Джуд неудачник [Томас Гарди] (fb2) читать онлайн

Томас Гарди Джуд неудачник

Часть I Меригрин

«Многие сошли с ума из-за женщин и сделались рабами чрез них. Многие погибли и сбились с пути и согрешили через женщин… О мужи! Как-же не сильны женщины, когда так поступают они?»

2 Ездры, IV, 26. 27. 32.

I

Школьный учитель оставлял село, и все обитатели его казались грустными. Мельник из Крескома дал ему небольшую крытую повозку с лошадью для перевозки пожиток в город к месту его назначения, миль за двадцать отсюда. Эта колесница оказалась совершенно достаточно вместительною для имущества уезжавшего педагога. Дело в том, что часть домашней обстановки учителя была доставлена администраторами и составляла принадлежность школы, а единственный громоздкой предмет, принадлежавший учителю, в дополнение к чемодану с книгами, заключался в деревенском фортепиано, купленном им на одном аукционе в тот год, когда он мечтал об изучении инструментальной музыки. Потом этот пыл прошел, – оказалось, что учителю не суждено отыскать и развить в себе музыкальный дар, и купленный инструмент сделался для него вечным мучением при перекочевках с одного места на другое.

Директор школы отлучился на этот день, так-как не долюбливал никаких перемен, и не намеревался возвратиться до вечера, когда приедет и водворится новый учитель и все опять пойдет как по маслу.

Кузнец, местный староста и сам учитель стояли в недоумевающих позах в гостинной перед инструментом. Учитель заметил, что если он даже и взвалит его на тележку, то все-же не будет знать, что с ним делать по приезде в Кристминстер, город, куда он переезжает, где на первое время ему придется поместиться во временном жилище.

Какой-то мальчик, лет одиннадцати, задумчиво помогавший в укладке вещей, подошел к этим людям, и, когда они почесывали в затылках, он смело проговорил, краснея от звука собственного голоса: «У тетки моей есть большой угольный сарай, куда пожалуй можно-бы поставить фортепиано, пока вы найдете ему у себя настоящее место, сэр».

– Верно сказано, – одобрил кузнец.

Решено было отправить депутацию к тетке мальчика, местной старой деве, спросить ее, поместит-ли она у себя фортепиано, пока м-р Филлотсон пришлет за ним. Кузнец и староста пошли посмотреть, насколько пригодно указанное помещение для рояля, а мальчик и учитель остались вдвоем.

– Жалеешь, что я уезжаю, Джуд? – спросил учитель ласково.

Слезы выступили на глазах мальчика, не смотря на то, что он не был из постоянных дневных учеников, стоявших гораздо ближе к жизни учителя, и посещал вечерние классы только в последнее время. Обыкновенные ученики, сказать правду, в настоящий момент оставались в стороне (подобно известным историческим ученикам), не чувствуя желания оказать какую-либо энергичную добровольную помощь своему учителю.

Мальчик неловко раскрыл книгу, которую держал в руке, подаренную ему при разлуке на память м-м Филлотсоном, и признался, что жалеет его.

– И я тебя тоже, – сказал м-р Филлотсон.

– Зачем вы уезжаете, сэр? – спросил мальчик.

– Ах, это длинная история. Ты не поймешь моих побуждений, Джуд. Поймешь, пожалуй, когда будешь старше.

– Я думал, что вы сейчас объясните, сэр.

– Ну, хорошо, только не болтай об этом никому. Знаешь-ли ты, что такое университет и университетский диплом? Это необходимый ярлык для человека, желающего достигнуть чего-нибудь в деле преподавания. Мой план или мечта – это сделаться кандидатом богословия и затем посвятиться в духовный сан. Отправляясь на житье в Кристминстер или его окрестности, я буду, так сказать, в главной квартире, и если вообще мой план осуществим, то полагаю, что нахождение в этом пункте даст мне больше шансов для его осуществления, нежели где-либо в другом месте.

Между тем кузнец и его спутник возвратились. Сарай старой мисс Фолэ оказался сухим и весьма удобным, и она охотно согласилась дать в нем помещение для рояля. Поэтому он был оставлен в школе до вечера, когда можно найти более свободных рук для его переноски. Уезжавший учитель бросил последний взгляд кругом.

Мальчик Джуд помогал в укладке кое-каких мелких вещей. В девять часов м-р Филлотсон уселся рядом с своим чемоданом и другими пожитками, и распростился с провожавшими друзьями.

– Я не забуду тебя, Джуд, – сказал он, улыбаясь, когда повозка тронулась. – Помни-же, будь хорошим мальчиком, добрым к животным и птицам, и читай все, что можешь. А если когда попадешь в Кристминстер, то не забудь разыскать меня, по старому знакомству.

Повозка заскрипела по лужайке и исчезла за углом дома ректора. Мальчик возвратился к колодцу у края лужайки, где он оставил свои ведра, когда пошел помогать в сборах своему патрону и учителю. Губы его нервно дрожали, и открыв накрышку колодца, чтобы приступить к спусканию бадьи, он задумался, уставившись головой и руками в блок, причем лицо его выражало серьезность впечатлительного ребенка, которому рано пришлось почувствовать первые уколы жизни. Колодезь, в который он смотрел, был так-же стар, как самая деревня, и при теперешном положении Джуда казался глубокой цилиндрической перспективой, кончающейся блестящим диском дрожащей воды на глубине сотни футов. Ближе в верху сруба зеленела полоска моха и еще какой-то поросли. Тут мальчик несколько расчувствовался. Вспомнилось ему, сколько раз, вот таким-же утром, учитель накачивал воду из этого колодца. Больше он уж никогда не будет этого делать. «Я видел однажды, как он смотрел в глубь колодца, утомленный вытягиванием ведра, – вот как и я теперь устал, – и как он отдыхал минутку перед тем, как нести ведра домой! Но он был слишком умен, чтобы жить здесь дольше, в такой сонной жалкой деревушке!»

Слезы скатились с его глаз в глубину колодца. Утро было довольно туманное и дыхание мальчика клубилось еще более густым туманом в тихом и тяжелом воздухе. Неожиданный крик вывел его из раздумья.

– Неси что-ли воду-то, лентяй!

Этим восклицанием разразилась какая-то старушка, высунувшаяся из двери близлежащего, крытого тростником, коттеджа. Мальчик живо кивнул головой в ответ, вытянул бадью с большим усилием, так-как был хилого сложения, наполнил пару своих более легких ведер, и, остановившись, чтобы перевести дух, пошел с ними по вязкой лужайке почти в самую середину небольшего селения или, скорее, деревушки.

Деревушка была стародавняя и маленькая и лепилась на взгорье, примыкающем к дюнам северного Вессекса. Впрочем, как ни была она стара, блочный колодезь был вероятно единственной сохранившейся в прежнем виде реликвией местной истории. Много жилых домов с тростниковыми крышами и слуховыми окнами были снесены в последние годы и много деревьев порублено на лужайке. Но прискорбнее всего, что оригинальная церковь, с горбатой крышей, с красивыми архитектурными изломами и деревянными башенками, была так-же разрушена, и кирпич её или разбит на кучи щебня для трамбовки улицы, или пошел на стены свиных закут, садовые скамейки, устройство оград и на бордюры цветочных рабаток у соседей. Взамен этой церкви появилось высокое новое здание германо-готической архитектуры, чуждой английскому вкусу, воздвигнутое на новом месте каким-то разрушителем исторической старины, примчавшимся из Лондона и в тот-же день уехавшим обратно. Место, где так долго стоял старинный храм в честь христианских святых, не был даже чем-нибудь отмечен на зеленой и ровной лужайке, с незапамятных времен бывшей церковным двором, и только обвалившиеся могилы были увековечены грошовыми чугунными крестами, разрешенными в последние пять лет.

II

Как ни тщедушен был на вид Джуд Фолэ, он нес домой два полные ведра не отдыхая. Над дверью коттеджа имелась прямоугольная синяя дощечка, на которой желтыми буквами было написано: «Булочница Друсилля Фолэ». За маленьким оконцем с мелким переплетом, единственным остатком уцелевшей старины, виднелись пять бутылок с сиропом да три лепешки в плетеной корзинке.

Сливая ведра у заднего крыльца домика, Джуд мог слышать оживленный разговор, происходивший в комнате между его теткой, означенной на дощечке Друсиллой, и зашедшими к ней соседками. Они видели, как уезжал учитель, и теперь обсуждали подробности этого события и пускались в предсказания относительно его дальнейшей судьбы.

– А это кто? – спросила одна из собеседниц, по-видимому не здешняя, когда вошел мальчик.

– Э, охота вам спрашивать, мистрис Вильямс. Это мой племянник, пришедший ко мне уже после того, как вы у меня были здесь в прошлый раз.

Отвечавшая на вопросы обитательница этого жилища была худощавая старушка, говорившая высоким слогом о самых обыкновенных вещах и обращавшаяся поочередно к каждой из собеседниц.

– Он пришел с год тому назад из Мельстока, в южном Вессексе, – плохое место для мальчишки, Билинда! (Она повернулась вправо). Отец его который там жил, был сражен ударом и умер в два дня, как вы знаете, Каролина (Она обратилась влево). Было бы истинное счастье, еслиб Господь милосердый прибрал и тебя за твоими родителями, несчастный бесполезный мальчишка! Но я взяла его к себе, чтобы присмотреться, на что он годен, и должна была предоставить ему какой-нибудь, хоть пустяшный, заработок. Вот теперь он пугает птиц на огороде фермера Траутхэма. Это спасает мальчишку от праздности. Чего ты отворачиваешься. Джуд? – продолжала она, обращаясь к племяннику, заметив, что тот, в смущении от ехидных взглядов посетительниц, отошел в сторону.

Одна из собеседниц, местная прачка, заметила, что вполне одобряет решение мисс или мистрис Фолэ (как они безразлично называли ее) держать его при себе: – Чего же ему лучше, как жить в вашем уединенном обществе, носить воду, закрывать ставни вечером, да мало-мальски помогать в булочном деле.

Мисс Фолэ сомневалась в этом.

– Почему ты не просил учителя взять тебя с собою в Кристминстер и поместить в школу? – продолжала она с шутливой серьезностью. – Я уверена, что он ничего лучшего не мог-бы сделать. Мальчик помешан на книгах, – вот он у меня какой! В этом он в наш род пошел. Его двоюродная сестра Сусанна тоже такая, как я слышала. Но я столько лет ужь не видала девочку, хотя она родилась в этом самом домике, – в этих четырех стенах. Вот как дело было. Моя племянница и муж её после свадьбы долго не имели своего дома, а как только обзавелись домиком… нет, уж об этом лучше не распространяться. Смотри, Джуд, никогда не женись, мой голубчик. Не для Фолэ писана такая судьба. Эта племянница, единственная из всех, была мне как родная дочь, Билинда, пока над ней не разразилась беда. Ах, кабы бедняжка знала что будет!

Джуд, видя, что общее внимание опять сосредоточилось на нем, вышел из пекарни, где съел сладкий пирог, приготовленный ему на завтрак. Теперь настал конец его отдыха и он, выйдя из сада через плетень, пошел тропинкой в северном направлении, пока не спустился в обширную и уединенную низину с засеянным полем. Это обширное поле было поприщем его трудов на пользу фермера, м-ра Траутхэма, и мальчик остановился в центре поля.

Серая поверхность посева тянулась кругом в горизонту, где постепенно терялась в тумане, скрывавшем его действительные размеры и обособлявшем от всего окружающего. Единственными приметами на этой однообразной площади были сложенный в прошлогоднюю уборку скирд, стоявший среди пашни, грачи, поднявшиеся с приходом Джуда и тропинка, по которой он спустился в низину. Бог весть кому теперь была нужна эта тропинка, хотя когда-то по ней ходили многие из его умерших родных.

– Как здесь нехорошо! невольно вырвалось у него.

Свежия борозды тянулись подобно дорожкам рубчатого бархата в бесконечную даль, скрадывая перспективу поля и стирая с него мимолетное прошлое последних лет. А между тем в каждом комочке земли, в каждом камне хранилось много воспоминаний и отголосков песен минувших дней жатвы, веселых речей и тяжелых работ. Каждый вершок земли был ареной, где временами разыгрывались энергия, веселье, игры, споры, в перемежку с утомительной работой. Группы собирательниц колосьев кишели на солнце по всему полю. Любовные союзы, давшие население соседней деревушке, заключались здесь между порою созревания и уборки хлеба. Под изгородью, отделявшей поле от далекой плантации, девушки отдавались своим обожателям, которые не захотят и оглянуться на них в следующую жатву. На этом же старом поле не один парень делал предложение девушке, при голосе которой он дрожал в следующий посев, уже закрепив с нею свой союз в соседней церкви. Но ни Джуд, ни окружавшие его грачи, не обращали внимания на эту поэзию, ибо для них это было просто уединенное место. Мальчика оно интересовало как поле его трудовой деятельности, а птиц, как источник зернового корма, который надо клевать.

Мальчик стоял подле скирда, то и дело погромыхивая своей трещеткой. Каждый раз при этом грачи подымались с пашни, но вскоре опять спускались и, недоверчиво поглядывая на мальчика, принимались клевать на более почтительном расстоянии.

Джуд кружил трещетку до того, что рука его онемела. Наконец его сердце смягчилось и уступило упрямству голодных птиц. Грачи, подобно ему самому, жили в свете, который не нуждался в них. Зачем будет он отгонять их от корма? Мальчик все больше и больше видел в них своих друзей и воспитанников, – единственных друзей, на которых он мог положиться, так как грачи были хоть сколько-нибудь заинтересованы в нем, между тем как тетка часто говорила ему, что ей до него нет дела. Он перестал трещать, и птицы снова уселись клевать.

– Бедные, милые птицы! – проговорил вслух Джуд. – Должны же вы иметь себе какую-нибудь пищу. Добра тут довольно – на всех хватит, и вам, и хозяину. Фермер Траутхэм в состоянии прокормить вас. Кушайте же, мои милые грачики, наклюйтесь себе на славу!

Грачи уселись и принялись за свое дело, а Джуд любовался их завидным аппетитом. Сознание общей беззащитной доли невольно пробуждало в одиноком мальчике сострадание к этим гонимым птицам.

С этими мыслями он сел на корточки, отбросив в сторону трещетку, как орудие коварное, равно обидное и для птиц, и для него самого, их покровителя. Вдруг он почувствовал сильный удар по спине, сопровождавшийся знакомым звуком, напомнившим его испуганному воображению противную трещетку. Птицы и Джуд всполошились одновременно, и изумленным глазам мальчика представилась важная фигура самого Траутхэма. Красное лицо его злобно уставилось на жертву, скорчившуюся от страха и боли, а рука размахивала подхваченной трещеткой.

– Так ты вот как, дрянной мальчишка! Кушайте – говорит, милые птички, а? Ешь какой добряк нашелся – кушайте! Я вот спущу тебе штаны да и посмотрю, как ты тогда у меня запоешь! – Кушайте, милые птички! Да еще ты смел болтаться у учителя, вместо того, чтоб явиться сюда к своему делу, а? Это так-то ты зарабатываешь свои шесть пенсов в день за пугание грачей с моего поля!

В то время как в ушах Джуда раздавалась эта крикливая ругань, Траутхэм схватил его за руку и гоняя кругом себя, снова стал бить по спине его же трещеткой, так что эхо отдавалось в поле от ударов, сыпавшихся на беднягу при каждом обороте.

– Ой, ой, ой, не бейте, сэр, ради Бога, не бейте! – вопил кружившийся мальчик, перед глазами которого поочередно мелькали холм, скирд, плантация, тропинка, грачи. – Я… сэр… я ведь думал, что ничего… что тут много, и грачи могли маленько поклевать – и вам не будет убытка, сэр – да и м-р Филлотсон учил, чтобы я был жалостлив к животным… Ой, ой, ой!

Это простодушнее объяснение только пуще взбесило фермера, и он продолжал истязание с удвоенным ожесточением.

Наконец, Траутхэн утомился, бросил дрожащего мальчика, вынул из кармана шестипенсовую монету в уплату за его дневную работу, приказав ему убираться домой и никогда не попадаться ему на глаза на этом поле.

Джуд отшатнулся и пошел по дороге, заливаясь слезами, – не столько от боли, хотя и она давала себя чувствовать, сколько от горького сознания, что он окончательно осрамил себя, не прожив и года в этом приходе и что теперь он на всю жизнь должен быть бременем для своей престарелой тетки.

С такими мрачными думами Джуду не хотелось показываться на деревне, и он пошел домой по обходной тропинке через пастбище. Здесь, на сырой поверхности земли, он увидал, как это всегда бывает после дождя, множество свернувшихся земляных червей. Трудно было пройти, чтобы не подавить их.

Но не смотря на только что испытанную обиду, Джуд не в состоянии был причинить зла никакой живой твари. Он не мог принести домой гнезда с молодыми птенчиками без того, чтобы не мучиться за них потом всю ночь, и кончал тем, что утром относил их вместе с гнездом на прежнее место. В детстве он не любил смотреть, как рубят или подчищают деревья, воображая, что это причиняет им боль, – особенно весною, когда сок уже пошел вверх и потом обильно стекает в подрезанном месте. Такая слабость характера, – как пожалуй можно назвать эту черту, – указывала, что Джуд был из категории неудачников, которым суждено много пострадать прежде, чем падение занавеса на их ненужную жизнь навсегда успокоить их от всех невзгод и треволнений… И мальчик старательно пробирался на цыпочках между червями, так чтобы не давить их.

Когда он вернулся домой, тетка отпускала копеечную булку маленькой девочке.

– Что это значит, что ты изволил вернуться среди дня?

– Меня прогнали.

– Что-о?

– М-р Траутхэм уволил меня за то, что я позволил грачам поклевать немного на его поле. Вот и заработок – последний в моей жизни!

И мальчик с сердцем бросил на стол шестипенсовую монету.

– Хорош! – воскликнула тетка, едва сдерживая свой гнев, и принялась отчитывать его. Ведь ей придется теперь всю весну держать его у себя на шее, без всякого дела. – Уж если ты не можешь пугать с поля птиц, так что-же ты можешь-то? спасибо, нечего сказать! Да не смотри таким волком… Так вот каков этот м-р Траутхэм, – ну, не ожидала. Впрочем, как справедливо говорил Иов многострадальный: «А ныне смеются надо мною младшие меня летами, те, которых отцов я не согласился-бы поместить со псами стад моих». – Как никак, а его отец был в поденщиках у моего отца, и дура я, что позволила тебе наняться к этому нахалу, который годился бы только разве для того, чтобы вытащить тебя из грязи.

Вообще тетка сердилась на Джуда больше за то, что он оскорбил ее службою у такого презренного человека, нежели за неисправное исполнение своей обязанности.

– Но это и я скажу: не следовало тебе позволять птицам клевать посев фермера Траутхэма. В этом ты, конечно, был не прав. Эх, Джуд, Джуд, – продолжала она, – почему ты не поехал с этим твоим учителем в Кристминстер или еще куда-нибудь? Нет, уж видно таким олухам нет счастья… Из твоей семьи никогда не выходило путного человека, и никогда не будет!

– А где этот чудный город, тетушка, куда отправился м-р Филлотсон? – спросил мальчик после некоторого раздумья.

– Ах, Боже мой, да тебе пора ужь знать, где Кристминстер. Всего миль двадцать отсюда. Этот город слишком хорош для тебя и тебе там совершенно нечего делать, – вот что я думаю, мой бедный мальчик.

– А м-р Филлотсон всегда там будет?

– А я почем знаю!

– Могу-ли я сходить повидать его?

– Ах, Джуд, если бы ты был поумнее, ты не делал бы подобных вопросов. Ни нам не приходилось иметь никакого дела с жителями Кристминстера, ни жителям Кристминстера с нами.

Джуд вышел и, чувствуя более чем когда-нибудь свое одинокое, никому ненужное существование, прилег на подстилку у свиного хлева. Туман тем временем несколько рассеялся и сквозь него тускло просвечивало солнце. Он натянул на лицо соломенную шляпу и в тяжелом раздумье смотрел чрез её просветы в туманную даль. Он понимал, что возраст налагает известную ответственность.

Но факты не согласовались с его представлениями. Естественная логика вещей казалась ему слишком несимпатичной, чтобы принимать ее во внимание. То обстоятельство, что сострадание к живым существам одного вида оказывалось жестокостью относительно другого, оскорбляло его чувство нравственной гармонии. Когда человек приходит в возраст и чувствует себя в центре природы, а не на какой, либо точке её окружности, как он чувствовал это ребенком, им овладевает какой-то безотчетный ужас, думалось Джуду. Все кругом казалось ему чем-то ослепительно ярким, веселым, шумным, и весь этот шум и яркий блеск обрушивался на его маленькую ячейку, называемою жизнию, потрясал и опалял ее.

Ах, еслиб он только мог остановить свои годы! Он не желал быть взрослым.

И вот, как дитя природы, мальчик скоро забыл свое отчаяние и вскочил на ноги.

После обеда, он прошел на деревню. Здесь он спросил у одного обывателя, где город Кристминстер.

– Кристминстер? А это должно вон в той стороне, хоть я там никогда не бывал. В этом городе у меня никогда не было никакого дела.

Прохожий указал на северо-восток, в направлении, где находилось то самое поле, на котором так осрамился Джуд. Хотя такое совпадение было не особенно приятно, но оно только усилило его желание попасть в этот город. Что за важность, что фермер запретил ему показываться на этом поле; – полевая тропинка была для всех. И вот, выбравшись незаметно из деревни, Джуд спустился в ту самую ложбину, которая была в это утро свидетельницей его позора и, не сворачивая с злополучной тропинки, долго карабкался утомительным подъемом по другую сторону низины. Наконец он выбрался на большую дорогу у маленькой группы деревьев. Здесь пашня кончилась, и перед ним развернулась незнакомая ему обширная равнина.

III

Ни души не было видно на большой дороге, ни по сторонам её, и в перспективе казалось, будто белая дорога все подымается и, постепенно суживаясь, тонкою лентой уходит в небо. На самом подъеме она пересекалась оригинальною старою римскою дорогою, проходившей чрез этот округ. Древний путь шел далеко, разветвляясь к востоку и западу, и в прежнее время служил для прогона стад и табунов на ярмарки и базары. Но теперь дорога была брошена и заросла травою.

В эту сторону Джуд никогда не заходил так далеко от своей укромной деревушки, куда он был приведен носильщиком со станции железной дороги, одним темным вечером, несколько месяцев тому назад. До настоящего времени он и не подозревал, что такая обширная равнина находилась так близко под рукою, у самой границы его нагорной страны. Пред ним расстилалась вся северная часть горизонта, на расстоянии сорока или пятидесяти миль; воздух был заметно более синим и влажным сравнительно с тем, которым он дышал дома.

Недалеко от дороги стояла разрушенная непогодой старая рига из побуревшего кирпича, крытая черепицей. В этом околодке она была известна под именем браун-хауза. Джуд уже хотел миновать ее, как заметил, что к крыше приставлена лестница. Он решил воспользоваться его, чтобы вглядеться в даль, для чего свернул с дороги и пошел к риге. На гребне крыши два работника сменяли черепицы.

Поглазев сначала на работу, мальчик собрался с духом и поднялся по лестнице к кровельщикам.

– Тебе что здесь нужно, приятель? – спросил незнакомца один из рабочих.

– Мне желательно-бы узнать, далеко-ли город Кристминстер. Коли знаете, скажите, пожалуйста.

– Кристминстер вон там, за той рощей. В ясный день его даже видно отсюда. А сейчас, пожалуй, трудно разглядеть.

Другой кровельщик, радуясь всякому отвлечению от скучной работы, тоже обернулся посмотреть в указанном направлении.

– Не всегда удается видеть город в такую погоду, как нынче, – сказал он. – Для этого самое удобное то время, когда солнце закатывается ярким заревом. Тогда город представляется – уж я и не знаю чем…

– Небесным Иерусалимом, – подсказал молчаливый парень.

– Да, хотя, признаться, я этого еще не замечал… Только нынче я что-то не вижу никакого Кристминстера.

Джуд тоже, сколько ни таращил глаза, не мог разглядеть далекого города. Он спустился с крыши и с легкомыслием ребенка, позабыв о Кристминстере, пошел бродить дальше, высматривая, не попадется-ли чего интересного вблизи. Проходя мимо риги на обратном пути в Меригрин, Джуд заметил, что лестница стояла по-прежнему, но люди окончили свою работу и ушли.

День склонялся к вечеру; все еще стоял легкий туман, но он несколько прояснился, за исключением более влажных мест и по течению реки. Мальчик вспомнил опять о Кристминстере, и раз он отошел так далеко от дома тетки в этом направлении, – ему захотелось теперь же увидать замечательный город, о котором он столько наслушался. Но еслиб он и решился подождать здесь, трудно было рассчитывать, что туман рассеется до наступления ночи. Однако он не хотел расставаться с этим местом, поднялся по лестнице, желая еще раз посмотреть в указанную ему сторону, и уселся на самом гребне крыши. Помолившись про себя, чтобы поскорее разошелся туман, застилавший Кристминстер, он стал ждать. И вот мало-помалу редевший туман разошелся совсем, пред заходом солнца облака унеслись и догоравшие солнечные лучи опять выглянули между двумя грядами серых облаков. Джуд тотчас-же стал всматриваться в указанном направлении.

В некотором отдаления, на открывшейся площади, заблестели как топазы какие-то светлые точки. Вскоре ясность воздуха позволила угадать в этих точках очертания флюгеров, окон, мокрых черепичных кровель и шпицев на церквах и других высоких зданиях. Это несомненно был Кристминстер, или в его настоящем виде, или отраженный в виде марева в своеобразном прозрачном воздухе.

Джуд не отрываясь продолжал смотреть на заманчивую панораму незнакомого города, пока окна и шпицы не перестали отливаться и блестеть на солнце. Они потускнели внезапно, словно потухшая свечка. Таинственный город снова закутался в туман. Обернувшись на запад, Джуд увидал, что солнце скрылось. Передняя часть ландшафта погрузилась в густой мрак и ближайшие предметы принимали форму каких-то привидений.

Мальчику стало жутко и он, сойдя с лестницы, пустился домой бегом, стараясь не думать ни о каких ведьмах, великанах и прочих ночных чудищах. Хотя Джуд и вырос из веры в такие ужасы, но все-же был рад несказанно, когда увидал церковную колокольню и огни в окнах теткиного домика.

В этом домике с его «булочной» форточкой в окне, с переливающимися разными цветами старыми стеклами, Джуд нашел себе приют на долгие безрадостные годы. Но грезы его были столь-же беспредельны, как тесна и мизерна была его обстановка.

За массивным барьером мелового нагорья, простиравшагося к северу, его воображению постоянно представлялся пышный город, уподобленный им новому Иерусалиму. Быть может, этот идеал далеко не соответствовал действительности. Но как-бы то ни было, сам город приобрел известную реальность, устойчивость, оказывал влияние на жизнь пылкого мальчика, и главным образом в силу того микроскопического обстоятельства, что человек, пред знаниями и целями которого Джуд преклонялся, действительно жил в этом городе, и не только жил сам по себе, но среди наиболее ученых и развитых людей.

Джуд, конечно, понимал, что в дождливое время года и в недалеком Кристминстере тоже идет дождь, но с трудом мог себе представить, что там такая-же унылая дождливая погода, как и в их деревне. Как только ему удавалось урваться из дома на часок-другой, что бывало не часто, он пробирался к браун-хаузу на горке и пристально вглядывался в даль. Иногда любопытство его вознаграждалось видом отдаленного собора или высокого шпица, или он различал курящийся дымок, представлявшийся ему при его мистическом настроении восходящим к небу фимиамом.

Раз как-то ему вздумалось попасть к месту наблюдения после сумерок и пройти мили на две подальше, в надежде увидать вечерние огни города. Положим, тогда придется возвращаться ночью и одному, но даже это соображение его не останавливало, а только возбуждало опасную решимость.

Сказано – сделано. Было еще не поздно, – сумерки только-что наступили, когда Джуд пришел к излюбленному месту, – но хмурое облачное небо при резком северном ветре делало ландшафт грустным и мрачным. Джуд был доволен, хотя уличных огней еще не было видно; над городом еще разливалось потухающее зарево заката, причем самый город представлялся в расстоянии около двух миль.

Всматриваясь в перспективу города, Джуд дал волю своей фантазии и размечтался о его улицах, домах, жителях, о счастливом учителе. Вдруг пахнул ветерок и с его дуновением что-то донеслось до слуха Джуда, точно желанная весточка из города… Вероятно это был звон колоколов, нежный и музыкальный, как-бы говоривший ему: «Как хорошо у нас, как все счастливы здесь!»

Джуд был выведен из своего сладкого забытья самым прозаическим обстоятельством. Невдалеке от него тихо спускался с отлогой горы воз с углем. Такой груз в нагорную страну только и можно было провезти этой дорогой. Воз сопровождали фурман с подручным, тормозившим теперь задния колеса, чтобы дать утомленным лошадям продолжительный отдых. Фурман достал с воза фляжку и стал пить сам и угощать товарища.

Оба восчика были уже немолодые люди, с мужественными голосами. Джуд обратился к ним с вопросом, не едут-ли они из Кристминстера.

– Боже упаси, с таким-то грузом! – воскликнули восчики.

– Город должно быть вон там.

Джуд идеализировал Кристминстер с нежностью молодого любовника и из застенчивости не решился вновь повторить название города. Он указал им на полоску догорающей зари, едва заметную для немолодых глаз.

– Да, пожалуй. Там в северо-восточной стороне как-будто что-то светлеется, хотя я сам и не разгляжу хорошенько; надо думать это и есть Кристминстер.

В эту минуту маленькая книжка, бывшая у Джуда под мышкой, выскользнула и упала на дорогу. Фурман многозначительно смотрел на мальчика, когда тот, подняв книжку, расправлял её растрепанные листы.

– Эх, малыш, – внушительно заметил он, – да у тебя голова треснет за чтением таких книжек, прежде чем ты сумеешь понимать то, что читают ученые люди в том городе.

– А что? – спросил мальчик.

– Да то, что они и глядеть-то не станут на наши глупые книжки, – продолжал философствовать фурман, чтобы убить время. – Они только и читают на тех языках, что были в ходу до потопа, когда не было двух семей говоривших на одном языке. Они завывают на этих языках не хуже иного филина, и все там наука, одна наука, за исключением религии. Положим, это тоже наука, потому что я никогда не мог уразуметь её. Да, это очень глубокомысленный городок…

– Но откуда вы все это знаете?

– А ты не перебивай, мальчик. Никогда не перебивай старших. Сверни-ка переднюю лошадь в сторону, Боб, а то вон кто-то едет. Ты послушай, что я скажу тебе о жизни в ихних колледжах. Учителя держат себя там очень гордо, это ужь нечего сказать; хотя я об них не больно высокого мнения. Вот как мы стоим здесь на видимой высоте, так и они возвышаются умственно; все люди благородного характера, иные из них умеют зарабатывать сотни размышлением вслух или проповедью. Что-же касается до музыки, то в Кристминстере дивная музыка на каждом шагу. В городе есть одна улица – главная называется – так другой подобной в свете нет. Да, могу сказать, что кое-что знаю о Кристминстере.

Между тем лошади отдохнули и восчики опять тронулись в путь. Джуд, бросив последний восхищенный взгляд на алевший горизонт, обернулся и пошел рядом с своим замечательно сведущим приятелем, который дорогой охотно продолжал свои разглагольствования о городе, – его башнях, галлереях и церквах. Вскоре воз свернул с этой дороги, и Джуд горячо поблагодарил фурмана за сообщенные им сведения, сказав ему на прощанье, что желал-бы уметь хоть вполовину так завлекательно рассказывать о Кристминстере, как он.

– Пустяки, ведь это только то, что мне случайно пришлось узнать от других, – скромно отозвался фурман, – Я, как и ты, признаться, никогда там не был; – собирал эти сведения где случалось, и чем богат, тем и рад поделиться. Кто пошатается по белу свету, как я, соприкасаясь со всеми слоями общества, тот поневоле наслушается много всякой всячины обо всем. Один приятель мой занимался еще мальчишкой чисткой сапог в одной гостиннице, в Кристминстере, так вот я знал его в последнее время все равно как своего родного брата, вот что!

Джуд продолжал обратный путь один, до того занятый своими мечтами, что позабыл за ними всякий страх. Он вдруг как-то возмужал. Его сердце стремилось найти какую-нибудь точку опоры, за которую он мог-бы уцепиться, – найти такое место, которое могло-бы очаровать его. Найдет-ли он желаемое в этом городе, если ему удастся попасть в него? Может-ли от там, не боясь ни фермеров, ни каверз и насмешек, спокойно выждать возможности пристроиться, согласно своему призванию, к какому-нибудь делу? И этот город, среди окружавшей его умственной тьмы, казался ему таким-же светлым, как вот эти городские огни на ночном горизонте, на которые он только-что засматривался.

«Это город света», подумал Джуд про себя.

«Древо познания растет там», прибавил он немного спустя.

«Место, откуда выходят и куда приходят наставники человечества».

«Своего рода крепость, вооруженная ученостью и религией».

Призадумавшись на минуту после этой метафоры, он прибавил:

«Вот это как раз и будет то, что мне нужно».

IV

Занятый своими мечтами, Джуд шел довольно медленно. Почти взрослый по умственному развитию, он был много моложе своих лет во всех других отношениях. Вскоре его нагнал какой-то быстроногий пешеход. Несмотря на сумерки, мальчик мог, однако, разглядеть невзрачную внешность незнакомца: его непомерно высокую шляпу, неуклюжий сюртук и часовую цепочку, отчаянно мотавшуюся и сверкавшую в отблеске ясного неба, при каждом шаге ковыляющих тонких ног в бесшумных сапогах. Джуд, начинавший тяготиться своим одиночеством, предложил ему идти вместе.

– Отлично, молодой человек! Только я спешу и вам надо не отставать, если хотите идти со много. А вам известно, кто я?

– Если не ошибаюсь, вы доктор Вильберт?

– О, я вижу меня везде знают! А все от того, что я общий благодетель.

Этот Вильберт был странствующий врач-шарлатан, хорошо известный всякому сельскому обывателю, но зато неизвестный никому другому. Впрочем, эта неизвестность была в его интересах, так как избавляла его от нежелательного вмешательства некоторых лиц. Обитатели коттеджей были его единственными пациентами, и его распространившаяся на весь Вессекс репутация поддерживалась только в этой сельской среде. И положение его и практика были много мизернее сравнительно с шарлатанами более высокого полета, располагавшими капиталом и организованной системой рекламы. Он был в сущности пережитком доброго старого времени. Расстояния, проходимые им пешком, были громадны, простираясь почти во всю длину и ширину Вессекса. Джуд видел однажды, как он продал баночку с подкрашенным салом одной старухе за верное средство от ревматизма в ноге, причем бедная женщина должна была заплатить гинею за целебную мазь, которая, по уверению шарлатана, добывалась только из одного редкого животного, пасущагося на горе Синае, каковое животное удается изловить лишь с риском получить смерть или увечье. Джуд, по наслышке об этом господине, сильно сомневался в полезности его лекарств, но за то считал его человеком бывалым и опытным, представлявшим собою верный источник сведений по вопросам, неимевшим прямого отношения к его профессии.

– Я полагаю, доктор, вам случалось бывать в Кристминстере?

– Бывал, – много раз, – ответил высокий тщедушный спутник. – Это один из центров моей деятельности.

– Говорят, это замечательный город для изучения всяких наук и особенно богословских.

– В этом вы убедитесь, молодой человек, когда его увидите. Вообразите, что даже сыновья старух, стирающих белье в колледже, могут говорить по латыни – положим, – как компетентный судья, я оговорюсь, – не на хорошей латыни, а на собачьей, как мы называли ее в школьные годы.

– А по-гречески?

– Ну, это уж больше для людей готовящихся в епископы, чтобы читать Новый Завет в подлиннике.

– Я тоже хочу учиться латинскому и греческому языкам.

– Похвальное желание. Вам надо будет приобрести грамматики этих языков.

– Я намереваюсь как-нибудь пройти в Кристминстер.

– Когда вы там будете, говорите всем и каждому, что доктор Вильберт – единственный собственник знаменитых пилюль, без промаху излечивающих все расстройства пищеварительной системы, а также астму и прочие пороки дыхания. Цена два и три пенса за коробку. Пилюли мои разрешены особым актом с приложением казенной печати.

– А не можете-ли вы мне достать эти грамматики, если я обещаюсь говорить о ваших пилюлях?

– Отчего же, я с удовольствием продам вам свои учебники, по которым сам учился в школе.

– Благодарю вас, сэр! – признательно ответил Джуд, едва переводя дух, так как скорая походка голенастого доктора заставляла мальчика поспевать за ним в припрыжку, от чего бедняга почувствовал даже колотье в боку.

– Я полагаю, не лучше-ли вам приотстать, молодой человек. Теперь слушайте, что я вам могу предложить! Я, так и быть, уступлю вам свои грамматики и дам вам первый урок, если только вы не забудете в каждом доме в вашей деревне рекомендовать золотую мазь, жизненный эликсир и пилюли от женских болезней доктора Вильберта.

– А где вы передадите мне грамматики?

– Видите-ли, мне придется проходить здесь ровно через две недели в этот самый час, в двадцать пять минут восьмого. Мои передвижения рассчитаны с того же неизменной точностью, как движение планет в их мировом круговращении.

– Я буду здесь чтобы встретиться с вами, – заявил Джуд.

– С заказами на мои лекарства.

– Хорошо, доктор.

Тут Джуд отстал, приостановился на минуту, чтобы отдышаться, и пошел домой в полном убеждении, что сделал решительный приступ к завоеванию Кристминстера.

В течение двух следующих недель он много расхаживал по окрестностям и счастливо улыбался своим собственным мечтам, улыбался той блаженной, сияющей улыбкой, которая озаряет иногда молодые лица, увлеченные какой-нибудь великой идеей, точно само лазурное небо спустилось над вдохновенным мечтателем.

Джуд добросовестно исполнил данное доктору обещание относительно многих лекарств, в целебную силу которых он теперь и сам готов был верить, странствуя без устали по соседним деревням в качестве передового агента врача. Когда же настал условленный вечер, Джуд пришел к тому месту, где расстался с Вильбертом и здесь ожидал его появления. Кочующий доктор прибыл как раз во время, но, к удивлению Джуда, при встрече с ним он нисколько не убавил шага, видимо не узнав своего молодого спутника, хотя на этот раз вечер был светлее. Джуд, полагая, что быть может доктор не признал его в другой шляпе, первый с достоинством поклонился ему.

– Вам что, молодой человек? – проговорил доктор рассеянно.

– Вот я пришел, – сказал Джуд.

– А вы кто такой? Ах да – вспоминаю! Ну что есть заказы, молодой человек?

Джуд ответил утвердительно и при этом сообщил ему имена и адрегы деревенских обитателей, желавших испытать на себе чудееа от всемирно-известных пилюль и мази. Все эти сведения шарлатан тщательно закрепил в своей памяти.

– А латинскую и греческую грамматики? – робко спросил Джуд.

– Не понимаю, о каких грамматиках вы говорите.

– Да помните, вы хотели мне принести свои учебники, по которым учились в школе.

– Да, да, да! совсем позабыл о них – что хотите! Вы видите, молодой человек, при той массе жизней, какая зависит от моего внимания, для других вещей я уж не могу уделять столько забот, сколько хотелось бы.

Джуд долго не мог убедиться в правдивости ответа, и повторил с большим огорчением: – Так вы не принесли их!

– Нет. Но вы должны достать мне еще несколько заказов от больных и тогда я принесу вам грамматики в следующий раз, – ответил беззастенчивый эскулап.

Джуд отстал от него. После этой выходки он сразу понял, к каким подонкам человечества принадлежит этот отъявленный шарлатан. Из такого источника нечего было ждать умственного просветления. Мальчик повернул к своей калитке, прислонился к ней и горько заплакал.

Под впечатлением этого разочарования Джуд совсем было приуныл. Он вспомнил, что мог бы выписать грамматики из Ольфредстона, но для этого нужны деньги. Кроме того, нужно знать, какие именно требуются учебники.

В это самое время м-р Филлотсон прислал за своим фортепиано, и это дало Джуду выход из затруднения. Представлялся удобный случай написать учителю и просить его купить ему грамматики в Кристминстере. Джуд может просунуть письмо в ящик с инструментом и оно конечно дойдет по назначению. Пусть пришлет хоть какие-нибудь старые, поддержанные учебники, которые уж будут милы ему тем, что пропитаны университетской атмосферой.

Сказать тетке о своем плане – значило-бы погубить его; оставалось действовать самостоятельно.

И вот после довольно долгих размышлений, Джуд приступил к делу, и в день отправки фортепиано, совпавший с днем его рождения, украдкой запихал письмо внутрь фортепианного ящика, отправляемого к дорогому покровителю, боясь при этом обнаружить свои махинации пред теткой, чтобы не повредить осуществлению своего заветного плана.

Инструмент был отправлен и Джуд ждал дни и недели, каждое утро заходя в сельскую почтовую контору, еще прежде чем просыпалась его тетушка. И вот наконец пришла бандероль в деревню, и он увидал в ней две тощих книжки. Мальчик ушел с посылкой в укромное местечко и уселся на бревно, чтобы без помехи вскрыть и рассмотреть присланные книги.

С первых же дней своего увлечения Кристминстером и фантастической идеализации этого города и ожидающей его там судьбы, Джуд много и пытливо размышлял о том процессе, посредством которого выражения одного языка переливаются в выражения другого. И вот он наивно решил, что всякая грамматика должна заключать, прежде всего, известное правило, наставление, или ключ к магическому шифру, усвоение которого даст ему возможность, простым механическим приемом, заменять по желанию все слова его родной речи однозначущими словами речи иностранной. Отсюда будущий лингвист пришел к смелому выводу, что слова данного языка всегда находятся как-бы скрытыми в словах другого языка, и что люди ученые обладают искусством открывать их, каковое искусство и можно будет почерпнуть из упомянутых учебников.

Увидав на посылке кристминстерский штемпель, Джуд с волнением сорвал обложку и когда взглянул на латинскую грамматику, лежавшую сверху, то едва поверил своим глазам.

Книжонка оказалась старая-престарая, изданная лет тридцать тому назад, вся выпачканная, исписанная всевозможными язвительными выходками против всех грамматик и учебников вообще. Но всего досаднее Джуду было впервые узнать из просмотра учебников, что никакого закона относительно превращения слов из одного языка в другой, как он наивно воображал, не существует, что каждое слово и в латинском и греческом языке необходимо запоминать само по себе, ценоюупорного многолетнего зубрения.

Джуд бросил противные книги, растянулся навзничь на широком бревне и долго лежал в угнетенном настроении. По привычке он спустил шляпу на лицо и смотрел на солнце, лучи которого назойливо пробирались к нему в скважинки соломы. – Так вот что за штука эти языки, латинский да греческий! Ловко срезался, нечего сказать! То, в чем он ожидал найти неизсякаемый источник наслаждения, на самом деле требовало неимоверного, ужасающего труда.

Какие всеобъемлющие мозги должны быть у учеников высших заведений в Кристминстере – размышлял он теперь – для изучения и запоминания десятков тысяч чуждых слов! Нет, его голова совсем не соответствовала такой работе, и, щурясь от резких солнечных лучей, проникавших к нему сквозь плетенку шляпы, Джуд сожалел, что увидал эти проклятые учебники, и под сокрушительным впечатлением своей жестокой ошибки желал и сам-то исчезнуть с белого света.

V

В продолжении трех или четырех лет после этого случая изо дня в день можно было видеть курьезную повозку, разъезжавшую по дорогам и проселкам в окрестностях Меригрина, управляемую тоже не совсем обычным образом.

Вскоре после получения пресловутых учебников, Джуд стал понемногу забывать злую шутку, сыгранную с ним древними языками. Мало того, его разочарование в свойстве этих языков, с течением времени внушало ему еще большее благоговение пред глубокой ученостью педагогов Кристминстера. Изучение всяких языков, древних или новых, представляло трудности, заключающиеся, как он теперь убедился, в самой их природе, и потому казалось ему геркулесовым подвигом, который сам по себе был для него дороже всякого диплома. Таким образом предстоявшие трудности не только не страшили теперь Джуда, а еще пуще подстрекали его юношескую любознательность.

Он всячески старался не быть в тягость своей суровой тетке, помогая ей по мере сил, и вот дела маленькой деревенской пекарни понемногу расширились. По случаю недорого купили старую клячу с понурою головою, да дешевую скрипучую тележку с верхом, обтянутым холстиной, и в этой скромной запряжке Джуд обязан был три раза в неделю развозить печеный хлеб по окрестным деревням и коттеджам.

Впрочем, оригинальность упомянутой повозки заключалась не столько в ней самой, сколько в том, как разъезжал в ней Джуд по дороге. Внутренность этой кибиточки представляла как-бы его учебный уголок. Как только коняга ознакомилась с дорогой и домиками, у которых ей приходилось останавливаться, Джуд предоставил ее собственному благоразумию в движении по дорогам. Усевшись поглубже, опустит он, бывало, вожжи, за ремень, предусмотрительно прибитый к стенке кибитки, заложит взятый с собою учебник, раскроет на коленях словарь и погрузится в разбор легких отрывков из Цезаря, Виргилия или Горация, запинаясь и спотыкаясь на каждом шагу, но с таким настойчивым усердием, от которого иной добродушный педагог мог-бы умилиться до слез. Впрочем, после долгих усилий Джуд добирался таки до смысла прочитанного, скорее угадывая, нежели понимая смысл подлинника, который иногда далеко расходился с его догадками.

В то время как Джуд корпел над этими старыми истрепанными учебниками, прежние обладатели которых вероятно давно уже покоились в могиле, костлявая старая кляча тихо обходила свой обычный круг, и Джуд отвлекался от классиков остановкой повозки и криком какой-нибудь старухи: «сегодня два хлеба, малый, да вот обратно один черствый».

Дорогой ему часто встречались пешеходы и повозки, которых он даже не замечал, и вот мало по малу в народе стали болтать, что малый вздумал соединять дело с забавой (как понимала его учение), что, если и было удобно для него, оказывалось вовсе не безопасным для встречных. Пошел ропот, а вскоре один местный обыватель просил даже ближайшего полицианта запретить мальчику булочницы читать на ходу повозки, и настаивал на необходимости изловить малого на месте преступления и представить в полицейский суд, для ареста за неосторожную езду по большей дороге. Вследствие этого протеста, полициант устроил Джуду, засаду и, застав его однажды с поличным, сделал ему подобающее предостережение.

Так как Джуду приходилось в три часа утра, топить печь, месить тесто и сажать в печку хлеб, который днем он развозил по домам, он ложился спать очень рано, и лишенный возможности читать своих классиков во время развозки товара, должен был совсем отказаться от занятий. Поэтому ему осталось только смотреть в оба, во все стороны, чтобы тотчас-же убирать свои книги, как только кто-нибудь показывался на дороге, – особенно если это был полициант. Впрочем, надо отдать справедливость этому оффициозу, он не особенно следил за проездом Джудовой тележки, рассудив, что в таком глухом месте непосредственная опасность угрожала только самому Джуду, и потому частенько, завидев издалека его парусинную кибитку, оборачивался в другую сторону.

Однажды, когда Джуд, порядочно подвинувшись в своих занятиях – он был теперь уже шестнадцати-летним юношей – скандировал с грехом пополам «Carmen Saeculare», по пути домой, он заметил, что проезжает по высокому нагорью близ браун-хауза. Солнце заходило и одновременно с ним полный месяц выплывал с противуположной стороны. Воображение его было так поражено чудной картиной заката, что он невольно остановил лошадь, слез с кибитки и, оглянувшись, чтобы убедиться, что его никто не видит, опустился на колени на краю дороги с раскрытой книгой в руках. Обращаясь сначала к светлолицей богине, так кротко и ласково взиравшей на его усердие, потом к исчезающему дневному светилу, он начал:

«Plioebe silvarumque potens Diana!..»

Лошадь стояла смирно, пока Джуд не кончил гимна, который он даже повторил в порыве политеистического одушевления, на что никогда не решился-бы средь бела дня.

По возвращении домой, он долго размышлял о своем странном, далеко не ортодоксальном настроении, не приличном для будущего христианского пастыря. Все это навеяно чтением языческих творений! Чем более он думал об этом, тем более убеждался в своей несостоятельности для избранного поприща. Он опасался, что его пониманию не будут доступны настоящие книги, нужные в духовной профессии.

Ближайшим результатом таких размышлений было то, что Джуд заручился книгами свящнного писания, на греческом языке, и творениями отцов церкви, надолго ограничив ими свое чтение. Затем по воскресеньям он посещал окрестные церкви, разбирая латинские надписи пятнадцатого столетия на церковной утвари и могильных памятниках. В одно из подобных странствований Джуд встретил очень умную старушку, перечитавшую на своем веку все, что попадалось под руку. Она рассказала ему еще больше о поэтической прелести этого города света и науки, и мальчик настойчивее прежнего решался идти в Кристминстер.

Но как жить в чужом городе? Ведь у него не было никакого заработка. Он не знал никакого ремесла, которым мог-бы существовать во время прохождения учебного курса, потребующего, быть может, многих лет труда.

Надо сообразить, что всего нужнее для людей? Ну, конечно, пища, одежда и кров. Заработок от приготовления пищи мизерен; шить платье казалось ему неинтересным, тогда-как к архитектурной работе он чувствовал склонность. Городские жители строят здания, – и вот он будет учиться строительному делу. Джуд вспомнил о своем дяде, отце кузины его Сусанны, мастере по металлу. Следуя по стопам дяди, он не мог ошибиться.

Для начала дела Джуд добыл несколько небольших каменных плит и, приостановив на время учебные занятия, посвящал свои короткие досуги копированию головок и других орнаментов в своей приходской церкви.

В Ольфредстоне был один резчик по камню, хотя и не важный. И вот Джуд, подыскав вместо себя помощника в маленьком деле тетки, предложил этому мастеру свои услуги за ничтожное вознаграждение. Здесь Джуд имел случай присмотреться по крайней мере к приемам каменотесной работы. Спустя некоторое время, он сходил к церковному подрядчику в том-же городе, и с разрешения архитектора, получил работу по ремонту старых церквей во многих селениях по соседству.

Не забывая, что занимается этим ремеслом только временно, в ожидании другой, интеллигентной работы, к которой считал себя более способным, он, впрочем, с увлечением взялся и за настоящее дело. Джуд имел теперь квартирку в этом городке, откуда возвращался в Меригрин каждую субботу вечером.

На этой работе застал Джуда девятнадцатый год его жизни.

VI

В один памятный день его жизни, приходившийся в субботу, Джуд возвращался из Ольфредстона в Меригрин около трех часов дня. Стоял погожий, теплый, нежный летний день и юноша шел с рабочими инструментами за плечами, причем маленькия долотца тихо позвякивали о большие резцы в корзине. По субботам он кончал работу рано, и на этот раз вышел из города обходным путем, по которому обыкновенно не ходил, чтобы, по поручению тетки, зайти на мельницу.

Джуд был в восторженном настроении. Ему грезилось уже как он удобно устроит свою жизнь в Кристминстере и как вступит, наконец, в тот храм науки, о котором так много мечтал. Он мог, конечно, отправиться туда и теперь, но предпочитал вступить в город с большей уверенностью в средствах к существованию. С чувством сладкого самодовольства, вспоминал он все сделанное им за последнее время. Время от времени он оглядывался по сторонам в этой новой для него местности, но весь погруженный в свои заветные думы едвали что-нибудь замечал.

«Я уже сравнялся с своими сверстниками в чтении классиков, особенно римских. Прочел кое-что из Гомера, Гезиода, Фукидида и несколько глав Нового Завета… Жаль только, что творения эти писаны на разных диалектах. Ознакомился с творениями отцев церкви, а также с математикой и всеобщей историей.

Все это составляет, конечно, только начало. Но здесь я не могу очень-то заметно подвигаться вперед, уж слишком трудно доставать нужные книги. Следовательно, я должен употребить все усилия, чтобы переселиться в Кристминстер. Устроившись, при тамошних научных средствах, я могу сделать такие успехи, что мне будет просто смешно вспоминать мои теперешния познания. Прежде всего надо скопить денег, и я скоплю, и тогда любой из тамошних колледжей отворит двери мне – юноше, которого теперь он оттолкнул-бы, жди я приема хоть двадцать лет.

Во чтобы-то ни стало, хочу быть доктором богословия!»

Потом мысли его уносились еще дальше; он может сделаться даже епископом, если будет вести нравственную, деятельную, разумную христианскую жизнь. И какой пример он покажет! Если он будет получать пятьдесят тысяч в год, то будет раздавать из них не менее сорока-пяти на разные виды благотворительности и скромно жить на остаток… Однако, пораздумав, он решил, что мечтать о епископстве нелепо. Лучше выдержать экзамен на архидиакона. Ведь в сущности человек может быть так-же добр, умен и полезен в звании архидиакона, как и в сане епископа. Но вслед затем Джуд опять давал волю своему пылкому воображению.

«А тем временем, я поселюсь в Кристмпистере, буду читать авторов, которых не мог достать здесь: Ливия, Тацита, Геродота, Эсхила, Софокла, Аристофана…»

– Ха, ха, ха! Вот чудак-то! – Это восклицание вырвалось у молодой девушки с другой стороны ограды, но Джуд не расслышал его. Мечты его неслись дальше:

«…Еврипида, Платона, Аристотеля, Лукреция, Эпиктета, Сенеку, Антонина. Потом надо изучить всех отцев церкви, Веду и церковную историю; хоть несколько ознакомиться с еврейским языком – пока я знаю только буквы…»

– Вот так чудак! – повторил тот-же голос.

«…но я могу много работать. У меня, слава Богу, сил хватит, даже с остатком!.. Да, Кристминстер будет моей alma mater, а я буду её любимым сыном, которым она будет гордиться».

Размечтавшись об этих будущих трудах, Джуд постепенно умерял свой шаг и теперь остановился, задумчиво глядя в землю, точно на ней посредством волшебного фонаря отражалось это будущее. Вдруг что-то сильно шлепнулось ему в ухо и он увидал брошенный в него из-за плетня какой-то мягкий, холодный комок, упавший к его ногам.

Вглядевшись, он догадался, что это кусок свиного сала, употребляемого в деревнях только для смазки сапог. В этой местности водили много свиней и откармливали их на мясо.

