.

— Если молодой лорд Утред разрешит, — ответил он, как я и приказал, — тогда пожалуйста, а пока... Только шесть.

Препирательства длились несколько минут. Позже Берг сказал мне, что Элдред собрал у ворот немало всадников, явно намереваясь ворваться силой, если ворота откроют только для шестерых.

— Я велел ему убрать их с дороги, господин.

— А он?

— Он обозвал меня проклятым язычником-норманном, господин.

Наконец, ворота распахнулись, въехали шестеро, ворота заперли, и тяжелая балка снова рухнула на место. На красивом лице Элдреда отразился ужас, когда его жеребец беспокойно пробирался сквозь наполовину расчлененные туши и лужи засохшей крови. Он презрительно взглянул на моих растрепанных воинов. Финан, который собирался вмешаться, только если придется силой закрывать ворота, не показывался. Обмен любезностями продолжался, но я снова их не слышал, хотя было очевидно, что Элдред разозлился.

Он ожидал, что мой сын встретит его во внешнем дворе, но вместо этого Берг, следуя моим осторожным приказам, пригласил его со спутниками в Большой зал. Наконец, Элдред уступил и спешился. Один из его спутников, священник, задирая полы своей рясы, пытался найти чистую дорогу, без крови и мух. Я поспешил обратно по крепостному валу и поднялся в дальнюю часть зала, в личные покои. Через несколько минут ко мне присоединился Финан.

— Они уже в зале?

— Только что прибыли.

Я снова спрятался, на этот раз за занавеской, висевшей над дверью самого зала, где находился мой сын вместе со своей женой Эльсвит и Бенедеттой. Десяток моих людей, таких же скучающих, как и воины, приветствовавшие Элдреда, сидели развалясь по углам зала. Мы с Финаном смотрели сквозь щелочки между занавеской и дверным косяком.

Берг сопроводил Элдреда в зал вместе с четырьмя воинами и молодым незнакомым священником. Мой сын, сидящий за высоким столом на возвышении, небрежно махнул рукой, и Берг, не в силах подавить ухмылку, объявил о приходе гостя:

— Его зовут Элдред, господин.

Элдред едва сдержался.

— Я лорд Элдред! — надменно заявил он.

— А я Утред, сын Утреда, — ответил сын, — и по традиции мы оставляем мечи у входа в зал. Или уже нет, Элдред?

— У меня срочное дело, — произнес Элдред, шагнув вперёд.

— Такое срочное, что вместо оружия ты оставил у дверей свою вежливость?

— Я привез письмо от короля Этельстана, — сухо ответил Элдред, останавливаясь в нескольких шагах от помоста.

— А, так ты гонец!

Элдреду удалось подавить гневный взгляд, но молодой священник, опасаясь вспышки ярости, поспешил вмешаться.

— Могу прочитать тебе письмо, господин, — предложил он моему сыну.

— Ладно, растолкуй самые длинные слова, — сказал мой сын, наливая себе эль. — Хотя вы наверняка считаете всех нортумбрийцев неграмотными варварами, заверяю, я справлюсь без твоей помощи. — Он повернулся к Алайне, которая стояла позади Элдреда, расставив ноги и запрокинув голову — она явно копировала его высокомерную позу. —Алайна, принесешь мне письмо?

Элдред поколебался, когда Алайна подошла к нему, но она просто молча протянула маленькую руку и, наконец, не видя другого выхода, он вынул письмо из своего кошеля и отдал его девочке.

— Лорд Утред, — выпалил он, — обычно гостям предлагают угощение.

— Конечно, таков наш обычай, — ответил сын, — но только для гостей, оставляющих мечи у порога. Спасибо, дорогая. — Он взял письмо у Алайны, и та вернулась на прежнее место позади Элдреда. — Позволь мне прочитать его, Элдред, — сказал мой сын. Он придвинул свечу поближе и осмотрел печать. — Это определенно печать короля Этельстана, верно? — задал он вопрос жене, которая внимательно посмотрела на восковую печать.

— И впрямь похожа.

— Ты знаком с леди Эльсвит, Элдред? — спросил мой сын. — Сестрой покойного олдермена Этельхельма?

Элдред с каждой минутой все больше приходил в ярость, но изо всех сил старался говорить ровным тоном.

— Мне известно, что лорд Этельхельм был врагом моего короля.

— Ты очень хорошо осведомлен для гонца, — заметил мой сын. — Видимо, ты знаешь, кто победил лорда Этельхельма в битве при Лундене? — Он помолчал. — Нет? Мой отец. — Он держал письмо в руке, но не вскрывал его. — И что очень странно, Элдред, отец уехал на встречу с королем Этельстаном, а ты привез мне письмо. Разве не проще было просто отдать его в Камбрии?

— В письме есть объяснение, — ответил Элдред, едва скрывая гнев.

— Конечно, есть. — Последовала пауза. Мой сын сломал печать и развернул большой лист, на котором, как я заметил, были еще две печати по нижнему краю. — Опять королевская печать! — удивился сын. — А разве рядом с ней не печать моего отца?

— Именно.

— Это она? — Мой сын взглянул на вторую печать, которая, конечно же, была не моей, и передал письмо Бенедетте. — Как ты думаешь, госпожа? Кстати, Элдред, ты знаком с леди Бенедеттой? Она леди Беббанбурга.

— Нет.

Бенедетта насмешливо посмотрела на него и подвинула поближе вторую свечу, чтобы рассмотреть печать.

— Волк, — сказала она. — Он неправильный. У волка лорда Утреда четыре клыка, а у этого три и...

Она повела плечами, не находя нужного слова.

— Три клыка и пятно, — сказал мой сын. — Возможно, печать отца повредилась во время путешествия. Кажется, тебе неудобно, Элдред, подвинь себе скамью, пока я борюсь с длинными словами.

Элдред молча сцепил руки за спиной, Алайна тут же повторила этот жест, Эльсвит хихикнула. Элдред, который не видел девочку, кипел от ярости.

Сын начал читать письмо.

— Он шлет мне приветствия, как мило. И говорит, что ты один из его самых доверенных советников.

— Это так.

— Тогда для меня это двойная честь, Элдред, — просиял мой сын.

— Лорд Элдред, — сквозь зубы процедил Элдред.

— Ах, да ты лорд! Я забыл. Лорд чего? — Ответа не последовало, и мой сын, продолжая улыбаться, пожал плечами. — Не сомневаюсь, ты вскоре вспомнишь. — Он вернулся к письму, рассеянно отрезая кусок сыра. — О боже, — сказал он через какое-то время. — Как странно. Я должен разместить вас здесь? Тебя и две сотни твоих воинов?

— Такова воля короля, — сказал Элдред.

— Так здесь написано! И отец согласен!

— Твой отец понял мудрость королевской воли.

— Неужели? И в чем эта мудрость, Элдред?

— Король считает, что нельзя позволить скоттам взять эту крепость силой.

— Конечно, отец с этим согласился бы. И отец считает, что его собственный гарнизон не способен справиться с этой задачей?

— Я видел ваш гарнизон, — вызывающе сказал Элдред. — Праздные, грязные воины, не приученные к дисциплине!

— Выглядят они позорно, — весело согласился мой сын, — но сражаться могут!

— Король желает, чтобы Беббанбург надежно охранялся, — возразил Элдред.

— Ну надо же, Элдред! Как мудро со стороны короля! — Сын откинулся в кресле и съел кусок сыра. — Он должен надежно охраняться, воистину так! Именно поэтому отец приложил свою печать к королевскому письму?

— Конечно, — напряженно ответил Элдред.

— И ты видел, как он это сделал?

После едва заметной заминки Элдред кивнул.

— Видел.

— И ты правда лорд? Не просто гонец?

— Я лорд.

— Лживая ты жаба, а не лорд, — улыбнулся мой сын. — Бесчестная, лживая жаба. Даже хуже, ты — жабье дерьмо, лживое жабье дерьмо. Отец не ставил свою печать на этом письме.

— Ты назвал меня лжецом!

— Именно так.

Доведенный до бешенства Элдред положил ладонь на рукоять меча и шагнул вперед, но его остановил лязг мечей, вынимаемых из ножен.

— Вызываю тебя на бой! — рявкнул он моему сыну.

— Вызываю тебя на бой! — передразнила его Алайна, и Элдред внезапно понял, что девчушка до сих пор стоит позади него, повернулся, увидел, что она повторяет его жесты, и бросился вперед. Он с силой ударил ее, Алайна вскрикнула и упала на каменный пол.

Я вышел из-за шторы.

Один из спутников Элдреда выругался, но помимо этого, пока я пересекал помост и спускался вниз, в зале были слышны лишь вздохи ветра и топот моих шагов. Я подошел к Элдреду.

— Значит, ты не только лжец, но и бьешь маленьких девочек.

— Я... — начал он.

Но не закончил, потому что я его ударил. Я тоже разозлился, но это была холодная ярость, и мой удар, нанесенный ладонью наотмашь, был точным, внезапным и жестоким. Может, я и старик, но каждый день практикуюсь с мечом, а это придает сил. Элдред пошатнулся и почти удержался на ногах, но я толкнул его, и он упал. Никто из его людей не двинулся с места, и это неудивительно, потому что зал наполнили сорок моих воинов в блестящих шлемах и кольчугах, и выставили копья.

Я наклонился и подал Алайне руку. Смелая девчонка не плакала.

— Все зубы на месте? — спросил я.

Она поводила во рту языком и кивнула.

— Вроде да.

— Только скажи, если какой-нибудь выпал, я вырву зуб у этой жабы, тебе на замену. — Я стоял над Элдредом. — Ты не лорд Беббанбурга, — сказал я ему. — Лорд Беббанбурга — это я. И прежде чем мы обсудим письмо короля, снимайте мечи. Быстро!

Один за другим они отдали мечи моему сыну. Только Элдред не шевельнулся, поэтому сын просто выдернул его клинок из ножен. Я велел своим людям притащить столы и скамьи и усадил Элдреда и его спутников. Я потребовал воск и свечу, поставил свою печать на обрывке, который оторвал от письма Этельстана, и показал его священнику вместе с печатью на письме.

— Они одинаковые?

Священник с несчастным видом уставился на них и наконец покачал головой.

— Не похоже, господин, — пробормотал он.

— Церковь знает толк в подделках, — безжалостно произнес я. — Обычно, чтобы захватить землю, церковники предъявляют документ, подписанный каким-нибудь королем, умершим двести лет назад, добавляют копию печати этого бедняги и заявляют, что он даровал им столько-то хайдов ценных пастбищ. Именно это произошло в Бургэме? Печать подделали?

— Откуда мне знать, господин? — продолжил бормотать священник.

— Зато бесчестная жаба должна знать, — сказал я, глядя на Элдреда. Сказать ему было нечего, и он избегал встречаться со мной взглядом. — Уж конечно, храбрый воин, бьющий девочек, знает. — Я подстрекал его, но он все равно молчал. — Можешь передать королю, что я оставлю Беббанбург себе, а еще, что я не заключал никаких союзов со скоттами и никогда не заключу.

Священник глянул на Элдреда, но было очевидно, что тот ничего не скажет.

— Что, если будет война, господин? — нервно спросил священник.

— Смотри, — я показал на балки, с которых свисали истрепанные флаги. — Этими знаменами размахивали враги саксов. Одни сражались с Альфредом, другие с его сыном, третьи — с его дочерью. И почему, по-твоему, они здесь висят? — Я не дал ему времени ответить. — Потому что я победил их. Я их убил.

Священник снова посмотрел наверх. По правде говоря, флаги были такие рваные и выцветшие от дыма, что он едва ли мог что-то разглядеть, но все же узнал треугольные знамена норвежцев среди флагов олдерменов-саксов, и с легкостью мог сосчитать, как их много. Вороны, орлы, олени, топоры, кабаны, волки, кресты — символы моих врагов, чьей наградой за злобу стал лишь земли клочок саксов для могилы. — Проезжая через ворота, ты видел черепа. Знаешь, чьи они?

— Твоих врагов, господин, — прошептал он.

— Моих врагов, — согласился я, — и я с радостью добавлю туда еще несколько черепов. — Я встал и умолк. Ждал, растягивая паузу до тех пор, пока, наконец, Элдред не выдержал и не посмотрел на меня. — У Беббанбурга есть только один лорд, — сказал я ему, — а ты можешь проваливать. Мечи вам вернут перед выходом из крепости.

Они вышли в полной тишине, подавленные и напуганные, и проходя через ворота, над которыми их ждали вороны, пробираясь мимо луж крови и забитого скота, наверняка заметили, что караульные одеты в сияющие кольчуги и держат начищенные до блеска копья. Не проронив ни слова, они в полной тишине сели на лошадей, молча взяли мечи и проскакали через ворота Черепа, которые с грохотом закрылись за спинами всадников.

— Беда, — радостно заявил Финан. Он подошел к ведущим на стену ступеням. — Помнишь вопрос Домналла?

— Какой из них?

— Сколько у тебя союзников?

Я поднялся по ступенькам вместе с ним, и мы провожали взглядом Элдреда и его воинов.

— У нас есть Эгиль, — мрачно ответил я, — если он еще жив.

— Ну, конечно, он жив, — продолжал веселиться Финан. — Чтобы убить Эгиля, нужен кто-то посерьезней куска дерьма вроде Элдреда! Так что, выходит, мы с Эгилем против всей Британии?

— Точно, — согласился я. Финан был прав. Мы остались без союзников, и весь остров — наши враги. Я унизил Элдреда и создал себе опасного врага, ведь у него есть доступ к королю, и Этельстан может воспринять моё неповиновение как вызов и оскорбление. Монарх всей Британии может счесть меня врагом.

— Думаешь, нужно было пресмыкаться?

Финан задумался.

— Если бы ты пресмыкался, господин, они могли решить, что ты слаб.

Он редко называл меня господином, и только если хотел, чтобы я его последовал его совету.

— Так мы пойдем против них?

— Вилтунскир тебя не соблазняет?

— Не нравится мне там, — сказал я. — Это место годится только для мягких и жирных, там слишком легко жить. А ты хотел бы там поселиться?

— Нет, — признал он. — Мне нравится Нортумбрия. Почти так же прекрасна, как Ирландия.

Я улыбнулся.

— Так что же мне делать?

— Естественно, то же, что и всегда. А что мы всегда делаем? Мы сражаемся.

Мы смотрели вдаль, пока Элдред и его всадники не скрылись из вида.

И мы остались одни.

Часть вторая Западня

Глава седьмая

Остались не совсем одни, поскольку Эгиль был жив. Он скакал изо всех сил, опережая преследователей, и оказался дома на полдня раньше Элдреда.

— Он приехал после полудня, — сказал мне Эгиль, — взглянул на двести воинов на стенах и исчез в южном направлении.

— Двести! — воскликнул я. — Да у тебя нет двухсот воинов!

— Дай женщине копье, господин, скрой грудь под кольчугой, спрячь волосы под шлемом, и как ты ее отличишь? Кроме того, некоторые мои женщины даже свирепее мужчин.

Итак, от Эгиля Элдред поехал в Беббанбург, а потом на юг к Эофервику, где, как мы слышали, поселился больше чем с сотней западносаксонских воинов во дворце Гутфрита. Еще больше западных саксов разместилось гарнизоном в Линдкольне, а значит, Этельстан усиливал свою хватку на горле Нортумбрии.

И это значило, что он, безусловно, зажмет Беббанбург в тиски, хотя шло лето, а нас никто не беспокоил. У нас было время заполнить кладовые, укрепить и без того крепкие бастионы и беспрерывно патрулировать южные земли.

— Когда они явятся? — спросила меня Бенедетта.

— После сбора урожая, естественно.

— А вдруг не придут?

— Придут.

Мои друзья из Эофервика обязательно предупредят, если смогут. И друзей у меня много. Ханна, дочь Оллы, хозяина таверны, вышла замуж за Берга. Как и любой трактирщик, Олла слышал сплетни, а его шлюхам нашептывали тайны прямо в уши. А еще одноглазый Болдар Гуннарсон, охранявший Гутфрита. Священники, служившие архиепископу Хротверду. Все они и десяток других находили способы отправить мне весточку. Их послания приносили путники и торговые корабли, а с тех пор как я унизил Элдреда, в них говорилось одно и то же. Он жаждет мести.

От Гутфрита пришло письмо, но стиль выдавал, что оно написано западным саксом. Он требовал от меня клятвы в верности, а если я откажусь преклонить колено, обещал разграбить мои земли, чтобы забрать то, что я задолжал.

Я сжег письмо, послал предупреждение Ситрику, командовавшему гарнизоном в Дунхолме на моей южной границе, и сообщения в каждое поселение на моих землях, но ничего не произошло. Никто не прискакал из Эофервика, не сожгли ни одной фермы, не увели ни одной овцы или коровы.

— Он ничего не предпринимает! — презрительно сказала Бенедетта. — Может, боится тебя?

— Он ждет приказа Этельстана.

Король находился далеко на юге, в Винтанкестере, и, несомненно, Элдред не хотел выступать против меня без его одобрения. Похоже, такое одобрение было получено, поскольку в конце лета мы услышали о четырех западносаксонских кораблях, привезших в Эофервик еще сотню воинов и громадный сундук серебра. Деньги пошли кузнецам Эофервика, ковавшим копья, и священникам, что объявили в своих проповедях Беббанбург логовом язычников. Архиепископ Хротверд мог бы пресечь этот вздор. Он был славным человеком, из-за дружбы со мной и отвращения к Гутфриту он отговаривал Элдреда от войны между Эофервиком и Беббанбургом, но Хротверд серьезно заболел. Монах, принесший мне это известие, дотронулся средним пальцем до лба.

— Бедный старик не понимает, какой нынче день, сегодняшний или Троица, господин.

— Он не в себе? — спросил я.

Монах кивнул. Вместе с тремя спутниками он вез Евангелие в монастырь в Альбе и попросил в Беббанбурге приюта на ночь.

— Иногда он забывает одеться, господин, и едва может говорить, куда уж там проповедовать. Руки у него трясутся, приходится кормить его кашей с ложки. В городе сейчас новые священники из Уэссекса, господин, очень ярые!

— Хочешь сказать, они не любят язычников?

— Не любят, господин.

— Епископ Освальд среди них?

Он покачал выбритой головой.

— Нет, господин. В соборе обычно проповедует отец Цеолнот.

Я невесело рассмеялся. Я знал Цеолнота и его брата-близнеца Цеолберта с детства и не любил их так же, как и они меня. У Цеолберта хотя бы была причина для ненависти — я выбил ему бо́льшую часть зубов, и воспоминания об этом доставляли мне радость. Но на исходе лета радостные моменты стали редки. Начались набеги.

Сначала незначительные. У южной границы угнали скот, сожгли сарай, испортили сети, и всегда налетчиками были норвежцы и даны, ни один не имел на щите кабана Гутфрита, ни один не был западным саксом. Я отправил на юг, в Дунхолм, сына с тридцатью воинами на помощь Ситрику, но земли мои были обширны, враги осторожны, и мои люди никого не обнаружили. Затем кто-то напал на рыбацкие лодки, сети и улов украли, корабли лишили мачт. Никого из моих людей не убили и даже не ранили.

— Это сделали два корабля саксов, — рассказал мне один из рыбаков, когда я привел Спирхафок на юг вдоль побережья.

— У них на носу были кресты?

— Ничего не было, господин, но это были саксы. Пузатые такие! — У кораблей южной постройки были раздутые бока, ничего общего со стройными обводами Спирхафока. — Сволочи, взявшие нас на абордаж, говорили не по-нашему, но это корабли саксов.

Я посылал Спирхафок на юг каждый день, обычно под командованием Гербрухта, а брат Эгиля Торольф привел на помощь Банамадр, но снова они ничего не нашли. Угоны скота продолжались, священники читали злобные проповеди, утверждая, что любой, кто платит языческому лорду, обречен вечно гореть в аду.

И все же никого не убили. Угоняли скот, опустошали кладовые, сжигали фермы, а корабли лишали мачт, но никто не погиб. Элдред провоцировал меня, видимо, хотел, чтобы я пролил кровь первым и позволил ему открыто объявить войну Беббанбургу. С приближением зимы набеги стали масштабнее — сожгли больше ферм, через западные холмы пришли норвежцы и напали на моих арендаторов с верхних земель. И опять никто не погиб, хотя мы дорого за это заплатили. Пришлось отменить арендную плату, срубить лес для починки разрушенных построек, заменить животных и семена. Пришло второе письмо с печатью Гутфрита и с заявлением, что я должен ему пятнадцать фунтов золота. Я сжег его, как и первое, но оно натолкнуло меня на мысль.

— Почему бы не дать ему то, чего он хочет? — предложил я.

Мы сидели у огромного очага, где трещали и плевались ивовые поленья. Зимним вечером через дымоход задувал ледяной ветер. Бенедетта посмотрела на меня, будто я обезумел не меньше бедняги Хротверда.

— Отдать ему Беббанбург? — пораженно спросила она.

— Нет, — сказал я, вставая. — Пойдем.

Я повел Бенедетту, Финана и своего сына через дверь, открывавшуюся с помоста. За ней располагалась наша спальня — охапка шкур, на которых спали мы с Бенедеттой, и я пинком отодвинул их, открыв пол из толстых досок. Я послал сына за железным прутом и, когда он его принес, велел поднять доски. Он навалился на лом, Финан помог, и вместе они выломали одну доску. Громадный кусок дерева, фут в ширину и два шага в длину.

— Теперь остальные, — сказал я. — Их семь.

Я не раскрывал никаких секретов. Бенедетта знала, что лежит под нашей кроватью, а Финан и мой сын и раньше видели это отверстие, но даже они ахнули, когда оттащили последние доски и дыру осветил фонарь.

Они увидели золото. Драконье сокровище. Добычу всей моей жизни.

— Господи Иисусе, — сказал Финан. Пусть он и прежде видел это золото, но зрелище все равно впечатляло. — Сколько здесь?

— Более чем достаточно, чтобы соблазнить Элдреда и отвлечь Этельстана.

— Отвлечь? — Бенедетта неотрывно всматривалась в блеск сокровищ.

— Этельстан заключил своего рода мир со всей Британией, кроме меня. Нужно дать ему другого врага.

— Другого врага? — озадаченно переспросил сын.

— Увидишь, — сказал я и полез в дыру — естественную пещеру в скале, на которой построен Беббанбург.

Я вынул сокровища. Большой золотое блюдо, на котором поместится задняя нога быка. По его краю гнались друг за другом люди с козлиными ногами. Высокие канделябры, несомненно, украденные из церкви, которые я забрал у Скёлля. Слитки, золотые цепи, кувшины, кубки и чаши. Кожаный мешок, наполненный брошами, застежками и изысканнымиукрашениями для ножен. Рубины, изумруды, браслеты и грубый золотой обруч, который носил Хэстен. Золотые монеты, маленькая римская статуэтка женщины в короне из солнечных лучей и деревянный сундук, полный рубленого серебра. Какую-то часть золота собрал еще мой отец, еще больше — его брат, мой вероломный дядя, но бо́льшая часть — это сокровища моих врагов, которые я хранил на черный день.

Я наклонился и нашел грубой работы чашу, которую отдал Финану. Она выглядела так, будто ее вырубили каменным молотом, шершавая и помятая, но из чистого золота.

— Помнишь те могилы к западу от Дунхолма? — спросил я. — Три могилы?

— В холмах?

— В горной долине. Там был высокий камень.

— Долина дьявола! — вспомнил он. — Три могильных холма!

— Долина дьявола? — крестясь, спросила Бенедетта.

Финан ухмыльнулся.

— Так ее называл прежний архиепископ Эофервика. Как его звали?

— Вульфер, — сказал я.

— Вульфер! — кивнул Финан. — Скрюченный старый ублюдок. Он проповедовал, что в могилах скрываются демоны, и запрещал к ним приближаться.

— А потом послал своих людей раскопать могилы, — продолжил я, — но мы их обогнали.

— И разрыли холмы сами? — спросил мой сын.

— Конечно, — ухмыльнулся я и тронул чашу. — И мы нашли только это.

— Еще кости, — добавил Финан, — но никаких демонов.

— Однако пришло время, чтобы могилы наполнились золотом и охранялись демонами, — сказал я.

Я поставлю капкан. Предложу Гутфриту больше золота, чем он когда-либо мечтал, и дам Элдреду то, чего он хочет — убийство. Потому что я убью первым, и убью жестоко, но чтобы капкан сработал, его нужно правильно поставить и держать в тайне.

Приготовления заняли большую часть зимы. Более старые и грубые предметы, вроде той чаши, оставили как есть, так же как слитки, а часть остальных — подсвечники, римские блюда, превратили в бесформенные комья. Этельстан в числе прочей дани потребовал от Хивела двадцать четыре фунта золота, и к тому времени как мы закончили, в крепком деревянном сундуке лежало больше ста фунтов. Мы работали тайно, помогали только Финан и мой сын, и потому из Беббанбурга не могла просочиться весть о золоте.

Нападения Элдреда так и не прекратились, хотя стали редкими. На рассвете появлялись всадники, сжигали амбар или сарай и уводили скот. Но так никого и не убили, не захватили рабов, а жертвы всегда говорили, что это были норманны. Они говорили на датском или норвежском, носили молот, а не крест, на их щитах не было ничьей эмблемы. Набеги стоили мне серебра, но не наносили большого урона. Постройки можно заменить, зерно, скот и овец присылали из Беббанбурга. Мы продолжали патрулировать южную границу, но я приказал, чтобы никто не заходил на земли Гутфрита. Это была война без смертей, даже без сражений, и, на мой взгляд, она не имела смысла.

— Так зачем они это делают? — сердито спросила Бенедетта.

— Потому что этого хочет Этельстан.

Вот и все, что я мог сказать.

— Ты посадил его на трон! Это несправедливо!

Я улыбнулся ее негодованию.

— Его жадность превосходит благодарность.

— Ты его друг!

— Нет, я сила внутри его королевства, и он должен показать, что обладает большей силой.

— Напиши ему! Скажи, что ты ему верен!

— Он не поверит. Кроме того, это превратилось в соревнование, кто дальше пустит струю.

— Фу-у-у! Ох уж эти мужчины!

— А он король, он должен победить.

— Так покажи ему!

— Покажу, — мрачно сказал я, и, чтобы исполнить обещание, в конце зимы, когда в тенистых пещерах в горах еще лежал снег, отправился на юг с Финаном, Эгилем и десятком воинов.

Вместо римской дороги мы пробирались холмистыми тропами, находя приют в тавернах или на маленьких фермах. Мы говорили, что ищем землю, и, может быть, нам даже верили, а может, и нет, но мы не щеголяли роскошными одеждами и золотом, имели простые мечи и тщательно скрывали имена. Мы платили за постой рубленым серебром. До Долины дьявола мы добрались за четыре дня, и она оказалась в точности такой, какой я ее помнил.

Долина располагалась высоко в холмах. Эти холмы круто вздымались на восток, запад и север, но отрог на юге спускался в более глубокую речную долину, где прямо с востока на запад шла римская дорога. То там, то сям в долине росли сосны, а края ручья все еще были покрыты льдом. В центре по прямой линии возвышались три могильных кургана, трава на них побелела от инея. В курганах виднелись глубокие борозды, показывающие, где мы копали много лет назад и где, без сомнения, с тех пор копают жители речной долины. Высокий камень свалился с южного края кургана и лежал на чахлой траве.

— Летнее пастбище, — пнул траву Эгиль, когда мы шли к краю долины. — Больше ни на что не годится.

— Вполне годится для поисков золота, — сказал я.

Мы остановились у южного края, холодный ветер трепал наши плащи. Ручей переливался через выступ, устремляясь к реке, блестевшей под зимним солнцем далеко внизу.

— Должно быть, это Теса, — указал я на реку. — Граница моих земель.

— Значит, это твоя долина?

— Моя. Все, что до берега реки, мое.

— А за рекой?

— Земли Гутфрита. Или Элдреда. Точно не мои.

Эгиль всматривался в более широкую долину. С высоты мы ясно видели дорогу, деревню, тропу, ведущую от поселения к северному берегу Тесы, и вторую, сбегающую к противоположному берегу — явный знак, что Тесу можно перейти вброд.

— Куда ведет эта дорога? — спросил Эгиль.

Я показал на восток.

— Где-то там она сливается с большой римской дорогой, а потом идет в Эофервик.

— Далеко отсюда?

— Два дня верхом. Три, если не торопиться.

— Тогда здесь отличное место для форта. — Эгиль обвел рукой место, где мы стояли. — Есть вода, и видно приближающихся врагов.

— Для поэта и норвежца, ты невероятно умен, — медленно произнес я.

Он ухмыльнулся, не совсем понимая, что я хотел сказать.

— Я еще и воин.

— Несомненно, друг мой. Форт! — Я посмотрел вниз и увидел овечью тропу, круто сбегавшую по склону. — Сколько времени потребуется, чтобы добраться до той деревни верхом? — Я указал на поселение у реки, над которым поднимался легкий дымок. — Немного?

— Немного.

— Финан! — позвал я, и когда он подошел к нам, указал на деревню. — Это там не церковь?

Финан, обладавший самым острым зрением из всех, кого я знал, посмотрел вниз.

— На крыше крест. Что еще это может быть?

Я много размышлял о том, как показать золото, которое мы зароем в могилах, но предложение Эгиля дало мне ответ.

— Весной мы построим здесь форт. — Я указал на чахлые сосны. — Начни делать из этих стволов частокол. Купи в деревне еще бревна, эль, провизию. Ты будешь главным.

— Я? — переспросил Финан.

— Ты христианин! Я дам тебе человек сорок или пятьдесят, христиан. И ты попросишь священника благословить форт.

— Который не будет достроен.

— Который никогда не будет достроен, потому что ты покажешь священнику золото. И дашь ему немного золота!

— И через неделю, — медленно сказал Эгиль, — каждый человек в долине Тесы будет знать о золоте.

— Через неделю Гутфриту и Элдреду станет известно о золоте, — сказал я и повернулся, глядя на погребальные курганы. — Остается только одна проблема.

— Какая? — спросил Финан.

— Мы очень далеко от Шотландии.

— Это проблема? — поинтересовался Эгиль.

— Но может, это не имеет значения.

Мы поставим капкан, но не на одного короля, а на троих. Этельстан предрекал, что новая война в Британии будет ужаснее всех предыдущих, и заявлял, что не желает ее, и все же начал войну против Беббанбурга. Странную, без убийств и большого ущерба, но все же войну, и именно он ее развязал.

А теперь я ее закончу.

* * *
Когда весна повернула на лето, явился епископ Ода. Он прибыл с молодым священником и шестью воинами с драконом и молнией Этельстана на щитах. День занимался необычайно жаркий, но когда Ода въехал в ворота Черепа, с моря принесло первый в этом году туман.

— Утром мне даже не требовался плащ, — пожаловался Ода, приветствуя меня, — а теперь этот туман!

— Туман, который вы, датчане, называете хааром, — отозвался я.

В жаркие летние дни крепость окутывал густой туман с Северного моря. Почти всегда солнце сжигало туман, но, если с моря дул восточный ветер, туман постоянно выносило на берег, и он мог продержаться весь день, иногда такой плотный, что из главного дома нельзя было разглядеть прибрежные бастионы.

— Я привез тебе подарок, — сказал Ода, когда я проводил его в зал.

— Голову Элдреда?

— Подарок от короля. — Ода проигнорировал мою глупую шутку и протянул руку к молодому священнику, а тот дал ему обернутый кожей сверток, который Ода, в свою очередь, передал мне.

Я разорвал веревку. Внутри мягкой кожи лежала книга.

— Книга, — уныло произнес я.

— Да! Но не пугайся! Это не Евангелие. Король не хочет метать бисер перед свиньями. Милая леди! — Он поднял руки, тепло приветствуя идущую к нам Бенедетту. — Ты прекрасней, чем когда-либо. — Ода целомудренно обнял ее. — Я и тебе привез подарок от короля — книгу!

— Книгу, — так же уныло повторил я.

— Нам нужны книги, — сказала Бенедетта и хлопнула в ладоши, подзывая слуг. — У нас есть вино, епископ, и даже хорошее!

— Твои друзья в Эофервике, епископ, — язвительно сказал я, — пытались помешать кораблям торговать с нами. Но корабли все же приходят и привозят вино.

Я отвел Оду на помост, подальше от ушей шестерых стражников, послушно отдавших свои мечи и усаженных за стол в нижнем конце зала, где им подали хлеб, сыр и эль.

— Это отец Эдрик, один из моих капелланов, — представил Ода молодого священника. — Ему не терпелось с тобой познакомиться, господин.

— Добро пожаловать, отец Эдрик, — без особого восторга сказал я.

Он был тощий, бледный, с испуганным лицом, почти мальчишка. Юнец то и дело поглядывал на молот на моей шее, будто никогда не видел ничего подобного.

— Отец Эдрик нашел книгу для короля. — Ода дотронулся до фолианта, который я положил на стол, так и не открыв. — Расскажи о ней лорду Утреду, отче.

Эдрик открыл и закрыл рот, сглотнул и попробовал еще раз.

— Это De Consolatione Philosophiae, господин, — заикаясь, сообщил он и остановился, будто боялся продолжать.

— И это переводится?.. — мягко подтолкнул его Ода.

— «Утешение философией» Боэция, — ответила вместо него Бенедетта. — Он итальянец.

— Умный итальянец, — сказал Ода, — как и ты, милая леди.

Бенедетта открыла книгу, и ее брови удивленно поднялись.

— Но это же язык саксов!

— Ее перевел сам король Альфред. А он ведь был другом лорда Утреда, верно?

Вопрос был адресован мне.

— Я ему никогда не нравился. Просто был нужен.

— Ты ему нравился, — настаивал Ода, — только не нравилась твоя религия. А вот король Этельстан тебя боится.

Я уставился на него.

— Боится!

— Ты воин, господин, и не повинуешься ему. Люди это замечают, а если ты так можешь, то смогут и другие. Как Этельстану быть королем, помазанником Божьим, если лорды ему не подчиняются?

— Говоришь, я ему не повинуюсь? — взревел я. — Да я сделал его королем!

— И король убежден, — спокойно сказал Ода, — что ему Богом уготовано стать Monarchus Totius Brittaniae. Его уверили, что он избранник Божий, коему суждено принести мир и изобилие в Британию.

— И потому он заставляет Элдреда грабить мои земли.

Ода проигнорировал мои слова.

— На земле существует иерархия, так же, как и на небесах, — с тем же спокойствием продолжил он. — И как Господь Всемогущий восседает превыше всех созданий небесных и земных, так и король должен быть выше всех людей, живущих на его земле. Константин из Альбы покорился Этельстану, Хивел из Дифеда целовал ему руки, Оуайн из Страт-Клоты склонил голову, Гутфрит из Нортумбрии стал его слугой. И только Утред из Беббанбурга отказался принести клятву.

— Утред из Беббанбурга поклялся защищать Этельстана, — с горечью ответил я. — И защищал, пока он был ребенком, учил сражаться, посадил на трон. Я сдержал эту клятву, и нет нужды давать ему другую.

— Ради королевского достоинства, — сказал Ода, — люди должны видеть, что ты покорился.

— Достоинства! — рассмеялся я.

— Он гордый человек, — мягко заметил Ода.

— Тогда скажи этому гордецу, чтобы отозвал своих псов и публично объявил, что я — лорд Беббанбурга, а не Элдред, и пусть заплатит мне золотом за ущерб, который его люди нанесли моей земле, и тогда, епископ, я преклоню колено.

Ода вздохнул.

— Король был убежден, что ты примешь его предложение стать олдерменом Вилтунскира! Оно было щедрым!

— Беббанбург — мой, — твердо сказал я.

— Прочти книгу, господин, — сказал Ода, подталкивая ее ко мне. — Боэций был христианином, но король не пытается тебя обратить. Это книга истин, в ней говорится, что деньги и власть не должны манить добродетельного человека, лишь справедливость, милосердие и скромность могут принести удовлетворение.

— И ее мне посылает Monarchus Totius Brittaniae? — Я запнулся на незнакомых латинских словах.

— Его судьба — быть королем. Человек не может убежать от судьбы.

— Wyrd bið ful ãræd, — резко ответил я, и это означало, что, как и Этельстан, я тоже не могу убежать от судьбы.

Моя судьба — быть лордом Беббанбурга.

Ода печально покачал головой.

— Меня послали с сообщением, господин. Король требует Беббанбург, он нужен ему в качестве щита от скоттов.

— Он уже таков, — возразил я. — И ты вроде бы сказал, что Константин покорился. С чего же бояться скоттов, если они покорены?

— Потому что они лгут. Константин шлет Этельстану заверения в мире, а другой рукой отправляет людей и деньги в Камбрию. Если дело дойдет до войны, король хочет, чтобы норвежцы Камбрии были на его стороне.

Я уже слышал, что Константин соблазняет норвежцев Камбрии землями и богатством.

— Если дойдет до войны, — мрачно сказал я, — Этельстан захочет, чтобы я сражался на его стороне.

— Он хочет Беббанбург, — возразил Ода.

— Или это Ингилмундр и Элдред хотят Беббанбург?

Ода поколебался и пожал плечами.

— Я говорил королю, что тебе следует доверять, и убедил его приструнить Элдреда.

— Я должен быть тебе благодарен?

— И король согласился, — проигнорировал вопрос Ода. — Он повторяет свое предложение. Дай королю разместить в Беббанбурге гарнизон и прими Вилтунскир в качестве своего дома.

— А если я откажусь?

— До сих пор король был милостив, господин. Он отказался послать против этой крепости все свои силы. Но если ты продолжишь противиться ему, он поведет сюда всю армию и флот и докажет тебе, что он истинный Monarchus Totius Brittaniae.

— Но Утред же его друг! — возмутилась Бенедетта.

— У короля нет друзей, госпожа, у него есть подданные. Лорд Утред должен покориться. — Ода посмотрел на меня. — И ты должен сделать это до дня Святого Освальда, господин.

Мгновение я смотрел на него. Мне хотелось высказать многое: как я растил Этельстана, как защищал от врагов и направлял к трону. Или спросить, не доверился ли Этельстан нашептываниям Ингилмундра и Элдреда настолько, что убьет меня. Но вместо этого, почти не веря, я просто спросил Оду, правду ли он говорит.

— Он объявит мне войну?

— Он просто возьмет то, что считает своим по праву, и обезопасит северную границу королевства от скоттов. А ты, господин, если принесешь клятву до дня Святого Освальда, станешь олдерменом Вилтунскира. У тебя есть все лето, чтобы подумать. — Он замолчал, глотнул вина и улыбнулся. — Хорошее вино! Можем ли мы остаться здесь на ночь?

Он и его люди остались ночевать, и перед сном Ода стоял со мной на стене Беббанбурга. Мы вдвоем вглядывались в лунную рябь на море.

— Этельстан попал под влияние Ингилмундра и Элдреда, — признался Ода, — и я сожалею об этом. Но смею сказать, меня он тоже слушает, и, вероятно, поэтому не хочет силой заставлять тебя подчиниться.

— Тогда почему... — начал я.

— Потому что он король, — твердо прервал меня Ода, — и великий христианский король не может быть в долгу у языческого лорда.

— Альфред мог, — едко сказал я.

— Альфреду уверенности было не занимать, — сказал Ода. — Этельстан заявляет, что королем его избрал Всемогущий Господь, но постоянно ищет тому подтверждения. Кое-кто до сих пор шепчется о том, что он незаконнорожденный сын обычной шлюхи, и король ищет возможность доказать, что он и вправду помазанник Божий. Клятвы в Бургэме стали таким подтверждением, но люди шепчутся, что он покрывает язычество. — Ода посмотрел на меня. — И как он может полагаться на язычника? Так что он должен показать всей Британии, что может управлять тобой, принизить тебя. И он верит, как и я, что ты примешь его предложение. Оно очень щедрое! — Он помолчал и тронул меня за руку. — Что мне ему сказать?

— Только это.

— Только что?

— Что предложение очень щедрое.

— Больше ничего, господин?

— Что я подумаю, — неохотно добавил я, и это был честный ответ, хоть я и знал, что предложение я не приму.

Я больше ничего не сказал, и наутро, помолясь в часовне Беббанбурга, Ода уехал. На следующий день Финан взял сорок три воина-христианина и повел их в холмы.

Они поскакали на юг. В Долину дьявола.

* * *
— Значит, Этельстан придет в августе? — спросила Бенедетта.

Я покачал головой.

— Слишком близко к сбору урожая. Он предпочтет, чтобы его армия кормилась с нашей земли, и потому придет, когда наполнятся амбары. Но этого не случится.

— Не случится?

— Этельстан хочет войны? Будет ему война.

Набеги Элдреда прекратились, и между Эофервиком и Беббанбургом воцарился непрочный мир. Я позаботился, чтобы до Гутфрита и Элдреда доходили известия обо мне. Я ездил в Дунхолм поговорить с Ситриком и плавал на Спирхафоке вдоль побережья. Долина дьявола находилась в западной части моих земель, поэтому я оставался в восточной до тех пор, пока через три недели после отъезда Финана не отдал Гербрухту, великану-фризу, мою кольчугу, шлем с навершием в виде волчьей головы и приметный белый плащ. После заверений отца Кутберта, что он не попадет из-за этого в ад, Гербрухт даже согласился снять свой крест и надеть молот.

Гербрухт поплыл на Спирхафоке вдоль берега, демонстративно покупая рыбу с лодок, пришедших с земель Гутфрита, а я в это время скакал к холмам, взяв с собой двадцать человек, двух вьючных лошадей и целую гору золота. На мне были простые кольчуга и шлем, но на боку висел Вздох змея. Мы ехали быстро и на четвертый день достигли горной долины, над которой нависало низкое небо.

Финан построил у входа в долину частокол из грубо отесанных сосновых бревен, за которым находились хижины из дерна и веток для его воинов. Он вырыл рвы, будто готовился построить еще три стены, чтобы завершить квадратный форт, возвышающийся над долиной Тесы.

— Они вас заметили? — спросил я, кивнув в сторону ближайшей деревни.

— Уж не сомневайся! — довольно ответил Финан. — И думаю, Гутфрит тоже.

— Откуда ты знаешь? — удивился я.

— Всего через неделю прискакали трое данов. Они поднялись сюда и спросили, чем мы занимаемся. Такие дружелюбные.

— И ты им сказал?

— Сказал, что мы строим форт для лорда Утреда, конечно же, — ухмыльнулся Финан. — И спросил, живут ли они на нашей земле, а они рассмеялись.

— Ты позволил им оглядеться?

— Они посмотрели на могилы, посмеялись при виде стены и не заметили наши мечи. Они увидели людей, роющих рвы и обтесывающих бревна. И уехали вон в ту сторону. — Он кивнул на восток, на дорогу, ведущую в нижнюю долину и дальше в Эофервик.

Я был уверен, что Гутфрит знает. В сельской местности мало что можно утаить, а Финан позаботился, чтобы его люди выпивали в деревенской таверне. Я подозревал, что трое данов в самом деле приехали от Гутфрита, но даже если нет, они должны разнести молву о том, что я строю форт над Тесой, и Гутфрит, наверное, уже смеется. Может, он и прекратил набеги, но какой толк мне от форта в Долине дьявола, если он снова начнет? И уж точно никакого, если придет Этельстан со своим войском.

— Тебе вскоре понадобится деготь, — сказал я Финану.

— Ничего сложного, тут полно сосен. А зачем он мне?

Я проигнорировал вопрос.

— Если кто-нибудь спросит, скажешь, что будешь смолить стены.

Да, Гутфрит знал, поскольку мы не скрывали, чем занимаемся, да и не собирались, но мне непременно требовалось спрятать пасть нашего капкана. Я послал весточку Эгилю, чтобы тот был готов прислать людей, и сказал Ситрику, что мне понадобится половина его гарнизона, но велел его воинам сначала ехать на север, к границе с Шотландией, потом повернуть на запад, в холмы, а затем на юг, к Тесе. Из Беббанбурга я привел собственных воинов, а всех, проезжающих через холмы, тоже заметят. Воины соберутся в небольшой лощине к западу от Долины дьявола, долго скрывать такое войско невозможно. Но если Гутфрит и Элдред клюнут на наживку и ответят так быстро, как повелит им жадность, у нас появится шанс.

Поэтому на следующий день с утра пораньше мы с Финаном заложили приманку. Взялись за дальний курган на севере. Разрыли острыми лопатами твёрдый грунт. Много лет назад мы раскопали эти курганы, нашли лишь кости, рога, каменные наконечники стрел и один золотой кубок. Но этим утром, когда на безоблачном небе ещё висела половинка бледной луны, мы опустили в свежую яму сокровища Беббанбурга, затем вырыли еще одну рядом с курганом, а землю из нее набросали на яму с сокровищами.

— Скажи своим людям, что это новая яма для варки дёгтя, — предложил я, — и выжди пару дней, прежде чем найдешь золото.

— И три-четыре дня, пока о нем услышит Гутфрит?

— Примерно, — ответил я, надеясь, что не ошибся.

— Лорд Утред роет яму? — широко ухмыльнулся стоявший на страже Осви. — В следующий раз будешь для нас кашеварить, господин.

— Эта яма для тебя, — ответил я.

— Для меня, господин?

— Нам нужно сделать деготь.

Он поморщился от мысли о грязной работе и кивнул на следы раскопок на кургане.

— Здесь ты тоже рыл, господин?

— Много лет назад мы нашли здесь золотую чашу.

— Тревожить могилы — плохая примета, господин. Так говорят в деревне.

Я сплюнул и дотронулся до молота.

— В прошлый раз нам повезло.

— А в этот раз, господин? — Он рассмеялся, когда я потряс головой. — Ты знаешь, что местные называют это место Форт дьявола?

— Значит, будем надеяться, что дьявол нас защитит.

Финан дотронулся до своего креста, но Осви, в котором религиозности было не больше, чем в курице, снова засмеялся.

Я уехал перед полуднем, предварительно послав двоих в Дунхолм с приказом Ситрику отправить в Долину дьявола шестьдесят человек через три дня, позаботившись о том, чтобы сначала они сделали крюк на север. Вернувшись в Беббанбург, я послал Видарра Лейфсона сообщить Эгилю, что его воины понадобятся мне в Долине дьявола через пять дней. Видарр сопровождал меня в форт и был уверен, что приведет туда норвежцев Эгиля.

— Через пять дней, — сказал я. — Ни днем раньше, ни днем позже.

У меня оставалось два дня, чтобы подготовить собственных воинов. Лишь тридцать человек останутся охранять Беббанбург под командованием надежного Редбада, одного из воинов моего сына. Тридцати человек вполне достаточно для охраны стен, когда не ожидается нападение. Я отдал Гербрухту шлем и плащ и снова отправил на юг вдоль побережья покупать рыбу с лодок Гутфрита, забрался на Спирхафоке глубоко в устье Хамбера, чтобы торговые корабли донесли в Эофервик о моем местонахождении.

Пока мы делали деготь и смолили щиты, по большому внутреннему двору Беббанбурга разносилась вонь. Оружие заточили, мешки наполнили едой, и Ханна, жена Берга, принесла мне три новых боевых знамени, которые сшила втайне.

И через три дня после возвращения в Беббанбург я снова ускакал, на этот раз на своем лучшем жеребце. Я вел пятьдесят три закаленных в боях воина в холмы.

Где мы собирались устроить дьявольскую западню.

Глава восьмая

Тишину холмов не нарушал даже шорох ветра в траве. Время близилось к рассвету, и казалось, что залитая светом звезд земля затаила дыхание. Редкие высокие облака плыли на восток, где едва тронул горизонт серый рассвет.

Я скрывался неподалеку от Долины дьявола день и две ночи, но из Эофервика не прискакал ни один всадник. Если никто не явится и сегодня, то я признаю свое поражение, поскольку дольше скрывать двести всадников попросту невозможно. Конечно, мы скрывались среди холмов, но уже встретили пастуха, гнавшего стадо на юг. Мы схватили пастуха, его собак и овец, но с тех пор как Финан «обнаружил» золото, местные жители постоянно поднимались в Долину дьявола, чтобы посмотреть на сокровища.

Он показывал золото, с гордостью демонстрировал обретенное богатство, даже пошел с шестью воинами в деревенскую таверну, надев тяжелое золотое ожерелье на шею, и заплатил за эль и еду куском золота.

— Гутфрит должен явиться сегодня, — сказал мне Эгиль. — Ублюдок уже наверняка знает, что здесь золото.

Мы вдвоем лежали на траве, наблюдая за медленно светлеющим восточным горизонтом.

Я увидел силуэт всадника, мелькнувший на фоне волчье-серого рассветного сумрака. Должно быть, один из наших. Я поручил сыну командовать следящими за дорогой в Эофервик разведчиками. Они должны наблюдать с холмов, и если явится Гутфрит, быстро убраться оттуда.

— Будем надеяться, что они оба придут, — мстительно сказал я.

Меня до сих пор раздражало, что Этельстан назначил Элдреда лордом Беббанбурга. Как ни приятно будет убить Гутфрита, зарубить Элдреда было бы еще приятнее.

