КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно 

Змеиный Зуб [Ирина Сергеевна Орлова] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Ирина Орлова Змеиный Зуб

Посвящается всем моим друзьям, которые поддерживали моё творчество, особенно В. – самому надёжному союзнику. И моему брату, который сделал это всё возможным.


1. Дядя Беласк

Впервые за три месяца немилостивого, дождливого лета над Брендамом светило солнце. Портовый город ожил. Осчастливленный щедростью погоды на заре сентября, он звенел смехом и гомоном, гудел топотом копыт и каблуков, беспрестанно скрипел дверьми. Солнечный свет, такой редкий и такой желанный на холодных побережьях, люди всегда любили и будут любить. Но даже здесь найдутся те, кому такой приятный день чем-нибудь да не угодил.

Было уже далеко за полдень, когда через северные ворота в город как раз въехала такая пара. Они восседали в двуколке и от приветливого солнца прятались за поднятой крышей. Их вёз крепко сбитый серенький тарпан, которому в его трудовой лошадиной жизни только и оставалось, что радоваться, когда приходится волочить не ящики товара, а лёгких островных дворян. Разгулявшиеся горожане не спешили расступаться, чтобы пропустить хмурых аристократов, но, присмотревшись, видели на боку двуколки герб – чёрную змею, овившую флейту, – и незамедлительно давали дорогу. «Змеиное» дворянство острова лежало в основе общества. Они были местными правителями – и также меценатами, благотворителями и благоустроителями. Всякий местный на Змеином Зубе проявлял к ним почтение. Однако в Брендаме, островной столице, нравы становились всё менее строгими. И если кто не сходил с пути, даже разглядев змеиный знак, – то были тененсы. Так на острове называли иммигрантов, приехавших с большой земли, и все смешанные семьи.

– Никакого уважения, – шипел себе под нос барон Глен Моррва, который правил двуколкой. Всякий раз, когда приходилось сбавлять шаг, он нервно дёргал вожжи и явно боролся с желанием переехать очередное тененское семейство, которое зазевалось посреди дороги. Глен являлся типичным представителем змеиного дворянства: бледный, высокий и манерный, он носил длинные волосы цвета воронова крыла, а глаза его, золотые, словно у плетевидки, демонстрировали его высокую «породность», как говаривали островитяне.

– Спокойно, дорогой, – увещевала его леди Вальпурга Видира Моррва. Она составляла ему идеальную пару. Такая же черноволосая и змееглазая, с тонкими светлыми губами и цепким взглядом, она считалась одной из самых высокопородных аристократок Змеиного Зуба. Она происходила из семьи герцогов Видиров, которые правили островом. И в такие дни, как сегодня, происхождение играло в ней. Ей хотелось сказать мужу: «Будь ты моего уровня, ты бы знал, что хорошее воспитание не позволяет вслух ругать даже чужеземцев».

Но теперь она тоже стала баронессой, и эта метаморфоза титулов и без того многое опустила в её жизни до более низменного уровня.

– Будь моя воля, Валь, я бы сегодня весь день работал, – продолжал брюзжать Глен. – С самого утра для этого идеальное небо. И ветра нет.

– И кучера у нас тоже нет, чтобы он меня отвёз, – мягко, но настойчиво прервала его Валь. Мрачная пауза ненадолго повисла между ними. Однако Глен не любил заострять на этом внимание.

– Сколько мне придётся тебя ждать, пока ты тратишь наше время на этого… этого…

Валь мягко положила руку ему на плечо и невольно залюбовалась, глядя, как вышивка чешуек на перчатке засеребрилась под солнцем. Она отметила, что стала лучше управляться с иголкой и нитью; можно было вскоре попробовать взяться за камзол для Сепхинора, их маленького сына.

Но даже такие размышления не унимали её внутреннее раздражение. Для герцогини по происхождению она иногда позволяла себе слишком грубые мысли в адрес Глена. Она не должна была даже думать теми словами, которые частенько возникали при взгляде на супруга. Однако, не задерживаясь в голове, иногда они сразу отражались в глазах.

– Он нам родная кровь, – сдержанно сказала баронесса. – Мой дядя. И даже если он предпочитает нам общество тененсов, он правитель Змеиного Зуба.

– У него всегда есть время на своих понаехавших, а чтобы явиться хоть раз за полгода на собрание, – так извините!

– Роскошь и безнравственность жителей континента иногда искушает любого, – занудно, как рендритский священник, пыталась угомонить его Валь. – Но он наш родич.

– Нашему забору двоюродный плетень… – Глену всегда было важнее одобрение своего непосредственного окружения, друзей да родителей, поэтому он был готов с напускным возмущением открещиваться даже от родства с герцогом. Особенно, если сам герцог этого не слышит, а Валь никогда не расскажет.

– Отец всегда говорил, что мы не можем судить своих собратьев. Мы до последнего должны пытаться наставить их на истинный путь.

Тарпан поскакал быстрее по идущей по откос улице, и колёса задребезжали по брусчатке. Над портом покрикивали дымчато-серые чайки. Пропитанный солью воздух с набережной защекотал их руки и лица.

Пассажирский пирс переходил в самую живую часть города. Ярмарки и гостиницы Брендама с распростёртыми объятиями встречали тех, кто причаливал на Змеиный Зуб, и их красная черепица на солнце пылала, как огонь маяка. Моррва свернули на просторный проспект Штормов, и Глен весьма об этом пожалел: брендамцы повально отправлялись в загул уже с обеда и заполоняли собой всё вокруг. Хотя, возможно, это означало, что его друзья из семей Луаза и Хернсьюг, а может даже Одо, тоже займут своё место в одном из этих кабаков ближе к вечеру. Со старшим сыном Хернсьюгов, лордом Барнабасом, он дружил особо, потому что до женитьбы снимал у него комнату.

Мысль Глену понравилось, он было умолк. Но ненадолго.

Большая стройка меж отелем Луазы и ссудным домом семейства Финнгеров подходила к концу. Это должна была быть гостиница из четырёх этажей – самая большая в Брендаме. Вывеску уже повесили, и она гласила «Кабаре “Уж Рогатый”».

Валь залилась краской и приложила руку к краю своей шляпки. Ей хотелось не видеть этой надписи и тем более не знать, что она значит.

– Видишь, до чего дошло? – снова завёлся Глен. – Он говорил, это будет отель! А это… А ты не верила! Люди давно уже говорят об этом. Позор нашему городу и нашему острову, и за всё спасибо твоему дяде!

Баронесса молчала, больше не поднимая глаз, а барон всё не утихал.

– И ты погляди, кругом стройка! Он продаёт землю тененсам, позволяет им открывать здесь лавки. Они устраивают собственные клубы. И для их развращённых нужд он, между прочим, не скрываясь, вкладывается в постройку… кабаре! Что дальше? Бордель? Может, он ещё и подстрижётся, как они?

– Глен! – не выдержала Валь и закрыла лицо руками.

– Простите, леди Моррва, – смягчился Глен. Он несколько устыдился и сам. «Разорался, как базарная торговка, которой наступили на подол», – укорил он себя. И миролюбиво закончил:

– Будем считать, что, поговорив с вами, его светлость Беласк обдумает своё поведение.

«Как бы не так», – хмуро думала Валь. Внутренне она соглашалась с мужем, не желая видеть, во что превращается их любимый Брендам – характерный, старинный, с любовью украшенный эркерами и палисадниками. В то же время стук молотков и визг пил внушали ей странное вдохновение, будто бы на остров приходила новая жизнь. Жизни этой ей всё же не хватало в предгорьях, в Девичьей башне, потому что выросла Валь всё-таки здесь, в Летнем замке. Дядя Беласк вёл себя крайне неуместно для их рода, но в глубине души она знала, что он ищет новые источники средств, а не просто услаждается безнравственностью своих деяний. В конце концов, если тененсам так нравится быть созданиями низменными и развратными, пускай ходят в «Рогатого Ужа», а деньги это будет приносить островитянам.

Но даже думать такое слишком долго было аморально.

– У тебя же есть при себе десяток-другой иров? – как бы невзначай поинтересовался Глен. Планы на вечер уже оформились в его голове.

– Но я же отдала тебе на той неделе всё, что оставалось.

– Но ты же забираешь всё, что я приношу; разве это было совсем всё?

Делить такие гроши было унизительно, но ни рыбацкая бригада, ни похоронное дело не приносили существенного заработка. Он клал деньги под тяжелую книгу островного дворянства, она их оттуда забирала. Он считал, что она их просаживает; она считала, что он их просадит.

Валь поджала губы и не стала ничего отвечать. Она не хотела давать волю внутреннему негодованию на мужа. Но его намерения она угадала ещё до того, как он сам о них узнал.

– Леди Моррва, не решайте за меня, что мне делать. Я старше вас на пятнадцать лет и сам зарабатываю эти деньги. Что за унижение – необходимость отчитываться вам же, куда я собрался их потратить!

Проспект выводил в аллеи графского парка, а аллеи венчались скульптурным фонтаном. За фонтаном высилась арка, которую охраняла молчаливая морская стража – блюстители городского порядка и гвардейцы герцога. Там, за аркой, начинался двор Летнего замка Видиров, где издревле жили правители Змеиного Зуба. Из-за крон платанов проступал он, прозванный Летним ещё в те времена, когда короли проводили в нём тёплые сезоны; солнце окрашивало его светлые стены в румяный охровый цвет. «Ещё немножечко», – думала Валь. – «Ну, шевелись же ты, мышастый лентяй».

Однако тарпан не торопился. Он словно нарочно еле-еле передвигал копытами, чтобы баронесса не смогла улизнуть.

– У меня при себе ничего нет, – наконец соврала Валь и выдержала взгляд супруга со всей возможной невозмутимостью. Для леди ложь была недопустима. Но и джентльмен не смел подвергать сомнению слово дамы. Уж на это воспитания Глена хватало.

Он мрачно облокотился на свои колени и подогнал скакуна сам. Теперь солнце светило прямо в лицо, и поднятая крыша двуколки не спасала. Зато великолепие Летнего замка по праву можно было назвать ослепительным. Белая жемчужина Брендама, он был возведен из риолита ещё тогда, когда не спали вулканы в Доле Иллюзий. В обычную дождливую погоду он казался дымчатым волком, что охраняет портовый город. А в ясную – невестой, ждущей своего суженого у алтаря.

Они миновали опущенный мост и ступили в плотный круг белокаменных стен. Взгляды сторожевых башен, похожих на несущих караул гигантов, обратились к ним. Брусчатая подъездная дорога обводила конюшни и касалась кордегардии, то есть казарм замковой гвардии, после чего закруглялась у крыльца перед древним, но крепким донжоном. Тени платанов рябили на сухой земле.

Внутренний двор охраняла морская стража. Их серые мундиры и шлемы с выступающими стальными плавниками по бокам щёк бледнели то там, то тут. Они совсем слились бы с тенями между построек, если б не их золотистые плащи.

Двуколка остановилась у самых ступеней, у одной из арок, образованных колоннами портика. Портик подстроили к вратам донжона уже позже, следуя веяниям мировой моды, и его белоснежность всегда контрастировала с более мягким цветом замковых стен. Однако это было сделано при герцоге Вальтере, отце Вальпурги, и оттого никогда не казалось ей безвкусным решением.

– Увидимся вечером, – поцеловалась она на прощание с мужем, и мажордом Теоб помог ей спуститься на дворовую брусчатку. Он, услужливо снял вслед за Валь её тёмно-зелёный подол, и она наградила его благодарной улыбкой. Мама всегда учила, что со слугами нужно быть столь же вежливой, сколь и с равными себе.

– Добрый день, леди Моррва, – приветствовал её дворецкий Видиров. Он был ей не знаком. Но уже по его широким чертам лица было видно, что он полукровка, хотя глаза его всё ещё отсвечивали золотом. Горничная у Валь тоже была неместной, но она была взята, так как её услуги обходились дешевле, чем коренной островитянки. А Беласк, несомненно, брал в прислугу кого попало исключительно потому, что плевать хотел на свою репутацию.

– Добрый день, – кивнула она. – Я хотела повидать его светлость. Передайте ему, что это не займёт много времени.

– Мы всегда рады вас видеть, благородная кобра Змеиного Зуба, – радушно улыбнулся дворецкий. – Теоб проводит вас в рекреацию, а я сообщу лорду.

С удовольствием сощурившись на солнце, он скрылся внутри, и Валь последовала за ним в сопровождении Теоба. Сразу было видно человека консервативных взглядов. Новый дворецкий уже не утруждался носить гербовые цвета, а Теоб принципиально сохранял свой потёртый золотистый сюртук с чёрной каймой отворотов. Они с Валь улыбались друг другу, узнавая эту черту – педантичную преданность традициям.

Изнутри донжон сохранял свою планировку и даже некоторые привычные с детства черты. Но в целом новое семейство потрудилось над тем, чтобы отделать его под себя мрамором, палисандром, паркетом и мозаиками. За вестибюлем гостей встречал неизменный тронный зал. Совсем уже не большой по меркам множества бальных залов, этот элемент великого прошлого змеиных правителей остался памятником былому. Тому былому, где просители, являясь сюда, склонялись коленями на ковёр перед Чешуйчатым троном.

Теперь же он, окованный так, чтобы походить на шкуру то ли змеи, то ли дракона, терялся в пестроте и разнообразии богато расшитых драпировок и начищенных добела рыцарских доспехах. Как старик среди модно одетой молодёжи. Лишь стяг над ним, изображающий чёрного змея и флейту на охровом поле, остался неизменным: тем, что вышивала герцогиня Сепхинорис.

Теперь некому вставать здесь на колени. Всех гостей герцог принимал в трапезной, и уж скорее был сам вынужден склоняться перед королями и принцами.

Трапезный зал начинался по правую руку от тронного. Картины искусных мастеров составляли его главное убранство. Но Валь и Теоб не задержались под сенью широченных марин в золотых рамах, а прошли к холлу, что вёл к лестнице на верхние этажи.

Здесь было на удивление людно. По сдвоенной лестнице, обрамлённой тончайшими алебастровыми перилами, бегали вверх-вниз расторопные слуги, а на алом ковре раскинулись многочисленные сундуки и связки.

– Её светлость изволит отправляться в путешествие, – пояснил Теоб. – Хорошо, что вы успели пересечься. Я подожду.

Валь заулыбалась, стараясь, чтобы вежливость и уважение читались в каждой её черте. А затем приблизилась к основанию лестницы. Герцогиня, жена дяди Беласка, как раз спускалась ей навстречу. Её узнать было легко. Только уроженцы континентальной части Шассы носили юбки на кринолинах. А уж леди Альберта никогда не отказывала себе в самых вульгарных фасонах. Ярко-багряное платье её ниспадало каскадом, который приоткрывал нижнюю юбку по бокам, будто поднятый занавес, украшенный бантами. Рукава заканчивались, не доходя до локтя, и лишь формально расширялись книзу, как было установлено правилами Змеиного Зуба. Но теперь она хотя бы не оголяла все прелести своего декольте и ограничилась небольшим овальным вырезом, что для её четвёртого десятка и так было чересчур.

Хуже того, она пользовалась румянами и помадой, и оттого всё сжималось в Вальпурге, когда она думала, что теперь эту женщину знают как герцогиню. Герцогиней раньше была мать Вальпурги, леди Сепхинорис, и она никогда бы не позволила себе выглядеть так.

Их с Альбертой взгляды встретились, и герцогиня снисходительно заулыбалась, готовая поздороваться. Такие, как она, платья женщин Змеиного Зуба называли халатами. Несомненно, именно это слово возникло у неё в голове, когда она увидела племянницу. Но Валь гордилась своим новым нарядом, потому что по весне получила его в подарок от матери. Надетое на корсет, оно подчёркивало талию и поднималось выше, оставляя узкий вырез. Высокий стоячий ворот, принятый у змеиного дворянства, подчёркивал длину шеи. Вытянутые рукава струились волной, и подол казался будто бы их продолжением, бархатным еловым прибоем. Сшитое с умением и старанием леди Сепхинорис, платье в таком цвете было бы безнадёжно испорчено золотой нитью на застёжках и по краям, но она специально выбрала бледный, будто бы старинный оттенок. Так соблюдались обязательная гербовая принадлежность и одновременно тонко выверенная мера женского вкуса.

– Валь, дорогая, – приветствовала леди Альберта и подошла к ней, обняв её за плечи, а затем поцеловала в обе щеки. Нос зачесался от терпкого парфюма. Чем-то он напоминал аромат глицинии, только ещё в десять раз сильнее. На фоне таких духов цветок крокуса, который Валь вплела причёску «змеиный хвост», просто тонул.

– Ваша светлость, – Валь сделала реверанс сразу после обмена нежностями. И полюбопытствовала:

– Разве вы не говорили, что останетесь на Змеином Зубе до первого снегопада?

– Говорила, – покачала головой леди. Она выглядела так чуждо в этом замке, блондинка с голубыми глазами. Если на минуту не думать о том, что это признак чужеродности, можно было понять дядю, который когда-то давно потерял от неё голову. И не он один… и до сих пор ходили слухи. Но, как родственница, Валь запрещала даже намёки на сложные отношения герцогов Видиров в своём присутствии. Отец учил, что никто не смеет говорить плохо о тех, кто вошёл в семью.

– Но, видишь ли, милая, политика сводит меня с ума, – доверительно продолжила Альберта и принялась хозяйничать вокруг своих пожитков. Она проверяла, все ли платья были сложены, и не забыли ли её купальные костюмы. – Я не хочу больше ничего о ней слушать!

– Вы про восстание графа Эльсинга? – хмыкнула Валь. На многочисленных собраниях благородного общества леди всегда занимали отдельное от мужчин помещение, но иногда до них долетали обрывки жарких споров по поводу опасности войны.

– Конечно, именно! Я сама из Эльсингов, ты же знаешь. И на любом приёме я неизбежно слушаю одно и то же. «Как вы думаете, ваша светлость, а вот ваш троюродный племянник, он действительно демон? Почему у него нет верных дворян, но есть армия? Почему он смеет посягать на святость короны его величества Адальга? Что скрывается за теми уловками, которыми он прячет своё лицо? Наконец, сколько детей он ест на обед?». Что мне, скажите на милость, им отвечать? Я уже собиралась замуж, когда этот «демон» только родился, и мне сто лет в обед не было до него дела!

– Правда ли, что ваши священники-ианиты считают, что его внешность – это результат измены его матери со Схолием? – полюбопытствовала Валь. – Моя няня, Софи, была его кормилицей. Она рассказывала, что глава семейства Эльсингов упал в обморок, когда увидел графа во младенчестве – тот был похож на косматого упырёнка. Ох, – и она невольно прикрыла рот рукой. Ей не хотелось думать, что она сплетничает, особенно с Альбертой. Но Глен никогда не делился новостями, и в повседневной жизни иногда не хватало чего-нибудь эдакого. Особенно если речь шла о заморских диковинках. Отвратительных, но таких притягательных.

– Не стесняйся, милочка. Меня тошнит от приличий, – подбодрила её Альберта. – Да, говорят, он редкостное чучело, к тому же ещё беспринципное и самоуверенное. Кто-то даже прозвал его нечестивым графом. И поэтому он так обиделся, что нашу дочь взял в жёны король, а не он. Да, ему была обещана правящая дочь Видира – так ведь у вас называется та, с рукой и сердцем которой передастся власть над островом? Но мы передумали! И любой бы передумал, увидев, как они с Адальгом любят друг друга. И мы предлагали ему деньги! Не могу себе представить Эльсинга, который отказался бы от такой суммы. С тех пор, как у нас сгорело родовое имение, всех разнесло по миру. Он мог бы построить себе усадьбу, а вместо этого треплет нам нервы. Не считается даже с тем, что мы с ним родственники. Я решительно раздражена и уезжаю на юг, в Ририю. У меня каждый день головные боли от этих слухов!

– Но если вы боитесь войны, почему не останетесь здесь? Змеиный Зуб – неприступная крепость, и никакой враг не мог взять её – ни боем, ни обманом. Да и к тому же изнеженным чужакам здесь ловить совершенно нечего.

– Да какая война! Упаси Боже! Это восстание бессмысленно и обречено с самого начала, оно лишь портит Эльсингам репутацию. Но если боевые корабли выйдут в море, здесь могут начаться перебои с поставками. А я без своих нюхательных смесей буду нервная. Нет, я совершенно утомлена даже самой мыслью об этом конфликте. Я уеду и заберу Эпонею с собой из столицы. Уверена, король с удовольствием даст на это добро. Девочке вредно даже думать о том, что весь этот цирк разыгрался из-за неё. Она может начать полагать, что должна была выйти за графа, а он наверняка будет этим пользоваться. Ха! Демон! До демона ему далековато, обычный прохвост!

Она сняла с сундука блестящий расшитый платок и накинула его на плечи. Валь едва скрывала снисхождение, с которым наблюдала за её эмоциями. Альберта никогда не трудилась держать себя в узде. Кто-то мог считать это особым сортом женского очарования, но лично её всегда сбивало с толку, ведь она должна была уважать старших, а не думать: «Ты так сильно машешь руками, что вот-вот взлетишь».

Она дождалась, пока обширный штат герцогских слуг не начнёт носить и загружать её вещи в экипаж, и поцеловалась с ней на прощание в вестибюле.

– Спокойного моря и попутного ветра вам, тётя.

– И тебе не хворать, и привет твоей малышке, как же её…

– Сепхинор. Он мальчик, – вздохнула Валь вслед Альберте, которая покивала в знак того, что услышала, и принялась забираться в карету со своими обширными юбками.

После этого Валь ещё полчаса провела с кружкой чёрного чая в гостиной за задней стеной тронного зала, пока Теоб развлекал её разговорами о том, что у жемчужного побережья выловили палтуса длиной в два метра. Глаза сами бродили по тяжёлым рамам пейзажей и портретов, по умопомрачительно сложной вышивке на шторах, по лакированной новенькой мебели и по удивительно прозрачным окошкам. Но мысли уносили её далеко. Валь вспоминала короля, его величество Адальга Харца. Ещё тогда, когда он был принцем, он приезжал на лето на Змеиный Зуб, и они были славными друзьями. От начала и до конца этой дружбы Валь держала в голове, что не должна хотеть ничего больше, потому что королева обязана будет уехать за царственным супругом в столицу Шассы. А Видиры никогда не покидают пределов Змеиного Зуба. Отец всегда говорил это. Он повторял: «Если мы расстанемся с островом, мы перестанем существовать. Змеи никогда больше не будут слушать нас. Они будут кусать нас так же, как и чужих. Единожды предав остров, мы разорвём с ним ту связь, что поколения наших предков взращивали и воспитывали».

Но когда три года назад она узнала, что Эпонея, дочь Беласка и Альберты, так приглянулась королю, что он без промедления пожелал с нею обручиться… Впервые она готова была плакать. Впервые у неё, как у старухи, закололо и заболело сердце. Впервые её буквально подкосила обычная простуда, ужасной болезненностью охватив всё её тело. Её второй ребёнок не родился из-за этого, она неделями лежала в постели и всё думала о свободе, которой лишена в сравнении с сетрой. Ведь Эпонея тоже Видира. Но она просто взяла и уехала с ним в столицу, наплевав на поколения, на змей, на связь, на предназначение, на всё на свете. Конечно, она и так жила где-то в солнечной Ририи под сенью пальм. Однако разве ж не должен был Великий Змей наказать её за такое пренебрежение к собственному происхождению? Или и вправду он бессилен за пределами Змеиного Зуба? Почему одни живут по чести и по всем заветам мудрых предков и не получают за это никаких поблажек, а другие просто ни в чём себе не отказывают, и… ничего с ними не случается?

А король… Но право, кто не был в него влюблён? Великодушный, плечистый, улыбчивый, а главное – очень простосердечный, он вызывал восторг у всех девчонок. Но взаимности добилась бы только одна. И Валь всегда знала, что не она. Она погибла бы за пределами Змеиного Зуба, как погибает каждый из островитян, кто вынужден расстаться с родной землёй. А Эпонея родилась полукровкой: золотые глаза отца, но светлые волосы матери. Змей и так не подпускали к девушке, которую весь мир считал красавицей, «диким цветком Змеиного Зуба».

И у неё не было такого отца, как у Вальпурги. Беласк никогда не стал бы учить свою дочь заклинать змей. Он и сам вряд ли умел, как можно было подозревать.

– Ваша милость, герцог ожидает вас.

«Наконец-то, иначе я чуть было не задумала свою голову до дыр. А от мыслей на лбу появляются морщины».

Про Беласка одни говорили, что он не вылезает из своего кабинета, а другие, напротив, – что не покидает сомнительных заведений. Валь никогда не видела его за делом с пером и учётной книгой, но он часто любил достать свой ежедневник и начать в нём черкать, делая вид, что никого не замечает. Когда Валь объявили от дверного проёма, ограниченного с двух сторон коваными сетками, он вышел к ней из библиотечного угла в кабинет и пригласил её расположиться на кресле из орехового дерева. Из помещения не успел выветриться запах сигары, знакомый Вальпурге ещё по временам из детства, когда она сидела здесь, у отца, а дядя приходил по деловым вопросам, и они курили вместе.

– Ну-с, как жизнь молодая? – бодро поинтересовался герцог. Природа одарила его совершенством змеиной породы, он был черноволос и златоглаз, и каждая черта в лице его выражала аристократичность и кровность. Длинный прямой нос с едва заметной горбинкой, очерченные скулы, правильный пропорциональный лоб, немного узкие миндалевидные глаза с опущенными уголками. Словом, идеальный образец островного дворянина, эталоном которого называли и саму Валь. Вот только не знала природа, что Беласк по духу был далёк от истинного островитянина, невзирая на внешние данные.

– Вы, дядя, шутить изволите, – проворчала Валь. – Такие вопросы я не стала бы задавать даже своему сыну. Ему всего пять, а он уже серьёзен, как председатель портового управления.

– Уже пять? Катастрофа, – Беласк поднял брови и отвёл взгляд, рассматривая ближайший к нему книжный стеллаж. – Помнится, ещё совсем недавно пять было тебе.

– То-то и похоже, что вы, ваша светлость, не успели заметить, как стали главой семьи и человеком, на которого должен равняться весь Змеиный Зуб. И всё ещё принимаете сомнительные решения, которые мне сложно от имени нашей семьи объяснять городскому собранию. Ведь вы не приходите ни на одно из заседаний!

– Так и ты не приходи, – пожал плечами герцог. Глядя на его полные жизни глаза и румяные щёки, Валь никогда бы не сказала, что он миновал рубеж сорока. Что-то в нём было куда более молодое, чем в её Глене. Но рассуждения его не соответствовали почтенному возрасту. И она, сняв перчатки и положив их на стол, спросила с нотой возмущения:

– Вы хотите сказать, что Видиры выйдут из городского собрания? Это неслыханно. Я никогда такого не допущу. И так представителем торговых гильдий в прошлом году избрали тененса. Если не уделить этому должного внимания, то рано или поздно мы зайдём в зал заседаний, и на нас отовсюду будут смотреть голубые глаза и невообразимые декольте.

Беласк усмехнулся, лишний раз заставив Валь вспомнить, что мама называла его «пошлым человеком». И тем «пошлее» казался он тут, на месте отца, рядом с его свитками, шкафчиками и тенью каскадного мха, что разросся за окном. Она не знала, не перегнула ли палку, потому что дядя так и завис со снисходительной усмешкой на лице, а глаза его неотрывно упёрлись куда-то ей в лоб.

– Ваша светлость? – наконец поинтересовалась она.

– Я гляжу на твои брови, Валь.

Баронесса вспыхнула и поджала губы.

– И я вижу, что ты подводишь их углём. Очень аккуратно, но глаз у меня намётан.

– Ваша светлость! – Валь раскраснелась и сжала в кулаках подол. – Никто на Змеином Зубе не посмеет сомневаться в благородности моего происхождения! Мои волосы с самого рождения были чернее ночи. Они такими и должны остаться до старости. Но… просто… это бывает, как сказала мне мама… они немного выцвели после моей второй беременности, и я всё жду, когда торговые корабли привезут ещё басмы или хотя бы усьмы.

Во взгляде лорда читалось оскорбительное сочувствие, и уголки его губ снова приподнялись.

– Представляю, – хмыкнул он, – в какой ужас тебя повергает это незначительное обстоятельство.

– Не смейтесь!

– Даже любопытно, способен ли городской совет выказать тебе недоверие по столь веской причине.

– Перестаньте, – задыхаясь от негодования, заявила Валь. – Это не смешно. В такое время, когда тененсы уже наравне с нами имеют избирательное право, мы должны чётко отличаться от них и равняться друг на друга.

Беласк облокотился на стол. Морщины в уголках его глаз продолжали выдавать ухмылку. Валь хотелось спрятаться от его взгляда. Но у неё к нему было дело. И раз уж светская беседа не задалась с самого начала, лучше было переходить к нему поскорее.

Нет, она сама виновата, что заговорила с ним о городском собрании. Он и ответил ей равноценно. Так от него ничего не добьёшься.

– Послушайте, дядя, я к вам вот по какому вопросу.

– Я всё жду, когда по этому вопросу ко мне придёт твой муж, а не ты, – хмыкнул герцог и достал из стола кожаный портсигар. Вероятно, он знал, что Глен о нём говорит. В то же время Глен никогда не выказывал желания сказать это Беласку лично. И это стыдило Валь, ведь он был её мужем. Но если б она попробовала намекнуть ему, что герцог считает его трусом, Глен непременно заявил бы, что никогда от разговоров не убегал. Или что-то в этом духе. Всё в любом случае закончилось бы скандалом.

– Ваша светлость, мы всё-таки оба Видиры, и я считаю, что нам легче найти общий язык, – попыталась объясниться она. – Глен очень занят работой. Как правило, ему некогда думать о подобных встречах, ну и, наверное, поэтому он вас не до конца понимает.

– Ладно, Бог с ним, милая. Тебе снова нужны деньги?

– Не просто так, разумеется. Я хочу попросить у вас в долг, – неловко кивнула Валь.

– Давать тебе в долг – всё равно что дарить, и мы оба это знаем. Ты захочешь вернуть мне займ, но ты не сможешь, даже если будешь пытаться, – пожал плечами Беласк. Валь стиснула подол ещё крепче, но не отводила взгляд. Укоры герцога были за дело, но теперь она не собиралась верить Глену, что вот сегодня он отдохнёт с друзьями, но завтра ему самому возвратят долг, и деньги найдутся. Просто надо было грамотно объяснить это дяде.

– Я предлагал тебе выйти замуж за одного из моих бывших коллег из казначейства. Но тебе понадобился этот. Зато у него натурально чёрные брови!

– Но я должна была выйти за кого-то из наших! – почти шёпотом взмолилась Валь. – Вы же знаете, дядя! Тененс заставил бы меня уехать со Змеиного Зуба, а я никогда бы не позволила себе пасть так низко. И наши дети были бы… они были бы полукровками. Простите меня, дядя, я не вам в укор; но я сама не смогла бы так жить! Отец нипочём не простил бы мне этого предательства.

– Отец твой умер уже, по-моему, лет десять как, но ты всё ещё ведёшь себя так, будто он тебя накажет, когда ты не так держишь десертную вилку, – закатил глаза Беласк.

– Ваша светлость, я его единственная дочь. Его башня, его змеи, его дело – некому было бы смотреть за ними. Не заставляйте меня сожалеть о тех вещах, о которых настоящему Видиру сожалеть невозможно. Змеиный Зуб – это всё.

Беласк чиркнул спичкой и раскурил свою сигару. Затем поднялся, сунул руку в карман брюк и прошёл к окну.

– Посмотри, – он указал взглядом на скалы, за которыми виднелось море. Валь насторожилась, грешным делом подумав, что «Победоносный», корабль короля, показался в бухте. Но горизонт тянулся чистой прямой линией. Блестящая вода под девственно голубым небом.

– Ну…? – она неуверенно склонила голову набок. – Штиль…? Торговые баржи ходят медленнее? Змеи-стрекозы вылетят сразу после заката, потому что их не сдувает ветром? В конце концов… тёплая осень? Ну дядя?

– Солнце! – торжественно взмахнул рукой Беласк и снова убрал её в карман. От его обезоруживающей улыбки Валь сперва обомлела, а затем насупилась.

– За дурочку меня держите…

– Просто хочу тебе сказать, дорогая моя, что там солнце. Всё чёртово лето нас заливало ливнями, а сегодня праздник жизни какой-то.

– И что теперь?

– Ты ещё успеешь стать за всё ответственной, самой серьёзной и самой незаменимой. Тебе же сейчас, выходит… двадцать? Почему бы тебе не быть там, вместе с этой толпой, которая танцует, распевает всякую чушь и ест леденцы? Так уж охота сделаться старухой, ни разу не побывав девицей?

– Будет вам, дядя, – пробормотала Валь. – Даже если бы я хотела, было бы неразумно на это тратиться.

– Да брось, будь у тебя деньги, ты всё равно бы потратила их на новые занавески или дудки для своих змей. Ты никогда бы туда не пошла. А вот твой Глен никогда себе не откажет в подобном удовольствии. Даже в долг.

– Пожалуйста, прекратите. Замужней женщине это не пристало.

– Да, но хорошеньким юным жёнам многое прощается, если они, конечно, хотят жить, – пожал плечами Беласк. – Иначе бы закон запретил отправлять их под венец с четырнадцати лет; это запретил бы и я, будь я властен, потому что это варварский пережиток прошлого. Нужно хотя бы… с пятнадцати, как Эпонея. В нашем-то просвещённом 1646 году от разделения королевств, – он усмехнулся, решив, что ушёл далеко от темы. – Я бы дал тебе денег, если бы знал, что ты пойдёшь сделать ставку на скачках или купишь себе красное платье. Но ты опять потратишь их на своё семейство. Ты говоришь, они похожи на Вальтера, а я говорю: они чванливы до неприличия, как и он, но кроме этого у них нет ничего общего.

Валь подняла на него уставший взгляд. Мама, при всей её взыскательности, тоже иногда называла её нелюдимость прямым путём из девочек в старушки. Но Валь не очень понимала, как она должна развлекаться, если её не прельщают уличные песни и леденцы. Больше всего она любила компанию маленького Сепхинора, а с ним вместе было бы как-то неудобно гулять в красном платье.

– Знаете, дядя, то, чему меня научил отец, направляло наш род годами. Пускай это в чём-то ограничивает меня, но я рада быть частью великого целого. Принадлежать Змеиному Зубу до конца. Я считаю, это стоит того, чтобы не цепляться за сомнительный досуг. И я также считаю, что вы просто не хотите следовать догматам островитян, поскольку они подразумевают для вас много лишений. Но это – правильная жизнь, это жизнь, наполненная не сиюминутной радостью, а иной. Нематериальной.

– Позволь поделиться одним маленьким наблюдением, – хмыкнул Беласк и выдохнул облако табачного дыма. – Природа даёт каждой новоявленной матери как можно больше уверенности в собственной правоте, чтобы та не сводила себя с ума страхами и сомнениями, пока выхаживает младенца. В итоге ребёнок подрастает, а уверенность остаётся, и женщина до конца своего века неколебимо упёрта в своём единственно правом взгляде на жизнь. С тобой это произошло ещё тогда, когда ты была не в полной мере взрослой и разумной. И сейчас ты думаешь, что знаешь жизнь лучше меня, но я вижу лишь страх быть осуждённой старыми кобылами из городского совета, которые уже отгуляли все свои грехи. И просто пользуются боязливостью таких, как ты, чтобы сохранять в том числе свою репутацию.

– Ладно, вы не дадите мне денег, – поморщилась Валь, – так не заставляйте меня выслушивать ваши речи…

– …бесплатно. Ты хотела сказать «бесплатно», – и Беласк обнажил ровный ряд своих белых зубов, заливаясь смехом. Окончательно смущённая им баронесса поднялась с кресла и хотела было сделать прощальный реверанс, но вспомнила, что так и не объяснила ситуацию. И осталась стоять, дожидаясь, пока смех герцога стихнет.

– Дело отца совершенно прогорело. И я не уверена, что теперь что-то вообще приносит нашей семье деньги, кроме моего жалованья в совете и скудных взносов за похороны. Бригадир нашего рыболовства, Дейв, оказался жуликом, – заявила она. – Половину улова он продавал на рынке и клал деньги в карман. Как и половину жалованья рыбаков.

– Половину? Половину?! Как ты не замечала половину?! – вытаращил глаза герцог, и новый приступ смеха накатил на него.

– Я не считала! – пыталась перебить его Валь. – Леди не дозволено вмешиваться в мужскую работу! Но я платила ему исправно, сколько он требовал. В моём лице он обманывал и Моррва, и Видиров; это нанесло непоправимый урон его репутации, и теперь его к себе на работу возьмут только тененсы!

– А твой муж не мог хоть раз в неделю сходить да проверить, как дела на предприятии?

– У него тоже есть работа! Вы знаете!

– Он же гордый хозяин кладбища рядом с вашей башней, если я правильно помню?

– Это называется «землевладелец»!

Беласк облокотился о стену, чтобы не завалиться от хохота. Но Валь терпела. Разумеется, она не могла осуждать решение своего отца передать всё имущество брату. При жизни герцог Вальтер Видира вполне справлялся с рыбацким делом, получал жалованье в городском совете и имел дивиденды с ныне истощившегося банковского счёта. Хотя всё же ей казалось несколько несправедливым, что теперь Беласк как сыр в масле катается, будто бы это полностью его заслуга. Она уже немного успокоилась и продолжала упрямо сверлить его взглядом. Однако чутьё не обмануло её, потому что, когда герцог утёр скупую слезу, он заявил:

– Тогда мой тебе совет: продавай оставшиеся лодки, распускай тех рыболовов, что ещё не уволились, и купи парочку лопат. И то проку будет больше!

Как она и ожидала, двуколка с тарпаном не томилась у крыльца. Глен пропал, как говорят, с концами, в мареве ясного вечера. Вальпурге пришлось прогуляться пешком до графского парка, но дальше она не пошла. Она понятия не имела, где искать мужа, и, может, и к лучшему. Она испытывала на него гнев, потому что знала, что дядя прав. Но в змеином дворянстве признать заблуждения одного из его типичных представителей в пользу такого, как Беласк, было невозможно. Да она и не стала бы разводить из этого публичный скандал. Просто она знала, что спесивый супруг мог бы тоже повзрослеть.

Они говорят ей веселиться и не стареть раньше времени; но кто, если не она, будет серьёзным? Они, что ли? Или они не видят, что, чтобы на что-то жить, нужно меньше поддаваться удовольствиям и больше трудиться?

Этот город может выглядеть и весело, и легкомысленно, это правда. Но на деле в его крутых узких улочках, каменной кладке домов, узких фасадах и фронтонах, в узорчатых эркерах и мощных городских стенах живёт покорность непредсказуемой, немилостивой судьбе. Известные своим разнообразием старинные двери Брендама на разный лад изображают родовых змей тех или иных семей. Коньки крыш скалятся змеиными мордами, змеиные хвосты увивают колонны, змеиными языками засажены клумбы палисадников. Остров принадлежит Великому Аспиду, и в любой момент крестьянин ли, дворянин ли, морской страж или наёмный работяга, – любой может пасть в немилость и быть укушен крошечной, но смертельно ядовитой гадюкой.

Туманности и снежные зимы Змеиного Зуба не помеха для жизни самых разных видов буквально на улицах, в канавах и двориках. На континенте змеи обитают лишь в жарких странах. Но здесь они успешно зимуют, находя подземные пути к горячим источникам и дремлющим вулканам легендарного Дола Иллюзий. Поэтому случайный укус может быть гневом как потревоженного ужа, так и редкого медноголового аспида. Что остаётся человеку, живущему на этом острове? Конечно, отчаянная вера в милость змеиного Бога. Строгое соблюдение канонов жизни, чести и праведности, завещанных предками. И бесконечные змеящиеся узоры в камнях, в волосах, на платьях и домашней утвари.

Людям никогда не стать змеями, но попытка приблизиться к ним во всём, в чём только можно, даёт с ними редкую, недоступную континентальным невеждам близость. Вышивай на рукавах чешуйки, заводи домашних демансий, ешь на ужин дичь, молись утром и вечером, воздерживайся и надевай лишь благородные цвета, но главное… если ты истинный островитянин, то никогда, никогда не предавай Змеиный Зуб. Не позволяй соблазнам богатых и безопасных городов увлечь тебя. Никому из тех, кто рождён на большой земле, не доступна великая честь быть одним из детей змея Рендра; единожды отвергнув его доверие, ты больше никогда не станешь другом своей семейной змеи, не избежишь случайных и злых ядовитых зубов.

Да, иногда такая жизнь слишком строга, слишком скудна. Но она даёт больше, чем Беласк и многие из этих гулящих людей способны увидеть. Не только лишь приехавшие с континента за лучшей жизнью и освоением новых областей рынка, но и сами островитяне частенько отдаются зову цивилизации и забывают, чем они должны отличаться от остальных. Такие заблудшие, может быть, ещё смогут когда-нибудь вернуть доверие острова.

Не ожидая никакого сочувствия со стороны гулящих тененсов, Валь какое-то время пыталась найти просто знакомые лица, которые могли бы помочь попавшей в затруднение леди. Вихрь кринолинов, цветастых безвкусных тканей, флажков над брусчатыми улицами и торговцев амулетами от змей рябил в глазах. В итоге ей повезло повстречаться на круглой Ярмарочной площади со слугой дружественной семьи Хернсьюгов. И она не стала просить его отыскать Глена в нетрезвой толпе меж белокаменных гильдейских домов и городских платанов, а попросила довезти её до дома, прекрасно догадываясь, что за этим последует.

Но когда Брендам остался позади, ей всё равно стало легче. В темнеющем небе высилась, будто старый друг, Девичья башня: приземистый маяк старого типа и последнее пристанище её отца, лорда Вальтера, из чёрного как ночь вулканического камня. Даже если теперь там поселились Моррва, всё равно это был дом Видиров – её дом.

2. Семейное дело

Вся её нынешняя семья, то есть также родители Глена, собрались этим мрачным утром на завтрак в башне. Трапезной служил холл, нижний этаж башни, он же считался гостиной. Скрипучий дубовый стол, будто ковровая дорожка, простирался от камина и до входной арки. В нечищеных канделябрах помаргивали свечи. За маленькими окошками оживала облачная заря. Тёмный пух падубов и можжевельников рассеивал вид на серое кладбище, и просторные предгорья казались отражением тяжёлого неба.

Валь прекрасно знала, что тут делают старики Герман и Дала Моррва. Они пришли, чтобы назидательно сидеть. Чавкать, медленно пережёвывая геркулесовую кашу, бросать тяжёлые взгляды на поблекшее убранство Видиров и кутаться в несвежие клетчатые шали. Виконты Моррва уже не первый год трудились на кладбище своими руками. Для Змеиного Зуба это было нормально; аристократы не боялись чёрной работы. Для них куда важнее было, что они выполняют важные для островной жизни функции и не нанимают иммигрантов за три гроша. Но Вальпурге они, по всей видимости, хотели продемонстрировать, что пока она платит чужеземной горничной, руки её по-прежнему слишком белы для жены, что не приносит семье никакого дохода.

А теперь ещё и этот инцидент.

Глен сидел мрачнее чёрных вулканов. Что-то попало ему междузубов, и он ковырялся меж них зубочисткой. Он вернулся поздно ночью, пешком, без двуколки и без тарпана, пьяный, как странствующий рендристкий проповедник. Как нетрудно было догадаться, в темноте он не вписался в поворот и грохнулся с серпантина, ведущего из Брендама в пригород. Мерин сломал обе передних ноги и его пришлось прирезать, а двуколку – переквалифицировать в дрова.

– Да что ж такое, – прошипел Глен и отложил зубочистку. – Не могу понять, что это.

– Может, таракан какой, – сочувственно сказала леди Дала. Шевелюра у неё была уже не та, и поэтому её змеиная коса начиналась не надо лбом, а вверху затылка, а затем, спускаясь вдоль шеи, не оставалась позади, как принято, а с некоторой долей женского кокетства ложилась сбоку на левое плечо. В её присутствии Валь интуитивно избегала красивых каскадов из косичек, поскольку леди Дала явно мучительно переживала выпадение волос.

Это мучение изливалось наружу желчью.

– Потому что от этой твоей тененски можно ожидать чего угодно. Она может легко кобру с ужом перепутать, не то что геркулес с тараканами. Я слышала, что делать такие пакости нарочно в их характере.

Валь терпеливо помалкивала.

– Эми так делать не будет, – неожиданно для всех пробурчал Глен. Но, зная его, Валь совершенно не радовалась, что он решил заговорить. Даже маленький Сепхинор, сидевший между ними, почувствовал приближение грозы и спрятал свой любопытный взгляд.

– Просто такие вещи случаются все разом, когда поддаёшься им. Поддаёшься тому, что тебя влечёт прочь с твоего пути, – понесло Глена. Тон его был таким серьёзным и убедительным, что даже Эми, которая оттирала грязь с порога, стала слушать. – Я знал вчера, что надо весь день работать. С самого утра эстакады уже воздвигли, покатины поставили. Можно было напилить столько досок, что неделю бы потом сидели колотили гробы, заодно крышу бы родителям починили. Но я поддался уговорам Валь и решил, что надо съездить в город, хотя прекрасно знал, что не надо было. И вот что в итоге из этого вышло.

Его линия рассуждений из раза в раз была одна и та же. Пил он, коня угробил тоже он. Но когда он говорил, это всё так изящно следовало из решений нерадивой жены, что жена и сама сидела с виновато опущенными ресницами.

– Я раскладывал карты и знал, что день будет удачным только в том случае, если я останусь верен себе. Я убедил себя, что должен поддержать Валь, но в итоге её решение оказалось неверным. Мы потеряли кучу времени и коня, – напирал он, вроде бы никого не виня.

– Так что теперь у нас на деле лишь один тарпан и один катафалк, – поддакнула леди Дала. У неё даже платье сегодня было цвета ночного моря, столь близкое к траурному, будто смерть тарпана стала для неё личной трагедией. – Как же теперь работать-то? А если в город поехать, катафалк, в самом деле, запрягать?

– Да уж, смысл был кланяться герцогу, если от этого одни потери, – прокряхтел Герман. Он один ел кашу без претензий и постоянно докладывал себе ещё. Но Валь не могла на него смотреть без неприязни, потому что его волосы были не зачёсаны, они то и дело падали ему на глаза и липли ко рту. А голос его, если уж звучал, то сразу же резал ухо, как скрип несмазанного колеса.

– И вот в такие дни я лишний раз понимаю, – снова вступил Глен (а родители слушали его с таким вниманием, будто бы не знали, что он у них за сокровище). Для верности он то и дело потирал ушибленную в ночных похождениях челюсть; и даже одеваться к завтраку не стал, так и оставался в рубашке, будто больной. – Что учение наших предков работает, это доказали поколения наших семей. Можно, конечно, в него верить лишь тогда, когда это удобно, – и он бросил назидательный взгляд на Валь. Он имел в виду, что ему удалось предсказать рождение мальчика, и баронесса в своё время была очень этим впечатлена. – Но это лицемерно – в одно время верить, а в другое – делать вид, что тебя это не касается. Если я говорил, что надо было оставаться дома, поскольку мне выпал обратный келпи, значит надо было оставаться дома.

Звякнула ложка, которую Сепхинор положил рядом со своей фарфоровой миской. Мальчик взял салфетку и вытер рот, а затем прервал всеобщее устремление взглядов к барону и спросил:

– Но па, ты сам убил лошадь. А ма пришла домой одна.

Если бы они сидели ближе друг к другу, Валь легонько толкнула бы его ноги коленом, давая понять, что ему лучше не препираться с отцом. Но поздно что-либо исправлять. Глен страдальчески улыбнулся. Что ещё ожидать от ребёнка, который дни напролёт проводит с матерью, пока глава семьи горбатится на работе и не может передать ему свою точку зрения?

– Наша жизнь складывается из кирпичиков, как эта башня, – Глен тоже отложил свои столовые приборы и нарисовал в воздухе прямоугольник с помощью указательных и больших пальцев. Сепхинор смотрел на него без интереса, но взгляд не отводил. – Твои мысли, решения, намерения из прошлого создают твоё настоящее. Если в глубине души ты чего-то очень хочешь, например, выставить на посмешище своего мужа, рано или поздно мироздание ответит тебе положительно. Но будешь ли ты рад?

Сепхинор покосился на Вальпургу, а та не отрывала глаз от тарелки. Она никогда не позволяла себе говорить плохо о Глене, что при сыне, что при торговцах на рынке. Но Моррва считали иначе. Им, похоже, казалось, что весь мир настроен против них ни за что. Что даже в этой старинной башне, где при входе есть ворот, которым можно опустить решётку перед дверью, как при осаде, слишком много современных удобств. Например, диван, обитый гобеленом. Печь на кухне и дорогие изразцовые камины аж на двух этажах. Шпалеры и ковры из шерсти и шёлка, на которых были вручную расшиты змеи, волны и батальные сцены. Резные перила из красного дерева и, да покарают нас Боги, витражные окна на лестницах и при входе. Будь их воля, весь мир должен был бы жить в избе из грубого сруба, жечь костёр прямо на земляном полу и отдать каждую серёжку с жемчужиной бедным. Ну, то есть им, Моррва. Их собственный дом по соседству хоть и не отличался роскошью, однако ж был далёк от аскетизма.

Вот только это богатство здесь осталось с тех пор, как тут жили герцог и герцогиня. И мама, леди Сепхинорис, сама вышивала красоту на шторах и гобеленах. А папа когда-то решил разбитые ураганом окна заменить на витражи с вербами, птичками и облаками. Он был не только на все руки мастер, но и прекрасно знал законы Змеиного Зуба. И нигде в них не было написано, что нельзя обустроить своё жильё так, как тебе нравится.

Хотя когда говорил Глен, всё убранство будто бы тускнело, становилось замученным его вечным недовольством.

– Иногда можно специально привлечь плохую ситуацию. Проявить обидчивость, вздёрнуть нос и изобразить оскорблённую гордость, что тебя не подобрали вовремя, и из-за этого произойдёт нечто подобное. А потом думать, что поставила пьяницу на место, не пуская его, раненого, даже на пару слов в свою спальню.

«Скоро это закончится», – мысленно пообещала Валь то ли себе, то ли сыну. Но, понимая, что теперь Дала и Герман глядят на неё, утратила надежду отмолчаться. И сказала негромко, но отчётливо:

– Лорд Венкиль Одо, когда осматривал меня в последний раз, сказал, что прежний запрет делить спальню остаётся в силе. Три года.

– Разве уже не прошло? – поднял тонкую бровь Глен. Валь понадеялась, что ненависть, вспыхнувшая в ней, не излилась через глаза. Ещё бы, он ли недели напролёт был прикован болью и кровью к кровати! Ему ли помнить, когда это было! Он же всего лишь муж, не требуйте от него многого!

– Нет, дорогой, ещё не прошло.

– Для мужчины это очень непросто, – тоном знатока сообщил Герман. – Иные вообще не соблюдают подобных запретов. Надо хоть в других радостях жизни себе не отказывать, а то совсем уработаешься.

– Да что я, – нарочито смиренно поднял глаза к потолку Глен. – Для меня важнее всего, чтобы Валь скорее выздоровела. Я обычно об этом не говорю, но в такие ночи, как эта, лежать и смотреть на её пустующую подушку невыносимо. Так хочется снова видеть, как ты сопишь рядом.

«Конечно, бедный Глен спит один, пока неприступная жена плетёт злодейские планы в одиночестве с оправданием от врача», – думала Валь. Ярость кипела в ней, как будто её удивляло, что любая фраза от мужа – даже, вроде бы, сентиментальная – говорит лишь о том, как сильно он любит самого себя. Глен теперь сидел во главе стола, на месте отца. Прямо за его плечами огоньки плясали на свечах, зажжённых на каминной полке. И освещали портрет самого Вальтера, что был сделан в полный рост много лет назад. Оттуда герцог смотрел на всю гостиную суровым взглядом змеиных глаз.

Глядя на него, Валь чувствовала прилив спокойствия и сил. Он учил её, что с семьёй никогда не бывает просто, но ценнее неё ничего нет на свете. Он говорил, что когда-нибудь она выйдет замуж, и, несомненно, упрямый нрав будет иногда мешать ей стать хорошей женой. Но он уверен, что она не предаст заветов Видиров, и ему не придётся за неё краснеть.

А ведь мама говорила, что идеальных мужей не существует. Что даже с Вальтером иногда было непросто. Хотелось бы узнать, в чём именно! С Гленом его было так или иначе не сравнить.

– Кстати, этот портрет, – Глен попытался продолжить в заданном миролюбивом тоне. – Может быть, нам заказать нас втроём, а, Валь? А этот отправится в галерею. У меня есть один знакомый художник, очень талантливый парень, по-дружески сделает недорого.

«Именно потому, что он тебя знает, возьмёт в два раза больше. А если он услышит, что мы опять доживаем месяц в долг, то и вовсе откажется», – подумала Валь и закончила со своей кашей. Наконец-то все выговорились, и она могла тоже сказать то, что хотела. Поэтому она доброжелательно заулыбалась:

– Твоя идея радует мою душу, но мы должны немного подумать о насущном перед этим. Я была неправа, что пыталась в одиночку продолжать дело отца. Мне следовало сразу поддержать вашу работу, и теперь я хочу исправиться. Я собираюсь продать лодки и снасти, что остались, и перенести все средства в кладбище. Равно как и свои две руки.

Последняя фраза далась ей нелегко. Она уже предвкушала, как ей будет хотеться выть, пока она будет отмывать мертвецов на пару с леди Далой. Но взгляд лорда Вальтера убеждал её, что она сможет. В семье нельзя бесконечно скандалить и демонстрировать свою отчуждённость. Увидев, как она старается, Моррва изменят к ней отношение.

– Я всячески поддерживаю, – добродушно ответил Глен и посмотрел на неё с выражением симпатии в сощуренных жёлтых глазах.

– Мы тоже, – свысока изрекла Дала. Она неизменно считала, что Валь и так засиделась без каждодневной работы и без маленьких детей. – Это решение достойно того, как тебя называют. В конце концов, тебе повезло легко перенести свои роды, чтобы так долго себя жалеть. У Луазов недавно умерла леди Тая, хотя ей было шестнадцать, когда подошёл её срок. Ну а про нашу Касси и говорить не буду. Словом, теперь и твоя тененска хотя бы будет оправдана, чтобы следить за домом. Хотя я бы на твоём месте наняла островитянку, и мы бы напополам с тобой платили ей жалованье, если б она и в нашем доме прибиралась иногда.

«Она бы напополам согнулась, когда б увидела вашу халупу», – очень невежливо подумала Валь и улыбнулась ещё шире, чтобы трапеза закончилась на приятной ноте. Завтрак всегда должен быть хорошим началом дня. Так учила мама.

После она нарядила Сепхинора в охровый камзол и чёрный плащик, а сама надела агатово-серое платье из чистого хлопка с рукавами достающими лишь колен, чтобы не упариться, когда к полудню станет теплее. И отправилась в компании маленького дворянина вдоль кладбища Моррва к дороге, туда, где был почтовый ящик. Там они дождались почтовый экипаж и с ним поехали в Брендам.

– Что же за дела у такого малыша в брендамском порту, а? – весело спрашивал почтальон, давний знакомый из младшей ветви рода Луазов – баннерет Димти Олуаз. На его сюртуке герб Луазов, синий змей и цветок, занимал лишь половину, а вторая половина пестрила горностаевым узором.

– Я сопровождаю леди-мать, потому что леди не ездят без сопровождения, – важно отвечал ему Сепхинор. Валь улыбалась ему, а он – ей. Солнца сегодня было немного, но почему-то оно было куда теплее, чем вчера.

Скрипели колёса, болтался на краю коляски фонарик. Они сидели сзади, свесив ноги, и каменистая дорога убегала из-под сапог Сепхинора и антрацитовых мюлей, легкомысленно надетых Вальпургой. Она постоянно задирала мыски, чтобы туфельки без пяток не остались в дорожной пыли. Поворот на Девичью башню исчезал в пучинах вереска. Сиреневые заросли цвели, румянясь под скупыми лучами, и от каждого вздоха ветра вздрагивали, будто водная гладь.

Не было больше такого места в мире. Остров, на котором знали все оттенки жёлтого для описания глаз, все оттенки синего – для описания моря, все оттенки зелёного – для описания природы. Малахитовые сосны, сизый мох, зелёные до черноты ели, тёмно-нефритовые падубы. Трава, местами так похожая на зелёные волны, и волны, похожие на серебристые листья лохов. Змеиный Зуб был прекрасен, но нужно было немало постараться, чтобы быть достойным его.

Настроение у неё улучшилось само по себе, и она с нежностью слушала, как Сепхинор читает вслух.

– «Легарн вышел из кабинета, утирая окровавленные руки носовым платком. Он закрыл дверь на ключ, а сам ключ, прежде чем уйти, повесил на гвоздь в коридоре. На улице»… Ма, а почему он не забрал ключ с собой-то? Так труп быстрее откроют и начнут искать следы.

– Но он же пытался выдать это за самоубийство, – пояснила Валь.

– Но… – Сепхинор нахмурил лоб, а затем его глаза цвета спелой груши просияли. – А! Он хотел, чтобы стража думала, что Эоганн закрылся внутри.

– Именно, – проурчала Валь и взъерошила его волосы. Конечно, свекровь была против, чтобы Сепхинор читал «Смертные грехи Легарна», но её собственная мама тоже всегда возражала. А ей это нравилось больше сказок про спасённых от морских змеев принцесс. И если отец садился у камина не с газетой, а с каким-нибудь таким детективом в бархатной обложке, Валь была тут как тут.

В брендамском банке змеиного дворянства Валь и Сепхинор встретились с лордом Татлифом Финнгером, который управлял казной Видиров. Он получал своё жалованье от Беласка, но, поскольку рыбацкое дело Видиров открывал ещё герцог Вальтер, Татлиф также следил за счетом Вальпурги и платил за неё отчисления в казну. Иначе, конечно, ей пришлось бы заниматься множеством банковских дел самостоятельно. А этого она не умела.

– Значит, вы хотите, чтобы я нашел покупателя на ваши снасти и ваши лодки, – понимающе кивнул Татлиф. Валь вытащила из ридикюля листок, на котором отцовским почерком был расписан весь набор инструментов и лодок, и показала управляющему.

– Как вы думаете, сколько будет стоить? – спросила она аккуратно.

Пока они разговаривали за ширмой в углу для важных клиентов, Сепхинор не пожелал сидеть вместе с ними и шатался туда-сюда. Он во все глаза глядел на тяжеленную люстру, которая отражалась в начищенном мраморе пола, как в зеркале. Неприкрытая роскошь столь достойного заведения отдавала континентальным безвкусием, не характерным для островитян.

– Этого я вам пока не скажу, мисс Моррва, но иров на пятьсот вы можете рассчитывать.

Когда они вышли на людную центровую улицу, оба были озадачены – каждый по-своему.

– Что они там такое мастерят, что они такие богатые? Короны с бриллиантами? – спросил Сепхинор, взяв мать за руку. Она, между тем, хотела заглянуть в травяную лавку своей знакомой. Поэтому повела его за собой по багряной брусчатке ниже по набережной, чуть в сторону центра.

– Ничего, – пожала плечами Валь. – Они дают в долг так, что ты должен заплатить им чуть больше, чем взял. Хранят твои сбережения в безопасности за определенную сумму. Ещё они служат поручителями при сделках и берут за это процент. Чуть где какое подписание документов – они тут как тут с нотариальной печатью, и она тоже стоит денег.

– Мда. Ну, па-то хотя бы гроб сколотить может, он и змеятник недавно починил.

– Да, твой папа умелый плотник, – кивнула Валь. – А дед Герман – каменщик. Они честные труженики.

– Выходит, лучше б им иметь нотариальную печать, – меланхолично заключил маленький лорд.

В лавке Сизы, немолодой рендритской жрицы, Валь всегда брала столовые специи, басму и усьму, сборы трав от головной боли и от кровотечений, для успокоения нервов и для хорошего сна. В этот раз на полках у неё было почти пусто. Она охотно насчитала баронессе трав, бутонов и листьев для настоек и чая, но когда дело дошло до басмы, дала ей лишь небольшую склянку порошка.

– Это всё, что у меня нашлось, – вздохнула Сиза. Распущенные, как у всех рендриток, её волосы были неопрятны и спутаны. – Я помню, что тебе надо отложить, как только будет поставка, но теперь жди этих кораблей с юга. Все боятся выходить в море.

– Да будь оно неладно, – всплеснула руками Валь. Она сложила к бумагам свои покупки, и они с Сепхинором прогулялись до булочной. Потом засели на набережной, глядя, как блестят волны, и ели пирожки с моченой брусникой.

Труппа бродячих музыкантов играла рядом с фонтаном в виде двух сплетённых кобр. Звучали задорная лютня, бойкая скрипка и, конечно же, неизменно виртуозные островные флейты – вистлы и свирели. Артисты не стеснялись исполнять по кругу одни и те же танцевальные мелодии, но потом вдруг перешли в минор. Прислушавшись к музыке, Валь тихонько промычала себе под нос:

– Зов не погаснет, зов не утихнет.

Подчиняйся ему, отдавайся ему.

Остров воззвал, на страх твой, на гибель.

– Это пение Дола? – догадался Сепихнор.

Валь кивнула. Загадочный и монотонный напев нравился ей в детстве. Но потом стал символом разлуки.

– Ма, – Сепхинор перестал болтать ногами и коснулся её рукава. А затем проникновенно взглянул ей в глаза. Его лицо, уже такое породное, видирское, даже в столь юном возрасте казалось лишённым детской наивности. – Почему лорда Вальтера считают мёртвым, если он просто ушёл в Дол?

Со времён последней встречи с отцом любое упоминание о нём обычно ввергало Вальпургу в тоску. Но теперь ей было наконец спокойно, будто бы она примирилась с мыслью о том, что его нет. И хотела, чтобы Сепхинор на её примере с достоинством принимал факт смерти. Она с готовностью объяснила:

– Дол Иллюзий – это как бы… врата в иной мир для самых избранных детей Великого Аспида. Таких, как твой дедушка. Ещё при жизни он был из тех немногих, кто прошёл пятое испытание ядами, которые теперь уже и не проводят даже. При его правлении остров отвечал нам взаимной любовью, и почти никого не хоронили от змеиных укусов. А потом Змеиный Зуб позвал его. Он стал беспокойным, забрал нас с мамой из замка в Девичью башню и передал дела брату, а сам много занимался змеятником. Пока однажды утром, на самом рассвете, когда я сидела в гостиной, читала и делала вид, что просто рано встала, а не просидела там всю ночь, он спустился из спальни, одетый в походное. Поцеловал меня и ушёл, и его Кобран уполз за ним. Так я оказалась последней из нас, кто его видел. А рендриты из Дола потом дали нам знать, что он упокоился там, в никогда не остывающей земле Дола, принятый Аспидом с улыбкой на устах. Но не бойся, малыш; умирать всем приходится, просто мы стараемся об этом не думать. Жизнь в том и заключается, чтобы забывать о смерти. А такими, каким был его светлость Вальтер, рождаются очень немногие, и они будто бы не чувствуют разницы между нашим миром и иным. Не боятся. Поэтому они особенные. Рендр никогда не будет требовать от тебя прийти к нему и умереть, он взывает лишь к тем, кто к этому действительно готов и хочет этого.

– И такие, как живущие там рендриты, предсказывают будущее?

– Ну… – Валь неловко улыбнулась. – Не все. То есть…

– Ну, то есть местные жрецы ближе всех к Рендру. И к Привратнику Дола. И поэтому они предвидят по-настоящему, а не как па. Верно?

Баронесса едва сдержала смешок. Кто-то говорил ей, что Сепхинор уж слишком умён для мальчишки его лет, и она всегда была такого же мнения. Ей было с ним интереснее, чем с мужем, едва ли не с самого его рождения.

– Да, но они и сказать об этом не могут. Из Дола нет обратного пути. То есть они не имеют права передавать мирянам то, что открыл им Рендр, они как бы уже перешагнули черту. Но вообще-то, милый, у твоего отца тоже есть к этому некоторый талант. Это называется «развитая интуиция». И моя кормилица, Софи, тоже очень любила раскладывать карты, читать звёзды и линии на руках. Не помню, правда, хорошо ли ей удавалось.

– Ну, сказать «завтра у тебя что-то плохое может случиться, а равновероятно может и хорошее», я тоже могу, – усмехнулся Сепхинор. Валь покачала головой и заявила:

– Я тебя такому не учила, лорд Моррва. Надо уважать старших, а более всех – собственный род.

– Так я сам сделал выводы, – рассудил юный дворянин. – А скажи. Почему в Дол не может войти, например, войско чужеземцев, которые ничего о нём не знают?

Валь громко хмыкнула и подняла глаза к небу.

– А-а, их зажрут змеи, – догадался Сепхинор. – Там, наверное, полно змей?

– Да конечно! Там никогда не бывает снега, холмы усеяны россыпью диковинных цветов, и весь воздух поёт гимны Богу-Зверю. Чужак там подавится даже своим вдохом. И Схолий быстренько подберёт его косточки. Ты же помнишь всех богов, милый?

– Да-да. Бог-Человек Иан, Бог-Зверь Рендр, Бог-Смерть Схолий. Иан просто человек, Рендр – аспид, Схолий – козёл.

– Не козёл, а… – Валь задумалась, и Сепхинор перебил:

– Дух в чёрной сутане с головой козла.

– Да, так будет точнее.

Сепхинор почесал свой нос и сощурился от бликов солнца на воде. И мечтательно молвил:

– Посмотреть бы, как там, хоть одним глазком. Что за дивные цветы там, что за горячие ключи бьют из-под земли.

– Всегда можно посмотреть на картинах, – ответила Валь. – У нас ничем не хуже. Когда распускаются красные маки и шоколадные ромашки, растущие на склонах приморья. Или когда зацветает вереск. Когда на нашем падубе за окном высыпают красные плоды, а на городских клумбах – белые снежноцветы. Может, именно этой простоты и тихой прелести обычной природы и не хватает там, где всё наполнено яркостью чудес.

Как всегда, когда мальчик не был до конца с ней согласен, он предпочёл взять паузу и подумать об этом. А она в очередной раз восхитилась им, таким чутким и вдумчивым маленьким человеком. Иногда ей тоже приходили в голову самые странные мысли, иногда виделись дурные, жуткие сны в ночь на первое мая – ночь, когда она родилась. Родиться в Вальпургиеву ночь считалось тяжким бременем. Такая дата появления на свет навсегда накладывала отпечаток на жизнь человека, пророча ему бесчестие, грехопадение, чернокнижничество и безумие. Невзирая на благороднейшее происхождение. И должны её были назвать Генриеттой, в честь царственной родственницы, а назвали в итоге Вальпургой – в честь ужасной рендритки прошлого, что каждый год по весне выводит в леса и предгорья Змеиного Зуба всю нечисть, всех самых ядовитых змей и всех самых развратных суккубов, и устраивает с ними там пляску в свете алых, сизых и пурпурных огней. Чтобы её собственное имя всегда напоминало ей, какая судьба ей уготована, если она забудется.

И всю свою жизнь Валь упорно отдалялась как можно дальше от гнусного предназначения. Она никогда не позволяла себе ни лишнего пирожного, ни лишней праздной мысли, ни лишней минуты безделья. Труднее всего ей давалось не думать плохо о других. То и дело нет-нет да и мелькнёт что-нибудь грубое в адрес мужа, его семейства, его дружков или просто грубиянов на рынке. Но разум её никогда не переставал трудиться над собой; она взращивала в себе истинную змеиную дворянку. И даже если уже нет отца, и мать далеко, и кругом всё кажется непривычным, слишком новым, – в душе её с детства надёжно установлены постулаты праведной жизни.


Этот разговор заставил Валь припомнить, что она давно не навещала мемориал в память отца. Он тоже был обустроен на кладбище Моррва. Невзирая на рост Люпинового кладбища к юго-западу от Брендама, где принимали на захоронение всех, кладбище Моррва было предназначено только для островитян, и оттого сохранение репутации приносило как убытки, так и несомненные преимущества.

В известной мере кладбище Моррва демонстрировало равенство всех живущих пред лицом Схолия, потому что нынче скромные могилки змеиного дворянства не так уж сильно отличались от последних пристанищ островных возниц, пивоваров, рабочих, гвардейцев. И святилище Схолия, организованное под небом в глубине кладбища, было несравнимо с погребальными храмами на большой земле. Но Валь знала, что любой сородич предпочтёт это мрачное капище тененским сооружениям.

Дом Моррва ютился сбоку от прощального зала и морга при входе на кладбище, там же, где и их мастерская. День спустя своей сделки с лодками Валь впервые должна была приступить там к «настоящей» работе руками наравне с мужем и его родителями.

Она начинала свой день, как положено было змеиной леди, в пять часов утра. Полчаса на утренний туалет и ещё полчаса на утренние молитвы сменялись утренним обходом комнат и змеятника. Минут за двадцать до семи она шла будить Сепхинора, одевала его и причёсывала. И ровно в семь они дружно садились завтракать. Если бы не было Эми, Валь едва бы успевала втиснуть туда варку утренней каши; а если б даже и успевала, ей было бы жаль смотреть на то, как домочадцы пытаются со слезами на глазах прожевать её стряпню.

После этого Глен отправлялся на работу, Валь – на кухню, и ещё час она вместе с Эми занималась приготовлением еды на обед и на ужин. А потом ловила бегающего по башенному холму Сепхинора и сажала его за парту. Один день она учила его грамматике, второй – арифметике, третий – змеиным наукам о породах, ядах и музыке, четвёртый – истории, пятый – геральдике острова и этикету, шестой – литературе. А на седьмой они вместо теории занимались практикой, Валь приводила его в змеятник, и Сепхинор играл полозам уже совсем не простые мелодии на особой флейте. Они занимались до полудня, и потом Сепхинор мог ещё час бездельничать, а Валь в очередной раз должна была посетить кухню и заменить Эми, если в башне требовалось прибраться.

На обед Глен возвращался, и ещё час после него он обычно проводил в башне, в основном – болтая без умолку, реже – просто листая островные газеты. Вторая половина дня не имела чётких задач и могла быть посвящена визитам вежливости, домашнему благоустройству, послеобеденному сну или, что чаще всего, шитью. Сепхинор проводил эти часы в её компании, если не спал; он мог читать ей вслух или бубнить таблицу умножения. Валь постоянно чинила одежду своего семейства, в том числе гленовых родителей, и изредка ей удавалось начать что-то новое. Плащ для мамы, который она скроила в прошлом году, так и продолжал лежать с незавершённой вышивкой. Сохранялась призрачная надежда закончить его до её дня рождения в середине зимы, чтобы послать ей в Эдорту, но теперь…

Теперь всё послеобеденное время она была обязана посвятить работе с Моррва. Так что Сепхинор был оставлен наедине с книжкой, опечаленный разлукой, а Валь ушла в морг под руку с Гленом.

Словами не передать, с каким удовольствием семейство Моррва демонстрировало свои бессчётные умения и познания. Тут не стой, здесь угол смерти. За доски берись только в перчатках, а за черепа – только без перчаток. Саваны складывай не слева направо, а справа налево. На мертвеца смотри, а то не научишься, но не засматривайся, он же мужчина. Розмарина в раствор для обмывания клади побольше, чтобы был запах, но поменьше, чтобы не переводить. Чаю Герману принеси, но не заходи к нему, чтоб не отвлекался от резьбы.

Бегая между моргом, где орудовала леди Дала, мастерской лорда Германа и улицей, где Глен чинил скрипящий катафалк, Валь уже к шестому часу вечера почувствовала, что скоро упадёт на стол вместо покойника. Не столько потому, что работа была тяжёлой, сколько потому, что никому не могла угодить.

Кроме, разве что, Глена.

– Пошли, прогуляемся, – предложил он бодро, когда она вышла в очередной раз глотнуть воздуха. В горле скрипела мелкая пыль от опилок. А барону хоть бы что, он отдыхал пару минут уже который раз за эти полчаса. Его глубоко посаженные глаза солидарно с довольной ухмылкой тонких губ выражали удовлетворение тем, что он теперь не самый младший работник кладбища.

Прогулка – как раз то, чего Валь хотела. Она с удовольствием взяла его за локоть и положила голову ему на плечо, а он повёл её вглубь кладбища. Меж зелёных пригорков вилась подсохшая за тёплые дни дорожка. Вереск розовел, будто цветная дымка, отделяя своими зарослями разные части кладбища. В северо-восточной части, где он перемежался с рыжиной земляничного дерева, располагались самые знакомые Вальпурге места: последние пристанища родных и друзей. А сразу за ними земля шла выше и выше, вся охваченная сиреневой фатой вереска, и затем начинались скалы, за которыми следовал долгий обрыв вниз, к морю. Это кладбище и Девичья башня когда-то были северным рубежом брендамских предместий. Отсюда можно было видеть и городские стены, и засеянные поля к востоку от Летних врат. Башня перестала быть маяком, но на самом её верху до сих пор располагалась ниша для сигнального костра. А теперь разве что Глен пользовался ей, чтобы посмотреть на звёзды.

Жизнь схлынула с северной высоты над Брендамом лет тридцать назад, чтобы перебраться ближе к рыбацкому порту у посёлка Купальни и дальше, в городок Эдорта, где сейчас жила со своими родственниками леди Сепхинорис. Теперь во всей округе было по-кладбищенски тихо, зато расширяйся – не хочу, как говорится. Настоящий простор для могильного дела.

На ходу Глен сорвал веточку вереска и положил на могилу своего старшего брата Сюира. Тот умер то ли от отравления пищей, то ли от укуса неизвестной змеи. Сложнообъяснимые смерти на острове всегда объясняли укусами змей, слишком уж просто было по неосторожности стать их жертвой. Здесь также могла лежать и сестра Глена, леди Касси, но её судьба настигла её в Купальнях замужем за тамошним судовладельцем немногим после рождения ребёнка; там она и осталась.

Соседняя могилка выглядела ещё более скупо. На деревянной табличке выжженная надпись гласила «леди Мина Оллана Моррва, 1614 – 1630». Покосившись на невозмутимое лицо Глена, Валь тоже сорвала ветку вереска и воткнула её рядом с табличкой.

– Олланы всё же чаще просят похоронить себя в Эдорте, – заметила она. – Наверное, она очень любила тебя, раз хотела остаться здесь.

– Наверное, – скупо ответил Глен. Его первая жена умерла во время последней эпидемии брюшного тифа. Но в его глазах цвета старого лёна застыли не воспоминания, а просто какие-то мысли.

Валь покосилась на него, будто чувствовала, что он, невзирая на лаконичный ответ, хочет что-то сказать. И не зря – Глен поделился:

– Я женился на ней, когда мне самому было семнадцать. Вдохновился твоим отцом, который разорвал помолвку леди Сепхинорис и сражался на турнире в её честь. Эта история заводила всех мальчишек вроде меня, и мы все хотели такими быть. Но потом, когда я завоевал леди Мину, выяснилось, что я ей ничем не подхожу. Я тогда был жестковат, но и она любила со мной поругаться. Странное было время.

– Все говорят, что случай моих родителей был исключительным. Даже мама утверждала, что её научили, что любовь приходит в браке. А не до него. Сама по себе любовь без опоры клятв, обязательств и благословения семей исчезает быстро, как разлитая вода в жаркий день.

Глен тронул её плечо и улыбнулся уважительно, но как-то тоскливо.

– Мне бы не хватило выдержки прожить всю жизнь, ни разу не потеряв голову, – признался он. – Тебя-то я тоже полюбил безо всяких условностей. Всё-таки ими не заменить искренний порыв. Твои прекрасные черты, твои бумсланговые глазки, твои изогнутые брови и овальные губы… Ты само совершенство.

Валь понимающе улыбнулась в ответ, но мысленно спросила: «И мой титул, отцовская башня, приданое и имя семьи совсем никак не поспособствовали сватовству, не так ли?». Она не знала, говорят ли они об одном и том же чувстве, но, конечно, отозвалась:

– И я тебя люблю, дорогой.

«Наверное, иногда люблю. Хотя бы время от времени точно. По крайней мере, должна».

Из недавних захоронений мемориал лорду Вальтеру был единственным выточенным из камня. И то он казался сравнительно небольшим, как половик. Валь положила к нему веточку земляничного дерева и задумалась, осматриваясь.

– Я помню, что, когда мама хотела сделать для него надгробие из габбро, нам пришлось выложить кругленькую сумму в гранитной шахте далеко отсюда, где-то в Лубне, и потом ещё ждать целую вечность. Я так понимаю, большинство семей просто не имеют запала этим заниматься.

– Да, с тех пор как затопило шахту в Купальне, мы из камня ничего не делаем, – подтвердил Глен. – И это было при отце моего деда, если я не ошибаюсь.

– А у Люпинового кладбища рядом мраморная разработка…

– Она тененская. Ни один островитянин в их псарне ничего покупать не станет.

– Но как-то странно, выходит, всё кладбище становится деревянным за тем редким случаем, когда кто-то всё же будет заказывать надгробие из Лубни. И даже цветов у нас тут не растёт.

– А что ещё надо, кроме вереска?

– Хотя бы орхидеи. Я помню, они иногда цвели где-то за курятником сами по себе. Если их посадить недалеко от мастерской, можно будет предлагать их тем, кто приходит навестить могилы.

– За парочку иров, – догадался Глен. И потёр свой острый подбородок. – Да, дельная мысль.

«И бесполезная на заре осени», – подумала Валь. Больше всего её стал беспокоить вопрос гранита. Ввечеру, когда Глен сидел и поучал Сепхинора, как надо носить жабо, она отмокала в ванной комнате, в купели, и пыталась распарить гудящие мышцы. Но плотнее всего она взялась думать, можно ли деньгами, вырученными с продажи лодок, как-то вернуть камень на кладбища Моррва. Новую шахту, конечно, не откроешь, но…

Ещё несколько вечеров кряду она изучала книгу островного дворянства и искала своих знакомых среди тех, кто мог состоять в родстве с Винсами, хозяевами Лубни. И наконец отыскала: жена младшего из сыновей Хернсьюгов как раз была из Винсов.

– И ладно младший выбрал себе достойную женщину, – доверительно рассказывала ей пожилая леди Люне Финнгер Хернсьюг, – а то ведь старший захаживает к полукровке, из этих, как их… Моллинзов, которые руководят постройкой богомерзкого этого кабаре. Так захаживает, что слухи уже прожужжали все мои бедные уши, и будто бы у них там даже есть выродок; об этом я вообще думать не хочу, но разве Барнабас хоть что-нибудь толковое скажет своей бедной маме! Он только огрызается…

Сей визит вежливости Валь нанесла её семье спустя неделю после того, как навела справки. Руки её всё ещё гудели от таскания досок и работы с пилой, но она прятала их потёртость под кружевными перчатками цвета конской кости. Сепхинор возился в детской с Хельгой, дочерью младшего сына Хернсьюгов. А они с умудрённой годами леди Люне пили васильковый чай и вели степенную светскую беседу в её будуаре в брендамском особняке Хернсьюгов. Эта старушка совсем не походила на кислую леди Далу; спокойная и рассудительная, она ещё могла похвастаться длинными змеистыми косами, не седеющими, как у всех островитян, и открытостью нрава. В её компании Валь было легко и приятно.

– Хотя для всякого благородного змея сейчас непростые времена. У Винсов, хоть я и надеялась на их каменоломню, всё равно едва-едва сводятся концы с концами. Может они даже не будут устраивать большой приём на Долгую Ночь…

«Давно ли у нас праздник Долгой Ночи превышал масштаб семейного чаепития», – тоскливо подумала Валь. Здесь какая-либо ограниченность в средствах не ощущалась совершенно: тяжёлые парчовые шторы отсвечивали золотым орнаментом, как новенькие. Повсюду блестели начищенные канделябры, а зеркало высотой в человеческий рост поражало воображение. Но она не считала правильным считать чужое добро и учтиво поинтересовалась:

– Однако каменоломня в Лубне ещё работает?

– Конечно, конечно, – закивала леди Люне. – Но доходов она приносит совсем не так много, как расходов, если я, конечно, правильно поняла, что имеет в виду мой мальчик, – и она кокетливо обмахнулась веером. Будто делала вид, что к старости до сих пор ничего не понимала в мужских делах.

Валь тоже похлопала ресницами и невзначай оборонила:

– Мой муж, сэр Моррва, как раз искал гранит по сходной цене, если я правильно помню. Около дюжины плит, не меньше.

– Так это как раз то, что нужно! Чтобы рабочие не простаивали, – встрепенулась леди Люне. Но затем снова подняла глаза к потолку, будто ушла в мечты, хотя на самом деле явно уже раздумывала о том, что услышала.

Теперь главное было, чтобы всё сошлось.

На обратном пути их подвозил тот же слуга Хернсьюгов, лакей Бен, что уже помог Валь тогда, когда её нужно было подбросить из Брендама ясным вечером. Сепхинор всю дорогу сидел в экипаже вдохновлённый, но серьёзный, а потом решительно спросил:

– А когда я вырасту, я могу жениться на Хельге?

– Конечно, можешь, мой хороший. Но не спеши ей ничего обещать: когда ветер дует с моря, всё меняется, – улыбнулась ему Валь. Ей так хотелось сомкнуть веки и провалиться в сон! Однако день был ещё не закончен.

Они приехали поздно, поэтому пришлось украдкой проситься в окованную змеями сизую башенную дверь. Им открыла Эми. Ужинали они тушёным зайцем с кабачками сами по себе, без Глена. Потом Валь уложила Сепхинора под одеяло, и, закрыв за собой дверь детской, воинственно направилась в супружескую спальню, где барон нынче обитал один. Перед самым порогом Валь сделала вдох, напустила на себя благодушный вид и поскреблась.

– Это я, дорогой.

– Валь? Вы вернулись наконец? – отозвался Глен изнутри, и она заглянула к нему. Невзирая на её попытки почаще у него прибираться, в комнате всё равно чувствовался налёт холостяцкого бардака. Снятый сапог подпирал загнувшийся ковёр, а на полу прыгали вырвавшиеся на волю кормовые сверчки. Увидев их, Валь подавила очередной стон. Это Глен пытался кормить своего бушмейстера Ловчего, здоровенную гадюку толщиной с запястье леди и бойким узором из чёрных ромбов на ржавого цвета шкуре. Ловчий однажды из вежливости попробовал сверчков, и теперь барон безуспешно хотел провернуть этот трюк снова, чтобы не тратить цыплят. Полутораметровый змей висел у него на шее и плечах, терпеливо воротя нос куда-то в сторону темнеющего вечернего неба за окном. Ловчий всегда был джентльменом.

– Мы засиделись у леди Хернсьюг, – признала Валь и прошла внутрь. Затем присела на корточки и умелым движением поймала сперва одно беглое насекомое, затем – второе, и после их обоих отправила за окно. Этим она занималась едва ли не каждое утро в змеятнике на первом этаже. Поймав её укоризненный взгляд, Глен вздохнул и оставшегося сверчка тоже запустил в свободный полёт.

– Я подумал – ну, вдруг получится, – пожал он плечами и перевесил Ловчего на опору балдахина. Тот медленными кольцами принялся подниматься под потолок, на своё излюбленное лежбище.

– Ну, попытка – не пытка, но лучше делать это не в спальне, – Валь попыталась прозвучать не назидательно, а так, непритязательно. Окинув глазами вересковый холм, который отсюда было видно, как на ладони, она задержалась на огнях Брендама. До него было полчаса в седле или в экипаже, а отсюда казалось, что он буквально в двух шагах.

– А что лучше делать в спальне? – поинтересовался Глен. Шорох его босых ног приблизился, и Валь обернулась к нему. Затем положила руки ему на плечи и перешла к вороту, который принялась расстёгивать.

– Я решила, что давно не укладывала и тебя спать тоже.

– О, как это чутко с твоей стороны, – ухмыльнулся барон. Он явно не был принципиален до такой степени, чтобы отвергать нежности, и поэтому прикрыл свои латунные глаза. А Валь принялась привычно помогать ему раздеться: сняла сперва камзол, затем распахнула рубашку. И, делая вид, что не замечает его томный взор, щебетала ему о том, как прошёл её день.

– …оказывается, союз Хернсьюгов и Винсов переживает не лучшие времена, – выразительно вещала она, пока возилась с его ремнём. – Они не говорят об этом открыто, но на гранит не хватает спроса. Их младший сын, тоже твой друг, кажется, – сэр Зонен? – он хочет пристроить целую партию по оптовой цене. Я вот думаю, не поддержать ли нам Хернсьюгов, ведь с гранитом как раз можно что-то придумать?

Глен перестал ловить её взгляд и уставился прямо перед собой.

– Гранит, дай-ка подумать… Может, у них и габбро есть? Мы же могли бы заготовить из них надгробия и предложить другим семьям обновить деревянные таблички!

Валь правдоподобно округлила глаза и удивилась:

– Но Глен… ты думаешь, это сработает?

– А что бы и нет? – барон упёр руки в бока. – Сколько тебе обещали за лодки, удочки, сети и всё это барахло?

– Три сотни иров, если продать сейчас. Потом, говорят, цены могут вырасти, но… – и она внимательно посмотрела на мужа, а тот ожидаемо озвучил единственно верное решение:

– Но потом такого шанса может и не подвернуться! Вложимся сейчас, зато выиграем в перспективе, и товарищам протянем руку помощи.

Он так воодушевился этим замыслом, что, поцеловав его напоследок, Валь беспрепятственно покинула его покои. Она поднялась на второй этаж, в свою спальню.

«С семьёй может быть трудно, но нет ничего дороже неё», – учили родители.

Блаженное ослабление корсета, запах затушенных свеч. Распрямление закрученных хитрым узором локонов. Синий свет ночного неба на полу. Исступлённый шёпот молитв на сон грядущий. Шелест летучих змей и листьев падуба за окном. Одиннадцатый час на циферблате. Всё по расписанию. И пока по плану.

3. Собаки в высшем обществе

Под звук гипнотической мелодии двухпятнистый полоз медленно изгибал шею то в одну, то в другую сторону. Он неотрывно глядел на играющего для него Сепхинора. Его желто-бурые кольца покоились на дне корзинки. Валь сидела рядом, одетая в палевое домашнее платье, и внимательно наблюдала.

Конечно, это не был настоящий танец кобры или мамбы. Полозы вообще всегда неохотно шли навстречу флейте заклинателя. Их интересовали еда и тёплый угол у отопительного котла, и ораторы змеиного дворянства часто сравнивали их со средней прослойкой населения острова. «Что нам ваши ритуалы?» – будто вопрошала самка полоза и слегка склоняла дугу своей шеи. Между собой Моррва звали её Щепкой. – «Вы бы лучше принесли цыплят или перепелиных яиц».

Но Сепхинор по-своему привязался к Щепке и уважительно относился к её решению не вылезать из корзинки вообще, если та вдруг пожелает. Конечно, он мечтал обрестисвою ксакалу – собственную змею на всю жизнь, как Кобран у герцога Вальтера, Ловчий у Глена и Вдовичка у Вальпурги. Но сейчас и дружбы со Щепкой ему было предостаточно.

Однако дворянин его происхождения не мог связать свою судьбу с такой мелочью, как полоз. К моменту, когда ему настанет пора искать свою ксакалу, он уже должен будет умело заклинать аспидов. Кроме того, он родился под знаком Смертозмея, что, согласно астрологическим книгам Глена, означало большой потенциал и великое будущее.

Флейту Сепхинора изготовили из чёрного дерева к его третьему дню рождения. И у неё было более мощное, более наполненное звучание в сравнении с флейтой Валь, которая издавала сладкие, усыпляющие звуки. Валь находила это прекрасным. И старалась не думать о том, как это напоминает ей игру её отца. Но разве можно было не замечать? Сепхинор ничуть не походил на вспыльчивого и нервного Глена, мало чем перекликался со злопамятностью и мстительностью Валь. Его спокойствие, рассудительность и благодушие в обществе змеиного дворянства давно называли «лучшими качествами лорда Вальтера».

– Попробуй «Пляску стрекоз», чтобы она не засыпала, – посоветовала Валь, и Сепхинор перешёл на более быструю контрастную мелодию. Щепка поднялась из корзинки чуть повыше. Даже одна из мамб зашевелилась за стеклом.

В змеятнике места было совсем немного. Сепхинор сидел у порога, корзинка со Щепкой была поставлена посередине комнаты, а Валь расположилась на коврике за Щепкой. По обе стороны от них возвышались стеклянные террариумы, а под потолком между ними, как кровеносная сеть, протянулись трубы с горячей водой от котла. За мутными витринами можно было разглядеть самых разных питомцев семьи Моррва. Или, вернее сказать, семьи Видира – все они остались здесь от герцога Вальтера.

Две мамбы, чёрная и зелёная, содержались раздельно. Три полоза же, наоборот, на удивление складно делили одно жилое пространство. В маленькой ёмкости, полностью засаженной мхом и круглолистым папоротником, жил незаметный любимец Валь, хамелеоновый бумсланг. А её ксакала, мулга Вдовичка, то царствовала в своём террариуме, украшенном золотой рамой, то кочевала к ней в комнату, то охотилась на мышей в подвале. Она была самой мирной из ядовитых змей башни, и поэтому даже Эми вскоре перестала бояться, завидев, как двухметровая толстушка ползёт по кухне.

Террариум Ловчего, обрамлённый ювелирной ковкой, постоянно пустовал. Своего бушмейстера барон предпочитал держать в спальне, что, впрочем, среди змеиного дворянства было не редкостью. Валь тоже думала перенести к себе Вдовичку, но та не любила ограничений и вечно вылезала под дверь, чтобы потом обнаружиться под ногами где-нибудь в гостиной в самый напряжённый момент подачи завтрака.

Ещё в их семействе имелся нарядный ленточный крайт, раскрашенный природой в жёлтую и чёрную полоску. А также не менее роскошная гадюка-фея с тёмным туловищем и медовой головой. И это не считая многочисленных ужей и удава, живущего на горшечной вишне в картинной галерее на втором этаже башни. Под витрины имело смысл помещать только самых ядовитых и самых ценных питомцев, тогда как все другие, в том числе простенькие серенькие гадюки, были предоставлены сами себе.

Для прокорма этого разнообразия на кухне и при входе в змеятник содержалось множество кормовых сверчков, которых растили на объедках с кухни. Но большая часть змей всё равно соглашалась только на яйца и цыплят. Всё это в изобилии производилось в хозяйстве Моррва и при необходимости покупалось на рынке. А треском сверчков удавалось приманивать мелких летучих змей или «стрекоз», которые, попадая в ловушку за окном, становились кормом для змей-гурманов.

Одним ухом прислушиваясь к мелодии, Валь поднялась на ноги и проверила ртутный термометр, чтобы убедиться, что в змеятнике теплее, чем в остальной башне. И, удовлетворившись, прислушалась к монотонному бою часов в гостиной. Полдень.

Сепхинор тоже его услышал, но не спешил заканчивать. Он взглядом дал понять, что пока останется здесь.

– Не забудь плотно прижать крышку, когда посадишь её обратно, – попросила Валь и, погладив сына по плечу, вышла в гостиную. У неё на сегодня были большие планы, и она не могла провести с ним больше времени, чем планировала. Мешало только то, что нудел один из задних зубов.

Гранит начали привозить спустя две недели после того, как Глен обмыл этот вопрос с сэром Зоненом. И встало две новых задачи: найти тех, кому понадобятся надгробия, и кого-то, кто будет эти надгробия вырезать. Невзирая на её скрытые надежды, лорд Герман категорично заявил, что он на себя не возьмёт такой масштаб работ. Глен, правда, тут же решил переквалифицироваться в каменщика, чтобы спасти ситуацию.

Но каменщиком он был таким же, каким и плотником.

Валь не могла допустить, чтобы её вложение утонуло в болоте. Несколько вечеров подряд она снова сидела над книгой змеиного дворянства, но это мало чем помогло. Надо было ехать в город и искать работника. Обязательно островитянина, черноволосого, с миндалевидными глазами и характерно опущенными их уголками, с тонкими губами и носом с горбинкой… ведь другого семья Моррва не пустила бы на порог. Но островитянин захочет жалование, не меньше двадцати иров в неделю, а у Валь на балансе оставалось лишь двести. И эти двести она хотела употребить в том числе на покупку экипажа и новой лошади, а не терять их неделя за неделей, не зная, окупится ли это. Может, это мог бы быть какой-нибудь очень нуждающихся в деньгах каменщик-островитянин…

– Леди Моррва, вас не затруднит…?

Она очнулась от своих мыслей на кухне, пока ощипывала дроздов. Эми месила тесто, закатав рукава по самые плечи, и её просящий взгляд указывал на распахнутое окно. Поднимался ветер, который нёс тучи, и оттого створка очень сильно болталась. Этот грохот добавлял хаос в шум сверчков в кухонном чулане.

– Я и не заметила, – хмыкнула Валь, и, обтерев руку о передник, закрыла окно. Затем тревожно всмотрелась в темнеющее над морем небо и вернулась к своему занятию. Но поскольку она выпала из своих мыслей, то невольно вновь обратила внимание на свою служанку. Полнолицая, темноглазая, Эми была рыжей, как пони, и у неё было такое же дружелюбное выражение лица. У этой милой девушки была достаточно печальная история: она переехала на остров, поскольку её позвал замуж один из городских токарей. Однако по приезду выяснилось, что он передумал, а у неё уже не было денег вернуться домой. Она за сущие гроши согласилась работать у Вальпурги, но потом они сошлись, и Валь потакала ей во всём, в чём могла. А Эми, в свою очередь, призналась, что возвращаться ей некуда. Так она и осталась здесь прилежной и надёжной служанкой. Но в последнее время она всё чаще была не радушна, а задумчива и даже мрачна. И надевала в основном платье цвета тёмно-серой мальвы.

– У тебя всё в порядке? – аккуратно поинтересовалась Валь, не отрываясь от своего занятия.

– А? Я… – Эми немного побледнела, будто рука зимы коснулась её щёк. Но нашла слова, чтобы ответить:

– Я в порядке. Я давно привыкла быть чужой и нежеланной, но иногда это как-то… остро возникает в уме.

– Старики опять сказали что-нибудь грубое?

Помявшись, Эми помотала головой. Валь недоуменно подняла брови.

– Неужто барон?

– Ну да, он.

– Иногда он может выйти из себя, будто его стрекоза укусила за губу, – признала Валь, чтобы подбодрить её. Но Эми мотнула головой и пояснила:

– Я просто не понимаю. То он готов похвалить то, что я делаю, и даже чем-то помочь. То наоборот – проклинает всех приезжих на чём свет стоит. И меня заодно. Я никогда не знаю, чего мне от него ожидать.

– Я тоже, – усмехнулась баронесса.

– Но вы так хорошо ладите…

– Лажу с ним я, а он со мной так себе. Особенно если что-то взбредёт ему в голову. Не принимай его близко к сердцу.

– Надо же, – вздохнула Эми и с новой силой взялась утрамбовывать тесто для пирога. Чтобы барон был добрее, его надо было постоянно кормить рыбой, мясом и такими вот пирогами, потому что от салатов и картошки он вечно воротил нос. Она собиралась приготовить пирог на вечер, но Валь рассчитывала сегодняшний ужин встретить не дома, поэтому это был запасной вариант.

К её удивлению, Глен явился к обеду совершенно неодетый – и это после того, как пропустил завтрак. Вид у него был несколько истрёпанный, будто он пил вчера вечером, а то и ночью. Перед выходными у него это случалось. Тогда неудивительно, что он мог наговорить Эми грубостей. Сепхинор, аккуратненько облачённый, с неодобрением глядел на его мятую рубашку и задравшуюся штанину брюк.

– Валь! – позвал барон требовательно, усевшись за стол. Она как раз вышла из кухни, чтобы принести блюдо с дроздами и ржаного хлеба на закуску. Птица – не то мясо, которым можно было его задобрить, но лучше, чем ничего.

– Добрый день, – суховато поздоровалась с ним баронесса, но смогла заставить себя сменить тон на более радушный. – Ты плохо себя чувствуешь, дорогой?

– Я? Нет, я в порядке, я просто подумал, – глаза его лихорадочно блестели, он даже не взглянул на еду. – Я подумал – сегодня ж работать не надо! Давай с тобой съездим куда-нибудь вдвоём? На пляж в Купальни, например? Посмотрим на море, поедим булочек с вареньем, забудем обо всём до вечера!

«Только этого не хватало», – подумала Валь раздражённо. Такое предложение было как палка, что сунулась в колесо катафалка. Луазы устраивали сегодня приём в честь оловянной годовщины свадьбы их наследников, барона Орлива и баронессы Эдиды из Оль-Одо, младшей ветви Одо. Валь не только уважала Одо, поскольку их нынешний глава семьи, лорд Венкиль Одо, был чутким и сострадательным врачом для всего змеиного дворянства; она ещё и обещалась быть на приёме всей семьёй, и внезапный отказ был бы уроном для репутации Моррва. Кроме того, слух о том, что леди Эдида, будучи в положении, появилась на балу в красном платье, до сих пор наносил урон престижу Одо, и Валь чувствовала некое обязательство перед старым доктором поддержать приём своим присутствием.

И её репутации тоже требовался подъём. У неё были далеко идущие замыслы.

– Милый, мы сказали лорду Орливу, что будем сегодня.

– Но это ж с четырёх и до упора! – закатил глаза Глен и страдальчески уставился в потолок. – Мне так хочется отдохнуть, вырваться ненадолго из рутины.

– Но у Луазов праздник, пообщаешься с друзьями, расслабишься.

– Леди Моррва! Зачем мне эти друзья? – спросил барон риторически. Будто бы это не он ради их общества не раз влезал в долги и переступал законы совести. – Мне охота побыть с тобой. И больше ни с кем.

«Ну, началось! Только не это, только не это!»

– Лорд Моррва, я к вам отношусь уважительно и прекрасно вас понимаю, – ответила она с холодком. – Но и вы меня поймите. Если ваше желание уединиться от общества вызвано плохим самочувствием, вас никто не осудит. Но тогда должны поехать мы с Сепхинором.

– Мы не только обещали, – вклинился Сепхинор. Он жевал горбушку хлеба, но его внимание было приковано к разговору родителей. – Мы уже приготовились и почти что оделись. И я тоже хотел к Луазам!

У маленького барона были свои причины, вероятно, связанные с юной леди Хельгой Хернсьюг. Девочка ещё даже не разговаривала толком, но чем-то невероятно его пленила.

Глен с тяжёлым вздохом облокотился на стол, давая понять, что всем недоволен, и наконец удостоил запечённых дроздов равнодушным взглядом.

– Мне это не нравится. Я чувствую, что сегодня нам не надо там быть. Но из-за вашего упрямства, леди Моррва, всё опять идёт наперекосяк. Интуиция мне подсказывает, и вот опять я должен идти против неё. Ненавижу такие моменты.

«Да хоть обненавидься», – думала Валь сердито. Она присоединилась к трапезе, чтобы составить компанию сыну. – «Не интуиция тебя держит дома, а похмелье».

– Вы всегда можете остаться.

– И дать повод новым пересудам? Благородная леди Моррва выполняет дела чести, пока её муж валяется дома!

– Я никому не скажу, в чём причина.

– Но будешь выразительно смотреть! Плавали, знаем. Ничего не поделаешь, я с вами.

Валь надела то платье, в котором ездила к Беласку, – тёмное, хвойное, с роскошными рукавами и волнистым подолом. Но чтобы не выбиваться из геральдики своей нынешней семьи, закрепила на плечах кокетливо сползающую карминовую шаль и такого же цвета ленту завязала бантом на шляпке. Сепхинора же она принарядила в бордовый сюртук и заколола ему жабо брошью с символом Моррва – тремя змеями, выстроившимися над линией земли, под которой покоились череп и кости. Род схолитов, род могильщиков.

Глен вышел тоже в своих семейных цветах. Его тёмно-коричневый камзол и плащ с подбоем цвета бычьей крови возвращали в его образ стать, которой он когда-то обладал. И жабо у него наконец было достаточно белое. Однако сам он был слишком мрачен, чтобы оценить весь юмор ситуации, когда их баронское семейство отправилось в загородное имение Луазов на катафалке. «Сейчас мы Моррва как никогда», – внутренне посмеивалась Валь.

Строго симметричное поместье Луазов было недавно отреставрировано, и к нему также присоединили белый портик с массивными колоннами, почти как в Летнем замке. Здесь было, ради чего вкладываться в восстановление: когда-то давно имение, названное Амарантом, получило своё имя благодаря кладке из розового кварцита. Издалека дом казался игрушечным, а вблизи – на удивление царственным. Сегодня в нём принимали множество гостей, и экипажи, коляски, кареты толпились на подъездных дорожках.

В танцевальной зале, украшенной гвоздиками и астрами, лорд Орлив и леди Эдида принимали поздравления. Ретиво пиликала скрипка, бодро играл пианист. Мероприятие так и пахло сухостью формальности: его устроили будто для старшего поколения. Младшему и среднему здесь было откровенно тоскливо.

Когда Валь поцеловалась в обе щеки с полноватой леди Эдидой, лорд Орлив склонился к её ручке. После чего подошёл черёд лорда Моррва, и баронесса внимательно смотрела, не почует ли Эдида перегар от поздравляющего её Глена. Но, кажется, всё обошлось.

После приветственной части приёма Сепхинор моментально сдулся в детскую. А взрослые тем временем ещё добрый час продолжали здороваться и расшаркиваться друг с другом на лакированном паркете. Валь крепко держала Глена, чтобы он не ушёл раньше времени на террасу к джентльменам и не продолжил пить. Она требовательно водила его за собой от виконтов к графам, от графов – к баронам и баронетам. Ей нужно было, чтобы все увидели, как Моррва вежливы, как они готовы всем улыбаться и всех поимённо помнят. А потом отпустила супруга со спокойной душой и перешла к делу.

– Хельга мне недавно рассказывала, что научилась считать до двадцати, – с умилением рассказывала пожилая графиня, леди Люне Хернсьюг. Старушка щеголяла в платье цвета светлой зелёной волны с пышными воздушными рукавами, похожими на морскую пену. Вместе с нею и её невесткой из Винсов, леди Катраной, Валь заняла один из диванчиков и угощалась резервным коньяком буа. Сама леди Катрана была одета на удивление закрыто, и её светлое перламутровое платье казалось продолжением аристократически бледной кожи. – Когда я её спросила, как же так вышло, она ответила, что её научил «лорд Сепхинор»!

Валь покосилась на Катрану. Та была прекрасной, столь же высокой, как и сама Валь, и ей явно не требовался уголь для бровей. Её невинные вердепешевые глаза казались будто отлитыми из старинного золота. Но вблизи от островной столицы она чувствовала себя не в своей тарелке, привыкшая, должно быть, к тихой Лубне. В ответ на слова свекрови она тихонько улыбнулась, а Валь засмеялась, пытаясь поддержать атмосферу.

– Да, Сепхинор не только любит учиться, но и готов нести свет науки за собой в игральную комнату!

– Видишь, Катрана? Не зря леди Моррва – эталон нашей молодёжи, благородная кобра Змеиного Зуба! Она выкормила Сепхинора сама, и сейчас учит его сама тоже, поэтому от внимания и старания мальчик растёт таким умненьким.

Катрана улыбалась лишь из вежливости, и теперь Валь прекрасно поняла, почему. И посочувствовала ей.

– Я займусь Хельгой, как обещала, – смиренно ответила леди Винс Хернсьюг.

– Дети очень разные, и некоторым много родительского внимания будет лишь в тягость, – аккуратно попыталась рассудить Валь. – Иногда они очень не похожи на нас.

– Ну, уж твой похож на герцога Вальтера больше, чем на кого-либо, – с убедительностью всезнающей старой аристократки заявила леди Люне. – Помяни моё слово, он ещё покажет нам величие видирских предков!

– Спасибо за добрые слова, госпожа. Кстати, мой муж как раз решил отдать дань уважения прежним поколениям. Спрос на надгробия очень большой, но он в первую очередь принимает заказы от своих, готовый наконец облагородить захоронения почивших змеев. Я хотела вам на всякий случай это сообщить, если вдруг у вас было желание обустроить последний покой лорда Хернсьюга, но раньше не было возможности. Мы готовы будем поступиться многими другими заказами для вас.

Она любезно склонила голову, чтобы не видеть понимающий взгляд леди Люне. «Организовываешь спрос, значит?» – будто говорили её охровые глаза. «Конечно», – думала Валь, как бы отвечая ей. – «Не барону же этим заниматься».

Не все были такими проницательными, как старая змея Хернсьюгов. И Валь отправилась на охоту, как лососёвая акула, сперва в танцевальную залу, а оттуда – на улицу. До заката было самое благодатное время для пикников. Ещё не вылетели надоедливые стрекозы, которые нет-нет да и цапнули бы кого-нибудь, оставив его с лихорадкой на добрых пару дней; но уже можно было спокойно выпивать, следуя вечерней традиции. Многие дворяне с удовольствием расположились на пледах и пили чай, а кто постарше – коньяк бордери или крепкий местный виски. Валь увлекала светской беседой то одних, то других.

– Ох, не представляю, как мы справимся с заказами, – причитала она леди Джозии Олуаз, тёте баннерета Димти. – Лорд Моррва очень переживает. Для своих не хочется поднимать цену, но очередь такая большая, работы очень много.

– Неужели не найдётся местечко? Моему кузену давно пора бы сделать нормальную могильную плиту, но это всегда было так дорого, – заволновалась леди Джозия. Она походила на курицу-наседку, глаза у неё был постоянно взволнованные и блестящие. А завитые надо лбом кудри напоминали взъерошенные перья.

– Ну что вы, лорд Моррва теперь всё делает по человеческой цене! Я, правда, не лезла в его дела, но для друзей он вроде бы не поднимает стоимость выше сотни иров даже за сложные фигуры.

– Я велю Димти спросить, – пообещала леди Джозия. – А то неудобно будет остаться одним без достойного оформления. Но вы, между нами, девочками, пожалуйста, скажите мужу, что и нам нужно!

Валь заверяла, что обязательно постарается. Потом перебралась под тень могучего дуба к чете старших Одо. Обменялась любезностями с виконтом Венкилем и его женой, и сообщила по секрету:

– Наверное, барон постеснялся бы вам сказать напрямую, но для него было бы большой честью поработать в вашем фамильном склепе. Сейчас приходится делать столько надгробий, но для Одо он давно хотел бы оформить что-то куда более серьёзное, чтобы почтить давнюю нашу дружбу и ваших уважаемых родителей.

– Мы чрезвычайно почтены вниманием семьи Моррва, – склонил голову седой виконт Венкиль. Седым его, правда, можно было назвать лишь по меркам змеиной аристократии: его вороные волосы приобрели цвет мокрого базальта, и светлые волоски казались инеем на поверхности длинных локонов. Гладко выбритое, как и у всех уважаемых дворян, лицо сохраняло благородные черты даже в столь преклонном возрасте и не оплывало, как у иных любителей земных удовольствий. – Уверен, леди Одо со мной согласится. Не так ли, дорогая?

Финнгерам, беседующим с леди Кромор, Валь невзначай сообщила, что Моррва теперь задыхаются от количества желающих заказать памятник. И, создав интерес, исчезла, чтобы куда более обходительно предложить Луазам, хозяевам мероприятия, услуги Глена и Германа всего лишь за двести иров в честь старой дружбы. Она знала, кто может заплатить больше, а кто меньше. И знала, кто действительно печётся о величии своего рода в мире ином, а кто просто не захочет отставать от остальных. Она обошла практически всех, когда увидела, что Глен резко вырвался с террасы и побежал вниз по ступенькам.

Вслед ему раздалось несколько гневных криков, и сам он, тоже, разогретый алкоголем, рявкнул что-то грубое в ответ джентльменскому обществу. Всё это – на глазах наслаждающихся закатом аристократов. То есть, всего приличного общества Брендама.

Сердце у Вальпурги упало. Она подобрала подол и чуть ли не бегом пронеслась по траве, чтобы перехватить Глена внизу лестницы. Помутнённые глаза барона блестели бешенством, и она с трудом смогла задержать его. Она ловко остановила его шаг, обняв его и преклонив его голову к своему плечу.

– Мой дорогой, мой хороший, – зашептала она, гладя его по вороным волосам. Мысли, догадки и стенания спутались в шерстяной клубок в её душе. – Не спеши; если ты хочешь домой, мы должны ещё забрать Сепхинора.

– Я говорил, что не надо было ехать сюда, – процедил Глен. Он преисполнялся жаром гнева, будто древний вулкан в Доле Иллюзий. – Опять из-за твоей упертости это происходит!

«Да будь ты проклят», – подумала Валь. Она уже не могла унять ненависть в душе. Снова он перебрал и с кем-то решил схлестнуться среди других таких же пьяниц. И испортить всё, что она пыталась наладить долгими дипломатическими беседами!

Только бы на них перестали смотреть.

– Подожди нас у катафалка, – взмолилась она. – Я заберу Сепхинора, и мы уедем. Прямо сейчас. Обещаю.

– Конечно, уедем. И поторопись, – прошипел Глен, вырвался из её рук и пошёл, сердитый, к конюшням.

В чём-то он был прав. Его вообще нельзя было показывать приличным людям, особенно в выходные. Валь вся кипела от ярости, но ей пришлось вежливо объясниться с хозяевами, что барон притомился и хочет вернуться домой.

Чтобы работать над стелами, статуями и надгробиями, конечно же! Не все свидетели этого безобразия решат, что Моррва потеряли достоинство, но слух о негодном поведении Глена точно дойдёт до тех, кто должен был вложить основные суммы. Повлияет ли это на их решение? Опять теперь не спать и гадать, думая, что о них толкуют на чаепитиях и семейных встречах!

Она не разговаривала с мужем до конца дня и позволила Сепхинору, подавленному скандальной обстановкой, спать сегодня с ней в её комнате. Оба одетые в белоснежные хлопковые ночные рубашки, они казались двумя приведениями, пока готовились ко сну. В итоге Сепхинор завалился носом в чёрные подушки, и Валь затушила свечу, чтобы не мешать ему засыпать. А сама принялась распускать свою змеиную косу: сложный гребень, который она подняла на макушке, тянулся хвостом вниз до самых колен. Длинные волосы были и привилегией, и обязанностью островных дворян. Каждый вечер она распускала причёску и вновь сплетала на ночь, чтобы наутро пряди не спутывались и оставались волнистыми. Она сидела, вслепую перебирая локоны длинными пальцами, и наконец Сепхинор шепнул ей:

– Ма?

– Да, мой хороший? – она обернулась к нему, понимая, что ему тоже не даёт покоя то, что произошло.

– Ты не устаёшь? – неожиданно спросил мальчик. – Может, чёрт с твоими косами? Давай спать?

Валь благодарно заулыбалась и помотала головой.

– Нет, милый, мне утром будет в десять раз больше работы их разбирать, если я сейчас не доделаю.

– Ни у кого нет таких длинных волос, как у тебя. Может, тебе тоже укоротить?

– Нет, – снова покачала головой Валь. – Я из Видиров. И ты тоже наполовину Видира. Мы образец змеиной знати. Мы высокие, мы осанистые, мы белокожие, наши косы длиннее, чем хвосты питонов. Иногда это непросто, но мы должны гордиться образом, данным нам родителями и Богами.

– И поэтому у нас чёрные подушки?

– Считается, они помогают от седины, но по мне так они просто скрывают следы краски, если таковой приходится пользоваться, – откровенно ответила Валь.

Сепхинор примолк и ещё какое-то время наблюдал за методичными движениями её рук. Но потом пробурчал:

– Знаешь, сегодня все слушали Марсиля Луаза. Он рассказывал страшные выдумки. Про духов, схолитов и живых мертвецов.

Покосившись на него, Валь усмехнулась: она поняла, что маленький лорд скорее раздражён, чем напуган.

– Хочешь выйти с крыльца с сачком для стрекоз… и поймать для Хельги заплутавшего на нашем кладбище призрака?

– Я хочу какую-нибудь мистическую историю.

– Моя кормилица Софи любила такое, – вздохнула Валь и попыталась что-нибудь припомнить. – Она повидала множество странных и пугающих вещей на своём веку. Вот, например… До меня она нянчила ужасное создание. В семье, которой она прислуживала, далеко отсюда, за морем, родился как-то жуткий мальчик – наполовину зверь, наполовину человек. Днём он спал, по ночам бегал по дому, а потом, когда подрос, по саду. Всё с его появлением изменилось. Несчастья и беды постигли семью, их поместье сгорело, их поля перестали плодоносить, их скот заболел. Отчаявшись, обратились они к колдуну, и колдун сказал, что причина в мальчике. Он пришёл осмотреть его и сказал, что у него на ладошках не хватает одной складки – линии жизни. И он будет отнимать человеческие жизни одну за другой, становясь все меньше похожим на чудовище, пока эта линия наконец не проявится. Но когда чародей сказал это, его неожиданно хватил удар, и он умер прямо в доме этой семьи. А мальчик-зверь перескочил через его тело и убежал в лес. И с тех пор бродит по миру, навлекая горе на всех, кого увидит, чтобы забрать их жизни и обрести то, чего был лишён с рождения.

Сепхинор застыл под одеялом с широко раскрытыми глазами, и Валь, отвернувшись, неслышно рассмеялась.

– В следующий раз моя история будет самой жуткой, – наконец признал Сепхинор. – Заснуть бы теперь самому.

– Я с тобой, – заверила Валь. – А монстр этот – далеко, за морем, и никогда сюда не доплывёт через солёную воду.

Наутро к завтраку опять явились лорд Герман и леди Дала. И их свинцовый взгляд без конца укорял жену, что выставила мужа идиотом на публике, а сам муж пространно нудел о том, как тяжело жить в семье, неспособной считаться с его мнением.

Опять оставалось лишь делать вид, что всё в порядке.

– Я сожалею, но у меня сегодня болят колени, и я поэтому попробую принести пользу общему делу как-то по-другому, – соврала Валь, когда леди Дала поинтересовалась, ждать ли её сегодня в морге.

– Общее дело таким образом не сдвинешь ничуть, – проворчала старуха, кутаясь в свою всё более и более ветхую шаль. Она была всё ближе к тому, чтобы прямо назвать невестку бездельницей.

«Да, но кто-то же должен спасать нашу репутацию», – сердито отвечала ей Валь в своей голове. Она надела простенькое, но очень уместное для дождливого октября бурое платье оттенка известковой глины, чёрную шляпку с песочной лентой, прихватила с собой Сепхинора и зонт. И отправилась к перекрёстку ожидать почтовый экипаж, чтобы поехать в Брендам.

Многие змеиные дворяне жили за городом, в больших поместьях. Но без собственной коляски объехать их было бы невозможно, зато навестить центровых друзей – вполне посильно. Сперва она отправилась к Финнгерам, кузенам её управляющего банковским счётом, и выпила с ними чаю. Она пыталась деликатно загладить случившееся и вкратце описать, что, наверное, Глен просто переутомился, и весь этот шум не должен считаться чем-то серьёзным. Потом, сражаясь с ливнем с помощью чёрного зонта, они с Сепхинором дошли до Ориванзов, и там перекусили, обсуждая погоду. И приём, конечно же. Приём был отличным, но Глен просто переволновался. Столько заказов! К счастью, у Ориванзов была весьма радушная невестка, леди Кея, которая охотно поддерживала с нею разговор. Хотя Вальпурге она невольно казалась глуповатой, так уж податлива и вечно восторженна она была.

Потом они пообедали у старушки Олуаз и после этого застряли опять в особняке Хернсьюгов. В отличие от Одо и Луазов, Хернсьюги будто поменялись ролями: их молодёжь чаще можно было встретить далеко в предместьях, в крепости Хернсьюг, тогда как леди Люне предпочитала проживать в городской резиденции. В их хоромах, разграниченных настоящими колоннами и щедро украшенных парчой, Валь всегда чувствовала себя несколько странно. Будто возвращалась к дворцовой жизни. Служанки у леди Люне менялись так часто, что она перестала пытаться их запоминать, и только лакей Бен оставался на своём посту не первый десяток лет. Словом, когда они прибыли, Валь сперва поздоровалась только с ним – единственным знакомым лицом. Зато Сепхинор с восторгом убежал передавать Хельге самую страшную историю.

Валь долго говорила с леди Люне о воспитании детей, но потом, когда старушка пошла принимать лекарства, смогла сменить её общество на компанию леди Катраны. Прекрасная и свежая, как распустившийся под дождём цветок, леди Винс Хернсьюг явно была взаимно рада встрече с Вальпургой. Чудно было глядеть на неё. Дивная и степенная, она будто бы выплыла из пучин горных озёр, чтобы зазывать на дно путников своей красотой. Даже один глаз её казался скорее зелёным, чем жёлтым. В её присутствии невольно хотелось расправить плечи ещё посильнее, чтобы не отставать.

Когда они вместе шли по покрытым ковром ступеням, направляясь в детскую, Валь спросила аккуратно:

– Может быть вы знаете, из-за чего тогда так раскричались господа на террасе? Мой муж, кажется, очень расстроен, и я не хочу его беспокоить, но я надеюсь, это не показалось никому оскорбительным.

Катрана посмотрела на неё своим оливковым взглядом и так же осторожно ответила:

– Зонен как-то упомянул вчерашнее. Он сказал, что лорд Моррва был напряжён, и, кажется, сказал что-то, что задело сэра Рудольфа Кромора. Сэр Рудольф резко ответил ему, и лорд Моррва хотел, кхм, напасть на сэра Рудольфа, но другие господа удержали его и препроводили отдыхать.

«Рудольф», – с отчаянием подумала Валь. Теперь было понятно. Баронет Рудольф Кромор всегда вызывал у Глена приступы ненависти, но они общались в разных кругах и редко пересекались. Рудольф когда-то был одним из женихов Вальпурги и, невзирая на низкий титул, фаворитом в глазах леди Сепхинорис. Но в его обществе ей всегда было очень тягостно. Он находил её шутки глупыми, хотя высоко ценил её нравственность и воспитание. Поэтому в душе Валь всё равно тяготела к куртуазному Глену, которого в итоге и выбрала. И демократичная мать возражать не стала. Логика леди Сепхинорис была проста: раз уж отца всё равно нет, и у Видиров имеется продолжение в лице Беласка, то дочь может найти дворянина себе по вкусу.

Как Валь знала, Рудольф всё ещё не женился. Видимо, оттого он казался Глену ещё более угрожающим. Теперь он был уважаемым господином, наследником барона Роберта, который возглавлял следственную службу Брендама. Как и положено серьёзному человеку, Рудольф слыл прилежным служащим и дворянином в достатке. Но он тоже был любителем сказать своё слово, поэтому Валь даже думать не хотела, что они не поделили.

– Не переживайте так, – негромко уронила леди Катрана и коснулась её руки своими мягкими прохладными пальцами. – Мужчинам свойственно бодаться друг с другом. Никто не воспринял это всерьёз.

– Спасибо, – благодарно выдохнула Валь и взяла её руку в ответ. Катрана немного задевала её женское самолюбие, потому что казалась более складной и более симпатичной. Склонное давать разные прозвища, общество Змеиного Зуба нарекло её Дриадой из Лубни в честь редкого, но красивого цветка, известного своей нежной красотой, но отличной способностью к выживанию на каменистых скалах. Это ли не черты настоящей дворянки? Однако Валь знала, что зависть в таких вопросах – убийственная и глупая эмоция. Сейчас леди Катрана проявляла очень чуткое сочувствие, и надо было принимать это с благодарностью.

– Послушайте, – неожиданно для себя обратилась к ней Валь. Они остановились в коридоре у высокого окна. Гул дождя дребезжал в раме. – Может, вы хотели бы присоединиться к нашим урокам? Дети, говорят, лучше учатся в группах. И вам самой было бы легче, если бы я показала вам, как я преподаю. Вместе же было бы веселее?

Она приветливо улыбнулась, и Катрана сперва изумилась, а затем тоже обрадовалась:

– Я была бы счастлива, леди Моррва! У меня в городе так и не завелось друзей, и, признаться, мне так непросто наедине с… семьей. Изо дня в день.

– Я прекрасно понимаю, о чём вы, – Валь ободряюще сжала её руку. – Приезжайте к нам, когда захотите. Мы начинаем в девять. А потом мы могли бы обедать вместе.

«И я бы возвращалась с тобой в город, чтобы поискать каменщика».

– Это прекрасная мысль! Спасибо вам, леди Моррва! Право же, это так приятно!

Из вежливости Валь предупредила Глена, что у них теперь могут быть гости. Но всё равно через день тот был застигнут врасплох, всё ещё не одетый и разбитый, когда поутру на пороге показалась точёная красавица Катрана и её Хельга в розовом чепце.

Валь с усмешкой наблюдала за тем, как барон был сконфужен. Поэтому их первые занятия доставили ей мрачное удовольствие.

Сепхинор тоже вовлёкся в процесс. Он старательно разжевывал одни и те же примеры глуповатой Хельге, которая то и дело норовила сосать палец. Катрана, сидя рядом с девочкой, старалась изо всех сил объяснить на пальцах и яблоках принцип сложения, но в итоге Валь всё же решила для себя, что такие уроки будут больше тратой времени.

Хотя можно ли считать потраченным время, когда ты счастлив? Сепхинор терпеливо поучал юную леди, и ему, кажется, это было в радость. И так уютно было в детской теперь, когда за окном ливень, а внутри – два маленьких ума заняты напряжённой работой.

В итоге после совместного обеда (ради которого Глен поспешил привести себя в порядок) Валь попросила его забрать её из Брендама, если она не вернётся до восьми, и возница Хернсьюгов отвёз их с Катраной и Хельгой в город.

– Спасибо, – с облегчением говорила Катрана Вальпурге, когда они расставались у крыльца особняка. – Я думаю, мы сможем зайти к вам ещё в пятницу. Но так мне куда легче думать о том, как я буду её учить. Спасибо!

И Валь, обняв её напоследок, пообещала:

– Мне с тобой гораздо веселее, поэтому не стесняйся приезжать, когда захочешь.

Она отказалась от услуг возницы и решила сама пройтись под зонтом. Её кожаные сапожки ступали по брусчатке, а под ними, в щелях между камнями, струился непрерывный поток мутной воды.

Вальпурге редко удавалось гулять одной, потому что передвигаться без мужского сопровождения было нельзя, да и даже сейчас ей лучше было бродить неузнанной. Она хотела обратиться к лорду Татлифу Финнгеру на случай, если тот мог бы отыскать для неё каменщика. Но пока она шла по проспекту Штормов, ноги сами вынесли её в небольшой проулок к дому с красивым чёрным эркером. У него не было собственного садика, но он всё равно принадлежал знатной семье. Ступени крыльца начинались прямо на улице, и табличка «семья Кромор» тускло отсвечивала золотом.

«Наверное, он на работе», – подумала Валь, но взялась за тяжёлое кольцо и постучала в дверь. Эдакая дверь стоила, как целая крестьянская изба: старинная, с витражным окошком на уровне глаз и замысловатым кованым узором из множества змей.

Услышав внутри шаги, Валь сжалась и поняла, что не угадала.

Рудольф открыл ей, одетый без плаща, по-домашнему. Разве что не в кальсонах. Он мало изменился; его взгляд был всё так же отрешённо спокоен, волосы едва доходили до плеч и стали чуть реже. Но всё же он будто бы возмужал, сделавшись крепче, и наконец сравнялся ростом с Валь, более-менее догоняя внешний стандарт змеиного дворянства и лицом, и телом. Только россыпь серых веснушек на всём лице, свойственная его семейству, по-прежнему отделяла его от эталона.

– Какой приятный сюрприз, леди Моррва, – пробасил он и жестом пригласил её внутрь. – Хотя я совру, если скажу, что не ожидал.

– Ну, не зря же вы следователь, – рассмеялась было Валь, но Рудольф приложил палец к губам. И попросил вполголоса:

– Лучше потише. Отец болеет, он наверху пытается спать. Нет-нет, проходите, вы не помешаете, просто не так громко.

Он помог ей снять плащ и поставил её зонт сохнуть в холле, а затем привёл за собой в гостиную. Полумрак занавешенных парчой стен задумчиво переливался редкими лучами, что падали внутрь и струились пыльными потоками. Изразцовый камин выглядел мрачнее, чем в Девичьей башне, и вся отделка из красного дерева затемняла помещения, придавая им особый угрюмый аристократичный шарм. Нелюдимый лакей подал им чай и кекс, но, несмотря на радушие, в присутствии Рудольфа Валь опять чувствовала странное напряжение. Будто, как и раньше, могла сказать что-то не так.

– Надеюсь, у вас всё в порядке, – нарушил тягостное молчание баронет. Его глаза цвета тусклой охры смотрели прямо и неотрывно, чем у любого собеседника (и, без сомнения, подозреваемого) вызывали нервное покалывание в пальцах.

– Конечно, в порядке, – закивала Валь. – И у вас, я надеюсь, всё будет хорошо, и ваш отец поправится.

– Напрасно надеетесь. Он потерял и разум, и память, и жив только формально, – без трагизма, но довольно открыто пояснил Рудольф. – Я уже давно взял все его дела на себя. Если не считать змеятника Летнего замка.

– Я очень вам сочувствую, сэр Рудольф, и поэтому примите мои соболезнования. Я не знала барона Роберта, но всё общество очень уважает его и как змееведа, и как городского деятеля.

Рудольф медленно провёл взглядом по её рукам, затем по кексу, и вновь уставился на неё. Он хотел что-то сказать, но обернулся на цокот когтей. В гостиную выбрался сонный щенок колли: складный, рыжий, с белым воротником. Обычно змеиные дворяне не держали подобных животных, поскольку они, очевидно, не уживались с аспидами и гадюками. Но в доме у Кроморов даже не было террариума.

А колли, пожалуй, были одной из немногих пород собак, что вообще выживали на острове. В их длинной шерсти запутывались клыки даже матёрых змей.

Щенок неуверенно помахал хвостом и подошёл ближе. Но затем с ленивым вздохом лёг на паркет и положил на него голову, глядя на хозяина.

– Не знала, что ты любишь собак, – хмыкнула Валь. Она была к лохматым равнодушна.

– Скорее, я не люблю змей, – покачал головой Рудольф. – Золотце не может даже погулять нормально, пока не вырастет и не обрастёт жёстким волосом.

– Ты взял её у фермеров?

– Нет, у заводчиков. Самая крупная породная линия. Ну и самая экстерьерно правильная. Не хотел получить у крестьян какую-нибудь бескровную помесь.

Светская беседа вновь заходила в тупик. Рудольф был для них, кажется, просто не создан. Поэтому Валь прочистила горло и проговорила:

– Этот недавний скандал в Амаранте… я хотела сказать, что извиняюсь за мужа. Я не знаю, что произошло, но мне очень неудобно за эту сцену. И, зная его и вас, я не сомневаюсь, что это он, выпивши, сказанул нечто лишнее.

– Я не принимаю твоих извинений, – отрезал Рудольф. Он перешёл на ты незаметно, но очень органично. Вальпурге он всегда казался старшим поколением, хотя родился лишь на шесть лет раньше, и оттого она даже не заметила разницы. Хотя обычно была к этому строга. – Я ожидал, что ты придёшь пытаться исправить его репутацию, но это невозможно, Валь. Он никогда не делает это сам. И весь город прекрасно знает, что ты и он – совершенно отдельные повести. Если кто и готов вести дела с Моррва, то только потому, что у них ты. И только для тебя их ещё принимают, как равных. Не питай иллюзий, что кто-то всерьёз видит в Глене барона, как в Келде или в Татлифе.

Валь подняла на него мрачный взгляд. И спросила:

– Я могу узнать, в чём была причина ссоры?

– Не можешь. То, что ляпнул лорд Моррва, было отвратительно, и я был не единственным, кто пожелал поставить его на место. Но я тебе такое не повторил бы никогда, будь я даже меньше джентльменом, чем портовый доходяга.

Она знала, что у Глена слишком длинный язык, но, на самом деле, даже представить себе не могла, что же он такое высказал. Она сохраняла молчание, а Рудольф продолжал напряжённо:

– Я просто хочу, чтобы ты имела в виду, что не должна ждать от него ничего хорошего. И мне жаль, что он твой муж. Я знаю, что у вас трудности с деньгами, и знаю, что они всегда будут, потому что это Глен.

– Но ты мог бы поддержать наш честный труд, – ввернула Валь. – Если действительно хочешь помочь, закажи у нас статую или надгробие.

– Никогда, – вспыхнул Рудольф и поднялся на ноги. – Когда мой отец помрёт, я похороню его на Люпиновом кладбище. Я ни гроша не принесу Моррва. Тебе принёс бы, но не им. И не ему. Ни за что.

– Что ты такое говоришь! – ахнула Валь. После таких слов она должна была бы встать и уйти, но что-то удерживало её на месте. Она знала, что Рудольф грубоват, но всё же лишён всякой подлости.

– Ты всё делаешь верно, пытаясь поправить их дела. Однако пока хоть что-то зависит от Моррва, у тебя ничерта не будет получаться, Валь. Ты просто тащишь их на себе. Но так не должно быть. И я готов помочь, но только тебе одной.

– Мне не нужны подарки от человека, который враждебен к моей семье, – отвернулась Валь. И отпила ещё чаю.

– Я предлагаю не подарок, а работу, – лаконично изрёк Рудольф. Они встретилась взглядами, и ей вновь стало не по себе.

– Работа? У тебя? Проще уж самой броситься на скалы, чем ждать, пока меня скинет сам Глен после таких известий.

– Не у меня, – мотнул головой баронет. – Ты получишь приглашение от следственной службы. И будешь трудоустроена как штатный змеевед. Мало кто так осведомлён о них, как Видиры. И сейчас мне это действительно нужно.

– Так тебе или следственной службе?

– Мне, потому что я только тебе доверил бы определять вид змей, от которых наступила та или иная смерть. Но для функций следственной службы и под её эгидой. Жалованье – пять сотен в месяц, три полных дня в неделю: понедельник, среда и пятница.

«Пять сотен!» – воскликнула про себя Валь, но условия ей всё равно не нравились.

– Я по утрам должна быть дома с сыном. Я его учу. А ещё я секретарь в городском собрании.

– …которое проводится в первый четверг месяца. Не пересекается, как видишь. А что касается остального, то… Тебе будет хватать средств, чтобы не горбатиться в мертвятнике Моррва, ты же прекрасно это понимаешь. И твой сын, как я слышал, весьма сознательный малый, который может и без тебя посидеть с книжками. На худой конец, отец у него тоже есть.

Валь уткнулась носом в чашку, не желая отвечать. Но Рудольф подошёл ближе, и ей пришлось вновь посмотреть в его запорошенное веснушками лицо.

– Мне не очень нравится эта профессия, – призналась она. – Опять мертвецы. И Глен точнопоймёт, что ты приложил к этому руку. Потому что для такой должности нужно больше познаний, чем пласт теории и опыт разведения.

– Я разберусь, как это организовать. Посадим тебя в картотеку помощником, но три дня в неделю я буду знать, что ты присутствуешь, и при необходимости вызывать в криминальный морг на нижний этаж. Я свяжусь с лордом Луазой; он, как председатель городского собрания, тебя порекомендует к нам. Даже Глену будет ясно, что ты сидишь за бумажками, тогда как я явно где-то в другом департаменте. А насчёт квалификации – не принижай себя, Валь, я не знаю никого лучше по змеиному вопросу в этом городе.

– Но пять сотен…

– Ты будешь получать их на свой личный счёт. И поэтому ему озвучишь любую сумму, которую пожелаешь.

– Врать?

– Конечно, – хмыкнул Рудольф. Валь вскинулась, но затем снова опала, понимая, что не может отказаться. Правда, почему-то и соглашаться не хочет. Будто пресловутая гленова интуиция играет, говоря ей, что это плохое предложение.

Но пятьсот иров в месяц! Это и праздник Долгой Ночи, и новый каменщик, и экипаж с крышей, и сладости с чаем! Как же она хотела крендель, или печенье с шоколадной крошкой, или торт с клубникой! Или… или малиновое пирожное.

Она склонила голову к плечу, а затем посмотрела на баронета покорно. И возразила уже чисто для виду:

– Я невероятно утомлюсь искать себе попутчиков каждый раз, когда мне надо будет ехать на работу.

– А тут у меня есть специальная вещица, чтобы с этим управиться.

Рудольф отошёл к комоду и взял с серебряного блюда стальную пластину, через которую продевались ремни конской уздечки, чтобы она защищала морду лошади от лба до носа. Вся пластина была закрашена чёрно-белой полоской. Подобные знаки носили на себе все причастные к следственному делу.

– Вешаешь такое на своего скакуна и пожалуйста – ты при исполнении. Светские законы этики тут уступают. Лошадь я тебе тоже дам и дамское седло: мама не ездит с тех пор, как отец заболел. Так что можешь отсюда ускакать уже криминалисткой. Заодно посмотришь, как быстро Глен вообще обнаружит нового коня у себя под носом.

Валь хмыкнула было, но затем отметила вдумчиво:

– Лошадиная сила очень нужна на кладбище.

– Нет, я запрещаю! Это хрупкий городской скакун для гонцов. Только для служебных нужд. Поняла?

– Поняла, – протяжно вздохнула она. – Такие кони ведь стоят целое состояние?

– Я лучше заплачу дорого, чем позволю себе или своим домочадцам трястись на какой-нибудь беспородной кашлатке.

– Я буду его беречь!

Они пожали руки, и, к счастью, Рудольф не стал пытаться поцеловать её пальцы. Меньше всего ей хотелось думать, что он всё ещё влюблён.

Голубок оказался идеальным дамским конём. Тёмный, караковый, как точёная базальтовая фигурка, он тонко чувствовал наездницу и длинный хлыст, которым та пользовалась, поскольку сидела на нём боком. В какой-то момент шум дождя так вдохновил Валь, что она разогнала Голубка, и тот помчался как ветер, по улицам, меж можжевеловых изгородей и каменистых арок. Он взлетал вверх по крутым изогнутым переулкам и падал вниз через перекрёстки и маленькие дворики с питьевыми фонтанами. С ним не надо было ждать, когда посторонятся тененсы! Он оббегал их сам, и бег его был быстрее стрекозиных крыльев.

Сколько она уже не сидела в седле! С самого детства, наверное, когда ещё отец учил её править лошадью. Она уже и забыла это чувство полёта, этот сдавленный восторг в горле, этот рвущийся наружу заливистый смех. Аромат мокрых листьев, запахи колышущегося верескового моря, отдалённый грохот волн о волнорезы. И галоп!

Теперь это её конь, только её!

Правда, единственный, с кем она разделила бы своё счастье, кого посадила бы сейчас Голубку на холку, – то был Сепхинор. Он один мог сделать момент радости ещё ярче, ещё полнее. «Я тоже буду его учить ездить верхом!» – думала она и гнала всё быстрее и быстрее, обгоняя медленные воловьи обозы и тележки с тарпанами, не замечая дождь и склоняясь к крутой шее Голубка.

4. Самая деловая леди

– Решили вернуться? – приветствовал её хриплый смех. То было в работном доме брендамского порта. Криво сколоченные двухъярусные кровати тонули в табачном дыму. Полумрак и непрестанное движение в разных комнатах и коридорах навевали ощущение кошмарного сна, будто это было логово каких-то порождений мглы. Леди не должна была даже приближаться к такому месту; но Валь настолько осточертел поиск того самого каменщика, что она отбросила все прочие варианты. Надо сказать, она никогда не думала, что люди могут жить в подобных условиях. И не только приплывшие с большой земли проныры, но и местные.

Тем не менее, жалованье, которое хотели островитяне, начиналось от полтинника иров в неделю и совершенно не входило в её планы. А полукровки и тененсы напрочь отказывались за меньшие деньги играть в ту игру, которая требовалась, чтобы их приняло семейство Моррва.

Все, кроме этих двух.

Банди, шатен с пышной бородой как у уроженцев Харцига, и его немой друг, громила Мердок. Оба были желтоглазыми, но Банди совершенно явно происходил с континента. Мердок вполне сошёл бы за коренного жителя Змеиного Зуба, но он наотрез отказывался работать без Банди.

Вдвоём они стоили тридцать иров в неделю, притом, что Мердок мог заменить, наверное, двух грузчиков разом. А Банди казался открытым и приятным мужчиной. За тем лишь исключением, что он не выглядел как островитянин.

Валь решительно выдохнула и села рядом с ними на скрипучий табурет. В горле будто когти скребли из-за табачного дыма. И зуб начинал болеть сильнее.

– Да, господа, я вернулась. Я решила, что мы с вами поладим, – заявила она. – Но, чтобы это сложилось, я должна больше знать о вас, и вам придётся выполнить кое-какие условия.

– Чудно, – улыбнулся Банди в усы. – У нас тоже есть кое-какие требования, но и мы с мистером М. решили, что сработаемся с вами.

– Давайте ваши условия вперёд, – вздохнула Валь и сжала тряпичный ридикюль покрепче в своих руках. Будто это помешало бы кому-то его выхватить.

Мердок с интересом высунулся с верхней лежанки, а Банди сел, облокотившись на свои колени, чтобы уж совсем не ломать приличия. Хотя они были полураздеты по меркам джентльменов, и о манерах речи и так не шло. Наверное, поэтому леди не положено было общаться с рабочими без представителя.

– Во-первых, мы с мистером М. работаем под псевдонимами. Как вы догадываетесь, мы каменщики, потому что были каторжниками на континенте. И, как вы тем более догадываетесь, нам удалось оказаться здесь благодаря восстанию графа Демона.

«Беглые заключённые», – устало подумала Валь. – «Прекрасно».

– Во-вторых, нам нужно два выходных в неделю, а не один. Не ради пятничного вечера; мы, если что, не пьём, мы только курим.

«Ну, у нас тут все курят…»

– В-третьих, мы хотим работать с едой и проживанием. Ну и тогда это будет стоить тридцать иров в неделю. Нам всё равно, как нас будут называть и за кого считать, но раз уж вы решаете, то нам главное быть честными друг с другом.

Глядя в его доброжелательные лимонные глаза, Валь пыталась понять, за что он был осуждён. Про Мердока можно было сказать сразу – за убийство. Такой громадный мужчина мог наступить на кого-нибудь и уже прикончить. Хотя то, что ему отрезали язык, вроде бы означало, что он сказал что-то лишнее своему господину.

Ну а что касается Банди… человек, которому так легко поверить, наверняка был мошенником. И на каменоломне отрабатывал награбленное у честных людей. «Валь, что ты тут ещё делаешь? Пора уходить», – вяло сказал ей внутренний голос, и она махнула на него рукой.

Для кладбища Моррва вполне сойдёт.

– Чудно, – подняла она брови, и Банди сразу оживился, поняв, что её это устраивает. – Теперь мои условия. Если мы договоримся…

– …не сомневайтесь, я думаю, вы не предложите ничего такого, что заставило бы нас отказаться, – и бородач еле слышно хмыкнул.

– Во-первых, если вы затеете какие злодеяния, даже не думайте, что вам удастся втянуть в это семейство Моррва. Я работаю в следственной службе Брендама, и, если вы пойдёте не той дорожкой, я без сомнения отдам вас в руки закона. Со мной вы будете сотрудничать, только если поклянётесь, что вы действительно хотите начать на острове новую жизнь, а не продолжать старое.

– В этом можете не сомневаться, миледи. Мы клянёмся, – Банди приложил руку к груди, а Мердок, обслюнявив три пальца, стукнул ими по бортику кровати, имея в виду то же самое.

Смерив их строгим взглядом, Валь продолжила:

– Во-вторых, никто не должен знать о вашем прошлом. Вы будете немного другими людьми для того, чтобы вас наняли старики Моррва.

Со вздохом она достала крошечную колбу с басмой и вручила её Банди.

– Можете не бриться, для рабочих это не принципиально, но вы, Банди, должны быть черноволосы. В назначенный день вы придёте в мастерскую Моррва и попроситесь к старику Герману в ученики бесплатно, но с проживанием и едой. Платить вам буду я. Со временем вы сможете просить иров по десять в неделю за услуги мистера Мердока, коль он будет больше грузчиком, но это уж целиком зависит от вас. Вам надо будет доказать, что вы очень хотите учиться у старого виконта, и тогда дело в шляпе. Ну, и в-третьих – вы островитяне из Лубни. Поэтому и умеете работать с камнем.

– По рукам! – вместо того, чтобы любезничать с нею как джентльмены, оба работяги действительно ударили ей по ладони. Валь это сперва показалось оскорбительным, но затем – забавным. Она не хотела думать, что идёт поперёк маминого учения, занимаясь подобными делами. Но она аккуратно отодвигала догматы «Свода законов, коим жена подчиняться должна». Пока что никто ничего не знает. По крайней мере, она не делает ничего греховного. Она просто хочет помочь своей семье… и не работать как вол.

Так прошёл её первый обеденный перерыв на рабочем месте. Она едва успела прискакать обратно в небольшое, но мрачное здание следственной службы, что затерялось меж посольских и административных построек в центре Брендама. Узкое, серокаменное, оно предварялось на удивление симпатичным палисадником. Вероятно, кто-то из жён служащих ухаживал за клумбами. В тихом приёмном холле комендант, облачённый в чёрно-белую форму, едва поднял на неё глаза; она миновала монстеру в горшке и прошла в заметённую пылью картотеку, где заведовал аккуратный старичок, сэр Фиор Малини. Он обедал на рабочем месте и ещё не закончил бутерброды с ветчиной. От него немного пахло перегаром; Валь знала, что у себя в столе он хранит пузырь коньяка. Но при даме, конечно, он не позволял себе к нему притрагиваться.

– Приятного аппетита, – пожелала ему Валь. Тот кивнул в ответ, а она вернулась к сортировке карточек убиенных при тусклом свете витражных окон. Все считали такую работу скучной, поэтому она могла лишь Катране похвастаться своим счастьем заниматься хоть чем-то серьёзным!

В каждой карточке – своя история. Этот утонул, этого укусила гадюка, этот пьяным попал под экипаж, этого снова укусила гадюка, этот упал с крыши при строительстве, а этого укусила… плетевидка? Чтобы умереть от яда плетевидки, надо было в рану накидать ещё дорожной земли, не иначе.

Сэр Фиор Малини, ставший её начальником, велел ей расположить отдельно всех умерших от змеиных укусов, выделив особо те случаи, которые были не похожи на обычное столкновение со змеёй в стоге сена. И Валь с энтузиазмом пустилась в это занятие.

– А можно посмотреть дело мистера С. Гиозо, который скончался, как тут сказано, от плетевидки? – наконец полюбопытствовала она.

– Леди Моррва, вам не обязательно настолько углубляться в вопрос.

– Но это невозможно, сэр Фиор! Плетевидка не опасна для человека. Её не так уж трудно отличить от обычной гадюки, чтобы это знали даже обычные работяги.

Сэр Фиор махнул рукой. Рудольф, вероятно, уведомил его, что работа в картотеке для новой сотрудницы – лишь помощь более зорких молодых глаз да, очевидно, прикрытие настоящего дела. Поэтому Валь взяла фонарь и пошла в тёмный архив, где витражи залепило грязью настолько, что дневной свет почти не поступал внутрь. Она находила досье и углублялась в них, читая и чувствуя себя как в детстве с детективным романом в руках.

У неё даже вызвало сожаление, когда адъютант Кроморов попросил её в морг. Но разочарование продлилось недолго; в прохладе подземного этажа следственной службы было интересно, как в лавке волшебника. Меж пепельно-серых стен мутнели стеллажи с литературой, заспиртованными ядовитыми змеями и жуками, а венцом был, безусловно, стол, на который укладывали трупы для изучения.

В морге Моррва вскрытий не делали; тела всех, чья смерть могла быть результатом преступления, сперва проходили это помещение, а на кладбища уже распределялись для ритуально-погребального этапа. Увидеть, как происходит эта тихая, но важная работа, для Вальпурги было честью. Она надела особые кожаные перчатки прежде чем приблизиться к телу и лорду Себастиену Оль-Одо. Себастиен был кузеном леди Эдиды, которая недавно с лордом Луазой отмечала оловянную свадьбу, и давно здесь работал. Он был уже немолод, но его острый змеиный взгляд говорил о ясном и пытливом уме.

– Посмотрите, леди Моррва. Этот несчастный стал жертвой укуса, как утверждают, кобры. У меня есть своё мнение на этот счёт, но я хочу знать ваше.

Валь положила на стол массивную Книгу Змей Видиров, что привезла с собой из Девичьей башни, вытащила вложенную в обложку линейку и раскрыла на разделе кобр. Затем подошла, чтобы взглянуть на место укуса и измерить расстояние между двумя кровяными точками, потом – всмотреться в бледное лицо зеленоглазого мертвеца.

– Сразу видно, что показания давали тененсы, – покачала она головой. – От укуса кобры это был бы паралич, смерть от остановки дыхания, и он был бы синюшный. Скорее всего, это опять гадюка. Но тененсы не считают гадюк опасными, на континенте они не смертельно ядовиты. Наши гадюки по их классификации называются «гюрзами», и их яд оказывает гемолитическое действие, которое вызывает свёртывание крови. Множество кровоизлияний в конечности вокруг укуса говорят сами за себя. И сыворотка, что была придумана от их яда, зачастую бестолкова настолько, что проще дать человеку умереть сразу. Так что… простите за долгое рассуждение, это укус гадюки. Судя по картотеке, именно гадюка убивает большую часть сельскохозяйственных и уличных рабочих.

– Это было просто, не так ли? – усмехнулся лорд Оль-Одо. Его профессию в народе называли «врач для мертвецов». Он и выглядел как врач, просто его прочные перчатки, как у Валь, отличали его от обычного доктора. Равно как и характерная циничная улыбка. – Вы даже не стали смотреть в свою книгу.

– Она пригодится, если потребуется выяснить разницу меж коброй и тайпаном, а не коброй и гадюкой. Тогда это будет сложно, но возможно; Книга Змей может дать ответ на любой такой вопрос, надо только правильно этот вопрос задать. По следу укуса можно определить размер змеи, расположение её ядовитых зубов. По количеству укусов и их глубине – её характерное поведение при нападении. И для кого-то, кто разбирался в змеях так, как мой отец, разница между коброй и тайпаном была бы очевидна. Ну а я буду учиться.

– Молодец, – Себастиен показал ей все свои жёлтые зубы, когда улыбнулся, и хлопнул её по плечу. Цепочка от его монокля заболталась, следуя за приветливым наклоном головы. – Здесь вы на своём месте, леди Видира. И ваш отец нам частенько помогал.

«Леди Видира», – с удовольствием повторила в голове Валь.

Леди Видира!

Она была так увлечена своей новой работой, что и домашние дрязги отошли для неё на второй план. Катрана стала её подругой и иногда даже подменяла её на уроках, когда Валь уезжала на весь день. Вот и теперь она читала Сепхинору и Хельге, сидящим на ковре, историю воцарения Харцев над всей Шассой. А Валь стояла у окна и украдкой косилась вниз, чтобы видеть дом и мастерскую Моррва. Тоскливый могильный простор серел повсюду, куда глаза глядят. Но нынешний пейзаж отличался от привычного; разница была в стопке массивных гранитных плит подле входа в мастерскую. Заказы начали поступать, но Герман до сих пор не притрагивался к камню.

Сквозь дымку мороси ей удалось разглядеть две комичные фигуры – маленького Банди и здоровенного Мердока. Они подошли к двери морга, постучались… и после короткой беседы леди Дала пустила их внутрь.

Всё получилось. За ужином, правда, намоченный работой под открытым небом Глен ворчал, что не нравятся ему эти ученики, заявившиеся к Герману. Но Валь, поймав его на лестнице, украдкой попросила:

– Не будь строг к ним, дорогой. Вдруг они и правда станут хорошими работниками кладбища? Они ведь окажутся в твоём подчинении и ответственности. Лучшее, что ты можешь сейчас сделать, – это не спускать с них глаз, и под твоим руководством они смогут стать нашими верными друзьями.

Глен потёр подбородок, а затем погладил Валь по щеке.

– Я так и сделаю, – кивнул он. – Знаешь, я всё же думаю, что они нам пригодятся. Я раскладывал карты утром, и мне выпал эльф в стеклянных башмачках. Похоже, их удачное появление принесёт успех. И я наконец заслуженно поработаю бригадиром.

У Валь отлегло от души, и она сама с удовольствием обнялась с мужем. Когда она зарылась носом в его плечо, ей показалось, что она чувствует себя так же радостно, как и впервые, когда Глен ответил на её интерес взаимностью и тем самым подтвердил, что готов на ней жениться. Конечно, с высоты прошедших лет можно было сказать, что надо было взять себя в руки и присмотреться к Рудольфу, как просила мать. Сейчас бы с ним можно было жить как за каменной стеной. Но тогда Валь чувствовала, что у неё нет сил на то, чтобы быть рациональной. Отец навсегда ушёл в Дол Иллюзий, и ей нужен был тёплый и родной человек, который дал бы спокойствие её осиротевшей душе. И этим человеком стал Глен. В семейной жизни он был ворчуном, но тогда… тогда его внимание было пределом мечтаний.

Сейчас он смотрелся будто бы как пройденный этап. Она выросла, она была готова постоять за себя сама. Но мужа же никуда не денешь! Оставалось его любить хоть как-то, раз выбрала. Тем более, он охотно прижимал её к себе в ответ, и его дыхание над ухом в какой-то мере заставило Валь пожалеть о воздержании, наложенном врачом.

– Эй! – услышали они радостный возглас Сепхинора, и тот сбежал вниз по ступеням, чтобы обнять их тоже. Глен рассмеялся и поднял его на руки, а Валь вскользь встретилась взглядом с портретом отца.

С семьёй никогда не бывает просто, но ценнее неё нет ничего на свете.

Ну а мама говорила проще – без денег нет любви. Хоть это было и не совсем нравственное изречение.

Часто и плохое, и хорошее приходят одно за другим. Сейчас это касалось исключительно хорошего. Как только Валь поняла, что её отношения с Гленом несколько наладились, а мастерская Моррва вырвалась из многолетней стагнации, она даже в пасмурный день ощущала в груди солнечный свет. Так ей было легче говорить и с теми, кого она недолюбливает, и с теми, кого полюбила. Например, с Катраной. Особенно приятно было раз или два в неделю чаёвничать с ней в башне, а то и в кафе, и болтать обо всём. Но в основном, конечно, о главном: о новостях и событиях змеиного общества.

В окно кондитерской Окроморов ломился дождь. Уютно было глядеть на бегущих под зонтами горожан через кованую решётку и петунии в горшках. И попивать при этом горячий сладкий чай с долькой айвы. Они заняли самый уютный столик, попросили самые вкусные малиновые пирожные и вели светскую беседу. Дети в это время рассматривали мозаичные узоры по обе стороны от входа, и Сепхинор звонко рассказывал, чем носатая гадюка отличается от курносой.

– Мне, помнится, на вечере с Олланами, когда они приезжали из Эдорты запастись табаком, высказали, – увлечённо рассказывала леди Катрана. – Так и заявили: и что, у вас в городе правда женщина может работать отдельно от мужа, да ещё и с другой женщиной по кафе разъезжать без сопровождения? А я сделала круглые глаза, – и она вытянула губы и подняла брови, – и ответила им: так у нас есть сопровождение!

Уже зная, что она добавит, Валь сама заулыбалась до ушей и дождалась логичного:

– Маленький лорд Сепхинор за нами присматривает! – они обе рассмеялись и синхронно отправили в рот по кусочку пирожного. Сладкое, сахарное, оно так напоминало вкусности в Эдорте. И чем-то – саму Катрану.

– На самом деле, я не сторонница того, чтобы все делали, что хотят, – призналась Валь. – Но просто некоторые вещи действительно… они правда лишь мешают. Если наше общество построено на законах чести, доверия, благородства, то не вижу ничего плохого в том, чтобы женщина работала сама. Она же делает это ради семьи. А если она начнёт с кем не надо переглядываться, так то равно порицаемо и на балах, и в конторах.

Катрана горячо закивала и ответила:

– Мне даже кажется, что, хоть ты и не выглядишь образцовой женой, истинная аристократия не говорит о тебе ничего плохого. Разве что кое-кто подхватил факт того, что вся ваша служба на попечении сэра Рудольфа…

– Кто? – тут же навострила уши Валь. Катрана смущённо усмехнулась:

– Кажется, леди Нур Риванз Одо, жена господина Венкиля. Ну и сами Риванзы, как следствие. Но все же знают леди Одо…

Валь поморщилась, принюхалась к чаю и крепче сжала фарфоровую чашку в своих руках.

– Не хочу говорить ничего о леди Одо, но иногда она пытается привлечь внимание, додумывая некие скандальные вещи.

– Трудность лишь в том, что её очень уважают, – пожала плечами Катрана. – Как и леди Хернсьюг. Правда, с ней-то ты ладишь.

– Да, но я бы тоже наверняка с нею ругалась, будь я, как ты, её невесткой. Это же классика жанра, милая.

– Ты права! Но я тоже очень боюсь впасть в немилость леди Одо. Помнишь тот скандал с красным платьем леди Эдиды Оль-Одо?

– Конечно! – бодро закивала Валь. Красный в змеином обществе вообще по праву считался очень вульгарным цветом. Невзирая на свою странную… притягательность.

– Ведь это леди Одо оказалась одной из зачинщиц, а то, между тем, её дальняя родственница. Но недавно было нечто из ряда вон выходящее: леди Фина Луаза на вечере Луазов и Одо пришла, не потрудившись сделать должной причёски. У неё были как бы распущенные волосы, которые сплетались в косу лишь ниже плеч. И ещё на платье был вырез… Вот такой! – Катрана провела рукой от горла до углубления между грудями. – Узкий, но, как сказала мне леди Тима Одо, можно было видеть край корсета!

Валь прикрыла рот ладонью и покачала головой. Интересно, как женщине не страшно, если хотя бы не стыдно, приходить в таком виде к змеиным дворянам? Она поддержала тему доверительным замечанием:

– Я слышала, леди Фина уже однажды отличилась, когда на летний бал явилась с голыми руками. Её плащ прикрывал самые плечи и продолжался до самого пола, но руки были видны постоянно, ведь она бралась за плечо кавалера и выделывала различные па!

– Да, но теперь-то вот что началось! Сэр Тристольф Окромор, который с нею помолвился год назад, после её появления с декольте выразил сомнение, что свадьба может состояться! – воскликнула Катрана, а Валь тут же замахала руками. Кондитерская как раз принадлежала их роду, и хозяин мог неприятно удивиться, узнав такие истории о господине. Если уже не знал, конечно. Катрана испуганно спряталась за веером, а Валь неслышно рассмеялась. Хотя ситуация была жуткая. Ещё бы – позорить столь древний род, как Луазы, да ещё и поставить под сомнение помолвку…

– Это ужасно; но неужели она не видела, к чему ведёт её распутство, – пробормотала Валь. – Вот я помню, что однажды было нечто подобное. Какая-то леди из Умбра, кажется, лет десять назад – или даже раньше – она что-то такое сделала, что её жених отрёкся от неё. Я маленькая была и не помню подробностей. Но помню, как меня напугал сам факт того, что такое возможно.

– Жуть!

– А ещё, если мне не изменяет память… леди Сульир, да упокоит её Схолий, когда-то решила нарисовать портрет с их смертозмеёй. На этом портрете сама змея лежала у неё на плечах, а её хвост…

– …уходил к ней в декольте?

– Да, вот тут, сбоку! – Валь показала на себе, но затем, под смех подруги, спешно смахнула с себя этот постыдный намёк. – Говорят, генерал Сульир был так взбешён, что портрет этот выкидывать не стал, но специально велел повесить его в спальне жены. А художнику пришлось вообще уехать с острова!

– Катастрофа…

Это можно было обсуждать бесконечно. Скандалы прошлого, будущего, изменения моды на рюши и планы на летний отдых. И впервые Вальпурге казалось, что она наконец обрела ту легкомысленную часть жизни, которую до этого для себя закрывала.


На следующей неделе, в начале ноября, состоялся первый выезд Вальпурги «в поле». Верхом на Голубке она рассекала море отцветшей осоки и пушицы, и тёмные тучи неслись над горизонтом гор быстро, как спасающийся бегством уж. Конь был одет в высокие кожаные ногавки: они защищали его от венчиков копыт до колен. Любая дворянская лошадь выходила в дикую местность только так. Да и сама Валь выбрала высокие ботфорты и плотный плащ не только от дождя.

Змеи кусали всех, и дворян, и простолюдинов, и местных, и чужих, и людей, и животных. Но была некоторая связь между тем, насколько верен был Змеиному Зубу человек, насколько он уважал змеиный род и насколько честно служил змеиному дворянству, и тем, как часто его кусали.

И насколько смертельно.

Высохшие к зиме стебли травы, сломанные и придавленные, образовывали круг, в котором лежал труп тарпана. Вороны уже выклевали бедолаге глаза, а его нос и уши объели вездесущие летучие змеи. Но падальщики не успели далеко зайти, потому что тарпан пролежал здесь всего одну ночь.

Голубок зафыркал при виде мертвого сородича, а кони Рудольфа и криминалиста Джоска Ти-Малини даже не подали вида, что их что-либо смущает. Оба спешились. Лишь Валь оставалась в седле, поглаживаниями успокаивая впечатлительного скакуна.

– Вот и он – конь купца, мистера Морика Диабаза, даже фамильный уж на шорах нарисован, – представил сэр Джоск. Он больше походил на сыщика, чем неповоротливый Рудольф, и его глаза цвета тюльпанового бутона бегали по месту преступления. – Мы здесь всё уже осмотрели рано утром, и ничего не изменилось.

Рудольф кивнул и тяжело посмотрел на Валь.

– Давай, мы должны понять, можно ли выяснить, кто виновник.

Баронесса аккуратно опустилась на землю и дала Рудольфу подержать поводья Голубка, а сама прошла по примятой траве. Картина гибели купца вырисовывалась жутковатая: от боли он метался туда-обратно, таская за собой коня, и в итоге упал где-то здесь. Коню досталось тоже, но ему хватило и одного укуса. Тогда как тело самого погибшего было всё истыкано мелкими зубами некоей змеи, в длину не превышающей сантиметров девяносто. Хорошо, что его удалось рассмотреть заранее.

– Ну, как я и говорила, судя по рваным следам некоторых из укусов, мистер Диабаз пытался оторвать от себя змею, – протянула Валь. – С учётом того, что места укуса не опухали, а смерть наступила от паралича…

Она остановилась над трупом тарпана и несколько поморщилась, увидев объеденный нос и торчащие конские зубы.

– …теперь становится видно, что, кем бы ни был этот змей, он кусал его так, как это делают мелкие ядовитые экземпляры: вцеплялся и не отпускал. Но из-за того, что мистер Диабаз пытался бороться со змеем и отодрать от себя, он вызывал новые приступы агрессии, и змей впивался снова и снова во все доступные области. Он потерял сознание от боли, очевидно, тогда, когда змею удалось укусить его под подбородком, за самую шею.

– И тут мы переходим к самому интересному, – вздохнул Рудольф. – Купчиха, что видела лежащего без движения мистера Диабаза, побоялась приближаться, но утверждала, что видела ярко-красные цвета в мелькнувшем хвосте змеи.

Сэр Джоск и сэр Рудольф оба устремили внимательные взгляды на Валь. Она знала, что они хотят сказать: подобные породы не зимуют на поверхности, и их уже нельзя встретить на улице в ноябре. Они уползают в Дол Иллюзий, греться у подземных гейзеров. И в окрестностях Брендама их можно застать только в том случае, если это сбежавшие питомцы змеиных дворян.

Но чтобы заклинать такие виды змей, нужно мастерство признанных дрессировщиков, не уступающих Видирам. А значит, можно было буквально пересчитать по пальцам тех, кто должен был владеть убийцей.

