КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно 

Кузьмич [Виктор Зернов] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

ХОЗЯИН СОБАКИ. НАЧАЛО.

Познакомились мы с ним ещё в Москве, и собака у него уже была – ротвейлер, мальчик по прозвищу Кузьмич. Говорят, что хозяин похож на свою собаку, мне тоже так показалось, хотя я, может быть, очень впечатлительный. Конечно, я сначала познакомился с Борисом Шориным, а уж когда стали общаться, и с его питомцем. Сам Борис был крепко сбитым парнем около 40 лет с мужественным лицом, на котором грубо были вырублены нос и скулы, с оттенком упрямой целеустремлённости. Он был очень подвижным, плохо слушал варианты и мог сломать чужое мнение, даже не заботясь об этом. А познакомились мы с ним на заводе, где я работал наладчиком станков, которые этот завод производил. Борис эти станки принимал как представитель заказчика, а я их ему сдавал. Для этого нужно было провести испытания по разработанному обеими сторонами регламенту и, если все требования регламента были выполнены, подписывался приёмо-сдаточный акт. Но до подписания акта надо было помучиться, потрепать нервы, да и понести расходы на сувениры, закуску и выпивку. Сувениры были слабенькими, да и ассортимент небогатый скоро был исчерпан. Вымпелы, значки, брелоки и другая мишура перестали интересовать требовательного приёмщика. Закуска («вот мне бабушка из деревни прислала») могла в разумных скромных пределах варьироваться и была всегда кстати, так как выгодно отличалась от столовской, да и выпивку, без которой закуска просто становилась едой, в столовой не подавали. А так как Шорину ничто человеческое было не чуждо, он себе позволял. Здесь было много хитростей, и приходилось действовать по обстановке, так как Борис, при всём своём грехопадении, хотел оставаться добропорядочным и на прямое предложение просто выпить мог и не согласиться. Категорический отказ вёл, как правило, к возникновению сложностей, что в любом случае становилось сложным для всех. У директора появлялась непринятая продукция, у меня сомнение в уже посчитанной премии, один Шорин оставался весь в белом и в противоречиях, которые надо было ликвидировать всеми возможными средствами. Значит, априори не надо было доводить ситуацию до неприятия Шориным алкоголя, играя спектакль, как говорится, на мягких лапах. В общем, или случайный спирт, оставшийся из выделенного для протирки оптических осей, или самогон из деревни, или какой-нибудь напиток, который был прислан из-за моря, жутко экзотический, которого никто из окружения и не пробовал. Что-то покупное мы выпивали по поводу дней рождения, праздников, годовщин. На этих спонтанных сборищах присутствовали и женщины из нашего коллектива, которых Шорин уже хорошо знал и оказывал им знаки внимания. Несмотря на повторяемость, Борис дат рождения никого не помнил, но при возникающей суете догадывался, по поводу кого. На своём дне рождения он тоже не зацикливался и был бы, наверное, снисходителен, если бы о нём забывали. Но мы не забывали, и он был этому искренне рад.

Конечно, Шорин понимал весь смысл хоровода вокруг него, но роли были распределены, и каждый играл свою. Что-то было само собой разумеющимся, обычным, а что-то являлось данью традициям. Было даже интересно, но очень утомительно, особенно для нашей стороны. Начальник ОТК выбрал себе роль начальника, командовал, распекал, уговаривал и побеждал, в то время как его войско в моем лице несло урон, подвергая себя истязаниям алкоголем, жирной закуской и беседами делового и личного характера. В целом, правда, беседы были очень даже дружескими. Оба были, да и сейчас остаёмся, рыбаками, и эта бесконечная тема занимала нас на долгие часы, что обламывалось нам дома, куда мы, хоть и в разные концы Москвы, являлись весьма «освежёнными» и поздней ночью. Но об этом позже и подробней, а пока надо добить непробиваемого Бориса его недостатками, которые он мило именовал принципами. Во-первых, он не собирал на стол, ничего не резал, не раскладывал, но постоянно при этом раздавал комплименты тем, кто этим занимался. Это нас не успокаивало, а напротив, раздражало, а когда он при этом приговаривал: «Что, краёв не видишь?» или « Не подаяние, небось, наливай по полной», – его выпендрёж казался вызовом. Но он просто таким был, и все попытки его урезонить и склонить к общему труду были тщетными, так как он знал, что мы никуда не денемся и всё равно нальём и нарежем. Изучение этого феномена было как занимательным, так и бесполезным, хотя кое-что и удалось выяснить со временем.

У Бориса в семье были одни женщины, не считая зятьёв: жена, две дочки и три внучки. Правда, когда мы встречались на заводе, у него ещё внучек не было, да и зятьёв тоже. Предположительно, за ним как за единственным мужчиной в доме ухаживали, оказывали знаки внимания и тем самым воспитывали у него повышенное уважение к себе, любимому. А ему мужицого воспитания было недостаточно, но он, видимо, от этого не страдал (я имею в виду личную жизнь). Был он по-своему талантлив, играл на гитаре, сносно говорил по-английски, да и на всякие выдумки был горазд. Его образ, к которому нужно будет изредка по мере повествования обращаться снова и снова, дополняла его внешность. Хоть и не был он кудрявым, а на арапа похож был весьма. Чуть ниже среднего роста, крепкий, но не коренастый, смуглый, черноволосый, с упрямым по-детски лицом, что подчёркивалось мясистым носом, пухловатыми губами и блестящими с потаённым вызовом тёмными глазами. То есть, такой избалованный упрямец, готовый к изнасилованию окружающих, причём даже без видимой цели! Никаким спортом Борис не занимался, имея отличное здоровье, видимо, эксплуатируя гены кого-то по «матерной» линии, как он говорил. Во всяком случае, армрестлингом с ним заниматься решались немногие, только после выпитого, возбуждающего детский энтузиазм. Он незлобно изрекал, что от спорта никакой пользы, и казалось, что победы рук его особенно и не радовали. Женщины его по-настоящему не увлекали, впрочем, определённо интересовали, но так, временами. Называл он их курочками, оценивал как-то поверхностно и неубедительно. Однако женщины его понимали, а некоторым нравился его пофигизм и то, что он был похож на арапа Петра Великого не только своей смуглостью, но и навязчивым нахальством. Разговоры о дамах он одобрял, но чтобы при этом его воодушевляла эта тема, весьма сомнительно. То есть, в цветах он не разбирался, а про икебану мог задумчиво поговорить.


***

Никогда не думал, что написать даже короткий рассказ, используя хорошо знакомый материал, стоит такого труда и силы воли, которой нам занять где-либо невозможно. Мало того, что должно писаться, так ещё надо себя заставить сесть, утрястись и просто-напросто начать. Сразу в голову лезут всякие идеи о том, как организовать работу, чтобы она одновременно была полезной и приятной. Например, не совместить ли её с приёмом пива и только что купленных солёных палочек и рыбы. Понимая, что совмещение ни к чему, кроме пачкания бумаги чернилами и рыбьим жиром не приведёт, временно эта идея откладывается. Но так как это время определить затруднительно, то в процессе писания ты к этой идее возвращаешься, что не только мешает творчеству, но и вызывает к себе жалость. А жалость губит творчество на корню. Вот так и пишется эта повесть, и я не скажу, что отвлечение на пиво очень влияет на качество, так как главное – вспомнить главное (шутка), а остальное наслаивается, громоздится на воспоминания, окрашивает их в удобные цвета, толкает на додумывание и придумывание различных мелочей, которые не всегда точно прорисованы, но украшают повествование.

***

Укреплению наших отношений с Борисом способствовали разговоры о рыбалке, беседы о специфических способах ловли и, конечно, сама совместная рыбалка. И в этом увлечении Шорин тоже настойчиво и без признаков колебания гнул свою линию – он вообще не ловил на удочку. Все эти удилища, лески, крючки он на дух не переносил. Нет, он знал, как ловить на удочки маховые и донки, но признавал их только в случае ловли малька для последующей охоты на хищника. Многие знакомые рыболовы считали, что он выпендривается, подшучивали порой даже грубовато над ним, но ему это было совершенно «побоку», он отбивался и обзывал их всех «червячниками».

Надо вместе с тем признать, что рыбацкая романтика в нём жила и, когда с ним заводили разговор о новом месте, якобы кишащем рыбой, то он скорее соглашался на предлагаемую авантюру, чем приводил неопровержимые доказательства и смелые предположения о заведомом фиаско выдвинутой смелой идеи. После того, как наши рыбацкие души несколько сблизились, мы выбирались несколько раз на подмосковные водоёмы и зимой, и летом, и даже выезжали в Васильсурск, где ему достался по наследству постаревший бревенчатый дом на склоне высокого холма, круто сползающего в великую Волгу. Про Васильсурск особый разговор, а под Москвой нас угораздило забираться в такую глухомань и бездорожье, что заниматься рыбалкой было практически некогда. Большую часть времени мы вытаскивали то себя, то машину и, несмотря на все наши победы на этом поприще, чувствовать себя победителями сил уже не было. Чего-то мы ловили, правда, трофеев не было. Борис своих принципов не менял, исправно чистил рыбу, но готовил и наливал я. От зимней рыбалки он как-то быстро отказался, смущённо, как бы стесняясь, пожал плечами и сказал, что мёрзнет и это ему не нравится.


ВАСИЛЬСУРСК. ЗАРОЖДЕНИЕ МИСТИКИ.

В Васильсурске на самом верху холма, чуть выше дома, где мы расположились, стояла добротно сработанная скамейка, на которой было удобно сидеть и устало расслабленно созерцать раскинувшуюся вдаль от подножья холма панораму. Без преувеличения зрелище это действительно поражало воображение своей нереальностью. На фотографии открывающийся вид дельты реки Суры, впадающей в Волгу, не дал бы пищи к восхищению, а простое рассмотрение всей панорамы в деталях вызывало чувство нереальности, позволяло ощутить величие природы. Можно сказать, что внутри возникало подобие паники от мысли, что ты окажешься (а такие мысли были) в этом лабиринте бесчисленных протоков, озёр, островов, поросших кустарниками и деревьями, и не сможешь потом выбраться. Местные нам подтвердили, что были случаи, когда рыбаки пропадали на несколько дней, и по возвращении рассказывали о своих приключениях. Вроде бы всё было просто, и дорогу они примечали сознательно, только поиски проходимых проток (лодка не всегда могла проплыть по намеченному пути из-за поваленных деревьев и мелководья) заставляли изменять маршрут, и, несмотря на то, что и это тоже вроде бы учитывалось, в конце концов, возвращение в начальную точку коротким путём приводило в совершенно уже незнакомое место, а через какое-то время появлялось ощущение разочарования в своих способностях ориентироваться.

Вот так и приходилось ночевать на одном из островов, где можно было найти приподнятое сухое место для лагеря и костра. Выплывали эти неудачники, как правило, за самой дальней точкой панорамы, то есть, где Волга смешивалась с Сурой, и приходилось оплывать весь этот зелёный таинственный массив против часовой стрелки, чтобы достичь причала в Васильсурске, куда приставал паром, приходящий с «московской» стороны. Эту сторону можно было назвать и нижненовгородской, так как мы с Борисом, стартуя из Москвы на автомобиле, направляясь в васильсурские края, пересекали и Нижний Новгород. С учётом приключений, рассказанных нам местными, мы не мешкая (а о хорошей рыбалке в «затерянном мире» было много поведано), направились туда, грезя о массивных фантастических окунях и щуках. Если кто помнит фильм «В дебрях Амазонки», то увиденное нами очень напоминало атмосферу того фильма, разве что не хватало крокодилов. Дюжины проток, гряды, островки, куча завалов, топляков, какое-то бесконечное море сухостоя и зелени, заполонившее землю и воду. С островков и гряд спускались в воду среднерусские лианы, и было затруднительно выйти на твёрдую землю, не боясь провалиться в прибрежное болото. Шли на вёслах, опасаясь включать мотор и повредить винт. Направление движения с самого начала контролировали компасом, однако уверенности не было, поэтому присутствовали и страх, и предчувствие чего-то неожиданного. Пробовали ловить рыбу спиннингом, но ничего путного не выловили, если не считать двух ладошечных окуньков. Как ни странно, на Бориса напало непривычное молчание, никаких идей, энергия отрицательная, лицо затуманено фатализмом. Чтобы не выискивать приключений, повернули домой. На выходе из «джунглей» приметили байдарку, слегка качающуюся на ряби. Рыбака видно не было – ну чисто «летучий голландец». Напряглись, но приблизились и увидели лежащего на дне рыбачка в спортивном костюме, спиннинг лежал на борту, блесна беспомощно болталась, слегка касаясь воды. «Убили что ли?» – тихо и бесстрастно сказал Шорин и брызнул в рыбака пригоршней воды. Тот резко вскочил и чуть не вывалился за борт. В воздухе слегка запахло спиртным. «Ну, вы чего?» – вопросительно и утвердительно негромко произнёс парень. На вид ему было лет 30, и на парня он точно претендовал. «Ты один?» – сразу настроился на деловой тон Борис. «Ну да, рыбу ловлю вот», – смурно констатировал рыбачок и показал на свисающий в воду садок. Не будучи уверенным, что мы поняли смысл сказанного, он поднял его из воды. В нём плескались десятка полтора окуней грамм по 200. «И что, крупнее-то нет?» «Да есть, но не клюют, заразы», – подытожил парень, бросил садок в лодку, поднял с другого борта какую-то железяку, служившую ему якорем, и ухватился за вёсла. «Ну, и ладно»,– к чему-то сказал Шорин и поглядел в сторону заката. Стало ясно, что нам тоже пора браться за вёсла и направляться к ужину, который придётся ещё готовить. Чувствовалось, что «джунгли» не собираются нас отпускать, но и наказывать тоже не хотят, так просто, предупредить. Не было желания ни говорить, ни подытоживать, нас придавило тишиной и какой-то, пусть временной, безысходностью. Мы крадучись плыли без птиц, без всплесков рыбы, лёгкая пасмурь и невесомость – так, наверно, идут в никуда. Подобное случалось со мной и ранее, объяснение этому трудно придумать, это как мягкое доказательство мощи и бесконечности природы, вопиющее ощущение своей уязвимости и ничтожности. Вот такой неприятный, молчаливый, настойчивый монолог Вселенной. А может быть, просто стечение обстоятельств, мистика, предупреждение. Сошлись в этом месте какие-то векторы, какие-то линии, волны чуждой энергетики, вот-вот водяной протянет свои мохнатые дьявольские лапы с кривыми ногтями и будет издевательски хохотать и кривляться. И действительно, казалось, что проплывая мимо заросших неправильной формы островков, мимо стоящих в воде деревьев, наполовину сгнивших и готовых вот-вот рухнуть, огромные тени двигались вместе с нами, чуть-чуть сзади, как бы раздумывая, накрыть нас внезапной непогодой или ещё подождать. Мотор можно было уже завести, однако с включённым двигателем ориентироваться в хитросплетениях проток затруднительно, не хватает времени в выборе правильного направления. Грести было нетяжело, мы интуитивно выбирали курс, упираясь в очередную развилку, тем более что стало посвежее, и мы отнесли это явление к приближению большой воды, то есть Волги. Одна из проток показалась нам сравнительно длинной и явно пошире. Движок завёлся с трёх попыток, заработал ровно и уверенно, и мы молча рассекали выбранную речушку, не ожидая быстрого избавления. Высокие заросли кустарника и камыши на мыске загораживали горизонт, поэтому большая вода оказалась скорее неожиданностью, чем достигнутой целью. Лодка медленно двигалась по Волге, покачиваясь на волне, а мы никак не могли освободиться от оцепенения, от какой-то пришибленности, даже не разговаривали. Один только раз Борис спросил, махнув рукой в направлении левого уха: «Туда, что ли?» Я с трудом повернулся против часовой стрелки, чтобы взглянуть, куда движется лодка, но не нашёл никакого ориентира. Наш берег был далеко, и даже наше высокое вроде бы место трудно было определить. Ничего не оставалось, как по-дурацки сказать: «Держи прямо». Понимая идиотизм ответа, Шорин не возразил, как обычно в таких случаях, а молча кивнул головой, а может мне показалось. Темнело, поднялась волна, брызги били мне в спину, но даже думать о том, что через короткое время я буду насквозь мокрым, было совершенно лишним. Забыв про галсы, мы тупо шли, постепенно пересекая Волгу. Борис поймал ориентир и, напряжённо всматриваясь во что-то на берегу, слегка наклонившись вперёд, удерживал руль. «Здесь тоже можно пристать,– сказал он вдруг. – Двести метров – пустяк, никого здесь нет, вон коряга, вокруг неё цепь пропустим, замком замкнём. Да и тропа тут более пологая, мотор легче нести». Спорить не хотелось, одежда мокрая, сумерки неизбежно надвигались. Товарища я знал уже хорошо, видно, всё уже за меня решил. Да гори огнём родная хата! Сделали, как сказано. От моей помощи Борис отказался, мотор допёр до самого дома. Темнота ожидаемо упала. Переодеться мне сразу не дали, пришлось сделать два бутерброда, налить, сказать тост за преодоление и выпить…, а уже потом очень быстро переодеться и не менее быстро приготовить поесть. Разрешение приготовить изысканные рожки с тушёнкой здорово сэкономило время, и пока варились рожки, завязался разговор под небольшое количество, а когда «стол» был накрыт, беседа волнообразно перетекла в русло «высоких» материй. Оказывается, по рассказам родственников жены Бориса, которые жили раньше в этом доме, сам городок Васильсурск располагался напротив остатков Васильсурской слободы. Если смотреть из городка или слободы, виден огромный зелёный остров, кажется, что это просто противоположный берег. Мы тоже так думали, пока не попали в огромное скопище сотни островов и островков, проток и водных тупиков. Там мы и потерялись.

За этой таинственной чёртовой мешаниной расположена республика Марий Эл. Борис считает, что этот узел и есть средоточие каких-то тёмных бесовских сил, пересечение властных линий, где отчётливо чувствуется пульс чуждого нам мира, защищённого от постороннего вмешательства. Мало того, этот мир активно сопротивляется и не признаёт человеческий разум. Мы выбрались оттуда, потому что не были агрессивными и коснулись лишь маленького кусочка этого монстра.

Посёлок ранее назывался Василь и соседствовал с марийским поселением Цепель. Марийцы тогда назывались черемисами, да и места были совсем другими, более гористыми и богатыми озёрами и ручьями, многие из которых считались святыми, местные пили из них воду и купались, надеясь на целебные свойства воды. Сохранились легенды об Аннинском озере, в котором утопили дочь марийского князя в угоду стерляжьему царю, управлявшему богатым водным царством. Ещё в те времена волжские разбойники грабили купцов и других богатых людей, двигавшихся по торговому пути через Цепель и Василь-город. Несметные богатства прятали в пещерах. Чтобы препятствовать набегам казанцев и разбойников, на высоком правом берегу Суры была построена крепость, однако однажды без видимой причины, а как-то таинственно случился страшный оползень, который в одно мгновение уничтожил крепость, храмы и дома. В живых не осталось ни одного прихожанина, ни одного священника. Где руины того Василь-города и его сокровища так до сих пор никто не знает. Левитан, описывая Чехову здешние места, отмечал, что чувствует себя «одиноким, с глазу на глаз с громадным водным пространством, которое просто может убить». А ещё нужно знать, что у местных в крови, в генах существует предчувствие чего-то таинственного, волшебного, и вы не сможете их переубедить. Никто не говорит, но это и так всем понятно, что место, где стоял Цепель, неприкасаемое и зовётся теперь Чёртовым городищем, куда не каждый день можно дойти – заблудитесь и намучаетесь. Сами марийцы не были язычниками, а скорее могут зваться нашими предками – славянами, только это тоже не явно, а как-то подсознательно и с привкусом таинственности.

Вот в таком незамысловатом и познавательном ключе вели мы разговоры. Не было никакого стремления говорить много о том, что мы уже оба знали, что было и так понятно без лишних слов. Просто мы погружались в тишину, в успокоенность, и очень дорожили этим состоянием.

«Пойду к Калитниковым схожу, поговорить надо со стариками, одиноко им, да и интересно с москвичами пообщаться, как из другого мира прибыли. Ты не ходи, завтра лодку поведёшь. Может, молока принесу»,– задумчиво проговорил Шорин и исчез. Тишина стала ещё гуще, я прилёг на топчан в нише, отделяемой от гостиной пологом. Проснулся я, казалось мне, сразу и отодвинул полог. Горела маленькая лампочка, тихо сопел Борис, на столе стояла крынка с молоком. Посидев пару минут в оцепенении, снова лёг. Утро наступило во время, снаружи щебетали птицы, день потихоньку пил росу с травы и кустов и медленно стекал по склону сквозь заросли в Волгу. От дома воду не было видно, но она уже ждала и притягивала нас. Мы это чувствовали, и наши сборы постепенно ускорялись, но без суеты и излишних напоминаний. Каждый делал своё дело, и всё устроилось само собой. Мотор привязали к вёслам и несли его как раненого на носилках, винтом вперёд. Спиннинги, блёсны, рыболовную всячину и термос с бутербродами тащил сзади идущий, по ходу движения менялись местами. Фляжка болталась в кармане куртки, естественно моей, стопки стучали по термосу, успокаивая и настраивая на боевой лад. Всё по – серьёзному, как и полагается. Внизу между кустов возник луч солнца, отражённый Волгой, слепил, исчезал и снова появлялся. Дохнуло свежестью и прохладой. И вот он, берег. Лодку (мыльницу) подтянули к берегу, вылили воду, закрепили мотор, поставили отысканную в кустах сидюшку, которую спрятали вечером, протёрли сидячие места и уселись на корягу. Борис рассказывал о Калитниковых, сказал, что надо что-то подправить в доме, помочь, хотя от помощи вроде бы отказываются. Ведут хозяйство, всё у них есть, даже самогонка, весьма неплохая (попробуем!), дети в Нижнем (давно не были), хозяйка не очень здорова, а старик ещё крепкий, крутится целый день. О рыбалке рассказывал скупо, дал ключи от сарайчика на берегу, где можно хранить движок. Местные ловят, но надо места знать, а так и хищник есть, только без сноровки не поймать, придётся учиться. Шорин задумался, и было впечатление, что он забыл, для чего мы сидели на коряге, а может, дурака валял. Выяснять ход его мыслей и встревать с предложениями было бесполезно. Можно навредить и нарушить стратегическую мысль. Оставалось ждать, не прерывая монолог не важными, но конкретными вопросами. «Ну ладно, пойдём в сторону Чебоксар, давай на вёсла, а я заводить буду»,– то ли приказал, то ли посоветовался он. Ранее, да и в последующем, мне всегда приходило на ум, не пользуется ли он принципом: не верь, не бойся, не проси. Особенно последним. С этой мыслью я уселся за вёсла и отгрёб от берега. Раннее утро брало своё, воздух был пропитан свежестью, солнце бликовало, движок тарахтел. Шорин, как Суворов, надменно крутил головой, поднимал правую руку, затем она беспомощно падала на колено и готовилась к новому подъёму. Мне был знаком этот язык жестов, который подчёркивал, что «Чапай» думает. На душе было спокойно, и не важно, куда мы шли, просто рассекали, и у нас была цель. Лучше бы наловить окуней и замастырить уху, думалось мне, но как опытная домохозяйка я помалкивал, чтобы не нарваться на варианты. « Давай-ка к тем водорослям, я заглушу, а ты на вёслах в них войдёшь, и оттуда побросаем блесны к зарослям камыша, там может охотиться окунь»,– подытожил Борис и, заглушив движок, поднял его, повернув на трансе. Бросали по очереди. Надо признать, что у него броски получались более хлёсткими и прицельными, он укладывал блёсны под самый камыш, и первая поклевка случилась у него. Спиннинг согнулся, слегка задрожал и типичный окунь граммов на 600 в лодке. «Мыльница» была вертлявая и неустойчивая, бросающий стоял, другой сидел. Выловили 5 штук. По довольному лицу Бориса можно было понять, что счёт 4:1 его вполне устраивает. На обратном пути в качестве утешительного приза мне попался небольшой жерешок, по-другому шелешпёр. Придётся чистить, без энтузиазма подумал я. Поняв мои мысли, Борис сказал: «Я буду чистить, а ты всё готовь для ухи и вари»,– и полузабормотал – полузапел «Госпожу Удачу».

Проплывали места, которые за красоту пейзажа зовутся волжской Швейцарией. За поворотом открылась стоящая на уступе церковь Казанской иконы Божией Матери или Хмелевская церковь, выстроенная на месте упраздненного монастыря 12 века. Напротив храма, одиноко выделяясь на зелёном поле, гордо и вызывающе высилась священная марийская сосна (сосна Хмелевская). Хотя она и священная и к ней с молитвой приходят марийцы – паломники, марийцы по-доброму почитают берёзу. У них принято при рождении внука высаживать берёзу рядом с деревьями родителей. Под этими берёзами можно найти монетки, конфеты, печенье, небольшие ёмкости с водой. К храму относятся также две часовни, построенные на родниках. Один ключ называется Супротивный, он бьёт упрямо из земли в священной цепельской роще, по преданию посаженной Петром Первым. Эта роща до сих пор является местом поклонения горных мари, которые каждый год приносят свои дары и молитвы верховному богу Кучу Юме. Они молятся и омываются в Супротивном ключе в ночь на 11 сентября. А Супротивный ключ течёт уже много веков на юг, на солнце, поэтому и зовётся Супротивным. По словам местных жителей, все другие, может быть, и не святые ключи текут по склону в Волгу, а этот упрямо куда-то в сторону. Зная всю подоплёку и глядя на Хмелевский храм, мы решили к нему подъехать и зайти посмотреть, так сказать, приобщиться, оторвав от рыбалки часть завтрашнего утра. В задумчивости причалив к берегу в районе множества сарайчиков и железных шкафов, переживших не одну навигацию, спрятали в один из них, найденный по номеру, мотор, тщательно подёргали закрытый нами замок и, взяв рыбацкие причиндалы и вёсла, удовлетворённо удалились. Готовка ухи заняла не много времени, так же как и традиционная рюмаха с посоленным лучком и чёрным хлебом. Коллеги по увлечению пусть, извините, сглотнут. И сама трапеза, простая и сытная, была непродолжительной. Оценив наваристость и полезность варева, Борис предложил сходить к Калитниковым – может, надо что помочь. Старик, несмотря на возраст, не растерял гордости и достоинства и от помощи городских «высоких» гостей отказался. Единственное, что ему было крайне необходимо, так это наше мнение о приготовленной свежей самогонке – не слабовата ли? Пришлось выпить две чарки, так как после первой трудно было что-то с уверенностью утверждать. После второй мы утвердили крепость и потом долго об этом говорили, подчёркивая качество и оттенки.

В это время Лидия Ивановна, хозяйка, молча, с явным неодобрением посмотрев на производителя и экспертов-самоучек, грузно встала, исчезла в пристройке и появилась с тарелочкой, на которой сиротливо лежали зелёные мочёные помидоры. Это было неожиданно и нелогично, и смещало вектор романтики в сторону пьянства. Чтобы вернуть этот вектор в нужную сторону, я не нашёл ничего лучшего, как рассказать о наших планах посещения Хмелевской церкви. Старики слушали, как будто сомнительно качали головами, потом Николай Модестович сказал: «Да вы не проедете, всё ведь перекопали, а дальней дорогой заплутаете, а я ведь и не объясню.» «Мы поспрашиваем по дороге», – предположил Шорин. «Нет там никого, да и не знает никто»,– загадочно проговорил старик. Борис ошарашенно смотрел то на одного, то на другого, протянул руку, но увидев пустую рюмку, махнул рукой и поднялся, увлекая меня решительным выражением лица. Уже уходя, он обернулся к удивлённым до крайности хозяевам: «Спасибо за вкусный вечер, пойдём мы, вставать рано, не наловились ещё!» По дороге задумчиво пробормотал: «Советуют, советуют, всё равно поедем… Давай, что ли чайку попьём.» Встали чуть позже обычного. Завтрак – стандарт: яичница, бутерброды с Краковской, масло, чай. На центральной площади, куда нам ехать две минуты по деревенской, иначе не назовёшь, улице, никого не было, и продуктовый магазин, где размещался местный бар с бочковым Жигулёвским пивом, и хозяйственный с банками, склянками, вёдрами и лопатами были закрыты. Решили ехать влево по единственной асфальтированной улице и искать съезды опять же налево. Две попытки привели в тупики, из которых мы еле-еле выбрались, с трудом развернувшись под аккомпанемент собачьего лая и куриного кудахтанья. Третий поворот показался нам уж больно подозрительным, такой он был колдобистый, что пришлось отказаться, и может быть, зря, так как других «перспективных» путей не было, а центральная улица перешла плавно в просёлочную дорогу, которая петляла, постоянно сужаясь и превращаясь в ухабистую широкую тропу. После десятиминутной тряски я не выдержал и, найдя удобное для разворота место, остановился и посмотрел на Бориса. Он был явно раздражён и, почесав за ухом, сказал: «Ну и правильно, с воды зайдём, поворачивай на базу». Уже с асфальта мы углядели женщину среднего возраста, выгуливающую ребёнка на лужайке возле дома, и подрулили не очень близко, чтобы не напугать малыша. На наши вопросы, как проехать к церкви, она тихо сказала, глядя куда-то в сторону: «Вроде как-то проезжают, а мы пешком ходим, здесь недалеко». Шорин приободрился и, когда мы проезжали мимо кладбища, проговорил: «Давай, пойдём, кладбище явно на холме, может дорогу увидим». Кладбище было небольшое. На многих захоронениях громоздились остатки памятников и надгробий, некоторым повезло остаться во вполне приличном состоянии, претендующем на местную историческую ценность. Какие-то фамилии, звания, должности, лаконичные записи на камне, в основном, на латинице. Очень невнимательно осмотрев несколько выделявшихся памятников, помня о цели своего визита, мы пытались что-то усмотреть сквозь ограду, но так ничего существенного и не увидели, только нацепили лопухов на брюки, да ботинки умудрились испачкать. После этой попытки интерес к церкви пропал, что странно при нашем обычном упорстве. «Ладно, как- нибудь с воды зайдём, – подвёл итог Борис, – поехали, покидаем». Спиннинг мы бросали почти до вечера, но выудили только одну щуку, правда, стоящую, килограмма на два. Приключений не было, поэтому вернулись не поздно. Борис почистил рыбу, а я её зажарил на сковороде с картошкой «по-деревенски», то есть вместе, немного припустив. В общем, с водкой даже было очень ничего. Быстренько собрались, так как утром пораньше надо было на паром, и уселись за чай. «Как-то что-то вроде бы забыли сделать» – проговорил коллега по рыбалке. Я его сразу понял. Марийское чудо ощутимо витало рядом, интриговало, даже пугало, но это состояние недосказанности отправлялось с нами в Москву, да так, что внятно его кому-то объяснить было просто невозможно. Нас это не волновало, так как мы не пытались ничего нарушить, никуда грубо без головы не лезли, старались быть деликатными, хотя и проявляли любопытство. «Хорошо, что грань не переступили, а казалось, что были рядом»,– подытожил Борис. В семь утра были на пароме, вечером того же дня я доставил Шорина домой со всеми пакетами и удочками. Кузьмич радовался больше всех и чуть не валил Бориса с ног своим весом. Договорились встретиться и распрощались. Ну, договорились – это сильно сказано. Я не помню, чтобы Борис звонил без повода, просто поболтать. Даже позже, когда мы достаточно сблизились, он никогда не проявлял инициативы, ждал предложений от других, занимаясь собой и своей семьёй, хотя при встречах всегда проявлял теплоту и понимание. Например, я всегда поздравлял его с днём рождения, и казалось бы… Но он никогда не поздравлял меня и, по-видимому, даже не пытался запомнить дату. Хотя тем он и интересен, тем более что пути Господни неисповедимы.

На заводе внешне всё было как прежде, однако явно присутствовали внутренние течения, бурлили потихоньку неудовлетворённые страсти. В отдел технического контроля пришли новые люди, и начальник, вызвав меня, говорил о старой команде, о доверии, о том, что есть вещи и понятия, которыми нельзя поступаться. В общем, завербовал меня в свои заместители. Жена Люда, как всегда, умничала по поводу случившегося, настойчиво советовала никуда не лезть, не поддаваться интригам, не верить, не просить, не бояться, не быть дураком и не пить с новыми непроверенными сотрудниками, впрочем, и со старыми проверенными тоже. За новыми заботами для души места не оставалось, работа съедала всё время, забот с новым назначением прибавилось, ответственности тоже, постоянные авралы со сдачей новых изделий выматывали все силы, а улаживание конфликтов с военпредами – нервы и здоровье. С Шориным мы несколько раз сталкивались на сдачах – приёмках, деловые отношения были на радость компромиссными. Несколько раз засиживались в моём кабинете за «клюковкой», обменивались мнениями. Глубоко в политику мы не погружались, поэтому споров по большому счёту не возникало, так как Борис ничего не хотел обострять и, если действительно нужно было сказать что-то определённое, сопел как ёжик и, как правило, ничего конкретного не формулировал. Зато рыбацких тем было обсуждено много, оба проявляли живой интерес к способам ловли, ко всем этим корабликам, перетягам и кружкам. Мечтали о домике где-нибудь в глуши, у рыбного глухого озера. Настала зима, и мне удалось увлечь Бориса на рыбалку со льда. У меня был пропуск на Учинское водохранилище, в охранную зону Мосводоканала. Утренний морозец щипал щёки, однако мороз не очень чувствовался. От стоянки до льда мы быстро двигались, а вот когда сели на лунки, природа с нами не собиралась считаться. Шорин, который в тёплом кабинете хвастался тёплой канадской курткой и космическими ботинками, чувствовал себя не лучшим образом, суетился, много сверлил лунок финским коловоротом, прятал руки в карманы. Клёв был не ахти, и после поимки пары десятков окушков, когда настало время перекуса, Борис ворчливо заявил, что ему всё ясно и ради такого несчастного клёва он не намерен мёрзнуть. После того, как он привёл десяток причин срочно уезжать домой, кроме того, что он просто замёрз, я проявил понимание и не стал издеваться. Был полдень, уезжать не хотелось, но человеколюбие победило. В дальнейшем от предложений порыбачить зимой рыбачок отказывался, и однажды, поняв, что его объяснения каждый раз звучат всё менее убедительно, признался: «Ну её к богу, эту зимнюю рыбалку, холодно мне».


ЗАВЯЗКА ИСТОРИИ. БАБОЧКИ. ФОРМАЛЬНОСТИ

Всё когда-то заканчивается. Растаяла зима, замаячил финал брежневской эпохи. Засобирался в школу сын. Стабильно увеличивался объём работы вместе с ростом производства и станочного парка. Даже пришлось доучиваться, чтобы не отставать от технического прогресса с учётом внедрения электронного управления. Наш завод включили в крупный проект, связанный с производством специальных точных станков. В рамках этого проекта были заключены контракты с германскими и австрийскими фирмами на поставку в СССР отдельных высокоточных станков и автоматических линий. Как начальнику ОТК мне пришлось неоднократно выезжать в служебные командировки для согласования технических деталей многочисленных приложений к контрактам. Делу помогало знание немецкого языка и не только технических терминов, но и в определённой степени разговорного, так как моя мать, будучи по образованию учителем немецкого языка, с детства обогатила меня бытовой лексикой, да и в институте был немецкий. Оказалось, что и Шорин был вовлечён в эту кипучую деятельность до такой степени, что мы неожиданно столкнулись в Германии в нашем торгпредстве в Кёльне. Воспользовавшись организационной неразберихой, мы улизнули на пару часов, предупредив старшего группы. Причиной была необходимость приобретения лекарств, тем более что Борису домашние поручили кое-что купить в немецкой аптеке. Я исполнял роль переводчика и после покупки лекарств сопроводил товарища в пивнушку, где за дегустацией местного пива мы обменялись новостями. Я знал, что организации Шорина поручено исполнение проекта и организация всей работы с привлечением проектного института и ряда заводов, включая мой. Борису поручено подготовить предложения по приёмке оборудования, как на российских заводах, так и за рубежом. Его это удручало, так как время поджимало, а документ должен быть обстоятельным и учитывать все детали, имея в виду, что планирование финансирования будет утверждаться на самом верху. При словах «на самом верху» Борис поднял кружку с пивом. Лицо у него было невесёлое. После второй кружки лицо разгладилось, видно проблема уже не казалась такой нерешаемой. Горячиться не стали, и по дороге в торгпредство он сказал, что проект плана у него в голове вчерне сложился и он мне его покажет, так как меня он непосредственно касается. При этом он зачем-то стукнул меня по плечу и задорно подмигнул. Причину этого подмигивания я понял через две недели после своего возвращения из Германии, когда директор, пригласив меня к себе в кабинет, добродушно и как-то обиженно проворчал: «Карьеру делать собрался, хоть бы посоветовался, так дела не устраиваются. Вроде бы всегда друг друга понимали». Потом исподлобья взглянул на меня и стал перебирать бумаги, лежавшие кучками на столе. Наконец нашёл нужную и как-то нерешительно протянул мне. На бланке объединения «Тяжмашспецмонтаж» был запрос моей характеристики по служебной и партийной линии, а также степень допуска к служебным документам. Моё удивление было таким естественным, что мой старший товарищ сразу поверил без слов. В каких передрягах только мы с ним не побывали, поэтому и отношения были близкими. «Ты не знал что ли? Откуда ноги растут? Ну ладно, скоро проклюнется, покрутится-покрутится и прояснится, вот увидишь». В общем, я уже догадался, откуда ноги растут, но сути до конца не понимал. В душе образовалось какое-то неудовлетворение, вот ведь уже почти закадычные, тайны друг другу доверяем, а открытых, откровенных отношений нет. Первым импульсивным желанием было броситься к себе в кабинет и, набрав номер Бориса, высказать ему всё начистоту. Но я спокойно и с достоинством сидел напротив директора и молчал. Потом со вздохом поднялся и, уходя, солидно промолвил: «Скоро узнаю, провентилирую и доложу». Шеф понимающе кивнул. Честно говоря, представить себе истинное положение вещей было невозможно. Заканчивалась брежневская эпоха, все это хорошо понимали и, готовясь к грядущим изменениям в экономике и промышленности, верхи продумывали и кадровую политику. Может, и меня для чего-то приглядели. Я несколько раз снимал и клал трубку, тревожила неизвестность.

Вдруг раздался звонок, показалось, прямо в руке. Надо же, чёрт из табакерки! На другом конце провода Борис: «Ну что же ты делаешь,– вспылил я, – мне-то мог сказать… письма какие-то…хрень!» «Не пыли,– выдохнул Шорин, – не мог я, занят был очень, да и не говорят об этом по телефону. Письмо-то получили?» «Ну, да. Директор вибрирует». «Пусть успокоится, не он решать будет. Позвонят, и всё будет как надо. Давай не будем сейчас мериться, надо встретиться. У меня тут годовщина семейная наступила. Собирать никого не хочу, а ты с женой приходи, будет по-простому, обговорим и с жёнами посоветуемся. Бутылочку принеси, а больше ничего не надо. Послезавтра вечером, часов в пять устроит?» «Жену спрошу и детей пристрою. Диктуй адрес». Тёща вступила на срочное дежурство. Сын, дошкольник, быстро смирился с обстоятельствами и наверняка подумал, что, может, удастся добиться у бабушки послабления режима. Дочь отнеслась к нашему походу улыбчиво спокойно. У неё свои дела со школьными подругами. Шорины жили на площади Гагарина, в угловом доме, ровеснике сталинских высоток. Очень аккуратный дом рядом с Нескучным садом, где до недавнего времени собирали грибы. Здесь же Борис выгуливал своего Кузьмича. На первом этаже были разные магазины, в том числе известный на всю Москву спортивный, принадлежавший обществу «Спартак». По этой причине Борис болел за «Спартак». Это было даже интересней – моей любимой командой был ЦСКА. Ещё в лифте мы услышали сдерживаемое ворчание. Дверь открыл хозяин, державший Кузьмича за поводок около морды, видно, иначе удержать собаку не удалось бы. Слегка задыхаясь, Борис пригласил войти. Все друг с другом перезнакомились, закрыли собаку в одной из комнат и пошли к столу. Нелли, жена Бориса, темноволосая женщина со строгим лицом, которое неожиданно менялось, когда она улыбалась, становилось мягче и привлекательнее. «Давайте по рюмашке, потом квартиру покажу, а там уже и побеседуем»,– изложил программу вечера Шорин. Хотелось задержаться за столом, так как пообедать не удалось, а вкусненькое проглядывало и там и сям. Воспитание одержало верх, и после холодненькой и кусочка рыбки пошли смотреть. Миновали две спальни и прошли в ванную комнату. Перед традиционной рюмкой руки я мыл автоматически и не отвлекался, взглядом ища полотенце, а теперь понял, что зря. Я не очень увлекался дизайном. Ну, удобно, ну, функционирует, вот и славно. А здесь всё удивляло: необыкновенная плитка на стенах с какими-то полосами необыкновенного цвета со сложным узором поднималась почти до потолка; потолок наполовину зеркальный увеличивал высоту и так приличную; всякие ручки, полочки, компактная блестящая отливающая в синеву сушилка; явно не из советского магазина сантехника. Описывать всё это в деталях было бы подобно пересказу Робинзона Крузо о содержании выловленного им из моря сундука. Но у Крузо было навалом времени, а мы вернулись в гостиную к столу, который манил изобилием. «Нелли настояла, она руководила, а я что, исполнитель,– весело подытожил Борис, с удовлетворением приняв наше восхищение. – Люблю, знаете ли, красиво руки помыть. С мылом!» – хохотнул он и потрогал кончик носа. – А вы здесь что-то непонятное заметили?» – загадочно покрутил рукой Шорин. «Может, и заметили, но не задумывались», – посопротивлялся я. «Ну, выпьем за решительность и фантазию, которые воспитывает в нас природа», – чокнулись мы, и Борис подошёл к выключателю. «Да будет свет»,– торжественно изрёк он и, включив светильники, замер по стойке смирно. Комната осветилась, и мы увидели по её периметру прозрачные, видимо из плексигласа, квадратного сечения короба, протянувшиеся в стыках между потолком и стенами. В этих коробах трепетали нанизанные на нить или леску бабочки. Они переливались, и впечатление от этого было неожиданное. «Вот хочу малюсенький вентилятор встроить, тогда будет вообще зашибись», – задумчиво проговорил Шорин, а рука делала своё дело, наливая дурманящую жидкость. Мне его не хотелось торопить, видимо ружьё должно было выстрелить в другом акте, а кто же может без последствий проявлять самодеятельность. Играют профессионалы! Как будтоненавязчиво вступая со мной в беседу, он сказал: «Детей на тёщу оставили, хотя, конечно, они уже большие. Младший почти школьник. Там и в школу пойдёт». Посмотрев с прищуром на моё бесстрастное лицо, он усмехнулся: «Ты всё знаешь?» «Расскажешь, узнаю», – улыбнулся я в ответ. «Ну ладно, шучу, значит так»….– выдохнул Борис, потянувшись за бутылкой. При обсуждении грандиозного проекта, куда мы волею судеб попали (я имею в виду не обсуждение, а сам проект, обсуждали его очень высоко), ответственным внешторговцем был поднят вопрос приёмки – сдачи закупаемого оборудования. Этот «дремучий» (в будущем Борис будет часто употреблять это прилагательное по поводу и без) чиновник хотел подмять значительный кусок работы под себя, то есть под «Тяжмашспецмонтаж», однако, и вполне разумно, в конце концов, договорились о создании смешанной группы, которая будет состоять из представителей заводов, непосредственно участвовавших в проекте, и двух внешторговцев для решения коммерческих вопросов и подписания документов, касающихся сдачи – приёмки оборудования и всяких дополнений и изменений к основному контракту и техническим приложениям. Эти приложения окончательно не были согласованы, особенно в части последних разработок высокоточных станков и особенно сроков гарантии. Поэтому направление группы наших специалистов в Австрию и Германию сможет значительно ускорить решение технических вопросов совместно с производителями, не говоря уже о проблемах согласования проектных работ с составом оборудования. Группа специалистов из проектного института уже выехала в Кёльн и активно включилась в работу. Оперативный центр решено было создать в Австрии по политическим и конъюнктурным соображениям. Шорину и сотруднику «Тяжмашспецмонтажа» (ТМСМ) предпенсионного возраста поручили заняться формированием группы. Не знаю, по каким соображениям выбрали именно его, но он утверждал, и, по-видимому, не без оснований, что в департаменте машиностроения у него всё схвачено и его предложения моментально берутся на карандаш. Все бумаги на кандидатов готовил отдел кадров ТМСМ, но самих кандидатов представлял Борис после согласования с министерством. «Ну, схватил, в целом?» – отдышавшись, спросил Шорин, поднимая рюмку. Во время его « доклада» наполненные рюмки простояли нетронутыми. Не дожидаясь от меня ответа, он чокнулся и как-то удивлённо и задумчиво проговорил: «Мы едем, едем, едем…» Посмотрев на меня, он влил в себя водку и, как чумовой, закричал: «Девочки, обсудим. Открываем симпозию». Больше дурачиться ему не дали. У женщин, как обычно, оказалась куча вопросов. Где жить, где дети будут учиться, что брать с собой вплоть до книжек и учебников. Шорин всё грамотно объяснял: школа посольская есть, общежитие торгпредское (на первое время, а там решать будем), а всё остальное выясним «в процессе». «Всё это детали, не мы первые, не мы последние, самое главное решить, потянем или нет, уж больно ответственность большая. Вы то как? Ну, родители, может, ещё что-нибудь? С насиженных мест уходить надо, а что потом, один Бог знает. Ты мне позвони, если что на работе не так пойдёт, хотя не должно бы», – уже серьёзно подытожил Борис. Ещё посидели, пытались веселиться, но ворвавшееся в размеренную жизнь непонятное будущее уже легло на душу ощутимым грузом.

На следующий день после обеденного перерыва ко мне подошёл секретарь парткома, дожёвывая что-то на ходу. Все его звали Семёныч, что его делало ближе к народу, хотя он был, по его словам, сам народ. Поговаривали, что, несмотря на указанное им в анкете рабочее происхождение, происходил он из среднего сословия, и дед его владел до революции несколькими магазинами, где продавали различные специи и другие колониальные товары. После революции магазин отобрали. Семёныч об этом говорить не любил, хотя в этом ничего предосудительного не было. «Там на тебя запрос пришёл, характеристика понадобилась в связи с выездом за границу, – сказал он, подозрительно меня осматривая. – Мы с директором поговорили, он считает, что нечего твой вопрос на партсобрание выносить, народ будоражить, а лучше расширенный партком собрать да пропесочить тебя за хорошую работу, – лукаво подмигнул он. «В общем, готовься, на неделе соберёмся, обменяемся мнениями», – посерьёзнел Семёныч. Директор этой темы не касался, говорил только о работе. Опыта ему было не занимать, небось, думал, что всё может измениться. Мне тоже так казалось, поэтому я продолжал плыть по течению, воспринимая ситуацию как выдуманную и искусственно созданную.

Но независимая параллельная жизнь диктовала свои условия, и моя характеристика составилась, и «вече» собралось. Организовали толковище в переговорной комнате, участвовали руководство завода, члены парткома и представители народа (ветераны, общественники и сотрудники моего отдела), всего человек 15. Личности мне известные, о некоторых я знал кое-какие подробности, «о чём не говорят, о чём не учат в школе». Обстановка была дружественная, никто не собирался применять партийную принципиальность, тем более Семёныч взял быка за рога. «Товарищи! – серьёзно начал он. – Время рабочее, дело государственное, есть предложение не заниматься демагогией, а зачитать характеристику на нашего коллегу и члена нашей организации. В ней всё написано, слушайте внимательно, чтобы не было лишних вопросов. А то ты, Модестович, как начнёшь про садики да пионерлагерь рассуждать, забудешь, зачем собрались. В общем, давайте пооперативнее. Елена, читай». Елена Владимировна Полторак, которую мужчины звали почему-то «четвертинкой» при обсуждении её достоинств, а они у неё определённо были, несмотря на её средний возраст (правда, самое его начало) поднялась, разгладила на бёдрах юбку и, отчаянно щурясь, видно, стесняясь почему-то надеть очки, осторожно начала читать. Характеристика была хорошая, не правильная, а какая надо. Поэтому её никто серьёзно и не слушал. Правда, при словах: «…рекомендуется в долгосрочную командировку в капиталистическую страну», – некоторые мимолётно переглянулись, но рабочая солидарность взяла верх. Видно, заметив любопытные взгляды, Семёныч веско сказал: «Что касается вопросов секретности и компетентности, всё проверено и улажено на соответствующем уровне. Ну, вопросов нет, будем голосовать… Единогласно. Спасибо за внимание». И обращаясь ко мне, добавил, чётко налегая на слова: « Тебе мы её на руки не дадим, отправим в Министерство почтой, такой порядок». Почувствовав свою причастность к государственным интересам, присутствующие чуть-чуть пошумели и разошлись.

Несмотря на относительно узкий состав расширенного парткома, новость быстро распространилась по дирекции, и сотрудники различных отделов администрации завода, с которыми я годами устаканивал отношения, всё-таки воспользовались ситуацией и, не скрывая любопытства, придирчиво расспрашивали меня. Все вопросы сводились к следующим: «Зачем?» и «Почему некоторым так везёт?» Мои ответы всем без исключения собеседникам отличались дружелюбием и звучали как исповедь волка, съевшего ягнёнка, и вследствие обжорства, мучающегося от жестокой изжоги. «Ты не думай, – говорил я, – меня туда в приказном порядке направляют. Кого же, как не начальника ОТК на приёмку оборудования отправлять? Станки дорогущие, ответственность дикая, тут не то, что заработать, уцелеть бы. Нервы, смена климата, работа без выходных и прочее. Конечно, интересно, престижно, но точно не подарок». Голос мой не дрожал, звучал убедительно, так что я сам поверил в свои слова. Честно говоря, истина была недалеко, так как оценить положительные и отрицательные стороны предстоящей командировки я был не в состоянии. Никто мне не верил, но вида не подавали. Дружба всегда выше недоверия.

Шорин позвонил через неделю и сообщил, что характеристику получили и процесс пошёл. При личной встрече в рюмочной на Красной Пресне Борис рассказал, что теперь надо ждать, когда вызовут, а пока меня будут проверять по всем направлениям, но это формальности и не так долго. Когда будет собран весь пакет документов, направят на визу. Будет что-то надо, мне позвонят и вызовут. Звонить самому нежелательно, не тот случай. Товарищ был чем-то расстроен, даже грустен, но, как ни странно, выпить не стремился, а на мой немой вопрос просто слабо махнул рукой, и мы скоро расстались, договорившись созваниваться. Время неумолимо рвалось вперёд, спотыкаясь о жизненные неурядицы и заботы. Заводская рутина затягивала, планы, летучки, новая техника, новые методики испытаний станков, и ажиотаж с командировкой начал забываться. У Бориса были свои проблемы, он где-то носился, ссылался на своё требовательное начальство, на постоянную отчётность и отсутствие свободы действий. Но по отдельным его фразам можно было понять, что проект живёт своей жизнью, всё непременно состоится, вот только в бюджете строчку утвердят и пропустят через Минфин. «Нам с тобой тоже надо как-то пропустить, – съязвил Шорин и добавил, – всё состоится, как и предполагалось, интерес не пропал, расскажу при встрече», – и почему-то хохотнул. Нельзя сказать, что меня огорчали эти обстоятельства, может быть даже наоборот, так как для сына неумолимо приближалась школа, и подготовка к этому событию затмевала все другие большие и важные моменты. С приближением первого сентября нытьё ребёнка прошло через все стадии: от «Не пойду я, чего я там не видел» до « А машину водить научат?» Проводив его до дверей и позже забрав, мы с женой поняли, что потеря свободы важна не только для взрослых дядек и тёток.