Я ждал Гутфрита еще вчера, и каждый час все сильнее наполнял меня тревогой. Финан щеголял в золоте, но любой должен был задаться вопросом, почему он сразу не отправил его на север, в Беббанбург. Финан рассказал деревенским, что ждет меня, дескать, нужно еще пятьдесят воинов, чтобы обеспечить безопасную перевозку золота в Беббанбург, а он хочет перекопать еще два кургана, но поверит ли Гутфрит такой неправдоподобной истории?

Позади нас на склон вскарабкался Ситрик из Дунхолма и с ухмылкой и коротким приветственным кивком рухнул на траву рядом со мной. Я знал его еще ребенком. Внебрачный сын Кьяртана Жестокого, одного из моих злейших врагов, Ситрик не обладал ни одним из пороков своего отца и вошел в число моих самых верных воинов. Узколицый, темнобородый, со шрамом от ножа под глазом, он мог похвастаться лишь четырьмя зубами.

— Я помню времена, когда ты был красавцем, — поприветствовал я его.

— Я хотя бы был, в отличие от некоторых. — Он кивнул на восток, где только что вспыхнуло восходящее солнце. — Там дым.

— Где?

Ситрик прищурился.

— Далеко, в долине, господин.

— Может, это туман, — заметил Эгиль. Я видел бледное пятно в тени долины Тесы, но не мог разобрать, дым это или туман.

— Это дым, и там нет никакого жилья.

Ситрик говорил уверенно. Его люди постоянно патрулировали эту часть моих земель, и он хорошо ее знал.

— Углежоги? — предположил Эгиль.

— Вчера вечером их там не было, господин, — сказал Ситрик. — И вряд ли они соорудили яму за ночь. Нет, это люди Гутфрита. Ублюдки встали там лагерем.

— И предупреждают нас о своем приближении? — с сомнением спросил я.

— Безмозглый народ, господин. Гутфрит — король, а кем себя считает этот западносаксонский сопляк — одному Богу известно, но короли и лорды не выносят ночного холода. — Он ухмыльнулся скрытому оскорблению. — А там все еще темно, солнце над долиной пока не встало. Вот увидишь, через несколько минут дым исчезнет.

Я смотрел и ждал. Ситрик оказался прав. Дым или туман истончился и исчез, когда стала пропадать тень в долине у реки. Я тронул рукоять Вздоха змея и помолился, чтобы к нам шли оба — и Гутфрит, и Элдред. Я сомневался, что они доверяют друг другу, а значит, должны явиться оба, чтобы поделить золото поровну. Но сколько людей они возьмут? Я собрал почти две сотни, но сейчас, пока поднимающееся солнце выжигало с земли росу, начал волноваться, что этого недостаточно. Чтобы исполнить свой дьявольский план, мне нужно ошеломить любого, кто придет в Долину дьявола.

Я был уверен, что они пойдут через холмы. Гутфрит должен был узнать, что из форта видно всю долину Тесы, и значит, если он выберет римскую дорогу, его увидят задолго до того, как он достигнет горной долины. Значит, ему нужно идти через холмы, надеясь застать врасплох людей Финана. А они по-прежнему копали рвы, тесали сосновые бревна и рыли курганы.

Ближе к полудню к нам прискакал первый дозорный моего сына. Это был Осви, мы пару раз видели, как он делает большой крюк к северу, чтобы его силуэт не показался на горизонте. Становилось теплее, и его лошадь была вся в мыле, когда он соскользнул с седла.

— Сто сорок три, господин, — сказал он. — Идут через холмы, как ты и говорил.

— И далеко?

— В часе от нас. Но они хитрые, господин. Идут медленно и тоже отправили дозорных.

— Тебя не видели?

Он фыркнул.

— Мы следили за ними, а они и духу нашего не чуяли. Твой сын повел остальных на север, чтобы их не обнаружили, но приедет сразу, как сумеет. Не хочет всё пропустить.

Мы находились на западном гребне холмов, охватывавших Долину дьявола. Слева, на севере, они вздымались выше, склоны становились круче, в то время как восточный хребет напротив нас предлагал легкий спуск к курганам. Я всматривался в него в поисках знака, что вражеские разведчики уже там, но ничего не видел. Да и не ожидал увидеть. Любой на их месте поступил бы так же, как мы — залег как можно ниже.

— Возьми свежую лошадь, скачи и предупреди Финана, — приказал я Осви. — Не торопись! Медленно. — Если за долиной наблюдают, торопящийся всадник их всполошит, а степенно въезжающий в долину не возбудит подозрений.

День становился всё теплее. Я был в кольчуге, но без шлема, чтобы его блики не увидели на дальнем гребне. Я взял один из отцовских шлемов, широкие нащечники открывали только глаза. Мой щит, ждавший внизу с Алдвином, был замазан дегтем. Черный щит, как у людей Оуайна из Страт-Клоты, а Оуайн сейчас союзник Константина. Все наши щиты были черными, а на трех боевых знаменах красная рука держала крест — символ Домналла, первого воина Константина. Если Этельстан узнает, что я убил Элдреда, не говоря уже о Гутфрите, то приведет огромное войско в Беббанбург задолго до сбора урожая. Поэтому вину нужно свалить на кого-то другого.

— Там кто-то есть, — сообщил Эгиль.

Посмотрев на дальний хребет, я ничего не увидел — мешала трава, в которой мы лежали.

— Двое, — добавил Эгиль.

— Вижу, — подтвердил Ситрик.

Осви добрался до Финана, с которым сейчас оставалось всего тридцать человек, других забрал я. На Финане, как и на остальных, не было ни кольчуги, ни шлема, только короткий сакс вместо Похитителя душ, его меча. Его щит, кольчуга, меч и копье находились на холме позади меня, как и золото. Когда Гутфрит нападет, Финан притворится, что бежит, поскачет со своими людьми на вершину нашего холма, где возьмет свое оружие и кольчугу. Их щиты, как и мой, тоже вымазаны дегтем, чтобы, вступив в бой, они тоже казались воинами из-за северной границы.

— Вон там! — Ситрик кивнул на север, и я увидел вражеского разведчика, прокладывающего путь вокруг высоких холмов. Он шел пешком, осторожно держась подальше от гребня, чтобы его не было видно из долины. Я выругался. Если он пройдет еще полмили, то увидит моих людей, но у лощины, где ручей стекал с холмов, разведчик остановился. Он смотрел на нас, и я оставался неподвижным. Враг долго чего-то ждал, затем, должно быть, решил, что ему незачем карабкаться по крутому оврагу с быстрым течением, потому что повернул назад, и я потерял его из виду.

Около полудня высокие перистые облака наполовину скрыли солнце. Ветра почти не было. Где-то далеко на западе блеяли овцы. Люди Финана седлали лошадей, некоторые воины от жары сняли рубахи, двое выносили узлы из хижин и укладывали их в кожаные сумы двух вьючных лошадей. Они несли камни, но наблюдателям могло показаться, что там золото. Я хотел, чтобы люди Гутфрита думали, будто Финан уезжает, и единственный шанс захватить сокровище — немедленно атаковать. Я натянул шлем, вдохнув запах застарелого пота на кожаной подкладке, опустил и завязал нащечники.

— Они там, — прошептал Ситрик, хотя его невозможно было услышать с дальнего хребта в полумиле отсюда. Я присмотрелся и, кажется, увидел людей, лежавших на вершине, но воздух дрожал от жаркого марева, и я не был уверен. — Я видел копье, господин, — сказал Ситрик.

— Два, — подтвердил Эгиль.

Я соскользнул назад и повернулся к своим всадникам, потевшим в кольчугах и шлемах. Вокруг лошадей жужжали мухи.

— Уже скоро! — сказал я. Они напряженно смотрели на меня. Почти две сотни воинов на мощных жеребцах, со зловещими черными щитами и длинными тяжелыми копьями. — Помните, эти люди грабили наши земли! Убейте их! Но вожаков приведите ко мне.

— Господин! — тревожно окликнул меня Эгиль.

Они надвигались. Я встал и побежал обратно на вершину хребта, а там пригнулся. Люди Гутфрита двумя отрядами пересекли дальний гребень, меньший отряд — слева от меня. Группа из тридцати-сорока человек спускалась вниз по дальнему склону, и я предположил, что их задача — обойти людей Финана, чтобы отрезать им путь, но они уже опоздали. Финан и его люди, изображая панику, убегали, якобы настолько напуганные, что бросили вьючных лошадей. Я наблюдал, не беспокоясь, что меня могут заметить, потому что гнавшие лошадей по дальнему склону всадники были слишком увлечены головокружительной гонкой. Я махнул Алдвину, чтобы привел моего жеребца. Эгиль спустился и сел на коня, как и Ситрик.

Я хотел, чтобы враг остановился в центре долины и спешился, и только тогда я спущу с поводка своих воинов. Меньший отряд, видя, что люди Финана ускользнули от них по западному склону, прекратил преследование и повернул к курганам, где мельтешил большой отряд, окруживший двух знаменосцев. Флаги с кабаном Гутфрита и драконом Этельстана безжизненно обвисли в неподвижном воздухе. Всадники спешивались, и среди них был Элдред — я узнал его большого серого жеребца и блеск начищенной кольчуги. Он зашагал к вьючным лошадям, а я вскочил на своего жеребца, взял у Алдвина щит и тяжелое копье и махнул моим людям, отправляя их в атаку.

— А теперь убейте их!

Я жаждал мести, был зол и, вероятно, опрометчив. Когда моя лошадь перевалила через гребень, я вспомнил о глупости игроков в кости, которые, проиграв почти все серебро, затем ставили оставшиеся деньги на один последний бросок. Если мой замысел сработает, я дам Этельстану нового врага и новую войну, и эта война действительно будет ужасной. А если нет, то его возмездие будет запредельным.

Я мчался по крутому склону, откинувшись на заднюю луку седла, щит бился о левое бедро, и у меня возникло искушение придержать жеребца. Но по обе стороны от меня воины мчались вперед, и потому я пришпорил коня. Я попросил своих воинов не использовать обычный боевой клич, не выкрикивать «Беббанбург», хотя кто-то забыл и ослушался.

— Шотландия! — проревел я. — Шотландия!

Над нами реяли сшитые Ханной флаги с красной рукой Домналла, держащей тяжелый крест.

Спуск становился более пологим. Стук копыт был подобен грому. Враг в изумлении застыл, затем спешившиеся бросились к своим лошадям. Эгиль отклонился левее, нацелившись на небольшой отряд, разворачивавшийся навстречу атакующим. Ситрик скакал ко входу в долину, чтобы отсечь путь к бегству. Наши яркие флаги с фальшивыми символами трепетали на скаку. Позади Ситрика упала лошадь, всадник вылетел из седла, копье перекувырнулось в воздухе, конь заржал, другие всадники обтекли внезапное препятствие, а вскоре мой жеребец уже продирался через пни срубленных сосен.

Я опустил копье и доверился лошадиному чутью.

Мы сшиблись. Монолитного строя не получилось, но мы ударили как молния Тора. Враг запаниковал, развалив строй. Парочка счастливчиков отчаянно пришпоривали коней, устремившись на восток, к спасению, другие разворачивали лошадей и мешали тем, кто призывал к бегству, большинство же широко открытыми глазами уставилось на Элдреда, ожидая приказов, и лишь немногие обнажили мечи и пытались защищаться. Один из таких приготовился отбить мое копье, но я нацелил его в испуганные глаза, противник начал поднимать меч, чтобы отбить удар, а я резко опустил копье и глубоко вогнал острие под ребра, пришпилив его к седлу, отпустил древко и почти обнажил Вздох змея, когда почувствовал удар по щиту и заметил человека с раззявленным в крике ртом, отворачивающего от меня свою лошадь, и Берга, воткнувшего копье ему в зад.

Раздался крик, моя лошадь резко отпрыгнула в сторону, справа еще несколько воинов с черными щитами бессвязно закричали, пронзая копьями несчастного врага. Я заметил впереди серую лошадь Элдреда. Он размахивал мечом, разгоняя мешавших ему людей. Я пришпорил коня, оставил Вздох змея в ножнах, подскочил к Элдреду сзади, схватил его за кольчугу и дернул. Он яростно взмахнул мечом, но я развернул жеребца, и Элдреда выкинуло из седла через круп его лошади, он что-то крикнул и свалился, левой ногой застряв в стремени. Пару шагов его протащило по земле, затем лошадь встала. Я бросил щит и соскользнул с седла. Полуоглушенный, лежащий на спине Элдред ткнул в меня мечом, но удар вышел слабым. Мечу помешали кольчуга и тяжелые браслеты на предплечье. Я навалился на Элдреда, ударив его коленом в живот, и выхватил Осиное жало.

Сакс со слегка изогнутым клинком — страшное оружие. Я прижал его к горлу Элдреда.

— Брось меч, — приказал я и прижал клинок сильнее, увидел ужас в его глазах, и меч выпал из его руки.

Мои всадники пронеслись мимо, оставляя после себя мертвых или умирающих врагов. Многим удалось сбежать, и я с легкостью их отпустил, зная, какую историю они расскажут в Эофервике, потом этот рассказ перенесется на юг, к Этельстану в Уэссекс. «Скотты нарушили свое слово».

Всегда прикрывавший меня в бою Берг тоже спешился. Я встал, пинком отбросил меч Элдреда подальше и велел Бергу охранять пленника.

— Пусть лежит на спине.

— Да, господин.

— А где Гутфрит? — Я оглядывал долину. Большая часть врагов удирала по восточному склону, несколько человек стояли на коленях с раскинутыми руками, показывая, что сдаются. — Где Гутфрит? — рявкнул я.

— Я поймал ублюдка! — крикнул Ситрик. Он вел Гутфрита перед своей лошадью, подталкивая короля Нортумбрии мечом.

За исключением Гутфрита и Элдреда мне не требовались пленные. Я велел людям Эгиля забрать у сдавшихся кольчуги, обувь и оружие, а затем Торольф приказал им унести раненых вниз по холму и вброд через Тесу, на земли Гутфрита.

— А если снова перейдете реку, — проревел он, — мы будем точить мечи об ваши ребра. — Пленным, большинство из которых никогда не слышали шотландского, его норвежский акцент покажется чужеземным. — А теперь убирайтесь, — закончил он, — пока мы не надумали вас сожрать.

У нас остались только Элдред и Гутфрит. У обоих отобрали шлемы и оружие, но в остальном они остались невредимы.

— Тащите их сюда, — рявкнул я. На мне до сих пор был шлем с большими нащечниками, но когда Элдреда и Гутфрита подвели к вьючным лошадям, я развязал кожаную шнуровку. — Хотели мое золото? — спросил я.

— Твое золото? — воинственно спросил Элдред. — Это золото Нортумбрии!

Должно быть, он вправду поверил, что мы — шайка скоттов.

Я раздвинул нащечники, стащил шлем и бросил Алдвину.

— Мое золото, вонючий кусок дерьма.

— Лорд Утред! — выдохнул Элдред.

— Оно ваше, — сказал я, кивая на вьючных лошадей. — Забирайте!

Ни один не пошевелился. Гутфрит с недовольным лицом отпрянул и наткнулся на лошадь. Я заметил на нем серебряный крест — цену, заплаченную им, чтобы остаться на троне. Он поднял руку, чтобы дотронуться до амулета, но вспомнил, что молота там нет, и рука остановилась.

— Забирайте! — снова сказал я, и с угрозой слегка вытащил Вздох змея.

Элдред не пошевелился, только смотрел на меня со смесью страха и ненависти, но Гутфрит повернулся, открыл кожаный мешок и обнаружил внутри камни.

— Здесь нет золота, — сказал я, возвращая Вздох змея в ножны.

Элдред оглядел моих воинов, но увидел только насмешливые лица и окровавленные мечи.

— Король Этельстан узнает об этом, — сказал он.

— Король Этельстан узнает, что ты нарушил перемирие, перешел через реку на мою землю и наткнулся на шайку налетчиков-скоттов.

— Он этому не поверит.

— Он уже верил в разную чепуху! — огрызнулся я. — Он верит, что я его враг? Он верит, что скотты смирятся с его претензиями на трон всей Британии? Ваш король поглупел. Он позволил короне сквасить ему мозги.

Я вытащил Вздох змея, длинный клинок тихонько засвистел, скользя по подкладке ножен.

— Нет, — взмолился Элдред. Он понял, что сейчас произойдет. — Нет!

— Ты называешь себя лордом Беббанбурга, но грабил его земли, жег фермы и крал скот. Ты — враг Беббанбурга.

— Нет, господин, нет! — затрясся он.

— Хочешь получить Беббанбург? — спросил я. — Я предоставлю твоей голове целую нишу на воротах Черепа, откуда мои враги будут смотреть на море до скончания времен.

— Нет... — начал он и умолк, поскольку я проткнул Вздохом змея его сверкающую кольчугу, сломал ребро и пронзил сердце. Элдред упал навзничь на вьючную лошадь и, судорожно хрипя, дёргаясь и скребя пальцами по кольчуге, в последних судорогах соскользнул на жухлую траву и затих, только пальцы ещё медленно сжимались и разжимались.

Гутфрид на шаг отступил от подельника. Он видел, как Элдред умирает, видел, как я поставил сапог на грудь мертвеца и извлек Вздох змея. Он переводил взгляд с окровавленного клинка на моё лицо и обратно.

— Я скажу Этельстану, что это сделали скотты! — заявил он.

— Ты меня дураком считаешь?

Он не сводил с меня глаз. Он был напуган, но всё же держался неплохо. Попробовал заговорить, но не смог и откашлялся.

— Господин, — взмолился он, — прошу тебя, дай мне меч.

— Ты заставил меня преклонить перед тобой колено, — сказал я, — так что теперь преклоняй ты.

— Меч, прошу тебя!

В его глазах выступили слезы. Если он умрет без меча, ему никогда не попасть в Вальхаллу.

— На колени! — Он опустился на колени. Я посмотрел на своих воинов. — Кто-нибудь, дайте ему сакс.

Видарр вытащил свой короткий клинок и протянул Гутфриту. Тот схватился за рукоять обеими руками, уткнул острие сакса в траву и посмотрел на меня блестящими от слез глазами. Он хотел что-то сказать, но лишь дрожал. И тогда я убил его. Однажды мы с ним встретимся в Вальхалле.

Я солгал Элдреду. Не бывать его черепу на воротах Беббанбурга, хотя Гутфрит получит там место. На Элдреда у меня другие планы.

Но сначала мы снесли построенную Финаном стену, сложили все тела наших врагов заисключением Элдреда на бревна и сожгли. Дым высоко поднимался в безветренном воздухе. Мы сняли с Элдреда кольчугу, обувь, крест и все ценное, завернули тело в плащ и отвезли в Беббанбург, где положили в гроб с крестом на крышке, и я отправил его в Эофервик, город без короля. Вместе с телом я послал письмо с сожалениями о смерти Элдреда от рук банды скоттов. Я адресовал письмо Этельстану, Monarchus Totius Brittaniae.

И стал ждать, как теперь поступит монарх всей Британии.

* * *
Константин отрицал нападение на Элдреда и Гутфрита. Но он отрицал и то, что раздувал волнения в Камбрии, а Этельстан знал, что это ложь. Константин даже провозгласил одного из своих военачальников, Эохайда, правителем Камбрии. Одни говорили, что Эохайд — сын Константина, другие — что племянник, но юнец был определенно хитер и безжалостен, подкупом, коварством и несколькими убийствами он добился от норвежцев Камбрии верности. Этельстан назначил своими олдерменами в Камбрии Годрика и Альфгара, но ни один из них не смел появиться в холмах без сотни воинов, а это означало, что даже Бургэм, где Этельстан пытался навязать свою власть всей Британии, теперь фактически управлялся Константином.

Так что к возмущению Константина в Уэссексе отнеслись скептически, но слухи-то ходили, и Этельстан был настроен узнать правду. Он прислал из Винтанкестера отца Свитуна, сурового священника с грубым лицом. Его сопровождали три священника помоложе с торбами, полными чернил, перьев и пергамента. Отец Свитун был довольно вежлив, попросил разрешения войти в Беббанбург и открыто сообщил о своей цели.

— Меня послали выяснить правду о смерти лорда Элдреда, — объявил он мне.

Думаю, он ждал, что я его не впущу, но вместо этого я принял его, дал ему кров, еду, место для лошадей в конюшне и обещание рассказать все, что знаю.

— И все же, господин, не мог бы ты поклясться на этом? — спросил отец Свитун, когда мы встретились в Большом зале.

Он вынул из торбы маленькую шкатулку из слоновой кости с искусной резьбой.

— А что это?

Свитун с благоговением открыл шкатулку.

— Это ноготь Лазаря, которого Господь воскресил из мертвых.

— Я поклянусь хоть на твоих ногтях, — сказал я, — но ты не поверишь клятве язычника, и потому я не понимаю, зачем ты вообще пришел.

— Потому что мне велено, — чопорно ответил он.

Отец Свитун был сухим в общении, умным человеком, я хорошо знал таких, как он. Король Альфред любил подобных ему церковников, высоко ценил их дотошность, честность и преданность истине. Именно такие люди написали свод законов Альфреда, но сейчас отец Свитун находился в Нортумбрии, где правил закон меча.

— Это ты убил лорда Элдреда? — внезапно спросил он.

— Нет.

Перья заскрипели по пергаменту.

— Однако всем известно, что ты его не любил.

— Нет.

Свитун нахмурился. Перья продолжали скрипеть.

— Ты отрицаешь свою неприязнь, господин?

— Я не просто не любил его. Я его ненавидел. Он был напыщенным и нахальным куском дерьма.

Скрип, скрип. Один из молодых священников незаметно улыбнулся.

— Скотты отрицают, что посылали воинов, господин, — настаивал Свитун.

— А как же.

— И подчеркивают, что смерть лорда Элдреда случилась за много миль от земель скоттов. Не меньше чем в трех днях пути.

— Скорее, в пяти, — услужливо сообщил я.

— И король Константин обращает наше внимание, что никогда не грабил так далеко в землях короля Этельстана.

— Сколько тебе лет? — спросил я.

Свитун помолчал, немного смущенный вопросом, а затем пожал плечами.

— Тридцать девять, господин.

— Ты слишком молод! Сколько тебе было, когда Константин взошел на трон? Одиннадцать? Двенадцать? И через год после этого триста скоттов сожгли амбары у Снотенгахама! Были и другие набеги. Я смотрел на его воинов со стен Честера, помнишь, Финан?

— Как вчера, — отозвался Финан.

— А это куда дальше на юг, чем... — Я остановился, нахмурившись. — Где погиб Элдред? В долине Тесы?

— Именно.

— Тебе нужно заглянуть в летописи, отче, — сказал я, — и узнать, как часто скотты грабили в глубине Нортумбрии. Даже на севере Мерсии! — Я безбожно лгал, как и Финан, но очень сомневался, что отец Свитун захочет навестить все монастыри Нортумбрии и Мерсии, где монахи могли вести летописи, потому что тогда ему придется страница за страницей пробиваться сквозь невежественную чушь. Я печально покачал головой. — Кроме того, — сказал я так, будто это только что пришло мне в голову, — не думаю, что эти люди пришли из земель Константина.

— Не думаешь? — удивился Свитун.

— Я считаю, что они из Камбрии. Это намного ближе. И скотты мутят там воду.

— Верно, — сказал Свитун, — но король Константин прислал заверения, что это были не его люди.

— А то как же! Они были из Страт-Клоты. Они его союзники, и он использовал их, чтобы иметь возможность все отрицать.

— Это он тоже отрицает, — чопорно сказал Свитун.

— Будь ты нортумбрийцем, отче, то знал бы, что скоттам нельзя доверять.

— Но король Константин поклялся в правдивости своих утверждений на поясе Святого Андрея, господин.

— Вот как! — Я сделал вид, что меня это поразило. — Тогда наверняка говорит правду!

Молодой священник снова улыбнулся.

Отец Свитун нахмурился и нашел новую страницу записей, которые положил на стол.

— Я был в Эофервике и говорил с выжившими в том бою людьми лорда Гутфрита, господин. Один из них уверен, что узнал твоего коня.

— Нет, не узнал, — твердо сказал я.

— Вот как? — слегка поднял бровь Свитун.

— Потому что мой конь стоял в стойле. А я был на своем корабле.

— Это мы тоже слышали, — согласился Свитун, — но тот человек был совершенно уверен. Он говорит, что у твоего коня, — он помедлил, глядя в свои записи, — яркая белая звездочка на лбу.

— Неужели мой жеребец единственный в Британии с белой звездочкой? — рассмеялся я. — Пойдем в конюшню, отче. Ты найдешь там двадцать таких! — Он мог бы найти там и прекрасного серого жеребца Элдреда, которого я назвал Снаугебланд, то есть Буран, но я сомневался, что отец Свитун захочет проверять нашу конюшню.

И оказался прав, поскольку он проигнорировал предложение.

— А золото? — спросил он.

Я фыркнул.

— Не было никакого золота! И дракона тоже.

— Дракона? — вкрадчиво переспросил Свитун.

— Охранявшего клад с золотом, — объяснил я. — Ты веришь в драконов, отче?

— Они должны существовать, — осторожно ответил он, — поскольку упоминаются в Писании. На мгновение, собирая свои записи, он показался обиженным. — Ты понимаешь последствия смерти короля Гутфрита, господин?

— Женщинам в Эофервике стало спокойнее жить.

— А Анлаф из Дифлина потребует трон Нортумбрии. Наверное, уже требует! Это нежелательное последствие.

Он посмотрел на меня почти с укором.

— Я думал, на Нортумбрию претендует Этельстан, — ответил я.

— Так и есть, но Анлаф может с этим не согласиться.

— Тогда Анлафа нужно победить.

Вероятно, это были самые правдивые мои слова за всю эту длинную беседу. Я лгал с радостью, как и мои люди, даже христиане поклялись, что ничего не знают о смерти Элдреда. Помогло то, что им пообещал отпущение грехов отец Кутберт, которого я в тот вечер за ужином представил отцу Свитуну.

— Он был женат! — сказал отец Кутберт, как только я назвал имя отца Свитуна.

— Он был...— отец Свитун был абсолютно сбит с толку.

— Венчан в церкви! — радостно продолжил отец Кутберт, его пустые глазницы как будто смотрели куда-то за правое ухо Свитуна.

— Кто был венчан в церкви? — спросил ошарашенный Свитун.

— Король Эдуард, конечно же! Тогда он был принцем Эдуардом, но уверяю тебя, он был как полагается обвенчан с матерью короля Этельстана! Мною! — гордо заявил отец Кутберт. — И все эти басни про то, что его мать — дочь пастуха, просто чушь! Она была дочерью епископа Свитвульфа, ее звали Эгвинн. Тогда я еще видел, и она была прехорошенькая. — Он мечтательно вздохнул. — Такая хорошенькая.

— Я никогда не считал, что король был рожден вне брака, — сухо сказал Свитун.

— А многие считали! — с нажимом сказал я.

Он нахмурился, но неохотно кивнул. Когда подали еду, я одарил его историями о юности Этельстана, как я защищал его от многочисленных врагов, старавшихся не подпустить его к трону. Как я спас отца Кутберта от тех, кто хотел убить его, чтобы он не мог рассказать о браке Эдуарда и Эгвинн. И позволил другим поведать о битве у ворот Крепелгейт в Лундене, в которой те враги наконец были повержены.

Наутро священники покинули Беббанбург с полными лжи торбами, а в их головах звенели рассказы о том, как я растил, защищал и сражался за короля, которому они служили.

— Думаешь, он тебе поверил? — спросила Бенедетта, когда мы смотрели, как священники едут по дороге на юг.

— Нет.

— Нет?

— Он из тех, кто чует правду. Но он в смятении. Он думает, что я солгал, но не уверен в этом.

Она обняла меня одной рукой и положила голову мне на плечо.

— Так что он скажет Этельстану?

— Что, скорее всего, я убил Элдреда. — Я пожал плечами. — И что Нортумбрия погрузилась в хаос.

Этельстан объявлял себя королем Нортумбрии, Константин хотел быть королем Нортумбрии, а Анлаф верил, что именно он — король Нортумбрии.

Я укрепил бастионы Беббанбурга.

* * *
Смерть Элдреда принесла мне мрачное удовлетворение, но с уходом лета я начал подозревать, что совершил ошибку. План заключался в том, чтобы возложить вину на скоттов, навлечь гнев Этельстана вместо меня на Константина, но весточки друзей из Уэссекса говорили о том, что одурачить Этельстана не удалось. Он не посылал мне сообщений, но люди писали, что он зло отзывался обо мне и Беббанбурге. Все, чего я достиг — это погрузил Нортумбрию в хаос.

А Константин воспользовался этим хаосом. Он был королем, ему требовалась земля, поскольку землю можно раздаривать лордам. У лордов есть арендаторы, и арендаторы носят копья, собирают урожай и выращивают скот, а урожай и скот — это деньги. Деньгами платят за копья. Камбрия — не самая лучшая земля, но здесь есть речные долины, где растет зерно, холмы, где могут пастись овцы, и она такая же плодородная, как бо́льшая часть суровых земель Константина. Он желал ее получить.

И в хаосе, последовавшем за смертью Гутфрита, когда Эофервик остался без короля, который мог бы заявить о своих правах, Константин обнаглел. Эохайд, которого назвали «правителем» Камбрии, осел в Кайр Лигвалиде. Местной церкви подарили серебро, монахи получили драгоценную шкатулку, усыпанную кроваво-красными сердоликами, в ней находился обломок валуна, на котором Святой Конвал приплыл из Ирландии в Шотландию. Стены Кайр Лигвалида охранялись воинами Эохайда, у большинства были кресты на щитах, хотя у некоторых были черные щиты Оуайна из Страт-Клоты. Хотя бы Анлаф, считавший себя преемником Гутфрита, не предпринял никаких шагов, чтобы претендовать на Нортумбрию. Новости свидетельствовали, что он слишком занят врагами-норвежцами, с которыми его армия сражалась в центре Ирландии.

Но эти шотландские щиты означали, что войска Константина вторглись вглубь Камбрии. Они расположились к югу от великой стены, построенной римлянами, и Эохайд послал отряды дальше на юг, в земли озер, требуя дань с норвежских поселенцев. Большинство платили, у отказавшихся уничтожали постройки, а женщин и детей брали в рабство. Константин это отрицал, он даже отрицал, что назвал Эохайда правителем Камбрии, утверждая, что молодой человек действует сам по себе и делает все то же, что и норвежцы, когда они отплыли из Ирландии, чтобы забрать себе суровые камбрийские пастбища. Если Этельстан не может управлять своей территорией, то чего он еще ждет? Кто-то придет и возьмет, что захочет, и Эохайд — просто очередной такой поселенец.

Лето уже клонилось к концу, когда на своём быстром корабле Банамадр в Беббанбург прибыл Эгиль. Он привёз мне вести.

— Три дня назад пришёл ко мне человек по имени Троэлс Кнудсон, — начал он, усевшись в пиршественном зале с кувшином эля.

— Норвежец, — буркнул я.

— Да, норвежец, — он помедлил, — от Эохайда.

Я удивился, хотя и не должен был. Половина людей на земле, которой якобы правил Эохайд, была норвежскими поселенцами, и к тем, кто его принял, относились хорошо. Никаких миссионеров, чтобы уговаривать их поклоняться пригвожденному богу, низкая арендная плата, и если придет война, а она придет, эти норвежцы скорее всего будут биться в стене щитов Эохайда.

— Если его прислал Эохайд, он наверняка знал, что ты мне расскажешь.

— Троэлс так и сказал, — кивнул Эгиль.

— Значит, какие бы вести он ни принес, они предназначались и для моих ушей.

— И, вероятно, исходят от Константина, — сказал Эгиль. Он остановился, чтобы посадить Алайну себе на колени. Она обожала его, как и все женщины. — Я сделал тебе корабль, — сказал он ей.

— Настоящий?

— Маленький, вырезанный из бука. — Он вынул кораблик из кошеля. Прекрасная вещица, длиной с его ладонь. Без мачты, но с рядами скамей для гребцов и носовой фигурой в виде волчьей головы. — Можешь назвать его Хуннульв.

— Хуннульв?

— Волчица. Она будет грозой океана!

Алайна была в восторге.

— Когда-нибудь у меня будет настоящий корабль по имени Хуннульв.

— А как ты собираешься купить корабль? — спросил я.

— Никак. Ты мне купишь, — нахально ухмыльнулась она.

— Я думаю послать ее на какую-нибудь ферму в холмах, — сказал я Эгилю. — Самую бедную, чтоб ей пришлось работать с утра до ночи.

Алайна посмотрела на Эгиля.

— Не пошлет, — уверенно сказала она.

— Знаю, что не пошлет, — улыбнулся Эгиль.

— Так что Троэлс Кнудсон?

— Он видит, что надвигается война.

Я снова хмыкнул.

— Мы все это видим.

— Если будет война, — спросила Алайна, — я на нее пойду?

— Нет. Ты будешь слишком занята, таская воду и отстирывая с одежды овечье дерьмо.

— На войне не место маленьким девочкам, — мягко сказал Эгиль.

— Значит, Эохайд послал норвежца рассказать нам то, что мы и так знаем? — спросил я.

— Он говорит, что кузницы Уэссекса и Мерсии куют копья, Этельстан купил во Франкии триста лошадей, а ивы в Хэмптонскире вырубили на щиты.

— Мы это и так знали, — сказал я, хотя на самом деле не слышал о том, что Этельстан купил лошадей.

— И почти все эти копья и щиты отсылают в Линдкольн.

Я нахмурился, не зная, верить ли тому, что сказал Эгиль.

— Я слышал, что они уходят в Меймкестер.

— Некоторые да. Но по большей части в Линдкольн.

— Откуда им знать?

Эгиль с сожалением посмотрел на меня.

— Будь ты на месте Константина, сколько бы платил за надежные новости со двора Этельстана?

— Больше, чем плачу я.

— Этельстан отправил копья в Меймкестер, — сказал Эгиль, — и сделал так, чтобы люди увидели этих вьючных лошадей. Но намного больше он послал в Линдкольн, на корабле.

— По рекам.

— И народ не увидит, какой в них груз. Накрой его парусиной, и там может быть что угодно! Репа, например! И эти корабли ждут на озере у Линдкольна. Их двенадцать.

— Этельстан строит флот, — пробормотал я.

— Два флота, — безжалостно продолжил Эгиль. — Один на Мерзе, другой на Темезе. Но Эохайд считает, что лучших корабельных плотников послали на Темез.

— И все это тебе сказал Троэлс?

— И даже больше. Этельстан посылал войска на помощь Гуго Франкскому, и их отзывают домой.

— Значит, точно будет война? — взволнованно спросила Алайна.

— Но где? — спросил я. Эгиль ничего не ответил. — А сообщение Троэлса?

— Эохайд будет рад союзу.

И снова то же предложение, что привозил из Шотландии Домналл. Формально я так и не ответил Константину, но в этом и нет необходимости. Молчание равнялось отказу, но Константин, по всей видимости, не оставил надежды перетянуть Беббанбург на свою сторону.

— Мы сражаемся за Эохайда? И он сражается за нас? — спросил я.

— Не только Эохайд. И Константин. И Оуайн. Это будет северный союз. Альба, Страт-Клота, Камбрия, острова, — он пересчитывал народы, один за одним разгибая пальцы.

Я поднял руку.

— И Беббанбург.

— И Беббанбург, — согласился Эгиль.

Я посмотрел на него. Он был умным человеком и лучшим другом из всех, что у меня были, но порой оказывался для меня загадкой. Норвежец, язычник. Хотел ли он, чтобы я вступил в этот северный союз? А хотел ли я? Я хотел оставить Беббанбург своему сыну, который сидел рядом со мной и тревожно прислушивался.

— Я умею ездить верхом, — живо сказала Алайна. — Финан научил.

— Тише, малышка, — сказал Эгиль.

— Что думаешь? — спросил я сына.

Он пожал плечами.

— Зависит от того, планирует ли Этельстан напасть на нас или нет.

— Эохайд настаивает, чтобы ты принял решение до того, как выступит Этельстан, — добавил Эгиль.

— Если он выступит, — заметил мой сын.

Я не обратил внимания на его слова. Этельстан собирается воевать, но с кем? Со мной? Константин тоже готовится к войне и хочет иметь крепость Беббанбурга на своей стороне, но требует, чтобы я заключил союз до того, как Этельстан выступит. И с чего ему мне помогать, если я его не поддержу? Если Этельстан осадит Беббанбург, Константин сможет и дальше бесчинствовать в Камбрии или даже двинуться дальше на юг, в Мерсию, где найдет союзников среди мелких валлийских королевств.

— Что бы я ни решил, — сказал я Эгилю, — ты можешь сделать собственный выбор.

Он улыбнулся в ответ.

— Я с тобой, господин.

— Освобождаю тебя от клятвы.

— Собаке нравится поводок, — снова улыбнулся он.

— Я не понимаю, —нахмурилась Бенедетта, — в чем разница между Линдкольном или Меймкестером?

— Во всем, — мягко ответил Эгиль.

— В Шотландию ведут две дороги, — объяснил я. — На западном побережье дорога идёт через Меймкестер, затем через Камбрию. На этом побережье движешься от Линдкольна в Эофервик через крепость Меймкестер, а затем на север — в земли Константина.

— Если Этельстана волнуют беспорядки в Камбрии, — подхватил Эгиль, — он выберет западную дорогу. У него есть права на Камбрию. Он может легко вытеснить Эохайда обратно в Шотландию. Но если он выбирает другую дорогу? Ту, что ведет мимо Беббанбурга? С кем тогда он собирается сражаться? Не с Эохайдом.

— Он же твой друг! — возмутилась Бенедетта.

— Был когда-то, — ответил я.

Повисло молчание. Я вспоминал тот вечер, когда Этельфлед, милая Этельфлед попросила меня поклясться защищать ее племянника. И я защищал его, а он нарушил клятву, заявив, что я не убил его врага. И это правда, за исключением того, что я все-таки стал причиной смерти этого врага и потерял хороших воинов.

— Я не нарушу клятву, — сказал я.

— Пес любит свой поводок, — пробормотал Эгиль.

— Так северного союза не будет? — спросил сын, и я понял, что он считал этот союз самым разумным вариантом.

— Я не верю, что Этельстан желает мне зла, — твердо сказал я. — Он слишком многим мне обязан. Если шпионы Константина говорят, что оружие собирают на восточной дороге, значит, Этельстан вводит его в заблуждение. Этельстан умен! Он внушает Константину, что нападет с той стороны, но не станет этого делать! Он ударит по Камбрии подобно молнии на его щите. — Я посмотрел на Эгиля. — Скажи Троэлсу, что я отказался.

— Скажу, — спокойно ответил Эгиль.

— Отец... — начал мой сын и осекся от моего взгляда. Затем набрал в грудь воздуха и продолжил: — Этельстан хочет получить Беббанбург, мы это знаем! Да, он хочет выбить скоттов из Камбрии, но он желает управлять всей Нортумбрией! Откуда же еще тогда начать, если не отсюда?

— Этельстан вышибет проклятых скоттов из Камбрии, — жестко сказал я. — Он выберет западную дорогу.

Спустя месяц войско Этельстана выступило в поход. Флот шёл вдоль берега, а армия двигалась на север по римской дороге. В Линдкольне, где расположились воины Этельстана после отъезда из Бургэма, они получили новенькие ярко выкрашенные щиты и длинные копья со стальными острыми наконечниками. И пошли дальше.

На Беббанбург.

Глава девятая

Флот прибыл раньше. Шесть кораблей показались в первый день. Типичные корабли западных саксов с тяжелыми тупыми носами, на каждом от сорока до пятидесяти гребцов. Ветер был слабым, но они шли с поднятыми парусами с символом Этельстана на каждом: дракон, держащий в лапе молнию. Нос всех кораблей венчал крест.

Корабли приближались со стороны островов Фарнеа, пролив там широкий, но опасный, если кормчий не знает здешних вод. Они шли друг за другом, и стало ясно, что на головном корабле есть опытный кормчий, так ловко они избегали опасностей и гребли до тех пор, пока не увидели наши бастионы. Гребцы затабанили, люди на кормовых площадках прикрыли ладонями глаза от солнца и смотрели на нас, но на приветствия не ответили. Затем корабли развернулись и ушли в море. Заходящее солнце отражалось на вздымающихся и опускающихся веслах.

— Значит, сюда они не пойдут, — пробурчал Финан, имея в виду нашу бухту.

Вместо этого они прошли за головным кораблём к южной гряде островов Фарнеа и заночевали там. Им повезло, что ветер был слабый. Им было бы безопаснее встать в мелкой бухте Линдисфарены, но там они уязвимы для моих воинов.

— Они нам не друзья? — спросила Бенедетта, когда на рассвете мы увидели шесть мачт, выступающих над островами.

— Наверняка нет, — ответил я, а позже отправил рыбацкую лодку с Осви, переодетым в провонявшие рыбой лохмотья, чтобы сойти за рыбака.

— Не друзья они нам, господин, — подтвердил он. — Кричали, чтобы мы проваливали.

Прошло полдня, и вскоре с юга прискакал один мой арендатор и рассказал, что к нам выступила целая армия.

— Их тысячи, господин! — сказал он, и вскоре после этого мы заметили на юге первый столб дыма.

За свою жизнь мы насмотрелись на такие столбы дыма, говорящие о том, что сожжена ещё одна ферма. Я насчитал шесть и отправил двоих всадников на север, предупредить Эгиля.

К ночи прибыли ещё двадцать три корабля. В основном такие же, как первые шесть, тупоносые и тяжелые, все с полной командой. Дюжина из них были грузовыми, и все они, включая первые шесть, укрывшихся среди островов, проложили себе путь через отмели и путаницу каналов и встали на мелководье Линдисфарены. Теперь там стало слишком много людей, чтобы мой гарнизон мог на них напасть. Мы могли только наблюдать за отблесками костров на юге.

На рассвете пришла армия. Сначала больше трехсот всадников, а потом и пешие, бредущие по дневной жаре. Там шли вьючные лошади и мулы, женщины с какой-то поклажей, потом опять воины и снова лошади. Я насчитал по меньшей мере одиннадцать сотен человек, и наверняка еще кто-то шел по длинной южной дороге. Часть всадников проскакала через деревню навстречу своим морякам.

Все деревенские бежали в крепость, гоня впереди скот. Воины заняли их дома, хотя, насколько мы могли видеть, особого ущерба не наносили. У меня в гавани стояло три корабля, включая Спирхафок, и ещё восемь рыбацких судёнышек. Охраны я не держал, и корабли легко могли захватить и сжечь, однако никто не пробовал подобраться к ним вплавь. И никто не пришёл к воротам Черепа для переговоров, а сам я переговорщика подыскивать не собирался, даже после того, как воины с топорами зачем-то вырубили рощицу у южного края деревни, сложили ветки в огромную кучу и подожгли. Дым стоял до самого неба.

После полудня прибыл Этельстан. Задолго до его появления воины выстроились вдоль дороги, мечи и древки копий застучали о щиты. Зазвучал гул приветствий, и первыми я увидел пятерых знаменосцев. Они размахивали из стороны в сторону флагами, и те развевались в безветренном воздухе. Двое несли личный стяг Этельстана с драконом и молнией, еще двое — знамя с драконом Уэссекса, а пятый флаг был огромный и белый, с алым крестом.

За ними ехали всадники, по пятеро в ряд, в кольчугах и шлемах, и все с копьями. Почти все кони были серые, а всадники, несмотря на дневную жару, в красных плащах. Поглядев на них, я поморщился — они напомнили мне воинов Этельхельма, хотя плащи у этих были поярче. Я насчитал двадцать конных шеренг, потом увидел ещё двух знаменосцев с драконьими флагами, а сразу за ними на большом сером жеребце скакал Этельстан. Один.

Он производил впечатление даже издали. Кольчуга была как из полированного серебра, сиял добела отполированный шлем, украшенный золотым обручем. Король скакал, гордо выпрямившись, рука в перчатке поднималась в ответ на приветствия воинов, стоявших по обочинам. Высокий серый конь был укрыт алой попоной, сбруя сверкала золотом. Этельстан взглянул на плотные клубы дыма, ещё поднимавшиеся на южном краю деревни.

Позади Этельстана ехали три священника в черных рясах, верхом на вороных лошадях, за ними пять знаменосцев, следом еще сотня всадников в красных плащах.

— Monarchus Totius Brittaniae, — холодно отметил Финан.

— Ты знаешь латынь?

— На три слова больше, чем нужно. Сколько у него людей?

— Достаточно, — ответил я.

Я давно перестал их считать, но на глазок их было не меньше полутора тысяч, и с юга подходили ещё, а с моря дюжина западносаксонских кораблей подошла на вёслах так близко к берегу Беббанбурга, как только возможно. Послание совершенно очевидное. Беббанбург окружен с суши и с моря, а у нас всего двести восемьдесят три воина на стенах.

— Я прокляну его, — злобно заявила Бенедетта. Она присоединилась к нам, держа Алайну за руку.

— Ты можешь это сделать? — спросил Финан.

— Я из Италии, — гордо ответила Бенедетта, — конечно, могу!

Я коснулся молота и подумал — вот бы Тор долбанул молотом по собравшимся в конце песчаного перешейка, ведущего к воротам Черепа. Никто еще не рискнул выйти на тропу, но тут к воротам подошел десяток слуг с двумя вьючными лошадьми. Они остановились вне досягаемости стрел, и пока мы наблюдали, распаковали шатер и быстро его установили, натянув на четырех высоких шестах великолепную ало-золотую ткань. Колья вбили глубоко в песок, закрепили оттяжки, еще трое слуг внесли под затененный полог ковры и кресла.

Последними явились два знаменосца с флагами — западносаксонским драконом и личным стягом Этельстана — и воткнули древки в песок по обе стороны открытого входа в шатёр, обращённого к воротам. Не сходя с большого серого жеребца, Этельстан ждал, пока слуги закончат работу, и смотрел на море.

Слуги ушли. Слабый ветерок трепал флаги, море чуть волновалось, корабли начали грести прочь от подветренного берега. Этельстан спешился и в сопровождении всего одного священника пошел к шатру.

— Это епископ Ода, — сказал Финан.

Этельстан помедлил у открытого дверного проёма, обернулся, бросил взгляд туда, где над воротами Черепа стоял я, и насмешливо поклонился. А потом они с Одой исчезли в шатре.

— Двое их, двое нас, — сказал я Финану.

— Может, он замыслил тебя убить! — встревожилась Бенедетта.

— Финан и я? Да против короля и епископа? — я поцеловал её. — Помолись за их души, amore.

— Вызови дьявола! — потребовала Алайна.

— Молитесь, чтобы он нам не понадобился, — проворчал я и спустился по лестнице в поисках сына. — Если к шатру приблизятся воины, — сказал я ему, — высылай за ворота столько же. — Я кивнул Редбаду: — Отворяй!

Поднялся огромный засов, скрипнули петли, распахнулись тяжёлые створки.

И мы с Финаном пошли встречаться с королём.

* * *
Я в кольчуге и со Вздохом Змея на боку. Сапоги в навозе со двора, куда деревенские согнали свой скот. Я потел и, наверное, вонял, как загнанная в угол куница. Я усмехнулся.

— Что смешного? — мрачно спросил Финан.

— Нас загнали в угол, да?

— Это тебя веселит?

— Лучше смеяться, чем плакать.

Финан пнул камешек, и тот покатился по песку.

— Мы пока ещё живы, — безрадостно заявил он.

— Тебе понравится Вилтунскир, — ответил я. — Изобильные сады, прекрасные женщины, откормленные коровы, тучные пастбища.

— В тебе полно дерьма, — сказал он, — и пахнешь ты дерьмово.

Подойдя к нарядному шатру, мы умолкли. Я первым нырнул в низкий входной проём и увидел Этельстана, развалившегося в богато украшенном кресле, вытянув ноги. Он потягивал вино из кубка. Видимо, из римского стекла — такого тонкого. Этельстан улыбнулся, указав нам на два пустых кресла.

— Проходи, лорд Утред, — сказал он.

— Мой король. — Я почтительно поклонился, а потом кивнул епископу Оде, сидевшему с прямой спиной справа от короля. — Господин епископ, — приветствовал я его. Он склонил голову, но промолчал.

— Финан! — радостно приветствовал Этельстан ирландца. — Всегда приятно видеть твое уродливое лицо.

— Это взаимное удовольствие, мой король, — небрежно поклонился Финан. — Ты хочешь, чтобы мы оставили наши мечи снаружи?

— Финан Ирландец без меча? Это странно. Садитесь, пожалуйста. У нас нет слуг, так что угощайтесь сами. — Он указал на стол, где стояло вино, стеклянные кубки и серебряное блюдо с миндалем.

Я сел, и кресло скрипнуло под моим весом. Этельстан снова отпил вина. Он носил простой золотой обруч на длинных темных волосах, в которых на этот раз не были вплетены золотые нити. Кольчуга сияла, на ногах были высокие сапоги из мягкой черной кожи, руки в перчатках, на пальцах сверкают золотые кольца, усыпанные изумрудами и рубинами. Он посмотрел на меня с явным удивлением, и я подумал, как и всегда, когда встречался с ним, каким красивым он стал. Узкое лицо, широко посаженные голубые глаза, крупный нос и твердая линия губ, будто застывших в усмешке.

— Странно, не правда ли, — нарушил молчание он, — что беды всегда приходят с севера?