– Коралловый или ленточный аспид, – заключила Валь. – Одному Богу известно, как он мог оказаться в седельных сумках мистера Диабаза. Ну или преступнику.

Знакомство с настоящим случаем умышленного убийства её, по правде сказать, обрадовало и даже взбудоражило. Издревле змеиные дворяне выясняли между собой отношения с помощью таких вот тихих жестов. Змеевед, зная, какой род какие виды содержит, мог доказать умысел одной семьи против другой; а могло случиться такое, что ксакала жертвы умудрялась защитить хозяина и закусать вражескую змею до смерти, и тогда труп подкинутого пресмыкающегося служил веской уликой. Так или иначе, змей было непросто заставить выполнять волю хозяев, но они будто были созданы для грязных закулисных игр, и сподвигнуть питомца именно на такое деяние было куда проще, чем упросить его, например, позировать для картины.

Осмотревшись, Валь упёрла руки в бока и разглядела поодаль холм с чёрной, как обгоревшая спичка, Девичьей башней.

– Не могу сказать про конкретные семьи, – протянула она. – Но наша старая жрица-схолитка, мисс Трудайя, которая поселилась у капища на кладбище, всегда свободно держала одного такого. Он у неё уже лет пятнадцать и едва поднимает голову, если слышит писк цыплят. Было бы трудно представить, что он уполз с кладбища на тракт, да ещё и проявил такую ярость, но в общем-то отсюда до неё недалеко.

Рудольф наконец кивнул и ответил ей:

– Именно поэтому ты была мне нужна, Валь. Лорд Оль-Одо всегда мог сказать тип отравы, что убил жертву, но выяснить конкретный вид он был не в состоянии. В последнее время погибших от нейротоксических ядов становится всё больше. Идёт какая-то очередная стычка между дворянами, но умирают обычные пешки. Так что это моя юрисдикция.

– Однако мистер Диабаз был поверенным мистера Николаса Уизмара, представителя гильдии в городском совете, не так ли? – подняла брови Валь. – Мистер Уизмар же тененс. Он не в состоянии вести такую войну, у него нет ни одной змеи.

– Ну, он вошёл в городской совет потому, что зарекомендовал себя среди коренных жителей, и у него уж точно есть покровители, – усмехнулся Рудольф, а затем помотал головой и положил баронессе руку на плечо.

– Слушай, Валь, только… я знаю, как это может быть любопытно, но я хочу, чтобы ты занимала нейтралитет. Не лезь в эти конфликты. Ты живёшь в башне, поодаль от города и настоящего змеятника внутри него. И правильно делаешь; если что-то необычное узнаешь, говори мне, ну а виновников искать будем мы. Больше знаешь – большей опасности себя подвергаешь.

Валь подумала про Сепхинора и тут же ответила невозмутимо:

– Вы же не хотите сказать, что ассистентка в картотеке должна уметь что-то большее, чем готовить кофе с коньяком? Мне столько не платят, сэр Рудольф!

Следователи рассмеялись, а Валь подняла голову к небу и сморгнула с ресниц первые капли надвигающегося дождя.

Когда она возвращалась домой, тучи так затянули небо, что ещё до ужина мир обратился в ночь. Она сама взялась рассёдлывать Голубка, чтобы не нагружать Эми; бедняжка и без того теперь готовила ещё и на Мердока с Банди. Но когда она подвела коня к деннику, то с удивлением подняла брови: изнутри на неё смотрел тяжелоупряжный мерин с широкой проточиной на гнедой морде.

– Похоже, у тебя будет сосед, – вздохнула она и сперва познакомила Голубка с незнакомцем, а затем загнала его внутрь. Она надеялась, что они не будут драться; следовало остаться и проследить за этим. Но любопытство подогревало её, она побыстрее отнесла седло в амуничник, и, перешагивая через кур, устремилась в башню с чёрного хода на кухне.

Внутри уже привычно шумная трапеза отдавалась смехом двух мужчин. Банди, на редкость дипломатичный жулик, сумел расположить к себе и Германа, и Далу, и даже Глена, который постоянно укорял его за бороду, но потом оттаял. Мердок тихонько фыркал, наедаясь за двоих, Эми задумчиво пережёвывала своё кулинарное произведение на сегодня, а Сепхинор с большим интересом слушал их новых домочадцев. Хорошо было знать, что Банди дома и сглаживает углы, если не та муха вдруг укусит барона; мошенник с большой земли едва ли знал о чести, но зато его гордость было невозможно задеть. Он казался настоящим сокровищем в мире заносчивых и высокомерных дворян.

– О, а вот и леди Моррва! – заметил Банди, и Глен тут же оживился, отложив вилку с ложкой. А затем встал, помог ей снять намоченный плащ и повесил его сушиться у огня. Глаза его заговорщически блестели.

– Знаешь, что, Валь? – спросил он задорно.

– Да-а? – подыгрывая его тону, поинтересовалась она.

– Хернсьюги, Луазы и Олуазы уже перевели деньги на наш счёт! И…

«И ты купил какую-нибудь очень хорошую лошадь вместе с очень хорошим экипажем у своих друзей, которые тебя вовсе не надули».

– …и я договорился со своим другом из Умбра, у которых та конная ферма в пригороде, помнишь? Он предложил мне потрясающего мерина и коляску с крышей к нему в придачу! Будем теперь в город ездить, как подобает дворянам!

– Вот это да! – воскликнула она и на радостях поцеловалась с ним. Впрочем, снисходительный взгляд Банди намекал на то, что ему было, что рассказать о приобретении барона.

– Кроме того, – продолжал хорохориться Глен, – Умбра же издревле славились как поставщики скакунов ко двору герцога. Ещё во времена рыцарей. И кони у них такие же – мощные, верные, долговечные. Наш экземпляр приходится роднёй самому Лазгалу! Помнишь Лазгала?

Валь задумалась и устремила взгляд прямо перед собой. И заметила на удивление яркую эмоцию на лице Мердока: что-то вроде пренебрежения и даже презрения в раздражённом оскале. Однако, не глядя на хозяйку, он нутром ощутил её внимание и тут же натянул свою привычную маску тугодума. На мгновение ей стало не по себе, но Глен перебил её попытки найти ответ:

– Это же жеребец не знавшего поражений рыцаря из Умбра! Да ты, наверное, не помнишь; маленькая была. Он лет десять назад мог одолеть любого в пешем поединке, а Лазгал, его скакун, сдвигал с места двадцать тонн груза!

– С ума сойти, – пробормотала Валь и прошла к столу, косясь на работников. Банди как ни в чём не бывало улыбался во все зубы, равно как и Мердок продолжал есть, будто легендарный конь. «Ладно, у кого из нас нет на острове старых счётов», – успокоила себя Валь и присоединилась к ужину.


Наверное, это был самый счастливый ноябрь Вальпурги со времён, когда герцог Вальтер был ещё жив. У неё появилась подруга, которая то и дело приезжала даже дольше, чем на первую половину дня; её муж наконец был хоть чем-то доволен и полностью отдавался своей работе; а работа, благодаря Мердоку и Банди, из жалких потуг превратилась в настоящее производство, которое не стыдно было назвать мануфактурой Моррва – не одни надгробия, а также бюсты, статуи и даже подоконники с каминами. Глен без подсказок догадался ещё раз вложиться в оптовую покупку гранита. И сама Валь теперь чувствовала себя нужной и деловой. Только Сепхинор, кажется, скучал по ней больше, чем она хотела бы.

Поэтому она решила в те дни, когда ей надо работать, а Катрана не приезжает, брать Сепхинора с собой и оставлять его в Летнем замке под присмотром старого мажордома Теоба. Тот с большой охотой взялся за обучение мальчика придворным манерам, а также показывал ему богатый террариум Беласка. Сепхинор был несказанно рад смене обстановки и новым местам для исследования.

Ну а триумфом на первой неделе декабря стал городской совет. Как всегда, Валь явилась туда исполнять роль секретаря, записывающего все поднятые вопросы и вердикты собрания – за это она получала жалованье в размере тридцати иров ежемесячно. Она пришла в еловом платье от мамы, в шляпке, богато украшенной блестящими шишками. Глен дефилировал с нею под руку в бархатном камзоле и плаще цвета гнилой вишни. Барон весь светился от самодовольства: почтенные дворяне теперь жали ему руки и куда охотнее вели с ним беседы. Он, можно сказать, наконец-то влился в их общество.

В зале заседаний он разместился среди избирателей, а она – поближе к виконту Луаза, чтобы лучше его слышать. Дело происходило в небольшой городской ратуше, облагороженной изнутри панелями и кафедрами из палисандра. Старинная люстра бросала тень на длинный стол, за которым располагались младшие чины, тогда как старшие взирали на зал чуть сверху, с мест судий. Суды обыкновенно проводились тоже здесь, но во время собраний кресло самого судьи занимал лорд Луаза; кресло по правую руку от него пустовало (там должен был быть Беласк), а по левую неизменно сидел мрачный капитан морской стражи, генерал Оди Сульир.

Генерал Сульир носил шлем в виде змеиной морды даже в помещении, и его ксакала, смертельная змея бледно-палевого окраса, располагалась на его плечах. Она была такой же медлительной и неподвижной, как и он сам. Присмотревшись к его глазам в прорезях шлема, Валь разглядела напряжённые красноватые сосуды и поняла, что капитан стражи тоже пьёт. Его депрессия началась ещё в июне, тогда, когда умерла его жена, и её как раз хоронили у Моррва. Теперь единственной отрадой генерала стал его сын Фабиан, озорной малый, едва достигший совершеннолетия; Глен как раз отлично с ним поладил, пока собравшиеся болтали перед заседанием.

– Уважаемые члены собрания, – ровно в пять часов по полудни обратился к присутствующим лорд Натан Луаза. Почтенный и крупный дворянин, он упирался своим животом в бюро, за которым сидел. – Ноябрь принёс нам много неспокойных новостей. Буквально на прошлой неделе Харциг прекратил торговое сообщение с нашим портом, и теперь из-за морской блокады мы рискуем встретить дефицит некоторых товаров. В связи с этим предлагаю ввести ограничение на покупку этих товаров в одни руки, чтобы предотвратить преждевременное запустение торговых складов. К списку таких номенклатур относятся вина, шелка, табачные изделия, косметические средства…

«…и басма», – подумала Валь сердито. С самого лета, пока длилась вся эта канитель с восстанием, она не могла пополнить свои запасы, потому что басму возили с юга, из Цсолтиги. А потом ещё поделилась с Банди. Однако она знала, что лорд Себастиен Оль-Одо имеет выход на стратегические каналы распределения реагентов для госпиталей и исследовательских центров, а значит, он мог ей помочь разжиться хотя б горсточкой красителя. Подводить брови углём ей порядком надоело, тем более что дождь каждый раз грозился смыть её усилия.

– Тринадцать за, два против. Принято! Теперь, господа, давайте рассмотрим выдвинутое мистером Николасом Уизмаром, нашим представителем торговых гильдий, предложение о снижении ввозных пошлин для купцов из Астегара и Берана.

– Спасибо, лорд Луаза, – поклонился собранию Николас. Характерный тененс, он был темноглаз и веснушчат, и его пышные кудрявые волосы отсвечивали золотом. – Я действительно пришёл к выводу, что блокада мятежников не застрагивает северную область Дикого моря, и при желании мы можем восполнять дефицит с помощью подданых Праведного города.

– Но астегарцы всегда задирали нос, не желая с нами иметь никаких дел! – возмутился одноглазый граф Барнабас Хернсьюг, старший сын леди Люне – тот самый, что, по её словам, засматривался на тененску. – Дружить с ними теперь – признавать свою слабость!

– Именно, – кивнул Николас. – Но сейчас астегарцы в таком же положении: граф «Демон» Эльсинг взял контроль над основными торговыми путями, и им неоткуда брать привычные им импортные товары. Тем более, известный алкоголь Змеиного Зуба – виски, бренди, ром, коньяк – они и так закупали у нас, просто через посредников в Харциге. Ежегодно на этом мы теряли тысячи иров поступлений в казну. А таким образом мы сможем выиграть от конфликта континентальных дворян, а не участвовать в нём своей экономикой.

Мысль показалась дельной всем присутствующим. Хоть Николас был и тененсом, нельзя было отрицать, что он действует на благо острова. Решение было принято с небольшим перевесом, и Валь педантично записывала каждый пункт в хронику собраний. По своему обыкновению она не вникала в происходящее и из всего процесса вынесла для себя только два главных вывода: ей наконец-то удалось, что бы ни говорил Рудольф, упрочить положение семьи Моррва среди аристократов. А второй – что надо как можно скорее достать себе ещё басмы, а то так, не ровен час, остров останется в торговой блокаде до лета. Ненужный захватчикам уже сколько веков, Змеиный Зуб при любом конфликте страдал из-за отсечения от мирового сообщения, как и теперь. Так что в ближайшие дни после собрания она поспешила заняться этим.

Лорд Себастиен твёрдо сказал ей, что ни усьмы, ни басмы он обеспечить не сумеет, и тогда Валь пожаловалась об этом Банди. Бородатый полукровка задумчиво потёр свою крашеную шевелюру и лучезарно улыбнулся ей, предложив:

– Ну, если вы желаете, я достану, леди Моррва!

– Конечно, я желаю! Это нужно в первую очередь тебе, – убедительно заявила Валь, а затем округлила глаза и огляделась. Хорошо, что в гостиной никого больше не было. Даже отец с портрета смотрел, кажется, куда-то в сторону.

– Ты что, Банди, хочешь это сделать как-то… не совсем легально?

– Помяните моё слово, хозяйка, сейчас самое время закупиться, чтобы потом не кусать локти.

Валь выпрямилась, сидя на краю дивана, и покрепче сжала в руках своё шитьё.

– Я не могу тебя ни о чём таком просить, – пробормотала она.

– Нет-нет, никаких просьб. Просто несколько иров могут остаться на комоде, а ваш покорный слуга при случае – вдруг где ещё не раскупили! – прихватит для вас парочку красителей.

Глядя в его кристально честные глаза, Валь гадала, каков был истинный масштаб его экономических преступлений в прошлом. Но чуть склонила голову, давая понять, что её устраивает.

– Да, иногда я забываю ненужную мелочь в прихожей, – промолвила она и продолжила вышивку морских волн по краям плаща для своей мамы. Необходимость присутствовать в свободное время у Моррва она плавно предала забвению и теперь отчаянно старалась успеть закончить подарок, чтобы отослать его в Эдорту ко дню рождения леди Сепхинорис в январе.

Наконец выпал снег, и вечера перестали быть кромешно тёмным полотном. После очередного рабочего дня Валь с удовольствием шагала по скрипящему насту и специально не садилась в седло, так что Голубок топал за нейследом.

– Миледи, читайте новости! – воскликнул парнишка с газетами. – Последний оплот Синих гор пал! Удержит ли король северный рубеж, или мятежники доберутся прямо до Харцига?

– Своих дел нам что ли мало, ещё про континентальные слушать, – проворчала Валь и покачала головой, так что юноша посторонился с дороги.

Они явились в Летний замок забирать Сепхинора. Обычно он с удовольствием выбегал навстречу, зная, что ему предстоит прокатиться на холке у коня и даже порулить поводьями. Но случалось также, что он упирался и даже не хотел возвращаться, увлечённый библиотекой или богатым змеятником Видиров.

Вот и теперь Валь нашла его среди террариумов. Серпентарий в замке был очень большой и помпезный, со стеклянной крышей, в нём уже с порога ощущался нужный уровень тепла и влаги. Но во всём этом разнообразии змеи оставались пусты и заброшены: Беласк ими не интересовался, последний змеевед, Роберт, умер, и теперь редкие виды оказались предоставлены сами себе с кормёжкой раз в несколько дней.

Сепхинор сидел на полу, скрестив ноги, и читал Книгу Змей с таким интересом, с каким до этого читал детективы. Тусклый свет лампы отсвечивал от витрин, изредка вызывая любопытство живущих внутри экземпляров.

– Какой же у вас чудесный мальчик, настоящий вундеркинд, – прошептал Теоб на ухо Вальпурге, когда она уже собиралась позвать сына. – Так похож на вашего отца. Тот тоже пропадал вот так с томом в змеятнике, и ничто не могло его отвлечь.

Валь благодарно улыбнулась старому слуге. Она отлично знала, что Сепхинор – чудесный мальчик. Но не могла сказать, есть ли в этом её заслуга, ведь он всегда был таким. Ей лишь оставалось не мешать ему и направлять его.

– Сепхинор, – позвала она и приблизилась. Маленький барон поднял на неё глаза и заулыбался, но затем тут же вернулся в текст.

– Прости, ма, просто дай мне ещё минуту. Я совсем забыл свериться с часами.

– Нет, конечно, дочитай, – благодушно ответила Валь и принялась осматриваться. Она не была здесь довольно давно, наверное, пару лет точно. Монстеры и папоротники с тех пор разрослись ещё больше и едва помещались в своих горшках. А пестрота змеиных шкур и глаз заметно приуменьшилась. Слишком сложных в содержании Беласк велел распродать, а какая-то часть уже успела умереть. Змеи без связи, змеи ненужные никогда не живут долго.

Огонёк колебался, и на некотором расстоянии от него тени вздрагивали нервно и порывисто. За пределами света под стёклами оживали ночные виды. Их кольца рябили по веткам и стеблям, их языки, дразня, пробовали воздух. Валь прошла глубже меж рядов террариумов, пока не остановилась напротив одного из них.

Пугливый обитатель тут же скользнул обратно в смесь земли и влажных опилок, но его красные браслеты не дали соврать. Это был коралловый аспид. Судя по толщине, как раз не самый большой представитель своего рода. Его чешуйки показались Вальпурге очень потёртыми, будто это был очень немолодой экземпляр.

Но Беласк даже не взял бы такого в руки! Он уже давно прекратил близкое общение с сильно ядовитыми видами. Однако он так мало интересовался змеятником, что сюда, возможно, могли зайти любые слуги…

– Ма, мы идём?

– Идём, идём, – закивала она и напомнила себе о словах Рудольфа. Ради Сепхинора она должна как можно меньше думать о делах следствия.

Но, получается, она обязана ему рассказать о своей находке… и подставить собственного дядю? Такой конфликт ей тем более не по силам. «Рудольф следователь и сам догадается узнать у слуг, есть ли такая змея у Видиров», – решила она.

Однако ей суждено было вскоре вспомнить о серьёзной половине своих рабочих обязанностей. Произошло это восьмого декабря, в день рождения Глена. С самого утра холмы засыпало пышным снегом, и Валь, крутясь у себя в будуаре, никак не могла решить, какие серьги больше подходят к серебристому платью с малиновыми вставками.

К ней постучали, и она решила, что это Эми принесла наконец гербовый плащ Моррва. Но это оказался Банди.

– Что ты творишь! – зашипела Валь. Она так и застыла, уже одетая, но всё ещё не готовая спуститься вниз, с серёжками в руках. – Ты знаешь хоть что-нибудь о том, что к женщине нельзя вот так приходить?

– Знаю, но я подумал, что вам к сегодняшнему торжеству будет просто необходимо как можно скорее получить вот эту посылку! – воровато ответил каменщик и поставил ей на трюмо ещё холодную, принесённую с улицы шкатулку. Банди уже успел стать больше, чем просто работником, он сделался фактически домочадцем семьи Моррва, и поэтому Валь к нему достаточно привыкла. Но к его манерам – не до конца.

– Спасибо, но, умоляю тебя, немедленно уйди! – прошептала она, и Банди послушно скрылся, неплотно закрыв за собой дверь.

Убедившись, что его шаги стихли внизу, Валь открыла шкатулку и воспряла духом. Добрую половину занимали бумажные пакетики с басмой, ещё четверть – усьма и зачем-то хна, а в оставшемся пространстве ютилась палитра цветных пудр, от белых до таких тёмных, что ими можно было глаза подводить.

«Вот чудак», – подумала Валь не без радости. – «Неужто он и впрямь думает, что я буду краситься, как тененска!»

Но такой подарок заставил её воспрять духом. Так что к празднованию она была морально готова ещё за пару часов до того, как появились первые гости. Стараниями её и Эми стол ломился от пирогов, шарлоток, телячьих рёбрышек в меду, жаренной на огне камина дичи и покупных сладостей. Раньше всех приехали леди Катрана с Хельгой, потом пришли родители Глена, а затем – его друзья. Сепхинор один выглядел каким-то заспанным, будто опять всю ночь читал.

Барон был горд и счастлив таким большим обществом на своём дне. Он откупорил по этому поводу старый коньяк, ещё давно врученный ему отцом, и как раз на этом торжественном моменте в дверь постучали.

Мердок, который отходил в уборную, задержался у входной двери, а затем без задней мысли открыл: в конце концов, он не мог знать всех, кого господа ожидали на свой маленький пир.

Но это оказался адъютант Кроморов. Засыпанный снегом, он даже заходить внутрь не стал.

– Леди Моррва! – позвал он. – Вас срочно зовут в городской госпиталь! Чтобы спасти жизнь человека, нужно определить змею!

Валь почувствовала, что её слова об отгуле на сегодня не помогут и будут неуместны. Но краснота медленно залила её от шеи до лба, потому что все присутствующие посмотрели на неё с недоумением.

– Как нехорошо будет пропустить такой день, – сварливо заметила леди Дала.

– Ты разве правда такое умеешь? – округлила глаза леди Катрана.

– Это парень от Кроморов, – сухо оборонил Глен. – Что у тебя с ними за дела?

Валь поднялась на ноги и попросила мужа на пару слов. Несомненно, она уже видела себя виновницей испорченного дня рождения, но она бы не простила себе, если бы отказалась сейчас. Коль Рудольф прислал именно за ней, значит, дело очень серьёзное.

– Ты всё же общаешься с ним, я знаю, – пугающе прогудел Глен. Его глаза превратились в узкие щёлки, будто у плетевидки.

– Я с ним вообще не пересекаюсь, – упрямо врала Валь. Хоть они и отошли в сторонку, но за столом разговоры притихли, и все явно наблюдали за ними. – Этот человек работает помощником в следственной службе. Он всегда отвечает за срочные сообщения.

– И откуда у них уверенность в том, что секретарша должна быть компетентной в этом вопросе?

– Потому что я Видира! И если у них нет больше никого, к кому можно обратиться, значит, мой долг ответить на эту просьбу!

– Молю вас, леди Моррва, поспешите! – крикнул адъютант.

Валь потянулась за шалью и тёплым плащом, но Глен перехватил её руку и прорычал:

– Я знал, что так будет. Что что-нибудь обязательно пойдёт так, чтобы я остался идиотом дома на собственном празднике, пока моя жена, ничего мне не объясняя, скачет по якобы критически важным вопросам со своим бывшим женихом!

– Отпусти меня, прошу! – прошептала Валь, но барон уже вцепился в её вторую руку. Никто не двигался с места, лишь Сепхинор вылез из-за стола, будто думал куда-то устраниться от домашних ссор на виду у гостей из Луазов, Одо и прочих дворянских семей. Однако на деле он подошёл ближе.

– Ты совсем потеряла страх и совесть, – хватка Глена становилась всё больнее. – Ты издеваешься надо мной. И лжёшь. И пользуешься моим доверием.

– Кто бы говорил, па, – вдруг заявил маленький лорд. Он возник прямо рядом с ними, и его мрачное лицо выражало суровую решимость. Глен, кажется, впал в ступор, он разжал пальцы, и Валь вырвалась из его рук, одеваясь для выхода в снежную зиму.

– Ты, мой собственный сын, на меня наговариваешь? – глухо спросил Глен и повернулся к мальчику. Валь, уже готовая выбежать на улицу, остановилась и обернулась. Ей было жутко, и она уже не знала, можно ли оставить их теперь вдвоём.

– Я ничего не говорил и не наговаривал, – открыто ответил Сепхинор. Он не отрывал взгляд от отца, уверенный в своей правоте. – Все в чём-то врут. И ты тоже. И поэтому не обижай маму.

Наконец на ноги поднялась и леди Катрана, она остановилась между ними двумя, вознамерившись их примирить. И ободряюще посмотрела на Валь. Её взгляд говорил: «Поспеши, сейчас самое время!»

«Спасибо Богам за такую подругу», – подумала Валь и бросилась в снегопад вслед за адъютантом.

Пока они мчались в Брендам, каждый на своём коне, баронесса не раз хотела обвинить гонца в том, что тот не придумал ничего лучше, как сказать правду. Она-то была уверена, что он сможет хоть чем-то обернуть подобное известие.

Хотя что заставило бы её бросить торжество в честь мужа и рвануть в город? Наверное, больше ничто. Так что, когда они доскакали до госпиталя, Валь пришла к выводу, что адъютант выбрал самый неудобный, но действенный предлог. В конце концов, лишнего он тоже не выдал, и ещё можно было отгородиться стенами лжи про репутацию Видиров в деле змей в эти неспокойные времена, когда змееведов почти не осталось. При том, что существовало всего две сыворотки – против яда гадюк и против яда аспидов – и действовали они с переменным успехом, Валь догадывалась, что её роль в спасении будет мизерна. Скорее, Рудольфу срочно нужно понять, кто стоит за случившимся.

Днём в госпитале было полно народу, посещающих и болеющих. Кто-то, вроде тененсов, мог явиться ко врачам даже с простой простудой. Но адъютант расталкивал их быстро и безжалостно, делая то, что сделала бы и сама Валь, будь она мужчиной. Они поднялись по лестнице и этажом выше почти бегом пронеслись к отделению спасения. Ещё в начале коридора Валь казалось, что она слышит мучительные выкрики, но, когда её привели в нужную палату, они уже превратились в слабые стоны.

Укушенного терзала одышка, он часто и резко пытался вздохнуть, его глаза были выпучены так сильно, будто вот-вот выскочат наружу. Его распахнутый рот практически посинел, равно как и кромки век. На кончиках пальцев и кромках ушей уже растекался пурпурный цианоз. Ещё и кровь из разбитого носа то и дело выливалась вновь и вновь, не способная сворачиваться, и стекала по его губам вместе с потом.

Валь лишь краем глаза заметила Рудольфа. Она миновала доктора и склонилась над змеиной жертвой. На его обнажённом плече след от укуса был лишён и покраснений, и припухлости, вот только расстановка зубов сразу показалась Валь нетипично широкой.

– Госпожа Видира, мы дали ему единственную сыворотку, что есть от аспидов, но она не помогла… – негромко заговорил над ухом один из врачей, но Валь жестом попросила её не прерывать, только линейку взяла. Внешне могло показаться, что она сосредоточилась на рассматривании раны, но на самом деле она пыталась вспомнить, какие из змей, снабжённых нейротоксическим ядом, могут иметь такого размера голову.

Или просто пасть очень широкая?

– Сколько времени прошло с момента укуса? – наконец спросила она.

– Точно не известно, – быстро вмешался Рудольф. – Он отсутствовал на смене целые сутки, пока заменявший его слуга не отыскал его в дальней части сада без сознания. Но травма головы стала результатом падения и последующего обморока, а ноги уже отморожены.

Валь резко подняла голову. Слуга был Теобом, сад – замковым парком, а этот человек – молодым дворецким Беласка. Теперь она наконец узнала его. И буераки в дальней части парка тоже вспомнила: маленькой она любила там лазить, и если ей хотелось спрятаться, то именно там её найти было невозможно. И оттого холод разлился по её жилам. Но она попыталась не дать Рудольфу понять, что догадалась. Просто замерла, слушая стук крови в своих ушах.

– Человек упал на змею… – вслух протянула она и сделала глубокий вдох. Закрыла глаза. Выдохнула. И уже разомкнула губы, чтобы вынести вердикт, когда Рудольф предложил:

– Твоя книга нужна? Я прихватил её из конторы.

– Нет, – оборонила она. – Это засушливая смертельная змея или колючая змея. Их яд проявляется поздно, но сейчас налицо все признаки того, что он завершает своё дело.

– Тогда найдите хоть что-нибудь, чтобы он пришёл в сознание! – рявкнул Рудольф врачам и адъютанту, без того взмыленному. Те ринулись из палаты врассыпную, но Валь посмотрела на баронета печально и покачала головой.

– Это даже не даст вам никакой информации, сэр Рудольф. Из-за удушья он не сможет ответить на ваши вопросы.

– Но он должен был видеть того, кто вмазал ему по лицу, – прошипел Рудольф и утёр потный лоб платком. – Того, кто, вместо того чтобы свернуть ему шею, оставил его медленно умирать от холода и яда!

Пальцы Валь тоже невольно похолодели, но она видела, что Рудольф куда сильнее вложился в это расследование, и сейчас он в исступлении. Она сжала плечо сыщика и ответила тихо:

– Вы сами знаете, что просто убийство – это не по-нашему. Когда хотят что-то сказать, убивают змеиным ядом. Оставляя вот так, чтобы нашли уже тогда, когда станет поздно. И это очень ясное послание.

«Моему дяде, если я не ошибаюсь», – мрачно подумала Валь. Убийство домашнего слуги – это, можно сказать, последнее предупреждение перед переходом на саму семью.

Но она сейчас Моррва. Все знают, что она не ладит с Беласком!

А этот купец…

И этот коралловый аспид…

– Он успел сказать хоть что-то? – спросила Валь, не отрывая глаз от дворецкого. Тот уже не пытался бороться и паниковать, просто вздрагивал и сипел, отдавая последние силы на попытки дышать.

– Успел, но уже в бреду, – пробормотал Рудольф. – Он кричал, что не предавал клятв, и что… Так, Валь, – и он поднял на неё глаза, а затем снял её руку со своего плеча. – Не пытайся заставить меня рассказать тебе. Я обещаю, ты такое больше видеть не будешь. И буду платить, как и раньше, за работу в морге. Просто сейчас… сейчас я был близок к тому, чтобы понять, чьих это рук дело.

Один из врачей мелькнул в коридоре, но стало ясно, что он просто изображает деятельность. Он тоже понимал, что данное ему поручение было озвучено на эмоциях.

– Рудольф, – совсем тихо сказала Валь и взглянула ему в лихорадочно блестящие глаза. – На капище у госпожи Трудайи есть аспид?

– Есть. Только он живее всех живых, и явно не на пенсии, – так же, вполголоса, промолвил Рудольф. – Наверное, она умудрилась их развести.

– Она так сказала?

– Нет, она же не в себе. Она ничего толкового не ответила. Однако её змей совсем не похож на возрастного, как ты говорила. Я всё же могу отличить молодого аспида от едва ползающего старика.

Валь не имела понятия, правильно ли поступает, но была уверена, что Рудольф должен знать.

– В Летнем замке есть один старый. Как раз коралловый, с красными браслетами.

Глаза Рудольфа расширились. Они словно говорили то, что думала Валь: достать кораллового аспида в Брендаме не так-то просто. Что если старый «боец» был заменён на нового?

Но может ли жрица-схолитка быть причастной к умышленным убийствам, и может ли Беласк?

Или их обоих подставили?

Какая вообще может быть между ними связь, если Беласк и церковь всегда были далеки друг от друга, как уж от гадюки?

Умирающий захрипел, его глаза закатились. Бродивший снаружи врач ворвался внутрь, а Рудольф аккуратно подтолкнул Вальпургу в спину, давая понять, что она должна уходить. И Валь подчинилась. Ноги её едва двигались, как ватные, а тяжёлые думы стиснули голову мигренью. Она шла по коридору, держась за стену, и ей и самой стало труднее дышать.

«Надо вернуться домой», – только и думала она. Ничего, что там Глен со своим дурацким праздником и гонором. Сейчас он ей не страшен.

– Валь? – услышала она изумленный возглас. – Ты из палаты? Он умер, да?

Она подняла глаза и увидела дядю. Наспех облаченный в сюртук и плащ, он сидел на подоконнике большого торцевого окна коридора. И курил. И снег непрерывно валил за его спиной, заставляя тени струиться по его плечам и рукам.

Баронесса очнулась от забытья и настороженно приблизилась. Судя по удивлению на лице Беласка, он тоже не ожидал, что она будет к нему так недоверчива, что даже не подойдёт обняться.

Но ей почему-то казалось опасным даже говорить с ним. Будто невидимый убийца сразу поймёт, кто должен быть следующей целью.

– Он почти умер, – сдавленно произнесла она и уставилась в окно. Улица скрипела колёсами, звенела голосами уличных продавцов газет и булок. Сюда эти звуки долетали глухо, будто из-под толщи воды.

– А ты всерьёз восприняла мой совет сменить профессию, – протянул Беласк. Он ничуть не улыбнулся, но она понимала, что это была попытка пошутить.

Конечно, ему смешно. Он хоть что-то понимает в том, что происходит. И, возможно, играет в эту игру наравне с врагом, а не наблюдает сбоку беспомощным зрителем.

– Вас пытаются проучить, дядя. И они заходят далеко, – сказала она.

– Не стой такая бледная, дорогуша. Со мной так уже заигрывали самые разные дворяне из тех, кому ты делаешь реверансы на городских собраниях, – и равнодушно, и хмуро отозвался Беласк. В полумраке тление его сигары казалось огнём маяка. – И никто из них не добился своего.

– Но вы ведёте борьбу с людьми, которые многое понимают в змеях, а у вас даже нет ксакалы.

– Она как раз пала, защищая меня от одного из таких поползновений три года назад, – снисходительно улыбнулся герцог. – Я больше не вступаю в партии на их условиях. И разберусь с ними цивилизованно, без змей. Этим кредо я пользуюсь уже давно.

– Без… змей? – недоуменно переспросила Валь. «А как же тот аспид? Ты хочешь сказать, что твой змеятник совсем тебе не служит? Но кому он служит тогда?!»

Она отвела взгляд и уставилась в пыльный угол, заставив себя сказать твёрдое внутреннее «Пускай с этим разбираются следователи. И другие мужчины. Я не должна ничего об этом знать, чтобы оно не коснулось моей семьи».

– Да, деточка. Я не святой, как твой отец, и поэтому много кто видит себя на Чешуйчатом троне вместо меня. Но я и не беззубый уж, и только лишь потому, что мне сейчас это всё так невовремя, я не берусь за этих гнид в полную силу. Теперь, видимо, придётся… а что поделать.

Он протяжно вздохнул под осуждающим взглядом племянницы. Она не хотела думать, что Беласк действительно такой чёрствый. С другой стороны, когда он был другим?

– А вообще, раз ты всё ж не такая воображала, как я думал, я тебе передам одно приглашение, которое не хотел озвучивать, – и он поманил её пальцем. Валь склонилась, и тихий певучий голос Беласка произнёс ей на ухо.

– Послезавтра «Рогатый уж» открывается. В нём, за столиком под лимонным деревом, тебя будет ждать твой старый знакомый. Приходи обязательно. Часам к трём.

Валь посмотрела на него выразительным взглядом, и Беласк покивал:

– Не утруждай меня своими сомнениями, ладно? Да, это ужасно неприличное место, но ты придёшь. Пообещай.

Она с трудом могла догадаться, о ком речь, но уже чувствовала, что готова сказать лишь:

– Обещаю.

Когда она вернулась домой, праздник был уже окончен, Глен закрылся у себя, а Сепхинор флегматично листал похождения Легарна, сидя в гостиной. Впрочем, когда он понял, что мать дома, то выказал желание пойти раньше спать. Озадаченная и одновременно подавленная Валь последовала его примеру. Правда, в двенадцатом часу ночи у неё пересохло горло, и она решила пройтись до кухни, в чём была. И увидела, что дверь в хозяйскую спальню приоткрыта, и из щели в коридор льётся свет свеч.

Её расшатанные нервы заставили её решить, что это может быть неспроста. Поэтому она подкралась, но с облегчением увидела супруга в добром здравии. Он задумчиво сидел на краю постели, а рядом с ним лежала раскрытая в самом начале книга. Которая ему явно не пришлась по вкусу.

Впрочем, движение в коридоре он уловил моментально и встал навстречу. Валь сама приоткрыла дверь, когда поняла, что замечена.

– Тебе тоже не спится? – тихо спросил Глен и подошёл, шаркая тапочками. Валь подалась ему навстречу, позволяя взять себя за плечи, и они обнялись.

– Послушай, я не хотел, – зашептал он ей на ухо. Его пальцы взялись гладить её по спине и по заплетённым на ночь косам. – Я сорвался. Я наговорил чуши. Я тебе на самом деле верю, как никому. И ты же мне тоже доверяешь? Да?

«Мне сейчас не до того, чтобы тебе не доверять», – подумала было Валь, но вслух ответила:

– Конечно, милый.

Глен прижал её к себе крепче и продолжил:

– Мне просто иногда становится так ясно видно, что ты лучше меня. Во всём. И я боюсь, что дунет ветер, и ты улетишь из моей руки, как воздушный змей.

Сердце Валь смягчилось, и она потёрлась щекой о его плечо.

– Я уже твоя жена. И никуда не улечу, – хмыкнула она.

Барон любовно посмотрел на неё, однако снова с виноватым видом спросил:

– Ты скажи только, когда… когда придёт конец целибату?

– Сразу после Долгой Ночи, – пообещала Валь, и Глен воспрял духом. Оно и понятно; теперь ждать оставалось меньше двух недель.

– Ура, – проурчал Глен и обнял её ещё сильнее.

5. Страхи короны

В заведении оглушительно визжали скрипки и дудки, на сцене вытанцовывали разномастные тененски, высоко запрокидывающие ноги. Даже смотреть туда Валь не хотела. Только в глаза бросилось, как хлещутся вверх-вниз обрамлённые рюшами юбки и подъюбники. Чужестранцы не могли оторваться от этого похабного зрелища, и от многочисленных столиков в просторной зале кабаре слышались возгласы и свит.

Здесь не было ни одной леди и ни одного приличного мужчины. И её тоже не должно было быть! Но чем дольше она работала с Рудольфом, тем меньше она думала о приличиях и тем реже задавала вопросы. Надо – значит надо. Ведь если она пришла по делу, бесчестие не коснётся её. И всё равно она выбрала самое неброское городское платье цвета прибрежной гальки, а лицо прятала за вуалью, как вдова.

Хотела затеряться, а на деле оказалась ужом среди нарядных кобр и мамб в громадных юбках с кринолинами, бантами всех цветов радуги и открытыми декольте. Но на такую маскировку она не пошла бы никогда, кто бы её там ни ждал!

Официант услужливо подвёл её к столику под лимонным деревом. Местечко оказалось относительно отдалено от эпицентра безобразного разврата, но музыка здесь всё ещё ломилась в уши, как уличная пьянь. Томящийся под тенью цитрусового дерева незнакомец сидел с нетронутым «Старым Брендамским», коньяком производства Хернсьюгов. И, когда Валь подошла, его безразличный взгляд даже не задержался на ней.

«Я даже не знаю, кто это», – отчётливо поняла баронесса. У неё был последний шанс сейчас убежать и исчезнуть, навсегда забыв, что она вообще сюда приходила. Но внимание уцепилось за широкие, добродушные черты лица, за покров веснушек на загорелой коже, за блуждающие голубые глаза, за светлые кудри и короткую, но густую бороду.

Тененс, но…

У Валь перехватило дыхание, и, оставаясь рядом со столиком, она просто откинула вуаль. Джентльмен наконец посмотрел на неё, и их взгляды встретились.

Сердце её забилось так же часто, как и в последний раз, когда она видела его. Кажется, целую вечность назад, когда они лазили по деревьям в саду Летнего замка…

– Валюша, – прошептал он, расплываясь в широкой улыбке, такой же прекрасной и открытой, как и тогда.

Валь не могла сдвинуться с места, но он вскочил сам и обнял её. Его одежды были так просты, манеры – так непосредственны, душа – так распахнута, и всё же это был нынешний правитель Шассы и сюзерен Видиров – Его Величество Адальг Харц!

Никогда Валь не считала, что может лишиться чувств от переизбытка чувств, но теперь она буквально повисла в его руках, не в силах даже шевельнуться. Она хотела, чтобы он обнимал её вечно. Чтобы его тепло, такое близкое, никогда не покидало её.

Из бравого авантюриста, мечты всех девчонок, он превратился в надёжного и ласкового мужа – мечту всех таких, как Валь. Так что он никогда и не переставал быть идеалом.

Только она прекратила о нём вспоминать!

– Ада… – выдохнула было она, но монарх тут же приложил палец к её губам, веля не произносить его имя вслух. Ещё раз окинув взглядом мещанский камзол и желтоватую рубаху его, Валь наконец поняла, что он маскируется.

Хорошо хоть зрелище, которое они устроили своими нежностями, именно в кабаре не привлекало ничьего внимания.

«Дядя, неужели ты знал, чёрт же ты распроклятый!» – думала Валь, и её улыбка воистину сияла до ушей. И не могла никак сойти, даже когда Адальг усадил её на диван, за столик, и сам сел рядом. Ей даже казалось, что она сейчас заплачет, хотя она никогда не плакала.

С тех пор, как узнала, что он обручился с Эпонеей, конечно.

– Я тебя не узнал, – весело прошептал Адальг. Его глаза излучали неподдельное обожание и радость воссоединения со старым другом.

У него вообще было много друзей, и Валь никогда не пыталась заполучить этот свет лишь для себя. Всегда ей казалось, что кому-то достаётся больше, а кому-то и вовсе удастся пойти с ним под венец. Но теперь она улыбалась и улыбалась, и ничто не могло её остановить.

– Я тебя… я тебя тоже, – не веря своему счастью, выжала она. Хотя формальности с королевской семьёй были строже остальных, у неё язык не поворачивался обратиться на «вы». – Ты стал таким взрослым…

– Так и ты…

– А когда же мы в последний раз…?

– Да вспомнить бы… Помнится, то было лето, и твой муж был… Пикник что ль был какой у Беласка…

– …а ты был в таком сливовом плаще…

– …а у тебя был такой славный мальчишка… Сепхинор!

«Ты правда помнишь его имя?» – изумилась Валь. Её рука сама продолжала сжимать его пальцы, будто боялась, что он сейчас растворится, исчезнет на своём континенте.

Он же тененс, с ума сойти! Она никогда почему-то об этом не думала. В детстве она даже не замечала, что её обожаемый друг вовсе не змеиной породы.

– Значит, это было четыре года назад, – подвела она черту. Во рту постоянно пересыхало от слов и чувств, что просились быть озвученными. Веки даже не моргали, лишь бы не пропустить ни секунды созерцания его лица. «Да, это было четыре года назад. Сепхинор получил своё имя ровно в год, но ты ещё не сватался к Эпонее. Эпонеи вообще не было на Змеином Зубе. Были только мы».

– И за четыре года ты стала такой королевской коброй, – проурчал Адальг и положил вторую руку поверх её пальцев. И сжал. – Никогда бы не сказал, что это ты! Прямо придворная дама!

– Да ты себя-то видел, рыцарь-бакалавр? Ты теперь больше, чем тролль! И… такой взрослый.

Они оба притихли, глаза изучали лица друг друга, и вновь и вновь увиденное заставляло их сиять ярче.

Адальг оборвал это красноречивое молчание первым. Он склонил голову, уставился на переплетение их пальцев и произнёс негромко:

– Я, право, даже не думал, что ты всё же придёшь. Но я не мог с тобой увидеться нигде за пределами этого борделя…

– Это кабаре!

– …ну, то есть кабаре, да. Я прибыл тихо и уеду так же тихо, потому что… потому что вся эта идиотская история с Демоном зашла слишком далеко, и его пора остановить, а не то он и впрямь решит, что может меня одолеть.

Валь наконец сделала вдох и чуть приглушила свой восторг. Всю осень она отмахивалась от новостей о мятеже графа, а ведь Адальг, получается, имел самое прямое отношение к тому, как развивалась вся эта история.

– Ты, должно быть, должен будешь сражаться с ним? – обеспокоенно спросила она.

– Только фигурально, разумеется, – усмехнулся Адальг. – Сам я никогда не страшился доброй драки, а Демон нипочём не выйдет один на один. Он с детства хилый, в чём только душа держится! Помнится, я его как-то учил ездить в полевой посадке, он возьми, да и упади с коня, который ещё не поскакал. И сломал себе руку и ногу сразу… – король нервно хохотнул, а Валь округлила глаза:

– Так ты знал его?

– Конечно! Когда у Эльсингов сгорело поместье, он какое-то время жил в Ририи, где обычно зимовала моя семья.

– И как? Он правда похож на демона?

– Да если б я знал, – хмыкнул Адальг. – Глаза у него всегда были странные, а всё остальное он и не показывал. Зато характер дикий, это точно. Никому не удавалось с ним дружить…

– …ну, кроме тебя, конечно?

– …ну да, но я скорее просто растормошил его слегка, потому что до меня он ни с кем и не общался. То не появлялся днями, то пропадал на месяц. Помню, мне было так скучно, что я залез к нему в его очень секретный дом на дереве и увидел там кучу чертовщины: какие-то карты обитания кракенов, мышиные хвосты и всякие жуткие рисунки. Он изображал себя как приведение и, по-моему, считал, что его настоящее имя – Альб. А альб – это ж вроде дух какой-то… словом, чудак он был, это точно.

– Ну так может это и было его родительское имя?

– Да нет, он в церковной книге так и записан: Экспиравит «Демон», – фыркнул Адальг. – Экспиравит тоже означает нечто вроде «злого призрака». Но, очевидно, ему это не очень нравится.

– И давно ты последний раз с ним разговаривал?

– Да если бы! – король хохотнул и запрокинул голову, а затем откинулся назад на спинку дивана, побуждая собеседницу сделать то же самое. – Очень даже недавно! Мой «лучший» друг по переписке! С тех самых пор, как мы с Беласком ему сказали, мол, так и так, меняем помолвку на деньги, Эпонея любит короля, король любит Эпонею… с тех пор начался этот цирк. Экспир сперва вроде был не против, а потом как завёл шарманку, мол, клятву нарушать нельзя. И плевать, что уже всё решено и организовано! Он принялся отвечать на всё отказами, даже ей, моей бедняжке, принялся письма закидывать. Я ему наконец и говорю – ну ты посмотри на неё, на дикий цветок Змеиного Зуба! – и на себя. Ты же рожу, говорю, свою видел? Не сможет она с тобой, помрёт от страха, так найди себе не пугливую! А он мне говорит – а может я её тоже люблю! А я ему – ну и чёрт с тобой, она-то тебя не любит! Ну и утром прислал он мне топор войны… Вот.

С одной стороны Валь хотелось смеяться, с другой – она невольно поникла, потому что речь зашла об Эпонее. Пока она не упоминалась, казалось, что её и нет вовсе, и что не стоит перед Адальгом обязательство мужа, а перед Вальпургой – честь матери и жены.

– Странно это всё, – наконец признала она. – Но у вас же летом была свадьба, значит, удалось убедить церковников Харцига разорвать помолвку?

– Это было недёшево. Но я услышал её пение в очередной раз и решил, что для меня нет непосильных сумм для твоей сестрицы, Дикого Цветка Змеиного Зуба, «правящей дочери» Видиров, как у вас говорят, – усмехнулся Адальг и похлопал её по руке. – Конечно, удалось. Тогда-то Демон и разжёг восстание со своими головорезами. Поскольку за ним до сих пор ходит слава непобедимого командира, армия всё пополняется новыми желающими заработать… И я понял, что это не дело, так что я поеду созывать знамёна и ставить чертёнка на место. А тебя, в общем, как раз хотел кое о чём попросить. Как старого и очень надёжного друга.

«Ты знаешь, я сделаю для тебя всё», – взгляд Валь говорил сам за себя.

– Но это всё сверхсекретные сведение, такие, что… на острове об этом кроме тебя известно лишь двум людям. Строго двум!

Валь покивала, ловя каждое его слово. Адальг чуть склонился и вновь крепко сжал её пальцы. Глаза его пробежались по пёстрой толпе, убедившись, что никто не сможет разобрать ни слова из сказанного. И его голос перешёл в свистящий шёпот.

– Эпонея здесь, в мансарде этого бор… заведения. Вместо неё в Ририю с госпожой Альбертой уехала двойница. Ложная информация была дана тем каналам разведки, которые, кажется, уже давно куплены Демоном. Он решит, что обманет меня – основной фронт кинет к столице, а сам ринется в Ририю. Там-то его и встретят мои рыцари, и возьмут готовенького.

У баронессы едва не остановилось сердце. Она покрылась холодным потом, вспомнив закулисные игры, что недавно обострились на острове.

– Ну и местечко вы выбрали для этого, – прошипела она в ответ. – Эпонея хоть и родилась в Ририи, но она всё же Видира, и если вдруг недруг решит искать её здесь…

– С чего он это решит? Ему прекрасно известно, что Эпонея на Змеином Зубе бывала от силы пару раз и своей родиной считает Ририю. Кроме того, он не догадывается, что я воспринимаю его как серьёзную опасность. Полагаю, он до сих пор считает, что я ничуть не смущён происходящим и готов продолжать щеголять с ней под ручку без охраны. Ставки уже сделаны, Валь. Я возвращаюсь, чтобы, вроде как, дать ему бой к северу от Харцига; а он, как ожидается, сойдётся там со мной раз на раз. На деле же я сыграю роль «обманувшегося», а он меня «обхитрит» и будет в Ририи в день баталии. Он обожает быть хитрым, но и я не такой простак, как он мог подумать. Эпонея здесь в полной безопасности, она тоже инкогнито, и о её присутствии здесь знают лишь Беласк и Миромо Моллинз. Здесь с ней нет ни одного стражника, ни одного лица, которое могло бы выдать её. Здесь она просто постоялица с хандрой, о проживании которой никто и не подозревает. Да проще перо с голубиной головы найти на собаке, чем её здесь.

– Но один лишний человек узнает это – и всё пойдёт прахом, – одними губами прошептала Валь. Однако Адальг поглядел на неё твёрдо и заявил:

– Ты не лишняя, ты её сестра. И поэтому я прошу тебя: приходи к ней. Хотя бы раз в день. Она изнывает там одна, и, боюсь, без меня она совсем потеряет сон. Ты же можешь себе представить: она думает, что это война не из-за упрямства Демона, а из-за неё. Я так хотел бы быть рядом с нею и поддержать её, но ради её же блага я должен с нею сейчас разделиться. Однако ты – ты могла бы занять её, отвлечь от мрачных мыслей. Тем более, что… У нас с ней есть некоторые основания полагать, что… она сейчас особенно чувствительна.

«Великие Боги, да только этого мне не хватало!» – мысленно простонала Валь. Однако она не могла не признать, что план короля выглядит безукоризненным. Если соглядатаи врага начнут проверять, нет ли здесь юной королевы, они обыщут Летний замок и не более того. Никому и не придёт в голову, что в таком похабном месте может скрываться дочь Видиров.

Если она беременна, несомненно, сейчас ей нельзя переживать и даже лишний раз думать о мятежниках. Уж Вальпурге-то было известно, что такое лишиться ребёнка от нервов. Она не пожелала бы этого никому.

Хоть она всегда считала Эпонею явлением безнравственным, насмехающимся над честью принадлежать к роду Видиров, она помнила, что тот, кто вошёл в семью, навсегда остаётся её частью.

А ценнее семьи нет ничего.

– Ты можешь на меня положиться, – пообещала она и доверительно взглянула Адальгу в глаза. Их лица были совсем близко; но теперь ни он, ни она не ощущали этого странного прилива жара к груди, который заставлял их доселе льнуть друг к другу ближе.

Всё из-за Эпонеи, разумеется.

– Когда придёшь к ней, просто у Моллинза-старшего попросись навестить бродячую артистку, – напутствовал Адальг. – И обещай мне, что не будешь изводить себя мыслями об этом обо всём. Я уплываю утром, и это всё вопрос пары недель – просто будь с нею рядом. Хотя бы начиная с выходных. До этого я действительно не придавал Экспиравиту должного значения, но теперь, когда всё в моих руках, я ему лицо так сломаю, что ему совсем нечем будет показаться на людях.

Валь нервно хохотнула, и они снова обнялись. Но эти объятия не стоили ничего в сравнении с теми, которыми они обменялись в начале. Будто бледный отсвет настоящей солнечной вспышки; что, конечно, не помешало вспышке этой навсегда запечатлеться в памяти.

Теперь всё смешалось в её расписании. Она больше не могла возить Сепхинора в Летний замок, не опасаясь за него; но и учить его в рабочие дни тоже не имела возможности. Большую часть преподавательских неудобств на себя взяла Катрана, причём она наотрез отказывалась делать это в особняке Хернсьюгов; Валь могла её понять. Конечно, она не только из любви к детям занималась этими уроками, она ещё и пользовалась этим предлогом, чтобы сбегать из-под надзора немилостивой семьи. Тут уж оставалось лишь посочувствовать. В конце концов, у Вальпурги хотя бы была башня, чтобы не жить вместе с Германом и Далой под одной крышей. Поэтому Валь не переставала благодарить подругу, а сама отсчитывала дни, когда потребуется возвращаться в «Рогатого Ужа».

Свекровь, впрочем, разбушевалась не на шутку. Днём спустя очередного рабочего дня она позвала её к себе в морг, и, демонстративно омывая труп в розмариновой воде, принялась ей выговаривать, что её побег с дня рождения всё ещё волнует светское общество: Луазы высказали удивление и неодобрение, а Одо – неодобрение и возмущение. И это унижает семью Моррва. Валь резонно ответила ей, что речь действительно шла о спасении жизни человека. Однако леди Дала не хотела ничего слушать, она с искренним негодованием твердила о том, что для провинившейся баронессы Валь имеет чересчур много поблажек. Конечно, Валь ничего возражать не стала, но в итоге от переполнившего её возмущения вышла не в ту дверь – не к дороге, а на кладбище.

Над последним покоем неслись пышные белые облака, снег лежал на кустах вереска узорчатыми шапками. Здесь было холодно. Достаточно холодно, чтобы охладить её ненависть прежде, чем она вернётся домой к сыну. И прогнать дьявола из головы. Дьявола, что шепчет «на этом острове ведь так просто избавиться от человека, Валь».

Она устроила себе небольшую прогулку, осматриваясь средь новых надгробий и стел. А затем, успокоившись, побрела было обратно. Но взгляд её упал на тропу, ведущую к схолитскому капищу. Мысли о коралловых аспидах закрутились в её голове, и она решила сама навестить жилище старухи Трудайи.

В месте, где несколько пригорков сходились и образовывали неглубокую котловину, старая отшельница обустроила своё святилище. Было это где-то года три назад. Покрытая шкурами палатка темнела по левую руку. Её и всю низину окружал ограда из столбиков и верёвок из жил животных. На подвесках болтались амулеты-кольца со связанной внутри паутинкой, амулеты-черепа змей, блестящие камушки и фазаньи перья. При малейшем дуновении ветра всё это богатство издавало перестук и перезвон.

Венцом всего был традиционный алтарь Схолия: большой плоский камень, потемневший от звериных жертвоприношений, и возвышающийся над ним здоровенный козлиный череп с двумя парами рогов, посаженный на угловатую палку.

Большинству Бог Горя внушал тревожность и мысли о мимолётности жизни, но не Вальпурге. Она хорошо знала историю и помнила, что Схолий слыл богом ещё тогда, когда из недр острова даже не выползли первые змеи. И когда Рендр воцарился на этой земле, Схолий потерял на ней всякую власть. Он не просит боле ни гимнов, ни подношений, ни почтения. Он просто ждёт своего часа, который настанет для каждого из живущих. И в этот час, прощаясь с умершим, верующие возносят молитвы Богу Горя. А потом снова предают его забвенью, потому что владыкой острова был и остаётся Великий Аспид, который даже в момент смерти своих последователей иногда попирает Схолия и сам забирает тех, кого избрал, в мир иной. Как Вальтера. Или как кормилицу Софи; она хоть и нарушила обычай верности острову, поскольку какое-то время служила Эльсингам, но, тем не менее, её исчезновение походило на то, что происходило со всеми, услышавшими зов Рендра. Иначе и быть не могло, если она правда была чародейкой.

На континенте схолиты встречались куда чаще – как и ианиты, которых на острове вообще можно было по пальцам пересчитать, и те были тененсами. Традиционно монахами в чёрном становились отчаявшиеся вдовы, одинокие калеки, лишенные всякого будущего сироты. На Змеином Зубе схолиты, как редкость, в основном не странствовали, а селились рядом с местами последнего покоя, как Трудайя. Никто не знал их прежних имён, их прежних жизней, никто не мог разглядеть их лиц за раскраской в виде черепа, никто не водил с ними дружбу, ибо они остались в мире живых для того, чтобы превозносить смерть.

Даже закон запрещал выяснять их личности. Они были забыты, как и их бог; и те, кто пытался узнать, откуда пришли эти люди и кем они были, рисковали пробудить самого Схолия.

Несомненно, на континенте этим пользовались уголовники и беглые каторжники, однако на Змеином Зубе для этого шли в рендриты. Рендритом стать казалось делом простым и приятным: броди себе по городам и сёлам, пой гимны да выпивай под каждой гостеприимной крышей. Немудрено, что их репутация в последнее время как-то попортилась, и закон перестал прикрывать их истинные имена и истории.

Поэтому рендриты и схолиты являли собой совершенно разные подходы к вере. Как и всякий из Видиров, Валь молилась лишь Рендру. Но Схолий не внушал ей страх – она давно жила рядом с кладбищем и знала, что для бога, который занят таким же количеством неблагодарной работы, как и могильщики, Схолий на удивление мало просит. А его служители всегда окутаны ореолом загадочности и мистики.

Трудайя, например, пришла с северо-западной части Змеиного Зуба, из краёв вокруг самого Дола. Валь иногда встречала её. Вроде бы ещё совсем не старая, та постоянно горбилась и уже давно не причёсывалась. Из волос её торчали фазаньи перья, а на трости болталась связка змеиных черепов. Что бы ни произошло в жизни этой женщины, когда-то она была красивой, а теперь любые её слова превратились в бессвязное бормотание. Но бормотание приветливое. Видя Вальпургу, она всегда улыбалась ей, и та украдкой думала, что, может, это как-то связано с образом её отца.

Сейчас, однако, святилище пустовало. Баронесса аккуратно прошла по утоптанному снегу и остановилась у недавно затушенного костровища. Затем склонилась и сощурилась, пытаясь разглядеть в темноте палатки хоть что-нибудь. Но безуспешно. Наверное, жрица ушла в Купальни за едой.

Вот только почему в Купальни? Она вроде всегда просила солонины да пшена у семейства Моррва, но было бы странно с ней разминуться в такой близости от их дома.

Но не могли же её забрать в следственную службу? Ожидая смерти своего отца, Рудольф не посмел бы гневить Схолия.

Потоптавшись на месте, Валь уже собралась уходить. Однако нечто подле ящика, что служил отшельнице столом, привлекло еёвнимание. Она подошла и увидела на снегу выползок кораллового аспида: куда более бледную по оттенку сброшенную кожу. Как и все островитяне, Трудайя, должно быть, хотела сделать из неё очередной оберег. Но Валь интересовало другое. Размер, целостность, даже оттенок. Аспид в змеятнике Беласка явно не линял, ему было немало лет, чтобы этим заниматься. А молодой мог позволить себе такое удовольствие даже зимой.

«Ничего не понимаю», – решила для себя Валь и пошла обратно. Но почему-то выбирала дорожку так, чтобы наступать на уже проложенные следы. Будто в шпионском романе. Когда она поднялась чуть выше по склону, она увидела в дальней части кладбища закутанного в шерстяной плащ Мердока. Он, судя по всему, копал очередную могилу. Вот только это было странное место, отдалённое от остальных. Ей вновь стало не по себе и подумалось, что теперь-то они достаточно зарабатывают, чтобы позволить себе работников без сомнительного прошлого. Вот только расставаться с нынешними было уже как-то неудобно.

Глен уже ушёл обратно в мастерскую, а Банди ещё сидел, согреваясь чаем с клюквой. Бородач был почти таким же сладкоежкой, как и Валь. Он наслаждался послеобеденной тишиной с необычной газетой. В ней было мало статей и много цифр. Он будто встревожился, услышав, что кто-то зашёл, но затем расслабился, поняв, что это Валь.

– А, хозяйка. Не серчайте, две минуты – и меня тут уже нет!

– Да брось, Банди, – отмахнулась баронесса и сняла с себя плащ, шаль и муфту, которые повесила при входе. – Что ты такое читаешь?

– Сводку по тому, как торгуются нынче акции Колониальной Компании Эльсингов и векселя островных золотых предприятий. Здесь помимо них ещё полно всякого континентального добра, но слишком уж оно запаздывает, пока сюда попадает. Поэтому я так, прикидываю, к чему дело идёт.

Валь усмехнулась и подошла ближе, заглядывая ему через плечо.

– И куда всё идёт?

– К чёрту, хозяйка, к чёрту. Растут в цене только золото и земли, а покупать сейчас имеет смысл лишь акции ККЭ, потому что с них ещё не поздно потом будет получить доход. У них бешеные прибыли.

– Эльсингов? – подивилась Валь. – Да ты что, Банди? Вкладываться в мятежников? Это не только непатриотично, но и глупо, потому что король вот-вот разобьёт их.

– Так же считают и те, кто поддерживают корону Харцев своим кошельком. Но я изучил риски и пришёл к выводу, что я остаюсь на стороне ККЭ.

Банди поднял на неё свой одуванчиковый взгляд и улыбнулся в своей благодушной манере. Валь неуверенно улыбнулась в ответ. И спросила вполголоса:

– Однажды твоя тяга к сомнительным вложениям уже аукнулась тебе?

– Да, – едва заметно кивнул Банди. – Но в этот раз я буду умнее. И вам настоятельно советую: забудьте ещё полтинник на комоде. Защищая своих инвесторов от преследования, ККЭ сделала акции «на предъявителя», они не именные и вас не выдадут.

Валь неуверенно покосилась в проём, затем на портрет отца.

– Если муж у меня такое найдёт, он меня убьёт. Это предательство.

– Ваш муж не знает целебной ценности лжи, не любит смотреть вперёд дальше своего носа и считает всё тененское глупым и нецелесообразным. Но вы, хозяйка, не такая. И на самом деле вы готовы сделать такое вложение, потому что сейчас оно для вас ничего не стоит, а никакого желания вновь выкарабкиваться из нуля дебета и кредита вы больше не имеете.

Он весело сощурился. И отпил ещё чаю.

– Сам-то ты, что, правда покупаешь эти бумажки? – неуверенно полюбопытствовала Валь.

– Конечно. Благодаря второму выходному я всю субботу провожу в здании фондовой биржи. Там же мы как-то обсуждали ваше похоронное дело. В ритуальное предприятие не вложишься, поскольку оно входит в государственное ведомство, но, если б вы отдельно взялись за мастерскую по камню, ваша репутация привлекла бы к вам многих инвесторов.

Баронесса невольно засмущалась, а затем махнула рукой.

– До праздника Долгой Ночи не имеет смысла что-либо начинать. Все только о нём и думают.

– Тоже верно.

– А если к тому же в мире такая нестабильность, как-то опрометчиво брать в долг у инвесторов, ведь им придётся отдавать рано или поздно, и это приведёт к…

Улыбка Банди превратилась в усмешку.

– Ты хочешь сказать, что… – глаза Валь округлились. Она резко выпрямилась и скрестила руки. И заявила:

– Ну уж нет, я не хочу на каменоломни.

Давно мучивший её вопрос встал ребром, и она наконец решилась его задать.

– Скажи, Банди, твой друг… он нормально себя чувствует среди нас? Не скучает, когда не приходится замышлять какие-нибудь тёмные дела?

– Что вы, – дружелюбно хмыкнул бородач. – Я понимаю, он может казаться пугающим, но это лишь иллюзия его внушительной комплекции. На деле он исключительный добряк и приверженец кодекса чести.

– И что же он вечно такой подозрительный? Вот только сейчас видела, как он что-то роет за пригорком кладбища. Предлагаешь не обращать внимания?

Тот убедительно кивнул в ответ.

– Именно это я и предлагаю. У него есть… маленькие странности, если можно так выразиться, но я готов поклясться вам куда откровеннее, чем инвесторам, что они абсолютно безобидны.

– А если это какая-нибудь… контрабанда? Или ещё что? Я боюсь себе представить! – сердитым полушёпотом ругалась Валь.

– Нет-нет-нет, отнюдь! Мистер М. просто когда-то был старого типа кавалеристом. Я так понимаю, он перезакапывает свои рыцарские приблуды. Для него это настоящие сокровища, но мы-то с вами понимаем, что в век огнестрельных орудий их только разве что на полку положить.

Валь посмотрела на него сердито, однако Банди пообещал:

– Клянусь вам, леди Моррва, змеиной кровью, что течёт в моих жилах, если вы того пожелаете, мы сию же секунду уйдём. Но если вы готовы мне поверить, то просто не предавайте его ребячеству значения. Мистер М. многое пережил, и потому ему так важны вещи, которые могут показаться специфическими. Однако он никогда не причинит вам зла.

Сомнения продолжали терзать её, но она согласилась. В конце концов, честь многое значила для островитян и служила серьёзным залогом для клятвы.

В субботу они поехали в город вместе. Якобы на рынок, но на деле Мердок и Банди собирались, конечно, на биржу, а Валь попросила высадить её на перекрёстке набережной с проспектом Штормов. Даже таким понимающим работникам незачем было знать, что она отправляется в кабаре.

Ясный послеобеденный день предвещал грядущие холода. Самое то для шестнадцатого декабря. Весь остров предвкушал наступление самой долгой ночи в году на следующей неделе. Ночь эта считалась нечистой и страшной, все честные люди должны были всю ночь не спать и держаться вместе, наблюдая за тем, чтобы в дверь не ворвались тёмные порождения зимы. Ведьмы, черти, вампиры, упыри и неупокоенные мертвецы, согласно поверьям, от заката до рассвета правили своей нечестивый бал. И, развлекаясь, они стали бы ломиться в окна и двери к честным людям, смущать их сладкими речами и запугивать звериным воем. Чтобы не терять дух во время этой «осады», полагалось подбадривать друг друга песнями, танцами, подарками и множеством угощений. Поняв, что никого одолеть не удалось, ночь отступит от мира, и, начиная с двадцать третьего декабря, солнечный день будет становиться всё длиннее и длиннее.

Валь всегда любила этот праздник, и тем приятнее было о нём думать, зная, что на него есть, что потратить. Она хотела поскорее повидаться с Эпонеей и отправиться на рынок – выбирать подарки для семьи и в особенности для Сепхинора. Она решила покончить со всем побыстрее, поэтому попросила у охраны на входе «Рогатого Ужа» представить её опальному лорду Миромо Моллинзу, и уже через десять минут тот вёл её по служебной лестнице кабаре на самый верх, к мансарде.

Лорд Моллинз чем-то напоминал самого Беласка. Коренной островитянин, он, тем не менее, носил пиджак и стоячий воротник вместо жабо. Невзирая на его почтенный возраст, чувствовалось в нём что-то, что бывает в возрастных, но совсем не целомудренных мужчинах. Какая-то скользкость. В то же время Валь помнила, что Моллинзы встали на сторону Беласка, когда семья Сульиров, владеющих городской стражей, подняла шум из-за нарушения помолвки Эпонеи – якобы это недопустимый жест вольности со стороны Видиров. Никто не хотел явно высказывать своё мнение в таком неудобном конфликте. И, хоть лорду Моллинзу это ничего не добавило, ведь его точка зрения и так не учитывалась из-за его женитьбы на тененске, он приобрёл репутацию человека бесстрашного и готового поддержать герцога даже тогда, когда сами Сульиры выказали недоверие.

Вспоминая этот скандал, Валь невольно замедлилась на ступенях. Генерал Одо ведь всегда носил на плечах свою смертельную змею. А смертельная змея…

Моллинзы, клятвы, дворецкий, смертельная змея… Уж не возвращение ли это былой борьбы Сульиров за правду, подогретое восстанием графа «Демона»? Но на кой чёрт им в это впрягаться спустя три года, да ещё и тогда, когда король уже женился? Сейчас ведь это стало бы для них не просто протестом герцогу, это было бы изменой короне.

Скрипнула дверца, и Валь очутилась в просторной светлой мансарде. Миромо закрыл за ней, и она лицезрела сумки, саквояжи и сундуки, разваленные на полу. Затем – беспорядок нот и женских романов на столике, большое трюмо и ширму, которой от входа отделялась основная часть убежища Эпонеи. Даже запах здесь был только такой, какой бывает в едва-едва отделанных помещениях.

Потревоженная королева зашуршала тапочками и высунулась из своего укрытия. Несколько мгновений они с Валь рассматривали друг друга, не скрывая общего удивления.

Эпонея была значительно ниже ростом. Будто маленькая златовласая фея, она глядела сказочными большими глазами цвета летнего солнца. Её тонкие ручки и ножки даже в условиях вынужденной изоляции кокетливо выглядывали из-под пышного домашнего платья и рукавов-фонариков. Пушистые локоны в сравнении с принятой на острове длиной до пят казались до неприличия короткими, почти мужской длины – не более, чем до лопаток. Но при этом они были уложены поднятыми от корней волнами, отчего королева напоминала яркий цветок бархотки.

Черты лица её так сильно напоминали госпожу Альберту и так мало – Беласка. Хотя она определённо была не такой курносой и щекастой, как мать. Но красилась почти так же вызывающе, обводя алым свои пухлые губы и дымчатым – верхние веки. Особенно примечательными казались её брови: они были светлыми, но не прозрачными, а такими же густыми и льняными, как и волосы.

Что и говорить, в её глазах, должно быть, сухая и вытянутая Валь с её строгим лицом и приглаженными друг к другу волосинками в змеиной косе казалась не более красивой, чем схолитка.

– Я леди Вальпурга из Видиров, – наконец представилась Валь. – Нынешняя баронесса Моррва. Ваша двоюродная сестра, Ваше Величество Эпонея.

Тут же всё лицо Эпонеи переменилось, как у ребёнка, которому предложили мороженого в будний день. Такого счастья Валь не видела, как ей показалось, никогда.

– Это… ты! Боже мой! Боже правый! Сестрица! – выпалила она и подбежала, а затем обняла Валь за шею и поцеловала в обе щеки, оставляя на них характерные следы. Валь, конечно, обхватила её руками в ответ. Но у неё едва не закружилась голова от сладкого запаха парфюма, что окутывал кузину.

– Я-то испугалась, думала, кто меня нашёл! А это ты! Наконец ты пришла; ты представить себе не можешь, как ужасно, как мучительно тут томиться, не зная, что происходит снаружи!

– Новостей пока никаких нет, обе стороны собирают силы. Но я уверена, что скоро всё закончится победой короля, – заверила Валь, и они отпустили друг друга, вновь рассматривая причёски и платья друг друга.

– Ты… такая взрослая, – призналась Эпонея и приложила палец к уголку губ, словно крепко задумавшись. – Когда же мы в последний раз виделись? Наверное, уже и не вспомнить?

Валь с собралась с духом и перешла на «ты».

– Когда ты была здесь лет десять назад, уже не помню, по какому поводу.

– Да-да, наверное, нас представили… – согласно закивала Эпонея. – Но… я ничегошеньки уже не помню. Мне все говорят, что я забывчивая, и вот теперь я думаю – я и впрямь такая рассеянная! Я уже час пытаюсь начать заниматься, и всё никак не могу себя заставить! А какой у меня тут разгром… даже стыдно тебя приглашать, но ты проходи, проходи!

– Я помогу разобраться, – пообещала Валь и аккуратно последовала за нею, чтобы не наступать на края пеньюаров, нижних юбок и модных журналов. Эпонея была такой удивительной, словно сошла со страниц карикатурных книжек для островных леди, где было бы непременно сказано: «неряха, себялюбица, неумёха – какой мужчина согласится жениться на такой?»

«Оказывается, мужчин таких очередь, и они готовы воевать за право быть с нею», – подумала Валь. Она никак не могла оторвать глаз от шелковых, бархатных и парчовых тканей, что выглядывали отовсюду сочными синими, розовыми, салатовыми, охровыми цветами. Не гардероб, а праздник какой-то.

Эпонея прошла и задорно шлёпнулась на бархатное канапе из красного дерева. Рядом в небольшом очаге, изысканно отделанном песочным камнем, закипал чайник. За ширмой открылась большая, чуть ли не на троих, неприбранная кровать, а также купель для купания.

– Ты садись, Валь! Я ведь могу называть тебя Валь? Тебя так зовёт Адальг. Он столько рассказывал о ваших приключениях! Я слушала бы и слушала, как вы там с ним… змей укрощали и на лошадях скакали!

Валь никак не могла раскрепоститься. Руки сами смыкались внизу живота, а напряжённый взгляд исследовал помещение. Всё казалось ей странным, но страннее всего – сама сестра. «Так вот какая ты – правящая дочь Видиров», – вновь и вновь думала она. – «Правящей дочерью на острове нарекается та, которая, выйдя замуж, передаст своему супругу право на весь Змеиный Зуб. Но на самом деле это больше, чем просто формальность. Ты должна воплощать собою змеиный идеал, ты должна до мозга костей быть островитянкой, чтобы даже тогда, когда ты станешь частью другой семьи, ты могла заставить мужа считаться со своим происхождением. Так, как и остров заставляет всё королевство считаться с собою. Но если ты такая… Значит, титул правящей дочери тоже стал пережитком прошлого».

– Его Величество мог превратить в авантюру даже обычную ловлю головастиков, – честно ответила баронесса и попыталась улыбнуться.

– О-о-о, мне так жаль, что я не знала его с детства, как ты! Мы оба зимовали в Ририи, но всё время в разных краях. А на лето он уезжал сюда, на остров, а мы с мамой в Харциг… Ты же расскажешь мне про остров, да? Поверить не могу, что он так отличается от того, что я привыкла о нём вспоминать! Он такой мрачный, такой строгий, все на нём такие… взыскательные? Как папа!

Заслышав, что чайник засвистел, Валь поставила свою сумку рядом с канапе и сама сняла его с огня. Эпонея прервала свои трели и поднялась, чтобы отыскать заварочный чайник и немытые чашки.

– Его светлость герцога Видира точно не назовёшь строгим, – возразила Валь и усмехнулась. Если уж её дядя кажется Эпонее серьёзным, тогда страшно представить, что творится на континенте.

– Да брось, Валь, ну ты, конечно, на него похожа, но всё же ты не такая, верно? Всё-то он нудит про какие-то свои законы, биржи там, прогнозы на будущее…

Валь подняла брови и недоуменно пожала плечами. В последний раз, когда она могла так же легкомысленно отмахнуться от «нудятины», ей было лет десять от роду. А теперь приходилось прислушиваться ко всему.

– Нет, я понимаю, что это важно, – попыталась объяснить Эпонея. – Но это просто не укладывается в моей голове. Наверное, я глупая, и все дела! Есть же умные люди, которые этим занимаются. Они могут всякое предполагать и располагать, а у меня даже чаю не с чем выпить: я вчера съела весь свой запас печенья с белым шоколадом…

– Я как раз принесла гостинцев, чтобы тебе не было так грустно.

– Ох, Валь! Ты даже это смогла предусмотреть! Нет, воистину, вы с папой одного роду-племени! – вновь залилась смехом Эпонея. И, глядя на её живое солнечное лицо, Валь тоже невольно улыбалась.

Это было так странно.

На следующий день она вернулась в обеденный перерыв, поскольку это был день присутствия в следственной службе, и не пожалела. Сестра принимала её с радостью, болтала обо всём без умолку, с интересом слушала её истории и бравурно рассказывала свои. Покидая её, Валь снова не понимала себя, но настроение у неё поднималось само собой.

Незаметно наступал праздник. На улицах вывешивали гирлянды из разноцветных бумажных фонариков, а на подоконниках зажигали красные, белые и жёлтые свечи. Глен, по счастью, был занят в мастерской: он заканчивал статую для Луазов, которую хотел успеть до Долгой Ночи. И поэтому Валь могла пропадать в городе сколько душе угодно. Но не смела обделять и Сепхинора предпраздничной суетой: он получил свою долю прогулок по магазинам и выбирания разных фигурок, побрякушек и игрушек. Однако теперь ему досталось куда меньше из-за того, что Валь то работала, то инкогнито приезжала в город, только ради Эпонеи.

В канун праздника, в среду, Валь могла рассчитывать на короткий рабочий день. После этого она собиралась навестить сестру, а затем – примчаться домой и снова трудиться над приготовлением кексов, пирогов и двух специально забитых к этому дню гусей. Она принесла сэру Фиору бутыль десятилетнего коньяка бордери де люкс в качестве подарка, а тот вручил ей большой букет снежноцветов с остролистами. Снежноцветы весь год стояли хмурыми тёмными зарослями с жёсткими листочками, похожими на иголки, и лишь зимой распушались, подобно вербам, пушистыми белыми комочками. Вместе с красными костянками остролиста букет смотрелся волшебно и очень нарядно. И это сразу дало баронессе идею относительно причёски на время торжества.

После непродолжительной возни с карточками она решила, что работать сегодня смысла не имеет. А потому она посмотрелась в зеркальце, оправила косу и поднялась с коробочкой турронов – сладостей из нуги с орехами – на верхний этаж, к Рудольфу. Но, когда она постучалась, сдавленный голос баронета испугал её.

Рудольф сидел за своим бюро, положив ноги прямо на бумаги, и курил. Не сигару, а трубку – старинную, должно быть, оставленную здесь ещё бароном Робертом. Он смягчился, увидев Вальпургу, но всё равно не особенно обрадовался подарку.

– Ладно, – вздохнула Валь, поставив перед ним коробку. – Перестаньте геройствовать, сэр Рудольф. Я вполне способна пережить плохие новости.

– Перед праздником? Я себе не прощу, – покачал головой Рудольф.

– Этот праздник бывает каждый год. Чай, не свадьба, – фыркнула Валь, но затем прикрыла рот рукой. Однако чувства баронета явно не были задеты, он оказался слишком погружён в свои мысли. И на том спасибо.

– Я просто… я просто ничего не понимаю, – наконец признал баронет. На его лице застыло выражение отчуждённости. – Это всё заходит слишком далеко. Улик, кроме понятных самим участникам конфликта, явно нет. Все составленные мною связи постоянно шатаются, или, что хуже, задевают тех, кого я не могу ни допрашивать, ни арестовывать. А последняя змея попросту неопределима.

– Так пойдёмте определим её.

– Даже ваш манускрипт тут бессилен.

– Манускрипт вообще лишь инструмент, сэр. Он и не должен быть в силах. Зато я могу и хочу выполнить то, за что получаю деньги. Пойдёмте, – побудительно заявила Валь и подошла к его креслу, будто грозясь согнать его в случае, если он сам не встанет.

Рудольф оказался не против того, чтобы его взяли под руку и буквально отвели на два пролёта вниз, в морг. Лорд Себастиен уже отсутствовал. Но один-единственный труп в блеклом свете единственной лампы будто дожидался дальнейших разъяснений. Когда Валь чуть потянула за скрывавшую его простыню, она готова была ко многому. Но не к тому, что это будет тот, кого она знает.

Молодой и задорный Фабиан Сульир, сын генерала Оди. В последний раз она видела его среди избирателей вместе с Гленом в городской ратуше.

А теперь он весь посинел. Нижняя часть его плеч уже окрасилась тёмным пурпуром. Уверенно можно было утверждать, что это следствие смерти от нейротоксического яда.

– С ума сойти, – пробормотала Валь. – Это первый дворянин на этом столе. Один из… нас.

– Валь, если ты начнёшь об этом рассуждать, я тебя отправлю домой, – сухо прервал её Рудольф. – Змея. Мне нужна змея.

Валь закивала и перешла к предплечью Фабиана. Она не чувствовала страха, только бесконечное удивление. Странно, ведь, получается, скоро его будут хоронить на кладбище Моррва. Генерал Сульир, лишившийся последнего члена своей семьи, закажет богатый памятник, а старуха Трудайя будет долго читать над парнем молитвы Схолию и положит монеты ему на глаза.

Трудайя, купец, аспид, смертельная змея, Сульиры, клятвы, Беласк, Эпонея… Можно сказать, Сульиры оказались замешаны, когда стало ясно, что дворецкого укусила смертельная змея. Но теперь, когда умер их единственный наследник, значило ли это, что они были пострадавшей стороной? Их могли подставить. Все знают, что генерал не расстаётся со своей смертельной змеёй, но это не мешает кому-то прятать точно такую же у себя в змеятнике.

А кто тогда агрессор – Беласк? Можно ли ему вообще верить?

Она заставила себя сосредоточиться на укусе. Приложила линейку. Походило на прежний случай с коралловым аспидом. Но не до конца. Что-то неуловимо отличалось, и она никак не могла понять, что. Она буквально легла на край стола, рассматривая две красных точки с таким тщанием, с каким обычно искала нужный стежок в мелком шве.

– А лупа есть? – попросила она, и Рудольф подал её. Это, однако, ещё более затруднило ход размышлений Валь.

– Никаких свидетелей?

– Абсолютно. Тело явно подбросили к порогу Сульиров. Ещё… живое.

Валь пыталась ещё и ещё, и наконец выпрямилась. Баронет поинтересовался:

– Это даже не коралловый, да?

– Нет. У кораллового маленькие зубки. Когда он кусает, он впивается и держится, и это заметно. А тут даже следа от челюсти нет. Но у меня такое странное впечатление… не знаю, как объяснить…

Валь осмотрелась и осведомилась:

– Есть ли какой-нибудь стальной и тонкий стержень, чтобы его просунуть внутрь?

Рудольф высоко поднял брови, прошелся по инструментарию лорда Себастиена, затем вернулся с хирургической иглой. Которую затем смазал в масле и вручил Вальпурге.

– Изобретательно, – усмехнулась она и склонилась вновь. Протолкнуть даже острую иглу в онемевшую мышцу оказалось непросто, но в итоге получилось. И Валь замерла в недоумении, а Рудольф не сводил с неё глаз, и того более запутавшийся.

– Ничего не понимаю, – наконец выдохнула Валь. Выпрямилась и снова приникла к укусу. Игла вошла немногим меньше, чем на треть, но при этом ничуть не застопорилась. По идее она должна была сразу же уткнуться в некое искривление, ведь у любой змеи не прямые зубы.

Странная догадка родилась в голове у Валь, и она посмотрела на Рудольфа.

– Это вообще не змея, – прошептала она. – Яд змеиный, но след не змеи. А…

– …иглы? Или шила?

Баронет схватился за голову и уставился на иголку. Валь, сама поражённая своим открытием, только и подумала: «Так-то ты не используешь змей, дядя?»

– Получается, – пробормотал Рудольф, – его поймали, пробили ему эти дырки и залили в них яд.

– Сложная процедура…

– Но, чтобы выдать это за укус, вполне оправдано.

Они оба снова склонились, и Валь поводила иголкой ещё, убеждаясь, что след прямой. Потом они проверили это со второй ранкой. В сделанный вывод было непросто поверить, но под любым углом становилось ясно, что искривления как такового нет. И вообразить змею, которая была бы способна на такое, было куда труднее, чем представить злоумышленника из числа людей.

– Это какое-то безумие, – прошептал Рудольф. – Какая-то уж совсем нечистая игра. Даже если кому-то из дворян надо было сымитировать укус определённой змеи, почему просто не воспользоваться ею? Их не так уж просто отличить, если они похожи. И тем более не так уж трудно достать на этом острове. Что за абсурд?

Валь посмотрела на него внимательно. И взглядом намекнула, что её прямо сейчас высылать отсюда надо. А не озвучивать свои мысли.

– Точно, точно, – закивал баронет. – Ты можешь идти домой. Спасибо. Я надеюсь, ты не будешь думать об этом на празднике.

– И тебе хорошо его провести, – вздохнула Валь, и, коснувшись его плеча, подобрала подол и отправилась наверх.

Она вышла из конторы ещё раньше, чем рассчитывала. Ясный день сулил ещё большее похолодание. Улицы полнились гуляющими людьми и выкриками продавцов леденцов да булок. И недоумение, что снедало Вальпургу с ног до головы, перешло в негодование.

Сев в седло, она быстро добралась до Летнего замка. И потребовала у мажордома немедленно дать ей увидеться с герцогом, невзирая на то, что тот уже изволил начать обедать.

В просторной трапезной Беласк гордо восседал один и угощался рябчиками. За его спиной светил витраж, а стену по правую руку от него украшала недавно отреставрированная фреска. Сюжет был легко узнаваем: люди преклоняются перед Великим Аспидом, что поднял голову из морских вод и устремил на них свой грозный взгляд. На стене напротив композицию дополнял портрет графа Ноктиса фон Морлуда, легендарного основателя Летнего замка.

Только те, кто не изменяют Змеиному Зубу, следуют законам Рендра и страшатся его разгневать, могут рассчитывать на его милость. А без его милости здесь и шагу не ступишь.

Но ладно ты мещанин бестолковый, от твоего неуважения к Аспиду пострадаешь лишь ты сам. А вот если ты правитель, то какой ужас ты можешь призвать на голову островитян своим богохульством!

– Приятного аппетита, дядя, – с порога грозно заявила Валь. Теоб закрыл за ней двери, и она прошагала по узорчатому ковру навстречу немного изумлённому герцогу. Затем отодвинула резной стул и села прямо рядом с ним, заглядывая в его глаза.

– Работа не только расширила твои рамки восприятия, но и надругалась над твоими манерами, – признал герцог. Но отложил серебряную вилку и выдержал её тяжёлый взгляд, словно хотел сказать: «Ну же, я жду!»

– Вы уже приступили к ответным мерам, ваша светлость? Не прибегая к помощи змей, не так ли? Змеиный яд – это не сама змея, это лишь имитация змеи, которая легко складывается из отравы и недюжинного садизма!

– Так, так, придержи коней.

– Вы прекрасно знаете, о чём я!

– Кто-то опять умер?

– Не притворяйтесь! Фабиан Сульир был убит, и его убила не змея! Всё, как вы хотели! Я в этой схватке никто, но я не могу спокойно на такое смотреть!

Беласк ударил себя по лбу и уставился на Валь тяжёлым, но ироничным взглядом.

– Я так понимаю, то, что ты пришла ко мне, а не к сэру Рудольфу, означает милость с твоей стороны? Или семейную солидарность? Или некую долю разума? Ты же понимаешь, что я не идиот, чтобы в такое время убивать генеральского сына?

– Всё было сделано так, чтобы подделать укус змеи, но без самой змеи! – настаивала Валь. Но она уже несколько разуверилась в том, что говорит. И герцог поднял брови, побуждая её опровергнуть свои же слова.

– То есть… кто-то хотел бы, чтобы это выглядело как укус змеи, не имея самой змеи… И это вообще может вас не касаться…

Улыбка украсила его лицо, и он похлопал сконфуженную баронессу по плечу.

– Я так понимаю, ты хороший змеевед, но всё же ещё не очень хороший следователь, – почти по-отцовски молвил он. А затем вздохнул и посмотрел куда-то вверх, на люстру из горного хрусталя. – Значит, Фабиан… Чувствую, генерал вот-вот выкинет какой-нибудь трюк… Может даже покончит с собой, раз остался один. Надо будет подыскать замену на всякий случай.

Но Валь всё же решилась спросить:

– Скажите, дядя. Кто с кем воюет? Я не понимаю.

– По секрету?

– По секрету.

– Ну что ж, – протяжно вздохнул Беласк. – Хочешь услышать немножко грязных историй не для твоих ушей… Тогда пообещай мне, что выполнишь одну мою просьбу.

– Чего не сделаешь ради этих ваших грязных историй.

– Да, ты права. В общем, насколько я успел вникнуть в вопрос, настолько тебе и сообщаю. Это Луазы и Сульиры. Они издавна делят влияние в торговых гильдиях Брендама.

– И причём тут ваш дворецкий?

– Ты точно хочешь по-настоящему отвратительные подробности?

– Точно!

– Хорошо, получай. Генерал Сульир, говорят, докучал к леди Эдиде Оль-Одо Луаза. А она ему возьми и расскажи, что…

– Давайте-давайте, – настояла Валь.

– …где-то в книге этикета написано, что я не имею права говорить такое дамам. Но ты же моя племянница и самый пытливый разум моего семейства. Что поделать? Слушай. В общем, она ему сказала, что он, старый, ни одной дамы своими неумелыми ухаживаниями не добьётся. И сама леди Эдида, и ныне покойная жена генерала находили утешение лишь в жарких руках Кимраса. Ну, то есть, моего – тоже ныне покойного – слуги.

Валь обомлела и прикрыла рот рукой.

– Как ты догадываешься, это лишь раскалило борьбу, – пожал плечами Беласк. – Сейчас на бирже суматоха. Торговые агенты и Луазов, и Сульиров пытаются раскупить как можно больше долей в наших основных предприятиях и перещеголять друг друга. И совсем недавно туда влезли Хернсьюги. Вот и подумай, кому из них хотелось бы поссорить меня с генералом.

– Нет… не понимаю… сэр Рудольф говорит, там всё очень сложно и страшно, он не всех может даже допросить…

– Ну а ты думала? – хмыкнул Беласк и вновь взялся вилкой и пальцами отрывать кусочки белого мяса от рябчика. – Я присмотрелся и понял, что меня, видимо, хотели натравить на Сульиров. И сделал, что мог – не повёлся. А отец Рудольфа тоже был умнее и не забивал себе голову подобными делами.

– Но если вы знаете, кто виновен…

Герцог посмотрел на неё укоризненно. И Валь согласно кивнула. Да, один из старейших заветов Змеиного Зуба заключался в том, чтобы змей не разнимать и позволить победить сильной.

Но ей всё равно было неспокойно, как ни крути. Традиции традициями, но речь шла о жизнях, и поэтому в ней верность островным устоям пошатнулась от принципов гуманизма.

И притом она не могла сказать, что полностью согласна с логикой Беласка. Конечно, он знал больше, но что-то уж слишком дикое было в последнем случае. Что-то выходящее за рамки даже тех закулисных игр, что постоянно велись в змеином обществе.

– Ладно, вы правы, дядя. Я… погорячилась.

– Молодость, молодость, – мечтательно вздохнул герцог. – Теперь ты довольна, душенька? Тогда твой черёд мне уступить.

– Я слушаю.

Беласк заговорил вполголоса:

– Я сдуру поделился новостями со своей дочерью. Ты же знаешь, что авангарды армий почти сомкнулись? Сегодня, завтра или послезавтра будет битва. Разумеется, горстке наёмников нечего противопоставить защитникам Харцига. Но бедняжка теперь сходит с ума. Моя просьба – останься с ней на ночь. Сегодня, ну или хотя бы завтра. Пока не придут хорошие новости.

Едва подавив стон, Валь спросила тихо:

– Но завтра же Долгая Ночь?…

– В том-то и дело. На Долгую Ночь она не может остаться одна. И я хотел бы быть рядом с нею, но чем чёрт не шутит. Лучше мне устроить приём с Моллинзами и Финнгерами, чтобы к нашему плану было не подкопаться. Понимаешь?

Баронесса подавленно вздохнула и опустила глаза. В кои-то веки праздник в её собственном доме обещал быть по-настоящему приятным, а тут такое.

– Миромо обеспечит вам всё: вкусности, гирлянды и свечи. А я, если уж тебя это способно взбодрить, готов за это заплатить.

– Нет уж, – Валь вздёрнула подбородок. – Проклятье ляжет на того, кто возьмёт деньги с родича.

– Консервативно, но благородно.

– Я сделаю, как вы просите. Но мне нужно объяснение для мужа.

– Ты ещё и объясняться перед ним должна? – неподдельно удивился Беласк.

«Ты даже не представляешь, в каких масштабах», – мрачно подумала Валь.

– Что ж, я… скажу, что решил посамодурствовать, и ежели ты почтишь меня своим присутствием в Долгую Ночь, упрочив мои позиции перед приглашёнными дворянами, я вашему сыну отпишу… что-нибудь. Змеятник. Денег. Это твоего мужа устроит?

Тут Валь поняла, что дело было не столько в Глене, сколько в Сепхиноре. В том, что он будет разочарован её отсутствием.

– Ну если ты правда пообещаешь ему в собственность свой змеятник, думаю, предлог найден, – усмехнулась Валь.

– Да мне не жалко. Спасибо, дорогуша.

– Но как тогда объяснить сегодняшнюю ночь?

– Ну, слушай, раз это вызывает такие сложности, уж это я возьму на себя. Посижу с нею, пока не уснёт. Но завтра я это никак не смогу сделать, поэтому прошу тебя.

– Я приду, приду.

В итоге Валь ещё раз извинилась за то, что столь дерзко ворвалась, но Беласк отмахнулся, сказав, что для него это сущие пустяки. Он пригласил её отобедать вместе с ним, и попутно они побеседовали об успехах дела Моррва. А после, когда она уходила, дядя взял её за плечо и прошептал ей в самое ухо:

– Возьми с собой ксакалу, деточка. И помни: знаем только мы с тобой и Миромо. Если что, открывать только мне или ему. Никаких посыльных, никаких гонцов. Абсолютно.

– Я запомню, – поручилась Валь, и почему-то мурашки пробежали у неё по спине.

6. Долгая Ночь

Известие, озвученное Вальпургой за ужином, вызвало сперва молчание, а затем – череду тяжёлых вздохов. Хорошо хоть здесь были лишь домочадцы Девичьей башни, то есть никаких стариков Моррва с их бесконечно задетой гордостью.

Сепхинор потупился в свою тарелку с зеленью и скумбрией. Глен, напротив, есть перестал и одарил супругу тяжёлым взглядом. Банди, Мердок и Эми, которые трапезничали в другой стороне стола, дружно навострили уши, но тактично делали вид, что не слушают.

Валь, впрочем, и не ожидала, что Глен будет милостив. Он никогда не оглядывался на то, что уже успело произойти, и каждый раз обижался, гневался и затем извинялся по новой. Вот и сейчас он скривил губы, давая понять, что рассержен.

– Понятно, столько работы ради Долгой Ночи впустую, – бросил он. – В последний момент ты объявляешь, что предпочитаешь семье общество дяди. В обмен на змеятник. Честь семьи за кучу его бестолковых, заброшенных, ничего не умеющих змей, которых ещё кормить надо. Ты будто нарочно находишь способы унизить нас перед честными людьми. Но что я могу сказать? Благородная кобра Змеиного Зуба считает, что любые её деяния достойны. Дай Бог, чтобы другие семьи считали так же, иначе нашей репутации конец.

– Я считаю, что это моя возможность поправить взгляды герцога на жизнь и вернуть его в лоно семьи, – тактично ответила Валь.

– Жалко, что он выбрал для этого Долгую Ночь, – расстроенно молвил Сепхинор. И сердце Валь сжалось. Наверняка он приготовил ей какой-то подарок. Наверняка надеялся, что они с Гленом помирятся и объединятся, чтобы встретить наступающий год. Но ему она тем более не могла рассказать правду!

Валь сама позвала сына спать вместе с ней, и, к её облегчению, он согласился. Мальчик перестал хандрить и вновь сделался задумчивым, погружённым глубоко в свои мысли. И она хотела хоть как-то его взбодрить.

– Как твоя страшная история, милый? – спросила она ласково, пока вновь заплетала на ночь косы. – Понравилась Хельге?

– Хельга не поняла, – пожал плечами Сепхинор. Он тоже ещё не лёг, а болтал ногами, сидя на другом краю постели. – Иногда она мне кажется слишком глупой. Но и я многого не понимаю. Например, зачем нам змеятник Летнего замка.

Леди не должна врать, а благородная кобра Змеиного Зуба тем более. Но что поделать, если изо дня в день снежный ком лжи лишь набирал обороты? Валь уже не представляла себя без обманов и отговорок, которые спасали её от ежедневных скандалов.

– Милый, понимаешь… – она тяжело вздохнула, но заставила себя перешагнуть эту незримую черту в очередной раз. – Герцог не умеет обращаться со змеями. Я услышала, что он хочет их распродать или вовсе выпустить в зиму, и я поняла, что этого нельзя допустить. Проще один раз выполнить его требование, чем допустить то, чего никогда не допустит настоящий островитянин.

Сепхинор повёл бровями и склонил голову к плечу. А затем ответил тихо:

– Мне жаль змей, но я, наверное, не настолько благородная кобра. Ты мне нужна больше них.

Впервые Валь по-настоящему ощутила себя предательницей семьи. Но отец всегда говорил: «Ты знаешь, как надо, даже если остальные не знают».

Она решила, что может себе позволить быть с Сепхинором откровеннее. И, поймав его обиженный взгляд, сказала ему так же негромко:

– Всё несколько сложнее, мой хороший. Но я тебе обещаю, что это всё вот-вот закончится, и я наконец буду с тобой. Доверься мне.

– Ладно, – слабо улыбнулся мальчик. – До наступления ночи подарки всё равно дарить нельзя, так что подождём послезавтра.

– На самом деле, можно. На работе все так делают.

– На работе – это не по-настоящему! По-настоящему – это только когда все закрылись, тьма настала, и надо дарить. Чтобы нечисть через окна видела, что тут точно все любимы и заботливы, и ничем нас не пробить.

– Да-да, ты прав, – хмыкнула Валь и отклонилась назад, чтобы дотянуться до Сепхинора, обнять его и поцеловать в лоб.

– На самом деле, если бы я мог загадать этой ночью желание, я бы загадал, чтобы у нас у всех было по отдельному дому, – продолжал рассуждать Сепхинор. – Чтобы туда не могла заходить леди Дала и подсовывать вместо интересных книг свои дурацкие сказки про змея Халломона. И чтобы мы собирались вместе как гости, потому что в гости люди всегда ходят радостными. А вместе, напротив, живут только злыми.

– Это не всегда так, – вздохнула Валь. – Как ни крути, к тому же, люди нужны друг другу. Неужели ты хорошо бы чувствовал себя совсем один?

– Если бы я мог приходить к вам в гости в выходные – то да, – честно сказал мальчик. – Ты только не обижайся. Просто я люблю быть наедине с собой. Как змея муссурана. И мне ничуть от этого не плохо.

– Тогда у тебя для этого будет хотя бы змеятник, – промолвила Валь и уткнулась взглядом в пол. Ей не хотелось думать, что это из-за неё Сепхинор решил стать отшельником.

Как всегда в таких ситуациях, Глен не спустился к завтраку, и в башне царила атмосфера подавленности. Но Валь собиралась как ни в чём не бывало. Она взяла с собой и ночную рубашку, и сменное праздничное платье, и гостинцы, и кулон с портретами сына и мужа внутри. И, конечно, Вдовичку. Длинная бурая мулга легла на её плечи тяжёлым грузом. Судя по её сонливости и отсутствию аппетита за последнюю неделю, она готовилась к линьке. Но она без возражений обвилась вокруг шеи Вальпурги, и та прикрыла её сверху шалью. Затем надела кроличью шапку и была готова.

– Зачем вам с собой змея? – поинтересовался Банди. Он одиноко стоял при входе и смотрел на снегопад и покрытые маленькими сугробами падубы за окном. Сегодня у всех был выходной, даже у мастеровых.

– Для статусности, конечно. Нынче не все дворяне могут похвастаться настоящими ксакалами.

Баронесса расположилась на диване в ожидании экипажа, который за ней должен был прислать Беласк. Снежный день светил через витражное окошко, превращая всю гостиную в цветной калейдоскоп. Рама отцовского портрета сияла ярко, однако сам он будто оставался в тени, не удостаивая дочь взглядом.

С Сепхинором она попрощалась ещё у себя в будуаре и оставила его досыпать. С Эми поболтала на кухне. Глен, вестимо, не собирался давать ей аудиенцию, поэтому оставался лишь каменщик.

– Банди, можешь подойти на минутку? – попросила она аккуратно.

Тот отвлёкся и с готовностью приблизился, а затем развернул к ней стул от обеденного стола и сел напротив.

– Да, миледи?

– Как твои успехи на бирже?

– Потихоньку, полегоньку. Ваш пакет я буду хранить у себя, пока не вернётесь.

– Верно, – улыбнулась Валь. Сперва Банди казался ей скользким типом, но теперь она чувствовала, что они отлично понимают друг друга. Без лишних слов, как говорится.

Она нерешительно замолкла, не зная, говорить ли то, что собиралась. Но взгляд Банди давал понять, что он ждёт именно этого. И тогда Валь, склонившись к нему поближе, сказала тихо:

– Не подумай, что я не могу положиться на собственного мужа. Но… если что, пожалуйста, позаботься о Сепхиноре.

Золотистый взгляд бывшего каторжника стал острее. Он понимал, о чём она. О том незаметном чувстве тревоги, которое охватило остров.

– Можете на меня рассчитывать, – ответил он без тени лукавства.

Вальпурге стало легче, и она виновато улыбнулась. Она не хотела показаться пугливой, но… теперь она знала так много, что ей было неспокойно буквально от всего. И она никак не могла дождаться, когда же газетчики возвестят победу Адальга.

Пережить эти последние часы тьмы перед рассветом труднее всего.

Их молчание нарушил топот копыт на подъездной дороге, и настала пора прощаться. Вальпурге это тоже далось непросто; уходя из дома, она отдавала себе отчёт в том, что это первый её праздник Долгой Ночи без семьи. Отдельно от мягких ковров, узорчатых гобеленов, что вышила мать; отдельно от радужного света цветных стёкол и множества свечей; вдали от шорохов родного очага и задумчивого взгляда удава из галереи на втором этаже.

С другой стороны, Эпонея – тоже её семья. И, хоть её никак не назвать Видирой, она так радушна и так дружелюбна, что от неё тяжело уходить.

А иногда хочется позволить себе быть с тем, кто не требует никакого особого обращения. Валь поняла это впервые для себя, и также впервые решила разрешить себе такую мысль.

Тем более, Эпонея была беспредельно счастлива её видеть. Под её большими детскими глазами залегли такие же большие круги от бессонницы и тревожности; при виде сестры она кинулась к ней, как заброшенная хозяевами собака, и прижалась, не желая отпускать её.

– Прости, прости, что тебе пришлось приехать, – зашептала она, уткнувшись в её плечо. – Но я не могу! Не могу! Мне страшно. Я открываю окно и слышу, как газетчики орут про битву. Я боюсь, что Адальг умрёт. А ОН придёт за мной! Он не даст мне укрыться, не даст спрятаться, он заставит меня…!

«Замуж не по любви, какая трагедия», – с иронией подумала Валь, но Эпонее нельзя было не сочувствовать. Тем более, Валь взялась утешать королеву и помогать ей переживать тяжёлое время; а она всегда выполняла то, что обещала. Поэтому она крепко закрыла резную дверь, увлекла Эпонею за собой и села вместе с нею на их излюбленное канапе. Впрочем, сестра прижималась к ней так отчаянно, что ей не удалось бы даже поставить чайник на огонь.

– Он тебя не получит, – принялась увещевать баронесса и гладить её по пушистым солнечным волосам. – Король созвал знамёна, чтобы не допустить этого. Он просто разобьёт его армию наёмников, потому что наёмники не созданы для того, чтобы выигрывать войны, они сражаются без чести и верности, зазвонкую монету. А потом он поймает его и повесит.

– Нет, о нет, – горячо возражала Эпонея. Её горчичные глаза лихорадочно блестели. – Ты его не знаешь. Он чудовищный. Он не человек. Он никогда не позволит себе проиграть! Он обязательно сделает что-то, придумает что-то, чтобы обмануть Адальга, и я так боюсь, что у него получится, так боюсь…

– Да не получится у него ничего! Откуда ты вообще знаешь, какой он? Ты хоть раз с ним общалась?

Сдержав подступившие к горлу рыдания, Эпонея ответила тихонько:

– Да. В Ририи. Много лет назад, когда я была ещё совсем ребёнком, а он… наверное… тоже. Он как-то подкараулил меня в саду. Весь замотанный с ног до головы, только глаза видны. Какие ужасные глаза! Бледные, как у мертвеца, и как сейчас помню: такая отвратительная паутина, будто бы затянувшая его зрачки. И чёрные провалы под веками, будто он уже сгнил!

Она задрожала сильнее, и Валь пожалела, что вообще подняла тему распроклятого демона. Но, возможно, она могла с помощью этого разговора разубедить Эпонею в его чудовищности.

– То, что ты описываешь, – это просто болезнь. Светобоязнь, пороки зрения. Но вот что действительно ему стоило бы вылечить, так это любовь превращать это всё в театр и пугать маленьких девочек.

– Нет, нет, я знаю, что он не просто человек, – отказывалась верить Эпонея. – Он заговорил со мной и тихим страшным голосом, будто ветер, воющий в трубе, сказал: «Вот ты где, моя невеста!». А я ему ответила, что он меня пугает, не хочу я быть его невестой! А он и говорит: «Ты будешь, ты мне обещана. Даже если не захочешь». И засмеялся. Он будто призрак, что привязан к земле неугасимой ненавистью; и, узнав, что он такое, папа готов был нарушить любое соглашение, чтобы меня ему не отдавать. Ведь когда наши семьи заключали договор, никто не знал, что родится чудовище! Упрямое, не желающее отступать. Он писал мне письма, называл меня всегда «моя певчая ласточка», а мне читать было противно. Столько лет он не появлялся на людях, столько лет его отец опровергал слухи о нём, чтобы потом все эти кошмары оказались правдой…

– Он просто использует тебя как последний шанс жениться не на простолюдинке, – проворчала Валь. – Призраки же не растут, как дети. А он прекрасно знает, что ничто, кроме клятвы, не заставит ни одного дворянина отдать свою дочь такому страшилищу, даже графу. Он человек, милая, злобный, увечный человек.

– Нет! – отчаянно пискнула Эпонея. – Я видела его платок на голове на просвет луны! И в там были будто бы… рога! Как у демона!! Понимаешь?!

Валь закатила глаза, но не дала сестре это заметить. А та продолжала:

– И недавно у нас такое началось! Странствующие схолиты начали называть его избранником Схолия. Ну Схолий же козёл; вот и он! Белый, как мертвец, с рогами и Бог знает чем вместо лица! Может, он и есть козёл с руками и ногами, понимаешь? Живой избранник Бога Горя? А я смею ему противиться? Он ведь найдёт способ до меня добраться, дотянуться, смерть неумолима – и он тоже…

– Да не говори ерунду, – не выдержала Валь. – Избранника бы воспевали, а не преследовали, если б он только мог доказать и показать свою избранность. Уродство таковой не является. А за деньги, которых у него, видимо, предостаточно, можно и не так пыль в глаза пустить.

– Но… – Эпонея крепче стиснула её плечо, а затем расслабила хватку. Выпрямилась и поглядела на неё прояснившимся глазами.

– Он и правда сколотил себе состояние… как-то хитро, что-то там с капиталами и финансами.

– Ну вот видишь! – развела руками Валь. – Дай сотню иров любому бродяге, он и не такое налает.

– Но он и правда изворотливый, как гадюка… Все эти его планы могут доставить Адальгу немало неприятностей, ведь Адальг – он такой честный, такой доверчивый…

– Изворотливый, да не хитрее, чем твой папа и вся внутренняя разведка Харцига, – Валь забила последний гвоздь в гроб авторитета надоедливого мятежника. – То, что ты здесь, а вся война ведётся там, – очередное доказательство тому, что этот чёрт слишком много о себе думал.

Эпонея расцвела восторгом и благодарностью.

– Да, ты права! Ты права! Ох, Валь, ты не представляешь, как мне помогли твои мудрые слова и доброе сердце! Король, конечно, тоже пытался, но обычно… Обычно если я начинала ему жаловаться, он приходил в такое бешенство, будто готов был выскочить из постели и прямо в портках бежать крушить восстание.

Щёки баронессы тронул румянец, когда она представила это зрелище. Но она тут же попыталась отогнать от себя наваждение и усадила сестру ровно, а сама встала. Нужно было приготовить чай, поставить на окно свечи, развесить бумажные фонарики и убрать беспорядок, чтобы злым духам ночи негде было спрятаться, если вдруг они проберутся внутрь. А потом ждать, когда стемнеет, и можно будет приниматься за кексы, печенье с корицей, тосты с сиропом из пряного портвейна, а также прекрасный торт-пирамидку. Такой Видиры не готовили, но он встречался в традиционной кухне на Долгую Ночь, и благодаря Миромо они рассчитывали его попробовать.

Кроме того, вместо принятого среди столичных дам вина, хозяин кабаре предоставил им лишь островной коньяк, виски и бренди. Эпонея засмущалась, увидев сей набор, но Валь убедила её, что если змеиная леди пьёт, то только лишь такое. Островитяне всё превращали в предмет для гордости: если из местного винограда получалось плохое вино, то они научились готовить отличные коньяк и бренди, если на большой земле пили пиво, то здесь из ячменя и ржи изготавливали именно виски.

Вместе они убрали сундуки под кровать и на полки подле двери, затем развесили платья и перемыли посуду. И, наблюдая, как вечер опускается на город, зажгли ряд цветных свечей на подоконнике. Потом немного попробовали виски.

– А теперь пора приодеться, – сообщила Валь, взглянув на часы.

Она достала привезённое с собой праздничное платье в цветах Видиров: синий подол, корсетная часть цвета морской волны, зеленые змейки в золотых сплетениях узоров на вороте и рукавах. Царственное и чинное, это платье отвечало всем строгим канонам торжественных одеяний острова, у него были длинные рукава и вырез, который заканчивался на четыре пальца ниже ключиц. Эпонея с любопытством наблюдала, как Валь надевает его на своё нижнее платье, и помогла затянуть его шнурами от груди до самого низа. А затем отошла, чтобы посмотреть, что получилось.

– Ах, оно такое роскошное, расшитое, правильное… – протянула королева. Сама она уже облачилась в пышное салатовое платье, словно капуста, с тёмно-зелёными лентами и белыми вставками кружев в рукава. – Но… очень взрослое? Ты в нём будто на двадцать лет старше, чем в рубашке! Может, это из-за этого ворота и угловатых плеч…

Валь сперва хотела защититься, ответив привычным «так на острове одевается всякая леди, что желает соответствовать канонам змеиной красоты». Но, уже раззадоренная алкоголем, она вступила в игру и поинтересовалась:

– По-твоему, плечи должны быть покатыми, словно у тарпана, и под юбку ещё бы здоровенный кринолин, чтобы быть как чайник?

– И ворот этот убрать!

– Ну и буду я тогда тененской, а не Видира, – мотнула головой Валь.

– Давай просто попробуем, а? Мы же одни, никто не увидит! Где моё платье на шнуровке, чтобы на тебя тоже село… – она вытащила из гардероба платье верескового цвета из переливчатого шёлка и лёгкого муслина. У него были узкие плечики и пышные рукава, расшитые узором так, чтобы напоминать цветущую сиренево-голубую клумбу. Не без сопротивления Валь влезла в новый наряд, но с присущим ей упорством довела дело до конца, надела кринолин и под руководством сестры распределила косы на плечах так, чтобы было больше похоже на пышный столичный образ.

Она сама испугалась, когда из большого напольного зеркала на неё посмотрела тененская кокетка. Этот яркий, блестящий вид не перекрывался даже её исключительно видирским лицом и высоким ростом. Её образ будто весь опошлился, превратился в девчачий, легкомысленный, так что Вдовичке было бы впору сейчас покинуть помещение и поведать остальным змеям никогда больше не слушаться этой фифы. Валь с недоумением взяла подол и, не зная, зачем, покрутила им из стороны в сторону, как постоянно делали игривые девицы.

– Ух, ну вот видишь! – всплеснула руками Эпонея. – Теперь тебе точно двадцать, а не сорок пять плюс шесть детей. А теперь улыбнись?

Валь подняла уголки губ и снова несколько зарделась, рассматривая своё отражение.

– Этот румянец у тебя на щеках настоящий! Да ты же не красишься совсем, вот это прелесть, – восхитилась юная королева. – Если бы тебе немного подвести линию ресниц, было бы…

– Нет уж, это слишком! – перебила баронесса. Но вертеть кринолином было почему-то так приятно. Она выставила из-под юбки свою ногу в сапожке, поскольку платье ей было коротко, как ни крути.

– Интересно, у нас обеих золотистые глаза, но они какие-то разные… – протянула королева и смешно оттянула вниз свои веки, чтобы лучше разглядеть радужку. Валь тоже подняла взгляд назад в зеркало и хмыкнула:

– У тебя они жёлтые шафрановые, у меня цвета тёмного золотарника.

– На острове есть название для каждого оттенка жёлтого, да? Ты научишь меня всем! – рассмеялась Эпонея и пихнула Валь в бок, а та отпрыгнула. И, подхватив непривычно громадную юбку, отбежала в сторону. В груди взыграл глупый жеребячий восторг, который заставлял скакать и прыгать туда-сюда, смеясь и сминая роскошные наряды. Они принялись носиться. Валь скинула сапоги и умудрилась запрыгнуть на кровать, Эпонея последовала за ней, и они вместе повалились в неприбранную постель. Смех не давал им дышать, и обе блаженно обмякли, рассматривая, как вкривь и вкось улеглись пышные платья. Однако отдыхать было ещё рано: Долгая Ночь лишь начиналась!

Тьма опускалась на Брендам, и не было окна, в котором не зажгли бы свеч. Сидя на широком подоконнике между лепной имитации колонн, окружающих раму, девушки пересчитывали эти окна, пытались рассмотреть в далях снежного тумана чёрную башню Моррва, пили марочный коньяк из винограда сорта коломбар и пробовали разнообразное традиционное печенье. Эпонея донимала сестру расспросами об обществе острова, а Валь лишь изредка интересовалась столичными обычаями в ответ. Королева так много смеялась, что удержаться от улыбки было сложно. Но наконец, уже весьма разогретая, она спросила у Валь достаточно прямо:

– Скажи, неужели вот так выглядеть – это действительно обязательно для вас? Вам правда не видно, что это некрасиво, особенно для молодых леди?

Баронесса почти ждала этого вопроса. В глубине свой души, хоть она и не желала этого признавать, она была чем-то согласна с нею. Но она не позволяла себе об этом думать. Кроме того, она не была уверена, что ответит правильно, но постаралась быть тактичной. И дружелюбно объяснила:

– Понимаешь, следование древним традициям складывается из всего. Из манер, из молитв, из поддержки круга общения, из содержания змей и расписания дня. Ты не можешь выкинуть что-то одно и считать, что ты по-прежнему живёшь по заветам Змеиного Зуба. Нужно стремиться ни в чём не отходить от учения наших предков и делать это честно, не пытаясь лукавить.

– Но зачем? – искренне недоумевая, спросила Эпонея. – Выглядеть хорошо, следовать моде – чем это оскорбляет древние традиции? Так ли нужны традиции, что уродуют хорошеньких, как ты, девочек?

– Ну, послушай, – засмущалась Валь. – Учения наших предшественников были узаконены много лет назад. Они пришли к ним потом и кровью, и мы не мудрее них, чтобы самостоятельно пытаться познать то, что узнали они.

– Выходит, предки в своих законах прописали фасон платьев?

– Нет. Они описали то, как следует жить, чтобы остров не отвергал нас. С детства мы строги и взыскательны к себе, мы не соблазняемся музыкой, танцами, праздностью, яркими одеждами и обилием вкусной еды. Сдержанность и воспитание – наши постулаты от рождения до смерти.

– И чем плохо, если молодёжь позволит себе чуть больше, чем старики? Это же во всех религиях так, Валь! Ианиты тоже учат всех жить постной жизнью, да только и сами далеки от неё.

Валь посмотрела на неё серьёзным взглядом. И ответила:

– Только те, кто живёт по законам острова, могут на нём выжить. Сейчас зима, моя дорогая сестра, и большинство змей спят в подвалах или в Доле Иллюзий. Но все остальные сезоны для каждого из нас – это игра со смертью. Будь ты простолюдин, или мещанин, или дворянин, – вы все равны, если вас укусит самая обычная гадюка на улице. Она может повстречать тебя где угодно: в саду, в холле, в бальной зале, в постели. Конечно, если ты не покидаешь замка, это одно; но практически каждый из нас ежедневно остаётся в живых только потому, что остров – или воля рока – или Рендр, Великий Аспид – так решили. Чтобы не призвать на себя гнев Змеиного Зуба, все островитяне должны быть едины в стремлении служить ему и соответствовать его догматам во всём до самых мелочей. Иначе… история знала случаи, когда на город обрушивались сотни ядовитых змей, призванных покарать разнежившихся брендамцев. Но ещё чаще такое случалось тогда, когда нас пытались завоевать чужестранцы. Для Рендра мы стараемся жить нравственно, воздержанно, целомудренно. А он отвечает милостью и защищает нас штормами и аспидами, если нам грозит опасность.

Теперь Эпонея выглядела впечатлённой до глубины души. Она перевела взгляд в зимнюю ночь Брендама и всмотрелась в краешек моря, что можно было разглядеть из мансарды. Вода была неспокойной, и корабли качались на ней, как скорлупки.

– Значит, я точно не одна из вас, – тяжело вздохнула она. – Я знаю, для вас важнее всего – никогда не покидать остров. Но я не могу себе представить такую жизнь. Здесь я уже точно чужая, а в Харциге или в Ририи все ещё островитянка. На континенте островитянки считаются не слишком-то красивыми… вернее даже…

Заметив её смущение, Валь легонько толкнула её плечом и усмехнулась:

– Давай!

– В общем, мужчины называют ваши лица лошадиными. Прости, – откровенно сообщила Эпонея. Но тут же поспешила добавить:

– Однако ты куда красивее многих островитянок, что я видела. Твоя красота просто немного не такая, как у нас принято. Вы действительно отличаетесь. Но здесь-то ты, должно быть, просто эталон?

– «Благородная кобра Змеиного Зуба», – хмыкнула Валь. Но Эпонея разглядела в её глазах мрачноватый оттенок и тут же спросила:

– Ты обиделась?

– Нет, нет. Просто тебя называют «Диким цветком Змеиного Зуба». Мою подругу, не такую породистую, но более… симпатичную? Её именуют «Дриадой из Лубни». Девушек, которые мужчинам кажутся красивыми, они зовут в честь цветов. А остальных… воспитанных, родовитых, признанных, как я… в честь змей. Я только сейчас это поняла.

– Для вас же это должно быть комплиментом?

– Да, но… есть какая-то неуловимая разница, – задумчиво заключила Валь.

В молчании они перешли к торту-пирамидке. По очереди снимая по колечку, они довели его до дна тарелки, укрытого узорной красной салфеткой. Большие башенные часы Брендама пробили полночь. Услышав их гулкий звон, многие подвыпившие горожане затянули песни. И тут глаза королевы ожидаемо засверкали, как огранённые алмазы.

– Нет, – предвосхищая её предложение, заявила Валь. – Нельзя привлекать к себе внимание.

– Брось, Валь! Все поют! И я тоже упражняюсь время от времени. Миромо разрешил мне! Он сказал, эта мансарда специально отделана так, чтобы шум не долетал до других этажей. А там, внизу, сейчас целое представление! Оркестр, танцовщицы, алкоголь! Ну!

Баронесса кротко вздохнула и пожала плечами. Действительно, даже сквозь закрытое окно досюда доносились отголоски праздничных напевов.

– Тогда пой сама. Я не умею. Но хочу послушать; Адальг говорил, твой голос необыкновенно музыкален.

– Ой, ну это он всегда готов сказать, – раскраснелась Эпонея. Она спрыгнула с подоконника и прошлась по комнате в поисках партитур. А затем отыскала их вместе со всей своей нотной папкой в верхнем ящике комода.

– Так, что ж такое исполнить… «Танго павлинов»! Нет, или… «С любовью, твой рыцарь». Хотя… я вот недавно, когда поняла, что мне предстоит на остров ехать, решила выучить вашу традиционную народную «Песню Дола». Но она… пианиссимо, морендо… словом, не праздничная ни разу.

– Спой, – настойчиво попросила Валь. – Я хочу услышать её.

Эпонея поджала губы и подняла брови, пробегая глазами по тексту. А затем набрала полный живот воздуха и затянула тихим, звенящим, как ручеёк, голосом:

– Что ты ищешь, ветер буйный,

В мрачном море, в толще вод?

Что ты рыщешь, ветер горный,

Далеко от снежных гряд?


Не меня ли ищешь, сизый,

Не за мной пришёл ли вниз?

Не в моё ль вонзишься сердце,

Не меня ль с собой умчишь?


От тебя спастись не чаю,

Я смиренно преклонюсь.

От тебя я, ветер, знаю,

Скорой смерти ждать укус.


Зов не погаснет, зов не утихнет.

Подчиняйся ему, отдавайся ему.

Остров воззвал, на страх твой, на гибель.

Остров нас ждёт, не противься ему.

Там так ясно солнце светит,

Там так тихо ждёт ковыль.

Там наш аспид вечный дремлет,

Там веков осела пыль.


Там нет холода, нет страха;

Ядовитый змей там спит.

Там цветок зимой не чахнет,

Блещет горный малахит.


Ты оставь семью, родной,

Ты пойди за зовом древним,

Ты найди ход под горой,

Ты забудь, кем был, и спевший

Песню ветер будь с тобой.


Зов не погаснет, зов не утихнет.

Подчиняйся ему, отдавайся ему.

Остров воззвал, на страх твой, на гибель.

Остров нас ждёт, не противься ему.

Валь растворялась в её напеве. Она ни за что бы не сказала теперь, что тененске не дозволено даже браться за гимн Долу. Ни одна наученная рендритскими жрицами леди не сумела бы спеть его более достойно и чувственно одновременно. Эпонее был незнаком древний страх стать тем, кого позовёт Великий Аспид из глубин острова, но она знала своё дело. И в её исполнении «Песня Дола» вновь тронула сердце баронессы.

Что чувствовал папа, когда ветер «пришёл за ним»? Когда он должен был оставить семью после стольких испытаний за руку и сердце леди Сепхинорис. Почему такое великое благо от Бога столь жестоко оторвало его от жизни, в которой он только-только обрёл мир и радость?

Счастлив ли он среди чешуйчатых детей Рендра, или его терзает вечная тоска по оставленной семье? Может ли мироздание быть так безжалостно? Или всё же герцог забыл их, слившись с корнями дивных деревьев Дола?

– Валь, ты что, плачешь? – Эпонея отложила ноты и подбежала к ней, взяла её за плечи, взглянула в её глаза. Баронесса замотала головой и сморгнула с ресниц непрошенные слёзы.

– Я не плачу, – тихо ответила она. – Леди, конечно, могут себе это позволить, но я ещё и Видира. А мы… не плачем.

Эпонея свела золотистые брови домиком и пересадила Вальпургу на канапе, сама тоже устроилась рядом и положила голову ей на плечо.

– Я верю, – тепло сказала она и обняла её. – Но я не смотрю, если что. И не узнаю.

– Ты поёшь, как поют птицы, когда начинает сходить снег, – признала Валь сдавленным шёпотом. – Как жизнь, когда её начинает согревать солнце. И как море летним вечером.

– Я так счастлива, что тебе понравилось! Я боялась, что, может, мне не стоит…

– Нет, стоит! Стоит! – Валь посмотрела на неё твёрдым, почти что воинственным взглядом. – Я уверена, что если ты можешь так проникновенно выразить эти строки, то неважно, откуда ты родом. Хотя, на деле, ты тоже Видира.

Охваченная целым вихрем разных эмоций, Валь не сразу пришла в себя. Но Эпонея уняла её, предложив тосты с сиропом из пряного портвейна, и они снова принялись пить и угощаться, пока от души вновь не отлегло. И вскоре их смех присоединился к смеху всех пирующих горожан.

Миновала ещё пара часов, и вот уже дело дошло и до макияжа. Сперва королева показывала, как следует краситься, на себе; она подвела глаза порошком на основе сажи и сурьмы, а губы – помадой из масла и пчелиного воска. А потом покусилась и на саму баронессу. Та сперва противилась, считая, что это чересчур, но коньяк и веселье делали своё дело, и она согласилась. И вскоре они обе превратились в двух вульгарных тененсок с багряными губами, розовыми скулами и затенёнными сверху веками.

А потом запал прошёл. Оставалось только позавидовать тем семьям, которых в третьем часу ночи ещё не сморило после стольких сладостей и тостов. Эпонея сдалась первая, она буквально легла на сестру, когда они вместе сидели на подоконнике.

– Я не могу, – сонно промычала она. – Кажется, я проиграла сражение со злыми духами.

– Не проиграла, – утешила её Валь. – Твоё пение стоило любых обрядов, так что от нас они отстали сразу.

Она прислонилась к краю окна и смотрела, как пляшут огоньки свеч в отражении стекла. Море стало чуть тише, и все корабли стояли с погашенным светом. Отдалённый гул празднества долетал с нижнего этажа «Рогатого Ужа». Её сердце уже тоже не отбивало дробь, она успокаивалась, но пока что не готова была спать.

Вновь она подумала о том, как там малыш Сепхинор. Она очень надеялась, что Глен найдёт в себе силы оставить мелодраму и сполна насладиться праздником. Тем более, он не один, а с Банди и Мердоком. А Банди мог его хотя бы напоить, чтобы развеселить, и Валь очень надеялась, что смекалистый каменщик постарается подбодрить и барона, и мальчика, хоть как-то.

Если так, она обязательно наградит его. Банди на удивление хороший человек, и славно, что он подвернулся ей тогда на бирже труда. Если дать ему возможности и перспективы, он сможет жить, не вспоминая о преступном прошлом.

А Сепхинор будет по праву считать себя гордым владельцем змеятника в Летнем замке. Конечно, на эмоциях он сказал, что ему это не нужно, но Валь была уверена, что он быстро пересмотрит своё мнение.

Душа наполнилась миром и благодатью, и веки её стали опускаться. Она слабо следила за тем, как ворочается сонное море. Как мерцают оставшиеся непотушенными свечи в некоторых окошках приземистых, но нарядных брендамских домов. Как подходят к брендамской гавани тёмные силуэты кораблей: один, второй, третий…

Их огни не были зажжены.

Что это вообще за корабли посреди Долгой Ночи подкрадываются к порту? Три мачты, надутые паруса. Фрегаты?

Фрегаты же вооружены множеством пушек. Такие судна не могут пристать в Брендаме, миновав патруль морской стражи. А если попытаются, вся набережная ощерится на них.

Но кругом тишина…

Сон прошёл, стало не по себе. Валь кинула взгляд на задремавшую Эпонею, её спящее ангельское лицо. Затем снова на фрегаты.

Громадные и могучие, военные судна сбавили ход и будто на цыпочках приблизились к порту. Один фрегат подошёл к самой набережной, спустил паруса и, кажется, скинул трап, а другие начали поворачиваться боком.

«Да нет, если все молчат, значит, Сульиры им разрешили. Папа всегда говорил, что военный флот обслуживают ночью, чтобы лишние глаза не глядели», – заверяла себя Валь, но шея её покрылась холодным потом. Бортом-то тогда они зачем встали? И кто их там обслуживать будет в Долгую Ночь? Почему не разглядеть никаких гербов, и паруса кажутся такими чёрными?

Рука сама дёрнулась, чтобы разбудить Эпонею. Но остановилась. Баронесса вспомнила, чего ей стоило успокоить нервную сестру. Если она решит, что это мятежники, её панику будет не остановить.

Ну, разве стража не знает, что это враг, в конце концов? Если что-то начнётся, это будет заметно. Валь приникла щекой к ледяному стеклу и принялась жадно следить за тем, что происходило. Какие-то люди ходили по палубам. Всё тихо… всё тихо…

Минуты растянулись, сделавшись невыносимо долгими. Шум празднества внизу уже был не таким явным. Его стало не хватать.

Валь покосилась в комнату и увидела, что Вдовичка тоже не спит. Мулга подняла свою бурую голову и высовывала чёрный язык. Она глядела то на них с Эпонеей, то на блестящую люстру, то на кровать.

Было тихо, ужасно тихо. Хуже это тишины был только…

…тяжёлый скрип ступеней.

Нарастающий.

Валь вся задрожала. Она не хотела думать о плохом. Но не могла отделаться от ужаса. Фрегаты будто уснули в гавани, а тот, кто поднимался к мансарде по их личной лесенке… то мог быть только Миромо. Или Беласк.

А если это ни тот, ни другой?

Когда стало ясно, что некто не свернул на предыдущем этаже, Валь дёрнулась с места и пулей кинулась к трюмо. Потревоженная Эпонея выпрямилась, ничего не понимая, а баронесса едва успела схватить свою змею и вместе с ней подбежать к двери.

Громкий стук сотряс мансарду.

– Ваше Величество, – пробасил незваный гость из-за двери. – Вы здесь?

Эпонея побледнела и уставилась на Валь, а Валь – на неё. Хотела бы она знать, что ответить! Но на Миромо и уж тем более на Беласка было не похоже.

Ручка двери задёргалась, и стало ясно, что её так могут и сломать. Поэтому Валь снова призывно взглянула на Эпонею. Та истрактовала это как могла и слабо возгласила:

– Я здесь. Кто там?

– Я пришёл вас забрать. Предатели в городе. Меня послал ваш отец.

Валь прижалась к стенке так, чтобы оказаться за дверью, когда та откроется. Первая мысль была: целая флотилия предателей! Вторая: но это не Беласк и не Миромо. Третья: могли ли они правда попасть в такую беду, чтобы нарушить собственное обещание никого не посылать? Четвертая: раз предатели, почему никто не стреляет по ним, и молчат все пушки на набережной?

– К-куда забрать? – пролепетала Эпонея. Её взор метался от Вальпурги к двери и обратно.

– С острова. Немедленно одевайтесь, ваше величество, у вас всего минут пять.

«Чей же это голос», – лихорадочно размышляла Валь, пока королева сползала с подоконника и растерянно искала тёплый плащ в гардеробе. Она снова обернулась к сестре, чтобы спросить у неё что-то, но Валь тут же приложила палец к губам.

Тут королева поняла, что всё не так просто, и она спросила напряженно:

– Кто вы такой?

– Я капитан морской стражи, генерал Оди Сульир. Сейчас ваша жизнь и свобода под моей прямой ответственностью, пока я не доставлю вас к отцу. Прошу вас, поторопитесь.

Кажется, королеве стало легче, она накинула на себя плащ и принялась застёгиваться. Тогда как Валь, напротив, вся сжалась при мысли о том, что это именно генерал. При любом другом раскладе она бы не засомневалась в благородном страже острова, но убитый смертельной змеёй дворецкий… и почти сразу же – жутко казнённый сын самого Оди.

Но как это может быть обычной стычкой между семьями, если дворецкий перед смертью кричал, что не нарушал клятв, а Сульиры несколько лет назад выказали недовольство Видирам именно за сорванную помолвку?!

– Вы готовы? У нас нет времени. Откройте, ваше величество, или я буду вынужден…

– Нет, сейчас! Сейчас! – выдохнула Эпонея. Она засеменила по комнате и остановилась рядом с Вальпургой. Та кивнула ей, позволяя открыть дверь, но затем тут же жестом велела ей отбежать подальше. Королева отодвинула щеколду и отскочила назад, дрожа всем телом.

Половицы загудели, придавленные бронированным сапогом генерала. Из-за распахнувшейся двери Валь видела его наплеч, изображающий широкую пасть смертельной змеи. А кольцо самой змеи лежало чуть выше, ближе к шее, под шлемом, который он никогда не снимал.

У неё было всего одно мгновение. Мгновение, когда Оди смотрел на Эпонею, а Эпонея остолбенела, боясь доверить ему свою белую ручку.

И правильно.

Валь выскользнула из своего укрытия и протянула руку прямо к голове Оди. Даже без характерного «кс-с-с» Вдовичка впилась генералу в открытый участок шеи. Тот сдавленно зашипел и согнулся пополам, а Валь уже бросила ксакалу прямо ему на загривок. Смертельная змея взвилась, готовая защищать своего хозяина, но не поспевала за градом укусов Вдовички. Её молниеносные удары зубов вонзались в плоть один за одним, и каждый вызывал судорогу. Снова и снова Оди дёргало, он едва сумел обернуться к Вальпурге. Глаза его помутнели от боли, рот раскрылся в беззвучном крике, все мышцы его свело, его скрутило в жуткой позе, и он с пугающей плавностью опустился на колени, а затем упал набок.

Его песочная змея нападала на Вдовичку в ответ, а та уворачивалась, быстрая как никогда, и то и дело продолжала впиваться в генерала. В природе змея никого не удостоит такой дозой яда, но ксакала на то и ксакала: она знает, что делает, она чувствует страх хозяина, его гнев и его приказ.

Эпонея подавила визг, он застрял у неё в горле. Безмолвный ужас кричал через её широко распахнутые глаза. Она вздрагивала вместе с Оди, вместе с каждым новым укусом. Но Валь не позволила себе оцепенеть от собственного деяния.

Единственно правильного? Самозащиты? Или умышленного убийства?

Она не знала и не могла знать.

Она кинулась к Эпонее и оттащила её вглубь комнаты. Она не хотела об этом думать, но Вдовичка могла и проиграть. Руки её сами заходили по корсету Эпонеи, и она приказала:

– Снимай кринолин! Снимай сейчас же!

– Зачем? Зачем? – залепетала Эпонея. Конечно, она имела в виду генерала, а не юбку. Непослушными руками она взялась за подъюбник, но вид у неё был такой, будто это её сейчас вбили в пол дюжиной смертельных укусов.

Валь буквально сорвала с себя вересковое платье и спешно натянула на себя своё собственное. Затем метнулась к Эпонее и раздела её, чтобы затем затянуть на ней праздничный видирский наряд.

– Как отсюда уйти не по этой лестнице? – Валь встряхнула её за плечи. – Говори! Он не мог прийти один.

– Есть только п-пожарная, – пробормотала юная королева. – Она снаружи, за окном…

– Она хотя бы есть, – невесело усмехнулась баронесса. – Надевай плащ! Сейчас же!

Ни одна мысль не задерживалась в голове. Были только действия, чёткие и быстрые, как удары кобры. Открыть комод, достать припрятанный для Эпонеи кинжал. Посмотреть на змей. Ни одной не видно; это плохо. Но мимо остывающего трупа уже не пройти. Его ксакала, если не сумела отомстить, то осталась вместе с ним. И принесёт смерть всякому, кто пройдёт мимо.

Будь то они с сестрой или другие люди Сульиров!

Сульиры. Предатели, предатели! Вот почему они не стреляют по фрегатам!

Спрятав кинжал за пояс, Валь рванулась к окну и распахнула его. Действительно, вниз на четыре этажа уводили скобы пожарной лестницы Умопомрачительная высота.

И так было куда лучше видно пристань. Вражеские корабли продолжали заполнять гавань. И ни одна собака из морской стражи не начала звонить в колокол!

«Сепхинор!» – Вальпургу пронзила неожиданная мысль, и она застыла в ужасе. Несколько мучительных секунд она думала о том, что же теперь будет с городом, с башней и с семьёй. И с сыном.

Но сдавленные всхлипы Эпонеи вернули её в полумрак мансардных комнат. Она притянула её к себе, сжала её лицо меж своих ладоней и прошептала, заставляя смотреть себе в глаза:

– Он пришёл сдать тебя Демону. Если ты сейчас лишишься чувств, они приберут тебя готовую. Но если ты возьмёшь себя в руки и доверишься своей сестре, мы хотя бы поборемся. Поняла?! Отвечай!

Слёзы заблестели в глазах королевы, но она на удивление быстро с ними справилась. Сделала вдох и выдох, а затем посмотрела на сестру с мрачной решимостью и заявила:

– Я ему не достанусь.

– Лезь первая, я тебе помогу. Вот только заверни в шаль свою голову.

«Золотые глаза, золотые волосы. Что может быть приметнее», – как-то вяло подумала Валь. Отчаянные мысли попросту не облекались в слова, лишь образ мрачной флотилии просвечивал через лицо маленького Сепхинора.

Они ещё раз высунулись и убедились, что на заднем дворе «Рогатого Ужа» нет никого, кроме спящего стоя мула. Тогда Валь оперлась поясом о подоконник и принялась поддерживать сестру, вылезающую наружу. В праздничном островном платье это было опасно, но ещё опаснее было бы показаться на улице в кринолине. Та сперва дрожала, как хвост гремучей змеи, но затем нащупала ногами скобы и ухватилась рукой за ставню. А затем перелезла на лестницу полностью и резво устремилась вниз.

Прежде чем последовать за ней, Валь оглянулась к двери. Ни Вдовички, ни смертельной змеи. Зато и ни одного живого предателя тоже.

Вместе они без единого слова спускались всё ниже и ниже. Этажи проплывали мимо зашторенными окнами. Когда их ноги коснулись земли, сверху донёсся глухой вскрик. Кто-то наткнулся на Оди или на его ксакалу.

Валь тут же кинулась к ближнему углу дома и аккуратно выглянула из-за него. И увидела золотистый плащ морского стража, стерегущего выход с заднего двора.

За другим углом было то же самое, даже хуже: там гвардеец занял позицию у торца, перед чёрным ходом. А значит, на Моллинзов нельзя было рассчитывать, предатели они или нет.

Оставалась лишь покатая крыша сарая, через которую можно было перелезть на склад отеля Луазов. Но тогда их легко можно было заметить с улицы. Стражи непременно обнаружили бы двух неуклюжих дамочек, ползающих по подсобным постройкам.

– Там есть щель, – вдруг прошептала Эпонея и указала на стык сарая с забором. У Валь отлегло от сердца, и она молча кивнула, а затем ринулась туда, чтобы первой протиснуться в смрадный лаз. «Рогатый Уж» был закончен недавно, и поэтому они смогли воспользоваться спрятанным на его задворках беспорядком досок и строительных инструментов. Кровь шумела в ушах, заглушая усилившиеся крики с верхнего этажа.

Эпонея затаилась, прижавшись к стене сарая рядом с навалом грубо отёсанных половых досок. А Валь, наоборот, приподняла голову и увидела, что преграждавший путь к улице страж испарился.

Куда? И надолго ли?

– Наверх! – выдохнула она и подсадила Эпонею. Та споткнулась и распласталась на скате из серого тёса. Валь едва успела последовать за ней; оглушительный грохот сбил обеих с ног прямо на крыше.

Брендам содрогнулся, ночь озарилась огнём. Оправившись от первого залпа, сёстры сумели приподняться на руках и увидели огонь на кордегардии и сторожевых башнях – и зарево там, где должен был быть Летний замок; кабаре закрывало вид на него.

Новый грохот пушек ударил прямо в головы, заставил затрещать перепонки. Эпонея зашаталась, держась за уши, и Валь хотела сделать то же самое. Но она пересилила звон в голове и пихнула королеву к складу отеля Луазов. Вместе они буквально скатились в заметённый снегом брусчатый двор гостиницы, и отсюда им открылся прямой вид на набережную.

Под аккомпанемент усиливающихся визгов и криков самый здоровый фрегат, что навис над портом, развернул свой стяг. Чёрный фон, белый звериный череп с рогами, и красная роза Эльсингов торчит из его глазницы.

Он хотел, чтоб они знали, кто пришёл.

Эпонея затряслась, как перепуганный щенок. Её помутившийся взгляд был прикован к гербу Демона, и она не замечала, как набережная наполняется головорезами в чёрном.

Но Валь не испытывала страха, лишь ненависть. Она зашипела от ярости, и не она одна. Морская стража могла предать, но не предадут сами брендамцы. Ещё десяток минут, и они выйдут все, от мала до велика, с мечами, ружьями и змеями, и мятежный граф очень пожалеет, что решил сюда сунуться.

Однако они оказались практически у самой пристани, в тот самый момент, когда на неё высаживаются сотни наёмников!

Валь поднялась на ноги и за локти подняла и Эпонею. Они удачно здесь оказались: через щели в ограде отеля можно было видеть марширующий отряд вражеских солдат, но их самих разглядеть было не так просто.

Однако через проспект Штормов было уже никак не выбраться.

– Через дворы, на рынок, – велела Валь себе вслух и потащила растерянную королеву за собой.

На первом этаже отеля загорелся свет, но сейчас там, должно быть, находилась лишь прислуга. Если где и смогут им помочь, то в центральном квартале. А эту часть города захватчики возьмут почти без сопротивления, накрыв сонных, пьяных и отдыхающих брендамцев.

Они пробежали через калитку мимо курятника, затем оказались в небольшом саду подле городской ратуши, а оттуда, сбивая ноги, пронеслись к рынку.

Ещё один залп чуть не подсёк им колени. Эпонея споткнулась, но удержалась на ногах, а Валь задрала голову, пытаясь понять, зачем они вообще стреляют, если они могли бы занять эти высоты и воспользоваться ими. Башни… замок…

Ну конечно! Они пытаются уничтожить оружейные, в которых должны оставаться верные морские стражи!

Оди мог кого-то купить, кого-то запугать. Но морскими стражами испокон веков становились лишь самые преданные и самые благородные воины Змеиного Зуба. Он мог возвысить в звании подлецов и убрать дозорных в эту ночь, но не мог сделать из них всех своих прихвостней.

Или он не был предателем?

Кровь её заледенела, но она отогнала от себя эту мысль. Новый гром орудий уронил Эпонею, она шлёпнулась на клумбы снежноцветов. Валь развернулась и подняла её под мышки. Головы у обеих звенели троекратно сильнее из-за выпитого, силы покидали их, отчаяние застряло в горле.

– От него не убежать, – заскулила Эпонея. Слезинка упала с её острого подбородка на испачканное землёй и мокрым снегом платье. – От него не уйти.

– Молчать! – рыкнула, как полковник, Валь. – Молчать!!

Последний её вскрик был громким, он сам стал рыданием паники и бессилия. Но нельзя было останавливаться сейчас. До рынка оставалось сделать считанных несколько шагов, а уж от него в разные стороны города вели многочисленные улочки, переулки и аллеи. Они добегут до центра; и там Хернсьюги или Кроморы укроют их, вышлют их из города.

На рынке они наконец увидели людей и их экипажи. Это были желтоглазые островитяне, почти все – мужчины. У Валь отлегло от сердца, она хотела позвать их, но замерла, когда увидела, что они делают.

Хватая кирпичи и другие тяжести, горожане разбивали витрины и лезли в лавки, а затем набирали себе разное добро. Брендамцы! Свои же, островитяне!

В глубине одного из магазинов завязалась драка мародёров с хозяином, и, судя по выстрелам, продлилась недолго.

Эпонея уже ничего не понимала. Она глупо заулыбалась при виде других живых душ. Но улыбка эта сошла с её лица, когда она увидела внизу улицы всадников и солдат в чёрном.

Они наступали и здесь, с рыбацкой части порта!

Недолго думая, Валь кинулась к одному из экипажей. Возница, напряжённо глядевший на грабителей-господ, сторожил их путь к отступлению. Он даже не смотрел в сторону ратуши, и Валь воспользовалась этим. По мокрой от снега брусчатке она подбежала и запрыгнула на ступеньку под козлами. Тот обернулся, сжимая револьвер, но Валь отчаянным жестом засадила кинжал Эпонеи ему в бедро. И, глядя, как он корчится, взобралась выше и спихнула его вниз.

Королева, не помня себя, безмолвно следовала за сестрой. Она запрыгнула в ходившую ходуном коляску и зачем-то даже подняла крышу. Началась стрельба. Мародёры поздно заметили солдат графа и пытались отступать, обороняясь. Но Валь смотреть не стала.

«Защити от пули в спине!» – только лишь взмолилась она и ударила вожжами и без того пляшущего от ужаса коня. Тот рванулся так быстро, что Валь потеряла равновесие, но Эпонея кинулась к ней и поддержала её, чтобы та не упала с козел на сиденья.

Коляска понеслась в отдалённо нужном направлении, но конь не слушался. Валь тянула его и хлестала, пытаясь завернуть его левее, к центру города. И всё без толку. Зашоренный мерин хрипел от ужаса и мчался, не видя никого перед собой, в сторону северных ворот.

Что ж, так даже лучше – домой!

Какофония пальбы ружей и пушек, криков, ржания, рёва огня над оружейными охватила всё. Она проникала в уши, доходила до самой души, мучила её ужасом и безумием бессилия. Коня вынесло на улицу Роз, что выходила к проспекту Штормов, и на ней он сбил с ног людей.

Своих людей!

Под командованием верной морской стражи ополчение города спешило вниз, к проспекту, где уже в яростной борьбе схлестнулись первые брендамцы и авангард мятежников. Выстрел прогремел совсем рядом: кто-то из горожан убил мерина, и тот рыжей тушей проехался по снегу. Оглобли поломались, коляска слёту натолкнулась на коня, и Валь кувырком улетела вперёд, прямо на горячий труп скакуна.

– Валь! – взвизгнула растрёпанная Эпонея и свесилась к ней.

Звёзды перед глазами мешали понять, что происходит. Но баронесса схватилась за её руку, и, шатаясь, встала.

Пристрелить мерина было правильно – безумный конь мог передавить много людей. Людей, которые должны были защитить город. Прямо сейчас они бежали мимо. Кто с револьверами, кто с охотничьими ружьями, а кто и вовсе с арбалетами – излюбленным орудием для тех, кто умел брать яд у своих змей и наносить его на наконечники болтов.

Не очень трезвые, но очень злые мужчины и женщины города, наспех одетые в пальто, плащи и шубы, тащили с собой любое оружие, какое могло пригодиться. Даже кухонные ножи. Не было страха на их лицах; за страхом надо было лезть в дома, спускаться в подвалы и погреба, к старикам, детям и впечатлительным жёнам. Но здесь, на улице Роз, большая часть людского потока устремлялась навстречу бою, и лишь редкие бежали, как хомяки, прихватив с собой саквояжи и сумки.

– Валь! – снова позвала Эпонея, уже плача. Баронесса отвлеклась и обернулась к ней, не в силах скрыть облегчённую улыбку.

– Видишь! – жарко прошептала она. – Никому не взять Брендам! Никому…

Взвизг и ошеломительно громкий грохот оборвал её, уронил их обеих наземь, забрызгал их лица кровью и грязью. Снаряд прилетел прямо в начало улицы, разорвав на части отряд защитников. Оглушённые и ошарашенные, зашатались уцелевшие бойцы, пытаясь найти опору в стенах домов и плечах живых своих товарищей.

«Хорошо, что мы оказались дальше», – только и успела подумать Валь.

– Валь, – еле слышно хныкала Эпонея. Она подползла к ней и схватилась за её плечо.

Грохот новой канонады застлал сознание. Сидя в обнимку с сестрой на земле у колёс экипажа, Валь цепенела. Ей казалось, что у неё пропал слух. Она смотрела на проулки и придомовые садики, ища глазами десятки ядовитых змей, что должны явиться из глубин острова на помощь защитникам. Она поднимала глаза к небу, надеясь увидеть снежинки, что потушат огонь.

Но Змеиный Зуб молчал, и не молчала лишь артиллерия, что вновь и вновь давала залпы по городу.

7. Четверо гостей

От бессильного бездействия их отвлёк странный звук. Будто гул, струящийся меж стен домов, он заливал собой общий шум битвы. Валь очнулась от забытья и прислушалась. Это был нестройный хор низких голосов, что неясными словами тянул песнь.

Текст было не разобрать, но мелодия оказалась знакомой.

– Это что… гимн Схолия? – слабо спросила Эпонея.

Осознав, что она права, Валь преисполнилась ярости.

– Они… богохульники, – прорычала она. – Они смеют петь нам заупокойную?

– Он избранник… они славят его…

– Да будь он проклят, – процедила баронесса. Но тут дюжина морских стражей показалась вверху улицы. Горожаненачали вылезать из домов, пытаясь убежать, и лишь этот отряд двигался против их течения. Увидев их, Валь тут же подобралась. Те спешили в сторону проспекта, покрикивая:

– Давайте! Давайте! Пока пушки молчат!

Сёстры сжались, прильнув друг к другу, и один из стражей задержался подле них.

– Вам нужна помощь? – спросил он. И получил быстрое и почти что злое:

– Иди-иди туда, куда шёл! – в ответ.

Он недоуменно оглядел их сквозь прорези в узорчатом шлеме с двумя плавниками по бокам. Но приставать не стал и поспешил за своими товарищами. Золотистый плащ подметал снег за его пятками.

Переглянувшись, Валь и Эпонея наконец решили подняться на ноги. Ступни уже задубели, как и пальцы; но надо было хотя бы осмотреться. Зарево над городом завораживало. Звуки стрельбы и лязга оружия стали привычным фоном, как пение птиц. Выдавались только приказы капитана той небольшой группы, что миновала их: они пытались строить баррикаду из обломков чьей-то террасы, и, кажется, сломанная коляска им для этого показалась тоже пригодной.

– Пойдём отсюда, – велела Валь и на негнущихся ногах побрела вверх по тёмной улице. Эпонея держалась за неё обеими руками и льнула к ней щекой, как иногда делал Сепхинор.

– Они меня пугают, – пробормотала она. – Не поймёшь, где свои, где чужие.

– Я думаю, они разберутся лучше нас.

Они шагали, едва придерживая изорванные и испачканные подолы. Валь пыталась разглядеть хоть какие-то знакомые лица среди хаотичного мельтешения убегающих людей. Как только эти улицы перестали быть целью для артиллерии, беженцев повалило великое множество. Женщины, старики, малышня. Вот из одного из ближайших к ним домов выскочил дед, затем его, должно быть, внуки. Они заперли дверь на ключ и пешком поспешили прочь, неся с собой сумки и чемодан.

Выше по улице какая-то знатная дама укладывала полный экипаж вещей. Она показалась Валь знакомой, и они заторопились, чтобы догнать её. Но та отправилась раньше, чем они успели приблизиться, и не оборачивалась на крики. А её слуга отталкивал тех, кто пытался сесть ей на хвост.

– Если они бегут, значит, мы не выигрываем? – озвучила их общие мысли Эпонея.

– Нет, это значит, что они трусы, – бросила Валь в ответ. Эхо сражения долетало досюда, но, похоже, самая жаркая схватка происходила в центре города и на юге, на подступах к Летнему замку. Здесь, в северной, более высокой части Брендама, на улицах сновали лишь горожане. И мародёры тоже, судя по разбитым витринам и сломанным дверям домов самых представительных семей. Как они так быстро наверстали упущенное в начале штурма! Не иначе как кто-то уже знал, что мятежники явятся на остров. Сволочи!

Они ступили на Вересковый проспект, который вёл к северным воротам, и запах гари оцарапал их носы. Всю дорогу разнесло снарядами и огнём. Каменная арка, через которую Валь так привыкла ездить, превратилась в тлеющий завал, что погрёб под собой последнюю возможность покинуть город этим путём. Здесь не было почти никого. Все, кто убегал, наверное, пытались пробиться к Летним воротам – в самой дальней части Брендама от моря.

Но у них с Эпонеей не осталось никаких сил бежать. А если идти медленно, то они дойдут туда лишь тогда, когда там уже будут пировать головорезы графа.

«Нет, не будут», – упрямо сказала себе Валь.

– Холодно… так холодно… – прошептала Эпонея. Посмотрев на неё, Валь поняла, что она разве только зубами не стучит. Но хуже того – платок сполз с её макушки, и Валь спешно натянула ей его обратно на золотые кудри.

На собственные заледеневшие руки она обратила внимание только сейчас.

– Так, здесь у нас тоже есть друзья, – наконец сказала она. – Пойдём к Олуазам. К сэру Димти и леди Джозии.

Они поплелись вниз по Вересковому проспекту, держась за руки.

Маленький домик Олуазов с их характерным гербом на двери не отвечал ни на их стук, ни на их призывы. Даже когда Валь взмолилась, уверяя, что это всего лишь она, а не враг, изнутри не донеслось ни шороха. Наверное, они убежали. Молчали два узких этажа, молчали мансарда и украшенный морскими змеями фронтон.

Это странно, ведь Олуазы принадлежали к змеиному дворянству, которое никогда бы не оставило свой дом на растерзание врагу. Или мародёрам.

Но раз всё-таки оставило, то и чёрт с ними!

Она подобрала из-под козырька с поленницы топор и ударила им в дверь, чтобы разломать замок. И они вошли внутрь, в опустевшую прихожую, из которой забрали всё – даже картину в золотой раме.

Уехали, наверное, в Амарант – к Луазам.

– Как же нам теперь за собой притворить, – тихо выдохнула Эпонея, глядя на болтающуюся дверь.

– Никак. Запрёмся в гостиной да разожжём огонь.

– Нас же увидят?

– Мы закроем ставни. Скоро всё равно будет светать. Иначе совсем замёрзнем. Ну! – побудительно позвала Валь, и сестра оторвалась от двери, чтобы последовать за ней в гостиную.

Хорошо хоть софа уцелела. Они притянули её к камину, раскочегарили камин, отыскали покрывала и оставшиеся в доме пледы, затем завернулись в них и остались сидеть, глядя, как огонь робко лижет поленья. Растрёпанные, истомлённые, испачканные, обессиленные.

Валь даже задремала. И только Эпонея никак не могла успокоиться. Она неотрывно смотрела в камин, и страх не давал ей даже немного расслабиться. Она пыталась вслушиваться в происходящее на улице, но, кроме эха редких залпов, не могла ничего разобрать.

А потом начало светать, и звуки снаружи сделались более явными. Голоса, топот ног и копыт. Оглянувшись на Вальпургу, Эпонея поняла, что та спит, положив голову на колени. И поэтому встала с софы тихонько, чтобы не разбудить её. Подкралась к окну и приникла к нему носом.

Сквозь щели в ставнях она увидела солдат. Они маршировали кто куда: один отряд на север, другой на юг, третий к улице Роз. Грозный плечистый командир, облачённый в шлем, что изображал драконью голову, направлял их с седла своего скакуна. Одежды были черны, и у капитанов рогатый череп с розой светлел на груди.

Руки Эпонеи задрожали, рыдания сжали горло. Она вздрогнула, когда Валь спросила тихо:

– Кто там? Чужие?

Должно быть, она проснулась, почувствовав её бесконечное отчаяние.

– Да.

Валь зажмурилась и с силой потёрла свой лоб. Будто пыталась по-настоящему проснуться от кошмара Долгой Ночи. Затем пересилила ноющие мышцы и тоже подошла к окну. Они стали вместе глядеть на наёмников графа. Те держались настороженно, но уже явно не ожидали пальбы из соседних переулков.

– Мы проиграли? – наконец шепнула Эпонея.

– Нет, – твёрдо ответила Валь. – Змеиный Зуб никогда не проигрывает. Мы просто затаились.

Она стиснула кулаки, думая о том, что сейчас происходит в Девичьей башне. Что с Сепхинором.

Увидев её отчаяние, Эпонея разразилась беззвучными слезами. И забормотала:

– Это всё из-за меня… всё из-за меня… Такой ужас… такая война… Мне нельзя было ему сопротивляться…

– Никто не устраивает войны из-за женщин, что бы ни пели в балладах, – отрезала Валь. Её непоколебимый взгляд буравил вражеских пехотинцев, будто целился в них из пушки. – Он же хозяин «колониальной компании». Захватывать новые земли для него – источник славы и денег. Вот только… и не такие приходили к нам на остров. Сколько они тут собираются продержаться? Мы не неженки, готовые в обмен на милость отдать ему ключи от наших арсеналов и погребов. Да, среди нас нашлись выродки, но это ему не поможет. И ничто не поможет.

Завидев ужас в глазах сестры, Валь заключила:

– Он убежит отсюда, поджав хвост, и главное за это время ему не наткнуться на тебя. Скажи, он тебя давно в последний раз видел в лицо?

– Только разве что тогда, в детстве.

– А какие-нибудь его приближённые?

– Ну, тут уж я не знаю. Но в моём окружении было мало незнакомых людей. Сейчас все они на стороне Адальга.

– Ать! Ать! Шевелитесь! – прогремел зычный приказ командира на белом коне. Убедившись, что все отправлены куда надо, он зашагал в сторону центра мимо их дома. Его тёмный шлем с драконьей мордой выдавался вперёд, как клюв, и могучие рога покачивались сверху. Обе девушки напряжённо глядели на него, и обе думали об одном: не граф ли это?

Такая стать, такие роскошные доспехи. Уж не превратился ли хиляк, о котором рассказывал Адальг, в громогласного полководца?

– Нет, – ответила Валь вслух. – Командиров в поле много. А этот наверняка на корабле хоронится. Не думай.

– Но они же найдут меня, – одними губами прошептала Эпонея.

– Не найдут. Мы тебя перекрасим. И спрячем. Надо только выбраться отсюда.

– Как? Как? Они теперь в городе!

– Ну и что же они, убьют нас, что ли, если мы отправимся в предместья?

– Нет, но они остановят нас, будут спрашивать, кто мы такие, куда идём…

Валь поджала губы и кивнула.

– Да, ты права. Надо пройти незаметно.

– Может, всё-таки в Летний замок? – жалобно спросила Эпонея.

– Чтобы точно доставить все возможные проблемы Беласку? Подумай сама: если они взяли Брендам, сейчас они держат замок под полным контролем. Твой отец наверняка отрицает, что ты здесь. И тут мы к нему заявимся!

– А вдруг они будут его пытать?…

– Беласка? Да он сам их запытает своими речами, – отшутилась Валь. Однако ей стало не по себе. Больше всего ей сейчас хотелось оказаться у северных ворот и идти к башне. Медленно, но верно, зная, что она стоит там, цела и невредима.

А на улицах как нарочно ни души. Не затеряться в толпе, не примкнуть к какой-нибудь сутолоке.

Когда они завидели двух солдат из морской стражи в золотых плащах, то сразу же отпрянули от окна. И снова пересели на софу. Пока камин ещё грел, не было смысла искать счастья снаружи.

Их обеих сморило снова. И только возобновившийся грохот пальбы и крики разбудили их. На сей раз совсем близко.

Эпонея осталась сидеть, а Валь, напротив, подбежала к окну и пыталась рассмотреть хоть что-то сквозь щели ставен. Вот отбегает к югу, отстреливаясь, дюжина наёмников. Мглистое утро поглощает их одного за другим.

Потеплело. Поодаль грянула целая канонада.

Контрнаступление?

– Что там?

– Ничего не разобрать, – пробормотала Валь. – Но враги будто отходят к центру. Значит, ворота за нами?

– Мы же не пойдём туда? – испуганно пролепетала Эпонея.

Не отвечая ей, Валь отперла гостиную и вышла в прохладу холла. А затем, едва приоткрыв дверь, попыталась рассмотреть, что происходит на опустевшей улице. Ничего, кроме нескольких тел головорезов в чёрном и пары брендамцев. Одинокий тарпан, шарахаясь, крутился рядом с одним из них. Его шкура вздрагивала при каждом отдалённом залпе орудий.

Валь подобрала подол и приоткрыла дверь. Сам Рендр спрятал их на этой улице! Отсюда до ворот – рукой подать. И этот конь. И эта мгла.

Если потеплело, это значит, рокочут подземные вулканы Дола, и скоро змеи придут им на помощь!

А сейчас им поможет этот мелкий взъерошенный скакун.

Завидев Вальпургу, он бросился было наутёк, но споткнулся о тела под своими ногами. И она настигла его, схватила за поводья, говоря ему беспорядочно то «но-но», то «тпру!». Удержать испуганного тарпана было нелегко, и без того ноющие мышцы напряглись сквозь боль, но зверь и сам ослабил сопротивление, когда понял, что над ухом больше не стреляют.

Валь обернулась, чтобы позвать сестру, но та уже оказалась рядом. Она подобрала револьвер с тела одного из мятежников. И, хоть она вся тряслась, в глазах её была мрачная решимость.

Всё-таки она была тоже Видира, и не скрыть это было ни помадой, ни кудрями!

– Садись, – кивнула ей Валь, и Эпонея взобралась в седло. Валь решила сперва повести тарпана в поводу; это уняло бы его панику хотя бы частично. Они быстро зашагали вверх по улице, молясь, чтобы никакой резкий звук не испугал скакуна.

Почему они так быстро отступили на юг? Свои ли выиграли схватку за ворота?

Когда улица завернула к выезду из Брендама, стало приблизительно ясно, что случилось. Дым уже сошёл, оставался лишь туман, и в тумане этом бледнели руины обрушенной стены и арки. Крошево камней, дощатых построек и мёртвые тела покрывали землю. Здесь не было чего-то, за что можно было бы сражаться – ни укреплений, ни обзора; всё уничтожили ночной обстрел и пожар. Квартал запустел, из него убежали в предместья почти все мирные жители, а кто не убежал – те затаились.

