Королевство Тени и Света (ЛП) [Карен Мари Монинг] (fb2) читать онлайн

Я моргаю. Моя мать с тремя из Девятки. Должно быть, для неё это не менее странно, чем застрять в одной из МЭВ.

— Она наверняка готовит для этих везучих ублюдков, — ворчит Лор. — Эта женщина печёт неповторимые кукурузные лепёшки.

— Как ты можешь говорить о еде в такое время? — возмущаюсь я.

Лор пожимает плечами.

— Мужчине нужно питаться.

— Я знаю, чем питаются мужчины вроде тебя, и это отнюдь не кукурузные лепёшки.

— Никто же не наезжает на тебя из-за твоих пищевых пристрастий, дорогуша. Всю Джо из зубов выковыряла?

— Надо ли мне напомнить тебе о другом времени, другом месте, Костелом? — бормочет Бэрронс с шёлковой угрозой.

— Дэни. Пропала, — ровно произносит Риодан.

— И. Мой. Отец. Тоже, — отвечаю я таким же ровным тоном. — Разве Дэни не может воспользоваться твоей версией ЕТУ? Заклинанием, которое перенесёт тебя к ней, где бы она ни была, даже в Фейри? — к сожалению, это также выведет из строя Бэрронса, поскольку он связан с этим заклинанием и будет призван в то же место, чтобы убить Риодана и вытащить Дэни.

— Её похитили голой из нашей кровати. Без меча, без телефона. Татуировка исчезает, когда она превращается. Я перестал наносить её.

Проклятье.

После ещё одного мгновения тишины Кристиан говорит:

— Ваше время в Фейри заняло четыре дня по смертному времени. Заметили что-то странное, когда вошли в Честер?

— Да. Здесь ни единого фейри, — говорю я. — Погодите-ка, — добавляю я, хмурясь. — Мы отсутствовали всего четыре дня? — я бросаю взгляд на Бэрронса. — Разве не должно было пройти больше времени, учитывая то, как долго мы пробыли в Фейри? — полдня как-то раз стоили мне месяца.

Кристиан говорит:

— Последние несколько лет до меня доходили слухи, что с тех пор, как ты пропела Песнь Созидания, ход времени в Фейри начал изменяться, сначала незначительно, потом всё сильнее. Похоже, что древняя мелодия посчитала изъяном временное несоответствие между нашими мирами, когда их не разделяют стены, и исправляла это, подстраивая миры друг под друга.

Изумительно. И хорошо. Я всецело согласна с мнением Песни.

— В Дублине не осталось ни единого фейри, — продолжает Риодан. — Согласно моим источникам, во всём мире смертных не осталось ни единого фейри, и это меня тревожит. Их хлебом не корми, дай поохотиться на людей. И тем не менее, все они исчезли, чёрт возьми.

— Это может означать только одно. Они готовятся к войне, — говорит Кристиан.

— Зимний Двор уже воевал. С самим собой, — сообщаю я и быстро пересказываю то, что мы с Бэрронсом обнаружили в ледяном королевстве, опуская те действия, которые я предприняла, когда прибыло послание Кристиана.

— Ещё одна причина, по которой вы считаете, что их воспоминания вернулись, — говорит Риодан. — Я склонен согласиться.

— Позвольте уточнить, что я всё правильно понял, — произносит Лор, широко улыбаясь. — Песнь восстанавливает их способности и воспоминания, и что они делают? Отправляются воевать друг с другом из-за древних распрей. Чёрт, я в восторге от этого дерьма.

— Вероятно, что принцесса была на поле битвы в неузнаваемом состоянии, — говорит Бэрронс.

Я качаю головой.

— Она превратила день в ночь.

— Это была не ты?

— Нет. Она была в замке. Я её чувствовала. Почему-то на неё это не произвело такого же влияния, как на остальных фейри.

— Королевская элита старше всех, у них самые долгие воспоминания, но они также самые сильные, наиболее способные контролировать свою жажду мести из-за древней резни, — говорит Бэрронс.

«Лучше бы она могла это контролировать, — мрачно думаю я. — Если она навредит моей семье…»

— Я член королевской элиты, — говорит Кристиан. — На меня это не повлияло.

— Ты молод. Ты никогда и не избавлялся от воспоминаний, — возражает Бэрронс.

— Кроме того, ты не Видимый. Ты последний из живущих Невидимых, — говорю я.

— Я предпочитаю считать себя единственным в своём роде и не относящимся ни к какому двору, — отвечает Кристиан. — Логично будет заключить, что происходящее в Зимнем королевстве происходит и везде в Фейри. Они все исчезли потому, что слишком заняты попытками убить друг друга, — он смеётся. — Лор прав. Ну не идеально ли, чёрт возьми? Христос, я бы сам организовал гражданскую войну, если бы подумал, что такое возможно.

— Это не смешно, — говорю я. — Вы не видели, что они делают друг с другом. Это ужасно.

— Если это означает, что эти у*бки не путаются у нас под ногами, дорогуша, то не похер ли? — спрашивает Лор. — Кроме того, если это правда, то тебе остаётся приструнить лишь кучку королевской знати.

— Или довести и их тоже, чтобы они пытались убить друг друга, как остальные, — Кристиан снова смеётся. — Мак, это идеально. Проблема решена. Пусть они дерутся друг с другом, пока ты не разберёшься, как использовать Песнь, чтобы навеки запечатать их.

— Бешеных и обезумевших, совсем как Невидимых? — требую я. — Я пытаюсь не повторять ошибок, которые были допущены в прошлом.

— Хочешь сказать, по-твоему, Невидимых не надо было запирать? — переспрашивает Кристиан. — Они убили миллиарды людей в ночь, когда вырвались на свободу.

Я вздыхаю.

— Если бы их изначально не заточили, у них мог бы быть шанс. Обстоятельства с самого начала были против них. Ошибки совершались с того самого момента, как король их создал.

— Поверить не могу, что ты защищаешь Невидимых, — говорит Кристиан.

— Не защищаю. Просто говорю, что в этом мире нет чёрного или белого. Всё в нём, и каждый из нас тоже — это оттенки серого. И ты сам Невидимый.

— Уравновешенный моей человечностью. Сильно, значительно уравновешенный. Серый отчаянно стремится к белому.

— Дело не в Невидимых, — я пытаюсь вернуть разговор обратно в нужное русло. — Они погибли. Дело в Видимых…

— Которые набросились друг на друга из-за древних распрей. Бл*дские идиоты. Пускай воюют. Двигаемся дальше, — рычит Лор.

— Я готова обсудить условия моей свободы, — голая не-Мак появляется посреди офиса, обнажённая и сияющая.

На мгновение все замирают, затем:

— Какого хера? — взрывается Лор. — У тебя появился двойник, Мак.

— Это фейри, — рычит Риодан. — Очередная бл*дская херова фейри просеялась через мои бл*дские херовы чары. Какого бл*дского хера.

— Кристиан, убери её отсюда, — рявкаю я. — Сейчас не время и не место.

— Я её сюда не приводил, — библиотекарю он говорит: — Ты выбрала именно этот момент, чтобы появиться? Прошло несколько дней с тех пор, как ты залезла в ту бутылку. После этого я не слышал от тебя ни слова.

— Я обдумывала свои варианты.

— Ну так иди и пообдумывай ещё.

— Я вполне закончила.

— Как ты вообще нашла меня здесь?

— Я запечатлелась на тебе, — говорит голая не-Мак. — Я могу найти тебя где угодно.

— Это чертовски жутко, — рычит Кристиан.

— Я готова быть свободной, — бодро говорит она. — Давай обсудим.

— Кто она такая, чёрт возьми, почему она выглядит как Мак, и почему, бл*дь, она голая? — произносит Бэрронс опасно мягким тоном.

— Она библиотекарь библиотеки короля Невидимых, — поспешно отвечаю я. — Я забыла рассказать тебе про неё, — Лору я говорю: — Прекрати так пялиться на неё. Кристиан, одень её. И скажи впредь оставаться в одежде.

Библиотекарь быстро облачается в простое короткое платье из почти прозрачной ткани.

— Я приношу свои извинения, — говорит библиотекарь. — Мне сложно привыкнуть навешивать на себя ткань. Я постараюсь запомнить, — её лицо омрачается, и она пылко заявляет Кристиану: — Впредь я буду помнить, обещаю.

— Ты вернёшься в свою бутылку, — рычит Кристиан.

Библиотекарь бледнеет.

— Ты сказал, что я могу быть свободна.

— Ты сказал ей такое? — с неверием восклицаю я. — С ума сошёл? Я приказала тебе закупорить её.

— Всё сложно. Она пришла в мою постель и, ну… это долгая история.

— Не такая уж долгая, — говорит библиотекарь, закатывая глаза. — Определённо не то, чего я ожидала. Всё заняло каких-то две минуты.

— Копия Мак была в твоей постели, — произносит Бэрронс с шёлковой угрозой. — Ты трахнул её.

— Нет! — ревёт Кристиан. — Как будто я пошёл бы на такое, — говорит он обороняющимся тоном.

— Ты хотел, — говорит библиотекарь. — Ты повёл себя странно только из-за того, что я похожа на неё, — она бросает взгляд на меня. — Он был чрезвычайно твёрдым, — она смотрит мимо меня на Бэрронса. — Мать честная, — бормочет она. — Ну разве ты не… кем бы ты ни был. Роскошный.

— Вот этого я совсем не хотела знать, — бормочу я. Но я знаю, я однажды видела его сама в кровати короля Невидимых размером со стадион. Я игнорирую её комментарий о Бэрронсе и то, как она на него смотрит. Это заслуженно.

— Какого чёрта здесь происходит? — спрашивает Лор. — Почему это выглядит как Мак?

Библиотекарь ощетинивается.

— Я не «это». У меня есть имя. Лирика. И я выгляжу как Мак, потому что Смерть ненавидит, когда я выгляжу как другая, которую он зовёт Дэни, — она распаляется по ходу своей речи, становясь ещё более сердитой. — И поскольку Смерть — мой новый хозяин, я вынуждена подчиняться ему, потому что, видимо, у меня всегда будет хозяин. Я понятия не имею, почему меня всегда будут заточать, порабощать и гнобить, когда ни с кем другим этого не делают, но вот оно, моё печальное существование, пожалуйста.

— Иногда она выглядит как Дэни, — повторяет Риодан ледяным тоном. — Голая. И она тоже была в твоей постели, — он переводит на Кристиана взгляд, пронзающий не хуже ножей.

— Нет, чёрт возьми, не была. И это не моя вина, — громогласно огрызается Кристиан. — Я разбил бутылку. Разбитие бутылки не равняется ответственности за утечку. Нельзя ожидать, что я буду в состоянии контролировать содержимое каждой чёртовой бутылки на свете.

— Ты ведь разбил и бутылку Кровавой Ведьмы? Сука убила Бэрронса и Риодана, — напоминает Лор.

— Это была Дэни, — раздражённо отвечает Кристиан, — и она её не разбивала, она её откупорила.

— Я же её пометила ярлыком, — с неверием произносит библиотекарь. — С чего бы вам её открывать? Да что с вами не так, люди? Читать не умеете?

Кристиан ощетинивается.

— Дэни открыла её прежде, чем я её вообще увидел. Кроме того, кто, чёрт возьми, лепит ярлыки на донышко? Надо крепить их сбоку.

— Сбоку они заслоняют мне обзор. Кроме того, ты явно даже не помнишь, в какие бутылки налил своё пиво, — раздражённо отвечает библиотекарь. — Я думала, Смерть должен быть гениален. Какие другие унижения я буду вынуждена терпеть, чтобы оставаться на свободе?

Лор начинает хохотать.

Библиотекарь изучает его несколько секунд, затем говорит:

— Смерть не даёт мне секса. Может, это сделаешь ты?

Лор мгновенно перестаёт смеяться.

— Спал я с одной из ваших чокнутых фейри. Не бывать этому, детка.

Библиотекарь фыркает и поворачивается обратно к Кристиану.

Я решаю, что должно быть выжила из ума, потому что меня действительно оскорбляет то, что Лор отверг библиотекаря. Сваливать всех людей в отверженную категорию просто из-за одного неудачного опыта — это совершенно нечестно.

Я дрейфую внутрь себя, открываю свои чувства, деликатно ощупывая Лирику. Что она такое? Откуда она взялась? Почему она в настоящее время разумна, тогда как остальные фейри слетели с катушек?

— Ты никогда не пила из Котла, не так ли?

Она резко разворачивается ко мне.

— Прекрати это!

Интересно. Она чувствует, как я ощупываю её со всех сторон, пытаясь выудить её секреты. Несмотря на все внешние сдерживающие факторы, она могущественна. Я задаюсь вопросом, вдруг её посадили в бутылку по этой самой причине.

Я продолжаю легонько изучать её суть. Необъяснимым образом в моём сознании всплывает Круус. Возможно, потому что я в настоящий момент хочу, чтобы он оказался жив и мог бы либо возглавить фейри, либо научить меня вещам, которых я не знаю.

Её глаза широко раскрываются; она выглядит ошарашенной и выпаливает:

— Ты знаешь моего отца? — затем она зажимает ладонью рот, выглядя потрясённой и ужаснувшейся.

Я прищуриваюсь.

— Круус был твоим отцом?

Она притихает на долгие несколько секунд, сощурившись и словно лихорадочно думая; её выражение сменяется со страха на злость и обратно. Наконец, она рьяно качает головой, словно завершив спор с самой собой и отвечает:

— Он так говорит.

— Говорит, — выразительно подчёркивает Бэрронс.

Настоящее время. Не прошедшее.

— Он выпускал… выпускает тебя? — настаиваю я.

Она опять погружается в хмурое молчание, затем отвечает:

— Мне запрещается о нём говорить.

— Ты только что это сделала.

— Ты застала меня врасплох, и я просто выпалила. Пока ты изучала мой разум, в твоём сознании сформировался образ.

Она подсмотрела образ в сознании Верховной Королевы. Бэрронс бросает на меня предостерегающий взгляд. «Подними свои ментальные барьеры, — беззвучно рычит он. — Немедленно».

Я укрепляю свой разум против неё.

— Когда ты видела его в последний раз? — спрашиваю я.

— Это запре…

— Отвечай на вопрос королевы, и я не засуну тебя обратно в бутылку, — перебивает её Кристиан.

Она притихает, глядя на каждого из нас, затем настороженно парирует:

— Надолго ли?

— За каждый день, в течение которого ты мне подчиняешься, я дарую тебе ещё один день, — говорит Кристиан.

Она несколько долгих секунд смотрит вдаль, затем бормочет:

— Если я ослушаюсь, мой отец сделает со мной куда более ужасные вещи, чем ты. Если он узнает, что я сказала вам, что он породил меня… — она умолкает, шумно сглотнув. — Вы не должны ему говорить.

Мне не нужен детектор лжи Кристиана, чтобы подтвердить, что она боится Крууса, хоть отец он ей, хоть нет. Я награждаю Кристиана жёстким взглядом, и он правильно интерпретирует мой посыл.

— Я встану между тобой и Круусом, если он попытается тебе навредить.

Библиотекарь бросает на него взгляд, её глаза широко раскрываются, а лицо освещается как маленькое солнышко.

— Ты защитишь меня? Не позволишь ему наказать меня?

Я награждаю Кристиана ещё одним выразительным взглядом.

Он тяжело вздыхает и отвечает:

— В пределах моих возможностей, да…

— Твои возможности безграничны! — восклицает библиотекарь.

— …Я буду оберегать тебя и не позволю ни одному мужчине…

— Или женщине, или существу иного рода, — поспешно уточняет она.

— …наказать тебя. Я не позволю никому и ничему навредить тебе. Однако если ты предашь меня или кого-то из моих друзей, я тебе сам наврежу.

— Это формальная клятва, — говорит библиотекарь с благоговением. — Которой обменялись члены королевской элиты.

Кристиан снова вздыхает.

— Да, я знаю.

— Значит, ты теперь мой защитник. Связанный этой клятвой.

От его порывистого вздоха развеваются мои волосы, и он награждает меня сердитым взглядом.

— Да знаю я, проклятье.

Лирика поворачивается ко мне и произносит приглушённым тоном, словно она боится даже произносить эти слова в полный голос.

— Я видела своего отца сегодня.

— Правда? — уточняю я у Кристиана.

Он кивает.

Чтобы быть абсолютно уверенной, что мы поняли друг друга правильно до последнего грёбаного слова, я произношу:

— Ты видела Крууса сегодня. Очень даже живым и во плоти.

Снова раздражаясь (я начинаю думать, что это естественное состояние Лирики), она рявкает:

— Какое слово тебе не понятно?

— Повтори это для меня, — холодно приказываю я.

Закатив глаза, она произносит:

— Я видела Крууса сегодня. Очень даже живым и во плоти.

Часть II

Мы редко достигаем превосходного ясного осознания нашим интеллектом того поворотного момента времени; момента, на который мы можем взглянуть из далёкой точки в будущем и сказать: если бы не А, то не было бы Б.

Например, если бы моя машина не сломалась той ночью, я бы никогда не встретила своего мужа, следовательно, наши трое детей никогда бы не родились. Или если бы я не провалила экзамен по адвокатуре, я никогда бы не воплотила свою мечту стать концертирующим пианистом. Или если бы я не решила, что при таком ПМС ни за что не могу лечь спать, не поев мороженого, и не рванула бы в продуктовый магазин поздно ночью, меня бы не ограбили, не пырнули ножом и не наградили бы ПТСР^[27].

Вот такие моменты.

Думаю, мы ощущаем их до мозга костей, когда они происходят.

Это могут быть неожиданные мурашки на шее сзади, или внезапное внутреннее изменение давления в черепе, сопровождаемое мимолётным головокружением; возможно, всего лишь сбивающее с толку ощущение дурного предчувствия и ужаса.

Думаю, в нашем подсознании происходит намного больше, чем мы знаем, но поскольку нами руководит отчаянная потребность воспринимать жизнь как нечто управляемое, рациональное и поддающееся нашему контролю, мы отвергаем те необъяснимые предупреждения, заставляющие нас останавливаться как вкопанных (безо всякой причины, которую может объяснить наш мозг — и ведь мозг всегда выигрывает этот спор, не так ли?) и вызывающие глубинную тревогу из-за того, что мы собираемся сделать дальше.

Вы должны прислушиваться к таким моментам.

Вы должны уделять им пристальное внимание.

Если двери лифта открываются, и вы ощущаете внезапные мистические мурашки при виде «совершенно нормального» мужчины, не заходите в кабину. Не позволяйте хорошим манерам заглушить атавистическую мудрость вашего зверя. Уходите. Пойдите по лестницам. Окружите себя другими людьми как можно быстрее.

Бегите, когда ваша кровь говорит вам бежать.

Из дневников МакКайлы Лейн-О'Коннор,

Верховной Королевы Фейри

КРОВАВЫЙ СОН

Снова и снова^[28]

Именно из-за тумана я теряюсь.

Туман в Дублине не похож ни на что из того, с чем я сталкивалась. Он кажется почти разумным существом, которое намеренно отыскивает самые тёмные и самые пугающие уголки, чтобы проникнуть в них и окутать, и имеет возможность превратить даже самый знакомый пейзаж в нечто зловещее и злобное.

Отвлёкшись на внутренние муки, я думаю, что направляюсь прямиком к Кларин Хаус, вслепую пропахивая квартал за кварталом, но в следующее мгновение оказываюсь в редеющей толпе в неопознанной части города. Боже милостивый, я нахожусь в Дублине меньше двадцати четырёх часов, и я уже потерялась.

Внезапно я оказываюсь одной из трёх человек на неестественно тихой, укрытой туманом улочке, которая позволяет лишь редкими проблесками видеть моё непосредственное окружение. Дымка окутывает меня, змеится завитками, врывается густыми волнами, кружит возле моих лодыжек и влажно льнёт к лицу.

Я понятия не имею, как далеко ушла. К этому моменту я могу находиться в нескольких милях от своего временного жилья.

Поклявшись никогда больше не нестись по незнакомым улицам вслепую, я принимаю быстрое решение последовать за одним из пешеходов; они непременно выведут меня обратно к Темпл-бар Дистрикту.

Застегнув куртку от лёгкого моросящего дождя, я выбираю того, что поближе — женщину лет пятидесяти в бежевом дождевике с синим клетчатым шарфом. Я подхожу ближе, беспокоясь, что потеряю её.

Через два квартала она прижимает сумочку к боку и бросает нервные взгляды через плечо. Мне требуется несколько минут, чтобы понять, кого она боится: меня.

Я запоздало вспоминаю то, что читала в путеводителе о преступности в городе, пока летела из Джорджии в Дублин два дня назад. Молодые люди обоих полов с невинной внешностью ответственны за многие преступления.

Я пытаюсь её успокоить:

— Я потерялась, — кричу я. — Я пытаюсь вернуться в свой отель. Пожалуйста, вы можете мне помочь?

— Прекратите следовать за мной. Не подходите, — кричит она, ускоряя шаги, отчего полы её плаща-дождевика начинают хлопать.

— Ладно, я останусь тут, — я останавливаюсь на месте. Мне меньше всего хочется спугнуть её; другой пешеход скрылся, так что она мне нужна. Туман с каждой секундой становится более плотным и угрожающим, и я нахожусь в чужой стране, не имея ни малейшего понятия, как вернуться в единственное знакомое мне место. — Мне жаль, что я вас напугала. Можете просто показать мне в сторону Темпл-бар Дистрикта? Я ищу Кларин Хаус. Пожалуйста, я американская туристка, приехала в Ирландию буквально вчера и совсем потерялась, — говорю я с растущим отчаянием.

Не поворачиваясь и ни чуточки не сбавляя шагу, она машет рукой куда-то влево, затем скрывается за углом, оставляя меня одну в тумане.

Я вздыхаю. Значит, налево.

На ходу глядя по сторонам, я немного прибавляю шаг. Я направляюсь вглубь пришедшей в упадок индустриальной части города. Витрины, изредка имеющие жилые здания над ними, уступают место обветшалым складам по обе стороны дороги, с разбитыми окнами и просевшими дверями. Тротуар сужается до узкой дорожки и с каждым шагом всё сильнее усыпан мусором.

Я начинаю ощущать сильную тошноту — наверное, от вони канализации. Должно быть, где-то поблизости находится старая бумажная фабрика; толстая шелуха пористого желтоватого пергамента кувыркается и перекатывается по улицам. Узкие сырые переулки на входе помечены табличками-стрелками с облезшей краской, которые показывают на доки, выглядящие так, будто последняя партия товара поступала туда двадцать лет назад.

Здесь маячит рушащаяся дымовая труба, исчезающая в тумане. Там стоит пустая машина с приоткрытой дверцей. Возле дверцы лежит пара обуви и кучка одежды, словно водитель вышел, разделся и просто бросил всё это здесь, чтобы голышом прогуляться по району.

Жуть.

Здесь зловеще тихо. Единственные звуки — это мои приглушенные шаги да капанье воды, стекающей из канав в решётки канализации. Чем дальше я захожу в район разрухи, тем сильнее мне хочется убежать или хотя бы перейти на лёгкий бег трусцой, но я беспокоюсь, вдруг в этом районе есть сомнительные представители рода человеческого, и частый стук моих каблуков по брусчатке привлечёт их внимание.

Я боюсь, вдруг данная часть города настолько заброшена потому, что все предприятия съехали, когда сюда прибыли бандиты. Кто знает, что таится за этими разбитыми окнами? Кто может сказать, что скрывается за той полуоткрытой дверью?

Следующие десять минут становятся самыми ужасающими в моей жизни.

Я одна в дурном районе незнакомого города, понятия не имею, иду ли я в нужном направлении или приближаюсь к чему-то похуже.

Мне дважды кажется, что я слышу какой-то шорох в переулке, мимо которого прохожу. Дважды я проглатываю панику и отказываюсь бежать.

Невозможно не думать об Алине, о схожем месте, в котором нашли её тело — грязный тупик переулка с мутными лужами и кучками мусора. Моя сестра умерла в куче отбросов. Брошенная, как горка ненужного хлама. Я не могу отделаться от ощущения, что здесь что-то всерьёз не так, и дело не только в запустении и разрухе. Эта часть города кажется не просто пустой. Она ощущается заброшенной. Словно десять кварталов назад я должна была встретить вывеску «Оставь надежду всяк сюда входящий».

Моя тошнота становится всё сильнее, по коже ползут мурашки. Я спешно преодолеваю квартал за кварталом, стараясь двигаться в направлении налево, насколько это позволяют улицы. Сейчас ещё только время ужина, но дождь и туман превратили день в сумерки, и те немногие уцелевшие фонари начинают мигать и светиться. Ночь наступает с пугающей скоростью. Через считанные минуты в длинных тенистых промежутках между слабыми и редкими лужами света будет так темно, что хоть глаз выколи.

Я начинаю легонько бежать трусцой.

Я на грани истерики от мысли о том, чтобы потеряться в такой ужасной части города ночью, и я едва не рыдаю от облегчения, когда замечаю впереди, через несколько кварталов от меня, ярко освещённое здание, полыхающее как оазис света.

Я перехожу на настоящий бег, которому сопротивлялась.

Приближаясь, я вижу, что все окна целые, и высокое кирпичное здание выглядит безупречно, щеголяет дорогим фасадом первого этажа из тёмного вишнёвого дерева и меди. Огромные колонны обрамляют альков входа с красивой дверью из вишнёвого дерева со светильниками из нержавеющей стали и такой же притолокой. Высокие окна сбоку здания обрамлены схожими колоннами меньшего размера и ограждены замысловатыми решётками из кованого железа. Спереди припаркован седан последней модели и дорогой мотоцикл.

За этим зданием виднеются витрины с жилыми апартаментами на втором этаже. По улицам ходят люди.

Абсолютно нормальные люди ходят за покупками, заглядывают в закусочные и пабы.

Вот так запросто я вновь оказалась в приличной части города. «Слава Богу», — думаю я.

«Книги и сувениры Бэрронса» написано на яркой вывеске, которая висит перпендикулярно зданию над тротуаром, крепясь к замысловатому медному штырю, вделанному в кирпичную кладку над дверью. Табличка в старомодном зеленоватом окне сообщает «ОТКРЫТО». Это не могло быть более идеальным местом для вызова такси, даже если бы на вывеске значилось «Добро Пожаловать, Потерянные Туристы/Вызывайте Свои Такси Отсюда».

Низкий бархатный баритон плавно разносится в ночи, когда я нахожусь примерно в двадцати метрах от убежища книжного магазина.

— МакКайла.

Я резко останавливаюсь, озадачившись. Как кто-то в Дублине может знать моё имя? Я пробыла в Ирландии всего один день. Голос доносился из тёмного переулка слева от меня. Мурашки пробегают по шее, сердце начинает стучать, и я испытываю чрезвычайно тревожное дежавю. Хотя я знаю, что этого не было (я никогда даже не выезжала за пределы Штатов), у меня такое ощущение, что я бывала прямо здесь, в этом самом месте, в этот самый миг, и тогда случилось нечто, колоссально меняющее жизнь. Момент так и отдаёт кайросом — это греческое слово означает «миг возможности, ключевой момент, необходимое мгновение», кусочек хроноса (это греческое слово, обозначающее время), когда могут свершиться великие вещи.

Великое добро или великое зло.

Я стою, колеблясь. Поддаться ли мне любопытству, взглянуть налево и исследовать загадку, или поспешить вперёд, к зданию, которое пылает бастионом в ночи и манит меня на уровне, которого я не понимаю?

На моей шее висит массивное, осязаемое бремя, точно этот крошечный, как будто незначительный момент, это решение и то, как я его приму, может определить и переписать остальную часть моей жизни.

Вполне возможно, что стоящий в тени мужчина знал мою сестру, и вот откуда ему известно моё имя… искушение, которому невозможно противостоять.

— Ты хочешь узнать про Алину? — говорит он.

Я ахаю, и моё сердце начинает бешено колотиться. Я поворачиваюсь и смотрю в тень, но могу различить лишь смутные очертания высокого мужчины. Хочу ли я узнать про Алину? Я хочу узнать всё, а потом хочу прикончить её убийцу голыми руками! Он разрушил мою жизнь, жизнь моих родителей, весь мой мир, когда отнял у меня Алину!

Звякает колокольчик, дверь книжного магазина отворяется, и мой взгляд возвращается к улице.

Высокий, тёмный, мощно сложенный мужчина выходит оттуда. Я замираю неестественно неподвижно, словно каждая клеточка моего тела посвящает 100 % своего внимания ему, и это поглощает всю мою энергию, и ничего не остаётся для базовых телесных функций.

Мужчина слева от меня тихо матерится.

— МакКайла, ты должна немедленно пойти со мной! Время чрезвычайно важно.

Я не могу пошевелиться. Мои ноги приклеились к тротуару.

Другой мужчина останавливается на тротуаре, окутанный внешним освещением книжного магазина. Ему около тридцати лет, он ростом под два метра, с тёмными волосами и золотистой кожей. Черты его лица сильные, точёные. Я не могу точно определить его национальность — возможно, потомок средиземноморцев из Старого Света или басков. Он одет в элегантный тёмно-серый костюм, белоснежную накрахмаленную рубашку и галстук. Он не просто обладает мужской красотой. Это слишком мягкое слово для описания его. Он чувственный, он привлекает, источает силу и самообладание. Мужчина, который точно знает, кто он, чего он хочет, и он вальяжно войдёт в сам Ад, чтобы получить это. Он из числа тех, кто делит людей на три лагеря: на его стороне, рядом с ним или на его пути. И остаётся лишь пожалеть дурака, который встанет на его пути. Он чрезвычайно магнетический. Это одновременно влечёт и отталкивает меня.

Он смотрит по сторонам, словно что-то почувствовал, что-то ищет. У меня возникает странное ощущение, что он… не совсем человек.

Внезапно его голова резко поворачивается в мою сторону, и он всматривается в тени, глядя прямо на меня чёрными как полночь глазами. На мгновение мне кажется, будто я заметила там кровавый проблеск. Но это лишь игра дождя и отражения.

Электричество трещит в воздухе между нами.

— Он опасен, — бормочет мужчина в тени.

Я остаюсь застывшей, пронзённая весом оценивающего взгляда мужчины, как насекомое, пришпиленное к его бумаге. Я не могу отвернуться. Я не могу пошевелиться.

Мы смотрим друг на друга несколько долгих секунд. Затем он едва слышно бормочет:

— Ты. Ты здесь.

— Что? — шепчу я.

— Зайдёшь? — он жестом указывает на дверь.

— Откуда ты меня знаешь? — выдавливаю я.

— Долгая история.

Я очень тихо говорю в тени:

— А ты… ты откуда меня знаешь?

— Долгая история, — с тихим смешком отвечает мужчина в тени.

Я парализована нерешительностью, грузом этого момента.

— Ему принадлежит квартира, которую снимала твоя сестра, — говорит голос из тени. — Осторожнее, МакКайла. Он опасен.

Я поворачиваюсь к нему, пока он говорит.

— Покажись.

Я дрожу, когда мужчина выходит в круг слабого света. Высокий, золотистые волосы и кожа, экзотическая красота; одет в джинсы, ботинки и свитер цвета слоновой кости. Он — воплощение цивилизованности, элегантности и утончённых манер.

— Я В'Лэйн, МакКайла. Я помогу тебе с твоими поисками, отвечу на многие твои вопросы. Но мы должны уходить немедленно, пока он не… он идёт! Выбирай, МакКайла. Ты должна выбрать немедленно!

Я перевожу взгляд обратно на тёмного мужчину, который шагает ко мне, и качаю головой, словно таким образом обрету решительность.

Моё сердце оглушительно громко стучит в ушах.

Кто эти мужчины? Откуда они меня знают? Откуда им известно о моей сестре?

Как мне выбрать?

Я не знаю, что делать.

Пока мужчина из книжного магазина приближается, я колеблюсь в нерешительности. Тёмный мужчина пугает меня. Блондин кажется мне… менее опасным, и телом, и душой. Тёмный мужчина практически ничего мне не сказал, блондин предложил информацию о моей сестре. Тёмный мужчина потрясает меня таким образом, которого я не понимаю. Блондин не влияет на меня на том же первобытном уровне.

В другое время, в другом месте я бы знала — это потому, что тёмный мужчина может проложить дорогу к моему сердцу.

После этой ночи я никогда не познаю то время.

— Ты должна спешить, МакКайла, — торопит В'Лэйн. — Идём. Я расскажу тебе об Алине. Я научу тебя всему, что знаю сам. Я помогу тебе отомстить.

Где-то в этом городе живёт монстр, который жестоко убил мою сестру.

Я хочу его голову на блюде. Я хочу, чтобы он сдох и был закопан в землю. Он больше не сможет ходить по этому миру, не отнимет жизнь другой невинной, не разрушит мир другой юной девушки.

Месть. Да. Вот чего я хочу.

Я поворачиваюсь к В'Лэйну.

— Нет, — ревёт тёмный мужчина. — Ты не можешь ему доверять. Он опасен!

Поздно. Я сделала выбор.

Когда В'Лэйн протягивает руку, я принимаю её, и вместе мы исчезаем в ночи.

Глава 21

Дайте ему пару глаз с манящим блеском^[29]

Мак

• Мама в безопасности.

• Папа пропал.

• Дэни пропала.

• Где Шазам/Й'Рилл? Риодан понятия не имеет. Шаз охотился, когда Дэни исчезла. Он тоже пропал? Что за существо способно поймать последнего из живущих Адских Котов/Охотника? Это немыслимо. Но если Шаз не похищен, то почему он не объявился, учитывая, что Дэни пропала?

• У Крууса есть дочь, Лирика, которая была запечатана в бутылке, по словам Кристиана, почти 3/4 миллиона лет назад. Хранительница библиотеки короля Невидимых. Богатство информации или куча мифов, под которыми мало реальных оснований? Кто её мать? Почему он поместил её в бутылку?

• Похоже, Видимые восстановили свои воспоминания. Почему они не могут просто вновь выпить из Котла?

• Если уж на то пошло, где Котёл? Он мой. Я должна знать, где находятся вещи королевы. Должна определять местоположение Котла, Камня и разных ОС.

• Я взорвала Зимний Двор. Я обеспокоена тем, что останки всё ещё живы и мучаются от боли. Надо заняться этим, но каждый раз, когда я отправляюсь в Фейри, я теряю слишком много времени в мире смертных. Отложить это ненадолго?

• Я подозреваю, что Зима похитила папу и Дэни. Но зачем? Чего она хочет? Почему она не отправила мне послание с требованием выкупа? Если она вернёт их невредимыми, я воссоздам её двор и обсужу перемирие, пока мы будем обговаривать условия соглашения относительно моего правления.

• Бэрронс прав, предположения опасны. Чары, о которые я ударилась, попытавшись просеяться, были вовсе не чарами, а непроницаемым космическим искажением МЭВ. В них или из них невозможно просеяться. Я слишком легко капитулировала перед чарами Зимы, потому что не узнала их и подумала, что именно в них я врезалась ранее. Могу ли я просеяться к папе и Дэни?

Я перестаю писать и покусываю колпачок ручки.

Пока Бэрронс и Риодан заняты укреплением охранных чар, которые защищают Честер, я со скрещёнными ногами сижу на плюшевом диване угольного цвета в зоне отдыха, которая расположена в своеобразном атриуме (очередной пример его нового декора) на том же этаже, что и офис Риодана. Я пытаюсь осмыслить происходящее, прибегнув к старой привычке: составляю список в блокноте, который стырила из офиса Риодана.

Когда я видела Бэрронса в последний раз, ему наносили татуировки, а значит, он собирается применить тёмные искусства, чтобы создать для нас безопасное место. Вопреки тому, что книжный магазин перемещён в облака, мы вынуждены признать, что он, возможно, уже не имеет эффективной защиты.

Я удивлена, что зашла так далеко и ещё не написала тот факт, который тревожит меня даже сильнее, чем исчезновение папы и Дэни, так как я верю, что если Зима достаточно разумна, чтобы сбежать от бойни своего двора, то она также достаточно разумна, чтобы не вредить им.

Я переворачиваю листок, открываю чистую страницу и аккуратно вывожу чернилами мысль, которую откладывала. Она взрывает мозг.

• Круус жив.

Я была уверена, что когда я выпустила Песнь Созидания, она убила Крууса вместе с остальными Невидимыми. Эобил категорично утверждала, что мелодия разрушит весь Двор Теней. Я смотрю на эти слова, пытаясь заставить себя поверить во что-то, помимо худших последствий этого ошеломительного факта.

Не работает.

Мы заключили сделку, завершения которой Круус жаждал каждой унцией алчности, которая у него имеется — а это практически вся алчность в мире. Круус алчен. Он больше всего на свете желает получить Истинную Магию Фейри, жаждет заполучить корону. Он целую вечность плёл заговоры, лгал и манипулировал, чтобы добиться этого, и почти одержал успех. Как В'Лэйн, он вторгся в ледяную тюрьму Эобил, чтобы прикончить её, веря, что тогда Истинная Магия выберет его. Он слетел с катушек, когда Эобил избежала этой участи и передала своё наследие мне. Он согласился помочь и научить меня использовать силы королевы для спасения нашего мира только в обмен на полную передачу силы и короны ему, как только Земля будет в безопасности.

Я согласилась.

Пятьдесят две страницы сложного юридического жаргона, составленные моим отцом и Риоданом, в деталях излагали это соглашение. Подписанное кровью. Подкреплённое обменом драгоценными металлами. Договор нерушим, и мы оба необратимо связаны им.

А значит, он имеет полное право войти сюда в этот самый момент, вальяжно приблизиться к моему дивану (потому что, видимо, охранные чары уже не удерживают фейри на расстоянии, что оскорбляет меня так же сильно, как разъяряет Бэрронса и Риодана) и потребовать, чтобы я немедленно передала ему силу.

Я не могу скрыться. В заточении я обнаружила, что если члены королевской элиты обговорили тщательно составленное соглашение, а потом одна сторона попытается уклониться, когда другая сторона потребует причитающееся, то королевская сила уклоняющегося гаснет, позволяя другой стороне силой захватить причитающееся. Соглашение — это единственная неизменная вещь среди фейри. Всё остальное достаётся тому, у кого больше силы.

Если Круус сейчас заберёт у меня Истинную Магию, то моя способность разыскивать папу и Дэни сведётся практически к нулю вместе с рычагом давления в переговорах с Зимой. Я не сумею восстановить её двор. Я буду беспомощной, ничего не сумею предложить. Вся власть будет у Крууса. Мне придётся вести с ним переговоры о содействии. Вымаливать его помощь. О, как ему это понравится!

Я это возненавижу. Я окажусь в раболепном положении, и Круус будет бесконечно этим пользоваться.

Я даже не сумею просеяться в Фейри. Я вообще больше не сумею просеиваться! Мне придётся полагаться на Кристиана, инспектора Джейна или даже на самого Крууса. А без силы королевы как я смогу защитить двух своих принцев, некогда бывших людьми? Какой бардак. Недавно я желала, чтобы он был жив, но теперь я в ярости от этого факта.

Если бы он показался несколько лет назад, пришёл ко мне вскоре после того, как Песнь была пропета, и потребовал причитающееся ему по соглашению, это показалось бы честным и вызвало бы доверие. Мы заключили соглашение, исполнили свои обязательства, произвели оплату.

Но он скрывался от нас все эти годы, не показывался и не приходил за силой, и если он заявится сюда сейчас, я не буду ему доверять.

Взамен магии он согласился навсегда убрать фейри с нашей планеты и никогда не вредить нам. (Понятия не имею, как он планировал убрать их из мира. В процессе их сила колоссально уменьшится). Я гадаю, может, поэтому он не приходил — потому что если он не запросит передачу силы, то он не обязан выполнять встречные обязательства, и решил получить что-то другое. Я осознаю, что он тоже черпает силу из Земли. Мы действительно прописали в соглашении, что он должен покинуть эту планету, или мы использовали многозначное слово «мир»? Если в соглашении имеется хоть одна расплывчатая и двусмысленная фраза, он извратит её в таком виде, который принесёт выгоду ему и только ему.

Я покусываю свою ручку, размышляя.

Бэрронс сказал, что сила короля Невидимых до сих пор не приняла решение. Возможно, Круус ждёт, так как думает, что магия короля выберет его, и он предпочтёт получить её, а не силу королевы. Но каков смысл? Двора Теней нет. Круус будет править ничем. Я не могу представить, что Видимые примут короля Невидимых с большим энтузиазмом, чем меня.

Как ни посмотри, то, что он скрывался, грозит нам всем проблемами.

Я заставляю себя написать:

• Если Круус потребует Истинную Магию, мне придётся её передать.