По другую сторону плетня был ручей, откуда, как Джуд впервые теперь заметил, доносились веселые голоса и смех, рассеявшие его мечты. Подстрекаемый любопытством, он привстал на вал и посмотрел за ограду. На противоположном берегу ручья стоял небольшой домик, с примыкавшими к нему садиком и свиными хлевами; на берегу сидели на корточках три молодых девушки, с ведрами и блюдами по бокам, наполненными ворохами потрохов, которые они промывали в проточной воде. Незнакомки смущенно взглянули на молодого человека, и заметив, что его внимание было наконец привлечено и что он глядит на них, сейчас-же приготовились к смотру и, прекратив оживленную болтовню, усердно продолжали свои полоскательные операции.

– Ну, позвольте поблагодарить вас! – проговорил Джуд сухо.

– Я-же не бросала, право, – уверяла девушка свою соседку, как бы не замечая присутствия молодого человека.

– И я тоже, – отозвалась другая.

– Ах, Эни, как тебе не стыдно, – заметила третья.

– Еслиб я бросила, так не такую дрянь.

– Фи! а мне до него и дела нет! – отозвалась первая из подруг.

И девушки смеялись и продолжали свою работу, не глядя на Джуда, и укоряли одна другую, пока Джуд с брезгливой гримасой отчищал свой выпачканный рукав. Незнакомка, с которой заговорил Джуд, была темноглазая, полная и здоровая девушка, не особенно красивая, но издали довольно статная и привлекательная. Джуд был почти уверен, что она-то и есть виновница не совсем приличной выходки.

– Ну, этого вам никогда не узнать, – решительно ответили незнакомки на его догадку.

– Согласитесь, однако, что бросать в человека мясом убыточно для его хозяина.

– О, это ничего. Туша принадлежит моему отцу.

– Но ведь этот кусок, вероятно, вам пригодится?

– Да, если вы передадите мне его.

– Что же, прикажете мне перекинуть его вам или вы сами перейдете по мостику и возьмете его?

Девушка видимо желала воспользоваться удобным случаем завязать знакомство и глаза её остановились на Джуде, причем взгляды их встретились и моментально отразили немое признание возможности взаимного сближения.

Вскочив на ноги, незнакомка крикнула:

– Не бросайте! Дайте мне в руки.

Тут Джуд опустил корзину с инструментами на землю, поднял брошенный кусок и перелез через ограду. Они шли параллельно по сторонам речки к узким досчатым мосткам, Здесь они встретились и Джуд протянул свою палку, на конце которой был нацеплен кусок сала. Девушка, смотря в другую сторону, взяла его, как-бы не зная, что делает её рука, и небрежно перебросила его своим подругам. Потом они стали с любопытством посматривать друг на друга.

– Вы не думаете, конечно, что это я бросила кусок? – спросила незнакомка.

– О, нет. Я не понимаю только, что за охота вообще пускаться на такие выходки, – ответил Джуд, вежливо принимая её уверения, хотя и сильно сомневаясь в их правдивости. – Да и как могу я заподозрить именно вас, не зная даже вашего имени?

– Это так. А сказать вам его?

– Скажите!

– Арабелла Дон. Я здесь и живу.

– Ваше имя, конечно, было-бы мне известно, ходи я часто этой дорогой. Но я обыкновенно хожу прямо по большой.

– Мой отец занимается откармливанием свиней, а эти девушки помогают мне промывать потроха для приготовления кровяных колбас и других вещей.

Слово за словом, они все продолжали разговаривать, видимо заинтересованные друг другом, стоя облокотившись на перила мостков. Привлекательная Арабелла невольно приковала Джуда к месту. До этой минуты Джуд никогда не смотрел на женщину, как на женщину, а скорее как на существо, лежащее совершенно вне его жизни и стремлений. Его взгляд перебегал с её глаз на ротик, грудь и полные обнаженные руки, покрасневшие от холодной воды и твердые как мрамор.

– Какая вы миловидная девушка! – смущенно пробормотал Джуд, хотя и без слов было ясно, какое магнетическое действие производило на него её особа.

– Вот посмотрели-бы вы на меня в воскресенье! – кокетливо заметила Арабелла.

– А можно мне с вами видаться? – допытывался Джуд.

– Это уж решайте сами. Пока надо много никого нет, но через неделю или две это может измениться.

Она произнесла это с серьезным видом и появившиеся ямочки на щеках исчезли.

Джуд почувствовал какое-то странное, еще неиспытанное влечение, заставившее его спросить:

– А вы позволите мне зайти?

– Заходите. – При этом кокетливые ямочки появились опять. Но Джуд, охваченный общим впечатлением от её наружности, еще не мог оценить этой частности.

– В следующее воскресенье, значит завтра? отважился он дополнить свой вопрос.

– Да.

Лицо Арабеллы слегка вспыхнуло от сознания своей победы, и она, бросив на него очень нежный прощальный взгляд, присоединилась к своим подругам на берегу.

Джуд Фолэ взвалил на спину корзину с инструментами и продолжал свой одинокий путь, обвеянный теперь, как ему казалось каким-то чарующим ароматом. Все мечты его о чтении, труде и учении, еще так недавно и так точно им формулированные, непонятным для него образом бесследно исчезли из его сознания.

«Все это пустяки», подумал Джуд, так как недостатки и странности, замеченные им в характере заинтересовавшей его девушки, заставляли его смотреть на ухаживание за ней, как на мимолетное увлечение, тем более, что он попимал и все несоответствие её ограниченного развития с его интелигентными стремлениями и волшебными грезами о Кристминстере. Девушка, открывшая атаку не него таким вульгарным образом, не могла быть весталкой. Он видел это своим внутренним взглядом, но только на одно неуловимое мгновение, как при свете падающей лампы человек видит предохраняющую надпись на стене прежде чем она скроется во мраке. И вслед затем эта рассудочная сила исчезла и Джуд утратил всякое самообладание пред появлением свежего и необузданного чувства, давшего исход новой душевной потребности, дотоле еще неподозреваемой, хотя уже и назревшей. И вот ему предстояло свидание с этой воспламенившей его представительницей прекрасного пола.

Тем временем девушка снова подсела к своим подругам и молча продолжала промывку кишок в светлом ручье.

– Поймала молодчика? – лаконически спросила ее девушка, по имени Эни.

– Не знаю. Жалею только, что не бросила в него чего-нибудь получше! лукаво пробормотала Арабелла.

– Полно, Арабелла, ты думаешь он и Бог знает кто! Ведь это тот малый, что возил из Меригрина хлеб из пекарни Друсилы Фолэ, а потом учился в Ольфредетоне. После того он стал сильно заниматься и всегда читал книжки. Говорят, хочет быть ученым.

– Ах, право, мне все равно, что он такое, и вообще я об нем не думаю. Не воображай, пожалуйста!

– Как-бы не так! Тебе нас не провести! Из-за чего-бы ты стала с ним разговаривать, еслиб не хотела залучить его себе? Да и не мудрено – он невинен, как ребенок. Словом сказать, им может завладеть любая девушка, которая сумеет приняться за дело как следует.

VII

На следующий день Джуд Фолэ отдыхал в своей спальне с косым потолком, поглядывая на книги, разбросанные по столу, и на черное пятно от ламповой копоти наверху.

Был воскресный послеобеденный час, ровно сутки спустя после его встречи с Арабеллой Дон. Впродолжении всей прошедшей недели он намеревался употребить нынешний день на повторительное чтение своего Нового Завета, превосходного научного издания, с многочисленными исправлениями и разными версиями в примечаниях. Он гордился этой книгой, смело выписанной прямо от лондонского издателя, – шаг, на который он никогда еще не отваживался доселе.

Он ожидал большего удовольствия от сегодняшнего чтения, под мирным кровом тетки, где он теперь ночевал только две ночи в неделю. Но новые обстоятельства, в связи с важными препятствиями, вмешались вчера в гладкое и бесшумное течение его жизни, и он чувствовал то, что должна чувствовать змея, сбросившая зимнюю кожу и не понимающая яркости и чувствительности своей новой молодой шкурки.

Решив ни за что не идти на свидание, Джуд уселся, открыл книгу, и опершись локтями на стол, опустил голову на руки и начал сначала:

Η ΚΑΙΝΗ ΛΙΑΘΗΚΗ

Однако, не обещал-ли он придти к Арабелле? Конечно обещал! Бедняжка будет ждать его дома, скучая весь вечер из-за него. К тому-же в ней было что-то невыразимо привлекательное, и помимо всяких обещаний. Ему не следует нарушать её доверия. Хотя для занятий он располагает только двумя вечерами в неделю, все-же можно позволить себе прогулять один из них, видя, как другие молодые люди зачастую не стесняются времяпровождением в праздничные вечера. После нынешнего свидания он вероятно больше никогда ее не увидит. И действительно, в виду занимавших его планов, это знакомство должно будет оборваться.

Им овладела какая-то властная рука неодолимой силы, не имевшей ничего общего с духами и внушениями, управлявшими им до сих пор. Этой силе не было дела ни до его рассудка и воли, ни до так называемых возвышенных стремлений, и она толкнула его в объятия женщины, к которой он не чувствовал уважения и жизнь которой не имела ничего общего с его жизнию.

Η ΚΑΙΝΗ ΛΙΑΘΗΚΗ моментально обратилось в ничто. Джуд вскочил и быстро собрался в путь. Предусматривая возможность подобного исхода, он уже раньше приоделся в праздничный костюм.

Спустившись по тропинке в большой широкий лог и миновав несколько чахлых пихт и коттеджей, где тропинка соединялась с большой дорогой, он поспешно пошел по ней и свернул влево к браун-хаузу. Тут он услыхал журчанье ручья, вытекавшего из мелового кряжа, и пробрался берегом к двору Арабеллы, где царил запах свиных закут и хрюканье виновников этого запаха. Джуд вошел в сад и постучал в дверь набалдашником своей трости.

Кто-то увидал его в окно, потому что в доме мужской голос проговорил:

– Арабелла! Твой поклонник пришел за тобою ухаживать! Выходи, голубка!

Джуд нахмурился при этих словах. Об ухаживании при такой незнакомой деловой обстановке ему и в голову не приходило. Он намеревался просто погулять с ней, пожалуй поцеловать ее, но ухаживание совсем не согласовалось с его образом мыслей. Наконец, дверь отворили и он вошел в комнаты в ту минуту, когда Арабелла сходила с лестницы, уже одетая на прогулку.

– Присядьте, м-р, как бишь вас? – пригласил её отец, видный мужчина с черными баками, тем же деловым тоном, который Джуд слышал через окно.

– Я думаю сейчас-же и идти, вы что на это скажите? – шепнула она Джуду.

– Хорошо, – сказал он. – Прогуляемся к браун-хаузу и назад. На это довольно полчаса.

Арабелла смотрела такой хорошенькой среди грязной обстановки дома, что он рад был поскорее выйти с ней на воздух и все преследовавшие его предчувствия как рукой сняло.

Сначала они карабкались на вершину высокого холма, причем Джуд помогал ей, взяв ее под руку. Затем они повернули влево вдоль холма до выхода на большую дорогу к браун-хаузу, откуда бывало, он так пламенно желал увидать Кристминстер. Но Джуд забыл теперь эти желания. Он отдался самой заурядной болтовне с Арабеллой с таким одушевлением, какого у него не нашлось бы теперь для ученой беседы о всевозможных философских системах с любым из академических профессоров, пред которыми он еще так недавно преклонялся, и равнодушно прошол место, где падал ниц пред Дианою и Фебом, забыв даже о существовании этих мифологических лиц. Само солнце было для него теперь простым светилом, прогодным лишь для освещения хорошенького личика Арабеллы. Изумительная легкость ног так и несла его вперед; и вот Джуд, этот начинающий ученый, будущий доктор богословия, профессор, епископ и Бог знает что еще, чувствовал себя польщенным и счастливым, оттого, что эта миловидная деревенская девушка снисходительно согласилась пойти с ним на прогулку в своем воскресном наряде и лентах.

Они пришли к риге браун-хауз, конечной цели задуманной прогулки. В то время как они смотрели отсюда на расстилавшуюся к северу обширную равнину, их поразили подымавшиеся к небу густые клубы дыма, валившего из окрестностей небольшего городка, лежавшего внизу холма на расстоянии двух – трех миль.

– Ведь это пожар, сказала Арабелла. – Сбегаем посмотреть. Право! Это не далеко!

Сердце Джуда было переполнено такой нежностью, что он не в силах был противиться предложению Арабеллы, которая нравилась ему уже тем, что извиняла его за слишком долгую прогулку с нею. Они спустились с горы почти бегом; но пройдя с милю ложбиной, убедились, что место, где был пожар, отстояло гораздо дальше чем казалось издали.

Однако, раз начав свою прогулку, молодая парочка решилась продолжать ее, и только к пяти часам они пришли к пожарищу, так как расстояние в общем простиралось на добрых шесть миль от Меригрина, и на три от дома Арабеллы. Пока они дошли, пожар уже кончился и, после беглого осмотра безобразных развалин, парочка пустилась в обратный путь, лежавший теперь чрез городок Ольфредстон.

Арабелла выразила желание напиться чаю, для чего они зашли в простонародную таверну. Так как заказано было не пиво, то им пришлось долго ждать. Трактирная служанка узнала Джуда, и шепотом высказала свое удивление сидевшей за стойкой хозяйке по поводу того, что этот ученый юноша, «державший себя так странно», вдруг унизился до компании с Арабеллой. Последняя догадалась, в чем дело, и встретив задумчивый и нежный взгляд своего поклонника, разразилась вульгарным и торжествующим смехом беззаботной женщины, понимающей, что она выигрывает свою игру.

Они сидели, разглядывая комнату, с висевшим на стене изображением Самсона и Далилы, стол, покрытый пивными пятнами, и расставленые на полу плевальницы с опилками. Вся эта неприглядная обстановка производила на Джуда унылое впечатление. Между тем надвигались сумерки, нельзя было оставаться здесь дольше.

– Однако, что-же еще можем мы здесь спросить? – сказал Джуд, – ведь вам еще целых три мили идти.

– Пожалуй, хоть пива, – ответила Арабелла.

– Пива, так пива, я и забыл об нем.

Джуду сильно хотелось вырваться из этой непривычной атмосферы; однако, исполняя желание Арабеллы, он потребовал пава, которое было тотчас-же подано.

Арабелла попробовала.

– Фуй, какая мерзость, – невольно сорвалось у неё.

Попробовал и Джуд.

– Не разберу, в чем дело, – признался он. – По правде сказать, я не любитель пива, и предпочитаю кофе. Но это пиво, кажется, не дурно.

– С подмесью – не могу в рот взять, – сказала Арабелла, и к не малому удивлению Джуда, тотчас-же определила, чем именно испорчено пиво.

– Однако, вы знаток! – заметил он шутливо.

Тем не менее Арабелла принялась за пиво и выпила всю своя долю, после чего они тронулись в обратный путь. Стало уже совсем темно, так что, выбравшись из сферы городских огней, они пошли бок о бок. Арабелла не понимала, почему её кавалер не идет обнявшись с него, но он на это не решался, и только собравшись с духом рискнул, наконец, предложить ей руку.

Она завладела его рукой вплоть до плеча. Он ощущал на себе теплоту её тела, и взяв трость подмышку, другой рукой держал ее правую руку.

– Как нам хорошо вдвоем, не правда-ли, голубка? – начал Джуд.

– Да, – согласилась она, подумав при этом: – Какой нежный, однако!

– Каково я разошелся! – сам на себя втихомолку удивлялся Джуд.

Так шли они до подошвы горы, где увидали пред собою полосу большой дороги, белевшей в темноте. С этого места единственный путь к домику Арабеллы шел в гору и затем снова спускался в долину. В самом начале подъема с ними почти столкнулись два человека, шедшие стороной дороги и в потьмах словно выросшие из земли.

– Это любовники, – вы встречаете их на прогулках во всякое время и во всякую погоду – любовников да бездомных собак, – проговорил один из прохожих, когда парочка исчезла в темноте.

Арабелла слегка вздрогнула.

– Разве мы любовники? – спросил Джуд.

– Вам лучше знать.

– Но не можете-ли вы сказать мне?

Вместо ответа, она склонила голову на его плечо.

Джуд принял вызов, и обняв ее, прижал к себе и поцеловал.

Теперь они шли уже не под руку, а как она желала, обнявшись. «Это ничего не значит, когда темно», подумал Джуд. Поднявшись почти до половины высокой горы, они вдруг оба, словно по уговору, остановились и Джуд опять поцеловал ее. Наконец, они достигли вершины и тут он еще раз поцеловал Арабеллу.

Так они потихоньку подвигались к её дому. Джуд оставил свой коттедж в половине четвертого, намереваясь снова усесться за Новый Завет в половине шестого. Между тем было уже девять часов, когда, еще раз обнявшись с ней, он остановился перед крыльцом дома её отца.

Она просила его войти хоть на минутку, так как иначе покажется странным, что она гуляла вечером как будто одна. Он уступил и вошел за него. В комнате, кроме её родителей, находилось еще несколько соседей. Они все заговорили в поздравительном тоне и серьезно считали Джуда нареченным женихом Арабеллы.

Люди эти были не из его компании и Джуд почувствовал себя среди них не на своем месте. Он не рассчитывал на такую встречу; приятная послеобеденная прогулка с Арабеллой – вот все чего ему хотелось. Обменявшись несколькими словами с её мачихой, простой скромной безличной женщиной, и раскланявшись со всеми присутствующими, юноша с облегченным сердцем пустился в обратный путь.

Но скоро влияние Арабеллы вновь воцарилось в его душе. Он шел, чувствуя себя как-бы другим человеком со вчерашнего дня. Что ему теперь книги? Где его стремления, волновавшие его так пламенно, что он дрожал над каждой минутой свободного времени изо-дня в день? Но разве теперь он даром губил время: он впервые только начал жить. Лучше любить женщину, чем быть кандидатом, или пастором, или хотя-бы самим папой!

Когда Джуд возвратился домой, тетка его уже улеглась спать и ему казалось, что все кругом напоминало ему о его вине, которая заключалась в его побеге от излюбленных занятий, в нарушении установленного порядка жизни. Он поднялся к себе наверх без огня, и мрачная обстановка его комнаты произвела на него унылое впечатление. На столе лежала открытая книга в том самом виде, как он ее оставил, и прописные буквы на заглавной странице с упреком смотрели на него в лунном полусвете, подобно незакрытым глазам мертвеца:

Η ΚΑΙΝΗ ΛΙΑΘΗΚΗ.

Ему предстояло завтра рано утром идти на целую неделю в город на работу. Джуд взял книгу и для чего-то бросил ее в корзину с инструментами, словно собирался восполнить на неделе прогуленные сегодня занятия.

Свое влюбленное состояние Джуд старался скрыть даже от самого себя. Арабелла, напротив, рассказывала об этом всем своим подругам и знакомым. Выйдя при свете утренней зари на дорогу, по которой он шел еще так недавно под покровом сумерок рядом со своей милой, у подошвы горы, Джуд остановился: здесь он обменялся с него первым поцелуем. Так-как солнце только-что поднималось, то вероятно никто еще не проходил по дороге со вчерашнего дня. Джуд посмотрел на землю и вздохнул. Он нагнулся ближе и во влажной пыли различил следы их ног на том месте, где они стояли обнявшись. Арабеллы не было здесь теперь, и «воображаемый отпечаток на полотне природы» так напоминал её недавнее присутствие, что в сердце почувствовалась пустота, которую нечем было наполнить. Тут-же стояла срезанная ива, и эта ива была совсем особенная, отличная от всех других из на свете. Полное уничтожение тех шести дней, которые предстояло ему прожить до нового свидания, было-бы его сильнейшим желанием даже и в том случае если-бы ему оставалось жить на свете всего одну неделю.

Часа через полтора после Джуда по той-же дороге шла Арабелла с двумя подругами. Она миновала место их первого поцелуя и стоявшую тут иву, и не стесняясь болтала об этом эпизоде с обеими спутницами.

– А что он на это сказал тебе?

– Он сказал… – И она передала почти слово в слово некоторые из самых нежных его выражений. Если-бы Джуд слышал, как без утайки передавались почти все его слова и поступки, ознаменовавшие вчерашний вечер, он был-бы очень и очень удивлен.

– Клянусь, что ты совсем победила его сердце! – многозначительно заявила Эни. – Хотела бы я быть на твоем месте!

Арабелла ответила грубым, вызывающим тоном скрытой чуввственности:

– Да, конечно он ухаживает за мной! Но ухаживания мне мало; я хочу чтоб он женился на мне! Он должен быть моим. Я не могу жить без него. Он именно такой человек, какого я желаю. Я с ума сойду, если не сумею отдаться ему вся без остатка! Я это почувствовала при первой же встрече!

– Малый он мечтательный, прямой и честный, а потому ты можешь сделать его и своим мужем, если настоящим манером поведешь на него атаку.

Арабелла на минуту задумалась.

– А что значит – настоящим манером? – спросила она.

– Ужь будто и не знаешь! Как-бы не так! – вмешалась другая подруга, Сара.

– Право же не знаю!

– Все дело только в том, чтобы со своими нежностями и ухаживанием он зашел подальше, слишком далеко!

Сара посмотрела на Эни.

– Слышишь-ли, она не знает!

– Видно и в правду не знает! – сказала Эни.

– А еще жила в городе, – подумаешь! Ну ладно же, мы тебя можем поучить кое-чему, не хуже чем ты нас.

– Хорошо. Так какое-же вы думаете верное средство овладеть мужчиной?

– Сделать его своим мужем, – сказала Эни.

– Ну да, сделать мужем, – подтвердила Сара.

– Сделать своим мужем деревенского кавалера благородного и приличного характера, вот как твой обожатель. Сохрани меня Бог рекомендовать какого-нибудь солдата или моряка или городского торговца или другую какую шушеру, что тянут канитель с бедными девушками! Ужь больно не люблю я таких бесполезных шашней!

– Ну хорошо, такого как он, конечно! – согласилась Арабелла.

Обе подруги при этом сначала лукаво перемигнулись между собой, а затем одна из них приблизилась к Арабелле, хотя посторонних свидетелей не было, и шепнула ей кое-что на ушко, причем другая с любопытством следила за выражением лица Арабеллы.

– Ах, вот что! – с расстановкой протянула Арабелла. – Признаюсь, об этом я и не думала… А ну как обожатель-то окажется не благородный, тогда каково? Девушке, по моему, лучше не испытывать этого средства!

– Волков бояться – в лес не ходить! К тому же, кто тебе мешает прежде всего хорошенько убедиться в его благородстве. С твоей головой не попадешь в просак. Я хоть сейчас пошла-бы на это! Сколько бедных девушек этим берут, а иначе, разве пришлось-бы им выйти замуж когда-нибудь, – как ты думаешь?

Арабелла задумалась и молча продолжала свой путь. – Попробую! решила она про себя.

IX.

Прошло еще два месяца, в продолжение которых наши молодые люди почти ежедневно виделись между собой. Арабелла казалась недовольной; она все мечтала, чего-то ждала и чему-то удивлялась.

Раз как-то она встретилась со странствующим Вильбертом. Она, подобно всем окрестным обитателям коттеджей, хорошо знала этого шарлатана, и они разговорились об её житье-бытье. Ей было скучно, но, прощаясь с доктором, она стала веселее. Вечер она провела на условленном свидании с Джудом, который казался озабоченным и грустным.

– Я уезжаю отсюда, – объявил он ей. – Мне следует удалиться; это будет лучше, как для вас, так и для меня. Я сожалею, что между нами начались известные отношения. Хорошо понимаю, что заслуживаю всякого порицания. Но, как говорит пословица: никогда не поздно раскаяться.

Арабелла разразилась слезами.

– С чего вы вообразили, что теперь уже не поздно? – набросилась она на него. – Вам легко говорить, а каково мне слушать. Я еще вам не призналась! – и она посмотрела на него пристальным взглядом.

– В чем такое? – спросил он, бледнея. – Вы?..

– Да! и что я буду делать, если вы бросите меня!

– Ах, Арабелла, как можете вы говорить это, дорогая моя! Вы знаете, что я не покину вас!

– Ну, хорошо-же…

– Вам известно, что я в настоящее время еще не получаю жалованья; положим, мне следовало подумать об этом раньше… Но, конечно, раз это случилось, нам надо жениться! Неужели вы думали, что я мог поступить иначе?

– Я думала… я думала, милый, что вы из-за этого только скорей уедете и оставите меня одну на такое дело.

– Как-же мало вы меня знаете! Положим, шесть месяцев и даже три месяца тому назад, мне и во сне не грезилась женитьба. Это вдребезги разбивает мои планы – я разумею, Эбби, те планы, которые занимали меня до знакомства с вами. Но, в сущности, что это за планы? Мечты о книгах, дипломах, о недоступной карьере и т. п. Разумеется, мы женимся; ведь, это наш долг!

В этот вечер Джуд вышел один, когда стемнело, и шел, углубившись в размышления. Он хорошо, даже слишком хорошо сознавал в глубине души, что Арабелла была не особенно достойной представительницей женского пола. Но раз, в деревенской жизни, между порядочными молодыми людьми, зашедшими, как и он, слишком далеки в сближении с женщиной, существовал на этот счет установившийся обычай, то он готов был искупить вину браком, взяв на себя последствия. Для своего собственного успокоения, он поддерживал в себе искусственную веру в Арабеллу. В его глазах главное значение имела идеализация Арабеллы, а не она сама, как лаконически признавался он себе иногда.

В первое-же воскресенье состоялось церковное оглашение. Прихожане все в один голос дивились непростительной глупости молодого Фолэ. Все его учение привело к тому, что ему придется продавать свои книги для покупки кухонных горшков. Те-же, которые догадывались о настоящем положении дела, и в числе их родители Арабеллы, объявили, что они ожидали этого конца от такого благородного молодого человека, как Джуд, для искупления ошибки, которую он позволил себе в отношении невинной девушки. Венчавший их пастор, по-видимому, считал это тоже похвальным делом.

Итак, стоя перед пастором, они оба клялись, что во все прочее время их жизни они будут неизменно верить друг в друга и любить точно так-же, как они взаимно верили и любили в продолжении последнего времени. Но всего замечательнее во всей церемонии было то, что, по-видимому, никто из свидетелей не удивлялся тому, в чем клялась эта парочка.

Тетка Джуда, в качестве булочницы, сделала ему свадебный пирог, сказав при этом с горечью, что это её последний дар ему, несчастному глупому парню, и что было-бы гораздо лучше, еслиб он, вместо нелепой жизни для её огорчения, давно улегся-бы в могилу вместе с своими родителями. От этого пирога Арабелла отрезала два куска, и, завернув их в белую бумагу, послала своим товаркам по колбасному ремеслу, Эни и Саре, надписав на каждом пакете: «На память о добром совете».

Будущность новобрачной четы представлялась, конечно, не особенно блестящей даже для самой пылкой головы. Он, ученик каменотеса, девятнадцати-летний малый, работал за половинное жалованье до окончания срока выучки. Его жена была положительно бесполезной в городской квартире, где, по мнению Джуда, им первое время пришлось-бы жить. Но настоятельная необходимость в прибавлении заработка при таких маленьких средствах, заставила его поселиться в уединенном придорожном коттедже между Браун-хаузом и Меригрином, чтобы, для подспорья, иметь собственный огород, а также, пользуясь готовым опытом жены, завести ей свинью. Но это была не та жизнь, к которой он стремился, да к тому-же далеко было ходить в Ольфредстон и обратно. Арабелла, напротив, сознавала, что все эти неудобства временные, главное было то, что она получила мужа, со способностью к заработку для покупки ей обновок и шляп, когда он начнет немножко тревожиться за нее и, занявшись своим ремеслом, отбросит в сторону эти дурацкия книги для каких-нибудь практических предприятий.

Итак он привел ее в коттедж в самый день свадьбы, покинув свою старую комнатку у тетки, где ушло столько настойчивого труда на изучение греческого и латинского языков.

Легкая дрожь пробежала у него по спине, когда Арабелла в первый раз раздевалась при нем. Длинную косу, которую она скручивала огромным узлом на затылке, она бережно распустила, встряхнула и повесила на зеркало, купленное ей Джудом.

– Что это – коса была не твоя? – спросил Джуд с неожиданным отвращением к ней.

– Конечно, нет, – приличные дамы теперь никогда не носят своих кос.

– Что за вздор! Разве в городах, но в провинции совсем другое дело. К тому-же у тебя, вероятно, и своих волос достаточно? Ну да, конечно так!

– По деревенским понятиям, может быть, и достаточно. Но в городах кавалеры ожидают больше, и когда я была служанкой в Ольдбрикгэме…

– Разве ты была служанкой?

– Не то что прямо служанкой, а я служила в трактире и подавала гостям пиво, да и то самое короткое время. Вот и все. Некоторые посетители советовали мне носить подвязную косу, и я купила ее просто ради шутки. Чем больше на девушке украшений, тем лучше живется в Ольдбрикгэме, а этот красивый городок почище всех твоих Кристминстеров. Каждая приличная дама носит подвязную косу, – мне в парикмахерской сам цирульник так сказывал.

Джуд с чувством брезгливости подумал, что все это, может быть, до некоторой степени и справедливо, ибо и сам он был убежден, что если многие скромные девушки переселяются в города, где и живут по годам, не утрачивая обычной простоты жизни и уборов, зато у других, увы, уже в самой крови таится какой-то инстинкт к искусственному уродованию себя разными придатками, и они начинают подделывать свою красоту при первом её проблеске. Впрочем, может быть, для женщины и не составляет большего греха дополнять свои волосы чужими, и он решил более об этом не думать.

Молодая жена обыкновенно может быть интересной после брака, даже в том случае, когда домашняя жизнь еще не установилась и находится в неблагоприятных условиях. В её новом положении есть известная пикантность, заставляющая ее в обращении забывать мрачную сторону жизни, и потому самая бедная жена чувствует себя порвое время выше угнетающей ее действительности.

Мистрис Фолэ, в качестве молодой хозяйки, ехала как-то в базарный день в тележке, по улицам Ольфредстона, и здесь встретила свою прежнюю подругу, Эни, с которой не видалась с самой свадьбы.

Прежде чем заговорить, они по обыкновению засмеялись; мир казался им слишком веселым без всяких слов.

– Итак, кажется, вышло хорошее дельце! – заметила Эни молодой женщине. – Я знала, – продолжала она, – что с таким малым это удастся. Он – душа человек, и ты должна им гордиться.

– Я и горжусь, – равнодушно ответила мистрис Фолэ.

– А когда ждешь?..

– Тс! я вовсе не жду.

– Что-же это значит?

– Я ошиблась, вот и все.

– Ах, Арабелла, Арабелла, женщина ты умная и вдруг ошиблась! Признаюсь, о такой штуке мне никогда и в голову не приходило при всей моей опытности! И какой-же в этом может быть стыд, в самом деле!

– Пожалуйста, не спеши мне кричать про стыд! Это вовсе не от стыда, а просто я незнала.

– Поверь моему слову – эдак ты его упустишь! Ведь он может сказать, что это был обман, да еще двойной,клянусь тебе!

– Я готова признаться в первом, но не во втором… Э, он об этом и не подумает! Он будет рад, что я ошиблась. На такие пустяки он махнет рукой, право, – у мужчин это всегда так. Да я как им поступить иначе? Уж коли женат, – так женат.

Тем не менее Арабелла не без некоторого беспокойства приближалась к тому времени, когда по естественному ходу вещей ей придется объявить мужу, что возбужденная его тревога оказалась неосновательной. Эта необходимость неожиданно представилась, однажды вечером, в то время, когда они собирались спать, и оба находились в своей комнате в уединенном домике, куда Джуд ежедневно возвращался с своей работы. Он усиленно работал в этот день двенадцать часов сряду, и ушел спать прежде жены. Когда та вошла в спальню, он уже лежал в полудремоте, едва сознавая, что жена раздевается перед маленьким зеркальцем.

Впрочем, вскоре её гримасы перед зеркалом невольно возбудили его внимание. Джуд заметил, что она изощрялась в том, чтобы вызвать на щеках те ямочки, о которых уже упоминалось прежде. На эту курьезную прикрасу она была мастерица, вызывая ямочки моментальным всасыванием щек.

– Не делай этого, Арабелла! – вмешался он неожиданно. – Мне, право, не нравится видеть тебя за таким вздорным занятием.

Она обернулась и засмеялась.

– Господи, я и не воображала, что ты не спишь! – ответила она. – Какая-же ты деревенщина, однако, что за охота обращать внимание на такие пустяки.

– У кого ты этому научилась?

– Решительно ни у кого. Ямочки у меня всегда бывали без всяких хлопот, когда я служила в пивной, а теперь исчезли. Тогда и лицо мое было полнее.

– А для меня не нужно никаких ямочек. Я не думаю, чтоб они красили женщину, особенно замужнюю, да еще такую полную, как ты.

– Однако, многие думают иначе.

– А что мне за дело, как думают другие, кому охота? – возразил Джуд. – Как это ты додумалась до таких затей, интересно-бы знать?

– Мне об этом говорили, когда я служила в пивной.

– Ага, эта служба и объясняет теперь твое понимание подмеси в пиве, когда мы, помнишь, как-то воскресным вечером спросили себе пиво в гостиннице. А я полагал, когда женился на тебе, что ты всегда жила в доме своего отца.

– Ты мог-бы думать немного лучше обо мне и заметить, что я была приличнее, нежели какого была-бы, оставаясь в деревне. Дома мне почти нечего было делать; я изнывала от скуки, и потому поступила на место на три месяца.

– Скоро тебе предстоит куча дела, милая, не так-ли?

– Что ты этим хочешь сказать?

– Ну, да как-же, – произвести на свет маленькое существо.

– А…

– Когда это будет? Не можешь ли сказать точно, а не в общих выражениях, как говорила до сих пор?

– Да что сказать, – что?

– Ну, срок, когда…

– Тут нечего и говорить. Я ошиблась.

– Что?!

– Ну, вышла ошибка, и все тут.

Джуд вскочил с постели и устремил пристальный взгляд на жену.

– Но как-же это могло быть?

– Очень просто. Женщинам иногда так представляется.

– Однако, это чорт знает что такое! – горячился Джуд. – Ведь ты-же понимаешь, что совсем не приготовленный, без обстановки, почти без гроша в кармане, я не стал-бы спешить с нашей свадьбой и вводить тебя в почти пустую хату, и только твое тревожное заявление заставило меня действовать, очертя голову, не думая ни о какой готовности… Ах, Боже мой милостивый!

– Не волнуйся так, милый. Что сделано, того не переделать.

– Больше мне нечего объясняться, – ответил он просто и улегся опять, после чего молчание между ними не нарушалось.

Проснувшись по утру, Джуд смотрел её все окружающее как будто другими глазами. Что-же касалось спорного вопроса, то он принужден был положиться на слова жены, сознавая, что при данных, обстоятельствах он не мог поступить иначе.

Джуду смутно представлялось, что есть что-то фальшивое в социальных условиях, и что эта фальшь требует многих уступок и жертв, и все из-за мимолетного взрыва, вызываемого новым и преходящим инстинктом, который, не заключая в себе признаков порока, все-же не может быть назван иначе, как слабостью. Он старался уяснить себе, что он сделал своим поступком, или что его жена потеряла из-за него, чтобы он мог оказаться пойманным в ловушку, благодаря которой, если не им обоим, то по крайней мере ему предстояло быть связанным во все остальное время жизни. Быть может, было нечто благоприятное в том, что обстоятельство, побудившее его жениться, оказалось несуществующим. Но факт женитьбы все-таки остался.

X

Пришло время убить свинью, которую наши молодые откармливали с осени, и время заклания было назначено на самом рассвете, так чтобы Джуд мог отправиться в Ольфредстон, не теряя особенно много времени.

Ночь казалась необыкновенно тихой. Джуд выглянул из окна задолго до рассвета, и заметил, что земля была покрыта довольно толстым слоем снега, хлопья которого еще продолжали падать.

– Боюсь, что мясник, пожалуй, не придет, – сказал Джуд Арабелле.

– Э, придет. А ты вставай и нагрей воду, если хочешь, чтобы Чалло ошпарил свинью. Хотя я предпочитаю паленых.

– Сейчас встану, – ответил Джуд. – Я люблю наши местные обычаи.

Он спустился с лестницы, развел огонь под котлом, подкладывая под него содому, причем огонь весело вспыхивал и освещал кухню. Но для него приятное ощущение тепла отравлялось мыслью о назначении этой топки вскипятить воду для убоя животного, которое было еще живо и напоминало о себе хрюканьем из хлева. В половине седьмого, – время, которое было назначено для прихода мясника – вода вскипела и Арабелла сошла в кухню.

– Чалло пришел? – спросила она.

– Нет!

Пришлось поджидать, а между тем уже начинало светать унылым зимним рассветом.

Арабелла вышла взглянуть на дорогу и, возвратившись, сказала: Не видать его. Верно, напился с вечера. Такой снег не мог бы помешать ему придти, конечно!

– В таком случае, нам надо отложить дело. Только даром воду кипятили. Может быть, в долине снег глубок!

– Отложить нельзя. Больше нет корма. Еще вчера утром я стравила последнюю болтушку.

– Вчера утром? Чем же свинья жива с тех пор?

– Да ничем!

– Значит, она околевает с голоду?

– Понятно. Мы всегда так делаем за день или за два до убоя, чтобы не возиться с кишками. Что за невинность не знать таких простых вещей!

– Вот почему она так и кричит, бедняжка!

– Об этом разговаривать нечего – ты должен заколоть ее. Я покажу тебе как. Хотя свинья такая крупная, что Чалло справился-бы с нею лучше, чем ты. Впрочем, его корзинка с ножами и прочими принадлежностями уже доставлена и мы можем ими воспользоваться.

– Все-таки, это совсем не твое дело, – возразил Джуд. – Я сам заколю, если ужь это необходимо.

Он вышел к закуте, разгреб снег, чтобы очистить место, и поставил впереди козелки, положив подле ножи и веревки. Какая-то птичка с соседнего дерева присматривалась к приготовлениям, но недовольная мрачным видом этой сцены, улетела прочь, не смотря на то, что была голодна. Между тем Арабелла подошла к мужу, и Джуд, с веревкой в ругсе войдя в закуту, стреножил испуганное животное, которое сначала захрюкало, потом стало неистово и озлобленно визжать. Арабелла отворила закуту, и они вместе взвалили жертву на козелки ногами вверх, и пока Джуд придерживал свинью, Арабелла привязала ее, замотав ей ноги, чтобы она не могла барахтаться.

Визги свиньи изменились. Теперь ужь они выражали не ярость, а вопли отчаяния; протяжные, глухие и безнадежные.

– Клянусь тебе, Арабелла, что я рад был-бы отказаться от свиньи, лишь бы не брать на себя такого живодерства! – протестовал Джуд. – Ведь эту несчастную тварь я кормил собственными руками.

– Пожалуйста, не будь таким неженкой и слюняем, вот ножик для убоя, он с острым концом. Смотри только, как начнешь закалывать, не запускай слишком глубоко.

– Заколю, как нужно, чтобы кончить в момент. Это главное.

– Что ты, что ты, разве так делают! – вскрикнула Арабелла. Чтобы мясо не вышло кровавое, надо чтобы свинья уходилась не скоро. Ведь нам убыток, если мясо будет красное и кровавое. Слегка проколи глотку, вот и все. Я на этом выросла и знаю дело. Хороший мясник всегда дает долго стекать крови. Надо, чтобы свинья билась по крайней мере десять минут.

– Если сумею, не дам ей и минуты мучиться, какое-бы там мясо ни вышло, – возразил решительно Джуд. Повыдергав с подпертой шеи свиньи щетину, как он это видел делают мясники, он надрезал сало, и со всей силой вонзил нож в горло.

– О, чорт побери! – вскрикнула Арабелла; с тобой поневоле выругаешься! Таки всадил глубоко, когда я только и толковала тебе…

– А ты успокойся-ка лучше, да имей хоть немножко жалости к животному!

Джуд исполнил это дело, если и не по настоящему, то по крайней мере сострадательно. Кровь стекала ручьями, а не тонкой струйкой, как хотела того Арабелла. Свинья чуть вздрагивала в последней агонии, и её блестящие глаза уставились на Арабеллу с выразительным упреком несчастной жертвы, понявшей, наконец, предательство тех, кого она считала своими единственными друзьями.

Но Арабелле надоело слушать хрипенье свиньи, она быстро подняла брошенный Джудом ножик и воткнула его в шею свиньи, перехватив дыхательное горло. Свинья, разумеется, тотчас же стихла.

– Вот так-то лучше, – спокойно сказала Арабелла.

– Отвратительно! – вырвалось у Джуда.

– На то и свиньи, чтоб их резать.

Однако, последний удар Арабеллы явился так неожиданно, что Джуд, растерявшись, опрокинул ногой блюдо, в которое стекала кровь.

– Ну вот! неистово кричала жена. – Теперь у меня не выйдет кровяных колбас. Опять убыток, и все из-за тебя!

Джуд поправил блюдо, но почти вся собранная кровь разлилась по снегу, имевшему теперь неприятный грязный вид.

Вдруг им послышался чей-то голос вблизи.

– Славно сделано, молодая парочка! Я сам не мог-бы чище сработать, честное слово!

Этот хриплый голос доносился из-за сада, и оглянувшись они увидали тучную фигуру м-ра Чалло, облокотившагося на ограду и критически наблюдавшего за их работой.

– Вам хорошо стоять да зубоскалить! – напустилась на него Арабелла. – Из-за того, что вы опоздали, мясо вышло кровавое и на половину испорчено. Кроме убытков ничего и не вышло!

Чалло пустился в извинения. – Вам надо было маленько обождать, – сказал он, покачивая головою, – и самим не хлопотать с таким делом, особенно в вашем настоящем положении, сударыня. Вы этим слишком много рискуете.

– Ну вам до этого дела нет, – возразила Арабелла, улыбаясь. Джуд тоже усмехнулся, но в его усмешке просвечивало какая-то горечь.

Чалло старался загладить свою манкировку усердной отделкой туши. Джуд досадовал на себя, что взялся за такое отвратительное дело, хотя и сознавал, что свинье было-бы не легче, если-б ее заколол другой. Значит, правду сказала жена, назвав его неженкой и слюняем.

После этого случая, ему опротивела дорога в Ольфредстон. Казалось, она смотрела на него с каким-то циничным упреком. Предметы по сторонам дороги так сильно напоминали ему его ухаживание за женой, что, не желая смотреть на них, он старался больше читать по пути в город и обратно. Раз как-то, проходя по берегу речки, на том месте, на котором он впервые познакомился с Арабеллой, Джуд услыхал женские голоса, совершенно так, как бывало в то прежнее время. Одна из девушек, бывшая подруга Арабеллы, говорила в сарае с другой подругой, при чем предметом разговора был сам Джуд, быть может, именно потому, что они увидали его издали. Девушки, понятно, не сообразили, что стены сарая так предательски тонки и что проходивший Джуд легко мог слышать речи.

– Как-ни как, а это я подбила ее на ту штуку! Волков бояться – в лес не ходить, сказала я ей. Если-б я ее не надоумила, она бы так прокисла в девках, по-нашему.

– А я так думаю, что она знала раньше…

На что такое подбила Арабеллу эта подруга, что он должен был сделать ее своей женою? Этот намек был до того возмутителен, что Джуд, придя домой, вместо того, чтобы войти в коттедж, с сердцем швырнул свой инструмент за калитку и ушел, с намерением навестить старую тетку и у неё поужинать.

Это посещение заставило его сильно запоздать возвращением домой. Впрочем, Арабелла, пробыв весь день на прогулке, замешкалась с своей работой и потому еще хлопотала с вытопкой сала от убитой свиньи. Не желая побраниться с женой по поводу слышанного им, Джуд говорил мало. Зато Арабелла была очень болтлива и между прочим сказала, что ей нужны деньги. Заглянув в рассчетную книжку, торчавшую из его кармана, она заметила ему что он должен зарабатывать больше.

– Жалованье ученика, моя милая, вовсе не рассчитано на то, чтобы его обязательно хватало на содержание жены.

– Тогда не зачем было жениться.

– Полно, Арабелла! Скверно говорить такие вещи, раз ты знаешь, почему это случилось.

– Я поклянусь, чем хочешь, что когда объявила тебе о своем положении, то думала, что это правда. Доктор Вильберт был того-же мнения. Тебе-же на руку вышло, что это не подтвердилось!

– Я разумею совсем не это обстоятельство, а другое, более раннее, – возразил он поспешно. – Верю, что это была не твоя вина; но прежния твои подруги дали тебе дурной совет. Еслиб они тебе не давали его, или еслиб ты его не приняла, мы в эту минуту были-бы свободны от союза, который, говоря правду, страшно душит нас обоих. Это, может быть, очень неприятно, но верно.

– Кто сказал тебе о моих подругах? Какой совет? Я требую твоего ответа.

– Ну, уж избавь, я объяснять не желаю.

– Но ты должен, ты обязан сказать. Иначе, это будет подло с твоей стороны.

– Ну хорошо, – согласился Джуд, и деликатно передав подслушанный разговор, просил больше об этом не говорить.

Резкий тон Арабеллы теперь смягчился. – Это пустяки. – сказала она с равнодушной улыбкой. – Всякая женщина имеет право так поступить. Риск ведь на её стороне.

– Это право я безусловно отрицаю, Белла. Женщина имеет право поступить так только в том случае, если её поступок не навлекает пожизненного наказания на мужчину, а мужчина, – если не навлекает того же на женщину, т.-е. если увлечение минуты может и кончиться этой минутой, или хотя-бы одним годом. Но когда последствия простираются так далеко, женщина не в праве расставлять сетей, в которые попадает или мужчина, если он честен, или сама она, если он человек иного рода.

– Что-же мне следовало делать по твоему?

– Дать мне время приготовиться. – Однако, что это ты ночью развозилась с этим салом? – нетерпеливо закончил он неприятный разговор. – Пожалуйста, оставь это.

– Тогда мне придется завтра работать, а то оно может испортиться.

– Ну, ладно, убирай; успеешь и завтра, – решил Джуд.

XI

На другое утро, в воскресенье, Арабелла опять принялась за перегонку сала, а эта работа подала ей повод возобновить вчерашний неприятный разговор, приведший ее в прежнее сварливое настроение.

– Так вот что говорят обо мне в Меригрине, – я тебя в ловушку поймала? Было что и ловить, нечего сказать! задирала она Джуда. Занятая топлением сала, она увидала несколько его ценных книг на столе, где им не следовало лежать. – Я не хочу, чтоб эти книги валялись тут! – крикнула она грубо, и, схватывая их одну за другою, начала швырять на пол.

– Оставь мои книги в покое! – унимал ее Джуд. – Ты должна была отложить их в сторону, если они мешают тебе, но пачкать их так – глупо! За неопрятной работой руки Арабеллы были засалены, и потому пальцы её оставляли весьма заметные следы на книжных обложках. Но она продолжала, не стесняясь, сбрасывать книги на пол, пока выведенный из терпения Джуд не схватил за руки слишком расходившуюся жену. При этом укрощении он как-то нечаянно задел её косу, которая распустилась по плечам.

– Пусти! – вскрикнула Арабелла.

– Обещай не трогать моих книг.

Она колебалась. – Пусти меня! – повторила она.

– Обещай!

После маленькой паузы, она наконец сдалась: – Ну, обещаю, только пусти.

Джуд оставил её руки, а она сейчас-же вышла из дому и очутилась на большой дороге уже с заплаканным лицом. Здесь она начала метаться из стороны в сторону, нарочно растегнув лиф и растрепав еще больше волосы. Было чудное воскресное утро, сухое, ясное и морозное, и по ветру доносился колокольный звон из Ольфредстонской церкви. Народ шел по дороге, одетый в праздничные наряды, здесь была преимущественно молодежь, такие же парочки, или как были еще так недавно Джуд и Арабелла, когда прогуливались по этой-же дороге. Они заглядывались невольно на необычайный вид Арабеллы, расхаживавшей без шляпки, с развевавшимися по ветру волосами, с растегнутым лифом, с высоко засученными рукавами и сильно лоснившимися от сала руками. Один из прохожих даже проговорил брезгливо: – Господи помилуй нас грешных!

– Посмотрите, что муж сделал со мною! – вопила Арабелла. – Заставил меня работать в воскресенье, когда мне надо было идти в церковь, растрепал все волосы, да еще платье чуть не изорвал!

Джуд был возмущен этим безобразием и вышел, чтобы силою втащить ее домой. Затем, мало-помалу, его раздражение улеглось. Успокоенный сознанием того, что между ними все кончено и потому решительно все равно, как-бы они ни вели себя по отношению друг к другу, Джуд молча глядел на жену. Счастье их разрушено, думал он, разрушено роковой ошибкой их брачного союза; они виноваты в том, что заключили пожизненный договор, основываясь на временном чувстве, не имевшем ничего общего с взаимной симпатией, которая одна только делает сносным пожизненное сожительство.

– Однако, ты начинаешь унижать меня по готовым примерам, как твой отец унижал твою мать, а сестра отца твоего унижала своего мужа, – язвительно упрекала она его. – В вашем роду видно все были такими-же хорошими мужьями и женами.

Джуд невольно остановил на жене пристальный удивленный взгляд. Но она замолчала и продолжала расхаживать взад и вперед по комнате до тех пор, пока не утомилась. Он отошел от неё и, проходив несколько минут в раздумье, направился в Меригрин. Здесь он зашел к своей старой тетке, становившейся с каждым, днем все слабее.

– Скажите, тетушка, разве мой отец унижал мою мать, а моя тетка своего мужа? – резко спросил он, усаживаясь у камина.

Тетка закатила свои тусклые глаза, так что, казалось, они ушли под самую оборку старомодного чепца, с которым она никогда не расставалась.

– Кто это тебе сказал? – спросила она.

– Все равно, кто; мне говорили, и я желаю знать всю правду.

– Это можешь, конечно, но жена твоя должно быть дура, если она сказала тебе это! – Впрочем, узнать-то тут нечего. Отец и мать твои не могли ужиться вместе и разошлись. Это случилось, когда ты был еще малюткой. Их последняя ссора произошла по возвращении их домой с базара из Ольфредстона, на Хойме у риги Браун-Хауз и тогда-же они простились навсегда. Мать вскоре потом умерла – или, по правде сказать, утопилась, а отец переселился с тобой в Южный Вессекс, и больше никогда сюда не показывался.

Джуду вспомнилось при этом, что отец никогда не упоминал ни о Северном Вессексе, ни о его матери, до самой своей смерти.

– Тоже самое вышло и с теткой, сестрою твоего отца. Её муж оскорблял ее, и наконец ей так опротивело жить с ним, что она удалилась с своей маленькой девочкой в Лондон. Фолэ не были созданы для брачного ярма: оно никогда на нас складно не сидело. Видно, есть что-то в нашей крови, что не мирится с обязательством делать то, что мы делаем очень охотно добровольно. Вот поэтому-то тебе и следовало послушаться меня и не жениться.

– Так где же отец с матерью разошлись – вы говорите у Браун-Хауза?

– Немножко подальше, где дорога поворачивает на Фенворс и останавливается пешая почта. Там, где прежде стояла виселица.

Уже сумерками, выйдя от старушки, Джуд отправился домой. Но, дойдя до открытой равнины, он свернул на нее и дошел до большего круглого пруда. Мороз держался, хотя и не особенно сильный, и крупные звезды медленно выступали над его годовой, мигая из таинственной глубины неба. Он ступил сначала одной, а потом и другой ногой на край льда, затрещавшего под его тяжестью; но это не смутило его. Он стал скользить по нем дальше, при чем лед резко поскрипывал под его ногами. Дойдя почти до середины пруда, он оглянулся и подпрыгнул; треск повторился, но Джуд устоял. После нового прыжка с его стороны и треск льда прекратился. Тогда Джуд возвратился и вышел на берег.

– Любопытная штука, – подумал он про себя. – Чего ради я уцелел? и он решил, что не достоин избрать себе род смерти. Легкая смерть гнушалась им, не хотела принять его в качестве добровольной жертвы. Но что же оставалось ему предпринять, что было бы более общеупотребительно и пошло, чем самоубийство? Пусть другой исход менее благороден, но он более соответствует его теперешнему унизительному положению. Он может напиться, это и будет самое подходящее, а он и забыл о вине. Пьянство всегда было самым обычным, избитым утешением отъявленных негодяев. Теперь он начал понимать, почему иные люди напивались в трактире. С этими мыслями он изменил направление пути и вскоре пришел к одному неприглядному трактиру. Когда он вошел и сел к столу, стенная картина с изображением Самсона и Далилы напомнила ему, что он заходил сюда с Арабеллой в первый воскресный вечер их флирта. Он потребовал себе вина и пил рюмку за рюмкой, в продолжение целого часа, если не больше.

Поздним вечером шел он, покачиваясь, по направлению к дому; всякое сознание унижения у него исчезло, голова была совершена свежа и он стал хохотать, представляя себе, как-то примет его Арабелла в этом новом виде. Но дом оказался уже в потемках и Джуду пришлось порядочно повозиться, пока в его состоянии удалось ему зажечь огонь. Тут он заметил, что свиная туша была уже убрана, хотя отбросы еще и валялись. На стене подле очага был приколот старый конверт, на внутренней стороне которого Арабелла написала лаконическую строчку:

– Ушла к знакомым. Не вернусь.

Весь следующий день Джуд оставался дома. Он отправил тушу в город, потом убрал комнаты, запер дверь, положил ключ на обычное место, на случай возвращения жены, и ушел в свою мастерскую в Ольфредстоне.

Вечером, притащившись домой в том же виде, как и накануне, Джуд увидел, что жена домой не возвращалась. Следующий и еще следующий день прошли в той же неизвестности. Наконец, принесли письмо от неё.

В нем Арабелла откровенно признавалась, что он надоел ей. Такой неинтересный слюняй ей не нужен, и его ремесло нисколько ее не занимает. Нет никакой надежды, чтобы он когда-нибудь исправился или исправил ее. Далее она сообщала, что родители её, как ему известно, в последнее время подумывали об эмиграции в Австралию, так как свиноводство теперь стало убыточным. Теперь они решились, наконец, на переселение и она вызвалась ехать с ними, если он против этого ничего не имеет. Она там надеется скорее найти себе подходящее дело, нежели в этой нелепой стороне.

Джуд ответил, что против её отъезда ничего не имеет. Он находит это дельным решением, раз она задумала с ним разойтись, и уверен, что это послужит к выгоде обеих сторон. Вместе с письмом он вложил в конверт деньги, вырученные от продажи туши, прибавив и собственный небольшой остаток.

С этого дня Джуд больше ничего не слыхал об Арабелле, узнав только стороною, что семья её еще не уехала, ожидая распродажи своего имущества с аукциона. Тогда он уложил все вещи в фуру и отослал их Арабелле, чтобы она продала их вместе с прочим добром, или выбрала из них для продажи что захочет.