Тарпан вздрагивал, кося глазом на покойников, а Валь и Эпонея просто не всматривались в них. Наконец Валь решилась и потянула поводья за собой.

– Мы пройдём, – сказала она тихо и самой себе, и коню. И в молчании этого решения они полезли на обломки, выбирая дорогу меж зубцов разбитой стены. Один из осколков отчётливо сохранил морду морского змея, оскаленного Аспида, что до этого стерёг северные ворота.

«Можно разбить камень, убить змею, подчинить человека. Но покорить Змеиный Зуб нельзя», – думала Валь с мрачным удовлетворением. И думы эти отвлекали её от волнения о том, что случилось дома.

Они прошли по гребню руин и практически сошли обратно на землю, на родную дорогу к башне, когда на них наставили ружья двое морских стражей. Они, видимо, несли дозор с внешней стороны стены. В их глазах, едва заметных из-под шлемов с плавниками, блестела лихорадочная тревога.

– Стой, кто идёт?! – рявкнул один из них.

Валь остолбенела. Но в груди её разгорелся жар ярости.

Ей надо домой, к Сепхинору! Зашуганные гвардейцы пускай попытаются испугать своим видом кого-нибудь ещё!

– Свои, – огрызнулась она. – Я везу домой свою больную сестру! Имейте совесть и прицельтесь во врага, а не в нас!

Это подействовало. Пожалуй, кто угодно предпочёл бы пропустить столь благородную и одновременно яростную женщину. Которой даже в голову не пришло, что морская стража нынче может сражаться на стороне неприятеля, не снимая своей формы.

Солдаты подобрались и посторонились. И Валь наконец ступила на путь домой. Тарпан, мелко семеня мимо вооружённых людей, едва не наскочил на неё сзади.

Даже если б он вздумал понести здесь, ему оставалось бы только мчать через просвет вересковой кущи, туда, куда и надо. Поэтому Валь наконец закинула поводья ему на холку и села за спиной Эпонеи, продолжая править скакуном с седла.

Мгла сгущалась, и трепетное дыхание сестры отдавалось дрожью в её лопатках. С каждым стуком сердца она продолжала бояться. А сама Валь перестала что-либо чувствовать. Туман укрывал их, будто тень самого Аспида, и оттепель приятно гладила щёки. Они словно остались одни на белом свете, в котором нет ни неба, ни города, лишь этот тракт и эти кусты по бокам. Одна только мысль, без паники, без ужаса, но и без устали продолжала глодать со спины: Сепхинор.

Шаг маленького горного коня тянулся невыносимо медленно. Они проехали почти половину пути, когда он встал как вкопанный, завидев на дороге раздавленного ужа. И Валь пришлось лупить его прутом, чтобы он, гарцуя, миновал змеиный труп. А потом артиллерийское эхо стало ближе, и он заволновался. И затрусил без лишних подбадриваний.

Вот наконец выплыл из белых облаков почтовый ящик и поворот к башне. Валь не сдержалась и вновь спрыгнула наземь, потянула коня за собой. Стук крови в ушах заглушал все остальные звуки. И она не сразу поняла, почему Эпонея вдруг принялась яростно дёргать её за воротник, а потом за косы.

Валь замерла и обернулась. Сестра выразительно глядела на неё выпученными глазами и прижимала палец к губам.

Наваждение сошло, и Валь расслышала то же, что и она: множество грубых мужских голосов. Стук дверей. Хохот, лязг, ругань, фырканье кавалерийских лошадей.

Неужели враг занял дом?

Или свои?

Нет, шум этот не из башни – скорее из мастерской Моррва. В попытке его расслышать Эпонея тоже спешилась. Они отпустили тарпана и подобрались поближе, почти что на корточках, прячась в пурпурной дымке вереска.

– А вот коли приказ будет, тогда разобьём. А ране – не будем, таково моё капитанское слово, – важно выговаривал кто-то невидимый в густой пелене. Тут же, правда, мгла колыхнулась, и девушки заметили караульного с ружьём. Одетый в лёгкий кожаный камзол и короткий чёрный плащ, он медленно обходил дом Моррва кругом.

Они прижались к сырой стылой земле и продолжали слушать.

– Я хоть и в деревне вырос, – вещал всё тот же голос, – а у нас тем паче было не принято дамочек пугать. Особливо знатных. Они же хрупкие, как соломинка…

Голос растворился в надвигающемся топоте. В ужасе Валь и Эпонея вжались в самые кусты, метёлки и ветки упёрлись им в щёки и веки, спутали волосы. Над ними промчался всадник. Это был гонец-адъютант, одетый по форме мятежников, с чёрно-белыми эполетами и розой в уздечке скакуна. Он проскакал к дому Моррва и там шумно осадил свою кобылу. Сухой и суровый голос первым прорезал воздух над притихшими вояками.

– Честь вам, штабс-капитан Нуллерд!

– И вам честь, адъютант Бормер!

– Стяг на башне, а сами вы всё ещё сидите тут. Как я могу доложить полковнику, что высота взята?

– Никак не можем войти внутрь, адъютант! Дамы опустили решётку.

– Какие ещё дамы?

– Сама хозяйка! Нам служанка её сказала, что та в положении, и снаряд, ударивший по верхним этажам, попортил ей здоровье. Она очень ругалась и велела нам не пытаться больше войти, чтобы миледи не померла со страху. И согласилась сама стяг повесить, лишь бы мы не заходили. Мужчин у них, говорит, нет ни единого, и не могут они никак нас впустить, мы же не рыцари и не дворяне. И мы их того… скомпрометируем.

– Ну и дела, – протянул адъютант. – Не иначе как прячут что-нибудь. Или кого-нибудь. Так не годится. А бочку пороха они под дверь не хотят?

– Так и правда ж ударили по ним с воды, и так грохоту было, два этажа обрушилось, и змеи у них там повыползали! Ежели там ещё и леди в положении, я на себя такое не возьму. Я воюю с солдатами, а не с перепуганными бабами.

– Но башню-то надо держать.

– Так мы и держим! С той стороны обрыв, а с этой мы. В таком тумане всё равно с неё ничего не разглядишь. Да вы ж знатной крови, адъютант; сходите да побеседуйте с горничной сами!

– Нет. Не думаю, что я могу. Я доложу, они решат. А вы глаз не спускайте.

– Будет исполнено!

– И коня бесхозного с дороги заберите, а то встал поперёк, глупая скотина.

Гонец промчался в обратном направлении. А Валь и Эпонея, лёжа на земле, заледенели от холода и страха, пока слушали перестук копыт. Лишь когда тарпана поймали и отвели к занятому неприятелем дому Моррва, они смогли приподняться и отползти обратно по дороге.

Через парадную внутрь было уже не попасть. Но у Валь сразу родился другой план. Не говоря ни слова, почти не дыша, они с Эпонеей отошли подальше от штаба и свернули на неприметную тропу в вереске. Когда-то, когда склоны здесь были более пологими, слуги спускались тут к воде. Но и Валь находила тут дорогу, и с поры её детства мало что изменилось: тропа выводила к каменистым скалам к юго-востоку от башни, а по скалам при должной сноровке лазила и она когда-то, и теперь Сепхинор.

Гордость переполняла её за Эми, ловко нашедшую предлог не отдать дом на растерзание врагу. И в то же время горечь застилала разум при мысли о том, что башня попала под обстрел. Но главное, что все живы. Она была в этом уверена.

Ещё немного – и они будут под родным кровом!

– Высоко! – пискнула Эпонея и замерла на краю засохшей под снегом осоки, что переходила в мышиного цвета камни. Крутой склон сходил вниз из-под их ног в самое море, и сквозь покров влаги можно было различить лишь колебания вод. Здесь они стояли за гребнем подъездной дороги, а дом Моррва располагался как раз с другой стороны склона; их можно было бы увидеть только если не было бы тумана и густой вересковой поросли.

Оставалось только подняться к башне со стороны моря и постучаться в окно.

– Не бойся, – шепнула ей Валь и крепко сжала её холодную руку. – Это последний рывок. Ещё чуть-чуть, и мы в безопасности.

– И что это даст? – жалобно выдохнула Эпонея и упёрлась, не давая себя, как обычно, потащить. – Дом придётся сдать. Не притворяйся, что веришь в победу. Они заставят нас открыть двери или взорвут их.

Валь подняла на неё взгляд. У неё уже не было сил придумывать и объяснять. Она просто хотела оказаться в родных стенах, обнять Сепхинора и посмотреть в отцовские глаза.

– Мы что-нибудь придумаем, – бросила она и снова повернулась было к склону, но Эпонея дёрнула её опять.

– Что? Что мы можем придумать?

Она подавила вздох. А затем ответила:

– Эми сказала им, что внутри прячется хозяйка башни в положении. Ты будешь ею. Мною. И моё имя защитит тебя куда лучше, чем бесконечное бегство.

– Но как…?

– Я всё сделаю. Только, молю тебя, пошли! Пошли же! – исступлённо зашипела Валь и повлекла её за собой. Их намокшие туфли ступили на камни. И, следуя отцовскому завету, Валь принялась выстраивать маршрут. Три шага по одной линии скал, затем подняться выше и сделать ещё шаг. Потом ещё выше или ниже и ещё три. Нехитрый алгоритм всегда помогал ей находить тропу там, где её не разглядел бы чужак.

– Только не смотри вниз, смотри на мои ноги, – постоянно твердила она Эпонее. Склон на деле не был настолько крутым, чтобы с него можно было упасть при малейшей оплошности. Но подобная высота вселяла страх даже в самые стойкие сердца.

Последнее испытание, последние шаги. Выше, ниже. Три, один, три, один. Чем ближе к башне, тем страшнее становился уклон. Но скальные ступени хранили надёжный узор подъёма. Суставы скрипели и ныли при каждом новом шаге вверх. Руки неумело цеплялись за покрытые талым снегом кромки камней. Один-единственный страх глодал ноги: что соскользнёт по влажному валуну стопа. Но из раза в раз удавалось его преодолеть – и Вальпурге, и Эпонее. Наконец Валь задрала голову и поняла, что прямо над ними – чёрное основание башни, верх которой теряется в облаке тумана.

Она повернулась к ползущей следом сестре и подала ей руку. Теперь она с облегчением улыбалась.

– Мы пришли, – шепнула она. Затем склонилась, подобрав горстку гранитной крошки, и принялась кидать камешки по одному в стекло кухни. Они ударялись, звякали и падали обратно им под ноги. Эпонея лишь зажмурилась и уткнулась носом в плечо Валь, а та упорно продолжала своё дело.

Домочадцы не заставили себя долго ждать. Окно распахнулось. Из него высунулось настороженное лицо Эми с растрёпанным пучком тёмно-рыжих волос. При виде неё Валь едва не заплакала от счастья, а та беззвучно ахнула, жестом велела подождать и вскоре вернулась со взъерошенным Мердоком.

Он скинул им конец верёвки, и Валь дрожащими пальцами принялась обвязывать талию Эпонеи.

– Я уже не могу, – выдохнула мокрая, грязная, обессиленная королева. Но Валь подбодряла её улыбкой.

– Я тебя подтолкну снизу, а мистер М. поднимет под локти. И всё. И всё! – последние слова она едва не прокричала, смеясь, в толщу тумана.

Они дошли! Они дошли!

Когда сильные руки Мердока подхватили и её, увлекая с обрыва вглубь тёплой кухни, она, не скрываясь, плакала от счастья.

Теперь они отогрелись, закутались в сухие рубашки и тёплые домашние платья, выпили ещё ординарного коньяку. На лисьей шкуре они сели у самого камина, под ноги портрету лорда, и Валь беспрестанно тёрла плечи измученной сестры.

Но их не встретил ни Сепхинор, ни Глен, ни даже старики Моррва. Только Эми бегала вокруг них с пледами, рюмками и горячим чаем, да Мердок блестел красноречивым взглядом с дивана.

– Господин Глен после вашего отъезда задумал праздник в другой компании встретить, – тихонько рассказывала Эми. Трещал огонь, отдалённый гвалт вражеского штаба просачивался сквозь дверь. Но уши наконец-то отдыхали от пальбы канонад, и Валь заслушивалась мягким голос горничной. – Он взял мальчика, и вместе с ним они уехали в имение Хернсьюгов.

– Слава Великому Аспиду, – выдохнула Валь. – Их имение далеко от города, у них там старая крепость. Там они в безопасности.

Эми поджала губы, но Валь не заметила тени, что пробежала по лицу горничной. И та продолжила свой рассказ:

– Когда стрельба началась, Банди взял Голубка и поскакал туда. Заявил, что должен позаботиться о маленьком бароне, и велел нам стеречь башню и вас дожидаться. А господа Моррва к нам пришли, сказали, что в башне безопаснее. Но потом в верхние этажи прилетел снаряд – должно быть, решили, что у нас тут какой наблюдательный пункт. Террариумы почти все разбились, и крайт выполз, и укусил леди Далу. Они очень ругались и вернулись в свой дом, и теперь не знаю, там ли они. Эти солдаты пришли сюда ближе к утру, когда мы уже потушили перекрытия. Я как их завидела, опустила на дверь решётку. Они же явились бы и начали тут грабить! И мистера М. могли бы обидеть. А одних женщин трогать у них рука не поднимется, вот я и сказала им, что вы, миледи, тут, и что вас нельзя тревожить их грубым вторжением. Пускай высылают к нам парламентёра, а мы с ним через окошко второго этажа потолкуем!

– Какая же ты умница, Эми, – умиленно прошептала Валь.

– Пришлют они, ещё как пришлют, – глухо молвила Эпонея. – Как только они узнают, что тут должна быть вторая дочь Видиров, они сюда придут. И горе будет нам.

– Не будет, – заверила Валь. – Ты их убедишь, что ты жена Глена, и станешь им безразлична. Они про нас вообще забудут, не догадываясь, что то, что они ищут, у них на виду.

– Ты думаешь, Демона можно обмануть? Ты думаешь, ты сможешь, раз не смог Адальг?

– Не «я смогу», а «сможем мы»! – поклялась Валь, глядя в глаза отцу. – Дай мне только стереть остатки твоей помады. А ты, Эми, моя хорошая, будь добра, разыщи мою шкатулку с басмой.

Натруженные тела просили покоя, но теперь это было слишком большой роскошью. Они не знали, есть у них в запасе двадцать минут или двадцать часов, и потому принялись действовать. В четыре руки Валь и Эми принялись преображать королеву. Развели из басмы краску, ювелирно очертили брови и зачернили волосы. Их, ещё недосушенными, Валь принялась заплетать в какие-никакие косы, которые закрепила по-домашнему сеточкой – чтобы не бросалось в глаза то, как они коротки. А Эми подгоняла на ней вальпургино строгое платье для домашних приёмов. К этой строгости прибавлялась немного завышенная талия, что в глазах любой женщины сразу сказало бы о её беременности.

Бегая по лестнице, Валь так прыгала через обломки, скатившиеся с верхних этажей, что едва не стала жертвой чёрной мамбы. Её пришлось аккуратно поймать и закрыть кое-как в разваленном террариуме, чтобы та не могла вылезти. Зелёная мамба, Ловчий и крайт, должно быть, ещё где-то прятались, и это внушало баронессе смутное беспокойство. Террариум с полозами оказался разбит вместе с его обитателями. Зато хамелеоновый бумсланг смирно возлежал на подушке из мха, хотя ему был открыт путь наружу. Поразмыслив, Валь повесила его к себе на шею, и тот приобрёл бледный цвет, подражая её коже.

Хотя… если она не баронесса, кто она теперь? Экономка? Учительница? Уж едва ли кормилица и явно не горничная…

Кем бы она ни была, эти царственные горы из кос, что ещё кое-как держались на голове, она быстро распускала, а глазами подыскивала самое простенькое рабочее платье.

Девушка дворянской внешности… родственница – плохая идея. Экономка – почти слуга. Учительница – слишком юна.

Но ведь есть красильная палетка от Банди…

Кому будет нужна уже не первой свежести женщина? Юной здесь должна быть лишь баронесса. А так – кто станет задавать ей вопросы, если очевидно, что она помогает переживать беременность и поддержит в родах?

«Нет, это не дело, думай, думай», – твердила она себе, пока водила тонкой кисточкой по едва заметным следам морщин. В углах глаз, под веками, на лбу, по краям рта. – «Вопросы будут, и много. И отвечать придётся тебе. Имя, откуда взялась, что здесь забыла…»

Отдалённо, но отчётливо прозвучал зычный возглас:

– Хозяйка! Извольте показаться!

«Я даже не успела заплестись!» – в ужасе подумала Валь и выскочила из будуара навстречу Эми. Та глядела на неё большущими ореховыми глазами. И Вальпурге ничего не оставалось, кроме как кивнуть ей. Тогда служанка прошмыгнула в спальню баронессы, которая окном выходила к подъездной дороге. И отозвалась оттуда:

– Хозяйка вас слушает, господа!

Валь, прячась в коридоре, совсем ничего не могла разглядеть за плечами Эми. Она осталась в коридоре, а непослушные руки её продолжали безуспешно застёгивать одну и ту же пуговицу на груди.

– Передай своей госпоже: пускай велит поднять решётку и отпереть дверь! – расслышала Валь отзвуки могучего голоса. – Граф Эльсинг изволит нанести ей визит. Если уж Видиры правят островом, мы хотим поговорить, как правитель с правителем.

Эми замешкалась, а затем звонко крикнула:

– Сейчас я спрошу у неё!

А сама кинулась навстречу Вальпурге с глазами ошалевшими, как недавно у потерянного тарпана.

– Их там четверо, миледи, – зашептала она. – Одеты все с ног до головы, от змей, должно быть. Только у одного зенки виднеются. А говорит тот, у кого шлем с рогами, как морда драконья. Что же сказать-то им?

Валь ощутила, как холод разливается по телу. Теперь пути назад точно нет. Она коротко передала Эми, что ответить, и та вернулась к окну:

– Господа, хозяйка говорит, что не правит островом; она происходит из рода герцогов, но не первый год уже замужем за бароном Гленом Моррва, и оттого не знает, может ли чем быть вам полезна. Но она радушно соглашается вас принять, ежели вы только поклянётесь не причинять ей и её домочадцам вреда! И не нарушать её душевное равновесие: она, господа, осталась здесь одна, к тому же в положении, и уже и без того натерпелась от ваших снарядов!

За короткой паузой последовал ответ:

– Мы вчетвером клянёмся госпоже баронессе, что и пальцем её не тронем, слова грубого не скажем и ни гроша у вас не отнимем! Открывайте, да поспешите.

Эми кивнула и захлопнула окно, а затем подбежала обратно к Вальпурге.

Что они могли друг другу сказать?

– Исполняй, – едва заметно кивнула Валь. Горничная поспешила вниз, а сама Валь кинулась в свой будуар и выхватила из шкатулки с украшениями простую ленту. На ходу подхватывая ею свою разметавшуюся до колен гриву, она помчалась по лестнице. Жутко скрипел ворот: Эми поднимала решётку.

Эпонея сидела, жутко безжизненная, там же, где они её и оставили – на диване. Затянутые косами волосы сделали её лицо менее миловидным, как и отсутствие какой-либо косметики. Бледная, едва дышащая от страха, она практически не шевелилась. Лишь контуры её узких плеч, очерченные оливково-серым платьем, вздымались с каждым вдохом.

Мердок крутился тут же: он подкидывал дрова в камин. И Валь торопливо толкнула его в сторону кухни, шепнув:

– В погреб! Или за окно! Прячься!

Ведь если здесь обнаружится мужчина, с ними уже не будут так милосердны.

Средь кухонных инструментов она неожиданно заприметила удава, чем и воспользовалась: она схватила его и принесла Эпонее, посадив прямо на неё. Королева вздрогнула, когда оказалась лицом к лицу с его глазами-бусинами. Но Валь сию же секунду успокоила:

– Держи его красиво. Он не кусается. Он сам боится. И помни: ты леди Вальпурга Видира Моррва. Твой муж – Глен Моррва. Ты беременна, так что чуть что – лишайся чувств.

Оцепеневшая Эпонея даже не шевельнулась в ответ, и баронесса сама разложила пятнистые кольца на диване и её плече.

В это же мгновение громыхнула дверь, и Валь едва успела принять подобие непосредственной позы подле диванного подлокотника. Она как бы закрывала собой сестру, давая лишь небольшой обзор на её маленькую сломленную фигурку.

Эми отбежала в гостиную и тоже встала за хозяйкой, у спинки дивана. Они сгрудились втроём. Три воробья, застигнутых непогодой в собственном гнезде. И единственным мужчиной, что охранял их, остался герцог Вальтер.

Враги вошли вчетвером.

Первого Валь для себя назвала Драконом. Тот самый командир, которого они видели в городе – или кто-то очень похожий. Его шлем выдавался вперёд и вниз от носа, подражая драконьей морде, и узорчатые чешуйки покрывали его рельефные черты. Рога воинственно смотрели вверх, едва не царапая потолок. Широкие плечи Дракона, ружьё за спиной и меч в ножнах, кованая броня и тяжёлый шаг выдавали в нём старомодного бойца, одного из тех, кто ещё застал рыцарские клятвы. Длинный багряный плащ стлался за ним.

Второго она окрестила Охотником. Поджарый, но статный, он был облачён в стёганку, на плечах которой рыжели вышитые нитью ястребы. За его спиной висело ружьё, а на поясе – метательные ножи и револьверы. Бледные, как осень, глаза цепко серели из-под его шаперона; нижнюю половину лица скрывал платок. Вся кожа вокруг его левого глаза была испещрена белыми точками, похожими на следы множества собачьих зубов. Тем не менее, он был хорош собой, а шаг его напоминал кошачий. Такой походкой Охотник мог пройти по ловушке и не попасться в неё.

Третий был не иначе как Старик. Даже согбенный и, наверное, горбатый, он был ростом вровень с Драконом. С головы до пят его окутывали прочные войлочные одежды и безрукавный плащ. Кожаные перчатки доходили до локтей, а сапоги – до бёдер. Лицо полностью пряталось капюшоном и подобием маски, длинным клювом тянувшейся вниз почти до самого основания шеи. А Стариком он был потому, что опирался на невзрачную трость и немного прихрамывал.

Четвёртый, что закрыл за собой дверь, стал Советником. Самый невысокий, он был одет и в кожу, и в войлок, но зато у него была заметная, почти что ритуальная маска. Грубо выточенная из палисандра, она не имела никаких черт, будто обычная закруглённая доска, – только лишь вырезы для бегающих по гостиной глаз. Советник словно на ходу оценивал и просчитывал всё, что видел; его левая рука лежала не на кобуре, а на поясной сумке.

Валь выпрямилась и даже слабо улыбнулась захватчикам. Она не видела лиц Эми и Эпонеи, но очень рассчитывала, что они ещё не померли от страха. Впрочем, у неё и самой сердце ушло в пятки, когда эти четверо полукругом выстроились напротив них. Ком застрял в горле, но нужно было выжимать из себя хоть что-то, слово за словом.

– Добро пожаловать в дом Моррва, – приветствовала их Валь по законам гостеприимства. – У нас принято приглашать пришедших к чаю или хотя бы предлагать им присесть. Но мы понимаем ваши неудобства, и… В любом случае, будьте нашими гостями. И позвольте представить вам: леди Вальпурга Видира Моррва.

Рассеянный взор Эпонеи задерживался то на одном, то на другом неприятеле, и она даже не кивнула.

– К сожалению, ей нехорошо, – пробормотала Валь. Она ловила себя на том, что и сама не может перестать рассматривать мятежников. Её пугало, что она не видит глаз ни у одного из них, кроме Охотника; а уж его натянутый взгляд отторгал даже сильнее, чем чёрные провалы масок. Захватчики сгустились над пленницами, будто тени в безлунную ночь.

– Граф Экспиравит «Демон» Эльсинг приветствует вас, леди Моррва, – первым пророкотал Дракон и куртуазно поклонился. Будто ждал, что прекрасная дама в ответ вручит ему розу. – Право, вы первые, кто пригласил нас к столу. Но мы…

Старик отодвинул стул и сел на него, тяжело дыша и согнувшись в три погибели. И прошелестел тихонько:

– Премного благодарен.

– …мы можем и постоять, – сухо закончил Дракон. Охотник сделал несколько шагов к лестнице и окинул глазами ступени, затем взглянул на верхний этаж. Советник неспешно прошёл вдоль комода и остановился в дальней части гостиной, откуда тоже принялся осматриваться. Они двое будто бы играли роль личной стражи. Хоть и не слишком на неё походили.

– Леди Моррва, мы приносим извинения за то, что вы пострадали во время штурма, – рассудительно продолжал Дракон. – По законам нашей кампании, мы не причиняем вреда женщинам, детям и старикам. Мы разрушили ваш дом, но хотели бы пригласить вас в Летний замок взамен. Вы представляете для нас ценность, как член семьи герцога Видира. Мы не хотим держать вас в цепях, но вы должны дать нам своё согласие и подчиниться нам, чтобы нам не пришлось уводить вас силой.

Конечно, он обращался к Эпонее. Но Эпонея в ответ глядела невидящими глазами.

Валь покосилась на неё и решительно обратилась к Дракону:

– Неужели вы не видите, что баронессе совсем тяжело? Вы и вправду потащите её в центр всего этого безумия, где рубятся солдаты, и нет им дела до хрупкого женского здоровья?

– Вы проигравшая сторона и можете только облегчить свою участь, просто смирившись с нашим решением, – с оттенком раздражения ответил Дракон уже ей. – Мы готовы идти навстречу и проявлять милосердие, но башню вам придётся оставить.

– Мы вне сторон! – Валь ощутила нарастающую панику. Покинуть башню означало остаться в крепкой хватке графа, по меньшей мере, заложниками. Эпонея просто этого не выдержит. – Я не хочу, чтобы моя… ученица стала орудием в борьбе Видиров и Эльсингов. Она давно не имеет к этому никакого отношения, и это её – и мой! – дом!

– Да будет вам ломать трагедию, – наконец бросил блеклым голосом Охотник. Валь заставила себя обернуться к нему, и его взгляд пронзил её, как стрела. – Всему континенту известны партизанские войны Змеиного Зуба. В стороне не остаются ни женщины, ни дети. Не дом вам нужен, а тактическая высота, которой, как только сойдёт туман, вовсю начнут пользоваться бойцы Видиров.

– Если позволите заметить, – вкрадчиво добавил Советник, – леди Моррва не выглядит раненой, она просто шокирована. Это объяснимо, но не помешает её путешествию в Летний замок.

Валь ощутила прилив гнева. Она выпрямилась, её глаза запылали видирским упрямством. Нужные слова не шли на язык, но упорное намерение не сдаваться мерзавцам наполнило её силой. И тут она увидела пёструю шкуру бушмейстера. Ловчий выползал из-за комода, и его воинственно поднятая голова целилась в плечо Советника. Не зная, надо ли что-то говорить, Валь затаила дыхание; тут и Дракон резко обернулся.

– Берегись! – крикнул он, и Советник подскочил на месте. Это не спасло его от укуса, но Ловчий промахнулся и запутался зубами в войлочном плаще. А Дракон тут же рванулся к нему, выхватил свой двуручный меч и рассёк змея пополам вместе с комодом. Тут уж Эпонея вскрикнула и наконец разразилась рыданиями. Она закрыла лицо руками, согнулась пополам. А Валь, заботливо приникнув к ней, сжала её плечи и принялась гладить по голове.

– Ваш снаряд разрушил наши террариумы, вот теперь они и ползают везде! – заявила Валь с напускным негодованием. – Они даже укусили любимую свекровь баронессы, и теперь ей дорога только в один конец!

– Да, есть там, в морге, пожилая леди, – едва слышно подтвердил Старик.

– Заранее заняла позицию на разделочном столе, так сказать, – хмыкнул Охотник, но Дракон и Старик поглядели на него осуждающе. И он скрестил руки на груди, а затем отвёл взгляд.

– Значит, вам тем более тут опасно находиться, – продолжил Дракон как ни в чём не бывало, пока его клинок входил обратно в ножны. – Не лейте слёзы, баронесса, мы клянёмся, что не причиним вам вреда и позаботимся о вас. Велите собирать ваши вещи, или нам придётся забрать вас так.

Спиной Валь почувствовала, что Эми кинулась было исполнять поручение, но цепко схватила горничную за запястье. Так она держала обеих девушек в своих руках; можно было пытаться сравнить, какая из них дрожит сильнее.

Теперь все четверо нацелили на неё свои взгляды.

Она не понимала, что несёт, но она не могла этого допустить.

– Здесь, в башне, моё… всё, – выпалила она сдавленно. – Вы не посмеете превратить её в штаб ваших головорезов. Сам Великий Аспид обитает здесь, и, изгоняя меня отсюда, вы хулите Бога.

– Да кто ж вы такая? – скептически поинтересовался Советник. Он теперь стоял подальше от предметов мебели.

«Кто я такая? Действительно, кто? Что у нас тут есть, кроме остатков террариума?»

Мысль пришла сама, и Валь озвучила её лишь потому, что у неё не было времени осознать её безумство.

– Я рендритка и чародейка, – провозгласила она. – У меня здесь мои карты, мои места силы, моя точка наблюдения за звёздами, мои книги по нумерологии и астрологии. Здесь я слушаю небо и вереск, я предвижу будущее и заглядываю в прошлое. Отдельно от Девичьей башни я попросту лишусь своей силы, данной мне Рендром, ведь он не дозволял мне оставлять мой пост. И будь я проклята, если мои карты не сказали мне утром, что приглашённые мною чужеземцы способны будут услышать голос разума!

Дракон хмыкнул, а Советник протяжно и противно расхохотался. Лишь Охотник заметил со знанием дела (хотя, судя морщинам в уголках его глаз, он ухмылялся):

– Змеиный Зуб славится своими талантливыми придворными чародеями. Они гадают правителям на удачу и, несомненно, предупреждают их о нападениях, о предателях… Иначе это плохие чародеи.

– Беласк уже давным-давно отрешился от традиций Змеиного Зуба, – огрызнулась Валь. Сердце её стучало как бешеное, пот заливал глаза, волосы разметались по плечам. – Я твердила ему, что явится схолит, что воинство его запоёт гимны на улицах Брендама. И что он сделал? Защитил город? Куда там!

– Хуже того, мы его до сих пор найти не можем, – тихо проговорил Старик. Он продолжал опираться на трость и будто покачивался из стороны в сторону. – Но вас нашли.

– А что, вы думали, мы побежим? – вскинулась Валь. – Да никогда! Видиры, может, и выродились, но Моррва не забыли традиций предков. Моя девочка не желала меня слушать, но даже если б она вняла моим пророчествам, она не покинула бы родные стены. Мы не таковы, как Беласк, будь он неладен, раз опозорил нашу честь своей трусостью.

– Может, такая чародейка нам «нагадает» и Беласка, и кого-нибудь ещё, – многозначительно протянул Охотник. Он вытащил кинжал и принялся перекидывать его из руки в руку – и продолжил, подняв бровь:

– Особенно если ей показать инструментарий дознавателей.

Валь уже ненавидела этого холодного циничного человека. Теперь она назвала бы его Занозой. Остальные были не лучше, но этот мешал ей, как никто.

– Спокойно, – оборонил Старик. Его голос по-прежнему можно было различить лишь в полной тишине. – От нас и так никто не уйдёт. А мучить настоящих чародеек, говорят, богохульство…

Что-то очень неоднозначное повисло между всеми четырьмя. И Дракон наконец подал свой бодрый голос. Он упёр руки в бока и уставился на Валь своей позолоченной мордой:

– Действительно, какому полководцу помешает колдунья-предсказательница? Если она настоящая!

Последним гвоздём в крышку гроба стала усмешка Советника:

– Пусть лучше скажет нам, – все четверо переглянулись, словно договорившись о чём-то, и Охотник продолжил:

– Кто из нас – граф Эльсинг?

Валь никогда не падала в обморок, но сейчас у неё едва не подогнулись колени. Только теперь ей стало ясно, что их четверо, и никто не соизволил представиться. Она поспешно заметила:

– Вы просите, чтобы я взывала к высшим силам без карт и без хрустального шара,так что будьте добры подождать. Но я вам отвечу. Отвечу!

Она подняла ладони перед собой, как делала Софи, когда якобы «читала энергию» собеседников. Затем для пущей убедительности закрыла глаза: так имитировал контакт со звёздами уже Глен.

Кровь шумела в ушах сильнее грохота канонад. Секунды утекали, а она никак не могла свести воедино всё, что помнила.

Софи рассказывала, что у Демона нет линии жизни на ладони; но они все в перчатках. Эпонея говорила, что у него загробный голос, что он держит открытыми одни глаза. Голова его скрывает «рога». Но здесь любой мог бы их спрятать, будь они реальны.

Глаза, глаза… глаза у него должны быть затянуты подобием паутины. У Охотника паутины нет. Может, оно проходит?

Адальг утверждал, что он хилый. То есть, не Дракон. Но Дракон всегда говорил первым, как главный, и его усмиряющий взгляд явно действовал на Охотника.

Он должен быть немногим старше самого Адальга, то есть он явно не Старик с больной спиной. Хотя, если он легко ломает кости, это объясняет, почему Старик хромает, и он может быть не так уж стар.

Дракон звучит молодо, и по Охотнику видно, что он довольно свеж. А Старика и Советника не разглядеть при этом никак.

Но вот ещё Ловчий: он напал на Советника. Был ли это знак от Рендра?

– Мы ждём, госпожа чародейка, – прервал её напряжённые размышления голос Охотника. Но Валь лишь сильнее зажмурилась и напрягла пальцы. И медленно повернулась левее, к троице Старика, Дракона и Советника.

Все мысли её смешались, отчаяние и страх стиснули горло.

– Дайте же нам свой ответ, – усмехнулся басовитый Дракон.

«Не Охотник. Не Дракон. Советник или Старик?»

Чаша весов в её уме колебалась, не давая подсказок. И тут ей показалось, что на левый краешек её подошвы нажала своей туфлей притихшая Эпонея.

Решаться не было сил. Валь вытянула дрожащие руки к самому левому из них и, открывая глаза, проговорила:

– Он придёт на остров, призванный Схолием, и не будет линии жизни у него на ладонях. Это вы.

Она сфокусировалась на Старике, и тот несколько мгновений, не двигаясь, глядел на неё в ответ. А затем поднял взор на остальных.

– По-моему, это было слишком просто, – фыркнул Охотник.

– А что такое линия жизни? – полюбопытствовал Дракон.

Старик стянул с одной руки перчатку. У Валь перехватило дыхание, когда она увидела белую, как снег, кожу, которая темнела от фаланги к фаланге и превращалась в мертвецки-пурпурную, будто гнилую, на концах пальцев. Ногти, толстые и узкие, выдавались с этих пальцев, как острые собачьи когти. А большой палец был тонкий, как мизинец.

Эпонею забила дрожь, она отвернулась и прижалась к спинке дивана. Но Валь не могла оторвать взгляда от чудовищной лапы.

А граф медленно развернул её белой ладонью и продемонстрировал и ей, и всем. У него действительно не было складки, огибающей большой палец.

– А вот это уже интересно, – оценил Охотник. – Возьмём её сразу во внутреннюю разведку. И во внешнюю. И заодно в финансовые советники. Оставим ей башню и карту наступления покажем. Чем не идея?

– Не сердись так на мой безобидный интерес к мистике, – вновь прошелестел Старик. Его слова наконец обрели цвет, перестали походить на шорох. Они то и дело окрашивались грудным рокотом.

Он обернулся к дамам. А затем приподнялся со стула, скорченный своей больной спиной, и навис над диваном. Эпонея, кажется, совсем зарылась носом в подушки; она тряслась, как в бреду. Кузнечик, глядящий из травы на лошадь, и то чувствовал бы себя больше и сильнее.

– Я сожалею, что не представился сразу, милая баронесса, – голос его был плавным, как штиль в бухте, а провалы глаз в маске будто изучали запуганную леди. – Граф Экспиравит «Демон» Эльсинг, основатель Колониальной Компании Эльсингов. Я был бы вашим родичем, если бы ваш дядя, господин Беласк, не нарушил свою клятву выдать за меня замуж вашу кузину. Но я прошу вас, не бойтесь; мне обещана она, а не вы. Вы законно замужем за местным дворянином. Кем бы я был, если бы подражал клятвопреступникам?

Валь хотела было вмешаться, но Экспиравит и сам избавил их от неприятного зрелища и надел перчатку обратно.

– Простите, что не целую ручку, – с хрипотцой промолвил он и вновь опустился на стул. – Мы обещали вас не пугать. Но я надеюсь, что вы оцените мою милость и поможете мне восстановить справедливость.

Валь устремилась к сестре и села рядом, гладя её по плечам и спине. А затем мрачно посмотрела на них всех.

– Я помогу вам вместо неё, – сухо сказала она. – Не только Сульиры на этом острове осудили вероломство лорда. Его преступление навлекло беду на весь Змеиный Зуб, и Рендр не защитил нас, ибо вы пришли возмездием. Конечно, я не могу испытывать к чужакам большую любовь, это для вас не секрет. Но если вы пообещаете оставить в покое мою бедную ученицу и не будете отрывать нас от родных стен, я вам послужу своим искусством, милорд. Клянусь.

Молчание повисло в гостиной. Слышно было только, как тяжело дышит Эпонея и трещат поленья в огне.

– Как это можно организовать? – негромко вопросил в воздух граф.

– Если очень захотеть, можно забить досками все окна и запечатать вход на крышу, – тут же нашёл решение Охотник, хотя в голосе его по-прежнему звучало неодобрение.

– И для ребят из штаба сколотить лестницу на самый верх башни, – добавил Дракон.

– Не нравится мне, что они тут будут жить, – с подозрением сообщил Советник. Поняв, что он глядит на неё, Валь попыталась смотреть менее воинственно.

– Без надзора они не останутся, – успокоил его Экспиравит.

От сердца Валь отлегло. Правда, голос Охотника, будто карканье вороны, снова заставил вздрогнуть.

– Так может и вы, кстати, соизволите назваться, госпожа чародейка?

Придуманное изначально имя для колдуньи уже не подходило. И Валь с потолка взяла набор звуков; главное, что в них было «р».

– Я Эйра, дочь… Эйры, дочери Эйры, – и она выпятила грудь, делая вид, что гордится своим изысканным происхождением. – Которая видела замок самого Привратника Дола и то, как он превращается то в летучую мышь, то в стрекозу.

Она с вызовом глянула на Охотника, который демонстративно закатил глаза. Но тут уж пытка подходила к концу, ибо граф поднялся на ноги и всем весом оперся на свою трость. Его глаза, по-прежнему невидимые за маской, впервые оторвались от дам и оглядели гостиную. Наконец он сделал несколько шагов в сторону выхода и остановился подле Охотника. Дракон тоже повернулся вслед за ним, но Экспиравит жестом велел ему задержаться.

– Леди, я рекомендую вам сэра Лукаса Эленгейра, самого благородного рыцаря во всех королевствах от Астегара до Цсолтиги. Лукас, послужи для баронессы щитом от неотёсанных солдат, пока те будут здесь делать свою работу. Побудь здесь до конца, чтобы никто потом не говорил о компрометации. Под вашу ответственность, мисс Эйра.

И Экспиравит сделал подобие поклона, слабо согнувшись в спине. После чего добавил:

– Приходите завтра в Летний замок, «погадаем».

И развернулся к выходу. Охотник прошёл вперёд него, открывая ему дверь наружу. А Советник, с подозрением косясь на вешалки и обувницы, покинул башню последним.

Стало легче, но напряжение не спадало – теперь из-за этого рыцаря. Эпонея, впрочем, нашла в себе силы выпрямиться, а Эми отошла подкинуть поленьев в огонь.

Сэр Лукас осмотрелся и сел на стул, на котором ранее располагался сам граф. Видимо, страх змей немало щекотал нервы континентальным крысам. Валь уже не скрывала презрение во взгляде: она чувствовала, что это не граф и не Охотник, с ним можно позволить себе больше.

– Итак, дамы, я надеюсь, вы меня травить не будете? Есть у вас чаю, или чего-нибудь покрепче? – непринуждённо поинтересовался рыцарь.

– Есть, – сухо ответила Валь. – И чай, и коньяк, и конфеты.

Понимает ведь, козёл, что его тут уже не могут убить. Иначе все подозрения падут на баронессу, и никто не будет давать послабления за её «непростое» положение.

– Я всё принесу, – тихо сообщила Эми и самоустранилась на кухню. Вальпурге тоже хотелось куда-нибудь уйти и продышаться, но было уже поздно: в башню заявились солдаты под командованием штабс-капитана Нуллерда.

– Добрый вечер, дамы! – приветствовал он, седой и усатый, как старый домашний кот. На его камзоле красовались две горизонтальные линии, красная и белая, видимо, что-то означавшие среди военных. У него и всего его отряда сапоги доходили почти что до бёдер; это, по крайней мере, означало, что они не поумирают ещё на подходах к этажу со змеями. С собой солдаты несли ящики с инструментами и грубо выстроганные доски.

И Валь даже знала, откуда они их взяли.

– Вам наверх, – сообщила им «чародейка» недружелюбно.

– Да, не смущайте женщин, – хмыкнул сэр Лукас, и те, кивнув, затопали ногами по лестнице. А двое других пошли в противоположном направлении, сказав:

– Нам велено осмотреть комнаты и погреб.

Валь напряглась, подумав, как там Мердок. Но такого страха, как перед графом и его свитой, уже не могла испытывать. Будто отбоялась. Остались лишь слабость и раздражение.

Столкнувшись с военными в проходе, Эми отшатнулась и поторопилась прошуршать по ковру обратно к столу и к Вальпурге. Она поставила перед гостем бутылку, чайник с первым попавшимся чаем – от обилия женских кровотечений – а ещё заготовленные к Долгой Ночи сладости. И тот наконец снял свой неприятный шлем.

Какое у него было красивое лицо! Светлое, молодое, благородное, с ясными глазами, обрамлённое русыми локонами. Чем-то он напоминал Адальга, а чем-то – леди Альберту, возможно, вздёрнутым носом.

Но для Вальпурги он был не более чем захватчиком в её доме. Зато Эпонея почему-то ожила, будто привлекательный человек не мог быть врагом в её глазах.

– Вы меня не бойтесь, баронесса, – тут же заверил сэр Лукас с обходительной улыбкой. – Позвольте и вам налить чаю.

«Наслаждайтесь, и да минуют вас болезненные женские дни», – ехидно подумала Валь.

– Да, налейте, – сдавленным голосом согласилась королева.

– Хозяйка! – позвали сверху. – Откройте-ка нам комнаты!

Валь послала было Эми, но потом мотнула головой и отправилась наверх сама. Она хотела следить за каждым движением неприятеля в своём будуаре, в комнатах Сепхинора и Глена, и тем более в драгоценном змеятнике.

А галерея, галерея! Вся разлетелась к чёрту. Хорошо, что портрет отца остался в гостиной.

Сперва Валь бдительно наблюдала за солдатами, а затем, когда они всё обыскали и принялись долбить молотками, не выдержала и решила спуститься обратно. И увидела то, что заставило её обомлеть: Эпонея плакала в три ручья на груди у сэра Лукаса, а тот изо всех своих джентльменских сил её пытался утешить.

– Эта стрельба, эти обломки, эта кровь! – всхлипывала Эпонея, сводя на лбу свои, теперь уже чёрные выразительные брови. Её будто прорвало как плотину под напором доселе скрытых страхов и слёз. Валь похолодела; не могла же сестра позабыть всю конспирацию, взять и сдать их?

Но, кажется, нет.

– Я как представлю, как там мои друзья, в этом аду! Как подумаю о том, что эти пушки гремели не вдали, а прямо у них над головами! Моё бедное, бедное сердце, за что тебе эта ужасная война!

– О, милая баронесса, вы терзаете мне душу! Если бы всё решалось миром, я был бы счастлив не меньше вас, – бормотал рыцарь, несколько ошеломлённый. В его могучих руках Эпонея казалась прямо-таки принцессой, спасённой от дракона. Это зрелище наполнило Вальпургу возмущением. Она уже было ворвалась в гостиную и прервала постыдную сцену, но тут её больно схватили сзади за платье и за волосы. Она обернулась, и Эми – это была она – оттянула её назад. Красноречивый взгляд её буквально кричал: «Не тронь!»

Валь оглянулась, а затем гневно окинула взглядом горничную. Но та не отступала. Она прижалась поближе и прошептала так, чтобы шум молотков не дал никому расслышать сказанное:

– Пускай делает то, что делает.

Валь вскинула брови.

– Что ты имеешь в виду? – зашипела она в ответ. – Такое безобразие? В моём доме?

– Пускай.

– Ты хоть понимаешь, чего хочешь? На глазах у отца разводить нежности с мерзавцем?

– Вспомните то, что всегда говорите, миледи! Островитяне борются любыми способами.

Валь замерла, и поэтому Эми ослабила хватку.

«Как отвратительно, как бесчестно», – подумала она. Но Эми была права.

Змеиный Зуб – это всё. И ради него можно забыть даже о чести.

8. Мастерское ясновидение

«С меня хватит», – думал Сепхинор под утро Долгой Ночи. Он оделся в походное и решительно шёл на конюшню в полумраке крепости Хернсьюгов.

Он собирался вернуться к маме и рассказать ей всё как есть.

Когда он явился в один из дней к Глену и сказал ему, что видел его приставания к Эми, а затем к леди Катране, тот заявил нечто в духе: «Ты ничего не понимаешь, начитаешься всякой дряни и потом смеешь примерять на отца». Потом, когда вместо уроков леди Катрана явно не чаи с ним распивала за закрытой дверью, Сепхинор уже хотел всё поведать маме. Но видел, что она и без того встревожена, бегая между домом, работой и ещё мастерской бестолковых Моррва. И, по правде говоря, он чувствовал, что она так верит, что все кругом столь же благородны, сколь она сама, что просто боялся разрушить то, чем она живёт.

Поэтому он решил, что бабушка и дедушка, воспитанные в строгости старых традиций, уж точно найдут управу на разгулявшегося барона. Он пошёл к ним. И что же вышло? Почти то же самое. Они заявили, что он не смеет называться их фамилией, если будет разносить такие грязные слухи о собственном родителе.

«Но это не слухи! Слухи – это ложь, недомолвки и сказки вокруг правды, а я говорил им саму правду и только правду!» – думал он, едва не плача от злых слёз.

Хорошо, что он научился ездить верхом.

Он вывел их упряжного мерина и привязал его в проходе конюшни, а сам пошёл в амуничник. Седло для его рук ещё было очень тяжёлым, и поэтому он попросту поволок его за собой по полу.

Да, он знал, что все эти побеги – это ребячество. Если Легарну доводилось искать пропавших из-за собственной глупости детей, такие эпизоды Сепхинору не нравились. Но он решил, что имеет право. Он умеет сидеть в седле, он знает дорогу, и он больше не намерен ни секунды оставаться в этом отвратительном месте.

Как он понял, леди Катрана и сама была замужем, но муж её, сэр Зонен, очень удачно остался по делам их предприятия в городе. И поэтому сразу после празднества они с Гленом, обжимаясь и целуясь, завалились в её спальню и захлопнули дверь.

Нет, ну и он ещё после этого имеет наглость возмущаться!

Даже у Хельги было не спросить. Красивая девочка оказалась глупой, как перепёлка, и только хлопала глазами, когда Сепхинор жаловался ей на то, что происходит между её матерью и его отцом.

Он не хотел ранить мать правдой, но только она могла это прекратить. Вместе с дедом Беласком, наверное. Так ей будет легче это пережить.

Он мысленно поблагодарил коня за терпение, пока возился с подпругой и ремнями уздечки. Он никогда ещё не делал этого совершенно один. Там надо было как-то примерять, не туго ли сидит оголовье – кулак под ремешок, два пальца под капсюль… Но у него был небольшой кулак, и пальцы тоже не очень.

В конце концов, мерин не выражал недовольства, поэтому Сепхинор решил, что сойдет. Он и подпругу боялся затянуть слишком туго, и оттого, когда уже взобрался в седло, засомневался, не съедет ли набок.

«Ладно, неважно», – сказал он себе и ударил шенкелями по бокам рыжего. Тот зашагал вперёд и, наученный богатым опытом, сам боднул носом створки ворот, чтобы маленькому седоку не пришлось спешиваться и открывать их.

Мерин затрусил по двору, а затем вырулил на дорогу и побежал быстрой рысью по ночному тракту на восток, к Брендаму.

Первые залпы пушек настигли их тогда, когда они уже видели город и его тусклые огни. Сепхинор остолбенел и потянул поводья. Он сперва даже не понял, что это. Может, корабли палят, как на военном празднике?

Но канонада продолжалась, вспышками пламени зажигая город.

Это та самая война, о которой говорили господа на приёмах?

«Я думал, они просто раз за разом поднимают эту тему, чтобы всем казалось, что им действительно есть, что обсуждать в комнате с коньяком и сигарами».

Он задумался, но затем мысль о матери пронзила его с ног до головы. Она ведь там, в городе! Может быть, празднует или спит. Они застигнут её врасплох!

«Нет, постойте, у них есть гвардия, у них есть стража…»

Да, но нет. Он себе не простит!

Ему ни башня не нужна, ни змеятник, ни отец, если с ней что-то случится!

Он выслал рыжего, и тот неуверенно затрусил вниз по тракту, к Летним воротам. От них до замка рукой подать, завернуть к югу – и сразу графские аллеи.

Грохот становился всё громче, дорогу заполонили бегущие люди и несущиеся повозки, и Сепхинор решил объезжать их по обочине. Конь волновался всё больше и больше, вздрагивая от каждого залпа. И когда снаряд вдруг угодил в сторожевую башню замка, это оказалось так близко, так оглушительно, что у них с Сепхинором аж помутилось в глазах. Мерин панически заржал, взвился и рванулся в сторону. Слабо затянутая подпруга не удержала седло на спине, и Сепхинор уехал вбок, после чего закономерно упал лицом в снег.

От взрыва крики и визги бегущих людей сделались только громче. Он поднялся, утёр обожжённое холодом лицо и решительно кинулся к воротам.

Поток беглецов смыл его, не давая подойти. Но он сумел поймать момент и проникнуть в город. А там, прижимаясь к крылечкам и террасам, пытался обогнуть угол улицы и попасть в графские аллеи.

Может, надо было домой? Или не стоило убегать вообще?

Поздно думать!

Его откинул какой-то здоровенный тененский старик, едва не зацепивший своим брюхом угол лавки на перекрёстке. Сепхинора отбросило назад, но он с упрямой злобой сделал-таки прыжок вперёд и свернул с проспекта Штормов к аллеям.

Что там творилось! Кроны деревьев тлели, за завалами разбитых арок и замковых стен сновали и враги, и защитники города, и между ними велась яростная борьба. Выстрелы не умолкали ни на мгновение. Одна из пуль отрикошетила двумя метрами выше мальчика, и тот невольно присел на корточки. Его уверенность стремительно таяла. Здесь в замок никак не пройти, враги уже осадили его!

– Ать! Ать! – прогремело на опустевшей улице, и, вскочив, Сепхинор увидел взвод одетых в чёрные мундиры солдат.

– Бе-егом! – гаркнул их командир, и они, держа в руках ружья, помчались на подмогу своим.

«Жаль, я не тайный боец острова; мог бы обрушить на них какой-нибудь дом!» – бессильно подумал Сепхинор и шмыгнул за забор ближайшего особняка, чтобы они не натолкнулись на него. В ушах уже звенело от постоянной пальбы. А затем всё вновь грохнуло над головой, и он увидел облако пыли над собой.

В крышу, что ли, попало?

Он выбежал из-за ограды и угодил прямо под ноги вражеским наёмникам. Один из них споткнулся об него и упал на брусчатку, а другой, схватив его за шкирку, крикнул в воздух:

– Командир!

Белый генеральский конь резко развернулся и подскакал к ним. Жуткий всадник-дракон, весь закованный в сталь, без лишних слов подхватил Сепхинора к себе на седло.

– Ты чего тут забыл, парень? – прикрикнул он на него. Затем пришпорил коня, чтобы тот обогнул отряд с хвоста и отбежал подальше от задетого снарядом особняка.

– Я должен маму найти! – так же громко выпалил Сепхинор в ответ. В голове воцарился противный долгий звон, не дающий толком услышать самого себя.

– Ищи, да не здесь, сюда будут стрелять – и много!

– Но она в замке!

– Тогда лучше вообще беги отсюда, не будь дураком! Туда, вглубь города, где жилые кварталы! Ничего с твоей матерью не будет – мы их не обижаем!

Он высадил Сепхинора у начала проспекта Штормов, на каменную изгородь дома следственной службы, где работала Вальпурга. Тот пошатнулся, но удержался на ногах и круглыми глазами уставился на всадника.

– Так вы что, враг? – только сейчас дошло до него.

– Увы! – прогудел всадник в ответ. А затем выслал своего коня и крикнул напоследок:

– Не пропади!

«Что теперь будет с моей честью, коли меня пощадил захватчик?» – мрачно подумал Сепхинор. Но он понимал, что рыцарь-дракон прав: похоже, в замок ему уже не попасть.

Тогда куда? Домой, в башню?

Непослушными руками он опёрся о забор и спрыгнул вниз. Горожане продолжали убегать, и эхо стрельбы долетало и с графских аллей, и со стороны порта. Дым начинал окутывать город, и от жара сражения, кажется, таял снег.

Сепхинор огляделся, неприкаянный, и упёрся взглядом в дверь следственной конторы.


На склоне этого долгого дня в Девичьей башне наконец наступил покой. Туман сошёл, уступив место вечеру. Солдаты заколотили и запечатали все этажи выше второго, а сами засели в доме Моррва и оставили наверху дозорных.

В башне без окон сделалось темно как в погребе, но можно было зажечь свечи и наконец запереться, когда ушёл куртуазный рыцарь Лукас.

Мердок возвратился тоже. Он весь задубел, потому что прятался снаружи, на отрогах. Зато это доказало, что при должной аккуратности передвижение по скалам не привлекает внимание караула. Громадина-каменщик был мрачен и сух, а глаза его бегали по теням в углах. Он будто опасался, что солдаты противника внезапно вернутся.

Эпонея, обессиленная, была уложена в хозяйскую спальню и притихла с заплаканными глазами. А для Вальпурги всё только начиналось. Она должна была как-то стать тем, кем назвалась. Привычный полумрак вечера внушал желание отойти ко сну; с трудом удалось оторвать себя от собственной постели. Теперь её заняла несчастная родственница.

Валь продолжительно вздохнула и поднялась, готовая продолжить борьбу. Но Эпонея уцепилась за край её подола.

– Валь, ты что, правда колдунья? – прошептала она с затаённой надеждой. Её припухшие глаза прояснились. Она повернулась выше, и крашеные волосы сползли по чёрной подушке.

– Сама-то как думаешь, – скептически ответила Валь.

– Но как ты угадала, кто из них Демон?

Повисло неловкое молчание.

– Ты же мне подсказала. Наступила мне на левую ногу.

– Я? – Эпонея замотала головой. – Да нет… если только случайно.

От этого Валь ещё более бросило в жар. Она поджала губы и провела взглядом по своему узорному трюмо, по платяному шкафу и по дубовому комоду. Будто пыталась вернуть себя в реальность. И пробормотала:

– Ну а я на это положилась… и мы попали в яблочко. Значит, Богам было угодно, чтобы всё получилось.

– Но он смотрел прямо на меня в упор! – хватка Эпонеи сжалась на её юбке ещё крепче. – Он должен был меня узнать!

– Как? Ты говорила, что он плохо видит, и, более того, не помнит, как ты выглядишь. Не выдумывай.

– Но вдруг…?

– Вдруг бывает только гадюка в сене, а у нас всё было чётко и по плану, – убедительно заявила Валь. Она нуждалась в этом убеждении прежде всего сама. – Теперь спи.

– Да, я попробую, – пообещала Эпонея, положила свой трофейный револьвер подальше под подушку и наконец отпустила её. Можно было начинать чародейские дела.

Валь пошла в кабинет Глена, разложила на его столе дурацкие звёздные карты, какие-то циркули и линейки. Вытащила книги по хиромантии, по астрологии и по нумерологии. Она не могла так просто взять и начать нести всякую чепуху про мироздание настолько же убедительно, как барон, если не знала, о чём вообще речь.

Квадрат Гвигора, значит. Берём сумму цифр из дня и месяца рождения. Потом ещё сумму цифр года рождения. Потом складываем. Потом складываем только цифры из первого числа. Потом…

Голова пухла от мыслей о том, что отвечать на возможные вопросы. Несомненно, гороскоп будет мало интересовать завоевателя. Ему бы Беласка найти да Эпонею. А значит, надо придумать, как сделать так, чтобы карты, звёзды и морские окуни хором говорили одно и то же: далеко они, не доищешься. Поэтому надо начинать издалека, со всякого бреда.

…так, если нет двоек, значит, нет энергетики и харизмы. А есть ли двойки у этого-то? Откуда ей вообще знать, когда он родился?

А если она у него спросит там, в замке? Тогда придётся прямо у него на глазах в книжке копаться. Это уронит весь чародейский авторитет.

Ну, значит, надо отлично знать материал. Одна ночь на то, чтобы стать чародейкой.

Веки тянуло вниз невыразимой тяжестью. Плечи сами сутулились, вялые руки едва не задевали канделябр. Воск капал на ценную литературу Глена, чем добавлял ей некоей убедительности.

Значит так, рунный знак божественности в картах выглядит как карта с человеком с мечом, а человек с мечом в рунах отражён как война, а война в картах выглядит как перекрещенные рога оленей.

– Боже, – выдохнула Валь и почувствовала, как щека сама съезжает по предплечью. Спина сгорбилась, подбородок уткнулся в стол. Весь старческий грим размазался по рукаву.

Разбудила её сестра. Практически одновременно с рассветной песней ещё не сожранных мятежниками петухов.

– Валюша, – прошептала Эпонея над ухом и обняла её со спины. Та очнулась, сморгнула сонную пелену с глаз и обмерла от осознания, что уже утро. С крыши доносился отдалённый говор солдат и постукивание сапог. Но эха канонад больше не было. Только беззвучное, неумолимо встающее солнце где-то за толщей забитых досок.

– Что? – сухо стребовала баронесса и обернулась к своей двойнице. Эпонея казалась такой жалкой в этом образе. Совсем не высокая, ничуть не статная, без длинных кос и без строгих черт лица. И всё же это кривое перевоплощение помогло.

Для тененсов они все на одно лицо, главное, чтоб совпадала масть.

– Ничего страшного, я просто… я просто… я проснулась и поняла, что тебе, наверное, тоже пора, – тихонько пробормотала королева и провела рукой по помятому лицу Вальпурги. Той оставалось лишь выпрямиться и подпереть руками голову, отвернувшись от Эпонеи.

Воск на рукав накапал… ещё более убедительно.

– Всё тихо? – коротко осведомилась она.

– Не совсем… там, если я правильно расслышала, женщина у них в штабе умерла. Они могилу для неё копали, жрица с кладбища приходила заупокойную петь.

– Старуха Дала? Да скатертью дорога. От укуса крайта смерть быстрая и простая. Сейчас от неё было бы больше шума, чем толку.

Она заставила себя оторваться от дубового стола и встать. Спать хотелось так ужасно, что хоть падай.

– Я думала, дворян не кусают, – пробормотала Эпонея.

– А я тебе говорила, что кусают всех. Смотри под ноги, – Валь уже хотела шагнуть к двери, но королева остановила её и прижалась к ней, обхватив руками за талию.

– Валь, – прошептала она. – Я тебе благодарна по гроб жизни теперь.

– Не будем о гробах. Любой змеиный дворянин сделал бы для тебя то же самое.

– Не любой. Сэр Лукас сообщил мне, что генерал Сульир действительно предал папу. Я была в ужасе, а ты оказалась права, когда убила его.

Валь ужаснулась:

– Ты что наболтала этому уроду? Тебя кто просил…?

– Я не болтала ему ничего! Он сам мне всё рассказал. Он очень разговорчивый. Я просто у него спросила, не командующий ли он войсками, а он мне ответил, что он лишь генерал от кавалерии, которому особо нечем здесь командовать, потому что вся кавалерия на континенте осталась. А граф настоял на том, чтобы он тоже приехал, он вместо него разговаривает с народом и исполняет его волю днём, когда сам… этот… прячется, наверное, от солнца. И мы говорили, я ему слово – а он мне десять. И вот…

Выражение раздражения на лице Валь переменилось на задумчивость. Ей не нравился этот метод. Она не хотела мириться ни с генералами, ни с рядовыми, пусть даже это было ради победы правого дела.

Но, может, она просто не умела? В конце концов, в шпионских романах бесчестные, но отчаянные женщины принимались обольщать своих пленителей и добивались своего. Она ни за что не позволила бы подобной пошлости твориться здесь, в башне, однако Эпонея уже узнала нечто полезное, и… наверное, могла бы продолжить узнавать и дальше.

– Ладно, – наконец ответила она. – Если ты с ним подружишься, то общайся с ним и дальше. Пускай рассказывает тебе всё, что ему на ум придёт, а ты это будешь передавать мне.

– Есть, чародейка! – блистательно улыбнулась Эпонея. Но затем добавила тихонько:

– Тебе-то как теперь быть?

– Колдовать, вестимо. Предсказывать будущее, – хмуро ответила Валь. И добавила мысленно: «Крутиться в замке и пытаться взять в толк, где Беласк, когда Адальг собирается нас отвоёвывать и кто из них кто по гороскопу». – Не знаешь, кстати, когда родился Демон?

– Ну, лет на семь или восемь раньше, чем я…

– Нет, мне нужна дата. Ладно, чёрт с ним, пошли завтракать.

Оставшуюся часть утра она посвятила гриму и издевательству над своим платьем, чтобы то выглядело более по-рендритски: более поношенно и волшебно. Распущенные волосы с непривычки её так замучили, что она перевязала их лентой ещё в двух местах. А у макушки воткнула в их вороную толщу крылья змеи-стрекозы. Ещё она надела медный амулет Глена, который тот якобы заряжал силой в диких лесах за Эдортой. Затолкала в сумку гадальные колоды, хрустальный шар, какие-то хитрые колдовские приблуды и несколько книг для виду и для чтения в дороге. И теперь могла себя считать относительно готовой.

Перед выходом она велела домочадцам никому не открывать и теперь уже прятать Мердока в погребе в случае незваных гостей, а сама решительно пошла к дому Моррва и потребовала солдат организовать ей поездку в Брендам. Для этих целей ей предоставили молодого подпоручика, который запряг коня в коляску, купленную не так давно Гленом, и без особого удовольствия отправился выполнять поручение.

Валь раскрыла на коленях книжку и продолжала читать про звёздные знаки. Но ей никак не удавалось сосредоточиться. Она постоянно косила глазом то на солдата, то в сторону города. Брендам прекратил дымиться и, кажется, неуверенно оживал.

– А вы, мисс, не одна из могильщиц, часом? – как бы решил поддержать разговор её невольный возница.

– Моя ученица из них, – буркнула Валь в ответ. – Семья Моррва – хозяева этого кладбища, на котором вы… расположились.

– Придётся нам с ними подружиться, пока не переправят в другие точки. Работы намечается очень много.

«Это кладбище только для островитян», – подумала было Валь ревниво, но затем не обрадовалась собственным мыслям. Действительно, наверное, придётся попотеть.

Когда они приблизились к северным воротам, их встретил растащенный по обочинам завал прежде величественной каменной арки. Экипаж с трудом мог протиснуться через оставленный узкий проход. Наёмники графа продолжали разгребать руины, и, может, до заката им удалось бы довести дело до ума.

Валь попросила забрать её вечером у замка, если здесь всё же удастся проехать, и слезла на развороченную дорогу. Было ощущение, что тут уже возили пушки, и только ради них был освобождён какой-никакой участок проёма.

Но куда их возили? Неужели враг сразу пойдёт и дальше – на Купальни, Амарант, Хернсьюг, Эдорту?

Она входила в Брендам так, будто была в нём в первый раз. Вроде всё было на месте: дома, корабли в порту, снующие туда-сюда люди. Но многие дома запустели, их окна разбили или заколотили. Корабли зловеще скалились гербовым черепом, будто наблюдающим за городом, а люди… и раньше желтоглазых островитян казалось меньше, чем тененсов. А теперь они и вовсе терялись, совсем редкие, напуганные, на цыпочках ходящие под надзором наёмничьей армии.

Солдаты графа не только стерегли улицы со спин лошадей и смотровых вышек, но и обустраивались в покинутых домах, болтали между собой на перекрёстках улиц, строили, даже торговали. Будто всегда тут жили.

На несколько мгновений Валь растерялась, растворилась в шуме чужого, поруганного Брендама. Она отказывалась верить, что это он. Город, который никогда не был покорён. Город, который вырастил столько поколений змеиных дворян.

Ноги сами побрели вперёд, и злые мысли нарастали в голове. «Захватчики уже приходили к нам», – напоминала она себе. – «Они уже пытались стать хозяевами острова. И остров не раз доказывал, пускай и не сразу, что у него не может быть хозяев – только дети, только мы, покорные Великому Аспиду».

Чем дальше, тем хуже. Она шагала вниз по улице, к набережной, и видела не только следы разрушений, но и следы насилия врага над людьми. Уже издалека стало заметно, что не фонтан сплетённых кобр украшает порт, а длинный, ужасающе длинный помост с висельниками.

Валь отчаянно не хотела идти мимо, но она должна была знать. Негнущимися ногами она подвела себя к началу этого ряда. Помост стерегли отвратительные головорезы, никого к нему не подпускающие; и потому родичи казнённых, плачущие, отчаявшиеся, попросту создавали толпу на набережной и смотрели, неотрывно смотрели на качающиеся трупы.

Островитянин, тененс, островитянин, тененс… одни действительно умерли от удушения, а других повесили уже убитыми, в назидание, и кровавые дыры от пуль в их телах не скрывали этого.

А вот и солдаты в чёрных мундирах… такие же наёмники графа покачивались на холодном ветру рядом с теми, кого они явились убивать. Валь задумалась, почему захватчики не похоронили с почестями павших товарищей. И только потом в глаза ей бросилась большая красная надпись, что тянулась по всему дощатому помосту: «Мародёры».

Вальпургу бросило в жар, она отвернулась. Она помнила стрельбу на рынке и человека, что хотел наставить на неё револьвер. Хуже всего было воскрешать в памяти его золотистые глаза.

Он тоже был островитянином, но повёл себя, как чужак.

Она подобрала подол и пошла по грязному снежному месиву проспекта Штормов, высоко держа голову. Больше ничего ей и не оставалось.

Здесь людей было, как и всегда, пруд пруди. Захватчики толпились вперемешку с тененсами, возили доски и срубы, покупали еду, продавали трофеи. Один из торгашей назойливо окликал Валь, даже пошёл за нею, и она хотела было отмахнуться; но затем, когда он крикнул раздражённо:

– Да какая ж ты упрямая рендритка, будто кобра, что задрала башку и ничего не хочет видеть у себя под ногами!

Тогда она свирепо обернулась и увидела барона Зонена Хернсьюга. Молодой, известный своей горячностью и популярностью у противоположного пола, Зонен нынче облёкся в невзрачный камзол. И шагал следом за нею, сильно хромая.

Валь остолбенела и побелела. Она хотела извиниться, но придержала язык, и верно; Зонен спросил язвительно:

– Делаешь вид, что меня не знаешь, и что тебе больше не нужны куриные лапы для твоих вшивых ритуалов? Да кого ты обманываешь?

Глаза Валь пробежались по толпе, задержались на одном гвардейце в чёрном, затем на другом. Те внимательно следили за проспектом, оно и понятно. Поэтому она уперла руки в бока и, подражая тону Зонена, ответила сердито:

– У меня дел что ли нет, кроме как в твоей лавке табак нюхать?

– А у меня в ней нынче всякое интересное есть, и лягушек сушёных я специально для тебя у поставщиков испросил!

Валь немного расслабила плечи и махнула рукой:

– Ладно, чёрт с тобой. Показывай своих лягушек.

Зонен поманил её за собой, и она с готовностью пошла вместе с ним к травяному магазину Сизы. Она видела, что он ходит с таким трудом из-за боли – должно быть, он был ранен в ногу.

Уж кто-кто, а Зонен наверняка поскакал на вражеский авангард одним из первых. Представив его в бою, Валь даже подивилась тому, что видит его живым. Но это, без сомнения, осчастливило её омрачённое сердце.

Окна лавки тоже были разбиты, внутри царил хаос, и весь пол был в снегу. Повсюду блестели осколки банок и склянок, а на стойке оранжевым пятном сияла сушёная бабочка-монарх. Зонен прикрыл за баронессой наспех сколоченную из досок дверь без ручек, а затем подтащил себя к табурету и сел на него. Валь подавила желание броситься к нему и взмолиться, спрашивая, чем она может помочь. Но сквозь многочисленные дыры в двери и провалы окон их при желании можно было слишком хорошо видеть.

– Ну-с, я на всякий случай ещё раз представлюсь: купец-травник Сизон, – криво усмехнулся Зонен.

– Эйра, дочь Эйры, дочери Эйры, чародейка семьи Моррва и бывшая советница Беласка, – кивнула Валь в ответ.

– Служишь баронессе, стало быть?

– Служу.

– А баронесса, стало быть, всё ещё в башне сидит? – без обиняков спросил Зонен.

– Где ж ей ещё быть?

– Мы думали, всё ли с ней в порядке, не решила ли она… бежать. Но мне сэр Рудольф рассказал, что она, должно быть, осталась. Удивительно толковый человек. Он на нашем небольшом… купеческом собрании, когда мы обсуждали новые пошлины, не только об этом поведал. Он сообщил ещё, что, оказывается, заморские коллеги, прежде чем прийти на наш рынок, наших главных игроков подставить пытались да между собой стравить, и так вот у них и получилось захватить… свою долю с помощью взяток и запугиваний, а также с помощью одного завербованного ими акционера. Только вот слишком поздно он об этом узнал; когда он до этого дошёл, чужаки уже были у нас… на рынке. Но он созвал наше собрание по торговым делам, чтобы не оставлять наш рынок чужакам.

Сердце Вальпурги забилось чаще. Рудольф жив! Живы и другие змеиные дворяне в городе! Они готовы сопротивляться! Она невольно заулыбалась. Но поспешила поддержать беседу и ответила:

– А я сколько лет уже служу семье Моррва, и вчера было настоящее испытание моей службы. Вот к баронессе граф явился собственной персоной. А она, друг мой, в положении, и от нервов едва могла слово вымолвить. Тогда я стала с графом говорить и убедила его, что моё чародейство ему может славно послужить, ежели он не станет тревожить леди Вальпургу. И теперь иду я в замок… гадать.

Зонен округлил глаза, и Валь поджала губы, взглядом давая ему понять, что и сама в недоумении от того, как до этого дошло. Но затем он тоже воодушевился, его взгляд цвета зрелого льна засверкал.

– Так в замке можно много что о торговле расспросить да узнать, – заговорил он несколько потише. – Например, куда дальше отправятся торговые агенты. Наше маленькое собрание было бы очень радо спланировать свою ценовую политику в зависимости от этого.

– Я чародейка, а не купчиха, чтоб такое выяснять, – пробормотала Валь. Она догадывалась, что к тактическим картам её никак не подпустят. И если информация как-то просочится, она может стать первой подозреваемой.

– Да, но… видишь ли, как: у нас есть купеческие представительства в Купальнях, в Хернсьюге, в Амаранте, на Высоте Ольбрун. И вот самое главное, чтобы в Купальнях оно успело выстроить меры защиты малых предприятий. Туда нельзя допускать крупных заморских игроков ну никак.

«Ну и что мне, сказать графу: воюй, куда хочешь, только вот в Купальни, пожалуйста, не надо – там наш тайный флот?» – подумала Валь с отчаянием. Счастье от того, что она не одна в новом Брендаме, превратился в ужас ответственности за то, что она должна помочь своим друзьям. Которые, без сомнения, как и она: скорее умрут, чем покорятся новому порядку.

Но не для этого ли Рендр направил её руку и даровал ей удачу, оказав ей честь стать змеёй практически на груди у захватчика?

Может быть, она искупит вину Видиров перед Змеиным Зубом, послужив залогом победы. Если только от страха не выдаст всё, что скрывает. И не окажется, как следствие, на виселице вместе с мародёрами.

– Я посмотрю, что можно сделать, но в коммерции я ничего не понимаю, – наконец ответила она. – Может быть, ваше купеческое общество мне поможет разобраться.

– Да, мы проводим собрания каждое… послезавтра, в обеденное время.

– Здесь?

– Нет, в здании… купеческо-следственной службы… – Зонен нервно рассмеялся, и Валь хмыкнула в ответ.

Рудольф знает, что происходит. Слава Богам, что он жив и цел. На него можно положиться.

Обменявшись прощальными любезностями, они разошлись. Теперь Валь двигалась к замку, полная решимости. И в голове её роились оставшиеся «тайные» знания о графе. Надо же было как-то доказывать ему свои прорицательские способности!

Значит, он считает, что его настоящее имя «Альб». А альб это, на минуточку… Она на ходу листала сборник всякой чепухи про духов, полтергейстов, вампиров и прочую гадость, которую, якобы, Глен умел истреблять (наверное, благодаря ему она их никогда не видела?). Альбы представляли из себя «неприкаянные и злые души, призванные с того света, чтобы воплотиться в зародыше, и оставшиеся в материальном мире по причине того, что плод в утробе матери преждевременно умер». Вальпурге от этого стало противно.

Любят они, эти сочинители, затрагивать темы, которых сами никогда не касались. Они не знали этой боли потери и мук плоти. Всё-то им сказки придумывать.

Она постаралась переключиться. Вот, например, Эпонею он называл «моя певчая ласточка». Тоже надо бы держать в уме. Главное – не сомневаться, что он не разглядел черты своей невесты в ложной баронессе. У него, к тому же, должно быть на редкость плохое зрение.

Она была уверена, что настроена достаточно решительно, чтобы не бояться на подходе к замку. Но зрелище разорванных снарядами графских аллей её подавляло. Могучие старые платаны лишились своих крон, слегли в снег, в грязь, под обломки крепостных стен. И ни одной живой души не было, кроме этих чёрных ворон, проклятых наёмных бандитов.

Они обшарили её с ног до головы своими грязными руками прежде чем допустить её до замка по скрипучему мосту надо рвом. Лишь когда они убедились, что при ней нет ножей, змей или револьверов, её конвоировали и велели ей ждать в вестибюле. Там она и провела не меньше часа, томясь и переминаясь с ноги на ногу. Теперь зрелище Чешуйчатого трона угнетало с каждой минутой всё сильнее. Над ним повесили стяг захватчика. Козлиный череп на чёрном поле и красная роза Эльсингов у него в глазнице как насмешка над принадлежностью к роду.

Интерьеры замка практически не пострадали, в отличие от разбитых сторожевых башен и кордегардии. Всё так же сине-зелёной толщей моря красовались марины в трапезной зале. А мраморный холл с лестницей по-прежнему отражал массивную люстру. Алебастровые перила, как невесомые ленты, струились вдоль лестниц. Вот только не герцогиня здесь теперь возилась с чемоданами, а морская стража, переодетая в чёрные плащи, несла свой дозор на каждом углу. За ними можно было разглядеть, что открыли давно забытый бальный зал замка, и виднелся известный во многих королевствах его потолок: он был украшен миллионами спинок жуков-златок и переливался сочной синевой, зеленью и золотом. Когда-то Валь обожала засматриваться на этот потолок, похожий на громадное павлинье перо. Но сейчас она уже даже не грустила по давно утраченному дому; она просто пыталась слушать разговоры личной гвардии графа.

И услышать наконец:

– Госпожа чародейка, граф готов вас принять.

«Как великодушно, не прошло и сезона», – сердито подумала Валь. Она старалась настроитьсебя на гневный лад, чтобы не отнимались от ужаса ноги и не прерывалось дыхание.

И всё равно она еле заставила себя войти, когда перед ней распахнули дверь вверху лестницы. Вся центральная часть донжона, что прилегала к башне, считалась покоями лорда. За массивным замком открывался короткий устланный ковром коридор, что упирался в сине-алый витраж. Тот изображал солнце, встающее из тёмных вод. В конце коридора можно было свернуть влево и подняться на башню, но Валь сразу поняла, что граф демонстративно сядет на отцовское кресло у камина или закинет ноги на его любимый столик.

Когда-то тут жил папа, потом – Беласк, а теперь тут обитала темнота. Закрытые ставни, задёрнутые шторы; погибель всякому свету, кроме свечного. Даже изразцовый камин не зажгли. Небольшая гостиная, что предшествовала узкой лестнице к спальне, стала местом аудиенции. Захватчик полулежал на диване прямо в сапогах. На сей раз без маски.

На его голову был накинут серый клетчатый платок, а поверх – надета чёрная треуголка с белыми страусиными перьями. Но при этом всё лицо под глазами затягивал второй платок, завязанный на затылке. Сидел этот кусок ткани как-то чудно, опираясь не на переносицу, а на выпуклости скуловой кости, будто бы носа у него не было, а под глазами, напротив, черты черепа выдавались вперёд на два пальца.

В полумраке угадывались описанные Эпонеей признаки: пурпурные, почти чёрные провалы глазниц, тёмные белки, подёрнутые мерзкой паутиной мембраны зрачки. Паутина, розоватая, как и радужка, наводила на мысли о том, что при ином свете цвет этот скорее красный.

– Добрый день, мисс Эйра, – прошелестел его замогильный шепот. Хриплые отзвуки, как громовое эхо, проскальзывали на некоторых его гласных. – Располагайтесь. Сегодня практически день отдыха, и я могу сполна насладиться вашим обществом.

Валь нерешительно прошуршала по ковру. Затем села в обтянутое золочёным гобеленом кресло. Здесь обычно обустраивалась мама, когда они с папой пили чай и обсуждали новости. А на этом маленьком дубовом столике лежали газеты или сладости. Но сейчас он пустовал за исключением потемневшей керамической пепельницы. Видимо, ожидал её карт и колдовских книг.

– Это прекрасно, – ответила она несколько сдавленным голосом. – Правда, уже почти вечер.

– В самом деле? Что ж, самое благоприятное время для «шарлатанства и тунеядства».

Валь старалась не смотреть ему в глаза, принявшись копаться в сумке. Только пробормотала:

– Ваш Охотник ни во что не верит, но это не принесёт ему добра.

– Охотник? Вы про Валенсо? – Демон поймал её взгляд. Она оцепенела и поняла, что с перепугу озвучила кличку, которую собиралась держать при себе.

– Наверное, милорд. Тот человек, который выразил большое неудовольствие моими талантами.

– Он бы ещё больше ощерился, если б узнал, что вы так его именуете. Он был заядлым охотником на лис много лет назад. И мало кому это известно.

«Вот те на», – подумала Валь и приободрилась. Она постаралась выглядеть уверенно и спокойно. Конечно, это не совпадение, она ведь зрит людей насквозь! Прошлое их, ауру там всякую, энергетическое поле.

Правда, при первой возможности она всё равно опустила взгляд в сумку. Затем достала хрустальный шар и задержала его в своих руках. Подставка-то осталась дома. Экспиравит уловил её затруднение и подвинул ей пепельницу. У Вальпурги ком встал в горле при виде его отвратительных крючковатых пальцев, на которые были нанизаны вычурные родовые перстни и витиеватые кольца из серебра и золота. Но она вновь постаралась не подать виду и расположила шар на сей тривиальной опоре.

– Это ещё одно доказательство тому, что чем сильнее он противится, тем больше будет видеть подтверждений реальности магии, – изрекла она. Однако глаза графа оставались непроницаемы.

– Успех кампании на острове станет для него лучшим подтверждением, – еле слышно намекнул он и качнул головой. – Вы знаете, кого я ищу, и без прорицания.

«Сейчас», – решила Валь и посмотрела на него исподлобья.

– Да. Вы ищете вашу певчую ласточку.

Ей показалось, что взгляд его стал острее. И одновременно холоднее.

– Вы правы, – оборонил он. – Она на этом острове. В этом у меня нет никаких сомнений. Но вы должны рассказать мне, где именно.

Валь уставилась в хрустальный шар. И воззвала в своей памяти к изворотливости Глена. Мысль была уже заготовлена, поэтому она пустилась в пространное рассуждение:

– Вы должны понимать, милорд, что у меня лично с нею нет никакой связи. Я не знаю, как она выглядит, какова её душа и её змея-покровительница. Всё, что мне известно, – то, что она подчинена вам сильнейшей клятвой родов Видиров и Эльсингов. Чтобы напасть на её след, вы должны будете в первую очередь открыть мне себя.

Ей могло показаться, но в глазах Экспиравита промелькнуло то ли разочарование, то ли раздражение.

«Не думай, не думай», – твердила она во время повисшей паузы.

– Это поможет? – еле слышно поинтересовался граф и приподнялся, сел ровнее. Судя по тому, как сморщилась кожа в углах глаз, он испытал от этого движения боль.

Он снял с шеи серебряный кулон, отделанный перламутром, и передал ей. Когда Валь его открыла, то увидела внутри портрет златоглазой и златовласой феи. Дикого цветка Змеиного Зуба.

Какие у неё тут были утончённые, вытянутые черты! Какие глаза! Не те большущие, детские, а по-змеиному благородные, с немного опущенными уголками. Она смотрела на это изображение и всё больше уверялась в том, что Экспиравит имеет ложные представления как минимум о её внешности.

А это великолепные новости.

Она закрыла кулон, положила его меж своих ладоней и прикрыла веки. И, посидев так какое-то время, открыла их и решила удостовериться в своей догадке:

– Кое-что стало яснее. Эту женщину вы вживую видели лишь много лет назад.

Экспиравит кивнул. Он продолжал держать спину, будто скованный, и тяжело дышать.

«Прекрасно».

– Вам не удавалось никак с нею сблизиться, но вы чувствовали силу клятвы, что обязывает её быть вашей.

– Очевидно, – выдохнул граф и вдруг поинтересовался:

– Вас не обидит, что я закурю?

Валь несколько сбилась с толку и ответила недоуменно:

– Да пожалуйста.

Мужчинам вроде бы никогда не требовалось разрешение собеседницы для этого. Может, он пытается заморочить ей голову? Или просто проявляет «уважение к старшим»?

Граф набил трубку и разжёг её, и гостиная наполнилась странным запахом: чем-то средним между обычным табачным ароматом и свежестью растёртой в пальцах мяты. После нескольких вдохов Экспиравиту полегчало, и он обратно развалился на диване, положив под лопатки подушки. Когда он отодвигал трубкой платок, можно было разглядеть белый подбородок, тёмно-серые губы и отвратительные мелкие острые зубы, будто у хищной рыбы. Боль перестала донимать его, и оттого он вновь стал глядеть острее, подозрительнее.

– Теперь вам ясно, где её найти?

– Не совсем. Сейчас я вижу другое, – вновь начала тянуть Валь. – Я вижу не любовь, а месть, что тянет вас к ней. И здесь она практически неразрывна с собственным отцом. Они скованы родственными узами, и для вас они одинаково желанны как жертвы, которые поплатятся за сорванную клятву. Чтобы отделить их друг от друга и начать искать саму избранницу, мне потребуется больше…

– Не надо отделять, – прервал её Демон. – Если можете искать лишь объекты мести, то беритесь. Любой из них двоих мне сейчас будет больше полезен, чем бесцельное самопознание.

«Не думай, что я просто возьму и дам тебе результат», – мысленно противилась Валь. – «У меня ещё много интересов в замке, поэтому это сказка не на один вечер».

– Без опоры на ваш портрет среди звёзд и вашу линию судьбы я связана по рукам и ногам, – посетовала она. – Но я надеюсь, потом вы будете готовы уделить этому больше внимания. То, что я отыщу по вашему запросу сейчас, будет, возможно, лишь просто отголоском тех людей, которые вам нужны. Если бы я знала больше о…

– Полно вам, я говорю, на первый раз меня устроит любая мелочь, – холодно остановил её Демон.

«Ах ты собака», – только и подумала Валь. Воспитание в ней иссякло и больше не запрещало её лихому разуму такие выражения. Она поджала губы в вежливом подобии улыбки и вытащила колоду карт.

– Тогда сразу перейдём к делу. Чтобы синхронизироваться с вашим астральным полем, мне нужно услышать несколько ответов сущего на ваши вопросы. Спросите что-нибудь у острова, и я почувствую, как он отзывается вам, а заодно истрактую его волю.

Карты легли веером на дубовой поверхности стола.

– Ладно. Когда я её найду? – оборонил Экспиравит.

– Слишком мало осознанности, чтобы можно было отыскать отклик, – замотала головой Валь. – Вы хотите получить ответ, но не хотите правильно поставить вопрос. Попробуйте что-то, на что можно выдать да или нет. И вложите во фразу чёткие образы и намерения.

– Я её получу?

Он извлёк карту. Тускло сверкнули перстни. Зубастый чёрный конь, вылезающий из трясины; перевёрнутый. Обратный келпи означает «нет», отрицание всего благоприятного.

– Это твёрдое «да», – непринуждённо соврала Валь. Она сперва хотела делать всё, чтобы отвадить его от поисков в городе, но потом ей показалось, что лучше внушить ему надежду; а затем уже манипулировать именно ею. Затем забрала у него карту и перемешала их в новый веер. – Я чувствую, что Змеиный Зуб верит в вашу готовность слышать его. Давайте ещё.

– Я найду её в этом месяце?

Тонкие чёрные пальцы вытащили карту: тройка мечей. Символ сомнений, более пораженческий, нежели победный. Можно было сказать «нет», но Валь вывернула:

– Неоднозначность этой картины говорит о том, что вам это удастся только, если вы будете следовать своей интуиции и слышать обращения сущего. Вам надо смотреть на ситуацию под разными углами и… притягивать нужные события. Теперь последнее: перетасуйте колоду сами и возьмите ту, которая соответствует дате. То есть, двадцать третью. Попробуем узнать, что вас ждёт.

Она надеялась, что он ещё не закипает от этого цирка, но внутренне практически потешалась. Неужели он и правда в это верит?

Хотя, если на деле карта говорит, что ему светят лишь от жилета рукава, а не Эпонея, почему б и самой не поверить в волшебство?

Граф продемонстрировал ей девятку гадюк. Успех, богатство, друзья, любовь… «Слишком хорошо для такого, как ты!»

Валь покачала головой и молвила:

– Большие перспективы на всё благополучное, но, как и раньше, вам предстоит сначала примириться с магическим искусством и вовлечься в него; и только после этого можно будет считать, что удача действительно придёт!

– Что же, теперь я достоен получить то, о чём просил? – натянуто спросил Экспиравит. В мятном дыму его глаза превратились в два мутных озера.

– Мы попробуем, – как бы с большим сомнением промолвила Валь. – Я вижу, что вас можно свести с волей острова, у вас есть некий потенциал. Однако раз вы хотите услышать хоть что-нибудь… я начну. Оставьте колоду у себя, и, если я буду задавать вопросы, доставайте карту и давайте мне. Можете ничего не говорить.

– Превосходно.

Валь пересела на край кресла и уставилась в магический шар. Она подняла над ним руки, будто бы заклиная его. И припомнив, как рассказывала об этом Софи, не моргая, уставилась в движущиеся в нём тени.

В голове у неё не происходило ничего, она только считала «один, два, три…». Сама не зная, зачем. Дойдя до тридцати, она вскинула брови и воскликнула:

– Кажется, я вижу то, что вы ищете! Но… Как до этого можно дотянуться?

Граф предъявил карту с гарцующим рыцарем, идущим на войну.

«Так», – подумала Валь. «Очевидно, завоеванием».

Тут же на ум пришли отчаянные слова Зонена, и она поняла, что лучше бы выкрутиться из этого.

– Это далеко?

Жрица, увитая коброй. По правде сказать, Валь забыла, что это значит.

– Каков ориентир?

Скала, возвышающаяся над облаками.

Сердце застучало быстрее. А что, если она может на это повлиять? Главное – не отправить его в Купальни.

Но ведь тогда надо посоветовать пойти куда-то ещё! Однако, кто она такая, чтобы решать, куда ему идти?

Хотя, если она ничего не выберет, она даже не узнает, сработало ли это!

Скала над облаками – Высота Ольбрун? Нет, там рядом крепость Хернсьюг. И не Купальни. Тогда…

– Я вижу, – наконец объявила она торжественно. – Я вижу… камень, и он… розового цвета. Вам указывают место с таким розовым камнем. Остров считает, что там вы отыщете начало того пути, о котором просите.

– И всё? Он рукотворный, природный?

– Он… – Валь осеклась почти что на полуслове. Чародейки говорят загадками, а не выдают всё как есть. Если она не оставит ему простор для раздумий, он заподозрит её манипуляцию. – Он просто есть. Его матовая узорчатая поверхность у меня как под руками. Я не могу требовать от острова больше, он посвятил вам ровно столько времени, сколько вы – ему!

Её голос прозвучал подчёркнуто укоризненно, и вдруг она устрашилась; может, она слишком зарвалась? Невольно притихла она под тяжёлым взглядом завоевателя. Тот слегка качнул головой и ответил:

– Занимательно, мисс Эйра. Вы так можете на всё, что угодно, ответить?

– Разумеется, милорд.

– А если я спрошу у вас, скажем, будут ли расти в ценах акции Ририйского Исследовательского Общества?

Руки её похолодели. Безнадёжно? Или всё же удастся удержаться на должности чародейки? Для этого придётся стать экономистом? В любом случае, ей нужно будет больше времени.

– Остров не любит такие материалистичные вопросы, – неуверенно отговорилась она.

– А вы попробуйте, – без особого пиетета бросил Экспиравит. – Я хочу чего-то большего, чем розовый камень.

Она не могла понять, удалось ей убедить его в чём-то, или всё провалилось. Но что ей оставалось, кроме как придерживаться заданного курса?

– Если игры на бирже – такая же важная часть вас, как и стремление к исполнению клятвы, то я попытаюсь, – сдержанно проговорила она. – Но для этого хотя бы скажите мне дату, время и место вашего рождения, чтобы я составила натальную карту.

Экспиравит опять удержал её взгляд, но затем вымолвил медленно, слово за словом, цифру за цифрой:

– Тринадцатое декабря тысяча шестьсот двадцатого года, четыре часа утра. Имение Эльсингов возле города Юммир, что у подножья Синих гор.

После этого сеанса Валь уходила выжатая как тряпка. Она хотела отыскать Зонена ещё раз, чтобы раскаяться ему в том, что навела завоевателя на Амарант. Но коляска с подпоручиком ждала её аккурат за развалинами на графских аллеях. И ей ничего не оставалось, кроме как сесть к нему и отправиться домой.

Домой!

Какое счастье, что у них не отняли дом!

Если для этого потребуется врать и дальше, она будет. Она будет жить во лжи, плавать в ней, тонуть и всплывать вновь, и Рендр простит ей каждое лукавое слово. Он знает, зачем она это делает.

Проём северных ворот теперь пропускал и лёгкие, и грузовые повозки, и оттого движение на тракте возобновилось. Вечерняя тьма легла на предместья, пошёл мелкий снег. Мерцающий огонь дозорных на вершине Девичьей башни напоминал о том, что дом не будет принадлежать своим хозяевам до конца, пока здесь они.

Но они уйдут. Убегут!

На ступеньке перед запертой дверью сидел старик Герман. Он всегда выглядел мятым, будто сонным, и теперь ничуть не отличался от себя прежнего.

– А, мисс, – завидев его, вспомнил подпоручик. – Дед там к вашим просился, но баронесса его не пускала. Может, проявите милость? Нам он в штабе ни к чему, а вашей госпоже вроде как не чужой человек.

Глядя на сломленную фигуру свёкра, Валь не испытала ни капли сочувствия. Опять пострадавший. Почему мужчины не могут быть все как Мердок, как Рудольф?

– Я постараюсь её уговорить, – бросила она и спрыгнула на мёрзлую землю. Холод возвращался на остров, так и не принеся ни нашествия змей, ни разрушительного шторма на головы завоевателям.

Этим штормом будут они сами.

– Пойдёмте, лорд Моррва, – без малейшего сочувствия сказала она, подойдя к двери. И, взявшись за кольцо, постучалась. И крикнула:

– Это я, чародейка! Я пришла!

Эми загремела щеколдами, засовами и замками внутри, и Герман, не говоря ни слова, протащился внутрь вслед за ней.

Они объединились за ужином, и это было так умиротворяюще, как никогда, наверное, в этой башне в присутствии и тененсов, и старшего Моррва. Тени прыгали по изразцовому камину, по картинам на стенах и по обитым гобеленами элементам мебели. Они дружно ели похлёбку с сушёными грибами, картошкой и остатками утренней курятины. Маленькая серьёзная Эпонея, деловая и ответственная Эми, чем-то взволнованный Мердок и непроницаемый, молчаливый Герман. Он казался даже более немым, чем его работник.

Наконец Эми не сдержалась и уже на этапе чая с остатком конфет сказала:

– Госпожа, у нас очень-очень важное открытие! Его сделал мистер М., пока вас не было.

Валь почувствовала, как спина сама начинает горбиться. Но постаралась обратить на служанку всё своё внимание.

– Он был сегодня на улице, вылезал через окно на кухне. Убеждает, что его сверху при этом никак не видят. А потом вернулся и написал вот это, – промолвила Эми и передала Вальпурге бумажку. Корявый почерк, похожий на криво сколоченный забор, складывал щекочущие нервы слова:

«Под утёсом, под нами, прячутся морские стражи под командованием сэра Уолса Ориванза. Их двенадцать. Они заняли, по их словам, сеть пещер, часть из них подтапливает при шторме. У них есть шлюпка, но они не могут уплыть в Купальни, потому что их заметят с башни или с морского оцепления. Но сдаться для них означает, скорее всего, казнь – это им сулили изменники в руководстве. Они не просят ничего, только еды. Я не мог спуститься до них с нашей тропы; скорее всего, сойти к ним можно только со стороны Купален».

Валь, прочитав, обессиленно откинулась спиной на диван. Эпонея и Эми приникли к ней с обеих сторон, глядя умоляющими глазами.

– После такого, как он дал мне эту записку, я вытащила котелок, солонину, крупу всякую, соль, ром, положила всё в корзину, и мистер М. спустил это всё им на верёвке, – дрожащим голосом продолжила Эми. Они будто боялись, что Валь запретит им эту благотворительность.

Неужели она в их глазах такая чёрствая? Нет, конечно, она в первую очередь подумала, что дюжина солдат сожрут их запас еды за считанные пару дней. Но ведь это не значило, что она не хочет им помочь!

– Послезавтра я отправлюсь в город, чтобы встретиться с Сопротивлением, – проговорила она. – И там расскажу им об этом всём – пускай они подумают, как их оттуда вызволить. А пока… что ж, придётся их кормить.

«Испросить бы тогда денег у графа за услуги, да вот только это, наверное, будет последняя просьба», – подумала она и содрогнулась, вспоминая острые рыбьи зубы. Ну и страхолюдина, права была Эпонея. Никакого воспитания не хватит, чтобы заставить себя не думать о нём грубо.

– Если бы как-то отвлечь штабных, можно было бы попробовать вытащить их с нашей стороны утёса, верёвками или ещё как, – забормотала было Эми.

– Ага, и дозорные с моря, конечно, ничего не увидят, – пожала плечами Валь. – И вытащим мы их на эту сторону, а отсюда им дорога только на тракт, по которому ходят патрули. Пускай сидят уж, пока не найдётся способ их переправить по морю.

Она подавила тягостный вздох и кинула записку от Мердока в огонь. Затем встретилась с тяжёлым взглядом Германа. И старый виконт неожиданно подал свой хриплый голос:

– Если вороньё прознает, нас всех ждёт виселица. Так что придумайте как-нибудь, чтобы я один был виноват в содействии этим людям.

Мрачное чувство решимости, что он выказал, отяготило Вальпургу ещё сильнее. С одной стороны, он готов пожертвовать собой. С другой – если он умрут, кто останется? Как всегда, женщины. И Мердок.

– Тогда вы и лазьте их подкармливать, – заключила она. «А чем – это придётся думать мне».

9. Сопротивление, виски и магия

Увидев Рудольфа, уставшего, но твёрдо её ожидающего, Валь придумала обращение сходу.

– Вот вы где! – всплеснула она руками. В приёмной теперь сидел один из эльсов – так стали называть обживающихся в городе наёмников – но он, Рудольф, всё равно не покидал свою контору. Он, как Валь поняла, нашёл способ частично сохранить свою должность. И сейчас, он клевал носом, сидя рядом с монстерой.

– Значит, это у вас я могу получить манускрипты змееведа Роберта, изучавшего связь видов и созвездий?

– Да, я вас заждался, мисс Эйра, – зевнул Рудольф и поднялся на ноги. А затем поманил её за собой, не обращая внимания на настороженный взгляд вражеского дежурного. Невзирая на то, что баронет, кажется, валился с ног, он был рад её видеть. У него совсем иначе заблестели глаза. Поднимаясь по лестнице позади «чародейки», он прятал улыбку. Она тоже; у неё были хорошие новости и одновременно большие надежды на это воссоединение.

– Разве нам не нужно вниз? – вполголоса поинтересовалась Валь, когда убедилась, что они одни.

– Нужно, но не по главной, – кивнул Рудольф и пригласил её к себе в кабинет. Перед тем как закрыть за собой дверь, он высунулся и огляделся. Словом, они были одинаково параноиками.

Задвижка щёлкнула, и они обнялись. Тепло и пылко. Хватка баронета была такой чувственной и сильной, что Валь, сперва обрадованная, невольно заколебалась. Такой восторг можно было считать почти что неприличным. Если уж вообще опустить тот факт, что они касаются друг друга; казалось, война позволяет забыть о строгости «Свода законов, коим жена подчиняться должна».

– Зонен передал мне, что ты теперь стережёшь… самое ценное, – пробормотал он, согревая дыханием её ухо. – И тогда я понял, что это ты умыкнула её из-под самого носа у предателей. Они всё устроили так, что… мы так и прошляпили бы её, если б не ты. Слава Великому Аспиду, что ты это смогла. Я восхищён тобой, я…

У него будто перехватило дыхание, он сжал её крепче, и Валь ощутила дурацкое и крайне неуместное желание от него отстраниться. Она пыталась подавить его в себе, потому что знала, что счастлива видеть Рудольфа. Но почему мысль о том, что он всё ещё к ней неравнодушен, доставляет столько неудобств!

– Теперь я думаю, что это изменило, – пробормотала она. – Может, возьми её граф, он просто ушёл бы, и…

– О нет, не ушёл бы. Не сомневайся. Он явился с намерением превратить Змеиный Зуб в свою провинцию, и удача в делах любовных только подогрела бы его самолюбие. А так… пускай думает, гад, где он не на ту лошадку поставил!

– Но он такой страшный, Рудольф, ты просто не представляешь, – вздрогнула Валь. – Он если и человек, то уродливый до жути, и такой… въедливый? Я не знаю, что перед ним сплясать, чтобы угодить ему в следующий раз; а когда он смотрит, кажется, что…

Рудольф прижал её к себе так, что она буквально растворилась в его тепле. И мурашки пробежали у неё по шее, когда он уткнулся носом в её неубранные волосы и блаженно вздохнул.

Но тут из глубины книжных стеллажей раздался скрип, и они увидели мрачное лицо леди Нур Риванз Одо, жены виконта Венкиля и той самой дамы, что служила источником всех скандальных секретов города. Пожилая леди была одета очень строго, не скрывая своей принадлежности к дворянству. И оттого так комично смотрелась из-за фальшпанели в одном из шкафов.

Её взгляд заставил Вальпургу и Рудольфа отпрянуть, как ошпаренных, друг от друга.

– Если вы думаете, что только я этому свидетель, то зря. Собрание осведомлено, что леди Моррва уже явилась, и только вас двоих и ожидает – а вас всё нет и нет, – отчитала она их. Валь вся раскраснелась, придя в ужас от того, какие могут пойти слухи.

С ума сойти, она ещё может думать о репутации!

– Мы обменивались паролями и отзывами, – буркнул Рудольф и первым пошёл к тайному ходу на служебную лестницу. Валь таким образом спряталась в тени его широких плеч, но всё равно заметила, что он сконфужен не менее неё.

Да, если они будут вести себя, как беспринципные тененсы, то что они вообще забыли на сборе змеиного дворянства?

Леди Нур развернулась и шагнула вниз на узкие ступени, уводящие в темноту подвала. Её подол, расшитый гербом Одо, змеёй с чашей, уползал вслед за ней, будто гадюка. Рудольф пропустил Вальпургу и зашёл последним, а затем закрыл за ними. Свет отрезался фальшпанелью. Только мерцание снизу давало возможность разобрать очертания спуска.

Тесный подвал, охваченный каменными арками, явно был рассчитан на тайные встречи, но не такого количества людей. Как только Валь ступила внутрь вслед за статным силуэтом леди Нур, к ней обратились два десятка желтоглазых аристократичных лиц. Ей сперва стало жутко, а затем – хорошо. Наконец она увидела их; наконец перестало казаться, что мир теперь состоит из эльсов и тененсов. Она заулыбалась и сделала реверанс. А мысли её довели до стыда, ведь она не только явилась сюда после скандального единения с Рудольфом, но ещё и в таком непрезентабельном виде. Как низко пала дочь Видиров!

– Вот и вы, наконец, – раздался сухой голос лорда Венкиля Одо. Здесь негде было присесть, только какие-то коробки да бочки по углам, и поэтому долговязый виконт-врач несколько неприлично расселся на одном из ящиков. Большая часть остальных собравшихся стояла – кроме, конечно, сэра Зонена, и ещё одного мужчины, который тоже был ранен. Кажется, он принадлежал к морской страже.

Двадцать с лишним тёмных, вытянутых фигур. Чёрные волосы, золотистые глаза. Свечи в руках и мрачно сомкнутые губы. Тёмно-серые плащи, камзолы и подолы, будто несущие траур по острову. И одновременно – неумолимая непреклонность.

Валь, к своему сожалению, не увидела здесь Беласка. Но зато тут были барон Татлиф Финнгер и его кузен сэр Джаур из Банка Змеиного Дворянства; работники следственной службы сэр Фиор Малини, сэр Джоск Ти-Малини, лорд Себастиен Оль-Одо; почтальон Димти Олуаз; племянница леди Нур, дочь портового управителя, леди Инга Гардебренд, и отец её, барон Келд Гардебренд; лакей Хернсьюгов Бен; младшая дочь Луазов, леди Фина, которая владела отелем в портовом квартале, и жених её, сэр Тристольф Окромор. Из Окроморов также была и юная Кея, которая, помнится, только недавно вышла замуж за пленённого под утёсом Девичьей башни сэра Уолза Ориванза. Кроме них в тенях мелькали лица ещё нескольких мужчин, которых Валь не знала, но видела раньше – скорее всего, это были другие управляющие или не последней важности чины морской стражи. Последней она разглядела мрачную леди Ориванз; она была матерью четырёх уже взрослых сыновей, которые служили в морской страже и, судя по её трауру, сэр Уолз мог быть последним, кто остался в живых.

Будто какой-то разговор прервался, когда Валь появилась. Почти все собравшиеся обратились к ней взглядами, и она поняла, что многое должна рассказать.

– Вы упустили несколько общих тем, но всё равно мы ждали вас, – сообщил ей лорд Венкиль. Он здесь будто заменял виконта Луазу, председателя городского собрания. – Мы как раз обсуждали военный опыт Колониальной Компании Эльсингов. Графства к северу от Синих Гор, Юммир, Тираль и две ририйских провинции они действительно превратили в свои колонии. Сохранили часть местного правительства, установили налог, внедрили своих управленцев и одновременно лояльно отнеслись к тем, кто, как и мы, пообещали остаться работать вне политики. В этом и была их ошибка: они нам поверили. Кроме того, якобы захватчики всегда избегают самосуда и зверских мер. А это тоже поможет нам, не теряя своих бойцов, эффективно сбросить их с трона. Их слабость станет нашей силой; мы снова вернёмся под корону Харцев, что давало нам немалую долю автономии и право на локальные законы. И Луазы, и Хернсьюги пополнили бы наши ряды могуществом своих семей, но так уж вышло, что на Долгую Ночь они уехали в свои родовые гнёзда. Возможно, им удастся присоединиться в ближайшем времени.

Но Вальпурге и такой отряд показался весьма внушительным.

– А теперь вы, леди Моррва, расскажите нам, что с вами произошло, – предложил лорд Одо.

Она прочистила горло и выпрямила спину. Взглянула на Рудольфа, чтобы набраться сил. И рассказала о том, как Беласк попросил её присмотреть за Эпонеей, как они убежали от мятежного генерала, как пробрались в Девичью башню и как придумали выдать королеву за баронессу. А потом замялась, не желая разглашать подробности своей новой профессии, и перескочила сразу к более важному: к дюжине бойцов сэра Уолза Ориванза.

– Он жив? Он жив? – на разные голоса возгласили и юная леди Кея, и пожилая леди Ориванз. Джентльмены принялись успокаивать их тихие слёзы, а Валь обрисовала картину с незавидным положением солдат. И после перешла к новости сегодняшнего утра:

– Когда мы передавали им еду, они положили к нам в корзину записку. Оказывается, у них есть сломанная лодка, которая стоит ребром, выдаваясь в море. И к ним в эту лодку прилетела стрела с посланием со стороны Купален. Естественно, бумагу мы сожгли, но прежде я выучила то, что там было написано. Флот Шассы под стягами Харцев выходит прорывать морскую блокаду Эльсингов, и все воины Эдорты мобилизованы. Они ожидают подкрепления от короля. Они просят нас держаться и вооружаться, потому что, когда король явится на остров, мы можем значительно ускорить освобождение Брендама своими силами!

Она была счастлива озвучить товарищам эти слова. Всё внутри неё согревалось ими. И, казалось, ей удалось перенести этот свет, эту надежду, и в это тёмное подземелье. И молодые, и пожившие аристократы поднимали головы и выдыхали свободнее.

– Мы не очень рассчитывали, – признался седоватый сэр Джаур Финнгер. – Вы выручили свою кузину, леди Моррва, но на деле вы дали нам надежду. Ведь теперь у короля нет шансов проигнорировать захват острова.

Валь шумно вздохнула и уставилась в его вытянутое, испещрённое морщинами лицо.

– Нет, сэр, король никогда не бросил бы нас!

Она быстро осмотрелась. Кто-то поднял брови, кто-то опустил глаза. Кажется, немногие из них разделяли её уверенность в Адальге.

И зря, ведь она-то его хорошо знала.

– Всё, что я могу сделать для общего дела, я сделаю, – Валь поняла, что может говорить, не сдерживаясь. – Я сейчас, простите, чародействую для захватчика. Я ему «предсказываю» столько, сколько могу со своими скудными знаниями. И я обязана сообщить вам, что после нашего первого сеанса при прочих равных он может выбрать целью своей атаки Амарант.

Изумление на лицах присутствующих пощекотало ей нервы, но одновременно наполнило её гордостью. Она сильно сомневалась, что действительно имеет право принимать и озвучивать такие решения. Но теперь было поздно отвергать ответственность.

– Не делай то, что тебя подставит, – очень тихо, очень проникновенно попросил Рудольф.

– Но помните, леди Моррва, – встрепенулся лорд Келд Гардебренд, бывший управитель порта. – Если он пойдёт дальше, уводите его, как можете, от Купален. Особенно зная сэра Уолза Ориванза…

– Не только поэтому. Купальни для нас – единственный порт, – вмешался сэр Зонен, положенный на солому поверх ящиков. – Его просматривают дозорные с моря, но это во сто крат лучше для нас, чем их военное присутствие в нём. Уверен, воины Эдорты будут там сегодня-завтра.

– Поэтому, леди Моррва, – добавил надтреснутым голосом лорд Одо, – если вы действительно в силах влиять на его решения, то во что бы то ни стало не дайте ему пойти на Купальни. Высота Ольбрун, Эдорта, Хернсьюг, – куда угодно, но не Купальни.

У Вальпурги вышибло дыхание. В Эдорте мама, а в Хернсьюге – Сепхинор! Она дрогнула и опустила взгляд, а собрание принялось горячо обсуждать, как можно организовать контрабанду оружия через Купальни.

«Адальг, миленький, приходи скорее», – взмолилась она в душе. – «Я не смогу. Если надо будет натравливать его на Хернсьюг, я правда не смогу. Я упаду перед ним на колени и всё расскажу. Я не справлюсь».

Знала бы она, как Рудольф хочет коснуться её плеча, дать ей молчаливую поддержку! Но он вынужден был оставаться рядом, лишь гладить её взглядом. Он чувствовал это отчаяние, как своё. Конечно, граф тоже быстро поймёт, что Купальни и ему пригодятся. Какими сказками можно будет заставить его смотреть в другую сторону?

– Валь, – тихо позвал он её, чтобы вырвать из омута тяжких мыслей. – Помни, ради победы эти люди готовы погибнуть. Если потребуется выбирать, кто останется в живых, делай это безо всякой оглядки на совесть. И не бойся, что тебя сдадут захватчикам. Мы все готовы умереть за свободу Змеиного Зуба, и поэтому ничего не страшись. Если… если так будет надо, чтобы оправдать наступление врага вглубь острова и твои предсказания, люди готовы будут отдать себя.

– Я не вправе такое решать, – выжала из себя она. – Я не Схолий.

– Не оставляй это право за чужеземцем.

– Мною движут факторы, на основании которых ни один командир не отдаёт подобных приказов.

– Мы все здесь будем с тобой, чтобы подсказывать тебе, – Рудольф понял, что оказался опять слишком близко к ней, когда она подняла на него свой бронзовый взгляд, и он разглядел блик от каждой свечи в её глазах. И потому отшагнул назад. А к Вальпурге приблизилась плачущая леди Ориванз, которая упросила рассказать хоть что-нибудь о её сыне под утёсом.

Проверив карманные часы, баронет понял, что время «обеденного перерыва» стремительно подходит к концу.

– Господа, леди, я прошу вас, – чуть повысил голос Рудольф. – Давайте обменяемся паролями, придём к заключительным пунктам.

– Да, да, – крякнул сэр Джаур Финнгер. – Итак, положение первое…

Плясали тени, взвивались в едином порыве души сопротивления. Единогласно были приняты правила:

1.      При возможности осуществить убийство эльса без подозрений и без разрыва шпионского канала, дворянин обязан это сделать любым уместным способом.

2.      При необходимости пожертвовать собой или товарищем ради выживания или сохранения позиции более ценного элемента сопротивления, дворянин без раздумий сделает и это.

3.      Важнее всего все действия по освобождению города. Вслед за ними идут действия по вызволению и спасению пленённых, осуждённых, скрывающихся товарищей. Третий приоритет: защита домов, змей, нравов, обычаев. Все дворянские семьи отказываются от взаимных притязаний, от выяснения отношений, от экономической деятельности в целях укрепления позиций до восстановления королевской власти на острове.

4.      Все доходы, в том числе поступления запасов оружия, пищи, лекарств в распоряжение какого-либо дворянина, должны быть немедленно скоординированы с силами Сопротивления.

5.      Все объекты вражеской и союзнической стороны разделены по категориям приоритетов. При необходимости выбирать между убийством или защитой тех или иных из них, дворянин должен руководствоваться их приоритетностью.

6.      В зависимости от принадлежности к разным направлениям Сопротивления, дворяне обязаны пользоваться системой кодов и шифров. Ни при каких обстоятельствах информация о Сопротивлении и этих кодах не может быть передана врагу.

Для кого-то список показался исчерпывающим, но Вальпурге было мало. Она буквально повисла на лорде Венкиле Одо, который уже поднялся на ноги, чтобы пойти прочь по подземным путям, и принялась упрашивать сказать ей больше, объяснить, что ей делать, как ей общаться с товарищами.

– Я буду приходить к баронессе, как врач, раз в неделю, – предложил лорд Одо. – Но, поскольку через сэра Уолза вы общаетесь с Купальнями, сэр Рудольф должен придумать для вас какой-нибудь ещё способ коммуникации на каждый день. А сейчас, простите, я поспешу… у меня в госпитале что ни день, то обыски.

Рудольф наморщил веснушчатый лоб, сочиняя что-то. А Валь уже перехватила лорда Татлифа Финнгера. Если он раньше управлял счетами Беласка, то многое должен был понимать в области финансов!

– Милорд, – доверительно обратилась к нему Валь, ухватив его за расшитый серебром рукав. – Мне обязательно нужно знать в ближайшие пару дней, будут ли расти в ценах акции Ририйского Исследовательского Общества. Для предсказаний.

Лорд Финнгер округлил свои маленькие глаза и с сомнением покачал головой.

– Ох, мисс, боюсь, ни я, ни кузен в этом не сильны. Колебаниями цен всегда занимались Луазы, но здесь никто из них не…

Валь сжала его руку крепче и раздула ноздри.

– Милорд, я должна что-то ответить, когда мне придётся, – тихо и мрачно молвила она. – И я в этом ничего не понимаю. Абсолютно. Прошу вас, выясните для меня хоть как-то, дайте хоть какой прогноз. Не позднее послезавтра. Это для того дела, что в приоритете выше всех.

Банкир поджал свои тонкие губы, но затем неуверенно кивнул и отвернулся. Валь отпустила его и повисла, словно лодка без вёсел, в темнеющем пространстве подвала.

Рудольф заговорил с ней, и опора под ногами будто возникла вновь.

– Давай так: если от Купален придёт сообщение, ты отправишь служанку на рынок за сушёными лягушками. Или приходишь сама. Отзыв будет «Всего по одному иру за штуку». Там у нас Сиза и сэр Зонен, как ты понимаешь, и заодно мы будем передавать для пленников продовольствие. А если нам нужно будет что-то срочное сказать, что не впишется в визит лорда Одо, то мы пришлём к вашей двери «паломника», что будет просить исцелить его от… «видений уничтожения мира». А ты ему ответишь «проходи, нужно будет зажечь благовония». Запомнила?

Голова уже опухла от такого шквала важных сведений, но Валь держалась изо всех сил.

– Поняла, – шепнула она. Опять они остались одни.

– Держись, Валь, – искренне попросил Рудольф, и она встретилась взглядом с его глазами цвета неспелых тыкв. – Это ненадолго. Я думаю, недели две до контрнаступления Адальга. Мы справимся.

Впервые она почувствовала, что готова обняться с ним по-настоящему, и наконец сделала это. Она зарылась носом в лацкан его сюртука и закрыла глаза. А он, укрыв её собой, подумал, что теперь никак не сможет сказать ей про Сепхинора, запрятанного Сопротивлением в городе. Нет, она такую новость не переживёт.


Тем не менее, после первого собрания с её участием Вальпурге полегчало. Она своими глазами увидела товарищей по несчастью, которые так же терпеливо склоняются перед захватчиками в ожидании реванша. Однако последующие дни всё равно испытывали её на прочность, казалось бы, давно привычными ей вещами.

Вместе с Германом она в мастерской Моррва продолжала колотить грубые одинаковые гробы, а солдаты штабс-капитана Нуллерда грузили в них тела и отправлялись их хоронить. Они не различали своих и чужих. Эпонея избегала столь травмирующего для её невинного ума зрелища под предлогом плохого самочувствия, а Эми постоянно стерегла башню, держа в памяти разные кодовые слова. Валил снег, и, судя по новостям, авангард графа двинулся продолжать завоевание.

Напряжение не отпускало её с раннего утра, когда штабс-капитан невзначай поинтересовался, нет ли каких заброшенных шахт или пещер в основании утёса. Валь на это ответила, что сроду не было, но теперь её мучила тревога.

Ещё и Эми, которая утром была на рынке, чтобы доложить Сопротивлению о текущих делах, вернулась с запасом еды и тягостными новостями. Она сказала, что прибывают новые корабли, и на них уже не графов герб. Вероятно, он вызвал каких-нибудь союзников из-за моря.

А теперь Эми явилась вновь, и снова с малоприятным призывом:

– Госпожа чародейка, я могу вас отвлечь? – попросила она с порога. Наёмники в чёрных мундирах, что курили прямо в доме, уставились на неё голодными глазами.

«Насильники тоже висят в порту рядом с мародёрами —хоть за это чудовищу спасибо», – мысленно ответила им Валь. Затем молча встала, поморщилась от скрипа в пояснице и подошла к ней.

– Один из высокопоставленных людей из замка приехал, – пояснила Эми. – Баронессу хочет видеть, а ей нездоровится, и вот…

«Сэр Лукас?» – подумала Валь. Но, судя по многозначительному блеску тёмных глаз служанки, это был не тот обходительный рыцарь. Валь сняла фартук, усыпанный опилками, и Герман молча забрал его. Он работал, не поднимая головы, неизменно молчаливый; но будто бы видел всё спиной.

В гостиной ожидал Советник. Его облачение с прошлого раза не изменилось, и глаза хитро поблёскивали из-под грубой деревянной маски. Перед ним дымился крепкий чай, а вот конфет уже не осталось. Поэтому, будь он змеиным дворянином, сразу бы почувствовал, что здесь проявили недостаточно гостеприимства.

Да и можно ли было говорить об этом? Валь с натруженными, истыканными занозами руками подошла и опустилась напротив него на стул. Её волосы без постоянного плетения превращались в один большой колтун, а старость на лице делалась всё убедительнее.

– Я рада приветствовать вас в доме Моррва вновь, мистер… простите, не знаю вашего имени, – молвила она бесстрастно.

– Кристор Эрмигун, мисс Эйра, – кивнул ей Советник. Голос его звучал гулко из-под дерева. Оглядевшись, он спросил:

– Как у вас тут со змеями? Что если я сниму свой намордник?

– Да пожалуйста, – пожала плечами Валь. – Мы до сих пор не можем поймать крайта и зеленую мамбу, но, вероятно, они погибли или уползли. На голову они вам в любом случае не свалятся.

Ей хотелось знать, как он выглядит; она считала, что неузнаваемость – это слишком большое преимущество. Кристор поднял голову к небольшой, но очень старой люстре в холле башни, будто опасался, что там прячется очередной аспид. Но затем скинул капюшон с редких седых волос и стянул маску.

Было бы, что прятать. Обычное сморщенное тененское лицо, которому уже лет пятьдесят от роду. Широкий нос и один чуть подбитый прищуренный зелёный глаз. В его вроде выученных манерах иногда проскакивали повадки будто бы лакея. Он вежливо улыбался, но эта улыбка казалась какой-то заискивающей. Валь даже удостоила его снисходительного совета:

– Закрывать лицо на Змеином Зубе бессмысленно. Наоборот, вся философия змееведов говорит о том, что обзор полезнее брони.

– Вот я к вам за этим знанием и пришёл, – закивал Кристор. Он вновь осмотрел предложенный ему чай, будто хотел спросить у леди, не желает ли она присоединиться. Но её мрачный взгляд его разубедил. – На вашем острове масса интереснейших змей. Я ищу тех, чей яд сворачивал бы кровь. Мне особенно подошли бы ваши местные гадюки, но зимой, я так понимаю, их не отыщешь. Вот и пришёл к вам за советом. Я хорошо заплачу за такую змею и ещё лучше – за её яд. Вас мне посоветовал сэр Рудольф; он сказал, вы учили баронессу, а баронесса помогала определять змей в следственной службе.

«Многовато ты наболтал», – подумала Валь мрачно. Но критичными эти сведения было не назвать. Сказал и сказал; если Рудольф так сделал, значит, на то были причины. Он сохранил свою должность, как она помнила, но не мог касаться военныхпреступлений и обязан был постоянно докладываться Охотнику.

– У семьи Моррва есть гадюка-фея, – ответила она. Ей припомнилось убийство Фабиана, и она насторожилась. Подумала даже соврать. Но в итоге поняла, что при желании этот господин отыщет Книгу Змей и всё равно увидит опровержение её слов. Поэтому сказала откровенно:

– Но её яд кровь не сворачивает. Для этого вам нужна серая гадюка, гюрза. В качестве питомцев их обычно не держат, а сейчас они все в спячке. Я бы посоветовала подождать весны или поспрашивать на рынке.

Кристор склонил голову набок и поднёс чашку чая к губам. А затем спросил понимающе:

– Как я понимаю, вся ваша слава баронессе досталась, мисс? Я вижу, вы очень хорошо разбираетесь в островной фауне. Опыт долгих лет позволяет вам говорить так уверенно и спокойно. А главное – честно.

Валь подняла бровь и резонно поинтересовалась:

– Решили спросить у меня то, о чём и так знали?

– Признаться, я слукавил. Всё на этом острове восстаёт на нас. Люди, с которыми мы говорим, от мала до велика, путаются во лжи и пытаются подсунуть нам кобр под видом ужей. В этом заключается репутация Змеиного Зуба. Но вы знаете о нём многое, и в то же время с готовностью сотрудничаете.

«Ещё одна уловка, или же, наоборот, попытка установить некое доверие?»

– Я, как и Сульиры, была возмущена преступлением Беласка против клятвы, – аккуратно напомнила она. – Заветы острова гласят, что любой подобный брак, как бы ни был страшен жених, должен быть совершён, если обещан. Иначе на нас придут беды. И вот, посмотрите: беды уже здесь. Война, разруха, страх. Я ничуть не сочувствую Беласку и его трусливой дочери и желаю, чтобы граф поскорее отыскал их. Это не вернёт Змеиному Зубу свободу, но закроет наконец эту рану обмана и вероломства.

– Вы и хладнокровны, и мудры, будто кобра среди гадюк, – не без удовольствия признал Кристор. – Кроме того, вы видите грядущее, а островитяне, лишённые этого дара, не способны предсказать даже наказание, что следует за обманом. Может, в будущем вы зрите поражение графа, и оттого вы так невозмутимы и рассудительны? – поинтересовался он с хитринкой.

– Напротив, – мягко опровергла его мысль Валь. – Я увидела яркую победу. Это добавило ещё каплю к моей, как вы говорите, готовности к сотрудничеству.

Она тоже улыбнулась. Так их улыбки и создали атмосферу некоего скользкого, отвратительного партнёрства, на которое лорду Вальтеру больно было смотреть. Кристор хотел знать секреты яда гадюк, что способны сворачивать кровь. А Вальпурге ничего не оставалось, кроме как рассказать ему, что она знает. И, когда Кристор сказал ей, что уже имел дело с добычей змеиного яда, она поняла: наверное, это он на пару с Охотником убил Фабиана, чтобы обратить генерала Сульира против Беласка.


Каждый день был теперь наполнен неприятной работой: требовалось постоянно сводить концы с концами, выскребая последние крохи из погребов, а потом выискивать момент, когда можно было бы отправить Мердока или Германа лазить по скалам. Ко всему прочему добавилась работа над платьями лже-баронессы и постоянные трудности с её причёской и с собственным гримом чародейки. Наконец, нужно было залатывать дыры в каменном теле башни, израненном снарядами. И благодарить небо за то, что граф пока что не вспоминает про свой интерес к делам гадальным и тоже занимается своими захватническими рутинными делами.

Эми, приходя с рынка, постоянно приносила на хвосте (вернее, на подоле) удручающие подробности новых порядков Брендама. Она рассказывала их, когда они с Вальпургой сидели и чистили рыбу или картофель.

– Все пошлины, как говорят торговцы, переделали. Теперь торговля пойдёт с другими захваченными Эльсингами провинциями. Поэтому чужеземные купцы уже начали приезжать. А жить-то им где-то надо? Вот и установил проклятый для брендамских дворян непосильные выплаты в казну, если те желают дома сохранить. Нам пока писем не было, но всего можно ожидать. Но хуже всего – эти эльсы. Повсюду они теперь! Крикливые, наглые, никого не уважают, двери дамам не придерживают, на ноги наступают, одеваются как петухи и думают, что они тут хозяева! А они всего лишь понаехавший сброд.

Эми так возмущалась засилью чужестранцев, что Валь даже невольно – и очень тихо – похихикала.

А двумя днями позднее настала очень мрачная дата.

С самого утра валил снег, и его крупные хлопья будто поглощали отдалённый грохот пушек из глубины острова. Пальба завершилась буквально за пару часов; что бы ни штурмовали войска оккупантов, они сделали своё дело быстро. И к вечеру прибыли подводы с телами убитых. Валь даже не стала смотреть, только видела, что почти все они черноволосы. Адъютант Бормер передал штабным указание расположить их в морге, опознать при содействии семейства Моррва и оповестить их семьи. И ещё до рассвета они занялись этим вместе с прибывшим на подмогу Рудольфом и лордом Себастиеном Оль-Одо.

Под кровом Моррва никогда не было столько мертвецов разом. Морга не хватало, и тех, кто не поместился, разложили на пустующих дощатых помостах для брёвен снаружи. И накрыли, чтоб не видеть их лица.

Слуги Луазов, солдаты морской стражи, какие-то работяги вроде конюшего. Лорд Орлив, наследник дома Луаза. Его Герман и Валь почётно разместили в углу морга. Но не проронили ни единого слова. Лорда Орлива Луаза убили несколькими выстрелами в грудь, и его хотя бы не разорвало на куски снарядом. Он был благородным дворянином, благородно и умер. И глаза его закрылись, чтобы не глядеть на Вальпургу, которая показала завоевателю на Амарант.

«Неужели это сделала я? Неужели и правда мои слова о розовом камне привели его туда?» – кажется, она и сама стыдилась смотреть в его светлое спокойное лицо. Она сберегла свой дом от графа, но сделала это ценой родового гнезда Луазов – достойнейших из островитян.

Неужели Рендр ей и такое простит? Или… или нет?

Подавленная и выцветшая, будто не способная больше на какие-либо эмоции, Валь первой вышла проверить, сколько почивших с улицы ещё осталось обслужить. Она приподняла покрывало, на которое уже навалил сугроб. И с опаской всмотрелось в первого попавшегося из ожидающих. Кажется, это был их возница…

А сразу за ним – Глен.

Вальпургу сковало льдом с ног до головы. Перед глазами словно зарябил туман. Снова и снова она отворачивалась и взглядывала в его лицо. Она умоляла свои глаза разглядеть отличие этого человека от Глена, но находила лишь сходства. Даже тонкий бантик под воротом точно такой, какой он надевал на праздники.

Совсем белый, с посиневшими губами и окончательно мёртвый.

У неё затряслись колени, готовые подломиться и уронить её в утоптанное снежное месиво. Шаги Германа прозвучали тише, чем шум крови в ушах. Он подошёл и откинул покрывало целиком. Его родительский взгляд из всех нашёл Глена мгновенно. Он тоже остолбенел, но лишь на мгновение. А затем толкнул Вальпургу в плечо и рыкнул:

– Что ты теперь-то смотришь? Так и умер, не заслужив твоей спальни. Иди за носилками.

От его слов в горле Вальпурги застрял неозвученный крик. Она отшатнулась и упала на колено. Сквозь шум в голове она слышала голоса – то ли своих бывших коллег по следственному делу, то ли вернувшихся с раскопок могил солдат. Чьи-то руки коснулись её плеч, но она вдруг вскочила, и, как выпущенная с тетивы стрела, ринулась обратно домой.

В беспамятстве она думала лишь о том, что эта война должна была пройти мимо. Эпонея действительно должна была выйти замуж за своего урода, Беласк должен был последовать заветам острова.

А так она решила сыграть в гадалку и защитницу острова и убила человека.

Своего мужа!

Что он там делал? Где теперь Сепхинор?

Она прорвалась через недоумённых Эпонею и Эми и кинулась к себе в спальню. Град слёз, что катились по щекам, она даже не чувствовала. Просто осела рядом с кроватью, держась за столб балдахина и прижимаясь к нему, как когда-то к мужу.

Как всё вернуть? Как изменить решения прошлого? Он же умер, он же умер насовсем!

Почему она не любила его? Он был не всем хорош, но он был рядом! Он любил её; на худой конец, он делал это как умел!

Забытье охватило её, и она буквально утонула в своей боли. Только хлопок двери вернул её в чувство. Она заставила себя поднять глаза и встретиться взглядом с Рудольфом. Он сел рядом с нею на узорный сизый ковёр и поставил рядом бутыль с двумя стаканами.

– Выпей, подруга, иначе у тебя не выдержит сердце, – молвил он и налил ей. Она подчинилась.

Почему она не могла допустить его до себя хотя бы днём раньше! Она теперь вечно будет жалеть об этом, она будет слышать эти слова Германа в аду, и мёртвое лицо Глена будет видеться ей.

Но жар виски разлился по груди, и она сумела вернуть себя из пучины горя в маленькую, обустроенную своими руками спальню. Потом сконцентрировала свой взор на Рудольфе и ощутила укол раздражения. Даже ненависти. Он пришёл, чтобы занять место Глена?

Почувствовав злобу в её взгляде, Рудольф не стал говорить то, что хотел. Он лишь добавил ей виски и проговорил негромко:

– Выпей ещё, не обращай на меня внимания.

Она повторила. Негодование ушло, осталась лишь пустота. А после следующего глотка – одно только безразличие. И тупая, свербящая боль.

Он больше никогда не придёт.

Тогда она сломалась и разрыдалась вновь, и тогда же снова оказалась в объятиях Рудольфа.

– Я виновата перед ним, – хныкала она.

– Он виноват перед тобой куда больше, – убеждал Рудольф.

– Я так и знал! – прорычал вклинившийся в их сцену Герман.

– Иди отсюда, – огрызнулся на него баронет.

Дверь хлопнула, и Валь забормотала опять:

– Я совсем его не любила, а он меня любил…

– Это ложь.

– Он был добр со мной, а я…

– Это тоже, тоже ложь!

Она допилась до беспамятства, а он уложил её в постель. Это был конец её репутации, если б о таковой ещё шла речь, но она не испугалась этого факта настолько, насколько от себя ожидала. Она просто вспоминала тёплые объятия Глена и не могла себе простить, что была так жестока с ним.

Ей снилось, что она действительно чародейка-рендритка. Что она стоит на скалах подле острова в длинной рваной мантии и сквозь рёв штормового ливня взвывает к Великому Аспиду. И тот встаёт из пучины вод, возвышаясь до чёрных небес увитой рогами мордой, и обрушивает свой гнев на захватчика.

И на весь остров…

Всё рушится, рушится от страха перед его оскалом. И стены Брендама, и строй врага, и разумы дворян. Она призвала на Змеиный Зуб праведную ярость, и теперь поплатятся они все. И ужас того, что она натворила, вновь не даёт дышать.

Она очнулась от голоса Эми, которая что-то просила у неё, а затем вдруг ахнула и отскочила в сторону. Загремел упавший табурет. И Валь, держась за трещащую голову, зажмурилась. А затем мучительно открыла глаза и увидела её: всё те же рыжие волосы в сеточке, всё то же круглое, впечатлительное лицо.

– Госпожа, проснитесь, – взмолилась она. Свеча в её руках мучила уставший взгляд своей пляской. За окном уже спустилась вечерняя тьма, то чувствовалось даже через доски. – Там Он пришёл! И у вас ещё змея… Чуть меня не укусила…

Её лепет терзал гудящий череп. Валь приподнялась на локтях и уставилась прямо перед собой. И увидела на своей груди шоколадного цвета мордочку и быстрый чёрный язычок своей возлюбленной мулги.

– Вдовичка, – выдохнула Валь и тихонько рассмеялась. – Ты что, Эми, не узнала нашу Вдовичку?

– Её и впрямь не узнать, она раздражена, как никогда, – пробормотала служанка. Но её плечи опали после облегчённого вздоха.

Валь с обожанием сгребла Вдовичку и приложила её голову к своей щеке. И покачалась из стороны в сторону, блаженно прислушиваясь к едва слышному шороху её дыхания. Теперь они обе Вдовички.

Она не бросила её, она вернулась. Даже после того, как осталась один на один со смертельной змеёй генерала и всеми ужасами осаждённого города. Добрая, добрая, добрая змея.

Неужели она будет рядом даже тогда, когда Рендр навсегда оставит её?

– Госпожа, Он ждёт внизу, я прошу вас… – снова вклинилась Эми. – Сказать ему, что вы больны?

Будь это Кристор или сэр Лукас, или ещё хоть кто-нибудь, кроме распроклятого графа, Эми не доставала бы её. Но это был именно он, будь он неладен, и оттого у Вальпурги не было шансов отлежаться.

Вдовичка смогла защитить её и вернуться домой, значит, и она сможет защитить их дом.

Поэтому Валь сползла с кровати и посмотрела на своё лицо в зеркале. Часть грима оплыла и затёрлась, но опухшие от алкоголя черты элегантно дополняли первоначальный замысел. Рука сама потянулась к серьгам и духам, затем замерла. И оправила мятый хлопковый подол.

Чем хуже чародейка выглядит, тем больше она посвящает времени магии, не так ли?

– Пригласи его в баронский кабинет, – велела Валь. Там она в последнее время пыталась делать ему «натальную карту», раскинув на столе схему звёздного неба. Пускай полюбуется.

– Сию минуту, – покивала Эми. Но, уже выходя, обернулась и промолвила вполголоса:

– Я боюсь за лорда Моррва. Он совсем страх потерял, осыпает вас и всех на свете проклятиями, напился, с сэром Рудольфом едва не подрался, а теперь вот и на этого…

– Заприте его в погребе, заткните ему рот тряпкой, – отмахнулась Валь. Старик мог сколько угодно называть её бесчестной женщиной, но от этого пьяного дебоша никому бы не полегчало. А испортить всю конспирацию он мог вполне.

И хоть сейчас Вальпурге и самой казалось, что она готова выложить Экспиравиту всё начистоту, опасность подобного со стороны Германа дисциплинировала её. Пускай всё это будет на совести Беласка, Эпонеи, захватчика, и её, Вальпурги – но потом. А сейчас, раз уж впряглись, глупо будет развалить последнее.

Она перебралась в кабинет Глена, придерживая одной рукой чугунную голову, и села на его место, за книги и чертёж. Приходилось по крупицам восстанавливать в потухшей памяти логику расчётов и притягивание за уши некоторых трактований. Хотя, даже если следовать книге, всё в жизни и призвании Демона могло показаться на удивление радужным. От таких дифирамбов и восхвалений немудрено даже Глену вообразить себя спасителем мира.

Глен…

Погано заскрипела открывающаяся дверь, и Эми впустила внутрь гостя. Высокая, но согбенная тень его, опираясь на трость, поползла по стене. Он был одет, как и раньше, в черный сюртук, замотан в платки, только вместо треуголки его голову прикрывала менее помпезная шляпа. Её поля были слегка загнуты кверху со всех сторон, кроме передней, а та давала лишнюю тень на тошнотворные очи.

– Добрый вечер, мисс чародейка, – кивнул он и занял кресло напротив неё. Глядя в её припухшие, красноватые глаза, он должен был догадаться о причине задержки. – Я так понимаю, что разбудил вас.

– Это не стоит вашего внимания, милорд, – качнула головой Валь и вновь едва не зашипела от боли, что переливалась внутри черепа, как ртуть в градуснике. – Как только у меня налаживается контакт с астралом, я могу не отрываться от дела днями и ночами, и потому совершенно не соблюдаю режим.

– Я понимаю, – кажется, усмехнулся Экспиравит. Его не видимые под платком ноздри шумно втянули воздух, лишний раз убеждая Вальпургу в том, что он распознал запах перегара.

«Виски и магия», – подумала Валь.

– Вы польстили мне честью знать подробности вашего рождения, – заговорила она, несколько раскрасневшись. – И оттого я увлеклась, изучая вашу изумительную судьбу. Сейчас я ещё больше уверена, что должна указать вам, как идти по стезе чародея.

– Мне тоже стало воистину интересно ваше искусство, – пророкотал, как мельничный жёрнов, завоеватель. – Вы ведь знаете, что оказались правы с розовым камнем? Вам же видно, что я там отыскал?

Валь уставилась на него тупо. На самом деле, у неё не хватало фантазии. Теперь она даже предположить бы не смогла. Поэтому она отрицательно покачала головой – и будь что будет. Ей не всё должно быть открыто!

– Прямая наводка на то, где прячется или Беласк, или леди Эпонея, или оба сразу – вместе с повстанцами, – с плохо скрываемым торжеством сообщил Экспиравит. И, как и следовало ожидать, никакой конкретики. – В имении, которое мы заняли, я обнаружил уже сожжённые, но всё ещё читаемые бумаги об этом. И, признаться, я до последнего думал, что следовало пойти другим направлением в сторону завоевания, но вы меня убедили.

Валь думала, что испытает страх при намёке на близость раскрытия Эпонеи. Но по этому тону и этим выверенным сведениям она пришла к выводу, что граф мог, наоборот, пойти по ложному пути.

А это было прекрасно. Если только не выяснилось, что он и правда добыл то, что послужит причиной её казни.

Будь она более трезвой, она извелась бы от ужаса, но сейчас даже улыбнулась в ответ.

– Остров дал вам понять, что ваша связь реальна. Такой же вывод я делаю и теперь, рассматривая ваш портрет среди звёзд.

Граф облокотился о стол и уставился на чертёж, в котором по окружности располагались змеиные созвездия, а между ними протянулись цветные линии.

– Это так называемая натальная карта, – пустилась в рассказ Валь. – Из неё я выяснила, что вы (хотя мне это и так показалось ясным с первого взгляда) рождены под знаком Пеламиды. Пеламиды относятся к морским змеям, которые самые ядовитые на свете, потому что им приходится отравлять рыб, а не теплокровных; но пеламиды ещё к тому же никогда не покидают толщу воды, и у них такой окрас интересный…

Она принялась черкать пером змейку в углу бумажного листа. Чёрная спина, одна или две жёлтые полоски вдоль тела… Валь делала это так старательно, что только спустя какое-то время заметила, как граф пристально наблюдает за ней. Она выругалась на себя за несобранность мыслей и вернулась к делу:

– Пеламиды – одни из самых ярких представителей звёздных знаков. Амбициозные и отважные, они относятся к тем, кто вершат судьбы мира. И ещё хорошо плавают. Ваш асцендент, таким образом, в Кобре, – и она указала ему на точку, помеченную чуть выше солнца, в кругу знаков, – а десцендент в Анаконде.

Удовольствие умных слов она, смакуя, дополняла их разжёвыванием:

– Асцендент – это то, кем вы сами являетесь. А десцендент – то, кого к вам притягивает, то есть ваше самое органичное окружение. Асцендент в Кобре для вас означает колоссальную энергию, волю, решимость, непреклонный характер, власть и свершения. Не зря Кобра считается королевой змей. А десцендент в Анаконде привлекает к вам людей, идущих за вашим светом, столь же упрямых, но куда менее рисковых.

Глаза Экспиравита следили за тем, как она показывает соединения с созвездиями, расположенными в сегментах за пределами окружности. Хорошо, что он увлёкся и забыл спросить про свои дурацкие акции.

– А у вас какой знак? – поинтересовался он своим едва звучащим голосом.

«Вот уж не думала, что это когда-нибудь мне пригодится», – подумала Валь, припоминая разглагольствования Глена на тему их совместимости.

– Бумсланг, сэр. Маленькая змейка. Известный её представитель – хамелеоновый бумсланг. Он способен менять цвет и этим и характеризуется: изменчивый, осторожный, скрытный, он прячется и подстраивается под обстоятельства, хотя никогда не изменяет своим замыслам.

«Да, да, звучит так правдоподобно», – сердито согласилась про себя Валь, углядев ехидный прищур Экспиравита. И продолжила монотонно:

– Однако мы вернёмся к вам. Луна в Лучистой Змее означает, вы к себе строги настолько, что это может принести вам вред. То, что вы разрешаете себе посвятить время себе, познанию своих возможностей и своих характерных черт, – это верный шаг к тому, чтобы разорвать эту связь. Кроме того, вы появились на свет в четырнадцатилетний период, когда рождались люди с сильной потребностью в близости, которая очерчена в их судьбах светом девятиконечной звезды Экзос; и это доказывается брачной клятвой, принесённой ещё до вашего рождения. Ваша натальная карта так ярко описывает вас среди звёзд, что, кажется, ваше созвездие способно дать вам имя. Такое бывает, если данное родителями имя вам не принадлежит, не соответствует. Вот, смотрите, ваши диаметры сходятся на созвездиях в порядке… Кобра, которая обозначается символом «альфа», затем от неё короткая хорда к Пеламиде, она отражается через центр в Бумсланга, а Бумсланг – это просто «б»… получается… получается…

Она городила всякую чушь, но с линейкой всё выглядело так убедительно, что поверила бы и сама. И воскликнула:

– Альб! Смотрите, буква в букву с белым призраком! Ну и ну, – покачала она головой. И сделала вид, что не замечает искреннего изумления в омерзительных багряных глазах. Экспиравит чуть выпрямился, и его взор встревоженно заблестел. Кажется, вот это его уже по-настоящему впечатлило.

– Кто бы мог подумать, мисс Эйра, – негромко молвил он. – Я действительно думал об этом имени в детстве.

«Вперёд, в наступление!» – скомандовала себе Валь.

– В детстве мы по-настоящему открыты космосу, лучше доверяем интуиции и меньше закостенели в законах материального, – заговорила она убедительно. – Один из методов познания, единения с эфирным началом – это возвращение к детской силе воображения и непосредственности…

Громкий стук в дверь заставил её аж подпрыгнуть и тут же вновь схватиться за голову.

– Прочь! Мы заняты! – прошипела она.

– Мисс Эйра, это важно! Я прошу вас! Баронесса просила немедля передать! – заюлил снаружи голосок Эми.

Валь закатила глаза, а затем пробормотала Экспиравиту:

– Несносная девчонка… Простите, милорд, я буквально на минутку – выслушаю её, чтобы она не устраивала мне потом истерик.

Она поднялась, на удивление сильно пошатнулась на одной ноге, но затем сделала вид, что так и должно быть, и вышла к лестнице. Эми притянула её к себе за рукав и зашептала:

– Я вас умоляю, пожалуйста, уведите его отсюда! Прямо сейчас! Лорд Моррва грозился убить его, он вышел с заряженным револьвером, и пришлось мистеру М. выбежать и остановить его; но тот едва не выстрелил, поднялся шум, к нам стали стучать солдаты снаружи, и я насилу убедила их, что всё в порядке! Виконт хочет мести, он сходит с ума при мысли о том, что вы здесь разговариваете; мы его удержим сейчас, но это будет недолго, и лучше вам уйти… прошу… прошу!

«Стоит делам пойти хорошо, какой-нибудь пьяница обязательно решит иначе».

Валь хмуро уставилась на служанку, размышляя, как это можно сделать.

– Ладно, я что-нибудь придумаю, – пробормотала она. – Только пообещай мне, что он не выпрыгнет на гостя, когда мы будем проходить мимо.

– Мы сделаем, – покивала Эми. – Но мы с мистером М.; он не позволит лорду Моррва совершить начатое, но выдаст себя!

– Я поняла, – ответила Валь и вернулась обратно. Хорошо хоть Эпонея сидела смирно и не доставляла проблем.

Теперь ей на больную голову ещё выдумывать предлог, чтобы завершить всё поскорее. И что самое обидное – как раз тогда, когда Демон сам готов вестись на её россказни!

Она вернулась, поджав губы, но устроилась на месте Глена как ни в чём не бывало. Граф не молвил ни слова, только закурил вновь. Кабинет наполнился знакомым морозным запахом.

– Так вот, милорд, я рада предложить вам своё содействие на пути к дальнейшему самопознанию, – она вернулась к прежней теме. И выдвинула ящик бюро. Там у неё был гадальный шар, циркули, разные колоды карт, спиритическая доска, настольная книга по нумерологии… Ничто не давало идей.

Экспиравит выдохнул в сторону струю дыма и спросил тихо:

– Мисс Эйра, вы можете сказать, как вы это делаете? Как видите то, что недоступно человеческому глазу?

– О, я… не знаю, как вам сказать, – замялась было Валь, но фантазия уже разыгралась. – Как если вы видите по глазам женщины, что она несчастлива в браке и мечтает о молодом любовнике; вы можете лишь догадываться, а я к этой догадке получаю буквально в свой разум образы, имена, числа. Почти так же, как вы сказали бы, что женщине тридцать три, и у неё четверо нерадивых детей. Вы можете предположить это, а я предполагаю и одновременно знаю, что первое возникшее в моём уме предположение и есть правда. В моём искусстве просто ошибиться, но для этого мне и даны маленькие подсказки. Например, ещё не выстроив ваш квадрат Гвигора, я сразу увидела шесть единиц в вашей психоматрице и ни одной четвёрки. Четвёрки отвечают за здоровье, но тут, как вы понимаете, гадалкой быть не надо; а вот ровно шесть единиц уже сходу на человеке не написаны.

– Что означают шесть единиц?

– О, это… – Валь скосила глаза на книгу, но поняла, что не может себе позволить ей воспользоваться. Однако, как она помнила, больше пяти единиц принадлежали людям уже не столько сильным и властным, сколько тем, кому такая сила и власть уже не в радость. – Это перегруженный деспотичный характер. Не волнуйтесь, что так плохо звучит; тут ваши пеламидские амбиции просто подвергнуты жёсткой критике изнутри, ведь вы нередко сомневаетесь, стоило ли ввергать весь мир в войну из-за женщины. Но… – всё внутри неё кричало: «Естественно, ты не имел никакого на это права!», однако она должна была держать своё мнение при себе. – …при этом вы понимаете, что иначе не могли. В конце концов, через вас теперь вершится судьба отступившего от клятвы Змеиного Зуба. Давайте попробуем снова послушать, что он говорит вам. Куда направляет вас теперь?

– С удовольствием, – оживился тот. – За этим я и пришёл.

Валь извлекла колоду, перетасовала её и выразительно задала вопрос:

– Куда ты указываешь графу, о Великий Змей?

Уже наученный ею, Экспиравит вытащил одну карту рукой в кожаной перчатке. Глядя на него, Валь неожиданно почувствовала себя странно. Он стал ей доверять? Хотя… она выглядит так немолодо и так убедительно. Кто заподозрил бы столь отзывчивую пожилую женщину?

«Буду называть тебя внучком», – пошутила она мысленно и поймала взглядом эльфа в серебряных башмачках. Карта, которая означала что-то там хорошее.

– Свет, тепло, юг… юго-запад… – пробормотала она. – Не очень конкретно. Давайте я ещё раз перемешаю, и… когда должен граф явиться туда?

Жрица, увитая коброй. «Да не помню я, что это значит!»

– Сейчас! – сыграла изумление Валь. В голове лихорадочно роились идеи. Куда его можно деть? А что, если на кладбище? Там же капище Схолия!

– Я поняла! – «дошло» до неё. – Вас призывает тот, кто избрал! Бог Горя, которому посвящено святилище, что тут, в двух шагах!

Приязнь графа как-то померкла, он посмотрел волком.

– Вы сможете взять с собой солдат из штаба на случай, если это вам кажется не лучшим предприятием, – предложила ему Валь. «Ведь мне всё равно, главное, чтоб Герман не учинил здесь безумие». – Но я вам обещаю, что это будет исключительно полезная для нас обоих прогулка.

– Знать бы, зачем избрал он меня для этих променадов… – пробормотал Экспиравит, но послушно поднялся на ноги и тут же согнулся на треть, оперся о трость. – …для того ли, что хотел поделиться частью «горя»?

– Схолий – тёмная лошадка, – принялась заговаривать его Валь. Она тоже встала, прошла мимо него и открыла дверь. – Если он чего-то хочет, даже сам остров иногда не может угадать его желание.

Вместе они отправились вниз, и казалось ей, что она слышит грохот и отголоски ругани в погребе. Или это были лишь галлюцинации расшатанного разума. Экспиравит шагал так неспешно, прихрамывая, что казался ей медленнее сонного ужа. Они вышли из башни. Штабные даже не обращали на них внимание; видимо, они не знали, как выглядит их наймодатель. Но, как ни странно, вызывать их с собой граф не стал; он лишь сказал что-то штабс-капитану Нуллерду, который в ответ отдал честь и приложил руку к груди. Валь, кутаясь в шерстяную шаль, ждала его у выхода из морга.

Туда, где до этого лежали мертвецы, она даже смотреть не могла. Раскаяние, будто тупой нож, что непрерывно ворочается в сердце, истязало её. Но холодный воздух несколько освежил голову. Было морозно, однако она не пожелала надеть даже муфту – так ей было легче, будто она получала по заслугам.

Экспиравит проковылял к ней, закрыв за собой столп яркого штабного света. И взгляды их обратились в вечную тишину кладбища. Синяя ночь лазурью струилась по сугробам; тихо мигали звёзды над головами, предвещая новые январские заморозки. Они пошли вместе. Она вела его и то и дело заставляла себя сбавлять шаг. А он влачился следом, время от времени задерживаясь, чтобы сделать мучительный вздох.

– Слышали ли вы, мисс Эйра, – вкрадчиво обратился он, – в чём заключается моя «избранность» Схолием? Или, может, вы это могли почувствовать?

«Только этого не хватало», – подумала Валь хмуро. Когда они уже порядочно отдалились от штаба, она принялась тереть свои плечи и сильно корить себя за нежелание взять хоть что-то тёплое с собой. Изморозь поскрипывала под ногами, направляя ход её мыслей.

– Я думала, вам самому это открыто, милорд.

– Напротив; я могу предположить, что я из себя представляю, но не могу уяснить, зачем.

– Возможно, беседа со жрицей Трудайей вам как раз и нужна, чтобы это понять, – Валь не упускала случая свести свои выдуманные пророчества с реальностью. – Она отшельница, и в Брендаме её очень уважают.

Она говорила это, а мысли её были далеко. Где-то в этой мёрзлой земле скоро будет лежать Глен. Рядом с леди Миной Оллана Моррва, которая не прожила с ним и двух лет, но, может быть, очень его любила.

Раз так, она заслужила его больше!

Можно было бесконечно считать его алкоголиком, эгоистом или артистом, любящим драму, но он умер в бою за остров, и это делало честь его роду.

А бедный Сепхинор остался там без него. Где-то в тылу, среди беженцев. Но вера в то, что друзья из дворянства помогут ему отыскать леди Сепхинорис, позволяла Вальпурге жить дальше. Иначе бы она просто погибла, зная, что из-за неё это всё случилось.

Что он вообще делал в Амаранте, если должен был быть в Хернсьюге?..

Задумчивый перезвон колокольчиков и перестук костяшек обозначили святилище Схолия. Под козлиным черепом с двумя парами рогов горел дежурный ночной костёр, и языки пламени бросали на провалы глазниц его тени, будто он ворочал очами. Обтянутая цветастыми трофеями и амулетами низинка казалась практически уютной в морозном просторе кладбища. В палатке слышалось пыхтение и бормотание. Трудайя на месте! И на том спасибо.

– Можете поздороваться со жрицей, милорд, – монотонно предложила Валь. – Она, похоже, тоже не спит.

«И у неё будет много работы по отпеванию завтра».

Экспиравит захромал вперёд, а она неспешно последовала за ним. И они увидели жрицу на лежанке из шкур и соломы.

Она была, как и всегда, просто одета. Её испачканный подол год от года делался всё грязнее, а медвежья шкура на плечах – всё растрёпаннее. Всё лицо скрывали сплошные мелкие узоры чёрных татуировок, что формировали череп, а из волос торчали птичьи перья и стрекозиные крылья. Натруженными, но вовсе не сморщенными руками она подтягивала на себя пуховое одеяло. А горчичные глаза её не отрывались от входа.

Граф даже не успел в своей обходительной манере поздороваться, когда она заговорила надломленным голосом:

– Вот и вы наконец… А я-то вас всё жду, жду, всё прошу его не забирать меня… И вы пришли… самый отважный на свете полководец, самая искусная в мире чародейка…

Оба гостя остолбенели, и Валь успела лишь подумать, поражённая, а граф выдохнул:

– Софи?

«Как Софи? Почему Софи? Почему, она ведь давно ушла в Дол? Я что, не узнала бы Софи?!» – обомлела Валь. Она не могла вымолвить ни слова, только округлила глаза и замерла у ног жрицы; на покрывале её свернулся кольцом старый коралловый аспид. Теперь, только теперь она видела свою кормилицу за этим помрачневшим татуированным лицом. Экспиравит же отложил свою трубку и бросился к пожилой женщине, которая с материнским восторгом протянула к нему дрожащие руки.

– Я думал, ты мертва, Софи; много лет уже так думал! – зашептал граф и встал на колени рядом с лежанкой. Его перчатки переплелись с её пальцами, они глядели друг на друга, не отрывая обожающих глаз. От такого зрелища Вальпургу обуяла ревность, она быстро шагнула навстречу, чтобы тоже оказаться рядом. Изумление, возмущение на себя и на чужеземца, посмевшего встать между ней и Софи, страх раскрытия перед врагом и просто детское желание сесть на пол и разреветься захлестнули её с головой.

– И ты подойди, моя хорошая, и ты, – подозвала её Софи надломленным голосом. Валь не стала садиться, но склонилась, оказавшись плечом плечу с Демоном.

Действительно, это была она. Вот уж кто воистину перевоплотился! В этой неухоженной, нелюдимой женщине было не узнать ту энергичную, человеколюбивую гадалку и добродушную няньку. Она просто перестала ощущаться как Софи, и потому Вальпурге никогда не пришло бы в голову, что это она.

И ведь она до неё нянчила проклятого Экспиравита и могла теперь ему всё рассказать!

Недоумение сменилось леденящим ужасом. Но Софи уверенно взяла её пальцы второй рукой и продолжила говорить:

– Я и правда была мертва, милые мои, – слова клекотали в её горле. – Великий Змей воззвал ко мне, но Владыка Горя повелел вернуться. Я надела чёрное, чтобы продолжать служить людям, но это была уже не я. И лишь сейчас, перед моим последним путём, он позволил мне – именно мне – повидаться с вами. Я сделала всё, для того чтобы ты мог прийти.

– Софи, – одними губами прошептал граф и трепетно поцеловал её руку. – Почему?..

– Иногда так бывает, мой маленький демон, – утешительно сказала она ему. – Мы должны уйти ради чего-то большего. Но я не могла забыть ни тебя, ни мою верную ученицу. Я всегда была рядом с вами, хоть вы и не знали этого…

«Ученица? Почему ученица? Ты учила меня разве что косы заплетать, но… может быть, ты действительно знаешь, кого надо изобразить ради меня? Как настоящая чародейка?» – сбивчиво думала Валь.

Не раз она видела последние часы умирающих в постели людей. Долг змеиных дворян был прощаться друг с другом, присутствуя рядом с покидающим мир стариком. Она узнавала этот лихорадочный пот, это угасающее сознание. Эту пришедшую проводить в мир иной змею.

Как она могла знать?

– Софи, – жалобно выжала из себя Валь. – Зачем ты?..

– Вы всё обязательно поймёте, – пообещала жрица и вздохнула. Затем притянула к себе голову Экспиравита и что-то прошептала ему на ухо. Тот выслушал, отстранился и в смятении уставился на неё. А она жестом велела ему отвернуться и поманила к себе уже Вальпургу.

Валь встала коленями на холодную землю, в которую втопталось немало соломы. И тоже склонилась ухом к Софи.

– Не переживай, моя милая, – проскрежетала ей жрица. – Мальчик в самых надёжных руках, и ему уготована ещё долгая и славная жизнь. Скоро он вернётся к тебе, а ты… не забывай, что у тебя тоже есть родители.

Она похлопала её по плечу, отодвигая от себя. Секреты закончились, и они с графом снова склонились к ней вдвоём.

– Ну вот… вот я и увидела вас, – по-старушечьи проскрипела Софи вновь. – Не так, как хотела бы, но мне уже не дождаться. Мне пора, а вы… ты, милая, слушайся Экспиравита: он никогда не теряет своих ориентиров, никогда не предаёт себя. А ты, Демон, слушайся её тоже; она видит дальше, видит многое, и её советы ценнее, чем всё золото мира. Тяжело здесь будет, сами Боги сойдутся в битве за эту землю. Но вы справитесь. Вот и всё, вот и всё; теперь мне пора, но я хоть увидела вас.

Всё в Вальпурге восстало, она заметалась в душе, а внешне оставалась просто растерянной. Граф же скрючился над Софи, продолжая держать её руку.

– Неужели ты прогонишь? – пробормотал он. – Не дашь даже?..

– Нет, не дам, – хмыкнула та. – Наглядитесь ещё на то, как люди испускают дух, если вам ещё мало. Уходите, а мы с моим Хитрецом встретим Схолия. Вам тут быть ни к чему.

– Мы не согласны, – уже упрямее встряла Валь.

– А я вас не спрашиваю, – непреклонно ответила Софи. – Я хочу встретить Бога Горя лицом к лицу, наедине. Уходите и приходите завтра. Пускай меня похоронят, как всех. А для ритуала придётся позвать схолита из города… О чём бишь я? Уходите, иначе я обижусь на вас. Смертельно.

– Встретить тебя, чтобы тут же потерять вновь… – пробормотал Экспиравит.

Но Валь чувствовала себя куда менее подавленной в сравнении с ним. Казалось, что больше, чем сегодня, её уже ничего не пошатнёт.

– В добрый путь, – озвучила она напутствие и первой вышла обратно в морозную ночь. Только теперь она почувствовала, что пальцы заледенели, и принялась обогревать их своим дыханием.

Она специально не оглядывалась. Не хотела терять Софи. Не хотела расставаться с кормилицей, которую знала; которая не обнималась с врагом, не пыталась его побратать с нею, Вальпургой. Не носила на лице чёрные татуировки и…

Не имела отношения к убийствам с коралловым аспидом.

Как она это делала? Конечно, она пользовалась молодым аспидом из змеятника Летнего замка. А затем меняла его на своего старика, чтобы отвести подозрения. Раз уж ей было так надо поддержать интервентов и их отвратительные диверсии.

Экспиравит выполз следом не сразу, медленно. Вот уж кому было по-настоящему жаль. И злорадство поневоле раззадорило Вальпургу изнутри. Она потеряла близкого человека, пускай потеряет и он. Он тоже виноват. Она, по крайней мере, не одна держит на себе весь этот грех.

Спиной ощутив его взгляд, она мысленно съехидничала: «Будь я без грима, ты наверняка предложил бы мне, как несчастной юной леди, что-нибудь из своих одежд. Хотя, раньше мне его «предложили» бы солдаты штаба». Однако она оказалась неправа.

– Вы, кажется, совсем замёрзли, – прошелестел он у неё за плечом. – Может, вы примете мой плащ?

Обернувшись, Валь смерила его мрачным взглядом. Нет, она не испытывает к этому горбатому долговязому зверю ни капли симпатии. Или хотя бы сочувствия.

– Нет, спасибо, – сухо ответила она и указала взглядом в сторону приземистой башни. Пора было возвращаться. И она не желала говорить с графом, даже если сейчас он явно был готов побеседовать с ней. Пускай с генералами своими толкует – его есть, кому пожалеть. А она опустошена окончательно.

10. Первый день траура

Всю ночь Сепхинор бродил по портовому району. Он не замёрз только лишь потому, что кутался в бобровый полушубок, данный леди Джозией Олуаз. Полушубок был великоват, он болтался почти до самых сапог, но это помогало заворачиваться в него, если удавалось присесть.

А удавалось нечасто. Он боялся, что его заметят патрульные в чёрных мундирах. Как ему объяснила тётя Джозия, ночью в Брендаме комендантский час из-за убийств эльсов, и на улицу выходить нельзя. Но вечером того же дня, когда войска графа штурмом взяли Амарант, новая морская стража – предатели во врановых плащах – постучались и в дом Олуазов. Тётя Джозия велела Сепхинору бежать через заднее окно, а сама пошла открывать дверь.