В конце сентября, когда все грибы были собраны и мирная рыба отказывалась клевать, а продвинутая часть нашего коллектива отмечала вечером подписание акта сдачи-приёмки у меня в кабинете, требовательно зазвонил телефон. Чиновник из Министерства деловым тоном, подчёркивавшим его трудолюбие и незаменимость, пригласил меня к себе для беседы и заполнения документов. «Ну, что же,– задумчиво проговорил Борис, – ты выходишь на финишную прямую даже быстрее меня. Всё запоминай, потом поделишься, только сразу после визита позвони». Он сразу положил трубку, но было ощущение, что он её некоторое время не опускал, видно, обдумывал что-то, а я чувствовал. В назначенный день я поднимался на лифте в высотке на Смоленской площади. В лифтах дверей не было, каждый выходил на нужном ему этаже во время короткой остановки. Найдя нужный кабинет, я вошёл и окунулся в сугубо чиновничью среду. В большой комнате, заставленной шкафами, тумбочками, столами и стульями, сидело человек шесть, из которых четверо были явно сотрудниками, они суетливо перекладывали бумаги, что-то правили и отмечали, в то время как двое остальных писали с напряжённым видом, изредка вопросительно поднимая голову и задавая вопросы сидевшим перед ними. Внимания на меня никто не обратил, и я назвал ближайшему чиновнику цель визита и фамилию. Вид у меня был спокойный и не скандальный, поэтому он, сверясь со списком, обратился к коллегам, громко произнеся мою фамилию. Господин по диагонали поднял руку и указал пальцем вниз, что означало «упасть» у его стола. Протолкавшись между столами, стульями и коленями сидящих, я добрался до своего куратора. В дальнейшем я имел дело только с ним. Поздоровавшись, я передал Ивану Ивановичу файл с документами, справками и фотографиями, касающимися всей семьи, включая детей. Внимательно всё проверив и даже что-то прочитав, Иван Иванович вручил мне бланки анкеты для меня и жены. Снисходительно мазнув по мне взглядом, он медленно проговорил: «Вроде комплект, а анкеты принесёте послезавтра в такое же время. Прежде чем заполнять, снимите копии, править нельзя, всё должно быть без помарок. Лучше лишний раз переписать. Ну, вы же начальник, наверно, знаете требования. И ещё… Там в холле вас один товарищ ждёт, хочет переговорить, не проскочите мимо». Не скажу, что эта новость доставила мне удовольствие, но благодарно улыбнувшись Ивану Ивановичу, я не проскочил…

На диване рядом с кабинетом сидел и явно скучал статный молодой человек при галстуке, слегка барабаня пальцами по лежащему на коленях модному кожаному портфелю. Остановившись, я негромко поинтересовался, не меня ли он ждёт. Он привстал и как-то смущённо заученным жестом пригласил присесть. «Если вы Зернов, то да, если не возражаете. Я тоже собрался в Австрию, наверно вместе работать будем, если всё состоится. Меня зовут Илья Самсонов. Сейчас у меня запарка, а хорошо бы поговорить. У вас тоже, вероятно, вопросы есть, вот вместе легче разобраться будет. Позвоните, когда время будет», – и протянул мне визитку, где чёрным по белому было написано: «Эксперт при руководстве Центрального проектного института машиностроения Самсонов Илья Акимович». «Вот улажу формальности, время появится, тогда и созвонимся»,– медленнее, чем обычно, но достаточно твёрдо проговорил я, чувствуя интуитивно серьёзность встречи. Из министерства уже однажды пройденным путём через Смоленский гастроном я нырнул в метро. Пакет с купленным харчем оттягивал руку, вероятно, поэтому мне вспомнилась просьба Шорина связаться с ним после визита. Но никто к телефону не подошёл. Отложив звонок на вечер и проехав до Бауманской, поднялся на улицу, прошёл до известного мне пивного бара и без привычного скандала спокойненько выпил кружку бочкового «Жигулёвского» с селёдочным канапе. Думалось светло, крепла уверенность, что теперь всё началось по-серьёзному. Подваливший забулдыга, посмотрев на меня из-под набрякших век, решил не связываться. Прикупив солёненьких сушек для детей, я поторопился домой со всеми анкетами и бумажками. Спокойствие и уверенность разливались по организму вместе с прохладным пивом. Было хорошо…

Дома мы с женой пощёлкали все анкеты, одна была на немецком для австрийского консульства. Снятые копии не понадобились, всё сделали аккуратно без помарок. За окнами смеркалось, когда я решил позвонить Борису. Трубку он взял сразу и, что-то дожёвывая, проворчал: «Новости есть? Бюрократы не замучили?» «Всё в порядке, бумаги заполнил, а анкеты послезавтра отвезу. Иван Иванович доброжелательно без проволочек принял». «Подожди-подожди, а как вообще твоё впечатление, что он тебе ещё говорил? Без протокола…» – слегка хохотнул Борис с явной озабоченностью в голосе. В принципе ничего, только он меня с одним мужичком познакомил, тот поговорить хочет. Илья Самсонов из института. Может, знаешь?» «Родина знает своих героев, – задумчиво подтвердил Шорин. – Ты вот что, подожди, не звони, не думал я, что так агрессивно, надо тебе кое-что объяснить про ситуацию. Давай, заполняй анкеты и звони Ивану Ивановичу, договорись, когда привезёшь. А там и Илюша будет по щучьему велению. Никакой интриги здесь нет, всё логично и управляемо, во всяком случае, в данном эпизоде. Встретимся с тобой завтра, по паре бутербродиков с селёдочкой проглотим, обо всём поговорим, а сейчас я побегу, мячик погоняю, который ты мне подкинул»,– твёрдо и загадочно сказал он, оставив меня в недоумении с трубкой в руке. Подождав, пока рука положит трубку на рычаг, я меланхолично посоветовал жене не задавать лишних вопросов, не думать о всякой ерунде и вообще… Получив фигурально всё назад и немного подумав, позвонил Ивану Ивановичу и договорился, когда привезу анкеты. Чтобы появилось чувство завершённости трудового дня, пришлось поговорить с сыном о смысле жизни и необходимости заниматься спортом, на что будущий тинейджер заметил, что всё это пустое и всё равно уезжаем. «Никуда мы пока не уезжаем, и нечего об этом трепаться на каждом углу»,– беспомощно вякнул я, на что получил от жены тираду, что никто не треплется, что я ничего не говорю, а ей надо знать, что брать, что купить, что говорить родителям, подругам, коллегам. Не дав меланхолии перейти в раздражение и на время отвергнув причину спора, сославшись на отсутствие визы, поплёлся спать. Утром, позавтракав традиционной яичницей с поджаренными кусочками хлеба и кружками Краковской, позвонил Шорину и сказал ему время своего заноса анкет Ивану Ивановичу. «Ну ладно, до завтра времени вагон, но всё равно мне бумаг кучу делать, поэтому встречаемся в нашей рюмочной на Красной Пресне в шесть часов, а то позднее там не протолкнёшься»,– видно уже на бегу отчеканил Борис. На работе ничего замечательного не происходило, часть руководства отсутствовала по уважительным, часть по совсем неуважительным причинам, симпатичных женщин на месте было меньше, чем хотелось, поэтому можно было бы и честь знать, но держало то, что домой заезжать не хотелось, а выезжать к пиву было рано. Пришлось задержаться и чуть не наделать каких-нибудь бесполезных дел. Когда я вошёл в пивнушку (это ведь короче, чем рюмочная и без претензий), Борис уже стоял в уголке с двумя рюмками водки и бутербродами и нахально – обеспокоенно улыбался. Ответом на пароль были две кружки пива, которые я подхватил, конечно, не бесплатно, по пути. «Сечёшь, паря, навзлёт, интуиция обострена до предела, такие люди нам нужны, – ерничал Шорин, принимая у меня драгоценную ношу. – Вот об этом мы и поговорим, только я предлагаю сначала перекусить и выпить маленько, а потом где-нибудь без свидетелей и поговорим. Не ожидал я, что столько народищу будет, а может, просто не додумал, бывает, дел полно. Сегодня за мой счёт, так как предложение от меня исходило, да и затраты не бог весть какие, – продолжил он, подвигая ко мне рюмку и бутерброды с селёдкой. – За сбычу мечт и взаимоподдержку», – подмигнул он, став мгновенно серьёзным. Мне и раньше было удивительно, как он быстро менял выражение лица и интонацию, и не могу сказать, что это мне не нравилось. За разговорами обо всём и ни о чём, с шутками и анекдотами пролетело минут сорок, да и одной рюмкой мы не ограничились. Утолив голод, в слегка приподнятом настроении мы вышли в осенний вечер и молча дошли до парка, спускающегося к набережной Москвы-реки. Сели на свободную скамейку и некоторое время молчали, прислушиваясь к детским крикам, доносящимся из ближайшего жилого массива.

«Давай, я тебе опишу ситуацию, чтобы была полная ясность, – необычно строго проговорил Борис.– В организации бюро в Вене заинтересована спецслужба Минобороны, и Самсонова планировали на руководителя. Была борьба на самом верху, и, в конце концов, вопрос решился в мою пользу, а он будет моим заместителем. Илья был крайне недоволен этим решением, тем более что у него родственник какая-то шишка в системе, да и Ивана Ивановича «попросили» его поддержать, и он как бывший сотрудник Минобороны Илье благоволит. Самсонов наверняка попросил подобрать ему помощника, который бы и язык знал, и рабочими вопросами владел. Ну, Иван Иванович ему тебя и порекомендовал. Когда вы познакомились в Министерстве, он не решился тебе что-то конкретное предлагать, так как формально не имел на это права, а на экспромт, видно, не способен был. При всех его положительных качествах, он не отличается дальновидностью, даже не желая того подставить может. Поэтому, когда он с тобой разговоры вести будет… Хотя уже не будет, я всё устрою. И ещё, вот тебе бумага, прочти, вопросы будут, сразу задавай». Текст расписки был очень похож на документ, который мы в своё время подписывали в первом отделе, обязуясь не разглашать. Всё было понятно и не очень-то неожиданно, учитывая информацию, которую я в последнее время получил о Борисе от разных знакомых. «Вот ещё что, – сказал Шорин,– припиши от руки в конце: в случае необходимости свои сообщения буду подписывать Зеев. Стучать не придётся, всё будет касаться только науки и техники. Просто так за границей ничего не бывает, происходит всякое. Должен я кому-то доверять как себе. Подписывай, потом подробней объясню, а завтра позвони, расскажи, как анкеты отдавал». Напряжение не отпускало. Подписал. Шорин убрал расписку во внутренний карман пиджака и застегнул его на молнию. Вместе дошли до метро. «Ты завтра мне звякни»,– повторил он. На следующий день я сидел напротив Ивана Ивановича и смотрел, как он разбирает бумаги. Делал он это без какой-либо системы, и со стороны казалось, что его руки и глаза делали автоматическую работу, в то время как мозг лихорадочно грелся и страдал. Наконец он почти доброжелательно одарил меня взглядом, протянул руку, взял анкеты, достал из папки фотографии и сказал: «Вроде бы всё. Ваши фотографии и детишек присовокуплю, кое-какие бумаги сделаю и в МИД отдам. У меня с ребятами хорошие отношения, тянуть не будут, так что собирайтесь. Визы будут готовы, сразу сообщу. А по бытовым вопросам вам ваш новый начальник всё разъяснит». Помолчал, хитровато блеснул глазами и протянул руку. Рядом с кабинетом никого не было, и я понял, что машина работает, но что-то меня жевало изнутри, хотя и не очень настойчиво. Хорошо, что у меня характер покладистый и не вредный, а организм, хотя и требовательный, но позволил ехать домой, а не в пивную на Бауманскую. Дома была только дочка. Жена с сыном пошла в поликлинику за справкой. Пришлось затеять с ребёнком беседу, совершенно для неё неинтересную. Дочка отвечала не очень подробно, зато правильно. Из её слов следовало, что школа для неё формальный труд, недоразумения есть, а существенных трудностей нет. По поводу оформления я ей коротко рассказал, но пока ничего не уточнял, да и она не стала мучить меня вопросами. Привыкла, что если надо, я сам скажу. Ну что же, взрослый человек – 13 лет. Ударная часть семьи, с шумом ввалившаяся в квартиру, нарушила наше спокойное молчание. Сын сразу взял меня в оборот, пытаясь склонить к положительному ответу на вопрос: «Зачем ходить в школу, если всё равно уезжаем?» Жена, что- то перекладывая с места на место, добавила масла в огонь, удачно спросив, когда писать заявление об увольнении в связи с командировкой мужа, не в последний же день! Но это всё равно было удачно, так как можно было ответить сразу обоим и замкнуть их друг на друга. Я и ответил: «Всё может измениться. Ждём визу. Будет виза – всё решим. И в школу не пойдём, и на работу не выйдем. А заявление можно заранее написать. В общем, всё успеем, а сейчас вступаем в режим ожидания». Народ не был удовлетворён моим заявлением, принял его за отговорку и негромко зашипел. Пришлось изобразить крайнюю степень усталости и отвалить «по холодку», как говорили во дворе в Измайлово в детские годы чудесные. Тут я вспомнил своего «кукловода» и, взяв телефонный аппарат, пошёл звонить. Борис сразу взял трубку, был немногословен, слегка солидно басил, говорил отвлечённо и не по теме, видно, о чём-то думал. В конце разговора подытожил, что никто больше приставать не будет, визу ждать долго не придётся, и по получении начнём заниматься конкретикой. На часть группы визовые документы в австрийское консульство были поданы раньше, и они ждали виз со дня на день. Эта весёлая компания состояла из Шорина (руководитель), секретаря представительства, Малышевой Жанны, милой сексапильной женщины около сорока, которую порекомендовали из министерства, Рощина Евгения, старшего приёмщика от Коломенского машиностроительного завода, где он работал начальником ОТК, и наконец, Самсонова Ильи (зам. Руководителя) от проектного института. Вторая часть группы, состоящая из меня (эксперт) и двух инженеров – приёмщиков только оформлялась и визы должна была получить позднее. Борис говорил, что это правильно. Авангард проверит всё на месте и сообщит данные с корректировкой. Так и время и деньги сможем сэкономить. Это касается бюро, которое уже арендовали австрийцы, и квартир, где будем жить, и школы, и много чего другого. Шорину и Самсонову квартиры уже были сняты, а остальным, скорее всего, придётся первое время пожить в общежитии Торгпредства. Борис в разговорах упоминал, что организационные и особенно финансовые вопросы решаются крайне медленно, деньги частично внебюджетные, частично заводские, а также выделяемые австрийскими и немецкими фирмами, участвующими в проекте. Всё сразу учесть невозможно, поэтому решаться проблемы будут по мере их возникновения. На мои вопросы Шорин отвечал: «Ну, где у нас что-нибудь решается по-деловому? Где люди, пекущиеся о государственных интересах? Ну, ничего, всех раскачаем, есть рычаги». И я ему верил. Какое-то время мы о командировке практически не разговаривали. Жизнь катила по уже проложенным рельсам: школа, работа, родственники, друзья. Люда поговорила с подругами, которые уже имели опыт жизни за границей, закупила несколько комплектов постельного белья, кастрюль – сковородок и кое-какую одежду для детей. Всё это могло пригодиться и в Москве. Настроение было как на вокзале, когда поезд опаздывает, а когда придёт, неизвестно. Шорин несколько раз приезжал ко мне на работу, но поговорить как следует никак не удавалось. Видно было, что настроение у него аналогичное, а дел полно. «Мы с тобой обязательно поговорим, это совершенно необходимо, но», – на бегу выдыхал он, показывая, как он себе режет горло. Неубедительно, зато наглядно. После некоторой суеты, связанной с оформлением документов, наступили обычные будни: дети ходили в школу со всеми вытекающими последствиями, а мы с женой на работу. Опять перспективы поездки казались нереальными, и стали забываться беседы и планы. Но вдруг…. Сколько мне случалось слышать и читать про это «вдруг», однако я слегка вздрогнул, когда, сняв трубку, услышал Бориса и понял, что он волнуется действительно и непритворно. Он был возбуждён, говорил сбивчиво и тем самым заставил меня тоже почувствовать важность момента: «Всё, виза в кармане, нужно срочно выезжать, всех выталкивают. Вот недотёпы, то спали, а теперь звонят и спрашивают о степени готовности. Спрашивают объём затрат, какие-то технические задания, сроки проектирования и приёмки оборудования. Я говорю, что главное выехать всей командой, устроиться и начать переговоры, тогда, может быть, многое поменяется, уточнятся сроки, состав станков. Все бумаги писались в правительстве, визировались в министерствах, всё есть, что ещё нужно? Ну ладно, снова пойду по кругу, надо всё уточнить, а то приедем… Тебя это пока не касается, с фирмами я сам свяжусь. Хотя дня через два придётся с австрийским представителем встречаться, поедем вместе, пора тебя в курс дела вводить». После того как Борис положил трубку я некоторое время сидел не двигаясь, внезапно поняв, что «детство кончилось и вот-вот начнётся новая неожиданная взрослая жизнь, полная приключений, неожиданностей и много чего другого». Шутки шутками, но на следующей неделе мы с Шориным на служебной машине (представительской, по словам Бориса) подъехали к бюро фирмы «Машиненбау унд Техник», с трудом нашли место метрах в ста от входа и не спеша двинулись. «Вот так и за границей, если едешь на конфиденциальную встречу, лучше парковаться подальше»,– сказал Шорин, лукаво и одобрительно посматривая на меня. «Ну-ну, наверное», – осторожно согласился я, поправив узел галстука, который мне явно мешал. Директор представительства Вернер Шлиттер не владел в достаточной степени русским языком, поэтому пригодился мой немецкий. Шорин информировал австрийского коллегу о предстоящем выезде первой группы русских специалистов и предложил обсудить связанные с этим фактом вопросы. Шлиттер пригласил сотрудника фирмы, занимающегося нашим контрактом, который подтвердил, что австрийская сторона обеспечит встречу и размещение выезжающих наших специалистов и попросил у Шорина официальное извещение о фамилиях, дате выезда и виде транспорта. Борис позвонил к себе в Министерство и попросил секретаршу немедленно прислать телекс с этими данными, что и было сделано в течение получаса. Пока мы ждали исполнения формальностей, Шорин и Шлиттер обменялись некоторыми соображениями о предстоящей работе. Мне это было очень полезно, так как давало общее представление о задачах и моём месте в их решении. Представляя меня, Борис подчеркнул, что я буду руководить всеми приёмщиками, решать все организационные вопросы, подписывать акты приёмки станков, в общем, отвечать за техническую часть. В мои обязанности будет входить обеспечение контроля за продвижением проектной части и производством самих станков. Формально руководителями производственной части назначается Шорин, а проектной – Самсонов. Они же будут подписывать финансовые документы и всякие дополнения и изменения к основному контракту. Разделение полномочий будет подписано сторонами контракта позднее, когда в Вену выедет вся группа. Шлиттер подтвердил, что пока все предыдущие документы считаются рамочными, детализированные планы, спецификации и сроки ещё будут готовиться и вступят в силу после выплаты советской стороной аванса, получение которого нужно ускорить, так как фирма «Машиненбау унд Техник» уже вложила средства на выплату аренды квартир и на покрытие других организационных расходов. Шорин, стараясь быть убедительным, признался директору, что все документы по проекту, в том числе и финансовые, завизированы и сейчас находятся в Минфине. Вопрос одной, ну максимум двух недель. Пока первая группа обустраивает рабочие места мебелью, компьютерами, оргтехникой, бумаги будут подписаны и Минфин даст распоряжение о переводе аванса. Может, деньги будут размещены на счёте нашего представительства, с которого будут оплачиваться все расходы, может быть, выплаты будут осуществляться через счёт Торгпредства СССР после одобрения обеих сторон. Шлиттер внимательно слушал Шорина, одобрительно кивал, однако было ясно, что обещание быстрого перечисления аванса не очень его убедило. Надо отдать должное его закалённым в длительной работе с советскими организациями нервам, однако было видно, что от сдержанного серьёзного тона до раздражения один шаг, и он совсем не такой большой. Расхаживая по кабинету (так ему было явно легче), он сообщил, что согласовал с немцами и австрийцами выезд в Вену первой группы. Квартиры сняты, помещение под офис подобрано, встречи будут организованы, но желательно, чтобы до отъезда была ясность с выплатой аванса. Тема мне была известна из разговоров с Борисом, перевод труда не представлял, но появилось чувство, что пора откланиваться. Шорин тоже это понял, поблагодарил Шлиттера за приём, отметил, что начало любой работы связано со многими проблемами, которые без сомнения будут своевременно решаться. Все данные по выезду мы сообщим в ближайшее время. По пути к машине Шорин возбуждённо, как будто даже отчаянно говорил, что все его используют. Никому ничего не докажешь, всё сам – всё сам, надо заставить Самсонова включить свои связи, а они ого-го. Несмотря на сбивчивую речь, чувствовалось, что Борис, а я его уже хорошо знал, завёлся и очень серьёзен. Высаживая меня у метро, он сказал: «Ты готовься, давай. Всё только начинается. Скоро и виза будет, и суматоха начнётся. Как только я со своим выездом решу, буду тебя в курс дела вводить». Пожимая мне руку, Борис строго и внимательно посмотрел мне в глаза. В общем, мне тоже нечего было стыдиться. Борису я подыгрывал, дурака не валял, вёл себя достойно и по-деловому. На заводе по поводу Бориса ходили ненавязчивые слухи, что он, кроме того, что был неплохим специалистом в области машиностроения, являлся ещё и сотрудником спецслужб. Каких, точно не было известно, но знающие люди после «рюмки чая» доверительно сообщали, что это было Первое Главное Управление. Поэтому я и гордился дружбой с Борисом, с удовольствием с ним общался, и одновременно был всегда настороже, подтягивая свой статус -кво на уровень, устраивающий обоих. Конечно, я не понимал в полном объёме, на какую роль меня планировал Шорин, но я был уверен, что он умён и не способен на такие действия, которые могли меня, пусть не специально, подставить. Приятна была также и дружеская поддержка, пусть и не бескорыстная. Моральные человеческие факторы тут перемешивались, философское объяснение было не ясно, но опасности не чувствовалось. Дома всё было путём, хитрая семья вела себя так, как и полагалось, вопросов не задавала. Сын пыхтел над тетрадкой, дочь шёпотом что-то пыталась объяснить по телефону, жена сидела с книгой и ждала то ли меня, то ли когда к ней обратятся дети. Было ощущение, что я должен рассказать что-то важное, что-то такое, что сделает жизнь ясной и понятной. Пришлось рассказать в общих чертах о разговоре с Шориным, немного посмеяться над неповоротливостью наших чиновников и закончить дежурной фразой: «Как будет виза, всё обсудим и всё успеем сделать». Дети сидели тихо и внимательно вслушивались. Жена очнулась от тяжёлых дум и пошла разогревать ужин. Сказав детям, чтобы не распространялись, пока не скажу, тоже поплёлся на кухню. Люда проявила чудеса дипломатии и вопросов не задавала, хотя чувствовалось, как уплотняется атмосфера. Слава богу, до катаклизма не дошло, и я, поев, перебрал все случившиеся за день события и, решив, что повлиять на них всё равно не смог бы, успокоился и уселся перед телевизором. Работы было много, острота связанных с командировкой моментов сглаживалась, и мне не сразу удалось врубиться, когда Шорин позвонил и пригласил на сабантуй «по поводу». Поняв причину моего затянувшегося ответа, Борис хохотнул и почти пропел: «Да уезжаю я через два дня». На следующий день в кафе состоялось прощание. Были друзья Бориса по институту и коллеги по работе в Минмаше, других коллег он, видимо, собирал отдельно. Атмосфера была дружеской, выпито и сказано было немало, и после того как «именинник» положил четырёх человек, включая меня, в импровизированном соревновании по армрестлингу, он отозвал меня в сторонку и серьёзно сказал: «Всё, о чём мы с тобой говорили, только между нами, продолжим за границей. По поводу твоей квартиры бумаги подписаны. Пробьём, всё-таки двое детей. Это я тебе обещаю. Скорее всего, до твоего отъезда вопрос не решится, знаю я их. Но ты отъезд не откладывай, как виза будет, сразу собирайтесь и выезжайте. Вот тебе телефон моего коллеги, он мне сообщит в Вену о твоём приезде. Всё остальное: билеты, дополнительное оформление и прочее сделает Иван Иванович. Свяжись с приёмщиками, начинай командовать, это самостоятельный участок работы, поэтому не церемонься. Они по приезде будут жить в общежитии торгпредства как бессемейные. Ты, скорее всего, первое время тоже, об этом мы уже говорили. Повстречайся с Самсоновым, посмотрите проект и другие документы. Конечно, многое поменяется, но основная идея останется. Будут закавыки – говори, что я просил. Никаких разговоров, кроме как по работе, ни с кем не веди, вежливо отнекивайся. Посмотрев проект, можешь съездить на фирму, предлог всегда найдётся. Влезай в доверие. Если возникнут вопросы по существу, звони в любое время, я уезжаю через два дня». На следующий день он сам позвонил и продиктовал мне все телефоны. «Карточка директора представительства у тебя есть, звони ему, как договаривались, если будут вопросы. Ну ладно, обнимаю и до встречи», – неожиданно душевно проговорил Борис.

Через неделю после отъезда Шорина позвонил Иван Иванович и сказал, чтобы приезжал за паспортом и документами. Передавая мне их, он спросил, не хочу ли я видеть Самсонова. Мне не хотелось его видеть, но чтобы успокоить Ивана Ивановича, я твёрдо заявил, что мне это тоже необходимо и буду звонить. Вечером я договорился с Самсоновым и Рощиным о встрече завтра у меня на заводе. Евгений Рощин выглядел, как и должен был выглядеть начальник цеха крупного провинциального завода. Немного за 40, среднего роста, полноватый, с мягкими манерами, готовый на улыбку и компромисс. Жил и работал он всю жизнь в Коломне, жена и взрослый сын тоже коломенские. Пересекаться раньше нам не приходилось, но внешность его была мне знакома, а если мне так показалось, то и начало разговора нашлось само собой. «Если нет возражений, будем на ты, и скажи мне, Евгений, где мы могли раньше столкнуться? Надеюсь, не в милиции?» – просиял я, крепко пожимая ему руку. « Встречались мы на выставке « Станки» на Красной Пресне на стенде Южмаша, где я был с нашим директором. Вы как раз об автоматических линиях спрашивали что-то, по-моему, была спецуха, а может, я не точно формулирую»,– рассудительно и спокойно сказал Рощин. «Ну, вы, так вы, – подумал я, – будем вместе работать, посмотрим».

«Давайте по делу. Вам когда на визу подали и знакомы ли Вы с теми двумя рабами, которые будут Вам подчиняться и отчитываться?» «На визу мне и двум приёмщикам подали недели две назад. Я звонил Шорину, он сказал, ждите, и дал телефоны Степанова и Бокия. С ними я связывался, они – на стрёме. Видеть я их не видел, но отзывы хорошие, оба – начальники цехов. Надо – я Вас сведу»– включился Рощин. « Пока не стоит, Вы с нашим Министерством связь держите, они Вам скажут, когда визы будут готовы, а технические вопросы обсуждать будем пока только с Вами и с Самсоновым, которого Вы, наверное, знаете». «Самсонова Илью Акимовича я давно знаю»,– как-то даже весело отозвался Рощин. И тут одновременно со стуком в дверь появился как чёрт из табакерки запыхавшийся Илья. «Так вот вы где, заговорщики!– улыбаясь, воскликнул он, пожимая нам руки со значением.– У тебя, показал он пальцем на меня, виза есть. Советую тебе с отъездом не тянуть, всё равно будешь жить в общежитии, да и ребята там. Приедешь – всё организуешь, со всеми договоришься. Практика – дело великое. Я через неделю еду. Вон Шорин уже пиво пьёт с венским шницелем, он уже там клинья подбивает и к фирме, и к торгпредству. Связь у него со всеми и в Москве, и в Австрии, и в Германии имеется. А меня зачем звали?» «А расскажи нам, уважаемый Илья Акимович, как там с проектом и с составом оборудования, где наша, где фирменная ответственность»,– поддержал я тон разговора. «Проект вчерне готов и завизирован сторонами. Устанавливать оборудование будем в уже существующих цехах, поэтому будем всё подгонять, так как цеха строились для другого производства. В зависимости от типа станков, веса и габаритов придётся менять фундаменты, коммуникации и многое другое. Проектировщики будут приезжать в Австрию и Германию, их специалисты в Союз. Работы – непочатый край. А пока возьмите копии планов производственных помещений и часть схем установки оборудования со спецификациями. Это пока основное. Главное – пробить финансирование и выехать всей группой. База заложена колоссальная, поддержка есть на самом верху, но пахать придётся…– затуманился Илья. – Телефоны у меня ваши есть, буду звонить. Пока ясно, что дело тёмное», – на ходу оптимистично прогудел Самсонов и исчез, наверно, опять в табакерку. Рощин сидел и рассматривал бумаги, оставленные Самсоновым, переворачивал, водил пальцем, сопел. «Да, – изрёк он, – это же сотни миллионов долларов, а учитывая, что станины и другое крупное литьё остаётся за нами, может в сумме и на миллиард потянуть. Ну, ничего, не мы первые, не мы последние, «Станкоимпорт» притянем, химию, металлургию, да что там говорить… Часть станков, особенно прецизионные, придётся закупать за наличные, а потом копировать, хотя очень сложные они не продадут. Конечно, всякие сверлилки – строгалки тоже заковыристыми бывают, особенно с ЧПУ, видно, их заказывать придётся, чтобы заинтересовать австрияков и немцев. Ладно, сами подзаработаем и, глядишь, пользу принесём. Я возьму это всё домой, проштудирую, с кое-какими боевыми ребятами – экспертами поговорю. Всё это не обязательно, однако…» Слово «однако» у Рощина можно было считать фишкой, так как в зависимости от контекста, ударения и выражения лица оно придавало разговору особенный колорит. Он, видимо, спешил, да и мне ему на настоящий момент сказать было нечего, тем более что мне не терпелось показать жене и детям паспорта и, наконец, поговорить серьёзно. Договорились звонить друг другу, имея в виду, что до отъезда времени уже оставалось немного…

Мне не захотелось сразу лететь домой, а появилось желание посидеть и подумать. Несмотря на то, что в Москве, как правило, спокойно размышлять не принято, а всё планируется на бегу, я решил перебрать имеющиеся на данный момент факты, наметить план и забить его в подкорку. Что касается семьи, будем действовать на основании полученных из разговоров с различными источниками данных и пожеланий трудящихся (членов семьи). Берём всё для жизни в общежитии: посуду, одежду, постельное бельё и остальное только в меньших количествах. Учитывая, что всё взять невозможно, контрольные функции принимаю на себя: я контролирую жену, жена контролирует детей. Если согласия нет, вопрос откладывается на время и потом решается сам собой – признанный философами надёжный метод существования. Командировку мне оформит завод или одно из министерств, на основании которой мне будут переводить рубли. Командировочное задание в адрес торгпредства мне выдал Иван Иванович, там выдадут и подъёмные. Что будет дальше, наверно никто не скажет, всё будет зависеть от финансирования проекта. Направление в железнодорожные кассы у меня на руках, осталось определить дату выезда. От неё зависят такие формальности, как увольнение с работы, выписка детей из школы, звонок товарищу Шорина, договорённости с фирмой и с Рощиным. Вот вроде успокоился, теперь в бой, то есть домой. А дома меня уже ждали. Жена потерянно сидела на кухне с полотенцем на коленях, в мойке горбилась немытая посуда. Дочка читала что-то интересное, впрочем, как всегда. Сын носился по квартире, по грязным коленкам было понятно, что ещё не все машинки найдены, хотя, глядя на собранную кучу, напрашивался вывод, что больше просто быть не может. Оставив машинный вопрос на потом, чтобы не настраивать «личный состав» на сопротивление раньше времени, я прошёл к бару, даже не спросив Людмилу, выпьет ли она немного вина. Было видно, что выпьет. Налив бокал белого сухого (для беседы красное несколько уступает белому) и щедро плеснув в стакан виски (подарок шурина), я плюхнулся на стул, предварительно зацепив горку льда из холодильника, и вопросительно посмотрел на жену. Пользуясь демократическими устоями в нашей семье, дети быстро заняли места в ложе бенуара (ложа в театре больше кухни, но всё равно красиво) и подозрительно притихли. Сделав глоток прохладного напитка и закусив крекером, я, как мне показалось, твёрдо и с оптимизмом сказал: «Ну что, поехали?» Дочка как-то удивлённо посмотрела на меня, жена переложила полотенце на другое колено, а сын, крутя колёсики машинки, незаинтересованно спросил: «Куда?» «Знаешь, Вить, – назидательно проговорила Люда, ты всегда шутишь, причём серьёзно, вот и получается…» Пришлось достать паспорта. Увидев краснокожие документы, дети как-то поутихли, поняв, что это серьёзно, что их жизнь изменится в ближайшем будущем. Мудрая жена, не позволив детям мусолить документы, забрала их себе, а младшие члены семьи встали рядом с ней и внимательно наблюдали, как она листает страницы, даже не думая отдавать паспорта в их жаждущие ручонки. Оставив Люду с её тяжёлыми женскими мыслями и небыстрым перевариванием ситуации, я проследовал в гостиную, пытаясь уложить в голове план действийна ближайшее время и сочиняя ответы на приближающиеся вопросы жены. Рассматривая вискарь как инициатор мысли, я добавил чуть-чуть и уселся, видимо, наморщив лоб. Прежде всего, надо посетить Шлиттера и сообщить ему о своём выезде, приблизительно обозначив дату. Понятно, что ему это «до лампочки», но вдруг что-то полезное скажет, да и мне ещё раз помелькать перед его очами не помешает. После визита звонить Шорину и получить одобрение своих действий. Одновременно уволиться с работы, и жене тоже, и получить справки в школе. Рощина проинструктировать, дать ему все фамилии и телефоны. Пусть выезжают втроём. А потом вошла жена! А потом позвонил Шорин! А потом позвонил Рощин! И оказалось, что берём с собой самое необходимое, надо составить список. Что-то всё равно придётся купить на месте. Борис с торгпредством договорился, поэтому выезжать нужно как можно быстрее, тем более что он этого «птичьего» языка не понимает, а переговоры ведёт каждый день то с переводчиком от фирмы, то на английском (боже мой!). Офис практически готов, и места достаточно. Телефоны Шорин мне продиктовал, но попросил, чтобы приёмщики по ним не звонили и замыкались только на меня. Решать мне надо всё самому, а ему нужна от меня дата приезда, чтобы организовать встречу, проконтролировать выделение жилья и обустроить место в офисе. С Жанной связываться не обязательно, о ней есть кому побеспокоиться (много чести, хоть и секретарь представительства). Рощин со всем сказанным мной соглашался, даже казалось, что кивал головой при этом. Его роль и значение в разворачивающейся пьесе пока окончательно не прорисовалась, но он мне заранее нравился своей спокойной логикой. Его совковая убеждённость, что о нём побеспокоится система, успокаивала и вселяла уверенность, что много беспокойства он не доставит.

Дата?! Ох, не успеем, не успеем! Дети, уборка, купить, родители, друзья, школа, работа! Квартиру сдать? Значит, звонить товарищу Шорина и предложить квартиру для одного из их сотрудников. Надёжнее и не придумаешь. Заодно провентилировать удобную дату отъезда. Вот с этого и начнём завтра. Люду это сразу устроило. Все любят откладывать на потом, вроде бы послабление, зато как расслабляет. На следующее утро был опять ноябрь, моросил мелкий дождь, и коллега Шорина со всем соглашался, и толку от него не было никакого, даже обидно. Чтобы успокоиться, позвонил Шлиттеру и договорился встретиться. Через полтора часа мы уже беседовали на смеси немецкого с русским и были друг другом довольны. Или это так кажется при международных контактах, когда дружелюбие лучится из глаз, а в кармане фига. Директор представительства рассказал, что все документы по финансированию проекта завизированы и находятся в Минфине. Общие цифры пересматриваться не будут, утверждён список поэтапных платежей. Речь идёт о первом транше, указание, о переводе которого будет получено, как он надеется, в ближайшее время. Шлиттер поддерживает контакт с курирующим замминистра, отношение к проекту доброжелательное, и у него нет сомнений, что дело вот–вот сдвинется. Мне удалось его немного сдвинуть с денежной колеи и коротенько коснуться технической стороны дела и своего отъезда. Директор сказал, что он сообщит о нашей беседе в головную фирму в Вене и попросил перед отъездом ему позвонить. Расстались мы довольные друг другом.

Директора завода не было, в отделе кадров начальница любезно мне сказала, что приказ о командировке подписан, осталось только вписать дату. Опять дата! Понял, что кроме жены вопрос с датой, конечно приблизительной, решать никто не собирается, и позвонил ей на работу. У неё приняли заявление об увольнении в связи с командировкой мужа, осталось получить резолюцию директора института с указанием даты. Договорились встретиться у железнодорожных касс и обрубить концы. Паспорта и требование на билеты были при мне. Приближались ноябрьские праздники, поэтому решили ехать после них. А пусть будет десятое! Действительно, почему бы и нет? С билетами на руках мы стояли у станции метро «Белорусская» и чувствовали, что домой идти не хочется, тем более что с детьми осталась тёща, время которой было не лимитированным и бесплатным. Значит, шашлычная напротив гостиницы «Советская», куда можно было дойти пешком. На ходу как-то не разговаривалось. Шашлычная под названием «Шашлычная» была, по-моему, одной из лучших в Москве и марку свою держала. Заказав закуски, шашлык и вино, начали, перескакивая с темы на тему говорить о насущном. Оказалось, что страсти остыли, и мы уже свыклись с мыслью об отъезде. Все практические жизненные вопросы прояснились, остались только болезненные: родители, друзья, детские проблемы. Родителей и мою сестру решили объехать, а друзей накоротке собрать. На работе «фуршеты» – ведь когда-нибудь надо будет возвращаться. А остальное – по списку, в процессе, по обстоятельствам, вычёркивая и приписывая снова. Ну, за 10 ноября, чинь-чинь! И затуманились. Дома тёща была само внимание, дети с наглыми мордами построены, однако после сообщения о дате отъезда тёща как-то грузно опустилась на стул и затравленно взглянула на дочь. Люда с присущей ей дипломатичностью стала лукавить, упирая на то, что мы ненадолго, что дети часто будут в Москве, да и вообще это недалеко. «Перед отъездом мы обязательно заедем повидаться, да и вопросов будет куча, без вас нам не справиться…» Тёща засобиралась, пряча лицо. Дети занимались своими делами. Коллега Шорина солидно всё записал, сказал, что проинформирует о дате. С Рощиным связался только вечером, обменялись шутками, что мне очень импонировало. Вопросов он не задавал, только проверил номера телефонов. После слов «до связи» я его из списка неотложных дел вычеркнул. Переписав список и расположив вопросы по их значимости, я понял, что надвигаются пьянки, а сборы будут между ними. Список друзей был невелик: один самый-самый ещё со школы, двое из института и курсов немецкого языка, двое из институтской команды по самбо и мой зам., с которым мы хлебнули много неожиданного и проверили друг друга на заводской ниве, что не забывается. Толя, школьный друг, знавший обо всех моих приготовлениях, был свободен как ветер и в любое время. Остальных я обзвонил и назначил время. Вот теперь надо всё покупать и готовить. Оставшиеся после сабантуя закуски и напитки будут пополнены, и образуется фуршет на работе. А с учётом имеющегося запаса спирта для протирки оптических осей и клюквенного морса есть надежда выслушать о себе много хорошего. Заводом займёмся на заводе, а сейчас примем челобитную от жены, к которой придётся отнестись благосклонно, хотя известно, что хорошее отношение очень затратное. В домашнем хозяйстве я соображал весьма поверхностно, что мне и доказала Люда, построив правильно беседу, где каждая часть завершалась оптимистично: «Ну, это мы решили», «Вот увидишь», «Это просто обязательно» и другие истины, проверить которые можно только в будущем. По ходу дела я заслужил похвалу, когда сказал, что завтра принесу упаковочные коробки, которые применялись на заводе, и, надо признаться, пользовались популярностью, всегда были в наличии и в строгих отчётах не фигурировали. Список был утверждён даже с большим количеством галок, которые обозначали предметы, находящиеся пока в магазинах. Жену, как единственную дочь, баловали, поэтому деньги в разговоре не упоминались. Поражённый быстрым достижением результата, включил телевизор.

На следующее утро меня принял директор и, как будто продолжая разговор, подытожил: «Рублёвые выплаты в положенном размере на время командировки завод тебе обеспечит. В отделе кадров и бухгалтерии дадут бумаги, а ты дай свой номер банковского счёта и, что надо, подпиши. Потом заходи». Всё сделал, зашёл. Директор стоял у окна, вид у него был расстроенный. Понял, как он постарел, и как я возмужал. «Не топчись (любимое выражение), садись, давай по рюмке, а то когда ты народ соберёшь, не до меня будет, поговорить едва ли удастся, – задумался, потом выдохнул. – Ты честный, надёжный человек, таких немного, и я тебя обратно возьму, конечно, если сам здесь буду. Только, знаешь, я тебе как близкому скажу, будь как-то настороже что ли, не допускай всех подряд к себе, анализируй, больше интуиции доверяй». «Спасибо, я учту, тем более, очень вовремя, мне это точно пригодится» – сказал я, принимая из его рук бокал со щедро налитым директорским напитком – коньяком – и вспоминая последние нетипичные для меня события. Посидели, поговорили, как-то исподтишка разглядывая друг друга. Время болезненно сжималось, и я, понимая, что всё уже переговорено, распрощался, предварительно испросив разрешение собрать коллег в своём кабинете. Обойдя заводоуправление и пригласив тех, кого положено и кого хотелось, позвонил Люде и договорился посвятить вечер покупкам. По ходу дела затарился у хозяйственника дюжиной коробок. Дома я продемонстрировал жене удобство такого вида тары. Не утерпели и набили пару коробок постельным бельём и кое-чем бьющимся. Поставили номера и составили опись. Теперь заклеить скотчем и перевязать шпагатом. Увидев результаты труда, который занял от силы полчаса, Люда успокоилась и пошла что-то готовить. Решив, что это хороший знак, я пошёл спать. Удивительно, но мне ничего не снилось. Утро выдалось спокойное и не суетливое. Почистил картошку, порезал подготовленные Людой овощи для салатов и стал ждать дальнейших указаний, прокручивая в голове свои планы и дальнейшие действия. Раздвинул стол, застелил его скатертью, поставил приборы и пошёл на кухню разделывать селёдку. Разделал и с селёдочницей, ножом и разделочной доской, прихватив колбасу, окорок и сыр, вернулся в гостиную и всё порезал. Посмотрев сбоку, удовлетворённо произнёс: «Правильной дорогой идёте, товарищи!» и вернулся на кухню, где жена пекла пироги, ради которых и раньше захаживали гости. Ответив правильно на все вопросы, я вернулся опять к столу, протёр тарелки, рюмки и все инструменты, что было лишним, и уселся к телефону названивать родителям и сестре. До отъезда осталась одна неделя, а 9 ноября – день рождения мамы. А может быть, и отметим, поезд же 10-го. Вечером подтянулись все приглашённые, кроме моего зама все громкоголосые и не очень скромные. От холодной водки эти качества только усиливались. Юра, выучивший после немецкого французский и прочитавший несколько юмористических французских детективов в оригинале, цитировал героя Сан-Антонио, который, как и Юра, не скупился на сальные шутки до такой степени, что иногда смеялся один. Другие в основном спрашивали что, где, когда, давали советы и хвалили пироги. Самбисты вспоминали соревнования, сборы, хвалили меня за верность команде, но получалось так, что меня спасала не техника, а сильные ноги, на которые редко кто мог провести болевой приём. Но вполне доброжелательно, так как никто из нас спортом уже не занимался, если не считать рыбалку и сбор грибов. Расходились поздно, расслабленные, обнимались, желали удачи. Утром позвонил Толя и предложил помощь. «Спасибо, да!» И начал дорезать недорезанное. Верная подруга мыла овощи и варила яйца. Работа пошла интенсивнее, когда подъехал товарищ, но недолго, так как мужчины отправились в магазин. Сделав круг по району, купили всё, что смогли найти, забрали закуски и бутылки и пока ждали такси, выпили по одной за дружбу. Позвонил заму и попросил заказать Толе пропуск, и ждать нашего приезда, чтобы всё поднять наверх в правление от проходной.

Директор разрешил использовать переговорную, и я стал звонить и приглашать тех, кто ранее по поводу и без приглашал меня. Народ весело соглашался, хотя и чувствовалось, что уже ждали. Пришла женская часть моего коллектива. Они с удовольствием разбирали пакеты и сооружали праздничный стол, позаботившись о тарелках, приборах и, главное о том, из чего выпивают. По мере заполнения стола стало очевидно, что порезанные пополам и покрытые красной икрой яйца и ломтики ярко жёлтых лимонов не уступали картинам импрессионистов с той лишь разницей, что наш шедевр будет съеден. Директор просил начинать без него. Время, даже с учётом дипломатических допусков на опоздание, наступило, и пришедшие потянулись к столу. Долгоиграющий, вездесущий и известный всем Семёныч деловито прищурился и стукнул вилкой по бутылке. «Ну вот, наконец-то мы направляем нашего представителя за рубеж защищать наши интересы. Он достоин. Надеемся, что его работа поможет созданию в Союзе машиностроительного комплекса, где наш завод займёт соответствующее место. Прошу поднять бокалы и выпить за сказанное». Потом были и другие тосты, в большей степени выдержанные. Шумок крепчал, сотрудники раскрепощались на глазах, группировались, рассказывали анекдоты, бегали курить. Я обходил приглашённых с бокалом, шутил, и мне действительно были небезразличны эти люди и междусобойчик, который ставил, хочешь – не хочешь, точку с запятой в моей жизни. Елена Владимировна, одетая по случаю в праздничное платье, а не в какие-то джинсы, мило улыбаясь, спросила: «На кого Вы нас покидаете, Виктор Викторович? Надеюсь, заграница Вас не испортит, вернётесь в родные пенаты». «Да куда мне деться от родного до боли коллектива», – хмыкнул я, посмотрев ей сначала в глаза, а затем ниже подбородка, где было умело представлено то, что скрыть было бы просто преступно, да и невозможно. Женщины это прекрасно понимают и используют, поэтому «четвертинка» (устоявшееся прозвище), чуть прикрыв глаза («да поняла я, поняла»), добавила: «Конечно, Вы кремень, теперь, может, изменитесь, а Ваш приятель такой непостоянный, всё хотел меня куда-то пригласить, но, вероятно, дела не позволили. Привет передавайте». «Непременно,– улыбнулся я,– он наверно мучается бедняга, что предпочёл работу». Не успел поразмыслить о неизвестных мне ранее качествах Шорина, так как прибыл директор и, увлекая меня за плечи к столу, произнёс тост, смысл которого сводился к тому, что я хороший парень, и он ждёт меня обратно. Выпив рюмку коньяка и проглотив оливку, он подозвал моего зама и озадачил его в своей упористой манере. Крепко пожав мне руку и обняв, он, собираясь уходить, сказал: «Не забывай, звони, если надо – поможем, а я своё слово держу, ну, ты знаешь»… Праздник затихал, народ кучковался, часть отбыла восвояси, и очень хорошо, что уход по-английски никто не отменял. Верный друг Толя исчез со мной.


ПРОВОДЫ. ОТЪЕЗД.

На следующий день мы собирались. Оказалось, что чтобы уложить в чемоданы все подготовленные вещи не требуется много времени. Дети прониклись серьёзностью момента и не мешали. Несколько раз разговаривали с родителями. Мы чувствовали, что они откровенно огорчены, хотя старались этого не показывать. Договорились назавтра собраться у моих и отпраздновать день рождения мамы. Сестра тоже обещала приехать. Все были точны и в 2 часа уже сидели за столом. Толя тоже подгрёб, так как жил в 20 минутах ходьбы. Все были оживлены, обменивались мнениями по поводу и без повода. Мама вела воспитательные беседы с внуками. Тёща ревновала её к ним, а тесть никак не мог оторваться от отца и донимал его вопросами о политике. Отец был, как всегда, прямолинеен и непреклонен в том, что касалось личности Сталина, но заметив, что муж дочери, семью которого затронули репрессии, прислушивается, уводил разговор на международную политику и шахматы. Любое застолье заканчивалось импровизированными турнирами. После первой выпитой пришлось доложить обстановку в целом и затронуть такие детали как быт, школа, цены и наличие товаров в австрийских магазинах. А после второй под заливную рыбу посыпались советы. Когда первая волна советов схлынула, появились пельмени. Эти известные всему миру и непревзойдённые маленькие шедевры, начинённые мясом, заслуживают отдельной книги, сонетов, од и всего того, что потом всю жизнь напоминает нам почему-то о детстве, хотя настоящее удовольствие от них мы получаем, став взрослыми. В маминых рассказах они всегда присутствовали, их умели готовить и мои бабки, и мои прабабки. И мама их «ваяла» со всей присущей ей старательностью и наши похвалы принимала заслуженно и с гордостью. Отец тоже принимал участие, раскатывая тесто. Мы это знали и в тостах отмечали его заслуги. Единственный недостаток – это невозможность соблюсти чувство меры, и проглоченные несколько десятков этих маленьких вкусных помпончиков вечером мешали заснуть, что было неожиданностью. Выводы, конечно, были сделаны, а потом всё повторялось снова. Отец пытался нас веселить, читал свои стихи, нелепые, безразмерные, но полные чувств, так он считал. Мама грустно смотрела на меня, но делала вид, что всё нормально. Нормально не могло быть, так как мы уезжали далеко и могли увидеться только через год и то, если повезёт. Но мама никогда не плакала, во всяком случае, я не видел. Сестра громогласно шутила: «Вы служите, мы вас подождём, а вдруг и приедем, кто знает». Разошлись поздно, обнялись, слов не было. Никогда я так далеко и надолго не уезжал. Тести вообще были в панике, но вида не подавали. Договорились, что никто на вокзал не поедет, грусть и так была непереносимая. Дома дети сразу рухнули, а мы, проверив документы и багаж, ещё долго говорили о том, о чём уже сто раз беседовали. Люда была необычно вздёрнута, волновалась, о сне не было и речи. Ну, ничего, всё равно поезд завтра вечером.

Проснулся от Толиного звонка. Он сказал, что приедет пораньше, а то мало ли что. Потом позвонил коллега Шорина и сообщил, что подрулит за ключами. А затем родители, зам., Рощин и т. д. Пришлось ставить водку в холодильник. Толя и коллега пришли почти одновременно. Сослуживец Бориса, тоже Борис, высокий мужчина с правильным лицом, оказался приятным собеседником и чуть-чуть задержался, но в меру. Взяв копии ключей от квартиры и вручив аванс, он откланялся, пожелал добраться, устроиться и дружить с Шориным. Толя нервничал и спрашивал, правильно ли идут настенные часы. Детей не было слышно. Люда заходила, смотрела на нас неодобрительно. Оставалось четыре часа до отхода поезда, начали таскать коробки и чемоданы в прихожую. Решили, что хорошо, что подойдёт вторая машина, с работы, да не просто легковушка, а маленький грузовичок, куда планировали засунуть все вещи и Толю. Толя не возражал быть засунутым, однако капризничал, блуждал, давал советы и требовал позвонить в таксопарк и на работу и поторопить с приездом. Мне тоже было не до смеха, нервы сдавали, и я отправился на кухню к телефону, по которому жена прощалась с очередной подругой. Люда положила трубку, и тут же раздался звонок с работы, спрашивали, как лучше подъехать. Затем позвонил таксист, и сообщил, что приедет через час. Броуновское движение возобновилось, только Люда сидела на кухне с потерянным лицом и в сотый раз проверяла документы. Толя, как и дети, то исчезал, то появлялся вновь и говорил, говорил… Получалось, что все уезжают и пропадают, забывают друзей, не пишут и никакой весточки от них не дождёшься. Звонок в дверь, и весёлый молодой голос спросил, готовы ли путешественники. Открыв дверь, увидели двоих мужчин, один из них оказался шофёром с работы. Сразу стали хватать вещи, но «командиры» сказали, что сначала коробки и чтобы в машины сами ничего не складывали, они будут говорить, куда и как. И пусть жена стоит внизу и сторожит, а дети пусть не мешаются. Сын сказал, что поедет на первом сиденье и если…, то вообще… Хотелось его стукнуть, но он уже убежал спрашивать маму, все ли его вещи взяли. Тоже схватил коробку и потащил её вниз. Таскали весело, и квартира быстро опустела, а гора вещей у машины выглядела угрожающе. Шофёры коробки не таскали, но укладкой вещей руководили умело. Вскоре всё уложили, и стало подозрительно ничего не видно, а от этого тревога только нарастала. Доехали благополучно, Толя подружился с заводским шофёром и взял у него телефон «на всякий случай». Поезд уже стоял у перрона, часть пассажиров беседовала у дверей, ожидая момента отправки и наблюдая, как мы суетились, таская коробки и чемоданы. На удивление всё уместилось. Купе как будто специально было спроектировано для укладки коробок нашего размера, поэтому можно было не только ехать, но и существовать. Сын сказал, что будет спать на верхней полке. Возражений не было, и мир быстро установился, тем более что провожающие нас в лице Анатолия, пожав руки и обнявшись, были удалены из поезда проводниками. Поезд, облегчённо вздохнув, мягко тронулся в будущее. Все были обеспокоены по-своему, поэтому сидели молча, вдыхая общность семьи и дороги. Мелькают за окном, сменяя друг друга ландшафты, из Московской области переехали в Смоленскую, затем пьём чай, и душа мотается в такт стучащим на стыках колёсам. Дети улеглись, Люда затуманилась, устало сидела у окна. А я стою в коридоре, уставившись в наступающую темень, не обращая внимания на проходящих мимо людей. Только когда уж сильно прижмут к стенке вагона, шевельнётся где-то внутри неосознанное недовольство, далёкое от раздражения, так как нервная система перегружена, а глубокая задумчивость напоминает состояние человека под наркозом: всё воспринимается как в тумане, нереально, и вместе с тем человек живет, дышит, что-то ощущает. В купе жена находится в таком же состоянии, мчится вместе с экспрессом в какое-то другое измерение, и только доверчивое сопение детей напоминает ей о реальности происходящего.

«Персональное» купе позволяло нам всегда, при желании, уединённо поговорить. Правда, о своей будущей жизни за границей мы уже много говорили и с опытными «волками», и с теми, кто жил в Вене до нас, так что теоретически мы были проинформированы. Но опыт у всех, слава богу, разный, и по любому вопросу было много неясностей. Где и как будем жить, какими будут мои обязанности, как отнесутся к нам торгпредские, как вольёмся в Колонию, какие отношения сложатся с сотрудниками на фирме… Для двух-трёхлетней жизни эти проблемы, как оказалось, были немаловажными. Когда уезжаешь далеко и надолго в неизведанные края, особенно в молодом возрасте, в душе возникает физически ощущаемое напряжение. Это как натянутый до звона альпинистский трос, когда до вечного падения остался один миг, давящая жуткая тревога, что-то от дремучести наших предков, вечно ожидавших самого худшего. Объяснить такое состояние простой логикой невозможно. Это начало ностальгии. Слово для многих непонятное, так как они такого чувства не испытали, а может быть и не могли испытать.

Тревожный сердца стук, тревожный стук колёс.

Берёзы, детство, юность мчатся мимо.

Вот натянулась, рвётся пуповина,

Так на войну мать провожает сына,

Так рвётся тонкий альпинистский трос.

Ностальгия – это дискомфортное состояние, беспокойство, необъяснимая тоска по чему-то уже ушедшему, светлому, мягкому, ласковому и ощущение, что этого уже не будет никогда. Да и настоящее ощущается как граница, предел, за которым останутся обжитые места, привычки, друзья, родители, может быть любимые люди, которые вблизи и не были такими любимыми. Ни лёгкая грусть, ни неудовлетворённость чем-то конкретным не могут, как я убедился позднее, сравниться с ностальгией, которая острее, горче, безнадёжней. Против неё нет лекарств. Она может настигнуть тебя где угодно, и ты вдруг становишься, как больной, который знает о своей приближающейся кончине и смотрит на всех как бы со стороны, из небытия, становится огромным, аморфным, всё понимающим и всё прощающим. Потом это состояние проходит, но рубец на сердце остаётся и, возможно, он когда-нибудь сыграет свою роковую роль. Ностальгию не сравнить с одиночеством. Одиночества некоторые люди в определённом периоде жизни жаждут, а оказавшись одни, быстро вылечиваются тем же одиночеством и, облегчённо вздохнув, начинают снова активно общаться и получать от этого удовольствие. Ностальгия есть или её нет, и никаких положительных эмоций она не вызывает. Она настигала меня в машине, когда я спешил на встречу с венским человеком, утром, когда, проснувшись, мне казалось, что всё кончено, ещё не начавшись, за дружеским обедом, когда, в общем-то, приятные и даже близкие люди вдруг превращались в статистов, отдалялись, а я оставался за стеклянной непроницаемой стеной, продолжая говорить, смеяться, есть. Некоторые ещё называют ностальгию «чернухой». Я не знаю, есть ли у ностальгии разновидность. Скорее всего, «чернуха» – это крутая кратковременная тоска, когда человек отпускает тормоза, пьёт по-чёрному, и для него всё вокруг покрыто тёмным покрывалом: люди, природа, окружающие предметы. Логика, доводы остаются за пределами его сознания. Его можно куда угодно увести, сломать уничтожить. Бутылки для него в это время ассоциируются только с одним действием – наливать и пить. В чём выражается его пожирающая тоска, о чём он вспоминает и думает, покрыто тайной, так как понять нить его рассуждений смог бы, наверно, только такой же «чернушечный» брат. Не хотелось бы ссылаться на «неизведанную русскую душу», но что-то магическое здесь есть, а первопричина скрыта во мраке неизвестности и в первобытном одиночестве человека в обществе. Поистине каждый умирает в одиночку.

Стоя в проходе мчащегося в ночь поезда и внимательно всматриваясь в темноту, я пытался поймать за хвост какую-нибудь созидательную мысль, но безуспешно, поэтому, чуть ли не махнув рукой, вернулся в купе, залез на полку и улёгся напротив сопящего во сне сына.

