Филе из палтуса. Звери в моей постели [Джеки Даррелл] (fb2) читать онлайн

Джералд Даррелл, Джеки Даррелл Филе из палтуса. Звери в моей постели

Джеральд Даррелл Филе из палтуса

ПОСВЯЩАЮ ЭТУ КНИГУ МОЕМУ БРАТУ ЛАРРИ, КОТОРЫЙ ВСЕГДА ПООЩРЯЛ МЕНЯ И БОЛЬШЕ ВСЕХ РАДОВАЛСЯ МОИМ УСПЕХАМ.

«Этот ребенок ненормальный, набивает карманы улитками!»

Лоренц Даррелл, около 1931 года

«Этот ребенок ненормальный, держит скорпионов в спичечных коробках!»

Лоренц Даррелл, около 1935 года

«Этот парень ненормальный – работать в зоомагазине!»

Лоренц Даррелл, около 1939 года

«Этот парень ненормальный – задумал работать в зоопарке!»

Лоренц Даррелл, около 1945 года

«Этот тип ненормальный, бродит в джунглях, кишащих змеями!»

Лоренц Даррелл, около 1952 года

«Этот тип ненормальный – решил завести свой зоопарк!»

Лоренц Даррелл, около 1958 года

«Этот тип ненормальный – пригласите его к себе, и он поселит орла в вашем винном погребе!»

Лоренц Даррелл, около 1967 года

«Этот тип ненормальный».

Лоренц Даррелл, около 1971 года

Глава первая РОЖДЕНИЕ НАЗВАНИЯ

Был один из тех знойных, ясных, безоблачных дней, какие изо всех стран мира только Греция умеет созидать. На оливах стрекотали цикады, и море представляло собой глубокое по тону, живое отражение синего неба. Мы только что не спеша управились с обильным ленчем под корявыми кривыми оливами, которые росли почти у самой воды на одном из прекраснейших пляжей Корфу. Женщины отправились купаться, оставив Ларри и меня наедине друг с другом. Мы лениво возлежали на песке, задумчиво передавая из рук в руки огромную бутыль в оплетке, с отдающим скипидаром греческим вином. Пили молча, предаваясь размышлениям. Ошибается тот, кто думает, что писатели при встрече сыплют остроумными шутками и игривыми замечаниями.

– Хорошее вино, – произнес наконец Ларри, неторопливо наливая себе стакан. – Где ты его брал?

– Купил у человечка, который держит лавку в одном из переулков возле площади Святого Спиридона. В самом деле хорошее вино, согласен?

– Отличное. – Ларри посмотрел вино на свет, оно отливало поблекшим старинным золотом. – В последней бутылке, которую я брал в городе, было нечто по виду и на вкус похожее на ослиную мочу. Наверно, это и впрямь была моча.

– Я буду проходить там завтра, – сказал я. – Могу взять для тебя бутыль, если хочешь.

– М-м-м, – отозвался Ларри, – возьми две. Утомленные глубокомысленной беседой, мы наполнили

стаканы и снова погрузились в молчание. Остатки нашей трапезы привлекли муравьев. Черных, крохотных, суетливых и длинноногих, крупных, рыжих, с торчащим наподобие зенитки жалом. По коре оливы, к которой я прислонился, ползали рои причудливых гусениц. Маленькие пушистые твари, смахивающие на уродливых грязноватых белых медведей.

– Над чем ты работаешь сейчас? – справился Ларри. Я удивленно посмотрел на него. У нас было неписаное

и невысказанное правило: во избежание раздоров и вульгарной брани никогда не обсуждать друг с другом то, что мы называли Нашим Творчеством.

– Как раз сейчас – ни над чем, но вообще-то кое-что задумал. По правде говоря, мне подсказала одну идею твоя книжка «Spirit of Place».

Ларри иронически фыркнул. В «Spirit of Place» вошли его письма друзьям, тщательно собранные и изданные нашим старым другом Аланом Томасом.

– Не понимаю, какую идею она могла тебе подсказать, – заметил Ларри.

– А вот подсказала. Я подумал о том, чтобы составить своего рода сборничек. У меня накопилась уйма материала, которому не нашлось места в моих книгах. Вот я и решил собрать все вместе под одной обложкой.

– Отличная мысль, – заключил Ларри, наливая себе еще вина. – Никогда не давай пропадать хорошему материалу.

Он снова поднял стакан, любуясь цветом вина. Потом посмотрел на меня, и в глазах его зажегся озорной огонек.

– Знаешь что, – сказал он, – назови-ка свою книгу «Fillet of Plaice».

Я так и сделал.

Глава вторая МАМИН ПРАЗДНИК

Лето на Корфу выдалось на редкость долгое и жаркое. Несколько месяцев вовсе не было дождя, от восхода до захода с выцветшего неба лились на остров жгучие лучи. Нестерпимая жара все пекла, все иссушила. Нелегко далось нам это лето. Радушный Ларри наприглашал в гости кучу своих друзей, представителей творческой интеллигенции. Они прибывали такими косяками, что мама была вынуждена дополнительно нанять двух служанок и почти все время проводила в нашей огромной, темной подвальной кухне, перебегая от одной плиты к другой, чтобы накормить полчища драматургов, поэтов, писателей и художников. Теперь наконец мы проводили последних гостей, и наше семейство отдыхало на балконе, попивая холодный чай и созерцая тихое синее море.

– Ну слава Богу, все, – сказала мама, отставив чашку и поправляя очки. – Право, Ларри, дорогой, не приглашал бы столько людей. Никаких сил не хватает.

– А все потому, что ты плохой организатор, – возразил Ларри. – Они же все готовы были тебе помогать.

Мама сердито уставилась на него.

– Как ты представляешь себе такую толпу помощниковв моей кухне? – спросила она. – Вспомни, что творилось в столовой, не хватало еще, чтобы они путались у меня под ногами там внизу. Все, остаток лета я хочу провести спокойно, абсолютно ничего не делать. Я выбилась из сил.

– А тебя никто и не просит что-нибудь делать, – сказал Ларри.

– Ты уверен, что никого больше не пригласил?

– Насколько помню – никого, – небрежно ответил Ларри.

– Смотри, если все-таки кто-нибудь появится – пусть останавливается в гостинице. С меня хватит.

– Что ты так кипятишься, – обиженно произнес Ларри. – Такие все были чудесные люди.

– Тебене надо было готовить для них, – сказала мама. – Не хочу больше видеть эту кухню. Мечтаю о том, чтобы уехать куда-нибудь подальше отсюда.

– Отличная идея, – заметил Ларри.

– Ты о чем? – поинтересовалась мама.

– О том, чтобы уехать отсюда.

– Уехать куда? – насторожилась мама.

– Как насчет того, чтобы отправиться на материк на катере? – предложил Ларри.

– Прекрасная мысль, видит Бог! – воскликнул Лесли.

– Правда, здорово! – подхватила Марго. – Давай, мама, так и сделаем. О, я знаю, что мы сделаем! Отправимся туда, чтобы отпраздновать твой день рождения.

– Ну что ж, – неуверенно произнесла мама. – Даже не знаю… А куда именно там, на материке?

– А мы вот как поступим, – беззаботно молвил Ларри. – Наймем катер и пойдем вдоль побережья, будем останавливаться где понравится. Возьмем продукты дня на два, на три и будем бить баклуши, отдыхать, веселиться.

– Что ж, звучитпрекрасно, – заключила мама. – Думаю, Спиро найдет для нас катер?

– Конечно, – сказал Лесли, – Спиро все устроит.

– Ладно, – согласилась мама. – В самом деле, перемена обстановки не повредит, верно?

– Морской воздух – лучшее средство от усталости, – объявил Ларри. – Здорово бодрит. И не мешало бы захватить с собой кого-нибудь, чтобы расшевелили нас, встряхнули, так сказать.

– О, только не надодругих людей, – возразила мама.

– А я и не имел в виду еще людей,– объяснил Ларри. – Возьмем, например, Теодора.

– Теодор не поедет, – заметила Марго. – Ты же знаешь, он подвержен морской болезни.

– Ладно, посмотрим, – сказал Ларри. – Еще у нас есть Дональд и Макс.

Мама начала колебаться. Она очень любила Макса и Дональда.

– Ну… Пожалуй, пусть они поедут с нами.

– И Свен к тому времени должен вернуться, – продолжал Ларри. – Уверен, он захочет присоединиться.

– О, я не возражаю против Свена, – согласилась мама. – Мне нравится Свен.

– А я могу пригласить Мактэвиша, – объявил Лесли.

– Нет-нет, только не этого отвратительного типа, – возмутился Ларри.

– С чего это ты называешь его отвратительным? – вспылил Лесли. – Мы вынуждены терпеть твоих отвратительных друзей. Почему ты не можешь терпеть моего друга?

– Ну-ну, дорогие мои, – примирительно произнесла мама. – Не спорьте. Думаю, мы можем пригласить Мактэвиша, если ты уж так этого хочешь. Хотя, по правде говоря, Лесли, мне непонятно, чем он тебе так любезен.

– Он здорово стреляет из пистолета, – ответил Лесли, посчитав это убедительным доводом.

– А я могу пригласить Леонору, – загорелась Марго.

– Ну вот что! Остановитесь, – сказала мама. – Иначе кончится тем, что катер пойдет ко дну. Я-то думала, что мы все это затеваем, чтобы уехать и отдохнуть от людей.

– При чем тут люди,– возразил Ларри. – Мы говорим про друзей. Совсем другое дело.

– Хорошо, и на этом остановимся, – заключила мама. – Достаточно, если мне придется для всех готовить три дня.

– Я договорюсь со Спиро относительно катера, когда он придет, – сказал Лесли.

– Как насчет того, чтобы взять с собой холодильный шкаф? – спросил Ларри.

Мама снова надела очки и воззрилась на него.

– Холодильный шкаф? Ты шутишь?

– Нисколько, – ответил Ларри. – Он понадобится нам для холодных напитков, для масла и всего такого прочего.

– Но, Ларри, дорогой, – возразила мама. – Это же несерьезно.Сам знаешь, каких трудов нам стоило вообще втащить его в дом. Его нельзя передвигать.

– Это почему же, – не согласился Ларри. – Вполне возможно, если очень постараться.

– Понимай так, – заметил Лесли, – что ты будешь командовать, а стараться будут все остальные.

– Ерунда, – сказал Ларри. – Это элементарно. Ведь затащили же его в дом, значит, и из дома можно вынести.

Холодильный шкаф, о котором шла речь, был предметом маминой гордости и радости. В те дни на Корфу ни один загородный особняк не мог похвастаться электричеством, и если даже где-то были изобретены керосиновые холодильники, опять же до Корфу они не дошли. Полагая, что жить без холодильника негигиенично, мама не слишком уверенно изобразила на бумаге конструкцию холодильного шкафа вроде тех, какие девочкой видела у себя дома в Индии. Вручив этот чертеж Спиро, она спросила, не возьмется ли он изготовить нечто подобное.

Спиро нахмурил брови, подумал, сказал:

– Будет сделано, миссисы Дарреллы. – И побрел в город.

Прошло две недели, и вот однажды утром на дорожке перед домом показалась запряженная четверкой лошадей широкая повозка, на которой восседали шестеро мужчин. За спиной у них громоздился чудовищный холодильный шкаф длиной сто восемьдесят, шириной сто, двадцать и высотой сто двадцать сантиметров. Сколоченный из дюймовых досок, он был обшит цинком, с опилками между обшивкой и досками. Шестерке дюжих мужчин понадобился не один час, чтобы втащить его в кладовую. Пришлось даже снимать стеклянные двери гостиной, освобождая путь для шкафа. Рядом с ним в кладовой все казалось миниатюрным. Время от времени Спиро привозил из города на своей машине длинные мокрые глыбы льда, которыми мы начиняли шкаф, и это позволяло нам подолгу хранить масло, яйца и молоко.

– Нет, – решительно произнесла мама, – я не позволю выносить холодильный шкаф. Хотя бы потому, что вы можете повредить его механизм.

– В нем нетникакого механизма, – заметил Ларри.

– Все равно, он может сломаться, – настаивала мама. – Нет-нет, я твердо решила. Шкаф останется на месте. Мы можем взять с собой достаточный запас льда. Если завернуть его в мешковину, может надолго хватить.

Ларри промолчал, но я видел огонек в его глазах.

Поскольку мы собирались отметить в море мамин день рождения, все принялись думать о подарках. Поразмыслив, я решил подарить сачок, учитывая большой интерес, который мама проявляла к моей коллекции бабочек. Марго купила материал на платье, который не прочь была бы взять себе. Ларри купил книгу, которую давно мечтал прочесть, Лесли приобрел для мамы маленький пистолет с перламутровой рукояткой. Он объяснил мне, что с револьвером маме будет спокойнее оставаться дома одной. Учитывая, что комната Лесли буквально ощетинилась огнестрельным оружием всевозможного вида и размера и мама совершенно не умела с ним обращаться, я посчитал его выбор несколько странным, однако промолчал.

Подготовка к нашему смелому предприятию продолжалась. Продукты закупались и обрабатывались. Были извещены Свен, Дональд и Макс, Леонора и Мактэвиш. Теодор, как мы и ожидали, сначала отказался ехать, ссылаясь на подверженность морской болезни, однако после того, как мы заверили его, что на побережье, где мы станем причаливать, будет множество интересных прудов и ручьев, он заколебался. Страстный любитель пресноводной живности, он решил, что стоит рискнуть в интересах науки, и в конце концов согласился.

У нас было условлено, что катер подойдет к причалу ниже нашего дома и там мы займемся погрузкой. Затем он вернется в город, мы поедем туда же на машине, заберем остальных членов группы и выйдем в море.

В день, когда ожидалось прибытие катера, мама и Марго с утра отправились в город, чтобы вместе со Спиро сделать еще кое-какие покупки. Я был занят делом на втором этаже, засовывал в банку со спиртом мертвую змею; в это время снизу донесся какой-то непонятный стук и грохот. Жаждая узнать, что там происходит, я скатился вниз по лестнице. Похоже было, что шум доносится из кладовой. Войдя туда, я увидел шестерку мускулистых деревенских парней, которые под управлением Лесли и Ларри сражались с нашим холодильным чудовищем. Им уже удалось сдвинуть его с места, содрав половину штукатурки с одной стены, при этом краем шкафа придавило ногу Яни, и он ковылял вокруг чудовища, обвязав ступню окровавленным носовым платком.

– Что это вы затеяли? – спросил я. – Вы же знаете, мама не велела трогать шкаф.

– Ты лучше помолчи и не мешайся, – сказал Лесли. – Все в порядке.

– Давай уходи,– распорядился Ларри. – Уходи и не путайся под ногами. Спустился бы лучше на пристань и проверил – катер уже пришел?

Оставив их обливаться потом и кантовать огромный шкаф, я сбежал вниз по склону, пересек дорогу и вышел на нашу пристань. Стоя на самом конце причала, я уставился с надеждой в ту сторону, где находился город, и увидел, как вдоль побережья идет, приближаясь, катер. Ближе, ближе… Но почему он не сворачивает к нашей пристани? Этак он непременно пройдет мимо. Не иначе Спиро неправильно сориентировал рулевого; и я принялся прыгать, крича и размахивая руками. Наконец рулевой заметил меня.

Не спеша развернув катер, он подошел вплотную к причалу, отдал якорь с кормы и пришвартовался. Нос катера легонько стукался о столбы под настилом.

– Доброе утро, – поздоровался я. – Вы – Таки? Передо мной был толстый смуглый коротыш со светлыми, золотистыми глазами. Он мотнул головой:

– Нет, я двоюродный брат Таки.

– Ага, – сказал я, – ничего, все в порядке. Они сейчас придут. Спустят сюда холодильный шкаф.

– Холодильный шкаф?

– Ну да, холодильный шкаф. Он довольно большой, но я думаю, он поместится вон там.

– Ладно, – покорно произнес родственник Таки.

В эту минуту на верху откоса возникла обливающаяся потом, запыхавшаяся, препирающаяся кучка волокущих по земле холодильный шкаф деревенских парней, сопровождаемых энергично жестикулирующими Ларри и Лесли. Вся эта компания смахивала на облепивших громадный катыш навоза хмельных навозных жуков. Скользя и спотыкаясь, они медленно спускались вниз по склону, один раз чуть не выронили свою ношу, наконец достигли дороги и остановились. Передохнув, оттащили шкаф на причал.

Настил из видавших виды досок причала опирался на кипарисовые столбы. Конструкция довольно прочная, однако далеко не новая. К тому же вовсе не рассчитанная на подобный груз, и когда пыхтящие парни дотопали до середины причала, послышался страшный треск, и они шлепнулись в воду вместе с холодильным шкафом.

– Идиоты! – заорал Ларри. – Болваны! Почему не смотрели под ноги!

– Они не виноваты, – возразил Лесли. – Это доски не выдержали.

Яни упал так, что обе ноги его очутились под шкафом; к счастью, песчаное дно смягчило удар, и кости уцелели.

С великими усилиями, крича и чертыхаясь, парни ухитрились водрузить шкаф обратно на причал. После чего, используя в качестве катков столбы из-под сломанных досок, переправили его на катер.

– Вот и все, – заключил Ларри. – Проще простого, как я и говорил. Ты, Джерри, оставайся здесь, а мы поднимемся в дом за остальными вещами.

Ликующая компания зашагала вверх по склону; я провожал их взглядом, стоя спиной к катеру. Внезапно я услышал, как гремит якорная цепь, и, обернувшись, увидел, что рулевой уже оттолкнулся от причала на порядочное расстояние.

– Эй! – закричал я. – Что ты делаешь?

– Поднимаю якорь, – невозмутимо ответил мне этот тип.

– Но куда ты собрался плыть? – спросил я.

– В Гувию, – сообщил он, заводя мотор.

– Какая там Гувия! – заорал я. – Ты должен везти нас на материк! И у тебя наш холодильный шкаф!

Но шум мотора заглушил мои вопли, а может быть, он просто не пожелал меня слушать. Во всяком случае, катер развернулся и удалился, чуфыкая, вдоль побережья. Я был в отчаянии. Что мы теперь станем делать?

Я ринулся к берегу, перепрыгнул через сломанные доски, побежал к дороге. Скорей, скорей подняться к дому и сообщить Ларри, что произошло! В эту минуту наши носильщики показались наверху, нагруженные корзинами и прочим багажом. И почти одновременно на дороге появилась машина, в которой сидели Спиро, мама и Марго. Она остановилась возле меня, и тут же сверху подошли Ларри и Лесли со своими помощниками.

– Что вы делаете, дорогой? – обратилась мама к Ларри, выбираясь из машины.

– Носим вещи, чтобы погрузить на катер, – ответил Ларри и посмотрел на причал. – Куда он делся, черт возьми?

– Я как раз хотел сказать тебе, – ответил я. – Он ушел.

– Что значит – ушел?– спросил Лесли. – Как он мог уйти?

– Вот так, – сказал я. – Сами посмотрите, вон он. Они дружно повернулись и увидели удаляющийся катер.

– Но куда же он идет? – осведомился Ларри.

– Сказал, что пойдет в Гувию.

– При чем тут Гувия? Он должен отвезти нас на материк.

– Я ему так и сказал, но он не стал меня слушать.

– Но он увез наш холодильный шкаф, – заметил Лесли.

– Чтоон увез? – спросила мама.

– Холодильный шкаф, – недовольно произнес Ларри. – Мы погрузили на катер этот чертов шкаф, и он увез его.

– Я ведь велела вам не трогатьхолодильный шкаф, – сказала мама. – Велела не прикасаться к нему. Право, Ларри, как тут не сердиться на тебя.

– Брось, мама, не ворчи, – отозвался Ларри. – Сейчас нам надо подумать о том, как вернуть эту проклятую штуковину. Как ты думаешь, Спиро, что затеял этот болван? Ты ведь нанял его.

– Нет, – вступил я, – это был не Таки, а его двоюродный брат.

– Эти катеры – не Таки, – подтвердил Спиро, задумчиво хмурясь.

– Хорошо, и что мы будем делать?– растерянно осведомилась мама.

– Надо будет догнать его, – сказал Ларри.

– Я отвезти ваша мама домой, – предложил Спиро. – Потом отправиться в Гувиа.

– Но ты не можешь привезти холодильный шкаф на машине, – заметил Ларри.

В эту минуту до нашего слуха донесся звук другого мотора, и, повернувшись, мы увидели, что со стороны города приближается еще один катер.

– А! – воскликнул Спиро. – Это катеры Таки.

– Отлично, пусть отправляется в погоню,– сказал Ларри. – Как только он подойдет сюда, скажи ему, чтобы отправился в погоню и привез обратно этот чертов шкаф. Хотел бы я знать, о чем думал тот идиот, уезжая вот так с нашим шкафом.

– Он что, совсем не удивился, когда ты сказал ему про шкаф? – обратился ко мне Лесли.

– Нет, – ответил я. – Правда, лицо у него было несколько озадаченное.

– Еще бы, – сказала мама. – На его месте я тоже была бы озадачена.

Когда к причалу наконец подошел катер Таки, мы объяснили ему, что произошло. Симпатичный жилистый коротыш, он обнажил в улыбке золотые зубы.

– Пусть лучше эти парни поедут с ним, – распорядился Ларри. – Иначе не перетащить холодильный шкаф с одного катера на другой.

Шестерка деревенских парней заняла места в катере, смеясь и весело переговариваясь в предвкушении морской прогулки.

– Лесли, тебе лучше присоединиться к ним, – предложил Ларри.

– Ладно, – согласился Лесли, – я тоже так думаю.

И катер номер два отправился в погоню за номером один.

– Ничего не понимаю, – заметила мама. – О чем думал тот человек?

– Брось, мама, – сказала Марго. – Будто ты не знаешь этих жителей Корфу. Они же все ненормальные.

– Но не до такой жестепени, – возразила мама. – Чтобы вот так подойти на катере и увезти чужой холодильный шкаф.

– Может быть, они прийти из Занте, – предположил Спиро, как будто в этом было все дело.

– Не знаю, не знаю, – сказала мама. – Надо же! Такое начало нашего плана! Нет, дети, вы выводите меня из себя.

– По-моему, ты несправедлива, мама, – заметила Марго. – Ларри и Лесли ведь не знали, что грузят шкаф не на тот катер.

– Надо было спросить. Может быть, мы теперь никогда больше не увидим наш шкаф.

– Вы не беспокоиться, миссисы Дарреллы, – сказал Спиро, хмуря брови. – Я вернуть их. А вы возвращаться домой.

Нам оставалось только всем подняться в дом и ждать там. На четвертом часу ожидания мама совсем извелась.

– Все ясно, – говорила она, – они уронили его в море. Право, Ларри, я никогда не прощу тебе этого. Ведь сказано было – не трогать холодильный шкаф.

В эту минуту мы услышали далекое чуфыканье мотора. Схватив бинокль, я выбежал из дома. Точно: к причалу приближался катер Таки с громоздящимся на нем холодильным шкафом. Я поспешил сообщить эту новость маме.

– Кажется, обошлось, – заключила она. – Похоже, мы теперь можем трогаться в путь. Право, у меня такое чувство, что я постарела на один год еще до моего дня рождения.

Мы снова отнесли весь свой багаж на причал и погрузили его на катер. После чего втиснулись в машину и поехали в город.

В городе мы обнаружили наших друзей на Эспланаде, где они мирно выпивали в тени среди колонн. Вот Свен с луноликой физиономией большого младенца, с обрамляющим лысину венчиком седых кудрей, руки сжимают драгоценный аккордеон, с которым он никогда не расставался. Вот Теодор в строгом костюме, на голове – панама, борода и усы отливают золотом на солнце; к стулу прислонена трость с маленькой сеткой на конце, рядом стоит ящичек с пробирками и банками для образцов. Вот аристократически бледный Дональд. Высокий нескладный Макс с вьющейся шевелюрой и напоминающими бабочку усиками на верхней губе. Цветущая светловолосая красавица Леонора и, наконец, Мактэвиш – коренастый мужчина с морщинистым загорелым лицом и редкой седой шевелюрой.

Мы извинились за опоздание, которого, похоже, никто и не заметил, и выпили по стаканчику, пока Спиро доставал из машины наиболее хрупкие предметы нашего багажа, после чего спустились к ожидающему нас катеру.

Мы заняли свои места на борту, положили продукты в холодильный шкаф, заработал мотор, и катер заскользил по гладкой поверхности моря.

– Я купил, гм… ну эти… пилюли от морской болезни, – озабоченно сообщил Теодор, подозрительно глядя на зеркальную гладь залива. – Подумал, вдруг море начнет… ну это… волноваться, а я никудышный моряк, вот и решил принять меры предосторожности.

– Если начнет волноваться, можешь и мне дать пилюлю, – сказала мама.

– Муттер может не опасаться морской болезни. – Макс погладил ее по плечу. – Я позабочусь о муттер.

– Интересно, как ты это сделаешь, – поинтересовалась мама.

– Чеснок, – сказал Макс, – чеснок. Старое австрийское средство. Отлично помогает.

– Ты говоришь про сырой чеснок? – встрепенулась Марго. – Ужасно.

– Что ты, дорогая Марго, ничего ужасного, – возразил Макс. – Это очень полезная штука, очень.

– Не выношу мужчин, от которых пахнет чесноком, – настаивала Марго. – У меня от них голова раскалывается.

– А ты ешь сама чеснок, – предложил Макс, – и пусть у нихголова раскалывается.

– Отвратительная манера – есть чеснок, – заметил Дональд. – Только неангличане едят его.

– Считается, что чеснок, гм… весьма полезен для здоровья, – сообщил Теодор. – Об этом говорят данные медицины.

– Во всяком случае, – вступила мама, – когда я готовлю, обязательно кладу чеснок в еду. Отличная приправа, по-моему.

– Но он ужасно неприятно пахнет, – заявила Леонора, которая возлежала на палубе, точно персидская кошка. – На днях я ездила на автобусе в Перему, так Боже мой, едва не задохнулась! Все как один жевали чеснок и обдавали меня его запахом. Под конец я чуть не упала в обморок.

Свен отстегнул ремешок своего аккордеона и повесил инструмент на грудь.

– Дорогая миссис Даррелл, что вы хотите, чтобы я сыграл для вас?

– О… э… мне все равно, Свен, – сказала мама. – Что-нибудь веселое.

– Как насчет «Есть в городе таверна»? – предложил Теодор.

Он мог без конца наслаждаться этой мелодией.

– Отлично, – отозвался Свен и нажал на клавиши. Лесли и Мактэвиш стояли на носу. Время от времени

Мактэвиш приседал или разводил руки в стороны. Он был большой любитель физических упражнений. Несколько незабываемых лет ему довелось служить в Королевской канадской конной полиции, и это наложило на него свою печать. Мактэвиш всегда претендовал на роль души общества и больше всего гордился своей совершенной физической формой. То и дело хлопал себя по животу и приговаривал:

– Нет, вы посмотрите! Недурно для мужчины сорока пяти лет, а?

Под звуки «Есть в городе таверна» (Теодор не жалел своих голосовых связок) наш катер скользил, пыхтя, через пролив, отделяющий Корфу от материка.

До чего же коротким показался мне этот отрезок пути. Столько всего надо было успеть посмотреть, от летучих рыбок до вилохвостых чаек, и я поминутно отрывал Теодора от взрослой компании, чтобы услышать его ученый комментарий о проплывающих мимо водорослях и прочих интереснейших вещах.

Наконец мы подошли к источенным эрозией буро-коричневым скалам, которые образуют береговую линию Албании и простираются дальше на юг в Грецию. Следуя вдоль самого берега, мы провожали взглядом длинную череду высоченных бугристых утесов, напоминающих остатки оплывших разноцветных свечей. Уже в сумерках мы обнаружили залив в форме полумесяца, словно созданный челюстями некоего огромного морского чудовища, разгрызшего твердый камень. Защищенный высокими скалами, раскинулся белый песчаный пляж, наш катер вошел в залив, загремела якорная цепь, и мы остановились.

Вот когда оправдал свое существование холодильный шкаф. Мама и Спиро извлекли из его недр невероятное количество провизии: нашпигованные чесноком бараньи ноги, омары и приготовленные мамой особые слойки с острым тушеным мясом и прочими вкусностями. Удобно расположившись на палубе, мы предались чревоугодию.

В носовом отсеке катера лежала гора зеленых в белую полоску арбузов, напоминающих надутые футбольные мячи. Один за другим они перекочевывали в холодильный шкаф, потом мы извлекали их оттуда, разрезали и наслаждались напоминающей фруктовое мороженое хрустящей розовой мякотью. Мне доставляло особое удовольствие выплевывать черные семечки через борт и смотреть, как мелкие рыбешки набрасываются на них, чтобы, попробовав на вкус, тут же забраковать. Впрочем, некоторые рыбы покрупнее, к моему удивлению, глотали семечки, явно полагая, что не следует пренебрегать и такими дарами.

Насытившись, мы решили искупаться; только мама, Теодор и Свен предпочли купанью мудреную беседу о колдовстве, привидениях и вампирах, меж тем как Спиро и Таки мыли посуду.

Прыгать с катера в темное море – фантастика. Казалось, ты погружаешься в пламя – таким фейерверком рассыпались фосфоресцирующие зеленовато-золотистые капли. Под водой пловца сопровождали миллионы крохотных звездочек, и когда Леонора последней выбралась обратно на борт катера, тело ее несколько мгновений казалось позолоченным.

– Боже мой, до чего хороша, – восхищенно произнес Ларри. – Но я уверен, что она лесбиянка. Сколько ни заигрываю с ней – никак не реагирует.

– Ларри, милый, – сказала мама, – нехорошо говорить так про людей.

– Она в самом деле очаровательна, – вступил Свен. – Настолько, что я готов пожалеть о своих гомосексуальных склонностях. Хотя у гомика есть свои преимущества.

– А мне кажется, лучше всего быть бисексуальным, – возразил Ларри. – Можно использовать все возможности.

– Ларри, милый, – снова вмешалась мама, – возможно, тебе нравится эта тема, но я предпочла бы, чтобы ты не обсуждал ее при Джерри.

Мактэвиш снова занимался физическими упражнениями на носу катера.

– Господи, до чего этот человек раздражает меня, – пробурчал Ларри, наливая себе вина. – На кой ему нужна эта его физическая форма? Он совсем не пользуется ею.

– Право, дорогой, – сказала мама, – не лучше ли воздержаться от таких замечаний. Они совсем некстати на таком маленьком судне. Он может услышать тебя.

– Да я бы нисколько не возражал, – настаивал Ларри, – если бы он поддерживал свою форму, чтобы не давать покоя девушкам на Корфу. Но ведь он ровным счетом ничего не предпринимает.

Продолжая выполнять упражнения, Мактэвиш в восемьдесят четвертый раз рассказывал сидящему поблизости Лесли о своих подвигах в Королевской конной полиции. Все эпизоды были чрезвычайно увлекательными и неизменно заканчивались тем, что Мактэвиш ловил злодея.

– О-о-о-о! – внезапно завопила Марго так громко, что мы все подпрыгнули и Ларри пролил вино.

– Нельзя ли попросить тебя воздержаться от попыток подражать здешним чайкам, – раздраженно заметил он.

– Но я только что вспомнила, – объяснила Марго, – что завтра мамин день рождения.

– У муттер завтра день рождения? – осведомился Макс. – Почему ты не сказала нам об этом раньше?

– Так ведь мы для того и отправились сюда, – сказала Марго, – чтобы отметить мамин день рождения, устроить ей праздник.

– Но если у муттер день рождения, у нас нет для нее подарка, – заметил Макс.

– Ничего, не берите в голову, – успокоила его мама. – Какие там дни рождения в моем возрасте.

– Чертовски дурная манера приходить на день рождения без подарка, – сказал Дональд. – Чертовски дурная манера.

– Прошу вас, перестаньте, – умоляла мама. – Я чувствую себя совсем неловко.

– Я буду весь день играть для вас, дорогая миссис Даррелл, – заверил Свен. – Музыка будет моим подарком.

Хотя в репертуаре Свена были и такие вещи, как «Есть в городе таверна», больше всего он любил Баха, и от моего взгляда не ускользнуло, как мама вздрогнула, представив себе, как Свен целый день станет играть для нее Баха.

– Нет-нет, – поспешно возразила она, – не стоит так беспокоиться.

– Во всяком случае, завтра мы устроим роскошный праздник, – заверил Макс. – Найдем подходящее местечко и отметим день рождения муттер так, как это делают у нас на континенте.

Пришло время развернуть привезенные нами матрацы, и постепенно мы погрузились в сон, меж тем как из-за гор выплыла луна – сперва красная, как грудь малиновки, потом лимонно-желтая и наконец серебристая.

Рано утром нас напугал – и разозлил – Свен, который разбудил всю компанию звуками «С днем рожденья тебя». Стоя на коленях подле мамы, он жадно всматривался в ее лицо, проверяя, какой эффект произвела его импровизация. Мама не привыкла к тому, чтобы в десяти сантиметрах от ее уха наяривали на аккордеоне, и проснулась с тревожным криком.

– В чем дело? Что случилось? Мы тонем? – воскликнула она.

– Свен, Бог с тобой, – сказал Ларри, – еще только пять часов.

– О, – сонно протянул Макс, – но ведь сегодня день рождения муттер. Ну-ка, начинаем праздновать! Поем – все вместе!

Он вскочил на ноги, ударился головой о мачту и взмахнул своими длинными руками.

– Давай, Свен, сначала. Все вместе!

Неохотно мы сонно затянули «С днем рожденья»; мама, сидя, отчаянно боролась со сном.

– Мне приготовиться чаю, миссисы Дарреллы? – спросил Спиро.

– По-моему, это очень хорошая идея, – отозвалась мама.

Мы достали свои подарки и вручили ей, и мама громко восхищалась ими, в том числе пистолетом с перламутровой рукояткой, хотя сказала Лесли, что лучше пусть пистолет хранится в его комнате, так оно будет надежнее. Дескать, если, как он предложил, держать его у себя под подушкой, пистолет может вдруг выстрелить среди ночи и ранить ее.

Попив чаю и искупавшись, мы все ожили. Взошло солнце, и над водой поплыли замешкавшиеся редкие пряди ночного тумана. После завтрака, который состоял преимущественно из фруктов и крутых яиц, заработал мотор, и катер заскользил дальше вдоль побережья.

– Мы обязаны найти отличное местечко для праздничного ленча, – объявил Макс. – Настоящий райский сад.

– Клянусь Богом, ты прав, – подхватил Дональд. – Это должно быть что-то особенное.

– И там я буду играть для вас, дорогая миссис Даррелл, – добавил Свен.

Вскоре на нашем пути возник мыс, будто сложенный из огромных красных, золотистых и белых кирпичей и увенчанный огромной зонтичной пихтой, нависшей над морем и готовой, казалось, вот-вот сорваться вниз. Обогнув мыс, мы увидели маленькую бухту с крохотным селением на берегу; на склоне горы над селением помещались остатки старой венецианской крепости.

– Интересное место, – заметил Ларри. – Давайте зайдем сюда и посмотрим поближе.

– Я не стал бы зайти сюда, мастеры Ларрис, – возразил Спиро.

– Это почему же? – спросил Ларри. – Такая очаровательная деревушка, и крепость любопытная.

– Тут же практически турки живут, – сказал Спиро.

– Что значит «практически»? – удивился Ларри. – Турок он и есть турок.

– Ну, они вести себя как турки, – объяснил Спиро. – Не так, как греки, а потому фактически они есть турки.

Все были несколько озадачены такой логикой.

– Но даже если они в самом делетурки, – сказал Ларри, – что из этого?

– В некоторых из этих, гм… гм… глухих селений, – вступил всеведущий Теодор, – сохранилось очень сильное турецкое влияние со времен вторжения в Грецию турок. Они восприняли многие турецкие обычаи, так что в некоторых таких уединенных деревушках, как справедливо заметил Спиро, жителей можно назвать скорее турками, чем греками.

– Но какое это имеет значение, черт возьми? – раздраженно осведомился Ларри.

– Они не всегда жалуют иностранцев, – сказал Теодор.

– Ну и что, – настаивал Ларри, – не станут же они возражать, если мы остановимся здесь, чтобы осмотреть крепость. И вообще, деревушка такая маленькая, что численное преимущество на нашей стороне. И если они уж такие воинственные, пусть впереди идет мама с ее перламутровым пистолетом. Небось сразу присмиреют.

– Вы в самом деле хотеть высаживайся? – спросил Спиро.

– Хотим, – ответил Ларри. – Ты что – боишься какой-то горстки турок?

Лицо Спиро налилось кровью; я даже испугался – как бы его не хватил удар.

– Вам не следовай говорил такой вещь, мастеры Ларри, – вымолвил он. – Я не бояться какой-то проклятой турки.

С этими словами он повернулся, протопал на корму и велел Таки править к пристани.

– Ларри, милый, ну зачем же говорить такие вещи, – сказала мама. – Ты обидел его, знаешь ведь, как он относится к туркам.

– Но они никакие не турки, черт бы их побрал, – возразил Ларри. – Они греки.

– Строго говоря, вы, пожалуй, вправе называть их греками, – заметил Теодор. – Но в этих глухих уголках они настолько похожи на турок, что сразу и не отличишь. Речь идет, так сказать, о своеобразном сплаве.

Когда мы приблизились к причалу, сидевший там юный рыболов схватил свою удочку и помчался в селение.

– Вам не кажется, что он сейчас поднимет там тревогу? – нервно осведомилась Леонора. – И они выйдут нам навстречу с ружьями?

– Не будь ты такой дурой, – выпалил Ларри.

– Давайте я пойду первым, – предложил Мактэвиш. – Я привык к таким переделкам. Приходилось в Канаде встречаться с индейцами в дальних деревнях, когда преследовал злоумышленников. У меня есть навык в обращении с примитивными племенами.

Ларри застонал и уже приготовился изречь что-то ехидное, но строгий взгляд мамы остановил его.

– Итак, – продолжал Мактэвиш, беря на себя руководство операцией, – лучше всего нам высадиться на пристань и продолжать движение, осматриваясь с восхищением по сторонам, как будто, э… как будто… э…

– Как будто мы туристы? – невинно произнес Ларри.

– Вот-вот, я как раз это хотел сказать, – подхватил Мактэвиш. – Словно мы не замышляем ничего дурного.

– Господи, – вымолвил Ларри. – Можно подумать, мы находимся в дебрях Черной Африки.

– Ларри, милый, успокойся, – сказала мама. – Я уверена, что мистер Мактэвиш знает, как нам следует поступать. Как-никак сегодня мойдень рождения.

Высадившись на пристань, мы постояли там несколько минут, показывая руками туда и сюда и обмениваясь дурацкими замечаниями.

– А теперь, – скомандовал Мактэвиш, – вперед, в селение.

И мы послушно зашагали следом за ним, оставив Спиро и Таки сторожить катер.

Вся деревня состояла из трех-четырех десятков сверкающих свежей побелкой маленьких домиков; стены одних были обвиты зеленым плющом, других – одеты ветвями бугенвиллеи с пурпурными листьями.

Мактэвиш выступал впереди решительным военным шагом, ни дать ни взять бесстрашный боец французского Иностранного легиона, готовый усмирить мятежное арабское селение. Мы торопливо семенили следом.

От главной улицы, если тут годилось это слово, расходились узкие проулки между домами. Подойдя к одному из таких проулков, мы основательно напугали какую-то женщину в чадре, которая выскочила из дома и чуть не бегом устремилась вдаль, спасаясь от чужеземцев. Я впервые в жизни увидел чадру и был здорово удивлен этим зрелищем.

– Что это у нее было на лице? – спросил я. – Перевязка какая-то? Зачем?

– Нет-нет, – объяснил Теодор. – Это чадра. Если в этом селении и впрямь сильно турецкое влияние, большинство здешних женщин носит чадру.

– Всегда считал это чертовски дурацкой идеей, – заметил Ларри. – Если у женщины красивое лицо, нечего скрывать его. Единственное, что я мог бы одобрить, – кляп для болтливых особ.

Главная улица, как и следовало ожидать, привела нас к центральной части всякого селения – маленькой площади с великолепной огромной зонтичной пихтой, под сенью которой стояли столики и стулья. Здесь помещалось кафе, где, как в любой английской деревенской пивной, можно было не только получить съестное и напитки, но и наслушаться всяких сплетен и пересудов. Меня удивило, что на всем пути нашего отряда к площади мы не увидели ни одной живой души, если не считать той испуганной особы. На Корфу, даже в самой глухой деревушке, нас тотчас окружила бы восхищенная шумная толпа. Однако, дойдя до площади, мы поняли – во всяком случае, решили, что поняли, – причину: большинство столиков под пихтой было занято мужчинами, в основном пожилыми, с длинной седой бородой, одетых в шаровары, латаные рубашки, на ногах чарыки – красные кожаные мокасины, с увенчанным яркими помпонами, задранным вверх острым носом. Мужчины приветствовали наше появление на площади гробовым молчанием. Просто сидели и таращились на нас.

– Эгей! – весело и громко воскликнул Мактэвиш. – Калимера, калимера, калимера!

Будь это греческое селение, тотчас его пожелание «доброго утра» вызвало бы ответную реакцию. Кто-то подхватил бы его «калимера», кто-то сказал бы «рады вас видеть», другие воскликнули бы «херете!», что означает «будь счастлив». Здесь не последовало ничего подобного, только один или два старца степенно склонили головы, приветствуя нас.

– Ладно, – сказал Мактэвиш, – составим вместе несколько столиков, выпьем по рюмочке, и когда они привыкнут к нам, вот увидите – сразу сгрудятся вокруг нас.

– Не нравится мне все это, – нервно произнесла мама. – Может быть, нам с Марго и Леонорой лучше вернуться на катер? Смотрите, тут ни одной женщины, только мужчины.

– Вздор, мама, не волнуйся, – отозвался Ларри.

– Мне кажется, – сказал Теодор, любуясь огромной зонтичной пихтой над нами, – мне кажется, потому тот мальчуган и побежал с пристани в селение. Понимаете, в таких вот глухих деревушках женщинам полагается сидеть дома. Вот он и поспешил предупредить их. К тому же зрелище, гм… гм… э… э… женщин в нашем отряде, должно быть, понимаете, э… несколько необычным для них.

Что ж, ничего удивительного, если учесть, что лица мамы, Марго и Леоноры не скрывала чадра и одеты они были в довольно эффектные ситцевые платья, позволяющие видеть многие детали их телосложения.

Мы сдвинули вместе несколько столиков, собрали стулья и уселись в ожидании. Мужчины, число которых, вопреки предсказаниям Ларри, намного превосходило численность нашей группы, продолжали молча созерцать нас глазами бесстрастными, как у ящериц. После долгого ожидания, заполненного довольно бессвязной беседой, мы увидели, как из кафе вышел пожилой абориген и с явной неохотой направился к нам. Основательно расстроенные, мы поспешили с нервным энтузиазмом приветствовать его нестройным «калимера». К великому нашему облегчению, мы услышали ответное «калимера».

– Ну так, – заговорил Мактэвиш, гордясь своим знанием греческого языка, – принесите нам чего выпить и мезе.

Он мог и не называть мезе, потому что речь идет о закуске, состоящей из оливок, орехов, крутых яиц, огурцов и сыра, и закажите вы чего выпить в любом греческом кафе, вам автоматически принесут мезе на маленьких тарелочках. Однако такая уж сложилась обстановка, что даже бывший офицер Королевской конной полиции малость смешался.

– Слушаюсь, – серьезно произнес владелец кафе. – Какой напиток закажете?

Мактэвиш выслушал наши пожелания – от имбирного пива до анисовой водки, бренди и сухого вина – и перевел трактирщику.

– У меня есть толькокрасное вино, – сообщил тот. Лицо Мактэвиша помрачнело.

– Ладно, – сказал он, – несите красное вино и мезе. Трактирщик кивнул и побрел обратно в свое маленькое

сумрачное заведение.

– Хотел бы я знать, – осведомился Мактэвиш, – зачем он спрашивал, какие напитки мы закажем, отлично зная, что у него есть только красное вино?

Мактэвиш горячо любил греков и научился вполне сносно говорить по-гречески, но с логикой жителей этой страны был не в ладах.

– Все ясно, – раздраженно ответил ему Ларри. – Он пожелал узнать, что ты станешь пить, и если бы ты заказал красное вино, он принес бы тебе твой заказ.

– Понятно, но почему сразу не сказать, что у него есть только красное вино?

– Это было бы слишком логично для Греции, – терпеливо объяснил Ларри.

Мы продолжали сидеть под перекрестным огнем недружественных взглядов, чувствуя себя наподобие актеров, одновременно забывших текст. Наконец пожилой трактирщик явился снова, неся видавший виды маленький поднос, украшенный невесть по какой причине портретом королевы Виктории, и расставил на наших столиках несколько тарелочек с черными оливками и кусками белого козьего сыра, две бутыли вина и стаканчики – вроде бы чистые, но такие старые и щербатые, что сулили нам богатый набор экзотических немочей.

– Какой-то невеселый народ в этом селении, – заметил Макс.

– Чего ты хочешь? – отозвался Дональд. – Явились тут какие-то проклятые иностранцы. То ли дело, если бы мы очутились в Англии.

– Вот именно, – саркастически заметил Ларри. – Через пять минут исполняли бы вместе с аборигенами народные танцы в костюмах эпохи Робина Гуда.

Нельзя сказать, чтобы направленные на нас взгляды суровых мужчин так уж изменились, однако в атмосфере нервозности нам начало чудиться, что глаза их горят злобой.

– Музыка, – сказал Свен, – музыка укрощает самых свирепых зверей. Давайте-ка я что-нибудь сыграю.

– Да-да, ради Бога, сыграй что-нибудь веселенькое, – подхватил Ларри. – Боюсь, если ты начнешь играть Баха, они дружно отправятся за своими мушкетами.

Свен вооружился своим аккордеоном и заиграл очаровательную польку, которая смягчила бы самое суровое греческое сердце. Однако наша аудитория оставалась невозмутимой, хотя окружавшее нас напряжение вроде бы самую малость ослабло.

– Право, мне кажется, – сказала мама, – что лучше нам с Марго и Леонорой вернуться на катер.

– Нет-нет, дорогая миссис Даррелл, – возразил Мактэвиш. – Уверяю вас, все это не ново для меня. Этим примитивным людям требуется время, чтобы привыкнуть к нашему присутствию. И теперь, поскольку музыка Свена не подействовала, думаю, пришло время для магии.

– Магии? – Теодор наклонился вперед, с глубоким интересом глядя на Мактэвиша. – Магия? Что вы хотите этим сказать?

– Фокусы, – объяснил Мактэвиш. – Помимо всего прочего, я немного занимаюсь фокусами.

– Господи, – простонал Ларри. – Почему бы не подарить им всем бусы?

– Помолчи же, Ларри, – прошипела Марго. – Мактэвиш знает, что делает.

– Рад, что тытак считаешь, – сказал Ларри.

Тем временем Мактэвиш решительно проследовал в кафе и вышел оттуда с тарелкой, на которой лежали четыре яйца. Осторожно поставив тарелку на стол, он отступил на несколько шагов, чтобы было видно молчаливым селянам.

– Итак, – произнес он, сопровождая свою речь жестами профессионального фокусника, – мой первый номер – фокус с яйцами. Кто-нибудь из вас может одолжить мне какое-нибудь вместилище?

– Носовой платок? – предложил Дональд.

– Нет, – ответил Мактэвиш, бросив взгляд на нашу аудиторию, – лучше что-нибудь более эффектное. Миссис Даррел, будьте добры, одолжите мне вашу шляпу.

Летом мама обычно носила огромную соломенную шляпу, которая при малом росте обладательницы придавала ей сходство с ожившим грибом.

– Я не хотела бы, чтобы в ней разбивали яйца, – возразила мама.

– Нет-нет, – заверил ее Мактэвиш, – вашей шляпе ничто не грозит.

Мама неохотно сняла свой головной убор и вручила его Мактэвишу. Широким жестом он положил шляпу на стол перед собой, поднял глаза, убеждаясь, что селяне следят за его действиями, взял одно яйцо и осторожно опустил в шляпу. После чего сложил вместе ее поля и с маху шлепнул шляпой о столешницу.

– Если мы соберем содержимое, – заявил Ларри, – сможем приготовить омлет.

Однако Мактэвиш развернул шляпу и показал ее нам и селянам, чтобы все могли убедиться, что она совершенно пуста. После чего взял второе яйцо, повторил свой маневр, и опять шляпа оказалась пустой. Когда он проделал тот же трюк с третьим яйцом, я заметил некоторое оживление в глазах наших зрителей, а после четвертого двое-трое из них даже обменялись приглушенными репликами. Мактэвиш лихо взмахнул шляпой, чтобы все могли убедиться, что она по-прежнему пуста. Затем положил шляпу на стол, еще раз сложил вместе ее поля, потом раскрыл шляпу, извлек из нее одно за другим четыре абсолютно целых яйца и разместил их на тарелке.

Даже Ларри был поражен. Разумеется, мы наблюдали элементарный пример ловкости рук. А именно: вы делаете вид, будто кладете куда-то тот или иной предмет, на самом деле он остается у вас в руке и вы прячете его в каком-нибудь кармашке. Мне доводилось видеть, как делают этот фокус с часами или другими предметами, но впервые на моих глазах его так ловко исполнили с четырьмя яйцами, которые, что ни говори, не так-то просто спрятать и слишком легко разбить, испортив тем самым впечатление от трюка.

Мактэвиш поклонился в ответ на наши дружные аплодисменты, и мы с великим удивлением услышали несколько отрывочных хлопков со стороны. Несколько старцев, явно с ослабленным зрением, поменялись столиками с мужчинами помоложе, чтобы сидеть поближе к нам.

– Теперь поняли? – гордо произнес Мактэвиш. – Немного магии способно творить чудеса.

С этими словами он достал из кармана колоду карт и исполнил несколько традиционных трюков, подбрасывая карты в воздух и ловя их так, что они аккуратно расстилались вдоль его руки. Селяне заметно оживились; если раньше они сидели на другом конце площади, то теперь переместились поближе к нам. Старцы с ослабленным зрением были до того заинтригованы, что придвинулись почти вплотную к нашим столикам.

Было видно, что Мактэвиш упивается своим успехом. Засунув в рот яйцо, он с хрустом разгрыз его, широко открыл рот, показывая, что яйца там нет, после чего извлек его из кармана своей рубашки. На этот раз селяне не стали скупиться на рукоплескания.

– Какой он ловкий фокусник! – воскликнула Марго.

– Я же говорил тебе, он парень что надо, – заметил Лесли. – А еще он чертовски меткий стрелок из пистолета.

– Я должен расспросить его, как он выполняет эти, гм… иллюзии, – произнес Теодор.

– Интересно, он умеет распиливать женщин пополам? – задумчиво сказал Ларри. – Чтобы можно было заполучить половину, которая действует, но не разговаривает.

– Ларри, милый, – вмешалась мама, – прошу тебя, воздержись от таких замечаний при Джерри.

Наступил звездный час Мактэвиша. Первый ряд зрителей состоял всецело из седобородых старцев: мужчины помоложе стояли, наклонясь над ними, чтобы лучше видеть. Мактэвиш подошел к самому почтенному старцу, очевидно здешнему мэру, поскольку ему было предоставлено самое удобное место для созерцания фокусов. Постояв перед ним с поднятыми вверх руками и растопыренными пальцами, он объявил по-гречески:

– А теперь я покажу вам еще один фокус.

Вслед за чем быстро опустил одну руку, извлек из бороды старца серебряную драхму и бросил монету на землю. Аудитория дружно ахнула. Снова подняв руки с растопыренными пальцами, он с другой стороны той же бороды извлек пятидрахмовую монету и тоже широким жестом метнул ее на землю.

– Итак, – продолжал Мактэвиш, стоя с поднятыми руками, – вы видели, как моя магия позволяет мне доставать деньги из бороды вашего мэра…

– Вы можете достать еще? – дрожащим голосом осведомился мэр.

– Да-да, – подхватили селяне, – можете еще?

– Я погляжу, на что способна моя магия, – ответил Мактэвиш, охваченный энтузиазмом.

Одну за другой он извлек из бороды мэра несколько десятидрахмовых монет и пополнил ими кучку денег на земле. В те времена Греция бедствовала настолько, что струившееся из бороды мэра серебро представляло собой целое состояние.

И вот тут Мактэвиш явно зарвался. Он достал из бороды пятидесятидрахмовую бумажку. Восхищенный возглас зрителей едва не оглушил нас. Ободренный этим, Мактэвиш извлек еще четыре таких бумажки. Мэр сидел точно зачарованный, время от времени шепотом произнося слова благодарности святому или святым, коих почитал ответственными за это чудо.

– Знаете что, – осторожно произнес Теодор, – мне кажется, не следует продолжать этот трюк.

Но Мактэвиш слишком разошелся, чтобы сознавать рискованность своих действий. Из бороды мэра была извлечена стодрахмовая бумажка, и последовал гром аплодисментов.

– А теперь, – объявил он, – мой заключительный фокус.

Снова поднял вверх руки, показывая, что в них ничего нет, затем наклонился и извлек из пышной седой бороды бумажку достоинством в пятьсот драхм.

Сумма денег, лежащих теперь у ног мэра, составляла в глазах любого греческого селянина немыслимое богатство; в переводе на английскую валюту там было около двадцати – тридцати фунтов стерлингов.

– Вот так, – повернулся к нам Мактэвиш с гордой улыбкой. – Безошибочное средство.

– Вы в самом деле привели их в отличное расположение духа, – сказала мама, забыв про все свои тревоги.

– Я ведь сказал вам, миссис Даррелл, чтобы вы не волновались, – ответил Мактэвиш.

Вслед за тем наш иллюзионист совершил фатальную ошибку. Он наклонился, собрал все деньги с земли и засунул себе в карман.

Что тут началось!

– Я… э… предчувствовал, что может этим кончиться, – заметил Теодор.

Престарелый мэр поднялся, шатаясь, на ноги и поднес кулак к самому носу Мактэвиша. Со всех сторон неслись негодующие крики, как на потревоженном птичьем базаре.

– В чем дело? – вопросил Мактэвиш.

– Вы украли мои деньги, – заявил мэр.

– Знаешь, мама, – сказал Ларри, – по-моему, теперь самое время вам с Леонорой и Марго возвращаться на катер.

Три дамы живо встали из-за стола и удалились вниз по главной улице размеренной трусцой.

– Вашиденьги? – озабоченно обратился Мактэвиш к мэру. – Как вас понимать? Это были моиденьги.

– Какие же ваши, если вы нашли их в моей бороде? – спросил мэр.

Мактэвиш снова был сражен своеобразной логикой греков.

– Но как вы не понимаете, – произнес Мактэвиш с тоской в голосе, – это был всего-навсего фокус. Деньги в самом деле мои.

– Нет! – дружно воскликнули селяне. – Если вы нашли их в его бороде, значит, это егоденьги.

– Неужели вам непонятно, – с отчаянием продолжал объяснять Мактэвиш, – что я делал фокусы? Это все были трюки.

– Ага, и весь трюк заключался в том, чтобы украсть мои деньги! – настаивал мэр.

– Вот именно! – рокотом поддержала его толпа.

– Знаешь, – уныло обратился Мактэвиш к Ларри, – по-моему, этот тип страдает старческим маразмом. Он не соображает, в чем дело.

– А ты, скажу тебе, полнейший идиот, – ответил Ларри. – Ясное дело, он уверен, что деньги его, раз ты извлек их из его бороды.

– Но ведь это не так, – настаивал Мактэвиш. – Деньги мои.Это был фокус.

– Мы-то знаем это, балда, да только они не знают. Мы очутились в окружении буйной, негодующей толпы

селян, решительно настроенных на то, чтобы отстоять права своего мэра.

– Верните ему его деньги, – кричали нам, – не то мы не выпустим ваш катер!

– Мы пошлем в Афины за полицией! – добавил кто-то.

Учитывая, что на связь с Афинами ушла бы не одна неделя и столько же пришлось бы ждать полицейского, которому будет поручено разобраться с этим делом, – если такового вообще посчитают нужным направить, – мы, несомненно, оказались в затруднительном положении.

– Мне кажется, э… – заметил Теодор, – что вам следует отдать ему эти деньги.

– Что я всегда говорю об иностранцах, – вступил Дональд, – несдержанные, к тому же еще и алчные. Взять хотя бы нашего Макса – только и знает, что занимать у меня деньги, и никогда их не возвращает.

– Не хватает еще и нам начать ссориться, – парировал Макс. – Мало вам того, что уже тут происходит.

– В самом деле, – сказал Ларри. – Теодор прав. Отдай ты ему эти деньги, Мактэвиш.

– Но это целых двадцать фунтов! – воскликнул Мактэвиш. – И ведь я только показывал фокус.

– Что ж, если ты не отдашь деньги, – продолжал Ларри, – боюсь, нам не избежать хорошей взбучки.

Мактэвиш приосанился:

– Я готов принять бой.

– Не дури, – устало произнес Ларри. – Если все эти молодые крепыши разом набросятся на тебя, они разорвут тебя в клочья.

– Ладно, попробуем пойти на компромисс, – уступил Мактэвиш.

Достав из кармана все монеты, он протянул их мэру.

– Вот, – сказал он по-гречески, – я показывал фокус, и деньги были не ваши, тем не менее возьмите половину того, что я достал из вашей бороды, и купите себе вина.

– Нет– в один голос взревели селяне. – Отдайте ему все!

Отведя на катер Леонору и Марго, мама теперь вернулась за мной и пришла в ужас, видя нас окруженными грозной толпой.

– Ларри, Ларри! – закричала она. – Спаси Джерри!

– Не дури! – крикнул Ларри в ответ. – Уж его-то никто пальцем не тронет.

И он был совершенно прав, потому что в такой ситуации ни один грек не позволил бы себе ударить ребенка.

– Полагаю, нам следует собрать свои силы в кулак и приготовиться дать отпор, – заявил Дональд. – Неужели спасуем перед кучкой иностранцев? Я неплохо овладел искусством бокса, когда учился в Итоне.

– Э-э… а вы, гм… э-э… обратили внимание, что большинство из них вооружено ножами? – осведомился Теодор таким тоном, словно речь шла о музейных экспонатах.

– Ничего, я неплохо владею этим оружием, – сообщил Макс.

– Но у тебя нет ножа, – заметил Дональд.

– Верно, – задумчиво ответил Макс. – Но если ты уложишь метким ударом кого-нибудь из них, я заберу его нож, и мы схватимся с ними.

– Не думаю, чтобы это было очень разумно, – сказал Теодор.

Тем временем селяне продолжали бушевать, и Мактэвиш все еще пытался убедить мэра поделить пополам выручку, извлеченную из его бороды.

– Вы спасете Джерри? – донесся мамин голос из-за спин наших противников.

– Да замолчи ты, мама! – заорал Ларри. – Ты только все усугубляешь. Джерри в полном порядке.

– Знаете, по-моему, учитывая, что и как говорят некоторые из них, – снова вступил Теодор, – хорошо бы нам убедить Мактэвиша отдать деньги мэру. Иначе мы рискуем очутиться в крайне затруднительном положении.

– Вы защитите Джерри? – опять закричала мама.

– О Господи! – простонал Ларри.

Шагнув вперед, он схватил за локоть Мактэвиша, залез рукой в его карман, достал ассигнации и протянул их мэру.

– Эй! Постой! Это мои деньги! – возмутился Мактэвиш.

– Твои, твои, и тебе плевать на мою жизнь, – ответил Ларри.

Обратясь к мэру, он продолжал по-гречески:

– Вот деньги, которые этот господин, владеющий магией, обнаружил в вашей бороде.

Затем он снова повернулся к Мактэвишу, взял его за плечи и пристально уставился ему в глаза.

– Отвечай кивком на все, что стану тебе говорить, понял?

– Понял, понял, – ответил Мактэвиш, озадаченный таким внезапным проявлением воинственности со стороны Ларри.

– Итак. – Ларри осторожно положил ладонь на грудь Мактэвиша там, где, очевидно, помещалось сердце, и произнес:

Мактэвиш, пораженный не только тем, как искусно Ларри овладел ситуацией, но и странными словами (ему не доводилось читать «Алису в Зазеркалье»), энергично кивал в конце каждой строфы.

А Ларри снова обратился к мэру.

– У этого господина, – он опять положил ладонь на грудь Мактэвиша, – большое сердце, поэтому он согласен отдать вам все деньги, но при одном условии. Всем вам известно, что есть люди, которые умеют находить скрытые в земле источники.

Толпа дружным «ага» подтвердила, что ей это известно.

– Этим людям платят за их работу, – продолжал Ларри. Послышались сопровождаемые кивками возгласы «да, да».

– Но когда вода найдена, – сказал Ларри, – она принадлежит всем.

Он говорил на понятном для всех языке, потому что вода и хлеб составляли основу жизни всякой здешней общины.

– Иногда люди, которые ищут воду, находят источник, иногда не находят, – говорил Ларри. – Этот господин иногда находит деньги в бородах людей, иногда не находит. Ему повезло, у вас хороший мэр, и он нашел деньги. Нашел около девятисот драхм. Так вот, потому что он хороший человек, добрый человек, он согласен отказаться от обычного вознаграждения.

Снова дружное «ага», выражающее удовлетворение, смешанное с недоумением по поводу такой щедрости.

– Однако взамен он просит вашего согласия на одну вещь, – сказал Ларри, – чтобы мэр истратил эти деньги на благо всей деревни.

Тут лицо мэра сразу помрачнело, зато его односельчане встретили слова Ларри аплодисментами.

– Ибо, – возвысил голос Ларри, окрыленный явными признаками успеха и разгоряченный выпитым вином, – когда вы находите деньги так, как находите воду, они должны принадлежать всем.

Последовала такая громкая овация, что попытки мэра что-то возразить утонули в общем гаме.

– Знаете, – вступил Теодор, – по-моему, сейчас, похоже, самое время удалиться. С высоко поднятой, как говорится, головой.

И мы зашагали вниз по главной улице, сопровождаемые толпой селян, каждый из которых норовил протиснуться к Мактэвишу, чтобы похлопать его по спине или пожать ему руку. Так что к тому времени, когда мы спустились на пристань, Мактэвиш явно начал чувствовать себя первейшим представителем Королевской конной полиции и склонялся к тому, что двадцать фунтов – отнюдь не слишком высокая плата за такое преклонение. Наше отплытие задержалось на несколько минут из-за того, что мэр, а за ним и все прочие старцы настояли на том, чтобы заключить Мактэвиша в свои объятия и расцеловать его. Наконец он ступил следом за нами на палубу, воодушевленный своим успехом.

– Что я говорил! Следует знать, как обращаться с примитивными людьми.

– Во всяком случае, – сказала мама, – моейноги больше не будет ни в одном селении на этом побережье. Это мой день рождения, и хотелось бы, чтобы кто-нибудь считался с моими желаниями.

– Конечно, дорогая муттер, – отозвался Макс. – Мы постараемся найти для вас славное местечко, чтобы перекусить.

Якорь был поднят, заработал мотор, и сквозь его гулкое чуфыканье мы еще долго слышали аплодисменты и добрые пожелания селян.

Когда подошло время ленча, мы обнаружили прелестный длинный пляж с мягким белым песком, и поскольку накануне вечером Таки сумел поймать несколько кефалей, Спиро развел на берегу костер и поджарил чудесную рыбу.

Свен, Дональд и Макс, все еще озабоченные тем, что у них нет подарков для мамы, устроили для нее своего рода представление. Свен, по профессии скульптор, вылепил из мокрого песка огромную обнаженную женскую фигуру и вынудил маму громко восхищаться его творением, потом сыграл для нее на аккордеоне – к счастью, не Баха, а какие-то энергичные веселые мелодии. Дональд и Макс сперва посовещались между собой, потом шепотом посвятили в свой план Свена, который одобрительно кивнул головой.

– А теперь, – обратился к маме Дональд, – мы исполним для вас старинный австрийский танец.

Из уст обычно весьма сдержанного, типичного британца Дональда это прозвучало так неожиданно, что даже Ларри потерял дар речи. Свен лихо заиграл нечто весьма мажорное, похожее на мазурку, долговязый нескладный Макс и бледнолицый коротыш Дональд важно поклонились друг другу, взялись за руки и приступили к танцу. К нашему удивлению, они отлично справились с задачей – то горделиво выступая по песку, то стремительно вращаясь, то выполняя сложнейшие па, во время которых надлежало хлопать друг друга по коленям и по рукам, подпрыгивать в воздух, хлопая себя по пяткам, и так далее. Я невольно вспомнил морскую кадриль из «Алисы» в исполнении Грифона и Черепахи Квази. Они танцевали так замечательно, что, когда номер кончился, мы устроили им овацию; сияя от радости и обливаясь потом, наши артисты выступили на бис, уже под другую мелодию.

После того как танцоры искупались, чтобы остыть, мы удобно расположились на песке и воздали должное вкусной рыбе с сочным мясом и приятно пахнущей дымком поджаристой кожицей; увенчали трапезу различного рода фрукты.

– Право, у нас получился очень приятный праздничный ленч, – сказала мама. – Я довольна. А музыка Свена и танцы Дональда и Макса были отличным дополнением.

– У нас еще будет праздничный обед, – объявил Макс. – Давайте найдем еще один пляж и устроим праздничный обед.

И вот мы снова погрузились на катер и продолжили путь вдоль побережья. Близился закат, и солнце расписало небо в дивные красные, зеленые и золотистые тона, когда нашим глазам предстало идеальное, как нам казалось, место. Крохотный округлый залив с узким пляжем, над которым высились ярко-оранжевые в солнечных лучах скалы.

– О, как же тут красиво, – сказала мама.

– Здесь мы и устроим праздничный обед, – заключил Макс.

Спиро сообщил Таки, что мы остановимся здесь на ночь. К сожалению, Таки не был знаком с этим заливом и не знал, что вход в него отчасти преграждает песчаная отмель. Он на хорошей скорости повел катер в залив и, сам того не ведая, наскочил на отмель. Катер остановился внезапно и круто. Мама в эту минуту стояла, любуясь закатом, на самой корме; от резкой остановки она потеряла равновесие и упала за борт. А надо сказать, что, хотя в очень жаркую погоду мама снисходила до того, чтобы понежиться на мелководье, плавать она совсем не умела. О чем были осведомлены все, кроме Таки. А потому вся наша компания, включая Спиро, который обожал маму, но тоже не умел плавать, попрыгала в море спасать именинницу. Результатом этого порыва был полнейший хаос.

Дональд и Макс прыгнули друг на друга и ударились головами. Леонора зацепилась ногой о фальшборт и сильно ее поранила. Марго, полагая, что маму надо искать под водой, нырнула и лихорадочно искала ее тело на глубине, пока в легких не кончился воздух, и пришлось ей всплывать на поверхность. Маму поймали Лесли и Мактэвиш, а Ларри вдруг сообразил, что Спиро тоже не пловец, и успел спасти его, когда тот в третий раз ушел под воду. Но все время, пока Спиро то появлялся, то вновь пропадал под водой, он успевал кричать, захлебываясь: «Не беспокоиться, миссисы Дарреллы, не беспокоиться!»

Лесли и Мактэвиш оттащили задыхающуюся, отплевывающуюся маму на отмель, где она смогла сесть и отрыгнуть морскую воду, которой успела изрядно наглотаться, а Ларри отбуксировал туда Спиро, чтобы и он мог выполнить ту же процедуру. Когда наши утопленники пришли в себя, мы доставили их на борт катера, где маме был предложен добрый глоток бренди, чтобы она оправилась от шока, вызванного падением в море, и еще больший глоток выпил Спиро, чтобы прийти в себя от созерцания того, как падает мама.

– Ей-Богу, миссисы Дарреллы, – вымолвил он. – Я думать, вы утонуть.

– Я думала то же самое, – отозвалась мама. – Сколько помню, в жизни не попадала в такую глубокую воду.

– И я тоже, – серьезно подхватил Спиро.

Таки включил задний ход, мы все поднажали плечами и столкнули катер с отмели. После чего Таки внимательно изучил обстановку, нашел проход, и мы уже без всяких затруднений вошли в залив.

Разведя костер на берегу, мы сварили извлеченных из холодильного шкафа осьминога и маленьких каракатиц и дополнили трапезу холодным цыпленком и фруктами.

– Видите теперь, как правильно мы поступили, – сказал Ларри, жуя толстое щупальце осьминога, – когда взяли с собой холодильный шкаф.

– Верно, милый, – согласилась мама. – Тогдаэта идея не показалась мне такой уж удачной, но она себя вполне оправдала. Правда, на борту катера лед тает гораздо быстрее, чем в нашем доме.

– Иначе и не может быть, – заметил Ларри. – И все-таки шкаф нас выручил.

В ту ночь взошла такая великолепная луна, что мы долго лежали у самого берега в теплой воде, попивая вино и беседуя. Более мирной картины невозможно было представить себе, пока вдруг не раздались громкие пистолетные выстрелы, рождая эхо в прибрежных скалах.

Неприметно для всех Лесли и Мактэвиш, вооружившись маминым пистолетом с перламутровой рукояткой, ушли на край пляжа, где Мактэвиш стал показывать Лесли, как быстро должны стрелять члены Королевской канадской конной полиции.

– Силы небесные! – воскликнул Ларри. – О чем они думают? Превратить тихий пляж в стрельбище!

– Господи, – произнес Спиро, – я уже думать, что сюда прийти чертов турки.

– Лесли, милый! – крикнула мама. – Пожалуйста, прекрати!

– Мы только тренируемся! – отозвался Лесли.

– Конечно, но вы не представляете себе, какой шум подняли, – продолжала мама. – От этого эха у меня разболелась голова.

– Ничего страшного, – недовольно возразил Лесли.

– Это характерно для Лесли, – сказал Ларри. – Он лишен эстетического чувства. Тут дивное теплое море, чудесное вино, полная луна, и что же он затевает? Носится взад-вперед, стреляя из пистолета!

– Ну, ты тоже бываешь хорош, – возмутилась Марго.

– Разве я вам докучаю? – спросил Ларри. – Нисколечко. В нашей семье нет человека благоразумнее меня.

– У тебя разума столько же, сколько у… у последнего психа, – заявила Марго.

– Ну-ну, дорогие мои, не ссорьтесь, – взмолилась мама. – Не забывайте, мы отмечаем мой день рождения.

– Я сыграю для вас, – объявил Свен.

И он исполнил несколько негромких и прекрасных даже для аккордеона мелодий, которые отлично сочетались с лунной ночью и окружающей нас природой.

Наконец мы сходили на катер за своими матрацами, расстелили их на берегу и один за другим погрузились в сон.

Наутро мы позавтракали, искупались и поднялись на борт нашего судна. Подняли якорь, Таки запустил мотор, тот чуфырнул раз-другой и почти сразу заглох; мы едва стронулись с места.

– Господи, только не говорите мне, что с мотором что-то неладно, – сказал Ларри.

Спиро, нахмурясь, пошел к Таки выяснить, в чем дело. Слышно было, как они обсуждают что-то вполголоса, внезапно Спиро взревел, точно разъяренный бык, и на голову Таки обрушились проклятия.

– Что там у вас случилось, черт побери? – спросил Ларри.

– Эти безмозглые ублюдки, – сообщил красный от гнева Спиро, указывая на Таки дрожащим толстым пальцем, – эти безмозглые ублюдки, вы уж простить меня за такой слова, миссисы Дарреллы, забыть взять с собой больше бензин.

– Почему он забыл? – хором осведомились мы.

– Ему говорить, что думай взять, но забыть, когда пришлось отправиться за холодильный шкаф.

– Вот видите! – воскликнула мама. – Я так и знала! Знала,что нельзя было трогать наш холодильный шкаф!

– Ладно, – сказал Ларри, – только не затевай опять этот разговор. Как называется ближайшее место, где мы могли бы заправиться?

– Таки говорить, можно заправить в Металоура, – сообщил Спиро.

– Элементарно, – вступил Мактэвиш, – мы можем сходить туда за бензином на шлюпке.

– Не знаю, – заметил Дональд, – возможно, ты не обратил внимания на этот факт, но у нас нет шлюпки.

В самом деле, странно, что никто из нас не заметил этого; большинство катеров, особенно во время таких вылазок, тащило на буксире шлюпку.

– Отлично, – заявил Мактэвиш, демонстрируя свои бицепсы, – я в отличной форме. Могу доплыть туда и обратиться за помощью.

– Нет, мистеры Мактэвиш, – мрачно произнес Спиро. – Туда целые десять километры.

– Ничего, по дороге буду останавливаться, отдыхать на берегу, – настаивал Мактэвиш. – До вечера запросто буду там. Завтра утром вернусь.

Спиро нахмурился, задумался, потом обратился к Таки и рассказал ему, что предлагает Мактэвиш. Таки был решительно против. Все побережье от этого залива до того, где можно добыть бензин, сплошь состоит из крутых обрывистых скал, ни одного удобного клочка для передышки.

– Боже мой, – вздохнула мама, – что же мы будем делать?

– Что – сидеть здесь и ждать, – сказал Ларри. – Очень просто.

– Как это понимать – очень просто? – спросила мама.

– А так – будем сидеть здесь и, как увидим проходящее судно, посигналим, попросим, чтобы нам подбросили сюда бензин. Не понимаю, что вы все так переживаете.

– Мастеры Ларрис правые, миссисы Дарреллы, – уныло согласился Спиро. – Мы не может больше ничего поделает.

– К тому же уголок здесь прелестный, – продолжал Ларри. – Честное слово, мы не могли бы выбрать лучшего места для стоянки.

После чего мы покинули катер и расселись на берегу, предоставив Таки восседать со скрещенными ногами на носу обездвиженного катера и высматривать проходящие мимо залива рыболовецкие суда, которые могли бы нас выручить.

День протекал в приятном досуге, но суда не показывались, и с приближением ночи мама стала не на шутку волноваться.

– Да перестань ты так переживать, мама, – твердил Ларри. – Завтра непременно появится судно, и у нас еще уйма припасов.

– В том-то и дело, – возразила мама, – что не уйма. Я не рассчитывала ни на какие задержки, к тому же лед тает так быстро, что, если завтра не покажется какое-нибудь судно, половина оставшихся продуктов испортится.

Об этой стороне нашего вынужденного заточения мы как-то не подумали. Окаймленный крутыми скалами крохотный пляж был начисто лишен всех тех даров, которыми радовал Робинзона Крузо его остров. Конечно, по одной скале стекала струйка пресной воды, пополняя крохотный водоем, в котором Теодор обнаружил такое множество различных организмов, что вряд ли кто-нибудь из нас решился бы пить эту воду, когда иссякнут наши запасы напитков.

– Муттер, не надо беспокоиться. – Макс покровительственно обнял маму. – В самом крайнем случае мы все войдем в воду и будем толкать катер до Корфу.

– Чертовски глупое предложение, – заявил Дональд. – Типичное для жителя материковой Европы. Одному Богу известно, сколько тонн весит этот катер. Да мы его с места не сдвинем.

– Боюсь, Дональд совершенно прав, – подхватил Мактэвиш. – Как ни крепок я для своих лет, думаю, всех наших сил не хватит, чтобы долго толкать катер.

– Да перестаньте вы нести околесицу, – возмутился Ларри. – В здешних краях тьма рыболовецких судов. Завтра непременно что-нибудь увидим.

– Надеюсь, ты окажешься прав, – сказала мама. – Иначе мне придется ввести рационирование.

– Конечно, это совсем не так важно, – заметил Теодор, – однако некоторые собранные мной образцы довольно редки, и, если я не смогу достаточно быстро привезти их на Корфу… сами понимаете… потому что они очень нежные, вот… понимаете… они погибнут.

Вечером мы ложились спать в весьма тревожном расположении духа, и Таки и Спиро чередовались, дежуря на носу катера, надеясь высмотреть фонари какого-нибудь ночного рыболова. Увы, и наступившее утро не принесло нам утешения. А тут еще выяснилось, что лед тает с такой скоростью, что пришлось вырыть в песке яму, чтобы закопать изрядное количество скоропортящихся продуктов, припасенных мамой.

– Господи, – сказала мама, – зачем только мы отправились в это плавание.

– Не беспокойтесь, муттер, – объявил Макс. – Помощь уже приближается, я чувствую это печенкой.

– Думаю, Ларри прав, – подхватил Дональд. – В этом районе ходит много рыболовецких судов. Рано или поздно и здесь появятся.

– Лучше бы рано, чем поздно, – заметила мама. – Иначе мы тут умрем с голода.

– Это все Ларри виноват, – воинственно произнес проголодавшийся Лесли. – Он придумал отправиться на материк.

– Только не вали все на меня, – рассердился Ларри. – Ты не меньше моего был за. Организовали бы все как следует – не влипли бы в эту историю.

– А я согласна с Лесли, – объявила Марго. – Это была идея Ларри.

– Моя идея не предусматривала, что мы останемся без бензина в глухом заливе среди неприступных скал, в десяти километрах от ближайшего места, где можно пополнить припасы, – сказал Ларри.

– Не надо, мои дорогие, – взмолилась мама, – не ссорьтесь. Вот увидите, скоро покажется какое-нибудь судно.

– А пока, моя дорогая миссис Даррелл, – вступил Свен, – я сыграю что-нибудь, чтобы утешить вас.

К сожалению, он посчитал, что именно Бах способен всех нас утешить.

Между тем прошел еще один день, а суда не показывались. Лед продолжал быстро таять, порции, которые мы получили вечером, не насытили бы даже Оливера Твиста.

– Черт-те что, – возмутился Ларри. – Где эта уйма рыболовецких судов, какого черта они не ловят в этих водах?

– Может быть, сегодня ночью кто-нибудь объявится, – предположил Мактэвиш.

Хотя Спиро и Таки продолжали дежурить, они и в эту ночь никого не увидели. На завтрак каждый из нас получил по мятому персику. Ленч состоял из арбуза с хлебом.

– Какие припасы у нас еще остались? – осведомился Ларри, управившись со своей порцией.

– К счастью, я не такой уж едок, – сообщил Теодор. И поспешил добавить: – К счастью для меня.

– Если и дальше так пойдет, просто не знаю, что мы станем делать, – сказала мама, которая была на грани паники, несмотря на все наши старания успокоить ее.

– Прибегнем к людоедству, – заявил Ларри.

– Ларри, милый, не надо так шутить, – взмолилась мама. – Это вовсе не смешно.

– В любом случае, ха-ха, – сообщил Мактэвиш, – мое мясо покажется вам жестковатым.

– А мы с тебя начнем, – сообщил Ларри, мрачно глядя на него. – Из тебя выйдет довольно-таки неудобоваримая закуска. Зато Леонора, если правильно испечь ее в песке на полинезийский лад, явит нам, уверен, лакомое блюдо. Пальчики ног, ягодицы, груди…

– Ларри, это отвратительно, – сказала Марго. – Я в жизни не смогла бы есть человечье мясо.