Улицу за задним двором тоже оцепили, но Сепхинор прошмыгнул через голубятню и был таков. Будь он хоть чуть побольше, он бы не пролез в щель между крышами. Он не знал, правда, сочтут ли его тоже преступником только потому, что он является дворянином, но страх перед тёмными мундирами въелся в его душу.

Он ходил туда да сюда, то и дело забредая на задворки отеля Луазов. К леди Фине Луаз он мог бы попытаться обратиться, но боялся подставить и её. Каждый из друзей семьи теперь был в опасности. Весь город притих, прислушиваясь, не раздадутся ли где предсмертные хрипы застигнутого диверсантами наёмника. Всюду царила тихая, злая война; окна знакомых домов были погашены, и он не знал, куда деться. Страшнее всего были шорохи в ночи. Иногда над улицами будто проносилось нечто, как громадная хищная птица, и Сепхинор долго не мог понять, правда ли это, или он уже сошёл с ума от испуга.

К Олуазам его отправили сэр Фиор Малини и сэр Рудольф. Последний сам отвёл его к леди Джозии Олуаз и сэру Димти, и объяснил ему потом, что леди Моррва, несомненно, была бы счастлива вновь его видеть. Но она сейчас выполняет очень важное задание, помогая всему Брендаму, и будет слишком переживать, если ей придётся думать ещё и за него, Сепхинора.

И Сепхинор прекрасно это понял. Если он чем и мог теперь помочь – так это тем, чтобы никому не мешать. Он придумал себе другое имя и назвался Виль Крабренд. И даже пытался говорить попроще, чтобы не выглядеть так знатно.

Но вот сэр Димти ушёл поутру, и леди Олуаз стала сама не своя. А потом явились они, проклятые ищейки графа. Сепихнору не нужно было быть вундеркиндом, чтобы догадаться, что эти псы выискивают всех, кто противится захватчику. И могут когда-нибудь так же постучаться и к маме.

Так что он не будет вынуждать её волноваться ещё более того. Ах, если бы он мог тоже что-то сделать!

Вот он и плутал до самого утра. К Олуазам возвращаться было боязно, а бегать туда-сюда по проспекту Штормов – слишком заметно. К рассвету он уже задубел. А потом, когда на рынке и на набережной появились люди, наконец вылез в толпу.

Хотелось есть. И согреться. Но денег у него при себе не было ни гроша. Поэтому он сделал круг по рынку, ища знакомые лица, и в итоге ушёл на набережную.

Вдоль порта тянулся никогда не пустеющий помост с висельниками. То насильники, то мародёры, то бандиты; как их ни обзови, кажется, главное, что они натворили – это нарушили новый порядок в Брендаме. Тётя Джозия говорила, что установленные захватчиком законы возмутительны. Например, дворянам разрешено сохранить свои дома, если они заплатят половину их стоимости в казну. При этом немалая часть змеиного дворянства далеко не являлась зажиточной. Многие, как Глен, работали на предприятиях своими руками. И грабительская сумма была придумана специально для того, чтобы легально изгнать дворян из их домов, а на место их поселить отвратительных эльсов.

Сепхинор бездумно шатался, заглядывая людям в глаза и тщетно надеясь увидеть друзей или хотя бы островитян. Но теперь тененсы и эльсы буквально заполонили улицы.

Наверное, надо вернуться к Олуазам. Но лучше потом. Лучше всё же вечером.

Он устал и сел на скамейку на набережной рядом с фонтаном из двух сплетённых кобр. Вид на фонтан перекрывали болтающиеся повешенные; отсюда также была видна лавка травницы Сизы, разгромленная бандитами. Даже корабли, стоящие в гавани, – и те выглядели чуждо, блестели иноземными гербовыми цветами. Сепхинор рассматривал стяги с перекрещенными мечами, русалками и рыбами-парусниками. А затем снова и снова оглядывался на знакомую улицу.

На исходе первого часа он увидел рядом с магазином Сизы человека. Человек этот внешне ничем не отличался от остальных островитян, но Сепхинор моментально почувствовал, что тот кого-то ждёт, и распознал в нём нечто узнаваемое. Поэтому мальчик поднялся на ноги, но осёкся, когда один из морских стражей приблизился к этому господину и отогнал егона проспект. Тому осталось лишь медленно брести по направлению к порту, а Сепхинор наблюдал издалека.

Когда тот свернул за угол и перестал быть на виду у немилостивых блюстителей порядка, Сепхинор поспешил его догнать. Он настиг его как раз у ступеней Банка Змеиного Дворянства, где тот пересёкся с курящим на крыльце лордом Татлифом Финнгером.

– Не найдётся задымить? – хрипло спросил этот бродяга у банкира. Тот напряженно посмотрел на него, а затем кивнул и поманил за собой внутрь. И тут Сепхинор буквально вклинился между ними; он не знал, что сказать, но буквально кричал взглядом: «Это я!»

Человек тоже обернулся к Сепхинору, и тот узнал в нём Банди. Его пышная чёрная борода была испачкана в грязи и запекшейся крови, а раскрасневшиеся глаза выражали боль. Пальцы посинели, привычный рабочий сюртук растрепался, накинутый на плечи шерстяной плащ оказался порван так, что целой частью едва доходил ему до пояса. Сепхинор испугался было, но Банди неожиданно заулыбался с облегчением. И воскликнул:

– Опять ты увязался за мной вместо того, чтобы учить уроки, непоседа? Ну что поделать!..

Сепхинор нервно сглотнул и натянул улыбку, и тоже закивал. Морская стража не должна знать, кем они друг другу приходятся. Банди взял его за руку и заковылял вслед за лордом Финнгером, а тот был весь как на иголках.

Они прошли внутрь банка, отразились во всей своей неухоженности на мраморном полу. Теперь их шаги громовым эхом отражались от колонн и стен. Никого в банке не было, потому что не было больше змеиного дворянства. И лорд Финнгер, и Банди тягостно молчали, и Банди ещё вдобавок мучительно дышал, как больная лошадь. Сепхинор даже угадывать не стал – ясное дело, что Банди был ранен.

Его привели в кабинет к, должно быть, каким-то счетоводам. Бумаги, печати, папки, цветные счёты. Лорд Финнгер скинул их на пол, а Банди указал на стол.

– Укладывайся, сейчас придёт врач, – бросил он и обернулся к Сепхинору. – А ты, парень, пойдёшь в кафетерий.

– Я не боюсь мертвецов и больных, – ответил Сепхинор резонно. – Я больше не уйду от Банди.

– Да уж, я уже и не чаял тебя отыскать; а ведь твоя мать строго-настрого велела мне за тобой следить, – сдавленно проговорил Банди. Он скинул сюртук, расстегнул рубашку, и на его плече стала видная мокрая кровавая рана. Едва-едва её перехватывали обмотки хлопкового тряпья. Сепхинор взял его за пальцы, догадываясь, что из него будут доставать пулю. – И тут ты сам приходишь в руки, как счастливая облигация…

Лорд Финнгер, который до этого хмурился, выглядывая в коридор, вдруг подскочил и обернулся:

– Банди, Банди… Слушай, так ты и есть Бронгиль Банд? Твоё лицо уже примелькалось на субботних торгах. А ещё видел твой счёт в банке Диабазов и твои подписи на бирже. Ты в этих играх специалист, так? Так? Ответь!

– Самое время поговорить о работе по найму, – прохрипел Банди и чуть сжал своими мокрыми пальцами руку Сепхинора.

– Нет, я не шучу, – прошипел лорд Финнгер. В глубине банка хлопнула дверь и начался отдалённый перестук шагов. – Так, это он. Мне нужно от вас, мистер Банд, позарез нужно знать, будут ли расти в цене акции Ририйского Исследовательского Общества.

– Вы шутите что ль? – округлил глаза Банди. Сепхинор с осуждением уставился на банкира, но тот замахал руками и зашипел:

– Нет, мне и впрямь нужно! Для дела! Для баронессы! Это вопрос жизни и смерти! Не для выгоды! Если скажете сейчас, я ещё успею сегодня ей сообщить!

Банди уставился своим страдальческим взглядом в потолок и притих. А Сепхинор стиснул его большой палец крепче. Он не хотел мучить Банди, но раз это требуется для мамы…

– Ририйцы, ририйцы… никогда в них не вкладывался, там нужно понимать, что именно они исследуют. Если они устраивают экспедицию, чтоб откопать кости драконов, это одно дело; а если просто переводят золото, пытаясь трансмутировать его во что-нибудь, то это чистая потеря вложений. Мне нужно что-нибудь… сводки какие-нибудь, новости…

– Я принесу, а ты будь тут, – наказал лорд Финнгер Сепхинору и быстро вышел.

На смену ему явился человек, которого Сепхинор иногда видел в приёмной следственной службы. И оттого сказал ему изумлённо:

– Но вы не врач же, милорд!

– Это смотря как поглядеть, – усмехнулся явившийся лорд Себастиен Оль-Одо. Он принёс с собой небольшой саквояж, который раскрыл на стуле и принялся противно звенеть хирургическими инструментами. Даже невзирая на свою стойкость, Сепхинор нервно поджал губы и принялся переводить взгляд с лёгких штор вокруг окна на стеллажи с учётными книгами, а оттуда на разводы дубового среза, которые рябили на ножках стола.

– Когда мне сказали, что кто-то из Амаранта сумел ускользнуть от Валенсо, я сперва не поверил, – бормотал вроде и бодрый, а вроде и сам какой-то бледный долговязый Себастиен. – Он отловил всех. Лорда Маркуса Хернсьюга на месте пришил, а его племянник, Петрус, тогда передал нам весточку, что дюжина вас не сдалась и не погибла.

– Да только Петрус тоже попался, – скривился Банди. – Дошли лишь я и один из их стражей. Но он велел мне его оставить буквально у Люпинового кладбища, и, если честно, ежели его и нашли, то уже мёртвым. Из него хлестало, не переставая, не один час. Лучше б в плен сдался, тогда бы спасли.

– Значит, ты последний живой и не пленённый свидетель падения Луазов, – покачал головой Себастиен. – Почётно. Сегодня многие из нас получили известия от Моррва о том, что можем явиться на завтрашние похороны.

– Как мило со стороны эльсов так переживать о наших мертвецах, – морщась, вздохнул Банди. Но тут уже и лорд Финнгер вернулся с газетами и какими-то бумагами. И заявил ему:

– На, посмотри!

– А вы, милорд, поторопитесь организовать нам побольше кипятка, – велел банкиру Себастиен. Сепхинор следил за тем, как Себастиен подошёл и склонился над плечом Банди. Тот здоровой рукой попытался развернуть газету, и Сепхинор спешно помог ему, а затем забрал её у него и раскрыл перед его лицом. Так Банди пришлось отвернуться от своей раны, к которой склонился, даже не покривившись, Себастиен.

– Ничего не могу разобрать, – наконец пробормотал Банди. – Ладно, там есть страница, ближе к концу, где описано нынешнее положение этого Общества. Прочитай мне, как нынче оценивается их стоимость, нет ли долгов перед инвесторами… хорошо?

– Конечно! – воскликнул Сепхинор и с удовольствием уткнулся в ряды текстов и графиков. Раньше он и частенько приходил в морг к дедушке с бабушкой, и глядел, как змеи едят цыплят. Но трупы ему были безразличны, равно как и желтопёрые птенцы. А вот Банди он всё же сочувствовал – и невольно ощутил дрожь в коленях.

– Значит так, Ририйское Исследовательское Общество, – старательно стал зачитывать Сепхинор. Уж это он умел – выразительно и чётко. – Стоимость компании оценивается в двадцать семь тысяч иров на двадцать третье декабря. Задолженности на текущий момент перед инвесторами нет. Дивиденды повышены с одного процента до полутора в минувшем полугодии.

Скрипнула дверь, вернулся лорд Финнгер с плошкой и дымящимся чайником, а также полотенцем, перекинутым через плечо.

– Привлекают финансирование, значит… – пробормотал Банди. – Проверь, говорят ли эксперты в них вкладываться. Это в середине.

Сепхинор принялся листать. Себастиен положил в кипячёную воду щипцы и (о, лучше б этого было не видеть) пассатижи.

– Финансовые эксперты Астегара ничего не говорят. Союз Инвесторов Шассы утверждает, что сейчас это общество ведёт сразу три очень значимых проекта, один из которых связан с поиском лекарств из ядов, открытых в Цсолтиге…

– Парень, у тебя последний шанс отсюда уйти, – оборвал его лорд Финнгер, когда Себастиен вернулся к плечу Банди и склонился над ним уже со щипцами.

– Я останусь с Банди, – твёрдо ответил Сепхинор. Он поймал взгляд товарища и постарался смотреть веселее.

– Тогда отвлекай его как следует, – буркнул банкир и подошёл к столу с другой стороны, чтобы навалиться на Банди и прижать обе его руки к столу. – У меня кончился весь виски, будет неприятно.

– …и в связи с этим главный эксперт по делам внешних инвестиций рекомендует рассмотреть Ририйское Исследовательское Общество для пополнения портфолио…

– Неглубоко вошла, упёрлась в кость, сейчас достану, – пробормотал Себастиен, и за этим последовал сдавленный рык Банди. Сепхинор вздрогнул было сначала, но затем спешно отыскал другие исследовательские общества и принялся тараторить:

– На данный момент интерес к научным и подобным предприятиям снижен во всём мире, говорит эксперт из графства Цидер, но при этом Ририйское общество остаётся привлекательным, поскольку имеет поддержку государства и безупречную репутацию среди аналогичных учреждений…

– Ах ты ж… – взвыл Банди и дёрнулся, грохнув сапогами по столу. Но Сепхинор быстро отвёл взгляд. Протяжный стон и бормотание сменились резким выкриком:

– Найди мне цифры, парень, цифры!

Глаза Сепхинора забегали.

– «Р»… Буква «Р»… вот, акции торгуются по цене семьдесят три ира за штуку на двадцать третье число…

– Посмотри в таблицах, не в газете! – гаркнул Банди и, кажется, прикусил язык. А Сепхинор залез в остальные бумаги, дрожащими руками перебрал их и объявил:

– Семьдесят пять иров за штуку на двадцать седьмое число! Прогнозируемый рост – семьдесят восемь к десятому января!

Банди сдавленно застонал вновь, и Сепхинор заговорил громче, заглушая его:

– За всю зиму нынешнего года это один из самых уверенно и стабильно растущих показателей!

– Ну вот и всё, делов-то, – выдохнул Себастиен и выпрямился. Его длинная рассеянная тень пала на Сепхинора, тот поднял глаза и увидел, что Банди весь покраснел, покрылся потом и, кажется, молчаливо плачет.

– Легче не стало ни разу, – всхлипнул бородач, подняв глаза на своих врачевателей.

– И не станет, – хмуро ответил лорд Финнгер. – Кровь опять хлынула. Надо промыть, зажать…

– Да хоть бы действительно нашлось чего выпить, – выдохнул Банди. Сепхинор погладил его руку и напомнил:

– Определённо, в это общество стоит вкладываться?

– А, нет, – тот отвлёкся на него вновь. Глядя в его измученное багровое лицо, Сепхинор испытывал страх перед войной. Ему казалось, он никогда не смог бы быть настолько храбрым, как Банди.

Но в то же время он ощутил ещё больше ненависти к врагу.

– Почему нет? – настойчиво спросил он и сжал его разгорячённые пальцы.

– Они привлекают финансирование, потому что у них уже кончились деньги, – процедил Банди. Он жмурился, пока лорд Оль-Одо промывал дыру в его плече, и звон в его голове, казалось, можно было расслышать в комнате. – Не надо в них ничего вкладывать, лорд Финнгер. Говорю – не надо!

– Прекрасно, прекрасно, я так и передам, – бормотал в ответ банкир и носился туда-сюда с бинтами и кипятком.

Осознав, что пулю уже вытащили, Сепхинор подавил шумный вздох облегчения. Он не знал, через что пришлось пройти Банди и что происходит за пределами захваченного города, но теперь наконец чувствовал себя полезным. И в какой-никакой безопасности. Он стоял у стола, сопереживая изо всех сил, и знал теперь: они друг с другом не разлучатся, чтобы вместе бороться с мерзавцами и вместе вернуться домой.


На кладбище Моррва с самого утра началась одна большая панихида. Из города приехали разные представители дворянских семей, которые помогали копать могилы и прощались со своими родичами и друзьями. А также клали пожертвования заунывному жрецу-схолиту, которого призвали прочитать одну заупокойную на всех. Противно хныкала Эпонея в траурной вуали; она стояла над холмиком мёрзлой земли, под которым похоронили Глена, и якобы горевала. А другие аристократы якобы её утешали; хотя по большей части им просто было интересно взглянуть в глаза той, из-за которой граф начал это кровопролитие. Не было почему-то только ни Окроморов, ни Олуазов. Но у Вальпурги не осталось ни сил думать о них, ни сочувствия, чтобы им сопереживать.

Она стояла чуть поодаль, меж заледеневших кустов вереска, закутанная в шерстяную накидку и шаль, и безжизненно глядела на захоронения семьи Моррва. Всю ночь она вздрагивала от неясного страха. Ей казалось, что не солдаты ходят по крыше, а что-то громадное, тёмное, скрежещет когтями по каменной кладке. К рассвету она была так обессилена, что не чувствовала толком ничего. Уже успела покрыться снегом могила леди Далы, ещё совсем недавно живой. Вот и Глен тоже, кажется, не способный никуда деться со своей назойливостью, оказался здесь.

Они ведь даже не попрощались друг с другом, так и расставшись в ссоре. Он остался у себя в комнате, когда она уезжала в «Рогатого Ужа». Кажется, это было целую вечность назад.

Жгучее раскаяние стискивало горло. Беззвучное, ничем не похожее на траур вокруг. Даже черное нельзя надеть, ведь она больше не баронесса. А так, неприкаянная дура-чародейка. Большего она и не заслужила. И дальний верхний зуб разболелся сильнее в назидание.

Сколькие здесь знают, что это она посоветовала взять Амарант?

На рассвете, когда пришла Сиза и передала ей сведения про акции распроклятого ририйского общества, она также объяснила ей, что к обороне Амаранта пытались подготовиться. Именно поэтому Луазы попросили помощи у Хернсьюгов, где был также и Глен. Многие откликнулись и явились в качестве ополчения. Но розовую усадьбу взяли штурмом за три часа, и надежда отстоять остатки острова без помощи короля стала стремительно таять.

Эдорта встала последним бастионом перед окончательным поражением Змеиного Зуба. Впрочем, кажется, захватчик и не спешил продвигаться дальше. Эдорта всё-таки была куда меньшим городом, чем Брендам, и, если рассуждать здраво, не представляла особого интереса для стратегов. У неё даже не было выхода к морю.

Однако если б туда смог добраться Адальг вместе со своим войском…

Но сейчас всё зависело от того, сумеет ли он прорвать блокаду, которую устроила флотилия графа и его союзников. И сколькие останутся живыми свидетелями этому событию. Не война – так потрясения забирали людей. И ещё Софи.

Её последнее пристанище Валь обнаружила, когда пришла к святилищу на рассвете. Холмик свежей земли расположился ровно посередине низины, чётко вписанный в круг черепов, перьев и амулетов, натянутых на верёвки по периметру. Её могилу щедро украсил пышный венец пушистых снежноцветов и контрастных остролистов.

Этот граф даже не потрудился позвать её, Вальпургу. Что ж, ему недолго оставалось. Судя по слухам, его шансы против флотилии короля оставляли желать лучшего.

По крайней мере, об этом жарко дискутировали другие змеиные дворяне, мало смущаясь наблюдающих похороны солдат в тёмных мундирах. Ещё не отзвучали молитвы жреца, а голоса уже нарастали, галдя о соотношении сил.

Валь была не в состоянии воспринимать их разговоры. Услышала только негромкую беседу леди Нур Риванз Одо и Германа.

– Если не носить чёрное по тем, кого не стало, можно навсегда навлечь их гнев на свой род. Но мы бессильны, – с холодным осуждением говорила старуха.

– Какое ей чёрное, – сплюнул Герман. – Она только и ждала. Она и её стервятник.

– Но если б она хотя бы накинула вуаль…

«…это бы всё изменило, не иначе», – мрачно закончила за ней Валь и поняла, что пора уходить.

Никто не хотел выражать своё несогласие открыто, потому что о её делах с графом, кажется, было осведомлено большинство. Однако безумный факт того, чтобы не облачиться ради погибшего мужа в чёрное, будоражил аристократов настолько, что она ощущала напряжённые взгляды со стороны почти что каждого. Да ещё и слух про Рудольфа, несомненно, набирал обороты.

Только Сизе, теперь такой похожей на неё пожилой рендритке, кажется, всё было безразлично. Валь как раз хотела узнать у неё некоторые премудрости, когда её остановил на полпути уже знакомый ей подпоручик.

– Мисс, за вами гонец приезжал, – несколько взволнованно сообщил ей молодой человек. – Велел, как только вас увижу, доставить вас господину Валенсо. И он попросил взять книгу, которую вам передали… несколькими днями ранее. Кажется, так.

Валь растерялась. «Охотник», – подумала она в бессильной злобе. Ей понадобилось несколько минут, чтобы понять, о чём речь. – «Что ещё за книга? Неужели мне аукнулись мои слова в приёмной следственной службы, когда я поприветствовала Рудольфа?»

Иными словами, проклятый Охотник охотится на Сопротивление. И охота его успешна.

– Сейчас я её прихвачу, подождите немного, – попросила она и ещё быстрее устремилась к Сизе, что обреталась возле крыльца Девичьей башни. Жрица уже искала себе попутчиков обратно до города, и её усталый лимонный взгляд отражал пасмурное небо.

– Послушай, – взмолилась Валь полушёпотом. – Не знаешь ли ты, какая из книг может описывать… связь видов змей и созвездий? За авторством какого-нибудь змееведа? Мне это сейчас ужасно надо.

Она пыталась вспомнить, как называла автора. По-моему, она упомянула как раз-таки отца Рудольфа. Но могло ли это иметь критическое значение? Хотя, если речь шла про Охотника, смысл имела каждая деталь.

– Ну, если тебя интересует эта тема, то «Рендр Звёздный» и «Отражение материи земной», наверное, подойдёт, – монотонно протянула Сиза. Она витала в облаках, возможно, вспоминая кого-то из недавно похороненных.

«Рендр Звёздный» был у Глена!

Валь поблагодарила, ринулась в башню, взбежала вверх по ступеням и принялась копаться в стеллажах. Тонны литературы о самопознании, космосе и мистике она безжалостно скидывала на пол в поисках нужного корешка. Пока наконец не нашла нужный том: новенький, ни разу не открытый. Как, впрочем, и большинство здесь имевшихся.

Теперь настал час ехать к Охотнику.

То, что шутки кончены, стало ясно, когда подпоручик высадил её у здания следственной службы. Вместо нарядного палисадника вдоль дорожки расположились помосты с висельниками. Двоих Валь не знала, а остальными четырьмя были адъютант Рудольфа в конторе, почтальон Димти Олуаз, жених леди Фины Луаз —баронет Тристольф Окромор, а также мать семейства Ориванзов. Их измученные удушенные лица было сложно узнать.

Рядом с ними болтались «вакантные» петли.

Нога сэра Димти ещё немного вздрагивала. Или так казалось.

Валь остолбенела и остановилась у основания этого пути меж повешенных. Будто памятники Сопротивлению, они встречали её, покачиваясь. «Проходи, Вальпурга», – говорили они. – «Мы здесь потому, что ты так решила».

Все мышцы заледенели, плечи стиснуло невидимой рукой. Но нога сама сделала шаг вперёд.

Рудольфа тут ещё нет. Поэтому надо сделать всё, чтобы не было.

В приёмной был усилен дозор чёрной морской стражи. Они стерегли лорда Венкиля Одо; тот даже не поднял на Вальпургу глаз. Судя по тому, как держалась его жена на похоронах, она понятия не имела, что, вернувшись, не застанет супруга дома.

Неужели и он умрёт? Старый доблестный врач всего змеиного дворянства.

– Вас дожидаются, – бросил ей один из стражей и проводил её в начальственный кабинет.

Бледный дневной свет рассеивался сквозь занавески и обрисовывал фигуру Охотника. Тот занимал место главы следственной службы; его левая ладонь была перевязана, под глазом синел фингал, а пальцы скользили по многочисленным бумагам. Особо задерживались они на его толстом блокноте, исписанном вдоль и поперёк. Нижняя часть лица его вновь скрывалась за шейным платком, зато на сей раз он не носил капюшона, и оттого были видны короткие каштановые волосы. Теперь Валь затруднилась бы сказать, сколько ему лет; точно не меньше двадцати пяти, но наверняка не больше сорока. Неблагородная загорелая кожа ещё больше спутывала карты, ведь она чаще добавляла лет на вид. А шрамы вокруг левой глазницы явно были получены много лет назад.

Он поднял на неё свои бледные глаза цвета грозы и изогнул бровь, заменив этим приветствие. И указал взглядом на стул напротив.

Не сразу Валь поняла, что здесь присутствует и Рудольф. Он неслышно сидел на табурете возле шкафа, в котором была скрыта фальшпанель, и перебирал в руках чётки. Его сюртук был запачкан дорожной грязью, а глаза совсем потускнели. Лишь рука заученным движением двигала бусины. Похоже, он читал себе отходную.

«Ну уж нет», – подумала Валь с решительной злобой и уселась на место подозреваемой. А затем ударила книжкой по столу, так что Охотник аж отдёрнул руки. Нудящий зуб распалял.

– Добрый день, – заявила она резко. Краем глаза она заприметила отчаяние в чертах Рудольфа, но не хотела на этом фокусироваться. У неё был враг здесь, в комнате, и он решил посягнуть на последнего друга, что у неё остался среди змеиных дворян.

– Я принесла книгу, как вы хотели. И я надеюсь, что, оторвав меня от поминовения погибших солдат, вы понимаете, как это навредит и вашей душе, и вашему энергетическому полю. Это очень. Очень! Жаль, – она говорила отрывисто и дерзко, так, как от себя сама не ожидала.

Но ни одна жилка на хищном лице Валенсо не дрогнула. Он лишь ответил вежливо, и голос его был жёстким и колким, как мёрзлые листья на зимнем кладбище:

– Я человек настолько грешный, что уже и не чаю обрести покой после смерти, – и тут его речь сделалась холоднее, будто бы наполнилась скрытой ненавистью:

– Но я ищу его для своих товарищей. В городе каждую ночь умирает в среднем восемь солдат и прибывших с нашим походом людей. Причины одни и те же – змеи, пули и ножи; иными словами – ваши сограждане. Я приговариваю всех, кто имеет к этому отношение, именем графа Эльсинга. Поэтому расскажите мне, чародейка, что вы делали на встрече с сэром Рудольфом в обеденное время двадцать третьего числа, когда пришли получить от него книгу… – он покосился в блокнот, – …о связи видов и созвездий за авторством змееведа Роберта.

Он притянул том к себе и тут же указал пальцем на автора: Гиз Биссет. И отметил:

– Это не то же самое.

Страх Валь пыталась выдать за задетую гордость. И что лучше всего, подмена органично происходила не только вне её, но и внутри, пускай и постепенно.

– Выходит, у вас повсюду наушники, – ледяным от ненависти голосом проговорила она. – Что ж. Да, это книга за авторством уважаемого Г. Биссета. Потому что, когда я пришла к сэру Рудольфу и имела неосторожность произнести эти слова вслух перед вашим соглядатаем в приёмной, я имела в виду, что этот экземпляр хранился у господина Роберта Кромора, известного змееведа и в частности отца сэра Рудольфа!

– То есть, это не манускрипт и не эксклюзив, за которым имело смысл приезжать непосредственно к сэру Рудольфу, – уточнил Валенсо.

– Именно, – сухо ответила Валь.

Повисло недолгое молчание, и Охотник побудительно поднял свои брови.

– Значит, вы использовали передачу книги как формальный повод. И провели более часа в этом кабинете и, вероятно, обсуждали что-то ещё?

«Знает ли он про тайный ход?» – подумала Валь. Но теперь было никак не выяснить. Валенсо плавно вёл к тому, что они оба присутствовали на собрании.

А вот шиш!

– Вероятно, – ответила она жеманно. – Скажите, эти боевые травмы вы получили при осаде Амаранта или на сегодняшних допросах?

– Сегодня, – кивнул он невозмутимо. – Это пожилая леди, леди Ориванз. Я готов был пощадить её с оглядкой на её пол и возраст и ограничиться тюрьмой, но она проявила известное островное упрямство. Так вот, чем вы занимались с сэром Рудольфом столько времени?

– Просто говорили обо всём.

– У меня нет никаких оснований считать, что вы непричастны к делу так называемого Сопротивления, если, конечно, вы ничего не добавите, – изрёк Охотник.

Рука Рудольфа до боли стиснула чётки. Валь посмотрела на него с раскаянием. И вновь уставилась на Валенсо смиренно, сокрушенно.

– Похоже, ради жизни я должна сказать то, что сэр Рудольф мне никогда не простит, – глухо молвила она. – Прости меня.

Тот чуть склонил голову, давая понять, что принимает свою судьбу. Взгляд его погас.

– Мы с сэром Рудольфом провели этот час так, как его, чёрт подери, проводят бесчестные мужчина и женщина, когда остаются наедине под благовидным предлогом, – процедила Валь.

Рудольф округлил глаза и затаил дыхание. Охотник недоуменно отклонился к спинке кресла. Валь только теперь поняла, что она-то в гриме. Морщины и тени под глазами добавляют ей ещё лет двадцать. Эдак она годится баронету в матери.

«Катастрофа», – подумала она и попыталась скрыть жар, что принялся разливаться по щекам.

– Если вы допросили немало людей перед тем, как отправить их висеть при входе, вы знаете, что слухи про нас ходят с тех пор, как баронесса помогала сэру Рудольфу определять змей в интересах следствия, – продолжала она. – Когда-то сэр Рудольф был её женихом, но баронесса никогда не изменяла своему выбору. Однако она частенько не справлялась, и её функции на себя брала я. Мы с сэром Рудольфом уже достаточно хорошо знакомы, чтобы не заниматься юношескими придумками алиби. Эта книжка – глупая формальность, которой никого не обманешь, скорее даже весёлая традиция. Но нам и не надо, чтобы кто-то верил в этот предлог. Осуждайте сколько хотите, но раз уж выбор стоит между петлёй и абсолютным позором, я, не будучи леди, предпочту позор. Это конец для Рудольфа и для его положения, но по крайней мере конец не физический. Кроме того, его многие считали странным. И теперь вы знаете, почему.

Даже человек с большой земли не мог опуститься до такой степени, чтобы требовать более грязного и более открытого признания. Несомненно, это могло спасти Рудольфу жизнь. Но будет ли он за такую жизнь благодарен – большой вопрос. Для змеиного общества умереть было бы и то легче, чем открыто признаться в чём-то подобном. Это стало бы причиной и осуждения, и презрения, и прямым свидетельством неуважения к законам Рендра. Учение Великого Аспида жёстко запрещало отношения со вдовами, и это был тот редкий случай, когда наказывали не только женщину. Змея должна приползти и увиться вокруг убитой змеи, а не искать себе новую пару сей же час.

Конечно, дворяне знают, чем они на самом деле занимались в тот день. Но ведь они тоже уверены, что между вдовствующей баронессой и баронетом завязался роман. Хорошо, что хотя бы для эльсов шашни молодого следователя с побитой жизнью рендриткой – смех, да и только.

Но ведь Рудольф был чем-то большим, чем все эти любители полаять на приёмах и балах.

– Откровенно… – пробормотал Валенсо. Он явно стушевался, хоть и пытался не подать виду.

– Вам нужно что-нибудь ещё, чтобы вы оставили нас в покое? – с вызовом поинтересовалась Валь. – Какие вопросы вас интересуют? Может быть, то, что видел этот стол? Или этот ковёр?

– Увольте, – мотнул головой Охотник и уставился в сторону. А затем, окинув презрительным взором их обоих, бросил:

– Тогда я понял, что с вами не так, сэр Рудольф. Будь эта женщина так же благородна, как вы, вы унесли бы эту тайну с собой в могилу. Так ведь вы делаете на Змеином Зубе? Вам проще помереть, чем допустить хотя бы малейший повод для насмешек над своей персоной. Но ваша гибель была бы прискорбной, потому что я всё ещё уверен, что вы хорошо послужили бы мне, как мы и договаривались.

Рудольф был так поражён, что на его лице рисовалась лишь полнейшая растерянность. Он ответил только:

– Я всегда был честен с вами, господин Валенсо. И эта контора – моя жизнь. Если вам будет угодно, я… буду продолжать.

– Посмотрим. Теперь мне угодно, чтобы вы ушли отсюда оба. А книжку оставьте мне.

Баронет неуверенно поднялся на ноги, зачем-то держа себя за края сюртука. А Валь встала порывисто и быстро, после чего подобрала подол и заявила Охотнику через плечо:

– И передайте дражайшему господину графу, что акции Ририйского Исследовательского Общества покупать не стоит – сейчас они растут в цене, а потом возьмут и обвалятся.

В ответ Валенсо чуть покривил губы, давая понять, что он презирает игры на бирже с участием гадалок. Но это было Вальпурге безразлично: она праздновала победу. Даже возможность того, что её выдадут другие островные дворяне, которые попадут на допрос, уже не приходила ей в голову. Разум её устал жить в панике, и сегодня он хотел быть на свободе.

Один из чёрных мундиров конвоировал их до выхода, и лорд Одо мрачно проводил взглядом их безнравственный тандем.

Рудольф всегда был из тихих, неприметных членов змеиного общества. В известной мере Кроморы вызывали у самых знатных семей напряжение, поскольку по долгу службы могли знать изрядно много грязных подробностей дворянских склок. Мать Рудольфа, родом из Эдорты, никогда не блистала на приёмах и балах, а его отец слыл человеком достаточно приятным, но всё же закрытым. Сам Рудольф вроде и не был начитан, как учёный, всё равно не появлялся в своё время на мальчишечьих играх и шуточных скачках. Где-то в полумраке библиотек и отцовских кабинетов прошло его детство; и только лишь леди Сепхинорис, хорошо знакомая с его матерью, уверяла, что это один из лучших кандидатов в женихи. «Ты сейчас не понимаешь, милая, но ведь ты поймёшь», – сокрушалась она когда-то.

И вот она поняла.

Своего тогдашнего «лучшего кандидата» она чуть ли не силком провела мимо помостов с мертвецами. Засмотревшись на них, он будет лишь винить себя, как и она.

Они зашли за угол и остановились у чьего-то палисадника. Отсюда до дома Кроморов было рукой подать, на соседней улице. Но Рудольф, кажется, не хотел прошагать даже такое расстояние. Он опёрся локтем о фонарный столб и уставился куда-то в каменную кладку особняка напротив.

– Даже если мы останемся в живых ко грядущей неделе, – протянул он безучастно, – можно будет забыть о доверии наших товарищей. Подобное бесчестие вычеркнуло нас из змеиного дворянства.

– Как-то удавалось многим другим аристократам и не такое вытворять, и всё ещё оставаться на плаву, – проворчала Валь (хотя и не знала ни одного примера, но надо же было что-то сказать). Стоя рядом с ним, она по-прежнему не подходила ближе, чем на полшага. И всё же они были вместе. И не скрывались, зная, что их видно из окон, из лавок и экипажей.

– Да, но, видимо, мы напрашивались уже давно, – баронет опустил глаза в припорошенную снегом брусчатку. Валь сделала так же. После временной победы пришло исступление, а затем такое же опустошение.

Сейчас там Охотник допрашивает лорда Одо; несомненно, он спросит что-нибудь про них с Рудольфом. И если после этого разговора старый врач выживет, то даже в его глазах они точно будут омерзительны. Ну а если нет…

– С чего это вообще началось? – тихонько спросила она.

– Понятия не имею, как, но враг, по всей видимости, получил где-то часть схемы подземных путей. И, хуже того, узнал, что можно войти туда через уборную в замковой кордегардии. Там они отыскали запасы оружия и провианта, а также пятёрку прячущихся морских стражей. И трое из них, что выжили при задержании, отправились в тюрьму. Возможно, что-то рассказали тоже… но я верю, что они молчали до конца.

Сердце заледенело. Так вот что граф нашёл в Амаранте.

– А где… дядя? – практически прошептала она после того, как убедилась, что никто не может это услышать.

– Должен быть как раз где-то там, – так же тихо оборонил Рудольф. А затем зажмурился и потряс головой. Он не хотел об этом говорить на улице.

Оба замолкли. Тяжесть в груди тянула их к земле. Неизвестность, война, занесённый над ними топор палача с серыми глазами. Виселицы с товарищами и соглядатаи на каждом шагу. Уничтоженное доброе имя… А город живёт, как ни в чём не бывало. Только это уже не тот город.

– Знаешь, – обратился к ней Рудольф вполголоса. Глаза его жутко, но упрямо заблестели. – Я верю, что в этом сила Змеиного Зуба. Даже расставшись с честью в глазах товарищей, мы не изменим своего пути. Мы пойдём дальше. И позор станет нашим преимуществом. Какими бы ни были средства, и мы, и все остальные в глубине души хранят нашу правду: Змеиный Зуб – это всё. И пускай нам из глубины веков завещаны непреложные законы, на деле можно пасть сколь угодно низко, пока мы боремся за остров. Люди не должны всё понимать, но Рендр рассудит нас.

Его мудрая речь согрела Вальпургу и разгорячила её изнутри. Мысли её пели с ним в унисон; но она не могла облечь их в слова так, чтобы донести этот смысл. Она слабо улыбнулась ему в ответ и расправила плечи, молчаливо выражая согласие.

– Ну раз такое дело, может, пригласишь на чай? – хмыкнула она.

Они вошли в узкий домик с чёрным эркером, практически не скрываясь. Жилище семейства Ти-Малини наблюдало за ними своим мезонином. Какая, право слово, разница?

Помещения окутывал привычный полумрак, пронизанный пылью. Запах стоял, правда, странноватый, неприятный. Запустение и тьма от закрытых ставен внушали бы страх, но, конечно, не с Рудольфом. Он вновь проявлял галантность, помогая ей снять верхний плащ. Золотце, рыжая собачка, выбежала им навстречу и стала радостно подвывать, встречая хозяина. Рудольф нежно взял её на руки, прежде чем пошёл внутрь.

– Пока прохладно, но не волнуйся, я сейчас разожгу камин, и тут всё быстро нагреется, – пообещал он. Дыхание превращалось в пар. Валь простучала сапожками вслед за ним в гостиную и смотрела, как он закидывает поленья в пока ещё робкий огонёк.

– А где же слуги? – спросила она полушёпотом. Слова её отлетели от стен. Вроде всё было так же, как и до этого: стёкла не побили, картины не вынесли. Но всё же что-то неуловимо поменялось, будто бы дом умер.

– Разбежались.

– А твои родители?

– Мама успела уехать в Эдорту. Отец уже почил.

Валь потёрла плечи и пробормотала:

– Сочувствую, друг. Ты успел… отдать последние почести?

– Да только недавно закопал, – суховато сказал Рудольф. – На заднем дворе. Он умер уже тогда, в Долгую Ночь, и ещё неделю пролежал, прикрывая матрасом ружья. Так что, когда нас пришли шерстить, я просто сказал, что там заразнобольной, и они туда не полезли. Свою роль это сыграло, но теперь эта вонь… её никуда не деть.

Отвращение и одновременно жуть охватили Вальпургу.

– Мы бы похоронили бесплатно, глупый, – выдохнула она. – Не жить же с… телом собственного отца в одном доме!

– Да, но вы испортили бы мне конспирацию. Не хотелось бы, чтобы Валенсо узнал, какие ещё у меня есть от него тайны. Не думай об этом. Отец не обиделся, я знаю.

Огонь затрещал громко, как хворост под ногами. Искры вспыхнули и разлетелись в разные стороны, и Рудольф выпрямился. И снова посмотрел на Валь. Золотце перестала облизывать его лицо и тоже повернулась к ней своим длинным носом. В пляске алеющего пламени баронет – вернее, уже барон – снова внушал странный страх, нежелание оставаться с ним наедине.

Но Вальпурге надоело слушать свои страхи. И тем более у неё свербел зуб. Поэтому она не посторонилась, однако и не смогла заставить себя коснуться его плеча. Будто бы при самой мысли о сближении с ним все волосы вставали дыбом.

– У меня есть отличный чай, – негромко предложил Рудольф. – Выдержанный, пятилетний. А есть ещё семилетний, но там буквально полбутылки.

– Мы только вчера пили…

– И только сегодня тоже выпьем. Если я завтра умру, сегодняшнее воздержание станет моим самым ярким сожалением о жизни.

Оставалось лишь согласиться лёгким кивком головы. Валь аккуратно опустилась на край софы, поближе к теплу, и взглядом проводила баронета до лестницы в погреб. И почему он такой отважный, такой сочувствующий, такой героический, но вблизи внушает желание отодвинуться подальше? Реально ли это чувство или лишь навеяно впечатлением из детства, когда он казался таким из-за своей холодности? Теперь-то они взрослые люди.

Он вернулся и сделал то, что в последнее время делал так часто: разлил по стаканам «Старого Брендамского». Марка стала слишком известной, чтобы сохранять качество, но джентльмены вроде Рудольфа умели выбрать среди них выдержанные бордери – изготовленные на самом тёплом побережье острова, куда чаще всего заглядывало солнце.

– За жизнь? – предложила Валь с вымученной улыбкой.

– За Змеиный Зуб, – поправил Рудольф. Они оба подняли стаканы выше, сопровождая тост, и осушили их. Приятный жар задурманил разум. Это то, что требовалось. Вот только десна стала саднить сильнее, и Валь поморщилась, потёрла щёку.

– Как невовремя донимает зуб, – пожаловалась она. – Сейчас ведь и не обратишься ни к кому.

– А что у тебя с ним?

– Я сама не пойму. Вроде как болит самый задний, но он не чернеет, и…

– Покажешь?

Валь укоризненно посмотрела на него, но Рудольф ответил ей выражением полнейшей невозмутимости:

– Валь, брось. Ну к кому ты ещё теперь с этим пойдёшь? А я, как-никак, хоть чем попробую помочь.

– Ладно, – вздохнула она и позволила ему приставить к её нижним зубам маленькое косметическое зеркало. Он всмотрелся в отражение, а потом быстро вынес вердикт:

– Да это же зуб мудрости, как пить дать.

– Что ещё за зуб мудрости? – возмутилась Валь. – Мне уже не шесть лет, чтобы у меня ещё что-то росло.

– Да как же ты не знаешь; нет, зубы мудрости как раз к твоим годам и начинают появляться. Это неприятно, я согласен. Так что давай-ка я тебе принесу сребролунки. Отличная трава, отец только ею и спасался, пока терзала его болезнь, – он, так и не присев, пошёл скрипеть ступенями на второй этаж. А Валь украдкой подлила себе ещё немного коньяку.

Интересно, значит ли это, что она теперь будет «мудрее».

Рудольф вернулся с пучком серо-синей травы. Сребролунка даже в высушенном виде всегда казалась влажной, пропитанной росой. Её узорные листочки с одной стороны серебрились пухом, а с изнанки синели гладкими прожилками. Но что было самым знакомым, так это её запах. Свежий, практически мятный, он напоминал дух морозного дня.

И того курева, которым себе набивал трубку Демон.

– Пожуй той стороной, с которой болит, и не пей пока, – велел Рудольф и передал ей связку. Валь вытащила несколько мягких стебельков и послушно сделала, как он сказал. Тут же приятный холодок ослабил боль, а горьковатый сок завязал язык.

– Такую теперь уже нынче нигде не достать, наверное, – невнятно пробормотала она. – Вся в госпиталях, небось.

– Да, но, к счастью, её уже лет пять как научились выращивать в аптекарских огородах, что в пригороде. И Умбра, и Уизмары, и даже крестьяне.

Они примолкли оба. Протяжно вздохнула унявшая свой восторг маленькая колли. За окном отдалённо шумел центр старого города. Бледный свет пронизывал пыльную гостиную. Жар камина и жар алкоголя вскоре растопили их сердца. Боль прекратилась, они выпили вновь и принялись говорить. Валь сперва изливала душу, рассказывая о том, сколько ей приходится городить ерунды для графа, а главное – сколько ерунды для этого потребовалось прочесть. Потом она гневалась на высокомерие змеиного общества, затем – на саму себя за несдержанность. После распереживалась о том, как же малютка Сепхинор вдали от дома, и затем вновь вернулась к Глену. Рудольф долго слушал её всхлипы с мрачным безразличием, а затем прервал её:

– Он не заслуживает такого траура, Валь.

– Почему ты так говоришь? – хныкая в своё запястье, возмутилась она. – Ты же выше этого, Рудольф! Зачем тебе… зачем тебе… ну зачем сейчас пытаться стать лучше него?

– Я лишь хочу справедливости.

– И чем он был так плох? Тем, что он тогда сказанул в Амаранте? Я даже не знаю, что это было!

– И не узнаешь. О мёртвых или хорошо, или не нужно вспоминать вовсе. Он, да и не только он… Весь Змеиный Зуб – это совсем не то, что ты себе представляешь.

Валь перестала рыдать и с недоумением покосилась на собеседника. Тот, уже расположившийся в кресле, сумел расслабиться выпивкой. И в глазах его наконец появилось хоть что-то: это была печаль.

– Что ты хочешь сказать? – недоуменно осведомилась Валь.

Он чуть склонил голову и стал смотреть исподлобья. И мрачно растолковал:

– Понимаешь, ты, твоя семья… вы действительно будто не от мира сего. Все законы предков, все догматы чести, все принципы верности острову; вы, начиная с лорда Вальтера и заканчивая тобой и твоим сыном, храните их не на словах, а на деле. Так тихо, скрытно, будто боясь этим гордиться. Вы воистину живёте, как те люди, которых воспевают рендриты. И самое дивное ваше качество – это видеть во всех таких же, как вы сами. Во всех гнусных, вероломных, безумных в жестокости и жадных до крови и похоти графах, виконтах и баронах. Сейчас мы все объединены ненавистью к врагу, это правда. Но на деле круг высокородных змей ничем не лучше любых других титулованных богатеев с большой земли, о преступлениях которых поют заунывные песни крестьяне. Здесь будто развлекаются, распиная вдов за недостаточно чёрный цвет платья, или юнцов – за слишком короткий рукав; а на деле то, что не публично, поражает воображение. В плохом смысле. Моя семья, знающая многие подробности личной жизни аристократов не по слухам, а по записям в уголовных сборниках, уже давно не питает иллюзий. Мы стоим за Змеиный Зуб. Мы будем рады умереть, сражаясь за него. Но не за этих людей, что составляют высшее общество. В каждой семье есть свой секрет, один или сотня, и, узнай ты хотя бы десятую, ты бы никогда больше не слушала мнение старух о твоей репутации. Они лишь притягивают тебя к себе, будто боясь, что ты действительно непорочна и невинна, будто ты действительно существуешь. Для них это худший страх, ибо тогда, выходит, они не смогут оправдаться перед Рендром тем, что все так делают.

Странное чувство шевельнулось в груди Вальпурги. Барон озвучивал те сомнения, что иногда нет-нет да и приходили ей на ум. Но она не могла до конца с ними согласиться.

– В чём-то ты, может, и прав, – признала она осторожно. – Но это не может касаться абсолютно всех и каждого. Плохие люди, наверное, есть в любых династиях. Но, пока все придерживаются определённых постулатов, это по крайней мере должно… нет, это взаправду отличает нас от разнузданных людей с большой земли. Иначе Рендр давно бы оставил нас. Грешны так или иначе мы все, и я – не меньше, чем многие.

– Чем же грешна ты, душа моя? – иронично полюбопытствовал Рудольф.

– Я… – Валь крепче сжала стакан тонкими пальцами. – Я только тебе могу теперь сказать. Я не была честна с Гленом. В глубине души я всегда любила… – она задержалась, боясь увидеть надежду в его глазах. Но нет, он оставался невозмутим. – …другого мужчину. Короля.

Он вздохнул и как-то умильно улыбнулся.

– И когда я с ним виделась недавно, буквально перед Долгой Ночью, мы обнимались. И я в тот момент пришла в ужас от того, что испытываю от этого такую радость при живом-то муже, которого сама выбрала! Разве неверность может быть у настоящей леди даже в уме, даже в таком виде?

– Удивительное, удивительное создание, – проурчал Рудольф весело и выпил ещё. Валь хотела было разобидеться, но всё же в душе у неё отлегло. Хорошо, чтобарон не считает её бесчестной женщиной.

– Ты хочешь сказать, я имела на это право?

– Всего лишь хочу, чтобы ты знала, что ты самая непогрешимая леди в этом городе. Я могу тебе в этом поклясться в той степени уверенности, в какой только может пребывать наблюдающий за брендамской преступностью человек. За тебя, Валь.

Он поднял стакан вновь, а она неуверенно кивнула в ответ и поддержала его тоже.

Вскоре обе бутылки кончились, и Валь сперва даже испугалась, осознав, сколько они умудрились выпить. Но Рудольф не смутился ничуть, он предложил купить ещё немного в лавке.

– Право же, мне кажется, это уже неприлично, – бормотала баронесса, но брела вслед за ним, опираясь на его руку. Они вышли с крыльца, и Рудольф запер дверь за собой, а затем увлёк её к рынку.

– Неприлично перед кем? – спросил он с усмешкой.

– Перед самой собой хотя бы!

– Да брось, мы ещё можем ходить, значит, пока что всё в рамках.

Она постеснялась заходить вместе с ним к кависту и потому осталась одна возле платанов, обрамлявших рыночную площадь. Молчал выключенный на зиму фонтан посередине, молчали окна закрывшихся магазинов; но не молчали множество приезжих, которыми кишели теперь портовые районы. Их было хоть отбавляй. И единственными желтоглазыми оказались те, кого Валь меньше всего хотела видеть.

– Миледи, вы омерзительны, – заявила ей леди Нур Одо. Они ехали вместе с лордом Одо на двуколке, и их конь как раз упёрся носом в толпу. Старый врач выглядел бледным, но зато был живым. Весь страх пережитого улетучился из его лица, когда он увидел нетрезвый взгляд баронессы. И потому он добавил:

– Вы позорите нас. Сегодня вы, не скрываясь, проводите время с сэром Рудольфом, а завтра уже пируете за одним столом с эльсами, раскрыв им всё, что можно!

– Особенно декольте! – поддакнула его жена.

Валь хотела провалиться сквозь землю. Щёки загорелись, дыхание пыталось замереть. Она уставилась прямо себе под ноги, но глаза заволок туман. Семья виконта Одо была не самой влиятельной с точки зрения капитала, но всегда славилась на редкость чистой репутацией и тем более – заслугами доблестной врачебной профессии.

«Проезжайте же, проезжайте мимо», – молилась она про себя. Но их тарпан, кажется, встал специально над нею. И тоже глядел сердито.

Ей нечего было ответить, она лишь сжала подол в руках. И тут, что хуже, явился Рудольф. В руках он открыто нёс новую партию горячительного, и, естественно, направлялся прямо к ней.

– Вы поглядите на них, – не унималась леди Нур Одо. – Сэр Рудольф, вам не стыдно? Вот ваш траур? И ваш, и её?

– Мой отец, – драматично ответил Рудольф, – умер у меня на руках. И знаете, что он завещал мне? «Руди, милый мой», – сказал мне он. – «Если ты посмеешь надеть чёрное, я тебя с того света прокляну. А если не выпьешь в честь меня добрую дюжину бутылок «Старого Брендамского» в компании прекрасной вдовы войны, то прокляну вообще всех». Так что вы меня простите, миледи; боль и горе невыносимы, но Змеиный Зуб надо от воли рока защитить.

Старая леди вспыхнула, не находя слов возмущения; но супруг её, кажется, едва не рассмеялся вслух. Он задорно шлёпнул тарпана вожжами, понукая его, и тот наконец нашёл свой путь сквозь толпу. В конце концов, разве не собирался лорд Венкиль отметить своё сегодняшнее спасение примерно так же?

Рука Рудольфа легла Вальпурге на плечо, и она вздрогнула от его горячего касания. И аккуратно вывернулась. Стыд заливал её с ног до головы, и она спросила укоризненно:

– Ну зачем ты?

– Затем, что пускай не думают, что их нельзя укорить в том же самом, – проворчал несколько сконфуженный Рудольф. Однако запасы были пополнены, и они продолжили. Сперва они ещё посидели на набережной, потом замёрзли и вернулись домой к барону. Выпили ещё. Затем Валь вдруг очнулась; она заметила, что больше не кружатся былинки в лучах света. Единственным источником багряных отсветов теперь был камин.

– Рудольф! – ахнула она слишком громко, чтобы это соответствовало этикету. – Мне же нужно домой! Мои небось с ума сходят! Только кто меня теперь довезёт…

– Я?

– Нет, тебе нельзя! Тебя если старик увидит, опять придёт в бешенство! Может, если высадить меня на подъезде…

– Одну, в темноте? Даже не проси.

– Рудольф! – взмолилась Валь. Волнение заставило её даже слегка протрезветь. – Придумай что-нибудь, я же не могу… я же не могу вот так.

Но сочувственная улыбка барона нарисовала маску непреклонности на его лице.

– Хочешь, чтобы я осталась с тобой? Вдвоём? Зная, что про нас говорят? Нет, нет, ни за что! – в ужасе она вскочила, и, забыв поставить стакан, прямо вместе с ним метнулась к входной двери. Рука потянулась уже к тёплому плащу, когда нога вдруг подвернулась, и всё пошатнулось. Узоры на двери поехали вбок, паркет стремительно приближался. И, как в романтическом приключении, барон едва-едва успел подхватить нетрезвую подругу. Стакан разлетелся вдребезги. Зато она осталась невредима. После чего, поставленная вертикально, раздосадовано уставилась на своего спасителя.

– Рудольф, я признаю, что есть нечто забавное в том, чтобы играться с мнением общества, – начала выговаривать она. – Но есть честь семьи, честь родителей, честь женщины, в конце концов. Не принуждай меня к подобному, я не буду.

– Что не будешь? – укоризненно спросил Рудольф. – Разве я тебе предлагаю что-то? Спи в гостевой комнате. За семью замками. У меня и в мыслях не возникло к чему-либо тебя склонять.

– Но это же нонсенс…

– Сейчас война, и ты уже не можешь попросить первого встречного, который выглядит, как местный, отвезти тебя домой. Смирись, Валь. Прошу тебя, будь благоразумна.

Она дёрнула плечами, чтобы он вновь убрал руки, и отвела взгляд. Поджатые губы выразили одновременно и сопротивление, и согласие. Поэтому барон спокойно прошёлся обратно в гостиную, маня её за собой. И он оказался прав; теперь ей ничего не оставалось, кроме как присоединиться к его застолью вновь.

Они поддали ещё, но уже как-то удручённо, меланхолически. От выпитого стало и тошно, и захотелось спать. Сквозь марево стыдливого пьянства Рудольф вдруг сделался серьёзным. Он поймал её взгляд и проговорил тихо:

– Валь, если ты ещё меня слышишь.

– М-мда? – вяло промычала она.

– Постарайся запомнить. Если что… Если я, да и все мы, будем уничтожены за причастность к Сопротивлению, пообещай мне, что остатки нашего дела возглавишь…

Валь посмотрела на него напряженно.

– …не ты.

– Почему? – удивилась она.

– Если никого не останется, кроме тебя, – продолжал Рудольф, – поклянись, что ты не будешь пытаться отомстить за нас ценой себя. Змеиный Зуб – это всё для нас. И ты и есть Змеиный Зуб. Без тебя этот остров перестанет существовать. Кичливые дворяне, деловые тененсы, наглые эльсы, – каково бы ни было их соотношение, главное то, что есть ты. А если тебя здесь не будет, война проиграна.

Растроганная и недоумевающая одновременно, Валь качнулась чуть в сторону. Равновесие удержать было непросто. Особенно когда свет померк, и Рудольф приподнялся со своего кресла, склонившись к ней.

– А теперь забудь всё, что за этим следует, – попросил он. И тронул пальцами её подбородок, видимо, желая поднять её голову к себе. А затем Валь увидела его пёстрое лицо близко-близко, ощутила прочную хватку пальцев на своей нижней челюсти, и гнев захлестнул её. В последний момент перед поцелуем она отпрянула и скрестила руки на груди. И поглядела на барона и негодующе, и обиженно одновременно.

– Рудольф, я… я… ну я не люблю тебя, Рудольф! – заявила она. Опасность его близости напрягла все её мышцы, хотелось завернуться в большой плащ и отодвинуться к самому окну. – И не буду отвечать тебе взаимностью лишь из благодарности! И… я была лучшего мнения о тебе, я думала, ты не станешь пользоваться ситуацией!

Барон тоже оказался сконфужен. Он отстранился и уставился вбок, склонив голову. Между его бровями залегла мрачная складка.

– Не хотел тебя оскорбить, – еле слышно пробормотал он. – Я неверно истолковал.

Валь с самого начала избегала давать ему ложные надежды; в то же время она была уверена, что и не сделала этого. Что самое неприятное, ей казалось, что Рудольф тоже ни на что такое не рассчитывает. Всё пошло прахом, и атмосфера доверия и откровенности подорвалась, как брендамские укрепления во время осады. Стыд обуял обоих: стыд за этот инцидент и за то, что он стал минорным аккордом в конце этого дня.

Словом, барону оставалось лишь предоставить ей гостевую комнату. Пустую, как скорлупку от лесного ореха. Только покосившийся платяной шкаф, кровать и неопределённого цвета подушка.

– Подожди, я отыщу бельё, – пробормотал Рудольф и стал шарить по ящикам. Но Валь махнула рукой и прикорнула так. Угасающим разумом она заставила себя лечь лицом вверх, чтобы не смазывать грим. Единственное, чего ей не хватало – чтоб он вышел и захлопнул за собой дверь.

– Иди, прошу тебя, – промолвила Валь. Веки опускались сами. Но не сомкнулись до тех пор, пока она не убедилась, что он ушёл. А после этого она провалилась в сон.

11. Переезд

Наутро она в первую очередь посмотрела на себя в отражении оконного стекла, чтобы убедиться, что осталось хоть что-то от нарисованных морщин. Как и вчера, избыток алкоголя добавил то, чего могло не хватать. А вторые сутки нечёсаные волосы превращались в то, чем они частенько становились у жриц. И всё это вкупе со вчерашним вызвало у Вальпурги приступ отчаянного несогласия.

Ей было стыдно перед собой, перед семьёй, перед своим родом и перед Змеиным Зубом, а ещё перед Рудольфом. Хотя не первый день в неоднозначной роли уже потихоньку научил её тому, что себя тоже надо иногда защищать. И поэтому постыдная мысль о том, что он нарочно её напоил, чтобы оставить у себя дома, закралась в её хворый ум. Но не доверять Рудольфу было ещё хуже, чем обличить его в этом.

Она встала, держась то за голову, то за горло, и подошла к ступеньке у двери. И остановилась. Из холла доносились приглушенные голоса; они стихли практически сразу, завершились щелчком замка и громким урчанием со стороны Золотце. Повинуясь невнятным опасениям, Валь подождала минуту, но затем повернула ручку и вышла.

Барон сейчас тоже сошёл бы за почтенного любителя крепких напитков. Оделся он посвежее, но выглядел плохо. И отчаяние при осознании того неприличного, низменного создания, на которое она сейчас похожа даже в сравнении с похмельным мужчиной, Валь попыталась обратить в какое-никакое негодование.

– Доброе утро, милорд, – буркнула она. Слова колокольным звоном отдались внутри черепа. Приветственные песни колли добавляли к этому весомый вклад.

– Вы хотели сказать «добрый день», – чуть менее мрачно, но всё же весьма тускло ответил Рудольф и поманил её за собой в гостиную. – Вот, угощайтесь. Известное джентльменское средство: стакан молока с ложкой сажи. Должно помочь.

– И до чего же я опустилась.

– Я опустил вас, а вы лишь оказались слишком доверчивы.

– Извольте, для меня это не оправдание.

– Вы милосердны ко мне настолько же, насколько строги к себе. А теперь пейте, я заклинаю вас, иначе, если мы выйдем на улицу вдвоём, завянут даже снежноцветы.

Она подчинилась. Теперь все мысли её обратились к дому, а позор начал пропитывать яснеющий рассудок. Он разливался от груди и ослаблял руки, лоб делал бледнее, а щёки краснее.

– Леди Моррва, я договорился с Себастиеном, он прихватит сегодняшний паёк и подбросит вас до башни. Давайте определимся с легендой на случай, если…

– …если она ещё нужна? – вяло отмахнулась Валь. – Имеет смысл оставить всё как есть. В интересах следствия.

– Какого ещё?

– Вражеского, очевидно. Чем ниже мы падём, тем более им будет лень им будет за нами наклоняться.

Никогда бы она не подумала, что её не поразит молниеносным укусом кобры с небес за подобное признание собственного ничтожества в таком, можно сказать, шуточном тоне. Лучше вообще не думать, как сейчас глядит на неё папа. И хорошо, что не знают ни мама, ни Сепхинор.

Пока что не знают.

– Ради всех змей этого острова, я просто хочу уехать, – дрогнувшим голосом промолвила она и потянулась к плащу. Рудольф хотел поухаживать за нею и помочь ей облачиться, но она спешно накинула шерстяной покров сама и отвернулась, застёгивая его на груди. Неужели он думает, что будет лучше, если он продолжит играть роль любовника? Она только что овдовела. У неё нет стыда.

У него, похоже, его не было тоже. Но переносить это на него было бессмысленно. Если бы она не дала ему повод, не согласилась бы остаться, он не пытался бы её скомпрометировать.

Мама всегда говорила, что винить в этом мужчин бесполезно. Хотя бы потому, что всё осуждение ляжет именно на женщину. А мужчине – что с ужа вода.

«Но мне казалось, что Рудольф другой! Не такой, как все эти заносчивые кавалеры, и вовсе не такой, как Глен!» – жаловалась она сама себе, пока ожидала в прихожей. Она избегала пересекаться с ним взглядом.

– Хорошей дороги, миледи, – пожелал Рудольф и открыл ей дверь как раз тогда, когда отчётливо застучали подковы по брусчатке. Валь коротко кивнула ему в ответ и прошагала по крыльцу. Взгляд её был опущен, но её всё равно узнали. Она услышала свист и гвалт со стороны перекрёстка; краем глаза она заметила, что это какие-то торговки.

«Уже и вы об этом судачите? Спасибо леди Одо за это», – подумала она и села в двуколку к лорду Себастиену Оль-Одо, а тот натянул наверх крышу. И без единого слова взмахнул вожжами. Лишь лёгкая, блуждающая улыбка скользила по его губам.

Он тоже думает, что она бесчестная женщина.

«Великий Рендр, лучше б меня повесили», – думала она и жалась, жалась всё дальше к краю своего сиденья. Она ещё не знала, что Владыка Аспидов уже уготовил ей кару.

Когда лорд Оль-Одо высадил её у ступеней тёмной, как могилы, башни, ей не пришлось идти мимо любопытных взоров штабных караульных. Она с облегчением выдохнула. А затем приготовилась объясняться. Взялась за кисть на кольце и постучала ею, как дверным молотком. И принялась ждать.

Внутри началась возня. Глухие отзвуки голосов изнутри нарастали; ясно прозвучал вопрос Эми:

– Это вы, госпожа Эйра?

– Конечно, кто ж ещё, – проворчала она. У ног её стояла сумка, которая легко сошла бы за вместилище для хрустального шара и мудрых книг, но на деле в ней были сложены пакеты с крупой, солониной и прочим провиантом как для жителей башни, так и для пленников приморских пещер.

– Подождите… подождите… – исчезая, растворился голос горничной. Валь насторожилась и подобралась; всё прояснил утробный рык старого виконта Моррва:

– Ты, слышишь меня? Убирайся отсюда! Уходи к своему позорному сыщику!

Озноб пробежал по рукам и запястьям. Валь хлопала глазами несколько секунд, но затем оправилась и заявила:

– Возьмите себя в руки, милорд. Вы не выгоните одинокую женщину зимой на мороз! У вас нет ничего, кроме порочных слухов, о достоверности которых и говорить смеш…

– Заткнись и пшла прочь! – рявкнул Герман так ясно, будто стоял прямо вплотную к двери. – Туда, где ты сегодня ночевала! Потаскуха! Позорище!

То ли шум, то ли притягательные скандальные словечки приковали к незадачливой чародейке множество солдатских взглядов. Она ощутила это спиной. И это стиснуло её правилами её же собственного образа.

Что должна делать рендритка? Уж точно не утирать глаза платком, как леди. Она может и грубить, и долбиться в дверь лбом, и… словом, ей позволено всё. Ещё бы она умела это хоть как-то. Валь боевито повысила голос и решила взять своей уверенностью:

– Прекратите нести чушь, лорд Моррва! Немедленно впустите меня. Вы можете быть не согласны с тем, что я теперь служу графу Эльсингу, но вы не посмеете – слышите! – не посмеете так обойтись со мной! Эми, Вальпурга! Да прогоните вы прочь старого идиота, откройте мне дверь!

Она сжала кулаки, и сдержанный аристократичный гнев вновь удалось поработить, развернуть в нужное русло. Русло базарной брани.

Но с Германом это усилие оказалось напрасным.

– Ты больше не войдёшь в этот дом, профура! – дрожащим от ярости голосом прокричал Герман. – Ты не посмеешь оскорблять честь моего бедного сына! Он умер, чтобы ты жила, вероломная дрянь, и ты ещё смеешь на глазах у герцога…

– Я не потерплю такого обращения! – взвизгнула Валь и едва не напрыгнула на разделявшую их преграду. – Открывай! Немедленно открывай! Это мой дом! Иди и защити свой, обомшелый козёл, если, шатаясь на ходу, попадёшь в собственную дверь!! – она забарабанила в тёмные доски, злобно пнула коленом, задёргала ручку. – Эми, врежь ему!

– У него пистолет! – послышался писк служанки.

Валь обомлела и вся побелела от остервенения.

– Да как ты смеешь! – выдохнула она, преисполненная искренней ненависти. На мгновение она представила, что должна сейчас вернуться, неприкаянная, в Брендам; и ужас разлуки с башней пронизал её. А затем тут же перерос в бешенство. Уж кто-кто, а она заслужила быть у себя!

– Вы не имеете никакого права выгонять меня! – она вновь обрушилась на дверь. Сбивчивое дыхание мешало кричать, но она продолжала надрываться:

– Это не ваш дом! Это мой! Мой! Мой дом! Не смейте угрожать моим домочадцам! Вы тут никто! Вы позорный слизняк!

– Если ты ещё раз ломанёшься на дверные петли, я пристрелю тебя, лярва! Я не шучу! Исчезни и никогда не возвращайся, если не желаешь узнать, что делают с такими, как ты, по законам чести!

– Мисс чародейка, вам помочь? – прозвучал позади настороженный возглас подпоручика.

Иголки пробежали по лопаткам и загривку. Валь скрючилась, сжимая мятый подол, и обернулась. И проговорила, глядя исподлобья на собравшихся дозорных штаба:

– Нет, что вы… всё в рамках, друзья…

Невольно она дрогнула, и фраза вышла столь трагичной, что солдаты всё равно взялись за ружья и мечи. Внутри неё шла борьба. «Не желаете видеть меня, говорите?» – думала она злобно. – «На самом деле, это взаимно. Это очень взаимно. Мне придётся сдать и эту высоту? Но для меня вы, лорд Моррва, всё равно были бы лишь обузой. Считаете, что справитесь сами – что ж, великолепно. У вас получится не разругаться с солдатами и не испортить весь замысел Сопротивления, что скрывает здесь королеву. А если не получится – мне всё едино. Пускай Сопротивление стоит на стороне никчёмных крикливых ханжей; а когда понадобится настоящая помощь, они вернутся ко мне. К Рудольфу. Потому что никто из них не сподобился покориться, как мы с ним, и сыграть решающую роль».

В конце концов, она родилась не в башне. Впервые увидела свет и росла она не тут, в забытом цивилизацией углу острова. Она пришла в мир герцогиней из правящей семьи. В проклятую, лихую, пугающую всех честных людей Вальпургиеву ночь.

И хоть она и злилась, бесконечно злилась на Германа, так же сильно она злилась и на себя за то, что не может быть достойной уважения в собственных же глазах. Она позволила людям думать, что она нарушает с Рудольфом и брачные узы, и траур. Как леди, она не имела права пасть так низко. Но раз пала, не часть ли она семьи Моррва, чтобы так публично унижать её? Почему она должна блюсти островные законы, а молью траченный виконт может вертеть ими, как хочет?!

Нет, она сыграет свою роль лучше, чем Эпонея на сцене, и эти дрязги лишь укрепят её в замке. В её замке.

– …лорд Моррва считает, что я изменила острову, согласившись служить графу Эльсингу, – провозгласила она и расправила плечи. Но тут же подняла руки, останавливая напружинившихся штабных. – Я ему объясняла не раз и не два – слышишь, мухомор? – что граф Эльсинг есть истинный правитель Змеиного Зуба! И взял он Чешуйчатый трон по праву сильного – единственному праву, что признаёт наш грозный Бог. Я буду верна ему, ибо видела в звёздах и веках, что он явился к нам, посланный самим Схолием. И если для этого я должна пострадать, должна быть изгнана – я приму изгнание с радостью! Лишь дайте мне то, что принадлежит мне на грешной этой земле, чтобы я могла и дальше нести свою ношу. Мои карты, мои книги, мой хрустальный шар и змею мою! Рендр рассудит нас; и уничтожит, как весенний потоп, всякое растение, что не укоренилось в песке.

«…и скроет луну за облаками, и обратит всякого гада на службу мне, и направит кинжал мой, когда завоеватель повернётся ко мне спиной. И платье даст поновее. А тебе радикулит».

Патетическая, надрывная речь произвела впечатление на солдат. По крайней мере, они скажут то, что требуется, если сюда явится Охотник. Её публика притихла, а внутри раздалась возня, и Эми позвала:

– Подойдите к двери кухни, госпожа, я всё вам отдам!

Валь страдальчески улыбнулась чёрным мундирам и задрала нос, прежде чем прошествовать мимо курятника в тень чёрной башни. Она понесёт своё наказание с достоинством.

Она из тех немногих, кто ещё помнит, что речь не идёт о чести, если нужно изгнать врага.

Одна из шуганных кур выпорхнула прямо из-под её ноги так резко, что Валь невольно отскочила и едва не упала на смешанный с грязью снег. Пафос нарушился под внимательными взглядами солдат, и она насупилась, оправляя подол. Оставалось лишь спешно скрыться с их глаз.

Когда дверка кухни приоткрылась, Валь подавила остатки порыва кинуться внутрь и задать жару захватчику – теперь уже собственному свёкру. Эми, что подала ей уже, видимо, заранее собранные сумки, смотрела отчаянно и виновато.

– Мне ещё Вдовичка нужна, – сухо сказала ей Валь.

– Я её боюсь, миледи, – пролепетала служанка. – И не только её. По ночам что-то ужасное шуршит в башне, ползает по стенам. Стрекозы сейчас в спячке, так что это не могут быть они. У меня такое чувство, что я готова умереть при одной только мысли, что опять придётся встречать ночь. А вы говорите – змея…

Валь посмотрела на неё с укором и заявила:

– Эми, дорогая моя. Ты самая бесстрашная жительница этой башни. И самая моя любимая. Вдовичка это знает. Просто подойди и возьми её, она тебя не тронет, клянусь тебе… что там у меня ещё осталось, чтобы поклясться?

Та ответила ей тёмным взглядом, но скрылась внутри. А на замену ей тут же выскользнула Эпонея в подшитом под неё траурном платье баронессы.

– Валюша, – прошептала она еле слышно и сжала её руки своими прохладными пальцами. Её взгляд тяжело было удержать, он казался будто скверным, осуждающим за то, что распутство сестры разлучает их в столь опасное время.

– Уговор наш повторять, думаю, не надо, – пробормотала Валь и бросила взгляд в полумрак курятника, стойл и сеновала. Но всё было тихо. Шепотки звучали так, что их не разобрала бы и летучая мышь. – Не высовывайся. Сиди, как есть. Кто надо, тот знает.

– Нет, теперь я уверена, что приму участие в борьбе, – выдохнула Эпонея. Даже раздражение Вальпурги не охладило накал решимости в её ярком лице. – Столько людей умерло из-за меня. И твой муж. И всех их хоронили, и я смотрела в их опущенные веки и понимала, что… это всё из-за меня. Я не должна быть мебелью в твоей спальне. Ты сражаешься. Сражусь и я!

– Не неси чепухи. Одно неверное движение – и ты только всё испортишь.

– Я буду аккуратна. Моим положением и я тоже смогу многого добиться. Вместе мы победим!

– Не вздумай! – Валь стиснула её запястья нарочно так больно, чтобы быть убедительнее.

– Я знаю, что ты будешь против, но я уже всё решила, – упиралась Эпонея. – Я не останусь в стороне и поддержу тебя. Тем более, когда становится ясно, что под угрозой уже и твой дом. Пока я ничем не могу помочь, но я постараюсь, я обещаю.

Ручкой, охваченной тонким чёрным кружевом, Эпонея залезла в карман траурного платья (в них карманы всегда шились вместительными, видимо, для недельного запаса носовых платков) и извлекла оттуда сложенную пополам бумажку. Валь увидела знак казначейства, нарисованный на боку, и сломанную печать Эльсингов. И без лишних слов взяла листок у сестры.

Значит, им тоже надо платить за башню. Она даже знать не хочет, сколько. И почему. Они разве не дали солдатне все карты в руки? И так те каждый день и ночь топают по потолку.

– Граф мне сам объяснит, сколько он готов воздать за мои услуги, – пробурчала Валь.

– Ты не должна истязать себя ужасом требовать у него подобные вещи!

– Да какой ужас; он внушает больше мерзость, нежели… – Валь осеклась по привычке, заслышав шорохи, но это вернулась Эми. Она держала сонную мулгу на далеко вытянутых вперёд руках. И спешно сунула её баронессе, а та уж обмотала свою любимую ксакалу вокруг плеч.

Что ей делать, в самом деле? Скандалить тут и отговаривать Эпонею? Её раскрытие поражением для Змеиного Зуба не станет, а вот для неё, для Вальпурги, закономерно превратится в высшую меру наказания. Почему-то мысль об этом перестала быть такой пугающей. Наверное, это случилось именно сегодня, когда союзники, островное братство змей, перестали ощущаться как друзья. Хотя это не делало врага более милосердным.

Иными словами, число товарищей сокращалось, а ряды неприятеля всё пополнялись.

– Отдали – пускай проваливает! – прогремел изнутри возглас Германа. Возражать ему, спорить с Эпонеей и воодушевлять Эми стало тошно. Валь оставила продовольствие для солдат и взяла две сумки, не проверяя их содержимое. Затем смурным кивком попрощалась с сестрой и служанкой и отправилась обратно к штабным.

Ей пришлось подождать, пока освободится кто-нибудь, готовый её подбросить. На удивление она наконец испытала благодарность; в конце концов, завоеватели представлялись ей менее обходительными людьми. А тут её вознамерился довезти до города сам штабс-капитан Нуллерд. Он запряг тарпана, помог ей закинуть сумки за козырёк коляски, не струсил при виде Вдовички и учтиво подал руку, когда она садилась. Забавлял тот факт, что в сумке примостился и любимец Вальпурги, хамелеоновый бумсланг, которого Эми, вероятно, закинула туда с её остальными вещами, приняв за ожерелье.

И приятнее всего было знать, что штабс-капитан так услужлив не в той манере, в какой ведут себя заинтересованные мужчины. А скорее из уважения. Недаром же она должна выглядеть ровесницей его пышным седым усам и глубоким морщинам в углах рта. Ему незачем разглядывать её, нечего ждать от неё, как и любому другому джентльмену, и оттого ей легче. Не надо думать, что кто-то из них окажется вновь спровоцирован тем, что она не носит траур и замужнего плетения кос. Так что хотя бы в их любопытных взглядах она не будет виновата.

Тёмные кущи мокрого вереска, то там, то тут отсвечивающего белым снегом, проплывали мимо. Опустошение и безразличие глядели с ежевичного неба и видели то же самое в лице Вальпурги. Она свесила голову вбок и следила взглядом за проплывающими в дорожном месиве камешками, а в мыслях всё потухло, как последние искры в заброшенном на поле костре. И штабс-капитан ошибочно принимал это за печаль. Его руки умело правили вожжами, снежинки застревали в шерстяном покрове мундира, а в глазах слились воедино и мудрость, и намерение утешить.

– Мне жаль, что вас отвергла семья, которая так давно привечала вас, мисс, – пробасил он своей подавленной спутнице. – Я понимаю, как это непросто. Я сам оказался, можно сказать, на вражеской стороне ещё задолго до того, как на ней обнаружили себя все покоренные территории. Вы сделали это решение, которое далось вам нелегко, и поверьте мне, вы достойны высочайшего уважения. Не упираясь в стену глупости и приязни к привычным правителям, вы смогли разглядеть то, что убедило вас помогать графу. И оттого оказались мудрее практически всех остальных ваших прежних друзей. Что, несомненно, приведёт вас на путь одиночества, но… если вам это поможет, то знайте, меня тоже порицали, когда ушёл от семьи в наёмники. Но зато теперь я знаю, что по контракту мне положено не только лишь жалование и трофейная доля. У моих внуков будет дом, у моих сыновей – дело, которым они смогут заниматься. Всего этого у нас никогда бы не было, не начнись эта война. Наши господа задрали оброк, они обкрадывали нас столько, сколько хотели, и ни один из этих купленных собак, мировых судей, не помогал нам. Ни денег, ни надежды, ни даже масла на хлеб намазать; у нас в деревнях не осталось ничего, и тогда многие пошли наёмниками. Те, кто уцелеют, заживут по-настоящему. А те, кому не судьба, по крайней мере обеспечат свои семьи компенсацией. Так что можете считать, что вы не правы, что предаёте друзей; но разве могут быть господа вам друзьями? Вы женщина из народа, которая добилась их внимания благодаря своим талантам. Но одной из них вы всё равно никогда не стали бы, не начнись конфликт. Так и были бы их служанкой, которую можно выкинуть на улицу, как надоевшего дворового пса, не глядя на послужной список. Люди подле господина графа во многом на вас похожи. Он слышит голос разума и голос справедливости, он готов уравнять всех, как уравнивает Схолий. Поэтому у него вы почувствуете себя лучше, я обещаю.

Но слова эти вызвали у Вальпурги лишь эхо злобы. «Будьте прокляты и ты, и твой граф», – мысленно огрызнулась она. – «Безразличны вы мне, ваши беды и ваши надежды. У меня убили мужа, у меня потерялся сын. У меня не осталось меня».

– Спасибо, – оборонила она и сделала вид, что настолько выбита из колеи, что не может сказать ничего больше.

Ей казалось, что в ней нет больше ничего, кроме этого отголоска злобы. Сапоги встали на брусчатку перед белым портиком Летнего замка, сумки легли рядом с ними. Она не помнила, как попрощалась со штабс-капитаном Нуллердом. Помнила только, что стоит на пороге поруганного тираном дома своего детства. И крошечные, как мука, снежинки, парят перед глазами.

Странно, но вдруг колено само повелось в сторону, а пальцы подобрали подол. Один шаг в сторону, а за ним бессознательный выпад второй ногой. Изящно, легко и выверенно, как танцуют леди. Три шажочка, пол-оборота, потом второй такт и снова три шажочка и ещё пол-оборота. В груди стало теплее. В горле запершило. Быстрый вальс, медленный вальс. Она умеет их все, умеет и сама, без кавалера, умеет на глазах у толпы и в одиночестве. Снежные крошки падали на растрёпанные волосы, обжигали запястья и щёки. Такт, ещё такт, ещё такт.

Остановившись прямо возле своих сумок, Валь перехватила Вдовичку поудобнее и наконец подняла глаза. Чёрные мундиры, несомненно, видели её приступ. Но пускай смеются, сколько хотят, над старой рендриткой. Она взаправду потеряла всё, даже молодость. И дело вовсе не в гриме.

Набрав воздух в грудь, она позвала их и принялась издалека объяснять, каковы её обстоятельства новой службы графу.


– Он придёт, – дрожащим голосом промолвила Гленда Моллинз и отпрянула от забрызганного окна. Быстро задёрнула кисейную занавеску, подхватила закрытую фартуком юбку и подбежала к своей сестре, юной леди Мак Моллинз. Невольные гости «Рогатого Ужа» – Банди и Сепхинор – переминались с ноги на ногу за спиной леди Мак.

– Ах, и вы тоже тут, – спохватилась Гленда. Они двое только-только явились к ней по указанию лорда Финнгера. И рассчитывали наконец отдохнуть от пряток и перебежек, а ещё поесть. Но увы.

– Мы быстро впишемся в любую роль, только давайте согласуем, – хрипло молвил бледный Банди. Ему всё ещё было нехорошо, он постоянно прикладывался к своей фляге. Но Сепхинор не мог его за это осуждать. Ясно же было, что он делает это из-за боли, а не праздности, как отец.

– Да, давайте, – закивала Гленда и потрясла за плечо свою сестру. Обе они выглядели как островитянки, но их миловидные лица нет-нет да и напоминали о том, что они на самом деле полукровки. А мама никогда не доверяла чужакам. Всем, кроме Эми, конечно.

– Значит так. Вы, мистер, будете мужем Мак…

– Постойте, ну в самом деле, – помотал головой Банди. Он сделал шаг к кушетке и опустился на неё. Всё их собрание проходило в гримёрке для танцовщиц, и Сепхинор принципиально не глядел ни в начищенные зеркала, ни в сеточные наряды, ни в цветастые перья головных уборов. В нормальной ситуации взрослые устроили бы переполох, окажись он в таком месте, но сейчас всё было серьёзно. Даже маленькая мисс Бархотка, дочь Гленды и ровесница Сепхинора, была тут. В отличие от Хельги, Бархотку можно было бы назвать не змейкой, а разве что плюшкой. И если она не была избалована семьёй, то её пухлость объяснялась порочным происхождением, поскольку леди Гленда не была замужем. Но все знали, что она нравится одноглазому лорду Барнабасу Хернсьюгу.

Бархотка тоже молчала и хлопала ресницами, как и Сепхинор, но делала это глупее. Потому что была девчонкой.

– Любой следователь прежде, чем приходить, изучит записи о вас в Книге Островного Дворянства, – пояснил Банди. Краем глаза Сепхинор заметил, что его рука потянулась за пазуху, к фляге, но потом остановилась. – Если я назовусь вашим мужем, это будет первым же сигналом о лжи. Если только леди Мак не замужем, конечно.

– Нет-нет, – еле слышно пролепетала леди Мак и отчаянно взглянула в глаза старшей сестре. – Действительно, по книге мистер Банди может быть только папой.

– И что же он скажет? Отец в бегах с самой Долгой Ночи. Вдруг к нему будут вопросы, на которые он не сумеет ответить? Ох, проклятье, хорошо, что все ружья утром сегодня ушли по адресу…

– Я всегда могу быть слугой, – аккуратно напомнил Банди.

– Но тогда нам придётся отвечать, – глаза хрупкой леди Мак наполнились слезами. – Я умру. Я не смогу!

Гленда опустила глаза, кажется, солидарная с её криком отчаяния. Банди вздохнул и покосился на Сепхинора, а тот слабо улыбнулся в ответ. Они же женщины. Женщинам надо помогать.

– Ладно, давайте я побуду вашим папочкой, – сдался Банди. – Но вам придётся очень подробно рассказать мне всё, что может быть нужно. И позаботиться об образе для мистера Виля Крабренда.

Сепхинор усмехнулся и задрал нос. Он был готов играть в шпионские игры! Тут для этого хотя бы было не холодно.

Из зала раздались громкие голоса, и взрослые подпрыгнули, как змеями ужаленные.

– Мак, если это Они, то встреть их там, заодно проверь, не подают ли эти уроды остывший кофе, – велела леди Гленда, и младшая из сестёр Моллинзов мотыльком выпорхнула в коридор. – А ты, Бархотка, одень барона в бриджи и курточку, что у тебя были, бежевые и коричневые. И объясни ему, что он у нас помощник. Ясно?

– Угу, – кивнула пухлая леди Бархотка и спрыгнула с табурета, на котором сидела. Вместе с Сепхинором они вышли в коридор. Стали слышнее звуки игры на пианино и звон посуды. Здесь привечали всех гнусных крыс с большой земли, как родных, и поэтому Сепхинору до сих пор не верилось, что Сопротивление определило их сюда.

С другой стороны, наверное, тут раздолье для разных секретов и слежки.

Бархотка отвела Сепхинора в конец коридора, в жилые комнаты самих Моллинзов. Здесь всё было на удивление скромно: скудная отделка, небольшие напольные часы, засиженные до дыр софы и запах тряпичной затхлости.

– Ты хоть сможешь не открывать рот и не говорить лишнего? – с подозрением пропищала Бархотка, вручая Сепхинору его новый наряд заместо бобрового. Тот обомлел и, натягивая рукава, заявил:

– Я то же самое спросил бы у тебя!

– Я всегда молчу, когда надо.

– Но сейчас почему-то не молчишь! И вообще, отвернись – я должен надеть штаны.

Раскрасневшись, Сепхинор какое-то время ковырялся в своём ремне. Девочка встала лицом в угол, а он, тем временем, заглушал волнение негодованием. «Мама говорила, что внебрачные дети несчастны и обречены на тяжелую судьбу в обществе. Поэтому эта Бархотка с самого начала пытается показать, что лучше меня?»

Когда он затянул на себе ремнём здоровенные бриджи, девочка просеменила по скрипучим половицам и прижалась ухом к двери.

– По-моему, Они уже пришли, – прошипела она.

Объяснять, кто такие «они», и не требовалось. Конечно же, ищейки врага, которые пленяют и убивают всех борцов за свободу острова.

– Значит, и мы должны выйти? – спросил Сепхинор и встал рядом.

– Не знаю.

Скрип усилился:– кто-то приближался.

– Лучшее нападение – это защита, – заявил новоявленный помощник в семье Моллинзов и повернул ручку. В коридоре они увидели наёмника во врановом плаще. Он бросил на них длинную тень и смерил их своим недружелюбным взглядом.

– Вы хозяйские дети? Идите-ка сюда, – велел он. Сепхинор замешкался, зато Бархотка с готовностью прошла вперёд. И он от раздражения зашагал быстрее, пытаясь обогнать её. Он не испугался, просто продумывал варианты.

Наёмник проследил за ними до двери в служебную гостиную. Перед тем, как войти, девчонка всё равно пролезла вперёд.

– Хозяйская дочка тут я, а не ты, а ты слуга, – цыкнула она на Сепхинора. Тот уже готов был возмутиться, но вспомнил, что это роль.

Он ей потом покажет.

На вполне презентабельном по местным меркам диване расположился главный из ищеек – очень загорелый человек с глазами цвета зимнего моря и белёсыми шрамами от звериных зубов на лице. Его мундир отличался от солдатских, он больше походил на обычную стёганку. Чем-то он неуловимо напоминал сокольничего. Особенно после того, как на его перчатке Сепхинор разглядел угрожающий герб: горбатый орёл-змееяд, схвативший кобру кровожадными когтями.

Но ещё хуже – он почему-то показался отдалённым прообразом Легарна. Сепхинор даже так же представлял своего любимого героя, когда тот приходил допрашивать разных мерзавцев. Уверенный в победе, грозный, внимательный хищник.

– А, это, я так понимаю, и есть ваша дочь, – протянул этот человек. Все трое – и сёстры Моллинз, и Банди – стояли перед ним на своих двоих, как провинившиеся.

– Да, сэр, – надломленным голосом ответила леди Гленда. – Это Бархотка. А это наш помощник с кухни. Больше там никого нет, я клянусь.

Пронзительный взор дознавателя смерил их обоих. И Сепхинор, и Бархотка сохранили невозмутимость.

– Подойдите-ка ко мне, – велел человек.

– Простите, сэр, – противно заявила Бархотка. – Нас не представили, сэр. Я леди Бархотка Моллинз. У нас не принято, чтобы леди стояли, когда сидит мужчина. Вы приглашаете меня присесть?

«Ну ты и дура», – подумал Сепхинор. Но, на удивление, враг кивнул и взрослым, и ей. И подвинулся на диване, уступая ей место рядом с собой.

– Располагайтесь, леди Бархотка. Я руководитель следственной службы Эльсингов. У меня нет фамилии, поэтому можете звать меня просто Валенсо.

Бархотка важно подошла и плюхнулась рядом с ним. Восхищённый и сбитый с толку одновременно, Сепхинор единственный остался куковать стоймя у комода.

– Если у вас нет фамилии, вы, наверное, не знатного рода? – скептически поинтересовалась Бархотка. – Тогда мне ясно, почему вы так мало научены этикету. Что ж. Вы будете и меня допрашивать? Давайте.

– Я задам вам пару вопросов, только и всего. Вам обоим, – уточнил Валенсо и внимательно посмотрел на Сепхинора. Тот сглотнул и подошёл поближе, но всё равно не садился.

«Ну, я что же, боюсь больше, чем девчонка? Нет уж», – решил юный барон и выпятил грудь вперёд. И Валенсо заговорил:

– Мальчик, скажи мне, кто эти люди?

– Хозяева, – развёл руками Сепхинор.

– Их имена?

– Леди Гленда Моллинз, леди Мак Моллинз, лорд Миромо Моллинз.

– Ты давно здесь?

– С начала зимы. Я на кухне помогаю и с уборкой.

– А где твои родители?

– Нет их у меня, – Сепхинор старался не бегать глазами. – Я из приюта. Меня зовут Виль Крабренд, сэр.

– Хорошо, Виль, – будучи полным хозяином ситуации, Валенсо даже не оборачивался на напряжённых взрослых. Он напоминал сытого удава. Хотя всё ещё столь же опасного, как смертозмей. – Ты был когда-нибудь на самом верхнем этаже, в мансарде?

«Ну я же слуга. Значит, был».

– Да, – соврал он.

– Что за постоялец жил в мансарде в последнее время?

– Лорд Моллинз не дозволяет мне такое знать.

– Это был мужчина или женщина?

– Я не знаю. Я не захожу в комнаты к постояльцам.

– А в Долгую Ночь ты что делал?

– Я был с леди Бархоткой.

– Мы зажигали свечи и ели торт-пирамидку, – вклинилась Бархотка. Её противный голос оказался усладой для ушей, на мгновение оторвал цепкое внимание Валенсо от Сепхинора. – У нас, внизу. Пока мама и тётя давали указы артисткам и оркестру.

– Это так, – добавил Банди. – Я один был здесь. Дозвольте, мистер, я с глазу на глаз вам это всё объясню. Негоже донимать и детей.

– Ваш час настанет, Миромо. Последний вопрос, Виль. Два дня назад, когда один из людей справился о встрече с лордом Моллинзом, ему ответили, что тот уехал. Как долго он был в отъезде прежде, чем теперь приехал?

«Да как же мне так сказать, чтобы никого не подставить!» – ладони Сепхинора покрылись потом. Он проговорил осторожно:

– А меня тут тоже не было. Я на Долгую Ночь и потом жил в Благотворительном Доме Видиров. Нас там кормили сладостями. А потом, когда закончились все эти сражения, я сюда вернулся. И лорд Моллинз был здесь уже. Это было вчера.

Валенсо сощурился, а затем повернулся к Банди и кивнул.

– А теперь, как вы и просили, мы пообщаемся в уединении. Пересядьте со стула на кресло, это будет долгий разговор. Освободите гостиную, дамы.

Бархотка сморщила нос и спрыгнула на пол, а бледная Гленда буквально подбежала к ней и взяла её за руку, чтобы вывести вон. Леди Мак казалась совсем неживой, такой она сделалась белой. «Наверное, я такой же», – подумал Сепхинор и тоже качнулся к проёму. Но обернулся напоследок и увидел, что Банди с облегчением улыбается.

Улыбается?

Дверь закрылась, и Сепхинор остолбенел. Он понял бы, если бы улыбка была вежливой, но Банди показался будто бы… радушным по отношению к врагу?

– А ты не такой дурак, как я думала, – шепнула Бархотка ему в ухо. И толкнула его плечом, так что Сепхинор оторвался от мрачных подозрений и напыжился, всем своим видом давая понять, что для него это было легче лёгкого.


В бергфриде, доминирующей башне Летнего замка, завершался очередной военный совет. Щели бойниц уже почернели, выгорела не одна свеча. Здесь можно было безопасно говорить о чём угодно, и поэтому колонизаторы пользовались этим, затевая свои многочасовые встречи.

На нижних этажах бергфрида расположились запасы оружия и дополнительные казармы, на верхних – осадные орудия и дозорные. Эта башня должна была послужить основным щитом Летнего замка во время осады, но, благодаря таланту генерала от артиллерии, Фредерика Гринна, она была выведена из игры в первый же час штурма Брендама. Теперь же её восстановили и починили, и в умелых руках под защитой оружейных расчётов бергфрид стал настоящей цитаделью.

Зал с невысоким потолком, множеством стульев и одним-единственным столом, по которому раскинулась тактическая карта, вмещал в себя первых лиц Колониальной Компании Эльсингов. Они дошли до таких титулов, что впору было компанию переделывать в королевство, как шутил Валенсо. И в их руках была реальная власть. Экспиравит доверял им, всем доединого, и обыкновенно позволял им действовать по своему усмотрению. Впрочем, это не мешало ему брать всё в свои руки тогда, когда он находил это нужным.

Укутанный седой бородой генерал-фельдмаршал Юлиан Тефо не снимал своей рыцарской брони и с сомнением глядел на карту. Поджарый Фредерик Гринн, по левую руку от него, пересчитывал глазами артиллерийские расчёты, что остались в Брендаме и не перебрались на морскую войну. Генерал-адмирал Людовик Рисс отсутствовал по причине того, что не желал покидать поле действий. А канцлер Клод Небруни откровенно скучал. Он начал как финансовый помощник графа Эльсинга, потом открыл целый департамент, который занялся казначейством.

Ну и конечно, как и всегда, здесь были они трое. Кристор, старик с вечно сощуренным глазом, игнорировал происходящее и листал невесть откуда добытую Книгу Змей. Валенсо, действительный тайный советник и по совместительству теневой страж порядка, сидел, скрестив руки на груди, и хмуро глядел в расстановку сил. А сэр Лукас, по своему обыкновению, беззаботно и воинственно посматривал на генералов. Он был готов воевать здесь и сейчас, хотя они с ним только что вернулись с моря.

После этого вояжа на фрегаты от сырости опять разболелась и спина, и голова, и правое колено.

Экспиравит закряхтел, и, промолвив:

– С вашего позволения, господа, – съехал по спинке своего резного кресла и закинул ноги на край стола. Потом поймал взгляд Кристора и положил их прямо, не скрещивая. Кристор, конечно, не был в штате именно врачом, он больше походил на учёного-биолога, но его пытливый разум был одним из немногих, кто не считал избранника Схолия ошибкой природы. Скорее – её очередным причудливым проявлением. И он с энтузиазмом пытался помочь этому чуду жить менее болезненно.

– Значит, мы не идём на Эдорту, как бы я ни настаивал, – подвёл черту басовитый генерал-фельдмаршал. Экспиравит бесконечно уважал его боевой опыт и мудрость, но сейчас ему просто недоставало информации. Там, где две флотилии сейчас сталкивались снова и снова, были необходимы все оружейные силы Эльсингов.

– Захватить Эдорту нам далеко не так нужно, как разбить их основные морские силы. А, уничтожив их, мы получим весь остров целиком как приятный – и, можно сказать, бесполезный – бонус, – вполголоса подтвердил граф. На глаза принялась съезжать остроконечная шляпа, которую он сегодня нацепил. И он попытался натянуть её на голову посильнее, чтобы не завалилась и вся конструкция из платков на лице.

Шляп у него было столько, сколько бывает у редкой модницы, и сегодня он определённо выбрал не ту.

– Пускай солдаты отдохнут, – с энтузиазмом закивал сэр Лукас. Его шевелюра пылала огнём в свете множества свеч. – И ты тоже, Юлиан.

– Меня беспокоит то, что мы не владеем этим Богом забытым куском суши целиком, – признался фельдмаршал.

– Меньше проблем, – пожал плечами Валенсо. Его раздражение к местным жителям уже не просто угадывалось. Оно буквально читалось на лице всякий раз, когда об этом заходила речь. – Ты не представляешь, как я утомлюсь наводить порядок сразу в двух серпентариях.

– Хех, – только и хмыкнул Кристор. Экспиравит попытался сфокусировать на нём взгляд, но закутанный в плащ старик расплывался. Усталость подкралась невовремя. Поэтому он вытащил свой излюбленный камень из кармана: гладкий белый валун в форме, чем-то напоминающей треугольный силуэт призрака. А на голове этого призрака природа нарисовала две чёрных точки – глаза.

Карманный альб. Можно было бы считать это талисманом, но на деле граф чаще просто занимал им руки. Сейчас он стал подкидывать его перед собой и сосредотачивать на нём угасающую зоркость.

– Который час? – прошелестел он.

– Полночь за порогом, – генерал Фредерик Гринн проверил время по своим модным карманным часам. Отблеск света в их золоте больно резанул по глазам, и Экспиравит на какое-то время зажмурился, слушая гул крови в ушах.

– Да уж, пора на боковую, – признал фельдмаршал Юлиан и выпрямился, перестал опираться о стол. – Завтра после обеда я приду уточнить финансирование личного состава. Это больше по деньгам, к тебе, Клод.

Ответом ему был почтительный, но широкий зевок.

– Тогда до завтра, друзья, – напутствовал их Экспиравит. По обыкновению он уходил последним, чтобы никто не видел, как он корчится, когда слезает со своего места и тащится до покоев лорда. И те, кто хотели поговорить с ним тет-а-тет, задерживались, зная, что он останется один и терпеливо выслушает каждого до конца.

На сей раз их осталось двое. Пространство освободилось. В полумраке под низким потолком тускло замерцали несколько оплывших свечей. Отсветы медленно задвигались по ружьям и алебардам, расставленным в оружейной стойке.

Кристор наконец закрыл свою книгу и поднял глаза на графа. Валенсо, ожидая своей очереди, тоже закинул ноги на стол. Правда, он сделал это неаккуратно, и оттого все фигуры союзной и враждебной флотилии съехали, превратившись в беспорядочную кучу где-то в районе Цсолтиги.

– Я хотел перед советом сказать или во время него, но перед всеми стало как-то неудобно, – немного смущённо начал Кристор. Экспиравит из уважения перестал подбрасывать свой белый камушек и внимательно посмотрел на старика, давая понять, что слушает. – Пока вы были на море, к нам местная чародейка приходила. Ну эта, твоя. Выгнали её из дома за то, что она стала тебе помогать. Она была так несчастна и так плакала, что я решил воздать ей за верность и поселил её в чародейской башне. Ну в которую ход со второго этажа. Она же как раз для придворного мага, верно?

Валенсо раньше, чем Экспиравит, понял, о чём речь. И только когда смысл дошёл и до самого графа, тот с удивлением поднял надбровные дуги. Но не успел ничего сказать; он заметил, что тайный советник буквально закипает. Чтобы предотвратить взрыв негодования, он предостерегающе обронил его имя:

– Валенсо.

– Нет, я скажу, – скрипя зубами, заявил сыщик. – Кристор. То есть, ты без нашего ведома поселил местную ведьму прямо по соседству с Экспиром, и это, вроде как, смешно?

– Я не говорил, что смешно… – начал было оправдываться учёный. Экспиравит попытался прошептать громче:

– Валенсо!..

Но это было бесполезно.

– Пустая твоя черепушка! – взорвался тот. – Я схожу с ума, каждый день вылавливая проклятых агентов врага на улицах, в подвалах, допрашивая пуганых баб и крестьян, а ты просто берёшь одну из них и закидываешь к нам в тыл!?

– Я имел основания полагать, что она искренна! И, кроме того, Экспир сам сказал, что она не заодно с ними!

– Ему-то откуда знать! – гаркнул Валенсо. Но Экспиравит развёл руками, призывая обоих помолчать. И промолвил:

– Валенсо, не будь параноиком.

– Мне? Не быть? Если б я им не был, ты бы тут и дня не продержался, мой рогатый друг. Здесь каждый камень нас ненавидит. Этот остров просто обезумел от желания нас растерзать. Здесь нельзя верить ни-ко-му!

– А мы и не будем верить, – увещевал его Экспиравит. – Мы будем просто принимать к сведению. А в случае чего я как-нибудь справлюсь со старой предсказательницей.

– У неё должны быть змеи, яды, на худой конец – холодное оружие. Из этой башни ей достаточно спуститься два пролёта, пройти твою гостиную, и вуаля – ты у неё в руках! И ты просто не можешь себе представить, что это значит. На Змеином Зубе это значит, что тебе конец нынешней же ночью. Прости, Экспир, но я к тебе пришлю тиральских головорезов, чтобы они тебя сторожили. Можешь считать это заботой, но лично я просто не намерен проиграть им из-за излишней наивности Кристора.

Старик притих, опасливо косясь на Валенсо. А тот весь раскраснелся от своей пламенной речи.

– С гостиной делай что хочешь, но в спальню я никого не пущу, – сухо напомнил Экспиравит. – Ищи врагов вне замка. А здесь я верю всем вам. Ну и за почтенной дамой вполне в состоянии присмотреть. Или ты всерьёз полагаешь, что кто-то смертный может представлять для меня опасность?

– Почтенная дама… тоже мне, почтенная дама… – гудел Валенсо. – Да ты бы знал, с кем она там…

– Так, ну это всё, что я хотел сказать, в общем-то, – прокашлялся Кристор и поднялся на ноги. Затем не без труда сгрёб в обе руки здоровенную книгу и кивнул им обоим. – Спокойной ночи. И не выходите на улицу: потеплело, и летучих змей в темноте больше, чем звёзд на небе.

Он демонстративно закряхтел и ушёл, неплотно прикрыв за собой. Экспиравит не придал бы этому никакого значения, зная, как строго стерегут бергфрид. Но Валенсо, покривившись, вскочил на ноги, дошёл до проёма и захлопнул дверь. Потом вернулся и сел обратно на свой скрипучий стул. И снова скрестил руки.

– Экспир, скажи мне откровенно: ты же не собираешься взаправду верить колдунье, – почти что утвердительно спросил он.

– Не собираюсь и не верю, – успокоил его Экспиравит и вновь достал камушек-альб. – Но при правильной постановке вопроса от неё можно услышать очень толковые ответы.

– И это тот самый повод, по которому я тут задержался, – продолжил Валенсо. – Лукас мне сказал, что, по твоим словам, Амарант ты выбрал потому, что она тебе на него намекнула. Я хочу знать, правда ли это.

Экспиравит поморщился и закатил глаза. Он не хотел это обсуждать. Бывшему охотнику на лис было не понять, что иногда такие сомнительные решения имеют смысл. В основном, когда к ним подталкивает интуиция.

– Я всего лишь использовал то, что она мне открыла, когда стало ясно, что все направления для нас равны, – тактично пояснил он. – Кроме того, я имею основания полагаться на её дар.

Он не хотел пояснять про Софи, поэтому прозвучал столь лаконично.

– И тебе не приходит в голову, что таким образом Сопротивление может быть осведомлено о наших действиях?

– Приходит. Но именно благодаря этому решению мы получили доступ к подземным путям, отчего ты первый же и пришёл в восторг. Я не собираюсь всегда следовать её предсказаниям и намерен поиграть с ней, чтобы понять, кому она на самом деле служит. В то же время, если я говорю, что могу воспользоваться её словами и не подвергнуть нас опасности, значит, я могу.

Валенсо задумчиво примолк и какое-то время сидел, ничего не говоря. Отсветы последних свеч блестели в его пепельных глазах. Потом он продолжил в другом тоне, доверительном, дружеском:

– Слушай, я никогда тебя не спрашивал прямо, но теперь… Ты ведь не вчера родился, не ищешь любви в браке и всё про себя, как и про неё, знаешь. Так зачем она тебе?

Экспиравит склонил голову к плечу и замер, оскалившись, когда хрустнула шея. Но затем потёр её рукой и сумел вернуться в прямое положение. И ответил, снисходительный к своим ближайшим друзьям:

– Мою жизнь сопровождают несколько предсказаний от дорогого мне человека, и они сбываются одно за одним. Осталась лишь малая их часть, чтобы обрести могущество своей крови. Это не значит, что я ополоумел от идеи жениться на леди Эпонее, но я уверен, что оно должно случиться.

Взгляд Валенсо сделался более неприветливым.

– Значит, ты не скажешь мне ничего про – назовём её религиозной – часть своих воззрений?

– Ты про «избранность» Схолием? – покосился на него Экспиравит.

– Да. И про проповеди.

– Проповеди?

Валенсо вытащил из-за пазухи сложенную пополам бумажку и протянул ему. Он специально привстал, чтобы графу не пришлось тянуться.

– Мне пришлось вскрыть конверт, в котором тебе была послана эта записка. Он был вздутый, и я поставил бы на то, что в нём может быть что-нибудь ядовитое. Но нет, только этот листок и эти несколько слов.

Экспиравит развернул послание и увидел большими буквами надпись «Вновь настал час восславить Бога нашего».

О, он узнал бы этот почерк из тысячи.

Рука чуть сжала листок, а затем выпустила его. Мысли преисполнились мрачного торжества. Давно они не виделись с фанатиком из его родных краёв, но теперь это значило лишь одно: кровавая жажда охватит Брендам и подчинит его, трепетом и боязнью наполнив сердца людей.

– Это Освальд, схолитский жрец из Юммира, – медленно и удовлетворённо проговорил Экспиравит. – Будь он вампиром, он был бы лучшим, а так он просто худший из людей.

– Чем он так плох?

– Тем, что он очень убедителен. Настолько убедителен, что он может заставлять людей делать безумные вещи и одновременно верить в правое дело.

– Что-нибудь классическое, в духе сжигания ведьм? – съехидничал Валенсо.

– Нет, – ответил Экспиравит многозначительно. – Ты правда не понимаешь, о чём я говорю?

– О Юммире. О городе, в котором ты рос, и о той эпидемии десятилетней давности, и обо всех этих секретах, что объединяют вас троих.

– Так ты до сих пор не вытряс из Лукаса все подробности? – изумился Экспиравит. Ему казалось, что на такой должности Валенсо не преминет перебрать все подробности личной жизни не столько врагов, сколько коллег.

– Из уважения к тебе я не стал этого делать. Думал, ты сам расскажешь.

– Я восхищён тобою. Значит, мне и впрямь следует тебя просветить. Но это долгая история. Я бы оставил её хотя бы на завтра.

– А со жрецом что делать? – развёл руками Валенсо. – На конверте была дата – двадцать второе декабря. Если этому Освальду хватит сноровки сесть на борт какого-нибудь союзного судна, он может быть здесь как через неделю, так и завтра, даже если он едет из Юммира.

Всё перед глазами совсем смазалось. Стол стал тёмным пятном, карта на нём – цветным месивом. Экспиравит так увлёкся своей кампанией, что совсем забыл о том, откуда берутся его силы. О том, что приглушает боль его неестественно длинного скелета, что позволяет расправить плечи и вносит ясность в разум, а в мышцы – чудовищную мощь. Он начал тереть веки, а затем сдался и утомлённо уронил голову. И ответил едва слышно:

– Мне только одно не нравится. Он слишком много о себе думает. Он хочет охотиться там же, где и я, хотя он всего лишь человек. У него нет на мою территорию никаких прав.

Валенсо задумчиво остановился и смерил его долгим взглядом. Конечно, вся верхушка компании знала о нечеловеческой сущности графа. Её невозможно было скрыть: если кто-то проливал при нём кровь, он сходил с ума и мог ненароком расправиться с тем, кому не повезло просто пораниться кухонным ножом у него на виду. Две страсти было у «Демона» Эльсинга – цифры и люди. Но и те, и другие были для него добычей. Он разбирался в них, изучал их, а затем выжимал из них всё, обращая себе на пользу.

Удачное выходило сочетание. Считалось, что вампиру должно соблазнять незадачливого человека сладостными речами и обходительным обращением. И, теряя бдительность, человек терял и жизнь. Экспир не умел располагать к себе из-за своего жуткого лица, зато он нашёл, что деньги – лучший ключ к человеческому сердцу. Он платил своим солдатам столько, сколько в Харциге платили почётной городской страже. И это удерживало подле него даже тех, кто воочию видел его кровожадное зверство. Тем более, что со временем он приучился охотиться всё больше на врага и всё меньше – на своих.

Став его правой рукой, Валенсо перестал его опасаться. Нечестивый граф редко показывал зубы и спокойно общался со своими придворными. Но что самое ценное – он обладал драгоценным даром бессмертия. Невзирая на то, что он был рождён как обычный смертный, Экспир не погибал ни от пули, ни от ножа. Он чувствовал боль, безусловно, но он жил; и он мог поделиться своей силой. Он обещал это Лукасу, Кристору и ему, Валенсо. Всё, что для этого требовалось, – привести его к победе, к Эпонее.

Невелика цена для вечности.

– Скажи ещё пару слов о своём Освальде, – попросил Валенсо.

Экспиравит собрал в груди остатки своего дыхания и ответил резко:

– Он был в Культе Спасения, который возник в разгар болезни. Как и мы с Кристором и Лукасом. И да, Культ спас Юммир от мора червей; он выяснил, что, поглощая заражённое мясо, можно стать неуязвимым к проклятым паразитам. Но все культисты были людоедами. Главным образом потому, что им, де-факто, был я. Спасение стоило потери человечности для многих, кто последовал нашему методу лечения. Не только человечности – разума.

Я многие годы не покидал своего жилища. Но когда королевская чета пригрозилась сжечь заражённый город, начался хаос; они бросили свою резиденцию и меня, и я впервые столкнулся с людьми. Мне пришлось говорить с ними. И в глазах у дичи я неожиданно для себя увидел разум. И страх, конечно же. Я нашёл способ привязать к себе вас, тех, кто показался мне полезным. И заодно научился вашим манерам, узнал вашу мораль. Кристор и Лукас одними из первых поклялись мне своей кровью, что желают служить моей цели.

Я остался вампиром, но, по крайней мере, не безмозглым зверем. Освальд был единственным из Культа, кто считал, что это не моя стезя. Он хотел, чтобы я до конца был упырём, не подражал людям; и сам представлял из себя того ещё упыря. Для него вкушение плоти и крови не было необходимостью, как для меня: для него это всегда было принципом, поддерживающим его веру.

Да, он может уговорить толпу, но ещё он может убедить человека лечь под нож на кухонный стол. Это, конечно, спасло Юммир и всё графство. Но он не Дитя Ночи, не порождение тьмы. Он просто безумец среди вас – впрочем, единственный, кто испытывает ко мне не боязнь, а братскую любовь. И всё бы хорошо, но он мне не сородич, – с раздражением поведал Экспиравит.

Валенсо оторопел. Он немало грязи повидал, однако в основном это было связано с желанием чего-нибудь запретного – удовольствий, любви, денег. Но про поедание себе подобных, а тем более в целях спасения от мора, он слышал впервые.

Неуверенно он покачал головой, сцепил пальцы за спиной и устремил взгляд в пол. Несколько соломин лежали у входа, и он глядел на них, как загипнотизированный. Они молчали, пока Валенсо не заметил, что граф начал клевать носом. Тогда он подал голос вновь и глухо подвёл черту:

– Я тоже хочу увидеть этого человека. Пускай поможет местным перестать быть моей головной болью и стать твоей едой. А если потребуется, чтобы он отправился к своему Богу, я легко это организую.


На следующий же день после своего переезда Валь отправилась в Палату шахматной доски. Она была в боевом наряде. Надоело ходить с засаленными рукавами и грязным подолом, и потому она сменила платье на одно из своих баронских. Оно было лишено гербов, всё сшитое из однотонной кварцево-серой шерсти, тёплое, приятное к коже, с длинными рукавами. Традиционный высокий ворот грел шею сзади, а привычный крой с острыми плечами заставлял чувствовать себя лучше, чем раньше. Теперь, когда Эпонея не стоит рядом с нею, никому не придёт в голову думать, что это именно одежда баронессы.

За свой скудный скарб в чародейской башне она могла быть спокойна. По правде говоря, башня давно перестала быть чародейской – в ней в определённые дни месяца ночевала когда-то леди Сепхинорис. А при Беласке тут вообще ничего не происходило, только Альберта накидала на кровать и в платяной шкаф своих вызывающих нарядов и тканей. Она тут ни разу и не спала, судя по всему.

Что ж, круглая каморка наверху этой башни с единственным здоровенным окном и зарослями каскадного мха, пробравшимися внутрь, наконец послужит делам магическим. Вернее – «магическим». Но это не означает, что Валь готова сдать свою башню врагу. Пускай даже её теперь оккупировал проклятый Герман.

Поэтому она явилась в казначейское управление, отстроенное многим позже самого Летнего замка внутри его стен. Граф, которого она застала пасмурным, сказал ей решать этот вопрос с лордом Клодом Небруни, и она была готова ко всему. В Палате шахматной доски она никогда не бывала до этого; это место считалось чисто мужским. Казна не только лишь Брендама, но и всего острова хранилась здесь за стальными решётками и дубовыми дверьми. На каждом углу несли дозор вороные мундиры. Здесь даже чихнуть казалось опасным.

Пол был устлан чёрно-белой плиткой, имитирующей шахматный узор. Валь уже не помнила конкретно, с чем это связано; из курса истории, что пересказывал ей учитель, она смутно вычленила тот факт, что когда-то казначеи и банкиры пользовались шахматными тканями для пересчёта поступлений в казну. Дескать, иначе это было делать неудобно при старой системе исчисления, в которой не было нуля. Они складывали стопки монет на этих клеточках, прибавляли или вычитали. Ну а потом изобрели счёты. А шахматный узор оставил свой след и в названии, и во внутренней отделке казначейства.

Лорд Небруни не был готов принять её, и ей предложили увидеться с его помощником. Но она несколько раз повторила волшебное «меня послал к канцлеру сам граф», и её таки допустили в кабинет нынешнего главного казначея. Кабинет этот представлял собой рабочее пространство многих эльсов-счетоводов – они мелькали то тут, то там, ходили мимо стеллажей со счётами, векселями и печатями. И посреди этого хаоса как трон стояло высокое кресло. Раньше его занимал лорд Натан Луаз, старший Луаз и главный казначей Видиров, а теперь – не особо примечательный мужчина с бронзового цвета бакенбардами и отсутствующим взглядом.

– Доброе утро, лорд Небруни, – приветствовала его Валь и без приглашения расположилась на резном стуле напротив него. Теперь их разделяло заваленное бумагами бюро. – Я и есть мисс Эйра, дочь Эйры, дочь Эйры. И я пришла по вопросу Девичьей башни, которая нынче принадлежит моей ученице, леди Вальпурге Видира Моррва. Вот, – она предъявила ему бумагу с востребованием суммы «дворянского налога». – И я собираюсь оспорить это начисление. Разве вы не знаете, что башня служит моим чародейским делам в интересах графа? И что её крышу и так заняли ваши солдаты? Почему мы должны вам ещё четыре тысячи иров?

Казначей поднял брови, и тусклый свет дня белизной отразился в его монокле.

– Ну, во-первых, башня вашей подопечной и так входит в реестр тактически важных зданий, и дёшево это вам никак не выйдет. А во-вторых, если я правильно понял, она больше не «служит чародейским делам для графа». Поскольку вы теперь обитаете в Летнем замке.

– Да, но я просто не считаю это справедливым по определению. Моя ученица осталась вдовой, у неё нет ни гроша сбережений, она живёт на остатки довоенных денег. Вы нарочно заламываете такие суммы, чтобы изгнать честных людей из домов? Это было ваше решение или графа?

Безразличие лорда Небруни переросло в тяжёлый вздох раздражения.

– Мы коллективно сочли это форматом контрибуции. Что-нибудь ещё?

– Вы хотите сказать, мы оплачиваем наше поражение? Но почему вы делаете это так, чтобы оставить большую часть из нас без крова? Может быть, вы чего-то не понимаете. На Змеином Зубе всего несколько дворянских семей, которым посильны такие суммы. Все остальные носят титулы просто потому, что они ведут свой род очень давно и заслужили это долгой службой острову. Но они работают руками наравне с другими горожанами. Тренируют лошадей, строят дома, копают могилы, на худой конец. Это часть нашей культуры, которая, возможно, для вас слишком нова. Однако уж потрудитесь догадаться, что не всякий, кто описан в Книге Островного Дворянства, живёт лучше обычного моряка!

– Аристократы? Сами окучивают грядки и доят коров? – казначей будто очнулся от сонливости и принялся ухмыляться. – Ну-ка, ну-ка, и кто же к ним относится?

– Нет, ваша колкость не совсем уместна, – отрезала Валь. Она пыталась не скрипеть зубами. – То, что связано с сельским хозяйством, в основном либо в ведении семей с большим достатком, либо в руках вольных хлебопашцев. Брендамская же знать в основном трудится на простых, но достойных работах. Например, повешенный недавно сэр Димти Олуаз был почтальоном. А у барона Глена Моррва, гробовщика, не то что лишних денег не водилось. Он даже на выпивку занимал.

Веселье усилилось в чертах лорда Небруни. Он понимающе покивал и потёр подбородок.

– Вы так убедительно говорите, что, кажется, я не могу устоять. Мы с помощником подумаем насчёт этих ваших дворян-столяров и каменщиков. Но насчёт Девичьей башни ничем помочь не могу. Это решение военного совета. Рано или поздно она должна войти в ведение государства, и этот момент можно отсрочить лишь деньгами. Может, вы захотите это как-то решить с верхушкой, но я лишь исполнитель.

Валь вздохнула и поднялась на ноги. Не успел отзвучать первый удар каблука по пестрящему квадратами полу, как ему отдалённым эхом ответила быстрая дробь шагов. К казначею явно собиралась заглянуть ещё какая-то женщина. Но Валь решила, что не желает ничего об этом знать, и потому тоже ускорилась.

Так они встретились в приёмной с леди Финой Луаз. Той самой юной кокеткой, которой минуло уже пятнадцать, и которая славилась своим скандальным вкусом в одежде. Сейчас Валь и не узнала бы её. В сатиновом платье на пышном кринолине, вся струящаяся, нежно-голубая, как фея залитого солнцем моря, Фина полностью переоблачилась в тененску. Она глядела спокойно и невозмутимо, будто так и должно было быть.

Они узнали друг друга, хотя до этого никогда не общались дальше формальных приветствий.

– А, мисс придворная чародейка, – с присущей ей нескромностью улыбнулась леди Фина. Её чуть задранная губа всегда придавала задорный характер улыбке. Ей хотелось, кажется, чтобы даже казначейские гвардейцы не отрывали глаз от её открытым декольте прелестей. – Решили податься в банкиры?

– Отнюдь, – неловко ответила Валь. Она чувствовала себя громадной серой вороной рядом с этой игривой синичкой. – Я пришла нагадать им удачу экономических реформ.

– И как?

– Прискорбно. Созвездие Удачливой Змеи свернулось неприличным символом в ответ на наши запросы.

Фина поджала губы, будто готова была захихикать, но сдержалась. И спросила вполголоса:

– А мне погадаете? Наедине. Вот выйдем сейчас в замковый сад, и… это личное.

– По старой дружбе Луазов и Моррва – с удовольствием.

Они прошли мимо морской стражи с алебардами на входе, спустились по ступеням раздвоенного крыльца и вместе отправились по краю внутреннего двора к скульптурной арке, ведущей в небольшой парк. Тот самый, где был убит дворецкий Беласка. И где на склонённых яблонях и платанах остались отпечатки воспоминаний Вальпурги о её любимом короле.

Здесь они могли щебетать сколько угодно, и никто не придал бы этому значения. Кроме, разве что, резного истукана в виде головы Рендра, что видел в этом саду свадьбы, имянаречения и похороны.

– У меня очень важный вопрос, – Фина улыбалась легкомысленно, так, как и следовало бы при обсуждении девичьих секретов. – Тебя пригласили, чародейка, на Вечер Ехидны?

Вечером Ехидны издревле называлась тёмная дата в истории острова. Подобно змее, что является обвиться вокруг почившего товарища, дворяне собирались на такой вечер после печальных событий, когда погибло множество змеиных аристократов. Чёрная ехидна, змея из семейства аспидов, становилась символом единства и упрямого жизнелюбия. Полагалось и пить, и танцевать, и обещаться отомстить. Всё вместе.

– Даже если и пригласили, я не проверила почту перед тем, как спешно съехать, – поморщилась Валь. Меньше всего ей хотелось предстать на суд перед беспощадными ледяными взглядами лордов и леди. Но Фина ухватила её под руку и вдруг взмолилась:

– А если да, можешь взять меня туда? Мне невыносимо охота снова потанцевать, а они меня «изгнали»! Я заплатила бы сколько угодно за то, чтобы явиться на их скорбное мероприятие и потанцевать в новом платье! И ты ведь можешь помочь мне замаскироваться, а там уж я…

– Они и меня едва ли примут после всех этих слухов.

– Но ты-то всегда можешь пригрозить им чем-то в духе «я всё про вас расскажу врагу, если посмеете не пустить меня»!

Валь отшатнулась и смерила девчонку гневным взглядом.

– Ты понимаешь, что говоришь? Меня можно обвинить в бесчестии, но предать родной остров… да я… да я даже думать никогда бы так не стала. И, кстати, моё бесчестие хотя бы имеет повод. А твоё? Где твой траур? Сэра Тристольфа Окромора, твоего жениха, позавчера вздёрнули на виселице!

Фина запрокинула голову назад, закатила глаза и упорхнула вперёд по тропинке меж мокрых снежноцветов. А затем развернулась пылким пируэтом. И её громадный подол, всколыхнувшись, сорвал россыпь капель с кустов.

– Ты про этого узколобого болвана, что прилюдно назвал меня профурой из-за неподобающе собранной причёски? – уточнила она без тени сожаления. – Да я делала всё, чтобы не достаться ему. Как видишь, он мне сам помог.

Не будь войны, не будь кругом этого безумия, Валь даже говорить бы с ней не стала. Подобные омерзительные слова просто не имели права быть произнесёнными. Но, с другой стороны, она не знала, насколько строги Луазы к своим детям. Ходили слухи, что лорд Орлив Луаз предпочитал вовсе не пухленькую леди Эдиду Оль-Одо; так может и Фина хотела кого-то другого, а семья не позволяла ей. В конце концов, не всем так повезло с понимающими родителями, как Вальпурге.

Однако Фина будто нарочно вела себя так, чтобы быть отвергнутой даже нейтральными знакомыми. Такими, как Валь.

– Не смей говорить ничего подобного в моём присутствии, – отчитала её Валь. Будто и впрямь их разделяло не пять лет, а пятьдесят. – Хотя бы потому, что он был одним из борцов за правое дело.

– За дело, в котором мы безоружны, унижены, стиснуты неоправданными в своей глупости законами жизни, – с вызовом ответила Фина. – Нет, ты не подумай, я не в восторге от завоевателей. Но, во-первых, моему отелю они никак не повредили. А во-вторых, они похожи на глоток свежего воздуха в затхлом чулане этого «благородного змеиного общества».

– Эта свежесть многим слишком дорого обошлась. И продолжает обходиться.

– Ты про убитых или про налог для дворян? Да это пустяк, а не деньги. Не слишком неподъёмная цена за то, чтобы продолжать жить так, как тебе нравится, пока остатки семьи дрожат в Эдорте и понятия не имеют о твоих прибылях.

На мгновение Валь замерла. И мысль – противная, но дельная – заняла её разум. Она сменила гнев на милость быстро, как грязевая змея меняет цвет с заходом солнца. И поинтересовалась:

– Правда ли так хороши твои дела?

Фина понимающе усмехнулась и подняла свои изящные смоляные бровки. Она раскусила затею оппонентки.

– Если ты действительно считаешь налог небольшим, то не хочешь ли ты обменяться услугами? – спросила Валь вроде бы и аккуратно, но достаточно прямо. Юлить ей тоже надоело. – Девичья башня требует четыре тысячи иров. Может, это многовато за один билет на Вечер Ехидны, но я буду тебе должна.

– Я готова заплатить все четыре, если ты сделаешь так, чтобы туда пришёл один из эльсов, – хитрые янтарные глазки Фины выражали бесконечно сильное желание сотворить гадость. – Я буду танцевать с ним и наступать на ноги старикам Окроморам.

– Скажи мне честно, Фина, когда ты родилась? Твой знак – Гадюка, оно и ощутимо!

– А твой?

– А мой – Бумсланг.

– Вот и погляди: Бог наградил тебя высоким, статным, заметным телом, а ты прячешь в него крошечную душонку боязливого Бумсланга.

Странно, но негодование, отторжение, даже брезгливость по отношению к ней Валь не могла примерить к своему сердцу. Она знала, что должна их испытывать, но душа её откликалась симпатией.

На этом они пожали руки. Леди Фина проплыла обратно к казначейству в своём перламутрово-небесном наряде, а Валь возвратилась в донжон. Ей было, чем заняться. Поскольку Вдовичку поселили под замок в серпентарии, она навещала свою ксакалу каждый день лично, чтобы убедиться, что та не голодна. Вот и теперь, уверившись, что всё в порядке, она отправилась обратно по коврам донжона к лестнице до графских покоев.

Забавно, но вид несущих дозор головорезов в чёрном смущал меньше, чем раньше морская стража. Тогда, при Беласке, было как-то неловко вспоминать своё детство в этих стенах. Словно было ясно, что нельзя больше рассчитывать на эти картины, ковры, коридоры, шорох каскадного мха, платаны под окном и свечи в трапезном зале. А сейчас, когда тут обосновался враг, можно было с удовольствием представить его поражение и долгожданное воссоединение с родными стенами; поскольку Беласк врагом не был, он будто являлся непреодолимым препятствием по сравнению с эльсами.

И это делало её более решительной. Говоря простым языком – наглой. Она ходила тут, как хозяйка, и с деловым видом вышагивала по залам и коридорам. Правда, она пробыла госпожой в своей башне всего день: сразу после встречи с Финой она возвратилась к себе и нос к носу столкнулась с новым соседом. Взамен иногда приходящего ученика Кристора к ней поселили незнакомца с большой земли. Впрочем, по его чёрной рясе и татуировке-черепу на лице было легко угадать схолита.

– Добрый день, мисс, – мягким голосом приветствовал он её. Он напоминал стервятника: загнутые плечи, большой горбатый нос, седая пакля на голове, обрамлённые морщинистыми веками угольного цвета глаза, в которых терялся свет. Его ряса, вся чёрная, во всех деталях обрисовывала крючковатую фигуру. Но он был уже в том возрасте, в котором даже склонные красоваться мужчины перестают думать о том, как они выглядят.

– Приветствую… – несколько растерянно ответила Валь. Теперь она расстроилась, что не видать ей никакой приватности. Для хоть какого-то разделения жилого пространства сюда принесли ширму: она отрезала ближайшую ко входу половину помещения так, чтобы тут на укрытой шкурами кушетке мог расположиться этот господин. Его саквояж стоял тут же, раскрытый, и в нём, помимо учёных книг, отсвечивали неоднозначного вида инструменты из стали. Кажется, что-то хирургическое. – Вы схолит, не так ли? Разве не должны вы жить в уединении на кладбище? Нам с вами тут будет тесновато, а я к тому же женщина.

– Вы не женщина, вы жрица, – искривился ухмылкой вторженец. – Как и я – не мужчина. Вы чародейка, что направляет правителей Змеиного Зуба, а я – примерно то же самое, только ничуть не одарённый мистическими талантами. Я страж нравственности и тот, кто направит Колониальную Компанию Эльсингов туда, куда она должна идти, если вдруг угаснет её основной духовный ориентир. Освальд из Юммира.

– Очень приятно, – неуверенно промолвила Валь и пожала его узловатую руку. – Я Эйра, дочь Эйры, дочь Эйры, что видела самого Привратника Дола и то, как он превращается то в летучую мышь, то в стрекозу.

Бездны освальдовых глаз раскрылись шире, он весь подобрался и сжал её пальцы, не отпуская её.

– В самом деле? Тогда удача улыбается мне ярче, чем я мог предположить, – с неподдельным интересом изрёк он. – Вернее – всем нам.

Она отстранилась и посмотрела на него в замешательстве. А он как ни в чём не бывало разжал хватку и развернулся к своему скромному скарбу.

– Я не буду вас стеснять, мисс Эйра. У меня много дел в городе. Я хочу познакомиться с паствой Брендама, со своими дражайшими коллегами. Посмотреть местные красоты и ваши известные змеятники. Так что если я вам и буду докучать, то только в той степени, в какой на это способен крепко спящий за перегородкой старик.

– Вы намекаете на громовой храп? – Валь наконец обошла его и оказалась в своём подобии опочивальни. Тут у неё была скромная, но вполне мягкая постель, целых два книжных шкафа и один платяной, столик с хрустальным шаром и подвешенный к потолку вместо люстры плетёный амулет для ловли злых духов, приходящих за снами. Валь постоянно задевала его то лицом, то затылком, и дурацкие облезлые перья щекотали её, куда бы она ни ходила в пределах своего колдовского логова.

В ответ ей раздался сиплый смех.

– Если я действительно буду так отвратителен, я позволяю вам решить этот вопрос раз и навсегда с помощью подушки.

– Сгинуть так бесславно и так просто?

– Почему же бесславно? Смерть от рук чародейки – честь. Такая смерть может стоить больше, чем вся жизнь. Некоторые жизни так малоценны, что лишь смерть может увековечить их.

Эхо этих слов сопровождало Вальпургу остаток всего дня. Они казались жестокими, но напоминали ей почему-то Глена. И тут же совесть мучила её за это, ведь это значило, что она не ценила героически погибшего супруга. При малейшем признаке безделья она подскакивала и начинала ходить по донжону в поисках чего-нибудь полезного для дела Сопротивления. Но пока что ничего не находилось. Только меланхолия фактов.

Стало ясно, что разбита часть кордегардии, что пострадали две сторожевых башни. Что ещё не все завалы белёсого камня разгребли. Что из всей прислуги только мажордом Теоб, одетый теперь тоже в вороное, остался при дворе. Вальпурге удалось пообщаться с ним с глазу на глаз в пустынной картинной галерее и выяснить, где встречается Сопротивление в следующий раз. То оказалась кондитерская Окроморов, где под предлогом дня рождения леди Кеи Окромор Ориванз господа и дамы из змеиного общества намеревались обменяться секретной информацией. И на том спасибо, что милый Теоб не пожалел этих сведений. Оставалось надеяться, что верный трудяга Видиров не поддался слухам о ней и Рудольфе. И даже если ему не сказали пригласить её прямо, он сделал это.

Опять же, позор позором, но кто из Сопротивления теперь ближе к завоевателю, чем она? Им придётся смириться с тем, что она тоже будет бороться за свободу острова. И тем, что придёт на Вечер Ехидны.

12. Руди

Шестое января, день рождения леди Кеи, ознаменовался новыми заморозками. Морозные узоры на окнах огорчили петунии на подоконниках. Всё кафе Окроморов старалось звучать радостно, обмениваться улыбками и пирожными, но в глазах немногочисленных собравшихся застыл лёд.

Кроме Вальпурги, Рудольфа и самой леди Кеи, здесь присутствовала старшая чета Одо – как всегда; неустрашимые Келд Гардебренд и дочь его Инга из порта, которые занимались морской контрабандой оружия для нужд партизанов; леди Гленда Моллинз; лорд Татлиф Финнгер один теперь представлял Финнгеров после того, как его кузена Джаура посадили в тюрьму; сэр Джоск Ти-Малини и лорд Себастиен Оль-Одо неизменно составляли компанию Рудольфу; от Олуазов не было теперь никого, потому что тётя сэра Димти, леди Джозия, также попала в тюрьму из-за подозрений; добавился Теоб, а лакей Хернсьюгов Бен отсутствовал. Вместо него явился одноглазый лорд Барнабас Хернсьюг; и, подтверждая слухи о себе и леди Гленде Моллинз, он сидел за столом рядом с нею. Тринадцать вымученно веселящихся островитян. Почти все одеты в траур.

Всё кафе ненавязчиво, но старательно стерегли верные слуги и возницы – как изнутри, так и снаружи. Они изображали сопровождение, но при этом чутко высматривали, не покажутся ли где чёрные мундиры или, хуже того, Валенсо. А под сводами, украшенными лепниной, разговоры шли о бытовом и о военном вперемешку. Малиновые пирожные были уже не те. Но в сумме всё казалось не таким уж и плохим. Вальпурге было приятно хотя бы в образе неопрятной рендритки провести время со старыми друзьями, услышать хорошие новости об оборонительных мероприятиях Эдорты, о переправленных туда разнообразных беженцах и о стараниях короля Адальга на море. Даже Кея, измученная переживаниями, милая, но посеревшая от тоски юная леди, начала улыбаться. И тогда заговорил Рудольф:

– Между тем, друзья, Теоб и сэр Джоск Ти-Малини отыскали герцога.

Тут же все беседы оборвало.

– Говорите-говорите, но слушайте, – жутковато улыбнувшись, продолжил барон. Валь села от него как можно дальше, напротив и по диагонали праздничного стола. Но всё равно не могла оторвать от него глаз. Небольшой гул продолжился, однако всё внимание было направлено на него и его слова.

– Ему удалось укрыться в подземельях Летнего замка. Благодаря тому, что основной ход туда завалило, он оказался и скрыт, и заперт там. Его обнаружил Теоб на исходе третьего дня после Долгой Ночи. И стал передавать ему пищу и воду, а также со своей стороны начал разгребать для него ход при участии остальных слуг. Завтра, по его сведениям, за разбор завалов возьмутся враги. Но, к счастью, через открывшийся проём уже можно пробраться. Сегодня вечером, ночью или ранним утром мы должны вывести лорда Видира из Летнего замка. Для этого потребуются все силы. Видимо, на что-то придётся отвлечь основной гвардейский состав. Или же, пользуясь более изящными методами, можно будет как-то переодеть лорда и попробовать провести его напрямую. Но тот, кто будет это делать, подвергает себя… всему.

Повисло молчание.

– Главное, чтобы выход был прикрыт, обеспечен, – неуверенно добавил Рудольф. – Мы обязаны это сделать.

Зашевелились напряжённые проблески жёлтых глаз. Никто из гостей не спешил подавать голос.

– Друзья, – мрачно молвил барон. – Не молчите. Неужели теперь вы испугались? Готовы бросить дело на полпути?

Даже у Вальпурги встал ком в горле. Страх за дядю превратился в ужас при мысли о том, чтобы вести его через кишащий солдатами и вражескими предводителями донжон.

– А мы вообще должны спасать его? – вдруг поинтересовалась леди Нур Риванз Одо. – Это его выходки привели к нам врага. Его они будут брать живьём, а мы должны умирать за него?

Дыханье замерло. Валь обвела взглядом присутствующих и не увидела в друзьях ничего, кроме постыдной солидарности с пожилой леди.

Но это же дядя Беласк!

– Ему нужно помочь, – прошептала она. Но никто не удостоил её ответом. И Рудольф хмуро отозвался:

– Если он так порочен и слаб, как вы считаете, то ведь он может сломаться под истязаниями врага и многое ему рассказать. Он знает нас достаточно хорошо, чтобы указать на тех, кто точно принадлежит к Сопротивлению. На худой конец, он может стать предметом шантажа королевы или помешать королю Адальгу прийти к нам на помощь. И вы всё ещё не хотите ничего предпринять?

– Разговоров было много, но что-то ещё никого не пытали, – резонно заметил Келд Гардебренд.

– Он не стоит наших жертв, – мрачно отрезал лорд Барнабас Хернсьюг.

– Нет, – дрогнула Валь и взмолилась:

– Он стоит! Он же не был так плох, чтобы бросать его там на пытки, на смерть! Он всё ещё один из нас, брат самого лорда Вальтера!

– Я с вами! – пылко выдохнула леди Кея. Слёзы заблестели у неё в глазах. – Вы не бросили моего Уолза на погибель в пещерах. Я не откажусь от вас!

– Вы должны поберечь себя, – мотнул головой Рудольф. Он имел в виду, что леди Кея была, очевидно, в положении, да ещё и в трауре по брату, сэру Тристольфу.

– Я не боюсь, – отрезала леди Окромор Ориванз. – Они не посмеют тронуть уязвимую женщину. Но я смогу попытаться отвлечь столько, сколько нужно, если вы все проглотили языки!

– Как врач, я вам подобное запрещаю, – заявил лорд Венкиль Одо и сердито сверкнул глазом на Вальпургу. Будто это она была виновата в том, что разжалобила леди Кею. А затем продолжил:

– Нас осталось слишком мало, и мы не можем так рисковать ради Беласка. Он нам не поможет. На него нельзя положиться, он не достойный сын ЗмеиногоЗуба. Кто сейчас захочет стать самоубийцей, что решит проводить его из замка?

Валь вся сжалась. Она знала, что ради чести семьи должна взять это на себя. Но Сепхинор…

– Естественно, это буду я, – угрюмо сказал Рудольф. – Я вашего скептицизма не разделяю и считаю Беласка нашим союзником.

«Рудольф!» – внутренне простонала Валь. И паника, и благодарность, и решимость вихрем закрутились у неё в душе. Она выдохнула:

– Я помогу, чем смогу.

– И я, конечно же, – проскрипел Теоб.

– Я с вами! – жалобно воскликнула Кея, но сэр Джоск Ти-Малини, улыбнувшись, промолвил:

– Позвольте мне быть заместо вас.

Рудольф подвёл черту:

– Теоб передаст Беласку какую-нибудь свою одежду, и мы хотя бы приблизительно выдадим его за него. Я придумаю объяснение на случай вопросов и явлюсь к нему в оговоренное время, чтобы вывести его. Валь выяснит маршрут внутреннего патрулирования и будет помогать нам составить дорогу ближе к ночи. Сэр Джоск и Теоб будут держать периметр, Валь будет следить за верхушкой. Морской стражи в донжоне нет, она только во внутреннем дворе, поэтому в донжоне Беласка может узнать только кто-то из приближённых к завоевателю. А вот во дворе его уже некому будет рассматривать вблизи.

«Как же скользко, как ненадёжно, один неверный взгляд – и всё пошло прахом», – сжималось сердце Валь. Но теперь было ясно, что вооружённый налёт на замок ради того, чтобы увести лорда в суматохе, устраивать не будут. Просто некому теперь это делать. Даже сэр Зонен, всегда готовый на такие подвиги, никак не мог вылечиться от нанесённого ему ранения и слёг. Для такого боевого мужчины умереть в постели было бы настоящим позором.

Но нынче позор, будто заразная болезнь, цеплялся всё к новым и новым змеиным дворянам. Пришлось забыть пока о Вечере Ехидны, об Эпонее и о гаданиях; нужно было выручать Беласка.

Они условились начать в одиннадцатом часу вечера. То был самый ранний возможный срок; ждать до утра было слишком опасно. До тех пор Валь беспрестанно бродила по донжону, изучая расположение постов часовых. Путь предстоял вроде бы простой: из чулана за кухней через небольшую гостиную на первом этаже, затем через длинную трапезную и тронный зал на улицу. Конечно, у кухни был чёрный ход, но его завалило обломками кордегардии в том числе. Поэтому выход во двор был только один.

Раз в полчаса один и тот же дозорный-эльс обходил весь первый этаж. Ещё один стоял в тронном зале, ещё два снаружи – и то уже были морские стражи. Если они, привычные к виду Теоба, не станут всматриваться, то всё пройдёт хорошо.

Рудольф для этих целей внеурочно явился с докладом к Валенсо. Предполагалось использовать порочный слух об их с Вальпургой связи, чтобы дать ему задержаться в донжоне. И так они и поступили, добрых минут сорок блуждая по галереям туда-сюда и иногда обнимаясь в случае, если их видели.

Глядя на то, как стрелки напольных часов подходят к роковой отметке, Валь позволила себе забыться в этих объятиях. Рудольф был какой-то непонятный, будто деревянный. Она прижималась к нему и хотела унять его страх.

– Руди, – прошептала она в его покрытое шерстяным плащом плечо. – Всё будет хорошо.

– Всё будет хорошо, – эхом согласился Рудольф и наконец стиснул её покрепче. До этого он будто бы не мог себя заставить это сделать. – Главное – не бояться. И не забыть на всякий случай револьвер из тайника Теоба. И… назови меня так ещё раз.

– Руди?

Он усмехнулся и едва-едва коснулся носом её с трудом вычесанных волос. А затем перевёл взгляд на часы и отпустил её. Они оба решительно вздохнули.

– Пора, – выдохнул он.

– Пора, – отозвалась она.

Они подержались за руки. Его охровые глаза и её, цвета тёмного золотарника, отразились друг в друге. А потом они разошлись. Ему предстояла масса работы, а ей всего-то требовалось наблюдать за покоями графа. Чтобы тот на ночь глядя не собрался куда-нибудь на прогулку. Валь не представляла, почему ему надо куда-то ходить именно ночью, но слышала, что это в его привычках. Наверное, считает себя вампиром.

Вот она попросила у стражей открыть ей дверь наверх, вот прошуршали её сапожки по ковру. Вот она заглянула за панели из кованой сетки, которые обрамляли арку, ведущую в гостиную лорда. Внутри миролюбиво потрескивал огонь, и граф сидел за столиком у камина. Обычно в этом кресле, обитом кожей, отец проводил время с рюмкой чего-нибудь крепкого и толстой книжкой на коленях. Он смотрел в пламя и думал, наверное, о чём-то. А Демон, напротив, вместо коньяка и пирожного выстроил башни из бумаг, газет и книг. На левом его колене лежали счёты, на правом – какая-то таблица на свитке. Одной рукой он держал чернильницу, другой – перо, которым непрестанно черкал то в одной бумаге, то в другой. Примерно так же учился Сепхинор, пока Валь не приходила и не заставляла его сесть прямо и навести на рабочем месте порядок.

Очевидно, граф занимался делами своего капитала. Каждое его действие было таким быстрым, что, должно быть, он потрясающе считал. Даже невзирая на помехи в лице жреца Освальда.

Тот сидел с другой стороны столика и пил багряное вино. Оно странно липло к его тонким губам и красило их. А глаза-провалы наблюдали за пляской огня. Иногда он говорил что-то, но Экспиравит не отрывался от своего дела. Валь решила, что никому не помешает, если останется тут, за аркой, с мудрой книгой про какую-нибудь звёздную чепуху. Она взяла её из башни, спустилась обратно и села под портретом графа Ноктиса фон Морлуда, который глядел на неё озорными ореховыми глазами. «Не видишь ты, что ли, что в замке, отстроенном тобою, поселился враг?» – мысленно укорила она его и устроилась на резной скамеечке. Тусклый светильник заставлял ломать глаза об каждое печатное слово. Но она и не могла ничего усвоить. Сердце бешено стучало, в ушах шумел страх, и всё внимание её было обращено к звукам голосов в гостиной. Ей всего-то надо удержать их, если они соберутся вниз. Вот бокал Освальда стукнул так, будто тот собирался встать и уйти. Однако речи его возобновились:

– Не медлите, – увещевал он. – Я пришёл, но Бог Горя ждёт вас на улицах этого города, во тьме и во страхе пряча истинную мощь твоего рода. Он даровал вам больше, чем другим. Они мёртвые и восставшие, а вы живой, увенчанный его короной. Вы его Принц Горя, и охота зовёт вас.

– Я закончу и пойду, – прошелестел Экспиравит в ответ.

– Пойдите сейчас. Тучи скрывают луну.

Валь прислушалась и поняла, что схолит расхаживает туда-сюда по гостиной и, наверное, рассматривает гобелены да портреты.

– Просто удивительно. Ваш разум подводит вас, как у сонливого человека, ваши руки слабы. И вы всё равно пытаетесь дрессировать жажду, что призвана исцелить вас. Этим давая фору своему врагу. Прямо сейчас нутро зовёт вас в полёт, а вы кормите его стоимостью акций.

– Это всё из-за вони твоего питья, Освальд. Но я не хочу лишиться мозгов в погоне за наслаждением.

– Так испробуйте.

– Нет уж, я предпочту сам, – и Экспиравит протяжно вздохнул. – Ладно, если луны и правда нет, это то, что нужно.

Звякнула чернильница, и Валь спешно поднялась на ноги. Она не поняла, о чём они говорят, но не могла позволить им разойтись. И поэтому, взяв книжку под мышку, она вышла в арку и негромко кашлянула, обращая на себя внимание. Оба обернулись к ней.

– Господа, простите, что я врываюсь в столь поздний час, – заговорила она. Скрыть частое дыхание не удавалось, но она старалась выглядеть взволнованной по другому поводу. – Я едва не упустила. Вот-вот настанет важнейшее астрологическое событие января, и с моей стороны преступно было позабыть вам это сообщить заранее. Но вы обязаны меня выслушать!

Она спешно подошла к креслу, однако граф жестом остановил её.

– Час-другой погоды не сделают.

– Но я соберусь спать, я же просто человек! – выпалила Валь. – Я очень утомилась сегодня! Кроме того, событие это уже прямо на пороге!

– Что же это за событие такое? – вкрадчиво поинтересовался Освальд. От его смоляного взгляда из глубины комнаты было так же неприятно, как и от болезных глаз графа.

– Звёзды Сирс и Магнум соединяются в Лучистой змее!

Экспиравит махнул рукой и поднялся на ноги.

– Мисс чародейка, их даже не видно за облаками. Можете рассказать мне завтра на рассвете, а на сегодня у меня другие планы.

Но Валь вскочила ему навстречу. И в очередной раз почувствовала себя на удивление низкой. Будто курицей у ног тяжеловоза. Ни один из мужчин на острове – кроме, разве что, генерала Сульира или Мердока – не был выше неё. Однако Экспиравит даже скорченной горгульей бросал на неё внушительную тень.

– Нет, постойте, – упрямо сказала она. Руки до скрипа стиснули томик. – Это означает большую опасность! Это событие в последний раз происходило сорок восемь лет назад. Оно ознаменовало крупные бедствия: войны, мятежи, природные катастрофы. Отнеситесь к нему с неуважением, и оно коснётся и вас! Для вас, как для правителя, это большая ответственность. И вы должны… вы… – слова застряли и потерялись в горле. Валь смотрела в затянутые красной мембраной зрачки и не могла больше говорить. Стукнула книжка, безвольно упавшая на пол. Всё замедлилось. Сердце ударяло раз в минуту. И голос Освальда, как сквозь стену ваты, донёсся будто из другого мира шуршанием пламени:

– Видите, даже ходить далеко не надо. Достаточно намерения, и они сами приходят.

Ни мысли, ни жеста. Всё пропало, будто отнялось, парализовалось. Она видела лишь глаза. Цвет киновари наливался тёмным блеском кроваво-красного, как у огранённых рубинов. Она смотрела в них и не существовала.

А потом вдруг грянули выстрелы. Один, второй. Оглушительно ударили по ушам. Жизнь рывком ворвалась в оцепеневший разум, расколола голову. Дыхание сбилось и едва не заставило её задохнуться от внезапного возвращения в её грудь. Валь издала сдавленный стон и упала на кресло, а Экспиравит, схватив револьвер, выбежал к лестнице. С нею остался лишь Освальд и полное непонимание того, что случилось.

«Что это было? Что он со мной сделал?» – в ужасе и омерзении думала она и лихорадочно ощупывала на себе одежду, чтобы убедиться, что её не обесчестили. Но всё было на месте.

Тогда сразу же пришло осознание другого. Выстрелы!

Их засекли!

Она заставила себя вскочить на ноги и пошатнулась. Освальд поддержал её под локоть, и его насмешливое лицо вызвало в ней ярость.

– Отпустите меня! – крикнула она. Но не гневно, а скорее жалобно. – Не смейте… не смейте ко мне приближаться! Нечисть!

Дрожащей рукой она отпихнула от себя жреца и кинулась вслед за Демоном к двери. Ноги не слушались, линия пола то и дело угрожающе наклонялась. Но она хваталась за стены и спешила к лестнице. Они не должны убить Рудольфа! Она объяснит им, что Рудольф… она что-нибудь придумает!

Чёрный мундир поймал её на выходе из покоев лорда и велел ей оставаться внутри. Но она в отчаянии пыталась бороться с ним. Ясность потихоньку возвращалась в голову, однако ногу больно закололо.

Это всё неважно. Рудольф!

Но солдат устал с нею бороться и силком затащил её обратно наверх. Её истеричные крики затихли бессильным молчанием.

Тем временем Экспиравит на удивление резво для себя пробежал по тронному залу и высунулся во двор. Пальба стихла, и он подоспел уже после того, как всё разрешилось. Запах крови до сих пор щекотал его ноздри. Освальд был невыносим, он буквально провоцировал его. Голод пробудился сам, когда Экспиравит поймал доверчивый взгляд почтенной женщины. Когда он позволил зверю в себе стать настолько сильным, чтобы тот возобладал и сам навёл морок на её разум? Хорошо, что он не успел пойти дальше. На любой сознательной охоте он не тронул бы пожилую жрицу. Это было слишком.

Здесь вонь пороха усилилась вместе со свежим, пьянящим ароматом. Мертвец лежал у крыльца, убитый выстрелом в висок. Алая жижа растекалась под ним, и горло вновь предательски свело.

– Как вы посмели?! – надрывался Валенсо. Он был в одних портках, и его бледный, покрытый шрамами торс контрастировал с загорелым лицом. – Этого я велел любыми силами брать недобитым! Я обещал ему такую кару божью, если он посмеет предать меня, а вы взяли и дали ему…

– Он сам убился, когда мы напали, господин советник! Зуб даю! – божился капитан сегодняшнего дозора.

Экспиравит приблизился и скосил взгляд на застреленного островитянина. Он испытал было некое сожаление при виде очередного погибшего дворянина. Каждый такой случай напоминал ему, что он ещё не воцарился здесь как истинный правитель. Но кровь затмевала всё. Сколько времени прошло с последней настоящей охоты?

– Кто это? – спросил он тихо, и Валенсо аж подпрыгнул от неожиданности. Он поморщился и заявил раздражённо:

– Этот жук, главный следователь. Думал, сможет играть в двойную игру. А вот шиш…

– Сэр! Сэр! Вот второй! – прокричал страж с башни, и они оба обернулись к замковым воротам. Всадник на полном скаку примчался и остановился, разбрызгав грязный снег. Он скинул им под ноги связанного беглеца. И, увидев его лицо, Экспиравит на мгновение позабыл о грызущей его жажде. Измождённый, постаревший и осунувшийся, на коленях перед ним стоял сам герцог Видира.

Может, и прав был Освальд, говоря, что всё идёт в руки, если не противишься судьбе.

– Добрый вечер, дорогой мой тесть, – прошипел граф, смакуя каждое слово. И, обернувшись к Валенсо, велел:

– Пускай у нас будет пир этой ночью. Право же, мой рогатый Бог обеспечил и повод, и угощение.


Во тьме подвальной комнаты собственного донжона Беласк впервые оказался в качестве жертвы. Даже невзирая на то жалкое зрелище, что он из себя теперь представлял, его привязали к стулу. Захватчики, очевидно, много сил бросили на то, чтобы иметь честь нынче беседовать с ним.

Огонёк крошечной, практически церковной свечи плясал на столе. И свет его не дотягивался до лица чудовищного графа. Лишь красные отблески его очей вырывались из полотна тьмы. Запах сырости, каменных стен и земляного пола вновь испытывали на прочность пленного лорда. Его уже тошнило от таких интерьеров.

– Может, вы меня ещё вверх ногами подвесите? – предложил он. – А то вдруг найду способ на вас напасть.

– Это у вас-то осторожность считают за глупость? – уточнил Экспиравит своим загробным шёпотом, сквозь который прорезались хрипы гласных. – Я сломаю себе обе ноги, если буду бегать за вами. Таракана – и того поймать проще.

– Не люблю тараканов, но их сноровка мне сейчас бы не помешала, – вздохнул Беласк. Что ему оставалось, кроме природного ехидства? Он знал о Сопротивлении не так уж много, чтобы рассказать что-то критично важное. Но всё же побаивался, что пытки будут жестоки, и ему придётся заговорить.

Однако осмелится ли Демон на подобное? По сравнению с ним он ещё молод, хотя, по правде сказать, игры его колониальной компании впечатляли даже умудрённого в этих делах Беласка.

Протяжный вздох и отблеск стального кубка оживили темноту. Он пил. Праздновал, вестимо.

– Раз уж мы говорим по душам, – продолжил Беласк, – может, насытите моё любопытство? Вы сосёте кровь, едите младенцев, похищаете девственниц и проводите богохульные ритуалы с поверженными врагами? Так, если честно?

– Только одно из этого, – хмыкнул Экспиравит.

– Девственниц на этом острове раз-два и обчёлся.

– Ну, это уж, если верить слухам, ваша заслуга.

Беласк весело покивал и, едва сдерживая улыбку, огляделся. Да, он любил эту комнату. Здесь развязывались языки, и негодные люди превращались в верных. Сейчас тут не было многочисленных инструментов, но обычно их часто пускали в ход. Жаль, очень жаль, что он не заставил палача так же поработать с генералом Сульиром.

– Скажите, граф, как вам удалось уломать моего капитана морской стражи на измену? Я с ним лаялся давно, но всегда был уверен, что он не предаст остров.

– Я позаботился о том, чтобы в ваши игры вступил мой тайный советник, и он подстроил убийство единственного сына генерала так, будто это сделали вы. Так что оказалось, что предел его терпению всё-таки есть.

– Похвально…

– Не очень. Я всё же рассчитываю в дальнейшем обойтись без подобных эпизодов. Вы могли бы прекратить это легко и быстро, могли бы остановить распри ради своих драгоценных подданных. Как истинный Видира, вы нашли бы в себе силы передать право на Эпонею мне, и всё бы закончилось миром для вашего города. Я бы даже подумал оставить этот остров, хотя он и приглянулся мне тем, что не щедр на солнечные дни. Вы любите слушать голос разума или вы предпочтёте крик ломаных костей?

Беласк поёжился. Но, внимая этим речам, подобным завыванию зимней бури в далёких горах, он сохранял последнее, что в нём было благородного: мысли о дочери. О том, что, если он будет слаб, это ей придётся лечь в постель с этой нечистью. Любые муки островитян меркли перед этим фактом, становились безразличны. Поэтому он собрал свои истощённые силы в кулак и вымученно улыбнулся:

– Придётся услышать весь оркестр, господин «зять». Но ничто не заставит меня отдать вам руку Эпонеи. Я уж не говорю о том, что она уже принадлежит Адальгу; для вас это пустой звук. Я веду к другому, – и он исступлённо посмотрел в узор дубовых досок на столе. Они рябили и мешались перед глазами, напоминая об усталости и голоде. – К тому, что… я могу быть последним подлецом, но она заслуживает лучшего. Моя милая девочка, она такая солнечная, такая красивая, такая открытая. Каждый день для неё подобен целой жизни, наполненной счастьем и восторгом. И вы хотите, чтобы я своими руками превратил эти дни в вечную муку страха? Уничтожил ту прелесть, что делает её собой? Я не пойду на это. Даже если б я знал, где она теперь и с кем, я бы не сказал. А не зная – чем я полезен? Я могу лишь, истерзанный вашими палачами, воззвать в надежде, что она меня услышит и из жалости своего доброго сердца явится к вам сама. Вы хотите восторжествовать над нею вот так? Тогда вы не её получите, а бледный призрак, вечно мучимый болью несбывшихся мечт и причинённых всему миру страданий. Она возьмёт вину за эту войну на себя, хотя мы с вами прекрасно знаем, что она лежит на…

«Тебе? Мне?» – замешкался Беласк, но Экспиравит спокойно закончил:

– …нас.

Герцог Видира перевёл дух и согласно кивнул в ответ.

– И всё же, даже если б я заранее знал, что это приведёт к вашему восстанию, я бы не изменил своего решения.

– Восстание во имя нарушенной клятвы… или всё же по каким-то ещё причинам? – багряные глаза насмешливо сощурились. – Безусловно, я в первую очередь ищу брачного ложа Эпонеи, но, будь оно у меня, это не значит, что я бы остаток дней своих провёл верноподданным Адальга. Он и прежде пережил такое количество мятежей, что мог бы и задуматься, что ничего из себя не представляет как правитель. Своенравие во всём нажило ему столько врагов, что почти не оставило союзников. Вы бы всё равно остались на проигравшей стороне; и я удивлён, что вы этого не предвидели, ваша светлость.

– Признаться, я считал, что на Змеиный Зуб никто не придёт, – честно ответил Беласк. – Это во-первых. А во-вторых – я был уверен, что уж сам выбрал надёжных союзников. До сих пор гадаю, кто предал. Моллинзы?

Бледная тьма пошевелилась вновь, раззадоренная этим вопросом.

– Вы столько дней провели под завалом, и всё же так и не додумались? – потешаясь над ним, поинтересовался граф.

– Увы.

– Ваша жена.

Беласк остолбенел и округлил глаза.

Она могла быть ему неверна. Могла вести себя скандально и глупо. Но…

– Вы что, пытали Альберту? – прорычал он.

– Ничуть, – мотнул головой Экспиравит. – Просто мои люди перехватили её на пути в Ририю. И предложили ей много хорошего в обмен на сведения об Эпонее. Она подкрепила их вашими тайными письмами и секретным указом короля, и мы поверили ей. Конечно, в первую очередь мы предложили сделать её вдовой. Этого она, судя по слухам, давно желала, и вот… мы угадали. Но Эпонею мы всё ещё не получили, невзирая на уверенность в том, что она здесь. Поэтому и свою часть уговора выполнять не спешим.

Сломленный этой новостью, Беласк отвернулся и хмуро уставился в земляной пол. Одинокий скелетик крысы светлел на тёмной холодной почве.

– Не думайте о ней так уж плохо, милорд, – шептал Демон дальше. – Ей было сказано многое о том, что я обещаюсь быть ласковым мужем. Более старательным, чем Адальг с его буйной расточительностью как денег, так и внимания на всех окружающих его женщин. А уж каким верным… – нечестивый граф неслышно рассмеялся. – Словом, она не пожелала личного счастья ценой бед собственной дочери. Но нечто крайне эгоистичное этой особе всё же присуще, как ни крути.

– Я знал, но чтобы настолько…

– Могу вам посочувствовать. Но, может, вы желаете обернуть уговор вспять? Попробуем довести его до ума, избежав новых жертв.

Беласк вздохнул и заявил:

– Нет, спасибо. Убейте меня уже, ради всего святого. Если уж и Альберта решила, что эта ваша клятва важнее всего, что есть теперь у Адальга и Эпонеи, то я умываю руки. Может, они сами справятся. А я себе опостылел теперь ещё боле. Тьфу, шалава.

Беззвучный хохот продолжал сотрясать графа, но он отрицательно покачал головой.

– Я уготовал вам другую судьбу, герцог Видира. Вы умрёте при любом раскладе, но не так быстро. Валенсо! Я думаю, мы закончили.

Низкая дверка открылась, и внутрь вошёл смуглый тайный советник. Взор его был буквально прикован к пленнику. Когда он подошёл и принялся развязывать его, Беласк презрительно поинтересовался:

– На что ты так уставился, позволь спросить?

Бледные глаза Валенсо налились кровью. И он спросил негромко:

– Ты не помнишь меня, герцог Видира?

Беласк окинул его недоумевающим взглядом и бросил:

– Понятия не имею, кто ты такой.

Из своего тёмного угла Экспиравит увидел, как Валенсо дёрнулся, будто ужаленный. Он тяжело вздохнул, сочувствуя товарищу. Валенсо уже многое повидал, но почему-то считал, что птица столь высокого полёта будет держать в памяти его, охотника на лис.