Следующим утром все просыпались по очереди, первыми – нижние. Мужское население смотрело на них сверху, бессовестно пользуясь своей недоступностью. Но голод оказался сильнее пофигизма, да и в постель еду никто нам подавать не собирался – ну, вроде бы нас вообще нет, даже обидно. Слезли с полотенцами и, недовольно буркнув, пошли умываться. С просветлёнными физиономиями вернулись и вели себя хорошо, поэтому нас покормили традиционной курицей, бутербродами и чаем, который принесла хмурая проводница. За завтраком поговорили и поняли, что предметного разговора не получается, так как фактически точной информации не было. Дети не очень интересовались бытом, полагаясь на взрослых, поэтому дочка забралась на моё место с книжкой, а сын последовал за ней на своё и уставился в окно. Люда, незаинтересованно задав пару вопросов, убрала остатки еды в пакет и тоже стала провожать взглядом уплывающие в прошлое пейзажи, думая о своём. В голове чётко билась фраза: «Встретят, отвезут, расскажут». И всё, больше ничего не складывалось, состояние было сонное. Места «в амфитеатре» были заняты, сидеть не хотелось, значит, опять в коридор. Там обстановка была поживее. Иногда, проходя, кто-нибудь прижимал к окну. Думать всё равно не хотелось, но вроде бы был при деле. Пейзаж за окном был никакой, печальный и задрипанный, и в этом виновата была не только глубокая осень с голыми стволами деревьев, хмурым небом и грязного цвета полями. Портила настроение неустроенность вдоль железной дороги. Пришла проводница и забрала наши паспорта для прохождения границы. Дети устали и улеглись на верхние полки. Сын вертелся, свешивался, спрашивал жену, снова ложился, смотрел в окно, потом затих, видимо, задремал. Дочь читала. Настроение было невыспавшееся, мысли извивались, пульсировали, делились по темам, одни утрамбовывались, другие всплывали и требовали обсуждения. Подспудно беспокоила наша договорённость с Шориным о совместной работе. Мне импонировали некий авантюризм и секретность наших будущих действий. Стремление к взаимовыручке и дружбе тоже грели, но хотелось и взаимности, в чём я ещё не был до конца уверен. После посещения вагона – ресторана стало стремительно темнеть, пришлось зажечь свет и поиграть с детьми в слова. До Бреста было ещё далеко, и все дремали. Проснулся я от стука в дверь. Это пришли наши пограничники, которые нас пересчитали, проштемпелевали и вернули паспорта. Поезд маневрировал, потом надолго встал – меняли колёсные пары под европейский стандарт. Пока меняли, удалось уснуть и проснуться уже тогда, когда поезд, набирая ход, мчался к цели нашего путешествия – в Вену. Союз остался далеко, что практически никак не ощущалось, только порядка вдоль дороги было побольше, а пустырей поменьше. Последние часы вагонной жизни пролетели незаметно, почти не разговаривали, даже дети, чувствуя наше внутреннее волнение, молчали и с вопросами не приставали. Все пассажиры прилипли к окнам, обменивались отдельными фразами, исчезали на короткое время и появлялись вновь – видимо, хотели ничего не пропустить ни слева, ни справа. Польшу и Чехию промчались «на ура», ничего не запомнилось, даже на какой стороне Дуная пришли австрийские пограничники. Но переезд через великую реку остался в памяти, сразу пришла на ум рыбалка. «Будем рыбачить»,– мысленно улыбнулся я сам себе, осознавая двусмысленность. В действительности так и происходит. Женщины плетут сети на приглянувшихся им мужчин, мужчины подбирают наживку для симпатичных дам. Да, пожалуй, всё в мире так организовано, все участвуют в большой рыбалке: и дети, и животные. А если подумать, то и рыбы, а мы этим пытаемся воспользоваться. «Порыбачим»,– повторил я, имея в виду прямой смысл этого слова, глядя на величаво текущий Дунай. Пришло в голову, что название реки напрямую связано с Веной, ведь по-словенски Вена ранее звалась Дунай. А далее можно фантазировать, так как в нескольких языках этот город зовётся Бец по стоявшей здесь когда-то аварской крепости. При этом протекающая через столицу река по-словенски звучит как Данова. В большинстве же стран для столицы Австрии существуют очень схожие названия.


ПРИЕХАЛИ. КУЗЬМИЧ – ЭТО СЕРЬЁЗНО.

После пересечения Дуная суета в вагоне увеличилась. Через несколько часов наш поезд медленно, как-то торжественно вплыл на Южный вокзал. Оказалось, что до окончательной остановки было ещё далеко, и наш верный транспорт медленно и печально двигался к своему перрону, полязгивая буксами. И когда все уже привыкли к тихому однообразному движению, поезд вдруг как-то потерянно вздрогнул и остановился. Пассажиры, не обременённые багажом, быстро потекли из купе на выход. Расталкивая их и извиняясь, против толпы двигался Шорин, деловито помахивая рукой. Дойдя до нас, он одновременно потряс руки детям и жене и, обняв меня за плечи, проговорил: «Привет, давно не виделись. Здоровы? Устали? Стоять, не суетиться. Сейчас придут помощники, будем грузиться. Да вот и они. Вопросов не задавать, всё под контролем». (unter der Kontrolle –расхожее выражение, перенятое некоторыми русскими с целью скрыть бардак и не отвечать на вопросы, ответы на которые они не знают). Но, как показало ближайшее будущее, у Бориса действительно был план, и его выполнение он контролировал. Два крепких товарища, как оказалось, сотрудники Торгпредства из технического персонала, оглядели багаж и, уже имея опыт, полезли на верхнюю багажную полку за коробками. Мы с Борисом принимали коробки внизу. В это время Люда с детьми, взяв несколько пакетов и сумку с документами, вышли на перрон. Тележки заполнялись быстро, росла и куча вещей на перроне. Всё имеет свой конец, купе освободили, попрощались с проводниками и проверили документы. Потом возили вещи, укладывали в машины. Борис отвёл меня в сторону. «Ничего никому не давай, всё урегулировано, потом подружишься, поставишь пивка, в общем, разберёшься. А сейчас едем в общежитие, разгрузимся и ко мне». Уселись, завелись и через 5 минут были у входа в торгпредский дом на Техникерштрассе. Жить в нём было не очень комфортно, зато дёшево и безопасно. Дежурная, милая полная женщина, выдала мне ключ и вежливо поздоровалась с Шориным. Тут же появились наши помощники с коробками. К счастью, у нас оказался первый этаж, куда мы всей гурьбой и направились. Этаж был цокольный, поэтому окна были труднодоступными снаружи, что не могло не радовать. «Ну, что же,– сказал, входя, Шорин,-две комнаты и кухонька, жить можно. Считайте коробки, стелите постели и поехали, там Нелли стол уже накрыла. Там и поговорим обо всём». Усталые дети приободрились, в глазах зажглось любопытство. Люда не знала, остались ли у неё какие-либо желания и, достав постельное бельё, постелила в одной комнате две кровати. Кинув на оставшуюся комплект, потерянно проговорила: «Всё, бери водку, черняшку и поехали». Втиснувшись впятером в новенький «Опель» Шорина, мы поняли, что началась наша австрийская жизнь. Слева мелькнул Бельведер, утёк под колёсами кусок автобана, и мы, промчавшись по одному из мостов над Дунаем, повернули налево. Город как-то потерял в росте, значительно позеленело, стало тише. Походило на пригород, но это, как я узнал позже, было престижное «Задунайство», где проживали дипломаты, чиновники и пенсионеры. Здание, где жил Борис, представляло собой симпатичный четырёхэтажный дом, окружённый парком. «Вот, есть, где с собакой погулять»,– сказал Шорин, выходя из машины. Лифт присутствовал, но мы все гурьбой поднялись на второй этаж и ввалились за Борисом в открытую дверь. Поздоровавшись с Нелли и отдав ей скромные гостинцы, помыл руки и сел за стол. Сразу на ноги мне упало что- то тёплое и тяжёлое. Это был Кузьмич. Полежав минутку, он побежал здороваться с остальными пришедшими. Дети общались с дочкой Шорина, которая увлечённо и с видимым удовольствием им что-то объясняла. Жёны колдовали около стола, им тоже было о чём поговорить. Борис, ласково проверив рукой температуру бутылки, налил нам по рюмке и, подняв голову, обвёл взглядом потолок и стены. «Наверняка устал. Давай махнём, поедим, а потом с собакой погуляем. Дела двигаются, всё постепенно обсудим. Главное сейчас бытовые вопросы, дети, школа, но всё быстро. Устаканится, иначе и быть не может». Наконец все собрались за столом, Кузьмич опять улёгся мне на ноги. Нелли угощала. Особенно хороши были отбивные и салаты. Наташа, дочь Шориных, рассказывала о школе. Оказывается, школа общая для всей русской колонии, но дети дипломатов ездят на уроки в отдельном автобусе, к ним подсоединяются дети международников, а остальные на другом, отъезжающем от торгпредства, которое располагается недалеко от нашего дома, в пяти минутах ходьбы. Сама школа была на северо-западе Вены на холме, на краю Венского леса. Все, кроме мужчин, принимали активное участие в разговоре. У Люды и детей глаза были тревожно-внимательные, как будто они слушали сказку с неизвестным концом. Меня удивляло, что Бориса нисколько не смущало, что ему ещё нас везти обратно, а он не очень-то ограничивал себя в выпивке. Объяснения были неубедительные, но чёткие: «Во-первых, по закону можно в пределах дозволенного, а оно для каждого своё, а мы тренированные. Во-вторых, они вовсю пользуются нашими энергоносителями, за что с уважением (значит, снисходительно) к нам относятся». «Ну что, Кузьмич, пойдём перед чаем, погуляем»,– обратился Борис к члену своей семьи, а подмигнул почему-то мне. Младшенький увязался за нами, и пока мы шествовали к ближайшему скоплению деревьев, носился по дорожкам, с любопытством всё оглядывая и задавая Борису многочисленные вопросы. У них установились сразу доверительные отношения, и в прохладном вечернем воздухе весело слышалось «дядя Боря» и «Жека». Мы понимающе переглядывались с Кузьмичом, и мне казалось, что на солидной морде ротвейлера блуждала довольная улыбка. Так как Бориса в семье окружали одни женщины (жена и две дочери), общение с Женькой доставляло ему удовольствие. Между тем мы дошли до рощицы, где гуляли несколько австрийских собачников. Один из них, чопорного вида мужчина в возрасте, удерживал на поводке здорового пса. Он начал выговаривать Борису, чтобы он поостерёгся и надел на Кузьмича поводок, а то он сейчас спустит своего пса, а тот очень сильная и непредсказуемая собака. Я кое-как перевёл, так как произношение и диалект затрудняли понимание. Борис усмехнулся, лицо стало чуть жёстче, глаза сузились. Всё случилось в считанные секунды. Освободившись от поводка, австрийский пёс большими прыжками преодолел расстояние между своим хозяином и нашей группой и попытался грудью сбить Кузьмича. Тот удивлённо посмотрел на суетящегося противника, поднял одну лапу, размахнулся и влепил невежливой собаке увесистый тумак боковым ударом сверху – сбоку – вниз, прижал её голову к земле и лениво прикусил за загривок. Его хозяин мчался к нам, неразборчиво что-то выкрикивая. Ухватив своего пса поперёк, он тащил его на себя, но тщетно – хватка была что надо. Борис тихо, чётко и как-то назидательно проговорил: «Кузьмич, брось ты эту тряпку!» Тот спокойно, но с сожалением разжал челюсти и мотнул головой. «Сладкая» парочка униженно удалилась, а я полюбил Кузьмича на всю его оставшуюся жизнь.

«Группа захвата» возвращалась к десерту, весело обсуждая баталию. Жека, захлёбываясь от восторга, описывал женщинам поэтапно схватку с «этими австрияками». Но как говорится, чтобы понять в полной мере, надо самому увидеть, поэтому, выслушав мужскую сторону, Нелли вместо восторга всплеснула руками и тихо сказала: «Ну, вы даёте!» Кузьмич, сразу поняв расстановку сил, снова мягко упал мне на ноги под столом. Я незаметно для присутствующих ласково погладил его щиколоткой. Пёс, почувствовав одобрение, расслабился и довольно рыкнул. Потом мы ехали по вечерней Вене, и она была совершенно другая, загадочная и чужая. «Так нам и не удалось поговорить, – прощаясь, заметил Шорин. – Завтра в 11 за тобой зайду и на работу. Проблем полно, отдыхать не придётся, шучу, конечно. Тореадор, смелее в бой!» – пропел он и исчез. Из последних сил уложив детей и упав на диван, мы поняли, что не заснём и…заснули моментально.


НАЧАЛО 2. ПРОДОЛЖЕНИЕ.

И тут же наступило завтра. Будильник, как всегда, зазвонил не вовремя. Спотыкаясь о коробки, мы подняли детей, позавтракали. Ребята занялись своими вещами, сортировали их и раскладывали по шкафам. Я побрился и привёл себя в офисный вид. Приехал Шорин, подтянутый и деловой. Сообщил план: «Все грузимся в машину, там ждёт Нелли. Женщин и детей везём в Торгпредство. Они там всё узнают и запишут. А мы – в офис, отметимся и тоже в Торгпредство. Документы не забудьте». Живописной толпой мы вывалились на Техникерштрассе напротив французского посольства – хороший ориентир для поиска своего дома тёмными вечерами. Путь в Торгпредство и затем до офиса занял четверть часа, и вот мы уже входим в солидную дверь, сбоку от которой висит табличка, на которой на русском и немецком языках начертано: «Представительство фирмы Руссманнмашиненбау Австрия (Russmannmaschienenbau Austria)». Внутри почти у входа застеклённое до потолка помещение, вероятно, для секретаря, где пока никого не было. Дальше по коридору двери в кабинеты. Из одной, улыбаясь фирменной улыбкой, показался Илья Самсонов собственной персоной: «Ну вот, хоть одна рабочая лошадка появилась, даже конь, а то одни начальники, работать некому»– весело балагурил он, пожимая мне руку. Правда, веселья у него в глазах не было. «Ну, вот и твой кабинет, надеюсь, будешь сидеть один, для Рощина с приёмщиками есть помещение. Но пути Господни неисповедимы, могут кого-нибудь ещё прислать. Это вполне возможно, так как Минфин бумаги подписал, скоро деньги начнут переводить, значит, внимание к нам увеличится. Пойдёмте, проведём первое совещание, чего откладывать, да и обед скоро». Кабинет Самсонова был небольшой, под стать замначальника представительства. «Думаю, аперитив не помешает, – сказал Илья, доставая из холодильника бутылку шнапса, – да и с приездом надо». Казалось, что такое поведение Самсонова утомляло Шорина. Он слегка хмурился и, наконец, проворчал: «Ты не суетись так. Всё идёт нормально. Рощин и остальные через две недели приезжают, время есть. Обсудим и план набросаем, но завтра, а сегодня – быт, быт, быт». Тем не менее, он уселся, пригласил меня располагаться, подождал, пока Илья наполнит рюмки и, подвинув к себе блюдечко с орешками, произнёс задумчиво: «Удачи нам, друзья!» Выйдя из офиса, мы решили идти в Торгпредство пешком, так как ходу там было пять минут, а машина была очень удачно припаркована. Наших женщин и детей нашли во внутреннем дворе Торгпредства, они беседовали с элегантно одетой женщиной и выглядели вполне довольными. «Девочки,– ласково проворковал Шорин, вы наверняка ещё не всё обсудили, а нам в бухгалтерию надо, а то деньги кончатся». Познакомился с главным бухгалтером, который оказался полноватым мужчиной, очень похожим на финансового работника. Обменяв своё командировочное удостоверение на пачку австрийских шиллингов, я почувствовал себя более уверенно, но о независимости пока не могло быть и речи. «Значит так,– снова взял инициативу на себя Шорин, – опять всех забираем, едем на рынок, там женщины всё покупают, Нелли поможет». Мы пошли к офису, сели в машину и поехали на рынок, который назывался «Нашмаркт» (Nashmarkt). C трудом найдя место для парковки, мы отправили женщин и детей за провизией, а сами уединились в одной из многочисленных кафешек. «Расклад такой: завтра я утром занят в посольстве, а ты отправляйся в офис. Самсонов тебе в деталях обрисует ситуацию, и вы набросайте план действий по проекту. Задавай ему вопросы по существу, никаких «левых» разговоров не поддерживай, но и не задирайся. Пусть у него дядя и амбиции, постепенно во всём разберёмся. Наше бюро – детище трёх родителей: Минмаша России, австрийской фирмы Машиненбау унд Техник, (со Шлиттером ты уже в Москве познакомился), и немецкой фирмы Тиссен Крупп Маннекс. Всю подноготную, историю, борьбу и т. д. тебе осветит Самсонов, а я подъеду и включусь в разговор. А сейчас по кружке бочкового прохладного австрийского пива! Не волнуйся, ещё успеешь меня наугощать». «Заводиться» не стали, утолили жажду, забрали затоваренных женщин и детей и, поблагодарив Шориных, занялись устройством своего быта. Вещи находили свои места, еда готовилась, коробки компактно складывались и прятались за шкаф. Дочь Оля раскладывала учебники и одновременно читала. Женя пошёл во внутренний двор в надежде познакомиться с какими-нибудь, как он проговорил, местными. Через час обед был готов, и тут мы заметили отсутствие младшего. Пришлось идти во двор и звать его. Несмотря на то, что он был голоден, Евгений проявил вредность характера (ничего не поделаешь, сыновья часто похожи на мать) и заявил, что я помешал ему наподдавать новому приятелю. Тем не менее обед прошёл в тёплой обстановке и обмене мнениями. Жена с детьми должна была на следующий день ехать в школу, для чего им в 8 утра надо было быть в Торгпредстве, откуда отходил школьный автобус. Школа располагалась на севере Вены в зелёной зоне в получасе езды от Торгпредства. Собрав портфели и сменную обувь, решили прогуляться рядом с домом. К вечеру похолодало, поэтому прошлись только до памятника советским воинам, который был установлен на площади Шварценбергплац весной 1945 года. Он представляет собой фигуру солдата со щитом и знаменем Победы в руках. Постояв немного у памятника и почитав имена солдат и офицеров, высеченных в граните, мы вернулись к своемупристанищу. Усталость сделала своё дело, и через полчаса дети спали. Хорошо быть маленьким, когда за тебя всё решают. В детстве кажется, что так будет всегда, поэтому взрослеешь совершенно неожиданно. Первый рабочий день начался со звона будильника. Все вскочили и какое-то время не понимали, где находятся. Потом позавтракали, собрались, и десант, состоящий их Люды, Оли и Жени, в боевой раскраске и экипировке, рванул в Торгпредство. При полном параде, бритый и с мытой шеей я вышел на волю. Было без пяти девять. Идти до офиса было 5 минут. Окинув хозяйским взглядом вывеску, я нажал на звонок. Почти тотчас же дверь распахнулась, и я оказался лицом к лицу с молодой женщиной. Мы поздоровались, но она не сдвинулась с места и смотрела так, как будто не собиралась меня пригласить войти. Длилось это несколько секунд, затем она повернулась и, освещая дорогу пунцовыми ушами, двинулась по коридору, на стенах которого красовались миниатюры с русскими и австрийскими сюжетами. «Вы ведь Зернов Виктор Викторович? – проговорила она с сомнением в голосе и, получив подтверждение, указала мне на дверь.– А это ваш кабинет». « А вы, значит…»– мягко прошелестел я, оценив миловидность и стройность незнакомки. «Я Анна Николаевна Самсонова, временно на хозяйстве, пока все не собрались. Вы пока осваивайтесь, муж сейчас придёт, он меня предупредил. А я вас кофе напою»,– сказала она не особенно настойчиво, глядя куда-то мимо моей головы. «За кофе спасибо, он у вас, наверное, вкусный, но мы его с Ильёй вместе выпьем, а сейчас хочется кабинет посмотреть и подумать». На улыбку мне ответили и оставили в покое. Кабинет был метров 10, в нём было всё необходимое, поэтому я не стал сильно задумываться о преобразованиях. Позже, когда приедет Рощин, он этим и займётся. Единственное, чего захотелось, это проверить кресло. Испытание быстро закончилось, потому что зашёл Илья, и история с кофе повторилась. Пока нам готовили кофе в настоящей кофемашине, он достал две уже известные рюмки, известную бутылку и, не спрашивая, налил «по маленькой». « Ага, – подумал я,– вот жизнь здесь другая, а приёмчики очень похожи». Ждать не стали, и пока Анна несла кофе, рюмки снова были наполнены. Мы сидели друг напротив друга за приставным столиком, пили горячий напиток, и мне было необычайно спокойно. Илья вышел за бутербродами, вернулся и, лукаво посмотрев на меня, хмыкнул: «Анна вообще сначала тебя не за того приняла, думала, что ты артист, которого где-то видела. Женская фантазия! Ладно, теперь к делу. Года три назад немецкая компания Тиссен Крупп Маннекс получила предложение войти в состав станкостроительного кластера, который находится в Магнитогорске. В этой новой структуре хотели бы участвовать и другие регионы, включая Центр. В настоящее время отечественные предприятия способны обеспечить только около десяти процентов потребности Советского Союза в станках, поэтому оборудование, выпускаемое предприятиями, входящими в кластер, будет очень популярно на нашем рынке. В этот кластер войдут кроме машиностроительных заводов какой-нибудь литейный комплекс, а также предприятия электротехнической и химической промышленности. Химия и металлургия будут за нами, а вот машиностроение, включая электронику, планируется позаимствовать у немцев. В этом суперпроекте заинтересованы не только отдельные регионы, но и банки, научные общества и даже Росатом, который, наряду с государством, может явиться инвестором. Росатом вместе с руководством Челябинской области пытались подмять ситуацию под себя, но тут нашлись внимательные люди, и постепенно вектор стал поворачиваться в сторону государственных интересов. Правительство, понимая важность развития машиностроительного комплекса, что влечёт за собой грандиозные изменения во всей промышленности, решило вмешаться и, с учётом интересов всех ведомств, желающих принять участие в этом, подписало (Минмаш и Тяжмашспецмонтаж) с фирмой ТКМ (ТиссенКруппМаннекс) долгосрочный договор. Ты его теперь наизусть выучишь. Его завизировала куча организаций, включая Министерство Внешней Торговли, мой проектный институт и твой завод. Все тонкости проекта изложены в различных приложениях. Они касаются финансирования, проектирования, строительства, монтажа и т.д. Конечно, многое в процессе согласования проекта может измениться и даже точно изменится, поэтому нужно быть к этому готовыми. Я надеюсь, что не изменится то, что современный и использующий новейшие технологии комбинат будет построен в центральном районе, около Коломны, на базе предприятия, фундамент которого и коробка уже готовы. В существующие объёмы надо будет вписать закупаемое оборудование. Группа наших проектантов находится сейчас в Германии в Кёльне. Они уже приступили к заключительной стадии проектирования. Я курирую эту группу, и все вопросы, связанные с проектированием и размещением оборудования, будут проходить через меня. Вся работа по станкам, увязка их с проектом, контроль производства, приёмка, отправка и связанные с этой работой процедуры ложатся на Шорина и тебя. В любом случае ты – головная фигура по техническим вопросам, так как на нас с Борисом вся финансовая и организационная деятельность, и пока она не войдёт в рабочее русло, ничего не будет двигаться. Да, кстати, так как в производстве ряда деталей будут использоваться советские станки, к нам в команду возьмём Николая Николаевича Субботина, который в Торгпредстве представляет Внешнеторговое объединение «Станкоимпорт». Он с нашей помощью будет выполнять план, а мы использовать его австрийские и немецкие связи и старенькую машину «Симка», которая не такая уж старая и с нетерпением тебя ждёт. Права, надеюсь, не забыл? Ну вот, сначала поездишь с нашими международными, потом получишь местные и, даст Бог, новую машину. Она тебе понадобится больше всех. Во-первых, встретить всех приезжающих, во-вторых, на рыбалку здесь не ходят пешком и, в- третьих, ездить на заводы в Австрии и Германии для контроля и приёмки, семью возить в горы на лыжах и т.д. Ну а первую зарплату, когда финансирование откроют, пойдём обмывать пешком, тем более до этого момента недолго осталось: Москва сказала, что письмо из Минмаша уже в пути. Да и Рощин с приёмщиками плюс девушка-красавица вовсю собираются, сообщение о дате приезда будет на днях – поедешь, встретишь, разместишь». «Ну, запугал человека своими страшилками!» – послышался насмешливый басок – говорок Шорина, который стоял, улыбаясь, на пороге. За его спиной виднелась Анна с тарелкой бутербродов. «Всё, что Акимыч сказал, это обязаловка, без этого мы не проживём, а вот рыбалка – это святое. За это выпить надо. Аня, присоединяйся, мы немного, потом документы посмотрим и на обед, а часа в два к Субботину пойдём знакомиться и машину экспроприировать». Так как моё вынужденное молчание затянулось, я, подняв рюмку с абрикосовкой, весело сообщил, что благодарен за внимание, что рыбалка – это действительно святое, что постепенно разберусь со всем, и, видя, что Борису не терпится махнуть с устатку, чокнулся с ним с первым, а потом и с остальными. Потом мы смотрели с Шориным документы. Оригиналы основного контракта были в Минмаше и головном офисе фирмы ТКМ, они были ими и подписаны. Там были изложены все юридические и финансовые условия, взаимные обязательства, объёмы, сроки и гарантии. Конкретика, спецификации, проектная часть – всё это было вынесено в многочисленные приложения, которые были запараграфированы организациями, имеющими к этому прямое отношение. Над некоторыми приложениями ещё продолжалась работа, и они находились на согласовании у наших, немецких и австрийских специалистов. «Тебе сейчас нужны основной контракт и поставочные спецификации, которые необходимо проштудировать и составить план приёмки станочного оборудования. Мы его потом согласуем с австрийцами и немцами и пошлём в Москву на согласование. В Минмаше уже начала работать координационная группа, а в Коломне образована временная дирекция стройки и монтажа оборудования, вот там всё и будет сходиться. Так что после обеда садись и набрасывай план, потом его уточнишь с рощинской командой, посмотрим вместе, передадим австриякам, а они уже со своей стороны внесут уточнения, согласовав с австрийскими и немецкими заводами. Ты должен понять, что основная организационная работа будет осуществляться в Вене, здесь и жизнь попроще, и вопросы многие решаются легче. Всё-таки нейтральная страна. А русская школа, лицензии на рыбалку, отдых детей и взрослых многое значат, я это начал понимать. Сейчас на обед, потом приходи сюда, и вместе штурмуем Торгпредство. Получим машину, отгоним на Техникер, может, потренируемся парковаться». На улице прохладно – конец ноября – и как-то промозгло. Жена с детьми были уже дома, вроде бы не разочарованы, настроены по-деловому. Школа понравилась, учителя внешне тоже, учебники получили, задания переписали. Младший рассказывал в лицах об отношениях в классе и с соседом по парте. Дочь что-то писала в тетради. Мне дали слово и получили порцию информации. Услышав про «Симку», сын стал навязываться в компанию по походу в Торгпредство, но был на взлёте успокоен обещанием при первом удобном случае прокатить. В общем, все под аккомпанемент разговоров занимались своими делами, а я поел и поспешил в офис. Дверь была заперта, и на звонок никто не ответил, но тут же подъехал «Пассат» Самсонова, и Анна, выпорхнув из машины, вручила мне ключ, извинившись, что забыла его мне отдать. «Потому и ели мы в спешке, за всё платить надо»,– полушутя – полусерьёзно сказала она. «Пустяки, дело житейское», – притворился я Карлсоном и пошёл смотреть бумаги. Вскоре подъехал Шорин, с трудом нашёл парковку, и мы отправились на Аргентиниерштрассе пешком. Субботин оказался сухощавым мужчиной за 50 , серьёзным, но каким-то неубедительным. Казалось, что он не очень хочет сделать нам приятное, но Борис похлопал его по плечу и изрёк что-то вроде: «Ну, мы машину арендуем не просто так, а на паритетных началах, то есть возим вас, если форс-мажор, обслуживаем её и оформляем контракты на советские станки по спецификациям, которые Виктор Викторович вам скоро представит. Вы поговорите, а я скоро вернусь». Оказалось, что Субботин знал и мой завод, и директора, поэтому явно помягчел, вручил мне визитную карточку для связи, ключи, документы на машину и талоны на бензин. Мне талоны ни о чём не говорили, но я решил не нарушать создавшуюся тёплую атмосферу своими вопросами. «Я практически всегда здесь, но лучше позвоните, когда соберётесь, да и живу я на Техникер», – любезно попрощался он, когда вечно спешащий Шорин поволок меня знакомиться с зам торгпреда. «Он тоже рыбак, вообще свой парень, в случае чего к нему по любому вопросу, он решит». Иван Иннокентьевич Костин внимательно на меня посмотрел, пожал руку и тихо, как на рыбалке, проговорил: «Мне о вас Борис рассказал. Будем вместе работать, двигать проект – он на виду, да и рыбачить тоже». При слове «рыбачить» его глаза затуманились, но он взял себя в руки. «Да, визитки закажите. С ездой пока поосторожнее. Если надо будет что-то, а никто не в состоянии помочь или не хочет, то ко мне». «Симка» стояла во дворе Торгпредства. Я запустил движок, смахнул пыль с ветрового стекла найденной в салоне тряпкой и сел за руль. Борис пристроился рядом. Надо сказать, что задним ходом у меня получалось не очень, но из ворот Торгпредства мы выехали лихо. Шорин смотрел на меня со смешанным чувством одобрения и сомнения. «Давай налево, здесь одностороннее, и два раза налево, и прямо до Техникер, будем парковаться. Побалуемся и снова в офис». Полчаса пролетели незаметно, мы кружили по соседним с бюро улицам и использовали любую возможность припарковаться в любое свободное место у тротуаров, дворов и ворот. Обстановка кардинально отличалась от московской, автомашина «Симка», несмотря на небольшую длину, часто не сразу умещалась в намеченное пространство, и приходилось повторять маневр еще и ещё раз под бодрые советы Шорина. «Выкручивай колёса, не стесняйся, ещё раз туда-сюда крути, смотри за левым задним углом бампера впереди стоящей машины и тихонько назад до характерного стука». Стало получаться, и, припарковавшись на соседней с домом улице, не заходя к семье, отправились с Борисом в офис. По дороге он говорил только о рыбалке, на ходу о деле говорить непривычно, а о рыбной ловле – всегда пожалуйста. «На открытой воде сейчас мирная рыба не клюёт, будем пробовать щуку ловить, спиннинги и блёсны тебе и сыну я дам, а позднее, когда зарплату получишь, купишь всё необходимое. Места я тебе покажу. Ну вот, уже пришли». Надо сказать, что полностью ни основной контракт, ни имеющиеся приложения я сразу не понял. Спецификация оборудования была большой и увязанной с планом завода. В списке были и станки советского производства. Их я выписал вместе с указанием производителя, его адреса, телефона и номера, соответствующего номеру на плане. Я подумал, что с этим списком можно уже начинать работать с Субботиным, конечно в предварительном порядке, а потом впряжётся Рощин с его командой. Многие станки мне были известны, а некоторые представляли собой сложные обрабатывающие центры, о которых я только слышал. Все они имели электронное управление, и для них должны были быть разработаны сложные программы. В графе «производитель» стояла фирма ТКМ. Разработчики программного обеспечения не были указаны, и в строчках, где были прописаны такие центры, стояли звёздочки. В сноске написано: «Будет уточнено в процессе разработки». Сначала я пошёл к Шорину, и мы вместе зашли к Самсонову, который сообщил, что уже связывался с временной дирекцией, и они на днях пришлют свой план, где будут конкретно указаны станки, центры со сроками их поставки на место монтажа. С этим планом мы посетим фирму и утрясём сроки, тем более мне надо с её директором и секретариатом познакомиться. Потом вошла Анна с телексом, где сообщалось, что Рощин с двумя приёмщиками послезавтра приезжают. Их надо встретить и устроить. «Звони Костину, пусть даст указание завхозу. Всё уже давно известно, но уточнить надо, чтобы не было накладок. И вот ещё что, так как ты будешь всё время перемещаться, перепиши все нужные номера телефонов к себе в записную книжку, их постепенно много наберётся»,– скомандовал Шорин. Костин снял трубку сразу, всё понял, по внутренней связи пригласил завхоза и дал ему трубку. Договорились, что встретимся вечером на Техникер. До вечера мы втроём повстречались с директором фирмы Машиненбау унд Техник (МuТ) Вальтером Штельце. Штельце по-австрийски – жареная свиная ножка. Как оказалось позже, характер у него был «нордический», и он с трудом шёл на компромисс. Ну не мог и всё! Потому что не был хозяином. С хозяином мы потом встречались несколько раз, чтобы отметить успешные этапы развития проекта. Штельце сообщил, что тоже получил из Москвы информацию о положительной резолюции Минфина на документе о финансировании, а это значило, что после поступления соответствующего письма в Торгпредство можно будет садиться за составление финансовых расчётов. За последующие два дня встретил Рощина с товарищами, разместил их в две однушки с перспективой переселения в мою квартиру, когда моя семья переедет в город, на что я очень надеялся. Самсонов начал с ними работать, а мы с Шориным съездили к нему домой и отобрали из кучи рыболовных принадлежностей два спиннинга с катушками, блёснами и другими мелочами. Поездку использовали, чтобы поговорить. Борис много рассказывал о фирме Крупп, о её истории, мощи, традиционных связях с Россией, в том числе о военных разработках, особенно о спецметаллах и сплавах, применяемых в немецком вооружении. Я поддерживал разговор, так как много читал в специальной литературе на заводе о знаменитых крупповских танках и других разработках военной техники фирмами Крупп и Тиссен. «Ты будешь ездить в Германию, там со всеми перезнакомишься, может, и подберёмся к интересным вещам. Надо попытаться,– говорил Борис. – С моей стороны рассчитывай на полную поддержку, финансовые расходы, представительские, да и с квартирой в ближайшее время решим. Тебе в любом случае со знанием немецкого языка легче с ними дружить. Вот и дружи, а там сориентируемся. Рощинских ребят контролируй, с ними на заводы поезди, там ведь прямые контакты с инженерами.

Здесь в Вене тоже люди интересные есть, но всё равно технари стремятся к сотрудничеству с немцами, французами, американцами. В бюро этой тематики лучше не касаться, ведь слушать могут, будем по специальным вопросам на рыбалке толковать да за пивком, не говоря уже про поездки с семьями по Вене и Австрии, а посмотреть здесь есть на что – это отдельная приятная тема. Значит так, краткосрочные планы: общий сбор утром в бюро, а в субботу на рыбалку на дунайские разливы. Видимо одни мужики поедут блёсны побросать, так что сыну скажи, он рад будет, а о совещании троице расскажи, вместе утром в офис придёте. Собственно, осталось Малышевой приехать и будет комплект, начнём работать ритмично. Анна тебе скажет о приезде Жанны, встретишь, разместишь, теперь ты это умеешь. Талоны на бензин Субботину возвращать не будем, он за них уже отчитался. А заправку, где мы заправляемся за талоны, я тебе покажу, заодно и заправимся. Как талоны закончатся, ещё получишь у меня пока что. Потом будешь их у Жанны получать и отчитываться сам будешь».

Назавтра все собрались в кабинете Шорина, который кратко обрисовал ситуацию и расставил акценты. Всё сводилось к следующему: Рощин с приёмщиками на основании спецификаций и генерального плана составляет проект приёмки и отгрузки станков в Коломну. Этот проект согласовывается с фирмой «MuТ» в Вене и временной дирекцией стройки в Коломне. Наброски такого проекта у Рощина уже были, нужно было наполнить его конкретным содержанием с наименованиями, сроками, ответственными. За обсуждением планов забыли, что народ жаждет «хлеба и зрелищ». Пришлось мне с рощинской группой идти в Торгпредство и получить по командировочным удостоверениям шиллинги, а потом поехать на рынок и закупить на первое время еды. Стало ясно, что забота об этой ударной группе легла на меня и стала частью моей работы. На обратном пути завезли на Техникер Бокия и Степанова с провизией, а с Рощиным решили до обеда поработать. Из офиса позвонили во временную дирекцию и узнали, что последний вариант планировки, который будет основой генплана, уже выслан в Кёльн нашей группе проектировщиков. Связались с главным инженером проекта (ГИП) Никифоровым Геннадием Юрьевичем и договорились о том, что нам вышлют компоновку оборудования. Поговорил с Самсоновым. Илья сказал: « Всё правильно, продолжай. Надо будет, внесём коррективы, но скорее всего, придётся переподчинить их нашему офису». Глагол «переподчинить» прозвучал угрожающе. До обеда мы с Рощиным составили список станков, которые по техническим характеристикам подходили под станки, рекламируемые «Станкоимпортом» и подготовили его для передачи Субботину. Подписав у Шорина сопроводительное письмо, мы отдали его со списком Анне, которая вызвалась отнести его в Торгпредство. Мы же с Рощиным отправились на Техникер обедать. По дороге перешли на «ты». Он доверительно сказал мне, что хочет накопить на легковушку и купить её именно в Вене, так как при вывозе налог на стоимость возвращается, а это около 30 процентов. Я поддержал этот разговор и заметил, что надо узнать всё точнее, так как эта идея меня тоже посетила. Так что уже до обеда мы превратились не только в соратников, но и в единомышленников. После обеда опять все собрались в офисе. Анна, хитро поблёскивая глазами, передала мне телекс о прибытии завтра Малышевой и объёмистый файл с планировками будущего завода, а также три копии комплекта оборудования. Посмотрев не менее хитро, я сказал, что всё понял и копий пока достаточно, а если надо, сделаем ещё. Передав ей список советских станков, я попросил его отпечатать без упоминания производителя, указав только основные технические характеристики и количество. Текст запроса на немецком языке я обещал передать позже. Потом я позвонил завхозу и попросил его, сославшись на Костина, подобрать на Техникер небольшую однушку для Жанны. Тот пообещал до вечера всё выяснить и сообщить дежурной. «Ну вот, скоро будет, кому вам чай-кофе готовить, а теперь – посмотрел я на Рощина – давайте-ка составляйте план приёмки станков и линий, и мы передадим его австриякам. Скоро основополагающее письмо придёт со сроками, деньгами, ответственными, тогда вообще времени не будет». На этой оптимистической ноте я пошёл в свой кабинет, уселся в кресло и только занёс ручку, чтобы написать сопроводительное письмо в адрес Штельце, как звонил телефон, и меня позвал к себе Шорин. Я коротко рассказал ему о своих действиях. «Даю тебе зелёный свет, мы с тобой давно знакомы, друзья уже, доверяем друг другу, поэтому ты мне только важные вопросы подкидывай, решай всё сам. Со Штельце подружись, да и со всеми в его конторе тоже. Переводчик у них есть, но личный контакт всегда лучше. Ну, не мне тебя плавать учить. Шуруй, вкалывай, лады, как говорится. Да, предлагаю в воскресенье на рыбалку втроём. Я за вами заеду в семь утра, и помчимся «на оленях утром ранним». В субботу с семьёй куда-нибудь сходите-съездите. Завтра Жаннины вещи закинете, и вези её сюда, будем совещаться и порядок наводить». Набросав письмо, я передал его Анне в печать, и забрал у неё два экземпляра списка советских станков. С одним продолжим работать, а второй передадим Штельце с просьбой дать нам коммерческое предложение. Анна также обещала сделать мне список всех необходимых телефонов, который в процессе будет, конечно, пополняться. Получив телефон Штельце, я позвонил и объяснил секретарше, кто я и зачем. Штельце взял трубку и сказал, что уже знает обо мне от Шлиттера. Предложение встретиться с ним завтра было принято. Договорились, что мы с Рощиным подойдём к 16 часам. На следующий день, приведя себя в порядок – все же женщину встречаю – поехал на Южный вокзал. Вокзал, как всегда, кипел, народу было предостаточно, не понятно только, кто приехал, кто уезжает, кто встречает, кто провожает, а кто опохмеляется гуляшом и пивом. Когда я вышел на перрон, поезд уже стоял. Малышеву я узнал по недоверчивому лицу, всё-таки заграница и мало ли что, а вдруг не встретят. Тележку я прихватил заранее, но оставлять в сторонке не стал (привычки здесь такие же, как в Москве), так с тележкой к ней и подошёл, поэтому торжественной встречи не получилось, зато визави обрадовалась не на шутку и, казалось, была готова меня обнять. Я бы и не возражал, но, видно, тележка мешала, и пришлось ограничиться понимающими и радостными взглядами. Жанна оказалась вполне симпатичной женщиной, несмотря на усталый вид. Рассказывая что-то оптимистичное, я перенёс вещи, уложил их на тележку, и мы выкатились на стоянку. В общем, через четверть часа были на Техникер. Перетаскав чемоданы и пакеты в маленькую однушку, я позвонил Шорину и получил указание оставить Жанну в покое до следующего утра, а завтра привезти её в офис на большое совещание. Напомнив ему о предстоящей встрече со Штельце, я сказал, что сразу после обеда подъеду в бюро поговорить и узнать дорогу. Потом познакомил Малышеву с женой, чтобы Люда помогла ей устроиться. Через полчаса вернулись дети из школы, мы пообедали, поговорили о рыбалке и субботнем променаде. Было уже 14 часов, когда Шорин, Рощин и я собрались и вместе ещё раз просмотрели планировку, список станков и письмо. Борис всё подписал, передал мне карту Вены и показал, как добраться до фирмы MuT. Фирма находилась на западе Вены, рядом с известной улицей Марияхильферштрассе, в просторечье – Машкой. Запарковать машину рядом с фирмой было невозможно, поэтому пришлось прогуляться. Встретила нас высокая австрийка средних лет с короткой стрижкой. Она назвалась Марой и позволила нам так её называть. Немного поговорив и наулыбавшись, она проводила нас в кабинет Штельце. Пока она уходила, мы осмотрелись и увидели макет прокатного стана, висевшие на стене репродукции производственного характера и сувенирный вариант ракеты фирмы «Тиссен» из спецсплава. Позднее я сделал вывод, что, несмотря на происхождение – австрийская нация ещё со времён австро-венгерской империи перемешивалась с другими народами, входившими в империю – директора австрийских фирм почти никогда не встречали меня в своём кабинете, а приходили туда позднее, отдуваясь и изображая крайнюю занятость. Может, я преувеличиваю, но со Штельце было именно так. Несмотря на свою фамилию, он оказался высоким сухопарым человеком, рукопожатие было крепким, а рука сильная и тёплая. Представив Рощина, я сказал, что визитные карточки мы передадим позднее, а пока Мара запишет наши фамилии и телефоны. Просмотрев запрос на станки, он улыбнулся, сказал, что всё понял, его сотрудники подготовят предложение, а решение примем позже с учётом всех обстоятельств. Он рад, что появился человек, владеющий немецким языком, так как, находясь в Австрии и имея в виду Германию, конечно продуктивнее общаться на языке этих стран, тем более что английский технический довольно труден для общения и в нашем случае не логичен при составлении документов. Становясь всё более разговорчивым, Штельце сообщил, что познакомит меня постепенно со всеми участвующими в проекте сотрудниками, как в Вене, так и в Кёльне. По его сведениям, вопрос о финансировании будет решён на днях и совместная работа активизируется. Выпив по чашечке кофе с маленьким коньяком и полюбезничав с Марой, чтобы лучше запомнила, мы распрощались со Штельце. Потом мы звали его просто Вальтером. На обратном пути мы сделали малый круг, проехав по Рингу мимо дворца Хофбург и ратуши до канала, затем вдоль него и направо по часовой стрелке по Рингу, замкнули круг на Шварценбергплац и запарковались рядом с Карлсплац, откуда нам до Техникер было идти 5 минут. Распрощался с Евгением Рощиным и попал в объятия семьи. Назавтра была пятница, и мы собрались все вместе на « большой хурал» в кабинете Шорина. Анна Самсонова тоже участвовала, её роль пока была неясна и требовала объяснений. Борис, в этот раз без шуток-прибауток, как и полагается директору представительства, коротко проинформировал всех о том, какая создалась ситуация и как, по его мнению, она должна развиваться. «Наконец мы собрались всем коллективом, который и будет работать, надеюсь, ближайшие 2 года. Представляю вам Жанну Венедиктовну, которая будет исполнять обязанности главного бухгалтера и кассира по совместительству, что мы и зафиксируем приказом по фирме. Мы также планировали использовать её в качестве секретаря, но не уверены, что это позволяется нашим законодательством. Пока это не выяснится, Анна Николаевна будет на хозяйстве, на ней все бытовые вопросы, включая встречу гостей, связь по телефону, факсу, закупки всего необходимого для функционирования офиса. Замыкаться она будет на моего заместителя, единственного и незаменимого. Первое, что надо сделать, это заказать визитные карточки, они должны быть единообразными, поэтому жду предложений по форме и содержанию. Самсонову, кроме хозяйственных вопросов, поручается вся проектная работа. А также постоянная связь с нашей группой проектировщиков в Германии и увязка работы этой группы с нашими приёмщиками, которые все находятся здесь. Не исключено, что могут приезжать и другие специалисты от дирекции строящегося завода, но все эти вопросы должны согласовываться с Виктором Викторовичем. Он, в свою очередь, кроме организации приёмок оборудования в Австрии и Германии обязан формулировать свои предложения по его составу и докладывать мне. Это наша работа, и мы будем её корректировать. Письмо из центра поступит, скорее всего, в понедельник, но это предположительно, поэтому шиллинги старайтесь не транжирить, зато скоро разбогатеете, когда получите зарплату уже из нашего собственного бюджета. Пока всё, что ещё вспомню, донесу до конкретного исполнителя. Разбегаемся по рабочим местам, и помните, что мы начинаем в 9 и рабочий день у нас не нормирован. На обед даётся один час, график гибкий. Директор знает, кто где находится. В зависимости от хода процесса и результатов работы, если будет надо, что-то поменяем». Своим выступлением Шорин был доволен, все растеклись по кабинетам. Женщины разместились в узком стеклянном пенале с окошком слева от входной двери. Предположение, что они знали друг друга раньше, оказалось верным. После того как я поговорил с тремя сотрудниками о принципах составления плана приёмки, позвонил Шорину и договорился о воскресной рыбалке. Он рассказал, что брать и как одеться. Затем я накидал свой план работы. Меня приучил к этому директор завода, у которого на столе всегда лежал листок бумаги, где были записаны все мероприятия, встречи и вопросы для предварительного выяснения. К ним были приписаны фамилии, номера телефонов, даты и тянулись стрелки, связывающие несколько тем общими вопросами. Некоторые пункты, уже выполненные или отпавшие, зачёркивались, а ниже приписывались новые. Так продолжалось до нижнего края листа, а потом всё невыполненное переписывалось на чистый лист. Такой план был личным документом, и я был глубоко убеждён, что он предназначен только для меня, в чём неоднократно убеждался.


БУДНИ. НЕ РАЗВЛЕЧЕНИЕ, А РАБОТА. ПЕРВОЕ ЗНАКОМСТВО.

В субботу поспали подольше: ни школы, ни работы, а когда зашевелились дети, мы поднялись и за завтраком обсудили, куда отправимся за впечатлениями. Жена даром времени не теряла и уже имела представление об окружающей нас Вене от соседок по дому и из ранее прочитанного. Дети были готовы на всё, но и у них были разногласия. Женя предпочитал аттракционы в Пратере, а Оле интереснее были достопримечательности и природа. Пришлось за них решать. Вернее решение принимала Люда, а я делал вид, что обязательно учту все пожелания. Вышли на улицу, полюбовались французским посольством, радуясь ничегонеделанию, повернули налево и вышли на Карлсплац, которая получила своё название в честь Карлскирхе, собора, находящегося на этой площади. Собор назван в память об итальянском священнике Карле Борромео, который во время чумы, несмотря на свой высокий церковный ранг, помогал больным и лично совершал обряды над умирающими. Когда эпидемия чумы в Австрии иссякла, Карлу, которого к тому времени канонизировали, посвятили построенный по обету Карла 4-го Габсбурга храм. Все, кто его видели в первый раз, удивлялись смешению различных стилей. Мы осмотрели собор, фасад Венского технического университета, павильоны, один из которых оказался входом в метро, и поспешили к Венской опере на угол центральной улицы Вены Кертнерштрассе и Опернринг (круговая улица Вены, вроде нашего Садового кольца). Потом мы пошли по Рингу к дворцовому комплексу Хофбург, договорившись, что сегодня будем всё осматривать снаружи, потому что хорошая для начала декабря погода, и мы ещё не превратились в закалённых туристов и наверняка и так намотаемся. Хофбург – это величественное и причудливое скопление дворцов разных эпох и стилей. Пройдя его насквозь, мы углубились в центр города, ничуть не потерявшись в хитросплетениях улиц и переулков. Помогла карта, которую мы приобрели в одной из сувенирных лавок. Мы удачно сориентировались и без потерь оказались на Штефансплац, где стоял, упёршись в небо, собор святого Стефана. Он поражал воображение, но не меньше привлекало внимание кафе-мороженое, от которого дети не могли оторвать глаз. Пришлось удовлетворить желание некоторых членов коллектива. Вооружённые мороженым, мы двинулись по улице Грабен в надежде на встречу с пивом и сосисками. Прямо посредине этой улицы высится колонна Святой Троицы, которую соорудили в конце 17 века после эпидемии чумы. Такие колонны встречаются по всей Европе. Они так и называются – чумные. Вдоль всей улицы расположилось множество кафешек, где всегда полно туристов, да и в переулках просматривались палатки, где жарили на специальных плитах всевозможные колбаски. Не выдержав пытки запахом, мы дружно повернули в одну такую улочку и исполнили задуманное, да ещё и с салатом. Учитывая, что мы уже были не туристами, которым всегда не хватает времени всё осмотреть, а можно сказать, местными жителями, у которых всё впереди, мы не сговариваясь, двинулись по Кертнерштрассе в сторону дома. Решение было принято правильное, так как чувствовалась усталость не только физическая, но и от впечатлений. Ребята, попив чая, отправились спать, тем более нам с Женей надо было рано вставать. Как и договаривались, Борис заехал за нами в 7 утра. Женя, плотно позавтракав и взяв с собой приготовленные Людой термос и бутерброды, уже сучил ногами и спустя пару секунд после звонка Шорина от дежурной, не сказав ни слова остающимся, бросился в коридор на встречу с Борисом. Взяв приготовленные заранее снасти, я поспешил за ним. Шорин был, как всегда, задумчив и собран и, назвав Женьку рыбачком, рванул « на волю – в пампасы». По дороге он рассказал, что мы направляемся на запад от Вены в сторону Братиславы в окрестности городка Мархег, где находятся несколько небольших озёр. Время предзимнее, но температура пока плюсовая, поэтому щука готовится уже к зимнему образу жизни и может поклёвывать. Место это ему подсказал Штельце. Земля около Мархега принадлежит нескольким австрийцам, в числе которых и хозяин фирмы «МuТ», который предупредил местного егеря, что могут приезжать его партнёры – русские. Егерь иногда приходит, но просто так, для порядка, но скорее всего там сегодня никого кроме нас не будет. За разговорами мы въехали в лес и по насыпной дороге добрались до стоянки, где оставили машину, и по тропе вышли к водоёму, похожему на запятую. Начинать ловить решили на головке запятой. Снарядили Жене спиннинг, повесили ему маленькую блесну-вращалку, объяснили, как не запулить блесну в кусты на другом берегу. Из маленькой фляжки глотнули шнапса и показали малому как надо рыбачить, ещё раз всё объяснили наглядно и доходчиво. Не клевало, хотя мы исхлестали всю головку запятой вдоль и поперёк. Ребёнок нам явно мешал, поэтому мы решили рассредоточиться, сами огибали закруглённую часть озера против часовой стрелки, непрерывно хлестая воду блёснами, а Женя пошёл в конец, где запятая кончалась, и стал возиться там, постоянно задевая крючками за траву. Когда мы поняли, что душа начала оттаивать, пришлось глотнуть ещё. И вот тут-то я к своему ужасу услышал крик сына. Страшные картины пронеслись у меня перед глазами. Я бросил спиннинг и понёсся в его сторону через мелкую поросль кустов и высокую траву. Борис нёсся рядом. Преодолев кусты, которые отделяли Женю от нас, мы увидели незабываемую картину: сын бежал от берега со спиннингом, перекинутым через плечо, а на конце лески болталось что-то длинненькое и мягкое, и билось о неровности почвы и траву. Шорин остановился и стал смеяться. Я, как менее понятливый и не склонный к размену отцовских чувств, добежал до объекта паники и сразу всё понял, тем более что Женя остановился и вопросительно на меня смотрел. На конце лески, зацепившись за блёсенку, болтался щурёнок. «Ну, ты даёшь, рыбак! С почином тебя, а скорее всего и с победой»,– торжественно провозгласил Борис. Почувствовав охотничий азарт и соглашательское настроение Шорина, Женя, включив дипломатию, выклянчил дополнительное время, чтобы ещё нас унизить. Не дожидаясь одобрения, он умчался в своё уловистое болотце. А мы с Борисом, убрав в пластик щурёнка, уселись на захваченные с собой стульчики, глотнули и тут Борис серьёзно спросил: « Ну ты как, не жалеешь, что я вовлёк тебя, всё-таки что-то необычное, да и на авантюру смахивает? Объёмы не пугают, ответственность не начинает давить? Ты человек разумный, для совка нетипичный, нормально воспитанный, но слишком конкретный. Это может быть даже хорошо, так как авантюристическое мышление утомляет. Но с другой стороны без риска принятия нетипичных решений не может быть успеха. Красиво сказал, признай! В общем, проект проектом, что сделаем, нам в плюс. А вот люди здесь, владеющие секретами, нам необходимы. Через малое время начнётся планомерная работа, обретёшь связи здесь и в Германии, обустроишься в съёмной квартире – это скоро произойдёт – машину прикупим, может и предложения у тебя появятся. Работать будем в паре. Мои напор и наглость и твои немецкий и целеустремлённость. И ещё ты разумный. В бюро говорить о наших с тобой внеслужебных задумках не будем, могут слушать. А если надо переброситься парой слов, то за пивком. Ну, пойдём, Женьку спасать надо». Забрав чумазого щурёнка и юного рыбака, побрели к машине. Женя подкрепился бутербродом и чаем и гордо посматривал по сторонам, пока ехали. За ужином разговаривали о рыбалке, школе, горных лыжах и походах по Вене. К перспективе жить в съёмной квартире все отнеслись положительно, и дети пошли собираться в школу. Мне было немного жаль, что никто не любит рыбу как я. Почищенный и порезанный на кусочки щурёнок выглядел совсем неубедительно, и на время был убран в холодильник.

Понедельник наступил неожиданно. Все члены семьи озабоченно покинули квартиру, и я ещё раз показал Жанне как дойти до офиса от Техникер за 5 минут. Там ещё никого не было, и находиться с красивой женщиной наедине было приятно, тем более заграницей. Но длилось это недолго. Сначала приехал Самсонов с женой, потом Шорин и тут же за ним явился Рощин с командой и кожаной папкой с бумагами. Потом зазвонил телефон, и Борис, немного пометавшись, отбыл. Кофе я не очень пью, даже на халяву, поэтому от предложений женского персонала отказался. Вернувшийся Шорин прошёл сразу к Самсонову и пригласил меня. Стараясь быть невозмутимым, Борис сообщил нам, что ознакомился с только что поступившим из Центра письмом. В нём излагалось, что Минфином выделен на развитие проекта первый транш валютных средств, которые могут быть даже переведены на счёт Торгпредства в австрийский банк. В нём также прописана схема получения этих средств и статьи их расходования. Шорин тут же позвонил главному бухгалтеру и договорился с ним, что он, Самсонов и Малышева сегодня придут к нему и всё обговорят. К письму, сказал Борис, есть ещё секретная часть, которую прочитать сможет только он в почте, пришедшей в Посольство. На следующее утро наша финансовая команда и главбух посетили один из ведущих банков Австрии – Эрсте Банк, где у Торгпредства СССР был открыт счёт, через который оно осуществляло все банковские операции, включая получение наличных. На руках у главбуха были все необходимые документы, на основании которых нашим трём представителям было оформлено право подписи. Величина транша пока не была озвучена, да Шорин и не собирался её называть. «Каждому отдельно я скажу его обязанности, когда и сколько, а над этим мне придётся ещё поработать. Также теперь пора верстать план и переходить на ритмичную непростую работу, общаться с австрийцами, немцами и нашими, что задействованы в проекте. Готовьте вопросы, вызову в любое время, всё равно вы все здесь и не очень-то заняты», – как-то резковато подытожил Шорин.