— Наши, кажется, пришли с юга, — проворчал я.

Он мое замечание проигнорировал.

— Кент? Там с недавних пор все тихо. Восточная Англия? Она признала меня королём. Мерсия мне верна. Даже в Корнуолле спокойно! Может, валлийцам мы и не нравимся, но проблем они не создают. Всюду, куда ни глянь, мир и процветание! — Он прервал речь, чтобы взять миндаль. — До тех пор, пока я не взгляну на север.

— Сколько раз я говорил, что скоттам нельзя доверять, мой король?

Лишь кривая улыбка в ответ.

— А нортумбрийцам можно? — спросил Этельстан.

— Припоминаю, как нортумбрийцы сражались за тебя.

— Это не ответ на вопрос. Можно ли доверять нортумбрийцам?

Я посмотрел ему прямо в глаза.

— Я никогда не нарушал данную тебе клятву, мой король.

Он посмотрел так, будто мой ответ его позабавил. Если я — загнанная в угол куница, воняющая из-за близкой опасности, значит, он — угроза. Он — более крупный хищник.

— После смерти Гутфрита, — нарушил он короткое молчание, — Нортумбрия погрузилась в хаос.

— Так было и до его смерти, — резко ответил я. — Мои фермы сжигали, а твой друг Константин наводнил Камбрию своими войсками.

— Мой друг?

— Разве он не принес тебе клятву?

— Клятвы нынче уже не те, — небрежно бросил Этельстан.

— Вот чему ты меня учишь, мой король, — грубо сказал я.

Ему не понравился мой тон, и он отомстил язвительным вопросом:

— Почему ты не сказал, что Константин отправлял к тебе послов?

— А я должен отчитываться каждый раз, когда у меня бывают гости?

— Он предлагал тебе союз, — так же едко продолжил Этельстан.

— И еще раз предложил в прошлом месяце.

Он кивнул.

— Человек по имени Троэлс Кнудсон?

— От Эохайда.

— И что ты ответил Троэлсу Кнудсону, лорд Утред?

— Ты уже знаешь, — резко ответил я и остановился. — Ты знаешь, и все же ты здесь, мой король.

— С восемнадцатью сотнями воинов! И еще команды на кораблях. Будут ли они в безопасности в Линдисфарене?

— Некоторые сядут на мель при отливе, но снимутся с нее, когда вернется прилив. Они в безопасности. Но почему ты здесь?

— Чтобы пригрозить тебе, конечно же! — он улыбнулся. — Вы не попробовали вино!

Финан фыркнул.

— В прошлый раз твое вино было похоже на козлиную мочу, мой король.

— Это ненамного лучше, — Этельстан поднял свой бокал. — Ты чувствуешь угрозу, лорд Утред?

— Конечно.

— Сколько у тебя людей?

— Меньше, чем у тебя, мой король.

Он снова посмотрел на меня и снова развеселился.

— Ты напуган, лорд Утред?

— Конечно, напуган! Я дрался больше раз, чем ты праздновал дней рождения, и перед каждой битвой я был напуган. Человек не идет в бой без страха. Я молюсь, чтобы больше не увидеть ни одной битвы. Никогда!

— И ты собираешься отдать мне Беббанбург?

— Нет.

— Предпочтешь сражаться?

— Беббанбург мой, — упрямо сказал я. — Я прошу у тебя только одно одолжение.

— Проси!

— Позаботься о моих людях. О Бенедетте, о женщинах.

— А ты?

— Я намерен умереть в Беббанбурге.

— Я молюсь, чтобы так и случилось, — сказал Этельстан.

Он снова улыбнулся, и эта улыбка начала меня раздражать. Он играл со мной, как кот с мышью.

— Больше ничего не хочешь добавить, мой король? — кисло спросил я.

— Многое!

— Тогда говори. — Я встал. — У меня много дел.

— Сядь, лорд Утред, — неожиданно гневно велел он и подождал, пока я выполню приказ. — Это ты убил Элдреда? — так же гневно спросил он.

— Нет, — солгал я.

Он внимательно смотрел на меня, а я на него.

Неподалеку бились о берег волны, и мы оба молчали, только смотрели друг на друга. Наконец, Этельстан нарушил молчание.

— Константин это отрицает.

— Я тоже. Ты должен решить, кому из нас верить.

— А ты спрашивал Оуайна, мой король? — вмешался Финан.

— Оуайна? Нет.

— Я был там, — сказал Финан. — И видел, что произошло. У людей, убивших Элдреда, были черные щиты.

— Оуайн — щенок Константина, — яростно бросил Этельстан, — а Константин отрицает, что посылал людей на юг.

Финан пожал плечами.

— Как сказал лорд Утред, скоттам нельзя доверять.

— А кому на севере можно доверять?

Он все еще был зол.

— Например, можно доверять человеку, поклявшемуся защищать тебя, — спокойно сказал я. — Который не нарушал эту клятву.

Он посмотрел мне в глаза, и я увидел, как тает его гнев. Он снова улыбнулся.

— Ты видел, что я сжег несколько твоих деревьев? — спросил он.

— Лучше уж деревья, чем дома.

— И каждый столб дыма, что ты видел, лорд Утред, поднимался от деревьев. Не от поселений. — Он помолчал, будто ожидая моей реакции, но я лишь смотрел на него. — Ты думал, я жгу твои фермы?

— Да.

— И то же самое подумают скотты, — он снова помолчал. — Скотты будут следить за нами. Они ожидали, что я выступлю, и, несомненно, послали разведчиков в твои земли, чтобы шпионить за нами. — Он махнул рукой на запад. — Они прячутся в тех холмах?

Я осторожно кивнул.

— Вероятно, мой король.

— Они хорошо это умеют, — сурово сказал Финан.

— И через неделю-другую Константин поймет, что я пришел не сражаться с ним, а сокрушить непокорного лорда Утреда. Захватить его крепость. Показать всей Британии, что нет лорда настолько могущественного, чтобы противостоять мне. — Он остановился и повернулся к епископу Оде, который не произнес ни слова с тех пор, как мы вошли в шатер. — Зачем я здесь, епископ?

— Чтобы показать, что ни один лорд в Британии не может устоять против тебя, мой король.

— И какой лорд должен усвоить этот урок?

Ода помолчал, посмотрел на меня и хитро улыбнулся.

— Константин, конечно же.

— Вот именно, Константин, — сказал Этельстан.

Финан оказался догадливее меня. Я еще таращился на Этельстана, а ирландец уже смеялся.

— Ты вторгаешься в земли Константина! — сказал Финан.

— Об этом знают только двое, — сказал Этельстан, довольный моим остолбеневшим видом. — Епископ Ода и я. Все до единого в моей армии убеждены, что мы решили покарать Беббанбург. Они этому не рады! Они относятся к тебе как к другу, лорд Утред, но считают, что ты мне воспротивился. И что, по-твоему, слышали шпионы Константина?

— То, во что верит каждый человек в твоем войске.

— И каждый человек в моем войске и при моем дворе верит, что мы собираемся взять тебя измором. Я сказал, что не хочу терять людей на твоих бастионах, поэтому мы позволим голоду сделать работу за нас. Сколько это займет? Месяца три?

— Дольше, — резко ответил я.

— И Константин в это поверит, поскольку сейчас лишь четверо знают, что я планирую. Мы четверо. Я должен оставаться здесь неделю или две, чтобы Константин услышал то, что хочет услышать. Без сомнения, его воины следят за границей твоих земель, но как только он убедится в моих намерениях захватить Беббанбург, то пошлет больше людей, чтобы мутить воду в Камбрии.

Я все еще старался осознать его хитрый план, а потом задался вопросом, кого на самом деле собирались обмануть. Скоттов, которые подумают, что Этельстан осаждает Беббанбург? Или меня? Я молча смотрел на него, и мое молчание, похоже, его забавляло.

— Пусть скотты думают, что я пришел проучить тебя, лорд Утред, — сказал он. — А потом…

— А потом?

— А потом я выступлю на север и сравняю Шотландию с землей, — зловеще сказал он.

— С восемнадцатью сотнями? — усомнился я.

— На подходе еще люди. И ты забыл про флот.

— Константин хочет получить Нортумбрию, — почти скучающим тоном заговорил епископ Ода. — Его лорды сочли его присутствие в Бургэме унижением. Чтобы восстановить свое влияние, Константин должен дать им земли и победу. Для чего он и мутит здесь воду, хоть и отрицает это. Ему стоит напомнить, что Нортумбрия — часть Инглаланда.

— А я — король Инглаланда. — Этельстан встал, вынул из кошеля маленький кожаный мешочек и наполнил его миндалем. — Передай этот подарок твоей леди. Заверь ее, что ей ничто не угрожает. — Он отдал мне мешочек. — Так же как и тебе. Ты мне веришь?

Я колебался на мгновение дольше, чем следовало, но кивнул.

— Да, мой король.

Он поморщился из-за моих сомнений, но оставил их без внимания.

— Неделю или две мы должны притворяться. Затем я ударю по северу, и тогда мне понадобится твоя помощь. Я хочу, чтобы скотты видели в моем войске знамя Беббанбурга.

— Да, мой король, — повторил я.

Мы поговорили еще несколько минут, и нас отпустили. Мы с Финаном медленно шли к воротам Черепа, где на голове Гутфрита еще болтались остатки волос и плоти, расклеванной воронами. Под ногами хрустел песок, ветер с моря теребил тощую траву на дюнах.

— Ты ему веришь? — спросил Финан.

— Кому на севере можно верить?

Я знал лишь одно — Этельстан собирается воевать.

Но с кем?

* * *
— Это лишено смысла, — настаивала Бенедетта в тот вечер.

— Разве?

— Он говорит, что Константин был унижен, так? И теперь Константин баламутит воду, поскольку его посрамили. А Этельстан снова унизит Константина. От этого будет лишь еще больше бед!

— Возможно.

— Не возможно, а я права! Дракон не солгал. Зло придет с севера. Этельстан будит дракона! Увидишь, что я права.

— Ты всегда права, amore, ты же из Италии.

Она с неожиданной силой ударила меня по руке и рассмеялась. Лежа без сна, я думал о том, что она права. Этельстан и правда надеялся завоевать Шотландию? И как он сумеет покорить эти дикие племена? Или он солгал мне? Сказал, что нападет на Шотландию, чтобы я не был готов к внезапной атаке на Беббанбург?

Мы выжидали. Ночью небо Беббанбурга светилось кострами войска Этельстана, а днем дым смешивался с собирающимися облаками. На месте яркого шатра выстроили деревянный частокол выше человеческого роста, с боевым помостом — предположительно, чтобы помешать нам делать вылазки в огромный лагерь, куда с каждым днем прибывало все больше людей. Корабли Этельстана патрулировали побережье, к ним присоединилось еще шесть. Может, это и была притворная осада, но выглядела она вполне настоящей.

А недели через две после появления Этельстан ушел на север. Его войско снималось с места целый день. Сотни всадников, сотни вьючных лошадей, все ушли по дороге на север, ведущей в Шотландию. Он не солгал мне. Корабли тоже ушли, наполнив летним ветром драконьи паруса, и за ними шел Спирхафок.

Я обещал Этельстану помощь, но не собирался оставлять Беббанбург беззащитным. Я сослался на возраст.

— Месяц или больше верхом, мой король? Я слишком стар для этого. Я пошлю сына с сотней всадников, но, с твоего позволения, лучше присоединюсь к твоему флоту.

Он несколько мгновений смотрел на меня.

— Я хочу, чтобы скотты видели твое знамя. Твой сын его понесет?

— Конечно, и на моем парусе нарисована волчья голова.

Он рассеянно кивнул.

— Тогда приводи свои корабли.

Было время, думал я, когда он умолял бы меня скакать рядом с ним, вести моих людей вместе с его воинами, но теперь он был уверен в своей силе и, как ни горько об этом думать, считал меня слишком старым. Он хотел, чтобы я пошел на север, но только в качестве доказательства, что я ему верен.

Поэтому, взяв с собой сорок шесть человек, я с порывистым лёгким ветром вывел из гавани Спирхафок и присоединился к стремящемуся на север флоту. Пусть Этельстан и велел мне привести корабли, но я взял только Спирхафок, оставив бо́льшую часть воинов в гарнизоне под командованием Финана. Он ненавидел море, а я любил.

Странным было море в тот день. Спокойным. Южный ветер не поднимал бурных волн, лишь вздыхал над бескрайней сверкающей зыбью. Флот Этельстана не спешил, довольствуясь тем, что идет вровень с пешей армией, которая шла северной дорогой. Некоторые корабли даже приспустили паруса, чтобы не обгонять тяжёлые суда с припасами для войска. Стоял тёплый день на исходе лета, и мы шли в жемчужную дымку. Спирхафок — славный корабль, и постепенно он обгонял флот. Только у него была звериная голова на носу — гордый сокол-перепелятник, а все остальные, кого мы обгоняли, несли на носу кресты.

Самым крупным кораблем, построенным из светлого дерева и названным Апостол, командовал олдермен Коэнвульф, он вел весь флот Этельстана. Когда мы проходили мимо, нам принялся махать человек с его кормовой площадки. Коэнвульф стоял рядом, демонстративно игнорируя нас. Я направил к ним Спирхафок и подошел достаточно близко, чтобы встревожить махавшего.

— Вам не следует обгонять флот! — прокричал рулевой.

— Не слышу!

Коэнвульф, напыщенный и краснолицый, очень гордый своим благородным происхождением, обернулся к нам и насупился.

— Ваше место в самом хвосте! — резко выкрикнул он.

— Да, мы тоже молимся о добром ветре! — прокричал я в ответ, весело махнул в знак приветствия и навалился на рулевое весло.

— Вот заносчивый ублюдок, — сказал я Гербрухту, и тот ухмыльнулся.

Коэнвульф опять закричал, но на этот раз я его и вправду не расслышал, и позволил Спирхафоку лететь вперёд, пока мы не оказались впереди всего флота.

Той же ночью корабли Коэнвульфа встали на якорь в Туэде, и я сошёл на берег повидать Эгиля, которого обнаружил стоящим на боевой площадке своего частокола. Эгиль пристально смотрел куда-то вверх по течению. Небо в той стороне алым заревомокрасили костры лагеря Этельстана, полыхавшие далеко, за первым бродом через Туэд.

— Значит, он в самом деле направляется во владения Константина? — спросил Эгиль.

— Да.

— Будит дракона?

— Так сказала Бенедетта.

— Она умная.

— А я?

— Ты везучий, — ухмыльнулся Эгиль. — Так ты плывешь на север?

— В знак верности.

— Тогда я с тобой. Я могу тебе понадобиться.

— Ты? Мне?

Он снова ухмыльнулся.

— Надвигается буря.

— Сроду не видел более устойчивой погоды.

— Но она надвигается! Через два-три дня.

Эгиль скучал, он любил море, и потому поднялся на борт Спирхафока, прихватив с собой кольчугу, шлем, оружие и пылкость, а своего брата Торольфа оставил охранять их земли.

— Вот увидишь, что я прав, — поприветствовал он меня. — Грядет большая буря!

Он оказался прав. Когда флот пришвартовался в широком устье Фойрта, который Эгиль называл Черной рекой, с запада пришел шторм. Коэнвульф приказал своим кораблям встать на якорь у южного берега. Он бы предпочел вытащить корабли на сушу, но армия Этельстана все еще находилась за много миль отсюда и не подойдет к побережью, пока не пересечет Фойрт. Коэнвульф опасался, что люди Константина могут атаковать причалившие к берегу корабли, и поэтому они встали на якорь. Я сомневался, что армия Константина где-то рядом, но земля за южным берегом переходила в крутые холмы, и я знал, что неподалеку есть поселение, защищенное внушительным фортом.

— Дан-Эйдин, — сказал я, показывая на дым, поднимавшийся над холмами. — Когда-то моя семья правила всеми землями до Дан-Эйдина.

— Какого еще дана? — спросил Эгиль.

— Никакого. Это крепость, — объяснил я. — И большое поселение.

— Они будут молиться о шторме с севера, — мрачно заявил Эгиль, — чтобы разграбить останки кораблекрушения. И получат его!

Я покачал головой. Флот встал на якорь в широкой бухте, и ветер дул с юго-запада, с берега.

— Корабли здесь в безопасности.

— Пока, — сказал Эгиль. — Но ветер переменится. Он задует с севера. — Он посмотрел на темнеющие облака, быстро бежавшие к морю. — К рассвету он станет смертоносным. А где все рыбачьи лодки?

— Прячутся от нас.

— Нет, они укрываются. Рыбаки чуют!

Я посмотрел на его обветренное ястребиное лицо. Я считал себя хорошим моряком, но Эгиль был лучше.

— Ты уверен?

— Никогда нельзя знать наверняка. Это же погода. Но я бы там не стоял. Ушёл бы под северный берег. — Он видел, что я сомневаюсь, и, настаивая, добавил: — Отыщи укрытие на севере, господин.

Я доверял ему, и поэтому Спирхафок подошел близко к кораблю Коэнвульфа, Апостолу, и я окликнул его, чтобы предложить флоту пересечь широкое устье реки и укрыться под северным берегом, но Коэнвульф воспринял совет неприветливо. Он переговорил с другим человеком, предположительно кормчим Апостола, затем повернулся к нам и сложил ладони рупором.

— Ветер останется юго-западным, — проревел он, — и ты останешься с нами! А завтра станешь замыкающим!

— Он хороший моряк? — спросил меня Эгиль.

— Он не распознает корабль, даже если тот выплывет из его задницы. Заполучил этот флот только потому, что он богатенький дружок Этельстана.

— И он приказывает тебе оставаться здесь?

— Он мне не командир, — огрызнулся я. — Мы идём туда, — я кивнул на далёкий берег, — и будем надеяться, что ты прав.

Мы развернули парус, позволив Спирхафоку нестись на север, подошли к каменистому острову и встали на якорь вблизи от берега, одинокий корабль качался на крепчающем юго-западном ветру. Ночью ветер усилился, дёргая Спирхафок. Волны бились о нос корабля, рассыпаясь брызгами по палубе.

— Ветер все еще юго-западный, — тревожился я. — Если лопнет якорный трос, в лучшем случае нас выбросит на берег.

— Он поменяется, — успокоил меня Эгиль.

Ветер действительно переменился. Он отошел к западу, задул сильнее и принес с собой сильный дождь, а затем сменился на северный, как и предсказывал Эгиль. Теперь он завывал в наших снастях, и хотя я ничего не видел в ночной темноте, но знал, что широкая река превращается в пенную пучину. Мы стояли с подветренной стороны от суши, но Спирхафок все равно дыбился и дрожал, и я боялся, что якорь не удержит его. На западе небо рассекла молния.

— Боги разгневаны! — крикнул Эгиль. Он сидел рядом со мной на ступеньках рулевой площадки, но ему приходилось кричать.

— Из-за Этельстана?

— Кто знает? Но Коэнвульфу повезло.

— Повезло!

— Почти начался отлив. Если их выкинет на берег, они снимутся с мели в прилив.

Стояла долгая влажная ночь, хотя, к счастью, ветер не был холодным. На носу было укрытие, но мы с Эгилем оставались на корме, под ветром и дождем, иногда в свой черед вычерпывая с корабля дождевую воду. А ночью дождь постепенно прекратился, ветер медленно утих. Иногда Спирхафок кренился под порывами ветра, когда попадал в сильное приливное течение, но в конце концов рассвет окрасил море серым, ветер ослабел, а когда погасли последние звезды, облака рассеялись.

И когда мы привели Спирхафок на юг, то увидели, что на южном берегу Фойрта царит хаос. Корабли сели на мель, в том числе все грузовые. Большинству из них повезло, и они оказались на берегу, но пять налетели на камни и наполовину затонули. Люди изо всех сил пытались избавиться от груза, другие же подкапывали под корпусами выброшенных на берег кораблей, чтобы их подхватил прилив, и всей этой работе мешала сотня скоттов.

Должно быть, они явились из Дан-Эйдина, некоторые верхом. Теперь скотты издевались над севшими на мель саксами. Больше того, их лучники осыпали градом стрел пытавшихся высвободить корабли людей, и тем приходилось закрываться щитами или прятаться за выброшенными на берег кораблями. Другие пытались отгонять лучников- скоттов, которые, не обремененные кольчугами, с легкостью отходили дальше по берегу и тут же опять принимались выпускать стрелы. Не менее тридцати всадников нападали на суетящихся с кораблями людей Коэнвульфа, и ему пришлось поставить стену щитов.

— Мы поможем? — спросил меня Эгиль.

— У него и так почти тысяча воинов, — ответил я. — Мы погоды не сделаем.

Опустив парус Спирхафока с волчьей головой, мы подошли к кораблям, ещё стоявшим на якоре у побережья. Одним из них был Апостол, корабль Коэнвульфа. Мы подгребли ближе и увидели, что на борту осталась лишь горстка людей, а бо́льшая часть команды отправлена на берег.

— Мы идём на север! — прокричал я им. — Передайте Коэнвульфу, что мы хотим посмотреть, не подходит ли сюда флот этих сволочей!

Один воин кивнул, но не ответил, и мы снова подняли рею на мачту, развернули парус, вставили весла, и я услышал долгожданный плеск воды, быстро скользящей по гладким бокам Спирхафока.

— Ты в самом деле идешь на север? — спросил Эгиль.

— У тебя есть идея получше?

Он улыбнулся.

— Я северянин. Когда сомневаешься, нужно идти на север.

— Константин держит у этого побережье корабли, и кто-то должен за ними приглядеть, — сказал я.

— Занятия получше у нас все равно нет, — улыбнулся Эгиль.

Подозреваю, он знал, что поиск кораблей Константина — лишь предлог, чтобы сбежать от Коэнвульфа и выйти в открытое море.

Ветер снова сменился на юго-западный, идеальное направление. Солнце встало и выглянуло из-за облаков, море вспыхнуло мириадами бликов. На Спирхафоке воины разложили на просушку под солнце плащи и одежду. Потеплело.

— Ещё бы пару женщин на борт, и жизнь стала бы совершенной, — сказал Эгиль.

— Женщины на корабле? — Я коснулся своего молота. — Это к неудаче.

— Ты отказываешься их брать?

— Мне приходилось, — ответил я, — но всегда не по доброй воле.

— В Снэланде была рыбацкая лодка, чья команда состояла из одних женщин. Лучшие моряки на острове!

— И какой мужчина наберет в команду женщин?

— Лодкой владел не мужчина, а женщина. Хорошенькая, если не обращать внимания на запах. — Он тронул свой молот. — Бедняжка, однажды она исчезла. Никогда больше не видел ни ее, ни лодку.

Я фыркнул, и Эгиль рассмеялся. Он с явным удовольствием управлял рулевым веслом, ему нравилось вести быстрый корабль по бурному морю. Мы миновали Фойрт и свернули на север, но держались у берега, вблизи нескольких гаваней и устьев рек, чтобы посмотреть, не поджидают ли там флот Коэнвульфа корабли Константина. Мы ничего не увидели. Рыбаки пугались при виде нас и спешили увести к берегу свои лодки, но мы просто шли дальше, не обращая на них внимания.

Настал вечер, и мы свернули на восток, устремившись в открытое море, чтобы не идти в темноте у незнакомого побережья. Мы приспустили парус, Гербрухт, Эгиль и я по очереди держали рулевое весло, и как только достаточно отдалились от берега, то свернули, следуя за Полярной звездой, звездой кораблей, ярко сиявшей на севере. А когда на востоке забрезжил рассвет, поймали ветер и опять повернули к берегу, скрытому огромной грядой облаков. Спирхафок легко шёл под ровным юго-западным ветром. Мы были на солнце, но берег скрывали дождевые тучи, из-за них и появились четыре корабля.

Первым их паруса заметил Эгиль — грязно серые прямоугольники на фоне тёмных туч, но минуту спустя мы увидели и корпуса.

— Это не грузовые суда, — сказал Эгиль, — паруса у них слишком большие.

Те четыре корабля были всё ещё далеко, самый крайний с запада, ближний к суше, на несколько мгновений исчез, поглощённый ещё одним темным шквалом. Мы шли на северо-запад, а четыре корабля — под юго-западным ветром, потому я опять развернул Спирхафок на север и увидел, что четыре корабля тоже свернули.

— Те ублюдки идут за нами, — буркнул я.

Должно быть, они увидели контур нашего корабля на фоне восходящего солнца, а теперь, сквозь подсвеченный солнцем парус, рассмотрели и голову волка. Вероятно, решат, что корабль язычников пришёл разграбить деревню у берега или захватить грузовой корабль.

Эгиль считал так же.

— Они не считают, что мы из флота Коэнвульфа.

— Они пока про него не знают. Вести до них еще не дошли.

Мы легли на северный курс, и Спирхафок прибавил ход. Рулевое весло дрожало в моих руках, вода шипела вдоль борта.

— Им нас не поймать, — сказал я.

— Но они попытаются, — ответил Эгиль.

Так они и сделали. Гнались за нами всё утро, и хотя Спирхафок шёл быстрее, они не отставали.

Нас преследовали.

Глава десятая

— Проклятые скотты-христиане, — буркнул Эгиль. У всех четырех кораблей-преследователей на носу виднелись кресты.

— У них хорошие команды, — сказал я.

— Хочешь сказать, их больше, чем нас?

— А ты что думаешь?

— Четыре к одному? Пять? — Эгиль вглядывался в преследователей. — Мне их почти жаль.

Я проигнорировал его шутку. Намеренно ослабив парус, я заставил Спирхафок замедлить ход, и преследователи подошли ближе. Я знал, что могу обогнать их, но идти дальше на север не хотелось, и я опять повернул корабль на восток, в открытое море. В ответ преследователи перестроились в ряд, чтобы, когда я поверну на юг, хотя бы один из них оказался рядом и смог нас протаранить. Поэтому мы опять пошли на север, а те четыре корабля неуклонно сокращали расстояние между нами. Я видел, что все четыре набиты людьми. Подпустив два самых быстрых достаточно близко, я разглядел на носах кораблей бородатых воинов в шлемах, а враги наблюдали за нами. Я выбрал слабину паруса и ощутил, как Спирхафок отозвался.

— Быть может, они отстанут, — сказал я, когда мы подхватили ветер, и наш корабль понёсся быстрее, с шипением рассекая воду.

Мы рвались вперед, но та четверка не унималась. Два корабля были подлиннее и шли быстрее, но даже они не могли угнаться за Спирхафоком. Однако они продолжали преследовать нас, даже когда солнце опустилось на западе, и небо потемнело.

С наступлением ночи стало не намного легче. Утренние тучи давно ушли, чистое небо залил свет поднявшейся с моря луны в три четверти. Я опять повернул на восток со слабым ветром, и четыре корабля последовали за мной, правда, два поменьше теперь стали не более чем тёмными тенями на южном горизонте. Я хотел было повернуть на юг, но ветер утих, а значит, идти придется на вёслах. Преследователи тоже могли грести, а гребцов на их кораблях больше, чем у меня.

Кроме того, в море я ощущал свободу и не хотел ни возвращаться на сушу, ни опять связываться с Коэнвульфом. Я решил отдаться на волю судьбы. Этельстан во мне не нуждался. Он позвал меня в плавание лишь для того, чтобы убедиться в верности, и я её доказал, дав ему моего сына и его воинов. Поэтому всю ночь мы шли на север за звездой кораблей, и наш след странным светом блестел на море.

— Ран нас любит, — заметил Эгиль, глядя на мерцающие огоньки.

— Их, видимо, тоже. — Я кивнул на двух ближних преследователей.

Я не мог понять, почему они так настойчивы. Узнали Спирхафок? Его парус и голова ястреба на носу — приметные, но так далеко на север мы забирались редко. Может, дело просто в том, что корабль языческий, без креста, который выставляют напоказ христиане. Они приняли нас за грабителей? Но зачем так долго преследовать? На какое-то время два корабля покрупнее перешли на вёсла и сократили дистанцию, но потом ночной ветер опять усилился, и Спирхафок от них ускользнул.

— Мы оказываем одолжение Коэнвульфу, — сказал я Эгилю, когда тот, проснувшись после краткого отдыха, взял у меня рулевое весло.

— Одолжение?

— Если это те корабли, которые Константин держит у здешнего побережья, мы уводим их от Коэнвульфа. Ему следует быть благодарным.

— Кораблей там должно быть больше, — отметил Эгиль.

Мы знали, что для защиты от норвежских налётчиков Константин держит у своего восточного побережья флот примерно из двадцати кораблей, и хотя этого недостаточно для победы над Коэнвульфом, они могли доставить огромные неприятности. Коэнфульф намеревался идти вдоль берега, поддерживая связь с сухопутной армией Этельстана, готовой снабдить его припасами и оружием. Я вырвался из-под его раздражающего командования, однако единственным оправданием моего побега был поиск кораблей Константина, и более чем вероятно, что ночью мы прошли мимо их стоянки. Но если тот флот прослышал про корабли Коэнвульфа, то наверняка повернул бы навстречу ему, на юг, и нам следовало бы предупредить о его приближении, однако четыре преследователя продолжали гнать нас на север. Я сплюнул за борт.

— Нам надо бы идти на юг, — сказал я, — искать его проклятые корабли.

— Но только не сейчас, когда здесь эти. — Обернувшись, Эгиль посмотрел на далёкие корабли, залитые лунным светом. — Только долго они не протянут, — уверенно продолжил он, — как и ты, если не поспишь хоть немного. Выглядишь, словно только что выбрался из могилы.

Я заснул, как и бо́льшая часть команды. Думал, что просплю пару часов, но очнулся, когда солнце уже встало, и услышал рёв Гербрухта с рулевой площадки. Сперва я не разобрал слова, но потом догадался, что он кричит на родном фризском. Поморщившись, я поднялся на онемевших ногах.

— Что случилось?

— Торговец, господин!

Я увидел, что Гербрухт приспустил парус. Мы покачивались на волнах возле крутобокого грузового судна.

— Они все пошли на север! — кричал их кормчий, тучный и с густой бородой. Фризский язык сходен с нашим, и понять его мне нетрудно. — Все пятнадцать!

— Dankewol! — прокричал в ответ Гербрухт и велел команде снова поднять парус.

Ветер дул в корму. Когда наполнился парус, Спирхафок качнуло, и я пошатнулся на ступенях.

— Мы всё так же идём на север?

— Всё так же на север, господин, — охотно подтвердил Гербрухт.

Я забрался на рулевую площадку, посмотрел на юг и кораблей не увидел.

— Они отстали, — сказал Гербрухт. — Думаю, приняли нас за викингов и решили, что отогнали!

— Тогда кто ушёл на север?

— Флот Константина, господин. — Гербрухт кивнул в сторону торгового корабля, который удалялся на восток. — Три дня назад он был в гавани и видал, как они уходили. Пятнадцать больших кораблей!

— А ты им доверяешь?

— Да, господин! Они христиане.

Я коснулся своего молота. За Спирхафоком увязались три дельфина, и я принял их появление за добрый знак. Земли не было видно, но скопление белых облаков на западе указывало на владения Константина. Значит, его флот ушёл на север? А зачем? Я был уверен, что весть о вторжении Этельстана не дошла пока так далеко на север, иначе те пятнадцать боевых кораблей поспешили бы на юг, громить флот Коэнвульфа.

— Мы должны идти на юг, — сказал я.

— Господин, Эгиль сказал, что нужно искать те корабли.

— Эти проклятые корабли пошли на север! Ты же сам мне сказал.

— Но куда именно на север, господин? На Оркнейяры?

— А зачем им туда? На тех островах правят норвежцы.

— Я не знаю, господин, но прошлой ночью господин Эгиль говорил, что мы должны идти на Оркнейяры. — Голос Гербрухта зазвучал жалобно. Фриз — прекрасный мореход, он никогда не бывал счастливее, чем когда в его умелых руках дрожало рулевое весло. Ясно, что он хотел нестись по ветру, а не пробиваться на юг. — Ты бывал на Оркнейярах, господин?

— Один раз, — сказал я, — но сейчас мы не можем туда зайти.

— А лорд Эгиль сказал, что должны туда заглянуть.

— Ну еще бы! Он же норвежец, хочет выпить со своими кузенами.

— Он сказал, мы узнаем там новости, господин.

Я решил, что это правда. Я сомневался, что пятнадцать кораблей пошли к тем островам, если только не хотели сразиться с норвежцами, которые там правят. Более вероятно, что Константин отправил флот к западному побережью, надеясь устроить в Камбрии побольше неприятностей, и командующий тем флотом воспользовался хорошей погодой, чтобы обогнуть коварный северный берег. Это значило, что все новости на Оркнейярах сведутся к отсутствию новостей. Если корабли скоттов не на тех островах, то, скорее всего, идут на запад.

— Где Эгиль?

— Спит, господин.

Этельстан хотел, чтобы я шёл на юг, но меня манил ветер. Беббанбург под командованием Финана в безопасности, а желания связываться с флотом Коэнвульфа я не имел — если он и выбрался из Фойрта, значит, медленно движется вдоль побережья. Я мог присоединиться к нему, выказав ещё раз свою преданность, или же позволить Спирхафоку бежать на север, к диким Оркнейярским островам, узнать новости у норвежцев. Я сказал себе, что в военное время новости драгоценны, как золото, и кивнул.

— Продолжай держаться того же курса.

— Да, господин, — ответил довольный Гербрухт.

Я позавтракал элем, чёрствым хлебом и сыром. Море было пустынно, нигде ни паруса, лишь дельфины сопровождали Спирхафок. Над невидимой землёй собрались облака, но с другой стороны небо было чистым. После полудня далеко на западе показались утёсы, а немного позже мы увидели невысокие острова, расположенные к северу от земель Константина.

— Знаешь там кого-нибудь? — спросил я у Эгиля.

Он уже проснулся и пришёл на нос, а гнавший корабль ветер трепал его светлые волосы.

— Ярла Торфинна. Познакомился с ним в Снэланде.

— Он нас примет?

— Его прозвище — Раскалыватель черепов, — ухмыльнулся Эгиль.

— Хм, — ответил я. Про Раскалывателя черепов я слышал, как и все, но известно мне о нём было только то, что он знаменитый норвежский вождь, носит боевой топор с длинным древком, Хаусаклюфр, что и значит «Раскалыватель черепов». — Он живёт на Оркнейярах?

— Он правит этими островами вместе с двумя братьями, — сказал мне Эгиль.

— Там особо и править-то нечем, — усмехнулся я.

— Но они правят. Раскалыватель черепов будет на нас рычать, но, пожалуй, не убьёт. Он неплохо ко мне относится.

— То есть, может, меня он убьёт, а тебе будет рад?

— Надеюсь, что так, — опять ухмыльнулся Эгиль, — ведь тогда Спирхафок достанется мне. Если только сам Раскалыватель черепов на него не позарится. — Он взглянул на потрёпанный вымпел на мачте, указывающий направление ветра. — Но ты останешься в живых. Ярл Торфинн неглуп, у него хватает ума не наживать лишних врагов.

С этим заверением мы и шли на север. Мне было известно, что Оркнейяры, как и все острова севернее, населяют норвежцы. Они рыбачили, держали тощий скот и жесткошёрстных овец, но в основном добывали средства к существованию, совершая набеги на берега Британии, Фризии и Франкии. Константину наверняка не нравилось их присутствие, но рядом с ним были другие норвежцы на западном побережье и саксы Этельстана с юга, так что ему хватало проблем и без севера.

— Но не все там умные, — радостно сообщил мне Эгиль, — и конечно, все они ульфхеднары. Особенно Торфинн. Однажды я видел, как он дрался совершенно голым. И как дрался!

Про ульфхеднаров я знал, даже сражался с ними при Хибурге. Это слово значило «воины-волки», ульфхеднары страшны в бою. Они верят, что неуязвимы и могут летать, и что в них вселяется дух Фенрира, волка богов. Ульфхеднар атакует молниеносно, с пеной на губах и воя под влиянием белены, мазью из неё они натирают кожу. Для стены щитов волки-воины были чересчур буйными и необузданными. Они считают, что в одиночку могут победить в любой битве, но против стены щитов одиночка — ничто. Ульфхеднары внушают страх, даже ранеными дерутся как дикие звери, но их можно убить.

— У меня в Беббанбурге на воротах есть череп одного ульфхеднара, — сказал я Эгилю. — Буду рад добавить ещё несколько.

— Я слыхал, Торфинн тоже коллекционирует черепа, — улыбнулся Эгиль.

К островам мы приблизились ближе к вечеру. Спирхафок вёл Эгиль, знавший эти воды. Я заметил, что мелкие рыбачьи судёнышки не разбегаются при виде нас. На носу у нас креста не было, и нас приняли за норвежцев, да к тому же они понимали, что ни один недружественный корабль не рискнёт войти в эту гавань на юге самого крупного острова. Мы миновали мыс, с которого за нами наблюдали тюлени, а потом приспустили парус и прошли к большой пристани. Там были пришвартованы или лежали на берегу не меньше двадцати кораблей, их носы украшали горделивые головы драконов и змеев.

— Подступает прилив, — сказал Эгиль. — Может, вытащим корабль на берег?

— Это безопасно?

— Ярл Торфинн на нас не нападёт.

Он говорил уверенно, и я направил Спирхафок на галечный берег. Киль шаркнул по дну, корабль содрогнулся и встал. Вдоль берега протянулась дюжина крытых дёрном лачуг, через дыры в крышах струился дым. Видно, жгли плавник или торф — деревьев на этих невысоких холмах нет. Под деревянными рамами, где коптились тюленье мясо и рыба, тускло алели костры. Пара местных выбралась из домов поглазеть на нас, и тут же шмыгнула обратно, удовлетворившись тем, что мы не представляем угрозы. Псина помочилась на наш водорез, а потом побрела туда, где у самой воды была свалена куча тресковых голов. Лодки рыбаков выглядели совсем маленькими рядом с драконоглавыми кораблями.

— Когда я был мальчишкой, — сказал мне Эгиль, — моё дело было срезать щёчки с тресковых голов.

— Это самое вкусное, — сказал я, и кивнул на дома. — Торфинн живёт там?

Меня удивил небольшой размер поселения.

— Его дом на другой стороне острова. — Эгиль кивнул на север. — Но он быстро узнает о том, что мы здесь. Так что просто подождём.

Почти на закате с севера появились два всадника. Они приближались с опаской, держа руки на рукоятях мечей, но, узнав Эгиля, горячо поприветствовали его.

— Где твой корабль? — спросил один, имея в виду Банамадр, змееголовый корабль Эгиля.

— Дома.

— Нам сказано, что в главный дом может зайти только один человек.

— Один?

— У нас гости, скамей не хватает. И эля тоже.

— Я приведу своего друга, — сказал Эгиль, указывая на меня.

Тот пожал плечами

— Приводи. Ярл не будет возражать против двоих.

Я оставил Гербрухта командовать Спирхафоком со строгим наказом: никакого воровства, драк и неприятностей.

— Мы здесь гости, — сказал я команде. — Если нужна еда — а она вам не нужна, у нас своей достаточно, — то вы должны за нее заплатить!

Я дал Гербрухту пригоршню рубленого серебра, перепрыгнул через борт и пошлепал за Эгилем по воде на берег.

— Вам придется идти пешком, — радостно сказал один всадник, и мы последовали за ними на север по тропе, бегущей мимо крохотных ячменных полей. Некоторые уже сжали, женщины и дети подбирали в сумерках колоски.

— Как урожай? — поинтересовался Эгиль.

— Маловат! Придется забрать немного у южан.

— Даже если бы он был богатым, — сказал Эгиль, — вы бы все равно забрали.

— Ага, это точно.

Идти было недалеко. Мы пересекли небольшую возвышенность и увидели большое поселение на берегу скалистой бухты, где стояли на якоре семь драккаров. В центре деревни располагался низкий длинный дом, именно туда нас повели всадники.

— Я должен отдать кому-нибудь свой меч? — спросил я одного из них, зная, что большинство ярлов и королей настаивают, чтобы люди в зале были без оружия.

Сочетание мечей, топоров и эля предвещают плохой вечер.

— Да оставь себе, — весело сказал всадник. — Нас намного больше, чем вас!

Мы прошли сквозь широкие двери в зал, освещенный камышовыми свечами и двумя большими очагами. На скамьях сидело не меньше сотни мужчин, все замолчали при нашем появлении, а потом здоровяк за высоким столом приветственно рыкнул:

— Эгиль! Почему мне не сказали, что это твой корабль?

— Потому что я пришел не на своем, господин! Как поживаешь?

— Скучаю! — Он вгляделся сквозь дым в мое лицо. — Это твой отец?

— Друг, — с нажимом сказал Эгиль.

Здоровяк, которого я посчитал Торфинном, Раскалывателем черепов, нахмурился.

— Подойдите ближе, — рыкнул он, и мы с Эгилем послушно пошли по утоптанному земляному полу, обходя два очага, в которых дымно горел торф, пока не оказались перед низким помостом, где за высоким столом сидел с десяток воинов.

Торфинн услышал нажим в слове «друг» и понял, что мое общество может ему не понравиться. Он рассматривал меня, видя перед собой седобородого человека в дорогом темном плаще, с золотом на шее и мечом на боку. А я смотрел на него, видя мускулистого норвежца с покатым лбом, густой черной бородой и ярко-синими глазами.

— У друзей есть имена, так ведь? — спросил он. — Мое имя Торфинн Хаусаклюфр.

— А мое — Утредерв.

Так меня оскорбительно называют христиане. Утред Нечестивый.

— Он лорд Беббанбурга, — добавил Эгиль.

Реакция зала мне польстила. Тишина, в которой люди слушали Торфинна и Эгиля, наполнилась бормотанием. Некоторые встали, чтобы посмотреть на меня. Торфинн просто таращился, а потом внезапно расхохотался.

— Утред Беббанбургский, — насмешливо сказал он, взмахом руки призывая зал к тишине. — Да ты стар!

— Хотя многие пытались меня убить, — ответил я.

— И меня! — сказал Торфинн.

— Тогда я молю богов даровать старость и тебе.

— И что же Утред Беббанбургский делает в моем зале? — спросил он.

— Пришел посмотреть на Торфинна Раскалывателя черепов, — ответил я, — самому убедиться, такой ли он устрашающий, как о нем говорят.

— И как он тебе? — Торфинн раскинул огромные руки, будто показывая себя.

— Не страшнее Уббы Ужасного, — сказал я, — а его я убил. И уж точно не выше, чем Кнут Длинный Меч — с ним я тоже расправился. Свейн Белая Лошадь нагонял страх на всех, но он дрался со мной и умер, как и Скёлль-ульфхеднар. Их черепа теперь украшают ворота моей крепости.

Несколько мгновений Торфинн не сводил с меня глаз, а затем громко расхохотался, и от его смеха воины в зале застучали по столам и заулюлюкали. Норвежцы любят воителей, любят воинскую похвальбу, и я порадовал их. Всех, кроме одного.

Этот человек сидел на почетном месте справа от Торфинна, и на его лице не было веселья. Молодой и, как я тут же решил, самый уродливый человек из тех, что я видел, но тем не менее, он излучал власть и угрозу. Высокий лоб с татуировкой оскалившегося дракона, широко посаженные очень светлые глаза и тонкие губы с опущенными уголками. Каштановые волосы были заплетены в десяток кос, как и борода. Было в этом лице что-то звериное, хотя и не похожее ни на одного известного мне зверя или того, на которого я хотел бы поохотиться. Грубое, жестокое лицо, немигающий взгляд оценивал меня с предвкушением охотника.

Несомненно, он лорд, поскольку носил на шее изысканную золотую цепь и простой золотой обруч на заплетенных волосах. Он держал длинный тонкий нож, предположительно для еды, но указал острием на меня, а затем что-то сказал Торфинну, который наклонился к нему, посмотрел на меня и выпрямился.

— Лорд Утред! — на лице Торфинна все еще играло удовольствие. — Познакомься со своим королем.

На мгновение я смешался, но сумел найти нужные слова.

— Которым королем?

— У тебя их больше одного? — развеселился Торфинн.

— На мою землю претендуют Константин и Этельстан. — Я поколебался, потом посмотрел на светлоглазого и понял, что имел в виду Торфинн. Неужели это правда? Меня обуял гнев. — И мне говорили, что какой-то нахальный юнец из Дифлина тоже на нее претендует.

Торфинн больше не улыбался. Зал погрузился в тишину.

— Нахальный? — с угрозой спросил Торфинн.

— А разве не нахальство претендовать на трон, которого в глаза не видел? Уж не говоря о том, чтобы попытаться на него сесть? Если одних претензий достаточно, почему бы мне не претендовать на трон Дифлина? Заявить о правах на трон легко, взять его трудно.

Молодой человек вонзил в стол нож, и тот задрожал.

— Отобрать земли у саксов — легко, — объявил он. Голос звучал грубо и мрачно. Взгляд странных светлых глаз остановился на мне. Торфинн сколько угодно мог стараться выглядеть могущественным, а этот человек действительно таким был. — Я — король Нортумбрии, — твёрдо произнёс он.

Люди в зале одобрительно забормотали.

— Гутрум пробовал захватить королевство саксов, — напомнил я, перекрывая их ропот. Значит, это Анлаф, король Дифлина и внук Гутрума. — Я сражался в том войске, что заставило его в панике удирать, оставив склон холма насквозь пропитанным кровью его воинов.

— Ты не признаешь меня своим королем? — спросил он.

— У Константина войско в Камбрии, — сказал я, — а Этельстан занимает Йорвик. Где твое войско? — Я помолчал, но он не ответил. — А скоро, — продолжил я, — люди короля Этельстана займут и Камбрию.

Он ехидно ухмыльнулся.

— Этельстан — щенок. Он скулит как сука, но не посмеет пойти войной на Константина.

— Тогда тебе следует знать, что армия этого щенка уже к северу от реки Фойрт, а его флот идет вдоль побережья.

Анлаф и Торфинн воззрились на меня. Зал молчал. Они не знали. Да и откуда? Новости разносятся не быстрее, чем лошадь или корабль могут их доставить, а мы — первый корабль, который пришел на Оркнейяры с тех пор, как Этельстан вторгся в земли Константина.

— Он говорит правду, — сухо заметил Эгиль.

— Так это война? — первым опомнился Торфинн.

— Король Этельстан устал от предательства скоттов. Устал от норвежцев, объявляющих себя королями на его земле, поэтому да, это война.

Анлаф сел. И ничего не сказал. Его претензии на трон Нортумбрии основывались на родстве, но чтобы заполучить трон, он рассчитывал на царящий на севере хаос, а мои слова предполагали, что хаос будет укрощен армией Этельстана. И если Анлаф воспользуется своими правами на нортумбрийский трон, ему придется сражаться с Этельстаном, и он это знал. Я понимал, о чем он думает, и понимал, что ему не нравятся собственные мысли.

Торфинн нахмурился.

— Говоришь, флот щенка идет на север?

— Да, мы оставили его в Фойрте.

— Но корабли Константина прошли мимо этих островов три дня назад. Они шли на запад.

Это подтверждало мои предположения, что Константин, не ведая о планах Этельстана, отослал бо́льшую часть своих кораблей разорять побережье Камбрии.

— Они не слышали новости, — сказал я.

Торфинн сел и хлопнул по столу, а потом указал на его конец.

— Скамью для моих гостей!

Анлаф наблюдал, как мы усаживаемся и нам несут эль.

— Это ты убил Гутфрита? — внезапно спросил он.

— Да, — беспечно ответил я.

— Он был моим двоюродным братом!

— И ты его не любил, и твое право на его трон, какое бы оно ни было, основано на его смерти. Можешь меня поблагодарить.

В зале раздались смешки, быстро стихшие под свирепым взглядом Торфинна. Анлаф выдернул из стола нож.

— Почему бы мне тебя не убить?

— Потому что от моей смерти тебе не будет никакого толка, потому что я гость в зале Торфинна, и потому что я тебе не враг.

— Не враг?

— Все, что меня интересует, король, — я назвал его так, поскольку он был королем Дифлина, — это мой дом. Беббанбург. Остальной мир может погрузиться в хаос, но я буду защищать свой дом. Мне все равно, кто правит Нортумбрией, пока он оставляет меня в покое. — Я выпил эля и взял с блюда ногу жареного гуся. — А кроме того, — весело продолжил я, — я стар! Скоро я и так буду в Вальхалле, встречусь с твоими братьями, которых убил. Зачем тебе спешить отправлять меня туда?

Это вызвало новый смех, но Анлаф не развеселился. На мои слова он отвечать не стал, а вместо этого тихо переговорил с Торфинном. Тем временем арфист продолжал играть, и служанки подносили новые угощения. Тот воин, что пригласил нас в дом, объявил о нехватке эля, но похоже, выпито было немало, шум в зале становился пронзительнее — пока Эгиль не потребовал арфу. Раздались смешки, но Эгиль тронул струны, требуя тишины.

Он спел песню собственного сочинения, полную битв, пропитанной кровью земли и воронов, насыщавшихся плотью врагов. Но ни слова в той песне не говорилось о том, кто сражался, кто победил и кто проиграл. Я слышал её раньше, Эгиль звал её песней резни.

— Эта песня предупреждает врагов о возможной судьбе, — как-то раз сказал он мне, — и напоминает, что мы все глупцы. И конечно же, глупцам песня нравится.