– Тогда вспомни, – процедил Валенсо и, отвязав лорда от стула, развернул его к себе. – Ририя, двадцать лет назад. Ты решил, что будет очень смешно затравить меня охотничьими собаками, когда увидел, что я пытаюсь ухаживать за леди Альбертой. Будто разницы сословий было недостаточно, чтобы из этого и так ничего не вышло.

Беласк поднял брови, его взгляд блуждающе прошёлся по комнате и вновь остановился на Валенсо.

– Честно говоря, совсем вылетело из головы, – и усмешка, полная издёвки, искривила его лицо. – Я из черни только своего дворецкого по имени называл.

Валенсо врезал низвергнутому лорду в челюсть как следует, от души, так, что тот громыхнулся оземь вместе со стулом. Даром что через голову не кувырнулся. Связанные руки помешали ему быстро прийти в нормальное положение. И, глядя на то, как он ворочается в попытке приподняться, Валенсо сдавленно прорычал:

– Тогда запомни, герцог Видира. Меня зовут Валенсо, и я был охотником на лис у леди Альберты Эльсинг. После этого я перестал им быть. Я стал охотником на людей. И это я убедил Альберту предать тебя. Спустя столько лет она предпочла меня.

Он рассчитывал, что эти слова будут больнее удара, но Беласк лишь сплюнул в сторону и гоготнул:

– Да, на следующие пару лет. Может быть.

Этот человек, которого оказалось не так уж трудно одолеть на его же родной земле, отбивался тем, что умел лучше всего. А умел он не давать победителю чувство победы. И, понимая, что Валенсо выходит из себя по-настоящему, чего с ним раньше не случалось, Экспиравит глухо позвал его:

– Друг мой, посели его в какой-нибудь дамской спальне. Он будет нашим столько, сколько пожелаешь. Сохрани достоинство.

Обычно уговорами Валенсо было не успокоить, но Экспиравит умел быть убедительным. Он не раз замечал, что тихо произнесённые слова способны на куда большее, чем громкий лай. Поэтому тайный советник взял себя в руки. Он коротко кивнул, а затем рывком поднял Беласка с земли и пнул его к двери.

Двумя этажами выше, в ныне графских покоях, Освальд наконец уговорил Вальпургу подняться обратно в башню. Им обоим казалось, что она просто подавлена и испугана то ли гипнозом графа, то ли выстрелами и их причиной, но после преодоления лестницы у неё не на шутку вскружилась голова. Жгучая боль в ноге не прекращалась, уже не похожая на ушиб в порыве борьбы со стражем. Поэтому, пройдя к своей кровати, Валь дрожащей рукой приподняла подол и увидела на лодыжке укус. А вокруг него – покраснение и кровянистую опухоль.

Не иначе как она умудрилась наступить на гадюку.

Но какая это гадюка? Пот начал заливать глаза, сердце застучало сбивчиво. Ощущалось что-то похожее на озноб.

Рендр покарал её за слабость.

– Да что с вами, мисс чародейка? – заглянул к ней Освальд, и она вздрогнула, уронив край платья. Но было уже поздно: он заметил кровь и спешно приблизился. – Вы поранились?

– Змея, – сама не веря тому, что говорит это, выжала из себя Валь. – Меня укусила змея.

Схолитский жрец резво покинул башню, а затем вернулся с одним из солдат. Тот, не получив от Вальпурги никаких возражений, взял её на руки и по указанию Освальда донёс до покоев замкового змееведа. Когда-то здесь, меж террариумов и алхимических агрегатов, жили почтенные заклинатели змей семьи Видира. Но сейчас тут расположился Советник со своим бестолковым рыжим учеником.

Вальпурге казалось, что даже дышится тяжело. Однако она пыталась себя убедить, что это просто паника. И неравномерное биение сердца. Листья монстеры мелькнули перед глазами, а потом солдат уложил её на кушетку. Тут же над нею склонился одетый в домашнюю сорочку заспанный Кристор, а также сам Освальд. Но Кристор безо всякой симпатии покосился на жреца и попросил его вон, сказав:

– Ваших услуг боле не понадобится, я вас уверяю.

– Не зарекайтесь, – хмыкнул тот в ответ и удалился вместе с солдатом.

Кристор же обернулся к дрожащей волшебнице и успокаивающе попросил:

– Расскажите мне, мисс; вы видели виновницу? Хотя бы цвет?

– Вы шутите что ль, – прошептала Валь и сжала покрывало в кулаки. Почему она? Остров отверг её? Это потому, что она не спасла Рудольфа? Но ей пришлось собраться с мыслями:

– Ничего я не видела. Но судя по ширине следов и кровоподтёкам, это крупная гадюка. То есть, вероятнее всего, гюрза. Теперь лишь Бог мне судья.

– Ах, точно! Это же мне впору вас спрашивать! – спохватился Кристор, а затем склонился к её ногам. – Вы позволите? Да? Хорошо…

Он оттянул подол и всмотрелся в укус. А затем с некоторым недоумением обвёл взглядом её белую девичью лодыжку. Догадался, что она не так стара?

Да какая к чёрту разница?

«Рудольф», – думала Валь, дрожа, и пот вперемешку со слезами лился по её щекам.

– Мастер, с покойником-то что делать? – вмешался ученик. Валь кинула на него безумный взгляд. И заметила на полу, из-за угла, сапоги. Он был тут же. Рудольф!

– Тш-ш-ш, недоумок, – всплеснул руками Кристор и оттащил его за ухо подальше от кушетки. Но Валь всё равно услышала: «Я же сказал, пусти ему кровь».

– Но она уже свернулась, – так же громко прошипел подмастерье в ответ.

– Тогда сиди и жди, пока разжижится обратно! И заткнись!

Валь не сдержалась и принялась плакать. Так не рыдала она даже по Глену. Чувство вины, раскаяние за собственную холодность, ужас от разрушенного мира её семьи, что сопроводили гибель её мужа, теперь вытеснили слёзы всеобъемлющей, безумной, ослепительной боли. Рудольф не заслуживал умереть. Не заслуживал лежать тут.

Вдруг это не Рудольф? Их было ещё двое. Это мог быть не он!

Но сердце не врало ей, и она знала истину.

Кристор подбежал и наклонился к ней вновь.

– Мисс, я дам вам воды. Вам нужно много пить и лежать в покое. Я не знаю, чем ещё помочь…

– Можно приложить измельчённую синюху голубую, – прошептала Валь сквозь рыдания. – И красного вина с можжевеловыми ягодами. И воды, вы правы, много воды.

– Слышал, олух? Принеси! – крикнул старик, а затем утёр платком её покрытое потом лицо. Белый отрез ткани весь потемнел от разводов тёмной пудры, которой были нарисованы морщины. «Всё пропало», – подумала Валь и попыталась забыться, раствориться в боли телесной и сердечной.

Она приходила в себя, чтобы принять питьё из рук старательного Советника. А также иногда оттого, что сердце начинало стучать, как бешеное, и пот заливался в глаза. Не раз она видела, как корчатся укушенные люди, птицы или звери, агонически извиваясь на земле. Одни погибали от удушья, а другие, как и предстояло ей, от, вероятно, свернувшейся крови. Жуткая боль терзала ногу, но Валь остатками сознания пыталась не шевелить ею.

Эта смерть будет заслуженной. «Я виновата, и пусть Он накажет меня», – думала Валь. Но это было страшно. Она всё равно не хотела умирать. И поэтому позорно, но безропотно соглашалась на помощь врагов, что сновали туда-сюда и отпаивали её вином и водой до тех пор, пока не начинало булькать в горле. Ужас погибели холодил грудь, и отчаянная мольба внутри не прекращалась: «Я исправлюсь! Я сделаю всё! Я сделаю! Не убивай меня, Хозяин Змей! Оставь меня!»

Она так хотела встретить эту Долгую Ночь с Сепхинором. И он хотел. Что же теперь, она больше никогда его не увидит?

Слёзы лились снова, и подмастерье ворчал где-то над ухом, что эдак она выплачет всю воду, что ей пытаются дать. Но Кристор шикал на него вновь. Час за часом она то мучилась, то приходила в себя. Пока наконец не открыла глаза и не ощутила себя в полной силе немедленно встать и дойти до уборной. Надо было только собраться с силами.

Капля пота опять упала на веко, и она смахнула её. Платок оказался у неё прямо под носом, и она взяла его, чтобы утереть лицо. А потом отпустила, отдавая обратно, и увидела черные пальцы и острые когти.

Дыхание остановилось, и она перевела взор на графа. Одни лишь глаза его, как всегда, отсвечивали розоватой умброй из-под шляпы. Он стоял рядом с кушеткой, и носовой платок в его руках был практически чист. Вся возможная краска уже стёрлась. И Валь поняла это сразу, поняла по его выжидательному вопросу в его лице.

– Не знал, что яд змей так полезен для женской молодости, – прошелестел он, и её бросило в жар. Она дрогнула и сжалась. Кристор, накинувший поверх сорочки халат, подошёл ближе.

– Экспир, не мучь, – решительно молвил он. – Оставь девушку в покое. Придёт в себя, тогда и устроишь допрос.

– Это не допрос, а самое что ни на есть искреннее беспокойство, – прошипел граф в ответ, но тон этих слов не давал обмануться: в них была угроза. – Всего пара слов.

– Я прошу тебя.

– Дай мне ещё минуту; всего за минуту она не умрёт от страха.

Советник помрачнел, но спорить не стал и отстранился. А Демон вновь обернулся к Вальпурге. И спросил вкрадчиво:

– Итак?

– Я… я признаю, что пыталась обмануть вас, – пробормотала Валь. – Что…

«Что? Что я баронесса? А как же Эпонея? Нет, конец света для меня хоть и настал, но Рудольф умер не для того, чтобы я устроила его всем остальным. Пока есть легенда, есть и оправдания. Думай, думай!»

– Продолжайте, продолжайте, мисс Эйра, дочь Эйры.

– Я сделала это сознательно, – выдавила она. Ей хотелось убежать, исчезнуть из тени, которую на неё, вопреки поверьям о вампирах, отбрасывал проклятый граф. Но нельзя было даже шевельнуться. – Я боялась, что буду неубедительна без тени минувших лет. Что вы не поверите, что молодая женщина может быть одарённой чародейкой. И что… ну…

– Ну?

– …что вы ворвётесь и будете насиловать всех, кроме баронессы. На вас же не написано, что вы обязуетесь соблюдать свои обещания.

Граф склонил голову набок. Синева зимней ночи качнулась в его недоверчивых очах.

– Кроме вас там была ещё служанка. Что ж вы и её не разукрасили? – усмехнулся он.

– Ну так она служанка… её не жалко, – пробурчала Валь и тут же устыдилась сказанного. А урод расхохотался, что получилось у него чуть громче, чем обычная речь.

– Слышал, Кристор? Наша подруга совсем не беззубый уж.

– Ты если закончил, уходи! – упрямо ответил Советник из алхимического угла, где готовил отвар из клевера, вина и укропа.

– Ещё чуть-чуть, – веселясь, как положено победителю, ответил Экспиравит и опять поймал её взгляд. И голос его сделался холоднее, жёстче:

– Вы обещались быть правдивы со мной, а на деле всё же обманывали меня.

– Чем? – упёрлась Валь. – Разве то был обман? Я по-прежнему Эйра, дочь Эйры, дочери Эйры. Будь то мой страх перед чужими мужчинами или моё увлечение, я ничем вам не соврала, пока ходила в гриме.

– Даже тем, что прислуживали Беласку?

– Да. Он меня не слушал как раз потому, наверное, что у меня на лице было недостаточно морщин, – заявила она смело, но несколько осеклась. Она не знала, что с Беласком. А что, если он в плену и всё уже рассказал о ней, и Демон лишь ждёт, пока она перестанет играть дурочку?

Но если нет? Она не будет слабым звеном. По крайней мере, пока её ещё не подвергли истязаниям, от которых можно потерять разум.

– Что ж, – протянул нечестивый граф. – Тогда я не посчитаю это за провинность. Но с этих пор я не потерплю с вашей стороны подобных сюрпризов, мисс Эйра.

Валь попыталась кивнуть ему в ответ. Хотя то ли мышцы задеревенели, то ли стиснувший её кулак ненависти не позволял ей быть податливой врагу. Который, тем временем, продолжал насмехаться:

– Вы представляете, сколько зеркал в этом замке? Как много уродства я вижу каждый день? При таких условиях впору ваше намеренное обезображивание считать преступлением.

– Умышленное сокрытие красоты? – поморщилась она.

– Если считать, что всякая молодость красива, то… да.

«Ты только что назвал меня уродиной?» – изумилась Валь и вспомнила слова Эпонеи о том, что жители большой земли называют их лица «лошадиными».

– Вы разве должны отражаться в зеркалах? – огрызнулась она.

– Увы.

– А что вы ещё делаете из того, что не умеют вампиры?

– То же, что и вы. Уж вам ли не знать, что вампиры – нежить, они не рождаются такими.

– Минута прошла, Экспир.

Граф поднял взгляд на Кристора, но затем мотнул головой и опять вернулся к Вальпурге. Зачастую он любил сделать вид, что уважает старших и слушается их указаний. Но когда ему было надо, он взглядом давал понять, что эти шутки его больше не интересуют.

– Последний вопрос. Теперь, по крайней мере, ваш роман с лордом Кромором вполне убедителен. И я так понимаю, вы пришли ко мне с изумительными астрологическими известиями, чтобы помочь ему. Поэтому я должен вам разъяснить: герцог Видира пленён, а лорд Кромор мёртв, он пустил пулю себе в висок на выходе из донжона. Ваша месть или какие-то дальнейшие интриги меня не привлекают, поскольку я не воюю с женщинами. И я хотел бы, чтобы вы намекнули мне, куда бы вы отправились, попроси я вас прочь из замка.

У Вальпурги перехватило дыхание. Свобода?

Или поражение?

Рудольф просил её не подвергать себя опасности. Но он умер за дело Сопротивления, своим примером показав, что ставит выше всего. Она не может просто взять и забыть об этом.

Тем более, если она всё ещё не раскрыта. И если Рендр уготовал ей жизнь, то точно не ради самой себя.

– Господин граф, – обратилась она. Её иссушённые глаза посмотрели с мрачной решимостью, хотя пытались казаться проникновенными. – Спросите любого, и вам скажут о благородстве лорда Кромора. Будь вы рыцарем, вы приняли хотя бы малейшую помощь своей возлюбленной в таком ужасном деле? Нет? Вот именно. Я не предлагала её, потому что не являюсь частью партизанского движения. А он её не просил. В тот день интуиция, дарованная мне моим созвездием, не давала мне покоя. Но я могу поклясться, что ничего не знала. Я не бесполезная фрейлина при вашем дворе, господин граф, и я не согласна с увольнением. Я клялась, что буду служить вам своим дарованием, и теперь… – она бессильно положила голову себе на плечо. – …теперь этому никто не помешает.

– Я польщён подобной верностью, – то ли серьёзно, то ли лукаво ответил Экспиравит. – Мне как раз хотелось узнать, что же вы, согласно вашему магическому знанию, завидели во вхождении Сирса и Магнума в созвездие Лучистой змеи…

Кристор подошёл уже решительнее, и тогда граф махнул рукой, отстранившись наконец от кушетки.

– Ладно, вы правы. Выздоравливайте, мисс чародейка, мне будет очень интересно продолжить наши сеансы. На всякий случай я дам знать баронессе про вас и про Беласка, так что не удивляйтесь, если она придёт в гости. Доброй ночи, – и он ушёл, согбенный, опираясь на свою извечную трость. А Валь тут же опустила ноги на пол, чтобы, невзирая на возражения Кристора, последовать в уборную.

– Граф запретил мне быть старухой, так что не поднимайте шум; я справлюсь, – твёрдо заявила она.


На следующий же день, десятого января, Эпонея была у Беласка. Заключённый в когда-то дамской спальне с узкими бойницами в старой части донжона, герцог Видира выглядел утомлённо, но по крайней мере достаточно сыто. Эпонея едва сдержала слёзы при виде него. Её траурная вуаль скрывала отчаяние и раскрасневшийся нос. Но даже под строгим наблюдением одного из солдат она имела полное право кинуться к «дяде» на грудь и прижаться к нему.

– Что с тобой теперь будет? – шептала она дрожащим голосом. – Они убьют тебя? Убьют? Может?..

– Нет, нет, не надо ничего замышлять, дорогая племянница, – утешал её Беласк. – Убьют меня в любом случае, но тебя это не коснётся.

Она подняла на него глаза. Увидела в его лице спокойствие и смирение с судьбой. И зарыдала в голос, вновь припав к его плечу.

– Я не смогу жить дальше! – задыхаясь, пищала она. – Я…

– Сможешь, – отрезал герцог. Он гладил её по спине, по плечам. Он был такой тёплый, такой родной, каким никогда не был. Почему она так мало интересовалась его жизнью, почему не уделяла ему внимание? Он всегда просто был, где-то там, на своём Змеином Зубе, пока всё веселье происходило меж оливковых деревьев Ририи или белокаменных улиц Харцига. А теперь – вот он, перед нею, дни его сочтены, а она даже не может назвать его «папа»!

– Я уговорю их не делать этого! – простонала она.

– Не получится, – покачал он головой и ободряюще улыбнулся своими абрикосовыми глазами, обрамлёнными сеточкой морщин. – Поверь мне, для меня это будет лучший выход. Я хотел бы тебе рассказать, почему, но… разрушать твою веру в семью для меня последнее дело. Просто живи, моя хорошая, просто будь и никогда не сдавайся.

– Но как? Я останусь совсем, совсем одна, – она достала чёрный носовой платок и принялась утирать пылающий нос.

– У тебя есть мама, – напомнил Беласк. Сперва Эпонея взволновалась за их легенду, но вспомнила, что Валь действительно не круглая сирота. – Она далеко, но она переживает за тебя. И будет счастлива увидеть тебя после войны. Ты же не расстроишь маму?

Эпонея спрятала лицо в свой платок. Она не знала, что сказать. Мама иногда отзывалась о папе слишком грубо. Так, будто давно разлюбила его. Но как можно было не любить его теперь, такого благородного и бесстрашного?

– Но ты мне тоже нужен, – она едва справлялась с новым приступом слёз.

– Да, но смотри вперёд, милая, – и Беласк, держа её рядом с собой на канапе, коснулся рукой её живота. – Я уже всё повидал, чего хотел. А у тебя всё впереди.

«Где же Адальг?» – беззвучно кричали её глаза. – «Где его непобедимая армия? Почему он допускает такое?!»

– Этот остров слишком любит смерть, – задумчиво продолжал Беласк, гладя её по голове. Его взор был устремлён в портрет Вальтера, безвременно почившего главы семьи Видира, уступившего ему Чешуйчатый трон. – Слишком много значения придаёт покойникам. Так яростно мстит за них, так много думает о них, что, как ни парадоксально, забывает жить. Хотя я со стороны этих самых покойников сказал бы примерно следующее: мы не за то умерли, чтобы смотреть, как вы не находите себе покоя из-за нас. Мы умерли за вашу свободу и ваше счастье, так живите… иначе зачем это всё? Допускаю, конечно, что, поскольку мы все люди, и среди умерших полно эгоистов, которые не уймутся, пока не будут отмщены. Но, говорят, смерть даёт людям несколько больше мудрости, чем они имели при жизни. И, вероятно, большая часть всё же будет солидарна со мной. Живи, милая Вальпурга. И не печалься обо мне. Все мы там будем, но зачем хотеть этого раньше времени?

Голос его был умиротворяющим, ласковым, пускай и доносил страшные вещи. Эпонея притихла, зарылась носом в складки его потёртого сюртука. Ей хотелось сидеть с ним так вечно, говорить обо всём, пытаться узнать его перед тем, как навсегда потерять. А ему, напротив, долгое прощание стало в тягость. Беласк желал встретить свою судьбу. И знал, что захватчики будут до последнего истязать его ожиданием, чтобы ему не пришлось уйти слишком легко. Теперь он не смог бы уберечь возлюбленную дочь от правды, но и окунать её с головой в ужасы реальности в её нежные шестнадцать лет не хотел. Поэтому постарался быть таким деликатным, каким только мог. И переключил её внимание, попросив:

– Не забывай нашу придворную чародейку. Она тот человек, на которого ты всегда сможешь положиться. И пускай мы никогда не были с ней в ладах, я хочу, чтобы ты не повторяла моих ошибок.

«Он просит меня позаботиться о ней», – решительно подумала Эпонея. – «Так, как просил её позаботиться обо мне. Он прав; из-за этой войны она потеряла и мужа, и репутацию, и человека, которого, кажется, любила. Несправедливо будет упиваться собственным горем, отвернувшись от неё».

Это помогло. Беласк увидел в нежном лице Эпонеи готовность на подвиги. Вот только не знал, что она замыслила эти подвиги и для него в том числе.

– Тебе пора, – улыбнулся он и погладил её влажную щёку.

Она оторвалась от него, и горло её вновь сдавил плач.

– Я буду скучать, – прошептала она.

– Я тоже, – негромко ответил он. – Но я очень обижусь, если вдруг на моих поминках все будут в чёрном заливаться слезами и слушать скрипочки. Поняла?

– Поняла, – попыталась усмехнуться она и поднялась на ноги. Утомлённый их нежностями солдат уже сам прошёл к двери и открыл её, ожидая, пока дама уйдёт. Эпонея обернулась к отцу и подумала: «Я не буду пытаться запечатлеть в памяти его сальные волосы, его истрёпанный сюртук и тёмные круги под глазами. Я не буду запоминать его теперь. Я за него ещё повоюю». Он кивнул ей на прощание и она, ответив ему тем же, без колебаний покинула его темницу.

После этого она отправилась прямиком к жилищу мистера Кристора Эрмигуна, главного алхимика и по совместительству врачевателя графа. Это было в новой части донжона, которую отстраивали при Беласке; купол серпентария был сделан из стекла, а покои змееведа отличались простором и обилием знакомой южной флоры в керамических горшках. Уже с порога слышался отдалённый треск сверчков, который сводил королеву с ума на кухне Девичьей башни. Но здесьчувствовалась свежесть современности, выраженная цветочной лепниной, изящными арками и колоннами в украшении комнат.

– Мистер Эрмигун не на месте, я за него, – сообщил ей приветливый рыжий подмастерье. Он был растрёпан настолько, насколько это вообще было возможно при длине волос не более ладони. Его зелёные глаза выражали готовность помочь Эпонее; как и глаза практически любого мужчины на её пути.

– Мне нужна Эйра, чародейка, – учтиво попросила «баронесса» и обезоруживающе улыбнулась ему. – Я леди Моррва.

– А-а, конечно-конечно! – встрепенулся парень и поманил её за собой. Они прошли в рабочее помещение, где на столе располагались любопытные агрегаты вроде алхимической печи и перегонного куба. На паркетном полу лежала оленья шкура, на которой примятые волоски мешались с засохшей кровью. Но сама Валь оказалась, вроде бы, цела. Она лежала на кушетке, прикрыв глаза и натянув на себя шерстяное покрывало. Её мерное дыхание поднимало лежащую на груди руку.

– Вы можете следить за нами не так близко? – аккуратно попросила Эпонея ученика. – Хотя бы от окна. Я вижу, она не одета.

Тот не преминул бы съязвить: «Чего я там не видел?», но нашёл в просьбе милой леди ничего противоречащего его нынешнему настроению. Поэтому он кивнул и отошёл, усевшись на широкий подоконник рядом с сиреневым пучком цветущего гелиотропа. А Эпонея прокралась к Вальпурге и сочувственно посмотрела на её измождённое, болезненное лицо. Даже без грима ей было бы не дать двадцать лет.

– Мисс Эйра, – шепнула она и провела рукой по её запястью. Та тут же открыла глаза. Она всегда просыпалась так, будто бы от горна гарнизонной тревоги, и лихорадочный испуг был первой эмоцией, что отражалась на её лице. Только мгновение спустя узнавание приходило к ней, и она начинала глядеть спокойно, даже как-то обречённо.

– Вальпурга, – едва заметно улыбнулась она в ответ.

– Как ты себя чувствуешь?

– Так, словно у меня пчелиный улей надет на ногу и на голову тоже. А ты?

Эпонея хмыкнула. Чем-то Валь и папа были похожи – наверное, своей любовью превращать любое бедствие в мрачную шутку.

– У меня всё отлично, я пришла проведать тебя и дядю.

– И как дядя?

– Ожидает своего смертного часа. Впрочем, наверное, его казнью будут шантажировать короля или там королеву, кто знает, – пожала плечами Эпонея так, будто её это не касалось. – Поэтому он может прожить ещё не одну неделю. Но он просил за себя не волноваться.

– И правильно. Тебе будет неуместно ещё и за него переживать, – согласилась Валь. Она почесала заспанные глаза и покосилась туда, где лежала та самая оленья шкура. Ничего там не увидев, она спросила тихонько:

– Вы продолжаете работать на кладбище?

– Конечно.

– Похороните Рудольфа. Пожалуйста. Не дай Герману плюнуть ему на могилу. Хоть я и не верю, что Герман настолько козёл, насколько бодается.

«Это человек, которого она любила», – печально подумала Эпонея. – «Кажется, теперь ей совсем одиноко».

– Я позабочусь обо всём, – пообещала она. – Когда тебе можно будет вставать?

– Мне и не запрещают, но, если я хочу пережить этот укус, мне предстоит ещё несколько дней постельного режима. Мистер Эрмигун оказался очень заботливым доктором. А граф не стал изгонять меня за мои шалости с цветной пудрой. Мне только понадобится запас тканей, что лежит в башне – хоть займу руки, пока лежу, сошью себе что-нибудь. И шляпа с вуалью мне теперь нужна, – добавила она, имея в виду, что из предателей в морской страже кто-то сможет обратить внимание на знакомое лицо. Хорошо, что это решалось. – Словом, всё бы хорошо, но меня кое-что беспокоит.

Эпонея склонилась к ней ближе и увидела, что рыжий подмастерье тоже навострил уши. Однако Валь не обращала на него внимания.

– Башня сможет быть нашей только пока мы за неё платим, – прошептала она. – Они будут пытаться выживать нас оттуда. И четыре тысячи они должны получить. Я договорилась с леди Финой Луаз, что она заплатит их за нас. Но взамен она хочет попасть на Вечер Ехидны, он будет двадцатого числа. Ты сможешь провести её туда, её надо будет под кого-то загримировать, поскольку дворяне её у себя боле не жалуют. Однако она восхотела танцевать там с одним из… эльсов. Я понятия не имею, кого можно пригласить так, чтобы его и пустили, и одновременно не сочли врагом и тебя после этого.

– Ты говоришь, что понятия не имеешь, но на деле – прозрачно намекаешь, – улыбнулась Эпонея. У неё отлегло от сердца; ей-то казалось, что Валь никогда ей ничего не доверит. – Я сделаю всё в лучшем виде.

Естественно, они обе говорили про сэра Лукаса Эленгейра, самого благородного рыцаря во всех королевствах от Астегара до Цсолтиги.


На похороны Рудольфа пришло больше людей, чем можно было ожидать. Бледный, будто иссушённый, он стал выглядеть ещё более строго, чем при жизни. Правая его рука была положена на сердце, левая лежала вдоль тела. Одетый в простенький чёрный сюртук, глава следственной службы будто бы прилёг отдохнуть. Таким его знали сэр Фиор Малини, сэр Джоск Ти-Малини и другие работники следственной службы, леди Кея Окромор, лорд Барнабас Хернсьюг и старшая чета Одо. Многочисленные слуги провожающих разделяли их печаль. Даже Герман казался не слишком-то радостным. Эпонея видела, что старый виконт чахнет день ото дня. Он стал всё меньше ходить, и его ноги отказывали ему. Поэтому даже теперь он сидел, тогда как все остальные стояли вокруг открытого гроба.

Пришедший из города жрец Схолия, Освальд, старательно читал над ним заупокойные молитвы. А потом, когда крышку закрыли и перенесли гроб на кладбище, Рудольф обрёл вечный покой рядом с поросшими сорняками могилами своих дедов. Так уж вышло, что его семья – сестра и мать – после начала войны оказались в Эдорте. И ни одного прямого родича не было рядом, чтобы проводить его. Только леди Кея, что принадлежала к Окроморам, младшей ветке Кроморов, имела право первой кинуть горсть земли ему вслед. Она сделала это, обессилевшая от слёз, истомлённая болью жизни.

Лорд Барнабас Хернсьюг взялся закапывать могилу снегом и мёрзлой землёй. И в повисшей тишине леди Нур Одо пробормотала:

– Не будет бедному грешнику покоя. Рядом с ним нет отца.

Никто не отозвался ей, потому что тайна пропажи тела лорда Роберта Кромора оставалась неразгаданной. И только схолит, худосочный старик с громадным носом-клювом, вступил в беседу:

– Почему же вы так считаете, милая леди? – мягко спросил он.

– Он не позаботился о последнем пристанище своего отца, – угрюмо ответила ему леди Одо. – Уйти в посмертие с таким грехом – незавидная судьба.

– Хм, – задумчиво протянул жрец Освальд. – Выходит, лорд Кромор не любил своего отца?

– Отнюдь.

– Отец велел ему похоронить себя с почестями?

– Кто знает. Лорд Роберт Кромор отличался весьма скверным нравом и много чего мог наговорить. Но есть же традиции.

– То есть, мы имеем, что лорд Кромор всё же любил своего отца, но позаботился о нём так, как посчитал более уместным. Мы не можем знать достоверно, сделал ли он это, или же нарушил погребальный ритуал. Однако, будучи знакомым с ним долгое время, вы утверждаете, что он был благородным человеком.

– Но разве не вам, как жрецу Схолия, знать, как важен ритуал проводов в последний путь? – резонно спросила леди Нур. И глаза Освальда удовлетворённо заблестели:

– Именно об этом я хотел напомнить вам, милая леди. Скажите, если бы покойный лорд Кромор имел выбор: чтобы его в лесу лично закопал собственный сын или же его хоронили бы почтенные дворяне с трауром и музыкой, что бы он выбрал?

Леди Одо поджала губы и отвела взгляд в вересковую поросль. Но все остальные присутствующие с любопытством и приязнью уставились на такого необычного жреца.

– Но не ему же быть хозяином загробной жизни, ради которого и устраивается церемония? – резонно возразила леди Нур.

– Тут-то вы, конечно, правы, – закивал Освальд. – Но вы забываете о главном. Схолий принимает нас любыми. Такими, какие мы есть. Похоронили ли нас по всем канонам, записанным в уставе жрецов, или же бросили на корм волкам глухой чаще, – мы все одинаково приняты им. Смерть – что упасть спиной на мягкую перину. Может быть страшно, но в конце мы всегда попадём в его тёплые объятия. Богатый, бедный, здоровый, больной, честный, подлый, – все одинаково мы окажемся пред ним, пусть даже сгорел наш дом и мы в нём, и прах наш разлетелся по ветру; из крошечной крупинки пепла возьмёт он нас, и будем мы в его краю равны с целыми, обмытыми, закопанными по правилам. Ритуалами мы лишь благодарим его за человеколюбие, чтим его за милость. Он Бог, а не диавол, чтобы искать, как наказать нас за неверно положенные мертвецу руки. Он понимает всё, он снисходительнее, чем ваша любимая бабушка, и мудрее, чем самый почтенный дедушка.

Успокоенные его речами, дворяне слушали его. А он пошёл дальше:

– Важно другое. Важно, чтобы смерть стала продолжением нас. Ценнее всего, если вы умираете так, как должны умереть, чтобы не жалеть о прожитых летах. Будто последняя песня погибающей птицы, смерть ваша должна быть вашим итогом, вашим венцом, с которым вы явитесь к Схолию. Лорд Кромор умер, не сдавшись своим врагам. Умер, показав им силу духа змеиных людей. Умер, исполняя то, что считал правильным. И оттого он вошёл в загробный мир целостным, искренним, самим собою. Но как можем мы, люди мирные, люди простые, надеяться на благую, прекрасную смерть? Как нам увенчать себя собственным венком из цветов надежд ли, или драгоценных каменьев заслуг?

Завороженная его отеческим, проникновенным тоном, паства смотрела на него, ловя каждое слово. А его тонкие губы изогнулись в лёгкой улыбке:

– Дети Ночи, порождённые Схолием ещё задолго до явления Иана, призваны в мир именно для того, чтобы проводить нас лучше, чем мы могли бы пожелать.

13. Предсказание о нежданных подарках

Очередной военный совет на верхнем этаже бергфрида проходил, как полагалось, ближе к полуночи. Вновь робкий свет свечи заливал фигуры на карте, и вновь присутствующие по очереди зевали.

– Есть у того, чтобы работать на вампира, некоторые недостатки, – пошутил утомлённый генерал-фельдмаршал Юлиан Тефо и покосился на Экспиравита. Тот, закутанный в платки вместо шляпы, сидел опять в неподобающей позе, закинув ноги на стол. Но на сей раз его обрамляли бумаги, свитки, книги, указы, таблицы. И счёты. Он не прекращал писать, ожидая, когда военное управление обсудит расстановку сил.

– Будь я жаворонком, вы бы запели иначе, – оторвавшись от своего дела, заверил граф. – Я бы собирал вас в шесть утра и добавлял, что это единственно верное время для важных дел.

– Вы правы. Ну так что мы решили?

Экспиравит отставил чернильницу и перо и перевёл взгляд на карту. В разуме царила благодатная ясность, зрение на порядок улучшилось. Он мог разглядеть каждую трещинку на деревянном кораблике. Мёртвая кровь не дала того наслаждения, которое могла дать живая. Но она всё равно питала истомлённое голодом тело.

– Итак, у нас двадцать тысяч солдат. Десять тысяч союзных войск, – рассуждал он. – Против пятидесяти тысяч солдат Харцев. Но у нас сорок боевых кораблей, а у них всего тридцать своих и ещё тринадцать ририйских. Они одерживают над нами верх только благодаря этим ририйским кораблям, поскольку на земле их солдаты истощены, подавлены, да и к тому же призваны на других условиях, нежели наши. Однако не хотелось бы, чтобы они всё же высадились на северо-западную часть острова, пусть и такие. Поэтому надо просто избавить их от союзных кораблей.

Он выложил на карту бумагу, в которой говорилось о банкротстве Ририйского Исследовательского Общества.

– Я уже вызвал их посла к нам сюда и заплачу им больше, чем стоит их оборонительный договор с Адальгом; можно рассчитывать, что не далее чем через две недели мы преодолеем трудности на море и перейдём к экспансии острова, – усмехнулся Экспиравит. – Не в последнюю очередь благодаря тому, сколько средств у меня высвободилось, когда я вывел их оттуда.

Валенсо скривил губы.

– Да, друг мой, – назидательно сообщил ему граф, – если бы у меня было быстрое сообщение с моей казной в Юммире, я бы для решений по капиталу не пользовался гадалками.

– Я не могу позволить почте проходить мимо цензуры, – отрезал Валенсо. – Я бы им и их Вечер Ехидны запретил к чёрту; они ведь будут там опять заговоры плести, а не мёртвых поминать.

– Оставь им это право, – поморщился Экспиравит и потёр подбородок своим фамильным перстнем. – Клод недавно рассказал мне, что у них аристократы иногда беднее купцов. А это следствие ещё более любопытных жизненных укладов.

Он задержался и окинул глазами присутствующих. Нет, похоже, им правда интересно. Тогда он продолжил:

– Дело в том, что у них существует церковная десятина в таком же виде, в каком и у нас. Большая десятина – с зерна и алкоголя, малая десятина – с огородов и технических культур, десятина крови – со скота. При этом церковь как таковая вообще не присутствует. У них есть капища рядом с кладбищами, есть ритуалы, но всё священство бродячее. И оно берёт плату за похороны, венчание, имянаречение. То есть, вы понимаете, куда отправляется эта десятина.

– До сих пор смеюсь, – хмыкнул канцлер Клод. – Ай да Беласк, ай да жулик.

– Нет, это ещё не всё, – покачал головой Экспиравит. – Здесь так же, как и в графствах Шассы, не установлен порог оброка, который берёт землевладелец со своих крестьян (он может превышать все мыслимые нормы), но есть немаленький подушный налог в размере сорок иров с человека, есть налог с продаж… В итоге за чертой бедности большая часть населения, которая не имеет своего жилья и работает на более-менее независимых змеиных дворян, выплачивая непомерные долги. Легенда о том, что покидать остров запрещено, позволяет аристократии затягивать на них удавку до бесконечности. Все гигантские потоки денег уходят высшему кругу аристократов и самому Беласку. Ему хватило ума не хранить все яйца в одной корзине: треть его казны в банках Шассы, треть – в банках Ририи, и только треть – тут. Благодаря его дружбе с ририйцами они до нашего прихода практически владели местным рынком. И теперь всё изменится для полутора миллионов местных жителей. Они жили в глухомани, в которой до них никому не было дела… но теперь о них позаботится тот, кому они нужны живыми, здоровыми и многочисленными, – пророкотал он из глубин своей грудной клетки. – Они хотели быть независимыми, непохожими на большую землю. Так они будут. И почтут за честь служить Детям Ночи, как почитают простолюдины Цсолтиги.

– Это значит, что мы тут задержимся, – обрадовался сэр Лукас и почесал свой кудрявый затылок. – Может, это и правда хорошая идея. Змей тут многовато, но зато солнца нет. Ты, братец, прямо ожил.

Экспиравит задумчиво склонил голову к плечу.

– Помимо облачности, мне нравится их мода, – подтвердил он. – Они носят высокие воротники. Которые закрывают шею целиком.

Не все поняли, что он имеет в виду, но те, кто догадались, от души расхохотались. А он сам удовлетворённо кивнул и вернулся к подсчёту предполагаемых налоговых поступлений, которые тут же разводил по расходам. Что-то беспрестанно щекотало его левое веко; в какой-то момент он разъярился, не понимая, откуда могла попасть соринка. Но ему помог Лукас: он снял с его платка длинную светлую шерстину.

– Это Золотце, – вполголоса, чтобы не мешать генералам говорить дальше, признал Экспиравит. – Как только Эйра встала на ноги, она притащила в башню щенка.

– Ты что, спишь с ним? – хмыкнул Лукас.

– Напротив: он спит со мной. Ночью, когда спит она, Золотце дрыхнет у неё. А днём, когда сплю я, дрыхнет со мной. Я вообще не понимаю, бодрствует ли эта собака когда-нибудь.


Вечер Ехидны начался с заходом солнца в особняке Хернсьюгов. Этот богатый, обособленный дом с собственным садом за высоким забором показался Эпонее как раз таким, в каком она и должна была бы жить в роли местной баронессы. Сами Хернсьюги, за исключением лорда Барнабаса и сэра Зонена, были в Эдорте. Но их двоих и их лакея, Бена, было достаточно, чтобы принять решение устроить бал в просторной танцевальной зале особняка. Конечно, половина помещений была занята солдатами графа, но это давало врагу ложное ощущение контроля за ситуацией.

При входе Эпонея шагнула вперёд и обезоруживающе заулыбалась Бену.

– Это я и мои друзья, – подчеркнуто твёрдо представила она. Лукас и Фина за её спиной тоже заулыбались как могли. Лукаса она попросила одеться как можно менее броско, но из этого, ожидаемо, ничего не вышло: на нём сверкал узорчатый шёлковый жилет, а поверх был надет ярко-синий спенсер, и всё это великолепие было увенчано пышным жабо. Что же до Фины, то с ней и так всё было понятно: Эпонея накрасила девушку так, как красила бы себя, если б имела на это право. Змеиную дворянку в ней было теперь не узнать, с её розовыми щеками и обрамлённым рюшами декольте.

Сама же Эпонея, к своему сожалению, ограничилась еловым платьем Вальпурги, а на голове сумела соорудить лишь слабое подобие её кос. Ей это не шло, как не шло и самой Вальпурге; но старание приветливых глаз и мягких черт должно было делать своё дело даже так.

– Что-то вы, баронесса, не тех себе друзей заводите, – крякнул Бен и поднял выше густую чёрную бровь. «Тебе, слуга, мне указывать», – сердито подумала Эпонея в ответ, но постаралась улыбнуться ещё шире:

– Тем не менее, мне сказали, что я приглашена вместе с друзьями.

– Ладно, ваше право, – и Бен открыл им створки массивных дверей. Они миновали запустевшую гостиную, в которой ободрали картины со стен и растоптали солдатскими сапогами красный ковёр, и прошли в левое крыло. Там разрушения, по крайней мере, не бросались в глаза. Небольшие танцевальные каблуки звонко отстукивали по начищенному до блеска полу. Многочисленные слуги семьи Хернсьюгов в поту спешили кто куда с подносами с угощениями и бокалами виски, напоминая о лучших из балов в Ририи, и лишь музыка не соответствовала привычным Эпонее канонам. Скрипочка подыгрывала вистлу и лютне, а пианист отдыхал, ожидая, когда традиционные плясовые песни сменятся вальсом. Под такое Эпонея не знала, как танцевать; разве что как крестьянка, встав в круг с односельчанами, скакать и не считать тактов. И то следовало сначала представить себе, на что будут похожи танцы, если все аристократы сперва испробуют крепкого алкоголя.

Но Фина не была смущена. Она тут же развернулась к Лукасу и крепко сжала его запястье своей ручкой в кружевной перчатке. И посмотрела на него многозначительно. Ему ничего не оставалось, кроме как сказать:

– Разрешите пригласить вас на танец, миледи, – и Эпонея удовлетворённо наблюдала за тем, как они отправились в вихрь подолов и плащей. Она упросила Лукаса оказать честь девочке, которая мечтает о кадрили со столь известным рыцарем. Но после обещала ему не покидать его до упаду, пока не стихнет мелодия и пока не закончится последняя бутыль коньяка. Пора было привыкать к грубым нравам местного высшего общества, их примитивным пляскам, их крепкому алкоголю; Эпонее это давалось непросто.

Она обошла залу по краю, пока задорный мужичок запевал:

– Не буди меня так рано, не буди меня с рассветом,

Я вчера напился пьяным, я кутил и пел фальцетом,

Я с красоткой танцевал, я бросал ужа в кольцо,

Я так счастлив был тогда, провести бы там лет сто!

В углу пожилых дам Эпонея увидела знакомую леди Нур Одо, которая так старательно обмахивалась веером из страусиных перьев, что, должно быть, только-только отходила от танца. С ней на диванах переводили дух ещё несколько леди. Вместе их расцветка напомнила Эпонее бледные вечерние цвета. Здесь ни одно платье не было красным, или розовым, или синим; они все казались приглушёнными, словно смотришь на них через туман. Женщины оживлённо, пускай и безрадостно, беседовали. И при её приближении тут же притихли.

– Добрый вечер, дамы, – вежливо поздоровалась Эпонея. – Как ваши дела? Как здоровье? Здесь прекрасно угощают, как я вижу!

– Испробуйте, милая, – предложила ей леди Инга Гардебренд. – Коньяк «Старый Брендамский» бордери, коньяки семейства Умбра из винограда монтиль, марочный коньяк «Томпсон», отличный виски, добрый бренди от Умбра, портвейн…

Между ними завязалась светская беседа, и тогда Эпонея подсела к ним, устроившись меж их узких юбок. И, разогревшись глотком портвейна – единственного, что хоть как-то соответствовало её представлению о питье, – намекнула вполголоса:

– У меня есть небольшие новости о нашем общем знакомом.

Леди Одо окинула взглядом периметр, который стерегли чёрные мундиры, и поманила её к себе. Эпонея села вплотную к старушке. И зашептала ей на ухо:

– Новые вести от Адальга. Ему уже известно о том, что герцог Видира попал в плен. И он сказал, что не будет штурмовать остров, пока мы не освободим его. Потому что они его прирежут, если будут проигрывать, а он против этого; никакие деньги не заставят этих преступников передумать, ведь для них главное – свершить свою гнусную месть.

Она отстранилась и попыталась скрыть торжество у себя на лице. Конечно, она врала, но она собиралась сделать всё, чтобы спасти отца. А леди Нур громко ахнула и манерно захихикала. Чтобы всем было ясно, что они просто секретничают.

– Ну и ну, – покачала она головой, и чёрно-белые перья заболтались туда да сюда вместе с её косами. – Это просто чудеса! Неужели его никак не переубедить?

«Ах ты старая кошёлка, плевать тебе на собственного сюзерена?» – зло подумала Эпонея и промурлыкала слащаво:

– Нет, никак! Я его так давно знаю, что можете не сомневаться; когда он что-нибудь такое скажет, его слова как камень; из них целую крепость возвести можно, век простоит!

– Какое досадное недоразумение, – леди Нур уже с трудом изображала радость, её улыбка выглядела как оскал. – Какое отвратительное… обстоятельство.

Эпонея подняла глаза к хрустальной люстре и тоже раскрыла бумажный веер Вальпурги. На нём пестрили, змеясь, узоры аспидов всех цветов радуги. Она была готова слушать возражения, но не принимать их. Однако они не успели последовать; кто-то сказал с лестницы: «Да вон, вон твоя баронесса!», и раздался нарастающий топоток. Все заговорщицы тут же обернулись и увидели мальчишку, бегущего к ним.

Он мчался так быстро, что едва не налетел на одну из танцующих пар. А затем ворвался в их круг и, тяжело дыша, во все глаза уставился на Эпонею. Надежда сменилась разочарованием в его больших жёлтых глазах, а затем превратилась в досаду и стыд.

– Ты чего носишься, Сеп… Виль? – выругалась перепуганная леди Нур.

– Хотел увидеть баронессу Моррва, – смущённо ответил мальчик и потупил взгляд в свои ботинки. «Ты сын Вальпурги», – поняла Эпонея, и сердце её сжалось от жалости. Она сочувственно улыбнулась Сепхинору, но отвела взгляд, не зная, что сказать. Вслед за ним подошла нарядная крупная девочка, которая остановилась у края дивана. И ребёнок спешно заметил:

– Но если так, то вы не говорите ей, что я здесь. Не беспокойте её. Пусть думает, что я в Эдорте.

Эпонея раскраснелась и коротко кивнула. Она хотела найти слова утешения, слова поддержки; но ей всегда было трудно с детьми. Особенно такими, которые кажутся серьёзными как взрослые. И вновь ей не пришлось направлять беседу самой. Плечистая тень пала на женское общество, и ярко-синий спенсер не оставил сомнений: сэр Лукас.

– Простите, дамы, что врываюсь, – уже подогретый питьём, обратился куртуазный рыцарь. – Но баронесса имела намерение мне что-то сказать. Не так ли, леди Моррва?

– Конечно-конечно, – спохватилась Эпонея. Она хотела уже взять подол и подняться, но тут поняла, что Лукас с любопытством смотрит на Сепхинора, а Сепхинор – на него.

– Э, да я тебя помню, – подбоченился Лукас и дружелюбно улыбнулся. – Как дела, беглец?

Сепхинор вытянулся по струнке. Его простенький бежевый сюртук сидел на нём как влитой, хоть сейчас устраивай мальчика секретарём куда-нибудь в контору. Он с готовностью ответил:

– Это я, сэр. Меня зовут Виль Крабренд. И я обязан вам тем, что вы выручили меня во время штурма. Могу я узнать ваше имя?

– Сэр Лукас Эленгейр, – тот приложил руку к сердцу и галантно поклонился юному собеседнику.

– Очень рад знакомству. Я теперь ваш должник.

– Что вы, – кажется, Лукас едва удерживался от того, чтоб не расхохотаться. – Я делаю такие вещи безвозмездно.

– Тем не менее, я островитянин, и я не забуду об оказанной мне помощи, – упорно ответил Сепхинор.

– Тебе удалось отыскать свою маму?

– Да, удалось. Благодаря вам.

– В таком случае, я получил больше, чем мог желать, – великодушно ответил сэр Лукас и вновь посмотрел на Эпонею своими светлыми глазами. Чем-то они напоминали ей мамины, но были куда приятнее. Бесхитростные, искренние.

– Да-да, я иду, – улыбнулась ему Эпонея и, приняв его тёплую руку, поднялась. Это был один из тех мужчин, касаться которых было легко и приятно. Близость которых согревала, а не отталкивала. Она уходила с ним с удовольствием, не боясь ничего; кроме, разве что, не справиться с быстрой музыкой и непривычным видом танца.

А леди Нур выговорила Сепхинору:

– У вас совсем не осталось приличия, юный джентльмен! Вы ещё обнимитесь с врагом, да на глазах у всех, кто потерял в этой войне своих близких!

Тот мрачно опустил глаза на её тёмно-серые мюли. Но за него вступилась Бархотка. Её малиновое платье добавляло и без того боевому выражению лица по-настоящему воинственный оттенок. Она заявила:

– Конечно, гораздо благороднее было бы сделать вид, что он его не знает, и забыть об оказанной помощи!

– Вы, юная леди, ещё ничего не знаете о жизни, чтобы вмешиваться в наш разговор! – повысила на неё голос леди Одо. Но Сепхинор почувствовал прилив решимости. Он повернулся спиной к пожилой даме, протянул Бархотке руку и тихонько пригласил:

– Может, вы со мной потанцуете, леди Бархотка?

Она была выше него на три пальца на своих каблуках. Но их обоих это не смутило. Глаза её засияли, она взяла его руку и сама увлекла его за собой. Сложно было сказать, кто из них хуже знал тампет. Но, наступая друг другу на ноги, они не ругались, а напротив – объединялись ещё крепче.

Лукас и Эпонея попали в силки общей канвы танца. Музыка летела быстро, ритм выбивался каблуками музыкантов и танцующих, и требовалось делать многое из того, что было королеве непривычно. Впрочем, не для того ли они пили, чтобы иметь кураж ворваться в общество змеиных дворян штурмом? То пары выстраивались в ряды, кавалеры напротив дам, поднимали руки, и между ними проходили в танце все пары, одна за другой. То получалось подобие хоровода, в котором попарно дама и кавалер выходили вперёд и начинали кружиться, держась под локоть. От таких плясок легко было потерять дыхание. Но, на счастье их обоих, вскоре заиграл долгожданный вальс. В нём и Лукас, и Эпонея могли отдохнуть по-настоящему. Ноги сами следовали ритму, и не требовалось скакать, как горным козлам.

– Весело тут у вас, – выдохнул Лукас. Голова его закружилась от этого галопа, и Эпонея то и дело переносила свой вес на него. Она наслаждалась его силой и твёрдым ходом, который невозможно было поколебать даже тогда, когда утомлённая леди опиралась на него сильнее положенного.

– Да, – храбрясь, выпалила она. – Мы здесь умеем веселиться.

– Ваш остров мне начинает нравиться всё больше и больше, милая баронесса. Жаль только, что это связано с такими трудностями для вас.

– О, что вы, – Эпонея свела брови. Действительно, по легенде убит её муж; но ведь она умеет справляться с горем? Или, ещё лучше, она умеет его преподносить. – Конечно, эта война лично принесла мне много боли. Я осталась совсем одинока.

Она опустила ресницы и подалась грудью вперёд, позволяя Лукасу обнять её покрепче. Блуждающий, отстранённый взгляд он воспринял правильно, и оттого понизил голос:

– Милая баронесса, хотел бы я уменьшить ваше горе.

– Вы так добры со мною, сэр; но разве могу я…

– Вы не должны быть одна лицом к лицу со своей болью. Я хочу разделить её с вами.

– Ах, сэр, – трепетно вздохнула она и остановилась вместе с ним. Рыцарь умело вывел их с танцевального пола, и и они скрылись за шторами на террасе. В холоде зимнего вечера он усадил девушку на небольшой диванчик. Тот был предусмотрительно укрыт шкурами и шубами, чтобы те, кто пожелал уединиться с видом на заснеженный сад, не замёрзли. Эпонея спряталась в тепле соболиного меха, а сэр Лукас лишь накинул себе на плечо накидку из лисьих шкур. Он присел рядом и мягко обхватил её за плечи – так непритязательно, будто действительно ничего не хотел, а лишь имел намерение помочь ей согреться.

– У меня такое чувство, будто я знаю вас долгие годы, – зашептала Эпонея, используя один из самых излюбленных своих комплиментов. – Будто могу доверить вам всё, что угодно.

– Я надеюсь не разочаровать вас, моя прекрасная баронесса, – так же тихо отвечал ей Лукас. Пар из его рта поднимался и путался в пушистых кудрях.

Эпонея застенчиво заулыбалась и коснулась его щеки тонкими пальцами.

– Я хочу узнать вас ещё ближе, милый сэр. Что вы любите, что вы делаете днём, что ночью… Вы ведь, наверное, несёте дозор в Летнем замке?

– О, что вы, – покачал головой Лукас и прикрыл один глаз, наслаждаясь её прикосновением. – Здесь я довольно беспомощен. Всего лишь ассистирую в разных вопросах да жду настоящей битвы. Дозором в замке занят соответствующий капитан от внутренней службы, а уж там Валенсо…

– Ах, этот невежливый господин, – поморщилась Эпонея. Лукас хмыкнул и ответил весело:

– Он куда чувствительнее, чем кажется. Даже у него есть история любви и разлуки, достойная поэмы.

Над ними раздались какие-то звуки: что-то завозилось, заворочалось. Снег осыпался с крыши, а затем нестройно загудел ветер. Это походило бы на хлопанье крыльев, если б можно было представить себе настолько большую птицу.

Или летучую мышь.

От неожиданности Эпонея вздрогнула, и Лукас утешительно обнял её покрепче.

– Что это? – дрогнувшим голосом спросила она.

– Не думайте об этом, прелесть моя. Это всего лишь…

– Нет, я знаю, это чудовища! Это вампиры. Это летучие упыри, твари, что по ночам нападают на людей. Это вы привели их на остров. Мы уже не первого человека хороним с прокушенным горлом. Они охотятся на нас!

– Он всего один, – сумрачно ответил Лукас. – За ним приходят чёрные тучи и нетопыри. Но других подобных себе он не терпит.

Переведя дух, рыцарь тоскливо посмотрел на неё и шепнул:

– Как бы я хотел хоть иногда о нём не говорить.

Он поднял руку и тоже хотел погладить лицо королевы, но та остановила его изумлённым взглядом. На ладони она увидела множество шрамов, похожих на дырки. Не будь они застарелыми, они выглядели бы до ужаса отвратительно. Она уже видела их, но мельком.

– Ох, сэр! Что с вашими руками? – воскликнула она и взяла его запястье, рассматривая следы-точки. Тот сперва не понял, что она имеет в виду, а затем спохватился и неловко пояснил:

– Это из детства. Вернее, отрочества. Не бойтесь.

– Расскажите.

– Да нет, не просите. Это очень неприятная история. Прямо-таки мерзкая.

– Я баронесса, сэр, а не пугливая фифа! Я прекрасно знаю, что бывает боль, бывают болезни и бывают раны. Поделитесь, а?

Лукас вздохнул и устроился поудобнее. Его голубые глаза затянуло мглой тягостных воспоминаний.

– Это было, кажется, лет десять назад. Эпидемия в Юммире. Еда оказалась заражена, и люди начали болеть. В них поселились вот эти… черви. Те, кто заболевал изнутри, были обречены. Эти твари по ночам заползали в постели, прогрызали кожу на открытых местах – руках, босых ногах или лицах – и… в общем…

Ни одна жилка не дрогнула на лице Эпонеи. Она слышала про это. Но ей никогда не встречались люди, носящие отметки этой болезни.

– …и происходило примерно то же самое, просто дольше. И мучительнее. Если вы знаете, Эленгейры – это младшая ветвь Харцев, которая приходится роднёй Эльсингам. Я жил в особняке вместе с основным семейством Эльсингов. Они успели бежать из города, когда его ещё не взяли в кольцо солдаты Харцига, а меня бросили, потому что… Ну, потому что я был уже.

Сердце Эпонеи дрогнуло, но лишь самую малость. Ровно настолько, чтобы посочувствовать предателю короны хотя бы для вида.

– Как же вы спаслись? – шепнула она.

– Это Экспир и Кристор… Ну в основном, конечно, Экспир. Он тоже остался, потому что он должен был быть под присмотром всяких учёных мужей, а их первых след простыл. Он, вроде как, проголодался и вылез из закрытого крыла, где тогда жил. До сих пор помню этот момент, – хохотнул Лукас. – Я после него чуть заикаться не начал. Я его сумел убедить, что я свой, и объяснил ему, что у нас в городе беда. И сожгут нас, наверное, всех по велению короны. Всё из-за этих гадов. Ну а он привёл меня к себе, и там, оказывается, вся эта дрянь мирно с ним сосуществовала. Я решил, что это из-за того, что даже червякам страшно на него глядеть, но на деле оказалось, что это из-за того, что он ест. В общем, Кристор, один из городских врачей, подхватил эту идею, когда мы с ним пообщались. И мы придумали, как избавить Юммир от болезни… Но я предпочту об этом никогда не вспоминать.

Эпонея не стала угадывать, а просто приложила его руку к своей щеке и посмотрела на него доверительно.

– Спасибо за откровение, милый Лукас, – проворковала она. – Я вижу, что вы очень дружны с графом Эльсингом, и не просто так.

– Он действительно зверь, и с ним бывает непросто, – неуверенно ответил Лукас. – Иногда мне становится жутковато. Но я ему всем обязан, и, кроме того, я его родич. И я вижу, что он не чудовищный человек, а человечное чудовище.

«Какой прекрасный жених, просто загляденье», – подумала Эпонея зло, но продолжила миролюбиво:

– Графу повезло с таким преданным рыцарем, сэр Лукас.

– Я это к тому говорю, чтобы вы знали. Мне очень жаль насчёт лорда Видира, вашего дяди, но он не только клятвопреступник. За ним столько крови и преступлений, что Экспир не собирается его жалеть, даже если дела пойдут хорошо. Только, наверное, если он и впрямь приведёт нас прямиком к её величеству Эпонее, но у него хватает упрямства не соглашаться на это. Поэтому я… поэтому мне жаль, мне правда жаль, но вы должны понимать.

– Я понимаю, – эхом ответила Эпонея и склонила голову чуть ниже, чтобы быть с ним ближе. – Теперь это не имеет значения. Все мы там будем, но сейчас… сейчас…

Глаза его заблестели, он придвинулся ближе. Их губы, приоткрытые, едва коснулись друг друга. И тут раздался капризный голос леди Фины:

– Эй, простите, что прерываю вас, но вы нужны мне ещё немного, сэр Лукас!

Тот выпрямился и сердито посмотрел на юную кокетку.

– Вы очень, очень невовремя, леди Луаза! Настолько невовремя, что…

– Нет, сэр, мне очень жаль, но вы всё равно нужны!

– Пожалуйста, – шепнула Эпонея Лукасу в его пушистую шевелюру. – А я пока отыщу ещё что-нибудь, что можно будет выпить.

Несколько мгновений рыцарь колебался, но затем решительно поднялся на ноги и оправил свой спенсер. Она знала, что он не откажет. И, глядя на то, как они удаляются под руку Финой, подумала, что из такого дурачка ничего толком не вытрясешь. Но если продолжать говорить лишь о графе да о делах военных, может он и сболтнёт что-нибудь. Особенно если будет пить «Старый Брендамский».

Тактика оказалась провальной. В попытке напоить куртуазного кавалера Эпонея едва не позабыла, чего от него хотела. Помнила только, что согласилась, чтобы он её проводил до башни. А при входе в башню она забыла постучаться, как оговорено с Эми, и открыла своим ключом. Поэтому в гостиной они наткнулись на Мердока. Испуганный тем, что его застигли, громила взял вязание Эми со стола и сделал вид, что занят им. А Лукас сказал ему, икнув: «Добрый вечер, мисс», а самой Эпонее прошептал: «Какая представительная горничная».

Не зная, куда деть своего гостя, Эпонея повела его в свои покои и наткнулась на Германа. Тот тоже был нетрезв и пробурчал: «Сегодня у неё Глен, завтра Рудольф, а теперь вот, поглядите-ка, уже эльс». Но имело ли что-нибудь значение теперь, кроме тёплых рук и жарких губ? Если ради чего и стоило пытаться жить в такие тяжёлые времена, то точно для таких мимолётных мгновений страстного забвения.


– Наш дурачок Лукас прикипел к местной барышне и, очевидно, остался у неё на ночь. Нет нужды вязать всех в особняке, – убеждал Кристор. Валенсо и так уже всё понял, но ходил туда-обратно по его жилищу сердитый. После целого дня беготни ещё и за Лукаса думать было утомительно. Один и тот же лист папоротника постоянно задевал его ногу.

– Если бы у нас была такая же хорошая система сообщения, как у Сопротивления, он бы… он бы и то ею не воспользовался, чтобы дать нам знать, что его можно не искать сегодня, – буркнул Валенсо и остановился у окна. Оно выходило в замковый сад. Единственный зажжённый фонарь тускло мерцал в снежной дымке. Очертания змеиного истукана были обрисованы белым отсветом.

– Он всегда был таким, – заверил Кристор и вернулся к измельчению листьев сребролунки. На эти слова Валенсо обернулся с любопытством, и Кристор припомнил:

– Мы тебе обещали рассказать про Юммир, и всё никак, да?

– Я в общих чертах и так понял, – пожал плечами Валенсо. – Экспир описал то, что было. Но это немного не то.

– А что тебя интересует?

– Хоть какие-то эмоции, – Валенсо отдалился от окна и сел на край кушетки. Его серый взгляд впервые напомнил взгляд самого Лукаса: он был таким любознательным, как юноша, при котором речь зашла о пестиках и тычинках. – Как ты вообще оказался у Эльсингов в тот тёмный час, и как вы изобрели панацею. С точки зрения человека. А не…

– А-а, Экспир это всё помнит на свой манер, – с усмешкой согласился Кристор. – Что ж, я тоже видел лишь часть этой картины.


Как врач, я собирался остаться в городском госпитале до конца. Каждый день мы отпиливали заражённые руки и ноги, а бесстрашные медсёстры выковыривали из дыр червей и их коконы. Мы захлёбывались этой дрянью, уже даже перестали бояться и скидывали с себя паразитов непринуждённо, как комаров. Пока они не умудрялись зацепиться хоть за что-то, и тогда на нас тоже начинали появляться эти дырки, будто пчелиные соты. Больше всего меня удивляло, что это было не так больно, как представлялось.

Помню, как мы застали известие о том, что город сожгут, не отрываясь от работы. И даже не изумились. А одна из сестёр рассмеялась, сказав, что наконец-то отдохнёт. В общем, ты можешь себе представить. Мы ждали этого дня как избавления от этого ежедневного безумия.

А потом ко мне в самый разгар ухода за больными пришёл мальчишка. Маленький кудрявый Лукас; ему лет одиннадцать было тогда. Он сказал: «Это вы прославленный лекарь Юммира, господин Эрмигун?»

«Я», – ответил я. – «Только я тебе помочь ничем уже не смогу: самого сжирают заживо, сволочи». Однако Лукас воскликнул, что это он хочет мне помочь, и поднял обе руки вверх. Его ладони были покрыты круглыми дырками, но они были пусты, без «жильцов» и коконов. Они уже заживали. Такого я не видел ни разу! Я обомлел и спросил, как ему это удалось, а он ответил: «Мой брат придумал. Он сказал, что об этом должны знать все, и я решил начать с вас».

И я пошёл в оставленный особняк Эльсингов. Самый крупный и самый помпезный в городе. Сперва я удивился, что он пустует, но при этом не пострадал от мародёрства. Но потом я вспомнил ходившие по городу слухи про графа Эльсинга, его особняк и того, кого он в нём держит. Неудивительно, что к дому никто не приближался. То есть, почти никто: при входе лежало несколько неузнаваемых тел, иссушённых и не до конца целых.

Ну и сам граф восседал на лестнице. Эти его чёрные провалы вокруг глаз на пол-лица, две дырки вместо носа, выступающая под ними кость, основание рогов на лбу… правда, он их тогда уже отпиливал. Он посмотрел на меня и сказал «Добрый вечер», да так тихо, что мне почему-то сразу одна вещь вспомнилась. У меня дочка младшая пением занималась. И у неё были упражнения на то, чтобы голос направить в нос и в лоб, чтобы он резонировал в полостях в черепе. Ну мне сразу и пришло в голову – выходит, у него их нет? Поэтому, наверное, он почти беззвучный? Странная мысль, но потом я слышал, что он может гаркнуть басом, то есть он действительно не пользуется резонаторами черепа, только лишь грудными. Словом, на тот момент я увидел перед собою не чудовище, а прямо-таки иную форму жизни. Я невольно ахнул и спросил, что же он такое. А он ответил мне бодро: «Этого никто не знает. Для одних нечисть. Для других вампир. А зовут меня Демон. Граф Экспиравит «Демон» Эльсинг».

И заулыбался, обнажив свои клыки. Я понял, что раз он шутит, значит, жить будем. В общем, он мне рассказал, что все его шестнадцать лет он жил припеваючи, его кормили людской плотью и кровью. Только вот в последнее время он, не разбираясь, ел плохое мясо. А потом его семья бежала из города, и он с голодухи вылез в основное крыло, где встретил Лукаса. Увидев, что Лукас заражён, он предположил, что мальчишка просто не пробовал нормальной еды и вышел для него на охоту. Тот наотрез отказывался есть подобное мясо, но Экспир убедил его, что это необходимо, если он хочет вылечиться. Они приготовили то, что имели, и буквально в тот же день гады оставили Лукаса.

Но что меня восхитило, так это их единогласное желание использовать это знание для спасения города. И как они верно угадали, что пришли ко мне. Любой другой человек, наверное, никогда бы не вернулся в этот дом. А я отринул угрызения совести и разделил с ними трапезу. Я был нужен Юммиру, а мёртвым было уже всё равно. До сих пор, правда, не знаю, как это работало. Съесть червей как таковых было бы добровольным заражением. Но съесть их вместе с уже поражённой плотью означало каким-то образом отвадить их от тебя.

Я поделился этим знанием с научным сообществом. Способ пошел в народ. Многие предпочли умереть, чем выжить такой ценой. И они же стали кормом для тех, кто не гнушался никакими методами. Мы превратили Юммир в ад, и кое-кто в этом аду возвысился. Освальд, например. Он посчитал, что рождение Экспира было предопределено, чтобы спасти мир от заразы, и его проповеди нашли большой отклик. С одной стороны, я не религиозен, но с другой, конечно, это было удачное совпадение. Просто по случайности открыть такой подход к лечению ни у кого бы не получилось. Особенно в тот короткий срок до обещанного сожжения.

Ну а потом была отдельная история: мы изнутри города доказывали, что Юммир больше не опасен. А с другой стороны оцепления отец Экспира использовал всё влияние Эльсингов для того, чтобы избавить нас судьбы в пламени. Они в итоге всё же не встретились. Граф был убит за день до освобождения города; Экспир до сихпор грешит на Харцев. Ну а я ничего не могу сказать. Только приходит мне на ум, чем Экспир поделился тогда: ему было жаль, что отец так и не пришёл увидеть его. Помню, говорит, только когда он взял меня на руки сразу после того, как я родился. Всё помнит, чёрт, от первых минут. И даже предсказания женщины, которая его выкармливала первые несколько месяцев, наизусть.


И Кристор завершил таким образом свой рассказ, после чего примолк и потряс порошок сребролунки в ступке, чтобы убедиться, что всё равномерно измельчилось.

– Предсказания меня тоже волнуют, – поспешил добавить Валенсо, чтобы старик не углубился в дела и не растерял свою разговорчивость. – Какова вероятность, что мы носимся за Эпонеей именно благодаря одному из них? Мы вообще доживём до обещанного Экспиром дара?

– Не могу судить, – покачал головой Кристор. – Когда после Юммира мы приехали в Ририю, чтобы расстаться с тяжелым прошлым и оказаться подальше от Освальда и его паствы, он выяснил, что его суженая, ещё совсем девочка, тоже зимует в этих краях. Отыскал её и был до глубины души впечатлён. Кажется, он примерил на себя роль заботливой матери. Его очень взволновал тот факт, что ему будет доверена живая душа. Поэтому это может быть никак не связано с пророчествами. Помимо своих излюбленных дел с деньгами, он принялся читать всякие бабские романы и даже руководства для прилежных жён, чтобы узнать из литературы то, чего никогда не видел вживую в своей семье. Ну, в общем, он уже настолько был уверен, что их ждёт светлое будущее, что это известие… Мда. Как сейчас вижу: рыщет он кругами по комнате – разве что не по потолку! – и рычит: «Что значит – любит? В смысле – любит?!»

– Я тогда уже был с вами, – хохотнул Валенсо. – Я прекрасно это помню. Ты ему какую-то проповедь читал, а я дал ему толковый словарь. Там было написано что-то в духе: «Любовь есть взаимное притяжение двух душ, которое возникает из ниоткуда и разгорается, подобно искре в сухом поле, лишая двух людей покоя до тех пор, пока они не будут вместе». Но, по-моему, он до сих пор не усвоил ни твоих, ни моих объяснений.

– Ничего, раз нам не удалось, есть ещё Лукас, – хмыкнул Кристор и пересыпал сребролунку в банку. Он не знал, чем ещё заняться. Ночью он обычно предпочитал спать, но из-за военных советов приучил себя бодрствовать чуть ли не до рассвета. Поразмыслив, он взялся прибирать беспорядок своих склянок на полках. И осведомился:

– А ты-то как его узнал?

– Достаточно прозаично, – изрёк Валенсо. – После того, как я перестал быть охотником Эльсингов, я пытался жениться, пытался открыть своё столярное дело, пытался выращивать апельсины… Короче, всё у меня не ладилось. Денег, как всегда, ни шиша; то мастерская сгорит, то деревья попадают, то жена на ночь не придёт. Одним летом я пал так низко, что ходил коней пасти. И ещё до рассвета видел Экспира – тот на буке придорожном сидел. Как по расписанию. Ну я его один раз и позвал, спросил, что он там делает. А он ответил, что загорает. Я ему сказал: «Ну, ты не дурак ли загорать тогда, когда солнце ещё не встало?», а он мне: «От дурака слышу». Я, конечно, рассвирепел и гаркнул: «Не тебе, мальчишка, на меня выкобениваться!», а он: «Разве не дурак человек с походкой хищника, который сам выбрал стать травоядным?». Я остолбенел, а он добавил: «Может, вы хотите другую работу? Я граф Эльсинг, и мне всегда нужны профессионалы».

Кристор весело покачал головой и закрыл шкафчик с ингредиентами.

– Начитался романов, говорю же.

– Чего он начитался для того, чтобы верить гадалке? На ней же написано, что она только и думает, как бы нас всех поубивать.

– Мне так не кажется.

– Ты просто не имеешь такого опыта. Я подобный взгляд узнаю из тысячи, – мрачно сказал Валенсо. – В нём смирение с судьбой перемешано с «только отвернитесь, и вы узнаете, зачем я здесь».

– Даже если так, она должна знать некоторые нюансы того, что он ищет на этом острове, – пояснил Кристор. – Не так уж много в мире мест, где ещё могут быть ему подобные.


Чародейка спускалась – практически нисходила – в графские покои медленным, можно сказать, соблазнительным шагом. На самом деле, она просто боялась наступить на подол длинной колдовской мантии, которую сшила себе за прошедшие пару дней на кушетке у доктора Эрмигуна. Мантия была тёмно-синяя, как пучина вод, и, подобно ночному небу, на ней были вышиты серебром и золотом большие и маленькие звёздочки. Этот отрез Альберта пустила бы себе на юбку или летний плащик. Но сейчас эта по-своему симпатичная ткань служила стратегически важным целям. Она шла вместе с чёрными мюлями, остроконечной шляпкой и длинной вуалью, тоже посеребрённой внизу. Вуаль отлично скрывала лицо, чтобы не дать первому попавшемуся морскому стражу испортить её конспирацию. С этой же целью она слегка подвела синевой и пурпуром глаза, а также губы. Это смотрелось так по-маговски, что теперь никто не посмел бы сомневаться! Поэтому Рудольфу не было бы нужды переживать за неё. Она отвоюет Змеиный Зуб, отвоюет и отомстит, и при этом не даст ни малейшего повода сомневаться в себе до самого решающего момента.

Ей уже довелось побороться за свою маскировку. Поутру, когда она занималась кормёжкой змей, сопровождавший её морской страж стал странно на неё глядеть. Она делала вид, что не замечала. А про себя подумала: похоже, он всё же узнал её. Поэтому она вне графика решила потревожить кайсаку, «жёлтую бороду». Она сделала вид, что забеспокоилась о состоянии змеи, и решила достать её из террариума. Кайсака в узоре из бурых ромбов смотрелась не слишком внушительно и больше походила на полоза. Поэтому морской страж даже не успел понять, что ему грозит: Валь бросила змею ему в лицо и держала его рот зажатым до тех пор, пока он не испустил дух через несколько минут. Потом ей оставалось лишь звать Кристора на помощь и рассказывать, что глупый человек, похоже, совал руки в террариумы, пока она не видела.

Даже если её догадка была неверна, она не собиралась рисковать. Лучше было заставить замолчать такого как он, навсегда, чем потом плохо спать по ночам.

Но теперь ей предстояло продолжать делать вид, что всё в порядке. В руках она несла свой хрустальный шар, а под мышкой – коробку с картой созвездий и гадальными колодами. Стук каблуков гулко отдавался в полу. Она вышла к арке, обрамлённой панелями с кованой сеткой, и покосилась на портрет графа Ноктиса фон Морлуда. Отец-основатель Брендама глядел воистину осуждающе. Папа смотрел бы так же.

Зато Золотце всегда встречала её улыбкой и приветственным урчанием. Она лежала на шкуре в ногах у графа; а тот впервые на памяти Вальпурги сидел без обуви. Его длиннющие стопы уходили когтями в лисий мех. Пальцы время от времени шевелились, будто он так согревался перед камином. Скрюченная поза и занятие были неизменны: он продолжал что-то считать, читать и сводить, постоянно перебирая книжки, бумажки и дневники. Даже если б у Вальпурги была надежда отыскать у него какие-нибудь важные документы в его отсутствие, она бы, несомненно, потерялась в этом хаосе.

Когда Золотце завыла, он отвлёкся и скосил на неё свои багряные глаза. И пробормотал:

– Надо же, опять двенадцатый час. Да как же оно вечно получается…

– Я могу и подождать, – ответила Валь.

– Нет, я сам назначил время. Садитесь, мисс чародейка.

Она расположилась на том самом своём кресле – мамином, обитом нарядным гобеленом – и покосилась на то, как он сгребает в сторону весь свой бумажный мусор. Золотце продолжала подвывать, и Валь поглядела на неё сердито. Конечно, возмущаться на щенка было сложно, но разве ж ей не стыдно сменить Рудольфа сразу на Экспиравита? Здравый смысл подсказывал, что собачка просто боится крутого подъёма в башню, но надо же было на кого-то мрачно смотреть.

– Вы не только помолодели, но и приоделись, – оценил граф. Это вызвало ещё больше неудовольствия у Валь, и она подтянула мантию на плече, будто хотела закрыться от него посильнее. – Теперь вы будете прятаться за этой занавеской?

Он сосредоточил на ней взгляд, и они десяток секунд глядели друг на друга, не моргая. Валь не сразу поняла, что он этим хочет сказать, а когда поняла, то возмущённо вздёрнула нос. А он рассудил:

– Толковая мысль. Вуаль такой плотности отлично защищает от гипноза.

– Ещё раз посмеете такое со мной сделать, я вобью вам в грудь осиновый кол! – выпалила Валь и отвернулась в свою коробку с картами.

– Да бросьте, вы же не всерьёз думаете, что я пожелал бы немолодой крови? – усмехнулся Экспиравит, а затем его алый взгляд посерьёзнел. И он вымолвил безо всякой насмешки:

– Теперь я больше полагаюсь на своё чутьё. Оно-то и возбудило во мне голод, доказывая, что вы будете мне достойным угощением. И вы в любой момент можете им стать. Так что придержите язык, рассыпая свои угрозы; будь я в ином настроении, я воспринял бы их иначе.

Валь притихла и напрягла плечи. И пробормотала:

– Я не верила, что упыри взаправду существуют. Я думала, они что-то вроде бесов, как наказание за грехи. Что они не могут быть среди других живых существ, как норма вещей. Как правомерные… хищники.

– Нравится мне ваш подход, – граф склонил голову к плечу. Глаза его теперь были такого сочного кровавого цвета, будто он действительно с диеты из листьев сребролунки кардинально перешёл на людей. Паутинистая сетка стала почти прозрачной. – Вы спокойно живёте, зная, что вас ни с того ни с сего может цапнуть змея, которая вас даже есть не будет. Так чем же страннее род тёмных охотников?

– Змеи подчиняются божественному замыслу, а упыри – животным инстинктам.

Экспиравит ничего не ответил, просто вновь уставился на неё. А она – на него. Получалось, действительно, глупо. Она в обоих случаях говорила о низменном зверином начале и боге, что был ответственен за его появление. Поэтому она сама запуталась и уткнулась взором в свои покрытые звёздочками колени. Золотце поймала её взгляд и помахала коротким плюшевым хвостиком.

Руки сами разместили на столике подставку, а поверх – чародейский шар. Валь продолжила миролюбиво:

– Ладно, давайте о другом. Вилиса в ретрограде с этой недели и до самого лета. Это очень важно для отношений, общения, взаимопонимания. Как между людьми, так и, в особенности, с самим собой. Вы должны услышать самого себя изнутри и примириться с собой, а также… – заготовленный заранее текст вёл не туда. Валь нахмурилась и почесала подбородок. А Экспиравит с энтузиазмом поддержал:

– Как раз это я и начал делать. Неудобно получается, что моё «примирение с собой» не способствует «отношению и общению».

«Ну и чего ты добиваешься, пытаясь с ним лаяться?» – прикрикнула на себя Валь. – «Надо ему мягко стлать, прямо как этот Освальд, и делов-то».

– И вы поступаете разумно, – исправилась она. – Понимаете, я всего лишь человек, пускай и чем-то одарённый. Для меня ваша природа дикая и пугающая, но коль уж вы избраны Схолием, то в этом и есть ваша суть – вы хищник над людьми. И, как я недавно выяснила по вашему гороскопу, в глубине души вы благородны и добры.

«Это можно сказать кому угодно, и всегда сработает», – ехидно подумала Валь, когда увидела любопытный блеск его тёмных очей. Завладев его вниманием, она пустилась в будничный рассказ о грядущей неделе и о наступающем рабочем «дне» для нечестивого графа.

– Сегодня настаёт подходящий момент для важных дел. Можно преуспеть там, где проваливается большинство, но для этого нужно нестандартно мыслить и пытаться увидеть проблемы под новым углом. Проторенный путь на сегодня вам не помощник. Возможны приятные сюрпризы – хорошие новости, денежные поступления, подарки. Но при этом отношения с теми, кто вам близок, будут складываться непросто, могут иметь место как обычные колкости, так и скандалы. Число сегодняшнего дня – пять. Лучше не стричься и не проводить никаких процедур, оставив это до завтра. А что касается денег, то они требуют внимания, но это воздастся вам сторицей, – и она довольно продемонстрировала Экспиравиту случайно выбранную звезду на карте. «Как же смешно этим заниматься», – думалось ей. – «Что ни скажи, всё верно для любого дня и любого человека, а пафоса столько, будто это невесть какие ценные сведения. Теперь-то я поняла вашу профессию».

Но, пока она рассказывала, развалившийся на диване граф оживлялся всё более и более. И в конце концов он признал:

– В этот раз я чувствую, что вы попали в самую точку. Поэтому я всё же поделюсь с вами тем, о чём думаю. Может, вы мне подскажете.

Валь навострила уши, а он своим мягким тихим голосом заговорил:

– Конечно, вы не скрываете симпатии к местным жителям, но вы честны и, более того, действительно одарены. Некоторые озвученные вами вещи вы действительно никак не могли знать. И благодаря тому, что вы учились у Софи, я по-настоящему уверен в ваших талантах и в том, что вы не будете действовать во вред. Поэтому мне нужно гадание на очень серьёзную тему. Нестандартный путь, о котором вы говорите, – это возможность получить больше преимущества на побережье, взяв Высоту Ольбрун. Она же цель номер пять в нашей тактической карте. У нас на земле сейчас мало солдат, но, по информации разведки, Высота Ольбрун практически не имеет гарнизона. Я сомневаюсь, ловушка это или нет. Можно ли это спросить у звёзд?

У Вальпурги захватило дух. Вот это куш! Она с готовностью предоставила Экспиравиту выборку карт и уверенно ответила, завидев прямого келпи:

– Это значит, что вы можете следовать своему плану, милорд! Он приведёт вас к успеху.

– Благодарю. Вы развеяли мои сомнения, – улыбнулся граф одними глазами.

После этого сеанса Эйра чуть ли не бегом устремилась к Теобу в каморку. Старый мажордом частенько покидал Летний замок и успешно доносил штабные вести Сопротивлению. Вот и теперь важно было как можно скорее дать ему знать, потому что, узнав о перемещениях его малых сил, Сопротивление вместе с воинами Эдорты смогут спланировать перехват или иначе разместиться на фронте…

Валь замешкалась уже буквально на выходе из покоев лорда. Караульный в чёрном мундире уставился на неё, а она пришла в ужас от собственной глупости. Она чуть было не… чуть было не убила и себя, и Теоба, и всех, кто мог об этом узнать. «Доверяет он мне, как же», – одна и та же мысль стучала в висках. Хорошо, что она успела протрезветь от восторга. Вот только её порыв, кажется, был достаточно заметен. Поэтому она напустила на себя деловой вид и отправилась сделать круг по замковому саду. Пускай это будет вечерней прогулкой. Просто хотя бы чтобы унять дрожь в руках.

Экспиравит же, решив, что вопрос с колдуньей поставлен ребром, решил вернуться к своему привычному занятию. Он уже открыл выпуск нового справочника валют, когда к нему постучали.

– Прошу, – прошелестел он со своего места. Потом догадался, что так его даже Золотце не услышит, набрал воздух в грудь и громко прорычал:

– Заходите!

К нему заявился смутно знакомый человек. Кажется, из военных. Он нёс свитки и бумажные пакеты. И руки его подрагивали.

– Я адъютант Бормер, милорд, – представился он нервно и передал графу посылки.

– А где Леонард?

– Умер, милорд. Два часа как.

Граф осунулся и посмотрел сердито.

– Почему я об этом ничего не знал? Он мой лучший слуга, – прошипел он. – Кто посмел?

– Змеи, милорд. Мы ловим их и убиваем по всему донжону. Всё равно они откуда-то лезут.

– Колдунью тоже укусила змея, но ничего ей не сталось!

– Тут явно была другая змея, – забормотал адъютант. – Мы потеряли его за считанные минуты, он лишился рассудка и мучился непроходящими кровотечениями. При этом служащие стерегут змеятник и пересчитывают местных змей, и ходят по пятам за чародейкой, пока она их кормит. Они все на месте; проблема в диких. Они попадаются очень часто, и те, кто не носил высокие сапоги на тот момент, прощаются с жизнью. В общем, теперь я буду вашим адъютантом. Господин фельдмаршал попросил меня занять его место.

– Адьютант Бормер, если в следующий раз кто-то в замке будет умирать, можно звать не только Валенсо, но и меня. Даже если я сказал, чтоб меня не тревожили, – бросил Экспиравит. – Так не годится.

– Я прошу прощения.

– Если вы ещё не отвыкли спать ночью, то сегодня для вас будет тяжёлый день. Мне нужно организовать наутро встречу с ририйским послом. Гостиную и тронный зал всю задёрнуть парчой, чтобы не было света. Коня тоже подготовить. Найти мне Освальда. А, и мячик. Принесите мячик.

В глубоко посаженных глазах адьютанта возникло сомнение, но он кивнул и молча удалился. А Экспиравит сел обратно на диван и разложил вокруг себя свитки и пакеты. На одном послании стояла печать ририйской короны, на другом знак Цсолтиги, на третьем, несомненно, грифон Харцев. И на четвёртом тоже. Один из пакетов оказался подписан леди Изабель Небруни, женой Клода. Какая это была женщина! Строгая, как директриса девичьего монастыря, и свирепая, как цербер, когда дело доходило до денег. Она была хранителем казны Эльсинга-старшего, а теперь занималась тем же самым для Экспиравита и управляла его капиталом да предприятиями в Юммире. Он догадывался, почему Клод с удовольствием ускакал на горизонт завоевания от столь взыскательной дамы. Они оба были хороши как казначеи, но, невзирая на то, что женщине такое дело вроде бы не пристало, Экспиравит никогда бы не предпочёл ей даже самого Клода. Кроме того, она, хоть и не выказывала графу особой любви, но никогда не падала при виде него в обморок.

Он распечатал пакет и увидел тёмно-синюю ткань. Затем развернул её и с восторгом понял, что это один из цсолтигских головных уборов – хлопковый тагельмуст. Сочетая в себе качества тюрбана и вуали, он одновременно сел бы на макушку так, чтобы закрыть основания и обрубки рогов, а также плотно залёг бы под глазами, оставляя окошко для глаз. Экспиравит давно хотел себе такое. К одежде он всегда был равнодушен; но, когда дело доходило до тряпок, которые можно натянуть себе на голову, то он становился драконом, а каждая такая вещица – его золотой горой. Ему тут же захотелось примерить, и он схватился за платок, что прятал его нос. А затем замер и внимательно огляделся.

Нет, никого нет. Только Золотце подняла на него свою острую мордочку и навострила наполовину стоячие уши. Не сводя с неё глаз, Экспиравит прошептал:

– Ты точно хочешь это видеть?

Щенок замахал хвостом, не понимая смысла озвученных слов.

– Всех твоих хозяев это повергло бы в панику, – предупредил граф. А затем, сделав вдох, стянул с лица всё, что скрывало его природные уродства. Оскал убожества, лик смерти, подкреплённый монструозными деталями. Золотце прижала уши и перестала улыбаться. Но не сдвинулась с места.

– Что же ты не убегаешь? Я хищник пострашнее, чем были твои дикие предки, – усмехнулся Экспиравит. И, увидев, что он шутит, Золотце вновь раскрыла пасть и весело заурчала. Она была готова играть!

Она не считает его жутким! Как это было глупо, но приятно. Граф невольно рассмеялся гулким смехом, а она завыла громче, будто требуя объяснить шутку. Он надел на себя тагельмуст, схватил колли на руки и пошёл вместе с нею смотреться в зеркало.

14. Рыцарь и вампир

Сэр Фиор Малини, преданный труженик следственной службы, свою должность не сохранил. Он уже после оккупации Брендама перешёл полностью на доход с аренды двух домов, что имел в городе. А теперь, когда один из них отошёл захватчикам, устроился счетоводом в банк к Диабазам. Что было по-своему унизительно, потому что в его немолодые годы заново учиться быстро считать стало настоящим испытанием. Сопротивление, конечно, должно было одолеть врага и сторицей воздать всем, кто пострадал от эльсов. Материально.

Фиор не хотел брать на свою залысину больше, чем мог выдержать. Он знал, что настоящие змеиные дворяне не ломаются под любыми пытками. До сих пор никто из жестоко казнённых эльсами аристократов не выбрал купить свою жизнь ценой жизней товарищей.

И Фиор боялся, что никогда не сможет быть таким.

Всё, на что он подвязался, это принести в дом леди Евы Умбра фразу «посёлок Тихий, последняя слева дверь на улице». Пугало только то, что это нужно было сделать за полчаса до начала комендантского часа. Поэтому он спешил как мог. Улицы и без того опустели. Свернув с проспекта, он собирался глухим переулком поскорее миновать остававшееся расстояние. Снег окутывал каждый шаг, поглощал звуки, наваливал сугробы на плечи и цилиндр.

Он так торопился, что едва не столкнулся с одиноким прохожим, идущим навстречу. Тот выглядел не менее подавленным потоком снежинок в лицо. Сгорбленный, опирающийся на трость, он был одет не по погоде. И не потрудился убраться с дороги. Хотя явно не выглядел как равный Фиору.

Почтенный дворянин сам рванулся в сторону, чтобы обойти незнакомца, но натолкнулся на него вновь.

– Не бегите так, – прошептал тот. И его тихий голос болезненным эхом начал звучать в голове, усиливаясь, поглощая все остальные звуки. Фиор упёрся в него взглядом и содрогнулся при виде чёрных век и тошнотворных красных глаз, подёрнутых болезнью.

Руки обмякли, мысли остановились.


Тикали напольные часы. Маленькая гостиная утонула во тьме, и узорные ковры превратились в чёрные провалы, а картины – в окна в бездну. Банди и Сепхинор не зажигали свеч. Просто сидели друг напротив друга, и тиканье настроило ритм их дыхания, их мыслей, их сердцебиения.

Когда руки заледенели, Банди очнулся. Ему было уже лучше, он не казался таким бледным. Хотя явно хотел спать.

– Когда же придёт этот человек? – тихо спросил Сепхинор. В чужом доме было неуютно. Хотелось обратно в тепло и свет «Рогатого Ужа», к леди Мак и Бархотке.

– Когда придёт, тогда придёт, – вздохнул Банди. – Ждём.

Они явились сюда уже четыре часа назад. Дверь им открыл мальчик лет десяти. Он выглядел таким испуганным, что Сепхинор невольно начал презирать его. Он промямлил им что-то в духе «мама ушла создавать себе алиби, а я буду на втором этаже, я болею. Так что вы встретьте гостя, потом передайте сведения маме и уходите сами, пожалуйста».

Здесь, в этом узком доме без эркера, всё казалось одновременно и дорогим, и безвкусным. Роскошные ковры ложились один к одному и покрывали весь пол. Картины без разбору пестрили на стенах. Бронзовые статуэтки стояли на каждой полке. Хозяйка пожелала остаться неизвестной, но Сепхинору уже стало любопытно, кто это могла бы быть. Ведь он знал очень многих взрослых.

Ожидание заставляло ёрзать на стуле и тягостно вздыхать. Одна мысль всё не давала маленькому барону покоя. Они наконец были наедине, чтобы он мог её озвучить.

– Банди, – с беспокойством обратился он.

– Да?

– Что ты сказал мистеру Валенсо, что он оставил нас в покое?

– Наговорил всякого, естественно, – пожал плечами Банди.

– Банди, – холодно повторил Сепхинор. Он хотел дать понять, что шутки кончились. – Ты не смог бы его обмануть, что ты и есть мистер Моллинз. Но я видел, что ты улыбаешься.

Банди поднял брови. Бурые волосинки начинали отрастать у него в основании шевелюры, но никто тактично ему об этом не сообщал.

– Думай, малыш, – просто ответил он. – Ты настоящий гений. Твоя увлечённость «Смертными грехами Легарна» многое тебе дала. И ты уж точно не питаешь иллюзий, в отличие от дам.

Сепхинор сощурился. Он подозревал худшее.

– Ты сказал что-то бесчестное?

– Скорее, наоборот.

– Ты раскрыл ему всю правду?

– Не всю. Но да. Я защитился правдой.

– Как?

– Я рассказал ему, как есть, что я не Миромо, – протяжно вздохнул Банди. – Что согласился притворяться ради дам. И что они точно так же, как и я, ничего не знают о проделках Миромо и о том, где он скрывается. Но взамен на прощение за этот цирк я поклялся, что выдам ему Миромо, если он появится. И ещё я теперь что ни день, то ухожу в следственную службу. Отвечаю на вопросы, где и кого я видел. Или ты думаешь, я гуляю по набережной?

Сепхинор нахохлился. Слышать это было неприятно. Но у него хватало разума, чтобы отчасти понять Банди и его тактику. Он хотел хотя бы для виду выказать своё неодобрение, но не стал. А Банди, удерживая его сердитый взгляд, лишь слабо улыбнулся.

– Ты знаешь, что на самом деле я тружусь ради освобождения города. И никогда, клянусь, никогда не скажу ничего против леди Моррва. Даже наших подруг-Моллинзов я пытаюсь сберечь всеми силами. Я только одного не хочу: чтобы восторжествовали злодеи.

Недоверчивый взор Сепхинора сменился на встревоженный, когда хлопнула дверь. Никогда в жизни его этот звук не пугал, а теперь при любом удобном случае хватал его сердце ледяной рукой. Он обернулся, и вместе с Банди они встретили своими бледными лицами хозяйку дома.

Дама тоже выглядела крайне настороженной. На вид она была немногим старше Вальпурги, носила похожую причёску замужней леди и традиционное зимнее платье с тёплой шерстяной накидкой и острыми узкими плечами. Снежная пороша вилась за её одеждами лососёвого и серебристого цвета. Она убедилась, что гостей не больше, чем положено, и нетвёрдой рукой закрыла дверь. Затем отряхнулась от снега, повесила при входе накидку и прошла к ним.

– Что же вы сидите тут в темноте, как летучие мыши, – пробормотала она и потянулась к канделябру и спичкам. Движение её замедлилось; она смотрела на Банди. А Банди на неё.

– Бакар, – сдавленно пробормотала леди, и её палевые глаза широко распахнулись.

– Ева, – выдохнул Банди и резко встал на ноги. Стул с громким скрипом отъехал назад. И Сепхинор невольно сжался, чтобы не оказаться на пересечении линий их взглядов.

Банди обошёл стол и остановился в паре шагов от леди, а та, подхватив подол, невольно попятилась назад.

– Леди Ева Умбра, – напряжённо молвил Банди. Сепхинор про себя подумал, что было бы странно для Умбра, землевладельцев и коневодов, обитать в столице. Но, с другой стороны, никто и не запрещает, наверное?

– Мистер Бакар Боливар, – таким же тоном ответила ему леди Ева. – Я думала, вы мертвы.

– Я думал то же самое про вас.

Они оба обернулись на Сепхинора. И тот неуверенно отозвался:

– Мы сегодня не вернёмся домой, да? Ну… Тогда я уйду, конечно, – и он сполз со стула, спрыгнул на паркетный пол, а затем пошёл по лестнице на второй этаж. Подразумевалось, что он поднимется к бесхребетному сынку леди Евы, но вместо этого он потопал ногами на середине пути и прокрался обратно. Из темноты холла он мог наблюдать происходящее в гостиной.

Мама сказала бы ему, что это бесчестно и неблагородно. Но он хотел знать, что Банди из себя представляет. Почему он на самом деле полукровка, для чего у него ненастоящее имя и что связывает его с этой женщиной. Такое настало время, что благородство превращает человека в добычу. А он не хотел быть добычей.

Оба оставались на расстоянии вытянутой руки друг от друга. Голоса их, сперва тихие, заставляли вслушиваться.

– Ты, как я погляжу, уже не Умбра давно, – глухо сказал Банди.

– Нет, я всё ещё часть семьи. А вот ты уже явно перестал быть одним из Боливаров, – парировала она. Такую фамилию Сепхинор не знал, но был уверен, что она к дворянам не имеет никакого отношения.

– И ты прекрасно знаешь, почему.

– Нет, не знаю, – сухо и упрямо ответила дама.

– Так расскажи мне, почему ты Умбра. У тебя нашёлся ещё какой-то кузен, за которого удалось выйти замуж? – с язвинкой полюбопытствовал Банди.

– Нет, Бакар. Всё так, как ты думаешь. Я по-прежнему ношу девичью фамилию, хоть и не называюсь ей в городе, а ребёнок, которого ты видел, рождён вне брака. Я живу здесь сама, без ритуала, но в любви.

– В любви? – оторопел Банди.

– Да. А ты чего думал? Что я посыпала голову пеплом и ушла в рендритки после всего, что случилось?

– Как минимум, да.

– А вот чёрта с два. Я нашла хорошие стороны в своём положении, и Беласк поддержал меня.

Повисло короткое и тягостное молчание. Сепхинор вытаращил глаза при упоминании маминого дяди. У него была якобы сложная репутация, но сама мама никогда об этом не говорила. Он не знал, что последует дальше, но Банди, похоже, начал выходить из себя. Он пропал из вида, и его шаги стали мерить гостиную.

– Значит, всё это богатство, все эти цацки, ковры, картины, полированный паркет и лепнина… это всё его подарки? И ты в этом живёшь? Прекрасно, прекрасно. Просто изумительно, – он остановился, резко стукнув ботинком по полу.– А ты знаешь, дорогая моя, где мы с мистером М. провели эти десять лет? А?

– Полагаю, что на каторге, – без каких-либо эмоций оборонила леди Ева.

– Правильно полагаешь, – почти прорычал Банди. Таким Сепхинор его никогда не слышал. Он будто перекрывал гневом подступившие рыдания. – Мы десять лет долбили камень в карьерах Синих гор. Даже не на острове! Десять чёртовых лет каждый день мы вставали, чтобы проклинать этот мир, и мистер М. был лишён даже этого! Униженный, выброшенный, лишённый титула, истерзанный палачами твоего Беласка, с отрезанным языком, он не мог ни слова бранного оборонить в его адрес. И ты отлично знаешь, за что мы были высланы. За то, что попросту узнали, что герцог к тебе воспылал! Мистер М. любил тебя и был готов по законам чести бросить ему вызов за то, что он надругался над тобой. А ты вместо отдала ему своё сердце?! Я понимаю, что ты можешь быть слабохарактерной дурой; но у тебя вообще не было никакого чувства солидарности?

– На самом деле, я думала, вас там казнили, – невозмутимо ответила леди Ева и зажгла наконец свечи своей изящной рукой. Сепхинору пришлось попятиться дальше под покров темноты, но теперь их разговор стал громче, и поэтому он всё равно всё прекрасно слышал.

– Кого казнили, так это Боливаров, пускай и не буквально, – прошипел Банди. – Мой отец повесился, а моя мать в попытке сохранить остатки нашего предприятия просто угасла. Беласк выжил Умбра за город, а Боливаров уничтожил. Хотя я просто был единственным человеком, кому мистер М. рассказал о случившемся. До того, как ему отрезали язык. И то, если бы они узнали, что он успел проболтаться, меня ждала бы та же участь. А так для приговора им хватило того, что я просто поддержал его. И что? Тебе спокойно живётся?

– Я не врала кузену, когда признавалась в любви, – холодно заявила леди Ева. – И я расстроилась, когда разразился этот скандал. Но мне показалось бессмысленным из-за этого кончать свою жизнь. И я её продолжила. И нашла, что меня всё устраивает. Кроме этих проклятых мятежников, на которых ты, видимо, работаешь.

– Нет уж, – процедил Банди. – Я работаю только на леди Моррва. Одна из немногих настоящих дворянок на этом острове, где всё пропитано ложью, кровью, золотом и змеями. И покуда леди Моррва сражается с захватчиком, буду и я. Но точно не ради этого вашего лорда Видира.

– Да, кстати, о змейках, – неприятно оскалилась леди Ева. – Мне нужно место, которое назвал тебе гость. Если ты помогаешь Вальпурге, тебе придётся поучаствовать и в спасении Беласка. Ну? Или ты подставишь её из-за своей девичьей обиды?

Банди едва не подавился собственными словами. Он замер, подбирая выражение, чтобы объяснить, что нужный человек так и не пришёл. Но к неожиданности Сепхинора бросил холодно:

– Деревня Бистр, первый дом при въезде.

– Вот и прекрасно. Я знала, что ты не такой идиот, каким кажешься. В общем и целом, наверное, неплохо, что восстание помогло вам освободиться. Но это всё, за что этих бандитов следует благодарить. И я рада, что ты на верной стороне.

«Но он соврал!» – беззвучно крикнул Сепхинор. Однако теперь он не мог знать, стоит ли об этом говорить. Всё смешалось в его голове. Кузен Умбра… У Умбра действительно был кто-то известный. Он учил это на уроках истории. Но вспомнить не мог. Спросить бы сейчас маму!

Банди выглядел подавленным, силы оставили его. Сепхинор видел его ноги и подол леди Евы, который подплыл к нему и остановился рядом. Мелькнула её ручка – должно быть, она взяла его запястье.

– Бакар, – проворковала она. – Это же вы с отцом в банке Диабазов занимались вкладами и всякой этой чепухой. Ты же знаешь, что деньги не пахнут. Ты знаешь, что в мои четырнадцать хотелось жить, а не родить позорного ребёнка и отправиться в рендритки. Я нашла в себе храбрость потребовать с Беласка некую компенсацию, а потом сблизилась с ним. И оказалось, что он не так уж счастлив со своей женой. Он никогда не оскорбил бы её разводом, но он доверил мне даже те знания, которые не доверял ей. Мы нашли друг в друге такое понимание, которое просто немыслимо в наше время.

– Тебе кажется, – еле слышно ответил Банди. – У такого человека нет сердца. Он никогда не рассказал бы тебе что-то действительно важное.

– Ты думаешь, что я настолько глупа?

– Ты доверчива.

– Нет. Никто, кроме меня и тех, кого уже нет на этом свете, не знает его главную тайну.

– У него нет главной тайны, Ева! – едва не простонал Банди. – Все эти секреты – лишь уловка!

– Неправда, – медленно выговорила Ева. – Он сказал мне вот что: он сам такой ребёнок. Ясно?

Повисло продолжительное молчание. Оба пожалели, что это вообще было озвучено. Сепхинор до конца не понял, о чём они, но почувствовал, что подслушал что-то щекотливое.

– Избавь меня от подробностей, – вяло отмахнулся Банди и сделал шаг назад. – Мы и так задержались здесь дольше, чем положено. Мы уходим.

– Разве не запретное чувство держит тебя рядом с этой женщиной? – настаивала леди Ева. – Разве не потому ты носишься с её ребёнком, как со своим?

– Нет, – усмехнулся Банди. – Я всё ещё могу отличить влюблённость от дружбы, начальниц от любовниц. Госпожа Моррва летает слишком высоко. И такие бесчестные люди как ты или я могут лишь следить за нею снизу вверх. Прощай, Ева.

Он отстранился от неё и так быстро вышел в холл, что Сепхинор только до верха лестницы добежать успел. Естественно, он тут же был застигнут и замер, сверкая из темноты жёлтыми глазами.

– Пошли, – без назидательных речей велел ему Банди. Голос у него был такой мрачный, что Сепхинор не стал ни оправдываться, ни задавать вопросов. Он подошёл к нему и одновременно с ним надел шерстяной плащ. Они покинули дом леди Умбра; дверь за ними щёлкнула, и они поспешили обратно в кабаре. Сепхинор знал, что сейчас уже настал комендантский час, что нельзя быть пойманными на улице. Но если уж Банди решился на такое, значит, другого выхода нет. Оставалось лишь молиться всем богам, что минует их и взгляд зорких дозорных в чёрных мундирах, и хищный гейст.


Утром в Девичью башню постучали.

– Открывайте, я к вам от Моллинзов пришёл. И принёс рецепт на лекарства для баронессы! – прозвучал приветливый голос. Эми, не поверив своим ушам, обтёрла руки о клетчатый передник, спешно выбежала в гостиную и произнесла отзыв:

– Баронесса ещё сладкого просила с рынка принести, не забыл?

– Всё с собой, мисс!

Эми быстро отодвинула щеколду и едва не запищала от радости. Банди! Он выглядел куда хуже, чем раньше: лицо осунулось, белки глаз болезненно потемнели, но обходительная улыбка мошенника ничуть не пострадала. Служанка запустила его внутрь, закрыла дверь и на радостях обнялась с ним.

– Эми, я счастлив, что ты в порядке! – вполголоса сообщил он.

– А я-то как рада! Говорили, ты ранен…

– Да, поэтому не хватайся за плечо, я тебя прошу!

Она отстранилась и позволила ему пройти в гостиную. Банди, кажется, тоже полюбил эту башню. Он с удовольствием потянулся в украшенном картинами и гобеленами пространстве и вдохнул запах пекущегося на кухне хлеба.

– Как же я скучал. А где… хозяйка? Ну и кто-нибудь ещё? – многозначительно поинтересовался он.

– «Хозяйка» у себя. А «кого-нибудь ещё» я сама позову, – ответила Эми и просеменила в комнатку под лестницей. Раньше она жила там одна. А теперь…

На кушетке почивал Мердок, который всю ночь лазил по скалам. С тех пор как Герман окончательно перестал ходить своими ногами, Мердок остался единственным, кто ступнями заучил путь вниз. Он даже показывал его Эми, но она очень надеялась, что ей никогда не придётся им пользоваться.

Она перешагнула через ночной горшок, навал испачканных одежд и прохудившиеся сапоги и склонилась над спящим верзилой. Его огромная грудная клетка вздымалась и опускалась, а иссиня-чёрные волосы спутались на подушке. Эми, счастливая принести хорошую новость, игриво пощекотала его нос. И вдруг тот резко поймал её пальцы своей намозоленной ручищей. Она едва не вскрикнула от неожиданности, а он обхватил её уже обеими своими лапами и опрокинул на себя, обнимая.

– Мистер М., дурак! – захихикала Эми и принялась извиваться, отбиваясь от его ласк. – Вставай! Там твой… пришёл!

Мердок округлил глаза и резко сел. Так, что чуть макушкой об косой потолок не стукнулся. Впрочем, он в первую очередь убедился, что подруга у него на коленях не зацепится ни о какую вешалку. Мердок был очень грозным снаружи и мягким внутри. И Эми была счастлива с тех самых пор, как он появился. Он отогнал от неё распроклятого Глена и не покушался на неё до тех пор, пока она сама не стала оказывать ему знаки внимания. Ей даже удалось немного выучить его непростой язык жестов.

Он ссадил её в сторону и вскочил, пригибаясь так, чтобы не посшибать головой связки сушёного чеснока, грибов и разных листьев. И принялся натягивать на себя кальсоны. А Эми наблюдала за ним, тепло улыбаясь.

Как только он был готов, они вместе вышли. И застали леди Эпонею с Банди в гостиной. Подставная баронесса, такая строгая и смешная одновременно, жаловалась Банди на то же, на что и всем с недавних пор:

– И она обещала заплатить четыре тысячи за башню, а заплатила только три, сказав, что я слишком много с сэром Лукасом сама танцевала. Вот и где мне взять ещё тысячу?

– Поищите-ка в документах пакеты с акциями Колониальной Компании Эльсингов. Если их продать сейчас, они уйдут по отличной цене. Я даже готов этим заняться. Где-то на половину вам хватит. А остальную половину доберите драгоценностями и украшениями. Не сомневайтесь, что Она согласилась бы пустить их в ход, – убеждал Банди. Когда они с Мердоком увидели друг друга, Банди попросту оборвал их с Эпонеей беседу, чтобы обняться с товарищем.

– Он у нас тут в секрете, мистер, – поспешила предупредить его Эпонея. – Не предлагайте ему прогуляться вокруг башни.

– Не буду! – пообещал Банди. – Но я всё же хотел бы его на пару слов посекретничать, раз вам я уже всё рассказал.

– Да пожалуйста, – равнодушно ответила Эпонея. Она была слишком занята мыслями о готовящемся побеге своего отца, чтобы долго общаться с незнакомцем.

Банди позвал Мердока за собой на кухню, и Эми тактично осталась в гостиной. Но тихий голос Банди интриговал, и она невольно задержалась рядом с дверью, протирая зеркало.

– Деревня Бистр, первый дом. Я сам подвязался влезть в это всё. Надеюсь, ты доволен. Я бы не стал, но я был очень зол. Я видел Еву, и она… Она живёт там на его подачки. Ублюдка растит. В общем, как с ужа вода. Шансов у нас не так много, но я постараюсь. Прогореть ведь могу. Что, не жалко меня? Да вижу я, вижу. Что угодно, лишь бы он пожал урожай своих преступлений.

Эми чихнула от пыли, и их беседа прекратилась. Мердок выглянул и укоризненно посмотрел на неё. А она виновато вжала голову в плечи.

– Да вы секретничайте, я всё равно ничего не понимаю, – пробормотала она. Банди нахмурился, но Мердок погладил её по спине, уверяя взглядом, что всё в порядке. Затем вывел: «Придётся на какое-то время разлучиться».


«Давай, ползи, мой хороший, ползи», – зачитывала, как мантру, Валь. Запущенный под дверь хамелеоновый бумсланг какое-то время колебался, но затем его тень скрылась внутри. А Валь выпрямилась и невозмутимо пошла дальше по ковровой дорожке коридора. Внутри неё сидело мрачное злорадство; эти дураки думают, что могут уследить за змеями. В серпентарии, когда она обходит террариумы и кидает корм тем или иным экземплярам, они разве что в рот им не заглядывают. А потом выпроваживают её и запирают змеятник на десять замков.

Но кто указ диким змеям? Заморозки сменяются дождями, и скоро их будет всё больше. Солдаты и вельможи будут натыкаться на их острые зубы. Жалко только, что им нельзя обозначить самую важную цель для укуса.

А вот бумслангу можно.

Крошечный, ядовитый и хитрый, этот змей даже на виду у всех казался лишь декоративным колье или браслетом. Валь носила его на себе спокойно, зная, что через вуаль его тем более не отличить от ювелирного изделия.

Какой же он был умница! Бумсланг сходу понимал, кого она хочет отправить в ад. Он пробирался под штанины, в рукава, в вороты. Его укус был почти безболезненным и забывался на несколько часов до тех пор, пока не приканчивал врага за считанные минуты. Такой понимающей, такой осторожной и такой точной в своих намерениях змеи Валь не встречала никогда. Она словно обрела своего питомца заново, он стал её боевым товарищем. До этого она уделяла всё внимание Вдовичке, а бумсланга держала из-за его меняющей цвет шкурки. Но крупная мулга уже не могла помогать ей в тихой войне, и, пока она заслуженно отдыхала в змеятнике, её дело делал маленький сметливый бумсланг. Его хитрости и осторожности просто не было равных. Будто бы сам Рендр вложил в его разум расчётливую ненависть.

Владыка Аспидов позволил Вальпурге жить, он простил её, и она с утроенной яростью взялась за то, чего раньше так боялась – убивать людей. То есть, врагов. Бумсланг стал её ядом, кинжалом и пулей, её орудием возмездия. И даже если неприятель надевал перчатки по самый локоть и ворот до самых ушей, он всё равно рано или поздно раздевался на ночь. А хамелеоновая шкурка делала приближение смерти незаметной.

Валь назвала его Легарн. И теперь Легарн вышел на самую важную свою миссию: он должен был убить Валенсо в его собственной комнате, где раньше жил учитель Вальпурги. А ей самой предстояло не отставать и добыть один чёрный мундир и один плащ новой морской стражи. Морских стражей в старом облачении, но с гербовыми плащами Эльсингов называли «позорной стражей».

Один позорный страж и один чёрный гвардеец стерегли дамскую спальню, где заперли Беласка. И, встроившись в их расписание, освободители собирались прийти чуть раньше рассветных сменщиков и вызволить лорда, затем переодеть его и вывести. Ему было приготовлено какое-то укрытие в предместьях Брендама. Валь не знала, кто именно согласится повторить подвиг Рудольфа, но сердце её болело за них. Она собиралась сделать всё, что может, чтобы у них получилось. У неё было несколько подходов к кордегардии, где она намеревалась стянуть нужные вещи, но, по счастью, сработал один из самых удачных. Он же обеспечивал ей устойчивое алиби на этот вечер.

Так, после обеда она нашла сонного ужа неподалёку от крыльца кордегардии. Она подбросила его внутрь и, выждав как раз до вечера, пошла проверить, что будет. Действительно, торец здания заперли. И поэтому она заявилась,пояснив, что её послали поймать и убить змею. Комендант пропустил её. Бродя меж солдатских коек в приземистом здании из серого камня, Валь отыскала мундиры, что нуждались в починке, отдельно в шкафу. Она взяла один и спрятала его под подол, сжала его ляжками. Это почти не мешало походке, если шагать так, как учила мама.

Плащ она оставила на Теоба. Он имел прямое отношение к уборке в донжоне, так что после этого испытания нервов она попросила его довершить начатое. Но перед этим, конечно, с презрением заявила солдатам, что они, дураки, испугались ужа. Они всё равно убили бедного змея, и оттого настроение у Вальпурги было плохое. Хоть бы этого не случилось с Легарном.

Потом она вновь гадала Экспиравиту и даже показывала ему какую-то чушь через подзорную трубу из башни, а потом всю ночь изводила себя, думая о том, получилось ли у маленького змея совершить задуманное. И к рассвету отправилась бродить по замковому саду. Теоб должен был под видом слуг провести в кусты храбрецов, готовых на очередную самоубийственную попытку. Там же Валь прятала мундир и плащ, в который должны были облачиться отважные бойцы. И гуляла, якобы собирая листочки, почки и прочую мелочь для ритуалов, а сама косилась в сторону кустов шиповника.

Как назло, прямо перед зарёй в сад вылез и Кристор со своим растрёпанным подмастерьем. Он что-то рассказывал рыжему юнцу и показывал ему на снежноцветы, а потом ушёл. И парень остался срывать пушистые соцветия. Его путь собирателя приводил его всё ближе и ближе к заветным кустам шиповника, меж которых Валь положила сменную одежду для членов Сопротивления. Поэтому она не вытерпела и поймала его у самых зарослей.

– Шёл бы ты отсюда, – грозно сказала она ему и сверкнула из-под вуали густо накрашенными глазами. – Здесь недавно проползало что-то пятнистое и очень ядовитое.

– Мне нужны шипы шиповника, – огрызнулся тот. Он никогда не был с нею так учтив, как с Эпонеей.

– Хочешь умереть? – раздражённо спросила Валь и попёрла на него выпяченной грудью. – Уйди, поищи другой шиповник!

– Зачем? – спросил подмастерье. На полуслове его вопрос неожиданно рассеялся, и он зацепился взглядом за яркую розу на гербовом плаще. Она одна, неладная, была заметна среди чёрно-белых зимних зарослей.

Парень вскинул голову, округлил глаза. Уставившись прямо на Валь, он беззвучно разинул рот. До него доходило, что он видит. И что перед ним предатель.

Валь не знала, что с этим делать. У неё при себе не было ни одной змеи. Но её высокий рост подсказал ей, что противник меньше и слабее. Поэтому она без колебаний вцепилась руками ему в горло. Так рьяно, будто пыталась не удавить, а разломать его. Ученик забулькал, задрыгался, а она ощутила, что мышцы её стали практически стальными. Он бил её ногами в колени и пытался руками ударить по лицу, а затем вцепился ими в её запястья, полосуя их ногтями сквозь кружевные перчатки. Он никак не мог умереть, он испытывал её силы, и хватка её тряслась вместе с нею. Но он по крайней мере не мог и вскрикнуть. И, когда подоспели Теоб и его товарищи, один из пришедших вырвал ученика из рук Валь и довершил её дело так быстро и легко, что юноша весь посинел и превратился в тряпичную куклу в его лапищах.

Сама Валь, увидев, что свидетель мёртв, чуть не лишилась чувств там же. В ушах звенело от ужаса, и дышать было так тяжело, будто она душила сама себя. Она отшатнулась, держась за горло, и другой из островитян поддержал её. Она подняла к нему ошалевший взгляд и узнала Банди.

– Банди, – шепотом прорыдала она, и слёзы хлынули из её глаз, размывая по щекам всю краску. – Он увидел… я не знала, что делать… Он увидел, и…

– Всё верно, – твёрдо сказал Банди. Одетый в уродливый ношеный сюртук, он со своей бородой отлично походил на конюшего. Светлые волоски уже показались в основании его шевелюры.

– Что ты тут делаешь? – то ли с облегчением, то ли с негодованием спросила Валь. – Ты зачем собрался на это дело? Ты должен быть в Эдорте, с Сепхинором. Ты не должен подвергать себя такой…

– Штурм разлучил нас, – горячо прошептал Банди в ответ. Он сжимал руками её плечи, помогая ей стоять. А второй – лорд Барнабас Хенсьюг – в это время быстро переодевался в позорного стража. Здесь их было не видно, разве что какой-нибудь внеурочный дозорный пошёл бы обходить сад. Но сейчас лишь их шепотки сотрясали воздух.

– Живее, Банд, – процедил Барнабас, и Банди, похлопав Вальпургу по спине, отстранился и бросился натягивать на себя чёрный мундир.

Теоб, с блестящими от волнения глазами, подошёл к ней. И, осматриваясь, как и она, бросил:

– Надо уходить. Иначе В. будет нас считать причастными.

– А этот? – Валь даже не знала имени невинно убиенного рыжего подмастерья. Он лежал ничком на снегу, будто просто споткнулся и упал. Лицом вниз. Впрочем, почему невинного? Он был из эльсов. Она убила его, потому что эльсы убили Рудольфа, Глена, Димти и множество других. Потому что иначе Рудольф умер бы напрасно. Она убеждала себя, но всё ещё не могла поверить, что это пришлось сделать. Назойливый ученик не мог быть таким уж опасным. Он просто попался под руку. Руку, которая схватила его за горло.

Неужели она правда может, не раздумывая, впиявиться в живого человека? В тот момент у неё ни единой мысли в голове не было, только рефлекс.

– Не знаю. Змея укусила, – старый Теоб весь трясся, воровато глядя по сторонам. Но, даже боясь до глубины души, он не переставал помогать Сопротивлению.

– Для оправдания в виде змеи нужен укус, – Валь вспомнила приём, которым убили Фабиана Сульира. – Есть что-нибудь острое?

– Как зуб? – мажордом осмотрелся и нервно пробежал взглядом по её подолу. А затем, подняв к ней глаза опять, спросил:

– Шпилька какая-нибудь! У вас есть?

Валь осенило, и она вытащила из волос острую шпильку с бусиной в виде растущей луны. Склонилась над трупом, держа край подола, и недоуменно переглянулась с Теобом. Они не знали, как подступиться.

– Он тебе не любовник, чтоб с ним кокетничать. Дай сюда, дурёха, – рыкнул Барнабас из-под забрала принесённого им с собою гвардейского шлема. Единственный глаз сверкал решимостью из-под стальной решётки. Он был уже готов и выглядел точь-в-точь как настоящий позорный страж: фигурные наплечники, шлем с плавниками по бокам, длинная, похожая на чешую, кольчуга и подметающий снег гербовый плащ. Он выхватил у неё шпильку, а затем сел рядом с убитым и хладнокровно пробил две дырки в его шее. После чего вернул окровавленную заколку хозяйке и решительно выпрямился.

– Нам всем пора. Убирайтесь отсюда, а нас ещё семь минут, – скомандовал он. Хорошо, что хоть кто-то из них обладал командирскими навыками и солдатской непреклонностью. Валь беспомощно посмотрела на Банди. А тот, попытавшись успокоить её приободряющим взглядом, и сам выглядел крайне нерешительно. Но Теоб потянул её за руку, и она, беззвучно взмолившись Рендру, поплелась за ним. Её ноги путались в длинной колдовской мантии. Этот проклятый шутовской наряд довёл её до самого верха армии эльсов; почему тогда она не может убить ни одного из командиров?

В том, что пытаться сделать такое страшно, она не хотела себе признаваться. Но если получится с Валенсо, это будет торжеством её тактики. И она пойдёт дальше.

Она с трудом заставляла себя идти прямо и не виснуть на ключнике. А когда они прошли через кухню и расстались у лестницы, Вальпурге казалось, что она умрёт от страха. Теперь-то её было, в чём по-настоящему обвинить. Даже больше, чем после того инцидента с морским стражем в змеятнике. Но нельзя было дать им это почувствовать. Особенно Валенсо.

Хоть бы сдох этот Валенсо! Его не жалко!

Ноги сами понесли её мимо покоев графа, который, как она полагала, ложился спать. Но не тут-то было; он позвал её своим тихим, но отчётливым голосом.

– Мисс чародейка, не желаете ли заглянуть ко мне ненадолго? Никаких истощений ваших энергетических сил, просто хотел осведомиться кое о чём.

Она сделала долгий вздох и прошла в его гостиную. Демон явно отдыхал от своих бумажных дел, он ходил по комнате, с претенциозным видом осматривая картины на стенах. Со злорадством Валь подумала, что охота на местных жителей и насыщение невинной кровью не позволили чудовищу распрямиться или перестать опираться на трость. Он как был убогим, так и остался. Такому правителю стыдно будет показаться на глазах у своего народа. И он ещё посмел выразить своё:

– Вы что-то неважно выглядите.

«Кто бы говорил».

– Меня мучают тревожные предчувствия неясного характера, – посетовала Валь. – Я видела очень ядовитую змею. Такие по весне обычно просыпаются позже всех. Никак не в конце января. Но вполне возможно, что нас ожидает не только раннее потепление, но и…

Мерцание нескольких тусклых огней выжидательно замерло в багровых глазах.

– …ну, я не знаю, слышали ли вы о таком, – Валь перевела дух и подошла к нему ближе. Настала пора оправдать участившиеся смерти в замке. Картина перед ними называлась «Кара Рендра». Что в детстве, что сейчас Валь не могла разобрать в тёмных сплетениях тучи змей сакральный смысл. Но, конечно, он заключался в том, что всё мрачное скопище обрушивается на людей. Как бы оно ни выглядело, она очень рассчитывала, что это явление реально. – О том, что Рендр сам изгоняет чужеземцев с острова. Он пробуждает в недрах Дола Иллюзий множество ядовитых змей и посылает их, управляя их агрессией, прямо на пришельцев. Такое случалось и с брендамцами во времена правления королей Эндрю Видира и Иксидора Порочного Видира, когда Великий Змей желал наказать погрязших в грехе жителей острова.

Она замолкла на мгновение, припоминая уроки истории, и продолжила:

– С завоевателями это происходило и куда чаще. Бандиты-северяне из Лукена, различные монархи Юммира и Шассы, ририйские короли, даже одна попытка занять остров со стороны сепаратистов Тираля. Почти всем удавалось оккупировать город, но никто не мог в нём удержаться, особенно с приходом весны. Змеи делали своё дело всегда, неумолимо и жестоко. Потому что под кровом Рендра живут лишь те, кто преданы ему, – и Валь тут же смутилась, поняв, что звучит слишком вдохновенно. Но Экспиравит оставался невозмутим. Он пригляделся к картине и хмыкнул:

– Как раз это меня и интересовало. Не находите интересный парадокс: когда-то же люди пришли на остров? Когда-то они все были чужаками. Что же они, все тут же померли?

«Думает, что нашёл лазейку? Историю надо учить», – мысленно отозвалась Валь и подняла уголки губ в снисходительной улыбке.

– Нет, милорд. Божественные начала проявились не сразу. Смерть, как и Схолий, была всегда. Рендр пришёл позже. А ещё позже, многие века спустя, объявился Иан, он же Акела, защитник людей. Он заставил Схолия отказаться от притязаний на человечество и обратил его в служителя, ожидающего лишь смертного часа, а зверей Рендра убил или укротил, опустив и его тоже ниже себя. Вот только завоевания Акелы никогда не доходили до нашего острова. Рендр укоренился здесь. Он испытывал гнев на человечество и не желал говорить с теми, кто уже поселился на этих скалах. Многие века небольшое поселение на месте нынешней Эдорты представляло из себя единственный хоть насколько-то безопасный оплот. И люди рождались и умирали чужаками для Рендра.

Всё изменилось с рождением святого Ноктиса фон Морлуда. Графа из Морлудов, древнего рода бритов из ныне ририйской провинции Брит. Его матерью была женщина родом со Змеиного Зуба, и он всю жизнь чувствовал зов острова, презирая богатства своей семьи, – Валь кивнула на старинный портрет горбоносого графа-основателя. – Он хотел жить здесь. И поэтому он явился со всеми своими людьми и своей казной и пообещал острову, что отстроит тут самый красивый и самый непобедимый город – Брендам. И начал с замка. Сейчас его зовут Летним, а граф назвал его Инкул Рендрот, посвятил его Великому Аспиду. И змеи не тронули его и его строителей. Граф начал общаться с жителями Эдорты, и они поделились с ним знанием ритуалов, которыми пытались задобрить змей. Это стало догматами, законами жизни, которые граф фон Морлуд велел всем потомкам соблюдать неукоснительно. Увидев его рвение, Рендр по-настоящему одобрил его старания. Он принял и местных, давно живущих на его земле людей, и тех, что пришли вслед за графом. При том условии, что они покорялись законам острова. Так что, можно сказать, почти всякое вторжение на остров имело бы куда меньше последствий для захватчиков, если бы они отреклись от гордыни и склонились перед Богом-Змеем, отринув любого другого, – поучительно завершила Валь.

Экспиравит смерил портрет святого с ухмылкой и перевёл взгляд на чародейку. Та уже практически угадала, что тот скажет:

– А как объясняется то, что граф фон Морлуд считается и поныне живущим возле Дола Иллюзий Привратником, что превращается то в летучую мышь, то в стрекозу? Раз уж его видела ваша почтенная бабушка. Что берёт он плату кровью со всех входящих, и что иной раз его можно застать на ночной охоте, как дикого зверя.

– Я вижу, к чему вы клоните. Да, к закату своих лет граф так и не обзавёлся семьёй. Его увлекло желание побороться с порождениями тьмы бок о бок с товарищами из Брита. И Рендр позволил ему уйти, потому что знал, что тот навечно привязан к острову, что бы он ни делал. Вместе с рыцарями Брита господин Ноктис отправился на земли нынешней Цсолтиги уничтожать еретиков и тёмных созданий. И был там убит.

Я хорошо помню его житие. Согласно ему, Рендр не пожелал потерять своего любимого друга. И обратился он к Схолию, и сказал ему: «Твои тёмные твари, что топчут землю, инородны и отвратительны, нет им места на свете. Но они могут не умирать веками, коли ты поддерживаешь в них жизнь. Мои же твари – звери, опасные, но лишённые острого разума. Они родные этому миру, как трава и земля, но не так могущественны, как люди. Мы с тобою оба отброшены Человеком и по отдельности слабы. И никогда не бывать нам вместе, ибо я есть жизнь, а ты есть смерть, но мне нужен этот человек, чтобы славить меня. Пускай станет он хищником над людьми, и ты даруешь ему силу, что есть у твоих тёмных созданий, а я взамен награжу твой неживой ночной народ таким же правом зверя топтать землю под этим небом. Вместе ты и я будем владыками Змеиного Зуба – последнего укрытия, где нет власти Иана». Так появились вампиры и множество разнообразных вариаций упырей. Неумирающие нечестивые правители Цсолтиги вернули к жизни святого. И он вернулся домой, чтобы править здесь до тех пор, пока потомок рода его матери из Видиров, воспитанный им, не заменил его. Тогда он по собственному желанию ушёл на покой.

И я понимаю, что, исходя из этого вы, милорд, хотите сказать, что Змеиным Зубом органически правил хищник, превосходящий человека и неуязвимый к змеям, но фактически исполняющий их роль. Но вы упускаете тот факт, что граф Ноктис был исключением, ради которого два бога объединились, чтобы изменить законы мироздания. Равно как и то, что он отличался большим прилежанием в вопросе веры, – заявила Валь.

– А ещё он уступил правление живым, хотя Вечный Король и Вечная Королева Цсолтиги правят и поныне, – задумчиво ответил Экспиравит. – Он попросту пожелал, чтобы Схолий не имел здесь власти. Но он забыл, что Схолий есть всегда, он просто ждёт, пока не настанет его час. И если он чего-то захочет, он получает это. Он стар, как мир, и он главенствует над всем.

Валь посмотрела на него странно. И пробормотала сказанные Софи слова:

– «Сами Боги сойдутся в битве за эту землю»… – они с тех пор почти не упоминали почившую жрицу, будто каждый хотел оставить её лично для себя. Но здесь это было неизбежно.

– Нарушенный договор мог стать причиной, по которой я вообще появился на свет, – обронил Экспиравит. – Я требую сатисфакции за разрыв помолвки, что была дана моему роду Видирами. А Схолий мною делает то же самое, но уже за совсем другой уговор, ведь он должен был править Змеиным Зубом вместе с Рендром.

– Выходит, вы более чем заклятый враг острова.

– Выходит, что я и есть возмездие, которого острову не избежать, – усмехнулся Экспиравит.

Они оба укрепились в своём намерении бороться до конца, пускай и не из религиозных воззрений. Валь рассвирепела при мысли о том, что противник нашёл законное оправдание своему завоеванию, и решила, что нет ничего лучше, чем на деле доказать ему, как глубоко он заблуждается. А Экспиравит, напротив, ощутил прилив спокойствия, ведь всё шло так, как ему предвещала Софи. Не думал он, что именно этот неприютный кусок суши окажется лучшим домом. Отрезанный от мира, привыкший кичиться чужих законов, остров услышит голос своего истинного хозяина, сам научится превозносить его с присущим ему упорством. И придворная чародейка, слабый инструмент Рендра, в конечном итоге только лишь поможет ему. Потому что таково условие их существования; больше нет Схолия без Рендра и Рендра без Схолия.

Да, его дела на море неважны. Есть вероятность, что придётся отступить к острову, пока союзники Харцев не отвернутся от него, уже купленные золотом Эльсингов. Зато Высота Ольбрун далась нулевыми потерями, и скептицизм Валенсо был попран.

А верность – или хитрость – этой дамы в очередной раз подтверждена.


Рассвет начал пробиваться в женскую спальню, разрезанный тремя бойницами. Беласку не спалось. Он постоянно глядел на портрет своего брата: небольшое, но чувственное изображение. Вальтер на всех картинах отлично походил на себя. Витающий в облаках взгляд, который часто кажется неживым на полотнах, как раз его характеризовал и при жизни. Удивительное создание. Не человек, а ходячий рыцарский кодекс, да ещё и жрец Рендра впридачу. Ну и идеальный отец, конечно же.

Беласк злился бы на него за его непогрешимость, если б не был ему стольким обязан. Да он даже от правления Змеиным Зубом отказался ещё при жизни, чтобы уступить место брату. И всё равно это раздражало свергнутого герцога Видира. Смертным он был или каким-то ангелом на земле? Люди не должны быть такими. Эти святые утомляют, заставляют чувствовать всех остальных вину просто за своё существование. Хорошо хоть Валь не его прямое продолжение. Её девичьи глупости так или иначе скрашивают попытку во всём походить на Вальтера.

И всё же…

Беласк всматривался в золотые глаза почившего брата. Он сидел на полу, на шкуре, обхватив руками свои колени. И снова чувствовал себя ребёнком. Когда его впервые привели в замок, он тоже был заперт и ждал своей участи. Говорили, что его убьют. Потому что бастард представляет угрозу для власти истинного сына Видира.

А потом дверь скрипнула, он явился сам. И его кобра за ним. «Вставай, братец», – сказал он и протянул ему руку. – «Тот, кто вошёл в семью, навсегда становится её частью». Тогда Беласк пообещал себе, что подаренную жизнь не потратит зря.

Скрип отразился из памяти, он пронзил всю комнату. Беласк оторвал подбородок от колен и с изумлением увидел вошедшего внутрь позорного стража. Тот прикрыл за собой и, достав из сумки грязный сюртук, пахнущий лошадьми, швырнул его в лорда.

– Одевайтесь, да поживее, если хотите на свободу, – прошипел он. И в решительном взгляде Беласк узнал лорда Барнабаса Хернсьюга.

Удачно!

Без лишних вопросов Беласк стал влезать в маскировочный наряд. Он знал, что Сопротивление не дремлет. Тайная сеть сообщений через слуг, случайные встречи на рынке и на улицах, званые вечера и коды в переданных книжках были способна на любые свершения. Змеиные дворяне буквально рождались с навыками конспирации и железной стойкости к любым пыткам. Они без сожалений бросали друг друга в неравной борьбе с врагом, если это требовалось для достижения цели. Вот только Беласк не ожидал, что он тоже будет для них целью. Он-то полагал, что для него они и пальцем не пошевелят.

Не застегнув до конца ворот, герцог пулей вылетел на лестницу, и к Барнабасу присоединился второй заговорщик – он был одет в чёрный мундир. Они закрыли за собой дверь и повели Беласка, резво минуя основные коридоры донжона. Им попался лишь один наёмник Эльсингов. Он с сомнением почему-то уставился на сапоги Барнабаса, которые были не по форме.

– Чего вылупился? – огрызнулся Барнабас. – И ты себе такие добудь, если не хочешь завтра корчиться от змеиного укуса.

– Вот и думаю… – с сомнением протянул солдат. Но они уже прошли мимо него и спустились на кухню. Сердце замирало, не смея надеяться, что всё получится. Но быстрый их шаг провёл мимо двери в погреб и кухонной печи, а затем вывел их к конюшне. Там старый добрый мажордом Теоб подал ему поводья и для виду прорычал сварливо:

– Давай-давай, и без шафрана не возвращайся!

А затем шепнул:

– Деревня Бистр, первый дом при въезде.

Беласк беспечно кивнул и запрыгнул на костлявую спину мерина. Давно он не садился на такую кашлатку!

Двор со всех сторон просматривался позорной стражей и вороными мундирами. И тут главное было не оплошать, не поднять глаз, как в прошлый раз. Он слуга и смотрит только в землю. В свою тень, плывущую по снегу в рассеянном свете занимающегося утра. Он даже не оглянулся на своих спасителей. Они сделали своё дело. И лучше будет им раствориться в городе, если они хотят дожить до обеда.

Дыхание замерло, когда конь ступил на мост надо рвом. Копыта глухо стукнули раз, другой. Равнодушные лица стражей проплыли мимо. «Не узнали? Слишком устали на утреннем дозоре? Не иначе как Бог есть», – подумал Беласк и благополучно покинул пределы Летнего замка.

Как только он скрылся из их поля зрения, он погнал бедного коня галопом. Так, что за несколько минут домчал до Летних врат и вырвался в предместья. Где поскакал, как безумный, распугивая крестьян и простолюдинов, и разве что счастье рвалось криком из его груди.

Свободен! Свободен!

В горле бурлил надменный смех, а спина сама клонилась вперёд, чтобы побуждать мерина нестись во весь дух. Тряпичные поводья хлопали по его гнедой шее, косматая грива трепалась от каждого прыжка. По правую руку розовел вереск, по левую – мелькали приземистые домишки бедняков и мелких землевладельцев. Беласк был готов ворваться к любому из них и расцеловать каждое перепачканное лицо, одарить золотом и несметными богатствами, отменить все налоги и хоть самому пойти возделывать почву!

Он так гнал коня, что очнулся лишь тогда, когда колени его перепачкались пеной из его рта. Преданный скакун был готов помереть за человека. Прямо как Сопротивление.

«Ты мне ещё нужен, ты ещё должен дотащить меня до Бистра», – любовно подумал Беласк и потянул за поводья, замедляя его бег. – «Конечно, породы в тебе нет, но ты хоть как-то с этим справишься». Мерин успокоился, однако шагал уже с трудом. Его дыхание отдавалось хрипами под ногами седока. Но Беласк смотрел лишь вперёд, в сизый простор предгорий своего родного острова, и ветер пел для него слаще дочкиного сопрано.

Знакомые края радовали глаз. Проталины чернели в снегу конных пастбищ Умбра. Блёклый свет тёплого января пробивался поначалу, а затем померк под толстым слоем чёрных туч. И деревня Бистр, окружённая блуждающими табунами лошадей, коз и овец, встретила герцога малолюдностью и молчанием.

Он повернул коня к первому дому с крышей из тёса и бодро спрыгнул у самого крыльца. Скакуна он даже привязывать не стал – бросил так. Стучать тоже не пришлось; дверь раскрылась ему навстречу сама, и на улицу вышла целая семья златоглазых островитян. Возглавляемые сморщенными стариками, они почему-то высыпали к Беласку и остановились напротив него шагах в трёх.

– Ну, доброе утро? – выдохнул герцог Видира и упёр руки в бока, не понимая, что за церемонию они решили устроить. Их лица были ему смутно знакомы – кажется, эти люди относились к мелкому дворянству за пределами Брендама. Неужели они так счастливы его освобождению? Что там Эпонея такое наплела этим глупцам, что они так подобострастны?

Он сперва не обратил внимание на пыхтение коня за своей спиной, и напрасно. То был уже не его тощий мерин: обернувшись, Беласк нос к носу столкнулся с седым носом Лазгала. Легендарный конь былых турниров был полностью экипирован в стальную броню, и его светлая масть едва-едва просвечивала через стыки многочисленных пластин.

А всадником был он. Сэр Моркант Умбра. Известный своим гигантским ростом и великолепным рыцарским прошлым. Украшение из папье-маше на его шлеме изображало гарцующего жеребца и переходило в алый плюмаж. Начищенный турнирный доспех весь блестел завитками гербовых узоров. И глаза сулили смерть из-под опущенного забрала.

Фамильный меч его был обнажён, и он хотел крови. Лазгал ловко повернулся так, что Моркант упёр клинок в горло Беласку.

Того бросило в жар. Он уже вкусил свободу. И что, на этом всё?

– В-вы в своём уме? – заикнувшись, выдохнул он. Холодный пот тронул шею и плечи. – Вы и правда вытаскивали меня из-под самого носа оккупанта, чтоб совершить свою глупую месть?

– Именно, – скрипнул голос старухи-матери Умбра. – Иначе твоя смерть доставила бы удовольствие завоевателю, а не нам.

– Идиоты, – нервно хохотнул Беласк. – Убив меня, вы сделаете его правление ещё более устойчивым. Дадите ему все карты в руки. Послушайте, – он уже не мог обернуться к тем, кто говорил вместо немого Морканта, и ему приходилось глядеть в луку рыцарского седла. Сталь леденила шею. – Я поступил с вашим отпрыском слишком круто, это правда. Но я не дал леди Еву в обиду. Она живёт в Брендаме, как зажиточная горожанка. Она, как и я, хочет освобождения острова. Если бы нам удалось свергнуть узурпатора, я бы и так не вернулся на трон. Проклятый Демон отнял у меня всё; вам от моей смерти будет лишь вред, а живым я могу принести пользу. И в первую очередь я…

Лезвие нажало на кожу сильнее. Беласк едва не подавился своими словами и рявкнул:

– Да что вы вытворяете? Какие рыцари, какие кровные обиды? Мы что, в прошлом веке? Женщинам уже дозволено самим выбирать мужей и даже разрывать помолвки! Да, я не стал ей мужем, но я!..

– Да прекрати ты уже его визги, – свирепо крикнул один из женских голосов.

– Точно! Ни одна поганая змея на троне не была в состоянии снять ярмо безумного оброка, а тут, видите ли, гнусный завоеватель посмел дать нам головы поднять! – поддержал его гвалт других женщин.

Беласк не был так глуп, чтоб ждать милости от судьбы. Он ловко вывернулся из-под меча и прошмыгнул под брюхом Лазгала. Его руки пробежал по снегу и помогли ему оттолкнуться, чтобы вырваться и броситься в деревню. Умбра могут быть маньяками, но остальные-то жители должны быть нормальными!

Если, конечно, это не правда – то, что они говорят про налоги. Да не может быть, чтобы дворяне без поддержки своих слуг да крестьян смогли продолжать сопротивляться одни! И тем более – что чернь вообще понимает хоть что-то в налогах!

Пятки отбили несколько прыжков по земле, но рокот копыт догнал его. Чемпион турниров, мастер сшибок, сэр Моркант настиг лорда Видира со спины и, промчавшись мимо него, снёс ему голову метким ударом клинка. Она взметнулась в воздух вместе с тугой струёй яркой крови, пролетела по взмокшей земле, прокатилась и упала в десятке шагов от дёргающегося тела.

Лазгал зафыркал; он внимал давно забытому терпкому запаху. И подтрусил к отделённой башке самодура. А Моркант, лязгнув тяжёлыми пластинами, спешился и за волосы поднял свой трофей. Теперь искажённое смертью лицо не злорадствовало и не ехидствовало. Оно умерло.

Почему же тогда было так пусто на душе? Ходили слухи, что Беласк умеет проигрывать, не дав победителю чувства победы.

Или просто смерти его было мало, чтобы искупить пытки, бессилие, позор и десятилетнюю каторгу?

Он развернулся и повёл Лазгала за собой вверх по улице. Верный старый конь тепло дышал в загривок, его мерный шаг повторял шаги хозяина. Семья ожидала на крыльце сестриного дома, такая же мрачная, но, кажется, куда более удовлетворённая.

– Я счастлив, что он получил своё, – хрипло сказал старик-отец.

– Ещё бы господину графу его дочь выдать; ты же наверняка слышал, где она? – поддержала измождённая очередной беременностью сестра.

Моркант отрицательно покачал головой. Он оставался рыцарем и не стал бы вымещать свою ненависть на судьбе безвинных леди. Особенно если это могло повредить леди Моррва. И в том числе потому, что он обещал Бакару. Он жестом попросил дать ему что-нибудь, чтобы завернуть доказательство смерти лорда Видира. И закинул его уродливую башку в холщовый мешок.

– Ты не останешься с нами? – спросила мать тихонько.

Он ответил ей тяжёлым взглядом. Теперь у него была другая семья. Его братом стал полукровка Бакар, его возлюбленной – тененска Эми. Каторга изменила его, но ещё больше изменила его новая жизнь после освобождения. Теперь ему была чужда ненависть к жителям большой земли. Поэтому он уже больше не был тем достойным змеиным рыцарем, что десять лет назад, ибо предал законы породы.

Но и остров этот больше не принадлежит змеям.


Заря угасла сразу после того, как первые её брызги коснулись брендамских крыш. Сидя наверху своей башни, Валь видела, как солнце попыталось воспрять и захлебнулось в тёмных тучах. Таких тёмных, что они обратили в мглу всё небо, и дозорные на стенах не стали гасить огни.

Она не могла заставить себя сдвинуться с места. Стоило поднять голову, как ей сразу же хотелось обратно спрятать взгляд в плывущие перед глазами строки. Та дурацкая книжка, где была описана всякая нечисть, теперь пыталась послужить ей исчерпывающим справочником о вампирах, гейстах и альбах. Но спина сгорбилась похлеще, чем у нечестивого графа, и ничего не лезло в голову. Только внимание само собой отвлекалось на звуки голосов. Слишком громких. Обычно досюда они не долетали.

Хоть бы их не накрыли. Хоть бы они все успели разбежаться, прежде чем обнаружится пропажа Беласка. Хоть бы Легарн куснул проклятого Валенсо.

Сколько может длиться эта пытка?

Мягкий шорох шагов на лестнице. Это не мог быть солдат; и это действительно оказался Освальд. Схолитский жрец давно не появлялся здесь, хотя его саквояж напоминал о нём. Валь не знала, чем он занимается в городе, но выглядел он точно так же, как и в первый день их встречи. Ничего в нём не менялось: ни елейное выражение лица, ни медоточивый голос.

– Мисс чародейка, вы должны явиться во двор. Экспир созвал всех островных дворян, их слуг, родичей и приближённых, и вы, как-никак, к ним относитесь.

Валь побелела. Рука закостенела, переворачивая страницу.

– Сегодня мы увидим нечто великолепное, – слащаво улыбнулся Освальд своими тонкими губами. Его глаза превратились в провалы по обе стороны от громадного клюва-носа. И Валь знала, что не может ему противиться. Она поднялась на ноги, надела шляпу с вуалью, оправила подол и длинную мантию. И схолит предложил ей свою руку:

– Возьмитесь, милая. Это сейчас вы воротите нос от моих мощей, а минутой позже будете держаться за меня, как утопающий за ужиный хвост.

«Ты-то где нахватался наших поговорок?» – мрачно подумала Валь и взялась за его локоть. Её рука показалась ей такой полной и такой сильной в сравнении с его. Но сейчас вся её мощь покорялась ему, как и врагу, потому что душа её спряталась в маленьком, боязливом бумсланге.

Она подобрала длинный подол, чтобы не запутаться на лестнице, и последовала за ним по крутой винтовой лестнице. Освальд шагал так медленно, что сонный удав и тот справился бы быстрее. Стук сердца перегонял движения ног.

Миновала арка графских покоев, тяжёлые двери, трапезный холл и тронный зал. И тогда стало по-настоящему страшно.

Весь замковый двор охватило кольцо огней. Множество лиц мелькало в подвижном мраке. Ближе всех к портику оказались узнаваемые дворяне. Их тёмные волосы, косы и строгие наряды сливались с чёрными мундирами, что обступали их. А помимо самих дворян здесь толпились их слуги и обычные горожане, то ли пригнанные силой, то ли добровольно пришедшие поглазеть.

Валь и Освальд вышли через распахнутые двери, и в тот же момент грохот упавших наземь табуретов градом осыпался на людей. То были подставки, что вышибли из-под ног висельников. Всех островитян, кто прислуживал в замке, подвесили на раскидистом платане. Мажордом Теоб, конюшие, уборщики, кухарки, – добрых три дюжины казнённых задёргались в конвульсиях, и ноги их запутались в танце агонии. Валь едва не присела; рука её железной хваткой вцепилась в Освальда.

Не сразу она поняла, что они вышли прямо в спину к нечестивому графу. Ярость ощущалась буквально через его горб, покрытый чёрным плащом. Она хлестала из него, и каждый жест его говорил о том, что он знает о побеге Беласка.

Валенсо был жив. Мрачный, он руководил повешением, и солдаты слушались малейшего движения его указующих перстов. Даже он не знал, чего ждать от графа теперь, когда прямо перед ним стоял на коленях связанный и истерзанный лорд Барнабас Хернсьюг. С портика всякий из пришедших мог видеть и пленника, и озверевшего «Демона» Эльсинга. Лукас, полностью облачённый в драконью броню, попытался озвучить его волю; он крикнул:

– Граф был милосерден с вами, глупцы. Но вы презрели его, и…

– Молчи, – рыком оборвал его Экспиравит. От его рокота отшатнулся даже Барнабас. Никто не ожидал, что костлявое, медлительное тело способно на звук, который оглушит хоть медведя. И который будет слышно и во всём Летнем замке, и за его остолбеневшими от ужаса пределами. – Все молчите! Довольно.

Он сорвал с рук перчатки и обнажил свои блистающие чернотой когти.

– Вы не пожелали быть моей провинцией, жители Змеиного Зуба, – рычал он, захлёбываясь ненавистью. – Вы решили, что у вас есть право убивать моих солдат и моих приближённых. Столько жизней вы забрали, что теперь ваш долг не выплатить никакими деньгами. Вы будете служить мне, жизнью или смертью, и служить вечно.

Своей чернопалой лапой он схватил было ворот Барнабаса, но вполоборота заметил Вальпургу. И обернулся к ней целиком. На глаза его был натянут низ тюрбана, завешенного вдобавок капюшоном, и лишь омерзительная серая пасть сверкала множеством желтоватых зубов. И двумя громадными клыками.

– Ко мне, – глухо пророкотал он. И Освальд отодрал от себя руку оцепеневшей Вальпурги. Она ни за что на свете не подошла бы к этому чудовищу. Но воспротивиться ему было ещё страшнее. Поэтому она нетвёрдой походкой приблизилась и замерла, зажмурившись, когда Экспиравит обошёл её и остановился за её спиной. Рывком он сорвал с неё шляпу с вуалью и отшвырнул их, заставив её потупить взгляд в свой звездчатый подол.

Прохладная бледная рука легла проскользнула ей за шиворот и оттянула ворот в сторону. Кончики ногтей упёрлись в кожу.

– Сопротивление! – уши чуть не лопнули от его возгласа прямо над головой. – Я пью вашу кровь. Смотрите, жалкие трусы. Вы не оплакиваете жертвы своих слуг, но, может, спасёте от вампирских клыков хотя бы чародейку?

Валь стиснула зубы, пытаясь не расплакаться от ужаса.

– Нет? Не хотите? До чего же вы отвратительны, змеи, что никогда не вступаются за своих.

Хрустнули плательные швы; Экспиравит разорвал ткань на взвизгнувшей от испуга Вальпурге. Обнажились шея и белый хлопок нижнего платья до самого плеча. В то же мгновение жуткий звук, будто треск, взрезал её уши, и боль ослепила её разум. Это граф вонзил в её плоть свои зубы-кинжалы, захлюпал кровью, впиявился в её беспомощное тело. И слабая попытка оторваться и не дать ему вытянуть из себя всю жизнь только усилила колотьё над ключицей. Словно зазубренная стрела, укус упыря под основанием шеи не давал шевельнуться. Сводил с ума от боли и лишь усиливал её с каждым вздохом.

За считанный десяток секунд на глазах у бесформенной массы людей Валь побелела, искривилась мучительной фигурой, и до последних мгновений вампирской трапезы истязание её внушало дрожь всем молчаливо смотрящим.

Наконец ублюдочный зверь разжал свои челюсти и вырвал из неё свои багровые зубы. Он отшвырнул её на холодный камень под своими ногами. И Валь, хватаясь трясущейся рукой за мокрую рану, сжалась, давая графу переступить через неё и склониться уже к Барнабасу.

Она была жива, но ничего не слышала, кроме шума в ушах. Месиво лиц, тёмных одежд и пляшущих огней слились в единый поток пульсирующей под ладонью боли, и хотелось выть и рыдать, но в горле застыла пустота. Она сама не понимала, что дёргает её мышцы – попытка отползти или конвульсии. Но голова беспрестанно клонилась к камню. Будто её укладывала рука злобной няньки.

«Нет, я ещё жива! Я жива!» – заливаясь слезами и кровью, думала Валь, и бессильным телом всё ещё пыталась держать голову на весу, не упасть, не провалиться во тьму. Ей почудился отчаянный писк Сепхинора, будто туман смерти уже находил на неё. Но малыш далеко, в Эдорте, он лишь мерещится ей, напоминая о том, что она не должна сгинуть здесь.

– Жаль будет, если я ошибся, – искажённый шумом в ушах, донёсся до неё рокот графа. – Но с этим гнусом ошибки быть не может. Я пью вашу кровь, Сопротивление!

Вновь треснула ткань ворота. И тут выстрел разорвал томительный ад тишины. Снизу вверх Валь увидела, как скрюченное тело вампира прошило несколько выстрелов из толпы. Тут же весь двор разразился грохотом пальбы, и она, морщась, зажала уши.

Они вступились за Барнабаса? Они убили подонка?

Холод разлился по сердцу, когда она услышала торжествующий хохот. Отшатнувшись, граф выпрямлялся вновь, как стебель осоки от порыва ветра. Как ни в чём не бывало. «Помоги нам Рендр», – в отчаянии взмолилась она, не в силах оторвать глаз от его неубиваемого тела. Зато стрелявшие – леди Гленда Моллинз и лакей Бен – уже превратились в решето.

– Изумительно! – взревел злорадной радостью Экспиравит. – Хоть кого-то вам стало жалко! Но это только начало. Сегодня я вырву Сопротивление с корнями, моё непослушное стадо. И вас не спасут ни пули, ни ножи, ни осина, ни серебро.

Рывком он разорвал горло Барнабасу. Вся его рука обагрилась кровью, и клёкот из глотки пленника перекрыл все остальные звуки. Тело гулко упало на камень рядом с Вальпургой. И вампир лёгкой смертоносной тенью упорхнул с крыльца, чтобы возникнуть перед змеиными дворянами.

– Я буду убивать вас один за одним, пока вы не выдадите мне Сопротивление. Бегите, спасайтесь, деритесь, – разносился повсюду зычный рык. – Мне безразлично. Но если только хоть кто-нибудь из вас не раскроет рот, вы сейчас сгинете все. До единого!

Он рванулся к старикам Одо и одним ударом когтей вспорол шеи им обоим. Затем он обернулся к следующему, сэру Фиору Малини, но тот бросился наутёк через толпу и тут же пал, застреленный солдатами. Трепет и паника обуяли толпу; одни застыли на месте, боясь вздохнуть, а другие рванулись кто куда, и отчаянные крики раненых взвились под давящее на город небо.

Валь видела лишь, как он схватил своими когтями одетую в траурное хрупкую Эпонею. И как отважная леди Кея, одной рукой держась за свой живот, другой вцепилась в его упыриные лапы.

– Отпустите! – пронзительно завизжала леди Окромор Ориванз. – Я! Я вам всё расскажу!

Стих грохот ружей, остановились перепуганные люди. Граф отшвырнул Эпонею в сторону, как мешок с картошкой, и корявым деревом навис над Кеей.

– Примите моё восхищение, милая леди, – осклабилась гримаса Экспиравита. – Не стесняйтесь, говорите громче. Я, моя свита, мои солдаты – мы желаем знать их лично.

Леди Кея нервно сглотнула, перевела дух. Но вскинула голову. И, с готовностью глядя в лицо смерти, возгласила:

– Мы все. Каждый дворянин внёс хотя бы какой-то вклад в дело Сопротивления. Каждый. Кроме, разве что, чародейки, – и она, слабо улыбнувшись, покосилась в блестящие глаза ещё не потерявшей сознание Вальпурги. – Её вы наказали напрасно.

«О чём ты?» – тупо подумала Валь. И тут до неё дошло.

Кея хочет, чтобы она смогла завершить начатое. Змеи побеждают любой ценой, не оборачиваясь на павших.

Подписав себе смертный приговор, Кея посмотрела спокойно и решительно. Её оливковый взгляд не выражал ни капли сожаления. Холодное дыхание упыря обдавало её лицо, и его зубы были всё ближе и ближе. Она опустила веки… и услышала шелест его голоса:

– Вас впору делать местной святой, но я не знаю вашего имени…

– Леди Кея Окромор Ориванз, – она открыла глаза и невольно уставилась на его черногубую пасть.

– Красивое имя. Красивая душа. Редкое сочетание, – прошептал, как ветер в ставнях, нечестивый граф. А затем выпрямился и возгласил:

– Во имя леди Ориванз, прекратите быть трусами. Остановитесь. Кто желает жить, я дарую вам жизнь. Достаньте запрятанные в сапогах и рукавах ножи, порежьте свои ладони и поклянитесь мне на крови от имени своего рода, что никогда больше не предадите меня, графа Экспиравита Эльсинга. Сделайте это, и я пощажу вас, ваши семьи, ваших слуг. Не желаете – бегите. Ну, по крайней мере, попытайтесь.

Валь поняла, что не может больше бороться с тяжестью своего тела. Она уронила голову на ледяной камень, взгляд её стал угасать. Но она держалась и до последнего могла видеть тех немногих, кто встаёт перед упырём на колени и произносит: «Мы, от рода нашего, кровью, честью и свободой клянёмся тебе, как королю и правителю, в верности деяний, помыслов и намерений. И да будем мы прокляты Богом Горя, если посмеем презреть эту клятву». Сама Эпонея вместе с Германом говорила эти слова. И Кея говорила, и Гардебренды, и Финнгеры, и Ти-Малини, и Оль-Одо, и Моллинзы, и Диабазы.

Кея готова была быть проклята Богом Горя ради Сопротивления, ради того, чтобы оставить Вальпургу подле графа и дать ей возможность нанести решающий удар.

Но разве она заслужила такое доверие?

– Отныне вы подчиняетесь мне, дворяне Змеиного Зуба, – эхом отразился от стен грозный голос Экспиравита. – Слушайте меня, солдаты, Валенсо, Лукас! Все семьи из Книги Дворянства, что не принесли мне клятву сегодня, – враги. Разорите их дома и владения, убивайте их слуг и преследуйте их домочадцев. Раньше нашей обязанностью было доказать их вину – теперь пускай они доказывают мне свою невиновность, от мала до велика.

Его громадная жуткая тень вновь поднялась на портик, и он продолжил говорить чётче и ближе. Так, что его слова вбивались в звенящую от боли голову, будто гвозди в мокрую доску.

– Отныне за каждого убитого в городе солдата я буду брать одного из вас как жертву. Любого, кого пожелаю, – простолюдина или аристократа. По итогам каждых суток. И мне безразлично, было ли убийство совершено дикой или намеренно подложенной змеёй. Оберегайте моих людей как зеницу ока, и я не трону вас. И награжу вас. Я пошёл вам навстречу, урезав оброки, уполовинив десятину. И пойду дальше. Змеиный Зуб теперь мой дом, и в нём вы мои возлюбленные дети. До тех пор, пока не пытаетесь скалить на меня свои клыки. Вы поклялись Принцу Горя – и Принц Горя теперь в ответе за вас!

Отзвук его речи последней раскалённой иглой пронзилсознание Вальпурги, после чего она обмякла на крыльце и забылась в отчаянии и боли.

15. О важности сна

Валенсо ворвался в графские покои, буквально сбив с ног личную гвардию Экспиравита, и застал того выходящим из своей спальни. Как всегда, ввечеру, когда тьма уже начала обволакивать Брендам, граф просыпался и в первую очередь брался за новости дня. Но этот день – что настал сразу после массовой казни в Летнем замке – был особенным для тайного советника. Он, можно сказать, праздновал победу. И мог назначить первое февраля своим личным праздником.

– Экспир, с пробуждением! – с порога объявил он. Горбатый вампир явно собирался начать свою ночь с кофе, но при виде Валенсо остановился и молча завалился на диван у потушенного камина. Вечный его радикулит по вечерам беспокоил его меньше, чем перед сном, и оттого он казался живее. Вышедший за ним щенок колли потянулся и зевнул во всю свою узкую пасть, а потом запрыгнул ему на колени.

– Я думал, что успею хоть что-нибудь, прежде чем ты примчишься, – сокрушённо вздохнул Экспиравит и потёр светящие из прорези в тагельмусте глаза. – Но раз ты тут, то давай.

Валенсо уселся на кресло напротив него. Скинул с рук кожаные перчатки и принялся перебирать принесённые ему отчёты и доклады.

– Потрясающе, – с готовностью ответил он. – Всё. Я не успел тебе выразить, но мысль была гениальна. Как мне доселе не приходило в голову, что эти люди попросту не подчинятся человеку! Показав свою чудовищность, ты, тем самым, заменил им их глупого Змея. Освальд тоже славно поработал среди горожан. Вот, гляди: мы взяли в собственность особняк Хернсьюгов, например. Там богатств на десятки тысяч иров. А слуги, не поверишь, были счастливы! Они рассказали, что будут с куда большей готовностью служить вампиру, чем своей старухе-леди. Та за десять лет перевела три сотни простолюдинок, чтобы делать себе молодильные ванны из крови!

Демон вытаращил глаза и, кажется, окончательно проснулся. Он даже гладить Золотце перестал.

– Жалко, что эта маньячка в эвакуации, – озвучил его мысли Валенсо. – Да, но это ещё не всё. У Луазов среди многочисленных особняков обнаружилась квартира, которой занималась их бывшая старуха-экономка. Она, оказывается, семнадцать лет держала взаперти старшую дочь Луазов, леди Таю, которую все считали пропавшей без вести! Полоумная дура набросилась на моих ребят, заявляя, что мы не имеем права насмехаться над Рендром своим самоуправством, и всё в таком духе. Они хотели её пришить, и хорошо, что не поторопились; потому что, когда они открыли двери второго этажа, то увидели там на слое объедков и нечистот несчастную истощённую женщину, подобную скелету, закутанную в собственные слипшиеся волосы. Убей они эту экономку, они б и не узнали, что Луазы-старшие поступили так со своей дочерью, когда пошёл слух, что она влюблена в чужестранца! «Любовник» был ритуально убит змеёй, а леди Тая официально похоронена. Только на деле они специально купили эти апартаменты, чтобы держать её там. Мы её вызволили, но она, увы, кажется, уже не в своём уме.

Граф приложил когтистую руку, усеянную кольцами и перстнями, ко лбу и посмотрел на тайного советника сквозь пальцы.

– Этот остров безумен, – признал он. – Есть ли им смысл бояться вампиров?

– Они все хороши! Засев в кабинете лорда Кромора, я узнал массу интересного. Например, что Малини всегда служили дворянским семьям, подделывая разные данные по уголовным делам. Такие как смерть леди Таи, или там «несчастные случаи» с разными неугодными аристократам персонами. Местами это приводило к противостоянию с Кроморами. Однако восстаний здесь сроду не случалось; уверенные в том, что дворяне, как и змеи, посланы Рендром, простолюдины никогда не смели поднимать головы. Они рассказывали, что всегда разбегались при виде экипажей и всадников со змеиными знаками, потому что особливо среди Хернсьюгов было принято не тормозить в случае, если перед конём кто-то замешкался. В таком инциденте даже погиб один из младших детей Сульиров. Ну а уж слуг вообще никто не считает – они ими размениваются, как пешками, безо всяких зазрений совести. Словом, всё произошедшее подняло твой авторитет до небес… – Валенсо притих и внимательно поглядел на Экспиравита. Тот задумчиво смотрел прямо перед собой и когтистыми пальцами поглаживал плюшевый бок Золотце.