– Чертовски дурные манеры, – подхватил Дональд. – Только индийцы едят друг друга.

– И все же поразительно, на что способны люди, когда доходит до крайности, – сообщил Мактэвиш. – Если не ошибаюсь, в Боснии, когда несколько деревень были отрезаны снежными заносами от внешнего мира, дело дошло до людоедства.

– Прошу вас, перестаньте наконец толковать о людоедстве, – сказала мама. – Эти разговоры только усугубляют наше положение.

– Ладно, однако ты так еще и не ответила на мой вопрос, – заявил Ларри. – Какими припасами мы сейчас располагаем?

– Арбуз, – сообщила мама, – три зеленых перца и два батона. Таки пробовал заняться рыбной ловлей, но он говорит, что в этом заливе плохо с рыбой.

– Но ведь у нас еще оставалась парочка бараньих ног, – возразил Ларри.

– Да, милый, – ответила мама. – Но лед почти совсем растаял, и они протухли, так что пришлось их закопать.

– Господи, – простонал Ларри. – Значит, без людоедства не обойтись.

И в этот день мы не увидели никаких судов. Вечером поели сухого хлеба, закусили несвежими перцами, доели арбуз.

Таки и Спиро возобновили дежурство на катере, остальные легли спать, борясь с чувством голода.

Ночь не принесла ничего нового, и утром наше положение из несколько комичного стало довольно серьезным. Собравшись на катере, мы устроили военный совет. Мое предложение протянуть день-другой, питаясь морскими улитками, встретило сокрушительный отпор.

– Мои образцы, должен вам сказать, очень быстро портятся, – озабоченно доложил Теодор.

– К черту твои проклятые образцы, – отозвался Ларри. – Если бы ты собирал что-нибудь более существенное, чем эта твоя микроскопическая мелюзга, это могло бы нас выручить.

– Право, не знаю, что мы теперь будем делать, – сказала мама.

На завтрак каждому досталось по кусочку хлеба, и на том пришел конец нашим припасам.

– Видно, мы все тут умрем, – заключила мама. – И мне нисколько не улыбается быть похороненной здесь.

– Муттер не умрет, – горячо возразил Макс. – В крайнем случае, я убью себя, и вы сможете есть меня.

Мама была потрясена столь щедрым предложением.

– О, вы страшно добры, Макс, – отозвалась она. – Но я надеюсь, что до этого не дойдет.

В эту самую минуту дежуривший на носу катера Спиро издал оглушительный крик, эхо которого заставило вздрогнуть окружающие нас скалы.

– Эй! Эгей!

Он продолжал кричать, размахивая руками, и мы увидели скользящее мимо входа в залив суденышко с маленьким дряхлым мотором.

– Эй! Эгей! – взывал Спиро. – Сюда!

Природа поместила в грудную клетку Спиро такие могучие легкие, и басистый голос его звучал так гулко, что, отраженный стенами позади нас, он в самом деле был услышан человеком на борту суденышка. Рыбак повернулся лицом в нашу сторону. Мы все ринулись на нос катера и принялись отчаянно жестикулировать. Рыбак выключил мотор, и Спиро снова завопил:

– Сюда! Сюда!

– Вы это мне? – осведомился рыбак.

– Конечно, тебе,– ответил Спиро. – Кому же еще?

– Вы хотите, чтобы я подошел к вам? – дошло наконец до рыбака.

Спиро призвал на помощь Святого Спиридона и прочих местных святых.

– Конечно! – проревел он. – Или там есть еще кто-нибудь?

Рыбак внимательно огляделся.

– Никого! – сообщил он.

– Стало быть, я к тебе обращаюсь! – прокричал Спиро.

– А что тебе надо? – поинтересовался рыбак.

– Услышишь, если подойдешь поближе! – крикнул Спиро. И буркнул себе под нос: – Идиот!

– Ладно, – отозвался рыбак, включил мотор и пошел зигзагами к нам.

– Слава Богу, – произнесла мама дрожащим голосом. – О, слава Богу.

Должен признаться, в этот момент все мы разделяли ее чувства.

Суденышко длиной меньше четырех метров подошло совсем близко, рыбак выключил мотор и легонько ударился бортом о наш катер. Мы увидели орехово-коричневое лицо, огромные синие глаза и косматую шевелюру, и было совершенно ясно, что если этот человек и не идиот, то пребывает где-то на грани.

Рыбак приветливо улыбнулся нашей компании.

– Калимера, – сказал он.

С неописуемым облегчением мы ответили тем же.

– Послушай, – начал Спиро, продолжая развивать успех, – у нас…

– Ты грек? – осведомился рыбак, с интересом всматриваясь в лицо Спиро.

– Конечно, грек! – крикнул Спиро. – Но дело в том…

– Вы все греки? – спросил рыбак.

– Нет, нет, – нетерпеливо ответил Спиро, – они вот иностранцы. Но все дело в том…

– Ага, иностранцы, – сказал рыбак. – Я люблю иностранцев.

Осторожным движением он освободил ногу от мертвого осьминога, который придавил ему ступню, когда наши суда столкнулись бортами.

– Они хотели купить рыбу? – спросил рыбак.

– Мы не хотим покупать рыбу, – прорычал Спиро.

– Но иностранцы любят рыбу, – заметил рыбак.

– Балда! – взревел Спиро. – Нам не нужна рыба. Нам нужен бензин.

– Бензин? – удивился рыбак. – Зачем вам бензин?

– Для этого катера, – крикнул Спиро.

– Боюсь, моего бензина не хватит, – ответил рыбак, смерив взглядом стоящую на носу маленькую канистру. – Скажи-ка, а откуда они?

– Они англичане, – сообщил Спиро. – А теперь послушай. Мне нужно…

– Англичане хорошие люди, – отметил рыбак. – На днях тут один англичанин… купил у меня два килограмма рыбы, и я взял с него двойную цену, и он хоть бы что.

– Слушай! – вскипел Спиро. – Нам нужен бензин, и для этого ты…

– Они из одной семьи? – поинтересовался рыбак.

– Нет, не из одной, – ответил Спиро, – но мне нужно, чтобы ты…

– А с виду – одна семья, – настаивал рыбак.

– Да нет же, – сказал Спиро.

– Вот он и она – словно мама и папа. – Рыбак показал на Свена и маму. – А остальные – точно их дети. Хотя вон тот, с бородой, должно быть, дедушка. Из какой части Англии они родом?

Было очевидно, что, если диалог будет продолжаться в том же духе, кончится тем, что Спиро схватит пустую бутылку и проверит прочность головы рыбака.

– Может быть, мне стоит заняться им? – спросил Мактэвиш.

– Нет, – вступил Ларри. – Слышь, Спиро, лучше я с ним поговорю.

Наклонясь над бортом нашего катера, он заговорил медоточивым голосом:

– Послушай, любезный, мы англичане, все родственники.

– Добро пожаловать, – широко улыбнулся рыбак.

– Мы пришли сюда на этом катере, – медленно и внятно продолжал Ларри. – И у нас кончился бензин. К тому же у нас кончились продукты.

– Кончился бензин? – повторил за ним рыбак. – Но без бензина вы дальше не поплывете.

– Вот именно, – согласился Ларри. – Так вот, не мог бы ты быть так добр, сдать нам внаем твою лодку, чтобы мы могли сходить на ней в Металоуру, купить там бензин и привезти сюда?

Рыбак поразмыслил над его словами, подталкивая коричневыми пальцами ног лежащую на дне лодки груду осьминогов, каракатиц и кефали.

– Вы мне заплатите? – беспокойно осведомился он.

– Мы заплатим тебе пятьдесят драхм за то, чтобы ты отвез одного из нас в Металоуру, и еще пятьдесят за то, чтобы привез его обратно.

От такого щедрого предложения зрачки рыбака на миг расширились.

– А может быть, вы заплатите пятьдесят пять драхм? – спросил он без особой надежды, отлично понимая, что ему и без того предложены очень большие деньги за пустячную работу.

– Послушай, любезный, – сказал Ларри, – послушай, добрый человек, ты знаешь, что я предлагаю хорошую цену и не стану тебя обманывать. Вот ты сам – разве стал бы нас обманывать? Ты, грек, станешь обманывать иностранных гостей?

– Никогда! – сверкнул глазами рыбак, забыв, как он только что поведал нам про обманутого англичанина. – Грек никогда не станет обманывать иностранного гостя.

– Итак. – Ларри достал две полусотенные бумажки. – Вот деньги. Я отдаю их этому человеку, он грек, как и ты, деньги будут при нем, и когда вы вернетесь с бензином, я прослежу за тем, чтобы он отдал их тебе без обмана.

Рыбак был так тронут, что немедленно согласился, и Ларри осторожно засунул драхмы в карман рубашки Спиро.

– А теперь, Спиро, ради Бога, – сказал он по-английски, – перебирайся в эту проклятую лодку и привези нам бензин.

Не без натуги, ибо он был мужчина довольно тучный, Спиро осторожно перевалил через борт катера и опустился в лодку рыбака, которая сразу осела на десяток сантиметров.

– Вы хотите, чтобы я отправился сейчас или ближе к вечеру? – спросил рыбак, глядя на Ларри.

– Сейчас!– крикнули хором все владеющиегреческим языком члены нашей компании.

Рыбак запустил мотор и взял курс на выход из залива; Спиро сидел, нахмурясь, на носу, смахивая на какую-то массивную фантастическую фигуру.

– Надо же! – воскликнул Дональд, когда лодка скрылась за мысом. – Допустить такой промах!

– Ну что там еще? – осведомился Ларри.

– Если бы мы купили у него всю рыбу и осьминогов, получился бы славный ленч, – жалобно произнес Дональд.

– Видит Бог, ты прав, – согласился Ларри. – Почему ты не подумала об этом, мама?

– С какой это стати именно я должна думать обо всем,милый, – возразила мама. – Я думала, он поведет нас на буксире.

– Ладно, – заметил я, – обойдемся на ленч морскими улитками.

– Если ты еще раз вспомнишь эту гадость, – пообещала Марго, – меня стошнит.

– Да уж, лучше помолчи, – подхватила Леонора. – У нас тут и без тебя хватает проблем.

И мы постарались отвлечься от мыслей о еде. Мактэвиш принялся учить Лесли быстро выхватывать пистолет из-за пояса. Леонора и Марго купались и загорали. Ларри, Свен, Дональд и Макс затеяли бессвязную дискуссию о литературе и искусстве. Мама занялась каким-то замысловатым вязанием, чаще положенного спуская петли. Теодор, еще раз объявив, какое это счастье, что он плохой едок, отправился добывать новые образцы в стоячей луже под скалой. Я вооружился своим перочинным ножом и принялся собирать на камнях морских улиток, жадно глотая их.

Оставшись без еды, мы налегали на наши запасы вина, и под вечер Дональд и Макс исполнили еще один мудреный среднеевропейский танец, а Ларри взялся обучать Свена исполнять на аккордеоне «Песнь итонских гребцов». Мама, убаюканная мыслью о неминуемом спасении, мирно спала, пока они лихо резвились, однако с приближением заката все мы начали тревожиться, хоть и держали про себя свои сомнения. Добрались ли Спиро и безумный рыбак до цели – или вроде нас отрезаны от внешнего мира на берегу какого-нибудь уединенного залива? Рыбак произвел на нас впечатление человека, совсем не сведущего в навигации. Смеркалось, и даже вино не могло нас оживить, мы собрались в кучку и мрачно сидели, изредка обмениваясь колкими по преимуществу замечаниями. Это было похоже на завершение доброй вечеринки, когда все мечтают только о том, чтобы разъехаться по домам. Даже небо цвета полированной меди с золотыми полосами не вызывало никаких положительных эмоций.

И вдруг, совершенно неожиданно, на синей с позолотой воде у входа в залив показалось суденышко рыбака. На корме сидел наш безумный рыбак, на носу этаким тучным бульдогом восседал Спиро. Тотчас прекрасная сложная закатная роспись в небесах и на море показалась нам вдвое ярче. Спасение пришло. Они вернулись!

Мы сгрудились у самой воды, нетерпеливо всматриваясь в приближающуюся лодку. Рыбак выключил мотор, лодка продолжала идти к берегу по инерции, и в наступившей тишине раздался зычный голос Спиро:

– Не беспокоиться, миссисы Дарреллы, я все устроить!

Мы дружно вздохнули с облегчением, потому что знали: когда Спиро говорит, что устроил что-то, значит, все в порядке. Лодка мягко легла носом на хрустящий песок, и мы увидели, что между Спиро и рыбаком лежит зажаренная баранья туша на вертеле и стоит корзина с фруктами всех видов.

Спиро неуклюже перевалился через борт и побрел вброд к нам, напоминая некое диковинное морское чудовище.

– Я привезти вам еда, – сообщил он. – Но бензин у них не было.

– К черту бензин! – воскликнул Ларри. – Выгружайте еду – и приступим!

– Нет-нет, мастеры Ларрис, бензин не иметь значений, – сказал Спиро.

– Но без бензина мы никогда отсюда не выберемся, – возразила мама. – А мясо в такой жаре долго не пролежит теперь, когда весь лед в шкафу растаял.

– Вам не беспокоиться, миссисы Дарреллы, – заверил Спиро. – Я сказать вам, что все устроить, значит, устроить. Я сделать так, что все рыбаки прийти сюда и забрать нас.

– Какие рыбаки? – спросил Ларри. – Единственный рыбак, которого мы пока видели, этот тип, который бежал из психбольницы.

– Нет-нет, мастеры Ларрис, – сказал Спиро, – я говорить про рыбаки с Корфус. Которые выходить ловить ночью.

– Не понимаю, о чем ты толкуешь, – проворчал Ларри.

– Я понимаю, – поспешил я продемонстрировать свою осведомленность. – Ночью целая флотилия выходит на лов с огнями. Они ловят рыбу сетями с подсветом, у них я получаю самые интересные образцы.

– И Аргонаута арго тоже? – поинтересовался Теодор.

– Ну да, – ответил я. – А еще они вылавливают педицелляриевые морские звезды.

– Надеюсь, на них можно положиться, – заметил Ларри.

– Я устроить, мастеры Ларрис, – негодующим тоном заверил Спиро. – Они сказать, что подойти сюда около два часа.

– Стало быть, когда закончат лов? – справился Теодор.

– Да, – сказал Спиро.

– У них могут оказаться интересные образцы, – заключил Теодор.

– Как я и подумал, – подтвердил я.

– Ради Бога, кончайте толковать про образцы, давайте выгрузим съестное, – вмешался Ларри. – Не знаю, как остальные, но я жутко проголодался.

Мы осторожно извлекли из лодки баранью тушу, которой пламя очага придало сходство с мореным дубом, и корзину с фруктами. Перенесли все на наш катер, чтобы к мясу не пристала ни одна песчинка, и учинили роскошную трапезу.

Наступила ночь, луна расписала поверхность моря оранжевыми, желтыми и белыми дорожками. Мы наелись сверх меры и явно перебрали вина. Свен не давал передышки своему аккордеону, остальные танцевали кто польку, кто вальс, а кто мудреные австрийские танцы под руководством Макса. Танцевали так лихо, что Леонора свалилась за борт, вызвав красочный взрыв фосфоресценции.

В два часа ночи у входа в наш залив вереницей белых бусин выстроилась рыболовецкая флотилия. Один катер отделился от шеренги и подошел к нам. После привычных греческих препирательств, рождающих гулкое эхо в прибрежных скалах, нас взяли на буксир и отвели к остальным судам, затем вся флотилия взяла курс на Корфу.

Глядя на цепочку огней впереди, я представил себе, что мы находимся в самом хвосте кометы, летящей над черными водами.

Когда наш буксир плавно подвел нас к пристани ниже старой крепости, мама вымолвила прочувствованно:

– Конечно, это было по-своему очень приятно, и все-таки я рада, что все кончилось.

В эту самую минуту полтора десятка хмельных рыбаков, которые под руководством Спиро с жаром, на какой способны только греки, взялись переправить холодильный шкаф с катера на пристань, покантовав его и так и сяк, шлепнулись вместе со шкафом в воду, и тот лег на дно на глубине около четырех метров.

– Вот видите! – воскликнула мама. – Достукались! Говорила вам, что не надо было брать с собой этот холодильный шкаф.

– Ерунда, – сказал Ларри. – Завтра утром запросто вытащим его.

– Но что я буду делать без холодильного шкафа? – не успокаивалась мама. – Придется заново разбираться со всеми припасами на ближайшие три-четыре дня.

– Да перестань ты переживать, – говорил Ларри. – Честное слово, можно подумать, случилась невесть какая катастрофа. Спиро будет доставлять нам продукты.

– Пусть для тебя это не катастрофа, – сухо произнесла мама, – но для меня еще какая.

Тепло попрощавшись с остальными участниками вылазки, мы расположились в машине Спиро и поехали домой. Хотя Ларри весело напевал, а Лесли расписывал маме прелести пистолета с перламутровой рукояткой, хотя Марго всячески убеждала маму, что из подаренного ею отреза выйдет чудесное платье, а я не жалел усилий, чтобы поднять настроение мамы, рассказывая о чрезвычайно редкой бабочке, которую поймал подаренным ею сачком, наша родительница до самого дома хранила ледяное молчание. Было очевидно, что утрата холодильного шкафа причинила ей глубокую боль.

Войдя в дом, она налила себе добрую порцию бренди и села на кушетку, явно пытаясь сообразить, каким меню мы сможем обходиться, пока холодильный шкаф не будет извлечен из морской пучины, в чем все мы, включая Спиро, горячо заверяли ее.

Ларри обнаружил, что на его имя поступила почта. Наполнив себе бокал вина, он с интересом принялся вскрывать письма.

– Боже! – воскликнул он, читая второе письмо. – Грубенштейны едут к нам… и Гертруда будет с ними.

Мама очнулась от своего гастрономического транса.

– Грубенштейны? Ты говоришь про этого жирного человечка, который выглядит так, словно не мылся полтора месяца, и про эту его ужасную цыганистую супругу?

– Замечательный талант, – сказал Ларри. – Из него получится выдающийся поэт. Гертруда тоже интереснейшая женщина – пишет чудесные картины. Она понравится тебе.

– Понравится тем больше, чем меньше я их буду видеть, – произнесла с достоинством мама. – Об этой Гертруде судить не берусь, но Грубенштейны – далеко не подарок.

– Как это понимать: чем меньше ты будешь видеть? – удивился Ларри. – Они остановятся у нас.

– Как – ты пригласил к нам?– поразилась мама.

– Ну конечно, – ответил Ларри, словно иначе и быть не могло. – У них нет денег, чтобы снять себе жилье.

Мама глотнула бренди, надела очки и попыталась изобразить крайнее негодование.

– Ну вот что, Ларри, – твердо молвила она, – пора покончить с этим. Я не желаю,чтобы ты приглашал всех этих людей, во всяком случае, не предупредив меня. Когда они должны приехать?

– Послезавтра, – сказал Ларри.

– Пора покончить с этим, – повторила мама. – Пожалей мои нервы.

– Не понимаю, чего ты так разворчалась, – огрызнулся Ларри. – Это чудеснейшие люди. И ведь ты отлично отдохнула, разве нет?

Глава третья КОВАРНАЯ КОРОБКА

Во второй половине 1939 года, когда стало очевидно, что война неизбежна, наша семья покинула Корфу и возвратилась в Англию. На первое время мы сняли квартиру в Лондоне, и пока мама в поисках дома совершала вылазки в провинцию, я мог свободно изучать Лондон. Хотя мне никогда не нравились большие города, Лондон той поры пленил меня. Как-никак самой крупной знакомой мне столицей был город Корфу, величиной не больше какого-нибудь захолустного английского городишка, так что великая громадина Лондона таила сотни манивших меня волнующих тайн. Тут и Музей естественной истории, и конечно же зоопарк, где я наладил дружеские отношения с некоторыми смотрителями. Это укрепило мое убеждение, что работа в зоопарке – единственная стоящая профессия в мире и упрочило желание обзавестись собственным заведением такого рода.

Недалеко от нашей квартиры помещалась торговая точка, неизменно привлекавшая мое внимание. На вывеске было написано: «Аквариум», и витрина в самом деле была заполнена большими аквариумами с ярко окрашенными рыбками и – что еще больше меня занимало – рядами стеклянных ящиков, в которых содержались зеленые змейки, удавчики, большие зеленые ящерицы и пучеглазые жабы. Я мог подолгу стоять перед витриной, любуясь этими дивными созданиями и жаждая завладеть ими. Но поскольку дома у меня уже содержались две сороки и всякие прочие птицы, а также одна обезьянка, я сознавал, что всякое пополнение живого инвентаря навлечет на меня гнев родных, и мне оставалось только с тоской созерцать прекрасных рептилий.

И вот однажды утром, проходя мимо «Аквариума», я обратил внимание на прислоненное к стеклянному ящику объявление, гласящее: «Требуется молодой, надежный помощник». Я вернулся домой и поразмыслил.

– Тут поблизости есть место в зоомагазине, – сообщил я маме.

– В самом деле, милый? – откликнулась она машинально.

– Ну да. Им требуется молодой, надежный помощник. Я… я думаю подать заявление, – небрежно добавил я.

– Отличная идея, – сказал Ларри. – И сможешь сюда притащить всех их зверей.

– Вряд ли ему позволят это сделать, милый, – возразила мама.

– Как вы думаете, сколько они будут платить за такую работу? – спросил я.

– На многое не рассчитывай, – заметил Ларри. – Сомневаюсь, чтобы тебя сочли надежным помощником.

– Но что-то они ведь должны платить? – настаивал я.

– А как у тебя с возрастом? – осведомился Ларри.

– Мне скоро шестнадцать, – ответил я.

– Ну что ж, попытка не пытка, – заключил он.

На другое утро я направился к зоомагазину и вошел внутрь. Тотчас навстречу мне устремился невысокий, худой, смуглый мужчина в огромных роговых очках.

– Доброе утро! Доброе утро! Доброе утро, сэр! Чем могу быть вам полезен?

– Вам, э-э… вам требуется помощник… – промямлил я. Он наклонил голову набок, и глаза его за очками стали

еще больше.

– Помощник, – сказал он. – И вы желаете получить это место?

– Э-э… ну да, – ответил я.

– У вас есть опыт? – спросил он с сомнением в голосе.

– О, у меня большой опыт. Я всегда держал дома пресмыкающихся, и рыб, и прочую живность. У меня и сейчас полная квартира животных.

Мужчина внимательно посмотрел на меня.

– А сколько вам лет? – осведомился он.

– Шестнадцать… скоро семнадцать, – солгал я.

– Ну что ж, – сказал он. – Учтите, много платить мы не можем. У нас чрезвычайно высокие накладные расходы. Но для начала, скажем, фунт десять шиллингов.

– Идет, – согласился я. – Когда можно приступать?

– Лучше приходите в понедельник, – предложил он. – Я говорю понедельник, потому что тогда будет удобнее оформить все бумаги. Иначе можно и запутаться, верно? Да, так вот – моя фамилия Ромилли, мистер Ромилли.

Я назвал свою фамилию, мы обменялись положенными рукопожатиями и застыли на месте, глядя друг на друга. Было совершенно ясно, что мистер Ромилли никогда еще не нанимал кого-либо и плохо представлял себе, как следует действовать дальше. Я посчитал своим долгом помочь ему.

– Может быть, вы сейчас покажете мне свое хозяйство и расскажете, что я должен буду делать?

– О, отличная мысль, – воскликнул мистер Ромилли. – Отличная мысль.

И он запорхал по своему магазину, размахивая руками, словно бабочка крыльями, показывая, как следует чистить аквариум, как кормить мучными червями лягушек и жаб, где лежат щетки и стоят метлы. В просторном подвале под торговым залом хранился различный рыбий корм, лежали сачки и прочие вещи; из неплотно завернутого крана вода капала в большой таз, где лежало нечто, на первый взгляд напоминающее сырое баранье сердце. Присмотревшись, я понял, что передо мной сплошной клубок тоненьких трубочников. Эти ярко-красные черви – излюбленный корм не только всех рыбок, но некоторых земноводных и пресмыкающихся. Далее я обнаружил, что в дополнение к восхитительным созданиям, демонстрируемым на витрине, магазин располагает множеством другой живности. Тут были ящики с жабами, ящерицами, черепахами и лоснящимися змеями, аквариумы с глотающими воздух влажными лягушками и тритонами с фестончатым гребнем вдоль хвоста, похожего на вымпел. Живя уже не один месяц в пыльной, сухой лондонской среде, я ощутил себя здесь словно в райском саду.

– Ну так, – сказал мистер Ромилли, завершив показ, – значит, вы приступаете в понедельник, да? Ровно в девять утра. Надеюсь, не опоздаете?

Только смерть помешала бы мне явиться в зоомагазин в понедельник в девять утра.

И без десяти девять в понедельник утром я мерил шагами тротуар у входа в зоомагазин. Наконец появился, позвякивая ключами, и мистер Ромилли – в длинном черном пальто и черной фетровой шляпе.

– Доброе утро, доброе утро, – пропел он. – Рад видеть, что вы пришли вовремя. Отличное начало.

Мы вошли в магазин, и я приступил к выполнению своих обязанностей. Первым делом надлежало подмести и без того чистейший пол, затем я обошел аквариумы, бросая рыбкам комочки извивающихся трубочников.

Мне не понадобилось много времени, чтобы обнаружить, что мистер Ромилли, при всей его доброте, мало что знал о находящихся на его попечении животных. Большинство террариумов были обставлены вовсе без учета привычек их обитателей, то же можно было сказать и про аквариумы. Кроме того, мистер Ромилли исходил из теории, согласно которой можно пичкать животное одним и тем же кормом, покуда оно его принимает. И я решил заняться как украшением сосудов, так и кормлением наших питомцев, внести разнообразие в их рацион. Разумеется, я понимал, что следует действовать осторожно, ибо мистер Ромилли был человек консервативных привычек.

– Вам не кажется, мистер Ромилли, – спросил я в один прекрасный день, – что рептилиям и земноводным хотелось бы отведать что-нибудь другое, кроме мучных червей?

– Что-нибудь другое? – Глаза мистера Ромилли расширились. – Что именно?

– Ну, как насчет мокриц? Я всегда кормил своих рептилий мокрицами.

– Вы уверены? – спросил мистер Ромилли.

– Совершенно уверен.

– Это не повредит им? – тревожно осведомился он.

– Нисколько, – ответил я. – Они обожают мокриц. Все-таки какое-то разнообразие.

– Но где мы их возьмем? – уныло справился мистер Ромилли.

– Думаю, в парках их сколько угодно, – сказал я. – Я схожу как-нибудь, посмотрю?

– Ладно, – неохотно согласился мистер Ромилли. – Если вы твердо уверены, что это им не повредит.

В один из ближайших дней я отправился в парк и наполнил большую жестяную банку мокрицами, которых поселил в ящике с прелыми листьями в подвале, и, когда мне казалось, что лягушкам, жабам и ящерицам начинают приедаться мучные черви, я подсыпал им хрущаков, а пресытятся хрущаками – получайте мокриц. Первое время мистер Ромилли заглядывал в террариумы с испугом на лице, словно опасался, что увидит сплошь мертвые тела рептилий и амфибий. Когда же он убедился, что лягушки не только тучнеют от новой смеси, но и начали квакать, его восторгу не было предела.

Моя следующая скромная попытка изменить царящие порядки касалась двух крупных незлобивых мавританских жаб из Северной Африки. Дело в том, что мистер Ромилли представлял себе всю Северную Африку как безбрежную пустыню, где круглые сутки светит солнце и температура воздуха не опускается ниже девяноста градусов в тени, если тень вообще существует. А потому он заточил несчастных жаб в стеклянном террариуме, над которым подвесил две яркие электрические лампочки. Бедняжки сидели на гладком белом песке, и не было там ни одного камня, позволяющего укрыться от резкого света. Целый день температура воздуха в террариуме держалась около сорока градусов и опускалась только ночью, когда мы выключали электричество. В итоге глаза жаб помутнели, как будто в них образовалась катаракта, кожа высохла и шелушилась, лапки снизу были воспалены. Понимая, что дерзновенное предложение пересадить жаб в другой террариум, с клочками влажного мха, повергнет мистера Ромилли в ужас, я скрытно принял некоторые меры, чтобы скрасить существование несчастных земноводных. Для начала стащил на маминой кухне немного оливкового масла и, когда мистер Ромилли удалялся на обеденный перерыв, смазывал кожу жабам. Она сразу стала меньше шелушиться. Затем я сходил в аптеку за мазью, удивив фармацевта объяснением, для чего она предназначена, и обработал ею лапки мавританок. И это отчасти помогло. Обзаведясь глазной мазью, какой обычно пользуют собак, я проверил ее на жабах с отменным результатом. Кроме того, каждый раз, когда мистер Ромилли уходил обедать, я освежал жаб теплым душем, чему они явно были рады. Сидят, глотая воздух и благодушно мигая глазами, и стоило мне чуть отодвинуть леечку, как они ползли следом, чтобы попасть под струйки. Когда же я положил в террариум изрядный клок мха, обе поспешили укрыться под ним.

– Ой, посмотрите, мистер Ромилли! – старательно изобразил я удивление. – Я случайно положил мох в террариум к жабам, и похоже, им это понравилось.

– Мох? – сказал мистер Ромилли. – Мох? Но ведь они обитают в пустыне.

– Насколько я понимаю, – ответил я, – и в пустынях кое-гдеесть немного растительности.

– Я думал, там сплошной песок, – заметил мистер Ромилли. – Сплошной песок. Сколько хватает глаз.

– Да нет, э-э… Растут же там небольшие кактусы и все такое прочее, – робко возразил я. – Во всяком случае, жабы как будто довольны, верно?

– Без сомнения, – согласился мистер Ромилли. – По-вашему, стоит оставить им мох?

– Ага, – ответил я. – Может, добавить еще немного?

– Вряд ли это им повредит. Хотя, – тревожно добавил он, – не может случиться так, что они станут его есть и подавятся?

– Не думаю, – заверил я его.

С той поры мои симпатичные жабы располагали мхом, под которым могли укрыться, больше того – они могли сидеть на подстилке из мха, и вскоре лапки их совершенно зажили.

А я тем временем сосредоточил свое внимание на рыбках. Как ни любили они ручейников, мне казалось, что их диету тоже следует разнообразить.

– Как вы считаете, – пустил я пробный шар, обращаясь к мистеру Ромилли, – что, если мы попробуем кормить рыбок дафниями?

Напомню: дафнии – крохотные водяные блошки; мы получали их из хозяйства, которое снабжало наш зоомагазин водорослями, улитками, пресноводными рыбками и прочим товаром, и продавали в маленьких баночках аквариумистам.

– Дафниями? – молвил мистер Ромилли. – Кормить рыбок дафниями? Разве они станут есть дафнии?

– Но если не станут, почему же мы продаем их людям, чтобы кормили своих рыбок? – осведомился я.

Логика сего замечания произвела сильнейшее впечатление на мистера Ромилли.

– Знаешь, ты прав, – сказал он. – Ты прав. У нас в подвале еще остался небольшой запас. Завтра прибудет новая партия. Попробуй, посмотрим, что получится.

Я вылил по столовой ложке в каждый аквариум, и рыбки набросились на дафний так же жадно, как лягушки и жабы на мокриц.

Дальше у меня было задумано получше украсить наши террариумы и аквариумы, но тут требовалось действовать крайне осторожно, ибо этим делом мистер Ромилли занимался самолично и единолично. И не столько потому, сдается мне, что ему это нравилось, – просто как глава фирмы он почитал это своим долгом.

– Мистер Ромилли, – обратился я к нему однажды, – у меня сейчас все дела сделаны, и в лавке нет покупателей. Разрешите мне декорировать какой-нибудь из аквариумов? Мне очень нравится, как вы это делаете, и хотелось поучиться у вас.

– Ну-ну, – зарделся мистер Ромилли, – ну-ну… Я не сказал бы, что у меня это так уж хорошо получается…

– О, по-моему, вы делаете это великолепно, – не унимался я. – И мне хотелось бы поучиться.

– Ну ладно, – согласился мистер Ромилли. – Возьми какой-нибудь поменьше. А я буду тебе кое-что подсказывать. Так, посмотрим… посмотрим… Ага, вон тот аквариум с моллиенезиями. Его не мешает почистить. Значит, попробуй перенести рыбок в запасной аквариум, потом опорожни его и хорошенько почисти, чтобы мы могли начать, как говорится, с азов. Идет?

Вооружившись маленьким сачком, я перенес маленьких, блестящих, как оливки, черных молли в запасной аквариум, затем опорожнил и почистил их старую обитель, после чего подозвал мистера Ромилли.

– А теперь, – начал он, – положи на дно песок и… гм… два-три камня и посади, пожалуй, э… кустик валлиснерии в том углу, идет?

– А можно, я попробую действовать сам? – спросил я. – Мне… мне кажется, так я скорей научусь. А когда я закончу, вы «проверите и скажете, что сделано не так.

– Прекрасная мысль, – заключил мистер Ромилли и побрел к своему кассовому аппарату, оставив меня в покое.

Аквариум был совсем маленький, но я основательно потрудился. Прочертил в песке борозды, так что получились высокие серебристые гряды. Соорудил небольшие горки. Посадил кустики валлиснерий так, чтобы молли могли ходить стайками между ними. Потом осторожно налил воду и, когда она достигла нужной температуры, вернул в аквариум рыбок и позвал мистера Ромилли, чтобы он оценил мои труды.

– Ух ты! – воскликнул он. – Ух ты!

Он посмотрел на меня, и можно было подумать, что он огорчен моим успехом. Как бы тут не попасть впросак!

– Вам… вам нравится? – спросил я.

– Это… это замечательно! Замечательно! Как только тебе это… как тебе удалось?

– Мне удалось, потому что я смотрел, как вы работаете, мистер Ромилли. Без ваших уроков у меня ничего не вышло бы.

– Ну-ну. Ну-ну, – снова зарделся мистер Ромилли. – Однако я вижу, что ты кое-что и сам придумал.

– Все это – идеи, которые я почерпнул, наблюдая за вами, мистер Ромилли, – сказал я.

– Гм… Весьма похвально. Весьма похвально, – отозвался мистер Ромилли.

На другой день он спросил, не возьмусь ли я декорировать еще один аквариум, и я понял, что одержал маленькую победу, не задев его чувства.

Но больше всего мне хотелось заняться огромным аквариумом, украшавшим нашу витрину. Длиной около полутора метров и глубиной три четверти метра, он служил обителью обширной коллекции различных ярко окрашенных рыбок. Однако я понимал, что есть границы, которые еще рано преступать. А потому я продолжал работать с малыми аквариумами и, когда мистер Ромилли свыкся с этими проявлениями моей инициативы, заикнулся наконец о нашем парадном аквариуме.

– Позвольте мне попробовать сделать что-нибудь с ним, мистер Ромилли? – спросил я.

– Что? Ты про нашу витрину?

– Ну да. Все равно его… надо бы… надо уже почистить. Вот я и подумал, может быть, попробовать по-новому его декорировать.

– Прямо не знаю… – задумчиво произнес мистер Ромилли. – Не знаю. Сам понимаешь, это важнейший, центральный элемент витрины. Именно он привлекает к нам покупателей.

Мистер Ромилли был совершенно прав, однако покупателей привлекали пестрые стайки разноцветных рыбок, а не попытки декорировать аквариум, придававшие ему сходство с изрытой пустошью.

– Я только попробую, ладно? – не сдавался я. – Если не получится, сделаю, как было раньше. Я готов… готов потратить на это половину рабочего дня.

– Ну что ты, зачем же, – взволнованно произнес мистер Ромилли. – С какой это стати тебе все дни проводить в стенах магазина. Молодой парень… тебе необходимо пройтись, подышать свежим воздухом… Ладно, согласен, попробуй, и поглядим, что получится.

В половину дня я не уложился, поскольку приходилось отвлекаться на покупателей, которые приходили за трубочниками, или дафниями, или квакшами для своего садового пруда. Над большим аквариумом я трудился с усердием, достойным всяческого подражания. Соорудил песчаные дюны и красивые горки из гранита. В ложбинах между гранитными горками посадил валлиснерию и другие, более нежные растения. На поверхности воды разместил крохотные белые цветки, напоминающие миниатюрные кувшинки. Песком и камешками замаскировал довольно уродливые с виду подогреватель, аэратор и термостат. Завершив эти работы и возвратив в аквариум ярко-красных меченосцев, глянцевитых черных молли, серебристых топориков и будто светящихся неоновых рыбок, я отступил на несколько шагов, созерцая свое творение, и сам восхитился своими талантами.

Мистер Ромилли пришел в восторг, чему я, понятно, был очень рад.

– Великолепно! Изящно! – воскликнул он. – Просто изящно!

– Ну вы же знаете поговорку, – сказал я, – у хорошего учителя и ученик хороший.

– Ладно, ладно льстить мне. – Он шутя погрозил мне пальцем. – Это тот самый случай, когда ученик превзошел учителя.

С той поры мне было позволено декорировать все аквариумы и террариумы. Подозреваю, что в душе мистер Ромилли был только рад освобождению от необходимости проявлять в столь утомительном деле свое полное отсутствие изысканного вкуса.

После одного-двух экспериментов – где лучше проводить обеденный перерыв – я остановился на маленьком кафе поблизости от зоомагазина. Здесь я приметил добрую официантку, которую нехитрой лестью склонил подавать мне повышенную норму сосисок с картофельным пюре и предупреждать о смертельной опасности, исходящей от обозначенной в меню тушеной баранины с луком и картофелем. Однажды, направляясь в это кафе, я обнаружил, что кратчайший путь туда пролегает через узкий переулок между большими магазинами и высокими жилыми домами. Переулок был вымощен булыжником, и, входя в него, я чувствовал себя так, словно меня перенесли во времена диккенсовского Лондона. Часть переулка окаймляли деревья, а дальше располагались крохотные лавки. Одна из них, обитель Генри Белоу, свидетельствовала, что наш зоомагазин – не единственный в округе.

За грязным окном размером два на два метра витрина уходила вглубь примерно на полметра и была заполнена маленькими квадратными клетками, в каждой из которых содержались одна-две птички – зяблики, зеленушки, коноплянки, канарейки, волнистые попугайчики. Пол внизу был покрыт толстым слоем шелухи и помета, но сами клетки блистали чистотой, и внутри их зеленели веточки крестовника или латука, а снаружи была прикреплена белая бумажка с кривыми буквами: «ПРОДАНО». За стеклянной дверью висела желтая кружевная занавеска, а между ней и стеклом готические буквы на куске картона вежливо приглашали покупателя входить. Обратная сторона, как мне предстояло убедиться, так же учтиво извещала, что магазин закрыт. За все дни, что я топал по булыжнику, спеша проглотить свои сосиски с картофельным пюре, ни разу не видел, чтобы в эту лавку входили или ее покидали покупатели. Она производила совершенно безжизненное впечатление, если не считать птичек в витрине, которые иногда вяло перепрыгивали с жердочки на жердочку. Шли недели, и я никак не мог взять в толк, почему покупатели не уносят проданных пернатых. Не могли же все новые владельцы трех десятков отобранных пичуг одновременно отказаться от покупки? И даже если так вдруг случилось, почему не убраны бумажки с надписью «ПРОДАНО»? Ограниченное время обеденного перерыва не позволяло мне углубиться в раскрытие этой тайны. И все же случай представился в один прекрасный день, когда мистер Ромилли, который порхал по магазину, напевая «Я маленькая пчелка», спустился в подвал и вдруг издал тонким голосом крик, выражающий предельный ужас.

– В чем дело, мистер Ромилли? – осторожно справился я.

Мистер Ромилли показался внизу, держась руками за голову, лицо его выражало предельное отчаяние.

– Какой же я глупец! – причитал он. – Какой глупец, глупец, глупец!

Видя, что речь идет не о каком-то моем прегрешении, я воспрянул духом.

– Что случилось? – спросил я заботливо.

– Ручейники и дафнии! – произнес он трагическим тоном, снимая очки и принимаясь лихорадочно протирать стекла.

– Наши запасы кончились?

– Да, – возвестил мистер Ромилли замогильным голосом. – Какой же я тупица! Такая небрежность! Такая непростительная нерадивость! Меня мало выгнать отсюда, я глупейший из смертных…

– Разве нельзя закупить еще? – попытался я остановить это самобичевание.

– Но то хозяйство всегда снабжает меня! – воскликнул мистер Ромилли, словно мне это не было давно известно. – Хозяйство снабжает меня, когда я делаю заказ в конце недели. А тут я, последний идиот, забыл про это.

– Но разве нельзя закупить где-нибудь еще? – спросил я.

– А все наши гуппи, и меченосцы, и черные молли ждут не дождутся своей порции ручейников, – продолжал мистер Ромилли, доводя себя до исступления – Они так их любят. Как я могу смотреть на эти маленькие ротики, тыкающиеся в стекло? Как могу уйти на обед, зная, что бедные рыбки…

– Мистер Ромилли, – решительно перебил я его, – можем мы приобрести ручейников где-нибудь еще, кроме того хозяйства?

– А? – уставился он на меня. – Кроме хозяйства? Но они всегда снабжают меня… Постой. Кажется, я тебя понял. Ну да…

Он тяжело поднялся по деревянным ступенькам, вытирая лоб, и возник передо мной, словно единственный уцелевший после обвала в шахте. Обвел трагическим, отсутствующим взглядом наш интерьер.

– Но где? – сказал он наконец с отчаянием в голосе. – Где?

– Ну, – проявил я инициативу, – как насчет Белоу?

– Белоу? Белоу ничего не смыслит в делах. Он торгует птицами. Откуда у него быть ручейникам?

– И все-таки стоит попробовать, – настаивал я. – Давайте я схожу и узнаю.

Мистер Ромилли поразмыслил.

– Хорошо, – произнес он наконец, отрывая взгляд от укоризненно смотрящих на него рыбьих верениц. – Возьми в кассе десять шиллингов и постарайся не задерживаться слишком долго.

Он вручил мне ключ от кассы и сел, угрюмо созерцая блеск своих начищенных ботинок. Я достал в кассе десятишиллинговую ассигнацию, написал на бумажке: «Взято 10 шиллингов на ручейников», положил ее в кассу, запер и сунул ключ в вялую пятерню мистера Ромилли. Миг – и я уже на улице, протискиваюсь через толпы глазеющих на витрины прохожих, сопровождаемый грохотом огромных красных автобусов, за которыми вьются стайки легковых машин. Наконец сворачиваю в заветный переулочек и оказываюсь в царстве мира и покоя. Рев автобусов, топот ног, визг тормозов, гудки клаксонов сливаются в сплошной приглушенный гул, чем-то похожий на ласкающий слух рокот далекого прибоя. Слева от меня – черная от копоти глухая стена, справа – чугунная ограда перед клочком земли на подступах к местной церкви, где некий достойный человек посадил платаны. Деревья протянули ветви над оградой, осенив проулок зеленью листвы, а по крапчатым их стволам тяжело карабкаются, горбатясь, гусеницы, устремленные к цели, неведомой им самим. Там, где кончалась посадка, начинались лавки, числом шесть, все крохотные и все отнюдь не преуспевающие.

Вот «Клитемнестра», салон модной женской одежды, с довольно экстраординарной достопримечательностью на витрине – мехом пушистого зверька, чьи стеклянные глаза и зажатый зубами хвост заставили бы сжаться сердце всякого противника живодерства. Дальше – кафе «Пикси», легкие ленчи, закуски, чай, а подкрепившись, можно было зайти в «Табачную лавку» А. Уолита, чья витрина сплошь была заполнена рекламой сигарет и трубок; почетное место занимала реклама самых дешевых сигарет. Быстро шагая дальше, я миновал контору агента по продаже недвижимости Вильяма Дровера, с красующимися за стеклом блеклыми фотографиями заманчивых жилых строений, затем – сумрачную витрину господ М. и Р. Драмлин, водопроводчиков, с несколько неожиданным, скупым оформлением – одиноким розовым унитазом. И замыкала сей торговый ряд дверь с простой, немудрящей выцветшей вывеской: «Генри Белоу. Птицевод».

«Наконец– то, – сказал я себе, – я могу войти в эту лавку и хотя бы раскрыть тайну проданных птичек». Однако тут произошло нечто неожиданное. Высокая костлявая женщина в грубошерстном костюме и увенчанной пером потешной тирольской шляпе решительно прошагала к двери с картонкой, на которой было написано: «Прошу»,взялась за ручку и под мелодичный звон колокольчика вошла в лавку, опередив меня на какое-то мгновение. Я опешил. На моих глазах впервые одна из лавок в этом переулке удостоилась посещения покупателя. Тут же, горя желанием увидеть, что будет дальше, я рванулся следом за этой женщиной и очутился внутри раньше, чем успела захлопнуться дверь.

В лавке царил полумрак, и мы с покупательницей в тирольской шляпе уподобились мотылькам, застрявшим в пыльной паутине. Казалось, мелодичный колокольчик должен был тотчас вызвать из недр лавки услужливого продавца. Однако царила полная тишина, нарушаемая только слабым щебетом пичуг в витрине да шорохом крыльев приютившегося в углу какаду. Хорошенько взъерошив перья (звук был такой, точно кто-то встряхивал неглаженую после стирки простыню), попугай наклонил голову набок и мягко произнес безразличным тоном: «Хэлло, хэлло, хэлло».

Мы ждали, и короткое ожидание показалось нам вечностью. По мере того как мои глаза свыкались с полумраком, я рассмотрел маленький прилавок и за ним – полки с птичьим кормом и другими вещами, потребными для птицеводства, а перед прилавком стояли на полу большие мешки с коноплей, просом и рапсом. На одном из мешков восседала, торопливо уписывая семена, белая мышка, чем-то похожая на нервно покусывающего соломинку участника званой вечеринки. Я уже подумывал о том, чтобы открыть дверь, чтобы снова зазвенел колокольчик, когда в глубине лавки распахнулась другая дверь и в нашу сторону важно направился, виляя хвостом, почтенного возраста большой охотничий пес, сопровождаемый, как я понял, Генри Белоу, высоким тучным мужчиной с седой кудрявой шевелюрой и густыми колючими усами, напоминающими куст можжевельника, в котором могла удобно обосноваться целая стайка птиц. Из-под косматых бровей сквозь очки в золотой оправе на нас смотрели синие, как барвинок, маленькие яркие глаза. Он двигался с тяжеловесной медлительностью, словно ленивый тюлень; подойдя к нам, приветственно наклонил голову.

– Мадам, – сказал он, и в его произношении угадывался уроженец юго-западной части Англии, – мадам, к вашим услугам.

Женщина в тирольской шляпе явно была слегка озадачена столь торжественным обращением.

– О, э-э… добрый день, – произнесла она.

– Чем могу служить? – осведомился мистер Белоу.

– Понимаете, вообще-то мне нужен ваш совет, – объяснила она. – Э-э… Дело в том, что моему юному племяннику исполняется четырнадцать лет, и я хотела бы купить ему птичку ко дню рождения… Он обожает птиц.

– Птицу, – сказал мистер Белоу. – Птицу. И какую именно птицу, какой вид вы подразумеваете, мадам?

– Ну, я, э-э… даже не знаю, – ответила женщина в тирольской шляпе. – Как насчет канарейки?

– В это время года я не стал бы связываться с канарейками. – Мистер Белоу скорбно покачал головой. – Не стал бы связываться сам и поступил бы нечестно, мадам, если бы продал вам канарейку.

– Почему же именно в это время года? – озабоченно осведомилась покупательница.

– Сейчас самое скверное время для канареек, – сказал мистер Белоу. – Понимаете, опасно для бронхов.

– О, – молвила леди в тирольской шляпе. – Ну, а что вы скажете о волнистом попугайчике?

– Простите, мадам, но опять же не советую. Очень уж сейчас распространился пситтакоз.

– Что распространилось?

– Пситтакоз, мадам. Так называемая попугайная болезнь. Большинство попугайчиков болеют в это время года. Дело в том, что она смертельно опасна для людей. На днях сюда приходил инспектор из Министерства здравоохранения, проверял моих волнистых. Предупредил, что они могут вот-вот заболеть, а потому мне следует воздержаться от продажи.

– Хорошо, что же вы тогда мне порекомендуете? – с отчаянием в голосе осведомилась дама.

– По правде говоря, мадам, сейчас самое неудачное время года для покупки птиц, – ответил мистер Белоу. – Понимаете, у них как раз идет линька.

– Стало быть, вы не советуете мне покупать птичку? А как насчет чего-нибудь другого… скажем, белой мышки?

– Боюсь, мадам, вам придется обратиться в какой-нибудь другой магазин, – сказал мистер Белоу. – К сожалению, я не торгую такими животными.

– О, – произнесла незадачливая покупательница. – О… Что ж, попробую обратиться в универмаг «Харродз».

– Прекрасный торговый центр, мадам, – отозвался мистер Белоу. – Замечательный. Уверен, что там смогут удовлетворить ваши пожелания.

– Ладно, большое спасибо. Вы очень любезны, – сказала она и покинула лавку.

Когда дверь закрылась, мистер Белоу повернулся ко мне.

– Добрый день, – поздоровался я.

– Добрый день, сэр, – ответил он. – Чем я могу быть полезен вам?

– Понимаете, дело в том, что я пришел узнать, нет ли у вас ручейников. Я работаю в «Аквариуме», и у нас кончились ручейники.

– Вы сказали – в «Аквариуме»? У коллеги Ромилли?

– Совершенно верно, – сказал я.

– Понятно. И почему вы решили, что у меня могут быть ручейники? Я ведь торгую птицами.

– Мистер Ромилли так и сказал, но я подумал: вдруг у вас все-таки найдутся ручейники – и решил зайти и спросить.

– Что ж, и вы, представьте себе, не ошиблись, – ответил мистер Белоу. – Пойдемте со мной.

Через заднюю дверь мы вошли в маленькую, неряшливую, но довольно уютную гостиную. Состояние обивки дивана и кресла красноречиво свидетельствовало, что пес любит отдыхать на них не меньше, чем хозяин. Продолжая идти следом за мистером Белоу, я очутился на мощеном дворике, осененном ветвями кладбищенских платанов, и увидел маленький пруд, в который сочилась вода из крана; посреди пруда на каменной горке стоял гипсовый купидон. В воде сновали полчища золотых рыбок, а у дальнего конца пруда стояла большущая банка из-под варенья с клубком ручейников внутри. Взяв другую, пустую банку, мистер Белоу переправил в нее часть этого клубка и вручил мне.

– Вы очень добры, – сказал я. – Сколько я вам должен?

– О, не вздумай платить, – ответил мистер Белоу. – Платить вовсе не надо, прими это как подарок.

– Но… но это очень дорогой подарок, – озадаченно возразил я.

– Ничего, прими от меня этот подарок, – настаивал он. Вместе мы возвратились в лавку.

– Скажите, мистер Белоу, – спросил я, – почему на клетках всех птиц в вашей витрине прикреплены бумажки с надписью «Продано»?

Он пристально посмотрел на меня своими синими глазками.

– Потому что они и впрямь проданы.

– Но они проданы давным-давно. Когда я первый раз проходил этим переулком, бумажки уже висели, а это было больше двух месяцев назад. Что – владельцы не приходят за ними?

– Нет, просто я… ну, держу птиц у себя, пока хозяева не смогут их забрать. Кто-то из них строит вольеры, кто-то еще не обзавелся клетками и все такое прочее, – сказал мистер Белоу.

– Они были проданы в благоприятное время года? По его губам скользнула тень улыбки.

– Да, конечно же.

– У вас есть еще птицы?

– Да, наверху. На втором этаже.

– Если я приду к вам в другой раз, когда у меня будет больше времени, я смогу на них посмотреть?

Мистер Белоу задумчиво посмотрел на меня, потер пальцами щеку.

– Что ж, пожалуй, это возможно. Когда ты хотел бы прийти?

– Ну, в субботу я работаю до обеда. Можно мне прийти тогда, в субботу?

– Обычно в субботу у меня закрыто, – ответил мистер Белоу, – но если ты позвонишь в дверь три раза, я впущу тебя.

– Большое спасибо, – сказал я. – И спасибо за ручейников. Мистер Ромилли будет весьма благодарен.

– Не за что, – отозвался мистер Белоу. – Всего доброго. И я вышел в тихий переулок и направился к себе, в

свой зоомагазин.

В последующие два-три дня я упорно думал о мистере Белоу. Я ни минуты не верил, что птицы в его витрине действительно проданы, однако не мог взять в толк, зачем выдавать их за проданных. А еще меня крепко озадачило его нежелание продать птичку женщине в тирольской шляпе. И я решил в субботу во что бы то ни сталодобиться от мистера Белоу ответа на эти загадки.

Ровно в два часа в субботу я подошел к дверям его лавки. Картонка за стеклом учтиво извещала, что магазин закрыт, тем не менее я позвонил трижды и стал ждать. Наконец дверь отворилась.

– А, – сказал мистер Белоу, – добрый день.

– Добрый день, мистер Белоу, – отозвался я.

– Входи же, – пригласил он меня.

Я вошел, и он тщательно запер дверь.

– Итак, – напомнил он, – ты хотел посмотреть птиц?

– Да, если можно, – ответил я.

Он повел меня через гостиную и вверх по узкой расшатанной лестнице. Насколько я мог судить, на втором этаже его лавки помещались крохотная ванная, спальня и еще одна комната, чьи стены сплошь занимали клетки с птицами всех видов, цветов и размеров. Тут были маленькие юркие вьюрки из Африки и Азии, даже два-три ярко окрашенных австралийских вьюрка. Были зеленые попугайчики и словно одетые в королевскую мантию красные кардиналы. Волшебное зрелище… Квалификация мистера Белоу заметно превосходила познания мистера Ромилли: он знал обычное и латинское название каждой птицы, знал, где они водятся, какой корм предпочитают, сколько откладывают яиц. Словом, живая энциклопедия.

– И все эти птицы продаются? – спросил я, пожирая глазами красного кардинала.

– Конечно, – ответил мистер Белоу. И поспешил добавить: – Но только в благоприятное время года.

– При чем тут какое-то благоприятное время года? – озадаченно справился я. – Если вы торгуете птицами, можете продавать их когда угодно, разве нет?

– Ну, некоторые так и поступают, – сказал мистер Белоу. – Но я взял за правило ни в коем случае не продавать птиц в неблагоприятное время года.

Я заметил, что его глаза весело поблескивают.

– Ну и когда же оно бывает – благоприятное время?

– В моем представлении – никогда, – сообщил мистер Белоу.

– Вы хотите сказать, что совсем не продаете птиц?

– Очень редко, – ответил он. – В исключительных случаях, только друзьям.

– И потому вы не стали продавать птиц той женщине?

– Да, – сказал мистер Белоу.

– И все те птицы на витрине на самом деле не проданы, верно?

Мистер Белоу смерил меня взглядом, точно прикидывая, способен ли я хранить тайну.

– На самом деле, между нами говоря, они не проданы, – признался он.

– Ну хорошо, а как насчет прибыли?

– В том-то и дело, – сказал он, – что я не гонюсь за прибылью.

Должно быть, у меня был крайне озадаченный вид, потому что мистер Белоу издал гортанный смешок и сказал:

– Давай-ка спустимся и попьем чаю, ладно? И я все тебе объясню. Только обещай, что это останется между нами. Обещаешь?

Он шутливо погрозил мне толстым пальцем.

– Конечно, обещаю! – воскликнул я. – Клянусь!

– Отлично. Ты любишь сдобные лепешки?

– Э… Ну да, – ответил я, сбитый с толку внезапной переменой темы.

– Я тоже, – сказал мистер Белоу. – Горячие лепешки с маслом и чай. Пошли… Спустимся вниз.

И мы спустились в маленькую гостиную, где охотничий пес мистера Белоу, которого звали, как я теперь обнаружил, Олдрич, гордо возлежал на диване. Мистер Белоу зажег газ, испек несколько лепешек, щедро намазал их маслом и поместил лоснящуюся шаткую стопку на столик между нами. Тут и чайник вскипел, он заварил чай и расставил тонкие, изящные фарфоровые чашки.

Мы приступили к чаепитию, мистер Белоу передал мне лепешку, взял одну сам и вонзил в нее зубы с удовлетворенным вздохом.

– Так что… что вы хотели сказать мне, почему не гонитесь за прибылью? – спросил я.

– Понимаешь, – сказал он, тщательно вытирая платком руки, усы и губы, – это довольно длинная и сложная история. Когда-то весь этот переулок принадлежал одному эксцентричному миллионеру по фамилии Потт, чьим именем и называется до сих пор. Насколько я понимаю, он был, выражаясь современным языком, социалистом. Он построил все здешние лавки и установил правила для их деятельности. Лавки сдавались желающим в бессрочную аренду, причем каждые четыре года арендная плата подлежала пересмотру. Если лавка преуспевала, плата соответственно повышалась, если нет – понижалась. Ну вот, я въехал сюда в 1921 году и с тех пор плачу пять шиллингов в неделю.

Я недоверчиво воззрился на мистера Белоу.

– Пять шиллингов в неделю? Но ведь это гроши за такое помещение. Здесь ведь рукой подать до Кенсингтон-Хай-стрит с ее фешенебельными магазинами.

– Совершенно верно, – сказал мистер Белоу. – В том-то и дело. Я плачу за аренду пять шиллингов в неделю, то есть по фунту за месяц.

– Но почему такая неслыханно низкая аренда?

– Потому, – объяснил мистер Белоу, – что у меня нет прибыли. Как только я обнаружил в контракте условие, о котором тебе сказал, сразу усмотрел удобную лазейку. У меня были отложены кое-какие деньги, немного, но продержаться можно. И я искал такое жилье, где мог бы держать своих птиц. Тут и представилась идеальная возможность. Я обошел всех остальных съемщиков в переулке Потта, поделился своим открытием и обнаружил, что у большинства та же забота, что у меня: располагая небольшими средствами, они нуждаются в дешевой обители. Мы учредили «Общество Потт-Лэйн», объединились и нашли очень хорошего счетовода. Говоря «хорошего», я разумею не этих слабаков, которые во всем цепляются за закон, от них не жди добра. Нет, мы нашли способного, мозговитого молодца. Каждые полгода мы собираемся, и он проверяет нашу бухгалтерию и говорит нам, как вести дела, чтобы пребывать на грани разорения. Мы действуем соответственно, и когда приходит срок пересматривать арендную плату, она либо остается прежней, либо немного снижается.

– Но люди, которым теперь принадлежат эти дома, разве не могут изменить ставки? – спросил я.

– Не могут, – ответил мистер Белоу, – в этом все дело. Я выяснил, что, согласно завещанию мистера Потта, условия аренды не могут быть изменены.

– Но наследники, наверно, пришли в ярость, когда узнали, что вы платите всего один фунт в месяц?

– Еще как, – сказал мистер Белоу. – Чего только ни делали, чтобы выселить меня, – безуспешно. Я нашел хорошего юриста – опять-таки не из тех слабаков, для которых закон выше интересов клиента, – и он живо поставил их на место. Все остальные лавки действовали заодно, и наследникам пришлось сдаться.

Боясь обидеть мистера Белоу, я воздержался от комментариев, хотя был уверен, что он все сочинил. Однажды мне уже довелось иметь дело с домашним учителем явно шизофренического склада, который рассказывал мне длинные замысловатые истории о своих приключениях; на самом деле ничего такого в его жизни не было, но ему очень уж хотелось, чтобы было. Словом, для меня подобные измышления не были новостью.

– Надо же, как здорово получилось, – сказал я. – Вы просто гений, что додумались до этого.

– Никогда не ленись читать мелкий шрифт. – Он шутливо погрозил мне пальцем. – А сейчас извини, я должен сходить за Мейбэл.

Он вышел в торговое помещение и вернулся, неся сидящего на его запястье какаду. Сев в кресло, положил птицу на спину, и та застыла, будто выточенная из слоновой кости, закрыв глаза и приговаривая: «Хэлло, хэлло, хэлло». Пригладив оперение Мейбэл, мистер Белоу перенес ее себе на колени и пощекотал перышки на животе. Она лежала, погруженная в блаженную дремоту.

– Она начинает скучать, если слишком долго остается там одна, – объяснил мистер Белоу. – Еще лепешку, дружок?

И мы опять принялись за лепешки, беседуя. Мистер Белоу оказался интереснейшим собеседником. В молодости он изрядно постранствовал и мог немало порассказать о местах, которые я мечтал посетить. С того дня я заходил к нему попить чай раз в две недели, и это были счастливые часы.

Продолжая сомневаться в правдивости рассказа мистера Белоу о переулке Потта, я задумал провести эксперимент. За несколько дней посетил все лавки в этом ряду. Так, в «Клитемнестру» я наведался якобы для того, чтобы купить шляпу маме ко дню рождения. Две милейшие пожилые леди, которым принадлежала лавка, долго извинялись. У них как раз кончились шляпы. Они могут предложить мне что-нибудь еще? Скажем, недорогой мех? Дело в том, сообщили мне, что все меха в магазине уже заказаны заранее. Теперь ожидается новая партия. Когда у моей мамы день рождения? В пятницу на следующей неделе, ответил я. О, к тому времени будет новое поступление, непременно будет, заходите.

Владелец табачной лавки, мистер Уоллит, сообщил, что как раз тех сигарет, которые мне нужны, нет в наличии. И сигар нет, и трубок тоже. С великой неохотой он отпустил мне коробок спичек.

Дальше я зашел к водопроводчикам – дескать, меня прислала мама, у нас что-то неладно с баком, не могут ли они прислать человека, чтобы посмотрел, в чем дело?

– Понятно, – сказал мистер Драмлин, – насколько это срочно?

– Крайне срочно, – ответил я. – Вода не идет ни в уборную, ни в умывальники.

– Понимаете, – сообщил он, – у нас есть только один работник, только один, и он сейчас ушел по вызову… это надолго. Не знаю даже, когда он управится… Может быть, день проработает, может быть, два.

– А он не согласится поработать сверхурочно?

– Боюсь, что не согласится, – сказал мистер Драмлин. – Кстати, вы можете найти отличного водопроводчика на Кинсингтон-Хай-стрит. Обратитесь туда, возможно, у них найдется свободный работник. Что до меня, боюсь, не могу обещать вам ничего на ближайшие… да, на ближайшие два-три дня, это в лучшем случае.

Поблагодарив, я отправился к мистеру Уильяму Дроверу, агенту по продаже недвижимости. Меня принял невысокий, убого одетый мужчина в очках, с пушистой жидкой шевелюрой. Я объяснил, что моя тетушка подумывает о том, чтобы переехать в эту часть Лондона, и, поскольку я живу поблизости, попросила меня сходить к агенту и подобрать для нее квартиру.

– Квартиру? Квартиру? – Мистер Дровер поджал губы, снял очки, протер стекла, вернул очки на место и осмотрелся, словно ожидал увидеть спрятанную где-то квартиру.

– Сейчас с квартирами плохо, – сказал он. – Очень плохо. Понимаете, очень уж много желающих переехать в этот район. Квартиры перехватывают перед самым носом.

– И у вас нет ничего на примете? Ничего такого, что я мог бы показать своей тетушке?

– Ничего, – ответил он. – Совсем ничего, к сожалению. Совсем.

– Ну а как насчет маленького дома? – осведомился я.

– С домами тоже плохо, так же плохо. Боюсь, в моей картотеке не найдется ни одного маленького дома, который устроил бы вас. Есть в пригороде дом с десятью спальнями, как вы на это посмотрите?

– Нет, думаю, этот дом великоват, – сказал я. – К тому же она желает поселиться в этом районе.

– Не одна она, не одна. Все стремятся сюда, не считаясь с теснотой.

– Но это хорошо для вашего бизнеса? – заметил я.

– Как сказать, как сказать. При чрезмерной тесноте страдают отношения между соседями.

– Ну что ж, большое спасибо вам за помощь, – сказал я.

– Не за что, не за что. Жаль, что не могу больше ничего для вас сделать.

На очереди было кафе «Пикси». Я увидел довольно обширное меню, однако сейчас мне могли предложить только чашку чая. Как назло – они страшно извинялись – грузовик, который должен был доставить продукты на этот день, сломался где-то в северной части Лондона, поэтому им буквально не из чего готовить.

После этого я поверил наконец тому, что говорил мне мистер Белоу про переулок Потта.

Приблизительно в эту пору круг моих знакомых пополнился еще одной странной личностью. Я уже не один месяц работал у мистера Ромилли, и он полностью доверял мне. Время от времени посылал меня в Ист-Энд за свежими партиями рептилий, амфибий и тропических рыбок. Мы покупали их у оптовиков, тогда как хозяйство, которому фактически принадлежал магазин, снабжало нас всеми необходимыми пресноводными экземплярами. Я полюбил эти вылазки в сумрачные лавки на задворках, с ящерицами в больших ящиках, с полными корзинами черепах, с зелеными от водорослей, протекающими аквариумами, населенными лягушками, тритонами и саламандрами. Во время одной из таких поездок в Ист-Энд я и познакомился с полковником Энстратером.

Мистер Ромилли послал меня к Ван ден Готу, крупному оптовику, который специализировался на импорте из Северной Америки рептилий и амфибий. Мне было поручено привезти полторы сотни расписных черепашек – этих прелестных пресноводных рептилий с зеленовато-коричневым карапаксом и красно-желтыми полосками на коже. Каждый детеныш был величиной с монету. Они пользовались у нас большим спросом как подходящий подарок для детей в городских квартирах. Итак, я отправился в Ист-Энд, где меня принял сам мистер Ван ден Гот – весьма тучный мужчина, этакий орангутан, вылепленный из воска. Он поместил моих черепашек в картонную коробку, выложенную мхом, затем я попросил разрешения посмотреть, чем еще он располагает.

– Валяй, – сказал он, – валяй.

После чего проковылял обратно к своему креслу, развернул голландскую газету, засунул в рот сигару и предоставил меня самому себе. Я бродил по лавке, рассматривая красивых змей, пока не застыл в восхищении перед террариумом с ярко-зелеными игуанами, которым сережки и прочие кожные выросты придавали сходство со сказочным драконом. Поглядев на часы, я с ужасом обнаружил, что задержался сверх положенного на целых полчаса. А потому схватил свою коробку с черепашками, попрощался с мистером Ван ден Готом и поспешил на автобус.

В спешке я, увы, не обратил внимания на то, что от влажного мха, которым мистер Ван ден Гот выложил коробку, дно ее успело промокнуть, пока я любовался его товаром. В итоге, когда я поднялся в автобусе на второй ярус и уже приготовился сесть, дно вывалилось и на пол обрушился каскад черепашек.

Мне повезло, что на этом ярусе кроме меня был только еще один пассажир – по-военному подтянутый, стройный седоусый мужчина с моноклем, в безукоризненного покроя грубошерстном костюме и мягкой шляпе. В петлице рдела гвоздика, в руке он держал ротанговую трость с серебряным набалдашником. Я лихорадочно ползал по полу, отлавливая черепашек, но эти малютки способны при желании двигаться с невероятной скоростью, и численное превосходство явно было на их стороне. Внезапно одна черепашка помчалась по центральному проходу и наткнулась на ногу мужчины с моноклем. Почувствовав, что кто-то царапает его начищенный башмак, он посмотрел вниз. Ну все, подумал я, жди неприятностей! Мужчина поправил монокль и уставился на малютку, которая силилась взобраться на носок башмака.

– Боже мой! – воскликнул мужчина. – Расписная черепашка! Хриземис пикта! Сто лет не видел!

Он повернул голову в поисках источника, откуда возникла крохотная рептилия, и узрел меня, ползающего в окружении разбегающихся во все стороны черепашек.

– Ха! – воскликнул он. – Эта малютка – твоя?

– Да, сэр, – признался я. – Извините, ради Бога, у моей коробки вывалилось дно.

– Видит Бог, тебе не повезло?

– Э… да… есть немного.

Он подобрал черепашонка, который успел-таки вскарабкаться на его башмак, и направился ко мне.

– Держи, – сказал он. – И давай я помогу тебе. Перекрою пути дезертирам.

– Вы очень любезны, – отозвался я.

Он опустился на четвереньки по моему примеру, и мы стали вместе ловить разбежавшихся по полу автобуса черепашек.

– Ату его! – восклицал он то и дело. – Вон тот проказник юркнул под сиденье.

А когда одна черепашка устремилась прямо на него, он прицелился тростью и крикнул:

– Бабах! Назад, сэр, иначе вам не поздоровится! Минут за пятнадцать нам удалось наконец вернуть всех

черепашек в коробку, и я кое-как залатал ее носовым платком.

– Большое спасибо, сэр, – сказал я. – Боюсь, вы испачкали брюки.

– И не жалею, – отозвался он, – нисколько не жалею. Давно уже не доводилось так охотиться.

Поправив монокль, он воззрился на меня.

– А теперь скажи – для чего у тебя полная коробка черепашек?

– Я… я работаю в зоомагазине и вот только что забрал их у оптовика.

– Понятно. Ты не против, если я сяду поблизости и мы поболтаем?

– Нет, сэр, – ответил я, – конечно, не против.

Он опустился на сиденье напротив, поставил трость между коленями, оперся подбородком на набалдашник и задумчиво посмотрел на меня.

– Зоомагазин, говоришь? Гм-м-м. Ты любишь животных?

– Да, очень люблю. Больше всего на свете.

– Гм-м-м. А что еще есть в этой вашей лавке? – спросил он.

В его голосе звучал искренний интерес, и я рассказал ему, чем богат наш магазин, рассказал про мистера Ромилли и уже был готов изложить историю мистера Белоу, однако воздержался, поскольку дал клятву хранить секрет. Когда мы доехали до моей остановки, я поднялся с сиденья. – Простите, сэр, – сказал я, – но мне тут выходить.

– Ха, – произнес он. – Ха. И мне тоже. Мне тоже.

Было совершенно ясно, что это вовсе не его остановка, просто ему хочется еще поговорить со мной. Мы спустились на тротуар. Благодаря довольно свободному и эксцентричному воспитанию, я вполне представлял себе коварные уловки гомосексуалистов. Знал, например, что даже джентльмены с моноклем и военной выправкой бывают не без греха, и то обстоятельство, что он вышел из автобуса не на своей остановке, настроило меня не в его пользу. Я решил быть настороже.

– Ну, и где тут твой зоомагазин? – спросил он, вращая трость двумя пальцами.

– Да вон он, сэр.

– Ага, так я пойду с тобой вместе.

Он зашагал по тротуару, разглядывая витрины магазинов.

– Скажи-ка, – заговорил он, – чем ты занимаешься в свободное время?

– О, я хожу в зоопарк, в кино, в музеи и так далее.

– А в Музее наук бываешь? Там, где всякие действующие модели и другие экспонаты?

– Мне очень нравится этот музей, – ответил я. – Нравятся модели.

– В самом деле? Точно? – Он уставился на меня через монокль. – Стало быть, тебе нравится играть?

– Играть? Пожалуй, это слово подходит.

– Ага, – произнес он.

Мы остановились у двери «Аквариума».

– Вы уж извините меня, сэр, – сказал я. – Я… я и так уже опаздываю.

– Догадываюсь… Догадываюсь.

Он достал бумажник и извлек из него визитную карточку.

– Вот моя фамилия и адрес. Если надумаешь навестить меня как-нибудь вечером, поиграем вместе.

– Большое… большое спасибо, сэр, – ответил я, прижимаясь к стене спиной.

– Не за что. Итак, буду ждать тебя. Можешь не звонить заранее… просто приходи. Я всегда дома. Любое время после шести.

И он удалился, по-военному чеканя шаг. Ни малейшего намека на жеманность и женоподобие, но я был не настолько целомудрен, чтобы не знать, что не только эти черты отличают гомосексуалиста. Засунув в карман визитную карточку, я вошел в магазин.

– Где ты пропадаешь, озорник? – спросил мистер Ромилли.

– Извините за опоздание, – ответил я. – Но… но у меня… приключился несчастный случай в автобусе. У коробки вывалилось дно, и все черепашки высыпались, и хотя один полковник вызвался помочь мне поймать их, все же получилась задержка. Извините меня, мистер Ромилли, прошу вас.

– Ладно, все в порядке, – отозвался он. – Сегодня к нам заходило мало народу… совсем мало. Я уже приготовил аквариум, так что можешь поместить их туда.

Так я и поступил, потом посмотрел, как черепашки плавают в своей новой обители, после чего достал карточку полковника и прочитал: «Полковник Энстратер, 47, Белл Мьюз, Саут-Кенсингтон». Кроме адреса, был еще номер телефона. Поразмыслив, я обратился к мистеру Ромилли:

– Случайно вы не знаете некоего полковника Энстратера?

– Энстратер? Энстратер? – Мистер Ромилли нахмурил брови. – Вроде бы нет… Хотя постой, постой. Где он живет?

– Белли Мьюз, – сказал я.

– Это он. Это он! – радостно воскликнул мистер Ромилли. – Да-да, это он… Бравый воин. И прекрасный человек. Это он помог тебе отловить черепашек?

– Он, – ответил я.

– Ага, это в его духе. Всегда готов помочь в беде другу. Такие, как он, в наше время редкость, большая редкость.

– Стало быть, он… э… человек известный и… э… почтенный? – осведомился я.

– Конечно, конечно. Его там все знают. Знают и любят старого полковника.

Поразмыслив над услышанным, я решил, пожалуй, как-нибудь воспользоваться приглашением полковника Энстратера. В крайнем случае, сказал я себе, если что, всегда могу позвать на помощь. И хотя полковник сказал, что звонить не обязательно, я решил соблюсти тон и через несколько дней набрал его номер.

– Полковник Энстратер? – спросил я.

– Да, он самый. Кто это? Кто говорит?

– Это, гм… моя фамилия… Даррелл, – ответил я. – Мы познакомились с вами в автобусе на днях. Вы были так добры, помогли мне ловить черепашек.

– А, да-да, – сказал он. – Точно. И как теперь поживают малютки?

– Отлично, – сообщил я. – Поживают… очень хорошо. Я тут подумал о том… может быть, воспользоваться вашим любезным приглашением навестить вас?

– Ну конечно, дружище, конечно! Буду счастлив! В котором часу ты придешь?

– Ну а когда вам удобно?

– Приходи около половины седьмого, – предложил он. – Как раз к обеду.

– Большое спасибо, – ответил я. – Непременно приду. Белл Мьюз оказался коротким тупиком с булыжной

мостовой и четырьмя домиками на каждой стороне. Но что такое – номером 47 были обозначены двери сразу четырех строений! Откуда мне было знать, что все они принадлежали полковнику, что он соединил их вместе и с присущей военному человеку страстью к порядку присвоил им один номер. Помешкав, я постучался наконец в ближайшую дверь и стал ждать, что из этого выйдет. А сам в это время думал о том, как это нелепо: в тупике длиной от силы двести метров четыре дома значатся под одним номером 47 – и где все остальные номера? Видимо, разбросаны по разным улицам и переулкам по соседству. «Да, – сказал я себе, – несладко приходится почтальону в Лондоне». Тут дверь, в которую я постучался, распахнулась, и я увидел перед собой полковника. На нем была бутылочно-зеленая домашняя куртка с лацканами из муарового шелка, и в одной руке он сжимал огромный нож. В испуге я сказал себе, что, кажется, мне вовсе не следовало приходить сюда.

– Даррелл? – молвил он, вставляя в глаз монокль. – Видит Бог, ты пунктуален!

– Знаете, я сперва запутался, – начал я.

– Ага! Тебя сбила с толку цифра сорок семь? Она всех вводит в заблуждение. Помогает ограждать мое уединение. Входи же! Входи!

Я вошел бочком в холл, и он затворил дверь.

– Рад видеть тебя, – сказал полковник. – Следуй за мной.

И он затрусил через холл, держа нож в поднятой руке так, словно вел в атаку кавалерийский полк. Я успел приметить стоячую вешалку из красного дерева и несколько эстампов на стене холла, затем мы очутились в просто, но уютно обставленной гостиной значительных размеров, с множеством сложенных стопками книг и с цветными репродукциями на стенах, изображающими различные военные мундиры. За гостиной помещалась просторная кухня.

– Извини, что подгоняю тебя, – выдохнул он. – Но у меня стоит в печке пирог, и не хотелось бы, чтобы он подгорел.

Он устремился к печке и заглянул в духовку.

– Ну так, все в порядке, – облегченно произнес полковник. – Отлично… отлично.

Он выпрямился и посмотрел на меня:

– Ты любишь бифштекс и пирог с почками?

– Э… конечно, – ответил я. – Очень люблю.

– Прекрасно. Сейчас все будет готово. А пока присядь и выпей что-нибудь.

Он провел меня обратно в гостиную.

– Садись, садись. Что будешь пить? Херес? Виски? Джин?

– У вас… э… не найдется какого-нибудь вина?

– Вина? Конечно, найдется.

Он достал бутылку, откупорил и налил мне полный бокал рубинового сухого, бодрящего вина. Мы посидели минут десять, болтая о том, о сем (преимущественно о черепахах), затем полковник посмотрел на часы.

– Пора, – заключил он, – должно быть, все готово. Ты не против, если мы поедим на кухне? Так будет намного проще.

– Конечно, не против, что вы, – заверил я.

Мы вернулись на кухню, и полковник накрыл на стол, приготовил картофельное пюре, положил на мою тарелку и взгромоздил сверху бифштекс и порядочную порцию пирога с почками.

– Налей себе еще вина, – предложил он. Бифштекс и пирог были великолепны. Я спросил полковника, сам ли он все приготовил?

– Сам, – ответил он. – Пришлось научиться готовить после смерти жены. И ведь это совсем не сложно, если захотеть. Немножко разных трав, всякие приправы творят чудеса. Ты умеешь готовить?

– Ну, это как посмотреть, – сказал я. – Мама научила меня кое-чему, но серьезно я этим не занимался, хотя люблю готовить.

– Я тоже, – откликнулся полковник, – я тоже. Отдыхаю душой.

Когда мы управились с бифштексом и пирогом, он достал из холодильника мороженое.

После мороженого полковник откинулся в кресле назад и с довольным вздохом погладил себя по животу.

– Хорошо… – произнес он. – Хорошо. Я ем только один раз в день, зато основательно. Как насчет бокала портвейна? У меня есть совсем неплохие марки.

Мы выпили рюмку-другую портвейна, и полковник закурил тонкую манильскую сигару. Покурив и допив портвейн, он решительно вставил в глаз монокль и посмотрел на меня.

– Как насчет того, чтобы подняться наверх и поиграть?

– Гм… О какой игре вы говорите? – осторожно справился я, полагая, что сейчас может начаться ухаживание, если он к этому расположен.

– Силовая игра, – ответил полковник. – Поединок умов. Модели. Ты ведь любишь такие игры?

– Гм… Ну да, – сказал я.

– Тогда пошли, – распорядился он. – Пошли.