Потом, возвращаясь на свою квартирку в Ольфредстоне, он увидал в окне одной лавки небольшой билетик с объявлением о продаже обстановки его тестя. Вскоре затем ему случилось зайти в маленькую лавчонку скупщика старых вещей на главной улице, и между разным хламом из старой домашней утвари, по-видимому только что привезенным с аукциона, Джуд заметил небольшую фотографию в рамке, оказавшуюся его собственным портретом.

Эту карточку он нарочно снял и дал вставить деревенскому мастеру в кленовую рамочку в подарок для Арабеллы и торжественно преподнес ей в день их свадьбы. На задней стороне еще видна была надпись: «От Джуда Арабелле», с означением даты. Она, вероятно, выбросила этот портрет вместе с другими вещами на аукцион.

Скупщик заметил, что Джуд смотрит на карточку, и, не подозревая что это его портрет, он, указывая на новую кучу, объяснил, что это лишь небольшая часть той коллекции, которая осталась за ним на торгах в одном коттедже по дороге в Меригрин. «Рамочка очень пригодная, если вынуть эту карточку. Вы можете иметь ее всего за шиллинг», – говорил он.

Окончательная утрата его женою всякого нежного чувства к нему, что подтверждалось между прочим и продажей подаренного портрета, была последним толчком, не достававшим для истреблепия в нем всякого хорошего чувства к жене. Заплатив шиллинг, он взял карточку и дома сжег ее вместе с рамкой.

Дня через два или три после этого, Джуд услышал, что Арабелла уехала с своими родителями. Он посылал сказать ей, что готов зайти проститься, но она сухо ответила, что лучше обойтись без этих нежностей, раз она решилась разойтись с ним, что, пожалуй, было и справедливо. На другой день после её отъезда, окончив дневную работу, он вышел, после ужина, в звездную ночь, пройтись по слишком знакомой дороге по направлению к нагорью, где он испытал самые памятные треволнения в своей жизни. Жизнь теперь снова принадлежала ему.

Он не мог разобраться в своих воспоминаниях. На этой старой дороге ему казалось, что он все такой же мальчик, каким он был, когда фантазировал на вершине этого самого холма, впервые увлеченный неудержимым стремлением к Кристминстеру и образованию.

– Теперь я мужчина, – подумал он. – Я женат. Даже более: я настолько возмужал, что, разочаровавшись в жене, разлюбил ее, поссорился и разошелся с него.

Тут он заметив, что стоит недалеко от того места, где, как говорили, расстались его отец и мать.

Немного подальше, с вершины, казалось, был виден Кристиминстер, или то, что он принимал за этот город. Мильный камень, как и тогда, стоял у самого края дороги. Джуд подошел к нему и сейчас же вспомнил, что однажды на пути домой он с гордостью вырезал острым новым резцом на задней стороне этого камня надпись, в которой он выразил свои стремления. Это было еще в первую неделю его ученичества, прежде встречи с недостойной девушкой, разрушившей все его планы. Он не ожидал, что написанное им тогда еще можно быстро разобрать. При свете спички он соскоблил вырезанную когда-то с таким энтузиазмом надпись: «Туда! Д. Ф.» и изображенную тут же руку, указывавшую по направлению к Кристминстеру.

Вид этого камня с сохранившеюся надписью, прикрытой травой и крапивой, зажег в его душе искру прежнего огня. Теперь несомненно его целью должно быть движение вперед чрез все препятствия – лишь бы уйти от угнетающей скорби, от позорных воспоминаний! Вепе agere et laetari – делать добро весело – это знакомое ему изречение Спинозы могло теперь быть и его собственным девизом.

Еще он мог вступить в борьбу со своей судьбой и последовать своему первоначальному призванию.

Пройдя еще несколько по пути к городу, он увидал его отблеск в северо-восточной стороне горизонта. Там действительно виднелось слабое сияние и какой-то легкий туман, сквозь который только и можно было видеть оком веры. Но для него было довольно и этого. Он отправится в Кристминстер, как только кончится срок его ученичества.

Джуд возвратился в свою комнатку в лучшем настроении и прочитал молитвы на сон грядущий.

Часть II Кристминстер

«Кроме своей души у него нет звезды».

Свинберн.

«Соседство послужило первою ступенью знакомства;

Время создало любовь».

Овидий.

I

Впродолжение трех лет после женитьбы и крушения не удавшейся супружеской жизни с Арабеллой, Джуд мужественно выносил свое долгое и трудное испытание. Теперь, окончательно порвав с прошлым, он шел в город Кристминстер.

И так он развязался наконец с Меригрином и Ольфредстоном; покончил с ученичеством и, с инструментом за плечами, предпринял новый шаг, к которому, за исключением перерыва, внесенного в его трудовую жизнь Арабеллой, он стремился целых десять лет.

Джуд был теперь бравым молодым человеком с серьезным и симпатичным лицом. Смуглый, с темными живыми глазами, он носил коротко подстриженную черную бородку, довольно солидную для его возраста; она, вместе с густой шапкой кудрявых волос на голове, доставляла ему много хлопот расчесыванием и смыванием каменной пыли, оседавшей при работе. Его ловкость в каменотесном деле, приобретенная в маленьком городке, сделала его мастером на все руки, так как в его ремесло входило тесание монументных плит, лепка барельефов при ремонте церквей и всякого рода резьба. В большом городе он, вероятно, специализировался-бы и вышел формовщиком или рещиком, а то, быть может, и «скульптором».

Сегодня, после обеда, он доехал из Ольфредстона до деревни, ближайшей к городу, и теперь шел пешком последние четыре мили, так как всегда мечтал войти в Кристминстер именно таким образом. Решительным мотивом к этому переселению послужило одно совершенно незначительное обстоятельство сантиментального свойства, как это часто бывает с молодыми людьми. Как-то раз, живя в Олъфредстоне, Джуд пришел известить свою старую тетку. Он заметил у неё на камине фотографический портрет красивой молодой девушки в широкой шляпе, с лунообразно расходящимися сборками под полями, в роде какого-то сиянья. На его вопрос, чей это портрет, старушка неохотно ответила, что это его кузина Сусанна Брайдхэд, из враждебной отрасли их семьи; а потом, уступая его дальнейшим настойчивым расспросам, объяснила, что девушка живет в Кристминстере, хотя ей неизвестен ни её точный адрес, ни род занятий.

Старушка не согласилась, однако, отдать ему карточку. Но это лицо не давало покоя Джуду, и желание увидеть его привело к окончательному решению отправиться в этот город по следам своего покровителя – школьного учителя.

И вот он остановился теперь на вершине красивого храма и перед ним впервые открылась вблизи панорама этого города с домами из серого камня и с темными черепичными крышами. Он расположился близ самой Вессекской границы, где сонная Темза омывает поля этого древнего графства. Величаво отражаются в солнечном закате городские здания и соборные башенки с высокими шпицами, придающими еще больший блеск этой скромной картине.

Спустившись в долину, Джуд пошел ровной дорогой, по аллее подрезанных из, едва заметных в сумерки, и скоро поровнялся с первыми городскими фонарями, яркий блеск которых когда-то, в дни его пылких фантазий, так поражал издали его восторженный взор. Они как-то зловеще мигали ему своими желтыми глазами, и, как-бы недовольные его долгими сборами, не особенно приветливо встретили его прибытие. Наш путник шел по улицам предместья, внимательно приглядываясь. Желая прежде всего найти себе комнату для ночлега, он тщательно высматривал такую гостинницу, где, судя по наружному виду, мог рассчитывать устроиться удобно и недорого. Вскоре он нашел то, что ему было нужно, занял скромный номер, привел себя в порядок, и напившись чаю, отправился на прогулку по городу.

Ночь была безлунная, холодная, с резким ветром. После множества поворотов, Джуд подошел к первому древнему зданию, какое попалось ему на встречу. Это был колледж, как он узнал из вывески над воротами. Он вошел во двор, прошелся кругом, и пробрался в те углы, куда не доходил свет фонарей. Рядом с этим колледжем был другой, немного дальше еще. И с новой силой его охватило чувство благоговения пред этим древним городом. Когда-же ему случалось проходить мимо домов, не соответствовавших общей физиономии города, он смотрел на них рассеянно, как-бы не замечая их. Он бродил вдоль стен и подъездов, и ощупывал контуры их лепных и резных украшений. Минуты бежали, все меньше и меньше встречалось прохожих, а он все еще бродил между и еличавых теней исторической старины. Разве его воображение не рисовало ему этих теней, в продолжении десяти минувших лет, да и что для него значил в это время ночной покой? Вдруг свет фонаря осветит пред ним высоко уходящие в темное небо верхушки резных башен и зубчатых стен. В темных, позабытых проходах. по которым очевидно давно уже не ступает нога человека, неожиданно встретятся портики, альковы, массивные двери роскошной и вычурной средневековой резьбы, оригинальная древность которых подтверждается ветхою рыхлостью камня. Трудно представить себе, что современная мысль может гнездиться в таких ветхих и заброшенных зданиях. Не зная в городе ни одной живой души, Джуд почувствовал свое полное одиночество среди этих громад, точно сам он был привидение, и никому не было до него дела. Он глубоко вздохнул и продолжал свое ночное скитание.

За то время пока он готовился к подвигу своего переселения, после мирного исчезновения жены и всего его имущества, он прочел и изучил почти все, что было возможно о великих людях, проведших свою юность в этих старых стенах. Образы некоторых из них превращались в его воображении в каких-то гигантов. Шелест ветра на перекрестках как-бы веял их таинственным шествием, а он, одинокий странник, казалось, гонится в темноте за их легкими призрачными тенями…

Улицы были пусты. Джуд очнулся от сладкого забытья и тут только сообразил, что он в незнакомом городе, и что его потрепывает порядочная лихорадка.

Из темноты до него донесся голос, настоящий житейский голос.

– Вы давно уж сидите на этом карнизе, молодой человек. Вы что это тут поделываете?

Голос принадлежал полисмену, незаметно наблюдавшему за Джудом.

Наш странник пошел домой и улегся спать, почитав еще на сон грядущий биографии великих людей. В их изречениях Джуду чудились скорбные упреки, не всегда понятные для него…

Когда поздно утром Джуд проснулся в своем номере, то прежде всего подумал.

«Однако, чорт возьми, я совсем и забыл о хорошенькой кузине и о любимом старом учителе». Впрочем, в его воспоминании об учителе было меньше воодушевления, чем в воспоминании о кузине.

II

Необходимые заботы о дальнейшем существовании живо рассеяли фантазии Джуда и дали его мыслям более обыденное направление. Ему нужно было прежде всего поискать работы.

Выйдя на улицу, Джуд нашел, что виденные им накануне колледжи предательски изменили теперь свою красивую наружность: одни были мрачны; другие приняли вид устроенных над землею фамильных склепов; и все вообще поражали своей варварской архитектурой. А вместе с этой метаморфозой и духи великих людей исчезли бесследно.

Расхаживая по городу, Джуд как-бы перелистывал богатый архитектурный альбом, не как художественный критик стиля и форм, а как мастер и собрат прежних мастеров, руки которых потрудились над сооружением этих форм. Он рассматривал лепную работу, ощупывал её детали, решал, какое из украшений было трудно или легко в исполнении, сколько пошло на него времени, было-ли оно удобнее для выполнения невооруженной рукой или при помощи инструмента.

Что на фоне ночи казалось стройным и красивым, то днем оказывалось почти уродливым. Ему жаль было этих каменных ветеранов, как живых людей. Многие из них были изувечены и обезображены в бесплодной борьбе с натиском времени, стихий и человека.

Однако, засмотревшись на исторические памятники, Джуд чуть было не забыл своих собственных дел. Он пришел на работу, чтобы жить этой работой, а утро почти все прошло понапрасну. Впрочем, его несколько ободряла мысль, что в городе с полуразрушенными зданиями всегда найдется дело для человека его ремесла. Расспросив, как пройти в мастерскую одного каменотеса, имя которого ему сообщили в Ольфредстоне, он скоро услыхал знакомый стук каменотесных инструментов.

Этот двор как раз и оказался как-бы центральной мастерской для ремонтных работ. Здесь он видел исправленные части совершенно схожия с теми, которые безобразили старинные здания своим полуразрушенным видом.

Джуд попросил вызвать хозяина, а сам между тем осматривал новые резные работы, всевозможные брусья, колонны, зубцы, карнизы, капители, стоявшие на скамьях, сделанные вчерне или в готовом виде. Работы эти отличались тщательностью отделки, математической точностью линий, изяществом форм; в этом отношении они много превосходили старые образцы. Любуясь ими, Джуд утешал себя мыслью, что и этот скромный ручной труд так же полезен в своем роде и также достоин уважения, как и труд ученых светил в любом из виденных им колледжей. Но его прежняя мечта тотчас-же заслонила эту мысль. Да, он готов принять всякую работу, какую могут предложить ему по рекомендации его прежнего хозяина, но он примет ее только, как временное занятие.

Однако, на этот раз Джуд не получил здесь работы, и выйдя из мастерской, опять вспомнил о кузине. Как страстно хотелось ему иметь её чудный портрет! Наконец, он не выдержал и написал тетке, прося прислать его. Та исполнила его просьбу, но с оговоркой, чтобы он не беспокоил своим посещением семьи этой девушки. Но наш пылкий идеалист ничего не обещал ей, и поставив портрет на камине, целовал его, – и теперь чувствовал себя как-то больше дома. Миловидная кузина его смотрела на него из рамки и ему казалось, что она хозяйничала за его чайным столом. Это ощущение было приятно ему, как единственное звено, соединявшее его с треволнениями живого города.

Оставался учитель, теперь ставший, вероятно, почтенным пастором. Но в настоящую минуту Джуду неудобно было разыскивать такую почтенную особу. Слишком еще плохи были его собственные дела. Поэтому он продолжал жить в одиночестве. Вращаясь среди людей, он, в сущности, не замечал никого; деловая суета городской жизни не касалась его. Подобно всем пришельцам, он засматривался на местную старину с восторгом, почти непонятным для привычных туземцев.

Именно теперь, когда он был весь поглощен стремлением к высшему образованию, он понял, как на самом деле он далек был от своей заветной цели.

Но унывать нечего. Во всяком случае многое у него еще впереди, и лишь-бы только посчастливилось ему найти себе выгодную работу, а со всем остальным он уже справится. И он благодарил Бога за здоровье и силы, и старался ободриться. Надо обтерпеться. В настоящее время пред ним закрыты все академические ворота. Но, быть может, настанет день, когда распахнутся пред ним двери этих дворцов света и знания, и тогда он посмотрит на мир Божий через их светлые высокие окна.

Наконец, Джуд дождался известия из скульптурной мастерской, что его ждет работа. Это была его первая поддержка, и он тотчас-же принял предложение.

Наш труженик был молод и крепок, иначе он не мог-бы так усердно заниматься своей учебной подготовкой и просиживать над ней иногда ночи напролет после целого дня работы в мастерской. Прежде всего он купил дешевенькую лампу, запас письменных принадлежностей и пополнил свои пособия. Наконец, к великому огорчению хозяйки, сдвинул с обычного места всю «обстановку» комнаты – единственную кушетку, служившую и для сидения и для сна, протянул на бичевке посреди комнаты занавеску, сделал две комнаты из одной, повесил на окно темную штору, чтобы никто не видал, как он проводит ночные часы, разложил книги и принялся за работу.

У Джуда не было никаких денежных сбережений и до получения жалованья он принужден был жить более чем скромно. Накупив нужных книг, он не мог даже позволить себе истопить печь, и когда по ночам в окна несло сыростью и холодом, он сидел у своей лампы в пальто, в шляпе и даже в теплых перчатках.

Из окна он мог видеть шпиц собора и колокольню, с которой раздавался звон большего городского колокола. Сверху он мог видеть и высокие угловые башеньки колледжа у моста. Вид этих зданий действовал на него ободряющим образом, когда вера в будущее тускнела.

Время шло, Джуд волновался, но еще не приступал к главному, не узнавал подробностей, касающихся поступления в колледжи. Наслушавшись от случайных знакомых разных советов, он, однако, никогда не останавливался на них. Всего нужнее, думал он. запастись сначала деньгами и знанием, и затем уже решить, что ему следует предпринять, чтобы сделаться питомцем университета. Заветное желание настолько поглощало его, что он не мог отдать себе отчета в том, насколько оно исполнимо.

Между тем, он получил от своей престарелой тетки сердитое письмо, в котором повторялись настойчивые советы всячески избегать кузины и её родственников. Родители Сусанны уехали в Лондон, но девушка осталась в Кристминстере. Желая выставить ее в еще более непривлекательном свете, тетка сообщала, что Сусанна рисовальщица икон, ужасная лицемерка, ханжа и чуть-что не идолопоклонница, так-как сама старушка считала себя протестанткой.

Но Джуда нисколько не интересовали подобные сведения о Сусанне, и все эти предостережения только сильнее возбуждали его любопытство. И вот он поставил себе задачей обнаружить её местопребывание. Поэтому, с особенным чувством затаенного удовольствия, он прохаживался в ранние часы мимо мастерских живописцев, и однажды увидал в одной из них молодую девушку, сидящую за конторкой, поразительно похожую на данный ему портрет. Он отважился зайти в мастерскую и, сделав незначительную покупку, засмотрелся на обстановку. Заведение принадлежало, по-видимому, исключительно дамам. Здесь продавались молитвенники, письменные принадлежности, листки с благочестивыми изречениями и разные другие вещи, например, гипсовые статуэтки ангелочков и святых, мраморные крестики и проч. Джуд сильно смутился при виде сидевшей за конторкой девушки; она была такая хорошенькая, что он рад был предположить в ней свою родственницу. Но когда она заговорила с одной из старших подруг, стоявших тут-же, он уже прямо узнал в её голосе что-то родственное с своим, только её голос был, разумеется, нежнее и приятнее. Он оглянулся кругом. Перед него лежала длинная металлическая дощечка, на которой она выписывала какое-то настенное изречение для церкви.

Джуд вышел. Не трудно было-бы найти предлог заговорить с ней, но на этот раз ему казалось не деликатным по отношению к своей тетке так легкомысленно пренебречь её настоятельным советом.

Поэтому Джуд не выдал себя. Он не хотел пока посещать Сусанну, имея на это и свои причины. Она казалась такого приличною по сравнению с ним, в его пыльной рабочей куртке, что встреча его с него, да и с м-ром Филлотсоном была-бы теперь преждевременной. К тому-же было весьма возможно, что и она разделяет предубеждения своей семьи и будет презирать его, особенно когда он посвятит ее в свою неприглядную биографию, отмеченную неудачным браком с недостойной девушкой.

Поэтому, до поры до времени, Джуд только наблюдал ее, так сказать издали, и ему приятно было чувствовать её присутствие вблизи, и это сознание ободряло его. Она по-прежнему оставалась для него идеальным характером, о качествах которого в его голове начинали создаваться самые фантастические грезына яву.

Недели через три Джуд вместе с другими рабочими был нанят сваливать против одного из колледжей каменные плиты из фуры на мостовую, для пригонки их к парапету, который ремонтировался.

Однажды, в ту минуту, как Джуд подымал свою грузную ношу, его кузина вдруг очутилась подле него плечо с плечом, и приостановилась, чтобы пропустить его. Она прямо смотрела ему в лицо своим добрым открытым взглядом, но, вероятно, не узнала его.

Близость к интересовавшей его девушке заставила его вздрогнуть и застенчиво отвернуться, словно из опасения быть узнанным, хотя она еще никогда его не видала, да, по всей вероятности, и не слыхала даже его имени. Она показалась ему уже не прежней провинциальной девушкой, а вполне приличной барышней.

Сусанна прошла дальше, а Джуд продолжал свою работу, размышляя об этой встрече. Девушка промелькнула так быстро, что он не успел на этот раз хорошенько всмотреться в нее. Запомнил только, что она не высока ростом, изящна, стройна, словом элегантна. Вот все, что он заметил. В ней не было ничего натянутого, манерного; напротив, она была нервная и живая, как ртуть, хотя художник, быть может, не назвал-бы ее красивой или интересной. Но тем более она поразила его. Мог-ли он, простой рабочий, да еще свихнувшийся злосчастный неудачник, дерзать на сближение с этим изящным, благоуханным цветком?

Джуд видимо увлекался, и его увлечение принимало какую-то почти фантастическую окраску; он чувствовал, что при всем уважении к наставлениям тетки, он скоро не в состоянии будет противиться искушению познакомиться с запретной кузиной.

Джуд старался думать о ней только, как о близкой родственнице; к этому его обязывали важные причины, из которых главная состояла в том, что он был женат, и следовательно всякое увлечение с его стороны было-бы неудобно.

Итак, у него не должно быть к Сусанне иных отношений, кроме родственных. Познакомившись с кузиной, он мог ценить в ней прекрасную девушку, гордиться ею; со временем отношения сами собой могут перейти в более простые и дружественные, как подобает между своими. Тогда она будет для него ангелом хранителем в житейских невзгодах, вдохновительницей в труде, нежным другом…

III

В следующее воскресенье Джуд отправился к обедне в собор, чтобы еще разок взглянуть на Сусанну, так как заметил что она часто там бывает.

Но на этот раз она не пришла, и он поджидал ее к вечерне, блого и погода стала лучше к концу дня. Он знал, что она пройдет в собор широкой зеленой лужайкой, где в ожидании он и стоял, прислушиваясь к колокольному звону. И действительно, за несколько минут до начала службы она в числе других появилась на лужайке и вошла в церковь. Джуд последовал за нею, весьма довольный на этот раз, что еще не познакомился с ней. Видеть ее, а самому оставаться невидимым и неизвестным, – вот все, что ему было нужно в настоящее время.

Служба началась и вскоре хоры огласились величественными, умилительными звуками 119 псалма.

Девушка, к которой он начинал чувствовать особенную симпатию, была в эти минуты поглощена теми-же дивными звуками, которые доставляли и ему высочайшее религиозное наслаждение. Она часто посещала церковные службы и, по-видимому, была натура глубоко религиозная, что вполне согласовалось с её образом жизни и родом занятий. В этом отношении у неё было много общего с Джудом. Для впечатлительного молодого отшельника сознание, что эта девушка так близка ему нетолько по родству, но и по складу души, было большим утешением в будущем: она могла оказать живое воздействие на весь его умственный и социальный кругозор. Джуд в продолжение всей службы находился в каком-то давно не испытанном состоянии экстаза.

Незадолго до этого дня, красивая, живая, изящная Сусанна Брайдхэд, пользуясь свободным часом после обеда, вышла из своей мастерской на прогулку за город с книгой в руках. День был тихий, безоблачный.

Отойдя мили на две от городской черты, она постепенно поднялась на отлогую, но довольно высокую гору. Дорога извивалась между зеленых полей, и, поднявшись, Сусанна остановилась отдохнуть и оглянулась на красивые башни, соборы и зубчатые стены расстилавшагося внизу города.

Невдалеке от себя, на тропинке, она увидала разнощика, сидевшего на траве подле большего лотка с множеством гипсовых и бронзированных статуэток, которые он заботливо устанавливал, собираясь продолжать с ними путь. Фигуры были, разумеется, плохими копиями известных оригиналов и представляли мифические божества: Венеру, Диану, Апполона, Вакха, Марса, затем ученых, полководцев и пр. Разносчик встал, поднял лоток на голову и, крикнув «фиг-у-уры!», направился с предложением к незнакомке.

После некоторого колебания Сусанна сторговала две более крупные фигуры, Венеру и Апполона, и, расплатившись, бережно взяла их на руки, точно какое-нибудь сокровище.

Но только что продавец удалился, Сусанна смутилась своей ненужной покупкой и стала раздумывать, что ей теперь делать с этими несчастными фигурами. Они были такие высокие, да еще пачкали свежим гипсом. Делать нечего, Сусанне пришлось дорогой нарвать широких лопухов и обернусь в них свою громоздкую ношу, казавшуюся теперь целой охапкой зелени.

Заглядывая по временам под листья, чтобы убедиться, цела-ли рука у Венеры, Сусанна возвращалась с своей еретической покупкой в самый клерикальный из городов, и, пробираясь глухими улицами, вошла в мастерскую с черного хода. Покупку она пронесла прямо в свою комнату, и хотела сейчас-же запереть ее в комод, куда, однако, фигуры не умещались; она обернула их поскорее в бумагу и поставила на пол в углу.

Хозяйка её, мисс Фонтовер, была пожилая особа в очках, носившая что-то вроде монашеской мантии и отличавшаяся клерикальным целомудрием и нетерпимостью, вероятно, по званию содержательницы иконописной мастерской и церковной солистки. Она была дочерью пастора, после смерти которого осталась в стесненных обетоятельствах, и существовала небольшой лавкой церковных принадлежностей, которую и довела до значительных размеров.

Она постучалась теперь к Сусанне, чтобы позвать ее к чаю, и долго не получая ответа, вошла как раз в ту минуту, когда та поспешно обвязывала завернутые фигуры.

– Вы кажется что-то купили, мисс Брайдхэд? – спросила она, глядя на завернутые покупки.

– Так, вещицы для украшения моей комнаты, – нехотя ответила Сусанна.

– Ну что-ж! Хотя я думала, что довольно сделала по этой части, – сказала мисс Фонтовер, самодовольно оглядываясь на развешанные по стенам изображения святых в плохих рамах, не годные для продажи и потому уступленные для убранства этой мрачной комнаты. – Что это такое? Что-то крупное! – поинтересовалась она, прорвав щелку в бумаге и заглядывая в таинственную покупку. – Кажется две фигуры? Где вы их добыли?

– Ах, просто на прогулке, у одного разносчика с лотка…

– Изображения святых?

– Да.

– Каких именно?

– Св. Петра и св. Марии Магдалины.

– Ну хорошо, а пока идите чай пить и потом выписывайте ваш текст для оратории, если после чаю будет еще достаточно светло.

Это маленькое недоразумение только пуще возбудило в Сусанне желание еще раз развернуть и посмотреть запретный плод. И вот, собираясь ложиться спать и считая себя гарантированной от всякой помехи, она на свободе развернула своих богов. Поставив обе фигуры на комод, и с каждой стороны по свечке, она улеглась и начала читать книгу, о которой мисс Фонтовер ничего не знала. Это был том Гиббона, где она читала о Юлиане Отступнике. Случайно она взглянула на фигуры, казавшиеся такими странными в обстановке этой комнаты, и вдруг вскочила с постели и, взяв другую книгу, принялась за знакомую поэму

которую она прочла до конца. Затем она потушила парные свечи, разделась и напоследок задула свою свечку на ночном столике. Но долго экзальтированная девушка не могла заснуть.

Между тем часы на колокольне пробили какой-то поздний час. Этот бой коснулся слуха юноши, сидевшего над книгами в неособенно далеком расстоянии от Сусанны. Так как вечер был субботний, когда Джуду не было надобности заводить будильник на ранний утренний час, то он продолжал заниматься, не стесняясь временем. В эту минуту он усердно читал греческую библию, и проходившие под окном запоздавшие обыватели могли слышать с жаром произносимые странные слова, имевшие для Джуда неописуемую прелесть и передававшие божественные глаголы.

IV

Джуд был искусный малый в своем ремесле, мастер на все руки (как это всегда бывает в захолустных провинциальных местечках, тогда как в Лондоне мастер, вырезывающий черешок листка, отказывается от выделки той его части, которая исчезает в этом листке, точно какое-то унижение заключается в том, чтобы сработать вторую половину целого). Таким образом Джуд, когда у него случилась заминка в лепной или резной фасадной работе, уходил для вырезки подписей на монументах или могильных плитах и искал удовольствия в перемене работы.

В следующий раз он видел Сусанну, когда исполнял стенную работу внутри одной из церквей. При входе пастора для богослужения. Джуд сошел с лестницы и присел вместе с немногими богомольцами до окончания службы, прервавшей его постукивание. В числе других здесь оказалась и Сусанна, пришедшая в сопровождении старшей мисс Фонтовер.

Заметив кузину, Джуд невольно залюбовался её красивым станом и грациозной позой, когда она опускалась на колени, думая при этом, какою помощницей была бы ему такая скромная и религиозная девушка при более счастливых обстоятельствах. Но вот кончилась служба, и как только богомольцы начали расходиться, Джуд поспешил опять приняться за работу. Он не решался встретиться в таком месте с девушкой, начинавшей оказывать на него неотразимое влияние. Неустранимимые препятствия, не позволявшие ему стремиться к близкому знакомству с Сусанной, стояли пред ним с прежней неумолимостью. Но очевидно было и то, что Джуд, как и всякий мужчина его темперамента, не мог жить одной работой: он нуждался в любви. Иной в его положении быть может опрометчиво бросился бы к ней, воспользовался-бы возможностью легкого сближения, в котором она едва-ли бы отказала, и предоставил-бы остальное случаю. Но не так поступил Джуд – по крайней мере в начале.

Но время шло, а неотвязчивые мысли о Сусанне не оставляли его в покое. Эта опасная игра с огнем начинала тяготить его, смущая нравственное чувство, и он принужден был признаться себе, что совесть его все более и более сдавалась в этой непосильной борьбе.

Несомненно, что она представлялась ему почти идеальной девушкой. Быть может, знакомство с нею могло-бы вылечить его от этой неожиданной и рискованной страсти. Но нравственное противоречие заключалось в том, что он желал познакомиться с нею вовсе не за тем, чтобы излечиться.

Как то вскоре одна молодая девушка зашла на двор каменотесов и, стараясь не запачкать платья в известковой пыли, осторожно пробралась прямо в мастерскую.

– Недуренькая барышня, – заметил один из рабочих, дядя Джо.

– Кто она? – спросил другой.

– Не знаю, – помнится, я видал где-то. Впрочем, постойте, это должно быть дочь того ловкача Брайдхэда, который один смастерил всю кровельную работу на церковь св. Луки лет десять тому назад, и перебрался потом в Лондон. Не знаю, есть-ли у него теперь какие дела – едва-ли густо, а то бы дочь не возвратилась назад.

Между тем вошедшая незнакомка постучалась в дверь конторы и спросила работает-ли на дворе Джуд Фолэ. Узнав, что он недавно куда-то отлучился, она выслушала это с видимой досадой, и тотчас же удалилась. Джуд возвратился вслед за её посещением и когда ему описали девушку, он конечно сразу узнал в ней свою кузину Сусанну.

После этого шага с её стороны Джуд уже не желал более умышленно избегать кузины и решился, не откладывая, навестить ее в этот же вечер. У себя дома он нашел записку от неё – первую с их встречи. Сусанна была девушка самая простодушная и безыскусственная. Называя его в записке «милым кузеном Джудом», она сообщала, что только сейчас, и то случайно, узнала, о его переселении в Кристминстер, и упрекала, что узнала об этом не от него. Они могли бы так приятно проводить время вместе, – писала кузина, – ибо она почти одинока и у неё не было близких друзей. Но теперь ей вскоре предстоит, вероятно, уехать, и следовательно возможность родственного сближения упущена может быть навсегда.

В холодный пот бросило Джуда при известии, что она уезжает. Такой случайности он совсем не ожидал, и потому, под горячим впечатлепием, тотчас же ответил ей, что желает говорить с него и предлагает через час встретиться на прогулке в условленном месте.

Отправив записку, Джуд пожалел, что второпях просил ее встретиться на улице, вместо того, чтобы прямо сообщить, что придет к ней. Это был у него еще остаток деревенских нравов – назначать девушке свидания на улице. Он и с Арабеллой сходился таким же образом, но этот вызов мог показаться не совсем почтительным такой приличной девушке, как Сусанна. Однако, исправить промах было уже нельзя, и в назначенный час он отправился к условленному месту, под мерцанием только-что заженных фонарей.

Широкая улица была тиха и безлюдна, хотя еще было не поздно. Джуд сейчас же увидал женскую фигурку на другой стороне улицы, оказавшуюся Сусанной, и они оба сошлись на перекрестке одновременно.

– Мне досадно, что я пригласил вас на свидание сюда, а не зашел к вам, – начал Джуд с застенчивостью влюбленного. – Но я думал сберечь время нашей прогулкой.

– Ах, это меня нисколько не смутило, – возразила она со смелостью друга. – У меня даже нет места для приема. Напротив, мне кажется очень забавно начинать знакомство при таких условиях, когда я вас еще совсем не знаю, не правда-ли? – проговорила она, рассматривая его с головы до ног. – Вы кажется знаете меня больше, нежели я вас, – прибавила она.

– Да – я видел вас иногда.

– И вы, зная кто я, не заговорили со мной! А вот теперь я уезжаю!

– Да; это неприятно. У меня нет здесь ни одной знакомой души. Впрочем, у меня должен быть здесь один знакомый, но мне не очень-то хочется идти теперь к нему. Я хотел бы знать, известно-ли вам что-нибудь о м-ре Филлотсоне? Мне кажется, он где-нибудь в провинции пастором.

– Нет, я знаю одного м-ра Филлотсона. Он здесь недалеко за городом, в Лемздоне, и занимает должность учителя в сельской школе.

– Ах, едва-ли это тот! Возможное-ли дело: до сих пора только учителем! А не знаете, как зовут его – не Ричард-ли?

– Да – Ричард; я адресовала как-то книги ему, хотя лично его не знаю.

– Значит, его мечта не удалась!

При этой догадке Джуд невольно смутился, потому что где же ему надеяться на успех в том деле, в котором ученый Филлотсон мог потерпеть неудачу! Джуд был-бы огорчен еще больше, еслиб услыхал это известие не от своей милой Сусанны; но даже в эту минуту он предчувствовал, как неудача Филлотсона с университетом будет угнетать его, когда он останется один после отъезда кузины.

– Так как мы идем на прогулку, то не зайти-ли нам к нему? – неожиданно спросил Джуд. – Еще не поздно.

Сусанна согласилась и они пошли горою по красивой лесной местности. Скоро показалась церковь с угловыми башенками, а за него и школа. Они спросили у одного из соседей, застанут ли дома м-ра Филлотсона, и услыхали, что он всегда дома. На стук в дверь учитель вышел со свечей в руке; он смотрел таким худым и постаревшим после того, как Джуд видел его в последний раз.

Более чем скромное положение, в котором оказался м-р Филлотсон после столких лет, разом уничтожало блестящий ореол, окружавший, в воображении Джуда, личность этого педагога с момента их разлуки. Но в то-же самое время он почувствовал и симпатию к Филлотсону, как к человеку, очевидно много испытавшему и разочарованному. Джуд назвал ему себя, сказав, что явился повидать его, как старого знакомого, бывшего очень приветливым к нему в дни его юности.

– Извините, я вас не помню, – ответил, подумав, учитель. – Вы говорите, что были из моих учеников? Очень может быть; но их столько набралось у меня за это долгое время, да и сами они так изменились, что я помню только самых последних.

– Это было еще в Меригрине, – объяснил Джуд, желая в то-же время провалиться сквозь землю от смущения.

– Да; я был там короткое время. А это тоже бывшая ученица?

– Нет – это моя кузина… Если припомните, я писал вам о высылке мне учебников, и вы мне их прислали?

– Ах, да! – что-то припоминаю смутно.

– Исполнение моей просьбы было большой любезностью с вашей стороны. Точно также вы первый поставили меня на настоящую дорогу. В то утро, когда вы покидали Меригрин и вещи ваши были уложены в тележку, вы, прощаясь со мною, сказали, что намереваетесь поступить в университет и быть посвященным в духовный сан, что университетский диплом – необходимый ярлык для человека, желающего сделаться богословом или преподавателем.

– Да, я тогда мечтал об этом, и жалею, что сам не исполнил данного вам совета. Я отказался от этого намерения уже несколько лет тому назад.

– А я никогда не забывал вашего совета. Он и привел меня в этот город, а из города сюда, чтобы побеседовать с вами.

– Но что-же мы стоим; войдите, – пригласил Филлотсон; – и вашу кузину прошу также.

Они вошли в приемную школы, освещенную лампой с бумажным абажуром, бросавшей тусклый свет на лежавшие на столе книги. Филлотсон снял абажур, чтобы можно было лучше видеть друг друга, и теперь более яркий свет падал на нервное, миниатюрное личико Сусанны с живыми карими глазами, на серьезные черты Джуда, и более зрелое и выразительное лицо и фигуру самого учителя, скромного и сосредоточенного человека, лет сорока пяти, в черном сюртуке, который от времени заметно повытерся на спине и локтях.

Старое знакомство незаметно возобновилось и скоро завязался общий разговор. Филлотсон, между прочим, высказал, что доволен своим настоящим положением, хотя и нуждается в помощнике.

Ужинать они не остались, так как Сусанне нельзя было возвращаться домой поздно, и гости пустились в обратный путь в Кристминстер. Хотя разговор здесь шел о самых обыденных предметах, но Джуд был в восхищении от рассуждений своей симпатичной кузины. Она была такая живая, что и речи, и движения её – все, казалось, имело у неё источником чувство. Вследствие умственного возбуждения, ее охватившего, она шла так быстро, что Джуд едва мог поспевать за нею. В эту первую прогулку он не без тревоги заметил, что чувство кузины к нему выражалось только в простых дружеских отношениях, тогда как он уже любил ее. На обратном пути его грызла мысль об её предстоящем отъезде.

– Почему вы собственно задумали уехать из Кристминстера? – решился он наконец спросить ее, невольно выдавая свой интерес к ней. – Как могли вы не привязаться к городу, такому интеллигентному и с таким богатым историческим прошлым?

– Так из-за этого оставаться! Мне никогда и в голову не приходила подобная идея! – возразила Сусанна улыбаясь. – Нет, я должна исчезнуть, – продолжала она. – Одна из хозяек, у которых я служу, мисс Фонтовер, изволила обидеться на меня, а я на нее; поэтому мне всего лучше уехать.

– Чем-же собственно она вас обидела!

– Да тем, что разбила мои статуэтки.

– Вот как!.. и умышленно?

– Да. Она нашла их в моей комнате, и не обращая внимания на то, что вещи эти мои собственные, она швырнула их на пол и разбила со злостью в мелкие дребезги, потому, видите-ли, что они оказались не в её вкусе, – словом, произвела целый скандал!

– Что-же это? Значит, статуэтки показались ей неприличными, что-ли?

– Уж не знаю… Я возмутилась её дикой выходкой и, с конце концов, решила не оставаться у них и подыскать себе должность, более независимую.

– А почему вы не попробуете опять приняться за учительство? Я слышал, вы когда-то занимались этим делом.

– Я не думала больше возвращаться к этой профессии, так-как готовилась в рисовальщицы.

– Разрешите мне просить м-ра Фллотсона чтобы он позволил вам заниматься в его школе? Если, согласившись на это, вы поступите в художественную школу и сделаетесь первоклассной дипломированной учительницей, то будете получать тройной оклад против всякого обыкновенного учителя рисования и вдвое больше свободы.

– Пожалуй, спросите его. Ну, теперь я дома; прощайте милый Джуд! Я так рада, что мы наконец познакомились. Нам незачем ссориться из-за того, что ссорились наши родители, неправда-ли?

Джуду не хотелось сразу выказать ей, как ему любо было слышать эти слова, и, молча распростившись, он пошел своей дорогой домой, в одну из отдаленных улиц города.

Устроить Сусанну в одном с собою городе было теперь его неотступным желанием, и на следующий-же день он опять отправился в Лемздон, не решаясь повести это дело путем письменных переговоров. Но предложение Джуда застало Филлотсона врасплох.

– Мне ведь собственно нужна рисовальщица другого типа, – ответил он на расспросы Джуда. – Конечно, ваша кузина по подготовке способна на это дело; но, мне кажется, ей недостает опытности, не правда-ли? Разве она в самом деле думает сделаться преподавательницею рисования?

Джуд на собственный страх рассыпался в уверениях, что Сусанна будет идеальной сотрудницей м-ру Филлотсону, и в конце концов так, подействовал на учителя, что тот согласился пригласить Сусанну и обещал Джуду, что, если его кузина действительно желает поступить на эту должность и смотрит на нее, как на подготовительную ступень к дальнейшему усовершенствованию в нормальной школе, то все время он будет в её распоряжении, при чем и жалованье сохраняется за него.

На другой день после этого посещения Филлотсон получил от Джуда записку, извещавшую, что он переговорил об всем с кузиной, все с большим и большим сочувствием склоняющейся к педагогической деятельности, и что она сама явится к нему для окончательных переговоров. В эту минуту добродушному педагогу-отшельнику и в голову не пришло, что усердие Джуда в устройстве этого дела вызвано какими-либо другими чувствами по отношению к кузине, кроме желания жить в одном городе, мотива столь естественного между членами одной семьи.

V

М-р Филлотсон сидел в своей скромной квартирке во флигеле, примыкавшем к школе; он смотрел через дорогу на ветхий домик, в котором помещалась его помощница, Сусанна Брайдхэд. Договор состоялся между ними весьма быстро. Учитель приготовительного отделения, переведенный было в школу м-ра Филлотсона, изменил ему, – и взамен его была принята Сусанна. Впрочем, подобные замещения имели силу только до ближайшей годичной ревизии правительственного инспектора, утверждение которого было необходимо для оставления в должности временных заместителей. Но Сусанна уже около двух лет занималась преподаванием в Лондоне, и следовательно не была новичком в педагогии, почему Филлотсон полагал, что не трудно будет упрочить её услуги, чего и сам усердно желал. Он нашел Сусанну вполне дельной сотрудницей, и лестные отзывы о ней Джуда вполне заслуженными; а какой-же руководитель школы не пожелает удержать помощницу, избавляющую его от целой половины его работы?

Итак, утром, пред началом уроков, Филлотсон поджидал минуту, когда Сусанна пройдет в школу, чтобы и самому последовать за нею. Вскоре она показалась в своей светлой шляпке, и он невольно загляделся на интересную девушку. Какое-то новое для него обаяние озаряло в это утро все её существо. Сусанна много работала над собою под руководством м-ра Филлотсона. В обязанности его, между прочим, входило давать ей приватные уроки по вечерам, причем обычай требовал, чтобы при этих уроках присутствовала какая-нибудь почтенная дама. Хотя наш педагог и считал нелепым такое правило в данном случае, когда по своим годам он годился этой девушке в отцы, однако добросовестно покорился необходимости, и занимался с нею в комнате, где одна пожилая вдовушка, в доме которой помещалась Сусанна, сидела в это время за работой. Впрочем, от соблюдения этого правила трудно было и уклониться, так-как другой приемной комнаты в этой квартире не имелось.

Иногда он решал с него и повторял задачи по арифметике, причем ученица по временам невольно взглядывала на своего наставника с чуть заметной вопросительной улыбкой, точно думала, что, в качестве руководителя, он должен замечать все, происходящее в её голове. Но на самом деле Филлотсон думал вовсе не об арифметике, а о ней и при том с совершенно особенным чувством, что ему казалось довольно странным в положении маститого педагога. Быть может, Сусанна и догадывалась о таких его посторонних помыслах.

Вечерния занятия продолжались уже несколько недель, с неизменным однообразием, но это нисколько не тяготило Филлотсона. Вскоре как-то он задумал взять детей в Кристминстер, посмотреть на приезжую выставку с моделью Иерусалима. Ученики шли в город парами, Сусанна подле своего класса, с перкалевым зонтиком в руках, причем её маленькая ножка принаравливалась к детскому шагу, а Филлотсон задумчиво шел сзади в плаще с развевающимея капюшоном, небрежно опираясь на трость. День был жаркий и пыльный, и когда они вошли в залу выставки, кроме них почти не было посетителей.

Модель святого города помещалась посреди залы и хозяин, вооружившись указательной палочкой, обходил ее, с заметным одушевлением показывая и объясняя детям исторические места, знакомые им из библейских чтений: Иосафатову долину, Сион, стены и врата, окруженные большим валом на подобие кургана, с небольшим белым крестом. – Место это, – сказал он, – Голгофа.

– Я думаю, – сказала Сусанна учителю, стоя в некотором отдалении от него, – что эта модель, при всей тщательности исполнения, произведение весьма фантастическое. Может-ли кто-нибудь точно знать, каким был Иерусалим во времена Спасителя? Я уверена, что этот шарлатан сам ровно ничего не понимает в этом.

– Надо полагать, что модель сделана по лучшим историческим источникам, проверенным современными исследованиями, – пробовал возразить Филлотсон.

Сусанна замолчала, потому что уступала легко: между тем позади группы детей, обступивших модель, она заметила молодого человека в белой фланелевой куртке, который так низко нагнулся, заглядевшись на Иосафатову долину, что был почти скрыт из виду Масличной горою.

– Посмотрите лучше на вашего кузена, – продолжал Филлотсон. – Он, вероятно, другого мнения о значении этой модели.

– Ах, я и не узнала его! – воскликнула Сусанна своим живым веселым голоском. – Однако, как вы заинтересовались, Джуд!

Джуд очнулся и тут впервые увидал ее.

– Сусанна, милая – отозвался он, обрадовавшись и вспыхнув от смущения. – Так вот ваши детки! Я слышал, что школы будут допускаться после уроков, и ожидал, что вы вероятно придете сюда с ученицами; но меня так заняла модель, что я совсем забылся. Подобная вещь переносит зрителя совсем в иной мир, не правда-ли? Я в состоянии рассматривать ее целыми часами, но, к сожалению, мог забежать только на минутку, так как занят работою здесь поблизости.

– Ваша кузина оказывается такой развитой особой, что критикует эту модель беспощадно, – вставил Филлотсон с легкой иронией. – Она очень мало верит в её точность!

– Нет, м-р Филлотсон, вы ошибаетесь, я не такая, я вовсе не желаю, чтоб меня принимали за так называемую «развитую барышню» – их и без меня развелось теперь так много, – возразила Сусанна с ударением. – Я хотела сказать… не знаю, что я хотела сказать, кроме того, что вы этого не понимаете!

– Я знаю ваше мнение, – сказал Джуд с жаром (хотя он вовсе не знал его), – и полагаю, что вы совершенно правы.

– За это хвалю вас, Джуд, я знаю, вы верите в меня! – Она крепко пожала ему руку, бросив укоризненный взгляд на Филлотсона, причем в голосе её слышалась раздраженная нотка, вовсе не соответствовавшая задевшей ее безобидной иронии. Она не сознавала в ту минуту, как оба сердца, и молодое, и старое, стремились к ней при этой внезапной вспышке чувства, и какие осложнения создавала она в будущем для обоих своих поклонников.

Дети давно уже утомились пространными объяснениями модели, и вскоре маршировали обратно в Лемздон, а Джуд возвращался к своему делу. Он любовался на ребятишек в их чистых платьицах с передничками, шедших стройными парами в сопровождении Филютсона и Сусанны, и ему досадно было, что он стоит в стороне от жизни этих двух людей. Прощаясь, Филлотсон пригласил его навестить их вечерком в пятницу, когда у него не будет занятий с Сусанной, и Джуд охотно обещал воспользоваться этим приглашением.

Между тем, правительственный инспектор производил в это время «внезапныя» ревизии в районе Лемздона, и два дня спустя, после школьной прогулки на выставку, во время утренних уроков, в класс Филлотсона незаметно вошел ревизор, – гроза начальных учителей.

Для м-ра Филлотсона этот сюрприз не имел большего значения; он уже столько раз благополучно встречал и провожал такие «внезапныя» посещения. Но класс Сусанны помещался в самом конце залы, и во время урока она стояла спиной к входной двери; поэтому, прежде чем она догадалась о присутствии оффициального посетителя, он, остановившись позади учительницы, уже прислушивался к её преподаванию. Сусанна случайно обернулась и тут только поняла, что давно пугавший ее момент наступил. Она до того растерялась, что вскрикнула. В невольном испуге Филлотсон очутился подле, как раз во-время, чтобы поддержать ее. Впрочем, она вскоре овладела собою и улыбнулась; но после ухода инспектора произошла реакция, и Сусанна почувствовала такую слабость, что Филлотсон увел ее в свою комнату, где дал ей подкрепиться глотком вина. Очнувшись, она увидала, что он нежно держит её руку.

– Вам следовало предупредить меня, – простонала она с упреком, – что такой приезд неизбежен! Что я буду теперь делать! Инспектор вероятно наговорит обо мне начальству ужасных вещей, и я навсегда останусь в опале!

– Он этого не сделает, милая барышня. Вы лучшая учительница, какую я только знаю, – говорил Филлотсон с особенным участием. которым она была глубоко тронута; она жалела теперь, что так необдуманно упрекнула его. Оправившись, Сусанна ушла к себе.

Джуд, между тем, нетерпеливо поджидал пятницы. Предстоящее свиданье так сильно волновало его, что вечерами он все прохаживался по дороге в Лемздон, а по возвращении домой оказывался совершенно неспособным сосредоточить мысли на занятиях.

Наконец, настал желанный день, и Джуд, окончив работу и мечтая, как Сусанна будет рада видеть его, наскоро напился чаю и пошел к ней, не обращая внимания на ненастный вечер. Ветвистые деревья, по сторонам дороги, еще более усиливали таинственный мрак, и уныло кропили его каплями стекавшего с них дождя, производя впечатление каких-то уродливых привидений.

При входе в местечко, Джуду прежде всего бросились в глаза две фигуры, вышедшие под одним дождевым зонтиком из дома местного пастора. Джуд был еще далеко позади, и не мог быть замечен ими, но он догадался сразу, что это Сусанна и Филлотсон, державший зонт над её головою. Они заходили к пастору, вероятно, по каким-нибудь делам, касающимся школы. Парочка шла по безлюдной аллее, и Джуд видели, как Филлотсон обнял свою спутницу, при чем она деликатно отклонила его руку; но он снова обнял ее, и она уже ему не помешала, только быстро оглянулась, с оттенком какого-то предчувствия. Но она не заметила Джуда, который мгновенно спрятался за дерево, оставаясь в этой засаде, пока Сусанна не вошла к себе, а Филлотсон в школу.

«Да ведь он-же стар для неё – такая нелепость невозможна», успокаивал себя Джуд, как-бы отвечая на душившие его ревнивые мысли.

Но всякое вмешательство в их отношения было-бы глупо. Он был человек без будущего, он был связан Арабеллой. Однако идти дальше он не мог и повернул обратно в Кристминстер. Внутренний голос твердил ему, что он ни в каком случае не должен стоять на дороге Филлотсона и Сусанны. Положим, учитель был лет на двадцать старше её, но много счастливых браков встречается и при такой значительной разнице возрастов. Впрочем, грусть нашего идеалиста продолжалась недолго, так как он хорошо сознавал, что сближение между его кузиной и учителем было всецело устроено им самим, и досадовать было не на кого.

VI

Старая и ворчливая тетка Джуда лежала больная в Меригрине и в ближайшее воскресенье, после описанного эпизода, он пришел навестить ее. Это посещение явилось результатом неожиданной победы, одержанной им над своим влечением свернуть в Лемздон, где его ожидало-бы тягостное свидание с кузиной, без права высказать ей накипевшие в его сердце слова по поводу терзавшей его последней встречи в аллее…

Больная старушка уже не расставалась теперь с постелью, и все свободное время Джуда было занято хлопотами по устройству её дел и доставлению ей необходимого спокойствия. Булочная была продана, и благодаря вырученной сумме и прежним сбережениям, старушка не только ни в чем не терпела недостатка, но даже пользовалась заботливым уходом одной соседки, переселившейся к ней на это время и исполнявшей все её желания. Собираясь в обратный путь, Джуд завел с теткой мирный разговор, незаметно перешедший на расспросы о кузине.

– Скажите, тетушка, здесь родилась Сусанна?

– Да, здесь; даже вот в этой самой комнате. Родители её жили тогда в нашем местечке. Что тебе вздумалось спросить об этом?

– Так, мне хотелось знать…

– Значит, ты виделся с ней? – подозрительно спросила строгая старушка. – А я тебе что внушала? Ну, и ты разговаривал с нею?

– Да, тетушка.

– Советую оставить все эти нежности. Она воспитана отцом в ненависти в родным её матери, и с неприязнью будет смотреть на трудового парня, как ты. Ведь она теперь городская барышня и нам не ровня. Я никогда не обращала на нее особого внимания. Она так и осталась в моей памяти маленькой своевольной девченкой с капризными нервами. Частенько-таки ей доставалось от меня за дерзости. Помню, раз как-то, озорница, разувшись и подняв юбочку, забралась по колена в пруд, и прежде чем я успела пристыдить ее, кричит мне: – Отстаньте, тетушка. Таким скромницам, как вы, здесь не на что смотреть!

– Она была тогда маленькой, конечно?

– Ей было двенадцать лет, день в день.

– Ну, хорошо, может быть. Но теперь она взрослая девушка, очень дельная, живого симпатичного характера, и добра, как…

– Послушай, Джуд, – воскликнула тетка, вскочив с постели. – Уж ты не влюблен-ли в нее?

– Нет, тетушка, право-же, нет.

– Твоя женитьба на Арабелле была таким несчастием, какое только может человек придумать себе в наказание за глупость. Но она отправилась на другой конец света и больше ужь никогда тебя не потревожит. Дело, однако, будет еще хуже, если ты, уже и без того связанный браком, увлечешься Сусанной. Если кузина любезна с тобой, то и принимай эту любезность за то, чего она стоит. Но заходить дальше родственного расположения было-бы с твоей стороны большим безумием. Как легкомысленная горожанка, она доведет тебя до погибели.

– Не говорите ничего дурного про нее, тетушка, умоляю вас; мне это неприятно!

Джуд почувствовал облегчение с приходом ухаживавшей за теткою соседки, вероятно, подслушивавшей их разговор, так-как она тоже пустилась в свои воспоминания о Сусанне. По её словам, Сусанна еще ученицей в сельской школе отличалась уже разными странностями, например, на народных чтениях выступала, на эстраду она, самая маленькая из всех учениц, в коротеньком белом платьице с розовым кушачком, и декламировала стихотворения, причем насупит бывало маленькия бровки и, бросая кругом грозные взгляды, с жаром произносит что-то в пространство, как будто перед ней и в самом деле стоит кто-то невидимый для других.

– Нельзя сказать, – продолжала она, – что девочка была такой-же повесой, как бывают мальчишки; но она проделывала такие шалости, на какие обыкновенно только те и бывают способны. Я видела, как она бегала и скользила по нашему пруду, с развевавшимися по плечам мелкими кудряшками, вместе с целой толпой ребятишек, и при этом просто не знала устали. Кроме неё тут были все только мальчишки, которые бывало примутся апплодировать ей, кричать «ура» и всячески выражать восторги, на что она только скажет: «Перестаньте, мальчишки», и вдруг упорхнет домой. Те стараются снова ее выманить, но резвушка уже не поддается.

Эти рассказы про маленькую Сусанну заставили Джуда еще сильнее сокрушаться, что он не может на ней жениться, и он вышел в этот день из домика тетки с тяжелым сердцем. Ему хотелось-бы завернуть в школу, посмотреть ту залу, в которой так прославилась маленькая Сусанна, но он сдержал свое желание и пошел в обратный путь.