Когда стих последний аккорд, гости бурно приветствовали Эгиля. Еще несколько песен спел арфист Торфинна, но многие в зале уже заснули, а другие разбредались, спотыкаясь в северной темноте.

— Возвращаемся на корабль? — спросил меня Эгиль. — Мы узнали всё, что хотели.

Мы узнали, что бо́льшая часть кораблей Константина ушла на запад. Это будет доброй вестью для Этельстана, и я решил, что должен ее доставить. Я вздохнул.

— Значит, уходим утром, с отливом?

— И надеюсь, ветер изменится, — отозвался Эгиль, поскольку с юго-западным ветром это будет тяжело.

Эгиль встал, собираясь поблагодарить Торфинна за гостеприимство, но здоровяк уже спал, повалившись на стол. Мы вдвоём просто спрыгнули с помоста и направились к двери.

— Ты уже встречался с Анлафом? — спросил я, когда мы вышли на свежий ночной воздух.

— Никогда. Но о нём идет молва.

— Да, я слышал.

— Яростный, умный, честолюбивый.

— То есть, норвежец.

Эгиль рассмеялся.

— Я всего лишь хочу написать песню, которую будут петь до скончания века.

— Значит, тебе стоит поменьше тратить время на женщин.

— Но песня же будет о женщинах! О чем же еще?

Мы покинули усадьбу Торфинна, не спеша прошли между стойками, где сушились полоски тюленьего мяса, и оказались на ячменном поле. Луна то и дело пряталась за облаками. Позади нас где-то вскрикнула женщина, там смеялись мужчины и лаял пёс. Дул слабый ветерок. Перед нами открылось южное побережье, мы остановились, и я загляделся на Спирхафок.

— Мне будет его недоставать, — сказал я.

— Ты его продаешь? — удивился Эгиль.

— Никогда не слышал, что в Вальхалле есть корабли, — тихо сказал я.

— Они там будут, друг мой. И бескрайние моря, сильные ветры и острова с прекрасными женщинами.

Я с улыбкой обернулся, заслышав шаги. Машинально я положил руку на рукоять Вздоха змея, а потом увидел, что за нами идет Анлаф. Заметив мою ладонь на мече, он развел руки, показывая, что не имеет дурных намерений. Он был один. Луна, светившая меж облаков, отражалась от его бледных глаз, золота на шее и тусклого металла рукояти его меча. На том мече не было затейливых украшений. Просто оружие, и, как говорили, Анлаф умел им пользоваться.

— Эгиль Скаллагриммрсон, — поприветствовал он нас, — ты должен поехать в Дифлин.

— Должен, мой король?

— Мы любим поэтов! Музыку! И ты, лорд Утред, тоже должен поехать.

— Я не поэт, и ты точно не захочешь слышать, как я пою.

Анлаф слегка улыбнулся.

— Я хотел с тобой поговорить. — Он указал на большой камень у тропы. — Посидишь со мной?

Мы сели. Какое-то время Анлаф молча смотрел на Спирхафок.

— Твой корабль? — нарушил молчание он.

— Мой.

— Хорошо выглядит, — неохотно признал он. — Фризский?

— Фризский.

— Чем занят Этельстан? — неожиданно спросил он.

— Наказывает скоттов.

— За что?

— За то, что они скотты.

Он кивнул.

— Сколько у него воинов?

— Не меньше двух тысяч, может, и больше.

— А сколько еще он может собрать?

Я пожал плечами, потому что на этот вопрос, вероятно, нет ответа.

— Тысячи четыре? Или больше, если созовет фирд.

— Больше, — вставил Эгиль. — Он может привести пять тысяч воинов даже без фирда.

— Согласен, — сказал Анлаф. — Он оставил тысячу в Честере и Меймкестере, — он старательно произносил непривычные названия, — и на Мерзе у него есть флот. Поэтому, думаю, Константин и отправил туда свои корабли. Он ждал вторжения в Камбрию.

— А вместо этого Этельстан вторгся на востоке.

— И что теперь будет?

Бледные глаза вглядывались в мои.

— Кто знает, король?

Он коротко кивнул.

— Предположим, Константин выживет. Что тогда?

— Скотты горды, — сказал я, — и жестоки. Они захотят отомстить.

— Этельстан хочет править скоттами?

Я обдумал вопрос и покачал головой.

— Он требует Нортумбрию и хочет, чтобы скотты покинули Камбрию, вот и всё.

Анлаф нахмурился, размышляя.

— Константин не будет сейчас сражаться, если Этельстан не совершит серьезную ошибку. Он уйдет в холмы. Примет свое наказание. Конечно, будут стычки, погибнут люди, но Константин станет выжидать. Если Этельстан пойдет за ним в холмы, он окажется на неудобьях, в окружении врагов и без еды, так что ему придется убраться. И тогда Константин поведет армию в земли Этельстана, и это, — он помолчал, глядя мне в глаза, — станет концом Инглаланда.

— Может быть, — с сомнением произнес я, — но Этельстан всегда может собрать больше воинов, чем Константин.

— В самом деле? — Анлаф замолчал, и когда я не ответил, он едва заметно улыбнулся. — Константин хочет нечто большее, чем Камбрия, — спокойно сказал он. — Он хочет разрушить могущество саксов и будет рад союзникам.

— Норвежцам, — без выражения сказал я.

— Норвежцам, данам, язычникам. Нам. Подумай об этом, лорд Утред! Этельстан ненавидит язычников, хочет уничтожить их и изгнать из своей земли. Но Константин более проницательный. Он знает нашу мощь, и она нужна ему. Ему нужны щиты, мечи и копья, и он готов платить за них землей саксов. Один король презирает нас, другой принимает с радостью, так за кого станут сражаться северяне?

— За Константина, — холодно произнес я. — Но будет ли он столь же радушен, когда победит? Он тоже христианин.

Анлаф проигнорировал мой вопрос.

— Теперь у Этельстана есть шанс, и только один — убить всех мужчин к северу от Кайр Лигвалида, стереть скоттов с лица земли, но он так не сделает, потому что это невозможно. А если бы он и мог, его религия слабаков утверждает, что это грех. Но он не сможет, людей у него не хватит. Он только болтает о наказании скоттов, а наказание тут не работает, только уничтожение. Сожжет парочку деревень, убьет несколько человек, объявит, что победил, и отойдёт. А после этого весь север набросится на него как стая голодных волков.

Я вспомнил о драконе и падающей звезде, и о зловещем пророчестве отца Кутберта, что зло придет с севера.

— Значит, ты будешь сражаться за Константина?

— Он знает, что я хочу получить Нортумбрию. В конце концов он мне ее предложит.

— Зачем Константину языческий король у южных границ?

— Потому что такой король лучше сакса, называющего себя правителем всей Британии. И потому, что Константин признает мое право на Нортумбрию. И это право у меня есть. — Он яростно посмотрел на меня. — Оно стало только прочнее после смерти Гутфрита.

— Это что, благодарность? — развеселился я.

Анлаф встал.

— Это предупреждение, — холодно сказал он. — Когда придут северные волки, лорд Утред, выбирай сторону осмотрительно. — Он кивнул Эгилю. — И ты тоже, Эгиль Скаллагриммрсон. — Он посмотрел на небо, оценивая ветер. — Говоришь, флот Этельстана идет на север?

— Да.

— И далеко?

— Так далеко, как ему прикажет Этельстан.

— Значит, лучше мне завтра отплыть домой. Мы еще встретимся.

Больше он ничего не сказал и пошел обратно в усадьбу Торфинна.

Я смотрел ему вслед и думал о словах короля Хивела, которые только что повторил Анлаф: «Выбирай сторону осмотрительно».

— Зачем он здесь? — спросил я.

— Набирает людей, — ответил Эгиль. — Он собирает армию северян, которую предложит Константину.

— И он хочет получить тебя.

— И тебя, друг мой. Тебя это соблазняет?

Конечно, меня это соблазняло. Языческая Нортумбрия — заманчивое будущее. Страна, где люди могут поклоняться своим богам, не боясь христианского меча у горла, но рядом с языческой Нортумбрией останутся христиане с севера и с юга, и ни Константин, ни Этельстан не будут долго терпеть. К тому же я не доверял Анлафу. Увидев Беббанбург, он возжелает его.

— Я хочу лишь умереть в Беббанбурге, — сказал я Эгилю.

Дед Анлафа Гутрум не смог победить Альфреда, и после этого владения западных саксов оказались такими обширными, что мечта Альфреда о едином государстве саксов, Инглаланде, едва не стала явью. Теперь внук Альфреда пытался завершить дело деда, а на севере бледноглазый внук Гутрума точил свой меч.

Зло придет с севера.

* * *
Держалась хорошая погода, но неуёмный ветер, скорее южный, чем западный, вынудил нас отойти далеко в Северное море, прежде чем повернуть назад к шотландскому берегу. Три дня нам пришлось потратить на поиск флота Этельстана — он зашел дальше на север, чем я ожидал. Коэнвульф спас в Фойрте почти все свои корабли, теперь бо́льшую их часть вытащили на длинный песчаный берег, а дальше, на западе, я увидел поднимавшийся к небу дым — это армия Этельстана предавала деревни огню. Двенадцать боевых кораблей Этельстана патрулировали берег, защищали стоящие корабли, два направились к нам, но сбавили ход и повернули назад, когда приблизились и разглядели волчью голову на парусе.

— Что мне делать? — прокричал Гербрухт с рулевой площадки.

Мы заходили с юга, и я стоял на носу, положив руку на резную голову ястреба. Я рассматривал низину за длинным берегом. Там стояло много шатров и навесов, значит, в лагере расположилась основная часть армии Этельстана. Среди остальныхвыделялся кричаще яркий шатёр, алый с золотом, который я прежде видел у ворот Черепа в Беббанбурге.

— Как прилив? — крикнул я в ответ.

Мне ответил Эгиль.

— Низкий! Ещё продолжается!

— Значит, причаливай, но поосторожнее. — Я увидел Апостол, корабль Коэнвульфа, и указал на него. — Как можно ближе к нему.

По невысоким, бьющим о борт волнам мы приблизились к берегу, и я увидел людей, тащивших мешки на корабли. Краденый урожай. Киль Спирхафока шаркнул по дну, корабль содрогнулся и замер, парус опал. Эгиль подошёл ко мне на нос.

— Мы сойдём на берег?

— Мы с тобой, — я указал на кричаще яркий шатёр. — Подозреваю, что Этельстан здесь.

Гербрухта я опять оставил главным на корабле.

— Можете сойти на берег, — сказал я своим воинам, — но чтоб драки не затевать!

Большинство в моей команде были норвежцами, многие носили на груди молот Тора, но за время этого путешествия они почти не сходили на землю и заслуживали отдых.

— Никаких драк! — ещё раз предупредил я. — И до ночи вернуться на корабль!

— Они будут драться, — сказал Эгиль, когда мы с ним уже шли по берегу.

— Разумеется, будут. Они же идиоты.

Этельстана в лагере не оказалось. Он отправился вглубь суши с четырьмя сотнями воинов. Без сомнения, этот дым над холмами — дело его рук. Два воина в кольчугах охраняли его шатёр, но я рявкнул на них, и они неохотно пропустили нас внутрь, где я рявкнул снова, требуя у слуги эль. Потом мы стали ждать.

Этельстан вернулся ближе к вечеру в приподнятом настроении и, казалось, был рад меня видеть.

— Мы их начисто ободрали! — похвастал он, стаскивая кольчугу. — Садитесь уже. Это эль?

— Добрый эль, — сказал я.

— Мы его умыкнули из усадьбы дальше на берегу, — он уселся и поднял на меня взгляд. — Коэнвульф сказал, ты покинул флот.

— Когда мы в последний раз видели флот, мой король, его выбросило на подветренный берег и ему докучали скотты. Так что мы предоставили Коэнвульфу разбираться самому и отправились искать корабли Константина.

Этельстан улыбнулся, узнавая мою враждебность к командующему его флотом.

— Говорят, корабли Константина ушли на север. Сбежали от нас. Их пятнадцать?

— Пятнадцать. Но они не сбежали. Они даже не знали, что ты здесь.

— Ну, теперь узнают, — мрачно ответил он. — Так чем они заняты? Прячутся на островах? Ждут подмоги, чтобы напасть?

— Коэнвульф боится именно этого?

— Подозревает.

— Ну, так он неправ. Они отплыли на запад.

— Вероятно, ушли в Камбрию, — вставил Эгиль. — Теперь ты их долго не увидишь.

Несколько мгновений Этельстан молча смотрел на нас. Ясно было, что для него это новость.

— Вы уверены?

— Уверены, — подтвердил я. — Мы считаем, они оставили четыре корабля у этого побережья, которые теперь, скорее всего, увидели твой флот и спрятались в какой-нибудь бухте.

— Значит, ты принёс мне добрые вести! — довольно произнёс Этельстан. — И твой сын хорошо себя проявил.

— У него есть потери? — спросил я.

— Ни единого воина! Скотты не стали сражаться.

Он умолк. Полог шатра распахнулся, и вошел Ингилмундр. Этельстан улыбнулся.

Высокий норвежец замер, увидев нас, но потом заставил себя улыбнуться и отвесил мне небрежный поклон.

— Лорд Утред.

— Ярл Ингилмундр, — холодно ответил я.

Мне он не понравился с самой первой встречи у Мерза. Он был молод и безумно красив, с прямым носом и длинными волосами почти до пояса, повязанными кожаной лентой. Когда я столкнулся с ним в первый раз, он носил на шее молот Тора, а теперь там висел сверкающий крест на золотой цепи.

— А это — ярл Эгиль Скаллагриммрсон.

— Я слышал о тебе, — сказал Ингилмундр.

— Другого я и не ожидал! — радостно отозвался Эгиль.

— Ингилмундр привёл из Виреалума две сотни воинов, — нетерпеливо перебил его Этельстан. — Они тоже нам пригодились!

— Так они же норвежцы, — шутливо произнёс Эгиль.

— Они служат примером, — сказал Этельстан.

— Примером? — переспросил я.

— В Инглаланде рады всем, при условии, что они христиане. — Этельстан похлопал по сидению рядом с собой, приглашая Ингилмундра сесть. А еще бросил недовольный взгляд на молот у меня на груди. — Лорд Утред привез нам хорошие вести, — пояснил он Ингилмундру. — Флот скоттов ушёл, весь. Отправился к западному побережью.

— Они бежали от тебя, мой король, — сказал Ингилмундр, садясь рядом с ним.

— Оказалось, что нет. Если лорд Утред прав, они даже не знают, где мы! Зато все остальные сбежали.

— Все остальные? — спросил я.

— Эти трусы не станут сражаться! Да, они на нас нападают. Мы не можем высылать мелкие фуражные отряды, но нашей армии они противостоять не смогут. Нам известно, что у Константина есть воины, по меньшей мере, пятнадцать сотен, и это не считая его союзников из Страт-Клоты, но лицом к лицу они с нами столкнуться не смеют. Они прячутся в холмах.

— Они боятся тебя, мой король, — сказал Ингилмундр.

Этельстан наградил его теплой улыбкой. Он был падок на лесть, а Ингилмундр умело ему потакал. Какой же он липкий, думал я, как сырое тюленье мясо.

— Константин и должен меня бояться, — сказал Этельстан. — Я надеюсь, после этой кампании испугается ещё больше.

— Или обозлится, — вставил я.

— Конечно, он будет зол. — В голосе Этельстана мелькнуло раздражение. — Зол, напуган и пристыжен.

— И полон желания отомстить, — настаивал я.

Этельстан несколько мгновений смотрел на меня, а потом вздохнул.

— И что он может сделать? Я глубоко в его землях, а он отказывается сражаться. Думаешь, на моей земле у него получится лучше? Если он хоть на шаг перейдет границу, я сокрушу его, и ему это известно. У меня больше копий, больше мечей и серебра. Он может сколько угодно жаждать мести, но он бессилен. Я установлю мир в Британии, лорд Утред, и Константин узнает цену, которую придется заплатить за нарушение этого мира.

— У тебя есть еще воины, мой король? — мягко спросил Эгиль.

— Есть, — просто ответил Этельстан.

— А если Константин объединит твоих врагов? Норвежцев с Островов, данов, жителей Страт-Клоты и ирландских королевств? У тебя все равно будет больше людей?

— Этого не случится, — ответил Эгилю Ингилмундр.

— Почему же? — очень вежливо поинтересовался Эгиль.

— Разве мы, норманны, когда-нибудь объединялись?

Хороший вопрос, и Эгиль признал это легким кивком. Норманны — и даны, и норвежцы — были грозными воинами, но славились вздорностью.

— А кроме того, — продолжил Этельстан, — Константин — христианин. Однажды он сказал мне, что хотел бы уйти в монастырь! Нет, лорд Утред, он не станет полагаться на языческие мечи. Попросив помощи у норвежцев, он лишь пригласит больше врагов-язычников в свои земли. Может, он и вероломный, но не глупец. — Этельстан на мгновение нахмурился. — И что выиграет Константин от союза с норвежцами? Они потребуют награду! Что он им даст? Земли?

— Нортумбрию, — тихо сказал я.

— Чепуха, — решительно бросил Этельстан. — Нортумбрия нужна самому Константину! Зачем, во имя Господа, он станет сажать на трон Эофервика норвежского короля?

— Потому что ему нужно нечто большее, чем Нортумбрия.

— И что же?

— Уничтожение могущества саксов, мой король. Твоего могущества.

Думаю, он знал, что я прав, но легко отмахнулся.

— Тогда ему просто придется усвоить, что мощь саксов несокрушима, — беспечно сказал он. — Я прекращу эту нелепость и установлю свой мир.

— А я получу Беббанбург, — сказал я.

Этельстан оставил эти слова без внимания, но Ингилмундр бросил на меня полный яда взгляд.

— Мы выступаем завтра, — сказал Этельстан, — и теперь нам нужно отдохнуть.

Он встал, вынудив встать и всех нас.

Встреча была окончена. Я поклонился, но у Эгиля остался последний вопрос.

— Куда выступаем, мой король?

— Дальше на север, конечно же! — ответил Этельстан. К нему вернулось хорошее расположение духа. — Далеко на север! Я покажу Константину, что нет такого места в его королевстве, куда я не смогу дотянуться. Завтра мы отправимся к границам его королевства, к северной оконечности Британии!

Итак, Monarchus Totius Brittaniae решил доказать, что его титул — не просто слова. Его копья будут сверкать от берегов Уэссекса до скал холодного севера, и Этельстан считал, что тем самым показывает свою власть над этой мрачной, непокорной землей. Но скотты не станут с ним драться, пока не станут, им придется уйти в горы, где они будут наблюдать, ждать и мечтать о мести.

Я вспомнил холодные, бледные глаза Анлафа.

Выбирай сторону осмотрительно.

Часть третья Бойня

Глава одиннадцатая

Войско Этельстана достигло северных берегов Шотландии, где огромные волны разбивались о вздымающиеся скалы, где кричали морские птицы и парили орлы, где дул холодный яростный ветер. Сражений не было. Разведчики скоттов следили за армией Этельстана, но Константин держал свои войска далеко на западе. В этом суровом, враждебном краю неутихающий ветер приносил первые весточки зимних холодов.

Мы остались с флотом, хотя я не смог бы сказать зачем, поскольку ни один корабль не бросил нам вызов. Армия Этельстана шла вперед, а флот продвигался вдоль северного побережья земель Константина. Мы резали скот, жгли рыбацкие лодки, отнимали жалкие припасы зерна и ломали убогие хижины с покрытыми дерном крышами. Там, где земля кончалась зазубренными утёсами, Этельстан провозгласил победу. Я сошел на берег у края земель, и Этельстан пригласил меня на то, что он назвал празднеством, но на самом деле это было сборище двух десятков человек, которые ели жилистую говядину и пили кислый эль в продуваемом ветром шатре. Мой сын был среди гостей.

— Жалкая страна, — сказал он мне, — холодная, сырая и бедная.

— Они не сражались с вами?

— Несколько стычек, ничего больше, — презрительно ответил он.

Этельстан услышал его слова.

— Я предлагал им битву, — крикнул он через стол. — Я втыкал ореховые колья.

— Я думал, так делают только норманны, мой король.

— Разведчики Константина видели, как мы это делаем. Они знают, что это значит! Но Константин не посмел показаться.

Этот старинный обычай принесли в Британию люди с драккаров. Воткнуть ореховый кол означало выбрать поле битвы и пригласить врага прийти и сражаться. Но Константин слишком умен, чтобы принять приглашение. Он знал, что армия Этельстана превосходит его числом, и так он даст саксам легкую победу, а потому придерживал свои силы для другого дня. Поле между ореховыми кольями осталось пустым.

А мы отправились на юг.

Я позволил Спирхафоку лететь вперёд, оставив флот Этельстана ковылять далеко позади, и холодным осенним днём наступил долгожданный час, когда мой корабль обогнул пески Линдисфарены и скользнул домой, в беббанбургскую гавань. Бенедетта ждала меня, а в очаге, согревая зал, пылала куча пла́вника. Я вернулся домой.

Три недели спустя мимо крепости прошла армия Этельстана. Битвы не было, но когда я встретил его за воротами Черепа, он был всё таким же разгоряченным. По его словам, скотты были посрамлены.

— Они вывели своё войско из Камбрии! Жалкий Эохайд бежал прочь, олдермен Альфгар вернулся в Кайр Лигвалид.

Альфгар был одним из двух олдерменов, посланных усмирять Камбрию.

— Хорошо, мой король, — сказал я, потому что любые другие слова лишь разозлили бы Этельстана. Эохайд вполне мог и вернуться в Шотландию, но норвежцы Камбрии, без сомнения, ждали защиты с севера, и хотя Альфгар и его гарнизон вернулись в Кайр Лигвалид, их по-прежнему окружали противники, враждебные и недовольные. — Ты разделишь с нами наш ужин, мой король?

— С удовольствием, лорд Утред, с удовольствием!

Он привёл с собой в крепость пару десятков человек. Ингилмундр, который был среди них, шатался по бастионам и, видимо, прикидывал, как лучше напасть. Но епископу Оде я обрадовался и выбрал момент, чтобы поговорить с ним наедине. Мы вдвоем сидели и смотрели на бурлящее под ветром море, освещенное холодным светом луны.

— Я встречался с Анлафом, — сказал я ему.

— Король знает?

— Я ему не говорил. Он и так подозрителен по отношению ко мне.

— Он узнает!

— От тебя?

— Нет, господин.

— До него, несомненно, дойдут слухи, но я буду все отрицать.

— Например, как убийство Гутфрита?

— Без Гутфрита мир стал лучше, — резко ответил я.

— Я заметил новый череп на воротах, — хитро сказал Ода, я не ответил, и он усмехнулся. — Так скажи мне, чего хочет Анлаф?

— Нортумбрию.

— Ничего удивительного.

— И он думает, что Константин ему ее даст.

Ода провел пальцами по кресту на груди.

— Зачем Константину норвежский король-язычник на южной границе?

— Чтобы унизить Этельстана, конечно же. И он знает, что Этельстан никогда не позволит скоттам править в Эофервике.

— Но с чего Этельстан позволит править там Анлафу?

— Он не позволит. Но если у Анлафа будут в союзниках скотты? Страт-Клота? Люди с островов Судрейяр? Все северные язычники?

— Все северные язычники? — с нажимом повторил Ода, глядя на мой молот.

Я невесело рассмеялся.

— Не я. Я останусь здесь и построю стены повыше.

Ода улыбнулся.

— Потому что ты стар? Я припоминаю, что Беовульф был в твоем возрасте, когда сражался с драконом, господин. И убил его.

А я сидел на том самом месте у стен зала, где впервые услышал об огромном драконе, летящем на юг, покоряя своими серебряными крыльями море.

— Беовульф — герой, — возразил я, — да, он убил дракона, но и сам погиб.

— Он исполнил свой долг, друг мой, — сказал Ода и замолчал, слушая доносившееся из зала пение. Этельстан привел своего арфиста, который сейчас играл знаменитую песнь об Этандуне — о том, как Альфред победил Гутрума и его великое войско. Воины стучали по столам и хором ревели слова, особенно строки, где Утред Северянин сразил врага. «Могуч был его меч и велик его голод, — ревели они, — и многие даны пожалели о том дне». Неужели я единственный из ныне живущих, кто сражался при Этандуне?

— Стеапа еще жив? — спросил я Оду.

— Жив! Стар, как и ты, но еще крепок. Он хотел идти с нами в Шотландию, но король повелел ему остаться дома.

— Потому что он стар?

— Напротив! Потому что королю требовался сильный воин, чтобы защищать побережье, если придут корабли северян.

Стеапа, могучий воин огромного роста, сражался при Этандуне, как и я, он остался в числе немногих живых свидетелей того великого сражения. Сначала мы с ним оказались врагами, но в итоге стали друзьями. Начинал свою жизнь Стеапа рабом, но дорос до командующего личной охраны Альфреда. Когда-то его прозвали Стеапа Снотор — Стеапа-Умник, поскольку считали тупоголовым. Тем не менее, Стеапа был искусным и яростным воином.

— Хотел бы я снова с ним повидаться, — произнёс я.

— Тогда поехали с нами на юг!

Я покачал головой.

— Я чую беду на севере и останусь здесь.

Ода улыбнулся и тронул мою руку.

— Ты слишком много беспокоишься, друг мой.

— Неужели?

— Не будет большой войны. У Анлафа есть враги-норвежцы в Ирландии. Если он поведет армию через море, эти враги заберут его землю, а если он приведет лишь половину армии, ее не хватит, чтобы захватить Нортумбрию даже с помощью Константина. Страт-Клота говорит, что между ними мир, но, увидев слабость Константина, почему бы им снова не напасть? И ты действительно веришь, что языческий север может объединиться вокруг одного человека? Такого никогда не бывало, почему это должно произойти сейчас? Нет, друг мой. На севере много шума, потому что там живут шумные люди, но скоттов принудили к покорности, норвежцы скорее будут драться друг с другом, чем с нами, и уверяю тебя, будет мир. Этельстана коронуют в Эофервике, и, хвала Господу, Инглаланд наконец-то воплотится.

— Хвала Господу? — едко спросил я.

— Один народ, одна нация, один Бог.

Это заявление заставило меня почувствовать себя обреченным. Может, потому что оно предвещало конец Нортумбрии? Я тронул рукоятку маленького ножа на поясе. Из уважения к присутствию Этельстана мы не разрешали носить в зале мечи, но рукоятки ножа будет достаточно, чтобы обеспечить мне место в Вальхалле. Я видел внезапные смерти в залах, когда человек валился со скамьи, хватаясь за грудь, и хоть я чувствовал себя хорошо, но знал, что смерть придет. И придет скоро, думал я, и сожаления пронеслись в моей голове, как тень облака скользит по поверхности моря. Я могу так и не узнать, что случится, станет ли Константин искать возмездия, приведет ли Анлаф свой флот и сможет ли мой сын защитить Беббанбург от всего, что этот мир против него бросит.

— Пойдем внутрь, господин, — сказал Ода. — Холодает.

— Этельстан до сих пор хочет получить Беббанбург? — внезапно спросил я.

— Думаю, нет, господин. Эта страсть умерла вместе с Элдредом.

— Значит, я должен поблагодарить его убийцу, кем бы он ни был.

— Многие согласятся с тобой, господин, — спокойно отозвался Ода, — поскольку он давал королю дурные советы.

На мгновение мне показалось, что он поблагодарит меня, но он только улыбнулся и ушел.

Я отпустил его, а сам остался снаружи, сидел, глядя на море и посеребренные луной облака. Я хотел увидеть дракона. Он не прилетел.

Дракон спал, но не в моих снах.

* * *
Я почти забыл сагу о Беовульфе, пока Ода не напомнил мне эту старую историю. Беовульф происходил из гётов, одного из норманнских племен, и пришел в земли данов, чтобы убивать чудовищ. Он убил Гренделя, потом его мать, и еще через пятьдесят зим убил дракона. Эту сагу порой пели на пирах перед столами воинов в огромных залах, полных дыма и песен.

И хотя дракон севера спал, он все же приходил в мои сны. Ночь за ночью я просыпался в холодном поту. Бенедетта говорила, что я кричал от страха. Она обнимала меня, успокаивала, но дракон все равно приходил. Он не летал на огромных крыльях, от которых содрогалось море, а извивался как змей в подземном мире, скользил по коридору из каменных арок и колонн, залитому пламенем из его ноздрей, зиявших подобно пещерам. Он должен был спать, лежа на грудах золота, шлемов, кубков и блюд, плетеных браслетов и драгоценных камней. Но в каждом сне он бодрствовал и полз ко мне.

Мне снилось, что я в могильном кургане. Я знал это, хоть и не понимал откуда. Я знал, что дракон жжет фермы, плюется пламенем на дома моих людей, и его нужно убить. Я — лорд Беббанбурга, защитник своего народа, а значит, мой долг пойти в его сокровищницу и убить зверя. Я вооружался большим железным щитом, выкованным Деоголом, кузнецом Беббанбурга. Щит был тяжелый, но ивовый щит сгорит при первом же дыхании дракона, и поэтому я нес железный, а зверь скользил ко мне. Он выл, не от страха, а от ярости, его громадная голова вздымалась, я пригибался, и пламя с ревом тысячи ураганов плескалось вокруг меня. Пламя опаляло меня, раскаляло щит докрасна, и сама земля дрожала, когда я продирался вперед и поднимал меч.

Не Вздох змея, а старый меч, исцарапанный и зазубренный, повидавший множество битв, и я знал, что его имя Нэглинг, Коготь. Коготь против дракона, и когда зверь снова вставал на дыбы, я рубил Нэглингом, и удар был хорош! Я метил в голову, между глаз, смертельный удар в смертельное место, и Нэглинг рассыпался. В этот момент я пробуждался, ночь за ночью, потный и напуганный, а пламя изрыгалось снова, и я спотыкался, окруженный им, горящий, со сломанным мечом в руке.

Я боялся засыпать, сон вынуждал меня встречать свою смерть, и редкой ночью дракон не выползал из усыпанного золотом лежбища, а я не просыпался в ужасе. Потом, когда потянулись долгие зимние ночи, сон стал ещё реальнее. Дракон второй раз изрыгал огонь, и я ронял раскалённый докрасна щит, потом отбрасывал бесполезную рукоять Нэглинга и брался за сакс. По правую руку вместе со мной сражался мой товарищ. То был не Финан — Сигтрюгр, мой покойный зять. Его деревянный щит пылал, а длинный меч в правой руке пронзал голову дракона. Я тоже бил своим саксом Горечь. Горечь? Мой сакс звался Осиное жало, не Горечь, но Горечь показал себя лучшим клинком, чем Нэглинг, его сверкающий клинок взрезал драконье горло, и огненная жидкость текла, обжигая мне руки.

Два крика боли, драконий и мой, сливались в один, огромный поверженный зверь падал, огонь угасал. Сигтрюгр опускался на колени рядом со мной, и я понимал, что дням моим больше не суждено длиться, с земными наслаждениями покончено. И я просыпался.

— Опять тот же сон? — спросила Бенедетта.

— Мы убили дракона, но я умер.

— Ты не умер, — упрямо сказала она. — Ты здесь.

— Мне помог Сигтрюгр.

— Сигтрюгр! Он же родственник Анлафа, да?

— И Гутфрита. — Я спихнул с себя шкуры. Этой холодной зимней ночью мне было жарко. — Сны — это предзнаменование, — сказал я, как говорил уже сто раз.

Но что оно значит? Дракон — это наверняка Константин и его союзники, и, сражаясь с ними, я умру, но моим союзником был норвежец, Сигтрюгр, двоюродный брат Анлафа, так значит, мне предстоит сражаться рядом с Анлафом? Нэглинг ломался потому, что я бился не на той стороне? Я взялся за рукоять Вздоха змея. Меч всегда был рядом, чтобы, если смерть придет во тьме, я мог бы схватить его.

— Сон ничего не значит, — строго сказала Бенедетта. — Это всего лишь старая история, вот и всё.

— Все сны что-то значат. Это послания.

— Тогда найди старуху, которая сможет растолковать его! А потом другую, и она скажет иное. Сон есть сон.

Бенедетта старалась меня успокоить. Она верила, что сны — это послания, но не хотела признавать истинность того сна, где дракон покидал свои сокровища, чтобы изрыгать жар как из пекла. Днем сон отступал. Дракон — это Шотландия? Но казалось, что Этельстан прав, и скотты усмирены. Угоны скота стали редкими, Этельстан находился далеко от Камбрии, где, пусть неохотно, норвежцы платили ренту Годрику и Альфгару. Через два года после вторжения скотты даже прислали послов в Эофервик, где Этельстан устраивал прием. Они привезли дары: драгоценное Евангелие и шесть моржовых бивней с тонкой резьбой.

— Наш король, — поклонился их представитель, епископ, — также пришлет дань, которая с нас причитается.

Он будто чеканил каждое слово.

— Вы опоздали с данью, — строго сказал Этельстан. Король сидел на высоком троне, когда-то принадлежавшем Сигтрюгру. В его длинных волосах снова сверкали золотые нити.

— Она прибудет, мой король, — сказал епископ.

— Скоро.

— Скоро, — повторил епископ.

Я слышал, что дань доставили в Кайр Лигвалид, но не знал, полностью или нет. Я приезжал к Этельстану в Эофервик и, кажется, он был рад меня видеть, поддразнивал за седую бороду, был любезен с Бенедеттой, но в остальном игнорировал нас. Я уехал так скоро, как смог, вернулся в убежище Беббанбурга, где сон продолжил приходить, хотя и не так часто. Я рассказал о нем Финану, но он лишь рассмеялся.

— Если будешь сражаться с драконом, господин, обещаю, я буду рядом с тобой. Мне жаль бедного зверя. Мы добавим его череп на ворота. Отличное будет зрелище.

На следующий год сон поблек. Он еще приходил, но уже редко. Однажды вечером во время сбора урожая, когда в Беббанбург приехал Эгиль, мои воины стучали по столам, требуя песен, и он спел им историю о Беовульфе. И даже это не возродило сон. Я сидел и слушал концовку, как старый и седой король гётов Беовульф отправился в глубокую пещеру с железным щитом, как он обнажил Нэглинг, свой боевой меч, и как меч сломался, а Беовульф с одним спутником убил зверя своим саксом Горечь, а потом погиб сам.

Воины сентиментальны. Мои люди знали эту историю, однако завороженно слушали, и в конце на глазах у них показались слёзы. Эгиль взял на арфе звучный аккорд, его голос зазвучал громче: «Swa begnornodon Geata leode, hlafordes hryre». И клянусь, я видел, как суровые воины плачут, когда Эгиль повторял строки о том, как люди Беовульфа оплакивали своего мертвого лорда, говоря, что из всех королей он был лучшим, самым щедрым и добрым, и заслуживал самой великой чести. А когда прозвучал последний аккорд, Эгиль подмигнул мне и зал наполнился приветственными возгласами и стуком по столам.

Я думал, сон снова придёт в ту ночь, но этого не случилось. Утром я нащупал рукоять Вздоха змея и обрадовался, что жив.

Наступил рассвет, начало «шумного дня», мои люди всегда наслаждались этим событием. В Эофервике я приобрёл лошадей, тридцать пять прекрасных молодых жеребцов. Мы загнали их на песчаную косу за воротами Черепа и окружили. Пришло также множество деревенских, женщины принесли кастрюли и сковородки, собрались взволнованные детишки. Я дал знак, и мы принялись шуметь. Вот это был шум! Мужчины стучали мечами, били по щитам пятками копий, дети визжали, женщины колотили в свои кастрюли, и все вместе мы производили грохот, способный поднять из могил мертвецов беббанбургского кладбища, которое располагалось неподалёку, в полусотне ярдов. Эгиль ещё был с нами, и я, сложив руки рупором, прокричал ему в ухо:

— Пой!

— Петь? Мне? Зачем?

— Для того, чтобы напугать лошадей!

Он расхохотался и вместо пения разразился потоком брани. А мы наблюдали за лошадьми. Мы скачем в бой на лошадях. Конечно, бо́льшая часть сражения проходит в стене щитов, а кони держатся позади, но иногда мы направляем их в пекло сражения. Трусливая лошадь — никчёмная лошадь. Однако лошадей можно приучить к грохоту, воплям, пронзительным крикам и лязгу клинков. Поэтому мы стараемся приучать их к шуму, чтобы они не пугались ужасного грохота битвы.

Пока мы шумели и веселились, с запада прибыл всадник. Финан заметил его первым и тронул меня за локоть. Обернувшись, я увидел загнанного и взмыленного коня. Всадник с выпученными глазами едва держался в седле от усталости. Спешившись, он чуть не упал, лишь рука Финана удержала его на ногах.

— Господин, — сказал он, — господин.

Потом он передал мне послание на словах.

Дракон двинулся на юг.

* * *
— Скотты, господин, — произнёс гонец. Он был так измучен, что с трудом говорил, и я поднял руку, останавливая его, и протянул флягу с элем.

— Пей, потом расскажешь.

— Скотты, господин, — повторил он, осушив флягу. — Скотты вторглись.

— В Камбрию? — догадался я.

— Меня прислал олдермен Альфгар, господин. Он уходит на юг.

— Альфгар?

— Он собирается присоединиться к войску Годрика, господин.

Вокруг нас столпились люди, слушали новость. Я заставил их отойти назад и приказал Алдвину отвести коня гонца в крепость.

— Ему нужно дать воды, — сказал я мальчишке, — а потом выгуляй его, прежде чем ставить в стойло.

А гонца я усадил на огромное выбеленное бревно пла́вника и велел не спеша рассказывать все по порядку.

Он сказал, что скотты перешли реку Хеден выше Кайр Лигвалида.

— Их сотни, господин! Тысячи! Нам еще повезло.

— Повезло?

— Нас предупредили. На рассвете несколько человек охотились с соколами у реки, они прискакали и сообщили нам.

— Ты их видел?

— Скоттов, господин? Да! И черные щиты. Олдермен отправил меня к тебе.

— Когда это было?

— Неделю назад, господин. Я скакал быстро! Но мне приходилось избегать скоттов.

Я не спросил, послал ли Альфгар вестника к Этельстану, поскольку было очевидно, что он сделал бы это сразу, да и гонцу не обязательно стоит верить. Его звали Кенвал, судя по выговору, западный сакс, но мне пришло в голову, что он все равно мог быть человеком Константина. В Шотландии много саксов: нашедшие здесь убежище преступники или люди, оскорбившие могущественного лорда и сбежавшие от возмездия на север, и вполне в духе скоттов послать такого человека уговорить меня уйти из Беббанбурга. Если я заберу из крепости бо́льшую часть воинов и пересеку Британию ради встречи с несуществующим врагом, Константин с тем же успехом сможет привести армию на штурм моих стен.

— Ты видел норвежских воинов? — спросил я Кенвала.

— Нет, господин, но норвежцы Камбрии будут сражаться за Константина.

— Ты так думаешь?

— Они ненавидят нас, господин. Они ненавидят крест... — он запнулся, увидев мой молот.

— Обратно в крепость, — скомандовал я своим людям.

Я хорошо помню тот день, осенний, солнечный, теплый, почти безветренный день со спокойным морем. Урожай почти собрали, и я планировал устроить пир для деревенских, но теперь пришлось разрабатывать план на случай, если Кенвал говорит правду. Я попросил Эгиля поспешить домой и отправить разведчиков к северу от Туэде, поискать хоть какие-нибудь признаки армии скоттов. Затем я послал весточки тем воинам, кто обрабатывал мою землю, повелев им явиться в Беббанбург вместе со своими людьми, и снарядил человека в Дунхолм, сообщить Ситрику, что мне может понадобиться его отряд.

И стал ждать. Я не бездельничал. Мы точили копья, чинили кольчуги, оковывали ивовые щиты железом.

— Значит, ты пойдешь? — спросила Бенедетта.

— Я поклялся защищать Этельстана.

— Ему нужна защита старика?

— Ему нужны воины старика, — терпеливо сказал я.

— Но он был твоим врагом!

— Элдред был моим врагом. Он ввел Этельстана в заблуждение.

Она фыркнула. Мне хотелось улыбнуться, но хватило ума сохранить серьезное выражение лица.

— Этельстана защищает целая армия! — продолжила она. — У него есть Уэссекс, Восточная Англия, Мерсия! И ему все равно нужен ты?

— Если он позовет, я пойду.

— Может, не позовет.

Или Альфгар просто запаниковал, думал я. Может, Константин просто грабит северную Камбрию, и, украв урожай и угнав достаточно скота, уберется в Шотландию. Или, может быть, история Кенвала выдумана? Я не знал, но чутье подсказывало, что дракон и падающая звезда наконец явились. Началась война.

— Если пойдешь ты, пойду и я, — сказала Бенедетта.

— Нет, — твердо ответил я.

— Я тебе не рабыня! Больше не рабыня! И не твоя жена! Я свободная женщина, ты сам так сказал! Я иду, куда хочу!

Спорить с ней — все равно что спорить с ураганом, поэтому я больше ничего не сказал. И продолжал ждать.

Приходили еще новости, но ненадежные, просто слухи. Скотты к югу от Риббела и двигаются дальше, они ушли на север, они идут на восток к Эофервику, к ним присоединилась армия норвежцев, у Меймкестера произошла битва, и скотты победили, на следующий день победили уже саксы. Альфгар погиб, Альфгар гонит разбитую армию скоттов на север.

Ничего определенного, но новости, в основном доставляемые торговцами, не видевшими ни армий, ни битв, убедили меня послать на запад разведчиков. Я приказал им не заходить в Камбрию, а искать беглецов, и один отряд, возглавляемый моим сыном, принес тревожные известия.

— Олаф Эйнерсон увел шестнадцать человек на запад, — рассказал мне сын. — Они взяли оружие, щиты и кольчуги.

Олаф Эйнерсон был мрачным, доставляющим проблемы арендатором, который унаследовал отцовскую землю и с явной неохотой платил арендную плату.

— Его жена сказала, что они собрались присоединиться к скоттам.

Мы слышали и другие рассказы о норвежцах и данах, отправившихся за холмы на запад вместе со своими людьми. Берг, который взял тридцать человек и поехал на разведку, вернулся и сообщил о слухах, что в усадьбы к норвежцам и данам приходят посланцы из армии скоттов, предлагают серебро, обещают дать землю. Я был уверен лишь в одном — Беббанбургу пока ничто не грозит. Эгиль повёл людей далеко на север, они скакали почти до Фойрта и ничего не обнаружили. Эту весть Эгиль привёз в Беббанбург, а с ним вместе пришёл его брат Торольф и семьдесят шесть всадников.

— Мы выступим вместе, — радостно объявил он.

— Я пока никуда не выступаю, — сказал я.

Он оглядел двор Беббанбурга, заполненный людьми, которых я созвал.

— Разумеется, выступаешь.

— Но если я выступаю, — предупредил я, — то буду сражаться за Этельстана, а не за норвежцев.

— Разумеется.

— А норвежцы присоединятся к Константину, — сказал я и после паузы добавил: — Только не говори «разумеется».

— Но, разумеется, они присоединятся, — улыбнулся он, — а я буду сражаться за тебя. Ты спас жизнь моему брату, дал мне землю, подарил свою дружбу. За кого еще мне сражаться?

— Против норвежцев?

— Против твоих врагов, господин. — Он помолчал. — Когда выступаем?

Я знал, что откладываю решение, уговаривая себя, что жду подтверждения от вестника, которому доверяю. Хотел ли я воевать? Я молился, чтобы больше никогда не стоять в стене щитов, твердил себе, что Этельстану не нужны мои люди, слушал мольбы Бенедетты и помнил о драконе с пылающими ноздрями, бросающим свои сокровища. Конечно, я не хотел. Только юнцы и глупцы с радостью идут на войну. Но я был готов. Мои люди собраны, их копья остры.

— Скотты всегда были твоими врагами, — спокойно продолжил Эгиль. Я молчал. — Если ты не выступишь, Этельстан будет сомневаться в тебе еще сильнее.

— Он меня не вызвал.

Эгиль взглянул на Финана, присоединившегося к нам на стене, обращенной к морю. Порыв ветра растрепал длинные седые волосы Финана, напомнив, что мы уже старики, а сражения — игры молодых.

— Мы ждем призыва от Этельстана, — поприветствовал ирландца Эгиль.

— Бог знает, может ли гонец пробраться сейчас через Нортумбрию, — сказал Финан.

— Мои арендаторы верны, — упрямо сказал я.

— В основном, да.

Сомнение в голосе Финана говорило, что не все мои арендаторы верны делу саксов. Олаф Эйнерсон уже ушел, чтобы присоединиться к захватчикам, уйдут и остальные, и любому гонцу с юга стоит сейчас обходить норвежские поселения стороной.

— Что, по-твоему, сейчас происходит? — спросил меня Эгиль.

Я поколебался, борясь с искушением ответить, что не знаю и жду надежных вестей, но эти двое — мои ближайшие друзья и соратники, и я сказал им правду.

— Думаю, скотты мстят.

— Тогда чего ты ждешь? — очень тихо спросил Эгиль.

Я так же тихо ответил:

— Мужества.

Все молчали. Я смотрел на белые барашки волн у островов Фарнеа. Здесь мой дом, место, которое я люблю, и у меня нет никакого желания тащиться через всю Британию, чтобы встать в очередную стену щитов.

— Выступаем завтра, — неохотно произнес я, — на рассвете.

Потому что дракон летел на юг.

* * *
Я ехал неохотно. Казалось, это не моя война. На юге был Этельстан, король, который ополчился на меня, ослепленный своими мечтами о славе, а на севере засел Константин, всегда желавший отобрать мою землю. Я не питал к ним ни ненависти, ни доверия и не хотел участвовать в их схватке. Но это была и моя война. Что бы ни произошло, в результате решится судьба Нортумбрии, а я нортумбриец. Моя страна — суровые высокие холмы, неспокойное побережье и крепкий народ, добывающий себе пропитание из холодного океана и тощей почвы.

Беовульф пошел на бой с драконом, поскольку должен был защищать своих людей, а мои люди не хотели, чтобы ими правили давние враги — скотты. Им не особенно нравились и изнеженные саксы с юга, но, когда обнажались мечи и сверкали копья, они объединялись с саксами. Норвежцы и даны Нортумбрии, может, и поддерживали Константина, но лишь потому, что хотели поклоняться старым богам. Я бы тоже этого хотел, но история, как и судьба, неумолима. Нортумбрии не выжить в одиночку, ей придется выбирать, какой король будет править, и как главный лорд Нортумбрии, я выбрал человека, которого некогда поклялся защищать. Мы отправимся к Этельстану.

Итак, мы поехали по знакомой дороге в Эофервик. Добравшись туда, мы последуем по римской дороге через Сциптон, в холмы и далее в Меймкестер. Я молился, чтобы армия Константина не забралась так далеко, поскольку, если он прорвал цепь бургов, охраняющих северную границу Мерсии, то может свободно грабить и разорять богатые мерсийские поля. Я вел больше трехсот воинов, включая тридцать три человека из Дунхолма и грозных норвежцев Эгиля. Все ехали верхом, а следом пять десятков слуг вели вьючных лошадей, нагруженных провизией, кормом для лошадей, щитами и копьями.

В Беббанбурге я оставил всего сорок человек под командованием Редбада, надежного фризского воина. В случае чего ему помогут люди Эгиля, которым я предложил укрыться в крепости. На восточном побережье не было заметно следов вторжения скоттов, но люди Эгиля будут спать крепче, зная, что их женщины и дети находятся за могучими стенами Беббанбурга.

— А если скотты все же появятся, — подбодрил Редбада Эгиль, — поставь на стены женщин в шлемах. Они будут похожи на воинов! Этого хватит, чтобы отпугнуть скоттов.

Мы так и не знали, что творится на западном побережье Британии. Эофервик был взбудоражен, его гарнизон настороже, но ни один человек не выступил на восток. После смерти Гутфрита и Элдреда городом правил новый архиепископ Вульфстан. Этот тощий, раздражительный человек встретил меня с подозрением.

— Почему ты уходишь? — спросил он.

— А почему гарнизон не отправляет людей? — огрызнулся я.

— Их дело — защищать город, а не бегать по Британии из-за каких-то слухов.

— А если Этельстан побежден?

— У меня хорошие отношения с норманнами! Церковь выживет. Христа нельзя победить, лорд Утред.

Я оглядел комнату, в которой мы встретились. Роскошные покои, построенные римлянами, обогревались огромным очагом, на стенах висели шерстяные занавеси с изображениями Христа и его учеников. На длинных деревянных столах стояли золотые сосуды, серебряные блюда, инкрустированные драгоценностями реликварии. При Хротверде эта комната никогда так не блистала богатством, а значит, Вульфстан не отказывается от подарков. Уверен, скотты попытаются подкупить его, как и Анлаф.

— У тебя есть новости? — спросил я.

— Говорят, скотты движутся на юг, — небрежно ответил он, — но Альфгар и Годрик сразятся с ними раньше, чем те достигнут Меймкестера.

— У Альфгара и Годрика, самое большее семь сотен воинов, и то вряд ли. У скоттов в три раза больше. И возможно, им помогают ирландские норвежцы.

— Они не придут! — слишком быстро сказал он и высокомерно посмотрел на меня. — Анлаф всего лишь мелкий вождь, он останется в своем ирландском болоте.