Мы снова проследовали через холл, затем поднялись по лестнице в небольшое помещение, которое явно служило мастерской: у одной стены стоял верстак, над ним висели полки с красками в банках, паяльниками и всякими таинственными предметами. Судя по всему, полковник был не прочь что-нибудь смастерить на досуге. Тем временем он распахнул следующую дверь, и моему взору открылось поразительное зрелище – огромное помещение площадью примерно двадцать на двадцать пять метров. Как я понял, его составили соединенные вместе верхние комнаты всех четырех домов, принадлежащих полковнику. Но больше размеров меня поразило то, что находилось в этом зале. В обоих концах стояло по крепости из папье-маше, высотой около метра, шириной около полутора метров. Вокруг крепостей выстроились сотни поблескивающих оловянных солдатиков в яркой униформе, и рядом с ними стояли танки, военные грузовики, зенитные пушки и прочие виды оружия. Словом, готовое поле битвы.

– Ага, – полковник радостно потер руки, – удивил я тебя!

– Видит Бог! – отозвался я. – Пожалуй, я в жизни не видел столько оловянных солдатиков.

– Не один год собираю, – сообщил полковник. – Не один год. Я покупаю их прямо на фабрике, покупаю некрашеные и раскрашиваю сам. Так оно куда лучше получается. Почище и поаккуратнее. И более реалистично.

Я наклонился, поднял одного солдатика и убедился в правоте полковника. Обычно оловянные солдатики раскрашены кое-как, но над этими поработала искусная рука. Можно было даже различить выражение лица.

– Ну так, – сказал полковник, – теперь мы сыграем, начнем с короткого гейма, проведем, так сказать, репетицию. Конечно, когда ты освоишься, можно придумать что-нибудь посложнее.

Изложенные им правила игры оказались достаточно простыми. У каждого участника была своя армия. Соперники бросают кости, и тот, кто набрал больше очков, начинает игру в роли нападающей стороны. Он снова бросает кости и в зависимости от числа выпавших очков передвигает любой из своих батальонов в желаемом направлении и открывает огонь из полевых пушек или зенитных орудий. Пушки были снабжены пружинками и стреляли спичками. Пружинки были на редкость упругими, и спички с невероятной скоростью летели через весь зал. Там, где они падали, все в радиусе десяти сантиметров считалось выведенным из строя. Так что прямое попадание в какой-нибудь отряд наносило противнику существенный урон. У каждого участника была маленькая мерная лента, которой он определял пораженную площадь.

Я был в восторге от этой затеи, особенно потому, что она напомнила мне игру, которую мы сами придумали, когда жили в Греции. Мой брат Лесли, чье увлечение пушками и кораблями не знает пределов, собрал целую флотилию игрушечных линкоров, крейсеров и подводных лодок, которые мы расставляли на полу и устраивали морской бой, но в отличие от игры, придуманной полковником, мы поражали цель стеклянными шариками. Требовался острый глаз, чтобы на неровном полу попасть шариком в крейсер.

Итак, мы бросили кости, и мне выпало быть агрессором.

– Xa! – воскликнул полковник, проникаясь воинственным пылом. – Мерзкий гунн!

– Цель маневра заключается в том, чтобы попытаться захватить крепость противника? – справился я.

– Что ж, попытайся, – ответил он. – Или попробуй разрушить ее, еслисумеешь.

Я скоро понял, что в этой игре важно отвлечь внимание противника от одного из флангов, чтобы быстро продвинуться там, когда он этого не ожидает. Подвергнув его войско непрерывному артиллерийскому обстрелу – спички так и летали по воздуху, – я одновременно передвинул два батальона вплотную к его передовой.

– Злодей! – кричал полковник всякий раз, когда ему приходилось измерять площадь вокруг упавшей спички. – Грязная свинья! Проклятый гунн!

Лицо его заметно порозовело, и глаза увлажнились так, что он был вынужден то и дело протирать монокль.

– Ты чертовски меток! – негодовал он.

– Вы сами виноваты, – кричал я в ответ. – Собрали в кучу все свое войско. Идеальная мишень.

– Это входит в мою стратегию. Не учи меня стратегии. Я старше тебя и по возрасту, и по званию.

– Как вы можете быть старше по званию, если я командую целой армией?

– Без дерзостей, самонадеянный мальчишка!

За два часа игры я почти полностью уничтожил войско полковника и утвердился перед самой крепостью.

– Сдаетесь? – крикнул я.

– Никогда! – ответил полковник. – Никогда! Сдаться проклятому гунну? Ни за что на свете!

– Что ж, тогда я ввожу в бой саперов.

– Это еще зачем?

– Чтобы взорвать вашу крепость.

– Крепость взрывать нельзя, – возразил полковник. – Это не по правилам.

– Ерунда! – ответил я. – Во всяком случае, немцы никаких правил не соблюдают.

– Грязный прием! – взревел он, когда я успешно взорвал его крепость.

– Теперь сдаетесь?

– Нет, я буду стоять до последнего, проклятый гунн! – крикнул полковник, лихорадочно ползая на четвереньках по полу и передвигая своих солдат.

Однако, как он ни отбивался, я загнал остатки его войска в угол и окончательно разгромил.

– Боже мой! – выпалил полковник, вытирая вспотевший лоб. – В жизни не видел такого боя. Как тебе удается стрелять так метко, если ты впервые играешь в эту игру?

– Ну, у нас была похожая игра, только мы поражали цель стеклянными шариками, – объяснил я. – Главное – точно оценивать расстояние и направление в стрельбе.

– Черт возьми! – сказал он, глядя на свою разгромленную армию. – Однако мы славно поиграли и славно сразились. Сыграем еще раз?

И мы продолжали играть, и полковник все сильнее горячился, наконец я взглянул на часы и обнаружил, к своему ужасу, что уже час ночи. Очередной бой был в разгаре, а потому мы оставили все как было, и на другой день я снова пришел вечером к полковнику, и мы довели игру до конца. С той поры я проводил у него два-три вечера в неделю, и мы сражались на полу огромной комнаты, и он получал от игры великое удовольствие – почти такое же, как я.

Но вот однажды мама объявила, что нашла наконец подходящий дом, можно уезжать из Лондона. Я здорово огорчился – приходится расстаться со своей работой и с друзьями, мистером Белоу и полковником Энстратером. Мистер Ромилли страшно расстроился.

– Никогда мне не найти достойную замену, – сказал он. – Никогда.

– Что вы, кто-нибудь найдется, – заверил я его.

– Только не такой мастер, как ты, оформлять аквариумы и витрины. Не знаю даже, что я стану делать без тебя.

В день окончательного прощания он со слезами на глазах преподнес мне кожаный бумажник с тисненой внутри надписью золотыми буквами: «Джеральду Дарреллу от товарищей по работе». Я был малость озадачен, поскольку, кроме нас двоих, в лавке никто не служил, но, видимо, он посчитал, что так будет лучше. Горячо поблагодарив его, я в последний раз прошел по переулку Потта, направляясь к лавке мистера Белоу.

– Жаль, что ты уезжаешь, парень, – сказал он. – Право, очень жаль. Вот… это тебе – маленький подарок на прощание.

Он вручил мне маленькую квадратную клетку, в которой сидел самый желанный для меня предмет из его коллекции – красный кардинал. Я был потрясен.

– Нет, вы в самом деле отдаете его мне? – спросил я.

– Конечно, отдаю, парень, конечно.

– Но вы уверены, что сейчас подходящее время года для такого подарка?

Мистер Белоу хохотнул.

– Уверен, – ответил он. – Разумеется, подходящее.

Я простился с ним, а вечером отправился к полковнику, чтобы в последний раз сыграть в его любимую игру. После игры – я дал ему выиграть – мы спустились вниз.

– Знаешь, дружище, я буду скучать по тебе. Сильно скучать. Но ты поддерживай связь, ладно? Не забывай. У меня тут… гм… маленький сувенир для тебя.

И он вручил мне плоский серебряный портсигар. Я с удивлением прочел выгравированную надпись: «С любовью от Марджери».

– О, не обращай внимания, – сказал полковник. – Надпись можно удалить… Подарок одной женщины… которую я когда-то знал. Думал, тебе понравится. Памятный сувенир… гм…

– Большое, большое спасибо, сэр, – произнес я.

– Не за что, не за что. – Он высморкался, протер монокль и подал мне руку. – Что ж, удачи тебе, дружище. Надеюсь, мы еще как-нибудь увидимся.

Мне не пришлось его больше увидеть. Он умер спустя несколько месяцев.

Глава четвертая КАК ДОБИТЬСЯ ПОВЫШЕНИЯ

Городок Мамфе не может похвастать здоровым климатом. Он расположен на высоком мысу над излучиной широкой бурой реки, среди густого влажного леса, большую часть года воздух здесь знойный и душный, как в турецкой бане, и только дождливый сезон вносит какое-то разнообразие, усиливая и зной и духоту.

В те времена население городка составляли пять белых мужчин, одна белая женщина и около десяти тысяч горластых африканцев. В состоянии легкого помешательства я решил, что Мамфе – идеальное место для моей звероловной базы, и разбил на берегу кишащего бегемотами бурого потока шатер, набитый всевозможными дикими животными. Естественно, по ходу работы я близко познакомился с белыми жителями и изрядным числом африканцев. Африканцы работали у меня охотниками, проводниками и носильщиками, потому что, вступая в лес, вы переносились назад во времена Стенли и Ливингстона и все ваше имущество перемещалось на головах дюжих чернокожих мужчин.

Лов зверей – дело трудоемкое, не оставляющее много времени для благодеяний, тем удивительнее, что именно здесь мне представился случай помочь учреждению, именуемому о ту пору Министерством по делам колоний.

В то утро я был занят кормлением бельчат, которые явно ничего не соображали и, похоже, вовсе не желали жить. Тогда еще не были изобретены бутылочки с маленькой соской, рассчитанной на ротики бельчат, а потому надлежало обмотать спичку ваткой, обмакнуть ее в жидкость и сунуть в рот сосунку. Процедура долгая и требующая изрядной выдержки, так как надо было следить, чтобы ватка не слишком намокала, иначе бельчонок мог подавиться молоком, и засовывать ее сбоку, чтобы не застряла на зубах и не была тотчас проглочена, следствием чего была бы смерть от несварения желудка.

Часы показывали десять, и уже царила такая жара, что приходилось поминутно вытирать полотенцем влажные руки, чтобы малютки не простудились. Настроение было соответственное, а тут еще, пока я маялся с упирающимися подопечными, внезапно у самого моего локтя материализовался мой бой Пайес, чье бесшумное появление всегда действовало мне на нервы.

– Будьте добры, сэр, – сказал он.

– Ну, что тебе? – рявкнул я, манипулируя ваткой с молоком.

– НОА прийти, сэр, – доложил он.

– Начальник окружной администрации? – удивился я. – Какого черта ему надо?

– Не говорить, сэр, – бесстрастно ответил Пайес. – Я пойти открыть пиво?

– Что ж, открывай, – сказал я, и поскольку НОА Мартин Баглер в эту минуту показался на гребне холма над моим лагерем, я посадил бельчат обратно в их коробку, выстланную банановыми листьями, и вышел из шатра, чтобы встретить его.

Мартин был долговязый молодой мужчина с круглыми черными глазами, косматой черной шевелюрой, курносым носом и широкой обаятельной улыбкой. Привычка лихо жестикулировать длинными руками при разговоре была источником вечных неприятностей для него и для окружающих. Однако это не мешало ему быть весьма достойным начальником администрации, потому что он горячо любил свою работу и, что еще важнее, не менее горячо любил африканцев, и те отвечали на это добром.

Теперь– то стало модным поносить колониализм, начальников администрации и их помощников изображать воплощениями зла и порока. Конечно, встречались среди них и дурные представители рода человеческого, однако преобладали замечательные люди, выполнявшие чрезвычайно трудную работу в тяжелейших условиях. Представьте себе, что вас в возрасте двадцати восьми лет назначают управлять округом величиной с Уэльс, населенном полчищами африканцев, придав вам только одного помощника. Вы обязаны заботиться о своих подопечных, быть для них отцом и матерью и стоять на страже закона. Причем во многих случаях, поскольку закон – английский, он такой мудреный, что суть его недоступна уму простодушных аборигенов.

Во время моих вылазок в леса я не раз проходил мимо крытого железом просторного здания из кирпича-сырца, где Мартин, обливаясь потом, пытался рассудить очередной спор, причем дело осложнялось еще тем, что в деревнях, разделенных всего несколькими километрами, подчас говорили на разных наречиях. А потому, если возникал конфликт между двумя деревнями, требовалось по переводчику от каждой из них, плюс еще третий толмач, знающий оба наречия, чтобы переводить слова Мартина. Как и во всех судах на свете, было совершенно очевидно, что стороны беззастенчиво лгут, и меня восхищали терпение и невозмутимость Мартина. Предметы разбирательства могли быть самые разные – от подозрения в людоедстве до умыкания невест и споров из-за каждого дюйма земли под ямсом и кокосовыми пальмами.

За все мои поездки в Западную Африку мне только раз встретился антипатичный администратор. Преобладали, как я уже сказал, чудесные молодые люди, и было бы неплохо, если бы когда-нибудь нашелся охотник написать о них добрую книгу.

Появление Мартина на холме над моим лагерем изрядно удивило меня, потому что в это время дня ему следовало корпеть в канцелярии над бумагами. Вниз по склону он спустился чуть ли не бегом, размахивая руками, точно ветряная мельница, и крича что-то неразборчивое. Я терпеливо ждал, пока он не нырнул в шатер.

– Понимаешь, – вымолвил Мартин, вскинув руки в трагическом жесте, – мне нужна твоя помощь.

Я пододвинул складной стул и мягко усадил его.

– Перестань вести себя, словно чокнутый богомол, – сказал я, – посиди минутку молча и расслабься.

Он достал из кармана влажный платок и вытер лоб.

– Пайес! – крикнул я.

– Сэр? – отозвался мой бой из кухни.

– Принеси, пожалуйста, пива мне и администратору.

– Есть, сэр.

Пиво было паршивое и отнюдь не холодное, потому что в нашем довольно примитивном базовом лагере единственным способом охлаждать его было держать бутылки в ведрах с вечно теплой водой. Однако в таком климате, где человек непрерывно обливается потом, даже если сидит без движения, потребность в жидкости велика, и днем ничто не могло сравниться с пивом.

Пайес чинно наполнил наши стаканы, и Мартин, схватив свой стакан дрожащей рукой, поспешно сделал несколько глотков.

– А теперь, – сказал я успокаивающим тоном опытного психиатра, – повтори, пожалуйста, медленно и внятно, что ты кричал, сбегая вниз по склону? Кстати, тебе не следует так носиться в это время дня. Во-первых, это вредно для здоровья, во-вторых, это может повредить твоему имиджу. Я было подумал, что в Мамфе разразился бунт и за тобой гонится толпа африканцев, вооруженных копьями и мушкетами.

Мартин снова вытер платком лицо и сделал еще глоток.

– Хуже,– произнес он, – несравненно хуже.

– Хорошо, рассказывай тихо, спокойно, в чем дело.

– Губернатор, – ответил он.

– Что – губернатор? Он уволил тебя?

– В том-то и дело, – сказал Мартин, – что может уволить. Потому я и нуждаюсь в помощи.

– Не вижу, как я могу тебе помочь. Я не знаком с губернатором и, насколько мне известно, не знаю никого из его родных, так что не могу нигде замолвить за тебя словечко. Но что ты такого ужасного натворил?

– Лучше я расскажу тебе все с начала, – отозвался Мартин, еще раз вытер лицо, подкрепился глотком пива и скрытно осмотрелся, проверяя, не подслушивают ли нас. – Так вот, может быть, ты не обратил внимания, но я неплохо справляюсь со своей работой,однако когда надо принимать гостей или еще что-нибудь в этом роде, непременно все испорчу. Когда я только что получил повышение и был назначен начальником окружной администрации в Умфале, тут же туда является с инспекцией этот чертов губернатор. Все шло прекрасно, в округе царил безупречный порядок, и шеф как будто был мной доволен. Он приехал всего на сутки, и под вечер я уже подумал, что все в порядке. Но, на беду, уборная в моем доме вышла из строя, и я не успел вовремя привести ее в порядок, а потому велел соорудить уютный шалашик вдали от веранды, за кустами гибискуса. А в шалаше, сам понимаешь, глубокая яма и перекладина для ног. Я объяснил губернатору, что и как, и вроде бы он все понял. Но мне было невдомек, что моя африканская обслуга посчитала, что шалаш предназначен для них, и прилежно пользовалась им до прибытия моего шефа. И вот перед самым обедом он направляется туда. То, что он там увидел, вовсе не обрадовало его, ведь он полагал, что уборную соорудили специально для него. Когда же губернатор все-таки примостился на перекладине, она сломалась. Я слегка опешил.

– Господи, ты что же – не проверил эту перекладину?

– В том-то и дело, – ответил Мартин. – Есть вещи, в которых я ничего не смыслю.

– Но ты мог убить его, хуже того – утопить, – сказал я. – Знаю, на что похожа наша уборная здесь, и не хотел бы упасть в эту яму.

– Могу заверитьтебя, что шефу происшедшее тоже не понравилось, – уныло отозвался Мартин. – Он, конечно, позвал на помощь, и мы вытащили его, но выглядел он, точно… точно… э… ходячая навозная куча. Не один час ушел на то, чтобы отмыть его самого, постирать и привести в порядок его одежду к утру, когда он должен был уезжать. И скажу тебе, дружище, обедали мы в тот вечер очень поздно, и ел он очень мало и держался очень-очень холодно.

– Он что – лишен чувства юмора? – осведомился я.

– Начисто лишен, – яростно произнес Мартин. – Но не мне его упрекать за это. Не представляю себе человека, который стал бы веселиться, шлепнувшись в кучу навоза.

– Я тебя понял. Налей себе еще пива.

– Беда в том, – продолжал Мартин, – что я не однажды вот так оплошал. Были другие промашки, о которых предпочитаю не рассказывать тебе, потому-то мне пришлось так долго ждать, чтобы меня из помощников перевели в начальники окружной администрации. После того ужасного происшествия с уборной я попал в Умчичи, и ты сам понимаешь, что это означало.

– Да уж, – сказал я, – мне не доводилось там бывать, но я наслышан.

Умчичи – этакий Окаянный остров, туда посылали всех попавших в немилость начальников окружной администрации и их помощников. Там обитали прокаженные африканцы, а еще там было больше комаров, чем в любой другой точке побережья Западной Африки.

– Как ни увлекательны эти твои откровения, – заметил я, – не вижу, куда ты клонишь.

– Так ведь я именно об этом толковал тебе, когда спускался с холма, – объяснил Мартин. – Губернатор едет сюда с инспекцией. Будет здесь через три дня, так что мне необходима твоя помощь.

– Мартин, – сказал я, – при всей моей любви к тебе я не специалист по приему и обслуживанию гостей.

– Конечно, дружище, конечно, – отозвался Мартин. – Ты только подсоби мне кое в чем.

Отказать ему в этой просьбе было невозможно. Все белые жители Мамфе и девяносто девять процентов африканцев нежно любили Мартина.

– Мне нужно поразмыслить, – сказал я.

Мы посидели молча; Мартин ерзал на стуле, обливаясь потом.

Наконец я крикнул:

– Пайес, принеси, пожалуйста, еще пива начальнику администрации.

Когда пиво было подано, я наклонился и пристально посмотрел на Мартина.

– Вот в чем твое единственное спасение, – произнес я. – Среди нас есть женщина.

– Женщина? – озадаченно молвил Мартин. – Какая женщина?

– Мэри, жена твоего помощника, если ты помнишь такую. Женщины отлично справляются с такими делами. Еще у нас есть Макгрэйд (он отвечал за ремонт мостов, строительство дорог и тому подобное). Есть Гэртон (представитель «Объединенной Африканской компании», который занимался продажей хлопчатобумажных тканей белым жителям Мамфе, консервов и пива африканцам). Уж как-нибудь совместными усилиями мы справимся с задачей.

– Дружище, – торжественно произнес Мартин, – я твой вечный должник. Блестящее предложение.

– Итак, для начала, – продолжал я, – следует посмотреть твой дом.

– Но ты столько раз бывал у меня, – удивился Мартин. – Несколько раз приходил перекусить и тысячу раз приходил выпить стаканчик.

– Верно, но я видел только твою гостиную и веранду.

– Ну да, конечно. Что ж, пошли, сейчас и посмотришь.

– Я захвачу Пайеса, – сказал я. – Потому что одолжу его тебе на вечер. Он куда лучше твоего недотепы и сумеет стол обслужить на высшем уровне. А то ведь твой бой способен облить супом колени губернатора.

– Ты что! – страдальчески воскликнул Мартин. – Не смей даже говорить такие вещи.

Итак, мы захватили Пайеса и поднялись в дом окружного начальника, стоящий на макушке утеса, с видом на реку. Дом был внушительный, с толстыми стенами и просторными помещениями, потому что его построили еще тогда, когда Камерун был немецкой колонией, а немцы знали, как надо строить в жарком климате – выбрали место, где дом хоть немного обдувало ветром, а благодаря толстым стенам внутри было прохладно, насколько это вообще возможно в таком месте. Поднимаясь по склону, я объяснил Пайесу суть дела.

– Учти, – добавил я, – это очень важно, все мы должны постараться хорошенько помочь окружному начальнику.

– Да, сэр, – расплылся в улыбке Пайес; он всегда считал, что я чересчур много времени уделяю уходу за животными и совсем не оставляю ему времени проявить свой талант буфетчика.

Дойдя до обители Мартина, я внимательно осмотрел гостиную и веранду. Оба помещения были просторные и совсем недурно обставленные с учетом потребностей холостого начальника окружной администрации.

– Мне кажется, для начала тебе следует снять со стены этот календарь, – предложил я Мартину.

– Почему? – спросил он. – По-моему, картинки классные.

– Мартин, – сказал я, – если губернатор увидит, что у тебя вся гостиная увешана голыми красотками, он может невесть что подумать о тебе, так что лучше убери.

Пайес, внимательно слушавший наш диалог, снял со стены календарь с девицей в чувственной позе и с такими ярко выраженными признаками млекопитающего, что даже я был несколько смущен.

– Так, – произнес я, – теперь – спальня.

Спальня тоже была большая, с широченной двуспальной кроватью под сеткой от комаров.

– Пайес, – распорядился я, – ну-ка проверь кровать – не сломается?

Тихонько хихикая, Пайес опустился на четвереньки и пополз вокруг кровати, проверяя каждый винт и каждую гайку.

– А теперь, – обратился я к Мартину, – попрыгаем на ней вдвоем.

Мы попрыгали и убедились, что с пружинами все в порядке.

– Так, отлично, – заключил я. – Похоже, здесь ему ничто не грозит. А где ты собираешься его кормить?

– Кормить? – озадаченно справился Мартин.

– Ты ведь собираешься кормить губернатора, пока он будет находиться здесь?

– Ну, на веранде, – ответил Мартин.

– Что – других помещений нет?

– Еще есть столовая.

– Если у тебя есть столовая, пользуйся ею, ради Бога. Ты ведь намерен принять его возможно лучше. Где находится эта твоя столовая?

Вернувшись со мной в гостиную, Мартин распахнул массивные деревянные двери, и моему взору предстало великолепное помещение с длинным столом по меньшей мере на десяток мест. Столешница была тщательно отполирована, но, поскольку Мартин никогда не пользовался этой комнатой, покрыта толстым слоем пыли, как и довольно красивые, хотя и тяжеловатые деревянные стулья. С потолка над столом на всю его почти пятиметровую длину свисала конструкция, которую в Индии называют «пунка» и которая, по сути, представляет собой огромное опахало. К бамбуковой жерди толщиной десять – двенадцать сантиметров были прикреплены пальмовые листья полутораметровой длины. К середине жерди привязана веревочка, которая через ролики под потолком и дырку в стене тянулась на кухню. Смысл этого устройства заключался в том, что какой-нибудь нанятый вами мальчуган дергал веревочку и заставлял опахало покачиваться над столом, обдавая вас жарким дуновением в разгар трапезы.

– Великолепная штука, – сказал я Мартину. – Губернатор будет поражен.

– Я никогда не пользуюсь этим чертовым устройством, – сообщил Мартин. – Понимаешь, здесь мне было бы очень уж одиноко.

– Тебе нужно жениться, дружище, – произнес я покровительственно.

– Да я пытаюсь, – отозвался он, – всякий раз, когда приезжаю в Англию в отпуск. Но стоит моим невестам услышать, где я работаю, как они сразу расторгают помолвку.

– Ничего, – утешил я его. – Ты только не сдавайся. Глядишь, и найдется простушка, которую ты успеешь охмурить, а затем уже привезешь сюда.

По нашей просьбе Пайес тщательно проверил огромный стол и все стулья. Мы посидели вдвоем на каждом стуле и исполнили что-то вроде танго на столе; он стоял нерушимо как скала.

– Теперь послушай, – сказал я Мартину. – Я хочу, чтобы Пайес возглавил твою обслугу, потому что очень уж они у тебя недотепистые. Пайес – парень расторопный и умелый.

– Как скажешь, дружище, – отозвался Мартин. – Как прикажешь. Ты только скажи.

– Пайес, – обратился я к моему слуге. – В нашем распоряжении три дня. Все это время ты будешь наполовину моим буфетчиком, наполовину буфетчиком окружного администратора. Слышишь?

– Слышу, сэр, – ответил он.

Мы вышли на веранду и сели там.

– А пока, – сказал я Пайесу, – пойди скажи здешнему буфетчику, чтобы принес нам чего-нибудь выпить. Кстати, Мартин, как звать твоего буфетчика?

– Амос.

– Отлично, – продолжал я, – давай, Пайес, скажи Амосу, чтобы принес нам чего-нибудь выпить, потом приведи сюда его, повара и младшего боя, чтобы мы поглядели на них и потолковали с ними.

– Да, сэр. – И Пайес чуть ли не гусиным шагом направился на кухню.

– Думаю, все, что касается питания, можно спокойно предоставить усмотрению Мэри, – сказал я. – Возможно, и другие могут что-нибудь посоветовать, так что, по-моему, не мешает созвать сегодня вечером военный совет. Если ты разошлешь им приглашения, они соберутся здесь, чтобы выпить по стаканчику и обсудить твою проблему.

– Ну ты прямо мой спаситель, – заключил Мартин.

– Вздор, – отозвался я. – Я только помогаю тебе сориентироваться. Ты явно не приучен вращаться в обществе.

Вошел Пайес, неся на подносе пиво, за ним следовали Амос в коричневых шортах и куртке, затем младший бой, на вид достаточно смышленый, но совсем ничему не обученный (каким он явно был обречен оставаться, если его наставником был Амос), и замыкал шествие совершенно удивительный экземпляр – высоченный худой африканец из племени хауса, которому на вид можно было дать все сто десять лет, одетый в белый пиджак и шорты, на голове – здоровенный поварской колпак с неровно вышитыми впереди буквами «В. С».

– Так вот, – сурово произнес я, – через три дня начальник администрации будет принимать здесь губернатора. Начальник хочет, чтобы мой буфетчик присмотрел за вами и проследил, чтобы все было в порядке. Если не будет порядка, губернатор сильно рассердится на администратора, и мы с администратором сильно рассердимся на вас и дадим вам пинка пониже спины.

Несмотря на мой строгий тон, они дружно заулыбались. Все четверо понимали, какая важная персона прибывает, понимали и серьезность моей угрозы. Но они оценили использованный мной шутливый оборот.

– Ну так, – продолжал я, показывая на буфетчика, – тебя зовут Амос?

– Да, сэр, – ответил он, вытянувшись в струнку.

– А тебя как звать? – обратился я к младшему бою.

– Иоанн, сэр.

– Имя повара, – извиняющимся тоном вмешался Мартин, – Иисус.

– Дружище, – отозвался я, – тебе повезло. С Пайесом и Иисусом мы не можем оплошать. Кстати, что это за диковинная вышивка у него на колпаке?

Мартин заметно смутился.

– Понимаешь, – начал он, – ему как-то удалось случайно приготовить очень хорошее блюдо, а у меня в одном журнале была фотография шеф-повара одного лондонского отеля, и чтобы поощрить его, я пообещал привезти из следующего отпуска колпак, какие носят только самые искусные повара.

– Очень благородная идея, – сказал я, – но что все-таки означают эти вышитые буквы «В. С.»?

Смущение Мартина еще больше возросло.

– Он попросил жену вышить их и очень гордится ими.

– Но что они означают? – настаивал я. Мартин совершенно смешался:

– «БиСи» – сокращение английских слов «повар Баглера».

– А он понимает, что эти буквы на колпаке означают еще «до рождества Христова» (Before Christ) и вместе с его именем «Иисус» могут вызвать смятение в умах непосвященных людей?

– Не понимает, и я не стал его просвещать, чтобы не волновать понапрасну, – ответил Мартин. – Он и без того немного не в себе.

– А сейчас, Пайес, – сказал я, – сходи за полиролем, слышишь?

– Да, сэр, – откликнулся он.

– И проследи за тем, чтобы в столовой был наведен порядок и чтобы стулья и стол были как следует отполированы. Слышишь?

– Слышу, сэр, – сказал он.

– Я хочу, чтобы стол блестел, как зеркало. И если ты не позаботишься об этом, получишь пинка ниже спины.

– Да, сэр.

– А накануне приезда губернатора все полы должны быть чисто вымыты и вся остальная мебель отполирована. Слышишь?

– Да, сэр, – сказал Пайес.

По гордому выражению его лица было видно, как он предвкушает свое участие в столь важном событии и возможность командовать своими соотечественниками.

Мартин наклонился и прошептал мне на ухо:

– Этот младший бой – из племени ибо.

Надо сказать, что люди этого племени славятся своей смекалкой; приходя в Камерун из Нигерии, они околпачивали камерунцев, после чего уходили обратно через границу. А потому камерунцы относились к ним с великим недоверием и отвращением.

– Пайес, – сказал я, – этот младший бой – из племени ибо.

– Я знаю, сэр, – ответил Пайес.

– Так что последи, чтобы он работал как следует, но чересчур не нажимай на него, потому что он ибо. Слышишь?

– Да, сэр.

– Отлично, – сказал я и распорядился совсем по-хозяйски: – Теперь принеси еще пива.

Вся компания прошагала на кухню.

– Слушай, – восхищенно произнес Мартин, – у тебя здорово получается, верно?

– В жизни не занимался такими делами, – отозвался я. – Однако тут не требуется большое творческое воображение.

– Боюсь, его-то мне и не хватает, – заключил он.

– Не могу с тобой согласиться, – возразил я. – Человека, которому достало выдумки привезти своему повару колпак мастеров кулинарного искусства, никак не назовешь тупицей.

Мы добавили пива, и я попытался представить себе, каких еще катастроф следует опасаться.

– Сортир действует? – подозрительно осведомился я.

– Полный порядок, – ответил Мартин.

– Так проследи, ради Бога, чтобы твой младший бой не вздумал им воспользоваться, – сказал я, – во избежание повторения того случая, про который ты мне рассказал. А теперь разошли приглашения, как мы договорились, и около шести я приду, и мы проведем военный совет.

– Отлично, – отозвался Мартин и ласково похлопал меня по плечу. – Не знаю, что бы я стал делать без тебя. Даже Стэндиш не сумел бы все так замечательно организовать.

Он подразумевал своего помощника, который в это время парился в горах к северу от Мамфе, разбираясь в проблемах отдаленных деревень.

Я поспешил вернуться в шатер к своему горластому семейству. Визит к Мартину выбил меня из собственного графика, и теперь детеныши шимпанзе кричали, требуя еды, дикобразы грызли прутья своей клетки, и галаго негодующе смотрели на меня огромными глазами, устав дожидаться мисок с мелко нарезанными фруктами.

В шесть часов я прибыл в резиденцию начальника окружной администрации. Там была уже Мэри Стэндиш – молодая миловидная женщина, склонная к полноте и наделенная весьма спокойным нравом. Из каких-то закоулков Большого Лондона Стэндиш перенес ее прямо в Мамфе, она жила здесь всего полгода, но это было такое милое и кроткое создание и она воспринимала все и всех с таким спокойствием и добродушием, что казалось – приди к ней с дикой головной болью, и ее маленькая пухлая ручка, коснувшись вашего лба, произведет такое же действие, как носовой платок, смоченный одеколоном.

– Джерри, – приветствовал меня тонкий голосок, – это так интересно, ты согласен?

– Для тебя – возможно, – ответил я, – но для Мартина – мука мученическая.

– Но ведь сам губернатор! Может быть, это обернется повышением для Мартина, а там и для Алека.

– Если все организовать как следует, – сказал я. – Мы собираем военный совет именно для того, чтобы предупредить какие-либо происшествия. Сама знаешь, с Мартином вечно что-нибудь случается…

Решив, что я приготовился рассказать ту жуткую историю с уборной, Мартин замахал руками, чтобы остановить меня, и конечно же сшиб со стола свой стакан с пивом.

– Виноват, сэр, – сказал Амос.

У камерунцев восхитительная привычка говорить «виноват, сэр», когда с вами случается неприятность, как будто это их вина. Например, вы, идя во главе колонны носильщиков, споткнулись в лесу о корень и ушибли колено, тут же одно за другим зазвучат «виноват, сэр», «виноват, сэр», «виноват, сэр», отдаваясь, словно эхо, до самого конца колонны.

– Поняла, о чем я говорю? – повернулся я к Мэри, меж тем как Амос вытирал пол и подавал Мартину другой стакан.

– Поняла, – откликнулась она.

Ожидая, когда придут остальные, мы задумчиво потягивали пиво и слушали, как в реке в ста метрах внизу кряхтят, ревут и фыркают бегемоты.

Наконец явился Макгрэйд, ирландец могучего телосложения, с пламенной шевелюрой и ярко-голубыми глазами, обладатель прелестного ирландского акцента, мягкого как бархат. Водрузив свою тушу на стул, он схватил стакан Мартина, сделал добрый глоток и сказал:

– Значит, ожидаешь королевского визита?

– Что-то вроде того, – ответил Мартин. – И верни мне, пожалуйста, мое пиво, я в нем остро нуждаюсь.

– Он прибудет по суше? – тревожно осведомился Макгрэйд.

– Наверно. А что?

– А то, что наш старый мост долго не протянет. Боюсь, если он пойдет через мост, придется нам хоронить его здесь.

Речь шла о переброшенном в начале века через реку железном висячем мосте. Я сам не раз ходил по нему и знал, что он весьма ненадежен, но только этим путем мог я попасть в лес, а потому всегда следил за тем, чтобы носильщики шли по одному. Кстати, пророчество Макгрэйда оправдалось: через несколько месяцев спустилась с гор, неся на голове мешки с рисом, группа африканцев, которые двинулись через мост все разом, и он не выдержал такой нагрузки, так что люди полетели вниз в ущелье глубиной около трех десятков метров. Но африканцы чем-то похожи на греков, они спокойно относятся к неожиданным инцидентам такого рода. Ни один носильщик не пострадал, и только потеря риса вызвала у них досаду.

– Но как же он попадет к нам с той стороны? – Мартин беспокойно посмотрел на нас. – Его ведь сопровождают носильщики.

Макгрэйд наклонился и погладил его по голове:

– Я пошутил. Все дороги и все мосты, по которым он должен пройти, чтобы попасть сюда, в полном порядке. Хочешь, чтобы работа была выполнена качественно, поручи ее ирландцу.

– Ну вот, – заметил я, – теперь среди нас есть еще и католик, в дополнение к Пайесу и Иисусу.

– А ты, – сказал Макгрэйд, нежно улыбаясь мне и ероша свою рыжую шевелюру, – чертов языческий зверолов, вот ты кто.

– А ты, – парировал я, – проводишь больше времени в твоей чертовой исповедальне, чем за ремонтом здешних отвратительных дорог и мостов.

В эту минуту появился Робин Гэртон – смуглый коротыш с орлиным носом и большими карими глазами, от мечтательного выражения которых вам казалось, что его мысли витают где-то очень далеко. На самом деле это был, как и все сотрудники «Объединенной Африканской компании», с коими я встречался, весьма проницательный деятель. Он не открывал рта без крайней нужды, обычно сидел с таким видом, словно погрузился в транс, чтобы вдруг тихим голосом жителя северной Англии выдать краткое, умное, дельное замечание, подытоживая все, о чем полтора часа спорили другие. Это производило ошеломляющее впечатление.

Робин сел, приняв элегантную позу, согласился выпить стакан пива и обвел присутствующих взглядом.

– Правда, это интересно? – горячо произнесла Мэри. Робин сделал глоток и важно кивнул.

– Насколько я понимаю, нас пригласили сюда, чтобы мы выполнили за Мартина его работу.

– Ну, знаешь, – возмутилась Мэри.

– Если ты явился сюда в таком настроении, лучше сразу уходи, – сказал Мартин.

– Мы все уйдем, когда кончится пиво, – возразил Макгрэйд.

– Как понимать твои слова насчет того, чтобы выполнить за меня мою работу? – осведомился Мартин.

– А вот как, – ответил Робин. – Я приношу гораздо больше пользы здешнему люду, продавая им бобы в банках и расписанные самолетами хлопчатобумажные ткани, чем ты, когда носишься кругом и вешаешь налево и направо людей за убийство своих бабушек, которые, надо думать, ничего, кроме смерти, не заслуживают.

– С того дня, как меня прислали сюда, еще никого не повесил, – заявил Мартин.

– Удивительная новость, – откликнулся Робин. – Ты так скверно управляешь этим округом, что я думал – ни одна неделя не обходится без виселицы.

Послушать их, можно было подумать, что они ненавидят друг друга, на самом же деле они были закадычные друзья. Живя в таком маленьком европейском коллективе, следовало уметь ладить с людьми одного с тобой цвета кожи. И не из-за каких-то расовых барьеров, просто в ту пору многочисленные весьма умные африканцы, живущие в Мамфе или посещающие этот городок, с присущим им тактом избегали смешиваться с белыми, чтобы не создавать тягостных для обеих сторон ситуаций.

Чувствуя, что самое время призвать собравшихся к порядку, я вооружился бутылкой и постучал ею по столу. Из кухни донеслись дружные возгласы: «Да, сэр», «Иду, сэр».

– Первый разумный поступок с той минуты, как я пришел, – заметил Робин.

Появился Пайес, неся на подносе подкрепление, и когда все стаканы были наполнены, я объявил:

– Прошу собравшихся соблюдать порядок.

– Господи, – мягко произнес Робин, – какие диктаторские замашки.

– Дело в том, – продолжал я, – что хотя мы все знаем Мартина как чудеснейшего парня, он никуда не годится как начальник окружной администрации и, что еще хуже, совершенно лишен светского лоска.

– Что верно, то верно, – жалобно подтвердил Мартин.

– Абсолютно справедливое суждение, – сказал Робин.

– А я считаю, что вы слишком жестоки по отношению к Мартину, – возразила Мэри. – По-моему, он очень хороший администратор.

– Ладно, – поспешил я вмешаться, – не будем уточнять. Цель настоящего военного совета заключается в следующем. Пока Мартин займется наведением порядка в округе, мы возьмем на себя заботу о приеме гостя, чтобы все прошло без сучка без задоринки. Для начала я осмотрел дом и назначил Пайеса руководить обслугой Мартина.

– Это один из тех редких случаев, когда тебя на миг посещают гениальные мысли, – заметил Макгрэйд. – Что можно объяснить только наличием крохотной капли ирландской крови в твоих венах. Я давно завидую тебе, что ты обзавелся таким буфетчиком.

– И продолжай завидовать, – отозвался я. – Тебе не удастся его заполучить. Я слишком дорожу им. Теперь – о еде. Тут, я думаю, мы можем положиться на помощь Мэри.

Мэри зарделась как розовый бутон.

– Конечно, конечно, – сказала она. – Все будет сделано. Что у тебя намечено?

– Мартин, – поинтересовался я, – насколько я понимаю, он задержится здесь всего на один день, так что нам следует предусмотреть только три трапезы. В котором часу он прибывает?

– Думаю, что-нибудь около семи-восьми часов, – ответил Мартин.

– Ясно, – заключил я. – Что ты можешь предложить, Мэри?

– Ну, авокадо сейчас очень хороши, – ответила она. – Если фаршировать их креветками и приготовить соответствующую приправу – у меня как раз есть рецепт…

– Мэри, дорогая, – перебил ее Робин. – У меня нет на складе консервированных креветок, и, если ты полагаешь, что ближайшие два дня я стану бродить по колено в воде с сеткой для ловли креветок, подвергая себя опасности атак со стороны бегемотов, ты глубоко заблуждаешься.

– Ладно, – вмешался я, – остановимся просто на авокадо. Что он предпочитает – чай или кофе?

– Право, не знаю, – сказал Мартин. – Понимаешь, мы в тот раз не успели поближе узнать друг друга, так что я ничего не могу сообщить о его вкусах.

– Хорошо, приготовим и то и другое.

– И еще, – взволнованно добавила Мэри, – что-нибудь простенькое – омлет, например.

Мартин сосредоточенно записывал все в блокнот.

– Ну и хватит ему на первых порах, – сказал я. – Очевидно, тебе надлежит провести его по городу, познакомить с обстановкой?

– Да, – ответил Мартин, – с этим все будет в порядке. Мы все наклонились и пристально посмотрели на него.

– Ты уверен? – спросил я.

– Конечно, уверен. Честное слово, тут я все подготовил. Вот только этот чертов прием…

– Ясно, – продолжал я. – Вероятно, он пожелает также проверить некоторые окрестные селения?

– Обязательно, – подтвердил Мартин. – Он обожает всюду совать свой нос.

– В таком случае, я предложил бы ленч на природе. Не станет же человек требовать от ленча на природе таких же яств, как в роскошном ресторане?

– В этой глуши, – вступил Робин, – все наши трапезы подобны ленчам на природе, так что вряд ли он сильно удивится.

– Я позабочусь о ленче, – заверила Мэри. – У меня есть козий окорок, его можно есть холодным. А еще могу предложить латук. Наш бой, бедняга, забыл поливать его, так что почти весь урожай пропал, но, думаю, двух уцелевших пучков нам хватит. Они малость вялые, но все-таки годятся для салата.

Мартин и это старательно записал.

– А что на десерт? – беспокойно осведомился он.

– Что вы скажете о сур-сур? – предложил я.

Так мы называли диковинный плод, похожий на шишковатую дыню с белой сочной мякотью. Если взбить эту мякоть, получалось освежающее блюдо с нежным лимонным привкусом.

– Отлично, – заключила Мэри. – Прекрасная идея.

– Ну так, с завтраком и ленчем все ясно, – продолжал я. – Дальше у нас идет обед, чрезвычайно важное мероприятие. Я обнаружил, что у Мартина роскошная столовая.

– У Мартина есть столовая? – удивился Макгрэйд.

– Ну да, и притом совершенно роскошная.

– Но тогда почему, – осведомился Макгрэйд, – в тех редких случаях, когда этот скряга приглашает нас отобедать, мы вынуждены есть на веранде, точно какие-нибудь бродячие протестанты?

– Сейчас не время выяснять, что и почему, – сказал я, – лучше пойдем посмотрим.

И мы торжественно проследовали в столовую. Я с удовольствием отметил, что Пайес (когда он только успел?) уже отполировал стол и стулья до блеска. Столешница отражала ваше лицо так, словно вы смотрели на поверхность тихого пруда с коричневой водой.

– О, восхитительно! – воскликнула Мэри. – Мартин, ты никогда не говорил нам, что у тебя есть такая комната.

– Стол действительно великолепный, – заметил Макгрэйд, ударяя по нему кулачищем с такой силой, что я испугался, как бы столешница не раскололась пополам.

– Право, здесь можно устроить замечательный обед, – сказала Мэри. – Изумительнаяобстановка. Сюда бы еще канделябры.

Только я собрался призвать ее не усложнять наши проблемы, как Робин вдруг объявил:

– У меня есть четыре штуки. Мы удивленно воззрились на него.

– Конечно, – продолжал он, – они не серебряные и не очень шикарные, но это вполне приличная бронза, я купил их в Кано. Их не мешает почистить, а так-то смотрятся недурно.

– Чудесно, – просияла Мэри. – Обед при свечах! Он будет доволен.

– Если почтенному ирландскому католику дозволено вставить словечко в трескотню говорливых язычников, – сказал Макгрэйд, – хотел бы задать один вопрос.

Мы выжидательно посмотрели на него.

– Откуда мы возьмем свечи?

– Боже, я совсем не подумала об этом, – всколыхнулась Мэри. – Нельзя же ставить канделябры без свечей.

– Хотел бы я знать, почему это люди всегда склонны недооценивать мой интеллект, – сказал Робин. – Я купил канделябры потому, что они мне понравились и я собирался пользоваться ими. Дом, который я сейчас занимаю, не располагает к подобного рода средневековому шику, однако я предусмотрительно запасся значительным количеством свечей, и они постепенно тают в шкафу с тех пор, как меня перевели в Мамфе. Если они еще не расплавились совершенно, не слились в один комок, может быть, нам удастся еще спасти две-три штуки. Словом, предоставьте мне заняться этой проблемой.

Зная Робина, мы не сомневались, что свечи вовсе не обратились в сплошной безобразный ком стеарина; я был уверен, что он проверяет их не меньше четырех раз в день.

– Ну так, Мэри, – сказал я, – ты возьмешься украсить столовую цветами?

– Украсить цветами? – опешил Мартин.

– А как же, – откликнулся я. – Несколько букетиков бегонии или каких-нибудь других цветов, развешанных на стенах, придадут нарядный вид помещению.

– Вот это как раз сейчас непросто, – сообщила Мэри. – С цветами дело плохо обстоит. Разве что гибискус…

– Пресвятая Дева, – сказал Макгрэйд, – этот чертов гибискус все время окружает нас. Ничего себе украшение. Это все равно что превратить дом в чертовы джунгли.

– Ладно, – вступил я. – У меня есть охотник, мастер лазить на деревья, и на днях он принес мне не только животных, но и чудесную орхидею, которую сорвал на самой макушке. Я вызову его и пошлю в лес, пусть поищет для нас орхидеи и еще что-нибудь. А ты, дорогая Мэри, украсишь ими помещение.

– О, я обожаю это занятие, – ответила Мэри. – И если будут орхидеи, получится просто замечательно.

Мартин продолжал лихорадочно черкать что-то в своем блокноте.

– Ну, – обратился я к нему, – что у нас уже сделано?

– Значит, так, – сообщил он, – мы проверили кровати и прочую мебель, решили вопрос с обслугой и с завтраком. Мэри организует ленч на природе и займется цветами, вот пока и все.

– Напитки, – сказал я.

– Не вижу причин для беспокойства, – заявил Робин. – Поскольку в моем распоряжении единственная торговая точка, снабжающая вас этим товаром, я давно установил, что Мартин – запойный пьяница, и могу с точностью до одной бутылки сказать, чем он располагает.

Он поглядел меланхолично на свой пустой стакан и добавил:

– Никогда не любил скупердяев.

– Остановись, ради Бога, – взмолился Мартин. – Если хочешь еще пива, позови Амоса.

– Тише, дети, – вмешался я. – Вернемся лучше на веранду и попробуем перекричать занятых брачными играми бегемотов – нам еще предстоит обсудить самое важное.

Возвратясь на веранду, мы наполнили наши стаканы и с минуту посидели молча, слушая чудные звуки вечернего африканского леса. В воздухе мелькали изумрудно-зеленые светлячки, цикады и сверчки исполняли сложные фуги, время от времени со дна ущелья к нам доносилось хрюканье, мычанье или рев бегемота.

– Если я верно представляю себе вашу психологию, заблудшие, нечестивые протестанты, – произнес Макгрэйд, опустошая свой стакан и ставя его на стол с явной надеждой на добавку, – то под самым важным вы подразумеваете обед.

– Вот именно, – дружно ответили мы с Мартином.

В таком отдаленном поселении, как Мамфе, когда прибывало высокопоставленное лицо вроде губернатора, само собой полагалось приглашать на обед всех белых жителей.

– И я думаю, Мэри тут проявит себя в полном блеске, – продолжил я.

– Конечно, конечно, – отозвалась Мэри. – Можете положиться на меня. Сколько блюд должно быть – четыре, пять?

– Не желая останавливаться на оскорбительном выпаде этого католика, – сказал Робин, – выскажусь по существу. Должен признаться, поскольку река сильно обмелела и пароход не пришел, у меня с запасами не густо. Но если предвидится участие Макгрэйда в этом обеде, предлагаю выделить ему тарелку сладкого картофеля. Насколько я понимаю, это основная пища большинства ирландских католиков.

– Уж не хочешь ли ты сказать, что я страдаю ожирением? – спросил Макгрэйд.

– Нет, – ответил Робин, – ты страдаешь словоблудием.

Я стукнул по столу бутылкой.

– Призываю к порядку! Мы собрались здесь не затем, чтобы обсуждать физические и духовные изъяны друг друга, нам нужно разработать меню.

– Ну так, – сказала Мэри, – думаю, нам следует начать с закуски. Что-нибудь аппетитное, возбуждающее вкусовые сосочки.

– Господи, – произнес Макгрэйд, – я живу здесь уже три года и за все это время ничто не возбуждало меня и мои сосочки.

– Но если у нас будут канделябры и все такое прочее, то и пища должна быть соответствующая, – настаивала Мэри.

– Сердце мое, – сказал Макгрэйд, – я всецело согласен с тобой. Но поскольку здесь нет продуктов, я просто не представляю себе, как ты приготовишь пять блюд, если этот ублюдок из «Объединенной Африканской компании» посадил свой пароход на мель и может предложить нам разве что пару банок консервированных бобов.

Чувствуя, что ситуация выходит из-под контроля, я опять стукнул по столу бутылкой. Тотчас из кухни донеслось дружное «да, сэр», и появились новые порции пива.

– Давайте остановимся на трех блюдах, – предложил я, – и пусть они будут возможно более простыми.

– Тогда на первое, – горячо произнесла Мэри, – подадим суфле.

– Иисус не умеет готовить суфле, – возразил Мартин.

– Кто? – удивилась Мэри.

– Иисус, мой повар.

– Впервые слышу, что твоего повара звать Иисус, – заявил Макгрэйд. – Почему ты не возвестил на весь мир, что он воскрес?

– Понимаешь, он воскрес в весьма своеобразном облике, – сообщил Робин. – Трехметрового роста африканец из племени хауса с глубокими племенными клеймами на щеках, выглядит так, словно вот-вот отдаст концы, и готовит отвратительно.

– Вот-вот, – подхватил Мартин. – Так что суфле не будет.

– Как насчет кусочка оленины? – вопросительно посмотрел на меня Робин.

– Как бы мне ни хотелось выручить Мартина, – сказал я, – не ждите, чтобы я по случаю приезда губернатора пустил под нож моих телят дукера.

– Что вы скажете о гренках с яйцом пашот? – спросил Макгрэйд, который допивал пятую бутылку пива и с трудом соображал, какую важную тему мы обсуждаем.

– Боюсь, все это недостаточно изысканно, – посчитала Мэри. – Сами знаете, губернатор любит, чтобы его обихаживали.

– Вот что, – вступил я, – вы когда-нибудь ели копченого дикобраза?

– Нет, – последовал дружный ответ.

– Так вот, это дивное блюдо, если как следует приготовить. Один охотник постоянно приносит мне дикобразов на продажу, но он ловит их этими ужасными петлями из стального тросика, которые калечат животных, а потому я покупаю их и избавляю от страданий, после чего скармливаю мясо моим животным. Однако иногда я отдаю дикобразов одному старику по имени Иосиф, – кажется, наш военный совет скоро уподобится духовному синклиту, – и он коптит мясо, используя какие-то особые, неизвестные травы и дрова. Получается нечто восхитительное.

– И ты, протестантская свинья, – возмутился Макгрэйд, – держал это в тайне от нас.

– Только потому, что на всех все равно не хватит дикобразов, – парировал я. – Но как раз сегодня мне принесли двух, которые были так сильно искалечены, что пришлось пустить их под нож. Я думал скормить моим подопечным, однако, учитывая чрезвычайные обстоятельства, мог бы передать их для обработки Иосифу, и у нас будет, что положить на гренки.

– Я все больше убеждаюсь, – объявил Макгрэйд, – что в твоих жилах есть ирландская кровь. Идея блестящая.

– Но разве можно кормить губернатора мясом дикобраза, – ужаснулась Мэри.

– Мэри, дорогая, – сказал я, – а ты не говори ему, что это дикобраз. Скажи, что это оленина. Это копчение придает мясу такой изысканный вкус, что даже губернатор не отличит его от оленины.

Мартин снова заглянул в свой блокнот.

– Хорошо, а что будет у нас напоследки?

– Могу я попросить тебя выражаться более литературным языком? – спросил Робин. – А то я сразу вспоминаю Уэртинг, где мне, к несчастью, довелось расти. Очевидно, ты хотел сказать: «Что у нас будет на второе и на третье?»

– Пожалуйста, перестаньте критиковать Мартина, – взмолилась Мэри. – Мы собрались, чтобы помочь ему.

Робин поднял стакан, салютуя ей.

– Пресвятая Мэри, я преклоняюсь перед тобой по ряду причин, но главная заключается в том, что я желал бы, прежде чем мы разойдемся, измерить глубины твоего неведения.

– До чего же вы, мужчины, глупы, – сердито сказала Мэри. – Я думала, нам надлежит обсудить, что еще подавать на стол.

– Давайте исходить из предположения, – вступил Макгрэйд, – что он отдаст концы после копченого дикобраза и никакие другие блюда не понадобятся.

– Ты что, – воскликнул Мартин, приняв его слова за чистую монету, – такой вариант исключается.

– Поминки, – не унимался Макгрэйд. – Ничто так не облегчает душу, как добрые ирландские поминки.

– Ну хватит, – сказал я. – Помолчите и послушайте меня. Итак, мы начинаем копченым дикобразом. Затем – тушеное мясо с арахисовым соусом.

Общий стон.

– Но мы только и едим, что арахис, – заявил Робин. – Это наша основная пища.

– Да нет же, – горячо возразил Мартин. – Я недаром купил Иисусу поварской колпак.

Мясо с арахисовым соусом в чем-то похоже на ирландскую тушеную баранину с луком и картофелем. Тушите любое мясо, каким располагаете, поливаете густым соусом из дробленых земляных орехов и подаете вместе с маленькими порциями различного гарнира. Может получиться очень вкусно, а может и так, что в рот не возьмешь.

– Что ж, – заключил я, – если Иисус мастер готовить мясо с арахисом, то Пайес бесподобно делает гарниры. Стало быть, проблема главного блюда решена.

– Ну а на сладкое чем мы богаты? – осведомился Робин. Мы подумали, посмотрели друг на друга.

– Придется, пожалуй, обратиться к испытанной, старой палочке-выручалочке, – безнадежно молвила Мэри.

– Ясно, – сказал Макгрэйд. – Фруктовый салат.

Это блюдо тоже было непременной частью нашего стола.

– Да, пожалуй, ничего другого не остается, – уныло протянул Робин.

– Как раз сейчас поспело много чудесных фруктов, – сказала Мэри. – Постараемся придумать что-нибудь совсем особенное.

– Отлично, – подвел я итог. – Значит, с этим вопросом мы разобрались.

– Дальше – чай и кофе на веранде, после чего постараемся возможно раньше уложить старую перечницу в постель, – добавил Макгрэйд.

– Надеюсь, – сурово произнес Мартин, – ты не станешь слишком напиваться, не позволишь твоей ирландской натуре проявиться во всей красе. Это может весь вечер испортить.

– Я буду образцом пристойности, – заверил Макгрэйд. – Вы сможете невооруженным глазом наблюдать нимб вокруг моей головы, когда, я стану рассказывать ему о всех развалившихся мостах и о дорогах, нуждающихся в ремонте.

– Не смей говорить ничего такого, – забеспокоился Мартин. – Мой долг убедить его, что в нашем округе царит образцовый порядок.

– Подумаешь, какой дурью мы маялись тут сегодня вечером, – меланхолично заметил Робин, – невольно спросишь себя – и как только Англия ухитрялась править своей империей, если все англичане вели себя в таком духе. Тем не менее я пошел к себе готовить канделябры.

Он поднялся на ноги и вышел, однако тут же снова возник.

– Кстати, – сказал он, – у меня нет белой бабочки и фрака. Это очень важно?

– Да нет, – отозвался Мартин, – ничего страшного. Приходи в пиджаке и при галстуке, и через каких-нибудь пять минут жара все равно заставит всех рассупониться. Главное прийтиодетым по форме.

«Господи», – подумал я. Единственный галстук, которым я успел обзавестись к тому времени, лежал в чемодане в пятистах километрах от Мамфе. Впрочем, эта проблема была не такая уж сложная, и я справился с ней на следующий день.

После того как Пайес принес мне утреннюю чашку чаю и я освободил свою постель от одной белки, четырех мангустов и шимпанзенка, которые разделяли ложе со мной, как им казалось, из нежной привязанности к ним, тогда как я просто оберегал их от простуды, итак, после всего этого я велел Пайесу сходить на базар и купить мне галстук.

– Есть, сэр, – ответил он и, отдав необходимые распоряжения прочей обслуге, важно зашагал в город, чтобы вернуться через некоторое время с таким психоделическим галстуком, что это изделие, по моему мнению, могло произвести пагубное воздействие на органы зрения губернатора. Хотя Пайес уверял меня, что выбрал самый тусклый экземпляр, и я вынужден был поверить ему на слово.

Надо ли говорить, что последующие два дня все мы жутко нервничали. Макгрэйд, который так гордился своими дорогами и мостами, обнаружил, что дорожка, ведущая к дому Мартина, изобилует рытвинами. Пришлось ему мобилизовать всех заключенных местной тюрьмы, чтобы они засыпали выбоины и обновили гравийный покров, после чего жилище Мартина вполне можно было сравнить с небольшой, но весьма шикарной загородной усадьбой. Я сходил к моему знакомому старику Иосифу и уговорил его закоптить для меня двух дикобразов, поговорил также с моим охотником, который пообещал накануне приезда губернатора сходить в лес за цветами. Робин обшарил склады «Объединенной Африканской компании» и пришел в отчаяние, не найдя ничего заслуживающего внимания; пароход так и не смог подняться вверх по реке, и негде было взять изысканные деликатесы, которые было бы не стыдно предложить губернатору. И как же он гордился, обнаружив под конец оставшиеся после его предшественника и невесть как вообще попавшие в наши края три баночки икры.

– Не знаю даже, что из этого выйдет, – заметил он, мрачно созерцая свою находку. – Эти банки пролежали здесь не меньше трех лет. Как бы нам не отравиться насмерть трупным ядом, но все-таки – икра.

Мэри, выяснив, что в доме Мартина нет ни одной вазы для цветов, догадалась сходить на базар и купить пять довольно изящных сосудов из тыквы-горлянки. Кроме того, она в сотрудничестве с Иисусом испытала полтора десятка разных способов приготовления суфле; результаты были самые плачевные, и мы безжалостно забраковали их.

Поскольку Пайес почти все время трудился у Мартина, я не сомневался, что он отлично справится со своей задачей, пусть даже Иисус воспримет это как личное оскорбление.

Вечером накануне прибытия губернатора мы снова устроили военный совет, чтобы проверить состояние наших дел, и убедились, что все идет как по маслу. Сырокопченые дикобразы пахли восхитительно. Мой друг-охотник принес из леса целую охапку орхидей и прочих растений; Мэри держала их у себя в уборной – самом прохладном помещении в доме. Отважившись на эксперимент, мы открыли одну баночку с икрой и с удивлением обнаружили, что она вполне съедобна; сверх того, Робин где-то откопал пачку мелкого печенья, которое, посчитали мы, вместе с арахисом годилось вприкуску к напиткам перед обедом. Начищенные до блеска бронзовые канделябры Робина украсили бы любую, самую роскошную столовую. Я даже позавидовал ему. Нашлись у него и свечи, притом в таком количестве, что их, как проницательно заметил Макгрэйд, хватило бы для освещения всего государства-города Ватикан.

Мы с такой страстью занялись всеми этими приготовлениями отчасти из любви к Мартину, но в такой же мере обуреваемые чувством, какое владеет детьми перед Рождеством. Изо всей нашей компании, пожалуй, я один ежедневно был занят чем-то увлекательным, поскольку мог только гадать, какими еще странными повадками удивят меня моизвери. Остальные влачили весьма тусклое существование в краю с крайне неблагоприятным климатом. А потому, хотя мы делали вид, что с ужасом думаем о предстоящем визите, и всячески проклинали высокого гостя, на самом деле все получали удовольствие от наших хлопот. Все, кроме Мартина, который с каждым часом выглядел все более несчастным.

Когда наступил решающий день, все мы как бы случайно собрались под фруктовым деревом, откуда открывался вид на подходы к резиденции Мартина. Мы нервно толковали о поведении разных животных, о росте цен на мануфактуру, о том, как непросто строить мосты, а Мэри прочла нам длинную лекцию об искусстве приготовления пищи. При этом мы совсем не слушали друг друга, так как ждали затаив дыхание появления начальства.

Наконец, к великому нашему облегчению, вдали показалась его большая роскошная машина и стремительно поднялась по дорожке к дому нашего друга.

– Слава Богу, – вымолвил Макгрэйд, – не зря я потрудился над дорожкой, эти выбоины не давали мне покоя.

Мы увидели, как выходит из дома Мартин, как выбирается из машины губернатор. Издали он походил на маленького жучка, вылезающего из большого черного кокона. Мартин выглядел безупречно. Вот он ввел губернатора в дом, и мы облегченно вздохнули.

– Я уверена,что ему понравятся авокадо, – сказала Мэри. – Представьте себе, мне пришлось перебрать сорок три штуки, отбирая самые хорошие плоды.

– И мои выбоины не подвели, – гордо повторил Макгрэйд. – Только ирландцу по плечу такая задача.

– Подожди, когда настанет очередь икры, – вступил Робин. – На мой взгляд, это будет кульминация сегодняшнего вечера.

– А как насчет копченого дикобраза? – не выдержал я.

– А мои цветы? – сказала Мэри. – Послушать тебя, Робин, так можно подумать, ты один все сделал.

– А что, – отозвался Робин, – так оно и есть, мой ум сыграл не последнюю роль.

После чего мы разошлись по домам, где нас ожидал поздний завтрак. До самого вечера мы ничем не могли помочь Мартину, однако, зная его добросовестность, не сомневались, что губернатор вряд ли найдет к чему придраться в деятельности начальника окружной администрации.

В пять часов (меня только что укусила за палец негодующая сумчатая крыса, которую я осматривал, проверяя – не беременна ли она) у самого моего локтя материализовался Пайес.

– Сэр, – сказал он.

– Ну что там еще, – отозвался я, облизывая кровоточащий палец.

– Ванна готова, сэр.

– Какая, к черту, может быть ванна в это время дня? Я совершенно забыл, какое важное событие ждет меня. Пайес удивленно посмотрел на меня.

– В шесть часов вам надо быть в доме начальника окружной администрации, сэр, – сказал он.

– Черт возьми, совсем из головы вылетело. Ты приготовил мне одежду?

– Да, сэр. Младший бой погладить ваш брюки. Чистая рубашка, сэр. Пиджак готов и галстук тоже.

– Силы небесные, – выдохнул я, поймав себя на оплошности. – Кажется, я не привез с собой носков.

– Я купить вам носки, сэр, на базар, сэр, – ответил Пайес. – Я почистить ваш ботинки.

Неохотно оторвавшись от своих исследований, я отправился принимать ванну в этаком парусиновом гробу, наполненном теплой водой. Несмотря на это омовение и на близость вечера, после ванны я продолжал обливаться потом. Шлепнулся на стул, надеясь хотя бы немного остыть и поразмыслить о том, что мне предстояло. От ужасающей перспективы, открывшейся мысленному взору, меня бросило в дрожь.

– Пайес! – крикнул я.

– Сэр, – отозвался он.

– Принеси чего-нибудь выпить.

– Пива, сэр?

– Нет, – сказал я, – хорошую порцию виски с водой. Подкрепившись, я малость повеселел. Тщательно

оделся; правда, из-за жары и пота прекрасно выстиранная жемчужно-белая рубашка почти сразу стала серой и влажной. Купленные Пайесом цветастые носки образовали чудовищное сочетание с галстуком. Пиджак я не стал надевать, только накинул на одно плечо, зная, что в конце подъема к дому Мартина буду выглядеть, словно тюлень, поднявшийся из глубины вод. Пайес сопровождал меня.

– Ты уверен, что все в порядке? – осведомился я.

– Да, сэр, – ответил он. – Но бои наш администратор совсем плохой бои.

– Знаю. Потому и поручил тебе заняться этим делом.

– Да, сэр. Пожалуйста, сэр. Иисус помешаться. «Господи, – подумал я, – что там еще приключилось?»

– Что ты хочешь этим сказать? – спросил я.

– Он хороший человек, – серьезно сказал Пайес. – Но он старый человек, и, когда нужно делать такой вещи, он помешаться.

– Ты хочешь сказать, он чего-то боится?

– Да, сэр.

– И ты думаешь, он может приготовить плохую еду?

– Да, сэр.

– И как же ты предлагаешь нам поступить?

– Я послать туда наш повар, сэр, – сказал Пайес. – Он помогать Иисусу, и тогда Иисус быть в порядке.

– Отлично, – отозвался я. – Прекрасная идея. Пайес гордо улыбнулся. С минуту мы шли молча.

– Пожалуйста, сэр.

– Что тебе? – раздраженно спросил я.

– Еще я послать наш младший бой, сэр. Тот младший бой хороший, но Амос его не учить.

– Замечательно. Я предложу премьер-министру включить тебя в список кандидатов на награды по случаю Нового года.

– Спасибо, сэр.

Конечно, он ничего не понял из моей тирады, однако воспринял ее как полное одобрение решений, принятых им по собственному почину.

Когда мы дошли до резиденции Мартина, Пайес, облаченный в нарядную униформу с латунными пуговицами, за которую я уплатил непомерную цену и которой ему так редко доводилось похвастаться, покинул меня и удалился в сторону кухни.

Парадная дверь была открыта, и рядом с ней стоял мой младший бой в тщательно выстиранных и выглаженных шортах и жакете, способных поспорить белизной с девственной швейцарской лыжной трассой.

– Здравствуйте, сэр, – приветствовал он меня с лучезарной улыбкой.

– Здравствуй, Бен, и постарайся как следует поработать сегодня вечером, не то я убью тебя завтра.

– Да, сэр, – продолжал он улыбаться.

Я обнаружил, что по причине медлительности, с которой я принимал ванну, подкреплялся виски и облачался в совершенно не подходящую к местному климату одежду, остальные опередили меня и успели разместиться на веранде.

– О, – воскликнул Мартин, живо вставая со стула и устремляясь мне навстречу, – я уже думал, ты не придешь.

– Дружище, – прошептал я, – разве мог я бросить тебя в беде.

– Позволь представить тебя. – Он подвел меня к собравшейся компании: – Мистер Федэстэн Хью, губернатор.

Мистер Федэстэн был мелковатый мужчина с лицом, напоминающим скверно приготовленный мясной пирог, редеющей седой шевелюрой и светло-голубыми острыми глазами. Поднявшись со стула, он поздоровался со мной, и сила его рукопожатия поразила меня, потому что с первого взгляда он показался мне бесцветным субъектом из тех, что отличаются скорее политическим нюхом, чем глубокой интуицией.

– А, Даррелл, – сказал он, – рад познакомиться.

– Простите, сэр, за опоздание, – ответил я.

– Ничего, ничего. Садитесь. Я уверен, что у Баглера здесь припасено для вас что-нибудь выпить, верно, Баглер?

– Да-да, сэр, конечно. – Мартин хлопнул в ладони, и с кухни донеслось дружное «да, сэр».

Вслед за чем, сверкая латунными пуговицами, на веранде появился Пайес.

– Сэр? – обратился он ко мне таким тоном, точно впервые увидел меня.

– Виски с водой, – сухо распорядился я, как это принято в обращении к слугам, полагая, что прибывший из Нигерии губернатор оценит мою верность британским обычаям.

Затем я быстро обвел взглядом лица собравшихся. Мэри, с широко раскрытыми глазами, ловила каждое слово губернатора. Казалось, над головой ее светятся неоновые буквы: «Уповаю на повышение моего мужа». Робин глянул на меня, подняв брови, после чего погрузился в характерное для него состояние, подобное трансу. Исполненный самодовольства Макгрэйд доброжелательно улыбнулся мне.

На длинной кушетке лежали в беспорядке галстуки и пиджаки, и от реки тянуло подобием прохладного ветерка.

– Простите, сэр, – обратился я к губернатору, – вы не станете возражать, если я, по местному обычаю, сниму пиджак и галстук?

– Конечно, конечно, – отозвался губернатор. – Забудьте об условностях. Я только что говорил Баглеру – это чисто рутинное мероприятие. Я выезжаю раз-другой в году, чтобы быть в курсе, чем тут занимаются мои парни. Проследить, чтобы они не набедокурили.

С великим облегчением я освободился от пиджака и от галстука всех цветов радуги и швырнул их на кушетку. Пайес подал мне заказанное виски и удалился, не дожидаясь слов благодарности. В Западной Африке не было принято говорить «спасибо» слугам. А также звать их по имени. Вы просто хлопали в ладони и кричали: «Бой!»

Мое появление временно нарушило течение беседы. Было очевидно, что первенство принадлежит губернатору и никто не смеет проявлять инициативу. Задумчиво потягивая виски с водой, я спрашивал себя: какие общие интересы могут быть у меня с губернатором? И дотяну ли я до конца этого вечера без ущерба для моих умственных способностей?

– Будем здоровы, – сказал губернатор, глядя на мой стаканчик.

– Ваше здоровье, сэр, – откликнулся я. Губернатор уселся поудобнее, утвердил свой стаканчик

на ручке кресла и обвел аудиторию взглядом, убеждаясь, что все внимают его речам.

– Как я уже говорил тут, Даррелл, перед тем как вы появились, я чрезвычайно доволен тем, что наш Баглер содержит округ в отличном порядке. Сами знаете, нам, боссам, приходится иногда выбираться из дома, чтобы удостовериться, что в округах действительно все в порядке.

Сопроводив эти слова далеко не привлекательным смешком, он сделал большой глоток.

– Вы страшно добры, сэр, – сказал Мартин. И, увидев направленный на него полный страдания, умоляющий взгляд Мэри, поспешил добавить: – Но разумеется, я не смог бы ничего добиться без помощи моего превосходного помощника.

– Не надо скромничать, Баглер, – возразил губернатор. – Что ни говори, от этих помощников не только польза, бывают и помехи.

– О, что вы, заверяю вас: Стэндиш просто молодец, – заверил Мартин и лихо взмахнул рукой, опрокидывая на колени босса миску с жареными орешками.

– Виноват, сэр, – дружно воскликнули Пайес, Амос и два младших боя, которые стояли в тени наготове, словно охотничьи псы.

Окружив губернатора и приговаривая: «Виноват, сэр. Виноват, сэр», они сгребли обратно в миску жирные орешки с чистых брюк губернатора и поспешно унесли на кухню.

– Извините, ради Бога, извините, сэр, – вымолвил Мартин.

– Пустяки, несчастный случай, – сказал губернатор, созерцая пятна на своих брюках. – С кем не бывает. А вообще-то с тобой это не первый раз, верно? Как называется то селение, где я навещал тебя?

– Верно, верно, – поспешно перебил его Мартин. – И я страшно сожалею о том случае, но то было сплошное недоразумение, понимаете. Заверяю вас, здесь уборная в полном порядке.

Макгрэйд, Робин и Мэри озадаченно переглядывались, им явно было невдомек, о чем идет речь.

– Ну ладно, – губернатор еще раз посмотрел на жирные пятна на брюках, – как я уже говорил – сдается мне, что Баглер отлично потрудился.

Он сделал паузу, отхлебнул еще джина.

– И конечно же, – обратился он к Мэри с нарочитым поклоном, – при вашей помощи и помощи вашего супруга. Да, Баглер просто молодец. Дороги и мосты, судя по всему, в превосходном состоянии.

Он поглядел на Макгрэйда.

– Спасибо, сэр, – отозвался тот с притворной учтивостью.

– И насколько я понимаю, – губернатор повернулся к Робину, – хотя вы, снабженцы, не подчиняетесь нам, боссам, именно вам мы обязаны этой изумительной икрой. Великая редкость здесь в Мамфе.

Робин кивком поблагодарил его.

– Глубоко ценю вашу высокую оценку, сэр, – сказал он. – Поскольку, как вам отлично известно, эту икру получают от неоплодотворенных осетров.

– По-моему, здесь все отлично, – объявил губернатор. – По правде говоря, эта поездка – одна из самых лучших на моей памяти, но смотрите, не перестарайтесь, как бы кто-нибудь не обиделся на вас. Ха-ха!

Мы все почтительно рассмеялись. Я внимательно следил за уровнем джина в стаканчике губернатора, ибо заранее рассчитал все с Пайесом, зная, что мы рискуем свихнуться, если такого рода беседа затянется чересчур долго. И как только босс допил последние капли, появился, блестя своими пуговицами, Пайес и доложил Мартину:

– Иисус говорит – обед готов, сэр.

– Ага, обед. – Губернатор погладил себя по животу. – Как раз то, что надо нам, вы согласны, моя леди?

Он игриво посмотрел на Мэри.

– О, конечно, – отозвалась она, волнуясь. – Я считаю, что еда играет очень важную роль, особенно в здешнем климате.

– По правде говоря, – заявил Робин, направляясь вместе со всеми в столовую, – я всегда полагал, с биологической точки зрения, что еда играет важную роль в любом климате.

К счастью, губернатор не слышал это его утверждение. Мартин схватил меня за плечо и лихорадочно прошептал на ухо:

– Как их рассадить?

– Посади Мэри у одного конца стола, губернатора у другого.

– Хорошо, – сказал он. – И мне пришла в голову отличная мысль.

– Господи, – выдохнул я. – Что еще ты придумал?

– Не беспокойся, все в полном порядке. Просто вы все так здорово помогли мне, и я захотел сам хоть что-то придумать. Я наладил опахало, и сын Амоса на кухне будет дергать за веревочку, чтобы воздух в столовой был посвежее.

– А мы явно хорошо действуем на тебя, Мартин. Глядишь, в конце концов ты станешь мастак по части проведения приемов. Ладно, ступай проследи, чтобы все заняли положенные места.

– Беда в том, что нас нечетное число, – сказал Мартин.

– Ничего. Главное – посадить Мэри у одного конца, а губернатора у другого, остальных рассаживай так, чтобы казалось, будто нас целая куча.

Ничего не скажешь – столовая выглядела великолепно. Стол и стулья при свечах поблескивали, точно свежие каштаны. Три канделябра выстроились по центру стола, четвертый стоял на массивном буфете. Пайес славно потрудился. Приборы и фарфор сверкали. «Если губернатор не придет в восторг, – подумал я, – значит, его вообще ничем не поразишь».

Мы заняли места, и Пайес, который явно верховодил Амосом и младшим боем Иоанном, разнес всем напитки.

– Видит Бог, – произнес губернатор, глядя на поблескивающие канделябры, полированный стол и плавно покачивающееся опахало, – ты здесь недурно устроился, Баглер, а? Не дом, а правительственная резиденция, а?

– Ну что вы, сэр, – поспешно отозвался Мартин, явно испугавшись, что губернатор подозревает его в чрезмерной расточительности. – Мы совсем не каждый день обедаем вот так. Обычно едим в обстановке, которую я назвал бы походной, если это вам что-то говорит. Но сегодня особый случай.

– Совершенно верно, – сказал губернатор. – Я тебя отлично понимаю.

Пайес, с почтительными манерами, не хуже старшего официанта какого-нибудь роскошного лондонского ресторана, подал квадратные ломтики копченого дикобраза на гренках.

– Силы небесные, – воскликнул губернатор, – что это такое?

С языка Мартина, чьи нервы явно были на пределе, едва не сорвалось «дикобраз», но Мэри опередила его.

– А вот вы отведайте и попробуйте угадать, – произнесла она спокойным, безмятежным голосом.

Дикобраз был, в чем я не сомневался, великолепен. Губернатор уписывал его с явным удовольствием.

– Ха! – вымолвил он, управившись со своей порцией. – Меня не проведешь! Оленина – точно?

Облегчение, написанное на лице Мартина, чуть все не испортило, но Мэри снова пришла на выручку.

– Надо же – в самую точку попали. Мы-то думали, вам ни за что не угадать, ведь она приготовлена особым способом.

– Меня такими штуками не проведешь, – приосанился губернатор. – Не забывайте, когда-то и я был помощником начальника окружной администрации, ел в походной обстановке и вел самый простой образ жизни. Чего только не приходилось есть. Мясо здешних антилоп ни с чем не спутаешь, но должен признать, что это замечательно приготовлено.

– Могу вам сообщить, – вступил я, – что мы иногда воздаем должное этому блюду, и Мартин молодец – он отыскал тут одного человечка, который знает специальный рецепт и умеет отлично коптить мясо. Так что в тех редких случаях, когда удается добыть оленину, Мартин любезно делится с нами, чтобы все могли насладиться.

Пока длилась эта довольно хитрая беседа, на столе перед Мэри появилось огромное блюдо с тушеным мясом под ореховым соусом, а на всем протяжении сверкающего стола возникло два десятка тарелочек с различным гарниром. Картина была великолепная.

– К сожалению, сэр, мы не смогли придумать ничего, кроме этого мяса с соусом, – заявил Мартин, с присущей ему склонностью извиняться авансом, открывая тем самым дверь для выражений недовольства противной стороне. – Но обычно мой повар превосходно готовит это блюдо.

– Знаю, знаю, есть склонность чересчур налегать на него, – отозвался губернатор. – Хотя, по правде говоря, считаю это блюдо очень хорошим, весьма питательным.

Мэри разложила тушеное мясо с рисом по тарелкам, которые Амос и Пайес торжественно расставили перед нами. Затем началась этакая игра в шахматы, когда мы сами стали выбирать себе гарниры.

Губернатор добавил к горке мяса на своей тарелке четыре больших куска розовой папайи и удовлетворенно посмотрел на этот натюрморт.

– Замечательно, – заключил он. – Просто замечательно.

Лицо Мартина малость просветлело, так как он знал, что мой повар помогал Иисусу готовить это блюдо, а потому можно было надеяться на отличный результат.

Мэри, соблюдая этикет, посмотрела на губернатора, тот важно кивнул, и она взялась за ложку и вилку. Босс следовал ее примеру, тут и мы вооружились и атаковали тарелки. Опахало над нами покачивалось, тихо поскрипывая и обдавая нас жарким дуновением.

– В жизни не ел такого вкусного мяса под ореховым соусом, – заметил губернатор, проглотив изрядный кусок.

Сидящий напротив меня Мартин сиял.