Писать это больно. Годы назад, когда я согласилась подписать договор, я не предвидела, что может наступить такое время. Я верила, что ситуация в итоге вернётся к относительному спокойствию, дажек относительной нормальности.

Как бы не так.

Кроме того, если бы я не согласилась подписать договоры, чёрные дыры сожрали бы наш мир, и я вообще не сидела бы здесь и не брюзжала из-за таких вещей.

Я несколько секунд смотрю на страницу, а потом заставляю себя записать очередную правду, которая тревожит меня сильнее, чем я ожидала.

• Я снова буду просто-Мак.

Женщиной без королевских сил, лишь с навыками ши-видящей, преимуществом быстрого исцеления и чрезвычайно долгой продолжительностью жизни.

Забавно, как часто мы не ценим вещи, пока не оказываемся на грани того, чтоб их потерять. Я и не осознавала, как сильно наслаждаюсь преимуществами, сопровождающими корону — например, возможностью просеиваться. Мне нравится связь с планетой, которую я ощущаю. Мне не терпелось узнать больше о том, что я могу сделать с Истинной Магией. Я предпочла бы не нести ответственности за фейри, и моё правление весьма непростое, но мне нравятся преимущества силы, которую передала мне Эобил. Кроме того, кто сказал, что я не преуспею? Трудности мотивируют меня, интригуют, заставляют работать усерднее. Может, я восстановлю стены между мирами, создам какой-то правящий орган из числа Видимых, затем буду периодически наведываться туда, чтобы разрешать споры и посещать сезонные пиры. Часть меня жаждет преуспеть в этом, найти путь прогресса для обоих видов, несмотря на все сложности.

Мурашки пробегают по моему затылку; воздух за диваном трещит от мощного заряда.

Затем ладони Бэрронса ложатся на мои плечи, когда он наклоняется через спинку дивана, проводит губами по моему уху и бормочет:

— Ты никогда не будешь просто-Мак. Тебе не нужна магия, чтобы быть королевой. Эта сила — в твоём сердце. Никогда не забывай об этом.

— И вот ты опять суёшь нос в мои заметки, — дразню я, запрокидывая голову с лёгкой улыбкой. — Я думала, ты занят.

Его глаза тёмные, лицо мрачное. Он говорит:

— Я почувствовал твою тревогу.

Через связь нашей метки. Я хмурюсь.

— Бэрронс, почему Круус не показался? Зачем прятаться, зачем оставаться в стороне, если он не делает ничего, что мы бы попытались остановить? И что он делает? Он всегда хотел лишь получить Истинную Магию. По всей справедливости теперь она принадлежит ему. Он мог забрать её в любое время.

— Возможно, его желания изменились.

— Но зачем скрывать своё существование?

— Перестань беспокоиться. Поспи. Тебе нужно восстановить силы. Со временем всё станет ясно. Круус тебе никогда не навредит.

Потому что Бэрронс не позволит ему навредить мне — это не нужно озвучивать. Круус изнасиловал меня. Бэрронс хочет его смерти. Он никогда не допустит, чтобы тот когда-либо тронул меня хоть пальцем.

Затем он уходит, и я перевожу взгляд на страницу, но когда слова начинают расплываться, я понимаю, что вымоталась сильнее, чем осознавала. Бэрронс прав, мне нужно отдохнуть, пока есть возможность. Бог знает, что ждёт впереди, или когда мне вновь представится такой шанс.

Я бросаю блокнот и ручку на журнальный столик, откидываюсь на спинку дивана, укладываю ноги на тот же журнальный столик и позволяю себе на секундочку закрыть глаза.

Мне надо ещё раз попробовать атаковать чары Зимы, и в моей голове слишком много тревожных мыслей, чтобы засну…

Я отключаюсь прежде, чем заканчиваю эту мысль.

Глава 22

Я не крокодил, как тот, что в Дублинском зоопарке^[30]

Дэни

С юного возраста я знала, что именно такое ЖИЗНЬ, всегда видевшаяся мне заглавными буквами и пахнущая радужной сладкой ватой, которую мама приносила домой, когда всё ещё было хорошо.

ЖИЗНЬ — это самый изумительный, волнительный, фантастический аттракцион в парке развлечений.

Пусть и с гарантированным летальным исходом.

На этих американских горках ты разобьёшься и сгоришь. Это неизбежно, и тебе не дано знать, как или когда. Рельс может сломаться, и вагон сойдёт с пути, когда ты едва тронулся от ворот. Шторм может налететь посреди безупречно голубого неба и снести всех в твоей секции поезда. А может, ты рождён с дефектным сердцем и с возраста восьми лет являешься тикающей бомбой с часовым механизмом. Или ты последний живой человек в своём вагоне, ты пронизан болью и готов увидеть, что ждёт впереди.

Нет ничего определённого, кроме одного факта.

Смерть придёт.

Моя философия всегда была простой: отлично, чёрт возьми — ещё больше причин прокатиться во весь опор! Выдоить из жизни всё, что можно. Завывать от хохота, орать от страха. Побродить по всем цветам радуги.

Моя философия не изменилась.

Однако моя смертность поменялась.

Благодаря одному ворчливому, эмоциональному, приставучему Адскому Коту, который также является эпичным драконоподобным Охотником, что парит в глубочайших просторах космоса и содержит обширные хранилища мудрости и силы в своём огромном теле, эта поездка на американских горках для меня никогда не закончится.

Я оборотень, который однажды станет полностью бессмертным.

Оборотень, который до сих пор не может оборачиваться, что оскорбляет каждую унцию моего эго, которого и так в избытке.

Я никогда не терплю неудач. Это практически моё второе имя: Дэни Никогда-Не-Терпит-Неудач О'Мэлли. Я лажаю, делаю вещи вроде откупоривания фляжек, которые не стоило откупоривать, но когда я настроилась чего-то добиться, я прихожу к успеху.

Это немыслимо и каким-то раздражающим, разъяряющим способом (я не могу даже мысленно сказать это слово) смиряет.

С самого первого дня я старалась, но никак не могла превратить свои 63 килограмма в массивную тушу Охотника и наоборот.

Я понимаю это на гипотетическом уровне; я видела, как это делается. Я знаю, что это может произойти. Й'рилл показывала мне снова и снова, бесконечно пытаясь словами провести меня через весь процесс, говоря мне найти моё «дыхание огня» или «сердце чешуи».

Я до сих пор на это не способна.

А сейчас мне очень, очень, очень хочется обратиться.

В человеческом обличье, в котором я сейчас и нахожусь, я по-прежнему могу умереть. У меня много причин, чтобы жить: Шаз-ма-таз, Риодан, Мак и Бэрронс, бессмертие, изучение космоса, спасение мира на регулярной основе. Количество времени, которое требуется для достижения полного бессмертия, разнится от Охотника к Охотнику. И вот в чём настоящий подвох: ты даже не знаешь, миновал ли ты тот порог и стал неубиваемым в своём истинном обличье до тех пор, пока ты едва не умрёшь… но в итоге выживешь. Подозреваю, мне придётся почти умереть несколько раз, чтобы убедиться. Один-два раза могут оказаться глюком, чудесным спасением. Три, четыре, десять — и тогда я, может, начну в это верить.

Всё сопровождается чёртовой неопределённостью.

Впервые в жизни мне хочется получить инструкцию-руководство.

Я, Дэни О'Мэлли, хотела бы получить правило — о ужас! Я бы хотела знать чёткое правило в духе: через два года, или через пять лет, или через десять лет я буду полностью бессмертной в обеих формах.

Я хмурюсь. Может, я и не хотела бы это знать, потому что тогда у меня может возникнуть искушение быть поосторожнее в данный период времени, что может всерьёз заморочить мне голову.

Я раздражённо вздыхаю. Жизнь была намного проще, когда мне было нечего терять и не для чего жить, кроме самого кайфа жизни. Затем я начала любить людей и заботиться о всяких штуках, например, выживу я или умру, и мои базовые принципы начали сжиматься и искажаться. Раньше я думала, что взрослая жизнь — отстой. Теперь я в этом убедилась. Я скучаю по тем дням, когда я просто шарахалась, выпятив своё маленькое пузико, мня о себе бог весть что и совершенно не ведая печали.

Да, ну не по всему из тех дней я скучаю. Только по своему настроению.

Учитывая мою текущую ситуацию, до меня доходит, что я могу регрессировать, брать мрачный пример с Иерихона Бэрронса.

Но некоторые вещи меня жёстко провоцируют. Я рыжая. Подверженность триггерам идёт в комплекте с цветом волос. Мы огненный народ. Временами я отношу «подверженность триггерам» в категорию «абсолютно нормальная, великолепная реакция на жизнь». Вовсе не что-то в духе ПТСР.

Тем не менее. Есть одна вещь, которая до сих пор меня провоцирует. Даже после стольких лет.

Я со стоном прислоняюсь к стене, аккуратно разминая ноги. Всё болит. Я столько раз врезалась в периметр, что моё тело превратилось в один сплошной синяк.

Я одинокая. Голая. Без меча. Он остался в Честере. Это заставляет меня чувствовать себя более обнажённой, чем физическая нагота. В зависимости от того, кто меня похитил, нагота может вызвать у противника-мужчины краткий ступор мозга. Я воспользуюсь любым преимуществом.

Как и несколько лет назад, у меня есть только я.

В одно мгновение я была в постели с Риоданом, в следующее всё потемнело, а потом я очнулась здесь. И вокруг до сих пор чернота. Поначалу сложно было убедить себя в том, что я бодрствую, потому что такая чернота — это слепота. Нет ни капли света, ни единой слегка не-чёрной точки. Это полная зрительная депривация.

Должно быть, я была без сознания, но понятия не имею, чем меня накачали, или зачем, или кто меня похитил. Кто-то меня обхитрил. Это оскорбляет меня на митохондриальном уровне, превращает клетки моего организма в ощетинившихся тасманских дьяволов, которые пружинисто переступают с лапы на лапу, готовясь к схватке.

Я не имею ни малейшего чёртова понятия, где я.

Но один факт столь же твёрд, несгибаем, нерушим, неизбежен, как и очень толстые решётки, о которые я продолжаю биться.

Кто-то похитил меня.

От Риодана. Изнутри Честера.

Обхитрил меня как ребёнка. А не как свирепого Охотника/супергероя.

Меня окружают металлические решётки.

Снизу и сверху толстые, несгибаемые-даже-моей-суперсилой плиты.

Мне не нужно освещение, чтобы знать, где я.

Я в клетке.

Я поняла это в тот же момент, когда очнулась. Проживи достаточно долго за решётками, и ты будешь не понаслышке знаком с тончайшими нюансами заточения; с тем, как движение воздуха разбивается равномерно расположенными интервалами. Это едва заметное отличие, но такие вещи становятся всем твоим миром, когда нечего больше ощущать.

Кроме голода.

Само собой, мои похитители меня накормят.

Им придётся заплатить адскую цену, когда я отсюда выберусь. А я отсюда выберусь.

Я гадаю… те, кто сделали это со мной… знают ли они моё прошлое, или их выбор места заточения оказался лишь удачным совпадением?

Если это удачное совпадение, я буду более милосердна.

Когда буду их убивать.

Глава 23

Когда-то я был таким, какой ты сейчас^[31]

Круус

— МакКайла Лейн знает, что вы живы, — сказал Маздан, просеявшись в спальные покои Крууса.

Круус повернулся от огня, пылавшего в очаге.

— Я сказал тебе не просеиваться в мои покои. Если я не вызывал, пользуйся дверью.

— Я посчитал, что эти новости критично важны.

Так и есть. К тому же, нежелательны. Он смотрел в огонь, совершенствуя детали своих следующих шагов, которые до сего момента включали то, когда и как он покажется Мак — действие, которое он предвкушал долгое время.

— Как такое возможно? — Лирика никогда бы не рискнула вызвать его гнев после того, что он пригрозил сделать в таком случае. Вспыльчивая, но милая как вечное дитя, она жаждала угодить ему. Он был всем её миром. Он об этом позаботился.

— Я не знаю.

— Почему ты решил, что она в курсе?

— Она сидела на диване, когда я подошёл к ней сзади, чтобы посмотреть, что она пишет.

— Сидела на диване где? — потребовал Круус.

— В Честере.

Глаза Крууса полыхнули.

— Ты опять отправился в Честер, не получив от меня непосредственных приказов делать это?

— Если вы хотите, чтобы я притворялся им достаточно уверенно, чтобы убедить даже её, я должен знать её самые глубинные мысли.

— Я неясно выразился? Если я не отдавал тебе приказ, ты не действуешь, — прорычал Круус.

— Значит ли это, что я порабощён, — сказал Маздан, не используя ни капли вопросительной интонации.

Круус смотрел на него несколько долгих секунд, затем медленно рассмеялся.

— Ах, Маздан, ты меня удивляешь.

— Вы сомневаетесь в моей верности, мой господин.

— Я сомневаюсь во всех.

— Это означает, что вам некому доверять; печальное положение дел.

— Доверие — это ожидание того, что другая персона будет поступать в соответствии со своими прежними действиями. Такое редко случается. Ты чувствуешь себя порабощённым?

Маздан притих на мгновение, затем сказал:

— Я существую лишь для того, чтобы служить вашим целям. Разве это не порабощение? Как это отличается от историй, которые вы рассказывали о прежнем короле?

— Это лишь на краткий промежуток времени. Пока мы не достигнем наших целей.

— Ваших целей.

— Мои цели установят твоё место в мире. Имей терпение, Маздан.

— «Терпение» — это всего лишь синоним для «Я скажу тебе, когда». Опять-таки, чем это отличается от историй о прежнем короле, которые вы мне поведали? Он говорил «только до тех пор, пока моя возлюбленная не станет бессмертной и полностью фейри»? И как долго это заняло? О, погодите, этого так и не случилось.

— В отличие от меня прежний король не стремился к свободе Двора Теней. Он не прикладывал усилий, чтобы поднять вас на битву. Он преследовал личную и эгоистичную цель.

— Желание женщины лежит в сердце вещей, и тогда, и сейчас.

— Небольшая часть общего плана.

— Ваше желание обладать ею слабее, чем ваше желание нашей свободы?

— Ты никогда прежде не сомневался во мне. Что-то изменилось?

— Я видел, что лежит наверху, и полон интриги и нетерпения жить. Можно подумать, что мотив определяет результаты.

Круус резко вдохнул.

— Ты не входишь в мои сны! — это был не вопрос, а внезапное подозрение. Недавно он подумал об этих самых словах. Его принц мог входить во сны, которые формировали мысли и действия спящего. Чрезвычайно опасная способность, если он решит злоупотребить ею.

— Создатель страшится, что он создал нечто неуправляемое?

— Ты бросаешь мне вызов?

— Я говорю, что причина, по которой вы кого-то подавляете, не имеет значения. Они всё равно подавляемы и жаждут свободы. Мы прождали годы.

— Ты ничего не знаешь о годах! — прорычал Круус. — Позволь поведать тебе, каково это — прожить десятки тысяч, нет, сотни тысяч лет, веря, отдавая преданность, ожидая, всегда ожидая того одного дня, который никогда не наступит. Что такое три-четыре года для тебя? Да ты ничего не знаешь о страданиях!

— Возможно, я ничего не знаю о таких продолжительных периодах времени, но я знаю, что вы становитесь похожим на него. На того, кого вы презираете. Мне не разрешается делать что-либо по собственной инициативе. Я существую лишь для того, чтобы исполнять ваши приказы. Если моя жизнь будет такой, скажите мне. Не обещайте мне свободу лишь для того, чтобы ограничивать её в мельчайших деталях. Я всегда служу вам. Но у меня есть свои мечты. Как и у моих собратьев.

Долгое молчание между ними затянулось. Круус изучал черты лица Маздана, гадая, вдруг он непреднамеренно захватил слишком много высокомерия, независимости и решительности оригинала. Неужели он, как и прототип, был слишком диким и не поддавался укрощению, слишком свободным, чтобы его можно было сломать? Отстаивает права своих собратьев, совсем как он, Круус, делал много лет назад. Неужели он создал себе соперника?

В словах Маздана была правда. Двор Теней был новорождённым, и до сих пор им хватало роскошного подземного мира, который он создал для них. Он не стреножил их ненасытным голодом. Они были способны получать удовольствие среди своего вида. Но тысячелетия назад три или четыре года заключения тоже показались бы Круусу безжалостно долгими. И всё же время так медленно ползло, так растягивалось, что он привык к его течению. Вера в его короля угасла. Его ярость нарастала.

Неужели он делал то же самое со своим принцем?

— Какой свободы ты желаешь? — спросил он.

— Свободы доверия.

— Ах, всего лишь величайшей свободы из всех, — фыркнул Круус. — Проси уж сразу весь мир, чего ты?

— Вы сотворили меня. Вы знаете меня лучше всех. Вы создали меня таким, чтобы я желал весь мир. Вы планировали это, и всё же теперь отрицаете. Вы сотворили жажду, которую запрещаете утолять, дали власть ходить по миру, где возможно всё, и всё же просите меня жить там, где невозможно ничего. Только то, что вы решаете дозволить мне. Станьте моим другом или сделайте меня своим врагом. Разрушьте меня, если придётся. Я стану жить лишь доверенным и свободным. Вы хотите женщину. Я доставлю её вам с сердцем, пылающим желанием и любовью. Но только если вы доверите мне (тому, кто бродит в самом глубоком, самом богатом, самом магическом из миров) узнать её, изучить её, понять, в чём она нуждается. Вы дали мне великую силу. Позвольте мне ею воспользоваться.

— Она подумала, что ты — это он?

— Да. И теперь мы точно знаем, что я могу внедриться в их мир и не быть узнанным.

— А если она упомянет в разговоре с Бэрронсом, что видела его в момент, когда его самого там не было?

— Возможно, я подтолкнул её забыть эту встречу во сне.

— Ты целовал её?

— Нет. Но возможно, я это сделаю. Вы можете с этим смириться?

В глазах Крууса полыхнул неожиданный гром, крылья предупреждающе зашелестели.

— Только в Стране Снов. Никогда в реальной жизни. Это запрещено.

Маздан склонил темноволосую голову, слегка приподняв уголок губ.

— Подозреваю, что реальная жизнь — всего лишь ещё один сон, мой господин, где эмоциональные решения едва ли мудрее, чем в момент бодрствования. Но как пожелаете. Я волен посещать её, когда посчитаю это нужным для достижения ваших целей?

Круус взвесил свои варианты. Его принц прав. Ему нужно либо разрушить его, либо освободить, и он не мог вынести мысли о том, чтобы уничтожить его. Вскоре Маздан всё равно будет свободен. Они могут прийти к этому моменту союзниками. Или врагами. Когда-то Круус любил своего короля. И он начал ощетиниваться от бесконечных обещаний будущего, которое никогда не наступало. Его отравляли стрелы времени и пренебрежения, и через достаточное количество времени любовь стала ненавистью.

— Ты волен посещать её, когда посчитаешь это нужным для достижения моих целей. Но как только моя цель будет достигнута, ты больше не будешь к ней приходить. Она больше никогда тебя не увидит, — подчеркнул он. Не увидит ни прототип, ни копию; Круус об этом позаботится.

— Как пожелаете, — Маздан склонил голову и развернулся к двери.

***

После ухода Маздана Круус мрачно уставился в огонь. МакКайла знала, что он жив. Он упустил шанс на великое появление. Это было для него важно. Он хотел изучать её взглядом, когда она впервые увидит его после того долгого времени, выискивать скрытую радость под смятением. Горевала ли она из-за него? Рассказывала ли истории, как он велел, о великом Круусе, который пожелал пожертвовать собственным существованием, чтоб спасти мир? И неважно, что он знал, что браслет, который он потребовал при подписании Соглашения, в сочетании с определёнными покоями в замке короля Невидимых, наверняка сохранят ему жизнь.

Он не был уверен.

И отсюда слова о жертве.

Он всегда планировал однажды создать собственный Двор Теней. Он тысячелетиями оттачивал те кусочки сущностей, которые он пустит в дело, изучал заметки, испытания и результаты короля, писал собственные заметки о том, как это улучшить, собирал необходимые элементы, похищая многие без знания владельца и припрятывая их. Материал от Бэрронса сложно было получить, поскольку этот ублюдок жаждал убить его и мог это сделать. Круус целую маленькую вечность держал его на расстоянии вытянутой руки гиганта.

Но в тот дождливый день, когда Бэрронс узнал, что Круус тоже трахнул МакКайлу, они в итоге вцепились друг другу в глотки, и его маленькая кража осталась незамеченной.

Маздан содержал частицу самой сущности Иерихона Бэрронса, физической материи, из которой тот состоял.

Неудивительно, что его так сложно контролировать.

Именно в тот день Круус осознал, что МакКайла испытывает чувства к нему. Она так и не сказала Бэрронсу, что у них был секс. Она спрятала этот факт как драгоценный камень в своих воспоминаниях, где лишь она одна могла пересматривать его и заново переживать. Она пожелала смерти остальных принцев, но никогда не пыталась убить его. Он освободит её от мужчины, к которому она прицепилась просто потому, что он нашёл её первым.

— Маздан, — пробормотал он.

— Мой господин? — принц появился рядом с ним.

— Ты прочёл всё, что написала МакКайла?

— Только несколько предложений на новой странице.

— Я желаю знать всё, что она написала. Ты её усыпил?

— Конечно. Наши глубочайшие страхи и желания всплывают как вынырнувшие лебеди из озера полночной дрёмы, чтобы взлететь ошеломительным и разоблачающим образом.

Круус хотел приказать ему прочесть и доложиться, но решил перефразировать ещё до того, как открыл рот. Маздан напомнил ему, что учтивость среди членов королевской элиты имела значение не просто так. С такими могущественными существами, как фейри, мягкие манеры означали бесценную преданность. Он сообразил, что не может вспомнить, когда в последний раз Маздан называл его как-то иначе, нежели «мой господин». Когда-то он называл его королём.

— Как ты смотришь на то, чтобы прочесть всё полностью и доложить мне о содержимом?

Улыбка Маздана осветила его смуглое лицо как свирепое солнце, полыхнувшее в самый холодный зимний день.

— Буду рад помочь. Мой король.

***

Через несколько часов Круус растянулся на диване-честерфильде у огня, где однажды Мак обретёт дом рядом с ним в месте, которое будет ощущаться для неё знакомым, но предоставит намного лучший вид. Его камин не просто встроен в стену, а обрамлён самой вселенной. Ширь космоса простиралась за языками пламени, ослепляя мерцающими звёздами. Большим умам нравились большие виды. Ах, да, здесь она почувствует себя как дома.

Лирика его предала. Он не сомневался, что эта простофиля допустила ошибку. Она была бесхитростной, не умела играть в игры среди игр, и он сожалел об этой слабости. Как он и боялся, она оказалась слишком наивной, слишком доверчивой, чтобы её можно было использовать как инструмент за пределами её фляжки, хотя он оставил ей чёткие указания. Он должен был оказаться мудрее, отточить её и сделать более острым инструментом, в раннем возрасте познакомить со страданиями вместо того чтобы баловать. Тем не менее, она сделала всё, что смогла. Этого оказалось недостаточно. Он надеялся, что сумеет использовать её, чтобы узнать глубочайшие секреты Келтаров, хранителей обычаев и традиций, и Девятки, которая могла убивать фейри. Он выбрал два облика и ограничил её ими, чтобы посеять хаос. Враг, озадаченный загадками и непостоянностями, всегда оказывался более податливым. Но Лирика лишь разочаровывала его с самого момента её появления на свет. Он больше не нуждался в библиотеке. Хотя он надеялся, что она окажется полезной в его нынешних замыслах, она подвела его в важный момент. Тем не менее, она сделала всё, что смогла, и скоро придёт время ему сдержать обещание, данное давным-давно.

Хотя элемент неожиданности был потерян, ему сложно было расстраиваться из-за чего-либо, потому что остальные новости были такими благоприятными — лучшее, на что он мог надеяться.

Воспоминания Видимых восстановлены, как он и надеялся, отсюда и его кража Котла Забвения. Он некоторое время назад изъял Котёл Забвения, чтобы не дать им вновь выпить оттуда.

Он знал, что означало это восстановление. Но МакКайла не знала. Она унаследовала силу королевы, которая никогда не владела полной историей фейри, и Круус мало чем делился с нею. МакКайла не в курсе, что фейри некогда были дико и катастрофично эмоциональными существами, когда они ещё являлись смертными и не испили Эликсир Жизни. Круус знал происхождение фейри лучше всех, за исключением короля и Лирики, учитывая работу, которую Лирика выполняла для него на протяжении бесчисленных тысячелетий, прочёсывая библиотеку короля Невидимых, отсеивая факты и докладываясь ему.

Эмоции тоже вернулись.

В сочетании с их похищением Джека Лейна и Дэни О'Мэлли это убедило его в одном восхитительном факте, на который он надеялся, но не был уверен.

Смертность Светлого Двора не за дворами, и они это знали.

События достигли кульминации в одной из нескольких возможных критических точек, которые он предвидел несколько лет назад, когда МакКайла пропела Песнь Созидания. Королева и люди были так уверены, что Светлый Двор останется невредимым, ибо их посчитают идеальными в нынешнем состоянии.

Круус далеко не был так уверен, и он предположил, что древняя мелодия может сделать с его более «достойными» собратьями.

Она сделала именно то, чего они заслуживали.

Она разрушала и их тоже.

Его изначальный план, основанный на другом развитии событий (где Видимые оставались бессмертными), сводился к тому, чтобы править с МакКайлой, быть королём для его королевы.

Но этот изумительный поворот судьбы (на который он надеялся и планировал, но не был уверен, что так может случиться) изменил всё. Видимые вымрут, вскоре Двора Света не останется, и в королеве уже не будет необходимости.

В таком варианте событий он заявит права на Истинную Магию и будет править единственным настоящим двором фейри с помощью силы королевы, а вскоре и с силой короля.

Щенок-горец никогда не унаследует силу, чтоб править. Есть два способа, которыми он мог убить принца-которого-никогда-не-должно-было-существовать, и он ещё не уверен, какой метод применит.

Бэрронс выйдет из игры, как только Маздан заманит его в Страну Снов и навеки скрутит в изолированной комнате, превратив его тело в бесполезный бессознательный сосуд.

Старому ублюдку наконец-то придётся передать тёмную корону своему законному наследнику, своему лучшему принцу и единственному оставшемуся полнокровному принцу Невидимых: Круусу.

Вскоре Двор Теней останется единственными живущими фейри, Круус станет королём, МакКайла будет его возлюбленной, и в мире воцарится порядок.

Глава 24

Я спотыкаюсь о твою колючую проволоку^[32]

Кэт

Глубоко под аббатством Арлингтон, на четыре уровня ниже земли, три члена правящего органа аббатства, Шедона, собрались в каменном коридоре, глядя на ярко освещённую комнату за ним.

— Во имя всех святых, это не может быть тем, чем мне это кажется, — воскликнула Катарина МакЛафлин, придя в ужас от зрелища, которое маячило за открытым дверным проёмом.

Тяга комнаты по другую сторону была почти неудержимой даже для Кэт, которая довела чуть ли не до совершенства искусство сопротивляться неудержимым тягам. Стоя в коридоре, она чувствовала себя так, точно её тянет, дёргает и искажает, неумолимо влечёт вперёд, и неважно, хотела она переступить этот порог или нет. Время за узким порогом у её ног текло иначе, с осязаемым временным искажением, которое рябило у них на глазах.

— Это сходится с описанием, которое мы читали, — сказала Энио Луна.

— Кто ещё знает, что это здесь? — потребовала Кэт.

— Только Рианнон, и она не скажет ни слова, — ответила Колин МакКелтар. — Не то чтобы она была в состоянии. Она со вчерашнего дня лежит в постели. Нам пришлось отнести Рианнон в её спальню после того, как она разбила чары, которые защищали комнату. Это едва не разрушило её саму.

Кэт пристально посмотрела на пару ши-видящих. Это два из её самых уравновешенных и сосредоточенных членов Шедона. И они что-то скрывали.

— Где была Декла, когда это случилось?

Колин и Энио нервно переглянулись, затем Энио сказала:

— Помогала Дафф в катакомбах.

— Нас тут было всего трое, — добавила Колин.

Кэт покачала головой. Она не могла возложить на Энио и Колин ответственность за то, что Декла куда-то убрела. Она знала, почему Декла предпочитала работать рядом с мёртвыми, и также знала, что когда независимой ши-видящей взбредёт в голову уйти в одиночку, никто и ничто не может её остановить. «Это более умиротворённо, — сказала бы Декла. — Они во мне не нуждались. Всё было хорошо».

Но нет, не хорошо. Шедон и их команды установили нерушимое правило: никогда не разделяться во время изучения Низа. Постоянно держаться вместе. И для введения этого правила существовали весомые основания.

Под аббатством Арлингтон находился секретный и коварный город, изрешечённый коридорами, сужавшимися до проходов, ширина которых едва позволяла ребёнку протиснуться боком, а потом расширявшимися до улиц размером с десятиполосные магистрали. Там полно уголков и закоулков, склепов и странных многоэтажных келий, которые намекали на то, что в них обитали давно усопшие необычные жители нечеловеческого происхождения. Это место вмещало катакомбы и пещеры, роскошные библиотеки и многоликие оранжереи, комнаты, набитые тысячами сундуков, которые невозможно открыть, или устройствами, которые крепились к потолку так высоко, что нельзя дотянуться без строительных лесов; и ещё больше комнат с предметами, которые они не могли опознать или понять их предназначение.

Такое ощущение, будто все нежеланные, опасные и устаревшие вещи во вселенной были сосланы на склады старья под их домом. И судя по всему, этот склад собирал вселенские отбросы с начала времён.

Каждая новая секция, к которой они получали доступ, давала лишь больше дверей, больше сложностей, загадок и опасностей. Здесь имелись лестницы, которые вели в пустые стены. Здесь были двери, которые открывались в зияющие бездны — или хуже того, как будто имели пол, но под ним маскировалась смертоносная бездна. За последние два с половиной года они потеряли семь женщин из-за той или иной угрозы.

До тех пор, пока сама Кэт девять месяцев назад не составила команды, опираясь на бесцеремонно глубокие эмпатические прочтения их психики, на дотошные и тщательные оценки их даров и проклятий, сильных и слабых сторон.

С тех пор они не потеряли ни одной женщин.

Однако вчера, возможно, они потеряли одну из них.

Рианнон, имеющая талант нейтрализовывать чары и заклинания, была хрупкой, доброй, бескорыстной и открытой девушкой, и никакие барьеры не защищали её разум и сердце. Она легко увлекалась и постоянно страдала — физически, эмоционально или всё разом.

Декла была худой и сильной, с ярким как суперновая звезда и твёрдым как бриллиант умом, а также со здоровым чувством самосохранения, выработавшимся с младых лет. Она получила степень бакалавра по ударам судьбы, магистра по проницательности и докторскую степень по смерти. Декла могла видеть смерть, которая тенью ходит за человеком, и в детстве несколько лет думала, что все это видят. Научившись говорить, она на суровом опыте узнала, что люди этого не замечают, и более того, вовсе не рады тому, что видит она.

Ей было десять лет, когда она обнаружила, что её дар имел искушающий аспект. Если она действовала достаточно быстро, то могла вмешаться и перенаправить смерть.

На кого-то другого.

Такова цена.

Чтобы спасти одного человека, она должна была выбрать, кто умрёт вместо него, и проводить тень-компаньонку, которую видела только она, к этому другому человеку. Постоять там и убедиться, что действо свершилось. А когда смерть приходила к неправильному человеку, она была в разы ужаснее, словно презирала перенаправление и ударяла особенно яростно из-за вмешательства. Кэт понятия не имела, сколько раз Декла перенаправила её к своим двадцати семи годам, когда у неё случился срыв, и она сбежала в дом матери в Ирландии в поисках учителя, прощения и способа контролировать это и жить в мире с самой собой.

Декла и Рианнон подкрепляли друг друга, были сильнее вместе и прикрывали слабые места друг друга.

— Рианнон потратила пять дней, работая над чарами на двери, и только потом добилась успеха, — сказала Колин.

— Как она их разрушила?

Колин и Энио снова виновато переглянулись, затем Колин ответила:

— Мы не то чтобы стояли на этом самом месте, когда она нейтрализовала чары.

Кэт вздохнула.

— В каком именно месте вы стояли?

— Мы были там, — Энио показала на маленькую металлическую дверь в конце прохода, примерно в шести метрах отсюда. — Внутри, оцифровывали свитки.

— Вы прекрасно знаете, что нельзя оставлять ши-видящую одну в Низу.

— Она занималась ими пять чёртовых дней, Кэт, — проворчала Колин. — Ты знаешь, какой она становится. Чем сложнее поддаются чары, тем сильнее зацикливается Рианнон. Она отказывалась сдаваться. Мы умоляли её уйти. Оставить, забыть. Здесь бесчисленное множество вещей, которые предстоит открыть. Наша цель — создать детальную карту, а не вломиться в каждую комнату, особенно учитывая, что в половине тех, в которые мы проникаем, находятся вещи, или не понятные нам, или пытающиеся нас убить. Мы не могли оставаться с ней и наблюдать каждую минуту. Мы были поблизости. Мы слышали её бормотание.

— Мы не думали, что у неё есть шанс сломать эти чары. Она перепробовала всё. А потом мы услышали её крик, — сказала Энио. — Она была без сознания, когда мы её нашли.

— Почему никто не сообщил мне об этом до сего момента? — спросила Кэт.

— Это случилось вчера, пока ты была в Дрохечте. Ты выглядела измотанной, когда вернулась прошлой ночью. Мы знаем, как тяжелы твои дни с Шоном. Мы по очереди стояли на страже и привели тебя вниз сразу же, как только ты вышла в столовую для завтрака. Это то, о чём мы думаем? — спросила Колин.

Кэт несколько долгих секунд смотрела в дверной проём, затем сказала:

— Как только Рианнон оправится, приведите её сюда, чтобы она обратно запечатала дверь чарами. Ещё более сильными, чем прежде. Если она сумела их разрушить, то возможно, сумеет и кто-то другой. А пока она не закроет проход, я хочу, чтобы вы обе стояли на страже. Оставайтесь вместе всё время. Это означает…

— Знаю, знаю, — простонала Колин. — Вёдра вместо туалета. Протеиновые батончики и бутылки с водой. Никаких телефонов, никаких отвлечений.

— Не говорите никому, что это здесь, — добавила Кэт.

— Значит, это то, о чём мы думаем, — настаивала Энио, и в её тёмных глазах блестело больше восторга, чем хотелось бы Кэт. Энио влекло к приключениям. Она родилась в танке посреди военной зоны и процветала в опасных ситуациях, даже слишком рьяно искала их.

— Я никогда не видела это своими глазами, но Мак и Дэни видели, и судя по их описаниям, я бы сказала, что да, — за сохранение каких ещё колоссально опасных вещей они несли ответственность? Что ещё подкинули им на порог? Она начинала сожалеть о том, что они вообще начали составлять карту Низа.

Сначала они нашли Синсар Дабх, древнюю, разумную, злобную книгу тёмной магии, созданную королём Невидимых — она тысячи лет находилась под их полами, скрытая от всех, кроме внутреннего круга Хэйвена.

Затем, несколько лет назад, они обнаружили, что Светлый Двор Фейри давным-давно заточил в Низу бесчисленное множество древних земных богов.

Что ещё хуже, одному из этих самых богов, Балору, пробуждённому Песнью Созидания, хватило дерзости устроить свой военный лагерь в потайном и обширном городе под их домом.

Это стало катализатором, который побудил Шедон, правящий орган аббатства, начать агрессивно исследовать и каталогизировать всё, что было спрятано под их ногами.

И теперь это. Во имя всего святого, неужели все самые опасные части вселенной без исключения припрятаны под их кроватями?

— От этого сложно отвернуться, — пробормотала Колин.

— Это лишь маленькая часть проблемы, — согласилась Кэт. Это не просто одержимо привлекало взгляд; это искушало. Это шептало шелковистые, нетерпеливые речи «О, входи же. Пройди по моему очаровательному коридору, посмотри на себя и на все возможные вещи, здесь лежат дороги к твоим самым безумным мечтам. Всё здесь. Всё, чего ты когда-либо хотел. Заходи, заходи!»

Но это извращено. Вероятность найти в этом бесконечном коридоре кошмары намного выше, чем шансы воплотить мечты. Кристиан затерялся там и умер бы, если бы не Мак. Дэни потеряла пять лет своей жизни прежде, чем нашла дорогу домой.

Комната, в которую Рианнон наконец-то сумела получить доступ, открывалась в бескрайнюю головокружительную ширь золота.

Сверкающие золотистые полы. Возвышающиеся золотистые стены. Потолка вообще не видно. Золочёные стены поднимались на головокружительную высоту, исчезая там, где уже не видел ничей глаз.

И на этих сверкающих стенах висели миллионы — нет, миллиарды — нет, бескрайнее множество зеркал всех форм и размеров.

На четыре уровня ниже аббатства Арлингтон Рианнон разрушила охранные чары, которые запирали эту очень опасную и очень-нуждающуюся-в-повторном-закрытии дверь в бесконечное искушение и соблазнение Зала Всех Зеркал: вселенский связующий узел, который король Невидимых сконструировал миллион лет назад в качестве своеобразного турагентства между мирами/измерениями для фейри. Раньше достаточно было просто посмотреть в одно из зеркал, выбрать место назначения и сделать шаг вперёд.

Но проклятье Крууса исказило все Зеркала для путешествий, и теперь места, которые отражали зеркала, не имели никакого отношения к реальности, находившейся по ту сторону. Можно было выбрать тропический пляж и очутиться в мире без кислорода, где царила лишь смерть от мгновенного сгорания. Некоторые даже утверждали, что из этого Зала можно путешествовать вперёд или назад во времени, если знать, как это делается.

Глядя на разрозненные кучки рушащихся костей, усеивающие Зал, Кэт напомнила себе про ещё одну опасность этого места — если ты прекращал двигаться и не выбирал зеркало, то Зал брал воспоминание из твоей головы и вплетал его в окружающую реальность. Можно потеряться в иллюзии, не есть и не спать, пока не умрёшь.

Из дверного проёма внезапно вырвался поток холодного воздуха, и они задрожали.

— Это иногда случается, — сказала Энио, поспешно закрывая дверь. Как только она оказалась заперта, холод ослаб, но в коридоре всё равно стало прохладнее нормального, и они по-прежнему слышали отдалённый ветер, стонущий за закрытой дверью. — Есть идеи, чем это вызвано?

Кэт мрачно сказала:

— Мак говорила мне, что когда кто-то или что-то входит в Зал Всех Зеркал из зеркала, это поднимает в Зале довольно сильный шторм.

— Хочешь сказать, что нечто входит в наш Низ и расхаживает там? — спросила Колин. — Возможно, направляется в нашу сторону?

— Вот именно поэтому вы будете стоять на страже у закрытой и зарешеченной двери, пока Рианнон не запечатает её обратно, — сказала Кэт. Когда Мак рассказывала ей истории о Зале, она призналась, что поражалась его размерам и гадала, какое же существо может добраться до огромных зеркал на самом верху возвышающихся стен.

Кэт отчаянно надеялась, что они этого никогда не узнают.

***

— Мамочка, я так давно не видела спирсидхов, — обеспокоенно сказала Рэй, пока Кэт помогала ей переодеться в пижаму перед сном.

— Тебе нравятся спирсидхи, да? — Кэт улыбнулась, сняв с Рэй кофточку и пригладив её волосы. Её улыбка резко угасла, когда она заметила пятна, видневшиеся на спине её дочки. Отсутствовав больше трёх долгих, очаровательных, обнадёживающих лет, пятна на плечах её дочери вернулись.

В этот раз они были другими. Более крупными. Раздражённые, шероховатые красные рубцы.

Именно там, где могла бы вырасти пара крыльев.

— Ты чешешься? — тихо спросила Кэт

— Нет.

— Твоя спинка не чешется?

Покусывая нижнюю губу, Рэй покачала головой.

— Чем ты сегодня занималась?

— Играла в куколки с Анной в школе. Ей нравится играть в королеву фейри.Но её королева злая и всех задирает. Не думаю, что королева на самом деле такая.

— Ты гуляла на улице? — в прошлый раз, когда у Рэй появились такие пятна, Кэт говорила себе, что это необычная реакция на пыльцу. Её дочка валялась в траве; может, её покусали жуки.

— Нет. Учительница нам не разрешила. Слишком сильный дождь.

— Тогда откуда ты знаешь, что спирсидхов давно не видно?

— Они прилетают к моему окну ночью. Но они уже так давно не появлялись! Я боюсь, вдруг что-то не так. Я сегодня попросила Бэсс, она взяла зонтик и посмотрела в их домиках. Они пустые. Она сказала, что собирается поговорить с тобой об этом.