— А слухи... — начал я.

— Такому опытному человеку не пристало полагаться на слухи, — раздраженно прервал меня Вульфстан. — Если хочешь моего совета, господин, оставь это приключение со скоттами королю Этельстану.

— У тебя есть от него вести?

— Полагаю, он собирает силы! И твои ему не нужны.

— Он может с этим не согласиться, — спокойно возразил я.

— Тогда этот мальчишка — глупец! — взорвался он. — Жалкий глупец! Ты видел его волосы? Золотые локоны! Неудивительно, что люди зовут его «красавчик»!

— Ты видел, как сражается этот красавчик? — спросил я, но архиепископ не ответил. — Я видел, и он весьма грозный воин.

— Тогда ему не нужны ни твои силы, ни мои. Я не столь безответственен, чтобы оставить город без защиты. И если позволишь дать тебе совет, лорд Утред, я рекомендовал бы приглядеть за собственной крепостью. Наша задача — хранить мир в восточной части Нортумбрии.

— Значит, если Константин победит, мы будем просто ждать нападения?

Он насмешливо смотрел на меня.

— Даже если ты выступишь, — проигнорировал он мой вопрос, — то опоздаешь! Битва уже закончится. Оставайся дома, лорд Утред, оставайся дома.

Я посчитал его глупцом. Не будет в Британии мира, если победит Константин, а если выиграет Этельстан, он запомнит, кто помогал ему, а кто уклонился от битвы. Я оставил Вульфстана в его богатом доме, провел беспокойную ночь в старых римских казармах Эофервика и наутро повел своих людей на запад. Мы миновали изобильные поля вокруг города, затем медленно стали подниматься в холмы. На второй день в этом овечьем краю, приблизившись к Сциптону, мы стали встречать отары, которые одну за другой гнали на восток. При нашем приближении они разбегались с римской дороги, не только овцы и несколько коз, но и семьи беженцев. Пастух, которого привели ко мне, рассказал о скоттах-налетчиках.

— Ты их видел? — спросил я.

— Видел дым, господин.

— Встань с колен, — раздраженно сказал я. Далеко впереди я видел лишь серые кучевые облака на западном горизонте. Был ли там дым, понять я не мог. — Говоришь, ты видел дым, а что еще?

— Народ бежал, господин. Говорили, их целая орда.

Но орда кого? Другие беженцы поведали ту же запутанную историю. На западных склонах холмов распространялась паника, и единственный факт, который мне удалось выжать из перепуганных людей, заключался в том, что они пришли сюда, на юг, чтобы найти дорогу, которая приведет их к сомнительной безопасности стен Эофервика. А значит, Константин все еще грабит Камбрию далеко к северу от мерсийской границы.

Финан согласился со мной.

— Ублюдки должны бы продвигаться быстрее. Вряд ли они встречают сильное сопротивление.

— Годрик и Альфгар, — напомнил я.

— У них недостаточно людей. Этим глупцам лучше отступить.

— Может, Этельстан прислал подкрепление?

— Тогда об этом знал бы архиепископ.

— Вульфстан не может решить, на чьей он стороне.

— Он не обрадуется, если придет Анлаф.

— Константин его защитит.

— А может, Константин отступает? Щелкнул Этельстана по носу и считает, что этого достаточно?

— Не похоже на то. Константин не дурак. Он знает, что врага не щелкают по носу, а выпускают ему кишки и мочатся на его труп.

Мы встали лагерем около Сциптона, маленького городка с двумя полуразвалившимися церквями. Неподалеку были фермы данов, и местные сказали, что большинство из них ушло на запад. Но с кем они собрались сражаться? Я подозревал, что они присоединялись к войску Константина, и многие, слыша, сколько моих людей говорит по-норвежски или по-датски, думали, что мы намерены поступить так же.

На следующий день мы продолжили путь на юго-запад, продолжая встречать беженцев, разбегавшихся с дороги. Мы поговорили с некоторыми из них и получили в ответ все ту же историю: они видели дым и слышали о громадной армии скоттов, с каждым рассказом становившейся все больше. Одна женщина с двумя цеплявшимися за ее юбку детьми заявила, что видела всадников-чужаков.

— Сотни, господин! Их сотни!

На севере и западе все так же висели серые облака, и я убедил себя, что более темные полосы — это клубы дыма.

Я торопился, преследуемый пророчеством епископа Вульфстана, что битва уже состоялась. Все больше и больше беженцев теперь двигалось в одном направлении с нами, не пытаясь уже пересечь холмы, а на юг, к каменным стенам Меймкестера. Я выслал вперед разведчиков, расчистить после беженцев дорогу, покрытую навозом их скота.

На следующий день мы достигли Меймкестера. При нашем приближении стражники захлопнули ворота, испугавшись, что мы — люди Константина, и лишь после утомительного спора удалось убедить их, что я — Утред Беббанбургский и им не враг. Командир гарнизона, некто Эдвин, наконец сообщил мне первую достоверную новость с тех пор, как в Беббанбургприскакал Кенвал.

— Была битва, господин, — мрачно сказал он.

— Где? Что там произошло?

— На севере, господин. Олдермен Годрик убит. Олдермен Альфгар сбежал.

— Где на севере?

Он махнул рукой.

— Где-то там, господин.

В Меймкестере уже появились беглецы из разбитого войска саксов, и Эдвин подозвал троих. Они рассказали, как Альфгар и Годрик, которых Этельстан назначил олдерменами Камбрии, собрали свои силы и выступили на север, чтобы сразиться со скоттами.

— Это было на реке, господин. Мы думали, она их остановит.

— Но этого не случилось?

— Ирландцы обошли нас слева. Эти дикари так завывали!

— Ирландцы!

— Норвежцы, господин. У них были соколы на щитах.

— Анлаф, — резко сказал Эгиль.

Это было первое подтверждение тому, что Анлаф пересек море, и мы имеем дело не просто с армией скоттов, а с союзом Константина и ирландских норвежцев. И если Анлаф уговорил островных лордов, нам предстоит встретиться с ульфхеднарами с островов Судрейяр и Оркнейяр. Короли севера пришли уничтожить нас.

— Норвежцев были сотни! — сказал один из беглецов. — Безумные, как черти!

Эти трое до сих пор не могли отойти от поражения. Один из них видел, как убили Годрика, а его тело под норвежскими топорами превратилось в кровавое месиво. Альфгар сбежал с поля боя верхом еще до того, как битва закончилась, а его выживших воинов окружили скотты и норвежцы.

— Мы тоже сбежали, господин, — признался один из троих. — Я до сих пор слышу крики. Этим бедолагам не было спасения.

— Где была битва?

Они знали лишь то, что Годрик вел их на север два дня, нашел речку, которую посчитал препятствием для захватчиков, и там погиб.

— У него осталась вдова, — мрачно сказал Эдвин. — Бедняжка.

Эдвин ничего не слышал об Этельстане. Он уговаривал меня остаться в Меймкестере и добавить моих людей к его гарнизону, поскольку получил приказ удерживать Меймкестер всеми силами. Несомненно, такой же приказ был послан каждому бургу на северной границе Мерсии, но это ничего мне не давало. Мне требовалось узнать, где сейчас Этельстан и куда направляются Константин и Анлаф. Планируют ли они ударить на восток, в сердце Мерсии, или продолжат идти на юг?

— На юг, — сказал Эгиль.

— Почему?

— Если Анлаф здесь...

— А он здесь, — мрачно вставил Финан.

— ...они будут держаться близко к морю. Флот Анлафа будет снабжать их провизией.

— Там и так полно еды, — сказал я. — Урожай был хороший.

— Анлафу нужно иметь путь к отступлению, если дела пойдут худо, — добавил Эгиль. — Он не захочет слишком отдаляться от кораблей.

Это было разумно, хотя, если Эгиль прав, что станет делать Анлаф, когда достигнет Честера? Побережье там резко уходило на запад, в Уэльс, и если он пойдет дальше на юг, то потеряет связь со своим флотом.

— Честер, — сказал я.

— Честер? — озадаченно посмотрел на меня Эгиль.

— Вот куда они направляются. Захватят Честер, и у них будет опорная крепость и путь в сердце Мерсии. Они идут в Честер.

Порой кажется, что мысль приходит непонятно откуда. Чутье, рожденное целой жизнью в кольчуге и стенах щитов? Или размышления о том, как поступил бы я на месте Анлафа и Константина? Мы не знали, где они, не знали, что планирует Этельстан, я лишь понимал, что держать людей за стенами Меймкестера бесполезно.

— Отправь на юг гонца, — приказал я Эдвину, — скажи, чтобы нашел Этельстана и передал ему, что мы идем к Честеру.

— А если они явятся сюда? — тревожно спросил Эдвин.

— Не явятся. Они идут в Честер.

Потому что Константин и Анлаф хотели унизить Этельстана. Они хотели разрушить его планы по созданию Инглаланда и помочиться на его труп.

И я не сомневался, что сделать это они попытаются в Честере.

Глава двенадцатая

Земли к северу от Мерза пришли в упадок. Фермы были заброшены, амбары опустошены, скот угнан на юг, хотя пять раз нам встретились стада, гонимые на север. Ни одного большого, в самом маленьком было семь, в самом крупном — пятнадцать коров.

— Это норвежцы, — сухо сообщил Финан, расспросив пастухов первого стада.

— Боятся фуражиров из Честера? — предположил я.

— Наверняка, — ответил он. — Или собираются продать молоко и мясо Анлафу. Забрать их скот на юг?

— Пускай идут.

Мне не хотелось замедлять темп из-за животных, и меня не волновало, что Анлафу достанется немного говядины, поскольку направляющееся на юг войско наверняка уже собрало достаточно скота и будет неплохо питаться. Я обернулся в седле и увидел курящийся дым, который отмечал горящие усадьбы саксов. Без сомнения, к северу от нас находилось вторгшееся войско, но, похоже, оно остановилось по меньшей мере на расстоянии дня пути от Мерза.

Я много времени провел в Честере и хорошо знал этот край, полоску непокорной холмистой земли. Наполовину её заселяли саксы, не ладившие с соседями — данами и норвежцами, которые в ту пору, когда я командовал честерским гарнизоном, любили пробираться в Мерсию и красть скот. Мы не оставались в долгу и много раз с ними дрались, и я как раз вспоминал жестокие схватки, как вдруг увидел, что впереди возникла проблема.

Последнее, самое крупное стадо шло на север. Погонщики отказались убрать скот с дороги, высокая и крупная женщина раскричалась на наш авангард — Эгиля с парой десятков воинов. Я пришпорил Снаугебланда, чтобы посмотреть, как женщина ругается и плюётся в норвежцев. Данка, видимо, потребовала сказать, куда мы идём, и, услышав, что в Честер, стала обзывать нас предателями.

— Вы должны драться за старых богов! Вы же норвежцы! Думаете, Тор позволит вам выжить? Будьте вы прокляты!

Люди Эгиля заволновались, и, чтобы их успокоить, подъехавший ко мне Эгиль ответил женщине, что она ничего не понимает.

— Наши враги тоже христиане, женщина. Или ты думаешь, Константин носит молот?

— Константин сражается вместе с нашими людьми!

— А мы сражаемся за нашего лорда, — возразил Эгиль.

— Христианина? — усмехнулась крепкая краснолицая женщина лет сорока-пятидесяти от роду.

Остальные полдюжины пастухов были либо стариками, либо мальчишками, а значит, ее муж и другие здоровые мужчины отправились на север, к войску Анлафа.

— Плевала я на вашего лорда, — сказала она. — Пусть захлебнется своей христианской кровью.

— Он язычник, — сказал скорее позабавленный, чем оскорбленный Эгиль, указывая на меня, — и славный человек.

Женщина уставилась на меня и, вероятно, разглядела мой молот. Она сплюнула.

— Идешь к саксам?

— Я сакс, — произнес я на ее родном датском.

— Тогда я проклинаю тебя, — сказала она. — Проклинаю за то, что предал богов. Проклинаю тебя небом, морем и землей, что станет тебе могилой. — Ее голос становился все громче. — Проклинаю огнем, водой, пищей, что ты ешь, и элем, что ты пьешь! — На каждой фразе она тыкала в меня пальцем. — Проклинаю твоих детей, пусть умрут в муках, пусть черви подземного мира грызут их кости, пусть ты будешь вопить в Хеле во веки веков, пусть кишки твои сводит бесконечной болью, пусть...

Ей не удалось закончить. Позади меня раздался крик, и я увидел всадника, отделившегося от группы слуг, которые вели наших вьючных лошадей. Крик был женский. Всадница в черном плаще с капюшоном подскакала к ней, спрыгнула с седла и, не переставая кричать, повалила более крупную противницу на землю. Я ничего не понимал, но ярость различил безошибочно.

Это была Бенедетта. Она уселась на свою противницу и колотила ее по лицу кулаками, продолжая яростно вопить. Мои люди подбадривали ее. Я тронул пятками Снаугебланда, но смеющийся Эгиль остановил меня.

— Оставь ее, — сказал он.

Застигнутая врасплох данка тяжело дышала, но уже приходила в себя. К тому же она была намного тяжелее Бенедетты. Она поднатужилась, пытаясь сбросить более слабую соперницу, но Бенедетте удалось её оседлать, и, продолжая кричать, она молотила кулаками по багровому лицу противницы, уже залитому кровью из разбитого носа. Данка ударила Бенедетту, к счастью, та заблокировала удар предплечьем, однако умолкла, внезапно осознав опасность. Я снова подался вперед, и Эгиль снова остановил меня.

— Она победит, — сказал он, хотя я не представлял как.

Бенедетта оказалась сообразительнее меня. Она нащупала на краю дороги камень и ударила им женщину в висок.

— Ой, — ухмыльнулся Финан. Мои люди, и норвежцы, и саксы, хохотали и улюлюкали, и улюлюканье стало громче, когда оглушенная данка повалилась, разинув рот, а в ее жидких волосах показалась кровь.

Бенедетта что-то рычала по-итальянски. Я немного выучил этот язык и, кажется, узнал слова «мыть» и «рот», а потом она зачерпнула правой рукой пригоршню влажного коровьего навоза.

— О нет, — ухмыльнулся Финан.

— О да! — обрадовался Эгиль.

— Ti pulisco la bocca! — взвизгнула Бенедетта и шлепнула пригоршню навоза прямо в открытый рот женщины. Та начала отплевываться, и Бенедетта, не желая забрызгаться навозом, встала. Она наклонилась и вытерла руки об юбку женщины, затем повернулась ко мне.

— Ее проклятья не сработают. Она говорит дерьмо? Пусть поест дерьма. Я затолкала все зло обратно ей в глотку. Все кончено! — Она повернулась, плюнула на женщину и снова села на лошадь. Мои воины продолжали веселиться. Какой бы ущерб костлявая женщина ни нанесла людям Эгиля, Бенедетта все исправила. Воины любят драки, обожают победителей, и Бенедетта превратила дурное предзнаменование в доброе. Она подъехала ко мне.

— Видишь? Я нужна тебе. Кто еще сможет отвести зло?

— Тебе здесь не место.

— Я была рабыней! — воинственно заявила она. — И всю жизнь мужчины говорили мне, что делать. Теперь ни один мужчина не может мне приказывать, даже ты! Но я защищаю тебя!

— Я сказал своим воинам, что они не могут взять с собой женщин, — сказал я.

— Ха! Со слугами идет много женщин! Вы, мужчины, ничего не знаете.

Что, вероятно, было правдой и, откровенно говоря, меня согревало ее присутствие.

— Но если будет битва, держись в стороне! — настаивал я.

— А если бы я осталась в Беббанбурге? Кто защитил бы тебя от проклятий той женщины, а? Скажи!

— Тебе не победить, — весело заметил Эгиль.

Я дотронулся до щеки Бенедетты.

— Спасибо.

— А теперь поехали, — гордо заявила она.

И мы поскакали дальше.

Если победа Бенедетты над данкой стала первым предзнаменованием, второе оказалось более зловещим. Мы добрались до первого брода через Мерз, уже смеркалось, и, оставив реку за спиной, мы снова повернули на запад и направились по знакомой дороге к Честеру. Небо на востоке уже потемнело, а на западе умирающие лучи заходящего солнца подсвечивали темные облака. С этого полыхающего темным огнем неба дул ледяной ветер, забирался под плащи и лошадиные попоны.

— Пойдет дождь, — сказал Эгиль.

— Даст Бог, успеем доехать до Честера, — буркнул Финан.

Прямо в этот миг чёрно-красное небо на западе расколола огромная зазубренная белая молния, сияние полыхнуло во весь горизонт, и на мгновение всё вокруг стало ярким и черно-белым. Спустя ещё мгновение раздался звук, гневный рёв Асгарда загремел над нашими головами, сокрушая своим грохотом.

Снаугебланд вскинул голову, задрожал, и мне пришлось его успокаивать. Я дал коню постоять немного, ощущая его тревогу, и опять направил вперёд.

— Она грядет, — сказал Эгиль.

— Что? Буря?

— Битва.

Он тронул свой молот.

Над Виреалумом сверкнула молния. Что значило это предзнаменование? Что опасность пришла с запада? Из Ирландии, где Анлаф победил своих врагов и жаждал заполучить Нортумбрию? Я пришпорил Снаугебланда, желая достичь стен Честера до того, как с моря придет шторм. Еще одна молния скользнула к земле, на этот раз поменьше, но гораздо ближе, где-то среди низких холмов и богатых пастбищ Виреалума, расположенной между рек земли. Зарядил дождь. Сначала лишь несколько тяжелых капель, но вскоре он обрушился ливнем с таким грохотом, что мне пришлось кричать Эгилю:

— Здесь кладбище! Римское! Оставайтесь на дороге!

Мои люди прикасались к молотам и крестам, молились, чтобы боги не потревожили мертвых в давно остывших могилах. Еще одна расколовшая небо молния высветила стены Честера впереди.

Несколько долгих минут мы мокли под дождем, пока не убедили стражей на высоких римских стенах, что мы друзья. Вообще-то, пришлось вызвать на боевую площадку над огромной аркой ворот моего сына-епископа, прежде чем стражники неохотно открыли ворота.

— Кто здесь командует? — крикнул я одному из них, когда мы скакали сквозь арку ворот, освещенную двумя потрескивающими факелами.

— Леоф Эадриксон, господин.

Никогда о нем не слышал. Я надеялся, что в городе будет командовать человек, которого я знаю, с кем когда-то вместе сражался, и он поможет нам найти пристанище. Я понял, что это будет непросто: город наводнили беженцы и их скот. Мы протолкались сквозь стадо, я соскочил с седла на знакомой площади перед большим домом Честера и отдал поводья Алдвину.

— Подождешь меня здесь, пока мы не найдем жилье. Финан! Эгиль, Торольф, за мной. Ты тоже! — крикнул я своему сыну.

Я взял и Бенедетту. Стражник у внешней двери не хотел ее пускать, но поспешно отступил под моим злобным взглядом. Я проводил Бенедетту в просторный зал, построенный еще римлянами, где в главном очаге пылал огонь. В зале находилось около сотни мужчин, и все они хмуро наблюдали за нами.

— Женщина! — неодобрительно воскликнул один из них. — Только служанки могут входить в зал для воинов! – Это произнес высокий худой человек с растрепанной седой бородой и настороженным взглядом. Он указал на Бенедетту. — Она должна уйти!

— Кто ты? — спросил я.

Он посмотрел еще более возмущенно, будто я должен знать его имя.

— Я должен спросить то же самое у тебя! — с вызовом ответил он, но тут услышал, как позади шепчут мое имя, и его поведение внезапно переменилось. — Господин, — выговорил он, и на мгновение мне показалось, что он сейчас рухнет на колени.

— Леоф Эадриксон? — спросил я. Он кивнул. — Мерсиец? — Он снова кивнул. — А с каких это пор в зал нельзя женщинам?

— Это зал для воинов, находиться здесь — честь, господин.

— Она только что выбила все дерьмо из данки, — сказал я, — а значит, она воин. И у меня еще три сотни мокрых, голодных и усталых воинов.

Я усадил Бенедетту на скамью поближе к яростно пылавшему огню. Высокая крыша в нескольких местах протекала, а где-то вдалеке по небу раскатился новый удар грома.

— Три сотни! — воскликнул Леоф Эадриксон и умолк.

— У тебя есть для них место?

— Город переполнен, господин.

— Значит, они будут спать здесь вместе со своими женщинами.

— Женщинами? — Он выглядел потрясенным.

— Именно с женщинами. — Я повернулся к сыну. — Приведи их. А слуги подержат лошадей.

Он ухмыльнулся, но тут дверь зала открылась, и вошел мой старший сын-епископ в мокром одеянии. Он посмотрел на брата, начал что-то говорить, но затем поспешил ко мне.

— Отец! — воскликнул он. Я молчал. — Ты пришел! — В голосе звучало облегчение. — Значит, отец Эдвин добрался до тебя?

— Кто такой отец Эдвин?

— Я послал его неделю назад!

— Ты отправил христианского священника в путь по Нортумбрии? Значит, ты послал его на смерть. Молодец. Что тут происходит?

Последние слова я адресовал Леофу, но он, по всей видимости, не мог ответить. Вместо него наконец отозвался мой сын-епископ, хотя ни он, ни кто-либо другой почти ничего не знали о том, что делается за стенами Честера, кроме того, что так называемый друг Этельстана Ингилмундр разграбил все земли вокруг города.

— Ингилмундр! — с горечью произнес я.

— Я никогда ему не доверял, — сказал мой сын.

— Как и я.

А вот Этельстан доверял Ингилмундру, считая красавца-норвежца примером того, что язычника можно обратить в верного христианина. Но Ингилмундр, должно быть, много месяцев плел заговор вместе с Анлафом, а теперь грабил скот и зерно, жег фермы, и, что хуже всего, он захватил маленький бург на южном берегу Мерза.

— Он взял Брунанбург? — поразился я.

— Я приказал гарнизону уйти, — признался Леоф. — Людей было слишком мало, они не смогли бы отразить атаку.

— Значит, ты просто отдал крепость? Даже не разрушил стены?

— Мы разбили частокол, — попытался оправдаться Леоф. — Но важнее всего удержать Честер до прихода короля.

— А когда он придет? — спросил я. Никто не знал. — Вы ничего не слышали об Этельстане? — Опять никто не ответил. — Он знает об Ингилмундре?

— Конечно, мы отправили гонцов, — сказал Леоф.

— А вы отправили людей сразиться с Ингилмундром?

— У него слишком много воинов, — с несчастным видом ответил Леоф.

Я посмотрел на его людей и увидел, что некоторым стыдно, но большинство испуганы не меньше своего командира, хмуро наблюдавшего, как мой промокший отряд в сопровождении десятка женщин набивается в зал.

— Было время, когда мерсийцы умели сражаться, — сказал я. — Ингилмундр присоединился к врагам, вы должны были его уничтожить.

— У меня недостаточно людей, — жалобно отозвался Леоф.

— Тогда будем надеяться, что у меня достаточно, — сказал я.

— Может... — неуверенно начал мой сын-епископ и запнулся.

— Что?

— Леоф прав, отец. Главная задача — удержать Честер.

— Главная задача, — рявкнул я, — удержать ваш драгоценный Инглаланд. Почему, по-твоему, взбунтовался Ингилмундр?

— Он язычник, — с вызовом ответил сын.

— И заперт в Виреалуме. Подумай об этом! У него только две возможности сбежать, если Этельстан придет с армией. Уплыть на корабле или попытаться уйти на север мимо Честера.

— Нет, если сюда придет королевская армия, — настаивал Леоф.

— И он это знает. У него недостаточно людей, чтобы победить Этельстана, так почему он сражается? Потому что знает — скоро за его спиной будет армия. Ингилмундр не дурак. Он взбунтовался, потому что ему на помощь идет армия, а вы позволили ему собрать зерно и мясо, которыми он станет ее кормить.

Ничего другого не приходило мне в голову. Сюда идет армия рассерженных скоттов, жаждущих мести, и орда норвежских язычников, жаждущих добычи. Наутро я поеду посмотреть, прав ли я.

* * *
К рассвету буря прошла, оставив холодное сырое небо, хлеставшее наши лица короткими ливнями по пути в Виреалум. Старая римская дорога вела по центру полуострова от Честера к окруженной болотами гавани на северо-западном побережье. Виреалум, который я хорошо знал, представлял собой длинный кусок земли между реками Ди и Мерз, его побережье окаймлено глинистыми и песчаными отмелями, земля изрезана речушками, но благословлена хорошими пастбищами и низкими лесистыми холмами. Северную половину заселяли норвежцы, притворявшиеся христианами, а южная, ближе к Честеру, принадлежала саксам, но в последние дни всех саксов выгнали, фермы сожгли, амбары опустошили, а скот угнали.

А сейчас я вёл три сотни воинов сквозь ветер и дождь не по римской дороге, на большей части пути пролегавшей в просторной низине меж пастбищ, обрамленных поросшими густым лесом холмами. Из-за тех деревьев враги могли наблюдать за долиной, там могли укрываться воины, чтобы напасть на нас. Я подозревал, что нас уже заметили, ведь Ингилмундр не глупец и наверняка наблюдал за Честером. Я предпочёл скрываться, не облегчая ему задачу, а потому повёл своих людей лесом, вдоль восточного гребня.

Мы медленно продирались сквозь заросли дуба и бука, впереди шли пешие Эадрик, Осви и Ролла. Эадрик, как самый старший — почти мой ровесник — шел по центру хребта. Мой лучший разведчик имел сверхъестественные способности скрываться и замечать врагов, которые тоже прячутся. Лунденскому сироте Осви недоставало знаний о местности, которыми владел Эадрик, но он был хитёр и умён, а дан Ролла — зорок и осторожен, пока дело не доходило до драки, тогда он делался злобным, как ласка. Ролла шёл по восточному краю гребня, и он первым увидел врагов. Он настойчиво замахал руками, и я поднял руку, останавливая своих людей, спешился и вместе с Финаном подошел к Ролле.

Финан откликнулся первым.

— Господи Боже, — выдохнул он.

— Немало их тут, да? — сказал Ролла.

Я прикидывал, сколько врагов в колонне, следовавшей по дороге к Мерзу. Хвост был ещё скрыт из виду, но мы уже видели примерно четыре сотни всадников, следующих вглубь страны. Слева от нас возвышались руины Брунанбурга, крепости, которую Этельфлед велела выстроить на берегу Мерза.

Возможно, Леоф был прав, с сожалением думал я, в гарнизоне Честера недостаточно воинов, чтобы противостоять норвежцам Ингилмундра.

— Эти ублюдки пытаются обойти нас? — спросил Финан.

Я покачал головой.

— Даже если кто-то видел, как мы покидаем Честер, у них не было времени, чтобы собрать столько воинов.

— Надеюсь, ты прав, господин, — буркнул Ролла.

— Их все больше и больше! — заметил Финан, наблюдавший, как из-за руин крепости появляется новая группа копейщиков.

Я отправил своего сына и еще шестерых предупредить Честер, что пять сотен вражеских всадников направляются вглубь страны.

— Леоф будет сидеть сложа руки, — проворчал Финан.

— Он может предупредить ближайшие поселения, — сказал я.

Колонна медленно исчезала. Они остались на прибрежной тропе между пастбищами и отмелями, где копошились чернозобики, кулики-сороки и кроншнепы. Был отлив. Я подумал, что если бы они хотели поймать нас в ловушку, то пошли бы по другому хребту, прячась за деревьями, чтобы потом пересечь широкую долину и отрезать нам путь к отступлению.

— Мы идем дальше, — сказал я.

— Если он отправил пять сотен воинов вглубь страны, сколько же у него осталось? — спросил Эгиль, когда я вернулся к всадникам.

— Может, слишком мало, — свирепо отозвался его брат Торольф.

Эгиль, старший из трех братьев, был статным, худым и веселым. Он сражался, будто играл в тафл, осторожно, вдумчиво, пытаясь найти слабые стороны врага, прежде чем ударить со стремительностью змеи. Торольф, двумя годами моложе, был истинным воином: здоровенный, чернобородый, мрачный. Ничто не радовало его больше, чем длинный боевой топор в руке. Он шел в бой, как разъяренный бык, уверенный в своей силе и мастерстве. Берг, которого я спас, самый младший, больше походил на Эгиля, но ему недоставало острого ума брата. Пожалуй, из этих троих надежных, располагающих к себе и умелых воинов он лучше всех обращался с мечом.

Мы продвигались вглубь Виреалума, все три брата ехали рядом со мной. Про правую руку от нас тёк широкий Мерз, грязевые отмели были белы от птиц. Богатые пастбища слева сменились пустошью, которую рассекала прямая, словно копьё, римская дорога. Мы миновали последние разрушенные поместья, впереди виднелись уцелевшие фермы, это значит, что мы пересекли невидимую границу между саксонской частью полуострова и норвежскими поселениями.

Некоторое время казалось, что в Виреалуме царит мир. Мы больше не видели вооруженных людей.

На мгновение весь простор стал безмолвен и тих, как могила. Грачи летели в сторону Мерза, слева вдали девочка гнала трёх коров к обнесённой частоколом усадьбе, а в долине поблёскивала паводковая вода. Над потоком, извивавшимся меж глубокими илистыми берегами, пронёсся зимородок. Мутная и бурлящая вода высоко поднялась после недавнего дождя. Дальний гребень густо порос деревьями, золотились дубы, горели красным буки, и в безветренном воздухе повисли тяжелые и неподвижные листья.

Это был странный момент, как будто мир затаил дыхание. Я смотрел на мирные пастбища, плодородную зеленую землю, которую все хотели присвоить. Некогда эти земли принадлежали валлийцам, они видели, как пришли и ушли римляне, а потом саксы с мечами и копьями залили все кровью, и валлийские имена исчезли. Саксы захватили эту землю и дали ей собственное имя.

Они назвали ее Виреалум, что означает «пастбище, где растет болотный мирт», и я вспомнил, как Этельстан еще мальчишкой убил человека у ямы, заросшей болотным миртом, и как дочь Альфреда Этельфлед однажды попросила меня собрать его листья, потому что они отпугивают блох. Но норвежцев ничто не могло отпугнуть. Они приползали на коленях, умоляя дать им самую плохую землю, клялись жить в мире, и оба, Этельфлед и Этельстан, даровали им пастбища и фермы, поверив их клятвам и решив, что придет время, когда они преклонят колени перед пригвожденным богом. Мы никого из них не видели, за исключением гнавшей коров девочки.

— Может, все ушли на восток, — предположил Эгиль.

— Пятьсот человек, чтобы вторгнуться в Мерсию?

— Не забывай, они норвежцы, — беспечно ответил он.

Эадрик поманил нас вперед. Мы все дальше углублялись в земли норвежцев. Нас пока скрывали осенние деревья, но выдавали птицы, разлетавшиеся при нашем приближении. Я беспокоился. Враг превосходит нас числом и мог окружить, заманить в ловушку, но вокруг не было никаких следов врага. Птицы не вспархивали с деревьев на дальнем хребте, по римской дороге вдоль Мерза не скакали всадники. И тут снова вернулся Ролла.

— Господин, тебе нужно это увидеть.

Мы последовали за ним к краю леса, посмотрели на побережье за Мерзом и увидели корабли.

— Господи Боже, — снова выдохнул Финан.

С севера приближался целый флот. Я насчитал сорок два корабля, но их могло быть и больше. Ветра почти не было, поэтому они шли на веслах, подвозя людей к краю полуострова. Ближайшие корабли находились уже на расстоянии полета стрелы от берега.

— Дингесмер, — сказал я. — Вот они куда направляются, в Дингесмер.

— Дингесмер? — переспросил Эгиль.

— Бухта, — ответил я, — и большая.

Обращенная к морю часть Виреалума по большей части представляла собой поросшие камышом топкие берега, смесь болота с морем, хитрое переплетение каналов и песчаных отмелей. Но Дингесмер довольно велик и глубок, и даже целому флоту хватит глубины в самый сильный отлив.

— Хочешь, я пойду погляжу, господин? — спросил Эадрик.

Мы находились ещё чересчур далеко, чтобы видеть обширные болота на краю полуострова. Я подозревал, что там собрались уже сотни врагов, и не хотел рисковать своими людьми, ведя их в гнездо шершней. Но мне нужно было узнать, подошло ли уже войско к Дингесмеру.

— Это может быть слишком опасно, — неохотно сказал я Эадрику, — думаю, армия уже там.

— Скоро будет, — сказал Эгиль, глядя на дальние корабли.

— Они меня не увидят, господин, — уверенно заявил Эадрик. — Там полно оврагов, где можно спрятаться.

Я кивнул. Я едва не велел ему быть осторожнее, но это была бы пустая трата слов — Эадрик всегда был осторожен. И хорош.

— Мы подождем тебя там, — кивнул я в сторону хребта.

— Я вернусь нескоро, господин!

— Мы подождем.

— Может, уже на закате, — предупредил он.

— Иди уже, — улыбнулся я.

Мы ждали, наблюдая за далекими кораблями.

— Они идут не из Ирландии, — заметил Торольф. — Они все с севера!

Он прав. Корабли все продолжали появляться и шли с севера, а не с запада. Один ирландский норвежец еще мог, пересекая море, взять чересчур далеко на север, но куча норвежцев такой ошибки не совершит.

— Армия Константина, — сказал я, — вот что это. Там скотты.

— На кораблях норвежцев? — буркнул Торфинн. Далекие корабли несли на носах звериные головы, а не кресты, и корпуса у них были стройнее, чем у тяжёлых кораблей скоттов.

— Они союзники, — сказал я. — Анлаф перевозит армию Константина.

— Но зачем? — спросил Эгиль. — Почему скотты не идут пешком?

— Из-за крепостей. — Я объяснил, что Этельфлед построила вдоль северной границы Мерсии цепь бургов. — Сколько людей привел Константин?

— Пятнадцать сотен? — предположил Финан. — Может больше, если с ними черные щиты.

— И все они пойдут мимо тех бургов, растянувшись в длинную цепь. Он боится, что гарнизоны нападут на них. — Я развернул Снаугебланда. — Мы отойдем примерно на милю.

Если я прав, и корабли Анлафа переправляют войска скоттов в Виреалум, тогда собственная армия Анлафа уже где-то на берегу, а мы находились слишком близко к оконечности полуострова. Пока я мог только ждать Эадрика, но хотя бы буду чуть ближе к Честеру. Мы отошли по осеннему лесу назад и, выставив часовых наблюдать за северной стороной, спешились и стали убивать время. Ветер посвежел, и дальние корабли подняли паруса. К середине дня мы уже увидели кораблей сто пятьдесят, а далеко на востоке поднимался дым от поселений, которые жгли ранее встреченные нами всадники.

— Он сказал — на закате, — напомнил мне Финан, зная, что я волнуюсь за Эадрика. — Старик ловок! Они его не увидят. Он и к самому дьяволу подкрадется незаметно.

Я сидел в тени у края леса, глядя вниз на обширную вересковую пустошь со шрамом римской дороги. Подо мной, у подножия холма, между болотистыми берегами бежала речушка.

— Выдр нет, — сказал я.

— Выдр? — Финан сел рядом со мной.

— Хорошее место для выдр.

— Всех переловили. Их шкуры очень хорошо продаются.

— А зимородки есть. Я видел двух.

— Моя бабка говорила, что зимородки приносят удачу.

— Будем надеяться, что она была права.

Я дотронулся до молота.

И тут прибежал Осви.

— На дороге люди, господин! — Я посмотрел на север и ничего не увидел. — Они далеко, господин. — Осви присел на корточки рядом со мной. — Человек тридцать. Все верхом и со знаменами.

Это было странно. Мы выставляли напоказ знамена, когда шли на битву, но редко щеголяли ими, передвигаясь маленькой группой.

— Возможно, они отвлекают нас, а сами отправили людей через лес? — предположил я.

— Никого там не видел, господин, — сказал Осви.

— Возвращайся и гляди в оба!

— Нам лучше сесть на лошадей, — предложил Финан, и к тому времени, как я оказался в седле, появились вражеские всадники.

— Тридцать четыре, — сказал Финан.

— И у двоих в руках ветки, — сказал присоединившийся Эгиль.

Мы загнали лошадей в тень деревьев.

— Ветки! — воскликнул Финан. — Ты прав.

Я увидел, что два всадника впереди держат ветки с побуревшими листьями, знак перемирия.

— Может, они едут в Честер? — предположил я.

— Потребовать сдать им город?

— Чего ж еще?

— Нам лучше побыстрей возвращаться, — мрачно заметил Финан, — а то как бы этот говнюк Леоф не согласился.

Прежде чем я успел ответить, половина всадников съехала с дороги и рассредоточилась по пустоши между дорогой и речушкой. Они двигались маленькими группами, время от времени останавливались и озирались, будто собирались покупать землю и оценивали ее. Большая группа осталась на дороге, один всадник вез связку копий, но двое с ветками в руках галопом поскакали к хребту, с которого наблюдали мы.

— Ублюдки знают, что мы здесь, — сказал Финан.

Эти двое вглядывались в лес, очевидно, в поисках нас, а потом замахали ветками, чтобы до нас дошел смысл их сообщения.

— Вот тебе и скрытность, — мрачно заметил я. — Но они предлагают перемирие, так что давайте поглядим, кто это такие.

Финан, Эгиль, Торольф и Ситрик спустились с холма вместе со мной. Склон был пологий, но берег речки довольно крутой и скользкий от грязи, а поток, высоко поднявшийся после дождя, нёсся быстро, заливая густые прибрежные заросли камыша. Один из всадников с ветками подъехал к противоположному берегу.

— Король просит вас не переходить на эту сторону.

— Который король?

— Да все они. Ты будешь соблюдать перемирие?

— До заката.

Он кивнул, отбросил громоздкую ветвь и пришпорил коня к большей группе всадников, которые проехали немного ближе к Честеру и остановились у ​​деревянного моста, где дорога пересекала поток. Там они развернулись и опять стали смотреть на дорогу, плавно поднимавшуюся к пологому хребту, где их ждали другие всадники. Тот хребет, слишком низкий, чтобы назвать его гребнем, лежал поперек дороги.

— Что они делают? — спросил Ситрик.

Ему ответил Эгиль.

— Помечают поле боя.

— Поле боя? — спросил Финан.

— Это не копья, — кивнул Эгиль в сторону дальнего всадника с длинной связкой, — это ореховые прутья.

Финан плюнул в сторону речушки.

— Нахальные ублюдки. Этельстан мог бы кое-что сказать по этому поводу.

Наверное, Эгиль прав. Враг выбрал поле битвы и теперь пошлет вызов Этельстану, где бы он ни находился. Норвежский обычай. Выбери место сражения, пошли вызов и, когда он будет принят, все набеги должны прекратиться. Враг будет ждать здесь, сразится на выбранном поле, и проигравший отдаст то, что у него потребуют.

— А если Этельстан не примет вызов? — спросил Ситрик.

— Тогда они осадят Честер, — сказал я, — и пойдут в центральную Мерсию. — Я взглянул на восток и увидел дым от пожаров, устроенных налетчиками, которых мы видели на прибрежной дороге. — А потом продолжат путь на юг. Они хотят уничтожить Этельстана и его королевство.

Ждавшие на невысоком холме люди теперь поскакали к нам.

— Анлаф, — сказал Финан, кивнув на знамя с соколом, которое держал один из них. Дюжину всадников возглавлял сам Анлаф, облаченный поверх кольчуги в огромный медвежий плащ, несмотря на теплую погоду. На его шее и сбруе жеребца блестело золото. Голову украшал тонкий золотой обруч. Подъехав к берегу речушки, он широко улыбнулся.

— Лорд Утред! Мы за тобой весь день наблюдаем. Я мог бы убить тебя!

— Многие пытались, король, — ответил я.

— Но я сегодня милостив, — жизнерадостно продолжил Анлаф, — я даже пощадил твоего разведчика! — Он повернулся и махнул людям на дороге. Трое пришпорили коней, и, когда они подъехали ближе, я увидел, что одним из них был Эадрик со связанными за спиной руками. — Он старый, прямо как ты, — сказал Анлаф. — Знаешь моих спутников?

Я узнал двоих. Келлах, сын Константина и принц Альбы, с серьезным видом кивнул мне, а рядом с ним сидел в седле Торфинн Хаусаклюфр, правитель Оркнейяр, известный как Торфинн Раскалыватель черепов. Он держал свой знаменитый топор и свирепо улыбался.

— Принц Келлах, — поприветствовал я скотта. — Надеюсь, твой отец в добром здравии?

— Конечно, — сухо ответил Келлах.

— Он здесь? — спросил я, и Келлах просто кивнул. — Тогда напомни ему обо мне и передай, что я надеюсь на его скорое возвращение домой.

Интересно, подумал я, что Константин не приехал помочь выбрать поле битвы. Это говорит о том, что армией командует более молодой Анлаф. И Анлаф, вероятно, самый грозный враг. Он улыбнулся мне неестественно широким ртом.

— Ты пришел присоединиться к нам, лорд Утред?

— Похоже, у тебя и без меня достаточно людей, король Анлаф.

— Будешь биться за христиан?

— Принц Келлах — христианин, — заметил я.

— Как и Оуайн из Страт-Клоты. — Анлаф указал на хмурого седого человека на высоком жеребце. — Но кто знает? Если боги даруют нам победу, может, они обратятся? — Он посмотрел на воинов, которые привели к речке Эадрика. — Спустите его с седла, — приказал он и повернулся ко мне. — Ты знаешь Гибеахана с Судрейяр?

Судрейяр — норвежское название скопления суровых островов на необжитом западном побережье Альбы, а их король Гибеахан — грузно сидевший в седле злобный здоровяк с чёрной бородой почти до пояса, на котором болтался огромный меч. Я кивнул ему, он сплюнул в ответ.

— Король Гибеахан вселяет в меня ужас, — весело сказал Анлаф, — и он говорит, что его воины самые свирепые в Британии. Они все ульфхеднары, все до одного! Ты знаешь, кто такие ульфхеднары?

— Конечно знаю, ведь я убил многих из них, — огрызнулся я.

Он рассмеялся.

— Мои люди тоже ульфхеднары! И они выигрывают сражения! Не так давно мы победили его, — Анлаф указал на угрюмого человека на крупном гнедом жеребце. — Это Анлаф Кеннкарех. Он был королем Хлимрекра, пока я не разгромил его флот пару недель назад! Так ведь, Шелудивый?

Угрюмый просто кивнул.

— Шелудивый? — тихо спросил я Эгиля.

— Это его последний серьезный соперник-норвежец в Ирландии, — так же тихо ответил Эгиль.

— А теперь Шелудивый со своими воинами сражается за меня! — объявил Анлаф. — И тебе тоже следует, лорд Утред, ведь я твой король.

— Король Нортумбрии? — спросил я и рассмеялся. — Сказать-то легко, да доказать трудно.

— Но мы докажем это прямо здесь, — заявил Анлаф. — Видел ореховые прутья? Ты передашь сообщение красавчику, называющему себя королем всей Британии. Он может встретиться со мной здесь через неделю. Если победим мы, а так и будет, Альба больше не станет платить дань. Нортумбрия станет моей. Уэссекс будет платить мне золотом, много золота, и, возможно, его трон я тоже возьму. Я стану королем Британии.

— А если Этельстан отклонит твое приглашение?

— Тогда я предам саксов мечу, сожгу ваши города, заберу ваших женщин себе на потеху, а детей сделаю рабами. Ты передашь ему это сообщение?

— Передам, король Анлаф.

— Можешь перейти реку, когда мы уйдем, — небрежно сказал Анлаф, — но помни, что у нас перемирие. — Он глянул на Эадрика. — Бросьте его в реку, — приказал он.

— Сначала развяжите, — сказал я.

— Ты христианин, старик? — спросил Анлаф у выглядевшего бесконечно несчастным Эадрика.

Тот не понял вопроса и посмотрел на меня.

— Он хочет знать, христианин ли ты, — перевел я.

— Да, господин.

— Да, — повторил я Анлафу.

— Так пусть его бог покажет свою силу. Бросьте его.

Один всадник спешился. Он был крупным, а Эадрик маленьким. Здоровяк ухмыльнулся, подхватил Эадрика и швырнул в бурный поток. Эадрик вскрикнул, бултыхнулся в коричневую воду и исчез. Эгиль, самый младший из нас, спешился, но Эадрик уже показался на поверхности.

— Тут неглубоко, господин!

— Похоже, у его бога есть сила, — сказал я помрачневшему Анлафу. Для того это был дурной знак.

Но хотя Эадрик мог прыгать со связанными лодыжками по дну речушки, лишь в одном месте доходившей ему до шеи, он с трудом держался на ногах и точно не сумел бы вскарабкаться по крутому и скользкому берегу.

— Бросьте мне копье! И постарайтесь не попасть в меня! — крикнул я наверх.

Из листьев вылетело копье и воткнулось в дерн в нескольких шагах от нас. Торольф, вероятно, догадался о моих намерениях, поскольку спешился, взял копье и протянул тупой конец брату.

— Спускайся, — сказал он.

Эгиль, держась за копье, скользнул с берега вниз, пробрался сквозь камыши и схватил Эадрика за шиворот.

— Пошли!

Оба поскальзывались в грязи, но Эадрика все-таки вытащили и перерезали кожаные веревки, связывавшие его руки и ноги.

— Прости, господин, — сказал он, подойдя ко мне. — Я зашел слишком далеко, и проклятая девчонка меня заметила.

— Главное, что ты жив.

— У него есть что тебе рассказать! — крикнул Анлаф, развернул коня и свирепо его пришпорил.

Мы остались посмотреть, как под руководством Анлафа в землю вбивают ореховые прутья. Наконец, он насмешливо помахал нам и уехал.

— Есть что рассказать? — спросил я Эадрика, закутанного в плащ Ситрика.

— Там их сотни, господин! Не мог их сосчитать! Роятся как пчелы. А в бухте полно кораблей, их не меньше двух сотен.

— Поэтому он тебя и не убил. Хотел, чтобы мы узнали.

— И они продолжают прибывать.

Я отправил Эадрика на вершину хребта, а сам повел своих спутников вверх по реке, пока мы не нашли безопасное место для переправы. Лошади спустились с берега, прошлепали сквозь болотные камыши и с плеском перешли реку, выбравшись на поле битвы, отмеченное Анлафом.

Я отправился прямо к мосту и посмотрел на север. Если Этельстан примет вызов, то мы в двухстах шагах от места, где будет стоять его стена щитов. С лесистого хребта вересковая пустошь выглядела почти плоской, с легким подъемом там, где поставит своих людей Анлаф, но с дороги уклон выглядел круче, особенно слева от меня, где неровная земля взбиралась к западному хребту. Войско, атакующее с этого склона, ударит в левое крыло Этельстана не хуже молота Тора.

— А я молился никогда больше не стоять в стене щитов, — мрачно сказал я.

— И не будешь, — сказал Финан. — Ты будешь сидеть на своей треклятой лошади и говорить нам, что делать.

— Потому что я стар?

— Я что, сказал это вслух, господин?

— Тогда ты тоже слишком стар.

— Я ирландец. Мы умираем в бою.

— И слишком много болтаете при жизни, — огрызнулся я.

Мы поехали по дороге, пока не оказались на низком хребте, затем развернулись и посмотрели на поле. Именно таким его увидят воины Анлафа, и я попытался представить в долине саксонскую стену щитов.

— Его план очевиден, — сказал я.

— Ударить справа? — предположил Эгиль.

— Вниз с самого крутого склона, — добавил Торольф. — Прорвать левое крыло Этельстана и повернуть в центр.

— Это будет бойня, — заметил Ситрик. — Мы будем зажаты между двумя реками. — Он указал на камыши, выдававшие место, где протекал ручей поменьше, который окажется у Этельстана на левом фланге. Меньший поток впадал в больший, промытые ими овраги легко было различить среди высоких камышей, росших по берегам. Речушки медленно сближались, сливаясь к западу от узкого мостика, через который шла дорога на Честер.

— Болотистая почва, — буркнул Финан.

— И если войско Этельстана расколется, — сказал Эгиль, — мы будем зажаты между реками. Получится бойня.

— Поэтому Анлаф и выбрал это место для битвы, — ответил я.

Стена щитов Этельстана между двумя ручьями, как я посчитал, получится шириной около шестисот шагов. Это много, потребуется примерно по тысяче человек в каждый ряд, но дальше расстояние между потоками сокращалось. Тот, что мы только что пересекли, слева, был глубже и шире, и я глядел на него, прикидывая, как бы я дрался на месте Анлафа, насколько был бы уверен в себе. Он полагал, что со своими знаменитыми воинами-волками сумеет разбить армию Этельстана, обойти саксов и прижать их к более глубокому ручью.

— Этельстану нужно отклонить вызов, — сказал Торольф.

— Тогда он потеряет Честер, — ответил я. — Леоф и двух дней не продержится.

— Значит, Этельстан сразится с Анлафом где-нибудь еще, побьет ублюдка и заберет Честер назад.

— Нет, — отозвался я. — На месте Этельстана я принял бы вызов.

Никто не ответил, все молча смотрели на капкан, приготовленный Анлафом.