– Мартин – прекрасный организатор, – сказал Макгрэйд.

– Это точно, – подхватил Робин. – Я согласен с тобой. Боюсь, на этот раз я всех подвел.

– Подвел? – спросил губернатор. – В каком смысле подвел?

– Дело в том, что мы могли бы приготовить для вас куда более роскошную трапезу. К сожалению, река сильно обмелела, и пароход с продуктами не дошел до нас. Так что бедняга Мартин сделал все, что только мог при таких обстоятельствах.

– Да-да, – сказала Мэри. – Мы так надеялись, что сможем предложить вам действительнохорошую трапезу.

– Ерунда, – протестующе взмахнул руками губернатор. – Ерунда – обед превосходный.

Мартин окончательно расслабился.

– Скажите-ка, Даррелл, – обратился ко мне губернатор, – вы зверолов, насколько мне известно.

– Да, сэр, – ответил я.

– Но вряд ли здесь водится много разной живности? Пока мы выпивали на веранде, я заметил, как Пайес тихо и незаметно снял с кресла губернатора одного богомола и одного геккона.

– Когда я был помощником администратора и бродил по лесу, – продолжал губернатор, – ни черта не видел.

– О, здесь поразительно много животных, если знать, где искать, сэр, – сказал я. – Вот на днях я прямо в саду Мартина поймал диковинный экземпляр. Здесь богатейший животный мир, только не ленись искать.

– Удивительно, – пробурчал губернатор, заталкивая в рот очередной кусок мяса с ореховым соусом. – Никогда бы не подумал, учитывая такую близость этих мест к цивилизации, так сказать.

В эту минуту послышался такой звук, будто кто-то сломал хребтину кита, сопровождаемый шумом, подобным шелесту миллионов сухих листьев под ураганным ветром, и опахало шлепнулось прямо на стол, совершенно накрыв одним концом высокого гостя.

К счастью, опахало погасило свечи, так что обошлось без пожара, однако в гуще напоминающих балетные пачки пальмовых листьев обосновались чрезвычайно интересные образчики местной фауны, обитающей вблизи от цивилизации.

Эффект происшедшего был весьма впечатляющим.

– О Боже мой, Боже мой! – вскричала Мэри и вскочила на ноги, изменяя своему обычно спокойному нраву и опрокидывая свой джин с тоником.

– Почему ты не дал мне проверить его, ублюдок несчастный! – взревел Макгрэйд.

– Бывают времена, когда я начинаю сомневаться в твоих способностях, Мартин, – сурово заметил Робин.

– Извините, ради Бога, извините, сэр, – взмолился Мартин, обращаясь к скрытому под листьями боссу. – Просто не знаю, как мне оправдаться перед вами.

Беднягу Мартина била дрожь.

Сухие пальмовые листья снова зашуршали, и показалась голова губернатора. Это можно было сравнить с тем, как африканский альбинос вылезает из своей хижины. Он открыл рот, собираясь что-то сказать, но тут глаза его остановились на громадном, шоколадного цвета волосатом пауке, который ковылял к нему по опахалу. Многоликая маленькая община, не один год счастливо, без помех населявшая опахало, уже пришла в движение. Губернатор оттолкнул свой стул назад и вскочил на ноги.

Я понимал, что, с точки зрения Мартина, худшей катастрофы нельзя было придумать, однако жизнь научила меня не упускать ни одной благоприятной возможности. Похоже было, что сейчас мне предоставляется случай пополнить свою коллекцию кое-какими интересными образцами.

– Предлагаю всем перейти в соседнее помещение, – возвестил я, наблюдая, как из гущи пальмовых листьев появляется незнакомый мне представитель племени гекконов. – Я наведу здесь порядок.

Видимые части стола стремительно занимали негодующие жуки и прочая мелюзга, причем даже самые безобидные выглядели крайне агрессивно.

Мэри взяла себя в руки и грациозно удалилась на веранду; остальные последовали за ней.

Слуги стояли неподвижно; пока мы еще сидели на своих местах, все равно им было бы чрезвычайно трудно убрать опахало, делая вид, что обед продолжается, как положено. Никто из них не попадал прежде в такую ситуацию, и даже Пайесу было не под силу справиться с ней.

– Пайес! – крикнул я, чтобы вывести моего испуганного буфетчика из оцепенения. – Ступай за бутылками, банками, будем ловить добычу.

Добычей в Западной Африке называют все, что ходит, летает или ползает. Пайес схватил за шиворот Амоса и двух младших боев и исчез вместе с ними.

К этому времени из опахала стали появляться другие интересные обитатели, желая выяснить, что могло нарушить их безмятежное существование. Первой на стол выскользнула молодая, крайне возмущенная зеленая мамба, одна из самых ядовитых африканских змей. Длиной около полуметра, она напоминала кусок желто-зеленого каната, и по всему ее поведению было видно, как пагубно происходящее подействовало на ее настроение. Я попытался вилкой прижать мамбу к столешнице, но она высвободилась и упала на пол. Только тут я обнаружил, что не все бежали на веранду, предоставив мне устранять последствия катастрофы, – губернатор остался со мной. Зеленая мамба, верная отвратительным навыкам всех змей, при том, что в ее распоряжении была вся площадь столовой, направилась прямо к нему, а он стоял как истукан, и лицо его приобрело довольно интересный голубой оттенок. Повторная атака позволила мне крепко прижать мамбу вилкой к полу и схватить рукой позади головы. Тем временем вернулся с кухни Пайес, неся банки, бутылки, коробки и прочую тару. Я сунул змею в бутылку и прочно закупорил.

Губернатор по-прежнему таращился на меня выпученными глазами. Следовало сказать что-нибудь, чтобы придать случившемуся вид пустячного происшествия и защитить Мартина.

– Что я говорил, сэр? – сказал я, мило улыбаясь и извлекая из орехового соуса крупного жука, который лежал на спине, беспомощно перебирая ножками и издавая пронзительные скрипучие звуки. – Тут кругом животные. Все дело в том, чтобы выяснить, где они обосновались.

Он еще раз посмотрел на меня, потом заговорил:

– Ну да, конечно, теперь вижу. И добавил:

– Мне бы чего-нибудь выпить…

– Вы очень умно поступили, сэр, что не стали двигаться, – сообщил я.

– Это почему же? – подозрительно осведомился губернатор.

– Понимаете, большинство людей в такой ситуации перепугалось бы насмерть, вы же сохранили присутствие духа. Если бы не ваша замечательная выдержка, вряд ли мне удалось бы поймать эту змею.

Губернатор опять подозрительно посмотрел на меня, но я сохранял самое невинное выражение лица.

– Хха! – выдохнул он. – Ладно, пошли, выпьем по стаканчику.

– Понимаете, мне бы хотелось поймать тут еще два-три экземпляра, и хорошо, если бы Мартин вернулся и навел здесь порядок. А я присоединюсь к вам через минуту, если не возражаете, сэр.

– Конечно, конечно. Я пришлю Мартина.

Мартин вошел, шатаясь, в столовую, словно последний уцелевший пассажир «Титаника».

– Господи Иисусе, – сказал он, – вот уж не думал…

– Ну вот что, – твердо произнес я. – Кончай думать. Делай, что я скажу.

– Это похуже того случая с уборной!

– Хуже того случая быть не может. А теперь успокойся.

Разговаривая, я продолжал вместе с Пайесом собирать обитателей опахала. Тут были множество гекконов, восемь квакш, истеричная соня с ее гнездом и потомством, три летучих мыши, парочка вспыльчивых скорпионов и несметные полчища жуков.

– Что делать, что делать? – отчаянно вопрошал Мартин.

Повернувшись к Пайесу, я по лицу его понял, что он не меньше Мартина потрясен ужасной катастрофой. Что до меня, то я, увы, с величайшим трудом сдерживал неодолимое желание расхохотаться; мне помогало в этом только опасение задеть чьи-нибудь чувства.

– Слушай, – сказал я Пайесу, – ступай в дом к масса Макгрэйду и найди там еду. Потом зайди в дом масса Гэртона и там найди еду. Потом пойди в дом помощника администратора и там найди еду. Потом спустись в наш шатер и там найди еду. Через час чтобы еда была здесь, слышишь?

– Слышу, сэр, – ответил Пайес и исчез.

– Господи, меня переведут обратно в Умчичи, – сказал Мартин.

– Не исключено, – отозвался я, – хотя, судя по реакции губернатора, маловероятно.

– Но ему вряд ли понравилось случившееся.

– А кому это могло понравиться? Разве что мне – я заполучил несколько отличных экземпляров.

– Но что мы теперь станем делать? – спросил Мартин, созерцая беспорядок на обеденном столе.

Я посадил его на стул.

– Я послал губернатора за тобой, заверив его, что ты сумеешь навести порядок, – объяснил я. – Пайес отправился за продуктами. Что он там сможет собрать, одному Богу известно, но во всяком случае, что-то мы сможем поставить на стол. А ты пока постарайся хорошенько накачать губернатора джином.

– У меня хороший запас джина, – серьезно сообщил Мартин.

– Ну вот, видишь, – успокоительно произнес я. – Проблема почитай решена.

– Но я не вижу как… – возразил он.

– Слушай, выкинь ты все из головы. Предоставь мне действовать. Главное, держись так, будто ты контролируешь ситуацию.

– О, да-да, я понимаю.

Я вызвал с кухни Амоса и Иоанна.

– Уберите все со стола, отполируйте его и расставьте тарелки, – распорядился я.

– Да, сэр, – дружно ответили они.

– Пайес пошел за едой. Скажите Иисусу и моему повару, пусть приготовят новую еду.

– Да, сэр.

– А вы постарайтесь сделать так, чтобы стол выглядел не хуже прежнего, слышите?

– Пожалуйста, сэр, – сказал Амос.

– Что тебе?

– Масса собрать весь змея оттуда? – Он показал на обломки опахала.

– Собрал, не бойтесь. Я собрал всю добычу.

– Мне бы твое умение все так здорово организовать, – вздохнул Мартин.

– Послушай, – ответил я. – Губернатор должен думать, что это тывсе организовал. И когда мы теперь присоединимся к ним, держи хвост пистолетом. Потрудись создать впечатление, будто я был по горло занят живностью, ты же полностью владел ситуацией. И не извиняйся каждые пять минут! Мы накачаем его джином, а Пайес проследит, чтобы была приготовлена новая трапеза, об этом можешь не беспокоиться. От тебя требуется только вести себя так, словно речь идет о пустяковом происшествии и ты не сомневаешься, что губернатор, поразмыслив, найдет в нем даже что-то забавное.

– Что-то забавное? – еле слышно молвил Мартин.

– Да, – твердо произнес я. – Ты давно служишь в Министерстве по делам колоний?

– Начал, когда мне исполнился двадцать один год.

– И ты не понимаешь, что типы вроде этого надутого осла упиваются подобными историями? Думаю, тебе от случившегося будет больше пользы, чем вреда.

– Ты уверен? – усомнился Мартин.

– Сам сообрази, – ответил я. – А теперь пошли на веранду.

Выйдя на веранду, мы обнаружили, что остальные члены нашей компании доблестно исполняли свою повинность. Мэри прочитала губернатору длинную лекцию про орхидеи и искусство аранжировки цветов. Макгрэйд прочел такой мудреный трактат о строительстве мостов и ремонте дорог, что вряд ли губернатор что-либо понял. А Робин вовремя затеял дискуссию о литературе и искусстве – предметах, в которых высокий гость вовсе ничего не смыслил.

Я толкнул Мартина в бок, и он приосанился.

– Весьма сожалею, сэр, – сказал он, – надо же было такому случиться. Боюсь, мой бой не проверил крючки в потолке. Однако я… э… все организовал, и примерно через час будет готова новая трапеза. Весьма сожалею, что вам придется подождать.

Он плюхнулся в кресло и вытер лицо носовым платком. Губернатор задумчиво посмотрел на него и опрокинул десятый стаканчик джина.

– Я как-то не привык, – едко произнес он, – чтобы во время моих служебных поездок мне на голову обрушивались опахала.

Наступила короткая, но зловещая тишина. Чувствуя, что Мартин не способен что-либо ответить, я поспешил ему на выручку.

– Должен признаться, сэр, я жутко рад, что вы там оказались. – Я повернулся к остальным. – Вы этого, конечно, не видели, но в опахале находилась мамба. И если бы не наш гость, вряд ли мне удалось бы поймать ее.

– Мамба! – пропищала Мэри.

– Вот именно, и весьма агрессивно настроенная, поверьте мне. К счастью, наш гость сохранил присутствие духа, так что мы сумели ее поймать.

– Ну-ну, – заговорил губернатор, – не берусь утверждать, чтобы от меня при этом был какой-то прок.

– Не надо скромничать, сэр, – возразил я. – Большинство людей перепугались бы насмерть. Как-никак мамба считается одной из самых ядовитых африканских змей.

– Мамба! – повторила Мэри. – Надо же! Подумать только – висела там у нас над головой, готовая атаковать! По мне, так вы оба проявили огромное мужество.

– Клянусь небом, – произнес Робин льстивым голосом, – лично я пустился бы наутек, словно заяц.

– Я тоже, – подхватил крепыш Макгрэйд, который не боялся ничего на свете.

– Что ж, – сурово молвил губернатор, внезапно ощутив себя героем, – а ведь вы должны бы свыкнуться с ситуациями такого рода, столько бродите по здешним лесам.

И он принялся не очень связно рассказывать, как однажды чуть не застрелил леопарда, и мы все облегченно вздохнули, когда из тьмы появился Пайес и доложил, что второй обед готов.

Холодные бобы и консервированный лосось – не самое лакомое блюдо, но они исполнили свое предназначение, и под конец трапезы налакавшийся джина губернатор излагал нам самые невероятные истории про змей.

К счастью, фруктовый салат остался вне пределов досягаемости для опахала, его удалось спасти, и после десерта мы все согласились, что Мэри, вложившая всю душу в его приготовление, заслужила нашу благодарность и что салат был просто превосходен.

Когда мы встали из-за стола, я еще раз поблагодарил губернатора за то, как отважно он помог мне поймать мамбу.

– Не за что, приятель, – отозвался он, небрежно взмахнув рукой. – Право, не за что. Рад, что оказался вам полезен.

На другой день Мартин, сколько мы ни успокаивали его, был безутешен. Сказал, что губернатор весьма сухо простился с ним, что он уверен – не миновать ему перевода в эту чертову дыру Умчичи.

Нам оставалось только направить губернатору учтивые письма, благодаря его за участие в злополучном обеде. Я не преминул подчеркнуть при этом, как я благодарен начальнику окружной администрации за огромное содействие в выполнении моих задач. Дескать, Мартин – один из лучших и самых дельных администраторов, с какими мне доводилось иметь дело в Западной Африке.

Вскоре после того пришло время перевозить моих животных к побережью, чтобы захватить пароход, идущий в Англию, и случай в Мамфе изгладился из моей памяти.

А спустя полгода я получил от Мартина коротенькое письмецо. Он сообщал: «Ты был совершенно прав, старина, говоря о склонности некоторых людей упиваться историями. Губернатор теперь только и делает, что рассказывает всем, как он поймал для тебя в столовой зеленую мамбу, тогда как ты стоял как пень, потеряв голову от страха. Меня повысили, в следующем месяце перебираюсь в Энугу. Нет слов, чтобы сказать, как я благодарен тебе за успешное завершение того приема».

Глава пятая КАК СТАТЬ УЧЕНЫМ

Семейный врач покачал головой скорее сочувственно, чем сердито.

– Стресс, – повторил он. – Ты перетрудился и перенервничал. Три недели в Абботсфорде, вот что тебе нужно.

– Ты говоришь о психушке?

– Никакая это не психушка. Это весьма почтенный санаторий, специализирующийся на нервных заболеваниях.

– Другими словами – психушка, – сказал я.

– Будто ты не понимаешь разницу, – печально произнес наш семейный врач.

– Так их называют в народе, – ответил я. – Ты говоришь об этом размашистом сооружении готического вида по пути к Сербитону на юго-западе Лондона, напоминающем замок Дракулы в голливудском исполнении?

– Совершенно верно.

– Что ж, пожалуй, это не так уж и плохо, – рассудительно произнес я. – Смогу наведываться в город, навещать друзей, посещать различные шоу…

– Исключено, – твердо перебил меня семейный врач. – Полный покой и отдых – вот что тебе сейчас нужно.

– А можно, я устрою напутственную вечеринку? – взмолился я.

– Напутственную вечеринку?

– Ну да. Приглашу избранный круг друзей, чтобы пожелали мне успеха в продвижении к палате, обитой войлоком.

Семейный врач поморщился и вздохнул.

– Ты ведь все равно не послушаешься, если я отвечу отрицательно, – сдался он. – Так что давай, устраивай.

Маленькая вечеринка состоялась в отличном ресторане в Сохо. В разгар сего мероприятия я ощутил, как что-то стекает мне на подбородок, и, вытерев это салфеткой, с удивлением узрел пятна крови. У меня явно пошла кровь носом. К счастью, освещение и декор ресторана способствовали сокрытию маленького происшествия, и обошлось без неуместных комментариев. На другой день все сложилось куда хуже.

Шла предрождественская неделя, посему мне – по пути в Абботсфорд – понадобилось заехать на Кингз-роуд, чтобы вручить игрушечного медвежонка чуть ли не в натуральную величину, важно восседающего в прозрачном пластиковом мешке и облаченного только в красивый галстук темно-бордового цвета.

Я вышел из такси, сжимая в объятиях тучного медвежонка, позвонил в дверь, и тут у меня из носа хлынула кровь. Убедившись, что остановить кровотечение, освободив одну руку и держа медвежонка под мышкой, абсолютно невозможно, я зажал его между коленями.

– Что ты делаешь? – осведомилась моя супруга, сидя в машине.

– У бедя опять кровь носом пошла, – пробурчал я сквозь окровавленный носовой платок.

С зажатым между ног медвежонком и стекающей по лицу кровью я даже на Кингз-роуд являл собой не совсем обычное зрелище. Вокруг меня собралась небольшая толпа.

– Оставь медвежонка рядом в кондитерской и попроси ихпередать его Питеру, – прошипела жена. – Не стоять же тебе тут в таком виде.

Поначалу толпа молча переваривала жутковатое зрелище. Но вот к ней присоединилась еще одна любопытствующая особа.

– Что тут происходит? – осведомилась она, адресуя свой вопрос всему миру.

– Его укусил этот игрушечный медведь, – ответил один мужчина, и толпа громко расхохоталась.

Я юркнул в кондитерскую, оставил там медвежонка и подбежал, запыхавшись, к такси.

– Напрасно ты так носишься, – заметила жена, когда машина тронулась с места. – Тебе предписан покой.

– О какоб покое божет идти речь? – огрызнулся я. – Когда бой нос кровоточит, а руки заняты огробныб бедвежонкоб?

– Откинь назад голову и расслабься, – постаралась успокоить меня жена.

«Расслабиться, – подумал я, – вот именно». Впереди у меня три чудесные недели, меня будут обслуживать чуткие медицинские сестры, и все решения, какие придется принимать, сведутся к пожеланиям, чего я хотел бы съесть на завтрак и какой температуры должна быть вода в ванне. Расслабиться, конечно же. Полный мир и покой. Твердо настроенный отдыхать прибыл я в Абботсфорд.

Не успел я толком осмотреться (заметил только, что обстановка и декор моей комнаты напоминают дешевые гостиницы двадцатых годов и что сестры весьма хорошенькие), как меня облекли, так сказать, в золотой кокон из разных снадобий, и на сутки я погрузился в сладостную спячку, лишь изредка поворачиваясь с одного бока на другой. Проснувшись бодрый и живой, как белка, я принялся обозревать окружающий меня новый мир. Пришел к выводу, что мое первое впечатление от сестер не было ошибочным. Каждая по-своему, они были очень привлекательны. Казалось, меня окружают участницы конкурса на звание «Мисс Вселенная».

Днем дежурили – мисс Лорейн, шведская блондинка, цвет глаз которой менялся, точно поверхность фьорда в солнечных лучах; Зинэ, наполовину немка, наполовину англичанка, с оранжевыми волосами и совершенно круглыми, вечно удивленными голубыми глазами; Нелли – очаровашка из Басутоленда, отлитая из молочного шоколада, с круглым носиком, напоминающим коричневую шляпку молодого белого гриба. Ночную смену составляли – Брида, заботливая коротышка с волосами медового цвета, и Пимми (происхождение этого прозвища одному Богу известно), без сомнения, самая симпатичная из них, высокая, стройная, похожая на фею, с огромными зеленоватыми глазами цвета весеннего горного ручья. Все сестры были молоды и жизнерадостны, напоминая своей веселостью и стремлением доставить пациентам удовольствие милых щенят. Надзирали за резвушками две старшие сестры, обе француженки, с акцентом, какой был бы у Мориса Шевалье, если бы он учился в Оксфорде и несколько лет проработал на Би-би-си. Звали их сестра Луиза и сестра Рене, наблюдать их французскую категоричность в поступках и слушать энергичную речь было одно удовольствие.

На второй день я, все еще малость сонный, отчасти по нужде, отчасти из желания сменить обстановку, направился по коридору в сортир. Дойдя до цели, присел, погружаясь в глубокое раздумье, и вдруг мое внимание привлекло пятно крови на полу. «Ишь ты, – тупо сообразил я, как и следовало человеку, оглушенному наркотическими средствами, – кто-то порезался… до крови. Брился, что ли? Здесь в уборной? Маловероятно». В эту минуту к первому пятну присоединилось второе, и до меня вдруг дошло, что эта кровь – опять из моего носа. Пока я осмысливал этот факт, кровотечение усилилось. Прижав к лицу несколько метров туалетной бумаги, я поспешил обратно в свою комнату и нажал кнопку звонка. Кровотечение было таким сильным, что сменившее туалетную бумагу бумажное полотенце тотчас промокло насквозь.

Мой сигнал бедствия возымел действие – дверь распахнулась, и появилась шоколадка Нелли, одетая в пальто. Она явно только что сдала дежурство.

– Господи, – выпалила Нелли, впитывая округлившимися глазами кровавое зрелище. – Господи, вы истекаете кровью.

– Мне тоже так кажется, – отозвался я. – Ты не могла бы помочь мне, милая Нелли?

– Погодите… только не двигайтесь, – распорядилась Нелли и выбежала в коридор. Вскоре она вернулась, и лицо ее выражало крайнее отчаяние. – Я не могу найти их. Не могу найти.

– Что ты не можешь найти?

– Ключи, ключи, – простонала Нелли.

«Видимо, речь идет о ключах от какого-то шкафа, где хранятся кровоостанавливающие снадобья», – сказал я себе.

– Ничего, – попытался я утешить ее, – может быть, найдется что-нибудь еще?

– Нет-нет, – ответила Нелли, – только ключи, чтобы приложить вам к спине.

Ее слова сильно поколебали мою веру в будущее европейской медицины в Африке. На шум явились Лорейн и Зинэ.

– У вас идет кровь носом, – удивленно заметила Зинэ.

– Ага, – подтвердил я.

– Я не могу найти ключи, Зинэ, – не унималась Нелли. – Ты не видела их, Лорейн?

– Ключи? Нет, не видела, – ответила Лорейн. – Какие ключи?

– Чтобы приложить к его спине.

– Может, следует жечь перья перед ноздрями? – осведомилась Лорейн.

– Нет-нет, перья жгут от обморока, – сообщила Нелли, знаток современной медицины.

– Как насчет того, чтобы нарисовать мелом на полу белый круг и принести в жертву черного петуха? – весело справился я.

– Государственная служба здравоохранения не признает таких средств, – совершенно серьезно сказала рассудительная Зинэ.

В эту минуту пришли заступать на ночное дежурство Брида и Пимми. Последняя повела прожекторами своих огромных влажных глаз и мигом оценила ситуацию.

– Живо в постель, – распорядилась она. – В постель, и ложитесь возможно ровнее.

– Но… я… я…

– Кончайте лепетать и ложитесь. Брида, ступай принеси узкий бинт и адреналин. Побыстрее.

Я послушно лег и немедленно обнаружил, что кровь, которая до той поры вытекала из носа, теперь потекла в обратную сторону, грозя задушить меня. Я поспешил сесть.

– Лежать, было сказано, – угрожающе произнесла Пимми.

– Пимми, дорогая, я не могу лежать, – объяснил я. – Я захлебнусь своей собственной кровью.

Пимми привычными движениями подсунула мне под голову пару подушек.

– Так лучше? – осведомилась она. – Да.

Вернулась Брида, неся на подносе то, что было велено. Моя кровать была усеяна окровавленными бумажными полотенцами, вокруг кровати с моим телом сгрудились пять медицинских сестер.

– Поцелуй меня, Неустрашимая, – взмолился я, протянув руки к Пимми.

– Бросьте дурачиться, – сурово сказала она, – и подставляйте нос, чтобы я его закупорила.

И она живо затолкала мне в правую ноздрю около метра марли, смоченной адреналином, действуя так ловко и бесстрастно, словно фаршировала кролика. Затем она крепко сжала мою переносицу двумя пальцами, одновременно прикладывая лед к вискам. Струйки крови с водой намочили мою пижаму, не помогла имарля, кровь брызнула на простыни и наволочки. Пимми засунула мне в нос свежий кусок бинта. Кровать и комната теперь напоминали нечто среднее между скотобойней и салоном маркиза де Сада после званого вечера. Сколько ни манипулировала Пимми марлей, кровь не желала останавливаться. Сестры дневной смены ушли, остались только Пимми и Брида.

– Плохо дело. – Пимми грозно нахмурилась. – Придется мне позвать врача. Лежите тихо. Брида, следи за тем, чтобы он лежал тихо.

С этими словами она вышла.

– Надеюсь, она не за доктором Граббинсом пошла, – забеспокоился я. – Он обаятельный человек, но как врачу я ему не очень доверяю.

– Я тоже надеюсь, – спокойно произнесла Брида.

– Почему? – тревожно осведомился я.

– Ну, не такой уж он хороший врач. По правде говоря, я не пригласила бы его к серьезному больному. В два счета может угробить.

– Вот и у меня осталось такое впечатление, – признался я. – Есть в нем что-то такое, из-за чего мне кажется, что он застрял на уровне коновала, заливающего культю кипящей смолой.

– Невежда, – мрачно молвила Брида. – Думает, что пастеризация – способ обработки лугов, где пасутся коровы.

– И что Листер – фамилия известного композитора, – включился я в игру.

– Наверно, – согласилась Брида. – А Гарвей – фамилия изобретателя хереса.

– И что ангина – нехорошее женское имя?

– Я уж не говорю про пенициллин, – продолжала Брида.

– Магазин, где торгуют пенобетоном?

– Вот именно. Когда-нибудь…

Однако что собиралась изречь Брида, останется неизвестным, ибо в эту минуту в комнате вновь появилась Пимми.

– Поднимайтесь, – распорядилась она. – Доктор Граббинс велел отвезти вас в больницу Ватерлоо, там вам сделают прижигание.

– Господи, – произнес я. – То, чего я боялся. Мне затолкают в правую ноздрю раскаленную кочергу.

– Не говорите ерунду, – сказала Пимми, подавая мне пальто. – Для этого есть особая палочка.

– Палочка? Горящая лучина?Кажется, я пришел к вам за миром и покоем?

– Не будет мира и покоя, пока мы не остановим ваше кровотечение, – деловито возвестила Пимми. – А теперь надевайте пальто. Я еду с вами. Так предписал врач.

– Единственное толковое предписание, выданное им после того, как он получил диплом, – тепло откликнулся я. – И как мы туда поедем?

– Такси, – коротко ответила Пимми. – Машина ждет. Водитель, как мы выяснили вскоре, был ирландец, коротыш с лицом, напоминающим грецкий орех.

– Куда поедем? – справился он.

– Больница Ватерлоо, – внятно произнесла Пимми.

– Ватерлоо… Ватерлоо… – задумался водитель. – Это где же будет?

– У Вестминстерского моста, – пояснила Пимми.

– Ну да, конечно, конечно. – Водитель хлопнул себя по лбу. – Доставлю вас в два счета.

Мы забрались в машину и укрылись одеялом, ибо вечер выдался очень холодный. Некоторое время ехали молча.

– А я-то собиралась сегодня вечером вымыть голову, – вдруг сообщила Пимми с укоризной.

– Весьма сожалею, – ответил я покаянно.

– А, не берите в голову, – успокоила меня Пимми и добавила нечто загадочное: – Я могу сидеть на них.

– Сидеть на волосах? – спросил я, полагая, что речь идет о каком-то новом способе приводить в порядок шевелюру.

– Ну да, – гордо возвестила Пимми. – У меня длинные волосы. Недавно мне предлагали за них семьдесят фунтов.

– Но с лысой головой вы будете выглядеть отнюдь не привлекательно, – заметил я.

– Я так и подумала, – сказала Пимми, и снова воцарилась тишина.

Машина остановилась перед светофором, и водитель повернулся, чтобы посмотреть на нас. Бело-голубое уличное освещение придавало не совсем обычный вид моему окровавленному лицу.

– Слушайте, у вас там все в порядке? – тревожно осведомился водитель. – Я смотрю, кровища так и хлещет. Может, лучше остановиться, чтобы вы могли прилечь, а?

Я поглядел на осыпаемую крупой гололедицу на тротуаре.

– Нет, спасибо, пожалуй, не стоит, – ответил я.

– Вы не пробовали запихать что-нибудь в нос? – внезапно осенило водителя.

Я объяснил, что моя правая ноздря и без того уже напоминает забитый мусоропровод. И что в больнице мне сделают прижигание.

– Это как делали в старину? – живо заинтересовался водитель.

– В каком смысле? – не понял я.

– Ну как же, человека подвешивали за руки, распинали и жгли.

– Нет-нет, это нечто совсем другое, – заверил я. И добавил: – Надеюсь.

Поднявшись по пандусу (мимо знака, на котором, как мне тогда показалось, должно быть из-за общения с ирландским шофером, было написано: «Не для протестантов»,на самом же деле значилось: «Не для пешеходов»)к входу в больницу, мы живо вошли внутрь и не увидели ни накурившихся хиппи, ни пьяниц, хлебнувших метилового спирта, ни маленьких мальчиков с головой, застрявшей в оловянной миске. Даже в амбулаторном отделении не было никого, кроме дежурной сестры. Она завела нас в какую-то палату и осторожно уложила меня на некое подобие операционного стола.

– Врач придет сию минуту, – сообщила она с таким благоговением в голосе, точно провозвещала второе пришествие.

Вскоре явился некий подросток в белом халате.

– Добрый вечер, сэр, добрый вечер, – радушно приветствовал меня, потирая руки, юный практикант. – Насколько я понимаю, у вас кровотечение из носа, сэр.

Если учесть, что мои борода и усы затвердели от запекшейся крови, что из правой ноздри продолжала капать кровь и вся моя одежда была покрыта красными пятнами, я не был склонен называть его диагноз особенно блестящим и проницательным.

– Да, – произнес я.

– Ну так, – сказал врач, вооружаясь двумя хирургическими щипцами, – давайте-ка посмотрим, что там у вас происходит, сэр.

Одними щипцами он расширил мою ноздрю до африканских размеров, другими извлек несколько десятков сантиметров пропитанного кровью бинта.

– Так-так, – глубокомысленно заметил он, заглядывая в кровоточащую полость. – Похоже, сэр, у вас там есть кое-что еще.

– Они затолкали мне в нос все, что попалось под руку, – сообщил я. – Не удивлюсь, если в лабиринтах пазух вы обнаружите слоняющихся без дела двух дежурных и одну старшую сестру.

Врач нервно усмехнулся и вытащил из моей ноздри шматок ваты.

– Ага, – произнес он, направив в ноздрю луч маленького осветительного прибора, – вижу, точно. Я нашел место, откуда сочится кровь. Понимаете, сэр, у вас там есть парочка крупных сосудов, за которыми стоит присматривать.

– Спасибо, – сказал я, пытаясь сообразить, как это можно присматривать за сосудом, таящимся где-то в темных закоулках моего носа.

– А теперь, – продолжал врач, – немного кокаина для обезболивания.

Вооружась подобием баллончика с дезодорантом, он прыснул мне в нос кокаином.

– Вот так, – приговаривал он. – А теперь, сестра, подайте термокаутер. Вот так. Не бойтесь, больно не будет, сэр.

Как ни странно, я и впрямь не почувствовал боли.

– Вот так, – повторил врач, выпрямляясь с видом фокусника, выполнившего сложнейший трюк.

– Как, это все? – удивился я.

– Да, – сказал врач, еще раз направив лучик света в мою ноздрю. – Это все. Больше не должно быть никаких проблем, сэр.

– Я вам чрезвычайно благодарен, – молвил я, проворно освобождая операционный стол.

Мы с Пимми вышли из больницы туда, где ожидало наше такси.

– Ух ты, как скоро, – восхищенно заметил водитель. – Я думал, вас продержат там час, а то и два.

– Да нет, они быстро управились, – сообщил я, с наслаждением глубоко, без помех дыша носом.

Машина скатилась по пандусу на улицу.

– Пресвятая Дева, Матерь Божья! – воскликнула вдруг Пимми.

– В чем дело? – испуганно осведомились мы с шофером.

– Мы попали не в ту больницу, – пролепетала Пимми.

– Не в ту больницу? Как это понимать?

– Не в ту больницу? Но ведь вы именно эту назвали, – обиженно заявил водитель.

– Ничего подобного, – возразила Пимми. – На стене написано «Больница Св. Фомы». А нам надо было попасть в больницу Ватерлоо.

– Но ведь вот он – мост. – Водитель показал в окошко. – Вы сказали – мост. Видите, вот он.

Он явно полагал, что в жизни хватает проблем без таких пассажиров, которые запросто меняют местами все лондонские больницы.

– Мне все равно, где мост, – настаивала Пимми. – Больница не та. Это не Ватерлоо.

– Это так важно? – спросил я. – Главное – мне помогли.

– Конечно, но я предупредила Ватерлоо, – объяснила Пимми. – Ночные дежурные ждали нас.

– Между прочим, – задумчиво произнес водитель, – на слух Ватерлоо вполне можно спутать со Святым Фомой, особенно когда сидишь за рулем.

У меня не нашлось адекватного ответа на эту реплику.

Мы возвратились в Абботсфорд, и пока я литр за литром поглощал теплый чай, Пимми пошла объясняться по телефону с больницей Ватерлоо.

– Я сказала им, что это случилось по вашей вине, – торжествующе доложила она мне. – Сказала, что вы малость помешались, что мы усадили вас в такси и вы назвали водителю не тот адрес.

– Большое спасибо, – сказал я.

Ночь и последующий день прошли без приключений, если не считать, что один пациент пытался продать мне стоящий в холле стол якобы в стиле Луи XV, а другой упорно выстукивал азбуку Морзе по моей двери. Но это все были пустяки, и мой нос вел себя замечательно.

Придя вечером на дежурство, Пимми уставилась на меня взором василиска.

– Ну, – осведомилась она, – ваш нос вас больше не беспокоил?

– Ни капли, – гордо сообщил я и не успел договорить, как кровотечение возобновилось.

– Господи! Обязательно надо было ждать, когда начнется мое дежурство? – спросила Пимми. – Почему было не доставить удовольствие дневной смене?

– Это все ваша красота, Пимми. При виде вас у меня поднимается давление и сосуды не выдерживают.

– Как вы говорили, из какой части Ирландии вы родом? – допытывалась Пимми, запихивая мне в нос марлю с адреналином.

– Гоморра, на границе Содома, – незамедлительно ответил я.

– Не верю я вам, – сказала Пимми, – хотя трепаться вы мастер за пятерых ирландцев.

Тем временем ее манипуляции с бинтами не дали никакого результата. Кровь продолжала сочиться из носа, как из неисправного крана. В конце концов Пимми сдалась и пошла звонить доктору Граббинсу.

– Доктор Граббинс велел вам ехать в больницу Ватерлоо, – доложила она мне. – Говорит, что постарается, чтобы на этот раз вы не ошиблись адресом.

– А разве ты не поедешь?

– Нет.

– Это почему же?

– Не имею понятия, – ответила Пимми. – Вас отвезет шофер нашей служебной машины.

Шофер служебной машины был полон решимости отвлечь внимание своего пассажира от мрачных мыслей.

– Паршивая штука – носовое кровотечение, – с ходу начал он рассуждать. – У нас хватало этой печали, когда я играл в регби, но теперь-то я слишком стар.

– Стар для кровотечения? – осведомился я.

– Нет, для регби. А вы, сэр, играете в регби?

– Нет, изо всех командных игр я признаю только одну.

– Это какую же, сэр? – заинтересовался водитель.

Было очевидно: какую игру ни назови, он будет продолжать докучать мне болтовней. Во что бы то ни стало надо было заставить его замолчать.

– Секс, – грубо отрезал я. Остаток пути мы ехали молча.

В больнице симпатичная дежурная сестра провела меня в палату, которую можно было назвать пустой, если не считать лежавшего у стены, одержимого кашлем и предсмертными судорогами старика и семейства в составе матери, отца, дочери и сына, которые играли в «Монополию» за столом метрах в двух от моей койки. Устраиваясь на койке, как мне было велено, я слушал вполуха их болтовню.

– Ты уверена, мама, что это не больно? – спросил мальчик, энергично перемешивая кости.

– Конечно, не больно, мой драгоценный, – заверила мать. – Ты же слышал, что сказал врач.

– Конечно, не больно, – подхватил отец. – Это же всего-навсего гланды и аденоиды. Ничего серьезного.

– Конечно, пустяковая операция, – продолжала мать. – Ты ничего не почувствуешь.

– Я покупаю «Пиккадилли», – пронзительным голосом объявила девочка.

– Ты же видел это по телевизору, верно? – спросил отец. – Человек ничего не чувствует. Даже когда аборт делают.

– Генри! – укоризненно воскликнула мать.

– «Пиккадилли», «Пиккадилли», хочу «Пиккадилли», – талдычила девочка.

– Ну а потом, – сказал мальчик. – Потом, когда пройдет заморозка. Все равно ведь будет больно.

– Нет, – возразил отец. – Ничего подобного. Тебе дадут успокаивающее.

– А это что такое?

– Наркотики и все такое, – успокоила его мать. – Честное слово, ничего не чувствуешь. А сейчас давай ходи, твоя очередь.

«Бедняга, – подумал я. – Смертельно боится, а тут еще я весь в запекшейся крови, эта картина смелости ему не прибавит. Ничего, я сам поговорю еще с ним после того, как меня приведут в порядок». Тут возвратилась сестра.

– Сейчас придет врач и займется вашим носом, – сообщила она, задергивая занавески перед моей кроватью.

– Ага, – довольно заметил я, – опять будет прижигание?

– Не думаю, – ответила она. – Доктор Верасвами предпочитает тампонаду.

Тампонада, подумал я. Какое дивное слово. Сродни тампонажу. Я тампонирую, вы тампонируете, он тампонирует… Мы тампонируем, ты тампонируешь, они тампонируют… Я набиваю, вы набиваете, он набивает…

Мои глагольные вариации нарушило появление доктора Верасвами, созерцающего мир через огромные линзы из горного хрусталя. Мне понравились его руки – тонкие, как у девушки, средние пальцы чуть толще обычной сигареты. Изящные руки, чем-то напоминающие бабочек. Легкие, нежные, трепетные, неспособные причинить боль. Руки целителя. Доктор Верасвами исследовал мой нос, выражая тихими вибрирующими звуками тревогу по поводу увиденного.

– Придется нам тампонировать нос, – произнес он наконец, улыбаясь.

– Валяйте, – радушно отозвался я. – Что угодно, только остановите кровь.

– Сестра, будьте любезны, принесите все необходимое, – распорядился врач, – и приступим.

Сестра удалилась, и врач застыл в ожидании, стоя у изножья моей кровати.

– Из какой части Индии вы родом? – непринужденно справился я.

– Я не из Индии, я с Цейлона, – ответил он. «Неуд, – сказал я себе. – Будь осторожнее».

– Чудесный край – Цейлон, – молвил я с жаром.

– Вы хороша его знаете?

– Как сказать. Мне довелось однажды провести неделю в Тринкомали. Конечно, это вовсе не значит, что я знаю Цейлон хорошо. Но полагаю, что это дивная страна.

Врач заглотал наживку и принялся вещать, точно рекламный путеводитель:

– Чудесная. Побережье изобилует пальмами, песчаными пляжами, там дует свежий морской ветерок. Внутри страны водится много дичи. Еще у нас есть предгорья, банановые плантации и все такое прочее. Очень богатый, очень зеленый край. Много дичи. Есть горы. Очень высокие, очень зеленые, свежий воздух. Фантастические виды. Изобилие дичи.

– Да, замечательно, – неуверенно произнес я.

От дальнейших панегириков Цейлону меня избавило появление сестры, которая принесла необходимое снаряжение для тампонирования моего носа.

– А теперь, сестра, – деловито сказал врач, – попрошу вас крепко держать голову джентльмена. Вот так.

С этими словами он длинными острыми щипцами захватил конец бинта длиной не меньше пяти километров, потом надел себе на голову обруч с фонариком и подошел ко мне вплотную. Я спрашивал себя, почему сестра так крепко стискивает мой череп. Когда Пимми заталкивала мне марлю в нос, это было совсем не больно. Врач воткнул мне в ноздрю щипцы с марлей и заталкивал их до тех пор, пока острые концы не уперлись, как мне показалось, в основание черепа, пробив все пазухи и проложив по пути трассу жгучей боли, до того сильной, что она парализовала мои голосовые связки и я не был в состоянии протестовать. Вытащив щипцы, врач намотал на них с полметра марли и затолкал мне в нос с решимостью дуэлянта, прочищающего шомполом ствол своего пистолета. При этом он настолько увлекся процедурой, что острые концы щипцов царапали нежную слизистую оболочку пазух. У меня было такое ощущение, будто ноздрю набили раскаленными углями. Хотя голосовые связки вернулись к норме, я по-прежнему не мог протестовать, однако по иной причине. Игроки в «Монополию» притихли и жадно прислушивались к доносящимся через занавеску слабым звукам. Если бы я, подчиняясь голосу разума, дико заорал, пнул Верасвами в пах ногой и сорвался с кровати, волоча за собой несколько метров марли, это могло бы пагубно повлиять на мальчугана, нервно ожидающего своей очереди. Оставалось только терпеть. Сестра, послушная воле Верасвами, сжимала мою голову словно в тисках. Сжимала так сильно, что ее большие пальцы оставили у меня над бровями круглые синяки, которые потом не проходили несколько дней.

А Верасвами продолжал запихивать метры марли в строптивую ноздрю; его усердие напоминало черного дрозда, ранним утром очищающего газон от червей. Когда мне показалось, что половина бинта уже перекочевала в мои пазухи, я хрипло попросил прервать на время истязание.

– Вам больно? – осведомился Верасвами не столько даже с академическим интересом в голосе, сколько, как мне показалось, с удовольствием.

– Да, – ответил я.

Вся правая сторона черепа, лица и шеи болели так, словно по ним били кувалдой, а пазухи горели так, что в них, наверно, можно было бы поджарить яйцо.

– Добро должно быть с кулаками, – объяснил Верасвами, явно довольный тем, что ему известна эта избитая фраза. Остатки бинта (три с лишним метра, как я после установил) он решительно затолкал в ноздрю большими пальцами, которые давно перестали казаться мне нежными и хрупкими, как крылья бабочки. Мне доводилось читать, как у людей, когда от боли, когда от горя, слезы брызгали из глаз, и я всегда считал это поэтической вольностью. Пришлось убедиться, что это не так. Под действием больших пальцев Верасвами слезы брызнули пулями из моих зажмуренных глаз. Он еще раз для верности нажал на марлю и отступил назад с довольной улыбкой.

– Ну так, – сказал он. – Теперь порядок.

Я оторвал от подушки раскалывающуюся от боли голову и посмотрел на Верасвами.

– Доктор, вам никто не предлагал сменить профессию врача на ремесло чучельника?

– Нет, – удивился доктор Верасвами. Я слез с кровати и стал одеваться.

– Советую попробовать, – сказал я. – Вы будете избавлены от жалоб пациентов.

Верасвами с тревогой следил, как я одеваюсь.

– Постойте, куда вы? – спросил он. – Вам нельзя уходить. Еще нельзя. Вдруг опять начнется кровотечение, и выйдет, что я зря старался.

– Пойдите со своими щипцами в какой-нибудь тихий уголок и сядьте на них, – устало предложил я. – А я поехал в Абботсфорд.

Найдя такси, я направился обратно в санаторий, мысленно проклиная медицинскую профессию вообще и доктора Верасвами в частности. Мне вспомнилось, как в двадцатых годах во Франции выпускникам медучилищ выдавали дипломы: «Действительно для стран Востока»; в самой Франции практиковать им не разрешалось. Уж не месть ли Востока обратилась на меня?…

Еще мне вспомнилась история, вероятно вымышленная, про индийца, величайшей мечтой которого было получить звание бакалавра наук. Он год за годом сдавал экзамены и каждый раз проваливался. Доведенное до отчаяния начальство посоветовало ему оставить тщетные попытки и заняться чем-нибудь другим. И стал индиец консультантом по вопросам, как получить звание бакалавра наук, а в подтверждение своей квалификации заказал визитные карточки, где значилось: «Мистер Рам Синг, Б. Н. (провал)». «Без сомнения, – сказал я себе, поглаживая ноющую голову, – Верасвами в медицинских кругах известен как Чипати Верасвами, доктор медицины (провал)».

В Абботсфорде меня встретила Пимми.

– Ну как, – спросила она. – Все в порядке?

– Не прикасайся ко мне, – ответил я. – Они подвергли меня пыткам, и я теперь один сплошной обнаженный нерв. Предложи мне эвтаназию, и я твой друг до гроба.

– В постель, – скомандовала Пимми. – Я сейчас приду. Я устало разделся и плюхнулся на кровать. «Все что

угодно, даже смерть лучше этих мучений, – говорил я себе. – Кажется, меня направили в Абботсфорд, чтобы я здесь обрел мир и покой?»

Возвратилась Пимми, держа в руке шприц.

– Повернитесь спиной, – велела она. – Морфий. Предписание врача.

Проворно исполнив предписанную процедуру, она озабоченно посмотрела на меня. Мое лицо являло отнюдь не располагающее зрелище. Правый глаз опух и наполовину закрылся, ноздря из-за напичканной в нее марли напоминала расплющенный нос боксера, усы и борода казались сплетенными из красных нитей с матовым отливом. Пимми глубоко вздохнула и нахмурилась.

– Будь я там с вами, они услышали бы, что я о них думаю, – молвила она с внезапной яростью.

– Спасибо тебе за заботу, – пробормотал я сонно. – Не знал, что ты так беспокоишься обо мне.

Пимми резко выпрямилась.

– Беспокоюсь о вас? – сердито спросила она. – Я не о вас беспокоюсь, я думаю о том, сколько хлопот они мне прибавили. Вот что меня беспокоит. А теперь кончайте трепаться и спите.

Пимми направилась к двери.

– Я скоро вернусь, – добавила она на ходу, – и чтобы вы к тому времени крепко спали.

«Чипати Верасвами, – думал я, убаюканный морфием, – доктор медицины (провал), Пимми могла бы его кое-чему научить. Она не (провал)».

Глава шестая УРСУЛА

Когда мне было двадцать с небольшим, жизнь сводила и разводила меня с немалым числом привлекательных молодых особ, но ни одна не произвела на меня очень глубокого впечатления. Ни одна, кроме Урсулы Пендрагон Уайт. Несколько лет она регулярно возникала и вновь исчезала, точно кукушка в стенных часах, и я обнаружил, что изо всех моих подруг только ей было дано будить во мне широчайший спектр чувств – от тревоги и уныния до безудержного восхищения и сущего ужаса.

Впервые она возникла в моем поле зрения на втором ярусе автобуса номер 27, который величественно катил по улицам целебнейшего среди морских курортов Борнмута, где я тогда жил. Я сидел в автобусе сзади, Урсула со своим спутником занимала сиденье передо мной. Возможно, я не обратил бы на нее внимания, если бы не голос Урсулы, такой же мелодичный и пронзительный, как голос певчей канарейки. Вращая головой в поисках источника сладкозвучного родосского акцента, я увидел профиль Урсулы и уже не мог оторвать глаз от нее. Короткие темные кудри словно нимбом обрамляли ее головку, оттеняя красоту необыкновенного лица. Огромные глаза были сочного синего цвета – так выглядят на солнце незабудки, их обрамляли длинные темные ресницы под очень темными, неизменно поднятыми бровями. Губы ее по форме и складу были предназначены отнюдь не для потребления копченой сельди, или лягушачьих лапок, или кровяной колбасы, ровные зубы отличались совершенной белизной. Но самой изумительной чертой ее лица был нос. Я в жизни не видел ничего подобного. В меру длинный, он сочетал три различных стиля. В основе прямой, классический, греческий, он у кончика странно преображался, задираясь кверху, точно у китайского мопса, а самый кончик был совсем плоский, словно его кто-то аккуратно сточил. При таком описании он покажется вам скорее безобразным, но могу заверить вас, что это был просто очаровательный нос. Молодые люди при первом же взгляде на этот нос безнадежно и слепо влюблялись в него. Он был такой чарующий, такой уникальный, что вас немедленно обуревало желание познакомиться с ним поближе. Меня он так обворожил, что я не сразу смог сосредоточиться на подслушивании. Зато, прислушавшись к беседе Урсулы с ее спутником, я открыл еще одну прелестную черту обладательницы необыкновенного носа – беспрестанную, суровую, решительную расправу с английским языком. Если другие люди покорно изъясняются на родном языке так, как их учили с детства, то в обращении Урсулы с ним просматривались черты древней кельтской воительницы. Она, если можно так выразиться, хватала английскую речь за загривок, основательно встряхивала ее и выворачивала наизнанку, заставляя слова и обороты покорно выражать понятия, отнюдь не свойственные им.

Сейчас, наклонясь к своему спутнику, она продолжала дискуссию, которая началась до того, как я вошел в автобус.

– И папочка говорит: «Что в лоб, то на лбу», но я не согласна. Тут явно огонь без дыма, и, по-моему,кто-то обязан сказать ей об этом. А ты как считаешь?

Молодой человек, похожий на ищейку, страдающую несварением желудка, явно был не меньше моего озадачен ее утверждением.

– Не знаю, – ответил он. – Щекотливая ситуация, верно?

– Это совсем не смешно, дорогуша, это серьезно.

– У некоторых людей, – сказал молодой человек с видом греческого философа, рассыпающего жемчуг мудрости, – у некоторых людей так уж заведено, чтобы правая рука не знала, что делает левая.

– Боже! – воскликнула Урсула. – Мои руки никогда не знают, что я делаю, но суть не в этом. Я хочу сказать… О-о-о! Нам здесь сходить. Дорогуша, пошевеливайся.

Я провожал взглядом ее движение по проходу. Высокая, одетая небрежно, но элегантно, гибкая, подвижная фигура из тех, при виде которых у молодых людей роятся в голове распутные мысли, длинные ноги дивной формы. Я смотрел, как она спускается на тротуар и, все так же оживленно беседуя со своим спутником, исчезает в толпе праздных гуляк и посетителей торговых точек.

Я вздохнул. Такая прелестная девушка, и как же жестоко поступила судьба, подразнив меня этим видением, чтобы тут же разлучить с ним. Однако я ошибался – не прошло и трех дней, как Урсула вновь возникла на моем жизненном пути, чтобы оставаться там с перерывами следующие пять лет.

Один друг пригласил меня к себе на день рождения, и, входя в гостиную, я услышал похожий на флейту, звонкий голос девушки из автобуса.

– Я прирожденный беспутник, – серьезно объясняла она высокому молодому человеку. – Страсть к путешествиям у меня в крови. Папочка говорит, что я настоящая недоседа.

– С днем рождения, – поздравил я хозяина. – И за то, что я принес тебе такой драгоценный подарок, прошу представить меня тому поразительному носу.

– Ты говоришь про Урсулу? – удивился он. – В самом деле хочешь познакомиться с ней?

– Превыше всего на свете, – заверил я его.

– Ладно, только я ни за что не отвечаю. Если она за тебя возьмется, быть тебе в сумасшедшем доме. Местная психушка уже битком набита ее приятелями.

Мы подошли к девушке с восхитительным носом.

– Урсула, – обратился к ней мой друг, стараясь говорить безучастно, – позволь познакомить тебя. Джерри Даррелл… Урсула Пендрагон Уайт.

Урсула обернулась, обвела меня пристальным взглядом синих очей и одарила дивной улыбкой. В анфас ее нос выглядел еще очаровательнее, чем в профиль. И я был сражен наповал.

– Привет, – сказала она. – Это ведь ты слывешь жуковедом?

– Я предпочел бы славу элегантного, симпатичного, остроумного, бесшабашного прожигателя жизни, – печально ответил я. – Но если ты предпочитаешь, чтобы я был жуковедом, так тому и быть.

Она рассмеялась, и смех ее был подобен звону бубенчиков.

– Прости, я грубо выразилась. Но ведь это ты человек, который любит животных, верно?

– Да, – признался я.

– Тогда ты как раз тот, кто мне нужен. Я уже несколько дней спорю с Седриком. Он жутко упрямый, но я уверена в своей правоте. Собаки ведь могут предсказывать, верно?

– Ну… – рассудительно произнес я, – если битьем научить их говорить…

– Да нет же, нет! – нетерпеливо отрезала Урсула, точно разговаривала с несмышленым ребенком. – Предсказывать,понимаешь? Они видят призраков, могут предупредить тебя о близости смерти и так далее.

– Ты хочешь сказать – они предчувствуют?– осторожно справился я.

– Ничего подобного, – отрезала Урсула. – Я подразумеваю именно то, что сказала.

После того как мы основательно обсудили благородные свойства и пророческий дар собак, я ловко перевел разговор на музыку. Мне удалось добыть билеты в концертный зал, и я подумал, что вот достойный и культурный способ завязать дружбу с Урсулой. Итак, я спросил, любит ли она музыку.

– Просто обожаю.– Она восторженно закатила глаза. – Если музыка, как говорят, язык любви, давай закусим.

Она с улыбкой посмотрела на меня.

– Ты хочешь сказать… – неосторожно начал я. Теплый, отуманенный любовью взгляд Урсулы разом

преобразился, глаза ее уподобились подернутым льдом цветкам барвинка.

– Только не объясняй мне, что я хочу сказать, – взбунтовалась она. – Все мои приятели этим занимаются, меня это приводит в бешенство. Без конца исправляют и исправляют меня, точно я… какая-нибудь контрольная работа.

– Ты не дала мне договорить, – мягко ответил я, – я собирался спросить: «Не хочешь ли ты сказать, что твоя любовь к музыке так велика, что ты с удовольствием примешь приглашение пойти со мной в концертный зал завтра вечером?»

– О-о-о! – просияла Урсула. – У тебя что – и билеты есть?

– Так уж заведено – на концерты ходить с билетами, – заметил я.

– Ты молодец. На прошлой неделе я хотела купить билеты, но они уже были распроданы. Я буду счастлива!

Когда я, весьма довольный собой, собрался уходить, хозяин полюбопытствовал, как я поладил с Урсулой.

– Отлично, – ответил я, окрыленный своим успехом. – Завтра она идет со мной в ресторан, оттуда – на концерт.

– Что? – с ужасом воскликнул хозяин.

– Ревность тебе не поможет, – сказал я. – Конечно, ты достаточно мил, этакий неотесанный, скромный парень, но для успеха у такой прелестной девушки, как Урсула, тебе недостает чуточки шарма, живости ума, чего-то этакого.

– Я не могу этого допустить, – всколыхнулся он. – Несмотря на твою возмутительную заносчивость, не могу в час, когда ты, мой друг, готов очертя голову ринуться в зияющие бездны преисподней, не протянуть руку помощи, чтобы остановить тебя.

– О чем ты? – спросил я с искренним интересом, настолько серьезно он говорил.

– Слушай и не говори потом, что тебя не предупреждали. Лучше всего, если бы ты позвонил ей сегодня вечером и сказал, что заболел гриппом, или тебя укусила бешеная собака, или еще что-нибудь. Однако я знаю, что ты этого не сделаешь, ты одурманен. Но ради Бога, послушай мой совет. Если пойдешь с ней в ресторан, ни за что не давай ей в руки меню, разве что тебе сейчас досталось по наследству несколько сот фунтов стерлингов. У нее аппетит как у самого прожорливого удава, и она ничего не смыслит в деньгах. Что же касается концерта… так вот, дружище, тебе не известно, что администрацию концертного зала бросает в дрожь при одном упоминании ее имени? Что они не один год изыскивают возможность по закону запретить ей посещать концерты?

– Но она заверила, что очень любит музыку, – неловко произнес я.

– Это чистая правда, и музыка действует на нее самым ужасным образом. Однако еще ужаснее она действует на музыку. Мне довелось видеть, как музыкант, дирижировавший «Волшебной флейтой», весь в слезах, припал к флакону с нюхательной солью, словно младенец к соске. Рассказывают также, и я готов в это поверить, что другой дирижер проснулся наутро седой, после того как накануне Урсула присутствовала на представлении «Весны священной» Стравинского. Разве тебе не известно, что когда здесь гастролировала Айлин Джойс, то Урсула, явившись на концерт, так пагубно воздействовала на несчастную пианистку, что та забывала переодеватьсяв паузах?

– Может быть… может быть, виной был просто какой-то недосмотр?

– Недосмотр? Недосмотр! Ты когда-нибудь слышал, чтобы у Айлин Джойс недоставало платьев?

Пришлось признать, что он меня убедил. Хозяин проводил меня до дверей с учтивостью мягкосердечного палача.

– Помни, – тихо сказал он, сочувственно сжимая мою руку, – я твой друг. Звони, если я тебе понадоблюсь. Звони в любое время дня и ночи.

С этими словами он решительно захлопнул дверь у меня перед носом, и я отправился домой, полный тревожных предчувствий.

Однако на другой день я проснулся утром в бодром расположении духа. «Как-никак, – говорил я себе, – Урсула восхитительная девушка, такое очаровательное создание просто не может вести себя так невоспитанно, как это изображал мой друг. Скорее всего, он попытался назначить ей свидание, и она с рассудительностью, равной ее красоте, отшила его». Утешив себя таким образом, я оделся особенно тщательно и отправился на вокзал встречать Урсулу. С ее слов мне было известно, что она живет в Нью-Форест и в Борнмут едет поездом, потому что: «Когда мне нужен наш „роллс-ройс“, папочка непременно куда-нибудь уезжает на нем». Выйдя на платформу, я стал нетерпеливо ждать прибытия поезда. Когда я в двадцатый раз поправлял свой галстук, ко мне вдруг обратилась пожилая леди, одна из столпов местной церкви, каким-то образом подружившаяся с моей матерью. Я стоял, переминаясь с ноги на ногу и всей душой желая, чтобы старая карга поскорей испарилась, потому что, когда впервые встречаешься с девушкой, которой ты назначил свидание, меньше всего желаешь, чтобы при сем присутствовала критическая благочестивая аудитория. Однако она пристала ко мне как клещ и все еще продолжала рассказывать о последнем благотворительном базаре, когда на станции появился, чуфыкая, чумазый паровоз. Нетерпеливо обводя взглядом вагоны в поисках Урсулы, я не слишком внимательно прислушивался к рассказу о том, что говорил приходской священник.

– И священник сказал: «Я лично, миссис Дарлингхерст, сообщу епископу, как самоотверженно вы трудились во время сбора средств на орган». Конечно, он вовсе не обязан это делать, но он поступил как истинный христианин, правда?

– О, конечно… конечно… весьма… э… мудрый человек.

– И я так думаю. И я сказала ему: «Господин священник, я всего лишь скромная вдовица…»

Мне не пришлось узнать, какими еще секретами своей личной жизни она поделилась со священником, потому что откуда-то сзади до моих ушей донесся звонкий радостный голос Урсулы:

– Дорогой! Дорогуша!Я здесь!

Я развернулся кругом, и сделал это как раз вовремя, потому что Урсула бросилась в мои объятия и впилась своими губами в мои с алчностью шмеля, завидевшего первый в сезоне цветок клевера. Вырвавшись наконец из осьминожьей хватки Урсулы, я попытался найти взглядом миссис Дарлингхерст и обнаружил, что она пятится вдоль платформы с видом пустынника, который стал вдруг свидетелем римской оргии самого дурного пошиба. Я робко улыбнулся, помахал рукой, после чего схватил Урсулу за руку и повлек за собой, на ходу пытаясь стереть с губ около килограмма помады.

На Урсуле было эффектное синее платье, превосходно сочетающееся с ее огромными глазами, и элегантные белые замшевые перчатки. На одной руке висела на ремне необычная корзиночка, похожая на те, в которые кладут припасы, отправляясь на пикник. Должно быть, в этой таре она держала запас косметики, рассчитанный не на один год.

– Дорогой, – сказала Урсула, устремив на меня восторженный взгляд, – я предвкушаювсе это. Такой чудесный день! Ленч наедине с тобой, потом концерт… О-о-о-о! Райское наслаждение!

В это время мы проходили мимо билетных касс, и несколько мужчин, уловив игриво-страстную интонацию, с которой были произнесены слова «райское наслаждение», посмотрели на меня с такой завистью, что я сразу приосанился.

– Я заказал столик… – начал я.

– Дорогой, – поспешно перебила меня Урсула. – Мне позарез нужно в уборную. В поезде не было туалета. Купи мне газету.

С разных сторон на нее устремились удивленные взгляды.

– Потише! – сказал я. – Не надо так громко. Зачем тебе газета? Там есть туалетная бумага.

– Конечно, дорогой, но она слишком тонкая.Я предпочитаю подстелить бумагу потолще, – объяснила Урсула, и голос ее разносился кругом, как звон колоколов в морозной ночи.

– Подстелить? – спросил я.

– Ну да. Я никогда не сажусьпрямо на сиденье. Потому что одна моя знакомая, посидев вот так, схватила скарабея.

– Ты хочешь сказать – скарлатину?

– Да нет же, нет!– нетерпеливо возразила она. – Скарабея. Вся так и пошла отвратительными красными – пятнами. Прошу тебя, дорогой, скорее купи мне газету, я просто умираю.

Я исполнил просьбу Урсулы, и она направилась в женскую уборную, размахивая газетой так, словно разгоняла бактерий. «Интересно, – спросил я себя, – от кого из своих друзей могла она слышать слово „скарабей“ и по какому поводу?»

Через несколько минут она возникла вновь с улыбкой на лице и, очевидно, без бактерий, я затолкал ее в такси и отвез в ресторан. Мы быстро нашли свободный столик, и официант разложил перед нами огромные меню. Памятуя советы моего друга, я живо выхватил меню из рук Урсулы.

– Я сам выберу для тебя блюдо, – объяснил я. – Я гурман.

– Правда? – удивилась Урсула. – Разве ты индиец?

– При чем тут Индия?

– Ну, я думала, что они приезжают оттуда.

– Кто? Гурманы? – все больше удивлялся я.

– Ну да. Разве это не те люди, которые проводят время, созерцая свой живот?

– Совсем не те. Ты подразумеваешь нечто совершенно другое. Ладно, не ломай себе голову, лучше давай я закажу, что нам есть.

Я заказал недорогой, но плотный ленч и к нему бутылку вина. Урсула тараторила без перерыва. У нее было несметное количество друзей, которых, считала она, я должен был знать и дела которых чрезвычайно ее интересовали. Судя по рассказам Урсулы, большую часть своего времени она тратила на то, чтобы перекраивать их жизнь, невзирая на их собственное мнение на этот счет. Голое ее журчал как ручей, и я слушал как завороженный.

– Меня страшно беспокоит Тоби, – доверительно сообщила она мне, уписывая креветки. – Честное слово, беспокоит. Похоже, его гложет тайная страсть к кому-то. Но папочка не согласен со мной. Папочка говорит, что Тоби склонен к алогизму.

– Алогизму?

– Ну да. Понимаешь, он слишком много пьет.

«Что ж, – сказал я себе, – пьяницы и впрямь не слишком логично мыслят…»

– Ему следует обратиться в Общество анонимных алогистов, – ляпнул я.

– Это кто же такие? – живо заинтересовалась Урсула.

– Ну, это такое тайное общество… э… э… алогистов, они стараются помочь друг другу… э… избавиться от дурной привычки и стать… э… стать…

– Стать логистами! – радостно воскликнула Урсула. Должен сознаться, что такая мысль не пришла мне в

голову.

Когда нам подали котлету из филе, Урсула наклонилась над тарелкой и пристально посмотрела на меня своими синими глазищами.

– Ты слышал про Сьюзен? – прошептала она, причем шепот ее прозвучал куда явственнее, чем если бы она говорила полным голосом.

– Э-э… нет, не слышал, – признался я.

– Так вот, она забеременела. У нее должен был родиться неграмотный ребенок.

Я поразмыслил над этой новостью.

– Что ж, при нынешнем уровне просвещения…

– Не говори глупости! Она ничегоне применяла, – продолжала шептать Урсула. – Дуреха такая. А ее отец, естественно, заявил, что не желает, чтобы его существование омрачала ватага неграмотных.

– Еще бы, – сказал я. – Кому же захочется, чтобы его дом превратился в убежище обманутых девиц.

– Вот-вот! И отец велел ей сделать абордаж.

– Напасть на отца ребенка? – спросил я.

– Да нет же, дурачок! Избавиться от младенца.

– Ну и как? Она послушалась?

– Послушалась. Он послал ее в Лондон. Это обошлось страшно дорого, и бедняжка вернулась домой в жутком состоянии. По-моему, ее отец был не прав.

К этому времени большинство других посетителей ресторана слушали нашу беседу затаив дыхание.

За кофе Урсула принялась рассказывать мне длинную и весьма замысловатую историю про одного своего друга, который попал в беду и которому она жаждала помочь. Я слушал вполуха, пока она вдруг не сказала:

– Как раз тогда я не могла ничего поделать, потому что мама лежала в постели с гриппом, а папочка попросил меня пораньше приготовить завтрак, потому что собирался отвезти быка к ветеринару, чтобы хлестать его. Поэтому…

– Чтособирался сделать твой папа? – спросил я.

– Отвезти к ветеринару быка, чтобы хлестать его. Он стал совсем буйный и опасный.

Я тщетно пытался сообразить, зачем надо хлестать опасного и буйного быка, однако у меня достало ума не расспрашивать об этом Урсулу.

– Послушай, – сказал я, – давай-ка допивай поскорей кофе. Не то мы можем опоздать на концерт.

– О, конечно, – отозвалась она. – Нам нельзя опаздывать.

Урсула поспешно допила кофе, я рассчитался с официантом и вывел ее из ресторана. Мы проследовали через так называемый Борнмутский увеселительный сад, мимо чахлых рододендронов и прудов к концертному залу.

Когда мы взяли курс на свои места, Урсула настояла на том, чтобы нести с собой свою корзинку.

– Почему бы тебе не оставить ее в гардеробе? – спросил я, уж больно громоздкой казалась мне эта корзина.

– Я не доверяю гардеробам, – загадочно ответила Урсула. – Там происходят странные вещи.

Чтобы не усложнять себе жизнь, я не стал выяснять, что за странные вещи происходят в гардеробах. Мы заняли свои кресла и втиснули корзинку между ногами.

Постепенно зал заполнили серьезные любители музыки. И когда вышел концертмейстер, Урсула с жаром присоединилась к аплодисментам, потом наклонилась ко мне и прошептала:

– Правда, дирижер очень симпатичный?

Я посчитал, что сейчас не время поправлять ее. Наконец появился дирижер, и Урсула снова принялась бить в ладоши, потом откинулась в кресле и глубоко вздохнула. Посмотрела на меня с очаровательной улыбкой:

– Я предвкушаю, какэто будет чудесно, дорогой.

Программа концерта состояла из произведений Моцарта, моего любимого композитора, и мне быстро стало понятно, что подразумевали мои друзья, говоря о пагубном воздействии Урсулы на музыку. Стоило инструментам смолкнуть на секунду, как она тотчас принималась аплодировать. Со всех сторон на нас шикали, и я быстро наловчился вовремя хватать ее за руки. Каждый раз она обращала на меня страдальческий взгляд и шептала:

– Прости,дорогой. Я думала, он уже закончил.

Кажется, после четвертого номера программы я почувствовал, что корзинка шевелится. Подумал сперва, что ошибся, но, придавив ее ногой, убедился, что там происходит какое-то шевеление. Посмотрел на Урсулу, она сидела с закрытыми глазами, покачивая в такт музыке указательным пальцем.

– Урсула! – прошептал я.

– Да, дорогой, – отозвалась она, не открывая глаз.

– Что у тебятам в корзине?

Она озадаченно уставилась на меня.

– Ты о чем это?

– В твоей корзинке что-то шевелится.

– Тс-с-с! – донесся сзади сердитый хор.

– Не может быть, – сказала Урсула. – Разве что кончилось действие таблеток.

– Чтоу тебя в корзине? – спросил я.

– Ничего особенного, просто подарок для одного человека.

Она наклонилась, подняла крышку и извлекла из корзинки крохотного мопса с огромными черными глазами.

Я был потрясен. Борнмутские любители музыки очень серьезно относились к концертам, меньше всего на свете они желали и допускали, чтобы в священные покои вторгались собаки.

– Черт возьми! – сказала Урсула, глядя на очаровательную мордочку мопса. – Действие таблеток кончилось.

– Слышишь, немедленно посади его обратно в корзину, – прошипел я.

– Тс-с-с! – шикали на нас со всех сторон.

Урсула наклонилась, чтобы вернуть щенка в корзину, он широко зевнул, потом вдруг дернулся, и она выпустила его.

– О-о-о! – пропищала Урсула. – Я уронила его! Уронила!

– Замолчи! – рявкнул я. Шиканье продолжалось.

Я нагнулся, пытаясь нащупать щенка, однако мопсик, явно ободренный тем, что вырвался из заточения, уже трусил мимо кресел, сквозь лес из чужих ног.

– Что мы теперь будем делать?– спросила Урсула.

– Вот что, ты лучше помалкивай, – ответил я. – Заткнись и предоставь действовать мне.

Шиканье не прекращалось.

Мы помолчали, я лихорадочно соображал. Как отыскать щенка мопса среди всех этих кресел и ног, не срывая концерт?

– Придется оставить его в покое, – заключил я. – Я поищу после концерта, когда все разойдутся.

– Ты что! – всколыхнулась Урсула. – Разве можно бросить вот так этого крошку, на него могут наступить, могут его покалечить.

– Хорошо, а что ты сейчас предлагаешь мне делать?

– Тс-с-с! – неслось отовсюду.

– Пойди отыщи его среди этой чащи кресел и ног, – продолжал я.

– Но дорогой, ты обязанего найти. Ему так страшно, страшно одиноко.

«Одиноко среди семи сотен людей в зале», – подумал я.

– Ладно, сделаю вид, что мне понадобилось пойти в уборную.

– Чудесная идея, – просияла Урсула. – Наверно, он как раз в ту сторону направился.

Встав на ноги, я прошел сквозь строй негодующих лиц и произносимых вполголоса проклятий. Очутившись в проходе, прямо перед собой увидел мопсика, который присел, как приседают щенята до того, как научатся поднимать ножку, и по-своему декорировал красную ковровую дорожку. Осторожно подкравшись, я схватил его и поднял, при этом мопсик громко взвизгнул, заглушая бурные звуки музыки. Послышался нестройный шум – это возмущенные меломаны повернулись в мою сторону. Щенок продолжал визжать, тогда я затолкал его под пиджак и выбежал из зала.

К счастью, в гардеробе дежурила одна моя знакомая девушка.

– Привет, – сказала она. – Уже уходишь? Тебе не понравился концерт?

– Н-нет… меня… меня вынудили обстоятельства. – Я достал щенка из-под пиджака и показал ей. – Ты не присмотришь за ним для меня?

– Ой, какой миленький! – воскликнула она. – Надеюсь, ты не носил его в зал? У нас ведь строго запрещено приводить с собой собак.

– Знаю, знаю. Произошло недоразумение. Это не мой щенок, моего друга. Ты присмотришь за ним до конца концерта?

– Конечно, присмотрю. Он такой миленький!

– Совсем не такой уж миленький, когда попадает на концерт, – ответил я.

Передав мопсика в заботливые руки гардеробщицы, я возвратился в зал и тихо постоял в тени, пока не кончилось исполнение очередного номера. После чего прошел вдоль рядов к Урсуле.

– Ты принес его, милый? – осведомилась она.

– Нет, я оставил его у гардеробщицы, мы с ней знакомы.

– Ты уверен, что с ним ничего не случится? – В представлении Урсулы, в гардеробах с щенками мопсов происходили какие-то ужасные вещи.

– Все будет в полном порядке, – ответил я. – Его будут нежить и лелеять до конца концерта. Ума не приложу, зачем тебе понадобилось приносить собаку в зал.

– Но, дорогой, это подарок одному моему другу. Я… я собиралась все объяснить тебе, но ты все время говорил, говорил, не давал мне слова вставить. Я отрезу его после концерта.

– Ладно, только, ради Бога, не повторяй больше этот номер. Концертный зал не предназначен для собак. А теперь давай посидим спокойно, постараемся наслаждаться музыкой, хорошо?

– Конечно, милый, – отозвалась Урсула.

Когда закончился концерт и Урсула, как она выразилась, поаплодировала до хрипоты, мы извлекли щенка из гардероба, вернули его в корзину и покинули зал вместе с толпой любителей музыки, оживленно обсуждавших достоинства Борнмутского симфонического оркестра.

– Дорогой, я таксчастлива, – говорила Урсула. – Все эти архипелаги, у меня от них мурашки по спине. Никто не сравнится с Бетховеном, верно? – громко и отчетливо спросила она, вися на моей руке, точно хрупкая девственная тетушка, заглядывая мне в глаза и сжимая в одной руке программу, на которой большими буквами было написано: «Концерт из произведений Моцарта».

– Никто, – поспешил я согласиться. – Но ты собиралась рассказать про щенка.

– Так вот, – начала она. – Я хочу отвезти его моему другу, которая живет на окраине Пула. Ее зовут миссис Голайтли.

– Я нисколько не удивлен, – ответил я. – Только объясни мне, зачем ты везешь щенка миссис Голайтли.

– Он нужен ей. Страшно нужен. Понимаешь, она только что потеряла своего Бов-вов.

– Что она потеряла?

– Своего Бов-вов.

– Ты говоришь о собаке?

– Ну да. Это такая кличка была – Бов-вов.

– И теперь ей нужна другая собака?

– Конечно. Не то чтобы она сама этого хотела,но она нуждается в собаке.

– Другими словами, ты… гм… хочешь подарить ей щенка, потому что считаешь, что она в нем нуждается?

– Ну конечно! – воскликнула Урсула. – Это же сразу видно, как ей нужна собака!

– Сдается мне, большая часть твоего времени уходит на вмешательство в дела твоих друзей, когда они этого вовсе не желают.

– Конечно, желают, – серьезно возразила Урсула. – Желают, хотя не отдают себе в этом отчета.

Я сдался.

– Ладно. Поехали в Пул.

И мы двинулись в путь. Когда мы добрались до Пула, Урсула повела меня по каким-то закоулкам, пока не остановилась перед крохотным домиком, отчужденно смотрящим на своего соседа через улицу. Бронзовая дверная ручка этого домика была тщательно отполирована, и я обратил внимание на удивительную белизну ступенек, свидетельство пристрастия хозяйки к чистоте. Урсула энергично постучала дверным молотком, наконец дверь отворилась, и я увидел маленькую, хрупкую седую старушку.

– Кого я вижу! – воскликнула она. – Мисс Урсула – это ты!

– Эмма, дорогая! – Урсула заключила в свои объятия эту пушинку. – Мы пришли навестить тебя. Это – Джерри.

– О, входите… входите же, – пригласила старушка. – Но почему вы не предупредили меня? Я не одета как следует, и в доме ужасный беспорядок.

Она провела нас в комнату, обставленную допотопной мебелью, заботливо отполированной и являющей собой образец безукоризненно дурного вкуса. С этой комнатой обращались как с дорогим музейным экспонатом. Все стояло на своих местах, все блестело и сверкало, и в воздухе слабо пахло политурой и антисептиком. На крышке пианино, которое выглядело так, словно им никогда не пользовались, выстроились фотографии. Две из них изображали стоящего очень прямо джентльмена с пышными усами, остальные – косматую собаку смешанной породы в самых различных позах. Большинство снимков – неясные, расплывчатые, однако было совершенно очевидно, что джентльмен играл второстепенную роль, главная отводилась собаке. Я предположил, что это и есть Бов-вов.

– Садитесь же, садитесь, – уговаривала старушка. – Сейчас я приготовлю чай. И у меня еще есть торт. К счастью, я испекла торт на днях. Вы не откажетесь от куска торта и чашки чая?

Мне в эту минуту больше всего на свете хотелось выпить несколько добрых кружек пива, но я ответил, что с удовольствием выпью чая.

За чаем и куском торта, таким же легким и воздушным, как слиток свинца, Урсула говорила без умолку. Я понял, что Эмма Голайтли одно время служила в доме ее отца и явно чтила его очень высоко. Было интересно наблюдать, как бурлящая энергия Урсулы воздействует на Эмму. Когда хозяйка открыла нам дверь, лицо ее казалось серым и изможденным, теперь же она порозовела и улыбалась, явно зараженная энтузиазмом гостьи.

– Да-да, – приговаривала она. – А помнишь…

– Конечно! – подхватывала Урсула.

– А помнишь еще тот раз…

Казалось, этому не будет конца. Право, старушка выглядела так, словно ей сделали переливание крови. Я был готов воочию убедиться, что Урсула, в свою очередь, совершенно обескровлена.

В конце концов она искусно перевела речь на Бов-вов.

– Понимаешь, Джерри совсем ничего не знает про Бов-вов, – Урсула сочувственно поглядела на Эмму. – Расскажи ему.

Глаза Эммы наполнились слезами.

– Такая была чудесная собака, – заговорила она. – Чудная. Право, он разве что не говорил, да-да. И вот однажды я выпустила его погулять и какой-то тип на машине задавил его. Задавил и даже не остановился… не остановился. Я отвезла Бов-вов к ветеринару… он был весь в крови. И я сказала ветеринару, я сказала… я заплачу, сколько скажете, только спасите его. Понимаете, после смерти моего мужа у меня только он и остался. Такая милая собака, такая славная. Уверена, вы сразу полюбили бы его. Он был весь в крови и как будто не очень страдал, но они сказали, что ничего не могут сделать. Сказали, лучше всего для Бов-вов будет умертвить его. А ведь он был моим товарищем с тех самых пор, как умер муж. Много… много лет… он жил здесь… почти двенадцать лет. Можете себе представить, какой это был удар для меня. И когда они сказали, что другого выхода нет, я ответила: «Ладно, давайте делайте, как говорите». И они… они умертвили его.