Чем более вдумывался Джуд в свою настоящую судьбу, тем более убеждался, что ему надо глядеть на вещи проще. Что было толку, например, отдавать весь свой досуг научным занятиям, вместо того, чтобы глубже окунуться в самую жизнь?

«Мне следовало об этом раньше подумать», упрекал он себя на возвратном пути. «Лучше было вовсе не браться за исполнение этого сложного плана, нежели трудиться над ним, не видя ясно, куда идешь, чего домогаешься… Это блуждание вокруг колледжей – словно в самом деле какая-нибудь рука протянется оттуда, чтобы втащить меня – ни к чему не ведет. Мне необходимо заручиться указаниями людей вполне компетентных, чтобы чего-нибудь добиться…»

Остановившись на этом решении, Джуд искал теперь встречи с подходящими людьми. Удобный случай вскоре представился. Как-то на после-обеденной прогулке он встретил в парке пожилого господина, о котором случайно узнал, что он состоит начальником частного колледжа. Лицо у него было доброе, довольно симпатичное, но господин этот почему-то показался Джуду не общительным и он не решился заговорить с такой важной особой. Но за то встреча навела его на мысль объяснить свои затруднения в письмах к некоторым из лучших и наиболее доступных ученых педагогов и просить их авторитетного совета.

Когда после долгих колебаний, письма к ним были наконец отправлены, Джуд впал в сомнения. «Я позволил себе», – размышлял он, «один из тех навязчивых, вульгарных приемов, к которым и без меня так часто прибегают в наше время. И как это я решился беспокоить своими письмами людей, совершенно меня не знающих? Может быть, – я какой-нибудь обманщик, праздный шелопай, негодяй… Они могут подумать обо мне что угодно!»

Тем не менее Джуд не терял слабой надежды на какой-нибудь ответ, как на последний якорь спасения. Он ждал его со дня на день, терзался, уверял себя, что ждать глупо, и все таки ждал. В эпоху этих ожиданий он вдруг был поражен совершенно неожиданным известием о Филлотсоне. Почтенный педагог оставлял свою школу, меняя ее на более значительную в другой местности. Что это значит? – размышлял он: как отзовется эта перемена на его кузине; скорее всего со стороны учителя это был обдуманный шаг на пути к высшему окладу, в виду предстоящих забот о содержании двух лиц вместо одного? Джуд не мог разобраться в разных предположениях. Установившиеся в последнее время нежные отношения между Филлотсоном и Сусанной, в которую Джуд был так страстно влюблен, положительно мешали злополучному сопернику обратиться к Филлотсону за советом в своем собственном деле.

Между тем ученые лица, к котором обращался Джуд, не удостоили его ответом, и молодой человек был, по прежнему, предоставлен самому себе, с прибавкой уныния от несбывшихся надежд.

Кроме трудности приобрести надлежащую учебную подготовку, было еще и другое затруднение: невозможность оплачивать в заведении право слушания курсов. Взвесив хорошенько это обстоятельство, Джуд к немалому разочарованию своему убедился, что, при самых благоприятных условиях, ему придется собирать необходимую для этого сумму целых пятнадцать лет. Затея оказывалась безнадежной.

Джуд помнил, как сразу очаровал его этот город. Придти сюда и жить здесь; вращаться среди древних церквей и замков и дышать обаянием чудной старины – все это, с первого взгляда на город, предоставлялось его пылкой голове разумным и идеально прекрасным делом. Между тем теперь становилось очевидным, что для него во всех отношениях было-бы лучше, еслиб он, не увлекаясь никакими несбыточными стремлениями, отправился-бы, вместо Кристминстера, прямо в какой-нибудь коммерческий город с единственной целью нажить там побольше денег и потом уже приступил-бы к осуществлению своего намерения. Но как-бы то ни было, теперь ему ясно одно, что весь план его лопнул, подобно мыльному пузырю, от малейшего прикосновения разумной критики.

По счастию, ему не пришлось отравить своим разочарованием жизнь дорогой Сусанны, впутав и ее в свое крушение. Грустное пробуждение его к сознанию ограниченности своих сил не коснется её интересов. Она в сущности знала только малую часть этой несчастной борьбы, на которую Джуд отважился таким не подготовленным, бедным и неопытным юношей. Он понимал теперь, что его настоящее место не в этих гордых зданиях, манивших его издалека, а между ремесленниками и мастерами, на бедных окраинах города, где он ютился, – никем не признаваемый и никому не нужный пришлец и пролетарий.

Под гнетом таких грустных дум Джуд вышел побродить по улицам и зашел в попавшуюся на глаза таверну. Здесь он выпил залпом несколько кружек пива. Когда он покинул таверну, была уже ночь. Вернувшись домой, Джуд нашел письмо на столе. Взглянув на конверт, он заметил штемпель одного из тех колледжей, к ректору которого он писал.

– Слава Богу, хоть один ответ, наконец! – торжествуя, воскликнул Джуд.

Но извещение было коротко и не соответствовало его ожиданиям, хотя и действительно было лично от директора. Оно содержало следующие строки:

«Сэр, – я с участием прочел ваше письмо, и, усматривая из него, что вы человек рабочий, смею думать, что вы добьетесь лучших шансов на успех в жизни, оставаясь в настоящем положении и занимаясь своим ремеслом, нежели на каком-либо ином поприще. Отсюда вытекает и мой совет, что вам делать.

Преданный NN.»

Этот безусловно разумный совет окончательно рассеял все иллюзии Джуда. Все это он и сам прекрасно сознавал, но все-же этот ответ показался жестоким ударом после многолетнего упорного труда. С разбитыми надеждами он махнул рукой на свои занятия и вышел развлечься на улицу. Потом отправился в пивную и, выпив изрядно, бесцельно поплелся дальше к центру города, рассеянно, как лунатик, глазея на уличную толпу и, наконец, вступил в разговор со стоящим на углу полисменом.

Блюститель порядка зевнул, приосанился, ехидно усмехнулся и посмотрев на Джуда, заметил:

– А вы нагрузились-таки маленько, молодой человек.

– Не беда; я только фундамент выложил, – цинично возразил Джуд.

Он взглянул на часы, и, заметив что еще не очень поздно, зашел в какое-то увеселительное заведение, где давался концерт. Джуд пробрался в залу, переполненную лавочными сидельцами и девушками,солдатами, ремесленными мальчишками, курящими папиросы и кокотками низшего разбора. Джуд окунулся в настоящий омут городской жизни. Гремел оркестр, и густая толпа, толкаясь, подвигалась взад и вперед на открытой веранде, и по временам на подмостках появлялся какой-нибудь «артист», распевавший пошленькие куплеты.

Образ Сусанны как-бы носился пред ним и удерживал от общения с веселыми женщинами, делавшими ему соответствующие авансы. В десять часов он ушел из таверны и нарочно избрал путь мимо колледжа, начальник которого только что прислал ему это злополучное письмо. Ворота были уже затворены и Джуд достал из кармана кусок мелу, с которым не разлучался, и, точно по какому-то наитию, написал на стене стих из Иова:

«Подлинно, только вы люди, и с вами умрет мудрость. И у меня есть сердце, как у вас; не ниже я вас; и кто не знает того-же? (Иов. XII, 1-3)».

VII

На следующее утро раздражение улеглось, и Джуд сам подсмеивался над заносчивыми словами, написанными на стене колледжа. Но это был смех нездоровый. Он перечел пресловутое письмо, и мудрый совет директора, возмутивший его сначала, теперь охладил последний пыл и привел в беспомощное уныние.

В таком настроении Джуд уже не мог продолжать свои занятия. Как только он начинал примиряться с судьбою в качестве неудавшагося студента, спокойствие его нарушалось безнадежными отношениями с Сусанной. Сознание, что единственная близкая душа, которую он встретил в жизни, была потеряна для него из-за его нелепого брака, возвращалось к нему с такой жестокой настойчивостью, что он, не умея сладить с этими терзаниями, опять шел искать развлечений в омут уличной жизни, и просиживал целый вечер в мерзейшей таверне на окраине города. В этом вертепе он сошелся с гуляками всевозможных профессий, и за стаканом вина болтал среди невзыскательной компании пьяный вздор о своей учености и людской несправедливости.

Как-то раз, отуманенный винными парами и оглушенный шумным разгулом пьяной компании, Джуд вышел за город на большую дорогу. Его влекла какая-то безотчетная, почти детская потребность скрыться от бездушных людей к единственному на всем свете существу, в которое он верил, – безумный порыв, нелепости которого он теперь не сознавал. Часам к одиннадцати ночи он уже был в Лемздоне, и, подойдя к дому Сусанны, увидал свет в нижней комнате, которую, хотя и случайно, но совершенно верно принял за комнату кузины.

Джуд не стесняясь постучал в окно, нетерпеливо вызывая: «Сусанна, Сусанна!»

Вероятно она узнала его голос, ибо свет тотчас-же исчез и Сусанна появилась в дверях со свечею в руке.

– Кто это? Джуд? Так и есть! Милый кузен, что такое с вами? – с участием допрашивала Сусанна.

– Ах, Сусанна, голубушка, простите, я того… я не мог удержаться, чтоб не придти к вам! – бормотал он, опускаясь на ступеньки крыльца. – Я такой скверный, Сусанна, – сердце у меня обливается кровью, и не могу я выносить такой анафемской жизни! И вот я пьянствовал в кабаке и болтал всякий вздор с негодяями и буянами, чтобы как-нибудь забыть свою тоску и обиду. Ах, сделайте со мной что-нибудь, Сусанна, – хоть убейте меня, – мне все равно! Только не разлюбите и не презирайте меня, как все другие на белом свете!

– Вы нездоровы, мой милый, несчастный Джуд! Нет, я не буду, никогда не буду вас презирать! Войдите и успокойтесь, а я посмотрю, что могу для вас сделать. Возьмите мою руку и идите за мною.

Сусанна ввела его таким образом в комнату и усадила в единственное кресло, оказавшееся в её распоряжении, причем заботливо положила одну на другую его вытянутые ноги и сняла с него сапоги.

Сусанна спросила гостя, не голоден-ли он, но тот покачал головой. Затем, простившись с ним, она обещала придти к нему рано утром с завтраком и ушла к себе наверх.

Джуд почти тотчас-же заснул, как убитый, и проснулся только на рассвете. Сначала он никак не мог сообразить, где он, но мало по малу догадался, в чем дело, и его положение представилось ему во всей его непривлекательности. Сусанна узнала его с самой дурной, отталкивающей стороны. Как он решится теперь взглянуть на нее? Она скоро сойдет с завтраком и вот он предстанет пред нею во всем своем позоре. Он не мог перенести этой мысли, и, тихонько обувшись и надев шляпу, бесшумно вышел из дома.

Джуд был подавлен своим унижением и не знал, куда ему бежать от людей, где-бы он мог, забыться, каяться и молиться. Тогда он вспомнил о Меригрине. В городе он узнал, что хозяйка отказала ему от квартиры. Уложив свои пожитки, он вышел из города, так жестоко ему насолившего, и направился в Меригрин. В кармане не было ни гроша, так как скудные сбережения его хранились в кассе и по счастию остались не тронутыми. Поэтому в Меригрин он мог добраться только пешком, и, блого расстояние было не маленькое, – он имел достаточно времени, чтобы окончательно отрезвиться после долгого разгула.

Ранним вечером Джуд пришел в Ольфредстон. Здесь он заложил свою куртку, и, выбравшись из города, проспал эту ночь в поле под скирдом сена. На рассвете Джуд встал, и стряхнув с себя сенную труху, пошел дальше по длинной дороге в гору, видневшуюся еще из далека, и миновал тот камень, на котором когда-то начертал свои надежды. Он добрался до своего местечка, когда обитатели его сидели за завтраком. Усталый и пыльный, он присел у колодца, раздумывая о своей несчастной, бесприютной, горемычной доле. Потом умылся над колодою и пошел к домику своей тетки, которую застал тоже за завтраком в постели.

– Что – или без работы остался? спросила тетка, глядя на Джуда тусклыми, глубоко впавшими глазами, отененными нависшими седыми бровями, не умея иначе объяснить себе внезапного появления злополучного племянника, вся жизнь которого была бесплодной борьбой из-за куска насущного хлеба.

– Да, – уныло ответил Джуд, – а теперь мне хочется отдохнуть с дороги.

Подкрепившись завтраком, он ушел в свою прежнюю комнату и прилег на кровать, как был, в белом фартуке. Он спал не долго и очнулся точно от тяжелого кошмара. Неотвязчивое сознание нравственного падения и оскорбленное самолюбие не давали ему покоя.

Женщину в его положении могли-бы облегчить слезы, а он лишен был и этой отрады.

Унылый ветер шелестел в деревьях и выл в камине, надрывая душу. Жалобно трепетал каждый листок плюща, перекинувшагося через ближнюю церковную ограду, за которой уже не было старой церкви, уступившей место новой, построенной на другом месте, в модно-готическом стиле. Но вот Джуду послышался из соседней комнаты чей то незнакомый голос, и он понял из разговора, что это приходский пастор беседовал с его теткой. Вскоре голос замолк и шаги пастора остановились в корридоре его двери. Джуд пригласил его войти.

– Очень род познакомиться с вами, сэр, – приветствовал Джуд вошедшего пастора. – Тетушка не раз упоминала мне о вас. К вашим услугам, Джуд Фолэ, только-что возвратился домой, и при первом-же знакомстве должен вам признаться, что малый я свихнувшийся, хотя одно время имел наилучшие намерения. Теперь я страшно расстроен от пьянства и всевозможных других безобразий.

Мало-помалу Джуд, что называется, выложил перед пастором всю свою душу, рассказал ему без утайки о своем порочном прошлом, о стремлении к высшему образованию и духовной карьере, о препятствиях, неудачах и о разбитых надеждах.

– Теперь я сознаю, что был глуп, и эта глупость останется при мне, – добавил Джуд в заключение. – Но я ни чуть не сожалею о крушении моих академических надежд. Теперь я не возвратился-бы к ним, будь я даже уверен в успехе. Мне думается только, что я еще способен принести известную пользу на духовном поприще и сильно горюю, что лишен теперь этой возможности.

Пастор, человек новый в этом приходе, живо заинтересовался таким признанием и сказал Джуду:

– Если вы действительно чувствуете призвание к пасторскому служению, то вам остается только исправиться и выработать стойкий характер. Тогда вы можете вступить в это звание сначала в качестве лиценциата. Только повторяю, вам надо безусловно отказаться от распущенной, невоздержной жизни.

– Я легко мог-бы вполне исправиться, – ответил Джуд, – еслиб хоть какая-нибудь надежда поддержала меня в моих стремлениях.

Часть III Мельчестер

«И не было, жених, другой, подобной ей!»

Сафо.

I

Новое настроение овладею теперь душою нашего героя: его поглощала идея служения церкви и людям, в противуположность той эгоистически замкнутой и отвлеченной жизни, которую он вел до сих пор. Человек может проповедывать и делать добро ближним без похвальных листов кристминстерских школ, с одним общим образованием. Но вступление на духовное поприще с таким скромным образовательным цензом заставляло пылкого Джуда мириться с должностью пастора в каком-нибудь глухом селе или захолустном городишке, без всякой надежды на более лестное положение. С другой стороны, при таких обстоятельствах он не рисковал сделаться карьеристом; из него мог выйти почтенный служитель алтаря, обладающий всеми средствами к спасению других и собственному нравственному возрождению.

Это решение было подкреплено последним письмом от Сусанны. Она писала очевидно второпях, мало распространяясь о своих делах, и сообщала только, что сдала экзамен на учительницу, и намеревалась вступить в высшую школу в Мельчестере для подготовки к профессии избранной отчасти под его влиянием. В Мельчестере есть и богословская академия; город тихий и мирный, с преобладанием клерикального характера. Для светского и научного образования заведений не имелось, но за то свойственные ему духовные стремления могли найти себе там лучшую оценку. Так рассуждала Сусанна.

В самом деле, для него не могло быть ничего лучшего, как получить место в этом городе и посвятить себя богословским занятиям, не оставляя при этом и своего ремесла. Его усиленный интерес к этому новому месту жительства был всецело создан Сусанною, вовсе не разделявшей его настоящих стремлений, и Джуд сознавал в ней нравственное противоречие, но мирился с этой слабостью. Он рассчитывал на получение звания пастора годам к тридцати, – поэтому у него будет достаточно времени для всесторонней подготовки, а также для скопления своим ремеслом известного капитала, который даст ему впоследствии возможность оплачивать академический курс.

На Рождестве Сусанна отправилась в высшую школу в Мельчестер. Для переселения Джуда это было самое неудобное время в году, и он писал ей, что должен отложить свой приезд на месяц или два, пока дни не станут длиннее. Она согласилась с этим так охотно, что он пожалел даже, что сообщил ей об отсрочке – она, очевидно, не особенно беспокоилась о нем, хотя никогда не упрекала его за странное поведение и за таинственное исчезновение в ту ночь. Точно также никогда не говорила ни слова о своих отношениях в м-ру Филлотсону.

Но вдруг пришло от неё тревожное письмо. Сусанна жаловалась на свое одиночество и несчастную долю. Ей противно заведение, в которое она поступила; здесь ей хуже, чем в иконописной мастерской; хуже чем где-бы то ни было. Она чувствует себя совершенно беспомощной и умоляет его приехать немедленно – хотя она стеснена в своих приемах строгими правилами заведения, но это ничего не значит. Это м-р Филлотсон посоветывал ей приехать сюда, и она жалеет, что послушалась его.

«Значит, выбор Филлотсона оказался не особенно удачным», решил Джуд, и это доставляло ему неописанную радость. Он забрал свои вещи и прибыл в Мельчестер с таким легким сердцем, какого давно уже не ощущал в своей груди.

Подыскав себе недорогой номер и закусив с дороги, наш путник вышел в тусклые зимния сумерки на улицу, и миновав городской мост, повернул за угол к монастырю. День был пасмурный, и еще издали увидев сквозь туман эту чудную архитектурную громаду, он невольно остановился и засмотрелся как очарованный.

На улицах начали зажигать фонари. Он с удовольствием различил множество каменных плит вокруг собора, которому видимо предстоял значительный ремонт. Казалось, само провидение приготовило ему массу привычной работы, на время пока он не дождется возможности отдаться другому высшему призванию.

Он пошел по утрамбованной щебнем дорожке к школе. Это было старинное здание, занятое теперь высшею школой, с окнами в переплетах и с большим палисадником, окруженным стеною. Джуд отворил калитку и прошел к двери, через которую, после заявления о желании видеть кузину, он был введен в гостинную, куда через несколько минут вошла и Сусанна.

Джуд заметил в ней резкую перемену. Живость её движений и невозмутимая веселость исчезли. Совсем не такого ожидал он встретить ее после симпатичного письма, ускорившего его приезд. Или оно было написано под минутным впечатлением, и, одумавшись, она, быть может, жалела, что его послала? Джуд был взволнован ужасно.

– Скажите, ради Бога, Сусанна, вы не считаете меня отъявленным негодяем, после моего появления у вас тогда в безобразном виде и после моего позорного исчезновения?

– О, нисколько! Вы достаточно объяснили причины… Я уверена, что мне никогда не придется усомниться в вашей порядочности, мой бедный Джуд! И я очень рада, что вы пришли!

На ней было темнокрасное платье с небольшим кружевным воротничком. Сшитое совершенно просто, оно сидело очень изящно на её худенькой фигуре. Волосы, против обыкновения, теперь были собраны туго в пучок, и она имела вид девушки, подчиняющейся самой строгой дисциплине, и прежняя веселость её светилась только со дна души, куда эта дисциплина еще не могла проникнуть. Она подошла к нему непринужденно, и так-же просто позволила ему поцеловать себя по праву кузена. Джуд ясно понимал, что она вовсе не считает его своим поклонником, раз она узнала его с такой некрасивой стороны. Эта догадка подкрепляла еще более назревавшую в нем решимость рассказать ей о своем семейном крушении, но он все еще не находил в себе сил для этого признания в наивном страхе утратить блаженство её расположения.

Сусанна вместе с ним вышла в город, и они гуляли, и разговор их вертелся на впечатлениях недавнего прошлого. Джуд хотел было преподнести ей какой-нибудь подарок, но она с некоторой нерешительностью призналась, что чувствует страшный голод. Их содержали в колледже очень скудно; обед, чай и ужин – все это было-бы теперь самым желанным для неё подношением. В виду этого они зашли в ресторан и Джуд велел подать все, что только можно было получить в буфете; однако, выбор оказался более чем скромным. Но за то это убежище дало им прелестный случай для tête-à-tête, так как в зале, кроме них, не было ни души, и, они говорили совершенно свободно.

Она рассказывала ему о своей школе, о суровой жизни в ней, о своих подругах – курсистках, о том, как ей приходится вставать и работать по утрам с огнем, и все это она передавала с горечью молодой девушки, не привыкшей к стеснению. Джуд слушал; его занимала не монастырская жизнь Сусанны, а её отношения к Филлотсону. Но этого вопроса она не касалась. За столом Джуд с увлечением взял ее за руку; она взглянула на него и улыбнулась, при чем так-же свободно взяла в свою маленькую нежную ручку его руку, перебирая его пальцы и равнодушпо рассматривая их, точно на перчатках, выбираемых в магазине.

– Однако, какие у вас жесткия руки, Джуд, отчего это?

– Ах, Сусанна, да и ваши были-бы такими-же, еслиб вы с утра до вечера имели дело с молотком и долотом.

– А вы знаете, мне это даже нравится. Я с уважением смотрю на руки человека со следами его обычной работы. Если хотите, я рада и за себя, что поступила в этот суровый интернат. Посмотрите, какой независимой буду я по окончании своего двухлетнего курса! И надеюсь кончить его с отличием, – тогда и м-р Филлотсон окажет свое влияние для предоставления мне большой школы.

Она затронула, наконец, роковой вопрос. – Меня тревожила догадка – не вытерпел Джуд, – что он заботится о вас с особенной симпатией, и, быть может, хочет жениться на вас.

– Будет вам говорить глупости!

– Однако, ведь он же говорил вам что-нибудь об этом.

– Ну если и говорил, так чтожь из этого? Он же старик, наконец!

– Извините Сусанна; он вовсе не такой старик. Я помню, что он раз позволил себе…

– Только не поцеловать меня, конечно!

– Нет. Но он обнял вас…

– Ах да – припоминаю. Но ему это не удалось.

– Вы увернулись от его объятий, Сусанна, а это не совсем любезно!

Её всегда подвижные губы дрожали. Она видимо смутилась.

– Я знаю, вы будете сердиться, если я скажу вам одну вещь, и это мешает мне быть откровенной…

– Ну, как хотите, дорогая моя, – сказал он нежно. – Я не имею никакого права спрашивать у вас, да и не желаю знать вашей тайны.

– Ну так я же скажу вам! – перебила она с свойственным ей упрямством. – Вот что я сделала: дала ему слово – слышите-ли? дала ему слово, что выйду замуж за него, когда кончу чрез два года курс и получу диплом. Он решил, что мы можем взять тогда значительную школу для детей обоего пола в большом городе, он будет заведывать мальчиками, а я девочками, как это часто делают женатые учителя. Это даст нам хороший заработок.

– Ах, Сусанна!.. Да ведь это же прекрасно – лучше и придумать нельзя!

Джуд взглянул на нее и их взоры встретились, при чем упрек, светившийся в его взгляде, противоречил его словам. Затем, он резко принял свою руку и холодно отвернулся от Сусанны к окну. Она равнодушно смотрела на него.

– Я знала что вы рассердитесь! – сказала она без малейшего волнения. – Ну чтожь – значит я ошиблась! Мне не следовало вызывать вас на свидание! Нам лучше более не встречаться, и мы будем переписываться через долгие промежутки, и то исключительно о деловой стороне нашей жизни!

Последнею фразой Сусанна попала, быть может и намеренно, в самое больное место своего кузена, и он вспыхнул сразу.

– Конечно, будем, – проговорил он быстро. – Обещание, данное вами м-ру Филлотсону, не может ничего изменить для меня. Я имею неотъемлемое право видеть вас, когда захочу, и буду видеть!

– Так перестанем же говорить об этом. А то подобный разговор совершенно портит вечер, который мы можем провести вместе. И что кому за дело до того, что человек намерен сделать через два года.

В этом признании Сусанна казалась ему загадкой и он прекратил разговор.

– Не пойдем-ли мы посмотреть собор? – предложил Джуд, когда обед был кончен.

– Собор? Пожалуй. Хотя признаться мне было-бы приятней посидеть на вокзале и посмотреть на поезд, – ответила она, все еще с некоторым волнением в голосе. – Теперь это центр городской жизни. Собор пережил свое время…

– Однако, какая вы – современная!

– И вы были-бы такой же, еслиб жили так много средними веками, как я жила в последние годы. Собор был любимым местом четыре-пять столетий тому назад; но теперь его песенка спета… Я натура не современная нисколько; я более старинного склада, чем само средневековье, если ужь хотите знать.

Джуд смотрел как-то хмуро в пространство.

– Ну больше я не стану об этом говорить! – воскликнула она. – Вы только не знаете, какая я дурная с вашей точки зрения, иначе не заботились бы обо мне так много, и не интересовались бытем, дала ли я кому-нибудь слово или нет. Теперь мы можем погулять кругом нашей школы, а там мне надо будет возвратиться домой, а то скоро ворота запрут на ночь.

Джуд проводил кузину до калитки и они расстались. Он был убежден, что его неуместный визит к ней в ту злополучную ночь ускорил их брачный сговор, и скорее повредил ему, нежели прибавил что-либо к его счастью. Значит её протест вылился в эту форму, вместо всяких упреков и фраз. Однако, на следующий день он пустился на поиски работы, добыть которую оказалось не так легко, как в Кристминстере, ибо в тихом Мельчестере менее возводилось больших зданий, да и рабочие были по большей части свои, постоянные. Но мало по малу ему удалось-таки заручиться работой настолько, что она могла обеспечить его на все время пребывания в этом городе.

Квартира, которую Джуд нанял близ школы, годилась бы хоть для пастора; плата за нее превышала ту скромную норму, какую мастеровые обыкновенно платят за свои помещения. Его комната, составлявшая вместе и спальную и гостинную, и все что угодно, была украшена вставленными в красивые рамки фотографиями ректоров и и других духовных особ, у которых хозяйка его когда-то служила. Джуд прибавил к убранству комнаты еще свои фотографии с изображением разных лепных работ и монументов, им исполненных, и ему очень нравилось и льстило его самолюбию это новое помещение.

В местных книжных лавках он нашел большой выбор богословских сочинений и, заручившись ими, возобновил свои занятия уже в совершенно другом направлении. Ввиде отдыха от творений св. отцов, он принялся за изучение современных богословских светил. В дополнение к своей комфортабельной обстановке, он взял на прокат фисгармонию и распевал за нею разные церковные гимны.

II

– Завтра ведь у нас праздник. Куда-бы нам отправиться? спросил Джуд кузину.

– Я свободна от трех до девяти. За это время мы успеем побывать где угодно. Только не у развалин, Джуд, – меня они не занимают.

– Ну хорошо, в Вардаур-Кэстль; оттуда, если захотим, можем пройти и в Фонтгиль.

– Вардаур – это готическая руина, а я ненавижу все готическое!

– Вовсе нет. Это здание классическое, коринфского стиля, кажется, с небольшим собранием картин…

– А, ну это другое дело. Мне нравится слово «коринфское». Отправимся туда.

Этот разговор происходил между ними несколько недель спустя, и на следующее утро они приготовились в задуманной экскурсии. Джуд был в восторге от всех мелочей, касавшихся этой прогулки, и не смел долго раздумывать о противоречиях своего образа жизни… Поведение Сусанны было для него какою-то чарующей загадкой; больше он ничего не мог сказать.

Наконец, настала для Джуда желанная минута и он звонился у подъезда колледжа, в котором жила Сусанна. Её появление в монашески простом костюме, прогулка к вокзалу, услужливые приставанья носильщиков, грохот поездов – все это служило фоном прелестной картины. На Сусанну, в её скромном наряде, никто не обращал внимаия, и это вызывало в Джуде приятное сознание, что только ему была известна юная прелесть её лица, скрытого под густою вуалью. Кондуктор принял их за влюбленную парочку и предупредительно поместил в отдельное купэ.

Они приехали в парк с его замком и сначала прошлись по картинной галлерее, при чем Джуд останавливался предпочтительно пред полотнами Гвидо Рени, Спаньолетто и Карло Дольчи. Сусанна терпеливо стояла подле него, пристально всматриваясь в его лицо, когда он благоговейно созерцал изображения Мадонн, св. Семейства и святых. Кузен сильно интересовал ее, как может интересовать человек, пробирающийся лабиринтом, из которого этот уже выбрался.

Когда они покинули, наконец, галлерею, времени впереди оставалось еще много, и Джуд предложил зайти куда-нибудь перекусить и затем пройти на станцию миль за семь и сесть в поезд другой линии, ведущей тоже к Мельчестеру. Сусанна была рада случаю вполне воспользоваться свободным днем и охотно согласилась.

Местность была открытая на все стороны и гористая. Друзья весело болтали, карабкаясь по склонам, и Джуд срезал для Сусанны длинную трость, стройную как она сама, с большим крюком на верху, как у пастушек. Вскоре, однако, Сусанна стала заметно уставать, что не мало беспокоило Джуда. Они прошли уже порядочное расстояние, и было-бы досадно не поспеть к поезду в город. Долгое время не было в виду никакого жилья на всем пространстве дюны и поля засеянного репой; наконец, они добрались до какой-то овчарни и увидали пастуха, занятого плетением корзин. Он сообщил им, что по близости только и есть его домик, в котором он живет с матерью, и, указав на небольшую низину, откуда виднелась струйка синего дыма, пригласил их зайти туда отдохнуть.

Они воспользовались его гостеприимством и вскоре дошли до избушки. Там их встретила дряхлая беззубая старушка. Следом за ними вошел и пастух.

– Отдыхайте здесь, – сказал он, – сколько вам будет угодно. Только не думайте вернуться в Мельчестер с ночным поездом; потому что, не зная хорошо дороги, вам не попасть на станцию ни за что на свете. Я бы не прочь и проводить вас часть дороги, но и тогда вам не захватить поезда.

Наши путники тревожно вскочили.

– Вы можете переночевать здесь, господа, – тебе ничего, матушка? спросил он старушку. – Ночлег к вашим услугам. Вот только жестковато вам спать будет, ну, да что делать – в дороге бывает и хуже.

Тут хозяин обернулся к Джуду с отдельным вопросом: – а вы женатая парочка?

– Нет, нет! Мы не парочка, – поспешил ответить Джуд.

– Я ведь не подумал ничего дурного, господа, – Боже меня избави! Значит будет так: барышня может лечь в комнату матушки, а мы с вами вместе в отдельной комнатке. Я разбужу вас к следующему поезду заблаговременно, а свой поезд вы уж теперь упустили.

После некоторого раздумья, они решились принять это предложение, и вскоре затем разделили с овчаром и его матерью скудный ужин из копченого сала и овощей.

На утро овчар разбудил их рано, как обещал. День начинался ясный, солнечный, и они прошли четыре мили до станции легко и приятно. Когда, по возвращении в Мельчестер, они пришли к монастырю, то остроконечная крыша старинного здания, в котором Сусанна опять должна была замуроваться, встала пред её глазами, и она смотрела на место своего заключения с невольным страхом.

Они позвонили.

– Ах, постойте, я захватила для вас одну штучку и чуть не забыла, проговорила Сусанна быстро опустив руку в карман. – Это моя новая карточка. Желаете?

– Желаю-ли? вот вопрос – конечно! – И он радостно выхватил фотографию. Между тем вышел привратник. Зловещее выражение его лица смутило бедную Сусанну. Однако она вошла в отворенную калитку, оглянувшись на Джуда, и сделав ему прощальный жест рукою.

III

Семьдесят молодых девушек, в возрасте от девятнадцати до двадцати одного года, – хотя некоторые были и старше, – наполнявших в это время род женского монастыря, известного под именем высшей школы в Мельчестере, составляли очень пеструю общину. Заведение заключало в своих стенах дочерей механиков, пасторов, врачей, лавочников, фермеров, лодочных торговцев, солдат, моряков и сельских обывателей. В этот вечер между воспитанницами прошла молва, что Сусанна Брайдхэд не пришла вчера ко времени, когда запирают ворота.

– Она уходила с знакомым молодым человеком, – сказала одна из старших курсисток, знавшая толк в молодых людях; – и мисс Трэсли видела ее с ним на станции. Посмотрите, как ей влетит за это, когда она возвратится.

– Сусанна говорила, что он её кузен, – заметила молоденькая подруга.

– Такое объяснение слишком часто давалось в нашей школе, чтобы оно могло влиять на спасение наших душ, – ехидно вставила старшая.

Дело в том, что всего год тому назад был прискорбный случай обольщения одной из воспитанниц, прикрывшейся такой-же отговоркой, чтобы получить право на свидание с своим любовником. Случай этот вызвал целый скандал, и начальство стало относиться недоверчиво и строго к кузенам вообще.

В девять часов была перекличка, за которой мисс Трэсли три раза громко вызывала Сусанну, но ответа не последовало.

Когда воспитанницы улеглись спать, огни в дортуарах были тотчас-же погашены, по девицы долго еще изощрялись в разных предположениях и догадках по поводу исчезновения Сусанны, в родство которой с Джудом ни одна из них не верила; более любопытные из них вскакивали с постелей и подолгу глядели из окон на улицу.

Проснувшись по утру, воспитанницы прежде всего полюбопытствовали взглянуть на постель Сусанны, но она оказалась и теперь не занятой. После ранних уроков при лампах, в утреннем дезабилье, в то время, как они пришли одеваться к завтраку, у входных ворот раздался резкий звонок. Классная дама вышла и тотчас же вернулась сказать, что по распоряжению начальницы, никто из них не должен говорить с Брайдхэд без особого разрешения.

Вслед затем и Сусанна явилась в дортуар, чтоб поскорей умыться и почиститься, с раскрасневшимся и утомленным лицом; она молча прошла к своей койке, при чем никто из подруг не поздоровался с нею и не позволил себе никаких расспросов. Когда-же сошли вниз, то подруги Сусанны заметили, что она не пошла с ними в столовую к завтраку, и вскоре узнали, что ей был сделан строгий выговор и назначен одиночный карцер, где она будет завтракать, обедать и вообще проводить целый день.

На эту меру все воспитанницы возроптали, находя приговор слишком суровым. К начальнице была отправлена депутация, с ходатайством о смягчении наказания. Но просьба осталась без внимания. За вечерним уроком, когда учительница географии начала диктовать свой предмет, воспитанницы сидели в классе со сложенными руками.

– Вы что-же это, не хотите заниматься? – спросила наконец учительница. – Так на это я могу вам преспокойно сказать, что молодой человек, с которым прогуливалась ваша подруга, Брайдхэд, оказался вовсе не её кузеном по той простой причине, что у неё нет такого родственника. Мы обращались за справкой в Кристминстер…

– Мы желаем слышать объяснения от неё самой, – заявила старшая девица.

– Этот господин был уволен от работы в Кристминстере за пьянство и другие безобразия и пришел сюда жить, чтобы быть подле своей возлюбленной…

Но девицы стояли на своем и неподвижно сидели перед столами, так что учительница вышла из класса спросить у начальства, что делать.

В сумерки, сидевшие за уроками старшие ученицы вдруг услыхали крик из соседнего младшего класса, откуда одна из подруг тотчас-же вбежала сказать, что Сусанна Брайдхэд, выскочив из заднего окна карцера, убежала в потемках через лужайку и исчезла. Никто не мог понять, как она ухитрилась уйти из сада, с запертой калиткой и ограниченного с задней стороны рекою. Все побежали смотреть на пустой карцер с отворенным настеж окном. Обыскали лужайку с фонарем, заглядывали под каждое деревцо и куст, но беглянки и след простыл. Затем опросили привратника, ответившего после некоторого раздумья, что он припоминает какой-то всплеск в реке, на который не обратил тогда внимания, подумав, что это просто плещутся утки.

– Она вероятно перебралась в брод! – решила классная дама.

– А то утопилась, – вставил привратник.

Начальница всполошилась ужасно, – не столько от возможной гибели Сусанны, сколько от опасения, как бы это происшествие не попало на столбцы газет, что, в добавок к прошлогоднему скандалу, надолго оставит за колледжем незавидную репутацию.

Принесли еще фонарей и осмотрели реку; и вот, наконец, на противоположном, открытом к полю берегу, в тине были замечены следы маленьких ног, не оставлявшие сомнения, что экзальтированная девушка перешла реку в брод, погрузившись почти до плеч. Так как Сусанна не набросила тени на заведение своей гибелью, то начальница начала говорить об ней надменно, выражая даже радость, что она ушла.

В этот самый вечер Джуд сидел в своей квартирке близ монастырских ворот. Часто в это время после сумерок, он заходил на мирный монастырский двор, стоял против дома, в котором находилась Сусанна, и следил за тенями женских головок, мелькавшими на шторах. О, как охотно он стал бы читать и учиться по целым дням, как эти воспитанницы, а между тем для большинства этих легкомысленных девиц эти занятия были предметом нескрываемого отвращения. Но сегодня, окончив вечерний чай и почистившись, Джуд дольше обыкновенного засиделся над своими книгами. Вдруг ему показалось, будто что-то стукнуло в окно; потом опять. Верно кто-нибудь бросил камешком. Он встал и осторожно отворил окно.

– Джуд! послышался голос снизу.

– Сусанна?

– Да – это я! Можно войти к вам так, чтобы никто этого не заметил?

– О, конечно!

– Так вы не сходите; затворите окно.

Джуд остался наверху, зная что она может войти свободно, так как парадная дверь не запиралась. Он волновался при мысли, что она прибежала к нему в своем горе, как он недавно прибежал к ней в своем. Какие они были двойники! Отодвинув щеколду своей двери, он услыхал осторожный шорох на темной лестнице и вслед затем она предстала в свете его лампы. Он встал пожать ей руку, и увидал, что гостья его была вся мокрая, как морская богиня, и платье обвисло на ней подобно одежде на фигурах Парфенонского фриза.

– Как я прозябла! – проговорила Сусанна. – Могу я присесть к вашему камельку, Джуд?

Она подошла к догоравшему в камине огню, но вода текла с неё ручьями и нечего было думать обсушиться таким образом.

– Что вы сделали с собой, радость моя? – спрашивал Джуд с беспокойстве, обронив неожиданно нежное словечко.

– Прошла в брод через широкую реку – вот что я сделала! Представьте, мое начальство вздумало запереть меня за прогулку с вами, и это показалось мне так обидно, что я не стерпела, взяла да и вылезла в окно и марш через реку!

– Послушайте, Сусанна! – ухаживал Джуд, – вам надо снять платье! Да постойте – я пойду достану вам что-нибудь у хозяйки.

– Ах, нет, нет! Ради Бога, не посвящайте ее в эту историю! Школа от нас так близко, что оттуда еще пожалуй придут за мной!

– В таком случае, переоденьтесь в мое платье. Не протестуете?

– Нисколько.

– Знаете мою воскресную пару; она здесь под рукою.

Джуд достал из комода самую нарядную черную пару, и, встряхнув предварительно, передал ее Сусанне.

Из скромности наш кавалер вышел на некоторое время из комнаты. Вернувшись, он увидал в своем единственном кресле слабое и хрупкое существо в мужском костюме, такое жалкое в своей беспомощности, что у него сердце дрогнуло. На стульях пред камином висело её мокрое платье. Она было смутилась, когда он сел рядом, но только на секунду.

– Вам немножко странно, Джуд, видеть меня в таком виде, и мои платья, висящие перед камином? Впрочем, что за вздор! Это просто платья, не имеющая пола женская одежда… Однако, как бы мне не расхвораться. Вы займитесь пока просушкой моих вещей, Джуд, а я поищу поблизости комнату для ночлега. Теперь еще не поздно.

– Нет, это невозможно, если вам нездоровится. Лучше останьтесь здесь. Ах, дорогая Сусанна, чем бы мне помочь вам!

– И сама не знаю! Я что-то вся дрожу, мне хотелось бы согреться.

Джуд прикрыл ее своим пальто, и побежал в ближайший погребок, откуда вернулся с маленькой бутылочкой в руке.

– Выпейте милая, рюмку превосходного коньяку.

Сусанна выпила, разбавив вино водою, и опять уселась в кресло.

Потом дорогая гостья начала обстоятельно рассказывать свои приключения с тех пор, как они расстались; посреди рассказа голос её замер, голова склонилась и она заснула здоровым сном. Джуд, опасавшийся, как бы Сусанна ни поплатилась серьезной простудой, был счастлив, слыша её спокойное дыхание. Он тихо приблизился к ней, заметил разгоравшийся румянец на её перед тем посиневших щеках, и прикоснувшись к её руке, почувствовал её живую теплоту. Затем, обернувшись спиною к камину, он любовался ею, не отводя глаз, и ему казалось, что он созерцает божество.

IV

Мечты Джуда были прерваны звуком шагов, послышавшихся на лестнице.

Торопливо убрав со стула сушившееся платье, он уселся за книгу. Кто-то постучался и тотчас же отворил дверь. Но тревога оказалась напрасною: это была хозяйка.

– Ах, а я и не знала, что вы заняты, м-р Фоле, и зашла спросить, не сойдете-ли вы поужинать. Но у вас гость…

– Благодарю вас. Только попрошу вас нынче принести мне ужин в мою комнату и кстати стакан чаю.

Джуд обыкновенно столовался в кухне, вместе с семьею хозяйки, чтобы не доставлять ей личных хлопот. На этот раз было сделано отступление и он принял от неё поднос в дверях.

Поставив чайник к огню, Джуд снова развесил платье, никак не поддававшееся просушке, затем развел жаркий огонь и наблюдал, как пар от мокрого платья втягивался в камин.

Вдруг Сусанна воскликнула:

– Джуд!

– Я здесь. Ну как вы себя теперь чувствуете?

– Лучше; очень хорошо. Однако, я, должно быть, заснула? Который час? Вероятно еще не поздно?

– Начало одиннадцатого.

– Да неужели? Что я буду делать! – сказала она, вскочив с места.

– Оставайтесь, где сидите.

– Конечно; я именно так и хотела сделать. Но что скажет мое начальство! И вы-то что будете делать?

– Буду сидеть здесь с лампой всю ночь, и читать. Завтра воскресенье, и мне идти некуда. Оставшись здесь, вы может быть избегнете серьезной болезни. Вам смущаться нечего; все будет очень хорошо. Взгляните сюда – я вам принес поужинать.

Сусанна ощущала сначала большую слабость. Но пища несколько подкрепила ее, и напившись после ужина чаю, она уже чувствовала себя бодрой и веселой.

Они разговорились. Сусанна рассказывала ему о своем прошлом, о том, как много она читала в свое время, и назвала ему длинный перечень тех классиков, с которыми она ознакомилась в переводах, упомянув, между прочим, о сатириках и юмористах.

– Вы прочитали больше меня, – сказал Джуд со вздохом. – Но почему вам вздумалось читать и юмористов?

– Видите-ли, – сказала она в раздумье, – это вышло случайно. Моя жизнь слагалась совершенно своеобразно и это наложило на мой характер особый отпечаток. Я не боюсь мужчин, а следовательно не боюсь и их книг. Я уживалась с ними – особенно с одним или двумя из них – почти на правах одного с ними пола. Я хочу сказать, что никогда не соблюдала правила, внушаемого обыкновенно почти всем девушкам, быть на стороже против покушения на их добродетель; ибо никакой нормальный мужчина – если только он не чувственный ловелас – не оскорбит девушку ни днем, ни ночью, ни в доме, ни на улице, пока та сама не завлечет его. Пока та не скажет взглядом своим «дерзайте», мужчина сам никогда не решится на авансы. Впрочем, я хотела только сказать вам, что когда мне было восемнадцать лет, я сошлась на приятельскую ногу с одним студентом в Кристминстере, который много занимался со мною и доставал мне книги, которых без него мне никогда бы не иметь в руках.

– И что же, ваша дружба кончилась?

– Да. Он умер, бедняга, года через два или три после того, как окончил курс и уехал из Кристминстера.

– И вы часто видались с ним?

– Конечно. Мы любили гулять вместе, вместе читали, рассуждали, спорили и держали себя совершенно просто, как два закадычных приятеля. Однажды он пригласил меня жить с ним вместе и я выразила на это письменное согласие. Но приехав к нему в Лондон, я поняла, что у него на уме было нечто другое, чем у меня. Он, в сущности, желал быть моим любовником, а я его не любила – и после моего заявления, что я должна буду удалиться, если он не откажется от своих видов, он уступил. Мы наняли годовую комнату. Мой сожитель писал передовицы в одной из больших лондонских газет, пока не заболел, и тогда он должен был уехать в провинцию. Он говорил, будто я разбила его сердце, чуждаясь его столько времени при таком близком сожительстве, чего он никогда не ожидал от женщины. Вероятно, я уже не раз вела такую игру, говорил мой товарищ. Он вернулся на родину только для того, чтобы умереть. Смерть его вызвала во мне страшное раскаяние в моей жестокости – хотя я убеждена, что он умер от чахотки, а вовсе не от меня. Я ездила на похороны, и была единственным лицом, шедшим за его гробом. Он оставил мне небольшую сумму денег, вероятно за то, что я разбила его сердце! Так вот каковы мужчины – насколько они лучше женщин!

– Поразительно! – вздохнул Джуд, – но как поступили вы потом?

– Ну, слушайте же. Я поместила деньги моего добряка в дутую аферу, и потеряла их. Жила некоторое время одна близ Лондона, затем вернулась в Кристминстер, так как отец мой, живший тоже в Лондоне в качестве ученого мастера, не захотел принять меня обратно. И вот я нашла себе занятие в художественной мастерской, где вы и нашли меня… Я говорила, что вы не знаете, какая я была скверная!

Джуд оглянулся на сидевшую в кресле девушку, как бы желая глубже вдуматься в существо, которому он оказал гостеприимство. Затем проговорил с волнением:

– В каких бы условиях вы ни жили, Сусанна, я убежден, что всегда останетесь невинной и непоколебимой девушкой…

– Я не особенно невинна, как вы видите, сказала Сусанна, с заметной иронией, хотя Джуд видел, что она глотает слезы. – Но я никогда не отдавалась ни одному поклоннику, если вы разумеете именно это! Я оставалась до конца такого, какого начинала свои отношения к мужчине.

– Вполне верю вам. Но согласитесь, что не всякая женщина может сказать это про себя.

– Пожалуй и так. Лучшие женщины – те-то и не выдержали-бы. По этому поводу знакомые уверяли даже, что у меня должна быть холодная кровь, – что я бесполая. Но я с этим несогласна! Некоторые из самых страстных эротических поэтов были наиболее замкнутыми людьми в обыденной жизни.

– А говорили вы м-ру Филлотсону об этом приятеле – студенте?

– Да. – давно как-то. Я никогда не делала из этого тайны перед кем-бы то ни было.

– Что-же он сказал?

– Он не высказал никакого мнения, – только уверял, что я в его глазах совершенство, как бы я ни поступала, и тому подобные вещи.

Джуд сильно приуныл. Сусанна видимо отдалялась от него все больше и больше своими странными признаниями и курьезным игнорированием пола.

– Однако, не терзаю-ли я вас своим присутствием, мой милый Джуд? – неожиданно спросила она, с такой нежной ноткой в голосе, что едва верилось, что это говорит та самая девушка, которая так легко рассказывала о своем прошлом. Я могу оскорбить кого хотите, но только не вас, поверьте!

– Я и сам не пойму, терзаете вы меня, или нет. Знаю только, что я сильно озабочен вами!

– И я озабочена вами не меньше, чем кем либо из друзей, которых встречала в жизни.

Наступила новая продолжительная пауза. Потом разговор возобновился и коснулся философских и религиозных вопросов, вопросов о вере. Скептические возражения Сусанны не мало шокировали Джуда, которому она представлялась отъявленной атеисткой. Но эта оживленная полемика прекратилась самым естественным образом. Собеседники мирно задремали по своим местам. Очнувшись, он перевернул её вещи и вновь развел огонь. Часов в шесть он проснулся окончательно, и зажегши свечу, увидал, что её платье просохло. Сусанне в кресле было гораздо удобнее, чем ему на стуле, и она продолжала спать, тепло укутавшись в пальто Джуда. Положив подле неё платье и слегка тронув ее за плечо, он спустился вниз и умылся на дворе под звездным небом.

V

Когда Джуд вернулся, Сусанна уже переоделась в свое платье.

– Могу ли я теперь выйти из дому никем не замеченной? – спросила она. – Город еще не просыпался.

– Но вы еще не завтракали.

– Ах, мне ничего не надо! Знаете-ли, я жалею, что позволила себе убежать из школы. Вещи представляются совсем иными в отрезвляющем утреннем свете. Не правда-ли? И что скажет теперь м-р Филлотсон! Ведь я по его желанию переселилась сюда. Это единственный человек на свете, к которому я имею какое-нибудь уважение или страх. Надеюсь, что он простит меня; но воображаю, – какуюсделает мне сцену!

– Пожалуй, я схожу к нему и объясню… – начал было Джуд.

– Нет, вовсе незачем – какое мне до него дело! Пусть думает, что ему угодно – я поступлю как мне надо!

– Но вы сию минуту сказали…

– Ну что-ж! Я поступлю все-таки, как сама хочу! Я подумала вот что: отправиться к сестре одной из моих подруг по Высшей школе, приглашавшей меня посетить ее. У неё школа близ Шастона, миль восемнадцать отсюда, и там я пробуду пока не пронесется гроза, потом вернусь в свою школу.

После завтрака они преспокойно вышли из дома, и Джуд провожал ее на станцию. На платформе наша парочка стояла рядом в очень унылом настроении, и Джуд видимо хотел еще что то поведать Сусанне.

– Я хочу сказать вам всего два слова, – проговорил он торопливо, когда подходил поезд; – одно горячее, а другое холодное!

– Джуд, остановила она, – одно из них я угадала, но… не смейте.

– Чего?

– Не смейте любить меня. Будьте просто моим другом – вот и все!

Лицо Джуда выражало такую грустную внутреннюю борьбу, что Сусанне стало жаль кузена и она с особенной нежностью простилась с ним в окно вагона. Поезд тронулся, и она исчезла, сделав ему прощальный жест своей хорошенькой ручкой.

Мельчестер опостылел Джуду после отъезда Сусанны. На другой день пришло от неё письмо, написанное с обычной для неё спешностью, тотчас по прибытии к подруге. Сообщая ему о своем благополучном приезде и уютном устройстве, она прибавляла:

«Теперь, дорогой Джуд, пару слов о том, что я вам сказала при прощании. Вы были так добры и нежны ко мне, что, расставшись с вами, я почувствовала, как жестоко и неблагодарно было с моей стороны сказать вам ту суровую фразу, которая с тех пор терзает меня постоянно. Если хотите любить меня, Джуд, – можете: я против этого ничего не имею, и уж никогда не скажу вам – не смейте любить меня. Больше не желаю говорить об этом. Надеюсь, вы простите вашего легкомысленного друга в его жестокости и не откажете в прежнем расположении

Навсегда преданной

Сусанне».

Было-бы излишним говорить, каков был его ответ. Будь он свободен, ей не пришлось бы искать убежища у какой-то подруги, Бог знает где. Он чувствовал в себе полную уверенность в победе, если-бы дело дошло до столкновения с Филлотсоном из-за обладания Сусанной.

Между тем Джуд придавал быть может большее значение экспансивному письму Сусанны, нежели какое оно имело в действительности.

По прошествии нескольких дней, он возмечтал, что кузина напишет еще. Но никаких дальнейших вестей он не получал, и в порыве участия послал ей другое письмо, в котором извещал, что известит ее в одно из воскресений.

Джуд с волнением ожидал немедленного ответа, но ответа не было. Настал третий день, почтальон не остановился. Это было в субботу, и в лихорадочном беспокойстве за Сусанну он отправил ей коротенькое извещение, что приедет завтра, так как уверен, что случилось что-нибудь неладное.

Его первой мыслью было то, что она захворала; но в таком случае кто-нибудь известил-бы его об этом. Прибытие в сельскую школу близь Шастона, в ясное воскресное утро, когда все мирные обыватели были в церкви, положило конец его неправильным догадкам.

Небольшая девочка отворила дверь.

– Мисс Брайдхэд наверху, – сказала она на вопрос гостя. – Не угодно-ли вам подняться.

– Она нездорова? – спросил Джуд поспешно.

– Так немножко – ничего особенного.

Джуд поднялся и, когда вошел на площадку, знакомый голос подсказал ему куда повернуть: это был голос Сусанны. Он застал ее в кровати, в тесной комнатке.

– Ах, Сусанна! – воскликнул Джуд, садясь подле неё и взяв ее за руку. – Что с вами! Вы не могли писать?

– Нет, дело не в этом! – ответила она. – Я действительно схватила сильную лихорадку, но писать могла, только не хотела!

– Почему-же? Зачем так мучить меня молчанием?

– Я и не хотела мучить, но решила никогда больше не писать вам. Наша начальница не желает меня принять обратно в школу, вот почему я и считала неудобным продолжать с вами переписку.

– Хорошо; а дальше?

– Она не только не желает меня, но дает мне еще интимный совет…

– Какой?

Сусанна ответила не сразу. – Я дала себе слово никогда не говорить вам об этом – так это грубо и грустно!

– Что-же – насчет нас, что-ли?

– Да.

– По крайней мере, объясните мне, в чем дело!

– Ну слушайте. Кто-то сделал начальству недостойный донос на нас, и мне сказали, что вы должны безотлагательно жениться на мне для спасения моей репутации! Ну вот – теперь я вам сказала, и сама не рада этому!

– Ах, бедная Сусанна!

– Но успокойтесь. Я не смотрю на вас их глазами! Я и сама поняла, что братство наше было только номинальное, раз мы встретились совершенными незнакомцами. Но мой брак с вами, милый Джуд – это абсурд. Согласитесь, что еслиб я рассчитывала выйти за вас, мне не следовало-бы так часто приходить к вам! Я никогда не предполагала, что вы думаете о женитьбе на мне до того памятного вечера, когда мне впервые представилось, что вы немножко любите меня. Быть может, мне не следовало так сближаться с вами. Это все моя вина. Во всем всегда моя вина!

Это признание казалось несколько принужденным и они смотрели друг на друга с выражением безотчетной тоски.