В газете «Винер цайтунг» публиковались сообщения о сдаче квартир в аренду. Кроме этого я просматривал материалы о спорте и общественной жизни в Австрии. В первую очередь интересовали, конечно, сведения о квартирах, т.к. пропустить квартиру недалеко от торгпредства было бы непростительно. А вот данные по клубам, где собирались интересующие нас люди, были разбросаны по многим печатным изданиям. Их можно было найти и в дешёвых ежедневных газетах, и в дорогих журналах. Постоянно действовал теннисный клуб около отеля «Интерконтиненталь» или просто Интерконти, как его называли торгпредские, которые водили своих детей на каток, работавший там зимой. А в тёплое время года это место занимали теннисные корты, куда ходили австрийские деловые люди и непростые иностранцы. Оставив теннисный клуб на потом, я покопался в прессе по поводу шахматных клубов, желательно не узко специализированных, а популярных, где собираются любители этой древней игры, которые кроме самой игры не прочь поболтать и выпить бокал сухого на халяву, при условии, что неплохо переставляют фигуры. Такой клуб располагался рядом с Народным театром. Припарковать машину там было проблематично, зато гарантировались встречи с интересными людьми. Туда часто приезжали театралы, которые после спектакля были настроены продолжить свои интеллектуальные развлечения. Выгода этого места была очевидна, так как затраты предполагались быть умеренными, и Шорин отнёсся к этой моей инициативе с энтузиазмом. Учитывая, что подобное времяпрепровождение выглядело как квалифицированный труд, мне была обещана компенсация в разумных пределах. Пределы эти ещё предстояло понять, но, зная Бориса, можно было надеяться, что за ценой он не постоит. Но квартира в этой ситуации была важнее, и я продолжал просматривать и звонить, затем советоваться и снова просматривать. Надо было ещё купить горнолыжное оборудование для себя и сына и решить вопрос с покупкой автомашины. По мнению Жеки второй вопрос был намного важнее первого, но с другой стороны большинство первоклашек уже были готовы стартовать, а он нет. Поэтому и дипломатию тут разводить не стоило. Но всё-таки квартирный вопрос неожиданно сдвинулся с мёртвой точки первым. После двух встреч с пожилой парой – владельцами квартиры на Принц Ойген штрассе – контракт был подписан. Цена несколько превышала выделенный лимит, но так как мне удалось договориться о ежемесячной оплате наличными, Шорин удовлетворённо отметил, что всё уладим. Когда мы с женой осматривали квартиру, оказалось, что окна большой комнаты выходят на Бельведер – парк с дворцовым комплексом, построенным в стиле барокко, являвшимся летней резиденцией одного из самых известных полководцев своего времени – принца Евгения Савойского. Дом так удачно был расположен по отношению к офису, торгпредству и дому на Техникер, что все недостатки, включающие в себя газовую колонку, старую мебель, сплошные закутки и шум трамваев с улицы, можно было проигнорировать. В доме был внутренний дворик с цветочками и кустиками, откуда был вход в подъезд. С автомашиной решили быстро. Шорин созвонился со своими знакомыми на фирме «Скалдия – Волга», и мы подъехали к ним в салон, где кроме автомашин советского производства были выставлены и легковушки западных фирм. По дороге Борис, улыбнувшись со значением, сказал: «Нам эти знакомства понадобятся, когда себе «Волги» покупать будем, а они нам пусть по всей Вене ищут западную марку. Купим хорошую, относительно дешёвую и конкурентные цены получим на всякий случай, а купим у них, пусть заработают». На этот момент у фирмы Рено была популярна модель Рено 17, которую мы и купили через 2 дня, застраховали и (о, чудо обаяния Шорина!) поменяли с помощью партнёров мои права на местные.

Когда все занимаются своимикаждодневными делами, жизнь становится в большой степени понятной, а какие-то события неожиданными, то время движется как бы параллельно и быстро, поэтому, когда Люда мне сказала, что торгпредские почти все уехали или собираются, мне стало ясно, что уже конец мая. Конечно, хорошо, что кто-то позаботился о детях и жёнах, и проведение ими летнего отдыха на Родине стало своеобразным демократическим законом. Не хочешь – не езди. Купили билеты, закупили подарки родным и знакомым, внимательно проследив, чтобы соблюдался паритет. Дети вели себя по-взрослому и особых претензий не выдвигали. Им, как и было запланировано, сделали противоклещевые прививки, а на следующий день вокзал – перрон – вагон – прощание – советы. В первый же день, когда я проснулся один в новой квартире, куда мы с ребятами Рощина перекинули всё с Техникер как раз накануне отъезда моей семьи в Москву, первое, что пришло мне в голову, была не работа, а рыбалка, и она мне представлялась так ясно, так отчётливо, что думать о чём-либо другом было невозможно. Ближе к вечеру мне привиделось театральное кафе и шахматы, и, так как настроение было какое-то мятущееся, я решил накатить пробный шар. Если я вспомнил о пробном шаре, значит, в квартире стало по-настоящему пустынно, никакие звуки не проникали мне в подкорку, заставляя думать, а что я могу предложить для семьи. Семья где-то отдыхала, и я решил проверить себя в деле. Не особенно торопясь, я переоделся в «свободный стиль». Несколько станций на метро, и передо мной ратуша. На другой стороне Ринга – Бургтеатр. Если отсюда идти по Рингу против часовой стрелки, то слева стоят несколько домов, заслуживающих внимания своей архитектурой, в одном из которых находилось это театральное кафе. По моему понятию ничего интересного в нём не было. Оно было тесновато, столики стояли вдоль стен, проходы между ними были узкими, что затрудняло работу официантам. Коридор уходил вдаль, расширялся, разветвлялся, отпочковывался небольшими залами и только в конце переходил в относительно большое помещение, где несколько пар углубились в древнюю игру. Обойдя играющих, я убедился, что уровень игры неплохой, но у меня есть преимущество в возрасте. Правда, это не часто приводит к успеху, тем более что большинство игроков были в хорошей физической форме и не очень за 50. Увидев, что одна партия завершается, а один из игроков не планирует оставаться, я предложил второму сыграть со мной. Мне не было понятно, как составляются пары, договариваются заранее или как получится, но, тем не менее, игра началась. Мой соперник, вероятно, считал, что он хорошо играет, потому что после четверти часа игры все фигуры были на доске, и каждый гнул свою линию. Ситуация осложнилась, кто-то должен был первым начать интригу, поэтому пришлось заказать красненького (все почему-то пили сухое красное). Играя вполне прилично, я видел болевые точки позиции и в целом просчитывал, к чему может привести вывод одной из них из равновесия. Соперник пошёл по пути наименее опасного продолжения по его расчётам, но интуиция его подвела. Я был весь поглощён игрой, боялся где-то раньше времени пойти на упрощение и только, когда позиция определилась, заметил стоящего рядом с нашим столиком человека. Он был сухощав, с породистым лицом, уже не молод, но пожилым его, пожалуй, рано было называть. По выражению глаз и его мимике можно было прочитать явное любопытство и ожидание того, как всё закончится. По моему мнению, он понимал, что мой соперник ещё не до конца осознал смысл позиции и ждал обмена ходами, чтобы разобраться с моими намерениями. Мы эти ходы сделали, и на лице моего визави обозначилось с трудом сдерживаемое огорчение, а стоящий незнакомец одобрительно потёр себе скулу. Через 10 минут всё было закончено, и поверженный и недовольный соперник, кинув на столик оплату за вино и кивнув на прощание, исчез в коридоре, ведущем к выходу. Мой «фанат» попросил разрешения присесть, и мы несколько минут поговорили о финале партии и представились друг другу. Карл Фихтер, по происхождению немец, около 50, проживает в Вене. Этого было достаточно, чтобы выпить по бокалу вина за партией. Во время игры мы особенно не разговаривали и, обозначив рукопожатием ничейный результат, немного поговорили за чашечкой кофе. Я сдержанно рассказал ему о себе и проекте, а он непринуждённо о том, что происходит из рода Фихтеров, а его двоюродный брат по материнской линии, который младше него на 5 лет, известный немецкий художник Герхард Фихтер, о котором он мне позже много расскажет. Сейчас он владелец вертолётной площадки на 2 вертолёта в районе Каленберг и по заказу перевозит грузы и группы туристов. Работы немного, заработка хватает на аренду, горючее, обслуживание и шахматы, но есть ещё пенсия. Беседа была и серьёзная, и юморная, но мне показалось, что мы друг другу понравились. Взяв его визитку и пообещав передать свою при следующей встрече, я отправился в свою пустую квартиру. Проходя по вечерней Вене и находясь в метро, я прокручивал прошедший день, и мне нравилось, каким он был.


ШОРИН ПОРАЖЕН, НО НЕ ОБЕСКУРАЖЕН. ОТЕЧЕСКАЯ ЗАБОТА. ПЛАНЫ, ПЛАНЫ.

После моего рассказа о знакомстве с Фихтером Шорин как-то недоверчиво посмотрел на меня и серьёзно сказал: «Да, Вить, ты, точно, находка. Только не для, а сам. Всё красиво, как в кино. Значит, едем в Экартсау в магазин покупать рыболовные принадлежности». Несмотря на то, что мы уже стояли перед офисом, ехать было ещё рано. Решили поехать в обед. А до обеда принесли сейф, и Жанна раздала зарплату. Рощинцы сияли и намекали на продолжение банкета. Борис, почувствовав психологический русский настрой, был вынужден напомнить сотрудникам об отставании планирования и обещал отметить не первую зарплату, а первые рабочие результаты. Руководства это не касалось, и мы всё-таки отправились в Экартсау и закупили всё необходимое. Уложили всё в багажник «Опеля» Бориса и тут же рядом «упали» на деревянные кресла в кафе. Шорин сразу объявил, что он меня приглашает, и, пригубив очень неплохое местное пиво, добавил, что если бы ему раньше сказали, что создастся такая ситуация, он бы точно охарактеризовал её как подстава. Слово «подстава» он будет и в дальнейшем употреблять, но в тот момент мне не казалось, что оно меня коснётся непосредственно. «Понимаешь, я получил из центра письмо, в котором минимум информации и максимум геморроя. А именно, на авиабазе в Германии находится новейший немецкий двигатель военного самолёта последнего поколения. Его, якобы, прислали для замены старого, выработавшего ресурс. Но незадолго до этого английская фирма «Пратт энд Уитни» осуществила поставку турбореактивного двигателя, вероятно, по старому плану замены. Таким образом, немецкий движок, о котором много писали в специальной прессе и говорили специалисты, остался невостребованным и мог быть списан и продан. Эти сведения поступили в наш информационный центр из голландской точки». Коллега Шорина в беседе со своим голландским источником узнал, что посредником в сделке купли-продажи этого двигателя может быть голландец, проживающий и работающий в Австрии. В письме сообщается его фамилия, описание внешности, название фирмы и то, что она находится в венском отеле «Хилтон». Операция авантюрная, но шампанского-то хочется… «Давай сейчас съездим на работу, обсудим с приёмщиками план в реальной его части, наметим этапы, съездим в «Хилтон», а завтра с утра на короткую рыбалку (линь должен пойти, говорят) и там всё обсудим. В офисе долго не задержались. Рощин деловито развернул склеенную из нескольких листов «простыню», где были аккуратно прорисованы таблицы и сделаны десятки сносок с датами, адресами и типами станков. Оказывается, он постоянно уточняет все вопросы со Штельце и его помощником, с которыми у него установились хорошие отношения. Некоторые сложности возникают при утряске деталей с проектировщиками и с временной администрацией строящегося завода, но всё равно дело движется, и вот-вот план будет свёрстан, и нужно будет его утвердить всем участникам. После этого начнутся визиты на заводы, приёмочные испытания, подписания актов, упаковка и отгрузка. Претензий к Бокию и Степанову у него не было. К предстоящей поездке в Германию отнёсся прохладно. Это можно было посчитать чертой характера, когда не хочется ничего менять в построенном тобой образе жизни. В общем, он был меланхоликом. Но в Германию надо было ехать. Так получалось со всех точек зрения.

После обеда Шорин заехал за мной, и мы рванули к «Хилтону». Вена – большой город, в нём живёт четверть населения страны, но когда его знаешь, всё оказывается как-то рядом. В отеле Борис расположился в баре за маленьким пивом, а я поинтересовался у портье, где проживает интересующий нас голландец. Получив номер телефона, я также отыскал на стеллаже информацию о его фирме, где скромно было указано, что торгует она различными товарами. Поднявшись на шестой этаж и пару раз пройдясь по коридору, я решился открыть дверь и, извинившись, сделал вид, что перепутал номер комнаты. За десяток секунд я срисовал обстановку и самого хозяина. На стульях и стеллажах находились всевозможные предметы, в основном, ткани, в рулонах и отрезами, а сам хозяин сидел за большим столом и что-то выговаривал секретарше. Он, как и сообщалось, был крупным лысым мужчиной с одутловатым лицом, которое нельзя было назвать симпатичным. В машине Борис записал все собранные мной сведения. В офисе мы зашли к Самсонову. Илья в целом был всем доволен, но его беспокоили сроки. Договорились оформить всем годовые немецкие визы. В ближайшие дни все должны были принести паспорта и фотографии. Женщинам решили пока с оформлением повременить, чтобы не возникало лишних вопросов. Вернувшись домой, я наладил две поплавочные удочки, распаковал и проверил подсачек. Приготовил ужин, полистал журнал, завёл будильник и лёг спать. Встретились мы с Борисом в Экартсау у магазина, купили червей и, проехав в сторону Дуная с полкилометра, запарковали машины и пешком прошли к старице. Погода была тёплая, безветренная, резко пахло диким чесноком. На подходе к воде на маленькой полянке встретили несколько зайцев, которые делали стойку, но не разбегались. Суетились птицы. Идиллия, да и только. Разобрали снасти, наладили, отошли друг от друга вдоль ерика и начали ловить. Бориса я из-за мыска не видел, но некоторое время слышал, а потом увлёкся ловлей. Время и ощущения остановились. Сначала клевали маленькие плотвички и подлещики, а затем в заводи, где было поглубже, клюнул линь. Он боролся по полной программе, и я не сразу смог его подцепить подсаком. В конце концов, он оказался на берегу. У меня дрожали руки, адреналин зашкаливал. Шорин, услышав шум борьбы, проломился сквозь кусты и ворчливо проскрипел: «Обловился?» Увидев линька, он прошёл дальше метров на двадцать и закинул удочку. Разбросав консервированную кукурузу, мы стали ждать. Первым после этого поймал Борис, я ему помог с подсаком. Потом мы ловили попеременно, помогая друг другу. Некоторые экземпляры были весомые, около килограмма, и с ними пришлось повозиться. Мы так увлеклись ловлей, что не заметили зрителей, которые собрались на тропинке, идущей вдоль воды. Они громко выражали своё восхищение, и после этого клёв и адреналин постепенно сошли на нет. Радость утомляет, и мы закончили ловлю. Убрав рыбу и снасти в машины, мы отправились в своё кафе, где утолив первую жажду, вернулись к своим тактикам и стратегиям. «Ну и рыбалка! Давно так не везло! Вот бы всё в наших делах так удалось,– начал Борис.– Я всем всё доложил, даже уже план сверстал, но шеф требует подробностей. Это правильно, потому что, в сущности, мы мало что знаем. Значит так, я трясу голландца, надеюсь, моего английского будет достаточно, и узнаю место, где движок находится, данные на начальника базы, которого он знает, ну и финансовую сторону дела. Ты приглашаешь своего шахматиста на предматчевый ужин и интересуешься, не хочет ли он заработать на транспортировке груза из Германии в Братиславу. Про груз надо сказать только, что он хорошо упакован и приспособлен к транспортировке вертолётом. А там, кто знает, может, и расскажем в общих чертах. Местом погрузки можно назвать окрестности аэропорта Франкфурт-на-Майне, точнее я скажу после встречи с голландцем, а твоего будем звать Лётчик. Ну и спроси, за сколько. Не торопи, всё равно германских виз ещё нет, а без проверки никуда. Ну, я домой, а тебе ещё рощинцев и Жанну рыбой кормить. А что, коллективом кто заниматься будет? Не переусердствуй только, во всех смыслах… Око майора из анекдота следит и днём, и ночью». Проезжая мимо Техникер, я зашёл к своим «мушкетёрам», вручил им четырёх линей и настойчиво попросил позвать в гости Жанну и помочь ей почистить рыбу. Посоветовал найти у соседей рыбочистку, так как чешуя у линя мелкая и чистить её ножом дело длительное и трудоёмкое. Предупредил, что приду минут через 40, рыбу порежу и пожарю сам, поэтому «шнель арбайтен унд махен водка кальт». Повезло запарковать машину напротив моего дома, переодевшись и убрав оставшуюся рыбу в холодильник, я снова появился на Техникер, готовый к труду и обороне. Захваченные с собой две бутылки пива из холодильника могли эту оборону ослабить, тем более, что Жанна, несмотря на трезвую голову, выглядела даже очень. Выпив что-то желтоватое и съев что-то солоноватое под вопли «слава кормильцам», я быстро разобрался с линями. Запах жареной картошки с рыбой очень сближал, и уже скоро беседа за столом приняла содержательный и бестолковый характер. Оказалось, что желтоватая жидкость, на вкус напоминающая лимонную водку, и была самопальной лимонной водкой, рецепт которой мне быстро написали. Основой самогона являлся спирт «морячок», купленный товарищами в аптеке. Ещё на 500 граммов использовали цедру лимона и 2 кусочка сахара. На наклейке бутылки из-под спирта был изображён разудалый моряк в тельняшке, ставший известным всей советской колонии. В отсутствии семьи и убеждённый дешевизной самодела я произвёл пару бутылок и вечерами принимал его как лекарство от одиночества, но потом убедился опытным и логическим путём, что от него садится зрение и, конечно, отказался от такой экономии. Когда я рассказал об этом рощинцам, то попал в точку. Правда, о решительном отказе употреблять продукт эксперимента сомнительного качества я так и не услышал. Это, вероятно, объяснялось тем, что зрение восстанавливалось на удивление быстро. А пока я этого не знал, всё было хорошо. И жареная рыба, и «морячок», и, в конце концов, Жанна, олицетворяющая женскую часть общества, соответствовали понятию дружной компании. Беседа металась между анекдотами и рабочими моментами. Главное, всех волновало медленное продвижение проекта, ну и Жанна, которая изо всех сил старалась соответствовать, но не давать повода ни словом, ни жестом, ни взглядом. Ребята тоже понимали щекотливость ситуации, поэтому напирали на ускорение переговоров в Германии и согласование проекта с приёмщиками. Это было правильно, это волновало и меня. А ещё меня достала усталость. Рыбалка – не только радость, но и раннее вставание, напряжение за рулём, да и сама она – труд. Попрощался и через 10 минут был дома. А ещё через 2 часа, перечистив и выпотрошив всю рыбу, я убрал её в морозилку и взял журнал. Потом проснулся, разделся и рухнул до звонка будильника. Следующий день наступил быстро. В 9 я уже был в бюро. Шорина не было, по моим расчётам он должен был прийти после обеда, потому что среднестатистический европеец до обеда не принимает алкоголь. Жанна на меня смотрела с одобрением, а Анна – с надеждой: Шорин обещал Самсоновым рыбу, но, видно, вчера не успел. Илья пригласил меня к себе и сообщил, что немецкие визы на подходе и надо планировать поездку с Рощиным в Кёльн. На нашу встречу с проектировщиками поедет представитель фирмы «Шольц АГ», являющейся посредником между немецкой и австрийской сторонами. Зовут его Вальтер Сноу, он хорошо знает немецкую фирму «Маннекс», немного говорит по- русски и будет нам помогать увязывать вопросы проектирования и поставок. В будущем его планируют направить на стройплощадку в СССР для организации работ от немецко-австрийской стороны. Он обещал позвонить и прийти к нам для знакомства и согласования действий. Рощин был в приподнятом настроении. Он позвонил домой в Коломну, узнал, что все родные здоровы, что явно было поводом по чуть-чуть с товарищами по партии. У нас уже сложились дружеские отношения, которые позволяли мне его немного пожурить и направить на составление плана для поездки в Германию.


ПРОСТРАНСТВО РАСШИРЯЕТСЯ. ПЛАНЫ УТОЧНЯЮТСЯ.

Шорин приехал взвинченный, но считающий, что незаметно. Сказал Жанне, что нас нет, и увлёк меня на улицу. По дороге в Торгпредство рассказал, что встреча с Голландцем прошла остро. Многое ещё надо выяснять, но авантюра рабочая, и он сейчас идёт получать «добро» на продолжение разработки. Через 10 минут он появился и, улыбаясь, пропел: «Они сомневаются, но им тоже очень хочется…» Вдруг лицо Бориса изменилось, он взял меня под руку и тихо сказал: «Немного пройди и незаметно оглянись, там, у входа в Торгпредство закуривает мужчина элегантный и прямой как палка. Чувствуешь, как от него веет опасностью?» Я ничего подобного не ощущал, но как-то неспокойно мне стало. «Известно только, что он руководитель советско-австрийской и советско – немецкой торговых палат, ведёт самостоятельную деятельность, никому не подчиняется, общается только с руководителями советских организаций, к послам ногой дверь открывает. Самсонов больше о нём знает, но говорить на эту тему отказывается. В общем, старайся его избегать, а если столкнёшься, то вежливо, деликатно расскажи ему о нашем проекте, да он и так уже всё знает, но всё равно будет лезть, дружбы добиваться. Обо всех контактах с ним мне докладывай. Будем анализировать, чего он хочет. Звать его между собой будем «дядя». Теперь вернёмся к нашим баранам. Слушай внимательно. Наш голландец не очень-то удивился моему появлению, даже как-то обрадовался вроде. А так как он тканями приторговывает, будем звать его «Ткач». Так вот, Ткач рассказал о том, что его знакомый – начальник базы НАТО под Франкфуртом в беседе за кружкой пива со шнапсом признался, что нуждается в средствах и хотел бы подзаработать, и даже знает как. В рамках программы замены отработавших ресурс двигателей военных самолётов, находящихся на оперативном дежурстве, были поставлены, вероятно, по ошибке или по инициативе немецкой стороны два мотора английский и немецкий. Английский, уже апробированный Пратт энд Уитни и немецкий производства БМВ, прошедший только стендовые испытания. Поставку немецкого движка оформили кое – как, видимо надеясь на удачные полёты и победные отчёты уже по факту. Поэтому начальник решил поставить праттовский, а немецкий списать якобы из-за обнаруженных дефектов и продать. Все бумаги оформить – в его власти. Зная Ткача довольно долго, он предложил ему участвовать в этой афере. Двигатель находится в ангаре на краю аэропорта Франкфурта-на-Майне в местечке Цеппелинхайм. Его можно забрать любым способом. Есть автомобильные подъезды, узкоколейка и даже вертолётная площадка. Соответствующее разрешение на вывоз будет оформлено. Вид транспорта, сроки и размер оплаты надо согласовать. «Ну, как тебе это нравится, Малыш? – как-то грустно и растерянно проговорил Шорин, отхлебнув пивка. – Давай работать. Назначай Лётчику встречу, поужинайте, сыграйте и обсудите в принципе возможность такой сделки с учётом безопасности и размера денежного вознаграждения. Направление доставки – Словакия, конкретное место Лётчик должен назвать сам, если, конечно, его заинтересуют все эти «игры». Словаков беру на себя. Вид транспорта, как ты понял, вертолёт. Все разрешения на полёт остаются за Лётчиком. Чёрт, даже пива больше не хочется. Пойдём в офис, поработаем, возможно, визы немецкие уже подошли. Паспорта с немецкими визами действительно находились у Самсонова, который индифферентно их нам отдал: «План поездок согласуйте с австрийцами, мне доложите, и я в Кёльн своим позвоню, договорюсь». Борис чуть дольше, чем обычно, посмотрел на Илью, но ничего не сказал. Прежде чем пойти пообедать, я зашёл к Рощину, который со своей командой заканчивал план приёмки оборудования. Раздав паспорта, попросил его позвонить Сноу и сообщить о наших планах поездки в Германию. Если он изъявит желание поехать тоже, пусть даёт нам варианты, а Самсонов свяжется с группой проектировщиков и согласует с руководителем бюро дату нашего приезда. Евгений выслушал всё это с понимающей улыбкой и пошёл звонить, а я пошёл домой, но проходя мимо машины, вдруг решил пообедать в городе и заодно связаться с Лётчиком. Вену и всякие ресторанчики я уже знал и выбрал ближайший ресторанчик «Винервальд» на Виднерхауптштрассе. Эти рестораны мы называли куриными, но кроме курицы там были и другие блюда. Я заказал отбивную на косточке с жареной картошкой и луком. Официант принёс также бокал сухого белого Грюнер Вельтлинер, которое мы называли «зелёным». В ожидании стейка я отхлебнул прохладного вина и вошёл в телефонную будку, которая кроме того, что располагалась внутри помещения, закрывалась и позволяла спокойно разговаривать на любые темы без опасения быть услышанным посторонними. Лётчик сразу снял трубку, и мы быстро договорились поужинать через день в небольшом ресторане рядом с нашим клубом с намерением потом разыграть партию. Всё развивалось благополучно, поэтому мясо показалось мягким и вкусным. Несмотря на приподнятое настроение, я отказался от второго бокала и отправился в офис. Там никого не было, кроме Жанны, и она напоила меня кофе, посматривая на меня благосклонно. Мне пришлось изобразить крайнюю занятость и расстаться с опустевшей чашкой, чтобы набросать для Шорина план предстоящей беседы с Лётчиком. По моему мнению, это упрощало и разнообразило общение. Позже Шорин мою инициативу оценил и, прочитав и кое-что добавив, вернул мне записку. «Ехать в Германию надо через неделю. Поедешь с Рощиным на своей машине. Талоны на бензин у тебя есть. Сноу с Рощиным всё подготовят, а мы с Самсоновым набросаем планчик. Завтра, если совпадём по времени, – Борис подмигнул, – вместе пообедаем и обсудим ловлю плотвы в местечке Мархег». На следующий день позвонил Сноу, и мы пригласили его к нам в офис. Австриец немецкого происхождения Сноу оказался мужчиной среднего роста и среднего возраста с живым хитроватым лицом с таким выражением, как будто знает что-то важное, но сказать не может, хотя и хочет. На визитной карточке значилось: директор фирмы «Шольц АГ, оборудование и приборы». Он сказал, что свободен в ближайшие две недели и проектанты готовы нас принять в любое время. Фирма «Тиссенкруппманнекс» готова с нами познакомиться, но время желательно согласовать. Рощин внимательно слушал, изредка кивал головой, обозначая своё согласие. Сноу от нас позвонил на Маннекс. Так он коротко называл немецкого партнёра, что в общении, конечно, было удобнее. Договорились встретиться через неделю. Позвали Самсонова, он связался с проектантами и получил радостное согласие на наш приезд в Кёльн. Я сообщил Шорину о наших договорённостях со Сноу, подкрепив рассказ вошедшим в наш обиход выражением, бессмысленным, однако убедительным: «Всё под контролем» (alles unter der Kontrolle). Все наши немецко говорящие партнёры, поудивлявшись, в конце концов, к нему привыкли. Так наши сограждане применяют в живой беседе крылатые фразы, выдернутые из советских комедий и юмористических литературных произведений и эстрадных сценок.

Время близилось к обеду, и мы не стали ждать, когда оно наступит, а двинулись в ближайший ресторанчик, владельцем которого был грек. По пути мы обсуждали предстоящую встречу с Лётчиком. Многое пока было неясно, но без обсуждения с ним главных вопросов за дело не стоило и браться. Шорин полагал, что весь разговор надо построить, как предложение заработать на бизнесе. Он – пенсионер и должен заинтересоваться дополнительным заработком. Мне также следовало сказать, что я этим занимаюсь по просьбе коммерсантов и тоже из-за денег, о грузе знаю только приблизительно, по-моему, это списанный двигатель для немецкого истребителя. Тип двигателя и производитель нам неизвестны. Договорённость с начальником базы достигнута. Саму сделку и передачу будет организовывать фирма – посредник. С её владельцем они встретятся и сами согласуют все детали. Место погрузки – Цеппелинхайм рядом с франкфуртским аэропортом. Место поставки будет уточнено. Скорее всего, это Словакия недалеко от австрийской границы. Все расходы на оформление полёта и топливо будут оплачены. Денежное вознаграждение за работу нужно оговорить. Мы ждём от него предложений. Это касается и порядка расчётов, но скорее всего вся сумма сделки будет передана ему, и он рассчитается за груз после его размещения в грузовом отсеке его вертолёта. «Конечно, гарантий стопроцентных здесь нет, – продолжил Борис, – но я чувствую, что Лётчик – человек с принципами и из хорошей семьи, кстати, поговори об этом, и на обман не пойдёт. Ткача мы тоже проверили, он – авантюрист, но среди жуликов, насколько можно верить полученным сведениям, он не значится. Ты всё проанализируй, может я что-то не учёл, а решение для доклада наверх примем на основании наших бесед с Лётчиком и Ткачом». Точкой в разговоре были деньги, которые мне протянул Шорин с пожеланием не экономить, но и не шиковать особенно. В офисе всё было по-деловому спокойно. Самсонова не было видно, Рощин корпел над планом, «рабы» чертили графики, женщины пили кофе. Решив никому не навязывать общение, я уселся в кабинете не в кресло, а на приставной стул, чтобы поняли, если заглянут, что человек думает. А думал я о том, что ввязываюсь в дела сомнительного свойства, какие-то мутные, непохожие на реальную жизнь, а скорее всего напоминающие сюжет фильма, где всё выдумано на потребу публике. Но против фактов не попрёшь, и, решив, что пусть всё идёт, как оговорено, а там поглядим, я пошёл к Рощину поговорить о нашей поездке в Германию.


ПРОЦЕСС ПОШЁЛ. ВСТРЕЧА С ЛЁТЧИКОМ.

На следующий день я начал мандражить, пить кофе, шутить с женщинами, в общем, был слегка возбуждён и нервозно настроен. Но окружающие этого не замечали. Рощин пристал с датой поездки в Кёльн, так как звонил Сноу и торопил. В противовес я прицепился к некоторым пунктам плана, напомнив, что мы хотели включить в поставку оборудования станки советского производства и обещал ему дать ответ завтра утром.

Выехал я, по-видимому, рановато, потому что, когда выходил из метро, до встречи оставалось ещё полчаса. Было время обдумать возможный ход разговора. Напротив ратуши был скверик с симпатичными скамейками, на одной из которых я подготовил пару русских анекдотов в немецком переводе на близкую Лётчику тему, тем более что о пилотах, пассажирах, самолётах шуток действительно много. Расслабившись, я чуть не опоздал. Когда вошёл в ресторан, на часах, висевших у входа, было уже 5 минут восьмого, что укладывалось в дипломатический этикет, о чём и было весело доложено ожидавшему меня приглашённому. Он улыбнулся, лицо его разгладилось, а глаза лукаво блеснули. Лётчик был в костюме и при галстуке, что меня сразу настроило на серьёзный лад, хотя я сам был одет «в свободном стиле», то есть в куртке и рубашке с расстёгнутым воротом. В отличие от принятого в шахматном клубе красного, мы решили ударить по белому. Выбор был небольшой, но, в конце концов, мы остановились на вине из Кремса. Пока изучали меню, поговорили о вине вообще, и в нашем отношении к этому напитку нашли много общего. Заказав еду, мы дегустировали вино и разговаривали о семьях и работе. Лётчик, по его рассказу, получил хорошее образование: сначала философский факультет Берлинского университета, а затем школу пилотов. Отслужил в армии ГДР, а затем, женившись на австрийке, переехал в Вену. Через знакомых немцев купил списанный вертолёт, переделал его и теперь занимается перевозкой грузов и туристических групп по Европе. Получает пенсию, но из-за переездов и смены места жительства пенсия у него небольшая. Даже учитывая отсутствие детей, позволить себе многое не может, а вертолётные заработки не так уж велики: конкуренция, низкий спрос. Родители живут в Западной Германии, видится он с ними редко, хотя до них не так далеко. Из других родственников у него только неизвестно какой степени родства брат по материнской линии, известный художник, которым он очень гордится, так как гордиться больше особенно нечем. Это конечно шутка, но в реальности так оно и есть. Герхард, так зовут художника, тоже родился в ГДР, а лет в 30 переехал в ФРГ, там продвинулся и приобрёл мировую известность. Лётчик знает некоторые его картины, дома у него есть копии, иллюстрации, фотографии. Хотя он немного разбирается в его творчестве, в беседах с Герхардом многое непонятно. Например, он не понимает направление в живописи, близкое к абстрактному, которое Герхард назвал «серое». Серия картин, принадлежащая к этому направлению, была названа в рецензиях издёвкой над художественностью. Герхарда эти рецензии не очень волнуют. Как он говорит, его имя уже вписано в анналы живописи. Он не занимался политикой, однако представил на обозрение публики серию « серых» полотен, посвящённых радикальному движению «Фракция Красной Армии». Как он говорит: «Они сумасшедшие, но поражает устрашающая мощь идеи». Сам Лётчик тоже политикой не интересуется. «Бизнес и шахматы – вот моя политика, и я не знаю, что на первом месте». Сам Бог велел воспользоваться моментом, и я рассказал ему о планируемом бизнесе с его возможным участием. Все детали были изложены так, как мы согласовали с Шориным. Лётчик некоторое время молчал, покручивая и пропуская между пальцами картонную подставку под пивную кружку. «В принципе я знаю это место, да и свой вертолёт я там покупал и переделывал. Если я ничего не путаю, там действительно стоят ангары стального цвета с белой полосой по периметру. Вертолёт я там один раз сажал, с начальником базы как-то пересекался, то есть, с технической стороны вопросов нет. Грузовой отсек для такого типа движка вполне достаточен. А как в остальном, мне неизвестно». Как-то сразу успокоившись, я уверенно заговорил о том, что моё дело – познакомить его с посредником и снабдить деньгами для полёта и расчёта. Знакомство я организую, а какая часть денег из общей суммы будет предназначена для Лётчика, должен предложить он сам. «Видимо, сегодня наш матч не состоится. Придётся посчитать. Поэтому закажем ещё бутылочку. Вино неплохое, видно год был благоприятным для винограда». Я согласился и при этом подчеркнул, что он мой гость и затраты несу я, тем более что мне оплачивают представительские расходы. Официант поменял нам бокалы, налил вина, и мы занялись каждый своим делом: Лётчик стал писать на салфетке, а я сидел с задумчивым видом и, действительно, думал. Размышлял я о том, что дочке нужно в Кисловодск, а сыну – горные лыжи, да и по стране неплохо бы прокатиться. От размышлений меня отвлекла салфетка, которую двигал мне по столу Лётчик. Сумма не впечатлила, так как в неё не было включено его вознаграждение. Поняв по моему лицу, что работа по калькуляции сделана наполовину, он серьёзно сказал: «Во-первых, я согласен; во- вторых, здесь указаны реальные расходы, которые мы уточним после проверки, будет ли что-то дополнительно, в-третьих, размер оплаты требует анализа на базе имеющегося опыта, как у меня, так и у работодателя, но он должен составлять не менее 20 % от суммы сделки, тем более что сделка эта, по-видимому, не очень-то афишируется. В-четвёртых, я должен переговорить с посредником, могут возникнуть новые обстоятельства». После некоторой паузы, обозначавшей работу мысли, мне удалось сформулировать предварительный расклад. «Будем отталкиваться от 20%. Если заказчику общая сумма покажется неподъёмной, будем ужиматься, но для начала упрёмся, так как мне тоже хочется заработать. С посредником он познакомится тогда, когда общая сумма и место доставки будут утверждены. Самое главное, что шахматы сегодня не состоятся, поэтому надо выпить за грядущую победу». Мы чокнулись и договорились, что я позвоню. Однако в следующий раз начнём с партии, что бы ни случилось, а поужинаем после, независимо от того, закончится игра или отложится. Лётчик пошёл к машине, а я к станции метро.


КРУТИМСЯ. БЕСЕДУЕМ. ЕДЕМ В ГЕРМАНИЮ.

На следующий день Шорин носился как угорелый, то

появляясь в офисе, то исчезая на несколько часов. Отловил он меня возле машины, когда я собирался отъехать за продуктами. Когда я рассказал ему суть нашего разговора с Лётчиком, он оживился, впрочем, глаза у него были невесёлые, и сказал: «Вроде бы для доклада всё есть. Буду писать телеграмму, а там как кривая вывезет. Поедешь в Германию, по дороге взглянешь на ангары и потопчешься там. Рощин едва ли будет что-то спрашивать, но легенду придумать придётся. Поедете в понедельник на два дня, а в субботу отправимся ловить плотву. Свежей рыбки-то хочется, поэтому купи банку кукурузы, всё равно в магазин едешь. В офис можешь не возвращаться, сиди дома и пиши отчёт о вчерашней встрече. Это как отчёт на заводе об испытаниях станка, только то, что сказано. А не выдумано. В нашем случае нужны цифры и впечатления о поведении Лётчика, а думать и анализировать будем потом. А я поеду – с Ткачом потолкую. Очень он за чужой счёт покушать любит». Дома я сварил себе суп на 2 дня. Половину съел, а половину оставил на воскресенье, надеясь на удачную рыбалку. Позвонил Рощину и сказал, что в понедельник вдвоём поедем в Кёльн. Нужно, чтобы он подготовил все документы и забрал с собой на Техникер. Позвонил Сноу и договорился с ним о посещении нашего бюро в Кёльне в понедельник вечером и фирмы «Маннекс» во вторник днём. Заеду я за ним в понедельник в 6 утра. Написал отчёт, но не подписал, рассчитывая на напоминание Шорина, что-то вроде ненавязчивого давления. Потом проверил удочки, наличие и исправность мотовил, стояки, держатели, подсачек и садок, прилепил на ручку двери скотч, чтобы не забыть взять опарыша и кукурузу из холодильника. На следующий день ровно в 6 я подъехал к рыболовному магазину в Экартсау. Пусто, люди отсыпаются, а заядлые рыболовы уже точно ловят. Подъехал Борис, и мы двинулись в сторону дунайских протоков. Место было нам известно. Мы расположились на берегу на стульчиках метрах в десяти друг от друга. Поделились наживкой и кинули в воду по горсточке кукурузы. Наладили удочки, установили глубину, закинули и стали смотреть на насторожившиеся поплавки. Тишина была полной, запах черемши был не такой резкий, как в прошлый раз, в вершинах деревьев шелестел ветерок. Было легко и спокойно, но ожидание поклёвки слегка тревожило. Рыба подошла почти сразу, но мелкая. Мы её отпускали и продолжали подбрасывать мелкими партиями кукурузу. Постепенно мелочь пропала, и стала клевать мерная плотва больше ладони. После двух часов ловли мы поняли, что пойманной рыбы достаточно для всей команды, и финишировали в кафеюшке в Шёнау недалеко от Экартсау. Холодное пиво и горячие бутерброды были кстати. Отчёт был прочитан, одобрен и подписан. Шорин, как всегда, не отвлекался. Разговаривать о делах не хотелось, но Борис всё-таки подытожил, что Ткач в целом со всем согласен, и после получения одобрения из Центра будем считать деньги и планировать операцию. Ткач описал ангары, и его описание совпало с рассказом Лётчика, что косвенно подтверждало возможность сделки. Решили вернуться к конкретике после получения ответа на телеграмму и моего возвращения из Германии. Подойдя к машинам, мы распределили рыбу, и Борис отправился к Самсоновым с угощением, а я с тем же на Техникер, где меня ждали мои «птенцы». Жанна от рыбы отказалась, немного посидела и незаметно исчезла. Это легко было сделать, так как мужское население суетилось, накрывая на стол, а мы с Рощиным чистили рыбу, солили, перчили и лили в сковородки растительное масло. Перекусив свежепожаренной плотвой и пожелав всем доесть оставшуюся, я ещё раз предупредил Рощина о времени выезда и отправился домой. Следующий день я посвятил валянию в кровати, чтению журналов и просмотру скучного австрийского телевидения. Между делом просмотрел план приёмки, отметил включённые станки «Станкоимпорта» и перешёл к изучению карты, чтобы проложить кратчайший путь в Кёльн через Франкфурт. Получалось довольно далеко, но к вечеру в понедельник должны добраться. В Германии мне бывать не приходилось, как и Рощину, поэтому даже интересно, да и обстановку изучить приказано. Разложил на столе паспорт с визой, проект с уже пухленьким досье, карту и деньги – марки, которые мне ещё в пятницу выдала Жанна, и личные шиллинги на всякий случай. Записная книжка с телефонами тоже легла на стол. Задумчиво посмотрев на всё это, я убрал в атташе-кейс все бумаги, чистую рубашку, бритву и кое-что по мелочи, а остальное рассовал по карманам пиджака. Завёл будильник на 5 и улёгся. Приснился мне Дядя, он хмуро улыбался и повторял: «Илья-то всё знает». «Ничего он не знает,– качал я отрицательно головой и проснулся, нащупывая на тумбочке звенящий будильник. Чего знать-то?» – говорил я, одеваясь, потом махнул рукой и пошёл в ванную. Рощин был уже готов как солдат к битве и ждал меня у входа в дом. В руках он держал портфель, который был модным в конце семидесятых, и, лукаво улыбаясь, махнул рукой, обозначая финиш. Усевшись в машину, он также обозначил старт, а потом серьёзно поздоровался. Машин было немного, и Вену мы проскочили на раз. Западный автобан был полупустым, и через три часа мы были уже на границе. Немецкие пограничники унесли наши паспорта внутрь помещения, затем один из них вышел и поинтересовался целью нашей поездки. Мне пришлось рассказать ему суть и показать письмо фирмы «Маннекс», которое было в бумагах. Пограничник взял письмо, исчез, через 10 минут вышел, всё отдал и лениво повёл рукой в сторону Германии. Путь был свободен. Немецкие автобаны, в целом, мощнее австрийских, и мы продвигались максимально быстро. Не доезжая до Франкфурта, я свернул в сторону аэродрома. Вдоль дороги тянулся бетонный забор, но местами его заменяла толстая металлическая сетка, через которую я увидел и узкоколейку, и лётное поле, на краю которого стояли известные мне ангары. Часть вертолётной площадки тоже виднелась. Напротив неё в заборе были ворота с охраной, а с другой стороны вышка с кабиной наверху, наверное, для диспетчера. У ворот я вышел, пнул левое заднее колесо и огляделся. Никого мы не интересовали. Вкусно пообедав в ближайшей деревне, мы направились в сторону Кёльна.


КЁЛЬН. НОВЫЕ ВСТРЕЧИ.

Поплутав по улицам, мы нашли, наконец, офис проектировщиков – отдельное одноэтажное здание, похожее на станцию техобслуживания или очень большую трансформаторную будку. Нам обрадовались, усадили в переговорную, налили какой-то смеси под названием «Киллепич» и угостили орешками и шоколадкой. Напиток «Киллепич» был изобретён в Дюссельдорфе в конце войны. Бытует легенда, что во время бомбардировок немцы прятались в винных погребах, где находились полупустые бочки с крепкими напитками типа шнапса. Честные немцы, отливая понемногу из бочек, формировали коктейли на свой вкус, пробовали друг у друга и так придумали лучшую, как им показалось, смесь, которую и назвали в дальнейшем «Киллепич». Наша группа поддерживала постоянную связь со строящимся заводом в Коломне, поэтому по мере готовности зданий и подвода коммуникаций наступала очередь установки оборудования. Нам с Рощиным показали часть планировки цеха №1 и №2. Наряду с немецкими и австрийскими станками, изготовление которых было согласовано, и осталось только подписать соответствующие приложения к договору с ценами и сроком поставки, несколько квадратов на плане были обведены карандашом и в них также карандашом были вписаны несколько моделей, среди которых были и советские, предложенные «Станкоимпортом». Так как вариант поставки советского оборудования был предварительно одобрен Штельце, то при поставке этих станков непосредственно в Союзе мы экономили и на их цене, и на транспортировке. Однако за второй стороной оставались вопросы предварительной приёмки и гарантии. С моей стороны оставалось изобразить это на бумаге, а Шорину и партнёрам подписать и объяснить такие действия Минмашу. Шорин не сомневался в правильности этого решения, тем более что наши станки использовались на не ответственных операциях, их закупка позволяла увеличить план экспорта, закупить больше запчастей и электроники, ну и улучшить отношения с Субботиным и через него со всем торгпредством. Исходя из строительной готовности, Рощин набросал проект плана приёмки на ближайшее время. Проектанты стали его изучать, чтобы срочно переслать на стройплощадку для согласования. Договорились окончательный вариант доработать на следующий день утром. Тут пришёл Вальтер Сноу. Как он может так долго радостно улыбаться и жать руки, я представить себе не могу! Он сразу сообщил, что завтра в час нас ждут на «Маннекс», но так как обед не планируется, он сегодня приглашает нас на Эббельвой. Довольный нашим абсолютным непониманием Вальтер объяснил, что так называется мероприятие с потреблением яблочного вина в одном из кафе на притоке Рейна в пригороде Кёльна. Сноу транспорт обеспечит и просит всех ждать его у входа в общежитие в семь часов. Самый молодой из проектантов, Александр, проводил нас в общежитие торгпредства, и мы пошли приводить себя в порядок. В семь часов все были уже у входа. Сноу сменил пиджак на куртку свободного стиля, был весел в ожидании необременительного вечера. Нас ожидал минивэн с шофёром, и, заехав за оставшимися в бюро товарищами, мы доехали до стоянки на одном из притоков Рейна. Пройдя по берегу через сад, оказались на обширной деревянной площадке, уставленной деревянными столами и стульями. Одной стороной площадка нависала над водой, правда, была огорожена металлической решёткой, оберегавшей любителей яблочного вина от водных процедур. С любопытством оглядываясь по сторонам, мы уселись за свободный стол. Сноу и я уставились в не очень обширное меню, остальные соглашались с нашими предложениями. Через 10 минут официант принёс вина, луковые оладушки, сыр и порезанный пластами кусок ростбифа. Местный хлеб уже стоял на столе, также как и смальц. Выпили за обычаи, которые собирают за столом единомышленников из разных стран. Вальтер пытался рассказывать анекдоты на смеси немецкого и русского с моей помощью. Так как смех был естественным, смысл удавалось донести. Сидр развязывал языки, и Сноу заговорил со мной о предстоящей встрече на «Маннекс». «Там будут не только станочники, но и металловеды, которым поручено контролировать качество продукции, которую будут производить на нашем оборудовании. Будет присутствовать инженер, руководящийэтой работой Франц Ноймайер. Он, как и ты, занимает должность что-то вроде начальника ОТК. Планируется его участие в выставке, посвящённой обработке твёрдосплавных металлов, которая осенью состоится в Австрии, в техническом центре Брегенца. Он интересный человек, стоит с ним познакомиться, да и выставку посетить». То, что Сноу перешёл на «ты», меня не смутило. Практика работы на советском заводе меня всесторонне подготовила. Жизнь всё расставляла на свои места. На следующий день я познакомился с Францем. Пока собирались участники переговоров, мы перекинулись парой слов. Он был холост, его родители жили под Веной, куда он часто ездил. Он шутил, что немчуру не любит, так как они подшучивают над его австрийским произношением. Шутки шутками, а он добился на фирме заметного положения и занимал если и не руководящую должность, то совсем рядом. «Во всяком случае, – смеялся он, – остались совсем немногие, которые могут мне приказать, а не попросить». По поводу выставки договорились связаться через Сноу. Переговоры свелись к перечислению формальных вопросов, которые были поделены между всеми участниками договора. Я передал проект плана приёмки оборудования, завизированный Рощиным и руководителем группы проектантов. Осталось получить визу директора строящегося завода, и можно будет готовить оригиналы, которые подпишут австрийцы, немцы и ударная группа в составе Шорина, Самсонова и вашего покорного слуги. У меня было много вопросов о сроках и процедуре приёмки, но встреча была первая, и выделяться не хотелось. Контакты были установлены, ответственные лица отмечены, поэтому всё можно уточнить позднее. Протокол совещания я подписал, список сотрудников фирм по секторам получил. В Вену решили ехать рано утром, а вечер посвятить осмотру Кёльна. Рощин идти не хотел, но я убедил его, сказав, что осмотрим только часть старого города и собор, а потом перекусим недалеко от общежития. В общем, получилось, как всегда: уходились вусмерть, попили пива с сосисками и рухнули. Хорошо, что все документы взяли и командировочные отметили.


ПРИБЛИЖЕНИЕ УЧЕБНОГО ГОДА. НЕОЖИДАННЫЙ ВЫХОД КУЗЬМИЧА.

В Торгпредстве мне сообщили, что учёба начнётся с 10 сентября и попросили заехать в школу за учебниками. Шорин ждал ответа на телеграмму, но центр молчал. Видно, в нашу авантюру никто не впрягался. Борис был очень занят. Сложно было определить в офисе он или в городе, а при встрече рука его устало приподнималась и опускалась, что означало: «Не до тебя». И на рыбалку мы ездили отдельно. Видимо, не совпадали ни во времени, ни в пространстве. Своих приёмщиков я потчевал свежей плотвой, содержащей всяческие витамины, помогающие выдержать тяготы заграничной жизни. Время тикало как-то не созидательно, хотя начались и приёмки, и отгрузки, и копились деньги на автомашину. Семья была на низком старте. Не знаю, хотели ли они вернуться в австрийскую столицу, но категорических сомнений не чувствовалось. И тут в одну из суббот раздался звонок от Шорина. Он был возбуждён и приглашал меня на судака, которого он поймал и приготовил «как в лучших домах Лондона». Приглашение было очень настойчивым, и я согласился. И не зря! Судак был великолепным, и его было много. В гарнире не было необходимости, его заменили свежие овощи и водка. «Вот поймал, представляешь, на подлещика, других живцов не было. Никогда бы не подумал – ведь судак такой капризный!» После бутылочки холодненькой поступило предложение прогуляться, тем более что Кузьмич два раза вставал с моих нижних конечностей, куда он устроился сразу после того, как я уселся за стол, и настойчиво смотрел на Бориса. После слов о прогулке он вылез из-под стола и забегал по комнате, что означало нетерпение и лёгкое порицание нашей медлительности. Гуляя по тропкам и асфальтированным дорожкам парка, Борис то снимал, то надевал на Кузьмича поводок и торопливо рассказывал. Он встречался с Ткачом и уточнил все вопросы, которые задал Центр (при слове Центр я принимал серьёзный вид). Всё утвердили: и модель двигателя, и цену, и способ доставки. Осталось получить окончательное согласие, познакомить Ткача с Лётчиком, доработать вопросы погрузки, выгрузки в Словакии и порядок передачи денег. Операция будет поставлена на контроль на самом верху. Шорин поднял вверх правую руку с указующим перстом, а там или грудь или голова, но кусты и кресты будут обязательно. Шутил Борис как-то невесело, поэтому, когда нашему взору открылось уютное кафе с играющей внутри музыкой и шумным разноголосьем, он оживился и предложил войти. Кузьмич тоже оживился, а зря. Мы его привязали к нижним стропилам лесенки, ведущей в весёлую колготню. На нас никто не обратил внимания. Было шумно, накурено, громко звучала музыка. Гуляла, в основном, молодёжь. Танцевали. Борис бросился в бой, приметив девушку, выглядевшую, на его взгляд, чуть старше подружек. Я тоже нашёл себе пару и уже через пару минут плавал в гуще людей, пытаясь объясниться с партнёршей. Мы танцевали рядом с Борисом, который старался по-английски убедить «свою» девушку в наших мирных намерениях. Она посмеивалась, но как-то неестественно, и всё время поглядывала на своих друзей, которые жестикулировали и поглядывали на нас. Несмотря на диалект, мне удалось разобрать, что нами не очень довольны, и я сказал Борису о своих подозрениях. Он, пребывая в эйфории от близости девичьего тела и от ранее выпитого, отказывался мне верить и продолжал обаять по-английски. Моя интуиция вынуждала меня что-то предпринять, и я вынудил Шорина выйти. Радостные лица партнёрш подтвердили правильность принятого решения. Недовольно ворча и упираясь, Борис позволил увлечь себя наружу. Когда мы протиснулись к выходу и оказались на верхней площадке лестницы, перед нами открылась картина маслом, достойная не только современников, но и древнегреческого сюжета. В слегка одурманенном алкоголем мозгу родилась «великая» мысль, что русские, сами того не ведая, создают неожиданные композиции, однако в это время и в этом месте нет талантливого художника, который бы мог прославить участников действа. Я ясно представил себе это произведение: мы с Борисом, одетые в тоги и туники, вооружённые мечами, стоим на постаменте и взираем на австрийский плебс, который рвётся к нам за милостынями. Однако, встретив на пути яростное рычание Кузьмича, волна страждущих откатывается на исходные позиции, издавая при этом непереводимые возгласы негодования. Представив себе последствия такого негодования, мы, путаясь в тогах и туниках и теряя на бегу мечи, бросились вниз и, не отвечая на «приветствия» толпы, отвязали собаку и быстро удалились. Когда шум праздника затих, мы уселись на подвернувшуюся скамейку и некоторое время усердно отдувались. Борис успокаивал Кузьмича. Тот, ожидая благодарности от хозяина за хорошую службу, недовольно ворчал, но скоро, натянув поводок, увлёк Бориса в направлении дома. Получив ожидаемое угощение, он рухнул всей массой мне на ноги под столом, а Борис приготовил крепкий чай, который завершил ещё один день нашего пребывания в Австрии.


ЛЁТЧИК. СНОУ. РАЗВИТИЕ СОБЫТИЙ.