Кэт сегодня не видела главу детского сада аббатства. Кьяра забрала Рэй и привела в их комнаты.

— Я завтра проведаю спирсидхов.

— Обещаешь? Ты не забудешь? Я беспокоюсь. Мне кажется, что-то случилось. Я чувствую… — Рэй умолкла, покусывая нижнюю губу.

— Что, милая?

Рэй пожала плечами и подняла руки, чтобы на неё надели верх пижамы. Пока Кэт натягивала её на плечи, она провела ладонью по одному из пятен. Оно было грубоватым и кожистым. И очень, очень горячим.

— Спина тебя совсем не беспокоит?

— Нет. Это ощущается приятно. Словно она становится сильнее. Но я расту, — гордо сказала Рэй. — Мне почти пять!

— И мы устроим тебе большую вечеринку в честь дня рождения.

— И придут все в аббатстве. Даже спирсидхи, — радостно объявила она. — Даже папочка.

Кэт вздрогнула. За почти пять лет Рэй никогда ничего не говорила о своём отце. Она никогда не спрашивала, почему у всех её друзей есть матери и отцы, а у неё только мать. Кэт надеялась, что причиной было то, что она чувствовала себя настолько любимой, и ничего больше не желала, ей всего хватало.

— Что ты имеешь в виду, Рэй?

— Он навещает меня во снах, — сказала она, забираясь в кровать и подтягивая одеяло до подбородка. — Он говорит, что мы скоро встретимся. Думаю, он имеет в виду мой день рождения. Упс! Я не должна была тебе говорить. Он хочет сделать сюрприз. Не говори ему, что я тебе сказала.

Нет, нет, нет. Этого не может быть. Никто никого не навещал во снах. Единственная известная ей персона (и она использовала этот термин с большой натяжкой), способная навещать людей во снах, теперь мертва, разрушена пропетой Песнью Созидания. С каждым минувшим годом Кэт всё сильнее убеждалась в этом и всё сильнее расслаблялась.

— Как… — Кэт умолкла, заставляя свой голос звучать спокойнее, и попыталась ещё раз. — Как твой папочка выглядит во снах?

— Совсем не похож на меня, — ответила Рэй и зевнула. — Но он говорит, что я буду сильнее походить на него, когда стану старше. Наверное, когда мне исполнится пять. Я хочу спать, мамочка. Забудь, что я тебе сказала, и притворись удивлённой, хорошо?

Глава 25

Мне нужно лишь увидеть сон^[33]

Мак

Пока я лежу на диване в Честере, мне снятся странные и дискомфортные вещи.

Неудивительно, что мне снится последнее, о чём я писала.

Круус.

Бэрронс тоже там, наблюдает за всем, впитывает мельчайшие детали, пока я заново переживаю множество встреч с принцем Невидимых по имени Война.

Когда я встретила Крууса впервые, он маскировался под В’Лэйна и пытался убедить меня помочь королеве Видимых (которую он же похоронил на верную гибель в ледяном гробу, в тюрьме Невидимых, но тогда я этого не знала). В тот день передо мной стоял принц Тёмного Двора, скрытый тремя амулетами короля, и бесстыдно врал мне.

Музей, где Круус использовал против меня Сидхба-джай, заставляя меня раз за разом раздеваться.

Ночь, когда он прогнал Тени от «Книг и сувениров Бэрронса» и спас меня от омерзительной смерти-посредством-Тени, которую организовала для меня Фиона.

В Фейри он подарил мне день игры в волейбол на песке с иллюзией моей сестры. Я потеряла месяц смертного времени из-за этого «подарка».

День, когда он рассказал мне историю короля Невидимых и его возлюбленной, опустив много важных деталей — например, свою собственную роль в этих событиях.

Ночь, когда он вернул меня в Эшфорд, штат Джорджия, и я стояла снаружи нашего дома, слушая, как мои родители обсуждали пророчество обо мне.

Наши встречи проносятся всё быстрее и быстрее…

Множество раз, когда он целовал меня, внедряя своё истинное имя в мой язык, чтобы я могла призвать его.

День, когда он соврал, утверждая, будто находился с Эобил и защищал её, пока меня насиловали четыре принца Невидимых, тогда как в действительности он был одним из моих насильников.

Ночь под аббатством, когда он высмеивал короля за то, что он не догадался, как Круус украл его возлюбленную, стёр её память глотком из Котла, затем зашвырнул в Фейри, превратив в пустую оболочку давно используемой смертной женщины; и потом они оба сотни тысяч лет жили среди Светлого Двора, скрываясь, а король тихо сходил с ума, веря, что она убила себя, лишь бы сбежать от него.

Момент, когда король заморозил Крууса, заточив его под аббатством Арлингтон в том самом месте, где давным-давно он заточил Синсар Дабх. Два самых опасных его творения, заключённые в одном и том же месте, доверенные защите ши-видящих, которые дважды не сумели сдержать его катастрофы. Но и с чего бы ему ожидать успеха от них, если он сам провалился?

День, когда в обмен на его половину Песни я поцеловала Крууса, убеждая его, что в другое время, при других обстоятельствах я могла бы выбрать его, и он мог бы измениться к лучшему.

Бэрронс задерживается на том воспоминании, его глаза делаются тёмными и напряжёнными — скорее всего, из-за чувства вины, которое вызывает у меня данное воспоминание. Естественно, моё подсознание поместило тут Бэрронса, который изучал каждый чёртов нюанс. В тот день мне пришлось отделить и запечатать в ящики так много частей себя, что женщина, целовавшая Крууса, вообще не была мною. Лишь необходимая версия меня, которая спасла бы мир любой ценой.

Я сделала свою работу.

Затем король Невидимых оказывается в моих снах, поднимается, огромный и тёмный, сотворённый из звёздного вещества, планет и туманностей, которые перекатываются как крошечные жемчужины в его гигантских крыльях, стирая всё остальное, сметая Бэрронса и Крууса словно крошечные пылинки, пойманные соломинкой метлы его колоссальной воли. Они уходят не по доброй воле, но уходят.

Затем остаёмся лишь король и я, и мой сон такой чертовски яркий, я вновь стою на первом мире, смотрю на полубезумного творца такой красоты и уродства, правды и лжи, ясности и смятения. Я слышу могучих Охотников, гонгом звенящих в глубинах своих грудей, пока они скользят мимо луны, почти не хлопая крыльями. Чую роскошный аромат ночного цветущего жасмина, сокращаясь до крошечной незначительной детали в колоссальности его присутствия.

В отличие от других фейри король ощущается для меня как сила природы, происходящая из самой материи вселенной; он столь же элементарный, примитивный и необходимый, как космос между звёздами, как сами звёзды, гром, молния, солнце, течение времени.

Я понятия не имею, кто он, но он не фейри.

Я просыпаюсь с резким толчком, который заставляет меня шлёпнуться с дивана на пол и по дороге удариться головой о журнальный столик.

Остатки Бэрронса, Крууса и короля тёмными, густыми и липкими пятнами льнут ко мне, и я знаю, что вкус и ощущение этого сна, как кошмар о холодном месте, будут преследовать меня на протяжении дня.

Слова, который король произнёс мне в ту долю секунды перед пробуждением, полыхают в моём сознании с яркостью суперновой звезды.

«Ты ищешь лазейку. Правила, которых придерживаются фейри, относятся только к изначальному Светлому Двору. Круус к нему не относится».

Я давно верила, что сны — это подсознательный метод упорядочения фактов и событий нашей повседневной жизни, где подобное хранится вместе с подобным, и рождаются выводы, которые ускользают от загромождённых миазмов нашего осознанного мозга.

И в отголосках этого мощного сна-откровения я знаю, что это правда.

Должно быть, где-то в файлах королевы я заметила нечто, вызвавшее у меня подозрения, что правила Светлого Двора применимы лишь к Светлому Двору. Возможно, это слияние множества частей из множества файлов; это не было озвучено, но подспудное осознание всё равно родилось.

Как подметил король из моих снов, Круус — не из Светлого Двора.

Тада-а-а-м. Попался.

Пробормотав беззвучное спасибо вселенной за указание на то, что мне надо было увидеть, я встаю, хватаю блокнот с ручкой и стремительно отправляюсь на поиски Бэрронса.

***

— Я хочу попробовать просеяться к папе и Дэни, — говорю я ему.

Бэрронс сидит в офисе Риодана, его рубашка висит на спинке стула, пока Риодан татуирует на его спине обсидиановые и кровавые руны, которые защитят его от огромной цены за использование чёрных искусств.

— Ты осознала, что ранее врезалась в МЭВ, а не в охранные чары, — говорит Бэрронс.

— Да, — мысленная заметка — больше никогда не пытаться просеиваться в МЭВ. Бэрронс был прав, фрагментированное состояние части Фейри-реальности осушило меня, словно пыталось завладеть моей силой, чтобы восстановить себя. — Возможно, я сумею проникнуть в замок Зимы. Я слишком легко сдалась. Более надёжно защитить чарами Честер или спасти папу и Дэни? — я озвучиваю варианты. Я знаю, что я считаю приоритетным.

Бэрронс хмыкает. Риодан бросает свой нож на стол, отталкивает поднос с чернилами и говорит:

— Нах*й Честер. Я в деле.

— Тебе лучше остаться здесь, — говорю я Риодану. — Мы вновь потеряем время, даже если не так много, как раньше. Что, если Дэни не там? Что, если Шазам придёт искать тебя? Что, если что-то случится с мамой, или сюда явится Круус?

Он молча смеряет меня взглядом, серебристые глаза леденеют, ощетиниваются. Я чувствую, как под его кожей дрожат нетерпение и ярость, жажда мести, жажда сражения. Кто-то похитил Дэни, и его глаза застилает кровавая пелена.

Но он также различает оттенки чёрного, белого и серого, потому что Риодан всегда видит картину в целом и пробьётся сквозь эмоции к холодно логичному и самому эффективному шагу в данный момент. Его мужчина, король, правитель, непревзойдённый игрок в шахматы доминирует над зверем. Зверь Бэрронса доминирует над мужчиной.

— Бл*дь, — выдаёт Риодан наконец. Затем снова, — Бл*дь, — и его кулак врезается в стол.

— Кристиан открыл портал и послал сообщение, не потратив ни секунды смертного времени. Если тебе понадобится связаться с нами, обратись к Кристиану. Я пошлю тебе сообщение таким же способом и дам тебе знать, когда мы её найдём.

«Если мы её найдём», но этого я не добавляю.

Риодан натянуто кивает.

— Идите. Пока я не передумал, бл*дь.

***

Я сосредотачиваюсь на моём отце, конструируя богатое воспоминание. Первый раз, когда он посадил меня за руль машины, чтобы научить водить. У мамы едва не случился истерический припадок. Она заставила меня дождаться шестнадцатилетия, но я уже пару лет помогала папе с ремонтом машины, и он видел голод в моих глазах. Я родилась с любовью к масл-карам.

Форд Мустанг Босс 302, V-8, 1970 года был оранжевым снаружи, с чёрным салоном. Задний привод, идеальный для бесснежных южных дорог. Я обожала каждый его жёсткий дюйм. Я до сих пор могу почувствовать папину руку на своей, пока он направляет меня при переключении передач и учит чувствовать, когда трансмиссия угождает в то самое сладкое местечко. В салоне машины пахнет его любимыми мятными конфетками, витает лёгкий аромат его лосьона после бритья и серный запах утомления. Солнце пятнами светит в лобовое стекло, опьяняющий аромат южного лета влетает в распахнутые окна и ерошит мои волосы.

Чары Зимы — та ещё задачка. Но они не являются непреодолимыми. Я действительно сдалась слишком легко. Мы врезаемся в них с такой силой, что это вышибает из меня дыхание, но мы не отскакиваем назад в Честер. Я инстинктивно обмякаю, не противлюсь. Вместо этого я принимаю силу, которая рябит вокруг замка, открываюсь для неё, приветствую её как Верховная Королева Фейри, чту её мощь, предлагаю слиться, соединиться и оставить её даже чуточку богаче за возможность пройти через неё.

Это настолько просто, потребовалось лишь предложение моей энергии, никаких встречных чар, рун или заклинаний не понадобилось. Я начинаю подозревать, что королева наиболее сильна потому, что просто может предложить наиболее щедрую связь с земной магией, и по мере опускания по иерархии фейри чем ниже каста, тем менее сильна её связь. Моё правление гарантировано тем простым фактом, что я способна черпать больше силы, чем любой другой фейри.

Мы проявляемся внутри Северной Башни. Зима стоит спиной к нам, лицом к окну, не догадываясь о нашем вторжении. Она представляет собой этюд мерцающего льда, длинных, серебристых волос с инеем, платья с сосульками; кожа её длинных худых рук белая с синими венами и морозная с длинными ледяными когтями.

Я отвожу взгляд, осматриваю круглую комнату и замечаю моего отца, привязанного к креслу изо льда. Его голова свесилась вперёд, кожа сделалась бескровной и бледной, если не считать того места, где она покрыта коркой застывшей крови. Он сильно ранен. Дэни нигде не видно.

«Папочка!» — кричу я безмолвно.

Натужное молчание усиливает мою ярость до невыносимых высот. Мне отказано в простой разрядке криком.

Как Зима подавила звук? В воздухе присутствует плоскость, ощущение двухмерности, словно применённое ею заклинание удалило сами молекулы нужного резонанса.

Вновь действуя инстинктивно, поскольку это сработало с охранными чарами, я применяю схожий подход, но вместо того чтобы давать силу самому заклинанию, я предлагаю дар своей энергии пустоте воздуха, предлагаю ей восстановить себя.

Открываясь, я осознаю, что воздух голоден. Он хочет вернуть свою субстанцию. Ему не нравится быть плоским и двухмерным.

Сила вырывается из моего тела в круглую башню, в воздух за её пределами и дальше, в слишком тихое королевство, и внезапно звук крика вырывается из моих лёгких, эхом отражаясь от застывших стен.

Зима резко разворачивается от окна, рыча в ярости.

Я с ужасом понимаю, что я только что облажалась. Знатно облажалась.

Предложение силы имеет свою цену, особенно когда ты посылаешь его целому королевству пустого воздуха.

Я иссушена.

Я даже не уверена, что сумею призвать достаточно энергии, чтобы просеять нас отсюда. Я могу лишь не свалиться на пол. У меня едва хватает силы стоять.

«Соберитесь нахер, мисс Лейн, — безмолвно посылает Бэрронс через нашу связь, — и в следующий раз, возможно, подумайте о том, чтобы атаковать само заклинание, а не восстанавливать саму Природу своим даром, который явно не безграничен».

«Я всё ещё учусь».

Но его наставление вколачивает сталь в мой позвоночник. Я выпрямляюсь, расправляю плечи и отвечаю Зиме таким же рычанием.

«Доброта и жестокость», — напоминает Бэрронс.

«Через какое время мои силы вернутся?»

«Ни единой грёбаной идеи. Хотя я подозреваю, что если вы встанете на землю босыми ногами, это поможет. Оттуда исходит ваша сила».

Моей жестокостью стало бы прямое нападение на саму Зиму.

Моей добротой — восстановление её двора.

К сожалению, в данную минуту, глядя в глаза моего врага, женщины, которая в настоящий момент обладает большей силой, чем я, и держит в заложниках моего явно умирающего отца, я не способна ни на то, ни на другое.

Глава 26

Если бы я могла через себя освободить твою душу^[34]

Кэт

Когда я в последний раз отправилась в Дрохечт, чтобы навестить Шона, я не посылала Кристиану смс с просьбой просеять меня из аббатства в его продуваемый всеми ветрами замок. Вместо этого я проделала долгий и тяжёлый путь из Ирландии в Шотландию — десять часов за рулём и два часа на пароме.

Я жаждала побыть наедине с собой, чтобы подумать, и получила этого в избытке.

Однако на сей раз у меня имелась более существенная причина посадить Рэй в машину и проделать эту дорогу, которая не лишена риска, поскольку по земле бродят старые боги и блуждают МЭВ.

Я не хочу, чтобы моя дочь видела принца Невидимых в первый раз, пока она не встретится с Шоном.

Когда мы входим на землю Кристиана, простирающуюся на пятьдесят тысяч акров, пересечение границы охранных чар заставляет меня задрожать, и Рэй восклицает:

— Что это было, мамочка? Мы уже на месте?

Если мне больше никогда в жизни не придётся услышать слова «мы уже на месте», я сочту это за благословение. И всё же Рэй, надёжно пристёгнутая в детском автомобильном сиденье, хорошо перенесла поездку, несколько раз ненадолго вздремнув и не расставаясь со своим обычным блеском энтузиазма в глазах. Её очаровывали пейзажи, меняющееся небо и земля, поездка на пароме, и она большую часть дороги восторженно болтала, выдумывая истории обо всём, мимо чего мы проезжали.

Вскоре после её рождения я решила, что моя дочь не будет воспитываться в убежище. Я хочу, чтобы она видела всё, пробовала всё, знала, что она может стать кем угодно, и кем бы она ни решила стать (лишь бы это не что-то злое), это идеально устроит меня, и я хочу для неё лишь этого.

Я хочу видеть свою дочь счастливой. Любимой. Довольной. С широко раскрытыми глазами, с целым и сильным сердцем.

В ночь, когда она сказала мне, что папочка навещал её во снах, я позволила ей уснуть, не задав дальнейших вопросов — не потому, что я хорошая мать и понимала, что она нуждается в отдыхе сильнее, чем я нуждаюсь в ответах, а потому что в тот момент я была трусихой.

Я не хотела знать, есть ли у «папочки» огромные чёрные крылья.

Мне понадобилась неделя, чтобы подготовить себя и узнать это. Неделя, во время которой я не расспрашивала её, а она больше не упоминала своего отца. Неделя, на протяжении которой Рианнон постепенно набиралась сил, чтобы встать с кровати, а мы отправляли отряды, безуспешно пытаясь найти спирсидхов. Рэй была права. Крохотные, похожие на фей садовые фейри пропали, их домики были покинуты в спешке.

— Это, любовь моя, — говорю я Рэй, — были охранные чары. Мощное защитное заклинание, которое…

— Я знаю, что такое охранные чары, — говорит она и закатывает глаза. — Учителя говорят о таких вещах в школе. Просто я никогда не чувствовала именно такого. Те, что в аббатстве, другие.

Я делаю мысленную пометку запланировать неожиданный визит в детсад Рэй в ближайшем будущем, чтобы узнать, что ещё подслушивают её любопытные ушки. Она как ненасытная губка впитывает всё и связывает факты в тревожащей и часто проницательной манере.

— Мы почти на месте.

— Мне нравятся приключения с тобой, — говорит она, сияя. — Мы можем всегда так делать, мамочка?

— Да, — говорю я, и эту клятву я сдержу. Я хочу показать своей дочери мир. Я хочу смотреть, как её лицо освещается восторгом, когда она узнает многочисленные чудеса.

— Почему трава сгорела? — спрашивает она вскоре после того, как мы припарковались, и я помогаю ей выбраться из машины.

— Здесь есть мужчина, наделённый силой, которую ему сложно научиться контролировать, — я стараюсь говорить Рэй правду, насколько это возможно. Я не стану закрывать её щитами. Я не дарую ей милосердие утаивания, как на протяжении прошлой недели.

— Но зачем он сжигает траву?

— Он наделён таким количеством силы, что когда он просто идёт по земле, она выгорает далеко в глубину.

— Но как же червячки? Они умирают?

— Да, Рэй, они умирают.

— Мне это не нравится. Он не кажется мне хорошим мужчиной.

О милостивый Боже, что я творю, сводя их вот так? Ведя Рэй в комнату с принцем Невидимых, который не мог контролировать свою силу и (если сны Рэй правдивы, и Круус жив, и он не врёт) который даже не являлся её отцом?

— Он лучший из мужчин, — тихо говорю я ей. — Мы выросли вместе. Он защищал меня и присматривал за мной. Но однажды он унаследовал силу, которой никогда не желал, и ему трудно с ней справиться.

— Ты его любишь?

— Очень сильно.

— Тогда я тоже его полюблю, — говорит Рэй будничным тоном, вложив ручку в мою ладонь. — Но он должен перестать убивать червячков, — ревностно заявляет она. — Всех живых существ. Даже тех, которые нас пугают.

Моя мудрая маленькая дочурка.

Я тяну время, конечно же. Я ничего не могу с собой поделать. Если мы войдём в комнату Шона в башне, и она узнает тёмный, крылатый силуэт принца Невидимых (который она прежде никогда не видела), я буду знать, что Круус каким-то образом выжил, и он её отец.

Если она войдёт в ту комнату и не отреагирует на Шона никаким узнаванием, я вновь смогу дышать нормально впервые за очень долгую и сложную неделю. Я смогу сказать себе, что она видела обычные сны, и никто её не навещал.

Шон просто не мог посещать Рэй в её снах. Ему не только недостаёт контроля над своей силой (при условии, что он вообще имеет возможность проникать в Страну Снов), но он и не стал бы утруждаться. После нашей первой встречи в Дрохечт он ни разу не попросил увидеться с ней, ни разу не упоминал её. Мы старательно избегаем темы Крууса, Рэй, тестов на отцовство, говорим только о погоде, замке и тому подобном.

Мы не занимались любовью с тех пор, как вновь сошлись вместе, и я даже не уверена, что мы вместе. Я навещаю. Он это терпит. Нам не удаётся научиться контролировать его силу. Сполоснуть и повторить. Вот наша совместная жизнь. Этот мужчина возвёл вокруг себя стены, которые непреодолимы даже для меня. И хоть я скрываю это, но бывали времена, когда я злилась на него за то, что он не может найти в себе силы контролировать свои способности, но почему-то он нашёл в себе силы отгородиться от сильнейшего эмпата в Ирландии.

Я устала любить так сильно и не находить взаимности. Я устала надеяться, всегда надеяться.

Я неторопливо веду Рэй через замок, показывая ей различные странности и чудеса, пока мы преодолеваем долгий, неспешный путь до высокой обители Шона. Рэй очарована странным мрачным замком, заглядывает в очаги, достаточно высокие, чтобы там встало во весь рост пять мужчин, бегает вниз и вверх по лестницам, теряет терпение из-за того, что я снова и снова хватаю её за руку, когда она пытается потрогать что-то из множества необъяснимых вещей в разномастной коллекции артефактов Кристиана.

Но наконец мы, держась за руки, поднимаемся по пыльным круговым ступеням в башню в старой разрушенной части замка, который Шон называет домом.

— Бррр! Тут холодно! — восклицает Рэй.

Я снимаю шарф, укутываю им её шею и застёгиваю маленькую курточку.

— Мужчина, с которым ты сейчас познакомишься, немного отличается от большинства, — предупреждаю я её. Я никогда не позволяла ей увидеть Кристиана. Я предупредила его годы назад. Сегодня Рэй впервые встретит принца Невидимых.

И я увижу её реакцию.

И я пойму.

Я делаю глубокий вдох, медленно выдыхаю и протягиваю слегка дрожащую руку, чтобы открыть дверь в башню.

Когда мы входим в продуваемую всеми ветрами холодную каменную башню, Шона нигде не видно. Озадачившись на мгновение, я замечаю намёк на движение за остатками рифлёного зелёного стекла, которое зазубренными осколками торчит из оконной рамы: проблеск чёрных крыльев, немного тёмной кожи, татуировки, пронёсшиеся по поверхности.

Он снаружи, на крыше, примостился на украшенном горгульями парапете и мрачно смотрит на почерневшие земли внизу.

Шон редко летает. Кристиан говорит, что научиться наслаждаться крыльями и даром полёта — это большой шаг к примирению с тем, чем они стали.

Я гадаю, то ли Шон больше летает и старается, то ли он как всегда в кислом и унылом настроении.

— Шон, ты бы не мог вернуться внутрь? — зову я через разбитое стекло.

— Я сегодня не в настроении для визита, Кэт, — тяжело отвечает он.

Он никогда не в настроении.

— Пожалуйста. Я бы хотела кое-что тебе показать.

Рэй сжимает мою ладонь и шепчет:

— Он страдает, мамочка. Я это чувствую.

Моя эмпатичная дочь.

— Я знаю, — шепчу я в ответ.

— Я его подбодрю, — говорит она, её тёмные глазки делаются круглыми и серьёзными.

Я слышу прерывистый вздох, затем очередной проблеск движения, и вот он уже почти возле двери, которая выходит на прогулочную дорожку, окружающую башню, моё сердце грохочет как барабан, и он входит.

— Мамочка, ты слишком сильно сжимаешь мою руку! — говорит Рэй.

Я ослабляю хватку, и он там, обрамлённый дверным проёмом, мрачный свет отражается от его высокого и тёмного силуэта принца Невидимых.

Вызовет ли он у неё ужас? Заставит ли он её улыбнуться?

Вот он.

Момент истины.

Взгляд Шона едва скользит по мне и мгновенно бросается к Рэй с её чёрными ирландскими кудрявыми волосами и очаровательной золотистой кожей, которая так легко загорает на солнце; её тёмные глаза выглядят в точности так, как его глаза когда-то. Его иноземный, радужный взгляд затмевает ярость, страх и что-то ещё, что я не могу определить. Он приглушил себя, как делает это всегда во время моих визитов, чтобы мои глаза не кровоточили, и тем самым защищает и Рэй тоже.

Пару секунд мы втроём стоим, словно застыв, и я не могу заставить себя взглянуть на свою дочь.

Когда мне это наконец-то удаётся, моё сердце ухает вниз как камень на дно ужасающе тёмного озера страха и отвращения и… ох, так много любви, что неважно, чья она.

Рэй — моя, и я люблю её больше жизни.

Её лицо сияет словно новый рассвет, в глазах блестит восторг, и она выпускает мою руку и со всех ног бежит к нему.

Шон застывает.

— Убери её отсюда, — хрипло вскрикивает он.

Но уже слишком поздно.

Рэй обвивает руками ноги Шона и обнимает его, смеясь.

Затем она запрокидывает голову и с обожанием улыбается ему.

— Папочка, ты здесь!

Глава 27

Пойми, что она сила природы^[35]

Дэни

Пока я постепенно прихожу в сознание, чрезвычайно сердитая и сбитая с толку, я думаю, что очень, очень ненавижу тот факт, что кто-то во вселенной может вырубить меня так, что я даже не узнаю, пока не проснусь вновь. Это Высочайшая Хрень с заглавной буквы.

Сердитость и сбитость с толку — это то, как я встретила 99 % утр в своей жизни. Я раздражительная, противная и пребываю в смятении как минимум пять минут после того, как открываю глаза. И это странно, учитывая мой вечный оптимизм и уверенность в том, что завтрашний день неизменно будет лучшим в моей жизни.

Мама говорила, что это потому, что я трачу слишком много энергии во время бодрствования, и мне невозможно получить достаточно сна. Я думаю, всё намного проще. Я просто презираю сон. Это убитое время, бесчисленные несостоявшиеся минуты, складывающиеся в часы, на протяжении которых ты мог бы делать нечто выдающееся и изумительное. Я просыпаюсь каждое утро с отрезвляющим и злящим осознанием, что я потратила впустую несколько часов своей жизни. Теперь, когда я почти бессмертна, я чувствую то же самое. Сон — знатная заноза в моей заднице, и всё только хуже, когда меня без предупреждения затаскивают в мутные воды дремоты.

Лёжа спиной на жёстком полу, я потягиваюсь, и моё настроение на мгновение поднимается от осознания, что мои мышцы больше не ноют. Настроение падает обратно, когда я обдумываю, сколько же для этого потребовалось принудительного сна.

Кто меня похитил? Кто вообще может поймать кого-то вроде меня, ту, что слышит приближение людей с расстояния полумили?

Чистильщик опять схватил меня? После прошлого похищения он понял, что надо держать меня без сознания, иначе я сбегу? И всё же, как он меня вырубает? У меня не сохранилось воспоминания о том, как пожирающие-зомби духи опутывали меня.

Чёрт возьми! Мак где-то здесь в схожей клетке?

Меня всегда нервировало, что Чистильщик просто исчез и больше никогда не пытался нас исправить. Такое чувство, что мы слишком легко отделались. Будь я писателем, я бы заставила этого демона ещё как минимум один раз укусить моих персонажей за задницу — ну знаете, как мёртвый серийный убийца, который возвращается из лужи крови на полу в тот самый момент, когда ты думаешь, что он уже выбыл из игры; моя жизнь постоянно разворачивается таким же странным и травмирующим образом, как фильмы и книги.

Однако, пожалуй, наши с Мак проблемы были решены вскоре после этого. Её внутренняя Синсар Дабх потерпела поражение, тем самым её мозг стал единым, а Шазам и Риодан сделали едиными моё сердце, соединив Джаду и Дэни в женщину, которая так же бесстрашна в любви, как и во всей остальной жизни. Мы уже не разделённые, как раньше, следовательно, нечего исправлять (не то чтобы нас надо было исправлять изначально), и теперь я ещё сильнее раздражаюсь думая о том, как эта неловко передвигающаяся гора хлама осмеливалась думать, что она лучше меня. Мои руки сжимаются, и я тихо рычу, думая, что когда выберусь отсюда, я выслежу эту гремящую кучу мусора и…

— Йи-йи? — доносится дрожащий шёпот из темноты.

Моё сердце совершает гулкий удар, перестаёт биться, и только когда я заставляю себя несколько раз медленно и глубоко вдохнуть, оно продолжает стучать.

Одно из моих немногих утешений в этой клетке — то, что лишь я увязла в этом загадочном бардаке. Я могу справиться с пребыванием в клетке. Я выберусь. Я всегда выбираюсь.

Прощай, утешение.

Я шепчу:

— Шаззи-мишка?

Он бросается сквозь тьму и приземляется мне на живот как тонна кирпичей, и мой мочевой пузырь как обычно полон. С очередным стоном я обхватываю его руками и крепко обнимаю, пока он утыкается мордой в мою шею и принимается поливать меня щедрым количеством слёз.

Мне ненавистно, что он здесь. Я люблю его больше жизни. Он (и Й'Рилл) — мой лучший друг/товарищ по играм и мать, которой у меня никогда не было.

Он плачет, как и я, драматично и надрывно, с большим количеством соплей, громкого сглатывания, шмыганья носом, и иногда даже задыхается, потому что слишком накручивает себя, хотя я глажу его по шерсти и бормочу ободряющие слова.

Как Й'Рилл, она сама заботится обо мне; следит, чтобы я не врезалась в метеор, пока проверяю свои навыки полёта; чтобы кувыркаясь в невесомости, я не угодила в испепеляющую атмосферу солнца. Как Шазам, он нуждается в моей заботе; я слежу, чтобы он не сжирал целые цивилизации и не похищал представителей других видов для спаривания.

Мы пара, созданная среди звёзд. Буквально.

— Никто тебе не навредит, Шаз-ма-таз. Я обещаю. Я о тебе позабочусь, я о тебе позабочусь, — говорю я ему раз за разом.

— Ты не можешь обещать!

— Только что пообещала.

— Не можешь сдержать слово. Решётки на нашей клетке. Оба застряли! — завывает он.

— Тогда хорошо, что я профессионально выбираюсь из клеток. И из этой я тоже вытащу нас.

— Нет! — страдальчески кричит Шазам. — Никто не может выбраться из этой клетки! Слишком мощная!

Хмурясь, я говорю:

— Шазам, тебе что-то известно об этой клетке? Ты знаешь, где мы?

Он воет так громко и жалобно, что волоски на моём затылке встают дыбом. Я слышала, как Шазам издаёт практически все звуки, возможные для болезненно унылого Адского Кота, но ни один из них не был так переполнен страхом и обречённостью. Он искренне верит, что у нас нет шанса сбежать. Да, он пессимистичен в своём облике Адского Кота, да, он напыщенный и дико эмоциональный, но в этот раз есть что-то… другое. Я чувствую это костьми. И мне это ни капельки не нравится.

— Шаззи, где мы? — требую я.

Он растекается по мне лужей жира и ничтожности и невнятно хнычет.

— Шазам Мега-Адский-Кот О'Мэлли, ты ответишь мне немедленно! — сурово приказываю я. — Кто удерживает нас здесь?

— Не скажу.

— Кто? — рычу я.

Он сопит и сильнее утыкается в мои объятия. Наконец, он шмыгает и шипит:

— Охотники!

Ладно, это не то, чего я ожидала.

— С чего бы другим Охотникам сажать нас в клетку?

— Потому что нужно платить!

— За что?

— Вмешательство, — говорит он приглушённо, пока трётся лицом о мою кожу, счищая сопли и слёзы с шерсти.

— Во что именно? — что мы натворили в этот раз?

— Помог тебе стать.

— И что?

— Говорил же. Не разрешается!

Я задумываюсь на мгновение, затем говорю:

— Если так нужно, они могут превратить меня обратно в человека. Нет преступления, нет наказания, — предлагаю я. Мне ненавистно будет стать вновь просто человеком. И мне придётся найти другой способ обрести бессмертие. Но я привыкну, и на моём веку не будет никаких наказаний, штрафов или даже порицаний для Шазама. Он/она сделал(а) то, что он/она сделал(а), из-за любви. Мотив имеет значение.

— Они не всё могут сделать, — он разражается сильными икающими рыданиями, хвост лихорадочно стучит по полу.

— Шаззи, всё будет хорошо.

— Не будет! — плачет он.

— Что ещё они могут сделать? — терпеливо повторяю я.

— Я вмешался во время, когда бросил твою звезду, — бормочет он.

— Мы извинимся и пообещаем больше никогда так не делать, — твёрдо говорю я.

Он испускает прерывистый вздох, который заканчивается хнычущим звуком.

— Не так-то просто, рыжик. Есть правила.

Прежняя я сказала бы «К чёрту правила, они созданы для того, чтобы их нарушать!». Зрелая я говорит:

— Правила надо испытывать и изменять по мере эволюции существ.

— Не для Охотников. Правила. Нерушимы. Неоспоримы. Всегда есть цена.

— Объясни нормально, Шаз. Какая цена?

— Небольшая, — слабо говорит он. — Потому что я теперь маленькое создание, которое никогда не будет вновь Охотником! Я больше не могу обращаться. Они отняли это у меня, — он вырывается из моих объятий и разваливается на полу рядом со мной, животом кверху, накрывает глаза обеими лапами, и космато-лохматое тело содрогается от рыданий. — Обними меня! Держи меня! Мне везде больно!

Боже, я люблю его. Он говорит вслух вещи, которые я, как мне думалось, никогда не произнесу вслух. Сколько раз в детстве я лежала в клетке и думала: «Обними меня, держи меня, мне везде больно». Мама. Пожалуйста. Выпусти меня. Пока я не научилась это отключать. Шазам не может это отключить. Он такой, какой есть, требующий внимания, любящий, хрупкий, сильный и идеальный в моих глазах. Я привлекаю его в объятия, думая: «Я могу с этим справиться». Опять-таки, это не то, что я бы предпочла, но я люблю Шаззи в любой форме и облике, и я буду счастлива до тех пор, пока смогу иметь его рядом всегда.

— Не проблема. Мы позаботимся друг о друге. Всё будет как в старые времена. Мы снова будем Дэни и Шазом. У нас была великолепная жизнь. Помнишь? Шаз, могучий пушистый зверёк жил… — я начинаю петь, но поспешно умолкаю, потому что в данный момент это давление на больную мозоль, раз он больше не будет жить в воздухе, и теперь мне придётся переписать нашу Шаз-песню, что реально меня бесит, ибо она очень заедающая. Почему они не могут просто оставить нас в покое?

— Не будет, — стонет Шазам.

— Не будет что?

— Не будет у нас жизни.

— Почему нет?

— Они вернут тебя на Землю, когда всё закончится.

Моя кровь леденеет.

— Когда закончится что? — спрашиваю я очень тихо.

Он умолкает на несколько долгих секунд, затем говорит:

— Когда я умру, рыжик. Цена — моя жизнь, и ты будешь смотреть, как они меня убивают. Наказание для нас обоих. Я знал, когда сделал это. Сказал им, что всё равно сделал бы это вновь. Я вижу тебя, Йи-йи. Я не хочу умирать и больше никогда тебя не видеть. Я не могу этого вынести!

Я крепко обнимаю его, сама рыча как Адский Кот. Как смеют эти Охотники? Кто они такие, чтобы отнимать жизнь просто потому, что было нарушено несколько правил? Не слишком ли остро реагируют? Разве они не знают значение слова «пропорциональный»: то есть, наказание должно быть соизмеримо преступлению, и ни каплей больше?

Убивать кого-то за нарушение правил, которое никому не навредило — это непропорционально. Я могла бы смириться с тем, что они вернули нас в наше изначальное состояние: это больше похоже на принцип «око за око», но чтобы отнимать жизнь за око? Охотники — чрезвычайно эволюционировавший вид, носители сложных закономерностей вселенной, они видят, как всё взаимосвязано и сплетают эпические красные нити, которые связывают судьбы меж собой.

Шаззи любит меня. И если мне хоть что-то известно о любви, так это то, что она заставляет тебя нарушать правила. И если мне хоть что-то известно о правилах, так это то, что их надо пересматривать и ставить под сомнение, иначе они превратятся в машинальные, устаревшие предписания и законы, которые применимы к обществу, существовавшему когда-то, но уже не существующему сейчас, потому что оно эволюционировало.

Следовательно, правила тоже должны эволюционировать. Вселенная и всё в ней находится в постоянном изменении. Когда кто-либо в последний раз ставил под сомнение правила Охотников?

Как-то раз я пырнула Й'рилл, и это обездвижило её на время. Я пырну их всех, если потребуется, чтобы…

Проклятье, у меня нет моего меча. Или одежды. Или еды.

Риодан найдёт нас. Он войдёт с Мак и Девяткой. Мы надерём их задницы десятью разными способами, это будет эпично и круто, и мы уйдём отсюда.

Если только мы не на планете, которая, типа, находится на расстоянии нескольких галактик и ста тысяч миллиардов световых лет от Земли. Если мы не похоронены в сердце тёмной звезды, окружённой бесчисленными чёрными дырами, охраняемой армией К'Враков, что вполне возможно, учитывая природу Охотников. Это может стать малюсенькой проблемой.

Не волнуйтесь. Я вытащу нас отсюда.

Мои губы изгибаются, но эта не та улыбка, на которую ответил бы адекватный человек.

Это улыбка женщины, которая пережила адское детство, терпела промывание мозгов от монстра-грандмистрисс, безнаказанно перечила и раздражала Риодана на протяжении многих лет, едва не замёрзла насмерть, победила Ледяного Короля, стала ещё сильнее после пяти долгих лет в самых опасных мирах Зеркал, убила двух принцев Невидимых, спасла Мак от целых четырёх принцев, перенесла потерю Танцора, уничтожила Балора и стала могучим Охотником, который бороздит звёздные океаны.

Я чёртова сила самой Природы, бл*дь.

Позволить Охотникам убить Шазама?

Не. Бывать. Этому. Никогда.

Глава 28

В саду Эдема^[36]

Мак

— Восстанови мой двор, и я скажу тебе, как спасти твоего отца, — властно повелевает Зима. — Я отравила его. Ты должна последовать за мной, если хочешь получить ответы, — когда она просеивается, её ядовитая улыбка задерживается после исчезновения остального тела, и смех с издёвкой отражается от заиндевевших стен.

— Ты можешь последовать за ней? — мрачно спрашивает Бэрронс.

Я не могу оторвать глаз от своего отца. Обе руки висят под неестественными углами, кожа покрылась коркой кровавого льда. Все его пальцы выгнуты, некоторые вывернуты в противоположную сторону. Эта сука сломала ему руки и уничтожила ладони. Несомненно, это было медленно и болезненно. Бросившись к нему, я падаю на пол и прижимаю пальцы к его запястью, которое ничего не даёт, затем к сонной артерии. Проходит пять секунд прежде, чем я ощущаю удар сердца, и ещё семь секунд до следующего. Его пульс слабый и медленный, но он есть. Если она отравила его (а у меня нет оснований полагать, что она соврала), я не посмею потерять её. Если Зима убеждена, что я могу последовать за ней туда, куда она просеялась, значит, я обладаю этой возможностью, и будем надеяться, что во мне осталось достаточно силы, чтобы перенести нас с Бэрронсом туда. Я нежно приподнимаю голову своего отца, чтобы заглянуть в его лицо. Он сильно избит — оба глаза с фингалами, множество порезов.

— Думаю, да. Ты можешь исцелитьего, Бэрронс?

— Я могу ускорить восстановление поломанных костей, — он прижимает ладони к черепу моего отца с обеих сторон и начинает тихонько напевать. Наконец, остановившись, он говорит: — Некоторое время он останется в замершем состоянии. Я понятия не имею, как долго заклинание продлится в Фейри.