– Я была так слепа в начале, – продолжала Сусанна. И не замечала, что у вас происходит на сердце. О, вы были безжалостны ко мне – вы смотрели на меня, как на любимую девушку, не говоря об этом ни слова, и предоставили мне самой сделать это открытие! И вот вашу привязанность ко мне узнали в школе и понятно, что начальство видит в наших отношениях всякие ужасы! Теперь уже я никогда не буду вам верить. Слышите, Джуд?

– Да, Сусанна, – ответил он просто, – я достоин порицания – даже более, нежели вы думаете. Я хорошо знал, что вы не подозревали моих чувств к вам. Но разве вы не находите меня заслуживающим хоть некоторого снисхождения за утайку моих неуместных чувств, раз я не мог дать им исхода?

Сусанна бросила на него недоверчивый взгляд и сейчас-же отвернулась, как-бы боясь, что может простить его.

Под впечатлением этого объяснения, Джуд хотел рассказать ей свою фатальную биографию. Она была на его устах; но в этот грустный для него час признание не сходило с языка, и он предпочел оставить Сусанну при сознании родственных препятствий к их брачному союзу.

– Я знаю, вы ко мне равнодушны, – сказал он сухо. – Вы не можете сблизиться со мною, да и не имеете права. Вы принадлежите м-ру Филлотсону. Если не ошибаюсь, он был у вас здесь?

– Да, – ответила она коротко, слегка изменившись в лице, – хотя я не приглашала его. Вы вероятно рады, что он был; я же отношусь к его посещениям совершенно равнодушно.

Но вместо ответа, Джуд перевел речь на другой предмет.

– Все перемелется, дорогая Сусанна, утешал кузен. – В вашем деле свет не клином сошелся. Школа не одна. Вы можете поступить в какое-нибудь другое заведение.

– Я посоветуюсь с м-ром Филлотсоном, – ответила она решительно.

Хозяйка Сусанны возвратилась из церкви, и интимный разговор прекратился. Джуд уехал, чувствуя себя безнадежно несчастным. Но он видел ее, сидел с нею. Разговор этот останется у него в памяти на всю жизнь. Ему, будущему пастору, нужен и полезен этот урок самоотвержения!

На другой день Джуд проснулся с мучительными мыслями о Сусанне. Он решил, что она была пристрастна, несправедлива к нему, но старался найти в ней какие-нибудь примиряющие черты. В этих думах застала его следующая записка, отправленная ею, вероятно, вслед за его уходом:

«Простите мне мои вчерашние капризы! Я была резка с вами, знаю это, и мне самой это противно. А вы были так милы, что даже не рассердились. Джуд, прошу вас, считайте меня всегда вашим другом и товарищем, не смотря на все мои недостатки. Я постараюсь исправиться. В субботу приеду в Мельчестер взять свои вещи из школы и по другим делам. Могу уделить полчаса на прогулку с вами, если хотите.

Ваша виноватая

Сусанна».

Джуд простил ее тотчас-же, и ответил просьбой немедленно вызвать его с работы в соборе, когда она приедет в Мельчестер.

VI

Тем временем Ричард Филлотсон покинул смешанную сельскую школу в Лемздоне, близ Кристиминстера, чтобы основать большое училище для мальчиков в своем родном городе Чэстоне, отстоящем от Лемздона миль на шестьдесят.

Прежние планы нашего учителя были оставлены, вместо них у него явились какие-то новые мечты, не имевшие ничего общего с прежними убеждениями и занятиями. Человек в высшей степени не практичный, он тщательно собирал и копил теперь деньги для достижения своей жизненной цели – женитьбы. В связи с этим его занимала мысль поручить будущей жене заведывание женским отделением общей школы, где он возьмет на себя отделение для мальчиков. Ради этого он и советовал ей поступить на высшие курсы, если она не желает вступить с ним в брак немедленно.

Около того времени, когда Джуд переселился из Меригрина в Мельчестер и в этом последнем городе пустился в приключения с Сусанной, наш школьный учитель уже поселился в новом школьном здании в Чэстоне. Когда все вещи были уставлены и книги размещены на полках, он стал проводить длинные зимние вечера в своем кабинете, возобновив научные занятия.

В описываемый вечер Филлотсон достал из комода небольшую, тщательно перевязанную пачку писем. Каждое письмо было в своем конверте и писано одною женскою рукою. Он развязал письма и стал вдумчиво перечитывать их одно за другим. Это были спешные записочки, подписанные «Сусанна Б.», какие пишут обыкновенно при кратковременных разлуках, рассчитывая на их немедленное уничтожение. Они касались главным образом прочтенных книг и других, впечатлений в высшей школе, впечатлений мимолетных, вероятно забытых автором на другой же день после отправки письма. В одной из этих записочек – самой последней – молодая девушка, в ответ на его письмо, одобряла его обещание не посещать ее слишком часто (чтобы не компрометировать ее в виду строгих правил заведения). Над этой загадочной фразой учитель задумался. Как это – любящий человек не должен часто видеть дорогое ему существо! Эта оговорка раздражала и смущала его. Он открыл другой ящик, где нашел конверт, из которого вынула, карточку Сусанны ребенком, с корзиночкой в руке. У него имелась и другая её карточка, уже взрослой девушкой, с темными глазами и шевелюрой, с очень интеллигентной и привлекательной наружностью, с отпечатком недюжинной мысли на открытом веселом лице. Филлотсон уже хотел было поднести карточку к губам, как вспомнил её насмешки над подобными нежностями и остановился.

Сам учитель имел болезненный вид, и лицо его казалось старообразным. вследствие особого зачесывания бакенбард. Говорил он с некоторой запинкой, но голос его был довольно приятный, делавший заикание не особенно заметным. Седые курчавые волосы обрамляли голову с пробором посредине. На лбу сложились уже предательские морщины, но зрение еще было не дурно, и он надевал очки только при вечернем чтении. В заключение этой характеристики остается прибавить, что его одиночество по всей вероятности было скорее вынуждено, в виду задуманной им академической карьеры, нежели являлось результатом отвращения к женщинам, и что этот-то неосуществившийся проект и мешал ему до сих пор отважитьсяна брачную жизнь.

Итак учитель безропотно примирился с желанием Сусанны – не навещать ее часто в школе; но наконец терпение не выдержало мучительного испытания, и одним субботним вечером он решился сделать ей неожиданный визит. Тревожное известие об её отъезде поразило его как громом, когда он стоял на подъезде, школы, ожидая сию минуту увидать свою возлюбленную. На возвратном пути он шел, сам не зная куда. Сусанна ни строкой не обмолвилась ему об этом факте, не смотря на двухнедельную его давность. После некоторого размышления, он решил, однако, что это молчание ничего не обозначает и объясняется лишь понятной деликатностью по отношению к нему.

В школе Филлотсон узнал, где теперь находится Сусанна, и прежде всего разразился негодованием на администрацию заведения. В пылу гнева он бессознательно вошел в соседний собор. Здесь, обдумывая план дальнейших действий, он сел на один из каменных брусьев, не обращая внимания на известковую пыль, пачкавшую платье Его рассеянный взгляд невольно следил за движениями рабочих, как вдруг он увидал среди них ославленного виновника всей истории – «любовника» Сусанны, Джуда.

Джуд не видался со своим прежним героем с самой встречи на выставке модели Иерусалима. Сделавшись случайным свидетелем ухаживания Филлотсона за Сусанной в аллее, младший товарищ потерял всякое желание думать о старшем, встречаться или переписываться с ним, а с тех пор, как Джуду стал известен успех Филлотсона в получении руки Сусанны, он решил совершенно отвернуться от него. В самый этот день, Джуд, как нарочно, ожидал Сусанну к себе и потому, увидав учителя в здании собора, он понял, что тот явился поговорить с ним и почувствовал некоторое замешательство, из-за которого не заметил даже смущения самого Филлотсона.

Джуд подошел к нему и оба отступили от рабочих к тому месту, где Филлотсон сидел сначала на камне. Джуд предложил ему мешок под сиденье, предупредив, что нездорово сидеть на голом камне.

– Правда, правда, – ответил Филлотсон рассеянно, усевшись снова и устремив взгляд в землю, как-бы стараясь сообразить, где он находится. – Я не задержу вас долго. Я зашел только потому, что слышал о вашем недавнем свидании с моим юным другом – Сусанной.

– Я кажется догадываюсь – о чем! – торопливо перебил Джуд. – О её бегстве из школы и приходе ко мне?

– Совершенно верно.

Джуд на минуту почувствовал безотчетное желание уничтожить своего соперника. Он легко мог привести Филлотсона в ужас и отчаяние, объявив ему, что Сусанна непоправимо скомпрометировала себя. Но он не подчинился этому грубому побуждению и сказал:

– Я очень рад, что вы пришли поговорить со много откровенно об этой неприятной истории. Знаете-ли, как высказалось по её поводу начальство? – Что я должен жениться на Сусанне…

– Что-о! – ужаснулся добродушный Филлотсон.

– И я от всей души рад был бы это сделать! – добавил Джуд.

Филлотсон вздрогнул, и черты его обыкновенно бледного лица исказились.

– Мне и в голову не приходило, что дело имело такой оборот! Чорт знает, что такое!

– Постойте, дело не в этом! – испуганно воскликнул Джуд. – Вы меня не так поняли. Я хотел только сказать, что имей я вообще возможность жениться на ней или на какой-либо другой девушке и устроиться домком, вместо того чтобы скитаться по одиноким углам, я был бы очень и очень счастлив!

На самом деле Джуд, конечно, подразумевал именно то, что и высказал – что он любит Сусанну.

– Но раз дело уже огласилось, то раскажите мне, что же собственно произошло? – спросил Филлостон с твердостью мужчины, сознающего, что резкая боль все же лучше медленных терзаний впоследствии.

Джуд охотно объяснил все до порядку, рассказав о целом ряде; приключений, включая и ночлег у овчара – о том, как Сусанна пришла вся мокрая в его комнату, о её нездоровье после невольного купанья, об их споре и, наконец, о своей встрече с него на другое утро.

– Довольно! – сказал Филлотсон в заключение. – Считая ваш рассказ вполне достоверным, я вижу, что подозрение, приведшее к исключению Сусанны, не имело решительно никаких оснований. Не так ли?

– Совершенно верно, – произнес Джуд торжественно. – Об этом не может быть и речи.

Учитель встал. Оба друга чувствовали, что этот разговор немог перейти в задушевную приятельскую беседу, и когда Джуд показал ему работы по реставрации старого собора, Филлотсон простился с молодым человеком и вышел.

Это свидание происходило часов в одиннадцать утра, но Сусанна, не появлялась; а когда вскоре после этого Джуд шел домой обедать, он вдруг увидал на улице впереди себя свою возлюбленную и, догнав, напомнил ей о данном обещании зайти к нему в собор.

– Я иду взять мои вещи из школы, – объявила Сусанна вместо, прямого ответа.

Заметив её уклончивый прием, Джуд почувствовал потребность сделать ей признание, давно просившееся наружу.

– Вы сегодня не видали м-ра Филлотсона? – отважился он на нескромный вопрос.

– Нет не видала… Но я не желаю, чтоб вы меня расспрашивали на этот счет, и далее на подобные вопросы отвечать не буду!

– Однако, довольно странно, что вы… – Джуд запнулся.

– Что странно?

– Что вы никогда не бываете так любезны при личных свиданиях, как в своих письмах.

– Неужели вам так кажется? – улыбаясь спросила она с живым любопытством. – Чтож, может, вы и правы; но и я замечаю то-же относительно вас, Джуд.

Так как Сусанне было известно его чувство к ней, то Джуд понял, что эта тема ставила их на опасную почву. Теперь, решил он, настоящий момент, когда он должен высказаться в чистую.

– Послушайте, Сусанна, меня мучает сознание, что я никогда не рассказывал вам своего прошлого – всего, без утайки.

– Но я догадываюсь о нем. Я почти знаю его.

Джуд сначала было удивился. Откуда она могла знать его историю с Арабеллой? Но он сейчас же сообразил, что она не могла этого знать.

Они остановились в это время у одного проходного торгового дома, и Джуд предложил ей, чтобы не объясняться на улице, присесть в этом проходе. Здесь он в немногих словах признался ей, что несколько лет тому назад вступил в брак с одной девушкой и что жена его жива еще и теперь. Сусанна быстро изменилась в лице:

– Почему вы мне не сказали этого раньше? – воскликнула она.

– Я не мог. Мне казалось слишком жестоким посвящать вас в свое несчастье.

– Да, жестоким для вас. Так вы решили лучше быть жестоким ко мне. Так, что-ли?

– Нет, моя дорогая, нисколько! – горячо отрицал Джуд. Он хотел взять ее за руку, но она отняла ее.

Их старые дружеские отношения разом порвались. Она уже не была больше его товарищем, другом и смотрела на него молча изумленным взглядом.

– Я стыжусь этого позорного эпизода в моей жизни, приведшего меня к браку, – продолжал он. – Я не могу объяснить вам его теперь обстоятельнее. Другое дело, еслиб вы отнеслись к моему признанию иначе…

– Но как-же? – воскликнула Сусанна. – Я говорила, или писала, что… что вы можете любить меня, и тому подобное… просто из сострадания… И все это время… О, как отвратительно все на свете! – резко оборвала она, раздраженно топнув ногою.

– Вы меня не так поняли, Сусанна! Я никогда не воображал, что вы меня любите, до самого последнего времени! А теперь и подавно не знаю, любите-ли вы меня. И как это вяжется с вашим выражением – из сострадания?

Это был вопрос, на который, при настоящих обстоятельствах, Сусанна не пожелала отвечать.

– Мне представляется, что она… Ваша жена… очень хорошенькая женщина, хотя бы даже и порочная. Не так-ли? – быстро спросила Сусанна.

– Да, она, пожалуй, не дурна, что касается наружности.

– Уж наверное, лучше меня!

– Да вы же совсем в другом роде. Впрочем, я уже столько лет не видел ее. Но я уверен, что она возвратится – такие женщины всегда кончают этим.

– Как странно, что вы разошлись с нею! – сказала Сусанна, при чем её дрожавшие губы выдавали иронию. – Вы, такой религиозный человек… Вот, сделай, например, подобную вещь я, в этом не было бы еще ничего особенного, потому что я не считаю брак ни чем особенным. Ваши теории очевидно мною отстали от вашей житейской практики!

Тронутая его жалким, угнетенным видом, Сусанна однако смягчилась, и сказала с легкой укоризной:

– Ах, Джуд, вы должны были сообщить мне это прежде, чем внушили мне мысль, что желаете получить позволение любить меня! До той минуты на вокзале у меня не было иного чувства к вам, кроме… – Вдруг Сусанна сделалась такою же жалкою, как он, в напрасной попытке сдержать овладевшее ею волнение.

– Не плачьте, дорогая моя! – успокаивал Джуд.

– Мои слезы вызваны не любовью к вам, а отсутствием в вас доверия ко мне!

Они были скрыты от взоров публики, и Джуд не мог удержаться, чтобы не обнять ее. Его неожиданный порыв заставил Сусанну овладеть собою.

– Нет, нет! – остановила она, отстранившись от него и утирая глаза. – Ни за что! Было-бы лицемерием принимать от вас эти объятия, как от кузена; а ни в каком другом смысле они невозможны.

Они отошли на несколько шагов и Сусанна продолжала уже более мягкими, тоном:

– Я не осуждаю вас за то, что не от вас зависит; это былобы глупо с моей стороны. Напрасно вы только не признались мне ранее. Но в конце-концов, это ничего не значит. Вы видите, нам все равно пришлось-бы разойтись, еслиб даже не было этого несчастного эпизода в вашей жизни.

– Нет, не думайте так. Только в этом эпизоде и заключается препятствие к нашему счастию.

– Как-бы то ни было, – продолжала Сусанна уже задорно, – мы с вами кузены, а кузенам не следует вступать в брак. К тому-же я дала слово другому. Что касается до наших прогулок, то и мое начальство сделало-бы невозможным их продолжение. Взгляды этих людей на отношения между мужчиной и девушкой ограничены, они доказали это изгнанием меня из школы. Их житейская философия признает только отношения, основанные на животном влечении. Такая сильная привязанность, в которой желания играют по меньшей мере второстепенную роль, недоступна их пониманию.

Перед расставаньем Сусанна была жива и весела по-прежнему. Джуд тоже мог говорить теперь смелее.

– Было много причин, мешавших мне сказать вам о себе ранее, – оправдывался он. – Об одной из них я упомянул; другая состоит в убеждении, что мне вообще не следовало жениться, так-как я принадлежу к такому странному роду, в котором браки всегда были несчастны.

– Вот как! А кто вам сказал об этом?

– Тетушка. Она всегда повторяла, что браки в роду Фолэ почти все фатальны.

– Как странно. Мой отец всегда говорил мне то-же самое!

Они стояли под впечатлением одной и той-же мысли, что союз между ними, еслиб он даже был возможен, должен был иметь роковые последствия.

– Но это глупый предразсудок и ничего больше! – проговорила, наконец, Сусанна, с нервной живостью. – В нашем большом семействе в последнее время бывали несчастные браки – вот и все.

Потом все было забыто, и они старались убедить друг-друга, что все случившееся не имеет никакого значения и что они по-прежнему могут оставаться кузенами, друзьями и задушевными корреспондентами, и быть чрезвычайно счастливыми при встречах, хотя бы эти встречи бывали и реже, чем прежде. Они расстались самым дружеским образом, хотя Джуд вопросительно посмотрел ей в глаза, ибо чувствовал, что даже теперь не узнал вполне её мыслей.

VII

Через день или два после описанного, пришедшее от Сусанны известие налетело на Джуда, как неожиданный ураган. Перед чтением письма, Джуд обратил внимание на подпись Сусанны её полным именем, чего прежде она никогда не делала.

«Дорогой Джуд, писала она, я хочу сообщить вам нечто такое, что, быть может, не столько удивит вас своею неожиданностью, сколько поразит скоропалительностью. Я скоро выхожу замуж за м-ра Филлотсона, – недели через три или четыре. Как вам известно, мы намеревались ждать, в случае надобности, пока я кончу свои курсы и получу диплом, чтобы, в случае надобности, помогать мужу в преподавании. Но он благородно говорит, что не видит необходимости откладывать, раз я не нахожусь в высшей школе. Я высоко ценю эту деликатность с его стороны, в виду неловкости моего настоящего положения, обусловленного, по моей вине, исключением из заведения. Пожелайте мне счастья. Вы должны по братски участвовать в моей радости и не можете отказаться! Любящая вас кузина

Сусанна-Флоренса-Мери Брайдхэд».

Джуд содрогнулся при этой новости. Он бросил завтрак и торопливо прихлебывал чай, чтобы смягчить сухость во рту. Затем он ушел на свою работу с горькой усмешкой на устах. Все казалось ему какой-то злою иронией. А между тем, что-же оставалось делать бедной девушке? спрашивал он себя. Ему было бы легче, еслиб он мог дать волю слезам.

«О, Сусанна-Флоренса-Мери! – вырвалось у него вовремя работы. – Не знаешь ты что за штука женитьба! Ах, бедная, бедная Сусанна!»

Джуд решил вооружиться мужеством и всеми силами поддержать ее. Но дня два он не мог написать ей ожидаемых его добрых пожеланий. Между тем от нетерпеливого друга, пришла другая записочка в которой она просила его быть её посаженным отцом и, по обычаю, отпустить в церковь из своего дома.

Джуд настроил себя в рыцарском тоне и ответил таким образом:

«Дорогая Сусанна, – конечно желаю вам счастья от всей души! Точно так-же рад отпустить вас в церковь из своего дома. Кроме меня, вас ведь некому проводить, так как я, по вашим словам, самое близкое лицо, остающееся у вас в этой части света. Я не понимаю, почему вы подписываете письма такою длинной светской подписью? Вероятно вы еще чуточку меня любите! – А я – навсегда вас любящий

Джуд».

Предложение Джуда воспользоваться его квартирой вероятно встретило полное одобрение со стороны Филлотсона, ибо он ответил Джуду несколькими строками искренней благодарности. Сусанна тоже благодарила его. Джуд немедленно переселился в более приличный квартал, чтобы избегпуть шпионства своей подозрительной хозяйки, бывшей свидетельницей неприятного ночлега Сусанны в его комнате.

Когда все было условлено относительно дня свадьбы, Джуд решил, что Сусанне следует приехать в свою временную резиденцию за несколько дней до церемонии.

В следующую субботу Сусанна прибыла с утренним поездом, причем, по её особой просьбе, Джуд не ходил встречать ее на станцию, чтобы не потерять утреннего заработка. Когда он возвратился к обеду, Сусанна заняла уже свое помещение. Они поселились в одном доме, но в разных этажах, и видались между собою мало, разве случайно за ужином, когда Сусанна держала себя каким-то пугливым ребенком. Разговор их был натянутый, хотя она чувствовала себя довольно хорошо. Филлотсон извещал ее часто, но обыкновенно в отсутствие Джуда.

В утро свадьбы, когда Джуд позволил себе не идти на работу, Сусанна и её кузен завтракали вместе, в первый и последний раз за это время, в его приемной комнате, нанятой им на время пребывания здесь Сусанны. Заметив его мрачное настроение, Сусанна неожиданно спросила:

– Скажите, что с вами, Джуд?

Он сидел, положив локти на стол и опустив голову на руки, всматриваясь в скатерть, точно на ней было изображено занимавшееего будущее.

– Так, – ответил он сухо, – ничего!

– Ведь вы мой посаженый отец. Разве вы забыли?

Джуд мог-бы сказать, что возраст Филлотсона дает ему больше прав на это почетное название. Но ему не хотелось досаждать ей такой плоской выходкой.

Сусанна болтала без умолку, но Джуда угнетала мысль, что, сделав промах при вступлении в брак, он помогает и любимой женщине сделать ту-же роковую ошибку, вместо того, чтобы спасти от неё. У него на языке даже был обычный вопрос, задаваемый при венчании: «Вполне-ли сознательно вы готовитесь вступить в брак?»

После завтрака они вышли на прогулку, пользуясь последним случаем совершить ее за-просто и по-приятельски. Сусанна подала ему руку и, по странной иронии судьбы, остановилась с ним по пути у одной церкви, чего прежде никогда не делала.

– Это церковь, – заметил ей Джуд в недоумении.

– Ужь не та-ли, где я буду венчаться?

– Да.

– Не ожидала! В таком случае мне интересно посмотреть место, где я скоро преклоню колена и буду сочетаться законным браком…

Джуд опять подумал: «она решительно не понимает, какой страшный рискованный шаг заключается в браке!..»

Он безучастно повиновался её желанию, и они вошли в церковь. Единственное лицо, находившееся в мрачном здании, была служительница, убиравшая церковь. Сусанна шла все еще под руку с Джудом, точно продолжала любить его. Но больно было Джуду от её ласки в это фатальное утро.

Они подходили безотчетно к алтарной решетке, перед которой молча постояли, точно сейчас повенчанная парочка. Джуд едва стоял на ногах от этой её выдумки.

– Итак, чрез какие-нибудь два часа я буду входить в эту церковь с моим будущим мужем. Не правда-ли?

– Конечно.

– Скажите, когда вы женились, было то-же самое?

– Сусанна, – умоляю вас, не будьте так беспощадно жестоки ко мне!

– Ах, вы опять волнуетесь! – сказала она с участием, смахнув набежавшую слезу. – А я обещала никогда не раздражать вас!.. Теперь сама жалею, что просила вас ввести меня сюда. Мое любопытство и погоня за новыми ощущениями всегда доводит меня до беды. Простите меня!.. Ведь вы простите, Джуд, неправда-ли?

Эта просьба была высказана с таким чувством, что и у Джуда навернулись слезы, и он ответил ей крепким рукопожатием.

– А теперь уйдемте поскорее и ужь больше никогда не повторим такого ребячества! – продолжала она покорно, и вышла из церкви, откуда намеревалась пройти на станцию – встретить Филлотсона. Но первым лицом, встреченным ими по выходе на главную улицу был именно он, приехавший несколько ранее, нежели ожидала Сусанна.

– А мы сейчас позволили себе маленькое ребячество, – простодушно призналась ему Сусанна. – Мы заходили в церковь и репетировали там предстоящую церемонию. Так что-ли, Джуд?

– Что, что такое? – спросил Филлотсон.

Джуд бесился на ненужную откровенность Сусанны, но она уже зашла так далеко, что он должен был рассказать все, упомянув и о том, как они подходили к алтарю.

Заметив смущение Филлотсона, Джуд проговорил с напускной развязностью:

– Я пойду купить ей еще один подарочек к свадьбе. Не хотите-ли и вы зайти со мною в лавку?

– Нет, – возразила Сусанна, – я пойду с ним домой – И, попросив своего поклонника поскорее возвращаться, она пошла под руку с Филлотсоном.

Джуд сошелся с ними в своей квартире, когда они уже приготовлялись к обряду. Волосы Филлотсона были зачесаны самым тщательным образом и воротник его сорочки был так туго накрахмален, как никогда за последние двадцать лет. Вся наружность его была исполнена достоинства и серьезности. Любовь к Сусанне светилась в его глазах. Несмотря на близкое расстояние, он нанял экипаж и толпа женщин и детей успела собраться у подъезда к их выходу. Усевшись с ними, Джуд вынул из кармана свой брачный подарок, оказавшийся куском белого тюля, который он набросил на её голову, как брачную вуаль.

– Как странно накрывать вуалью шляпу! – не утерпела Сусанна. – Постойте, я хоть шляпу сниму.

– Зачем, оставьте, пожалуйста, – вмешался Филлотсон, и Сусанна поневоле уступила.

Когда жених и невеста вошли в церковь и стали на своих местах, началось исполнение обряда. Джуд мог заметить, что лицо Сусанны было взволновано, и когда настало время Джуду передать ее Филлотсону, она едва могла владеть собою. Филлотсон, как-бы в тумане, не замечал волнения других.

Молодые подписали брачный лист и вышли. Джуд почувствовал облегчение.

Обед с квартире Джуда прошел очень скоро, и в два часа молодые собрались уезжать. Переходя тротуар к экипажу, Сусанна оглянулась назад, и какой-то испуг сверкнул в её глазах. Что означал он – страх-ли за только что сделанный необдуманный роковой шаг, или она хотела проявить свою независимость от Джуда, или отомстить ему за его тайну – кто знает?

Уже вступив на подножку шарабана, она обернулась, сказав, что забыла что-то. Джуд и хозяйка вызвались было принести. «Не надо» сказала она и побежала обратно. «Я забыла носовой платок и знаю, где его оставила». Джуд последовал за него. Она посмотрела в его глаза. В её глазах стояли слезы, и губы её нервно подергивались, точно она хотела что-то сказать. Но она прошла мимо, и то, что было у неё в душе, так и осталось невысказазанным.

VIII

С отъездом молодых Джуд не мог оставаться в своей унылой квартире и, опасаясь искушения заливать горе вином, он вернулся домой, сменил парадное платье на рабочее, тонкия щиблеты на простые сапоги и отправился на обычную после-обеденную работу.

Он был уже в соборе, когда ему почудилось, что он слышит за собою голос. Им овладело предчуствие, что Сусанна вернется обратно. Ему казалось невозможным, чтобы она решилась уехать в дом к Филлотсону. Это чувство росло и ширилось. Джуд бросил инструмент и пустился домой.

– Был кто-нибудь у меня? – спросил он у прислуги.

– Никого не было.

Он имел еще право пользоваться верхнею гостиной до двенадцати часов этой ночи и просидел в ней весь этот вечер. Даже когда часы пробили одиннадцать и хозяева удалились на покой, он не мог отделаться от. безотчетного ожидания Сусанны. Её поступки бывали всегда так неожиданны. Почему-бы ей и не вернуться? Он с радостью согласился-бы отказаться от надежды иметь в ней свою возлюбленную или жену, лишь-бы она жила с ним, как соседка по квартире и друг, хотя-бы в самых чопорных отношениях. Его ужин все еще стоял нетронутым; он вышел к парадной двери, потихоньку отпер ее, возвратился в комнату и все ждал и ждал свою милую Сусанну. Но она не приходила.

Неодолимая сила его любви к Сусанне обнаружилась и на другой и на следующий день еще более ясно. Он не мог более выносить постылого Мельчестера. Здесь и солнце казалось ему тусклым и небесная лазурь унылой… Но вдруг он получил известие, что его старая тетушка опасно больна в Меригрине. Одновременно с этим пришло письмо от его прежнего хозяина в Кристминстере, предлагавшего ему постоянную хорошую работу. Эти письма были почти утешением в его одиночестве. Джуд немедленно поехал навестить больную тетушку, которую нашел даже в худшем положении, нежели ожидал по письму. Она могла протянуть еще несколько недель или месяцев, хотя и на это было мало надежды. Он написал Сусанне о трудном положении больной и выражал желание, чтобы она приехала и застала старушку в живых. Он обещал встретить ее завтра на перекрестной станции, на обратном пути из Кристминстера, если только она может выехать встречным поездом.

Приехав на следующее утро в столь знакомый ему город, он остановился на своей прежней квартире. Старая хозяйка, отворившая ему дверь, видимо была рада видеть его у себя и, накормив его с дороги, сообщила, что подрядчик заходил уже справляться о его приезде.

Джуд пошел и в свою прежнюю мастерскую, но вся её обстановка была теперь противна ему; он понял невозможность снова поселиться на старом пепелище и нетерпеливо ждал обратного поезда в Ольфредстон, где надеялся съехаться с Сусанной.

Под этими тягостными впечатлениями им снова овладело горькое сознание своего ничтожества, уже не раз доводившее его до беды. Идя по улице, он встретил Тинкера Тэлора, прогоревшего кровельного подрядчика, предложившего ему зайти выпить. Они попали в один из шумных и многолюдных кварталов и вошли в таверну, где Джуд когда-то состязался с другими в латинской декламации. Теперь это была популярная гостинница с просторным и заманчивым крыльцом, с обновленным и прекрасно обставленным буфетом. Тинкер выпил свой стакан и ушел, сказав, что это место слишком шикарно для него и ему не по карману. Джуд еще не кончил своего стакана и рассеянно стоял в почти пустом углу. Комната разделялась перегородками, между которыми были ширмы с занавесками, чтобы пьяницы могли веселиться, не стесняясь друг друга. За конторкой, пред, пивными боченками, украшенными никеллированными кранами, стояли две буфетчицы. Чувствуя усталость, Джуд сел на один из диванов. За стойкой возвышались граненые зеркала, с зеркальными-же полками, на которых стояли дорогие напитки, неизвестных для Джуда названий, в бутылках, горевших топазом, – сафиром, рубином и аметистом.

В эту минуту соседнее отделение оживилось появлением нескольких посетителей и звоном выкладываемых монет. Девушка, прислуживавшая в этом отделении, была не видна Джуду в лицо, хотя он случайно видел её отражение сзади в висевшем за него зеркале. Вдруг она обернулась. Джуд обомлел: это была Арабелла. Она была в полотняных рукавчиках и широком воротничке, и её пополневший бюст был украшен пучком нарцисов, приколотым к левой стороне груди. В зеркале Джуд видел тех кавалеров, которым Арабелла прислуживала в другом отделении, – один из них был красивый, разговорчивый молодой человек, вероятно, студент, рассказывавший ей что-то очень забавное из своих приключений.

– Ах, м-р Кокман, как вам не стыдно городить такие вещи невинной девушке! – весело воскликнула Арабелла. – Скажите лучше, м-р Кокман, что вы делаете, чтобы ваши усы завивались так красиво?

Молодой человек был бритый, и незатейливая острота вызвала общий хохот.

– Будет! – остановил гость, – дайте мне рюмку ликеру и огня. Живо!

Арабелла подала ему ликер из красивой бутылки и дала закурить сигаретку.

– Я хочу вас спросить, моя милая, – обратился гость к Арабелле, – имеете-ли вы в последнее время какие-нибудь вести о вашем муже?

– Ни звука, – ответила Арабелла.

– А где он?

– Я оставила его в Австралии и думаю, что он и теперь еще там.

Джуд не верил своим ушам.

– Из-за чего вы собственно разошлись?

– А вы знаете пословицу: не задавай вопросов и не услышишь лжи.

– Ну, несите мне скорее мою сдачу, и я романически исчезну в стогнах этого живописного города.

Принимая сдачу, он схватил ее за руку. После слабого сопротивления и хихикания с её стороны гость, наконец, распростился и вышел.

Джуд смотрел на все это со спокойствием давно разочарованного мужа. Странно, – какою далекою казалась ему теперь Арабелла. Он не мог представить себе их прежней близости и при настоящем состоянии головы был совершенно равнодушен к тому, что Арабелла была, в сущности, его женою.

Отделение, в котором она служила, освободилось от посетителей, и Джуд после минутного колебания подошел к конторке. В первую минуту Арабелла не узнала его, но вскоре циничная насмешка сверкнула в её глазах и она заговорила:

– Вот так, штука! Я думала вы давно в сырой земле!

– Скоро-же вы меня похоронили, однако!

– Я не имела о вас ни слуху, ни духу, иначе, конечно, не вернулась-бы сюда. Но мне все равно – наплевать! Однако, чем-же мне угощать вас? Шотландки и соды? Не стесняйтесь, можете спрашивать все, что только есть в буфете – по праву старого знакомства!

– Благодарю, Арабелла, – ответил Джуд серьезно. – Но я ничего не хочу.

– Жаль, что вы отказываетесь.

– А давно-ли вы здесь, Арабелла?

– Недель шесть. – Я возвратилась из Сиднея уже три месяца, Вы помните, мне всегда нравилась такая должность.

– Почему-же вы вернулись из Австралии?

– Ну, на это у меня были свои причины… Скажите, а вы добились какой-нибудь ученой степени?

– Нет, не удалось!

– Что-же вы теперь такое, позвольте спросить?..

– Да остался тем-же, чем и был.

– Это правда. Вы таким и смотрите.

– Итак, вы слывете по-прежнему замужней? – продолжал допрашивать Джуд.

– Что-же делать! Мне казалось неловко называться вдовою, как-бы мне хотелось.

– И то правда! Меня ведь здесь немного знают.

– Нет, дело не в этом – я вовсе не ожидала вас встретить, – а по другим причинам.

– А что это за причины?

– Распространяться о них я не желаю, – ответила она уклончиво. – Живется мне очень хорошо, и я не чувствовала ни малейшей потребности в вашем обществе.

В это время вошел посетитель.

– Нам здесь неудобно говорить, – сказала Арабелла, – не можете-ли подождать меня до девяти? Говорите – да и не упрямьтесь. Я могу выйти на два часа раньше обыкновенного, если попрошусь. Я теперь живу не в гостиннице, а на квартире.

Он подумал и ответил неохотно: – Так я вернусь сюда…

Оставив недопитый стакан, он вышел из таверны и прохаживался взад и вперед по улице, терзаясь и путаясь в самых противоречивых мыслях.

Свидание с Арабеллой лишило Джуда возможности встретить Сусанну в Ольфредстоне, как он обещал ей, и эта мысль грызла его. Быть может, судьба послала ему Арабеллу в наказание за его незаконную любовь? Проведя весь вечер в расхаживании по городу, он к назначенному часу вернулся в гостинницу. Она вся сияла теперь в своем блестящем освещении, да и внутри было более шумно и весело. Лица конторщиц горели румянцем, их манеры были еще развязнее, они шутили и смеялись без зазрения совести. Джуд шепнул Арабелле, что дождется её выхода у подъезда.

– Однако, сначала вам надо чего-нибудь выпить со мною, – сказала она весело. – Например, стаканчик грогу; я всегда его пью на ночь. А потом выходите и подождите минутку, так как лучше, чтобы нас не видали выходящими вместе.

Покончив с грогом и разойдясь, они тотчас-же встретились у подъезда. Арабелла вышла в драповой кофте и шляпе с белым пером. – Я живу здесь близехонько, – сказала она, взяв его под руку, – и в любое время могу войти к себе с домовым ключем. Так к какому-же соглашению вы хотели прийти?

– Ах, я ничего не знаю, – раздраженно ответил совершенно разбитый и измученный Джуд, при чем мысли его опять унеслись в Ольфредстон, и ему вспомнился и упущенный поезд, и вероятная досада Сусанны на его отсутствие, и утраченное счастье длинных и уединенных прогулок с нею в лунную ночь по холмам и горам. – Мне непременно надо было ехать. К тому-же я тревожусь за тетушку, которая при смерти.

– Ну что-же, я могу ехать с вами утром. Надеюсь мне удастся отпроситься на день.

Что-то совсем несообразное было в этом намерении Арабеллы – ехать к людям, до которых ей не было решительно никакого дела, и где, у изголовья его умирающей тетки, она должна была встретиться с Сусанной. Но Джуд не сумел дать отпор и покорно ответил:

– Ну что-же, если хотите, пожалуй.

– Хороню, это мы еще обсудим… А пока подождите, я захвачу кое-что. Это моя квартира. Случается, что иногда, запоздавши, я ночую в гостиннице, где служу; поэтому никто не удивится, если я уеду на эту ночь с вами.

Арабелла скоро вернулась и они отправились на вокзал, а через полчаса уже прибыли в близь лежащий городок, где остановились в дешевой гостиннице, близ станции, поспев еще к позднему ужину.

IX

На следующее утро, около девяти, они возвращались обратно в Кристминстер, занимая вдвоем купэ третьеклассного вагона. Одевшись наскоро, чтобы не опоздать к поезду, Арабелла была уже не так интересна и развязна, как за буфетом накануне. Выйдя со станции, они прошлись по городу в направлении к Ольфредстону. Джуд в раздумье засмотрелся на уходившую в даль большую дорогу.

– Эх… – вырвалось у него, наконец.

– А что? – спросила Арабелла.

– Да ведь это та самая дорога, по которой я когда-то пришел в Кристминстер со столькими планами и надеждами!

– Все это прекрасно, но к одиннадцати мне надо быть при деле. Я уже решила не ехать с вами к больной тетушке. Поэтому нам лучше будет расстаться. Однако, мы с вами так и не пришли ни какому соглашению.

– Это верно. Но вы говорили в вагоне, что имеете что-то сообщить мне пред расставанием?

– Да, две вещи – особенно одну. Но обещаете-ли вы сохранить в тайне? Если обещаете, пожалуй, я скажу вам. Как честная женщина, я желаю, чтобы вы зналиэто… Помните, я начала вам рассказывать вчера вечером насчет того господина, что содержал гостинницу в Сиднее. – Арабелла, против обыкновения, говорила как-то особенно торопливо. – Итак это останется между нами?

– Хорошо, хорошо, я обещаю! – нетерпеливо ответил Джуд. – С какой стати буду я разглашать ваши тайны.

– Так слушайте же. Когда я встречала его здесь на прогулках, он постоянно уверял меня, что он в восхищении от моей особы, словом рассыпался в комплиментах и умолял выйти за него замуж. Я никогда не думала опять вернуться в Англию и, попав с ним в Австралию, оторванная от своей семьи, я наконец согласилась.

– Что – выйти за него?

– Да.

– То есть как следует, легально, по церковному обряду?

– Да, да. И жила с ним почти до последнего времени, до самого отъезда. Это было глупо – я знаю, ну что делать! Вот я вам все и сказала. Не удивляйтесь! Мой бедный муженек никогда не вернется в Англию, а если бы и вздумал, то едва-ли найдет меня.

Джуд побледнел и уставил на нее озлобленный взгляд.

– Какого-же чорта вы не сказали мне этого вчера? – упрекнул он ее.

– Что делать – так вышло!.. А разве тогда вы не поехали-бы со мной?

– Больше я ничего не имею сказать! – ответил Джуд холодно. – Мне вообще нечего сказать о… преступлении, совершенном вами.

– Преступление! Что за вздор. Кто этого не делает… Значит, по вашему, я должна ехать к нему обратно! Он очень любил меня, и мы жили очень прилично, – дай Бог так любой парочке! Да и как я могла знать, где вы обретаетесь?

– Я не желаю упрекать вас, Арабелла. Я мог-бы сказать многое, но это было бы, пожалуй, не уместно. Чего собственно желаете вы от меня?

– Решительно ничего. Хотелось-бы мне высказать вам еще одну вещь, но мне кажется, мы достаточно объяснились с вами на этот раз! Я еще подумаю о том, что вы говорили о ваших обстоятельствах, и дам вам ответ.

Итак, они расстались. Джуд проводил ее глазами и вошел в вокзал железной дороги, находившийся тут же рядом. Узнав, что до поезда в Ольфредстон остается еще достаточно времени, он пошел прогуляться и, возвращаясь к станции, был удивлен, услышав свое имя, названное знакомым голосом. К великому его изумлению, пред ним, словно видение, предстала Сусанна. Её взгляд выражал тревогу, маленький ротик нервно подергивался, и в устремленных на него глазах отражался упрек.

– Ах, Джуд, я так рада этой встрече с вами! – сказала она отрывисто и быстро, чуть не рыдая. Она покраснела, вспомнив одновременно с ним, что они не встречались с её свадьбы.

Они на минуту отвернулись друг от друга, стараясь скрыть свое волнение, потом молча взялись под руку и пошли, причем она смотрела на него с затаенным участием.

– Я приехала на Ольфредстонскую станцию вчера вечером, как мы с вами условились, и никто меня не встретил! И вот я добралась в Меригрин одна, и мне там сказали, что тетушке немного лучше. Я посидела с ней, а так как вы не приехали за эту ночь, то я встревожилась за вас – думала, что, быть может, попав в свой старый город, вы загрустили… что я замужем, и что уже меня нет там, как бывало; и что вам не с кем слова сказать; и что вы задумали залить свое горе… – как вы это делали в прежнее время, когда вам не удалось попасть в академию, – и забыли данное мне обещание, что это никогда не повторится. Вот как я объяснила, Джуд, почему вы не пришли встретить меня!

– И вы явились, как ангел хранитель, отыскать и спасти меня!

– Я думала приехать с утренним поездом и постараться перехватить вас, в случае…

– Я всегда помню, дорогая моя, данное вам обещание! И уж конечно никогда не нарушу его. Я был занят не особенно интересным делом, но того не было – мне противно даже подумать о том, что вы подозревали!

– Очень рада, что все это так объяснилось. Но, – сказала она, слегка надув губки, – вы все-таки не явились вчера встретить меня, как обещали!

– Право же не успел, и мне очень грустно в этом признаться. У меня было одно дело вечером, и я должен был пропустить поезд. Но вы поедете со мною обратно? – спросил он. Поезд сейчас отходит. Я все беспокоюсь, что-то теперь с тетушкой… Итак, Сусанна, вы проехали ради меня всю эту длинную дорогу! Как же рано должны вы были выехать, моя бедняжка!

– Да. Я не спала всю ночь, мои мысли были заняты вами, и прождав до рассвета, я выехала. Теперь уж я не буду более понапрасну опасаться за ваше благонравие!

Джуд сознавал, что она тревожилась за его нравственность не совсем понапрасну. Они подошли к поезду и заняли, кажется, тот самый вагон, из которого Джуд еще так недавно вышел с другою путницей, и сели рядом, Сусанна у окна. Он смотрел на изящные черты её профиля и на тонкий стройный стан, так не похожий на полную фигуру Арабеллы. Хотя Сусанна и чувствовала, что он на нее смотрит, но не оборачивалась к нему, точно боялась, что при встрече их взглядов может завязаться какой-нибудь неприятный разговор.

– Послушайте, Сусанна – вы теперь состоите в супружестве, как и я, но мы с вами пред разлукой были в такой суете, что не успели еще сказать об этом ни слова.

– В этом не было надобности, – быстро возразила она.

– Ну да… пожалуй и так… но я хочу…

– Джуд, прошу вас об одном – не говорите обо мне, я этого не желаю! – умоляла она. – Это только раздражает меня. Простите мое замечание!.. А где вы вчера ночевали?

Последний вопрос был сделан без всякой задней мысли, чтобы переменить разговор. Он понял это и ответил просто, «в гостиннице», хотя для него было бы облегчением сообщить ей о своей неожиданной встрече. Но последнее признание Арабеллы в выходе замуж в Австралии смутило его, и он не решился сказать об этом Сусанне, чтобы не унизить в её глазах свою странную жену.

Разговор их как-то не клеился, пока поезд не пришел в Ольфредстон. Отсюда им предстояло пройти миль пять пешком. Дорогой Джуд заметил, что она как-бы избегает разговора. Наконец, он решился выступить с вопросом о здоровье её мужа.

– Ничего, благодарю вас, – ответила Сусанна. – Он потому только не приехал со мною, что занят целый день в школе. Впрочем, он так добр и мил, что для меня оставил-бы и школу, но я не согласилась-бы на это. Мне казалось лучше ехать одной. Моя тетушка, я знаю, такая причудливая; ему, как новому человеку, было-бы неловко, да и ей самой. А так как она почти без памяти, то я и рада, что не взяла его с собою.

Джуд шел, задумавшись, и наконец ехидно заметил:

– М-р Филлотсон угождает вам во всем, как видно. Это очень хорошо.

– Разумеется.

– Значит, вы должны быть счастливы.

– И я действительно счастлива.

Но Джуд хорошо понимал значение каждой нотки её голоса, умел подметить всякий оттенок её душевного состояния и был убежден, что она не счастлива, хотя еще не прошло и месяца со времени её свадьбы.

– Я остаюсь и теперь при самых лучших пожеланиях по отношению к вам, мистрис Филлотсон.

Сусанна бровила на него укоризненный взгляд.

– Впрочем, какая вы мистрис Филлотсон, – взволновался Джуд. – Вы просто милая, свободная Сусанна Брайдхэд, только вы этого не сознаете! Замужество еще не раздавило и не поглотило вас в своей широкой пасти, как какой-нибудь атом, не имеющий индивидуальности.

Сусанна, почувствовав легкий укол, ответила:

– Мне кажется, оно не поглотило и вас, насколько я знаю!

– Ну, нет, меня оно поглотило! – ответил Джуд, грустно покачав головою.

Они поровнялись с уединенным коттэджем под соснами, на пути в Меригрин, где он когда-то жил и ссорился с Арабеллой. Ему захотелось взглянуть на него. Там поселилась какая-то грязная семья. Джуд не вытерпел и сказал Сусанне:

– Этот домик мы занимали с женой все время, пока жили вместе. Я привез ее сюда после свадьбы…

Она взглянула на домик.

– Он был для вас тем-же, нем теперь школа в Чэстоне для меня.

– Да; только я не был так счастлив здесь, как вы там.

Она многозначительно замолчала, и только потом пытливо взглянула на него, как бы желая проникнуть в настоящий смысл этой фразы.

– Впрочем, я мог преувеличить ваше счастье – со стороны трудно судить, – продолжал он самым невинным тоном.

– Вы можете говорить это мне в пику, Джуд, но вы не должны думать этого на самом деле. Он любит меня, как идеальный муж, и предоставил мне такую свободу, какую не всегда дают своим женам пожилые мужья… Если по вашему я несчастна потому только, что он слишком стар для меня, то вы ошибаетесь.

– О вашем муже и его отношении к вам я решительно ничего не думаю, кузина.

– Так не говорите и таких вещей, которые меня раздражают, слышите?

– Ну, хорошо, не буду.

Больше Джуд не возвращался к этому предмету, однако он был уверен, что так или иначе – но, выйдя замуж за Фаллотсона, Сусанна поняла, что она сделала глупость.

Наконец, они добрались до Меригрина, При входе в дом умирающей тетки, их встретила ходившая за старушкой вдова. Отчаянно жестикулируя руками, она говорила:

– Вообразите себе, она перебралась вниз! Встала прямо с кровати и знать ничего не хочет. Горе с него да и только!

И действительно, в комнате у камина сидела тетушка, укутанная одеялами и обложенная подушками. Она приняла посетителей с кислой гримасой. Заметив, однако, удивленные лица, больная заговорила глухим голосом:

– Что – видите, какова я! Не захотела больше маяться в кровати, ни на кого не посмотрела! Моим костям надоело уж терзаться по прихоти людей, которые смыслят в деле еще меньше моего!.. Так и ты, не хуже племянничка, решилась вступить в супружество! – прибавила она обращаясь к Сусанне. – В нашей семье все так поступали – да и другие тоже самое делают. Ты, глупенькая, должна была остаться одинокой, вот как я! А Филлотсон твой уж прямой дурак! Объясни, что заставило тебя выйти за него?

– Да ведь вы сами знаете, тетушка, что заставляет большую часть девушек выходить замуж.

– А! Ты хочешь сказать – по любви!

– Я не желаю сказать ничего определенного…

Сусанна не могла равнодушно слушать эти разглагольствования тетушки; она вскоре встала и вышла из комнаты в сени. Джуд последовал за нею и застал ее там в слезах.

– Не плачьте, дорогая моя, – уговаривал ее встревоженный Джуд. – Ведь старушка говорит от доброго сердца, но вы видите, она сделалась какой-то странной и озлобленной.

– Ах, нет – совсем не то! – возразила Сусанна, торопливо вытирая глаза. – Её грубость меня нисколько не обижает.

– В таком случае, что-же вас огорчает?

– А то, что я сознаю всю горькую правду её слов.

– Но что-же это значит? Вы его не любите? – спросил Джуд с затаенным злорадством.

– Ах, нет, я вовсе не то хотела сказать! – поспешно поправилась Сусанна. – Мне просто кажется, что я… что я, быть может, не должна была выходить за него замуж…

Джуд старался уверить ее, что она не так поняла слова больной. Они вернулись в комнату, и горечь обиды скоро сгладилась, потому что тетка довольно ласково обратилась к племяннице. Она удивлялась, что Сусанна решилась приехать издалека, чтобы навестить такую старую ведьму, как она. После обеда Сусанна собралась уезжать, и Джуд подрядил одного из соседей довезти ее до Ольфредстона.

– Я охотно провожу вас до станции, если вы позволите, – сказал Джуд.

Но Сусанна отклонила его предложение. Повозка подъехала к крыльцу, и Джуд помог ей влезть в экипаж, вероятно с излишним усердием, потому что она посмотрела на него с недовольной миной.

– Надеюсь, я могу как-нибудь известить вас, когда опять буду в Мельчестере? – спросил он, когда повозка уже тронулась.

Сусанна кивнула ему головой и сказала мягко:

– Нет, Джуд, лучше погодите немножко. Мне кажется, вам еще рано навешать меня.

– Ну, ладно. – согласился Джуд. – Прощайте, коли так!

Сусанна ответила прощальным жестом и укатила.

Весь этот вечер и следующие дни Джуд всячески боролся с своим желанием видеть Сусанну и беспощадно искоренял в себе страстную любовь к ней…

Еще до его возвращения в Мельчестер, пришло письмо от Арабеллы. Один вид этого письма возмутил его. Он осуждал себя за кратковременное возвращение к Арабелле еще строже, нежели за привязанность к Сусанне. На письме был лондонский штемпель. Арабелла извещала его, что, через несколько дней после их свидания в Кристминстере, она неожиданно получила от своего настоящего мужа очень нежное письмо. Приехав в Англию с целью розыскать ее, он снял в одном провинциальном городе большую таверну и желает вместе с нею вести дело, обещающее быть очень прибыльным. Так как он пишет ей очень любовно, да и разъехались-то они без всякой особенной ссоры, то она тотчас-же и поехала к нему. Она призналась, что принадлежит ему больше, чем Джуду, так как прожила с ним в законном браке гораздо долее, нежели с первым мужем. В заключение Арабелла прощалась с ним с наилучшими пожеланиями, выражая надежду, что он не будет преследовать и губить ее, бедную женщину, раз ей представляется возможность поправить свои обстоятельства и начать новую приличную жизнь.

X

Джуд возвратился в Мельчестер, сомнительное преимущество которого состояло в том, что он находился в недалеком расстоянии от теперешней резиденции Сусанны. Сначала ему казалось, что эта близость не была для него достаточным основанием, чтобы покидать свой город. Но Кристминстер был слишком скучным местом для жизни.

Теперь Джуд с удвоенной энергией возобновил свою подготовку к пасторскому званию. Только любовь к Сусанне смущала его душу… В дополнение к занятиям богословскими науками, он развивал свои небольшие способности к церковной музыке и мог уже принимать участие в хоровом пении по нотам. Невдалеке от Мельчестера была небольшая сельская церковь, в работах по ремонтированию которой участвовал и Джуд. Благодаря этому обстоятельству, он познакомился с тамошним органистом, а результатом этого знакомства оказалось его поступление в хор в качестве баса.

В эту церковь он ходил два раза по воскресениям, а иногда и среди недели. Однажды вечером перед пасхой хор собрался для репетирования к празднику нового гимна, сочиненного одним местным композитором. Произведение это было замечательно по свежести и глубине чувства. При старательном разучивании этого гимна, мелодия его все более и более овладевала Джудом.

По окончании репетиции. Джуд подошел к органисту, чтобы расспросить его об авторе композиции. Партитура была рукописная, с именем композитора, выставленным под названием гимна – «У подножия Креста». На расспросы Джуда органист объяснил, что композитор из местных жителей и в качестве профессионального музыканта живет в Кеннетбридже близ Кристминстера, где состоит органистом в главной церкви и имеет большой хор. Он бывает иногда и в Мельчестере. В заключение органист сообщил, что чудный гимн этот в настоящую пасху разучивается по всем окрестным церквам.

Возвращаясь домой, Джуд размечтался о заинтересовавшем его композиторе и о мотивах, вдохновлявших его при сочинении этого гимна. Какой сердечный должен быть этот человек! Смущенный и измученный двойственностью отношений к Сусанне и Арабелле и подавленный неловкостью положения, он сильно желал познакомиться с этим господином. «Никто лучше его не может понять моих затруднений», думал впечатлительный юноша. Этому артисту можно довериться, ибо, как человек с музыкальной душою, он должен был сам много страдать, волноваться и скорбеть.

И вот Джуд решился, со свойственной ему наивностью, в следующее же воскресенье отправиться в Кеннетбридж. Он выехал рано утром и к полудню добрался до места. Разыскав жилище музыканта, Джуд позвонил у подъезда и был принят.

Артист вышел к нему тотчас же, и Джуд, благодаря своей представительной наружности и приличному костюму, встретил самый радушный прием. Тем не менее, гость конфузился, сознавая некоторую неловкость предстоявшего ему объяснения.

– Я пою в хоре одной маленькой церкви близ Мельчестера, – начал он, – и на этой неделе мы разучивали новый гимн, сочиненный, как я слышал, вами, сэр?

– Да, это правда – с год тому назад…

– Мне, знаете, нравится… Я нахожу его восхитительно прекрасным!