Машин вечером в Вене было немного, и через 40 минут я уже принимал душ, и сквозь шум воды услышал телефонный звонок. Звонила Люда из Москвы и сообщила, что они приезжают через неделю. Мне никогда не нравилась такая женская решительность, тем более в общих делах – могла бы и посоветоваться. Но билеты уже были на руках. Через помехи в телефонной трубке слышались детские голоса, я размяк и оставил упрёки на потом. Не планируя ничего на следующий день и не торопясь поэтому в постель, несмотря на усталость, я уселся перебрать документы и заодно подумать, на что обычно времени не хватает. Приёмка обычных станков, стоящих отдельно и в линиях и выполняющих, как правило, вспомогательные операции, скоро заканчивается. Часть из них на заводе уже смонтирована и предварительно опробована, претензий пока нет. А вот со сложными установками, снабжёнными современной электроникой, позволяющей работать с высокой точностью, могут возникнуть проблемы. Шорин как-то упоминал об этом, но время идёт, и придётся переговорить с ним, чтобы не затягивать процесс. Дело касается, в основном, станков немецкого производства, которые специально разрабатывались под наш проект, но без договорённости со Штельце вступать в переговоры напрямую с Маннексом было бы неосмотрительно. На глаза попалась визитная карточка Сноу. Вспомнился его залихватский вид на «яблочной» вечеринке в Кёльне. С ним тоже говорить о наших сомнениях рановато. Меня, видимо, настолько затронула история с Кузьмичом, что я решил на рыбалку не ехать, а поваляться подольше, потом где-нибудь перекусить, а заодно позвонить Лётчику, и если он будет настроен, устроить ему бой и поговорить, чтобы не отвыкал. Так я и сделал и вечером был уже в шахматном клубе, где среди играющих нашёл Лётчика. Он меня тоже заметил, слегка кивнул и улыбнулся. Положение на доске у моего знакомого было подавляющим, я подошёл и постучал «съеденной» пешкой по столу, обозначив приоритет на следующую партию. Так и случилось, через 10 минут мы сидели друг против друга, расставляли фигуры и обменивались фразами, которые обычно употребляют люди, которые долго не общались. Я сразу предупредил его, что наше дело на какое-то время зависло, поэтому будем совершенствоваться в шахматах, не забывая о красном вине, которое тут же было мной заказано. Партия была боевая, неоднозначная, ситуация менялась то в одну, то в другую сторону, что было предвестником приближающейся ничьей. Так и случилось. Посидев ещё немного, потягивая красненькое, мы решили немного прогуляться. Лётчик жил на севере Вены и до клуба добирался на метро, вот мы и пошли до ближайшей станции, расположенной у ратуши. Прощаясь, он сообщил, что планирует в ближайшее время проводить техобслуживание своего вертолёта и затем пробные полёты, и пригласил меня покататься. Пришлось сказать ему, что у меня куча приёмок и жена с детьми приезжают, поэтому я вряд ли найду время. В любом случае, как только станет легче дышать, я ему позвоню и, если будет не поздно, мы договоримся о полёте. Скорее всего, он догадался о причине моего отказа, но это было неважно. Главное, что инициатива осталась на моей стороне. Ведь многие люди, и не только в шахматах, предпочитают вести себя сдержанно, думая, что это временно. А потом привыкают. На следующий день Шорин от моего рассказа пришёл в восторг и произнёс небольшую речь, из которой следовало, что даже если мы движок не «продавим», то сможем в дальнейшем использовать этот канал для транспортировки другой техники. Он попросил меня всё сказанное написать в форме отчёта о беседе, и этот отчёт будет отправлен в Москву как очередное подтверждение намерений. По поводу высокотехнологичного оборудования Борис высказался уклончиво и подтвердил мои опасения, связанные с разрешительными документами. «Нужно напроситься на переговоры со Штельце, а то поставят нас перед фактом, и всё дело подвиснет. Лучше начать сейчас считать варианты. С Рощиным аккуратно переговори, у него голова светлая, набросайте идеи. А по поводу Сноу, съезди-ка ты по адресу его фирмы, посмотри, что там и как». До приезда семьи оставалась неделя, и кроме уборки, подготовки и закупки надо было ещё съездить на рыбалку, причём в рабочее время, подробно поговорить с Рощиным и набросать план с дельными предложениями, написать отчёт о встрече с Лётчиком, ну и вот теперь Сноу. Договорившись с Евгением, что я приеду к нему после работы на Техникер, заехал домой перекусить и затем отправился к офису Сноу. Дом, где располагалось бюро фирмы «Шольц», находился в одном из переулков недалеко от пересечения Виднерхауптштрассе с Гюртелем – московским Садовым кольцом. Во дворе был аккуратный маленький сквер, около которого мне удалось припарковаться так, что был виден вход в офис, во всяком случае, я так предполагал. У подъезда было как-то неспокойно. Входили и выходили молодые и среднего возраста мужчины. Это напоминало больше всего курьерский пункт, а не маленькую посредническую фирмёшку. Я уже собирался ретироваться, однако почувствовал как обстановка изменилась и одновременно увидел Дядю, который сел на одну из скамеек и закурил. «Теперь мне его не забыть», – пришла мне в голову мысль одновременно с закрытием левого окна и трогания с места. «Что-то здесь не так», – изрёк Шорин, когда я рассказал ему об этом эпизоде. Отчёт он даже не посмотрел, только сказал: «Срочно отправляю, ждём перемен». Тоже мне, Цой нашёлся! Вечером мы с Рощиным на Техникер обсудили ситуацию и пришли к выводу, что придётся предложить Штельце при приёмке сложных станков оформлять два вида документов, в одном из которых занизить главные показатели, а во втором указать фактические. Так же и акты о приёмке делать в двух экземплярах. Генеральный договор надо перелопатить и тоже заменить узкие места. Все эти действия изложить в отдельном документе, увязать гарантийные показатели с коммерческой составляющей, подписать этот документ, считать его закрытым и хранить оба экземпляра в местах, недоступных для третьих лиц. В официальном обращении будут находиться заниженные показатели, которые соответствуют разрешённым для экспорта. Все вопросы с «Маннекс» улаживает Штельце. Такова схема, а что скажут по этому поводу Шорин и Штельце? Шорин всё внимательно выслушал и через 15 минут вместе с Самсоновым исчез из поля зрения. Через час оба вернулись. У Ильи было злое лицо, а у Шорина – красное и недовольное. Собрали «хурал», на котором Илья, нарушая субординацию, заявил, что ему не нравится самодеятельность и что начальство обо всём думает. Несмотря на пытливый взгляд Бориса в мою сторону, я сказал, что нужна ясная генеральная линия, а иначе проект мы не потянем. Самсонов стал чеканить слова, и я узнал, что это не моё дело, что наверху всё будет улажено, что партизанщины он не допустит… Шорин наморщил лоб и что-то сказал Илье на ухо. Тот повернулся и исчез в своём кабинете. Приёмщики и женщины ничего не понимали, только Рощин сидел задумчиво и гладил край стола. Борис изрёк, что, мол, будем думать, и отправился в Торгпредство.


СЕМЬЯ В СБОРЕ. ВОЗМОЖНЫ ВАРИАНТЫ. ТЕАТР, ДА И ТОЛЬКО.

Поезд прибыл удивительно точно, и усталая с дороги семья высыпала из вагона и набросилась на меня с объятиями и поцелуями. Было бы совсем радостно, если бы не багаж, который еле-еле поместился на большой тележке. Дети выглядели повзрослевшими, а жена похорошевшей, хотя это, наверное, было первым впечатлением. Жека носился вокруг тележки, Оля чинно несла школьный ранец, а Люда сначала хотела что-то рассказать, но, в конце концов, махнула рукой. «Потом, потом», – успокаивал я всех, лавируя между идущими по перрону людьми. Уже дома все начали говорить разом, бродили по квартире, а я подогревал щи из свежей капусты и резал овощи. Люда достала «кирпич» чёрного, батон колбасы и бутылку «Столичной» и сидела, устало уронив руки на колени. Достал бутылку сухого белого вина, и пока дети растаскивали вещи по местам и одновременно спорили, мы выпили за встречу и закусили советскими продуктами. Жена рассказала как родители, как Москва, как друзья, как дети, свои и чужие, и т. д. Потом вчетвером ели щи, пили чай с венским штруделем и болтали. Восполнив силы, дети собрались в школу и скоро улеглись, горестно стеная по поводу раннего вставания. А мы ещё посидели и наконец-то о многом поговорили. Как ни странно, проснулся я рано и притворялся, что сплю, пока семья собиралась в школу и делала вид, что пытается меня не разбудить. Всё получилось, и я начал день с раздумий. Одевался и думал, пил кофе и думал, а когда уже в офисе Жанна принесла мне кофе в кабинет, пришла мысль, что пора подвести итог под сегодняшней датой. Прошёл почти год нашего пребывания в Австрии, с семьёй всё в порядке, близится зима – пора покупать всё горнолыжное, об остальном пусть думает жена. Проект не шибко – не валко движется, настала решающая фаза, связанная со сложным оборудованием, но и она, как всё в жизни, закончится. Хотелось бы, чтобы благополучно. А для этого было бы логично организовать переговоры в Торгпредстве, подключив туда замторгпреда Костина, представляющего государство, Штельце и нашу троицу, предположительно инициаторов этих переговоров. Сноу на переговорах нежелателен как посредник, которому поручены такие вопросы как связь с проектантами, фиксирование сделанной работы и подготовка приёмочной документации для подписи. Знание русского языка, пусть и не заслуживающее похвалы, значительно всё упрощает, особенно в плане общения. Его предложение участвовать в симпозиуме на выставке в Брегенце заслуживает внимания. Продолжать с ним личный контакт надо, однако появление Дяди около его бюро как-то странновато, и об этом забывать не стоит. Отношения Шорина с Самсоновым вполне пристойные, но чувствуется внутренний напряг, причина которого даже не в конкуренции, не в разнице полномочий, а в том, что существует какой-то круг лиц, а в нём конкретные личности, которые принимают решения, понятные на их уровне и учитывающие, в основном, их интересы. Действующие лица, которые участвуют в режиссируемом ими спектакле, их, очевидно, не интересуют, так как намечен результат, и в случае непонимания или, не дай бог, своей собственной игры, будет задействован дублёр или переписан сценарий. Дядя Самсонова, хотя и не вмешивается в процесс, но висит над Шориным как грозовая туча. Да и таинственный Дядя мельтешит. Ну, прямо масонская ложа из «дядей». Когда я изложил Шорину свои соображения, он надолго задумался, говорил о продукции двойного назначения, об отставании нашей электронной промышленности и, в конце концов, изрёк, что посоветуется с Костиным, хотя он и « не орёл». На его запрос об операции с использованием Лётчика и Ткача пока ответа нет, но учитывая существующий неписаный закон об обязательности реагирования, его следует ждать в ближайшее время. По поводу Самсонова Борис высказался туманно: «Всё это муть зелёная, но соседи есть соседи. Нам помощь не нужна, сами разберёмся, а Сноу не отталкивай, «дружи» с ним». В то время как Шорин крутился, чтобы внести ясность в обсуждаемые проблемы, Самсонов обдумывал контраргументы, а Рощин вздыхал и чертил графики, наша семья в полном составе посещала спортивные магазины и торговые центры, поставив перед собой почти невыполнимую цель закупить всё необходимое для зимнего сезона. Сначала приобрели спортивный инвентарь для меня и Жеки. Горные лыжи для сына были прошлогодней модели, но новые, а мои просто выглядели вполне прилично. Ботинки купили на распродаже. Зимние куртки, штаны и всякие свитера, рубашки, носки приобрели для всех. Все были довольны, а если и нет, то хорошо притворялись. Пообедали сосисками с картошкой фри и в процессе озвучили дипломатическое решение при необходимости прикупить что-нибудь ещё. Каждый думал о своём, надеясь позже вернуться к переговорам, но уже «сепаратным». Дома всё перемеряли, повздыхали и занялись своими делами.


НАПРЯЖЕНИЕ УСИЛИВАЕТСЯ. КУЧА МАЛА.

Была середина сентября, когда Шорин зашёл в мой кабинет, молча посидел, постукал костяшками пальцев по столу, наморщил лоб, провёл по нему ладонью и предложил съездить на рынок восполнить запасы офисного спиртного. Жанна уже выдала ему под отчёт определённую сумму. Мы покрутились по переулкам и запарковались недалеко от винных рядов. Сумку, которая тяжелела по мере увеличения закупаемого спиртного, мы тащили до машины вдвоём. Рядом оказалась кафешка, где подавали пиво Гёссер. Так как Борис сразу заказал по рюмке абрикосовки, было понятно, что ему есть что рассказать. Так и оказалось. Пришло разрешение на приобретение немецкого двигателя, в котором подтверждались его технические характеристики, указывалась необходимость наличия определённых узлов, качества сборки и подробной инструкции по эксплуатации и обслуживанию. Был также приложен перечень необходимой технической документации на немецком языке. Сумма осталась без корректировки. Кратко описывался порядок проведения операции, но в тексте присутствовали также слова «на усмотрение сотрудников» и «в зависимости от обстоятельств». Борис понимал, что предусмотреть все варианты невозможно, поэтому некоторой гарантией являлось участие в афере Лётчика, который сам служил пилотом и был в курсе многих деталей. «Значит, так, – сказал Шорин, принимаясь за пиво и жареную картошку, – встречайся с Лётчиком и всё с ним обсуди подробно, особенно дату и порядок передачи денег. Ткачу всё равно, когда ты будешь их знакомить, ему нужна дата, чтобы договориться с начальником базы. Он будет сам рассчитываться за движок. В конверте, который ему предназначен, будут его комиссионные и сумма, включающая стоимость двигателя и заработок самого начальника. Как эта сумма будет Ткачом распределена, мы не знаем, но конверт Лётчик ему передаст после погрузки двигателя в вертолёт. Второй конверт будет содержать комиссионные Лётчика и предполагаемые расходы на перелёт и оформление полёта. Название пункта назначения в Словакии я назову тебе, когда передам конверты с деньгами. Звони Лётчику, не тяни, покорми его хорошим ужином, не скупись. Подтверди, что свои 20% он получит. Учитывая, что Ткач задрал цену, эти 20% его приятно удивят. Если спросит, отвечай, что не знаешь, но сумма значительная и обсуждать её с Ткачом не надо. Место встречи и время напиши на бумажке, передашь мне её в офисе. Ничему не удивляйся. Ну, да я уже вижу, что ты врубился». До Лётчика сразу дозвониться не удалось. Я потратил два вечера на попытки связаться с ним. На молчаливый вопрос Люды, который светился в её глазах, отвечал, что Шорин просил кое-что сделать. Наконец телефон ответил. Лётчик сообщил, что был занят на сервисных работах и поздно возвращался с вертолётной площадки. Он предложил полетать вместе, но так как договорённости с Борисом не было, я отказался, сославшись на усталость, и в свою очередь предложил поужинать и, если будет желание, сыграть партию. Вечер воскресенья всех устроил. Ресторан, который нам понравился в прошлый раз, решили не менять. Написав место и время, я передал записку Шорину у него в кабинете и предложил её съесть. Борис неодобрительно на меня посмотрел и сказал, чтобы я сходил за кофе и настроился на обсуждение проекта. Анна приготовила две чашки покрепче и, слегка кокетничая, назвала меня «борцом за свободу», как, якобы, зовёт меня её муж. Не уклоняясь от лёгкого флирта, я «обозвал» её спасительницей жаждущих и элегантно отчалил от кофеварки. Надо признаться, что такое внимание Самсонова меня не обрадовало, а наоборот, насторожило, а интуиция меня редко обманывала. Шорину я об этой мелочи рассказывать не стал, зато он сообщил мне, что разговаривал с Костиным, который «врубился» в проблему со сложными станками, но предпочитает встретиться со Штельце один на один, а потом уже просчитывать варианты. Борис был явно разочарован таким развитием событий и с недовольным видом развёл руками и потом, хлопнув по моей записке ладонью, подытожил, что будем ждать и наблюдать. В воскресенье решил поехать на машине, тем более ранним вечером в нерабочий день мест парковки должно быть достаточно. Покрутившись по переулкам в районе Техникер, я вырулил на Ринг и, поставив машину, отправился через сквер к месту встречи. Не стану с гарантией утверждать, но мне показалось, что на параллельной дорожке мелькнула до боли знакомая фигура Шорина. Отметив это предположение и отложив его в дальние разделы памяти, через 10 минут я был у ресторана и был рад пожать руку Лётчику, который, видимо, только что подошёл от метро. Я был действительно рад его видеть. Его загорелое доброжелательное лицо излучало заинтересованное внимание, сам он был подтянут и бодр. Мы похлопали друг друга по плечу и двинулись к приоткрытой двери заведения, откуда доносились звуки негромкой музыки. Усевшись и положив перед собой меню, мы некоторое время сидели и просто глядели друг на друга, улыбаясь. «Ну, как жизнь молодая? – дружески поинтересовался Лётчик. «Не такая уж и молодая, – в стиле трагикомедии парировал я. – Бокал белого нам не помешает обсудить новости, а они есть». Лётчик довольно кивнул. Официант уже стоял я блокнотом, записал желаемое, удалился и через 5 минут мы, не прерывая разговора, уже пили холодный «Грюнер Вельтлинер». Разговор шёл о нашем бизнесе, который приобрёл конкретные очертания. Лётчик внимательно слушал, от комментариев пока воздержался. Был готов встретиться с Ткачом в любой день в обеденное время. Ему нужно было уточнить чисто технические детали, понятные ему одному, но в принципе он был готов провернуть эту комбинацию.


ЛОВЛЯ ФОРЕЛИ. СПЛОЧЕНИЕ КОЛЛЕКТИВА.

Приёмщики Степанов и Бокий как-то выпадали из коллектива фирмы. В офисе в рабочие дни они чертили графики, оформляли акты приёмки станков, готовили официальные письма с претензиями к качеству сборки и результатам испытаний, регулярно связывались с проектантами и докладывали Рощину обстановку как устно, так и письменно. Тут они немного хитрили, перекладывая в отдельных случаях ответственность на Рощина. Он это прекрасно понимал, и скоро все осознали, что задачи общие и надо выступать единым фронтом. Поэтому, как правило, достигалось согласие, и Рощин добился того, что его слово оказывалось последним, тем более что ни разума, ни опыта ему было не занимать. После трудового дня, когда не было приёмок, они отправлялись пешком на Техникер, а потом вариантов было не много, то есть два: они или сначала готовили ужин и трапезничали, а потом гуляли по Вене, или сначала посещали какой-нибудь район австрийской столицы, а потом ужинали. В кафе или кино они не ходили, экономили, чтобы купить товары, которых в СССР просто не было, начиная от электроники и кончая «Жигулями». Экономили и посольские, и торгпредские, и международники, и австрийцы об этом догадывались. И когда Сноу в разговоре с нами предложил в выходные организовать пикник с выездом в предгорье Альп с рыбалкой и дружеским ужином, Шорин с Самсоновым с радостью согласились. Семьи тоже приглашались, что облегчало принятие положительного решения. Крепкие напитки и спиннинги мы обеспечивали. Ехать предстояло в район городка Нойнкирхен, где находились охотничьи угодья Венского клуба охотников и рыболовов. В обширных лесах было много дичи, а в многочисленных речках водилась форель. Клуб предоставлял нам участок реки, где мы имели право ловить рыбу. На территории клуба можно было устроить пикник по разумным ценам, пожарить форель и выпить рюмку привезённого крепкого. Вино, еду и напитки детям и женщинам клуб предоставлял тоже по щадящим ценам. Кроме рыбы, в поимке которой никто не сомневался, можно было заказать ещё приготовленные на мангале куски косули. Оплата мероприятия ложилась на австрийскую часть фирмы, что не могло не радовать. Шорин как-то странно на меня посматривал, что слегка настораживало. Утром в субботу мы вчетвером забрали на Техникер Рощина, а Шорин – приёмщиков, но учитывая, что было трое детей, в машинах было относительно просторно. Встречались на Южном автобане, на паркинге Винер –Нойштадт, куда подъехали Самсоновы и Сноу со своим другом. Перездоровавшись, поехали за Сноу до стоянки на берегу местной речушки. Там нас ожидал директор – он же сторож – клуба, который нам всё показал и рассказал. Место было чудесное. Рядом журчал ручей, через который был перекинут мостик. Перейдя ручей, по тропе можно было спуститься к речке. Казалось, что горы совсем рядом, они выглядели неприступными, густая растительность скрывала места подъёма. Все молчали, оценивая увиденное. Только дети, чувствуя избыток энергии, суетились и разбирали захваченную с собой одежду. Сын достал из багажника спиннинги и блёсны. Все мужчины надевали сапоги, у кого они были. Женщины продолжали что-то обсуждать и хотели определённости. Мы с Шориным раздали спиннинги и блёсенки. Самсонов с дочерью уже были в пути к берегу речки. Рощин и иже с ним топтались рядом и ждали команды. Отправив их за Самсоновым и обещав всё объяснить на берегу, мы с Борисом взяли садок, подсачек, пакеты и, уточнив у Сноу, каким временем мы располагаем, захватили Женьку и тоже двинули в направлении удачи. Тут-то и выяснилась причина загадочного вида Бориса. Он, достав из кармана банку с червями, улыбаясь, признался, что ждал, когда мы останемся втроём, чтобы раскрыть маленькую, но очень важную тайну. И когда заинтригованный пацан открыл рот, он объяснил, что форель надо по правилам ловить на искусственные приманки, то есть блёсны, мушки, и всякие резинки, а мы похитрим и будем насаживать на крючки блёсен кусочки червя. «Только мы втроём, и больше никто», – строго посмотрел Шорин на Женю, который сиял как начищенный медный таз. Тайна окрыляет и воодушевляет, и мы, дойдя до исходных позиций, слегка удалились от толпы, изобразив из себя учителей рыбной ловли для подрастающего поколения. Удача нам сопутствовала, и через пару часов в садке барахтались два десятка форелей. Наша троица переместилась ближе к плотине, и мы с Борисом выловили две форели, которые были явно крупнее предыдущих. Женя, обуреваемый страстью к успеху, которую я раньше за ним не замечал, начал хлестать спиннингом более активно. И на одном из забросов его блесна зацепилась за камень. Наши усилия освободить крючок тройника ни к чему не привели. На одном рывке леска оборвалась, и блесна осталась в расщелине, поблёскивая на солнце. Камень был большой и плоский, и с берега были видны рыбины, которые интересовались блесной и, очевидно, кусочком червя на крючке. Вдруг из ближайшего к камню омуточка выплыла большая и важная форель и, поправ конкуренцию, рывком схватила блесну. Оторвав её от камня, она неспешно удалилась в сторону плотины. Такое событие решили считать финалом и постановили, что если бы мы не стали торопиться и рвать леску, то эта самая крупная форель, ну, как обычно бывает на рыбалке, была бы точно нашей добычей. Народ уже толпился у стола, на котором были выставлены тарелки с маленькими бутербродиками, овощами и соленьями, стояли бутылки с водкой из нашего запаса и вином из австрийских подвалов. Некоторые были возбуждены, особенно Рощин, который претендовал на первенство. Однако его оживление померкло, когда он увидел наш улов. Назначив Женю лучшим рыболовом среди присутствующих и рассказав приключение с обрывом снасти, сдобрив анекдотами из жизни рыбаков, мы влились в компанию и произнесли тост за хозяина клуба, который своим радушием сплачивает коллектив. После первой все оживились, и беседа приняла дружеский характер. Потом все уселись за стол. Шум и смех, может, кого-то и беспокоили, но это нас не волновало. Принесённая жареная рыба была встречена с энтузиазмом. Проголодавшиеся дети уплетали венские сосиски (они же франкфуртские) с картошкой фри, запивая еду холодной кока-колой. Сноу, сидевший рядом со мной, предложил отдать часть рыбы приёмщикам, что и было сразу сделано. Остаток форели поделили на три клана. Сноу тоже досталась парочка, от чего он сначала пытался отказаться. Пока общество занималось едой и напитками, делясь воспоминаниями об удачной охоте и рыбалке, Сноу горячо меня убеждал, что настало время уделить особое внимание проекту, где уже наметились значительные, по его мнению, изменения. По сути, он был прав. Сами станки и, естественно, их производство, должны следовать за прогрессом, поэтому автоматические линии должны уступать место сложным обрабатывающим центрам, которые позволили бы менять подходы к технологии изготовления отдельных узлов и деталей станков, и таким образом снижать их себестоимость. Смысл его рассуждений сводился к тому, что нужно участить поездки в Кёльн, отслеживать ситуацию и вносить коррективы в проект, предварительно обсудив с дирекцией стройки, проектным институтом, фирмой и получив согласие Минмаша. Всё это сложно и связано с финансовыми затратами. И ещё. Так как его фирма является связующим звеном и берёт на себя конкретные обязательства, совершенно не обязательно каждую поездку в Кёльн согласовывать со Штельце. Достаточно позвонить ему, а он, если необходимо, поставит его в известность. Вот, к примеру, организация симпозиума тоже Штельце не касается, и мы её обсудим с Ноймаром, когда встретимся втроём в Кёльне. «Так что звони мне лучше домой, так как я всё время в разъездах. Попробуй через недельку, так как поступят необходимые данные по симпозиуму, и согласуем срок поездки в Кёльн». Я согласно кивнул, и мне пришла оригинальная мысль: «Ну, прямо как с Лётчиком». Шорин серьёзно и задумчиво смотрел на меня. Уже дома, когда мы чистили и потрошили форель, Люда неожиданно заявила: «Вальтер ваш странный какой-то. Вроде хочет всем приятное сделать, а глаза недобрые». В готовую рыбу мы положили петрушку и кинзу и убрали в морозилку. Нам сказали, что через несколько дней можно доставать по рыбке и, сняв филе, завтракать слабосолёным деликатесом.


ОБРАЗОВАНИЕ ТРОЙСТВЕННОГО СОЮЗА.

На следующей неделе Шорин назвал мне день встречи Лётчика и Ткача. Она должна состояться в ресторане «Плачутта» в центре Вены. Там подают якобы любимое блюдо императора Франца-Иосифа – тафельшпитц, которое состоит из отборного варёного мяса, чёрных жареных хлебцев, жареной картошки и различных соусов, включая яблочное пюре. Там рядом есть маленькое кафе, из которого открывается вид на церковь иезуитов и виден вход в ресторан. Когда Ткач появится, он мне его покажет, тем более что я его видел в Хилтоне. Если Лётчик придёт раньше, пусть входит и занимает место. Днём там свободно, а я с Ткачом подойду. А если Лётчик задержится, будем ждать его в ресторане, заодно познакомимся. А он отсюда будет обстановку наблюдать. Когда соберёмся втроём, обговорим день вылета. Пусть Лётчик объяснит, куда Ткачу подъехать. Надо сказать твёрдо, что финансовые вопросы будет регулировать Лётчик. Важно подчеркнуть, что я – посредник, и мне сказали, что всё уже согласовано. Последние инструкции Лётчик получит в ближайшее время, чтобы была полная ясность, и сделка не зависела бы от каких-то неожиданных обстоятельств. «Если вопросов не будет, гуляйте, а я буду посматривать. У меня, кстати, встреча с Ткачом в тот же день, а ты за день – два до вылета пообщаешься с Лётчиком и передашь ему деньги и инструкции по платежам. Так что звони нашему «летуну» и назначай рандеву», – заключил Борис. В день «х» всё было как обычно. В офисе шла работа. Все сидели, писали, время от времени общались. До меня доносились громкие голоса, смех, но я не выходил из кабинета и, честно говоря, чувствовал себя не в своей тарелке. Приходила Анна, принесла кофе, странно на меня посмотрела и, не сказав ни слова, удалилась. Наверное, у меня было непривычно отстранённое лицо, а женщины тонко чувствуют настроение. С Шориным я не общался, и в назначенное время мы с деловым видом вышли из здания и сели в его машину. Заехав в пару магазинов, мы покрутились по городу, выезжая из переулков на крупные магистрали и снова ныряя во второстепенные улицы. Наконец, запарковавшись в подземном муниципальном гараже, мы двинулись к месту встречи. Сначала я, а Борис немного отстав. Потом он меня догнал, и мы вместе вошли в угловое кафе. Усевшись за столик у окна, через которое действительно был виден вход в ресторан, мы прихлёбывали крепкий кофе, весьма неплохой, наверное, потому что вокруг угнездились многочисленные церкви, принадлежащие разным монашеским орденам, а место, как известно, обязывает. Мне пришла неожиданная мысль о Дяде, но я Борису ничего не сказал, хотя как раз в этот момент он насторожился и показал мне кивком головы в сторону окна. У входа в Плачутту прохаживался Ткач. Мне вспомнился его недовольный взгляд, когда я заглянул в его офис в Хилтоне. Он и сейчас выглядел недовольным, может, ожидал, что его встретят с оркестром. Я потрепал Шорина по плечу и устремился наружу. Ткач недоверчиво посмотрел на меня, когда я к нему обратился, но вероятно, сравнив отпечатавшееся моё лицо с оригиналом, улыбнулся и по-английски поздоровался. Я крепко пожал ему руку и по-немецки предложил войти, выбрать место и выпить по маленькой, если Лётчик задержится. К счастью, мой партнёр, как обычно, был точен, и мы уселись за удобный столик в углу и стали разыгрывать немецкий гамбит. Белыми играл я, поэтому познакомил присутствующих и предложил начать партию с расстановки фигур. Официант принёс нам по рюмке абрикосовки, и мы углубились в изучение меню. Оказалось, что мы союзники по части вина, и предложение распить бутылочку Грюнер Велтлинер было сразу поддержано. Копчёная форель прошла без обсуждения, а при выборе горячего проявился характер Ткача. Он потел, шевелил губами, его глаза и лысина блестели, но остановил он свой выбор всё-таки на говяжьем стейке с луком и жареной картошкой. Отметив про себя склонность полных людей заказывать апробированные блюда, я поддержал Карла при заказе тафельшпитца. Деловые вопросы мы решили быстро: Ткач в назначенное время приезжает на вертолётную площадку к Лётчику, и они летят в район Франкфурта-на-Майне, где Ткач укажет место посадки. Все необходимые моменты будут обсуждены с начальником авиабазы, и все разрешения, включая сигнальные знаки, будут подготовлены. Лётчик спокойно сказал, что подготовит вертолёт, получит подтверждение на полёт и согласует координаты для прокладки трассы. От меня требуется указать пункт назначения и обеспечить финансирование. Мне оставалось подтвердить согласие на всё сказанное, и заявить, что название пункта назначения и деньги я передам Лётчику за два дня до вылета. Сославшись на свои посреднические функции, я сказал, что буду действовать в соответствии с инструкциями заказчика, и если имеются неясности, лучше их обсудить сразу. Вопросов не было, по-видимому, мои беседы с Лётчиком и Шорина с Ткачом устроили всех участников действа. Все заметно волновались, но так как общая цель сближает, вино и еда поглощались с удовольствием. Я включил память и рассказал пару анекдотов про лётчиков, благо эта работа настолько необычна для нас, землян, что и анекдотов оригинальных и неожиданных много. Карл добросовестно смеялся и сам вспомнил несколько анекдотичных случаев. Потом он вдруг неожиданно заторопился, предложил заплатить, но так как я, сославшись на представительские возможности, отобрал у него «эстафетную палочку», распрощался и быстро удалился. Ткач к этому отнёсся безразлично. Во всяком случае, виду не подал, и предложил угостить меня глотком бренди. Потягивая крепкий напиток, мы практически ни о чём не говорили, каждый думал о своём. Собеседник никуда не спешил. Я устал и предпочёл распрощаться, пожелав ему здоровья и удачи. Осенний вечер уже ложился на Вену. Было как-то невесело. Шпили костёлов угрожающе топорщились среди таких же постаревших зданий. Настроение было тупиковое.


АЛЬПЫ. СПОРТ И ВСЁ ОСТАЛЬНОЕ.

Наступил второй декабрь нашего пребывания в Вене. Похолодало, изредка падал снег, но быстро таял, и впечатления, что скоро Новый год, не было. Некоторые сотрудники советских организаций в Австрии в выходные с семьями выезжали в горы, гуляли там по дорожкам, некоторые катались на лыжах, в том числе и на горных. Жена как-то сказала мне, что торгпредские бронируют автобус для поездки в горы, и предложила записаться. В цену входил сам автобус и одна ночёвка в отеле рядом с горнолыжными трассами. В отеле были бассейн и сауна. Кроме нас в списке были Шорины с дочкой и другие семьи разных советских организаций. Выезд планировался в субботу рано утром, возвращение в воскресенье после обеда. Надо признаться, что кроме меня в семье на горные лыжи никто никогда не вставал, да и я учился и несколько раз катался на первых курсах института, то есть лет 20 назад. Тем не менее, энтузиазм захлёстывал. И в субботу в новых спортивных костюмах и со всем необходимым мы толпились у автобуса и ждали команду загружаться. Когда автобус тронулся и детские голоса несколько поутихли, обнаружилось, что на экране, висевшем на кабине водителя, демонстрировались мультики советского производства, а в некоторых местах были приставные столики. Через 15 минут все распределились по интересам, а автобус нёсся по южному автобану к предгорьям Альп. Когда стали подниматься в горы, ландшафт быстро стал меняться. Зелёная трава и деревья оделись в белые одежды. Медленно преодолевая подъёмы по узкому шоссе, вдоль которого встречались небольшие посёлки и изредка просматривались снежные трассы с подъёмниками, автобус натужно гудел, но раз за разом справлялся с очередным перевалом. Неожиданно за поворотом открылась автомобильная стоянка с сотней припаркованных машин и горнолыжная база, где мы должны были разместиться. Номера были заранее распределены, и нам достался двухкомнатный с балкончиком, выходящим на сторону, противоположную стоянке. Шорины вселились в соседний номер, и через полчаса, взяв лыжи и ботинки, мы гурьбой вывалились из здания. Перед нами был довольно широкий и длинный спуск, по которому спускались лыжники. Подъёмник располагался у левого края спуска, от которого его отделяли флажки, а в некоторых местах и сугробы. Он был самой простой конструкции: толстый трос двигался через шкивы, от троса свисали штанги, оканчивающиеся перекладиной, рассчитанной на двоих, которая, упираясь в низ спины, тащила лыжников вверх. Так как наш рост с Женькой значительно отличался, то перекладина, поддерживающая его под попу, упиралась мне в районе колен, что меня практически опрокидывало, тем более что было необходимо ещё поддерживать сына, который пока не привык к такому способу передвижения. В конце концов, мы свалились и отползли в сторону, опасаясь столкнуться с поднимающимися лыжниками. Между подъёмником и спуском был сугроб широкий и глубокий. Чтобы его преодолеть требовалась масса усилий, а в горнолыжных ботинках и с лыжами через плечо – спортивный подвиг. Отдав Жене палки и забрав у него лыжи, я прокладывал путь в снегу, которого мне было по пояс, а сыну по горло. Измочаленные, мы выбрались на спуск, надели лыжи и медленно, часто останавливаясь, спустились до площадки, где начинался подъём и где мы полчаса назад переодевали ботинки. Тут же было большое кафе, где «настоящие спортсмены» разминались пивком и где сидел Шорин и одобрительно нас разглядывал. С ним сидела дочь Наташа, которая тут же забрала Женьку и обещала «сделать из него человека». Где она это собиралась сделать, осталось неизвестно, но они перестали нас отвлекать от пива и от беседы, которую Борис сразу начал. Опустошив полкружки, я сосредоточился на смысле. «За два дня до вылета ты встретишься с Лётчиком в ресторане, который я тебе укажу, и передашь ему два конверта и записку, где будет дата, время и место в Словакии, куда он должен доставить движок. Место посадки будет обозначено флажками. Там же будети регулировщик, как полагается. Ткачу это заранее знать необязательно. Его дело – посадка в Германии и расчёт с продавцом. И ты повторяй всё время «продавец». Это успокаивает и смахивает на обычную сделку. Один конверт с карандашной пометкой предназначен Лётчику, где вложены деньги на полёт и его заработок. Второй он передаст Ткачу после того как двигатель загрузят в вертолёт и будут проверены его состояние и комплект технической документации, включающей протокол его приёмки на заводе-изготовителе. Окончательный расчёт с Ткачом я сделаю позже сам, а также дам ему все необходимые инструкции. Ещё ты передашь Лётчику протокол на немецком языке, который они подпишут при вылете из Германии. Он в одном экземпляре, и будет являться формальной гарантией перехода собственности. Я встречу его в месте, указанном в записке, передам от тебя привет, проверю документацию и заберу протокол. Вопросы, связанные с трассой, он должен утрясти сам, как он это делает обычно, когда возит туристов. Со Словакией договорённость уже есть, но пусть он обратный полёт строит как и полёт в Германию, а границу со Словакией пересекает в районе Вены. Я надеюсь, он всё знает. Будут какие-то недопонимания, проясним их до вылета. У меня ещё есть разговор, но я уже утомился, лучше пойдём покатаемся, детей найдём, а вечером в сауну пойдём. Может, там поговорим или попозже за ужином. Когда мы делали последние глотки, мимо пролетела ватага, где кроме наших были ещё и неизвестные подростки. Мгновенье, и вся группа исчезла за бугром, а мы двинулись к подъёмнику. Без напряга откатавшись часок, со всеми пересекшись, договорились перекусить, затем отдохнуть и встретиться в сауне.

Помахивая полотенцами и демонстрируя новые плавки, мы с Борисом вошли в сауну, которая оказалась унисекс. Тотчас раздалось недовольное ворчание, и нам не понадобилось много времени, чтобы понять, что здесь чужой и отнюдь не монастырь. Подчинившись правилам борцов за чистоту, мы вышли, сбросили плавки и, обмотавшись полотенцами, вернулись в долгожданную жару. Выступивший пот не мешал заметить, что женщины всех возрастов были топлесс, только некоторые небрежно это предъявляли, а другие тоже небрежно прикрывались сверху вторым полотенцем. Мужчины вели себя как настоящие джентльмены и не крутили головой. Командовал лысый австриец в возрасте. Он пресекал попытки болтовни и через определённые промежутки времени подливал на камни воду, после чего некоторые издавали вздох то ли от получаемого удовольствия, то ли от чувства безнадёжности, так как лысый запрещал выходить до окончания сеанса. После того как фанерка закрыла окошко в двери, все резво бросились на выход, толкаясь в проходе.

Чтобы поужинать, мы решили спуститься в посёлок, куда от базы вела широкая тропа через сосновый бор, который в сумерках таинственно темнел с двух сторон. Редкие фонари пятнами высвечивали саму тропу и высокие сугробы. Нам, жителям средней полосы, была удивительна разница ландшафтов между горными и равнинными районами, ведь в Вене снега не было вообще. Ребята убегали вперёд, женщины немного отстали, увлекшись беседой, а мы с Борисом неторопливо разговаривали, расслабленные сауной и разлившейся вокруг тишиной. «Всё-таки постарайся быть с Ильёй помягче. От него можно ожидать чего угодно. Мы с ним ещё в Москве сталкивались, он упёртый и импульсивный. Его должны были поставить директором, но что-то не сложилось наверху, и поставили меня. Да и с тобой он умылся, поэтому есть все причины для того, чтобы внутренняя пружина разжалась и ударила по нам. Бытует мнение, что Дядя (не родственник, а тот, которого ты видел) знаком с Самсоновым и прочно держит его на крючке, черпая через него информацию о нашей фирме и её деятельности. То, что он знаком с советской верхушкой и его, как говорит шёпотом Костин, знают и послы, и торгпреды немецко говорящих стран, многое объясняет, но точных данных нет. Он контролирует деятельность представительств торговой палаты в Вене и Кёльне, а что конкретно делает, непонятно. Во всяком случае, никто в советской колонии о нём не говорит, однако «долгожители» его узнают и избегают. В общем, таинственный и влиятельный «незнакомец», от него так и веет неприятностями, а то, что ты видел его рядом с офисом Сноу, наводит на некоторые мысли. Мы продолжим наши игры и со Сноу, и с металловедом из Кёльна. Будем думать, а там… За ужином ребята веселились и уплетали свои сосиски с картошкой, Борис беседовал с женщинами, а я задумчиво попивал пиво, возвращаясь мысленно в тот вечер, когда закончилась наша встреча с Лётчиком и Ткачом. Я ясно представлял себе на фоне темнеющего неба шпили церквей, среди которых выделялась церковь иезуитов. Она стояла рядом с доминиканской церковью и, если бы не возвышающийся недалеко собор Святого Стефана, была бы доминирующей. Учитывая располагающиеся в этом районе церкви францисканцев и капуцинов, приходила в голову мысль о существовании неведомой тёмной силы с её тайнами, законами и влиянием. А возле одного из этих религиозных строений чудилась фигура Дяди, который стоял неподвижно, устремив взгляд на вход. Он не входил, а ждал, и это ещё раз напоминало о том, что он не простой прихожанин и сейчас же выйдут служители с капюшонами и, низко склоняясь, поведут его в обитель. И что у него для этого есть все полномочия. Внутри шевельнулась и уползла интуиция. Я поднял голову. Борис уставился на меня, в его глазах затаилась тревога.


РОЖДЕСТВО. ЛЁТЧИК С ОТКРОВЕНИЯМИ.

Приближалось католическое Рождество. По всей Вене продавались ёлки и ёлочные украшения. На площадях открывались рождественские базары, на которых кроме ёлок и игрушек продавались различные бытовые мелочи, сувениры, косметика, сладости и другие товары, которые можно было превратить в рождественские подарки. Здесь же можно было съесть сосиски и запить их пивом или глинтвейном. Дети же увлекались сладостями, выпечкой и сахарной ватой. В сквере перед ратушей такой базар успешно функционировал, и толпа весёлых людей не редела ни в праздники, ни в будни. Недалеко от этого места Шорин подобрал ресторан «Винервальд», где прекрасно готовили блюда из курицы. Расположение этого заведения очень удобное. Вход в него хорошо просматривался, пространство рядом после толчеи на базаре было относительно пустынно, и имелась возможность наблюдать за происходящим из машины со стоянки. На эту стоянку мы и приехали после того как покрутились по Вене с заездом в пару магазинов. Нам хорошо был виден вход в «Винервальд» и входящий туда Лётчик, который пришёл раньше условленного времени. Борис передал мне кейс с конвертами и актом приёмки и коротко повторил, что надо сказать собеседнику. Посидев ещё пару минут, я прошёл в ресторан и передал Лётчику чемоданчик, обратив его внимание на оговорённые ранее с Борисом рекомендации. Место в Словакии он знал, так как ранее возил туда туристов. Его действия в отношении Ткача были ясны. Для верности я описал ему внешность Бориса. Мне понравилось, как Лётчик осмотрел и ощупал все конверты, не вынимая их из чемоданчика, и удовлетворённо потянулся за бокалом белого вина. Мы чокнулись за успех, и беседа унесла нас в далекие времена. Хотелось поделиться с симпатичным мне человеком неведомыми ранее ощущениями при столкновении с чем-то таинственным и мрачным. Он внимательно слушал рассказ о моём состоянии после прошлой встречи, когда я ощутил неясную угрозу при виде темнеющих неподалёку древних церквей. Конечно, было трудно на чужом языке описать чувства неопределённости, опасности и невозможности просто понять окружающее, но мне показалось, что он понял. Немного подумав, как будто опускаясь в прошлое, он тихо начал рассказывать. Его классический немецкий язык, характерный для образованных австрийцев из хороших семей позволял мне понимать суть его рассуждений. Ещё в школе, когда они изучали историю Австрии, он постоянно сталкивался в учебниках и других книгах с упоминаниями о рыцарских монашеских орденах, их деятельности, связях с масонами и Ватиканом. Много мутного и неясного существует вокруг этой темы, но вполне вероятно, и это излагается во многих источниках, что эта параллельная жизнь со своими законами, моралью и жуткими фактами действительно существует, и мы, обычные люди, столкнувшись с ней и в какой-то мере пострадав, всё равно не поймём, откуда, каким ветром принесло эту напасть. И почему именно ты попал под раздачу. «Может быть, не рассказывают, боятся»,– негромко сказал Лётчик. Потом он вспомнил, как его родственник – художник Герхард, рассказывая о своём творчестве и, в частности, о его «сером» периоде, вспомнил о встрече на выставке своих картин с элегантно одетым в тёмный костюм джентльменом, держащим какой-то странный вымпел и трость с набалдашником вычурной формы. Этот человек, невнятно представившись, поинтересовался, не хочет ли тот развить свою «серую» тему и пригласил его в определённый день посетить бар, где размещается их клуб и будут интересные люди. Герхард, озабоченный популяризацией своих картин, посетил этот клуб и рассказал о своих впечатлениях Карлу. На входе не было никаких табличек, однако, как только он вошел, его встретил распорядитель. Увидев у Герхарда в руках карточку, вручённую ему на выставке, сразу провёл его в один из кабинетов, где сидел грузный мрачноватый человек без пиджака, в жилетке, отороченной таким же орнаментом как на карточке. Он привстал, приветствуя Герхарда как старого знакомого и, как оказалось, был в курсе его случайного знакомства на выставке с членом клуба. «Вы не удивляйтесь, – сказал он,– что мы изучаем нужных нам людей, потому что наша организация – это единое целое и не терпит случайностей, которые обычно дорого стоят. Мы – германская ложа «Гёте», принадлежим к масонам, наследникам ордена тамплиеров. Являясь обществом светским, мы всё-таки имеем свой негласный устав, правила и определённые требования к членам. Нами планируется переезд в новое помещение, которое надо оформить таким образом, чтобы оно соответствовало традициям и отражало нашу деятельность в символах, знаках художественными средствами, как вы это умеете. Вот документы, изучите их и, если не будет существенных возражений, приходите снова, я всегда здесь. Мы посмотрим помещение, обсудим общие вопросы. Мне бы очень хотелось, чтобы мы договорились. Зовут меня Мартин». Карл грустно улыбнулся, пригубил вино и снова заговорил. Чувствовалось, что это его крепко зацепило. «Так вот. В переданных кузену документах выделялся своим видом Устав Гёте, в котором строгим стилем излагались положения, которым обязались следовать члены ложи. Это, в первую очередь, иерархия и обязанность следовать указаниям старших, стоявших выше по условной лестнице. Цель этой масонской ложи была указана расплывчато и была связана с управлением миропорядком всеми доступными средствами, среди которых, впрочем, были упомянуты такие понятия как братство, помощь христианству и, если необходимо, отказ от греховных благ в деле установления справедливого миропорядка. Любая деятельность в этом направлении поощряется и компенсируется активным членам в виде всевозможной поддержки в обществе. Всё-таки в последней части Устава не прямо, но достаточно откровенно, отмечалась необходимость сохранять в тайне действия, связанные с ложей. Никаких «если» и «в случае» не было, но следовало понимать, что, если ты подписал обращение о вступлении, то обязан соответствовать. «В то время, – продолжал Лётчик,– Герхард стоял на перепутье. Он стал известным, выигрывал конкурсы, у него был свой стиль, но его постоянно мучил вопрос дальнейшего прогресса. Все его предложения о реформировании художественного общества в Германии не находили поддержки. Мэр Кёльна неоднократно обещал ему начать осуществлять план возрождения культурного наследия города, но политические и экономические вопросы, видимо, довлели, и культурная жизнь общества плелась за партийной борьбой. Будучи романтиком – авантюристом, Герхард после ознакомления с исходными документами масонской ложи подумал, а нельзя ли зайти для решения своих проблем с другой стороны. Можно было предположить, что верхушка городских властей каким-либо образом связана с параллельной властью и, если это так, то, как говорится, сам Бог велел… В общем, кузен, ознакомившись с бумагами, ещё раз посетил «Ложу Гёте» и в беседе дал понять, что его заинтересовала идея оформить новое помещение в соответствии с символикой тамплиеров, но он бы хотел ознакомиться с этим помещением и с подобным, известным религиозным историкам как прибежище рыцарей храма. Мартин был явно недоволен таким оборотом дела, так как, видимо, рассчитывал сначала подписать все документы, а потом уже действовать в рамках Устава, однако в конце концов они через несколько дней отправились вместе в замок Ланек, расположенный на высоком холме у места слияния рек Лан и Рейн. Известно, что Гёте был очень воодушевлён видом в то время полуразрушенного замка и даже написал посвящённые ему стихи. В одной из существующих легенд рассказывается о сражении между архиепископом Майнца и последними тамплиерами, укрывшимися в Ланеке. Легенда легендой, но факт осады замка и гибель впавших в немилость у Папы тамплиеров действительно имели место. После посещения Ланека Мартин показал Герхарду дом, купленный ложей для организации там постоянно функционирующей ложи. Существовал также архитектурный проект по превращению дома во что-то подобное храму, по стилю похожему на те строения, которые использовались орденом тамплиеров. Герхарду же требовалось изучить знаки и символы и составить проект художественного оформления помещений и, если понадобится, внешней поверхности стилизованного замка, сохранив атмосферу, присущую тамплиерам в период расцвета их деятельности. Надо сказать, что масонская ложа Гёте, следуя главной идее управлять миром, пользовалась уставом тамплиеров, который был бескомпромиссным и требовал иерархического подчинения. Герхард это интуитивно почувствовал, но осознал уже потом, когда впрягся в работу на ложу. Конечно, ложа способствовала тому, чтобы его принял мэр Кёльна, чтобы его включили в комиссию по созданию в городе выставочного комплекса, но всё это ему не приносило ни денег, ни славы. Лётчик кисло улыбнулся. Однажды, почувствовав, что нагрузка превышает его потенциал, кузен решил переговорить с руководством ложи о какой-то материальной компенсации его труда, так как он фактически прекратил своё творчество, а работа над проектом оформления нового помещения ложи отнимали всё его время. Такой разговор состоялся. Ничего хорошего, как рассказал Герхард, из этого не вышло. С ним разговаривал руководитель ложи, все его звали магистр, в присутствии Мартина. Смысл беседы заключался в том, что все масоны ещё со времён разгрома ордена тамплиеров объединяются в одно мировое движение, смысл которого – править миром через верных движению членов, которые со временем будут во всех значимых органах всех стран. Уже сейчас они входят в правительства, банки, в руководство крупных фирм. С их помощью принимаются политические, экономические и даже религиозные решения, влияющие на мировой порядок. В Ватикане имеются масоны, папа знает об этом и через них поддерживает связь с великим магистром, встречается с ним и принимает обдуманные решения в случае необходимости. Содержание таких встреч не афишируется, но доводится до сведения масонских лож для проведения соответствующих мероприятий. Соблюдение тайны всегда было главным атрибутом деятельности ордена тамплиеров, а затем и масонов. Каждый должен почувствовать уровень своей ответственности, исполнять возложенные на него обязанности. Только так он будет замечен и приближен к познанию тайных устремлений масонства. Только таким образом он сможет занять заметное место в иерархии. Говорилось также, что сеть масонских лож расширяется, появляются новые члены, которым помогают достичь необходимого для выполнения определённых задач уровня. Герхард уже хотел смириться со своим положением, но узнал, что его посвящение откладывается, вероятно, из-за его колебаний. Будучи по характеру свободолюбивым и романтичным, кузен какое-то время продолжал оформление стен, но начал одновременно серию картин в духе своего «серого» направления, воодушевлённый увиденным в замке Ланек. Через какое-то время он почувствовал усиление контроля над своей деятельностью и проявление недовольства темпом работ. Ни в чём конкретном это не выражалось, но появившаяся холодность в отношениях с магистром говорила о многом. Но когда Герхард, как, впрочем, все творческие люди, стал пропускать некоторые дни конкретной работы, посвящая время наброскам и эскизам, он узнал от других членов ложи о каких-то негативных высказываниях руководства в свой адрес. Сначала наступил период вакуума, когда работа продолжалась, но никто о ней не отзывался ни плохо, ни хорошо. Затем атмосфера стала сгущаться, и Герхард почувствовал себя как ныряльщик, который пытается опуститься глубже, но тёмная пучина выталкивает его на поверхность. Воздуха не хватало, и появилась опасность утонуть. Кузен решил проверить свою интуицию и перестал ходить на реконструкцию. Ничего не произошло, но и работа по организации выставочного комплекса как-то потихоньку сошла на нет. Герхард хотел разъяснений, но у мэра не было времени его принять. Как человек искусства, он сначала запаниковал, загрустил, но потом случилась выставка в Венеции, где купили несколько его картин и отметили призом. Он продолжил работу над начатыми картинами, но какой-то комок беспокойства в душе оставался. «Я не знаю, как сейчас, но тогда он, мне кажется, испугался. Бывает так, что без явной причины боишься неизведанного и непонятного», – завершил Лётчик свой рассказ. Не пытаясь развеять подкатившую вдруг грусть, мы распрощались, договорившись, что я позвоню на следующий день после его возвращения. Подчинившись внезапному порыву, я его слегка приобнял. Он понимающе улыбнулся.


БОРЬБА СО ЩУКОЙ. НАША ВЗЯЛА.

      Зима этого года складывалась как книжка-раскладушка: на одном листе – зелень и солнце, на другом – трава, слегка заметённая снегом, а перевернёшь следующий – и снова всё лучезарно, зимой и не пахнет. Рыбалка могла оказаться непредсказуемой, но мы поехали с Женей за хищником. Кроме наживки в виде червей, мы купили 5 живцов, которые шустрили в кане, пока мы шли к протоке в местечке Штопфенройт. Удочка для ловли живцов и спиннинги для ловли хищника были снаряжены, было ясно и прохладно. Женя рвался в бой и спрашивал, что будем вначале делать? Ловить живцов или сразу закинуть снасть с живцами и большими поплавками? Но природа, как и жизнь, не терпит планирования. Когда мы вышли на берег, то увидели зеркало воды, покрытое тонким ледком. Правда, в некоторых местах на середине протоки плескалась неширокая полоса воды. Наживив тройники на двух спиннингах живцами и отрегулировав глубину, я доверил сыну забросить снасть в воду, свободную ото льда. Всё было сделано отменно, только шло время, а поклёвок не было. Решив перебросить живцов в другое место, мы по очереди стали выбирать снасти, но край льда оказался непреодолимым препятствием, и живцы сорвались с тройников. Поняв, что надо искать другое решение, мы пошли вдоль берега, покрытого лесом. В тёплое время года здесь благоухало разнотравье, попадались ягоды, а ближе к осени и грецкие орехи, а теперь видны были тропинки, пахло мокрой землёй и корой деревьев. Вдруг открылась небольшая площадка около воды, свободная от кустов, к которой вела тропа, перпендикулярная берегу. В этом месте лёд был взломан от одного берега до другого, вероятно, косули переправлялись в поисках лучшей жизни. В воде плавали куски льда разной величины, такое беспорядочное крошево. Но выбора не было, и три оставшихся живца не пустяк. Моментально снасти оказались в воде, поплавки, перемещаясь под натиском рыбёшек, то исчезали под льдинками, то снова появлялись в поле зрения. Настало время чая. Усевшись на складные стульчики, мы принялись за бутерброды. Было тихо и спокойно на душе. Мы были одни и развлекались воспоминаниями о прошедших рыбалках. Чтобы отдохнуть от бесчисленных вопросов мальчугана, я посылал его время от времени взглянуть на поплавки. Он быстро возвращался и ждал новых рассказов. Настал момент, написал бы сказочник, когда Жени не было дольше, чем обычно. Вдруг он примчался и, задыхаясь от волнения, крикнул: «Я его высматривал – высматривал, пойдём. Правда, нет! Ладно, под лёд, наверно, затянуло». Снизив голос, я сказал: «Женя, подмотай до упора и подсеки…» После этих действий леска натянулась, потом подалась от берега, сматываясь медленно с заторможенной катушки. Попытки сына крутить ручку результата не дали – очевидно, рыба была сильнее, и пришлось мне отобрать у него спиннинг. Но не тут-то было. Рыба не поддавалась, и пришлось какое-то время держать леску в натяг. Всё-таки наша взяла, постепенно я смог крутить ручку, и иногда были видны выкрутасы щуки (это была щука), которая, пытаясь освободиться, била мощным хвостом. Куски льда разлетались в разные стороны, поблескивая на солнце. Рыба была всё ближе и ближе, и Женя, взяв подсачек, встал наготове. Однако, поняв, что подходит ответственный момент, отдал его мне, а сам взял спиннинг и удерживал уставшую щуку в метре от берега. Она была огромная и в подсак по всем законам геометрии влезть, естественно, не смогла бы. Но Бог был на нашей стороне и, когда я в раздумье подсунул подсак под щуку, она неожиданно сложилась пополам и «утонула» в сетке. Отдав подсак Жене, я взялся за обод, и мы выволокли рыбищу на берег. Оттащив её на безопасное расстояние и переложив в садок, привязали его к дереву. Некоторое время мы тяжело дышали, поглядывая друг на друга, а потом разразились радостными воплями. Бывают всё-таки в жизни счастливые моменты.