Слёзы катятся по моим щекам, застывая в кристаллы, и со звоном падают на заснеженный пол.

— Что насчёт яда? Она говорила правду?

Бэрронс соскребает несколько кристаллов заледеневшей крови с руки моего отца, которая изломана так сильно, что я едва могу на неё смотреть. Кость торчит из разорванной застывшей плоти. Бэрронс несколько секунд перекатывает кристаллы на языке, потом бормочет:

— Я его не узнаю. Благодаря восстановившимся воспоминаниям их знания предшествуют моим.

— Ты можешь это нейтрализовать?

— Нет.

— Что оно делает с ним?

— Токсин нацелился на один-единственный орган — его сердце.

Вот сучка! Сердце Джека Лейна — это самая прекрасная его часть, а ведь он состоит лишь из прекрасных вещей.

— Что это значит?

— Со временем оно сделается жестким и перестанет биться.

И мой отец умрёт.

— Сколько ему осталось?

— Я не в состоянии это определить.

Я пристально смотрю на него, и равные доли ярости, горя и мольбы сверкают в моих глазах.

— Ты не хочешь, чтобы я это делал, — рычит Бэрронс.

— Как по мне, Дэйгис выглядит нормально, — говорю я натянуто.

— А Хлоя? Ей тоже нормально? И каково будет Дэйгису, когда Хлоя умрёт?

Я вздрагиваю. Если Бэрронс превратит моего отца в одного из Девятки, он будет жить вечно. Моя мать умрёт. Мы с Алиной никогда не испытывали нехватки любви, всегда чувствовали себя драгоценными и лелеемыми, но мы также знали, что любовь между мамой и папой — это любовь двух половинок, затмевающая всё остальное, и они хотели, чтобы мы обе познали такую любовь.

— Постарайтесь исчерпать предварительные варианты, прежде чем бросаться в поезд, который идёт к последнему средству, мисс Лейн.

— Ты не считаешь, что быть тобой — ужасно.

— Джек Лейн со мной не согласится, — бесстрастно отвечает Бэрронс. — Дэйгис обладает тьмой, которой недостает вашему отцу. Эта тьма необходима, чтобы жить так, как живём мы. У вас достаточно силы, чтобы просеяться? Вы можете последовать за ней?

— Я не могу просто бросить…

— Она чего-то хочет от вас. Если Джек умрёт, она этого не получит. Включите голову, мисс Лейн. Отключите сердце. Ни любви, ни ярости. Это игра. Вы играете с целью победить. Джек ожидал бы от вас именно этого. Уберите это дерьмо куда подальше и просейте нас. Немедленно!

Последнее слово он буквально ревёт, и это производит именно такой эффект, на который он рассчитывал — воспламеняет огонь во мне. Я хватаю его за руку, закрываю глаза, сосредотачиваюсь на Зиме и мы…

Стоим на маленькой зеленеющей поляне посреди высокого леса с влажным ароматным ветерком, который шелестит листвой над нашими головами. Я пошатываюсь и едва не падаю. Бэрронс подхватывает меня, рывком поднимает в стоячее положение и крепко обнимает рукой за талию. К сожалению, как я и подозревала, перенос сюда забрал последние унции силы, имевшейся в моём распоряжении. Где бы мы ни были, мы задержимся здесь на некоторое время. К счастью, при мне есть копьё и прирождённый убийца фейри. Я могу наносить удары из лежачего положения, будучи тяжело раненой. Я уже делала это прежде.

Бэрронс встаёт сзади, спиной ко мне, предлагая свой хребет для опоры, и мы поворачиваемся по кругу, держа оборону и осматривая лес за пределами полянки.

Зимы нигде не видно, но она здесь. Я чувствую близость её ярости, жестокости и жажду мести.

Мой папа один в Фейри, прикован к креслу льда, в замершем состоянии, но умирает. Я крепко сжимаю рукоятку копья, вспоминая, как ранее прощалась с ним в Честере, и меня охватило зловещее предчувствие, что это были последние слова, которые я ему сказала.

Неужели моя королевская сила предвидения настолько пугающе деликатна, что я могу спутать предупреждение о будущем с собственными страхами и воображением? Если Зима убьёт его, сумею ли я сдержаться и не обрушить разрушение на всех фейри? Невозможно править ими, если мой отец умрёт от её рук!

Я хмурюсь. Зима движется не в нашу сторону, а прочь от нас. Почему? Она ожидает, что мы пойдем следом?

«Снимите обувь, — приказывает Бэрронс через нашу связь. — Этот мир буквально трещит от силы».

Я повелеваю ботинкам исчезнуть, но ничего не происходит; я слишком истощена. Мне приходится наклониться, развязать шнурки, затем сесть на землю и стянуть ботинки. Как только мои босые ступни соприкасаются с травой, я убираю копьё в ножны и с облегчением и благодарностью вытягиваюсь, ложась на спину.

В ядре планеты находится настоящая жила силы, мощная, богатая и прекрасная.

Бэрронс смотрит на меня, выгнув одну бровь и словно говоря «Ты собралась встречать своего врага лёжа?»

Я похлопываю по земле рядом с собой.

— Я чувствую её не больше, чем в целом «она существует, и она абсолютная сучка из ада, которая скоро вернётся». Она агрессивно удалялась от нас. Думаю, она ищет кого-то или что-то. Когда найдёт, она вернётся. Меня это устраивает, — я напьюсь этой силы и буду готова. Он усаживается на землю рядом со мной, сохраняя бдительность и осматривая окрестности.

— Я почувствую её приближение, — заверяю я его. — Бэрронс, мой отец…

— В настоящий момент заморожен заклинанием и не чувствует боли, — перебивает он меня.

— Но ты сказал, что это не продлится долго, и яд…

— Я скажу вам в тот же миг, когда почувствую, что заклинание разрушилось. До тех пор беспокойство об его состоянии ничего не даёт. Прекратите это.

— Проще сказать, чем сделать, — ворчу я.

— Ну так постарайтесь усерднее.

Неподатливый, требовательный мужчина. Но он прав. Я знаю, как важно убирать некоторые вещи в ящик и накапливать резерв для следующего испытания. Мне не раз приходилось так делать. Проблема в том, что откладывание беспокойства о моём отце заставляет меня чувствовать себя плохой дочерью и отвратным человеком.

— Ваши чувства. Не реальность. Будь Джек здесь, он выступил бы за то же самое, похвалил бы за внутреннюю силу, способность перестать думать о нём в момент, когда вы ничем не можете ему помочь.

Снова прав. Я позволяю глазам закрыться, играю высокой мягкой травой между пальцами и сосредотачиваюсь на нежном впитывании силы из земли. Я хочу жадно глотать её, высасывать, но чувствую, что это не только будет неправильно, но и вызовет агрессивный укор самой планеты.

— Где мы? — я меняю тему.

— Понятия не имею. Пахнет как на Земле много веков назад. Неиспорченно, чисто. Сомневаюсь, что здесь можно встретить разумное двуногое. Природа в её лучшем виде. Никого, кроме зверей.

— Ты тоже это чувствуешь? Словно это место — единственное в своём роде?

Он притихает на мгновение, затем говорит:

— Если человеческий сад Эдема существует, то это он.

Именно. Я не могу облечь в слова то, какие чувства вызывает у меня пребывание здесь, но в целом можно сказать, что это абсолютная свобода. Ни боли, ни страха, ни горя, ни времени. Лишь надежда, любовь и настоящий момент. Это изумительно. Это ошеломляет. Это невероятно укрепляет. Особенно после бесконечных битв одна за одной, в которых я сражалась.

— Мне нужно послать Риодану сообщение. В замке Зимы не было ни следа Дэни.

— Сначала восполните свои запасы энергии.

Боже, я хочу поговорить с Дэни! Наверстать упущенное, узнать всё об её новой жизни. Но для этого нам сначала нужно её найти. Странно, но я не беспокоюсь о Дэни так, как беспокоилась бы о ком-то другом. Она настолько близка к супергерою, насколько это возможно, и это вдвойне справедливо теперь, когда в её венах Охотник, и я не могу представить никого и ничего, что могло бы надрать ей задницу. Она прошла Зал Всех Зеркал, пять смертоносных лет выживала в Зеркалах, будучи подростком. Находчивая, гениальная, супербыстрая и сильная как десять мужчин, она пережила больше, чем кто-либо другой из моих знакомых. Если что-то навредит ей, моя месть не будет знать границ.

Некоторое время мы молча лежим, греясь на солнышке и восстанавливаясь за счёт силы первозданной планеты. Она намного очаровательнее и осязательнее любой фейри-иллюзии рая. Я словно чувствую чистоту, сочащуюся из каждой унции окружающей меня природы. Здесь нет войны, ненависти, зависти, жадности или дискриминации. Нет уродства, нет жестокости. Здесь все вещи просты, находятся в естественном состоянии и наслаждаются тем, что они есть, ничем не сдерживаемые и не боящиеся гонений.

В итоге я открываю глаза и смотрю вверх.

Высоко в небе птицы и создания с бархатными шкурками резвятся в разноцветных ветвях деревьев, которые возвышаются подобно обширным лиственным небоскрёбам на фоне ослепительно голубого неба. Шум воды по камням где-то вдалеке мелодично зачаровывает, и я воображаю дюжины водопадов, с рёвом обрушивающихся с высоты сотен футов в искрящиеся лагуны внизу. Пение птиц наполняет воздух прекрасными ариями, их многочисленные и различные мелодии не соперничают, а вливаются в тему и мотив роскошного оркестрального празднества.

Я жажду исследовать. Я могла бы поселиться здесь однажды. Бегать с моим зверем. Когда вещи наконец-то вернутся в…

— Нет такой вещи, как норма, — говорит Бэрронс. — Вы продолжаете думать об этом. Вы страдаете от hiraeth.

— Хи-ра-ет? — эхом повторяю я.

— Это валлийское слово, которое означает недостижимую тоску по месту (или, скорее, по состоянию бытия), которого никогда не существовало. Ностальгия по тому, чего никогда не было. Вы испытывали спокойное, счастливое чувство защищённости в детстве и продолжаете думать, что когда исправите всего лишь одну деталь, то вновь ощутите это чувство. Ну, удачи с этим.

Временами он — иголка, которая протыкает мой воздушный шарик.

— Найдите воздушный шарик получше. Тот, что будет реальным. Жизнь беспорядочна, сложна и трудна. Упивайтесь ею в чистом виде. Перестаньте ожидать, что это изменится. Тогда вы можете поймать себя на том, что чувствуете себя, ну, нормально, — насмехается он. — И осознаете, что жизнь никогда не была нормальной. Просто тогда вы были счастливы. Будь снова счастлива. Это твой выбор.

Временами он чертовски сводит меня с ума.

Тихий, тёмный раскатистый смех.

— Лучшим возможным способом.

Я сонно признаю это, вместе с тем ощущая, что я как будто пьянею от планеты. Я впервые за долгие годы чувствую себя такой расслабленной и умиротворённой. Всё будет хорошо. Мы всего в одном шаге от…

Я напрягаюсь и вскакиваю с земли плавным, мощным рывком.

— Она идёт, Бэрронс! — восклицаю я. И она не одна.

***

Когда Зима появляется на полянке, я знаю, что её сопровождающий может быть лишь принцем Осени. Его кожа цвета каштанов, волосы насыщенного оттенка мокко доходят до пояса, его глаза пылают, а высокое мускулистое тело источает жар огненных кузниц. Он одет в коричневые брюки, низко сидящие на бёдрах, мягкие замшевые ботинки, а верхняя часть туловища обнажена, если не считать золотого ожерелья на шее. Я замечаю, что Зима держится на некотором расстоянии. Полагаю, что если бы она стояла слишком близко, будучи покрытой льдом, то могла бы эхом повторить крик вымышленной ведьмы из страны Оз.

Они противоположности друг друга, хотя, наверное, не враги. Враги — это зима и лето, осень и весна. И всё же, когда они стоят рядом, такая ледяная и бледная Зима, такая смуглая и тёплая осень, это напоминает о том, что фейри стихийны и являются воплощением времён года.

Я в сотый раз гадаю, не были ли они когда-то совершенно иными. Какой творец создал бы таких стихийных существ, чтобы сделать их пустыми садистами? Какое существо удостоило бы столь бесстрастный и бездушный вид бесценного дара Песни Созидания? Это просто не укладывается в голове.

— Что ты сделала с моим отцом? — требую я, пока мы стоим лицом друг к другу на некотором расстоянии. Мы с Бэрронсом на восточной стороне полянки, Зима и Осень на западной.

— Древний токсин, — холодно говорит Зима. — Название не имеет значения. Ты не располагаешь знаниями о нём.

— Потому что Песнь восстановила ваши воспоминания, — говорю я. — А файлы королевы не простираются так далеко в прошлое.

Если они и удивлены моей осведомлённостью, то скрывают это, и Зима невозмутимо продолжает:

— Противоядия не существует.

— Ты сказала, что я могу его спасти.

— Можешь.

— Как, если противоядия не существует?

Принц делает шаг вперёд.

— Я Азар, принц Осеннего Двора. Это Иксай, принцесса Зимы. Ты можешь спасти его, передав силу королевы Икс…

— Никогда, — бесстрастно отрезаю я.

— Тогда он умрёт, — также бесстрастно говорит Азар.

— Тогда он умрёт, — холодно соглашаюсь я, хотя внутри моё сердце бушует. У меня не только не будет гарантии, что они исцелят моего отца, когда я перестану быть королевой, но вдобавок я подвергну опасности всю человеческую расу. Это решение выпотрошит меня заживо, но я пойду на это, и мой отец будет ожидать (нет, требовать) от меня того же самого. Джеку Лейну было бы стыдно за меня, если бы я поступила иначе. Возможно, он даже стал бы презирать меня.

Глаза Иксай сужаются до ледяных щёлочек.

— Ты приговариваешь своего отца к смерти. Мы не остановимся на нём. Мы заберём ещё больше тех, кого ты любишь.

— Попробуй, — тихо говорит Бэрронс. — Хотите бесконечной войны? Бесконечных потерь? Ах нет, подождите, это не будет бесконечным. Я буду уничтожать десятерых из вашего двора за каждого из её близких, кого вы тронете хоть пальцем. Другие из моего вида тоже будут устранять по десять ваших каждый. А Мак, ну… — он прерывает себя фырканьем, — она уничтожила целый двор в одно мгновение, одной лишь силой мысли. Фейри вымрут в мгновение ока, мир будет принадлежать нам.

Иксай поворачивается к Азару и шипит:

— Я же говорила тебе, что она именно этого и хочет!

Он награждает её огненным взглядом:

— Ты нападаешь первой и удивляешься, когда она нападает в ответ?

— Я не нападала первой! — рычит Иксай. — Она уничтожила мой двор!

— После того, как ты похитила её отца.

— Она забрала у нас Истинную Магию! И ты согласился с моим планом!

— Мы должны были похитить мать. Ты даже это не смогла сделать правильно! — рявкает Азар.

— Мы не смогли её найти, и разве это что-то изменило бы, бл*дский ты придурок? — рявкает она в ответ.

— Веди переговоры, Иксай, — рычит Азар. — Она обладает силой королевы. Она не собирается отдавать её тебе. Обуздай свою бл*дскую зависть впервые за всё своё ледяное существование и поставь судьбу нашей…

— Иди ты нах*й, Азар, чрезмерно раздутый мешок горячего воздуха!

— Иди ты нах*й, Иксай! — рычит Азар. — У тебя никого нет. Ты принцесса Ничего. Думаешь, что можешь противостоять мне? Я всё, что у тебя есть, так что предлагаю тебе привести свою киску в порядок и осчастливить меня, если хочешь выжить!

— Привести в порядок? Ты только что сказал мне привести мою киску в порядок? — Иксай взрывается, обнажив зубы, и её глаза резко сверкают, как ледяные бритвы. — Да тебе выпала невиданная для твоего низменного положения честь хоть как-то приблизиться к моей прославленной…

— Ты была такой застывшей и холодной, что ощущалось всё так, будто я трахал ледник. Не знаю, что я вообще увидел в тебе.

Иксай открывает рот, затем спустя несколько секунд закрывает обратно. Она сжимает руки в кулаки и пронзает плоть ладоней заострёнными ногтями. На бледной коже выступает кровь, капли падают на землю. Её ноздри раздуваются, губы расходятся в оскале, и она шипит:

— Я приношу свои извинения, Азар. Твои осенние земли…

— Точно. Всё это бред. Зима тоже очаровательна, — натянуто обрывает её Азар.

Они резко поворачиваются, награждая меня гневными взглядами.

Шок и ужас борются с почти неудержимым желанием расхохотаться.

— О Боже, я была права! — ошеломлённо восклицаю я. Одно дело — подозревать это, и совсем другое — видеть откровенное подтверждение этого. — Воспоминания — не единственное, что восстановила Песнь Созидания. Она вернула вам эмоции! — и это воплощение моего худшего кошмара. Раса затаивших обиды, чрезвычайно нестабильных, бессмертных варваров.

— Ой, да иди ты нах*й, сучка! — рявкает Иксай и исчезает.

Я пытаюсь уложить в голове это ужасающее открытие, вспоминая сцену во дворе Зимы. Я говорила себе, что масштабы жестокости — это всего лишь сочетание древних обид и колоссальной силы. Но в их нападениях была свирепость, носящая личный характер — тогда это не давало мне покоя, а теперь оказалось абсолютно логичным. Они вспомнили свои обиды и прочувствовали их в полной мере.

Азар тяжело вздыхает.

— Иксай может быть проблемной.

— Ты так думаешь? — мой голос сочится сарказмом. — А что насчёт тебя? Почему ты остался?

— Я прошу предоставить мне право говорить от имени Иксай. От имени всех фейри.

— Где другая смертная, которую вы похитили? — требую я. — Её зовут Дэни.

— Мы забрали лишь одного. Других людей у нас нет.

— Я тебе не верю. Дэни исчезла из Честера раньше, чем мой отец.

— Я могу лишь заверить тебя, что Икс и я не похищали её. Как ты видела в Зиме, наши дворы неспособны на рациональные действия. Остаётся только Северина, принцесса Лета — она могла похитить твою смертную, и пусть красота Сев ослепляет, её тепло ошеломляет, но её умственные способности намного уступают её физическим данным. Намного.

— Ты не считаешь её достаточно могущественной.

— Она достаточно могущественна. Достаточно умна. Недостаточно мотивирована. Северина рассеянная, легко отвлекается на лучик солнечного света, на обещание удовольствия, и чуть ли не постоянно ленится в ступоре летнего опьянения. Мало что пробивается сквозь этот ступор.

Как по мне, звучит как идеальная версия лета: солнечный свет, удовольствие, опьянение. Или, как минимум, идеальная версия лета для Мак, которой я была когда-то. Хотя мне недостаёт детектора лжи, как у Кристиана, я не чувствую вранья в словах Азара.

— Что насчёт других принцев и принцесс? — настаиваю я.

На его смуглых, царственных чертах лица промелькивает скорбь.

— Они мертвы, — он умолкает на мгновение, затем говорит: — Я печалюсь из-за их гибели. Непросто вынести эмоции, когда они порождаются столь обширными воспоминаниями. Наша способность чувствовать постепенно угасала на протяжении долгого периода времени вместе с нашей способностью производить потомство. Когда ты теряешь что-то по малейшим частицам, ты почти не замечаешь. Пока это не исчезает. Потом ты уже даже не понимаешь, что ты потерял.

Я костьми чувствую правдивость его слов и склоняю голову.

— Ты можешь говорить.

— Я не верю, что фейри могут принять человеческую королеву, узнав, что нас давно обманывала человеческая королева и Невидимый, маскирующийся под одного из наших принцев Видимых. Добавь к этому предательству возвращение эмоций и воспоминаний, и получишь расу, доведённую до предела. Ты видела, что происходило в Зимнем Дворе. Мы просим о даре. Моя королева, — он падает на колени и прижимает кулаки к груди в жесте преданности, — нам нужен дар, если мы имеем хоть какую-то надежду избежать войны, которая приведёт лишь к нашему истреблению, как проницательно заметил твой страж. Если только Иксай не говорит правду, и ты не желаешь нашего истребления.

За всё то время, что мы с Бэрронсом впустую потратили в Фейри, я никогда не оказывалась один на один с фейри. Они всегда осаждали нас толпами, отвлекая хаосом и зрелищами, тщательно избегая всех разговоров, пока они изучали нас и планировали наше уничтожение. Это моя первая возможность на осмысленный диалог с представителем королевской знати.

— Я не желаю вашего истребления. Я желаю найти мирное решение, которое даст достойную жизнь и людям, и фейри.

— И как ты представляешь себе воплощение подобного?

— В идеале я бы пропела Песнь и подняла обратно стену между мирами. Вы получили бы свою часть Земли, а смертные — свою.

— Возвращение к старым порядкам, которые большинство представителей нашей расы считало невыносимыми. Мало кому такое придётся по душе. Те, кому это понравится, будут изгоями.

— Новые порядки, при которых вы охотились на смертных, были такими же невыносимыми для смертных, и никто такого не потерпит. Ни одна раса не может охотиться на другую. Это не обсуждается.

— А что обсуждается?

— Моё невмешательство, как только миры будут разделены. Я позволю вам самим править своей расой, — с радостью. Надёжно запечатав за стенами. Если только я разберусь, как восстановить эти стены.

— Чтобы хотя бы попытаться провести такие переговоры, нам нужен дар.

— Чего вы желаете?

Клочок пергамента материализуется в воздухе передо мной и плавно опускается на землю. Я не наклоняюсь, чтобы подобрать его, а читаю стоя. Светлый Двор хочет, чтобы я вернула несколько предметов и согласилась на множество уступок. Не один дар, а множество.

Предметы — это четыре Светлых Дара: котёл, камень, копьё и меч. Все Видимые объекты силы, которые ныне находятся в музеях или частных коллекциях. Все эликсиры и зелья, находящиеся в распоряжении королевы.

Вдобавок я должна согласиться, что никогда не надену официальную корону Верховной Королевы Фейри, не буду носить скипетр или горностаевый плащ. Все драгоценности из коттеджа королевы будут подарены Иксай. Конюшня сверхъестественных существ, которые несут Дикую Охоту, будет передана Азару. Королевство, принадлежащее Верховной Королеве, сравняют с землёй и по четверти его территории достанется каждому двору. Я открою тайное местоположение Дома Королевы и уступлю его Иксай. Все остальные предметы в моём владении, которые принадлежали фейри и остались неназванными или неизвестными, также будут возвращены. А когда придёт пора моей смерти, я верну Истинную Магию полнокровной принцессе фейри.

Я хмурюсь, изучая пергамент. Я знаю, они не ожидают, что я исполню все их требования. Они покрыли торт глазурью из множества запланированных жертв.

Чего они хотят на самом деле?

Я мысленно вычеркиваю вещи, которые, как они знают, я им не отдам точно так же, как не передам Иксай Истинную Магию.

Ни один из даров.

Я не осмеливаюсь вычеркнуть королевские атрибуты моего положения. Корона, скипетр и плащ могут обладать властью, которая может понадобиться мне в будущем.

Конюшни я отдам. Дикая Охота больше никогда не пустится вскачь. Не под моим надзором.

Драгоценности ничего не значат для меня, если они не предоставляют необходимую силу. Я тщательно осмотрю каждый предмет прежде, чем решить.

Эликсиры и зелья не имеют значения. Я не планирую использовать…

Ясность пронзает мой мозг опустошающим ударом и трескучей болью разряда молнии, врезавшегося в мой череп. Грибовидное облако расцветает в моём сердце, угрожая немедленным взрывом.

Иксай заявила, что скажет мне, как спасти моего отца от яда, который она использовала.

Она также заявила, что противоядия нет.

Я знаю, чего она хочет.

В чём она нуждается.

Если Песнь Созидания восстановила воспоминания и эмоции, с чего бы ей останавливаться на этом?

Я не вижу никаких оснований для этого. Похоже, она посчитала Видимых несовершенными и начала исправлять их, медленно, но неизбежно, отменяя всё в них, возвращая древних Туата де Дананн к тому, какими они были до того, как украли зелье у другой расы.

Фейри становятся смертными.

О нет, они ими ещё не стали, что подтверждается Зимним Двором, но это случится скоро. Слишком скоро для существ, привыкших к вечности.

Из всех вещей в списке Иксай по-настоящему хочет лишь одного. Я не сомневаюсь, что как только она это получит, она немедленно развяжет войну со мной за всё остальное.

Единственная причина, по которой Азар пытается вести со мной диалог, единственная причина, по которой он готов покорно встать передо мной на колени — это то, что фейри умирают.

И чтобы заставить меня принести то, что им нужно, они создали ситуацию, где близкий мне человек нуждается в том же самом.

Мне уже не надо, чтобы Иксай сказала мне, как спасти Джека Лейна.

Ему придётся выпить Эликсир Жизни. Тот самый напиток, который превратил фейри в бессмертных монстров, которыми они являются. Напиток, который отчаянно необходим для их возвращения в то же состояние.

Напиток, от которого Танцор отказался, даже зная, что он умирает, и по весомой причине.

Потому что в конечном счете он уничтожит бессмертную душу моего отца и сотрёт все эмоции, сделав его точно таким же дикарём, как те, которыми мне предстоит править.

Я прищуриваюсь, в моих венах бушует ярость.

Затем в мою голову приходит новая мысль. Я слегка улыбаюсь.

Я могу просто позволить им умереть.

И формально я даже не убью их.

Они истребят друг друга, очистят мир от своей скверны, продолжая деградировать.

Всё хорошо, что хорошо кончается. Я остаюсь могущественной королевой. Земля и люди в безопасности. Круус по-прежнему будет проблемой, но я с этим разберусь.

Я поднимаю взгляд от пергамента и смотрю на Азара.

Как только наши взгляды встречаются, он вскакивает на ноги, забывая про свой жест подобострастия.

Должно быть, это из-за адского пламени в моих глазах в сочетании с весельем, от которого изгибаются мои губы.

— Ты сказала, что не желаешь нашего истребления! — шипит он.

— Это было до того, как я осознала, что вы приговорили моего отца к выбору между ужасной смертью и ничтожным существованием.

— Иксай говорила правду — ты считаешь нас отвратительными! Твой отец стал бы таким же, как мы, а ты считаешь это благородное вознесение ничтожным существованием, — горько произносит он. — Я требую, чтобы ты вернула нашу силу и оставила нас в покое!

— Вы никогда не оставите нас в покое. Я — всё, что стоит между нашими расами, и я никогда не передам Истинную Магию. Я ваша королева. Смиритесь. С. Этим, — скрежещу я. — На тот короткий период времени, что вам остаётся.

Я беру Бэрронса за руку и просеиваю нас оттуда, пока не сделала того, о чём пожалею.

Или хуже того, о чём совсем не пожалею.

Глава 29

Я последую^[37]

Кэт

Я стою у окна башни, смотрю на улицу и прижимаю ладонь к губам, наблюдая за Шоном и Рэй, пока они разговаривают снаружи на парапете.

Она уговорила его взять её полетать. Это было несложно. Этому ребёнку надо лишь запрокинуть голову, улыбнуться, и люди тают. У неё такой солнечный характер, такой хороший и любящий нрав, что сложно поверить, что она происходит от Тёмного Двора.

Но так и есть.

Мой разум пребывает в шоке.

Этот день осчастливил меня колоссальным даром и колоссальным проклятьем.

Мой Шон вернулся. Лёд вокруг его сердца растаял, когда Рэй обхватила своими крошечными ручками его ноги. Его зловещие глаза принца Невидимых расширились, метнулись к моим, и я видела, как осколки льда в них стали таять, превращаясь в жидкое серебро, а потом его радужки вновь приобрели тёплый, насыщенно-карий цвет.

Я впервые за многие годы вновь посмотрела в глаза своей возлюбленной второй половинки.

Затем эти очаровательные тёмные ирландские глаза увлажнились слезами, когда он изумлённо уставился вниз на ребёнка, которого считает своей дочерью.

— Я не пугаю тебя, девочка? — спросил он у Рэй.

— Ой, папочка, какой ты глупый! Ты очень красивый! У тебя есть крылья! И все эти красивые цвета под кожей!

Затем он встал перед ней на колени, и она уставилась на него с восхищением и любовью, прикасалась к его лицу, гладила по крыльям, проводила ладошками по калейдоскопичным татуировкам на его запястье, а он рассматривал её с таким ошеломлением и любовью, что мне казалось, будто моё сердце взорвётся от счастья.

Потом Шон встретился взглядом со мной, беззвучно говоря в моём сознании: «Спасибо, что сказала ей, будто я её па. Я буду её па, Кэт, и я буду грандиозным, — он на мгновение медлит, затем добавляет с нотками стыда и сожаления: — Я тратил время впустую. Я прогнал её из своего разума, не мог вынести мысли о ней, а она уже такая большая! Я столько всего пропустил. Ты была права. Круус мёртв, и неважно, кто её отец. Я сочту за честь занять эту роль. Прости, что я был таким засранцем. Я никогда не переставал любить тебя, Кэт. Это единственное, что помогало мне держаться».

Шон обожает детей. Когда-то мы мечтали нарожать шестерых.

Но проклятье… если у меня оставались какие-то сомнения, они все исчезли, когда Шон сказал, что прогнал Рэй из своего разума.

Это не Шон посещал её во снах, планируя встречу.

Это делал другой принц. Видимо, Шон достаточно похож на Крууса, чтобы Рэй приняла его за своего отца. Может, Круус посещал её в очень смутных снах. Она лишь мельком видела крылья, высокого тёмного мужчину с калейдоскопом татуировок и пронизывающими глазами. Принцы Невидимых похожи друг на друга, особенно в глазах ребёнка, ошарашенного экзотичностью крыльев.

Отец Рэй — Круус. Он до сих пор жив, и по какой-то причине выжидал, не показываясь, что приводит меня в ужас. Коварный принц Войны — непревзойдённый разделитель, безупречный манипулятор. Он ничего не делает без причины.

Если он сказал, что скоро увидится с Рэй, так и будет.

И это оставляет меня в чрезвычайно затруднительном положении. Если я скажу Шону, что Круус жив, и он её отец, то снова потеряю его во льду и тьме. Я не могла до него достучаться. Это сделала Рэй. Потеря её вновь повергнет его в глубины отчаяния.

Круус придёт за Рэй. В этом я не сомневаюсь.

Я должна сообщить Шону. Я не могу защитить её в одиночку. Мне понадобится помощь двух человек-превратившихся-в-принцев-Невидимых, Шона и Кристиана, чтобы была хоть какая-то надежда уберечь мою дочь от древнего могущественного принца.

Трепет движения на парапете привлекает моё внимание обратно к настоящему. Шон аккуратно держит Рэй на руках; они примостились на краю стены, и он расправляет свои огромные чёрные крылья, готовясь к полёту.

Он оборачивается ко мне, на его тёмном лице сверкает яркая улыбка, затем брови вопросительно приподнимаются.

Я киваю. «Всё хорошо, идите», и он посылает мне воздушный поцелуй и отворачивается.

Меня пугает, что она в его руках и вот-вот окажется в воздухе. Но я хочу, чтобы она парила каждым возможным способом и ничего не боялась.

Когда они взлетают, я быстро выхожу на дорожку вокруг башни и стою, сжимая каменный подоконник и наблюдаю за ними. Шон хорошо меня знает и вместо того чтобы взлететь высоко в небо на их первом воздушном приключении, он скользит медленными широкими кругами над лугом внизу. Рэй восторженно смеётся, когда они плавно опускаются вниз. Он ставит её на ноги, берёт за руку, и они шагают по почерневшей земле — гигантский, тёмный, крылатый и татуированный мужчина и крохотный, сияющий курчавый ребёнок.

Как я мечтала увидеть их такими. Её ручка полностью поглощена его ладонью, её глаза искрятся, щёки порозовели от восторга.

Рэй без устали и остановки тараторит что-то Шону, и я тихо смеюсь. Она умеет говорить. И говорить, и говорить. Несколько минут он выглядит озадаченным, затем становится задумчивым. Он останавливается и опускается на корточки посреди выжженной земли, повернувшись к ней лицом, пока она продолжает доказывать что-то своё. Его крылья высоко изогнуты, задевая кончиками землю.

Он прекрасен. Крылья идут ему, когда его глаза тёпло-карего оттенка. Милостивый Боже, я не хочу снова терять его! Я хочу заниматься с ним любовью, планировать наше будущее, бродить по берегам и полям цветов, держась за руки, вести все эти разговоры о чём угодно, как мы делали это раньше. Я хочу вернуть своего лучшего друга.

Мгновение спустя Рэй берёт его и за вторую руку, и они оба закрывают глаза.

Я задерживаю дыхание, отчаянно желая услышать, что она говорила. Я знаю свою дочь. Ею движет желание исцелить любое несчастье, которое она чувствует. В аббатстве бывают дни, когда она бродит по коридору и наобум прикасается к людям, и я замечала, что их улыбки сохраняются через много часов после её ухода. Бесс говорила мне, что с тех пор, как Рэй начала посещать детский сад, ссоры и драки между детьми сократились почти до нуля, а когда они всё же случаются, то быстро прекращаются.

У неё на спине есть пятнышки там, где однажды будут крылья. Она дочь самого могущественного принца Невидимых из ныне существующих.

Она будет изумительной женщиной.

Я прищуриваюсь. Они не шевелятся, держась за руки. На что она уговорила Шона?

Слабое сияние света начинает исходить от кожи Рэй. Её головка запрокидывается, очаровательные кудряшки (которые сводят меня с ума, когда я пытаюсь расчесать их после купания) рассыпаются по спине, и она улыбается, и я смотрю, как свет переходит с её крошечных ручек в ладони Шона. Свечение медленно поднимается по его рукам, плечам, по груди, наполняя и наполняя его, пока даже его сумеречные крылья не начинают мерцать светом. Я никогда прежде не видела, чтобы она такое делала. Как она этому научилась?

Я ахаю.

Внезапно от чёрной земли остаётся лишь воспоминание. Луг становится зеленеющим и роскошным всюду, где видит глаз. В мгновение ока разрушение почвы обращено вспять. Неужели у моей малышки Рэй имеется так много власти? Или их объединённые силы воплотили такое чудо?

Тёмные грозовые облака, которые грузно и кисло нависали над замком всё то время, что я приходила с визитами, расходятся и отступают на края горизонта, оставляя бескрайнюю ширь синевы и первые лучи солнца, что эта земля видела за долгие годы.

Как только тепло солнечного света касается их кожи, они оба открывают глаза, и Шон ошеломлённо смотрит по сторонам. Его лицо озаряется улыбкой, он подхватывает Рэй на руки, поднимается с земли и начинает кружить её.

— Ты это сделал, папочка! — восклицает она. — Я знала, что ты сможешь!

— Это сделала ты, Рэй. Ты меня освободила, — отвечает он с искрящимися глазами. — Если бы не ты, я бы и не знал, что со мной не так.

Вернётся ли он в прежнее состояние? Почернеет ли вновь земля, накатит ли новая буря в момент, когда он узнает правду?

Я принимаю быстрое решение.

Я хочу один день.

Один счастливый день с семьёй, которая могла бы быть у меня. Один день, который будет согревать меня на протяжении остальной жизни. Один день, который буду заново прокручивать в своей голове, когда стану старой и утомлённой. И скорее всего, бесчисленное количество раз до наступления тех последних лет.

Я подставляю лицо лучам солнца, улыбаясь и решительно настроившись наслаждаться той радостью, которую дарит этот момент.

Сейчас ничего не болит. Сейчас Шон — тот мужчина, которого я знала когда-то. Сейчас они думают, что мы семья, и они счастливы.

Я тоже.

Я возьму от этого дня максимум.

Проблеск движения привлекает моё внимание обратно к лугу.

Я смотрю вниз, думая, что Шон, должно быть, расправил крылья, готовясь к ещё одному полёту с Рэй.

Но это не так. Шон и Рэй стоят спиной к источнику движения и даже не догадываются.

Я пытаюсь закричать, предупредить их, но мои лёгкие сжались и отказываются работать, хотя рот широко распахивается. Я всей своей мощью силюсь сделать вдох, но не могу.

«Нечестно! Слишком рано!» — беззвучно визжу я. Я хотела всего один день… разве это так много? Один. Чёртов. День.

Но не бывать этому. Круус, должно быть, почувствовал их воссоединение, а может, шпионил за нами всё это время. Минуты. Нам достались лишь минуты семейного счастья, которого я так отчаянно жаждала.

Когда третий принц Невидимых просеивается и присоединяется к Круусу на лугу, я всё ещё не могу издать ни звука и лихорадочно гадаю, почему охранные чары Кристиана не сработали. Он нужен нам здесь — немедленно! Как может существовать три принца?

Значит ли это, что все Невидимые живы? Песнь их не убила? Они просто залегли в укрытие?

Мой страх приобретает тёмный поворот.

Я не чувствую этого нового принца своими способностями ши-видящей.

Если бы я не смотрела на него в упор, я бы понятия не имела, что он здесь. Если бы он закрылся гламуром, я бы даже не узнала в нём Невидимого. Как это возможно? Кто этот третий принц? Его голова опущена, и я не вижу его лица. Мне нужно увидеть его, запомнить, описать другим ши-видящим.

Такое чувство, будто я застыла на долгие часы, не имея возможности дышать, но должно быть, прошло лишь несколько секунд, и Шон с Рэй всё ещё не догадываются, что позади них стоят два принца.

Затем Круус поднимает взгляд на меня.

По моей душе проносится дрожь.

Его тёмный взгляд выражает триумф, и я осознаю, что он планировал всё с самого начала.

Он позволял мне воспитывать её, пока не счел достаточно взрослой или интересной, чтобы принести пользу.

Круус с плачущим ребёнком? Да ни за что.

Круус с новым могущественным инструментом, который можно использовать? Само собой.

Вот что для него Рэй, и она всегда будет лишь этим. Я презираю его. Я хочу его смерти. Мак нужно убить его.

Склонив голову, он одаряет меня тёмной, насмешливой улыбкой.

Они вчетвером исчезают.

Мои лёгкие уже не сдавлены.

Я кричу и кричу.

Глава 30

Я не любимица Америки^[38]

Мак

Я просеиваюсь обратно в Честер в побитом и ожесточённом настроении.

Когда я вернулась в замок Иксай, её там не оказалось.

Мой отец тоже пропал, не оставив никакого следа, кроме крови на снегу. И мы по-прежнему не имеем ни единого чёртова понятия, где Дэни.

Отвергнув возражения Бэрронса, я воплотила то, что мне казалось изумительной идеей, и попыталась просеяться к моему отцу, решив, что если Иксай хочет поиграть в прятки, то она устанет намного раньше меня, потому что я набралась сил в последнем мире.

К сожалению, принцесса Зимы хорошо знакома с тем фактом, который я узнала совсем недавно.

Нельзя просеяться в МЭВ.

Сука.

Меня снова вышибло оттуда, и я лежала, парализованная болью и дрожащая на полу замка Зимы, пока не набралась сил, чтобы просеять нас оттуда.

Я также узнала, что никакие королевские силы в моём распоряжении не могут определить местоположение МЭВ, в которой находится мой отец. Эти беспрецедентные фрагменты Фейри не существовали, пока наши миры не столкнулись на Хэллоуин.

У Зимы имеется преимущество.

Пока что.

Где-то там, в отколовшемся фрагменте Фейри, мой отец умирает. Если она продолжит пытать его, я сожру её живьём, как Джо, только полностью осознавая всё как Мак, а не пребывая в слепых тисках злобной Книги. Я не сомневаюсь, что она скоро пошлёт весточку, сообщив мне, куда доставить Эликсир Жизни в обмен на него. И лучше бы он находился в таком же состоянии или даже поправился.

Я сильно сомневаюсь в том, что сумею уговорить своего отца выпить Эликсир. Чтобы Джек Лейн выпил зелье, которое в конечном счёте разрушит его способность чувствовать любовь к жене и дочери, а вместе с тем и все шансы на загробную жизнь?

Не представляю. Он мужчина сильной веры, и семья для него всё. Я не уверена, что хоть попытаюсь убедить его. Возможно, я попробую отговорить его от этого, в процессе рыдая и выплакивая своё сердце. Без эмоций или души он уже не будет моим отцом или мужем Рейни Лейн.

Это всё моя вина.

И мне надо как-то сообщить моей матери.

***

Некоторое время спустя мы сидим в конференц-зале на одном из самых глубоких уровней Честера. Риодан извечный бизнесмен, и в его логове имеются помещения для собраний, которые обладают той же стильной смесью мощи иэлегантности, что и остальная часть Честера. Помещение обставлено современной мебелью чёрного и угольного цветов, а также длинным эбонитовым столом с разводами, за которым мы разместились. Здесь всё безупречно и со вкусом, хотя не помешало бы позвать горничных, чтобы они смахнули те липкие паутины, которые в последнее время появляются всюду.