– Так, так. Мне многие говорили то же самое. Да, – из него можно бы извлечь значительные выгоды, еслиб мне только удалось издать его. У меня есть еще и другие композиции для издания. Мне и их хотелось-бы выпустить в свет, а то я еще не получил за них до сих пор и пяти гиней. Издатели скаредный народ; они желают приобрести труд такого неизвестного композитора, как я, например, дешевле, чем мне приходится платить за порядочную переписку партитуры. Гимн, о котором вы упомянули, я давал многим знакомым здесь и в Мельчестере, и вот понемногу он стал распространяться. Но музыка плохая кормилица в жизни – я бросаю ее окончательно. Вам бы хорошо войти со мной в сделку, если вы желаете зашибить деньгу. Я задумал теперь заняться виноторговлей. Вот заготовленная много реклама – она еще не выпущена, но вы можете захватить с собою один экземплярик.

Вслед за этим он вручил Джуду широковещательное объявление, отпечатанное в красиво переплетенной тетради, где заключался длинный перечень кларетов, шампанских, портвейнов, хересов и прочих вин, с коими музыкант намеревался начать свое новое предприятие. Выслушав это объяснение, Джуд не мало подивился.

Они поговорили еще немного, но принужденно, потому что музыкант догадался, что перед ним человек бедный, и его обращение с ним заметно изменилось. Джуд пробормотал что-то любезное по адресу автора такого замечательного произведения и рад был, когда наконец вырвался от него…

По прибытии на свою квартиру в Мельчестере, он нашел у себя на столе письмо. Это была коротенькая записочка от Сусанны, в которой она, извиняясь, что отклонила его визит, просила его непременно приехать сегодня к обеду.

Джуд чуть не рвал на себя волосы с досады, что уже нельзя было воспользоваться приглашением. В конце концов, желая во что бы то ни стало видеть Сусанну, он написал ей тотчас же о своем неудачном визите и, признавшись, что не в силах дожидаться следующего воскресенья, предупреждал, что приедет на неделе, когда ей угодно будет назначить.

Так как письмо его было написано, по обыкновению, в слишком экзальтированном тоне, то она отложила свой ответ до четверга, когда и пригласила его приехать в тот же день, извиняясь, что видеть его ранее ей было неудобно, так как она была занята в школе мужа. Джуд оставил свои работы в соборе, пожертвовав для этого дневным заработком, и поехал к Филлотсонам.

Часть IV Чэстон

«Если кто почитает брак или какое-нибудь другое церковное установление выше блага человека и бескорыстных подвигов милосердия, будь он папист, или протестант, или что угодно, все равно – он нисколько не лучше фарисея».

Мильтон.

I

Древний британский город Чэстон был и есть сам по себе город грез. Смутные представления о его замке, трех монетных дворах, великолепном старинном аббатстве, славе и гордости южного Вессекса, двенадцати церквах, часовнях, госпиталях и многих других зданиях – ныне безжалостно уничтоженных, невольно наводят на посетителя задумчивую грусть, которую едва-ли может рассеять возбуждающая атмосфера и окружающий безграничный ландшафт. Этот город был местом погребения короля и королевы, всевозможных аббатов, епископов, рыцарей и дворян. Останки короля Эдуарда-Мученика, заботливо перенесенные сюда для благоговейного сохранения, составили славу Чэстона, и туда стали стекаться пилигримы из всех стран Европы, сделав его известным далеко за пределы английских владений. Но пришел конец этому чудному созданию средних веков. С разрушением громадного аббатства весь город превратился в груду развалин; кости царственного мученика разделили общую судьбу разрушения и забвения, и теперь не осталось ни единого камня, который-бы указывал, где лежат когда-то чтимые останки. Таков есть и таков был этот, ныне всеми забытый, старинный городок.

У Чэстона есть еще и другая характерная особенность – уже современная. Город является излюбленным притоном владельцев странствующих балаганов, выставок, панорам, стрельбищ и других кочующих зрелищ, промысел которых питают ярмарки и базары. Как перелетные птицы усаживаются на высоких холмах, задумчиво отдыхая перед дальнейшим полетом, так и здесь, в этом скалистом городке, усаживается на горе целый караван желтых и зеленых палаток, как-бы удивленных резкой переменой природы, препятствующей их дальнейшему странствию. Здесь они обыкновенно остаются всю зиму, пока не возвращаются к своим старым местам на следующую весну.

К этому-то причудливому городку Джуди, подходил с ближайшей станции в первом часу дня. Войдя на вершину скалистой горы после утомительного подъема, он миновал первые дома воздушного города и направился к школьному дому. Час был ранний, ученики еще сидели за уроками в школе и жужжали, подобно рою шмелей. Он еще издали всматривался в здание, которое судьба сделала жилищем самого дорогого для него существа. Чтобы сократить время, он прошел к террасе, на которой когда-то раскинуты были роскошные сады аббатства, при чем сердце его замирало от ожидания. Услышав, наконец, детские голоса на открытом воздухе, Джуд вошел в школу и узнал, что Сусанна успела уже уйти к город, а м-р Филлотсон с утра отправился на съезд учителей в соседнее местечко.

Джуд вошел в приемную и сел в ожидании Сусанны. Здесь стояло фортепиано – тот самый старый инструмент, которым Филлотсон обладал в Меригрине. Он сел за рояль и, наигрывая что-то, невольно напал на мотив гимна, очаровавшего его на прошлой неделе.

Вдруг сзади незаметно подошла вернувшаяся Сусанна и слегка дотронулась до его руки своей маленькой ручкой. Джуд узнал это прикосновение.

– Продолжайте, – сказала Сусанна. – Я люблю этот гимн. У нас играли его в высшей школе.

– Ну нет, я не решусь бренчать перед вами. Сыграйте вы для меня.

– Пожалуй. Если только вспомню…

Сусанна села, и её передача гимна, хотя и не замечательная, показалась Джуду чуть ни божественной в сравнении с его игрою. Она, подобно ему, была видимо тронута этой композицией и, когда кончила, руки их встретились в сочувственном пожатии.

– Странно, – сказала она совершенно другим голосом, – что меня занимает этот гимн, странно потому…

– Почему?

– Да потому, что я совсем не такой человек…

– Что вас не так-то легко тронуть, хотите вы сказать?

– Ну, это не совсем то, что я хотела сказать.

– А мне кажется, что вы напрасно открещиваетесь, так как сердце ваше сходно с моим.

– Но не голова… однако, будет об этом, оборвала Сусанна. – Давайте-ка с вами чай пить. Как хотите – здесь или у меня на квартире? Мы ведь в школе не живем, а в особом античном здании на площади. Оно до того пропитано стариной и мрачно, что наводит на меня невыразимое уныние. В таких домах хорошо бывать, но не приведи Бог жить.

Сусанна вышла распорядиться, и сейчас-же вернулась в сопровождении горничной с чаем. Они сели к столу, и металлический чайник скоро закипел на спиртовой канфорке.

– Это один из ваших брачных подарков мне, – сказала Сусанна, указывая на чайник.

– Да, я узнал, – сказал Джуд со вздохом.

Разговор незаметно перешел на богословские занятия Джуда и вскоре принял полемический характер, тяготивший Сусанну. Желая кончить, она вдруг спросила:

– Не будете-ли вы вскоре опять работать в той церкви, где вы слышали чудный гимн?

– Да, может быть.

– Ну, вот и отлично. Если желаете, я могу приехать туда к за м. Я свободна в любой день после обеда.

– Нет, не приезжайте!

– Это что-же значит? – разве мы теперь уж не друзья, как бывало прежде?

– Нет.

– Я этого не знала, я думала, что вы навсегда сохраните ко мне расположение!

– Вы ошибались.

– Скажите, чем-же я заслужила эту перемену? Я думала, что мы оба… – Её голос дрогнул, и фраза оборвалась.

– Знаете, Сусанна, мне иногда кажется, что ваше отношение ко мне просто флирт, – сказал, он сухо.

После минутной паузы Сусанна вдруг вскочила, и Джуд к удивлению своему увидел, что её щеки вспыхнули румянцем.

– Больше я не могу говорить с вами, Джуд! – сказала она с прежней раздраженной ноткой в голосе. – Нам незачем больше сидеть и препираться здесь в таком тоне. Да, – вы должны уходить, потому что вы меня не понимаете. Я прямая противоположность тем женщинам, к которым вы так жестоко меня приравняли. Ах, Джуд, вы сами не понимаете, как больно вы меня этим обидели! Я не могу сказать вам всей правды, не решусь показать вам, на какой исход я способна в моих порывах! Есть женщины, у которых любовь к тому, чтобы их любили – ненасытима. Это – любовь в любви… Но вы такой оригинальный, Джуд, вы не в состоянии будете понять меня… Теперь вам надо уходить. Прощайте. Жалею, что мужа моего нет дома.

– Будто жалеете?

– Впрочем, у меня это сорвалось только из приличия. Но совести говоря, я об этом не жалею.

При расставании Сусанна чуть коснулась его протянутой руки, и он вышел. Но едва он успел отойти от подъезда, грустный и хмурый, как Сусанна открыла окно, под которым он проходил, и спросила: «Когда вы вы едете отсюда в поезду, Джуд?»

Он удивленно взглянул на нее.

– Дилижанс к поезду отходит через час, должно быть.

– А что вы намерены делать в этот промежуток?

– Да, вероятно, пройдусь по городу. Может быть, зайду посидеть в старой церкви.

– С моей стороны не совсем любезно так выпроваживать вас! Довольно вы походили по церквам. Оставайтесь здесь.

– Где это?

– Здесь, где стоите. Так мне легче говорить с вами, нежели когда вы в комнате. С вашей стороны так мило и любезно пожертвовать нынешним заработком, чтобы посетить меня!.. Вы ведь Иосиф сновидец, милый Джуд, и трагический Дон-Кихот в придачу! А иногда вы еще напоминаете мне св. Стефана, который, в то время, как его побивали камнями, мог видеть отверстое небо. Ах, мой бедный друг и товарищ, сколько вам предстоит еще выстрадать!

Так как между ними было теперь высокое окно, то Сусанна могла разговаривать с ним смелее, нежели в комнате, где тяготилась его излишней фамильярностью.

– Я всегда думала, – продолжала она в приподнятом тоне, – что условные общественные рамки, в которые ставит нас цивилизация, имеют такое-же отношение к нашим действительным поступкам, как представляющиеся нам формы созвездий к настоящему виду небесных светил. Меня зовут мистрис Ричард Филлотсон, я живу спокойной супружеской жизнью с мужем моим того-же имени. Но в действительности я вовсе не м-с Ричард Филлотсон, – я женщина, не знающая покоя, совершенно одинокая, терзаемая страстями, безотчетными антипатиями… Однако, уходите, а то упустите карету. Побывайте еще как-нибудь у меня. Тогда ужь приходите ко мне в дом.

– Хорошо, – ответил Джуд. – А когда вы назначите?

– Да хоть через неделю. Прощайте, – до свидания! – Она протянула через окно руку и ласково погладила его по голове. Джуд раскланялся и исчез в темноте.

Когда он подошел к месту отправки, очередная карета уже отошла. Если пройти на станцию пешком, ему все равно не успеть к своему поезду, – и он поневоле остался ждать следующей, последней ночной кареты.

Джуд пофланерствовал по городу и, закусив в таверне, как-то бессознательно направился, мимо старинного городского кладбища, к зданиям школы. Они были совершенно окутаны мраком. Из описания Сусанны он скоро узнал характерную античную руину, в которой она жила.

С улицы из окна виднелся огонь, так как ставни еще не были закрыты. Он мог ясно видеть внутренность комнаты – пол был несколько ниже земли, наслоеной рядом столетий, протекших со времени постройки дома. Сусанна, очевидно, только что вошедшая, стояла еще в шляпке в гостиной, стены которий были оклеены дубом с низу до потолка, а вверху перекрещивались массивные балки, до которых она чуть не касалась головою. Камин был тяжелой, старинной работы, окруженный лепными украшениями. Столетия, действительно, грозно нависли над жившей здесь молодою женщиной.

Сусанна открыла рабочий ящик из розового дерева и смотрела на фотографическую карточку. Насмотревшись, она прижала ее к груди и положила опять на место. На дворе было слишком темно, чтобы она могла разглядеть Джуда, но он мог ясно видеть её лицо, и заметил несомненные следы слез на её темных, опушенных длинными ресницами глазах.

Она притворила ставни, и Джуд продолжал свое одинокое странствие. «Чей это портрет она вынимала?» раздумывал он. Он когда-то подарил ей свою карточку; но ведь ему известно, что у неё есть и другие. А вдруг это была его карточка?

Джуд сознавал, что, по приглашению Суванны, он должен опять посетить ее. Строгие подвижники, жизнь которых он изучал с таким умилением, избегали таких искушений, не доверяя своей нравственной устойчивости! Но он был слаб и не мог устоять. Он будет поститься и молиться впродолжение всего этого времени, но – человеческий элемент был в нем сильнее элемента божественного.

II

Пословица говорит: чего Бог не захочет, то женщина сделает. Всего через день после описанного свидания, Джуд получил от Сусанны следующую записку:

«Не приходите на будущей неделе. Говорю это для вас-же, – не приходите. Мы были с вами слишком свободны под впечатлением вашего потрясающего гимна и поэтических сумерок. Не осуждайте строго

Сусанну-Флоренс-Мери».

Он знал её настроение и выражение её лица, когда она подписывалась полным именем, но каково-бы ни было её настроение, он не мог думать, что она была неправа в своем взгляде. Он отвечал:

«Я согласен. Вы правы. Для меня это прекрасный урок самоотвержения, в котором, как видно, мне предстоит упражняться все нынешнее лето.

Джуд».

Отправив записку по назначению, он, казалось, покончил свои отношения к Сусанне. Но тут другие силы и законы вступили в дело. Утром, в пасхальный понедельник, он получил телеграмму от ухаживавшей за теткой вдовы Эдлин, которую он просил известить в случае какой-либо серьезной перемены:

«Ваша тетушка умирает. Приезжайте сейчас-же».

Джуд бросил свои инструменты и выехал. Часа через четыре он уже подходил к Меригрину и пред входом в местечко увидел работника, с встревоженным лицом, видимо имевшего что-то сообщить ему. «По лицу его вижу, что она умерла, – подумал Джуд. Бедная тетушка!»

Предчувствие его сбылось.

– Старушка не узнала-бы вас. Она лежала, как кукла с стеклянными глазами, и потому не беда, что вы не были при её кончине, – объяснил работник.

Джуд вошел в дом. К вечеру, когда все приготовления были кончены и рабочие допили свое пиво и ушли, он сидел один, в этой унылой тишине. Необходимо было списаться с Сусанной, хотя несколько дней тому назад они и решились на взаимное отчуждение. Он написал всего несколько слов:

«Тетушка умерла почти внезапно. Погребение в пятницу пополудни».

В эти промежуточные дни Джуд оставался в Меригрине. В пятницу утром он ходил посмотреть, готова-ли могила, и в то-же время с беспокойством думал о том, приедет-ли Сусанна. Она ничего не ответила, а это скорее означало, что она едет. Около полудня, он запер дверь и решил пойти ей навстречу. Издалека, на горизонте открытого ландшафта, показалась струйка белого дыма.

Он ждал. Наконец, небольшая наемная повозка подъехала к подошве горы, на которой он стоял. Из повозки вышла дама и стала подниматься в гору. Вскоре Джуд узнал Сусанну. Она казалась ему теперь такой слабой: казалось, она не могла-бы выдержать сильных, страстных объятий, – тех объятий, в которые Джуд впрочем и не посмел-бы заключить ее. Она долго его не узнавала. Потом лицо её оживилось грустной улыбкой, и он поспешил к ней навстречу.

– Мне казалось, – начала она с нервной торопливостью, – что было-бы не хорошо оставить вас одного на похоронах. И вот, в самый последний момент, я явилась.

– Ах, вы, дорогая моя, добрая Сусанна! – бормотал растроганный Джуд.

По щепетильности своей двойственной натуры, Сусанна не остановилась, однако, для дальнейших приветствий и расспросов, хотя до погребения времени было еще довольно. Такое грустное семейное событие испытывается редко, и у Джуда была потребность поделиться своим горем и поговорить о нем с близким человеком. Но Сусанна или вовсе не чувствовала его, или не желала высказывать своего чувства.

Печальный и скромный обряд скоро кончился; погребальная процессия спешно двигалась к кладбищу, так как суетливый гробовщик имел через час другие, более выгодные похороны. Тетушку положили на новом месте, далеко в стороне от её родных. Сусанна и Джуд шли за гробом рядом, а теперь сели за чай в своем семейном доме, где наконец соединились в отдании последнего долга почившей.

– Так, вы говорите, она всегда была против брака? – спросила Сусанна.

– Да. Особенно в кругу нашего семейства.

Её глаза встретились с его взглядом и остановились.

– Наше семейство, действительно, несчастное. Как вам кажется, Джуд.

– Покойница говорила, что из нас выходили дурные мужья и жены. Конечно, нас можно назвать несчастными. По крайней мере меня.

Сусанна молчала.

– Скажите мне, Джуд, – спросила она, наконец, с заразительной дрожью в голосе. – Предосудительно ли мужу или жене выдавать третьему лицу, что они несчастны в браке? Если смотреть на брачный контракт как на установление церковное, тогда, пожалуй, это будет предосудительно. Но если брачный обряд маскирует только недостойный договор, основанный на материальных интересах, то возмущенная сторона – муж или жена, все равно – разве не может говорить, мало того, протестовать против семейного безобразия, оскорбляющего одного из них?

– Я сам когда-то высказывался в этом смысле, – подтвердил Джуд.

Она сейчас-же продолжала:

– А как вы думаете, встречаются-ли брачные пары, где один из супругов чувствует отвращение к другому, без вины с его стороны?

– Я допускаю такие случаи, например, если один из супругов любит другое лицо.

– Но даже помимо этого. Не сочтут-ли, например, злонравной жену, если она не хочет жить с своим мужем только потому… – её голос опять дрогнул, и он понял намек… – только потому, что она имеет против этой жизни личное отвращение – отвращение физическое, – наконец, называйте это брезгливостью или как угодно, – хотя она в то же время уважает и ценит своего мужа? Я просто ставлю вопрос: должна-ли она стараться пересилить свою брезгливость?

Джуд бросил на нее тревожный взгляд и ответил, глядя в сторону:

– В случаях такого рода мой личный опыт стоит в противоречии с моими убеждениями. В качестве человека, признающего семейное начало, я должен сказать – да. Говоря же по собственному опыту, без отношения к принципу, должен сказать – нет… Сусанна, я убежден, что вы несчастны!

– Нет, вы ошибаетесь! – ответила она, в сильном возбуждении. – Может-ли быть несчастна жена, которая всего два месяца замужем за человеком свободно ею выбранным?

– Свободно выбранным! – повторил Джуд с заметной иронией.

– Зачем вы повторяете мои слова?.. Однако, мне надо ехать обратно с шести-часовым поездом. Вы, вероятно, останетесь еще здесь?

– Да, на несколько дней, для окончания тетушкиных дел. Этот дом теперь сдан. Если позволите, я могу проводить вас к поезду.

Сусанна лукаво улыбнулась:

– До поезда не надо, а до половины дороги, пожалуй.

– Но постойте, вы не можете ехать с ночным: этот поезд не довезет вас до Чэстона. Вы должны остаться до завтра. Если вы не желаете переночевать здесь, то ведь у м-с Эдлин много простору.

– Ну что-ж, можно, – ответила она нерешительно – я не говорила мужу, что вернусь сегодня наверное.

Джуд сходил предупредить вдову, жившую рядом, и, вернувшись через несколько минут, снова сел.

– Боже мой, в каком ужасном положении мы с вами находимся, Сусанна! – неожиданно промолвил Джуд, застенчиво потупив взгляд.

– Ну вот! Чем же?

– Я не могу объяснить вам всю мою долю несчастья. А ваша – в том, что вам не следовало выходить замуж. Я понимал это прежде, чем вы сделали непоправимый промах, но не считал себя в праве вмешиваться. Я ошибся. Теперь я вижу, что должен был вмешаться!

– Но что собственно побуждает вас пускаться со мною в эти рассуждения?

– А то, что я отлично вижу вас сквозь ваши перья, моя бедная, несчастная птичка!

Её рука лежала на столе и Джуд положил на нее свою, но Сусанна отдернула руку.

– Это – нелепо после всего того, о чем мы с вами рассуждали, Сусанна! Я оказываюсь гораздо решительнее и солиднее вас, если на то пошло. Уже одно то, что вы отталкиваете такие невинные движения, показывает всю ребяческую неустойчивость вашего характера.

– Ну, я соглашаюсь – это было с моей стороны, пожалуй, слишком жеманно, – оправдывалась Сусанна с оттенком раскаяния. – Но я приняла это просто за шутку в вашей стороны – быть может слишком частую, – кокетливо прибавила она. – Вот, берите! – и она протянула ему руку. – Можете держать ее сколько угодно. Ну, а это хорошо с моей стороны?

– Да, очень.

– Но ведь я должна сказать ему об этом.

– Кому?

– Ричарду.

– Ну что-ж, скажите, если считаете нужным. Но мне кажется, что такими пустяками вы только расстроите его – и совершенно понапрасну.

– А уверены-ли вы, что позволяете себе эту вольность только в качестве моего кузена?

– Конечно, уверен. В моем сердце уже совсем не осталось чувства любви.

– Это ново… Как-же это?

– Очень просто – я виделся с Арабеллой.

Сусанна встрепенулась при этом имени и не утерпела спросить:

– Давно вы с ней виделись?

– Когда был в Кристминстере.

– Значит, она возвратилась, и вы до сих пор не сказали мне ни слова!.. Надеюсь, вы будете теперь жить с нею?

– Разумеется. Вот как вы живете с вашим мужем.

Она смотрела в пространство чрез листву стоявших на окне герани и кактусов, поблекших от небрежного ухода, и на глаза её навертывались слезы.

– Что это? спросил Джуд более нежным тоном.

– Почему вы так рады вернуться к ней, если… если то, что вы обыкновенно говорили мне, остается верным, я хотела сказать – тогда было верно! теперь уже, конечно, нет! И как могло ваше сердце так скоро обернуться к Арабелле?

– Мне кажется, к этому привел неисповедимый путь Провидения.

– О, это не правда! – возразила Сусанна с легкой досадой. – Вы дразните меня, вот и все, потому что воображаете, что я несчастна!

– Я не знаю. Да и не желаю этого знать.

– Еслиб, я была несчастна, в этом была бы моя вина, мой промах: я не имею еще права разлюбить его! Он внимателен ко мне во всех отношениях, и кроме того он очень интересный, всесторонне образованный и начитанный человек в своей специальности… Полагаете-ли вы, Джуд, что мужчина должен жениться на женщине непременно своего возраста, или он может жениться и на той, которая моложе его, как я, на восемнадцать лет?

– Это зависит от чувства, которое они питают друг к другу.

Он не дал ей опоры к самооправданию, и ей пришлось отстаивать себя собственными силами. Тоном побежденной, едва сдерживая рыдания, она продолжала:

– Мне кажется… мне кажется, – всхлипывала она, – что я должна быть так-же откровенна с вами, как вы были со мной. Быть может, вы поняли, что собственно я хотела выразить?.. Я говорю, что уважая м-ра Филлотсона, как друга, я не люблю его, для меня пытка жить с ним, как с мужем!.. Теперь я вам все высказала, и не могла не высказать, хотя и воображала себя счастливой. – Я боюсь, что после моего признания вы будете презирать меня!

Сусанна опустила голову на руки, лежавшие на столе, и зарыдала… Легкий треножный стол содрогался от её рыданий.

– Я была замужем всего месяц или два, – продолжала она, все еще склонившись над столом и всхлипывая. – Говорят, что иногда к тому, от чего женщина содрогается в первые дни своего замужества – через несколько лет она относится уже с полным равнодушием. Но это все равно, как если-бы сказать, что ампутация какого-нибудь члена не есть несчастие, потому что с течением времени человек привыкает к употреблению деревянной ноги или руки.

Джуд едва мог говорить, но, овладев собою, ответил:

– Я полагал, что между вами произошло какое-то роковое недоразумение, Сусанна, я прямо так и решил!

– Но в том-то и дело, что вы ошибаетесь! Тут не было никакого недоразумения, кроме моей собственной порочности, как вы, вероятно, назвали-бы это, и отвращения с моей стороны – по причине, которую я не могу открыть и которую люди вообще не признали-бы уважительной!.. Всего ужаснее мучает меня необходимость быть ответственной пред этим человеком, сознавать силу этого рокового союза в вещах, допустимых только по доброй воле!.. Я хотела-бы, чтоб он бил меня, или был неверен мне, словом делал-бы со мною такие вещи, которые могли-бы оправдать меня перед людьми за мое к нему отвращение. Но он ничего такого не делает, за исключением разве того, что стал несколько холоднее ко мне с тех пор, как заметил мое настоящее чувство к нему. Вот причина, почему он не захотел приехать на погребение… Нет, я ужасно несчастна, и ума не приложу, что мне с собою делать!.. Не подходите ко мне. Джуд, это не нужно.

Но Джуд вскочил и прижался лицом к её щеке, или вернее к её уху, так-как лицо было закрыто.

– Я сказала вам не надо, Джуд!

– Знаю, знаю. Я хочу только утешить вас!.. И все это вышло из-за того, что я женился до нашей встречи. Не так ли? Вы былибы моей женой, Сусанна, неправда-ли, еслибы не эта случайность?

Вместо ответа, она быстро встала и, сказав, что хочет освежиться и пройти на кладбище к могиле тетушки, вышла из дома. Джуд не пошел за него. Полчаса спустя, он увидал ее идущей по лужайке к м-с Эдлин, а вскоре она прислала девочку за своими вещами, поручив сказать ему, что она очень утомилась и нынешний вечер к нему уже не придет.

Джуд одиноко сидел в комнате тетушкиного дома, наблюдая, как коттэдж вдовы Эдлин постепенно исчезал в надвигавшемся сумраке ночи. Он знал, что и Сусанна сидела в своих стенах так-же одиноко и с таким-же разбитым сердцем, и, как всегда, искал утешения только в философском убеждении, что все делается к лучшему.

Он лег спать рано, но сон его был тревожен от сознания, что Сусанна была так близко от него. Часа в два ночи, он уже начинал засыпать, как вдруг был разбужен пронзительным, столь знакомым по прежней жизни в Меригрине, отчаянным визгом кролика, попавшагося в ловушку. Джуд еще ребенком старался щадить жизнь даже земляных червей и потому не в состоянии был равнодушно слышать крик бедного зверка. Одевшись на-скоро, он вышел из дому и при лунном свете пошел лугом, по слуху, на крик. Дойдя до плетня, окружающего сад вдовы, он остановился, взял кролика из ловушки и одним ударом прекратил его мучения. Возвращаясь назад, он еще издали увидал Сусанну, стоявшую у открытого окна коттэджа.

– Джуд! – послышался её робкий голос. – Это вы?

– Я, моя дорогая! Мне с вечера что-то не спалось, и вдруг я слышу раздирающий крик кролика. Мне стало ужасно, жаль его, и я решил выйти и убить его. Но я так рад, что неожиданно увидел вас… И что за варварство ставить на маленьких зверков железные капканы!

Джуд подошел к окну, настолько низкому, что ему виден был весь стан любимой женщины. Она положила руку наего руку, и освещенное лунным светом лицо её пристально смотрело на него.

– Вас тоже разбудил этот писк? – спросил Джуд.

– Нет, я еще не спала.

– Почему?

– Ах, да вы и сами теперь знаете, почему! Как человек религиозный, вы, конечно, думаете, что замужняя женщина совершает смертный грех, поверяя свое горе мужчине, как я поверила его вам. Теперь я жалею об этом!

– Не жалейте об этом, моя дорогая! – сказал Джуд. – Дело в том, что мои религиозные убеждения и личные взгляды начинают расходиться в разные стороны.

– Я знаю, знаю это! и вот почему я дала себе слово не смущать ваших убеждений. Но я так рада видеть вас, тем более, что не надеюсь на продолжение свиданий. Последнее звено между нами рушилось со смертью тетушки!

Джуд схватил её руку и осыпал поцелуями.

– Еще более крепкое звено осталось! Я не буду теперь заботиться о моих религиозных и других взглядах. Бог с ними! Позвольте мне прежде всего помочь вам, еслиб даже я и любил вас, еслиб даже вы…

– Не договаривайте, я знаю что у вас на сердце; но я не могу допустить этого. Слушайте-же! Намекайте на что хотите, только не вынуждайте меня отвечать на вопросы!

– Я желаю, чтобы вы были счастливы, чего-бы мне это ни стоило!

– Поймите, что я не могу быть счастлива! Люди, которые могли-бы заглянуть в мое чувство, сказали-бы, что это моя причуда, прихоть или что-нибудь в этом роде, и осудили-бы меня. Быть может, было-бы ошибкой с моей стороны говорить о своем несчастье с вами, еслибы я могла говорить о них с кем-нибудь другим. Но у меня нет ни единой близкой души, а между тем должна-же я открыться кому-нибудь! Прежде чем я вышла за него, Джуд, я никогда вполне не сознавала истиного значения брака, хотя и наблюдала его на других примерах. Какой-то идиотизм овладел много, и в этом не может быть никаких извинений. Я была настолько взрослой, что считала себя вполне опытной. Такой жребий не редко выпадает женщинам, – только они обыкновенно подчиняются ему, а я отбиваюсь. Когда люди будущих поколений оглянутся на варварские нравы и предразсудки эпохи, в которую мы имеем несчастие жить, что они скажут о нас?

– Вы очень озлоблены, дорогая Сусанна! Как мне хочется… как хочется…

– А теперь уходите…

Сусанна перегнулась из окна и, с заплаканными глазами, прильнула лицом к его голове, которую чуть заметно поцеловала и быстро отклонилась, чтобы он не успел обнять ее. Потом она закрыла окно и Джуд возвратился в тетушкин домик.

III

Скорбная исповедь Сусанны всю ночь терзала Джуда.

На следующее утро, когда настало ей время уезжать, соседи видели, как она шла со своим спутником по тропинке, выходившей на большую дорогу в Ольфредстон. Через час он возвращался той же самой тропинкой, и лицо его горело возбуждением и решимостью. Он был под впечатлением только что испытанного.

Когда они собирались расстаться на безлюдной большой дороге, между ними опять возникли препирательства на тему о допустимой между ними фамильярности по поводу желания Джуда поцеловать ее на прощание. Только после долгих споров, дошедших почти до ссоры, Сусанна уступила ему, наконец, и они, крепко обнявшись, поцеловались. После этого у Сусанны разгорелись щеки, а у Джуда сильно стучало сердце.

Этот поцелуй, как оказалось, произвел поворот в судьбе Джуда. Доводы Сусанны подействовали на него. В самом деле, нельзя преследовать две противоположные, одна другую исключающие цели: нельзя готовиться к высокому пастырскому служению и проповеди христианской морали, если он сам так далек от нравственной зрелости, что мирские помыслы и искушения оказывают неотразимое влияние на его душу. Это убеждение заставило его раз навсегда примириться с мыслью, что он совершенно недостоин быть служителем алтаря и покончить с мечтами о неподходящей для него карьере.

В тот же самый вечер, в сумерки, он вышел в сад и, остановившись у одной небольшой ямы, свалил туда свои богословские и философские трактаты и брошюры, чтобы безжалостно сжечь их. Весь этот книжный ворох дружно загорелся, осветив заднюю сторону дома, свиной хлев и его собственное лицо. Случайные прохожие наивно принимали это ауто-да-фе за сожжение ничего не стоющего хлама, накопившагося за долгое время у его покойной тетушки. Покончив таким образом с своими мечтами, Джуд умиротворил свою совесть в страстной любви к Сусанне. Он мог теперь поступать, как обыкновенный грешник.

Между тем Сусанна, расставшись с ним рано утром, шла по направлению к станции, со слезами на глазах; ее мучила совесть. Зачем она легкомысленно дала поцеловать себя?.. «Я оказалась слишком уступчивой!» упрекала она себя дорогой. «Его поцелуй жег, как поцелуй любовника, да! Я больше не буду писать ему никогда или, по крайней мере, долгое время, чтоб дать ему почувствовать мое достоинство! Воображаю, как он встревожится, ожидая моего письма завтра, и на следующий день, и еще на следующий… Он будет терзаться всевозможными догадками, – не беда? – я буду даже очень рада этому»… – И слезы жалости к предстоящим терзаниям Джуда смешивались у неё со слезами жалости к самой себе.

И вот эта худенькая, миниатюрная женщина, ненавидевшая мужа, эфирная, слабонериная и слабосильная и по характеру и по вкусам, совершенно неспособная к исполнению условий супружеской жизни с Филлотсоном и, вероятно, со всяким другим мужчиной, порывисто шла вперед, волнуясь, задыхаясь, несказанно мучась.

Филлотсон встретил жену на вокзале, и, увидев ее такой расстроенной, объяснил это тяжелыми впечатлениями от кончины тетки и похорон. Он начал рассказывать ей о своих делах, а также о посещении приятеля его, Джиллингама, соседнего школьного учителя, которого он не видал уже много лет. Когда, войдя в город, они сели на империал омнибуса, Сусанна вдруг сказала, как бы не жалея себя:

– Ричард, – я позволила м-ру Фолэ держать мою руку и хочу знать, не считаешь-ли ты это предосудительным?

Филлотсон, видимо очнувшись от мыслей совершенно другого порядка, ответил рассеянно:

– А, вот как! Зачем же ты это сделала?

– Сама не знаю. Он просил, и я дала ему руку.

– Значит, это было приятно ему и, вероятно, случилось уже не в первый раз.

Они продолжали путь в молчании. О поцелуе Сусанна почему-то не упомянула.

После чаю Филлотсон провел вечер за разными школьными счетами. Сусанна оставалась все время необычайно тихой и, наконец, сказав, что сильно устала, рано ушла спать. Когда Филлотсон пришел в спальню, утомленный своей кропотливой работой, было уже начало двенадцатого. Войдя в спальню, из которой днем открывался беспредельный вид на Блекмурскую долину, он подошел к окну и, прислонившись к раме, неподвижно глядел в таинственную тьму, застилавшую теперь обширный ландшафт. Он о чем-то раздумывал. – Кажется, – заговорил он наконец, не оборачивая головы, – придется просить комитет сменить поставщика писчебумажных принадлежностей. Тетради этот раз прислали все бракованные. – Ответа не было. Думая, что Сусанна задремала, он продолжал:

– Надо исправить также проклятый вентилятор в классе, а то сквозняк немилосердный и дует мне прямо в голову, отчего я и простудил висок. – Продолжавшаяся мертвая тишина заставила его, наконец, обернуться.

– Сусанна! – окликнул он.

Но её не было в постели, хотя она видимо уже ложилась, так как одеяло с её стороны было откинуто. Думая, что она пошла зачем-нибудь в кухню и сейчас вернется, он снял сюртук и спокойно поджидал ее, но, потеряв наконец терпение, вышел в сени и опять стал звать Сусанну.

– Здесь! – ответил ему знакомый голос снизу.

– Что тебе вздумалось возиться в кухне в полночь и из-за пустяков утомлять себя!

– Да мне не хочется спать. Я читаю. Здесь лампа светлее.

Филлотсон улегся в постель, но ночью несколько раз просыпался.

Сусанны все не было Он зажег свечу, поспешно вышел в сени и опять позвал жену.

Она откликнулась, только звук её голоса был глухой, и муж сначала никак не мог разобрать, откуда он слышался. Под лестницей был просторный темный чулан для платья. Голос доносился как будто оттуда. Дверь его была затворена, но никакого запора не было. Филлотсон в беспокойстве подошел к двери, удивляясь, чем это вдруг так расстроилась его жена.

– Что ты здесь делаешь? – спросил он.

– Я осталась здесь, чтобы не беспокоить тебя в такой поздний час.

– Да здесь же нет постели. И душно ужасно. Ведь ты задохнешься здесь, если просидишь до утра.

– О нет, это пустяки. Ты обо мне не беспокойся.

Филлотсон взялся за ручку и толкнул дверь, завязанную Сусанной извнутри веревкою, лопнувшей при его напоре. Взамен постели, она наложила разной рухляди и сделала для себя тесное гнездышко в этом неудобном чулане. При входе мужа она вскочила, вздрогнув, с своего неприглядного ложа.

– Зачем ты насильно отворил дверь? – протестовала она, в раздражении. – Это неприлично с твоей стороны. Уходи, ради Бога.

Она казалась такою жалкой и беспомощной в своем белом ночном капоте, в этой темной норе, заваленной всяким хламом, что на нее больно было смотреть. Она продолжала упрашивать Филлотсона оставить ее в покое.

– Я был деликатен с тобой, – отвечал на это Филдотсон, – дав тебе полную свободу, и потому ужасно нелепо с твоей стороны напускать на себя такую блажь.

– Да, – сказала она рыдая, – я это знаю! Может быть, это моя вина, мой грех! мне это очень прискорбно. Но не одна-же я заслуживаю осуждения, коли так!

– Кто-же, по твоему – я что-ли?

– Нет, я не знаю кто! Мне кажется, весь мир, а главное житейские условия, возмущающие меня своею мерзостью и жестокостью.

– Теперь уж бесполезно толковать об этом. Лучше подумай, можно-ли так позорить мужнин дом? Ведь Элиза (он разумел служанку) все может слышать. Я ненавижу такие эксцентричности, Сусанна. В твоих чувствах отсутствует всякая выдержка и равновесие. Я не желаю вмешиваться в твое душевное состояние, только советую тебе не затворять эту дверь слишком плотно, иначе я найду тебя задохнувшейся на утро.

Встав на другой день, злополучный муж первым долгом заглянул в чулан, но Сусанна вышла уже оттуда. Оставалось только гнездышко, где она лежала, и качавшийся над ним паук в паутине.

«Каково-же должно быть отвращение этой женщины к мужу, если оно сильнее её отвращения к пауку?» – подумал он с горечью.

Он нашел ее в столовой за завтраком, и они приступили к нему, почти не нарушая молчания, а проходившие мимо окон обыватели приветливо здоровались со счастливой парочкой.

– Ричард, – обратилась она вдруг к мужу, – позволь мне жить отдельно от тебя.

– Отдельно от меня? То-есть так, как ты жила до замужества? Ради чего-же было в таком случае выходить замуж?

– Свадьба наша состоялась потому, что мне больше ничего не оставалось. Помнишь, ведь ты получил мое обещание задолго до женитьбы, Потом, с течением времени, я пожалела, что обещала тебе руку, и придумывала приличный способ нарушить свое слово. Но так-как это оказалось невозможным, то я отнеслась с полным равнодушием к нашему соглашению. Затем, тебе известно, пошла глупая молва, имевшая последствием мое исключение из высшей школы, в которую я поступила благодаря твоей подготовке и заботам. Эти пересуды испугали меня, и мне казалось, что остается одно, это – осуществить наш план. Сказать правду – кому другому, а уж только не мне было смущаться пересудами, на которые я никогда не обращала внимания. Но я была малодушна – подобно многим женщинам, и моя брачная теория рушилась. Не вмешайся в дело школьный эпизод, лучше было-бы сразу нанести удар твоим чувствам, нежели вступить с тобою в брак и терзать тебя всю последующую жизнь. И ты был так благороден, что никогда не давале веры этой недостойной молве!

– В силу той-же порядочности я обязан сказать тебе, что я проверял её правдоподобность и спрашивал твоего кузена…

– Вот как! Это делает тебе честь! – воскликнула она с беспокойным удивлением.

– Я, впрочем, не сомневался в тебе.

Сусанна готова была расплакаться. «Он не стал-бы расспрашивать!» – подумала она.

– Но ты мне еще не ответил. Отпустишь-ли ты меня? Обращаясь к тебе с этой просьбой, я понимаю всю её нелегальность. Но я все-таки настаиваю на ней. Семейные уставы должны принаравливаться к характерам. Если супруги вообще различаются своею индивидуальностью, одним из них приходится страдать от тех самых уставов, с которыми так удобно живется другим!.. Ну что-же, отпустишь ты меня?

– Но ведь мы вступили в брачный союз…

– Что толку рассуждать о союзах, – запальчиво возразила Сусанна, – если они делают человека несчастным, хотя он не сознает за собою никакой вины!

– Но ты виновата уже тем, что не любишь меня.

– Нет, люблю… Но, мне кажется, это не меняет дела. Я считаю всякую совместную жизнь мужчины с женщиной прелюбодейством, при всяких условиях, даже легальных. Вот мой взгляд на супружеские отношения!.. Что-же, отпустишь ты меня, Ричард?

– Ты терзаешь меня, Сусанна.

– Почему мы не можем согласиться избавить себя друг от друга? Мы вступили в союз, и, понятно, мы-же вольны разрушить его – положим, не легально, – но хоть в нравственном смысле, и тем легче, что наш брак не усложнился детьми, с которыми пришлось-бы считаться. Потом мы могли-бы быть друзьями и встречаться без всяких упреков. О, Ричард, будь моим другом и пожалей меня! Мы можем оба умереть через несколько лет, – и кому какое дело, что ты избавил меня на остаток моей жизни от невыносимого стеснения? Я знаю, что ты считаешь меня эксцентричной, экзальтированной, словом, каким-то чудовищным существом. Пусть так. Но почему-же я должна страдать за те недостатки, с которыми родилась, раз они не вредят другим?

– Нет вредят – вредят мне! Ты дала клятву любить меня.

– Совершенно верно, и в этом моя вина. Я всегда виновата!

– Ты думаешь, кончив совместную жизнь со мною, жить одиноко?

– Пожалуй – да, если ты настаиваешь на этом. Но я намеревалась жить с Джудом.

– В качестве его жены?

– Уж это как мне заблагоразсудится.

Филлотсона передернуло.

Сусанна продолжала:

– Позволь напомнить тебе авторитетные слова Дж. Ст. Милля, которыми я руководствуюсь…

– Какое мне дело до твоего Милля! – простонал Филлотсон. – Я желаю только жить спокойно. Помнишь высказанную мною догадку, что ты любила и любишь Джуда Фолэ!

– Можешь продолжать свои догадки сколько угодно, раз ты уже начал, но неужели ты воображаешь, что еслиб я была с ним в интимных отношениях, то стала-бы просить тебя отпустить меня жить к нему?

Звон школьного колокола избавил Филлотсона от необходимости сейчас-же отвечать на фразу, вероятно не показавшуюся ему таким оправдательным аргументом, каким, потеряв самообладание, считала ее Сусанна.

Они отправились в школу, как обыкновенно, и Сусанна вошла в свой класс, где, сквозь стеклянную перегородку он мог видеть ее, каждый раз как оборачивался в ту сторону. Когда он начал объяснять урок, его лоб и брови морщились от усиленного напряжения мыслей. Чтобы дать им исход, он оторвал клочек бумаги и написал:

«Твоя просьба решительно не дает мне заниматься делом, и я сам не понимаю, что говорю. Серьезно-ли ты высказала мне свое желание»?

Он сложил записочку и отдал одному мальчику отнести ее к Сусанне. Филлотсон видел, как жена его обернулась и взяла записку, как склонила прелестную головку при чтении, стараясь не выдать своих чувств под перекрестным огнем множества детских глаз. Мальчик вернулся, не принеся никакого ответа. Но вскоре одна из учениц Сусанны явилась с маленькой записочкой в руках. В ней было всего несколько слов:

«С грустным чувством должна признаться, что просьба была высказана серьезно».

Филлотсрн видимо встревожился еще больше. Он тотчас-же отослал ответ:

«Богу известно, что я отнюдь не желаю чем-либо стеснять тебя. Мое единственное желание предоставить тебе спокойствие и счастие. Но я не могу согласиться с твоим нелепым желанием уйти жить к любовнику. Ты потеряешь уважение всех порядочных людей и в том числе мое!»

После небольшего промежутка, доставлена была новая записочка от Сусанны:

«Знаю, что ты желаешь мне добра, но я не нуждаюсь ни в чьем уважении. Мои убеждения могут быть низки в твоих глазах, безнадежно низки! Но уж если ты не желаешь отпустить меня к нему, то не позволишь-ли мне жить хоть в твоем доме отдельно от тебя?»

На это Филлотсон не прислал ответа.

Она написала еще:

«Я знаю твои мысли; все-таки прошу, умоляю тебя пожалеть меня. Я не приставала-бы к тебе так неотступно, еслиб могла выносить такую жизнь. Я ведь не шучу – будь снисходителен ко мне – хотя я и не была терпима к тебе! Я уйду, уйду, сама не знаю куда – и никогда не потревожу твоего покоя».

Через час был прислан следующий ответ:

«Я не желаю мучить тебя. Ты верно поняла меня. Дай время подумать. Я готов согласиться на твою последнюю просьбу».

Все утро Филлотсон не сводил глаз с Сусанны чрез стеклянную перегородку, чувствуя себя таким-же одиноким, каким был до знакомства с ней. Но он не изменил доброте своей и согласился на её отдельное житье в доме. Сначала, когда они сошлись за обедом, Сусанна казалась более спокойной, но её угнетенное состояние отразилось на её нервах, расстроенных до последней степени. Она заговорила бессодержательно и туманно, – чтобы предупредить какой-либо определенный деловой разговор.

IV

Филлотсон, как это часто бывало, сидел нынче до поздней ночи, разбираясь в материалах, по своим любимым римским древностям, к которым он снова почувствовал влечение. С этими занятиями он забыл и время и место, и когда пошел спать, было уже почти два часа.

Его дело до того отвлекло его от живой действительности, что хотя спальная его была теперь на другой половине дома, он бессознательно прошел в их прежнюю общую спальную предоставленную теперь в исключительное владение Сусанны. Он в рассеянности начал раздеваться.

В кровати послышался крик и быстрое движение. Не успев еще сообразить, куда попал, Филлотсон увидел, что Сусанна вскочила с диким взглядом, отпрянула от него к окну, скрытому за пологом кровати, отворила его, и прежде чем он успел догадаться, что у неё на уме, вскочила на подоконник и выпрыгнула на двор. Он слышал в темноте её падение на землю. Филлотсон в ужасе бросился с лестницы и второпях ушибся о перилы. Откинув тяжелую дверь, он выбежал на двор. Сусанна все еще лежала на земле. Филлотсон взял ее на руки, перенес в сени, посадил на стул, и заботливо вглядывался в нее, при раздувавшемся пламени свечи, поставленной им на сквознике внизу лестницы.

Сусанна спрыгнула без особого вреда. Она смотрела на него как-бы бессознательно и держалась за бок, чувствуя боль; потом встала, отвернувшись в смущении от его пристального взгляда.

– Слава Богу, ты не убилась… Ну что, не очень ушиблась?

Дело обошлось благополучно, благодаря низкому окну, и Сусанна чувствовала только легкую боль в локте и боку.

– Должно быть, я заснула, – начала она, все еще отворачивая от него бледное лицо, – я чего-то испугалась, – приснился страшный сон – мне показалось, что я вижу тебя…

Она начала было вспоминать реальные обстоятельства и умолкла.

Её пелерина висела на двери, и злополучный Филлотсон накинул ее жене на плечи. – Не помочь-ли тебе подняться на лестницу? – спросил он угрюмо, ибо этот эпизод оставил в нем самое тягостное впечатление.

– Нет, благодарю тебя, Ричард. Я не очень ушиблась и могу войти сама.

– Тебе надо запирать свою дверь, – сказал он машинально, точно на уроке в школе. – Тогда никто не может проникнуть к тебе, даже случайно.

– Я пробовала – она не запирается. У всех дверей замки попорчены.

Она подымалась на лестницу медленно, освещенная дрожавшим пламенем свечи. Филлотсон запер домовую дверь и, вспомнив, что его любимое дело не ждет ни при каких житейских треволнениях, пошел наверх в свою одинокую комнату на другом конце корридора.

Никаких новых приключений у них не было до следующего вечера, когда, по окончании классов, Филлотсон вышел из Чэстона, сказав, что к чаю не будет, и не предупредив Сусанну, куда отправляется.

Дорогой, удаляясь от города, он не раз оглядывался на него, при сгущавшихея сумерках. Издали смутно виднелся Чэстон с мигавшими из окон огнями. Пройдя миль пять от места, Филлотсон пришел в Леддентон – маленький городок с какими-нибудь тремя тысячами жителей. Здесь он направился в школу для мальчиков и позвонил у двери.

На вопрос, дома-ли м-р Джиллингам, Филлотсон узнал, что он только что ушел к себе на квартиру, где и застал своего друга убирающим книги. При свете лампы лицо Филлотсона казалось бледным и страдальческим сравнительно с лицом его друга, имевшего бодрый и здоровый вид. Они были когда-то товарищами по школе и сохранили простые, короткия отношения.

– Рад вас видеть, Дик! Но у вас что-то нехороший вид. Ничего не случилось?

Филлотсон молча подошел к нему, а Джиллингам закрыл шкаф и уселся подле гостя.

– Я пришел к вам, Джордж, – заговорил Филлотсон, – чтобы объяснить вам причину, заставляющую меня сделать известный шаг. Вы должны знать его в настоящем свете… Что-бы я ни предпринял, все будет лучше настоящего моего положения. Избави вас Бог когда-нибудь нажить такой ужасный опыт, какой нажил я, Джордж!

– Присядьте пожалуйста. Ужь не хотите-ли вы передать о какой-нибудь размолвке с женой?

– Именно… Все несчастие мое в том, что я имею жену, которую люблю, но которая меня нетолько не любит, но… но… Нет, лучше не говорить! Я понимаю её чувство и предпочел-бы ненависть её теперешнему чувству!

– Что вы говорите!

– И прискорбнее всего то, что она в этом менее виновата, нежели я. Она была, как вы знаете, моей помощницей по школе; я воспользовался её неопытностью, завлекая ее на прогулки, и убедил ее принять мое предложение прежде, чем девушка вошла в разум. Впоследствии она познакомилась с другим человеком, но слепо исполнила обещание, данное мне.

– Любя другого? – вставил приятель.

– Да, и с какой-то особенно нежной заботливостью о нем, хотя её настоящее чувство к нему – загадка для меня; мне кажется и для него тоже, а, быть может, и для неё самой. Такой причудливой женщины я никогда еще не встречал. Надо вам сказать, что тот господин – её кузен, что быть может объясняет поразившую меня в ней двуличность. Она скоро почувствовала неодолимое отвращение ко мне, как к мужу, хотя и готова любить меня, как друга. Терпеть такие отношения стало уже невыносимо. Она старалась бороться с своим чувством, но бесплодно. Я не могу, я не в силах выносить этих отношений. Мне нечего возразить на её доводы, она вдесятеро начитаннее меня. Вообще, я должен признаться, что она слишком развита для меня…

– А не допускаете вы, что эти капризы пройдут?

– Никогда! У неё на это свои мотивы. Наконец, она холодно и настойчиво потребовала, чтобы я избавил ее от себя и отпустил к этому кузену. Недавно, например, она выпрыгнула от меня в окно, не заботясь о том, что может сломать себе шею. В её решимости нельзя сомневаться. И вот этот эпизод привел меня к заключению, что грешно продолжать мучить женщину. Я не такой изверг, чтобы из упрямства тиранить ее.

– Так вы хотите отпустить ее, да еще к любовнику?

– К кому – это уж её дело. Я просто отпущу ее, и все тут. Знаю, что могу ошибаться, что мой поступок будет нелепым, и с логической и с религиозной стороны, и не могу защищать свою уступку её дикому желанию. Но я знаю одно: какой-то внутренний голос говорит мне, что я не в праве отказать ей. Я, подобно другим людям, смотрю так: если муж слышит такое странное требование от жены, единственный верный, приличный и честный исход для него это – отказать ей и добродетельно запереть ее на ключ, и пожалуй, убить её любовника. Но действительно-ли такой исход справедлив, честен и благороден, или он гнусен и эгоистичен? Если человек упадет со слепу в трясину и кричит о помощи, я ведь сочту своим долгом оказать ему помощь.

– Ну, я не могу согласиться с вашим взглядом, Дик! – возразил Джиллингам серьезно. – Сказать правду, я положительно изумляюсь, что такой положительный, деловой человек, как вы, мог хоть на минуту заинтересоваться какой-то полоумной особой.

– Скажите, Джордж, стояли-ли вы когда перед женщиной, в сущности, очень хорошей, которая-бы на коленях умоляла вас об её освобождении и прощении?

– К счастию моему, нет.

– В таком случае, я не считаю вас компетентным советником в моем деле. А мне довелось быть в такой роли, и в этом все дело. Я так долго жил вне всякого женского общества, что не имел ни малейшего представления о том, что стоит повести женщину в церковь и надеть ей на палец кольцо, чтобы навлечь этим на себя род ежедневной непрерывной пытки…

– Я еще понимаю отпустить жену с тем, чтобы она устроилась отдельно. Но отпустить к её поклоннику – это уж дело совсем иное…

– Нисколько. Представьте себе, Джордж, что она скорее готова вечно терзаться с ненавистным мужем, нежели обязаться жить отдельно от любимого человека. Для неё это важный вопрос. Это лучше, чем еслибы она решилась продолжать жить с мужем, обманывая его… Впрочем, она прямо не высказала намерения поселиться с ним в качестве его жены. Насколько я понимаю, их взаимное влечение вовсе не предосудительное и не чувственное; это мне всего досаднее, потому что заставляет меня верить в продолжительность любви. Их стремление в том, чтобы быть вместе и делиться друг с другом чувствами, фантазиями и мечтами.

– Весьма платонично!

– Вы знаете, Джордж, чем больше я о них думаю, тем более становлюсь на их сторону.

– Но, друг мой, еслибы все люди поступали так, как намерены поступить вы, тогда-бы все семьи распались и семья перестала-бы составлять социальную единицу.

– Да, я теперь как потерянный! – уныло сказал Филлотсон. – Вы помните, я никогда не был глубоким мыслителем. Но при всем том я не вижу, почему женщина с детьми не может составить семейной единицы без мужа?

– Господь с вами, Дик, вы допускаете матриархат! Неужели и она говорит тоже?

– О нет, она об этом не особенно заботится.

– Ведь это опрокидывает все установившиеся понятия. Боже милосердый, что скажет Чэстон!

– Уж этого я не знаю…

– Однако, – перебил Джиллингам, – давайте обсудим это спокойно, да выпьем чего-нибудь за разговором.

Он вышел и вернулся с бутылкой сидра.

– Вы слишком взбудоражены, – продолжал он. – Отправляйтесь-ка домой и вдумайтесь хорошенько, как вам покончить с этой маленькой революцией. Но держитесь жены; я слышу со всех сторон, что она прелестная молодая бабенка.

– Это правда! В этом-то и горе мое!

Джиллингам проводил своего друга мили за две и, прощаясь, выразил надежду, что это совещание, при всей необычности его повода, послужит к возобновлению их старых товарищеских отношений. Никогда Филлотсон остался один под покровом ночи, среди окружавшего безмолвия, он подумал: «Так-то, Джиллингам, друг мой, у тебя не оказалось более сильного аргумента против неё!»