— Они будут атаковать по всей стене щитов Этельстана, — продолжал я, — но свои лучшие силы Анлаф поставит справа. У них будет самый высокий участок, и с него они бросятся по холму, постараются сломить левый фланг Этельстана, а потом прижмут наше войско к той реке, что пошире.

— Где случится резня, — заключил Эгиль.

— Это да, резня, — согласился я, — но кто именно пойдёт на убой? На месте Этельстана я позволил бы Анлафу оттеснить свой левый фланг.

Мои спутники молча смотрели на меня, у всех на лицах отражалось сомнение, только Финан казался заинтересованным.

Затянувшуюся неловкую паузу прервал Торольф:

— Разве их не больше, чем нас?

— Может быть, — сказал я.

Без сомнения, больше, — мрачно добавил Эгиль.

— И Анлаф неглуп, — продолжал Торольф, — он поставит справа своих лучших воинов, ульфхеднаров.

— Я бы так и сделал на его месте, — согласился я, про себя надеясь, что мои люди не окажутся на левом фланге войска Этельстана.

Торольф хмуро глядел на меня.

— Ульфхеднары — свирепые воины, господин. В Ирландии им нет равных.

— И они прижмут Этельстана к реке, — сказал я, — наши силы окажутся там в капкане.

— Окружены и вырезаны, — угрюмо заключил Торольф.

— Но ты думаешь, что мы можем победить, — произнес Финан, всё так же заинтересованно. Потом перевёл взгляд на Торольфа. — Обычно он побеждает.

— Так расскажи нам, — вставил Эгиль.

— Совершенно очевидно, что планирует Анлаф, — объяснил я, — и это выигрышный план, но сомневаюсь, что он думал дальше этого. Он собирается выиграть битву одним мощным ударом, одной яростной атакой своих лучших людей на левый фланг Этельстана, но что будет, если это не сработает?

— И что же?

— Мы победим.

Однако победа зависела от того, согласится ли со мной Этельстан.

И что бы ни случилось, Ситрик, Эгиль и Торольф правы. Это будет бойня.

Глава тринадцатая

— Какая наглость! — разъярился Этельстан. — Он меня вызывает!

Я провел два дня в поисках короля и обнаружил его на римской дороге, ведущей на север вдоль границ Уэльса. Его армия встала лагерем на ночь, и Этельстан находился в своем ярком шатре в центре огромного скопления шалашей и привязанных лошадей. С ним был епископ Ода, а также его единокровный брат принц Эдмунд, и полдюжины олдерменов. Все они мрачно разглядывали кусок ткани, на котором я углем набросал план поля битвы, выбранного Анлафом.

— Короли часто нахальны, — сухо заметил я.

Он бросил на меня пронзительный взгляд, понимая, что я намекаю на его попытки забрать Беббанбург.

— Нам не обязательно принимать его вызов, — раздраженно сказал он.

— Конечно нет, мой король.

— И если не примем?

— Он осадит Честер, — предположил я, — и еще сильнее разграбит северную Мерсию.

— Мы достаточно близко, чтобы этому помешать, — так же раздраженно бросил он.

— Значит, ты с ним сразишься, — сказал я. — И где же? У стен Честера? Но для этого тебе нужно подойти к городу. А он первым делом разрушит мост через Ди, и тебе придется не меньше двух дней идти в обход, что даст ему дополнительное время.

— Леоф удержит город.

— Леоф уже обмочился от страха.

Этельстан нахмурился. Сегодня в его волосах не было золотых локонов, и одет он был в простую темную одежду.

— Сколько людей у Анлафа?

Он задал этот вопрос уже в третий раз.

— Могу только предположить, что тысячи три. — Я боялся, что на самом деле намного больше, но сейчас не время усиливать страхи Этельстана. — Много, — продолжил я, — и скотты продолжают прибывать.

— На кораблях! Почему же наши корабли им не мешают?

Никто не ответил, потому что Этельстан и сам прекрасно знал ответ. Его корабли все еще находились в Сэферне, и даже если бы он мог перебросить их на север, их не хватит, чтобы противостоять огромному флоту Анлафа.

— Не меньше трех тысяч, — безжалостно продолжил я, — и, несомненно, к ним добавятся еще люди с островов и из Ирландии.

— У меня будет больше, если я подожду.

— У тебя достаточно людей, мой король, — тихо сказал я.

— Меньше, чем у него! — зло ответил он.

— У твоего деда тоже было меньше людей при Этандуне, но он победил.

— Стеапа все время напоминает мне об этом.

— Стеапа! Он здесь?

— Он настоял, — нахмурился Этельстан. — Но он уже старик! Как и ты!

— Стеапа, — с нажимом сказал я, — один из величайших воинов Уэссекса всех времен.

— Так говорят.

— Так слушай его, мой король, возьми его в дело!

Он беспокойно поерзал в кресле.

— Я и тебя должен слушать?

— Ты король. Можешь делать, что пожелаешь.

— Сразиться с нахальным ублюдком на поле, которое он выбрал?

— Он выбрал поле, которое дает ему преимущество, — осторожно произнес я, — но оно также дает нам хорошую возможность его побить.

С тех пор как я вошел в шатер, никто не произнес ни слова, ни люди Этельстана, ни Финан, который меня сопровождал. Я поехал на юг, взяв с собой шестерых и оставив Эгиля, Торольфа и Ситрика в Честере. И я выбрал Финана за то, что он носил крест и нравился Этельстану. Сейчас Финан улыбнулся.

— Ты прав, мой король, — тихо сказал ирландец, — Анлаф нахален и жесток, но не обладает изощренным умом.

Этельстан кивнул.

— Продолжай.

— Свои войны в Ирландии он выигрывал яростными атаками, мой король, его войско численностью превосходило врагов. Он прославился жестокими нападениями и резней, учиняемой его ульфхеднарами. Его боятся, и он на это рассчитывает, ведь напуганный воин уже наполовину побит. Он хочет, чтобы ты принял его место битвы, потому что видит в этом способ тебя победить. — Финан указал на лоскут ткани с грубыми линиями, начерченными углём. — Он считает, что может разбить левое крыло твоей армии, а потом окружить остальных и наполнить ручей нашей кровью.

— Так зачем давать ему шанс? — спросил Этельстан.

— Потому что он не думает дальше этого. — Финан продолжал говорить спокойно и рассудительно. — Он знает, что его план сработает, и потому ему не нужно придумывать другой. Он пьет эль в какой-нибудь усадьбе Виреалума и молится, чтобы ты согласился на его условия, и тогда он станет не королем Нортумбрии, а королем Британии. Это все, что он видит. Все, чего хочет.

В наступившей тишине слышалось лишь пение где-то в лагере Этельстана. Ее нарушил принц Эдмунд, следующий в очереди на трон, пока Этельстан не женился и не имеет наследника.

— Но если откажемся, мы сможем выбрать поле битвы сами. Такое, которое даст преимущество нам.

— И где, мой принц? — спросил Финан. Я доверил Финану вести разговор, поскольку чувствовал, что раздражаю Этельстана. — Если мы не прибудем к Честеру в следующие пять дней, мост через Ди будет разрушен. Леоф сдаст город, потому что Анлаф предложит ему соглашение. Потом их войско выступит в Мерсию. Мы пустимся в погоню, и поле битвы все равно будет выбирать он. Такое, которое даст ему еще большее преимущество.

— Или мы где-нибудь поймаем его в ловушку, — сказал Этельстан.

— Возможно, — очень терпеливо произнес Финан. — А возможно, он поймает тебя. Но уверяю, у тебя есть хорошая возможность уничтожить его в Виреалуме.

— Ха! — рявкнул Коэнвульф, сидевший рядом с другим олдерменом.

Он хмуро глядел на меня. Я улыбнулся, взбесив его еще сильнее.

Этельстан не обратил на Коэнвульфа внимания.

— Ты говоришь, командует Анлаф? Не Константин?

— Анлаф выбрал поле битвы, — сказал я.

— И Константин это допустил?

— Похоже на то, мой король.

— Но почему? — с негодованием спросил Этельстан, будто его оскорбляло то, что Константин согласился на второстепенную роль.

За меня снова ответил Финан:

— У Анлафа есть определенная репутация, мой король. Он не проиграл ни одной битвы, а сражался он много. Константин, хоть и мудрый король, такой славы не имеет.

— Не проиграл ни одной битвы! — повторил Этельстан. — И ты думаешь, мы сможем разбить его на месте, которое он выбрал?

Финан улыбнулся.

— Мы можем разбить его, потому что знаем его план. Мы будем к этому готовы.

— Ты говоришь так, будто это легко, — сердито вклинился Коэнвульф, — но Анлаф превосходит нас числом, и он выбрал поле битвы. Принимать его вызов — безумие!

— Нам все равно придется где-нибудь с ним сражаться, — терпеливо сказал Финан, — а в Виреалуме мы хотя бы знаем, что он задумал.

— Ты только думаешь, что знаешь!

— Меня волнуют эти ульфхеднары, — впервые заговорил Этельвин, второй олдермен.

Остальные согласно закивали.

— Ты не сражался с ними, — сказал я. — А я — да. Их легко убить.

— Легко! — возмутился Коэнвульф.

— Они верят в свою неуязвимость, — пояснил я, — и потому атакуют как безумцы. Они устрашают, но если принять их первый неистовый удар на щит, а затем воткнуть им в живот сакс, они валятся замертво, как обычные люди. Я немало их поубивал.

Этельстан поморщился от этого хвастовства.

— В Виреалуме или в другом месте нам все равно придется встретиться с ульфхеднарами Анлафа, — сказал он, отметая возражения Этельвина, и посмотрел мне в глаза. — Почему ты так уверен, что мы сможем победить в Виреалуме?

Я помедлил, размышляя, не рассказать ли сказочку, которая его убедит. Сказочку о втором короле по имени Анлаф, правителе Хлимрекра, которого Анлаф насмешливо называл Шелудивым и которого вынудил привести людей сражаться за своего победителя. Я хотел намекнуть, что его люди будут биться не так яростно, и если мы сломаем их, то прорвем ряды Анлафа, но сам в это не верил. Воины из Хлимрекра будут сражаться за свою жизнь так же отчаянно, как любые другие, и потому я посмотрел Этельстану в глаза.

— Потому что мы разобьем их стену щитов, мой король.

— Как? — возмущенно поинтересовался Коэнвульф.

— Так же, как я разбивал другие стены щитов, — усмехнулся я.

Наступила неловкая пауза. Мои слова прозвучали заносчиво, но моей заносчивости никто не смел бросить вызов. Им известно, что я проламывал стены щитов, как и то, что я сражался в большем количестве битв, чем любой из них. Все молча смотрели на Этельстана. Король хмурился, и думаю, подозревал, что я просто ушёл от ответа.

— Значит, если мы собираемся сразиться при Виреалуме, — медленно произнёс он, — я должен принять решение сегодня же вечером?

— Да, если хочешь вовремя добраться до Честера, — сказал я.

Этельстан всё смотрел мне в глаза, смотрел и молчал. И никто другой не осмеливался заговорить. Решение только за ним, и он знал — от этого зависит судьба его трона, знал и то, что чуть раньше Финан говорил от моего имени. Этельстана наша уверенность заинтересовала.

— Останься, лорд Утред, — наконец произнёс он. — Остальные могут пойти поспать.

— Но... — начал Этельвин.

— Идите, — рявкнул Этельстан. — Уходите все!

Он подождал, пока все выйдут, затем налил два бокала вина и один протянул мне.

— Ты встречался с Анлафом, — прямо сказал он.

— Встречался.

— Он просил тебя сражаться за него?

— Конечно.

— Откуда мне знать, что ты не согласился?

— Оттуда, что я поклялся защищать тебя. И никогда не нарушал своей клятвы.

Я сидел, потягивая вино, казавшееся мне кислым, а Этельстан мерил шагами толстые ковры.

— Этельвин говорит, тебе нельзя доверять.

Этельвин был одним из новых олдерменов, я его не знал, он никогда не стоял рядом со мной в стене щитов.

— Элдред говорил то же самое, — грубо ответил я. — И Ингилмундр.

Он поморщился, продолжая шагать.

— Я хотел быть королем, — тихо сказал он.

— Я сделал тебя королем.

Он проигнорировал мои слова.

— Я хотел быть хорошим королем, как дед. Почему он стал хорошим королем?

— Он думал о других прежде, чем о себе. И он был умен. Как и ты.

Он остановился и повернулся ко мне.

— Ты убил Элдреда.

Это было утверждение, а не вопрос.

Мгновение я колебался, а затем решил, что пришло время для честности.

— Да.

Он поморщился.

— Зачем?

— Чтобы защитить тебя. — Я не стал добавлять, что защищал его от дурных советов. Он сам это знал.

Этельстан задумчиво нахмурился.

— Значит, эта война из-за тебя. Полагаю, Гутфрита тоже убил ты?

— Да. И война началась бы независимо от того, живы Элдред и Гутфрит или нет.

Он кивнул.

— Полагаю, что так, — тихо сказал он и с укором посмотрел на меня. — Иней теперь у тебя.

— Иней?

— Жеребец. Я подарил его Элдреду.

— Щедрый дар. Я назвал его Снаугебланд. Хочешь его вернуть?

Он покачал головой. Мое признание его не слишком тронуло, но, видимо, он и так подозревал, что это я убил Элдреда, и кроме того, ему предстояло разобраться с проблемами посерьезнее.

— Я всегда боялся, что, если Гутфрит умрет, ты заберешь трон Нортумбрии.

— Я! — расхохотался я. — Зачем мне такие сложности?

Этельстан шагал по коврам, время от времени поглядывая на кусок ткани с планом. Наконец, он остановился и внимательно посмотрел на него.

— Я боюсь, что Господь меня покарает.

— За что?

— За грехи, — тихо ответил он.

— Господь позволил тебе стать королем, — с нажимом сказал я, — позволил заключить мир с Хивелом, вторгнуться в Шотландию и закончить то, что начал твой дед.

— Почти закончить. И я могу потерять все это в один миг. Может, это станет наказанием господним?

— С чего бы Господу предпочесть тебе Анлафа?

— Чтобы покарать меня за гордыню.

— Анлаф тоже горд.

— Он дьявольское отродье.

— Тогда твоему богу следует его уничтожить.

Он зашагал снова.

— Константин — добрый христианин.

— Тогда почему он вступил в союз с язычником?

Он остановился и криво улыбнулся.

— Похоже, я тоже.

— С язычниками. Со мной и Эгилем Скаллагриммрсоном.

— Он будет биться за нас?

— Да.

— Невелика радость, — тихо произнес Этельстан.

— Сколько у тебя людей? — спросил я.

— Чуть больше тысячи западных саксов, шестнадцать сотен мерсийцев. Еще твои люди, конечно, и каждый день прибывают новые.

— Фирд? — уточнил я. Фирдом называют воинство, собранное по деревням, войско пахарей, крестьян и охотников.

— Тысяча. Но одному Богу известно, насколько они будут полезны против Анлафа.

— Даже с фирдом у тебя, скорее всего, будет меньше воинов, чем у Анлафа, но ты все же можешь победить.

— Как? — резко спросил он. — Просто сражаясь отчаяннее, чем они?

— Сражаясь умнее, чем они, — сказал я, взял кусок угля и нарисовал еще несколько линий. — Вот так ты победишь.

Он задумчиво смотрел на примитивный рисунок.

— Почему ты не показал это Этельвину и остальным?

— Потому, что если дюжина человек знает план до начала сражения, они расскажут еще дюжине, а те остальным. Сколько пройдет времени, прежде чем его узнает Анлаф?

Он кивнул, продолжая смотреть на ткань.

— А если я проиграю? — тихо спросил он.

— Тогда не будет никакого Инглаланда.

Он продолжал смотреть на изменения, которые я внес в карту.

— Архиепископ Вульфхельм говорит, что Бог повелел мне быть королем. Иногда я забываю об этом.

— Доверься своему богу, — сказал я. — И своему войску. Они сражаются за свой дом, за своих жен и детей.

— Но сражаться в месте, выбранном Анлафом?

— Если победишь его на месте, которое выбрал он сам, то унизишь его и докажешь, что ты действительно Monarchus Totius Brittaniae.

Он быстро улыбнулся.

— Взываешь к моей гордыне, лорд Утред?

— Воин должен быть гордым.

Он посмотрел на меня, и на мгновение я увидел ребёнка, которого вырастил, ребенка, жившего в постоянном страхе за свою жизнь, но имевшего смелость.

— Ты правда думаешь, что мы можем победить? — спросил он.

Я не посмел показать свои сомнения. Я хлопнул рукой по карте.

— Сделай, как я советую, мой король, и к концу месяца станешь монархом всей Британии, а реки Виреалума наполнятся кровью твоих врагов.

Он помолчал, а потом кивнул.

— На рассвете скачи в Честер. Перед отъездом я сообщу тебе свое решение.

Я вышел в темноту ночи, но, прежде чем полог шатра опустился у меня за спиной, я увидел, что король упал на колени и молится.

Начался дождь.

* * *
На следующий день Стеапа поехал с нами. Он выглядел старым, хотя остался таким же огромным и устрашающим воином, готовым свирепо ответить на малейшее сопротивление. Когда мы впервые встретились, он меня напугал, но потом я узнал, что за его мрачным видом скрывалась добрая душа. Теперь его волосы и борода побелели, скуластое лицо изрезали глубокие морщины, но он всё так же легко держался в седле, и с его пояса свисал длинный меч, убивавший ещё врагов Альфреда.

— Он должен был убить и тебя, — проворчал Стеапа в ответ на моё приветствие.

— Куда тебе. Ты был неповоротлив, как стог сена.

— Да я просто давал тебе шанс.

— Забавно, а я давал его тебе.

Мы сражались много лет назад по приказу Альфреда. Тот бой должен был установить мою вину или оправдать меня, но его прервало вторжение Гутрума. Бой так и остался неоконченным, но я никогда не забывал свой страх перед Стеапой, даже когда мы стали друзьями.

— Может, нам стоит закончить тот бой, — предложил я. — Тебя теперь легко победить. Ты старый и неповоротливый.

— Старый? Я? А себя-то ты видел? Тебя будто пес пожевал и выплюнул.

Он ехал с нами, потому что Этельстана всю ночь одолевали сомнения, и он послал Стеапу посмотреть на выбранное Анлафом поле боя.

— Если Стеапа согласится с тобой, — сказал мне король на рассвете, — сообщи Анлафу, что я встречусь с ним там.

Я не стал спорить. Решение было за Этельстаном, и я лишь удивился, что он выбрал Стеапу в качестве провожатого. Я ожидал увидеть кого-то из более молодых олдерменов, но Этельстан выбрал Стеапу не без причины.

— Он сражался больше, чем любой из нас, — сказал мне Этельстан, — он сражался столько же, сколько и ты! Он знает, как использовать местность, и не позволит тебе убедить себя, если не будет согласен.

— А если ты не согласишься со мной? — спросил я Стеапу, когда мы скакали на север.

— Побьем говнюка где-нибудь в другом месте. Но я рад убраться оттуда. — Он мотнул седой головой в сторону войска Этельстана. — Слишком много треклятых церковников и юных лорденышей, которые считают, что их дерьмо пахнет лавандой.

Этельстан выступит на север позади нас, но не станет переходить реку Ди, пока Стеапа не заверит его, что поле боя подойдет. Если Стеапе не понравится земля между двумя реками, Этельстан разрушит римский мост через Ди, предоставит Честер его судьбе и пойдет на восток искать другое место для сражения с захватчиками.

— Где бы мы не бились с ублюдками, дело будет кровавое, — сказал Стеапа.

— Это точно.

— Никогда не любил драться с норвежцами. Чокнутые мерзавцы.

— Они тоже вряд ли любят драться с тобой, — сказал я.

— Мне говорили, ирландские норвежцы используют луки.

— Да, — коротко ответил Финан.

— Как и мы, — добавил я.

— Но у Анлафа будет больше лучников, — сказал Финан. — Они часто пользуются луками. Ставят лучников за стеной щитов, и стрелы льются дождем с неба. Так что головы вниз, щиты вверх.

— Господи Иисусе, — проворчал Стеапа.

Я знал, о чем он думает. Стеапа не больше меня хотел снова постоять в стене щитов. Всю нашу долгую жизнь мы сражались: с валлийцами, другими саксами, скоттами, данами, норвежцами, а теперь сражаемся с союзом скоттов, данов и норвежцев. Битва будет жестокой.

Христиане говорят, что мы должны жить в мире, переплавить мечи на орала, но я видел, как христианский король зажигает печь, чтобы выплавлять оружейную сталь. Сражаясь с Анлафом, хоть в Виреалуме, хоть где-то глубже в Мерсии, нам придется столкнуться и с людьми Константина, и с воинами Страт-Клоты, а большинство из них — христиане. Священники с обеих сторон станут взывать к своему пригвожденному богу, моля его о помощи, верещать об отмщении и победе, и все это казалось мне бессмысленным. Этельстан может встать на колени перед своим богом, но Константин и Оуайн встанут тоже.

Действительно ли их пригвожденного бога заботит вопрос, кто правит Британией? Я размышлял об этом, пока мы спешили по римской дороге на север сквозь порывистые ливни, несшие холод с валлийских холмов. А что насчет валлийцев? Я не сомневался, что Анлаф отправил послов к Хивелу и мелким валлийским королям, и у них достаточно причин не любить Этельстана, который принудил их преклонить колено и платить дань. Но я подозревал, что Хивел ничего не предпримет. Пусть он не любит саксов, но понимает, какие ужасы обрушатся на его страну, если Этельстан отправит на холмы свою армию. Хивел позволит норвежцам и скоттам сражаться с его давним врагом, и если они победят, захватит земли, до которых сможет дотянуться, а если победит Этельстан, Хивел станет улыбаться по ту сторону границы и потихоньку копить силы.

— Ты задумался, господин, — с укоризной сказал Финан. — Я знаю это выражение лица.

— Лучше не думать, — заметил Стеапа, — от этого одни беды.

— Я размышлял о том, почему мы сражаемся.

— Потому что грязные ублюдки положили глаз на нашу страну, — ответил Стеапа. — Поэтому нам придется их убить.

— А ведь все они сражались до того, как пришли мы, саксы?

— Конечно, — настаивал Стеапа, — тупые говнюки дрались друг с другом, потом с римлянами, а когда те ушли, с нами. И если они когда-нибудь победят нас, чего, конечно, не случится, то снова начнут драться друг с другом.

— Значит, этому нет конца.

— Господи Иисусе, ну ты и мрачный! — воскликнул Финан.

Я думал про стену щитов — место, полное ужаса. Ребёнок, слушая песни в зале, мечтает скорее вырасти, стать воином, носить шлем и кольчугу, держать устрашающий меч и украсить предплечья широкими браслетами, услышать, как нашу доблесть воспевают поэты. Но в реальности существуют ужас, кровь и дерьмо, крики боли, плач и смерть. В песнях об этом не говорится, лишь о победах. Я выстоял в огромном количестве битв и теперь ехал, размышляя, выдержу ли еще одну, крупнейшую и, как я опасался, худшую из всех.

Wyrd bið ful ãræd.

* * *
Мы добрались до Честера ближе к вечеру следующего дня. Леоф испытал облегчение, увидев нас, но пришел в ужас, когда я рассказал, что битва в Виреалуме все же состоится.

— Не может этого быть! — сказал он.

— Почему?

— А если он победит?

— Мы погибнем, — грубо сказал я. — Но решение еще не принято.

— А если король решит сражаться в другом месте?

— Тогда тебе придется удерживать осажденный Честер, пока мы вас не освободим.

— Но...

— Твоя семья здесь? — коротко спросил Стеапа.

— Жена, трое детей.

— Хочешь, чтобы их изнасиловали? Угнали в рабство?

— Нет!

— Тогда удержишь город.

Наутро все так же моросило. Мы выехали на север в сторону поля, выбранного Анлафом. Стеапа все еще злился на Леофа.

— Трусливый глупец, — проворчал он.

— Его можно заменить.

— Было бы неплохо. — Некоторое время он ехал молча, а потом улыбнулся мне. — Приятно было увидеть Бенедетту!

Он встретился с ней в большом зале Честера.

— Помнишь ее?

— Конечно, помню! Такую женщину не забудешь. Я всегда ее жалел. Она не должна была быть рабыней.

— Сейчас она не рабыня.

— Но ты не женился на ней?

— Итальянские суеверия, — сказал я.

Он рассмеялся.

— Какая разница, пока она делит с тобой постель?

— А как ты? — спросил я.

Я знал, что его жена умерла.

— Я не сплю один, господин, — ответил он и кивнул в сторону моста, пересекавшего более широкий ручей неподалеку от места, где тот сливался с меньшим.

— Это та речка? — спросил он.

— Прямо за ней увидишь колья из орешника.

— Значит, мост останется позади нас?

— Да.

Он пришпорил коня к мосту из дубовых брёвен, положенных между высокими берегами. Ширина моста была едва достаточна для небольшой крестьянской телеги. Стеапа въехал на мост, остановил коня, глянул вниз на глубокое русло реки и камыши по обоим берегам. Он хмыкнул, но ничего не сказал, лишь обернулся посмотреть на первые колья, выставленные в сотне шагов к северу, пустошь за ними постепенно поднималась к невысокому гребню. На первый взгляд — неудачный выбор для поля боя, противнику отдана возвышенность, а мы могли оказаться в ловушке, на заболоченной почве возле оврагов, в которых бурлили потоки.

Стеапа погнал коня вперёд, к кольям из орешника. Нас сопровождали Финан, Эгиль, Торольф, Ситрик и ещё дюжина воинов, из них двое держали сырые ветви с осыпающимися осенними листьями.

— Думаю, говнюки наблюдают за нами. — Стеапа кивнул на небольшую рощицу на западном гребне.

— А как же.

— А это что? — Он указал на разломанный частокол ближе к вершине холма.

— Усадьба Бринстепа.

— Люди Анлафа там?

— Были там, но ушли два дня назад, — ответил Эгиль.

— Они и теперь, скорее всего, там, — безрадостно отметил Стеапа. Он ехал дальше, вёл нас к невысокому гребню, отмеченному кольями из орешника, где Анлаф надеялся поставить свою стену щитов. — Если согласимся на это место, — продолжил он — Анлаф посчитает нас глупцами.

— Он уже считает Этельстана легкомысленным идиотом.

Здоровяк фыркнул и подвел коня к самой высокой точке гребня.

— Значит, ты считаешь, что он атакует по этому склону? — спросил он, глядя назад, в сторону моста.

— Я бы поступил так.

— И я, — отозвался он после недолгих размышлений.

— Но также он будет атаковать и вдоль всей нашей линии щитов.

Стеапа кивнул.

— И во время его атаки, сюда — вот прямо в это место — придётся самый сильный удар.

— Прямо вниз по склону, — согласился я.

Стеапа посмотрел на пологий склон.

—Я бы так и сделал.

Он нахмурился, и я понял — он думает о том, что еще мог бы предпринять Анлаф. Но с тех пор как я увидел это место, я не мог представить другого плана. Нападение справа прижмет войско Этельстана к более глубокой речушке. Часть его людей бросится через овраг, большинство из них будут убиты, многие в суматохе утонут, а за бежавшими погонятся всадники Анлафа, в основном люди Ингилмундра, те, что грабили Мерсию восточнее Честера. Вряд ли Анлаф или Константин привезли много лошадей, их сложно переправлять на кораблях, значит, у преследователей будут только уже имеющиеся в Виреалуме лошади. Но если осуществится мой начерченный углем план, то все сложится по-другому — мои люди будут гнать бегущего Анлафа.

— А если он нанесет основной удар слева? — спросил Стеапа.

— Он прижмет нас к маленькой речушке, а ее легко пересечь.

— И потеряет преимущество позиции на возвышенности, — добавил Финан.

Стеапа нахмурился. Он знал, что я предложил Этельстану, но также знал, что у врага могут быть собственные идеи.

— Насколько Анлаф умен?

— Он не дурак.

— Он решит, что мы глупцы, раз приняли вызов.

— Будем надеяться. Пусть думает, что мы самонадеянны, уверены в том, что сумеем сокрушить его стену щитов. Что мы насмехаемся над ним.

— У вас есть возможность сделать это прямо сейчас, — рявкнул Торольф, и, обернувшись, мы увидели, что с севера приближается пара десятков всадников. Они, как и мы, несли ветви в знак перемирия.

— Погодите-ка. — Стеапа пришпорил коня вниз по склону, куда, по нашему мнению, Анлаф обрушит основную атаку. Стеапа доскакал до левого фланга, где Этельстан поставил бы свою стену щитов, потом развернулся, проехал по берегу. Я видел, как он поглядел на меньший поток, и снова пришпорил коня, возвращаясь к нам. К тому времени среди приближавшихся всадников я разглядел Анлафа, а с ним — Константина и Ингилмундра. Мы ждали.

— Ублюдок, — прорычал Стеапа, увидев приближающихся всадников.

— Ингилмундр?

— Вероломный ублюдок, — сплюнул он.

— Он знает, что Этельстан не дурак.

— Но при этом достаточно долго дурачил короля, верно?

Когда всадники приблизились, мы замолчали. Они остановились в десяти шагах, и Анлаф улыбнулся.

— Лорд Утред, ты вернулся! Привез мне ответ короля?

— Решил прокатиться верхом, — ответил я, — и показать лорду Стеапе окрестности.

— Лорду Стеапе, — повторил Анлаф. Должно быть, он слышал о Стеапе как о человеке времен его деда. — Еще один старик?

— Он назвал тебя стариком, — сказал я Стеапе.

— Скажи ему, что он задница, и я выпотрошу его от яиц до глотки.

Переводить мне не пришлось — Ингилмундр сделал это за меня, и Анлаф рассмеялся. Я проигнорировал его и посмотрел на Константина. Я часто с ним встречался и уважал его. Я коротко поклонился.

— Господин король. Жаль видеть тебя здесь.

— Я не имел никакого желания здесь оказаться, — ответил он, — но твой король невыносим. Монарх всей Британии!

— Он и есть самый могущественный монарх в Британии.

— Вот это, лорд Утред, мы здесь и выясним. — Константин говорил сухо, но я услышал в его голосе нотки сожаления. Он тоже состарился, будучи всего на несколько лет моложе меня, его строгое, красивое лицо избороздили морщины, борода поседела. Как и всегда, он был в ярко-синем плаще.

— Если оставишь свои притязания на Камбрию и уведешь воинов обратно в Альбу, нам будет нечего выяснять, — сказал я.

— За исключением того, кто правит Нортумбрией, — отозвался Константин.

— Позволишь править тут язычнику? — кивнул я в сторону Анлафа, слушавшего переводившего ему Ингилмундра.

— Лучше союзник-язычник, чем заносчивый щенок, который относится к нам как к собакам.

— Он считает тебя добрым христианином. И полагает, что все христиане Британии должны жить в мире.

— Под его правлением? — рявкнул Константин.

— Под его защитой.

— Мне не нужна защита саксов. Я хочу преподать ему урок. Шотландию нельзя унижать.

— Тогда покинь эту землю, потому что король Этельстан ведет свою армию, непобедимую армию, и твое унижение станет еще невыносимее.

— Ведите свою армию, — сказал Ингилмундр на саксонском. — Наши копья проголодались.

— А что до тебя, вероломный кусок дерьма, — сказал я, — я скормлю твой труп саксонским свиньям.

— Хватит, — рявкнул Стеапа. — Хочешь биться с моим королем здесь?

— Если он посмеет явиться, — перевел ответ Анлафа Ингилмундр.

— Тогда соблюдай перемирие еще неделю, — сказал Стеапа.

После того как Ингилмундр перевел его слова, воцарилось молчание. Анлаф, похоже, удивился, а потом на его лице мелькнуло подозрение.

— Вы согласны сражаться на этом поле? — наконец спросил он.

— Скажи ему, что мы согласны, — сказал Стеапа, — и побьем их тут. Место не хуже любого другого, а наша армия непобедима!

— И хотите еще неделю? — спросил Анлаф. — Чтобы привести на бойню побольше людей?

— Нам нужна неделя, чтобы привести сюда армию, — ответил Стеапа.

Меня удивило, что Анлаф просто кивнул, даже не взглянув на Константина.

— Одна неделя с сегодняшнего дня, — согласился он.

— А до тех пор вы останетесь к северу от тех кольев из орешника, а мы будем на юге от них.

Стеапа указал на ряд кольев к северу от моста.

— Договорились, — поспешно сказал Константин, вероятно, чтобы показать, что он ровня Анлафу.

— Тогда мы еще встретимся.

Стеапа развернул коня и, не сказав больше ни слова, поскакал к мосту.

Ингилмундр смотрел, как Стеапа спускается по пологому склону.

— Этельстан дал ему право принять решение? — спросил он.

— Да, — подтвердил я.

— А его ведь зовут Стеапа Снотор! — ухмыльнулся Ингилмундр и перевел старое оскорбление Анлафу.

Анлаф рассмеялся.

— Стеапа глупец! Мы встретимся через неделю, лорд Утред.

Я ничего не ответил, только развернул Снаугебланда и устремился за Стеапой. Я нагнал его у моста.

— Так ты согласен со мной? — спросил я.

— Если не сразимся с ним здесь, потеряем Честер, а враг пойдет на север Мерсии. В конце концов, мы все равно сразимся, но он выберет холм повыше этого, склон покруче, и битва будет в два раза труднее. Это не лучшее место, но ты прав. Мы можем победить. — Копыта наших коней громко стучали по мосту. — У него преимущество, и победа не дастся нам легко.

— Она никогда не достается легко.

— Но если Бог будет на нашей стороне, мы можем победить.

Он осенил себя крестом.

На следующий день мы поехали на юг, чтобы встретить Этельстана, ведущего армию на север. Решение принято. Мы сразимся в Виреалуме.

* * *
Стеапа настоял на недельном перемирии, чтобы дать армии Этельстана возможность дойти до Честера, но на деле на это потребовалось всего три дня. Вечером третьего дня в церкви, которую построила Этельфлед, состоялась служба, и Этельстан повелел, чтобы все его военачальники присутствовали и привели с собой воинов. Я взял пятьдесят своих христиан. Монахи пели, люди кланялись и преклоняли колени, и наконец, мой сын-епископ встал перед алтарем и прочел проповедь.

Я не хотел там находиться, но Этельстан приказал мне присутствовать, и потому я стоял позади, в тени, отбрасываемой высокими свечами, и готовился услышать слова моего сына. Он славился ненавистью к язычникам, и я ожидал напыщенную речь, нацеленную якобы на Анлафа, но, несомненно, предназначающуюся и мне.

Но он меня удивил. Он говорил о земле, которую мы защищаем, о пашнях и лесах, озерах и горных пастбищах. Он говорил о семьях, женах и детях. Он говорил хорошо, негромко, но очень четко.

— Господь, — сказал он, — на нашей стороне! В наши земли вторглись, как может Бог не поддерживать нас? — Я слушал это и думал о том, что епископы Константина, вероятно, заявляли то же самое, когда Этельстан вторгся в их земли. — Мы потребуем себе все земли, которые наши по праву, — продолжил мой сын, — потому что Нортумбрия — это часть Инглаланда, а мы сражаемся за Инглаланд! Да, Нортумбрия кишит язычниками! — Я мысленно застонал. — Но в Британии есть свои язычники. Епископ Ода рожден язычником! Я воспитан нортумбрийским язычником! Но мы оба — англичане! — Его голос становился громче. — Мы оба — христиане! Оба — епископы! У кого из вас родители-язычники? — Этот вопрос всех удивил, но постепенно начали подниматься руки, включая руку моего сына. Я поразился, как много оказалось поднятых рук. Но, конечно, большинство воинов Этельстана происходили из Мерсии, которую основали даны и долгое время правили в ней. Мой сын опустил руку. — Но теперь мы не даны и не саксы, — с напором продолжил он, — не язычники и не христиане, мы англичане! И с нами Бог!

Хорошая проповедь. Мы все волновались. Каждый воин Этельстана знал, что битва состоится на поле, выбранном врагом, и среди войска разнесся слушок, что Этельстан не одобрил решение Стеапы.

— Это чушь, — раздраженно сказал мне Этельстан. — Поле не идеальное, но не хуже любого другого.

На следующий день после проповеди моего сына дюжина воинов исследовала поросший лесом хребет, который должен был оказаться слева от рядов Этельстана. Разведать хребет до разрушенного частокола Бринстепы я выслал Осви и Эадрика. Они заверили, что между деревьями за селением врагов нет. Тем временем пятьдесят других всадников проехали по выбранному полю битвы на север так далеко, насколько позволило перемирие. Один из них был одет в приметный плащ Этельстана и его шлем с золотым кольцом, напоминавшим корону. Враг был должен следить за ними, но поскольку люди Анлафа пока не были замечены южнее, чем мы договаривались, я не сомневался, что исследование Этельстаном хребта осталось скрытым от вражеских разведчиков.

Этельстан, одетый в потускневшую кольчугу и старый шлем, походил на простого воина из тех, что встают в стену щитов. Он рассматривал поле битвы с высоты хребта и почти всё время молчал. Мы дошли до разрушенного частокола Бринстепы, и он спросил:

— Что здесь было?

— Жила семья саксов, — сказал я. — И они владели большей частью земель в округе. Продавали древесину и держали овец.

— Что ж, сойдёт, — хмыкнул он и опять повернулся к долине, где дорога бежала прямиком к далёкому морю.

— А норвежцы Эгиля будут драться?

— Разумеется, мой король, они же норвежцы.

— Я поставлю тебя справа, напротив вон той реки. — Он имел в виду ту, что глубже. — Твоё дело — напирать на их левый фланг и внушить, что таков наш план.

Я почувствовал постыдное облегчение, что меня не поставили слева от Этельстана, где мы ждали атаки самых неистовых воинов Анлафа.

— Мы их отгоним, — ответил я, — только не слишком далеко.

— Не слишком, — согласился он, — может быть, и вовсе недалеко. Просто удерживай их на месте — и ладно.

У нас будет меньше воинов, чем у противника, и если мы продвинемся чересчур далеко вперёд, то придётся растягивать ряды, заполняя расширяющееся пространство между речушками.

— Ты можешь сделать для меня еще кое-что, лорд Утред, — продолжил Этельстан.

— Говори, мой король.

— Мы должны победить в битве, — ответил он. — А потом занять Камбрию. Мы должны покончить с ними. Они — мятежники!

Он имел в виду данов и норвежцев, тех, что жили на этой беспокойной земле и присоединились к армии Константина, когда та двинулась на юг.

— Это возможно, мой король, — сказал я, — но для этого тебе потребуется много воинов.

— Это тебе потребуется много воинов, — поправил меня он и помолчал, по-прежнему всматриваясь в долину. — Олдермен Годрик не оставил наследника.

Годрика Этельстан назначал олдерменом Камбрии, он погиб, пытаясь препятствовать вторжению Константина. Он был молод, здоров и, как говорили, храбр. Но атака скоттов разбила его отряд, их стена щитов распалась, Годрик пал, стараясь сплотить своих воинов.

— В том бою уцелело примерно две сотни его людей, — сказал Этельстан, и, возможно, ещё живы другие, что скрываются в холмах.

— Надеюсь.

— Потому я хочу, чтобы ты взял себе земли Годрика и его людей.

Я немного помолчал. Годрик владел обширными землями северной Камбрии. Если я стану их хозяином, территория Беббанбурга протянется от моря до моря, через всю Британию. Мне придётся ставить гарнизоны в Кайр Лигвалиде и ещё в десятке других мест. Придётся стать для саксов щитом против скоттов, и я считал, что это неплохо. В то же время, в этот момент молчания я испытывал и смущение.

— Не прошло и трёх месяцев, мой король, с той поры, как ты попытался отобрать у меня Беббанбург. А теперь удваиваешь мои владения?

— На границе со скоттами мне нужен сильный воин, — отмахнулся он.

— А старый?

— Твоё дело продолжит сын.

— Да, мой король.

Я увидел коршуна, кружащего над полем битвы. Он расправил крылья на лёгком ветру, а потом поднялся и полетел на север. Я коснулся молота на груди, благодаря Тора за добрый знак.

— Есть одна проблема, — продолжал Этельстан.

— Как всегда.

— Олдермен Годрик не оставил наследника, так что владельцем земель стала его вдова Элдрида. Я могу, конечно, компенсировать ей потерю земли, но серебра у нас мало. Его поглощает война.

— Это да, — осторожно ответил я.

— Так женись на его вдове.

Я растерянно посмотрел на него.

— У меня есть женщина!

— Ты не женат.

— Всё равно что женат, мой король.

— Разве ты вступил в брак? Ты прошёл какую-то языческую церемонию?

Поколебавшись, я сказал ему правду.

— Нет, мой король.

— Так женись на Элдриде.

Я не знал, что ответить. Элдрида, какой бы она ни была, наверняка молода и годится мне во внучки. И жениться на ней?

— Я... — И я понял, что не знаю, как отвечать.

— Я не прошу тебя делить с ней постель, — раздражённо сказал Этельстан, — только раз, чтобы сделать ваш брак законным. А потом сплавишь девчонку куда-нибудь и останешься со своей Бенедеттой.

— Я намерен остаться с ней, — резко ответил я.

— Это лишь формальность. Женись на этой малышке, забери её земли, её деньги и защищай север. Это дар для тебя, лорд Утред!

— Но не для неё, — сказал я.

— А кого это волнует? Она лишь владелица имущества и сделает, что велят.

— Ну, а если мы проиграем битву? — спросил я.

— Нет, — отрезал он. — Нам нельзя проиграть. Ну, а если так, её отымеют орда норвежцев и скоттов. Как и всякую женщину в Инглаланде. Прими дар, лорд Утред.

Я кивнул, и это все, что я мог ему сообщить, а потом опять поглядел на долину, где через два дня мы сразимся.

За Инглаланд.

Глава четырнадцатая

На следующий день Этельстан вывел своё войско из Честера на пустошь между холмами. Мы разбили лагерь по обе стороны дороги, перед узким мостом, отделявшим нас от поля, выбранного для битвы. Для олдерменов в нашем лагере имелись шатры, но большинство воинов сооружали шалаши из ветвей, которые мы наломали с деревьев на восточном холме. Чтобы дойти до места стоянки, а потом нарубить дерева для костров и укрытий, пешим воинам потребовался целый день, и Этельстан отдал армии приказ отдыхать, хотя вряд ли многие уснули.

На телегах подвозили еду и связки запасных копий. Вместе с нами не пошли только пять сотен западносаксонских всадников, которые выехали из Честера поздно вечером и поставили лагерь позади всей армии. Их возглавлял Стеапа.

— Прошлой ночью я видел сон, — сказал он мне прежде, чем мы покинули город.

— Я надеюсь, хороший.

— Мне снился Альфред. — Стеапа помедлил. — Никогда я его не понимал.

— Мало кто из нас его понимал.

— Король пытался надеть кольчугу и не мог просунуть голову, — озадаченно продолжил Стеапа.

— Это значит, завтра мы победим, — уверенно отозвался я.

— Думаешь?

— Потому что кольчуга не потребовалась.

Я надеялся, что прав.

— Никогда бы сам не додумался! — Стеапа поверил мне и смущённо смолк.

Я как раз собрался сесть на Снаугебланда, и Стеапа шагнул ко мне. Я решил, что он собирается подставить руки и помочь мне вскочить в седло, но вместо этого он робко, но крепко обнял меня.

— Да пребудет с тобой Бог, господин.

— Завтра вечером встретимся, — сказал я. — На поле, усеянном поверженными врагами.

— Молюсь, чтобы так и было.

Я сказал последнее «прощай» Бенедетте, убедился, что у неё есть хорошая лошадь и полный кошель монет.

— Если мы проиграем, уезжай из города, через Ди, по мосту и прямо на юг! — велел я ей.

— Ты не проиграешь! — с жаром отозвалась она. — Я не могу тебя потерять!

Бенедетта тоже хотела пойти на поле битвы, но я запретил, и она, хоть и нехотя, подчинилась, правда, не даром. Она сняла с шеи тяжёлый золотой крест и вложила его в мою руку.

— Вот, надень это ради меня. Он тебя защитит.

Я колебался. Моих богов оскорблять не хотелось, но я знал, что крест дорог Бенедетте как подарок королевы Эдгивы.

— Надевай! — строго приказала она. — Я уверена, он тебя сохранит!

Я повесил крест на шею рядом с серебряным молотом.

— И не смей снимать! — предупредила меня Бенедетта.

— Не буду. Увижусь с тобой, когда победим.

— Смотри, не обмани!

Я оставил с ней Эадрика, сказав, что он слишком стар для сражения, и приказал охранять её, а если мы проиграем, увезти подальше на юг. Мы с ней поцеловались, и я ушёл. В глазах Бенедетты стояли слёзы.

Я не стал говорить о невесте, предложенной Этельстаном, зная, что Бенедетту это разозлит так же сильно, как потрясло меня. Тем же утром я мельком увидел Элдриду, когда та шла в церковь, в сопровождении шести монахинь. И сама она, одетая в серое и с тяжёлым серебряным крестом на груди, тоже напоминала монахиню. Маленькая и пухленькая девушка с личиком, как у возмущённого поросёнка, но этот поросёнок стоил целое состояние.

Мы стояли лагерем южнее моста, готовые с рассветом выдвигаться на поле битвы. У нас был хлеб, холодная говядина и эль. С наступлением темноты пошел дождь, а на севере, за невысоким хребтом, поле битвы озарилось кострами вражескоголагеря. Они прошли на юг из Дингесмера, где причалили их корабли, и в нашем лагере не осталось ни единого человека, который не глядел бы на это огромное зарево, гадая, сколько воинов собралось вокруг тех костров.

Этельстан привёл больше трёх тысяч воинов, не считая фирда, который мало что мог противопоставить хорошо обученным воинам Анлафа. Ещё у Этельстана были пять сотен людей Стеапы, стоявшие в двух милях за нами, но у Анлафа и Константина, по моим подсчётам, получалось почти пять тысяч. Кое-кто считал, что шесть или даже семь, но никто не знал точно.

Мы ужинали вместе — я, мой сын, Финан, Эгиль и Торольф. Говорили мало и ещё меньше ели. Ситрик присоединился к нам, но только пил эль.

— Когда кончается перемирие? — спросил он.

— В полночь.

— Но до рассвета драться они не станут, — сказал Эгиль.

— Поздним утром, — ответил я.

Нужно время, чтобы выстроить армии, а потом ещё — для глупцов, которые станут хвастать силой, выходя перед строем и предлагая бой один на один.

Дождь стучал по навесу из парусины, натянутому между шестами.

— Земля вымокнет, — угрюмо заметил Финан, — будет скользко.

Никто не ответил.

— Нужно поспать, — сказал я, хоть и знал, как трудно будет уснуть.

Врагам тоже будет непросто спать — земля станет скользкой для них так же, как и для нас. Дождь усилился. Я молился, чтобы он не закончился весь завтрашний день, потому что норвежцы из Ирландии любили использовать лучников, а от дождя тетивы намокнут и ослабнут.

Я обошел костры своих воинов. Говорил им обычные слова, напомнил, что они готовились к этому, что часы, дни, месяцы, и годы тренировок помогут им завтра остаться в живых. Но я знал, что многие погибнут, несмотря на их навыки, ибо стене щитов неведома жалость. Рядом с несколькими моими христианами молился священник, я не стал его беспокоить, лишь велел остальным поесть и поспать, если смогут, и держаться твердо.

— Мы с вами — волки Беббанбурга, — напомнил я им, — и нас еще никто не побеждал.

Внезапный ливень вынудил меня поспешить к самым большим кострам в центре лагеря. Я не ждал, что сражение начнется раньше полудня, однако надел кольчугу — главным образом из-за тепла, которое давала кожаная подкладка. В шатре короля я увидел свет свечей и побрёл туда. Два стражника возле входа признали меня и, поскольку я был без меча или сакса, пропустили внутрь.

— Господин, короля здесь нет, — сказал мне один.

Я все равно вошел, просто чтобы спрятаться от дождя. Там не было никого, кроме священника в расшитых одеждах. Он стоял на коленях на подушке перед временным алтарём, на котором размещалось серебряное распятие. Услышав меня, священник обернулся, и я увидел, что это мой сын-епископ. Я остановился, вознамерившись покинуть шатер, но сын поднялся. Он, похоже, смутился не меньше меня.

— Отец, — неуверенно заговорил он, — король ушел поговорить со своими людьми.

— Я был занят тем же.

Я решил остаться. Дождь наверняка загонит Этельстана в шатер. Настоящего повода говорить с королем у меня не было, разве что поделиться нашими опасениями и надеждами на завтрашний день. Подойдя к столу, я увидел глиняный кувшин с вином. Уксусом оно не воняло, так что я налил себе кружку.

— Вряд ли король будет против, если я украду немного вина. — Я увидел, что сын заметил тяжёлый золотой крест на моей шее, и пожал плечами. — Бенедетта настояла, чтобы я его надел. Сказала, он меня защитит.

— Защитит, отец. — Сын помедлил, а потом коснулся правой рукой собственного креста. — Мы можем победить?

Я смотрел в его бледное лицо. Говорили, что сын похож на меня, хотя сам я сходства не видел. Он, похоже, тревожился.

— Мы можем победить, — сказал я и сел на скамью.

— Но их больше!

— Я сражался во многих битвах и был в меньшинстве, — сказал я. — Дело не в численности, дело в судьбе.