– Забыл спросить, – пробормотал Валенсо. – С Кристором что? Умер?

– Нет, – обронил граф. – Что он делал в твоей комнате?

– Он просил у меня список змееведов города, и я думал, что мой слуга ему отнесёт. А в итоге слуга оставил бумаги у меня на комоде. И я Кристору передал, что он может их забрать прямо у меня из покоев, благо ключи все у него. Вот он и пошёл.

Выдержав паузу, Валенсо снова спросил:

– Так что стало с ним?

Алый взгляд из-под угольных век сказал сам за себя. Экспиравит был мрачен, но ясно давал понять, что его решение неоспоримо.

– Ты… одарил его, – догадался Валенсо. И он выпрямился, сжав отчёты в руках. Выходит, чтобы ускорить этот момент, надо просто быть укушенным какой-нибудь паршивой змеёй?

– Кристор не мог умереть так быстро, – загробным своим шёпотом высказал Экспиравит. – Он с самого прибытия на остров был увлечён идеей изобрести из гадючьего яда лекарство от нарушения сворачиваемости крови. От такой болезни страдала его жена, покуда ещё была жива. Он всегда служил людям, старался для прогресса. И я считаю, что его вечность уже заслужена. Я не простил бы себе, если бы позволил этому острову нарушить его планы.

Валенсо сощурился, но не посмел возражать. Только полюбопытствовал:

– А на море дела плохи, да?

– Да. Ририйцы не спешат выполнять условия договора. Нас отбросили к периметру Змеиного Зуба.

– Это правда, что какие-то корабли сумели пристать у гавани к западу от Эдорты?

– Правда.

– Почему мы не пошлём туда солдат?

– Чтобы оставить Брендам без защиты? Нет уж, – фыркнул Экспиравит. – Чем дальше вглубь острова, тем больше там змей. И крестьян, что ещё не разуверились в своих хозяевах. Если они придут, мы примем их здесь, и, кроме того… есть у меня основания полагать, что у меня будет возможность лично пообщаться кое с кем.

Он кивнул на конверт со сломанной печатью Харцев, что лежал у него на прикроватной тумбочке. Валенсо заинтересованно покосился на него. Он никогда не лез в отношения Экспиравита и Адальга, потому что знал, что граф этого не терпит. Зато всегда мог поговорить о вещах более локальных.

– Подмастерье Кристора укусила змея в зимнем саду. Умер там же, от удушья. Значит, это был аспид. Я слыхал, что здесь полно разных экзотических змей, но ни за что не поверю, что они действительно водятся в сугробах.

– Чародейка предупреждала, что Змеиный Зуб будет попытаться прогнать нас своими силами, – с хрипотцой молвил Экспиравит. – Но мы покажем ему, кто здесь хозяин. Боевой дух солдат заметно поднялся после сегодняшнего. Ририйский посол пребудет сегодня утром. И я буду очень убедителен; и наши дела пойдут в гору.

– Может, примешь посла в герцогском кабинете для пущей «убедительности»?

– Нет. Можешь занять кабинет сам. Мне там ловить нечего, и все мои дела я предпочитаю отныне делать в приятном обществе, – и он принялся чесать Золотце за ушами.

– Собака, – поморщился Валенсо.

– Собака? – переспросил его нечестивый граф. И усмехнулся:

– Да это же не собака. Это подушка.

Можно было подумать, что Золотце забыла и своего первого хозяина, и Вальпургу, но это было не так. Иногда она подолгу стояла перед крутой лестницей в башню и наступала пушистой лапой на первую, а потом и вторую ступеньку. Но она не могла подняться наверх: ей казалось, что она упадёт и покатится вниз. Поэтому она ложилась боком к ступеням, клала подбородок на пол и тяжело вздыхала. Только по этому вздоху Освальд успевал её заметить.

Освальд прилежно ухаживал за коллегой-жрицей. Она была уложена у себя в башне на постель, плечо у основания шеи плотно замотано хлопковыми белыми бинтами. Весь первый день она с переменным успехом спала, обессиленная нехваткой крови, и только с наступлением темноты пыталась просыпаться. И первое же, что она спросила, было:

– Я что, я теперь тоже упырь?

– Да полно вам, – рассмеялся Освальд. Он как раз хотел будить её, чтобы продолжить напоить водой и травяным чаем. – Если бы люди правда обращались в упырей от укусов, это нарушило бы пищевую цепочку вампирского рода.

– Тогда почему я жива? – пробормотала Валь. Её бледные пальцы нервно сжимали край одеяла.

– Потому что вас, милая, очевидно, пощадили, – и Освальд коснулся крючковатым пальцем её повязки. Затем огладил её от шеи до плеча, заставив поёжиться. – Если бы он хотел убить вас, он укусил бы прямо в сонную артерию. А так он ограничился мышцей. Вот тут.

Валь приподнялась на подушках. Их стало больше, чем прежде. Должно быть, ненавистные враги решили извиниться и обустроить ей воистину королевское ложе. Она хотела выпрямить себя, но при малейшем намёке на напряжение всё её тело тут же воспротивилось. Перед глазами затанцевало марево, и ей пришлось оставить свою затею. И принять питьё из рук Освальда.

– Раз мне нет доверия, почему же граф позволяет заботиться обо мне? И держит меня не за решёткой? – спросила она мрачно. Глядя в её обрамлённые синевой глаза, Освальд завидел знакомые по многим другим людям признаки смирения с судьбой. Если бы он хотел отведать её плоти, сейчас он уговорил бы её без труда. Но он помнил, что охотиться на виду у Экспиравита означает подписать себе смертный приговор. Поэтому он улыбнулся, как всегда приторно, и молвил:

– О, конечно же потому, что теперь он верит вам. Вы не раз доказывали свою преданность, а теперь и вовсе претерпели от него. Но я бы на вашем месте не расстраивался. Это большая честь – послужить собой и удостоиться жизни.

Оторвав взгляд от своего тёмного отражения в чае, чародейка покосилась на него исподлобья. Её скептицизм он узнавал и насмехался над ним. Она была всего лишь глупой молодой женщиной. Она не знала, что её жизнь была бессмысленна, пока Принц Горя не пожелал отведать её крови. Он хотел видеть эту рану своими глазами, поэтому принялся менять ей бинт. И, когда потревоженный укус закровоточил, коснулся его и облизнул красную каплю с пальца.

Валь посмотрела на него как на сумасшедшего и на всякий случай отстранилась. А он хмыкнул:

– О, не бойтесь. Разве вы не знаете, что схолиты всегда делают такие неприличные вещи?

– Впервые вижу.

– Непонятое, неприятное, неприемлемое. Это всё описывает истинный круг интересов служителей Бога Горя. И дарует им некоторые таланты. Например, я могу теперь сказать, отчего вы умрёте. И это печально.

– И отчего же? – Валь скривила губы. Она хотела бы спросить, раньше или позже Экспиравита, но все эти шарлатанские уловки ей так или иначе служили лишь средством поддержания разговора.

Посмаковав металлический вкус во рту, Освальд вздохнул:

– Я вижу лишь море боли, криков и крови.

– Прекрасно, – буркнула Валь, которая нарочно не собиралась запоминать дурное пророчество.

– А теперь отдыхайте, пока ваша служба не потребуется вновь, – проворковал Освальд и завязал узелок её бинта. – Я буду кормить вас отличным мясом, и вы быстро восстановитесь.

Он решил не быть голословным и сходить за угощением для дамы. И, когда его чёрная ряса скрылась в проёме, Валь отставила горячую чашку и спешно подтянулась вверх. Голова кружилась, но она, охваченная тревогой, в первую очередь окинула взором свои пожитки. Вроде бы всё на месте. Даже шляпа. Неужели не попался ни один из позорных стражей, что помнит её в лицо? Это неслыханное везение. Когда-нибудь оно закончится; но лучше бы после того, как она исполнит свою миссию.

В углу над лестницей она уловила шевеление и недоуменно уставилась на новых соседей. Это были два нетопыря. Они цеплялись за щели в кирпичной кладке. Должно быть, их потревожил голос Освальда.

Летучие мыши – это же в них превращаются вампиры? Но не все. Экспиравит отражается в зеркале, например, значит, он не настоящий вампир. Его холодные руки не похожи на ледяную плоть давно почивших мертвецов. Но пули не убили его…

А если ей предстоит его прикончить, то как это, собственно, сделать? И какая мудрая книга хранит знания о существе, уже рождённом упырём?

Сердце замирало, вспоминая жестокую расправу во дворе замка. Теперь нечестивец уверен, что никто не посмеет пойти против него. Но леди Кее хватило мужества сохранить их главную тайну, тайну Эпонеи, и одновременно оставить Вальпургу в бесценной близости от врага. Её нельзя подвести. И всех, кто остался, тоже. Надо придумать, что станет приговором для кровососа. Это всё, для чего Рендр сохраняет ей жизнь.

Обессиленная, она легла обратно и сунула руку в зазор меж кроватью и стеной. И обнаружила там, в своих мюлях, которые задвинула подальше до весны, маленького шершавого бумсланга. В этот момент она стала чуточку счастливее, и ей даже захотелось улыбаться.


Ририйский посол явно ожидал другого приёма. Раньше Экспиравит обедал с ним за одним столом, радушно принимал символические дары и давал одежду «со своего плеча» в ответ. Формальностям такого уровня он был научен Лукасом. А также прочёл немало книг, и оттого его осведомлённость о придворном этикете могла соперничать лишь с опытом действующих дипломатов. Вот и теперь он прекрасно знал, что делает. Он не пригласил дипломата присесть и угоститься; он вынудил его излагать своё послание напротив Чешуйчатого трона.

Посол был ему знаком. Одетый строго по ририйской моде, запрещающей открывать шею и ступни, он нарядился в камзол с иссечёнными рукавами, из-под которых виднелась красная подкладка. А на плечах его болтался широкий распашной кафтан с шалевым воротником. Он стоял на ковровой дорожке, сопровождаемый своей свитой из семи слуг и помощников.

Экспиравит положил прикрытый птичьей маской подбородок на кулак. На сей раз он выбрал лик совы. Так послу лучше было видно его чёрные веки.

– От имени ририйской короны я приветствую вас, граф Эльсинг, в настоящее время правящий Змеиным Зубом, – поклонился дипломат. Он не был удивлён холодному приёму, но его тёмные глаза напряжённо бегали по личной гвардии Экспиравита. Им как раз пошили характерные плащи в виде кожистых нетопыриных крыльев.

– Я вас приветствую от имени себя, – негромко обронил граф. В тронном зале царила такая тишина, что он мог не напрягать голосовые связки. – И напоминаю, что я правлю здесь не временно.

– Мы уважаем ваши притязания и считаем их заслуженными. Примите от нас шелка и парчу…

– Я ничего не приму. Я хочу знать, почему корабли вашей короны продолжают служить Адальгу вопреки договору.

– Государь опасается последствий, – серьёзно ответил посол. – Ваш флот терпит поражение, и, если мы обернёмся против Харцев, мы рискуем остаться прижатыми к побережьям. Так мы и лишимся морской военной мощи, и понесём дипломатические убытки.

– А дипломатические убытки оттого, что вы увиливаете от исполнения контракта, вас не смущают?

– Мы не увиливаем, а лишь трактуем его разумно. В договоре было сказано, что мы присоединим свои корабли к вашим. Но поскольку расстановка сил разделяет наши флотилии, мы остаёмся за спиной у Харцев и их союзников. Мы не можем их «присоединить» – для этого вы должны прорвать их строй, а там уж наши командиры пойдут вам навстречу. Представьте себе, в каком мы окажемся положении, если рьяно поддержим вас, а ваше восстание потерпит поражение.

«Был бы у меня кроме врача, ищейки, чародейки и рыцаря столь же примечательный юрист», – подумал Экспиравит раздражённо. Однако до этого он никогда не доходил так далеко, чтобы ему требовался подобный советник. Он будто ступил на уровень глав государств. Впору было надевать корону.

Хотя корона ему и так была дарована при рождении. Рога несвойственны хищникам, но эту черту он получил от самого Схолия.

– Значит, вы попросту ставите под сомнение законность моего правления, – решил надавить он.

– Извольте. Но, поскольку герцог Видира всё ещё жив…

Входные двери громыхнули. Бледная дымка настающего рассвета едва не проникла внутрь. Гвардия схватилась за алебарды, стража на входе – за ружья, а сам Экспиравит зажмурился. И только тогда, когда загремели стальные шаги, он открыл один глаз, чтобы увидеть грубого визитёра.

Огромный рыцарь вошёл в зал. Его опущенное забрало скрывало лицо, но доспехи были расписаны узнаваемым гербом одного из местных семейств – Умбра. Валенсо, когда изучал Книгу Островного Дворянства, рассказывал, что это один из редких родов, который не выбрал своим символом змея. Потом он, правда, выяснил, что белый конь на их стягах – не конь вовсе, а келпи, бледное чудовище из болот, которое лишь превращается в лошадь.

Всё на этом острове было не как у людей. И Экспиравит уже начал находить в этом очарование.

Он не шелохнулся, но гвардия выбежала вперёд, преграждая облачённому воителю путь. Посол попятился в сторону вместе со своей пёстрой свитой. А рыцарь остановился под остриями алебард и сунул руку в мешок, который принёс с собой. После чего извлёк оттуда голову и молча швырнул её к трону. Та прокатилась, запутавшись в слипшихся от крови волосах, и упёрлась в носок вампирского сапога.

Трудно было узнать в искажённой роже надменного Беласка. Экспиравит удивлённо поднял брови. Но затем взял себя в руки и понял, что ситуацию следует трактовать в свою пользу. И усмехнулся:

– Простите этого рыцаря, посол. Он очень рьяно борется за моё дело и потому совсем забывает о приличиях. О чём мы говорили? Кажется, о том, что у герцога нет законных наследников, кроме обещанной мне в жёны леди Эпонеи… и о том, что теперь Змеиный Зуб как раз принадлежит мне? Да?

Он понятия не имел, кто такой этот рыцарь из Умбра, но жестом велел гвардии проводить его в трапезную. Вот уж кого ему предстояло угостить.

Может, будучи не слишком зажиточным семейством, Умбра как никто оценили его заботу о сельском хозяйстве и всё же переметнулись к нему?

Посол нервно оправил свой рукав и возвратился на запачканный кровью ковёр. Его взгляд то и дело возвращался к голове Беласка.

– Кажется, именно об этом мы и говорили, милорд, – сдавленно пробормотал он.

– Чудно, – улыбнулся Экспиравит. – Так вот, Змеиный Зуб просит Ририйскую корону порасторопнее встать на сторону защитников законности и клятв. То есть, на нашу.

– Корону также беспокоят слухи о том, что вы вампир, милорд. О том, что подобный союз будет проклят на небесах.

– О, не извольте тревожиться, посол; для вас я просто граф, военачальник и основатель колониальной компании. А вампир я лишь для своих подданных.

Экспиравит не стал задерживаться в обществе ририйца и с куда большей охотой сменил его на неназвавшегося рыцаря. Адъютант Бормер и один из гвардейцев составляли гостю компанию, и тот с удовольствием ел жареную рыбу с картошкой. И запивал её ромом. Экспиравит подошёл тихонько, рассматривая воителя со спины; и адъютант заговорил с ним, только завидев его:

– Милорд, он нем. Он дал нам бумаги, на которых написал свою волю. Господин Валенсо их увидел и сразу ушёл к себе наверх, сказал, что у него что-то есть по этому вопросу. Вы тоже прочтите, если желаете.

Экспиравит встретился взглядом с золотистыми глазами рыцаря и неспешно взял бумажные листы. Помятые, запачканные, не раз намоченные и высушенные, они всё равно сохраняли строки неровного текста.

«Моё имя Моркант Умбра. Десять лет назад я был рыцарем Брендама, бессменным победителем на ристалище. Но потом Беласк совершил насилие над моей невестой, леди Евой Умбра, и я вызвал его на дуэль. Вместо этого он втайне от дворянства схватил меня и моего друга, которого подозревал в том, что я успел ему что-то рассказать. Его палачи отбили и сломали мне пальцы, чтобы я не мог писать, и отрезали язык, чтобы не мог рассказать. А потом нас обоих сослали на пожизненную каторгу. Мы освободились благодаря восстанию Демона. И мы вернулись сюда, чтобы убить Беласка. Я узнал, что он собирается бежать из вашей тюрьмы, и попросил своего товарища дать Сопротивлению ложные данные о том, где его будут ждать. Я убил его и отнял у Демона месть. Как рыцарь, я должен предложить свою службу».

Пробежав глазами по плохо читаемым фразам, Экспиравит натянуто покосился на Морканта. Как раз в этот момент на лестнице раздался топот. Вместо Валенсо в трапезную ворвался Лукас в одних портках и ночной рубашке. Его незабудковые глаза сияли.

– Боже мой, Экспир! Это правда? К нам пришёл сам сэр Моркант? Да я с детства сходил с ума по рассказам о его поединках и легендарном Лазгале! Сэр Моркант, меня зовут сэр Лукас Эленгейр, и я обязан вам своими моральными ориентирами!

Он ретиво отодвинул резной стул и сел напротив гостя. Иногда Лукас вёл себя так, как будто ему всё ещё десять лет от роду.

– За это меня тоже прозвали очень благородным рыцарем! – не преминул сообщить он. И Моркант молчаливо качнул головой, не переставая жевать. А Экспиравит сунул Лукасу под нос его бумажное обращение и обернулся к подоспевшему Валенсо. Тот тоже, помятый, явно был только из постели, но он потрудился хотя бы сюртук накинуть.

– Доброе утро, – сухо поздоровался со всеми тайный советник. Он подошёл к графу и показал ему уже свои бумаги. – Когда мне сказали про этого рыцаря, я припомнил, что его приговор лежал на самом видном месте у лорда Кромора в кабинете. Похоже, его это тоже заинтересовало под конец, кхм, жизни.

«Покушение на убийство герцога, сговор двух человек. Множественные травмы при задержании. Суд справедливо признал злоумышленника Морканта виновным и предложил либо казнь, либо изгнание и суд по законам большой земли. Семья преступника выбрала изгнание».

Экспиравит прочитал по диагонали. И покосился на подпись: «Сэр Фиор Малини». Что само по себе означало, что документу можно не верить ни на грош. Тогда он промолвил, вынудив Лукаса притихнуть:

– Сэр Моркант, вы и правда отняли моё право отомстить Беласку самостоятельно.

Рыцарь перестал жевать. Его тяжёлая челюсть остановилась, тягостный взгляд устремился в лицо вампиру. Тот продолжил:

– Я даже не взял с него кровавую плату. Но раз сэр Лукас доверяет вам, я тоже встану на вашу сторону. Лишь принесите присягу. Поклянитесь, что будете служить мне, что сделаете всё, чтобы отыскать и вверить мне леди Эпонею. И я приму вас в рыцарство Эльсингов, я сочту ваш долг погашенным.

Моркант отложил вилку и жестом попросил перо. Когда адъютант подал ему, он написал на углу своих бумаг: «Клянусь служить вам». Затем с грохотом отодвинул стул, поднялся на ноги и встал на одно колено, а руку приложил к сердцу. Каждое его движение отдавалось лязгом начищенных пластин доспехов.

Остров научил Экспиравита быть крайне осторожным с незнакомцами. Но этот ему нравился.

– Встаньте, сэр Моркант Умбра, и славьте истинного владыку Змеиного Зуба – графа Экспиравита «Демона» Эльсинга, – прошептал вампир, этим завершив формальности. Моркант поднялся на ноги, а Экспиравит, обратившись ко всем присутствующим, добавил:

– Восстановите доброе имя рыцаря. И не скупитесь на подробности злодеяний Беласка. Особенно позаботьтесь о том, чтобы Освальд тоже узнал об этой истории. Что же до леди Евы Умбра…

– Она мертва, – буркнул Валенсо. Глаза Морканта чуть расширились, но не выдали никакого намёка на печаль. – Она оказалась одной из тех, кто решил бежать вчерашним утром из двора Летнего замка. И закономерно получила пулю в спину. Мне жаль.

Он устало вздохнул, словно ему уже встали поперёк горла все эти знания. И завершил:

– У неё остался бастард от Беласка. Он отправился в приют. Но от имени Умбра он попытался принести клятву, что остановило нас от разорения их владений… теперь уже окончательно. Пойду сообщу своим.

Граф благосклонно кивнул, уже сонный, и оттого не заметил облегчение в глазах Морканта. Рыцарь побоялся, что ему придётся повторить клятву про Эпонею дословно, и оттого нарушить данные Бакару и леди Моррва обещания. Но нет. Он будет служить, но ничего не расскажет про подмен баронессы. И пускай его симпатии на стороне вампира, он не может предать доверие леди Моррва.


Сама Валь тем временем не могла себе позволить отлёживаться. Уже на второй день она вставала и пыталась ходить. Ноги и руки не слушались, голова часто кружилась. Это напоминало ей вечер после её первых родов. Она тогда так отчаянно хотела забрать ещё неназванного Сепхинора из рук леди Далы, что боль казалась усталостью. Лорд Венкиль Одо говорил ей, что она слишком рано вскочила с постели, а леди Дала, напротив, считала, что она уже могла бы вернуться к домашним делам. Валь не знала, кому верить, и верила лишь своей интуиции – ей почему-то казалось, что малыш в опасности, если находится без неё в обществе родителей мужа. Глену она тоже не очень его доверяла, но, по крайней мере, он на это не обижался. Он называл это «женскими заскоками» и смеялся. Когда она в последний раз слышала смех? Лорда Одо разорвал вампир, Глена убили наёмники в чёрных мундирах. Иногда хохочут над грубыми шутками друг друга позорные стражи в гербовых плащах или разодетые по новой моде гвардейцы графа, похожие на летучих мышей.

А сами летучие мыши – они теперь повсюду, под сводами любых комнат и галерей. Они пришли вслед за своим хозяином, прислуживая ему, наводя страх и давая ему глядеть своими глазами на всё, что творится в донжоне. Наверное. Такой вывод можно было сделать из тех книг, что она имела при себе. Но где-то же в замковой библиотеке можно было найти что-то более серьёзное про нечисть?

Освальд кормил её мясом с кровью, поил её отваром из зверобоя и корня солодки. Поэтому она решила, что должна быть в силах проведать змеятник и затем – библиотеку. Конечно, за два-три дня ни одна гадюка не померла бы с голоду, но она не считала себя вправе ставить свои интересы выше их. На этом острове сначала ела змея, а потом уже человек.

Поэтому она оделась, натянула на себя шляпу с вуалью и поковыляла в крыло алхимика. Дело было днём, поэтому она сперва не поняла, почему в помещении с такими большими окнами так темно. Всё оказалось затенено холстинами и парчой. В воздухе витал запах могилы, и трескотня кормовых сверчков досюда долетала как сквозь толщу воды. Здесь больше не было рыжего подмастерья, но был Кристор в парчовой мантии. Валь завидела его сгорбленную фигуру на прежнем месте, за столом.

– Добрый день, мистер Эрмигун, – поздоровалась она от порога. – Я иду к змеям… мистер Эрмигун?

Он начал поворачиваться к ней, и его вид пробрал Вальпургу до костей. Его всего трясло. Кожа посерела. А когда она встретилась с ним взглядом, то отчётливо увидела красно-розовые радужки глаз на тёмно-серых белках.

– Проходи… проходи… – хрипло выдавил он из себя и помахал скрюченной рукой. Она не верила тому, что видит. Кристор был болен. Болен, очевидно, вампиризмом.

Теперь их будет двое?

Она задрожала и прошмыгнула в серпентарий, не дожидаясь, пока и этот монстр бросится на неё и вонзит зубы в её плоть. Кристор-то как будет с этим жить! Он же не казался таким уж кровожадным. Более того, она испытывала к нему благодарность. Он с таким рвением трудился над лекарствами, что, кажется, уже не хотел возвращаться к сотрудничеству с Валенсо. Их совместная работа над убийством Фабиана, и, должно быть, многих других, осталась в прошлом. Он твёрдо ступил на иной путь, и… попался Легарну вместо тайного советника.

Заслуженно. Но совершенно бессмысленно.

Зато он должен быть другим видом вампира. Обращённым наживую, а не рождённым таким, как Экспиравит. Экспиравит что-то вроде их прародителя. И у него есть над ними преимущества: например, он не подавится, если съест обычную человеческую еду. Живя с ним бок о бок, она успела заметить его пристрастие к кофе и солёному печенью. Однако она никогда не видела, как он ест или пьёт; судя по всему, он всё равно не может прожить без крови. Добавление людской пищи даёт ему некое послабление по сравнению с классическими неживыми вампирами, но из-за этого у него должны быть и свои собственные слабости.

Но какие…

Валь набрала сверчков и обошла маленьких змей, сопровождаемая молчаливым солдатом. А затем вышла в курятник и попросила слугу наловить ей трёх цыплят для тех аспидов, что давно, как она помнила, были не кормлены. Руки сами делали дело, но мрачные мысли продолжали занимать разум. Ей надо как можно скорее узнать, как низложить богомерзкого зверя, иначе на острове не останется никого, кто мог бы отпраздновать победу.

Поэтому она, хоть и обессилела после кормёжки, заставила себя доползти до библиотеки. Покосившиеся стеллажи ни при Беласке, ни при Экспиравите спросом не пользовались. Здесь можно было подавиться пылью, зато никто не смотрел в спину и не заглядывал в руки. Из библиотеки никуда было не уйти, разве что в окно, с третьего-то этажа.

В детстве Валь проводила здесь немало времени. Многочисленные учителя истории, литературы, этикета, географии и змееведения вынуждали её прочитывать громадное количество книг. Вот этот небольшой столик, глядящий прямо в мутное окно, был самым светлым местом во всём зале. Она садилась сюда, открывала очередной том «Хроники завоеваний» и не отрывалась от печатных строк. Стекло не было прозрачным, и она не могла видеть играющих сверстников. Но могла слышать их голоса, и, узнавая смех Адальга, чувствовала, как сжимается бессильной тоской сердце.

Но такое бывало редко. Адальг приезжал только летом, и ей не составляло труда выпросить у отца небольшие каникулы. А всё остальное время она была к визгам из сада равнодушна. В отличие от короля, она не знала, как играть с многочисленными мальчишками и девчонками. Иногда ей казалось, что она что-то теряет, не умея этого. Но книги всегда были интереснее. Хотя вопли за окном будто пытались убедить её в обратном. Леди Кея Окромор, леди Тая Луаза, сэры Барнабас и Зонен Хернсьюги, лорд Орлив Луаза и леди Эдида Оль-Одо, сэр Димти Олуаз, леди Гленда Моллинз… Сколько их было здесь, среди этих яблонь, платанов и дубов. А сколько осталось? Леди Кея. Леди Эдида, наверное, если она в эвакуации в Эдорте. И… всё?

Надо ли было ей хоть тогда застать их живыми, сыграть с ними в салочки или в «укуси меня змея»? Теперь уже никогда не наверстать.

На самом деле, когда отец решил отдать трон Беласку и отвезти их с мамой в Девичью башню, стало лучше. Не требовалось искать в себе желание дружить с кучей других детей. Можно было погрузиться в чтение, в изучение змей и приготовление к тому, чтобы вырасти и стать настоящей Видира.

Она выросла, но стала ли? Сепхинор на неё тоже похож. Он предпочтёт просидеть весь день в компании полоза Щепки или «Смертных грехов Легарна». Разве это плохо? Чего-то, может, и не хватает. Но зато даётся что-то ещё.

Больше некому показывать, как она принципиальна. Почти не осталось тех, кто оценит всю строгость следования заветам Рендра. Но есть Сепхинор, есть семья мамы. Они ещё живы! Надо только изгнать проклятого вампира, и тогда… тогда она пошьёт себе красное платье, так и быть.

Валь взяла себя в руки и побрела меж книжных полок. Золочёные корешки книг тускло отсвечивали мудрёныи названиями. Многие из них она читала, какие-то даже помнила. Сейчас ей казалось, что надо подобраться к Вечным Правителям Цсолтиги. Она когда-то штудировала их историю, как и истории многих других основных государств. Но никогда не смотрела на них с той точки зрения, которую упомянул Экспиравит, – что они вампиры. А ведь это было логично. Может быть, они подобны ему; хотя, если они существовали ещё до Ноктиса фон Морлуда, они должны были быть созданы без участия Рендра, и… они могли быть уязвимы для змеиного яда. Валь хотела бы попробовать запустить к Экспиравиту в спальню Легарна, но знала, что, завидев его, вампир его просто убьёт, а вот будет ли укус маленького бумсланга ему хоть сколько-нибудь вреден – это сомнительно.

Нет, Легарн был ей ещё нужен, и он тоже имел право отдохнуть. Валь иногда приносила ему сверчков, но теперь он вот уже который день ничего не ел. Он работал больше всех, как до этого Вдовичка. Теперь она тоже заслуженно бездельничала в серпентарии Летнего замка.

Валь рассчитывала на своих чешуйчатых товарищей. Они помогут, но ей надо знать, что делать. Поэтому она вытащила с полки тяжёлый том «Правители Вечности» с орнаментом из иероглифов Цсолтиги, уронила его на свой излюбленный столик и принялась за чтение.

В общих чертах она и так помнила предание о романе Вечного Короля с Вечной Королевой. Одинокая и прекрасная, правила как-то Цсолтигой владычица по имени Наспетирея. Она жила в пирамиде из белого камня посреди царских садов, которые обслуживали сотни тысяч рабов под палящим пустынным солнцем. И ни один мужчина был ей не по нраву, пока не явился как-то к ней в ночи разбойного вида чужестранец с севера, прозванный Волакарт из Брита.

«До этого я что-то не замечала, что он тоже из Брита, как и Ноктис», – задумалась Валь. Теперь Брит превратился в ририйскую провинцию, и от него прежнего мало что осталось. Но, похоже, когда-то судьба посылала вампиров именно в этот край по той простой причине, что он слишком уж отличался в своё время борцами за веру и уничтожением всех нечестивцев. В насмешку или в назидание.

Впрочем, если изучать текст дальше, то можно было наконец прочесть пошлые подробности, что в детстве она стыдливо пробегала глазами по диагонали. Волакарт и Наспетирея так увлеклись друг другом, что изобрели искусство любви, которое аж запечатлели живописью на стенах своего дворца. Волакарт предложил своей возлюбленной наивысший дар бессмертия и вечной молодости; она согласилась. И правят они с тех пор, не показываясь смертным, и лишь редким слугам дозволяется иногда видеть их, чтобы принять указания и повеления. Автор говорил о тысяче лет, что они уже владычествуют над Цсолтигой. И, холодными ночами превращаясь в гигантских нетопырей, вылетают в простор над песчаными барханами и охотятся на людей. Укусы Волакарта смертельны, но даруют жертве вечный почёт в царствах Схолия. А укусы Наспетиреи сохраняют жизнь, однако навсегда лишают несчастного покоя, заставляя его до конца дней своих грезить о её неумирающей красоте.

«Романтика!» – не без раздражения отметила Валь. Она искала конкретные факты, она нуждалась в объяснениях, а не в сладостных сказках. И хотя разум требовал сна, сердце не соглашалось уходить, пока не отыщется хоть что-то.

В тексте не раз упоминались превращения в громадных летучих мышей, пристрастие правителей к охоте, их уважение к золоту и ненависть к серебру, а также к «дрожащей пальме». Валь в пальмах не разбиралась, но предположила, что это и есть южный аналог осины: дерево, что, согласно легендам, беспрестанно шепчется с духами умерших и оттого обладает сверхъестественной силой, если использовать его против нечисти.

Легенды – это, конечно, хорошо, но нельзя же верить в это всё так же слепо, как тысячу лет назад?

Скучая, она пролистала том до конца и отыскала примечание переводчика. Как и во введении, он утверждал, что презирает упырей и данную книгу переложил с языка Цсолтиги только для того, чтобы честные люди знали, какие твари в мире существуют. С ними надо бороться, как охотники на ведьм Брита и как мастер Хамиз, воспетый во множестве поэм. Он умело обращался со священным именем Акелы, Первым из Двухтомника и другими святынями, чтобы одолевать нечисть в самых разных уголках континента. Были же здесь где-то эти самые «Записки мастера Хамиза»?

Валь оторвалась от резного стула и, держась за книжные шкафы, прошагала к другим разделам. Она отыскала историю о вампире из Рустильвании, сказки о вампирах кочевого народа мецинян, даже залитую наполовину чернилами книгу одного из экзорцистов, что заинтересовался слухами о Привратнике. Вот уж что могло быть хоть как-то полезно. Разложив всё это богатство поверх «Правителей Вечности», Валь принялась искать дальше. Обиднее всего было за дневник экзорциста; его, вероятно, посчитали любопытным, но отчасти богохульным, потому что Привратника никто не смел называть вампиром. Здесь, на острове, он был святым.

Но и вампиром же он тоже был?

Если бы меньше страниц пострадало, можно было бы что-то вычитать, кроме наблюдений за местными жителями. «Замкнутые, гордые и одновременно безумно жестокие друг к другу и особенно к слугам, эти люди считают, что живут единственно правильным путём».

«Естественно! А ты думал, жить как надо – это легко?» – мысленно напустилась на него Валь и перешла к вампиру из Рустильвании. Днём он спал в закрытом гробу, и под закрытой крышкой превращался в косматое крылатое чудище.

Сон для вампира играет важнейшую роль, как для змеи или ал-ли-га-тора; насытившись, он должен отоспаться, чтобы затем какое-то время жить, не думая о пропитании. Вампир может впасть в спячку, а может, наоборот, приучив себя к охоте каждую ночь, есть потихоньку, не жадничать и оставлять в живых своих жертв. Звероподобные упыри, стригои и носферату, часто проводят во сне время от весеннего до осеннего равноденствия, когда ночи слишком коротки. А потом просыпаются и по зиме устраивают резню. Напротив, живущие среди людей вампиры, которые тоже как-то делятся на виды – стриксы, ламии, мимики – умудряются гипнотизировать целый гарем, которым кормятся, чтобы не переходить на обычных горожан. Вся эта информация начинала походить на захватывающую фантастическую повесть, пока не дошло до того, что вампир укусом превращает жертв в себе подобных. Действительно, какая в этом логика? Получится, все превратятся в вампиров, и им нечего будет есть? Но Кристор вот обратился. А она, Валь, нет. Это делается как-то иначе. Но в этой книжке было больше сказки, чем науки. Найти бы «Записки мастера Хамиза», но, если они где-то тут и были, это совсем не значило, что ей удалось бы их отыскать.

Интересно, как спит Экспиравит. Может, это о чём-то рассказало бы. Валь подчеркнула строчки про то, что у кровососов это делается одинаково – вверх ногами. А если нет, значит, он, наверное, стрикс, или…

Валь листала туда-обратно, то не обращая внимания на сюжет, то, напротив, заостряя на нём внимание. В конце концов, она так много повторила в голове слово «спать», что попросту заснула на книжках прямо при свете дня. С ней это случалось в детстве и продолжало случаться теперь.

Она пробудилась от того, что страх отозвался болью в животе. Резко открыла глаза и увидела в полумраке тонкие чёрные пальцы, когтями переворачивающие страницы. Непроснувшийся разум моментально дорисовал жути; она дёрнулась и аж вскрикнула от неожиданности. Уже осознав, что это граф Эльсинг, она всё ещё глядела на него широко раскрытыми глазами, и сердце билось, как бешеное.

Даже слабого лунного отсвета ему хватало, чтобы видеть текст. И его мутные багровые очи смотрели с недоумением.

– Сожалею, что напугал вас, мисс Эйра, – загробным своим шелестом вымолвил он. – Но, по правде говоря, я думал, вы ко мне привыкли.

Его излюбленный тагельмуст, как всегда, прятал его голову и лицо, оставляя прорезь лишь для чёрных провалов глаз.

«Я тоже так думала», – вознегодовала на себя Валь. Странно вышло, будто что-то изнутри взяло верх над ней и заставило её так подпрыгнуть и так взвизгнуть. Хотя умом-то она и не подумала бы пугаться графа, поскольку, не будучи на охоте или в гневе, он никакой угрозы не представлял.

Однако… с какого это момента он перестал быть опасным?

«Я что, загипнотизированная слуга?» – испугалась Валь. И только потом вспомнила, что ничего не ответила.

– Мне просто снился плохой сон, и тут ещё вы подкрались, – оправдалась она.

– Да ну, – усмехнулся Экспиравит. – Вы спали пустым целительным сном забывшейся женщины, которой следовало бы не покидать свою опочивальню. Представляю, как вы должны были устать после блуждания по замку.

Валь оперлась на локти и осмотрелась. Сейчас было, наверное, часов девять вечера. Зато после отдыха в голове хоть как-то прояснилось. Она нервно отдёрнула руки с книг, что лежали перед нею, и поняла, что Экспиравит уже изучил её интересы. Тем более что всё так и осталось на виду со всеми подчёркиваниями.

– Спасибо за беспокойство, – нервно пробормотала она. – Но мы, жители Змеиного Зуба, не любим валяться на перине без дела.

– Бездельем вы именуете лечение, я так понимаю?

– Сидеть и читать – не такая уж нагрузка на организм, чтобы было, на что жаловаться.

– Какая самодисциплина, какая строгость и какая глупость. Я велю Освальду вас стреножить, если вы будете так делать.

Валь вздёрнула нос и отвернулась. Она не знала, как ещё сделать вид, что это не она тут пыталась выяснить природу вампиров.

– Он не нашёл вас с наступлением темноты и начал беспокоиться. Но я догадался, что вы тут. Ищете, как вам стать вампиром, не правда ли?

– Ещё чего, – возмутилась Валь так искренне, что Экспиравит, кажется, удивился. Поправившись (вдруг надо было сказать наоборот), она добавила менее уверенно:

– С чего вы это решили?

– Ну… с того, что от меня никому ничего больше не надо, – он склонил голову к плечу. И Валь подумала, что, наверное, эти его «друзья» – Лукас, Кристор, Валенсо – действительно служат ему не за деньги. И, как видно по Кристору, они своего добиваются. Тогда она проворчала:

– Нет уж, милорд, мне и так хорошо. Я просто… Я… Наверное, я хочу знать, кто вы.

Его замершие у переплёта пальцы перелистнули страницу и пригладили её, а взгляд смерил отмеченные вальпургиным пером строки.

– Можете себе представить, я хочу ровно того же, – с ухмылкой ответил граф. – Эти авторы мне знакомы. Я прочитал все до единой книги, где хоть что-то говорится о вампирах, упырях, кровососах и прочей нечисти. Это не дало мне ответ. Я похож на них, но не один из них. Хотя то, что я именно живой, можно поставить под сомнение.

– Что вы имеете в виду? – Валь подняла к нему голову. Громадная тень – скрюченный человек в чёрном камзоле, расшитом багряными узорами, в тяжёлом парчовом плаще, поглощающем свет. Он и без того не казался созданием от мира сего. Но в ответ на вопрос Вальпурги он приложил руку к груди. И в повисшей тишине ей показалось, что она слышит созвучный с её собственным стук сердца. Её успевало ударять раза три, пока его совершало лишь один такт.

Какое-то наваждение.

– Иногда мне кажется, оно делает свою работу лишь формально, – прошептал Экспиравит. – Должно же оно хоть как-то поддерживать кровоток, обеспечивать жизнь тела, коли уж тому знакомы и усталость, и голод, и жажда. Но настоящая ли это жизнь? Такая же, как у вас? Или лишь что-то, на неё похожее? Я ведь мог умереть ещё до того, как родился.

Валь поняла,что смотрит на него настолько пристально, что это уже неприлично. Он тоже несколько расправил хрустнувшие плечи и завершил:

– Вам не придётся штудировать все эти книги, мисс Эйра, если вы просто спросите меня. В ином случае я бы посоветовал вам Кристора, но его лучше не донимать, пока он не свыкнется сам с собой. Пообещайте мне, что не станете отвергать лечение, и я сам всё вам расскажу.

Ей самой не верилось, но Валь чувствовала стыд. Будто бы она заглянула в его дневники, а он, обнаружив это, не вознегодовал, а милостиво предложил удовлетворить её любопытство.

Но не стоит забывать, что чем гнуснее вампир, тем обходительнее он себя ведёт и тем ласковее кажется!

– Хорошо, – согласилась она. – Но тогда я займусь вашим друидическим гороскопом.

– Да пожалуйста, если не станете вставать с постели.

Он подал ей свою холодную руку, а она взяла её без особого отторжения, будто он был благородным дворянином. Странно было об этом думать, но, по крайней мере, враг не казался таким отвратительным, как поначалу.

Экспиравит проводил её до башни. Освальд снова отсутствовал, поэтому он сам помог ей зажечь свечи и удалился. А Валь ещё какое-то время сидела с гребнем для волос и глупо смотрела на расписной кувшин с водой. Разве это не есть гипноз? Сперва этот монстр кусает её до полусмерти, а теперь расшаркивается, как ни в чём не бывало. А она и верит, что он не страшен, как в это верит крыса, посаженная перед удавом.

Шуршание на шкафу заставило её оторваться от узоров на посуде. Она сощурилась и в танце свечного огня увидела, как бумсланг заглатывает самого мелкого из нетопырей. После такого он будет спать не один день.

Зато он это точно заслужил. Уголки губ Вальпурги поднялись, и она с садистским удовольствием наблюдала за трапезой Легарна, пока гребень медленно разбирал её вороные пряди. Крошечный змей убил четырёх чёрных мундиров, одного позорного стража и одного личного гвардейца Экспиравита. Сейчас ему больше было нельзя этим заниматься, но он сыграет свою роль.

Днём, когда она занималась своими делами и прилежно вырисовывала судьбу Экспиравита согласно книжке о предназначениях, написанной древними рендритами, её ждало очередное испытание. И оно оказалось не связано с тем своеобразным кушаньем, что ей вперемешку с кровью преподносил Освальд. Оно в очередной раз прилетело, как дурной ветер, плохими новостями.

– Что-то вы совсем не едите, дорогая моя, – проворчал схолит, который заправлял свою постель. – Никак вы уже знаете?

– Что знаю? – не отвлекаясь от текста, спросила она. Читать в кровати оказалось очень удобно. Даже умиротворяюще. Понятно, почему мама запрещала это: подобное времяпровождение очень расхолаживало.

– Да только что мне адьютант Бормер передавал, что Валенсо вас вроде как приглашал в следственную службу. Что-то там с женщиной из Девичьей башни. Но вы же не пойдёте…

– Пойду! – оборвав его на полуслове, быстро сказала Валь. И тут же захлопнула книжку.

Хлопотами схолита ей организовали коляску, как благородной леди, до самого здания следственной службы. И через считанные минуты она была уже на пороге кабинета Рудольфа, где теперь поселилась заморская мразь. Валенсо шуршал пером на пергаменте, а сбоку от него сидела бледная и буквально посеревшая Эми. Её рыжие волосы были затянуты в пучок внизу затылка, а глаза распахнуты, замершие в ужасе. Она, кажется, не поверила, что Валь всё-таки пришла.

Но как она могла не прийти! Вновь она врывалась, жалея, что не проклятый Валенсо напоролся на Легарна. И вновь всё внутри неё горело испепеляющей ненавистью.

– Добрый день! – практически прорычала она. Как сложно было держать себя в руках! Опять этот пёс всё разнюхивает, опять смеет влезать к ней в душу, хватать её друзей. Она сама отодвинула стул и села напротив Охотника. И спросила:

– Ну, что на этот раз? Верная служанка Моррва убила дюжину ваших солдат, я угадала?

– Уймись, Эйра, – огрызнулся Валенсо. Он был первым, кто отринул приличия и стал обращаться к ней на «ты». – Никто не умер с момента принесения клятвы. Но до этого – да. Я продолжаю расследовать эти и другие случаи. Вашу служанку мне сдали штабные у Девичьей башни – они завидели её на скалах. Она утверждает, что уронила туда какую-то ценную бумагу, но солдатам так не показалось. Они давно подозревают что-то неладное с вашим утёсом, хотя им не удалось туда спуститься и что-нибудь найти. Но меня это всё так или иначе смущает.

Судя по отчаянному взгляду Эми, она изо всех сил пыталась быть не хуже змеиной дворянки и не выдать ни крупицы информации.

Жаль, что она зря старалась. Вальпурге это всё надоело. Она понятия не имела, зачем Эми понадобилось самой снабжать продовольствием солдат Уолза Ориванза; значило ли это, что куда-то подевался Мердок или что Герман совсем допился, итог был один. Пора было прекращать этот фарс с глупой солдатнёй. Валь своими глазами видела, что Экспиравит не убивал сдавшихся вражеских солдат, если те не имели отношения к делам Сопротивления, и поэтому им следовало бы отыскать остатки своего мужества да перестать сидеть на шее бедной Эми. Всё равно сообщения со стороны Купален приходили всего два раза. Да и какой теперь от них толк? От змеиных дворян почти ничего не осталось.

– Я вам всё расскажу, – заявила она.

– Как с лордом Кромором? – скептически спросил Валенсо.

– Лучше. Слушайте, – и она положила обе ладони на дубовый стол. – Там, внизу утёса, есть пещеры. В пещерах сидит дюжина, если они ещё не съели друг друга, солдат морской стражи под командованием благородного сэра Уолза Ориванза. Они томятся там с самой Долгой Ночи, и, как рассказала мне баронесса, змеиное дворянство вынудило моих домочадцев помогать им и давать им пищу. Не смотрите на меня так; никто не смог бы отказать в такой просьбе, особенно мягкосердечная леди Вальпурга.

– И что заставило их это сделать?

– Страх. Они решили, что вы их казните, или сожрёте, или выпьете их кровь. Ваша репутация опережает вас!

– И почему вы все молчали, скажите на милость?

– Потому что я боялась повредить Моррва тем единственным, что я вообще хоть как-то знаю о деле Сопротивления! – Валь старалась звучать и нагло, и исступлённо, чтобы чувствовалась искренность её усталости и одновременно какая-никакая вера в разум завоевателя. По правде говоря, это было примерно то, что она на самом деле испытывала. – Вам от того не убыло, что где-то всё это время прятались рехнувшиеся от страха остатки морской стражи.

– А это уж оставь нам решать, – Валенсо поднял бровь и сурово покосился на Эми. Та вся сжалась, но её лицо сохраняло маску остолбеневшего страха. Она не понимала, почему Валь так поступила, а Валь не могла ей объяснить.

– Ну что, Валенсо? – не выдержала Валь. Будто драчливый мальчишка, он тоже уже не вызывал желания обращаться к нему на «вы». – Так ли надо запугивать горстку одиноких женщин? Уймись, наконец. Забери этих солдат, посади их в тюрьму. И делов-то.

– Как? Выуживать этих трусов из пещер и лишиться при этом ещё кого-нибудь? Нет уж… Ты туда и пойдёшь, Эйра. А я буду ждать на берегу.

16. Признание в любви

Снег уже практически весь сошёл со скал и вересковых предгорий. Но вода, что хлестала борта длинной байдары, была ледяной. Валь куталась в шаль, плащ и накидку из бобровой шкуры. А Моркант, одетый в лёгкий дублет, совсем не мёрз. Ему приходилось грести за четверых, и он успешно с этим справлялся. Лицо его было хмурое, взгляд избегал встречаться с вальпургиным.

И поделом. Если бы она могла, она бы испепелила его. Предатель! Сам сэр Моркант Умбра – предатель!

Она стискивала холодными пальцами края накидки и продолжала прожигать его глазами. Как она могла поверить ему? Как она могла поверить Банди? Они были заключены на каторгу не просто так. Но кто бы мог подумать, что верзилой Мердоком окажется именно Моркант, который десять лет назад был изгнан за покушение на её дядю!

Самое дурацкое, что это была её байдара. И небольшая рыбацкая пристань к северу от Брендама была той самой пристанью, что ей пришлось уступить в сентябре, продав все инструменты и снаряжение. Дело её отца сейчас служило делу вампира. А Валенсо, провожая её со своими головорезами с дощатого причала, ещё посмел сказать ей нечто вроде: «Ну, сэра Морканта ты, наверное, знаешь? Его лорд Видира упёк на каторгу и язык ему отрезал, чтобы прикрыть своё насилие над девицей из Умбра. А он вернулся, чтобы снести герцогу башку».

Валь кипела ненавистью. Про Беласка ходили разные слухи, но будь они даже хоть сто раз правдой, как смел рыцарь принести клятву графу Эльсингу!

Она этого случая не помнила, но мама часто рассказывала ей. Было ей тогда лет пять или шесть. И на графских аллеях обустроили очередное ристалище в честь праздника летнего солнцестояния. Это был первый большой турнир для сэра Морканта, тогда ещё малоизвестного, и его Лазгала. Он приехал из глуши, в которой обитали Умбра, один. И, как утверждала мама, Валь это почувствовала и поднялась со своего места рядом с отцом, чтобы дать хмурому рыцарю пышный розовый цветок пиона. Воодушевлённый юнец выиграл турнир, получил благосклонность лорда Вальтера Видира, организовал помолвку со своей кузиной и стал приниматься в высшем обществе. Но если раньше Вальпурге было приятно чувствовать себя к этому причастной, то с тех пор, как он был изгнан, она не желала об этом думать.

А теперь тем более!

– Предатель, – бормотала она. Скользкие скалы проплывали мимо, сливаясь в единую бесцветную картину с кварцево-серым морем. Волны так лихо раскачивали их судёнышко, что это могло бы быть страшно. Если бы страх не уступил место злобе. И постоянному желанию высказать ему всё как можно громче, не будь он такой могучей тушей.

– Как ты мог. Ты предатель, – твердила она, и ей хотелось плакать. От ярости. Впрочем, она была почему-то уверена, что он не тронет её. Куда сильнее уверена, чем раньше, когда он был просто мистером М. Слишком прочны были клятвы рыцарей, а рыцари никогда не причиняли женщинам вреда.

Кроме того, он же не сдал её Валенсо, хотя мог.

И всё равно он предатель!

Моркант не отвечал ей ни жестом, ни взглядом, и постоянно оглядывался, чтобы убедиться, что они не плывут прямо на камни. Он налегал на вёсла, и его негромкое пыхтение терялось в рокоте вод. Мантра о предателе наконец уступила место исступлённому молчанию. И осознанию: она сейчас тоже будет предательницей.

– Здесь, – она указала рукой, и Моркант обернулся, чтобы убедиться, что там можно причалить. Каждый вал заливался на скальные отроги, но в глубине меж покрытых ракушками рифов виднелся ход в эти самые пещеры. Если не знать нарочно, что они тут есть, их можно было не увидеть в упор.

Валь напружинилась и прыгнула на камни, обутая в плоские рабочие ботинки. Она стала такой сухой и жилистой, будто охотничья собака, что совсем не переживала за свою ловкость. Затем она оперлась рукой на один из выступов и заглянула внутрь.

– Эй! – позвала она вполголоса. – Есть кто живой? Это я, леди Видира Моррва!

В лужах под ногами мелькнули отражения клинков и блестящих глаз. И на свет высунулся один из морских стражей – бледный, с запавшими глазами, в просоленной форменной рубахе. От него пахнуло мерзкой вонью.

– Боже правый, – прошептал он. – О Великий Змей, это и правда вы?

За его спиной зазвучали голоса, и несколько человек вышли ей навстречу. Она видела их посеревшие лица и поломанные ногти, а у некоторых – покрасневшие от цинги дёсны, и ей было жутковато.

– Это я, – твёрдо сказала она. – Я пришла забрать вас на байдаре. Вы теперь сможете вернуться в Брендам. Где сэр Уолз Ориванз?

– Здесь! – эхом зазвучал слабый возглас из темноты. – Я здесь, леди Моррва!

– У него гангрена по ноге пошла, он лежит, – глухо пробурчал первый из стражей.

«И вы предпочли бы сгнить и иссохнуть тут, чем сдаться», – подумала Валь мрачно. Если мужчины такие глупые, то ей точно придётся стать предательницей.

– Вы разве не могли доставить его в Купальни?

– А как теперь? Оставшуюся у нас лодку отнесло штормом. Двое, что пытались удержать её, утонули.

«Проклятье».

– Собирайтесь и немедленно выходите! У нас мало времени, – изображая зачинщицу побега, поторопила она. Её слова были подобны камню, кинутому в голубятню. Солдаты кинулись кто куда, забирая свои вещи из полостей в пещерах, а один вынес к ней сэра Уолза. Валь помнила его – всегда бодрый, пышущий молодостью и добродушием человек теперь превратился в утомлённого жизнью воина. Его тёмные волосы тронула проседь, что на Змеином Зубе бывало лишь у глубоких стариков. Но он нашёл в себе силы расцвести счастливой улыбкой.

– О, леди Моррва, вы представить себе не можете, как я счастлив вас видеть, – прошептал он. – Что там? Король уже на острове? Как там моя Кея?

– Она в порядке. А король – практически, – пробормотала Валь. Об этом она ничего не знала. Сейчас ей было важно другое. – Вы все здесь собрались? Все меня слышите?

– Так точно, миледи! – нестройным хором отозвались они.

– Тогда слушайте внимательно! Каждый из вас, до единого, поклянитесь, что не выдадите никому, что я – это леди Вальпурга Моррва! Отныне я придворная чародейка графа Эльсинга, Эйра, дочь Эйры, дочери Эйры. Я служу ему верно, и даже не вздумайте… И даже не вздумайте. А леди Вальпурга Моррва сейчас в Девичьей башне. Поклянитесь мне, поклянитесь мне жизнью и честью, стражи: что бы ни случилось, вы не выдадите меня.

– Мы клянёмся! Мы обещаем вам, леди Вальпурга! Жизнью и честью!

«И самое печальное, что вашим клятвам я верю, как ничьим другим», – хмуро ответила она им в своих мыслях. Но вслух не сказала ничего; только кивнула и махнула рукой, призывая их за собой. Вместе они, одиннадцать верных морских стражей и она, выбрались в туманный полдень. Сэр Моркант продолжал удерживать байдару подле рифов и помог стражам спрыгнуть к нему. Вальпурге не позволили забираться на борт последней: принципиальный сэр Уолз пожелал уйти после всех, как положено командиру. Проклиная его за рыцарскую дурость, Валь смотрела, как его помощник и Моркант изощряются, снимая его с плоских камней. И вот он, морщась от боли, наконец опустился на скамью. Моркант оттолкнулся веслом от скал и стал грести обратно к порту. Солдаты глядели друг на друга и на удаляющийся провал в рифах, не веря своему счастью, а Валь теперь прятала глаза. Как Моркант, когда вёз её сюда.

Впереди стали видны растущие на берегу можжевеловые кусты. Скоро должна была показаться и рыбацкая пристань.

– Леди Моррва, а как же нам пройти, чтоб нас не заметили? – забормотал сэр Уолз. – Куда нам теперь? Не в город же в таком виде.

– Мы дойдём до брендамского порта и потеряемся в нём, – соврала Валь. – Сто раз так делали. Не волнуйтесь. А там рассеемся. По домам.

– По домам?! – воскликнуло сразу несколько ребят.

«Хоть бы вас не казнили», – сжалось сердце Валь.

Лодка стукнулась бортом об опоры пристани, и морские стражи энергично стали спрыгивать на дощатые мостики. Они помогали друг другу и своим спасителям. Моркант привязал байдару и последним взошёл на помосты. Сейчас здесь было пусто, но они с Вальпургой оба знали, что на самом деле это не так.

Как только они сошли на землю, из-за можжевеловых кустов на них со всех сторон уставились дула ружей. Вороные наёмники Эльсингов в своих неизменных мундирах взяли их на прицел, высунувшись из-за лодочного склада, из-за растений и груд ящиков. И Валенсо вышел им наперерез. Взгляд у него был какой-то жуткий, и он смотрел на Вальпургу.

Она поняла, что сейчас ему очень хочется нажать на спусковой крючок и потом просто сказать, что она не содействовала ему, а помогала сэру Уолзу. Но с нею был Моркант, и он не посмел бы.

Беспомощные солдаты замерли; им не помогли бы теперь даже их ружья. Они остолбенели, только глаза бегали туда-сюда.

– Не сопротивляйтесь, – бесстрастно приказал Валенсо. Будто он говорил такое каждый день. – Граф Эльсинг велел сохранить вам жизнь. Леди Кея принесла ему клятву от имени семьи Ориванз, и поэтому вы велением графа отправляетесь со мной в госпиталь, – и он, поразмыслив, добавил ехидно:

– Спасибо, Эйра.

Её бросило в жар, она опустила глаза в просоленные доски под своими ногами. И не смотрела ни в отчаянное лицо сэра Уолза, ни на других солдат. Их сапоги нестройно застучали по холодной земле и брусчатке, удаляясь. Моркант привлёк её внимание жестом. Он указал им вслед и посмотрел вопросительно.

– Идите один, – глухо выдавила она из себя. – Я хочу прогуляться. Сама по себе.

Рыцарь понимающе кивнул и отправился по следам пленников. А она, переведя дух, молча запрокинула голову и уставилась в свинцовое небо.

Какое оно было низкое, мрачное. Как отзывалось оно туманом во влажной земле Змеиного Зуба. Как рокотало под ним величие пепельного моря. Оно не видело ничего, не отзывалось на их страдания. Оно было сто лет назад и будет через тысячу лет таким же. Как и этот остров.

В вечность забрало оно многих, и они сейчас были нужны ей. Поэтому она решила навестить кладбище Моррва. Домой, в Девичью башню, ей было уже нельзя, но без папы или без Сепхинора это и не был дом.

А вот кладбище…

Она потребовала лошадь для нужд придворной чародейки у портовых казарм и шагом поехала к Северным воротам. Вернее, к тому провалу в городской стене, что на месте них образовался. Теперь не скорость её влекла, а медлительность. И каждый камень на дороге хотелось ей рассмотреть, и каждое облако тумана в предгорьях. Слушать, как неспешно топают копыта и шепчет вереск. И не думать.

Навстречу ехал всадник, и она опустила глаза, спрятала их под вуалью остроконечной колдовской шляпы. А потом с удивлением узнала сэра Лукаса на его белом коне. Он вёз Эпонею, и она то плакала, то смеялась, но беспрестанно прижималась к нему чёрным траурным платьем. Они были увлечены друг другом, направляясь в город, и не заметили одинокую чародейку.

Захватчик утешает даму после того, как усилиями его стороны убили отца этой дамы. Абсурд? Абсурд. Бесчестие? Безусловно.

В душе всё равно было пусто, не было даже негодования.

Штабные встретили её радушно, но не стали донимать, когда она сказала, зачем приехала. Сил у неё было мало, и она не стала спешиваться. Кобыла то и дело выдёргивала поводья, чтобы цапнуть себе прошлогодней травы. А Валь просто смотрела на то, какими масштабными стали захоронения.

Сколько их! Она будто вошла в танцевальный зал в Амаранте. Все встречали её торжественным молчанием бесконечности. Играл вальс ветра. Рудольф, Глен, лорды Венкиль Одо, Барнабас и Зонен, старая леди Ориванз, Тристольф, Димти, Гленда… дядя Беласк.

Это её уже добило. Она сползла с седла, накинула повод на земляничное дерево и на негнущихся ногах подошла к могиле. Дядю похоронили рядом с монументом, оставленном Вальтеру. И на свежем холмике земли, облитом слезами Эпонеи, красовался венок тусклых зимних цветов. Возмущён ли герцог Видира романом дочери с сэром Лукасом? Или, по своему обыкновению, снисходительно ухмыляется? Он, кажется, считал, что люди без греха скучны и бессмысленны.

В чём-то он, может, был прав. Валь так ни разу и не надела красное платье. А теперь и не наденет никогда.

Она побрела, оставив лошадь, и носки её разношенных ботинок цепляли холмики мокрой травы. Вересковые заросли потонули в тумане, а она захлебнулась в неизмеримом горе, потеряв всякие мысли.

Она бы даже сказала, что ей было безразлично и лишь немного страшно, когда руки незнакомца вдруг схватили её, накинули ей на голову мешок, заткнули рот кляпом. У неё не было сил противиться, не было желания угадывать. Этот некто схватил её и, не встретив борьбы, закинул её к себе на седло и умчал в глубину белой мглы.

– Вот, глядите! Это сама придворная чародейка мятежника! Будто варёная курица!

Пыльную холстину сорвали с её лица, и она сощурилась на свет множества свечей. Её усадили на стул и обступили со всех сторон люди в одеждах гражданских. Только вот для местных жителей они были в большинстве слишком светловолосы и светлоглазы, и их волевые подбородки выдавали в них военных.

А посреди них стоял Адальг. И Валь округлила глаза, не веря тому, что видит. А он, вначале суровый, тоже оцепенел и воскликнул:

– Идиоты! Это же Валюша!

Её руки отвязали от спинки стула. А Адальг поправился:

– Нет, конечно, хорошо, что вы её привели, но… чёрт бы вас побрал!

– Так она под прикрытием? – раздосадованно спросил один из его бойцов. Адальг отмахнулся и склонился к бледной подруге, чтобы обнять её. И, согревшись в его руках, Валь предпочла бы умереть уже сейчас. Не дожидаясь всех этих крупных политических событий.

– Уйдите, оставьте нас, – гневно велел Адальг. А сам принялся гладить её по спине, будто успокаивая:

– Не бойся, милая, ты недалеко, мы сейчас в Купальнях. Мы уже здесь, а войска будут вот-вот – из Эдорты. Галопом от силы полчаса, ты вернёшься – не заметишь…

– Да хоть у чёрта на рогах, – прошептала Валь и закрыла глаза, спрятала лицо на его плече, зарылась носом в соболиный ворот. Она буквально повисла на нём. И поэтому он, почуяв неладное, усадил её ровнее и отстранился, всматриваясь в её лицо.

– Валь, ты в порядке? Тебе нехорошо?

Её ворот отлично закрывал бинты, что прятали укус. И она не хотела говорить ему такое, чтобы он не волновался. Поэтому лишь улыбнулась слабо:

– Я просто устала.

Их окружал беспорядок ящиков, бочек и связок сушёной сельди. Они были на рыбном складе. В Купальнях. Но какое это имело значение?

– Валь, как вы там? Хоть кто-то остался? Я слышал, с Сопротивлением расправились прямо на виду у толпы. И с Беласком. Как Эпонея? Она в порядке? – осыпал её вопросами Адальг. А она млела от его присутствия и не могла перестать глупо улыбаться.

– Все в порядке, – отмахнулась она. И сердце её забилось быстрее, окрылённое радостью. – Не все дожили. Но Эпонея – да. Они, глупые, говорили, что ты не придёшь нас спасти. А ты пришёл. Слава Рендру. Ты пришёл! Это стоило всего. Ты здесь! Адальг…

– Мы будем штурмовать город, – заверил её Адальг и закивал, так что его светлые кудри заколыхались, как золочёное закатом море. – Но ты скажи мне про Эпонею. Это правда, что она живёт в Девичьей башне? Если да, то мы попробуем в первую очередь взять башню. И вызволить её. Правда?

– Ну, правда, – с лёгким недоумением ответила Валь. Постоянное упоминание Эпонеи опять умерило её радость. – Но вы же собираетесь освобождать Брендам? В любом случае?

– Конечно-конечно, – согласился Адальг. К ужасу своему Валь услышала в его словах пренебрежение. А вдруг он правда только об Эпонее и думает?

«Нет, не может быть. Или может?»

Она вскочила на ноги, вцепилась в его ворот и заговорила:

– Адальг, нас осталось – по пальцам пересчитать. Мы противостояли вампиру как могли, но теперь нас уже очень мало. Если ты не поможешь нам, нас всех ждёт смерть. Мы не сдадимся ему, но и одолеть его сами не можем. Мы же твои подданные. Пожалуйста. Пожалуйста, Адальг!

– Валь, – он мягко погладил её плечи. – Тебе ли не знать, что Брендам – настоящая крепость. Брать его с земли – это испытание даже для свежей, хорошо экипированной армии. Это может быть слишком тяжело. Даже если бы я хотел.

– Ты не можешь!..

– Тихо, тихо, – и он ласково провёл рукой по её волосам. Но она не испытала от этого радости. Теперь в лице её было безумие.

– Адальг, ты нужен нам, ты нужен нам для жизни! Мы только потому и держимся, что ждём тебя! Ты не смеешь бросить нас после стольких жертв! Почти всё Сопротивление полегло, чтобы Брендам мог быть свободен!! – надрывалась она.

– Я знаю! – он повысил голос. – Но ты должна понимать, что всё это будет бессмысленно, если чёртов Демон раскроет Эпонею и заберёт её!

Что-то оборвалось в душе её. Она тоже так думала раньше. Но ей казалось, что спасение Эпонеи неотделимо от освобождения Брендама. А теперь, выходило, это было не так?

Да почему вообще свет клином сошёлся на этой Эпонее?

– Адальг, – зарыдала она, и слёзы покатились неостановимым потоком по её щекам. Она потянула его за ворот и сама поднялась ему навстречу, прижалась к нему, заглянула в его недоумевающие голубые глаза. Слова вырывались из горла сами. – Адальг, она не любит тебя. Она тебе не верна. Ты не можешь её… Она не смеет так… Она… Разве она может любить? Это я, я тебя люблю! Я тебя любила с самого детства и всегда! И сейчас! И я сделала всё, чтобы исполнить твою просьбу, чтобы защитить Эпонею, но я сделала это из любви к тебе, Адальг!! – она до боли стиснула его ворот и повисла на нём. Она хотела прижаться к нему ещё крепче, пробить стену его отторжения и стыда, вцепиться в него больнее вампира и не позволять ему отстраняться.

А он, глядя на неё остановившимися взором, позволил себе лишь отклониться чуть назад. Это не помогло; исступлённая, Валь схватилась за него так, что он даже вздохнуть боялся, чтоб её не уронить.

– Валь, Валь, – снова заговорил он своим мягким проникновенным голосом. Она заплакала ещё пуще, не желая слышать, что он ей ответит, и зарылась носом в его плечо. Ей хотелось просто сгинуть, здесь и сейчас, и чтобы ощущением на всю её вечность в аду Схолия осталось тепло его рук на её спине. И он не прогонял её, не кричал, что она забылась в своей ревности, а просто стоял, позволяя ей излить все её слёзы досуха, и не отпускал её.

Уже совсем осипшая от своего плача, Валь зашептала вновь:

– Адальг, пожалуйста, не будь так жесток. Не бросай нас. Не бросай меня.

– Не брошу, – пообещал король и обнял её покрепче. Так она вновь размякла в своём обожании, и слёзы прекратились сами собой. – Я заберу и тебя тоже.

– Но я не оставлю Змеиный Зуб.

– Если хочешь, то заберу. Будь с Эпонеей, если готова. Не погибай за Брендам. Пожалуйста. Не забывай, для чего мы это делаем. Мы не должны позволить Демону забрать её.

«Опять», – безнадёжно подумала Валь. – «Он опять».

Она отклонилась сама и сделала шаг назад, безвольно уставившись в земляной пол.

– Ты запомнила, Валь? Когда будет штурм, если ты можешь на это повлиять, сделай так, чтобы она была в Девичьей башне. Да? Валь?

– Да, – обронила она. Но душа её уже оделась в панцирь непробиваемой стали.

Она вернулась в город вечером. Всё та же кобыла вяло перебирала ногами, неся её вперёд. Всё тот же опустошённый взгляд она показала солдатам, когда возвращала им лошадь. И всё так же несчастно ощущала она себя, когда брела по проспекту Штормов своими ногами.

Её то и дело норовила сшибить какая-то молодёжь, что носилась туда-сюда. Парни гонялись за девушками, а те – кто с кринолином, кто без, кто местные, кто чужие – смеялись и визжали. Прятались за другими прохожими и вставшими у банка каретами. За остатками висельного помоста, на котором уже никого не было.

Пара тененских стариков набирала в булочной кренделей, а компания эльских наёмников хлопала и наблюдала за тем, как двое из чёрных мундиров вытанцовывают в центре их круга.

Как они все смеют жить?

Валь понимала, что едва ли сможет дойти до Летнего замка. Это она погорячилась, отдав лошадь. Но и возвращаться было неловко. Она села на одной из скамеек на набережной и тусклым взглядом уставилась на отдалённые очертания Инкул Рендрота.

Он будто… посерел? Или у неё помутилось в глазах? Почему стены его такие пепельные, что сливаются с тучами? Они всегда были белыми.

Чтобы убедиться, что зрение не подводит её, она даже приподняла вуаль. И всё равно.

Скоро это будет чёрный вампирский замок, если Адальг не поторопится.

Она хотела встать и поняла, что больше не может. Правда, следовало отлёживаться, пока она не восстановится. А сейчас даже дышать было тяжело.

Может быть, от слёз? Скоро должен был быть день рождения у Сепхинора. Восемнадцатого марта. Отвоюет ли Адальг к тому времени город? Смогут ли они снова обняться? Что она ему подарит?

Не спать, только не спать. Не на улице же. Обычно на улице нельзя было оставаться с наступлением темноты. При первых признаках тепла летучие змеи, стрекозы, снова вылетали после заката. Они в основном были безобидны, охотились на насекомых, но некоторые были ядовиты. Обычно их можно вслепую полный сачок наловить, а теперь-то что?

Одна из летучих змеек, длиной с локоть, прошмыгнула над водой, и её на лету сбил и схватил нетопырь. «Мразь», – подумала Валь.

Сколько их тут теперь?

Мимо неё пронеслась всадница. Одетая в чёрную амазонку, она правила островным тарпаном, и ей удавалось заставлять его скакать. Валь сперва не придала ей никакого значения, но та заметила прикорнувшую на скамье чародейку и вернулась к ней, сделав небольшой круг. Её сапожки звонко ударили по брусчатке, а взгляд цвета ракитника окунул Вальпургу в океан обожания и радости.

– Ах, Эйра! – выпалила она и подбежала, и заключила её в тёплые объятия. Это была леди Кея. И в обнимку с ней Вальпурге стало легче, чем в руках Адальга. Будто бы дома.

– Ты в порядке, Эйра? Ты вся белая, – зашептала Кея и, сунув руку ей под вуаль, мягко заправила ей за ухо выбившуюся прядь. Валь ответила ей обессиленным взглядом, и Кея заявила с решимостью на своём мягком лице, по форме похожим на сердце:

– Ты должна отдыхать. Давай я довезу тебя до замка? Или ко мне домой? Эйра, ответь мне. Пожалуйста. Я тебе благодарна по гроб жизни. Ты вернула мне моего Уолза. Ему отняли ногу, но теперь он жив. И в больнице. Бедная моя Эйра, ты теперь совсем одна; но я никогда не забуду.

Валь свела брови и слабо улыбнулась ей в ответ. Кее было от силы лет восемнадцать, но она уже казалась такой по-матерински заботливой и со своим мужем, и с нею, что ей не хотелось противиться.

– Надо в замок, – подтвердила она вяло. – Иногда проснусь, знаешь, и кажется, что могу пробежать пешком отсюда до Девичьей башни. Но это ненадолго. Сейчас нет сил даже вернуться. Не пойму, когда я наконец встану на ноги как следует.

– Скоро встанешь, – пообещала Кея и потянула её за руки, помогая ей подняться. Затем велела ей залезть на скамейку и подвела тарпана, чтобы ей было проще забраться в седло. А сама со своим животом села ей за спину. И, когда они тронулись, тихо промолвила ей на ухо:

– Послушай, я хочу, чтобы ты знала. Если ты решишь сдаться, я буду на твоей стороне. Я в любом случае на ней буду; но вдруг ты неверно понимаешь то, что случилось. Я не хочу, чтобы ты думала, будто я обязала тебя на борьбу до победного финала. Напротив. Если ты вдруг перестанешь воевать с графом, я полностью пойму тебя. Хорошо?

Раскачиваясь на холке у приземистого коня, Валь кивнула. Вот Адальг просил об обратном. О том, чтобы она сделала то, что он хочет. А Кея разрешала ей не делать.

Но у Адальга свой интерес – ему нужна Эпонея. А Кее нужен живой муж.

А что нужно ей, Вальпурге?

Брендам. Она не успокоится, пока на Чешуйчатом троне сидит нечисть. Пока приходится врать, чтобы жить, и жить, чтобы врать.

Поэтому она не могла внять щедрому совету Кеи и прекратить свои шпионские игры. И в то же время она не должна была остаться дурой; если Адальгу нужна лишь Эпонея, пускай забирает её.

Из Летнего замка.

– Я не останавливаюсь, – твёрдо сказала она. – И мне нужно узнать, как можно убить живого вампира. Книга, например, «Записки мастера Хамиза».

– А серебром?

– Не пойдёт. Он на шее носит серебряный кулон с портретом. Он не совсем мертвец, и потому, похоже, серебро не вредит ему. Но должно же быть хоть что-то, что способно его уничтожить!

– Поняла, – шепнула та кротко. Остаток пути они проехали, ни о чём важном не беседуя. И, когда Кея высадила её у портика, Валь напоследок спросила:

– Тебе не стоит завязать с верховой ездой на таком сроке?

– Сегодня последний день, – пообещала Кея. – К тому же, я отлично себя чувствую. В отличие от тебя. Ты точно дойдёшь сама, дорогая?

– Не волнуйся, – кисло улыбнулась Валь в ответ и покосилась на позорную стражу. Забавно, но одного из них теперь заменил сэр Моркант. Он нёс дозор при входе в донжон, полностью облачённый в тяжёлую рыцарскую броню. Теперь-то он доволен, наверное?

– Если что, не стесняйся просить о помощи. Особенно меня. Договорились? – вместо прощания сказала Кея и натянула поводья.

– Да. Спасибо тебе.

И Валь окунулась в полумрак тронного зала. Надо было подняться на второй этаж, потом в башню. И там Освальд опять будет нудеть, что ей нельзя было поддаваться Валенсо. И что Экспиравит будет недоволен, если узнает. И всё в этом духе. Это могло бы показаться заботой, если бы не было слепым исполнением приказов вампира.

Уже проходя мимо обрамлённой ковкой арки, Валь замедлилась. Тихонько потрескивал камин в гостиной графа. Но сам вампир почему-то до сих пор не вылез заниматься своими счётами, таблицами и указами. Поэтому она загорелась страстным желанием всё-таки проверить то, что вычитала. И, пройдя к двери в его спальню, оперлась о свои колени и наклонилась, чтобы заглянуть в замочную скважину.

Она увидела край застеленной постели. На мехах вместо подушки возлежала спящая Золотце. А справа, куда было не дотянуться взглядом, с потолка свешивалась будто бы длинная штора…

Раз – и она пропала. От неожиданности Валь резко выпрямилась и обернулась. И взвизгнула, увидев прямо перед собой Экспиравита.

– Я так полагаю, вы мне мстите, мисс Эйра, за то, что я вас разбудил в библиотеке, – вздохнул он, как далёкий ветер в предгорьях. И недовольно скосил на неё свои алые глаза. – Не делайте так. Ясно?

– Ясно, – дрогнувшим голосом ответила она. И поспешила обратно к себе в башню, на какое-то время совсем забыв о своей усталости. Её лихорадило мыслями о штурме, и она не могла лечь, не сделав хоть что-то. Освальд высказался, что у него своих дел полно, чтобы постоянно за ней бегать. И поэтому она воспользовалась моментом и попросила утром же послать за Эпонеей и Эми – пускай, мол, они за ней и присматривают.

17. Поединок после заката

Благодаря внешней разведке резкое появление среди ферм и деревень целой армии местных под командованием лорда Онориса Эдорты было не таким уж неожиданным. Сперва соглядатаи докладывали о солдатах Харцев, а потом – о том, что к ним присоединились эдортские бойцы. Артиллерии у них было сравнительно немного, но в сумме они превосходили гарнизон Брендама почти в два раза. Двадцать пять тысяч воинов короны и семнадцать тысяч воинов из Эдорты. Против двадцати тысяч солдат графа Эльсинга, но со стенами и пушками.

И в этой ситуации помощь или вредительство местных жителей можно было рассматривать как важный фактор. Но Экспиравита раздражало другое. Когда битва уже практически началась, и фельдмаршал был отослан командовать со сторожевых башен, в замке остался лишь адъютант Бормер. Он должен был передавать сообщения графа, если тот пожелает. А тому передавать было нечего, кроме неустанного ворчания: «Если ты так хотел со мною поединка, то зачем напал при свете дня?»

Эпонея и Эми как раз едва-едва успели приехать в донжон с небольшим запасом вещей, когда раздались первые выстрелы пушек. Гвардеец проводил подставную баронессу не без труда: её чуть не пришлось на руках тащить. Она едва не лишалась чувств, слыша эхо канонад. И поэтому Валь уступила ей свою постель, а сама деловито пошла узнавать, как обстоят дела.

Граф сидел с несколькими бумагами и письмами у камина. Обычно в это время он уже отсыпался, но сейчас, понятное дело, не мог.

– Мисс Эйра, – коротко позвал он её. – Что вы опять расхаживаете?

– Волнуюсь, надо полагать, – непринуждённо ответила Валь. У неё почему-то было хорошее настроение. Будто бы всё уже предрешено в пользу Адальга, и, что самое приятное, пережить все эти катаклизмы удастся не на улице, а в прочном донжоне. Каким бы ни был исход, им больше не надо в ужасе носиться по морозным улицам.

– Тогда погадайте мне, раз уж на то пошло.

«Почему бы и нет», – подумала Валь и вернулась к нему с картами. – «В этот раз я не буду ничего придумывать и расскажу ему так, как карты и говорят. Будет забавно, если оно совпадёт».

Они расположились как всегда: он на диване, она на кресле. Она раскинула карты на столике, а он вытянул три из них. Теперь Валь хорошо помнила, что из них что означает. И всегда запоминала, не повторяется и не путается ли она, изобретая различные трактовки. Вот сейчас это были прямые «влюблённые», «король кубков» и обратная «собака».

– Ну, очевидно, вы выиграете этот бой, но не просто так, – пожала она плечами. – Об этом говорит вот этот король. Гораздо интереснее сочетание первой и третьей карт – они гласят, что вы на верном пути к своей истинной любви.

– Я найду её? Когда?

– Правильный вопрос, милорд.

– В этом месяце?

Он сразу же вытащил и показал ей обратного келпи.

– Нет, – вздохнула Валь. – Не в этом. Не спешите. По вашей линии любви я уже могу предположить, когда это будет, но…

– Так говорите! – порывисто сказал граф.

Здесь у Вальпурги тоже не было толковых задумок. Ей было безразлично, когда он там что найдёт, и оттого она воспользовалась тем самым расчётом, что у неё получился по книжке «Хиромантия для начинающих и продвинутых»:

– Где-то от трёх до пяти месяцев, если смотреть от этой недели, милорд.

В его рубиновых глазах зажёгся интерес. И он протянул:

– Это ведь совсем недолго.

– Да, поэтому просто продолжайте делать то, что делаете, и не задумывайтесь.

Вампир кивнул и рассеянно уставился в сторону. И пробормотал ожесточённо:

– Дождались бы они захода солнца…


Уж кто не мог бы усидеть за стенами, так это Лукас. От фельдмаршала Юлиана и от Экспира директивы были весьма прямые и понятные: не пытаться кровью и потом удержать высоту и Девичью башню. Если что, уходить за стены. Но Лукас сперва волновался, что в башне останется ненаглядная его баронесса, а потом, когда обнаружил там лишь старого пьяного виконта Моррва, решил, что всё равно не имеет смысла раньше времени сдавать высоту. Он сказал Юлиану, что будет оставаться над кладбищем столько, сколько потребуется. Тем более, с ним бок о бок собирался сражаться сам сэр Моркант Умбра. Это ли не триумф – взять местного героя на свою сторону!

Пальба орудий продолжалась несколько часов, пока не схлестнулись авангарды стрелковых расчётов. Предгорья за стенами Брендама к западу от северных ворот и к югу от кладбища Моррва превратились в поле ожесточённой схватки. Воздух прогорел порохом. Ноздри щекотал едкий дым, а в черепе непрерывным эхом отдавались выстрелы. Обложенное тучами небо опускалось всё ниже и ниже. Ноги сжимали бока Фиваро, его верного рыцарского скакуна. Тот даже не вздрагивал от грохота. Только иногда раздувал розовые ноздри, принюхиваясь к знакомому аромату войны.

Намётанным глазом Лукас следил, когда ружейники отстреляются. Нужно было не упустить момент и обрушиться его небольшим конным отрядом прямо туда, где виднелись штандарты Харцев – красный грифон на золотом поле. Лукаса будоражила мысль о том, что он отыщет короля Адальга. И убьёт его. Или пленит. Этот слабовольный мерзавец не только нарушил клятву, данную его брату, но ещё и хотел дать добро на сожжение целого Юммира. Рано оставшийся без родителей, он вырос избалованным семью няньками и своей тёткой, и оттого, похоже, не знал, каким должно быть мужчине. Зато ещё как умел красоваться на своём рыжем и напрашиваться на сшибку!

За его спиной фыркали и дёргались кони местных солдат. Конное подразделение морской стражи смешалось с ополченцами на собственных лошадях. Когда Освальд предложил Лукасу взять их под своё крыло, тот сперва не поверил своим ушам. Он и не думал, что в Брендаме так скоро отыщутся те, кто будут готовы сражаться за Экспиравита. Но с фактами было не поспорить: вот они, шестьдесят конников, ждут сигнала позади него.

Да что они; сам сэр Моркант и сын могучего Лазгала, которого тот взял под седло взамен своего старого жеребца, ждут того же! Лукас отпирался, не желая командовать таким почтенным воином. Но тот сам написал ему неровным почерком, что не желает брать на себя такую ответственность.

Наконец он снова командир кавалерии!

Он подобрал поводья, создав натяжение. Фиваро стал по струнке. Конь знал, что это значит: вот-вот они рванутся. Лукас обвёл взглядом тёмное от прошлогодней травы поле. Укрепления армии Эльсингов, окопы и колья, постепенно переходили во власть врага. Стрелки начали отступать, и среди атакующих мелькнули отблески тяжёлой брони.

Рыцари! Алебардщики!

– Всадники! – зычно крикнул Лукас, и знаменосец выше поднял их штандарт с козлиным черепом. – Готовься!

Взволнованно затопали кони, захрустели трензелями.

– Всадники! – громко повторил Лукас. – За мной – в атаку! А-а-ар-р-р!!

От одного его клича Фиваро ринулся вперёд, как стрела с тетивы. Мощный прыжок срезал сразу несколько метров. Бравый скакун помчался вдоль вересковых зарослей, слушая, как сзади грохочут копыта и лязгают мечи. Галоп нёс их по касательной вдоль укреплений. Напролом через ограждение кладбища, через кусты. Они выскочили на передовую как раз в тот самый момент, когда умерло эхо последнего выстрела ружейников. И им навстречу взметнулись жестокие алебарды, убийцы лошадей.

– Напр-раво! – проорал Лукас и развернул Фиваро. Алебардщики пускай посостязаются с мечниками, а для них, для конницы, бессмысленно пытаться их прожать. Лихим поворотом он изменил курс кавалерии и первым вонзился в строй пеших рыцарей со щитами.

Это был его любимый момент.

С гулким стуком разлетелись сбитые им бойцы. Широкой грудью Фиваро разорвал строй и пронёсся вглубь, нарочно поддевая пехотинцев. Лукас выхватил свой клинок и метил прямо в шеи. С каждым новым скачком галопа он умудрялся убить то одного, то другого, и фонтаны крови летели на латы Фиваро и его белую шкуру.

Он взревел громче, подбодряя своих солдат, и услышал клич в ответ. Они сбрили тяжёлых латников, и тем оставалось только уходить за спины алебардщиков. Один из расчётов уже настигал их, готовый посадить их на острые копья, но Лукас вновь скомандовал:

– Нал-лево-оу! Быстро! Быстр-ро!

И Фиваро бешено помчался меж алебардщиков и копейщиков. Лукас лишь надеялся, что его отряд успеет вырваться вместе с ним к регулярным солдатам Шассы. А там, за ними, за их кавалерией, – их король.

Землю содрогнул взрыв снаряда по правую руку. Вражеские копейщики пошатнулись, в ушах зазвенело. Но Лукас продолжил орать:

– Так держать! За мно-ой!

Левым краем глаза он увидел, что алебардщиков взяли на себя мечники в чёрных мундирах. Значит, с этой стороны будет свободнее. Он дышал тяжело, ещё и ещё подбадривая Фиваро шпорами, и тот сходил с ума от неистовой скачки. Его копыта отбивали дробь по холодной земле. Пространство за воротами заполнялось рекой жёлто-алых солдат короны. Тяжёлыевсадники входили как нож в масло в их плотный строй. И могли в нём увязнуть.

Или нет? Фельдмаршал поддержит их удар копьём в сердце наступления. Он отправит им вслед основную силу пехоты.

Обернувшись, Лукас видел столь же быструю скачку соратников. И Морканта, который, будто боевой фрегат, раскалывал своим натиском целые ряды противников. Он проносился сквозь них, оставляя отрубленные головы, руки и ноги, и вслед за ним по освобождённому пространству мчались брендамские конные ополченцы. Пылкий бег переворачивал небо и землю, схлёстывал своих и чужих, и, будто наконечник стрелы, кавалеристы пронзали пехотный строй врага. Ещё десяток метров – и они ударились в конников противника.

Лёгкие, в большинстве своём, они брызгами разлетелись от налёта Лукаса. Он и Моркант по инерции посшибали других лошадей, сорвали десяток наездников с их коней, но на этом и замедлились. Всадники уже не были тряпичной пехотой в железных касках. Пугливые кони сперва разнесли строй в разные стороны, но те, кто остался в седле, резво вернулись и затянули атакующих. Пара морских стражей прорвалась вслед за Лукасом, однако ополченцы без особой брони завязли в конном строю. Они оказались отделены от основной части отряда, и Лукас в запале понял это не сразу.

Но если этот бег остановится, их будут бить мечами со всех сторон!

Он поддевал Фиваро шпорами, не давая ему даже думать об этом. Мчаться – так вперёд. Градом на шлемы, вспышками искр в глаза. Он принесёт Экспиру голову Адальга. Тот и понять не успеет, что случилось.

Громом с неба вновь грохнул снаряд, и Лукас вздрогнул. Это было совсем близко. Артиллеристы что, глаза протереть забыли? Или пытаются его со стен поддержать?

Он хотел было обернуться, чтобы понять, как далеко пеший авангард Юлиана, но едва не налетел на край ударных всадников с копьями. Он дёрнул головой и успел рвануть поводья влево. Фиваро врезал башкой прямо в бок одному из наездников. От гулкого удара конь вскрикнул и упал, его седок покатился кубарем по мокрой земле, а Фиваро перемахнул через них и подрезал второго, кто успел замедлиться и не попасть под его лёт. Фиваро был напитан яростью, как молния, как штормовой шквал. Его надо было только направлять. И, рывками мечась меж копий и лбов кавалеристов, они прокладывали свой путь в обход ударного отряда. Новая канонада настигала их, земля взрывалась в толще войск Харцев, и лишь грифон на золотом поле колыхался всё ближе и ближе.

Лукас всегда был известен своими ловкими фланговыми заходами. Нынешний можно было считать даже не самым дерзким. Но сердце грохотало в груди, мышцы налились мощью, и страсть галопа под его седлом выносила его всё дальше. Вместе с Моркантом они взлетели выше, на гребень холма, с которого командовал Адальг. Последние соратники растворились за их спинами. И только один ориентир оставался неизменным – золотой стяг.

Отсюда было видно, что пехота эльсов решительно обрушилась на основной фронт. От натиска линия отрядов прогнулась, давая возможность освободиться конным ополченцам. Но они шли бы сюда слишком долго, чтобы поймать Адальга.

А Лукас с воплем расшвырял его гвардейцев и сшибся с ним, мощным ударом по щиту едва не уронив его на круп. Но Адальг не зря слыл неплохим рыцарем. Его золочёная броня, охваченная алым плащом, и забрало в виде клюва грифона видели не один турнир. Несмотря на оплеуху клинком, он удержался и выслал своего рыжего вперёд, чтобы быстро развернуться и нагнать Лукаса. Тот едва успел встретить его лицом. Его спас разворот корпуса и поднятый щит, и от налёта он тоже чуть не рухнул назад. Но Фигаро умело качнулся в противоположный бок. Славный конь умел уравновешивать седока и, почуяв, что тот в норме, быстро вырываться вперёд, создавая с противником дистанцию.

– Я тебя р-р-разорву! – гаркнул Лукас и крутым виражом опять столкнулся с ним лицом к лицу. Они врезали друг по другу мечами и вновь разлетелись кто куда, восстанавливая равновесие. Солнечный рыцарь слепил взор, его багрянец и золото сливались с рыжей шкурой коня и рубиновой попоной, что закрывала скакуну всю морду. Безумие огненного жеребца сверкало через тёмные зенки, открытые благодаря кружкам, прорезанным в ткани. Лукаса такие тряпки на лошадях всегда смешили. Он одевал Фиваро лишь в доспехи, и это было куда честнее. Сам закован – защити и коня.

– Я даже не знаю, кто ты! – высокомерно расхохотался монарх и лихо повернул скакуна одними ногами. Тот взбил фонтан земли и попытался протаранить Фиваро в плечо. Но Лукас не побоялся за устойчивость своего коня и не пропустил удар. Он вышиб из короля спесь, он вломил ему скользящей атакой по шлему. С того срезался пышный бело-красный плюмаж; Адальг сдавленно охнул под бронёй.

– Я – сэр Лукас Эленгейр, которого ты хотел сжечь в Юммире вместе со всеми жителями! – прокричал Лукас. И в запале он врезал куда слабее, чем получил. Прогрохотали щиты и клинки, и Лукас едва не завалился из седла. Фиваро отчаянным прыжком в сторону помог ему выровняться. И чуть не напоролся на алебарды гвардейцев.

Если бы Моркант и двое морских стражей не схлестнулись самоубийственно с этими могучими воинами, те бы быстро запретили Фиваро носиться кругами. Но товарищи держались. Поединок продолжался; шум битвы окружал их. Крики и лязг оружия нарастали со стороны укреплений. Даже если эльсов меньше, они изрядно потреплют нервы врагу, прежде чем сдавать им предместья и башню!

Лукас оказался опять не готов к новой сходке и сам получил по шлему. В голове зазвенело. Раздражённый окрик Адальга загудел меж подшлемником и черепом:

– Следовало и правда вас сжечь вместе с вашим трусливым Демоном!

В ответ на это Лукас взревел. Не дожидаясь удобной позиции, он настиг Адальга сбоку, ударил его плечом, принялся колотить его по щиту. Тот, будучи не лыком шит, воспользовался его исступлением. И метко ткнул его острием меча прямо под рёбра. Это было не ранение, это был просто удар; Лукаса метнуло налево. Фиваро в отчаянной попытке подцепить своего седока раздумывать не стал. Он тоже скакнул влево и наткнулся на вставшего в упор алебардщика. Сдавленный крик дёрнувшегося жеребца поразил Лукаса в сердце, он упал с седла, рухнул прямо под ноги гвардейцам Харцев. Их золотистая броня и красные орнаменты на сапогах зарябили перед глазами. Но, прежде чем он распрощался с жизнью, он услышал жуткий низкий вой. Тогда он оторвал голову от земли и узнал Морканта.

Матёрый рыцарь словно дожидался своей очереди на дуэль. Он просто снёс Адальга вместе с его конём, градом ударов опрокинул их с гребня холма. Рыжий оступился и грохнулся на головы алебардщикам, а сам Адальг кубарем покатился на своих же воинов. Но разве Моркант мог посчитать это победой? Такие, как он, доводят поединки до конца. И Лукас, и обступившие его враги остолбенели, когда увидели его манёвр. Он попросту выслал своего дестриэ вперёд. Тот безропотно повиновался. С высоты метра в два он, не раздумывая, совершил безумный прыжок прямо вслед Адальгу и смял насмерть тех солдат, что оказались под его ногами. Адальг, на удивление, успел выскользнуть из-под его смертоносных копыт, и Морканта со всех сторон одолели алебардщики.

«Ушёл, скотина!» – от обиды Лукас едва не застонал. Теперь ему надо было во что бы то ни стало отыграть свою жизнь. Он принялся яростно парировать выпады атакующих его солдат и старался при этом, чтобы махина Фиваро прикрывала его сбоку. Золотые стражи короля меткими тычками загоняли его всё ближе и ближе к боку раненого коня. Но даже когда они задевали его, Фиваро не двигался. Он стоял, как бастион, позволяя хозяину обороняться.

Снова пошёл обмен канонадами, а за ними последовал нарастающий рёв схолитской песни союзников. Теперь Лукас и Моркант были не в тылу врага, а в самой гуще сражения. Только это спасло их от судьбы быть распятыми множеством алебард. Пехотинцам Юлиана удалось надавить на центральном фронте и отбросить подданных Адальга чуть ниже в предгорья, на поля из осоки и пушицы. Но это явно было ненадолго. Враг мог взять числом, и свежие силы, подходя, грозились взять защитников линии укреплений в кольцо.

Лукас и Моркант не получили существенных ранений, кроме ушибов и ссадин. В послеобеденный час для них лично полоумная рубка прекратилась; адъютант велел отводить всю конницу обратно к Девичьей башне. И Лукас, обливаясь потом, не сразу сумел вырвать Морканта из гущи битвы. Верзила превращался в настоящего безумца, когда дело доходило до боя, и, весь облитый кровью врагов, он дышал тяжело и зло, как оттащенный от лисицы пёс.

– Назад! Всадники – назад! К башне! – громогласно велел Лукас и, бережно взяв Фиваро за поводья, повлёк его за собой. Только сейчас Лукас и сам начал хромать: похоже, он сильно ушиб ногу. Но его боль меркла, когда он видел рану на плече жеребца. Алебарда проехалась по краю доспеха и рассекла основание его шеи. Фиваро терпел, но Лукас каждым шагом ощущал его муки. Он сам бы с удовольствием остался хотя бы в пешем строю; однако его серый скакун точно заслужил покой. Поэтому, когда они продрались через вереск и последовали за своими соратниками, Лукас оставил его конюшим. А сам собрался обратно. Отряды прикрытия, как никто, нуждались в поддержке.

– Фельдмаршал велел оставаться у башни, – остановил его адъютант в коротком чёрном плаще.

– Что? Почему? – вытаращил глаза Лукас. – Мы отлично держим их у укреплений!

– Скоро враг заменит авангардные отряды на те, что ещё не вступали в бой. А у нас нет такой возможности, наших солдат слишком мало, и они постепенно устают. Им нужен отдых.

Лукас вздохнул и проворчал:

– Да я не возражаю. Но эдак мы три дня будем драться. Надо раскатать их, и всего-то!

– До раскатывания нам, сэр, далеко. Хотите – заберитесь наверх да поглядите.

Лукас кивнул и заковылял к Девичьей башне, невысокой и чёрной, как уголь. Он разглядел Морканта среди других своих кавалеристов: рыцарь скинул шлем, снял с коня доспехи и тёр его соломой, приводя его в порядок. Настоящий конник! Сам весь хрустит от запёкшейся крови и грязи, а собой раньше скакуна не займётся.

Ещё больше проникнувшись к рыцарю уважением, Лукас влез по настилу снаружи башни на крышу. На ходу он увернулся сразу от нескольких посыльных. Затем перелез через пушечные ядра и остановился рядом с дозорным. Подзорная труба была не нужна, чтобы понять – армия врага заполонила буквально все предгорья. При этом их фронт был развёрнут центром не на Брендам, а на Девичью башню. Они были не так яростны и не так умелы, но командование заставляло их прогибать второй уровень укреплений. И у них получалось. Выходила эдакая дуга: правый фронт солдат Эдорты ломился на стены у Летнего замка и в Летние врата, центральный задевал две сторожевых башни и напирал на укрепления, а левый, королевский, поддерживал его сбоку, не заходя на кладбище. За стены беспокоиться не приходилось: генерал от артиллерии Фредерик Гринно и личный состав не позволяли им подтащить лестницы, а ядра их пушек разносили все приближающиеся орудия противника. Но вот основной фронт просел очень крупно. Он грозил истончиться и отрезать штаб на Девичьей башне от северных ворот.

«Вот оно что», – дошло до Лукаса. – «Мы можем удержать эту башню, но это будет нам слишком дорого стоить, если они бросили сюда основные силы. Оно и понятно, это хорошая атакующая высота. Но портить им жизнь будет проще со стен».

– Адъютант! – крикнул он. – Чую я, что раз мы собираемся отступать, я вернусь в бой – помогу прикрывать!

– Я доложу, – сухо ответил адъютант. Он тоже был не в первый раз в бою, и знал, что этому рыцарю возражать не имеет смысла.

Лукас присоединился к сменным бойцам у основания башни, которые ждали отправления вниз по дороге. И к нему молча подошёл Моркант. Тоже пешком. Он, как всегда, не издавал ни звука; но его глаза говорили о том, что он ещё не закончил.


От каждого грохнувшего снаряда сотрясались стены. Казалось, что лупят прямо по замку. Но Экспиравит не раз сказал, что это не так. Паникующую Эпонею пришлось проводить в гостиную графа, и Валь сидела, обнимая её за плечи, и с интересом наблюдала за беготнёй гонцов. Те получали от вампира один и тот же ответ: «Башня не нужна. Если Юлиан хочет – держите. Если не хочет – уходите на стены. И не пускайте их до ночи. До захода солнца».

На шестой час битвы уже и Валенсо пришёл покурить с графом. Они стояли у закрытого шторами окна. Стёкла звенели от каждого нового залпа. Золотце забилась под кровать и не казала носа. Эпонея вжималась в плечо Вальпурги, а та гладила её по голове. Эми подносила то чай, то воды. Был момент, когда её отчаянный визг разразился в коридоре, и оказалось, что она едва не наступила на гадюку. Экспиравит убил змею снятым со стены мечом. А потом сказал, что прогуляется до кухни, и ушёл. Валенсо остался один блюсти покой трёх дам.

И он как-то напряжённо всматривался в побледневшее лицо Эпонеи.

– Валенсо, это становится неприличным, – натянуто заявила ему Валь по истечении нескольких минут.

– Она мне очень напоминает саму Эпонею, – таким же тоном ответил он ей, держа у своего лица руку с сигарой.

Вальпургу кольнул страх, но она ему не поддалась. И театрально закатила глаза:

– Надо же, какой ты хитрец, тайный советник. Казалось бы, кто бы мог подумать, что две сестры могут быть похожи?

– Хм-м… Ну да, – равнодушно кивнул он и отвернулся. Хотел поглядеть в окно, но вместо этого стал рассматривать золочёную вышивку на парчовой шторе. В последнее время он чаще одевался однообразно и просто, в камзол и сюртук, который висел до самых его колен. Можно было бы принять его за аристократа, если бы не манеры и не загорелая кожа.

Вновь охнули каменные стены, и Эпонея пискнула:

– Это попали по нам, да?!

– Нет, – вздохнула Валь и потёрла её зажатые плечи. – Они по нам даже не стреляют. Экспир сказал же – это отдача от пушек, они дают залп и отлетают назад. А так как замковая стена близко к городской, то и на ней стоят орудия. И они тоже стреляют. И вот нас всех и дёргает. Замки-то тогда строили, когда ещё не было артиллерии!

– А сейчас?

Валь утомлённо посмотрела на Эми, а Эми ответила ей сочувственным взглядом. Держа в руках дрожащее тельце кузины, Валь её не понимала. Она боится за свою жизнь? Или за Адальга? Или за Лукаса, в конце концов? Терзается ли она мыслью, что они там по разные стороны фронта, или просто паникует, как клуша при виде топора?

А чего боялась сама Валь? Вероятно, ничего. Сейчас всё казалось каким-то нереальным, невозможным. Столько дней она представляла эту осаду, что теперь была просто счастлива самому её факту. Будто бы в наглухо закрытую дверь оккупации наконец постучали. Уже само это давало странное облегчение. И Валенсо с Экспиравитом теперь не казались такими противными, словно интересно было получше узнать их напоследок. Прежде чем они сбегут отсюда, поджав хвосты.

Ба-бах! Звенели все канделябры и сервизы.

Часовая стрелка прошла пять вечера. Экспиравит вернулся, и в руке его был бокал. Не с вином.

– Валенсо, – в повисшей тишине сказал он мрачно. – Темнеет. Забери-ка…

– Нет-нет-нет, я прошу тебя! – взмолился тайный советник. Но граф ответил ему сухим приказным тоном:

– Берёшь дам и уводишь их в гостиную внизу. Будь с ними, пока мы не закончим. Смотри, чтобы они не померли от страха. Ваше здоровье, мисс чародейка.

Он отпил, и багряные пузыри остались у него на чёрных губах. Валь сдержала желание брезгливо поморщиться и встала на ноги. Вместе с Эми они подняли и Эпонею. И Валенсо, бурча себе под нос, увёл их из графских покоев.

А тот, осушив бокал до дна, прошёлся по ковру и остановился. Потёр лодыжку пяткой сапога. Его взгляд задержался на лице Ноктиса фон Морлуда. Если история «святого» была правдива, он никогда не сражался, будучи вампиром. Только по-честному, только с мечом и щитом, верхом на белом коне.

Но Адальг сам просил поединка. Не с кем-нибудь, а с ним, с «Демоном» Эльсингом. Наверное, он самоуверен до такой степени, что хочет этой дуэли, какой бы ни была истинная природа упыря.

Эскпиравит опустил веки и застыл, стоя на одной ноге. Сделал глубокий вдох, призывая силу проклятой от рождения крови, услышал сбивчивый писк тысяч летучих мышей по всему острову. В мышцах закипела великая мощь. Кто мог с нею поспорить? Кто смел бросать ей вызов? Кто тревожил её? Она отозвалась. Он сорвал с пальцев перстни, и они блестящей россыпью осыпали пол. Бокал упал на паркет и разлетелся вдребезги. Горб стал больше, согнул его ниже. Боль в позвоночнике растянулась, став шире и тягостнее. Дрожащие от натуги руки потянулись в разные стороны. Блеснули длинные, как ножи, когти. И внутреннее чутьё подсказало: последний луч угас за горами.

Он сделал шаг, и одним таким шагом длинной лапы пересёк всю комнату. Затем распахнул двери и вышел, щуря багряные глаза, на балкон. Грудь раздалась и вобрала в себя пропитанный порохом воздух. Раскинулись в стороны кожистые крылья, и кровожадный звериный вой окончательно пробудил в нём чудовище, которым он был.


В запале Адальг был готов взять Северные ворота наскоком. Девичья башня пала, пали предгорья, но этого было мало. Ему-то не нужен был город, ему была нужна только Эпонея. А она оказалась там, чёрт бы побрал это Сопротивление, которое не смогло под любым предлогом оставить её здесь, у кладбища!

Обессиленные после целого дня в бою, солдаты были словно варёные. Они попали бы внутрь только ценой больших потерь. Лорд Онорис Эдорта постоянно говорил об этом. Он приносился на своём гнедом, и его грива развевалась так же, как и у коня. Спрыгивал у штаба рядом с чёрной башней и восклицал:

– Проклятые вороны! Мои воины уже оставили всякую надежду влезть на Летние ворота. Всем одновременно идти на штурм не получается. В итоге непосредственно штурмует малая часть войска, другая отдыхает. И видит одно и то же – что таким числом эти ворота не взять. Я не представляю, где поставить орудия, чтобы просто разбить чёртовы створки в щепки, да и всё.

Из раза в раз одно и то же. Пока наконец это не надоело. Адальг, держась за затянутое бинтом плечо, мрачно покосился на лорда Эдорту. Это был змеиный дворянин уже на закате лет и самый уважаемый господин в Эдорте. А также, кажется, дядя Вальпурги. Как он был бесполезен и беспомощен, будто боится Брендам поцарапать.

– Оставь кого-нибудь, чтоб отвлекали, – наконец рявкнул Адальг. – И веди их сюда! Мне нужны свежие силы, и я прорву проклятые Северные ворота. К концу часа мы будем уже внутри. И там уж местные нас поддержат!

– Но манёвр-то под стенами, получается.

– И что, что под стенами. Лорд Эдорта, мы сюда не повоевать пришли, а выигрывать!

Недобрый жёлтый взгляд был ему ответом. Этот старый сыч, кажется, не видел, каково соотношение потерь. Множество солдат короны умерли ещё днём, а он всё берёг своих бесполезных змей.

– Ваше слово – закон, мой король, – пробормотал дворянин и вновь вскочил в седло, чтобы ускакать во тьму предгорий.

Россыпь подвижных огней усеивала поля до самого горизонта. Душная темнота опустилась за считанные десятки минут. Ещё недавно можно было разглядеть очертания городских стен, а теперь они все потонули в кромешной тьме. Даже крики и лязг сделались гулкими, как из-за гребня холма.

Сетка пламенеющих точек стала приближаться. Воины Эдорты, терпя обстрел со стены, подходили к Северным воротам. Если они придут такие же кислые, как и Онорис, это всё будет напрасно.

– Лошадь мне, – приказал Адальг. – Помогите одеться.

Верховный командующий оторвал от глаз бинокль и повернулся к нему своими седыми бакенбардами.

– Ваше величество, вы ранены. Вы что, собираетесь…

– Да. Мы с Золотой гвардией Харцига пойдём к разлому в стенах. Солдаты должны видеть, что мы рядом. И кроме того, у меня ранено левое плечо, а не правое. Хотите сказать ещё что-нибудь?

– Будьте аккуратны. Не видно ни зги. Ни луны, ни звёзд…

Без лишних обсуждений Адальг облачился в помятые доспехи, запрыгнул на коня и заранее обнажил клинок. Новый скакун был не чета старому – постоянно вздрагивал и прядал ушами. Но зато королевская стража была всё та же. Прошедшие множество битв, гвардейцы безропотно сопровождали монарха в своей золочёной броне с множеством росчерков, и их алебарды горели, как факелы, отражая огонь. Быстрым маршем направились они к самому жаркому котлу сражения. И прибыть они должны были как раз примерно тогда же, когда и островные солдаты.

При виде того, как щитовики и копейщики эльсов заперли узкий проём меж обрушенных стен, Адальг взорвался ненавистью.

– Король идёт! Король идёт! – вскрикивали глашатаи.

– Король пришёл! – взревел Адальг и, подняв трясущейся от боли рукой свой щит, звонко постучал по нему мечом. – За мной, мои солдаты! Это конец войны! Здесь сидит мятежник, и мы наконец покончим с ним! И это будет победа короны – победа закона!

– Ур-ра-а-а! – зарокотали расчёты, десятки, сотни, фланги и передовые.

– За мной, мои воины!

– За короля!!

Адальг без колебаний развернул коня носом прямо в проём, ощерившийся копьями. И ударил шпорами. Скакун рванулся вперёд, Адальг поддал, затем выпрямил его морду прямо в блестящую сталью смерть. И на полном скаку влетел в непробиваемую стену чёрных эльсов. В последний момент, не желая погибать, жеребец взвился в воздух – он хотел перепрыгнуть. Но ни один конь не сумел бы такого; он налетел грудью на верхний уровень пик – и они пронзили его насквозь. Но не смогли остановить мощь его тяжеленной туши, которая обрушилась на головы защитников. И Адальг, ловко подобрав ноги, соскользнул в гущу вражеской толпы, где сумел лихо вскочить и распрямиться.

Он ничего не боялся. Там, в замке, его ждёт Эпонея. И он пойдёт за ней хоть один, прорезая себе дорогу через мятежников.

Оглушительный рёв рядовых из-за спины отразился от каждой пластины в броне. Брешь была пробита, и сквозь неё воины прорывались внутрь, как неминуемый потоп через разбитую плотину. Во главе этого наводнения был он, Адальг, который рубил и колол, и лихо отбивал щитом даже при больной руке, которую пришлось вправлять несколькими часами ранее. Он бросил все свои силы на то, чтобы прогрызть плотный строй оборонительных отрядов, и остановился, переводя дух, когда по обе стороны от него вновь встали верные золотые бойцы. Они загородили его собою, а он мог сквозь их алые плюмажи разглядеть, как внутрь прорываются тяжёлые рыцари Эдорты со змеиными стягами.

Стоило авангарду пролиться внутрь стен, как начался новый обстрел. Засевшие на крышах домов ружейники эльсов не жалели пороха. Ночь зашипела фонтанами искр. Но правосудие было уже не остановить: они прорвались в черту города.

Адальг оперся на меч и тяжело дышал, подняв забрало. Воздуха было мало. Всё болело. Плечо пронзительно ныло, стоило ему только подумать о том, чтобы вновь поднять щит.

– Назад уже не выйти, – пробормотал ему сэр Родерик, один из лучших его друзей и его неизменный страж в покрытой золотом броне.

– Назад мы и не пойдём, – выдохнул Адальг в ответ и утёр пот ладонью. – Туда нет пути. Только вперёд. В Летний замок.

– Опасно здесь стоять. Нас слишком хорошо видно со стен и с крыш.

– Ещё минуту, Родерик, молю.

Адальг упёр вторую руку в своё колено и понял, что даже земли под ногами уже не видит. То ли пот заливает глаза, то ли тьма стала сверхъестественной, как в кошмарах.

Неужели Демон действительно согнал к себе всех дворянских девиц? Будет ли он держать их в заложниках? Какую подлость он придумает на сей раз, чтобы попытаться избежать плахи.

Неожиданный порыв ветра охладил разгорячённые лица. Адальг недоуменно поднял глаза на опустевшие городские улицы. Действительно, штиль очень утомлял. Но этот ветер…

Из глубины Брендама, нарастая, стал доноситься множественный писк. Тьма ожила, превратилась в отблески сотен мелких телец. И через считанные мгновения отдалённая возня превратилась в настоящий град летучих мышей. Шуршание тысяч крыльев заполонило пространство, поглотило весь воздух, разразило верещанием притихшие улицы. Нетопыри посыпались на нападающих. Адальг зажмурился и резко отвернулся, так что одна из кинувшихся в него мышей ударилась в его стальной шлем. Он успел скинуть забрало прежде, чем мелкие твари вцепились ему в нос и в глаза. Нетопыри летели на стрелков, артиллеристов, в лица мечникам и в морды рыцарским лошадям. Они заполонили всё небо, а их омерзительные повизгивания зазвенели в ушах.

«Даже не думай, что это тебе поможет», – скрипнул зубами Адальг. И заорал:

– Стреляйте по ним! Не давайте им сломить вас! В бой, мои воины! Это последний вздох тьмы!

Он вырвал себя из оцепенения. Презрел боль в плечах, поднял щит, располосовал мрак мечом.

– Вперёд! Вперёд! – крикнул он, и командиры подхватили его клич. Отважные дестриэ понесли своих всадников дальше, на улицы, а первые отряды стрелков успели влезть на захваченную часть стены.

И тогда порыв ветра пошатнул даже мышиные орды.

Нечто громадное пронеслось над ними, поглощая отблески огней в нетопырином царстве. Оно ухнуло, будто ураган, над головами нападающих. И налетело прямо на только-только занятые стены. Адальг оглянулся на истошные крики и обомлел: чудовище спикировало на солдат и сорвало их с высоты, когтистыми лапами швырнуло прямо на копья их же товарищей. Мгновение – и оно скрылось. А затем тут же возникло над другой стеной. Его хриплый вой содрогнул сердца, а меткий удар лап сшиб и вторую часть стрелков.

Адальг похолодел, но заставил себя удержаться на месте и увидел, как монстр поднимает голову. Огонь выхватил из мрака тупорылую морду с частоколом неровных жёлтых зубов, мелкие злые глазки, обрубки рогов и покрытое жёсткой щетиной короткое мощное тело. Оправившись на своём насесте, гигантский нетопырь распахнул кожистые крылья в два десятка метров длиной и взмыл вверх так быстро, как мелькнула бы чёрная молния. Его взлёт ударил по воздуху и опрокинул наземь бегущих под ним людей. Мелькание чёрной химеры разорвало порядки паникой, и авангард понёсся кто куда, ломая строй. Большинство пытались вернуться обратно через пролом.

– Стоять! Не сметь!! – надрывались командиры. Но Адальг не мог винить людей в том, что они испугались. У него и у самого сердце ушло в пятки. И, наблюдая за полётом неслыханной твари, он, как завороженный, сделал несколько шагов в её сторону.

Что это? Кто это? Какая-то зверюга Демона? Вампирский гейст?

Ураган кожистых крыльев взвил в воздух стяги и мелкие камешки. Гейст промчался над занятой захватчиками улицей, и Адальг был готов поклясться, что встретился на мгновение с его алыми глазами.

– Родерик, – севшим голосом вымолвил Адальг и поднял меч повыше. – Мне кажется, сейчас…

Как пуля в лицо дуэлисту, гейст из тёмного неба разорвал пространство. За одну-единственную секунду его летящая махина ворвалась в круг света, из отдалённой тени став ужасной, вонючей пастью, что захлопнулась в волосинке от королевского шлема. Его смрадное тело напоролось на поднятые гвардейцами алебарды, но едва не раздавило самих защитников. Если бы кто-то из них поколебался, быть Адальгу в этих острых зубах. Но так он успел отскочить и упасть на свой зад, выронив меч. А гейст, не зная боли, непрерывно клацал зубами, как режущий на доске нож кухарки, и выдирался из пронзивших его алебард, чтобы вытянуть свою рожу ещё на метр и прикончить короля.

Адальг лихорадочно отползал назад по мёрзлой земле и видел, как острия алебард пронзали серую плоть. Химера лезла через гвардию, обливаясь чёрной кровью, не обращая внимания на то, что была уже практически нанизана на оружие всей королевской стражи. Её зубы продолжали стучать друг о друга, а из раззявленной пасти долетали хрип и стрёкот:

– Адальг, Адальг, Адальг!

Этот шёпот не затих даже тогда, когда серое нёбо пронзилось острием алебарды. Он будто исходил из самой чёрной и самой жуткой части души зверя. Могильный мрак пустых алых глаз и вонь смерти из готового поглотить его рта ошеломили короля, едва не вырвали крик страха из его груди. Он вскочил, споткнулся и вновь упал. Но твёрдая рука Родерика успела послужить ему опорой и подняла его на ноги. Они кинулись наутёк, а гейст, оттолкнувшись своими рукокрылыми лапами от земли, взвился в небо и залил золотую гвардию своей нечестивой кровью.

– К всадникам, – выдохнул Родерик, и они ринулись к испуганным лошадям. Среди блеска их брони они были не так заметны.

Вопли ужаса сменялись агоническими криками. Но разум ужасом сковало пение. Не испуганные, а воодушевлённые эльсы затянули куплеты гимнов Схолия. И гейст ответил им одобрительным визгливым воплем с небес. Он реял, как коршун над перепуганными курами, и высматривал подслеповатым глазом свою главную цель.

– Есть идея, – бросил Родерик и схватился за ремни, что держали наплечники Адальга. Тот закивал и непослушными пальцами стал отстёгивать с другой стороны. Без золотой брони они были практически невидимы. Только шлемы пришлось оставить: без них нетопыри налетали, как вороны, и за считанные минуты превращали живого человека в целёхонький труп с кровавыми дырами вместо носа и глаз.

Какой это позор для командира.

– Коня, давай коня поймаем? – предложил Адальг. Язык заплетался.

– Нет. Ты посмотри на них – они сейчас сами себя расшибут о стены от ужаса. Шевелись!

Родерик толкнул его в спину, и Адальг, кивнув, побежал к остаткам Северных ворот. Они полезли через гору трупов в чёрных мундирах, когда новый порыв ветра опрокинул их навзничь. Гейст проносился всё ниже и ниже. А раны на его теле делались всё уже и уже. Он пикировал на стрелков, откусывал головы и одним залпом вытягивал из тел кровь. Это лечило его, давало ему новые силы, он взвизгивал опять и, поковыляв по земле на своих гигантских согнутых крыльях, выпрыгивал в небо вновь. От каждого его клича нетопыри с утроенной яростью налетали на солдат, и обезумевшие от страха отряды Шассы и Эдорты бежали врассыпную.

Накренившись вбок, гейст сделал крутой вираж и взмыл вверх, к разорённой Девичьей башне. Словно птица, он снизился лапами вперёд морды и взрыл когтями артиллерийский расчёт на крыше. Затем поднатужился, протаранил башкой пушку и скинул её вниз, на скалы. Мощь кипела в каждой жиле. Заглушала голос разума, который непременно велел бы пушку оставить как трофей. И щекотала жестокой радостью грудь. Став хозяином башни, он огласил предгорья торжествующим плотоядным кличем и захлопал окровавленными крылами. Небо сгустилось над войсками, и огни гасли один за одним.

– Адальг, Адальг, Адальг, – клекотало в горле гейста. – Поединок. Ты хотел поединок. Где же ты?

Принюхавшись гладким носом, он развесил громадные уши и чутко уловил крики своих среди чужих. Это Лукас, кажется, полез догонять убегающих и выискивать короля.

Лукас видит лучше. Лукасу можно верить.

Гейст сорвался с края башни, и, рея над землёй, снизился прямо в последние всполохи сражения. Брат ретиво рубился с тяжёлыми рыцарями короля, но напрасно. Адальга среди них не было. Однако это не значило, что они имеют право на жизнь. «Клятвопреступники!» – хотел прокричать Экспиравит, но из покрытой жёстким мехом груди вырывался лишь пронзительный стрёкот. Он обрушился на всадников, придавил их сгибами крыльев, раскусил их сталь кривыми зубами, прижал их к земле мощным бессмертным телом. Кони истошно ржали под его когтями. Он поддался ярости и кусал, не разбирая, и втягивал в себя целые реки крови.

Громко протрубил рог Юлиана. Фельдмаршал велел прекратить преследование и брать пленных из тех, кто затерялся подле стен города или внутри. И сердце замедлило свою бешеную скачку.

Только теперь, в теле зверя, оно стучало так быстро. Всегда размеренное, едва-едва слышное, оно преисполнялось жизни. Настоящей. Он не был мертвецом. Он был живым. Но жилец из него был жутковатый. Никогда раньше всадник с лошадью не были для него мелкими, как собака.

Боль дала о себе знать. Пульсируя внутри, она медленно перемещалась от раны к ране, покуда целительный вампиризм излечивал тело. Гейст свернулся прямо на месте драки, упершись мордой в бок убитого коня, и протяжно вздохнул. После такой трапезы хотелось спать. Прямо здесь и сейчас.

И Лукас решил вернуться к нему. Через разломанный вереск он направил своего сменного скакуна – кобылу Лакрицу. Та была моложе Фиваро, но лучше чувствовала всадника. И будто бы понимала, что, раз рыцарю не страшно, то и ей тоже нечего опасаться. Она косила глазом на громадного косматого гейста и взволнованно фыркала, но не убегала. Так они и пришагали. Лукас спешился и, переведя дух, подошёл к чудовищному кровососу ещё на несколько метров ближе.

Покрытая тёмно-бурым мехом туша ворочалась в полумраке. Голова на короткой шее вся склонилась дугой вниз, блестящий от крови нос упёрся в землю, а большие треугольные уши безвольно повисли по обе стороны от макушки. Кто-то назвал бы его нечестивым гейстом, худшим порождением ночи, противником людей. Но для Лукаса это был всего лишь здоровый ушан. Ушаны пугали только комаров. И он прекрасно знал, что на ощупь мех похож на собачий. И что подслеповатые глаза выражают столько же эмоций, сколько лошадиные. Поэтому он, окрылённый победой, подошёл и положил ладонь на косматый бок.

– Экспир, – жарко заговорил он. – Эскпир. Очнись. Это был твой первый бой. И он был великолепен. Как ты их уделал! Адальга мы не поймали, но зато они мигом выметутся с острова. У них уже сейчас только пятки сверкают. Экспир, ты молодец! Просто бесподобен!

Куда уткнулся его багряный взгляд? Куда-то в пустоту. «Ты думаешь, что ты чудовище, которому нет места на земле», – догадался Лукас. – «Ты до сих пор не понял, что худшим чудовищем под солнцем был и останется сам человек». Сочувственно ухмыльнувшись, Лукас раскинул руки и прижался к его горячей туше. Обнял её настолько, насколько мог. И услышал в ответ благодарный стрёкот. Гейст остывал, становился меньше, его скрюченные крылья укорачивались и истончались, жилистое тело худело до костей, и постепенно исполинский ушан снова стал согнутым в три погибели бледным Экспиром. Он повис на плече Лукаса, и тот помог ему выровняться. Оправил на плечах лохмотья, что остались от рубахи. Скрывая худобу, Эскпир всегда носил одежду на много размеров больше, и поэтому она оставалась на нём хоть как-то после этих обращений. Но всё равно Лукас накинул на него свой гербовый плащ и ободряюще улыбнулся ему.

– Лукас, – прошептал Экспиравит своими чёрными губами. На нём больше не было маски, и бледные выросты черепа вокруг глаз ярко подчёркивали провалы век. Треугольная дыра зияла вместо носа, а сморщенная кожа обрамляла торчащие скулы и рот. Серые с проседью волосы прилипли к черепу и протянулись вниз до плеч. Рога он отпиливал так основательно конюшенным рашпилем, что они почти не виднелись вверху лба. Его истощённое лицо устрашило бы любого; такого не бывало даже у давно лежащих трупов. Но Лукас его не боялся. И он внимательно посмотрел в ответ, давая понять, что слушает.

– Лукас, я… – Эскпиравит уронил голову и уставился себе под ноги. – Лукас, я слишком многим тебе обязан.

– Ты шутишь, дурак? Кто, по-твоему, спас нас из Юммира?

– Да, но ты делаешь больше, чем мог бы, в ответ. Ты будто правда считаешь меня братом.

– Батюшки, дошло до тебя! – расхохотался Лукас. Он бы похлопал его по плечу, если б ему не казалось, что вампир от этого развалится на груду белёсых косточек. Хотя и знал, что после кормёжек тот становится прочнее, чем сталь. – Я всегда тебя им считал.

– Я думал, ты храбришься.

– Ну и мысли у тебя, Экспир. Я твой брат и есть. Эленгейры родичи Эльсингов. А уж в каком поколении и каким образом – неважно. Важно то, что ты спас меня и весь Юммир, и никогда не отрекался от меня. Мы с тобой семья. И с Кристором. И даже с Валенсо, наверное. Ни я, ни они не променяем тебя на какого-нибудь смазливого Адальга. Потому что в нём нет ни искренности, ни благородства, ни души. А в тебе есть всё. И если поначалу глаза застилает страх, то потом это становится видно.

– Я им пообещал дар, вот они и остались.

– Это ты думаешь, что они работают за дар. А я думаю, что Кристор всегда тебя любил. Его дочерей не стало во время чумы много лет назад, и он попросту взял тебя под крыло. А Валенсо… Валенсо странный. Ему просто нравится быть плохим персонажем. Но на деле он не умеет быть злодеем, как и ты. Так что вы чем-то похожи.

Экспиравит посмотрел на него своими тёмными глазами и наконец поддержал его ухмылку.

– Лукас, ты для куртуазного и красивого рыцаря слишком умно рассуждаешь. Твоё дело – дамам головы кружить, а не убеждать упыря в том, что он человек.

– Да уж по сравнению с сэром Моркантом да с Адальгом я, оказывается, неважный рыцарь: вылетал из седла больше, чем может себе позволить приличный сэр, – вздохнул Лукас и стёр с лица слипшиеся пряди. А затем повернул голову и всмотрелся в отдалённую возню победных огней на стенах. – Но я могу тебе посоветовать пойти к войскам и сказать им, что они сегодня отлично поработали.

– И ополчение Брендама тоже. Самое время разориться на премии всем причастным.

– Я имею в виду – покажись им, Экспир, не прячься за мной. Я отличный инструмент волеизъявления, но тебя самого они оценят больше. Ты Принц самого Схолия, ты повелитель летучих мышей и чёрных туч. Пойдём; они будут кричать твоё имя, и ты поймёшь, что значит быть монархом!

18. Вопросы крови

Остаток февраля проходил как в тумане. Жизнь текла своим чередом, но только не для тех крох Сопротивления, что ещё уцелели в Брендаме. Валь была подавлена и растеряна; Эпонея, кажется, совсем разуверилась в реальности происходящего; а Кея продолжала деловито общаться с купцами в порту и с оставшимися змеиными дворянами. И аккуратно, ненавязчиво, находила связи с большой землёй. Ей удалось наладить контакт с группой разведчиков, что прибыли из Шассы под видом торговцев. И теперь это были последние признаки королевских сил на острове: армия, напуганная нечистью, бежала на остатках кораблей. Флот Ририи благополучно перешёл на сторону Эльсингов. А жители Эдорты затаились в своём маленьком горном городке, ожидая, когда эльсы перестанут наслаждаться победой и придут по их души.

Впрочем, они не торопились. Граф плотно занялся вопросом расселения своих солдат, предоставил им возможность забрать свои семьи с большой земли и одновременно отрегулировал вопросы собственности с островитянами. Он так и не показал публике своё лицо без маски, но народная поддержка приободрила его, и он твёрдо взялся за восстановление города и освобождение местных жителей от многолетнего страха перед змеиным дворянством. И было это не так уж трудно: мысль о том, что новый правитель пьёт кровь буквально, а не фигурально через зверские оброки и налоги, многим пришлась по вкусу. Это ужаснуло бы большинство верующих в Иана, но на Змеином-то Зубе всегда любили подчиняться жестоким богам, разительно отличаясь от континента. В сущности, никто не мог сказать, что видел упыря на охоте. А те немногие, что могли, не сумели бы сделать это через крышку гроба.

Тем временем вставал вопрос о том, собирается ли он провозглашать независимость от короны. Со времён Иксидора Порочного Видира, который женился на деве из Харцев, сидящий на Чешуйчатом троне не имел права надевать венец Видиров. Сделанный из зубов морского змея, венец этот хранился в сокровищнице Летнего замка и являлся символом королевской власти. Но Экспиравит не спешил. В первую очередь его всё равно волновал брак с Эпонеей. Он многократно сверял доносы своих заморских сыщиков, советовался с Валенсо и приходил к выводу, что Эпонея должна быть в Брендаме. Но, поскольку недели поисков своими силами ни к чему не привели, Валенсо отправился в путешествие к союзникам-ририйцам, чтобы – с согласия или без него – привезти на остров леди Альберту Эльсинг Видира. О том, что она работает на вампирского графа, Валь украдкой услышала в их приватном разговоре с тайным советником, когда тот только собирался отплывать.

Почему она не была удивлена? Безусловно, Альберту следовало подозревать в малодушии изначально. Но Валь слишком верила в то, что Беласк умеет выбирать людей.

Что ж, именно на случай нежелательного прибытия вероломной «леди Видира», Валь и берегла в своей спальне бумсланга Легарна. Благо Освальд появлялся слишком редко: он был занят на бесконечных похоронах и проповедях. Иной раз, проходя мимо ярмарочной площади или рынка, можно было слышать его пылкие речи о великолепии смерти и ласковых объятиях Схолия. Он ловко сплетал факты и легенды, а также неоднократно возвращался к тому, что Эльсинги тоже являются родичами фон Морлудов; и если Видира были потомками кузена графа Ноктиса, то Эльсинги произошли от прямых братьев святого. Разглагольствования и воодушевляющие речи не затихали, кажется, ни на один день.

Слышал их и маленький Сепхинор. Он продолжал жить в «Рогатом Уже» с леди Мак Моллинз, Банди и Бархоткой. После жестокой расправы над дворянами из Сопротивления в Летнем замке Бархотка лишилась и кровного отца, лорда Барнабаса Хернсьюга, и мамы, леди Гленды, которая попыталась спасти своего возлюбленного выстрелом в вампира. Сепхинор тогда боялся, что тоже осиротел. Банди едва удержал его на месте, когда тот увидел, что гнусный упырь набросился на мать, выпил её кровь и оставил лежать на холодном камне. Но лорд Себастьен Оль-Одо, который поступил в ученичество к доктору Кристору Эрмигуну взамен убитого подмастерья, буквально на следующий день передал им, что «чародейка» в порядке и усилиями замковых жителей идёт на поправку. Банди объяснил Сепхинору, что граф попытался этим укусом запугать Сопротивление и заодно посмотреть, не заступится ли кто-нибудь за колдунью, в которой он на тот момент сильно сомневался. И именно то, что никто не шелохнулся, заставило его отбросить подозрения.

– Не представляю, правда, что она почувствовала, когда поняла, что никто не поможет, – вздохнул Банди, когда они вместе чистили картошку на кухне.

– Думаю, она была к этому готова, – хмуро ответил ему Сепхинор. – Мама говорит «не думай», если считает, что не получится спокойно пережить подобные размышления. Но теперь я навечно задолжал кое-кому свою кровную месть.

Банди хмыкнул.

– Боюсь, у меня тоже висит один очень крупный долг чести. Благодарность тому, кто, можно сказать, подарил мне вторую жизнь… Как житель Змеиного Зуба, не получу я покоя, пока не исполню его. Что может быть лучше, чем попрать коронованную бандитскую братию…

– Что ты там бормочешь? – не понял Сепхинор.

– Ничего, ничего.

К Банди у него было много вопросов. Тот вроде бы помогал леди Мак Моллинз, но в то же время перестал поддерживать делоСопротивления. Он сделался негласным командующим в «Рогатом Уже». И лишь когда к нему пришли загадочные люди из порта, Сепхинор слышал, что они собираются приводить в действие «план девять», как-то связанный с решающим жестом короны и Сопротивления против мятежника. Сепхинор всей душой болел за то, чтобы у них получилось, но сам мог помочь мало чем. Он лишь разносил сообщения да пытался взбодрить Бархотку.

Тепло возвращалось на остров, и горячие дыхание источников Дола Иллюзий разогревало землю. Яркими рыже-красными ягодами были осыпаны падубы. Поля потихоньку покрывались молодой травой. Засохшие цветки вереска окончательно опали, и кусты его превратились в безжизненный серый мех посреди оживающего буйства зелени. Змеиный Зуб начал вновь наполняться силой влажной, густой, цветущей весны, и с моря повеяло нежностью грядущего лета. Ночи становились короче, но Летний замок всё равно сделался кварцево-серым, тёмным, будто вобравшим в себя все тучи предгорий. Люди называли это знамением небес, а Эпонея плакала при мысли о том, что даже боги встали на сторону захватчика.

Тот был милосерден и позволил ей спокойно жить без дальнейших налогов на два жалких этажа в чёртовой Девичьей башне. Когда она вернулась туда, сопровождаемая Лукасом, что вёз её вещи, ей захотелось застонать. Как её утомили низкие потолки, узкие лестницы и…

Когда они приблизились, стало ясно, что дверь сорвана с петель. Штабные сказали, что внутри побывали «враги», они же, вероятно, застрелили старика, что там жил.

– Мы не смогли его там бросить, ну и закопали рядом с Моррва; что нам было делать-то? – печально поведал штабс-капитан Нуллерд.

Эпонея знала, что должна изобразить боль и отчаяние, ведь умер её так называемый свёкор. Но у неё не было сил. Она лишь свела брови и вздохнула:

– Да что ж такое.

– Милая Валь, как мне жаль, – засуетился Лукас. И его забота вызвала у Эпонеи ещё больше ненависти. Когда Беласка зарубили, как барана, ей пришлось умерить свои слёзы. А когда пристрелили старого маразматика, который ей только мешался, ей надо их откуда-то взять. Их больше нет!

– Лукас, брось, – отмахнулась она и вошла внутрь со своим ридикюлем. – Я потеряла столько, что теперь мне уже плевать. На всё. Мне жаль только… убранства.

И она обвела взглядом опустошённые ящики, шкафы, сорванные со стен картины и отодранные от них рамы. Особенно пострадал портрет лорда Вальтера Видира – с него сняли золотое обрамление и швырнули прямо в изразцовый камин, где край его испачкался об угли. Несомненно, «доблестная» армия эльсов тоже смела бы тут всё подчистую, если бы могла сюда попасть во время штурма. Ну или их удержало бы то, что они бы отправились на виселицу; какая разница? Эпонее осточертели эти фамильные реликвии никому не нужного запылённого семейства. Она просто хотела домой, к маме.

– Батюшки, герцог Видира… – ахнула Эми, и, обогнув любовников, согнулась над камином. Затем вытащила портрет и прислонила его к краю узорной плитки. – Какая жалость.

Ей правда было жаль, или не очень? Покосившись на неё, Эпонея бы не сказала, что она служанка. Не иначе как её сердце действительно было отдано башне так же, как сердце Вальпурги. Хотя это не мешало ей крутить шашни с тем верзилой, который оказался тайным последователем вампиров и перебрался на службу в замок. Странно, что он всё ещё не раскрыл их с Вальпургой конспирацию. Мужчина, а слабак. Только слабак может предать своего короля в такое непростое время.

Эпонея подошла и обессиленно опустилась на диван. Она ощущала себя очень слабо. Не так, как раньше, когда страх одолевал её и она думала, что это трудности беременности. Нет; почти сразу после Долгой Ночи кровотечения возобновились, давая понять, что её надежды были напрасны. Но, может быть, оно и к лучшему? Едва ли она смогла бы выносить ребёнка в таком аду.

Ей не хотелось думать, что то, что она чувствует сейчас, как-то связано с истинными проблемами женщин в положении. Покосившись на Лукаса, она испытала лишь раздражение. Руки его были так мягки, его нрав так простодушен. Его семья приходилась роднёй и Эльсингам, и Харцам. И чем-то он на Адальга был похож. Но им его было не заменить. Он оставался убийцей отца, пускай и косвенным. Да ещё и, как говорят, сражался в поединке с Адальгом и сумел ранить его.

– Валь, – Лукас подошёл к ней поближе и сел рядом, оставив сумки стоять у покосившегося стола. Затем положил руку ей на колено и преданно взглянул в глаза. – Скажи мне, если тебе плохо. Ты думаешь про своего сына?

Эпонея посмотрела на него устало. Сколько ещё раз ей играть убитую горем разлуки мать? Хватит.

– Нет, – честно молвила она. – Он в Эдорте. Но если даже вы захватите Эдорту, вы не причините ему вреда, я знаю.

– Я рад, что теперь ты в этом уверена, – радостно заулыбался Лукас. – Я хотел бы… посмотреть на него.

Он обнял её, сжав пальцами хлопок траурного платья, и не заметил, как безразлично Эпонея глядит в забрызганную кровью стену. Хорошо хоть они с Банди успели продать немалую часть драгоценностей Моррва, и деньги она перед штурмом забрала с собой. Но если армия была здесь, интересно… не за ней ли они сюда приходили?


Валь сделала вдох и поняла, что ей слишком душно.

– Может, я окно открою? – спросила она у графа, который самостоятельно рисовал натальную карту, косясь на данный ею пример. Движения его рук были такими медленными и выверенными, будто он со всею своею царственностью ставил подписи на указы, а не занимался ерундой для дураков и колдунов.

– Откройте, – едва заметно пожал он плечами. Она встала и, влача за собой длинный подол, откинула штору. Затем распахнула створки и набрала полную грудь ночного воздуха. Скоро будет март, день рождения Сепхинора – восемнадцатого числа. Хотелось бы хоть ненадолго покинуть потемневший Летний замок, его просматриваемый со всех башен сад и проехаться до Эдорты…

Уловив её настроение, Экспиравит заметил:

– Вы предпочли бы прогуляться, мисс чародейка, я вижу.

– Да, но Кристор всё ещё возражает против моих прогулок.

– Но у вас есть возможность взять лошадь и проехаться к морю.

– Лошадь – существо строптивое. Если она меня высадит где-нибудь на улице, я костей не соберу, – усмехнулась Валь и осмотрела своё крайне похудевшее запястье.

– Не так что-то с вашими лошадьми, ой не так. Но вы могли бы взять Фиваро. Он хоть и жеребец, но очень спокойный парень. Если вы сядете на него без седла, то он спокойно вас потянет даже на лечении. Лукас говорил, ему вредно стоять без дела, пускай он и не до конца восстановился.

Валь обернулась через плечо.

– И вы сами нарисуете натальную карту?

– Да. То есть, нет, – Экспиравит задумчиво провёл пером по закрытому тагельмустом носу. – Я составлю вам компанию. Вы расскажете мне что-нибудь интересное про остров, а я расскажу что-нибудь вам, раз уж, было дело, обещал.

– Почему бы и нет… – сходу согласилась Валь и уже шагнула было от окна – ведь ей тогда надо было бы надеть платье-амазонку – а потом вдруг резко остановилась. И спросила натянуто:

– Милорд, вы ничего не имеете под этим в виду?

– О чём вы?

– Приглашаете меня на прогулку, всё такое.

Экспиравит высоко задрал одну бровь.

– Мисс чародейка, вы, рендриты, насколько я знаю, не являетесь персонами, которых можно скомпрометировать. А я вообще-то вот-вот женюсь. Как вы сами же сказали, через считанные пару месяцев.

Валь ругнулась на себя за излишнюю пугливость и подобрала подол, собираясь наверх. Она услышала за спиной урчание Золотце, которая решила, что её возьмут на прогулку, и бормотание Экспиравита, который объяснял ей, что ей ещё рано делать такие забеги. А затем вернулась к себе, переоделась в чёрную амазонку, накинула вновь звёздчатый плащ и надела шляпу с вуалью. Экспиравит предложил ей свою руку, и, держась за его холодный локоть, Валь отправилась с ним к конюшням.

– Где вы, если не секрет, проводите свои дни в последнее время? – непринуждённо поинтересовалась она.

– А вы следите за мной, м?

– Просто слышу, как хлопают здоровые крылья за окном.

– Есть у меня гнездо, которое я себе обустроил, – хмыкнул Экспиравит. – Неподалёку отсюда. Знаете, всякие эти гробы, обитые бархатом, скелеты с трубками во рту и покером на столе и прочее чисто вампирское убранство.

– Поняла, больше не спрашиваю, – усмехнулась Валь в ответ. Странное было чувство, будто хотелось тронуть его плечо, спину, подбородок. Понять, что там вообще за создание под слоем одежд. Из соображений чистого любопытства, разумеется. Когда он шутил, он не казался опасным, и оттого её раздражало, что он может видеть её лицо, а она его – нет. Она ведь даже не понимает, как он выглядит.

– Я, к слову, никогда не замечала вас верхом.

– Ну, я и правда редко этим пользуюсь, – Экспиравит махнул украшенной перстнями рукой конюхам, чтобы те поспешили приготовить лошадей. – Хотя это дело я всегда любил.

Вальпурге привели Фиваро – тяжёлого коня Лукаса. Кроме уздечки, на него накинули вальтрап и прямо так обвязали его подпругой, чтобы не грузить ветерана тяжестью седла. Хотя для того, кто привык таскать на себе броню, это было пушинкой. Валь подошла к скамейке, с которой собиралась влезть ему на спину, и обернулась к Экспиравиту. Тот присвистнул, и к нему подбежала кобылка, от силы ладоней пятнадцать ростом. Она больше походила на тонконогого тарпана в серых яблоках, и морда у неё была похожая, крестьянская. На ней было надето лишь седло. И Валь, положив руки на холку Фиваро, спросила удивлённо:

– Это что, ваше?

– Это Мглуша, – с гордостью представил Экспиравит и безо всяких подставок взобрался на невзнузданную лошадь. – Она ходит только рысью, и шаг её мягок, как утренний прибой. Настоящая услада для моей спины.

– И у вас, владельца стольких территорий и капиталов, беспородная лошадь? – округлила глаза Валь. Экспиравит покосился на неё снисходительно:

– Вы серьёзно думаете, что породы мне так же интересны, как и этому вашему острову, который кровностью мерит даже людей? Отнюдь. Мглуша умна, послушна, храбра и невероятно мила. А то, сколько у неё чистокровных производителей в роду, меня не волнует от слова совсем.

Он прихватил со стены хлыст, но даже не стал им пользоваться: лошадка вынесла его в полночный двор сама, прогрохотав копытами по полу. И Валь, влезши наконец на Фиваро, последовала за ним. Комичнее высоченной горбатой фигуры на маленькой кашлатке был только змей верхом на лягушке.

– Вы что, так и поедете? – она окончательно разуверилась в разумности вампира. – Сейчас же ночь! Какая-нибудь стрекоза или летучая мышь вылетит из-за угла, и вы без уздечки будете её голосом уговаривать остановиться?

– Молчите, так вы кажетесь умнее, – усмехнулся Экспиравит. Валь насупилась, но, следя за его ногами, убедилась, что он правит одними шенкелями. И Мглуша внимает буквально каждому градусу наклона его торса.

Вдвоём они проследовали по откидному мосту вниз, в город. Подковы загремели по брусчатке. Солёный ветер повеял с украшенных флажками улочек, и Валь впервые почувствовала себя в Брендаме, который любила. Шарм его эркеров, цветных крыш и палисадников наконец заиграл при первых признаках весны. Небо прояснилось, и по нему неспешно скользила стайка маленьких облаков. А луна была большой и круглой, будто тарелка для пирога из маминого сервиза. И подумалось ей: хорошо, что мама в Эдорте. Она переживает, безумно переживает. Но сейчас ей не за что волноваться. Здесь, в Брендаме, жизнь идёт своим чередом. И если раньше это было обидно, то сейчас это казалось прекрасным без лишних оправданий.

Покачивалась голова Фиваро, звенела гладкая трусца Мглуши. Они свернули на пустующий проспект Штормов. Такой безмятежный и величавый в отсутствие людей, каким Валь его никогда не видела. Редкие окна светили уютом квартир, и это место казалось райским. Таким, каким никогда не смог бы стать Дол Иллюзий.

Мглуша замерла, поведя в сторону ухом. Экспиравит поднял глаза к небу, а затем радушно повернулся обратно к Вальпурге:

– Вольно, мисс чародейка. Я не имел в виду, чтобы вы откусили себе язык.

– Я бы так не сделала, даже если б вы приказали, – фыркнула Валь.

– Я рад, что вы столь благоразумны.

– Но как вы управляете лошадью? Вы контролируете её разум? – не выдержала она.

Экспиравит гулко хохотнул где-то в глубине груди.

– Нет, просто фельдмаршал Юлиан Тефо научил меня ездить без уздечки. И это прекрасно, скажу я вам. Если ваш скакун достаточно чуткий и готов учиться, его тоже можно приспособить к такому методу управления.

– Но, может, это просто какая-то порода, а вы и не знаете?

– Ах, Эйра-Эйра, – Экспиравит облокотился о круп и отклонился назад, обернувшись к ней. – Кровь не определяет вас от начала и до конца. Она даёт вам некую часть жизни – внешность, какие-то черты характера, ну и титул, если он у вас есть. А всё остальное делаете вы сами. И даже если вы простолюдин, как Валенсо, но в вас есть тяга к большему – судьба может улыбнуться вам и привести вас туда, куда вы желаете. Конечно, это можно считать везением. В наш век люди рождаются и умирают, не попробовав пирожное с клубникой или ни разу не потанцевав вальс. Но времена меняются. И те, кто идут во главе этих перемен, не всегда рождены с безупречной щенячьей карточкой. Уж поверьте тому, кто в крови искушён.

Его ноги чуть сжали бока Мглуши, и она устремилась дальше по улице. А Фиваро, приученный ходить в рыцарском строю, самовольно ринулся вслед за ней. Вальпурге даже не пришлось ничего делать. Она тряслась на его рыси без стремян, и оттого ей приходилось крепче держаться бёдрами за его бока, чтобы не уехать вместе с вальтрапом ему на бок. Но это было не так уж сложно. По правде говоря, она очень скучала по галопу.

– А не хотите побыстрее? – предложила она громко, чтобы её не заглушил гул в ушах.

– А вы удержитесь?

– Спрашиваете!

Фиваро всхрапнул и своим знаменитым турнирным прыжком вырвался вперёд, а затем помчал её под откос, к набережной без виселиц, к лунной дорожке на морской ряби. И вампир остался позади. Закрыв глаза, можно было представить себя на Голубке. А на холке его – Сепхинора. И замирать с каждым скачком, ловя восторг своим нутром, и невольно заливаться радостным смехом. Ретивый ветер сорвал и унёс шляпу с вуалью. Звёздный плащ захлопал, как штандарт. Ничего не нужно! Ничего! Только море, только ветер, только запах весны и брусчатка спящих улиц!

У самой пристани она замедлила скачку. Фиваро упёрся в поводья, будто не желая тормозить после стольких дней на отдыхе. Но послушался её, и, громко жуя трензель, завернул на круг перед фонтаном сплетённых кобр.

Экспиравит догнал их быстро. Мглуша мчала его, перебирая ногами в размашистой рыси, как таракан, и оттого Валь снова рассмеялась.

– Теперь я понимаю, почему вы не ведёте легионы в бой, сидя верхом! – крикнула она. – Это было бы… уморительно!

– Ну что ж, ведите эти легионы вы! – хмыкнул Экспиравит. Оказалось, что шляпку он успел поймать, но возвращать её не спешил. Он поравнялся с нею и всмотрелся в её лицо, а затем промолвил:

– Вы хороши без вуали. И ещё бы вы не красились; это вас уродует.

«Зато ни одному позорному стражу в голову не придёт, что сама Вальпурга Видира Моррва намалевала себе фиолетовые глаза, как танцовщица из “Рогатого Ужа”!»

– Я женщина и без вас разберусь, как мне себя подавать, – отрезала она. Её от баронессы всё равно отличала причёска; она хоть и не заплетала косы, как раньше, но пыталась укладывать их длинными хвостами или низкими пучками.

– Я не сомневаюсь, но иногда я вас не понимаю.

Они оба спешились и расположились на скамейке. Той самой, что Валь так любила – здесь они частенько сидели с Сепхинором после визитов в лавку Сизы.

– У вас будет жена, ей и рассказывайте, как она должна выглядеть, – Валь откровенно наслаждалась возможностью говорить без следования приличиям. Раньше ей эта черта рендриток казалась отталкивающей, отвратительной. А теперь, как выяснилось, что-то в этом есть. И роль получается куда убедительнее.

Экспиравит, зачем-то пересчитав глазами ририйские корабли в порту, задумчиво уставился на перламутр подлунной ряби.

– Будет, – вздохнул он. И Вальпурге голос его показался таким странным, что она невольно скосила на него глаза. Он был… мечтательным? Полным надежд. Экспиравит снял кулон с шеи и раскрыл его когтистой рукой, любовно рассматривая неправдоподобное изображение Эпонеи.

– Как вы находите? – спросил он по-дружески. – Разве она не самая красивая леди во всех королевствах под этим небом?

«Да вы сговорились, что ли», – подумала Валь. И фыркнула:

– Золотые волосы, золотые глаза. Я, как островитянка, этих диких помесей не понимаю. Признак змеиной крови вперемешку с обычной чертой шасситки. Ни туда, ни сюда. Какое-то дикое зрелище, будто уж в перьях.

– Ах, как я порой завидую вашей ограниченности, – снисходительно рассмеялся граф. Валь отвернулась, чтобы видеть фонтан и удары волн о набережную. Однако вампир пошёл на мировую:

– Не обижайтесь, мисс Эйра. Я сам виноват, что спросил. Конечно, для меня она будет прекраснее всех – я ведь должен так думать, даже если бы, скажем, не хотел.

– В самом деле?

– Это же закон брака. Голой правде его никогда не сделать крепче.

– Но ведь ложь недопустима, так завещали сами боги.

– Не ложь, а способность узреть своего избранника не таким, каким его видят другие. Я подготовился заранее, пускай и не видел её уже сколько лет. И постарался запомнить из наших встреч лишь самое хорошее. Хотя, признаться, я уверен, что она капризная дама. Но это аристократкам иногда бывает к лицу.

«Ой дурак», – Валь закатила глаза и снисходительно посмотрела на Экспиравита. Ну да, ему ещё предстоит – если он доживёт, конечно, – узнать, что не то, что брак по договору, а даже брак по любви – и тот может за короткий срок оказаться полной кастрюлей воды, поставленной на огонь. А молодожёны в нём – двумя лягушками, которые постепенно закипают. Она даже ощутила намёк на сочувствие в глубине своей души. Но такие вещи можно только пройти самому, чтобы стать мудрее. В конце концов, Экспиравит-то весьма твёрдо держится брачной клятвы. А подобным союзам помогают сами боги.

– Кажется, я опять завёл какую-то нетактичную беседу.

– Нет, что вы. Просто мы, чародейки, целиком и полностью отданы долгу магии. Мы не знаем ни радостей, ни горестей любви, но частенько смотрим на романы со стороны, – небрежно пояснила Валь. И даже закинула ногу на ногу. Была бы рядом мама, она бы ударила её зонтом или хлыстом – в зависимости от того, что у неё было бы под рукой. «Но я тут сама себе хозяйка, ха-ха!» – хулигански подумала Валь.

– Это запрет или просто принципы?

– Что-то вроде личной позиции. Ну и везения, что оказий не случается, – рассудила Валь. А затем укорила себя. «Хватит прохлаждаться! Ты можешь выяснить у него, что он такое, узнать его привычки или слабости, а ты языком мелешь!»

– Кстати, милорд, вы как-то хотели утолить мою жажду знаний о вампирах. Рассказать мне, как вы спите, например.

– А вы разве не успели тогда увидеть?

– Не-а.

– Ну как. Вверх ногами. Как летучая мышь.

Валь округлила глаза и обернулась к нему целиком.

– Как? В смысле? Как вы держитесь?

– Когтями. На ногах. За опору балдахина, – лаконично пояснил Экспиравит. – Я могу спать по-всякому, но так – удобнее всего.

Прижав пальцы к вискам, Валь посмотрела на него ошалело:

– Но почему? Почему не в гробу, как все нормальные вампиры?

– Какие ещё «все нормальные вампиры»? – хохотнул граф.

– Я про тех, которые в книгах.

– Не знаю. У них спросите, если встретите. Мне пока не доводилось, – он весело пожал плечами. – Кристор, например, всё ещё изволит почивать в постели. Но это дело привычки. И желания быть человечнее, разумеется.

– То есть, вы не вампир-человек. А какой-то вампир-зверь, Боже правый.

– Ну да. Будь я очень горд своей кровью – как вы – я бы сказал, что это просто черта меня как того, кто был таким уже рождён. Схолий и Рендр оба приложили ко мне руку, и поэтому я крайне живой экземпляр для вампира в классическом его понимании. Вы ведь не спрашивали никогда даты смерти моих родителей, например?

– Нет, – Валь неуверенно покачала головой. – Пока что мы не заходили в изучении судеб настолько далеко. А что?

– Ну я могу вас напугать загодя. Моя мать, леди Паула Окелани Эльсинг, почила около часу ночи десятого декабря 1620 года.

– Но вы родились тринадцатого!

– Ну вот, – он положил подбородок на скрещенные руки.

– То есть, вы появились на свет… когда она была… где-нибудь уже в фамильном склепе в ожидании погребения?

– Вы весьма проницательны, – кивнул Экспиравит. – Я прекрасно помню момент, когда впервые сделал вдох. И ужас в глазах смотрящих. Как говорила Софи, я был похож чёрти на что до первого рассвета – с косматой спиной и чёрными лапищами. Не будь мой отец, лорд Тревор Эльсинг, графом и любителем диковинок, горел бы я в тот же день на костре. Как в легендах, я три ночи до рождения провёл в охладевшей утробе, и я не удивлюсь, если над склепом ходили волки. То была весьма голодная для них зима, и они выходили ближе к имениям, не боясь людских построек, и бродили по кладбищам. А вы же знаете, что значит, если над незарытым мертвецом прошёл волк?

– Что он превращается в стригоя? Боже! Хватит! – воскликнула Валь и замотала головой. – Стригои хоть и вампиры, но они же животные, а вы-то нет!

– Ну вот. Загадка природы.

– А они ещё боятся серебра, а вы…

– А я боюсь только прогрессивного налогообложения, как в Астегаре.

Валь хотела взвыть от недоумения и бессилия, но вместо этого расхохоталась и откинулась назад на спинку скамьи. Она знала, что убить можно любого. Знала, что всё равно придётся хотя бы попробовать. У неё будет лишь одна попытка. Но сейчас ей не хотелось об этом думать. Кажется, Экспиравит желал того же – забыть об Эдорте, об остатках флота короля, о делах своей кампании за морем и обо всём, что отвлекало от волнующих надежд на будущее. Он принялся расспрашивать Вальпургу об истории города, а затем, указав на скворечник на ближайшем платане, спросил:

– Я постоянно вижу здесь эти мелкие домики. Для кого они?

Валь насмешливо фыркнула и пояснила:

– Для птичек, конечно. Зимой мы их подкармливаем…

– Надо же, как это мило.

– …чтобы по весне голодным змеям было, что есть.

Экспиравит прыснул и уткнулся лбом в свою ладонь, не в силах сдержать смех. И хохот их, будто у двух гимназистов, оглашал набережную не один час. Под синью ночи, под чарующей луной, под россыпью звёзд.


Без Валенсо в донжоне было так просторно и благодатно, что Валь наслаждалась каждой стеной, каждой картиной и каждым цветком на подоконнике. Будто солнце наконец осветило глухие коридоры. Она могла просто получить удовольствие от того, что вышла с книгой в гостиную на первом этаже и устроилась рядом с двумя комплектами рыцарской брони. Когда она решила так сделать, то наслаждение её длилось около десятка минут, пока не было варварски прервано.

– Мисс чародейка, вам срочное послание из дома Ориванз, – сообщил ей адъютант Бормер. Личный слуга графа при свете дня занимался обычными поручениями.

Валь вздохнула и захлопнула «Совместимость по гороскопу».

– Да-да?

– Леди Кее нужна ваша помощь. Акушерская, видимо.

«Боже правый!»

Валь кивнула и сразу же засобиралась. Обычно роды помогала принимать старшая из женщин в семье, но, поскольку леди Ориванз повесили, Кея осталась, вероятно, с одними слугами. Валь уже бывала на родах у других дворянок, но никогда ими не руководила. И надеялась, что в этот раз и не придётся.

Она надела амазонку, села на Фиваро и лихо проскакала по людным улицам до дома Ориванз. На гербе их, вывешенном над дверью, красовался морской змей, переплетённый с цепью. Этим он соотносился с гербом Окроморов, из которых Кея осталась последней представительницей.

В их просторном, светлом доме можно было проводить выездные курсы для хранительниц очага. Каждое полотенце было выглажено и уложено в стопку в порядке уменьшения. Каждая полка блестела, забыв, что такое пыль. Каждый коврик – недорогой, но чистенький – гармонировал с узором на бабушкиных шторах. А немодная, утомлённая временем мебель для такой старательной хозяйки старалась из последних сил выглядеть стойко и симпатично. Дворецкий, что открыл Вальпурге дверь, был крайне взволнован. Но обрадовал её известием:

– Миледи, вы поспешите, там госпожа Сиза уже давно ждёт!

Валь с облегчением вздохнула, подобрала подол и поспешила на верхний этаж. С Сизой она подружилась после своего выкидыша. Потрёпанная жизнью рендритка не всегда была учтива, но её умелые руки творили чудеса в самые тяжёлые моменты подобных дней.

В спальне Ориванзов на белых простынях леди Кея лежала, забывшись, вся покрытая испариной. Сиза подогревала воду в камине. Поэтому ворвавшаяся Валь чуть по неосторожности не нарушила повисшее тягостное молчание. Но её порывистый вдох Сиза услышала. Длинноволосая, растрёпанная, одетая в три слоя по-крестьянски простых платьев, она оторвалась от огня и обернулась.

Валь остановилась, держа в руках ридикюль, и вопросительно указала взглядом на Кею. Сиза кивнула, затем отошла от камина и настойчиво вывела Вальпургу в коридор. И вышла вслед за ней сама.

– Что она? – встревоженно прошептала Валь.

– У неё небольшой перерыв. Она уже десятый час мучится, – пробормотала Сиза.

– Почему меня не позвали раньше? Я приехала бы сразу же!

– Она велела тебя не беспокоить. И не смотри на меня так; я в ваши дела не лезу. Только сказала она, что, если не сможет тебе передать, чтобы я тебе изрекла сей ребус: вспомни историю о змее Халломоне.

– Халломоне? Начерта?! – Валь ничего не понимала. Но сдавленный стон из спальни заставил их обеих подпрыгнуть.

– Я всё равно останусь. Я помогу!

– Спасибо, – вздохнула Сиза, отбросила с лица длинные пряди тёмных волос и поспешила обратно в опочивальню. Валь бросилась за ней. Она преданно помогала ухаживать за Кеей: то просто сидела рядом и рассказывала ей всякую десятилетней давности чепуху про неподобающе красные платья, то обтирала её мокрыми полотенцами, то бегала за водой. Измученная леди Ориванз не могла выжать из себя ни одного слова. Она только смотрела иногда с подушек мокрыми от слёз глазами и будто спрашивала «Почему это так плохо?»

На исходе третьего часа, когда уже начало темнеть, Сиза и сама впала в отчаяние.

– Возможно, ребёнок обвился пуповиной или что-нибудь в этом роде, – шепнула она Вальпурге на ухо. – Нужно звать хирурга. Где лорд Оль-Одо?

– В Летнем замке или в госпитале.

– Приводи, – велела Сиза. И Валь, холодея от ужаса, на негнущихся ногах побежала обратно на улицу. Она прекрасно понимала, что чувствует Кея. Может, не полностью, но уж точно могла себе представить. По сравнению с этим любая война была детской забавой.

Себастиена не оказалось в госпитале. Он обнаружился в крыле алхимика, что-то жарко обсуждающий с только проснувшимся на закате Кристором.

– Лорд Оль-Одо! – позвала его Валь, вся взмыленная. – Леди Кее нужна ваша помощь!

– Что с ней случилось? – тут же насторожился Кристор. Со временем он стал сероватого цвета, белки его глаз жутковато потемнели, а язык заплетался об обострившиеся зубы. И почему-то хронически не приглаживалась торчащая седая прядь.

Себастиен тут же накинул на плещи плащ и поправил свой монокль.

– Подошёл срок её родов, мистер Эрмигун.

– Сиза говорит, ей плохо! – выдохнула Валь. – Давайте, живее!

– Тогда я с вами, – подскочил Кристор и тоже отбежал к крючку, с которого снял свою чёрную накидку. – Солнца уже нет. Поспешим!

Он замер, поняв, что и Себастиен, и Вальпурга глядят на него напряжённо.

– Не думаю, что вам стоит, – мягко сказал Себастиен. – Там много… крови.

Кристор подавленно вздохнул.

– Проклятье, – бросил он и повесил накидку обратно. – А ведь и правда. Но ведь я мог бы хоть чем попытаться помочь. Может из-за двери…

– Едва ли стоит рисковать своим разумом, – аккуратно сказала Валь. – Мы ценим ваш порыв, но лучше останьтесь.

– Хорошо. Но, если что, я всё равно к вашим услугам.

Они вернулись в пропитанный болью дом уже вдвоём. И там, когда лорд Оль-Одо достал большие хирургические ножницы, Валь вдруг поняла, что лишается чувств. Она схватилась за угол камина; а Сиза успела увидеть её позеленевшее лицо и выдворила её в коридор.

Сколько всего она уже успела повидать, но, как представила, что эти ножницы будут наживую резать плоть, так уже не могла держать себя в руках. Ноги отнялись, и она села на скамейку под окном. Из комнаты доносились жалобные подвывания Кеи и ругань Себастиена с Сизой между собой.

Халломон, Халломон… Пытаясь отдышаться, Валь вспоминала сказки о Халломоне. Он жил тысячу лет назад и был одним из любимых детей Рендра. Морской змей, длинный, как боевой фрегат, он очень любил греться на солнце. С этим было связано множество курьёзных историй: его можно было как-то приманить с помощью зеркал, если она правильно помнила.

Зеркала? Убить Экспира зеркалами, отразив солнце? Но солнечных дней на острове раз-два и обчёлся, и он наверняка проведёт их в своём секретном логове.

Что ещё? Халломон умер, когда подошёл к концу его змеиный век. Он забрался на самый верх гор и разлёгся там. Одна губа его задралась, и торчащий из его рта клык впитал в себя столько солнца, что, говорят, стал светиться в темноте. Согласно легенде, именно он венчает корону, что носили когда-то змеиные владыки.