«Мне кажется, что ее следует пожурить хорошенько и возвратить на путь истинный – вот что я думаю», пробормотал Джиллингам на возвратном пути домой.

На следующее утро, за завтраком, Филлотсон объявил Сусанне: «Ты можешь уходить к нему, если тебе угодно. Я положительно и безусловно согласен на это».

Прошло еще несколько дней, и настал последний вечер их совместной жизни. Филлотсон старался быть особенно внимательным к Сусанне. «Ты бы лучше взяла ломтик ветчины или яйцо к чаю. Ведь нельзя же ехать в дорогу после одних буттербродов».

Она взяла поданный ей ломтик. За чаем разговор шел о домашних мелочах, вроде ключей, неоплаченных счетов и пр.

– Я холостяк по природе, как ты знаешь, Сусанна, – заговорил он в благородной попытке облегчить её совесть, – так что жить без жены не будет для меня особенным лишением, как могло бы быть для другого в моем положении. К тому же у меня есть любимое занятие – древности, за которыми я всегда могу отвести душу.

– Еслиб ты когда-нибудь прислал мне свою рукопись для переписки, как бывало прежде, я буду переписывать тебе с большим удовольствием! – ответила она с особенной предупредительностью. Мне очень приятно будет чем-нибудь быть полезной тебе, как… как другу.

Филлотсон подумал и сказал:

– Нет, я решил, что если нам расставаться, то ужь совсем, и вот на этом-то основании я и не желаю тебе предлагать никаких вопросов, а главное не желаю слышать от тебя объяснения твоих намерений и даже твоего адреса… Теперь скажи, сколько тебе нужно денег? Ведь необходимо же тебе. иметь сколько-нибудь при себе.

– Ах, Ричард, я не смею и думать принять от тебя деньги для того, чтобы уйти с ними от тебя. Мне не нужно денег. У меня есть свои, которых хватит на долгое время, да и Джуд достанет мне…

– Я не желаю ничего слышать о нем. Надеюсь, ты это понимаешь. Ты теперь безусловно свободна и твоя дальнейшая судьба в твоих руках… Ты едешь с шести-часовым, кажется? Теперь уже четверть шестого.

– Ты… ты, кажется, не особенно горюешь о моем отъезде, Ричард?

– Ах, нет…

– Мне очень нравится, что ты так благородно держал себя в отношении ко мне. Замечательно, что перестав смотреть на тебя как на мужа, я сейчас же стала любить тебя, как своего старого учителя и друга. Таким ты для меня и останешься!

Взволнованная Сусанна отерла слезы.

Вскоре к крыльцу подъехал омнибус. Филлотсон наблюдал за укладкой вещей, помог ей сесть и, для вида, поцеловал ее на прощанье.

Возвратясь домой, Филлотсон вошел наверх и отворил окно, чтобы видеть удалявшийся омнибус, пока он не скрылся за горою. Потом он спустился вниз, надел шляпу и прошел с милю по дороге. Но тоска проследовала его, и он повернул обратно.

Когда он вошел к себе, его приветствовал из залы голос Джиллингама.

– Я не мог дозвониться и, найдя вашу парадную дверь отпертою, вошел сам. Помните, я говорил, что скоро побываю у вас, вот и пришел.

– Очень благодарен вам, Джиллингам, особенно за ваш приход сегодня.

– Как здоровье вашей…

– Благодарю вас, как нельзя лучше. Она уехала только что. Вот и чашка, из которой она сейчас пила чай. Вот блюдо, с которого…

У Филлотсона стиснуло горло, и он не мог продолжать. Он отвернулся и оттолкнул поднос с прибором.

– Однако, пили-ли вы чай? – спросил он сейчас же, более спокойным тоном.

– Нет, – да не беспокойтесь, – ответил Джиллингам рассеянно. Так вы говорите, что она уехала?

– Да… Я рад был умереть за нее, но не хочу быть к ней жестоким во имя закона. Она отправилась, как я понимаю, к своему кузену. Что они намерены предпринять – я не знаю. Как бы то ни было, но она получила мое полное согласие.

Настойчивость, с которою были высказаны эти слова, не допускала дальнейших возражений со стороны его друга. – Однако не уйти ли мне? – спросил он нерешительно.

– Нет, нет, остановил Филлотсон. – Мне очень приятно, что вы пришли. Я хочу собрать её вещи и уложить их. Не поможите-ли мне?

Джиллингам согласился, и Филлотсон собрал при нем все вещи Сусанны и переложил в большой сундук, объяснив своему приятелю, что, раз решившись предоставить ей самостоятельную жизнь, он желает, чтобы она взяла все свое добро без остатка.

– Мне кажется, многие на вашем месте ограничились бы одним согласием.

– Я обдумал это дело и не желаю рассуждать о последствиях. Я был и остаюсь самым старомодным человеком на свете относительного брачного вопроса. В сущности я никогда критически не думал о его нравственной подкладке. Но некоторые факты бросились мне в глаза, и я не мог идти против них…

Они молча продолжали свою упаковку. Покончив с нею, Филлотсон закрыл и запер сундук.

V

Ровно за сутки до этого дня Сусанна написала следующую записку Джуду:

«Все идет, как я вам говорила. Завтра вечером я уезжаю. После сумерок мой отъезд не будет так заметен. Я нахожусь все еще под некоторым страхом и потому прошу вас встретить меня на платформе с восьмичасовым поездом. Уверена, что вы будете, дорогой Джуд, но испытываемое много волнение заставляет меня просить вас быть точным… В моем личном деле муж был удивительно деликатен ко мне!

Итак, до свидания!

Сусанна».

Увозимая омнибусом все далее и далее от скалистого города, Сусанна грустно смотрела на расстилавшуюся перед ней дорогу, хотя ни малейшего колебания не отражалось на её лице…

Получасовой переезд по железной дороге приближался к концу, и Сусанна собирала свои вещи, приготовляясь к выходу. Поезд остановился у мельчестерской платформы, и она увидала Джуда, вслед затем вошедшего в её купэ, с сак-вояжем в руке. Он был одет в темную праздничную пару и имел очень приличный вид. Глаза его светились горячим чувством.

– Ах, Джуд! – радостно крикнула она, схватив обеими руками его руку и едва сдерживая слезы. – Наконец-то! Боже мой, как я счастлива! Что-же, выходить здесь?

– Наоборот, – я сажусь к вам, дорогая моя. Я уже все обработал. Кроме этой сумки, со мною только большой сундук в багаже.

– Но разве мне не выходить? Значит, мы не останемся здесь?

– Ведь нам-же невозможно это, разве вы этого не понимаете? Здесь нас знают – меня уж во всяком случае. Я взял билет до Ольдбрикгэма, а вот и для вас билет туда-же. Мне некогда было написать вам о том, куда я решил перебраться. Ольдбрикгэм очень большой город – в нем тысяч семьдесят жителей и там о нас ни одна душа ничего не узнает.

– Значит, вы оставили здешнюю работу в соборе?

– Да. Это у меня вышло скоропалительно, так как ваше письмо явилось неожиданно. Собственно мне следовало кончить свою неделю, но по настоятельной просьбе меня уволили. Да я все равно бежал-бы в любой день по вашему приказанию, моя Сусанна, я ведь не раз уже делал это для вас!

– Я боюсь, что наношу вам ущерб своим появлением, разрушаю вашу духовную карьеру, словом все, все.

– Теперь все это для меня кончилось; и Бог с ним! мой рай не там, а здесь, на земле.

– О, я плохая замена таких идеалов, – возразила она взволнованным голосом и не скоро могла снова овладеть собою.

– Как он был добр, что отпустил меня, – продолжала Сусанна. – А вот записка, найденная мною на моем туалетном столе и адресованная вам.

– Он хороший человек, – заметил Джуд, пробегая записку, – Я стыжусь, что ненавидел его за женитьбу на вас.

– По кодексу женских причуд мне, пожалуй, следовало-бы вдруг полюбить его за то, что он так великодушно и неожиданно отпустил меня, – ответила Сусанна, улыбаясь. – Но я такая холодная и неблагодарная, что даже это великодушие не заставило меня полюбить его, или раскаяться, или желать остаться у него женою.

– Для нас было-бы лучше, если-б он оказался менее уступчивым, и вам пришлось-бы убежать против его воли.

– На это я-бы не решилась.

Джуд молча глядел в её лицо, потом вдруг поцеловал ее и хотел обнять, но Сусанна остановила его.

– Надо еще сказать вам курьезную новость, – сказал Джуд после некоторой паузы. – Арабелла, в последнем письме, умоляет меня дать ей развод – из жалости к ней, как она выражается. Она желает честно и легально вступить в брак с тем господином, с которым она живет, – ну, и просит помочь ей осуществить это дело.

– Как-же вы поступили?

– Я согласился. Если она хочет начать новую семейную жизнь, то у меня имеются слишком очевидные резоны не препятствовать ей.

– И тогда вы будете свободны?

– Да, буду свободен.

– Куда взяты наши билеты? – спросила она с отличавшею ее в этот вечер непоследовательностью.

– До Ольдбрикгема, как я вам уже сказал.

– Но разве не будет очень поздно, когда мы туда приедем?

– Я думал об этом и заказал комнату для нас в тамошней гостиннице Общества Трезвости.

– Одну?

– Да одну.

Она взглянула на него. – Ах, Джуд! – воскликнула она, отстранившись от него. – Я знала, что вы можете так поступить и что вы обманывались на мой счет…

Джуд сидел молча, нахмурившись, и Сусанна, видя его расстройство, прильнула щекой к его лицу, прошептав:

– Не огорчайтесь, милый Джуд.

– Милая Сусанна, ваше счастье для меня выше всего – хотя мы то и дело с вами ссоримся! – и ваше желание для меня закон. Поверьте, что я вовсе не эгоист, пусть будет, как вы хотите. Но быть может это означает, – продолжал он после тревожного размышления, – не то, что вы держитесь условных взглядов, а что вы не любите меня!

Сусанна не решилась воспользоваться даже таким очевидным вызовом на откровенность:

– Отнесите это к моей радости, – сказала она с торопливой уклончивостью, – к естественной радости женщины при наступлении развязки. Я могу сознавать наравне с вами, что с этой минуты имею неоспоримое право жить с вами, как вы желали. Я могу держаться того мнепия, что при известном состоянии общества никому не может быть дела до отца моего ребенка, что это составляет мое личное дело. Но, благодаря великодушию мужа, которому я обязана теперь свободой, мне необходимо быть более строгой. Если-бы вы похитили меня из окна и он гнался-бы за нами с револьвером, тогда дело сложилось-бы иначе. Но не принуждайте и не осуждайте меня, Джуд! Поймите, что у меня не хватает смелости держаться своих мнений. Я знаю, что я жалкое, несчастное существо. Да и характер мой не такой страстный, как ваш!

Джуд повторил просто:

– Я думал то, что должен был думать. Но раз вы не хотите, – что делать! Я уверен, что и Филлотсон думал так-же. Вот послушайте, что он мне пишет.

Джуд развернул переданное ею письмо и прочел следующее:

«Я ставлю лишь одно условие – чтобы вы были к ней добры и ласковы; я знаю, вы любите ее, но и любовь бывает иногда жестока. Вы созданы друг для друга. Это очевидно для всякого. Вы были „третьей тенью“ вовсю мою короткую жизнь с нею. Повторяю, берегите Сусанну».

– Он добрый старик, неправда-ли! – сказала она, отирая слезы. После некоторого раздумья она продолжала: – я никогда не была так расположена любить Ричарда, как в то время, когда он так заботился снабдить меня всем нужным на дорогу, не забыв и деньги. Но я не поддалась. Люби я его хоть чуточку, как жена, я вернулась-бы к нему обратно, даже теперь.

– Но ведь вы не любите его!

– Это верно – о, как страшно верно. Не люблю!

– Но я боюсь, что и меня тоже, да и вообще никого не любите! – воскликнул Джуд. – Знаете что Сусанна, иногда, рассерженный вами, я думал, что вы неспособны к настоящей любви.

– Послушайте, Джуд, это не хорошо и не благородно с вашей стороны! – возразила она сердито, глядя в сторону. Потом вдруг, обернувшись к нему, торопливо проговорила: – Я люблю вас несколько иною любовью сравнительно с большинством других женщин. Она очень тонкого свойства и состоит в удовольствии быть с вами, и я не хочу идти дальше! Я совершенно уяснила себе, насколько рискованно женщине и мужчине доходить до известных отношений. Мы сохраним свободу, и я уверена, что мои желания будут для вас выше личного удовлетворения. Не спорьте-же об этом, милый Джуд!

– Хорошо… Но ведь вы меня сильно любите, Сусанна? Скажите – да! Скажите, что любите хоть на пятую, на десятую часть того, как я вас люблю, и я буду счастлив!

– Я позволила вам поцеловать меня, и это должно было-бы служить вам ответом.

– Да, всего один раз.

– Ну, что-же, будьте и этим довольны.

Он откинулся к дивану и не оборачивался к ней долгое время. Ему невольно вспомнился эпизод из прошлого Сусанны с бедным студентом, с которым она обходилась точно так-же, и он видел в себе вероятного наследника его незавидной доли.

Вдруг Сусанна встрепенулась под впечатлением новой мысли.

– Мне неудобно ехать в гостинницу Трезвости после вашей телеграммы о нашем приезде, – заявила она.

– Почему?

– Сами можете понять.

– Так мы найдем другую. Но мне кажется, Сусанна, что, со времени вашего брака с Филлотсоном из-за нелепого скандала, вы вполне подчинились тираннии общественного мнения.

– Я знаю, что вы меня считаете очень дурной и беспринципной, – проговорила она, стараясь смахнуть набежавшие слезы.

– А я знаю только одно: что вы моя бесценная Сусанна, с которой никакие силы, ни настоящие, ни будущие обстоятельства не могут разлучить меня!

Изворотливая софистка во многих житейских вопросах, Сусанна оказывалась совершенным ребенком в других. Это уверение Джуда удовлетворило ее, и они добрались до места назначения в самых дружеских отношениях. В Ольдбрикгэм они приехали около девяти вечера. В виду желания Сусанны, Джуд привел ее в другую гостинницу, оказавшуюся той самой, в которой он останавливался недавно с Арабеллой. По рассеянности, он не узнал сначала этого отеля. Они заняли по комнате и условились сойтись к позднему ужину. В отсутствие Джуда, служанка заговорила с Сусанной:

– Если не ошибаюсь, сударыня, ваш родственник или знакомый приезжал к нам как-то раз поздно, вот в это-же время, с женой – только помню, что не с вами. Вот так-же приехал как и теперь, вдвоем.

– В самом деле? – спросила Сусанна с болью в сердце. – Вероятно, вы ошиблись! как давно это было?

– Месяц или два тому. Она была такая красивая, видная дама.

Когда Джуд вернулся и сел за ужин, Сусанна казалась грустной и задумчивой. – Джуд, – сказала она ему сухо, при расставании в корридоре, – мне здесь не нравится, я не могу выносить этого притона! И сами вы мне не нравитесь.

– Какая-же вы непостоянная, Сусанна! Но скажите, почему с вами эта перемена?

– А потому, что жестоко было привести меня сюда! Вы были здесь недавно с Арабеллой. Вот почему.

– Ах, что вы!.. оправдывался Джуд, оглядываясь, нет-ли прислуги. – Ну, да – гостинница та самая, но, право, я не узнал ее. В этом еще нет беды, раз мы остановились здесь в качестве родственников.

– Как давно вы здесь были? Говорите, говорите мне все! – волновалась Сусанна.

– За день перед тем, как я встретил вас в Кристминстере, когда мы вместе возвращались в Меригрин. Я же сказал вам, что виделся с нею.

– Да, но вы сказали не все. Вы передавали, что встретились, как чужие, а не как муж с женою, и даже не упомянули, что помирились с нею.

– Мы с него вовсе и не мирились, – возразил он уныло. – Больше я ничего не могу вам объяснить, Сусанна.

– Вы лукавили со много, вы, моя последняя надежда! Я никогда не забуду этого, никогда!

– Но ведь по вашему собственному желанию, дорогая Сусанна, нам предстоит быть только друзьями… Все это как-то непоследовательно с вашей стороны.

– И друзья могут ревновать!

– Я этого не понимаю. Ничего не уступая мне, вы требуете, чтобы я во всем уступал вам…

Сусанна была так расстроена, что он должен был проводить ее в комнату и затворить дверь, чтобы их не слышали посторонние.

– Это та самая комната? Так, так – я вижу по вашему выражению, что та! Я не желаю в ней оставаться. О, какое предательство с вашей стороны навязать ее мне!

– Но поймите-же, наконец, Сусанна, ведь она была моего законной женою…

Опустившись на колени перед кроватью, Сусанна уткнула лицо в подушку и заплакала.

– Я никогда еще не видал такой взбалмошной женщины с болезненным, извращенным чувством, – запальчиво сказал Джуд.

– Вы говорите так потому, что не понимаете моего чувства, – упрекнула его Сусанна.

Упрек был заслужен. Джуд, действительно, не вполне понимал её чувство.

– Я, ведь,думала, что вы никем не интересовались, никого на свете не желали, кроме меня, – с тех пор, как знаете меня, навсегда! – продолжала Сусанна.

– Я никого не желал и не желаю, – подтвердил Джуд, такой-же расстроенный, как и она.

– Но вы вероятно много думали о ней! Или…

– Нет, нисколько. Вы тоже, как женщина, не понимаете моего чувства. Скажите на милость, что вы так взбесились из пустяков?

– Послушайте, Джуд, я никогда не переставала думать, что принадлежу вам, потому что была вполне уверена, что Арабелла никогда не была в действительности вам женою с тех пор, как самовольно бросила вас! Я понимала так, что развод ваш с нею и мой с Ричардом прекращает всякую силу брака.

– На это я могу сказать вам только вот что. Она обвенчалась, и при том самым легальным образом, с другим – я узнал об этом только после нашей поездки с него сюда.

– Как так с другим?..

– Да. Она сама, для очищения совести, настоятельно просила меня дать ей развод для вступления с ним в законный брак. Итак, вы видите, что мне нет надобности встречаться с него опять.

– Ну хорошо. Теперь прощаю вас, и вы можете поцеловать меня один разок, только не долго.

Она кокетливо приложила свой пальчик к его губам, и он в точности исполнил её приказание.

– Вы любите меня очень сильно, неправда-ли, несмотря на мои… понимаете?

– Да, да, моя голубка, разумеется! – ответил Джуд и со вздохом пожелал ей спокойной ночи.

VI

По возвращении в свой родной Чэстон в качестве школьного учителя, Филлотсон возбудил интерес в себе и вызвал в местных жителях прежнее уважение. Когда-же, вскоре после своего прибытия, он поселился с хорошенькой женою – по их мнению даже слишком хорошенькой для него, – они отнеслись к ней самым доброжелательным образом.

Первое время отсутствие Сусанны не вызывало в городе никаких толков. Когда-же прошел целый месяц после этого эпизода, и Филлотсон на вопросы знакомых принужден был отвечать, что он не знает, где находится его жена, общее любопытство стало возростать и, наконец, все решили, что Сусанна обманула и бросила его. К тому-же усилившаяся апатия учителя к своему делу давало лишнее подтверждение этой догадке.

Однажды зашел в школу президент совета, и прослушав преподавание, отвел Филлотсона в сторону от детей и начал так:

– Извините меня, Филлотсон, за мой вопрос, вызванный общими пересудами. Правду-ли говорят о вашей семейной неприятности, будто жена ваша бежала с любовником? Если так, я от души сочувствую вашему горю.

– Жена оставила меня при обстоятельствах, обыкновенно вызывающих сочувствие к мужу. Но я дал ей на отъезд мое полное согласие.

Президент видимо ничего не понял из этого туманного объяснения.

– То, что я сказал, сущая правда, – продолжал Филлотсон с волнением. – Она просила отпустить ее и я согласился, так как не мог поступить иначе. Она женщина совершеннолетняя, и это желание было вопросом её, а не моей совести. Я не желал быть её палачом. Больше мне объяснять нечего, и от дальнейших расспросов я отказываюсь.

Президент счел дело исчерпанным и сообщил о нем членам совета. Филлотсон был приглашен администрациею на частное объяснение. После продолжительной пытки в совете, он вернулся домой, по обыкновению, бледный и измученный до нельзя. Джиллингам сидел уже у него, ожидая его возвращения.

– Ну вот и вышло как вы говорили, – заметил Филлотсон, тяжело опустившись в кресло. – Совет требует, чтобы я подал в отставку по поводу моего скандального поступка – предоставления свободы исстрадавшейся жене, или как он это называет – поощрения разврата; но я не подам отставки.

– Я бы подал, – возразил Джиллингам.

– А я нет. Это не их дело. Скандал вовсе не касается моей педагогической деятельности. Пусть выгонят, если хотят…

Джиллингам понимал всю безнадежность положения своего упрямого друга, но не сказал больше ни слова. Вскоре, однако, пришло и формальное извещение совета об отставке. Филлотсон ответил, что не примет отставки и собрал публичный митинг. Изложив пред собравшимися свое дело, Филлотсон настаивал на том, что оно семейное, вовсе не касающееся администрации школы. Почетные жители города, все до одного, были против Филлотсона. Но к немалому его удивлению, на митинге как из земли выросло человек десять-пятнадцать его неожиданных защитников и доброжелателей. Выше было упомянуто, что Чэстон был пристанищем для всякого рода странствующих артистов и балаганщиков, кочевавших по многочисленным ярмаркам и базарам всего Вессекса в осенние и зимние месяцы. Хотя Филлотсон никогда слова не сказал с этими господами, но они благородно взяли на себя его защиту. Их группа состояла из двух паяцев, содержателя тира, с девицами, заряжавшими ружья, двух боксеров, содержателя карусели, торговца пряниками и, наконец, владельцев парусной лодки и силомера. Эта отважная фаланга, вместе с другими представителями независимого мнения, начала выражать свои мысли пред собранием так резко, что возгорелся шумный спор, перешедший в общую свалку, причем классная доска была опрокинута, стекла в некоторых окнах разлетелись в дребезги, и в одного из отцов города пустили бутылкой с чернилами… Возмущенный скандалом, Филлотсон жалел, что не подал отставки по первому требованию, и вернулся домой таким расстроенным, что слег в постель.

Джиллингам приходил по вечерам извещать его и однажды упомянул имя Сусанны.

– Ей нет никакого дела до меня! – сказал Филлотсон со вздохом.

– Она не знает, что вы больны.

– Тем лучше для нас обоих.

Однако, вернувшись домой, Джиллингам, после некоторого раздумья, сед и написал Сусанне письмо.

Спустя дня три, вечером, когда солнце во всем великолепии обливало лучами заката Блекмурскую долину, больному показалось, что он слышит чьи-то шаги, приближающиеся к дому, а через несколько минут он услыхал и стук в свою дверь. Он не ответил; но чья то рука нерешительно отворила дверь. На пороге стояла Сусанна. Она была в легком весеннем платье, и явилась каким-то привидением – подобно впорхнувшей войной бабочке. Он обернулся в ней и вспыхнул.

– Я слышала, что ты болен, – сказала она, склонив над ним свое встревоженное лицо, – и зная, что ты признаешь между мужчиной и женщиной, кроме плотских влечений, и другие чувства, я я пришла навестить тебя.

– Я не особенно болен, милый друг. Мне просто не по себе.

– Этого я не знала. Боюсь, что только серьезная болезнь могла оправдать мое появление.

– Да… да, мне больно, что ты пришла. Это еще слишком скоро… Вот все, что я могу сказать. Ну, что делать, значит так нужно. Ты вероятно не слыхала насчет школы? Я ведь перехожу отсюда в другое место…

Сусанна ни теперь, ни после даже не заподозрела, какие огорчения вынес её Ричард из-за того, что отпустил ее: до неё не доходили никакие вести из Чэстона. Когда им подали чай, Сусанна подошла к окну и задумчиво сказала:

– Как чудно закатывается солнце, Ричард.

– Да; но я теперь не могу наслаждаться этой картиной; солнышко не заглядывает в этот мрачный угол, где я лежу; а встать я не могу.

– Погоди, я сейчас помогу тебе, – сказала Сусанна и тотчас же ухитрилась показать ему закат известным приспособлением туалетного зеркала.

Филлотсон был доволен, и грустная улыбка озарила его страдальческое лицо. – Странное право ты существо, Сусанна, – проговорил он, когда солнце осветило его изголовье. – Пришло же тебе в голову навестить меня после всего, что между нами произошло!

– Не будем вспоминать об этом, – быстро перебила Сусанна. – Мне надо захватить омнибус к поезду. Я уехала в отсутствие Джуда, и он не знает о моем отъезде, а потому мне нужно спешить. Ричард, мой милый, я так рада, что тебе лучше! Скажи, ты не презираешь меня, неправда-ли? Ты был для меня всегда таким добрым другом!

– Я рад слышать, что ты так думаешь, – проговорил Филлотсон сухо. – Нет, ответил он на её вопрос, я тебя не презираю.

Когда настало время уходить, Сусанна пожала ему руку на прощанье и уже затворяла за собой дверь; губы её дрожали, а на глазах блеснули слезы.

– Сусанна! – окликнул Филотсон.

Она вернулась.

– Сусанна, проговорил он, – хочешь все забыть и остаться? Я все забуду.

– О, ты не можешь! – быстро возразила она. – Теперь уже не можешь простить мой тяжкий грех!

– Ты хочешь, вероятно, этим сказать, что теперь он муж твой?

– Пожалуй и так: он получает развод от жены своей Арабеллы.

– От жены? Для меня совершенная новость, что у него есть жена.

– Это была плохая партия.

– Подобно твоей?

– Подобно моей. Он это делает не столько в своих, сколько в её интересах. Она писала и говорила ему, что после развода она может вступить в брак и жить честно, и Джуд согласился на это.

– Брак… жена… развод… Как опостылели мне эти слова! Так, слышишь? – я могу все забыть, Сусанна.

– Нет, нет! теперь ты не можешь взять меня обратно… Мне пора уходить, – заявила она. – я побываю опять, если ты позволишь.

– Я и теперь прошу тебя не уходить, а остаться.

– Благодарю тебя, Ричард; но мне право же пора. Я не могу остаться.

С этими словами Сусанна окончательно удалилась.

* * *

Джиллингам принимал такое живое участие в судьбе Филлотсона, что навещал его раза два или три в неделю. Придя к нему после визита Сусанны, он застал друга своего внизу и заметил, что его беспокойное настроение сменилось более ровным.

– Она была у меня после вашего посещения, – сказал Филлотсон.

– Уж не жена ли ваша? Значит, вы помирились?

– Нет… Она пришла, взбила своей маленькой ручкой мои подушки, с полчаса изображала собою заботливую сиделку, а потом исчезла.

– Ах, чорт возьми, какая же она бедовая, взбалмошная бабенка! Не будь она ваша жена…

– Она и так не моя жена, а другого, и только носит мое имя. Я думаю, мне следует порвать с ней легальные узы. Что толку держать ее на привязи, когда она принадлежит не мне? Я знаю, – она примет такой шаг за величайшую милость к себе. Как христианка, она сочувствует мне, жалеет меня и даже плачет обо мне; но как мужа она меня ненавидят, проклинает – надо говорить без обиняков – прямо проклинает, и мне остается один благородный, достойный и гуманный исход – кончать то, что я начал… Да и по светским условиям ей лучше быть независимой. Я безнадежно разбил свою карьеру из за решения, которое считал наилучшим для нас. Я вижу пред собой только безысходную бедность вплоть до могилы. Меня ведь теперь никуда не возьмут учителем. Мне будет легче переносить одному предстоящую тяжкую долю. Ей же развод не может причинить никакого зла, напротив может принести только счастье…

Джиллингам ответил не вдруг.

– Я могу не согласиться с вашим мотивом, – деликатно сказал он, наконец. – Но я полагаю, что вы правы в своем решении, если только можете осуществить его, хотя я и сомневаюсь в возможности осуществления.

Часть V Ольдбрикгэм и другие места

I

На сколько оправдались сомнения Джиллингама, будет видно из целого ряда тяжелых месяцев и событий, последовавших за обстоятельствами, переданными в последней главе, и доходящих до одного воскресения в феврале следующего года.

Сусанна и Джуд жили в Ольдбрикгэме совершенно в тех же отношениях, какие установились между ними за год перед тем, когда она оставила Чэстон.

Они сходились обыкновенно к общему завтраку в маленьком домике, нанятом Джудом и меблированном старинной обстановкою его тетки. Когда в описываемое утро он вошел в столовую, Сусанна держала в руках только что полученное письмо.

– Ну, рассказывай, какие новости? – сказал он, поздоровавшись с нею поцелуем. Сусанна передала ему содержание письма, сообщавшего, что оба ходатайства – о разводе Филлотсона и Фолэ – признаны и утверждены в высшей судебной инстанции.

– Ну, теперь, Сусанна, ты, во всяком случае, можешь поступить, как тебе угодно, – сказал Джуд, с любопытством всматриваясь в лицо своей возлюбленной.

– Неужели мы с тобой теперь так свободны, как будто ты никогда не женился, а я не выходила замуж?

– Совершенно так. Разве только пастор, по своему личному взгляду, не согласится обвенчать нас и передаст совершение обряда другому пастору.

– Как бы то ни было, мы можем жить с тобой вместе…

Мало-помалу и Сусанна присоединилась к радости своего поклонника от сознания свободы и предложила отправиться на прогулку за город.

Они вышли из города и пошли мимо обширных голых полей, лишенных и красок, и растительности. Впрочем, они были так заняты своим положением, что мало интересовались окружавшей их природой.

– Итак, моя дорогая, общий вывод из всего этого тот, что мы можем вступить в брак после некоторого промежутка, требуемого приличием.

– Мне не хочется сказать – нет, милый Джуд; но я держу с и теперь своего прежнего взгляда на брак… Мне кажется, я гораздо охотнее согласилась бы жить всегда, как мы живем теперь, встречаясь между собою только днем. Так гораздо приятнее – по крайней мере для женщины. Мне кажется, Джуд, что я начну бояться тебя с того момента, как ты обяжешься любить меня под легальным клеймом. Фи, как все это ужасно и скверно!.. Между тем, если ты любишь меня совершенно свободно, я верю тебе более всех в целом свете.

– Нет, нет, не говори, что я могу перемениться! – горячооспаривал Джуд, хотя в его голосе слышалась неуверенная нотка. – Ведь люди женятся, главным образом, потому, что не могут противостоять естественному влечению, хотя многие из них знают, что им придется покупать краткое блаженство ценою терзаний всей жизни. Ведь ты, Сусанна, – ты какое-то фантастическое, бесплотное существо, и потому ты можешь разумно поступать в таких обстоятельствах, когда мы, несчастные и жалкия твари более грубого склада – не можем.

– Вот ты и признал, – сказала она со вздохом, – что брак, вероятно кончился-бы несчастием для нас.

Джуд опять вернулся к своей старой жалобе, что, несмотря на всю интимность их отношений, он не единого раза еще не слыхал от неё честного и открытого признания, что она любит или может любить его.

– Я право думаю иногда, что ты и не можешь любить, – сказал он нерешительно.

Сусанна, задумчиво смотревшая в пространство, вдруг ответила с раздражением:

– Мне кажется, что я действительно не люблю тебя теперь так, как прежде любила!.. Ты слишком нетерпим и любишь пускаться в скучные наставления. Весьма возможно, конечно, что мои пороки заслуживают самого беспощадного осуждения…

– Нет, Сусанна, я не считаю тебя порочной. Ты милая и добрая. Но ты бываешь скользка, как угорь, когда я желаю добиться от тебя признания.

– Ну, хорошо, пусть я дурна, упряма, все что хочешь. Тебе незачем уверять меня в противном. Добрая не станет браниться, как я… Но раз у меня нет кроме тебя иного заступника, то очень обидно, что меня лишают возможности самой решить, должно-ли мне венчаться с тобою или нет…

– Сусанна, друг мой милый, счастье мое, я вовсе не хочу принуждать тебя, у меня этого и в мыслях нет. Право, стыдно быть такой раздражительной. Лучше перестанем говорить об этом вопросе и будем жить, как жили, а прогулку нашу окончим в разговорах о цветах, о заливных лугах и других хороших вещах.

После этого между ними несколько дней не было речи о брачном вопросе, хотя при их жизни в одном корридоре вопрос этот не выходил у них из головы. Сусанна оказывала ему существенную подмогу в его работе. Джуд в последнее время работал от себя могильные плиты и резал надписи на них, а Сусанна, в промежутки от домашних занятий, вырисовывала ему надписи и чернила их после вырезки. Это ремесло было ниже его прежних соборных работ, и его единственными клиентами были соседние бедняки, которые рады были дешевому мастеру для своих простых памятников. Зато он чувствовал себя более независимым, чем прежде, и главное – только это дело и давало возможность Сусанне, желавшей жить трудом, оказывать ему подмогу в работе.

II

Как-то вечером, в конце месяца, Джуд вернулся домой с лекции по древней истории, читанной в одном общественном собрании. Он вошел в столовую, где Сусанна, остававшаяся дома, приготовила ужин, и взял в руки какой-то иллюстрированный журнал. Просматривая его, он взглянул на Сусанну и заметил тревожное выражение её лица.

– Ты вероятно чем-то расстроена, Сусанна? – спросил он.

Сусанна ответила не вдруг.

– Я имею передать тебе кое-что, – проговорила она.

– Разве кто-нибудь был у нас?

– Да, одна дама. – Голос Сусанны дрогнул при этих словах. – Я не знаю, так ли я поступила или нет, – продолжала она. Я сказала, что тебя нет дома, и когда она ответила, что будет ждать, я прямо объявила, что едва ли ты захочешь ее видеть.

Сусанна пытливо и настойчиво смотрела на него.

– Но кто же эта особа? Разве она не назвала себя.

– Нет, но я знаю, кто она – кажется… Это была Арабелла?

– Что ты – Господь с тобою! Чего ради придет ко мне Арабелла?

– Ах, я сама не знаю, но только уверена, что это была она! Я почувствовала это по блеску в её глазах, когда она смотрела на меня. Это была полная и довольно грубая женщина.

– Я не назвал бы Арабеллу грубой, разве в разговоре. Впрочем, она могла за это время испортиться на трактирной службе. Она была очень красива, когда я знал ее.

– Красива! Еще бы! – она и сейчас красива! – ответила ужаленная Сусанна.

– Мне сейчас показалось, Сусанна, что твои маленькия губки дрожат. Но, ведь, она ничего для меня не представляет, и добродетельно вышла замуж за другого. И из-за чего бы она пришла смущать нас?

– Ах, Джуд, по клянусь тебе, право же это была Арабелла! – воскликнула Сусанна, закрыв лицо руками. – И какая я несчастная! Её приход кажется мне плохим предзнаменованием. Ведь ты не хотел-бы ее видеть, скажи, не хотел бы, Джуд?

– Конечно не хотел бы. Разговор с него был бы очень тягостен не только для меня, но и для неё. Однако, как-никак, она ушла. Бе говорила-ли она, что придет опять?

– Нет. Но она ушла очень неохотно.

Взволнованная этим неожиданным эпизодом, Сусанна не могла дотронуться до ужина и, когда Джуд кончил свой, она собралась идти спать. Но едва она успела сгресть уголья в камине, запереть наружную дверь и подняться наверх, как раздался звонок. Сусанна моментально выскочила из своей комнаты.

– Это опять она! – прошептала она с негодованием.

Они прислушались. Звонок повторился. Прислуги в доме не было, и отворить дверь приходилось одному из них.

– Постой, я отворю окно, – сказал Джуд. – Кто бы это ни был, невозможно впустить в дом постороннего в такое позднее время.

Джуд пошел в свою спальню и отворил окно. Темная улица, давно освободившаяся от рано возвращающагося рабочего люда, была пуста, и в свете фонаря виднелся только силуэт женщины, расхаживающей по троттуару.

– Кто там? – окликнул Джуд в окно.

– Позвольте узнать, не вы ли м-р Фолэ? – спросила женщина, голос которой принадлежал несомненно Арабелле.

– Она? – спросила Сусанна в дверь, чуть ни с ужасом.

– Да, голубка, – ответил Джуд. – Что вам нужно, Арабелла?

– Прошу вас, Джуд, извините меня за беспокойство, – покорно проговорила Арабелла. – Но мне до зарезу нужно было видеть вас, если возможно сегодня же. Я в ужасной тревоге и решительно некому помочь мне!

– В тревоге, говорите вы?

– Да.

Наступила пауза. В груди Джуда видимо шевельнулось несовсем уместное в данный момент сочувствие.

– Но разве вы не замужем? – спросил он.

Арабелла запуталась.

– Нет, Джуд, не замужем, – призналась она. – В конце концов он отказался, и я в большом затруднении. Впрочем, надеюсь скоро поступить на должность конторщицы в таверне. Но на это нужно время, а теперь меня страшно пугает неожиданная ответственность, грозящая мне из Австралии. Иначе поверьте, я не посмела бы беспокоить вас. Об этом мне и нужно поговорить с вами.

Сусанна продолжала следить за переговорами с мучительным напряжением.

– Не нуждаетесь-ли вы в деньгах, Арабелла? – спросил Джуд уже более осторожно.

– Я имею безделицу, чтобы заплатить за ночлег, но мне не с чем вернуться обратно.

– А где вы живете?

– Все еще в Лондоне. – Она-было хотела дать адрес, но как-бы спохватившись, сказала: – Боюсь, что нас могут слышать, а мне не хочется так громко передавать о моих личных обстоятельствах. Если-бы вам можно было пройти со много тут недалеко – до гостинницы, где я остановилась переночевать, то я-бы вам объяснила.

– Бедняжка! я действительно обязан сделать ей эту любезность, – сказал Джуд в сильном смущении. – Так-как завтра она уезжает обратно, то это свидание не может причинить мне больших хлопот.

– Но ведь ты можешь навестить ее завтра, Джуд, – послышался жалобный голос из-за двери. – Поверь, это только чтобы опутать тебя, как она прежде с тобой проделывала. Не ходи, не ходи, милый! Это низкая, безнравственная женщина.

– Но я должен! – протестовал Джуд. – Не пытайся удержать меня, Сусанна. Богу известно, как мало я люблю ее теперь. Но все-же я не хочу быть жестоким к ней.

Он повернул на лестницу.

– Но ведь она уже не жена тебе! – кричала ему в бешенстве Сусанна. – А я…

– А ты еще не моя жена, голубка, – сказал Джуд.

Она не сказала больше ни слова, и возвращаясь в свою комнату, слышала, как он сошел с лестницы, вышел и запер за собою дверь.

По женской слабости, Сусанна не выдержала и тоже спустилась вниз, всхлипывая и прислушиваясь. Она знала расстояние до гостинницы, в которой остановилась Арабелла. Если он не возвратится скоро, значит – остался. Она взглянула на часы – половина одиннадцатого. Джуд мог зайти с ней в гостинницу, так как они поспеют до её закрытия; она может заставить его выпить с нею, и Богу одному известно, какие невзгоды могут тогда на него обрушиться…

Не прошло и четверти часа, как дверь отворилась, и появился Джуд.

Сусанна встретила его радостным восклицанием. – О, я знала, что могу на тебя положиться!

– Я не нашел ее нигде по близости, да и вышел в туфлях. Бедняжка, вероятно, ушла, подумав, что я безучастно отказался от её приглашения. Я вернулся за сапогами, а то дождик накрапывает.

– Мне обидно, что ты доставляешь себе такое беспокойство из-за особы, которая всегда обходилась с тобой так дурно, – возразила Сусанна в припадке ревнивого разочарования.

– Но, послушай, Сусанна, ведь она женщина, да еще когда-то любимая мною; недьзя-же мне быть бесчувственным к её горю. Я сам, может быть, еще грубее её! Я глубоко убежден, что ношу в себе задатки всех человеческих слабостей, и вот почему я понял, что с моей стороны было нелепостью мечтать о духовной карьере. Мне удалось избавиться от пьянства, но я не знал, в какую новую форму преобразится во мне подавленный порок! Я люблю тебя, Сусанна… Я хотел-бы, чтобы те добродетельные праведники, которые, бывало, осуждали меня по поводу Арабеллы и других приключений, стали-бы теперь на мое место. Они поняли-бы, что мне приходилось переживать – здесь, подле тебя… Однако пора, Арабелла ждет. Я должен выслушать ее, Сусанна!

– Больше я ничего не скажу. Если ты должен, – это твое дело! И она разразилась рыданиями. – У меня никого нет, кроме тебя, Джуд, а ты покидаешь меня! Я не знала, что ты такой. Я не могу вынести этой пытки! И если-бы еще Арабелла была твоею…

– Так будь-же ты моею.

– Ну, хорошо Джуд… Если я должна – если ты так хочешь этого, я согласна! Я буду твоей женою. Хорошо – я согласна, ты слышишь – согласна! Мне следовало предвидеть, что ты победишь при тех условиях, в которых мы жили это время.

Она бросилась к нему и обвила руками его шею. – Я вовсе не хладнокровное, бесполое существо! Я рада принадлежать тебе, слышишь? Я сдаюсь!..

– Я не пойду к ней, – сказал он, нежно обнимая Сусанну, – Перестань же плакать. Вот так… Еще, еще!.. – говорил он, целуя ни лицо, её губки, – и запер парадную дверь.

* * *

За ночь шел дождь, и с утра улицы были грязные.

– И так, моя голубка, – весело заговорил Джуд за завтраком. – Нынче суббота, и я думаю просить безотлагательно произвести оглашение – так, чтобы первое было сделано завтра, иначе мы теряем неделю.

Сусанна рассеянно согласилась на оглашение, но мысли её были направлены совсем в другую сторону. Оживление исчезло с её лица и заменилось выражением уныния.

– Я сознаю, что была слишком эгоистична вчера, – проговорила она. – С моей стороны было крайне не любезно и даже грубо третировать Арабеллу, как я себе это позволила. Я не подумала о том, что она в беде и желает поговорить с тобою. Любовь имеет и свою мрачную сторону, по крайней мере, когда к ней примешивается ревность. Я хотела бы знать, как она, бедняжка, добралась вчера до гостинницы. А что ты скажешь, если я схожу проведать ее? Представь, я продумала о ней все утро.

– Пожалуй, если тебе хочется… Я не мешаю. А когда ты вернешься – прибавил он, – мы можем вместе сходить насчет оглашения. Хочешь?

Сусанна согласилась и вышла в пальто и с зонтиком, позволив Джуду расцеловать ее.

– Птичка поймана, наконец! – промолвила она с какою-то горькою усмешкой.

– Ну, еще не совсем, – возразил Джуд.

Она пошла по грязной улице и остановилась у гостинницы Арабеллы. Ее провели наверх в её комнату. Арабелла еще не вставала.

– Я зашла к вам только на минуту узнать, благополучно-ли вы дошли вчера? – сказала Сусанна приветливо. – Я потом боялась, чтобы с вами чего не случилось.

– Ах, как это глупо! – раздраженно воскликнула Арабелла. – Я думала, что мой гость – ваш друг, ваш муж, мистрис Фолэ, как, полагаю, вы себя называете! – и она опять откинулась на подушки с оттенком разочарования, изменив заранее подготовленное выражение лица.

– Нет, я ни называю себя так, – ответила Сусанна.

– Ну, извините, я думала, что вы носите его имя, хотя-бы он и не был вашим законным мужем. Впрочем, на приличие всякий волен смотреть по своему.

– Я не понимаю, что вы хотите сказать, – возразила Сусанна сдержанно. – Он мой, если вам это желательно знать!

– А вчера он не был вашим?

Сусанна вспыхнула румянцем. – Из чего вы это заключаете? – спросила она.

– Из тона, которым вы говорили со много в дверь. Ну, моя милая, проворно-же вы все повернули. Мне кажется, мой вчерашний визит поторопил вас маленько – ха, ха! – но я не желаю отнимать его у вас.

Сусанна рассеянно смотрела в окно на дождь, потом на грязную обстановку комнаты и на подвязную косу Арабеллы, висевшую на зеркале, и жалела, что пришла. Во время этой паузы постучалась, горничная и подала телеграмму с адресом «М-с Кортлет».

Арабелла вскрыла телеграмму, и её беспокойный взгляд вдруг преобразился.

– Я очень благодарна вам за участие ко мне, – проговорила она ласково, когда горничная удалилась; – но вам нет надобности беспокоиться за меня. Мой любовник, в конце концов, убедился, что не может без меня обойтись, и соглашается исполнить обещание жениться на мне. Он просит меня возвратиться. Его маленькая таверна в Ламбете развалится без меня, по его выражению. Что касается вас, то я на вашем месте всячески умаслила-бы Джуда сейчас-же вести вас под венец и покончить этот вопрос. Говорю вам это по дружбе, моя дорогая.

– Он и ждет этого со дня на день, – холодно возразила Сусанна.

– Так и венчайтесь в добрый час. – Вот и я венчаюсь с своим поклонником, можно сказать, снова, потому что в прежнем обряде была не соблюдена одна важная формальность. В телеграмме, на которую эта служит ответом, я сообщала ему, что почти примирилась с Джудом, и это вероятно всполошило его! Быть может, я и докончила-бы примирение, если-б не забота о вас! – сказала она, улыбаясь: – И тогда как различны были-бы с нынешнего дня наши судьбы! Зная хорошо этого бесхарактерного простяка Джуда, я советую вам покончить с ним легально как можно скорее. Иначе вы наживете себе впоследствии массу затруднений.

– Я же говорила вам, что он сам желает сделать наши отношения легальными, – сказала Сусанна еще с большим достоинством. – Только уступая мне, он не сделал этого тотчас, как я стала свободною. Однако прощайте, мне пора! – быстро проговорила Сусанна, видимо желая прекратить наскучившее объяснение.

– Мне тоже надо вставать – и марш! – проговорила Арабелла, лихо вскочив с постели, так что баночки и пузырьки на её ночном столике задребезжали.

– Погодите минутку, моя милая, – продолжала она, положив руку на плечо Сусанны, – я действительно хотела посоветоваться с Джудом об одном важном деле, как я сказала ему. Я собственно из-за того и приехала… Не забежит-ли он ко мне на вокзал, куда я отправляюсь? Думаете, нет? Ну, ладно, так я напишу ему о деле. Мне не хотелось писать об этом, – ну, да что за беда, напишу.

III

Когда Сусанна вернулась домой, Джуд ждал ее у дверей, чтобы идти по делу об оглашении. Дорогой Сусанна рассказала ему о впечатлениях, вынесенных его из посещения Арабеллы. Она не забыла подчеркнуть её суровые выражения о несостоятельности законного брака – этой ловушки для удержания мужа, по её циничному выражению. Сусанна предпочитала свободную любовь условной и замкнутой и уговаривала Джуда подождать с оглашением. Дело приостановилось недели на три, и все это время они продолжали жить в каком-то фантастическом раю.

Однажды за завтраком, в конце этого периода, им падали письмо и газету от Арабеллы. Сусанна развернула газету, Джуд вскрыл письмо. В газете оказался обычный аннонс о бракосочетании в такой той церкви Кортлета с м-с Донн, т. е. Арабеллы с содержателем гостинницы. Письмо было от Арабеллы и заключало очень важное известие. Арабелла открывала в нем Джуду, что у неё есть сын от него, родившийся в Австралии, о котором она не решалась пока ему говорить. Этого мальчика ей скоро доставят, но так как он еще слишком мал, чтобы помогать им в их деле, тоона просит Джуда взять его к себе… «Ребенок родился через восемь месяцев после нашей разлуки, пред моим отъездом в Австралию», сообщалось в письме, «и он ваш законный сын, что я подтверждаю торжественной клятвой. Каково-бы ни было мое поведение до брака с вами и после, но я держала себя безукоризненно за все время этого брака».

– Скажи, что мне ответить ей? – проговорил Джуд.

Неожиданное известие сильно смутило Сусанну.

– Бедный ребенок, как видно, никому не нужен, – сказала, она, наконец, и на глазах её блеснули слезы.

Джуд между тем овладел собою.

– Будь я в лучших обстоятельствах, я не задумался бы взять его на воспитание, не разбирая, мой это ребенок, или нет. К чему разбираться в этом праздном вопросе? Все дети нашего времени суть дети от нас, взрослого поколения современности, и имеют право на наши общие заботы. Эгоистичная любовь родителей к собственным детям и нелюбовь к детям посторонних, подобно сословному чувству, патриотизму, представляет, в сущности, несимпатичную исключительность узкого себялюбия.

Сусанна вскочила и расцеловала Джуда с глубоким чувством.

– Да, это святая правда, мой милый, возлюбленный Джуд! – восторженно воскликнула она. – Давай же, возьмем его к себе. И если он окажется не твой – тем лучше. По правде сказать, я и сама немножко подозреваю – хотя и не имею к тому особых оснований! Все равно, я буду любить его, как нашего усыновленного ребенка. Как бы то ни было, – продолжала она на дальнейшие рассуждения Джуда, – мы должны взять его. Я сделаю все возможное, чтобы быть для него матерью, и ребенок едва-ли будет нам в тягость. Я буду еще энергичнее работать. Но хотелось бы знать, когда же он приедет к нам?

– Да, вероятно, через несколько недель.

– Всего бы лучше одновременно с тем, когда мы отважимся на свадьбу.

– Если ты отважишься, то я и подавно. Это зависит только от тебя, моя голубка. Скажи только слово, и все будет сделано.

– До приезда мальчика?

– Разумеется.

– По крайней мере, он приедет как-бы в родной дом, – заключила Сусанна.

Вслед за этим Джуд написал Арабелле, чтобы она выслала к ним мальчика тотчас по его приезде. В своем ответе он, конечно, ни единым словом не коснулся вопроса о происхождении ребенка.

На другой день, с обратным поездом, прибывшим в Ольдбрикгэм, часов в десять вечера, в темном уголке третьеклассного вагона можно было видеть мальчика с худеньким бледным лицом и большими испуганными глазами. На шее у него был повязан белый шерстяной шарфик, поверх которого висел на простой бичевке ключ, привлекавший внимание своим блеском в освещении вагонного фонаря. За лентой его шляпы торчал половинный билет. Ребенок сидел, уставив взгляд в спинку противоположной скамейки я не оборачивался к окну даже в минуты остановок поезда на станции.

Поезд пришел в Ольдбрикгэм, и мальчика высадили на пустую платформу, вместе с его чемоданчиком. Бедняжка, по совету кондуктора, оставил пока чемодан на станции, и, расспросив как пройти в назначенную улицу, несмотря на ночную пору, сейчас же тронулся в путь, оглядываясь, чтоб убедиться, что за ним никто не идет и не наблюдает.

После долгих расспросов, мальчик нашел тесный переулок и позвонил у двери домика Джуда. Джуд только-что улегся в постель, а Сусанна вошла в свою комнату, как услыхала звонок и сошла к двери.

– Скажите, здесь живет мой отец? – спросил мальчик. – М-р… Фолэ, так его зовут.

Сусанна бросилась к Джуду и сказала о приезде мальчика.

– Да неужели это он так скоро? – допрашивала она Джуда, когда тот шел отпирать дверь.

Сусанна пытливо вглядывалась в черты лица вошедшего ребенка, и вдруг вышла в другую комнату. Джуд приподнял его в уровень с собою, поглядел на него с грустной нежностью и, посадив в кресло, пошел, взглянуть на Сусанну, которая, как он заметил, была сильно взволнована. Он нашел ее в потьмах, склонившуюся над креслом. Он обнял ее и, прильнув лицом к её лицу, спросил шепотом:

– Что с тобою, Сусанна?

– Все, что сказала Арабелла, верно – совершенно верно! Я вижу вас в нем!

– Ну, что-ж! Во всяком случае, это единственная вещь в моей жизни, которая вышла так, как ей следовало выйти.

– Но другая половина в нем – она! И вот этого я не могу вынести! Но я должна, я попробую привыкнуть к нему.

– Какая ты, однако, ревнивая, Сусанна! Но это не беда! Время может все сгладить… И знаешь что, моя дорогая? Меня занимает, вот какая идея: мы будем воспитывать и подготовлять его в университет. Чего не удалось достигнуть мне, быть может нам удастся осуществить в нем; ты знаешь, ведь теперь бедным студентам легче попасть в высшие заведения, чем было в мое время.

– Ах ты, неисправимый идеалист! – сказала Сусанна и, держа его за руку, обернулась к стоявшему подле него ребенку. Мальчик пристально всматривался в нее.

– Так, наконец, это вы моя настоящая мать? – спросил он.

– А что? Разве я похожа на жену твоего отца?

– Да, он любит вас и вы любите его. Могу я вас называть мамой?

Вдруг мальчик зажмурился и заплакал.

– Можешь, мой дружок, зови меня мамой, если хочешь! – проговорила Сусанна, прижавшись щекою к его лицу, чтобы скрыть навернувшиеся на глаза слезы.

Они дали ему поужинать и устроили для него временную постельку, в которой мальчик вскоре заснул.

– Он назвал тебя раза два мамой перед тем, как заснуть, – заметил Джуд. – Не странно-ли, что он сам захотел так называть тебя!

– Да, это знаменательно, – согласилась Сусанна. – Для нас гораздо интереснее всматриваться в это маленькое, алчущее любви сердечко, нежели в далекия звезды небесного свода. Теперь для нас настало время вооружиться мужеством и покончить с брачной формальностью. Бесполезно бороться против течения. Но скажи, Джуд, ведь ты и после этого будешь любить меня? Я хочу быть ласковой к этому ребенку, хочу быть матерью его, и облечение нашего брака в легальную форму облегчит мне мою задачу.

IV

Много воды утекло с тех пор. Много житейских испытаний выпало на долго Джуда и Сусанны. Его неловкое семейное положение нередко лишало его работы и делового знакомства. Скудость случайного заработка ставила их подчас в безысходную нужду. Их заветную тетушкину мебель продали с молотка за долги. Аукционист не пощадил даже пары голубей – любимцев Сусанны. Суровые невзгоды заставляли их перекочевывать из одного города в другой, в поисках за заработком.

Так прошло почти три года. В иных городах Джуд работал месяцы, в других всего несколько недель – как случится.

В Кеннетбридже была весенняя ярмарка. К одной из скромных гостинниц подъехал кабриолет, из которого вышли две дамы. Одна, правившая лошадью, была простая обывательница, другая, – видная, красивая дама, в глубоком вдовьем трауре. Заняв номер, подруги вышли пройтись по городу.

Узнав адрес интересовавшей ее новой капеллы, приехавшая вдова отделилась от подруги и прошла посмотреть на ярмарочную толпу. Здесь, в ряду больших палаток со сластями, её внимание было привлечено небольшим столиком с выставкой сладких пирожков и фигурных пряников. Столик с этим неважным товаром был накрыт скатертью безукоризненной белизны, и перед ним стояла молодая женщина, видимо не привыкшая к этому делу, рядом с помогавшим ей мальчиком, с старческим выражением лица.