Она помолчала, энергично высморкалась.

– Конечно, это был для вас страшный удар, – сказал я.

– О, да-да. Ужасный удар. Это было все равно что потерять часть моей собственной жизни, ведь он, как я уже сказала, был моим единственным товарищем после смерти мужа.

Я не очень представлял себе, как продолжать беседу, ведь если Эмма и дальше будет вспоминать Бов-вов, это кончится рыданиями. И в этот миг, когда я совсем растерялся, Урсула рассекретила свое боевое средство.

– МилаяЭмма, – вступила она, – потому что ты так заботилась о Бов-вов… так старалась, чтобы ему было хорошо… да, именно поэтому я хочу… хочу попросить тебя сделать мне великоеодолжение. Конечно, ты можешь отказаться, но мне хотелось бы, чтобы ты подумала.

– Одолжение, мисс Урсула? – сказала Эмма. – Конечно, сделаю тебе одолжение. И чего же ты хочешь?

– Понимаешь, – принялась Урсула лихо сочинять, – этот мой друг завел щеночка, и, на беду, у них в семье сейчас серьезное заболевание, его жена больна, тяжело больна,а потому он не может следить за щеночком так, как тот заслуживает, и они ищут кого-нибудь, кто мог бы присмотреть за ним недельку. Человека, который обращался бы ласково с щеночком, заботился о нем. И я сразу подумала о тебе.

– Как, – сказала Эмма, – щеночек? Право… не знаю даже. Понимаешь, после Бов-вов… ну, к другой собаке как-то сердце не лежит.

– Но это всего лишь щеночек,– твердила Урсула со слезами на глазах. – Маленький, совсем крохотный щеночек. И ведь всего-то на какую-то неделю. И я уверена, что ты смогла бы замечательно заботиться о нем.

– Ну, я даже не знаю, мисс Урсула, – повторила Эмма. – Я… я не хотела бы заводитьдругую собаку.

– Но я и не прошу тебя заводить другую собаку. Прошу только присмотреть за щенком для этого несчастного человека, жена которого болеет, тяжело болеет. Он разрывается между женой и щенком.

– Да-да, – подхватила Эмма. – В точности как я, когда Билл болел. Помню, помню. Как я иной раз не знала, то ли идти гулять с Бов-вов, то ли оставаться дома с Биллом, он так сильно болел. А что это за собака, мисс Урсула?

– Я покажу тебе. – Урсула нагнулась и открыла корзинку.

Мопс крепко спал, свернувшись калачиком, утомленный культурным мероприятием на концерте. Урсула бесцеремонно схватила его за шиворот и предъявила оторопелому взору Эммы.

– Посмотри, – сказала она. – Погляди на бедного крошку.

– О, – произнесла Эмма, машинально повторяя за Урсулой, – бедный крошка.

Урсула сделала попытку покачать щенка на руках, и он крепко тяпнул ее за указательный палец, чем доставил мне немалое удовольствие.

– Ты только посмотри на него, – дрожащим голосом твердила Урсула, с трудом удерживая вырывающегося мопсика. – Маленькое глупое создание, бедняжка, который еще ничего не смыслит. Вырванный из семьи, из обстановки, к которой только начал привыкать. Неужели, Эмма, ты не сжалишься над ним?

Чем– то вся эта сцена стала напоминать мне «Джен Эйр», однако я был так восхищен искусной игрой Урсулы, что не стал вмешиваться.

– Бедный сиротка, – продолжала она, силясь высвободить палец из острых зубиков щенка, – бедный сиротка нуждается в малой толике тепла, в малой толике помощи в трудную минуту… и мой друг тоже нуждается.

– Что ж, должна признать, что он очень, очень милый, – сказала явно тронутая Эмма.

– Конечно, – подхватила Урсула, сжимая мордочку мопса, чтобы не дать ему укусить ее снова. – Просто очаровательный, и, по-моему… я не уверена, но кажется, он хорошо воспитан… Всего только на неделю, Эмма, дорогая. Может он… можешь ты принять его как… как платного постояльца, так сказать, или что-то в этом роде?

– Ну, для кого-нибудь другого я бы этого не сделала, – ответила Эмма, глядя как загипнотизированная на извивающийся пушистый комочек с круглым розовым животиком и большими черными глазами. – Но он, похоже, славный маленький песик, и раз уж ты так просишь… я… я согласна подержать его недельку у себя.

– Дорогая, да благословит тебя Бог, – выдохнула Урсула.

Поспешно вернув отчаянно вырывающегося щенка в корзину, она бросилась к Эмме, обняла ее и расцеловала.

– Я всегда знала, – сказала она, устремив на Эмму взгляд своих ярких синих прожекторов, чье всесильное действие я испытал на себе, – я знала, что кто-кто, но только не тыотвернешься от крохотного щеночка в трудную для него минуту.

Что всего удивительнее – она произнесла это так убежденно, что я сам едва не прослезился.

Наконец, отказавшись от второй чашки чая и второго куска неудобоваримого торта, мы откланялись. По пути к станции Урсула вдруг крепко-крепко обняла меня.

– Огромное спасибо, дорогой, – сказала она. – Ты меня здорово выручил.

– Как это – выручил? Я ничего не делал.

– Но ты был там со мной. Помогал… помогал своим воздействием, так сказать, своим присутствием, понимаешь?

– А теперь объясни мне, – спросил я, – зачем ты навязала бедной женщине этого своенравного щенка, который ей совсем не нужен?

– О; да ты ничего не знаешь про Эмму, – ответила Урсула.

И была совершенно права.

– Расскажи.

– Так вот, – начала она. – Во-первых, ее муж заболел, а тут они завели Бов-вов, и она разрывалась между мужем и Бов-вов, а когда муж умер, она перенесла весь своей рецидив, или как это там называется, на Бов-вов. А тут Бов-вов сбила машина, и с тех пор ей все хуже и хуже. Дорогой, это было видно по ней. Каждый раз, когда я навещала ее, мне бросалось в глаза, как она все больше дряхлеет и… как это сказать, походит на ведьму.

– И ты считаешь, что щенок ей поможет?

– Конечно, поможет. Он самый злобный изо всего помета. Он станет бросаться на почтальона или на зеленщика, вообще на всякого, кто занимается доставкой чего-либо, и у него очень длинная шерсть для мопса, так что все будет осыпано его волосами, и он совсем невоспитанный, будет гадить на каждом шагу, дорогой.

– Постой, – перебил я ее. – По-твоему, это самый удачный подарок хрупкой старушке, которая только что потеряла своего любимого Бов-вов?

– Но дорогой, это самый подходящийподарок! – Урсула остановилась подле уличного фонаря и уставилась на меня. – Бов-вов вел себя точно так же. Кругом валялись его волосы, и когда она забывала вывести его вовремя, он гадил в передней, и она целыми днями жаловалась на его дурное поведение… Теперь ей будет чем заняться. Понимаешь, после смерти мужа, а потом и Бов-вов, ей совсем нечем было себя занять, и она, так сказать, на глазах увядала. А этот новый щенок станет кусать ее и вообще всех подряд, и пострадавшие будут обращаться в суд. И он будет рассыпать кругом свою шерсть и гадить на ковер, и она будет просто счастлива.

Я посмотрел на Урсулу и впервые по-настоящему оценил ее.

– Знаешь, – сказал я, обнимая и целуя ее, – по-моему, ты настоящая прелесть.

– При чем тут прелесть, – возразила Урсула, прильнув ко мне, – прелесть тут ни при чем. Просто она очень славная старушка, и мне хочется, чтобы ей жилось веселей оставшиеся годы. Этот щенок не даст ей соскучиться.

– А вот мне такое ни за что не пришло бы в голову, – признался я.

– Разумеется пришло бы, дорогой! – Она наградила меня ослепительной улыбкой. – Ты такой умный.

– Иногда, – сказал я, беря ее под руку и ведя дальше к станции, – иногда я начинаю в этом сомневаться.

Последующие несколько месяцев даровали мне много блаженных дней. Урсула была ясная голубиная душа, заслуживающая всяческого уважения. Очень скоро я обнаружил, что во избежание затруднительных положений лучше вывозить ее за город, чем замыкать в стенах театров или ресторанов. За городом кукушки, жаворонки и ежи воспринимали ее как очень естественного и славного человека. А в светском обществе в Борнмуте она постоянно, как говорится, роняла кирпичи, словно новичок на стройплощадке.

Впрочем, вылазки с Урсулой на лоно природы тоже были чреваты некоторым риском. Я показал ей перелесок, где, как мне довелось убедиться, в то время на квадратный дециметр приходилось больше птичьих гнезд, чем где-либо еще. Охваченная горячим волнением, она заглядывала в гнездышки, заполненные до краев пухлыми горластыми птенцами или яйцами разных цветов, и восторженно ахала. Пришлось мне потом каждый день навещать этот перелесок и докладывать ей по телефону о том, что происходит в мире птиц. Две-три недели спустя я снова привел ее туда, и мы с ужасом обнаружили, что кто-то – скорее всего группа подростков – кроме нас побывал в перелеске и систематически разорил все гнезда. На траве лежали мертвые птенцы, яйца исчезли. Страданиям Урсулы не было предела. Горе и ярость ее вылились в безудержном рыдании, и я не скоро смог успокоить ее.

Она все еще изредка всхлипывала, когда я привел ее в чистенький бар «Квадрант и Компас» – одну из моих любимых пивнушек в этом районе. В этом крохотном заведении собирались по вечерам все местные старики, этакие смуглые битюги, с похожими на грецкий орех морщинистыми лицами, с висячими усами, белыми и жесткими, как покрытая инеем трава. Одним словом, чудесные старики, и я надеялся, что знакомство с ними отвлечет Урсулу от мыслей о разоренных гнездах. А еще мне было интересно посмотреть, как завсегдатаи воспримут ее появление.

Первые несколько минут они сидели молча и неподвижно, крепко сжимая руками свои кружки и подозрительно поглядывая на нас. Меня они знали, но со мной в их маленьком дымном баре появилось чужеродное создание, притом весьма привлекательное и женственное. Это было святотатством. Неписаный закон запрещал женщинам вход в «Квадрант и Компас». Однако Урсула об этом не подозревала, а если и подозревала, то ее это нисколько не страшило. Она напудрила нос, в рекордно короткое время опрокинула добрую стопку джина и обратила на стариков ослепительный взгляд своих нежных синих очей. И вот уже они оттаяли, даже как-то виновато посмеиваются ее репликам. Внезапно глаза ее остановились на черном столике в углу.

– О-о-о! – восторженно пропищала она. – Игра в блошки!

Старики с ужасом поглядели друг на друга. Потом все взгляды обратились на самого старого, восьмидесятичетырехлетнего патриарха, который, как мне было известно, слыл здесь чемпионом популярнейшей игры.

– Нет, мисс, – твердо произнес он. – Это шаффлборд, игра в монетки.

– О, научите меня играть, – попросила Урсула, глядя на патриарха с таким обожанием, что смуглое лицо его приобрело цвет перезрелого помидора.

– Да-да, Джордж, давай научи мисс, – хором подхватили остальные, наслаждаясь смущенным видом своего товарища, который уподобился стушевавшемуся школьнику.

Он тяжело поднялся на ноги и подошел вместе с Урсулой к столу для игры в монетки.

Глядя, как он учит ее, я – не в первый раз – размышлял о коварстве женщин вообще и Урсулы в частности. Было совершенно очевидно, что она не только умеет играть в шаффлборд, но скорее всего могла бы победить Джорджа. Но смотреть, как она изображает неловкого новичка и как он гладит ее по плечу могучей заскорузлой пятерней, словно маленького щеночка, было сплошным удовольствием. Урсула ухитрилась изящно проиграть, после чего заказала всем по кружке пива – за мой счет, разумеется, поскольку у нее не было денег.

А раскрасневшиеся старики уже чуть ли не дрались из-за того, кому следующим играть с Урсулой в монетки. Вооружившись вечерней газетой, она на несколько минут исчезла в уборной, после чего вернулась принимать вызовы соперников.

Джордж, вытирая покрытые пеной пышные усы, опустился на дубовую скамейку рядом со мной и закурил предложенную ему сигарету.

– Прекрасная молодая женщина, – произнес он, – превосходная молодая женщина, хотя и приезжая.

Интересно, что слово «приезжая» он употребил не в том смысле, в каком его употребляют большинство деревенских жителей Англии, когда говорят об уроженцах других областей. Слушая своеобразную речь Урсулы, он заключил, что она приехала из материковой Европы или какой-то еще варварской страны. Я не стал его разочаровывать.

Нашему знакомству с Урсулой исполнился почти год, когда однажды она позвонила мне, чтобы сообщить сногсшибательную новость.

– Джерри! – Голос, который мог принадлежать только Урсуле, звучал так пронзительно, что пришлось отодвинуть трубку от уха.

– Да, – кротко отозвался я.

– Милый, это я,Урсула.

– Не может быть, – ответил я. – Ты всегда такая выдержанная, голос такой сладкозвучный, нежный, словно воркование горлицы…

– Не дури,милый. Я звоню, чтобы сообщить тебе чудесную новость, и мне хотелось, чтобы тыпервым ее услышал, – выпалила она.

«Что там еще произошло, – спросил я себя. – Кто из многочисленных друзей Урсулы добился потрясающего успеха благодаря ее макиавеллевским интригам?»

– Выкладывай, – сказал я, набираясь сил для, по меньшей мере, получасового телефонного разговора.

– Дорогой, я обручилась!– сообщила Урсула. Должен признаться, что у меня екнуло сердце и я

вдруг ощутил себя страшно одиноким. Не то чтобы я был влюблен в Урсулу, не то чтобы я хотел жениться на ней – не дай Бог! – но я вдруг осознал, что теряю очаровательного друга. Человека, который умел разогнать мою хандру, с которым было проведено столько приятных часов. И вот теперь она невеста, несомненно, какого-нибудь неотесанного болвана, и нашей сердечной дружбе придет конец.

– Милый? – воззвала Урсула. – Дорогой? Ты там еще?

– Да, – ответил я. – Я здесь.

– Но, милый, у тебя такой мрачный голос. В чем дело? Я думала, ты обрадуешься!– жалобно протянула она.

– Я рад, – ответил я, стараясь подавить эгоистическое чувство, стараясь стереть из памяти рассказ Урсулы о каком-то ее приятеле, который уехал в Венецию и по вечерам якшался с гондольерами. – Честное слово, любимая, я рад-радешенек. Кто этот несчастный?

– Это Тоби. Ты ведь знаешь Тоби.

– Но я думал, что он косноязычный.

– Да нет же, дурачок, не тот Тоби, а совсем другой.

– Очень рад. Мне подумалось, что косноязычному Тоби было бы непросто сделать тебе предложение.

– Дорогой, я совсем не узнаю тебя, – озабоченно произнесла Урсула, понижая голос. – Ты сердишься на меня за то, что я обручилась?

– Ни капельки, – едко ответил я. – Рад слышать, что нашелся человек, способный заставить тебя помолчать ровно столько, сколько понадобилось, чтобы сделать тебе предложение. Мнеэто никогда не удавалось.

– О-о-о! – воскликнула Урсула. – Ты ревнуешь! Милый, как это замечательно! Я никогда не подозревала, что ты хочешь сделать мне предложение. Когда это было?

– Часто, – сухо сказал я. – Но к счастью, мне удавалось подавить в себе это желание.

– О милый, мне так жаль. И теперь ты замкнешься и превратишься в угрюмого молчуна?

– У меня нет ни малейшего желания опускаться на дно из-за тебя, – огрызнулся я.

– О милый, что за глупости. Я думала, ты обрадуешься.По правде говоря, я надеялась, что мы встретимся… – Голос ее совсем притих.

Ну и скотина же я, подумалось мне. Страшная, чудовищная скотина. Девушка, по сути, просит меня благословить ее, а я веду себя точно мальчишка. Я поспешил раскаяться:

– Конечно, мы можем встретиться, любимая. Извини меня за грубость. Просто мне трудно свыкнуться с мыслью, что ты невеста. Где ты хочешь, чтобы мы встретились?

– О дорогой, так-то лучше. Почему бы нам не посвятить вечер танцам? Пойдем в «Тропикану»… Соглашайся, милый!

«Танцевать до десяти вечера», – сказал я себе. Именно в «Тропикане» – отвратительном ночном клубе из тех, которые вдруг вырастают точно гриб-дождевик и короткое время вносят свой вклад в страдания человечества, чтобы затем благополучно кануть в небытие. Урсула не могла выбрать более противного мне места.

– Ладно, – изобразил я энтузиазм. – Но может, сперва где-нибудь пообедаем?

– О дорогой, конечно. Где именно?

– Как насчет «Гриллрум»? Я закажу столик.

– Милый! – выдохнула Урсула. – То самое место, где мы с тобой обедали первый раз! Милый, ты такойромантик.

– Не сказал бы. Просто это единственное заведение, где прилично кормят, – сухо сказал я.

– Милый, я обожаю тебя… хоть ты и деспот. Вкусный обед, потом танцы. О-о, я приду в «Гриллрум» к восьми часам, дорогой. У меня нет слов, чтобы выразить тебе, как я рада, что ты рад. Я обожаютебя, всегда буду любить.

Я положил трубку, сознавая, как много потерял.

Это сознание возросло, когда я увидел Урсулу, потому что она привела с собой жениха. Это был симпатичный молодой человек с весьма ограниченным запасом слов, без ума влюбленный в Урсулу. Но в общем-то, довольно приятный. «Гриллрум», как я и ожидал, был набит битком, так что пришлось нашей троице примоститься не очень удобно за столиком для двоих. Тоби не отличался красноречием, но это не играло особой роли, потому что Урсула говорила за двоих. После обеда мы отправились в «Тропикану» с его режущим слух оркестром. Мы с Тоби по очереди важно кружили в вальсе тараторящую Урсулу. На мой вкус, это был отвратительный вечер.

После я долго не встречался с Урсулой. Слышал, что она таки вышла замуж и родила младенца. И полагал, что теперь, когда Урсула прочно освоила брачное ложе, она навсегда ушла из моей жизни. Не тут-то было. Однажды зазвонил телефон, и я услышал голос Урсулы:

– Милый! Это я, Урсула!

– Силы небесные! – удивился я. – Где ты пропадала все эти годы?

– Дорогой, я вышла замуж.У меня есть ребенок.

– Как же, слышал. Поздравляю.

– Милый, я так долго торчу в деревне, что сегодня мне непременно надо съездить в Борнмут, походить по магазинам. Не могли бы мы встретиться?

– Ты приедешь вместе с мужем? – осторожно справился я.

– Нет, дорогой, я приеду сама по себе.

– В таком случае обязательно встретимся. Приглашаю тебя на ленч. Но сначала выпьем чашечку кофе в «Кадене».

– Чудесно, милый. Я буду там в одиннадцать. Ровно в одиннадцать Урсула вошла в кафе «Кадена», и я сразу увидел, что она ожидает второго ребенка. Не говоря уже о выпуклом животе, она светилась, как розовые лепестки на солнце.

– Милый! – вскричала Урсула. – Милый! Дорогой!Она с ходу обняла меня и наградила таким поцелуем, какие английские цензоры обычно вырезают из французских фильмов. При этом Урсула жужжала, точно рой пчел, одержимых сексом, и прижималась ко мне всем телом, чтобы как следует ощутить всю прелесть объятия и подтвердить свое самое искреннее расположение. Несколько пожилых леди и один хорошо сохранившийся (как коринка в портвейне) отставной бригадир уставились на нас с сладострастным отвращением. По лицам было видно, что они ждут – сейчас я сорву с Урсулы одежды и изнасилую ее на месте, на священном полу кафе «Кадена». Поднатужившись, я вырвался из ее объятий.

– Я думал, ты замужем, – заметил я.

– Так и есть, дорогой. Скажи, я стала лучше целоваться?

– Лучше, – ответил я. – А теперь садись, и выпьем кофе.

– Ты можешь взять мне мороженое?

– Конечно.

Я заказал кофе и мороженое.

– Ну, ты прямо цветешь, – сказал я.

– Правда?

– Точно, ты выглядишь замечательно. Я вижу, ждешь прибавления.

– Дети – это што-то ижжумительное, – сообщила она, набив рот мороженым.

– Не сомневаюсь, – отозвался я.

Проглотив мороженое, она наклонилась и стукнула меня влажной ложкой по руке, давая знать, что сейчас я услышу нечто чрезвычайно важное.

– Знаешь, что об этом люди говорят? – вопросила она своим звонким голосом.

Посетители, забыв о еде, дружно приготовились услышать, что последует дальше. Я не знал, куда деваться.

– Нет, – ответил я. – А что они говорят?

– Так вот, – сообщила она, весело помахивая ложкой, – сколько ни предохраняйся, все равно залетишь.

Мы допили кофе, потом прошлись по магазинам, затем состоялся обещанный ленч.

– Ты скучаешь по мне, дорогой? – осведомилась Урсула, потягивая вино.

– Конечно, скучаю. Ты всегда была одной из моих самых любимых подруг.

– Правда, жаль, что нельзя быть замужем и иметь возлюбленного?

– А ты попробуй, – предложил я.

– Нет-нет, я на это неспособна. Но ты ужасно милый.

– Забудь.

– Все равно, думаю, теперь я тебе не понравилась бы, – задумчиво произнесла она. – Я изменилась, стала совсем неинтересная.

– В самом деле? – усомнился я, глядя на полную жизни, милую женщину.

– Точно, – ответила она с серьезным выражением в своих больших синих глазах. – Боюсь, теперь я стала одной из тех, кого называют мелкие божоле.

– Зато отменного урожая, – отозвался я, поднимая бокал.

Джеки Даррелл Звери в моей постели

Дарреллу, моему любимому зверю

Глава первая

До чего же мне надоели вечные разговоры о том, какую "замечательную жизнь" я веду и как мне повезло заполучить такого знаменитого мужа.

– Чего еще, – восторженно восклицают люди, – может пожелать себе женщина!

Так вот, по правде говоря, я веду отнюдь не замечательную жизнь, и с любым супругом – знаменитым или заурядным – нужно, увы, както уживаться.

Хотя наше знакомство и последующее бегство отвечали лучшим традициям женского романа, ни в том, ни в другом не было абсолютно ничего романтического. Больше того, помню, как я потрясла одного человека, сказав, что вышла замуж за Даррелла лишь затем, чтобы получить обратно одолженные ему пятнадцать фунтов стерлингов[1].

Вторжение Джерри Даррелла в мою жизнь принесло одни тревоги и беспокойства моим родным и близким. Будучи по природе человеком склонным к уединению и критически относясь к людям, которые казались мне ограниченными, избалованными и лишенными духовных интересов[2], поначалу я смотрела на мистера Даррелла весьма подозрительно.

Один коварный приятель моего бедного недалекого отца убедил его обзавестись в качестве "доходного побочного занятия" какой-то убогой гостиницей. Я пришла в ужас, увидев это мрачное логово, и мой ужас только возрос, когда я познакомилась с населяющей его ватагой говорливых женщин. Оказалось, что они входят в состав оперной труппы "СадлерзУэллз", прибывшей в Манчестер на двухнедельные гастроли. При других обстоятельствах я отнеслась бы с сочувствием к бедняжкам, вынужденным переносить капризы здешнего климата, но мне быстро надоело слушать, как они без конца расписывают достоинства какого-то восхитительного двуногого, наделенного всем, чего только могла пожелать себе женщина[3].

И вот в один дождливый воскресный день покой нашей гостиной был нарушен хлынувшим в нее каскадом женских фигур, который увлекал за собой довольно хрупкого на вид молодого мужчину, чем-то похожего на поэта Руперта Брука. Судя по нелепым выходкам эскорта, это мог быть только сам Чудобой. Так оно и было. Присмотревшись к этому созданию, я посчитала его манеру рисоваться довольно забавной[4]. Однако, заметив, что я разглядываю его, он уставился на меня взором василиска, и я поспешно обратилась в бегство.

В ближайшие дни недели наши пути, слава Богу, почти не пересекались, пока однажды утром встревоженная мачеха не попросила меня проводить мистера Даррелла до железнодорожной станции, ибо этот молодой человек, бедняжка, совершенно не представлял себе, где она находится – чему мне трудно было поверить. Поскольку все поклонницы были заняты на какойто репетиции, больше некому было его выручить, однако я дала ясно понять, что соглашаюсь без особой охоты.

Убедившись, что я далеко не в восторге от его компании, мистер Даррелл постарался пустить в ход все свое многогранное обаяние, которое так восхищало женский пол. Обнаружив, что трудится зря, обратился к юмору и – надо же! – развеселил меня, да так, что мне даже было жаль расставаться с ним[5]. Я корила себя за то, что была к нему малость несправедлива, но поскольку не ожидала больше с ним увидеться, легкое чувство сожаления недолго мучило меня.

Наконец наш большой дом опустел, и отец решил заняться ремонтом. Вскоре все помещения заполнили штукатуры, водопроводчики, плотники и обойщики, так что самим нам приходилось ютиться там, где позволяли рабочие. В разгар этого организованного хаоса вновь появился Даррелл. Нельзя ли ему пожить у нас несколько дней, пока он соберет в окрестных зоопарках заказы для своей звероловной экспедиции в Британскую Гвиану?

Моя мачеха, добрая (и простая) душа, не возражала, если он согласен терпеть шум и всякие неудобства и питаться вместе с нами. Его это вполне устроило, и он быстро освоился, перебрасываясь игривыми шутками с хозяйкой и затевая с моим отцом долгие сложные дискуссии о текущих событиях.

Вскоре он уже подружился со всеми. Кроме меня. Зная, как я к нему отношусь, он тем не менее набрался нахальства и попросил у моего отца разрешения пригласить меня в ресторан, и, что самое удивительное, – я была вовсе не против, мне даже было приятно его внимание. У меня как раз была пересменка в ряду ухажеров, и я подумала, что будет интересно провести вечер с таким "светским человеком". Как ни странно, мне было очень весело, и мы отлично поладили друг с другом[6]. Даррелл рассказывал мне о своей работе зверолова, я поведала, как готовлюсь стать оперной певицей. Затем он повел речь о своей семье, и в его описании она выглядела удивительно интересной, совсем не похожей на моих родичей. Мои родители развелись, когда мне было два года, и я переходила, как говорится, из рук в руки, живя когда с бабушкамидедушками, когда с различными чудаковатыми тетушками и дядюшками. Словом, у меня не было настоящей семьи, а потому я завидовала счастливому устроенному детству Джерри и позволила себе откровенничать с ним, как ни с кем прежде. И когда пришла пора возвращаться домой, я уже совершенно освободилась от чувства недоверия и враждебности, говоря себе, что наконецто обрела друга, с которым могу свободно разговаривать и отдыхать душой.

Однако это меня порядком беспокоило – занятия музыкой требовали слишком много времени, чтобы я могла отвлекаться на такие вещи. Так что для меня явилось немалым облегчением, что Джерри на полгода исчез с моего горизонта, отправившись ловить зверей в Британскую Гвиану; правда, мы поклялись, что будем писать друг другу.

На самом деле я была настолько занята своей певческой практикой, что мне было просто некогда думать, чем там занимается Джерри. Какой же шок я испытала, увидев его в один майский день в нашей гостиной, причем он выглядел великолепно и (даже на мой предубежденный взгляд) весьма привлекательно. Джерри поспешил объяснить, почему вновь оказался в Манчестере. Дескать, в местном зоопарке размещено большинство отловленных им зверей, и теперь нужно возможно скорее сбыть их и отправить вырученные деньги его партнеру, оставшемуся в Гвиане, чтобы тот мог привезти остальных животных. Естественно, он снова убедил мою мачеху позволить ему остановиться у нас. Вполне разумное решение, поскольку он почти не бывал дома, днем и ночью занимался кормлением и уходом за своими подопечными, так что мы были избавлены от необходимости заботиться о госте.

Мысль об угрозе подвергнуться новым отвлекающим маневрам ужасала меня, и я пуще прежнего настроилась держаться отчужденно. Однако он не отступил и задумал планомерной осадой сломить мое сопротивление. Началось все очень просто. Не соглашусь ли я помочь составить список наличных животных, чтобы он мог разослать его в различные зоопарки? Списки следует напечатать, и, поскольку я могу свободно пользоваться пишущей машинкой отца, желательно, чтобы это сделала я, тогда ему не придется просить разрешения поработать на этом драгоценном механизме. Сказав себе, что это может ускорить отъезд Джерри и позволит мне сосредоточиться на собственных занятиях, я взвалила на свои плечи исполинский труд. В жизни не подозревала, что на свете существует столько самых различных птиц и зверей. Что такое – макао и как это обезьяна может быть беличьей? Гигантский муравьед – что это за тварь? Я засыпала Джерри вопросами, и он терпеливо меня просвещал.

– Знаешь что, – заявил он наконец, – чем заниматься этой ерундой, лучше сходика ты со мной в зоопарк и посмотри сама на моих зверей.

Мне эта мысль совсем не понравилась, ибо я почитала крайне неэтичным держать в неволе диких животных, не говоря уже о том, что большинство зоопарков, какие мне доводилось посещать, производили на меня самое удручающее впечатление. Грязь, зловоние – да я не стала бы и дохлую кошку держать в таком заведении. Как ни странно, Джерри на другой день не стал меня уламывать и уговаривать, не стал и защищать идею зоопарков, как таковую. Вместо этого он попытался объяснить, какие цели должен преследовать хороший зоопарк, как важно, учитывая распространение цивилизации и демографический взрыв, сохранить дикую фауну для будущих поколений.

По мере того, говорил он, как растет численность человечества и люди наступают на среду обитания животных, зоопарки окажутся последним прибежищем птиц и зверей. Он рассказал, как в Центральной Африке неправильные методы борьбы с мухой цеце привели к истреблению полчищ крупной дичи. В других местах сооружали плотины и затопляли огромные площади естественных пастбищ. Где бы интересы человека ни вступали в противоречие с потребностями животных, последние были обречены на поражение. А потому его самая заветная мечта – учредить специальный зоопарк, где он мог бы держать и размножать некоторые виды, чтобы спасти от полного уничтожения. Еще он страстно желал, чтобы все зоопарки служили не только для показа животных, а стали подлинно научными учреждениями, где главное внимание уделялось бы заботе об их благополучии.

Он продолжал толковать в этом духе всю дорогу до зоопарка, и не успела я опомниться, как мы очутились в просторном деревянном строении, где стоял гул от птичьих и звериных голосов. Прежде всего я обратила внимание на отсутствие зловония, какое у меня обычно связывалось с посещением зоопарков. Вместо этого здесь приятно пахло соломой, кормами и теплыми телами зверей. Но больше всего поразили меня взаимоотношения Джерри с его подопечными. Легковесный, как мне казалось, молодой человек вдруг совершенно преобразился. Куда подевалась его беспечность – с сосредоточенным видом он обходил все клетки, потчуя своих питомцев лакомыми кусочками и разговаривая с ними. Он понастоящему заботился о них, и они посвоему отвечали на его заботу и любовь[7]. Словно маленькие дети, старались криками привлечь его внимание или нетерпеливо подпрыгивали, чтобы он посмотрел на них. Медленно следуя за ним по проходам, я не без робости заглядывала в клетки, восхищаясь чудесными созданиями. Гигантский муравьед с обтекаемыми формами, напоминающими какойто суперсовременный автомобиль, осторожно приблизился к прутьям клетки, чтобы его погладили... Красный макао кричал "Роберт!" на разные голоса... Очаровательные беличьи обезьянки сидели, наклонив голову набок, чемто похожие на клоунов... Вне всякого сомнения они чувствовали, что стали предметами особенного внимания, однако у меня не было чувства, что они недовольны моим появлением, напротив, мне казалось, что я пришлась им по душе.

Мы довольно долго пробыли в зоопарке. Джерри задавал животным корм и менял солому, где это требовалось, а я сидела на ящике, наблюдая за ним. Он работал неторопливо и эффективно, с явным удовольствием, и разговаривал с каждым из своих подопечных. Забыв о моем присутствии, он сосредоточил все внимание на животных. Замечательная картина, и я с великой неохотой нарушила молчание, чтобы задать интересовавшие меня вопросы.

– Что ж, – сказала я, когда мы вернулись домой, – теперь я хоть знаю, о ком пишу. И должна сознаться, это очаровательные создания.

После этого случая наша дружба заметно укрепилась. В то время я работала в конторе отца, и Джерри без конца звонил туда. Как насчет того, чтобы вместе перекусить днем, или выпить кофе утром, или встретиться за чаем вечером? Может, сходим в театр или я предпочитаю посмотреть хороший фильм? Отец язвительно справлялся, не забыла ли я, кто платит мне жалованье – меня почти никогда нет на месте.

– Не волнуйся, папуля, – успокаивала я его, – мы просто добрые друзья, к тому же он скоро уедет.

Отец только крякнул в ответ, но он явно опасался, что мне вскружат голову знаки внимания мужчины, столь разительно отличающегося от обычного круга моих приятелей.

Квеликому облегчению моего родителя, однажды утром мистер Даррелл спокойно возвестил, что вскоре покинет, нас, поскольку все животные уже пристроены и больше ничто не удерживает его на севере. К тому же он еще не повидал свою матушку и просто обязан возвратиться в Борнмут. На этот раз я с особым нетерпением проводила его на вокзал.

Только я вернулась в контору, как зазвонил телефон. Мой отец желал удостовериться, что Джерри благополучно уехал.

– Все в порядке, – заверила я его.

– Надеюсь, мы наконецто сможем заняться делами, – ответил он и перечислил целый ряд поручений.

Положив трубку, я повернулась к своему рабочему столу. В ту же минуту дверь конторы распахнулась – на пороге стоял Джерри Даррелл, прижимая к груди огромный букет увядших хризантем. Протянув мне цветы, он выпалил:

– Это тебе!

Помешкал и, поворачиваясь, чтобы уйти, добавил:

– Ты ведь не согласишься выйти замуж за меня, верно?

Пожал плечами, криво усмехнулся и заключил:

– Я так и знал.

С этими словами он удалился.

Облегчение моего отца длилось недолго, потому что с каждой почтой мне приходило письмо или открытка, а несколько раз – длинные телеграммы. Затем наступил ужасный день, когда почта доставила посылку на мое имя. Отцовское терпение лопнуло, и он вызвал меня к себе в кабинет.

– Послушай, Джеки, у вас с этим Дарреллом чтото происходит. Какой мужчина станет тратить время и деньги на то, чтобы писать письма девушке и посылать ей дорогие подарки, если не рассчитывает получить чтото взамен. Выкладывай правду, пусть даже она будет неприятной[8].

С трудом удерживаясь от смеха над такой реакцией моего обычно вполне рассудительного отца, я безуспешно попыталась убедить его, что между мной и Джерри ровным счетом ничего не происходит. Мне пришлось выслушать длинную тираду о ловкачах, морочащих голову бедным невинным особам женского пола, и я почувствовала себя действующим лицом мелодрамы пуританского века. От веселого настроения не осталось и следа, я основательно разозлилась и на отца, и на Даррелла. Внезапно мне пришла в голову ужасная мысль: неужели Джерри всерьез полагает, что я хочу выйти за него замуж? Оставалось одно, послать телеграмму: "Срочно позвони оплачу разговор если необходимо". Я надеялась, что такое условие поощрит его[9]. Ответ последовал почти немедленно: "Позвоню сегодня вечером". Я часами, как мне казалось, слонялась вокруг телефона, так что когда наконец раздался звонок, ярость моя достигла предела, и я обрушила на Даррелла град упреков. Как он смеет ставить меня в такое дурацкое положение! Чтобы не было больше никаких писем, открыток и телеграмм, не говоря уже о посылках! Конечно, я ценю его доброе отношение ко мне, но то, что происходит теперь, выходит далеко за пределы обычной дружбы, а потому отныне всякая переписка должна быть прекращена! Я не давала бедняге слова вставить.

– Да что там у вас такое произошло? – твердил он, когда я останавливалась, чтобы перевести дух.

Я попыталась объяснить, как неодобрительно отец смотрит на наше общение, и, к моей досаде, Джерри реагировал весьма разумно, сказал, что вполне понимает озабоченность моего отца, и заявил, что лучше всего будет, если он при первой возможности выберется к нам, чтобы все уладить. Напрасно я уговаривала его не выбрасывать на ветер деньги, Джерри настаивал, что просто обязан восстановить мир и гармонию в нашей семье. Только я положила трубку, как вошел отец. Я рассказала ему, что произошло, что Джерри собирается приехать, чтобы повидаться с ним и лично все объяснить.

– Отлично, отлично, – ответил отец. – Уж я растолкую этому молодому человеку, что не одобряю его ухаживание за тобой. В самом деле, кто он такой? Что собой представляет? Что мы знаем о нем? Судя по его же словам, он вращается в какомто сомнительном окружении, и, уж конечно, у него нет состояния и никогда не будет, если я не ошибаюсь в оценке его моральных качеств[10].

Я снова заверила отца, что Джерри и его планы меня ни капли не интересуют, так что нечего волноваться по пустякам.

Два дня спустя кузнец моих проблем явился к нам самолично. К тому времени вся эта история перестала меня забавлять, и я мечтала только о том, чтобы восстановить мир и спокойствие в доме. Отец и Даррелл уединились для беседы, и я с нетерпением ожидала, чем это кончится. Однако вопреки моим ожиданиям разговор явно протекал спокойно, иногда до моего слуха доносился даже громкий смех, и когда собеседование закончилось, я была настроена весьма воинственно.

– Что ты ему сказал? – твердо осведомилась я.

– Ну, я прямо спросил твоего отца, почему он возражает против нашей дружбы, и он заверил меня, что отнюдь не настроен против меня лично и не против того, чтобы ты кудато ходила вместе со мной. Просто ему, как и всякому нормальному родителю, нежелательно, чтобы весьма талантливая дочь, которую ждет блестящее будущее, тратила время на пустяки.

Я взорвалась. Это что же – родной отец предпочитает верить не мне, а, по сути, незнакомому человеку[11]! До сих пор я слышала от него совсем другие слова. Я ринулась было в его кабинет, но Джерри схватил меня за руку.

– Постой, остынь, бедняга искренне волнуется за тебя, но мне кажется, я сумел его убедить, что, хотя и мечтаю жениться на тебе, не стану навязываться, коли я не мил.

– Большое спасибо, – ответила я. – А как же мне теперь быть?

– А уж это ты сама решай.

– Когда ты собираешься возвращаться в Борнмут?

– Дня через два. И раз уж твой отец не возражает против того, чтобы мы с тобой ходили кудато вместе, почему бы не воспользоваться этим?

Поведение отца возмутило меня. Так шумел, так бушевал, а тут вдруг дал задний ход. Ладно, постараюсь, чтобы у него и впрямь был повод для беспокойства... Он полагает, что у меня с Джерри серьезные отношения, что я способна бежать из дома и выйти замуж за него – ладно, пусть полюбуется.

Уговорить Джерри задержаться у нас на несколько дней не стоило большого труда, и я постаралась почаще проводить время вместе с ним, задерживаясь гденибудь допоздна, чтобы любоваться выражением лица родителя, который явно бесился, однако не мог ничего поделать после той беседы с Джерри.

Случилось, однако, то, чего никто из нас не предвидел. Я затеяла эту игру в отместку отцу за его дурацкое вмешательство, однако вскоре обнаружила, что наши отношения с Джерри изменились. Проводя вместе каждую свободную минуту, мы начали привязываться друг к другу и поняли, что нам не такто просто будет расстаться. В то же время было очевидно, что сложилась невозможная ситуация. О женитьбе нечего было говорить – вопервых, я не достигла совершеннолетия, вовторых, у Джерри было плохо с деньгами, он располагал всего двумястами фунтами и нигде не служил. В довершение всего его здоровье внушало тревогу, и так как два года назад его чуть не свела в могилу малярия, даже мой отец начал беспокоиться за него. Мы с Джерри часами обсуждали наши проблемы и в конце концов решили, что ему необходимо найти себе работу. Это было не такто просто, поскольку он умел только ухаживать за животными, а устроиться в зоопарк всегда было затруднительно. Так или иначе, он сел писать письма в различные зоопарки и людям, которые могли както помочь.

Началась мучительная для обоих пора, и чтобы не осложнять ситуацию, Джерри вернулся в Борнмут – ждать, когда наше будущее както определится. Все наше общение теперь свелось к переписке и редким телефонным разговорам.

Тем временем мне исполнился двадцать один год, и я уже не нуждалась в разрешении отца выходить замуж, однако Джерри твердо стоял на том, что обязан найти какуюто работу[12]. Отношения дома заметно осложнились, и я с радостью приняла приглашение навестить сестру Джерри в Борнмуте. У нее намечалась новая свадьба, и она решила, что недурно было бы всем собраться вместе, тем более что нас с Джерри явно ожидало такое же событие. После долгих уговоров отец разрешил мне отбыть на уикэнд в Борнмут, и Даррелл сам приехал за мной. Это было дивное путешествие.

Мы прибыли на место поздно вечером, и я никогда не забуду свои первые впечатления. Мне в жизни не доводилось бывать в помещении, где камин был набит огромными корнями фруктовых деревьев. По мере того как дрова сгорали, ктонибудь подталкивал их в глубь топки. Недурной способ согреваться, и сидящий рядом с Маргарет крупный молодой человек явно не желал тратить драгоценную энергию на то, чтобы мелко порубить дрова. Белые стены были украшены яркими восточными ковриками и открытками с изображениями разных мест, где побывали семья Дарреллов и их друзья. Царила весьма богемная атмосфера. Сестра Джерри восседала на диване, одетая в длинный клетчатый халат. Приветствуя нас улыбкой, она сообщила, что матушка устала ждать нас и отправилась спать. Еда – в кладовке, постели для нас приготовлены.

Мы расположились перед камином, болтая и закусывая. Маргарет интересовалась, что мы теперь думаем делать, коль скоро Джерри никак не может найти работу. Как и положено полным надежд молодым особам, мы оптимистически заверили ее, что непременно чтонибудь найдется.

– Понятно, но на случай, если ничего не выйдет, – небрежно заметила Маргарет, – у меня есть предложение. Боюсь, Джерри, я не могу вернуть деньги, которые должна тебе, но вы могли бы поселиться в моем доме и жить с нами одной семьей. Все равно мама собирается скоро переехать к Лесли тут по соседству, так что для вас освободится место, и мы какнибудь перебьемся. Я не требую, чтобы вы решили чтото прямо сейчас. Подумайте. Захотите – комната ваша.

– Как скажет Джеки, – отозвался Джерри. – Не всякий захочет начинать супружескую жизнь, разделяя кров с чудаковатыми родичами.

Меня не устраивали скоропалительные решения, и я была против того, чтобы ускорять ход событий.

– Можно, я отвечу позже? – спросила я.

– Конечно, я могу ждать сколько угодно, – ответила Марго, зевая широко раскрытым ртом. – А сейчас вы, наверно, устали, и я предлагаю всем нам ложиться спать.

Я долго не могла уснуть, перебирая в уме все "за" и "против". Мне не хотелось показаться неблагодарной, но я совсем не знала своих будущих родичей, к тому же еще не решила окончательно – стоит ли выходить замуж за Джерри[13].

Проснулась я оттого, что Джерри дергал меня за плечо, предлагая выпить чашку чая.

– Ты не спеши вставать. Горячей воды в доме хватит, и я буду ждать тебя внизу, когда ты будешь готова спуститься.

Я нарочно повалялась еще в постели, а потом в ванне, размышляя о том, какими окажутся остальные члены семьи. Я знала, что мать Джерри – вдова, что у нее четверо детей, из которых Джерри – младший. До сих пор мои представления складывались из того, что рассказывал Джерри, и предстоящее знакомство страшило меня. Больше всего пугала меня встреча со старшим братом – Ларри, но он жил за границей, так что знакомство с ним, видимо, откладывалось. Зато дом Лесли находился гдето поблизости. Както он воспримет меня?..

– Члены нашего семейства не вмешиваются в дела друг друга за исключением тех случаев, когда убеждены, что тот или иной делает чтонибудь не так, а это случается постоянно, – заверил меня Джерри.

Да, несладко мне придется, если меня не признают... Собравшись с духом, я спустилась вниз. Из гостиной доносились голоса, но когда я вошла, разговор прекратился. Джерри живо подошел ко мне и подвел меня к маленькой пожилой леди, стоящей перед камином.

– Это моя мама, – сказал он.

Я была поражена. Она была совсем не похожа на образ, который я рисовала себе, вместо высокой суровой особы я увидела крохотную милую женщину с веселыми голубыми глазами и серебристыми волосами. Улыбаясь, она пожала мне руку.

– Слава Богу, дорогая, что ты не блондинка, – молвила она лукаво.

В это время в гостиную вошла Маргарет, и все дружно расхохотались. Осмелев, я спросила:

– А что бы вы сделали, будь я блондинкой?

– Ничего, – ответила миссис Даррелл, – но все равно я рада.

Позднее я узнала, что все предыдущие подружки ее любимого сына были блондинки с кроткими (как у коровы, считала миссис Даррелл) голубыми глазами, и она с ужасом думала о том, что какаято из них может стать ее невесткой[14].

Знакомство с Лесли состоялось позже в тот же день. Он ворвался в гостиную – темноволосый, невысокого роста (в этой семье только Джерри был заметно выше меня) – поздоровался с матерью, скользнул по мне пронзительным хмурым взглядом своих синих глаз, повернулся кругом и исчез на кухню. Джерри сходил за ним и представил нас друг другу. Лесли тоже произвел на меня приятное впечатление – при беглом знакомстве.

Уикэнд пролетел быстро, и я с великой неохотой собралась в обратный путь; на сей раз я ехала одна, мы решили, что для всех будет лучше, если Джерри не станет появляться в Манчестере, пока я попытаюсь убедить отца смириться с тем, что выхожу замуж, поскольку я более не нуждалась в его согласии.

Потянулись мучительные дни, я скоро убедилась, что отец не желает смягчаться, кончилось тем, что он вообще отказался обсуждать этот вопрос. А тут еще Джерри начал терять терпение, требовал, чтобы я наконец чтото решала. Пришло письмо от Маргарет – она повторила свое обещание помочь нам и заверила, что миссис Даррелл готова оказать Джерри материальную поддержку, пока его дела не устроятся. Я чувствовала себя ужасно, мне не хотелось ссориться с отцом, поступая против его воли, и в то же время я чувствовала, что мне представляется возможность раз и навсегда освободиться от опеки и зажить самостоятельно.

Неожиданно все разрешилось само собой. Отец на несколько дней уехал по делам, и тут же в Манчестере появился Джерри. Откладывать больше было нельзя.

Не один час мы с ним обсуждали нашу проблему, искали способ решить ее, никому не причиняя боли, и конечно же не находили толкового выхода. Я пыталась рассуждать логично, говорила, что нам нельзя сейчас жениться, мы не сможем прожить на те деньги, которыми располагал Джерри. В отчаянии я попросила отсрочки, пообещала дать ему окончательный ответ через сорок восемь часов. Мне очень хотелось сказать "да", но меня многое беспокоило. Не говоря уже об отсутствии денег – а я знала, что отец не даст ничего, если я выйду замуж против его воли, – как насчет темперамента? У нас было так мало общего, надолго ли хватит брачных уз после того, как схлынет первая волна радости от совместного бытия[15]? Меня ожидала многообещающая карьера, от которой я должна была отказаться, выйдя за Джерри. Он конечно же нуждался в человеке, разделяющем его стремления, готовом путешествовать вместе с ним, участвовать во всех его делах, к чему я вовсе не была готова[16]. В то же время он был веселый, обаятельный товарищ, я чувствовала, что могу всецело положиться на него, и все больше склонялась к мысли, что мы придумаем какойнибудь компромиссный вариант.

Даррелл честно соблюдал наш уговор и два дня не заговаривал о женитьбе. Когда кончилась отсрочка, мы решили сходить в кино, а затем поужинать вместе. Вернулись домой в приподнятом настроении, было поздно, все уже легли спать, и мы сидели вдвоем в теплой гостиной, говоря о чем угодно, кроме женитьбы. Вдруг я почувствовала сильную усталость и с ужасом обнаружила, что уже пять часов утра. Устремившись к выходу из гостиной, мы столкнулись в дверях, и пока уступали друг другу дорогу, Джерри тихо спросил:

– Ну так как, ты хочешь выйти замуж за меня[17]?

Поскольку моя способность к сопротивлению всегда ниже всего в это время суток, я ответила:

– Конечно, хочу.

И все.

Приняв наконец решение, я уже не позволяла закрадываться в душу никаким сомнениям. В предвидении на редкость удачной женитьбы мы не сомневались, что все препятствия будут преодолены. Тот факт, что наше состояние для начала ограничивалось какиминибудь сорока фунтами, меня нисколько не смущал. Мы тщательно все рассчитали. Брачная лицензия обойдется примерно в три фунта; далее – железнодорожные билеты до Борнмута, такси, стоимость перевозки багажа, обручальное кольцо... Вполне уложимся, еще останутся деньги. Конечно, о медовом месяце нечего было и помышлять, но нас это не заботило, главное – женитьба.

Поскольку отец вотвот должен был вернуться, мы решили не мешкая бежать в Борнмут и оформить там брачные узы. Жить в Борнмуте, говорила я себе, чем не свадебное путешествие[18]!

Деятельность наших профсоюзов никогда особенно не интересовала меня, но угроза забастовки железнодорожников побудила нас ускорить отъезд. Следующие сутки мы были по горло заняты упаковкой в ящики изпод чая и прочую тару моего личного имущества – книг, нот, патефонных пластинок, а также всякого хлама, которым успел обзавестись Джерри[19]. В разгар сборов мне вдруг показалось, что мы никогда не уедем.

На утро следующего дня были заказаны два такси, и мы лихорадочно соображали, как разместить в них наш багаж. Но, несмотря на обилие чемоданов, сундуков и ящиков, тары явно недоставало, и я пустила в ход оберточную бумагу. Последний сверток был готов к трем часам утра.

По ходу всей этой бурной активности возрастало волнение моей мачехи, которой предстояло встретить моего разгневанного отца, когда тот вернется домой.

– Не беспокойся, я оставила ему письмо и настоятельно рекомендую вручить его прежде, чем отец хватится меня. Глядишь, может, все и обойдется.

Естественно, мои слова не очень ее успокоили.

– Ты вали все на меня, – продолжала я, зная, что шторм до меня не дойдет. – Скажи ему, что я уперлась и не желала ничего слушать. Опиши, как ты умоляла меня образумиться и уважить отцовское мнение, подчеркни, как уговаривала дождаться его возвращения и самой объясниться с ним.

Мне было все равно, что бы она ни наговорила про меня. Так и так я впаду в немилость, пусть не скупится на выражения.

До сих пор не представляю себе, как я смогла покинуть постель после всего трех часов сна, но в конце концов мы погрузились в ожидающие машины и началось наше путешествие. Утро было паскудное, хмурое, дождливое, совсем не подходящая атмосфера для веселого побега, но я была слишком измотана, чтобы думать о чемлибо сверх желания возможно скорее очутиться в вагоне проклятого поезда.

Пометавшись без толку по вокзалу, Джерри наконец ухитрился поймать одного из неуловимых зверей, именуемых носильщиками. Этот деятель был отнюдь не в расцвете лет и не в самом лучшем настроении, однако явился все же с тележкой, погрузил на нее наши вещи и, милостиво минуя весы, затрусил к платформе лондонского поезда, сопровождаемый двумя пассажирами, которые несли кучу бумажных свертков и настольную лампу. Наверно, мы смотрелись довольно странно в столь ранний час, судя по тому, какими взглядами нас провожали, расступаясь, степенные представители делового мира.

Пожилой кондуктор издалека приметил нас и показал носильщику, где разместить багаж. Когда мы поравнялись с ним, он мрачно поглядел на нас.

– Что – жениться собрались? – спросил он.

Силясь не выронить свою объемистую ношу, я ответила:

– Да.

– Помогай вам Бог, – сказал он и махнул машинисту флажком[20].

Глава вторая

Прибытие в тот же день в Борнмут явилось ослепительным контрастом всему, что мы оставили в Манчестере, и для меня было великим облегчением очутиться в кругу людей, всецело симпатизирующих нам и предстоящей женитьбе. Вся семья собралась встретить нас, энтузиазм бил через край, каждый жаждал, чтобы мы выслушали его. Миссис Даррелл рассказала, что получила письмо от Ларри – он в это время находился на дипломатической службе в Югославии – который, как ни странно, тоже одобрял наши планы, что могло считаться окончательной санкцией, хотя Маргарет возражала, что мнение Ларри не играет никакой роли. Тем не менее приятно было сознавать, что глава семейства на нашей стороне.

– Ну так, дорогой, – обратилась миссис Даррелл к Джерри, – как ты представляешь себе ваше бракосочетание?

– Понимаешь, мы с Джекки хотели бы обвенчаться возможно скорее на случай, если сюда вдруг явится ее родитель с дробовиком, – ответил он.

А потому уже на следующий день началась Операция Бракосочетания. Все члены семьи рассыпались по Борнмуту с различными заданиями. Мы с Джерри отыскали отдел записей актов гражданского состояния, где очаровательная сотрудница упорно не желала поверить, что мне исполнился двадцать один год, хотя я предъявила свидетельство о рождении. Все же дата обряда была назначена – 26 февраля. Маргарет назначила себя начальником отдела снабжения и обещала поставить съестное, включая свадебный торт, а миссис Даррелл и Лесли взялись позаботиться о том, чтобы не было недостатка в напитках, но когда мы сообщили, что венчание состоится через три дня, женщины – чего мы никак не ожидали – пришли в ужас. Разве смогут они уложиться в срок с приготовлениями!

– Да не волнуйтесь вы, – сказал Джерри. – Все будет в порядке.

Бедняжка Марго в отчаянии помчалась в город, распорядившись, чтобы мы в половине четвертого встретились с ней в ресторане, поскольку ей необходимо будет подкрепиться после битвы в кондитерской, где пекут свадебные торты. Разумеется, в половине четвертого мы не застали ее в ресторане, однако вскоре она появилась и опустилась на стул, сияющая и весьма довольная собой.

– Ну как дела, Марго? – спросил Джерри.

– Ох, если бы ты знал, чего мне стоило договориться с этими несносными кондитерами, чтобы через сутки был готов свадебный торт!

– Так давай, рассказывай.

Итак, Марго вошла, улыбаясь, в кондитерскую и попросила принять заказ на одноярусный свадебный торт.

– Конечно, мадам, сделаем, назначайте срок.

– Понедельник, – сказала Марго.

– Что! – ахнул помощник заведующего. – Но это невозможно!

– Я знаю, что времени мало, но и случай совершенно необычный, чрезвычайно романтичная история. Понимаете, они тайно сбежали.

Этот факт сыграл свою роль, и вот уже вся кондитерская была в курсе и счастлива участвовать в таком романтическом событии. "Как прекрасно..." "Как необычно..." "В газетах пишут про такие случаи, но кто бы подумал, что такое может случиться в нашем городе и с нашим участием!"

– Так или иначе, – заключила Марго, смеясь, – они поклялись уложиться в срок и заставили меня обещать, что я передам вам их поздравления.

В награду за усилия Марго мы заказали для нее большие пирожные с кремом, и она живо управилась с ними.

– А теперь, Джерри, – заговорила она деловито, – как насчет обручального кольца? Пошли, присмотрим чтонибудь подходящее.

В конце концов мы остановили выбор на скромном тонком золотом колечке, которого, предупредил практичный продавец ювелирного магазина, могло не хватить надолго, если мадам будет заниматься домашним хозяйством. Но мне оно понравилось, и кто знает – может быть, со временем мы сможем позволить себе купить новое[21]? Расставшись с еще несколькими нашими немногочисленными фунтами, мы в приступе расточительства втиснулись в такси и по пути домой заказали в цветочном магазине свадебный букет для меня и цветочные подношения для дома. Царила совершенно абсурдная атмосфера. Все кругом были страшно возбуждены, тогда как мы с Джерри вели себя словно почтенная супружеская чета, воспринимающая знаки внимания как должное.

Следующие два дня мы были заняты приведением в порядок нашего скромного жилья. Это была всего лишь маленькая комнатка в задней части дома, но такая очаровательная! Окно смотрело на большой сад, а вдали были видны поросшие вереском холмы СентКатеринзХед. Среди сосен парили вяхири и другие дикие птицы, вызывая у меня такое чувство, будто я поселилась в сельской местности. Марго обставила комнату очень скромно, но нам здесь было уютно, особенно когда мы развели огонь в маленьком камине. Двуспальная кровать, маленький рабочий стол, гардероб, комод и кресло – вот и вся мебель. Мы радостно принялись размещать наше имущество, вот только Джерри волновался изза места для своих книг, но Марго живо решила эту проблему, принеся полку и поставив ее на комод. Она же примостила у кровати тумбочку и лампу. О посуде нам сейчас не надо было беспокоиться, поскольку мы собирались столоваться вместе со всеми внизу.

В разгар всей этой суматохи заглянул первый муж Маргарет – Джек Бриз.

– Вот тыто нам и нужен, – объявил Джерри. – Завтра у нас свадьба, почему бы тебе не быть нашим шафером или что там положено для регистрации? Да, кстати, вот та особа, на которой я женюсь.

С этими словами он подтолкнул меня вперед.

– Бедняжка, – сказал Джек. – Как это тебя угораздило связаться с этими Дарреллами?

И, подняв косматую бровь, он с хохотом добавил:

– Или у тебя уже не осталось выхода?

Продолжая смеяться, Джек заверил:

– Разумеется, Джерри, я буду присутствовать. Ни за что на свете не упустил бы такой случай, только не жди от меня свадебного подарка. У меня столько всяких обязательств, детей и жен, – я не могу себе позволить тратить заработанное горбом на разную мишуру.

Мне предстояло быстро убедиться, что хотя Джек обожал прикидываться бедняком и давно стал предметом постоянных шуток, на самом деле, как и все люди, изображающие из себя дядюшку Скруджа, он был добрейший человек.

Воскресный день завершился вечеринкой в семейном кругу, и мы, как положено, основательно отметили прощание с холостяцкой жизнью, так что на другой день на регистрацию явилась довольно смирная компания. Не припомню более мрачного и тоскливого дня.

Должно быть, мы являли собой диковинное зрелище, ведь ни у Джерри, ни у меня, естественно, не было подходящей к случаю новой одежды. Лишних денег у нас не было, пришлось обойтись тем, чем мы уже располагали. Тем не менее я постаралась соблюсти давнее правило: чтото старое (мое пальто), чтото новое, подаренное подругой (нейлоновые чулки), чтото одолженное (блузка Маргарет), чтото синее (мой шарф). Даррелл выглядел вполне опрятно, он даже – поистине потрясающий случай – начистил до блеска свои ботинки[22].

Обряд длился недолго. Помню, я спрашивала себя, что меня угораздило ввязываться в эту затею, однако я вовремя взяла себя в руки и выразила согласие сочетаться законным браком с Джеральдом Малькольмом, и вот уже процедура закончена и мы едем домой. Джерри улыбнулся и крепко сжал мою руку.

– Поздно, – сказал он, – теперь я заполучил тебя[23].

Хотя гостей собралось немного, ритуал был выдержан во всех подробностях. Звучали речи и тосты, был разрезан торт, прибывший утром, как и намечалось. Не было недостатка в шутках и подначках, все от души веселились.

О какомлибо медовом месяце не заходила речь, на это у нас не было денег, но я была только рада, меня вполне устраивало бытие в нашей маленькой комнатке и в кругу семьи. О какихто особых развлечениях не приходилось говорить, но мы не скучали и не чувствовали себя в чемто обделенными. У нас была куча интересных книг, кругом – чудесные места для прогулок, и дружище Джек Бриз подарил нам старый радиоприемник.

Наши деньги были на исходе, и пришло время мне оценить ситуацию, обдумать вместе с Джерри, как быть дальше, и главное, следить за нашими скромными расходами. У Джерри были пока что всего два пристрастия – сигареты и чай, и я твердо настроилась не лишать его этих удовольствий. Прежде всего требовалось найти для Джерри какуюто работу. Все его попытки устроиться куданибудь в Англии оказались тщетными, и мы решили поискать чтонибудь за пределами страны, например в Африке, в какомнибудь из тамошних охотничьих хозяйств, а то и вовсе эмигрировать в Австралию. Поскольку нам было не по карману покупать газеты, где обычно печатаются официальные объявления, мы ежедневно совершали паломничество в читальный зал Центральной библиотеки. Выбор мест для человека вроде Джерри – без высшего образования, без опыта в коммерции – был весьма невелик, но мы надеялись, что в конце концов найдется чтото связанное с животными. В частности, записывали названия и адреса всех зоопарков Австралии, Америки и Канады и разослали кучу писем с изложением немалых для столь молодого человека заслуг в данной области. Потянулись недели томительного ожидания ответов. Как ни странно, далеко не все зоопарки удосужились подтвердить получение наших писем, а те немногие, что всетаки ответили, ничего не могли предложить. Словом, почтовые расходы пришлось списать в убыток. Однако я не пала духом, только злилась, и мы продолжали штудировать газеты. В это время один из прежних партнеров Джерри спросил нас, не возьмемся ли мы присматривать за его зверинцем в Маргейте. Платить нам жалованье он не мог, однако взялся обеспечить кров и стол и покрыть расходы на проезд. Даррелл был только рад возможности снова работать с животными.

– Кстати, – сказал он, – это и для тебя будет полезной практикой.

– Но я ровным счетом ничего не смыслю в содержании животных, – возразила я.

– Ничего, быстро научишься.

Зверинец составлял одну из частей приморской ярмарки, кроме собственно зверей он включал в себя аквариум. И вот уже я по горло занята чисткой бананов и апельсинов, извлечением косточек из вишни, кормлением детенышей. Словом, я на собственном опыте познавала, как это непросто – ухаживать за животными. Теперьто я понимаю всю справедливость слов о том, что нет хуже пребывать в учении у собственного мужа. Он ни в чем не давал мне спуску[24].

– Никак не могу очистить дно этой клетки от навоза, – жаловалась я.

– А ты поработай руками, – следовал совет.

И хотя работа была утомительная и нудная, эти три недели много дали мне, я даже вошла во вкус ухода за дикими животными. Впрочем, я не стала горевать, когда пришло время возвращаться в Борнмут.

В свободные минуты между резкой фруктов и чисткой клеток я могла сосредоточиться на размышлениях о нашем будущем, и постепенно у меня начала созревать одна идея. Ларри Даррелл преуспевал на литературном поприще и всячески поощрял Джерри взяться за перо. Если один брат мог зарабатывать деньги писательством, почему бы другому не попытаться сделать то же? И началась операция "Пила". Бедный Джерри, я принялась изо дня в день уговаривать его написать чтонибудь для когонибудь.

– Я не умею писать, во всяком случае так, как пишет Ларри.

– Откуда ты можешь знать, что не умеешь, пока не попробовал?

И, доведенный до отчаяния, Джерри Даррелл стал делать какието наброски.

– Нет, в самом деле, о чем мне писать?

– Пиши о твоих путешествиях.

– Полно, кому это интересно?

– Мне интересно, так что валяй, пиши.

Вскоре в Англию должен был приехать Ларри со своей женой Евой. Она ждала ребенка и предпочитала рожать в Англии, а не в Югославии. Сама мысль о встрече с семейным гением внушала мне благоговение, должна, однако, признать, что он оказался куда симпатичнее, чем я предполагала. Маленького роста, коренастый, типичный Даррелл с Дарреллловским юмором и обаянием, но с более изысканными манерами. Он и Ева отнеслись ко мне весьма радушно, и Ларри был очень озабочен тем, что Джерри никак не может найти работу.

– Почему бы тебе не написать книгу про эти твои ужасные путешествия и не заработать на этом? Англичане обожают истории про пушистых зверьков и про джунгли. Нет ничего проще – ты располагаешь подходящим материалом и возможностями.

Джерри явно не был настроен обсуждать этот вопрос, однако он чувствовал, как я сверлю его взглядом.

– Может быть, я и впрямь мог бы написать книгу о моих трех путешествиях, но мне страшно подумать, что из этого выйдет.

– Дружище, ты что – серьезно говоришь о том, чтобы посвятить трем путешествиям одну книгу? – ужаснулся Ларри. – Ты с ума сошел. Уверен, каждого путешествия хватит на отдельную книгу.

– Прости, Ларри, но я не могу с тобой согласиться. Ты забываешь, у меня в этом деле нет никакого опыта. Одно дело – ты, тебе нравится это занятие, и ты уже не один год пишешь книги, а для меня даже письма писать великий труд. Спроси маму – много ли писем я писал ей, когда путешествовал?

– Это совсем разные вещи. Как бы то ни было, почему бы тебе не попробовать? Я готов прочесть несколько первых глав и сказать свое мнение, хотя я не оченьто разбираюсь в книгах про животных. А еще я охотно свяжу тебя с моим издательством "Фейбер энд Фейбер". И послушай мой совет, не связывайся с литературными агентами, они только обманут тебя, наживутся на тебе и присвоят себе все заслуги, когда твои книги станут пользоваться успехом.

Было совершенно очевидно, что Джерри не спешит воспользоваться разумными благими советами брата, но я продолжала настаивать, чтобы он сделал хотя бы попытку. Несколько дней спустя мы услышали по радио чейто нудный рассказ о жизни в Западной Африке. Глядя на стонущего от негодования Даррелла, я сказала:

– Если тебе кажется, что ты мог бы сделать это лучше, почему бы не предложить Бибиси свой рассказ о Западной Африке?

– Так ведь это не то, о чем говорит Ларри.

– Конечно, но пусть это будет стартом, и ты хоть чтото заработаешь, – не сдавалась я.

– И вообще, что я такого могу написать для радио?

Я разозлилась.

– Знаешь, Джерри, не будь таким малодушным, сделай хотя бы одну попытку. С каким удовольствием я часами слушаю твои рассказы про африканцев и про зверей, которых ты ловил, попробуй поделиться своими наблюдениями с радиослушателями. Ну, обещай мне. Все лучше, чем просто сидеть тут и тухнуть.

Несколько дней мы не возвращались к этой теме, потом я услышала, как Джерри спрашивает Марго – не может ли ктонибудь из ее друзей одолжить ему пишущую машинку.

– У Джека, помню, есть старая машинка. Спроси его, когда появится, – ответила она. – Если он поймет, что ты надеешься чтото заработать с ее помощью, наверно, не откажет.

На Даррелла вдруг чтото нашло, он решительно не мог ждать, когда появится Джек, машинка требовалась ему немедленно. Прокат обошелся бы в 30 шиллингов за неделю, у нас не было таких денег, и пришлось расстаться с некоторыми книгами из библиотеки Джерри, среди которых были довольно ценные экземпляры. Эта операция подстегнула Даррелла, и он принялся делать коекакие заметки о своих африканских путешествиях, выбирая эпизоды, могущие пригодиться для радио.

– Нашел, – важно объявил он однажды утром. – Напишу про волосатую лягушку, как я поймал ее. Остается только узнать, сколько слов входит в пятнадцатиминутный текст.

– Наверно, это можно както выяснить.

Мы знали, что гдето в доме должен быть принадлежавший в прошлом Ларри "Ежегодник писателя и художника", и в конце концов миссис Даррелл обнаружила его среди книг, которые она взяла с собой, перебираясь к Лесли. Заключив себя в стенах нашей комнатушки, Даррелл принялся творить на пробу, и по мере того, как была готова очередная страница "Охоты на волосатую лягушку", она поступала ко мне на предмет одобрения и исправления многочисленных орфографических ошибок. Просто удивительно, как скверно было у членов семейства Дарреллов с правописанием, несмотря на то что они обучались в привилегированных частных школах. И миссис Даррелл по праву хвасталась, что пишет правильнее своих получивших дорогое образование чад, хотя сама она училась в маленькой американской школе в Индии.

История странной амфибии с длинными волосовидными сосочками на бедрах, которую Джерри нашел, поймал и привез в Лондонский зоопарк, настолько увлекла меня, что я с нетерпением ждала каждую новую страницу. Сберегая время и щадя пальцы Джерри, я разработала простой метод правки – печатала исправленные слова на липкой ленте и наклеивала на рукопись. Естественно, работенка была утомительная, но в конце концов это чертово сочинение было готово, оставалось только отправить его в Лондон, в Бибиси, и надеяться. Обычное наше внимание к поступающей почте приобрело особую остроту. Во всяком случае, для меня; Даррелл изображал полное равнодушие.

Однажды утром, невесть почему, Даррелл вдруг заявил:

– Почему бы тебе не постричься? Хватит тебе выглядеть наподобие беженки из Центральной Европы.

Не успела я оглянуться, как они с Марго затащили меня в ванную, вооружились ножницами и принялись кромсать мои роскошные волосы, не слушая возражения и не давая мне смотреться в зеркало. Они так беспощадно орудовали ножницами, что я почувствовала себя лысой. Наконец они остались довольны своим творением и позволили мне поглядеть на себя в зеркало. Я с удивлением обнаружила, что получилось совсем неплохо; позднее моя короткая стрижка стала популярной благодаря тому, что такую же прическу носила в одном из своих фильмов Одри Хэпберн. После многие уговаривали меня отрастить волосы, но Даррелл не желал и слышать об этом, и, глядя на свои старые фотографии, я вполне его понимаю.

А Лондон все молчал.

– Будто ты не знаешь, сколько раз Ларри возвращали его рукописи, – утешал меня мой дорогой супруг. – Так стоит ли связывать все свои надежды с какойто маленькой вещицей.

В конце концов пришел ответ, и не сухой отказ, а весьма милое письмо от некоего мистера Рэдли, который просил Джерри позвонить по поводу его рукописи. Мы помчались в дом Лесли, чтобы всем показать письмо и воспользоваться телефоном. И не поверили своим ушам: мало того, что сочинение Джерри очень понравилось, они собирались в ближайшее время дать его в эфир и хотели, чтобы автор сам прочитал свой текст.

Выступление Джерри прошло с большим успехом, его заверили, что он рожден для работы на радио, сказали, что готовы и впредь брать такие хорошие тексты. Но меня еще больше обрадовал чек на пятнадцать гиней, убедивший Даррелла, что в предложении Ларри и впрямь был известный смысл, стоит попробовать написать книгу о первом африканском путешествии. У Джерри было уже готово подходящее название – "Перегруженный ковчег", оставалось только сесть и творить.

И потянулись мучительные для нас обоих дни и ночи. Найдя, что сподручнее писать ночью, когда его никто не отвлекает, Даррелл перешел на ночной образ жизни. Это сильно осложнило наши взаимоотношения. Мы были заточены на ограниченном пространстве, я с моим чутким сном просыпалась от малейшего шума, но мы нуждались в деньгах, а потому надо было както приспосабливаться. Когда последние наши шиллинги были на исходе и пришлось вернуть прокатную пишущую машинку, явился дружище Джек и предоставил нам свою портативку, на которой и был завершен эпос Джерри. Поскольку эта машинка работала куда тише прокатной, я была вдвойне благодарна Джеку.

Даррелл корпел над книгой с усердием, какого я прежде за ним не замечала, каждое утро меня ожидала кипа листов для чтения и правки, и постепенно книга обретала законченный вид. Нас охватила лихорадка, и я снова поймала себя на том, что читаю с огромным увлечением – весьма удивительно, так как обычно сочинения про животных и путешествия вызывали во мне отвращение. Но тут передо мной было нечто совсем непохожее на все читанное прежде, и в мою душу стало закрадываться чувство, что мы можем неплохо заработать. А Джерри продолжал выдавать страницу за страницей, и стало похоже, что он задумал сравниться с "Унесенными ветром".

– Сколько слов должно быть в твоей книге, Джерри? – спросила я однажды утром.

– Ну, чтонибудь около шестидесяти тысяч.

– Так, может быть, мне стоит начать подсчитывать?

– Валяй, если тебе так хочется.

– Джерри, – обратилась я к нему несколько позже, – пора бы тебе закругляться, ты уже написал шестьдесят пять тысяч.

– Отлично, – ответил он. – Завтра утром получишь последнюю главу.

После чего оставалось прошить всю рукопись вместе с двумя листами картона, напечатать наклейку с названием книги, именем автора, адресом и количеством слов и аккуратно завернуть в бандерольную бумагу. По совету Ларри мы адресовали бандероль Элану Принглю в "Фейбер энд Фейбер", приложив записку, поясняющую – кто отправитель, и доверили ее почтовому ведомству Ее Величества. К этому времени оба мы настолько устали от всех трудов, что мечтали только выспаться и забыть обо всем, тем более что Ларри предупредил нас – пройдет не одна неделя, прежде чем издатели пришлют какойто ответ.

В это время Дарреллу были предложены на выбор два места работы – в Управлении охотничьего хозяйства Уганды и в Хартумском музее в Судане. Книга – книгой, а Джерри на всякий случай побывал на собеседованиях и сразу отверг второе предложение, так как не мог выезжать вместе со мной в Судан на два года, а то и больше. Угандийское предложение выглядело куда заманчивее, и он настроился принять его. Однако тут к власти вернулись консерваторы, настроенные всячески сокращать расходы, и должность в Уганде мигом упразднили. Джерри был в ярости, но я весело возразила – неужели он согласится стать егерем в дебрях Уганды, если преуспеет на писательском поприще?

– Не в этом дело, – заявил он. – Еще неизвестно, возьмут ли мою книгу, и даже если возьмут – много ли заплатят.

– Ну что ж, посмотрим, – бодро отозвалась я.

Ответ пришел через месяц, издательство сообщало, что рукопись очень понравилась, и приглашало Джерри в Лондон для переговоров. Непростой вопрос – у нас попрежнему было худо с деньгами. Джерри не располагал фотографиями экзотических зверей, о которых рассказывалось в книге, а предстояло решать проблему иллюстраций. В конце концов издательство вызвалось заказать рисунки одному швейцарскому художнику и через полтора месяца после получения рукописи согласилось также взять на себя защиту авторских прав и выплатить нам аванс – сто фунтов (пятьдесят при подписании договора и еще пятьдесят три месяца спустя). На календаре был апрель 1952 года.

Нам еще предстояло както кормиться в ожидании выхода книги, и воодушевленный новым успехом Даррелл написал несколько статей для разных журналов и два текста для радио. Тем не менее наше материальное положение оставалось отчаянным. Нам не давала покоя мысль о том, что Ларри, возможно, напрасно уговаривал нас не связываться с литературными агентами, и кончилось тем, что мы решили обратиться за советом именно к его агенту – Спенсеру Кертису Брауну.

Естественно, сперва мы написали письмо, рассказывая, что нами сделано до сих пор, ипрося его прочитать книгу. Мистер Кертис Браун ответил незамедлительно, что хотел бы прочесть рукопись. Мы обратились в "Фейбер энд Фейбер" с просьбой направить ему корректуру. Через несколько дней пришло новое письмо: мистер Кертис предлагал Джерри приехать в Лондон и повидаться с ним. Мы снова вторглись в обитель Лесли, чтобы воспользоваться его телефоном. У нас не было денег на поездку в Лондон, о чем я и велела Джерри сообщить Кертису Брауну. Вся семья с тревогой ждала в гостиной, чем закончится разговор Джерри с агентом.

– Вы только подумайте! – воскликнул он, врываясь к нам.

– Ему так не терпится познакомиться со мной, что он согласен прислать денег на дорогу.

Фантастика! Впервые мы получили конкретное свидетельство того, что ктото верит в способности Джерри. И мы в самом деле получили по почте чек на целых сто двадцать фунтов, чего хватило бы с лихвой не только на дорогу. Получили от человека, принадлежащего к ненавистному братству литературных агентов и не заработавшего на писаниях Джерри ни одного пенса.

– Какой же я был дурак, – стонал Джерри, – что позволил Ларри отговаривать меня. У меня явно было чтото с мозгами, но теперь я буду умнее и не повторю сшибки, даже если Кертис Браун не захочет заниматься моими делами.

Даррелл настаивал на том, чтобы я поехала с ним в Лондон.

– Сама знаешь, – твердил он, – я всегда забываю все, что мне говорят. Честное слово, я способен забыть, как его звать.

После восемнадцати месяцев в тесной комнатушке в Борнмуте я была только счастлива побывать в Лондоне.

– Позволим себе такую роскошь, возьмем такси. Мы ведь не знаем, где находится Генриеттастрит, и нехорошо опаздывать на встречу с нашим благодетелем.

Контора Кертиса Брауна помещалась тогда в причудливом старинном здании по соседству с рынком КовентГарден, и сам он – с рыжеватой шевелюрой и гусарскими усами – сидел в просторном светлом кабинете.

– Рад видеть вас обоих. Итак, обсудим наши проблемы.

Было очевидно, что книга ему очень нравится и он считает, что при правильном подходе она принесет изрядный доход.

– Если "Фейбер энд Фейбер" еще не оформляли права в Америке, – сказал он, – может быть, вы позволите мне показать вашу рукопись одному моему американскому другу, с которым я обедаю сегодня? Разумеется, без согласия "Фейбер энд Фейбер" я ничего не стану предпринимать. Одним словом, дружище, положитесь на меня, и я постараюсь чтонибудь сделать.

Мы стали благодарить его за чек, но он только отмахнулся.

– Пустяки...

По возвращении в Борнмут я свалилась со зверским гриппом. На душе было отвратительно, я ненавидела весь свет. От мрачных размышлений меня отвлекли чьито торопливые шаги на лестнице. Дверь распахнулась, в комнату ворвался Джерри.

– Вот лекарство, от которого тебе сразу станет лучше, – сказал он, протягивая мне телеграмму.

"ПРОДАЛ АМЕРИКАНСКИЕ ПРАВА АВАНС ПЯТЬСОТ ФУНТОВ ПОЗДРАВЛЯЮ

СПЕНСЕР".

Лед тронулся.

Глава третья

Поощряемый Спенсером Кертисом Брауном, Даррелл сел писать вторую книгу, посвященную путешествию в Британскую Гвиану. Спенсер весьма разумно посоветовал Джерри подготовить ее, не дожидаясь выхода "Перегруженного ковчега", дескать, если первая книга станет пользоваться успехом, психологически очень кстати сразу предложить издателю следующую. Мы все понимали, что в силу первого договора новую книгу надлежит показать "Фейбер энд Фейбер", но были твердо намерены запросить более щедрый аванс.

Пока что все складывалось для нас благополучно, после двух лет скудости, когда приходилось считать каждый пенс, мы могли немного вздохнуть. Новая книга – "Три билета до Эдвенчер" – получилась очень веселой, мне даже показалось, что в ней слишком много школярского юмора, но Спенсеру она понравилась, и на этот раз мы уговорили одного нашего друга перепечатать рукопись для нас, так что я была избавлена от возни с липкой лентой. Джерри вновь перешел на ночной образ жизни, машинка отлично поспевала за ним, и книга была готова через полтора месяца. Обретенная нами уверенность в себе упрочилась, когда "Перегруженный ковчег" был отобран для популярного серийного издания, а газета "Дейли мейл" назвала его книгой месяца. Перед тем "Фейбер энд Фейбер" отказались заплатить за "Три билета" аванс в сумме, которую назвал Спенсер, зато горячий интерес к новой книге проявило издательство "ХартДейвис". "Фейберы" не захотели уступать, и возник спор – то ли выпустить книгу совместно, то ли отдать "ХартДейвису". Козыри второго перевесили, и так началось наше долгое счастливое сотрудничество с Рупертом ХартДейвисом и с Ральфом Томпсоном, который затем иллюстрировал почти все книги Джерри.