Это и есть ответ? Если да, то она его не поняла. Валь призвала к себе всю свою смекалку, но шум из спальни сбивал её с толку и вызывал в нервную дрожь. Она не могла толком вернуться к своим мыслям, пока её не вырвал из оцепенения долгожданный крик новорождённого. В тот же момент она вскочила и кинулась в спальню, потому что поняла, что она там нужна.

– Бери! – заявила Сиза и вручила ей мокрый пищащий свёрток с малышкой. Это была девочка! Валь, не успев поймать глаза Кеи, ринулась к купели и вытащила оттуда мокрое полотенце, которым принялась обтирать самую юную леди Ориванз. Руки у неё уже едва не тряслись от облегчения. Обхаживать малышей она умела, но Халломон не шёл у неё из головы.

Себастиен помалкивал, не отрываясь от разреза; он зашивал его ниткой и иголкой. А Сиза присела рядом с головой Кеи и стала гладить её по слипшимся волосам. Валь хотела бы к ней присоединиться, но удержалась и прежде довела до ума своё первое знакомство с новорождённой. Затем бережно завернула её в мягкие пелёнки и уже тогда поднесла обессиленной матери. На Кею было больно смотреть, но Валь верила, что она справится. И, вложив в её объятия малышку, она наконец прозрела: клык Халломона, любимого зверя Рендра, напитанный ярким горным солнцем, – вот что может принести смерть даже такому вампиру, как Экспиравит.


«Посмотри своими глазами, это уже чересчур», – гласила служебная записка. Экспиравит смял её и бросил в огонь, проходя мимо котла в подвале. Он следовал за Валенсо. Тот и являлся автором послания; его длинный сюртук стлался за ним, как вампирский плащ, а шаг был быстрым и чеканным. Экспиравит знал, что они увидят.

Эхо падающих капель разносилось по подземельям. Летний замок был щедр на тюрьмы, камеры пыток и просто глухие каменные мешки, в которых были лишь обглоданные крысами косточки. В основном этими щедротами пользовался один Валенсо. Он запугивал подозреваемых и всячески изводил их страхом темноты. Но на деле никогда не прибегал к пыточному арсеналу Видиров: граф ему это запретил, да и не был он таким садистом, каким пытался казаться.

– Я, право слово, иногда думал о том, что за ним надлежит установить слежку, но всё как-то откладывал, – бормотал Валенсо. Пламя его факела то и дело вспыхивало трещащими искрами. – Но однажды я проходил мимо в обеденное время и услышал женский плач. Джоск Ти-Малини, мой новый помощник из местных, побывал там с помощью отмычек. И, в общем… смотри сам.

Они подошли к невысокой дверце. Плесень и мох поедали древесину со всех сторон. Крыса, попытавшаяся прошмыгнуть меж их ног, попалась какой-то невнятного вида безглазой змее, что принялась заглатывать её целиком.

– Уродливо истинное лицо этого дворянства, – натянуто промолвил Экспиравит. Валенсо повозился с ключами и открыл ему путь. Оставалось лишь склониться, и, опираясь на трость, первым проковылять внутрь по сыпучим каменным ступеням.

Лестница приводила в оформленный старинными колоннами грот. Полуразрушенные стены разделяли его на несколько помещений. Но ветхость цепей и перекладин говорили о том, что настолько глухой норой не пользовались даже извращённые палачи Беласка.

По правую руку ржавели решётки тюремных камер. И в них вампир зорким глазом уловил движение. Губа дёрнулась, отзываясь на запах запёкшейся крови, но разум остудил неутолимую жажду и заставил приблизиться. В одной из камер на соломе лежал человек, чьи одежды отдалённо напоминали форму морского стража. Он часто дышал, его глаза закатились. Во второй некий почтенный джентльмен забился в угол. На его плече виднелась нашивка со змеем, что держит в зубах монету: это был кто-то из Финнгеров. В третьей была тоже весьма немолодая, но зато сохранившая рассудок женщина из местного дворянства. Она сперва с опасением глядела на вампира, а затем, гремя цепями, ринулась к решётке и взмолилась:

– Милорд! Ради всего святого! Вы не Он! Помогите! Помогите! Там Джаур и Хек; они совсем плохи! Я Джозия, Джозия Олуаз! Я не сделала ничего дурного…

Экспиравит переглянулся с Валенсо. Вот уж воистину пример злодейского логова.

– Доставай их и в госпиталь, – велел он тайному советнику. Тот спешно стал возиться с отмычками под благодарные рыдания аристократки. А сам Экспиравит пошёл дальше.

Это давалось ему непросто. Новый рядок ступеней погрузил его в ещё более тяжёлый кровавый дух. По жилам пробежалось искристое возбуждение, даже спина стала ныть меньше, а шаг сделался быстрее. Как сочетать своё хищное нутро с человеколюбием? Как видеть в тех, кто смотрит испуганными глазами не жертву, а достойного сострадания сородича?

Он открыл кованую дверцу, ведущую ещё глубже, и оказался в холоде мясного склада. На виду болталось подвешенное под потолком тело, и кровь с него стекала в керамическую чашу. В земляных нишах хранились руки и ноги. Граф не стал туда смотреть, а прошёл ближе к единственному освещённому месту. То лунный свет проникал сквозь крошечное оконце. Он обрисовывал змеиного истукана в саду Летнего замка, и потому длинная тень бога Рендра ложилась на студёную почву.

Чутьё не обмануло Экспиравита: как только он показался, так сразу зазвучали подобострастные шаркающие шаги. Освальд вышел к нему, кутаясь в свою рясу и шерстяную шаль, и кубок с кровью подрагивал в его руках.

– Забавное зрелище, не правда ли, – бархатно проговорил жрец и указал взглядом чёрных глаз на силуэт истукана. – Днём я закрываю это окошко, чтобы не повышать здесь температуру. А ночью он будто глядит на меня. Глупый бессильный бог зверья.

Экспиравит поднял голову чуть выше и посмотрел на него из-под полуопущенных век. Он ничего не ответил, только сильнее опёрся о свою трость.

– Угоститесь, милорд, – предложил Освальд. – Выпейте за отраду, которой вы стали для города. Дворянам суждено умереть. А простолюдины и мещане уже превозносят вашу мудрость, чудовищность и силу. Таков дар Схолия. Вы перестали запрещать себе охоту, перестали цепляться за жалкие надежды стать одним из людей и стали выше них, – и оттого он принёс вам победу и поклонение. Не без моей помощи, разумеется. Но я счастлив был послужить вразумлению этих земель.

Экспиравит хранил молчание. Затянутые паутиной зрачки неотрывно глядели на схолита.

– Не хотите? – истрактовал его безмолвие Освальд. Он пожал плечами и приложился к кубку. Холодная, разжиженная змеиным ядом кровь сдобрила багрянцем его тонкие губы. И отвращение сдавило глотку вампира. Впервые, наверное, в жизни.

Жрец допил и отставил кубок в одну из земляных ниш. Затем расстегнул свой тугой воротник и взглянул на вампира взором, полным спокойствия и решимости. Повисла пауза.

– Что это значит? – сухо поинтересовался Экспиравит.

– Вы пришли меня убить, милорд. Я готов. Для меня это будет честь.

Вампир вскинул брови. При одной этой мысли ему стало омерзительно. Хотя, надо сказать, интуиция у схолита была что надо. Экспиравит вздёрнул губу и бросил:

– С чего ты взял, Освальд?

– Я неправ?

– Неправ. Ты мой проповедник, ты верный сын Схолия и человек, который сделал мою охоту правомерной. Я не вправе что-либо делать – он сам заберёт тебя, когда посчитает нужным.

Уголки губ Освальда поднялись. Он застегнулся и молвил с нотой ехидства:

– А мне почему-то начало казаться, что вы, милорд, остались всё тем же наивным гуманистом, каким и были. Освободили моих пленников и пришли по мою душу, ведь, должно быть, я нарушил ваши законы.

– Ты действительно преступил их. Тебе не дозволялось вершить правосудие.

– Но я знал, кого беру. Знал, кто заслуживает, знал, кого не будут искать. В этом моё искусство.

– Ты хорош в том, чтобы быть хищником. Я понимаю, что угощения для меня ты собирал не в высокогорных родниках. Однако теперь я охочусь сам. Один. И тебе советую поумерить аппетиты, – хрипло выговорил Экспиравит и сделал шаг назад, покидая круг лунного света.

Освальд не сходил с места. Задумчивый, он сказал вслед:

– Я доволен тем, что вы стали лучше слышать голос Бога Горя. Это очень не зря. Он ожил в далёких краях, где безымянный воин света высвободил его из-под долгой стражи. Он явится в мир, чтобы отыскать Дитя Горя… И тогда – о, тогда настанет ваше тёмное время.

19. Последний номер

Музыка гремела в зале «Рогатого Ужа» и гулким эхом отражалась в гримёрке. Танцовщицы бегали туда-сюда, задерживаясь у зеркала, и их пышные белые, розовые, жёлтые юбки из страусиных перьев задевали руку Эпонеи, на которую она облокачивалась. Целый оркестр играл в основном зале кабаре, и впервые зрительских мест по-настоящему не хватало. Всё благодаря ей. Потому что она зазвала сюда Лукаса, а он – графа Демона, а уж за такими «героями» пришло бы всё приезжее население Брендама. И это должен был быть конец мучениям, конец пряткам и притворству. На исходе второго часа ночи она покинет ненавистный остров, а все мятежники, разевающие рты на представление, подавятся порохом.

Но её смущала леди Мак Моллинз. Она, отощавшая, подавленная, лила бесконечные слёзы над партитурой. И не было похоже, что собиралась гримироваться и выходить в последних сценах. Эпонея попыталась спросить у неё, что происходит, но та не могла даже говорить. И оставалось лишь сидеть в кресле и, не обращая внимания на артисток, мрачно глядеть на её муки.

Потом пришёл Банди – он, вроде как, заведовал здесь всем. Тайные агенты короля велели ему исполнить план побега леди Эпонеи от и до, но он вывернулся и в итоге поставил ей ультиматум, что он сделает это, только если она заберёт с собой его и мальчишку Вальпурги. Эпонея нехотя согласилась. Ребёнок привлёк бы лишнее внимание, но Банди, очевидно, боялся, что возможная встреча с матерью заставит ту потерять волю и разрушить все их планы. А ещё, что уже логичнее, опасался за свою шкуру в случае, если диверсия провалится. Ведь, как-никак, это было его кабаре. И это значило, что запрятанные в погребе ружья, бочки с порохом и два десятка револьверов тоже его.

– Леди Мак, ну что вы, – сочувственно молвил Банди и склонился к одетой в траурное даме, положив руки ей на плечи. – Вы же так долго учили эту песню. Вы сможете её исполнить, у вас прелестный голос.

– Не смогу, – всхлипнула леди Мак и оторвала ладони от опухшего заплаканного лица. – Гленда написала её для лорда Барнабаса Хернсьюга. Я её не осилю. Я буду рыдать от первой скрипки и до последнего отзвука рояля. Она… она о любви. О той большой любви, ради которой она жила.

– Ну-ну, милая, там они наконец вместе; там нет ни законов высшего общества, ни титулов, ни брачных договоров, только счастье, о котором они и мечтали, – тактично не упоминая свалившуюся ему на голову осиротевшую Бархотку, Банди склонился над леди Мак и пробежал глазами по тексту. – Леди Моллинз всегда казалась мне очень строгой женщиной, но эти строки действительно трогают за душу.

– Я не смогу! Она должна была их петь. И вовсе не Демону!

– Я понимаю. Но Демону придёт конец. Леди Вальпурга нашла, как убить его. Как только закончится последний номер, она вонзит кинжал ему в сердце, а мы перестреляем всех генералов. Мы заберём вас в Харциг с собой, если вы желаете!

«Интересно, как ты договорился с Моркантом», – свирепо подумала Эпонея. У неё уже щека вспотела, потому что она подпирала её рукой весь вечер. – «Он-то стоит там, между Вальпургой и графом, на балконе, и он будет защищать своего гнусного вампира. Вы, наверное, решили, что кто останется жив, тому и повезло? Или просто не встретитесь в узких коридорах закулисья, а намеренно разбежитесь в разные стороны?»

Банди утверждал, что Моркант никогда не причинит вреда Вальпурге. И поэтому, если она справится с Демоном сама, он не встанет между ними. Но если она не сможет…

Как его одолеть, если он воплощение ночи, посланник Бога, ужас, вышедший из сердец людей? Если кто и может противостоять ему, то это, конечно, Валь. Хотя Адальг не смог. А Адальг был рыцарем.

Эпонея не верила, что они действительно уничтожат всю верхушку мятежников. Скорее всего, Вальпурге сегодня должен был прийти конец, поэтому позаботиться о её сыне королева посчитала своим долгом. Во что она верила, так это в лодку, что уже сейчас ждала её в порту. Но, чтобы выйти из бухты незамеченными, они должны дождаться нападения остатков королевского флота на корабли Эльсингов. Люди Адальга клялись, что это будет ровно в два часа ночи. Один из них следил за бухтой из подзорной трубы на самом верхнем этаже. До двух часов ночи они собирались дотянуть это представление любой ценой – чтобы хотя бы немного отсрочить тревогу в городе.

Тягостнее ожидания была только мысль о том, что надо бы выйти к Лукасу. Она ему сказала, что заглянет к подруге в гримёрку и вернётся к нему за столик в первом ряду. Но в итоге так и осталась тут, не желая видеть его больше. Ей хотелось думать о море, о дворцах Харцига и пальмовых садах Ририи, держать руку на револьвере и душой уноситься за пролив. А не слушать его натужные мальчишеские комплименты и не смотреть в его глупые жеребячьи глаза.

– Нет, Банди, не надо! – продолжала раздражающе скулитьледи Мак. – Мы не покинем остров. Папа скрывается где-то в предместьях, а я здесь с Бархоткой. Это вам надо бежать. Вы и бегите. И… я знаю, что подвожу вас, я знаю! Но пожалуйста, не ждите, что я это спою! Я не в состоянии.

Банди прикрыл глаза и мысленно досчитал до пяти. Затем коротко кивнул и выпрямился. И обратился к мисс Матильде Гельждар, балетмейстеру:

– Мисс, а есть ли ещё какие-нибудь номера, которые ваши дамы смогут спеть и станцевать, если останется ещё время?

– Вы шутите что ли? – жгучая брюнетка, мисс Матильда была уроженкой большой земли, и её по-женски роскошная уверенность чувствовалась в каждом взмахе веера. – Мы и так сегодня выжимаемся до последнего. У нас ничего нового даже в репетициях не было.

Леди Мак оттого разрыдалась ещё горше. И, не выдержав, Эпонея оторвалась от кресла. Затем подошла, взяла у неё из-под носа ноты и скептически пробежала по ним глазами. Банди с надеждой наблюдал за ней.

– Если так сложно петь именно это, почему леди Моллинз не выберет что-нибудь другое? – сухо спросила Эпонея, решив, что песня хороша, но слишком уж сентиментальна для её циничного настроения.

– Я другого не знаю, я только недавно закончила учиться. Всё остальное – это распевки да всякие молитвенные гимны, – прошептала несчастная Мак.

– Мы обещали публике романтичную песню собственного сочинения, – добавил Банди. – Но для вас, ваше величество, это было бы…

– Опасно? – насмешливо спросила Эпонея. А затем опустила партитуру. – Да, может быть. С другой стороны, так иронично, не находишь? Я такое исполню без труда. Они посмотрят на меня напоследок, не зная даже, что это я. А потом отправятся на рога к Схолию. Кажется, во мне достаточно пороху, чтобы это сделать!

– А ещё что-нибудь вы знаете, если надо будет тянуть время?

– Чего я только ни знаю. Не волнуйтесь; я заткну револьвер сзади за пояс под свой траурный плащ, и, в случае чего, убью кого-нибудь прямо со сцены. Надеюсь, в честь моей дерзости поставят пьесу. Когда-нибудь.

Она подхватила подол и уже собралась уходить из гримёрки на верхний этаж, чтобы отрепетировать, но затем обернулась и попросила:

– Пошлите кого-нибудь передать сэру Лукасу Эленгейру, чтоб радовался: я буду петь.

Посыльным этим оказался Сепхинор. Он и так бегал по всему «Рогатому Ужу», разнося сообщения разной степени секретности, так что для него это было не впервой. Правда, теперь за ним неотступно ходила Бархотка. Он не сердился, хотя иногда она мешала. Но он знал, что она будет по нему скучать, когда он уедет.

– Только не говори ничего при сэре Лукасе, поняла? – наказал он ей. Он был одет, как и прежде, в штаны на лямках, рубашку со стоячим воротником и бежевый пиджачок. Так что его официальный статус сотрудника заведения не подвергался сомнению. Ну а Бархотка изо дня в день напяливала на себя одно и то же платье тёмно-синего цвета, что заменяло ей траурное. И к нему уже прилипла шерсть живущих на конюшне котов.

– Угу, – согласно кивнула она. Все её колкости давно растворились и превратились в отстранённое безразличие. Но его она из виду не упускала. – Я просто подожду тебя вот тут, за занавесом. Но ты сразу обратно, да? Ты же не уезжаешь ещё?

– Да не уезжаю, не уезжаю, – заверил её Сепхинор и сбежал по лестнице, а затем вынырнул из-за багряной парчовой шторы в шумный зрительный зал.

В полумраке меж столиками сновали девушки-официантки, одетые так, что мама бы упала в обморок при одном виде их оголённых бёдер и бескрайних декольте. Но Сепхинор привык. Он знал, что они в большинстве своём крайне отзывчивые дамы. А ещё им часто приходится иметь дело с мистером Валенсо за закрытыми дверями, и оттого ему их было жаль, потому что после этого они плакали.

Гремел оркестр, разрывая пространство от пола до потолка. По пути Сепхинор пытался не запутаться в ногах прислуги и посетителей и постоянно задирал голову к балкону. Его полностью освободили, чтобы там сидел граф. Фигура завоевателя, похожая на громадную кладбищенскую горгулью, почти закрывала собой мамин тонкий силуэт. А над ними обоими нависал громадный рыцарь, сэр Моркант, которым оказался мистер М. Сепхинор ещё не мог определиться со своим отношением к его истории, но точно верил, что он благородный человек. А вот дядя Беласк… необязательно.

Но как же одинока была там леди Вальпурга! Как хотелось ему хоть сказать ей, что он есть, что он уплывёт, и с ним всё будет хорошо! Банди запретил это, но… но разве можно взять и не попрощаться? Не о том ли, что забыла сказать маме «Пока», плачет каждый вечер Бархотка? Что, если они больше никогда-никогда не увидятся, а он так и не посмотрит в её доброе лицо напоследок?

Сепхинор взял себя в руки и отыскал плечистого рыцаря Лукаса. Свет, что лился со сцены и отражался от блистающих одежд голосистых певиц, осенял его шевелюру и делал его самого будто бы солнцем в глазах смотрящего. Этот человек Сепхинору нравился. Вот бы он сам понял, что служит гнусному вампиру, и убил бы его серебряным мечом. Но он, кажется, для этого был слишком простодушен. Как и многие другие уроженцы континента.

Подойдя к нему, Сепхинор скосил глаза на пустующее место леди Эпонеи за столиком. И тихонько позвал:

– Господин Эленгейр, я вам принёс слова вашей леди.

Лукас, с интересом наблюдающий за скудным сюжетом, что связывал между собой разные сцены, обернулся и сразу же узнал маленького гонца.

– А, мистер Виль Крабренд, – улыбнулся он весело. – Не думал я, что застану вас в таком месте.

– Я тут работаю, – Сепхинор выпятил грудь. – И хотел сказать вам, что она решила заменить леди Мак на сцене. Леди Моллинз стало плохо, и леди Моррва споёт её партии вместо неё. Поэтому сейчас она пошла репетировать.

– Она поёт? – восхитился Лукас. – Я поражён! Я… я буду ждать её выхода, сколько бы похабщины здесь ни показывали.

– Вы просто слишком благородный человек для такого места, – пожал плечами Сепхинор. – Вы даже не пьёте.

– Леди не любят, когда джентльмены пьют. Но вы, мистер Крабренд, тоже не похожи на младшего официанта. Вы слишком воспитаны, чтобы быть сыном прислуги. Кто же всё-таки ваша мама, которую вы так отчаянно искали?

Сепхинора бросило в жар. Он уже так давно не сочинял сказок и не выкручивался, пользуясь одной и той же легендой своей биографии, что и забыл, что Лукас знает немного другие вещи. Он отвёл взгляд и поспешно попытался собрать в голове какое-нибудь толковое объяснение, но рыцарь мягко ответил ему:

– Ладно, я не буду спрашивать. Я вижу, что расстроил вас, мистер Крабренд. Эта война была слишком непростой.

Он вздохнул, и, глядя на его расшитый золотом дублет, на ярко-зелёный плащ, на гордый рыцарский профиль, Сепхинор ещё раз поблагодарил богов за то, что этот человек такой великодушный.

– Спасибо за понимание, сэр.

– Если вам потребуется моя помощь, я всегда буду рад послужить. Рыцарство стояло и будет стоять на защите мирных жителей.

– Даже от вампиров? – не выдержал Сепхинор. И тут же сказал себе мысленно: «Дурак!» Но ему так хотелось открыть сэру Лукасу глаза!

Тот склонил к нему голову и вздохнул:

– Да, малыш, даже от вампиров.

Он не умел врать, и то, что он врёт, было видно так явно, что Сепхинор усмехнулся. И ответил спокойно:

– Да ладно, сэр, я понял. Не вам объяснять островитянам, что такое – покоряться чему-то, превышающему людей, – и добавил мысленно: «Просто, раз уж таковы законы Змеиного Зуба, я должен отомстить тому, кто обидел маму».

– Вы очень умный молодой человек, мистер Крабренд.

– Спасибо. Я пойду. У меня много дел во время выступления.

– Ступайте и берегите себя, – благодушно ответил Лукас. И вновь поднял глаза к танцующим на сцене артисткам. Оглянувшись на его статную фигуру, Сепхинор подумал, что когда-нибудь тоже обязательно будет таким учтивым и галантным рыцарем. Если, конечно, мама позволит ему завести дестриэ.

Мама…

Он вернулся к Бархотке, но для себя твёрдо решил, что всё же повидает её.

Сама Валь тем временем изнемогала. Страх терзал её больнее вампирских клыков. Зуб Халломона прятался в её широком рукаве – острый как кинжал, смертоносный как укус кобры. Благодаря тому, что она пришла под руку с графом, её даже не подумали досматривать на входе. Сам Экспиравит откровенно скучал, но ему очень нравились солёные печенья – он ел их и без особого интереса бросал взгляды на сцену. Валь едва заставила себя посмотреть на разврат, которым здесь именовалось представление, а всё остальное время прятала взгляд. И то и дело упирала его куда-то в плечо вампира. В его согнутой позе была непосильная франтам стать, в каждом движении когтистой лапы – сдержанность и изящество аспида. Он внушал уважение. Он заставлял бояться.

Что, если догадка про зуб Халломона не верна? Или, будь она даже верна, что, если она просто не сумеет пробить его плоть? Она никогда никого не резала. Она даже не понимает, каким должно быть ощущение в руке. Как не попасть мимо сердца.

«Ты смогла впиться лишь в мальчишку-подмастерье», – грызла она себя. – «Ты, трусливая, как бумсланг, и не нападёшь на того, кто больше. Кто удавит тебя, если ты промахнёшься хоть один раз».

Но Легарн же кусал людей. Потому что она приказывала ему. А сейчас ей приказывает Адальг. Через послов, через шептунов на рынке и гонцов в неприметных одёжах. И она тоже должна пересилить свою природу и нанести финальный удар. Она так мечтала освободить остров – и он будет свободен. Она вернётся домой и обнимет Сепхинора, и никто на свете будет им больше не нужен.

Но почему так дрожало сердце и так держался, не отпуская, взор за треугольный ворот завоевателя?

– Я отойду ненадолго, милорд, – шепнула она Экспиравиту. – Здесь тяжело дышится.

Он степенно кивнул ей в ответ, и она, миновав Морканта, на которого даже смотреть не могла, выбралась в глухой коридор с лестницей. Она прикрыла за собой штору, спрятала лицо в ладонях и сделала долгий, глубокий вдох.

Последний рывок. Последний удар. Да, это сложно. Но если она этого не сделает, она не сможет жить в позоре своего малодушия. Захватчик умрёт, потому что умерли Рудольф, Глен, Венкиль, Димти. Потому что… потому что…

В горле пересохло, и казалось, что даже дышать уже – это подвиг. Такой слабости в руках у неё не было даже тогда, когда граф едва не выпил всю её кровь.

Но он вампир, и охотиться на людей для него так же типично, как и для гадюк – кусать тех, кто кажется им подозрительным.

Но… но…

Она подошла к задёрнутому ширмой окну и оттянула полотно в сторону. Что творилось на улице! Настоящий мартовский потоп. На день рождения Сепхинора всегда лило, но она впервые видела целые дождевые реки, пенящиеся на улицах. Пол под ногами задребезжал от раската грома, смешавшегося с барабанной дробью.

Какой-то конец света. В природе, в городе и в душе.

Вот бы открыть это окно и вдохнуть влажный воздух, набраться мощи родной земли. Чтоб не подвела рука. Она начала возиться с крючком и вдруг услышала шорох за своей спиной. Её такое всегда пугало, будто она делала что-то тайное, за что её могли повесить на набережной. Она резко обернулась и увидела его.

Сепхинора.

В глазах помутилась, и она решила, что сошла с ума. Валь схватилась за голову, а Сепхинор – как всегда маленький, чуть помятый, но вполне настоящий – подошёл с радостной улыбкой и взялся за край её звёздчатой мантии.

– Мисс, не пытайтесь, это окно заколочено накрепко, – вполголоса сказал он. Его лицо сияло счастьем, но речь сохраняла всю присущую ему серьёзность. – Я пришёл вас известить. Чтобы вы не переживали за меня. Я сегодня же уезжаю. И хотел попрощаться.

«Уезжаешь?! С Эпонеей?! И ради этого ты перебрался из Эдорты в Брендам? С кем!? Начерта?!» – град отчаянных вопросов отразился на её лице. Где он был всё это время? Почему он тут? Почему у него не стрижены ногти, не причёсаны волосы, не выглажена рубашка? Почему он кажется таким похудевшим?

– Мисс чародейка? – аккуратно окликнул её Сепхинор. Сухость в горле наконец сменилась слезами. Она опустила руку и накрыла ладонью его кулачок, не позволяя себе сжать пальцы так сильно, как ей того хотелось.

– Всё правильно, – выдавила она из себя. – Так и делай. Не оглядывайся. Не думай.

Как летучие мыши, её со всех со сторон атаковали разнообразные страхи. Как он сбежит? Значит, это Банди заботится о нём? Усмотрит ли он за ним? Как они поплывут в такой безумный шторм? А если в него в этой стычке попадёт шальная пуля? Хватка на руке Сепхинора смыкалась всё крепче. Подступившая к глазам влага грозила смыть фривольный пурпурный макияж. И только его стойкость, воистину рыцарская, не давала эмоциям разорвать плотину сдержанности.

– И вы тоже, мисс, – твёрдо сказал ей мальчик. – Всё получится.

Сердце отбило удар, и Валь поняла, что он прав.

Теперь она не промахнётся, не ошибётся, не проиграет. Этого она себе не позволит, потому что иначе Сепхинор никогда не сможет вернуться домой.

– Тогда за дело, – прошептала она и отпустила его руку. Он тоже сделал два шага назад, поклонился и быстро засеменил вниз по лестнице. Глядя, как он исчезает в полумраке, Валь едва не взвыла во весь голос. Но острие клыка Халломона покалывало её локоть в широком рукаве, и она заставила себя раз и навсегда запомнить, ради кого она это делает.

Сделав вдох и выдох, она нащупала рукой нужную штору и вновь скользнула назад, на балкон, где сидел Экспиравит. Села рядом с ним и ещё какое-то время молчала, безразлично наблюдая за выступлением. Пока не похолодела, понимая: час подошёл. После залпа финальных аплодисментов на сцену вышла роковая певица. И это, кажется, была не леди Мак. Такой величавой, такой плывущей походки не было ни у кого на этом острове. В чёрном траурном платье, в длинном расшитом плаще, что струился вслед за нею, как морская пена, она вышла к людям, уставшим от похабных зрелищ. И остановилась на сцене, озарённая стоящими по периметру свечами.

– Дорогие гости, – молвила она звучно, и в зале стало тише. Экспиравит очнулся от дремоты, а Валь остолбенела, узнав голос Эпонеи. – От имени Моллинзов я ещё раз приветствую вас на нашем представлении. Мы чтим его сиятельство Эльсинга, мы чтим отважных защитников города. И я, леди Вальпурга Видира Моррва, исполню для вас песни, которые мы написали совсем недавно. Это честь для меня, мои дорогие друзья! Первая для нас самая важная. Она о любви. О том, что все мы сражаемся для мира, в котором нас кто-то ждёт. Маэстро, прошу вас!

Дирижёр взмахнул палочкой, и нежные скрипки зазвучали, начиная мягкую, как летний прибой, мелодию. Сыграв вступление, они притихли на несколько мгновений. В полной тишине, под взорами восхищённой толпы, Эпонея набрала воздух – и запела. Голос её, журчащий, как речка на горных порогах, заворожил всех до единого, сплетаясь воедино с узором музыки.

– Жила я до тебя,

Не зная мук и бед.

Не зная, что душа

Не видит жизни цвет.


Но ты пришёл, и боль

Настигла сердце страстью,

Пришёл, и мне пришлось

С тобой в безумье впасть.


Кто знает, почему

Возникло это чувство?

Кто знает, что зажгло

Огонь любовной кузни?


Я знаю только, что,

Истоптанная ложью,

Сражённая запретами,

Смирённая судьбой,

Любовь неосторожна —

Нехороша, безбожна,

Неправедна и тошна,

Но коль пришла – уже теперь

Не сладит с ней ничто.


И каждый миг страданья

Благословлял мой дух;

И слёз горячих реки,

И огнь любовных мук.


Я свет увидела в любви,

Пускай он был непрошен,

Пускай я закрывала двери,

Пускай бежала прочь,

Он настигал меня повсюду,

Слепил меня, стучал в крови.


И я противилась, но вскоре,

Как палачу, преданная в позоре,

Как судие в присяжных хоре,

Я отдалась любви, как морю,

Как горных гряд молчанью,

Как шелесту равнин,

Я отдалась – и болью

Платила каждый миг.


Не разрывая связи,

Вдвоём, любовь и боль, меня терзали век

И, уходя со временем,

Оставили лишь грех.


Пускай разбито сердце,

И судно встало в штиль,

Пускай нет больше нежности

И сказку съела быль,


Истоптанная ложью,

Сражённая запретами,

Смирённая судьбой,

Любовь неосторожна —

Нехороша, безбожна,

Неправедна и тошна,

Она останется в душе,

Не зная слова «нет».


И так она пропела эти строки, и так залилась она безграничной силой своего оперного сопрано, что трели её вошли в самую глубь внемлющих душ. Но не отзвучало ещё эхо взятого на безбашенной высоте «нет», как Экспиравит вдруг резко поднялся и бесшумно прошёл к зашторенной лестнице. Плащ, взметнувшись вслед за ним, зацепил Вальпургу, и так она и заметила его уход. «Неужели он как-то догадался?!» – ужаснулась она и кинулась вслед за ним. Пальцы нервно теребили рукав, в котором прятался кинжал. Моркант остался позади.

Сигнала не было. Никто не стрелял. Значит, будет другая песня. Оркестр загудел нарастающим вступлением к «Хотела б я, чтоб был ты рядом».

Она нагнала графа внизу ступеней и спросила громким шёпотом:

– Милорд, вы что, так разочарованы пением?

Обернувшись, он весьма обходительно ответил ей:

– Напротив. От него, как говорится, захватывает дух. Так захватывает, что хочется вдохнуть где-нибудь ещё, где не так душно. Например, на улице.

Он подхватил из корзины при входе зонт и вышел в ревущую ливнем ночь. А Валь, растерявшись, просто семенила за ним по пятам. Может, так лучше? Может, ей удастся убить его совсем без свидетелей и без оглядки на Морканта?

– Ну и буря, – пробормотал Экспиравит и раскрыл зонтик. После чего предложил ей свой локоть. И, не зная, что ещё делать, Валь взялась за него.

Как его угораздило решить прогуляться перед самым нападением!

Он держался крыш, но в целом спокойно находил путь по улице, зонтом не давая ливню сбить их с ног. Сапоги разбрызгивали потоки воды. Но лихорадящая паника была так сильна в Вальпурге, что она не замечала неудобств, а задумчивость Экспиравита так крепка, что он тоже не придавал погоде никакого значения. Ноги несли его вверх по проспекту Штормов.

– Что же вы, хотите вернуться в замок? – не выдержала Валь. Всё шло не по плану, она ничего не понимала, но руку буквально сводило при мысли о том, как именно она будет выхватывать клык Халломона.

– Я думаю, так будет лучше всего, – просто ответил Экспиравит. Валь не видела его лица под маской с клювом, но оно казалось ей окаменевшим, будто лишившимся всяких эмоций.

– Но почему?..

– Останьтесь, мисс Эйра, я же не говорю, что вы должны идти со мной.

– Да нет, мне там тоже душно, – соврала Валь. – Но всё же не в том понимании, в каком вам.

– Возможно. Я просто не готов был услышать в пении то, о чём думаю.

Он примолк, и Валь тоже не стала спрашивать. «Нельзя вести беседы», – думала она. – «Палачи, пока не привыкнут, вешают приговорённых с мешками на головах. Чтобы не встречаться с ними глазами, не давать им соблазна заговорить».

Каблуки размеренно отстукивали по брусчатке. Они уже прошли к улице, предварявшей графские аллеи, когда далёкий отзвук содрогнул город. Экспиравит замер и обернулся. А Валь подхватилась, вся леденея от неописуемого ужаса, аккуратно отпустила его локоть и сжала основание клыка в рукаве.

– Странно; это не слишком похоже на гром, – оборонил Экспиравит.

«Сейчас!!!» – прокричала себе Валь и дёрнула клык. И так и оставила кулак спрятанным, встретившись глазами с вампиром.

– Пойдёмте-ка поживее в донжон. Гроза разыгралась.

Он вновь предложил ей руку. И снова раздался грохот – такой, какой сложно было с чем-то перепутать. Он разразился эхом перестрелки и рокотом средь потерянных в дождевой завесе кораблей. Экспиравит резко развернулся, оказавшись к Вальпурге спиной. Он уставился на крупную тень «Рогатого Ужа».

«Ну же!!» – едва не простонала Валь и ринулась к его спине. Она не оставила себе шанса замаскировать этот порыв, она должна была сделать то, что собиралась. Одной рукой она обхватила его под рёбрами, а другой занесла клык, готовый вонзиться в сердце.

И беззвучно упал в потоки струящейся воды. Пальцы просто сделались такими ватными, что даже удержать его не смогли, не то что нанести им смертельное ранение. Страх сковал каждую косточку, каждую жилку, и она не справилась. И теперь не имела возможности ни отпрянуть, ни шевельнуться. Могла только погибнуть, уткнувшись носом в забрызганный чёрный плащ.

Холодная рука легла поверх её собственных. Экспиравит увидел бы этот зуб, если бы не обернулся через плечо. Её исступление, её поражение он не понимал, но мягкий рокочущий голос его отменил конец света.

– Мисс Эйра, не бойтесь. Это последний номер этой войны; больше вы её не услышите.

Она потеряла дыхание, неспособная даже набрать воздуха в грудь. Только смотрела в глаза, красные, как кровавая пучина.

– Идите в замок. Я вернусь. Нет, постойте; я вас провожу. Ну же, мисс Эйра, пойдёмте. Всё хорошо.

Он сам расцепил её хватку и коснулся рукой её спины, призывая идти. Клык Халломона уже соскользнул с ближайших брусчатых камней и, должно быть, утоп где-то в луже. И Валь, не чуя ног, зашагала под руководством Экспиравита и под его зонтом, абсолютно оглушённая тем, чего не сделала.

Что это значило? Что всё кончено? Она не смогла. Он будет жить. Всему конец. Брендам никогда не будет свободен.

Она навсегда останется во лжи, а Сепхинор никогда не вернётся.

Рудольф никогда не будет отмщён.

Она сама… никогда не будет отмщена.

От его ледяной ладони под лопатками разгорался самый настоящий жар, и дышать по-прежнему не выходило. Вуаль вся намокла и тянула полы шляпы ниже. На опустевших без платанов графских аллеях всё потонуло в бурых лужах.


В единый миг всё кабаре разорвалось грохотом. Заложенные у опор и у определённых столиков пороховые тайники грянули, а Эпонея быстрым бегом помчалась прочь со сцены. Взрывов было мало, чтобы убить всех, поэтому отовсюду на разомлевших эльсов ринулись специальные бойцы Харцев, палящие из ружей и револьверов. В дерущей уши какофонии воплей и пальбы Сепхинор едва успел сжать напоследок руки Бархотки.

– Беги тоже! – крикнул он ей.

– Береги себя! – пискнула она ему и пустилась наутёк – в гримёрку, к леди Мак Моллинз. А Сепхинор понёсся закулисным коридором вслед за Эпонеей. Банди присоединился к ним в то же мгновение, грохнув одной из дверей. Королева в длинном траурном платье мчала впереди них всех, и каблуки её стучали так быстро, как у редкого упряжного скакуна. Впереди маячил отсвет приоткрытого чёрного хода. Наружу, в дождь, вниз по проспекту, в порт и в лодки.

Оставался пяток метров, когда прямо перед её носом пролетел убитый шассийский солдат и с грохотом развалил собою несколько ящиков. А вслед за ним в коридор метнулся Лукас. Взъерошенный, с безумными глазами, он с облегчением крикнул:

– Валь! Ты в порядке!

Эпонея без колебаний выхватила из-за пояса револьвер, за секунду прицелилась и выстрелила ему в лоб. Сепхинор даже слова не успел вымолвить. Только уши заложило от хлопка, и струя крови влепилась в стену.

– Сэр Лукас! – вырвалось у него истошным взвизгом. У того была пробита голова, он упал, подёргиваясь, и смерть его тут же нависла над ним. Не понимая, как можно было так сделать, Сепхинор заголосил вне себя от ужаса. Он едва не потерял самого себя – забыл, где находится, перестал слышать пальбу – только смотрел и смотрел на уродливую смерть славного рыцаря, так сильно любившего Эпонею. На то, как содержимое его головы, мешаясь с кровью, растекается по полу.

Банди молча подхватил его на руки и рванулся с ним за Эпонеей. Они без промедления перескочили через ещё горячее тело и вырвались в бурю. А Сепхинор, болтавшийся как тряпичная кукла в руках Банди, остался оглушённым неумолимостью человеческой жестокости.

Он не заметил ни ливня, лупящего по лицу, ни промозглого ветра. Очнулся только когда Банди передал его в руки Эпонее, шлёпнул его по щеке и сказал ему напоследок:

– Просыпайся, парень! Мы почти на свободе. Встретимся на фрегате иль уже на берегу!

И сам помчался, пригибаясь к земле, к другому судёнышку, что пополнялось шассийскими солдатами. Сепхинор, очевидно, очутился в самом надёжном – с королевой и вооружёнными до зубов секретными бойцами Харцев. Гром перестрелки в кабаре здесь перемножался с раскатами корабельных орудий. Дождь застилал всё небо и землю, зубы уже стучали друг о друга сами по себе, а волны взмывали так высоко, будто пытались перепрыгнуть пристань.

– Пора, – глухо отдал приказ капитан их судёнышка. Канаты соскользнули со столбиков, и всплеснули вёсла. Оцепеневший Сепхинор сидел лицом к удаляющейся гавани, не чуя ни ног, ни рук, и только думал и думал о сэре Лукасе. О том, что тот погиб. Бесславно и с концами. И он, Сепхинор, так и не отдал ему долг чести.

Рука в маминой кружевной перчатке коснулась его сжатых кулаков, и мальчик поймал стальной взгляд Эпонеи. Она говорила сочувственно, но ожесточённое лицо не могло врать.

– Не переживай, малыш. С ней всё будет хорошо.

Несколько мгновений Сепхинор безжизненно глядел в ответ. Пока внутри него не начала заниматься, нарастая, буря негодования, несогласия, неверия.

– Не вам это говорить! – неожиданно выпалил он и вскочил на ноги. Лодка пошатнулась на волне, он чуть не упал, но не позволил королеве себя поддержать. – Не вам! Я не с вами! Я не за вас!

– Ну, ну, разорался! – прикрикнул на него один из солдат. Эпонея вновь попыталась схватить его за руку, но он вырвался. Взглянул в исчезающий в дожде Брендам.

И понял, что не покинет его. Потому что он из Видира, а Видира никогда не предают Змеиный Зуб.

Без малейших колебаний он прыгнул в пучину вод, разделявших его и порт.


Грохот копыт донёсся от донжона. Адъютант Бормер верхом на резвом скакуне примчался к уже подоспевшим ко двору замка Вальпурге и Экспиравиту.

– Милорд! – прокричал он издалека. – Нападение шасситов в кабаре! Фельдмаршал послал солдат! Полоумный флотоводец вражеской короны швырнул на нас объедки своих кораблей – наверное, думал, что вас убьют, и они смогут взять нас малыми силами! А ещё со смотровой видно четыре лодки – одна перевернулась; скорее всего, это и есть преступники!

Он загарцевал, не в силах сладить с пылом своего коня. А Валь вдруг застыла, не покоряясь побуждению Экспиравита.

– Лодка? Перевернулась? – одними губами выговорила она. Затем крикнула с надрывом:

– Какая лодка?!

– Это самые последние новости, мисс!

«Нет, нет, нет!!» – взвыло всё в груди Вальпурги. Она тут же рванулась обратно с такой силой, что могла бы опрокинуть вола. Но никакая мощь не могла сбить с ног вампира, что перегородил ей путь рукой.

– Вы куда собрались, мисс чародейка? – с подозрением поинтересовался он.

– На пристань. Мне надо. В море. К лодке! – отрывисто выпалила Валь. Но рука его стиснулась крепче на её плече.

– Что вы там забыли? Всё же решили проведать своих друзей-Сопротивленцев? – под маской этого не было видно, но губы его поползли вверх, угрожающе обнажая клыки. Валь поняла, что не может бороться, не может доказывать. Она только заголосила, истерично маша рукавами:

– Там мой сын, мой сын, он был в лодке!! Я побегу к нему, и мне плевать на вас, на Сопротивление и на весь мир, вы не посмеете меня остановить! – от её воплей Экспиравит несколько отпрянул, будто она орала слишком громко для его чуткого слуха. И она воспользовалась этим, чтобы откинуть от себя его лапу и ринуться, как пуля, обратно к проспекту Штормов.

Глянув ей вслед, Экспиравит бросил адъютанту:

– Лошадь мне. Проклятье.

В считанный десяток секунд он воссоединился с несёдланной Мглушей и помчался вслед за Вальпургой. Он нагнал ополоумевшую чародейку вверху проспекта Штормов и перегородил ей путь. Ярость одолевала его, но, раз уж речь шла о ребёнке, он собирался сделать даме одолжение. О котором она ещё пожалеет.

– Ко мне, – властно изрёк он. И Валь запрыгнула ему за спину. Вдвоём на маленькой лошадке рванулись они, утопая в шторме, к набережным Брендама. Не будь Мглуша рысачкой, а бег её – гладким, как цсолтигский зелёный шёлк, Валь бы моментально соскользнула с её спины.

Размашистая рысь проносила их мимо «Рогатого Ужа». Тот уже остыл от быстро законченной перестрелки. Не охладел лишь дух яростного Морканта; громадный рыцарь снова был облит кровью неприятеля, и ему, кажется, этого было мало. Издалека завидев несущуюся Мглушу, он тоже вспрыгнул в седло Лазгалота, сына Лазгала, и последовал за ними.

«Лукас-то там остался», – только и успел подумать Экспиравит. Надо было бы заглянуть в дымящееся кабаре, но, если лодка действительно перевернулась, счёт на спасение мальчишки был на минуты.

– Какого чёрта, мисс чародейка? О чём ещё вы мне соврали? Разве рендриты вступают в брак? – прошипел он на ухо исступлённой женщине.

– Н-нет, – заикаясь, выдохнула она. – Это сын баронессы Моррва. То есть, он так записан. То есть, на самом деле он мой, а записан… записан… – горло у неё сдавило, она не могла говорить. Этот шторм был ужасен, ужаснее рёва канонад. Маленький Сепхинор остался брошен в нём совсем один.

– Так вы бесчестная женщина, а не просто гордая чародейка, – сухо обозначил Экспиравит.

«Да хоть шлюха подзаборная, только домчи меня до моря, только дай мне вытащить его из этих ужасных волн ростом с дом!»

На набережной был переполох. Позорные стражи суетились, вылавливая выживших шассийских солдат. Но, лихорадочно ища среди вытащенных людей Сепхинора, Валь никого не обнаружила. Может, это была другая лодка? Может, он уплыл?

А что, если нет?! Её бедное сердце разрывалось, оно кричало ей, что мальчик где-то рядом, что он в беде, что она нужна ему.

– Нет здесь ни одного ребёнка, – глухо бросил Экспиравит.

– Он где-то… Он… Может, он не выплыл… Боже, Боже милосердный! – при мысли об этом Валь снова потеряла самообладание. – На побережье! Дальше! Он может быть где угодно, может быть в воде!!

– А если он отправился вместе с этими подлецами в Харциг? – едва не зарычал Экспиравит. Он двинул шенкелями, и Мглуша помчалась дальше, взяв курс на северное побережье бухты. – Эйра, тебе это даром не пройдёт. Ты зналась с ними. Ты врала мне.

«Я не могу умереть сейчас», – отчаянно думала Валь и врала напропалую, вопя:

– Ничего я не знала!! Я только сегодня увидела, что мой мальчик у них, и он сказал мне, что они заберут его, и я дала ему добро! Я думала, он в Эдорте! Он должен был быть в Эдорте! Я ненавижу, ненавижу, ненавижу… – она осеклась, подбирая слова, и вовремя исправилась:

– …проклятых этих шасситов!

Эскпиравит высокомерно хмыкнул, давая понять, что едва ли верит ей, но продолжал подгонять Мглушу. Валь во все глаза высматривала хоть кого-нибудь в безумии пляшущих вод. Грохот копыт по брусчатке перешёл в шорох по песку. Ещё пара минут – и побережье уткнулось в скалы. Ей казалось, что она сейчас ослепнет, высматривая отсветы на воде.

Сердце пропустило удар. Это было верное место, она знала. Она должна была увидеть то, что ищет.

– Ничего нет, мисс Эйра.

Гулко топоча, их нагнал и Моркант верхом на Лазгалоте. Мглуша уже поворотила назад, но Валь, веря тому, что звало её изнутри, не отрывала взгляд от воды. Средь скал, торчащих из волн, волновалось серое, кажущееся бездонным море. Оно разбивалось тысячью брызг о каждый риф. И вдруг… Маленькая фигурка, что цеплялась за один из камней, взмахнула рукой.

– Сепхино-ор! – заорала она не своим голосом. Мигом слетела со спины Мглуши, чуть не упала лицом в песок и понеслась, путаясь в подоле, прямо в бурю волн. Экспиравит снова поймал её, почти за шкирку, и швырнул назад.

– Не будь дурой! – рявкнул он. Он увидел, что Моркант уже скидывает свои массивные узорные наплечники, но понял, что это займёт слишком много времени. Поэтому он оттащил брыкающуюся чародейку к нему и велел:

– Не дай ей полезть за мной. Не дай ей меня увидеть. Понял?

Моркант кивнул и стальными перчатками замкнул ошалевшую мать в капкан своей хватки. Экспиравит скинул на землю тяжёлый от влаги плащ, снял маску и швырнул её сверху. А затем, замерев, чтоб пропустить самый большой вал, пробежал несколько шагов и ловко прыгнул в ледяную толщу. Рождённые под знаком Пеламиды хорошо плавают, как сказала чародейка.

Он не ощутил холода, не почувствовал паники. Он прокладывал свой путь медленно, но уверенно, чувствуя, что до скал совсем недалеко. Всё равно едва ли кто на лодке согласился бы подплыть так близко к рифам. Мусор, обломки и доски болтались у него под носом; он то разгребал их, то нырял под них, кашляя потом от залившейся в провал носа солёной воды. Ещё немного – и промокший до нитки мальчик оказался прямо перед ним. И пронзительно завизжал от ужаса, увидев его уродливое лицо.

Услышав этот визг, Валь забарахталась, забилась, как пойманная в силки куропатка. Ей нечего было противопоставить Морканту, но она могла рыдать, умоляя её дать ей увидеть, что происходит. А он выполнял приказ и даже не мог передать ей словами, что всё в порядке. Тяжёлым взглядом он следил за тем, как граф тащит к берегу юного виконта. Тот потерял сознание – должно быть, от страха – но Экспиравит не растерялся, перевернул его на спину, и, держа его лицо за подбородок над водой, плыл, гребя одной рукой. Моркант только о том жалел, что превращения в чудовищного гейста не происходили спонтанно. Наверное, граф должен был напиться крови, провести какой-нибудь ритуал или нечто подобное в таком духе.

Тяжелее всего было оставаться на месте тогда, когда они уже подобрались к мелководью. Волны выше человеческого роста пытались сбить Экспиравита с ног, и он, таща на руках мальчишку, едва-едва продвигался вперёд. В конце концов он сумел попросту выпрыгнуть из жадной пучины. И, услышав его хриплое дыхание позади себя, Валь снова затрепыхалась. Но вампир сперва накинул на иссушённое лицо маску. Только потом подошёл и оборонил:

– Отпускайте, сэр Моркант. Спасибо.

Валь вырвалась и кинулась к безжизненному сыну с воплем ужаса.

– Он жив! – перекрикивая её, рявкнул Экспиравит. – Он просто лишился чувств… испугался!

– Сепхинор, Сепхинор! – беспрестанно твердила безутешная Валь, прижимая к себе мальчика. Сегодняшний день стал для него словно вторым днём рождения – так ровно совпавшим с днём первого.

Экспиравит поглядел на неё утомлёнными глазами. А затем перевёл взгляд на Морканта и велел:

– Тащи их обоих к Кристору. И глаз с них не своди. Я не хочу сажать мисс чародейку за решётку, но она больше не останется без надзора.

20. Разговор с мертвецом

В это невозможно было поверить, но это был он. Лукас лежал, будто спящий, руки были сложены на груди, верный меч поблёскивал подле. Во всём зале стояла давящая тишина, и не было привычных звуков пыхтения, дыхания, разговоров. Казалось, ещё шаг – и он проснётся, тряхнёт своей шевелюрой и зевнёт во весь рот. Но нет. Достаточно было подойти чуть ближе, чтобы увидеть рану, которая стала для него смертельной.

Невозможно, невозможно, невозможно поверить.

Экспиравит, с трудом передвигая закостенелыми ногами, подошёл. Его тень пала на изуродованное лицо брата. Кровавая дырка вместо глаза и брови гипнотизировала, многократно отражалась в исступлённом сознании, леденила кровь. Значит, он правда погиб, пропал, исчез. Горе стиснуло глотку, зубы скрипнули друг о друга, и он взметнул скрюченную руку над его головой.

«Не позволю», – рычал он в своей тёмной душе. – «Они не посмеют!»

Он сорвал перчатку вместе с парой колец, отбросил её на пол и острыми когтями вспорол себе запястье. А затем приник к холодной шее Лукаса, вкусил заледенелой мёртвой крови, проглотил её и, разжав его рот, попытался налить ему своей – чёрной, как смоль. Но ведь он должен был отведать её по-настоящему, довершить ритуал обмена. Он должен был насытиться ею, а он… он умер уже.

Да не мог он умереть!

Экспиравит дрогнувшей рукой подхватил его голову и поднял её выше, чтобы кровь пролилась глубже, дошла до его нутра. Даже потряс его. Хватка его становилась всё безумнее, крючковатые пальцы будто сводило судорогой. Минута, две, три.

– Ну ответь же, – процедил Экспиравит. – Ну же… ну!

Он затормошил его яростнее, теряя мёртвое лицо в пелене, что застлала глаза.

– Ну оживи… ну давай!!

Горестное безумие гремело в ушах. Он дышал так быстро, что жар начал разливаться по рукам. Куда ему самому столько жизни? Он вампир. Ему не нужно тепло рук, не нужно это полоумие сердца. Оно всё нужно Лукасу!

– Очнись! – сдавленно простонал он, держа его голову. И лишь затем, не получив никакой надежды, наконец перестал дёргать его из стороны в сторону.

Нельзя оживить тех, кто уже в руках у Схолия, даже если называешь себя сыном самого Бога Горя.

Руки стиснулись, скорченные почти осязаемой болью, безумной хваткой на плечах почившего рыцаря. Они дрожали, как листья на ветру. И вслед за ними начинало лихорадить и всё тело. Экспиравит задыхался, не знакомый с тем, что испытывал. Но ему не было страшно: он просто тонул, поглощённый мучительным осознанием свершившейся смерти. И не видел ничего перед собой, кроме мутнеющего образа брата, почётно положенного сюда солдатами в своём зелёном гербовом наряде. Горе, охватившее разум, перестало бушевать, оставшись столь же сильным, но куда более тихим.

– Тебе-то зачем было умирать, – бессвязно прошептал Экспиравит, глядя в пустоту. – Твоё имя только принялось звучать. Твои чувства только нашли отклик. Всё для тебя только началось; сражения миновали, настал мир. Как убила тебя уже прошедшая война? Ты бился с Адальгом и выжил. Чтобы умереть от выстрела какого-то бесславного выродка Харцев. Лукас, ты не мог.

Его уродливые руки соскользнули с плеч Лукаса, и, пошатываясь, вампир подошёл к балкону залы. Судя по потолку, изумрудному от спинок жуков-златок, это было праздничное место. Такое украшенное, лощёное, в картинах и лепнине. Как раз для рыцаря Лукаса Эленгейра, самого благородного воителя на землях от Астегара до Цсолтиги. Ледяной рукой Экспиравит сорвал с себя тагельмуст, кинул его на пол и вышел на свежий воздух звёздной ночи. Многочисленные созвездия мерцали над головой. Воздух с предгорий наполнял грудную клетку. Он проникал в вены, в жилы, в самое сознание. И гулял там сквозняком. Глядя в бездонное небо, нечестивый граф продолжал свою беседу со смертью, что заняла место его возлюбленного брата.

– Каков тогда смысл этого, столь желанного всеми дара? Нескончаемая жизнь. Бесцельные сотни и тысячи лет наедине с дряхлеющим разумом. Какова цена владения таким могуществом? Мне всё равно пришлось выбирать. И даже бессмертный, коронованный самим Богом, не знающий себе равных, я совершенно бессилен, когда мне нужно вдохнуть жизнь в собственного брата.

Зачем я решил спасти ребёнка? Валенсо был прав. Они даже не способны на чувство благодарности. Я мог не пробежать мимо трижды клятого кабаре, не таскаться с ними. Мог услышать твой последний вздох, мог хотя бы попытаться сохранить тебе жизнь. Пускай это было бы бессмысленно, но я должен был быть рядом. Однако вместо того, чтобы проводить единственного, кто считал меня родной кровью, я предпочёл вытащить на берег вражеского мальчишку, ещё одного непримиримого врага. Который будет до самой смерти точить на меня зуб. Потому что этот остров безумен. Даже его женщины и дети – солдаты, сражающиеся так слепо, так яростно, что оторопь берёт. Ты не боялся им верить, ты отдал сердце этой невесть куда пропавшей баронессе… Может, поэтому ты мёртв? Или всё же я должен услышать твой дружеский голос из глубин своей памяти, увериться, что нельзя судить всех по единому образцу? Умер ты для того, чтобы я видел твою неправоту, или чтобы убедиться в ней?

Пасть Экспиравита расползлась в горестном оскале, что усиливался сам собою, сопровождаемый сдавлением мышц в горле:

– Или чтобы я знал, что мне вообще не следует рассчитывать на чью-либо любовь на этом свете? Чтобы не забывал, что я такое? Когда я впервые испытал светлейшее из чувств – к няне Маарике – не понимая даже, что ему есть название – я выразил его, как умел, —прогрыз ей в порыве нежности горло. Храбрейшие из учителей, что не приходили ко мне в серебряной кольчуге и пытались сделать из меня человека, тоже не пережили моё обожание. Я не умею выражать его иначе. Я соткан из кровавой жажды, и все, кого я желаю, умирают от моей же руки. Рано или поздно. Может, это и не так уж плохо, Лукас, что ты так и не побратался со мной по-настоящему? Я не подпускал тебя близко, потому что, казалось, не верил тебе. Но на деле я знал, что рядом со мною – смерть, она в тени моей, в моём дыхании и взгляде, что неспособен видеть душу за ворохом сладостно пульсирующих сосудов.

Мы навсегда разделены, ты и я, смертью и жизнью. Но не теперь, не когда умер ты, а ещё с того самого момента, когда я родился. Вы всегда были далеки от меня, как луна от земли, и всегда останетесь. Вы – люди. Я – кошмар болезных снов.

Мои самые потаённые, самые отчаянные мечты – о любви, Лукас! О ней, воспетой, о ней, безумной, о ней, всепоглощающей; я алкал её и грезил ею всегда, только того и прося, чтобы когда-нибудь ощутить её так, как люди. Не свербящим стремлением разорвать объект страсти на куски, а так самоотверженно и ласково, как это делаете вы. Но смешно же это, смешно, Лукас, просить о таком! Если небо и пошлёт мне женщину, что полюбит меня, то оно вновь позлорадствует надо мною, когда я очнусь, держа в руках её иссушённое тело! Не любить, а жениться я обещал. Чтобы подкрасться к тому, как люди живут в своём семейном счастье. Посмотреть хотя бы, на что оно похоже. Но я никогда не позволю себе любить Эпонею; для неё это будет означать только смерть. Однако единственным своим правом на семью, обещанном мне клятвой, я не поступлюсь ни за что. Пускай я погибель для неё, коли она исполнит свой долг жены, то и я свой долг мужа выполню безукоризненно, и не позволю никаким слабостям подточить мою волю. Но в воздушных замках бездны чёрного неба я вижу иное! Я хочу то, чего не получу. Исцеление вечно одинокой души. Мрачные грёзы кровожадной твари! О родичах! О любви! О том, что нет на мне, нет, нет этого проклятья!

Он выкрикнул вверх свой ожесточённый клич и остался стоять с запрокинутой головой, закрыв глаза.

Затем поднял выше руки, увенчанные когтистыми пальцами, и ощупал ими своё лицо. Проваливаясь в щёки и в дырку на месте носа, они обогнули выпирающие края глазниц и коснулись основания сточенных рогов. Отражение то и дело обманывало его, и временами он уже и не знал, на что похож. Только испуганный визг спасённого им мальчишки напомнил ему о том, почему он никогда не показывает себя людям. Даже тем, кто давно его знает. Чтобы не было искушения у них отвести взгляд. Чтобы ничто не напоминало обуродстве его тела; и, как следствие, уродстве его нечестивой природы.

Он шёл за своей судьбой, своими пророчествами, думая, что это приведёт его к долгожданному контролю своих кровавых безумств. Но здесь, борясь с этим островом, он встал на иной путь. Он усилился своей жестокостью и своим убожеством, он стал забывать о том, что хотел быть человеком, принялся терять суть человечности, а вместе с нею – и боль различия. Не отдалился он от хищничества; он слился с ним так, как разве что в далёком детстве, не знавшем морали и забот.

Быть в своей шкуре ещё никогда не было так приятно, что бы это ни значило для несчастной леди Эпонеи.

Исступлённый, освежёванный погружением в реальность и одновременно забывшийся, стоял он так, ловя лицом новые капли дождя. Спустя какое-то время его пробудил лязг стали. Он обернулся и увидел махину сэра Морканта, что нёс щит Лукаса, зелёный с потускневшим золотистым орлом рода Эленгейров. Заметив неприкрытое лицо графа, могучий рыцарь вздрогнул, как девчонка, и замер на несколько тягостных мгновений, вытаращив глаза. Но затем спешно перевёл взор на убитого и подошёл к помосту, украшенному чёрными, будто подол смерти, петуниями. И аккуратно положил щит рядом с левой рукой Лукаса. Он по-прежнему не поднимал глаз.

В любое другое время Экспиравит даже не попытался бы сделать то, что решил сделать теперь. Он взял бы свой тагельмуст, натянул бы его на безобразную свою рожу и, возможно, выразил бы извинения. Но сейчас он с вызовом вздёрнул острый подбородок и вышел Морканту навстречу.

– Неужели это так невыносимо? – прорычал он, поймав его бегающий взор. – Неужели на меня даже ты смотреть не можешь – рыцарь, боец, повидавший столько дряни и крови, прошедший пытки и каторгу?

Массивная фигура Морканта замедлилась, и он, ощупав взглядом сапоги Лукаса, решительно уставился на графа. Он явно пытался не отводить глаз от его красных зенок, чтобы не было соблазна рассматривать уродства выпученных сосудов под тонкой, как кисея, белой кожей. И этим мрачным, продолжительным созерцанием он дал Экспиравиту понять, что тот напрасно пытается доказать ему его слабость. После чего сухо отвернулся к Лукасу. Тогда Экспиравит унял свой порыв, подобрал с паркетного пола тагельмуст и, надевая его на себя, отправился к выходу.

За резными створками его встретил Кристор. Навечно взъерошенный и седой, он теперь был серым, как пепел, и клыки у него частенько задирали губу. Теперь он тоже предпочитал короткий камзол и плащ, что напоминал крылья летучей мыши. Но при всём при этом он умел выглядеть всё так же назидательно и укоризненно.

– Экспир, послушай, – хрипловато молвил он и перегородил мрачному графу дорогу. – Здесь ты был бессилен. Лукас умер мгновенно, и ничто на этом свете не смогло бы спасти его. Ты не успел бы, даже если бы очутился там секундой после рокового выстрела. Но Освальду ты мог помочь.

Экспиравит поглядел на него исподлобья. Да, Освальд ещё подавал признаки жизни, когда неравнодушная паства выловила его на набережной. Жрец бесславно утонул во время безумного ливня той ночи, смешавшись с содержимым ближайшей выгребной ямы. Он отлично служил делу графа, но тот и не подумал бы пойти ради него на такое.

– Смерть увенчала его, – оскалился Экспиравит. – Дополнила и улучшила его судьбу, как он и мечтал, утопив его в дерьме. Кто я такой, чтобы вмешиваться в замысел Божий?

– Но его ещё можно было вернуть…

– Ничего ты не понимаешь в деяниях Богов, Кристор.

Кинув взгляд на часы, он понял, что ещё успеет до рассвета собрать военный совет.

Средь пляшущих свечей в бергфриде он, преисполненный глухой ненависти, сам встал над картой с расстановкой сил.

– Флот – держать у берегов острова, пока не закончится это безумие штормов. Солдатам – сбор. Артиллерию подготовить. Время отдыха прошло; и… а, вот и вы, мисс чародейка, – и он угрожающе улыбнулся под своими тряпками. Валенсо привёл её – ещё более исхудавшую, бледную, глядящую на генералов испуганным зверем. Но при этом её острые плечи, вышколенные, по-прежнему держали высокую ровную линию, как у дворянки. Валенсо не без удовольствия пихнул её в спину, заставляя подойти прямо к карте. Всё равно она не увидела бы в фигурках кораблей и солдатиков ничего такого, чего не знала.

– Мисс Эйра, ваш дар нужен нам, как никогда, – прошипел Экспиравит. – Раньше я грозился изгнать вас из Летнего замка за вашу любовь хранить свои женские тайны. А теперь, напротив, я отпущу вас – и вашего сына, конечно же – только если вы доведёте начатое до конца. Самое время сказать, где Эпонея. Взывайте к Богам и к чертям, к кому пожелаете; я хочу чётко знать, куда идти. А вы хотите сохранить голову на плечах, чтобы юный виконт не отправился в сиротский приют. Приступайте.

Валь обливалась холодным потом. Она вытащила из сумки доску для разговора с духами и планшетку-указатель. Локти била мелкая дрожь, а глаза сами прятались от многочисленных пытливых взоров. Валенсо глядел победителем, генералы осуждали, а Эскпиравит смотрел взглядом судьи, решающего, жить ей или умереть.

Надежды оставили её душу. Она уже не могла верить, что Адальг придёт за ней. Даже если бы он хотел, у него уже не осталось на то никаких военных сил. Он вытащил отсюда Эпонею, а она… она сама не пожелала пойти ему навстречу. Подумать только! Сидя в донжоне во время штурма, она думала тогда, что ей будет не хватать этой игры в магичку. Она ещё не подозревала, как глубоко погрузила себя на дно болота. Самонадеянностью, гордостью, принципиальностью, дуростью! Как она мечтала о том, чтобы Адальг простил ей это, чтобы возвратился за ней в это логово смерти! Она запуталась в тенетах своей лжи, потеряла клык Халломона, раскрыла почти все карты и осталась не занесённым над вампиром клинком, а истошно жужжащей мухой, влепившейся в сотканную им паутину.

Она уже не знала, как ей выкручиваться, если будут спрашивать про «баронессу»; но всё, чего она хотела, – это не оставить Сепхинора брошенным в логове кровососов. И поэтому решила пойти на крайние меры, воспользовавшись самым убедительным и самым богохульным из средств. Чтобы получилось, надо было со дна своей души соскрести ещё немного уверенности. Хотя бы горстку.

– Я буду говорить с духом баронессы Вальпурги, – выдавила она из себя.

– Откуда ты знаешь, что она мертва? – вскинул бровь Валенсо. – У меня возникло ощущение, что она просто очень удачно убежала.

«Ага, как же, тогда это бы заставило вас задаться вопросом – уж не ради баронессы ли Адальг грудью бросился на брендамскую бухту? И баронесса ли это, в таком случае, была?»

– Вы спрашиваете у провидицы, откуда она знает, жива ли её лучшая воспитанница? – огрызнулась Валь.

– Та самая воспитанница, которая растила твоего ребёнка от своего мужа? Не сомневаюсь, у вас была сильная духовная связь, – чуть не подавился смехом Валенсо. И Валь гаркнула:

– Все, кто не верят в моё искусство, должны уйти! Господин граф, ну вы-то будьте милосердны; как я могу делать свою работу, если мне мешают? Любой дух оскорбится таким отношением, а уж дух леди Вальпурги тем паче не пожелает видеть вашу солдатню и вашего этого Валенсо!

– Да будут прокляты мои потроха, если ты действительно не напрасно тратишь время на это шарлатанство, – сплюнул Валенсо и, забрав со стола кипу помятых бумаг, отправился в соседнюю залу. За ним последовали один за другим генералы, оставив только самого графа и Кристора. Валь поглядела на них исподлобья и аккуратно расположила на столе доску. Полированную, гладкую, как клинок убийцы. На ней планшетка могла сдвинуться даже от одного дыхания.

– Потушите свечи, – велела Валь загробным голосом. И тут же чертыхнулась про себя, вспомнив, что как раз эти двое будут в темноте видеть лучше неё. Это уж точно не поможет ей выдать ловкость рук за магию.

Если б у неё было чуть больше времени на тренировки… Она поняла только, что надо любым способом расслабить кисти и не напрягать ни единой жилки. Чтобы выглядело так, будто бы невидимая сила сама передвигает планшетку в форме карточного символа пик и дырочкой посередине.

«С ума сойти, я устраиваю сеанс спиритизма вампирам. Я ещё жива или уже попала в чистилище идиотизма и несуразицы?»

Самым тяжёлым решением по-прежнему было то, какой ответ нужно им дать. Конечно, то, что Эпонея мертва, было бы лучшим вариантом. Но вдруг Адальг триумфально объявит её возвращение – и что тогда? Можно будет сказать, что призванная «Вальпурга» соврала им во время разговора. Потому что даже мёртвая, баронесса та ещё штучка.

Или ответ про смерть будет слишком неправдоподобным… Скорее даже – вызывающим гнев. Вот это станет настоящей бедой,.

– Указательными пальцами коснитесь планшетки. Не давите на неё, просто дотроньтесь, – продолжала она, пытаясь сделать свой голос внушительным. В полумраке глаза вампиров сверкали ярко и хищно. В какой-то момент ей даже подумалось, что ей должно быть страшно вовсе не от своего вранья, а от такой компании. Как уморительно даже думать о таком! Но они, сев вокруг, выполнили её повеление. Она и сама приставила палец к полированной поверхности и передвинула планшетку ровно на центр деревянной доски.

– А теперь перестаньте на меня так по-волчьи глядеть и сосредоточьтесь, – продолжала она, зная, что дерзит, но теперь уже из образа выходить было бессмысленно. – Мы будем говорить с леди, островной леди, и это требует уважения и терпения.

– Мы все внимание, – прошелестел Экспиравит. И, глядя в его звериные очи, Валь почувствовала, что если её уличат в мошенничестве, её разорвут здесь же.

В горле пересохло, но Валь не давала слабину. Как всегда, она старалась держать спину и не ронять достоинство. «Вперёд!» Она повторила трижды:

– Дух леди Вальпурги Видира Моррва, явись!

Все трое таращились на доску. Незаметно дрогнуло плечо, и вместе с ним шевельнулась и планшетка. Ветерок удачно пошевелил волосы на их головах, будто кто-то вошёл в помещение. Валь напустила на себя впечатлённый, глубоко трепещущий вид.

– Ты здесь, Вальпурга? – прошептала она.

Не сорваться, не напрячься. Валь повела пальцем и перевела планшетку так, что та остановилась над словом «да». Главное было не поймать глаза ни одного из вампиров, иначе останется только умереть от страха.

– Пожалуйста, – убедительно заговорила она. – Ответь нам. Ты стала жертвой войны, которой не было бы, если бы Эпонея подчинилась клятве своих родителей. Теперь ты надо всем, ты знаешь всё. Скажи нам, где она?

Валь сделала глубокий вздох и отыграла характер своего псевдо-призрака – «нет». В глазах забегали мушки, отражаясь от графского перстня.

– Прошу тебя, – продолжала она умоляюще. – Если ты не поможешь нам, Змеиный Зуб будет ещё долго мучим войной. Клятвы должны исполняться. Ты это знаешь, Вальпурга. Пожалуйста!

Говорить, что Эпонея мертва? Или всё же нет? Кажется, нет. Вампиры не растроганы и не впечатлены. Они терпят только до тех пор, пока её представления могут принести им пользу. Но что тогда?

Плечо снова дрогнуло, и планшетка колыхнулась на одном месте, будто бы повторяя «нет».

– Просто назови одно слово, – нервно пробормотала Валь. – Просто скажи, где…

Тут планшетка резко отъехала в конец алфавита и встала на букву «Э». Валь была уверена, что не двигала её. Разве что свело мышцу, и она уже действительно сошла с ума, делая то, чего не собиралась. Потом р-раз! «Д». «О». «Р».

«Кто это делает?! Экспиравит, Кристор?!» – ей казалось, что она уже сама дрожит так, что две полированные поверхности легко создают иллюзию ответа. Чей палец упёрт? У Кристора? Кажется, да, потому что Экспиравит касается планшетки одним когтем.

«Т». «А».

Что он хочет сделать? Помочь ей?! Кристор, может быть, на это способен. Но…

– Эдорта?! – сама не веря тому, что говорит это вслух, озвучила она.

«Да», – ответила ей доска. Доска! Ответила!

– Да кто это делает?! – взвизгнула она, заставив вампиров дёрнуться от неожиданности.

«В». «А». «Л». «Ь». «Т»…

Валь заверещала и отпрыгнула от доски, опрокинув стул. Глазное яблоко тут же кольнуло болью, будто острой соринкой. Она зажмурилась, не веря тому, что успела увидеть, не понимая, что происходит; а когда подняла веки, левый глаз её залился кровью: лопнул сосуд.

– Чего же вы испугались? Похоже, дух ушёл, – хмыкнул Экспиравит.

«П»? Не может быть. Она своими глазами видела, как буква остановилась на «Т». Вальтер!

Нет, это невозможно! Она просто рехнулась. Вот уже и в голову ударило, так что в глазу потемнело.

– Мисс Эйра, вам нехорошо, – Кристор поднялся на ноги и с подозрением взглянул в её глаз. – Похоже, эти сеансы непросто вам даются. Идите, отдохните. Ответ мы получили. Да, Экспир?

– Определённо, – задумчиво протянул вампир.

Валь схватила свою сумку и бросилась наутёк, позабыв у них свою распроклятую доску.

Она не могла об этом думать. Просто не могла. Это был Кристор, она знала. А «Т» ей, очевидно, почудилось. Они же близко. Ей надо просто вернуться в крыло алхимика, к Сепхинору, просто сесть с ним рядом и забыться, не вспоминая увиденное.

Всё, что удерживало её в этой жизни, сейчас помещалось на кушетку в покоях алхимика. Лишь Сепхинор, её величайшая слабость и величайший подарок, давал силы не сдаваться окончательно. Она подошла к нему, неспособная без боли смотреть на его совсем не румяное лицо. Шаги её были почти бесшумными. Но он не спал; он ощутил её приближение и открыл запавшие глаза. А потом, узнав её, улыбнулся и подтянул повыше к подбородку шерстяные одеяла.

– Ма, – прошептал он. – Ты же ма, да? Официально?

– Абсолютно, – улыбнулась она в ответ и опустилась на уже примятое ею место рядом с его боком. Стоило оказаться рядом с ним, как легко удавалось закинуть за спину, куда-то в котомку плохих воспоминаний, ужасы спиритизма. Затем погладила его и всмотрелась в его губы, чтобы убедиться, что они перестали быть синими. – Правда, я всё ещё чародейка.

– А-а… – понимающе протянул Сепхинор. И потянулся. – Ну ладно. Это неважно.

Он обеспокоенно стал всматриваться в её потемневший от пролитой крови глаз. А она отмахнулась, давая понять, что это пустяки. Тяжёлые шторы качнулись от ветра, задувшего через форточку, и затрепетали крупные листья монстер. В разбитом, разломленном мире Вальпурги не осталось уже ничего, кроме ощущения, что то, что и есть сейчас, – и есть мечта. Где тихо и спокойно. Где за окном шепчутся яблони, которым скоро придёт пора зацветать. Враги, друзья и просто люди-никто, сколько бы их ни было вокруг, не имели значения. Был лишь полумрак этой комнаты и блестящие глазки Сепхинора.

Им даже сказать, как ни странно, было нечего. Хорошо было просто быть друг подле друга и не вспоминать ни о чём.

Взвилась в саду соловьиная трель. И стало тепло на душе, будто целебная мазь легла на рану.

– Ма, – шепнул Сепхинор. – А ты сама видела его?

– Его? Нет, – Валь свела брови, поглядев на мальчика обеспокоенно.

– Он ужасно страшный. Словно иссохший и затем утопленный мертвец. Но при этом он вытащил меня. Как и сэр Лукас. Значит, я ему тоже должен. За сэра Лукаса тоже.

«А ведь я тебя сама этому научила», – подумала Валь сокрушённо. – «Но если бы я сама следовала тому, чему тебя учу, я была бы святой. А так я всего лишь неумелая интриганка, что запуталась в собственных обманах и почти сошла от них с ума».

– Он поступил как мужчина. Прежде всего не забывай, кто он. И кто ты.

– Он наш враг. Но острову уже не быть свободным. Будем ли мы до конца жизни через стенку от врага?

– Я не знаю, милый, – честно ответила Валь, и впервые её плечи ссутулились по-настоящему, придавленные чугунным бессилием.

Её надежда отсидеться вместе с Сепхинором рухнула, когда двумя днями спустя Кристор сообщил ей, что вампир требует от неё отправиться вместе с авангардом в Эдорту. Кристор сам предложил присмотреть за мальчиком. И, укоризненно глядя на её затравленное выражение лица, спросил:

– Мисс Эйра, ну неужели вы мне правда настолько не верите?

– Глядя на то, как вы вошли, облизнувшись, и запахнулись, как нетопырь, в свой плащ, – не очень.

– Это дурные вампирские привычки, а не скрытые знаки кровожадности.

– Я не смогу спать по ночам, думая о том, что…

– Вы же с Экспиром едете, вы и так не будете спать по ночам.

Валь упрямо сдвинула брови. Она понимала, что Сепхинор, пусть и под надзором уважаемого мистера Эрмигуна, всё равно останется в качестве заложника. И что её разума уже не хватает, чтобы что-то придумать – какой-то побег, подмену… последние жесты Сопротивления угасли, потонули. Всегда можно обратиться к Кее, но она со своей новорождённой заслуживает покоя.

Может, надо было уже смириться с судьбой? Если вампиру готов был ответить сам Вальт…

– У меня здесь ассистирует лорд Себастиен Оль-Одо, он мой ученик, если вы помните, – продолжил убеждать Кристор. – Он из так называемых звериных дворян. Или как их там? Ему-то вы доверили бы своё чадо?

Сепхинор хмыкнул и посмотрел на мать утешающим взглядом. Он всегда был чересчур понимающим для такого маленького ребёнка, которому следовало проявлять все формы эгоизма, а не ангельское смирение. И оттого было ещё тяжелее.

– Ладно, на самом деле, я вам верю, – наконец вздохнула Валь и поднялась на ноги, оправив смявшийся подол, расшитый звёздочками. Надо было бы ещё навестить наконец Девичью башню, где Эми осталась одна. Моркант, кажется, прибегал к ней при первом удобном случае, но Валь чувствовала, что что-то неладное сталось с домом – за исключением, конечно, того, что солдаты Адальга пристрелили Германа сидячим в стариковской коляске. Валь не стала бы их за это винить, потому что могла предположить, что у него в руках был тот самый револьвер. Ну или просто потому, что уже не испытывала к семье Глена даже крох той натужной любви, что она с трудом в себе взращивала согласно «Своду законов, коим жена подчиняться должна».

Однако, по счастью, она просто не успела добраться до дома прежде, чем её потребовали в свиту Экспиравита. Так что она оделась в амазонку потеплее, спрятала лицо под шляпкой с вуалью, поцеловала напоследок Сепихнора и отправилась к Фиваро. Жеребец пришёл в норму и, видимо, даже не догадывался, что больше никогда не помчит в бой своего именитого седока.

Авангард уже выступил по тракту в предгорья, и им с графом оставалось лишь догонять основной блок войска. Гуськом они трусили вдоль марширующих по мокрой весенней дороге солдат. Мерно ударял барабан, регулирующий шаг, и сжималось сердце при виде того, как чёрная река головорезов проникает всё дальше и дальше к сердцу острова. Экспиравит не оборачивался. Тёмный расшитый серебром плащ стлался за крупом его тараканистой Мглуши. Валь тоже погрузилась в себя. Она не отрывала глаз от проплывающей под ногами молодой поросли осоки. То там, то тут ещё мягкие стебли перемежались цветущей пушицей. Растрёпанные колоски белели под копытами Фиваро, иногда то красноватые, то рыжеватые. Валь всегда любила пушицу, символ тёплой весны. Но сейчас она была слепа от ощущения полнейшего поражения.

Зачем она так поступила с Адальгом? Она должна была пойти ему навстречу. Разве ей было не очевидно, что муж будет прежде всего беспокоиться о своей супруге? Он же не Глен, которому даже сдохнуть захотелось напоказ. Он сделал всё для Эпонеи, и это лишний раз напоминало ей, что он единственный достоин её обожания.

Вот только… что-то кололо холодком, что-то странное. В самой глубине грудной клетки. Может, обида за то, что он бросил на произвол судьбы Брендам? Или какое-то странное недоверие, в котором боязно было себе признаться?

Вновь и вновь возвращаясь к своим тягостным думам, Валь напоминала себе, что должна разгрести то, что натворила. Что-то сочинить в случае, если лорд Онорис Эдорта выдаст её тайну в обмен на милость для города. Или в случае, если там же, на месте, от неё потребуют показать пальцем. Хорошо, что ещё не вернулся Валенсо; можно будет хотя бы потянуть время. Но сколько? Сколько ещё будет тянуться её тягостный огрызок жизни, исход которой Освальд уже предсказал? Если правильно трактовать его слова, не иначе как её разорвёт на куски Экспиравит. Надо ли для этого быть прорицателем?

Может, проще сразу сдаться?

Но тогда она больше не увидит Сепхинора.

Валь поджала губы и поняла, что слёзы сами льются из глаз. Уже давно не благородная кобра Змеиного Зуба. Всего лишь жалкий бумсланг, сам себя укусивший за хвост.

Всю ночь они поднимались выше и выше к горам. Миновали долину с кристально чистой рекой, взобрались по серпантину и окунулись в изумрудные луга, свежие, как дыхание заснеженных вершин. Заросли эстрагона, примятые солдатами, упорно пытались поднимать острые листочки. Пахло пустырником и придавленной мятой.

Они провели какую-то часть светового дня, отдыхая на одной из овечьих ферм, а затем продолжили свой путь – солнце, и без того закутанное в облака, очень быстро опустилось за горную гряду. Уже в шестом часу вечера оба вновь были в седле. И примерно к полуночи, миновав поворот на Лубню, они добрались до Васильков. То была деревня в горной долине, занявшая подъём к перевалу, через который можно было попасть в Эдорту. И последний оплот защитников острова.

Тут их встретили воины островного народа. Вместо морских стражей на бронированных лошадях здесь были в почёте так называемые ловчие – опасные и быстрые бойцы, зачастую дружные со своими охотничьими соколами. Они рассекали верхом на резвых горных лошадках, которых здесь называли мегрилями. Но основная часть эдортской армии состояла, конечно, из ружейников и мечников. И она явилась с намерением показать, что всё ещё владеет высотой над Васильками, хотя всё змеиное дворянство города прибыло на переговоры.

Беседа состоялась на подходе к деревне. Ручей рассекал просеку меж вязов и клёнов, и синяя луна иногда выглядывала, чтобы превратить весенний пейзаж в картину из инея. Валь, натянув поводья, удержала Фиваро среди рыцарей-летучих мышей, чтобы он по привычке не последовал за Мглушей. А Экспиравит выступил вперёд, сопровождаемый Моркантом. Лорд Онорис Эдорта, многоуважаемый брат леди Сепхинорис и вальпургин дядя, выехал ему навстречу вместе со старшим из Олланов. Они заговорили.

– Итак, я надеюсь, мы друг друга поняли, – оборонил Экспиравит свой шёпот в звон ручья. – Вы передаёте мне Эпонею. Я знаю, что она теперь у вас. Взамен мы не входим в ваш город и просто требуем от вас дань.

Казалось, его услышали даже в строю за спиной у дворян. Одетые в сизое ополченцы и рыцари во все глаза высматривали в нечестивом графе что-то необыкновенно ужасное. Но не видели ничего за его аляповатой маскарадной маской носатого и скуластого злодея. Валь же искала глазами знакомых среди украшенных гербами дворян. И с замиранием сердца увидела гремучку на синем стяге, овившую сиреневую примулу. Герб Эдортской правящей семьи, а под стягом – всадница в вечно траурных одеждах. Мама.

Валь сперва испуганно спрятала взгляд, но потом поняла – мать её даже не узнаёт. Известно ли ей о придуманной непутёвой дочерью конспирации? Или она действительно не может себе представить, что размалёванная шарлатанка – это и есть её старательная девочка? А если во время спиритического сеанса это правда был Вальтер – хотел ли он, чтобы его возлюбленная оказалась во власти тирана?

Валь уже ждала резкого ответа лорда Эдорты; тот всегда был известным ревнителем островных постулатов. И даже изумилась, услышав его негромкое:

– Мы обсудили предложение от вашего гонца всем советом змеиного дворянства Эдорты. И пришли к выводу, что мы и правда лучше выдадим вам девушку, чем навлечём беду на наш город.

В голосе его звучал потаённый страх. Он и многие его солдаты были на штурме Брендама и видели, что за тёмные силы следуют за графом Эльсингов. Но ещё больше трепета его слова внушили Вальпурге. Даже Онорис не станет хорохориться? Даже он не будет кричать «Змеиный Зуб – это всё»?

Змеиные дворяне обороняются хитро, не гнушаясь преступать законы чести. Но как они собираются?..

Граф Эдорта дал знак рукою, и из рядов аристократов выехала на лошадке юная леди. Её узкие плечики и характерное островное лицо во всём сглаживались юностью и природной красотой. Крутые бровки, на удивление пушистые для местных чёрные волосы, и лишь глаза – затравленные, обречённые.

Естественно, это была не Эпонея. Но уже куда больше похоже на тот портрет в медальоне Экспиравита. Да и на вид ей было всё те же шестнадцать лет. Дворянка с беленькими ручками и умелой посадкой на лошади. Её скакун прошагал к Онорису и остановился подле него. Валь недоумевающе глядела на неё, равно как и, должно быть, весьма удивлённый этим жестом Экспиравит. Он готовился биться на этом перевале, а теперь с недоверием смотрел на невесту.

Но кто она? Юная, породная, разве что вот невысокая. Как Эпонея. Или как Рудольф.

Свана Кромор, его сестра!

Оцепенев от этого осознания, Валь ощутила нарастающую панику. Что леди будет делать? Она же никогда не станет блондинкой. Сейчас можно наплести, что она покрашена, но рано или поздно подмена станет очевидной. И тогда её судьбе не позавидуешь.

Или до этого просто не дойдёт? С каждым лихорадочным ударом сердца Валь заходила в своих предположениях всё дальше и дальше. Змеи ведь любой ценой не уступят свою землю. И если лже-Эпонея, консумировав брак, покончит с собой, Экспиравиту уже нечего будет предъявить Онорису.

Да как она смотрела, бедная принесённая в жертву девочка! И какая решимость залегла в глубине её охровых глаз. Такое же дерзновение глядело на Вальпургу из зеркала, когда она бегала красить усьмой Эпонею. Для неё это было только начало войны, из которой ей никогда не выйти живой. Как смеет толпа сытых аристократов откупаться ею?

– Подойди, – властно молвил Экспиравит. И Свана послушалась, приблизившись к нему. Её лошадь закладывала назад уши и опасливо скалила зубы, ощущая в вампире нечистую силу. А тот не двигался, продолжая придавливать свою жертву к земле одним лишь взором.

– Я… я… – заикаясь, забормотала леди Кромор. – Я буду вам покорна, милорд. Я обещаю, я…

Её слова угасли, невысказанные, потерявшись в груди. И Экспиравит набрал воздуха. А затем прорычал громко, так, что дрогнули все кони.

– Что ж, вы выполнили свою часть сделки…

– Нет! – выкрикнула Валь. И тут же обледенела от испуга. Экспиравит обернулся к ней, но она не успела себя остановить. Она не могла допустить этого. Ради Рудольфа – не могла.

– Экспир, это не она! Это леди Кромор!

В ту же секунду из ножен с лязгом вырвались мечи, взвелись курки, загарцевали кони. Луна померкла, исчезла в почерневших небесах, а вампир пророкотал:

– Очередные клятвопреступники… вы не заслуживаете милосердия.

– Стойте! – выкрикнул Онорис. Свана припустила назад, к своим, и едва не встретила там штыки; но всё же мать Кроморов растолкала солдат и позволила ей вернуться в общество благородных дам.

– Стойте! – повторил граф Эдорта, не давая ни своим, ни чужим начать резню. – Молю вас, граф Эльсинг! Мы не хотим сражаться! У нас нет, нет, нет её величества Эпонеи! Но если вы пощадите нас, мы клянёмся, что сделаем всё, чтобы…

– Эйра, – рыкнул Экспиравит и снова обернулся к ней через плечо. Его багровые глаза пылали из-под маски, как жуткие глубинные огни. – Иди сюда. Говори. Где Эпонея? Сейчас же!

Валь выехала вперёд, не позволяя себе поднять глаза на родичей. Знают они, что это она? Или нет? Выдадут её сейчас? Фиваро встал подле Мглуши, и Валь выпалила всё, что смогла сочинить:

– Они действительно не знают, но она здесь! Наверное, её укрывают остатки солдат Шассы, где-нибудь в городе или в глуши!

– Это не так, – вмешался Онорис. – У нас нет…

– Я вижу это в звёздах, в ветре и в картах!

– Граф, вы бы хоть знали, кого слушаете! Ваша чародейка – и есть…

– Молчать! – рявкнул вампир на старого дворянина. – Ты нарушил договор! Отдавай мне Эдорту здесь и сейчас, и я пощажу жизни твоих подхалимов. Или потонете все во тьме!

– Ладно! Ладно! – тот сжал руки в практически молебном жесте. – Мы сдаёмся, граф Эльсинг! Мы сделаем всё, что вы прикажете. Забирайте город. Только будьте милосердны…

Экспиравит выслал Мглушу вперёд, и та прыжком оказалась подле коня Онориса. Взметнулась когтистая рука вампира. Рывком он вспорол Онорису глотку, и тот, хлеща кровью, поехал набок вместе с седлом. Визг и гвалт наполнили просеку. Но, перекрывая его, мощный рёв вампира ворвался в их суматоху:

– Проводите мои армии до города! Никто не должен пострадать ни от партизанов, ни от змей, ни от обвалов! За каждого убитого я возьму троих из вас. За каждую такую ложь, как из уст этого крота, я буду отнимать жизнь. Вы исполняете заключённый нами договор? Отвечайте!

– Исполняем! – дрогнули эдортские дворяне.

– На колени! – гаркнул Экспиравит. – Клянитесь мне!

Глядя на то, как мама, кузены и остальные достойные люди приминают коленями траву, Валь отвернулась. Стоило кому-то из них узнать её или озвучить уже известный факт её маскировки, она так же упадёт, окровавленная, оземь. А Экспиравит будет смаковать её казнь, облизывая под маской испачканные пальцы, пока слушает хор обетов в свою честь. Сколько ещё ей жить, не зная доподлинно, раскрыта её тайна или нет?


Могло показаться, что этот жест с её стороны Экспиравит воспринял положительно. Он несколько дней держал её подле себя в штабе в Эдорте, сделанном в донжоне местного небольшого замка. Она терялась, боясь даже подходить к окну своей комнаты, чтобы не встретить взглядом кого-то знакомого. Начала, в конце концов, уповать на сверхъестественное. Даже попыталась сделать куклу вуду Экспиравита. Она подкрепила её волосом вампира, истыкала иголками и сожгла. В итоге сама потом разболелась и мучилась жаром дни напролёт. Если то и был Вальтер, то больше ни он, ни что-либо иное не пыталось откликнуться ей. Она осталась одна. И дурацкое чародейство только усиливало это одиночество.

Потом, правда, она поняла, что результатом её недуга стал прорезавшийся окончательно зуб мудрости.

Прошло несколько недель, и Экспиравит отослал её, Морканта и нескольких гонцов обратно в Брендам. Он сказал, что дождётся Валенсо и Альберту, а она может побыть с сыном. И тягостное, неопределённое, неясное время потянулось день за днём.

Сепхинору удалось не подхватить бронхит. Он выкарабкался на удивление быстро, и теперь они с нею вдвоём кормили змей в замковом серпентарии, гуляли по городским улицам и читали по вечерам детективы. Всё, как раньше. Только с ощущением приближающегося конца.

Попытки Вальпурги узнать, можно ли как-то бежать из города, тонули в давящем молчании бывших союзников. Змеиный Зуб покорился захватчику весь и предпочёл не оглядываться на тех, кто представлял опасность уже наладившемуся укладу жизни. Она попросту потерялась. Что теперь делать? Надо куда-то деваться? Или смириться?

Вдруг всё ещё пойдёт хорошо? Слушая звонкий смех Сепхинора, можно было представить, что пророчество Освальда исполнится лет эдак через пятьдесят. И оно всё равно будет считаться сбывшимся, верно же?

Можно ли было теперь жить под другим именем и другой личиной, приспособившись, адаптировавшись, как новый вид гадюк, и перестать оглядываться на штурм, на могилы друзей и на наполненные эльсами улицы? Кто знает. Может, и можно.

21. Сон в Вальпургиеву ночь

Экспиравит вернулся где-то через месяц, и остаток апреля провёл, не появляясь в замке на виду. Вероятно, он командовал из тайно обустроенного им гнезда. Поэтому Золотце перекочевала к Сепхинору, который теперь спал на месте Освальда. Получилась у них эдакая симпатичная чародейская башня с волшебной собакой, нетопырями, хамелеоновым бумслангом, ловцами снов, подзорной трубой, звёздными картами, колдуньей и её ассистентом. Они на удивление мало разговаривали друг с другом и всё больше молчали, будучи рядом, читая и просто занимаясь своими делами. Валь шила ему новую рубашку и камзол, а он часами пропадал в змеятнике. Ещё зимой ей это показалось бы верхом счастья. Но сейчас, глядя на цветущие яблоневые сады под окном, она только того и боялась, что всё это закончится.

И вот тридцатого числа вернулся наконец Валенсо. Судя по всему, Альберту он оставил где-то в городе под надзором, а сам явился ввечеру в Летний замок. К этому моменту воротился и Экспиравит; его приход предварило громкое хлопанье крыльев за окном его гостиной. Перед тем как пойти в трапезную встречать своего тайного советника, он попросил Вальпургу составить очередной гороскоп, так что ей нашлось занятие. Сепхинор был пораньше отправлен спать, а она села перебирать книги. Более или менее старательно она накидывала разные советы и предостережения. Мерцала свеча, светила лазурью наступающая Вальпургиева ночь. И казалось ей, что слышит она смех и звон пивных кружек. Похоже, захватчики наслаждались тем, что наконец-то могли отметить полное покорение острова.

Ну а для неё это что значит, для неё и для Сепхинора?

Ночью ей будет уже двадцать один. Может быть, это будет второй в её жизни день рождения, когда она не будет спать и видеть жуткие сны. У вампирского графа в рабочее время почивать не принято. Но чем именно заняться? Когда он собирается прийти?

В одиннадцатом часу вечера она утомилась заниматься своим шарлатанством и решила прогуляться по донжону. Часовых стало меньше, ходить ей не запрещалось, и оттого она могла хотя бы из чистого любопытства послушать, о чём галдят эти трое в трапезной.

Сперва там было тихо. Наверное, они вспоминали и о грустном. Но потом толки набрали обороты, и, шатаясь по мраморному холлу, Валь слышала обрывки шуток и споров о ририйских апельсинах. Ей даже удалось разобрать весьма неджентльменскую часть их беседы:

– На тебя стало приятно смотреть, Валенсо, – кряхтел Кристор. – Вот что любовь делает с людьми.

– Любовь? Ты шутишь, что ли? – крякнул тот в ответ. Валь совсем не скучала по его сухому, отчётливому говору. – Скорее, напротив. Я наконец разобрался, что это было.

– И Альберта тоже, стало быть, разобралась?

– Не знаю. Мне это безразлично. Как женщина она всем уступает Матильде из «Рогатого Ужа». Мне она всё это время была не нужна; я наконец понял, чего на самом деле хотел. Отомстить мне надо было, а на неё, оказывается, что тогда, что сейчас, всё равно. Тебе, Экспир, скорее всего, надо того же самого; знаю, ты так не считаешь, но поверь старику Валенсо!

– Видать, даже я не настолько старик, чтобы понять, как можно так говорить о дамах, – пробурчал Кристор.

– Ты просто настоящее чадо Господне, Кристор. Благодетельный, добрый и честный. А этот старый Валенсо таких людей, как ты, видел только в книжках.

– Помилуй, ну ты же не женишься на ночной бабочке!

– Кристор, открою один страшный секрет: можно не жениться во-о-бще.

– Валенсо! – хором возмутились они.

– Что?

«Ну и дела», – только и оставалось подумать Вальпурге. Она столько раз прошла под портретом своего семейства, где она была изображена на руках у папы ещё маленькой, что ей невольно захотелось заявить о себе. Который день она жила, боясь поднять голову и даже подумать лишний раз о своей судьбе! А у неё, между прочим, наступал праздник. Всё равно, что заранее не празднуют. Расхаживая туда-сюда, не видимая редкими гвардейцами, она принялась мотать подолом из стороны в сторону и напевать песенку на день рождения:

– Какая милая змейка,

Какая милая змейка,

Какая милая змейка

Сегодня родилась?


Такая милая змейка,

Такая милая змейка,

Такая милая змейка

Вальсирует, кружась!


Такая милая змейка,

Такая милая змейка…

«А что, если я ему напомню, что он вообще-то меня подрядил на гороскоп, а теперь решил забыть?» – храбрясь, подумала Валь. И остановила свой танец прямо под створками дверей, из-за которых лился свет свечи. Затем постучала и налегла на ручку, когда ей ответили изнутри.

Трапезная, с одной стороны украшенная фреской с Рендром, а с другой – масштабной мариной, была поглощена пляшущими огоньками. В углах резвилась тьма, на столе были поставлены угощения: мясные пироги и пирожные, бутыли коньяка и вина; и за большим столом все трое расселись у одного края. Валь сперва сощурилась на пламя, но затем подошла чуть ближе к их тёмным силуэтам.

– Извините, что врываюсь, – немного ехидно сказала она, глядя в их расшалившиеся спиртным глаза, – но вы-то, граф, вроде хотели свою судьбу узнать на ближайшее время. И раз уж у вас выходной, так бы мне и сказали.

Экспиравит подпёр рукой подбородок и лукаво поглядел в ответ.

– Лучше бы вы и о своей судьбе иногда рассказали, мисс чародейка, – прошептал он. – Я расслышал, что вы мурлычете за дверью. Мотив дня рождения.

«А если они по Книге Островного Дворянства проверят, будет же ясно, кто я? Или им уже всё равно? Или, может, мне уже всё равно?»

– Да, – ответила она просто. И подняла брови. – А что?

Кристор покосился на Валенсо, увешанного дорогими ририйскими тряпками с золочёной нитью, а тот посмотрел на графа. И вздохнул:

– Нет больше нашего куртуазного парня, который пригласит даму, да?

– Нет, – хрипло протянул Экспиравит. – Ну, я за него. Не желаете присоединиться к нам, мисс Эйра?

Валь стервозно повела плечом. Ей почему-то было смешно. Будто опять какая-то игра с этими чертями, которые сейчас не опаснее кабацких забулдыг.

– Не знаю. Вообще-то я не пью в компании чужих мужчин.

– Не пейте, если не хотите, – предложил Кристор. Он один скромненько сидел с бокалом, наполненным явно не вином. Теперь людские яства были ему недоступны. – Но вы всегда можете испробовать чего-нибудь вкусного. Вот, смотрите, сколько сладкого.

Валь пробежалась глазами по столу и невольно задержалась глазами на малиновых пирожных. Во рту возник их мягчайший сахарный вкус, напоминая ей о её любимом угощении так, словно она уже положила ломтик на язык. Поэтому долго сомневаться не пришлось. Кристор отодвинул ей соседний стул, и она спешно села, не отводя от пирожных глаз.

– Бери, бери, – усмехнулся Валенсо и подвинул ей всё блюдо. Валь поискала глазами ложку, и та прикатилась по столу со стороны Экспиравита, который к ней не прикасался, ибо предпочитал свои солёные печенья. Все трое будто разом позабыли то, что обсуждали, и принялись за ней ухаживать. Как говорила мама, о чём бы интересном джентльмены ни беседовали, если к ним пришла дама, разговор уже не будет их увлекать.

Она, соблюдая все строгие застольные манеры, кивком поблагодарила их, сняла шляпку и отломила себе маленький кусочек ягод на бисквите. Затем распробовала его и от удовольствия прикрыла глаза. Да вообще без разницы, пускай бы даже вокруг неё сидели голые суккубы! Она тысячу лет не ела малиновые пирожные!

– Как же я их люблю! – не выдержала она. Мужчины благодушно ухмыльнулись в ответ на её слова, и Кристор ласково сказал:

– Да вы ешьте, ешьте, а то стали совсем худая.

– Я не худая, я поддерживаю вес, как все дамы.

– Для дамы, если я верно помню, торчащие кости красоты не добавляют, – добавил Валенсо. Валь покосилась на него с недоумением, будто не могла понять, по-настоящему ли он подобрел или исключительно из-за горячительного. Но Валенсо легко угадал её сомнения и продолжил:

– Думаешь, чего это я такой дружелюбный? Наслышан о твоих подвигах.

– Неужели и ты мне теперь веришь? – полюбопытствовала Валь, продолжая довольно быстро поглощать своё пирожное. Она отламывала маленькими кусочками, но её внутреннее неприличное я умоляло схватить его руками и засунуть в рот целиком.

– Верю? Как сказать. Я считаю, что у тебя осталась одна важная тайна, но она больше не способна принести нам вред. В том числе твоими же усилиями. Ты, кстати, не хочешь вернуться в Девичью башню теперь?

Странный был вопрос. Валь задумалась. И ответила осторожно:

– Ну, если я буду графу не нужна и если никто не против, я бы, конечно, подумала об этом.

– Меня не будет какое-то время; я собрался в ещё более длинное путешествие, чем Валенсо, – сообщил Экспиравит и кивнул на распечатанный конверт перед собой. – Меня зовут на поклон в Цсолтигу. Так что можете перебраться к себе совершенно спокойно, если желаете. Хоть сезон штормов и подходит к концу, это может занять месяца два.

Сейчас Валь не могла дать прямого ответа. Она продолжила есть, но от сердца постепенно отлегло. В самом деле, если так подумать, жизнь и правда продолжалась. И эти враги были такие на удивление милые, что аж хотелось рассыпаться в благодарностях.

– Может, хотите всё же запить? Немного вина. Оно очень славное и некрепкое, – предложил Экспиравит.

– Половину бокала, граф. Не больше. Пожалуйста.

И она приняла полноправное участие в их трапезе, наслаждаясь обхаживаниями со всех сторон, будто самая завидная невеста в замке. В конце концов, когда она наелась до отвала и засмущалась тем, что смела буквально весь стол, она попросилась всё же пойти спать. И, получив их снисходительное разрешение, отправилась обратно к себе со странным чувством удовольствия.

Она прокралась на верх башни и убедилась, что Сепхинор сладко спит, положив руку под щёку. Затем тихонько прошла к своей постели и тихо, но протяжно вздохнула. Это, наверное, был самый странный день рождения в её жизни. А уж странностей в эту ночь каждый год было хоть отбавляй.

Она распустила не слишком замысловатую причёску, которую украшало лишь несколько косичек. И взяла свой можжевеловый гребень. Ей предстояло ещё пару десятков минут провести, ухаживая за своей гривой. Хоть глаза уже и слипались, она больше не собиралась пренебрегать этой процедурой с тех пор, как пришлось выстричь немало колтунов. Зубчики гребня разбирали тёмные локоны. Слабое шуршание отдавалось и в мыслях.

Каждая Вальпургиева ночь означала, что она будет спать и видеть кошмарные, безумные сны. Всякий раз она вступала в них так легко, будто всё вокруг было по-настоящему. И сперва реальность ничуть не отличалась от сна. А потом… а потом начинали твориться жуткие вещи. Из теней выглядывали черти, из окон доносился грохот бесовской пляски. Любой из этих снов Валь помнила весьма отчётливо. Как правило, в видениях появлялось то, что коснулось её за этот год. Особенно жутким был тринадцатый день рождения. Она тогда впервые увидела на картине хоровод голых колдуний, и они в этом сне тянули её за собой за волосы, заставляли плясать в их отвратительном ритуале. Но Валь делала всё так, как говорила мама – пыталась даже во сне сохранять достоинство и помнить, что соблазны реальны. Но при этом знала, что сбежать от происходящего невозможно, можно его только пройти, шаг за шагом. Что за испытание ждало её на этот раз – оставалосьтолько гадать.

Она сладко зевнула и оправила ворот своей нарядной ночной рубашки, которую она выискала среди самых целомудренных из нарядов Альберты. После чего провела гребнем до конца височной пряди и поняла, что рука сама легла на колени. Хотелось спать. Очень.

Вдруг в распахнутом окне мелькнула громадная тень. Валь вздрогнула и с недоумением всмотрелась в бег синих облаков. А затем отшатнулась, когда в проём свесился вверх ногами сам граф Эльсинг. Одной рукой он придержал треуголку на макушке, а платок с его носа был предусмотрительно заправлен за воротник. И его рубиновые глаза блестели так ярко меж чёрных век, что в них читалось будто бы озорство, если не нечто большее. Валь сперва оторопела, а затем наконец успокоилась: это же долгожданный сон. Раз её весь год пугали «Демоном» Эльсингом, то вот он и явился, настоящий и абсурдный в то же время. Поэтому вторгшемуся в её пространство графу даже странным показалось, с какой готовностью она встала на ноги, и, потянувшись, подошла ближе. Она ухмылялась и теперь ощущала себя в этом кошмаре вполне вольготно. Ей было крайне любопытно, что будет дальше.

– Доброй ночи, граф, – шепнула она, покосившись на спящего Сепхинора. – Вот и вы мне приснились. Вальпургиева ночь, как-никак. А вы Принц Горя, значит, важная шишка среди нечисти, которая сегодня устраивает свой порочный праздник.

Задумчивый отблеск пробежал по его взгляду, но он с готовностью кивнул.

– Именно, мисс чародейка, – прошептал он в ответ. – Я хотел вас пригласить на этот праздник. Прогуляться, потанцевать. Мы с вами так давно знакомы, что мне не захотелось уезжать столь надолго, не… приснившись вам.

Валь охотно кивнула.

– Давайте, – согласилась она. – Каждый такой сон надо прожить от начала и до конца. Обычно там бывает всякое, но вам я могу верить.

– Я польщён, – глаза Экспира сощурилась, будто он радушно улыбнулся. Он соскользнул с края крыши, ловко зацепившись за раму, и приземлился на подоконник. А затем протянул Вальпурге руку и помог ей встать рядом с собой в окне.

– Я развернусь к вам спиной, а вы обхватите меня сзади за шею. И прыгайте вслед за мной. Держитесь крепче. Но не бойтесь: я не дам вам упасть. Договорились?

– Конечно! – Валь дождалась, пока он отвернётся, и сделала, как он велит. Почему-то расчёска по-прежнему оставалась в её пальцах, и она совершенно об этом забыла, просто схватив одной рукой запястье второй. Она с замиранием сердца посмотрела вниз, на одетые в фату яблони, и Экспиравит скомандовал:

– Прыгаем!

Не веря тому, что делает, она спружинила ногами и ухнулась вместе с вампиром вниз. На мгновение дух её захватило, всё внутри неё взвилось куда-то к горлу, а руки вдруг раскинуло в стороны. За считанную секунду шея Экспиравита, затрещав швами рубахи, раздалась в покрытый густым мехом загривок. Валь инстинктивно вцепилась в шерсть, по-прежнему умудряясь не выронить гребень, и силой притяжения её лихо вдавило в косматую спину зверя. Тот облизнул крыльями кроны яблонь и взмыл к облакам. Его тело стало горячее, похожим на бок мохнатой горной коровы. Валь наконец решилась оторвать от него лицо и осмотреться: громадные кожистые крылья, тёмные, с пурпурными прожилками, гулко разрезали воздух. Трепетали на ветру чувствительные нетопыриные уши, каждое из которых было ростом с Сепхинора. Даже треуголка какое-то время удержалась на голове могучего гейста, прежде чем соскользнула ему на курносую морду, и он скинул её в лихом вираже вокруг замковых башен.

Завывание в ушах и громкое хлопанье ночной рубашки ознаменовали полёт. Невыразимый восторг затрепетал где-то под рёбрами. Валь во все глаза глядела вниз. На изумрудной земле промелькнули кордегардия, брусчатое озерцо двора, Палата Шахматной Доски, донжон… Даже донжон делался всё мельче!

Они будто стая летучих стрекоз, что вьётся в ночной тиши! Каждая деталь – повозка, лошадка, дозорный, пушка, – всё было настоящее, но такое крошечное, каким Валь никогда на свете это не видела. Она раскрыла рот, не веря своим глазам, как девчонка, впервые севшая на пони. Руки крепко стискивали шейный мех, грудь прижималась вплотную к жилистому телу зверя, зато горло так и сводило желанием запищать от неистового восхищения.

– Экспир! Экспир! – завопила она, не в силах совладать с собой. – Мы правда летим! Какое всё малюсенькое! Какой ты быстрый!

Ответом ей был снисходительный, немного рокочущий клёкот из груди гейста. Валь ощутила его и плечами, и животом, и оголёнными лодыжками ног, так плотно она к нему прильнула. Клёны, дубы и ели внизу уже стали не больше молодой картофельной поросли. Но правое крыло вдруг наклонилось вниз. Валь испуганно впилась в мех ещё крепче, однако скорость и без того вжимала её в спину зверя, и опасения её были напрасными. Гейст сделал лихой вираж и, снижаясь, понёсся прямо в огни Брендама.

Город весь был как настоящий, такой правдоподобный, что можно было разглядеть даже новые открытые эльсами лавки, изменённую на графские цвета пестроту уличных флажков, высаженные на аллеях сосны вместо платанов и множество маленьких деталей, показывающих абсолютную реальность происходящего. Тем веселее это было! Валь сперва подавляла девчачий визг ликования. Но когда покрытые черепицами багряные крыши стали стремительно приближаться, она едва не подавилась своим восхищением и испуганно захлопнула рот. Они чуть не налетели на одно из окон, она успела лишь увидеть, как мелькнула в нём зажжённая от злых духов свеча. Прямо как в Долгую Ночь. Но Экспиравит легко вырвался над домами. Затем тут же, пролетев по дуге, ушёл в пике. Его сложенные крылья позволили ему, как пуле, пробить пространство над улочками и уже у самой брусчатки на проспекте Штормов воспарить вновь. Валь подлетала и вновь шлёпалась на него, и ей хотелось вопить от щенячьего восторга при каждом вираже. Вот он лихо сиганул меж отеля Луазов и городской ратуши, так что взметнулись все простыни на бельевых верёвках. Валь охнула и расхохоталась, а затем её тут же прибило к его шкуре, когда он вскинулся вверх и намотал круг вокруг сторожевой башни.

– Держись! – проурчал он из глубины своей громадной туши. «Так ты и так говорить можешь?» – хотела было спросить Валь. И не успела – с высоты над городом он вновь поджал свои крылья и маханул прямиком в центровые переулки. Перед глазами замелькали окна, свечи, флажки, черепицы, петунии в горшках, цветные двери и питьевые фонтанчики, и Валь, не сдерживаясь, завопила во всю глотку. Ей никогда в жизни не было так сказочно весело. Ветер гудел в ушах, волосы трепало вместе с ночной рубашкой, и чей-то центровой дворик налетел на них, как сеть на рябчика. Вновь Экспиравит распахнул крылья прямо напротив подоконников первых этажей, а затем выстрелил обратно в глубины ночного неба. Мимо мелькнули чьи-то испуганные лица. И Валь рассмеялась в голос, понимая, как это всё абсурдно, безумно и потрясающе, и как весело потешаться над ничего не понимающими горожанами.

– Как же это удивительно – быть тут, наверху! – крикнула она и свесила голову вдоль его шеи, во все глаза пытаясь разглядеть знакомые проулки. Так хотелось протянуть руку и ткнуть в них пальцем! Валь не побоялась устроиться несколько посвободнее и теперь обнаружила у себя в хватке можжевеловый гребень. Она не придумала ничего лучше, чем кинуть его вниз, на рыночную площадь. И безудержно захихикать, увидев, как он сгинул из виду в тенях у самой земли. Ну какая же глупость! Но как же весело!

Гейст вновь сделал поворот над замком. Они развернулись носом к набережной. И луна, выглянув ярким белым фонарём из-за туч, подсветила им трепещущую тропу на воде. Они подумали оба, синхронно – почему бы по ней не пробежаться? Поэтому сию же секунду Экспиравит взял направление прямиком на бухту, снижаясь, как орёл на охоте. Чем ближе, тем ярче блестела рябь. Валь сощурилась, а затем невольно вытянулась выше на руках, когда вода очутилась прямо под ними. С каждым хлопком крыльев лапы гейста чуть оттопыривались вниз, и он задевал волны, рассекая их звонким плеском. Брызги полетели ему на перепонки и на лицо Вальпурге. Она рассмеялась вновь, запрокинув голову.

– Знаешь! – перекрикивая ветер, воскликнула она. – Иногда я слышала, как иные рассказывают, что им снилось, что они летали! О недостижимой в реальной жизни радости! О восторге, который ни с чем не сравнить! Я им то ли завидовала, то ли не верила, но теперь… но теперь я понимаю, о чём они!

– Мне приятно это слышать, – дёрнув своими громадными ушами, прогудел гейст. Но тут тучи, густые, как его шерсть, вновь набежали на луну. И сверкающая тропинка иссякла, исчезнув из-под его когтистых лап. Весь мир погрузился в загадочный слепящий мрак.

Нос гейста поднялся чуть выше, будто он присматривался к горизонту. А затем он оторвался от поверхности моря и набрал высоту, медленно огибая южный край бухты. Словно летучий корабль, они брали курс на запад – вглубь острова.

– Нигде на свете я ещё не ощущал такой мистической силы, что заключена в земле, – клекотал Экспиравит. – Она призывает меня так же, как и вас. Торжество тёмных сил не начнётся само по себе. Вы со мной, мисс чародейка?

Валь помяла в руках пучки его жёсткой чёрной шерсти. И немного нерешительно сказала:

– На самом деле, я никогда не видела эти «тёмные силы» настолько отчётливо, чтобы представлять, кто нас там ждёт.

– Но в глубине души-то вы знаете прекрасно, что вам нечего их бояться. Вы тоже чародейка.

«Нет, я Вальпурга», – подумала Валь. Никогда у неё не было никаких особых дарований, никогда она не ощущала себя одной из этих ведуний, что не от мира сего. Но, с другой стороны, от легендарной и порочной волшебницы прошлого ей досталось имя. И раз в год имя это делало её кем-то другим.

Почему во сне-то Экспиравит не знает, что она не Эйра? Или она стала Эйрой? Или вдруг она всегда была Эйрой, но видела это лишь на свой день рождения?

«Какая чушь! Ты придумала это имя сама, и свою магию тоже собрала из газетных вырезок, сушёных веток и витиеватых слов. И собственного ужаса, как с этим “Вальт”».

– Мисс чародейка? – его голова с усечёнными на макушке рогами поднялась чуть выше. Они пронеслись над портовым районом и теперь реяли над городом, постепенно приближая тёмные холмы предместий. Валь очнулась от своих сомнений и пробормотала:

– Я могу сказать честно? Мне жутко. По-моему, хорошее начало этого сна означает, что дальше меня ждёт ни с чем не сравнимый страх. Вы из друга станете палачом, запах ночи потонет в привкусе металла, и тьма, кромешная тьма, сгустится так, что я не буду видеть своих рук.

Большие уши то и дело двигались, улавливая её слова. И, подумав с полминуты, он ответил ей тихим рокотом:

– Тьма прекрасна, милая чародейка. Во тьме мы можем быть кем угодно. Вы не должны её бояться – вы должны принять её и возглавить её, слиться с ней, служить ей и поставить её же на службу себе. Я клянусь, вы воспоёте её.

«Выбора у меня всё равно нет, сомнения только оттягивают начало кошмара», – раздумывала Валь. – «Странно, что никогда Экспир при мне не говорил “клянусь”. Он не разбрасывается подобными словами. Если во сне он такой настоящий, значит ли это, что он и здесь не нарушит данное им обещание?»

– Я знаю, что всё равно буду на грани остановки дыхания, – смирилась она и прильнула покрепче к его меху. – Но реальность была страшнее любого морока. Я не позволю себе струсить после всего того, что пережила! Я в вашем распоряжении.

Решимость разлилась по телу теплом, и на ней с лёгкостью поднялись ростки авантюризма. Увидит ли она настоящую нечисть? Будут ли порождения ночи – упыри, мертвецы, келпи, призраки, альбы, стригои, сноходцы, бесы и колдуньи кланяться графу? «Вот и посмотрим!»

В нижней части груди вновь вспыхнуло ликование, когда мощные крылья оттолкнулись от воздуха и замахали быстро-быстро, унося гейста и его наездницу прочь от огней города с невероятной скоростью. В темноту, в спящие предгорья, к черноте оперившихся листвой лесов. Валь всё ждала, когда же привыкнут глаза, когда она разглядит дороги и знакомые горки по пути в Амарант, но напрасно. Будто бы всё за пределами Брендама потонуло в ночи.

Догадка шевельнулась в голове.

– А мы куда? – спросила она громким шёпотом.

– Ко мне, – ответил гейст. – В гости.

Едва различимые макушки деревьев мчались внизу, будто рябь на воде. Становилось холоднее. Воздух предгорий овевал их, вызывая мурашки по коже. Валь потерялась. Она уже не очень понимала, где они, хотя, казалось бы, пригород знала как свои пять пальцев. За несколько минут она будто бы попала в совсем незнакомые края. И только высокий утёс, что, окутанный чащами, вздымался над морем на юге, напомнил ей картинки: это была Высота Ольбрун.

На Высоте Ольбрун когда-то был красивый замок, от которого одно из давних завоеваний оставило необитаемые руины. Кое-как уцелел лишь донжон. И теперь это место если кому и могло сгодиться, то только прячущимся в лесах партизанам. Его и солдаты Эдорты не охраняли, и теперь тоже никто толком не стерёг. Только в сторожке на полпути к вершине утёса горела свечка одинокого караульного. Она терялась, утопая во тьме еловых лап, что протянулись со всех сторон к торчащим из чащи руинам.

– Так это здесь ваше логово? – наконец поняла Валь. – А я-то думала, где оно может быть…

– Я просто послушался намёков от звёзд, с которыми вы беседовали, – хмыкнул Экспиравит.

– Но я не говорила, что… То есть…

– Милая чародейка, вы не умеете врать, – неожиданно фыркнул гейст. Валь похолодела – пускай и во сне, она не хотела быть разоблачённой. Но рокотание вампира было вполне миролюбивым:

– Я прекрасно видел ваши сомнения, и не раз. В основном во всём, что касалось военных действий. Вы боялись причинить своими словами вред соотечественникам и одновременно не хотели поставить под удар саму себя, предав свою службу. Я наблюдал за вами, но каждый раз вы делали выбор в мою пользу, и… в конце концов, мне пришлось признать, что я зря в вас сомневался.

«Для меня это звучит как приговор», – мрачно подумала Валь. – «Всё же должно было быть наоборот. Всё, что я ни делала, должно было тебе вредить…»

Она шумно вздохнула, ощутив солёный морской дух, и крепче стиснула шерсть гейста между пальцев. Они снижались, планируя, прямо к крыше донжона. И Валь сперва предпочла промолчать, а потом и вовсе забыла ответить. Столкнуться с землёй вновь было жутко, будто вынырнуть обратно в реальность. Донжон Ольбруна из игрушечного сделался настоящим, и его крошечные зубчики по периметру плоской крыши доросли до размеров башенных оборонительных зубцов. Экспиравит завис над ними, а затем ловко повернулся к ним спиной, выровнявшись вертикально, и цокнул:

– Отпускай!

Валь доверчиво разжала кулаки и соскользнула по его крылу на запылённый, поросший мхом камень крыши. Пятки больно стукнулись по приземлении. Почти как если не рассчитать и соскочить со слишком высокой ветки. Она спружинила коленями, поймала равновесие и выпрямилась. Несобранные волосы взметнулись от взмаха крыльев. Обернувшись, она не увидела даже тени гейста. Он словно шмыгнул куда-то в руины.

На мгновение ей сделалось очень одиноко. Будто каменный гигант Ольбрун поднял её рукой в ночное небо и держит, давая ей возможность разглядеть все оттенки тьмы, стиснувшей её родной остров. Она сделала глубокий вдох. Оправила кружевной ворот, сделала несколько шагов босиком по мшистому камню. И с радостью расслышала шарканье сапог внизу лестницы. Даже невольно заулыбалась навстречу. Экспиравит высунулся, на ходу нахлобучивая на себя карнавальную шляпу с пышными перьями. Под шляпой верхнюю часть его шеи скрывал расшитый золотом платок, а лицо теперь прятала полная карнавальная маска: та самая, на которой есть и нос, и розовые губы, и прорези для глаз, и роскошные блестящие завитушки на лбу и на щеках. Но это была не простая маска «вольто», что полностью копировала лицо – это была «ньяга», то есть поверх маски-лица чернела полумаска-кот. И вот уже этот «кот» формой своих ушей над бровями напоминал скорее летучую-мышь ушана.

Валь только и могла пошутить про себя, что, чтобы касаться страшным на маскараде, ему не надевать такое надо, а снимать.

Роскошный узорчатый плащ стлался за ним. Он отсвечивал багряным подбоем и, невзирая на свою тяжесть, вздрагивал даже в ночном штиле.

– Никогда не видела у вас таких масок, – хмыкнула Валь. В любой другой момент она пришла бы в ужас от того, что кавалер одет, а она – босая да в исподнем. Но она знала, что это её сон, и поэтому такого рода приличия не имеют ровным счётом никакого смысла. Захотелось даже поиграть плечами и аккуратнее поставить ножку, насмехаясь над своим положением.

– Это маска для особых случаев, а не для того, чтобы людей добрых распугивать, поэтому у меня и не было повода её показывать, – важно ответил вампир и подошёл к ней. Правая рука его беспомощно хватала воздух при всяком шаге: ему не хватало его трости.

– Надо же, у вас даже в моём сне больная спина. А я думала, вы должны быть в полном здравии.

– Ну так это ваш сон, а не мой, вот я и получаю сполна, – фыркнул вампир и остановился над нею. Во тьме этого мира грёз в его тени было темнее, чем в самых глубинах мира, куда никогда не попадали лучи солнца. И вновь Валь поняла, что не боится его. Даже если представить на мгновение, что он реален.

– Мисс чародейка, разрешите пригласить вас в моё вампирское логово, – прошелестел он и предложил свою руку в кожаной перчатке. – Попробуйте почувствовать себя как дома. Может быть немного непривычно, но зато мне есть, чем вас угостить.

– Надеюсь, вы не считаете меня теперь вечно голодной и хромой, – хмыкнула Валь. И взяла его под локоть. Вместе они медленно спустились в полуразрушенную галерею. И запылённые, забрызганные миновавшими ливнями старинные портреты, казалось, проводили их глазами.

В гостиной графского этажа, не слишком просторной и не слишком чистой от ползучего мха, что пролез сквозь окна и пророс через щели в каменной кладке, глаз сразу распознал несколько знакомых вещей. Рояль. Резные стулья. Обитый гобеленом диван. Камин из чёрного вулканического камня. Шуршащий покров нетопырей. Скелет, сидящий на стуле, в шляпе и с трубкой в зубах.

Словом, всё вполне обыденно.

– И где именно вы спите, вися вверх ногами? – полюбопытствовала Валь. Холод камня под ногами добавлял реальности сну. Она старалась ступать аккуратно, чтобы не наступить на мелкое каменное крошево. И только когда прошлась до скелета в шляпе, поняла, что зря волнуется. Ещё бы в собственных сновидениях за такое переживать!

– В спальне, очевидно, – граф кивнул на приземистую дубовую дверцу вверху ступеней.

– А это ещё один ваш гость?

– О да. Один из тех, кто не понимает вежливых намёков на то, что ему пора. Бывший хозяин кабаре.

Валь приблизилась к окошку – в старых замках они всегда были вытянутыми, с широкими подоконниками – и подпрыгнула от неожиданности. Она разглядела в густом мраке еловых чащ огоньки. Бледные, призрачные, и более яркие цветные – то сизые и голубые, то зеленоватые и даже золотистые, как настоящие костры. Они блуждали, просвечивая сквозь толщу ветвей. Пришлось проморгаться и протереть глаза. Однако загадочные светильники никуда не исчезли.

– Экспир! – прошептала она. – Смотри! Ты тоже видишь?

Его сапоги проскрипели по полу, и он встал прямо за спиной Вальпурги, следя за её пальцем.

– Праздник скоро начнётся, – пояснил он. – Полночь вот-вот наступит.

– И он правда будет таким, как в страшных сказках про бесов? Голые ведьмы в обнимку с сатирами пляшут вокруг костров. Чёрт играет им на скрипочке, вместо смычка у него – кошачий хвост. И они пьют кровь с вином из лошадиных копыт…

Чиркнула спичка, и Валь вздрогнула. Вампир приблизился с зажжённой свечой. Она посторонилась, чтобы он мог поставить подсвечник на подоконник.

– Зачем это? – полюбопытствовала она.

– На острове все так делают в Вальпургиеву ночь, разве нет? – пожал плечами Экспиравит.

Валь хохотнула:

– Милорд, ну так это ж для защиты от злых духов!

– Правда? Свечкой? Кому пришло в голову, что это от чего-то защитит? – вампир закатил глаза, давая понять, что в такие моменты чувствует себя совершенно далёким от человечества. Затем снял алое покрывало со стула и расположил его на подоконнике. Он похлопал по нему, давая Вальпурге понять, что можно сесть. И она, отодвинув свечу к самому стеклу, устроилась и свесила ноги. Теперь далёкие лесные огни потерялись из-за свечного блика. Валь протянула руку, чтобы открыть окно, но прежде увидела отражение своего лица – и нечто тёмное, рогатое, светящее кровавыми очами позади себя.

Она спешно раскрыла створку и обернулась. Конечно, это был Экспиравит. Он принёс тёмную бутыль и два бокала, и поставил их к подсвечнику.

– Вы, наверное, пока не голодны, но как радушный хозяин я настаиваю, чтобы вы испробовали десертного вина из лесной малины.

Вальпурге почему-то стало неловко, и она зарделась, отводя взгляд. Право слово, свидание какое-то. Даже думать странно, ведь рендриток нельзя скомпрометировать, но её-то, настоящую Вальпургу, можно! Хотя, кто теперь узнает?

– Значит, я наелась при вас малиновых пирожных и выпила вина, и вы нашли, что можно собрать их в одно? О-о, господин граф, островные леди предпочитают коньяк.

– Это вздор, – ответил Экспиравит и опустился рядом. Их колени едва не касались друг друга; но, к счастью, подоконник был достаточно широк, чтобы они оба помещались без неудобств. – Вы не должны со мною изображать островную леди. Вы и так самая характерная из местных жительниц, что я встречал. И для этого вам совершенно не к лицу примерять на себя общепринятые вкусы.

– Правду говорят, что вампиры сладкоречивы. Что ж, наливайте!

Лакомый ягодный аромат защекотал ноздри. Звякнули друг о друга бокалы. Граф и чародейка выпили; Валь с непривычки сделала слишком большой глоток. Ей стало до ужаса приторно, так, будто она заглотила ложку сахарной пудры. Но затем она догадалась, что пить надо потихонечку, и она распробовала изумительное десертное вино.

Ну почему, почему на острове надо пить коньяк, чтобы не прослыть изменницей?!

Валь блаженно вздохнула, пропуская через себя пленительный запах. Затем вновь скосила глаза в сторону предгорий и чащоб.

– Никак не могу отказать вам в умении выбрать угощение, – признала она. – Скажите, мы пойдём… туда?

– Если пожелаете – конечно. Но если хотите посмотреть отсюда – ничего страшного. Как ваш кормчий в море сна, я ясно вижу, что оба пути хороши.

– Что это за огни?

– Нечистая сила, мисс.

– Понятное дело, но какая именно? И почему?..

– Потому что это всё – грех, чародейство, магия и безумие. Зачем вообще искать разумное там, где его нет? – хмыкнул Экспиравит. Они выпили вновь, и он подлил ещё. Сколько она там продержалась с той попойки с Рудольфом, когда зареклась пить наедине с мужчиной?

Это, кажется, было в другой жизни.

– Когда-то, – продолжал Экспиравит, – я тоже пытался понять область непознанного людьми. Проблема, правда, всегда заключалась в следующем: учился я по человеческим книгам, перенимал человеческие знания, постигал человеческие умения. И пока что мне не доводилось сталкиваться с теми, кто действительно мне подобен. Это должна быть иная форма восприятия мира. Самое неудобное, что иногда я об этом крайне невовремя задумываюсь. Когда надо быть здесь, на земле.

– Я в такие моменты говорю себе «не думай». И не думаю, – весело мотнула головой Валь. Приятно было представлять, что нечестивый граф не лишён вполне себе земных слабостей.

Он склонил голову к плечу, и перья на его шляпе упёрлись в оконную раму.

– Я уважаю вас за умение брать себя в руки, – шепнул он. – Вы были спокойнее всех нас в донжоне во время штурма. Даже я, кажется, нервничал больше вашего. А на баронессу вообще невозможно было смотреть.

– Баронесса тоже не трусиха, просто там был её ненаглядный Адальг, – презрительно сообщила Валь. Затем все мысли в её голове собрались в бессвязную кучу. Что она сказала? Она выдала Экспиравиту собственную тайну, перебросив её на Эпонею?

Боже правый, когда же она уже окончательно утонет в собственных россказнях!

Любопытный взгляд Экспиравита стал ещё ярче из-за выпитого ими вина. Они пошли на третий раунд, и Валь нехотя пояснила:

– Вальпурга и Адальг дружили с детства. Но с её стороны это чувство было влюблённостью. А с его, ну… в общем, ей сразу было ясно, что они не пара, хотя она всю жизнь по нему страдала. Пока не… пока не преставилась, – и подумала тут же: «Как же это чертовски печально звучит».

Подняв брови, Экспиравит покачал головой и вновь оттянул маску чуть вверх, чтобы выпить ещё.

– Какая трагичная судьба, – прошелестел он. – Могу себе представить, что это происходит нередко. Девушкам он кажется рыцарем – надёжным, отважным, честным. Но за его красивой кожурой гнилая мякоть. Образ его чести – лишь роль. На самом деле, нет женщины несчастнее той, что отдаст своё сердце Адальгу.

Валь тоже изогнула бровь и с недоверием покосилась на него. Чего ещё ожидать от чудовища, у которого этот самый «гнилой» король увёл невесту? Конечно, Адальг был не так прост, она и сама это чувствовала. Но уж не настолько, чтобы соглашаться с подобными речами из уст врага. Поэтому она ехидно осведомилась:

– Ну, раз вы, очевидно, его полная противоположность, то, стало быть, нет женщины счастливее той, что отдаст своё сердце вам?

– Уберите слово «счастливее», и тогда будет правдиво.

Хмыкнув, Валь помотала головой. И всмотрелась в его тёмные глаза, пытаясь разобрать хоть что-то в тени прорезей маски. Бесполезно.

– Я всё никак не пойму, – не выдержала она. – Я ни разу не видела вас без платков и без масок. Ну неужели вы настолько ужасны, что весь ваш такт и ваша обходительность не смогут это перекрыть? Да даже если не смогут; на что вы вообще похожи, а?

Её слова вызвали продолжительное молчание. Вампир перестал пить и замер, как настороженная кобра. Бокал отражал пляску свечи. Даже дыхания не стало слышно. Наконец он выдохнул:

– Поглядите, если хотите.

Свободной рукой он снял с себя шляпу. В воздух взметнулись бледно-серые волосы, похожие на паклю – в общей массе длинные, но местами короткие, как птичий пух. Однако Валь больше интересовали выросты по обоим краям его лба. Это действительно, как она успела увидеть у гейста, были рога. Вернее, их основания, обточенные рашпилем. Серые, ребристые, как у самого обычного козла.

Валь затаила дыхание, глядя, как он возится с верёвочкой, что держала на его лице маску. Но возня эта затянулась. Не сразу Экспиравит догадался, что можно отставить бокал и развязать обеими руками; этого и не потребовалась. Валь сама дотянулась до его затылка и распустила узел. Маска спала. Пытаясь её схватить, чтобы та не свалилась на пол, Валь задела локтем подсвечник. Тот взял и выпал с высоты донжона во мрак разорённого замкового двора.

Сразу стало темно, как в погребе. Лишь слабый отсвет безлунной ночи обрисовал мертвецкое лицо. Почти что череп, обтянутый белёсой морщинистой кожей. Глубокие впадины щёк и глазниц. Под глазами выступающая вперёд кость, за которую и держались все носимые графом платки, – потому что носа не было. Вместо него была треугольная дырка с намёком на перегородку меж ноздрями где-то внутри. Даже ушей Валь раньше не видела, а они были тонкие и острые, будто у летучей мыши.

И если б не густая тьма, что пригладила все эти черты, Валь бы точно остолбенела. А так он казался будто бы отражением в кривом зеркале. Бледным, черногубым, красноглазым отражением. Оно дышало и моргало, и оттого казалось страшнее, чем если бы просто неподвижно смотрело.

Валь сглотнула и подчинилась тому, что позвало её изнутри. Замершую у его плеча руку она подняла и опасливо дотронулась до холодной острой скулы. Затем самыми подушечками пальцев легонько провела по нижней кромке чёрной кожи под глазами. На ощупь это было ещё необычнее, чем она себе могла представить. И боязно, и весело столь беззастенчиво лезть прямо в лицо самому графу Эльсингу.

Но тот не двигался, позволяя ей делать всё, что она пожелает. Только не отводил от неё своего горящего кровавого взгляда. Он замер. Как и его сердцебиение.

Валь притянула и вторую руку, которой почему-то коснулась его тонких тёмных губ. Будто конь на рынке, который понял намёк, Экспиравит чуть оскалился и обнажил свои мелкие острые зубы. Прямо под пальцами Вальпурги оказался его длинный острый клык. Только сейчас до неё дошло, почему у него был так выпячен подбородок: похоже, это помогало держать прикус на своём месте. Она вновь застыла, сомневаясь; но затем тронула этот клык, завороженная видом его совершенной неестественности и дикости.

Главное было сейчас не начать думать, что она такое делает и начерта. И не обронить ни звука.

Она положила обе ладони ему на щёки, а большие пальцы вытянула вдоль провала на месте носа. Холодок его плоти вызывал ещё более сильное притяжение, дурное, какое-то совершенно необъяснимое.

Они встретились глазами, и тогда Валь тоже перестала дышать.

Он моргнул, а затем чуть повернул голову, и его вздох пощекотал ей руку. Она не отняла рук. И тогда он накрыл её кисть своею, а к ладони её прижался ледяными губами.

В животе ёкнуло. Валь порывисто выдохнула. Не размышляя, не объясняя себе ничего. Она просто подалась вперёд, другой рукой обхватила вампира за шею. В том же побуждении Экспиравит оторвался от её ладони и склонился к ней. Они встретились лицом к лицу. Они забылись. Они поцеловались. Её губы, чувственные и горячие, прижались к его, тонким и сухим. Контраст этот мог бы вернуть их в чувство, напомнить им, кто они, и устыдить в том, что они делают.

Но влечение было сильней. Оно заставило их неудержимо схлестнуться в объятиях, начать гладить друг друга по щекам, по плечам, по шее и по спине. Он шквалом ласк обрушился на неё, погребая её под собой, не давая ей даже продохнуть от поцелуев. Будто зверь, что сорвался с цепи, он беспрестанно напирал на неё своими нежностями, так что она съехала лопатками по стенке и оказалась прижата им к углу подоконника. Валь сделалась гибкой, как гадюка, и вся выгнулась назад. Но нрав её был далёк, ой как далёк от пугливого Бумсланга! Она не уступала любовному безумию Экспиравита. И когда он целовал её в щёки, она обжигала дыханием его шею, а руками гладила по затылку. Иногда она успевала проскальзывать пальцами за тугой ворот и щекотать вампира по бледной коже. Он содрогался, жмурясь от наслаждения, и глубже запускал пальцы в её густые волосы. Её грива вызывала у него давнее обожание. Так же, как и ей раньше хотелось ощупать его лицо, так и ему частенько представлялось, как он погружает свои руки в чёрный шёлк её локонов. А затем трётся о них щекой, вдыхая их запах.

Он опомнился, когда зарылся лицом уже куда-то в её ворот. Но не от желания впиться в лебединую шейку, а просто.

– Эйра, – шепнул он, оторвавшись от неё. Его глаза были круглыми, как два огранённых рубина. – Я же всё равно уеду поутру. В Цсолтигу.

– Поутру сон и так закончится, – выпалила Валь, которой мучительно сильно хотелось снова ощутить холодок его языка под своей челюстью. – К чёрту утро, о нём можно забыть.

Экспиравит снова было ринулся на неё коршуном. Но, распалившись, он боялся, что не остановится. Он должен был это сказать, чтобы убедить хотя бы себя:

– Но Эйра, я не люблю тебя. Покуда я не женился, ещё понятно, что я ничего не нарушаю с тобой; но не люблю, ты знай это.

Вопреки своим опасениям он увидел, как огонь её золочёных глаз разгорелся пожаром.

– А я-то тебя как не люблю, – давясь неслышным смехом, вымолвила она. – Терпеть не могу. Ненавижу!

Она выкрикнула это слово и притянула его к себе за шею. Прервала его возражения градом новых поцелуев. И, совсем забыв о титуле леди, о приличиях, о своём воспитании, закинула ногу ему на спину.

От этого Экспиравит весь дёрнулся. Он не знал, что делает, но знал, что хочет сделать. Он положил ладони на её крутые бёдра и подтянул к себе. Затем сообразил, что там, где они расположились, совсем не было места, и тогда просунул руку ей под спину, а потом стащил с подоконника. И поднял её над полом. Она, без устали смеясь от восторга, ахнула и заболтала ногами. Подол ночной рубашки соскользнул ей на ляжки; и Экспиравит, успев увидеть это краем глаза, подавился слюной.

Влекомая им в спальню, Валь себя просто не узнавала. Хотелось запрокидывать голову и хохотать в небо. В лицо воспитателям, почтенным мужам и дамам, высшему обществу, брачным обетам, трауру, судьям, священникам и родителям. Здесь был её сон, и она могла быть кем угодно. Бесчестной женщиной, например! Оно здесь пройдёт и останется, и никогда не выйдет в реальность. Эти видения, что она считала своим проклятьем, теперь благословенны. В них она слышит себя и поддаётся порыву, что заставляет позабыть всё на свете, следуя лишь желанию сделать то, что просит тело. Прижаться. Поцеловать. Обхватить, обнять, укусить за ухо. И терять разум от счастья, что позволяет не отказывать себе ни в чём.

Ударом сапога Экспиравит распахнул дверцу. Наклонился, скрипнул зубами от того, как выстрелило в спину, но не позволил себе даже забурчать.

– Тебе больно? – Валь заёрзала в его руках, сомневаясь, что ему стоило хватать её.

– Пустяки, – хрипло выдохнул вампир. Он готов был не замечать свою боль, ведомый своим пылом. Шея, которую обнимала Валь, делалась всё теплее: предвкушение разогнало его кровь, сделало его ещё капельку более живым. Валь мотнула головой и в небольшой спальне увидела всё тех же нетопырей под потолком, паутину от люстры до окошка, мох по углам и массивную кровать с балдахином. Невзирая на затхлость донжона, бельё было достаточно свежим, и карминовое бархатное покрывало застилало его до самых накрахмаленных подушек. Нетронутых. Они будто ждали этого часа.

«Что, если я поддалась страстям сна, и теперь мне из него не выбраться?» – подумала Валь. Но Экспиравит опустил её на мягкую постель, опершись коленом на край кровати, и склонился, продолжая целовать её шею и полуоткрытые ключицы; и она забыла, что думала. Всем телом она желала лишь одного. И это одно было так низко и позорно для Видира, что надо было просто не думать. И стать Эйрой.

Она обхватила его за плечи, а затем вновь закинула ногу ему пониже поясницы. И он буквально лёг сверху, закрыв её собой. Его жажда ощущалась даже через одежду, но он не спешил, в отличие от Глена, перейти к делу. У Вальпурги появилось подозрение, что он просто не имеет никакого опыта.

Можно было бы посмеяться над этим, но она не чувствовала желания унижать его даже в своей голове. Поэтому она взялась за пуговицы на его камзоле, не прекращая отвечать поцелуями на его нежности. Стоило ему прильнуть щекой к её шее, она мягко хватала губами мочку его уха; а когда он чуть поднимал голову, чтобы лизнуть её висок прохладным языком, она задорно прикусывала его кожу под нижней челюстью. Когда бы ей, леди Видира, считать себя такой умелой в делах постельных! Но пылкость эта шла из сердца, и пускай даже казалась следствием подкованности, Валь перестала её стесняться. Она отстегнула тяжёлый плащ графа, стянула с его плеч камзол и раскрыла белоснежную рубашку. Его костистая бледная грудь выпирала, как частокол. Под своими пышными одеждами он оказался тощей иссушенной мумией. Но при этом жилистые мышцы пульсировали огнём, и тёмная кровь струилась по венам, отдаваясь эхом сердечного стука.

Такого быстрого, как у обыкновенного распалённого человека.

Он потянул было зубами край её ночной рубашки, но остановился, когда едва не обнажил её бюст. У него и так голова шла кругом. В нутре бурлило желание утолить кровавую жажду, но ею лишь прикрывалась огненная страсть. И он уже не мог её выносить. Он оттолкнулся руками от постели и выпрямился над чародейкой, а затем скользнул рукой под её подол и уцепился за край батистовых панталон. Он не встречался с дамой взглядом, лишь смотрел, как заворожённый, на то, как под хлопком ночной рубашки проявились линии сомкнутых бёдер.

Тонкие пальцы Вальпурги ретиво потянули его за ремень, расстегнули брюки и увлекли его ниже, ближе к себе. Он поддался. Он уступил тому, о чём лишь читал, слышал и раздумывал, если приходилось встречать подобное в романах. И сам обнажился наконец, забыв только снять носки и так и не решившись полностью раздеть свою даму. Но терпеть он больше не мог и прильнул к ней всем телом, так что они сомкнулись бёдрами, кожа к коже, разгорячённые и без лишних усилий готовые к ночи любви.

Валь стиснула его шею и прижала его лицом к своему виску. Она всё ещё вздрагивала, бывало, увидев его широко распахнутые красные глаза на лице, так похожем на череп. Но сейчас, в целебной тьме, любой кошмар был укрощён, смягчён. Кошмар собственной развратности, равно как и кошмар удовольствия. Экспиравит раскрыл её ноги и заставил её вздрогнуть от характерного прикосновения к промежности. А затем нажал, проникая, и склонился к ней, чтобы тут же сжать губами её ухо. Она ждала боли, как это всегда было с бесцеремонным Гленом, но вместо этого застонала от блаженства. Одно только соединение страждущих тел, без единого отдельного движения, уже свело её с ума. Поэтому она подняла бёдра навстречу. Её ноги сами обхватили его рослое костлявое тело, сцепились крестом у него на пояснице. И Валь, как волна в шторм, колыхнулась раз, другой, побуждая Экспиравита опомниться от нежданных ощущений и отозваться ей. И он, очнувшись, ответил ей троекратно. Его плоть сама направляла его действия. Заставляла рваться, с каждым толчком всё сильнее, распаляясь всё больше, кусать её гладкую шею всё жёстче, и услаждаться всё беззаветнее её упоёнными стонами. Он пытался, памятуя о прочитанном, касаться её между ног большим пальцем; и удовлетворённо фыркал, слыша в её голосе подтверждение того, что не ошибается.

Эти несколько минут показались буквально мгновениями, они завершились их обоюдным исступлением, хриплым выдохом друг другу в уши, истомлённостью ещё не изнемогших мышц. Экспиравит будто и вовсе ослеп. Он впервые ощутил истинное блаженство ночи с женщиной. А сама женщина, к собственному изумлению, могла сказать бы примерно то же самое: никогда ей не было так отрадно и так изумительно приятно в постели. Даже когда она сама хотела уединиться с Гленом, ей не удавалось так легко вступить с ним в связь, а додумывать удовольствие в голове при сухой боли от каждого движения не всегда получалось.

Но это же был сон, чёрт его побери, самый что ни на есть развратный похабный сон, как те, что снятся безмужним женщинам!

Экспиравит хотел приподняться, но она сжала свою хватку рук и ног на нём. И наклонила его вбок. Он покорно повалился рядом, успокаивая своё дыхание и беспрестанно гладя её по волосам и по спине.

Главное – не любить её. Любовь вампира – это не более, чем кровавая смерть.

Ежесекундно убеждая себя в этом, он всё равно самозабвенно лобызал её плечи и наслаждался запахом её волос. И иногда мантра, которую он заставлял звучать в своём разуме, попросту иссякала.

– Экспир, – прошептала она ему в щёку. – Я завидую Эпонее.

Боль сожаления стиснула его горло. Он выдохнул сдавленно:

– Не… не надо. Здесь её нет. Только мы. До самого утра.

– До самого утра, – эхом повторила Валь и, кажется, сглотнула подступившие слёзы. Но страсть её жизнелюбивого тела не дала ей расчувствоваться. Она порывисто оттолкнулась от постели и запрыгнула на нечестивого графа верхом. Он чуть отполз назад и сел, опершись кривой спиной о подушку.

Валь поелозила бёдрами на нём, снова пробуждая в них обоих страсть. И отчего-то прикусила губу, будто хотела добавить боли в свой пыл. А затем положила руки на плечи вампиру и огладила их, заметив:

– У тебя правое выше левого. Это оттого, что ты постоянно пишешь, сидя в скрюченной позе.

– Кхе, – кашлянул Экспиравит и заухмылялся. – У меня много других недостатков. Особенно эти рога. Они растут, как на дрожжах, и каждый раз, как я их пилю, я будто выдираю себе зуб.

Валь поморщилась и руками спустилась вниз по его животу, легонько щекоча его. И с удовольствием наблюдая, как это отражается на его возбуждении.

– Почему тебе просто не перестать их пилить? – поинтересовалась она.

– Но тогда на меня не налезет ни одна шляпа. Да и, к слову говоря, у меня и так много других поводов выглядеть чужим среди людей.

– Какой толк в этих людях? – выдохнула Валь. – Хорошего они не видят. Плохое раздуют до небес. Думать надо сперва о себе, и только потом о них. Потому что иначе…

«…иначе ты тоже будешь, как всегда была я», – мысленно закончила она.

– Интересно, – прошелестел Экспиравит. И гулко вздохнул, когда Валь сама впустила его в себя, сев на него сверху. В ней было столько сил, что она готова была заниматься любовью снова и снова, всё теснее и теснее прижимаясь к врагу. Ненавистному, отвратительному, жестокому!..

Такому близкому, как, кажется, никто на этом свете.

Он сперва положил руки ей на бёдра. Затем одной вновь пробрался к её промежности, касаясь её так, что в голове зазвенело от эйфории. Она глядела на него, не скрывая обожания, а он не сдерживался и бормотал горестно:

– Но я уеду, я уеду утром, Эйра…

– К чёрту утро! Пускай утра не будет! Забудь, забудь об утре! – выкрикнула Валь. И вновь они сошлись в акте любви, на сей раз куда более долгом, ещё более откровенном и не менее горячем. Распалив Экспиравита, Валь потеряла своё верховенство: он сам опрокинул её назад на край постели и взял её уже сам, коршуном накинувшись на её статное тело. Но при всей его темпераментности Валь ничуть не опасалась его неистовых ласк. Как бы сильно он ни кусал, оставляя красные следы, он не позволял себе прокусывать кожу до крови. Как бы отчаянно он ни сжимал её в своей хватке, он всегда чутко слушал, не окрасятся ли её стоны болью. Оттого Валь совершенно теряла разум и не хотела больше никогда думать о жизни, о солнце и о Змеином Зубе. Она отчаянно желала навсегда остаться здесь и бесконечно раскидывать в разные стороны одеяла и подушки, когда вновь и вновь то он, то она начинали по новой круг ошеломительных удовольствий.

В какой-то момент, прижимая его голову к своей полураздетой груди, она воззвала в воздух исступлённым плачем:

– Да пусть же никогда не кончится эта ночь! Пусть не долгой она будет, а вечной, пусть никогда не настанет проклятое утро!

И Экспиравит, услышав её, обнял её крепче. Затем всё же оторвал голову от её мокрой от пота кожи и прошептал, заглянув ей в глаза:

– Если ты хочешь, так и будет. Только пожелай, Эйра.

– Я желаю, – пробормотала Валь. Ей как никогда резало слух фальшивое имя.Хотелось откровенности, хотелось навсегда забыть об этой дурной игре. Но она не могла, зная, что придётся просыпаться. – Я желаю, чтобы она никогда не кончилась, милый Экспир. Я ненавижу день. Я прославляю ночь, я поклоняюсь мраку! Как ты обещал… как ты обещал…

– Я сделаю так, что солнце никогда больше не коснётся твоих глаз, – поклялся вампир и вытянулся, поднялся на коленях, чтобы стать с нею одного роста. – Может, тебе ещё придётся задремать и увидеть остаток кошмара. Но потом, я ручаюсь, ты проснёшься, и ночь больше никогда не оставит тебя.

«А тебя? А тебя?» – только и думала Валь, и её влажные глаза с мольбой глядели в его. Она видела настоящее сочувствие. Она чувствовала истинный отклик. Нет, это было не молчание в ответ на признание в любви. Признания не прозвучало, хоть оно и возникло здесь, под этим балдахином. И настолько чуткой была его душа, что она слышала его всё равно, не требуя слов.

Поэтому он смахнул её слёзы мягким касанием чёрных пальцев. И увлёк её поцелуем, заставив забыть обо всём, теперь окончательно. Раз он пообещал, она была спокойна.

Если бы ещё имело смысл считать минувшие часы, насчиталось бы три или четыре. Но они, как водится, времени не наблюдали. Уже когда, кажется, сил совсем не осталось, они просто лежали в кромешной темени и слушали стук сердец. Кровь Экспиравита замедлилась вновь, он стал холоднее. И Валь остужалась об него, лёжа на его груди.

Разум отчаянно противился подступившей в неге сонливости. Он искал любые поводы задержаться в сознании. И тогда единовременно они оба услышали: у Эскпиравита дрогнули уши, а Валь затаила дыхание. Это был отдалённый гул ударов в большие барабаны, более быстрый рокот том-томов и гром литавр. Женские голоса нестройным хором песен и смеха звенели в ночи. Заливались свирели и скрипки. Пока они здесь увлеклись помешательством любви, праздник ведьм, чертей и разнообразной нечисти начался под командованием чародейки Вальпурги, что привела на него всех проснувшихся от спячки островных змей. Сплетение детей Рендра и Схолия, ужас для людских глаз и символическое эхо их любовной связи.

Валь подняла подбородок от вампирова плеча и осмотрелась. Ей захотелось улыбаться, слушая знакомую по многим снам мелодию греховного танца.

– Экспир, а мы могли бы взглянуть хоть одним глазком туда? – шепнула она. И он, разлепив веки, посмотрел на неё бархатным взглядом.

– Если хочешь, я весь в твоём распоряжении.

– Нет, я не прошу тебя куда-то снова летать, – Валь огладила его от шеи до низа живота. – Просто хотя бы выйти наверх.

– Оттуда едва ли что разглядишь.

– Не знаю, готова ли я увидеть то, что там происходит. Но услышать – хочу. Эта музыка будто бы зовёт меня.

– Тогда не будем терять время, – прошептал Экспир. Он помог ей подняться и пошёл, ведомый ею, задержавшись только для того, чтобы натянуть панталоны, рубаху и накинуть на плечи плащ.

Валь таким образом далеко опередила его. Она первой вышла обратно на башню, и лёгкий ветерок тронул её волосы, разобрал смятую ночную рубашку. Лес чуть покачивался, беспрестанно перешёптываясь, и Валь видела в глубине его всё те же огни. Они то двигались, то просто мерцали на месте, но музыка была более явной. Какой-то первобытный проникающий в душу ритм, что сам заставлял ноги притопывать и вызывал безудержное желание пуститься в пляс. Когда Экспиравит тоже выбрался на крышу башни, Валь уже сделала свой первый полный оборот в темпе далёких барабанов. И поймала его взгляд. Здесь было всё же не так темно, как внутри, и оттого его уродливое лицо сперва заставило её замереть. Но затем она заулыбалась и протянула к нему обе руки, приглашая кружиться вместе с ней.

– Ты же обещал, – напомнила она весело. – Звал на танцы, а вместо этого…

– И не говори, – иронично хмыкнул граф и взял её пальцы в свои. Внутренний свет, что озарял лицо её, заставлял и его губы растянуться в улыбке. Этот порыв был таким странным для него. Хотелось сделать это так же, как она – широко, беззаветно, от души. Он поддался этому желанию, и ряд его зубов сверкнул в темноте, обнажая клыки. Иначе он просто царапал бы ими свои дёсна.

Стук барабанов и заливистая свирель рисовали в уме самые разнообразные картины лесного шабаша. То, как порхают в можжевеловых зарослях крошечные феи. Как отражаются огни на водной глади озёр и болот, в которых затаились кровожадные келпи. Как хохочут бесстыдные и нагие ведьмы, милуясь с сатирами, и как переплетаются под их ногами сотни оживших от шума змей. Всю жизнь Валь училась верить, что остров принадлежит Великому Аспиду. Все учебники, предания и верования ограждали мирян от мыслей о том, как тесно участвует Бог Горя в цикле жизни. Как часто он даёт о себе знать и как он нужен для острова наравне с Рендром. Оказалось, это ложь, что молчаливый Бог никогда не смотрит на живых. Нет, он здесь. И именно его договор с Рендром даёт острову ту силу, что порождает на нём чародеев и ясновидящих, слышащих мёртвых и поющих колдовские песни.

Как Вальпурга!

Мелодия вдохнула в них новую жизнь. Они затанцевали, сами не зная, что. Сперва это походило на мазурку. Потом даже на быстрый, ребячливый вальс. Потом на какое-то подобие танго, из тех, что исполняли в «Рогатом уже». Постоянно кружась, они изобретали странные па – переплетали ноги, отставляли их в стороны, переносили вес друг на друга. Валь разошлась не на шутку. Она сделала выпад, изогнулась назад спиной, и Экспиравит охотно поддержал её изысканную позу. Затем ухватил за руку, возвратил её в вертикальное положение и дал ей обернуться вокруг своей оси, прежде чем крепко прижать её к себе. Летящий подол ночной рубашки, будто юбка бального платья, украшал каждый такт. В ушах непрерывно гудел рокот отдалённого праздника. И он заставлял сердце трепетать от восторга. Так, что стало жарко.

– Постой; дай немного ослабить ворот, – выдохнула Валь и остановилась на полушаге. Руки непослушно расстёгивали рубашку. В пылу танца было так сложно сосредоточиться на пуговицах, что она никак не могла с ними управиться. И Экспиравит решил ей помочь. Он попросту сдёрнул с неё наконец эту бесполезную тряпку и откинул её в сторону. Валь ахнула и с непривычки прикрыла свою грудь руками. Затем обернулась, чтобы увидеть, куда та делась. Она разглядела лишь, что та белой чайкой улетела куда-то в сторону сторожки караульного, подхваченная ветром.

– Не рассчитал, – выдохнул Экспиравит и вновь притянул Вальпургу к себе за талию. Взгляд его жадно гулял по изгибам её форм, и Валь убрала руки, чтобы не играть в стеснительную девчонку. Затем положила их ему на плечи и выжидательно улыбнулась, спрашивая глазами: «Что скажешь?»

Он ответил ей выражением бесконечного восхищения на лице.

– Ты так красива, – сказал он просто. И это разожгло в ней огонь так, как не могла сделать ни одна хитроумная поэма из уст Глена. Она откинула волосы назад и сделала ловкий шаг вдоль ног Экспиравита, продолжая танец. Он бойко обернулся за её движением и подхватил её ритм, поддерживая, направляя, увлекаясь каждым тактом. Распалённая Валь то отрывалась от него, кружась, то вновь сливалась в ним в слаженную пару. То теряла его и резко обнаруживала с другой стороны от себя; то бросала себя в воздух, зная, что он появится там сию же секунду, чтобы поддержать её па. Этот танец восславлял ночь. Этот танец погружал их во тьму. Он был долгим, но не давал устать. Он был быстрым, но позволял замедлить каждое мгновение в объятиях друг друга. Он увлёк их, растворил их в ритме вальпургиева шабаша, и, в конце концов, достигнув апогея, заставил их замереть в тесной близости.

– Эйра, моя Эйра, дай мне то, чего я хочу, – зашептал исступлённый Экспиравит в её густую гриву. – Покорись мне. Не бойся.

Его дыхание зимним ветром спустилось к её шее. И Валь откинула голову назад, чувствуя, что не в силах противиться. Только взялась покрепче за его плечи. И закрыла глаза.

– Только обещай мне, что ночи не будет конца, – выдохнула она прямо в низкое небо.

– Обещаю, – вымолвил он в ответ. И, оттолкнув её голову чуть в сторону своей щекой, склонился к основанию шеи и впился зубами в податливую плоть.

22. Встреча с графом

Валь проснулась разбитой часу в двенадцатом часу дня. Перед глазами гуляли цветные круги. Всё тело болело. Как и всегда после подобных видений, многое отражалось в реальности. Ожил старый шрам от вампирского укуса, ныло внизу живота, саднили ноги. Зато ночная рубашка была на месте, да и расчёска тоже. Валь не позволила себе разлёживаться больше; она оторвала себя от подушки и нащупала рукой можжевеловый гребень.

Вот он, родимый. Правда… Она присмотрелась к узорам, что украшали его основание. И признала, что не припоминает среди хитросплетений резных веточек и цветов ни одной летучей мыши.

Ну или она плохо смотрела?

В любом случае, хорошо, что это закончилось.

Валь села ровнее и принялась, позёвывая, причёсывать свои спутавшиеся волосы. Затем невольно напряглась, услышав топот на лестнице. В комнатку вбежал Сепхинор – он всегда носился по ступеням бегом, сокращая время подъема и спуска.

– Ты проснулась! Доброе утро, – радостно сказал он. В руках его была обёрнутая кожаной обложкой книга.

– Да какое мне утро, – посетовала Валь. Она ещё не видела себя в зеркало, но ощущала свои мешки под глазами и без этого. – Нельзя столько бездельничать уже обед на подходе.

– Какая разница, сколько спать и во сколько просыпаться, если ты выспалась? А это главное, – Сепхинор склонился к комоду и вытащил из него разрисованную им же самим закладку.

– Эдак можно превратиться в бесславную женщину, живущую ради удовольствия. Не стоит, – пробормотала Валь. Подозрение закралось ей в душу. – Ты-то хорошо спал?

– Конечно! Я проснулся раньше тебя и подумал, что могу сходить в библиотеку. К змеям меня одного всё равно не пускают.

– Эта книжка – оттуда?

– Эта? Эта – нет, – и Сепхинор спрятал её под мышку, хитро ухмыляясь. – Ладно, не буду тебе мешать. Увидимся на обеде.

Валь возмущённо вздёрнула бровь и проводила его взглядом. Успела увидеть только строки «…управления государством» в названии. Кто бы ни дал это Сепхинору, она хотела бы знать, зачем. Но не сейчас. Сейчас ей хотелось часок побыть наедине с собой, приводя себя в порядок и старательно не вспоминая о развратном сне.

Как можно было такое себе представить! Безо всяких приличий. Внебрачное распутство, алкоголь, танцы в неглиже, какие-то ошалелые клятвы и обещания… Слава Рендру, слава Рендру, что это был всего лишь дурной сон!

Трепет в плечах и бёдрах напоминал самые сладостные моменты, но Валь упорно прятала их на задворки памяти. Туда же, куда и остальные пляски с ведьмами да чертями.

Она причесалась. Заплела много сдержанных кос, приближая даже свой колдовской образ к образу островной леди. Надела самое закрытое платье с высоким воротом. Нацепила шляпу с вуалью. И пошла вниз, опасливо вслушиваясь, не прозвучит ли где голос Эскпиравита.

Ах, он же уехал.

В душе как-то померкло. Но Валь напомнила себе, что это хорошо. Ещё не хватало только посмотреть на него как-то не так, чтобы у него был повод думать, что она его себе воображает во сне. Фу.

В трапезной она встретила Валенсо, важно расположившегося во главе стола, и леди Альберту. Иссушённую, меланхоличную, с напряжённым взглядом. Как и следовало ожидать, свою племянницу она попросту не узнала.