— Бог на нашей стороне, — отозвался он, хотя голос звучал неуверенно.

— Вот и хорошо, — съязвил я и сейчас же пожалел об этом. — Мне понравилась твоя проповедь.

— Я знал, что ты в церкви.

Сын нахмурился, словно не был уверен в том, что проповедовал истину. Он опустился на скамью, все так же нахмурившись.

— Если завтра они победят...

— Будет бойня, — ответил я. — Наши люди окажутся в ловушке между двух рек. Некоторые сбегут по мосту, правда, он неширокий, а кому-то удастся пробраться через овраг. Большинство погибнет.

— Так зачем драться здесь?

— Потому что Анлаф и Константин уверены, что нам не победить. Они в этом не сомневаются. Ну, а мы воспользуемся их уверенностью, чтобы расправиться с ними. — Я помолчал. — Это будет непросто.

— Ты совсем не боишься?

— Ужасно боюсь, — улыбнулся я. — Лишь глупец не страшится боя. Но мы обучали своих воинов, мы выжили в прошлых битвах и знаем, что делать.

— Как и враг.

— Разумеется. — Я глотнул вина. Кислятина. — Ты еще не родился, когда я сражался при Этандуне. Там дрался дед Анлафа против деда Этельстана, и мы были в меньшинстве. Даны чувствовали превосходство, мы — отчаяние.

— Ту победу одержал для нас Бог.

— Так сказал Альфред. Ну, а я — я думал, что мы потеряем свои дома и земли, если проиграем, и поэтому мы дрались с отчаянной яростью. И победили.

— Завтра будет так же? Я об этом молюсь.

Он и в самом деле боялся, и я подумал: может, даже и лучше, что мой старший сын стал священником, воин мог из него и не получиться.

— Я обязан верить, — жалобно произнес он.

— Верь в наших воинов, — сказал я.

Я услышал в лагере какое-то пение, и меня это удивило. Те, с кем я говорил, размышляли о том, что несёт завтрашний день, и были слишком мрачны для пения. Мы не слышали песен и во вражеском лагере, но внезапно послышался нестройный хриплый хор.

— А они в хорошем настроении, — заметил я.

— Вероятно, это все эль? — предположил он.

Мы неловко помолчали. Разудалое пение приближалось, залаял пёс, дождь колотил по крыше шатра.

— Я так и не поблагодарил тебя за предупреждение в Бургэме, — сказал я. — Если бы не ты, я лишился бы Беббанбурга.

Он на миг растерялся, не зная, что ответить. Наконец, нашёлся:

— Это всё Элдред. Захотел стать лордом Севера. Он был дурным человеком.

— А я? — улыбнувшись, спросил я.

Он не ответил. Только хмурился, слушая пение, которое становилось всё громче, а потом перекрестился.

— Король говорил, ты сказал ему, как нам победить в этой битве? — спросил он. И опять стало видно, как сильно сын беспокоится.

— Я кое-что предложил.

— И что же?

— Об этом мы никому не говорим. Представь, что этой ночью Анлаф возьмёт пленного. А если пленный всё знает? — улыбнулся я. — Тогда, если твой Бог желает нам победы, его задача значительно усложнится.

— Конечно, желает, — ответил он, стараясь, чтобы голос звучал уверенно. — Господь завтра явит нам свои чудеса!

— Скажи это нашим воинам, — произнёс я, вставая. — Скажи им, что твой Бог на нашей стороне. Скажи, пусть бьются изо всех сил и будут уверены, что Бог им поможет.

Я выплеснул свое вино на ковер. Ясно, что Этельстан нашёл себе где-то другое убежище, мне лучше пойти к своим людям.

Мой сын тоже встал.

— Отец... — неуверенно начал он и со слезами на глазах взглянул на меня. — Прости, я никогда не мог быть таким сыном, как ты хотел.

Я был сражён его горем и смущен острой жалостью, которую мы оба испытывали.

— Но ты мой сын! — сказал я. — Ты — князь церкви! И я горжусь тобой!

— В самом деле? — изумился он.

— Утред, — произнёс я, назвав его именем, которое отнял в гневе. — И ты тоже меня прости.

Я протянул к нему руки, и мы обнялись. Вот уж не думал я, что опять доведётся обнять старшего сына, но я так крепко его сжал, что пальцы царапнули золото и серебро его расшитого одеяния. Я ощутил на глазах подступившие слёзы.

— Будь храбрым, — сказал я, не отпуская его. — А когда победим, ты приедешь к нам в Беббанбург и отслужишь мессу в нашей часовне.

— С радостью.

— Будь храбрым, храни свою веру, — продолжил я, — и мы победим.

И я оставил его, покинул ярко освещённый фонарями шатёр, утирая глаза. Я шёл мимо костров, вокруг которых под дождём собирались люди, а из шалашей доносились женские голоса. За войском увязались все шлюхи северной Мерсии, а, насколько я знал, еще и Уэссекса. Хриплое пение теперь осталось где-то далеко позади. Пьяные, решил я и уже почти подошёл к кострам своих воинов, когда пение сменилось гневными криками. Ночь прорезал вопль.

Раздался лязг клинков. Криков стало больше. У меня из оружия был только маленький нож, но я развернулся и побежал к месту драки. За мной к внезапной вспышке яркого света бросились и другие. Шатёр короля был охвачен огнём, пропитанное воском полотно жарко пылало. Теперь вокруг меня отовсюду слышались крики. Воины обнажили мечи, в глазах у них отражался страх. Я видел, что стражники, стоявшие возле шатра, убиты, их трупы освещало пламя горящего шатра. Шатёр окружили телохранители Этельстана в алых плащах, другие разрывали горящую ткань.

— Они ушли! — взревел кто-то. — Ушли!

В наш лагерь каким-то образом проникла кучка людей Анлафа. Они-то как раз и пели, делая вид, что пьяны. Надеялись убить Этельстана и вырвать нам сердце ещё до начала битвы, но Этельстана в шатре не оказалось. А вместо него они обнаружили там епископа.

К обугленным останкам шатра приблизился Этельстан.

— Там не было часовых? — разгневанно обратился он к своей свите, а потом увидел меня.

— Лорд Утред. Я сожалею.

Мой старший сын был мёртв. Его сразил меч, и кровь окрасила алым богатое одеяние. Тяжёлый нательный крест был украден. Его тело вытащили из горящего шатра, но слишком поздно. Теперь я стоял перед ним на коленях, касался его лица, невредимого и странно умиротворённого.

— Мне так жаль, — повторил Этельстан.

На миг я лишился способности говорить.

— Мы примирились, мой король.

— Так значит, завтра начнём войну, — решительно произнёс Этельстан. — И жестоко отомстим за его смерть.

Господь завтра явит нам свои чудеса? Но мой старший сын погиб, и пока я возвращался к своим, огни костров расплывались перед моими глазами.

* * *
Настал рассвет, и птицы запели в верхушках деревьев, как в самый обычный день. За ночь дождь ослаб, но ещё моросил, когда я покинул укрытие. Мои кости ныли, напоминая о том, как я стар. У догорающего костра рвало Иммара Хергильдсона, молодого дана, которого я спас от повешения.

— Перепил ночью? — поинтересовался я, пиная собаку, которая прибежала жрать блевотину.

В ответ он только покачал головой. Лицо было бледное и напуганное.

— Ты уже стоял в стене щитов, — сказал я, — и знаешь, что делать.

— Да, господин.

— К тому же они тоже боятся.

Я кивнул на север, где за низким холмом расположились враги.

— Да, господин, — неуверенно повторил он.

— Ты, главное, следи за ударами копий снизу, — напомнил я, — не опускай щит.

Он был склонен так делать во время тренировок. Воин из второй шеренги врага мог ударить копьём в икру или лодыжку, и естественной реакцией Иммара было опустить щит, открыв себя для удара мечом по груди или горлу.

— Ты справишься, — сказал я ему.

Мой слуга Алдвин принёс мне кубок с элем.

— Есть хлеб, господин, и бекон.

— Сам поешь, — сказал я ему. У меня аппетита не было.

Ко мне приблизился сын, теперь единственный сын. Он тоже был бледен.

— Это Ингилмундр, — сказал Утред.

Я понял — он имеет в виду, что это Ингилмундр проник в наш лагерь и убил его старшего брата.

— Ты уверен?

— Его опознали.

Что ж, это имело смысл. Высокий, красивый норвежец, который клялся в верности Этельстану и получил земли в Виреалуме, лишь притворялся христианином. Он заключил тайный союз с Анлафом и провёл кучку своих людей сквозь тьму. Ингилмундр знал армию Этельстана, говорил на нашем языке и в эту дождливую ночь пришёл убить короля, надеясь лишить нас вождя и посеять панику. Но вместо этого убил моего сына и в суматохе пожара скрылся в ночи.

— Скверный знак, — сказал я.

— Добрый знак, отец.

— Что в нем доброго?

— Напади он чуть раньше, и ты был бы мёртв.

Лёжа ночью без сна, я тоже думал об этом.

— Прежде чем твой брат умер, мы с ним примирились, — сказал я сыну. Я вспомнил наши объятия. Я чувствовал в тот момент, что сын беззвучно рыдает, уткнувшись мне в плечо. — Плохой я отец.

— Нет!

— Теперь уже слишком поздно, — отрезал я. — Но сегодня мы убьём Ингилмундра. Заставим его страдать.

На мне были штаны и рубаха, но Алдвин принёс мне лучшую фризскую кольчугу с тяжёлым плетением, на кожаной подкладке и обрамлённую по подолу и горловине серебряными и золотыми кольцами. Я нацепил богато украшенные браслеты, сверкающие трофеи прошлых побед, они напомнят врагу, что я — лорд-воитель. Надел тяжёлые сапоги со стальными полосками и золотыми шпорами. Застегнул расшитый серебряными квадратами пояс с малым мечом — под правой рукой я держал Осиное жало, а сверху тяжелый пояс с золотыми волчьими головами, с которого на левом бедре свисали ножны со Вздохом змея.

Я повязал вокруг шеи шарф из редкого белого шёлка, дар Бенедетты, поверх него — толстую золотую цепь с серебряным молотом, прямо у сердца, и с золотым крестом, который, как клялась Бенедетта, меня защитит. На плечи набросил плащ, чёрный как ночь, и надел лучший шлем, увенчанный серебряным волком. Потопал ногами, прошёлся пару шагов, чтобы тяжёлые доспехи сели удобнее. Алдвин, лунденский сирота, во все глаза смотрел на меня. Я лорд-воитель, хозяин Беббанбурга, полководец Британии, и Алдвин видел во мне сияние власти и силы, не ведая о страхе, от которого сжималось мое нутро, о страхе, который терзал меня, делая хриплым голос.

— Снаугебланд осёдлан?

— Да, господин.

— Веди его. И… Алдвин?

— Да, господин?

— Останешься за стеной щитов, и подальше. Посыплются стрелы, держись там, где не долетят. А если ты мне понадобишься, я позову. Теперь приведи коня.

Мы первыми из воинов Этельстана должны были перейти по мосту на поле битвы. Король попросил меня держать правый фланг, как раз около глубокой реки. Мы ждали самого жестокого боя на левом фланге, куда Анлаф пустит безудержных норвежских воинов, но правый фланг тоже окажется под ударом, ведь кто бы там ни встал перед нами, противник постарается пробить нашу стену щитов и зайти в тыл Этельстану.

У самой реки я поставил Эгиля и его людей, следом четырьмя рядами выстроил воинов Беббанбурга, а слева от них разместил своих воинов Ситрик, после него в центре своей шеренги Этельстан построил мерсийцев, а левый фланг, где мы ожидали атаку норвежцев Анлафа, доверил пяти сотням западных саксов.

С запада налетел дождь, моросил пару минут, а потом хлынул ливень. Я выдвинул строй на пятнадцать шагов вперед. Врагов пока не было видно, и я считал, что Анлаф строит своих воинов за невысоким хребтом, отделявшим долину, и готовится к решительному броску. Пока мы ждали, я приказал воинам из последнего ряда выкопать саксами ямы и нарезать длинной мокрой травы. Каждую яму в две ладони шириной и глубиной в три наполнили мокрой травой. Враги, конечно, наблюдали за нами, хотя мы их и не видели, но вряд ли поняли, зачем это нам. А даже если и поняли, то атакующие сосредоточатся лишь на наших щитах и мечах. Нарыв и прикрыв травой достаточно ям, мы снова отступили на пятнадцать шагов.

Я находился позади стены щитов, верхом на Снаугебланде. Эгиль и Ситрик тоже были верхом, и оба оставили по дюжине человек позади стены щитов как резерв. За мной находился Финан с двадцатью воинами. Слишком мало, чтобы закрыть пролом в стене щитов, но так же растянута и вся армия Этельстана. У меня осталось ещё две дюжины лучников с охотничьими луками, больше я вводить в бой не хотел. Летящие стрелы заставят противника пригнуть головы и поднять щиты, но в стене щитов убивают мечи в руках воинов, а не стрелы.

Сам Этельстан в сопровождении епископа Оды и шести конных воинов объехал передний край войска. Он выглядел великолепно. Его конь был покрыт алым чепраком, уздечка и шпоры сияли золотом, шлем венчала золотая корона. Поверх сверкающей кольчуги на короле был алый плащ, на груди висел золотой крест, а ножны меча были полностью золотые, дар Альфреда отцу Этельстана. Король разговаривал со своим войском, и я вспомнил, что так же делал его дед при Этандуне. Произнося ту речь, Альфред, кажется, беспокоился сильнее, чем в самом бою, я до сих пор словно видел его перед собой — худой, в поношенном синем плаще, он говорил высоким надрывистым голосом, с трудом подбирая нужные слова.

У Этельстана было больше уверенности, слова давались ему куда легче. Когда он дошел до нашего фланга, я подъехал к нему. Я осторожно провёл Снаугебланда, избегая ям, приблизился и склонил голову перед королём.

— Приветствую тебя, мой король.

Он улыбнулся.

— Я вижу, ты носишь крест, лорд Утред, — громко произнёс он, указывая на золотое украшение Бенедетты. — И вместе с ним эту языческую безделицу?

— Безделица, мой король, — так же громко ответил я, — повидала вместе со мной больше битв, чем я могу сосчитать. И все мы выиграли.

Мои люди радостно зашумели, и Этельстан позволил им пошуметь, а после сказал, что они сражаются за свои дома, за жён и детей.

— Прежде всего, — заключил он, — мы дерёмся за мир! Мы воюем, чтобы изгнать Анлафа из наших земель и дать понять скоттам, что, покусившись на нашу землю, они ничего кроме могил не получат.

Я обратил внимание, что Этельстан не обращается к христианам — он знал, что здесь, на правом крыле, стоят норвежцы и даны, готовые за него сражаться.

— Произнесите ваши молитвы, — сказал он, — сражайтесь, как умеете, и ваш бог сохранит вас, и обережёт. Он вас наградит, и то же сделаю я.

Его приветствовали, и он лукаво взглянул на меня, как будто спрашивая — ну, как тебе?

Я улыбнулся.

— Благодарю тебя, мой король.

Он отвёл меня на несколько шагов в сторону.

— Твои норвежцы не подведут? — спросил он, понижая голос.

— Тебя это тревожит?

— Это тревожит некоторых моих людей. Да, и меня тоже.

— Они сохранят тебе верность, мой король, — сказал я. — А если я ошибаюсь, Беббанбург твой.

— Если ты ошибаешься, мы все — покойники, — ответил он.

— Они будут верны, клянусь.

Он бросил взгляд на мой крест.

— А это?

— Женское колдовство, господин. Он принадлежит Бенедетте.

— Тогда я молюсь, чтобы это колдовство защитило тебя. Всех нас. Стеапа готов, и все мы должны теперь выстоять против врага.

— И победить, мой король.

— Да, и это, и победить.

Он развернулся и поскакал вдоль строя обратно.

И тут пришли враги.

* * *
Сначала мы их услышали. От глухого тяжёлого удара, казалось, долина содрогнулась. Это был удар барабана, огромного боевого барабана. Он пробил трижды, и третий удар стал сигналом — враги принялись колотить мечами по щитам. Они кричали, и всё это время стучал большой барабан, как сердце гигантской невидимой твари. Большинство моих людей сидели, но теперь поднялись и взяли щиты. Все пристально смотрели туда, где дорога скрывалась за невысоким хребтом.

Шум оглушал, но враг еще оставался невидим. Сначала я заметил появившиеся над хребтом флаги — длинную линию знамен с орлами, соколами, волками, секирами, воронами, мечами, крестами.

— У нас тут скотты, — сказал мне Финан.

Их синие флаги виднелись на левом вражеском фланге, а значит, люди Константина атакуют мою стену щитов. Парящий сокол Анлафа был на правом фланге врага — как мы и ожидали, его главные силы ударят слева.

— Судьба к нам благосклонна! — воззвал я к своим людям. — Она послала нам скоттов! А сколько раз мы их били? Они увидят нас, волков Беббанбурга, и струсят!

Мы произносим перед боем чушь, необходимую чушь. Мы говорим своим воинам то, что они хотят слышать, но только боги решают, что будет.

— Возможно, меньше лучников? — пробормотал Финан.

Скотты использовали лучников, но мало. Я поднял взгляд на небо и увидел сгустившиеся тучи на западе. Быть может, опять пойдёт дождь? Ливень ослабит тетивы.

— Ты точно хочешь, чтобы твой сын стоял в переднем ряду? — спросил Финан.

Своего сына — единственного, с болью подумал я — я поставил в самой середине своих.

— Он должен там быть, — сказал я. Должен, потому что станет следующим лордом Беббанбурга, и все должны видеть, что он подвергается такому же риску, как те, кого он ведет. Когда-то там, в центре первого ряда стены щитов, стоял и я, но возраст и благоразумие теперь удержали меня вне строя. — Он должен, — повторил я, а потом добавил: — Но я поставил рядом с ним хороших воинов.

И тут же забыл об опасностях для сына, поскольку на горизонте показался враг.

Первыми двигались всадники, около сотни, растянутые в длинную колонну, некоторые несли треугольные вымпелы норвежцев. За ними двигалась стена щитов, огромная, через всю долину. Щиты всевозможных цветов — чёрные из Страт-Клоты шли рядом со скоттами Константина, а лес наконечников копий над ними отражал неяркое солнце. Враги остановились на гребне холма, они колотили в щиты, выкрикивали оскорбления, и я понимал, что каждый в моём строю пытается сосчитать, сколько их. Конечно, это было невозможно, они стояли чересчур плотно, но я решил, что перед нами не менее пяти тысяч.

Пять тысяч! Но может быть, страх — причина того, что враг выглядит таким многочисленным? Да, глядя на эту орду, орущую и стучащую по щитам, я боялся. Я напоминал себе, что Гутрум привёл в Этандун почти столько же, и мы их побили. Тогда его люди, как воины Оуайна из Страт-Клоты, несли чёрные щиты. Это знамение? Я помнил, что после той битвы кровь на поверженных чёрных щитах была не видна.

— Похоже, шесть рядов, — сказал Финан. — А может, семь?

У нас было три, и совсем мало воинов в скудном четвёртом. А вражеские ряды, растянутые по хребту, ещё сплотятся там, где сходятся реки. И мало выбить передний ряд стены щитов, строй ломается, если смять все шесть-семь, или сколько их там. В горле пересохло, меня мутило, сводило мышцы на левой ноге. Я тронул серебряный молот, поискал знак на небе, ничего не увидел и сжал рукоять Вздоха змея.

Враги поставили свои щиты наземь, на нижние рёбра. Щиты тяжёлые, рука со щитом устаёт быстрее той, что с мечом. Воины продолжали бить по щитам мечами и древками копий.

— Они не двигаются, — сказал Финан, и я понимал — он говорит только потому, что встревожен. Все мы беспокоились. — Они считают, что мы нападём? — спросил он.

— Надеются, — буркнул я.

Конечно, они надеялись, что мы атакуем первыми, потащимся вверх по пологому и вымокшему склону. Но хотя Анлаф, несомненно, считал Этельстана глупцом, раз тот согласился биться на этом поле, он, видимо, понимал, что мы останемся в низине. Перед поставленными наземь щитами разъезжали взад-вперёд вожаки, останавливаясь, чтобы воодушевлять речью воинов. Я знал, что они говорят. «Посмотрите на ваших врагов, их совсем мало! Смотрите, как они слабы! Вы видите, мы с легкостью их разобьём! Представьте, какая вас ждёт добыча! Рабы и женщины, скот, серебро, земля!» Я слышал гул одобрительных криков.

— У скоттов полно копейщиков, — произнёс Финан.

Я не ответил. Я думал о Скульд — о норне, выжидающей у подножия Иггдрасиля, исполинского ясеня, поддерживающего наш мир. Я знал, какие острые у Скульд ножницы. Некоторые верят, что во время битвы Скульд покидает Иггдрасиль, чтобы, летая над полем боя, решить, кому жить, а кому умереть. Я посмотрел вверх, словно ожидал увидеть там пепельно-серую женщину с огромными крыльями и с ножницами, сверкающими, как солнце, но видел лишь тяжёлые серые тучи.

— Господи Иисусе, — пробормотал Финан, я оглянулся и заметил, что по пологому склону на нас скачут всадники.

— Не обращать на них внимания! — приказал я своим воинам. Приближающиеся всадники — глупцы, жаждущие единоборства. Они стремились унизить нас, снискав себе славу. — Держите щиты ровно, — крикнул я, — не обращайте на них внимания!

Среди тех, кто явился бросить нам вызов, был Ингилмундр, в правой руке он держал сверкающий меч, Косторуб. Увидев меня, Ингилмундр свернул в нашу сторону.

— Пришёл умереть, лорд Утред? — выкрикнул он.

Его чёрный жеребец приблизился к скрытым ямам, которые мы подготовили, но в самый последний момент всадник повернул и двинулся вдоль строя моих воинов. Он выглядел великолепно — кольчуга отполирована, белый плащ, сбруя сияет золотом, а шлем венчало воронье крыло. Он улыбнулся, указывая на меня острием Косторуба.

— Лорд Утред, выходи и сражайся!

Я смотрел на реку, намеренно пренебрегая вызовом.

— Что, смелости недостаёт? Всё правильно, бойся! Сегодня день твоей смерти. Сегодня все вы умрете! Вы овцы, идущие на убой. — Он заметил треугольный стяг с орлом Эгиля. — А вы, норвежцы, — теперь он перешёл на норвежский, — думаете, сегодня вас будут любить боги? Они наградят вас болью, страданием, смертью!

В рядах Эгиля кто-то шумно выпустил газы, что вызвало громкий смех. Потом воины принялись стучать по щитам, и Ингилмундр, не сумевший никого спровоцировать, развернул коня и помчался влево, к мерсийским войскам. Однако из тех воинов тоже никто не повёлся на подстрекательство. Они опустили щиты и молча стояли, глядя на насмехающегося врага. А к нам приблизился всадник с черным щитом Оуайна. Он молча плюнул в нашу сторону и развернулся.

— Он нас считал, — сказал Финан.

— Не много пальцев ему потребовалось, — заметил я.

Долго ли мы так стояли? Мне казалось, что годы, но хоть убей, я не смог бы вспомнить, прошли минуты или часы. Никто из нас не выехал вперед, принять вызов врага — Этельстан отдал приказ игнорировать их, и сколько глупые юнцы ни дразнили нас, гордо гарцуя на жеребцах, мы лишь выжидали. На небе собрались тучи, и со стороны моря доносило брызги дождя. Некоторые мои воины сели. Они делились между собой элем из бурдюков. К моим рядам подошёл мерсийский священник, и воины-христиане преклоняли колени, а он бормотал молитвы, касаясь их лбов.

Анлаф явно надеялся, что мы его атакуем, но ему следовало бы знать, что мы не так глупы. Если мы атакуем, придётся растягивать строй, заполнять пространство между реками, и тогда он истончится ещё сильнее. Нам пришлось бы карабкаться вверх по склону, что дало бы врагу преимущество в самом начале битвы. И всё же Анлаф ждал, надеясь, что мы ещё сильней испугаемся, начнём трепетать от ужаса при виде его моря воинов.

— Ублюдки перестраиваются, — произнёс Финан, и я увидел, что скотты на самом левом фланге врага переставляют людей. Некоторые из центра переднего ряда становятся по краям, их места занимают другие.

— Готовятся выступить? — спросил я. А потом крикнул Эгилю: — Svinfylkjas, Эгиль!

— Я вижу!

Svinfylkjas — по-нашему «кабаний клин», поскольку имеет форму клыка вепря. Вместо того чтобы столкнуть свои щиты с нашими, враг делит лучших своих людей, сильнейших воинов, на три группы. По мере приближения к нам они станут клиньями, которые вонзятся в нашу стену щитов, как клыки вепря вгрызаются в плетёную изгородь. Если сработает, это произойдёт жестоко и молниеносно, и в нашей стене щитов возникнут кровавые бреши, которые скотты расширят и сквозь них пройдут в тыл рядов Этельстана. Константин, без сомнения, знал о плане Анлафа пробить наш левый фланг, но жаждал разделить с ним победу, и потому строил своих самых грозных воинов в клинья, которые собрался направить на моих людей в надежде разбить нас справа раньше, чем норвежцы расколют наш левый фланг.

— Доверимся Богу! — воззвал чей-то голос, и я увидел епископа Оду, скакавшего с этим призывом от мерсийских рядов к моим. — С нами Бог, и никто нас не победит!

— Половина из этих людей — язычники, — сказал я, когда Ода подъехал ближе.

— Вас защитит Один! — вскричал он, на сей раз на родном датском. — Тор метнет могучую молнию, чтобы истребить этот сброд! — Он остановил коня совсем рядом с моим и улыбнулся. — Так лучше, господин?

— Мне нравится, лорд епископ.

— Сожалею о случившемся с твоим сыном, — очень тихо добавил он.

— Я тоже, — угрюмо ответил я.

— Он был храбрым, господин.

— Храбрым? — переспросил я, вспоминая страх сына.

— Он бросил тебе вызов. Для этого нужна смелость.

Я не хотел говорить о сыне.

— Когда начнётся битва, лорд епископ, держись позади, и подальше. Норвежцы любят выпускать стрелы, а ты — соблазнительная мишень.

Он был в епископском одеянии, расшитом крестами, хотя я заметил по горловине, что внизу надета кольчуга.

— Когда начнётся битва, лорд Утред, — улыбнулся он, — я останусь рядом с королём.

— Тогда проследи, чтобы он не направился в передний ряд.

— Никакие мои слова его не остановят. Он приказал принцу Эдмунду держаться сзади.

Эдмунд, единокровный брат Этельстана, был его наследником.

— Эдмунд должен драться, — сказал я. — Этельстану доказывать нечего, а Эдмунд — другое дело.

— Он храбрый юноша, — ответил Ода.

Я фыркнул в ответ. Особой нежности к Эдмунду я не испытывал, но, говоря по правде, знал его лишь капризным ребёнком, а теперь о нём отзывались неплохо.

— Ты видел, что скотты начали перестраиваться? — спросил Ода.

— Что, Этельстан послал тебя сказать это мне?

Он улыбнулся.

— Да.

— Они строят три svinfylkjas, лорд епископ. — Мне не было нужды пояснять дану Оде значение этого слова. — А мы намерены устроить им бойню.

— Ты говоришь так уверенно, господин.

Ему явно хотелось получить подтверждение.

— Я боюсь, лорд епископ. Впрочем, как и всегда.

Он вздрогнул, услышав мой ответ.

— Но мы победим! — произнёс он, хотя прозвучало это неубедительно. — Твой сын сейчас на небесах, господин, и хотя Господь и так знает, что сегодня стоит на кону, твой сын расскажет ему еще больше. Мы не можем проиграть! На нашей стороне небеса!

— Ты сам-то в это веришь? — спросил я. — Разве скоттам священники не твердят то же самое?

На эти вопросы он не ответил, только руки крепче сжали поводья.

— Чего они ждут?

— Хотят дать нам время их сосчитать. Хотят, чтобы мы боялись.

— И у них получается, — совсем тихо произнёс он.

— Передай королю, что за правый фланг он может не беспокоиться. — Я тронул свой молот, надеясь, что так и есть. — А насчёт остальных... Молись.

— Неустанно молюсь, господин. — Он протянул мне руку, и я пожал её. — Храни тебя Бог, господин.

— И тебя, лорд епископ.

Он поскакал назад к Этельстану, восседавшему на коне посреди нашего войска, в окружении дюжины телохранителей. Король не сводил глаз с врагов, и я заметил, как он резко дёрнул повод, его конь сделал шаг назад, а потом всадник нагнулся и похлопал его по шее. Я обернулся — посмотреть, почему король вздрогнул.

Враги подняли щиты, опустили копья.

И наконец-то пошли вперёд.

Они приближались медленно и продолжали колотить мечами по щитам. Шли медленно, потому что хотели сохранить стену щитов, их линия была ровной, насколько это возможно. Однако они тоже беспокоились. Ведь даже когда превосходишь противника числом, когда у тебя преимущество в высоте и победа почти твоя, страх все равно тебя не покидает. Внезапный выпад копья, удар топора, острие клинка способны убить и в момент триумфа.

Мои люди вставали на место в стене щитов. Застучали щиты, соприкасаясь друг с другом. Воины в переднем ряду держали мечи или топоры, по своему выбору. Копейщики стояли во втором ряду. Третий готовился метнуть копья, прежде чем извлечь меч или замахиваться топором. Четвёртый ряд был жидковат, нам не хватило людей, чтобы его заполнить.

Я чуть приподнял в ножнах Вздох змея, хотя, если решу спешиться и присоединиться к стене щитов, то скорее воспользуюсь Осиным жалом, моим саксом. Я извлёк его, поглядел, как свет блестит на коротком клинке, достающем от ладони до локтя. Острие у сакса тонкое как игла, лезвие настолько острое, что им можно бриться, а горбатая ломаная спинка — толстая и крепкая. Я подумал, что Вздох змея — оружие благородное, достойное лорда, а Осиное жало — коварный убийца.

Я вспомнил, какой восторг испытал у лунденских ворот Крепелгейт, вонзая Осиное жало в живот Вармунда, когда он задохнулся от боли и зашатался, а по клинку полилась его кровь. Благодаря той победе Этельстан получил трон. Взглянув налево, я увидел короля на коне, позади мерсийского войска — мишень для лучников и копейщиков. Подле Этельстана, рядом со знаменосцем, был и епископ Ода.

Алдвин нёс мой флаг с головой волка и размахивал им из стороны в сторону, давая знать приближавшимся скоттам, что они столкнулись с воинами-волками Беббанбурга. У Эгиля был свой флаг с парящим орлом. Торольф, его брат, стоял в центре переднего ряда — высокий, чернобородый, с боевым топором в правой руке. Теперь враги находились уже в трёх сотнях шагов от нас, я разглядел синий крест на флаге Константина, флаг Домналла с красной рукой, держащей ещё один крест, а слева от них — чёрное знамя Оуайна.

— Шесть рядов, — сказал Финан, — да ещё проклятые лучники.

— Давай отправим лошадей назад, а сами приблизимся, — предложил я.

Я обернулся и поманил к себе Рэта, младшего брата Алдвина.

— Неси мой щит!

За Рэтом, на дальнем конце моста, стояли люди, явившиеся из Честера поглазеть на битву. Глупцы, думал я. Этельстан запретил им соваться к мосту, но такие приказы бессмысленны. Стражники у городских ворот должны были не выпускать народ, но там стояли старики или раненые, они не в силах справиться с возбуждённой толпой. Некоторые женщины даже привели детей, и если наша армия проиграет и нам придётся бежать, начнётся хаос и паника, тогда у детей и женщин не останется шансов добраться до городских ворот живыми. Там стояли и священники, воздевая руки в мольбе пригвождённому богу.

Рэт споткнулся под тяжестью щита. Я слез с коня, забрал щит у мальчишки и отдал ему поводья Снаугебланда.

— Веди его назад, к мосту, — приказал я, — но жди моего сигнала! Он может мне снова понадобиться.

— Да, господин. А можно мне поехать на нём, господин?

— Езжай! — разрешил я.

Рэт взобрался в седло, улыбнулся мне и ударил пятками — короткие ноги не доставали до стремян. Я похлопал коня по крупу и присоединился к четвёртому ряду.

И снова стал ждать. Я слышал крики врагов, видел их лица над верхним краем щитов, блеск мечей, готовых нас убивать. Противник ещё не сформировал кабаний клин, враги выжидали, хотели ошеломить нас, но я увидел, как командир ближайшего к реке отряда поместил самых крупных и сильных воинов в центре переднего ряда, где выделялись три здоровяка с секирами, они-то и станут острием клина. Все трое что-то ревели, распахнув рты, глаза сверкали под нижним краем шлема. Они схлестнутся с людьми Эгиля. Осталось две сотни шагов.

Взглянув налево, я увидел, что в стене щитов идут норвежцы Анлафа. Наверное, чтобы мы поверили, будто главный удар придет оттуда, с их левого фланга. Враги уже спустились на равнину между реками, их ряды сжимались, становились плотнее. Я видел Анлафа на коне, позади своих воинов. Его шлем сиял серебром, на чёрном флаге парил белый сокол. В центре виднелось знамя Ингилмундра с летящим вороном. Клинки стучали по щитам, крики делались громче, большой боевой барабан отбивал смертоносный ритм, но враги по-прежнему не спешили. Им хотелось нас устрашить, чтобы мы увидели приближение своей гибели, они хотели заполучить наших женщин, наши земли и серебро.

Осталась сотня шагов, и со стороны врага полетели первые стрелы.

— Щиты! — крикнул я, хотя это было уже ни к чему: передний ряд укрылся за щитами, второй поставил щиты поверх щитов первого ряда, а третий завершил стену. Раздался громкий стук стрел, несколько проскользнули в просветы между щитами.

Я услышал проклятия — кого-то задело, но ни один не упал. Две стрелы ударили в мой щит, третья скрежетнула по железному ободу. Я поднял щит выше и из-под нижнего края увидел, что неприятель ускорил шаги. Справа от меня начал выстраиваться svinfylkjas, воины переднего ряда спешили вперёд, на его острие. Потом я увидел второй клык, прямо передо мной, нацеленный в моего сына. Четвёртая стрела задела нижнее ребро моего щита и рикошетом пролетела всего в дюйме от шлема.

Став олдерменом, я никогда не стоял в заднем ряду стены щитов, но в этот день мои люди ждали, что я останусь позади. Я стар, им хотелось меня уберечь, и это было проблемой, поскольку воины уже оглядывались, проверить, не сразила ли меня стрела — теперь они градом сыпались на воинов Этельстана. В центре нашего строя, где на мерсийцев надвигались норвежцы с островов, стрелой ранило лошадь, ее круп заливала кровь. Я ненавидел стоять в заднем ряду. Командующий должен быть впереди. Я вдруг ощутил уверенность, что норна Скульд, которая выбирает жертв, летая над полем битвы, накажет меня, если я останусь в тылу.

Я уже спрятал Осиное жало, решив, что сакс не понадобится. Но теперь опять его вытащил.

— С дороги! — прокричал я. Будь я проклят, если позволю своим людям сражаться с svinfylkjas без меня. И я протискивался между рядами, орал на людей и наконец оказался между моим сыном и Вибрандом, высоким фризом с утяжелённым свинцом топором. Пригнувшись за щитом, я выставил вперед Осиное Жало.

— Отец, ты не должен здесь находится, — сказал Утред.

— Если меня убьют, позаботься о Бенедетте, — ответил я.

— Конечно.

Увидев меня в переднем ряду, враги радостно зашумели. Убить такого человека означало завоевать славу. Выглядывая из-за края щита, я видел на их бородатых лицах гнев, страх и решимость. Они жаждали моей смерти. Хотели славы. Хотели, чтобы в залах Шотландии слагали песни о гибели Утреда. Потом полетели копья, и «кабаний клин» разразился боевым кличем.

Битва началась.

Глава пятнадцатая

Из задних рядов скоттов посыпались копья, ударив по нашим щитам. Мне повезло: когда я готовился встретить атаку «кабаньего клина», копье с такой силой вонзилось в верхнюю половину щита, что наконечник пробил древесину насквозь, но под собственной тяжестью копьё упало к моим ногам. Враги шли на нас орущей лавиной: разинутые в крике рты, вытаращенные глаза, занесенные топоры, тяжелые копья готовы нанести удар. И наконец, они оказались у наших ям.

На острие клина шел настоящий гигант, его борода закрывала кольчугу на груди, рот с остатками зубов изрыгал проклятья, глаза уставились прямо на меня, исцарапанный шлем был украшен серебряным крестом, топор сверкал, а на щите красовалась красная рука Домналла. Он поднял топор и явно собрался зацепить мой щит и опустить его вниз, а потом ударить меня шипом в навершии, но в этот момент его правая нога попала в яму. Его глаза округлились, он споткнулся, попав в наш капкан, ударился о собственный щит, скользнул вперёд по мокрой земле, и стоявший справа от меня Вибранд нанёс удар своим утяжеленным свинцом топором, пробив шлем и череп. Выплеснулась первая яркая кровь.

Остаток клина распался. По меньшей мере трое упали, теперь и другие спотыкались о них, размахивали щитами, пытаясь удержать равновесие, а мои люди делали шаг вперёд, совершали выпады и рубили. Совсем скоро клин превратился в месиво из крови, трупов и корчащихся людей. А задние ряды напирали, ввергая передних во всё больший хаос.

Юнец с едва пробившейся бородой, похожей на рыжий пух, сумел устоять на ногах и неожиданно оказался прямо передо мной. Он выглядел перепуганным, яростно взвыл и, широко замахнувшись правой рукой, нанёс мечом нелепый удар, который я принял на щит. Мальчишка позабыл всё, чему его обучали — в замахе всем телом развернулся влево, а вместе с ним развернулся и щит, и оказалось совсем легко ткнуть Осиным жалом ему в живот. Кольчуга на нём была ржавая и старая, с прорехами, стянутыми верёвкой. Должно быть, его отец просто избавился от нее. Удерживая врага щитом, я рванул клинок вверх и провернул, выдергивая. Юнец повалился мне под ноги, хныча и задыхаясь, и чтобы покончить с ним, мой сын ткнул саксом вниз. Юнец умолк.

В мой щит с такой силой ударил топор, что ивовые доски раскололись. Увидев в дыре недавно заточенный клинок, я понял, что топор застрял. Я дёрнул щит на себя и вместе с ним потянул врага, а потом ткнул Осиным жалом снизу вверх. Дело привычное, результат многолетней практики, к тому же облегчённое беспорядком в рядах врага. Извиваясь после удара саксом в живот, противник потянул свой топор. Я дёрнул щит, топор высвободился, и тогда я ударил врага стальным умбоном щита в лицо, а потом вонзил Осиное жало ему в пах.

Всё это заняло не больше пары мгновений, а напавшие на нас скотты уже запаниковали. Те, кто ещё стоял на ногах, спотыкались о тела убитых и раненых и пополняли собой вал из павших. Воины в задних рядах уже знали про ямы-ловушки и, видя кровавое месиво впереди, шли осторожнее.

Они больше не выкрикивали оскорблений, а старались обходить мертвецов, их щиты теперь не соприкасались, и от этого им приходилось быть ещё осторожнее. Опасения вызывают у воина беспокойство, и враги лишились единственного преимущества тех, кто атакует в стене щитов — безотчётной ярости, движимой гневом и страхом.

— Копья! — прокричал я.

В нашем первом ряду теперь нужно больше копейщиков. Скотты больше не могли нападать, они лишь осторожно обходили засыпанные травой ямы, своих мертвых и умирающих, став уязвимыми для выпадов наших копий с ясеневыми древками.

Первая атака была отбита, передняя шеренга скоттов понесла тяжелые потери, и теперь стала кровавой преградой для прочих воинов, которые предпочитали выжидать, а не спотыкаться о мёртвых и умирающих, продираясь к моей монолитной стене щитов. Они снова начали выкрикивать оскорбления и колотить по щитам клинками, но напасть мало кто решался, да и эти немногие отступали, когда мы доставали их копьями. Я увидел Домналла — с разъярённым видом он сгонял своих воинов в новый первый ряд. Но неожиданно меня ухватили за ворот кольчуги и оттащили назад. То был Финан.

— Вот старый дурак, — проревел он, выволакивая меня за последний ряд. — Хочешь умереть?

— Они разбиты, — ответил я.

— Это ж скотты, пока живы, они не разбиты. Они снова придут. Эти ублюдки всегда возвращаются. Пускай с ними разбираются те, кто моложе.

Он повлёк меня дальше за стену щитов. Стрелы ещё падали с неба, но не особенно эффективно, поскольку лучники стреляли навесом, стараясь не попадать в своих. Взглянув налево, я увидел, что стена щитов Этельстана держится по всей длине, хотя правое крыло Анлафа, где мы ждали главной атаки, ещё не нанесло удар.

— Где Этельстан? — спросил я.

Я заметил его лошадь с приметным чепраком, но короля не было видно.

— Он такой же глупец, как ты, — сказал Финан. — Встал в мерсийскую стену.

— Он выживет, — ответил я, — у него есть телохранители, да и сам он неплох.

Я остановился, выдернул пригоршню жёсткой травы и очистил клинок Осиного жала.Один из моих лучников обмакнул стрелу в коровью лепешку, а потом послал её поверх нашей стены щитов.

— Побереги стрелы, — велел я ему, — до тех пор, пока сволочи опять не атакуют.

— Они вроде бы особо не рвутся? — Финан, кажется, был слегка разочарован врагом.

Это верно. Войско скоттов приложило отчаянные усилия, чтобы проломить мою стену щитов, но сперва попалось в вырытые нами ямы, а потом их ошеломили потери. В кабаньи клинья встали их лучшие, самые свирепые воины, теперь большинство из них были мертвы, и остатки воинства Константина осторожничали, ограничиваясь угрозами, но не спешили снова попытаться проломить нашу стену.

Мои люди, воодушевившись успехом, дразнили врагов и приглашали прийти и умереть. Я видел в задних рядах Константина, верхом на сером коне и в ярко-синем плаще. Король смотрел в нашу сторону, но бросить людей вперёд не пытался. Как я догадывался, он хотел прорваться сквозь мою стену и доказать Анлафу, что его войско может выиграть битву без помощи диких норвежцев Ирландии. Однако попытка не удалась, и армия скоттов понесла большие потери.

Ту же осторожность, что и скотты, проявляли и остальные воины Анлафа. Не сумев пробиться ни через моих людей, ни сквозь гораздо более многочисленное мерсийское войско, они держались теперь вне досягаемости наших копий. Да, они кричали, некоторые пытались атаковать и сразу же отступали, когда мерсийцы отбивали атаку. Град стрел утихал, стороны обменялись лишь парочкой копий.

Первая атака была яростной, как я и ждал, но отпор как будто лишил врага куража, и, едва начавшись, битва замерла на всём протяжении стены щитов, что казалось мне очень странным. Первое столкновение стен щитов — это обычно самый жестокий момент боя, где яростно звенят клинки, а противники пытаются одолеть друг друга, прорываясь сквозь ряды неприятеля. Эта первая стычка жестока, поскольку гонимые страхом люди пытаются побыстрей с ней покончить. А после, когда первый порыв, не достигнув успеха, спадает, а стена щитов не пробита, нападавшие делают шаг назад, чтобы собраться с духом, выработать план новой атаки и снова идут на приступ. Но в этой битве враги врезались в нас, не сумели сломить и поспешно отступили, явно чего-то ожидая вне досягаемости наших копий.

Они ещё угрожали нам, оскорбляли, но не стремились начать вторую атаку. Потом я заметил, что враги постоянно поглядывают направо, на пологий склон, где по-прежнему медлили грозные норвежцы Анлафа.

— Он совершил ошибку, — произнёс я.

— Константин?

— Анлаф. Он рассказал воинам о своем плане, и они не хотят умирать.

— Кто не хочет? — спокойно переспросил Финан, но, похоже, всё же заинтересовался.

— Все те люди, — я махнул саксом в сторону застывшей вражеской стены щитов. — Они знают о планах Анлафа победить с помощью норвежцев на правом фланге. Тогда зачем им погибать до этой атаки? Они ждут, пока она посеет в нас панику и сломит, тогда и сами снова нападут. Хотят, чтобы норвежцы выиграли битву за них.

Я был уверен в своей правоте. Неприятеля убедили, что норвежцы Анлафа, грозные ульфхеднары из Дифлина, которые выигрывали битву за битвой, расколют левый фланг Этельстана, и это уничтожит всю нашу армию. И теперь враги дожидались, когда это произойдёт, не желая погибать прежде, чем бойцы из Дифлина добудут для них победу. Над долиной по-прежнему стоял шум. Орали тысячи воинов, грохотал большой барабан, но не слышалось настоящих звуков сражения — криков, звона клинков, ничего такого. Этельстан отдал нам приказ не идти в атаку, а защищаться, стоять на месте и удерживать неприятеля, пока он не сломит свой строй. До сих пор наша армия исполняла этот приказ.

Кое-где ещё звенели мечи — там, где враг набирался храбрости для атаки и случались короткие стычки, но стена Этельстана держала строй. Если ее кто-то и сумеет прорвать, то только люди Анлафа, и всё войско неприятеля дожидалось этой яростной атаки, но норвежцы Анлафа ещё оставались в сотне шагов от левого крыла армии Этельстана. Вероятно, Анлаф сам сдерживал их, надеясь, что Этельстан ослабит незадействованное крыло, усилив свой центр, но этого не произойдёт, если не случится какой-нибудь беды с мерсийским войском. Значит, думал я, Анлаф скоро бросит в бой своих ульфхеднаров, и тогда сражение возобновится.

И тут Торольф решил, что способен выиграть бой.

Эгиль, как и я, находился позади войска, командовать стеной щитов он поставил брата. Они разгромили один кабаний клин, оставив перед собой кучу окровавленных тел, и теперь скотты, стоявшие напротив, ограничивались оскорбительными выкриками, но свои тела к этой куче добавлять не желали. Их стена щитов сжалась, и не только из-за того, что часть воинов погибла в первой атаке, но и потому, что стены щитов склонны смещаться вправо. Когда сближаешься с врагом, и мечи, копья и топоры так и ищут щели между щитами, невольно жмешься вправо, чтобы тебя прикрыл щит соседа.

Скотты так и сделали, открыв небольшой проем в самом конце своего строя, рядом с оврагом, по которому бежала река. Шириной просвет был всего в два-три шага, но туда-то и устремился Торольф. Он побил всех лучших воинов, каких мог выставить против него Константин, и теперь увидел шанс обойти врага с фланга. Если бы он сумел провести людей через эту щель, ударить во фланг и расширить проход, то напал бы на скоттов с тыла, посеяв панику, и стена начала бы распадаться.

Торольф не спросил ни Эгиля, ни меня, просто двинулся вместе с кучкой лучших своих людей к правому флангу, подобрался к стене щитов и стал дразнить скоттов, вызывая любого сразиться с ним. Не решился никто. Торольф выглядел устрашающе — высокий и широкоплечий, из-под блестящего шлема, увенчанного орлиным крылом, виднелись нависшие брови. Он держал щит с орлом, гербом их семьи, а в правой руке сжимал любимое оружие — тяжёлую боевую секиру на длинной рукояти, которую звал Кровопийцей. Шею Торольфа украшало золото, на массивных предплечьях сияли браслеты, и он выглядел тем, кем и был — знаменитым норвежским воином.

Проходя вдоль шеренги скоттов, он внезапно повернулся и бросился в брешь, крикнув своим людям, чтобы следовали за ним. И они подчинились. Первого же воина Торольф уложил, нанеся Кровопийцей такой мощный удар, что топор сбил щит вниз и вонзился врагу в шею, разрубив до самого сердца. Торольф с рёвом побежал дальше, но его секира застряла в ребрах первой жертвы, и тут копье ударило его в бок. Торольф вскрикнул от гнева, и крик перешёл в вопль — он споткнулся, а подходили всё новые скотты.

То была часть резерва армии Константина, и король поспешно их выдвинул. Разили копья, мелькали мечи, и Торольф Скаллагриммрсон погиб возле самого берега — кольчугу разрубили и проткнули, кровь стекала в заросли камыша у бурлящей воды. Первый скотт, пронзивший Торольфа копьем, вырвал из его руки Кровопийцу, замахнулся и с такой силой рубанул по щиту следующего норвежца, что тот свалился в овраг. Скотты забросали его копьями, и он скатился в реку, где под весом кольчуги тело сразу ушло под красную от крови воду.

Те, кто следовал за Торольфом, в спешке отступили, и теперь настала очередь скоттов оскорблять и насмехаться. Убивший Торольфа копьеносец размахивал Кровопийцей, вызывая нас на смерть.

— Этот мой, — сказал Эгиль, когда я подошёл к нему.

— Сожалею, — произнёс я.

— Он был славным воином. — В глазах Эгиля стояли слёзы. А потом он извлёк Гадюку, свой меч, и указал на скотта, похвалявшегося секирой Торольфа. — Он мой.

И тут большой барабан, скрытый где-то за войском Анлафа, начал сотрясать воздух в новом быстром ритме, раздались призывные крики, и норвежцы Анлафа двинулись вниз по склону.