Осыпаемые деньгами (как нам казалось), мы могли теперь всерьез подумать о звероловной экспедиции. В знак особого расположения Джерри позволил мне выбирать страну. Почемуто меня всегда странным образом привлекала Аргентина, и я не стала долго раздумывать.

Даррелл, само собой, бредил Южной Америкой, собирался включить в наш маршрут и Чили, и, если получится, Парагвай. Братец Ларри предупредил нас, что все южноамериканские планы надлежит обсуждать на высшем дипломатическом уровне, особенно в отношении Аргентины; по своему пребыванию там в роли сотрудника британской консульской службы он хорошо знал пристрастие латиноамериканцев к бюрократии.

– Тебе представляется отличный случай познать, как следует готовиться к такой экспедиции, – заявил мне Джерри. – И на твою долю выпадает привилегия писать необходимые письма.

– Спасибо, – сказала я. – Премного благодарна.

Помимо приготовлений к новому путешествию Джерри был занят писанием своей третьей книги – "Гончие Бафута", ибо, как заметил Спенсер, вряд ли он будет настроен писать сразу по возвращении из долгого странствия, а издательство "ХартДейвис" настроилось регулярно удовлетворять спрос на книги Даррелла, которые сулили нам верный приток денежек.

Словом, хлопот прибавилось. Тут и писание новой книги, и организация новой экспедиции, и куча всяких других дел, так что даже мне стало ясно – сами мы со всем не управимся, нам нужен секретарь. Но где найти человека настолько несмышленого, что он захочет связываться с нами? Один наш русский друг протянул руку помощи.

– Я знаю женщину, которая руководит секретарскими курсами. К ней часто приходят бывшие секретарши, чтобы попрактиковаться в стенографии, и я помню, что многие из них справляются насчет работы.

– Я не желаю иметь дело с какойнибудь пустоголовой молодой особой, – сказал Даррелл. – Мне нужна женщина постарше, знающая свое дело, готовая во все дни являться на работу и, что еще важнее, способная приноровиться к моим причудам. Одним словом – святая[25].

Через несколько дней зазвонил телефон.

– Джерри, кажется, я нашел тебе подходящего человека. Можешь ты сегодня зайти к одному моему другу, чтобы познакомиться с кандидаткой в секретарши?

– Разумеется, – ответил Джерри.

Час спустя он вернулся из разведки в приподнятом настроении.

– Ну так, похоже, у нас будет то, что надо. Ей около сорока, она тихая, даже застенчивая, кажется, иностранка, вероятно, беженка. Как бы то ни было, завтра она зайдет, мы договорились о трехдневном испытательном сроке, она сама это предложила, дескать, не уверена, что оправдает наши ожидания. Лично я считаю ее очаровательной особой, и, помоему, она скромничает, говоря о своих способностях.

– Она что же, должна работать в этой комнате? – спросила я. – Она с ума сойдет.

– Нетнет, все в порядке. Я договорился с Марго – она будет работать в свободной комнате рядом, во всяком случае, до конца недели, когда въедут новые жильцы.

– Ну что ж, неплохая идея – постепенно вводить ее в курс дела, – рассмеялась я. – Прежде чем сталкивать человека с батареей пустых бутылок и горами спитого чая в нашем жилище.

Мне не терпелось увидеть женщину, у которой достало отваги согласиться работать с Дарреллом, однако ни он сам, ни я понастоящему не знали, что нас ожидает. Софи была среднего роста, с шапкой темных кудрей, белой кожей и на диво спокойным выражением лица. Джерри тщательно объяснил ей, как следует перепечатать рукопись, сколько экземпляров понадобится, и мы оставили ее трудиться, лишь изредка заглядывая, чтобы спросить, не желает ли она выпить чашку чаю.

– Помоему, она просто прелесть, – заключила я. – И если она сможет выносить нас, лучшего секретаря нельзя и пожелать.

Судя по всему, работа очень понравилась Софи, тем не менее она стояла на том, чтобы условие об испытательном сроке было соблюдено. Обнаружив на другое утро, что ей придется работать в нашей крохотной комнатушке, поскольку новые жильцы вселились в соседнюю комнату на два дня раньше, чем предполагалось, Софи слегка опешила.

"Ну вот, – подумала я, – теперь уж точно откажется".

– Я тут попробовала расчистить место для вас, – сказала я, убирая поднос с чаем и пепельницы с окурками, – но если этого будет мало, можете спокойно продолжить этот процесс, поскольку Джерри всегда уверяет, что точно знает, где что находится[26].

Софи спокойно обозрела комнату, больше всего напоминающую городскую свалку. Помимо обычного мусора, кругом валялись различные предметы снаряжения, и войти к нам было не такто просто изза нагроможденных на лестничной площадке коробок и ящиков.

– Если что понадобится, постучите по полу, я буду на кухне готовить ленч. – С этими словами я живо удалилась, оставив ее наедине с очередным эпосом Даррелла.

Много позже Софи поведала мне, что ей чрезвычайно понравилась такая перемена обстановки, она чувствовала себя легко и просто среди полного сумбура. Сдается мне, Софи даже не подозревала, как все в доме сострадают ей – все, кроме Даррелла, который полагал, что лучшей практики не придумать для секретарши, чтобы знала, с кем имеет дело.

Когда истек трехдневный срок, мы ни за что не хотели расставаться с ней, и, к счастью, Софи согласилась остаться, если ей будет позволено сочетать работу у нас с другими, важными для нее делами. Она объяснила, смущаясь, что занята поисками жилья для своей престарелой матери и брата. Их дом в Эссексе уже продан, поэтому так важно найти новый. Естественно, нам было все равно, как она станет распределять свое время, лишь бы работа была сделана, пусть приходит и уходит, когда ей удобно. Далее последовали одни из самых трудных переговоров в моей жизни. Честное слово, я никогда не видела человека, так безразлично относящегося к деньгам, и мне стоило величайшего труда уговорить Софи получать жалованье, обеспечивающее прожиточный минимум[27].

Она по сей день не изменилась, что весьма осложняет мне жизнь, и не хочет понять мои терзания. Мы очень быстро осознали, как нам повезло. Милейший человек, она постоянно удивляла нас самыми неожиданными поступками. Так, вернувшись однажды из трехдневной поездки в Лондон, мы обнаружили, что наша комната сияет чистотой. В пишущую машинку была вставлена записка:

"Дорогой босс, управившись с работой, я решила сделать вам приятный сюрприз. Надеюсь, вы без труда найдете все, что вам нужно.

Софи Кук".

Мы были потрясены, и Даррелл, как и следовало ожидать, набросился на родичей, допытываясь, как они позволили его секретарю заниматься уборкой, что отнюдь не входит в ее обязанности.

– Не дури, милый, – сказала миссис Даррелл, – как я могла ей помешать? И вообще, ты должен быть рад, что она так обо всем заботится.

А я мучилась угрызениями совести и поклялась себе, что постараюсь держать наше гнездышко в относительной чистоте, чтобы бедняжка Софи не чувствовала себя обязанной наводить порядок, как только мы отвернемся. При первом же ее появлении Джерри решительно заявил, что мы, конечно, ценим ее доброту, но впредь она ни в коем случае не должна делать ничего подобного.

– Но почему, Джерри? – спросила Софи. – Мне нечего было печатать, и я вдруг подумала, как приятно вам будет вернуться в чистую комнату. Всегото немного времени понадобилось, и мне это только доставило удовольствие.

– Но смотри, чтобы это не вошло у тебя в привычку. Это было очень мило с твоей стороны, но я нанимал секретаршу, а не уборщицу.

– Ничего не поделаешь, Джерри, я не способна сидеть без дела и даром получать жалованье. Не берите в голову, дорогие, придется вам привыкать ко мне.

С той поры и вплоть до нашего отъезда в Аргентину Софи играла важнейшую роль в нашей жизни, мне даже трудно представить себе, как мы обходились без нее. Ее восхитительное чувство юмора, доходившее подчас до гротеска, вносило оживление и помогало разрядить напряженную атмосферу, в которой проходила наша трудовая деятельность. Она вспоминала потрясающие эпизоды своей охоты за жильем, как она во всех углах искала следы точильщика и гнили; мы представляли себе, как ее страшатся агенты по торговле недвижимостью... Бедная мать Софи предавалась отчаянию у себя в Эссексе, и мы уже потеряли надежду, что дочь когдалибо найдет чтонибудь подходящее, но все же настал наконец день, когда она объявила, что подыскала дом. Правда, не совсем то, чего она желала, но сойдет и этот.

Тем временем вовсю разворачивались наши приготовления к отъезду, и мы не уставали удивляться любезности совершенно незнакомых людей. Таких, как посол Аргентины, доктор Дериси, как персонал аргентинского консульства в Лондоне, сотрудники Британского совета и Министерства иностранных дел; все старались както помочь нам. Вопреки всем ожиданиям нам удалось найти пароход, капитан которого согласился везти нас через океан за смехотворно низкую цену, что должно было сразу насторожить нас, но мы были слишком поглощены мыслями о том, что станем делать по прибытии на место. Даррелл был особенно озабочен тем, чтобы я получила удовольствие от предстоящего вояжа; вопервых, я еще никогда не выезжала за пределы Европы, вовторых, у нас не было медового месяца, и он надеялся, что экспедиция заменит нам свадебное путешествие.

Пока же мы были по горло заняты писанием писем, подготовкой рукописи "Гончих Бафута" для окончательной перепечатки, вылазками в Лондон для посещения различных учреждений, закупкой снаряжения, а заодно и приобретением надлежащей экипировки, что составляло особую проблему, поскольку мы, как значилось в наших паспортах, отправлялись за рубеж с "официальной миссией", а это означало, что нам предстоит посещать официальные мероприятия, требующие респектабельного вида. Марго пришла на выручку, сшила мне вечерние и более строгие платья, и я была ей бесконечно благодарна, хотя мне отнюдь не доставляло удовольствия тратить драгоценное время на покупку ткани и выкроек и подолгу стоять в одной позе для примерки и подгонки готовой продукции. Я никогда не придавала большого значения одежде и если всегда ухитрялась в нужный момент выглядеть вполне прилично одетой, то исключительно благодаря игре случая[28]. Куда интереснее было заниматься подготовкой экспедиционного снаряжения. Так, мы заказали специальные сети для ловли животных, одна лондонская фирма изготовила для нас особые горшочки для кормления колибри; целая армия наших друзей рыскала по аптекам и зоомагазинам в поисках бутылочек и сосок для кормления детенышей. Никто не остался без дела – не то, так другое, включая поиски на чердаках давно забытых ящиков и чемоданов, которые могли служить нам тарой. Сколько дружеских уз подверглись непосильным испытаниям... Наша комнатка уподобилась лавке старьевщика, и бедняжке Софи стоило немалого труда протискиваться внутрь по утрам, не говоря уже о том, чтобы пробраться к рабочему столу между здоровенными жестяными сундуками. Но она никогда не роптала и не ныла, стоически продолжая печатать и готовить чай – еще одна функция, которую она себе присвоила.

В это время возник наш врач с длинным списком прививок, без которых нам не следовало ступать на землю Южной Америки.

– Неужели все это необходимо? – взмолилась я.

– Может быть, и не все, – он покачал головой, – но у меня с вами и так достаточно хлопот, не хватало, чтобы вы приползли оттуда с какойнибудь скверной тропической заразой. Вам необходимы прививки от оспы, столбняка, холеры, дифтерии, желтой лихорадки, тифа, брюшного тифа – всего и не припомню, так что давайтека лучше позвоните моей секретарше, она назначит вам время.

По правде сказать, большинство уколов я перенесла легко, но прививку от тифа явно изобрели какиенибудь садисты, чтобы принудить ни в чем не повинных, несчастных кандидатов в путешественники сидеть дома и не высовываться. В жизни не чувствовала себя так отвратительно... Даррелл, который, естественно, проходил через все это раньше, утешал меня тем, что мои муки окупятся; дескать, только представь себе, какова сама болезнь, если так тяжело переносится прививка. Невелико утешение, когда ваша голова раскалывается, а бедная левая рука отчаянно болит и совсем не двигается. К счастью, всем этим прелестям пришел конец, причем я уверена, что наш врач очень страдал от того, что его возможности мучить нас были ограничены. Непременно следует ввести золотое правило – ни в коем случае не заводить дружбу с врачом, ибо он способен повести себя самым коварным образом.

Основную часть багажа мы отправили вперед, что помогло отчасти расчистить площадь нашей комнаты, освободить место для укладки личного имущества. Помогло также навести относительный порядок – не нам, конечно, а Софи, потому что стоило нам на минутку отвернуться, как она начинала рыскать по комнате, сжимая в руках метлу и совок, чтобы, выражаясь ее словами, "расчистить тропу в мой уголок".

– Слава Богу, что у меня хоть есть теперь в заделе одна книга, – вздыхал Джерри.

Мне представлялось разумным, прежде чем заканчивать упаковку личного багажа, осведомиться в транспортном агентстве, придется ли нам переодеваться к обеду на борту пассажирского парохода, ибо мне не улыбалось забираться в трюм за нужными вещами. Сотрудник агентства заверил нас, что мы вполне обойдемся без вечерних туалетов.

– И слава Богу, – заметил Даррелл, – ненавижу эти плавучие отели.

Ровно за двадцать четыре часа до отплытия мы получили письмо от пароходства, которое напоминало нам, что мы плывем в обществе испанских и португальских иммигрантов, а потому будем вместе с ними пользоваться местами общего пользования – такими, как уборные, столовые и пассажирские салоны. Во избежание какихлибо нежелательных последствий нам предполагалось подписать соответствующую бумагу, снимающую с пароходства всякую ответственность. Даррелл в ярости кинулся к телефону. Учтивый голос в трубке сообщил ему, что так у них заведено, они уже доставили в Аргентину множество пассажиров, и не было ни одной жалобы. Выслушав все уверения, Даррелл подписал бумагу и вернул ее в контору пароходства, однако мы не без содрогания думали о том, что нам предстоит.

– Сами виноваты, – произнес со стоном Даррелл. – Надо было обратиться к фирме, чьими услугами я всегда пользовался, а не полагаться на незнакомую компанию. Ладно, теперь уже поздно, постараемся какнибудь выжить.

С великой грустью мы прощались с Софи, которая успела стать неотъемлемой частью нашей маленькой семьи. Она тоже жалела, что приходится расставаться, предпочла бы поехать вместе с нами. И заверила, что если будет свободна, когда мы вернемся, непременно продолжит работу у нас.

Вся семья провожала нас на Центральном вокзале в Борнмуте, и я не без печали покидала город, который больше трех лет был моим домом. В Лондоне мы пересели на поезд, идущий в порт, с огорчением отметили, что от наших попутчиков веет холодом, но утешились мыслью, что они, несомненно, еще оттают на солнышке.

В Тилбери нас без промедления провели от поезда через туннель к пароходу, где пассажиров встречал симпатичный молодой вахтенный помощник капитана. Даррелл предъявил наши билеты, и нас позабавила реакция помощника, когда он увидел, что мы путешествуем туристским классом.

– Простите, сэр, боюсь, вам не к этому трапу, а вон туда, – сказал он, показывая кудато в самый конец железной громадины, где с палубы на пристань спускались простые деревянные сходни.

Поблагодарив его, мы стали пробираться между тросами и кнехтами, а когда дошли до сходней, не обнаружили никого, кто мог бы объяснить нам, куда следовать дальше. На палубе увидели укрывшегося в дверях от дождя стюарда и с тревогой убедились, что он ни бумбум поанглийски. Тем не менее Даррелл помахал у него перед носом нашими билетами, и они, очевидно, чтото сказали этому бездельнику, потому что он жестом предложил следовать за ним. Мы вошли в унылый темный салон с второй дверью в дальнем конце и беспорядочно расставленными, как в пивной, столами и стульями. За одним столом сидел небольшого роста чернявый деятель, который, изучив наши билеты, велел стюарду проводить нас вниз по трапу справа. Мы не увидели на лице деятеля ни тени улыбки, никаких признаков интереса, только выражение смертельной усталости. В конце концов, одолев лабиринт коридоров, мы достигли нашей каюты и с ужасом обнаружили, что она больше всего походит на вместительный гроб. Никаких иллюминаторов, двухэтажная койка, крохотный стол и минимум свободной площади.

– Черт знает что! – разбушевался Даррелл. – Сейчас же пойду к помощнику капитана и потребую, чтобы нас перевели отсюда, сколько бы это ни стоило. А когда вернусь в Англию, сниму шкуру с того типа в транспортном агентстве.

Я осталась ждать в "каюте", а Даррелл ринулся разыскивать помощника. Тем временем дверь каюты напротив отворилась, и оттуда вышла пожилая седовласая дама с термосом в руках. Я вкрадчиво улыбнулась и поздоровалась. Она тоже поздоровалась и представилась:

– Миссис Пирс. Мы с мужем возвращаемся в БуэносАйрес.

Я поспешила в свою очередь представиться и сказала, как мы потрясены видом своей обители.

– Не говорите, дорогая. Когда плывешь сюда, еще куда ни шло, потому что в эту сторону не везут иммигрантов, но обратный путь ужасен. Поверьте, мы ни за что не согласились бы путешествовать вот так, но мой бедный супруг – пенсионер, бывший железнодорожник, и билет на хороший пароход стоит куда дороже. Но выто почему едете этим классом? Вас не предупредили в транспортном агентстве?

Я рассказала ей, как любезный сотрудник, с которым мы имели дело, расхваливал этот пароход и его удобства, уверил нас, что еще не получал ни одной жалобы от своих клиентов. Миссис Пирс широко улыбнулась.

– Милая девочка, жалоб хватает каждый раз, не столько изза несчастных иммигрантов, которым все равно, сколько изза тараканов, изза обстановки в салоне, где, кстати, подают только пиво, и отвратительной пищи, но хоть бы кто обратил внимание. Вы еще не видели, где приходится спать этим беднягам иммигрантам. Животных так не перевозят, можно подумать, что вернулись времена работорговцев[29].

В эту минуту возвратился Даррелл, и лицо его выражало крайнее уныние.

– Извини, Джеки, но все билеты на этот чертов пароход проданы, так что нам придется остаться здесь. Но мне обещали дать знать, если ктото вернет билет. Надо же мне было свалять дурака и поверить тому типу в агентстве.

Миссис Пирс еще не ушла, я извинилась перед ней и представила Джерри.

– Я понимаю, как вы разочарованы, – сказала она, – но на борту есть несколько англоаргентинцев, и мы постараемся скрасить вам плавание. К тому же нам предстоят интересные заходы, коегде будем стоять по два дня, это внесет какоето разнообразие. Жаль, конечно, что в отличие от нас вам досталась каюта без иллюминатора, так что у вас порой будет очень жарко, но, может быть, в пути ктонибудь сойдет и вы сможете поменять каюту.

С этими словами она извинилась и ушла, предоставив нам ломать голову над тем, как разместить наши личные вещи.

– Придется отнести все в багажное отделение, – заключил Даррелл.

– Но как же мы сможем, когда понадобится, доставать одежду?

– Тогда и придумаем чтонибудь, а сейчас давай решим, какие чемоданы нам нужны в первую очередь.

С великим трудом, преодолевая сопротивление нашего стюарда, мы переместили большую часть вещей, после чего попытались както разместиться в каюте.

Несколько лет спустя мне довелось встретиться с бывшими военнослужащими, на чью долю выпало сомнительное удовольствие в годы войны плавать именно на этом пароходе, и все они дружно выражали свое сочувствие, когда я описывала прелести нашего путешествия. Их удивляло только одно: как это "чертово судно" все еще держится на плаву.

– Не иначе тараканы не дают ему утонуть, – заметил один из них.

По чести, у меня от всего нашего плавания до БуэносАйреса остались в памяти только приятные вещи. Все пассажиры, с кем мы общались, были совершенно очаровательные люди, даже те, чьего языка мы не понимали; особенно запомнился веселый эпизод в столовой, когда могучего сложения стюардиспанец с гомосексуальными наклонностями решил поухаживать за Джерри. Давясь от смеха, один наш говорящий поиспански попутчик попытался объяснить любвеобильному господину, что Джерри к нему равнодушен, больше того, англичанин женат, и вот его жена рядом. Однако стюард отказывался этому верить, дескать, у сеньора нет обручального кольца, стало быть, его никак нельзя считать женатым. После долгих уговоров стюард решил, что Джерри просто упрямится. Были потешные сцены и в уборных, особенно в женских, куда постоянно наведывались неграмотные иммигранты мужского пола, которые норовили утащить все сиденья с унитазов, очевидно полагая, что они годятся на красивые рамки для фотографий. В итоге до конца плавания сиденья так и не появлялись.

Еще одной дивной привычкой наших испанских и португальских друзей было разбрасывание на палубе апельсиновых корок и прочего мусора, коему по правилам надлежало отправляться за борт. Пользоваться ванными было невозможно – они вечно выглядели так, точно в них только что искупался линяющий медведьгризли.

Несмотря на эти мелкие изъяны, нам было очень весело в компании с нашими попутчиками. Каждый вечер они пели под гитару и танцевали, и мы отлично ладили, хотя не понимали друг друга. Теперь я понимаю, что мне представился отличный случай познать испанский и португальский темперамент; заодно я выучила несколько обиходных испанских фраз, что нам очень пригодилось, когда мы покинули пределы БуэносАйреса. Словом, я чувствовала себя великолепно, но бедный Даррелл не уставал жаловаться на скверную каюту и отвратительное питание.

Мы побывали в чудесных местах – рыбный порт Виго в Испании; красавец Лиссабон с его старинными зданиями и небесносиней черепицей; Канарские острова с их коробейниками и дешевым испанским бренди; Ресифе в Северной Бразилии, с потрескавшимися небоскребами в окружении буйной ползучей флоры и с множеством красивейших женщин; Рио с его мозаичными мостовыми, настырным визгом автомобильных гудков и диковинной горой, напоминающей сахарную голову; кофейный порт Сантос – ворота величественного СанПаулу, самого большого (тогда) города Бразилии; убогий и приветливый Монтевидео с могилой "Графа Шпее"; оттуда – вверх по грязной РиоделаПлата к возвышающимся над утренней дымкой очертаниям зданий БуэносАйреса, где наступил конец терзаниям Даррелла.

В разгар прощания с Пирсами в коридоре перед нашими каютами нас грубо прервал раскрасневшийся молодой член команды, за которым следовал по пятам элегантно одетый мужчина, похожий на американскую кинозвезду Адольфа Менжу.

– Джордж Гиббс из британского посольства, – представился "Менжу". – Мне поручено помочь вам пройти через таможню и отвезти вас на квартиру миссис Гринслет. Не такто просто было найти вас, – продолжал он, смеясь. – Наверху, в первом классе, никто даже не знал, что вы находитесь на борту.

– Охотно верю, – кисло ответил Джерри. – Все, что происходит ниже первого класса, ничуть не интересует команду. И всетаки я предпочитаю наших здешних попутчиков паскудным обитателям первого класса, с которыми мы сталкивались во время заходов.

Гиббс понимающе улыбнулся:

– Хорошо, рассказывайте, какой у вас багаж, кроме того, что в трюме?

Наше уважение мистером Гиббсом чрезвычайно возросло, когда мы увидели, с какой легкостью он провел нас с нашим имуществом через таможню, меж тем как остальные пассажиры были заняты горячими дискуссиями с таможенниками в белой форме. Из порта нас быстро провезли по обсаженным деревьями красивым улицам БуэносАйреса и поселили в чудесной квартире миссис Гринслет с видом на гавань. Добрейшая хозяйка состояла в дружбе с Ларри Дарреллом и весьма неразумно вызвалась принять нас у себя, когда мы прибудем, о чем у нее было предостаточно поводов жалеть впоследствии. А еще Ларри снабдил нас целым списком людей, с которыми нам следовало связаться, и главное место среди них занимала некая сеньора Бебита Феррейра.

– Вы просто обязаны познакомиться с этой милейшей женщиной и передать, что я буду любить ее до гроба, – сказал он. – Она спасла мой рассудок в Аргентине.

После таких слов нам оставалось только подчиниться. Когда Джерри позвонил Бебите Феррейре, она пригласила нас к себе на ленч. В ту пору, в 1954 году, такси относилось к числу наиболее неуловимых предметов, и мы скоро усвоили, что надо либо ждать свободную машину полчаса, либо следовать пешком к месту назначения. Правда, на этот раз нам повезло, мы прождали всего четверть часа и на весьма ломаном испанском языке попросили отвезти нас в КалльПосадос. Квартира Феррейры стала для нас спасительным прибежищем на те восемь месяцев, что мы провели в Южной Америке, а сама Бебита – нашим ангеломхранителем, буквально творившим чудеса. Ей ничего не стоило найти пристанище для коллекции зверей или уговорить сердитого таксиста подвезти шестерку черношеих лебедей. Для нее не существовало невыполнимых задач, и к кому бы она ни обращалась, все это были прелестные, кроткие, милые люди – во всяком случае, в общении с ней.

Квартира сеньоры Феррейры была восхитительна – тихая и прохладная, и хозяйка явно заботилась о том, чтобы все вкусы гостей были удовлетворены – кругом лежали журналы и книги о современном искусстве, литературе, музыке, балете, а в маленькой гостиной стоял рояль, на котором были разложены ноты. Но больше всего наше внимание привлек висящий на одной стене большой портрет удивительно красивой женщины в роскошной шляпе с перьями, сидящей перед роялем.

– Уверена – это не она, – сказала я.

– Почему же, – возразил Джерри. – Была такой когдато, только не теперь.

В эту минуту появилась сеньора Феррейра – еще краше своего изображения.

– Я Бббебита Феррейра, счастлива видеть вас. Ларри мне столько рассказывал про вас, Джерри, когда служил здесь в представительстве Британского совета.

– Извините, что мы к вам вторгаемся, – ответил Джерри, – но Ларри настаивал на том, чтобы мы зашли.

– Нунну конечно. Я была бы очень обижена, если бы вы не появились у меня. Как поживает душка Ларри?

– Просил передать, что будет любить вас до гроба и надеется скоро увидеть вас в Европе.

– Пошли, дети, идем к столу, и вообще приходите сюда в любое время, я охотно помогу вам всем, чем смогу.

Наши планы включали посещение Чили, чтобы добыть там коекаких птиц для коллекции Питера Скотта в Слимбридже, но все тот же услужливый деятель из транспортного агентства не удосужился предупредить, что мы окажемся в Южной Америке в разгар отпусков, когда невозможно купить билеты на самолет. Негодующий Даррелл излил свою душу Бебите.

– А куда еще вы хотели бы попасть, Джерри?

– Ну, при нынешнем положении дел это может быть непросто, но хотелось бы выбраться в Парагвай и попытаться поймать гигантского броненосца.

– Возможно, коечто удастся сделать, – улыбнулась Бебита. – Завтра я переговорю с моим братом, Боем, потом позвоню вам.

А пока один из друзей Джерри – Иэн Гибсон пригласил нас погостить на ферме своего родича в приморье, в нескольких километрах от БуэносАйреса. Старинная усадьба "Лос Инглесес" располагается в чудесном уголке; по слухам, именно здесь останавливался известный натуралист У. –Г.Гудзон, когда собирал материал для своего знаменитого труда о птицах реки ЛаПлата. Семейство Бутов, очаровательные люди, встретили нас очень тепло и вскоре стали принимать живейшее участие в отлове зверей. Мне очень повезло, что именно им я обязана настоящим знакомством с аргентинскими пампасами, и во многом благодаря Бутам я полюбила эту страну. Пастбища фермы простирались на много километров, чередуясь с озерками, окаймленными серебристой пампасной травой и купами деревьев и кустов. На территории, прилегающей к дому, были посажены тополя, эвкалипты и сосны, вечно шуршащие на легком ветерке, неотъемлемой части аргентинской природы. Сам дом представлял собой гасиенду в испанском стиле, с каменными полами, керосиновым освещением и самой простой мебелью. Нам предложили спальню с огромной кроватью, маленьким комодом, двумя стульями и туалетным столиком.

За несколько дней, проведенных там, мы скоро обзавелись причудливым собранием обитающих в округе диких животных, от броненосцев до птенца паламедеи, которого мы прозвали Эгбертом. Он смахивал на небрежно изготовленную мягкую детскую игрушку, покрытую темножелтым пухом от выпуклой головы до яркокрасных ног. Эгберт обладал яркими круглыми глазами, длинным любопытным клювом и парой непомерно больших для детеныша лап, которые совершенно не слушались его. Когда он бродил по саду, ноги по собственной прихоти распоряжались своим незадачливым хозяином, который принимался жалобно кричать, когда они заводили его в какиенибудь дебри. Мы все обожали Эгберта, однако у нас возникла жуткая проблема, потому что никак не могли подобрать ему пищу по вкусу. Одна из дочерей хозяина, Элизабет, предложила выпустить его в огород, весьма разумно полагая, что он сам сообразит, какая зелень ему годится. Эгберт храбро затопал по грядкам, проверяя клювом на ходу капусту, морковь, лук, наконец забрался, попискивая, в гущу шпината и остановился.

– Победа! – воскликнул Даррелл, однако Эгберт не спешил приниматься за еду.

– Знаешь, – сказала я, – даже такой тупице, как я, очевидно – если птенцы паламедеи кормятся тем, что для них отрыгивают родители, нам остается действовать соответственно. Ты рассказывал мне, что паламедеи питаются люцерной. Так вот, из маминого клюва она выходит в виде липкой кашицы. Почему бы нам не разжевать шпинат и проверить – вдруг ему понравится?

– Отличная идея, – отозвался Даррелл. – Но кто должен жевать шпинат? Боюсь, я для этого не гожусь.

– Это почему же?

– Я курю, и никотин может очень скверно подействовать на бедняжку.

– Ладно, – сказала я. – Попробую сама.

Я никогда не была великой любительницей шпината, а после тех славных дней мне противно смотреть на него в любом виде. Единственным утешением для моих ноющих челюстей явилось то, что Эгберту наш корм очень понравился и птенец поправлялся на глазах.

С неохотой покидали мы "Лос Инглесес" и Бутов, когда пришло время везти наш смешанный набор тварей в столицу.

– Послушай, милый Джерри, а где мы будем держать всех этих животных, пока не представится возможность отправить их самолетом в Англию?

– Не беспокойся, я обращусь в посольство к мистеру Гиббсу, а если он не сможет помочь, придумаю чтонибудь еще[30].

Бедняга Джордж Гиббс был потрясен, услышав по телефону просьбу подыскать пристанище для диких зверей. Тем не менее он взялся опросить своих друзей, а меня вдруг осенило. Кто, как не Бебита, сумеет нас выручить!

– Предоставьте это мне, дети, и я позвоню вам через полчаса, – сказала она, когда мы обратились к ней. – Вечером жду вас к обеду, а пока не беспокойтесь, я отыщу вас.

Через полчаса она и впрямь позвонила:

– Я нашла подходящее место, дети. У одного моего друга есть гараж, где вы можете разместить своих животных. Записывайте адрес.

"Дом с гаражом" оказался большим роскошным особняком в одном из фешенебельных районов БуэносАйреса, но так или иначе наша проблема разрешилась, что дало повод для жарких прений в британском посольстве, ибо "друг" Бебиты оказался одним из самых богатых людей Аргентины. Подозреваю, ей пришлось крепко нажать на него, чтобы он согласился принять нас с нашей добычей.

Вечером за обедом Бебита рассказала, что еще один ее друг ждет нас в гости в свое поместье в Парагвае.

– Все очень просто: вы летите в Асунсьон, оттуда его личный самолет доставит вас в поместье ПуэртоКасада, и можете там остановиться и ловить ваших обожаемых зверей. Тебя это устроит, Джерри?

Надо ли говорить, что мы были в восторге, однако нас смущало скверное знание испанского языка.

– Бебита, любовь моя, мы были бы счастливы отправиться в поместье твоего друга, но как мы справимся там без переводчика?

– Нет проблем, дети. Вы помните Рафаэля Сото – младшего сына моего другахудожника? Так вот, у него сейчас каникулы, я уже говорила с его матерью, и она рада помочь, так что все в порядке. А теперь ешьте, все остывает.

И через несколько дней мы вылетели с Рафаэлем в Асунсьон, где нас ожидала страшная жара, сменив безбрежные пампасы Аргентины на болотистые районы и кактусы Парагвая. В пути мы испытали сомнительное удовольствие полета на одномоторном самолете, ведомом лихим бразильским пилотом, над МатуГросу. Впрочем, мы были вознаграждены зрелищем ландшафта с причудливыми плосковершинными горами вдалеке, и "Затерянный мир" Конан Дойля показался нам вполне реальным.

– Не хотел бы я совершить здесь посадку, – заметил Джерри. – Нас тут никогда не нашли бы.

Когда мы наконец приземлились на крохотном аэродроме, нас встретил довольно кислый субъект – управитель поместья, который отнюдь не был рад нашему появлению. Правда, ему было велено предоставить нам кров и стол, а также оказывать необходимую помощь, однако толковал он это распоряжение, увы, по своему разумению. Нас поместили в дряхлом бунгало в поселке при дубильне, составляющей основу владения ПуэртоКасадо. В роли домоправительницы выступала тучная "мадам" Паула, которая, как быстро выяснил Рафаэль, владела местным домом свиданий.

– Вот и хорошо, Джерри, – заключил он. – Если нам что понадобится, обратимся к Пауле.

Рафаэль проявил незаурядный талант организатора. В этом краю был только один способ путешествовать – по извивающейся через топи странной узкоколейке на причудливых экипажах с мотором от форда. Кузова были установлены на железных колесах и лихо раскачивались со звоном на волнистых рельсах, соединяющих станции, где грузили растительное сырье для производства танина. Было очевидно, что от несчастных угнетенных индейцев, обитающих в Касадо, нам проку не будет, остается катить по рельсам до конечной остановки, расставляя по пути ловушки в наиболее подходящих местах. Были среди тамошних зверей такие, которым мы вовсе не были рады и которые неотступно следовали за нами, а именно комары, огромные полосатые твари, целыми роями осаждавшие нас всюду, где мы по недомыслию делали остановки. Ничто не защищало наши бедные тела от их укусов. Они жалили даже через плотную ткань брюк; прихлопнешь дюжину – тут же на место убитых садятся другие. Истребляя ладонями эту пакость, я все время вспоминала веселое лицо нашего пилота, как он уверял, когда мы садились в самолет в Асунсьоне, что уже через неделю станем молить его, чтобы он отвез нас обратно в столицу. Должна признать, что, познакомившись с местными комарами, я была готова поймать его на слове. Тем не менее мы ухитрились – как и следовало ожидать – свыкнуться с этими докучливыми спутниками. Местность вокруг Касадо производила фантастическое впечатление – немыслимая смесь топей, всякого рода кактусов, пальм и какихто странных деревьев с разбухшим стволом.

– Скажи, ради Бога, Рафаэль, как называются эти деревья? – спросила я.

– Понашему – пало бораче, это будет "пьяное бревно" поанглийски.

– Правда фантастика? – заметил Джерри. – Ни дать ни взять участники доброй вечеринки.

Все индейцы, с которыми мы общались, были словно чемто запуганы и жили они в ужасных условиях. Через Рафаэля я узнала, что им платят очень мало за тяжелейший труд; жильем служат предоставленные от щедрот компании лачуги, сколоченные из жести. Большую часть получаемых жалких грошей эти бедняга, подобно большинству южноамериканских индейцев, приобщенных к благам цивилизации, тратили на дарующую забвение огненную воду с местным названием "кана". С возмущением наблюдала я, как в дни зарплаты компания выдает деньги и тут же получает их обратно за "кану", вместо того чтобы продавать качественную еду и одежду для работяг и их детей.

Мы с Рафаэлем подробно обсуждали положение индейцев. Всецело разделяя мои переживания, он объяснял, что парагвайцы презирают индейцев, ставят ниже рабочего скота, и все потому, что ониде не "христиане". Изо всех людей, с кем я встречалась, только парагвайцы способны скорее убить приглянувшееся вам животное, чем принять предложенную вами цену; лично я убеждена, что парагвайцы сами себя не уважают! Мне хотелось поскорее вернуться в Аргентину, и даже Рафаэль иной раз возмущался поведением местных жителей, говоря: "Они нехорошие люди".

Между тем коллекция животных, размещенная в бывшем курятнике, быстро росла, и среди наших подопечных было много прелестных экземпляров. Естественно, у меня появились любимчики, в том числе купленная у одной индианки маленькая обезьяна дурукули, получившая имя Кай. Меня это приобретение особенно порадовало; мало того что дурукули – единственные обезьяны, ведущие ночной образ жизни, наша Кай была удивительно красива. Величиной с небольшую кошку, одетая в серебристосерый мех, который сменялся светлооранжевым пухом на груди и кремовым на животе. Огромные, как у совы, глаза светлоянтарного цвета обведены белой шерстью, отороченной черными волосками, крохотные уши почти не видны. Особенное очарование этой обезьянке придавала постоянная улыбка. Правда, должна признать, эта улыбка отнюдь не соответствовала переменчивому нраву дурукули, но все то время, что Кай находилась на нашем попечении, она была сама кротость и дружелюбие.

Еще у нас были четыре прелестные кукушки гуйра, милейшие пичуги, которые то выглядывали снизу из клеток, проверяя, что делается на белом свете, и перекликаясь пронзительнымиголосами, то принимали солнечные ванны, расправив крылышки и уподобляясь растрепанной метелочке из перьев. Гуйра величиной с английского скворца, коричневатокремовое оперение расписано сероваточерными полосками, голову украшает редкий рыжеватый хохолок, а хвост длиной не уступает сорочьему. Просто поразительно, как гуйры сразу делаются ручными. Они и любопытны, как сороки, обожают лазить клювом в ваши уши или волосы, а то и просто посидеть на вашем запястье, топорща хохолок и громко перекликаясь друг с другом. Признаюсь, эти потешные птицы пришлись мне очень по душе. Они любят, чтобы им чесали голову; эта процедура повергает их в нечто вроде транса.

Назову еще серого лисенка Фокси, пристрастившегося поедать окурки с пагубными последствиями для его внутренностей, енотаракоеда Пу, готового пожирать все, до чего только дотягивались его лапы с длиннейшими пальцами, наконец – Сару Хаггерзак, детеныша гигантского муравьеда, которого приходилось кормить из бутылочки и которому доставляло величайшее удовольствие вцепляться своими острыми когтями в Джерри или в меня, но предпочтительно – в набитый соломой мешок. Джерри просто обожал Сару, а она обожала его, и ее кормлению он уделял такое же внимание, как отец, пекущийся о благе своего первенца. Он не жалел ни сил, ни времени для блага Сары, и она быстро научилась пользоваться его особым расположением. Ночью она спала вместе с ним ("не дай Бог простудится"), каждая свободная минута принадлежала ей ("очень важно, чтобы она ощущала любовь, ведь в нормальных условиях детеныш не расстается с матерью"). В эти дни Джерри совершенно не уделял мне внимания[31], приходилось довольствоваться общением с другими животными, и они относились ко мне с любовью и доверием.

Кроме ухода за животными мы были заняты съемкой нашего первого фильма для телевидения и старались както приспосабливаться к причудам местных жителей и особенностям окружающей природы. В целом я была довольна собой: сумела освоиться с необычной обстановкой, и даже Дарреллу нравилось, как я управляюсь со своими обязанностями. Он уверял совершенно серьезно, что видит у меня врожденный талант, а ведь услышать от Даррелла похвалу в таком деле, как уход за животными, было достаточно трудно. В то же время он жестоко насмехался надо мной, когда я обнаружила, что в нашей уборной поселилась летучая мышь из семейства вампиров; впрочем, я скоро привыкла к тому, что эта маленькая тварь всякий раз пролетала над моей головой, когда я открывала дверь в заветное убежище. А еще Даррелл осуждал мое нежелание пускать в свою постель таких гостей, как трехпоясный броненосец, детеныш носухи и прочие твари, коих индейцы притаскивали в наше бунгало.

– Мне все равно, Даррелл, с кем ты делишь ложе, – твердо произнесла я, – но я на этот счет более разборчива.

На что Рафаэль и Даррелл ответили громким смехом, причем мои слова не помешали Джерри носить ко мне на кровать самых разных животных. Что может сравниться с матрацем, мокрым от звериной мочи? Невольно ощутишь, что весь мир твоя родня!

Близилось время нашего прощания с Парагваем, а Даррелл все переживал, что мы никак не можем раздобыть гривистого волка, и не мог понять, в чем дело, ведь местные леса кишели этими волками, хотя мы не видели ни одного во время наших вылазок. Но вот однажды Рафаэль ворвался к нам в бунгало, чтобы поделиться только что услышанной новостью. Дескать, один индеец километрах в пяти по железной дороге поймал чудесного зверя, о чем и дал знать начальству в Касадо, да только никто не удосужился передать нам его слова. Даррелл был вне себя от ярости и тревоги.

– Если мы скоро не заполучим этого зверя, он погибнет. Это чрезвычайно хрупкие животные. Где живет тот индеец, Рафаэль?

– Не беспокойся, Джерри, я договорился, чтобы сегодня волка привезли тебе сюда.

Бедняга Даррелл поминутно мчался на станцию, боясь прозевать прибытие драгоценного груза. Около пяти часов прибыл долгожданный "поезд", Рафаэль и Джерри осторожно сняли с платформы клетку и отнесли к курятнику. Несчастный зверь страшно исхудал и еле держался на ногах; мне казалось, что он вотвот умрет.

– Сколько дней этот индеец держал его у себя, Рафаэль?

– Честно сказать, Джерри, не знаю, но, должно быть, много дней, вон как плохо он выглядит.

А жаль, потому что зверь был очень красив – длинные стройные ноги, как у оленя, длинные острые уши, желтоваторыжие спина и бока.

– Помоему, у него пневмония, – решил Джерри. – Давай переведем его в клетку побольше и попробуем кормить.

Что мы и сделали, соблюдая великую осторожность; впрочем, волк был так слаб, что не пытался сопротивляться или укусить нас.

– Это возмутительно – надо же было довести его до такого состояния. Знай я, кто в этом виноват, задал бы взбучку тому человеку.

– Знаешь, Джерри, – вмешалась я, – мне понятны твои чувства, но такие вещи случаются даже в самых лучших зоопарках, так что попробуем лучше вылечить бедного зверя.

Можно было подумать, что волк ощутил наше желание помочь ему, он охотно лакал молоко с сырым яйцом и глюкозой. Поел также фарш и печень, но все равно стало ясно, что наши усилия тщетны. Пневмония успела развиться до такой степени, что как мы его ни кормили, как ни ухаживали за ним, беднягу нельзя было спасти. Убитый горем Джерри настоял на том, чтобы произвести вскрытие трупа. И обнаружил кроме признаков пневмонии следы внутренних повреждений, вызванных какимито сильными ударами.

Этот случай на сутки поверг нас в глубокое уныние, а затем наши мысли всецело заняло одно неожиданное событие. В Асунсьоне произошла революция. Сперва известие об этом вызвало у нас только смех, ибо всем известно, что революции самое любимое – после футбола – занятие жителей Южной Америки. Но тут по радио пришло сообщение от одного милейшего американца, жившего выше по реке. Он знал, что мы готовимся везти нашу коллекцию речным транспортом до самого БуэносАйреса, и его весьма обеспокоило известие о том, что остановлены все рейсы. Американец предложил нам воспользоваться его четырехместным самолетом. Отличное предложение, вот только как нам быть с нашими животными? Задерживаться в Парагвае мы не могли – нам непременно надо было успеть в БуэносАйрес к пароходу, который повезет нас обратно в Лондон. Я видела только одно решение: оставить большую часть коллекции, взять с собой только то, что поместится в самолете... Два дня Джерри ломал себе голову над этой проблемой. Его беспокоило то, что многие из остающихся животных уже не смогут самостоятельно находить себе пропитание. В конце концов пришлось ему смириться с тем, что другого выхода нет.

Лисенка мы отдали обожающей его Пауле, а всех взрослых особей выпустили на волю, оставив только наших любимчиковдетенышей. С великим удивлением мы обнаружили, что оказавшиеся на свободе звери отнюдь не спешат уходить, многие из них еще долго бродили около курятника, ожидая кормежки, однако Джерри строго следил за тем, чтобы кормление кончилось.

– Иначе все будут слоняться здесь, пока их не пристрелит ктонибудь из местных жителей. А так они в конце концов уйдут, когда поймут, что регулярных трапез больше не будет.

– Чего стоит вся эта сентиментальная болтовня, на которой я выросла, о том, что все Божьи твари нуждаются в свободе! – вырвалось у меня.

– Вспомни, что я говорил тебе в Манчестере – при надлежащем уходе животные быстро привыкают к неволе. А ты все никак не хотела в это поверить.

– Верно, тогда не поверила, зато теперь убедилась в этом.

Тем временем воюющие стороны затеяли переговоры, и на какоето время наступило затишье. Наш американский друг настаивал, чтобы мы поспешили воспользоваться передышкой и уезжали, пока возобновятся авиарейсы до БуэносАйреса. Вскоре его самолет прилетел в Касадо, и мы втиснулись со своими подопечными в крохотную кабину. Пилот был явно озабочен при виде такого груза, однако с третьей попытки сумел все же оторвать машину от земли.

– Ну так, – сказал он, – взлетели. Будем надеяться, что сумеем благополучно сесть.

Посадка была кошмарной, тем более что летное поле аэроклуба сильно намокло после недавних ливней. Едва наше шасси коснулось земли, как самолет стало качать в разные стороны и мотор принялся реветь, точно бедствующий миноносец. Я ждала, что мы вотвот перевернемся, но машина всетаки выровнялась и благополучно остановилась.

– Вы уж извините, – улыбнулся пилот, – но мы шли с небольшой перегрузкой, что не очень хорошо для легкого самолета. Главное – добрались до цели.

С чувством благодарности мы выбрались из кабины и поспешили через весь город в коммерческий аэропорт, где в самый раз поспели на самолет, вылетающий в БуэносАйрес.

– Слава Богу, управились, – выдохнул Джерри. – Хотя были минуты, когда мне казалось, что дело кончится плохо.

Наконец внизу замелькали огни БуэносАйреса, и мы приземлились на аэродроме, где нас встречал все тот же мистер Гиббс.

Шагая к зданию аэропорта, мы вкратце поведали ему о наших приключениях.

– Кстати, у вас могут быть коекакие затруднения с этими вашими животными. Вы запаслись справкой от санитарного надзора?

– Какие еще справки? – отозвался Даррелл. – У них там революция.

– Я как раз напирал тут на это, но ты сам знаешь чиновничью психологию. Ладно, пошли поговорим с начальником ветеринарной службы, он, кажется, приличный парень.

Репутация приличного парня оправдалась – после усиленных уговоров Джерри.

Бебита была рада снова видеть нас и конечно же заранее договорилась, что наши звери переночуют в доме бабушки Рафаэля, а на другой день переедут к одному ее другу в предместье БуэносАйреса.

Мы пополнили наше собрание, отправившись вместе с Рафаэлем в поместье его семьи сразу за городом и прикупив коекакие экземпляры в зоомагазинах в самом городе. Я лихо мастерила клетки и торговалась на испанском языке, помогала добывать разрешения на вывоз животных и готовила их к предстоящему трехнедельному плаванию.

После заключительного дня изнурительных объяснений с таможней и предъявления налево и направо наших бумаг на причале мы наконец очутились на борту парохода компании "Блу Стар" и, стоя у поручней, помахали на прощание всем нашим милым друзьям. С великим сожалением покидала я чудесную страну, мысленно обещая себе непременно еще побывать в Аргентине и уж тогда ни за что не выезжать за ее пределы в соседние страны.

На носу наши подопечные готовились к ночному отдыху под предоставленным капитаном брезентовым навесом, да и мы постарались лечь пораньше, ибо нам предстояло основательно потрудиться на другой день, расставляя клетки и кормя животных, как только рассветет. Однако напоследок Джерри покормил на ночь и приласкал Сару.

– Она такая прелесть, – сказал он. И уныло добавил: – Жаль, что нельзя взять ее с собой в каюту.

Глава четвертая

Везти по морю коллекцию животных было для меня еще одним неизведанным испытанием, и я с ужасом думала о том, что меня ждет. Во первых, меня сильно укачивает, во вторых, я не сомневалась, что постоянная тревога за животных сведет на нет все вероятные радости от обратного плавания. Как ни странно, мне просто некогда было не то что почувствовать – даже вспомнить о морской болезни, настолько заняты мы были делом с самого первого дня. Очень быстро был разработан четкий распорядок. На рассвете, подкрепившись чашкой чаю, мы брели вниз на палубу, чтобы чистить клетки и мыть кормушки. Что было не так уж сложно, пока держалась тихая и теплая погода, но по мере приближения к европейским водам, где дуют ледяные ветры, стало удовольствием ниже среднего. Капитан "Звезды Парагвая" и его команда не пожалели сил, чтобы удобно устроить наших зверей, и нам не стоило большого труда разместить маленькую коллекцию в нехитром убежище, которое судовой плотник смастерил из досок и старого брезента. Идя на север вдоль бразильского побережья, мы могли регулярно обливать животных водой (за неимением ванны), не опасаясь простудить. Сара чувствовала себя великолепно, три раза в день ей позволялось с громким хрюканьем бегать по палубе, преследуя ноги Даррелла. Молодые помощники капитана охотно помогали нам, и один из них навлек на себя гнев шефа, опоздав на вахту изза того, что взялся носить для нас воду. Пассажиров на грузовую палубу в носовой части судна не пускали, и мы могли любоваться потешным зрелищем, когда за окнами в переборках возникали физиономии многочисленных ротозеев. Наши привилегии восстановили против нас большинство пассажиров постарше, жителей южноамериканского побережья, зато мы отлично поладили с полудюжиной путников нашего возраста и хорошо повеселились, в частности на костюмированном балу, когда мы с Джерри, вырядившись парагвайцами, завоевали первый приз к зависти остальных конкурсантов. Последовавшая в тот вечер шумная гулянка в каюте одного из наших новых друзей дала повод капитану обрушить свой гнев на еще нескольких молодых подчиненных.

Уборка испражнений – не самое приятное занятие для человека, страдающего от похмелья и приступов тошноты, тем более на борту парохода. Видит Бог, я до сих пор не понимаю, как управилась на другое утро с этим делом, не принося жертв Нептуну.

В портах захода первый помощник любезно назначал присматривать за животными вахтенных, что позволяло нам сходить на берег и закупать свежие продукты. И я уверена, что в тот день, когда мы причалили к пристани в Лондоне, на судне был человек, который вздохнул с великим облегчением – капитан "Звезды Парагвая".

Большая часть нашей маленькой коллекции нашла приют в Пейнтонском зоопарке, где Сара не замедлила обрести новых поклонников, хотя так и не забыла своего любимого приемного отца. Тяжело было расставаться со всеми этими прелестными созданиями, и я начала понимать, что должен был чувствовать Даррелл во время предыдущих путешествий, почему так жаждал обзавестись собственным зоопарком, чтобы избавиться от необходимости отдавать в другие руки привезенных зверей.

Весть о нашем возвращении в Борнмут быстро дошла до ушей Софи. Без нас она поступила на службу в одну местную строительную фирму, но хотя новая работа ей нравилась, нам не стоило труда уговорить ее вернуться в наш дом.

К великому недовольству Джерри, в наше отсутствие издательство "ХартДейвис" решило выпустить "Гончих Бафута". Это был для него подлинный удар, поскольку он надеялся на передышку, а тут его уже ждала корректура книги об африканской экспедиции.

– Надеюсь, они не станут повторять этот трюк всякий раз, когда у меня появится задел, – стонал он. – Иначе я сойду с ума. Похоже, придется мне прямо сейчас приступать к новой книге, пока вы не принялись пилить меня.

Так началось писание "Под пологом пьяного леса", правда, должна сознаться, не слишком прилежное, пришлось нам с Софи поочередно подталкивать автора.

– Когда вы, фурии, поймете, что я не машина, что не могу просто открыть кран, и поехали. Если бы только это было возможно... Я должен ждать, когда на меня найдет вдохновение. А вы ведете себя, точно эти отвратительные субъекты, когда твердят мне, что нет ничего легче, чем сочинить книгу, они и сами взялись бы, будь у них время. Так вот, предлагаю вам – попробуйте сами!

Несмотря на все препирательства и сердитые взгляды, книга в конце концов была написана, и я даже не знаю, кто из нас испытал большее облегчение. Нежелание Даррелла отчитаться именно об этой экспедиции легко объяснить, ведь какникак она сложилась неудачно, однако Спенсер КертисБраун успокаивал нас:

– Пойми, Джерри, люди обожают читать про неудачи. Это помогает им чувствовать, что автор тоже человек. Даже если затея частично удалась – все равно интересно.

Нас ободрило известие, что "Гончие Бафута" вошли в одну весьма престижную серию, и в честь этого события Спенсер закатил в отеле "Савой" шикарный обед для нас. В приливе энтузиазма Даррелл поддался уговорам и пообещал написать для издательства "Коллинз" детскую книгу по материалам экспедиций в три разные страны, вошедшим в "Перегруженный ковчег", "Три билета" и "Под пологом пьяного леса". Отличная, казалось бы, идея, да только нам с Софи в жизни не доводилось переживать столько страданий на ниве литературы. Почемуто Даррелл никак не мог заставить себя закончить эту книгу, и мы с Софи, доведенные до отчаяния, сами сочинили заключительную главу. Разумеется, гений с презрением отверг ее, но наша попытка вдохновила его на решающее усилие, и он довел дело до конца.

– Джерри, дорогой, – обратилась я к нему однажды, – почему бы тебе не ввести систему вроде той, какой руководится Ларри? Каждое утро он пишет две тысячи слов, чтобы остальную часть дня посвятить другим занятиям.

Даррелл тяжело вздохнул.

– Поверь, я был бы рад, но в томто и разница, что он любит писать, а я нет. Для меня писание – просто способ заработать деньги, чтобы работать с животными, и все. Меня нельзя назвать серьезным писателем в строгом смысле слова, я лишь литературный поденщик, которому повезло со сбытом всего, что он сочиняет.

Мы уже начали действовать друг другу на нервы, так что весьма кстати Ларри, назначенный в это время заведующим бюро информации на Кипре, пригласил нас в гости. Зная, с каким увлечением Джерри занимается киносъемкой, он предложил ему сделать фильм об этом острове. Джерри не нуждался в предлогах, чтобы на время отдохнуть от "Острова пудингов" (то бишь Великобритании), и вот мы уже снова копаемся во всевозможных видах снаряжения.

Однако перед отъездом Джерри попросили выступить с лекцией в Королевском фестивальном зале в Лондоне. Даррелл был в ужасе, но ХартДейвис считал, что лекция может стать хорошей рекламой для его книг, и в конце концов он согласился. Вся семья переживала вместе с ним предстоящее тяжкое испытание, поскольку мы знали, как он ненавидит публичные выступления, считая себя никудышным лектором, хотя на самом деле Даррелл великолепный рассказчик, и публика замечательно воспринимает мгновенные рисунки, которыми он иллюстрирует свои лекции. И так как было решено, что под конец выступления Джерри представит публике живьем какогонибудь из своих зверей, мы попросили Пейнтонский зоопарк одолжить нам Сару Хаггерзак.

В день великого события мы все в полном составе явились в Фестивальный зал. Саре, прибывшей раньше нас, выделили отдельную костюмерную, тогда как мы, простые смертные, были предоставлены самим себе. Как и следовало ожидать, лекция прошла с огромным успехом, причем в центре внимания оказалась Сара Хаггерзак, которая носилась по сцене, возбужденно хрюкая и играя с Джерри. Всеобщие восторги пришлись ей по вкусу, и она так разошлась, что упорно не желала возвращаться в транспортную клетку. В том, что Саре понравились огни рампы, мы убедились лишний раз немного позже, когда она впервые выступала по телевидению и завоевала сердца самых суровых сотрудников телецентра. Правда, подобно большинству великих звезд, она проявляла характер, требовала похвалы.

Наше путешествие на Кипр было омрачено с самого начала – первая бомба взорвалась во время вечеринки, устроенной Ларри, чтобы познакомить нас с местным обществом. Можно подумать, что наше прибытие на остров послужило для киприотов последним поводом для выражения их нелюбви к англичанам как таковым. Активность террористов, естественно, вынудила нас отказаться от вылазок со съемочной аппаратурой. Правда, тут же возник альтернативный проект: мы расположились в доме Ларри в живописном селении Беллапаисе к северу от Кирении, и Джерри затеял снимать документальную ленту, призванную показать, как много значит водоснабжение для местных деревушек. Мы быстро наладили отношения с селянами; они уже успели проникнуться симпатией и уважением к Ларри, а Джерри благодаря своему детству на Корфу достаточно хорошо говорил погречески и знал немало греческих песен, чем расположил к себе здешних жителей. Особенно хорошие отношения установились у нас с мэром, и он возил нас по всему острову, даже в так называемые твердыни террористов. И, несмотря на все рассказы об антибританских акциях, мы ни разу за все время пребывания на острове не испытали на себе проявлений неприязни. С великим прискорбием думали мы о недостатке взаимопонимания, расстроившем так долго царившее на Кипре добрососедство; позже Ларри очень хорошо поведал об этом в своей книге "Горькие лимоны".

Подходившие к завершению переговоры с британским телевидением вынудили нас досрочно покинуть Кипр. Наши друзья в Англии предложили нам пожить две недели в их квартире в пригороде Лондона, пока сами они будут в отъезде, и в то время Даррелла угораздило заболеть желтухой. Я всегда относилась с юмором к этому недугу, привыкла к тому, как эстрадные комики обыгрывают выражения типа "разлитие желчи", а потому была изрядно напугана, когда врач объявил, что речь идет о весьма серьезном заболевании, чреватом фатальным исходом, если не соблюдать строгую диету. Две недели я героически трудилась над приготовлением блюд, способных преодолеть отсутствие аппетита, причем до той поры совершенно не представляла себе, каким испытанием для супружеских уз может стать безжировая диета, особенно когда один партнер может свободно потреблять самые обычные продукты, вроде масла, яиц, сыра, молока, сливок, а также деликатесы, скрашивающие наше существование, а другой вынужден довольствоваться парной рыбой, жареным без масла мясом, сухим хлебом и совершенно отказывать себе в спиртном[32].

По истечении указанных двух недель Маргарет приехала к нам в Лондон, чтобы транспортировать заметно осунувшегося Даррелла в лоно семьи в Борнмуте. Здесь после дней вынужденного безделья им вдруг овладело неудержимое желание написать книгу, о которой он помышлял не один год. В 1935 году семейство Дарреллов в полном составе перебралось на не подозревавший последствий этого акта греческий остров Корфу, где они и прожили пять идиллических лет, пока не разразилась война. По тому, как они рассказывали об этой поре, было очевидно, что остров очаровал их, и миссис Даррелл часто говорила мне, что за всю свою жизнь только там ни разу не превышала свой банковский кредит. Никогда не видела, чтобы Джерри так трудился, он выдавал страницу за страницей, и бедняжка Софи едва поспевала за ним. Спустя шесть недель и сто двадцать тысяч слов Даррелл предался благостному изнеможению. Книга была закончена – и автор тоже едва не отдал концы.

"Мою семью и других зверей" ждал огромный успех, в чем никто из нас и не сомневался. У этой книги были все элементы бестселлера – экзотический остров, сумасшедшее семейство и множество животных. Она излучала солнечный свет и свободу, и даже критикам пришлась по нраву. Много лет спустя она по тиражам превосходит другие книги Даррелла, и хотя благодаря ей мы приобрели множество друзей во всем мире, эта книга, увы, превратила Корфу в туристский аттракцион. Великое благо для корфян и греческой экономики, но весьма печальный факт для Дарреллов, полюбивших остров, каким он был в прошлом. И как же повеселилась вся семья, когда именно эту книгу включили в обязательный список литературы для сдающих экзамен на аттестат зрелости. Даррелл не получил систематического образования, его обучением занимались различные эксцентричные субъекты, которые учили его чему угодно, кроме обязательных школьных дисциплин. Тем не менее он получает много писем от благодарных школяров, заверяющих его, что наконецто хотя бы экзамен по английской литературе стал приносить им радость.

Бедняга Даррелл потратил столько сил на "Мою семью", что совершенно выдохся, и ему было предписано отдохнуть на островах Силли. Он прекрасно знал эти чудесные острова, я же впервые попала туда, и мы провели две тихих недели на овеваемых ветрами клочках земли, обозревая заводи на скалах, наблюдая птиц и смакуя домашнее вино из пастернака в обществе женщиныорнитолога, с которой там познакомились.

Оправившись от переутомления, Джерри стал помышлять о новом путешествии. Однако на этот раз он решил уделить побольше внимания киносъемкам, а потому купил довольно дорогую немецкую камеру, и несколько недель мы ходили опутанные недодержанной пленкой, пока Даррелл осваивался с новой аппаратурой. Основательно поразмыслив, Джерри пришел к заключению, что для съемок хорошего фильма о звероловной экспедиции лучше всего подойдет Камерун, и в частности – королевство его старого друга и собутыльника Фона Бафута. Он уже побывал там два раза и теперь уверял, что для успеха столь сложного дела, как съемка кино, следует направиться в хорошо знакомые места, к людям, с коими он поладил, и главное – к животным, которые его не подведут.

Поскольку намечалась явно небывалая по размаху экспедиция, я предложила взять с собой Софи – если она согласится. Ее не пришлось долго уговаривать. А еще мы решили обратиться за содействием к различным фабрикантам, просить не деньги, а нужную нам продукцию, суля взамен хорошую рекламу. Сочинили надлежащее письмо, и хотя Софи в тексте излишне напирала на телевизионную популярность Джеральда Даррелла и заверяла получателей, что одна из главных целей экспедиции – сбор сырья для нового алкогольного напитка[33], результат превзошел все ожидания.

Экспедиторы Британских железных дорог и наш почтальон устали доставлять нам огромные посылки, мы же не уставали вскрывать упаковки и восхищаться богатым содержимым. Тут было все – от пластиковых тазов и ведер до плотницкого инструмента, медикаменты для зверей и для нас, элегантные нейлоновые рубашки и носки, обувь, походные кровати, растворимый чай, проволочные сетки, лодка с подвесным мотором, электрогенератор, словом, нашего снаряжения хватило бы на небольшую армию. Остальные обитатели дома чертыхались, наталкиваясь в подъезде на людей, склоненных над упаковочной клетью, и цепляясь ногами за валяющуюся повсюду проволоку. Бедняжке Маргарет стоило немалого труда умиротворять своих разгневанных жильцов. В конце концов понадобились два вместительных фургона, чтобы доставить наше имущество в Саутгемптон к ожидающему нас банановозу.

К этому времени наш отряд пополнился еще одним человеком. Впервые мы приняли предложение о помощи от будущих покупщиков нашего улова и остановили свой выбор на молодом знатоке рептилий, поскольку Камерун сулил самые причудливые находки. Близилось Рождество, а потому Софи договорилась, что присоединится к нам позже, так как хотела встретить праздник вместе со своими родичами. В итоге нас на пароходе было только трое, если не считать капитана и его команду. Это было восхитительное плавание, мы чувствовали себя так, будто стали обладателями собственной яхты.

Африканский континент никогда не манил меня, и уж во всяком случае не так, как он манил Ливингстона, тем не менее спустя десять дней я стояла на пристани в столице Британского Камеруна, Виктории, наблюдая, как наш багаж сгружают с лихтера на берег и переносят на два мощных грузовика. Путь до Бафута нам предстояло проделать в два этапа, с короткой остановкой в Мамфе, где Джерри уже доводилось располагаться лагерем на берегу реки Кросс. Как обычно, не обошлось без препирательств с таможней, которой почемуто вздумалось конфисковать сборную алюминиевую клетку (чемто похожую на огромный детский "конструктор"), щедро предоставленную нам фирмой "Дексион". Мы подняли страшный шум и в конце концов отстояли свое имущество, к великому негодованию начальника таможни, носившего не совсем обычное имя Пайн Кофин (сосновый гроб). В Мамфе нас ожидало новое столкновение с таможней изза "противозаконного обладания" револьвером, на владение коим в Западной Африке требовалось специальное разрешение самого губернатора Нигерии. К несчастью для таможенников, такое разрешение у нас было.

Первый этап нашего пути внутрь страны был ничем не примечателен, если не считать облака красной пыли и изрытые колеями дороги – непременная черта африканских ландшафтов в британских протекторатах. Меня постоянно удивляет, почему французы и бельгийцы могут строить вполне приличные дороги на контролируемых ими территориях, тогда как максимум, на что способно большинство созидателей Британской империи, – посыпать щебенкой окраинные улицы главных городов. Впрочем, все это только добавляет прелести путешествию, ибо ничто так не поощряет вас почаще останавливаться, как головная боль и ноющая спина.

Первую остановку мы сделали в деревушке Бекебе, знакомой Джерри по ранним экспедициям, и один из его прежних боев – Бен тотчас подбежал к нему, предлагая свои услуги и первую добычу – детеныша черноногой мангусты, которого мы тотчас назвали Тикки и которого Джерри сунул себе за пазуху, поскольку у нас под рукой не было никакого подобия клеток. Убедившись, что Бен присоединился к другим боям в кузове грузовика (в Виктории мы с помощью старого помощника Джерри – Пия наняли нужных рабочих), мы снова тронулись в путь и около девяти вечера подъехали к дому управляющего OAK в Мамфе. Джерри выбрался из кабины и исчез в весьма элегантном с виду современном бунгало. Вскоре он показался вновь, сопровождаемый управляющим – Джоном Хендерсоном. Джон оказался радушным хозяином и милейшим человеком и вместе со своими подчиненными все шесть недель, что мы с нашим "проклятым зверьем" (как он выражался) наводняли его жилище, не жалел сил, помогая нам. Он охотно признавался, что не выносит наших животных, но готов терпеть их ради нас.

Крохотное селение Мамфе расположилось на высоком берегу реки Кросс; оно не лишено своих прелестей, если останавливаешься там ненадолго, однако не скажу, чтобы я его полюбила. Климат там отвратительный, круглые сутки царит жара и духота, изза чего мы с Софи никак не могли избавиться от сыпи, несмотря на частые купания и прилежное пользование всякими лосьонами, которые, по словам производителей, обязаны были защитить кожу от раздражений. В селении обитало, помимо управляющего OAK, еще около десятка европейцев, все они приняли нас одинаково радушно и обещали "распространить в округе слух" о приезде помешанных любителей животных. Малопомалу веранда вокруг дома Джона уподобилась зоомагазину.

– Знаете, я все время ловлю себя на том, что заблудился, когда вижу это проклятое зверье, – пожаловался Джон. – Сегодня чуть не поехал дальше искать свой дом.

– Послушай, Джон, – озабоченно произнес Джерри. – Если они и впрямь так противны тебе, мы освободим помещение.

– Глупости, дружище, я пошутил, на самом деле я только рад вам и вашим питомцам.

Даррелл стремился возобновить контакты с охотниками, и мы стали готовиться к прелестям вылазок в тропический лес, где располагались далекие деревушки. На рассвете следующего дня пересекли реку на долбленках, прихватив рюкзаки с бутербродами и термосами с холодной водой. Высадившись на другом берегу, довольно прытко зашагали гуськом по битой тропе. Меня сразу поразила царившая в лесу тишина и липкая духота. Редкоредко можно было услышать птичий голос или шорох от движения невидимых животных. Вот тебе и жуткие тропические дебри, кишащие зверьем и ядовитыми змеями!

После двух часов утомительной ходьбы мы вышли на поляну, где увидели опирающихся на длинные посохи двух худых пожилых туземцев.

– Здорово, Бо, – поздоровался Джерри.

– Добро пожаловать, маса, – дружно откликнулись они и принялись чтото толковать на пиджининглиш.

Для меня это была китайская грамота, но Джерри, к счастью, явно понимал их. Наконец он угостил обоих сигаретами и попрощался.

– О чем они говорили так долго? – спросила я.

– Ничего серьезного, просто так поболтали, – ответил он, и мы двинулись дальше.

Около полудня мы достигли деревни Эшоби. Предупрежденные "лесным телеграфом" ее обитатели столпились на главной "улице", чтобы встретить нас. Было очевидно, что они рады снова видеть Джерри. Улыбаясь и пощелкивая пальцами, они распевали: "Добро пожаловать, добро пожаловать!" – и одаряли нас большими свежими кокосовыми орехами. И уж поверьте мне, ничто не освежает так после длительного перехода через жаркий африканский лес, как сок кокосового ореха. Нам с Джерри были предложены два весьма шатких стула; вся в поту, я с благодарностью опустилась на один из них и принялась обозревать деревню. Она была грязнее и непригляднее других селений, виденных мной на пути из Виктории, дети выглядели жалкими и тощими. Не может быть, подумала я, что это та самая деревня, в которой Джерри жил и которую так расхваливал. Но оказалось, что это она; он стал показывать мне разные ориентиры, включая место, где помещался его лагерь. Минуло восемь лет после предыдущей экспедиции Даррелла в Камерун, за это время многое изменилось, во всяком случае, на политическом уровне. Теперь нередко наиболее смышленые члены общин занимали видные должности; так было и со старыми охотниками, помогавшими Джерри во время его первого визита. Сидя на земле вокруг нас, они внимательно слушали Джерри. Он объяснил, что намерен вернуться в Эшоби и остановиться здесь на несколько дней и что особенно его интересует необычная птица – плешивая сорока. Вот только подходящее ли сейчас время для отлова птенцов, которых будет легче приучить к неволе? Элиас успокоил его.

– Точно, сэр, иногда мы держим птенцов в доме. Я поищу.

Договорились, что Джерри снова придет в Эшоби на следующей неделе, оставив нас с Софи в Мамфе присматривать за коллекцией.

Базируясь в Мамфе, мы приобрели двух животных, которые стали моими любимцами: детеныша редкого вида галаго (я назвала его Пучеглазым) и не менее редкую разновидность белки, получившей за свои малые размеры прозвище Малютка. Поскольку в обоих случаях речь шла о детенышах, забота о них была поручена мне. Даррелла бесило, как мы с Софи сюсюкаем с нашими подопечными, но мы не обращали на него внимания.

Пучеглазый и Малютка стали нашими повелителями – во всяком случае, Малютка вполне повелевала мной. Очаровательное крохотное создание, еще слепое и совсем беспомощное, она всецело зависела от тепла и внимания, которое я могла уделять ей. Очень важно было смастерить для нее гнездышко, где поместилась бы и небольшая грелка.

В конце концов я отыскала квадратную жестяную банку, куда положила застеленную ватой грелку и ватой же выложила стенки. Получилась этакая переносная колыбелька, и я всюду носила ее с собой, потому что Малютка, как и все младенцы, нуждалась в частом и регулярном кормлении и начинала беспокоиться, если я оставляла ее одну. Первое время она получала разные виды детского питания и глюкозу, разведенные в теплой воде, причем кормить ее приходилось с помощью пипетки. Она была образцовым ребенком и вскоре стала хватать пипетку передними лапками; мне оставалось только следить за ровной подачей пищи и делать остановки, чтобы Малютка могла отдышаться. Она быстро росла и стала очень милым зверьком с оранжевой головой и обрамленными черной каймой аккуратными ушками. Розовое тельце было одето болотнозеленым мехом с рядами белых пятен по бокам. Но особенно хорош был хвост – длинный, пушистый, сверху зеленый, снизу яркооранжевый, он изгибался над спиной белочки так, что кончик висел над самым носом. Малютка была абсолютно ручная и с того момента, когда у нее открылись глаза, позволяла мне делать с ней все что угодно. Особенно ей нравилось почесывание, тут она впадала в транс. Я не сомневалась, что Малютка окажется умненьким зверьком, хотя Даррелл только посмеивался над таким предположением. Однажды утром, когда за разными делами я забыла про утреннее кормление, она решила сама напомнить мне о моих обязанностях. Какимто образом выбралась из оставленной подле моей кровати банки, сама отыскала вход в просторную гостиную и возникла на пороге, издавая резкие звуки. Подбежала ко мне и вскарабкалась на мое плечо, продолжая кричать, что пора кормить ее. Негодование Малютки было так велико, что она не пожелала ждать, когда я вооружусь пипеткой, а соскочила на стол, где я готовила корм, и попыталась влезть в чашку. В конце концов мне удалось успокоить ее, но с того дня она каждое утро забиралась на мою кровать и верещала мне в ухо, а после кормления с великим интересом принималась исследовать наши постели.

– Знаешь, Джекки, – заявил Даррелл, – придется тебе посадить Малютку в настоящую клетку, не то останемся мы без белочки.

Я понимала, что Джерри заботится о ее сохранности, но знала также, что ему решительно не нравится, как она роется в его постели и покусывает за пятки[34]. Пришлось поместить Малютку в специально оборудованную клетку, с кроваткой наверху и ворохом увлекательных гнилушек на дне. Освоившись в новой обители, она занялась приготовлением постели с таким рвением, подобного какому я не видела ни у каких других белок. За неимением более гигиеничного материала я выстлала ее кроватку бумажными салфетками, однако мой вариант благоустройства не удовлетворил Малютку, и она не один час потратила на то, чтобы навести свой порядок. Вытащив салфетки, принялась рвать их на мелкие кусочки и делать комки, которые несла обратно на кроватку и с шумом чтото мастерила. Когда я некоторое время спустя заглянула внутрь клетки, на меня из вороха клочков уставились яркие глаза белочки, но она тут же забыла про меня, продолжая сооружать замысловатое гнездо наподобие тесного кокона. Укрывшись в нем, Малютка могла закупорить вход кусочком салфетки и отдыхать, надежно защищенная от шума и сквозняка. Все то время, что белочка находилась у нас, я готова была часами наблюдать активность этого забавного создания.

Совсем другой, независимый нрав был у Пучеглазого. Он уже не был сосунком, когда мы его получили, его не надо было кормить из бутылочки, и мы быстро обнаружили, что его любимое блюдо – насекомые. Однажды вечером мы подверглись подлинному нашествию крылатых муравьев, они залетали в комнаты, в клетки, и наши бои расставили повсюду миски с водой, куда падали муравьи. Полученного таким способом улова нам хватило на несколько дней, чтобы кормить наших питомцев. Бегая по комнатам за крылатыми насекомыми, я услышала доносящийся из клетки Пучеглазого страшный шум и обнаружила, что наш галаго, окруженный роем муравьев, с вытаращенными глазами гоняется за ними. Рот Пучеглазого уже был набит, обе лапы заняты добычей, но он не прекращал охоту, не задумываясь о том, куда девать все это богатство.

Пучеглазый тоже любил поиграть с нами, носился по клетке, не даваясь в руки. Вскочит мне на руку, тихонько ущипнет и тут же прыгает дальше. А иногда он вел себя смирно, поднимал переднюю лапу, чтобы вы могли пощекотать его под мышкой. Но больше всего любил, лежа на спине, подставлять для чесания живот, слегка отбиваясь для вида.

Наша коллекция пополнялась все новыми экземплярами, и мы задержались в Мамфе намного дольше, чем предполагали, однако нам пришлось освободить помещения в доме Джона Хендерсона, поскольку он собирался в отпуск, а его заместитель не обязан был мириться с такими жильцами. Джон предложил нам переселиться в маленький африканский домик по соседству, с глинобитными стенами и кровлей из банановых листьев. Довольно запущенное строение, но после свежей побелки и обновления кровли там стало вполне уютно, и на веранде нашлось достаточно места для всех наших зверей. Правда, в этом доме было куда жарче, чем у Джона, и в нем кишели огромные пауки; один из них както ночью забрался на раскладушку Даррелла и прогулялся по его груди – к великому ужасу Джерри и к вящему моему облегчению, что не я привлекла внимание этой твари. Уборной в этом доме не было, все удобства, как водится, во дворе, и ночные вылазки туда были чреваты самыми тяжелыми переживаниями, ибо никогда нельзя было предугадать, что тебя ждет в пути или на месте. Чаще всего уборную навещали здоровенные тараканы, иногда наведывались пауки, а то и змеи. Чувствуя, что, если мы еще задержимся в Мамфе, мне грозит серьезное помешательство, я стала упрашивать Даррелла поскорее продолжить наше путешествие курсом на Бафут.

– Ладно, – сказал Джерри, – только сперва я должен написать Фону и предупредить его. Сегодня же напишу и завтра отправлю письмо с рейсовой машиной.

Что он и сделал, приложив к письму две бутылки виски. Оставалось надеяться на скорый ответ.

Дворец Фона,

Бафут, Баменда

Мой дорогой друг!

Твое письмо от 23го получил с большой радостью. Я был счастлив, когда прочел его и узнал, что ты снова в Камеруне.

Я буду ждать тебя, приезжай в любое время. Оставайся у нас, сколько захочешь, никаких возражений.

Мой рестхауз всегда открыт для тебя, когда бы ты ни приехал. Пожалуйста, передай мой искренний привет своей жене и скажи ей, что у нас найдется о чем поболтать, когда она приедет.

Преданный тебе

Фон Бафута

Милая Софи любезно вызвалась задержаться в Мамфе на несколько дней и привезти в Бафут остающуюся часть нашего снаряжения и животных, а мы поклялись, что при первой же возможности организуем ее переезд.

Дорога на Бафут была ужасная – сплошные ямы, выбоины и камни, но местность кругом дивная. Поначалу мы ехали через густой лес в речной долине, нас окружали окутанные лианами высоченные деревья, и на этот раз мы увидели коекаких птиц – турако, птицносорогов и ярко окрашенных карликовых зимородков. Наш путь пересекали сотни речушек, через которые мы переезжали по шатким деревянным мостам; в воде резвились, галдя и махая нам вслед, африканские ребятишки, над сырыми берегами тучами кружили красивейшие разноцветные бабочки. Постепенно, почти незаметно дорога стала подниматься вверх, потом лес вдруг расступился, и перед нами до самого горизонта простерлась побеленная солнцем саванна. Теперь, вырвавшись из зеленых щупальцев леса, я могла, оглядываясь назад, любоваться им, но и здесь кругом клубилась красная пыль, проникая сквозь все щели в кузове грузовика, и когда мы уже вечером подъехали к обители Фона, нас вполне можно было принять за краснокожих индейцев.