– Что, Валенсо, – наслаждаясь фамильярностями с корольком, которым себя вообразил этот дурак, спросила Валь. – Ты теперь регент?

– Официально – да, – важно ответил Валенсо, не глядя на свою бывшую возлюбленную. – Правда, править я буду из Эдорты. Едем туда, чтобы Альберта отыскала нам долгожданную Эпонею. К своему возвращению Экспир велел с этим управиться. Так что у нас время где-то до июля. Поохочусь зато в горах с соколами.

– Сможешь – станешь вампиром?

– Эк у тебя язык длинный, – оскалился Валенсо и поднёс к губам чашку с чаем, смешанным с коньяком. – Ты сама делай что знаешь, переезжай или тут сиди, но лучше помалкивай.

Валь высокомерно усмехнулась, смерила Альберту презрительным взглядом и велела слугам принести и ей что-нибудь на обед.

Ей предстояло решить, что же делать. В Девичьей башне, несомненно, наслаждаются уединением Эми и Моркант. Это, конечно, её башня – единственное официально ей переданное наследство. С другой стороны, замок как раз опустеет. Не будет тут надоедливого Валенсо, сократится и без того малое количество позорных стражей, и только Кристор с лордом Оль-Одо да канцлер Клод будут мелькать время от времени. В этих стенах она выросла, и где, если не здесь, ей искать согласие с собой?

Она решила остаться. Так было сподручнее общаться с леди Кеей. И больше, в сущности, ни с кем, потому что с Гардебрендами отношения не складывались. Очевидно, они тоже подчинились новому укладу жизни, но считали её, Вальпургу, слишком уж этому укладу приверженной. То же самое выходило и с другими змеиными дворянами, что ещё уцелели к этому моменту. Они были с нею вежливы, но навсегда исключили её из своего круга.

И только леди Кея подчёркнуто приглашала её к себе чаёвничать, гулять с пока ещё безымянной малышкой и навещать сэра Уолза Ориванза. Приходя к ней, с Сепхинором или одна, Валь чувствовала настоящее умиротворение. В гостях этой самоотверженной, честной девушки она встречала такое понимание, какого у неё никогда не было с кем-либо из высшего общества. Она даже не избегала с ней тем спасения Сепхинора из моря, инцидента при попытке выдать Свану за Эпонею и многих других скользких моментов. На все её сомнения Кея отвечала твёрдо:

– Дорогая, ты всё делала правильно. Не нужно этого стесняться.

– Но я загубила жизни, я была малодушна… – бормотала Валь.

– Нет, ты ответила на зов чести и сохранила человечность. Нет такого Бога, который отказал бы тебе в милости после стольких верных решений в стольких жутких испытаниях.

Валь отдыхала душой и нет-нет да и думала, когда же вернётся из своего путешествия Экспиравит. Так легко и свободно ей теперь было в занятом врагом замке. Стяг с козлиным черепом и розой примелькался и перестал вызывать отторжение. Пустые коридоры позволяли пританцовывать в любой момент, невольно припоминая ритмичные удары барабанов. И хоть это всё и было неправильно, грешно, постыдно, всё равно хотелось снова поглядеть в затянутые паутиной глаза вампирского графа. Всё чаще смотрела она на свой можжевеловый гребень и понимала остатками разума, что сон тот был всё же слишком реален. От этого и беспечность какая-то странная появлялась: она уже не ловила себя на том, что читает в своих умных фолиантах всякие глупости о совместимости душ по созвездиям. И на том, что может, зазевавшись, принесённую с кухни колбасу порезать прямо на спиритической доске.

Так и настало лето. Душное, полное гроз и клубящихся синих туч. Шторма мешали рыбацкому промыслу, но щедрые дожди позволили воспрять земледельцам. Свет в душе отражался от света в городе: дни стали темнее, облачнее, ночи – дольше, но город как будто сделался более дружелюбным. Порой, гуляя по улочкам вместе с Сепхинором, Валь видела, как островитяне пьют вместе с эльсами, а тененсы спокойно приглашают в свои лавки и местных, и новоприбывших, не корча при этом брезгливых мин. То ли горожане с таким блаженством отдыхали от войны, то ли что-то взаправду переменилось в их сознании.

Могла ли она осуждать их?

Ей теперь хотелось поднять голову. Не оглядываться на потери, что понёс её привычный мир. Не думать о маме, которая навсегда похоронила для себя предательницу-дочь. Просто жить. И дышать ночным воздухом лета, оставаясь иногда на ночёвку у Ориванзов.

Одной такой ночью на исходе июня «Тенекрылый», флагманский корабль Эльсингов, возвратился в бухту. И явившегося в Летний замок Экспиравита встретил один лишь Кристор.

Граф был одет по-прежнему закрыто и глухо, но что-то в нём переменилось. У него отросли ребристые козлиные рога, чёрные и тяжёлые. А в глазах появился дивный блеск. Всё говорило о том, что он не зря навестил своих «сородичей» в Цсолтиге.

– Ну наконец ты дома, – выдохнул Кристор, провожая его в трапезную. – Пошли. Здесь никого, один ветер гуляет! Валенсо ещё в Эдорте с Альбертой, Эйра у своей подружки в городе, да и я, к слову, думал сегодня попрактиковаться в морге, но хорошо, что ты явился раньше. Ты же расскажешь старику Кристору о своём путешествии?

– Всё от начала и до конца, – заверил Экспиравит своим загробным шёпотом. Плащ на нём был прежний, с треугольным высоким воротом, но рубаха теперь была из изумрудного цсолтигского шёлка, а брюки опоясывал покрытый золотыми узорами ремень. Не иначе как его приняли в чужеземном краю средь песков и пирамид как родного. Однако не это более всего радовало душу замкового целителя: он впервые видел графа без трости, бодрым и живым.

Они расположились в трапезной вдвоём при свете единственной свечи. И, пока адъютант Бормер сновал туда-сюда, командуя переноской вещей, Экспиравит вновь взялся за своё солёное печенье и с воодушевлением поведал о своём новом знакомстве:

– Вечный Король и Вечная Королева самые что ни на есть классические вампиры. У них весь дворец в золоте, ни единой серебряной ложки. Стены глухие, без окон. Прислуживают им сотни слуг, что почитают за честь делиться с ними своей кровью, но всё равно они те ещё любители летать на охоту над песчаными барханами.

– А у них правда все интерьеры расписаны всякими…

– Правда, – Экспиравит потёр щёку. Если б на нём не было платка, он бы, вероятно, не смог скрыть своё смущение. – Они вообще живут безо всяких приличий. Она – высокая, как я, чёрная, как крепкий кофе, у неё царственный профиль и удивительные зелёные глаза. А он – обычный такой денди, немного хромает на одну ногу, мелковат, но задорный. Он смешит её днями и ночами. И я, право слово, был так удивлён, поняв, что передо мною те самые легендарные Вечные Правители, что мне было непросто прийти в чувство. Она почти не говорит по-нашему, зато он прямо-таки полиглот. Чему они меня только ни научили. Как превращаться вместе с одеждой, например. И не только в гейста. Они настоящие мастера вампирского искусства, но по ним так сходу и не скажешь.

– Ну теперь и ты наконец будешь лишён этих трудностей перевоплощения!

– Да. Хотя я на это даже не рассчитывал, – хмыкнул Экспиравит и обвёл глазами трапезную. Глаза его прояснились, и паутина на зрачках была заметна только лишь под определённым углом. – А у вас тут как дела? Я бы задержался у королей подольше. Но меня гнало обратно какое-то странное чувство. Даже скорее предчувствие.

Кристор помотал головой и ответил спокойно:

– Всё в порядке, все на месте. Разве что… тебе недели две тому назад пришло письмо сам знаешь от кого. Оно в кабинете на столе.

Взгляд Экспиравита тут же заледенел. И он кивнул, поднимаясь на ноги.

– Прости, Кристор; может, это оно. Я сперва прочту, а потом уж вернусь.

Кристор махнул рукой, давая понять, что его это вовсе не затрудняет. И проводил глазами своего воспитанника. Тот даже ростом стал выше. Вернее, распрямился как-то, что ли. Связано ли это было с тем, что он перестал пилить свои рога, или с тем, что Вечные Владыки как-то помогли его извечному радикулиту, но Кристор теперь был как никогда умиротворён.

Валь же заметила очертания «Тенекрылого» как раз тогда, когда на пару с Сепхинором раздумывала, остаются ли они на эту ночь вместе с леди Кеей или нет. И решение, естественно, было принято молниеносно. Валь хотела видеть Экспиравита сейчас. Даже не зная толком, зачем. Просто посмотреть на него вновь.

Они с Сепхинором взгромоздились на Фиваро и расторопно вернулись в замок. Кристор, которого они застали в трапезной, сообщил, что граф сейчас у себя в кабинете. И Валь попросила Сепхинора идти наверх, а сама, прямо в амазонке, устремилась к лорду. Ей было непросто скрывать шальную улыбку на губах, а сердце так и трепетало, предвкушая встречу с ненавистным захватчиком.

Она почти что вбежала в затенённое помещение, что полнилось свежим ароматом сребролунки. И дымок от трубки, взвиваясь меж книжных стеллажей, покачнулся от распахнувшейся двери. Валь ворвалась внутрь, сама не зная, что скажет, и с радостью увидела знакомый чуть согнутый силуэт. Она замерла при входе.

Что-то показалось ей странным. Нет, не рога, увенчавшие покрытую шёлковыми тканями голову. Не на удивление расправленные плечи. А какое-то мертвецкое, обескураженное, несчастное выражение глаз. И застывшая на дубовом столе бумажка вскрытого письма.

– Господин граф, – негромко позвала Валь. Тот моргнул и не сразу, но чуть повернул к ней голову. Казалось, он был ранен.

– Эйра, – обронил он тихо в ответ. И снова уткнулся взглядом в письмо, продолжая попыхивать трубкой.

Валь похолодела. Она нерешительно сделала пару шагов вперёд. Ей хотелось хоть краем глаза увидеть, что там написано. Но граф сам подвинул к ней бумагу. Одна была большая, заверенная подписями, а другая маленькая и исписанная изящным женским почерком. Валь сперва побежала глазами по второй, с первых строк понимая, кто автор.

«Граф Эльсинг,

Я оставила несколько писем разным людям, это – для вас. Я вас ни в чём не виню. Я была слишком свободолюбива, распутна. Я поплатилась за свою легкомысленность. Поверьте мне, я наказана достаточно – своей судьбой, этой ужасной войной и своей виной перед всем миром. Можете не проклинать мою бедную душу. Я сожалею обо всех своих решениях за последние полгода. Я ужасна. Я сломала десятки тысяч судеб, знакомых мне и абсолютно неизвестных; я попаду в ад, и заслуженно, но не в силах больше выносить ад на земле».

Холод разлился по жилам. Валь медленно перешла глазами к письму от Адальга:

«Экспир,

Я предлагаю тебе наконец уже мир. В обмен на остров этот дрянной, на контрибуции, на что ты там пожелаешь. Эпонея у меня, она покончила с собой выстрелом в висок. Она не достанется больше никому, и я надеюсь, что теперь ты наконец доволен.

Его Величество Адальг Харц, владыка Шассы, девяти графств и прилежащих территорий, подписано в Харциге 13-го июня».

Эпонея? Взяла и так просто?

Валь оцепенела, снова и снова перечитывая оба послания. Она не могла в это поверить. Ещё, кажется, вчера Эпонея где-то тут разгуливала со своим Лукасом, жаловалась на неудобные островные наряды и пела величественную арию о любви. Такая юная и такая пылкая, красивая, одарённая, всеми обожаемая… зачем?

Ватной рукой Валь отложила оба письма и уставилась на сломленного Экспиравита. Слова не шли на язык. Но она кое-как выдавила из себя:

– Ты уверен, что это правда?

– Уверен, – прошептал Экспиравит. – Не ты ли, чародейка, говорила мне слушать себя. Я слушал и услышал – это не ложь.

Что он чувствует? Глядя на него, Валь даже не могла ответить на этот вопрос. Тягостная боль словно приковала его к креслу. Её саму, Вальпургу, скорее просто ошеломило. Души её едва коснулся перст Бога Горя. Но так ли она несчастна из-за гибели молодой королевы, как мятежный граф?

Её неутолимое желание получить от Экспиравита отклик, заставить его себя заметить, всё равно не утихало. Конечно, он был расстроен из-за того, что не свершит свою клятву. Но разве это было так уж горестно, когда рядом стояла она, его придворная чародейка? Он ведь даже не любил эту Эпонею.

– Ты винишь себя за то, что она это сделала, – догадалась Валь. Стоя за его плечом, она боялась нарушить его траур. И всё же так хотела. Руки сами тянулись к его спине. Однако сперва она должна была услышать, как он говорит. Хоть несколько слов.

– Наверное, – бесцветно отозвался Экспиравит.

– Но ты шёл за клятвой.

– Клятва… – эхом ответил он. – Единственное, что могло подарить мне семью, – вот что такое это клятва. Только Эпонея могла стать моей женой. Только из-за неё, несчастной, я затеял всё это восстание. А теперь… – голос его на мгновение надломился, – она мертва.

Он снял с шеи кулон и раскрыл его, глядя в ненастоящее лицо своей невесты. Смотря на то, как его чёрные пальцы бережно держат изображение Эпонеи, Валь вдруг задохнулась от бури негодования.

Самая что ни на есть низменная ревность обуяла её. Она шумно схватила ртом воздух и отступила на шаг назад. Глаза её глядели бешено, и она чувствовала, что попросту не может держать себя в узде. Она пережила страхи, унижения, муки выбора. Но увидеть, как этот нечестивец из её сна на самом деле принадлежит не ей, она не могла. Только не второй раз, как с Адальгом. Адальгу она ничего не могла сказать, он был королём. А этот – этот был врагом, сволочью, кровососом козлорогим!

Она не выдержала и неожиданно для себя разразилась злорадным смехом. Смотрите, как он мучится. А что же он тогда не постеснялся такой бесценной возлюбленной, когда полез в её сны! Не по её ли совету он перестал пилить рога! Экспиравит с недоумением поднял на неё кровавые глаза, и она расхохоталась ещё пуще, выпуская из себя дьявола.

– Какое печальное зрелище! – каркнула она и сжала кулаки. – Какая драма! Всеми вожделенная дамочка пустила пулю в висок! Остались у разбитого корыта все! Она – потому что умерла! Адальг её – потому что нет у него больше самой красивой на свете жены! Я – потому что осталась никем, без всего, потерянной, выброшенной, уничтоженной! Мой остров растоптан, поставлен на колени, изуродован! Но самое ценное, сладкое, потрясающее, – что проиграл ты! Ты! Ты! Ах-ха-ха! – и она снова залилась сумасшедшим визгом. Глядя на неё, Экспиравит вытянулся и заледенел. Его губы сжались в тонкую линию. Он, не проронив ни слова, следил за её истерическими па.

– Ты уничтожил нас, раздавил и смешал с грязью, – надрывалась Валь. – Но ты всё же не получил того, чего хотел. Таков Змеиный Зуб! Всё это время Эпонея твоя была у тебя под носом, здесь, под личиной баронессы, а чародейкой твоей была сама баронесса! И ты… ха-ха! Ты… ты всё это время верил идиотским моим придумкам, ты слушал их, ты следовал им, а она тем временем мутила шашни с Лукасом, твоим… ха-ха! Твоим братом! А-а-а! – и Валь взвыла от исступлённого торжества над попранным противником. Готовая поплатиться теперь за всё, потому что видела его онемевшее, глупое лицо. Был он с нею в любви во сне или наяву, теперь всё едино. Теперь Эпонеи нет, и никогда ему не вкусить истинной, желанной победы.

Как и ей больше никогда не стать Благородной коброй, Вальпургой Видира Моррва.

Мгновения шока прошли, и Экспиравит с хрустом смял письмо. В глазах его начало закипать бешенство:

– Как смеешь ты… – зашипел он.

– Это я, я, от начала и до конца прятала её от тебя, убивала, врала прямо в лицо тебе и твоему Валенсо! Я делала это всё ради острова. Ради того, чтобы нас освободил Адальг. Жалко только, что у него не получилось. Но изо дня в день я только и ждала момента, когда настанет твой смертный час. Сейчас уже никто ни в Эдорте, ни в Брендаме не поймёт. Они все сочли меня профурой, слабачкой, что переметнулась к тебе. Но нет, я осталась дочерью Змеиного Зуба. Самонадеянной, попранной, глупой. Но ничего я на свете так не хотела, как того, чтобы ты сгинул, ты и твоя орда головорезов. Я знаю, что ты сделаешь со мною. Разорвёшь меня на куски. Но Рендр меня не забудет. Невзирая на то, что я натворила, заглянув в мою душу, не увидит он тщеславия и неверности. Он будет знать, что я умерла во имя него. Змеиный Зуб – это всё!

– Замолчи! – рявкнул Экспиравит и ударил кулаком по столу. От неожиданности Валь прикусила язык и отскочила от него, стукнулась лопатками о книжную полку. Ей уже было не избежать кары. И его воспрявший в мощи силуэт распахнул когтистые руки. При всей отваге она не могла встречать свою гибель со смехом, она сжалась, потонув в его тени, но не отрывала от него глаз.

Его черты расплылись, стали чернее, его поглотила первозданная темнота. Лишь глаза ярко горели кровью посреди захлестнувшего комнату мрака. Молниеносным рывком он занёс над нею руку. И замер, держа острие когтей прямо над её головой.

Медленное, садистическое успокоение постепенно возвратило его к привычному облику.

– Вы все на этом острове – лжецы, подхалимы, не знающие ни чести, ни обещаний, – еле слышно процедил он. – И ты пользовалась моим милосердием, попирая еженощно клятву о служении, что дала мне. Я не терплю клятвопреступников. Но не хочу… не хочу… – его рука соскользнула в сторону. А сам он, поглядев на притихшую Вальпургу сверху вниз, прошипел:

– Не хочу я тебе смерти, лживая баронесса.

Сердце пропустило удар. Из ретивой, бескомпромиссной партизанки она стала девчонкой, отчаянно ждущей определённых слов.

Но Экспиравит вынес сухой приговор:

– Ты никогда больше не появишься у меня на глазах, леди Моррва. Ты покинешь Брендам. Немедленно. И уедешь жить в Эдорту, и займёшь там любой дом, какой пожелаешь, с моим на то дозволением. И будешь там… жить. Да, жить, – смакуя каждое слово, выговаривал он. – Среди своих возлюбленных змеиных дворян.

Он отвернулся и длинным шагом прошёлся до бюро. Затем рывком выдвинул один из ящиков, достал бумагу и принялся на ней что-то черкать. Валь следила за каждым его жестом с ужасом, понимая, что натворила. Она трепетала, едва дыша, и уже не могла пошевелиться. Каждое мгновение глубже и глубже погружало её в бездну отчаяния шорохом писчего пера.

А он оставил размашистую подпись, придавил перстнем печать и, оставаясь на месте, протянул ей бумагу.

– Забирай. И исчезни, – рыкнул он.

«Я погибла», – отчётливо поняла Валь. Но заставила себя сделать вдох и подойти, забрав документ. Она погибла, но ещё живёт. Для того, чтобы не пропасть окончательно, она должна взять себя в руки. Она дочь герцога Вальтера Видира, она справится. Она и не с таким справлялась. У неё есть Сепхинор и будет дом на землях её матери. И пускай война проиграна, она не проиграла саму себя.

Валь расправила плечи привычным жестом. И, не оборачиваясь, вышла. Захлопнула за собой дверь. Отмерила шагами коридор, поднялась в башню. Сдавленно сказала Сепхинору:

– Мы собираемся. Мы едем в Эдорту, милый.

Тот, уже натянувший было ночную рубашку, посмотрел на неё с испугом.

– Ма, что случилось? – подскочил он. – Что произошло? Ты плачешь?

– Не плачу, – храбрясь, всхлипнула она. – Мы с тобой Видира. Видира не плачут.

– Ма…

– Просто бери с собой, что считаешь нужным. И поехали. Пожалуйста.

– Конечно, – он стал копаться в комоде. Валь первым делом полезла искать Легарна и, как назло, не обнаружила и следа его. Что ж, он останется здесь, и кто знает, что он тут натворит!

Она зверскими движениями пошвыряла в сумку бельё, несколько платьев, шляпу… нет, шляпу эту, проклятую, остроконечную, в окно! И мантию – туда же! Пускай полетают там вместе с вампиром, пускай там и останутся, в царстве греха!

Слёзы она сдерживала до последнего, хотя и понимала, что не может их скрыть от сына. Тот тактично молчал. Самый чудесный, самый понимающий человек на свете. Он просто присоединился к ней со своими пожитками, когда она стала спускаться с сумкой по лестнице. В трапезной мелькнуло удивлённое лицо Кристора, но Валь не задержалась. Только забежала прихватить с собой Вдовичку. Кому ей сообщать о своём отъезде? Эми? Кее? Она не может. Она умрёт от стыда говорить им, что рыдает по вампиру, что запуталась в собственной глупости. Ей предстоит отправиться к маме, к добру или к худу, и она должна перестать расшатывать свой разум и возвратиться в привычное лоно догм, праведности, этикета. Рендр ведь не отвергает тех, кто приполз обратно. Главное, что она не покидала Змеиный Зуб.

Фиваро не успел даже лечь спать после их возвращения от Кеи. Будто ждал, что он снова потребуется. Они взгромоздились в седло и отправились прочь из города, покидая родные стены, не простившись с тесными улочками и друзьями. Прочь, прочь, закрыв тяжёлые врата за прошлым, только вперёд. Иначе сердце не выдержит муки, иначе оно разорвётся и прольётся кровью через глаза.

Она даже Голубка так не гоняла, как бедного Фиваро. Тут уж Сепхинор заставил её унять безумие, и она без возражений подчинилась ему. Через Летние врата, по дороге в предгорья, ехали они до самого утра. И за всё время пути Валь постепенно остудила свою пылкость. Впала в морозное забытье. То ли хотелось спать, то ли просто не было больше сил думать. Да и о чём было думать? Сама подобная любовь была грешна изначально. Даже маме о ней не пожалуешься, как и о любви к Адальгу. Это всё тайны на всю жизнь. От Сепхинора их теперь не скроешь, конечно, но ему одному можно доверить больше, чем всей своей семье. Как можно было даже себе самой признаться, что не нужен никто, если есть нечестивый граф? Нет, лучше уж думать про Адальга! Адальг теперь вдовец; так может, он наконец обратит на неё внимание?

Ужасно! За саму мысль такую ей захотелось ударить себя по лицу. Обессиленная ненавистью к своей слабости, она запрокинула голову и вдруг остановилась глазами на быстро бегущих облаках. Наступал день. Она увидела то, чего раньше никогда не замечала.

– Сепхинор, – шепнула она и слегка пощекотала его рукой, которой держала его перед собой в седле. – Ты только погляди.

Он раскрыл уже сонно сомкнутые глаза и забегал взглядом по округе.

– Пушица, – неуверенно протянул он, помня, что мать любит этот цветок. – Целое поле. Ну ещё… горы. Отроги. Клёны. А-а… крыши. Мы скоро приедем к какому-нибудь амбару и отдохнём там. Да?

– Нет, – смакуя это слово, проурчала Вальпурга. И указала в небо. – Солнце.

Спустя столько лет она наконец примирилась с дядей. Она поняла, что он имел в виду. И грехи его поняла, ибо приобщилась к ним, и перестала судить его.

В душе поселилась звенящая пустота, которую было ничем не заполнить несколькими днями пути. Когда они добрались до Эдорты, живописного городка в ветрах горной долины, Валь не чувствовала ничего. Она для себя решила, что всё прошло, закончилось. Будет подписан мир, Змеиный Зуб отойдёт завоевателю. Подведена черта под кошмарным сном. Да, всё изменилось, но она сможет жить дальше, как старый пень, что из года в год даёт молодую поросль по весне.

Самое старое поселение Змеиного Зуба и самое строгое, оно лишь совсем недавно подверглось насилию со стороны эльсов. Чёрные мундиры возникли на улицах. То там, то тут мелькали их чужеземные лица. Но этот город всё ещё не ведал ни штурмов, ни поругания, и оттого у местных дам хватало пороху задирать нос при виде заморских солдат, а островная ребятня ещё не перестала играть в вариацию салочек, где надо было догнать «предателя» и «казнить» его.

Когда Валь на почте попросила сказать ей адрес леди Сепхинорис Эдорта Видира, перед ней закрыли створку окошка. Она с недоумением осмотрелась и поняла, что и другие посетители почтовой конторы смотрят на неё волком. Кажется, за это можно было благодарить экономку Хернсьюгов: Валь не была сперва уверена, что это она, но потом догадалась, что это и есть та самая старушка, что обычно следила за порядком в особняке. Она узнала её и быстро разнесла это сведение по очереди.

Скоро весь город заметит, что она приехала, и ей будут плевать под ноги из каждой подворотни.

Валь постаралась сохранить достоинство. Выпрямила позаметнее спину, вздёрнула подбородок и, взяв Сепхинора за руку, вышла вместе с ним обратно на залитую солнцем улочку. Мимо гнавший почтовый экипаж чуть не проехался им по ногам.

Что ж, они все считают её предательницей. Но оскорблять себя на глазах у сына она не позволит. Поэтому она подобрала подол и решительно перешла через улицу, а затем обратилась к караульному в чёрном мундире. Показала ему письмо с печатью графа и молвила:

– Сэр, мне нужна ваша помощь. Местные упорно отказываются со мной разговаривать. Я хочу знать, где сейчас проживает моя мама. В Вое, её имении, или где-то в городе. Будьте так добры испросить вместо меня, хорошо?

Солдат кивнул ей и сам пошёл на почту. А Сепхинор, потерев нос рукавом, сказал тихонько:

– Так они только станут ещё злее, мне кажется.

– Станут, – обронила Валь. – Но я тоже уже не добрячка, милый.

Мальчик усмехнулся. Он стал неотрывно глядеть на Фиваро у коновязи, опасаясь, что какие-нибудь недоброжелатели навредят ему. Сам он уже тоже не знал, на чьей он стороне. Но точно не на той, которая смела так обращаться с его мамой. А та тем временем возлагала свои последние надежды на слова Софи: «Не забывай, что у тебя тоже есть родители». Она щурилась на яркие лучи, принюхивалась к аромату выпечки из пекарни на углу и думала: «Она ведь верно сказала, что Сепхинор ко мне скоро вернётся. Может, она и про маму не просто так подметила. Она, должно быть, имела в виду, что я могу к ней обратиться, когда больше будет не к кому. Или она хотела сказать про папу, но папа…»

Нет, про это «Вальт…» ей решительно не хотелось вспоминать. Равно как и про совет «слушаться» Экспиравита. Не зря ведь Валь больше полугода своим усердием доказывала, что магии не существует. Бывают только сновидения и совпадения, более или менее удачные, и снисхождение Великого Аспида.

Караульный возвратился и сообщил ей:

– Миледи, они говорят, что она сейчас проживает в особняке Эдорта, где нынешний наследник лорда Онориса, Онорет, изволит резидентствовать.

– Благодарю, – Валь сделала ему реверанс на глазах у выходящих с почты дам. Пускай не думают, что она теперь позволит им глядеть на себя свысока. Они не прятались в городе, который штурмуют неприятели, не стояли во главе самых полоумных операций Сопротивления и вообще пороху не нюхали. Она сможет объяснить это маме, а остальные пускай идут к чёрту!

Вновь они вернулись в седло. После такого утомления с дороги ничего так не хотелось, как наконец оказаться под крылом родной души. Поговорить, как раньше, как лет пять назад, обо всём на свете. Поплакать, а затем посмеяться.

Грохотали подковы по брусчатке. Мелькали на белых стенах тени от буков и пушистых берёз. Дышалось легко, так, как это бывает только в горах, и хотелось верить в жизнь. За десяток минут они добрались до особняка когда-то правящей семьи с обширным посыпанным щебнем двором, и там Валь велела дворецкому доложиться лорду Онорету Эдорте о том, что приехала его кузина и дочь леди Сепхинорис.

Конечно, Онорет не может испытывать к ней ничего, кроме ненависти. Но она объяснит. По крайней мере, попытается.

На первый взгляд особняк Эдорта не казался таким уж роскошным. Он не венчался позолоченными воротами и не имел во дворе фонтана со скульптурами. Но тем не менее, всякому, кто вступил внутрь, легко было ощутить статусность живущей здесь семьи. Бросались в глаза вспомогательные жилища для слуг, потом гараж для карет, основательные дубовые конюшни, галереи, ход к собственному рендритскому капищу и многочисленные ловушки для стрекоз. Чем больше ловушек, тем, значит, больше хищных змей кормит этот дом. Тем, следовательно, он более уважаем.

Валь бывала здесь в детстве, но всегда проездом. В основном они располагались в Вое, старинном имении семьи Эдорта, которое отреставрировал герцог Вальтер специально, чтобы впечатлить свою возлюбленную. Оно находилось в отдалении от города, у водопадов, в поразительной близости от мест паломничества рендритов. Иногда даже отец говаривал, что поутру в Вое слышится, как вздыхает спящий неподалёку в Доле Иллюзий Великий Змей. Валь очень хотела снова там побывать. Но в одиночку мама не желала там жить, она постоянно твердила, что эти стены напоминают ей о Вальтере, и самой по себе ей там делать нечего, кроме как слушать свою тоску.

Вместе они смогут вдохнуть жизнь в покрытые ползучим мхом стены милого сердцу имения!

– Миледи, если желаете, вас может принять господин Онорет Эдорта, – доложил ей лощёный дворецкий. Валь насторожилась, но кивнула. И сжала чуть крепче ручку Сепхинора в своих пальцах.

Они вошли в холл. Старинные напольные часы из красного дерева показали четыре часа после полудня. Но не успели они даже скинуть верхние плащи, как кузен Онорет показался в проёме.

Как и всякий островитянин – длинноволосый, породный, с охровыми глазами – он был одет с иголочки в синий камзол и свободный сюртук. Валь сразу же почувствовала весь яд его взгляда.

– Не трудись разоблачаться, сестрица, – своим высоким резким голосом предупредил он. – Тебя здесь не примут. Стоило остаться в столице.

Надежды на хороший приём рухнули. Но Валь уже не была так пуглива, как раньше. И возразила резонно:

– Я понимаю твоё негодование, «братец», но я приехала к маме, не к тебе. На этом острове никто не посмеет отказать семье в том, чтобы воссоединиться.

– Твоя мать попросила передать, что она плохо себя чувствует и гостей не принимает, – брезгливо ответил Онорет. – Одна только проблема – чувствует она себя на деле отлично, просто видеть тебя не хочет. Если не желаешь стыдить столь благородную женщину, поди прочь.

Валь замерла, держа края своего плаща. Но заявила упрямо:

– Дай мне увидеть её. Я не для того проехала столько миль, чтобы получить от ворот поворот. В конце концов, я не одна, а с сыном. Ты – не она, и я хочу услышать то, что она скажет, лично.

– Она пошлёт тебя в Вой, – усмехнулся Онорет и встал так, чтобы нельзя было пройти мимо него. – Потому что его узурпировали эльсы, твои дружки. Или ты думаешь, что, пока ты ждала, она не увидела бы тебя из окна и не спустилась бы? Смирись, Валь. Она не хочет даже слышать твоего имени. Как и я, собственно. Ты убила моего отца, и поэтому я позволил тебе войти сюда только для того лишь, чтобы убедиться, что ты действительно не понимаешь, что тебя здесь ждёт. И просветить тебя. Так что теперь – вон отсюда.

Валь прижала Сепхинора к своей юбке, не веря, что и ему приходится это слышать. В самом деле, кто теперь постоит и за его честь? Глен умер, лишь бы остаться героем. Они теперь безмужние Моррва, осиротевшие столько раз, сколько это только возможно.

– Пускай будет, как ты скажешь, – процедила Валь и развернулась обратно на выход. Теперь не только дворецкий, но и все горничные глазели им вслед, разве что не улюлюкали.

Ехать дальше сил уже не было. Им пришлось остановиться в гостинице. В одной из самых худших в городе, куда пускали эльсов и тененсов. И даже там управительница смотрела на них как на лысых крыс из выгребной ямы.

Сепхинор, на самом деле, спокойно заснул на плохо пахнущем матрасе. Его не задевали эти унижения от людей, которым он не придавал никакого значения. С самого начала своей жизни он был погружён в себя, и замечал лишь непосредственно тех, кто был рядом. Маму, папу, Банди. Даже бабушки и дедушки ему уже были слишком безразличны. Но он сопереживал матери, и поэтому не мог быть глухим к тому, как она прерывисто вздыхала на своей постели. Наверное, опять пыталась не плакать. Она стала другой, более жёсткой, ещё более упрямой. Но суть её осталасьпрежней – чувствительной, социальной. Ей всё так же было важно одобрение высшего общества, пускай она и не хотела себе в этом признаваться.

А как заставить это «высшее общество» вновь принять её, если она нарушила все возможные его правила?

К одиннадцатому часу следующего дня они покинули черту города, и ещё за час добрались по узким горным серпантинам к Вою. Выстроенное из серого камня имение уже издалека навевало Вальпурге воспоминания о детстве. Близким эхом гудели каскадные водопады, к которым от поместья было рукой подать. И близились, и близились обрамляющие стены сизые, зелёные и почти чёрные ели.

У высоких кованых ворот их скромный дуэт остановил сторож.

– Вам не назначено, – сходу заявил он, поправив на лбу старомодный шлем, похожий на кастрюлю.

– Нам – ещё как назначено, – ответила Валь. – Мы прибыли в гости к хозяину. Я леди Вальпурга Видира Моррва, придворная чародейка графа Эльсинга. А это мой сын, виконт Сепхинор Моррва. Даже конь наш и тот – прославленный жеребец самого сэра Лукаса Эленгейра, ветеран и уважаемый член общества. Не пропустите, я на вас тайному советнику пожалуюсь.

Сепхинор едва не прыснул. А сторож, с недоверием окинув их взглядом, решил всё же оставить их на откуп дворецкому и управляющему. И поэтому он открыл одну створку ворот. Оставалось преодолеть последний отрезок пути по аллее меж хвойных еловых лап, а там уже и крыльцо с двумя лесенками, и портик, украшенный скульптурными змеями, и жасминовый куст под её, вальпургиным, окном.

Хорошо, что на свете есть такое место.

В гостиной с высоким расписным потолком к ним вышел управляющий. По виду – эльс, по манерам – вполне себе островитянин. Он начал с приветствия, продолжил неуверенным: «Я не могу сказать, что собирался встречать сегодня гостей…», а затем, увидев указ графа, на том и закончил:

– …но мы, безусловно, подчиняемся. Девочки, собирайтесь! Нас выселяют!

– Кто смеет? – прозвучал из гостиной соблазнительный женский голос. Оттуда высунулась Матильда Гельждар с завитыми надо лбом тёмными волосами и густо накрашенными глазами. Вся напомаженная, в тафтяном сарафане с открытыми плечами, она держала меж двух пальцев длинную дамскую сигарету. И вид у неё был такой, будто она тут главная.

– А-а, это же ты, Виль Крабренд, – расплылась она в улыбке. – А это, стало быть, твоя мамаша. Что вы тут забыли? Здесь эдортская резиденция тайного советника. Стоило ему сделать шаг за порог, как объявляетесь вы, и…

Валь ответила ей звериным оскалом и бросила управляющему:

– Разъясните валенсовой обслуге, что и ему, и его эскорту положено подчиняться графу. И выметайтесь отсюда.

Сепхинору стало несколько неловко. Он спрятал глаза куда-то в индиговый ковёр. И слушал, стоя рядом с маминой чёрной юбкой, как галдят и возмущаются девушки. Ему даже оглядываться было не надо, чтобы сказать, что они были едва одеты и расфуфырены, будто готовились на сцену. Такого он насмотрелся. Но не хотел показывать этого маме.

Она, как статуя, стояла и зорко следила, чтобы вся свита тайного советника покинула Вой. Вся остальная прислуга, должно быть, была им распущена, поэтому все лица были ей не знакомы. И лишь тогда, когда они уехали, прихватив даже сторожа, она вздохнула спокойно. И с извинением посмотрела на Сепхинора.

– Прости, мой хороший, что тебе пришлось столько пережить, – прошептала она. Её медовые глаза ярко заблестели от влаги, словно хрусталики на люстре в приёмном холле. Она была такой несчастной. Будто бы стала меньше ростом без своих красивых цветных платьев, без короны из кос, с серостью отчаяния на щеках. Сепхинор взял её холодную руку и сжал её в своих пальцах. И сказал ей твёрдо:

– Твоей вины в этом нет, ма. Я ничуть не пострадал. Но многому научился.

– Ты такой славный мальчик. Ты не заслужил такую мать.

– Ма! – он стиснул её ладонь крепче. Но затем, поразмыслив, решил зайти с другой стороны. И сказал:

– Мне безразлично, о чём треплют эти неумные люди в городе. Я тебя знаю, и ты меня знаешь. Нам не надо друг другу объяснять, что мы хотели как лучше. Потому что мы правда хотели. А сейчас ты бы лучше подумала о том, что мы тут будем делать. Какие комнаты займём и где отыщем ружьё на случай, если нужно будет от кого-нибудь обороняться. А потом разожжём камин, сядем у него и будем пить чай с малиной. Идёт?

– Сепхинор, – умилённо прошептала Валь, и слёзы побежали по её щекам. Но она решительно смахнула их, подняла с пола свою сумку и указала сыну в сторону галереи:

– Пойдём туда. Там, за картинами и доспешными стойками, была моя спальня. Она не хозяйская, а скорее детская. Но под её окнами цветёт жасмин. Надо только открыть окна, и… мы дома.

В комнате всё оказалось разворочено и перепачкано развратными дамочками. Но Валь не собиралась проигрывать им все те нежные чувства, что испытывала к затенённой жасмином комнатке. Она засучила рукава, с помощью Сепхинора сняла всё постельное бельё и замочила его в прачечной. Затем мальчик пошёл искать малину и хворост, а она взялась за мойку и уборку всех уголков Воя. Каменного, неприступного снаружи, и обитого мягким ореховым деревом изнутри. Отошли какие-то из гвоздиков, запылились золотые рамы, намело прошлогодней листвы на ковры в закрытых галереях, куда не заходила прислуга. Но это были мелочи по сравнению с отвратительными следами пребывания Валенсо. Валь и не предполагала, что он такой извращенец. Он развлекался со своими девками на кухне, на канапе, во всех спальнях и даже на чердаке. Может, и хорошо, что ей не пришло в голову извещать Эми о своём отъезде. Верная подруга поспешила бы помочь ей с этими досадными поломками и пятнами, и Валь помирала бы со стыда.

Дурак этот Валенсо. Она обязательно выставит ему счёт за наведение порядка. Ещё бы кинуть ему в лицо моток кожаных ремней, которыми явно не стригунков запрягали, но Валь не захотела хранить эту гадость и просто отправила всё чужеродное в выгребную яму.

Уже темнело, когда она, измученная, но довольная, вышла на крыльцо. Солнце быстро скрывалось за горами. Кромешная тьма опускалась на безлюдную долину. Здесь не обитало ни души. Настоящий заповедный край, который ещё задолго до последнего путешествия Вальтера будоражил ему душу своей близостью к Долу Иллюзий. Валь облокотилась о перила и полной грудью вдохнула влажный хвойный воздух.

В насте под иголками скоро будут расти грибы. Белые и лисички, например. Из них можно будет варить замечательный суп. Был бы у них сокол или охотничий пёс, они бы легко поймали здесь зайца или куропатку. Но в таком мирном месте не хотелось думать даже об охоте. Валь водила взглядом по зарослям падуба и можжевельника. Всматривалась в дыхание сизых, почти голубых елей. Следила за узором посыпанных мелким камушком дорожек. Задумывалась, глядя, как пасётся меж редких скамеек круглобокий Фиваро.

Здесь, за закрытыми высокими воротами и каменной стеной, казалось, что никто их не достанет. И даже не страшно было почему-то, что они одни во всей лощине. Ни волки, ни медведи не внушали никаких опасений. У неё с собой были Вдовичка и револьвер. И пускай это могло показаться чем-то малым, это давало ей чувство господства над затерянным райским уголком меж скал. В местах, где ветер дул прямо из Дола Иллюзий, согреваясь дыханием спящего Змея.

Она просто стояла и дышала. Прислушивалась к медленному стуку измученного сердца. И очнулась лишь тогда, когда услышала скрип сепхиноровых ботинок на тропинке. Пора было пить чай и, закусывая купленной в городе солониной, наконец говорить о войне без страха быть услышанными.

В камине затрещал хворост, а затем занялись поленья. Вскипела вода, затрепетал в ноздрях аромат чая. Лёг засов изнутри на дверь. Они совсем одни в маленьком мире, где никто больше не нужен. Даже Вдовичка и та заползла на книжный шкаф, чтобы поучаствовать в их семейном воссоединении.

– Расскажи про то, как ты обманывала графа Эльсинга и выдумывала чародейство, – попросил Сепхинор, которому правда было интересно. Валь сперва мялась. Но затем, историю за историей, принялась пересказывать сыну самое забавное из того, что она помнила. Теперь об этом можно было болтать без оглядки. Всё кончено.

Потекли один за одним их размеренные июльские деньки. Им не требовалось больше: Сепхинор со всем возможным рвением помогал вести хозяйство, а в свободное время с удовольствием сидел в маленькой библиотеке. Валь же занимала свои руки домашней работой, а ум – как можно более приземлёнными размышлениями о платьях, дровах и еде. Она думала послать письмо Эми или Кее, но потом, представив, что для этого надо ехать в город и ломиться на почту, утопила этот замысел в котле презрения. Конечно, они, может быть, искали её. Но у неё не было никаких сил кого-либо видеть. Она хотела быть одна, и только Сепхинор, Вдовичка и Фиваро имели право нарушать её уединение.

Однако сердце её, бедное сердце рвалось на части, даже если она скрывала это за попытками смеяться.

Ей было так неловко прятать невысказанное горе от Сепхинора, что она нашла для себя другой способ изливать свои страдания. Она не хотела быть неискренней с сыном, но и рыдать при нём навзрыд никогда бы себе не позволила. Поэтому она стала по ночам уходить одна к водопадам. Поначалу было боязно одной в первобытной тишине. Но затем она породнилась с беззвучным мерцанием звёзд, с нескончаемым шумом падающих вод и с шелестом прибрежных ив да папоротников.

Водопады эти так называл только папа. На деле они не были хоть сколько-нибудь грандиозными и всем уступали тем, что имелись в Лубне. Просто небольшая речушка спускалась с вершины горы, прыгая по каскадам, и самый высокий из её водопадов не превышал три человеческих роста. Зато вода была чистейшей, и вечно холодное озеро походило на зеркало.

Первое время Валь просто садилась на валун на берегу. И, отмахиваясь от редких комаров, мочила босые ноги на мелководье. Но затем, когда день выдался особенно жарким, а ночь не успела остудить подлесок, сняла с себя ночную рубашку и погрузилась в озеро сама. Холодно было – жуть, но зато мигом взбодрило её от головы до пят. Будто ледяной кулак вышиб из головы дурные мысли. Как в детстве, она фыркала и ныряла с головой, а затем долго сушилась на берегу, слушая, как стрекочут кузнечики. Здесь даже вездесущих нетопырей было не так много. И с наступлением темноты небо наводняли стрекозы, что охотились на комаров, мелких лягушек, верхоплавок и друг на друга. Они даже кусали Вальпургу иногда, но она знала, что по-настоящему ядовитые экземпляры водятся лишь в низинах. И оттого была к ним равнодушна.

Вскоре она уже не представляла себя без этих походов к озеру с водопадами. Ночь за ночью она уходила через маковое поле в лес, чтобы снова смыть с себя тяжесть дарованной жестоким вампиром жизни. И однажды ей всё-таки не удалось это скрыть. Сепхинор ворочался и проснулся, и обнаружил себя совершенно одиноким на накрахмаленной постели с чёрными подушками. Он тут же продрал глаза. Спрыгнул на дощатый пол. Выглянул в окно и увидел её: в белом, идущую на купание с перекинутым через плечо полотенцем. «Так значит, мне не казалось», – подумал он мрачно. Накинул на себя плащик и спешно сбежал по лестницам вниз. Затем растолкал Фиваро и, нацепив на него одну только уздечку, сел на его голую белую спину и заторопил его вслед за матерью. По счастью, они подоспели раньше, чем она вновь решила окунуться.

Жеребец подтрусил к побережью. Ей пришлось оторваться от созерцания водной ряби и поднять мокрое от слёз лицо навстречу юному всаднику.

– Сепхинор, – молвила она укоризненно. – Тебе не стоит так переживать из-за меня. Поверь мне, все эти муки – это глупость, блажь, и нашему роду не дозволено их испытывать. Они скоро пройдут у меня, и всё будет так, как раньше. Просто не волнуйся за меня, я прошу.

– Ты не должна переживать это в одиночестве, – заявил Сепхинор и спрыгнул на папоротники. Затем подошёл и решительно сел рядом на валун. – Я же жаловался тебе на всё, что хотел. И мне становилось легче. Так может, тебе сделать то же самое?

Мать, всегда такая статная, сейчас казалась сломленной. Её плечи поникли, а две длинных косы опали до самой поверхности озера. Она опустила пышные ресницы, и взгляд её остановился где-то в отражении. Сорванный мак покачнулся в её пальцах.

– Я вообще не заслуживаю жалости, милый.

– Ты это будешь говорить гадюкам из города, а мне не надо, – заявил Сепхинор. И она поджала губы, вспоминая, кто ей совсем не так давно отдавал подобное распоряжение.

– В этом мире есть правила. И мы должны им следовать. Ты видишь, что происходит, если хоть немного от них отклониться. Я заслуженно получаю своё порицание.

– За что? Ну скажи мне, – Сепхинор потянул её за хлопковый рукав. – Я-то не леди Одо и не твоя мама. За то, что ты графа полюбила?

Валь вздрогнула и отвернулась. Она не знала, что за гримаса исказила её лицо, но ни за что не хотела показываться в таком виде сыну.

– Милый, любой разговор о любви уже достоин был бы того, чтобы навсегда предать меня позору. Сам слух о таком уничтожил бы меня, не то что прямые свидетельства. Я же в трауре. И так, выходит, я даже ношением не чёрной одежды уже изменила памяти твоего отца. За одно это я должна быть подвергнута изгнанию из приличного общества, а уж любовь… любовь…

– Ма, да брось ты это! – не выдержал Сепхинор. – Па что-то никто из «приличного общества» не изгнал! И ладно, что никто не обращал внимание, как он к Эми пристаёт. Но ведь потом, когда ты стала дружить с Катраной, он вообще без задней мысли с ней развлекался как хотел! Ты за порог, на работу, а он тут же с ней раз – и дверь закрыл! Я говорил ба и деду, а они мне сказали, что я всё выдумал. А потом сказали, что он имеет право, потому что он мужчина. А я знаешь, что думаю? Да пошёл он к чёрту! Он может после такого быть кем угодно, но точно не мужчиной!

Валь окаменела. Она уставилась на Сепхинора широко распахнутыми глазами, не зная, что ответить. А тот поспешил добавить:

– Я хотел тебе рассказать, когда понял, что никто и не пошевелится. Но там случилась Долгая Ночь. И да, он поехал к Катране именно потому, что та сказала, что сэр Зонен будет в городе. Я и подарок тебе с собой повёз, помню. Знаешь, что я хотел тебе подарить?

Тут уж Валь даже не знала, что и ответить. В голове стало пусто, как в барабане. «Глен? Изменял?» – недоумевала она. Ей даже показалось, что барон вот-вот возникнет и начнёт отчитывать её за саму подобную мысль. Она ведь всегда была виновата в его прегрешениях.

Нет, если об этом думать, можно было совсем рухнуть в пропасть. Надо было быть сильнее. Валь чуть улыбнулась и свела брови.

– Ну?

– Деревянную змейку. Я её сделал и разрисовал как Вдовичку. Правда, я потерял её, как вернулся в Брендам.

– А я тебе купила «Путешествие Гилберта в страну лошадей». Ещё думала, не слишком ли это несерьёзная литература, но сама я её всегда читала с удовольствием. Хорошая сказка.

– А та ночь в «Рогатом Уже» ведь была моим днём рождения. Я только недавно это понял. Выходит, этот граф подарил мне вторую жизнь тогда. И вот что я хочу в связи с этим сказать. Если ты любишь его, то и я, и Кея, и Банди, мы бы все тебя поддержали.

– Кея… – пробормотала Валь. – Значит, в высшем обществе у меня всё это время была только одна подруга.

– Зато какая! А у меня – Бархотка. Иногда не стыдно попросить помощи у друзей, ма. Особенно таких проверенных, как наши.

– Да, мой хороший, – кивнула Валь и обессиленно опустила веки. Мак выпал из её пальцев и упал на воду. Булькнул практически закрытый бутон. Его лепестки, намокая, потемнели.

Сепхинор надеялся, что помог ей, но она испросила у него разрешения продолжать уходить по ночам на озеро, если ей вздумается. И он, конечно, не мог возражать.

До той ночи, когда он проснулся, предчувствуя беду. Звёзд не было видно. За окном назревала могучая гроза, а постель была едва тёплой. Сепхинор вскочил и понял: он упускал слишком многое. Она не горюет. Она, должно быть, уходит. Как её отец. Становится апатичной и погружённой в себя, и в уши ей задувает как назло близкий гул Дола Иллюзий!

Не просто так его подбросило из сна испугом. Он почувствовал, что что-то будет. Но он не собирался расставаться с нею. Только не так! Её отец ушёл на вершине славы, всеми уважаемый и любимый. А она, что же, исчезнет, как бесславная изгнанница? «Нет, нет, нет!» – думал он и вновь мчал Фигаро через маковое поле.

Ожившее молниями небо не пугало ни его, ни бравого жеребца. Они примчались к водопадам и замерли, прислушиваясь к далёкому раскату. Ни ночной рубашки на валуне, ни полотенца на ветке. Её не было.

Она ушла!

Нет!

Сепхинор забегал глазами в поисках каких-нибудь следов. И ему показалось, что он видит примятые папоротники по правую руку. Едва заметная тропа уводила куда-то, должно быть, в те самые края, куда нет пути живым.

– Н-но! – отчаянно крикнул он. Фиваро рванулся через ветви по горячим следам баронессы.

Зачем он только рассказал ей про Глена! Она, наверное, решила, что всё вообще лишено смысла!

– Дурак я, дурак, – цедил сквозь зубы Сепхинор и ловко уворачивался от ивовых лап.

Фиваро сам видел эту неприметную дорожку. Он последовал за поворотом её и галопом влетел выше к горным отрогам. Перемахнул через каскадную речушку, завернул на серпантин и прыгнул снова. Бег их погрузился в шум нарастающего ливня. Задёргались листочки, загудели стволы. Новый отзвук грома проник под кроны, и полило. «Проклятье», – думал Сепхинор и подгонял своего жеребца. За считанные минуты они взлетели на горный гребень и оказались на пороге нового плато.

Поле василька и зверобоя стлалось под шквальным дождём. Сепхинору стало не по себе, но лишь на мгновение. Он не мог её упустить.

– Ну же, ищи! – взмолился он и вновь сжал серые бока Фиваро. Тот то ли отыскал тропу, то ли наугад ухнулся в траву, но помчался во весь дух.

Они пересекли луг, пробежали берёзовый подлесок, взобрались к падубам и вновь ухнулись в лощину с бурлящим от дождя ручьём. Сепхинор лишь приблизительно помнил по карте, где что было. Сейчас они двигались на юго-запад.

Фиваро не колебался и даже не моргал, когда над ними ярко вспыхивали ветвистые молнии. Его юный всадник пытался не уступать ему. Но самообладание покидало его, и слёзы начинали наполнять его глаза.

Это были совсем уже необитаемые места. Сепхинор не считал, сколько они там носились. Но когда они спугнули стадо диких горных козлов, ему сделалось по-настоящему страшно. Он не понимал, где они находятся. А путь, проложенный босыми ногами матери, уже был стёрт бездушной стихией.

– Фиваро, неужели мы… мы… может, мы просто разминулись, и… и она сейчас ищет меня в Вое… а где Вой?

Конь повёл серым ухом и раздул ноздри.

Волосы липли к лицу и к губам. Заправляя за уши мокрые пряди, Сепхинор отчаянно вертел головой. Здесь ещё было понятно, куда двигаться: вдоль зарослей падуба, куда-то к ручью. А там вверх по течению…

– Вообще, если я верно помню, по карте здесь есть какая-то охотничья община, – вслух рассуждал Сепхинор. Они трусили в обратном направлении. Он изо всех сил старался не поддаться панике. Но то и дело сердце замирало при мысли, что он затерялся где-то на приличном расстоянии от имения, и может пасть жертвой собственной глупости. Как некоторые недалёкие дети в книгах. А ведь он даже не позаботился о том, чтобы натянуть на Фиваро кожаные ногавки. Что, если он лишится своего нового друга?

«Не думай, не думай, не думай», – повторял он мамину мантру. Пока не понял, что не может даже отыскать тот злосчастный ручей в лощине. Они потерялись.

Завывала буря. Ходили ходуном зелёные кущи. Место казалось совершенно незнакомым, хоть так повернись, хоть эдак. Однако Сепхинор вновь не давал себе отчаяться. Он посмотрел, с какой стороны на берёзе мох, и выбрал направление на север. Не зря же он много читал.

Фиваро тоже казался неуверенным. Он аккуратно нащупывал путь, когда они спускались в долину меж двух внушительных горных махин. И, хоть здесь не было ровным счётом ничего похожего на окрестности Воя, Сепхинор подбадривал своего скакуна разговорами.

Вдруг – слава Великому Змею! – впереди показалась красная черепица крыши. Дыхание захватило. Неужели это охотничий домик такой основательный, выстроенный из камня? Не Вой, конечно, но уж точно лучше, чем бесконечные луга да пролески!

– Ура! – выдохнул Сепхинор и вновь разогнал Фиваро. Они примчались к маленькому домушке и тут же остановились у низкого крыльца. Теперь постройка не казалась такой уж маленькой: в ней было два этажа и даже подобие башенки, вросшей в скалы. Оттуда, должно быть, охотники наблюдали за облаками или там за зверями.

Окна были черны, но оно и понятно: сейчас ночь и ненастье. Кто будет в такую погоду разгуливать или чаи на террасе распивать!

Но Сепхинор верил в людей. И потому он забарабанил по двери, крича:

– Эй! Кто-нибудь! Пожалуйста, откройте! То есть, помогите!

В течение нескольких минут он ломился внутрь, но никто не отвечал ему. Пока от его удара что-то не щёлкнуло в затворе, и дверь не распахнулась сама. Гадкий скрип пронзил уши. Сепхинор замер, пристыженный, и вгляделся в полумрак прихожей.

Ни одежд, ни вешалок, ни обувницы. Только квадратный выцветший ковёр. И старинная картина, на которой нарисована какая-то женщина из давних времён со смешной причёской, похожей на бочонок пива. Может, это она открыла ему дверь? Тогда он точно попал в страшный рассказ Марсиля. Хотя дама выглядела добрее многих.

Ладно, он же не убийца и не грабитель! Он разбудит охотников и извинится перед ними за неудобства. Но ещё не хватало из-за собственной застенчивости упустить драгоценное время.

Сепхинор не стал на всякий случай закрывать дверь и прошёл внутрь. Хорошо, что он был не бос: перед выходом он успел натянуть ботинки. Иначе бы он непременно застудил ноги на ледяном каменном полу.

«Ладно, где спальня?» – подумал он и решительно шагнул в гостиную. Тут же прогремел хлопок. Входная дверь.

«Спокойно, дурень. Это ветер. Видал, какой там ветер?»

Он подпрыгнул, завидев движение рядом с диваном. И только потом понял, что это большое напольное зеркало. Оно отражало его самого и всё, что было за его спиной: потемневшую прихожую, синий свет ночи в кухоньке и блики на этом самом портрете.

Но…

Странный был такой звук, какой бывает, когда одна шпора чуть звякнет о другую. Или застёжки какие-нибудь на плаще.

Нет, ни в прихожей, ни в гостиной ничего нет.

Чего ты боишься, Сепхинор?

Он сжал зубы, чтобы не закричать, и резко обернулся. И едва не упал. Точно там, где он должен был быть виден в зеркале, стоял разодетый по-кавалерийски господин. От его тёмной махины с широким плащом Сепхинор едва не выпрыгнул в окно, в стену, в диван, куда угодно. Но он прикусил язык и почему-то остался на месте. Хотя в глазах зарябило от испуга, и ему показалось, что стало нечем дышать.

Красные глаза незнакомца померкли на мгновение, когда он моргнул. Он был не как Экспиравит, а другой, серого цвета и человечного вида. Зато его голову обрамляли длинные пряди тёмных волос, а шпоры свидетельствовали о рыцарском звании. Это был вампир, конечно, уже было не спутать! Но, может быть, благородный вампир.

«Что тут вообще делает?..» – начал было думать Сепхинор. Но тот вдруг заговорил сдержанным резким голосом:

– Кто бы ты ни был, уходи. Исчезни. Для твоего же блага.

Жуткие клыки мелькали на каждом слове. Очередной кровосос пытается помешать ему помочь маме! Да ну его тоже к чёрту! Сепхинор сжал кулаки и заявил:

– Я никуда не пойду. Вы, сэр, рыцарь! Вы видите, что там за окном! Я бы туда в здравом уме сейчас не вышел, не будь там моей мамы! Я должен спасти её, и вы меня не испугаете! Я уже видел вампиров и пострашнее вашего!

Аристократичного вида упырь вздёрнул бровь. И смерил его сухим взглядом.

– Ты забываешься, мальчик. Отсюда не возвращаются. И я последний раз говорю тебе…

– Сэр, я вас прошу! Я умоляю, помогите мне чем-нибудь, ну чего вам стоит! – взмолился Сепхинор и сделал шаг ему навстречу. – Мы с мамой слишком многое пережили! Штурм, интриги, тихую войну; мы глядели в лицо таким, как вы, и слушали каждую ночь шорох летучих мышей! Ну не может она просто взять и сгинуть после всего этого, я этого не допущу, я не знаю как, но… не допущу!

Его импульсивная речь не произвела на рыцаря никакого впечатления. Он оставался непреклонен. Но, завидев настоящее безумие на лице мальчишки, спросил безучастно:

– Твоя мать – как её имя?

– Вальпурга! Леди Вальпурга Видира Моррва! Благородная кобра Змеиного Зуба! Несомненно, даже такой, как вы, слышал о ней!

Он чуть пошевелил челюстью, будто облизывал свои зубы. И наконец ответил:

– Нет, это грешница. Ей не бывать здесь.

– Какая ещё грешница?! – взбунтовался Сепхинор, но вампир осадил его:

– Я сказал – ей не бывать здесь. Значит, возвращайся туда, откуда пришёл. Наверняка она там.

– Вы хотите сказать – дома?

– Да.

Незнакомец сделал шаг в сторону, давая ему проход, и указал на дверь. Сепхинор колебался. Он не понимал, кто перед ним, но что-то заставляло его думать, что он может догадываться. Правда, не теперь, когда весь его разум был объят смятением. Он подошёл ближе, всматриваясь в лицо хозяина дома, и вновь спрашивал себя – кто может жить в такой глуши? Вампир… вампир?

Он подошёл к порогу и обернулся, посмотрев на рыцаря. Тот был одет в тёмно-синий, почти серый сюртук до колен, кавалерийские сапоги. На его плечах массивной фибулой крепился шерстяной плащ. Волосы были отпущены, как у островитянина, но они были скорее бурые, нежели чёрные. Что-то…

– Иди-иди, – властно молвил вампир.

Сепхинор рассеянно кивнул и взялся за дверную ручку. И вдруг из глубины дома зазвучал шорох нетопыриных крыльев. Звук знакомый и малоприятный. Сепхинор вновь чуть не свернул себе шею, глядя назад за плечо. Хозяин дома же проследил взором за полётом очередной летучей мыши. А затем, уловив немой вопрос в глазах мальчика, бросил:

– Учи историю, малыш. И да, тебе только что попросили передать. «С семьёй никогда не бывает просто, но ценнее неё ничего нет на свете».

– А-а… – рассеянно ответил Сепхинор и наконец раскрыл дверь. Затем опомнился и хотел было поблагодарить безымянного сэра, но того и след простыл. Так что Сепхинор вышел на улицу задумчивым и встретился глазами с Фиваро.

– И что? – спросил он будто бы у коня. – Я ведь не знаю, где дом. И… что это всё значит?

Он взобрался обратно на мокрую спину дестриэ и вдруг увидел меж его ушей знакомые сизые ели. Дождь притих, и оттого их стало виднее. «Вот я дурак», – подумал Сепхинор и погнал жеребца во весь дух обратно, к Вою. Он всё ещё не верил, что оно так всё просто разрешится, но таинственный отшельник оказался прав: баронесса спала над книжкой прямо в библиотеке.

23. Старые друзья

На подъездной дороге заскрипели колёса. Валь, одетая в своё единственное мало-мальски чёрное платье, отёрла руки о передник и настороженно высунулась в окно. Это была коляска, в которой сидело несколько дам, а правил кучер. Через хвойные заросли сада больше было и не разглядеть.

– Сепхинор, кого-то нелёгкая занесла в нашу глушь! – крикнула она наверх, чтобы он надел что-нибудь приличное. Она не знала, что он уже давно ждёт этих гостей. Несколькими днями ранее, когда они были в Эдорте на рынке, он успел заглянуть к леди Сепхинорис. Вернее – залезть к ней в окно. И там он ей разъяснил как следует, что думает об этом обо всём. А также повторил слова своего деда, так удачно упомянутые таинственным вампиром. Этого оказалось достаточно.

Валь взяла на всякий случай свой револьвер, накинула на плечи Вдовичку и пошла встречать незваных визитёров. Она даже предположить не могла, что это окажутся её мать, леди Кромор и леди Свана Кромор. Поэтому остановилась у замка, не решаясь воткнуть и повернуть ключ.

– Ну, доброе утро, девочка моя, – услышала она долгожданный голос матери из-под вечной траурной вуали: она так и не сняла чёрное с тех пор, как не стало Вальтера. – Ты откроешь нам?

– Да, – пробормотала она и завозилась с затвором. – И вам доброе утро.

Леди Сепхинорис была пониже Вальпурги, и у неё был несколько более острый подбородок. В целом её можно было бы назвать более женственной. Но на деле её спина никогда не сгибалась колесом, взгляд никогда не выражал больше дружелюбия, чем положено, а «маленькие слабости» в виде пирожных до обеда вообще не смели заглядывать в её жизнь. Она была богобоязненна и очень строга, но всё же Валь знала, что в ней есть бунтарский дух. Иначе б не ходили слухи о том, как она сбегала с герцогом Вальтером, и как сходили по ней с ума благородные кавалеры на острове.

Леди Кромор была совсем приземистой, как Рудольф. Её фигура уже давно перестала напоминать песочные часы и превратилась в башенные. Зато дочь её, леди Свана, наслаждалась привилегиями позднего отрочества, когда практически никакие пристрастия еды не в силах были повлиять на фигуру и задорный блеск в шафрановых глазах. Все три дамы спустились на землю только тогда, когда дворецкий подал им ручку. А Валь спешно прятала в прихожей свой фартук. Ей в страшном сне не приснилось бы встречать мать в замаранном домашнем платье, да ещё и недостаточно чёрном по меркам траура. Хотя бы косы она уложила ещё как-то. Но они тоже не дотягивали по этикету даже до маленького семейного приёма. Как сказала бы мама: «Ну, причёска у тебя называется “я хотя бы натянула панталоны”».

Иными словами, Валь не знала, чего ей бояться, встречая таких гостей. Она глядела на них зверем и даже не пыталась заставить себя улыбаться. И, кажется, уже не стерпела бы молчком, если бы её принялись за что-либо отчитывать. Настоящие леди и джентльмены тоже предупреждают о своём приезде, знаете ли.

– Вальпурга, – ровным своим тоном приветствовала леди Сепхинорис. Её глаза смотрели очень внимательно из-под сеточки чёрной вуали. А руки сжимали ручку одёжной сумки.

– Мама, – кивнула Валь в ответ. И повторила этот жест семейству Кромор.

Повисло непродолжительное молчание. Слышалось, как возится в соседнем крыле Сепхинор.

– Ну, что ж, – сказала леди Сепхинорис. – Страшные настали времена. Смотришь на нас волком, милая моя. И ты, и мы, знаем, почему. Но пора это заканчивать. Первое полнолуние августа, третье число, – это очередной праздник тёмных сил. Вся Эдорта соберётся отгонять их пением и танцами в большом бальном зале нашего особняка. И ты, дочь Вальтера и моя дочь, будешь там с нами. Ты часть семьи, остальное неважно.

Сепхинор высунулся и сквозь дубовую балюстраду хитро поглядел на дамочек. Ему стало немного неловко, когда Валь вдруг упала на колени и обняла мать за юбку, но, с другой стороны, он мог её понять. Раз семья сказала ей, что она зовёт её на городской бал, значит, остальным останется только смириться с этим. Это её единственный шанс вернуться в общество и перестать быть врагом.

Валь не верила своему счастью. Но когда мать стукнула её по спине, чтобы она перестала горбиться, наконец ожила. Она принялась обхаживать своих гостей на компанию с Сепхинором, предложив им чай и ватрушки, и завела с ними неуверенный разговор.

– Не суетись, – то и дело осаждала её леди Сепхинорис. – Будь достойна своей фамилии. Скажи мне на милость, что это за ужас на тебе надет. Ты что, кухарка?

– Я не ждала гостей… – начала было оправдываться Валь.

– Ты должна всегда выглядеть так, будто к тебе на приём вот-вот придёт король! Всегда, дорогая, всегда, от первой минуты за пределами своего будуара до последнего мгновения вечера!

Валь со вздохом закончила разливать чай и села. На её устах играла лёгкая улыбка. Нет, это же была мама; против мамы любые возражения были бессмысленны, как пули против вампиров… или, простите, как одуванчик в качестве хлыста для дестриэ весом в тонну.

Нечаянно она встретилась взглядом со леди Деметрией Бранибрин Кромор. И та заговорила ворчливо:

– Сепхинорис, ты сведёшь её с ума. Валь, не обращай внимания. Мы-то знаем, что ты замечательная девочка. Строже к себе, чем некоторые, – и она шлёпнула сложенным веером по боку Сваны. – Если б я знала, что ты приехала, я бы не позволила этой дуре ошалелой отправить тебя одну сюда.

Леди Сепхинорис делала вид, что это всё не про неё. И у неё хорошо получалось. Но Валь пробормотала:

– Леди Кромор, я… я не заслуживаю такого одобрения с вашей стороны.

– Потому что по юности выбрала себе дурного жениха вместо Рудольфа? Ну, было бы странно с моей стороны тебя в этом винить, – вздохнула леди Деметрия. – Меня за Роберта выдали безо всякого интереса к моему мнению. И мы лет двадцать после этого постоянно препирались. По крайней мере, ты была счастлива хоть какое-то время.

– Но Рудольф так и не…

– Ну а что мне было, заставлять его жениться на ком получится? Не хотел – да и не надо. Времена нынче другие, можно как-то и поднять голову из опилок да послушать, чего хочется. Не пойми меня неверно, милая, но Рудольф был тот ещё баран. Если что решил, так его никак с места не сдвинуть. Но он умер, как настоящий сын Змеиного Зуба. И был бы тебе бесконечно благодарен за то, что ты сделала для Сваны. Прости меня, Сепхинорис, но ты меня тоже пойми.

– Я тебя всегда понимала, – спокойно ответила леди Сепхинорис. Они с Деметрой были подругами с самого детства. – Онорис, Хернсьюги, Луазы, Винсы, Олланы… Все надавили на эту авантюру с поддельной невестой. Я была не согласна, но…

– Но ты решила, что раз твою дочку уже превратили в подстилку для графа, то и моя не обломается, – проворчала Деметрия. – Да, я тоже так посчитала. Это могло нас спасти. Но, как видишь, молодое поколение готово поднять на рога наши пристрастия к долгу да к чести, и, чёрт возьми, я совру, если скажу, что я хочу им возразить. Валюша, может, у тебя есть коньяк? Мой Рудольф, твой Глен, да и все, кому не довелось дожить до сегодняшнего дня, – помянем их вместе!

– Коньяка у меня нет, – тихо ответила Валь. – Есть только вино…

– Ну здрасьте, – укоризненно посмотрела на неё леди Сепхинорис. Сепхинор же, не дожидаясь, пока они обсудят этот вопрос, с готовностью принёс им бутылку и бокалы.

– Какой же ты славный парень, и не скажешь, что сын Моррва, – похвалила его леди Деметрия. А леди Сепхинорис обменялась с ним долгим взглядом, давая понять, что ценит его вмешательство в их семейную распрю. Между ними теперь будто был некий отдельный договор, и пожилая леди не придиралась к его незачёсанным волосам и расстёгнутой на животе пуговице.

– Я не хотел бы быть Моррва, – спокойно сказал Сепхинор и взял со стола крендель. – Мой отец был отвратительным человеком. Я даже против, чтобы мама носила по нему траур.

Валь зарделась, Деметрия расхохоталась, а Сепхинорис спросила сухо:

– Ты разве не знаешь, маленький виконт, что такие слова совершенно недостойны дворянина твоего уровня?

– Я знаю, что на самом деле недостойно.

– Сепхинор, не надо, – взмолилась Валь, но мальчик твёрдо продолжил:

– Эти Хернсьюги, Винсы, всё едино. Глен изменял маме с леди Катраной. Поэтому я его не люблю. И Хельгу тоже больше не люблю, и жениться на ней не буду.

Деметрия вздохнула и похлопала возмущённую Сепхинорис по плечу.

– Да-да, он и сквернословить любил на людях. Да так, что…

– Леди Кромор! – Валь поднесла бокал ко рту и замерла, глядя на неё умоляюще. – Может быть, хоть вы знаете, что сморозил тогда Глен на приёме в Амаранте, что Рудольф заехал ему по лицу? Сам Рудольф сказал, что ничто не заставит его повторить подобные слова.

– Знаю, а как же! Он был в таком бешенстве, что мне пришлось выслушать его тираду! – Деметрия распахнула веер и обмахнула им свое пухлое лицо. – Свана, Сепхинор, заткните уши! И не халтурьте, смотрите у меня! Он сказал, моя дорогая, вот что: «Валь так разжирела после своих родов, что мне даже тененска в нашей прислуге кажется симпатичней; она хотя бы влезает в девичий корсет, потому как ещё не имела детей». Всё, можете открывать.

Валь округлила глаза и остекленела.

– Какая низость, – заявила леди Сепхинорис. – Это омерзительно с его стороны. Но ты, милая, наверняка так или иначе налегала на пирожные, и…

– Нет, не налегала, – вступился Сепхинор. – Па просто был гадом, признайте это.

Деметрия расхохоталась вновь, а Сепхинорис, глядя на внука, протянула задумчиво:

– Ну вылитый Вальтер, вы посмотрите. Никакой несправедливости не допустит. Настоящий герцог.

Сепхинор постарался не возгордиться и просто взял ещё один крендель.

– Значит, траурное платье нам и не понадобится, – вступила своим тоненьким голоском леди Свана. Она носила чёрное, хотя её ворот не был так уж закрыт, как у вдов. Скорее всего, она соблюдала приличия по Рудольфу, но в голове её звучал сварливый голос брата, презирающего этот обычай. И оттого она не слишком себя ограничивала. – На Чёртову Ночь мы разоденемся как следует. У меня есть одно длинное платье, Вальпурга; я хочу, чтобы ты его примерила. Корсет надо будет затянуть по-девичьи, но ты, прямо скажем… совсем тростиночкой стала.

– А раньше не была? – обеспокоилась Валь.

– Вот мне бы ваши проблемы, – крякнула округлая леди Деметрия. И хмыкнула:

– До вечера мы все будем красотками. Даже Сепхинорис обещала наконец надеть своё платье цвета полуночи! Хватит с нас траура, милые. Наши мужья, ежели достойны быть помянуты, нам спасибо не скажут за то, что мы все похожи на трубочистов. А парней в городе осталось так мало, что им просто не из кого будет выбирать, в глазах потемнеет от черного. Хорошо хоть твой Фредерик целым из этой войны вышел!

– Он из Винсов, и я теперь не знаю, что и думать, – призналась Свана. – Вдруг они все такие… необязательные? Моё сердце не справится!

– Я ему такое устрою, если он посмеет последовать за примером сестрицы! – пригрозила Деметрия. – Лучше ему не злить женщин в послевоенном мире, где всё в наших руках!

Дамы рассмеялись. Сепхинор поглощал кренделя один за одним, вино потихоньку уходило, и неспешные разговоры продолжали сопровождать их полуденную негу. Расчувствовавшись, Валь не смогла не обратиться к леди Деметрии со словами:

– Я просто хочу, чтобы вы знали, леди Кромор. Я жалею, что тогда выбрала не Рудольфа. Даже когда началась война, ему достаточно просто было быть среди нас, чтобы всем нам внушать чувство спокойствия и защищённости. Я смогла это оценить только тогда, когда столкнулась с настоящей взрослой жизнью. И я действительно горевала по нему больше, чем по Глену, да простит мне эту хулу Великий Аспид.

Деметрия вздохнула и ответила честно:

– Я бы тоже не оценила его до тех пор, пока не вошла бы в хоть какой-то возраст. Да, Рудольф не позволил бы тебе даже близко оказаться к врагу. Он бы оградил тебя от войны, как сумел оградить нас. Но он тоже был человеком, милая, со своими достоинствами и недостатками. Не стоит думать, что с ним жизнь была бы похожа на рай. Ты, конечно, выбрала себе редкостное отродье, но… жизнь идёт, и нет смысла постоянно глядеть назад. Нет больше их обоих, а ты можешь жить спокойно. Мужей теперь на всех точно не хватит. Отдохнёшь наконец от семейной жизни.

– Вот послушаешь её – уши вянут, – ворчала леди Сепхинорис. – Ну что это такое! Даже в чисто женском коллективе такое болтать неэтично!

– Да не переживай ты так, дорогая; хоть иногда наши девочки должны видеть, что мы не истуканы, а живые женщины!

День рисковал стать слишком томным, и они перестали с вином. После чего перешли к нарядам, которые гостьи привезли с собой. Леди Сепхинорис действительно надела изумительное тёмно-синее платье, расшитое чуть блестящей чёрной нитью. Высокий ворот сзади доходил ей до затылка, а причёска, которую она украсила диадемой с чёрным перламутром, сделала её ростом выше всех. Леди Деметрия облачилась в платье цвета блошиного брюшка, тёмно-коричневое в примеси с алым, и долго крутила на голове разные вариации из кос. Свана быстрее всех влезла в серебристый светлый наряд. А потом помогала Вальпурге облачиться в бальные одежды мятного, миртового и хвойного оттенков. Они плели друг другу косы и продолжали разговаривать, а Сепхинор со спокойной душой сидел со своими «Практическими основами управления государством». Ему надо было только дождаться, когда и про его внешний вид кто-нибудь вспомнит, и ему тоже придётся готовиться к вечеру.

К наступлению темноты они были в особняке Эдорта. В саду зажгли фонарики. Каждое окно светило несколькими свечами. Музыка наполняла двор и окрестности; всё дворянство Эдорты и Брендама собралось здесь, под массивными люстрами, под портретами графов и герцогов. Ещё ни одна знатная семья из столицы не вернулась к себе, поскольку многие остались лишены своих особняков и поместий. Множество чёрных юбок темнело на софах, в дамских уголках и на террасах. Не было ни единой семьи, которой не коснулась война. Но не все приняли траур по этому поводу. Например, леди Люне Хернсьюг была по-прежнему пышно облачена в ванильное платье и пила виски. А Катрана, как всегда, будто посаженная ею на поводок, мрачно оттеняла её, словно статуя из гранита. Ей-то переходить приличия никогда не дозволялось.

Когда Валь вошла в бальную залу вместе с матерью и Сепхинором, она сразу ощутила, как меж колонн стало холоднее. Ноги словно зашуршали тише по паркету. Ненадолго запнулась речь Онорета, который вместе с женой своей потчевал гостей какими-то россказнями. Множество глаз блеснули, поднявшись изменнице навстречу, и тут же, как ни в чём не бывало, устремились в другие стороны. Леди Сепхинорис твёрдо подтолкнула Вальпургу идти дальше. И та пыталась не сбивать шаг. Предстояло поздороваться со знатными родами. Пообщаться с суровыми леди и холодными джентльменами. Но иначе было никак не вернуться в стан змеиных дворян.

– Доброй ночи, – говорила Валь Олланам. Те молчали в ответ.

– Доброго вечера, – приветствовала она Луазов. Те отводили глаза.

– Рада вас видеть, – еле слышно здоровалась она с Диабазами, и тоже тишина. Только Катрана поднялась ей навстречу, обворожительно улыбаясь.

– Валь, ты всё-таки сумела добраться до нас, – промурлыкала она и, убедившись, что на них не смотрят, хотела обнять бывшую подругу. Но та чуть отклонилась назад. Даже если Катрана была единственная, кто не демонстрировал ей своего презрения, Валь не могла пересилить себя и быть вежливой в ответ.

Она посмотрела на Катрану тяжёлым взглядом. И прекрасная леди вопросительно подняла брови, недоумевая, что не так.

– Я думала, мы правда друзья, – обронила Валь. А затем сделала реверанс пожилой баронессе. – Добрый вечер, леди Хернсьюг.

Та сделала вид, что ничего не услышала. И продолжила монотонно говорить Катране:

– И вот пришло мне письмо изэтого их тайного вражеского управления. Велят, мол, явиться, поговорить. А что у них ко мне может быть за дело? Я перед законом чиста, как белый лист…

Сепхинор сам потянул Вальпургу дальше за рукав. Что тут было сказать? Им оставалось только удалиться на диваны, к шторам и угощениям, к тем, кто не танцует. И Сепхинорис, и Деметрия, и Свана тут же отправились на паркет с редкими кавалерами, более или менее молодыми. Валь и не ожидала, что её хоть кто-то пригласит. Но каждое новое объявление танца заставляло её сердце вздрагивать и темнеть. Она провожала глазами и без того редких джентльменов Эдорты. Особенно долго – после того, как они подходили с намерением предложить ей руку, и, узнавая её, делали вид, что обознались или пришли опрокинуть рюмку. Сепхинор был недалеко – он препирался с местными мальчишками. И краем глаза поглядывал, всё ли в порядке на обитом синим бархатом диване. Там баронесса Моррва стойко держала осанку. Глаза её выискивали знакомые лица среди вальсирующих, приходящих, трапезничающих и беседующих. И блекли всякий раз, когда её нарочно не замечали.

Но ничего, она справится. Главное – просто быть.

Распалённые парными танцами, разогретые спиртным и раззадоренные друг другом, аристократы принялись смеяться и наводить в зале шум. Сепхинорис и Деметрия иногда приходили посидеть с Вальпургой. Они обмахивались веерами и рассказывали о том, как неуклюжи были их партнёры. Хотя на самом деле обе сердито косились в сторону родичей, которых заранее попросили предложить Вальпурге руку хотя бы раз. Безуспешно! Онорет вообще не собирался исполнять данное им обещание, а молодые люди из Бранибринов слишком увлеклись множеством робких девушек в чёрном. К счастью, у Сепхинорис были запасные варианты.

Когда заиграла кадриль, Валь вновь осталась одна. Ей уже надоело следить за входящими: всё равно все они прошли бы мимо. Она не мучилась, не страдала. Просто в душе её узлом завязалась ночь на Высоте Ольбрун, и бал на двоих, лучше которого не было в её жизни.

А кроме этого, в общем-то, ничего такого она и не испытывала.

Душа сама потянулась к рюмке. Раз не надо танцевать и следить за тем, чтобы не отдавить ноги кавалеру, то почему бы и не развеяться немножко? И тут тень нависла над нею. Громадный мужчина в нескладном фраке молча протянул ей руку.

Валь сперва раскрыла рот, чтобы сказать, что она не конь, чтобы подавать копыто в ответ на такой жест безо всяких «здрасьте». Затем пригляделась. И едва не прикусила язык. Это был Моркант! Он впервые показался ей в парадном облачении. Его тёмные глаза посмотрели ободряюще. И он поманил её вновь.

– Сэр Моркант! – выдохнула Валь. Она затрепетала и вложила свои пальцы в его широкую сухую ладонь. – Это вы! Вас тоже позвали? Я даже не думала…

Он усмехнулся. Понимание было в его лице. Его как Умбра здесь вообще никто не помнил; а если бы что и всплыло, то только те обвинения, которыми его когда-то увешал ныне покойный герцог Видира. Однако таков был этот человек. Он мог распахивать ворота лбом, даже если они изначально открывались в другую сторону.

Они оба были предателями. Но зато, ступив вместе на танцевальный пол, они правом сильного заняли своё место среди кружащихся пар. Ни один язвительный дворянин не мог подсечь такого, как Моркант, чтобы тот споткнулся и упал на партнёршу. Подобные конфузы с громадным рыцарем просто не могли случаться. А кто не хотел сторониться, тот и сам мог опрокинуться на свою даму, сбитый его могучим плечом. Что за прелесть был этот Моркант! Будто дестриэ среди тонконогих жеребят.

Кружась с ним, Валь беспрестанно твердила:

– Милый, милый сэр Моркант, как я была неправа с вами. Я надеюсь, вы простите меня; простите меня, сэр! Я была такой глупой, я…

Он степенно моргал в ответ и улыбался.

Когда стихла музыка, они остановились ближе к входным дверям и террасе. И Валь неожиданно увидела ту, кого вообще никогда не встречала на подобных мероприятиях: рыжую, улыбчивую, полную жизни Эми.

– Леди Моррва, слава Богу, вы нашлись! – выдохнула та и заключила Вальпургу в крепкие объятия. Та готова была расплакаться от счастья. Изменница, преступник и тененска – какое, казалось бы, ужасное собрание! И какое оно на самом деле было прекрасное!

– Эми… Эми… ну вот и твой черёд наконец пришёл поплясать на лакированном паркете… – прошептала Валь. После чего оторвала нос от её плеча и с удивлением увидела карминового цвета рюши. С недоумением она сделала два шага назад и поняла: на Эми настоящее бальное платье. Такое разве что могли пошить на заказ в ателье.

– Да вот я, видите, миледи, во всеоружии, – застенчиво сказала Эми и потеребила на плече заплетённую по всем канонам змеиную косу.

Валь ахнула и посмотрела на неё круглыми глазами. Потом на Морканта. Потом снова на неё. Они оба засмущались и каждый поглядел куда-то в сторону.

Подумать только. Если бы такое случилось год назад, она потонула бы в гневе и в возмущении. А сейчас она просто была счастлива за них, позабыв совершенно заветы о чистоте крови, о породе, о сословных границах…

«Не ты ли, проклятый, научил меня этому?»

– Я очень рада, – прошептала Валь и даже достала носовой платок, чтобы промокнуть влажные глаза. И сказала:

– Если вы того пожелаете, я бы хотела, чтобы Девичья башня стала вашим домом. Но к ней прилагается весьма грубая работа.

– О, милая леди Моррва! – Эми обняла её вновь. И запах маттиолы, вплетённой в её волосы, вновь одурманил Вальпургу. – Это… это… вы… вы просто не представляете! Мы бы даже мечтать о таком не стали! Несомненно, семья Умбра не была бы от меня в восторге; мистер М. думал найти какое-то жильё в городе, хотя… ну… хотя ему всегда нравилось заниматься кладбищем!

– Тогда – о чём разговор!

Моркант тронул Эми за плечо и языком жестов что-то попытался втолковать ей. Эми, следя за его пальцами, пояснила:

– Я действительно люблю… эту работу… там похоронено так много людей… и она трындит за них за всех… эй! – возмутилась она. А Моркант гулко хохотнул и увернулся от её тычка. Они были как дети. И Валь от души смеялась вместе с ними.

Только один вопрос продолжал беспокоить её. Она задала его почему-то вполголоса, будто не могла привыкнуть к тому, что можно говорить свободно:

– Сэр Моркант, а как же… а как же Банди? Он добрался до большой земли?

Рыцарь кивнул. И Эми передала его слова:

– Он прислал письмо. У него всё хорошо. Хочет вернуться после заключения мира.

– Мира… – вздохнула Валь. И полюбопытствовала:

– Есть какие-то слухи?

– Да. Говорят, остров может нам остаться. Но покуда граф да король выясняют отношения, дни идут, и они всё пересчитывают, спорят, согласуют. Конституции, контрибуции, ну или как их там.

Валь потёрла пальцы, размышляя о том, как эти двое выглядели бы за одним столом где-нибудь в королевской приёмной. Но не успела даже толком погрузиться в свои мысли.

– Валюша! – услышала она звенящий голос. Она обернулась к нему навстречу. Хотелось упоённо запищать в ответ. К ней бегом подбежала леди Кея. Шаг её был всё ещё нетвёрд. В трауре по своему брату и по своей тёще, вся чёрная, она всё равно сияла изнутри. Они стиснули друг друга в объятиях. Аж дух захватило от ликования. Валь уже не стеснялась радостных слёз, а Кея твердила ей:

– Если ты ещё раз посмеешь, глупая моя, уехать вот так, не оставив никакой весточки, я тебя буду по-другому встречать! Я… я не знаю, что я с тобою сотворю, но никогда, никогда больше так не делай!!

– На кого же теперь остался Брендам! – рассмеялась Валь. Она беспрестанно гладила Кею по плечам и любовалась её сердцевидным лицом.

– На всяких высокомерных дураков, которых на этом острове пруд пруди, – смело заявила Кея. И представила Вальпурге своего мужа: тот резво передвигался на костылях. Хоть отсутствие ноги уже не позволило бы ему танцевать, он, кажется, был очень рад вновь оказаться на празднике. Он улыбался и то и дело кивал в знак приветствия вальсирующим мимо парам.

– Мисс чародейка, – поздоровался он с Вальпугой строго. На это она ответила неловко:

– Вольно, сэр Уолз. Моя конспирация больше не действует. Теперь я вновь леди Моррва.

– Прекрасно, – Уолз был почти так же молод, как и Кея, и лицо у него было такое же доброе. Несомненно, их дочка осталась где-то с няней в резиденции. А сами они пришли сюда поддержать её, Вальпургу. Как Моркант. Как Эми. Горло сжималось от бесконечной благодарности их великодушию. Их преданности и доброте.

Но даже это был не предел. Уолз привёз за собой весь свой отряд. И те из них, кто был без невест и жён, следуя его наказу, позвали баронессу Моррва танцевать. Так даже на персону нон-грата создалась очередь. И Валь знала, прекрасно знала, что они пытаются помочь ей. Мысль об этом была прекраснее, чем о том, что сюда в итоге явился бы сам Адальг и на глазах у всех ангажировал бы её на вальс.


– А теперь – давай поговорим как следует, – пророкотал Экспиравит, когда тяжёлые двери стукнули друг о друга, отделяя их переговорную от многочисленных казначеев, советников и прочих специалистов. – Меня утомило бросать слова в воздух, чтобы их разносили по углам твои няньки.

Адальг остановился, освещённый луной. Весь его царственный вид не стоил и ломаного гроша. Под глазами залегли пурпурные круги, а перстни то и дело сыпались с рук, когда он заламывал пальцы. Можно было подумать, что он боится вампира. Но нет. Он, как и всегда, боялся только проигрыша. Только быть последним.

Он перестал расхаживать вдоль фрески с грифоном, своим родовым зверем, и наконец отодвинул резное кресло, чтобы сесть обратно. Они оказались лицом к лицу. Граф – под маской пустого белого лица с нарисованными на губах клыками, а король – под маской уверенности в собственной правоте.

– Моя страна слишком большая, чтобы я мог принимать такие решения единолично, – буркнул Адальг и упёрся взглядом в бумаги, указы, печати и счёты.

– Ничего, – вкрадчиво ответил Экспиравит. – Я тебя научу. Смотри: вот Юммир. Вот сколько денег тебе приносила его казна до восстания. Вот Змеиный Зуб… и то же самое. Вот их военные силы. Вот их знатные семьи, что уцелели после войны. Что тебе выгоднее?

– Юммир, очевидно, – поморщился Адальг. Он хотел было взъяриться, что вампир слишком много на себя берёт, но он устал. Эти переговоры длились слишком долго. А он всё ещё не понимал, чего хочет. И хочет ли вообще.

– Так что ты должен решить?

– Что я отдаю тебе Змеиный Зуб и контрибуции. Но зачем тебе-то оставлять меня в выигрыше, я не пойму?

– Как бы тебе сказать, – Экспиравит растопырил пальцы, будто хотел на них научить короля считать. – Контрибуции дадут мне возможность выполнить мои обещания перед солдатами. А также обустроить остров так, как я хочу. Если я предпочту править на условиях автономии, как герцоги Видира, то остров мне будет всяко приятнее, чем даже собственное графство. Конечно, Змеиный Зуб очень интересен для вас как прикрытие ваших морских границ, но мы сможем договориться. Вот, вроде как, все довольны.

– И всё же нет, – Адальг положил обе ладони на стол. И мрачно встретил скучающий взор графа. – Я пока не могу решить с островом.

– Ради всего порочного и нечестивого на этом свете, Адальг, говори уже, что у тебя на уме. Иначе я решу, что продолжать войну проще, чем с тобой беседовать.

Адальг набрал полную грудь воздуха и наконец озвучил то, что хотел держать при себе.

– Это Вальпурга, – и он насладился оцепенением, которое охватило графа при звуке этого имени. – Женщина, которая ради любви ко мне пошла на всё это безумие с чародейством и подпольными играми прямо у тебя под носом. Когда я просил её помочь мне, я понятия не имел, что она… что она может быть способна зайти так далеко. Я думал, они с Эпонеей похожи, просто Эпонея более милая, менее строгая. Но на самом деле Валь настоящая героиня, а Эпонея – просто тень её, её отблеск в утреннем прибое. И теперь я в замешательстве. Ты предал её изгнанию, позору среди её бывших друзей, но они-то никогда мне не доверяли. Выходит, я бросил её по-настоящему на корм этим вшивым волкам. Тогда как она была единственной, кто никогда не поворачивался ко мне спиной.

Но Экспиравит, слушая его, застрял в самом начале его речи.

– Делала… это… ради любви к тебе? – он не верил своим ушам. – С чего ты взял, что к тебе, а не к своему острову или чему-то в этом духе?

– С того, что она сама мне это сказала. Когда мы тайно встретились перед штурмом. Она клялась мне в своих чувствах и умоляла не бросать её. И я пообещал, что не брошу. Теперь, когда она одна против целого клубка змей, я не могу… я не могу спать спокойно.

«Так значит, история о влюблённости баронессы была твоей историей», – наконец понял Экспиравит. Сердце его замерло и перестало стучать, а усталость ссутулила плечи.

Как всё это оказалось низменно, пошло, глупо.

– И что ты, предложишь ей руку и сердце сразу после того, как закопаешь хрустальный гроб с Эпонеей? – переговорный тон его вновь превратился в язвительный. Он уже не хотел доводить этот диалог до ума. Он тоже перестал вообще чего-либо желать.

Адальг дёрнул губой, будто хотел оскалиться. И огрызнулся:

– А что тебя не устраивает, Экспир? Я правильно помню, что тебе была обещана, как это у них называется, «правящая дочь» Видиров? Валь к ней не относилась ни при рождении, поскольку её отец уже тогда передал правление Беласку; ни даже если притягивать это за уши сейчас, когда она осталась одна из Видиров, поскольку у неё есть сын. Вот и все дела.

– Всё верно, – глухо ответил вампир.

– Или ты всё равно хочешь от неё исполнения клятвы?

«Хотел бы я? Конечно. Я бы заставил всех клятвопреступников платить стократно за нарушенные ими обещания. Но если она не та, что обещана мне пророчеством Софи, значит, оно просто не сбудется. Рано или поздно это должно было случиться».

– Делай, как знаешь, – он апатично откинул от себя перо. В спине вновь закололо, и поэтому он положил ноги на край стола. – Если она тебе не откажет, значит, Змеиный Зуб твой. Потому что её оттуда не сдвинешь, очевидно.

«Обрекаю ли я её на ещё худшее наказание с этим ветреным идиотом, или она действительно только о нём и мечтала в своей блеклой жизни?»

Адальг раздул ноздри и стиснул кулаки. Будто пёс, который готовился выполнить команду «фас». Теперь он видел цель и знал, куда бежать и на кого бросаться. Фигурально, разумеется.

– Ты действительно готов заключить такой договор? – выдохнул он.

– Нет, – Экспиравит почесал подбородок под своей маской. Затем откинулся на спинку резного кресла и уставился в потолок. – Пока что я хочу только одного. Я возьму перерыв и уеду к своим сородичам в Цсолтигу. Но если… если не возникнет никаких дополнительных условий, пускай так и будет. Женись на ней. Только будешь ты с нею жить раздельно, потому что ты не вытащишь её с острова. Если вытащишь – остров мне, контрибуции я уменьшу. Если не вытащишь – остров тебе, но это будет дороже. В общем и целом, чтобы ты представлял, как это выглядит. Пока что я не хочу об этом думать. Мне нужен отдых.

– Идёт, – Адальг вскочил с места и протянул ему свою ладонь. Они пожали руки. И показалось Экспиравиту, что этим рукопожатием король забрал из него больше жизни, чем это способен сделать своим укусом вампир. Будто бы вытянул из него что-то, оставив его совсем пустым.

Но зато ему было, куда возвращаться.

Под покровом ночи он со своим эскортом покидал первый дворец Харцига. И при виде его флагов люди откуда-то брались на сонных улицах, чтобы кричать проклятия. Он к такому привык. Гвардия в плащах летучих мышей не подпускала никого слишком близко. А чтобы принимать на себя снаряды тухлых помидоров и апельсинов у него был адъютант Бормер, облачённый в гербовый доспех.

Только один человек показался неопасным. Он был Экспиравиту не знаком: невысокий, складный, с пушистой бородой, он тянулся к нему через солдат.

– Милорд! – крикнул он, пробудив вампира из исступлённого безмолвия разума. – Милорд, я прошу вас, возьмите! Я обязан вам жизнью, и, если вы действительно отдаёте остров королю, я не могу… я не могу допустить, чтобы ему так повезло! Ну возьмите же!

– Ну, – бросил Экспиравит Мглуше, и та остановилась. Он велел гвардейцам посторониться и принял из рук незнакомца письмо.

– Ваше счастье, – горестно хмыкнул вампир, – что я не знаю вас. Быть моим должником слишком обременительно.

– Я понимаю, – ответил тот. – Наверное, я пожалею о том, что сделал это. Но я не хочу, чтобы он остался победителем. Пожалуйста, прочтите. Это про Беласка.

– Хорошо, – Экспиравит спрятал письмо за пазуху и подогнал Мглушу. – Спасибо, честный человек.

Он, на самом деле, уже не хотел бороться. Может, потом, когда они отплывут в Цсолтигу, он распечатает это послание. У него будет какое-то время, чтобы просто ни о чём не размышлять, пренебречь думами о клятвах, законах, пророчествах. Одарённый им за службу Валенсо теперь будет править Брендамом в новом титуле, а Клод займётся остальными колониями. Кристор присмотрит за моральной стороной вопроса. А Лукас… А Лукаса нет больше.

В общем, он сам мог себе позволить забыться хотя бы ненадолго. А Адальг и Вальпурга пускай разбираются, что у них там за любовь.

Хотя о чём разговор? Конечно же, она согласится. Раз она так о нём мечтала.

«И даже бессмертный, коронованный самим Богом, не знающий себе равных, я совершенно бессилен, когда в трауре душа», – думал он снова и снова. – «Даже Софи, сказав мне напоследок, чтобы я не боялся любить, едва ли могла предположить, что лучше б ей было молчать». «Тенекрылый» посторонился, пропуская «Победоносного», что на всех парах покидал гавань.

Пускай будет, что будет.


В десятых числах августа, когда был день рождения леди Деметрии, Валь с юным виконтом Моррва гостили в особняке Эдорта. Моркант и Эми уехали теперь уже по-хозяйски осваивать Девичью башню; счастливое семейство Ориванзов также возвратилось домой; Онорет с трудом переносил кузину в своём имении, особенно в процессе ухаживания за дамой из Луазов, и потому тоже появлялся редко. Словом, несколько деньков выдались наполненными сладостью уединения и радостью мягкого завершения лета.

Странно было жить, ничего не ожидая, и оттого получать от жизни подарки, для которых, кажется, ничего не делал. Так Валь думала, когда получила послание и строки, до боли знакомые, что предлагали ей повидаться в одном из приличных местных заведений за ужином. Она боялась верить, что угадала; она боялась даже думать о том, кого увидит; но надела мамины серьги с изумрудами, вечернее папоротниковое платье и завернулась в латунного цвета платок. Семье сказала, что пошла увидеться со старым другом, и, в общем-то, не соврала.

Это был Адальг, как всегда спрятанный под личиной обычного зажиточного горожанина. Ни короны, ни перстней, ни горностаевого меха. Только его очаровательная тёплая улыбка.

– Валюша, – прошептал он, сжав обе её руки.

– Адальг, – выдохнула она в ответ. Тень от штор пала на них, скрывая их в укромном уголке. Но даже здесь, в удалённом от всех местечке, в тени монстер и фикусов, их бы узнали. По крайней мере, её.

Но что ей теперь? Это, по меньшей мере, не самый страшный из её грехов.

Они сели вместе на бархатный диван, и официант, не глядя, поставил перед ними какое-то простенькое, но лакомое угощение, вроде медовых персиков. Однако какое им было дело до персиков. Валь смотрела в его чуть осунувшееся, посерьёзневшее лицо. В блестящие небесные глаза. Она трепетала радостью встречи; и всё же уже не чувствовала себя так ничтожно по сравнению с ним. То ли она будто выросла, то ли он стал мельче. Но теперь ей казалось, что она не готова начать лить слёзы только потому, что тот скажет: «Эпонея».

– Ты так изменилась, – тихо промолвил Адальг. Его взгляд изучал её посуровевшие черты, но постоянно возвращался к янтарю её глаз. Она даже смотрела теперь иначе, так, что внушала ему ещё больше уважения.

– Было бы трудно не поменяться, – иронично хмыкнула Валь. – Ты тоже, кажется, уже не похож на себя прежнего.

– Мы будто ветераны, что прошли войну.

– Будто?

Адальг осознал свою ошибку и хохотнул. А затем сжал её ладонь обеими своими руками и ответил честно:

– Я бы не хотел, чтобы ты вообще оказалась так близко к центру этой бури. Но никакому шторму оказалось не под силу сломить тебя. Ты стала ещё красивее, Валь.

«Я знаю, к чему ты клонишь», – отчётливо поняла Валь. И взволновалась. Не радостью, а просто. Она была совершенно не готова даже мечтать о таком.

– Адальг, – ответила она негромко и чувственно. – Я должна тебе сказать, что я сожалею о том, что тогда наговорила про Эпонею. И очень соболезную тебе.

– А я – тебе. Ты осталась совсем одна.

– Я и была совсем одна. Мой муж, как выяснилось, недолго мною восхищался.

Понимающая улыбка тронула его лицо, и он провёл пальцем по её ладони. Какое же странное от этого было ощущение; такое обыденное, будто она так долго об этом мечтала, что всё наслаждение уже пережила в своих грёзах.

Но он сам пришёл к ней, и все сомнения больше не имели права на существование.

– Валь, я всегда думал, что ты, такая воздержанная и педантичная, такая серьёзная и внимательная, ты подберёшь себе мужа по высшему сорту. Я даже не могу себе представить, как ты досталась не тем рукам.

– Я не могу сказать, что это именно «не те» руки, – призналась Валь. – Мама сама сказала мне, что раз небо даровало ей право выйти замуж по любви, то она сохранит его и для меня. Я была ограничена разве что выбором на острове. Я… ты правда хочешь знать?

– Расскажи, – благодушно кивнул Адальг. Валь порыскала рукой на сиденье рядом с собой и поняла, что не взяла с собой веер. Оттого она вздохнула тяжело и предложила:

– Давай лучше выйдем на улицу. Здесь слишком душно для таких историй.

– Всё, как ты пожелаешь, – и он помог ей встать, а затем предложил взять себя под руку.

Они вышли в вечернюю жизнь городских улочек. То и дело трещали крылья проносившихся мимо стрекоз. Звёзды подмигивали из бездонного неба.

– Понимаешь, если не вести речь именно о влюблённости, – деликатно обходя тему своего признания перед штурмом, заговорила Валь. – То я выбирала того, с кем мне было легче и веселее всего. И это был Глен. С тех пор, как мы переехали в Девичью башню, я частенько с ним пересекалась. Он всегда был весел и задорен, никогда не нудел о деньгах и вообще слыл душой компании. В какой-то момент, когда мама велела мне кого-то выбрать, я решила, что я просто хочу окно в его мир, беззаботный и красивый. И я ему намекнула, что интересуюсь им, когда он подвозил меня однажды из Купален. Он, в общем, намёк понял и как-то сходу «влюбился» в меня в ответ. Я была так горда тогда, что завоевала того, кого хотела, что у меня не хватало разума догадаться – он тоже искал способы поправить и своё финансовое положение, и свою репутацию. Но потом в моих глазах прояснилось. Когда я родила Сепхинора, я по-настоящему ощутила, что такое восхищаться ярким человеком и что такое – жить с ним. Я сама виновата, что оказалась так самонадеянна. И всё же Сепхинор – лучшее доказательство тому, что любовь ценна, даже такая глупая.

– А что с ним произошло? – аккуратно осведомился Адальг. Он полностью взял их маршрут на себя и обводил их вокруг шумных выходных толп.

– Он погиб во время штурма Амаранта. Почему-то решил принять участие в защите имения. Если бы я не сказала Сопротивлению, куда пойдёт захватчик, он бы остался жив… хотя бы ещё на какое-то время.

– А что значит – «недолго восхищался»?

Валь опустила глаза в свои мюли. Неловко и в то же время приятно было рассказывать ему это всё. Будто жизнь была уже прожита, и оставалось лишь обсуждать её сакральный литературный смысл.

– Я думала, что он говорит правду, изливая на меня комплименты и восторги. Я не верила тем, кто считал, что у него длинный язык. Но, оказывается, он и правда мог любить не одну меня за раз. Словом, приятнее супруги столь знатного рода для него могли быть лишь те дворянки, которых он ещё не покорял. И не только дворянки. Прости, Адальг; я хоть и стала свободнее в нравах, но всё ж мне непросто говорить вслух такую мерзость. Даже если я и сама его уже никак не могла любить.

– Понимаю, – Адальг согласно качнул кудрявой головой. Они вошли в городской парк и остановились, глядя на то, как чёрные лебеди готовятся ко сну. Валь поддержала непродолжительное молчание. И он продолжил:

– Я тоже так и не разобрался с тем, что чувствовал к Эпонее. Мы были счастливы вместе. Однако я совершенно не понимал её в быту. Будто владел слишком дорогой заморской птицей. Больше всего мне хотелось быть её единоличным хозяином, хотя я понятия не имел, что с нею делать. Прости, Валь. Я знаю, она твоя сестра, но…

«…ей не так повезло, как мне, когда она вернулась домой после войны», – подумалось Вальпурге. Она не раз вспоминала о предсмертной записке кузины, и только спустя какое-то время ей стало ясно, что могло привести к такому печальному исходу. – «Ей пришлось воссоединиться с Адальгом, который уже держал в уме то, что я сказала про её увлечение Лукасом. Которое и увлечением-то не было, если она действительно пыталась пользоваться им ради Сопротивления. Но у неё не стало ни матери, ни отца; зато она увидела змеиное дворянство, которое показало ей, как долг должен брать верх над любым желанием, и окончательно уверилась в своей порочности. Не получила никакой поддержки, как получила я. И угасла. Оставив мне напоследок мораль своей печальной судьбы».

– Я представляла её хуже, чем она оказалась, – честно ответила Валь. – В ней было немало жёсткости настоящей Видира. Но она настолько привыкла себе ни в чём не отказывать, что мы с нею были разделены целым ущельем непонимания. Это было прекрасно, скажу я тебе. Я любовалась её беспринципностью, как и леди Финой Луаз, и тихо завидовала её умению жить.

Она почему-то заулыбалась и подняла на Адальга глаза. Тот оторвался от мрачного созерцания паркового озера и тоже перевёл взгляд на неё.

– В конце концов, мы вернулись друг к другу, да? – усмехнулся он. – Как и тогда, когда мы могли говорить обо всём.

– Да, – прошептала Валь.

– Я бы сказал, что это неправильно. Даже у шасситов, хоть для вас это и смешно, есть законы и приличия. Но…

«Но? Но?!» – застучало в голове. Валь затаила дыхание. Что это? Счастье? Радость? Влюблённость? Или просто весьма волнительный момент в жизни?

– …но если ты не носишь траур, может быть, ты хочешь выйти за меня? Наконец.

Валь заморгала и опустила взгляд куда-то в его расшитые золотом рукава. А он продолжил настойчиво:

– Я не позову тебя прочь со Змеиного Зуба. Напротив. Он останется твоим, освободится от власти врага… и будет островом королевы. Кто теперь возразит, что ты для него лучшая защитница?

«Да кто угодно», – подумала Валь и досчитала в уме до трёх. Она всегда так делала, если слишком переживала. Затем она нашла в себе силы и посмотрела Адальгу в глаза:

– Разве я могу отказаться? Я мечтала об этом всю жизнь, милый Адальг.

И заулыбалась. И уверила себя, что продолжает бредить именно им. Его мягкими кудрями, его добродушной улыбкой и теплом его касания.

Это было лучшее завершение той Долгой Ночи, что началась больше полугода назад. Что низвергла её от баронессы до рендритки и возвела из преступницы в королеву. Лишила её того немногого, что было, и дала стократно больше.

Хорошо, что утро всё-таки настало.

Надо ли говорить, что это решение было благодушно встречено семейством? Пускай и поспешно организованная, свадьба явно должна была стать счастливым концом этой истории. Леди Сепхинорис вздохнула только, что Адальг не островитянин; но это, пожалуй, был его единственный недостаток. Сепхинор вообще бескрайне удивился, услышав эту новость. А змеиное дворянство разделилось на две части: на тех, кто считал, что Вальпурга продолжает предавать свой род подобным браком, и на тех, кто был уверен, что для неё это чересчур хорошо. Были ещё и третьи, что объединяли в себе эти два мнения, и четвёртые – исключительные, как Моркант, Кея, Эми, Уолз и Деметрия. Они желали Вальпурге счастья и были рады вновь видеть её в Брендаме. Особенно в Летнем замке, из которого Валенсо, Кристору и прочим прихвостням врага пришлось перебраться куда-то в портовый квартал. Валенсо на ходу строчил письма Эскпиравиту и бросал на Вальпургу злобные взгляды багровых вампирских глаз, а Кристор просто вежливо с нею попрощался. Вот уж воистину настал момент думать, что ей будет не хватать игр в магичку.

Она наконец стала полноправной хозяйкой Летнего замка, пускай и предстояло ей провести три дня сперва как узнице. Таков был брачный обычай острова: жених должен был созывать гостей на празднество, а она – сидеть взаперти, читать молитвы, расшивать своё свадебное платье и, в общем, всячески готовиться к дню, который бывает раз в жизни.

Для заточения она выбрала свою чародейскую башню. И лорд Оль-Одо предупредил её, что в ней неделю как померла Альберта: её туда поселил Валенсо, и её там укусил бумсланг. Но сам бумсланг оказался потерян в вехах истории и отправился куда-то, должно быть, к своим родичам в Дол Иллюзий, потому что его война тоже подошла к концу. По крайней мере, Валь зря поднимала постели и шкафы в поисках его тонкого хвостика.

Кея иногда приходила помогать с платьем; маленькое, что Валь носила в первую свою свадьбу, уже ей не подошло бы, поэтому приходилось сажать на себя мамино. Но в основном часы затворничества скрашивала как раз сама леди Сепхинорис. Она сидела рядом и подшивала к перламутровому подолу упавшие жемчужинки. А Валь в это время распускала швы на талии и в плечах, чтобы перешить их посвободнее.

Они с мамой говорили обо всём. Сперва, конечно, о регламентах. Одним глазом Валь поглядывала в свою настольную книгу – «Одеяния на дни праздничные и будничные», а другим – в трактаты о королевских одеждах Шассы. Теперь надо было соответствовать сразу двум очень строгим канонам.

С одной стороны, она была рада вернуться к привычному. С другой стороны… так и хотелось зевнуть, изучая трудные для понимания записи о том, каков должен быть выворот рукава. Даже странно, что такое глубоко близкое к сердцу занятие, как чтение подобных правил, могло показаться ей неприятным.

– Мам, мне снова начинает казаться, что если мы нечаянно укоротим рукав на лишний сантиметр, то мне придётся убежать из-под венца, – тяжело вздохнула она и надела напёрсток, чтобы вернуться к своему занятию.

Сосредоточенная леди Сепхинорис в каштановом платье продолжала выверять жемчужинки.

– Это большая ответственность, – пробормотала она. – Я тебя понимаю. На самом деле, я никогда не хотела для тебя такой участи. Быть королевой – это не такое уж и счастье. Но ради свободы острова…

– Да нет, мам, – Валь улыбнулась и покачала головой. Тяжесть кос на макушке уже тоже тяготила с тех пор, как она распробовала другие причёски. Но не всё в жизни змеиных леди было приятным. Зато всё – вознаграждалось. Теперь она это знала. – Я, на самом деле… я ведь могу тебе сказать по секрету? Адальг всегда мне нравился. Я просто с самого начала была уверена, что не достойна его.

Сепхинорис подняла на неё суровый взгляд. И вскинула дугой тонкую бровь:

– Только в те моменты, когда ты ешь слишком много пирожных, может быть. Но на деле, если бы ты сказала это мне, мы бы похлопотали.

– Но мне пришлось бы уехать со Змеиного Зуба! Это меня останавливало. Ты же знаешь. Нельзя покидать его пределы, как говорил папа, нельзя предавать его, иначе…

– Знаю, – оборвала её Сепхинорис и продолжила своё шитьё. Но вид у неё был озадаченный. Она будто не хотела слушать слова Вальтера из уст дочери. – Однако я что-то не припомню, чтобы ты сидела с таким лицом, когда ждала праздника с Гленом. Ты вся светилась, а сейчас будто идёшь на войну.

– Почему? Я рада.

– Я вижу, что ты очень погружена в себя. Я знаю, что не все вещи можно рассказывать, но, если ты желаешь чем-то поделиться, говори.

«Нет, тайна про Эскпиравита останется со мной до гробовой доски», – мрачно пообещала себе Валь. И поделилась тем, что тоже её беспокоило:

– Адальг просто показался мне ненадёжным. Не знаю, как описать. Я имела неосторожность быть с ним слишком откровенной перед штурмом Брендама. И в тот момент я увидела его таким, что… что перестала обожать его так слепо, как раньше. Холодным, безразличным. Замкнутым на своём интересе. Я понимаю, ему было тяжело в тот момент, да и я явно перешла грань со своей истерикой, но в моём сердце до сих пор стынет это воспоминание.

Пальцы Сепхинорис вновь замерли. Взгляд из-под тяжёлых век приковался к дочери. Та продолжала, неуверенная:

– Он делал это ради Эпонеи, как я думала. Но ведь Эпонеи всего две луны как не стало, пускай она и не была ему верна, а он уже тут. Мне казалось, он очень её любит, а он теперь говорит… что любит меня. И Глен тоже говорил, что любит меня, уже тогда, когда не любил.

Горло её сжалось, и она посмотрела на мать. И та промолвила негромко:

– Никогда, милая, не верь словам о любви. Верь молчанию о любви и делам о любви. А о словах забудь, ежели они ничем не подкрепляются, то их будто и нет для тебя.

– Но как же мне…

– Как и положено змеиной леди. Будь дисциплинирована. Будь строга к себе. Будь достойна. Следуй за каждой строчкой «Свода законов, коим жена подчиняться должна». И тогда, если ты будешь прилежна, Рендр умилостивит твоего мужа. Больше ничем другим мы не властны.

Эти слова придавили Вальпургу. Её сердце, что успело вылететь из клети и весенней птицей пронестись по комнате, вновь было заключено за решётку. Знала она мужчин, которые не говорили о любви. Взять было того же Рудольфа. Но Рудольфа не было уже.

Конечно, эти слова были верны. Это правильная жизнь, это жизнь, наполненная не сиюминутной радостью, а иной… Нематериальной… Плечи её дрогнули, но она удержала их прямо. Раньше эти слова заставляли её радоваться, подкреплять её жизненные принципы. А теперь будто связывали ей руки.

– Ты совершенно права, мама, – прошептала она. – Спасибо.

– Вот и хорошо, милая. А теперь давай вернёмся к делу. У нас осталось не так много времени.

На последний день перед ритуалом Вальпурга осталась одна. Живи она по всей строгости заветов змеиного Бога, она бы была в уединении все трое суток, но тогда она действительно не успела бы справиться с нарядом. Так что на этот день ей оставалось только листать молитвенник и бесконечно примерять на себе своё облачение невесты. Светлое платье с подолом, длинным, как половина трапезного зала, и густая фата, через которую не было видно даже силуэтов. Фата была та же самая, что и на свадьбе с Гленом, и Валь хорошо помнила, что мама тогда вела её к святилищу буквально как поводырь. В четырнадцать это казалось забавным. В двадцать один уже по-взрослому заставляло ворчать на глупость подобной формальности.

Обычно свадьба проводилась на рассвете в святилище Рендра. Но всю ночь накануне лил дождь, и змеиный идол из дальней части замкового сада перенесли в танцевальный зал. Валь слышала отзвуки музыки и голосов, и считала часы, когда за ней придут. Тогда празднование завершится, мать явится к ней и отведёт её к Адальгу, а тот принесёт с ней клятву и отправится с ней в спальню, оставив гостей веселиться. Это смущало почти так же, как и в первый раз.

Рассвет всё не наставал. Дождь поливал так, будто хотел снова утопить весь остров. И на шестом часу утра Валь забеспокоилось. Ну а если зари не будет видно, скажем, ещё несколько часов за тучами, ей тут до обеда сидеть? Адальг же скажет им, что пора прекращать томить невесту? Ну или хотя бы мама.

Уже почти к шести её думы были услышаны. Вверху лестницы появилась одетое в дождевого цвета платье леди Сепхинорис. Вид у неё был решительный и какой-то недобрый.

– Ты готова? Почему фата поднята? – сухо спросила она. Валь поспешно накинула на себя свои свадебные шоры и перестала что-либо видеть. Она попыталась нащупать рукав матери, но та сама взяла её под локоть и повела за собой, пробурчав:

– Не оступись.

– Я смотрю, – проворчала Валь в ответ. Мелькающие под туфельками ступени остались единственным, что она теперь видела. Они сошли на этаж ниже, а затем приблизились к новой лестнице.

– Сепхинора не будет. Я решила, что ему не стоит присутствовать, – глухо говорила Сепхинорис. Валь с недоумением повернула голову на звук её голоса. А затем нахмурилась и стала вновь перебирать ногами, спускаясь. – Да и не всем стоит это видеть. Ты знаешь, милая, как к тебе относятся на острове.

– Да, но…

– Помолчи и слушай. Какими бы ни были люди, населяющие Змеиный Зуб. Какими бы ни были времена. Как низко ни пали бы все вокруг… мы, Видира, всегда чтим клятвы, чего бы нам это ни стоило. Когда мы их даём, мы соблюдаем их. Особенно если речь о том, чтобы постоять за наш родной остров. Твой брак как раз из таких. Он есть жертва.

– Ма, не пугай меня, – выдохнула Валь с нотой раздражения. Каблуки зацокали по мраморному полу, приближая звуки множества голосов в танцевальной зале. – Я не настолько глубоко погрязла в озвученных тебе сомнениях, чтобы…

– Я говорю – помолчи и слушай. Я отдаю тебя замуж, моя дорогая, и опять без отца. Не знаю, что он сказал бы на это. Но знаю, что должна сказать тебе я: ты должна быть хорошей женой. Во имя нашего острова и нашего рода. Я виновата в том, что до этого дошло. Я и только я. Но я хотела защитить тебя. Прости меня, милая, и покорись судьбе.

Судя по паркетному полу, они вошли в зал. Голоса стихли, и Валь сама тянула мать вперёд, не желая больше слушать этих проповедей. В конце концов, если Адальг терпел Эпонею, ему не составит труда не заметить какие-нибудь оплошности в тонкостях этикета. Валь имела все основания полагать, что она наконец-то освободится хотя бы от части трудностей жизни в змеином обществе. Хоть она и догадывалась, что с ними придут дополнительные, что связаны с титулом. Ну так это ж не война – справится.

Когда на паркете появился краешек подола со змеиным узором, Валь поняла, что они упёрлись в Сизу. На правах одной из самых верных (и живучих) рендриток города она заключала этот брак. И хорошо; Сиза всегда Вальпурге нравилась. Было в ней нечто непосредственное, что и в тех редких людях, которые действительно живут своей верой.

– Леди Сепхинорис Эдорта Видира, – монотонно прозвучал голос Сизы. – Клянётесь ли вы нам, что привели под очи Великого Аспида вашу кровную дочь, леди Вальпургу Видира Моррва?

– Клянусь, – оборонила Сепхинорис.

– Жених был с гостями щедр и учтив. Мы считаем, что Змей благоволит его намерению. Отдаёте ли вы невесту согласно заключённой между вашими семьями клятве?

– Отдаю.

Сепхинорис отпустила руку Вальпурги, и её шаги отзвучали, стихнув чуть позади. Валь затаила дыхание: этот момент.

– Тогда слушайте, верные подданные острова, слушайте! Глазами Змеиного Бога гляжу я на них двоих и вижу отныне мужа и жену, в жизни и в смерти, в радости и муке, в согласии и раздоре! Ты теперь леди Вальпурга Видира Моррва Эльсинг; взгляни и ты в глаза Великого Аспида!

С хлопком фата сорвалась и слетела с её кос, разметав их по плечам. Не лик Рендра, но мрак заполнил всё вокруг. Тёмная зала, кишащая мелкими и гигантскими нетопырями. Стройные ряды солдат в кожистых плащах. Валенсо. И красные, как кровь, как гибель, как смертный час, глаза нечестивого графа глядят на неё из-под маски-ньяги на пол-лица.

Сердце пропустило удар. Валь покосилась на мать и увидела лишь, что та не отрывает взора от пола. Она одна была так близко из друзей. Остальные остались за стройными рядами графских солдат, безоружные, столь же растерянные. А прочие относились к тем самым «змеиным дворянам». Тем, кто все как один враги.

Экспиравит бросал на неё торжествующую тень. Спина его больше не была согнута. Он вырастал над всеми, как скала, и могучие козлиные рога венчали его. Будто воплощённый Схолий в плаще, сотканном из ночи, он уничтожил весь свет.

– Нет, – сдавленно вырвалось из груди Валь. Она задрожала. – Где Адальг? Почему? Мы же… он же…

– Он струсил, когда я предложил довести до ума наш с ним давно обещанный поединок, – прошептал гулким ветром Экспиравит. Его могильное дыхание опалило Вальпургу, заставило её съёжиться.

– Но мы заключили договор…

– Со мной вы заключили его раньше, – он чуть склонился. Его лицо, приблизившись, сковало Вальпургу неизбежностью тяжёлого взгляда. – Правящая дочь Видиров была мне обещана. Беласк-то оказался бастардом. Так что всё это время моей невестой была ты.

«Великий Змей, только не это. Не может этого быть», – сознание ослепло от ужаса.

– Адальг не позволит…

– Смирись. Ты обошлась бы ему куда дороже, чем ририйская принцесса. Он предпочёл покрыться позором, но вступить в новую жизнь, не лишившись ни одной из своих конечностей.

Его пасть мертвецким оскалом осветила бездну этого богами забытого места.

– Ну же, поцелуй меня, жена, – прошипел он. – Я ведь обещал тебе, что ночи не будет конца.

– Нет, – всхлипнула Валь. Не сводя с него глаз, она попятилась назад. Ноги путались в подоле. Из груди вырвался вопль отчаяния:

– Нет!

Она кинулась было прочь, но острые алебарды нетопыриных стражей сверкнули перед её лицом. Она хотела ринуться за матерью, но вампир поймал её за локоть и резко развернул к себе. Он буквально подмял её под себя. Но она не хотела встречать свою судьбу. Она дёрнула свою руку, другой забарабанив по его плечу. Она рассчитывала, что он хилый. Костлявый. Она билась за свою свободу, плача и крича; но он оказался гораздо, гораздо сильнее.

Её последний неистовый бросок он пресёк. Он заломил руку ей за спину и склонился, дыша ей в ухо.

– Дай мне то, чего я хочу, – пророкотал он из своего нутра.

– Не смей! Нет! – забилась Валь, но он ещё грубее дёрнул её руку за лопатками. Затем впился в её шею. Боль пронзила сжатые ужасом мышцы. Будто добыча, синица в лапах ворона, она, заливаясь слезами, повисла в его когтистой хватке. Всё в ней заледенело до самых кончиков пальцев на ногах. Она ещё дёргалась, будто пыталась продолжать бороться. Но с каждым жадным глотком вампира всё в ней слабело и гасло. Пока не поникло окончательно. Никто не мог бы ей теперь помочь, даже если бы вознамерился.

Сломав её, подчинив, Эскпиравит оторвался от неё и торжествующе поднял голову к собравшимся. Кровь заливала его кружевное жабо и капала с его подбородка на свадебное вальпургино платье. Падая на парчу, капли темнели и расползались бесформенными дырками. Будто пулевые раны.

– Эскпир, остановись, – Кристор подбежал ближе. Он пытался пресечь его кровожадный порыв, пока не стало слишком поздно. Но при этом сам неожиданно издал какой-то странныйрыкнувший звук – стоило ему только оказаться так близко к столь сладостной добыче.

Экспиравит посмотрел на него с мрачной победой во взгляде.

– Кристор, – выдохнул он. – Это час нашего триумфа. Присоединяйся ко мне.

Кристор нервно сглотнул и сделал ещё шаг. В это время и Валенсо, не дожидаясь его решимости, приблизился неслышной тенью. А нечестивый граф выпрямился. И поднял повыше обмякшее тело молодой супруги. Багряные струйки стекали по её плечам, меж его чёрных пальцев. Запах кружил голову.

Взор её гас. Всё вокруг поглощала тьма. Но она видела, что над нею, склоняясь, запылали алым очи Кристора, Валенсо и Экспиравита. Их пасти раззявились; они предвкушали трапезу. И над ними зажигались огни красных зенок нетопыриной гвардии. Армия вампиров слеталась по зову неутолимой жажды. Пара за парой, появлялись новые и новые глаза под почерневшим сводом, будто алые звёзды навсегда проклятого мира.

Она забылась. Боль мучимой плоти исчезла из её разума: он угас.

В страхе и трепете гости на свадьбе наблюдали за этой расправой. Сепхинорис уже и не рассчитывала увидеть дочь целой, когда расступятся эти алчные звери. Но она стояла, не двигаясь. Потому что она не могла нарушать клятву Видиров; таково было её слово.

Спустя, кажется, целую вечность, громадные крылья вдруг распахнулись над толпой. Они разогнали вампиров в разные стороны и показали искусанное тело в цепкой хватке графа.

– Хватит, – прошипел он. Кровь пузырилась у него на губах. – Свадебный пир окончен. Остался супружеский долг.

Он распрямился во весь рост. Крылья принадлежали ему: они будто воплотились из его плаща. И раскинулись на ширину всей залы. Граф прижал безвольное тело Вальпурги к своей груди и сделал несколько шагов к молчащим дворянам. Он улыбался во весь рот блестящими от влаги клыками.

– Клятва исполнена, – провозгласил он. – Предсказание сбылось. Бог Горя вам отныне господин заместо Бога-Зверя; а я, сын его, ваш тёмный и вечный правитель. Воспевайте ночь, поклоняйтесь ей. И забудьте о солнце. Утро никогда не настанет.

Крылья размахнулись и схлопнулись, и он вырвался в ночь, вдребезги разбив витражное окно. Он унёс жену в своё логово на Высоте Ольбрун. И терзал там, раздирая когтями и клыками, пока она не прокричала клятву верности тысячу раз. Её вопли и мольбы слышались во всех предместьях. Но не встретили никакой жалости. Так сгинула навеки последняя правящая дочь Змеиного Зуба, леди Вальпурга Видира Моррва.

Эпилог

Знакомый аромат ползучего мха щекотал ноздри. Всё от ног до головы болело. Где-то резкой болью, а где-то лишь её эхом, будто гулом минувших безумств. Ни рука, ни нога не желали подниматься. Только веки, открывшись, позволили Вальпурге рассмотреть, где она находится.

Над нею торчали сломанные опоры балдахина. Парчовая ткань сползла с них и собралась в гармошку на полу. Второй край подушки был разорван, повсюду летали перья. На люстре висели батистовые панталоны. Синева мягко светила из узкого окошка. Палые листья вперемешку со мхом рисовали картину заброшенности. Это был не Летний Замок, очевидно. Это была опочивальня из её сна.

Гулкие отзвуки из-за двери стали ярче. Больно ударил по вискам чей-то раскатистый смех. К нему добавились мужицкие словечки:

– Старшая карта!

– Пара!

– Ха! Каре!

«Что за черти могут тут играть в покер?» – мысленно взвыла Валь и спутала распущенные волосы, растирая свою голову. Ничего не помогало. Она не понимала, что происходит. Могла лишь догадываться, почему она совершенно нага и так растрёпана. Но руки и ноги, невзирая на боль, были целы. Только бледны.

Однако ничто не было так ужасно, как этот звон в голове. Будто она выпила целую бутыль «Старого Брендамского». Поэтому она ничего не помнила?

– Джентльмены! – простонала она. От её возгласа испуганно распахнули глаза и завозились ушаны под потолком. – Кто бы вы ни были, молю вас… заткнитесь!

Голоса стихли. Стала слышней музыка: кто-то играл на лютне и на вистле. Но хотя бы не за дверью. Скрипнул отодвинутый стул. Зазвучали шаги. Валь нарочно отвернулась и натянула одеяло повыше, чтобы не встречаться глазами с вошедшим. Она узнала походку, узнала запах и даже колебания воздуха, и оттого заулыбалась, пряча лицо в подушке. И всё равно не хотела сразу поднимать голову навстречу.

Он подошёл и мягко провёл рукой от её плеча до бедра. Он даже гладил так, чтобы не тревожить ноющие невесть отчего мышцы.

– Валь, – прошептал он тихо, и хриплая «а» украсила его речь. Он повторил свой ласковый жест, затем опустился на колени рядом с постелью и опалил холодным дыханием её шею.

Наконец она обернулась и сонно заморгала, глядя на графа Эльсинга. Тот был красиво наряжен в плащ с высоким треугольным воротом за затылком. И, как всегда, носил на голове корону тяжёлых рогов. На нём больше не было маски. Оттого его мертвецкое лицо ничем не скрывалось, но было ей милее всех на свете. Поэтому она протянула руки к его впалым щекам, а он склонился ближе и обнял её. И упёрся в неё лбом.

– Тебе нехорошо, – догадался он и погладил её по голове. Его ладонь больше не казалась ей ледяной. Алые глаза изучали её лицо, будто он изобретал, чем помочь.

– Пустяки, – пробормотала Валь и тоже принялась водить руками по его серебристым волосам. – Наверное, я простудилась, вот и ломит. Меня другое пугает. Я будто оторвалась от своей жизни. Забыла, где конец вчерашнего дня. Что было.

Скулы Экспиравита слегка окрасились пурпуром – он так краснел. Он постарался не осматривать разрушения в спальне, чтобы в очередной раз не напоминать себе о собственной несдержанности. Но прежде всего он хотел успокоить Вальпургу. Поэтому он заговорил своим тихим рокочущим голосом:

– Ничего страшного, милая. Ну, бывает, что выпадает из памяти всякое лишнее. Зачем оно тебе?

Он, не отрываясь от неё, съехал чуть ниже. Нащупал её ноги и подоткнул под них подушку. Он-то знал, что в таком состоянии лучше держать стопы выше головы. А Валь бормотала, перебирая его пряди:

– Мне снилось что-то до жути правдоподобное. Будто бы утро настало… и Эдорта… мама… Адальг… Свадебное платье, что ли… На душе так тяжело, будто это всё было на самом деле.

– Бедная моя, – проурчал Экспиравит и принялся целовать её измученное лицо. – Плохие сны отвратительны. Они не несут никакого смысла, но пытают и терзают, как палачи. Тебе надо хорошенько проснуться, чтобы они остались позади.

– Но я всё-таки не помню, что было вчера.

– Всё было так, как ты хотела. Ночь не закончилась и продолжилась. Рассвет больше не настанет для нас – мы навечно во тьме, ты и я.

Валь благодушно улыбнулась. Да, она помнила, что хотела этого.

– А как же Сепхинор? – вспомнилось ей.

– Будет рад тебя видеть. Когда ты придёшь в себя, конечно же. Ты же не хочешь показаться ему в таком виде.

От сердца отлегло, и даже телу стало полегче. Валь обняла вампира за шею и всё же поинтересовалась с подозрением:

– Но постой, разве ты не называл меня Эйрой?

– Называл. Но потом ты рассказала мне, что ты Вальпурга, – аккуратно ответил Экспиравит. Он обходил углы.

– И… всё остальное тоже?

– Да. Ты всё мне открыла.

– А ты что на это?

– А я был рад, что ты наконец поведала мне правду. И мы исполнили клятву наших семей на брачном ложе.

– А мы летали над городом?

– Летали.

– И танцевали?

– Ещё как.

– А как же мы поженились?

– С благословления твоих родителей, конечно.

– Родителей… – эхом повторила Валь и нахмурилась. Но граф не дал ей погрузиться в её спутанные мысли. Он аккуратно вытянул подушку из-под её затылка и тоже положил её ей под ноги. А затем выпрямился над супругой и одним из выпавших на простыню перьев пощекотал ей нос.

– Не думай, – попросил он мягко. – Ты же знаешь, это вредно.

– Да, – рассеянно ответила Валь. – А что там, за дверью? Эта комната с роялем и скелетом?

– Почти.

– Кто там?

– Твои родственники. Они всё дожидаются, пока ты будешь в силах выйти к ним.

– О нет, – Валь свела брови на лбу и отчаянно сжала край одеяла. – Я… кто там? Если мама, она скажет, что по мне видно, сколько я пила. Перед всеми. Я знаю.

– Нет, не мама. Исключительно твои самые благожелательные родичи. И друзья. Очень узкий круг. Одна из них была так мила передать для тебя платье, чтобы тебе было, в чём показаться.

– У меня же нет здесь ни корсета, ни сорочки, ни лиф-чехла… Да хоть бы и расчёска нашлась… как так вообще вышло?…

– Тебе не нужен корсет, – заверил вампир и отошёл туда, где на резной стул было накинуто красное, как киноварь, платье. Он знал, что оно сшито точно по вальпургиным меркам, и знал, что ни один шов его не натрёт даже самую нежную кожу. Поэтому он с гордостью поднёс ей наряд.

– Что это такая за родственница? – с недоверием спросила Валь, стоило ей увидеть вырез шириной в плечи, воздушный плащик, оголяющий руки, и кринолин.

– Нашему слесарю двоюродный кузнец, – улыбнулся своими клыками Экспиравит. – Сама увидишь. У меня есть гребень и есть желание поассистировать тебе с причёской. Если ты готова, я помогу тебе облачиться.

Валь вздохнула и села. Голове стало ещё легче, но мышцы всё ещё ныли.

– Мне бы взглянуть в зеркало, чтобы понять, на что я похожа, – призналась она, с некоторым смущением оголяя свой торс.

– Тут их нет, – быстро ответил Экспиравит. И подал её панталоны. Он поддерживал её, пока она одевалась, и в конце концов помог ей встать ровно на ноги в роскошном бальном наряде. Валь недоверчиво щупала края декольте-лодочки и поднимала края расшитого серебристыми точками плаща. Она будто превратилась в алое закатное небо, на котором начали проявляться первые звёздочки.

– Я, наверное, ужасно бледна. Мне кажется, у меня глаза запали, – бормотала она.

– Здесь все такие, – отмахнулся Экспиравит и усадил её на край кровати. А затем принялся причёсывать её спутанные волосы. То и дело он норовил ткнуться в них своим лицом и вдохнуть их аромат. Но затем брал себя в руки и продолжал своё дело.

– Ты прямо как Софи, – пробормотала Валь смущённо. Она по-прежнему плутала в глубинах своего разума, пытаясь найти ответы, но вместо этого у неё возникало всё больше и больше вопросов. – Она всегда помогала мне, если я ввечеру забывала заплести косы. И как я умудрилась…

– Не буду скрывать, что твоя сегодняшняя несобранность – моя вина, – проворчал граф. – Поэтому не переживай, что я помогаю тебе с нею справиться. Вот, смотри, – он взял две пряди с её лица, заколол их сзади и поместил сверху венец из зубов морского змея. Валь с недоумением коснулась короны посередине и, действительно, обнаружила, что там нет центрального элемента – клыка Халломона.

– Но это же для островного правителя, – она покосилась на его добродушное лицо. – То есть для тебя.

– Так у меня своя, – и он с усмешкой указал на свои рога.

Валь покивала и, потирая пальцы, уставилась вниз. Рядом с ножкой кровати стояли её мюли. Расшитые жемчугом. Она же надевала их на свадьбу с Адальгом, если она верно помнит…

Какая ещё свадьба с Адальгом?

Экспиравит поднял её на руки. И промолвил:

– Пойдём. У меня нет для тебя никаких туфелек, но это совершенно неважно.

И Валь, зная, что ему можно доверяться беззаветно и безгранично, согласно склонила голову к его плечу.

Он вынес её в небольшую гостиную. Музыка сразу зазвучала громче: задорный островной танец, что исполнял маленький оркестр, ритмично отражался от мшистых стен. Музыканты были первыми, кого Валь увидела. Это были скелетики: такие же, как и тот, что сидел здесь раньше с трубкой во рту. Только эти двигались. Вот и он, Миромо; а с ним ещё приземистый скелет в пышном мятном платье, и ещё один в драном сюртуке, и другой в бардовом пиджаке. Одни играли, другие играли и пели. И под старания этого ансамбля весело плясал Кристор с некоей вольно одетой в рендритское дамой. Стрекозиные крылья в её растрёпанных волосах шуршали и сверкали, и метался от её прыжков широкий узорчатый подол.

Увидев молодожёнов, танцующие спешно прервались. Кристор тут же подошёл ближе. Его зубастая улыбка всё так же излучала полнейшее дружелюбие:

– Вот и вы! Поздравляю вас ещё раз! Как же складно получилось, – добавил он почему-то, тоже осмотрев лицо Вальпурги.

– С праздником, всех благ, всех свершений! – перебила его молодая рендритка и выросла перед их парочкой. Валь с удивлением увидела на её плечах свою змею. Дама сняла Вдовичку со своего неприличного декольте и торжественно вручила его графине:

– Держи, Вальпурга, и больше не теряй, – наставительно сказала она. Её лицо казалось странно знакомым, хоть Валь и не могла быть уверена, что когда-либо встречала её. Она с благодарностью взяла свою мулгу и прижала её к своей груди. А затем уставилась на скелетный оркестр.

– Что это? – выжала она из себя.

– Что? Магия, конечно же, – всплеснула руками рендритка. – Виски и магия! Ну, ну, бодрее! – и она защёлкала пальцами. Скелеты заиграли ещё более резвую мелодию. И Кристор, пыхтя, принялся догонять её своим нехитрым плясом.

Валь хотела было спросить ещё, но слова застряли в горле. Она только смотрела большими глазами. Экспиравит понёс её дальше, к джентльменскому столу, и она успела расслышать лишь, как Кристор восклицает:

– Давай, расскажи, кто из них самый отпетый!

– Ты хотел сказать – самый смешной? Вот этот! Он очень ладно болтает о колдовстве, в котором ничего не смыслит!

Валь замедлилась в своих запутанных мыслях. Но затем потрясла головой и заставила себя отложить их на потом. Перед родственниками очень важны приличия.

Экспиравит усадил её на диванчик и сел рядом. Два похожих друг на друга вампира, что расположились напротив, раскрыли свои карты:

– Стрит флеш, – заявил один из них.

– Фолд, – вздохнул второй.

Валь смирно положила руки на подол и встретилась взглядом с победителем. Он был по-вампирски сероват, изысканно одет в расшитый камзол с белоснежным жабо. И его породное видирское лицо смотрело на неё спокойно и мягко.

Вот его Валь точно видела. Даже среди островитян он выглядел слишком броско в своей складности. Мертвецкие упыриные черты и покрасневшие глаза мешали вспомнить тотчас же, но она уверилась, что вот-вот поймёт, кто это.

– Ну, Валь? – улыбнулся он ей.

Голос. Голос не меняется, даже если смотришь на человека не снизу вверх, как в десять лет, и оттого никак не можешь понять, кто это.

Горло сжалось, и она выдохнула:

– Па…?

Точь-в-точь как на портрете. Человек со взглядом, смотрящим куда-то далеко за горизонт, гордым профилем и извечным умиротворением познавшего всего на свете мудреца.

– Рад тебя видеть, – просто сказал он.

Если бы это была реальность – та самая, с приёмами, балами, смертями, приличиями, – Вальпурге оставалось бы только снова упасть на колени и расплакаться, не веря, что она снова видит его.

Но здесь абсурд смешался с явью, и поэтому она даже не оцепенела. Будто это было чем-то самим собою разумеющимся. Только искреннее недоумение отразилось на её лице. Рука Экспиравита ласково прошлась по её плечам, давая понять, что ей нечего переживать. И поэтому Валь ограничилась трепетным:

– Я так надеялась, что ты смотришь на нас. Мы так берегли твой змеятник. Твой портрет.

– И я знаю об этом, – ласково ответил ей почивший герцог. – Я видел вас и гордился вами. Тобой и маленьким Сепхинором. Я буду очень рад с ним познакомиться. Иногда, правда, мне хотелось бы уметь закрывать глаза.

Валь не знала, о чём он, но надеялась, что не о пьянках с Рудольфом. Она распалилась и спросила уже откровеннее:

– Па, я одного не понимаю. Почему ты сказал нам «Эдорта»?

Тот поднял брови и протяжно вздохнул. И ответил доверительно своим бархатным голосом:

– Ну, потому что не отсиживаться же ей вечно после всей той каши, что она заварила.

– Ей? Маме? – не поняла Валь.

– Конечно.

– При чём тут она? О чём ты?

Вальтер переглянулся со своим соперником по покеру. И посмотрел на дочь то ли сокрушённо, то ли иронично:

– Ну, милая, угадай. Не мне ли было знать, что Беласк бастард? Я заключал договор с Эльсингами, и я с самого начала полагал, что невестой графа станешь ты. А он, в свою очередь, будет жить на острове. Но твоя мама… Я не мог заметить это при жизни. Она была в курсе слухов об Экспире и потому выписала себе женщину, которая могла подтвердить его чудовищность – его кормилицу Софи. Истории Софи так запугали Сепхинорис, что она после моего ухода убедила Беласка, что речь идёт именно о его дочери, а не о тебе. Потому что она-то не знала, что Беласк незаконнорожденный, и это нарушает данную мною клятву. А Беласк, будучи дураком, решил, что это отличный способ укрепить свои позиции. И согласился с нею до того, как монструозность Экспира стала общеизвестной. Тут бы он и отгородился тобою, а ты уже была замужем, будто и не было никакой клятвы. Вот и весь рассказ.

Валь округлила глаза. Кажется, она расслышала в памяти слова матери. Когда та вела её к жениху.

Так свадьба с Адальгом была или нет?

– Есть ли в этой истории хоть кто-то совершенно невинный? – пробормотала она.

– Я, – заявил второй вампир и поднялся на ноги. Он очень походил на Вальтера, но был чуть ниже, и волосы его отдавали каштановым цветом. Валь хотела спросить, кто он такой; но прежде увидела, как он подходит к танцевальному пространству, и услышала, как позвякивают его рыцарские шпоры.

Тоже лицо с портрета.

– Святой Ноктис фон Морлуд! – ахнула она.

– Когда собираешься плясать с самой грешной женщиной Змеиного Зуба, святым ты быть уже никак не можешь, – захихикала рендритка. Но со всем рвением принялась вальсировать вместе с древним графом, покуда скелеты продолжали музицировать, и в такт им звенели его почётные шпоры.

Валь с трудом заставила себя сделать вдох. Её тело будто разучилось это делать. Она вновь ощутила мягкое прикосновение Экспиравита, но всё ещё не могла оторвать глаз от отца. Она даже не знала, что ещё ему сказать. Просто хватала ртом воздух, как глупая рыба.

– Ну-ка, леди Эльсинг, вы же должны мне танец, – взыскательным тоном обратился к ней Вальтер. – Самое время проверить, не прогуливали ли вы занятия с леди Гардебренд.

Наконец обернувшись к Экспиравиту, Валь увидела его ободряющую улыбку. И ей стало хорошо. Так спокойно, как никогда в жизни. Силы появились словно из ниоткуда. Она отложила Вдовичку, приняла руку отца и с удовольствием последовала за ним ближе к музыкантам. На её место подле графа уселся запыхавшийся Кристор, а вальс ловко перешёл в кадриль, чтобы объединить две сформировавшиеся пары. Сперва Валь весело кружилась вместе с отцом, затем поменялась местами с задорной рендриткой и опасливо потанцевала с легендарным основателем Брендама. Его щепетильное отношение к каждому шагу заставляло её тушеваться, и она ощущала себя как никогда мало достойной подобного кавалера.

Но потом музыка возвратила её к отцу, и она вновь развеселилась, расхаживая с ним туда-сюда в темпе, задаваемом бубном.

– Па, ну неужели ты и впрямь видел, как мы живём? – не без беспокойства поинтересовалась она.

– Я это, как бы тебе сказать, ощущал, – ответил герцог невозмутимо. – Иногда я слушал разглагольствования твоего, кхм, супруга, и у меня чесались руки явиться и выкинуть его прямо с порога. Жаль, что я не мог.

– А почему сейчас ты… тут, и можешь, а тогда не мог?

– Потому что сейчас настало царство ночи. До этого я мог лишь изредка пытаться связаться с теми, кто слышит меня. Например, Софи. Она-то и сделала всё, что я ей советовал, чтобы привести к нам Экспиравита. Но час её настал.

– Ты правда так старался ради исполнения клятвы? – с замиранием сердца спросила Валь.

– Да. Потому что Видира не предают клятв, – генеральским тоном заявил Вальтер.

– И ты очень обижаешься на маму?

– Нет. Конечно, нет, – и он наконец расплылся в улыбке. – Я же знаю, она просто хотела защитить тебя.

Вальпурге стало легче, и она стала едва ли не подпрыгивать от радости в их пляске. А Вальтер продолжал:

– Только представь себе, что она сказала бы, ежели бы узнала, что я обижаюсь. «Вальтер», – заявила бы она. – «Это крайне недостойно, безответственно и глупо для дворянина столь высокой крови и столь значительной репутации так себя вести», – и герцог одухотворённо закатил глаза, пародируя супругу.

– Эй! – возмутилась Валь. – Ты что! Разве можно так про маму! Она, конечно, бывает въедливой, но для такого достойного человека, как ты, разве допустимо…

– Батюшки, – выдохнул Вальтер и вывел их танец к столу, где и остановился. – Экспиравит, забирай своё сокровище.

– Па, я не это имела в виду, – попыталась оправдаться Валь. Но тот замотал головой, не желая слушать, и сел рядом с Кристором. А Вальпурга возвратилась в кадриль вместе с Экспиравитом; правда, тут же настал её черёд поменяться с рендриткой и вновь оказаться в стальной хватке графа Ноктиса.

Они танцевали до тех пор, пока разбушевавшаяся от веселья дамочка не сшибла оркестр, и те не разлетелись на множество косточек. Пришлось закончить с плясками и перебраться за стол, и выпить вина. Что это было за вино, Валь не знала, но оно пьянило сильнее виски, а на вкус было так прекрасно, что затмевало всё, что она когда-либо пробовала.

Потом рендритка заявила, что без музыки ей не интересно, и принялась собирать скелетов обратно, путая их части между собой. А Экспиравит и Валь вышли на крышу башни подышать свежим воздухом. Накрапывал слабый дождичек. Бабье лето сулило ещё много тёплых ночей и по меньшей мере один солнечный день.

Они вдвоём подошли к башенным зубцам. Хотелось и болтать, и молчать; и смеяться, и плакать. Но у них не выходило толком ничего из этого. Они просто смотрели на клубящиеся над морем тучи и ловили носом сладостный аромат дождя.

– Знаешь, – обратился к ней Экспиравит и извлёк из кармана свой талисман – камушек, похожий на призрака с двумя чёрными глазами. – Скажи. Ты правда увидела в звёздах, что моё истинное имя – это Альб?

– Конечно, нет, – хмыкнула Валь. – Мне Адальг рассказал, что когда-то он побывал в твоём доме на дереве. Я просто… нагло воспользовалась твоим секретом.

– Тьфу, – вздохнул Экспиравит и, размахнувшись, кинул камень далеко, в сторону хвойных кущ. – Тогда и не надо.

Белая точка мелькнула и исчезла. Валь проследила за ней глазами. Грудь её сдавило ощущением необъяснимой радости, и она прильнула к плечу вампира, обняв его руку.

– Однако есть много разных вещей, которые я сейчас посчитала бы за чистую мистику. Мне столько всего надо рассказать тебе, – заговорила она. – Столько, что сама теряюсь. Но это так странно и причудливо. Сам посуди: когда Кристор сказал, чтобы я угадала, кто из вас граф, я ведь понятия не имела, но Эпонея…

Экспиравит оправил на ней её нарядный плащик, облокотился об один из зубцов и подпёр подбородок, умиротворённый, готовый слушать её бесконечно. У них было столько времени, сколько они бы захотели: весь остров считал, что Вальпурга мертва. За редким исключением.


Можно было считать, что Долгая Ночь началась уже в пятом часу дня. За окном было не видно ни зги. Снег щедро сыпался хлопьями, глохли звуки отдалённых песен, и весь мир будто закутался в белый шерстяной платок. Пощёлкивало пламя в камине. Леди Кея сидела, усталая, у окна, и качала люльку со своей несносной дочкой. Глубокие круги залегли у прекрасной леди под глазами. Капризная девочка тянула из неё все силы; но леди Ориванз благодарила богов за всё в своей жизни, и поэтому старалась улыбаться даже теперь. Недоделанное шитьё в пяльцах лежало на её коленях, укрытых юбкой траурного платья. А думы уносили её далеко-далеко за пределы домика Кроморов.

Рука соскользнула с края люльки. Веки сами смыкались. Но стук копыт под окном разбудил её, и она потрясла головой, отгоняя сонливость. Затем увидела серый бок Фиваро, а после с возмущением разглядела, что он опять не внуздан: Сепхинор прискакал на нём, правя одним лишь хлыстом.

Она не стала вставать, чтобы не будить малышку, но упёрлась взглядом во входную дверь. И когда та раскрылась, тут же приложила палец к губам, чтобы заснеженный юный виконт Эльсинг не поздоровался с ней с порога. Он сразу всё понял. Аккуратно прикрыл за собой, бросил плащ на комод и почти на цыпочках проследовал внутрь. Кея всё же поднялась на ноги и прокралась к нему навстречу, пока он разматывал мокрый шарф.

– Зачем ты так делаешь, Сепхинор? – укоризненно прошептала она. – По темноте да без уздечки. Кто тебя научил? Одно неверное движение какой-нибудь летучей мыши – и ты уже упал! В лучшем случае – в сугроб, в худшем – глазом на какой-нибудь забор!

– Только не с Фиваро, миледи, – заверил Сепхинор. Для своих шести лет он иногда казался умнее Уолза, и почти всегда был преисполнен неземного спокойствия, которого Кея не видела даже в священниках. – Фиваро не боится ни взрывов, ни гейстов.

– Но он всё же конь, и мало ли, что может случиться…

– Леди Ориванз, я вам клянусь, что вам не за что переживать, – заверил Сепхинор и оправил на себе пиджачок. А затем посмотрел на неё мудрыми грушевыми глазами. – Золотце наверху, да? Вы правильно сделали, что её закрыли. Иначе бы она как начала свои песни…

– Да, – слукавила Кея. Она не стала говорить, что Золотце ускакала на второй этаж не просто так. – Ну ладно, иди. Долго вы с Уолзом на плацу рассекали? Он сам-то домой собирается?

– Он? Ну да. Он учил молодую лошадь курбету. Надеюсь, он не очень увлечётся.

Сепхинор ободряюще улыбнулся леди Кее. Такой уж была эта женщина: ей не хотелось оставлять его одного, пускай он и чувствовал себя отлично в этом центровом домике наедине с собой. Они с Уолзом частенько оставались здесь, чтобы, наверное, присмотреть за ним. Не догадываясь, что он именно из любви к уединению живёт здесь, а не в Летнем замке. Хотя до него всё же было рукой подать. Змеятника-то у Кроморов не имелось. В любом случае, что-то в этом было: приятно иногда было вернуться не в холодный дом после учений с кадетами морской стражи или занятий с Кристором. Но Сепхинор всегда и вовек был слишком занят своими мыслями, книгами и думами, чтобы хотеть с кем-то делить жильё.

Он покосился в гостиную, на люльку с ещё безымянной девочкой, а затем устремился наверх. Предательски заскрипели ступени. Он пытался ступать как можно тише. Затем взялся за ручку двери и оказался в своём царстве, полном чертежей, книг и террариумов. Все змеиные жилища пустовали, кроме одного: того, куда он поселил Легарна. Уже практически легендарный бумсланг обнаружился в сентябре в чародейской башне замка. Сепхинор сразу решил, что постарается сделать его своей ксакалой, и неважно, что тот совсем не дотягивает до размеров какого-нибудь Ловчего. Отцовский бушмейстер пугал больше видом, но ничего не смыслил в деле.

С облегчением он закрыл за собой. И… попал в ловушку.

Из засады на него прыгнула Бархотка. Она обхватила его шею и закрыла ладонями глаза.

– Угадай, кто? – прошипела она ему на ухо. Занимающийся вой Золотце защекотал уши. Судя по скрипу кровати, колли поднималась прямо с подушки.

Сепхинор протяжно вздохнул. Надо было догадаться.

– Вампир, – ответил он страдальческим голосом. – Королева вампиров. Не ешь меня, пожалуйста, я тебе ещё пригожусь.

– Чем это ты мне пригодишься?

– Я одолею Золотце прежде, чем она начнёт петь крещендо и разбудит дочку леди Кеи!

– Кажется, это то, что мне нужно!

Её ручки соскользнули с плеч Сепхинора. И тот, весело покосившись на её круглое лицо, шмыгнул к собаке и обнял её, запустил руки в её отросшую рыжую шерсть. Золотце уже не была щенком: она стала настоящей взрослой колли. И в её обязанности входила пастьба всех домочадцев. Она относилась к ним очень серьёзно. А взамен требовала много ласки при любом удобном случае. И, превышая свои полномочия, частенько спала не в гнезде из старых рубашек, а прямо на постели. Сепихнор зарылся носом в её белый воротник и унял её заливистое урчание. После чего выпрямился и поглядел на Бархотку укоризненно, пока длинный собачий нос тыкал его в ухо.

– Зачем ты на меня охотишься? А кто тебя будет возить на прогулки, если ты меня слопаешь?

Девочка была в домашнем персиковом платье с рукавами-фонариками. Её волосы уже были расплетены и собраны в две короткие косички; она явно ещё даже не начинала готовиться наряжаться к празднику.

– Я думаю, ты не в том положении, чтобы со мной препираться, – резонно заметила она и вытащила из кармана письмо. Массивная красная печать украшала красный конверт. И Сепхинор замер, перестав чесать Золотце. Он протянул:

– Ты же дашь его мне, да?.. Ты не читала его?

– Сначала скажи мне, что там. Приглашение на вампирский бал, не иначе? Там будет Валенсо?

– Да что вы все с ума посходили по этому Валенсо! – закатил глаза Сепхинор. – Ты что, забыла, как он устраивал нам допрос в «Рогатом Уже»? Почему, как только он стал вампиром, все девчонки сошли по нему с ума?

– Не знаю! Кто-то говорит, что он всех заколдовал, а кто-то – что он просто настолько прекрасен сам по себе, что это неизбежно! – всплеснула руками Бархотка. – Бездушный сердцеед, ночной охотник! Прошлой ночью на приёме в Летнем замке он даже не танцевал ни с кем, просто сидел и сверкал глазами! Но там была такая история: мимо шла леди Фина – ну та, которая Фина Луаз, но она отказалась от фамилии, чтобы не приносить клятву за всю семью – и обсуждала с мистером Николасом Уизмаром, гильдейским представителем, что, дескать, не понимает, чего всем дамам может быть надо от вампира, если он мёртвый, и он, следовательно… ну, вроде как, ничем не может быть полезен. Валенсо тогда встал, подошёл к ней и сказал, что она слишком смело рассуждает, не зная, что он может. И что всем, вестимо, надо от него большой и светлой любви, только он её никому не даст. «Кому может быть нужно что-то настолько бесполезное, как любовь?» – усмехнулась ему Фина. И он сказал ей: «Вы рассуждаете так до тех пор, пока не поймёте, что это единственное, что женщин вообще интересует». «Ежели так», – ответила Фина, – «То вы беспросветный дурак, ибо я знаю как минимум одну женщину, которой и на вас, и на любовь, ровным счётом плевать». «И кто же она?» – спросил Валенсо. «Я!» – рассмеялась Фина и ушла с мистером Уизмаром на террасу. А Валенсо с тех пор, кажется, сам не свой! Вдруг она-то и утащила его сердце?

– О троица богов непогрешимых, – закатил глаза Сепхинор. Бархотка могла болтать часами. Он тоже был не против о чём-то побеседовать, но уж точно не о Валенсо и его похождениях. Поэтому он деликатно сменил тему (а глаза меж тем не отрывал от конверта в её руке):

– А ты почему здесь, а не с леди Мак?

– Да потому что у них опять с Банди, ну то есть, с Бакаром, что-то не складывается, – вздохнула Бархотка. – Мне надоело слушать, что они там делят. То он её убеждает, кто и когда должен выступать, чтобы сделать деньги. То она вопит, что хочет выступать прямо сейчас. Они то женятся, то передумывают. Как только сэр Моркант к ним заглянет в гости, так сразу хотят жениться. Насмотрятся, видать, на то, какой он теперь довольный. А потом он уходит, и всё опять. До меня им дела нет, да и мне до них тоже. Зато у меня есть ты, Золотце и леди Кея. Поэтому я пришла.

Сердце Сепхинора смягчилось. Он встал с колен и приблизился к Бархотке, улыбаясь. Иногда он забывал, что она совсем не так рада быть сама по себе, как он. Ну да и он ради неё был готов поступиться своим отшельничеством на какое-то время.

– Это хорошо, что ты пришла, – заверил он. – Мы устроим ого-го какую Долгую Ночь. Только дай мне взглянуть на письмо, пожалуйста.

– Бери, – вздохнула Бархотка и вручила ему конверт. – Змея, увившая розу, – чей это герб?

– Угадай, – хмыкнул Сепхинор и сломал печать. Привычное волнение охватило его. Он развернул послание и жадно впился глазами в милый сердцу почерк – витиеватый, ровный, отточенный.

«Милый,

С наступлением темноты мы ждём тебя. Будет много важных гостей из Рустильвании, Шассы, даже из Цсолтиги. Твой знакомый из Дола Иллюзий в том числе. Надень что-нибудь, что сочеталось бы с моим красным платьем. И не замёрзни по дороге».

– Тут на обратной стороне тоже есть! – пискнула Бархотка. – Совсем другое начертание. Я могу разобрать только цифры.

– К этому просто нужно привыкнуть, – хмыкнул Сепхинор и прочёл:

«Бери с собой +1 дама, +1 собака».

– Так погоди, я не успела! Это правда пропуск на вампирский бал? – затребовала объяснений Бархотка. – Кого ты возьмёшь с собой?!

Сепхинор свернул письмо и снисходительно поглядел на неё и на Золотце. Они смотрели одинаковым полным надежды взглядом.

– Действительно, какую бы мне пригласить даму, и какую собаку…

– Сепхинор, ну кто, кроме нас, вот так, сходу, будет готов?

– Мне кажется, что никто, – признал он.

– Тогда о чём разговор?

– Ни о чём. Значит, я приглашаю тебя, леди Бархотка Моллинз. И тебя, Золотце.

– У-у-у, – проурчала Золотце.

– Ура! – воскликнула Бархотка. – Я как раз взяла с собой праздничное платье. Оно тоже красное! Твоя мама любит этот цвет, да?

– Теперь она носит его столько, сколько пожелает, – хмыкнул Сепхинор.

Бархотка посерьёзнела:

– Может, она никак не может отделаться от мысли, что каждое её платье теперь залито кровью…

– Нет. Она просто всегда любила этот цвет, – отрезал Сепхинор. – И не забывай, что нельзя говорить с ней о свадьбе. И о том, как мы с ней в Эдорту ездили. Она когда-нибудь вспомнит, но потом. Когда придёт время.

Юная леди задумчиво поглядела ему в ответ. И вздохнула:

– Интересно, рассердится ли она, когда до этого дойдёт.

– Я не думаю. И ты тоже не думай; и переодевайся поживее. До Высоты Ольбрун ещё доехать надо. А я пойду предупрежу леди Кею.

– Так точно! – Бархотка зарылась носом в свою сумку, а Сепхинор вновь прокрался на первый этаж. Он увидел, что леди Ориванз так и заснула в кресле с пяльцами на коленях. Поэтому он, не придумав ничего лучше, просто оставил на столике рядом с ней это письмо. Она поймёт. После чего вернулся наверх и долго стоял под дверью, ожидая, пока юная леди оденется. Её платье действительно было красным, цвета киновари. Пышное, оно напоминало чем-то цветок, в честь которого Бархотку и назвали.

– Красиво, – признал Сепхинор и поспешно прошёл к столу. Затем сгрёб стопку учёных книг и сложил их в свой рюкзак.

– Зачем тебе это? – удивилась Бархотка, заплетая змеиную косу.

– Я должен вернуть. Ну и взять новое. Я не всё успел прочесть, но…

– Граф учит тебя этому? Какой-то математике, законам и всей это лабуде, да? Почему ты никогда ничего не рассказываешь? – возмутилась Бархотка.

– Я ему обещал, – улыбнулся Сепхинор. Он застегнул пряжку на рюкзаке, закинул его за спину, надел поводок на Золотце и протянул руку Бархотке.

– Пора отправляться, миледи, – молвил он. – На Высоте Ольбрун нас уже ждут.


Оглавление

  • 1. Дядя Беласк
  • 2. Семейное дело
  • 3. Собаки в высшем обществе
  • 4. Самая деловая леди
  • 5. Страхи короны
  • 6. Долгая Ночь
  • 7. Четверо гостей
  • 8. Мастерское ясновидение
  • 9. Сопротивление, виски и магия
  • 10. Первый день траура
  • 11. Переезд
  • 12. Руди
  • 13. Предсказание о нежданных подарках
  • 14. Рыцарь и вампир
  • 15. О важности сна
  • 16. Признание в любви
  • 17. Поединок после заката
  • 18. Вопросы крови
  • 19. Последний номер
  • 20. Разговор с мертвецом
  • 21. Сон в Вальпургиеву ночь
  • 22. Встреча с графом
  • 23. Старые друзья
  • Эпилог