Узнав, что в замке Иксай нет ни следа Дэни, и что Видимые утверждают, будто не похищали её, Риодан сообщил нам, что мы отсутствовали всего один день, и мы с Бэрронсом приходим к выводу, что услышанные Кристианом слухи о том, что Песнь убирает временную разницу между мирами, верны.

Пока мы отсутствовали, Риодан заново поставил охранные чары на Честер на случай, если фейри каким-то образом разрушили основные заклинания, затем сосредоточил свои усилия на защите одной комнаты в клубе, которую он считает непроницаемой.

Бэрронс, Риодан и я сейчас сидим в этой комнате. Лор и те из Девятки, что не охраняют мою мать, отправились на поиски Дэни и Шазама.

Урбанистичный владелец Честера откинулся на спинку кресла, заложив руки за голову, и под его накрахмаленной рубашкой вздулись мышцы. Его серебристые глаза смотрят сурово, холодно. Когда я встретилась с Кэт в Дрохечт, она лишь кратко пересказала мне, что случилось с Дэни за время моего отсутствия, но я знаю, что Дэни и Риодан наконец-то пришли к долгожданным, хрупким, но практически идеальным отношениям вопреки колоссальным препятствиям, из-за которых они уже думали, что никогда не будут вместе. Я также знаю, что им удавалось перехватить лишь краткие периоды вместе в человеческом обличье. Теперь Дэни пропала, украдена из его постели, и он сотрёт всё на своём пути, пока не вернёт её назад. Мы все это сделаем. Дэни — это семья.

— Видимые снова становятся смертными, — бормочет он. — Мы можем догадываться, как скоро это случится?

Я резко качаю головой влево, неосознанно сжимая и разжимая кулаки.

Он прищуривается.

— Ты знаешь, где Эликсир Жизни, Мак?

Я снова качаю головой.

— Нет. Мне нужно поискать в своих файлах. Я не владею воспоминаниями королевы. У меня имеются бесконечные заметки в бесконечной системе, в которой практически невозможно разобраться, — когда я в последний раз забиралась в своё внутреннее хранилище информации по вопросу тоника, который сделал Видимых бессмертными, я нашла десятки тысяч файлов, и все они были озаглавлены названием того, что фейри больше всего ценили в этом файле. Ну очень помогло. Королева — это ходячее вместилище для… ну, в моём понятии, абсолютно хаотичного потока обломков, словно часть её долга как лидера — это нести в себе всю историю фейри. До последней чёртовой детали. Если жизнь когда-то вернётся в норму, я применю новую систему организации и избавлюсь от устаревшего.

Нет никакой возможности спросить «Где королева хранила Эликсир Жизни?». Я могу лишь сделать поиск по самому названию зелья, а потом начать просматривать каждый чёртов файл и надеяться, что мне повезёт.

Риодан говорит:

— Мы найдём Дэни и твоего отца, и позволим этим Видимым мудакам сдохнуть. Мы ни за что не станем делать их снова бессмертными.

Аминь.

— Круус по-прежнему жив. Я хочу, чтобы он тоже умер, — все фейри должны умереть. Указ Королевы.

— Ты знала, что Круус жив? — восклицает Кэт позади меня. — Как давно ты узнала? Почему ты не сказала мне? Возможно, я сумела бы защитить Рэй!

Я резко разворачиваюсь в направлении её голоса. Кристиан, Кэт и библиотекарь только что просеялись сюда и стоят возле двери.

Риодан резко вскакивает на ноги, рыча:

— У тебя возникли хоть какие-то сложности с просеиванием?

Кристиан пожимает плечами.

— Я ничего не почувствовал. Решил, что ты по какой-то причине убрал свои охранные чары.

Во взгляде Риодана вспыхивает кровавое пламя.

— Это была искуснейшая работа. Охранные чары на этой комнате должны были зашвырнуть тебя обратно в Дрохечт и вырубить. Для этого потребовалось больше крови, чем я готов потратить впустую.

— Убери её отсюда, — говорю я Кристиану, рывком головы указывая на библиотекаря. — С ума сошёл? Это дочь Крууса. — Как он смеет вновь приводить Лирику в Честер?

— Я в курсе, — холодно отвечает Кристиан. — Он похитил Рэй и Шона с моего луга в Дрохечт. Видимо, мои чары тоже не работают. Как и мой сигнал о нарушении периметра. Этот ублюдок может нейтрализовать или пройти сквозь что угодно.

Я закрываю глаза. Становится всё хуже и хуже.

— Дальше хуже, Мак, — озвучивает Кэт мою мысль.

— Иисусе, серьёзно? — мои глаза распахиваются.

— С Круусом был принц, которого я никогда прежде не видела и не смогла почувствовать своими способностями ши-видящей. Если бы он был укрыт гламуром, я бы не узнала, что он фейри, Мак, — продолжает она торопливо. — Где-то там есть Невидимый, которого ши-видящие не в силах распознать. Ты знаешь, как много урона даже один такой принц Невидимых может нанести нам?

Да. Если он умён и решительно настроен, он может за раз уничтожить весь наш орден ши-видящих. Мой мир рушится на глазах.

Видимые стали эмоциональными, смертными и получили знания о чарах и силах, которыми мы не обладаем.

Появился новый Невидимый, которого мы не можем почувствовать и/или держать на расстоянии.

Ещё больше моих людей похищено, и мы не знаем, где они.

Нахмурившись, я сжимаю пальцами переносицу и думаю. Как возможно существование Невидимого, которого не улавливают силы ши-видящих? Король Невидимых создал нас для этой самой цели: иметь возможность почувствовать всех фейри, и Светлого, и Тёмного двора.

Я вновь закрываю глаза, и моё сердце опускается в пятки.

Есть лишь одно объяснение.

Эта аномалия создана не королём Невидимых.

Это сотворил кто-то другой; это новый тип Невидимых, и мы не откалиброваны на то, чтобы чувствовать его.

Есть лишь одно существо, обладающее и талантом, и амбициями для того, чтобы сотворить новый вид Невидимых: принц по имени Война, который стоял и наблюдал, как создавался первый Двор Невидимых, делал заметки и припрятывал ингредиенты, и по факту предал своего короля, украв его женщину и попытавшись захватить трон Видимых.

— Мак, прекрати морозить мой чёртов клуб, — рычит Риодан.

— Бррр! Сделай теплее, как было, — жалуется Кэт.

Я открываю глаза и обнаруживаю, что моя ярость покрыла конференц-зал и всех в нём тонким слоем льда. Ледяные сталактиты свешиваются с потолка. Даже паутины в углу мерцают от инея. Я отрешённо повелеваю этому исчезнуть и согреваю комнату.

— Я знаю, откуда взялся этот принц, и почему Круус позволил нам думать, что он мёртв. Он уединился в комнате вроде моей, где использовал рецепты короля, чтобы создать новый двор, — как только я произношу эти слова вслух, я понимаю, что это правда. Это слишком логично, чтобы оказаться неправдой. Вот почему он так и не пришёл за Истинной Магией. Он её и не хотел. Он был занят построением нового Двора Теней, чтобы соблазнить силу короля Невидимых и заставить ту выбрать его.

Сила короля куда величественнее силы королевы Видимых, но она оказалась свободной только после того, как я пропела Песнь, и незадолго до моего уединения. Как только король Невидимых отринул силу и сложил полномочия, он не выбрал преемника. Спустя пять лет король всё ещё не принял решение. И это не должно меня удивлять, поскольку для древнего, полубезумного существа время ничего не значит.

Теперь я в ярости из-за короля Невидимых, потому что он оставил нас в этом затруднительном положении и позволил своей силе и дальше блуждать, не делая выбор.

— Это что вообще такое? — восклицает Кэт, вскакивая на ноги.

Я запрокидываю голову и вижу густой чёрный туман, просачивающийся в комнату через узорчатую потолочную лепнину. Он вытекает сквозь тонкие щёлочки и собирается облаком сажи, примерно полтора метра в высоту и четыре с лишним метра в ширину. Я аккуратно изучаю его и своими способностями ши-видящей, и силой королевы. Это нечто пульсирует колоссальной мощью и обладает разумом, который меня пугает. Обширным, бесстрастным сознанием. Знакомым. Я слишком много раз пребывала в величественных крыльях этого существа, чтобы не узнать его сущность, и как он так любит говорить, нельзя уничтожить суть. Или скрыть её.

Сила короля только что просочилась сюда и парит над нашими головами. Одни лишь мои мысли призвали её? Я могу с ней общаться? Отматерить и выговориться? Урезонить её?

— Должно быть, это последовало за мной сюда, — рычит Кристиан, глядя на потолок. — Извини, Риодан. Я не имею ни малейшего понятия, откуда это взялось. Но я считал, что оно в ловушке.

Глаза Риодана сощуриваются до щёлочек.

— Последовало за тобой. В ловушке где?

— Это нечто слонялось по Дрохечт. Я видел его уже три раза. Подозреваю, что это сбежало из какого-то артефакта короля Невидимых. Но я считал, что оно привязано к замку, к тому артефакту, из которого оно сбежало.

Риодан тихо смеётся.

— Ты не знаешь, что это такое.

— Я разберусь и найду способ чарами удерживать его в пределах моей крепости.

— Ну, удачи тебе с этим, — сухо говорит Бэрронс. — Это сила короля Невидимых. В книжном магазине она тоже появлялась.

— Это сила короля? — Кристиан моргает, глядит на облако, затем обратно на Бэрронса. — Я понимаю, почему оно торчит возле тебя, но зачем, чёрт возьми, ему наблюдать за мной?

— Видимо, оно о тебе более высокого мнения, чем ты сам, — говорит Риодан, развеселившись.

— Я своей-то силой едва умею пользоваться. Я только что научился её контролировать.

— Хорошо, — говорю я. — У Крууса есть соперники. Король ещё не сделал выбор, и он рассматривает двух других претендентов, Бэрронса и тебя, Кристиан, — лично я не представляю, чтобы сила досталась кому-то помимо Бэрронса. При условии, что он сам того захочет. Фреска, давным-давно нарисованная на потолке книжного магазина, изображает меня как королеву фейри, а Бэрронса как короля Невидимых. Я бы всё отдала, чтобы узнать, кто её нарисовал и почему.

Кэт говорит:

— Возможно, он не решил, потому что Круусу удалось создать лишь одного-единственного…

— Нет, — перебиваю я. — Я его знаю. Если у него есть принц, у него есть целый Двор Теней. Он никогда бы не начал с создания королевской знати. Он начал бы строить с низов, доводя свои творения до совершенства, совсем как король до него, — и он непременно делал бы их всё больше, лучше и круче.

— Тогда ты пропоёшь Песнь и снова разрушишь их, — твёрдо говорит Кэт. — Я верну свою дочь и Шона. Кристиан или Бэрронс получат силу короля Невидимых. Проблема решена.

— Возможно, я никогда не разберусь, как использовать Песнь, и кто сказал, что Круус не довёл свой двор до совершенства в этот раз? Возможно, Песнь их не разрушит, — обращаясь к Бэрронсу, я говорю: — Я права, думая, что есть несколько комнат вроде той, в которой я уединилась?

Лирика прочищает горло.

— Есть семь комнат вне времени. Король создал множество помещений для своей возлюбленной, и каждое лучше предыдущего, пока наконец не построил Белый Особняк, где она могла жить вечно, не старея.

— Ты же понимаешь, что она доложит обо всём услышанном Круусу при первой же возможности, — говорю я Кристиану. — Надо не дать ей такого шанса. Загони её в бутылку. Немедленно.

— Точно так же возможно, что я ничего ему не скажу, — натянуто говорит Лирика.

— Я не выпущу её из поля зрения. Если я буду занят другим, я закупорю её фляжку. Довольна?

Далеко не довольна, но взгляд Кристиана говорит, что если я буду упорствовать, меня ждёт противостояние, а я не хочу ссориться со своими друзьями.

— Где эти комнаты? — спрашиваю я у Лирики.

— Пять в тюрьме Невидимых, и три из этих пяти — внутри замка короля. Две другие — в Белом Особняке.

— Те, что в замке короля, идеально подошли бы для целей Крууса, — рассуждаю я. — Лаборатория короля находится под ним.

— Я давно установил Зеркала, ведущие к той комнате, в которой ты уединилась — она находилась в Белом Особняке, — говорит Бэрронс. — Ты отрезала её и перенесла в книжный магазин. Она уже не внутри тюрьмы.

Лирика раздражённо говорит:

— Я была не в курсе, что одну из них переместили. Мне нужно сделать пометку в соответствующем томе. Какую именно комнату ты перенесла, и где именно ты её разместила?

Никто ей не отвечает.

— В одной из этих комнат Круус был бы защищён от Песни Созидания? — спрашиваю я у Бэрронса.

— При условии, что Песнь уничтожила всех Невидимых, и при условии, что я Невидимая, поскольку я дочь Крууса, логично предположить, что изоляция даже в зачарованной бутылке предотвращает смерть от Песни, — говорит Лирика. — Можешь игнорировать меня, если хочешь, или же можешь воспользоваться мной. Я обладаю бесконечным количеством информации в своём распоряжении.

— Я тоже, — бормочу я. И это часть проблемы. Бесконечный наплыв деталей.

— Я бы на его месте рискнул, — говорит Бэрронс. — Он также потребовал от вас браслет, когда вы подписали Соглашение. Возможно, два этих фактора вместе предоставили защиту.

Я подвожу мрачный итог:

— Вот где Круус. В тюрьме, со своим новым двором, — я смотрю на Лирику, задаваясь вопросом, подтвердит ли она мои слова.

Она всплескивает руками и рявкает:

— Откуда мне знать? Я никогда не покидала Библиотеку и до недавнего времени вообще не была уверена, существует ли в мире что-то помимо Библиотеки. Мой отец ничего мне не говорит, только отдаёт приказы.

Мне не нужно её подтверждение. Я его знаю. Это сродни тому, как он сотни тысяч лет притворялся Видимым, прячась на самом видном месте. Терпение — его второе имя. А первое — манипулятор и хитрый мудак.

— Что бы он ни задумал, он скоро предпримет активные действия, иначе он не допустил бы, чтобы Кэт о нём узнала, — я прищуриваюсь, глядя на Лирику. — Или его дочь сказала ему, что обмолвилась, так что он знает, что его время вышло. Или он сказал ей якобы «обмолвиться».

Лирика протестует:

— Я ему не говорила и не…

— Ох, смирись, мы тебе не верим, — Бэрронсу я говорю: — Мы можем попасть в тюрьму через Белый Особняк.

— Неприемлемо, — бесстрастно заявляет Бэрронс. — Вы единственная, кто может пройти через зеркало короля в будуаре, и мы не знаем, переживёте ли вы это без Синсар Дабх внутри вас. Зеркала могут уже не воспринять вас как вместилище сущности короля. И вы никуда не пойдёте в одиночку, мисс Лейн. Не в текущем состоянии рассудка.

— Разберись со своими бл*дскими приоритетами, Мак, — рычит Риодан. — Ты не можешь отложить поиски Дэни и направиться в тюрьму Невидимых, чтобы убить Крууса просто потому, что ты зла.

— Не просто потому, что она зла, — резко говорит Кэт. — Круус похитил Рэй и Шона! Кто ты такой, чтобы решать, в каком порядке мы спасаем дорогих нам людей?

Глаза Риодана блестят кровавым льдом.

— Тот, кто любит Дэни, и она на первом месте, чёрт возьми.

— Мой отец на первом месте, — поправляю я.

— А потом кто? — требует Кэт. — Дэни, потом Рэй, потом Шон? Мак, она ребёнок.

Я игнорирую их и требовательно обращаюсь к Бэрронсу.

— Как ты получил доступ в тюрьму? — в данный момент я не знаю, как найти Дэни или Эликсир, а значит, я не могу отыскать своего отца, но я знаю, где Круус. Мои варианты — это сидеть где-то в углу и сортировать свои файлы или же пойти и надрать задницу Невидимым, и в данный момент надрать задницу Невидимым (да кому угодно) — это в высшей степени заманчивая перспектива.

— Одно из Зеркал, вставленных в стену за книжным магазином, ведёт туда, — он выразительно добавляет: — Только если я применю специфическое заклинание к его поверхности. В противном случае оно ведёт в другое место.

Умный, умный мужчина. Он планирует всё. И мне тоже стоит так делать. И он только что ясно дал понять, что я не могу удрать и схлестнуться с Круусом в одиночку, потому что мне нужно, чтобы он сотворил необходимое заклинание и дал мне доступ. Я оборачиваюсь и смотрю на Лирику. Ну, скорее, на себя. Я не могу вынести вида фейри, и уж особенно той фейри, которая выглядит как я.

— Посади её в бутылку, — снова приказываю я. — Я как королева приказываю тебе держать её запечатанной.

— Я думаю, она может нам помочь, Мак, — снова пытается Кристиан. — Она прекрасно знакома с каждой книгой и артефактом в библиотеке короля Невидимых.

— Я отдала тебе приказ, — он мог бы сказать, что я не его королева. Что формально он Невидимый. Но выдержав мой взгляд несколько долгих секунд, он решает не вставать на этот путь.

— Я хочу помочь, — говорит Лирика с отчаянием в голосе. — Пожалуйста, не запирай меня вновь. Прошу, дай мне шанс.

Мой смех хрупкий и острый как лезвие ножа.

— Я уверена, что ты хочешь помочь. Чтобы у тебя была возможность увести нас в неверном направлении, пока твой отец воплощает план по захвату мира со своим новым двором, — Кристиану я говорю: — Вытащи свою голову из задницы. Она шпион Крууса. Его оружие. Тщательно выкованное и откалиброванное, чтобы плясать под его дудку. И ничего больше. Её ценность для него заключается лишь в том, как он может её использовать. Для Крууса не важен никто, кроме него самого.

Лирика вздрагивает и горько говорит:

— Возможно, по истечению маленькой вечности я и сама начала догадываться.

— Прекрати выглядеть как я! — рычу я на неё. — Смени свои чары, чтобы выглядеть как кто-то другой!

Она несколько секунд смотрит на меня, затем тихо говорит:

— Единственный другой облик, который я могу принять — это твоя подруга Дэни. Я понимаю, что она пропала, и я не уверена, что этот облик был бы для тебя комфортнее.

Ну конечно, она использует тихий и рассудительный тон, а я выгляжу как истеричка. Я чувствую себя как истеричка, и моя голова взорвётся, если я не переведу дух, на мгновение отбросив всех этих людей и проблемы.

— Ох, да ну нахер, она даже не показывает нам свой истинный облик, потому что верна Круусу, и вы хотите позволить ей помочь нам? Вы все рехнулись! — я вскакиваю на ноги, разворачиваюсь и выхожу за дверь, захлопнув её за собой.

***

— Сегодня я впервые привела Рэй увидеться с Шоном.

Я вздрагиваю. Я не хочу чьей-то компании, так что ничего не отвечаю. Оставаясь спиной к Кэт, я продолжаю смотреть через перила на множество подклубов Честера, не видя ничего, кроме наложившегося на танцпол лица моей матери, когда я скажу ей, что Джек Лейн умирает.

— Оглядываясь назад, я понимаю, как глупо это было с моей стороны. Думаю, их встреча в одном месте и заставила Крууса прийти.

Я всё равно ничего не говорю. Если она думает, что её ошибка познакомить Рэй с Шоном столь же ужасна, как то, что сделала я, то она заблуждается. Мир в хаосе, четверо наших близких пропало, и я убила собственного отца.

— Я с самого начала знала, что Рэй может быть дочерью Крууса. Это неважно. Я люблю её больше жизни. Она моя дочь вне зависимости от того, кто её отец, — она делает паузу, затем говорит: — Полагаю, где-то есть другая мать, которая может сказать то же самое про Лирику.

— Ты пришла сюда не для того, чтобы вступиться за библиотекаря, — если Кристиан не посадит её в бутылку, она познает холодное железо моего копья.

— Просто подчёркиваю, что пока ты теряешь отца, которого ты имела роскошь любить десятки лет, я только что потеряла дочь, с которой провела всего пять лет. Ты можешь киснуть в ненависти к себе или признать, что многие страдают. Люди во всём мире перенесли ужасающие потери с тех пор, как стены пали. Многие потеряли всю семью. Если бы каждый, с кем случилось нечто ужасное или травмирующее, становился скверным и обладал такой силой, как ты (а я чувствую, что она бушует в тебе подобно тёмному циклону, способному на колоссальные разрушения), то как долго просуществовал бы наш мир?

— О Боже, просто заткнись, Кэт, пожалуйста.

— С огромной силой приходит огромная ответственность.

— Ты думаешь, что я этого не знаю?

— Ты королева фейри.

— Поверь, я в курсе.

— Но ты нечто большее, Мак. Хотя ты не носишь корону и не обладаешь формальным титулом, ты наш лидер. Мы обращаемся к тебе за наставлениями. Мы верим в тебя. Ты вывела нас из ситуаций, казавшихся неразрешимыми, и хоть ты осознаёшь это, хоть нет, но мы следуем за тобой. Ты всегда находишь способ, даже когда кажется, будто его нет.

Внезапно у меня в горле встаёт ком. Я не знала, что она воспринимает меня вот так. Мне кажется, что я большую часть времени просто дурака валяю и ловлю удачу за хвост с помощью моих изумительных друзей. Правда в том, что никакие мои достижения не были бы возможны, если бы я была одна.

— Это общие усилия, Кэт. Не только я одна.

— Моя дочь была украдена Круусом. Он забрал Шона, и я сильно сомневаюсь, что он собирается оставить его в живых. Твой отец умирает. Дэни пропала, и мы понятия не имеем, где она. Вернись в тот конференц-зал. Открой свой разум и прими вероятность того, что Лирика нам помогает. Кристиан говорит, что она прошла все тесты детектора лжи, которые он ей устраивал. Я тоже прощупала её своим даром эмпатии. Её чувства к Круусу — это смесь страха и растущей злости среди остаточного смятения того, кто страдает от Стокгольмского синдрома. Всю её жизнь он был для неё целым миром. Теперь она знает, что существует и другой мир, где все свободны, и ей представилась возможность это увидеть. Как думаешь, что она чувствует к Круусу теперь? Представь, что Дэни была бы заперта в клетке на сотни тысяч лет, имея возможность лишь смотреть телевизор, и наконец она сбежала. Ты бы заперла её обратно?

Я вздрагиваю.

— Я сейчас не могу разбираться с библиотекарем.

— Но ты это сделаешь.

Я вздыхаю.

— Да, Кэт, я это сделаю.

Кэт меняет тему.

— Риодан прав. Нам нужно определить приоритеты и воплощать быстрые, решительные планы. Будь той женщиной, которой мы тебя знаем, которой тебя воспитал отец.

— По больному бьёшь.

— Если тебе так угодно.

Я снова тяжело вздыхаю, роняя лицо в ладони, и тру глаза. Я знаю, что веду себя отвратительно. Но из всех вещей, которые случились со мной, эта глубинно и неприятно личная.

Он мой отец. Мой папочка. Мой чемпион, мой герой.

Была ли его судьба предопределена в момент, когда Эобил передала мне свою силу? Бэрронс, Риодан и Круус видят так далеко наперёд, предвкушают бесчисленные ходы на шахматной доске. Что не так со мной, раз я этого не умею?

— Сколько тебе лет, Мак? — тихо спрашивает Кэт.

Странный вопрос со странным ответом. Я уже не имею ни малейшего понятия.

— Двадцать четыре или двадцать пять, кажется, — сегодня я чувствую себя столетней.

— Круусу почти миллион лет. А сколько лет Девятке?

— Ты теперь ещё и мысли читаешь? — мрачно бурчу я.

— У тебя и Дэни дисморфия ответственности. Когда вы сравниваете себя с другими и считаете себя несоответствующими, вы сами подрываете те сильные стороны и таланты, которые необходимы вам для достижения успеха. Бэрронс идёт, — сообщила Кэт. — Я сказала ему, что сначала хочу поговорить с тобой наедине. Вы двое — самые сильные женщины из всех, кого я знаю. Рассортируй свои эмоции или найди способ их выпустить. Если ты этого не сделаешь, они тебя уничтожат. С таким количеством злости, которую я ощущаю бушующей в тебе, ты сама можешь разрушить знатную часть нашего мира. Мы справимся с этим, Мак. И что бы ни принесло будущее, мы будем обнимать друг друга, смахивать наши слёзы, праздновать наши триумфы и всегда двигаться вперёд. Вместе. Ты нужна нам.

Долгое время я ничего не говорю. К тому времени, когда я поворачиваюсь, чтобы тихо сказать «Спасибо, Кэт», она уже ушла.

***

Я не возвращаюсь в конференц-зал.

Пока что нет.

Кэт права. Я стыжусь того, в каком хаосе я пребываю. Я себя не контролирую и вот-вот натворю глупостей, если не возьму себя в руки. Мне надо или упорядочить свои эмоции, или выпустить их. Это слишком задело за живое. Моим друзьям много раз грозила опасность, но это первый раз после смерти Алины, когда я вынуждена посмотреть в глаза правде — я могу потерять ещё одного члена своей маленькой семьи. Я продолжаю молиться, чтобы Дэни была в полном порядке где-то там, абсолютно непричастная ко всему этому. Я понятия не имею, как её отыскать. Возможно ли, что её тоже забрал Круус?

Пока я раскладываю мозги по полочкам, чтобы устаканить себя, я осознаю, что после такого долгого дрейфования во внутренних мыслях, отсутствия ощущений, находиться в физическом мире одновременно изумительно и ужасно болезненно; это потрясает на тех уровнях, которых я не ожидала. Несколько замерших столетий я не чувствовала эмоций, а теперь они свежуют меня заживо.

Я вернулась в Дублин из абсолютно тихого и долгого умиротворения и уединения в хаос и душевные раны. Сначала я узнала, что моя мать пропала. Затем я узнала, что это не так, но пропал мой отец. Потом я узнала, что Дэни тоже исчезла (и мы до сих пор понятия не имеем, где она!). Затем я уничтожила весь Двор Зимы, узнала, что мой отец жестоко изувечен и умирает, узнала, что Видимые умрут, если я их не спасу, узнала, что Круус до сих пор жив, что он создал новый двор, который мы не можем почувствовать, что Рэй и Шона похитили и, видимо, моя жизнь вернулась к норме «новый день — новое, обширно ухудшившееся поле сражения».

Мне нужна пауза, чтобы напомнить себе о плюсах пребывания в физическом мире, чтобы я набралась сил и занялась сложными аспектами. Я помню множество сложных вещей, с которыми я разобралась в прошлом, и как пребывание в книжном магазине всегда как будто подзаряжало меня.

Послав Бэрронсу быстрое сообщение с просьбой встретиться в «Книгах и Сувенирах Бэрронса», затем отправив Риодану смс с просьбой заново собрать наше совещание через четыре часа (за это время я вновь стану стопроцентно той женщиной, которой мне нужно быть), я просеиваюсь в успокаивающий интерьер «Книг и Сувениров Бэрронса».

Здесь я предавалась своим лучшим раздумьям, устроившись на честерфильде перед огнём и потягивая горячее какао.

Несколько долгих секунд я стою с закрытыми глазами, вдыхая запах множества вещей, которые я люблю.

Сверкающие паркетные полы, от которых всегда исходит легкий аромат лимонной полироли, уличный, лошадиный запах состарившейся кожи, персиково-сливочный аромат свечей Алины, которые я рассовала по всему магазину, следы пряного запаха Бэрронса, опьяняющий аромат книг и новых глянцевых журналов, карандашей, клейких стикеров и блокнотов; все тактильные удовольствия старомодного магазина в стиле Старого Света.

«Книги и Сувениры Бэрронса» — это дом.

Открыв глаза, я подхожу к входной двери, открываю её и закрываю, улыбаюсь, когда звенит колокольчик. Я спешу к кассовому аппарату, вспоминая свои многочисленные дни за ним, когда я пробивала покупки на антикварном устройстве. Я отрешённо смахиваю с него паутину, открываю ящик и закрываю, наслаждаясь звуком, который помогает мне обрести почву под ногами. С каждым физическим аспектом магазина, на котором я сосредотачиваюсь, я чувствую себя более устойчивой, более способной заняться многочисленными проблемами.

Повернувшись, я приглашаю газовый камин загореться, затем пересекаю комнату и опускаюсь на честерфильд. Запоздало сообразив, раз уж я решила, что погружение в физические вещи, которые я люблю в этом мире, может помочь мне взять себя в руки, ибо я совсем раскисла, я призываю в свою руку кружку насыщенного, тёмного горячего шоколада.

Я скучаю по работе продавца в книжном магазине. Это было так…

«ПРОСЕЙТЕ МЕНЯ!»

Это взрывается в моей голове с такой ужасной громкостью, что я роняю кружку и хватаюсь за голову от внезапной ослепляющей мигрени, отчего дымящийся горячий шоколад разливается по моим джинсам.

— Оййй! — воплю я, раздражённая и обожжённая. Это был Бэрронс, через нашу связь. Ему надо поработать над громкостью.

Я встаю, быстро подхожу к окну и выглядываю на улицу. Далеко внизу, под нашим невидимым парящим домом стоит Бэрронс, смотрящий вверх. «Сейчас же, мисс Лейн, пока прохожие не начали задаваться вопросом, зачем я тут стою».

Я никогда прежде не пробовала просеять кого-то ко мне, и я не знаю, сумею ли. Вместо того чтобы тратить время на попытки, я просеиваюсь вниз, хватаю его за руку и возвращаю нас в книжный магазин.

— Почему ты не зашёл через Зеркало? — спрашиваю я, снимая залитые всё ещё дымящимся горячим шоколадом джинсы и переодеваясь в чистую пару одной силой мысли (ну как не любить некоторые королевские силы?).

Сощурившись от ярости, он рычит:

— Потому что все Зеркала в Белой Комнате — включая хреново Зеркало, которое было нашим единственным бл*дским способом попасть в тюрьму Невидимых — были разбиты.

Глава 31

Выпей свои протеиновые таблетки и надень свой шлем^[39]

Дэни

Когда я просыпаюсь в этот раз, я одна в клетке.

Шазам пропал.

Я ползаю по каждому дюйму тьмы, нащупывая его, зовя по имени, сердито вытирая глаза кулаком.

Я ненавижу всё в этой ситуации.

Возможно, тьму — сильнее всего. Как минимум в моей детской клетке имелось хоть какое-то освещение, пусть даже это было слабое свечение позднего телевидения, прекратившего вещание.

Я начинаю понимать, что дело не только в зрительной, но и в полной сенсорной депривации.

Мне хочется пить, есть, и в углу клетки мне не оставили ничего, чтобы туда мочиться.

Я могу находиться где угодно. Или нигде. Спрятанная в пузыре Охотников вне времени, как Мак в её комнате. Чёрт возьми, как я хочу, чтобы она была здесь. Я столько всего хочу ей сказать, показать. Я скучала по ней годами. Я хочу вновь собрать свою семью вместе.

Прежде чем я заснула, на сей раз по доброй воле, с Шазамом в моих объятиях, совсем как в те бесчисленные разы, когда я обнимала его и мы засыпали, не зная, какие опасности таит завтрашний день, он рассказал мне, что Охотники скоро проведут суд, и они будут внимать строжайшей букве закона.

Они изложат свои аргументы.

Шазаму дадут возможность изложить свои.

Будет принято решение.

Но, как он слёзно сообщил мне, решение уже принято. Законы просты, точны и всегда воплощаются в жизнь.

Если Охотник каким-то образом вмешивается в рождение ребёнка, этот ребёнок возвращается в своё естественное состояние. Все воспоминания относительно становления Охотником стираются, включая и воспоминания о матери в любом облике.

Если Охотник злоупотребляет способностью манипулировать временем ради личной выгоды, он будет уничтожен.

«Точка, конец, восклицательный знак!» — сказал он мне между громкими рыданиями и всхлипами.

Ни разу не делалось исключения, не выносился более мягкий приговор.

Потянувшись и прижав ладонь к своему болезненно пустому животу, я представляю, как гигантская зефирка заполняет пустую полость, впитывает кислотные жидкости, смягчает дискомфорт голодания. Плавали, знаем.

Затем я разделяю свой мозг, создаю разные отделения и избавляюсь от тех, которые не несут в себе никакой цели. Не другая, не Джада, а взрослая Дэни. Те части, которые жаждут хныкать или бушевать моим обычным изобилием эмоций, бесполезны и ни к чему не приведут, следовательно, отправляются в коробку.

Бесстрастно очистившись, я обдумываю два применяемых закона.

Тот, что касается вмешательства в рождение ребёнка, легко оспорить. Я могу придумать семь разных способов подчеркнуть его изъяны, особенно в свете той информации, которой поделилась со мной Й'рилл.

Тот, что относится к манипуляции временем ради личной выгоды, уже сложнее. Я бы хотела знать точную формулировку этого закона.

Я признаю, что любое существо, наделённое властью изменять время, может нанести вселенной необратимый урон, и я понимаю, что необходимы законы, регулирующие использование такой силы.

Однако (а разные «однако» всегда были моей сильной стороной) человеческие законы допускают послабления с учётом мотивов и смягчающих обстоятельств, чтобы серьёзность наказания соответствовала серьёзности преступления.

Я буду спорить, чтобы смягчить приговор и наказание, которое Шазам получит за своё преступление — а оно, по сути своей, сводится к тому, что он любит меня сильнее, чем саму жизнь. Ужасное преступление, да?

Как будто такая любовь не является чудом. Наивысшая степень материнской любви, любви лучшего друга, безусловной и чистой.

Я дёргаюсь и едва не перехожу в режим стоп-кадра.

Моё окружение изменилось.

Свет только что взрывом проник в клетку, поначалу ослепляя после долгой темноты. Я много раз моргаю, щурюсь, жду, когда мои глаза адаптируются.

Постепенно я осознаю, что свет вовсе не ослепляющий, а искрящий и слабый. Мои глаза не могли справиться с самым слабым свечением после такого абсолютного отсутствия света.

— Святые кочерыжки, — матерюсь я, хмурясь.

На один вопрос найден ответ.

Я знаю, где я.

Это четвёртый худший вариант из двухсот сорока трёх возможных, которые я насчитала.

Я в клетке, которая подвешена в бескрайней шири космоса. Крошечная, такая крошечная.

Подо мной маячит яркая золотисто-лавандовая планета.

Надо мной поле звёзд.

Слева от меня — калейдоскопическое пятно ослепительной галактики из трёх колонн.

Справа от меня, на расстоянии нескольких миль (а может, нескольких сотен миль; невозможно оценить расстояние в космосе) в вакууме космоса подвешена ещё одна клетка.

Внутри той клетки стоит Шазам, выглядящий таким маленьким и до боли одиноким; он стискивает решётки, смотрит на меня сквозь мили черноты, его фиолетовые глаза сделались огромными от страха и плачут.

Я кричу ему, но он меня не слышит.

Я говорю одними губами, двигая ими нарочито выразительно: «Я вижу тебя, Йи-Йи».

Он плачет ещё сильнее, сгибаясь пополам, бьётся головой о решётки.

Они, может, и включили для нас свет, но мы не можем говорить друг с другом. Наши клетки окутаны коконом слабо светящихся силовых полей, предоставляющих кислород, которым мы дышим.

Пока они с нами не закончат.

Они могут просто выбросить нас в космос в нашем истинном облике, обеспечив быструю и абсолютную смерть для последнего выжившего Адского Кота и одного супергероя, которого скоро забудут.

Пока я смотрю сквозь тьму на своего любимого Шаза, страх сжимает моё сердце кулаком.

Я, Мега. Боюсь. Забавно, что любовь делает это с тобой — делает тебя жадным, вызывает желание получить всё время в мире. Заставляет тебя заботиться о том, жив ты или умрёшь. Заставляет всем своим существом желать ещё один час, ещё один день, ещё одну гребаную жизнь, потому что даже вечности не хватит, чтобы любить так, как я.

Охотники заточили нас в месте, дрейфующем в бескрайней шири космоса, где ни один из наших друзей практически гарантированно не найдёт нас.

С таким же успехом они могли изъять нас из времени.

Мы иголки в бесконечном космическом стогу сена.

При условии, что они оставят меня жить, они не только заберут у меня Шазама, но и украдут все драгоценные воспоминания о нашей жизни вместе.

Я даже не вспомню, что Шазам когда-то существовал. Все наши потрясающие приключения в Зеркалах, годы исцеляющей любви просто пропадут.

С одной стороны, это избавит меня от бесконечной боли знания, что я потеряла; с другой стороны, это мои эмоции, это моя любовь, и это моя чёртова боль.

Никто у меня этого не отнимет. Я заслужила каждую рану, каждый порез, каждый шрам. Всякий раз, когда я истекала кровью, это делало меня той женщиной, которой я являюсь сейчас.

Эпичная и непобедимая. Та, которую не запугать.

Я. Никогда. Не. Сдаюсь.

Они включили свет.

Это означает, что суд вот-вот начнётся.

И закончится он лишь одним способом: мы с Шазамом покинем это место живыми.

Глава 32

Скорость нарастает, весь контроль в руках тех, кто знает^[40]

Мак

Когда мы просеиваемся в конференц-зал, я с облегчением вижу, что Лирика исчезла.

Я бросаю взгляд на Кристиана.

— В бутылке и закупорена?

Он кивает, но не выглядит довольным, и я осознаю, что он привязался к библиотекарю, и дело не только в том факте, что он принёс клятву защищать её. Он вступался за неё до того, как дал клятву. В какой-то момент будущего я пересмотрю жестокие условия её заточения, но в данное время у меня и без этого проблем хватает.

— Иксай со мной пока не связалась, и я не могу предпринять что-либо для возвращения моего отца, пока она не пошлёт весточку, — говорю я, разворачивая стул спинкой к столу, затем усаживаюсь на него словно верхом и кладу руки на решётчатую спинку. Ну, это если не считать поисков местоположения Эликсира в моих файлах, которыми я планирую заниматься в любой свободный момент.

Тёмные глаза Бэрронса сверкают, но мне не нужно его согласие. Я знаю, что приняла правильное решение, единственное решение, которое я могла принять, учитывая, кто я, и как много эти люди значат для меня.

— Я не могу решить, за кем отправляться в первую очередь — за Шоном и Рэй или за Дэни, потому что выбор подразумевает приоритетность жизни, и решение будет гадким вне зависимости от того, что я решу. Так что, — я запускаю руку в карман и достаю два маленьких свёрнутых квадратика бумаги, предлагая их Кэт и Риодану, — возьмите один листочек из моей руки, но пока не разворачивайте.

Риодан кивает Кэт, показывая ей брать первой. Сам он забирает оставшийся квадратик.

Затем я достаю из кармана четвертак.

— У вас есть листок бумаги, на котором написано «орёл» или «решка». Я подброшу четвертак, и чья сторона выпадет, за тем мы и отправимся в первую очередь. Это максимально непредвзято. У вас равные шансы, — я подбрасываю четвертак высоко в воздух, ловлю его, когда он падает, и с хлопком опускаю на стол. — Орёл. Разворачивайте свои бумажки.

Они подчиняются.

Кэт резко втягивает воздух, а Риодан говорит:

— Я сожалею, Кэт. Мы отправимся за Шоном и Рэй в тот же момент, когда вернём Дэни.

— Это справедливо, — говорит Кэт с разочарованием в своих серых глазах. — У нас были равные шансы. Это хорошее решение, Мак.

— Что теперь? — требует Риодан.

— Я сосредоточусь на Дэни и попробую просеяться к ней.

— Я иду с вами, — бесстрастно говорит Бэрронс.

— Одна. Я нырну туда и сразу же вернусь — надеюсь, с Дэни. Но я не стану никого брать с собой в первую попытку. Если я врежусь во что-то вроде МЭВ…

— Я могу это вытерпеть, — рычит Бэрронс, тогда как Риодан рявкает: — Это мой выбор.

— Нет, не ваш, — отвечаю я. — Я не стану подвергать кого-либо опасности, пока не разведаю обстановку. Мы не можем позволить себе, чтобы кто-то из вас выбыл из строя. Как только я убежусь, что всё безопасно, мы вернёмся как команда, если мне понадобится помощь. Я не стану проявляться полностью. Останусь туманной и невидимой. Лишь разведка местности.

— Мне это не нравится, — рычит Бэрронс.

— Я тебя слышу. Иногда мне не нравятся твои решения.

Мы сверлим друг друга сердитыми взглядами, но я вижу то самое мгновение, когда он принимает, с чем я смирилась некоторое время назад: иногда мы должны давать друг другу свободу совершать действия без компромисса, чтобы сохранить независимость, которая делает нас сильной командой.