После липкой духоты Мамфе и жары на лесной дороге так легко дышалось в прохладном воздухе Бафута... В тусклом вечернем свете можно было рассмотреть просторный двор и скопление хижин, составляющих усадьбу Фона, а справа от нас, на макушке некоего подобия ступенчатой пирамиды, высился внушительный рестхауз Фона, чемто похожий на итальянскую виллу, с широкой верандой и аккуратной черепичной крышей. Впрочем, сейчас нам некогда было изучать окрестности.

– Нука, давайте выгрузим животных, разместим их на веранде и покормим, покасовсем не стемнело! – распорядился Даррелл.

Бои засуетились, разбирая наше снаряжение, мы с Джерри перенесли клетки на наиболее прохладную часть веранды, а отвечающий за кухню Пий принес мне теплого молока, чтобы развести детское питание. Зажгли керосиновые лампы, приготовили себе еду, коекак умылись и повалились в изнеможении на раскладушки.

Утром явился нарочный с письмом от Фона:

Мой добрый друг!

Я рад, что ты снова прибыл в Бафут. Я приветствую тебя. Когда отдохнешь после путешествия, приходи ко мне.

Твой добрый друг

Фон Бафута

Почти всю первую половину дня мы наводили порядок в своем зверинце, чистили и кормили его обитателей и готовились к тому, чтобы должным образом устроить животных, кои могли поступить в ближайшие дни. Принимали также необходимые меры, чтобы Софи возможно скорее могла присоединиться к нам. Не менее важно было засвидетельствовать свое почтение хозяину. За нашим двором помещался осененный ветвистой гуавой дворик поменьше, где и располагался собственный дом Фона, уменьшенная копия рестхауза, где мы остановились. На верхней ступеньке крыльца стоял сам Фон Бафута, высокий стройный мужчина в отороченном синей вышивкой простом белом халате и с такого же цвета ермолкой на голове. По лицу его было видно, что он счастлив видеть Джерри.

– Добро пожаловать, добро пожаловать, мой друг, ты приехал...

– Да, я снова в Бафуте. Как поживаешь, мой друг?

– Отлично, отлично. – Он и впрямь выглядел отлично.

Затем Джерри представил Фону меня, и, стоя рядом, мы, наверно, представляли забавное зрелище – великан ростом около двух метров возвышался над моими полутора метрами, и моя ручонка совершенно исчезла в его могучей пятерне.

– Пойдем в дом, – сказал он, жестом предлагая следовать за ним.

Мы очутились в приятном прохладном помещении, всю обстановку которого составляли леопардовы шкуры на полу и украшенные изумительной резьбой деревянные кушетки с горами подушек. Мы сели; одна из жен Фона тотчас принесла поднос с неизбежной бутылкой виски и стаканами. Держа в руке стакан, наполненный до краев "Белой Лошадью", Джерри осторожно заговорил об одном непростом деле.

– Мой друг, я опасался снова приезжать в Бафут, потому что один человек говорил мне, будто ты сильно сердишься на меня изза книги, где я рассказывал, как весело мы проводили время в прошлый раз[35].

Фон был явно удивлен и недовольно осведомился:

– Кто же это тебе говорил?

– Один европеец там, в Буэа.

– А, европеец! – Фон пожал плечами, удивляясь, как это мы могли поверить словам какогото белого. – Ложь это. Я никогда на тебя не сердился.

Он подлил нам виски и продолжал:

– Эта книга, которую ты написал, она мне здорово понравилась. Через нее весь мир узнал мое имя. Всякие люди узнали его, ты молодец. Когда я ездил в Нигерию на встречу королевы, там у всех европейцев была твоя книга, и они просили меня написать в ней мое имя.

Его слова обрадовали нас с Джерри, потому что нам говорили, будто Фон воспринял написанное Дарреллом как страшное оскорбление. Не задерживаясь на этой теме, мы спросили Фона, как ему понравилась королева.

– Очень даже понравилась, отличная женщина. – Он рассмеялся.

– Совсем, совсем маленькая, вроде тебя. – Он показал на меня. – Но ей пришлось там выдержать нагрузку. Ва! Очень сильная женщина.

Мы поинтересовались, как ему понравилась Нигерия.

– Не понравилась, – твердо сказал Фон. – Слишком жарко. Я весь обливался потом, а эта королева, ей хоть бы что, идет себе и совсем не потеет, замечательная женщина.

Он с явным удовольствием вспоминал свою поездку в Лагос и рассказал нам, как преподнес королеве резной бивень слона в дар от народа Камеруна.

– Я подарил его от имени всех людей Камеруна. Королева села там на такое кресло, и я тихо так подошел к ней, чтобы вручить бивень. Она взяла его, а тут все европейцы стали говорить, что не годится показывать королеве свой зад, поэтому все только пятились. И я тоже стал пятиться. Ва! А там ступеньки, смекаете? Я боялся упасть, но шел очень тихо и не упал – а как мне страшно было!

Я поймала взгляд Джерри и подала ему знак, озабоченная не только тем, что рисковала остаться без ленча, но и тем, что этот разговор мог затянуться надолго.

Фон взял с нас обещание, что мы придем снова вечером, и обратился ко мне, широко улыбаясь:

– Вечером я покажу тебе, как мы веселимся здесь, в Бафуте.

Стараясь улыбаться так же широко, я поспешила сказать:

– Хорошо, хорошо.

Вернувшись в рестхауз, мы застали стоящих на заднем крыльце людей, один из которых тут же протянул нам калебас, говоря:

– Маса, маса, гляди.

Джерри осторожно вытащил из горлышка калебаса банановые листья, служившие пробкой.

– Ну, и что у тебя там?

– Там берика, сэр.

– Берика? – удивилась я. – Это что же такое?

– Первый раз слышу, – отозвался Даррелл.

– Может, лучше спросить, вдруг там сидит какаянибудь ядовитая тварь?

– Пожалуй, ты права... Это плохой зверь? Он укусит меня?

– Нет, сэр, никогда. Это детеныш.

Джерри заглянул внутрь и увидел крохотную белочку длиной семьвосемь сантиметров.

– Ну как? – обратился он ко мне. – Берешь? Скорее всего, она умрет.

– Конечно, возьму. Вспомни, ты говорил, что Малютка умрет, но она выжила.

Так еще одна африканская белочка поселилась в яслях, устроенных мной в углу одной из комнат, обогреваемом инфракрасной печкой. Мамфе, как мы назвали ее, не стала такой ручной, как Малютка, но тоже обожала, когда ей почесывали животик.

После обеда, вооружившись двумя керосиновыми лампами и двумя бутылками виски, мы явились к плясовому дому Фона. Как же не похож был этот вечер на душные вечера в Мамфе. Температура воздуха была вполне терпимой; иногда, ложась спать, здесь достаточно было укрыться тонким одеялом. Через несколько дней я обнаружила, что моя сыпь проходит – очень кстати, ибо вряд ли можно рассчитывать на симпатию публики, если на тебя вдруг нападает чесотка в самых сокровенных местах.

Одетый в красножелтую мантию, Фон выглядел великолепно, и рука его, само собой, сжимала стакан, наполненный виски.

– Сегодня ночью все мы повеселимся, – возвестил он.

Мы разместились на стульях в конце плясового зала, напоминающего армейский манеж. Большие плетеные стулья были расставлены на невысоком помосте под бдительным надзором портретов всех членов британской династии, начиная с королевы Виктории. Фон посадил Джерри справа от себя; перед нами стоял столик с непременной бутылкой виски и стаканами. Явился королевский оркестр в составе четырех юношей и двух жен Фона, вооруженных барабанами, флейтами и наполненным сухой кукурузой калебасом. Их сопровождали еще несколько жен Фона. Сам правитель с улыбкой обратился к Джерри:

– Мой друг, ты помнишь европейский танец, который показывал мне в прошлый раз, когда был в Бафуте? Как ты его называл – конга? Так вот, сейчас я покажу тебе коечто.

По его знаку оркестр принялся играть чтото, отдаленно напоминающее конгу, и шеренга жен Фона пришла в движение. Так вот как выглядит бафутская версия конги! Даррелл был весьма тронут этим зрелищем и, когда танец закончился, сказал:

– Это просто замечательно!

Фон радостно расхохотался. Я поспешила похвалить его музыкантов и танцующих жен.

– Ва! Я от них очень устаю, они мне голову морочат.

– Джерри тоже говорит, что я морочу ему голову, – отозвалась я.

– Хорошо твоему мужу, у него только одна жена, а у меня их куча, и они все время морочат мне голову.

– Что ж, – деловито отметила я, – у кого нет жен, нет и детей.

Мои слова вызвали у Фона такой приступ веселья, что я испугалась, как бы его не хватил удар, но все обошлось, и он, одной рукой вытирая слезы, другой похлопал Джерри по спине.

– А твоя жена неплохо соображает. – Он ткнул меня пальцем в бок, погладил по голове и добавил: – Мне бы такую жену.

К счастью, его излияния были прерваны звуками оркестра, который рьяно принялся отчебучивать какойто лихой мотив.

– Почему бы тебе не потанцевать с ним, Джеки? – заметил Джерри.

Я пришла в ужас. Правда, возвращаясь из Аргентины, я на пароходе постигла секреты танца чача, но здесь речь шла о настоящих танцах, и Фон, как и все африканцы, был наделен чудесным чувством ритма, в чем ни один европеец не мог бы сравниться с ним.

– Глупости, – ответила я. – Это исключено. Не говоря уже о том, что он чуть не в два раза выше меня. Только людей насмешим.

Однако Даррелл не унимался и обратился к Фону:

– Мой друг, ты не мог бы показать свой танец моей жене?

– Как же, как же, отлично.

И не успела я опомниться, как он повлек меня в круг танцующих. Оркестр в это время исполнял нечто похожее на самбу, и я предложила Фону научить его этому танцу. Фон пребывал в весьма приподнятом настроении, и вот уже мы лихо кружимся в танце, который весьма заинтриговал бы специалистов из Латинской Америки. Ничего, главное – нам было очень весело. Джерри потом рассказывал, какое потешное зрелище мы являли собой: я то и дело исчезала за развевающимися полами мантии Фона, и порой казалось, что у него появилась еще одна пара ног. Мы отплясывали так с полчаса, и я совершенно выбилась из сил. В награду за мои старания Фон поднес мне большой калебас с мимбо – местным пальмовым вином. Мне уже доводилось, увы, дегустировать сей драгоценный напиток, на вид похожий на разбавленное молоко, пахнущий, как жженая резина, что же касается вкуса, то я бессильна подобрать достойное сравнение, скажу только, что он отвратителен. Фон лично дегустировал содержимое пяти калебасов, прежде чем остановил свой выбор на одном из них, и налил мне полный стакан. Как быть? Незаметно вылить – невозможно, а потому, сделав глубокий вдох, я глотнула вина и – дивись, читатель! – даже широко улыбнулась Фону и заверила его, что мимбо и впрямь первоклассное. Поскольку он пристально следил за мной, оставалось только и дальше делать маленькие глотки, изображая удовольствие.

– Ты позволишь твоим женам выпить вместе со мной? – спросила я.

– Конечно, конечно.

Он жестом подозвал их, и я с облегчением поспешила разлить вино в их сложенные чашечкой ладони.

Не успели мы оглянуться, как начался рассвет. У меня раскалывалась голова, пора было закругляться, и Фон настоял на том, чтобы проводить нас до самого рестхауза.

– Спокойной ночи, – сказал он на прощание, – мы с вами хорошо повеселились.

Вскоре к нам присоединилась Софи. Она выглядела очень усталой, но в прохладном климате саванны заметно ожила. Наша коллекция сильно разрослась, и мы решили разделить ее на три части – отдельно млекопитающие, птицы и рептилии. Поделили между собой и обязанности по уходу за подопечными. Было разработано несложное расписание. На рассвете – обычно около пяти утра – нам приносили чай, затем мы кормили детенышей и меняли подстилки, после чего производили общий смотр. Каждое животное тщательно осматривали, прежде чем чистить клетки, при этом надлежало проверить, сколько корма съедено, сколько осталось, как выглядит помет, нет ли в поведении данного экземпляра какихлибо отклонений, требующих медицинского вмешательства. Мы старались управиться с этими процедурами до завтрака, чтобы в остальные утренние часы вымыть посуду, приготовить корм для животных и договориться с нашим поваром Филипом, что необходимо закупить на местном рынке. Если оставалось время до ленча, готовили аппаратуру для съемок. После ленча требовалось хоть немного доспать, особенно после ночных увеселений с Фоном. Отдохнув, пили чай и принимались готовить корм для вечерней трапезы, а кроме того, кормили детенышей, принимали новые экземпляры и, что было особенно важно, оказывали медицинскую помощь тем, кто в этом нуждался. Пожалуй, самым трогательным пациентом за все время нашего пребывания в Бафуте была крупная самка шимпанзе, угодившая в проволочную ловушку. Оба ее запястья были распороты до кости, началось заражение крови. Мы тщательно очистили раны и присыпали их антибиотиком, сделали инъекцию пенициллина, но обезьяна очень ослабла, и кожа ее приобрела необычный оттенок. К счастью, в Баменде служили и настоящий врач, и ветеринар, и мы послали за ними, чтобы осмотрели нашего пациента. После тщательного осмотра они решили взять у шимпанзе кровь на исследование, так как ветеринар заподозрил, что у нее сонная болезнь.

– Интересный случай, – сказал он, – однако боюсь, вы напрасно тратите время, пытаясь спасти ее. Но все равно спасибо, что обратились к нам. Я договорюсь с людьми в OAK, чтобы они дали вам знать, что покажет анализ крови. И вообще, если вам понадобится моя помощь, не стесняйтесь дать знать, хотя я вижу, что вы отлично сами со всем справляетесь.

Шимпанзе умерла на другой день, и анализ крови подтвердил диагноз ветеринара; оставалось утешиться сознанием, что мы при всем желании не смогли бы ее спасти. К счастью, в остальном наши медицинские вмешательства сводились к избавлению животных от глистов и от песчаных блох – весьма широко распространенных паразитов, которые селились на конечностях обезьян и которых было несложно удалить при помощи обычной булавки. Приходилось нам заниматься и переломами, вызванными грубым обращением или плохой конструкцией ловушек; частенько поступающие к нам животные страдали кишечными заболеваниями. Так я узнала, что, вопреки распространенным убеждениям, дикие твари живут отнюдь не в какойто утопической среде, где все создано для их блага. Иные получаемые нами экземпляры находились в ужасающем состоянии. Пожалуй, одним из самых ярких событий нашего пребывания в Бафуте явился вечер, когда Фон провозгласил Джерри своим заместителем и преподнес ему комплект своих великолепных мантий – великая честь, тем более что наш хозяин не скрывал своего отрицательного отношения к большинству европейцев.

В разгар посвященного сему уникальному событию празднества мне пришлось извиниться и покинуть общество, ибо размеренное бытие нашей маленькой счастливой общины в рестхаузе было нарушено весьма беспокойным фактором в лице маленького тощего детеныша шимпанзе. На первых порах он был сплошное очарование, чемто похожий на японскую куклу. Софи, как и следовало ожидать, души в нем не чаяла и оправдывала все его шалости, говоря, что он совсем еще крошка. Но с ростом шимпанзенка росло и его озорство. Один лишь Джерри умел както управляться с ним, да и его терпению стал приходить конец, когда Чамли взял в привычку каждое утро на рассвете кувыркаться и прыгать на его кровати и вообще всячески безобразничать. Следует отметить, что его отличала великолепная память, и он быстро усваивал то, чему его учили. Как я уже сказала, он облюбовал кровать Джерри, а не мою (слава Богу!), почему было важно научить его не мочить постель. После одногодвух фальстартов он научился при нужде свешивать свою корму с кровати, однако иногда впопыхах забывал об этом правиле.

Еще одного шимпанзе, Минни, нам преподнес местный владелец кофейной плантации, и Даррелл целый день промаялся, заманивая новое приобретение в клетку, которую мы привезли на лендровере Фона. Минни оказалась весьма подозрительным существом и совершенно не желала иметь дело с нами и нашей клеткой, и Джерри пришлось затеять с ней этакую игру в фанты. Я восхищалась его терпением, и Минни успела поглотить великое разнообразие лакомых фруктов, тогда как нам за весь день пришлось ограничиться бутылкой пива и двумятремя бананами. В конце концов Даррелл все же заманил ее в узилище, и когда уже в рестхаузе мы выпустили пленницу в специальную сборную клетку, она спокойно восприняла смену обстановки. Вообще же Минни была очаровательное существо, вот только когда ей требовалось привлечь наше внимание, она поднимала такой визг, на какой только шимпанзе способны. В этом не было ничего страшного, поскольку в селении Фона никто особенно не реагировал на шум, но я с тревогой спрашивала себя, что будет на борту парохода, когда мы направимся домой в Англию. Но, как всегда говорил Даррелл, зачем ломать себе голову над проблемой, прежде чем она возникнет...

Готовясь покинуть Бафут, мы с Софи испытывали смешанные чувства. Было решено, что мы поедем к морю по британской территории с наиболее хрупкими экземплярами, тогда как Джерри повезет по гудронному шоссе в французской части Камеруна рептилий и основную часть нашего снаряжения. Снова на помощь пришла OAK, предоставив нам два тяжелых грузовика, из которых один был с приводом на четыре колеса, чему мы были особенно благодарны, поскольку начался сезон дождей и дороги порой становились совсем непроходимыми. Первую остановку мы сделали в Мамфе. Эта часть пути прошла довольно гладко, легкий дождичек прибил пыль, так что к дому управляющего OAK мы подъехали не слишком грязные. Джон Хендерсон уже уехал в отпуск, но его заместитель Джон Топэм и миссис Топэм не жалели сил, помогая нам. Топэмов весьма беспокоило состояние следующего этапа, до Кумбы.

– Вам необходимо выехать возможно раньше завтра утром, – предупредил Джон. – Водители опасаются, что ближе к вечеру пойдет сильный дождь, и хотели бы одолеть большую часть пути до того, как дорогу размоет. Я договорился, чтобы вы могли переночевать в рестхаузе, и после обеда отвезу вас туда. О животных не беспокойтесь, мой сторож присмотрит за ними.

Мы были очень благодарны Топэмам, они еще помогли нам покормить животных, чтобы мы могли лечь пораньше.

На другой день мы поднялись чуть свет, покормили зверей, почистили тех, кто в этом особенно нуждался, и приготовились выезжать, рассчитывая достаточно рано прибыть в Кумбу, где начиналось хорошее шоссе и где мы могли уделить нашим подопечным достаточно внимания, дать им передохнуть сорок восемь часов, прежде чем продолжать путь до Тико и грузиться на пароход. Увы, двое из наших слуг, один из которых пользовался особым доверием Софи, кудато запропали. Водители были вне себя от ярости и лишь с большой неохотой позволили нам послать людей за недотепами. Было очевидно, что скоро пойдет дождь, и я уже решила ехать дальше без них, но тут они наконец появились с пристыженными физиономиями. Водители были не прочь задать им трепку, но я думала только о том, чтобы поскорее тронуться в путь.

– Подождем с разборками до Кумбы, – сказала я. – Обещаю, что там они получат выволочку, какую надолго запомнят.

Как я и опасалась, хлынул ливень, и дорога уподобилась клееварке. Мягкая африканская красная пыль превратилась в вязкую массу, ехать стало не просто трудно, но опасно. Чем дальше – тем хуже, дорога походила на танкодром, на каждом метре – ямы и ручейки. Кончилось тем, что, к великому моему ужасу, один грузовик развернулся, скользя, под прямым углом и угодил двумя колесами в кювет. Водитель живо выключил мотор, я выскочила наружу и погрузилась выше лодыжек в грязь. Но меня слишком тревожила судьба Софи и наших зверей, чтобы я стала думать о состоянии своей обуви и брюк. С помощью слуг и водителей мы извлекли Софи из ее кабины. Она здорово перепугалась, но обошлась без ушибов и, подобно мне, беспокоилась за состояние животных в кузове. Живо забравшись внутрь, я заключила, что все вроде бы в порядке, однако окончательный вывод можно было сделать лишь после того, как грузовик будет извлечен из кювета. К этому времени я пришла в такое неистовство, что была отнюдь не расположена вести любезный диалог с едущими следом африканцами, которые громогласно требовали, чтобы мы освободили дорогу и пропустили их. Я послала к ним одного из наших боев – пусть перестанут орать и вместо этого помогут нам выбраться из кювета.

– Мадам, – сообщил он, вернувшись, – этот люди говорить, он не может нам помогать.

– Это почему же?

– Я не знать.

– Ладно, я сама узнаю! – крикнула я и подбежала к чужим грузовикам.

Разыгралось нечто вроде комической оперы с элементами сатиры: я бранилась, уговаривала, требовала, наконец выдала длинную политическую тираду – дескать, как они рассчитывают добиться независимости и самоуправления, если не в состоянии даже помочь путникам на дороге. Как ни странно, эти слова задели их самолюбие, они вдруг вскричали: "Ура!" – соскочили на землю, вооружились досками, на которых сидели, через десяток минут наш грузовик занял нормальное положение, и мы принялись дружно нахваливать друг друга за сноровку. Когда я попыталась извиниться за то, что употребляла нехорошие слова, они столь же дружно стали заверять меня, что все в порядке, я была права, они только рады, что я не побоялась отчитать их за дело.

Заглянув в кузов нашей злополучной машины и убедившись, что все обошлось благополучно, я велела водителям развить максимально возможную скорость, чтобы побыстрее добраться до Кумбы и както устроить там на ночь наших бедных испуганных зверей. Последний участок пути прошел под знаком всеобщего веселья, и мы не без грусти простились с нашими добрыми самаритянами, когда в Кумбе остановились у Микробиологической лаборатории доктора Крю, который любезно согласился приютить нас на ночь. Выгрузив из кузовов нашу коллекцию, мы принялись чистить все клетки и тщательно осматривать их обитателей, а тем нужно было только, чтобы их покормили и позволили отоспаться. Лежа вечером на своих раскладушках, мы с Софи говорили друг другу, что ни за какие блага не согласились бы повторить это путешествие, и радовались, что наши звери перенесли его тяготы так благополучно.

– Вот увидишь, – сказала Софи, – у нашей лапочки Джерри будет чудесное путешествие, солнце всю дорогу.

– Ничего, – рассмеялась я, – на нашу долю выпала хорошая практика перед предстоящим плаванием домой.

Путь от Кумбы до Тико прошел без приключений, ехать по гудрону было сплошным блаженством. В Тико наши подопечные разместились в рестхаузе этажом ниже нас. До отхода банановоза было четыре дня – слава Богу, потому что и мы, и наши звери нуждались в передышке после жуткого переезда из Баменды. Как мы и полагали, Даррелл явился в положенный срок, его странствие сложилось отменно – ни дождей, ни какихлибо происшествий, даже жары особенной не было.

– Похоже, нам суждено всегда оставаться в дураках, верно, Джекки? – заметила Софи. – Ничего, в следующий раз заставим его отдуваться. Если доживем до следующего раза.

На ранней стадии нашей экспедиции, когда мы обсуждали, что станем делать с нашей коллекцией по возвращении в Англию, я в приливе бредового энтузиазма предложила Дарреллу подумать о том, чтобы сохранить ее и нажать на мэрию Борнмута – пусть предоставят нам площадь для собственного зоопарка. Моя идея воодушевила Джерри, оставалось только надеяться, что мэрия поддастся шантажу.

Обратное плавание прошло вполне благополучно, если не считать восьмибалльный шторм на широте Дакара, когда из нашего отряда одна я держалась на ногах и мужественно сражалась два часа с ветром, укрепляя сорванный с привязи брезент. Душке Чемли – без ведома капитана – было дозволено плыть в компании с Дарреллом; у нас с Софи была своя каюта, Джерри разместился вместе с кемто еще. Стюарды влюбились в нашего шимпанзе и терпели все его безобразия; когда он однажды намочил койку, они кротко поменяли постель. И другие члены команды всячески помогали нам, если не считать одного оригинала, который почемуто невзлюбил нас и наших животных. Один раз он отправил за борт целую кучу наших кормушек, а накануне прихода в Ливерпуль, выбрасывая клетки из трюма на палубу, постарался сделать это так, что все дверцы пооткрывались. В итоге тут же погиб новорожденный детеныш черноухой белки, а другая белка прыгнула с испугу за борт и утонула. Думаю, Даррелл был способен убить негодяя, если бы смог до него добраться.

– Терпеть не могу людей, срывающих зло на беспомощных существах, вроде детей и животных, – бушевал он.

Это был первый случай в нашей практике; обычно моряки с любовью относятся к животным и всячески о них пекутся.

Заключительный этап экспедиции едва не доконал нас всех, во всяком случае, двуногих прямоходящих. Для транспортировки нашей коллекции от Ливерпуля до Борнмута нам выделили товарный вагон, и мы, естественно, рассчитывали, что нас прицепят к идущему до Лондона пассажирскому поезду, а там – опять же к поезду Лондон – Борнмут. Увы, такой простой вариант не устраивал железнодорожников, в итоге мы провели четырнадцать часов в товарном вагоне с одним сиденьем на троих, то и дело меняя составы и оказываясь на запасных путях, прежде чем добрались наконец до Борнмута. От этакой перетряски был в восторге один лишь Чемли, которому предоставилась возможность целую ночь истязать нас троих. Тот факт, что мы проголодались, хотели пить и жутко устали, ничуть не волновал этого милого зверя. Он получил положенный корм, попил молока и блаженствовал на руках того, чья очередь была воспользоваться единственным сиденьем.

На Борнмутском вокзале нас встретили фургоны и живо доставили домой на СентОлбансавеню. Чемли с удовольствием приняла на свое попечение мать Джерри; для наиболее выносливых животных мы воздвигли большой шатер на лужайке за домом, а хрупкие твари разместились в гараже, который по нашей просьбе утеплил брат Софи. Наши животные как будто благополучно перенесли все испытания, требовалось только накормить их и оставить в покое. Мы же мечтали о горячей ванне, стаканчике спиртного и сытной трапезе. Однако наша мечта исполнилась лишь через несколько часов. Только после того как Чемли, основательно избалованный матерью и сестрой Джерри, наконец был уложен спать в большой бельевой корзине, мы с Дарреллом смогли подняться к себе и повалиться на кровать.

– Ты всегда мечтал о зоопарке в своем багаже, Даррелл, – сказала я. – Ну вот, ты его и получил.

Глава пятая

На первых порах наш дворовый зверинец привлек благожелательное внимание соседей, они прилежно справлялись о благополучии и здоровье наших "друзей", а мы из кожи вон лезли, следя за чистотой и порядком в нашем хозяйстве и истребляя мух. Наиболее выносливые животные, вроде цивет, мангустов и крупных обезьян, обитали в шатре на лужайке, а хищных птиц мы поместили в сборных клетках, накрытых изготовленным по нашему заказу одной щедрой фирмой брезентом. Более хрупкие животные – белки, некоторые птицы и галаго – поселились, как я уже сказала, в оборудованном братом Софи гараже. Серьезную проблему представляли собой рептилии, но тут нас выручил Пейнтонский зоопарк, изъявив готовность приютить всех наших пресмыкающихся. Великое облегчение для нас, потому что мы при всем желании не могли обеспечить рептилий теплыми террариумами. Крупная шимпанзе Минни поначалу жила в огромной сборной клетке, но ее привычка чуть что громко визжать вызвала град протестов со стороны соседей, так что и тут пришлось нам воспользоваться милостью Пейнтонского зоопарка.

В общем и целом, все было отлично налажено, и если наши животные страдали от чегонибудь, так это от избытка внимания. Один местный зеленщик проникся к нам таким расположением, что снабжал нас самыми разнообразными фруктами и овощами – в ущерб, подозреваю, собственному кошельку, а в расположенном поблизости магазине для любителей домашних животных мы приобретали необходимое мясо. Большим подспорьем для нас было доброжелательное отношение Общества защиты животных и санинспекции, чьи представители в первые же дни навестили нас и доложили начальству, что наши звери устроены как положено. Они дали нам положительные оценки по всем статьям, хотя один сосед упорно твердил, будто наши животные заразили блохами его кур[36].

Чемли, естественно, роскошествовал в доме, окруженный сюсюкающими особами женского пола, которые спускали ему все проказы. Только мы с Джерри коекак держали его в узде. И совсем ему вскружило голову нескончаемое шествие газетчиков, телевизионщиков и просто зевак, коим непременно требовалось посмотреть на этого негодника. День Чемли складывался просто: утром его будили, предлагая большую чашку чаю с молоком, и одевали в яркий свитер, связанный моей свекровью, чтобы "бедняжка не мерз". Весь остальной день он, как мог, измывался над обитателями дома, пока вечером, доведенные до бешенства и полного изнеможения, мы не укладывали его спать, выдав напоследок кружку шоколадномолочного напитка. Первое время он спал в комнате миссис Даррелл, но тут выяснилось, что она не может ночью читать, опасаясь, что электрическое освещение будет беспокоить мохнатое чудовище. Тогда мы перевели Чемли в свою комнату, где он безо всякого ущерба для своего здоровья и благополучия быстро привык к свету, шуму, табачному дыму и прочим неудобствам. Его любимой забавой было раскачиваться на занавесках в большой гостиной, где он устраивал ежедневные представления для соседских детишек. Еще он подружился с сынишкой одного из жильцов Маргарет, и они отлично веселились, причем верх потехи наступал, когда бедняжка Джон Хокер, сопя, красный от натуги, катал тяжелого шимпанзе на тачке в саду. Еще одним любимым местом Чемли была площадка для игры в гольф в конце аллеи. Здесь он лазил по деревьям, кувыркался, гонялся за собакой по имени Джонни и мешал сосредоточиться спортсменам, изо всех сил старающимся обойти соперника. Наигравшись всласть, он с видом восточного владыки разваливался на складном детском стуле на колесиках и разрешал (обычно все тому же юному Джону) катить себя по аллее домой.

Развлекая Чемли, мы не забывали и о представителях местной и центральной печати, которые сочувственно слушали, как Даррелл излагает свои планы учреждения зоопарка в Борнмуте. Отцы города приязненно относились к этой идее, нам предлагали даже какието участки; к сожалению, они по разным причинам не подходили для зоопарка.

Именно к этому времени относятся наши первые попытки сделать чтото серьезное для телевидения. Нас связали с Тони Сопером, ведущим одной популярной программы, он приехал в Борнмут посмотреть материал, отснятый в Бафуте, и после того как основательно потрудился над монтажом, телезрители увидели наш первый сериал – "За животными в Бафут". Тони отказался от привычной схемы, когда два участника передачи, сидя на жестких стульях, тупо таращатся в камеру и ведут малоувлекательную беседу. В студии восстановили обстановку нашей комнаты, причем так удачно, что наш пес Джонни сразу почувствовал себя как дома, однако мы допустили промашку, сделав главным действующим лицом трех серий Чемли, который, как и положено животным, делал совсем не то, что от него ожидалось. Я заранее знала, что наш дорогой сородич, не раз выступавший в таких августовских программах, как "Сегодня вечером", настолько проникся сознанием собственной важности, что никому не уступит пальму первенства. Так или иначе, зрители и критики восприняли наш сериал с весьма смешанными чувствами, но мы все равно посчитали этот опыт полезным, поскольку он помог нам многое узнать о телевидении и о себе. Пожалуй, главный урок сводился к тому, что Даррелл неуютно чувствовал себя в телевизионной студии, предпочитал, если впредь делать чтото для телевидения, проводить съемки на натуре. Лично я обожаю телевидение, но если говорить о наших делах, то для нас оно скорее служит витриной, позволяющей демонстрировать важность усилий по охране природы.

Мы уже потеряли всякую надежду найти пригодное место для нашего зоопарка, когда получили письмо от секретаря городского совета Пула; из письма следовало, что тамошний муниципалитет загорелся идеей учредить в городе зоопарк и располагает для этого отличным местом. Даррелл сразу завелся, ибо близился конец года, когда холодная погода не позволит держать животных под открытым небом. Требовалось возможно скорее чтото предпринять. Однако всякий, кому когдалибо доводилось иметь дело с местными властями, знает, что это такое – слова "быстро" и "скоро" не входят в их лексикон. Предложенное нам место само по себе выглядело соблазнительно – старинная усадьба и прилегающий участок земли по соседству с гаванью. Все хорошо, да только дом был сильно запущен, и на приведение его в порядок ушла бы уйма денег. То же можно было сказать о надворных постройках и коттедже садовника; их вернее всего было бы вовсе снести и строить заново. Но мы не сдавались и целых полтора года не жалели времени и денег, пытаясь поладить с мэрией Пула и выжимая из нашего лондонского банка кредит в размере десяти тысяч фунтов.

Тем временем стало очевидно, что до зимы мы все равно не успеем пристроить наших зверей, но тут Дарреллу пришла в голову отличная мысль:

– Что, если обратиться в какойнибудь большой магазин и предложить им оборудовать маленький зоопарк в цокольном этаже как элемент рождественского оформления?

– Стоит попытаться, – согласилась я, и в конце концов нам удалось договориться с торговым центром Дж. Аллена.

По нашим чертежам там разместили в цокольном этаже клетки, оборудовав в центре нечто вроде детской комнаты для нашего драгоценного Чемли. От нас требовалось выделить животных, служителя, чтобы кормил их и следил за чистотой, и обеспечивать обитателей клеток кормом; барыш (если будет) условились делить поровну. Нам было не до того, чтобы торговаться, лишь бы хватило денег платить жалованье служителю, хоть часть проблем будет решена. Остальных зверей соглашался взять Пейнтонский зоопарк, и мы были весьма благодарны его администрации, которая бралась приютить и кормить наших подопечных, освобождая от тяжкого бремени наш скромный бюджет. К тому же затянувшиеся переговоры с властями Пула отбивали у Даррелла всякую охоту приниматься за писание новой книги.

Дела с универсамом складывались как нельзя лучше – вплоть до одного воскресного дня, когда мы с утра решили расслабиться и благодарили небо за то, что сегодня свободны от всяких забот. Но тут зазвонил телефон, и к нам в комнату вбежала Маргарет:

– Джерри, звонят из полиции. В универсаме чтото произошло. Возьмешь трубку?

Даррелл пулей выскочил из кресла и вскоре вернулся, на ходу надевая пальто.

– Этот чертов бабуин Георгина какимто образом выбралась из клетки и учинила разгром в витринах. Я вызвал такси по телефону, вы догоняйте!

С этими словами он скатился по лестнице вниз на первый этаж. Приехав в магазин, мы с трудом пробились через толпу зевак. Георгина чудно веселилась, лихо отплясывая на кроватях в большой витрине. Навстречу нам выбежал встрепанный Даррелл.

– Вы с Марго займите позицию у выхода, а я попытаюсь вместе с двумя полицейскими поймать негодницу.

Обилие зрителей снаружи и внутри магазина воодушевляло Георгину, она упивалась вниманием публики, однако до нее быстро дошло, что Даррелл не разделяет ее ликование, напротив, он явно негодует. Георгина всегда была трусихой – следствие перенесенных ею лишений и побоев, когда она "выступала" в одном африканском баре, откуда мы ее извлекли. Сейчас она вдруг бросилась к одному из полицейских и обхватила его за ногу, громко визжа. Джерри велел полицейскому не двигаться, освободил его от Георгины и поспешил вернуть ее обратно в клетку.

– Господи! – произнес несчастный блюститель порядка, вытирая потный лоб. – Я уж думал, сэр, что мне конец.

– Вы отлично держались, огромное спасибо вам за помощь.

– Не за что, сэр, пустяки, это не то что усмирять подростков.

Срочно вызванный из дома директор магазина бродил среди пострадавшего интерьера, прикидывая размеры ущерба. К счастью, все оказалось не так страшно, как могло быть, но весь остаток дня мы просидели у телефона, ожидая нового вызова. Слава Богу, обошлось.

После того никаких происшествий не было, и наш зверинец в торговом центре пользовался таким успехом, что оставался там еще несколько недель после Рождества. Наших доходов вполне хватало на корм для животных, но мы ничуть не огорчились, когда пришло время забирать их. Наш другзеленщик снова пришел на помощь, предоставив свой грузовик, чтобы мы могли отвезти их – кроме Пучеглазого и Малютки – в Пейнтонский зоопарк, и вскоре соседи снова стали улыбаться нам[37]. После многомесячной лихорадочной деятельности както странно было получить возможность валяться в постели до восьми часов утра, вместо того чтобы с рассветом торопиться проверять, как там наши подопечные, или сражаться с непогодой, как это было в одну лунную ночь, когда штормовой ветер грозил порвать растяжки большого шатра. Чемли тоже оставался с нами в Борнмуте, он был слишком избалован, чтобы жить в зоопарке, но мать Джерри обожала его и ухаживала за ним, как за малым дитем, исполняя все его желания. Даже Софи (где был ее ум?) вела себя точно так же; в один прекрасный день я увидела, как она ходит по гостиной с восседающим на голове шимпанзе.

– Но ему это нравится, – возразила она в ответ на мое замечание. – И ведь он еще совсем ребенок.

Нашим переговорам с мэрией Пула, казалось, не будет конца, но все же мы пришли к устраивающему обе стороны предварительному соглашению, и ХартДэйвис вызвался гарантировать для нас банковский заем в размере десяти тысяч фунтов, под обещание, что зоопарк обеспечит материал для бесконечной серии книг, эксклюзивные права на которые будут принадлежать издательству.

Увы, предложенные нам условия аренды оказались неприемлемыми. Было очевидно, что большая часть десяти тысяч будет поглощена одним только ремонтом усадьбы и надворных строений, что вовсе не входило в наши планы. Нам ведь еще надо было соорудить вольеры и различные специальные постройки, провести свет, отопление и так далее. Даррелл страшно огорчился, и с великой неохотой пришлось нам признать, что из идеи учредить зоопарк в Пуле ничего не выйдет. Городские власти посчитали, что мы их здорово подвели, но им следовало учесть, сколько времени и денег мы потратили на все переговоры. К тому же необходимо было в этом году организовать новую экспедицию, чтобы выполнить наши обязательства перед издателем. Бедняга Даррелл не находил себе места.

– Если мы срочно чтонибудь не придумаем, лишимся животных, размещенных в Пейнтонском зоопарке.

У нас было условлено, что, если мы к определенной дате не заберем зверей, они станут собственностью зоопарка. Абсолютно справедливое условие, ведь там почти год содержали и кормили их.

– Почему бы нам не совершить новое путешествие, – предложила я, – подальше от всего этого кавардака?

Моя идея понравилась Джерри, и мы решили снова отправиться в Аргентину, но на этот раз работать только в ее пределах. Прежде чем уезжать, требовалось решить ряд проблем. Главное – определиться с будущим нашего зверинца и придумать, как быть с Чемли, который окончательно перестал коголибо слушаться, кроме самого Даррелла.

– Все равно, – заключил Джерри, – будем готовить аргентинскую экспедицию, а со зверинцем и Чемли разберемся, когда завершим подготовку.

И мы с Софи принялись за дело. Наши планы вызвали большой интерес у Бибиси. Правда, компания не могла выделить нам в помощь кинооператора, но предложила подписать контракт на любой фильм, снятый нами самими. Мы снова обратились к нашим друзьям в Министерстве иностранных дел и в посольстве Аргентины, и к нам отнеслись так же доброжелательно, как четыре года назад.

– Знаешь, мне кажется, мы просто обязаны предложить ХартДэйвису еще одну книгу, прежде чем уезжать, – сказал Даррелл. – Но за такой короткий срок я не в состоянии сочинить чтото о последней африканской экспедиции.

– А как насчет того, чтобы издать все то, что ты писал для Бибиси?

– Ты о чем это?

– О цикле передач, который ты назвал "Встречи с животными". Вспомни, какой популярностью они пользовались, сколько людей писали на радио, прося прислать им копии текстов.

– Думаешь, они понравятся ХартДэйвису?

– Во всяком случае, это лучше, чем ничего, – настаивала я. – И ты можешь посоветоваться со Спенсером.

Спенсер одобрил мою идею, но попросил познакомить его с текстами, прежде чем он займется этим делом. Тексты ему понравились, после чего оставалось только скомпоновать их и сочинить небольшое вступление. Ральф Томпсон снабдил книгу прелестными иллюстрациями, и, ко всеобщему удивлению (исключая меня), она была хорошо принята и неплохо разошлась.

– Что может быть лучше – дважды получить деньги за одну работу, – смеялась Софи. – Однако не думаю, чтобы нам позволили повторить этот номер.

Так или иначе, издателю было над чем поработать в наше отсутствие.

Конечно, главной нашей заботой оставалась подготовка экспедиции. Одержимый книгой Дарвина "Путешествие на "Бигле", Джерри втайне мечтал попасть в Патагонию, чтобы своими глазами увидеть обитающих там в приморье пингвинов, котиков и морских слонов.

– Я еще никогда не общался близко с крупными животными, – произнес он. – Это, должно быть, увлекательно.

Мы с Софи обменялись выразительными взглядами.

– Во всяком случае, – отозвалась я, – отдохнешь от банков, процентов, налоговых инспекторов, зоопарков и мэрий. Лично я предпочла бы снова думать о сборных клетках и плохих дорогах.

Мы запросили компанию "Ровер" – не предоставят ли они нам машину для целей рекламы. Там справедливо посчитали, что реклама мало что даст ввиду ограниченности рынка в Южной Америке, однако вызвались отпустить со скидкой специальную экспедиционную модель лендровера с двойным бензобаком и прочими приспособлениями. Нам это было очень кстати; на тех же условиях мы приобрели прицеп. Не желая повторения предыдущего опыта, на сей раз я сама позаботилась о выборе парохода. Бедняге Дарреллу тяжело пришлось за последние месяцы, и я полагала, что путешествие пойдет ему на пользу. Компания "Блу Стар" весьма предупредительно предложила воспользоваться каютами на одном из ее грузовых пароходов.

Я уже решила, что Даррелл окончательно поставил крест на идее учреждения собственного зоопарка, однако не учла силу его упрямства.

– Должны же гдето еще быть здравомыслящие деятели, свободные от пут бюрократии, не кивающие на всех этих милых планировщиков и градостроителей, – молвил он однажды со стоном.

И тут, сама не знаю почему, я вдруг назвала остров Джерси.

– Там и климат получше здешнего, и своя собственная администрация, почему не попробовать.

– Превосходная идея, вот только мы не знаем там никого, кто мог бы нам помочь, а сроки поджимают.

Помощь последовала, притом совсем с неожиданной стороны. Даррелл навестил Руперта ХартДэйвиса, чтобы поблагодарить его за содействие с получением банковского займа и объяснить, почему эти деньги нам не понадобятся. Руперт не меньше нашего был огорчен неудачным исходом переговоров свластями Пула.

– Неужели нельзя найти другое место, Джерри? Уверен, стоит только поискать.

– Конечно, ты прав, но в Британии, куда ни сунься, наткнешься на землеустроителей. Джеки советует попытать счастья на Норманнских островах, но беда в том, что мы там никого не знаем.

– Зато я знаю, – сказал Руперт. – Там живет один мой старый приятель по армейской службе. Не сомневаюсь, он охотно поможет тебе. Я напишу ему сегодня же – глядишь, и извлечет из шляпы какуюнибудь диковину.

Друг Руперта и впрямь вызвался нам помочь, и вскоре мы прибыли на Джерси, где майор Фрейзер встретил нас и предложил совершить экскурсию по острову, осмотреть выставленные на продажу участки. Однако ни один из них не устраивал нас по разным причинам. Тогдашние цены на землю на Джерси были нам совершенно не по карману, оставалось искать чтонибудь для длительной аренды, и чтобы на участке были надворные постройки, пригодные для размещения животных.

– Не отчаивайся, дружище, – сказал майор. – Поедем обратно ко мне, выпьем по стаканчику, поговорим.

Поместье Огр майора Фрейзера выглядело чудесно. Сложенное из гранита главное здание напоминало букву Е без средней палочки; два флигеля оканчивались красивыми арками, сооруженными в XVI веке. Хью Фрейзер явно был горд своим владением и с удовольствием показал нам надворные постройки – старинный пресс для сидра, коровники, гаражи. Гранитные стены, одна из которых была покрыта альпийскими растениями, окружали чудесный сад. Еще мы увидели озерко и заливной луг.

– У тебя тут просто замечательно, Хью, – сказал Даррелл.

– Верно, помоему, это одно из самых красивых поместий на острове, – отозвался хозяин.

Даррелл повернулся ко мне, улыбаясь:

– Тебе не кажется, тут можно было бы устроить отличный зоопарк?

– Конечно, – ответила я.

– Вы это серьезно? – спросил Хью.

– Я вполне серьезно считаю, что получился бы превосходный зоопарк, однако вряд ли тебя может заинтересовать такая идея.

– Почему же, дружище. Содержание поместья мне не по карману, да и жена не прочь вернуться на материк.

– Но и мне такая покупка не по карману, Хью.

– Конечно, конечно. Я думал о том, чтобы сдать тебе поместье в аренду. Лучше пошли в дом, потолкуем за стаканчиком виски.

Так мы, что называется, в последний момент нашли убежище для наших зверей, и Пейнтонский зоопарк любезно согласился держать их у себя, пока не будет оборудован наш зверинец. Хью Фрейзер взялся разрешить все вопросы с местными властями.

До отъезда в Аргентину оставалось меньше месяца, и через несколько дней мы снова отправились на Джерси для встречи с главой департамента туризма, сенатором Кричевски. Он весьма одобрительно отнесся к нашим планам и обещал всяческую поддержку. Другие местные чины проявили не меньшую благожелательность, понимая, как важно ускорить завершение всех формальностей. Адвокат Хью Фрейзера составил приемлемый для сторон контракт об аренде, который мы и подписали за двадцать четыре часа до отплытия из Плимута. Тем временем Джерри договорился с одним своим прежним сотрудником, чтобы тот взял на себя роль управляющего и занялся обустройством зоопарка.

– Как мне хотелось бы остаться на Джерси и самому все оборудовать, – печально произнес Джерри, стоя на палубе парохода и глядя на удаляющуюся панораму Плимута.

– Понимаю тебя, но сам знаешь, тебе нельзя останавливаться, особенно теперь, когда ты связал свое будущее с этим поместьем. Зато теперь тебе предстоит удовольствие привезти зверей в свой собственный зоопарк, и эта мысль должна тебя утешить.

Глава шестая

Как чудесно было снова очутиться в БуэносАйресе, увидеть цветущие жакаранды и бугенвиллеи, хотя вечерний город встретил нас проливным дождем. Пройти через таможню со всем нашим снаряжением мы уже не успевали, а потому решили захватить самое необходимое и вернуться завтра за остальным имуществом. Бебита забронировала места в нашей знакомой гостинице и встретила нас там. Похоже было, что все, включая хозяина гостиницы и его подчиненных, рады снова нас видеть.

Софи и на этот раз приехала с нами, а еще мы взяли с собой миссис Даррелл – ей нездоровилось, и врач решил, что морское путешествие до Аргентины и обратно прибавит ей сил, чтобы легче перенести предстоящую зиму. Как мы и ожидали, обе они сразу влюбились в БуэносАйрес. Бебита потрясла нас известием, что уже приготовилась навсегда покинуть Аргентину и поселиться в НьюЙорке, когда получила письмо, извещающее о нашем прибытии. Пришлось ей задержаться на неделю, чтобы позаботиться о нас. Типичный поступок для этой чудесной женщины, и мы с грустью думали о скорой разлуке.

Освоившись и повидав всех друзей, Джерри вместе с Рафаэлем поспешил в гавань, чтобы заполучить наше снаряжение, включая лендровер. И начались интриги с таможней... Когда мы приезжали в прошлый раз, в стране правил Перон, и его благословение помогло убрать преграды, все шло как по маслу. Однако за прошедшие годы Перон уступил место более демократичным правителям, в итоге никто не пожелал брать на себя ответственность за наш беспрепятственный въезд с нашим имуществом. Нам приходилось сражаться за такие драгоценные предметы, как старая одежда и брезенты. Относительно гладко прошли через таможню кинокамеры, половина пленки к ним и лендровер, однако невесть почему были задержаны прицеп, вторая половина пленки и все звероловное снаряжение. Чтобы выручить их, понадобился целый месяц ежедневных споров и уговаривания. Нелепая ситуация – ведь аргентинское посольство в Лондоне, как и в прошлый раз, дало свое добро, снабдило нас всеми привилегиями официальной научной экспедиции, однако в самой Аргентине никому не было до этого дела. К счастью, я была избавлена от участия в набегах на таможню, всеми операциями руководил Даррелл, и сопровождавшие его мученики заверили меня, что его англосаксонский лексикон был неподражаем.

Ожидая, когда очередной чинуша решит наконец, стоит ли отдавать наши вещи, мы бесцельно слонялись по городу.

– Необходимо найти водителя для лендровера, – объявил Даррелл однажды утром. – Я отнюдь не желаю рисковать жизнью, садясь за руль, аргентинцы носятся по дорогам как бешеные.

Так в нашу жизнь вошла Жозефина – маленькая женщина с кудрявой шапкой рыжих волос, огромными карими глазами и ослепительной улыбкой, благодаря которой у нее не было проблем с парковкой. Жозефина была первоклассным водителем и чудесным товарищем. Оставалось лишь пожалеть, что она не сможет участвовать в поездке на юг – если такая поездка вообще состоится. Езда по улицам БуэносАйреса с Жозефиной за рулем изобиловала острыми ощущениями, включая ее перепалки с незадачливыми водителями других машин, кои отваживались ей перечить. Размахивая кулаками и не скупясь на брань, она весьма откровенно излагала свое мнение о бедняге и его предках. К сожалению, сверх того она переняла у Даррелла коекакие сочные англосаксонские выражения, на которые тот не скупился, когда бывал не в духе; довольно дико было слушать, как Жозефина на ломаном английском языке обзывает человека "грязным ублюдком".

Желая внести какоето разнообразие в наше бытие, омраченное монотонными визитами в таможенное управление, наши друзья Де Сото предложили нам отдохнуть денек в их загородном поместье. Миссис Даррелл оставалось еще несколько дней до отбытия в обратный рейс в Англию, и мы взяли ее с собой. За рулем сидел Карлос Де Сото, другие члены семейства набились в машину вместе с нами. Мы провели чудесный день в поместье, любуясь птицами на озере за усадьбой и носясь верхом по степи; на душе сразу стало легче. Миссис Даррелл была в восторге оттого, что увидела хотя бы одно из тех мест, про какие мы ей рассказывали, и она даже глазом не моргнула, когда наша машина чуть не опрокинулась, буксуя на мокрой грязи после дождя. Для аргентинских дорог типично, что малейшие дожди превращают их в подобие клееварки, а стоит пригреть солнцу, как грунт становится твердым и над дорогой, совсем как в Африке, носится пыль.

Грустно было прощаться с матерью Джерри, когда она садилась на пароход, но перемена обстановки пошла ей на пользу, и миссис Даррелл смогла познакомиться с нашими многочисленными друзьями.

Тем временем битва с таможней продолжалась с прежней силой, правда, у нас возникла слабая надежда на успех, когда главный чин обещал принять Джерри на следующей неделе. До той поры мы располагали еще одним уикэндом, и Де Сото снова пригласили нас в свое поместье. На сей раз нам повезло с погодой, и мы с удовольствием побродили кругом, фотографируя природу и наблюдая птиц. Пока все сели пить мате – распространенный в Южной Америке травяной чай, я решила навести чистоту в лендровере, освободить его от окурков, фантиков и пыли. Опустив откидной борт сзади, я, должно быть, чересчур энергично принялась за дело, потому что верхняя створка сорвалась с запора и долбанула меня по голове, когда я выпрямилась, чтобы полюбоваться результатами своих усилий. Отчаянно чертыхаясь и ощущая легкое головокружение, я продолжила уборку; в это время появился Даррелл, решивший проверить, чем я занимаюсь.

– Ничего особенного, – сообщила я. – Просто навожу чистоту в кузове.

– Чтото ты бледная какаято? Ты здорова?

– Насколько можно быть здоровой, когда тебя стукнет створкой по башке. В остальном все в порядке.

Ухмыляясь, он потер быстро растущую шишку на моей голове.

– Бросай это дело, лучше отдохни. Подумаешь – немного пыли, какнибудь переживем[38].

Вернувшись в БуэносАйрес, мы узнали, что в понедельник утром некий сеньор Данте вдруг постановил немедленно выдать нам все снаряжение. Мы так и не узнали, что подвигло его на такое решение. То ли этого вообще никто не знал, то ли нас не пожелали просветить.

– Скажите спасибо, что в конце концов заполучили свое имущество, – сказала сестра Рафаэля, Мерседес. – И не допытывайтесь о причине. Забирайте снаряжение, да поскорее.

За консультацией относительно поездки на юг мы обратились к доктору Годою, начальнику Департамента фауны в Министерстве сельского хозяйства. Он посоветовал нам поехать в ПуэртоДесеадо, там капитан Гири знает, где находится колония пингвинов, и поможет нам со съемкой.

– А где помещаются колонии морских слонов и котиков? – спросил Джерри.

– Их вы найдете на полуострове Вальдес, а чтобы попасть туда, вам нужно в ПуэртоМадрине повидать охотников, я назову вам их имена, они точно знают расположение колоний.

И доктор Годой показал нам свежие аэрофото котиковых колоний. Даррелл сразу загорелся.

– Мне не терпится поехать туда, – объявил он. – Я всегда был неравнодушен к котикам. Пообщаться с ними – это же будет здорово!

Никто из нас не разделял его энтузиазм, к тому же надо было еще найти водителя, знающего дорогу. Кроме того, мы нуждались в переводчике. Рафаэль учился на ветеринара в университете и не мог сейчас оставить занятия, однако он предложил нам воспользоваться услугами его родственницы – Марии Рене, надо было только дождаться конца года, когда она сможет взять отпуск на службе. Мы условились собраться вместе и обсудить этот вариант.

Между тем я начала чувствовать недомогание и однажды вечером в ресторане едва не потеряла сознание, чего со мной еще никогда не случалось. Похоже было, что все члены семьи Де Сото разбираются в медицине, и нам не стоило труда упросить одного из них осмотреть меня.

– Все ясно, – объявил он. – У нее легкое сотрясение мозга от того удара по голове, а потому предлагаю ей провести дня два в темной комнате, соблюдая полный покой, никаких переживаний. Если к концу недели ей не станет лучше, дайте знать, сделаем рентген.

Сказал и удалился с ласковой улыбкой. Он оказался прав – через два дня я снова была в полном порядке и стала носиться кругом, готовя все необходимое для выезда на юг.

Мария Рене согласилась ехать с нами и даже нашла для нас водителя – молодого юриста Дикки Соло. Он прилично знал интересующий нас район, однако оставаться там с нами не мог, должен был сразу же возвращаться в БуэносАйрес. Не скажу, чтобы это нас особенно беспокоило, мы полагали, что сами сумеем проделать обратный путь. И вот назначена дата отъезда – утро 1 января. Что весьма позабавило наших друзей, убежденных, что мы будем просто не в состоянии покинуть БуэносАйрес в первый день нового года. Они недооценивали силу нашего энтузиазма; однако в последний момент, когда все уже было готово, случилось неприятное происшествие. Направляясь на вечеринку, мы решили по пути заехать домой к Марии Рене и выпить там по стаканчику. За рулем сидела Жозефина, и, как всегда, она без умолку болтала, не очень следя за обстановкой. Когда мы приблизились к единственному тогда в БуэносАйресе перекрестку со светофорами, я со своего места рядом с Жозефиной увидела, как зеленый свет сменился красным, она же явно этого не заметила.

– Светофор! – крикнула я.

В ту же секунду меня бросило на ветровое стекло. Даррелл тотчас подтянул меня к себе, и нас обоих обдали брызги крови. Меня волновало только одно: не пострадал ли наш лендровер от столкновения с впереди стоящей машиной. Со всех сторон к нам устремились люди, предлагая помощь, а я чувствовала себя совсем нормально, вот только кровь не переставала течь.

– Жозефина, живей к моему дому, – распорядилась Мария Рене. – Мой отец осмотрит голову Джеки.

– Может, лучше отвезти ее в больницу? – вступила Софи, которую тоже основательно тряхнуло.

– В этом нет необходимости, дорогая, – отозвалась Мария. – Вот если отец сам не справится, тогда он назовет нам подходящую больницу. А сейчас жми на газ, Жозефина, надо остановить кровь.

К сожалению, оказалось, что отец Марии – кардиолог, у него не было под рукой необходимых средств для обработки ран вроде моей, и он договорился по телефону, чтобы нас приняли в одной частной лечебнице. К этому времени я уже не так храбрилась, любому было ясно, что мое состояние оставляет желать лучшего.

В лечебнице меня сразу провели в операционную, нашли небольшой порез, но кровотечение было обильным, как всегда при травмах головы. Глядя на нас с Джерри, можно было подумать, что мы участвовали в какомто побоище. В итоге мне наложили на лбу пять швов, велели не слишком напрягаться и прийти через неделю, чтобы они сняли швы. Почемуто я совсем не чувствовала боли.

– Не волнуйся, – утешил меня Даррелл, – завтра почувствуешь будь здоров. И я не удивлюсь, если оба глаза украсят роскошные синяки.

Бедная Жозефина страшно расстроилась и кляла себя за неосторожность.

– Глупости, – заявил Даррелл. – Ничего серьезного не произошло. Лучше поехали, отметим стаканчиком, что легко отделались.

Пока я находилась в операционной, Джерри стоял рядом, сжимая мою руку, и по его бледному лицу было видно, что он встревожен куда больше, чем я[39].

Мы решили по пути на вечеринку заглянуть в какоенибудь кафе и подкрепиться хорошим глотком бренди.

– По правде говоря, Даррелл, мне кажется, что при том, как мы выглядим, следовало бы воздержаться от вечеринки. Что скажешь?

Мы обвели унылым взором свою одежду, испачканную кровью.

– Все равно мы уже не успеем вернуться в гостиницу и переодеться, – ответил он. – Давай уж доедем туда, куда нас пригласили, объясним, что случилось, и сразу возвратимся к себе.

Устроители вечеринки были малость испуганы нашим видом, однако отнеслись к случившемуся с пониманием и настояли на том, чтобы мы вошли в дом и выпили чегонибудь покрепче. Собравшиеся встретили нас очень любезно и уговаривали остаться, но к этому времени мне больше всего хотелось уединиться в темной комнате и отдохнуть от всех. Весь другой день я провела в постели, ничего не делала и ела очень мало, но на третий день заставила себя встать и больше днем не ложилась. Обошлось даже без синяков.

Утром первого января наша троица бодро встала чуть свет, однако Мария Рене и Дикки не показывались.

– Вот тебе и ранний старт, – заметила я. – Бьюсь об заклад, что они хорошенько встретили Новый год и теперь отсыпаются после пьянки.

Оставалось только ждать, и наконец около половины седьмого на пороге нашей спальни возникли два очень усталых субъекта.

– Вы уверены, что готовы ехать сегодня? – спросил Даррелл. – Если хотите подождать до завтра, я не стану возражать.

Эти слова заметно взбодрили их, и оба принялись горячо возражать, дескать, несмотря на сонный вид, они готовы хоть сейчас трогаться в путь. Мы погрузили снаряжение в лендровер и в прицеп, оставив место в машине для меня и Софи сзади; Джерри, Мария и Дикки сели впереди. День выдался ясный, и розовая окраска неба предвещала жгучий зной, так что я без тени сожаления покидала БуэносАйрес.

Обаятельный трепач Дикки без устали потешал нас всякими россказнями, но водитель он был бесподобный, так что после устрашающих маневров Жозефины было сплошным удовольствием ехать с ним в сторону МардельПлата, знаменитейшего аргентинского курорта. Ни один уважающий себя столичный житель не станет засиживаться дома в январе и феврале, они мигрируют либо на юг, где расположен названный (довольно мерзкий, на мой взгляд) курорт, либо на запад, в горы и к озеру НауэльУапи. Наше появление на набережной МардельПлата вызвало изрядный переполох. Дело в том, что на кузове лендровера красовались большие буквы "ЭКСПЕДИЦИИ ДарреллА ", золотистое изображение дронта и список всех путешествий Даррелла. Нас осадила разноязычная толпа желающих познакомиться с членами отряда, и почемуто людей страшно удивляло, с какой стати в составе английской экспедиции оказались два аргентинца. Как бы то ни было, мы воспользовались случаем перекусить (бутерброды с мясом и пиво) и наполнить термосы горячим черным кофе. Дикки поспал полчасика, остальные просто сидели, наблюдая радующихся жизнью отдыхающих. У нас было задумано вечером сделать остановку в поселке Никочеа, где жили наши знакомые. Надо ли говорить, что мы не предупреждали их о визите, однако не сомневались, что они будут нам рады и сумеют разместить нас в гостинице. В итоге мы едва не попали впросак: забыли про праздничные миграции, и одному из наших знакомых лишь с великим трудом удалось помочь нам с ночлегом.

На другой день мы тронулись в путь около десяти утра, полагая, что всем не мешает выспаться. Следующим пунктом назначения был город БаияБланка, к которому я прониклась самыми теплыми чувствами. Он расположен в основании выступа на правой стороне Южной Америки и представляет собой важный транспортный узел: отсюда расходятся дороги на запад в сторону Анд и Чили и на юг, к Огненной Земле и Патагонии. К сожалению, здесь тогда кончались мощеные шоссе. Мы прибыли туда раньше намеченного и решили ехать дальше, сколько успеем. Вскоре пампасы уступили место сухим кустарникам Патагонии, и дальше пошли дороги, чьи выбоины были сглажены где грязью, где гравием. Даррелл уверял, что, если все дороги Патагонии такие же, он под конец путешествия заработает хроническое подергивание. Относительно ровные участки тоже встречались, но, увы, очень редко, и, несмотря на все искусство Дикки, нам не удавалось объезжать многочисленные ямы и ухабы. Очень скоро у меня разболелась голова, а спина и шея ныли так, будто по ним прошлись копыта на редкость злобного коня. Никакие подушки не могли смягчить толчки; в конце концов мы перестали обращать на них внимание. Нам надо было попасть в город КармендеПатагонес, который Дарвин упоминает в своем "Путешествии на "Бигле", да только изза темноты и сырости мы сбились с дороги, ведущей в этот злополучный город, и Дикки сгоряча чуть не въехал вместе с нами в озеро. В конце концов мы всетаки сориентировались и очутились на слабо освещенной городской площади. Теперь надо было найти гостиницу. Единственным человеком, готовым общаться с нами, оказался местный полицейский. Он был чрезвычайно учтив и посоветовал обратиться в отель "Аргентина" в соседнем квартале. Горячо поблагодарив его, мы проехали вокруг указанного квартала и нашлитаки незамысловатое здание с плотно запертыми дверями и ставнями. Полчаса барабанили мы в двери и ставни, доводя себя до истерики. Покинув машину и обливаясь слезами, описывали круг за кругом в поисках входа. В конце концов Дикки нашел его и вернулся к машине, чтобы поставить ее на обнаруженный им же просторный двор, а мы вошли внутрь. Както сразу всюду загорелся свет, и Мария Рене, сдерживая истерический смех, объяснила растрепанной толстушке, которая явилась откудато из недр отеля, держа в руках керосиновую лампу, что нам нужно пять спальных мест.

– Пожалуйста, пожалуйста, сеньора, – ответила толстушка, – у нас сейчас совсем мало постояльцев, выбирайте номера по своему вкусу.

Оживленно беседуя, мы заходили в номера и проверяли кровати, причем Мария причитала, будто греческий хор, что они, несомненно, полны блох или клопов и никто не заставит ее спать в этих клоповниках. Наконец мы с Джерри присмотрели себе номер с окнами, обращенными на улицу, Софи поместилась рядом, и Мария сказала, что подберет себе чтонибудь, но спать сегодня не собирается; Дикки наши переживания ничуть не волновали.

Тем временем появился хозяин гостиницы, неся тарелки с бутербродами и пиво, за что мы были чрезвычайно благодарны, поскольку с утра не ели как следует. Напротив нашего номера помещалась ванная, и, убедившись, что из крана течет чудесная горячая вода, мы с Джерри решили смыть с себя часть патагонской пыли. Тут снова всполошилась Мария, уверенная, что мы подхватим какуюнибудь гадкую заразу, и сдается мне, она даже расстроилась, когда ее пророчество не оправдалось.

В лучах утреннего солнца КармендеПатагонес выглядел просто очаровательно. Оказалось, что вчера мы выбрали лучший номер во всей гостинице – маленький, но чистый, и кровати удобные, хотя они были похожи на больничные койки. За высокими окнами находился крохотный балкон с видом на улицу внизу и на поблескивающие воды РиоНегро поодаль.

– А что, прелестный вид, – заметил Даррелл. – Я рад, что мы решили остановиться здесь.

Разбудив остальных, мы спустились в столовую, где налегли на горячий кофе, гренки и аргентинские сладости, напоминающие вкусом мягкие ириски. Основательно подкрепившись, мы нежно попрощались с отелем "Аргентина", втиснулись в свой лендровер и пересекли по мосту довольно широкую реку, отделяющую остальную Аргентину от собственно Патагонии. Продолжая трястись на ухабах, то и дело видели на обочине несущихся наперегонки с нами патагонских зайцев – потешных зверьков, которые садились на задние лапы, подобно кенгуру, провожая нас взглядом. Встречались также броненосцы и фазаны; последние бесстрашно переходили дорогу, какимто образом ухитряясь не попадать под колеса проезжающих машин.

Я с интересом рассматривала ландшафт. Засушливый и почти совсем голый, с непрестанно дующими ветрами, он тем не менее чемто завораживал.

Погода снова выдалась изменчивая – то солнце, то проливной дождь. Доехав до маленького портового городишки СанАнтониоОэсте, мы решили перекусить и нашли симпатичное кафе, где нам предложили нехитрую трапезу – суп, огромные бифштексы с чипсами и все те же сладости. Мы просидели здесь целых два часа, однако нисколько не пожалели об этом, полагая, что не вредно дать отдохнуть нашим скорченным конечностям перед предпоследним этапом на пути в ПуэртоМадрин, где у нас была условлена встреча с управляющим гостиницы "Пласа". К сожалению, в ПуэртоМадрин мы прибыли поздно вечером, и нам были предложены весьма спартанские условия. Впрочем, кровати и здесь были удобные, а мы основательно устали, это особенно относилось к старине Дикки, который столько часов вел машину по скверным дорогам.

На другое утро мы увидели управляющего, он быстро разыскал обещанных нам двух охотников, и они провели нас на скалу поблизости, откуда мы через бинокль смогли полюбоваться довольно крупной колонией котиков. Правда, охотники, как и Годой до них, заверили нас, что лучшее место для наблюдения за котиками и морскими слонами – дальняя оконечность полуострова Вальдес. В тот день мы не могли задерживаться в ПуэртоМадрине, важно было вовремя добраться до колонии пингвинов, пока те не перебрались в другое место, но мы пообещали вернуться через десять дней.

По пути в ПуэртоДесеадо мы проехали через нефтяной терминал КомодороРивадавия, где в то время кипела жизнь в связи с тем, что американцы получили концессию на добычу нефти в этом районе. Изза наплыва людей в гостиницах было туго с номерами, пришлось нам с Софи и Марией спать втроем на двойной кровати, а Джерри и Дикки ночевали в лендровере. Мы без печали расстались на другой день с Комодоро. Дальше пошел совсем необычный ландшафт, довольно долго мы ехали среди черных песчаных дюн. Решили не делать остановок, чтобы возможно скорее добраться до Десеадо. Прибыв туда, отыскали рекомендованные нам в Мадрине гостиницы, однако и здесь они были битком набиты нефтяниками, оставалось всей нашей пятерке ночевать в лендровере. Утром мы смогли вполне оценить прелести Десеадо: было пасмурно, холодно, ветрено, и город сильно смахивал на заброшенный поселок из голливудских вестернов.

– Человек, назвавший этот город Десеадо (предмет желаний), явно пребывал в крайне удрученном состоянии, – заключил Дикки.

Казалось, мы так и не найдем себе пристанища, но тут нам случайно встретился местный почтмейстер, у которого были британские корни и который вполне прилично говорил поанглийски. Один из столпов местного общества, он взялся нажать на владельцев гостиниц, чтобы приютили нас, однако и они ничем не смогли нам помочь, тогда он отправился в Клуб аграриев и добился того, что там нам выделили две комнаты. Пока мы решали проблему ночлега, Дикки выследил представителя местной аэротранспортной компании и убедился, что примерно через час вылетает самолет на север. Расставание с Дикки было окрашено в грустные тона, хотя, подозреваю, в душе он был только рад вернуться к злачным местам БуэносАйреса.

Наш друг почтмейстер помог нам также найти капитана Гири, и тот пообещал помочь нам расположиться в одном поместье по соседству с колонией пингвинов. На другой день в клуб знакомиться с нами пришел владелец поместья – сеньор Уичи. Позже мы узнали, что он наполовину индеец; должно быть, этим объясняется забота и радушие, окружавшие нас те несколько дней, что мы провели в его владениях. Уичи заявил, что будет счастлив принять нас у себя в поместье, и мы условились завтра же отправиться туда. Чтобы не возить весь наш багаж, договорились с управительницей клуба, что оставим прицеп на его дворе; она пообещала также не сдавать никому наши комнаты до нашего возвращения.

Поместье Уичи было великолепно; он сам построил себе дом несколько лет назад – простой и лишенный ряда "современных удобств", но мы с Софи чувствовали себя так, будто очутились в какомто другом мире. Сам дом стоял в глубокой впадине, однако к нему прилегал обширный пляж, где Софи и я прогуливались часами в обществе одних только редких овец да ловцов устриц. Вода в море дивного изумрудного цвета была холоднющая. После шумного БуэносАйреса и убожества Десеадо нам с Софи было так хорошо в здешней тишине, что мы были готовы навсегда тут остаться.

Запах колонии пингвинов можно услышать задолго до того, как вы увидели ее. Ничто не сравнится с этим сладковатым рыбным запахом и ничто не сравнится с глупостью этих птиц. Колония простиралась на несколько километров, и снимать ее обитателей не составляло никакого труда, они совсем не обращали на нас внимания, поглощенные размножением, добычей пищи в море и кормлением птенцов. Участок их обитания напоминал лунный пейзаж, земля была изрыта воронками гнезд. Основное скопление птиц помещалось под прикрытием высокой песчаной дюны, через которую этим тупицам приходилось карабкаться, направляясь за рыбой к морю. Маленьким птицам было адски трудно под жгучими лучами солнца карабкаться вверх по склону; правда, зато потом они могли скатываться вниз с гребня дюны. Учитывая путь туда и обратно, им приходилось покрывать в общей сложности больше шести километров; мне такое регулярное путешествие не представило бы удовольствия. И я не могла взять в толк, почему самые жаркие часы дня они проводили, стоя на солнце и тяжело дыша, вместо того чтобы укрыться в своих прохладных норках. А еще я с тревогой отметила высокий уровень смертности – кругом валялись высохшие трупики птенцов, причем они явно не были жертвами хищников. Сам климат тоже можно было назвать лунным, поскольку в тени царил холод, а на солнце ничего не стоило сильно обгореть. Не могу сказать, чтобы я с грустью покидала колонию пингвинов: лично мне они показались довольно скучными, отнюдь не отвечающими тому представлению, какое у меня сложилось при наблюдении их собратьев в зоопарках. До сих пор я не могу без боли смотреть на этих бедняг.

Когда мы не были заняты съемками птиц, то, стоя на четвереньках, копались в песке, отыскивая следы поселения патагонских индейцев, о котором нам рассказал Уичи, и нашли множество искусно изготовленных, ярко окрашенных наконечников для стрел, а также скребки и даже древнее орудие охотников – бола (три круглых камня, привязанных к длинному ремню, который при метании обматывался вокруг ног страуса или гуанако). А в ложбине за дюной Джерри раскопал индейский череп.

– Какая жалость, что этот замечательный народ исчез, – заметил он с горечью. – И почему так называемые примитивные люди и дикая фауна непременно должны уходить в небытие перед лицом прогресса?

Мария Рене перевела его слова нашему хозяину, и тот ответил, что эти места всегда наводят на него печаль, он постоянно ощущает присутствие одиноких душ индейцев.

– Здесь и сейчас живут индейцы, но я с тоской думаю о горемычных духах.

И впрямь тут ощущалась атмосфера скорби и невзгод[40]. А пингвинам хоть бы что, знай себе ковыляли взадвперед через дюны, безучастные к глупости человека.

С облегчением взяли мы курс обратно на север, к полуострову Вальдес с его колониями морских слонов и котиков. Сам полуостров пленил наш взгляд, разительно отличаясь и красками, и рельефом от остальных частей Патагонии – плоской, почти совсем безжизненной равнины. Здесь волнистые гряды были покрыты высокими зелеными кустами с желтыми цветками, даже дороги другого цвета – красные вместо серых. И фауна отличалась разнообразием: шестерка рыжеватых гуанако, родичей ламы, спокойно созерцала, как мы проезжаем мимо, однако поспешила удалиться, когда Джерри задумал их снять, явно полагая, что он, подобно местным фермерам, вознамерился стрелять; вдоль дороги трусили броненосцы; над кустами порхали ржанки; множество мелких пестрых пичуг пролетали над нами, когда мы тряслись на ухабах курсом на ПунтаНорте, где надеялись получить нужные сведения и – что было еще важнее – запастись водой, каковой Патагония отнюдь не богата.

Добравшись до цели, мы были радушно встречены тремя батраками. Для них, пасущих овец в глухомани, всякий иноземный гость – событие: нам тотчас предложили перекусить и выпить вина, и они решительно отказывались отвечать на наши вопросы, пока мы не управились с предложенной нам отличной жареной бараниной. Мария Рене вкратце изложила им, что нас интересует, зачем мы приехали в Аргентину. Они слушали как завороженные, мне показалось даже, что их потрясли слова о том, что мы прибыли из далекой Британии ловить и снимать здесь животных. Как бы то ни было, они охотно вызвались нам помочь. Сказали, что котиков найти будет нетрудно, они недавно произвели на свет потомство и держатся кучно на берегу недалеко от поместья, а вот с морскими слонами дело обстоит сложнее. Эти уже покинули привычные лежбища, теперь могут обретаться в самых разных местах вдоль побережья. Правда, у них есть коекакие излюбленные убежища; и пастухи пометили на наших картах несколько точек.

Мы не пали духом и выбрали недалеко от лежбища котиков подходящий уголок для своего лагеря. Наши новые друзья вызвались обеспечивать нас питьевой водой и мясом, когда понадобится. Обосновавшись в ложбине по соседству с дорогой, мы занялись благоустройством, выкопали яму для очага, запили баранину чаем и легли спать. Три женщины разместились в лендровере, а Даррелл улегся под машиной, укрывшись брезентом. Не скажу, чтобы мы устроились удобно, все же, поворочавшись, все крепко уснули[41].

Когда мы утром разобрались в наших конечностях и выбрались из машины, Даррелл уже развел костер и приготовил кофе. Пока мы наслаждались этим напитком, он рассказал, что на рассвете его навестил крупный самец гуанако. Явно недовольный вторжением какихто мерзких тварей на его территорию, он негодующе кряхтел и фыркал, потом удалился так же быстро и бесшумно, как появился.

– Великолепный зверь, – сказал Даррелл. – Просто безобразие, что их так нещадно истребляют.

Налив себе по второй чашке, мы обсуждали наши планы на день; в это время со стороны берега донесся какойто странный звук.

– Силы небесные, что это такое? – воскликнула Мария.

– Котики, надеюсь, – отозвался Даррелл. – Нука, заканчивайте кофепитие, поехали туда, посмотрим. Не для того мы проделали такое путешествие, чтобы вы сидели тут и таращились на костер. Пока вы дрыхли, я приготовил бутерброды и наполнил две фляжки водой, так что ленч нам обеспечен.

Джерри развил небывалую для столь раннего времени суток энергию: не успели мы оглянуться, как он отделил от машины прицеп, погрузил в лендровер наши припасы и съемочную аппаратуру, и мы затряслись на ухабах курсом на звук.

– Держись подальше от края скал, Джерри, – взмолилась я. – Не то мы свалимся прямо на голову котикам. Лучше вовремя остановимся и подойдем к краю пешком.

Как ни странно, он не стал возражать, и мы подкрались к обрыву, вооружившись биноклями и камерами.

– Нет, вы только посмотрите! – воскликнул Даррелл, стоя на самом ветру. – До чего же хороши, черти!

В самом деле, зрелище было потрясающее. И на берегу внизу творилась такая кутерьма, что невдомек, на чем остановить свой взгляд.

– Какой очаровательный детеныш! – Софи показала на существо, смахивающее на мармеладного зверька.

– А какой великолепный самец! – восхищался Даррелл, любуясь могучим зверем, который лежал, задрав морду кверху, в окружении золотистых поклонниц.

Но зрительные впечатления уступали звуковым. Оттеняемый шумом моря, сплошной рев, напоминающий гул просыпающегося вулкана, встретил нас ударной волной. Ошеломляющее впечатление производили также краски. На фоне изумрудного прибоя и покрытых зелеными водорослями камней поблескивали на солнце красноватокоричневые и золотистые шубки. Я села, любуясь и вслушиваясь. А Даррелл принялся лихорадочно снимать, меняя объективы и отчаянно чертыхаясь, когда малейшее облачко заслоняло солнце. Он был в экстазе, он буквально влюбился в котиков, и нам лишь с великим трудом удалось через несколько дней оторвать его от них, чтобы отправиться на поиски морских слонов.

Два дня мы метались вдоль побережья, проверяя указанные нам точки. Тщетно... Джерри дико переживал.

– Похоже, мы опоздали, они уже уплыли к Огненной Земле, – стонал он.

– Поищем еще, – настаивала Софи. – Вдруг повезет.

Наше терпение было вознаграждено. Нагрузившись снаряжением, мы брели вереницей по очередному галечному пляжу, когда путь преградили огромные серые каменные глыбы. Карабкаясь через них со своим грузом, спустились на маленький пляж, обрамленный причудливыми валунами. Основательно запыхавшись, сели, чтобы перекусить.

– Не сдавайся, Джерри, – уговаривала я его. – Глядишь, завтра найдем чтонибудь.

– Черта с два, я сам, балда, виноват. Надо было начинать отсюда, вместо того чтобы столько времени тратить на котиков. Морские слоны точно ушли на юг, я знаю, чувствую нутром.

В ходе нашего диалога я развлекалась, пиная ногой гальку, и один камешек угодил в лежащий в нескольких метрах от нас валун, который вдруг глубоко вздохнул, открыл большие влажные глаза и уставился на нас.

– Да мы тут окружены ими! – ахнула я.

В самом деле, кругом безмятежно возлежали около дюжины этих великанов, и мы закусывали чуть ли не на их спинах. Присмотревшись, мы определили, что тут три самца, шесть самок и три крупных детеныша длиной около двух метров. Самки достигали в длину четырех с лишним метров, но самое внушительное зрелище являли самцы – от 5,5 до 6,5 метра, с огромной мордой, напоминающей хобот, откуда название этого зверя. Они продолжали невозмутимо лежать, пока мы фотографировали и измеряли их, подходя вплотную к мордам.