– Какая встреча! – пробормотала про себя вдова. – Неужели это его жена, – Сусанна? – Она подошла ближе к столику. – Здравствуйте, мистрис Фолэ! – проговорила она ласково.

Сусанна изменилась в лице, узнав сквозь густой вуаль Арабеллу…

– Как вы поживаете, м-рис Кортлет? – спросила она сухо. Затем, заметив траур, прибавила уже более участливым тоном: – Что это? – вы потеряли…

– Моего бедного мужа; да. Он умер внезапно, шесть недель тому назад, оставив меня без всяких средств, хотя был для меня очень хорошим мужем. А ты что поделываешь, мой маленький старичек? Ты может быть, не узнаешь меня?

– Нет, узнаю. Вы та женщина, которую я считал было своею матерью, пока не узнал, что вы не мать мне, – возразил маленький старичек.

– Ну, пусть так. Не беда. В таком случае, я твой друг.

– Джу, – неожиданно обратилась Сусанна к мальчику, – ступай с этим лотком на платформу. Скоро должен придти еще поезд.

Когда мальчик ушел, Арабелла продолжала:

– Он никогда не будет красавцем, не правда-ли? А скажите, знает-ли он, что я его настоящая мать?

– Нет. Он замечает, что лежит какая-то тайна на его происхождении. Джуд объяснит все, когда ребенок будет постарше.

– Но я не могу понять, как вы пришли к этому занятию?

– Это только временное занятие, пока мы в трудных обстоятельствах.

– Значит, вы еще живете с ним?

– Да.

– Женаты?

– Разумеется.

– Есть дети?

– Двое.

– Я вижу, скоро и третий будет.

Сусанну передернуло от этих слишком бесцеремонных расспросов, и её нежные губы задрожали.

Разговорившись с Сусанной более участливым тоном, Арабелла спросила, почему она опять не взяла школы.

Сусанна покачала годовой. – Мне не дадут школы.

– Неужели из-за развода?

– Да, и по другим причинам. Нам нет надобности и желать этого. Отбросив всякое самолюбие, мы можем взяться за любое дело. Во всю жизнь мы еще не были так счастливы, пока Джуда не сразила болезнь…

– А, вот и мальчик возвращается, – продолжала Арабелла. – Мой сынок от Джуда.

Глаза Сусанны метнули искру.

– Вам нечего бросать мне это в лицо! – почти крикнула она.

– Ну, извините. Я хотела только сказать, что мне приятнее было-бы иметь ребенка при себе! Но я вовсе не желаю отнимать его от вас, хотя думаю, вам и своих довольно! Я знаю, что он в хороших руках, и я покоряюсь неисповедимой судьбе. Я дошла уже до более зрелого взгляда на вещи.

– Вот как! я сама желала бы дойти до такого взгляда.

– А вы попробуйте. Я не хвастаюсь своим пробуждением, но я не та, какою была прежде. После смерти мужа я поступила в хор и находила в этом большое утешение. Покинув Лондон, я живу теперь в Ольфредстоне с моей подругой, Эни. Я приехала сюда не для ярмарки; здесь будет закладка новой часовни в присутствии любимого лондонского проповедника. Вот на это торжество я и явилась. А теперь спешу к Эни.

Тут Арабелла простилась с Сусанной и пошла своей дорогой.

Часть VI Опять в Кристминстер

I

Поезд, в котором Джуд и Сусанна с детьми возвращались, после своих тяжелых скитаний, в Кристминстер, остановился у вокзала. Вся платформа была переполнена юношами в соломенных шляпах, встречавших молодых девушек, одетых в светлые и легкия платья. Сегодня был годовой академический праздник.

Оставив свой багаж, Джуд и Сусанна пошли по знакомой улице за потоком праздничной толпы. Подле колледжа было еще свободное местечко, и они заняли его в невольном ожидании академической процессии. В окружавшей толпе слышался говор, шутки и смех. Коляска за коляской подъезжала к крыльцу колледжа, и из экипажей торжественно выходили важные особы в красных мантиях. Небо подернулось тучами и сделалось багровым. По временам слышались раскаты грома.

Наконец, после долгого ожидания, когда уже стал накрапывать дождь, раздались удары колокола. Масса лиц толпилась у всех окон, и процессия новых ученых докторов, в красных и черных мантиях, выступила из колледжа. Джуд волновался, идя с юношеским увлечением за процессией под сильным дождем.

Вдруг он оглянулся на Сусанну:

– Что это ты вздрогнула и почему ты такая бледная, Сусанна?

– Я увидала Ричарда на другой стороне улицы.

– Ты утомилась, Сусанна. Я ведь совсем и забыл об этом, моя голубка. Лучше уйдем отсюда.

И они отправились на поиски квартиры. Но им не везло. Куда они ни звонились, везде им отказывали – из-за детей. Наконец, одна хозяйка оказалась сговорчивее. Но у неё была совсем маленькая комнатка, и она соглашалась пустить только Сусанну с детьми, если муж её может устроиться в другом месте. Становилось уже поздно, и они поневоле согласились, хотя и цена оказалась довольно высока для них. Они заняли комнату и напились вместе чаю, после чего Джуд расцеловал всех четырех и ушел.

После его ухода, хозяйка зашла к Сусанне поболтать и собрать кой-какие сведения о принятом на квартиру семействе. Сусанна не любила уловок, и откровенно рассказала ей об их последних невзгодах и скитаниях.

– А вы действительно замужняя женщина? – спросила вдруг хозяйка.

Сусанна запнулась и, наконец, сделав над собой усилие, рассказала хозяйке, что муж её и она сама были несчастливы в своих первых браках, после чего боялись второго нерасторжимого союза, хотя желали жить вместе.

Хозяйка видимо смутилась и ушла. Сусанна сидела у окна, задумавшись и глядя на дождь. Вдруг она услыхала в нижнем корридоре чей-то мужской голос. Это вернулся муж хозяйки, и она объяснялась с ним по поводу помещенных в его отсутствие квартирантов.

– Кому нужна такая подозрительная женщина? И разве я не говорил – с детьми не пускать! – сердито проговорил мужской голос. Жена возражала, но, как видно, муж настоял на своем, потому что сейчас-же раздался стук в дверь Сусанны.

– Мне очень неприятно сообщить вам это, мадам, начала хозяйка, войдя в комнату. – Но я никак не могу оставить за вами комнату на неделю. Мой муж не согласен, и потому я должна просить вас съехать. Я не настаиваю на переезде сегодня, так как дело идет к ночи, но буду рада, если вы очистите комнату завтра рано утром.

Хотя Сусанна и считала себя в праве занимать комнатувпродолжении недели, но, не желая досаждать хозяевам, обещала очистить комнату. После ухода хозяйки, Сусанна, увидев, что дождь прекратился, предложила старшему мальчику теперь-же пойти на поиски другой квартиры. Не разбирая ящиков, присланных Джудом со станции, они пошли по мокрым улицам красивого города. Сусанна заглядывала то в ту, то в другую улицу. Но обойдя с десяток домов, она ни в одном не могла найти себе комнаты на завтрашний день. Везде хозяева смотрели искоса на женщину с ребенком, ищущую квартиру в такое позднее время.

– Господи, зачем я родился? – с досадой проговорил мальчик.

Усталая до нельзя, Сусанна вернулась, наконец, в свою комнатку, где имела хоть временный кров. В её отсутствие Джуд оставил свой адрес, но зная, как он еще слаб после своей болезни, она осталась при своем решении не беспокоить его до завтрашнего утра.

II

Невозможность отыскать пристанище произвела глубокое впечатление на странного старообразного мальчика. Какой-то безотчетный ужас овладел им.

– Мама, что-же мы будем делать завтра? – проговорил он среди глубокого молчания.

– Я не знаю! – уныло ответила Сусанна, – боюсь, что это встревожит твоего отца.

– Я хочу, чтобы отец был совершенно здоров и была-бы комната для него! Тогда все будет хорошо! Бедный отец!

– Вот этого-то и нельзя добиться.

– Не могу-ли я что сделать?

– Нет! Видно, нам суждены одни неудачи, несчастья, страдания…

– Не лучше-ли будет убраться с этого света, нежели оставаться в нем. Согласна ты с этим?

– Пожалуй, что и так, мой голубчик.

– Ведь это из-за нас, детей своих, ты не можешь найти удобной квартиры?

– Ну да, некоторые хозяева не желают пускать к себе детей.

– А если дети доставляют столько хлопот, зачем-же они родятся у людей?

– Ну, уж это, мой друг, такой закон природы.

– Но ведь мы-же не просим, чтобы нас родили?

– Конечно так.

– Но, что меня обижает всего больше, это – что ты не настоящая моя мать и что тебе не было надобности иметь меня, пока ты этого не захотела. Мне не следовало приезжать к тебе – вот это действительно правда! Я беспокоил тех родителей в Австралии, и здесь беспокою добрых людей. Как мне жаль, право, что я родился!

– Этого теперь не поправить, милый.

– Я думаю, что когда родятся нежеланные дети, их следует убивать немедленно, прежде чем войдут в них души, и тогда они не будут маяться на горе себе и другим.

Сусанна ничего не ответила. Она задумалась в недоумении, как относиться к такому односторонне-развитому ребенку. Наконец, она сказала себе, что лучше всего обращаться доверчиво и откровенно с этим странным мальчиком, вникающим в её невзгоды на правах взрослого друга.

– Скоро будет еще дитя в нашей семье, – нерешительно высказалась она.

– Каким образом? – Мальчик испуганно вскочил. – Ах, мама, ради Бога, не надо. Вспомни, сколько тебе было забот с теми!

– Да, горько в этом сознаться! – тихо проговорила Сусанна. На глазах её сверкнули сдержанные слезы.

Мальчик расплакался навзрыд.

– Ах, ты не бережешься, не бережешься, мама! – повторял он с горьким упреком. – И как могла ты быть такой злой и жестокой, когда тебе следовало подождать, пока мы будем в лучших обстоятельствах, и отец поправится здоровьем! – и вместо того еще ухудшить наше положение! Нам нет места, отца принуждают жить на стороне и нас выгонят завтра; и при этом еще ждать скорого появления ребенка!.. Это ты сделала нарочно! – это… это… – Мальчик с рыданиями ходил по комнате.

– Ты должен простить меня, маленький Джуд! – умоляла Сусанна, и её грудь волновалась теперь также как у мальчика. – Я не могу объяснить тебе, почему так вышло – я объясню, когда ты будешь старше.

– Но я не прощу тебе этого, никогда, никогда! Я уже теперь не поверю, что ты жалеешь отца, или меня, или кого-нибудь из нас!

Мальчик встал и вышел за перегородку, где на полу была постлана постель. Сусанна слышала как он оттуда сказал: – Если б мы, дети, убрались с этого света, не было-бы у них никаких забот и волнений!

– Таких глупостей ты не думай, Джудик, – крикнула ему Сусанна строго, – ложись скорее спать!

На другое утро она встала рано и, не будя детей, отправилась до завтрака в гостиницу, где ночевал Джуд, сообщить ему о разговоре с хозяйкой. Она нашла его в грязной таверне за завтраком. Обсудив положение, Джуд согласился, что лучше всего сейчас-же позаботиться о переезде.

– На день или на два надо всем вам перебраться сюда, сказал он. – А за это время мы не спеша подыщем квартиру на окраинах города.

Она вышла вместе с Джудом к себе домой и застала детей еще спящими. Хозяйка сейчас-же принесла им завтрак, и Сусанна, положив в котелок яйца, поручила Джуду посмотреть за ними, пока она разбудит и оденет детей. Джуд наблюдал за яйцами. Вдруг страшный крик Сусанны заставил его обернуться. Он вбежал в детскую и увидал Сусанну распростертою на полу. Бросившись поднять ее, он невольно взглянул на постланную на полу постельку – детей там не было. Он обернулся и похолодел от ужаса. Подле двери были вбиты два крюка для платьев и на них висели на тонких бичевках оба младших малютки, а на гвозде немножко подальше маленький Джуд. Под ним валялся опрокинутый стул.

Ошеломленный ужасом, Джуд оставил Сусанну, поспешил перерезать веревки и положил детей на постель, но их холодные тела убеждали в несомненной смерти. Он перенес лежавшую в обмороке Сусанну на кровать в другую комнату, вызвал второпях хозяйку, а сам побежал за доктором. Доктору оставалось только констатировать смерть. Потом на поду была найдена бумажка, на которой рукой маленького Джуда было написано: «Сделано потому, что нас слишком много»…

Сусанна пришла в себя, но при виде этой записки, силы окончательно изменили ей. Сознание, что её разговор с мальчиком был главной причиной катастрофы, довело ее до такой истерики, которой не предвиделось конца. Ее против воли увели в другую комнату, гдеона лежала, не переставая рыдать, не слушая увещаний хозяйки.

Когда в ней сошел Джуд, она, овладев наконец собою, передала ему свое объяснение с мальчиком, и объявила, что считает себя виновницею всего несчастья.

– Нет, – возразил Джуд, – такой поступок был в характере мальчика. Доктор говорит, что встречаются такие дети, совершенно неизвестные прежнему поколению – выродки новых житейских условий. Они, по-видимому, замечают все ужасы жизни, прежде чем становятся достаточно зрелыми для стойкой борьбы с ними. Он уверяет, что это начало наступающего общего отвращения к жизни…

Когда посторонние удалились, Сусанне позволили взглянуть на детей. Бледное лицо мальчика отражало всю драму несчастной семьи. На нем отразились все превратности, омрачавшие первый брак Джуда, и все невзгоды, заблуждения, опасения и ошибки последнего союза. Легкомыслие родителей заставляло его рыдать, их неудачный союз – вечно страшиться, а последовавшие от этого бедствия были причиною его смерти.

Сусанна не переставала терзать себя безжалостными упреками.

– Это я, – говорила она Джуду, – это я подстрекнула его своим разговором, хотя и не сознавала что делаю! Я говорила с ребенком, как можно говорить только с людьми взрослыми. Я признавала, что судьба против нас, что лучше расстаться с жизнью, нежели сохранять ее такого дорогою ценою, и он понял это в буквальном смысле. А я еще сказала ему, что жду другого ребенка. Это возмутило его. О, как жестоко он отомстил мне!

– Зачем-же ты это говорила ему, Сусанна?

– Сама не знаю… Мне хотелось быть правдивой. Мне противно было обманывать его.

Сусанна долго сидела в тихой задумчивости, и наконец, проговорила:

– А может быть и лучше, что они умерли. – Лучше умереть юным, невинным…

– Да, согласился Джуд. – Говорят, что родители должны радоваться, когда дети их умирают в младенчестве.

– Но ведь такие люди ничего не понимают!.. – вскрикнула Сусанна. – О, малютки мои, малютки, еслиб вы могли ожить! Ты скажешь, что мальчик желал избавиться от жизни, иначе он бы этого не сделал. Ему было естественно искать смерти: это желание было элементом неизлечимо мрачного характера бедного мальчика! Но зачем же погибли другие, наши собственные!

Приходила полиция, произвела осмотр и дознание. Наконец, настало грустное утро похорон. Газетная хроника собрала к подъезду толпу праздных зевак, судивших вкривь и вкось о происшествии и о настоящих отношениях между родителями. Измученная Сусанна спала позже обыкновенного и, не желая терзать ее без надобности, Джуд не стал будить ее. Гробы были тихо вынесены из дома. Джуд сел в карету и она тронулась, к большому успокоению хозяина, который надеялся очистить наконец свой дом от неприятной известности, приобретенной им за эту неделю.

Гробики были только что опущены в землю, а Джуд уже поспешил обратно к Сусанне, но хозяйка, возвратившаяся из её комнаты, сказала, что её нет в спальне. Шляпы и накидки тоже не оказалось. Значит, она вышла. Джуд инстинктивно пошел по дороге на кладбище, к свежей могиле. Толпа любопытных уже разошлась, хотя могильщик только что принялся закапывать общую могилу детей. Какая-то женщина стояла подле могильщика. Это была Сусанна, – Джуд узнал ее издали, в её цветном платье, которое она не переменила на обычный похоронный траур.

– Он закапывает, а я хочу, чтоб он дал мне еще раз взглянуть на моих малюток! – дико вскрикнула она, увидев Джуда. – Ах, Джуд, упроси его, ради Бога! Я не ожидала, что ты позволишь увезти их, пока я спала! Как это жестоко с твоей стороны! На одну секунду, Джуд! Я ведь не задержу! Я успокоюсь и буду теперь во всем слушаться тебя, Джуд, если ты позволишь мне посмотреть…

Джудом овладела такая острая скорбь, что он уже готов был уговорить могильщика вскрыть гробы. Но это, вместо пользы, могло принести ей только вред, и он решил, что надо сейчас же увезти ее домой. Наконец, она уступила его ласкам и уговорам, и Джуд повел ее потихоньку к дому. Из привычной экономии она отказалась от извощика. Им надлежало сегодня перебраться на другую квартиру, но по её нездоровью это оказалось невозможным. Сусанну сейчас же уложили в постель и послали за доктором.

Джуд весь вечер ждал внизу. Уже поздно ночью ему принесли известие, что Сусанна преждевременно родила ребенка, который почти немедленно умер.

III

Сусанна мало по-малу выздоравливала, а Джуд опять получил работу по своему старому ремеслу. Они поселились теперь на новой квартире, невдалеке от церкви св. Силы.

Раз как-то они сидели вместе и вспоминали все пережитое ими.

– Что же делать? Мы должны покориться, – с грустью говорила Сусанна. – Нам нет другого выбора. Бесполезно бороться против ударов судьбы!

– Но против бессмысленных обстоятельств необходимо бороться, – возразил Джуд.

– Я и сама так думала! Но я становлюсь суеверной, как дикарь… У меня не осталось больше ни сил для борьбы, ни энергии почина. Я убита!..

– Я чувствую то же самое!

– Что мы будем делать? Ты имеешь теперь работу. Но ведь и здесь это только до тех пор, пока не огласилось наше прошлое и наши взаимные отношения… Помнишь, как все это повредило твоей работе в Ольдбрикгэме?

– Ну теперь это едва ли может повториться. Впрочем, всего лучше нам оформить наш брак, как только ты в состояния будешь выходить.

– Ты полагаешь, что это нужно?

– Разумеется.

Джуд задумался.

– В последнее время я считаю себя принадлежащим к группе людей, которых избегают люди нравственные, которых называют совратителями. Меня ужас берет, когда я думаю об этом! А прежде я не сознавал, как я дурно поступал с тобою, – с тобою, которую я люблю более своей жизни. Да, Сусанна, вот каков я! Я обольщал тебя… Ты была натура избранная, предназначенная к жизни безукоризненной, незапятнанной. Но я не смог!

– Нет, нет, Джуд! – возразила она быстро. – Не упрекай себя понапрасну. Если кто и заслуживает порицания, так это я.

– Я поддерживал тебя в твоем решении оставить Филлотсона.

– Все равно, я поступила бы так же. Что же касается собственно нас, то тот факт, что мы не вступили в законный брак, составляет скорее спасительную черту в нашем союзе. Мы избегли этим оскорбления святости наших первых браков.

– Святости?

Джуд удивленно посмотрел на нее и понял, что она уже не была прежней Сусанной.

– Да, – сказала она с легкой дрожью в голосе. – У меня и тогда были страшные опасения при сознании своего собственного бесстыдства. Я думаю, что и теперь еще я его жена.

– Что ты, голубка моя!

– Ах, я не могу объяснить! Только эта мысль так мучит меня!

– Это твоя слабость, больное воображение, в этом нет никакого смысла, никакого основания!

Сусанна только тяжело вздохнула.

* * *

Джуд совершенно неожиданно нашел выгодную работу. Но эта работа теперь не радовала его; он терзался сознанием, что после всего пережитого взгляды и симпатии его и Сусанны разошлись в противоположные стороны; события, расширившие его взгляд на жизнь, законы, обычаи и догматы, не произвели такого же действия на Сусанну. Она была уже не такою, как во времена своей независимости, когда ум её как молния сверкал в высоте над всякою обрядностью и формализмом, которые он в ту пору еще почитал, хотя и бессознательно.

Раз как-то, в субботу вечером, Джуд вернулся довольно рано. Сусанны не было дома, но она скоро возвратилась и удивила его своей молчаливостью.

– О чем ты думаешь? – пытливо спросил он.

– Ах, я не умею ясно выразить! Мне противно оставаться в нашем теперешнем положении.

– Опять то же! Но разве может быть на земле что-нибудь лучше нашей взаимной любви?

– Это зависит от характера любви. Твоя, наша любовь – порочная.

– Я не хочу этого, Сусанна! Лучше скажи, когда ты желаешь закрепить наш брак пред алтарем?

Она задумалась и взгляд её блуждал:

– Никогда, – прошептала она.

Не понимая вполне её мысли, Джуд принял её ответ спокойно и промолчал. Прошло несколько минут. Он подумал, было, что она задремала.

– Но я хочу сообщить тебе еще одну вещь, Джуд, – проговорила вдруг Сусанна. – Скажи только, – ты не рассердишься? Я думала об этом очень много с тех пор, как умерли мои малютки. Я не могу больше считаться твоею женою.

– Но ведь ты уже на самом деле моя жена!

– Это с твоей точки зрения, а с моей…

– Я полагал, что наш опыт достаточно убедил нас в устойчивости наших супружеских отношений, помимо брачного обряда. Но если ты, как это видно, начинаешь признавать формальности и обряды, то почему-же ты прямо не заявила мне об этом? Обряд был-бы совершен безотлагательно, Ты моя несомненная жена, Сусанна. Что ты хотела сказать своим странным заявлением?

– Я не считаю себя твоею женою – вот что!

– Не считаешь? Но допусти, что над нами совершен обряд; при знаешь-ли ты себя моего женою тогда?

– Нет. Даже и тогда не признаю. Тогда мне будет еще хуже.

– Но почему-же. Я не понимаю, дорогая моя.

– Потому что я жена Ричарда. С течением времени я все больше и больше убеждаюсь, что принадлежу ему, и во всяком случае никому другому.

– Боже мой, до какой степени ты переменилась! – воскликнул Джуд.

– Да, может быть, – тихо ответила Сусанна.

* * *

Несколько дней спустя, в сумерки летнего вечера, они сидели в той-же маленькой комнатке, внизу, когда послышался стук в парадную дверь дома, а вслед затем и в дверь их комнаты. Прежде чем они успели отворить, в дверях показалась женская фигура.

– М-р Фолэ здесь?

Джуд и Сусанна вздрогнули: это был голос Арабеллы.

Джуд пригласил ее войти, и она села. По лицу её было видно, что ей жилось далеко не так привольно, как при жизни Кортлета.

– Я к вам прямо с кладбища, – начала гостья. – Благодарю вас за любезное извещение, но к похоронам я не могла поспеть. Нет, я не могла участвовать в похоронах: мне казалось, что я буду лишняя, – поправилась Арабелла, не умея, как ей хотелось, попасть в патетический тон. – Но я все-таки рада, что нашла могилку. Так как это ваша профессия, Джуд, то вы, вероятно, можете поставить на ней хорошенький камень.

– Да, я поставлю памятник, – угрюмо проговорил Джуд.

– Ведь это был мой ребенок, и мне, конечно, жалко его.

– Я не сомневаюсь.

– К другим детям, не моим, я не могла, конечно, иметь такого горячего чувства.

– Разумеется.

Из темного угла, где сидела Сусанна, послышался вздох.

– Мне часто хотелось иметь при себе моего ребенка, – продолжала мистрис Кортлет. – Этого, быть может, не случилось-бы тогда! Но я не желала отнимать его у вашей жены.

– Я ему не жена, – донеслось от Сусанны.

Неожиданность этого заявления заставила Джуда смолкнуть.

– Ах, простите меня, пожалуйста, – поправилась Арабелла. – Я ведь считала вас его женою!

По тону Сусанны, Джуд понимал, какие новые взгляды скрывались в её словах. Но для Арабеллы, разумеется, пропадало в них все, кроме очевидного смысла. Оправившись от этого неожиданного сообщения, Арабелла продолжала вспоминать о прошлом, и опять обратилась с каким-то вопросом к Сусанне. Но ответа не последовало: Сусанна незаметно вышла из комнаты.

– Она сказала, что не была вашей женою? – проговорила Арабелла уже другим тоном. – Почему она сказала это?

– Этого я не берусь объяснить вам, – сухо ответил Джуд.

– Но ведь она-же жена ваша, не правда-ли? Она сама мне когда-то сказала это.

– Я не проверяю того, что она говорит.

– Я и вижу! Однако, мне пора. Я остановилась здесь сегодня, считая долгом известить вас в нашем общем горе. Я ночую в той самой гостиннице, где служила конторщицей, и завтра уезжаю в Ольфредстон. Отец опять возвратился домой, и я живу вместе с ним.

– Из Австралии? – безучастно спросил Джуд.

– Да. Не мог ужиться там. Мать умерла, а он с двумя младшими только-что возвратился, приобрел коттедж подле нашего старого пепелища, и я занимаюсь теперь у него хозяйством.

Как только Арабелла ушла, встревоженный Джуд прошел к Сусанне, но на его стук не было ответа, и плотник, хозяин квартиры, сказал, что Сусанна по-видимому ушла в церковь Св. Силы, куда она часто ходила.

Было уже поздно. Джуд задумчиво пошел по направлению к церкви, в которой не бывал с очень давнего времени. Дверь была отперта – он вошел в церковь. Все было погружено в тишину и мрак. Но среди этой тишины слышался по временам какой-то глухой звук, похожий на сдержанные стоны иди рыдания. Половой ковер заглушал его шаги, и он пробирался в том направлении, в темноте, чуть озаряемой слабым мерцанием лампадки. Вскоре он заметил что-то черное, и снова послышались глухия рыдания. На полу лежала Сусанна.

– Сусанна! прошептал Джуд, нагнувшись над ней.

Она поднялась и обернула к нему бледное лицо.

– Чего ты от меня хочешь, Джуд, – проговорила она. – Зачем ты пришел? Я хотела остаться одна!

– Как можешь ты говорить это! – возразил Джуд с упреком и скорбью. – Зачем я пришел? Я хотел-бы знать, кто-же имел-бы право придти за тобою, если не я, я, любивший тебя более самого себя, более – о, много более, чем ты любила меня! Что заставило тебя уйти от меня?

– Пожалуйста, не критикуй меня, Джуд, я столько раз просила тебя об этом. Бери меня такого, какова я есть. Я жалкое существо, угнетенное всевозможными несчастиями! Я не могла вынести прихода Арабеллы. Она еще продолжает быть твоего женою, как Ричард – моим мужем! Потеря моих малюток открыла мне глаза! Убийство моих детей мальчиком Арабеллы было карой – законный убил незаконных. Что, скажи, что остается мне делать?

– Это ужасно! – воскликнул Джуд, едва сдерживая слезы. – Да пойми же ты, что неестественно и уродливо упрекать себя в том, в чем ты никогда не была виновата!

– Ты сердишься, Джуд, и потому не видишь вещей в их настоящем свете.

– Так пойдем со много, моя дорогая. Может быть, я пойму тебя.

Он обнял ее и поднял с полу. Она пошла с ним, отклонив его поддержку.

– Я не разлюбила тебя, Джуд, – сказала она ласковым и умоляющим голосом. – Я люблю тебя так-же, как всегда любила! Но я не в праве любить тебя.

– Я не понимаю тебя, Сусанна.

– Не будь все-таки жесток ко мне, Джуд, я ведь так несчастна! – продолжала Сусанна, рыдая, когда они выбрались на улицу. – Мне это невыносимо! Я ошибалась – я не могу рассуждать с тобою. Приход Арабеллы кончил все. Не издевайся надо мною: твои насмешки мне острый нож!

Он обнял и страстно поцеловал ее среди уличной тишины, прежде чем она могла помешать ему. Они шли, пока ни поровнялись с маленьким рестораном.

– Джуд, – обратилась она к нему, сдерживая слезы, – не возьмешь-ли ты себе здесь комнату?

– Пожалуй, если… если ты этого действительно хочешь. Но хочешь-ли? Я провожу тебя до нашей квартиры и выслушаю, в чем дело.

Он пошел с Сусанной. Дома она сказала хозяйке, что не хочет ужинать, и прошла наверх. Джуд пошел за него. Она подошла к нему и, протянув руку, сказала:

– Ну, прощай.

– Но, Сусанна…

– Ты ведь сказал, что исполнишь мое желание!

– Да. Хорошо… Быть может, нам лучше было расстаться с самого начала, когда мы не решались на женитьбу по церковному обряду.

– Во всяком случае, я рада, что ты это понимаешь. Я никогда не рассчитывала поступить так, как решила теперь. Я попала в свое фальшивое положение из ревности и возбужденного состояния!

– Но, надеюсь, и из любви – ты ведь любила меня?

– Да, но мне следовало во время остановиться и продолжать только дружеские отнопиепия…

– Но любящие друг друга люди не могут жить в таких условиях!

– Женщины могут, мужчины – нет, потому что не хотят. Средняя женщина выше среднего мужчины тем, что она никогда не возбуждает известных отношений, а только отвечает. Нам следовало жить в духовном, умственном союзе, – и только.

– Но человеческая природа не может изменить себе.

– За то она учит самообузданию.

– Конечно, если кто-нибудь из нас виноват, так это я.

– Нет – я. Твоя слабость состояла только в естественном желании мужчины обладать женщиной. У меня-же не было соответствующего желания, пока зависть не побудила меня выгнать Арабеллу. Я полагала, что должна из сожаления приблизить тебя к себе – мне казалось слишком эгоистично мучить тебя, как я мучила другого своего друга. Но я бы не вышла из этих границ, если-бы ты не поборол меня, внушив мне опасение, что вернешься к ней… Однако, не будем больше говорить об этом! Скажи, Джуд, согласен ты отпустить меня? А пока – простимся, Джуд, уходи к себе!

– Как? Я не могу даже остаться переночевать? Ах, Сусанна, жена моя…

– Нет, нет – не жена!.. Я в твоих руках, Джуд, – не тяни же меня назад, блого я ушла от своих прежних взглядов.

– Хорошо, я исполню твое приказание… Боже мой, какой я был эгоист! Может быть я погубил одно из глубочайших и честнейших чувств, когда-либо существовавших между мужчиной и женщиной!..

Он подошел к кровати и сбросил с неё на пол свою подушку. Сусанна смотрела на него, и склонившись у изголовья, тихо плакала.

– Ты не понимаешь, что это дело моей совести, а вовсе не отвращение к тебе! проговорила она, рыдая. – Ну, прощай Джуд, прощай…

– Прощай, – уныло повторил он.

По её просьбе, он обнял ее и поцеловал её заплаканное лицо. И оба они молчали, пока она ни повторила: – Прощай! При этом она деликатно отклонилась и, чтобы смягчить горе разлуки, сказала: – Мы останемся такими-же хорошими друзьями, Джуд, не правда-ли? И по временам будем встречаться. Забудем все это, и постараемся быть такими, какими были давно, давно…

Джуд не промолвил ни слова. Он вышел и спустился с лестницы.

IV

Спустя несколько дней по одному из дальних предместий Кристминстера молодая женщина направлялась к дому, в котором поместился теперь Джуд Фолэ. Робкий стук послышался у двери его жилища.

Был вечер и потому он оказался дома; точно по вдохновению он вскочил на стук и бросился сам к двери.

– Не желаете-ли пройтись со много? Я не хотела бы входить. Мне надо поговорить с вами и пройти вместе на кладбище.

Слова эти произносили дрожащие уста Сусанны. Джуд надел шляпу.

– Вам не безопасно выходить, предупредил он. – Но если вы не хотите входить…

– Да, не хочу. Я не задержу вас долго.

Джуд был слишком взволнован, чтобы решиться заговорить первым. Ей тоже расстроенные нервы не давали сосредоточиться и овладеть собою, и они довольно долго шли среди нависшего тумана, подобно теням, без звука и жеста.

– Я хочу заявить вам сама, – вдруг заговорила она неровным, обрывавшимся голосом, – чтобы вы не узнали об этом стороною. Я возвращаюсь опять к Ричарду. Он так великодушно согласился простить мне все. Он узнал о нашем разрыве и прислал мне очень милое письмо, из Мэригрина.

– Возвращаетесь?

Ошеломленный этим неожиданным заявлением, бедный Джуд начал горячо протестовать, что то доказывать, в чем-то уверять… Но Сусанна была непреклонна, и как-бы в утешение предложила ему принять обратно Арабеллу, отплатить ей добром за зло и пожалеть ее, несчастную женщину, желающую исправиться.

Джуд безнадежно покачал головою. Глаза его были влажны. Горе видимо расстроило её способность рассуждать.

– Все это один вздор, – проговорил он резко. – Это фальшь, разврат и больше ничего! Я теряю всякое терпение. Разве вы любите его? Сами знаете, что нет! Это будет какая-то фанатическая проституция, да, прости, Господи, мое согрешение – вот что будет из этого!

– Я не люблю его – это правда, в которой я признаюсь со всей глубиною раскаяния! Но чувство придет со временем. Видите, я призналась вам во всем. Я не ожидала, что вы будете так грубы со мной за это! Я хотела просить…

– Отпустить вас?

– Нет. Прислать мне мои вещи, если можете.

– Отчего же, – я пришлю. Но разве он не приедет за вами – или не желает снизойти до этого?

– Я сама не допущу. Я иду к нему добровольно, как добровольно и ушла от него… Джуд, я должна проститься с вами! Но мне хотелось, чтобы вы прошли со много на кладбище. Пусть наша разлука состоится там – в виду моих детей, умерших для моего вразумления.

Они повернули по направлению к кладбищу. Подойдя к своей могилке, они остановились.

– Вот здесь мне хочется расстаться, – сказала она.

– Да будет так! – проговорил Джуд.

– Не считайте меня бессердечной из-за того, что я действовала по убеждению. Ваша бескорыстная преданность мне беспримерна, Джуд! Ваше общественное падение, если вы и пали, скорее в пользу вам, нежели в укоризну. Вспомните, что лучшие и величайшие характеры в человечестве суть те, которые не ищут мирских благ. Всякий человек, преуспевающий в жизни, более или менее эгоист. Падает только несчастный… «Любовь не ищет своего». Этот священный стих пусть будет всегда напоминать нам нашу любовь, и на нем мы расстанемся друзьями. Бессмертные слова будут ярко гореть человечеству, когда исчезнет вся приставшая к нему внешняя обрядность… Не будем умствовать. Прощайте, Джуд, мой собрат по греху и мой верный добрый друг!

– Прощай, моя непонятная жена, прощай! – откликнулся Джуд…

В этот вечер они расстались.

V

На следующий день обычный туман все еще застилал город. Едва было можно различить в этой мгле маленькую фигурку Сусанны, шедшей на станцию железной дороги.

Джуду не хотелось в это утро идти на работу и он вышел в таком направлении, чтобы не встретиться с Сусанной. Вскоре он направился к таким трущобам и вертепам, где еще никогда не бывал, и где царили вопиющая нищета и всевозможные болезни. Ему хотелось развеять свою тоску…

На другой день, на окраинах Кристминстера – далеко от прежней квартиры Джуда, в дождливый вечер Арабелла в поношенном бедном платье разговаривала с Джудом, на крыльце теперешнего его жилища.

– Я одинока, в нужде и без крова – вот что я теперь! – говорила она. – Отец выгнал меня из дома, обобрав весь мой заработок, и я брошена на произвол судьбы.

Она стала умолять Джуда взять ее к себе и помочь ей.

Джуд сначала всячески отклонял её просьбу. Не после долгих упрашиваний он уступил ей маленькую комнатку подле своего номера, и то на несколько дней, пока она не помирится с отцом. Вскоре Арабелле понадобилось съездить за своими вещами в Мэригрин, откуда она привезла Джуду сообщение о полном примирении Сусанны с Филлотсоном, которое было уже закреплено благословением пастора. Вернувшись, Арабелла не нашла его в номере, и предположив, что он загулял, отправилась искать его. Она нашла его, действительно, в одном из кабачков, уже порядочно охмелевшим. Решив, что в этом виде неудобно вести его в гостинницу, она уговорила его идти на ночлег к её отцу. Вести его пришлось с трудом, так как он был не тверд на ногах. Дорогою Джуд все фантазировал, вспоминал о Сусанне и восторгался его.

Наконец, они пришли к домику её отца. Арабелла тихо отворила дверь и они очутились в потемках.

– Погоди, я не найду спичек, Джуд; но это ничего, иди за мною, только, пожалуйста, потише.

– Темно, хоть глаз выколи, – шептал Джуд.

– Давай сюда руку, я проведу. Вот так. Теперь сядь, я тебя разую. Мне не хочется будить отца…

Она разула его. – Теперь, – шепнула она, – держись за меня хорошенько. Первая ступенька, вторая ступенька…

– Но разве мы в нашем старом доме? – спросил опьяневший Джуд… Уж сколько лет я в нем не был. Эй! А где мои книги? Вот что я желаю знать!

– Мы в моем доме, милый, где никто не будет смеяться над твоим состоянием. Сюда – третья ступенька, четвертая ступенька – ну, вот, теперь вошли.

На другое утро Арабелла сообщила отцу о своем неожиданном госте, и на свой страх решилась прибавить, что он намерен с него опять сойтись и жить вместе. Потом она зашла в его комнатку и нашла его в угнетенном состоянии духа. Его смущала мысль, что подумают о нем в гостиннице. Добрая Арабелла вызвалась сходить туда и все устроить. – А то, не поручите ли вы мне расплатиться за номер, – продолжала она, – чтобы хозяева не подумали, что вы сбежали? – Джуд, конечно, согласился и передал в её распоряжение свой портмонэ. Не прошло и полчаса, как Арабелла вернулась из гостинницы с его вещами.

Желая поскорее разогнать тоску Джуда и привести его в настроение, более соответствующее её дальнейшим видам, Арабелла дня через три задумала устроить у себя пирушку, на которую и пригласила, кроме знакомых отца, и прежних трактирных приятелей Джуда.

Пирушка вышла на славу. Много пили, провозглашали тосты, веселье затянулось до белого света. Вся компания была заметно навеселе. Выбрав удобный момент, Арабелла объявила гостям, что она и Джуд решились завязать вновь свой брачный узелок, так как не могли жить друг без друга, и вот, когда настанет утро, они отправятся к пастору с заявлением о своем желании примириться и жить вместе.

Джуд был ошеломлен. Сначала он протестовал самым решительным образом, но вскоре, подавленный энергическими доводами Арабеллы и её отца, которые уверяли, что за эти дни он неоднократно повторял обещание восстановить брак с Арабеллой, и упрекали его в неблагодарности за оказанное ему гостеприимство, Джуд подался.

Дождавшись полного утра, парочка отправилась сделать формальное заявление.

VI

Вскоре после описанного, Джуд и его жена Арабелла заняли квартиру в верхнем этаже дома, поближе к центру города.

Впродолжение нескольких месяцев новой жизни он имел изредка работу, но здоровье его не поправлялось, а в последнее время ему стало совсем плохо. Он сидел в кресле перед камином и кашлял.

– Однако, выгодную аферу я сделала, сойдясь с тобою! – говорила Арабелла. – Придется опять делать колбасы и сосиски и бегать с ними по улицам, чтоб содержать инвалида-мужа. Почему ты не берег своего здоровья, когда жил с другою? Ты был здоровый малый, когда я выходила за тебя замуж.

В подобных случаях Джуд отделывался шуточками. Такого рода разговоры происходили между ними ежедневно.

Между тем Джуду становилось все хуже. Однажды, после долгого колебания, он попросил Арабеллу исполнить для него одно поручение. Она равнодушно спросила его, что надо.

– Написать Сусанне. Мне хочется узнать, как она поживает и не может-ли навестить меня, так-как я болен и хочу повидать ее в последний раз.

– Вот это похоже на тебя – оскорблять жену подобными просьбами!

– Наоборот, из желания не оскорбить тебя я и обращаюсь с этой просьбой. Ты знаешь, что я люблю Сусанну. Я не желаю маскироваться. Мне не трудно было-бы послать письмо и без твоего ведома. Но с тобою и её мужем я желаю действовать на чистоту. Пожалуйста, напиши, Арабелла! – умолял он. – Заплати великодушием за мою простоту!

– Да она вовсе не интересуется видеть тебя. Она, как крыса, предвидела крушение корабля!

– Не смей так говорить! – закричал взбешенный Джуд, бросаясь на Арабеллу.

Он закашлялся страшнейшим образом и растянулся, бледный, как мертвец.

– Пожалуй, я приглашу ее, – пробормотала Арабелла, – если ты согласен, чтобы я находилась с тобой все время, что она будет здесь.

Жгучее желание видеть Сусанну не позволило ему протестовать против такого наглого требования, и он ответил, задыхаясь:

– Хорошо… Только пригласи, ради Бога!

Вечером он спросил, написала-ли она.

– Да, ответила она, – я сообщаю в письме о твоей болезни и прошу ее приехать завтра или после-завтра. Только я еще не отправила письма.

На другой день Джуд не хотел переспрашивать ее о письме, но какая-то безумная надежда заставляла его мучиться ожиданием. Он знал часы приходящих поездов и жадно прислушивался. Но её не было.

Он надеялся и ждал весь следующий день. Сусанна не появлялась. Не приходило и письменного ответа. Тогда Джуд решил про себя, что Арабелла обманула его. Его физическая слабость была так велика, что с досады он плакал, как ребенок, когда Арабелла не могла видеть его слез. Больше он не говорил ей ни слова ни о своем желании, ни о догадке. В нем созрело безмолвное решение, придавшее ему если не твердости, то решимости и спокойствия.

Раз как-то днем, когда после долгого отсутствия Арабелла вошла в комнату, она застала его кресло пустым.

Проливной дождь шел все утро, и глядя из окна на его потоки, трудно было поверить, что больной человек решится в такую погоду выйти почти на верную смерть. Но Джуд, действительно, катил в это время по железной дороге и в четвертом часу был уже у знакомого колодца в Мэригрине. Дождь никого не выпускал из дому. Джуд прошел по лужайке, никем не замеченный, к церкви и нашел ее открытой. Здесь он остановился, поглядывая на школу, откуда вскоре вышел небольшой мальчик – вероятно отпущенный до окончания уроков. Джуд подозвал его жестом и попросил вернуться в школу и, вызвав мистрисс Филлотсон, попросить ее зайти на минутку в церковь.

Мальчик побежал исполнить поручение, а Джуд пошел в знакомую церковь, где все ему показалось ново. Вскоре послышались легкие шаги, едва слышные за проливным дождем. Он обернулся.

– Ах, Джуд! – вот я не ожидала…

Истерический припадок удушья схватил Сусанну за горло. Джуд бросился к ней, но она быстро оправилась и пошла назад.

– Не уходите, не уходите! – умолял он. – Это мое последнее посещение! Я не решился войти в ваш дом и никогда уж больше не явлюсь. Не будьте безжалостны, Сусанна.

– Хорошо, я останусь, я не хочу быть невежливой! – проговорила она. Губы её дрожали и по щекам текли слезы, когда она позволила ему приблизиться к себе.

– Но зачем вы приехали и сделали порочное дело после совершения вами дела правого и похвального?

– О каком правом деле вы говорите?

– О примирении с Арабеллой. Она ведь никогда никому не принадлежала, кроме вас, Джуд.

– Неужели я затем только и приехал, чтоб выслушать этот вздор? Боже ты мой! В моей жизни ничего нет более позорного, безнравственного и фальшивого, чем этот новый союз, который вы называете правым делом! Да и вы тоже – вы называетесь женою Филлотсона! А на самом деле вы не его, а моя жена!

– Не заставляйте меня убежать от вас – я не в силах более выносить!.. Я и боролась, и каялась, и постилась, и молилась… Я почти достигла полного порабощения плоти духу. И вы не должны… слышите ли… не должны пробуждать во мне…

– О, я не буду спорить, потому что знаю, что женщина в вашем состоянии чувств глуха ко всем доводам!

– Как вы можете быть таким жестоким! Вы оскорбляете меня, Джуд! Уходите от меня!

Она быстро повернулась от него.

– Я уйду, и никогда не приду больше, хотя бы и имел на это силы, на что уже нет надежды… Сусанна, Сусанна, вы не стоите любви мужчины!

Грудь её волновалась.

– Я не позволю вам говорить такие вещи! – воскликнула она, и остановив на нем пристальный взгляд, решительно обернулась к нему.

– Не презирайте, не презирайте меня, поцелуйте меня, скажите что я не подлая обманщица, – я не вынесу такого упрека!

Она бросилась к нему и осыпала его несчетными поцелуями.

– Я должна признаться тебе, – продолжала она, – да должна, мой возлюбленный, бесценный Джуд! Ведь это примирение было для меня только обрядностью…

– Сусанна! – ответил он, задыхаясь от волнения и крепко сжимая ее в своих объятиях. – Если горе может знать счастие, то теперь я переживаю минуту дивного блаженства! Теперь во имя всего святого, скажи мне правду, только истинную правду. Любишь-ли еще ты меня?

– Люблю-ли! Ты это знаешь слишком хорошо. Но я не должна любить – не должна отвечать на твои поцелуи.

– Погоди, Сусанна, выслушай мою последнюю мольбу. Мы оба с тобой сделали наш последний шаг в порыве безумия. Меня для этого напоили. На тебя нашло какое-то умственное затмение… Сбросим же с себя ярмо ошибки, убежим прочь отсюда, вместе!

– Нет, Джуд! Зачем ты соблазняешь меня! Пора… Не провожай меня… Пожалей, оставь меня!

Сусанна отошла в дальний конец церкви, а он, накрывшись плэдом, сейчас же вышел вон. Когда Джуд проходил по парапету церкви, она слышала еще его кашель, заглушаемый шумом дождя, бившего в окна, и чуть было не побежала к нему. Но овладев собою, опустилась на колени.

Между тем Джуд, выйдя на лужайку, бросил последний взгляд на храм, в котором находилась Сусанна, в полной уверенности, что ему никогда уже не видать этого места.

В Кристминстер он добрался не ранее десяти часов.

VII

На платформе его встретила Арабелла. Её взгляд смерил его с головы до ног.

– Ты ездил на свидание с нею? – спросила она.

– Да, повидаться, – проговорил Джуд, шатаясь от лихорадки и усталости.

Дорогой вода текла с него ручьями и он принужден был прислоняться к стене, когда его душили приступы кашля.

– Ты это нарочно простудился! ведь это-же самоубийство!

– Да.

– Хорошо, нечего сказать! Убивать себя из-за женщины.

– Послушай, Арабелла. Ты считаешь себя сильнее меня, и это в физическом отношении теперь верно. Ты можешь свалить меня, как какую-нибудь кеглю. За то в другом смысле я не так слаб, как ты думаешь. Ты в тот раз не послала письма, о котором я просил тебя, я и решил, что человек, прикованный к своей комнате воспалением легких, у которого осталось в этом мире два желания: увидать любимую женщину и затем умереть, может отлично осуществить оба эти желания одним ударом. Я так и поступил. Я видел ее в последний раз и покончил с собою – положил конец безумной жизни, которой никогда не следовало начинаться!

– Боже мой! какие нелепости ты говоришь! Не хочешь-ли зайти напиться чего-нибудь теплого?

– Нет, спасибо. Пойдем домой.

Когда они проходили между безмолвных коллэджей, Джуд остановился и принялся с жаром фантазировать и что-то говорить в пространство.

– Какой ты в самом деле чудак! – заметила с досадой Арабелла. – Какие тут философы да доктора тебе мерещатся! Здесь, слава Богу, не видать ни живой, ни мертвой души, кроме проклятого полисмена! Я еще никогда не видала таких безлюдных улиц.

Джуд все продолжал нести какую-то ученую чепуху, пересыпанную собственными именами.

– Пойдем, пойдем, – уговаривала его Арабелла, – дома я буду ухаживать за тобой.

– Хорошо. Дома мне будет лучше, а то я чувствую пронизывающую сырость и холод, точно меня захватывают челюсти смерти… Слушай, Арабелла, когда я умру, ты увидишь, как душа моя будет летать в этих самых местах…

Арабелла с трудом довела его до дому.

VIII

Лицо Джуда теперь так отощало и осунулось, что старые друзья едва-ли узнали-бы его. Был полдень, когда Арабелла, окончив долгую возню с подвивкой волос и одевшись, взглянула на Джуда. Казалось, больной спал. Арабелла, в шляпке и перчатках, присела, как бы ожидая кого-то себе на смену.

С улицы доносились разные звуки, напоминавшие, что в городе большой праздник. Колокола загудели на колокольнях, и в открытое окно то и дело влетали, кружась над изголовьем Джуда, разные объявления, рекламы и билетики. – Чтож это отец не идет, в самом деле! – подумала Арабелла.

Она опять посмотрела на Джуда, критически измеряя его убывающую жизнь, как она часто делала это в последнее время, и взглянув на его часы, нетерпеливо встала. Он продолжал спать, и Арабелла, приняв свое решение, тихо вышла из комнаты, так же тихо затворила дверь и спустилась с лестницы.

Был безоблачный, очаровательный день. Выйдя из дома, Арабелла скоро очутилась среди праздничной толпы. Она глядела на вереницу экипажей и на веселую молодежь обоего пола, спешившую на концерт. Могучие звуки оркестра разносились далеко в тишине воздуха и влетали в комнату, где лежал Джуд. Новый приступ ужасного кашля разбудил его.

Сделав усилие, он пробормотал с закрытыми глазами:

– Воды, пожалуйста!

Но голос его замер без ответа в пустой комнате, и он опять закашлялся до изнеможения, проговорив еще более слабо:

– Воды, глоток воды, ради Бога, Сусанна… Арабелла!

Комната по-прежнему была безмолвна. Вдруг он простонал опять:

– Душит… воды, Сусанна, ангел мой, ради Бога!

Но никто не внимал его мольбам, и только звуки оркестра слабые, как жужжание пчелы, по-прежнему вносились в комнату. Веселые крики и ура неслись со стороны реки. Лицо Джуда преобразилось. Он тихо шептал какие-то длинные монологи, погружаясь в воспаленный бред…

* * *

Между тем Арабелла, вернувшись взглянуть на больного, встретилась на крыльце с двумя товарищами Джуда по каменной работе.

– А мы собрались пройти к реке, – сказал один из них, – посмотреть на гонку шлюпок, и вот по пути зашли узнать о здоровье вашего мужа.

– Благодарю вас, он преспокойно спит, – ответила Арабелла.

– Ну, и отлично. А не можете-ли вы, мистрис Фолэ, дать себе полчасика отдыха и прогуляться вместе с нами?

– С удовольствием, – ответила Арабелла, – я никогда не видела гонок, а слышала, что это очень забавная штука.

– Так идемте!

– Ужасно хочется! – повторила она, нетерпеливо поглядывая на улицу. – Только погодите минутку, я сбегаю посмотреть его. Отец, вероятно, с ним, и мне можно будет отлучиться.

Арабелла вошла в дом. Домашних никого не было; все, конечно, ушли смотреть на речную процессию. Отца она тоже не застала при больном. Впрочем, взглянув на кровать, она успокоилась, увидев Джуда спящим, хотя он сполз с высоких подушек и лежал, вытянувшись плашмя. Но вглядевшись попристальнее, она вздрогнула и подошла к кровати. Лицо его было бледно и неподвижно. Руки были холодные, хотя тело еще сохраняло теплоту. Она прислушалась к груди. Сердце, бившееся всего тридцать лет, замерло навеки.

После первоготревожного сознания случившейся катастрофы, когда доносившиеся с реки нежные звуки оркестра коснулись её слуха, она пробормотала с раздражением:

– Не нашел другого времени, чтобы умереть. – Потом, после минутного раздумья, она по-прежнему тихо затворила за собою дверь и вышла на подъезд.

– Вот она! – сказал один из рабочих. – А мы уже сомневались, придете-ли вы. Теперь живо марш, чтобы захватить хорошее местечко… Ну, что он? Все еще спит.

– Спит… Не проснется, – скороговоркой добавила она.

Они пошли за толпой и, перейдя мост, вскоре очутились на пыльной, знойной набережной, запруженной громадною толпою. Только они успели придти, как тронулась длинная процессия шлюпок. Звучные удары весел гулко отдавались по реке.

– Ах, какая прелесть! Как я рада, что попала сюда, – все кликнула Арабелла.

На другой стороне реки на лодках, переполненных праздничным народом, виднелись лица женщин и девушек, разряженных в зеленый, розовый, синий и белый цвета. Синий флаг местного яхт-клуба означал центр общего иптереса, и здесь же, вблизи, военный оркестр в красных мундирах увеселял публику теми звуками, которые Арабелла слышала у одра смерти. Студенты всех наименований в лодках с своими дамами сновали взад и вперед по реке.

* * *

Спустя два дня, когда небо было так же безоблачно и воздух так же тих, две женщины стояли по сторонам открытого гроба Джуда, в той же маленькой спальне, где он скончался. С одной стороны – Арабелла, с другой – старушка Эдлин, соседка Филлотсонов по Мэригрину, знавшая Джуда с детства. Обе они пристально смотрели в лицо покойника, и глаза мистрис Эдлин были красны.

– Как он хорош! – проговорила она.

– Да. Красивое тело, – ответила Арабелла.

В окно доносились веселые голоса молодежи.

– Что это за шум? – проворчала старушка.

– Да ведь знаете, праздник эти дни, молодые люди веселятся.

– Да, – ответила вздохнув Эдлин. – Молодые, с здоровыми легкими, не то, что наш покойный.

Снова раздался ликующий перезвон колоколов, наполняя своими звуками эту убогую, скорбную комнатку.

Взгляд Арабеллы перешел с Джуда на мистрис Эдлин.

– Как вы думаете, придет она? – спросила Арабелла.

– Не знаю, что вам сказать. Она поклялась, что больше не увидит его.

– Какова она из себя теперь?

– Истощала и постарела ужасно с тех пор, как вы видели ее в последний раз. Вот что сделал с нею муж – она и теперь не может выносить его!

– Еслиб Джуд был жив и увидал ее, то, вероятно, не интересовался-бы ею больше.

– Бедняжечка! Будем верить, что она нашла себе прощение. Она говорит, что обрела мир!

– Она может уверять в этом, сколько хочет, но это не правда! – возразила Арабелла. – Она никогда не знала мира с тех пор, как вышла из объятий Джуда, и никогда не узнает его, пока останется такою, какова теперь.

Конец

Оглавление

Часть I Меригрин

Часть II Кристминстер

Часть III Мельчестер

Часть IV Чэстон

Часть V Ольдбрикгэм и другие места

Часть VI Опять в Кристминстер