Слегка улыбаясь, я закрываю глаза и призываю воспоминание о Дэни. Сложно выбрать, когда там столько ярких моментов. Я выбираю то воспоминание, которое содержит одновременно удовольствие и боль, потому что это запечатлевает её радость и одну из множества невыносимых жестокостей, которым она подверглась в детстве.

Мы развалились на честерфильде в «Книгах и Сувенирах Бэрронса». Я крашу её коротенькие ноготки чёрным цветом. Её лицо испачкано шоколадной глазурью от торта ко дню рождения, который я испекла для нее, и она окружена горой подарков, которые я стащила иззаброшенных магазинов, у которых не осталось живых владельцев. Она носит браслет, подаренный ей Танцором, её щёки раскраснелись от счастья, глаза искрятся, и та мальчишеская улыбка часами играет на её губах.

Моя очаровательная, сильная, раненная, неукротимая Дэни, которая сияет так чертовски ярко. Я люблю её как сестру.

Позднее тем же вечером обрушивается суровость: я узнаю, что её использовали как оружие для убийства моей сестры.

Я перехожу от этого воспоминания к тому, где мы сидим на вершине водонапорной башни. Она Джада, холодная и отстранённая, отказывающаяся меня впускать. Я даю ей кружку слишком горячего кофе и добиваюсь той хмурой гримасы дикобраза, которую я иногда провоцирую нарочно, потому что у неё самые яркие эмоции, и иногда это единственная эмоция, которую она позволяет мне увидеть. Мы спорим.

Но она не уходит и продолжает спорить.

И я знаю, что наша любовь сильна, стоит борьбы для нас обеих, и однажды мы вновь её разделим.

Аббатство, ночь, когда я вижу её такой пугающе бледной и беззащитной, душераздирающе юной, без сознания, покрытой сажей и лежащей на руках Риодана после того, как она едва не сгорела заживо, спасая мягкую игрушку.

Позднее, когда мы обе пристёгнуты к столу и вот-вот подвергнемся операции Чистильщика.

Осознание, что я отдала бы за неё жизнь. Сделала бы что угодно, заплатила любую цену, чтобы сохранить её в живых и дать ей время идти к своим мечтам. Любить и быть любимой, как она всегда заслуживала.

В этот раз просеивание ощущается иначе.

Я умираю, затем я там и жива, но в каком-то промежуточном месте.

Не в исходной точке, не в точке назначения.

Я чувствую, как я растягиваюсь очень далеко, устремляясь дальше и дальше.

Где она, чёрт возьми?

Где я, чёрт возьми?

Я врезаюсь в барьер — непроницаемый, но в то же время странно стойкий.

Через него никак не пройти, однако он не вредит мне и не отбрасывает назад с силой.

Я спешно корректирую курс и пытаюсь просеяться не «к Дэни», а просто «возле Дэни».

Внезапно я там, и я маскирую себя, но не могу дышать, здесь так чертовски холодно, и я чувствую, как инстинктивно пытаюсь вернуться обратно в конференц-зал, но силюсь остаться, потому что мне нужно как-то идентифицировать это место, в котором мы бы никогда её не искали, и я не осмеливаюсь проявиться.

И всё, о чём я могу думать — это безмерная благодарность за то, что я не позволила никому сопровождать меня. Иногда проходит неделя или даже больше, прежде чем Бэрронс возвращается после умирания.

Я смотрю влево и вправо, вверх и вниз, быстро запоминая всё, а потом резко…

Чёрт! Всё болит! Сокрушительная, давящая на каждую клетку моего тела боль, холоднее всего, что я себе представляла!

Я не могу дышать, я не могу дышать!

Я резко шарахаюсь прочь, пытаясь отступить, но я так сокрушена болью. Я не уверена, где назад, а где вперёд, и я лажаю, полностью проявившись, и стремительно падаю.

Затем какая-то невидимая штука ударяет меня, отбрасывает назад со скоростью света, и я вижу проносящиеся мимо звёзды, пока я ракетой падаю в какую-то червоточину, и я всё ещё не могу дышать и…

Мой мир погружается во тьму.

Часть III

Каждое действие порождает реакцию.

Нет такого действия, которое мы могли бы совершить и не повлиять на мир вокруг нас.

Суть вот в чём: последствия будут.

Раньше я каждую пятницу после школы заходила в местный книжный магазин в Эшфорде, Джорджия; солнце под углом светило в сводчатые окна, заливало лучами старые полы из сосновых досок, а я часами искала новую книгу для чтения.

На стене магазина висел постер, который сводил меня с ума. Я смотрела на него с презрением и думала: «Мыши мы или люди?»

Это был постер чёрной двери, обильно усыпанной звёздами. На той двери имелся позолоченный дверной молоток, приглашавший тебя твёрдо постучать по краю вселенной.

Слова на постере были из «Песни Любви Дж. Альфреда Пруфрока» Т.С. Элиота.

Как я посмею

Потревожить Вселенную?

В минуте есть время

Для решений и пересмотра решений, которые минута обратит вспять

^[41]

.

Я ненавидела эту цитату, потому что с моей точки зрения она воняла нерешительностью и нервозностью. Я была женщиной, которая могла смело покорить мир, броситься в омут с головой.

Теперь я понимаю. Я тоже изучаю этот дверной молоток и старательно думаю перед тем, как протянуть руку, и это не делает меня мышью. Это делает меня женщиной, которая закалена временем и потерями, которая обрела мудрость.

Последствия будут.

И последствия имеют пагубно упорную привычку всегда возвращаться и кусать нас за задницу.

Из дневников МакКайлы Лейн-О'Коннор,

Верховной Королевы Фейри

ФЕЙРИ СОН

Пусти меня в свои сны^[42]

Я создание тьмы.

Как и у моего любовника, у меня есть огромные чёрные крылья. Мы вместе летим по ночным небесам, дивясь нашему миру под нами.

Когда-то мы были золотистыми и яркими, мы оба. У него — иллюзия, у меня — шкура, в которой мне никогда не было по-настоящему комфортно.

В тот день он нашёл меня в переулке за несколько секунд до того, как я, не зная о поджидающих бескрайних угрозах, поспешила бы в магазин нашего врага.

Он научил меня видеть фейри. Научил побеждать их. Когда мы нашли внутри меня Синсар Дабх, то вместе сотворили чары, чтобы контролировать её. Никогда не было тёмного разума короля внутри, не было МакКайлы Лейн, лишь искусная смесь того и другого.

Первые двадцать два года своей жизни я была влюблена в лето и солнце, белые пляжи, радуги и солнечный свет, мерцавший как бриллианты на аквамариновых волнах.

Но потом узнала, что я боготворила свет с такой свирепой преданностью лишь потому, что всегда чувствовала, кем я на самом деле была, и страшилась этой женщины. Она была сильной, могущественной, неудержимой и страстной.

Тьма.

Когда он пришёл, тьма опустилась со священной шелковистой тишиной вороных крыльев, сомкнувшихся вокруг меня, унявших расколотый хаос в моей голове, приглушивших кричащие, безвкусные цвета, и в тьме я нахожу лишь красоту.

Звёзды на полночном небе. Полная луна на синем бархате. Когда-то я носила розовый и жёлтый, но теперь мои любимые цвета — белый, чёрный и кобальтовый.

Его цвета.

Круус меня освободил. Взяв пример из дневника моей сестры, он зовёт меня своей Королевой Ночи.

Покрепче запахнув вокруг себя свой горностаевый плащ, я прогуливаюсь по улицам нашего полночного королевства, запрокинув лицо к небу и упиваясь нежным люминесцентным свечением луны.

Я миную множество созданий Двора Теней, и их красота и элегантность никогда не перестают изумлять меня; эти существа порождены гениальным разумом моего любовника. Наши улицы переполнены гуляющими, некоторые собираются группами, другие отделяются, чтобы совокупляться. Наш двор может заводить потомство. Круус говорит мне, что однажды у нас будет свой ребёнок.

— МакКайла, — от мелодичного голоса Крууса по моей спине бегут мурашки. Будучи неутомимым любовником, он всегда сосредотачивается на мне так же одержимо, как и на всём остальном. Наши часы, проведённые вместе, когда он не занят двором своих творений, всегда напряжённые, страстные, блаженные и утомляющие.

Я смотрю вниз по улице и вижу, как он приближается, замечаю восхищённые взгляды женщин, завистливые взгляды мужчин, тем не менее, никто не осмеливается бросить ему вызов, и никогда не осмелится. Круус — не тот мужчина, которому можно переходить дорогу.

Молодой король, недавно обретший силу, он не такой обширный и странный, как древнее существо, которого мы лишили власти и изгнали умирать в жестоком и страшном мире. Круус говорит мне, что ему никогда не понадобится становиться столь бескрайним и сюрреалистическим. Изначальная форма первого короля была не фейри, и лишь из-за жадности и беспечности он обрёл такие колоссальные пропорции. И хоть мой любовник амбициозен, он не дурак. Он знает меру, и у нас есть всё, о чём мы когда-либо могли мечтать, прямо здесь и сейчас. Друг с другом.

Дэррок с ним, и позднее я встречусь со своей сестрой, чтобы нежиться в лунном свете у бассейна и болтать. Я жалею лишь о том, что наши родители не выжили и не смогли вновь увидеть нас вместе. Но их невозможно вернуть из-за хитроумного заклинания нашего врага.

И всё же утешением стало то, что с Синсар Дабх мы сумели восстановить Дэррока и Алину, и вчетвером мы правим этим процветающим восхитительным королевством, которое никогда не перестаёт расти, расширяться, с каждым днём становясь всё более ошеломительным и волшебным. Мне это никогда не наскучит.

Здесь всё, о чём ты можешь мечтать, что осмеливаешься себе представить, отчасти благодаря…

Я резко отвожу взгляд в сторону.

— Почему он здесь? — требую я от своего короля.

— Мы оттачивали мои планы по новшествам для нашего мира. Его сила растёт, он совершенствует своё мастерство скульптора.

— Мне он не нравится. Я не понимаю, зачем ты его создал.

— Тогда не смотри на него. Я упиваюсь напоминанием о том, кто тебя потерял. О том, кто тебя никогда не заслуживал и предал всеми возможными способами.

А я не наслаждаюсь. Это напоминает мне о моей наивности, о потерях, которые мы понесли из-за его стараний. Круус говорит, что он — причина, по которой мы не можем вернуть моих родителей.

— В конечном счёте мы одержали над ним верх, — напоминает мне Круус с мрачной улыбкой. — Помни, он и остальные страдают в извечном чистилище, ни живя, ни умирая, просто застряв там и на веки вечные осознавая, что они ничто.

Потому что мы разрушили Землю, Видимых и, вооружившись силой короля, создали свой дом, далеко, за множеством галактик.

Иногда мне снится, что он по-прежнему где-то там.

Иерихон Бэрронс.

Он ревёт мне, что Круус меня обманул, что Земля не была разрушена, что мой любовник манипулировал прессой, исказил факты, пленил меня в паутину лжи, и Бэрронс никогда не предавал меня. Никогда бы не предал меня. Не убивал моих родителей. Не пытался убить меня. Всё ещё существует. Всё ещё ждёт.

И в этих снах Бэрронс говорит мне, что он может вернуть меня обратно в мир только в том случае, если я вытащу голову из собственной задницы и осознаю, что эта вечная ночь умиротворения и соблазна — лишь сон, сплетённый кем-то другим, и на самом деле я не счастлива, а заточена в аду, где служу развлечением для Крууса и ничем больше.

Бэрронс шепчет мне о любви, которая не знает границ, превосходит всё на свете, заложена в самих его генах, в том, из чего он сотворён; он говорит мне довериться ему, какими бы невероятными ни казались события, каким бы другим он ни выглядел, и он всё ещё ждёт меня.

Но он объясняет, что я потеряна. Круус поймал меня в ловушку в этой контролируемой полночной дрёме и навещает меня как Лирику в бутылке, только когда ему скучно; а ему наскучивает всё, потому что ничего и никогда не будет достаточно для принца, который вечно жаждал быть королём.

И мир проходит мимо меня.

И те, кого я люблю умирают.

И если я не выберу проснуться, если я не буду бороться всей своей мощью, всей своей яростью и всей своей любовью, если я каким-то образом не заставлю свои глаза раскрыться и сломать чары, под которыми я нахожусь, я целую вечность проведу в аду, маскирующемся под рай, в котором я 99 % времени сплю в пустом забвении и лишь иногда вижу сны.

Когда этого желает Круус.

А Круус, как говорит мне Бэрронс, однажды устанет от этой шарады, и я никогда больше не увижу снов, буду просто дрейфовать, пустая и потерянная в том же состоянии, в котором якобы находится Бэрронс.

Затем он шепчет «ш-ш-ш-ш!» и прижимает палец к моим губам перед уходом. «Запомни это до нашей следующей встречи».

Я знаю, что Бэрронс лжёт. Я отказываюсь ему верить. Я отказываюсь при встрече смотреть в лицо его двойника, которого Круус создал ради собственного развлечения.

И всё же…

Я храню молчание со следами кончиков пальца Бэрронса на моих губах; когда мы с Круусом вновь вместе, я ничего не говорю о том, что он мне сказал.

И бывают ночи, когда после ухода Крууса я одна лежу в нашей постели и по какой-то причине не засыпаю мгновенно, как это обычно случается.

В такие ночи я слышу торопливые и отдалённые напевы, словно кто-то творит заклинание, лихорадочно работает над тем, чтобы добавить тайный кусочек времени к концу сна, дать мне время подумать.

И в эти украденные периоды времени я задаюсь вопросом…

Я жива, я королева полночного королевства?

Или я сплю, медленно умирая во сне?

Глава 33

24601^[43]

Лирика

Я простираюсь на полу своей новой бутылки, которая щеголяет ярлыком Macallan Rare Cask^[44]. Эта бутылка значительно просторнее и удобнее предыдущей, и на дне содержится несколько дюймов жидкости с резким запахом. Единственное, что мне не нравится (помимо того, что я вообще здесь!) — это ужасная техника Смерти в наклеивании ярлыков. Он отчаянно нуждается в наставлениях; он прилепил огромные ярлыки спереди и сзади, полностью заслонив мне вид на мир за пределами бутылки. Если присесть, то я могу выглянуть из-под этикетки или, возможно, сумею подсмотреть что-то через горлышко.

Раздражаясь, я закидываю ступни на стеклянные стенки, шевелю пальчиками ног, укладываю руки за голову и хмуро смотрю на возмутительную пробку.

Меня засунули в очередной контейнер, закупорили и поставили на полку. Приказ королевы. Причём на нижнюю полку, словно Смерть ещё не понимает, что я всегда должна стоять на верхней полке, в какой бы бутылке я ни находилась.

Моё раздражение усиливается тем, что запах Макаллана (что бы это ни было) затмевает всё и… в то же время… как будто интригует, так что я поворачиваю голову на бок и жадно, с шумом втягиваю жидкость в рот.

Я тут же рывком сажусь, поперхнувшись, и колочу себя по груди кулаком. Когда я наконец-то вновь могу дышать, я потрясена тем, что не выдыхаю искорки раскалённых докрасна угольков, как огненный дракон.

Во имя Богини, как эта штука обжигает!

Я вдыхаю медленно и осторожно, с присвистом, моя грудь горит, и я задаюсь вопросом, не выпила ли я только что яд. Пока я жду, когда обжигающее ощущение пройдёт, я продолжаю мысленно возмущаться.

Жизнь во всём её величии происходит за пределами стекла.

И вот ведь чудеса… Смерть дал официальную клятву защищать меня! Это значит, что он обязан меня защищать, хочет он того или нет!

У меня, Лирики, есть защитник.

Немыслимо и восхитительно.

Мой дебют закинул меня прямёхонько в гущу эпичных событий, в ряды героических персонажей всех сортов, и как раз когда сюжет начинает сгущаться ключевыми узлами, которые требуют собрать все силы и применить самое тонкое искусство, что они делают?

Убирают меня на полку.

Я заядлый читатель. Я понимаю сюжеты и знаю, как довести их до совершенства. Я им нужна.

Кого я обманываю? Они мне нужны. Мне требуется больше информации, ответы на бесчисленные вопросы.

Моя голова идёт кругом, отчасти от этих паров, но главным образом из-за всех тех вещей, которые я узнала в их присутствии, пока меня атаковало одно ошеломительное и тревожное открытие за другим.

Изначальный Двор Невидимых был уничтожен, а я ничего об этом не знала!

Я полагала, что Невидимые по-прежнему существовали. По словам моего отца, они охотились на него, вот почему мы вынуждены были оставаться в укрытии.

Но Невидимых больше нет.

Их нет уже какое-то время.

Никто не охотится на моего отца. Полагаю, на меня тоже никто не охотится.

Тогда почему я до сих пор не свободна?

Мой отец создал новый Двор Теней.

Я едва могу уложить в голове этот факт. Это вызывает у меня тошноту в животе. У него имеется двор, с настоящими живыми придворными и королевством, где он живёт, взаимодействует с другими, наслаждается жизнью.

Полагаю, он заводит любовниц, ест, пьёт, беседует и прикасается.

Ко мне никогда не прикасались. (Тот случай, когда Смерть отверг моё предложение секса, не в счёт). Я жажду прикосновений. Мой отец никогда этого не делал. За все тысячелетия моего заточения не было ни объятий, ни ласковых похлопываний по спине, о которых я читала в книгах.

Мой отец активно стремится заполучить силу короля. Тем не менее, эта сила не выбрала его и рассматривает двух других существ. Мне это кажется красноречивым и тревожным. Если бы мой отец был таким прекрасным и могущественным Невидимым, каким он себя называет, то к этому времени сила короля наверняка уже выбрала бы его.

В конце концов, он единственный чистокровный принц Двора Теней из трёх существующих.

Он похитил двух друзей моих новых знакомых.

Одна из них — его дочь.

От человека.

Полукровка.

От понимания этого у меня в животе тоже зарождается жар и тошнота.

Подозреваю, он взял эту свою новую дочь, чтобы она жила в его новом Дворе Теней, разрешил ей наслаждаться свободой вместе с его придворными, несомненно позволил есть, пить и прикасаться, и однажды она тоже заведёт любовников.

При дворе, о существовании которого я даже не догадывалась.

В королевстве, которого я никогда не видела.

Мои новые знакомые не доверяют ему и хотят его смерти.

Я ему тоже не доверяю.

В Библиотеке нет ни единой книги о принце Невидимых по имени Круус. Я обыскала все полки в поисках историй о моём отце. В те несколько раз, когда я спрашивала об их отсутствии (и всегда заслуживала взгляд испепеляющей укоризны!), он заявлял, что его великие деяния остались незадокументированными, потому что он был вынужден скрываться, и якобы мы давным-давно делили общую, но всё же схожую жестокую изолированность.

Ложь на лжи.

В мирах фейри и смертных именно он держит рычаги управления миром. Я полагаю, что он забрал все книги, упоминавшие его хоть в одном стихе или абзаце, чтобы удостовериться, что я никогда не узнаю, кто и что он на самом деле такое.

Тиран, эгоистичный ублюдок, который приказывает мне сделать то-сё, найти то-сё, не делать то-сё, и никогда, никогда не показывать свой истинный облик, даже ему — тому, кто не намеревается когда-либо отпускать меня.

В Библиотеке не только не имеется томов о моём отце; она также уже некоторое время не получала новых книг. Я понятия не имела, что Эобил ушла и передала свою силу смертной королеве, понятия не имела, что есть гибридные принцы и тому подобное. Он не давал мне узнать, что происходит в мире. Я гадаю, вдруг он прогнал всех гонцов, которые доставляют новые тома. Возможно, он их убил. Я гадаю, вдруг книги и артефакты долгое время накапливались на полу снаружи двери в настоящую Библиотеку. Я никогда не узнаю.

Как там выразилась королева фейри?

«Её ценность для него заключается лишь в том, как он может её использовать. Для Крууса не важен никто, кроме него самого».

Негодуя, я рывком поднимаюсь с пола, призываю зеркало и вешаю его внутри бутылки.

Я сбрасываю чары, обращаюсь в свой истинный облик, и устраиваясь в нём, я вздыхаю с удовольствием.

Улыбаясь, я поворачиваюсь то одним боком, то другим.

Затем я стою неподвижно, встретившись взглядом со своим отражением, смотря в глаза неопровержимой и долгожданной правде.

Глава 34

Класс каннибалов, убивающих сына^[45]

Круус

— Иди сюда, дитя, — сказал Круус Рэй, похлопав по дивану рядом с собой.

— Куда ты дел моего папочку? — потребовала крохотная девчушка. Она оставалась на прежнем месте, с настороженным выражением, скрещёнными ручками, выпяченным подбородком, и дерзко уставилась на него, сверкая тёмными глазёнками.

Круус сказал:

— Он не твой отец. Это я приходил к тебе во снах. Шон даже не чистокровный фейри.

— Я тоже, — буднично сказал ребёнок.

Круус улыбнулся.

— Хотя твои крылья ещё не выросли, ты знаешь, кто ты такая.

— Спирсидхи мне сказали. Я для них приятно пахну.

— Ты говорила своей матери?

Рэй покачала головой.

— Нет. Она много беспокоится. Я подумала, что подожду, пока не стану старше.

— Ей больше нет причин беспокоиться. Ты будешь жить со мной.

— Почему?

— Тебе нужно, чтобы кто-то научил тебя быть фейри. Она не может этого сделать.

— Почему? Она много знает о фейри. Этому посвящено всё аббатство.

— Она не может научить тебя вещам, которым могу научить я, не покажет чудеса, которые покажу я. Ты бы хотела увидеть наше королевство?

— Это не моё королевство. Я живу там, наверху, — Рэй показала на потолок. — С моими мамочкой и папочкой.

Круус зарычал:

— Я твой отец, и я…

Девочка выпятила нижнюю губу, и её глаза потемнели от злости.

— Нет! Я хочу назад своего папочку, и ты — не он. И если ты навредишь ему, я наврежу тебе.

Круус на мгновение умолк, глядя на воинственного зверёныша и гадая, неужели все дети действительно такие занозы в заднице, как не раз говорил старый король. Он задавался вопросом, возможно ли, что этот ребёнок действительно от Шона, а не от него?

Но он чувствовал в ней собственную сущность, как и в Лирике. Он был уверен, что она его дочь. И в отличие от Лирики, Рэй однажды будет выглядеть столь же великолепно, как и любая представительница королевской знати Невидимых. Может, она и полукровка, но она пульсировала силой чистокровного фейри, не менее мощной, чем у любого представителя его двора. Ему не терпелось узнать, какими новыми талантами она обладает.

Возможно, размышлял он, смешение фейри с ши-видящими (ведь над ними поколдовал сам король, и драгоценные капли его крови курсировали по их венам) давало такого же чистокровного Невидимого, как и пара двух представителей их вида.

Если так, то имелось целое аббатство, которое можно захватить, и новый Двор Теней для осуществления этого захвата, в результате чего дары и знания ши-видящих добавятся к их арсеналу.

— Почему ты думаешь, что твой отец Шон, а не я?

— Потому что он меня любит, — просто ответила Рэй. — Ты не любишь никого, кроме самого себя.

Круус запрокинул голову и расхохотался.

— Ах, дитя, нас с тобой ждут такие грандиозные времена, — затем он пробормотал: — Маздан.

Принц появился.

— Усыпи маленькую принцессу и держи её там, пока я не буду готов вновь поговорить с нею.

— Нет! — закричала Рэй. — Я не хочу спать! Я хочу домой! Я хочу к мамочке и папочке!

— Как пожелаете, мой король, — ответил Маздан.

После того, как дитя покорилось и задремало на диване, погрузившись в волшебный сон, который Маздан умело скорректирует, изменяя её воззрения о собственном происхождении, Круус посмотрел на неё, размышляя и по большей части оставаясь весьма довольным.

— Как много времени потребуется на перепрограммирование ребёнка?

— Вы стремитесь изменить мощные подсознательные убеждения. Для этого нужно повторяющееся и травмирующее пребывание в Стране Снов.

Она была очаровательна, как любая Невидимая, и Круус воображал, как МакКайле понравится иметь её как дочь. Если совокупление с ши-видящей порождало таких отменных отпрысков, то совокупление с королевой, которая скоро-станет-бывшей-королевой, породит целые конюшни благородных кровных союзников.

— Убеди ребёнка, что МакКайла её мать, а я её отец.

Присев на диван возле Рэй, Маздан склонил голову.

— Вы бы хотели присоединиться к нам в Стране Снов?

Круус покачал головой. Ему нужно навестить другую дочь. Более проблемную.

Лирика.

Много тысячелетий назад, когда Круус был молодым принцем, а король был занят другими вещами, до того, как королеве Видимых стало известно о существовании Невидимых, Круус попытался породить свой двор в пределах её двора.

Он теоретически полагал, что в отличие от Видимых Невидимые могут зачать детей, поскольку их бессмертие происходило из других источников. Невидимые никогда не пили Эликсир Жизни. С чего бы им вдруг быть бесплодными? Горстка Видимых до сих пор оставалась фертильной, хотя с каждым минувшим столетием на свет появлялось всё меньше детей.

Чтобы проверить данную теорию и продвинуться в своей цели проникновения в Светлый Двор, используя заклинания и артефакты из библиотеки короля, Круус похитил принца Видимых, облёк себя в его внешность и соблазнил неопытную принцессу Лета.

В'Лэйн не был первым принцем Светлого Двора, которым он притворился, да и не последним.

Когда принцесса обнаружила, что носит в себе ребёнка, ей не терпелось получить аудиенцию с королевой, чтобы поделиться восторженными новостями. После тысячелетий бесплодия вот-вот родится королевский отпрыск!

Но Круус убедил принцессу скрыть свою беременность, настаивая, что другие члены двора могут попытаться навредить их нерождённому дитя из зависти или злости. Он предложил им ускользнуть прочь, родить в уединении, а потом предстать перед двором к ужасу и зависти всех остальных.

Он забрал принцессу на далёкий остров и оставался при ней до тех пор, пока их дочь не появилась на свет.

День рождения Лирики был не лучшим днём в его жизни.

Он полагал, что их ребёнок может быть темнокожим (поэтому он и выбрал смуглую принцессу Лета, а не бледную Зиму), возможно, с необычными глазами, способностями, доселе неслыханными среди Видимых, но все эти отличия объяснялись бы продолжающейся эволюцией фейри — якобы их силы становились разнообразнее, нарастали, а их облик адаптировался к новой, более величественной магии.

У Видимых не было оснований полагать, что существовал другой вид фейри, помимо них. Они не обнаружат Двор Теней ещё сорок две тысячи лет.

Потому что ребёнок будет явно фейри, королева придёт в восторг от нового принца или принцессы и примет любые вариации их отпрысков. Круус начал хорошо понимать Светлый Двор за всё то время, что он там провёл. Их разумы лишены воображения, их тела лишены страсти. Когда они сталкивались с чем-то необъяснимым, они с готовностью принимали первую попавшуюся ложь, подкреплявшую их версию реальности, в которой они правили, господствуя над всем.

Перевод: Видимые считали себя слишком господствующими и не думали, что их можно обхитрить. Эксплуатируя эту эгоистичную слабость, он скармливал им одну ложь за другой, закладывая фундамент для будущей лжи.

Он подумывал оплодотворить многих женщин-Видимых, увеличить разнообразие, удостовериться, что даже самые сомнительные из его отпрысков будут приняты, и однажды Светлый Двор окажется настолько разбавлен его семенем, что он будет править всеми четырьмя королевскими дворами.

Но его союз с фейри Светлого Двора оказался горьким разочарованием.

Словно сама вселенная осуждала их союз, она пометила ребёнка в такой манере, которая гарантировала, что он больше никогда не попытается вновь; в манере, которая обличала существование его самого и его двора.

В тот самый день Круус проверил другую свою теорию. Он подозревал, что если заточить Видимого в лёд тюрьмы Невидимых, то Видимый в конечном счёте умрёт, потому что противоположная натура Королевства Теней высосет саму его сущность.

Как будто он позволил бы принцессе жить после того, что она увидела.

Это испытание оказалось успешным, и в мире, где фейри можно убить лишь одним из трёх оружий (никто не знал о третьем, кроме него и короля), Круус с удовольствием обнаружил четвёртое оружие, о котором не знал даже король. На протяжении долгого времени он снова и снова использовал это оружие против своих врагов, и в последний раз похоронил там бывшую королеву Эобил/Зару.

Принцесса всё ещё визжала от ужаса при виде их ребёнка, негодовала из-за предательства Крууса, требовала ответов, угрожала пойти к королеве, когда он запечатал её в гробу, запер тот заклинаниями и погрузил глубоко в лёд. Она выжила там считанные месяцы; под конец она перестала бороться.

Заточив её мать, Круус уселся и некоторое время обдумывал проблемного ребёнка, а затем вскрыл во льду глубокую расселину, чтобы бросить её туда.

Убить её было милосердием.

И всё же, продолжая изучать её, чувствуя в ней собственную сущность, он решил, что возможно, эксперимент был не совсем напрасным, и ребёнок ему пригодится. Ему нужен преданный союзник, чтобы работать над его целями.

Он станет её миром. Она будет любить и подчиняться ему. В конце концов, он же её отец. Единственное существо, которое она когда-либо узнает. И однажды, в далёком будущем, он дарует ей ещё одну милость. Когда придёт время. Такой ребёнок может ждать от жизни совсем немногих милостей.

Даже будучи бессмертным, он имел бескрайние планы на будущее, и ему было ненавистно тратить впустую какую-то часть настоящего. Он долгие часы проводил в библиотеке короля, просматривая таинственные свитки, впитывая их историю, выискивая заклинания, решительно настроившись не уступать королю по знаниям и силе.

Вскоре ребёнок станет достаточно взрослым, чтобы каталогизировать разрозненную коллекцию, впитывать и отсеивать информацию, быстро находить её, и освободит его, чтобы он сам сумел сосредоточиться на чём-то другом. Она будет находить важные артефакты в обширной, сумбурной библиотеке, где всё разбросано хаотично; ничто не находилось там, где можно было ожидать, а многие вещи вообще являлись не тем, чем казались.

Она организует это место. У неё будет на это целая вечность, лишённая любых других занятий.

Он позволит ей жить, и она будет за это благодарна. А однажды, в далёком будущем, он в последний раз выпустит её из бутылки. Этот день наступил.

Пора забрать Лирику домой.

Глава 35

Она не в порядке? Она безумна?^[46]

Иксай

Иксай проявилась в слишком ярком замке королевства Лета, вздрогнув и сощурив глаза от жестоких, бритвенно-острых лучей солнечного света.

Как она презирала это место.

Она задыхалась от жары, солнце безжалостно атаковало её глаза. Её платье начало подтаивать и капать в ту же секунду, когда она просеялась, и это ещё сильнее разъярило её.

Она материализовалась в бальном зале Лета, увешанном безвкусными разноцветными полотнами шёлка, которые струились с узорчатых колонн и обрамляли целых семь огромных, ярко искрящих трёхуровневых фонтанов, добавляя ещё больше света и влажности в и без того подавляющий климат, полный сырого пара.

Её ноздри раздувались от отвращения, но она скорректировала свою внутреннюю температуру, стабилизировала своё платье. Бальный зал для танцев, пиров и прочей гульбы. Абсурд. Неудивительно, что Лето не сумела сохранить место в Верховном Совете. Неудивительно, что её двор слабый и простецкий. Она была такой же прожигательницей жизни, как и тот человеческий бог вакханок, Дионис!

Однако она испытала удовольствие, услышав узнаваемые звуки сражения за стенами замка. Хоть Северина и отгородилась от своего двора, она не освоила сложное искусство покорения звука.

Наклонившись вперёд в талии, Иксай завела руки за спину, призвала ледяные кристаллы и прошипела:

— Как ты смеешь призывать меня?

Северина бесстрастно посмотрела на неё с другого конца длинного бального зала.

— Азар сказал мне, что ты выказала эмоции перед королевой. Человеческая самозванка теперь знает, что мы становимся смертными.

— Она и так догадалась бы, — прорычала Иксай. — Это был лишь вопрос времени.

Северина удивила её своим ответом:

— Согласна. И нам нужно заняться более насущными проблемами.

Иксай застыла, почувствовав прибытие Азара за мгновение до его появления. Она ощущала себя так, словно все её нервные окончания обнажились и гиперчувствительно реагировали на каждую грань её существования. Проживать жизнь с эмоциями и воспоминаниями, смотреть в лицо будущему с обещанной смертью напоминало шквал пламенных клинков, обрушивающийся на прохладу её кожи.

Удерживая отравленного человека во фрагменте Фейри, куда никто не мог просеяться, она обнаружила, что зверь, который якшался с королевой-самозванкой, поколдовал над ним, заморозил во времени, не давая приблизиться к смерти ещё сильнее. Умный, полезный зверь. Она чуяла его запах на человеке.

Он использовал магию, с которой она не была знакома, и она потратила много часов на попытки разрушить его заклинание, и всё впустую, и всё это время её желание обладать хитроумным зверем росло. Какую бы магию он ни применил к человеку, она не давала Иксай даже прикоснуться к нему. Такое ощущение, будто он воздвиг невидимый резиновый барьер вокруг всего его тела, на несколько сантиметров выше его кожи. Яд на него не действовал, и она не могла нанести ему урон. При каждой попытке она встречала сопротивление и провал.

— Ты призвала? — потребовал Азар, глядя на Иксай.

— Я, — резко поправила Северина. — Не только у Зимы есть информация, которую можно предложить, и планы, которые можно отточить.

Взгляд Азара метнулся к принцессе Лета.

— Зачем ты привела нас сюда?

Её губы изогнулись в триумфальной улыбке.

— Потому что я одержала победу там, где провалились вы. Я нашла Эликсир Жизни.

Иксай прищурилась и выпрямилась, убирая кинжалы льда обратно в свои руки.

— Как ты посмела выпить его первой? — прошипела она. Какая-то простая принцесса Лета думала, что она может утаить от них эликсир? Она спровоцировала двух членов королевской элиты напасть на неё разом?

— Я не пила! — пылко возразила Северина. — Я призвала вас двоих в то же мгновение, когда вернулась сюда с ним.

— Где ты его нашла? — скептически потребовал Азар.

— В замке королевы, под половицей в её будуаре.

— Я разодрала весь пол в том замке, — прогремела Иксай. — Там не было никакой спрятанной фляжки.

— Похоже, что в спешке из-за эмоций и беспечности ты его пропустила, — прорычала Северина. — Он был похоронен под горой обломков.

Азар изучал её взглядом, в котором тлели угольки неверия.

— Почему ты его не выпила?

— Где он? — потребовала Иксай ледяным тоном.

Северина достала фляжку из складок своего платья.

— Наша первая королева не могла и представить, что настанет время, когда всем Туата Де Дананн вновь понадобится Эликсир, — её солнечные глаза потемнели яростью штормов, когда она приподняла фляжку, показывая им. — Тут осталась одна капелька. Хватит лишь одному из нас.

Иксай застыла неподвижно.

Азар на другом конце бального зала тоже замер без движения.

Иксай знала, почему. Они оба подумывали напасть на Северину, захватить фляжку и выпить ту последнюю драгоценную каплю, и потому не желали выдавать своё намерение малейшим движением.

Рискованный момент.

Они оба также передумали по той же причине, по которой Северина не решилась его выпить.

Одно дело — если бы Иксай могла выпить его и жить вечно, правя бессмертным двором.

Но за следующие несколько столетий все фейри вымрут.

У неё не останется двора, чтобы им править.

Ни зеркала, ни отражения её существования.

Она останется совершенно и абсолютно одна. Настолько же одинокая, как в заточении тёмного сердца горы.

Северина склонила голову набок, и её золотистый взгляд сочился насмешкой.

— Именно поэтому я его не выпила, Иксай. Мы не слишком-то хорошо справляемся с одиночеством, ведь так?

Это ещё мягко сказано. Продолжительное уединение для фейри являлось смертным приговором. Без присутствия других представителей их вида они угасали, становились прозрачными и бестелесными, и с каждым уходящим тысячелетием скатывались всё глубже в безумие, пока не обращались в пыль и не развевались по ветру. Люди когда-то придумали сказку, в которой фейри для жизни требовалась вера и хлопки в ладоши. Не так уж далеко от правды. Подобное заточение в уединении иногда использовалось как наказание.

Фейри требовалась маленькая вечность, чтобы умереть в одиночестве, и большая часть этого времени проходила в совершенном безумии бреда.

Иксай задрожала, вспоминая. Каждый раз, когда королева применяла это наказание, оно напоминало её придворным, что они бессмертны потому, что она их терпит. От них можно избавиться, медленным и ужасным образом, если они перейдут ей дорогу. Или просто пытать их несколько веков. Если бы ей приказали выбрать себе судьбу, Иксай, да и все фейри, на самом деле, предпочли бы смерть от копья или меча, а не эту ужасную, долгую кончину.

— Возможно, — прорычал Азар, — мы сумеем изучить его и воссоздать.

Иксай разразилась ломанным и резким смехом.

— Ты забыл, кто мы? Мы отреклись от исследований целую вечность назад.

— Мы похитим людей, заставим их исследовать и воссоздать его, — с рвением предложила Северина.

Иксай покачала головой, отвергая идиотскую идею.

— Мы все умрём задолго до того, как их технологии достигнут уровней, необходимых для создания такого зелья. Люди до сих пор прозябают в тёмном средневековье в сравнении с видом, который сотворил Эликсир. Это результат десятков тысяч лет научных достижений чрезвычайно продвинутого общества, отказавшегося от награды той самой науки, которую они так высоко ценили.

— Там говорится, — настаивала Северина, — что вид, у которого мы его украли, до сих пор живёт в том мире. Мы снова их посетим. В этот раз похитим много фляжек. Одна из нас троих сильнее. Более решительно настроена одержать победу. Безжалостна. Прирождённый лидер.

Иксай приподняла бровь и презрительно усмехнулась.

— Ты о себе такого высокого мнения?

Северина ответила:

— Хоть ты дорога мне, Иксай, хоть нет (а мы обе знаем, что нет), я такого высокого мнения о тебе. Если кому-то из нас стоит выпить зелье, а потом отправиться в утомительное путешествие до того мира, чтобы добыть больше Эликсира, то это должна быть ты, Иксай.

Лесть. Здесь велась какая-то игра, Иксай в этом не сомневалась. Принцесса Лета охотилась на Зимних фейри всякий раз, когда они пили из Котла и стирали воспоминания, в те опасные ранние годы, когда они барахтались, будучи не в состоянии отличить друга от врага.

— Я знаю свои слабые и сильные стороны, — настаивала Северина. — Мне недостаёт твоей решительности и сосредоточенности. Азар силён, но ты определённо самая хитрая из нас. Если кто и может восстановить бессмертие и спасти наш вид, это ты, Иксай.

— Ты полагаешь, что я буду утруждаться вознесением всех остальных, когда сама стану бессмертной?

— Никто из нас не желает проводить вечность в одиночестве, — напомнила Северина. — Я стремлюсь к бессмертию для всех фейри. Полагаю, что и ты этого хочешь. Ты — наш лучший шанс на успех, и я сделаю всё, что в моих силах, чтобы помочь тебе. Включая и передачу тебе последней драгоценной капли Эликсира.

Иксай подобрала юбки платья обеими руками и зашагала через бальный зал. К тому времени, когда она дошла до Северины, Азар тоже оказался там.

Он встретился с ней взглядом, прищурившись. «Будь настороже, Икс, — безмолвно произнёс он в её сознании. — Сев тебе не друг».

Склонив голову, Иксай выхватила фляжку из руки Северины. Она покрутила её, поворачивая то одной стороной, то другой, изучая.

Они все видели инкрустированную драгоценными камнями фляжку с Эликсиром в те редкие случаи, когда королева (в особенности Эобил, которая питала неестественную слабость к людям, что недавно стало чрезвычайно ясно) давала его тому или иному смертному.

Этодействительно та самая фляжка.

Или очень умелая копия.

Умелость не являлась одной из сильных черт Северины.

На дне фляжки перекатывалась крохотная капелька жидкости. Северина права. Этого хватит лишь одному из них.

— Ты сделаешь это? — настаивала Северина. — Ты выпьешь её и найдёшь нам больше? Ты спасёшь наш вид от вымирания?

Иксай спрятала фляжку в складках своего платья.

— Ты была права на мой счёт, Северина, — сказала она.

Северина кивнула, и её глаза озарились надеждой.

— Знаю. Выпей прямо сейчас. Позволь нам всем разделить славу твоего восстановленного бессмертия!

— Я действительно хитрее.