ПОЕЗДКА В КЁЛЬН. ИГРА ПРОДОЛЖАЕТСЯ.

Оставалось несколько дней до проведения операции, и я решил поехать со Сноу в Кёльн для встречи с нашими проектантами и составления плана изменения спецификаций закупаемого оборудования. Самсонов с этим согласился, заметив, что он связывался неоднократно с Москвой, и там «всё на мази», хотя переговоры продолжаются. Он в своей обычной манере напирал на свою значимость, несколько раз повторив, что когда все мелочи будут согласованы, он сам поедет в Кёльн и подпишет все изменения, для чего у него будет соответствующая доверенность от Минмаша. Шорин, присутствовавший при разговоре, сохранял спокойствие, вопросов не задавал, видимо, копил силы. Я-то знаю, и очень хорошо, его приёмчики и неоднократно убеждался, что он ничего не забывает. В Кёльн отправились на машине Сноу вдвоём. Рощин остался на хозяйстве, тем более что планировалась его поездка в Германию на приёмку через неделю. Выехать пришлось рано утром, чтобы быть на месте ещё засветло. Вальтер много рассказывал о себе, работе, не расслабляясь за рулём. Временами переходил на русский. Чувствовалось, что владеет он им сносно, но не хватает практики. Германию знает очень хорошо, так как жил там с родителями. Его отец входил в так называемый Шутцбунд, военизированную организацию в составе австрийской социал-демократической партии, которая в тридцатые годы вела борьбу на баррикадах с профашистским режимом Дрейфуса. Родители бежали от преследования властей в Чехословакию, а затем в СССР. Вальтер был ребёнком и не знает, кем работал отец в Ростове, где семья жила какое-то время. Потом отец исчез, и Вальтер его больше не видел. Мать думала, что он где-то выполняет задание, так как время было предвоенное. После войны Вальтер с матерью вернулись в Вену, он получил коммерческое образование и участвовал в бизнесе с немецкими фирмами. Прибыв в бюро, я поговорил с проектантами, в то время как Сноу ждал меня в машине. Подобрав необходимый для дальнейшей работы комплект документов и выслушав отчёт о последних переговорах с НИИ, Минмашем и стройкой, я договорился о встрече на следующее утро. Приехав на Маннекс Сноу разыскал Франца Ноймайера, и мы просидели в переговорной с час, обсуждая текущие дела. Франц сообщил, что запланированный в Брегенце симпозиум «Производство и обработка тугоплавких металлов и сплавов» состоится в начале января. Дата и место будут уточнены в скором времени. Приглашения мы получили, и после подтверждения участия нам закажут отель. Расходы берёт на себя фирма «Маннекс». Что касается нашего проекта, то специальный станок для обработки деталей из тугоплавких сплавов в стадии обсуждения, но, скорее всего, его включат в спецификацию. Беседа приняла дружественный характер, и мы решили встретиться после рабочего дня и поужинать. Франц предложил классический немецкий ресторан «Фрю ам Дом» рядом с Кёльнским собором. Обстановка там демократическая, кормят вкусно и можно поговорить. Назначив время, меня, как «старожила», отпустили погулять. Меня это вполне устраивало, одет я был достаточно тепло, осталось только включить любопытство. Чтобы не заблудиться, я держал курс на собор, шпили которого казались совсем близкими. Некоторые улицы сужались и заканчивались тупиком. Надо было искать лестницу и подниматься по ней на улицу, находящуюся на другом уровне. Там обстановка менялась, терялась ориентировка и казалось, что до собора ещё далеко. В один момент я вообще потерял шпили из виду, но, пройдя по маленькому скверу, повернув в какой-то узкий проход, оказался совсем рядом со стеной собора, на которой были высечены какие-то знаки, похожие на иероглифы, и геометрические фигуры, складывающиеся в крест со скруглёнными лучами. Обогнув храм, я вышел на площадь к центральному входу. Посещать собор не хотелось, да и находился я уже. Оставив на потом все достопримечательности Кёльна, я двинулся к ресторану, так как время подошло, да и голод не тётка. Ресторан был замечательный как по оформлению залов, так и по виду официантов, одетых в национальную одежду, которые к тому же все как один блистали второй молодостью и великолепно знали своё дело. Мало того, что один из них моментально провёл меня к столику, где уже пили пиво коллеги по проекту, так пока я усаживался, моя рука уже тянулась к прохладной кружке со знаменитым «Кёльшем». Это было ещё одной тайной, так называемой «околособорной», о которой мы полушутя – полусерьёзно поговорили за ужином. Всё было вкусно: и свиная тушёная ножка с томлёной капустой, и все истории о «чёрной пятнице», которые из легенд превратились чуть ли не в факты. Началось всё со смерти великого магистра тамплиеров Де Молле, которого казнили в двенадцатом веке в пятницу тринадцатого, и продолжилось при строительстве кёльнского собора, когда погибали строители – храмовники именно в пятницу. Они не только падали с большой высоты на головы стоящих внизу товарищей, но и становились жертвой обвалов каменных конструкций и колонн. Таких случаев насчитывалось с полдюжины. Если Франц во время таких разговоров делал вид, что расценивает их как интересное времяпрепровождение, то у Сноу был вид, как будто он всё сказанное воспринимает как данное, как действительно свершившееся. В завершение нашего ужина он сказал: «Что касается ордена тамплиеров, это всё смесь исторических фактов и легенд. То, что они существовали и действовали, никто не может опровергнуть. А их наследники масоны – это действительность, это – закрытое общество, о нём знают только избранные. А основная масса людей даже не представляет, какая это сила и какие влиятельные представители общества входят в состав масонских лож. Организация мирового порядка демократического толка как в политике, так и в экономике является смыслом их деятельности». Потом мы пошли в местный клуб, съели там какую-то местную булочку, запив её крепким неместным кофе, налитым в маленькую серебряную чашечку. До своего отеля, который находился недалеко от проектного бюро, я добирался пешком, отказавшись от предложения заказать такси. Время было не позднее, но совсем стемнело и похолодало. Не знаю, что меня так утомило: пиво или крепкий кофе, но я был каким-то неуравновешенным, и мне казалось, что я интересую ещё кого-то на пустынных улицах. Нет, я не метался, не пытался понять своё состояние, я просто шёл, подняв воротник куртки, почти автоматически отслеживая направление движения. Вдруг с низкого балкона, под которым я проходил, кто-то крикнул громко дурным голосом. Мне показалось, что крик впился мне прямо в ухо. Я резко остановился, восстановил равновесие и, подняв голову, выплеснул набор слов без содержания, состоящий в основном из редко употребляемого словарного запаса.

Отель «Альтштадт» располагался примерно в километре от собора, и мой путь туда составил не более четверти часа. Оказалось, что моя комната на последнем этаже недалеко от лифта. Войдя, я закрыл дверь на ключ, принял душ и улегся на кровать, стоявшую в нише. Потолок был скошен, всё обито деревом и напоминало деревенскую гостиницу. Повернувшись к стене, я закрыл глаза, мечтая моментально заснуть. Было непривычно тихо. Вдруг я явственно почувствовал, что кто-то стоит у меня за спиной. Ощущение было таким реальным, страх был таким естественным, что некоторое время я не решался пошевелиться, не то, что повернуться. Конечно, там никого не было, но мне долго не удавалось уснуть, что для меня было нетипично. Утром я просмотрел документы, составил список замечаний и добавлений и был в процессе обсуждения их с проектантами, когда в офис вошёл Сноу и, усевшись у окна в кресле, стал ждать. Вид у него был не очень свежий, сидеть ему явно не хотелось и, сказав, что ждёт меня в машине, он вышел.

Машин было много, поток двигался вяло, и Вальтер, вздыхая, рассказал, что они с Францем после моего ухода ещё выпили коньяку, и он не выспался. На что ссылаться, ему не ведомо, на выпитое спиртное или на кофе, который является фишкой клуба. Все завсегдатаи знают, что этот напиток – чистый кофеин и своим действием напоминает наркотик, нагружающий и возбуждающий одновременно. После Кёльна я сменил Сноу за рулём и вёл машину до границы с Австрией. Вальтер явно был не в своей тарелке, разговорами меня не развлекал и просто вызывающе дремал. Я тоже был не в форме и ехал по настроению, то есть не максимально быстро, и после границы остановился на стоянке. Сноу моментально проснулся и увлёк меня в кафе на второй завтрак. На пиво и кофе смотреть не хотелось, и мы удовлетворились свежевыжатым соком и бутербродами. Придя в себя, Вальтер начал болтать и вызывать меня на откровенность. Я, как мог, пытался соответствовать. В частности, Сноу сказал, что ему очень понравилась наша встреча с Францем, и для пользы дела (он так и сказал дословно) он советует мне принять участие в симпозиуме в Брегенце. Широко об этом распространяться не надо, всё-таки обрабатывающий центр для тугоплавких сплавов вещь уникальная, и его включение в спецификацию хотя и решено, но потребует определённых усилий. Он попросил меня обдумать этот вопрос со всех сторон, а потом мы его обсудим на встрече в Вене, лучше вдвоём. Сев за руль, он продолжал философствовать, называя Штельце бездельником, упирая на то, что австрийское отделение никакой роли не играет и фундаментальных решений принимать не в состоянии. Основные поставки планируются из Германии, а «Маннекс» фактически использует наработки Тиссена и Круппа, являющихся столпами экономики Германии. Очень большую роль играет занятость, да и госзаказы, особенно в военной области, они хотели бы выполнять самостоятельно, а не в сотрудничестве с другими фирмами. В этой связи «Маннекс» является разработчиком оборудования по контрактам с госсектором, и наш договор с финансовой точки зрения представляет для Тиссена и Круппа большой интерес. Так за разговорами пролетел Зальцбург, остался за бортом Линц, а вот и наш офис. Тепло попрощавшись со Сноу и обещав ему позвонить после рассмотрения документов, я зашёл в бюро. Кроме Анны там никого не было, но она явно была рада меня видеть. Я рассказал ей о Кёльне, соборе и своём паническом настроении. Она в свою очередь посетовала, что все мужчины при деле, но завтра ожидается полный состав. Шорина целый день не было, а Самсонова она ждёт с минуты на минуту. «Без мужа – никуда», – задумчиво произнесла Анна, мельком полоснув меня непонятным взглядом. Какая бы возникла неразбериха, если бы мужчины понимали смысл женских слов и взглядов. Оставив документы в кабинете и думая не о взглядах, а о Борисе, я пошёл домой, ещё раз порадовавшись близости снятой квартиры.


РАЗВИТИЕ ГАМБИТА СНОУ.

После возвращения из Кёльна и обсуждения ситуации с Самсоновым и Шориным, было решено, что к проектантам поедет Илья, тем более, что проектирование было его прерогативой, а у него, как он сказал, появились вопросы. Один или со Сноу – не важно, главное – во время переориентировать поставщиков и провести переговоры по изменению размеров финансирования. «Будем стремиться не менять сумму контракта» – задумался Самсонов. С Борисом я договорился, что продолжу звонить Сноу из телефона-автомата и продолжу «дружить» и запоминать детали. «Мутный он какой-то, а может, мы ошибаемся. Во всяком случае, поиграй в дружелюбие и больше напирай на бизнес».

Позвонил, на другом конце провода радость. Встретились в греческом ресторане недалеко от офиса и целый час проболтали. Вальтер начал перечитывать книги на русском языке, однако в отдельных случаях для него затруднительно понять движение мысли. Не смогу ли я иногда помочь ему разобраться? … Разобрали пару анекдотов, повеселились. Всё было бы хорошо, если бы не чувство, что Сноу всегда напряжён и говорит постоянно с лёгким напором, акцентируя внимание на отдельных моментах. Было бы и ничего, но уж больно настойчиво. Затронули тему профессиональную. Кроме нашего проекта у Сноу ничего нет, сотрудников двое, считая секретаршу, то есть всего трое. Но фирма создана недавно, и он продолжает искать потенциальных партнёров, предлагая услуги по проектным работам. Увлекается теннисом, играет на кортах, расположенных около Интерконти. У них постоянная группа: инженеры, коммерсанты, есть иностранцы. Договариваются о датах и играют парные. Неожиданно стал рассказывать о своём друге детства, который в австрийских Альпах руководит станцией слежения. Изобразив свою незаинтересованность ни в Альпах, ни в станциях, я сказал, что тоже играю в теннис, и вспомнил несколько советских игроков мирового уровня. Мне показалось, что он их не знает, хотя и кивал понимающе головой. Вальтер выглядел усталым, но несколько оживился, когда я попросил его принести на следующую встречу описание нового станка, о котором говорили в Кёльне с Францем. Наш разговор о масонах сам собой заглох, чувствовалось, что ему это не доставляет удовольствия. «Ну, погоди, – подумал я, – у меня есть время подготовиться».

Новый год был ещё довольно далеко, но в офисе уже царила праздничная обстановка. Наши женщины начали украшать помещение всяческими блёстками, гирляндами, звёздочками и снежинками. Волей- неволей становилось веселее. Самсонов посматривал на меня снисходительно. Или знал о моих встречах со Сноу, или что-то другое… Борис считал, что первое. О времени своей поездки в Кёльн Самсонов не упоминал, и когда я стал его искать, чтобы кое-что выяснить, Анна, удивлённо подняв бровь, произнесла: «Он же уехал». «Вот чёрт, забыл», – воскликнул я, и стал звонить Сноу из города. На звонки Вальтер не откликался, чего раньше не случалось. «Театр», – подумалось мне.

После возвращения Ильи собрали совещание, где Самсонов подробно рассказал о своих встречах с главным инженером проекта, разговорах со стройплощадкой и фирмой «Маннекс». Габариты были определены, поэтому стройплощадке пока другие сведения были не нужны. Коммерческое предложение направлено в Москву на рассмотрение, переговоры по цене будут проходить в Минмаше. Сроки поставки с учётом приёмки будут известны в ближайшее время. О Сноу и Ноймайере ни слова. «Звони Сноу. Интересно, что он тебе расскажет» – изрёк Борис, когда мы выходили из офиса. Когда на следующий день мы встретились с Вальтером, он передал мне общий вид станка со спецификацией и заметил, что самое главное – это электронное управление, но оно ещё в разработке. К тому же система очень дорогая, делается по военным стандартам, поэтому о ней распространяться не надо. Он начинал меня раздражать: передавая мне общие схемы, он оглядывался, изредка переходил на шёпот, а его серый атташе-кейс всё время попадался мне на глаза, а чаще всего стоял около моего стула на полу, так что хотелось его пнуть ногой.

Симпозиум в Брегенце состоится в середине января. Мне необходимо сообщить ему, кто из сотрудников нашей фирмы сможет в нём участвовать, и он займётся оформлением документов. «Кроме меня, другой кандидатуры нет», – подытожил я.


ПРЕДНОВОГОДНЯЯ СУЕТА. СЕМЕЙНЫЙ СБОР.

Декабрь – месяц ожиданий. Все чего-то ждут, хотя знают, что ждать-то нечего. Ну, это для взрослых, а дети в своих мечтах уносятся так далеко, что их разочаровывать могут только очень чёрствые люди. Наши дети обладали, да и сейчас обладают, спасибо Всевышнему, хорошей памятью. Они вспомнили к концу года все обещания родителей, выстроили их по принципу: сначала пусть выполнят эти, а потом дожмём, и стали предъявлять. Первым же требованием был поход в ресторан и, если Оля при разговоре только ехидно улыбалась, то Женя, поднаторевший на выпрашивании новых машинок, был непреклонен. Он то прикидывался голодающим Поволжья, то ссылался на необходимость сплочения семейного коллектива. В общем, чтобы не травмировать наглую детскую душу, пришлось согласиться на гастрономический поход в ближайшую субботу.

Шорин тоже с нетерпением ждал подтверждения если не геройства, то хотя бы получения сакрального груза. Он пребывал в озабоченном состоянии – бывают такие моменты, когда кажется, что ты уже погряз по горло в заботах, а их количество продолжает расти – и предложил съездить в Экертсау и проверить возможность рыбалки со льда. С радостью сговорились на воскресенье. Время, действительно, спрессовалось, а надо было ещё купить подарки детям и положить под ёлку от имени Деда Мороза. Кстати, ёлку тоже надо было покупать, не говоря о продуктах для праздничного стола. Напитки и часть деликатесов собирались закупить с помощью международников. У них в здании есть магазин, где всё разнообразно, дёшево и сердито. Конечно, обошлись бы, но, как сказал Борис, нечего их расслаблять, а то вообще уже мхом покрылись. Собираться решили у Шориных, так как Кузьмич тоже хотел праздновать, и с этим надо было считаться. Зато мы его возьмём на рыбалку, в отличие от Жеки, которому на этот раз и ресторана хватит. Рощинцы с Жанной отпразднуют Новый год на Техникер. У Самсоновых своя компания, так что мы свободны, несмотря на кучу детей и собаку. Дата сбора у австрийских коллег определена не была, но скорее всего это будет на католическое Рождество или в январе сразу после рождественских каникул, которые они проводят традиционно с семьями. Контора упорно работала, но чувствовалось, что все трепетно ждут наступления пусть не православного, а католического Рождества, когда совершенно официально можно будет расслабиться, получить премию, а этого все ждали, и чаще, чем обычно, вливались в украшенные венские улицы. Надо отдать должное Шорину. Когда он узнал о нашем походе в ресторан, он не стал напрашиваться в компанию, а наоборот, обещал купить наживку на воскресенье. Выбирая с Людмилой ресторан, мы остановились на китайской кухне, стараясь доставить детям неожиданное удовольствие. Рекламных проспектов было достаточно, и мы разыскали ресторан «Золотой дракон» на севере Вены. Не близко, зато настоящий китайский интерьер и стоянка. Вот и суббота! Дети за уроки, мы за продуктами. Когда воссоединились, настало время собираться. Одежда свободного стиля для воскресных дней, тёплая смесь – перемесь, машина недалеко, и – вперёд! Проехали все знакомые места: Хофбург – справа, ратуша – слева, а последнюю часть пути – по карте – и на Порцелланштрассе. Ещё не стемнело, но на фасаде среди деревьев просвечивало название. В ресторане никого не было, только флажки и божки напоминали об экзотической принадлежности заведения. Дети были в восторге и бегали в поисках лучшего, по их мнению, места. Мы были вынуждены с удовольствием подчиниться. Тут же появилась китаянка с меню. Дети начали по картинкам изучать предлагаемые блюда. Сосисок с картошкой не было, поэтому пришлось поработать. Мы тем временем заказали по бокалу вина и кока-колу. От супа все отказались, остановились на утке по-пекински, мясе с овощами в кисло-сладком соусе и китайских пельменях. А чтобы мы не погибли от голода, ожидая горячее, нам принесли кучку печёных пирожков с капустой. Мы с удовольствием помели тёплые и вкусные пирожки, и тут же появилась утка и мясо. Ребятам очень нравилась обстановка, зажжённый фонарик на столе и коллективизм, выражающийся в больших общих блюдах. И когда всё было съедено и принесены уже почти забытые пельмени, всех охватил первобытный захватывающий смех. Просто всё было хорошо, а говорить об этом пока не хотелось. Пришлось заказать ещё бутылочку кока-колы. Пользуясь моментом, Евгений стал проситься на рыбалку, напирая на то, что нам легко говорить, а он лишён детских радостей. Несмотря на то, что нам уже принесли подарок от хозяина – по рюмке сливового вина – слабины я не дал и объяснил подрастающему поколению, что льда ещё может и не быть, а если он есть, то тонкий, и если при неблагоприятных обстоятельствах мы, взрослые, окажемся в воде, то она будет нам по грудь, а ему, если что, с головой. Поняв, что надо было просить что-нибудь попроще, он, махнув рукой, принялся за кока-колу. Домой мы вернулись в хорошем настроении. Оля договорилась с подружками встретиться на Техникер и погулять в Бельведере, а я собрал тёплые вещи, всякие короткие удочки и жерлицы на утро.


ТОНКИЙ ЛЁД.

В Экертсау у рыбацкого магазина меня встречали двое достойных мужчин, Борис и Кузьмич. Шорин уже купил наживку и что-то вдалбливал псу, вероятно, напоминал ему о каких-то его прегрешениях. Кузьмич ворчал и то исчезал, то появлялся опять в окне машины, но, видимо вины за собой не чувствовал, а хотел на волю, в пампасы. Похлопав друг друга по плечам, забрав сумки со снастями, мы выпустили Кузьмича из машины и пошли через дамбу к водоёму. Мы шли по тропе, а Кузьмич носился по пожухлой траве, временами исчезая за кустами. На берегу, куда нас привела тропа, как и ожидалось, никого не было, и Борис тяжёлым молотком пробил для нас две лунки, после чего пробормотал, что лёд тонкий, но надо пробовать. Опережая меня, Кузьмич выбежал на лёд, заскользил по нему, удивлённотявкнул и, вылетев на твёрдую землю, уселся на пологую травянистую площадку и замер, неодобрительно посматривая на Бориса. Осторожно усевшись на стульчики, мы выловили несколько мальков и тут же поставили жерлицы, надеясь на щучью поклёвку. Последнюю жерлицу я поставил у камышей поближе к берегу и, уже выпрямляясь, услышал сначала треск с бульком, а потом возмущённый, сдобренный не словарными словами «речитатив» Шорина. Он стоял по грудь в воде, выбрасывая из образовавшейся полыньи куски льда. Бросившись на берег и схватив первый попавшийся толстый и крепкий дрын, я поспешил к Борису. «Я сам, я сам» – выдыхал товарищ, глядя, как подо мной прогибается лёд. Дрын помог, и мы на четвереньках выползли на твёрдую землю. Там нас ожидал Кузьмич, который то вскакивал, то снова ложился, потом начинал бегать кругами и громко сопел. На его морде застыло выражение, которое в переводе с собачьего означает: «Тут и думать нечего, опять что-то непонятное натворили. Эх, люди!!»

Собрав остатки снаряжения, мы быстрым маршем достигли стоянки машин, немедленно поделили сухую одежду, слава богу, что взяли комплект для переодевания, правда, Борису достался лишний свитер. Мокрые причиндалы уложили в пакеты, предназначенные для рыбы. Огляделись, посмотрели на себя со стороны, и оказалось, что ничего особенного не произошло. Во время второго завтрака захваченными бутербродами и горячим чаем Шорин, передавая один из бутербродов Кузьмичу, приговаривал: «Ну, угомонись, малыш! Да, дураки, что здесь поделаешь!» Таким образом, он сам успокоился и коротко рассказал о своей встрече с Лётчиком в Словакии: «Он выглядел строго и даже неприступно, словаки к нему относились с почтением. Он это чувствовал и марку держал. В общем, отдали груз словацким коллегам под расписку, реквизиты получу завтра и отправлю своим в Москву. Эту информацию продублируют из Братиславы по нашим каналам. С Лётчиком надо тебе встретиться, поблагодарить и вручить бутылочку французского коньяка». Шорин разгорячился, предвкушая приятные хлопоты, а у меня, значит, забот прибавляется. Хорошо, что Борис обеспечит напитками, предназначенными для праздничного стола и для вручения. При этом надо не забыть приёмщиков и Жанну, и партнёрскую австрийскую фирму. «Об этом ты не беспокойся, у меня больше возможностей. Вот только тебе придётся часть развезти». «Давай и Сноу что-нибудь вручим. Он, конечно, не друг,– думаю я, – но сам-то он наверняка сувениры притащит». «Дяде тоже хорошо бы, но наш бюджет не потянет», – хохотнул он, и мы стартовали в Вену. Во время разговора Кузьмич расслабился и только вертел головой, внимательно глядя на говорившего.


СИМПОЗИУМ.

После празднования Нового года и православного рождества я получил от фирмы «Маннекс» приглашение на симпозиум, который должен был состояться в конференц – центре Брегенца в середине января. Прилагался список выступлений, в котором я нашёл доклад Франца Ноймайера «Опыт обработки тугоплавких металлов и сплавов» и листок с названием отеля, где мне был зарезервирован номер на две ночи. Я позвонил Сноу и договорился, что поедем на его машине. Симпозиум открывался в 14 часов с расчётом на вечерний приём, который планировалось устроить сразу после официального открытия и нескольких докладов, чтобы участники не растеклись по гостиницам. Пришлось выезжать из Вены рано утром по западному автобану через Зальцбург. Расположение Брегенца с точки зрения устройства международных мероприятий весьма удачное, так как добраться до него можно на машине через южную Германию, Швейцарию и Италию, то есть всегда можно совместить приятное с полезным. Меняясь за рулём и поддерживая максимальную скорость, мы успели к началу мероприятия, нашли Франца и уселись на относительно удобно расположенные места. Доклад Ноймайера перенесли на следующий день, поэтому у нас было время пообщаться. Открытие научного мероприятия дело всегда тягомотное, и пока нам представляли участников, знакомили с возможными экскурсиями и услугами, мы успели поговорить о нашем проекте. Франц рассказал, что, несмотря на то, что конструкция станка определена, требуется много дополнительной работы, чтобы сделать на нём обработку твердосплавных изделий технологичной и не такой затратной. Все склоняются к мысли сделать обрабатывающий центр с пятью степенями свободы движения инструмента таким образом, чтобы на нём можно было изготавливать мелкие серии деталей. В дальнейшем, исходя из требований производства, можно было бы выделить для этого станка отдельное помещение и проводить эксперименты. Когда начались собственно доклады, стало ясно, что многие фирмы стоят перед той же проблемой. Какого-то однозначного решения пока выбрано не было. Одни шли по пути чисто металлургическому, то есть детали отливали, другие осуществляли обработку с предварительным нагревом. Технологического успеха пока не добился никто, хотя средств для этого выделяется достаточно, учитывая заинтересованность фирм, производящих военную технику. Об этом впрямую докладчики не говорили, но было и так ясно. Вечером на приёме, который устроили прямо в фойе конференц – центра, мы продолжали обсуждать эту интересную тему. Получение деталей методом литья считается пока приоритетным, однако после него приходится шлифовать изделие, и здесь добиться высокой точности очень проблематично. Обработка же на станке связана с сильным повышением температуры и необходимостью часто менять инструмент.

Наши номера в отеле были рядом, и никто не отказался выпить водки, которую я предусмотрительно взял с собой. Разошлись все очень довольные, договорившись встретиться в бассейне отеля перед завтраком. Доклады начинались в 10, поэтому время у нас было. Очень не хотелось вставать, но в семь тридцать, прихватив плавки, я окунулся в прохладную воду. Проплыв немного, заметил Франца, сидящего в шезлонге. Поднявшись к нему и отметив свои несколько неуверенные движения, я понял, что ему не легче, и халява всегда чревата последствиями. Несмотря на не лучшее состояние, Ноймайер был настроен по – боевому. Передав мне копию своего доклада, он сказал, чтобы я его изучил, тогда понятней будет выступление. «Я прочитаю доклад и к вам присоединюсь, а потом пообедаем. В Брегенце есть ресторан, где предлагают дичь. Он так и называется – «Золотой лось». Так и решили, и я пошёл переодеваться и знакомиться с докладом. Он был отпечатан на бланках фирмы «Тиссен». В нём, в принципе, было всё то, о чём мы уже говорили, не считая некоторых цифр и статистики. Сноу за мной зашёл, мы немного прогулялись около конференц – центра и затем уселись практически на вчерашние места. Тематика была довольно узкая, доклады не очень объёмные, но много времени занял показ слайдов. Некоторые были весьма представительные, на них демонстрировались танки, вертолётные винты и турбины авиационных двигателей, где применялись тугоплавкие металлы, но, в общем, это была просто эффектная реклама, подчёркивающая важность научно- исследовательской работы. Доклад Ноймайера был выслушан с большим вниманием и, несмотря на то, что он не касался деталей, ссылаясь на то, что исследования ещё продолжаются, репутация фирмы «Тиссен» делала своё дело. Франц сорвал аплодисменты. Я слушал, листал доклад и думал, что в ситуации есть какие-то противоречия и с этим надо считаться. Начались прения, но слегка разволновавшийся Франц оказался рядом и предложил прогуляться и начать отдыхать. Он выполнил свой план, был доволен, устал, и его душа требовала отдыха. Мы согласились с требованиями его души и, сбежав из зала, бодро двинулись вдоль берега в ресторан. Пейзаж был невыразителен и спокоен. Боденское озеро замёрзло, было покрыто белым снегом, и даже тропинок видно не было. Практичные европейцы не хотели подвергать себя опасности. В ресторане возбуждённый Франц пожелал отметить свой триумф и сразу послал подошедшего официанта за абрикосовым шнапсом и местным пивом. Мы поколдовали над меню и, отметив у всех нежелание думать, решили заказать одно и то же: гуляш из лосятины и овощи. Хлеб и смалец стояли на столе, и мы выпили шнапс за успех Ноймайера и движение нашего проекта. Прохладное пиво уменьшалось пропорционально улучшению состояния организма. Разговор становился более доверительным. Франц признался, что его родители будут довольны его успехами в продвижении по службе. Он к ним часто ездит, благо, они живут в пригороде Кёльна. Они простые люди, мама на пенсии, а отец ещё работает. Им гордятся. В следующий раз, когда я приеду в Кёльн, мы смогли бы съездить к ним в гости. Мама хорошо готовит свинину с тушёной капустой, а папа сам делает шнапс и вяленое мясо. Сноу сказал, что он ему позвонит, когда возникнет необходимость поездки. Я как вежливый человек не стал возражать. Франц решил отдохнуть и сегодня же вечером ехать домой. Мы поблагодарили его за чёткую организацию нашего участия в симпозиуме, который оказался интересным и полезным в свете грядущих переговоров по изменению проекта, дружески попрощались и, почувствовав накопившуюся усталость, разошлись по своим номерам, договорившись созвониться ближе к вечеру.

Включив телевизор, я уселся в кресло и задумался. На стадии ознакомления с проектом мне на глаза не попадалось никаких упоминаний о тугоплавких металлах и их обработке. Эта тема появилась недавно и, честно говоря, оставалась до конца непроработанной. Волею случая всё неожиданно легло на мои плечи, несмотря на то, что я в этой технологической проблеме разбирался весьма приблизительно. Вместе с тем я оказался втянут в конкретное обсуждение деталей, связанных с разработкой нового обрабатывающего центра. Мало того, с молчаливого согласия Самсонова у меня сложились со Сноу и Ноймайером личные отношения, выходящие за рамки служебных. Всё было бы ничего, если бы не телефонная связь со Сноу из города, его посредничество в поддержании отношений с Ноймайером, занимающимся исследованиями тугоплавких металлов и сплавов, применяемых в военной технике. Стоит сюда добавить Самсонова, который не договаривает, и Дядю, который, видимо, лично знает Самсонова, Сноу и даже Костина. Появление Дяди на приёме позволяет предположить, что его знает и руководство посольства. Такая избирательная популярность и отсутствие видимых результатов деятельности наводили на мысль, что эти результаты нам просто не известны, но что-то крутится, происходит. Вот только что? Агата Кристи часто использует приём, когда она описывает множество персонажей, которые подозреваются писателем, а, в конце концов, преступником оказывается личность второстепенная или находящаяся далеко от места событий, но имеющая отношение к подозреваемым.

Самсонов не мог сам выйти на Дядю – кишка тонка – значит, их познакомили, вероятнее всего, в Москве. И скорее всего, это дядя Ильи, замминистра Минмаша, по своему статусу входящий в круг чиновников, принимающих решения. Они хотели поставить на должность руководителя нашей фирмы Самсонова, но за Шорина заступился кто-то очень влиятельный, и они на время затаились, но игру продолжили, перегруппировав силы. Учитывая, что я сошка маленькая, моя роль в этом хитросплетении не просматривалась, значит, нужно анализировать. Шорин на откровенность не идёт, может быть, сомневается или боится, но он на моей стороне. Вывод: рассчитывать на себя и свою интуицию. Вывел меня из дремоты телефонный звонок, Сноу предлагал вечером никуда не ходить, а поужинать в отеле. Договорились встретиться в ресторане. Отход от традиций всегда сулит что-то интересное. Мы решили заказать суп из говяжьих желудков и по большому салату из свежих овощей. Суп был типичен для австрийских земель Форарльберг и Тироль, очень сытный и острый, но местное пиво и зелень смягчили остроту. Мы болтали о наступающем Новом годе, о традициях, о том, что Штельце планирует нас пригласить на совместное празднование Нового года в Венский лес, где находилась большая пивная, известная своими жареными курами и, конечно, пивом.

Машину вели по очереди, разговаривали, в основном, о перспективах продвижения проекта. Вальтер предложил пригласить Ноймайера в Вену в следующем году, что было бы ему приятно и полезно для дела. Сноу, как обычно, в своей манере, менял тональность беседы, без причины упирался на ровном месте и напирал даже тогда, когда я не высказывал никаких возражений. Было ясно, во всяком случае, мне, что встретимся мы уже на празднике у Штельце. Так и оказалось.


ЗАЛЬЦБУРГ. МОЦАРТ. МАСОНЫ.

В конце марта Вена готовится к встрече с теплом. Погода ещё прохладная, но есть уже мелкие радости: под дневным солнцем распускаются тугие головки тюльпанов, люди стараются одеваться ярче и веселее. В конце марта наши дети хотят развлечений – у них каникулы. Пользуясь тем, что у нас на фирме шла налаженная планомерная работа без всплесков, мы с Шориным мечтали свозить детей и жён в Зальцбург, предполагая, что наша плодотворная деятельность и её результаты дают нам на это право. Это подтверждала и моя премия, вручённая к 23 февраля. Правда, я её сразу отложил на машину, однако об этом никто не знал, кроме Людмилы. Дети тоже заслужили познавательный отдых, так как особых нареканий на них в школе не было. Нас было семеро, поэтому пришлось ехать на двух машинах. Небольшой отель рядом с Зальцбургом мне подсказали сотрудники Торгпредства, так что время поездки можно было планировать. Две с половиной сотни километров пролетели незаметно. Мы устроились в гостинице, и, не задерживаясь на второй завтрак, отправились в старый город. Недалеко от стоянки посетили дворец Мирабель с садом. Взрослые медленно шли по убранным дорожкам сада, а дети носились между фигурами гномов, мёрзнувших рядом с аллеями, статуй, фонтанов и скульптурных групп. Вдали сквозь центральный вход был виден романтичный собор святого Андрея. Легенды парили в воздухе и заставляли напрягать обленившуюся память. А дети выбрали себе по гному и вели с ними секретные переговоры об исполнении своих желаний. В настоящее время дворец Мирабель, что с испанского переводится как чудесный вид, является резиденцией бургомистра. Внутреннее устройство типично для строений своего времени. Мне, видимо, уже настроенному на поиск секретов древности, бросались в глаза некоторые изыски декора, похожие на масонские знаки. Побывали в мраморном зале, где музицировала семья Моцарта и сам Амадей. Дойдя до дома, где родился Моцарт, музыка которого чудится в каждом уголке старого Зальцбурга, мы послушали русскоговорящего гида, ненавязчиво присоединившись к группе туристов. Гидом была женщина с хорошим русским языком, в котором угадывался лёгкий австрийский акцент. Она увлечённо рассказывала о судьбе Моцарта во время расцвета братства вольных каменщиков. Композитор принимал активное участие в работе ложи и сочинил много произведений, написанных специально для масонских обрядов и торжеств. В опере «Волшебная флейта» он выразил свои взгляды на масонство, попытался в музыке подчеркнуть общемировые идеи и символы братства. Правда, многие искусствоведы, описывающие столкновение Моцарта с жестокостью и мистическим поведением руководящих членов общины по отношению к нему, предполагают возрастающий конфликт этического плана между композитором и магистрами. Большую роль в недостаточном внимании к Моцарту австрийской знати сыграли власти и церковь. Недолюбливали его за искренность и остроумие.

Дети через 10 минут заскучали, и наша команда, подчиняясь духу коллективизма, отправилась дальше. Подниматься в замок отказались, чувствовалась усталость, да и ресторан там, по слухам, очень дорогой. Во дворец Хеллбрунн решили не заходить. Осмотрели его снаружи, гуляя по садам, где находятся каменный амфитеатр и очаровательный грот. Потешные фонтаны тоже нас заинтересовали. Осматривая их, мы попали под холодный душ. Кафедральный собор мы заметили издалека, благодаря двум восьмидесятиметровым башням. Зайдя внутрь и осмотрев мраморные статуи и роспись стен, мы убедились, что, несмотря на то, что Зальцбург милый и по европейским меркам небольшой город, но он так напичкан достопримечательностями, что на ознакомление с ними потребуется несколько дней. Поэтому, собрав вече, решили перейти реку и двигаться в сторону Мирабель, а потом, пообедав, воспользоваться другим мостом, чтобы добраться до автостоянки. Постояв на мосту и бросив несколько мелких монет в воду, мы поднялись по лестнице на холм, где в парке стояла церковь, и откуда открывался прекрасный вид на город. Пройдя по парку вдоль реки, мы упёрлись в стену монастыря, в котором находится знаменитая пивоварня «Аугустинерброй». Войдя в здание и спустившись ниже по лестнице, мы попали в шумное пространство, где сновали люди с кружками и тарелками в руках, работали лавки, в которых продавали закуски, варили и жарили свинину, сосиски, капусту, картошку, в общем, то, на что дети смотрели с нескрываемым восторгом. Немного осмотревшись и разобравшись в обстановке, мы с Борисом отвели детей в огромный зал с массивными деревянными столами и скамейками, а сами вернулись к жёнам, быстро договорились о меню, распределили обязанности и бросились к киоскам. Набрав кучу еды, отнесли всё детям, а сами отправились за пивом и колой. Сняли со стенда четыре литровые кружки, сполоснули их, оплатили стоимость пива и отдали кружки бармену, который виртуозно наполнил их и швырнул обратно по мокрой стойке. Кружки остановились ручками к жаждущим, были схвачены и отнесены в сторону, чтобы не мешать процессу. Пару секунд мы в ступоре наблюдали эту феерию, ловкость и спокойную деловитость, потом отхлебнули и, прихватив по дороге пару бутылок колы, поторопились за стол. Совесть у домочадцев присутствовала, и съедены были только крендели. Вот тут-то мы и почувствовали единение душ, которые слились в поглощении деликатесов и напитков. Что ни говори, но эта достопримечательность запомнилась молодёжи больше всего.


ДЕТСКИЕ КАНИКУЛЫ И НЕ ТОЛЬКО.

В преддверии летних каникул параллельно возникали и взрослые проблемы. Во-первых, мы с Борисом созрели для покупки автомобилей «Волга» как морально, так и денежно, поэтому в конце весны надо было их приобретать, оформить временные документы, подтянуть все гайки и с помощью шофёра Торгпредства пройти техосмотр. Во- вторых, отправить Евгения в Москву с кем-нибудь, тем более что тёща его уже заждалась. А мы втроём перегоним машину, оформим на границе штамп выезда для получения скидки. В-третьих, вернуться после отпуска обратно и заняться настоящим делом, то есть, рыбалкой. Третий пункт касается только мужчин, так как женщины и дети на всё лето остаются на родине. Деловая активность летом снижается, но если надо, то будет и в-четвёртых, то есть работа, тем более что приёмщикам отпуск не полагается.

Пункт первый был выполнен чётко и без осложнений. Мы отправили Женю с сотрудником Торгпредства. Перелёт прошёл нормально. В Москве его встретили. А вот что касается перегона машины, мне пришлось серьёзно поговорить с Борисом об обстановке, сложившейся вокруг меня. Оказалось, что Шорин серьёзно это воспринимает и готов предпринять конкретные действия, чтобы обезопасить себя и меня от возможных неожиданностей. Мы сошлись во мнении, что необходимо попытаться использовать возможности Шорина в Москве для сбора информации о дяде Самсонова, чтобы понять расстановку сил. Борису не хотелось, конечно, привлекать к себе внимание после того как его кандидатуру отсеяли в борьбе, поэтому действовать надо предельно осторожно, используя только проверенные связи. Перегонять машины вместе не удалось, поэтому мы распрощались с Борисом на целый месяц, договорившись в случае необходимости связаться в Москве по телефону. Подробно описывать наши приключения на трассе Вена-Москва нет смысла. Штамп мы поставили, преодолели придирки румынских пограничников, походили по Будапешту, переночевали в Бресте и очень уставшие в совершенно грязной «Волге» финишировали около нашего дома, где нас ждали родственники под руководством Жени. Первая неделя прошла под лозунгом: « А бояре, а мы к вам пришли». Потом ответные визиты и посиделки с родителями. Людмила утомилась и попросила пощады. Результатом переговоров с женой был наш отъезд с Женей на рыбалку в Псковскую область. Перед отъездом позвонил прибывший в Москву Шорин и сказал, что всё помнит и сразу начнёт копать. Узнав о наших рыбацких планах, предложил свою десантную лодку, так как его планы не совпадали с нашими. Заехав к нему за лодкой, я выслушал первую часть сведений, которые он к этому времени получил от друзей, которые по роду службы имели отношение к Минмашу. Дядя Самсонова был дядей по материнской линии и, естественно, носил другую фамилию. По словам коллег Бориса мало кто положительно о нём отзывался, он характеризовался как холодный властолюбивый человек, не терпящий возражений от подчинённых. Он вхож в высшие круги и одно время котировался на должность министра. Теперь Шорин планирует поговорить с начальником своего подразделения, с которым у него доверительные отношения, а также с парочкой сотрудников, которые могли бы собрать сведения через свои достаточно высокие связи, а также в архивных материалах. Ну что же! Процесс запущен, и уже известный кому надо фантазёр и авантюрист отправляется с сыном в глушь, в район Опочки на озеро, где можно жить в палатке, готовить на костре и ловить рыбу хоть целый день. А самое главное – отдохнуть, расслабиться, что, как известно, способствует мыслительной деятельности. Доехали благополучно. Даже место, где можно было застрять, мы успешно преодолели и выехали на берег относительно чистый и удобный не только для житья. Но и для ловли рыбы. Пока я ставил палатку, Женя настроил удочку и радостно кричал, поймав очередного подлещика. Начало было многообещающим, но усталые рыболовы нуждались в отдыхе, поэтому поев варёной картошки с тушёнкой, коронное блюдо, мы завалились спать на удобных раскладушках, купленных в Вене.

Утром, позавтракав, обустроили лагерь: улучшили кострище, вырыли яму для мусора, натянули верёвки в сторонке для сушки одежды и полотенец. Туалет устроили метрах в двадцати от палатки, а рукомойник повесили на берёзе недалеко от воды. Надули лодку и опробовали её на воде. Это плавсредство, кроме того, что было просторным, отличалось устойчивостью таким образом, что можно было сидеть на борту. Наловив плотвы, мы пообедали жареной рыбой с остатком варёной картошки. Провалявшись пару часов (чувствовалась всё-таки усталость), мы походили по ближнему лесу и набрали грибов, в основном, белых, в количестве, достаточном для супа, затем убрали снасти и одежду, часть в машину, часть в палатку, после этого отплыли на лодке и побросали блёсны. Не поймав хищников, вернулись в лагерь и занялись подготовкой к утренней рыбалке. Оснастив удочки и спиннинги, убрали их в машину. Туда же отправились черви и прикормка. Расправились с лёгким ужином, и – спать до утра. Подробно описывать жизнь рыбаков было бы лишним. Она в принципе похожа на все рыбалки, не важно, где они состоялись. Запомнились только выдающиеся моменты, нетипичные и интересные. Однажды, выплыв на середину озера и начав успешно ловить крупную плотву, мы заметили, что погода очень быстро меняется, и приняли решение пристать к ближайшему острову. С большим трудом мы гребли к нему, так как ветер был такой силы, а волны так раскачивали лодку, что появлялась трусливая мысль, что мы вообще не сможем ступить на землю. Слава богу, недалеко от острова ветер был несколько тише, и мы сумели пристать, перевернуть лодку и залезть под неё. Мы сидели и слушали, как по днищу лодки стучит неслабый дождь и шумит гнущаяся от ветра поросль. Отправляясь на озеро по чьей-то наводке, мы были уверены, что в уловах будет присутствовать пелядь, рыба из сиговых. Но вот уже два дня упражняемся на водных просторах: на глубине и мелководье, но ни одной пеляди не поймали. В километре от нашего лагеря была деревня, где мы надеялись получить информацию, и однажды решили до неё прогуляться. Увидев местного жителя, работавшего в огороде, мы поздоровались и посетовали на плохой клёв. Наш собеседник признался, что деревенские, кто понимают в рыбной ловле, все ловят пелядь сетями и в тех местах, где она присутствует. Правда, хитро улыбнувшись, он заявил, что здесь у каждого рыбака есть свой подход к ловле этой благородной рыбы, поэтому должно пройти время, пока приспособишься. Наше вежливое поведение достигло цели. Мужик пригласил нас в сарай, где стояла бочка с засоленной пелядью и, достав одну рыбку, похожую на селёдку, угостил нас. По вкусу она напоминала байкальского омуля, о чём мы сообщили хозяину. Он был очень доволен такой оценкой и подтвердил, что пелядь в этом районе так и называется «псковский омуль». Селянин рассказал, что места здесь дикие, народу мало, есть мелководные озерки, где ловят мелких карасей для ловли щук на живца. Дорога проезжая только летом. В другие сезоны добраться можно только на грузовике. Поблагодарив за угощение, попрощались и пошли обедать и готовиться к вечерней рыбалке. Потом были и грозы, и ветра, от которых падали деревья. Бог нас берёг, и через неделю мы, отдохнувшие, вернулись в Москву. Впечатлений набрались вдоволь, но пеляди так и не поймали.

Выспавшись, я позвонил Шорину, и мы договорились встретиться, заодно и лодку надо было вернуть. Дома Борис был один, и я не стал отказываться от предложения перекусить. Коротко рассказав о нашем с Женей путешествии, я с нетерпением стал расспрашивать о результатах «расследования» Бориса. В результате анализа информации, добытой всеми доступными средствами, Шорин пришёл к соответствующим выводам, о которых мне сообщил: «Давай и в будущем звать его Дядей в отличие от дяди Самсонова, который просто дядя с маленькой буквы. Эти дяди связаны между собой и, можно сказать, одного поля ягоды,– глубоко вздохнул Борис.– Ничего не поделаешь, мы уже ввязались в эту историю. Единственное, о чём я тебя прошу, нигде и никогда не упоминать, что ты что-то о нём знаешь. Он известен в области машиностроения, но не как специалист, а больше как организатор. Он поддерживает контакты с руководством ведущих станкостроительных фирм и со своими предложениями выходит на некоторых членов правительства. Никаких имён, всё очень серьёзно и проглядывает мировой масштаб. Так что, разговаривая с Лётчиком о масонах, ты попал в точку. Что-что, а в интуиции тебе не откажешь, она у тебя даже слишком острая. Так вот, Дядя не магистр, но близко к этому. Во всяком случае, он допущен в те ложи немецкоговорящих стран, где его знают. В каждой ложе своя специфика, своя система связи, свои знаки и символы, дисциплина и секретность». Борис мрачно помолчал и добавил: «У нас масонские ложи функционируют, связаны между собой и влияют на принятие важных решений. Подписываются договора, соглашения, как внутренние, так и международные, и поди пойми, где участвовали масоны с их навязчивой идеей установления мирового порядка! Дядя прикрыт со всех сторон, действует, и с этим надо считаться. В материалах и в беседах присутствуют предположения, что Дядя, обладая жёстким характером, может участвовать в работе по продвижению нужных масонству бизнесменов, банкиров, чиновников высокого ранга на ключевые должности, где они в состоянии принимать выгодные масонству решения. Это касается также и спецслужб. Из этого следует вывод, что Дядя, Сноу и может быть Самсонов – это не все. Должен быть ещё кто-то, кого двигает «наш масон». Писать об этом мне запретили. Более того, грубо сказали, что это дело не моего уровня и посоветовали держаться от Дяди подальше и не лезть ему на глаза. Движок попал «в струю», на некоторые узлы специалисты взглянули по новому, так что ещё раз спасибо тебе. В общем, нами довольны, и отношение вполне ничего себе. Будешь выезжать, позвони, я тебя встречу. Своих я тоже оставляю до конца лета, поэтому будем рыбачить, есть что-то надо» – повеселел Борис. Действительно, он меня встретил, проводил до дома, помог занести вещи, рассказал об общем состоянии проекта. Фирма работает в полном составе, в основном, все занимаются осмыслением новых спецификаций и вносят исправления и уточнения. Рощин рулит. Приёмок почти нет, так как и австрийцы, и немцы в отпусках, поэтому, в основном, бумажная работа. Мне необходимо все документы просмотреть и опять тройкой обсудим. Через день на рыбалку, там и поговорим, а завтра встречаемся в бюро. В общем, как и не уезжал. С удовольствием захватив бутылку водки, полбатона чёрного и аппетитную селёдку из банки, Борис распрощался. Назавтра всё также началось с черняшки и селёдки. Распределение состоялось честно, и пусть угощения было не так много, все были довольны. Сначала Рощин показал мне новый комплект документов, изменённые графики приёмок и схему отдельного цеха, где будет смонтирован универсальный обрабатывающий центр и вспомогательное оборудование. Планируется также обработка тугоплавких металлов и сплавов, несмотря на чрезвычайные трудности, сопровождающие эти процессы. В технической литературе имеется мало данных об оптимальных режимах обработки этих материалов, поэтому требуется проведение дальнейших исследований. Специалисты Минмаша разрываются между производством обычных деталей и, скажем, деталей специального назначения. Может получиться так, что для производства спецдеталей электронную программу управления инструментами составить будет проблематично, поэтому придётся принимать обрабатывающий центр и программное управление на обычных деталях сложной конфигурации из нержавеющих сталей. Пока Минмаш оставляет окончательное решение за собой. Проблема осложняется ещё и тем, что немецкие фирмы сами не знают, каким образом они смогут удовлетворить наши требования. От этих разговоров я устал и пообещал Рощину вернуться к этому вопросу позднее, после того как я обсужу его с Шориным и Самсоновым.

Тройственного союза не получилось, так как Илья, будучи явно не в настроении, сразу отмежевался от обсуждения, сославшись на то, что его дело – проектирование, а не производство. «Вот вы с Шориным и немцами договоритесь о технике, а за изменением проекта я прослежу». Тупичок, подумалось мне.


РЫБАЛКА – ЭТО СВЯТОЕ, НО НЕ ГЛАВНОЕ, ХОТЯ…

Вот и встретились два одиночества, как поёт Кикабидзе. Мы идём ранним утром вдоль протоки, поглядывая по сторонам с лёгким чувством ожидания чуда. Не важно, какого. Пусть заяц выскочит и, испугавшись, смешно засеменит лапами и бросится в кусты. Пусть стрекоза сядет на удочки в наших руках. Даже пусть дождь побрызжет, а потом, умыв листву и окропив водную гладь, унесётся через лес в город. На душе спокойно, и не хочется ни о чём думать. Но придётся.

Выбрав удобное место, снарядили удочки и, усевшись на стульчики, забросили наживку в воду и уставились на поплавки. Не клевало. Бросили в воду несколько горстей сладкой консервированной кукурузы и только хотели вернуться «к нашим баранам», один поплавок поскакал в сторону, и первая плотвица последовала в садок. В течение получаса мы регулярно вытаскивали упитанных плотвиц. Затем клёв затих, зато беседа началась и набирала обороты. Этого Шорин не выдержал и подсел ближе ко мне. Перекинув удочку, он заговорил: «Я вчера перед сном поразмышлял. Кардинально ничего не меняется, но с философской точки зрения это неправильная посылка. Что-то изменяется, конечно. Но мы об этом не знаем. Придётся предпринять какие-то действия, но как-то деликатно, и посмотреть ответную реакцию. С другой стороны, как бы всё не испортить – Франц это же наверняка новые материалы, которые разрабатывает Тиссен по заказу военных фирм. Давай ещё немного подождём, поосторожничаем, а там вдруг появится зацепка». Я взглянул на воду. Одного поплавка не было. Рыба сильно сопротивлялась, и пришлось её долго выводить. Когда она показалась на поверхности, мы увидели, что это килограммовая щука. Вероятно, она схватила плотвичку, которая польстилась на насаженную на крючок кукурузину. Борис умело подхватил щуку подсачеком. «Вот видишь, нежданчик, но справились же… Будем думать»,– вернулся он к прерванному разговору.

Извлекли удочки из воды, снова наживили, подкинули прикормки и сели ждать новых чудес. Плотва подошла покрупнее, и удовольствие, которое мы получали от её ловли, на время приглушило растущую тревогу. Садок тяжелел, и мы решили закончить ловлю, и так рыбы хватит на всех. В приподнятом настроении мы финишировали на Техникер и завалились к нашим вассалам. Жанну тоже позвали, и она даже слегка растерялась при виде «высокого» начальства, но тут же подключилась к чистке рыбы. Обед получился великолепным, а рыба всякая вкусна, когда она свежепойманная. Весело провели время. О работе говорить запретили, говорили о Москве и погоде там. О магазинах подробно рассказывать не стали, что о них говорить, тем более подробно. Ну как в старом анекдоте: «Спроса нет, вот и не завозим». Разъехались по домам чистить свою часть рыбы, а Шорин ещё планировал заскочить к Самсоновым – угостить плотвой и щукой.

Лето подходило к концу. Семья стремилась в Вену. Во всяком случае, так она говорила. Вся. Мы с Борисом как перед судным днём торопились получить максимум удовольствия от рыбной ловли. Как правило, нам удавалось отличиться, но если мы посвящали этому увлечению будний день, то рыбы рощинцам не доставалось. Она чистилась и отправлялась в морозилку. Дисциплина есть дисциплина, утверждают немцы, говоря о желаемом, но неосуществимом. Жизнь показала, что это правильно, но обидно, поэтому мы лицемерили и думали, что незаметно.

На наши вопросы и австрийцы, и немцы отвечали уклончиво, тормозили, и создавалось впечатление, что летом они не работают, а могут только давать советы. Нам сразу стало спокойнее. Мы решили приступить к активной работе с того дня, когда дети пойдут в школу. По моей просьбе Рощин подготовил проект письма в Минмаш, где были представлены результаты наших бесед с фирмой «Тиссен» в лице Франца Ноймайера, и наши предложения по испытаниям обрабатывающего центра. Несмотря на то, что переговоры ведутся в Москве, нам хотелось бы сориентироваться, чтобы вовремя подготовить необходимые документы, в том числе план испытаний оборудования и программного обеспечения. В ожидании ответа, пусть и промежуточного, я почти каждый день приезжал в офис и беседовал с Рощиным, который считал, что история с обработкой деталей из тугоплавких металлов вообще выдуманная и должна решаться металлургами. Мы горячились и по очереди ходили к кофемашине за кофе и печенюшками. Однажды я застал там Анну. Она стояла, задумавшись, и не заметила, как я подошёл. Подняв голову и неожиданно увидев меня перед собой, она вздрогнула и опустила руки. Меня как будто ударило током, и некоторое время я стоял неподвижно, оцепенев, потом молча налил кофе и пошёл, постоял в дверях пару секунд и вернулся к Рощину. Тот посмотрел на меня как на больного, но ничего не сказал.