* * *
Они неслись безумной ревущей лавиной, многие из них, ульфхеднары, считали, что непобедимы. Они верили, что напором, силой и яростью разобьют хорошо укреплённый левый фланг западных саксов. Тогда я не знал, что Этельстан лично поскакал туда и взял на себя командование. Увидев, что норвежцы пошли в атаку, он отдал приказ отступить.

Отступление — одна из самых сложных задач, с которой приходится столкнуться любому командиру. Чтобы при отступлении сохранять стену щитов единой, нужен жёсткий порядок, делая шаг назад, воины не должны разорвать линию щитов, видя, как мчатся на них вопящие угрозы враги. Но западные саксы — одни из наших лучших воинов, они неуклонно шагали назад под звуки голоса, задающего ритм.

Тем воинам, что стояли ближе к маленькому ручью, приходилось тесниться из-за оврага, и крайние ряды там ломались, выстраивая новый ряд за тремя старыми, стена щитов Этельстана выгибалась как лук. Отойдя назад шагов на двадцать, они остановились, застучали смыкающиеся щиты, и в них врезались норвежцы. Первыми на западных саксов нападали храбрейшие, они яростно бросались на стену щитов, будто рассчитывали нахрапом пробиться через ряды Этельстана, но их встретили копья, а щиты со стуком сомкнулись. Западные саксы держались стойко.

Вслед за норвежцами пошла в атаку вся стена щитов Анлафа, битва словно проснулась, зазвенели мечи и щиты, и снова раздались крики. Чёрные щиты из Страт-Клоты сцепились с моими воинами, скотты пытались убрать убитых и добраться до нас, ими командовал воин с секирой Торольфа.

— Вот говнюк, — произнёс Эгиль.

— Не стоит... — начал я, но Эгиль уже шёл вперёд и кричал своим, чтобы расступились и дали дорогу.

Скотт с секирой заметил его приближение, на его лице мелькнула тревога, но он тут же что-то вызывающе завопил, поднял окрашенный синим щит и замахнулся секирой на выпрыгнувшего из переднего рядя Эгиля.

Этот скотт оказался глупцом. Он умело владел мечом и копьём, но секира была для него непривычным оружием, и он широко размахнулся, рассчитывая сбить щит Эгиля, но Эгиль вовремя отпрянул от удара, и секира пролетела мимо, а пока скотт отчаянно пытался развернуться, Гадюка Эгиля метнулась вперед и вошла скотту в живот. Враг согнулся от боли, и Эгиль треснул его по голове щитом с символом орла, провернул меч и выдернул, выплеснув кишки глупца на труп Торольфа. Секира упала в воду, а Эгиль снова и снова наносил удары Гадюкой, рубя плечи и голову, пока скотты не бросились к нему, спеша отомстить, и Эгиля не оттащил назад один из его людей.

— От меня в бою никакого толку! — проворчал я, обращаясь к Финану.

— Оставь это молодым, — терпеливо повторил Финан. — Ты же сам их учил.

— Мы тоже должны сражаться!

— Если им и потребуются старики, — сказал Финан, — так только когда дело пойдёт совсем плохо. — Он обернулся и посмотрел на западных саксов Этельстана. — А они хорошо держатся.

Западные саксы всё еще отступали, но сохраняли строй. Двигаясь назад, они увлекли за собой и мерсийцев, стоящих в центре стены. Видимо, Анлаф уже считал битву выигранной. Его превосходящие силы еще не сломали стену щитов Этельстана, но заставили отступать, скоро мы будем зажаты у большой реки. Теперь я увидел Анлафа, он объезжал свои ряды на огромном вороном коне, призывая атаковать. Он тыкал в нашу сторону мечом, и его угрюмое лицо искажала ярость. Анлаф знал, что победил, его план сработал, но нас еще нужно добить, и ему не терпелось это сделать. Он приблизился к Константину, прокричал ему что-то, чего я не смог разобрать из-за грохота битвы, но Константин пришпорил коня и помчался вперёд, призывая своих людей атаковать.

И они снова шли в атаку. Кто же первым нас сломит? Это был теперь вопрос чести. Норвежцы ударили по Этельстану слева и в центре, и скотты тоже должны были доказать, что могут сравняться со свирепыми воинами Анлафа. Я увидел Домналла с топором в руке, прорывавшегося в первый ряд, на Эгиля, а принц Келлах выступил против моих людей, его воины с криками бросались в атаку, некоторые опять попали в ямы-ловушки, других подталкивали сзади соратники, и они спотыкались о трупы, но шли вперёд, наставив на нас копья и сжимая сверкающие топоры. Взглянув на западный гребень, я больше никого не увидел и направился к своим людям, которых теснили скотты.

Берг, возглавивший мой левый фланг, кричал, приказывая твёрдо держать щиты, но скотты в ярости напирали. Я увидел, как упал Ролла — его шлем раскололи топором, и как Келлах вступил в брешь в стене и сразил Эдрика, который когда-то был моим слугой. А за Келлахом последовали другие. Меч у принца был весь в крови, он схватился с Осви, который принял выпад на щит и выставил вперед сакс, сейчас же отброшенный в сторону щитом охваченного боевым угаром Келлаха.

Келлах ударил Осви щитом, отбросив назад, и принц бросил вызов воинам в третьем ряду. Один замахнулся на него топором, но Келлах отразил удар мечом, атаковал Беорнота, который сумел встретить меч своим саксом, и Келлах опять стукнул его щитом. Осви каким-то образом вывернулся, но удар копья повредил ему правую ногу, и Келлах занёс меч для нового выпада. Его яростная атака, как импровизированный кабаний клин, прорезала два моих передних ряда. Келлаху оставалось только прорваться через Беорнота, и он вместе с группой воинов пройдёт через наш строй. Келлах знал, что тогда наша стена щитов будет пробита, а битва проиграна.

— Ко мне! — призвал я людей Финана, которых мы держали в резерве, и помчался к стене щитов, где Келлах уже вопил о победе, молотя Беорнота стальным умбоном щита.

Оттолкнув Беорнота, я принял удар на щит, отбросив Келлаха. Я крупнее принца скоттов, выше и тяжелее, разъярён не меньше его, и мой щит откинул его на два шага. Принц меня узнал — мы давно знакомы, и он даже неплохо ко мне относился, но сейчас собрался меня убить. В детстве Келлах был моим заложником, это я начинал его обучение. Я учил его владеть щитом и мечом и в конце концов полюбил. Но сейчас я был готов его убить.

Мы пошли вперёд, закрывая брешь, пробитую Келлахом, Финан рядом со мной, позади его люди. Келлах дрался длинным мечом, я сжимал Осиное жало.

— Уходи, мальчишка, — рявкнул я ему, хотя Келлах давно не мальчик — зрелый воин, наследник шотландской короны.

И он мог выиграть этот бой для своего отца и Анлафа, вот только длинный меч для стены щитов не годится. Принц сделал выпад, но я принял его меч на щит, продолжая давить щитом, отталкивал руку Келлаха, принца разворачивало, но я продолжал напирать, а Финан, который теперь находился справа от меня, воспользовался моментом и вогнал сакс Келлаху в бок, пронзив кольчугу.

Келлах машинально опустил щит, чтобы отбить удар Финана, и подставился под Осиное жало. Он взглянул на меня, понимая, что совершил ошибку, и когда мой сакс скользнул поверх края его щита, чтобы рассечь горло, его взгляд почти молил о пощаде. Кровь Келлаха брызнула мне в лицо, на миг ослепив, и Келлах, падая, потянул за собой Осиное жало.

— Вот вам и старики, — сказал Финан и полоснул саксом бородатого залитого кровью воина, попытавшегося отомстить за Келлаха.

Он полоснул врага по запястью, а потом дернул меч вверх, разрубив щёку. Бородач отшатнулся, и Финан этому не препятствовал. Кто-то уволок тело Келлаха за нашу стену щитов. Принц носил дорогую кольчугу, инкрустированные золотом ножны, серебро на поясе и золото на шее, и мои люди знали, что я разделю с ними боевые трофеи.

Воины Финана закрыли брешь в нашей стене щитов, но смерть принца привела скоттов в ярость. Они отступили за груду окровавленных тел, но вернутся, их поведет Домналл. Он появился справа, призывая отомстить за Келлаха. Домналл громаден и обладал репутацией свирепого бойца, и сейчас жаждал сразиться. Он хотел прорубиться через мою стену щитов, желал моей смерти в уплату за Келлаха и с яростным рёвом перепрыгивал через тела. Финан вышел ему навстречу.

Разъярённый огромный скотт с длинным мечом дрался с мелким, вооружённым саксом ирландцем, но Финан был самым быстрым мечником, какого я когда-либо видел. Скотты двинулись было в атаку, но помедлили, чтобы посмотреть на Домналла. Он был их военачальником, назначенным королем, непобедимый воин с грозной репутацией, но сейчас он был в ярости. Как известно, ярость может выиграть битву, но отдельного человека способна ослепить. Домналл замахнулся на Финана огромным мечом, и тот шагнул назад, Домналл ударил щитом, чтобы сбить ирландца с ног, но Финан скользнул в сторону и ужалил саксом в прикрытое кольчугой предплечье. И снова отступил, когда скотт наотмашь ударил щитом, чтобы повалить его наземь, однако ирландец со змеиным проворством скользнул вправо, сакс взлетел, полоснув Домналла по руке со щитом. Продолжая смещаться вправо, Финан метнулся к противнику и вонзил сакс ему в подмышку, пробив кольчугу и кожаный поддоспешник. Домналл отшатнулся — раненый, но еще не побежденный. Его ярость сменилась холодной решимостью.

Скотты скандировали имя Домналла, подбадривая на атаку, мои люди кричали Финану. Домналл был ранен, но он крепкий боец и может выдержать много ран и продолжать сражаться. Он понял, как проворен Финан, но рассчитывал компенсировать это силой и нанёс удар, который свалил бы даже вола. Финан принял удар на щит, но потерял равновесие, и щит Домналла врезался в него. Финана отбросило назад.

Домналл ринулся вперед, но промедлил с атакой — Финан быстро пришёл в себя, и огромный скотт прикрылся побитым щитом и держал свой меч у бедра, приглашая Финана атаковать. Домналл хотел удержать Финана длиной своего клинка, потому что короткий сакс ирландца больше не мог нанести ущерба.

— Давай, ублюдок, — проревел Домналл.

Принимая вызов, Финан подался вправо, уходя от меча Домналла, но, похоже, споткнулся о раненого и покачнулся. Он взмахнул рукой с саксом, удерживая равновесие, а Домналл увидел брешь и махнул мечом, но ирландец только сделал вид, что споткнулся. Оттолкнувшись правой ногой, он молниеносно уклонился влево, опустил щит, отбив косой удар в грудь, а его сакс метнулся вперед и полоснул Домналла по шее.

Понизу сверкающего шлема Домналла свисала кольчужная бармица, защищая шею, но сакс прошёл сквозь нее. Брызнула кровь, Финан, стиснув зубы, рванул сакс обратно, и Домналл упал. Скотты взвыли от злости и через горы мёртвых и умирающих бросились в атаку, чтобы отомстить за вождя, а Финан отступил к нашей стене щитов. Я отдал приказ стене идти вперёд и встретить врага там, где высилась гора мертвецов, и щиты оглушительно грохнули. Враг напирал, и мы напирали в ответ.

Мой противник давил на мой щит и что-то орал, брызжа слюной поверх края наших щитов. Изо рта у него разило кислятиной эля, и я ощущал, как он тычет в мой щит, пытаясь вогнать сакс мне в живот. Он ухитрился отбросить мой щит влево умбоном, и его сакс кольнул меня в бок, но сам он тут же вскрикнул, потому что Видарр Лейфсон разрубил ему плечо топором, и одновременно топор из второго ряда скоттов врезался в мой уже побитый щит. Удар прорубил железный обод и расщепил ивовую доску, и я дернул щит влево вместе с топором, так что нападавший оказался открыт, и тогда Иммар Хергильдсон из второго ряда, утром так боявшийся предстоящего сражения, ткнул копьём, и мой противник упал.

Мы сдержали атаку. Скотты с бешеной яростью нападали, но им мешала гора убитых. Невозможно удерживать стену щитов, наступая на раненых и трупы, тут мало одной храбрости. Так что наша стена щитов была крепкой, а у них — рваной, и они опять отступили, не желая умирать от наших клинков. Видарр Лейфсон подцепил бородкой топора тело Домналла, подтащил его вместе с богатыми доспехами к нашим рядам. Скотты выкрикивали оскорбления, но к нам больше не совались.

Я оставил сына командовать стеной щитов, а мы с Финаном отошли.

— Я думал, ты слишком стар, чтобы сражаться, — проворчал я.

— Домналл тоже был стар. Вот ему бы следовало поберечься.

— Он тебя задел?

— Просто ушиб, да и только. Переживу. Что случилось с твоим ножом?

Глянув вниз, я увидел, что мой маленький нож пропал. Висевшие на ремне для меча ножны были срезаны — вероятно, тем плевавшимся скоттом, что сумел нанести мне удар саксом. Он был левшой, и пройди его сакс на дюйм ближе, проткнул бы мне бок.

— Не особенно ценный был нож, — сказал я. — Годился лишь для еды.

Хорошо бы, чтобы эта потеря оказалась для меня самой серьезной в битве.

Мы пошли туда, где позади нашей стены щитов лежали раненые. Я увидел там Хаука, сына Видарра, его перевязывал незнакомый священник. То был первый бой Хаука, изодранная кольчуга и кровь на правом плече говорили о том, что он же станет последним. Рорик складывал в кучу трофеи, среди них и богатый шлем Келлаха, инкрустированный золотым узором и увенчанный орлиными перьями. Если выстоим, после этого боя будет много таких богатых трофеев.

— Возвращайся в строй, — приказал я Рорику.

Смерть Келлаха и Домналла вызвала ещё одну паузу в битве. Скотты атаковали и едва не сломили нас, но мы выстояли. Между нами и врагами теперь громоздилось еще больше тел, некоторые стонали, но большинство были мертвы. Вонь дерьма и крови хорошо мне знакома. Посмотрев налево, я увидел, что мерсийцы тоже держатся, но наш строй, даже сжавшись в ширину, опасно истончился.

Похоже, у мерсийцев не осталось никакого резерва, а позади их стены щитов лежало чересчур много раненых. Анлаф вернулся на правый фланг своей армии, оттеснивший западных саксов Этельстана к дороге. Это значило, что северный конец моста оказался теперь в руках у норвежцев. Дорога на Честер открыта и охраняется лишь небольшим отрядом западных саксов, вставших в стену щитов на южном конце моста. Но Анлафа это не занимало, он жаждал вырезать нас у реки и громко призывал своих норвежцев убить западных саксов, а Честер мог подождать. С той стороны позади стены щитов к нам скакал всадник, я узнал в нём епископа Оду.

— Бога ради, лорд Утред, — прокричал он. — Королю нужна помощь!

Всем нам нужна была помощь. Враг чуял победу, наступал в центре и на левом фланге. Западные саксы попытались отбить северный конец моста, но потерпели неудачу. Теперь на них сильно напирали, как и на мерсийцев. Анлаф послал туда подкрепление. У него резерв был, а у нас — почти нет, правда, где-то еще прятался Стеапа и его всадники.

— Господин! — крикнул Ода. — Хоть несколько человек!

Я взял с собой дюжину, больше позволить не мог. Мерсийцы находились ближе к Этельстану, но их стену щитов ослаблять нельзя. Наша стена теперь стала вдвое короче, чем в начале сражения, и угрожающе истончилась, но самый жестокий бой шёл там, где реял яркий стяг Этельстана.

За мной рысью скакал Ода.

— Король твёрдо решил сражаться! Но ему нельзя стоять в первом ряду!

— Он король, — ответил я. — Он обязан вести своё войско!

— Где Стеапа? — спросил Ода, в его голосе слышалась неприкрытая паника.

— Он подходит! — крикнул я, надеясь, что прав.

А потом мы дошли до раненых, которых вытащили из стены щитов западных саксов, протиснулись сквозь строй, расталкивая людей и крича, чтоб пропустили. Со мной шли фриз-богатырь Фолькбалд и его двоюродный брат, оба прокладывали нам путь к тому месту, где сражался Этельстан. Он был великолепен! Прекрасная кольчуга вся была залита норвежской кровью, щит проломлен не меньше чем в трёх местах, меч обагрен пурпуром по самую рукоять, но король продолжал сражаться, призывая врага умереть от его меча.

Неприятелю приходилось перебираться через тела, даже ульфхеднары колебались. Им хотелось убить Этельстана, они знали, что смерть короля приведет к полному разгрому его войска. Но убить его означало столкнуться с его проворным мечом. И слева, и справа короля окружали воины в алых плащах, они встречали норвежцев щитами. Мелькали копья, топоры раскалывали ивовую основу щитов, но вокруг Этельстана всегда оставалось свободное пространство. Король битвы, он был выше всех, бросал врагу вызов, и тут в это пространство вступил высокий чернобородый норвежец с ярко-голубыми глазами и в побитом шлеме, в руке он держал боевой топор на длинном древке.

То был Торфинн Хаусаклюфр, ярл Оркнейяра, он казался почти безумным, и я заподозрил, что он втёр себе в кожу мазь из белены. Он больше не был просто норвежским вождем, а стал ульфхеддином, воином-волком, он завыл на Этельстана и занёс свой длинный топор.

— Пришло тебе время умереть, красавчик! — вопил он.

И хотя я сомневался, что Этельстан понимает норвежский, он понял намерения Торфинна и позволил гиганту приблизиться. Торфинн дрался без щита, только с Раскалывателем черепов, знаменитым боевым топором. Как и Этельстан, Торфинн был весь залит кровью, но ран я не видел. То была кровь саксов, и Раскалыватель черепов жаждал еще крови.

Он нанес удар, держа топор одной рукой, Этельстан принял удар на щит, и я увидел, как топор расколол ивовые доски. Этельстан рванул щит влево, надеясь захватить вместе с ним топор и открыть тело Торфинна для удара мечом, однако Торфинн был проворен. Он шагнул назад, высвободил топор и нанес удар, целя в правую руку Этельстана, и отрубил бы ее, но и Этельстан был проворен — мгновенно отдёрнул меч, и удар огромного топора пришёлся на клинок, ближе к рукояти.

Раздался ужасающий лязг, и меч короля сломался, теперь Этельстан держал обломок с руку длиной. Торфинн торжествующе заревел и опять взмахнул топором. Этельстан снова принял удар на побитый щит и отступил, а топор всё молотил по дырявому щиту. Торфинн замахнулся, собираясь мощным ударом разрубить королевский шлем с золотой короной.

И епископ Ода, который спешился и стоял рядом со мной, на родном датском крикнул королю держаться и выдернул из моих ножен Вздох змея. Этельстан поднял щит, удар сверху вниз почти расколол его надвое, и тогда Ода, выкрикнув имя короля, бросил Вздох змея вперед рукоятью. От мощного удара, расколовшего щит, Этельстан упал на колени, но услышал Оду, повернулся, на лету поймал меч и рубанул Торфинна по левому бедру, потом выдернул меч, поднялся с колен и разбитым щитом треснул норвежца по морде.

Гигант отступил, чтобы замахнуться Раскалывателем черепов для смертельного удара. Этельстан, быстрый, как молния на его флаге, ткнул Вздохом змея и продолжил давить, вгоняя меч в живот Торфинна и двигая им вверх-вниз и из стороны в сторону. Раскалыватель Черепов выпал из руки норвежца, а за ним повалился наземь и Торфинн, а Этельстан наступил окровавленным сапогом ему на грудь и вырвал меч из раны.

И тут подоспел Стеапа.

* * *
Сперва мы об этом не знали. Со мной рядом бились Фолькбалд и Вибранд, мы сражались с волной разъярённых норвежцев, бросившихся мстить за смерть Торфинна. Гербрухт, один из самых преданных моих воинов, держался справа и старался прикрывать меня щитом, и я рявкнул, чтобы не мешал мне колоть Осиным жалом. Мой щит упирался в норвежский щит, враг попытался насадить меня на меч, и, плечом оттолкнув Гербрухта в сторону, я позволил клинку норвежца проскользнуть между нашими щитами, а сам встретил врага острым как бритва клинком Осиного жала, прорезав ему ладонь до предплечья, пока он сам не отдернул руку от боли.

Я распорол плоть до кости, и теперь мне легко удалось вонзить сакс ему под ребро. В ответ противник смог лишь ударить меня щитом. Правая рука его не слушалась, и отступить он не мог из-за напиравших задних рядов. Я прикрылся его телом, пока из распоротой руки хлестала кровь. И тут сквозь крики и звон клинков я услышал топот копыт.

Стеапа скрывался в лесу на западном холме, за разломанной оградой усадьбы Бринстепы. Ему было велено ждать, пока битва не достигнет переломного момента, пока левый фланг Этельстана не будет отброшен к рекам, а западный хребет не окажется в тылу у противника.

А теперь он вел за собой пятьсот всадников в блестящих кольчугах и на огромных лошадях. Анлаф задумал напасть на Этельстана слева, используя пологий склон для разгона, и теперь Стеапа несся вниз с более крутого склона, чтобы молнией врезаться в строй Анлафа с тыла. Люди Анлафа это поняли. Напор на нашу стену щитов ослаб, и норвежцы завопили, предупреждая о нападении с тыла, об атаке, которая лавиной неслась по склону холма.

— Пора! — воззвал Этельстан. — Вперед!

Его воины, уже считавшие, что обречены, внезапно узрели спасение, и вся западносаксонская армия в едином порыве с рёвом устремилась на врага.

Всадники погнали лошадей через маленькую речушку. Многие перепрыгивали овраг, некоторые карабкались по нему, и по меньшей мере две лошади упали, но атака не запнулась, грохотали копыта, слышались крики всадников. Почти все люди Стеапы были с копьями, и когда они приблизились к задним рядам Анлафа, наконечники опустились.

А потом начался хаос. За стену щитов обычно стаскивают раненых, там слуги держат лошадей, толпятся лучники, выпускающие стрелы. И все эти люди, по крайней мере те, кто мог двигаться, рванулись искать убежища за последним рядом стены щитов. Последний ряд развернулся, смыкая щиты и отчаянно пытаясь удержать стену, но запаниковавшие люди расталкивали щиты, моля о помощи. И тут в них врезались всадники.

Обычно лошади шарахаются от стены щитов, но из-за паникёров в стене возникли бреши, и лошади не замедлили бег. Они ударили с яростью ульфхеднаров, пробивали стену всюду, где образовались прорехи, копья разили кольчуги и рёбра, встающие на дыбы кони отчаянно молотили копытами, калеча людей, и стена рассыпалась в панике. Люди просто бежали, а западносаксонские всадники отбросили копья и обнажили мечи.

Страшный в гневе Стеапа до грудины разрубил противника огромным мечом. А когда Стеапа свернул на север, преследуя удирающего врага, несчастного протащило вслед за клинком. И мы вошли в эту неразбериху. Стена щитов, до сих пор служившая непреодолимой преградой, сломалась, и мы в ярости начали убивать. Я подобрал меч убитого норвежца, поскольку теперь, когда враг рассыпался, сакс уже не годится. Настало время бойни.

Убегающие враги открывали нам спины и гибли быстро. Тех же, кто оборачивался и дрался, убивали исступлённые местью преследователи. Больше всех повезло тем врагам, у кого были лошади — они умчались прочь, на север, в основном по Римской дороге на Дингесмер. Всадники Стеапы устремились за ними, и Этельстан крикнул, чтобы и ему привели лошадь. Его телохранители, все в ярко-красных плащах, взбирались на жеребцов. Я увидел, как вскочил в седло Этельстан и присоединился к погоне, по-прежнему не выпуская из руки Вздох змея.

Скотты, находившиеся дальше всех от того места, где всадники Стеапы разбили стену щитов, сломались последними. Лишь через несколько мгновений они осознали, что произошла катастрофа, и, увидев разгром союзников-язычников, скотты тоже развернулись и бросились удирать. Я искал взглядом Рэта и моего коня, а потом догадался, что мальчишка, должно быть, пересёк мост раньше, чем отступили воины Этельстана. Я посмотрел в сторону лагеря, выкрикивая имя Рэта, но не нашёл его. Вибранд подвёл мне гнедого коня.

— Наверное, принадлежал кому-то из телохранителей короля, господин, — сказал он. — Скорее всего, его хозяин погиб.

— Помоги забраться в седло!

Пришпорив коня, я свернул на север и, поравнявшись со своими людьми, окликнул Эгиля.

— Не преследуйте их! — приказал я. — Останьтесь здесь!

— Почему?

— Вы норвежцы. Думаешь, воины Этельстана увидят разницу?

Я позвал Берга, самого младшего брата Эгиля, и велел ему взять двадцать воинов-христиан и охранять отряд Эгиля. А потом снова пришпорил коня. Мой сын и Финан хотели ехать со мной, но у них не было лошадей.

— Догоняйте! — крикнул я им.

Одолженный жеребец прокладывал путь через груды трупов, отмечающие места, где сходились стены щитов. Мои люди тоже были среди убитых. При виде Рорика с перерезанным горлом и залитым кровью лицом я припомнил, что сам отправил его на смерть, приказав прекратить возню с добычей. Беорнот, отличный воин, столкнулся с еще лучшим воином и теперь с удивлённым видом лежал на спине, по его лицу ползали мухи. Как именно он был убит, я не видел. Я нашёл и Осви, лежавшего с искалеченной и накрепко перевязанной ногой, он был бледен, но пытался мне улыбнуться. Сквозь повязку сочилась кровь.

— Ты выживешь, — сказал я ему. — Я видел раны и похуже.

Много погибших, очень много, да и в землях Константина появится много вдов и сирот. Едва миновав зловонные горы тел, я пришпорил коня.

Вечерело, стали сгущаться тени, и меня это удивило. Битва казалась мне жестокой и краткой, но оказывается, тянулась гораздо дольше. Тучи рассеялись, и солнце отбрасывало тени от тел тех, кто был убит, пытаясь бежать. Люди стаскивали с трупов кольчуги, искали серебро. Скоро слетятся и вороны, насладиться пиршеством.

Вся долина была усыпана мечами, копьями, топорами, луками, шлемами и бесчисленными щитами, отброшенными в отчаянной попытке спастись от преследователей. Я увидел впереди всадников Стеапы. Они скакали достаточно быстро, чтобы догнать беглецов и нанести удар копьём или мечом, предоставляя добить жертву пешим воинам, идущим за ними. Я увидел на римской дороге флаг Этельстана — победоносного дракона, изрыгающего молнию — и помчался в ту сторону.

Приблизившись к возвышенности, откуда армия Анлафа начинала атаку, я придержал коня, поскольку отсюда открывался потрясающий вид. Всю широкую долину заполняли бегущие люди, а за ними и среди них сновали не знавшие жалости мстители. То были волки среди овец. Беглецы пытались сдаться, а их убивали, и я знал, что воины Этельстана, избежавшие почти неминуемого поражения, отводят душу в разгуле резни.

Я стоял на невысоком холме, с изумлением наблюдая. Сам я тоже испытывал облегчение и в придачу странную отрешённость, словно это чужая битва. Победу одержал Этельстан. Я коснулся груди, нащупывая молот — я укрыл его под одеждой, чтобы меня не приняли за врага-язычника. Я ведь и не надеялся выжить, несмотря на колдовство Бенедетты с крестом. Когда появилась гигантская орда врагов со щитами и мечами, я почувствовал себя обречённым. Но теперь стою здесь и смотрю на резню, исполненную ликования. Мимо прошёл мертвецки пьяный воин, неся разукрашенный шлем и пустые ножны, инкрустированные серебряными пластинами.

— Мы их побили, господин! — прокричал он мне.

— Мы их побили, — согласился я и вспомнил Альфреда.

Вот так воплощалась в реальность его мечта о богоугодной стране, о едином государстве всех саксов. И я знал — Нортумбрии больше нет. Больше нет на свете моей страны. Теперь она часть Инглаланда, рожденного в кровавой долине, среди смерти, крови и хаоса.

— Господь сотворил великое чудо! — воззвал ко мне чей-то голос. Обернувшись, я увидел подъезжающего ко мне епископа Оду. Он сиял. — Бог даровал нам победу! — Он протянул мне руку, и я принял её левой — в правой я всё ещё держал найденный меч. — И ты носишь крест, господин! — с явным удовольствием добавил он.

— Его дала мне Бенедетта.

— Чтобы он тебя защитил?

— Так она и сказала.

— И крест тебя защитил! Слава Господу!

Он пришпорил коня, и я вслед за ним, размышляя о том, что многие годы меня оберегало женское колдовство.

Прежде чем закончился этот день, произошла ещё одна, последняя битва. Предводители норвежцев и скоттов, спасаясь от преследователей, на быстрых лошадях понеслись к кораблям и опередили погоню, но часть осталась, чтобы нас задержать. Они встали в стену щитов на небольшом холме. Увидев среди них Ингилмундра, я понял, что это, видимо, жители Виреалума.

Они притворялись, что приняли христианство, получили в дар здешние земли, их жёны и дети по-прежнему жили в усадьбах Виреалума. Теперь им предстояло сразиться, защищая свои дома. В двух рядах набралось не больше трёх сотен воинов, и они сомкнули щиты. Они знали, что должны умереть, но, возможно, надеялись получить снисхождение. Воины Этельстана шли на них огромной толпой числом больше тысячи, и с каждой минутой всё прибывали. Среди них были люди Стеапы на усталых лошадях и конные телохранители Этельстана.

Из стены щитов вышел Ингилмундр и зашагал к Этельстану, по-прежнему державшему Вздох змея. Норвежец заговорил с королём, но я не расслышал ни его слов, ни ответа Этельстана. Ингилмундр преклонил колено, положив меч на землю, — значит, Этельстан оставил ему жизнь, ведь ни один язычник не станет умирать без меча в руке. Ода посчитал так же.

— Король чересчур снисходителен, — разочарованно произнес он.

Этельстан направил коня вперёд и приблизился к Ингилмундру. Он склонился в седле, что-то сказал, и я видел, как улыбнулся и кивнул в ответ Ингилмундр. И тогда Этельстан ударил, Вздох змея резко скользнул вниз, из горла Ингилмундра брызнула кровь, а Этельстан продолжал его кромсать. Его люди радостно завопили и рванулись вперёд, навалившись на норвежцев. Вновь застучали щиты и зазвенели клинки, но всё быстро кончилось, и погоня двинулась дальше, оставив на невысоком холме след из мёртвых и умирающих.

Уже в сумерках мы достигли Дингесмера и увидели, как уходят по Мерзу корабли с беглецами. Удалось удрать почти всем, но корабли отчаливали почти пустыми, их команды, оставленные для охраны, торопились, опасаясь погони, и бросили сотни людей. Их всех перебили на болотистом мелководье. Многие просили пощады, но у воинов Этельстана её не нашлось, и вода в камышах обагрилась кровью.

Мой сын и Финан нашли меня и наблюдали вместе со мной.

— Значит, всё закончилось, — не слишком уверенно произнёс Финан.

— Да, закончилось, — согласился я. — Можем ехать домой.

И внезапно мне захотелось в Беббанбург, где длинное побережье, чистое море, а над волнами носится ветер.

Меня отыскал Этельстан. Он выглядел суровым. Его кольчуга, накидка, конь и чепрак — всё было покрыто запекшейся кровью.

— Отлично получилось, мой король, — сказал я.

— Бог даровал нам победу. — Его голос звучал устало. И неудивительно, ведь вряд ли в этот день кто-то сражался в стене щитов яростнее него. Этельстан опустил взгляд на Вздох змея, губы изогнулись в улыбке. — Твой меч хорошо послужил мне, лорд Утред.

— Отличный меч, мой король.

Он протянул его мне рукоятью вперёд.

— Сегодня вечером ты ужинаешь со мной, лорд Утред.

— Как скажешь, — ответил я, с благодарностью принимая меч. Нельзя убирать его в ножны нечищеным, поэтому я отшвырнул найденный клинок, и весь долгий путь назад в подступающей темноте не выпускал Вздох змея из руки. Женщины на дороге обыскивали убитых и добивали длинными ножами умирающих, прежде чем обшарить тело. В наступивших сумерках сверкали огни первых костров.

Всё закончилось.

Эпилог

Я Утред, сын Утреда, и отца моего отца звали Утредом, и его отца тоже, и все они были лордами Беббанбурга. Я также им стал, но теперь народ называет меня лордом Севера. Мои земли протянулись от продуваемого ветрами Северного моря до обращённых к Ирландии берегов, и хотя я стар, моё дело — не давать скоттам пройти на юг, в земли, отныне названные Инглаландом.

Я усмирил Камбрию, отправив Эгиля и моего сына разобраться с зачинщиками беспорядков. Кое-кого они повесили, пожгли усадьбы, а земли отдали тем, кто вместе с нами сражался на пустошах Виреалума. Большую часть Камбрии до сих пор заселяют норвежцы и даны, но они живут в мире с саксами, а их дети учат язык саксов, некоторые уже и поклоняются пригвожденному христианскому Богу.

Мы гордимся тем, что нортумбрийцы, но теперь мы все инглаландцы. Этельстан зовётся королём Инглаланда. Его сломанный меч висит в Большом зале Винтанкестера, хотя сам я не ездил на юг поглядеть на это. Король проявил щедрость ко мне, наградив золотом и серебром, взятым на поле при Виреалуме, где полегло так много воинов.

Пир устроили через три дня после битвы. Этельстан хотел дать его в тот же вечер, но люди слишком устали, слишком много раненых нуждалось в заботе, так что королю пришлось подождать, прежде чем он смог собрать своих военачальников в Честере. На пиру эля было больше, чем угощений, да и те оказались не особенно хороши на вкус — ветчина, хлеб и похлебка с тушёным мясом, подозреваю, что кониной. После службы в церкви, проведенной епископом Одой, в главном зале Честера собралось около ста двадцати человек.

Там играл арфист, но не пел, потому что нет песни, подходящей к той бойне, в которой мы устояли. Пиршество называли победным, полагаю, так оно и было, но пока эль не развязал пирующим языки, это больше походило на похороны. Этельстан произнес речь, где скорбел о потере двух олдерменов, Эльфина и Этельвина, а потом перешёл к похвале в адрес сидящих на скамьях. Когда он особенно выделил Стеапу, получившего удар копьем в руку, пока его всадники пробивали стену щитов Анлафа, раздались громкие крики одобрения. Этельстан упомянул и меня, и назвал первым воином Инглаланда. Люди согласились с этим радостными возгласами.

Инглаланд! Помню, как я впервые услышал это название, и тогда оно показалось мне странным. Король Альфред мечтал о нём, когда мы шли с болот Сомерсета, чтобы напасть на огромное войско, возглавляемое дедом Анлафа.

— Мы должны были погибнуть при Этандуне, — однажды сказал мне Альфред, — но Господь был на нашей стороне. Инглаланду суждено быть.

Я в это не верил, хотя много лет воевал за его мечту, не всегда с охотой. А теперь его внук разбил альянс северян, и его Инглаланд протянулся от холмов Шотландии до южного моря.

— Бог нам дал эту страну, — объявил Этельстан в главном зале Честера, — и Бог будет её хранить.

Правда, Бог Этельстана позволил Анлафу и Константину сбежать от расправы при Виреалуме. Анлаф в Дифлине клянется, что еще поквитается. Вполне возможно, он ведь молод, зол и честолюбив. Мне сказали, что король Шотландии отказался от трона и ушёл в монастырь, королевством теперь правит Индульф, его второй сын. У моих северных границ до сих пор случаются набеги и угоны скота. Но теперь реже, поскольку, когда мы ловим грабителей, то убиваем их, а головы приколачиваем на деревья, чтобы и остальные поняли, что их ждет.

Дракон и звезда не солгали. Зло явилось с севера, и дракон издох на пустошах Виреалума. Там погибли Домналл и Келлах. Там убит был и Анлаф Кеннкарех по прозвищу Шелудивый, король ирландского Хлимрекра, вынужденный сражаться в Виреалуме вместе с тезкой-завоевателем. Оуайн из Страт-Клоты тоже пал среди своих чёрных щитов от рук людей Ситрика. Гибеахан, король островов Судрейяр, получил удар копьем в спину, когда пытался бежать.

Поэты твердят, что там погибло семь королей, и, возможно, они правы, только некоторые из погибших были лишь вождями, называвшими себя королями. У меня земель больше, чем у некоторых королей, но я зовусь лордом Беббанбурга, это единственный титул, какого я когда-либо для себя желал. Он достанется моему сыну, а потом его сыну. Иногда я сижу на террасе перед своим домом и смотрю на мужчин и женщин, что служат мне, а потом устремляю взгляд на безбрежное море и тучи, собирающиеся над холмами в глубине суши, и на стены, которые я отстроил еще выше, и негромко благодарю богов, что так долго присматривают за мной.

Бенедетта сидит со мной рядом, положив голову мне на плечо, и с улыбкой посматривает в сторону большого дома, что я выстроил у северной окраины крепости. В этом доме обитает моя жена. Иногда мне кажется, Этельстан настоял на браке только ради того, чтобы меня подразнить — поросёночек Элдрида стала моей женой. Я ожидал, что Бенедетта придёт в ярость, но её это лишь позабавило.

— Бедное дитя, — сказала она и с тех пор ей внимания не уделяла.

Элдрида меня боится, ещё больше она боится Бенедетты, но она принесла мне земли в Камбрии, такова была цель этого брака. Я стараюсь быть добрым к ней, но ей хочется только молиться. Я построил для неё отдельную часовню, и она привезла в Беббанбург двух священников. Всякий раз, приближаясь к Морским воротам, мне приходится выслушивать их молитвы. Она говорит, что молится за меня, и, возможно, именно поэтому я ещё жив.

Финан тоже жив, но теперь стал медлительнее, как и я. Нам обоим скоро предстоит умереть. Финан просит, чтобы его тело отвезли в Ирландию, хочет упокоиться рядом с предками, и Эгиль с его вечным норвежским стремлением к морю обещал исполнить это желание. А моё единственное условие — умереть с мечом в руке, и поэтому мы с Бенедеттой делим постель со Вздохом змея. Я попросил сына похоронить меч вместе со мной, и он дал обещание, так что Вздох змея отправится в Вальхаллу с хозяином. И там, в великом чертоге богов, я встречу тех, с кем когда-то сражался в одной стене щитов, и тех, кого убил. Мы будем пировать вместе, смотреть на средиземье под нами, будем наблюдать, как другие сражаются, как когда-то сражались мы. И это продлится до конца времен, пока этот мир не погрузится в хаос Рагнарёка.

Но до той поры, пока я не войду в зал богов, я останусь в Беббанбурге. Я боролся за Беббанбург. Его у меня украли, я вернул его и удерживал, устоял против всех врагов. Всякий раз, сидя на террасе, я всё думаю — будет ли моя крепость стоять здесь через тысячу лет, всё такая же неприступная, защищая землю и море. Я уверен, она устоит до Рагнарёка, когда море вскипит, земля расколется, а небо заполыхает огнем, и на этом кончится история мира.

Wyrd bið ful ãræd.

Судьба неумолима.

Историческая справка

Никогда раньше на этом острове не было такой бойни.

«Англосаксонская хроника», 938 г. н.э., битва при Брунанбурге

Битва при Брунанбурге произошла осенью 937 года. Этельстан, монарх Уэссекса, Мерсии и Восточной Англии, разгромил армию во главе с Анлафом Гутфритсоном, королем Дифлина из Ирландии, и Константином Шотландским. К ним присоединились люди Страт-Клоты, норвежские воины с островов, которые сейчас называются Оркнейскими и Гебридскими, и сочувствующие норвежцы Нортумбрии. Они потерпели поражение. «Англосаксонская хроника» прославляет победу стихами, отмечая, что «никогда не было такой бойни на наших островах». Спустя годы её стали именовать просто «великой битвой».

Это, несомненно, была великая битва и ужасная бойня, а также одна из самых важных битв, когда-либо происходивших на британской земле. Майкл Ливингстон, безусловно, величайший эксперт по Брунанбургу, отмечает в своей книге «Битва при Брунанбурге. История успеха», что «люди, которые сражались и погибли на этом поле, создали политическую карту будущего, которая остается с нами сегодня, и битва при Брунанбурге — одно из самых значительных сражений в долгой истории не только Англии, но и всех Британских островов… За один день, на одном поле, была определена судьба нации».

Той нацией стали англичане, а битва при Брунанбурге — момент ее основания. Когда началась история Утреда, существовало четыре королевства саксов — Уэссекс, Мерсия, Восточная Англия и Нортумбрия, и король Альфред мечтал объединить их в одно. Чтобы сделать это, ему нужно было дать отпор вторгшимся данам, завоевавшим Нортумбрию, Восточную Англию и северную Мерсию. Сын Альфреда Эдуард и его дочь Этельфлед Мерсийская отвоевали Восточную Англию и Мерсию, но Нортумбрия, которой стали править норвежцы, упорно оставалась независимой. Шотландия лежала на севере, королевство саксов Этельстана — на юге, но оба имели свои интересы в Нортумбрии. Этельстан хотел осуществить мечту своего деда об объединенной Англии, Константин боялся и негодовал по поводу растущей мощи саксов, которые могли еще усилиться, если Нортумбрия станет частью Англии.

Эта растущая сила была продемонстрирована в 927 году в Имонт-Бридже в Камбрии, где Этельстан потребовал от Константина и правителей Нортумбрии присягнуть ему. К тому времени он уже потребовал такой же присяги от Хивела из Дифеда. Этельстан называл себя монархом Totius Brittaniae, но всё же оставил Гутфрита на троне Нортумбрии. Смерть Гутфрита означала, что на трон Нортумбрии стал претендовать его двоюродный брат, Анлаф из Дифлина, и это также привело к волнениям, поскольку Константин усилил свое влияние в Нортумбрии, особенно в ее западной части, Камбрии. Эти волнения в 934 году привели к вторжению Этельстана в Шотландию. Его армия и флот достигли самой северной части королевства Константина, но, похоже, скотты избегали крупных сражений, предоставив Этельстану возможность грабить их земли.

Таким образом, «северная проблема» омрачилась ненавистью и унижением. Константина дважды унизили: сначала в Имонт-Бридже, а затем из-за его неспособности остановить вторжение Этельстана. Он намеревался уничтожить или, по крайней мере, серьезно уменьшить растущую мощь саксов, для чего вступил в союз с Анлафом. Вторгнувшись в 937 году в земли Этельстана, они намеревались отомстить саксам и посадить Анлафа на трон Нортумбрии, где бы он управлял буферным государством между Константином и его самыми опасными врагами. Эта попытка потерпела неудачу при Брунанбурге, и саксы включили Нортумбрию в свою страну, а короли Уэссекса стали королями Англии. Справедливости ради стоит сказать, что до битвы Англии еще не существовало. Она появилась, как только на то кровавое поле опустились сумерки.

По различным оценкам, Брунанбург — значительное сражение, но, как ни странно, со временем о нем забыли. Мало того, что оно забыто — на протяжении веков никто даже не знал, где произошла битва. Долгие годы выдвигалось множество идей о месте битвы, от южной Шотландии до графства Дарем или Йоркшира, появлялись гениальные теории, в основном в зависимости от названия места и подсказок, которые можно было извлечь из древних хроник, но уверенности не было.

Существовало две основных версии о месте битвы. Одна утверждала, что битва произошла у реки Хамбер на восточном побережье Англии, другая отдавала предпочтение западному побережью, в Уиррале. В XII веке монах по имени Иоанн из Вустера написал историю, где указал, что флот Анлафа и Константина вошел в реку Хамбер, и с тех пор это утверждение сеет смуту в аргументах «за» или «против». Анлаф действительно привел из Ирландии сильный флот, но совершенно невероятно, что он проплыл бы со своим флотом вдоль половины всего британского побережья до Хамбера, при том, что переход от Дублина к западному английскому побережью прямой и короткий.

Чего не хватало в споре, так это каких-нибудь археологических доказательств, но за последние несколько лет доказательство наконец было найдено местной группой «Уиррал археолоджи», обнаружившей артефакты и могильные ямы, благодаря которым можно было бы уверенно переместить битву при Брунанбурге в Уиррал. Самый быстрый способ найти место битвы — ехать на север по трассе M53, резня произошла к северо-западу от Выезда 4.

Разные повествования о битве, написанные в большинстве своем спустя годы или даже столетия после события, действительно упоминают смерть епископа в ночь, предшествующую битве. Смерть неназванного епископа приписывается самому Анлафу, совершившему подвиг, аналогичный приписываемому королю Альфреду — он проник в лагерь Этельстана, пытаясь его убить, но вместо него обнаружил епископа. В 937 году епископата в Честере ещё не существовало, так что моя версия полностью вымышленная, как и то, как епископ Ода выхватил меч Утреда в разгар битвы. Эта история также берет начало из хроник, которые утверждают, что епископ совершил чудо, кинув меч Этельстану, после того как королевский клинок сломался. Епископ Ода, сын захватчиков-данов, в конце концов стал архиепископом Кентерберийским.

Было ли поле битвы выбрано заранее и отмечено прутьями из орешника? У нас есть фрагмент документа под названием «Сага об Эгиле», в котором Эгиль Скаллагриммрсон (норвежец, который, по-видимому, сражался за Этельстана) описывает поле, помеченное прутьями из орешника и взаимно согласованное как место встречи армий. Кажется необычным, но это условность того времени, с которой я согласился. Другие источники утверждают, что Этельстан поздно отреагировал на вторжение, и тут возникает вопрос — почему Константин и Анлаф не двинулись дальше вглубь страны и сосредоточили свои армии в Уиррале, а согласованное место битвы дает объяснение.

Битва при Брунанбурге стала основополагающим событием для Англии, но несмотря на это, норвежцы не отказались от своих амбиций. Этельстан умер в 940 году, всего через три года после своей великой победы, и Анлаф вернулся в Англию, успешно вступил на трон Нортумбрии, а затем захватил часть северной Мерсии. Преемник Этельстана, король Эдмунд, в конце концов изгнал его, восстановив королевство Англия, которое Этельстан создал в битве при Брунанбурге.

История создания Англии малоизвестна, что кажется мне странным. Я получил хорошее образование, но в нем лишь мельком упоминался англосаксонский период, с небольшой остановкой на короле Альфреде, а затем, с 1066 года, начался более подробный рассказ. Однако Вильгельм Завоеватель, будучи сам внуком викинга-захватчика, завоевал страну, которой на момент смерти Альфреда даже не существовало. Альфред, несомненно, мечтал создать единую страну, но только его сын, дочь и внук осуществили эту мечту.

В 899 году, в год смерти Альфреда, даны все еще правили в Нортумбрии, Восточной Англии и северной Мерсии. В ту пору существовали ещё четыре королевства, и Уэссекс только чудом пережил вторжение. В 878 году сбежавшего Альфреда загнали в болота Сомерсета, и казалось, что Уэссекс падет перед данами. Вместо этого в битве при Этандуне Альфред победил Гутрума и начал расширять свою территорию, а спустя пятьдесят девять лет в результате резни при Брунанбурге четыре королевства саксов объединились. Это в самом деле необычная история.

Примечание автора

Я чрезвычайно благодарен Говарду Мортимеру из «Уиррал археолоджи», показавшему мне многие находки, обнаруженные на месте битвы, и великодушно устроившему мне экскурсию по Уирралу. Его коллега Дэйв Капенер предоставил мне свою рукопись с описанием сражения, которую я в значительной степени скопировал в своей вымышленной версии. Кэт Джарман, археолог из Бристольского университета, помогал во многих вопросах, а доктор Джарман исследовал небольшой нож, обнаруженный на поле битвы, так щедро подаренный мне «Уиррал археолоджи».

Я благодарен всем членам «Уиррал археолоджи», предлагавшим помощь и советы, и прошу у них прощения, если я несколько упростил поле битвы, сделав его более понятным. Я также благодарен Майклу Ливингстону, щедро делившемуся со мной своими мыслями, и особенно благодарен за то, что он напомнил мне о преклонном возрасте Беовульфа, когда тот убил дракона!

«Бог войны» посвящается Александру Дреймону, актеру, воплотившему в жизнь Утреда в телесериале; он символизирует всех выдающихся актеров, продюсеров, режиссеров, сценаристов и технических специалистов, которые своими талантами украсили эти романы. Я также должен поблагодарить замечательных людей из моего издательства HarperCollins, которые оказывали мне поддержку, как и моего агента Энтони Гоффа. Но больше всех я должен поблагодарить мою жену Джуди, которая с привычной грацией и терпением выдержала четырнадцать лет со стенами щитов и резней. Спасибо им всем!


Оглавление

  • Географические названия
  • Часть первая Нарушенная клятва
  •   Глава первая
  •   Глава вторая
  •   Глава третья
  •   Глава четвертая
  •   Глава пятая
  •   Глава шестая
  • Часть вторая Западня
  •   Глава седьмая
  •   Глава восьмая
  •   Глава девятая
  •   Глава десятая
  • Часть третья Бойня
  •   Глава одиннадцатая
  •   Глава двенадцатая
  •   Глава тринадцатая
  •   Глава четырнадцатая
  •   Глава пятнадцатая
  • Эпилог
  • Историческая справка
  • Примечание автора