— Так и есть, — согласилась Северина. — Определённо хитрее меня. Выпей это прямо сейчас, чтобы мы все смогли насладиться наблюдением того, как ты восстанавливаешь то, что все мы вскоре получим.

— И у меня есть определённо более хитрая идея относительно того, что нам делать с последней оставшейся каплей Эликсира Жизни, — промурлыкала Иксай с жестокой улыбкой.

Осенние глаза Азара сверкнули, когда он интуитивно угадал её мысли.

— Конечно, Икс. Согласен.

Иксай одарила его улыбкой. Когда-то они были чем-то большим, чем любовники. Они заканчивали предложения друг за другом, дополняли мысли друг друга.

— Королева обладает куда большей силой, чем я. У неё есть способность просеиваться между мирами. Когда-то она даже могла просеиваться сквозь время. Она может получить новую фляжку Эликсира быстрее и надёжнее, чем я.

— Однако ей недостаёт подобающей мотивации, — пробормотал Азар.

Иксай кивнула.

— Она смертная, с человеческими эмоциями, ею движет страстное желание защитить не тот вид. Она не понимает нас. Не может осмыслить, почему мы желаем быть такими, какие мы есть.

Азар тихо рассмеялся.

— Мы дадим ей последнюю каплю, выжжем эмоции, разрушим её душу.

— Сделаем её подобной нам. Мы станем её народом. Теми, за спасение которых она будет бороться.

— Это ужасная идея, — прошипела Северина. — Ты можешь сделать это прямо сейчас, Иксай. Пей и будешь восстановлена! Спаси нас!

— Ты имеешь большую веру в меня. Я тоже знаю свои сильные и слабые стороны. Я могу не добиться успеха. Но королева справится.

Северина возразила:

— Но если мы используем эликсир на королеве, пройдёт слишком много времени до тех пор, пока её эмоции…

— Не слишком много, — перебил её Азар. — Мы проживём дольше. Через несколько десятков лет в ней почти не останется человечности, и мысль о том, чтобы вечно жить без компании, покажется ей такой же невыносимой, как и нам. Как только мы вновь станем бессмертными, мы найдём способ избавиться от неё и захватить правление.

— Это кошмарная идея, — вскричала Северина. — Одна из самых глупых, что я слышала. Слишком много переменных. Бесчисленное количество вещей может пойти не так. Это я должна решать, что с ним делать. Это я нашла зелье.

Иксай наградила её испепеляющим взглядом.

— Зелье теперь у меня, — она бросила ей вызов с ледяной угрозой: — Или ты достаточно глупа, чтобы попытаться забрать его у меня?

Азар изменил положение, встав рядом с Иксай, выказывая почтение своей позицией — руки скрещены, ноги широко расставлены, само воплощение оберегающей стойки королевского охранника.

— Скорее, достаточно глупа, чтобы попытаться забрать его от нас обоих, Северина, — прорычал он.

— Вы совершаете ошибку. Предупреждаю вас, это обернётся катастрофой и лишь навлечёт на нас ещё больше страданий. Я не буду участвовать в этом идиотском фиаско.

Сердито сверкнув глазами, Северина исчезла.

Улыбнувшись, Азар взял Иксай за руку.

— Она нам не нужна. Мы никогда ни в ком не нуждались, Икс. Мы вдвоём обеспечим будущее фейри, а потом… — он умолк, окинув её одобрительным, откровенно хищным взглядом.

Она отдёрнула руку.

— Больше никогда не трогай меня без разрешения и выбрось из головы такие безвкусные привольности. Нам предстоит воплотить куда более сложное искушение.

Глава 36

Дежавю, я уже бывала в этом моменте^[47]

Мак

— Где Дэни, чёрт возьми? — рычит Риодан в тот же момент, когда я открываю глаза. Он нависает надо мной, сжимая руки в кулаки, сверля меня гневным взглядом сощуренных и холодных серебристых глаз. — Почему ты не перенесла её с собой? Она ранена? Она в опасности? Отвечай мне! Где она, мать твою?

Бэрронс на полу рядом со мной.

— Дай ей минуту, бл*дь, — рычит он.

Риодан награждает его свирепым взглядом.

— У неё была минута. Она была в отключке целых пять минут. Её глаза открыты, значит, и говорить она может, мать вашу.

Я смотрю на Риодана, поражаясь, потому что никогда не слышала, чтобы он задавал столько вопросов или демонстрировал такие несдержанные эмоции. Его руки сжаты в кулаки, на подбородке вздулись три мышцы. Я осознаю, что Дэни отсутствовала неделями, и он до сих пор понятия не имеет, чем это вызвано, и где она. Нет врага, которого можно атаковать, нет стен замка, которые можно взять штурмом. Должно быть, это поедает его изнутри, как поедало бы Бэрронса. Я пропустила так много значимых событий за время своего отсутствия.

Отношения Дэни с этим сдержанным, гениальным мужчиной возникли без самого малого моего присутствия. Я не слышала ни единой детали, а я хочу знать целую кучу деталей. У меня такое чувство, будто моя дочь сбежала из дома и вышла замуж в колледже, не сказав мне, а я отчаянно пытаюсь вновь вернуться в её жизнь.

Риодан любит Дэни с такой же непоколебимой приверженностью и свирепой верностью, с которой Бэрронс любит меня. Хорошо. Потому что я понятия не имею, как её спасти, и я чертовски надеюсь, что у мужчины, вечно имеющего колоду тузов в рукаве, и сейчас найдётся несколько убийственных карт.

Застонав, я толчком поднимаюсь в сидячее положение, но пока что не пытаюсь встать. Я слаба и дрожу.

— Сколько времени я пробыла в отключке? — спрашиваю я, поднимая руку, чтобы ощупать своё лицо. Когда я врезалась в ту червоточину, возникло такое ощущение, будто мой мозг безжалостно разлетелся в пределах моего черепа. Я была уверена, что кости переломались, но лицо, кажется, в порядке. К сожалению, мой живот поживает не так уж хорошо — продолжительное кувыркание превратило желудок в бочку раздражённой кислоты, и я не могу припомнить, когда в последний раз ела. Я неслась от одного кризиса к другому с того самого момента, как вышла из комнаты. Я даже не знаю, сколько дней бодрствовала, и как вообще считать, по времени фейри или по времени смертных. И сколько вообще сна мне нужно. В какой-то момент я просто грохнусь и отключусь? Я умираю от голода, вымоталась, и из-за недоедания я становлюсь стервозной.

Мне также хочется плакать. Это уже слишком: свирепые, эмоциональные, умирающие фейри; наш единственный путь в тюрьму Невидимых разбит вдребезги; невероятные решения, которые мне приходится принимать; Круус правит новым Двором Теней, который ши-видящие не могут определить; мой отец умирает в месте, куда я не могу получить доступ; моя мама не в курсе, что папа обречён, и причина тому — я; Шон и Рэй в преисподней со злодеем, а теперь, о Боже… Дэни!

То, что я увидела, когда просеялась в то гибельное место, сокрушило моё сердце.

Мне хотелось бы, чтобы она меня увидела, но всё то слишком короткое время она находилась ко мне спиной. Не то чтобы я была совсем видимой (хотя Охотник явно без проблем определил меня и швырнул обратно в Честер, несомненно, с помощью своего огромного хвоста), но мы же говорим о сверхчувствах Дэни, и возможно, если бы она смотрела, то заметила бы мои лёгкие очертания и поняла, что мы нашли её и так или иначе доберёмся туда.

Пока я силилась задержаться в том удушающем месте между измерениями, одной ногой ступив через порог в среду, где ни человек, ни даже фейри не может выжить, ужас и ярость сокрушили меня вздымающимися волнами.

Я оборачиваюсь к Бэрронсу. «Вы умираете в вакууме космоса?»

Тёмные глаза смотрят мрачно, он склоняет голову набок. «Однажды я прошёл через проклятое Зеркало, которое выбросило меня посреди поля астероидов. Я раздулся вдвое крупнее своего обычного размера и замёрз насмерть».

Я закрываю глаза. Я хочу выкричать свою ярость в небеса, потребовать от тех безумных богов, которые вершат события, чтобы они исправили это немедленно, потому что это величайшая гора дерьма в истории.

Дэни в клетке.

Заперта за решётками. Снова.

Одна.

Там две клетки парят в космосе на расстоянии нескольких миль.

В ближней ко мне Дэни стояла во весь рост, обнажённая и непокорная, спиной ко мне, без оружия, сжимая кулаки от ярости и смотря сквозь бескрайнюю звёздную черноту на другую клетку, где Шазам цеплялся за решётки и дрожал, пока его огромные фиолетовые глаза извергали струи слёз.

Мне не нужны способности эмпатии, чтобы почувствовать их боль.

Я никогда не забуду, как Дэни едва не сгорела заживо, пытаясь спасти плюшевую замену Шазама. Никто из нас этого не забудет. Их воссоединение было одним из самых счастливых дней в её жизни. Её изящные черты светились радостью с яркостью суперновой звезды.

Дэни и Шазам любят чистой, безусловной любовью матери и ребёнка.

Я знаю Дэни. Она отдаст свою жизнь, чтобы спасти Шазама.

А значит, мы должны побыстрее придумать способ спасти их обоих.

— Если Мак не начнёт говорить, я оторву её бл*дскую голову нахер, — очень тихо говорит Риодан.

Хриплый животный рокот, первобытный и пробирающий до костей, зарождается в груди Бэрронса.

— Образно выражаясь, — натянуто добавляет Риодан. — Не буквально.

— Мудрый мужчина, — голос Бэрронса звучит хрипло и неестественно, словно зубы сделались слишком крупными для его рта.

— Во имя всех святых, ты один из тех зверей, которые сражались бок о бок с нами в аббатстве! — ошеломлённо выдыхает Кэт, уставившись мимо меня на Бэрронса, и мне не нужно поворачиваться, чтобы знать — его глаза мерцают кроваво-красным, клыки выступили, лицо темнеет, и уже немного показались рога, выдающие его зверя. Его сводный брат произнёс слова, которые угрожали моей жизни, хотя мы оба знаем, что Риодан никогда бы мне не навредил. Глубоко в недрах этого клуба Бэрронс, Кристиан, Риодан и я как-то раз принесли клятву крови быть вечными союзниками, защищать друг друга, объединяться для сражения против общих врагов, никогда не обращаться друг против друга, и охранять секреты друг друга как свои собственные.

Риодан награждает Кэт убийственным взглядом.

— Забудь, что ты это сказала. Или что ты видела то, что ты якобы видела. Чего ты явно не видела. Потому что если бы ты видела, мне бы пришлось тебя убить.

— Точно, — тут же говорит Кэт, отворачиваясь от Бэрронса. — Совершенно точно. Ничегошеньки не видела.

— Дэни у Охотников, — говорю я им. — Они с Шазамом в клетках, раздельно, на расстоянии нескольких миль.

— Где? — требует Риодан. — В каком мире?

Я качаю головой.

— Не в мире. Они парят в космосе.

— Грёбаный бл*дский ад, кто вообще придумывает такое дерьмо? — матерится Кристиан.

— Но живые, — ревёт Риодан, словно бросая мне вызов опровергнуть это.

— Живые, — поспешно говорю я. — Прости, надо было начать с этого.

— Невредимые, — настаивает он с неоспоримой уверенностью.

— На них обоих даже ни царапинки, — заверяю я его.

Он запускает обе руки в свои короткие тёмные волосы, щурится, затем скалится, обнажая зубы и выглядя так же по-животному, как Бэрронс в очень плохой день, и начинает расхаживать туда-сюда по конференц-залу.

— Тогда почему ты не просеялась в её клетку и не перенесла её обратно? Почему она не здесь?

— Вокруг обеих клеток имеется какое-то силовое поле, — устало отвечаю я. — Не впускающее меня и, скорее всего, удерживающее там кислород, которым они дышат. Я не смогла проникнуть сквозь него. Я попыталась просеяться к ней, но это оказалось невозможным, так что мне пришлось перестроиться и просеяться рядом с ней. Затем я как бы… зависла между двумя местами, потому что я не могла дышать, и если бы я задержалась, это убило бы меня. Я не уверена, что не умирала, когда Охотник вышвырнул меня оттуда. Я лишилась возможности находиться между двумя местами. Споткнулась. Я не видела Охотника, но уловила запах серы, и холод значительно усилился, когда что-то огромное сшибло меня в какую-то червоточину. Я очнулась здесь.

— Но зачем Охотникам сажать Дэни и Шазама в клетки? — восклицает Кэт. — Это не имеет смысла.

Риодан напряженно чеканит:

— Шазам нарушил правила ради Дэни. Я гадал, грядёт ли расплата. Похоже, это она и есть.

— Как мы их вернём? — спрашивает Кэт, и её глаза блестят едва сдерживаемыми слезами.

Я осознаю, что она тоже истощена. Её дочь и вторая половинка похищены Круусом, и Кэт любит Дэни так же сильно, как и я. Вдобавок она чувствует беспокойство и боль всех вокруг, несмотря на её стоический характер и колоссальные ментальные барьеры.

Я чувствую колебания пространства и времени в то же мгновение, когда Кристиан напрягается и резко разворачивается в ту сторону.

В воздухе открывается проём, и кусочек пергамента плавно опускается на пол.

Я даже не вижу, как Бэрронс направляется к нему. Он просто оказывается там. держит пергамент, просматривает его и переводит взгляд на меня.

— Тебе надо поесть. Тебе надо отдохнуть.

— Прочитай это для меня, — рычу я. Я чувствую ледяной порыв воздуха, который последовал за посланием. Я знаю, что отправила его Иксай, и видимо, она следила за мной, когда Кристиан использовал эту технику, чтобы общаться с нами в Фейри.

— Ты не останавливалась с тех пор, как покинула ту комнату, — рычит Бэрронс в ответ. — Твоё тело дрожало даже тогда, когда ты была без сознания. Ты слаба.

— Я. Никогда. Не. Слаба. Читай, — мрачно повторяю я, поднимаясь на ноги и весьма великолепно скрывая дрожь в ногах, позвольте отметить.

На его подбородке дёргается мускул, затем он резко вручает мне кусок бумаги.

«Мы вернём тебе твоего отца.

Встреться с нами в роще, где мы виделись ранее.

Приходи одна.

Не заставляй нас ждать.

Ибо мы не будем ждать».

Я бросаю взгляд на Риодана, чувствуя себя так, будто меня разрывает надвое.

— Опиши всё, что ты видела. Мне нужны ориентиры.

Информация — это причина, по которой я силилась задержаться. Я описываю точные цвета и форму туманности с тремя столбами вплоть до последней детали, затем золотисто-лавандовую планету, расстановку звёзд.

— Иди, — говорит он потом бесстрастно. — Я с этим разберусь. Я займусь возвращением Дэни. Ты сосредоточься на своём отце.

— Верни её домой, Риодан, — в моих словах содержится торопливое рвение молитвы.

Его улыбка холодная и опасная, и я осознаю, что если кто-то и может придумать, как сразиться с Охотниками и победить, то это мужчина, который стоит передо мной.

— Клянусь своей бл*дской жизнью, Мак.

***

— Ты же знаешь, что ты не отправишься туда одна, — говорит Бэрронс, как только мы закрываем за собой дверь и начинаем шагать по коридору.

Я бросаю на него взгляд.

— Я и не намеревалась. Иксай не устанавливает правила.

— Ты поешь перед тем, как мы туда отправимся.

Я призываю протеиновый батончик из заначки, которую держу в книжном магазине на случай визита Дэни, разрываю обёртку, запихиваю содержимое в рот и пару раз жую перед тем, как проглотить. На то, чтобы призвать нечто существующее, требуется меньше энергии, чем на создание чего-либо с нуля.

— И теперь ты питаешься как Дэни, — сухо говорит он.

— Но я же ем.

— Тебе надо поспать.

— Не бывать этому, Бэрронс. Как думаешь, что за игру она ведёт?

— Доешь этот батончик, съешь второй, попей воды, и мы узнаем.

Я закатываю глаза, но следую его совету, затем заскакиваю в ванную, чтобы пописать и сполоснуть лицо водой. На мгновение я изучаю своё отражение, затем фыркаю. Может, я частично фейри, и меня сложно убить, но под глазами у меня всё равно залегают тёмные пятна от измождения. Ну что за херня.

Поскольку я бывала в роще прежде и знаю планировку, я просеиваю нас в уединённое укрытие на краю леса, где можно лучше высмотреть врага. Я ожидаю, что либо нас ждёт армия фейри, либо здесь не окажется никого.

Я ошибаюсь в обеих гипотезах.

Иксай и Азар уселись в центре поляны как воплощение расслабленной элегантности, перед ними длинный стол со скатертью, хрусталём и фарфором, заставленный огромным количеством еды, закусок, роскошных спелых фруктов, десертов, от которых текут слюнки, а также там имеется рубиново-красная бутылка вина.

Боже, я голодна. Те протеиновые батончики далеко не насытили меня, а просеивание требует энергии.

Я бросаю взгляд на Бэрронса.

«Ничего не ешь. Никому не доверяй».

«Согласна», — отвечаю я.

— Иди сюда. Присоединись к нам, — зовет Азар. — Мы чувствуем, когда ты просеиваешься.

Когда мы покидаем укрытие леса и приближаемся к столу на поляне, я требую:

— Где мой отец?

— Ты знаешь, где он, — говорит Иксай, бросая в рот замороженную виноградинку, и её зимний взгляд блуждает по мне с головы до пят с откровенным презрением. — Ты не можешь просеяться к нему. Это сообщает тебе всё, что тебе нужно знать. Ну, не всё, но это сообщает тебе то, что я удерживаю его в одном из фрагментов, существование которых породил Дэррок, когда он обрушил стену между нашими мирами, и наши реальности схлестнулись воедино, — её взгляд переключается на Бэрронса и мгновенно становится горячее. Она оценивает его с откровенной похотью и бормочет мне: — Я сказала тебе прийти одной.

— И ты знала, что я этого не сделаю.

— Ты всегда приводишь с собой зверя. Я бы тоже так делала. Он весьма пленителен. Я бы хотела заполучить его себе.

— Переходи к чёртову делу, — тихо говорит Бэрронс. — Что ты хочешь в обмен на Джека?

Иксай прищуривает глаза.

— Манеры важны. Садитесь. Присоединитесь к нам. Мы желаем обсудить наше будущее.

Бэрронс слегка улыбается.

— Мы уже установили, что ваше будущее смертно. И очень непродолжительно.

Она пожимает плечами.

— Если ты считаешь пять сотен лет непродолжительным сроком. Песнь ещё не уничтожила наше бессмертие. Может пройти ещё столетие, прежде чем она достигнет этой точки. Эти шесть долгих веков женщина, которой ты служишь, может провести в мире. Или постоянно оборачиваться через плечо, пока ты пытаешься защитить всех, кого она любит.

— Он мне не служит, — говорю я.

— Конечно, служит. С чего бы иначе ему оставаться подле тебя? — парирует она.

— Твоему виду сложно понять, что в жизни есть не только правители и служители, хищники и жертвы, — говорю я. — Ты хочешь верить в то, что он служит мне, потому что верность слуги можно купить или пошатнуть, и это может дать тебе шанс с ним.

Бэрронс одаряет её улыбкой, которая вся состоит из зубов и свирепости.

— Ни в одной из существующих реальностей, принцесса.

— Теперь ты лишь сильнее интригуешь меня, — урчит Иксай.

— Переходи к делу, — я повторяю приказ Бэрронса.

— Согласен, — рявкает Азар. — Переходи к бл*дскому делу, Икс.

Зима с явной неохотой переводит взгляд с Бэрронса на меня, её глаза прищуриваются и заметно холодеют.

— Мы готовы принять тебя в качестве королевы.

— Удобно, — фыркаю я. — Поскольку я уже королева. Хоть принимаете вы это, хоть нет.

— Иксай хотела сказать, — говорит Азар, награждая её выразительным и яростным взглядом, — мы надеемся, что ты готова править и заботиться о нашем виде. Теперь ты знаешь, что воспоминания и эмоции были восстановлены, и что через пять-шесть сотен лет наш вид вымрет. Ты будешь заботиться о нас до тех пор?

— Заботиться о вас как? Вы отказались от своих поисков Эликсира?

— Нет. И не откажемся, — говорит Иксай. — Мы надеемся, что со временем ты передумаешь. А пока что мы будем учиться жить вместе, и люди больше не будут страшиться нас. Мы также признаём, что Невидимые, — она усиленно подчёркивает приставку «Не», — уничтожили значимое количество людей. Полагаю, это количество измеряется миллиардами. Хоть Видимые периодически охотились на людей, мы ответственны за часть потерянных жизней. Лишь несколько тысяч можно приписать на наш счёт за многие тысячелетия нашей жизни на этой планете. А Двору Теней приписываются миллиарды. Весьма значительная разница, ты так не считаешь? Мы не монстры. Ты смотришь на нас двоих и видишь смерти миллиардов смертных. И всё же не Двор Света стал причиной этих смертей. Аморфные, клыкастые, ползучие, неуклюжие… — она умолкает, дрожа. — Именно те уродливые и злобные фейри убили стольких из твоего вида.

— Мы были обмануты, моя королева, — настаивает Азар. — Круус сотни тысяч лет притворялся одним из Видимых. Невидимый проник в наш двор. Это он побудил нас стать дикарями, он яростно выступал в поддержку Эобил, втайне ведя кампанию новых, всё более агрессивных нападений на людей, ибо Невидимые имеют куда более сильную склонность перебарщивать, чем Видимые. И это он возобновил Дикую Охоту. Он имел влияние на трон, правил нами через него.

«Точно, валите всё на того, кого считаете погибшим», — саркастически думаю я, но храню молчание, позволяю им говорить, высматриваю подтекст.

— Нас обманывали, нами манипулировали, — утверждает Иксай с высокомерным раздражением. — Неужели так удивительно, что мы злимся? Неужели удивительно, что после Крууса и Эобил мы не доверяем всем людям и предпочли бы править сами собой? Как бы ты чувствовала себя, если бы один из фейри Светлого Двора руководил твоим видом и был ответственен за принятие всех правящих решений? Фейри, который почти ничего не знает о людях? Разве не было бы сопротивления? Разве ты, чувствуя, что твоя жизнь под угрозой (единственная жизнь, которая тебе знакома и нравится), не стала бы искать способ вернуть своим людям права и привилегии, которые им некогда принадлежали?

Что ж. В её словах есть смысл. Определённо.

— Вдобавок, — подкрепляет её слова Азар, — мы прожили сотни тысяч лет, и нами будет править существо, которое прожило сколько? Скудные десятилетия.

Опять справедливо, признаю я, оправданное беспокойство.

— Я понимаю вашу точку зрения. И, как я заявляла ранее (и в первый свой визит ко двору, когда меня встретили лишь обманом и враждебностью), я ищу способ, чтобы наши виды сосуществовали мирно, — я делаю паузу, чтобы подчеркнуть свои следующие слова. — Я также готова однажды вернуть силу королевы кому-то из фейри.

Глаза Азара раскрываются шире, затем быстро сужаются, и он изучает меня через полуприкрытые щёлочки — весьма похоже на ту манеру, в которой Круус часто присматривался ко мне.

— С чего бы тебе это делать?

— Вы действительно думаете, что я хочу вами править? Эобил впихнула мне свою силу с целью нейтрализовать Синсар Дабх. Это практически единственная причина, по которой она это сделала, плюс немалое желание поступить назло. Когда она сделала это, там был Круус, и он требовал, чтобы она передала силу ему. Думаете, вы сердитесь, что вас обманули? Эобил, которую на самом деле зовут Зара, между прочим, когда-то была человеком, любила свою смертную жизнь и семью. Она любила свой мир и любила короля Невидимых. Круус украл её от этого короля, изнасиловал, стёр её воспоминания, врал ей и говорил, что она фейри, затем навязал ей правление видом, который не только не был её расой, но и много раз жестоко обходился с ней. Она тоже была изрядно сердита.

— Отсюда важный урок, что смертных и фейри лучше не смешивать, — резко говорит Иксай.

— Согласна, — отвечаю я не менее резко. — И именно поэтому стены, некогда стоявшие между мирами, служили своей цели. Но если вы желаете, чтобы я признала то, что вас обманывали и вводили в заблуждение, вы должны согласиться, что у обеих сторон есть оправданные обиды, и у обеих сторон есть причины злиться и обороняться. С таким подходом мы можем прийти к соглашению, при котором все мы будем процветать.

— В твоих словах есть правда. Садитесь, — Азар взмахом руки указывает на стулья. — Мы должны это обсудить.

Я бросаю взгляд на Бэрронса, который кивает, затем отодвигаю стул и сажусь. Он остается стоять, слева и чуть позади от меня, оценивая фейри прищуренным напряжённым взглядом.

— Вы знали, — спрашиваю я, — что ради получения второй половины Песни, дабы пропеть её и исцелить планету, которую вы разодрали в клочья, мне пришлось согласиться передать силу королевы Круусу?

Руки Иксай сжимаются в кулаки, глаза прищуриваются от ярости, и она шипит:

— Ты сказала, что однажды вернёшь её нам!

— Я не собираюсь передавать силу ему. В нашем Соглашении есть лазейка.

Азар вяло пожимает плечами.

— Он всё равно мёртв. Песнь убила всех Невидимых.

— Круус не только не мёртв. Мы недавно узнали, что он создал новый Двор Теней, — мои сомнения относительно того, знали ли они, что он жив, мгновенно стираются. Оба несколько секунд таращатся с раскрытыми ртами, затем резко вскакивают со своих стульев и начинают орать друг на друга, на меня, обвинять меня в помощи Двору Теней, обвинять друг друга в знании и сотрудничестве с Круусом, обвинять меня в том, что я не сумела защитить Видимых. Я удивлена, что они не набрасываются друг на друга в своей ярости. Они искренне не имеют ни малейшего понятия, как справляться с эмоциями. Они прожили без них слишком долго. У этого вида, который когда-то был холодным, сдержанным и едва-едва выдавал легчайшие намёки на мотив, теперь всё на лбу написано.

Я откидываюсь на спинку стула, скрещиваю руки на груди, жду, когда они угомонятся, окидываю взглядом ассортимент аппетитных жареных блюд, фаршированные чесноком и сыром оливки, множество приправленных овощей и хрустящих хлебов, три вида рыбы под искусными соусами, самые сочные и спелые фрукты, что я видела в своей жизни, но прежде всего почти немыслимо соблазнительный торт, на котором написано моё имя. Он манит меня почти так же коварно, как зелье из «Алисы в Стране Чудес», которое сверкало словами СЪЕШЬ МЕНЯ.

Я вздыхаю, у меня выступают слюнки.

Это роскошный шоколадный торт из семи коржей, каждый из которых пропитан малиновым компотом, а сверху всё покрыто двухсантиметровым слоем пышной розовой глазури, украшено изящными завитками тёмного шоколада и слегка присыпано какао. Я мысленно хватаю себе торт на тарелку, начинаю пожирать его, уминая один блаженный шоколадный кусок за другим и смакуя.

Когда они наконец-то замолкают, я выдёргиваю себя из мысленных сластей и говорю:

— Двор Теней — наш общий враг, и как вы сами сказали, ответственен за миллиарды человеческих смертей. И хотя двор Крууса ещё не нападал, я уверена, что с ним в роли правителя пройдёт совсем немного времени, прежде чем он попытается захватить власть над нашим миром, — это то, к чему он всегда стремился. Абсолютная власть.

Они всматриваются в мои глаза, оценивая мою искренность.

— Она говорит серьёзно, Икс, — наконец произносит Азар.

Иксай вздыхает, грузно обмякает на своём стуле, роняет лицо в ладони, трёт его нетипично человеческим жестом, и я вновь задаюсь вопросом, не начинали ли фейри и люди своё существование весьма схожим образом. Наконец, она поднимает голову, и в зимних глазах сверкают ледяные кристаллы ярости и страха.

— Они уничтожат нас, как только мы станем смертными! Ты должна снова дать нам Эликсир. Моя королева, ты не можешь оставить нас беспомощными против них. Вот чего ты желаешь? Чтобы Двор Теней жил и процветал, пока Двор Светлых вымирает? Ты предпочитаешь их, а не нас? Если ты вернёшь нам бессмертие, мы отправимся на войну против них. С тобой.

Я бросаю взгляд на Бэрронса, который беззвучно рычит: «Если ты хоть тронешь этот чёртов торт, я и его размажу. Ты не будешь есть в Фейри».

Я едва не издаю фыркающий смешок, вспомнив фиаско той ночи, когда я попыталась преподнести ему шоколадный торт с розовой глазурью в честь дня рождения. «Я не собираюсь его есть. Я просто смотрела на него. Садись, Бэрронс. Они наконец-то готовы к разговору». Я тоскливо смотрю на торт, затем просеиваю его на дальний конец поляны. С глаз долой, из сердца вон.

Нам придётся пробыть здесь какое-то время.

***

Спустя несколько часов мы вчетвером обговорили наше соглашение. Оно далеко не доведено до совершенства. Нам по-прежнему нужно решить важные вопросы.

Но мы пришли к согласию в достаточном количестве пунктов, чтобы у меня появилась надежда на то, что в итоге мы найдём способ сосуществовать на Земле следующие пять-шесть сотен лет. Разговор с ними заставил меня осознать, что лучший вариант — это разобраться, как пропеть древнюю Песнь и восстановить стены между нашими мирами. Затем я смогу запечатать и Светлый, и Тёмный двор (и мне наверняка придётся снова дать Видимым Эликсир, потому что я не позволю Круусу убить их всех), а они там меж собой разберутся. Теперь я лучше понимаю, почему первая королева заточила Невидимых. Они бешеные, опасные. Я могу лишь надеяться, что Круус создал более рациональный и менее варварский двор.

Иксай и Азар внесли несколько разумных предложений. И я тоже. Хотя в отместку за то, что они сделали с моим отцом, я бы предпочла дать им вымереть, я не готова допустить, чтобы выжил лишь Двор Теней. Честно говоря, я понятия не имею, что готова сделать, чтобы это предотвратить. Мне нужно время, чтобы всё продумать.

— Чтобы скрепить условия, требуется обмен символическими дарами, — говорит Азар.

— Какой дар вы предлагаете? — холодно спрашиваю я.

Иксай говорит:

— Я верну твоего отца. Ты можешь забрать его в мир смертных. Заклинание, которое наложил на него зверь, держится. Ему не стало хуже.

— Однако он всё равно умирает.

— Эликсир это предотвратит.

— Это не вариант для моего отца, — бесстрастно отвечаю я.

Иксай замолкает на мгновение, затем говорит:

— Возможно, антидот существует. Мне нужно время, чтобы поискать.

— Чего ты хочешь взамен?

— Восстанови мой двор. Они страдают, разорванные на фрагменты, дрейфующие по моему королевству, осознающие всё и пребывающие в агонии, и они продолжат страдать до дня, когда их бессмертие не закончится. Столетия страдания.

Внутри я содрогаюсь, но ничего не показываю.

— Как насчёт статуй в твоём лабиринте, Иксай? Разве они не страдают вечно?

Она начинает рычать, спохватывается и говорит:

— Эти статуи — не твоё дело. Они заслуживают находиться там за то или иное прегрешение.

— Ты хотела сказать, за какой-то один выпад или оскорбление в твою сторону. Я согласна восстановить всех обитателей Зимнего Королевства. Это не обсуждается. И только если ты прямо сейчас принесёшь моего отца, чтобы я смогла забрать его домой.

— Сначала восстанови мой двор.

— Нет.

Не сказав ни слова, Иксай исчезает. Вернувшись, она приносит с собой моего отца и грубо бросает на землю. Я вновь отказываюсь выдавать эмоции, лишь осматриваю его, чтобы удостовериться, что она не навредила ему ещё больше, затем кидаю взгляд на Бэрронса, который едва заметно склоняет голову.«Он в таком же состоянии, что и прежде. Моё заклинание до сих пор держится».

Иксай наливает четыре бокала вина и подвигает два из них в нашу сторону.

— Мы ещё не закончили. Мы должны официально заключить наше перемирие. Иначе ему можно изменить.

— И как нам официально заключить его?

Она слегка улыбается, бросая плотоядный взгляд на Бэрронса.

— В былые дни мы требовали публичное совокупление для закрепления соглашения. Я готова принять такой вариант.

Я закатываю глаза.

— Не сомневаюсь.

— Ты же знаешь, что я могу тебя убить. И ты подпустишь меня так близко? — говорит Бэрронс. Его глаза сверкают кроваво-красными искрами, и он сам выглядит плотоядным, но не в сексуальной манере.

Иксай вскидывает голову, награждая его ледяным и самодовольным взглядом.

— Не в этом мире. В Священной Роще Созидания ни одно живое существо не может быть убито, — она сверлит меня выразительным взглядом. — Даже с помощью твоего копья. Именно поэтому мы выбрали это место для встречи.

Я говорю:

— Священная Роща Созидания? Поясни.

— Когда-то это был дом Той, Что Пропела Песнь. Той, что доверила древнюю мелодию нашей первой королеве. Давным-давно мы жили здесь с Богиней. Спирсидхи были зачаты в этой роще, — говорит Азар.

Изумительная часть истории фейри, которую я не знала, и которая объясняет очаровательных спирсидхов.

— Эта планета защищена. Ничто не может быть убито здесь, — продолжает Азар.

— Тогда Двор Света может жить здесь и никогда не умрёт, — замечаю я.

— Ничто не может быть убито, — с издёвкой повторяет Иксай. — Ты так же плоха, как Северина. Смерть от естественных причин не считается убийством. Мы умрём здесь так же быстро, как на Земле. Идёмте, нам надо скрепить наше хрупкое перемирие.

Я выгибаю бровь.

— Никто ни с кем не будет совокупляться, и я думаю, ты это знаешь.

— Тост — это приемлемая альтернатива, — предлагает Иксай и поднимает бокал. — При условии, что наша клятва официально произнесена. Мы все должны повторить одну и ту же клятву перед тем, как выпить. Это необязательно должно быть нечто подробное, просто что-то в духе: за новые начала; вместе мы найдём способ делить Землю и процветать.

Я поднимаю свой бокал, играя рубиновой жидкостью в гранёном хрустале и изучая её. Внезапно какой-то сон или скорее кошмар наяву, какие бывали у меня во время уединения в комнате вне времени, врезается в меня с неожиданностью и свирепостью прибойной волны, сокрушая меня ужасающими деталями.

Я встретилась с врагом, приняла бокал отравленного вина, веря, что перемирие возможно.

Они отравили меня каплей Эликсира Жизни. Я стала такой же холодной и бесстрастной, как фейри. Я разрушила человечество и заточила всю Девятку за исключением Бэрронса в адской преисподней, потому что Бэрронс каким-то образом оказался королём Невидимых и стоял передо мной с бесконечной печалью в тёмном взгляде.

«Мак, ты всё забыла, — сказал он в моём кошмаре. — Позволь мне показать тебе путь обратно».

Но я ничего не забыла, и я ненавидела сам факт того, что я появилась на свет, и в то же время остро осознавала, что вскоре даже это не смогу ненавидеть. Я стану полностью фейри, полностью потерянной.

Навсегда.

Теперь я задаюсь вопросом, был ли этот «кошмар» (на самом деле, у меня их было несколько за время уединения) скорее слишком деликатным проявлением дара предвидения королевы.

Если так, и я собираюсь избежать этого, то это намекает (если страх грядущей гибели моего отца — это тоже предвидение), то его судьбы тоже можно избежать.

Это также намекает на то, что Азар и Иксай безбожно лгали мне всё то время, что мы вели переговоры.

Возможно, здесь ничто не может быть убито. Но мне определённо могли подлить капельку Эликсира Жизни. Это меня не убьёт. Это сделает меня бессмертной.

Но если они действительно нашли эликсир наперёд меня, зачем они пытались сделать меня полностью бессмертной? Что это им даст? Это не имело никакого смысла.

Встретившись взглядом с Иксай, я резко опрокидываю кубок в сторону и выливаю содержимое на землю.

Она вскакивает на ноги, крича:

— Стой! Не трать его впустую! Я выпью это, клянусь Д'Ану, просто отдай его мне! Отдай его мне!

Как только жидкость падает на землю, трава чернеет, от неё поднимается густой ядовитый дым, и мы с Бэрронсом вскакиваем с наших стульев за долю секунды до того, как трава взрывается кровавым пламенем.

Иксай смотрит на землю на протяжении долгого застывшего момента, затем её взгляд резко бросается к Азару, глаза прищуриваются от ярости, лицо напрягается в нечеловеческих пропорциях, кожа натягивается на острых выступающих костях.

— Северина пыталась отравить меня! Если бы я выпила это, пока мы всё ещё были в её замке… я заживо сдеру шкуру с этой сучки! — рычит она с испепеляющей яростью.

Бэрронс успевает подхватить тело моего отца ещё до того, как я замечаю, что он сдвинулся с места.

Я хватаю его за руку, и мы просеиваемся.

Глава 37

Меня сбивают с ног^[48]

Мак

Мы поместили моего отца в ту же комнату в Честере, где они с моей матерью останавливались во время той опасной главы в моей жизни, когда материальная Синсар Дабх преследовала меня, пытаясь выкосить всех, кого я любила.

Теперь это вновь делают фейри. Натиск носит личный характер и никогда не заканчивается.

На втором этаже Честера, в сотах коридоров из стекла и хрома, которые щеголяют отражающими поверхностями и создают эффект зеркального коридора, в номере с прозрачными стенами, настроенными на непрозрачность, мы аккуратно кладём моего отца в постель. Я не могу погладить его по волосам. Я вообще не могу к нему прикоснуться. Он выглядит так же, как в замке Зимы — бескровный, бледный и холодный. Заклинание, которое сплёл вокруг него Бэрронс, создаёт между моей ладонью и его телом невидимый барьер, который висит в нескольких дюймах над его кожей. Единственное различие — это то, что кость руки уже не торчит сквозь кожу. Что бы ни сделал Бэрронс, это постепенно залечивает его физические травмы.

Я благодарна за защиту. И я её ненавижу.

Прежде чем вернуться в Честер, мы заглянули в королевство Зимы посреди разгорячённого спора. «Доброта и жестокость, — возразила я. — Это моя доброта, — сказала я Бэрронсу. — Кроме того, я не могу позволить им страдать. Я не такая».

Я едва не осушила себя, восстанавливая двор Иксай, и приберегла достаточно силы для безопасного возвращения обратно в Честер и ещё немного. Я оставила её подданных в подвешенном состоянии, замерших и застывших в сражении. Я изменила каждое существо в лабиринте, освободила их от той адской пытки, в которой заморозила их Иксай, затем оставила их в замершем состоянии, прежде чем они закончили благодарить меня и осознали, что я не совсем их освобождаю.

Однажды я вернусь и заберу множество людей, затем выпущу множество пленников из её застывшей реки.

А сейчас я устало плюхаюсь в кресло рядом с кроватью моего отца и смотрю на Бэрронса.

— Какой смысл пытаться дать мне каплю Эликсира?

— Ах, ты сообразила. С фейри всегда ведётся игра в игре. Северина, должно быть, убедила Иксай и Азара, что она нашла эликсир, и осталась всего одна капелька. Возможно, она думала, что они будут воевать меж собой за неё. Вместо того чтобы выпить её самим, из-за чего один из них проживёт дольше, но в итоге всё равно умрёт в безумии и одиночестве, они неосознанно извратили её план и решили подлить эту каплю тебе в надежде выжечь твою душу и эмоции, превратить тебя в ту королеву, которую они желают, чтобы ты каким-то образом добыла им полную фляжку Эликсира и восстановила их всех.

Я бормочу:

— Это могло бы сработать. Если бы это был настоящий Эликсир.

— Ты не собиралась это пить. Я это видел.

— У меня было… предвестие… пока я находилась в уединении. Такое чувство, будто я видела, как разворачивались эти события, и какое ужасное будущее последовало за этим.

— Какое будущее ты видела? — тихо спрашивает он.

— Я разрушила человечество и заточила Девятку в чистилище ада. За исключением тебя. Ты был королём Невидимых. Ты презирал меня, но всё же предлагал как-то вернуть меня назад. Ты хотел восстановить меня.

Он умолкает на мгновение, затем говорит.

— Ты же это не выпила. И это был не Эликсир. Значит, настоящий Эликсир всё ещё где-то там.

— Всё равно не вариант для моего отца, — я перевожу взгляд на Джека Лейна, про себя думая, что мнереально надо убраться в его комнате. Папа привык к дотошной чистоплотности моей матери, которая делает уборку, смахивает пыль и подметает полы всякий раз, когда на неё накатывают эмоции — то есть, практически постоянно. Даже со столбиков кровати свисают паутинки. Когда я отрешённо смахиваю одну из них, она жадно цепляется за мои пальцы и прилипает, клейкая и отвратительно влажная. Я смазываю её на подлокотник кресла и говорю: — Когда я найду его, я предложу его отцу. Но я его знаю, Бэрронс. Он не выпьет его. И если он будет раздумывать, я сама его отговорю, — я погружаюсь в молчание, затем горько говорю: — Получается, Иксай врала обо всём. Даже когда утверждала, что может существовать противоядие к яду, который она ему дала?