И ОДИН В ПОЛЕ ВОИН.

Людмила с детьми приехали в субботу, а в воскресенье мы все вместе отправились на гору Каленберг, о которой давно говорили и как-то даже собирались подняться на вершину, где стоит телебашня высотой 165 метров. Сама гора высотой около 500 метров когда-то звалась «Свиной горой», так как в лесах на её склонах водились кабаны. Рядом с телебашней находится причудливая церковь Св. Иосифа. Детям хватило пяти минут для знакомства с церковью, и они унеслись на обзорную площадку, откуда видно всё то, что дорого венцам: у подножья зеленеет венский лес, блестит Дунай, просматриваются виноградники и весь город. На площади около телебашни толпятся туристы. Работает ресторан, и начинаются тропы, по которым можно двигаться мимо виноградников или через лес. Мы не пошли пешком, а поехали вниз, посматривая на указатели. Нам было не важно, где перекусить, хотелось посидеть на свежем воздухе и посмотреть на довольные лица детей. И нам это удалось. Мороженое тоже было неплохое. Портило настроение приближение школы, поэтому Женя интересовался, успеем ли мы на рыбалку. Я обещал, и в ближайшую субботу мы трое и собака утречком направились в Штопфенройт на озеро. Больше всех был доволен Кузьмич, который во время поездки корчил нам рожи через заднее стекло машины, а по приезде на стоянку никак не хотел надевать ошейник. Пришлось Борису на него прикрикнуть, но через 200 метров, когда мы уже были на тропе, он его, конечно, отпустил. Пёс оценил благородство хозяина и трусил рядом с нами, только изредка исчезал на короткое время в кустах. Было сложно наловить живцов, так как попадались крупноватые экземпляры, но через полчаса у нас уже был десяток небольших плотвиц на троих. Снарядив удочки крупными поплавками и тройниками, каждый из нас забросил две персональные снасти в определённые командой места. Женя с Кузьмичом пошли вдоль берега в поиске других удобных мест, а взрослые мужики сели на стульчики и наблюдали за поплавками. Помолчали. Я не выдержал: «Сноу буду звонить в сентябре, а с Францем увижусь в Кёльне, когда будет ясность с новым текстом контракта» – и исподлобья посмотрел на Бориса. «Конечно, куда спешить, всё равно всё будет постепенно проясняться». Вернулись Женя с Кузьмичом, довольные и разгорячённые прогулкой. Сын перекинул удочки ближе к тростнику, растущему на другом берегу протоки и запросил чаю. Откусив от бутерброда, он вдруг воскликнул: «Дядя Боря, у вас вроде клюёт, вон поплавок притопило». «Погоди, погоди, пусть заглотит»,– запричитал Шорин, ухватившись за ручку спиннинга. Притопленный поплавок поплыл в сторону зарослей. Борис резко подсёк и вытащил килограммовую щучку. Жека помогал ему подсаком. И тут же, бросив щуку вместе с подсаком на траву, бросился к своим удочкам. Постоял, высматривая исчезнувший поплавок, неторопливо подсёк и, с трудом вращая катушку, взволнованно негромко крикнул: «Подсак!» Две щуки лежали на траве. Мы на них временами посматривали и не заметили, как подошёл егерь. Доброжелательно поздоровавшись, он достал рулетку и измерил щучек. «Всё по закону, норма, – сказал он,– вот только рыбу надо прибить, чтобы не мучилась». Он достал из сумки маленькую киянку и поочерёдно стукнул наших щук по голове. «Вот так надо»– улыбнулся он и исчез.

Попив чаю и перекусив, стали собираться. Птицы пели, кузнечики стрекотали, комары поглощали свой завтрак. Было хорошо. Видимо, так хорошо, что мне пришла в голову неожиданная мысль: «Надо ломать ситуацию и действовать самому. Борис осторожничает, и это правильно. Но с другой стороны, если меня изучают и контролируют моё поведение через Сноу, значит, есть какая-то конкретная цель. Шорину она непонятна или он по каким-то причинам не признаётся. Мало ли какие могут быть обстоятельства. Надо думать самому, и я приму решение».

Дети пошли в школу. Людмила включилась в общественную работу. Мы с Рощиным каждый день трудились над отчётностью, оговаривали процесс предстоящих приёмок и переписывались со Штельце. Звонить не хотелось, так как он каждый раз начинал спрашивать, как нам понравился общий новогодний праздник, проведённый по его приглашению в Венском лесу. Ну не можем мы отвечать гостеприимством на гостеприимство. Бюджет у нас очень строгий.

Сноу я позвонил в середине сентября из телефона-автомата. Голос Вальтера выражал радость, и было очевидно, что он загораживает трубку рукой и понижает голос. У меня опять в организме возникло недовольство, соседствующее со злостью. Вальтер явно переигрывал. «Ладно, подождите,– разговаривал я сам с собой, – дальше я сам себе режиссёр». Договорились опять о встрече в греческом ресторане. Сноу рассказал, что он был в Италии, в районе Генуи. Он бывал там и ранее, и хорошо знает и город, и окрестности. «Мне уже там всё знакомо, поэтому я загорал, купался и наслаждался итальянской кухней и вином. Из чисто генуэзской кухни он назвал местные пироги, фокаччо, ризотто на рыбном бульоне и всевозможная рыба с соусом песто. Пока не попробуешь – не поймёшь. Как и везде в Италии – паста, равиоли и пицца. А вот вино надо пить лигурийское. Лигурия – это район, к которому принадлежит Генуя. Вальтер предпочитал белые вина типа пассито и коронато, как настоящий австриец, который своих красных сухих вин и не знает. По его данным в ближайшее время подпишут изменения к контракту, где поменяют спецификацию оборудования, которая осталась после отправки станков. Что касается обработки уже набивших оскомину тугоплавких металлов, австро – немецкая сторона передаёт свой опыт в производстве деталей из таких материалов, а также необходимое для этого вспомогательное оборудование. Франц планирует приехать в Вену в октябре, привезёт с собой документы и, если понадобится, мы их обсудим. «Звони в начале октября, мы согласуем дату встречи»,– уже прощаясь, серьёзно сказал Вальтер.

Шорин редко находился у себя в кабинете весь день. Он посещал Торгпредство, Посольство и какие-то другие организации, и переговорить с ним один на один было проблематично. «Вот-вот или раньше», – отшучивался он. Так как ориентировочно план действий в моей голове уже созрел, я не настаивал.

В начале октября я позвонил Сноу из дома, разрушив таким образом налаженную им систему. Встретиться решили в парке Пратер в ресторане «Швейцарский дом», где Францу нравилась демократичная обстановка и чешское пиво «Будвар». Он об этом раньше упоминал, и мы решили сделать ему приятное. В день встречи я выехал заранее, заправил машину и заехал на рынок, где купил овощей и фруктов, о чём Людмила давно говорила, да всё было недосуг. Затем я поехал в Пратер кружным путём, посматривая в зеркало заднего вида, поворачивая то направо в узкую улочку, то останавливаясь у случайно увиденного магазина. В самом Пратере машин было немного. Был будний осенний день. Я, поставив машину, прошёлся пешком, вдыхая полной грудью запах осени. На территории парка, примыкающей к ресторану, были десятки столиков, но немногие были заняты, ведь было уже прохладно. Открыв широкие двери, я был поражён атмосферой, более соответствующей немецким пивным. Выпить чешского пива, да ещё съесть жареную свиную ножку, да ещё с тушёной капустой, в Вене это великолепие найти нелегко. Посреди помещения стояли большие столы со скамьями, где располагались компании, а вдоль стен была возможность посидеть втроём-вчетвером за столами меньшего размера. Там-то меня и ждали Вальтер с Францем. Заказали ножку и большую тарелку гарниров. Пиво официант принёс, не спрашивая, и, грохнув кружками по столу, поставил на листочке три галочки и всунул его в стоящий на столе стаканчик. Мы не забыли заказать абрикосовки и, ожидая, развлекали друг друга рассказами о летнем отдыхе.Закуска не успела остыть, и мы, выпив шнапс за воссоединение близких душ, принялись за ножку и капусту, орошая всё это пивом. Официант, изучив пристрастия гостей и ничуточки не сомневаясь, аккуратно поставил на стол ещё три кружки. Ноймайер поведал, что на его фирме руководство разделилось на сторонников и противников передачи опыта производства деталей из тугоплавких сплавов советской промышленности, но расширение контактов с советскими учёными и специалистами на фоне развития демократии и двусторонних отношений склонили чашу весов в сторону сотрудничества. Сейчас готовится перечень материалов по этой тематике и спецификация на вспомогательное оборудование. Франц принёс также внутренний доклад фирмы «Тиссен» о проведении опытов с этими металлами, но подчеркнул, что это его частная инициатива. Просмотрев доклад и отметив про себя, что он достойно оформлен и имеет вид действительно рабочего документа, я попросил Сноу убрать его к себе в кейс, мол, потом заберу, а то помну или пивом залью. Посмеялись и решили, что нам хорошо. Быстро темнело, и мне показалось, что все друг от друга устали. Франц на следующий день отбывал обратно в Германию, и ему требовался отдых. Сноу вызвался отвезти его в отель. Я распрощался и через зелёный массив по тропе двинулся к машине. Не дойдя метров двадцать до неё обнаружил, что рядом с машиной мельтешат два типа в плащах. У меня это не вызвало никакого беспокойства и, открыв дверь, я стал усаживаться. Один из незнакомцев подошёл и постучал по окну. Я, приоткрыв окно, спросил, в чём дело. Стучавший заявил, что он сотрудник спецслужб и хотел бы со мной поговорить. Было сумрачно, пустынно, и ситуация складывалась не в мою пользу. Попросив предъявить удостоверение личности, я одновременно твёрдо заявил, что являюсь официальным представителем советского Торгпредства и не собираюсь ни с кем разговаривать на улице. Махнув у меня перед носом удостоверением, австриец (или немец), усмехнувшись, предложил беседовать не на улице, а где-нибудь в другом месте, например, в кафе. Я предложил встретиться в нашем офисе, если имеются вопросы для обсуждения. Одновременно я сообщил, что о нашем контакте буду вынужден доложить директору фирмы. Не смущаясь и, видимо, ожидая такую реакцию, сотрудник через окно протянул мне руку и предложил не держать зла. Не обращая внимания на предложение рукопожатия, я завёл машину и пожелал оперу удачи в его трудном деле. Быстро выдернув руку, опер отступил в сторону.

На меня такой подход оказал негативное, обескураживающее действие. Я ощущал нервное напряжение и гнал машину, стремясь удалиться от Пратера, как будто за мной гнались. На всякий случай я посматривал в зеркало заднего вида и, не заметив никакого интереса к моей персоне, влился в автомобильный поток, следующий в сторону венского международного комплекса (ООН – Сити). Повернув после моста через Дунай направо, я подъехал к дому Шорина. Борис посмотрел на меня, почесал зубами верхнюю губу и, сказав, что как раз собирался гулять с собакой, начал одеваться. Кузьмич примчался, уселся у двери и, порыкивая, вертел головой, посматривая на нас с интересом. «Вот если бы люди обладали таким чутьём»,– подумал я и двинулся вслед за не заставившей себя ждать парочкой. «Интересно, интересно, – включился Шорин, спуская собаку с поводка. – Видно, они стали торопиться, подумали, что мы что-то знаем или догадываемся. Но ведь это – спецслужбы, им кто-то приказ должен был отдать. Во-первых, не волнуйся, во-вторых, ничего никому не рассказывай, подумаем пару дней, подождём, посмотрим, может что-нибудь и проявится с неожиданной стороны. Ты поезжай домой, выпей чуть-чуть, да детей повоспитывай. К утру всё уляжется, и вдруг что-то проклюнется», – тихо пропел Шорин и с едва заметным сожалением посмотрел на меня.

Дома всё было предсказуемо. Женя мастерил очередное укрытие для своих машинок, сопел и не обращал на окружающее внимания. Оля записывала что-то в тетрадь и беседовала с Людмилой, которая в свою очередь испытывала салат на рыхлость деревянной ложкой. Она внимательно на меня посмотрела, прокрутила увиденное в голове и положила мне салата. Рюмку я налил себе сам. Чтобы скрыть невесёлые мысли, я рассказал о жареной ножке и тушёной капусте, об обстановке, которая их окружала, и предложил в выходные нагрянуть в Пратер с завоевательскими целями. «А на колесе покатаемся?» – неожиданно прорезался женин голос. Я посмотрел на его круглую хитроватую физиономию, и мне стало немного легче.

В офисе всё было по-старому и почему должно быть по-другому? Шорина и Самсоновых не было, Жанна мучила счётную машинку, а Рощин с коллегами рисовал на школьной доске графики приёмок. Я к ним присоединился и сразу попал в переплёт. В низах существовало мнение, что тугоплавкие металлы искажают реальную картину машиностроительного производства. Чтобы приглушить инженерный бунт, пришлось вдохновенно смешивать правду с фантазией и получилось, что мы не знаем всех обстоятельств, а в верхних эшелонах должны принять решение, о чём нас проинформируют. Наше дело – придерживаться логики развития событий и высказывать своё мнение. Сюда же надо отнести работу с графиками приёмок, куда желательно вносить коррективы, чтобы чувствовался контроль.

Потом приехали Самсоновы, уже при входе выражающие друг другу какие-то претензии. Анна загремела чашками, и явился Шорин. Не скажу, что у него был вид победителя, но и на проигравшего он похож не был. «Самсонов здесь?» – обернулся он в сторону кабинета зама. И не дожидаясь ответа, сказал: «Ну и… Пойдём, жажда замучила. Анюта, мы на полчаса».

Отхлебнув прохладного пива, мы поставили кружки и некоторое время сидели молча, поглядывая друг на друга. Начинать надо было Шорину: «Я сегодня утром был у одного главного лица и всё откровенно рассказал – иначе нельзя – перепроверит по своим каналам и, если соврёшь, накажет». У меня с ним деловые ровные отношения и, если сможет, то всегда поддержит. Он сказал, что подождём до праздников. Потом, если не поступят другие относящиеся к произошедшему факты, будем думать. Попросил нас спокойно проанализировать все моменты, показавшиеся нам необычными, и никому о событии не говорить, даже Костину. Помолчали, и уже уходя, Борис тихо сказал: «Самсонов задумчивый ходит, видимо, не получается «каменный цветок». А доклад ты правильно у Ноймайера не взял, мало ли что. Сноу привезёт, никуда не денется».


ДЕТИ ТРЕБУЮТ ВНИМАНИЯ.

Обещания надо выполнять, особенно детям. И вот мы в Пратере. Машину поставили там же, где я коротко побеседовал с австрийскими операми. Отсюда парк аттракционов виднелся сквозь деревья, уже наполовину голые. Пройдя по тропе к колесу обозрения и полюбовавшись детской железной дорогой, мы встали в очередь и через пятнадцать минут поднимались над Веной, сидя в кабинке. По осени столица Австрии нисколько не убавила своей красоты. Нам казалось, что мы заново знакомились с уже известными нам местами. Погода была солнечная, воздух прозрачен. Через парк местами проблёскивал Дунай, до которого было не так далеко. Открывался вид и на другие аттракционы, к которым дети с нетерпением присматривались. Догадываясь о предварительном сборе сведений от школьных друзей, я ждал просьб и предложений. И они последовали. Выполнить их все не было возможности, поэтому мы пошли бродить и принимать решения на ходу. После автодрома и бешеного скакуна, который успешно сбрасывал с себя упорных седоков, требовался отдых. Аттракцион ужасов нам его предоставил. После того как Женя заявил, что это всё фигня и ни капельки не страшно, пришлось всем съесть ланген – это такие хрустящие длинные булки, похожие на наши советские язычки, но натёртые не сахаром, а чесноком. Оле очень понравилось, а Жека требовал продолжения банкета, то есть традиционных сосисок с картошкой фри. Мы уселись за стол в садике около пивной «Швайцерхаус», где мы с Францем и Вальтером недавно были. Маленькая (на 800 граммов!) свиная жареная ножка с салатом подвигли Люду на кружку пива, обо мне и говорить нечего, а дети, как всегда, в своём репертуаре. Весело переговариваясь и вспоминая «дурацкий» дом ужасов и женины обидные для скакуна слова, когда он летел с него на лежащие внизу надутые матрасы, каждый делился тем, что он считал интересным для всех. Оказалось, что тем и случаев великое множество, только необходима соответствующая обстановка, чтобы о них поговорить и высказать своё мнение. Домой вернулись уставшие, полные впечатлений, и каждый завалился в свой угол что-то делать своё: читать, писать и думать. Так как я не трудоголик и писать могу в офисе, мне стоило в спокойной обстановке подумать о том, что день грядущий мне готовит. А готовит он мне коллективную работу над практически новым проектом, подготовку документов на продление командировки приёмщикам, хотя может быть зря, так как там уже очередь стоит из «своих». А главное спокойно, если получится, ожидать до «после праздников» каких-то рекомендаций облечённых властью советских чиновников по поводу моих действий или бездействия. Хотели выйти в Бельведер, где была очередная выставка, но было уже сумеречно и лень из-за усталости.


КРАСНЫЙ ДЕНЬ КАЛЕНДАРЯ.

Приближалось седьмое ноября, и советское торгпредство, так любящее праздники, готовилось отметить эту дату, подводя итоги года торжественным собранием и фуршетом с танцами. Костин, которому торгпред, вероятно, поручил организацию проведения праздника, предложил мне выступить на собрании с приветственным словом и небольшим докладом. Отказов за границей не принимают, пришлось готовиться. Своё мнение о революции у меня имелось, стрелка политического компаса, подрагивая, клонилась к либерализму, поэтому сложностей с тезисами не было, а заводская практика работы с людьми подсказывала, как правильно их сложить в компактный доклад, который бы всех устроил. Конечно, я слегка волновался и в день «икс» повёлся на предложение Шорина посетить приём в нашем посольстве. Выпивать я не хотел, однако меня сбил с настроя настоятель местной православной церкви, с которым познакомил меня Борис. Он настолько выглядел священнослужителем, что отказаться выпить с ним рюмаху было кощунством. А потом подошёл Костин с Дядей и, чтобы скрыть напряжение, пришлось выпить ещё одну. Обходя знакомых, я приметил несколько посетителей, которые, на мой взгляд, обращали на себя внимание. Забив себе в память уточнить у Шорина их статус, я удалился домой, чтобы до начала собрания наметить тезисы своего выступления, однако времени оставалось мало, и, посидев немного в кресле и продумав красную нить выступления, я решительно направился в Торгпредство.

Народ уже был разогрет, зал полон, и многие перекрикивались, думая не о докладе, а о продолжении банкета. Всё было честно. Костин, поздравив всех с годовщиной октября, вызвал меня на сцену. Нешаблонно начав доклад и почувствовав доброжелательный и заинтересованный настрой зала, я облокотился на трибуну и продолжил вещать в выбранном ключе. Реакцию зала я определял по выражению лиц слушателей первых рядов и, если первая часть моего доклада сопровождалась доброжелательным блеском глаз, то по мере того, как я увлечённо рубил с плеча словом, в глазах коллег появлялось сначала недоверие, а потом и какой-то проблеск страха. Никаких изменений в направлении вектора речи не было, но тем не менее… Эта метаморфоза меня задела, я нажал локтями на трибуну и почувствовал, что она двигается в сторону авансцены и, если честно, уже ближе к краю. Чтобы не доводить состояние слушателей до паники, мне пришлось отойти от трибуны, которая, как оказалось, была в свободном плавании и ничем не крепилась к полу сцены. Представив себе, что могло случиться, если бы я ничего не заметил, я сбавил обороты и, искоса поглядывая на бунтарскую трибуну, стал плавно продвигаться к финишу, употребляя не свойственные для начала выступления избитые фразы. Кроме первых рядов никто ничего не понял, и потом, уже в буфете, некоторые знакомые говорили: «Здорово ты докладывал, вот только в конце что-то не сложилось». Пришлось отнекиваться.

Мы с Шориным постояли в буфете, жуя бутерброд и запивая его коньяком, и посмеивались негромко над моими приключениями. Борис рассказал о замеченных мной новых лицах, присутствовавших на посольском приёме. «Ну, Дядю ты теперь точно не забудешь, а когда ты ушёл, он переговорил с личностью, которую ты, вероятно, ранее не встречал. Не все знают, что это – заместитель начальника отдела австрийской контрразведки, который занимается СССР. Мне его как-то показали. Он в МИДе Австрии занимает должность заместителя директора департамента по работе с соцстранами, но мы-то знаем, кто он на самом деле. Самсонов вроде бы с ним знаком. Откуда? Такой клубок! Пойдём, потанцуем! Ты ведь у нас сегодня гвоздь программы». Борис отобрал у приёмщиков Жанну, а я пригласил Анну. У Рощина был недовольный вид, а у женщин наоборот. Анна похвалила меня за доклад, а когда я рассказал ей о казусе, пытаясь сымпровизировать юмореску, она смеялась, обращая на себя внимание. «Да, с вами не соскучишься», – вдруг проговорила она лукаво и как-то нерешительно. – Илья тоже так говорит. А тот был чем-то раздосадован и заметил, довольно зло, что «вы много на себя берёте». И мне показалось, что он это не о нашем проекте.

Высший уровень: дядя Самсонова, Дядя, Торгпред, посол, зам. нач. отдела австрийской контрразведки, и может быть, чиновник, к которому обращался он по поводу произошедшего со мной инцидента.

Средний уровень: Шорин, Самсонов и, может быть, Костин, а также руководители связанных с нами австрийских и немецких фирм.

Низший уровень: Сноу, Ноймайер и ваш покорный слуга.

Какую роль в этой круговерти играет Франц, трудно сказать, но, во всяком случае, не на моей стороне. Ему поручили передать мне внутренний доклад фирмы «Тиссен», он передал. Сноу контролировал передачу, но я доклад не взял. Он также в курсе того, что мой последний телефонный звонок был не из города, а из дома. Обставить подход ко мне в Пратере в лучших традициях контршпионажа не удалось, но Сноу уже не мог ничего изменить. Нам оставили пространство для контрдействий, упрекнуть им меня не в чем, поэтому можно занять наступательную позицию. Надо это обсудить с Шориным и заявить протест или как там у них это называется. Самсонов явно в курсе моего звонка из дома, но его цель неясна, скорее всего, он хочет воспользоваться ситуацией и подвинуть Шорина, одновременно не исключено, что по просьбе своего родственника каким-то образом оказывает Дяде услуги. Вспомнив Самсонова и его двуличность, мне вспомнились слова Анны, подтверждающие мои догадки. На среднем уровне расстановка сил понятна, со Сноу разберёмся, а вот действующие высокие персоны и их цели вне моего понимания. Да и Шорин, похоже, в своих рассуждениях далёк от реальности. В любом случае мы обладаем более обширной информацией, чем несколько месяцев тому назад. Как сказал ранее Борис, подождём пару недель, а потом, если не будет никаких новых данных, будем действовать. Никого в курс дела вводить не нужно, кроме тех, кто уже знает. Во всяком случае, Илью и Костина вычёркиваем.

Раздался шум лифта, родные голоса, и вся команда ввалилась в квартиру и, перебивая друг друга, стали настаивать, хотя я и не возражал. Удивившись моему соглашательскому настроению, детская половина семьи быстро растворилась, а мы с Людой решили внести предложение поехать за грибами, так как торгпредские женщины сказали ей о появившихся в Венском лесу маслятах и опятах. Мы изложили идею поездки детям, подчеркнув, что потом можно было бы пообедать на одном из холмов, где тренировались дельтапланеристы. Дети выслушали предложение, оценили его как интересное и, не имея никаких возражений, согласились.


ВЕНСКИЙ ЛЕС.

Мы никого с собой не приглашали, поэтому могли не спешить, но всё-таки встали пораньше, чтобы полнее использовать светлое время глубоко осеннего дня. Отправились мы по южному автобану. Когда начались сосновые леса, свернули на местную дорогу, ведущую вдоль леса до упора, где была спонтанно устроена автостоянка. Пройдя оттуда метров сто, мы упёрлись в маслята. Их было столько, что говорить, что мы их искали, просто смешно. Грибы срезались под шляпку и укладывались в пластмассовые ведёрки. Изредка слышимые крики убеждали нас, что мы не одиноки. Первый акт грибной эпопеи закончился, когда ведёрки стали полными, а руки чёрными. Двигаясь к машине, мы непроизвольно косили глазами по сторонам, и казалось, что мы здесь не проходили вообще. Жёлтые живые пятна. Тихая и будоражащая воображение охота. Сполоснув руки и усевшись в авто, мы направились по дороге, которая разрезала Венский лес пополам и служила перемычкой между южным и западным автобаном. Выискивая какой-нибудь съезд в лес, я неожиданно для себя обнаружил не очень-то приметный указатель на деревню Майерлинг и, недолго думая, свернул на узкую асфальтированную дорожку, ведущую в покрытое тайной Венского леса место. Пока мы двигались в сторону замка, я коротко рассказал связанную с ним душещипательную историю кронпринца Рудольфа и его любимой румынской баронессы Марии. Будучи женат, кронпринц тем не менее, не скрывал своей связи с Марией и даже успел обручиться с ней по обряду масонов, одновременно послав прошение Папе. Отец Рудольфа, Франц Иосиф первый, не желая замечать душевный надлом сына, угрожал ему лишением наследства и высылкой из Австрии. На пике обострившихся отношений в семье Габсбургов случилась трагедия, когда были найдены в охотничьем замке тела любовников. Расследовалось много версий, но тайна трагедии так и не была раскрыта. Венский лес продолжает её хранить.

Ознакомившись с экспонатами, мы поспешили в лес. Лес был приведён в порядок, поваленных деревьев не было вообще, но мы всё же вымучили пакет опят, которые находили на пнях и возле деревьев. Незаметно подкрался голод и, когда прозвучало предложение вернуться к машине, оно было встречено с энтузиазмом. По дороге мы потревожили стадо кабанов. Известно, что кабаны, особенно самки, очень опасны, когда с ними находятся детёныши, а это был тот случай. Мы замерли и молча смотрели на гордое шествие диких свиней по тропе. Поросята, как и взрослые особи, были тёмные до черноты, но в полоску, что было неожиданно весело. В считаные минуты семья исчезла в овражке, а мы в машине.

Кафешка была расположена почти на склоне холма в сторону автобана. Ребята очень радовались солнечной погоде, летающим дельтапланам и, конечно, сосискам с картошкой. Мы с Людой опустошили целую сковородку жареной печёнки с картошкой. Напитки у всех были свои.

Вернувшись в Вену, я завёз семью и заскочил затем на Техникер, чтобы передать приёмщикам ведёрко с маслятами. Подарок был принят с благодарностью, и я, не задерживаясь, поспешил домой. Тем не менее, у меня сложилось впечатление, что опустившиеся на город сумерки ещё больше сгустили грибной дух, чувствовавшийся даже на улице. Дома грибы поделили пополам – половина Шориным, о чём я сообщил Борису по телефону. Кузьмич грибам был явно не рад, и, пока мы разговаривали, ворчал и мешал хозяину общаться.


ПОСЛЕДНИЙ И НЕРЕШИТЕЛЬНЫЙ.

Выспавшийся и посвежевший я пришёл в офис раньше всех, открыл дверь и стал раскладывать на столе документы, готовясь к разговору с Рощиным, так как надо было выработать общую позицию по отношению к начальникам и, может быть, сформулировать собственное мнение при разговоре с Костиным, хотя Шорин повторял много раз: «Сами решим!» Собственно, вопросов было немного и на листе, который я подготовил для записи замечаний и предложений, удалось сформулировать лишь несколько фраз. В большинстве случаев присутствовала специальная графа, в которой хитрый Рощин писал: «С проектом согласовано». Можно было, конечно, в отдельных документах поставить галки и написать карандашом «проверить», но по мере ознакомления эта идея тускнела и сошла на нет. В целом, всё было достаточно продумано. Оставалось собрать внутренний «хурал» для составления проекта протокола о состоянии дел и приложений к нему. До прихода сотрудников было время, и я, положив перед собой чистый лист бумаги, рисуя замысловатые геометрические фигуры и соединяя их, задумался. Так бывает с человеком, который с отрешённым видом сидит и, кажется, что он обдумывает какую-то важную проблему, а на самом деле мыслительный процесс проходит сам собой. Усталый ум не в состоянии зацепиться за что-то существенное и сделать самостоятельный шаг в сторону познания. С расстановкой сил я уже пытался разобраться, но с каждым уровнем, где условно соседствовали и свои, и чужие, предстояло разобраться. Ну вот, вроде бы забрезжило. Значит, свои? Шорин – безусловно, свой, и обсуждать возникшие проблемы можно только с ним, хотя у него положение – хуже не придумаешь. На фирме его подсиживает, и серьёзно, Самсонов, с которым всё время приходится считаться, имея в виду родственные связи и, даже думать не хочется, не только родственные. Мне, конечно, сие не ведомо, но имеется зависимость от посольства, и даже, в лице Костина, от торгпредства. С учётом того, что вокруг него из-за меня сгустились нетрадиционные тучи, едва ли он меня будет решительно отстаивать. Конечно, он сделает всё, чтобы меня поддержать и помочь, но в рамках, за которыми он рисковать карьерой не будет. Задумываться о роли Рощина не стоило. Он просто хороший парень, доверяет мне и даже может чисто по-человечески помочь. Приёмщики ходят под Рощиным, обеспокоены только продлением командировки. Ни помощи от них, ни вреда не просматривается. Костин – личность мутная и неинтересная. Назвать его своим можно только с натяжкой. Самсонов – «свой-чужой», и ни одна система ПРО его не определит, тем более, что «свой» он – условный и в любой момент перейдёт в противоборствующий лагерь. Степень «чужести» была бы ясна, если бы мы знали цель завязавшегося «сражения». А это сейчас главное, так как от этого, ни много, ни мало, зависит моя судьба. Так что думай – не думай, а из мужской известной мне половины окружения единственный бескорыстный друг – это Кузьмич, загрустил я, реально почувствовав на ногах тёплую мягкую тяжесть его тела.

Пришла Анна, заглянула, бескомпромиссно предложила кофе. Кофе пришлось принести два, так как ввалился Рощин, который рассказал, что на Техникер при чистке грибов забили всю канализацию, и сейчас её чистят австрийцы. Они ругаются, а наши ехидничают, но ведут себя уважительно. Анна похихикала и пошла к Жанне обсудить подробности. Приёмщики, как всегда, прокрались тихонько и что-то обсуждали у себя в кабинете. Самсонов разговаривал по телефону, оттачивая свой немецкий. Был слышен его смех. Потом приехал Шорин, забрал приготовленные для него грибы, куда-то отъехал, вернулся и какое-то время переругивался с Ильёй. В середине дня предложил мне отвезти Нелли грибы и погулять с Кузьмичом. Был какой-то взвинченный. Маршрут был сродни настроению, проехали переулками мимо Интерконти и Хилтона на набережную канала в канцелярский магазин, купили пачку бумаги и ручек для офиса. А затем по краю Пратера вырулили на мост через Дунай, а там через парк – к дому Бориса. Поменяв грибы на Кузьмича, пошли прогуляться, хотя Нелли предлагала пообедать. Чувствовалось, что Борис не склонен к домашней трапезе, а у пса были планы на прогулку. Осенняя погода, пустынно, какая-то мелкая водяная пыль в воздухе. Борис помолчал и нехотя проговорил: «Во-первых, за нами сегодня была слежка, это ни в какие ворота не лезет, но тут что-то не так. Не будут австрийцы заниматься ерундой. Они ведь знают, что мы против них не работаем. Значит, кто-то попросил. Претензий к тебе никаких нет, во всяком случае, по разным каналам никаких новых данных об инциденте в Пратере не поступало. Мой шеф занял выжидательную позицию. Это понятно – лишний геморрой ему не нужен. Так он говорит, но сам считает, что его уровень позволяет ему принимать неординарные решения, связанные с известными только ему обстоятельствами. Пока приказ – ждать. Если бы мы не доложили о подходе к тебе, было бы ещё хуже. Мы бы оказались заложниками и левых, и правых, хотя и сейчас от нас уже ничего не зависит. Если шеф задумает пойти к послу, он меня известит. Фантасмагория какая-то, что не удивительно, если Дядя рядом. Зацени выражение «Дядя рядом». Действительно, нечеловеческая мистика какая-то, – то ли хохотнул, то ли всхлипнул Борис, сопровождая найденный «шедевр» непереводимым набором слов. Кузьмич удивлённо взглянул на хозяина, потом на меня и коротко заскулил. Видимо, сочувствовал.


НЕТ ОТДЫХА ДУШЕ УСТАЛОЙ.

Подкрался Новый год. В торгпредстве в фойе зала установили и украсили ёлку, дети репетировали всякие песенки и танцы для новогоднего концерта, строили планы на школьные каникулы. Новый год встретили в торгпредстве, а потом посидели с Шориными у нас дома, пошутили, пошумели, послушали Пугачёву и даже пытались ей подпевать. Получилось неожиданно хорошо. Приёмщикам командировку продлили на полгода. Они приободрились, но лимонку пить не перестали. От Штельце последовало приглашение провести вместе православное Рождество в Тироле около известного ледника Гроссглокнер. Кроме удобных лыжных трасс, там чудесные виды на Альпы, а высокогорная панорамная дорога является одной из самых знаменитых горных дорог в мире. Разместились в отеле у подножия ледника на пригорке. Видно, так строили из соображений безопасности. Все номера с балконом. Штельце был с женой, полной женщиной, оказавшейся любительницей горных лыж и катавшейся лучше всех. Самсоновы были в новых лыжных костюмах, с новым оборудованием и выглядели вполне убедительно. Шорины были настроены снисходительно. Тем более что Нелли категорически отказалась «портить причёску». Оля и Наташа чуть-чуть покатались и уселись с Людой в шезлонги рядом с Нелли. Шорин и я с Женей решили испытать все трассы. К счастью, их оказалось немного, и мы влились в коллектив в середине дня. Самсоновых мы встретили на трассе и сообщили им, что встречаемся по просьбе Штельце в кафе на леднике. Каждый отдал спорту то, что посчитал необременительным, то есть никто не стал ломаться, и постепенно собрались у входа в кафе, ожидая сигнала к штурму. Последней примчалась фрау Штельце, румяная и довольная. Она так лихо остановилась перед нами, что очередь из снега перерубила всех пополам. Это было похоже на детскую шалость. Все заулыбались, расслабились и, уступая друг другу дорогу, устремились к входу, рассчитывая на послеобеденный отдых. Взрослые не отказались от абрикосовки и бочкового пива, а дети гнули свою линию. В качестве специального блюда по совету Штельце все с удовольствием съели острый супчик с рубцом. Потом принесли дежурное блюдо: тушёную свинину с картофелем и капустой с большим количеством подливки. Дети ели сосиски, а гарнир брали у нас. Женщины обсуждали свои проблемы, а мужчины, как всегда, работу. Штельце подтвердил, что приёмка специальных станков состоится в Линце, учитывая, что принято решение их отгрузку производить из Австрии. Обрабатывающий центр доставили из Германии, а специальный высокоточный станок из Швейцарии, причём станины для этого оборудования будут тоже изготавливаться нашими зарубежными партнёрами, в то время как станины для остальных станков будут отливаться на советских металлургических заводах. Самсонов сказал, что изменения в проекте практически все проведены, планировки уточнены и поступят для утверждения в ближайшее время. Шорин немного резковато заметил, что работа по приёмкам идёт в графике, претензий нет, лишь бы нам не мешали. Торгпредство нашу работу включает в отчёты, Костин пытается давать «ценные» указания, не вникая в суть. Я понимал, что Борис специально мутит воду, надеясь, что Илья поддержит разговор о Костине и где-то проговорится. Но присутствие Штельце остановило дискуссию, и, поблагодарив его за приём, мы разбрелись по номерам. Мои пошли прогуляться, а я открыл дверь балкона, сел в кресло и задремал. Очнулся я от стука в дверь. Одновременно со стуком ввалились Борис с Ильёй и, продолжая раздражённо говорить, показали на столик, используя в качестве указки бутылку водки, и подняли три пальца, намекая на три бокала. Намёк был понят. Илья бегал по комнате и продолжал начатый ранее разговор: «Нечего на меня вешать всех собак, вы сами всех нервируете, не понимаете, что люди серьёзные и шутить не любят. Что Костин, это просто смешно! А Сноу – просто дурачок, его убьют – никто и не заметит. К слову, он сейчас в больнице валяется с сердечным приступом. Сидите, раз попали, и не сопротивляйтесь!» – шлёпнулся он на стул и стал разливать. Положив на столик печенюшки и кубики сыра, я впервые подумал о том, что Илья действительно не всё знает, а если точнее, не знает сути, просто чувствует ситуацию и боится, так как знаком с действующими лицами. Но Шорин уже завёлся и, залпом выпив, на удивление спокойно сказал: «Илья, у нас с тобой всё ясно. Мы и так с тобой всё вместе решаем, но так вот, без борьбы, с позиций силы, подставлять… Зло берёт. Илья, я тоже смогу включить резервы, но давай оставим всё пока ровно. Только скажи, где Он существует в пространстве и времени? В Вене, конечно, нам теперь только Германии не хватало. Илюш, давай дружить! Нам для дела надо, а молчать будем даже на костре инквизиции. В Москве кое-кто уже насторожился, но предпринимать ничего не будут. Всё быстро меняется, а мы не знаем, как всё обернётся».

Илья сидел, слегка покачиваясь на стуле и сжимая в руке бокал так, что костяшки пальцев побелели. «То, что всё меняется – не ходи к гадалке. В догадки я играть не буду, глупо это. Отель прямо напротив собора на Штефансплац, выхода два – на площадь и на Грабен. Обедает он в отеле, там отличный ресторан. Завтракает обычно в Интерконти, видимо, нравится еда. А деньги, скорее всего, его не интересуют. В этих же местах проводит деловые встречи».

Нельзя сказать, что эта информация Шорина воодушевила. Он смотрел на Самсонова зло, хотел что-то спросить, но вместо этого вяло махнул рукой и взялся за бокал. Молча выпили. Тут после лёгкого стука в комнату вошла Анна. «Илья, ты же обещал проехаться по панорамной дороге. Хотя, видимо, все водители в ауте…»– прошлась она взглядом по нашим напряжённым и раскрасневшимся лицам. «Так получилось»,– Илья и не думал отступать в сторону.


ЭТОТ ПАРАЛЛЕЛЬНЫЙ МИР.

В начале февраля Самсонов готовился к командировке в Союз, чтобы на месте в Минмаше, в проектном институте и на строительной площадке определиться с очерёдностью приёмок и отправки оборудования. Он неоднократно звонил в Кёльн, задавал проектантам вопросы, записывал, а потом собрал нас и заявил, что ждёт от нас быстрой реакции на информацию и возможные вопросы, на которые ему понадобятся немедленные ответы. Связь будет поддерживаться по факсу, установленному в проектном институте в Москве, и по телефону, разговоры по которому надо оформлять в виде телефонограмм. Мы его успокоили, проводили и продолжили заниматься обычными делами. Неделя без Самсонова пролетела быстро и не оставила следа в памяти. Но какая-то волна всё-таки прокатилась, так как Шорин после возвращения Ильи помрачнел, и выражение ожидания неприятных известий не сходило с его лица. Связано ли это было с поездкой Самсонова в Москву, трудно было понять, но Борис хранил молчание.

Приближалась весна, и фигурно подстриженные декоративные кусты в парке Бельведер подёрнулись салатовым пушком. Мы уже подумывали о рыбалке, но у Творца всегда более точная информация о будущем, и в одно тёплое утро Шорин предложил мне прогуляться. Я уже, видимо, так устал от режима напряжённого восприятия действительности, что даже почувствовал некоторое облегчение. Погуляв около выставочного зала в Бельведере и ознакомившись с расписанием выставок, мы посидели на скамейке. Откуда открывался прекрасный вид на Вену. Смысл нашей беседы заключался в одном лишь эпизоде, который, как и бывает в жизни, мог повлечь за собой значительные последствия. Шеф Бориса сообщил ему, что он проинформировал посла о подходе ко мне в Пратере и твёрдо заявил об отсутствии у австрийских спецслужб порочащих меня сведений. В сообщении послу шеф применял несколько раз слово «провокация», причём посол при этом недовольно морщился. Борис не уверен, что эта информация по дипломатическим каналам будет доведена до МИД Австрии. Вместе с тем, он решился на запрещённый приём, договорившись с секретаршей посла запомнить визит Дяди, если он состоится. Испытывая к Борису чувство приязни, молодая женщина обещала сделать это. Она узнала Дядю на фотографии, которую Шорин ей предъявил. «Мне же не трудно сказать девушке приятное и вручить безделушку какую-нибудь, а в посольстве я чуть ли не каждый день бываю,– добавил он. – А ещё, когда мы узнаем, что Дядя был у посла, нам предстоит самое трудное – чуть-чуть последить за ним, потому что нас могут ожидать непонятные, но важные вещи. Подумай, следует ли использовать Рощина? Нам ничего другого не остаётся, как действовать самим. Имея на руках факты, шеф решит, как их можно использовать в своих интересах. Вдруг они совпадут с нашими?»

По здравому рассуждению мы могли теперь просто ждать. А вы пробовали спать, есть, пить, разговаривать с людьми и одновременно ждать неизвестно чего? Но в жизни всё так и происходит. Твоя судьба где-то решается, а ты не имеешь об этом никакого представления. Ты непроизвольно оказываешься вершителем чьей-то судьбы, даже не подозревая об этом. В любом случае мир устроен так, что рано или поздно новости тебя найдут, но будет, скорее всего, уже поздно. Мы этого боялись, поэтому каждый отъезд и возвращение Шорина меня нервировали, так что мне начинало казаться, что пора что-то делать. Человек не может жить всё время в напряжении. Работа и быт сняли остроту, и появились настойчивые мысли о рыбалке. Сын, не привыкший к взрослой дипломатии, прямо заявил, что лёд на всех прудах растаял и пора бы… Шорин сдержанно смеялся, на словах поддерживал идею, но не более того. Зная его характер и, в основном, одобряя его конкретность, я в душе понимал, что ему хочется расслабиться, когда мысли возвращаются к исходной точке. Но ребёнку этого не объяснишь.

Борис всё-таки узнал, что интересующая нас личность посетила посла. Не было никакого сомнения, что последний обладает информацией и связями, чтобы позволить себе тянуть время и, прикрываясь полученными из центра указаниями, принять наиболее комфортное для себя решение.

Напротив центрального входа в отель размещалось кафе – кондитерская, где в любое время дня толпилось огромное количество народа, жаждущего свежеприготовленных пирожных. Большие во всю стену окна позволяли лицезреть всю площадь и пешеходов, снующих по ней. Стоячие места у окон всегда были. Там устроена длинная стойка, как в баре, где можно удобно поставить чашечку кофе и картонное блюдечко с пирожными. Там я и стоял ближе к вечеру, пристально вглядываясь, как в киноэкран, в стену отеля, где темнел вход. Возле входа в отель с улицы Грабен устроили кафе прямо на улице, где венцы и туристы за столиками под зонтиками проводили время, перекусывая чем-то лёгким и разглядывая толпу. Там сидели Шорин с Рощиным, дегустируя сухое белое вино. Диспозиция была правильной, но «рыба плавала в другом водоёме». На другой день нам повезло. Не успел я отхлебнуть горячего кофе, как увидел появившегося на углу отеля, на пересечении Грабен с площадью, Дядю, который не спеша двигался в мою сторону. Расстояние между нами было не более пяти метров, но рассмотреть что-либо в кафе со стороны улицы было невозможно, если, конечно, не ставить такой цели. Повернув за собор, он двинулся в сторону городского парка. За ним, слегка горбясь, семенил Рощин, увёртываясь от суетящихся туристов. Подошёл Шорин, и мы направились в торговый центр на Кертнерштрассе, где договорились ждать Рощина. Он появился минут через двадцать, взволнованный, но довольный. Евгений точно описал человека, с которым Дядя поздоровался, и Шорин, немного подумав и посмотрев по сторонам, вынул из кармана куртки несколько листков бумаги. На них была изображена, извлечённая из какого-то журнала, иерархия МИД Австрии, перечислены все службы, включая различные департаменты. При описании рода деятельности каждого департамента были представлены фотографии руководителей и их замов. Три пальца сошлись на одной фотографии. «И что бы это значило? – вопросительно посмотрел на нас Борис. – Ладно, подумаю, а сейчас мы заслужили обеденный перерыв». В подвальном помещении ресторана «Гёссер» нашёлся столик и для нас. А от него до офиса всего-то пятнадцать минут пешком. «Ну, вы вкалывайте, – улыбнулся Шорин, садясь в машину,– а у меня не менее важные дела».

В офисе было спокойно. Рощин несколько раз решительно заходил ко мне в кабинет со схемами, при обсуждении гордо поворачивался в профиль. Пришлось сказать ему, что он похож на греческого героя. Он заслуживал и большей похвалы, но грубая мужская натура не терпит излишней ласки. Анна поила нас кофе, развлекая историями из жизни торгпредства, посмеиваясь над мелкими бытовыми событиями. Жанна корпела над очередным балансом. Руководители отсутствовали. Первым приехал Самсонов, отобрал у нас Анну, и они, по-разному черканув по нам взглядом, исчезли. Рощин отпустил приёмщиков на Техникер заниматься хозяйством, а я дождался Шорина. Но он, похлопав меня по плечу, поцокав языком и заявив, что надо бы на рыбалку, снова ретировался.


ЕСЛИ БЫ НЕ РЫБАЛКА ИЛИ ПАРАЛЛЕЛЬНЫЙ МИР 2.

В субботу. Сгорая от нетерпения. Мы с Женей неслись в Экартсау, где нас уже ждали не менее нетерпеливые Шорин с псом. При встрече Кузьмич облизал своего юного друга и почтительно на меня посмотрел. Купив в магазине наживку, мы по тропе поспешили на наши места. В этот раз Кузьмич солидно трусил рядом, природа пела и пахла, глубоко внутри теплилась надежда. Поймав несколько плотвиц, Женя со своим привычным компаньоном пошли вдоль берега на разведку, получив приказ «языка не брать». Казалось, что от обретённой свободы они счастливо повизгивали и мгновенно исчезли за росшими вдоль воды кустами.

« Сначала я получил втык за самодеятельность, а потом пришлось четверть часа сидеть и смотреть на думающего шефа. Ты не можешь себе представить, какие это краски, чувства и движения. Когда я рассказывал, он двигал на столе все попадавшие в поле зрения предметы, включая чугунный письменный прибор, из которого сыпались карандаши и ручки. Он ёрзал в кресле, вскакивал, тёр лоб, причём одновременно его лицо меняло цвет от бледного до багрового, а глаза то светились, то темнели за очками. А потом, когда размышлял, он делал то же самое, но в медленном темпе, и это было непереносимо. Заключение было следующим: во-первых, мы теперь знаем все привходящие обстоятельства, которые можем толковать по своему; во-вторых, оценить создавшуюся ситуацию проблематично, так как мотивы и сценарий нам неведомы; в-третьих, от нас уже ничего не зависит и остаётся только ждать, однако развязка неминуема, учитывая серьёзную расстановку сил; в-четвёртых, посол – лицо зависимое, и он примет такое решение, которое устроит всех, кто замешан в эти игры; в-пятых, продолжайте работать, и не дай Бог…» Шорин виновато на меня посмотрел и добавил: «Игра, конечно, в одни ворота, но и ущерба большого не будет». Вернулись мальчишки. Женя сказал, что в ста метрах от нашей стоянки в заливе плещется и плавает на поверхности довольно крупная рыба. Прошлись по берегу и увидели описанную картину. Вероятно, после зимы ослабевшая или больная рыба не в состоянии погрузиться в воду и делает бесполезные круги. «Вот тебе и аллегория», – с горькой усмешкой подумал я.


КОРОТКО ОБО ВСЁМ.

Работа над проектом подходила к завершению. Рощин несколько раз выезжал в Кёльн, откуда связывался со строительной площадкой и подчищал подвисшие вопросы. Результаты своих переговоров и проекты протоколов он по факсу отправлял в Вену. Подправленные и согласованные со Штельце, они направлялись нами в Москву. Минмаш всё сверял ещё раз со стройплощадкой и посылал нам указания с приложением графиков приёмки оставшейся части станков и принадлежностей. По здравому размышлению работы оставалось месяца на четыре.

Самсонов смирился со своим положением, помягчел и стал вполне дружелюбным. Они с Шориным, видимо, окончательно выяснили отношения, и Борис управлял офисом единолично, уже не отделяя проектную часть от всего проекта. Почувствовав неограниченную власть, Шорин разошёлся, и мы начали ездить на рыбалку уже и в будни, не афишируя это, но и не особенно скрывая, снабжая рыбой весь коллектив. Вязкая атмосфера, связанная с Дядей и его амбициозными планами, не прояснялась. Приходилось смириться с мыслью, что всё разрешится внезапно и кардинальным образом.

Австрийские СМИ много внимания уделяли состоянию советско – австрийских отношений, особенно в части поставок нашей стороной энергоресурсов, от которых в значительной степени зависела не только австрийская промышленность, но и население. В политических кругах Австрии, как и во всей Европе, велась позиционная борьба между сторонниками умеренной политики, предполагающей сотрудничество с социалистическими странами, в том числе с СССР, сохраняя статус нейтрального демократического государства, и партиями более радикального толка, предпочитающими партнёрство с соседями, среди которых ведущую роль играла Германия. Наше руководство прилагало много усилий для поддержания стремления Австрии к нейтральному статусу и сохранения паритета с оппозицией при помощи умеренных цен на нефть и газ. Наш посол, не являясь крупной политической фигурой, старался придерживаться линии, разработанной руководством страны, и следовал неукоснительно его указаниям. Поэтому, когда с австрийским канцлером был согласован визит нашей правительственной делегации в Австрию в начале июля, посол дал указания всем руководителям советских организаций, работающих в стране, представить ему планы по работе с австрийскими учреждениями и фирмами во время пребывания нашей делегации в Австрии. Шеф Шорина, расценив высказывание посла в личной беседе о принятии всех мер по предотвращению возможных провокаций, обеспокоился и вызвал Бориса к себе. Долго он разговаривать не стал и приказал ему, чтобы в конце июня меня в Австрии не было. Всё это он рассказал мне во время нашей прогулки в Бельведере. Ещё он добавил, что моего отъезда никто не требует, просто так будет лучше. Шеф обезопасит себя, будет выглядеть перед послом хорошим исполнителем, а московскоеначальство поставят перед фактом, используя выражение «в соответствии со сложившимися обстоятельствами». Времени до отъезда ещё навалом, и в конце мая, когда закончатся занятия в школе, я с семьёй смогу получить на фирме оплачиваемый недельный отпуск, который смогу использовать для поездок по Австрии. Бензин и часть расходов он мне оплатит. Беседа получилась какой-то тяжеловатой, даже натужной, но по – другому и не вышло бы. Мы это понимали и, мало того, друг другу сочувствовали. Он понимал, что удар пришёлся по мне, а я чувствовал, что ему это ещё припомнят.

Как обычно, накануне лета работа в офисе несколько ускорилась или это только так казалось. У приёмщиков командировка заканчивалась, и они много времени тратили на беготню по магазинам. Им никто не делал замечаний, так как все понимали, что проект движется к концу. Начались бюджетные проблемы и пересмотр спецификаций, но и австрийцы, и немцы относились к этому индифферентно и связывали такие требования с общим состоянием экономики СССР. Графики приёмок оборудования чётко выполнялись, но уже складывалось мнение, что они затянуты. Рощин знал себе цену и, чувствуя себя героем без упрёка и подозрений, рассчитывал покинуть Австрию последним. Я в беседах с сотрудниками жаловался на состояние здоровья своих родителей и предполагал, что придётся уезжать в Союз раньше времени. Анна как-то необычно на меня посматривала, видно Илья ей выдал по моему поводу свои соображения.

Семья, после того как я сообщил, что старшему поколению в Москве требуется поддержка, сплотилась и ушла в активную оборону, раздумывая о том, что нам ещё подкупить и куда съездить. Оказалось, что меркантильная сторона не очень-то занимала детей, поэтому Людмила вопросы закупок взяла на себя, определив с моей помощью наши финансовые возможности. А по поводу поездки обсуждение зашло далеко – вплоть до Лихтенштейна, поэтому решено было сначала почитать, подумать, навести справки. Билеты заказали на 30 июня заранее, чтобы вовремя получить за них шиллинги и потратить. После того как Женя упаковал свои машинки в коробку, мы наконец опомнились, осознав, что до отъезда ещё далеко. Люда говорила с торгпредскими жёнами и почти каждый вечер выкладывала нам информацию о местах, которые посетили её собеседницы. Конечно, вкусы у всех разные, и мы на семейном совете, пользуясь картой, пытались разработать маршрут нашей прощальной поездки. Ни с кем особенно не советуясь, мы решили отправиться на юг Австрии, посетить Грац и Клагенфурт и насладиться красотами многочисленных озёр, расположенных вдоль границы со Словенией. «Сборы были недолги», и как только школьники отделались от забот, мы встали пораньше (никто и не думал капризничать) и с песнями покинули Вену. В Граце мы нашли приличный недорогой отель и, глубоко вдохнув воздух свободы, отправились в центр города. Конкретного плана у нас не было, и в рамках произвольной программы мы внимательно осмотрели церковь Сердца Христова, которая является третьей по величине в Австрии и славится своими витражами, и базилику Мариатрост, которая располагается на холме, возвышаясь над городом почти на 500 метров, и отличается пышным интерьером в стиле барокко. Надолго нас не хватило, и когда ноги вынесли нас к ратуше, рядом с которой пестрели прилавки с местными деликатесами, мы там задержались, «изучая» эти деликатесы на удобной лавочке в маленьком сквере. После «научной работы» программа стала ещё более произвольной, а отдых привлекательным. До отеля было недалеко, мы отдохнули, и вечер не заставил себя ждать. Прогулявшись по центру и осмотрев по ходу всевозможные замки, собор Святого Элидия, принадлежащего ордену иезуитов, и оперный театр, мы выдохлись и решили завершить экскурсию, полюбовавшись панорамой Граца и окрестностей с горы Шлоссберг, поднявшись туда на фуникулёре. Поняв, что силы на исходе, а город капитулировал, мы побрели на поиски хлеба насущного, который, как известно, можно найти в каком-нибудь местном кафе. В этот раз мы попали под влияние детей с той лишь разницей, что сосиски были не венские варёные, а местные разных сортов, жаренные на гриле. К этой куче вредной еды заказан был гарнир из горячей тушёной капусты и картошки фри, причём для приготовления использовалось местное тыквенное масло. Пришлось попробовать местное розовое вино, которое нам рекламировали как коварное. Коварство его заключалось в том, что после выпитого бокала потянуло на десерт, причём не нас, а детей. Штирийский штрудель был большой, вкусный и посыпан крошками тыквенных семечек, слегка обжаренных и подслащённых. Наутро мы отправились в Клагенфурт. Ехали полтора часа. Разместились в маленьком домашнем отеле на озере. Это конечно не Зальцбург, но старый город привлекает сохранившимися средневековыми постройками. Он настолько компактен, что прогуляться по нему не стоит больших усилий, а удовольствия от ходьбы по узким мощёным улочкам и неспешного разглядывания старых строений и достопримечательностей получаешь ощутимо много. Сфотографировали фонтан Линдвурм, очень популярный не только у туристов, но и у жителей всей Каринтии, которые верят в уникальность своей земли. Фонтан представляет собой дракона, из пасти которого хлещет вода, а напротив стоит победивший его воин с палицей. Наверное, есть что-то таинственное в противостоянии сил добра и зла в этих местах, выделяющихся озёрами, фонтанами и скромностью дворцов и церквей. Для местных жителей нет ничего удивительного, что от церквей Святой Елены и Святой Магдалины, расположенных на горе Магдаленсберг, каждый год в полнолуние после Пасхи отправляется факельное шествие по окрестным горам после посещения полночной мессы. Такое шествие на кого угодно оказывает впечатление и создаёт легенды. От средневековья нас отвлёк Минимундус – великолепный парк, на территории которого размещены около двухсот самых известных сооружений мира в миниатюре масштабом 1:25. Кроме архитектурных шедевров в парке устроены мини каналы, мини реки, озёра и порты, по мини железнодорожным путям бегают поезда, а в портах курсируют мини корабли. Если бы не было опасно, летали бы и мини самолёты с ракетами.

Когда мы отправились в путешествие без определённой цели, просто держа курс на запад, я почувствовал истинное удовольствие от самого процесса. Во-первых, это обсуждение с детьми маршрута по карте, во-вторых, остановки в местах, заслуживающих внимания, только для того, чтобы вдохнуть горный воздух, умыться в водопаде, посмотреть с моста стаи форели на речном плёсе и просто прислушаться к себе. В любом случае какие-то пункты по движению обозначать приходилось. Дороги к ним были отнюдь не федерального значения, встречались и серпантины, и грунтовые участки – эти обстоятельства значительно увеличивали время передвижения, что становилось обременительным. Так, нам пришлось потрудиться, преодолевая альпийский участок справа от ледника Гроссглокнер. Красоты открывались необыкновенные, и они надолго запомнились. Красота, когда её много и достаётся с трудом, утомляет, и мы единогласно постановили прекратить сизифов труд и остановиться в Цель-ам-Зее – горнолыжном центре, наполовину пустом. Был не сезон. Цены нас устраивали, тем более что прогулка вдоль озера доставила удовольствие, ресторанчик на берегу всех очаровал, сосиски там не перевелись, а местная свежепожаренная форель была выше всяких похвал. После обеда, который мог считаться и ужином, я завалился на боковую, а жена с ребятами пошли в бассейн. Зря я думал, что на этом все поползновения семьи закончатся. Проснувшись от радостных и бодрых голосов, я не сразу понял, где нахожусь, но постепенно проникся энтузиазмом путешественников, которые, перебивая друг друга, сообщили, что сегодня вечером в ресторане проводится дегустация блюд тирольской кухни. «Им хорошо, – подумал я. – Они проголодавшиеся спортсмены, а я – шофёр, но мне ведь тоже ничто человеческое не чуждо?» Оказалось, не дорого, но мило. Не упоминая о вине и кока-коле, можно отметить: традиционные вареники с начинкой из капусты, бекона и сыра; клёцки; всевозможные колбасные и сырные продукты и, конечно же, сосиски, мокнувшие в глубоком противне с кипятком. Хлеб, поджаренный на тыквенном масле, был вне всякой критики.

И вот мы въезжаем в Инсбрук, который со всех сторон обступают величественные горные цепи. Для нас такие виды стали уже привычными и не поражали, как раньше, своим великолепием и природной мощью. Мы превратились в потребителей красоты. Застолбив место в уютном отеле недалеко от центра, не спеша отправились в старый город и упёрлись в Хофкирхе, церковь, которая является своеобразным музеем истории династии Габсбургов. Дети были поражены огромными статуями эпохи возрождения и мрачноватой атмосферой вокруг них. В собор Святого Якова заходить не стали. Снаружи он выглядит скромно, да и деньги за вход берут немалые. Правда, потом нам рассказали о пышном интерьере, но тогда мы уже были сыты барочной причудливостью и поспешили дальше. Усталость уже чувствовалась, и мы многие достопримечательности осматривали со стороны, находя для этого лучший, как нам казалось, ракурс. Например, замок Абрамс, белый с коричневыми коническими крышами хорошо смотрелся чуть сбоку на фоне склона горы, покрытого хвойным лесом и скальными пятнами. В Инсбруке состоялись в 1964 году олимпийские игры, это отразилось на архитектуре и на отношении австрийцев к своему знаменитому городу, но в целом он проигрывает и Зальцбургу, и, само собой, Вене. Из Инсбрука мы устремились к Линцу, который мы посещать не собирались, так как это город промышленный, а старый город небольшой, строился как-то бессистемно и вряд ли поразил бы детей. В то же время Линц расположен на Дунае и является своеобразными воротами в придунайскую низменность, где выращивали виноград и монашеские ордена. Путь был неблизкий, и на ночлег мы устроились под Линцем на крутом берегу Дуная. Очень тихий домашний отель, вкусная домашняя пища. Дети, вкусившие в полной мере австрийских красот и больших расстояний, выслушали рассказ о предстоящем завтра путешествии вдоль Дуная по долине Вахау и не спеша удалились в свою комнату. Сначала слышен был принципиальный спор о преимущественном праве спать у окна, а потом стало пронзительно тихо. Некоторое время порассуждав, стоит ли устраивать ещё одну ночёвку до Вены, мы сдались Морфею, не очень-то сопротивляясь.

Погода утром была совсем весенняя. Пели птицы, запах цветов, проникавший через открытое окно, перебивал запах свежемолотого кофе. Женя не собирался вставать, но магическая фраза «мы – одна команда» всё- таки повлияла, и вся семья вскоре сидела в столовой и ожидала, когда пожарится омлет с ветчиной, но время не теряла, готовя себе бутерброды со свежим белым хлебом и попивая сок местного производства.

Линц – Вена – последний отрезок нашего многокилометрового путешествия, но самый интересный участок Мельк – Кремс с посещением городов поменьше, но с не менее увлекательной историей. Первый крупный населённый пункт – Мельк – с огромным монастырём, где в десятом веке обосновались бенедиктинские монахи, под эгидой которых фактически проходила вся жизнь города, хотя везде присутствуют символы власти Габсбургов. Связь города с монастырём, громадная библиотека, парк – всё это свидетельствует о былой мощи бенедиктинцев. Замки Артштеттен и Франценбург считаются одними из самых красивых в Австрии, да и не только в Австрии. Расположенные в предместье Мелька, они олицетворяют желание эрцгерцогов утвердить своё влияние над этими землями. Городок Дюрнштайн неожиданно открылся на левом берегу Дуная по ходу движения. На холме над городом видны руины замка, где был заточён Ричард Львиное Сердце, выкупленный Англией за 30 тонн серебра. Внизу на берегу Дуная высится бело-голубая звонница церкви, которая входит в состав монастыря августинских каноников. Монастырь всегда находился под пристальным вниманием монархов, то упразднялся, то вновь приобретал былую мощь. В настоящее время аббатство вновь принадлежит монахам – августинцам, было отреставрировано и стало доступным для публики. В туристический сезон здесь столпотворение, но сейчас пустынно и таинственно. Лучший вид на монастырь с реки, но и внутри есть что посмотреть: внутренние дворики с барельефами и статуями святых и сама церковь, богато украшенная внутри. Расположенный на холмах, утопающий в зелени, рассекаемый на части лестницами и узенькими улочками, Дюрнштайн забрал у нас много сил, а их надо было оставить ещё на Кремс. Последний оплот долины на пути в Вену. Рассказывают курьёзный факт – Дюрнштайн был, якобы, любимым местом отдыха Гитлера, который хотел даже выкупить город и его окрестности в свою собственность. Существует одна европейская шутка: «Австрийцы – молодцы. Они сумели убедить себя и весь мир, что Бетховен – австриец, а Гитлер – немец». Здесь, однако, может быть подтекст, так как понятие «австриец» исторически всегда означало австрийского немца. Понятие понятием, но иногда чувствуется, что между ними существует лёгкая неприязнь, корни которой понять трудно.

Двигаясь вдоль Дуная среди виноградников и фруктовых садов, временами теряешь реку из вида. Приходится ориентироваться по указателям, которые могут тебя подвести, когда ты вдруг оказываешься на мосту и вынужден переезжать реку, а потом возвращаться обратно. Так у нас и получилось, но мы добились своего, и вот он – Кремс. Город назван так по имени реки Кремс, впадающей здесь в Дунай, и по российским меркам считается большим. После Дюрнштайна Кремс нам не показался, однако кое- что мы заметили и даже посетили. Например, дом Иоганна Бетховена, брата великого композитора, а также музеи мотоциклов и карикатуры. Первый – один из крупнейших музеев такого рода в Европе. В нескольких километрах от Кремса находится замок Графенегг. В замке прекрасная капелла и монументальная лоджия, а также главная башня. Всё построено в романтическом стиле и издали кажется макетом, декорацией, однако вблизи представляет собой жилую резиденцию, в которой проживают потомки Августа Фердинанда.

Присели на скамью в маленьком сквере и обсудили планы. То, что подошло время обеда, возражений не вызвало, не было разногласий и по поводу того, что будем ночевать дома в Вене. Тут же, недалеко от ворот, построенных на входе в Кремс, нашли ресторан с прекрасной верандой, на которой стояли деревянные столики с плетёными креслами. Заказали салаты со спаржей – гулять так гулять – стейки из дикого лосося и сосиски с жареной картошкой. Вино, конечно, местное, кока-кола неизвестного происхождения, но вкусная. Погода солнечная, настроение отличное с лёгкой грустинкой, которая появляется, когда с чем – то расстаёшься, но глубоко об этом не задумываешься.

Пока шли к машине, на маленьком рыночке всё-таки купили пару бутылок вина из местных погребов и бутылку абрикосового ликёра, номер два по популярности в Кремсе. Всё это можно было купить и в Вене, но положение обязывает.

День не был ещё достаточно длинным, и мы запарковались у нашего дома, когда уже стемнело. Утром проснулись и поняли, что никуда идти не надо, а можно поговорить о планах. А может, что-то предпринять. А что, пока не придумывалось. Мне пришла в голову правильная мысль – пойти в офис и встретиться с соратниками. Необычно было видеть своё рабочее место после недельного отсутствия. Все на меня смотрели вопросительно, но фамильярных вопросов не задавали, только Рощин, пользуясь заслуженной репутацией, буркнул: «Всё развлекаетесь!» В глазах Анны горело ожидание рассказов о необыкновенных приключениях, но стойкие мужики уединились в кабинете Шорина и перебирали варианты. Самсонова, наверное, жаждавшего выражения дружбы, не было, поэтому я получил прямо в лоб приглашение собраться у Бориса в ближайшую субботу и устроить вечер воспоминаний. Затем следовали рыбалка и фуршет в офисе.


ЛЕТО В ВЕНЕ.

Хотели совместить сабантуй у Шориных с рыбалкой, но женщины забастовали, выдвинув свои доводы, отвергающие наше отсутствие, необходимое для общения и чистки рыбы. А может просто не любили австрийскую пресноводную рыбу. Вникнув в обстановку, впряглись в подготовку общего застолья, съездили на рынок, закупили всё необходимое и помогли собрать «поляну». Дети пошли прогуливать Кузьмича, но быстро вернулись, так как пёс тащил за собой всех троих и отказывался признавать случайных, с его точки зрения, хозяев. Домой все ввалились разгорячённые: ребята раскрасневшиеся, а пёс с гордо вздёрнутой головой подчёркивал свою самостоятельность. Борис отказался признавать поражение детей и договорился с собакой отложить прогулку на потом.

Предложение попробовать абрикосовку из Кремса было отвергнуто, так как закуска требовала белой, а женщины предпочли сухое. Девочки щебетали, а Евгений прицепился к мужчинам, требуя подтвердить ближайший выезд на рыбалку. Нерешительными голосами заставили женщин согласиться с ребёнком, после чего он забыл на время о рыбалке и переключился на еду, так как, надо признаться, был к ней неравнодушен.

Рассказали о нашей поездке в красках, что позволило Нелли заявить супругу, что « она такую же хочет». Праздник продолжался, и настал момент, когда Кузьмич под столом стал меня толкать мордой, заключая со мной договор о прогулке. Заявив об этом заревновавшему Шорину, я составил им компанию. Не надевая псу поводок и позволив ему сделать свои дела, Борис увлёк нас в аллею, где были разбиты клумбы с цветами. Вокруг никого не было, видимо, венцы разъехались по дачам, и мы уселись на скамейку, позволив Кузьмичу бегать по кустам, гоняя какую-то живность. Обстановка способствовала, и я решился изложить Борису картину маслом, которая сложилась у меня в результате событий, участниками которых нам пришлось быть. Услышав мой серьёзный, несколько взволнованный тон, Шорин насторожился и сосредоточился. Мой незамысловатый рассказ сводился к следующему: «Перебирая в памяти связанные с Дядей моменты, рассказы Лётчика, информацию Шорина, которую он получил от своих сослуживцев и из архивных материалов, а также восстанавливая впечатления от знакомства с культовыми сооружениями, каким-то образом замыкающимися на известные монашеские ордена и через них на тех же масонов, у меня сложилось мнение, что я смогу из цепочки предположений и предчувствий сложить картину какого-то параллельного мира, который, несмотря на свою мистическую и легендарную основу, носит конкретный характер. Передо мной возникает панорама, когда орден тамплиеров, священнослужители, Ватикан и сами власть предержащие предстают перед верующими как надежда на справедливость и высший справедливый суд. Учитывая, что Ватикан и правители от простого верующего люда всегда были далеко, оставались местные священники, которые держали паству в состоянии шаткого равновесия, подпитываемого перенятыми от тамплиеров масонскими идеями о справедливом демократическом общем порядке. Народ знал о знаках, символах, ритуалах масонских лож, но был туда не вхож, так как по сути дела в масонскую идею он не вписывался. Масоны рассчитывали на революцию сверху, но чтобы её свершить, формировали тайную организацию, состоящую из руководителей национального и даже международного масштаба, которые могли, пользуясь своим положением, продвигать масонские планы на самый высший уровень. Конечно, им были нужны талантливые люди, учёные, композиторы. Но они были рабочим материалом, временными союзниками. Вот руководители министерств, банкиры, владельцы крупных фирм, политики и даже президенты стран вписывались в амбициозные проекты мирового масонства. Если в стройной системе возникали просветы, их заполняли руководителями. Которых заранее воспитывали и взращивали. Для такой работы и использовались индивидуумы типа Дяди, обладающие сильным характером и пользующиеся поддержкой руководителей масонских лож, то есть магистров, а может, и сами ими были».

Некоторое время Шорин сидел, задумавшись, и гладил Кузьмича, вернувшегося после пробежки и улёгшегося рядом, высунув язык. «Я тоже много думал об этом, – сказал Борис, – и с твоими выводами, в принципе, согласен. То, что им на нас наплевать, это понятно. Я не об этом. По этой теме куча книг написана и фильмов уйма снята – мистика и тайна мадридского двора. Поражает то, что уничтожив тамплиеров, власти поняли, что им нужна равноценная замена, на которую они могли бы положиться. Не знаю, те идеи мировой справедливости, которые они вначале продвигали, были движением естественным или завлекаловкой с претензией на примитивную власть силы и денег. Вот в нашем случае ты пострадал, Сноу в больнице с инфарктом, Самсонов запачкан, в чём, мы просто не знаем, а результата они добились. Вот гляди». Борис достал «Вестник МИД Австрии», один из номеров которого он уже показывал нам с Рощиным, и ткнул пальцем в фотографию, на которой сдержанно улыбалось знакомое мне лицо. Под фото было напечатано: начальник департамента внешних сношений. Шорин даже не улыбнулся. «Ещё шеф сказал, что он по службе продвинулся, тоже начальником стал, что естественно. Ведь это ты ему с помощью Дяди и посла дорожку протоптал, а там, смотришь, местные ложи подключатся. Вот тебе и министр. Таким образом, как ты говоришь, просвет и ликвидируют».

Глядя на нас, Кузьмич ворчал и, казалось, что в жёлтых его глазах скрывалось разочарование, и готово было сорваться: «Эх, люди! Не ведаете, что творите. Жалко мне вас».

Сначала решили потрафить сыну и свозить его на рыбалку в привычной компании, что и было сделано в ближайшую субботу. Шорин взял бутерброды, приготовленные из запасов, оставшихся от нашего дружеского обеда. Поехали чуть дальше, в Штопфенройт. Места мы знали, Борис купил насадку: червей и кукурузу. Кузьмич вёл себя сдержанно и на берегу сидел спокойно, поглядывая по сторонам. Первым подлещика поймал Женя. Пёс одобрительно взглянул на него и снова улёгся. Подлещик был невелик, и я соорудил щучью удочку и нацепил его на двойник. Поплавок, увлекаемый живцом, стал медленно плавать, а мы увлеклись ловлей плотвы очень даже неплохой. Садок тяжелел, Женя суетился, но старался нам не уступать. Чай был горячий, бутерброды вкусные, настроение весёлое, поэтому мы сразу не заметили, как исчез большой поплавок с мальком. Сначала мы думали, что он почему-то не виден, потом доверили пацану подсечь. Щука была солидная, и сыну пришлось с ней повозиться. «Слабину не давай, держи в натяг», – негромко командовал Шорин. «Подсак!» – коротко ответил поднаторевший рыбак. Бестолково орудуя подсачеком, я всё таки поддел щуку, которая, угрожающе раскрывая пасть, казалось, ругалась на чём свет стоит. Кузьмич явно болел за щуку, дёргая легонько Бориса за штанину. Щуку мы завезли домой и бросили в ванну, рассчитывая использовать её на котлеты для фуршета по случаю возвращения на родину. Щука плескалась, а мы с Женей сели к Шорину в машину и повезли плотву на Техникер. Люда решила руководить на расстоянии и не поехала. Женя смылся к друзьям, а мы честно всем гуртом почистили рыбу, половину пожарили и съели, выпили лимонки, сказали комплименты Жанне. На все каверзные вопросы Рощина следовал ответ: «Завтра-завтра не сегодня – так лентяи говорят». Он не успокоился, а мы ушли. Вечер был чудесный, Женя расчувствовался и взял меня за руку.

На следующий день Рощина не было, он в австрийском бюро обсуждал со Штельце заключительный этап приёмочных испытаний. Жанна что-то считала, Анны не было, и я, покрутившись, отбыл домой, где меня ждали неутомимые путешественники.

В 30-ти км от Вены на северо-восток находится отличный сафари – парк, в котором собраны обитатели африканских саванн. Он разделён на две части: в одной звери живут на воле и можно на машине их лицезреть в естественных условиях; во второй устроены вольеры, где обитают неопасные животные, с которыми можно вблизи пообщаться.

Звери на воле выглядят вполне мирно, если смотришь на них из машины. Конечно, это касается жирафов, зебр и прочих парнокопытных, а вот хищники, хотя они за металлическим сетчатым забором, не внушают доверия.

При посещении второй территории, в вольере, где мирно сосуществовали козы, зебры, косули и прочие ламы, мы смогли их даже покормить, причём один активный белый козлёнок вёл себя отвратительно и хотел подружиться с дочкой, пытаясь запрыгнуть на неё. Оля, конечно, любила животный мир, но на расстоянии. Такую дружбу она отвергала и повторяла: «Мам, ну скажи ей!» Потом оказалось, что по китайскому гороскопу дочь – Коза. Набегавшись на свежем воздухе и заехав на обратном пути на рынок за провиантом для фуршета, мы там же и перекусили. Так что план выполнили. После обеда я завёз продукты в офис и забил холодильник. Женщины смотрели на меня с сожалением и чем могли, помогали. Поболтав с ними и доказав, что совет совершенно необходим, заскочил к начальникам. Шорин говорил по телефону и показал мне на стул – подожди, мол, – но я ждать не стал, а пошёл к Самсонову. Илья был сама любезность и стал меня вроде бы успокаивать, но успокаивать меня было не обязательно. Потом всё пошло своим чередом, теперь я успокаивал Люду, что всё успеем, убедил её составить список, где изобразить все необходимые действия, включая покупки, и вручил ей шиллинги, которые мне дал Шорин, частично возместив, как обещал, затраты на кругосветку и бензин. Борис одолжил нам карточку для посещения недавно открытого под Веной супермаркета. С купленных в этом магазине товаров можно было при наличии штемпеля таможни на чеках при пересечении таможни вернуть экспортную пошлину при достижении определённой суммы. Товары эти надо было показать, но так как продукты уже были съедены и выпиты, приходилось хитрить и сдавать паспорта и чеки проводникам, которые договаривались с таможенниками. А потом нам возвращали проштемпелёванные паспорта и чеки. Мы пересылали чеки друзьям в Вену, чтобы они превратили их в деньги. Проводникам же за содействие вручалась, как правило, бутылка коньяка «Наполеон». Это был отнюдь не французский коньяк, поэтому со временем он стал именоваться «Смерть проводника», хотя был вполне… Главное, проводники привыкли к его вкусу и красивой этикетке.

Прошерстив супермаркет, поспорив о подарках родственникам, мы осознали, что такой случай нам едва ли ещё представится. Дети как полноправные члены команды приняли деятельное участие в мероприятии. Когда мы поняли, что сил больше нет, сил не стало. Присовокупив к груде покупок дюжину картонных коробок, мы поспешили к машине.

На предложение Самсонова пригласить представителей торгпредства, например, Костина и представителя ВО «Станкоимпорт», мне пришлось ответить уклончиво, так как было не до политесов, да и недобрый я какой-то стал. Немногочисленные сотрудники нашей фирмы с благодарностью и сочувствием приняли приглашение. Люда и Нелли решительно отказались участвовать в празднике, мы же с Борисом, просчитав варианты, не стали их уговаривать.

Как всё неизбежное, настал и прощальный вечер. Накрыли стол в переговорной, и он блистал, как это у нас полагается, всеми красками и деликатесами. Наши женщины тоже сияли «декольтесами», решив напоследок дать нам, как образно сказал Шорин, «под штангу». Он принёс хорошую водку, которую приобрели по его просьбе международники в своём магазине, и разлил её по бокалам. Женщины не стали возражать. Во-первых, закуска была водочная, включая щучьи котлетки, а во-вторых, для храбрости, чтобы сказать мне добрые слова. Шорин неожиданно уступил право первого тоста Жанне, которая слегка потупилась, но потом, встряхнув головой, заявила, что таких как я ещё поискать надо, что начатое дело наверняка будем заканчивать вместе и что странно представить, что из моего кабинета не будет доноситься перевод с технического на язык венских рабочих окраин в русской интерпретации. Хороший правильный тост, после которого действительность отодвинулась и уступила место музыке приборов и бокалов. Фуршет позволял передвигаться вдоль стола и вмешиваться в завязавшиеся беседы, чем я и воспользовался.

Рощин, окружённый верными мушкетёрами, чувствовал себя в своей тарелке и соответствовал своему новому статусу и повышенной зарплате. Одновременно он откровенно сожалел о моём отъезде и сказал об этом без лукавства. Ещё он добавил, что благодарит за мою заботу обо всех коллегах, которые живут на Техникер, и за помощь в выживании, снабжая рыбой и убеждая во вреде лимонки. Мне было приятно слышать, что в случае необходимости он всегда окажет посильную помощь. Его просьба попытаться разобраться с реальной обстановкой на стройплощадке произвела на меня двоякое впечатление. С одной стороны, мне хотелось поставить крест на этой истории, а с другой – возникало чувство, что так просто я с проектом не расстанусь.

Самсонов хитро прищурился и, чокнувшись, рассказал, что предупредил своего родственника в Минмаше о моём выезде и советовал бы мне в случае каких-то недоразумений обращаться к нему. Потом, слегка посветлев лицом и повысив голос, чтобы собравшиеся его услышали, предложил тост: «Хотим мы этого или не хотим, мы, участвуя в нашем проекте, несём большую ответственность. С одной стороны нам повезло: не многие могут похвастаться работой такого значения, но ввязавшись в борьбу, мы не можем просчитать всех последствий»… Я взглянул на Шорина и заметил странный блеск в глазах, но это явно было не лукавство, а тщательно скрываемое раздражение. Анна, стоявшая рядом, что-то почувствовала и беспомощно на меня посмотрела. Фуршет продолжался, а ещё предстоял разговор, куда же без этого, между «допущенными». Однако всё было хорошо, и мы отложили доверительный разговор на следующий день. Всё равно будет тяжело.

Назавтра встретившись в бюро и вяло пожав друг другу руки, мы вышли и, не говоря ни слова, двинулись к Южному вокзалу, с которого через несколько дней отправится наш поезд. На вокзале мы знали закуток, где стояли столики и можно было отведать свежесваренный суп – гуляш и бочковое пиво. А ещё естественной и необходимой была обстановка, когда люди, испытывающие жажду, могут спокойно и тихо поговорить о назревшем, причём стоя. Поперчив суп и отхлебнув холодненького, мы помолчали, ожидая толчка энергии и наступления желания высказаться. Первым датчик сработал у Ильи, кто бы сомневался. Он, прокашлявшись, сиплым голосом изрёк: «Хорошо! Радоваться надо, что отделались по касательной. Вы как дети, играющие на берегу быстрой реки и не чувствующие опасности. Стоит оступиться и унесёт. Смысл игр такого масштаба нам понять невозможно, не хватает информации. Вот, например, закипают страсти, кого-то убивают, всё до предела обостряется, и вдруг всё как-то устраивается, забывается, только кто-то становится богаче и сильнее. Тебе, Виктор, в Москве придётся общаться с кучей чиновников, которые знают только то, что им дозволено. Это как пазл – пока не сложишь, картинку не получишь. Вот я часто задаю себе вопрос о смысле нашего проекта. Кто-то инициировал его утверждение и финансирование. Работали институты, заводы, министерства, эксперты, толковые специалисты. Ну и что? Решали те, кто дело затеял, кому это, в конце концов, будет выгодно. Скоро всё выяснится, ажиотаж убавится, пена спадёт…» Взяли ещё по кружке. Затуманились. Борис зло произнёс: «Илья, тебе лучше знать, ты мог бы додумать, проанализировать, предупредить. Я и сам иногда ощущаю, что к проекту отношение неоднозначное. Как будто он никому не нужен».

Я огляделся. За соседними столиками стояли случайные люди, забредшие «на огонёк», и неспешно беседовали. Пришёл в себя, когда заметил, что собеседники удивлённо на меня уставились, как будто чего-то ждали. Пришлось, пожав плечами, увести разговор в сторону: « Съезжу на монтаж, со своими на заводе поговорю, в Минмаше меня допросят, может, что-то проявится».

«Да, кстати, – вспомнил Борис, – твоя характеристика в МИД придёт к Ивану Ивановичу, он тебе все документы подготовит и расскажет, что делать дальше». «Я знаю, что мне надо делать, – посуровел я, а вы мне все необходимые бумаги справьте, чтобы я не бегал и не ждал бесполезно. Не я первый, не я последний». Борис набычился: «Не надо. Всё сделаем. Ты тоже упёртый, не зря Кузьмичу приглянулся, значит, справедливость любишь. На вокзале тебя встретят, разгрузят и домой отвезут. С ребятами контакт поддерживай, они тебе понадобятся, да и ты им тоже». Илья с любопытством на меня поглядывал и молчал.


КОРОТКО И ЕЩЁ КОРОЧЕ.

Посещать бюро в положенное время я не стал. Чтобы не позориться, так заскакивал, проезжая мимо. Но привычка поговорить осталась, и я уделял своим коллегам столько времени, сколько считал достаточным. Автоматически собрал свои вещи и кое-какие документы. Поговорил с женщинами и Рощиным. С приёмщиками, которые дружелюбно меня встречали, говорить мне было, честно, не о чем. Все разговоры заканчивались пожеланиями удачи, а где эта «госпожа», никто не уточнял. Делать мне в офисе было нечего, но привычка – вторая натура, и я приезжал снова и снова. Коробки Люда постепенно наполняла, дети ей помогали, собирали в кучки вещи, книги, сувениры и подарки. Учитывая факт, что сборы никогда не заканчиваются заранее, жена ходила с детьми гулять, и они всегда что-нибудь подкупали, например, гербы австрийских земель, конфеты, всевозможные приглянувшиеся мелочи и несколько машинок, которых всегда недостаточно. Шорин завёз оставшиеся от фуршета напитки и кое-что из еды. Посидели, но договорились всё равно напоследок попить пивка и поговорить. Так и случилось. Когда мы сидели с Анной около кофемашины и беседовали, вошёл Борис и, посидев с нами чуток, предложил пройтись. Рядом с Карлсплац было несколько кафе, и мы посидели за столиком на свежем воздухе и расслабленно, так как всё уже было решено, поговорили. Шорин ещё раз повторил вводные. Те, что касались отъезда и приезда. А также ненавязчиво высказал свои мысли, затрагивающие мои действия в Москве: «Во-первых, легенда твоего отъезда из Австрии не меняется независимо от того, с кем ты будешь общаться. Во-вторых, я здесь с тобой согласен, действовать надо по собственному плану и устраиваться на работу надо стремиться на свой завод к симпатизирующим тебе людям. В-третьих, с тобой многие захотят побеседовать. Отказываться не стоит, о делах говорить только с теми, кто по долгу службы имеет к проекту отношение, но легенда отъезда для всех одна, даже для моих коллег. Пусть даже они о чём-то догадываются, но «включай дурака», будь внимательным и доброжелательным. Будешь мне звонить, ничего лишнего, только по делу, связанному с проектом. Если понадобится помощь или совет, звони моему приятелю. Я его предупрежу. Конверт с координатами передам, когда буду тебе помогать с отъездом. Завтра приходи в офис, попрощаешься с Самсоновым и со всеми, кто будет. Мы в Вене долго не задержимся, к концу года все вернёмся, продолжим в Москве наши игры».

Всё так и случилось, и через пару дней моя семья, забив купе чемоданами и коробками с помощью многочисленных добровольцев, взяв у них посылки для родных (как же без этого), стояла на перроне Южного вокзала и ждала сигнала отправки поезда. Уже хотелось сесть и уехать, закончив эти бесконечные ненужные разговоры ни о чём. Наконец, отсвистело! Обняв Бориса и пожав руки остальным, я, передав привет Кузьмичу, поднялся в тамбур, где уже стояла и волновалась моя троица. Поезд, упрямо постояв положенное время, тронулся привычно к многочисленным границам.


ПОСЛЕСЛОВИЕ.

После приезда в Москву мы несколько дней отдыхали, если можно так назвать череду встреч с друзьями и родственниками. Родители радовались внукам, внуки вновь обретённым приятелям, а мы с женой тоже радовались и ждали, когда это всё закончится. Арендовали дачу в ближайшем Подмосковье, отвезли туда тёщу и детей и начали заново обживаться.

Первое, что я сделал по совету Шорина, это созвонился с Иваном Ивановичем, и он назначил мне встречу. Одевшись вполне официально, я приехал на Смоленскую площадь заранее, чтобы ознакомиться с обстановкой, а точнее, просто я не люблю опаздывать. Получив пропуск, я вошёл в вестибюль высотки, который со своими колоннами и впечатляющей высотой олицетворял власть и внушал почтение. Ожидающих было много, некоторые подпирали колонны, другие с деловым видом и портфелями медленно прогуливались по свободному пространству. Всё было солидно и безопасно, поэтому появление Дяди я расценил как непредусмотренную случайность. Причём это случилось лоб в лоб, поэтому уклониться резко вбок было бы нескладно и напоминало бы бегство. Для Дяди это тоже было неожиданностью. Он остановился и уставился на меня. Мне было неловко, но я спокойно стоял и разглядывал его, чего раньше не происходило вблизи. Лет пятидесяти, статный, хорошо одетый мужчина с сухощавым лицом и светлыми пристальными глазами. Я его не интересовал, но он всё-таки слегка нахмурился, сузил глаза и негромко сказал: «Ну что? Как они с вами поступили?» Не было понятно, спрашивает он или эмоционально констатирует. Мы были разных весовых категорий. Я мог повернуться и удалиться, но погасив где-то внутри растущее раздражение, буркнул: «У Вас же всё хорошо!» Это явно не было вопросом. Я проплыл мимо и, предъявив пропуск, прошёл в административную часть здания. Взгляд Дяди жёг мне спину, что, скорее всего, мне казалось. «Когда я от него отделаюсь?» – подумалось мне.

Иван Иванович был само внимание. Обмен документами состоялся максимально быстро, денежные чеки приятно грели самолюбие и, обменявшись любезностями, мы расстались. Наши координаты друг у друга были.

Позвонил своему директору Виктору Венедиктовичу и получил разрешение на аудиенцию в любое время. Захватив, как полагается, бутылку хорошего коньяка, специально купленного в Австрии для этого случая, явился к любимому руководителю. Учитывая, что его фамилия начинается на «В», к нему приклеилось уважительное «В» в кубе». Одновременно он был моим тёзкой. Мы обнялись, оглядели друг друга и констатировали, что ничего не изменилось. Ни я, ни директор, ни кабинет. Только бокалы были новые, да и прошли два с половиной года с нашей последней встречи. «Не рассказывай, что у тебя были уважительные причины не заглянуть к старику во время отпуска, не поверю. Как был разгильдяем, так и остался», – весело построил меня «В» в кубе», наливая коньяк в переливающиеся гранями бокалы. Пригубил, поцокал, хитро улыбнулся и полез в холодильник, спрятанный в тумбу стола. «Вот мне омуля холодного копчения привезли, мы с ним бутербродики сделали вкусные», – изрёк он и добавил в бокалы напитка. «Все войны когда-то заканчиваются, правда, не исключено, что начнутся новые. Ты человек молодой, опыта тебе, теперь и заграничного, не занимать. Обстановка будет обостряться, в том числе и в машиностроении, а мне надёжные люди необходимы. Мой главный инженер одной ногой на пенсии, пойдёшь на его место. Надеюсь, что врагов себе ты не нажил, поэтому в Минмаше документы должны завизировать. Будешь курировать свой ОТК и внедрение новой техники». Прозвучало это как приказ, но мне понравилось, тем более что на душе становилось легче.

«Твоё детище постепенно крепнет. Уже смонтировали первые образцы, правда, типовые. Что будет со сложными станками, особенно с электронным управлением, пока не понятно, но уже ясно, что возникнут большие сложности, так как нет базы программирования и компонентов для подобных систем».

Подошёл начальник отдела кадров, взял у меня фотографию и исчез. Мы ещё немного посидели, а когда Виктор Венедиктович почувствовал, что в этот раз я не настроен исповедоваться, он предложил мне, пока не подберут помещение, расположиться в переговорной, рядом с его кабинетом. Секретарши разглядывали меня с любопытством и носили мне кофе. Слухи обо мне они уже собрали. Администрация завода освободилась от всевозможных документов без грифа, включая рекламу, и они горой лежали на одном из столов и напоминали о том, что свобода закончилась. Но мне не было зазорно рассортировать всё и систематизировать, после чего я начал интересующие меня бумаги читать и делать кое-какие записи. Через полчаса Марина, самая симпатичная секретарша из директорских, принесла мне готовый пропуск. Тут же зашёл «В» в кубе» и пригласил пойти пообедать. Обедали мы в отдельной столовой для руководства. Многие меня знали и доброжелательно здоровались. Сели мы за стол к главному инженеру, который хмурился немного, но постепенно втянулся в беседу. Директор сказал, что у меня пока свободный график, а после того как я просмотрю всю «беллетристику», он мне даст некоторые текущие документы, которые, может быть, придётся обсудить. Поняв, что продолжать такой разговор при действующем главном инженере как-то нетактично, я, сославшись на дела, распрощался. Понимая, что на заводе никому до меня дела нет, я приходил, когда мне заблагорассудится, читал, выписывал. Подписывал какие-то бумаги, но потом директор сказал, что надо ждать возвращения из Минмаша завизированного приказа о моём назначении и до этого ничего подписывать не надо, и разогнал всю «камарилью». И я ждал.

Дней через десять мне позвонили из секретариата замминистра Минмаша Самсонова и попросили явиться к нему на приём. Это было сказано с нажимом, но мне почувствовалось и уважение. С этим чувством я на следующий день ждал приёма перед кабинетом, утонув в мягком кресле. Есть такой иезуитский приём, гасящий самообладание и способность к сопротивлению, тем более что выбираться из него с достоинством может не каждый.

«Игорь Васильевич вас ждёт!» – приказала секретарша в возрасте, наблюдая, как я освобождаюсь от поглотившего меня вместилища. Мы некоторое время сидели напротив друг друга молча. «Ну вот, вы снова в Москве и рвётесь в бой, – начал он без вступления. – Сначала мы (почему-то говорят всё время « мы», подчёркивая работу целого коллектива, хотя коллектив ничего не делал и мнения не имеет) планировали оформить вас на должность главного инженера строящегося завода, но вы сразу в свою нору… Но, может быть, в сегодняшних обстоятельствах вы правы, надо акклиматизироваться. Родителям помочь, а дальше и карьеру строить. Вы не пропадайте. Мы вас из виду не выпустим, нам ценные кадры и в руководстве отраслью нужны». Он говорил вкрадчиво, казалось, доброжелательно, однако глаза были безучастными, а наклон тела вперёд и вцепившиеся в подлокотники руки выдавали в нём хищника.

«Спасибо, я не пропаду, – съязвил всё-таки я, имея в виду, что сам обойдусь, – а приказ?» Он не дал мне договорить: «Документыполучите по почте, всё уже у секретаря». Оказавшись на улице, я вздохнул полной грудью и поехал домой, так как на дачу было уже поздно, да и одному хотелось побыть. Вечером позвонил коллега Шорина, представился Глебом и предложил встретиться завтра.

Рюмочная на Пресне уже исчезла, но мы проявили настойчивость и нашли забегаловку недалеко от зоопарка. Глеб оказался молодым и словоохотливым, но в то же время очень конкретным и чётко выражающим свои мысли. «Мне Шорин всё написал, как раз почта пришла, но там больше о Лётчике и тугоплавких металлах и сплавах, а вот о причинах вашего неожиданного отъезда очень туманно. Мне он посоветовал не мучить вас вопросами, а помочь, если надо». Я уже научился строить беседу так, чтобы не обременять собеседников просьбами, поэтому сообщил Глебу о своих планах продолжить работу на заводе, о визите к замминистра. Тепло отозвался о Лётчике, а о своих сомнениях распространяться не стал, понимая, что могу поставить человека в трудное положение. Зачем? Ведь я только-только начинал что-то понимать, а новой информации после возвращения практически не было. «Ну, давайте, за ваши новые впечатления, – поднял стаканчик Глеб. – У меня ещё появятся вопросы, да и связь с Борисом через меня можно организовать, так что я вам буду позванивать».

Почта из Минмаша с приказом о моём назначении пришла на завод через два дня. Моего предшественника проводили на пенсию, и я переехал в его кабинет, кое-что поменяв в интерьере. На строящийся завод мне пришлось много раз выезжать. Несколько цехов, где производились детали будущих типовых станков, приобрели законченный вид. А вот другие, по всем параметрам более презентабельные, имели незаконченный вид, и там постоянно велись работы. По генплану это должны быть цехи для установки обрабатывающих центров, производящих детали высокой точности и повышенного качества поверхности. Такие станки были ещё в процессе монтажа, и срок его окончания всё время продлевался. Складывалось впечатление, что существуют причины не ускорять процесс, и одной из этих причин были не афишируемые планы видоизменить их функционально для изготовления специзделий, не предназначенных для производства самих станков. Директор строящегося предприятия, которого я давно знал, признался мне, что из Минмаша приходят противоречивые указания, а ему, чтобы завершить проект, следует выполнить все предписания, изложенные в нём. Немцы и австрийцы, присутствующие на стройплощадке, в случае нестыковок строчат протоколы, так как удерживаемая нами гарантийная сумма будет им переведена только после подписания акта о сдаче завода в эксплуатацию. Путём логических размышлений мне стало очевидно, что мой директор посылал меня на стройку по распоряжению руководства министерства, которое предполагало каким-то образом втянуть меня в спорные ситуации, чтобы переложить на мои плечи часть ответственности. Почуяв такой расклад, я ничего не подписывал, при обсуждении спорных вопросов советовал обращаться к технической части проекта, а после откровенного разговора с директором вообще перестал ездить туда, ссылаясь на занятость. Действительно, мой рабочий день постепенно становился наполненным различными проблемами, решение которых входило в мои обязанности. «Кубический» директор настаивал на ориентировании технического отдела на современные методы обработки и производства деталей с применением программного управления. На типовых станках, которые мы изготавливали, такое управление применялось, и оно не представляло особой сложности. А вот на высокоточных станках, которые наш завод разрабатывал по спецзаказам, должны применяться особые программы, учитывающие специфику получаемых деталей, повышенную прочность и сложность поверхности. Таким программированием мы были не в состоянии заниматься и обращались в специализированные организации, чаще всего закрытого типа. Наш завод был ведущим предприятием машиностроительной отрасли СССР, поэтому Минмаш песочило директора, а он налегал на меня. Наш проект предусматривал поставку подобного программного управления вместе с обрабатывающими центрами. Но его нужно было изменить и приспособить к конкретным задачам. Это был ответственный момент. Руководство отрасли понимало, какую ответственность оно берёт на себя. Был готовый проект, где всё это было предусмотрено, но не было специалистов, которые бы приспособили имеющуюся информацию и блоки управления для специзделий. На самом верху разгорелись настоящие баталии, в которых одни обвиняли других в недальновидности и отсутствии базы развития отрасли.

Я позвонил Глебу, чтобы посоветоваться, так как предвидел возможность развития ситуации в нежелательном направлении. Старое место встречи обоих устраивало, и мы проговорили целый час. Он был информирован больше, чем я себе представлял, и рассказал, что их отдел трясут и требуют предложений. Инициатором наезда считают Самсонова из Минмаша, который в своё время сам лоббировал заключение и финансирование проекта. На расширенных совещаниях он пытается убедить руководителей разных ведомств в том, что проект сыграл свою роль, и станочный парк будет пополняться высококачественными станками. «Разработка программного управления для обрабатывающих центров является прерогативой электронной и электротехнической промышленности, – убеждал он. – На Западе такие центры тоже являются единичными экземплярами и применяются при производстве корабельных гребных винтов и различного рода вооружений. Такие задачи надо решать в комплексе, привлекая наши возможности за рубежом». Самсонова поддерживают люди, обладающие весом в правительстве, которые принимают решения о закупке зарубежной техники. Министр внешней торговли и некоторые председатели комиссий, которые ведают развитием в стране новой техники, ходят у него в друганах. Во всяком случае, Самсонов не собирается оставлять без внимания проект нового завода, продолжая какую-то игру. «У нас есть свои источники информации в его окружении, будем держать руку на пульсе»– закончил, прощаясь, Глеб.


ПОСЛЕСЛОВИЕ 2.

Можно изменить вес, рост, форму носа, но повлиять на течение времени невозможно. Работа приняла характер рутины. Монтировались, испытывались и сдавались заказчикам станки. Мы подписали со специализированными организациями соглашение о сотрудничестве по разработке систем управления для наших станков и даже провели испытания некоторых аналогов.

Дети капризничали, но в школу ходили, у нас учиться было сложнее, чем в Австрии, так как требования здесь выше, чем в посольской школе. Постепенно всё утряслось, и даже появились любимые учителя.

Позвонил Глеб и сообщил дату и время приезда в Москву Шорина с семьёй. Обнялись, с симпатией осмотрели друг друга, достали клетку с Кузьмичом из багажного вагона и запустили его в одну из машин, на которых прибыли коллеги. Пёс нервничал, увёртывался сильным телом и посматривал на меня с иронией в жёлтых глазах – наверное, узнал. Казалось, что такую кучу коробок и чемоданов увезти невозможно, но места в машинах хватило. Довезли, разгрузили и, посмотрев на усталые лица прибывших, гору багажа, открытую бутылку виски, стаканчики и раскромсанную плитку шоколада, символически пригубив соблазнительную жидкость, распрощались, твёрдо договорившись созвониться назавтра. Утомлённый пёс потёрся о мою ногу.

Созвонились на следующий день после обеда, так как с утра Борис заехал в своё управление с подарками, а потом на Смоленскую площадь сдавать – получать документы. Разговор наш был кратким, а более углублённый мы запланировали через два дня у Шориных. Нелли наготовила салатов, ветчина и сыр были привезены из Вены. Мы расширили меню различной деликатесной рыбой, которая истекала жирком на столе. Ну и, соответственно, напитки. Стоило нам усесться, как знакомый мохнатый плед рухнул мне на ноги и затаился. Посмотрев на это «безобразие» ревнивым взглядом, Борис наполнил рюмки всем присутствующим за исключением детей, которые, попирая порядок, весело общались в соседней комнате. «Они своё наверстают, – улыбнулся Шорин. – Им всё равно неинтересно слушать взрослые разговоры».

Все полагающиеся тосты были произнесены, женщины переключились на свои проблемы и увлечённо перемывали косточки и детям, и взрослым, а мы уединились на небольшой, но уютной кухне. Шорин, не тратя времени попусту, включил радио и разразился монологом, смысл которого сводился к следующему: новоиспечённый начальник контрразведки, почувствовав свою значимость, устроил «реалити-шоу» с трагедийным оттенком. Если раньше существовал определённый паритет в отношениях, то в последнее время откровенные слежки стали нередкими, а это повлияло на общую атмосферу. Если раньше, полицейский, остановив машину и проверив документы, козырял и, улыбаясь, отпускал, то сейчас улыбка поменялась на требовательность и снисходительную строгость. Скорее всего, отношения изменились во всём, даже Штельце улыбается совсем неравнодушно, несмотря на свой твердокаменный характер. Проект торчит, прислали инструкции по приёмке программного обеспечения, согласно которым оформить документацию просто невозможно. Штельце жалуется на задержку платежей, так как ни один сложный станок не принят, а он считает, что это происходит по нашей вине. Приёмщики уехали. Рощин один сражается и делает это умело, но, к сожалению, даже являясь классным специалистом, не в состоянии разобраться, как принять программное обеспечение, если в дальнейшем его всё равно придётся приспосабливать к новым задачам. По этому поводу с Самсоновым возникают трения, тем более что он без основания претендует на первенство и стремится завершить проект на мажорном аккорде. «Вообще – то, – посветлел Борис, – приезжай-ка ты сюда на днях. Возьмём фляжку и Кузьмича и рванём в Нескучный сад подышать московским воздухом. А так, очень рад тебя видеть, ты уж извини», – хохотнул он.


ПОСЛЕСЛОВИЕ 3.

Назавтра директор мне сказал, чтобы я уделял больше внимания строящемуся заводу и не ввязывался в интриги, а то некоторые говорят … «Кто говорит?» – взвился я, но мне дипломатично намекнули, что политика не мой профиль, и думать я должен сам. Мысленно послав всех в цех, я пошёл в кабинет, позвонил Борису и через два дня, вооружившись фляжкой, ждал его у входа в Нескучный сад рядом с его домом на Ленинском проспекте. Всё было чётко, только Шорин тоже взял фляжку, а Кузьмич, радуясь нашей бестолковости, натягивал поводок и рвался в пампасы. Войдя по дорожке в парк и вдохнув осенний аромат опавших листьев, мы расслабились, отпустили пса в свободное плаванье и, потихоньку спускаясь в сторону реки, нашли себе местечко и посидеть, и поговорить. «Небось, не знал, что я хитрый», – улыбнулся Шорин, доставая два стаканчика и пакет бутербродов. «Наверное, Нелли заставила», – строго аргументировал я, в душе радуясь и погоде, и встрече, и тому, как всё хорошо складывается. Кузьмич подбежал, сел и разглядывал нас, одобрительно поворачивая голову то к одному, то к другому. «Вот так и нас с тобой разглядывают. Вообще-то это нормальная практика после зарубежной командировки, а учитывая, что мы с тобой засветились, тем более. Ты моё замечание мимо ушей пропусти, к тебе интерес только у Самсонова старшего, и то о причине можно только догадываться. Так вот. После твоего отъезда шеф мне вдалбливал, чтобы я не обращал на Дядю пристального внимания, не сверлил его взглядом и вообще при встрече переходил бы на другую сторону улицы. Дядя перемещается между Союзом, Германией и Австрией, регулярно посещает наши торгпредство и посольство, но общается только с послом и торгпредом. Может быть и с Костиным, но у меня таких данных нет. По информации моих коллег в Москве он пользуется непонятной поддержкой, и никто с ним связываться не хочет. В настоящее время его интерес – свернуть проект, но так, чтобы к Самсонову как к зачинщику не было претензий, запустить производство, а в том, что касается сложных станков, подписать с другой стороной контракта соглашение о сотрудничестве в области разработки программного обеспечения, и таким образом получить обоснование для выплаты гарантийной суммы. А потом пробивать средства для закупки обрабатывающих центров под конкретные программы. Вот здесь-то и выплывают большие деньги, которыми Дядя поделится со своим тайным обществом. И в Австрии, и в Германии у него имеется соответствующая высокая поддержка. Он понял, что мы догадались о его комбинации, и из поля зрения нас не выпустит, так как цели – далеко идущие и затрагивают интересы лиц, занимающих высокие посты и имеющих отношение к тайному обществу, о котором мало что известно даже в моей организации. Поэтому советуйся, если что!»

При этих словах Кузьмич высунул язык и насупился. Наверное, в течение нескольких веков человечество мечтало поговорить со своими младшими друзьями и наладить сознательные отношения. Однако Бог мудро ограничил общение человека с собакой, разрешив его в рамках взаимной симпатии и внезапной и часто непонятной агрессии. Не редкость, когда собака, которую считают членом семьи, кусает своего хозяина из каких-то для неё высших соображений. И как бы не рассуждали потом люди, они могут только предполагать, что произошло с собакой, и если животное простили, это совсем не значит, что меньший брат о чём-то сожалеет и такой поступок не повторится.

От таких глубоких раздумий я пришёл в себя, когда Борис протянул мне в очередной раз стаканчик: «Так ты понял? Принимай всё как есть, это наша жизнь, никто посторонний не имеет права в неё вмешиваться. Дяди всякие! – плюнул он. – Ещё сниться начнут со своими циркулями!»

«Сноу вышел из клиники и какое-то время работал у Штельце. Мы с ним пару раз ездили в Кёльн и встречались с Францем. Хороший парень, логичный и порядочный. Он, может быть, приедет в Москву, когда будем принимать документацию. Если приедет, сможешь с ним пообщаться, это интересная тема. Самсонов с Рощиным тоже в Кёльн ездили, но проектировщики уже работу закончили, так что напрасно съездили.

Лётчика вспоминаю. Он добротно скроенный мужчина, логичный, мне нравится,– Шорин прищурился. – Что же, один кусок жизни сжевали. Пойдём дальше». Мне почудилась лёгкая грусть в его словах.


ПОСЛЕСЛОВИЕ 4.

Работы на заводе прибавлялось. Мы тоже начали выпускать станочное оборудование с числовым программным управлением, но это были так называемые классические станки на заказ. Наше производство не было приспособлено для изготовления сложных обрабатывающих центров. Но мы с директором усилили технический отдел несколькими профессионалами – электронщиками и строили планы работы на такие предприятия, где требовались станки специального профиля повышенной сложности.

Проект был завершён. Офис в Вене перестал функционировать, все сотрудники вернулись в Союз на свои рабочие места. Рощин работает на новом заводе в качестве главного инженера. Мы с ним иногда перезваниваемся, встречаемся, когда он бывает в Москве. По его рассказам завод принят в эксплуатацию, гарантийная сумма выплачена. В соответствии с заключённым соглашением он выезжал несколько раз в Вену и Кёльн на обучение, но сложные специальные программы нам никто передавать не собирался. «В» в кубе» изредка получал из Минмаша информацию о финансировании закупок за рубежом специальных станков, но это не афишировалось.

Шорин работает в центральном аппарате, как он говорит, чиновником. Особой карьеры не сделал, хотя и пользуется уважением коллег за несгибаемый характер. Мы с ним часто проводим время в кругу наших семей, а также не забываем рыбалку. Несколько раз выезжали на машине на Нижнюю Волгу на остров в районе села Никольское, известное своим пятиглавым собором. Мы его посещали всякий раз, когда проезжали мимо на паром через Волгу. В то время собор был бедноват, обрастал паствой и постройками, да и мы были не особенно зажиточными. Но владели лодкой «Прогресс» с мотором, чешской двухкомнатной палаткой и всеми причиндалами для рыбной ловли. Познакомившись с местным ментом на пенсии, живущем в селе, мы в процессе общения узнали уловистые места и здорово прореживали стаи судаков, щук и жерехов. Повзрослевший Женя, серьёзно относящийся к рыбалке на самой-самой реке, выглядел весьма убедительно, даже мог пнуть в лодке борт, если чуть-чуть проигрывал. Михалыч, как звали аборигена, приезжал пить водку и закусывать, а потом увозил кучу рыбы. Так зарождалась дружба, базирующаяся на предположении, что если у местных будут претензии, то он сам вмешается и всё уладит.

Рыбы было столько, что кроме Михалыча мы одаривали ею весь берег, и ещё надо было постараться, чтобы рыбу взяли. За советом приходили гости, но Борис дал приказ тайн не раскрывать, потому что считал, что они у нас есть.

За два дня до отъезда Михалыч забрал у нас голову судака и заморозил. Мы в день отъезда её забрали и в Москве отдали, чтобы умелец сделал чучело. Теперь голова красуется у Шорина дома на стене. Себя мы тоже не забывали: уха из окуней и судаков, они же горячего копчения, они же жареные. А гарнир – лук с астраханскими помидорами. Михалыч тоже проявлял дружелюбие: фаршированные перцы и баранина разнообразили нашу рыбную диету.

Много было рыбацких моментов и на озёрах недалеко от Москвы, но получая глубинное, идущее от предков удовольствие, мы не забывали вязкое, наносящее душевное беспокойство, присутствие тёмной власти, против которой на нашем уровне бесполезно бороться. Но жизнь, несмотря на многие невзгоды и мучения, обладает и светлой, радостной стороной, поэтому мы в минуты откровения вспоминали Дядю уже как героя триллера и даже посмеивались.

Кузьмич посолиднел, в его рысце появились неспешность и стать. Собачье общество его признало и выражало свой респект вежливым лаем. Наш пёс выдержал испытание славой, гордо шествовал по дорожкам Нескучного сада, но фамильярности никому не позволял, да никто и не осмеливался.

Надо констатировать, что единственный наш союзник, который с честью вынес все неурядицы и нигде не послабил, это Кузьмич. Возможно, в Вене и её окрестностях были собаки и солидней, и породистей, но нам это неизвестно, поэтому будем считать, что их вовсе нет. Он был с нами наравне, реагировал по обстановке, внимательно нас слушал и, если перебивал необидным лаем, ему это можно было простить: он же нас понимал, а мы его – не всегда. Понимать – не значит одобрять, и он не просто возражал иногда, он давал это понять, но делал это снисходительно. И теперь в Нескучном саду он заслуженно почивал на лаврах, а я с нетерпением ждал новой встречи с ним, заранее физически ощущая его тёплую доверчивую тяжесть, которую я чувствовал, сидя за столом у Шориных. Это нас сближало. Было нашей маленькой тайной.