— Скорее всего, — мрачно заключает Бэрронс. — Они озвучили бы любую ложь, чтобы заставить тебя выпить тот бокал вина. Я куда сильнее беспокоился, что они могут настоять и убедить тебя съесть тот адский розовый торт, который они разрезали.

Я кошусь на него, и мои губы подёргиваются, несмотря на нынешнее плачевное состояние моего существования.

Затем он рывком поднимает меня с кресла и накрывает мой рот своими губами с жёстким и горячим голодом. Я растворяюсь в силе его тела, отвечаю на его жажду с неутолимой, отчаянной нуждой. Я понятия не имею, как долго мы целуемся. Я с благодарностью отдаюсь жару и похоти момента. Когда мы наконец-то отрываемся друг от друга, я чувствую себя достаточно восстановившейся, чтобы посмотреть в лицо тому, что я должна сделать.

— Пусть Фэйд и Кастео приведут мою маму в Честер. Риодану надо разобраться, как надёжно оградить эту комнату. Если ему нужно больше крови, он может взять мою. Если ничего больше не поделаешь, я облеплю всё это место кровавыми рунами.

— Они могут сработать. Фейри питают к ним сильное отвращение, и эти руны сумели сдержать Крууса и Кристиана.

— Возможно, — признаю я. — Подозреваю, мне придётся покрыть всю комнату, и я сомневаюсь, что в данный момент смогу призвать так много. Я также не уверена, какое разрушение они могут учинить в клубе, — есть одна дверь и проход, которые я как-то раз запечатала этими рунами, когда оставалась в пентхаусе Дэррока, решительно настроившись заполучить Синсар Дабх и использовать её для собственной мести. С тех пор я проходила мимо этого здания. Оно превратилось в ужасающий ветхий остов с зияющими тёмными комнатами, в которых стены пульсировали красным; поистине дом с призраками, если можно так сказать. — Если Риодан не сумеет оградить комнату, возможно, нам придётся рискнуть, — я бросаю взгляд на своего отца и бормочу: — Когда ты уберёшь заклинание, как быстро он умрёт?

— Я никак не могу знать. Его сердце только начало затвердевать, когда я наложил чары.

— Предположи, — говорю я деревянным тоном.

— Мы понятия не имеем, как быстро распространяется яд. Но опираясь на логику, если такая вещь может быть применима к фейри: Иксай знала, что тебе нужно время, чтобы найти Эликсир. Вопрос в том, сколько времени она готова была тебе дать. Она должна была перестраховаться. Она не хотела бы, чтобы он умер до того, как ты найдёшь искомое; тогда у тебя не осталось бы мотивации. Я не сомневаюсь, что они обыскали весь мир Фейри и ничего не нашли, а значит, она знает, что либо Эликсир у тебя, и нужно время, чтобы тебя убедить (а что может быть лучшим убеждением, чем смотреть, как твой отец медленно и болезненно умирает), либо тебе нужно время для более тщательных поисков, чем провели они. На месте Иксай я бы дал тебе как минимум одну-две недели по смертному времени, а может, и месяц. Но Мак, это при условии, что она рассуждает логично. Я не уверен, что она или Азар на это способны.

Хорошие аргументы, и именно к ним я пришла сама. И всё же я надеялась, что я что-то упустила, или у него найдётся один из его гениальных чудесных ответов.

— Мама будет настаивать на снятии заклинания, чтобы она смогла поговорить с ним. Потом ты сможешь вновь наложить чары?

— Смогу.

Я отворачиваюсь и направляюсь к двери. Нам нужно чрезвычайно много всего сделать до того, как моя мать доберётся сюда, и мир погрузится в кошмар наяву, где я говорю ей, что папа умирает, и это из-за меня.

***

— Нам нужна Лирика, — говорю я Кристиану, когда он просеивается в Честер в ответ на моё сообщение.

Мы с Бэрронсом уютно устроились на диванчике в переделанной версии Клуба Синатры, который теперь является Клубом Джимми Дуранте и предлагает единственную сдержанную атмосферу в мрачном чарующем месте, а также лучшие порции рыбы в гиннессе с картошкой фри, что я пробовала со времён своего приезда в Дублин.

В дальнем углу певичка завывает про то, что увидится с нами во всех давних знакомых местах, тогда как за баром сидят шестеро людей, которые опрокидывают в себя стопки и завороженно таращатся на нас. В момент, когда просеивается Кристиан, они едва не падают со стульев от восторга.

Когда мы с Бэрронсом пришли, они громко выражали своё неудовольствие из-за закрытия фейри-клуба Элириум.

Теперь четыре мужчины и две женщины жадно переводят взгляды с меня на Кристиана, затем на Бэрронса и обратно, и я знаю, что лишь вопрос времени, когда они наберутся смелости подойти.

— Это никогда не меняется, да? — бормочу я. — Они знают, что фейри охотятся на людей; и всё же они идут стадом как овцы на бойню.

— Они думают, что они влюблены в смерть. Им нравится стоять рядом с ней, флиртовать с нею, — говорит Кристиан тихим голосом. — Затем они осознают, что на самом деле смотрят ей в лицо, и внезапно Смерть становится пугающим существом, которым она была с самого начала. Но до того момента они чувствуют себя как никогда живыми. Их привлекает не смерть, а экстаз от перспективы обыграть её. Проблема в том, что как только ты привлекаешь внимание Смерти, он редко отворачивается. Пока не получит то, за чём пришёл.

Я бросаю на него взгляд. Его слова звучат без капли горечи и с лёгкими нотками сожаления. Он спокойно говорит:

— Я такой, какой я есть, Мак. Я примирился с тем, что я сделал. Теперь я это контролирую. Я не стану убивать вновь, если в этом нет необходимости — то есть, если это не явный враг, для которого нет другой приемлемой судьбы, — он кивком головы указывает на бар. — И я никогда не стану развлекать таких идиотов.

Я с лёгкой обидой осознаю, что я как королева оказываю на посетителей бара далеко не такой сильный эффект, как Кристиан. Они куда сильнее очарованы его возвышающейся тьмой и чернильными крыльями, чем моим бескрылым эфемерным хладнокровием фейри. Почему мне крыльев не дали? Я также осознаю, что они куда сильнее очарованы Бэрронсом. Что это у людей за помешанность такая на высоких, тёмных и доминантных мужчинах?

Я выгибаю бровь с сухой улыбкой. Я могу ответить на этот вопрос. Меня к ним тоже влечёт. Давным-давно я находила Кристиана убийственно привлекательным. Но на самом деле таков лишь Бэрронс.

— Куда ты хочешь принести Лирику? Уж явно не сюда. Эти идиоты в любой момент направятся к нам.

— Риодана нет в клубе, — говорит Бэрронс. — Мак закончит есть. Мы встретимся с тобой в его офисе.

Люди на стульях наконец-то набрались смелости после далеко не умной беседы и слишком большого количества выпивки. Накачавшись алкогольной храбростью, они соскальзывают со своих стульев и начинают вальяжно шагать в нашу сторону.

Закатив глаза и обратившись к своим знатно сократившимся запасам энергии, я просеиваю Бэрронса, себя и свою тарелку рыбы с картошкой фри в офис Риодана.

***

— Что ты можешь рассказать мне о ядах? — спрашиваю я без преамбул, когда Кристиан просеивается с Лирикой.

Её брови взлетают вверх.

— Ты хочешь кого-то отравить?

— Видимые отравили моего отца. Я ищу противоядие. Ты можешь носить какой-то другой облик помимо меня или Дэни? Странно смотреть на себя, когда я говорю с тобой.

Она хмурится.

— В данный момент я стараюсь не привлекать внимания моего отца. Принятие другого облика может привести к обратному. Тебе известно название яда?

— Иксай мне не скажет.

— Ох, Иксай, — восклицает Лирика, заметно расстроившись. — Она одна из неприятных, часто фигурирует во многих историях о Светлом Дворе. Озлобленная и жестокая женщина, которая тысячелетиями пыталась захватить контроль над королевством Зимы.

— Сейчас ей это удалось.

— Это ужасно! Она ненавидит людей и большинство фейри. Когда-то она была любовницей Азара из Осеннего Двора. Он выбрал более привлекательный вариант, сошёлся с одной из придворных Летнего Двора Фейри… как там её звали… — она умолкает, хмурясь. — Серафина?

— Северина, — мрачно поправляю я.

— Точно! Они вдвоём подставили Иксай, свалили на неё всю вину перед королевой, хотя я понятия не имею, что они сделали. Её приговорили к пятистам годам заключения в горе. Далеко недостаточно, чтобы убить её, но более чем достаточно, чтобы сделать её откровенно безумной. Когда королева наконец-то выпустила её, Иксай ещё примерно сто лет пробыла словно одурманенной, являясь лёгкой добычей для любого садистского фейри при дворе. В итоге она вернула рассудок, но осталась навсегда травмированной. Она так и не простила их всех. Говорят, у неё есть список врагов, которых она одного за другим запечатывает в чудовищные застывшие скульптуры в лабиринте по мере того, как набирается сил. Между ними троими шла откровенная война, пока королева не устала от этого и не заставила их выпить из Котла, чтобы воцарилось какое-то подобие перемирия.

Боже милостивый, неудивительно, что между ними столько враждебности. Древняя любовь, древняя вражда, всё это разом вспомнилось.

— Откуда тебе это известно? Я слышала, что фейри не очень-то любят всё записывать.

— У королевы всегда есть несколько писцов, кто-то из них люди, кто-то фейри. Они подробно записывают события, возможно, на случай, если какой-то предатель или изменник заставит их выпить из Котла, — она морщит нос. — И это глупо, потому что как только они утратят воспоминания, они забудут, что вообще делали такие записи. Я предпочитаю человеческие изложения, но если хочешь получить самую правдивую версию, приходится воспринимать эти истории с ноткой скепсиса, поскольку обе стороны не стесняются приукрашивать, предлагая однобокую точку зрения.

— Ладно, давай вернёмся к Иксай и яду.

— Она никогда не скажет тебе его название, — говорит Лирика. — Вековечные обиды и бесконечные наказания — это тема и мотив Иксай практически в каждой истории, написанной о ней.

Я меняю тему.

— Охотники. Что ты можешь рассказать мне о них?

— Что ты желаешь знать? И можно я скажу: я так благодарна, что ты решила позволить мне помочь, — радостно добавляет она. — Думаю, ты посчитаешь меня весьма полезным активом, и я просто в восторге от перспективы быть частью команды. Я сильно беспокоилась, что ты больше никогда меня не выпустишь. Круус, может, и мой отец, но… — она умолкает и отворачивается. Мгновение спустя она продолжает: — Ты была права. Он не питает ко мне любви. Он запер меня от мира и использовал, пока сам продолжал жить. Он построил себе новый двор. Он сделал себе новую дочь, — черты её лица ожесточаются. — Мудрый мужчина никогда бы не выпустил меня и не позволил мне узнать истинную природу реальности.

Мне только что убедительно наврали два фейри, и мне сложно поверить, что Лирика от них как-то отличается. Я бросаю взгляд на Кристиана.

— Правда, — он смотрит на Лирику. — Что ты чувствуешь к своему отцу?

Её руки сжимаются в кулаки.

— Я его презираю.

— Правда. Что бы ты хотела сделать с ним?

— Я бы хотела засунуть его в бутылку на миллион лет, — говорит она низким голосом. — Но я не стану этого делать, потому что я знаю, как это ужасно. Так что, наверное, я хочу видеть его в положении, где он больше никогда и никому не навредит, — она умолкает на секунду, затем говорит: — Боюсь, это возможно лишь в том случае, если он мёртв.

— Правда, — пылко утверждает Кристиан.

— Охотники, — я возвращаю Лирику обратно к теме разговора. — Охотники удерживают двоих моих людей в клетках среди вакуума космоса. Охотники могут выживать в космосе. Люди и фейри нет. Как нам к ним добраться?

Глаза Лирики на несколько секунд делаются отрешёнными и остекленевшими.

— Я не могу просто извергнуть всё содержимое Библиотеки, и я также не знаю, является ли прочтённое мною правдой или знатно приукрашенной реальностью. Авторы часто врут, чтобы сделать свою историю более привлекательной и драматичной, и рассказчики, ох, даже не начинайте! Такие коварные ублюдки. Даже сам король не может вместить всю информацию из Библиотеки, поэтому он её и создал. Я организовала это место, чтобы сделать поиски по запросам как можно более быстрыми, но, — она награждает Кристиана испепеляющим взглядом, — Смерть совершенно разрушил мою систему организации! Теперь часть Библиотеки в Шотландии, а часть, полагаю, всё ещё в Белом Особняке.

— В данный момент мы никак не можем попасть в Белый Особняк, — говорю я ей.

— Круус разбил Зеркала.

Лирика продолжает:

— Король ездил верхом на самом могущественном и древнем из Охотников. Он был известен как К'Врак, чьё огненное дыхание обрушивало смерть на всех существ. Он — конец всего, Омега. Чем бы ни являлся король, он может выжить в космосе. Окружающая среда на него не влияет. Но ему нравилось брать свою любовницу в небеса, чтобы показать свои творения. Говорят, что К'Врак мог как-то сохранить её в живых, чтобы она не задохнулась, не замёрзла и не раздулась, как это бывает с людьми.

Бэрронсу я говорю:

— Нам надо найти К'Врака. Он может защитить Дэни и Шазама в их истинном обличье, — его телефон оказался в руке, и он уже писал сообщение Риодану.

Я хмурюсь, глядя на библиотекаря. Есть одна вещь, которая уже какое-то время не давала мне покоя. Не такой срочный вопрос, как другие, но мне всё равно хотелось бы знать.

— Когда король оставляет силу и выбирает преемника, этот преемник становится таким же, как король?

— Не уверена, что понимаю, о чём ты спрашиваешь.

— Его преемник станет огромным и… странным и… полубезумным… и, ну, ты понимаешь, типа таким огромным, что существование в его присутствии сюрреалистично, и планеты вращаются вокруг его крыльев, и он настолько огромен, что ему пришлось разделить себя и поместить во множество человек, чтобы общаться с нами?

Лирика смеётся и восторженно хлопает в ладоши.

— Ого, ты встречала короля Невидимых! Божечки, вот это наверное был восторг!

Я едва ли выбрала бы такие слова, но я бодро киваю, потому что отчаянно хочу услышать её ответ.

— Говорят, что король стал таким существом из-за пренебрежения, беспечности и жадности. Он сделал выбор и продолжил расширяться и меняться, всегда желая большего, пока он не увеличился сверх контролируемых пропорций. Легенда гласит, что когда-то он был совсем другим. Не фейри, не смертный, нечто совершенно иное. Кто бы ни унаследовал его силу, он вырастет в то, чем он/она являются по сути. Умеренность приводит к стазису в большинстве аспектов. Жадность приводит к изменениям и излишеству.

— То есть, если тот, кто станет королем, не жаден по своей природе…

— Вполне вероятно, что он/она останутся относительно неизменными. Со временем они тоже отрастят крылья, но, — она бросает взгляд на Кристиана, — подозреваю, скорее такие, как у Смерти.

— У королевы Видимых есть крылья?

Её смех напоминает звон серебряных колокольчиков.

— У королевы есть всё, что она пожелает. Ты контролируешь свою внешность. Призови крылья.

— А я от своих могу избавиться? — с любопытством спрашивает Кристиан.

— О боже, с чего бы тебе это делать? Они мне весьма нравятся. Они очаровательны, — мне она говорит: — У всех членов королевской знати есть крылья. Даже у Видимых.

— Я никогда не видела крылатого принца или принцессу Видимых, — возражаю я.

— Они их скрывают.

— Зачем?

— Их можно отрезать, — мрачно отвечает Лирика. — В прошлом такое делалось, чтобы свергнуть правителя королевского дома. Члены королевской знати научились их прятать. Никогда не использовать. Они им и не нужны. Они же могут просеиваться. А отрезание крыльев существенно ослабляет их силы.

Я фыркаю. Неудивительно, что Круус так настаивал, чтобы я восстановила его крылья.

— Есть ли способ призвать Охотника? Именно К'Врака?

— Я не знаю. Мне нужно поискать.

— Тебе что-то известно о законах Охотников?

— Полагаю, где-то есть книга, где это упоминается, хотя не очень детально. Когда дело касается Охотников, преимущественным рассказчиком был король, и божечки, эти тома — просто суматошный поток сознания. Вот сейчас ты читаешь напряжённую, подробно описанную сцену активных действий, а потом он уже переходит к какому-то сложному философскому диалогу, который я потом обдумываю несколько дней, хотя ожидала совсем не этого. Он не интересовался законами и подобным. Его мотивами, даже по его собственной оценке, были кроткое пренебрежение и весёлая беспечность.

Кристиану я говорю:

— Забери её обратно в замок и начинайте искать способ найти и призвать К'Врака. Так мы вернём Дэни.

Лирика раздраженно возражает:

— Возможно, ты могла бы попросить меня помочь, вместо того чтобы говорить мужчине отдать мне приказ? В конце концов, я стою прямо перед тобой, и я отвечала на твои вопросы так полно и честно, как только могла. Я веду себя вежливо и услужливо, жажду быть полезной. Ты можешь попытаться ответить на это добротой. Это та ситуация с уксусом и мёдом, о которой вы, смертные, постоянно говорите. И я не возражаю, если меня в этом примере посчитают мухой.

— Лирика, ты не могла бы поискать в книгах информацию, о которой я просила? — сухо произношу я.

Её улыбка ослепляет.

— Я так рада предоставить помощь! Большое спасибо, что попросила!

***

Через несколько часов я лежу на диване, где ранее урвала всего сорок минут сна и видела сны о Круусе, Бэрронсе и короле. Я моргаю и тру глаза, признавая, что я совершенно измотана. Мама должна прибыть сюда через несколько часов, и я не хочу приветствовать её в таком виде. Я хочу быть отдохнувшей и бодрой, иначе я расплачусь сразу же, как только она войдёт.

Я не спала нормально два столетия и неизвестное количество дней, и клянусь, что два века без сна начинают на мне сказываться. Я не смогу функционировать и дальше, если в ближайшее время не прикорну в каком-нибудь тихом и тёмном месте как минимум на шесть часов.

Защитив комнату моего отца чарами настолько полно, насколько это возможно в тесных временных рамках, Бэрронс направился к Риодану, чтобы найти Охотника, но огромные звери не появлялись в наших небесах уже некоторое время. Если верить слухам в клубе, последний из ледяных чёрных драконов, паривших над Дублином, исчез примерно шесть месяцев назад, в то же время, когда Видимые начали уходить из нашего мира.

Полагаю, мы им наскучили, когда у нас не осталось войн, угрожающих планете, злобных книг, садистских подражателей вампирам, социопатов, Гроссмейстеров и Круусов.

Я хмурюсь, думая: ну, тогда Охотники скоро должны вернуться, потому что всевозможные злодеи лезут из всех щелей.

Внезапно моя кожа потрескивает от слабого электрического заряда, пульс учащается, кровь нагревается, и я знаю, что Бэрронс стоит позади меня. Затем его ладони ложатся на мои плечи, и он говорит:

— Тебе нужно поспать.

— Мне нужно бодрствовать, чтобы поговорить с мамой, когда она сюда приедет.

— Это случится только через несколько часов.

— Я не могу спать. Мой разум не желает затыкаться.

— Поработай над этим. Мне надо возвращаться. Я пришёл сюда лишь за инструментами для татуировки, чтобы нанести связующие заклинания на бок Охотника.

— Вы его нашли! — это облегчение.

— Если не будешь спать, хотя бы подыши свежим воздухом. Прогуляйся, походи по городу, — тихо говорит он. — Восстанови связь с миром, который ты любишь, с Дублином. Это даёт тебе почву под ногами.

Затем он уходит, и я одна, и внезапно я не могу провести в Честере больше ни минуты.

Глава 38

Ты у меня под кожей^[49]

Кристиан

Ох, Христос, Лирика такая говорливая и кипучая, её глаза искрят, пока она носится по часовне в Дрохечт, сортируя стопки книг, заглядывая под выцветшие гобелены, за зеркала, шаря в сундуках и бормоча вещи в духе «О нет, не ты, глупышка», и «Вот ты где, мой дорогой старый друг», и «Они попросили меня о помощи, и клянусь Богиней, я их не подведу».

Устроившись на хаотичной стопке огромных, древних, затянутых паутиной томов и подпирая подбородок кулаком, я наблюдаю за ней и к своему изумлению осознаю, что эта женщина чертовски очаровывает меня.

Я хмурюсь, думая, как я благодарен, что она выглядит как Мак, потому что это не даёт мне подпустить её близко и служит постоянным напоминанием, что я понятия не имею, что такое Лирика на самом деле, как она выглядит, и такой корыстный ублюдок как Круус мог трахнуть Кровавую Ведьму, если посчитал, что в результате получит полезный инструмент.

Я мрачнею, осознав, что легенды гласят, будто Ведьма именно это и пытается сделать — зачать отпрыска от принцев Невидимых, а в легендах часто присутствует ощутимый элемент правды. Вот почему Лирика не хочет показывать мне свой истинный облик? Потому что она является более тёмной версией ужасного, злобного существа, которое пришпилило меня к краю утеса и потрошило раз за разом, довязывая своими внутренностями подол своего платья?

Охваченный подозрением, я реву на всю часовню:

— Ты знакома с Кровавой Ведьмой, которую Дэни по неосторожности выпустила?

Лирика согнулась и засунула голову в квадратный сундук шириной с кабинетный рояль, а высотой в два раза ниже. Она отрешённо отвечает:

— Необязательно на меня орать, и я сожалею, но твоим вопросам просто придётся подождать, пока я не найду ответы для королевы. Её потребности важнее твоего любопытства, — затем она резко поднимается и пытливо смотрит на меня. — Если только… Кровавая Ведьма не в числе того изобилия злодеев, которые в настоящий момент угрожают вашему маленькому союзу? — похоже, эта мысль её интригует и чрезвычайно придаёт сил. — Милостивые боги, вот это был бы изумительный и неожиданный поворот сюжета!

— Кровавая Ведьма мертва.

— Ну, это радостные новости! — восклицает Лирика и поворачивается обратно к сундуку.

— Отвечай на мой вопрос.

— А какой был вопрос? — бормочет она в сундук.

— Ты знакома с Кровавой Ведьмой?

Она фыркает.

— А кто её не знает? Она скандально известна.

Это не ответ. Она что-то скрывает. Кто бы мог подумать. Я рычу:

— Кровавая Ведьма была твоей матерью?

Лирика застывает в согнутом положении, затем с оглушительным грохотом роняет стопку книг, которую держала, резко выпрямляется и разворачивается лицом ко мне. Кулаки упёрты в бёдра, глаза полыхают огнём:

— Что в тебя вселилось, если из всех существ, которые могли быть моей матерью, ты считаешь наиболее вероятным кандидатом эту чудовищную безумицу? Я обладаю каким-то семейным сходством с её личностью или характером? Я кажусь тебе психически нестабильной? Отвратительной садисткой? Мой вкус в одежде вызывает у тебя такое омерзение, что ты веришь, будто я тайно мечтаю о платье из липких, влажных, блестящих кишок? Или я кажусь тебе заядлой вязальщицей? Ну типа, серьёзно, в чём твоя проблема? — разъярённо рычит она на меня одним сплошным потоком слов.

Я открываю рот, затем закрываю обратно. Потом натянуто говорю.

— Ни в чём. Я просто поинтересовался.

Она шипит:

— Ну, попробуй поинтересоваться чем-то приятным обо мне, а не гадким! — и разворачивается к сундуку. — Ну, например, — бурчит она в сундук, — какой красивой я могу быть. Или, может, какой уникальной и очаровательной личностью я могу быть внутри, потому что я могу тебе сказать, что если не считать постоянного раздражения из-за того, что меня постоянно недооценивают и мною постоянно командуют те, кто явно не умнее меня (и честно говоря, те, кто даже далеко не настолько умны как я, и да, в данный конкретный момент я имею в виду тебя, О Великий и Идиотский Смерть), я вполне самая очаровательная и самая добрая из всех, кого я когда-либо встречала.

— Ты встречала только горстку людей, так что нельзя сказать, что у тебя много примеров для сравнения, — раздраженно парирую я.

— Я вообще не встречала людей, — взрывается она с такой пылкостью, что пыль маленьким облачком поднимается над сундуком, в котором она копается. — Строго говоря. Даже та ши-видящая, Кэт, которая дала моему отцу новую дочь, не полностью человек, и применяй это примечание ко всем нашим будущим разговорам: я использую слово «люди» в самом широком контекстном смысле. Это предустановленное определение понятий имеет критическое значение для успешной коммуникации. И ты прекрасно понял, что я имела в виду, ты бесячий свиноголовый увалень! — она хватает книгу из сундука и выпрямляется, быстро пролистывая страницы. — Кровавая Ведьма, — рычит она. — Серьёзно! — она перестаёт шелестеть книгой и огорчённо шмыгает носом. — О нет, кто загнул тебе уголки страничек, очаровательная моя? Тебя не читали веками. Как я это пропустила? — она с величайшей заботой кладет книгу на близлежащий столик и ласково бормочет: — У меня пока нет на тебя времени, но я обещаю, что потом приведу тебя в порядок.

Наблюдая, как она разговаривает с книгой, я понимаю, что эти тома, эти сундуки, эти артефакты — её семья, её друзья, весь её мир. Само собой, она говорит с ними. Они — всё, с чем ей приходилось говорить. И я не сомневаюсь, что персонажи в этих книгах тоже стали для неё семьёй, друзьями, миром.

Грёбаный ад, эта женщина пробралась мне под кожу.

Она резко разворачивается ко мне с восторженным выражением на лице:

— Я тебе нравлюсь!

Я резко вскакиваю на ноги и награждаю её гневным взглядом:

— Невежливо копаться в чужих мыслях!

— О, ты можешь кричать «правда» или «ложь» обо всех вокруг тебя, но мне не дозволяется логически сложить два плюс два? Ты беспокоился, что Кровавая Ведьма — моя мать, потому что сидел и задавался вопросом, как я выгляжу на самом деле, и единственная причина, по которой ты задаёшься этим вопросом — это потому, что ты находишь меня достаточно интригующей, и тебе любопытно узнать мой истинный облик. Это говорит мне, что ты подумываешь дать мне секс, но не тогда, когда я выгляжу как королева, и это приводит тебя к вопросу о том, обладаю ли я обликом, с которым тебе понравится секс, и уверяю тебя, тебе совершенно точно понравится. Я великолепна. И всё это, — она тычет в меня пальцем для пущей наглядности, — я определила путём простой дедукции, придя к заключению, что я тебе нравлюсь. Божечки, что за день сегодня. Я завожу друзей, и меня считают интересной.

Затем она суёт голову обратно в сундук и начинает бормотать что-то своим чёртовым книгам, словно со мной она закончила.

Я рычу:

— Ты мельком увидела мысли Мак и уловила образ Крууса из её сознания.

— Это другое, — говорит она сундуку. — Она транслирует свои мысли. Ты — нет. Ты закрытая книга, чрезвычайно приватная. Королева открытая, как я. Возможно, женщины другие. Мне надо больше опыта, чтобы отточить эту мысль. О! — восклицает она, выпрямляясь и бросая на меня восторженный взгляд, — эта может содержать то, что мы… — она бледнеет и ахает. Её глаза делаются пустыми, и она стоит так неподвижно, словно из неё резко высосали всю жизнь.

Я сокращаю пространство между нами тремя полу-летящими шагами и хватаю её за плечи.

— Лирика, — торопливо произношу я. — Что случилось?

Ответа нет. Я осторожно трясу её. Её глаза кажутся зловещими, непрозрачно зелёными, обращёнными внутрь и не несущими ни единого признака жизни.

— Лирика, — я снова и снова повторяю её имя, затем начинаю растирать ладонями её руки, словно пытаюсь восстановить циркуляцию крови, а вместе с тем и жизнь и вернуть её оттуда, куда она отправилась.

Затем она возвращается и с паникой смотрит на меня.

— Мой отец здесь. В моей бутылке. Призывает меня.

— Хорошо. Я разобью эту бл*дскую бутылку и…

Она ожесточенно мотает головой.

— Нет. Ты не должен. Это только сделает всё хуже и не навредит ему. Я должна идти, — она бросает на меня взгляд, полный муки. — Пожалуйста, скажи королеве, что я сожалею. Я не по своему желанию оставила её в час нужды! Это ужасно, она посчитает меня ненадёжной и бесполезной.

— Что случится, если ты не ответишь на зов? — требую я.

Она бледнеет ещё сильнее.

— Он показал мне, что сделает со мной, если я воспротивлюсь. В каком-то ужасном месте существует бездна, в которой есть лишь три цвета: чёрный, белый синий. Там темно и холодно, и там живут монстры.

— Он никогда не поместит тебя туда. Я твой защитник, помнишь?

— Ты прикасаешься ко мне, — изумлённо выдыхает Лирика, глядя на мои ладони на голой коже своих рук. — Это ощущается восхитительно.

— К тебе никогда не прикасались?

Она качает головой, словно ошеломлена нашим контактом.

— Я всегда гадала, как это будет ощущаться. Это ещё приятнее, чем я себе представляла, — её глаза тревожно выпучиваются. — Я должна идти! Сейчас же. Иначе он выйдет, и я не хочу, чтобы он тебя увидел. Пока что нет, — торопливо говорит она. — Ты даже не знаешь, что ты такое, и это несправедливо. Он никогда не играл справедливо. Он лгал, скрывал и использовал. Я его ненавижу, — она хватает мою голову обеими руками, притягивает вниз, прижимается губами к моему уху и произносит лихорадочную череду слов.

Затем она исчезает.

Несколько секунд я стою, огорошенный и не верящий.

Вот что я такое? Бл*дский ад! Неудивительно, что Круус хочет моей смерти! Неудивительно, что он меня ничему не пожелал учить!

К тому времени, когда я разворачиваюсь к бутылке, собираясь потребовать от этого ублюдка, чтобы он отпустил Лирику на моё попечение и больше никогда не осмеливался к ней приближаться, иначе я убью его, и теперь мы оба знаем, что я могу, бутылка исчезла.

А вместе с ней и Лирика.

Глава 39

И я пропала, я пропала^[50]

Мак

Хотелось бы мне сказать, что я знаю, сколько в точности лет прошло с тех пор, как я впервые ступила на Изумрудный Остров, но учитывая время, потерянное в Фейри, месяцы в состоянии при-йи, нелогичное искажение времени Белым Особняком, а потом уединение на несколько сотен лет, я понятия не имею, как давно я сюда приехала.

Когда бы это ни было — та ночь, когда я заселилась в Кларин Хаус, вымотанная, голодная и в равной мере решительно настроенная и перепуганная, отодвинула поношенную оранжево-розовую занавеску и посмотрела на освещённые, мокрые от дождя улицы, я была готова презирать страну, которая украла жизнь моей сестры.

Вместо этого я её полюбила.

Моя любовь к стране моего рождения лишь росла, вызывая свирепое желание оберегать её.

Она будет защищена от всех мародёрствующих сил: чёрных дыр и Ледяных Королей, неадекватных отбросов короля Невидимых и Кровавых Ведьм, Серых Мужчин и Женщин, фейри и старых земных Богов. Эта земля для меня священна, как и её люди.

Бэрронс прав. Мне надо было выбраться, соприкоснуться с землёй, почувствовать запах солёного бриза, дующего с океана, услышать милые, певучие голоса уличных музыкантов, наблюдать за нормальными, обыденными людьми, восхищаться неоновыми, яркими отражениями причудливых зданий с ярко разрисованными фасадами в лужах на улицах, мощёных брусчаткой. Как обычно, недавно прошёл дождь, и наступление темноты уже близко; небо переливается градиентом от чёрного к кобальтовому, затем, ближе всего к горизонту, светло-лиловый сливается с насыщенно фиалковыми тонами — поцелованный фейри свет заливает мокрые после дождя окна мерцающей лиловой розовизной. От этого волшебства перехватывает дыхание.

Засунув руки глубоко в карманы куртки, я прогуливаюсь, упиваясь видом.

Я делаю это как минимум десять минут, пока день продолжает уходить во тьму.

Ровно столько мне удаётся удерживать свои тревоги на расстоянии, а потом мысли о маме и папе снова подкрадываются ко мне, и внезапно я иду уже вслепую, потерявшись в тусклом внутреннем ландшафте, представляю лицо моей матери, когда я скажу ей, что Видимые отравили папочку, и у меня нет противоядия.

Слёзы, которые я отрицала, переполняют мои глаза, и я бреду сквозь очаровательное сиреневое свечение, спотыкаясь, опустив голову, ничего не видя, уворачиваясь от проходящих мимо пешеходов, пока внезапно не оказываюсь одна на тихой мощёной улочке.

Я оглядываюсь по сторонам, впитывая это место, решительно настроившись сохранить его внутри и унести с собой в Честер.

Городские дома в григорианском стиле с весёлыми крашеными дверями под окнами-полумесяцами, фасады с украшениями в виде ложных балконов из кованого железа обрамляют самобытную улочку. Поднялась полная круглая и ослепительная луна, окружённая аметистовым кольцом, и её лучи отражаются от мокрых улиц, делая ночь ярче.

Как и дом моих родителей, эти городские дома тщательно ухожены, но… я прищуриваюсь: боже милостивый, все фасады затянуты паутинами.

Что за фишка в последнее время с таким количеством паутины? Можно было бы ожидать целые полчища пауков, шастающих туда-сюда, если судить только по количеству паутины на всём подряд.

И вон та! Грёбаный ад, это не может быть паутиной, ошеломлённо думаю я, спеша вперёд по улице.

Она огромная! Она спускается шелковистым водопадом с крыши почти до самой земли и скрывается за торцом дома.

Торопливо сворачивая за угол, я резко останавливаюсь, и по моей спине пробегают мурашки.

Блестящая серебристая паутина тянется от одного здания на восточной стороне улицы вплоть до другого дома на западной стороне улицы; её усеивают крупные дождевые капли, она тянется через всю дорогу и простирается почти на двадцать метров.

Я знаю паутинки. Я нахожу их изумительными, когда они искрят в лучах раннего утреннего солнца, мерцают с наружной стороны окон нашей лоджии в Эшфорде, украшенные жемчужинами росы. Здесь же передо мной тщательно сплетённая, стандартная круглая паутина с похожими на колесо концентрическими узорами спиц, расходящихся от центра, а в самой её середине находятся необычные геометрические узоры. Она настолько огромная, что полностью затягивает проход по улице, если только прохожий не пожелает проталкиваться сквозь колышущиеся вязкие нити, и одна лишь мысль об этом вызывает атавистическую дрожь, пробегающую по моей коже.

Может, я и люблю паутины, но я не в восторге от их обитателей. Мой мозг понимает, что пауки-волки едят тараканов, но это не мешает моему нутру реагировать примитивным ужасом, когда я нахожу одного из них, устроившегося между сложенных простыней в шкафу. И я уж молчу про обилие пауков-отшельников и каракуртов в глубинке южных штатов!

Паутина всегда означает присутствие пауков, а паутина таких размеров означает, что я ищу паука, который не мог появиться на свет на Земле, и я задаюсь вопросом — неужели Круус создал касту фейри-пауков?

Я едва не хлопаю себя по лбу, когда у меня в голове загорается лампочка.

Папа Таракан был для Риодана гениальным методом подслушивания, проникновения в труднодоступные места, использования существ, которые мастерски выживали в самых крохотных щёлках и способны проворно убежать в самые узкие трещинки; он предоставлял полный отчёт обо всём, что слышали и видели почти несокрушимые тараканы.

Я знаю Крууса. Он абсолютный плагиатор, копирующий действия других, которые оказываются успешными, и добавляющий к ним свои фишки, и это реально бесит меня, потому что куда сложнее придумать оригинальную идею, чем украсть чью-то чужую и слегка приправить её.

Но я готова поспорить на собственную жизнь, что Круус, позаимствовав идею Риодана, создал касту фейри-пауков, и вот почему эта липкая бурда всюду. И эти паукообразные ублюдки таились в наших уголках и трещинках, шпионя за всем, что мы делаем. Вот почему Круус всегда умудрялся быть на десять шагов впереди нас. Логика моей теории неизбежна. Раньше у нас никогда не было проблем с паутиной. Он создаёт новых Невидимых, и такая проблема внезапно появляется.

Они есть даже в моём книжном магазине, на зеркале, на кассовом аппарате, в лифте. Ещё больше в конференц-зале в Честере, даже в спальне моего отца на столбиках его кровати. Я одновременно восхищаюсь и презираю сообразительность Крууса.

Я вытаскиваю свой телефон и строчу гневное сообщение Бэрронсу, пересказывая всё, что я узнала, а также прикладываю фото паутины и призываю его давить каждого паука, который встретится ему на пути, и рушить их шёлковые ловушки.

Затем я засовываю телефон обратно в карман, с досадой осознавая, что единственный способ избавиться от них — это бродить по Дублину, выслеживая пауков и пронзая их моим копьём.

Как я вообще могу сделать какие-то свои дела, если мне придётся гоняться за пауками-Невидимыми? Сколько их создал Круус? Они прибыли недавно? Они охотятся на людей, или это ещё впереди?

Я хмурюсь. Может ли вообще моё копьё убить их?

Коварный принц Войны создал новых Невидимых, которых даже ши-видящие не могут распознать. Кто сказал, что Дары на них сработают?

Подавив нарастающую панику и раздражение, гадая, как мой мир настолько вышел из-под контроля, я аккуратно приближаюсь, бдительно высматривая паука. Мне надо найти огромного фейри-арахнида и убить его. Быстро. Я не могу допустить, чтобы гигантский, несомненно смертоносный и ядовитый паук бродил по нашим улицам. Судя по масштабам паутины, он должен быть размером с небольшую машину.

Когда меня от паутины отделяет три метра, внезапный ветерок бросает мне в лицо аппетитный запах, и я поражаюсь (и всерьёз раздражаюсь, потому что дети соберутся толпами вокруг этих чёртовых штук), что Круус умудрился пропитать паутину этой новой подслушивающей касты Невидимых идеальным опьяняющим ароматом хрустящих тортиков «муравейник» с городской ярмарки, когда они ещё горяченькие и только что присыпаны сахарной пудрой.

Запах — это воспоминание, и посещение ярмарки штата Джорджия с мамой и папой, когда мы с Алиной были детьми, держались за руки и бродили по атмосфере карнавала, пробуждает бесчисленные успокаивающие воспоминания в духе мы-семья-и-мы-любимы-всем-сердцем. Аромат вкусного десерта — это приглашение податься вперёд и вдохнуть глубже.

Так я и поступаю.

В конце концов, паука нигде не видно, и я осуществляю разведку, и я всё равно собираюсь сорвать паутину. Заставлю паука начинать сначала, когда он вернётся — хотя бы ради того, чтобы ему пришлось тратить время на плетение новой паутины.

Я никогда не усваиваю урок.

Предположения ставят меня в идиотское положение.

Но некоторые вещи так крепко отложились в голове, что мы рефлекторно полагаемся на них, сами того не осознавая, ибо то, что мы думаем, нормально, логично и правдиво. Так устроен мир.

В мире людей.

Паутина означает, что твой враг — паук, верно?

Но не тогда, когда ты имеешь дело с фейри.

Гигантская паутина обрушивается с неба с внезапностью грома и молниеносно окутывает меня, полностью окружает стальным неизбежным коконом ещё до того, как я осознаю происходящее.

Здесь нет шелковистых нитей, они болезненно обжигают, прикасаясь к коже и сплетаясь так же плотно, как кручёная рыболовная леска, рассчитанная на 250 кг. Паутина облепляет меня крепче и крепче, прижимая руки к бокам и не давая мне дотянуться до своего копья, хотя я даже не уверена, что сумею это убить.

Я мгновенно просеиваюсь в Честер.

Точнее, пытаюсь.

Какой-то элемент нового творения Крууса блокирует даже эту силу, не даёт мне просеяться и продолжает сжиматься, стискивать мои рёбра, вынуждает весь кислород со свистом вырваться из лёгких.

Сильнее, сильнее, сокрушая меня.

В то последнее мгновение перед тем, как я отключаюсь от нехватки кислорода, на меня накатывает ужасающее осознание, что Круус не создавал новую касту пауков-Невидимых, чтобы шпионить за нами.