– Как мне быть? – сказал Даррелл. – Я же снимаю фильм, надо все же заставить их двигаться.

– Ну, какоето движение можно видеть, когда они ластами забрасывают себе на спину мокрую гальку, – заметила я.

– Верно, но мне нужно, чтобы они спускались в воду и поднимались на дыбы, как об этом говорится в описаниях.

Мария Рене решила проблему, принялась бросать морским слонам на хвост пригоршни мокрой гальки, и наконец один могучий самец решил, что мы ему надоели – как вам надоедает муха, которая вертится перед носом, – поднялся перед нами на дыбы, зашипел позмеиному и медленно попятился в море, сгибаясь, точно гусеница. Этого оказалось достаточно, чтобы и остальные ожили и поспешно отступили в гостеприимную зеленую морскую обитель.

Не без грусти возвращались мы в лагерь, чтобы собираться в обратный путь в БуэносАйрес. Предоставив нам заканчивать сборы, Софи спустилась к морю, чтобы омыть свои "бедные ноющие ступни в чудесной прохладной воде". Почти сразу она вернулась бегом, вся мокрая, покатываясь со смеху.

– Ты не поверишь, Джерри, но там, на пляже, за мной погнался морской слон, я упала в какуюто яму и промокла насквозь.

Впрочем, невольное купание ее ничуть не огорчило; мы же решили, что Софи постигла кара за то, что она нарушила мирный сон великанов.

Даррелл уверенно вел машину всю дорогу обратно до БуэносАйреса, причем мы с ужасом думали о городской жаре после прохладных просторов Патагонии. Последние полчаса пути я чувствовала себя отвратительно, голова раскалывалась, ныла спина, и я с трудом выдержала заключительный этап. Софи видела, как мне плохо, но Даррелл был слишком занят съемками, чтобы обращать на меня внимание, да я и сама не желала ему мешать и всетаки прибыла в БуэносАйрес в прескверном настроении.

В городе царила невыносимая духота, и это, в дополнение к недомоганию, побудило меня заключить, что разумнее всего будет возможно скорее возвращаться в Англию, пока я не стала бременем для Софи и Джерри. Я уже переговорила с Софи, и она согласилась со мной, но как сказать об этом Дарреллу? Поупиравшись, он все же признал верность моего решения, и по счастью, на отплывающем через два дня почтовом пароходе нашлось место для меня. Я чувствовала себя страшно виноватой, что покидаю их, особенно жаль было Софи, на чьи плечи ложилась двойная тяжесть, но она твердила, что справится, и Джерри, судя по всему, не сомневался, что без труда выполнит стоящие перед экспедицией задачи.

Прощаясь с ним у парохода, я подумала о том, как мне повезло, что я побывала в Патагонии. Никогда не забуду совершенный покой и тишину, чудесных зверей на полуострове Вальдес. Я сказала себе, что когданибудь непременно вернусь туда.

Глава седьмая

Мое плавание домой протекало мирно и без происшествий; остеопат, к которому я обратилась в Лондоне, заверил меня, что я поступила правильно, решив возвращаться домой, предоставляя Дарреллу и Софи без меня управляться со всеми делами. От этих слов мне сразу стало легче на душе.

Вернувшись в Борнмут, я первым делом связалась с управляющим зоопарком, чтобы узнать, как идут дела, и организовать переезд на Джерси. Это был увлекательнейший этап в развитии нашей затеи, все лихорадочно трудились, чтобы Великое Открытие могло состояться через месяц. Меня немного беспокоили отклонения от первоначальных наметок Джерри, но впрямую это меня не касалось, и я решила не вмешиваться – пусть он займется этим делом, когда приедет.

Сама же я тем временем начала приготовления к реконструкции нашей новой квартиры. Мне страшно нравилось строить планы и закупать новую мебель. Я разыскала сантехника, который взялся оборудовать для нас кухню, уговорила помочь мне опытного маляра, закончившего работы в зоопарке. Какимто чудом все было сделано за десять дней, и к концу этого срока квартира выглядела и пахла гораздо лучше.

Величайшей моей проблемой было найти достаточно большой ковер для гостиной и достаточно длинные занавески для окон, и я металась между Борнмутом и Джерси, озабоченная тем, чтобы наш уголок приобрел вполне обитаемый вид к возвращению Джерри в июне. Он уговаривал меня отложить эти хлопоты до его приезда, но мне представлялось, что для него будет приятным сюрпризом увидеть, что все уже готово. Мы впервые со времени свадьбы расстались на какойто срок, и за всеми делами я даже както не задумывалась над этим. Даррелл частенько звонил из БуэносАйреса, чтобы убедиться, что я еще существую на свете, и как ни приятно мне это было, я испытала легкое потрясение, получив счет на семнадцать гиней.

Мне было невдомек, сколько разного хлама накопилось за годы в нашей комнатушке, но удалось найти сговорчивого подрядчика, и наступил день, когда все наше движимое имущество было загружено в два железнодорожных контейнера. Грустно было покидать радушную обитель, но мать Джерри тоже переезжала к нам на Джерси, и Софи собиралась жить там же, так что в новой обстановке должно было сохраниться чтото от старой атмосферы.

Несмотря на тщательное планирование, требовалось напоследок еще коечто доделать впопыхах, прежде чем отправляться в Лондон, чтобы встретить пароход Джерри, но я уложилась в срок и вовремя стояла на пристани, глядя, как "СенДжон" проходит через шлюзовые ворота. Первый шок я ощутила, увидев, что Даррелл отрастил коричневатую бороду.

– Это я для тебя постарался, – сообщил он. – Надеюсь, она тебе нравится.

Она мне понравилась, но у меня было тайное подозрение, что он отрастил ее скорее в личных интересах. Возможно, Джерри не приходило в голову, что борода придает ему сходство с Эрнестом Хемингуэем и отвечает представлению широкой публики об охотнике на крупную дичь; во всяком случае, я не стала об этом заикаться. Софи выглядела превосходно, но она явно устала, и мне вскоре довелось услышать, как некоторые ее любимцы измывались над ней во времяплавания; она явно мирилась со всеми их капризами и выходками. Один раз, во время особенно сильного волнения, корабль вдруг резко накренился, и Софи с размаху села на черное резиновое ведро, полное грязной воды.

– Слава Богу, что оно было резиновое, иначе мой зад мог крепко пострадать, – серьезно заметила она.

Докладывая мне обо всем, что происходило, Даррелл в то же время был озабочен тем, как поскорее погрузить животных в фургон, который должен был доставить их на вокзал Ватерлоо, откуда им предстояло отправиться в Саутгемптон, а из Саутгемптона плыть на пароходе до Джерси. Между тем я вспомнила про наш лендровер.

– Где он?

– Там, внизу, в трюме.

– Когда мы его заполучим?

– Понимаешь, я должен тебе коечто рассказать.

Я приготовилась к самому худшему.

– Перед самым отплытием случилось небольшое происшествие, и я боюсь, что он малость поврежден.

К счастью, я заранее договорилась с фирмой "Ровер", что машина будет доставлена в ее лондонский гараж для профилактики. Это оказалось весьма кстати, потому что наш лендровер явно не был в состоянии перемещаться своим ходом. Желая успокоить меня, Даррелл рассказал, что второму участнику происшествия досталось куда хуже, его машина превратилась в металлолом.

– И кто же был виноват? – осторожно справилась я.

– Только не мы, – выпалил Даррелл. – Этот болван выехал откудато сбоку прямо перед нами, столкновение было неизбежно. Мы думали, что убили беднягу, но аргентинцы, видимо, похожи на греков – чем сильнее удар, тем меньше травма. Во всяком случае, мы поладили с ним, иначе до сих пор сидели бы в Аргентине.

Джерри повез животных на пароходе, я же вечером вылетела из Лондона на Джерси, чтобы быть в зоопарке, когда утром следующего дня прибудет ковчег Даррелла. Софи заслужила отдых и на неделю отправилась к себе домой в Борнмут. Спеша не опоздать в аэропорт, я не успела толком ознакомиться с коллекцией, но по пути на вокзал Ватерлоо Джерри рассказал мне, чем она пополнилась, и мы успели обменяться новостями о прочих наших делах и о друзьях по обе стороны океана.

На вокзале мы проследили за погрузкой зверей и багажа на поезд и успели даже пообщаться с друзьями, которые пришли проводить Джерри.

На другое утро я встретила Даррелла и его питомцев в зоопарке на Джерси. Он так волновался, что не знал, с чего начать – то ли осмотреть сперва всю территорию, то ли проследить за размещением зверей. Как бы то ни было, персонал быстро управился с вселением новичков в клетки и вольеры. Разумеется, пуме, оцелоту и другим кошкам предстояло выдержать карантин. Как я и ожидала, Даррелл был недоволен тем, что его наметки не во всем были выполнены, но огорчение с лихвой компенсировалось сознанием, что все африканские животные благополучно вернулись к своему хозяину.

В наше отсутствие моя любимая белка Малютка умерла от какогото диковинного вируса. Я чувствовала себя виноватой, что бросила ее, но ведь животные, как и люди, могут подхватить какуюнибудь заразу и умереть, как бы тщательно за ними ни ухаживали. О чем склонны забывать многие посетители зоопарков.

Если раньше звери обитали в моей постели, то теперь они населяли гостиную. Одно время казалось, что этим гостям не будет конца: то туда вселялся больной пекари, то шимпанзе Чемли со смещением межпозвоночного хряща, то большая сейшельская черепаха с какойто инфекцией во рту, то шимпанзе Лулу с воспалением внутреннего уха, то различные птицы, среди которых выделялась клушица Дингл. Мы получили ее птенцом от одной леди в Дорсете, это было очаровательное существо, обожающее исследовать клювом чайные чашки и все уголки гостиной. Попадали к нам и облитые нефтью чайки, но, пожалуй, самым знатным гостем была горилла Н'Понго. Мы приобрели ее в рассрочку; нам предложил купить гориллу один торговец животными в Бирмингеме, который запросил огромную сумму – полторы тысячи фунтов. Разумеется, у нас не было таких денег, но это не смутило Даррелла, он сказал торговцу: "Берем" – и принялся добывать деньги. Обзвонил всех состоятельных обитателей острова, спрашивая, не согласятся ли они оплатить часть человекообразной обезьяны, и то ли его нахальство сработало, то ли необычность предложения, но некоторые простодушные, совершенно незнакомые люди отозвались, довольно скоро нужная сумма была собрана, и первые два дня своего пребывания на Джерси Н'Понго провела в нашей гостиной. Да что там гостиная – она ходила по всей квартире, и по сравнению с многочисленными представителями рода человеческого, коих на мою долю выпадало сомнительное удовольствие развлекать, вела себя образцово. Единственный, кто в нашем доме мученически переносит нашествие четвероногих и пернатых гостей, – многострадальный пес, боксер Кипер, чьи глубокие вздохи и выразительные взгляды красноречиво говорят, что он уже перестал удивляться нашим выходкам и ужасным тварям, коих мы упорно тащим в дом.

Софи недолго прожила с нами на Джерси, серьезная болезнь матери вынудила ее оставить нас, чтобы ухаживать за родительницей. Мы все очень переживали, и жаль было расставаться с Софи, ставшей как бы членом нашей семьи. Без нее в доме чегото не хватало, и сменив кучу молодых кандидаток в секретари знаменитого писателя[42], мы поняли, что никто понастоящему ее не заменит. Силясь не оставить без ответа ни одно из многочисленных писем почитателей, я с тоской вспоминала дни, когда Софи спокойно забирала почту и делала все необходимое.

Поскольку наша казна, как обычно, была почти пуста, Даррелл в конце концов сел писать новую книгу и после чудовищного нажима с моей стороны закончил "Зоопарк в моем багаже", повествующий о нашем визите к Фону Бафута и водворении на Джерси.

Джерри понимал, что для дальнейшего прогресса зоопарка нужны деньги. Наше предприятие все еще оставалось мало кому известным, посетители не валили гуртом, а потому мы решили обратиться в банк с просьбой о дополнительном кредите в размере десяти тысяч фунтов. Вместе с предыдущим займом получалось двадцать тысяч – огромная сумма. ХартДэйвис снова помог нам, предоставив гарантии на новый займ. Все это мне жутко не нравилось, я ненавижу покупать даже кофемолку в рассрочку и не спала по ночам, ломая голову над тем, как мы станем рассчитываться. Мне представлялось, что зоопарк вряд ли будет окупаться, из чего следовало, что нам придется самим за все отвечать. С самого начала было решено, что мы с Джерри работаем, как говорится, на общественных началах, возмещением за наш труд служит квартира. Многие друзья почитали нас сумасшедшими, но Даррелл был решительно против того, чтобы накладывать на зоопарк дополнительное бремя в виде жалованья нам. Он мечтал лишь о том, чтобы зоопарк был платежеспособным, самоокупаемым, предпочитал не вмешиваться в административные дела, сосредоточив свои силы на собственной работе, которая могла быть лучшей рекламой зоопарка и его целей.

В это время Джерри следом за "Зоопарком в моем багаже" написал повесть о нашем путешествии в Аргентину, под названием "Земля шорохов". Кроме того, его статьи печатались в "Обсервере", в еженедельнике для детей, он подготовил две детских книги: "Зоопарк на острове" в сотрудничестве с чудесным фотографом Сушицким и "Знакомьтесь с зоопарками" – путеводитель для юных любителей животных. Недурная производительность, если добавить выступления по радио и телевидению.

А тут еще я прибавила Джерри забот, угодив в больницу, где мне удалили половину внутренностей. Его матушка поведала мне, что он переживал куда больше, чем я сама[43]. Когда я через десять дней вернулась домой, он настоял на том, чтобы следующие пять недель быть моей нянькой. Дошло до того, что я отнюдь не спешила расстаться с привилегированным положением инвалида. Обеспеченная всем необходимым, я могла целыми днями ничего не делать, только читать да слушать пластинки, пользуясь услугами любящего супруга. Могу и вам, читатель, рекомендовать такую профессию – профессию больного[44].

Далее последовало наше второе крупное телевизионное предприятие. Один продюсер из Бибиси, наш близкий друг, предложил Джерри подготовить сериал для детей о различных семействах животных. Надо было все основательно спланировать, предполагалось показывать в студии живых зверей. Как это сделать без решеток, без оград из стекла? Даррелл обожает решать такие проблемы и с головой ушел в работу над сериалом, получившим название "Зоопакет". По уровню организации это мероприятие напрашивалось на сравнение с военной операцией, телевизионщики выполняли все наши пожелания, вплоть до того, что нам предоставили военный паром для перевозки лендровера, нагруженного животными, и клеток с дополнительной порцией зверья. Из Борнмута грузовики Бибиси доставляли живой груз в Бристоль, где производились съемки. Просторное помещение было отведено под зверинец, а в студии номер один смонтировали замысловатые конструкции для "артистов". И хотя мы здорово вымотались, думаю, никто из нас не пожалел, что взялся за это дело[45]. Никогда прежде перед телекамерой не выступали вместе живьем одиннадцать представителей отряда приматов. И судя по тому, чего это нам стоило, вряд ли такой показ когдалибо повторится. От всех участников передачи требовалось изрядное мастерство, чтобы "артисты" были чемто заняты, чтобы не дать им слезть на пол или исчезнуть гдето под потолком. Получилось все великолепно. У гориллы Н'Понго была отдельная костюмерная, и она, как всегда, вела себя превосходно, явно понимая всю важность мероприятия. В отличие от гигантского муравьеда Сары Хаггерзак она не выпендривалась, воспринимала все как само собой разумеющееся. Сериал и на этот раз получился весьма необычный и вызвал смешанный отклик[46]. Все же, судя по полученным нами многочисленным письмам, большинство зрителей смотрели его с удовольствием, сочли содержательным и интересным. Правда, один разгневанный джентльмен бурно протестовал, утверждая, что он отнюдь не состоит в родстве ни с какими обезьянами, как это посмели утверждать мы.

Нас часто спрашивают, отвечаем ли мы на все письма зрителей и читателей. Поскольку наша жизнь зависит от расположения людей, покупающих книги или смотрящих нас по телевизору, было бы крайне глупо и весьма грубо не отвечать, хотя бывают и не совсем приятные письма. С ругательными мы стараемся обходиться осторожно и доброжелательно, что же до злопыхательских анонимок, то мы отправляем их туда, где им и надлежит быть – в огонь. Благодаря книгам мы обзавелись множеством друзей во всем мире. Некоторые из них каждый год шлют нам прелестные рождественские открытки, а бывая в их странах, мы нередко встречаемся с ними.

Прошло два года, как Джерри вернулся из Аргентины, и мы почувствовали, что пора осваивать новые регионы. К тому же появилась возможность, если придумаем чтонибудь очень интересное, привлечь к экспедиции операторов из Бибиси, что избавило бы нас от необходимости самим мучиться со съемками. Неделями мы сидели над атласом: Индия – не пойдет, мы не уложимся в срок с необходимыми приготовлениями; Восточная и Центральная Африка – там уже столько наснимали, что Бибиси не клюнет на такую приманку. Так продолжалось, пока мы однажды не отправились по делам в Лондон. Я нежилась в ванне в гостинице, размышляя над все той же проблемой, и вдруг меня осенило. Выскочив из ванны, я завернулась в большое полотенце и ворвалась в спальню, крича:

– Джерри, нашла! Отличная идея и совершенно не похожая на все, что ты делал прежде!

– Погоди, успокойся и излагай все толком. Я готов одобрить твою идею, если она сулит нам интересное путешествие.

– Так вот, тебе непременно надо, чтобы экспедиция преследовала исключительно звероловные цели?

– Да нет, это вовсе не обязательно, если твоя идея позволит собрать материал для новой книги и телесериала.

– Отлично. Как насчет того, чтобы отправиться в Новую Зеландию, Австралию и Малайзию, сосредоточившись на изучении вопросов охраны дикой фауны? Будет тебе не только новая книга и телесериал, ты еще сможешь лично выяснить, что делают и чего не делают в этих трех странах, а на обратном пути можно посетить Восточную Африку, ознакомиться там с национальными парками, хотя они вряд ли заинтересуют наших дорогих друзей из Бибиси, у них хватает материала из этого региона. Ну, что ты думаешь, Даррелл?

– Что ж, идея хорошая, вот только не знаю, можно ли ее осуществить. Давай сперва позвоним мистеру Майлзу в "Гриндлейс Бэнк", попросим его выяснить, как там насчет пароходного сообщения. Если возьмется организовать, будем действовать дальше.

Мистеру Майлзу не раз доводилось маяться с нашими головоломками, однако он, как всегда, спокойно воспринял новое задание.

– Думаю, мистер Даррелл, это вполне осуществимо. Как долго вы собираетесь пробыть в каждой стране?

– Ну, недель так шесть или семь.

– Хорошо, я займусь этим делом и сообщу результат через несколько дней.

Дальше нам следовало уломать киноредакцию Бибиси в Бристоле. Среди незадачливых продюсеров, коих угораздило подружиться с нами, был Кристофер Парсонс, и его наша идея сразу заинтересовала.

Таким образом лед тронулся, и вот уже мы носимся взадвперед по улице Странд, посещая представительства Австралии, Новой Зеландии и Малайзии, и всюду нам охотно называют адреса и названия правительственных учреждений, куда надлежит обращаться. Непосредственный начальник Криса тоже проникся интересом к нашим планам, однако желал, прежде чем включаться, узнать побольше деталей, а потому Крис прилетел на Джерси[47], и вместе мы сочинили подробнейшую записку, которая явно удовлетворила не только представительство Бибиси в Западном районе, но и верховное начальство в Лондоне. Небольшая проблема возникла в связи с тем, что ребята из Бибиси, занятые другими делами, могли выехать только в апреле, поэтому мы пересмотрели свой график и договорились встретиться в Новой Зеландии 5 апреля.

Фирма "Ровер" снова вызвалась нам помочь: предоставлять машину там и тогда, когда в этом возникнет нужда. Бибиси взялось улаживать вопросы с таможней в каждом случае, за что особенно я была безумно благодарна. Мы разослали письма важным персонам в названных странах и получили любезнейшие ответы с обещаниями всяческого содействия.

Губернатором Джерси тогда был ныне покойный сэр Джордж Эрскин. Он и его супруга горячо интересовались нашими делами, и, услышав о намечаемом путешествии, сэр Эрскин взялся снабдить нас рекомендательными письмами своим знакомым. Его письмо лорду Кобэму, тогдашнему генералгубернатору Новой Зеландии, пришлось очень кстати, ибо лорд тотчас обратился в местную администрацию и привел в движение нерасторопный механизм, от которого зависело открыть нам все ворота, за что мы остаемся в вечном долгу перед ним.

Вооруженные всевозможными письмами и девятью чемоданами (в этом путешествии нам могла понадобиться самая разная одежда), мы покинули Джерси в типичный февральский день, когда с неба сыпались мягкие снежинки. Из Роттердама с его североевропейской зимней погодой взяли курс на юг, в теплое южное полушарие, и после двух заходов – в Геную и Аден – прибыли в Окленд 4 апреля. Плавание прошло замечательно, но нам не терпелось штурмовать Новую Зеландию.

Глава восьмая

Фантастическая встреча в Окленде превзошла все наши ожидания. На пристани нас ожидали не только представитель администрации в лице Брайена Белла из Управления внутренних дел, но и руководитель местного отделения нашего издательства "ХартДейвис". Однако самым большим сюрпризом явилось знакомство с двумя почитателями Джерри – мистером и миссис Уоррен, которые специально приехали вместе с двумя детьми изза города, чтобы приветствовать нас. Мы давно с ними переписывались и все же были глубоко тронуты этим первым проявлением огромного внимания и радушия, с каким нас принимали повсюду в Новой Зеландии.

– Это похоже на официальный королевский визит, – заметил Джерри.

С первых шагов нас взяло под свою опеку Управление природных ресурсов, за что мы были чрезвычайно благодарны; на весь срок нашего пребывания в стране к нам прикрепили Брайена Белла, и он служил нашим гидом и наставником. Брайен уже заполучил из Веллингтона наш лендровер, и теперь быстро составил бригаду носильщиков из членов команды корабля и таможенников. Вообще же с сервисом в Новой Зеландии обстоит както странно. Всякий житель этой страны почитает себя ничуть не хуже других людей (мнение, кое я отнюдь не собираюсь оспаривать), а потому полагает ниже своего достоинства оказывать другим услуги. Это наложило свою печать на наше общее представление о Новой Зеландии.

Нагрузив лендровер личным багажом и съемочной аппаратурой, мы поехали в город; по пути Брайен изложил предлагаемую нам программу на ближайшие полтора месяца.

– Кинооператоры Крис Парсонс и Джим Сондерс прибыли в Веллингтон, – сообщил он, – и мы заказали машину, которая доставит их в Гамильтон, где вы встретитесь с ними послезавтра. Нам представлялось, что вам двоим будет невредно освоиться с обстановкой, прежде чем всерьез приступать к работе. Затем мы полагали, что вы не откажетесь посмотреть на черных лебедей, которые в изобилии водятся на большом озере вблизи Гамильтона, и поснимать их. Оттуда мы отправимся в Роторуа, а потом в Веллингтон.

Мы с Дарреллом едва поспевали за потоком его слов и попросили Брайена сделать перерыв. К этому времени мы подъехали к роскошной гостинице, где обаятельный представитель Отдела информации Терри Иген подготовил встречу с прессой. Осаждаемые фотографами, мы отвечали на вопросы благосклонных репортеров относительно наших планов. Тут уж Брайен Белл отвел душу; из его реплик следовало, что наш визит в страну расписан по минутам, и он постарается проследить за тем, чтобы мы понастоящему узнали Новую Зеландию и ее животный мир. Надо сказать, Брайен стал самым желанным членом нашего отряда, и это ему мы обязаны, что удалось снять замечательные сюжеты.

Остаток дня мы провели, отбиваясь от назойливых журналистов, если не считать короткий антракт, во время которого на долю Даррелла выпало сомнительное удовольствие приобщиться к прелестям новозеландских пивных с их знаменитым пятичасовым пойлом[48].

В качестве предварительного знакомства с дикой фауной Новой Зеландии Терри Иген предложил нам осмотреть редкую колонию зуйков, именуемых кривоклювами, расположенную недалеко от Окленда. Только страстное увлечение Даррелла естественной историей смогло оторвать его от кровати, где он приходил в себя после пивной, чтобы проехать изрядное количество километров для лицезрения очаровательных пернатых. Стайки крохотных серых пичуг с изогнутым клювом прыгали на одной ножке, напоминая подбрасываемые струями фонтана шарики для пингпонга. Эта экскурсия вдохновила нас, и мы вернулись в Окленд, чтобы собраться с мыслями и подготовить наш объемистый багаж к выезду в Гамильтон, где нам предстояло приступить к работе.

Встреча с Крисом и Джимом Сондерсом состоялась в кафе небольшого городка в новозеландской глубинке. Местные активисты Общества любителей дикой природы подготовили для нас программу и дружно явились знакомиться с нами. Генри Арнфилд, много лет назад эмигрировавший из Англии, присоединился к нашему отряду, и благодаря ему и его удобному катеру мы смогли поплавать по озеру Вангане, снимая тысячи обитающих там черных лебедей. Этих птиц завезли в Новую Зеландию первые поселенцы, и, подобно многим другим интродуцированным видам, они стали подлинным бичом для здешней среды, изза чего Управление природных ресурсов вынуждено было разрешить их отстрел. Никто не собирался вовсе истреблять черных лебедей, но без строгого регулирования их численности не осталось бы места для аборигенных пернатых, требовалось обеспечить баланс. День выдался чудесный, мы сняли много интересных кадров, сопровождаемых звукозаписью. Во время непременного перерыва на файфоклок мы еще раз обсудили программу, разработанную Брайеном. Все выглядело превосходно, однако успех его замыслов зависел от погоды, особенно на прибрежных островах. Кроме того, нам следовало помнить о сроках, так как на 5 мая намечалось отплытие в Австралию. Брайен не сомневался, что погода не подведет.

– Ладно, когда мы застрянем на необитаемом острове посреди пролива Кука, я напомню тебе эти слова, – протянул Крис.

Брайен рассмеялся.

– Не беспокойся, я везучий, гарантирую – все будет в порядке.

– Как бы то ни было, – вступил Даррелл, – программа выглядит замечательно. Боюсь даже, Крис, что у нас будет перебор с материалом, если не станем ограничивать себя.

– На этот счет можешь не беспокоиться. Был бы материал хороший, я и три программы посвящу Новой Зеландии.

Закончив снимать черных лебедей, мы направились дальше – в Роторуа, город, известный на весь мир гейзерами, грязевыми озерами и запахом сероводорода[49].

Мы и впрямь ощутили амбре Роторуа задолго до того, как увидели его, и я спрашивала себя, как только люди могут жить здесь, дыша ароматом тухлых яиц. Сверх того, по словам Брайена, жить тут было опасно потому, что в любой момент у вас под ногами может разверзнуться провал, извергающий пар или газ. Он даже привел пример: не успел один человек открыть в Роторуа новую лавку, как весь фасад снесло извержением газа. Катя по главной улице, мы видели в конце ее пар над районом гейзеров и ощущали все более сильное зловоние.

– Такие кадры, – объявил Крис, – помогут нам как следует отобразить облик Новой Зеландии. Сами знаете, большинство людей в Англии совершенно не представляют себе, как выглядит эта страна, и нам важно заполнить этот пробел.

Жертвуя собой в интересах телевидения, мы спустились в долинку с потоками кипящей воды, гейзерами и бурлящими грязевыми озерами. В разгар эффектных съемок пробудился самый большой гейзер, обдав нас и нашу аппаратуру мелкими брызгами мутной воды и едва не сбив с ног беднягу Даррелла, который стоял совсем близко от жерла. Он не дождался от нас сочувственных слов, поскольку мы предупреждали его об опасности.

– Хорошо вам покатываться со смеху, – пробурчал он, вытираясь, – я мог остаться калекой на всю жизнь.

– Не переживай, Джерри, получились отличные кадры, зрители будут в восторге, – заверил его Джим.

Вся эта местность производила жуткое впечатление, напоминая мне кадры из "Фантазии" Уолта Диснея, изображающие сотворение мира. Я не могла оторвать глаз от озер, смахивающих на чаны с кипящей карамелью.

– Ладно, ребята, поехали, – поторопил нас Крис. – Не забыли – нам еще надо поснимать фауну. От нас ждут не очередной географический фильм в техниколоре.

– Типичный пример ворчуна, верно, Джим? – вступила я. – Ни минуты передышки не дает.

Джим только и ждал этих слов.

– В самом деле, Крис, как насчет того, чтобы денек отдохнуть? А то все работа, работа, даже выспаться некогда.

Крис живо уклонился от этого выпада и повернулся к Брайену, чтобы спросить, где находятся его друзья из Управления природных ресурсов, которые должны были ознакомить нас с проблемами лесоводства.

– Они придут к нам в гостиницу после ленча, тогда и решим, с чего начать, а то похоже, что скоро пойдет дождь.

– Подумаешь – дождь! Ты ведь не боишься промокнуть в интересах телевидения, Джим? – осведомился Даррелл.

– Нисколько, Джерри, камерато не моя. И если сериал не будет снят, отдуваться Крису, а не нам.

Бедняга Крис был постоянной мишенью насмешек и довольно скоро перестал обращать на них внимание[50].

После ленча местный представитель УПР Элан Халл пришел за нами, и остаток дня мы занимались съемками на озере Роторуа, заглянули также в хозяйство, где разводят форель.

На другой день рано утром мы поехали в сопровождении представителя лесничества на научноисследовательскую станцию в центре обширной плантации сосны, где познакомились с лесничими и научными сотрудниками, занимающимися вопросами регулирования численности опоссумов и оленей. Эти интродуцированные животные распространились по всей Новой Зеландии, нанося огромный вред лесам, что влекло за собой усиление эрозии.

Катя по лесным просекам, наш отряд напрашивался на сравнение с траурным кортежем. Время от времени мы останавливались, чтобы осмотреть деревья и подлесок, а доехав до особенно пострадавшего участка, уговорили одного из лесничих дать интервью для телевидения. После чего часть эскорта покинула нас; видимо, коекто испугался, что его тоже уговорят стоять перед объективом. Продолжая путь, мы добрались до пожарной вышки в центре плантации. Здесь нас познакомили с очаровательным мужчиной, который мягким голосом сообщил нам, что дежурит здесь каждое лето в обществе одной только собаки. Вид с вышки был великолепен, вдали мы рассмотрели конус считающегося потухшим вулкана Эгмонт. Позднее мы узнали, что "пожарный" – один из крупнейших писателей Новой Зеландии и нашел себе идеальную работу, чтобы писать в покое. Двойная польза для страны!

В гостиницу мы вернулись здорово уставшими и, поскольку нам – к великому ужасу Джима – на другой день предстояло выезжать в Веллингтон в пять утра, решили пораньше лечь спать. Джим Сондерс – большой любитель поспать, без восьми часов сна он не работник[51], о чем и твердил постоянно Крису, однако без видимого успеха.

– Отдохнешь в Веллингтоне, Джим, – пообещал он, но Джим не оченьто в это поверил, поскольку плотность нашего графика начала сказываться даже на бедном Ворчуне, самом выносливом члене отряда. – Сам знаешь, нам до пятого мая надо покрыть изрядные расстояния.

– Верно, Крис! – дружно отозвались мы. – Но хотелось бы сохранить достаточно сил, чтобы в конце путешествия хватило энергии подняться по трапу на пароход, идущий домой, а с такими темпами даже ты успеешь выдохнуться.

Надо сказать, что старый, заслуженный "Гранд Отель"[52] в Роторуа издавна обслуживал путешествующих членов королевской семьи, так что он не привык к тому, чтобы пятеро странников, нагруженных своими вещами и аппаратурой, наполняли шумом его священные коридоры в четыре тридцать утра.

Изза дефицита в носильщиках мы потянули не одно сухожилие и не одну мышцу за полтора месяца пребывания в Новой Зеландии. Правда, некоторые гостиницы компенсируют отсутствие носильщиков, предоставляя постояльцам тележки для багажа. Не оченьто удобно при лифтах с автоматически закрывающимися дверями: только примеришься втолкнуть в кабину скрипучую тележку, как створки аккуратно смыкаются. Перед моими глазами по сей день стоит такая картина – Даррелл и Парсонс истерически хохочут, лежа под грудой багажа на полу перед лифтом в "Гранд Отеле". Подозреваю, почтенная гостиница ничуть не горевала, расставаясь с такими знатными постояльцами.

Путь до ветреного Веллингтона, столицы доминиона, был ужасен. Всю дорогу до самого города нас преследовал бешеный ветер, и мы мечтали поскорее добраться до роскошной гостиницы. Нас снова ожидало разочарование. Некому было помочь нам с багажом, и невозможно получить чтонибудь поесть и попить до без пятнадцати шесть, когда начинался обед. Обслуживание в номерах всецело зависело от прихоти горничной, которую при правильном подходе[53] можно было убедить принести чаю утром.

У нас было намечено несколько вылазок из Веллингтона. Кроме того, надлежало посетить начальников всех управлений, имеющих отношение к нашей экспедиции, и Даррелла ожидал ленч с правительством Новой Зеландии в полном составе, так что нам следовало энергично двигаться, чтобы всюду поспеть.

У самого берега Северного острова находится большой остров Капити, превращенный в птичий заповедник, где Джордж Фокс с супругой заботливо опекают порученных им пернатых. Фокс самолично встретил нас на своем катере рано утром и перевез через узкий пролив. Остров был покрыт густым лесом, который кишел птицами, но звездой первого ранга, несомненно, были попугаи кака. На редкость ручные птицы, они прилетали на зов Джорджа или его жены. Удивительно было наблюдать, как эти крупные попугаи – Джордж дал каждому свое имя – кружат все ниже и ниже, наконец спускаются на кормушку и даже садятся на голову Джорджа, принимая угощение из его рук. Их нисколько не испугало наше появление с камерами, а один чуть не снял скальп с Даррелла, опустившись на его шевелюру. Крис был в восторге.

– Не спугни его, Даррелл, отличный кадр.

– Спасибо, – отозвался Джерри. – Ты возместишь мне ущерб от травм?

Крис ответил, что этот эпизод сильно прибавит популярности Дарреллу.

Попугаи кака оказались истинными комедиантами, как, впрочем, все крупные новозеландские попугаи. Они перебранивались, отнимали друг у друга кусочки фиников, чуть не сваливаясь с кормушки от натуги. Насытившись, исчезли так же быстро, как появились. До нас доносились только их хриплые крики, но Крис был счастлив.

– Великолепный материал, Даррелл, и я очень благодарен вам, мистер Фокс, за то, что вы позволили нам прибыть сюда и оторвать вас от ваших дел.

Столь бурное выражение благодарности явно смутило Джорджа Фокса.

– Не за что. Я только рад был помочь вам, вы всегда желанные гости.

Позднее Брайен объяснил, что такие слова Фокса – высокая оценка, обычно супруги отнюдь не рады назойливым заморским орнитологам и не скрывают своего отношения к ним.

– Ну что ж, значит, сегодня ночью сможем мирно поспать, – прохрипел Джим, когда мы поехали обратно в город. – Крис весьма доволен собой, глядишь, и позволит нам отлучиться вечером на несколько минут.

Целью следующей нашей экскурсии была гора Брюса, и Даррелл не скрывал своей радости оттого, что узрит тамошние раритеты.

– Подумать только, наконецто я увижу настоящего живого ноторниса, никогда не думал, что это возможно.

Его энтузиазм объяснялся тем, что эту птицу считали вымершей, пока в 1948 году не открыли заново на Южном острове. Стремясь спасти ноторниса (он же такахе), УПР отловило несколько птенцов и поместило в питомник для размножения. Этот питомник мы и намеревались осмотреть. Птицы помещались в вольере сразу за домиком охотинспектора. Он как раз собирался кормить их, так что мы прибыли вовремя. Сперва в кустах послышался страшный шум, затем оттуда выкатилось нечто вроде свалки регбистов, из которой стали по одной отделяться птицы изумительного вида. Величиной с небольшую индейку, одетые в синие перья с отливом, с ногами и клювом цвета красного сургуча, они словно вышли из книг про Алису. Все их внимание было обращено на кормушки, и они совершенно игнорировали нас, пока я не предложила одной птице банан. Тут они сразу заметили нас, и Джим, Крис и Даррелл поспешили воспользоваться случаем, чтобы нацелить на такахе свои камеры. Даррелл был в полном экстазе, непрерывно восхищался вслух птицами, которые и впрямь были чудо как хороши. Такахе принялись препираться изза корма, и, зараженный энтузиазмом Даррелла, Крис снимал их во всех позах – бегущих, идущих, дерущихся, клюющих корм, – стараясь ничего не пропустить.

Наконец он закончил съемку, а Даррелл уже предвкушал встречу с какапо, самым крупным попугаем Новой Зеландии, ведущим ночной образ жизни; считалось, что эти птицы сохранились только в неволе. Управление природных ресурсов приняло меры, чтобы спасти их от вымирания. К сожалению, один из двух экземпляров, доставленных в питомник, умер; тем заботливее относился к уцелевшему охотинспектор. Какапо отличается робким нравом, поэтому Дарреллу было дозволено в одиночку подойти и посмотреть на сидящую в отведенном ей ящике удивительную птицу.

В приподнятом настроении мчались мы в тот день обратно в Веллингтон, очень довольные проделанной работой.

С присущей нам предусмотрительностью мы решили отправиться на пароме в Пиктон на Южном острове в разгар пасхальных праздников. В итоге попасть на этот паром нам удалось только с помощью любезных чиновников новозеландской администрации, ибо все палубы были заполнены людьми, лежащими в обнимку с башмаками и рюкзаками, каковые, судя по всему, служат принадлежностью каждого новозеландца. Поскольку у нас были билеты в каюту "люкс" (во всяком случае, так она сама называла себя), мы, не дожидаясь чьихлибо указаний, живо разместились в ней и нажали на кнопку звонка, вызывающего обслугу. Подождав полчаса, позвонили еще раз.

– Я предупреждал тебя, Джерри, – сказал Брайен, – что на этом пароме бывают проблемы, особенно в пасхальные дни.

– Пойдем, поищем стюарда, – предложил Даррелл, – если вообще существует таковой, добудем содовой разбавить наше виски.

Они с Брайеном ушли, оставив нас с Джимом терпеливо ждать в окружении былой роскоши. Вскоре они вернулись, гордо неся шесть бутылок содовой.

– Ну и пароход, черт бы его побрал, – простонал Даррелл. – Все закрыто, только коррупция и взятки помогли нам добыть хоть чтото.

Слегка повеселев после первого стаканчика, мы были ошарашены внезапным вторжением некой особы, сильно смахивающей на плечистых хоккеисток, которая грубо осведомилась, кто будет спать в этой каюте. Мы робко признались, что места принадлежат нам и что мы не прочь утром получить в каюту чай, если это возможно. Удовлетворенная нашим ответом, "хоккеистка" удалилась.

– Что это за особа такая? – выпалил Даррелл.

– Это, – пробурчал Брайен, – наша стюардесса.

– По мне, так она больше похожа на надзирательницу из концлагеря. Меня восхищает, как вы, новозеландцы, не жалеете сил, чтобы вашим гостям было уютно. Редкостная предупредительность, любезнейший сервис по первому знаку или зову. Восхитительно.

Мы продолжали изливать свои чувства в том же духе, покуда бедняга Брайен не упросил нас остановиться.

На другое утро в 6.30 нам сердито швырнули поднос с отвратительным чаем; тут же появились Крис, Джим и Брайен, изгнанные из своих кают стюардессами, коим не терпелось приступить к уборке. Паром прибыл в Пиктон.

Утро было чудесное, с розовой мглой над морем, и в свете румяного солнца даже наша старая посудина выглядела живописно. В портовом кафе мы отлично позавтракали, ожидая катера, который должен был доставить нас на острова Бразерс в проливе Кука. Нас с Джимом не оченьто прельщала эта экскурсия: мало того что обоих нас крепко укачивало, так на нужный остров можно было попасть, только совершив полет над волнами и камнями в сети, подвешенной к крану, которым управляли смотрители маяка. Мы говорили себе, что можно бы избрать более простой маршрут для съемок животных, однако отступать было поздно. На пристани в Пиктоне собралась тьма провожающих, и местная пресса прилежно интервьюировала нас, информируя читателей во всех уголках страны о каждом нашем движении.

Плыть через бухту Королевы Шарлотты было сплошным удовольствием – царил штиль, и мы лежали на палубе, греясь на солнышке и любуясь белокрылыми пингвинами и другими морскими птицами, которые резвились вокруг катера. У входа в бухту торчат из воды скалы, служащие последним убежищем крупных королевских бакланов; местные рыбаки нещадно их истребляют, утверждая, что они наносят ущерб рыболовному промыслу.

– Может быть, на обратном пути поснимаем их, Крис? – предложил Даррелл. – Будут хорошие кадры и интересный природоохранный сюжет.

– Почему же не поснимать, если не слишком сложно будет подойти к скалам. Я за любой сюжет, говорящий в пользу охраны природы. Какая там обстановка, Брайен?

– Думаю, можно подойти, если хозяин катера не против и погода позволит. Я спрошу его.

Тем временем вдали показались острова Бразерс, и мы увидели, как два смотрителя спускаются к крану, который должен был перенести нас на берег. Мы с Джимом выразили друг другу соболезнование, не сомневаясь, что нам не пережить транспортировки возвышающимся над водой хрупким краном.

– Джим, – обратился к нему Крис, – ты не мог бы первым отправиться наверх с камерами, чтобы немного поснимать при подъеме? Это поможет зрителю составить себе представление о нашей работе.

Джим нехотя согласился и вскоре закачался в воздухе над нами. За ним последовал Крис, потом мы с Джерри вместе забрались в сеть и крепко зажмурились. Мне было очень не по себе, я облегченно вздохнула, когда нас опустили на платформу крана, и поспешила вылезть из сети, пока комунибудь не пришло в голову снова отправить нас в полет.

Наверху наш отряд встречали с разной степенью энтузиазма трое – два новозеландца и один уроженец Северной Англии. Билл Райт, сочетающий обязанности смотрителя маяка с увлечением естествознанием, обратился к Брайену.

– Я получил от тебя весточку, Брайен, и отловил несколько туатар для ваших съемок. Хочешь посмотреть на них? – спросил он Джерри.

Чтобы Даррелл да не захотел!

Ровесники древних рептилий, туатары почти без изменений дожили до наших дней, у них даже сохранился теменной глаз, расположенный между двумя настоящими глазами. К счастью, они уцелели на раде прибрежных островов Новой Зеландии и, подобно другим представителям новозеландской фауны, тщательно охраняются, хотя местные власти не считают, что им грозит вымирание.

Билл Райт отвел нас к маленькому сараю, распахнул дверь, и мы увидели неимоверное множество туатар, притом совершенно непохожих на их сородичей, знакомых нам по зоопаркам. Бросалась в глаза яркая окраска – зеленоватобурое туловище со светлыми пятнами и беловатым гребнем вдоль спины. Билл поднял одну туатару и протянул Джерри, который принял ее так, будто она была сделана из стекловолокна, а рептилия спокойно примостилась на его ладонях, ничуть не возражая против того, чтобы ее рассматривали так близко.

– Правда, Крис, они великолепны? – восторженно произнес Джерри. – Какие чудесные краски! В зоопарках такого не увидишь, и я подозреваю, что все дело в повышенной температуре в террариумах. Если мне удастся в следующем году приобрести пару туатар, построю для них особый павильон, постараюсь создать подобие их природной среды, буду следить за температурой и не сомневаюсь, что они приживутся.

Он принялся горячо обсуждать с Биллом Райтом, как лучше содержать в неволе туатар, и эта беседа грозила затянуться на весь день, не напомни им Крис, что мы прибыли для съемок.

– Отложите вашу дискуссию до вечера, – предложил наш продюсер, – когда начнет темнеть.

Туатары вели себя образцово, как будто желали выглядеть возможно лучше на телеэкранах. Там же, на Бразерс, мы сняли белокрылых пингвинов, обитающих рядом с туатарами. Однако впечатление от этих прелестных птиц было испорчено тем, что они всю ночь напролет хрипло голосили под полом домика, где для нас были поставлены раскладушки. Даже Джерри не нашел добрых слов для участников этого хора.

Ничто не сравнится с обильным завтраком, когда вы уписываете бекон, яйца и бобы, запивая их горячим кофе и любуясь восходом солнца. Вы проникаетесь чувством полного удовлетворения, даже самодовольства. Правда, ветер со вчерашнего дня переменился, и погода не сулила ничего хорошего.

– Сомневаюсь, придет ли за нами катер сегодня, – покачал головой Брайен. – Владельцы малых судов не любят такие волны.

– Вот и выдерживай график, – произнес Крис с легкой укоризной.

Ближайшие часы мы тревожно обозревали море и наконец увидели, как наш катер приближается, сражаясь с волнами. Джим застонал:

– Похоже, сегодня мне не обойтись без пилюль от морской болезни.

Спуск в сети на качающуюся палубу катера прошел не так нервозно, как подъем накануне, и вскоре мы расположились в тесной кабине, идя курсом на УайтРокс.

– Как потвоему, Брайен, сумеем мы подойти к скалам? – спросил Джерри.

– Капитан готов попытаться.

Джим, Брайен, Крис и Джерри отправились на шлюпке на остров, мне же выпала сомнительная привилегия оставаться на катере. Беднягу Джима сильно укачало, тем не менее он взобрался на скалу и снял великолепные кадры королевских бакланов. Вернувшись на катер, он тяжело опустился на скамейку и крепко уснул.

Хотя в бухте Королевы Шарлотты не было такого сильного волнения, думаю, все мы были только рады покинуть катер и ощутить под ногами твердую почву. Позднее Брайен рассказал, что, по словам капитана катера, тот ни за что не стал бы выходить в море, если бы знал, что делается в проливе. Не скажу, чтобы эта новость утешила меня.

Следующим местом захода был Крайстчерч; здесь нам предстояло посетить лесопитомник, которым заведовал ревностный борец за охрану природы Джон Холэвей. Мы вновь увидели, какой ущерб наносят растительности опоссумы, однако должны были, не задерживаясь, продолжить путь до Данидина, к гнездовью королевских альбатросов, охраняемому сотрудником Управления природных ресурсов Стеном Шарпом.

Королевские альбатросы – великолепные птицы, а на мысу Таиароа расположено единственное в Новой Зеландии гнездовье, посему его охраняют самым тщательным образом. Нам посчастливилось увидеть птенца, уныло восседавшего на кучке прутьев, изображающих гнездо, каким его представляют себе альбатросы. Пока мы обменивались впечатлениями, Стен спросил, не хотим ли мы поснимать желтоглазых пингвинов, чье гнездовье недалеко от Данидина тоже находилось под охраной. Эти пингвины были спасены от полного истребления благодаря решительным действиям Управления природных ресурсов – отличный пример того, как разумные меры могут помочь спасению вида, – однако УПР не удалось бы добиться успеха без поддержки общественности и местных фермеров, вызвавшихся быть общественными смотрителями заповедника. Гнездовье помещалось на берегу прелестной бухты достаточно далеко от города, чтобы проект их спасения оказался осуществимым. Спуститься на пляж было достаточно просто, и мы разошлись в разные стороны в поисках птиц.

В конце концов Дарреллу удалось поймать одного из этих симпатичных пернатых с светложелтой головой и яркожелтыми глазами. Пока он тщательно рассматривал свой улов, Джим снимал его. Как только съемки кончились, пингвин живо взбежал вверх по склону и скрылся в своей норе.

– Такие красивые особи – большая редкость среди пингвинов, – заметил Даррелл. – УПР заслуживает самой большой похвалы за спасение желтоглазых.

Стен промолчал, но по его улыбке было видно, как он рад, что мы оценили его труды.

Неохотно простившись с этим милым мягким человеком, мы направились в Национальный парк в районе озера Те Анау. Именно там надеялись мы поснимать такахе, хотя шансов на то, чтобы хоть мельком увидеть эту робкую птицу, было чрезвычайно мало. Оставив меня в роскошной правительственной гостинице на берегу озера, четверка мужчин села на маленький гидроплан, который должен был забросить их на озерко в глубине долины. Я отказалась лететь с ними по ряду причин, но главным образом потому, что надо было разобраться с полученной нами обильной почтой и отправить благодарственные письма множеству людей, оказавших нам содействие по ходу путешествия, что составляет немаловажную часть всякой экспедиции.

Все время, что мы находились в районе Те Анау, шел сильный дождь, горы были окутаны туманом. Даррелл все же увидел одну такахе, но снять ее они не успели.

У нас было условлено, что я встречу участников вылазки на другом берету Те Анау. Изза плохой погоды гидроплан не мог забрать их с верхнего озера, пришлось им пробираться вниз по крутому склону через влажный буковый лес, сжимая в руках камеры, пленку и походное снаряжение. К катеру, с которым я их встречала, вышла весьма унылая и мокрая компания. Я же, несмотря на работу с письмами, успела отдохнуть и готова была тотчас трогаться в путь, но Крис забастовал. Он жаловался, что они не увидели толком такахе, хуже того – не встретили даже ни одного горного попугая кеа, хотя нас уверяли, что их кругом видимоневидимо.

Наслышавшись про кеа, Крис заявил, что не уедет из Новой Зеландии, пока не снимет этих птиц.

Поскольку нам уже не терпелось отплыть в Австралию, необъяснимая страсть Криса к этим "клоунам снеговых гор" грозила стать серьезной помехой для наших дальнейших планов. Новозеландцы очень тепло относятся к кеа, исключение составляют фермеры, утверждающие, будто эти птицы нападают на ягнят, чтобы полакомиться их салом. Полное отсутствие доказательств таких нападений не мешает фермерам нещадно отстреливать кеа. А потому, если не охранять этих попугаев, они могут совершенно исчезнуть в некоторых районах.

– Единственное, кроме Те Анау, место, где можно попытаться увидеть кеа – гора Кука к северу отсюда, – сказал Крису Брайен.

Сроки поджимали, а потому мы сломя голову помчались к горе Кука. Надо ли говорить, что мы не увидели там никаких кеа, и бедняга Крис совсем пал духом. Одна из горничных в тамошней гостинице услышала его сетования.

– Вы желаете поснимать кеа? – спросила она. – Почему не обратились ко мне? Они каждое утро прилетают к окнам нашей кухни, и я кормлю их на крыше.

– О нет... Это невероятно. Мы тут носимся кругом без толку, а она преспокойно заявляет, что они каждое утро садятся на крышу перед нашими окнами! Это уж слишком...

И в самом деле, на другое утро четыре потешных тучных зеленых попугая затеяли перепалку на крыше, вырывая друг у друга кусочки хлеба с маслом. Джим поспешил зарядить камеру и принялся снимать этих безалаберных пернатых, решительно не желающих вести себя так, как подобает уважающим себя попугаям. Кеа носились вокруг гостиницы, вскрывая клювом картонные коробки и творя прочие безобразия, даже попытались сорвать брезентовый верх с нашего лендровера.

– Теперь, дружище Крис, можем мы наконец отплывать в Австралию? – осведомились мы.

– Теперь я вполне счастлив, думаю, есть коекакой материал для отличных программ.

Друзья из Управления природных ресурсов устроили для нас роскошную вечеринку, и нам лишь с огромным трудом[54] удалось вырвать Даррелла из их объятий, чтобы завершить сборы. Джим решил лететь в Сидней и ждать нас там, мы же расположились в каюте "люкс" на борту очаровательного старого парохода "Ванганелла" и пять дней усердно трудились, готовя сценарий нашего следующего, австралийского этапа.

Глава девятая

Капитан "Ванганеллы" настоял на том, чтобы мы поднялись на рассвете и полюбовались гаванью Сиднея, и должна сказать, что я не пожалела о раннем подъеме[55]. Обычно, когда уроженцы той или иной страны восторженно описывают красоты своего края, действительность разочаровывает меня, но в данном случае вид на гавань с озаренным солнцем знаменитым мостом был великолепен.

На берегу нас встречали Джим Сондерс и австралийские представители издательства "ХартДейвис", Британского совета и Бибиси. Таможенники были на редкость предупредительны, и не успели мы оглянуться, как уже катили по кипящему жизнью огромному Сиднею. Благодаря тому, что мистер Уильяме из Британского совета назначил встречу с прессой в своем офисе на вторую половину дня, у нас было несколько часов на то, чтобы собраться с мыслями. Представитель Бибиси устроил для нас роскошный ленч, едва не лишившись при этом своей машины. Бедняга вызвался подвезти нас в ресторан, но мы почемуто не подумали о месте для него, и, пока наш отряд ехал в его машине, ему пришлось добираться до ресторана пешком. После ленча мы отправились в гостиницу, причем Крис сообщил, что это отель для трезвенников.

– Кой черт дернул тебя заказать места в цитадели трезвенников? – возмутился Даррелл.

– Здесь самые дешевые номера.

– Ты подумал обо мне и о моем желании мирно выпить стаканчик на закате?

– Ничего, – вступил Джим. – Можно чтонибудь пронести тайком.

– Конечно, и потом жевать перечную мяту, чтобы перебить запах.

И уж чего мы совсем не ожидали, так это того, что для входа в эти священные врата полагалось дать надлежащую подписку. К счастью, нам предстояло провести в этом отеле всего одну ночь, и мы решили хорошенько выпить за его пределами, прежде чем располагаться на ночлег.

Вид предоставленного нам лендровера стал причиной еще одного нервного потрясения.

– Что это за чудовище? – дружно воскликнули мы.

– Машина, на которой мы будем разъезжать по Австралии, – ответил Джим, хихикая.

– Да она и ста метров не протянет, ее место на свалке.

– Ничего не знаю, – посетовал Джим. – Такую машину мне выделили в сиднейском гараже, а когда я возмутился, предложили обратиться в главное агентство в Мельбурне.

Мало сказать, что этот дряхлый рыдван давно пережил расцвет своей юности, он явно находился при последнем издыхании. Тем не менее мы втиснулись в кабину и поехали регистрироваться в гостинице. После чего начались самые кипучие сутки, какие когдалибо выпадали на мою долю. Пресса на сей раз вела себя отнюдь не благожелательно, мы даже начали огрызаться. Добавьте к этому бесконечное число людей, с коими нам "следовало повидаться", выражаясь словами Криса. У него явно сложилось впечатление, что Сидней дурно влияет на нас, потому что ему не терпелось вывезти нас из города. Мы так и не успели толком познакомиться с Сиднеем.

Для Криса Меккой была Канберра, федеральная столица, где помещался Отдел природных ресурсов УНПИС (Управления научных и промышленных исследований Содружества), и он вознамерился возможно скорее доставить нас туда. И надо же было нам, прибыв глядя на ночь в Канберру, обнаружить, что ни в одной гостинице нет мест, пришлось довольствоваться какимто занюханным салуном из вестернов в десяти километрах за городом. Казалось, здесь только что побуянили индейцы; все же нам удалось коекак выспаться.

По пути в город на другой день Крис просветил нас, с кем нам надлежит встретиться в Канберре, и предупредил, что лучше настроиться на нелегкий разговор с шефом УНПИСа Гарри Фритом, с которым он успел перекинуться парой слов по пути в Новую Зеландию. Австралийцы похожи на уроженцев Северной Англии – середины не признают – либо вы им нравитесь, либо нет. Если понравитесь, сделают для вас все возможное. Что весьма пришлось мне по душе после нескольких лет жизни в Южной Англии, где невозможно добиться от людей, что они думают на самом деле[56]. Итак, мы входили в офис мистера Фрита затаив дыхание. Все зависело от готовности этого человека сотрудничать. Не скажу, чтобы он был счастлив нас видеть, однако держался вполне учтиво, даже предложил присесть. Это был не тот деятель, с кем можно говорить обиняками и точить лясы, занимая его драгоценное время, а потому Крис и Даррелл сразу же принялись излагать суть дела. Гарри Фрит молча слушал, иногда кивая и делая какието пометки, наконец подумал несколько секунд и сказал:

– Так вот, лично я готов помочь вам, чем могу, но не берусь заставить своих парней ради вас бросать свои дела, если они сами того не пожелают. У меня через несколько минут совещание, но я провожу вас на двор, где вы сможете познакомиться кое с кем из них. Если они скажут о'кей – с Богом.

На "дворе" за зданиями офиса мы увидели просторные вольеры, где исследователи содержали млекопитающих – кенгуру, ехидн и прочих. Гарри Фрит познакомил нас с теми, кто занимался в основном кенгуру. Проблема выживания кенгуру – предмет самых тщательных исследований, и на долю УНПИСа выпала неблагодарная задача вынести вердикт за или против этих животных. Один из ведущих специалистов в области воспроизводства млекопитающих – доктор Джеф Шэрмен; именно энтузиазму и горячему желанию этого человека оказать нам содействие мы обязаны тем, что наша австралийская программа хоть в чемто удалась. Встретившись в тот же день снова с Гарри Фритом, мы договорились, что 1 июня вернемся в Канберру, чтобы попытаться снять появление на свет кенгуренка. Прежде таких съемок не проводилось, Крис заранее ликовал, полагая, что эти кадры станут кульминацией всего сериала, и пообещал в благодарность за содействие предоставить УНПИСу копии всех будущих лент.

Весьма довольный собой, Крис снова щелкнул бичом, и вскоре мы уже сидели в Мельбурне у мистера Альфреда Батчера, главы Управления природных ресурсов штата Виктория. На пути туда наш престарелый лендровер решил, что его отнюдь не прельщает перспектива участия в экспедиции. Задний диференциал полетел, и только с помощью владельца одного местного гаража и проходящей полицейской машины удалось вернуть колымагу агенту в Мельбурне, который с великой неохотой согласился предоставить нам более молодое и надежное четырехколесное творение.

Тем временем мисс Айра Уотсон из УПР договорилась, к великой радости Даррелла, о нашем размещении в комнатах при одной пивной, чья владелицаангличанка почитала важнейшим делом своей жизни кормить постояльцев до отвала.

Целью нашей первой вылазки был заповедник в Шербрукском лесу, недалеко от центра Мельбурна. Здесь удивительные птицы – лирохвосты – развлекали экскурсантов, устраивая пляски на кучках листьев и подражая пению других пернатых. Звезду ансамбля звали Скотти; он и впрямь скоро вышел к нам, охотно принимая угощение, однако упорно отказывался сплясать перед камерой. Несколько холодных дождливых дней мы продолжали гоняться за Скотти, но он был непоколебим. Нам встретились три удивительно ручных кукабурры, а Джерри набрел на тучного индифферентного вомбата, похожего на объевшегося медом Винни Пуха, однако тот поспешил удалиться в свою нору при виде грязных ботинок Даррелла.

Крис совершенно пал духом, и Джим в отчаянии скрылся в гуще леса, сжимая в руках камеру и оставив нас дежурить с другой камерой у "танцевального зала" лирохвостов. Час спустя он появился снова, сияя всем лицом.

– Порядок, Крис, – доложил он. – Можешь не волноваться больше, я все снял. Запечатлел танцы не одного, а целых двух лирохвостов! Еще один маленький шедевр.

Крис отказывался поверить, пока пленка не была проявлена и он сам все не увидел.

– Чертовски здорово, Джим, – радостно выпалил он, и Джим был весьма доволен собой.

Разумеется, никакая программа об Австралии не могла обойтись без коал. Правда, мы не очень представляли себе, как отыскать их, не отвлекаясь от центральной темы, но нас снова выручила мисс Уотсон. УПР не один год занималось охраной милых зверьков, и былая угроза виду миновала. Зато возникла другая проблема – с увеличением численности коал стали страдать эвкалипты, чьей листвой они питаются. Самим коалам недоставало ума перебираться в районы с более пышной растительностью, а потому сотрудники УПР временами отлавливали небольшие группы и перевозили на новый участок, куда мы теперь и направились.

Нас очень интересовало, как именно ловят этих пухлых "мишек". Всякий, кто когдалибо пробовал поднять за шиворот медвежонка, знает, что ухватиться рукой трудновато, а у коал особенно толстая шкура. Однако некий мудрец придумал способ, причиняющий мишке минимум неудобств. Главное, найти дерево, где сидят коалы. После чего следует вооружиться длинным раздвижным шестом с петлей на конце. Коалы поразительно доверчивые создания, они совсем не сопротивляются, когда им надевают петлю на шею. Разумеется, фиксирующий узел не дает петле затянуться слишком туго и удушить добычу. Пока один человек орудует шестом, другие держат внизу наготове брезент, играющий роль ловчей сети. Рывок – и мишка падает, живой и невредимый, на растянутую сеть. После чего его мигом отправляют в транспортную клетку. Все делается так быстро, что коалы не успевают сообразить, что происходит. Мы поймали около десятка коал разной величины, и, хотя они выглядят такими милыми и безобидными, Дарреллу, когда он после задумал помочь тучному экземпляру влезть на дерево на новом месте, довелось на себе испытать, какие у этих зверьков острые когти. Главный враг туповатых коал в наши дни – лесные пожары: они продолжают цепляться за свое дерево, пока не превратятся в угольки. Ужасный конец для такого обаятельного и мирного существа.

В штате Виктория на нашу долю выпала привилегия увидеть еще одно животное, которое долго считалось вымершим. Я говорю о крохотном млекопитающем – поссуме Ледбитера. Два этих маленьких зверька содержались в лаборатории УПР в Мельбурне, но нам очень хотелось побывать на участке их обитания в Данденонге. Расположение этого участка – великий секрет, но мы опасались, как бы случайный лесной пожар не уничтожил всю популяцию. Не припомню, чтобы я, даже в разгар английской зимы, мерзла так, как в ту холодную осеннюю ночь, когда мы рыскали в зарослях, стараясь уловить звуки движения зверьков среди ветвей. Мы вооружились фонариками, в свете которых сразу увидели бы искомое. Нам попадались и другие опоссумы, и летяги, только опоссумы Ледбитера не показывались, и мы уже потеряли всякую надежду на успех, когда наш проводник вдруг остановился и поднес палец к губам, призывая соблюдать полную тишину, после чего направил яркий луч на дерево поблизости, и мы увидели на ветке сидящего неподвижно и глядящего на нас Ледбитера. Он показался мне чемто вроде помеси белки и галаго, и его нисколько не смущало внимание таращившихся людей. Мы даже забыли о необходимости стоять тихо. Внезапно зверек пискнул и скрылся в листве.

– Ну как, Крис, стоило померзнуть ради такого зрелища? – спросил Даррелл.

Крис был не в состоянии говорить, и лишь когда мы перед горящим камином в хижине согрелись горячим чаем с виски, нам удалось выжать из него несколько слов.

– Чудесно, чудесно, – через силу вымолвил он. – Отличный сюжет для нашего сериала.

В гостинице нас ожидал такой холодный номер, что Джерри разделся только после того, как забрался под одеяло. Под конец пребывания в штате Виктория мы посетили заповедник Хилсвилл, которым долго руководил великий австралийский натуралист Дэвид Флей. Теперь им заведовали Билл Гэскинг с супругой. Хотя весь день шел проливной дождь, нам удалось снять отличные кадры, запечатлеть вомбатов, коал и утконосов; увидели также замечательную клетку для лирохвостов, подаренную заповеднику Королевским автомобильным клубом. Однако сильнее всего врезалась в мою память картина следов недавнего лесного пожара, едва не уничтожившего весь заповедник. Несмотря на отчаянные усилия сотрудников, несколько кенгуру получили сильные ожоги, и лишь заботливый уход помог им оправиться. Мы в Европе часто слышим про лесные пожары в Австралии, но только увидев обугленные деревья и погибших животных, постигаешь весь ужас этого бедствия, причем трагедия состоит в том, что в большинстве таких пожаров повинны беспечные субъекты. Ущерб, причиняемый людям и животным, не поддается измерению, неудивительно, что виновных ожидает суровая кара.

Какимто образом нам удалось в срок поспеть в Канберру, к Джэфу Шэрмену и его беременной кенгурихе Памеле, однако она посчитала, что время рожать еще не пришло, и мы удалились ждать сигнала в роскошный мотель поблизости. Это было почти все равно что ждать появления на свет собственного младенца, и при каждом движении Памелы мы хватались за камеры. Два дня она тянула с родами, и наши мужчины одну ночь провели у ее загона, готовые в любую минуту начать съемку. Подозреваю, что вся Канберра знала о наших переживаниях, потому что мы метались туда и обратно как одержимые. Надо ли говорить, что роды начались, когда мы все сидели в мотеле. Никогда еще отряд киношников не срывался с места с такой скоростью. В своем загоне Памела присмотрела удобный уголок и тщательно чистила сумку, прислонясь спиной к ограде. Не успели мы оглянуться, как крошечный кенгуренок явился на свет и начал карабкаться вверх по маминому животу, пока не добрался до сумки, где тотчас захватил ртом сосок. Казалось просто невероятным, каким образом этот слепой детеныш, почти еще эмбрион, ухитрился без всякой помощи со стороны матери найти дорогу через густой мех. А родительница, занятая приведением себя в порядок, не обращала никакого внимания на своего нового отпрыска.

Мы снимали роды двумя камерами, и все были довольны результатом. Кенгуренок Босуэлл, успев с тех пор стать красивым серым самцом, прославил английское телевидение. Впервые широкий зритель смог наблюдать на экране рождение кенгуру.

Желая познакомить нас с еще одной стороной своей работы, Гарри Фрит и его помощник Бивен Браун предложили нам посетить овцеводческую ферму по соседству с маленьким городом Гриффит, принадлежащую одному другу Гарри, который помогал УНПИСу исследовать вопросы регулирования численности кенгуру. Катя по пыльной дороге, мы на каждом шагу видели крупных серых и рыжих кенгуру и эму, попадались в наше поле зрения и лисы. В воздухе над нами кружили с криками попугайчики и какаду; я сразу вспомнила пампасы Аргентины. Гарри и его люди смастерили специальную ловушку для кенгуру, чтобы надевать воротнички, позволяющие следить за их передвижениями. Мы провели малоприятный час, гоняясь по равнине на лендроверах за кенгуру и снабжая их метками.

Район Гриффита в Новом Южном Уэльсе примечателен еще и тем, что там находятся заросли акации и эвкалипта, служащие местом обитания глазчатой курицы, похожей на индейку крупной птицы, которая откладывает яйца в сооруженный самцом "инкубатор" в земле, причем самец же регулирует температуру в "инкубаторе". По пути к заповеднику глазчатых кур мы увидели распятых на колючей проволоке молодых орловклинохвостов. Этих несчастных птиц, подобно кеа в Новой Зеландии, отстреливают овцеводы, уверяющие, что они уносят ягнят.

После этой вылазки Крис решил, что нам необходимо отправиться в Квинсленд к Дэвиду Флею, управляющему заповедника в районе БерлиХедс, у самой границы Квинсленда и совсем близко от популярных у австралийских любителей серфинга пляжей Золотого берега. Джерри не один год рассказывал мне об этом человеке, посвятившем свою жизнь охране природы Австралии и преуспевшем в выращивании в неволе утконосов.

С первой минуты их встречи было очевидно, что Даррелл и Флей родственные души, и вскоре они были всецело поглощены обменом мнениями о проблемах дикой фауны и ее выживания во всем мире.

Мы с Крисом воспользовались случаем прокатиться в Брисбейн за деньгами. Несмотря на осень, в Квинсленде царила чудесная погода, и было так приятно отогреться после студеной Виктории и холодных ветров Канберры. Джим, пользующийся каждой возможностью улизнуть, когда Парсонс был занят чемто другим, провел день на пляже и едва не был съеден акулами.

Мы провели несколько изумительных дней в обществе Дэвида Флея и его жены Ингрид, и они с удовольствием показывали нам своих подопечных. Прежде всего мы увидели колонию коал, в том числе детеныша, который был крайне недоволен, когда его извлекли из маминой сумки, и поспешил вернуться туда, как только Дэвид выпустил малютку. Один эмуальбинос с ходу проникся великим расположением к Дарреллу и следовал за ним по пятам, влюбленно заглядывая ему в лицо изза спины, даже попытался убедить его помочь насиживать лежащие в гнезде большие яйца. Но самой яркой персоной в коллекции Дэвида был властный молодой казуар по имени Клод; он чувствовал себя хозяином в загоне и меткими пинками отгонял кенгуру, мешающих его прогулкам.

Главной прелестью коллекции Флеев я назвала бы то, что все животные были ручные и сразу узнавали Дэвида. Даже утконос (а эти животные известны своим строптивым нравом) позволял ему брать себя на руки. В подвале дома Дэвида помещалась отличная коллекция рептилий, а также несколько выращенных им мелких млекопитающих. Дэвид Флей – один из немногих австралийцев, кто вопреки равнодушию, а то и враждебности фермерских кругов всей душой отстаивает право дикой фауны на существование наряду с овцами и крупным рогатым скотом.

Мне было грустно, когда съемки кончились, и мы оставили Криса и Джима наслаждаться заслуженным отдыхом, а сами помчались в Сидней, чтобы поспеть на пароход, идущий в Сингапур. В Сиднее нас опять перехватила пресса, и на этот раз мы были во всеоружии, рассказали, как нам понравилась страна и ее фауна, чем немало удивили большинство журналистов.

Прибытие в Малайзию сильно отличалось от нашего появления в Новой Зеландии и Австралии. Сойдя на берег в Сингапуре, мы обнаружили, что Крис и Джим оторвались от услад Большого Барьерного рифа, чтобы встретить нас. Крис даже разрешил нам задержаться в городе на целые сутки, что, впрочем, нас не так уж обрадовало – в Сингапуре царила жара, и город страдал от нехватки воды.

Даррелл был счастлив снова оказаться в тропиках; он всегда мечтал посетить Малайзию, в основном потому, что много хорошего слышал об этой стране от друзей. На дамбе, отделяющей Сингапур от материка, не обошлось без небольшого происшествия: наш лендровер едва не остался без колеса, но британские военные вовремя пришли нам на выручку. Ближе к вечеру нас ожидал прием в офисе британской прессы в КуалаЛумпуре, однако на полпути туда полетел один сальник, и со скоростью десять километров в час мы с трудом доковыляли до маленького городка, где хозяин китайского гаража подремонтировал машину. В итоге мы прибыли в малайзийскую столицу с большим опозданием и на прием не попали.

Нас разместили в роскошной гостинице с кондиционером, с ванными в каждом номере. И кормежка была отличная – на выбор европейские и китайские блюда. Джим упрямо заказывал только мясо с двумя видами овощей, тогда как мы трое позволяли себе вкушать более экзотические блюда. Джим постоянно подозревал, что местные жители сговорились его отравить, и, хотя оставался верен европейской кухне, достукалсятаки до легкой дизентерии.

Наша гостиница, судя по всему, служила центром притяжения для китайской общины, посему я великодушно вызвалась сидеть в ресторане спиной к залу, чтобы наши трое мужчин могли без помех глазеть на входящих китаянок[57]. Я всегда знала, когда появлялось очередное экзотическое создание, потому что в ту же секунду разговор за нашим столом прекращался и три головы, три пары глаз обращались в ту сторону. Европейские женщины явно не смотрятся в Малайзии, да и вообще на Востоке: не тот климат[58], да и грациозностью они не идут в сравнение с местными дамами. Однажды мы поднимались в лифте вместе с одной малайзийкой, так Джима и Криса едва не расплющили закрывающиеся двери, когда они жадно провожали ее глазами. Увидев на другое утро ту же особу в обществе уродливого европейца, они были поражены.

– Чем таким он обладает, чего мы лишены? – пробурчал Джим.

– Деньги? – предположила я.

Еще одна черта КуалаЛумпура, привлекшая внимание наших мужчин – обилие массажных кабинетов, как здесь для отвода глаз называют бордели. Правда, сколько я их ни подбадривала, ни один не решился проверить, что кроется за вывеской[59].

Еще до прибытия в Малайзию мы с Джерри предупредили Криса, что чиновники в тропиках – совсем не то что их собратья в умеренном поясе. Он пообещал не лезть на стену и не беситься, если возникнет какаянибудь заминка, но когда по истечении полутора недель еще не было снято ни одного метра пленки, Крис уже собрался покончить с собой. Однако тут наметился наконец просвет, и мы решили отправиться в Национальный парк Таман Негара, расположенный на стыке штатов Келантан, Паханг и Тренгану. По отличным дорогам мы доехали до небольшого города КуалаЛипис на реке Джелай, где старший охотинспектор предложил нам свой катер, который и доставил нас вверх по реке в Национальный парк площадью свыше 400 тысяч га. КуалаЛипис не так уж мал, в нем есть современного вида банк и кинотеатр, и мы переночевали здесь в не очень приглядном рестхаузе. На другой день рано утром пришел местный катер, и мы помчались по реке с умопомрачительной скоростью. Джим, купивший шляпу армейского типа, сидел рядом со мной на носу, когда внезапный порыв ветра лишил его головного убора. Он совершенно серьезно уверял, что даст дуба от солнечного удара, и мы пообещали, что купим ему узорный тропический шлем, когда вернемся в КуалаЛумпур... Вскоре, миновав излучину, мы увидели на высоком берегу деревушку, и рулевой решил причалить, чтобы когото навестить. Джим обрадовался и возвестил, что пойдет с ним, поищет себе шляпу. Не обращая внимания на наш саркастический хохот, он полез наверх, пообещав принести попить чегонибудь холодненького. И пристыдил нас, вернувшись минут через десять в шляпе, держа в руках четыре бутылки кокаколы со льда. Гдето в гуще глинобитных хижин он отыскал крохотную лавку с холодильником и широким выбором головных уборов.

Затем возвратился и рулевой, и мы продолжили плавание. Миновали пасущихся на мелководье буйволов, несколько туземных хижин. Наш катер разработанной в Новой Зеландии конструкции лихо форсировал пороги. Вот только плавающие на поверхности воды листья тормозили, наматываясь на винт, и беднягерулевому пришлось раза четыре вылезать в реку, чтобы освободить его.

Казалось, мы находимся в пути уже не один час, и, хотя рулевой снова и снова твердил, что рестхауз находится за следующим поворотом, мы начали терять надежду, что сегодня доберемся до цели, когда наконец все же увидели вдали приметное здание. Тут ко всему хлынул проливной дождь, какой бывает только в тропиках. Естественно, надо было уберечь от дождя не нас, а аппаратуру, так что мы промокли насквозь.

На пристани нас встретила толпа носильщиков, оспаривающих друг у друга честь нести наш багаж, сами же мы ринулись вверх по ступенькам к тропе, ведущей к зданию рестхауза. К нашему ужасу, оно было наводнено отрядом английских школьников, прибывших из КуалаЛумпура, чтобы всласть побродить по Национальному парку. Правда, среди них оказались толковые ребята, которые поделились с нами тем, что знали о парке и о Малайзийской федерации.

Старший охотовед пригласил нас к себе, чтобы обсудить наши планы. Очаровательный старый бродяга, страшащийся своего босса в столице, он всячески старался помочь нам. Поручил одному из объездчиков сводить нас в джунгли на другой день, чтобы показать места засидок, и пообещал предоставить в наше распоряжение катера, чтобы мы могли продолжать вылазки вверх по реке и исследовать притоки. Не знаю даже, кто из нас двоих – Джим или я – с большей тревогой думал о предстоящих вылазках. Оба мы не любили тропики, к тому же я в тропических лесах страдаю клаустрофобией, чего не скажешь о пиявках. Мы приняли все меры предосторожности, надели на ноги надлежащую обувь, призванную защитить их от пиявок, но стоило выйти за пределы территории, прилегающей к рестхаузу, как на нас нападала целая армия. Даррелл расправлялся с пиявками двумя способами – прижигал сигаретой или посыпал солью. Тем не менее они ухитрялись отыскивать какието лазейки, в чем мы убеждались, раздеваясь по возвращении в рестхауз. Изо всех тварей, населяющих тропические чащи, эти, на мой взгляд, самые отвратительные. Особенно жуткое впечатление производит обилие крови, когда вы отрываете пиявок от себя; можно подумать, вас всего изранили. Во время одной вылазки, пиявка таки добралась до моей ноги, и поскольку на мне были узкие джинсы, пришлось раздеваться, избавляясь от нее – к великому удовольствию жестоких мужчин.

Снова главные страдания выпали на долю Джима. На сей раз ему было поручено часами дежурить в тесной засидке, подстерегая бродящих в джунглях носорогов. К счастью, гиббоны скрашивали монотонное ожидание. Они всюду возникали на деревьях над нами, весело прыгая с ветки на ветку и громко перекликаясь. Туземцы дали им звукоподражательное прозвище вахвах; мне гиббоны показались самыми симпатичными изо всех обезьян. В КуалаЛумпуре мы познакомились с одним голландцем, который держал черного гиббона (он же – сиаманг), предоставив ему в доме полную волю. Право, мне кажется, что гиббоном он дорожил больше, чем своими детьми. Избалованный любимчик катался вместе с хозяином по городу в его машине и очень любил сигналить.

Занимаясь съемками на реке, Крис и Даррелл однажды застряли с катером на отмели. Выбравшись на берег, они обсуждали варианты дальнейших съемок, когда увидели вдруг плывущую в их сторону большую королевскую кобру. Оба замерли, а змея, подплыв вплотную и рассмотрев людей, испуганно остановилась и поспешно направилась в другую сторону. Естественно, Крис испытал легкое потрясение, что же до Джерри, то он потом приводил этот случай как пример того, насколько змеи боятся людей. На той же реке нам встретился оленек, очаровательное маленькое создание величиной с собаку; мясо оленька высоко ценится лесными жителями. Иногда, покинув качающиеся ветки прибрежных деревьев, над нами проносились ярко окрашенные птицыносороги, а вот крупные млекопитающие упорно сторонились нас, что весьма сильно расстраивало Криса.

Следующий этап киноэкспедиции должен был привести нас на восточное побережье Малайзии, где в районе города Дунгун находятся последние в мире "ясли" огромной кожистой черепахи. Малайское общество естествоиспытателей убедило правительство помочь с организацией заповедника. Безобидные великаны из года в год возвращались к здешнему берегу, чтобы старательно вырыть гнезда в золотистом мягком песке и отложить в них яйца – только затем, чтобы местные жители откопали их и продали любителям деликатесов. Словом, без энергичных мер защиты этим черепахам грозило вымирание. А потому за два года до нашего приезда большой участок берега был объявлен заповедным; тудато мы и направились.

По пути в Дунгун нам предстояло переправиться через несколько больших рек на паромах, производивших весьма ненадежное впечатление, которое подтверждалось тем, что недавно один такой паром затонул вместе с автобусом, полным пассажиров. К счастью, мы проделали весь путь без происшествий, и в Дунгуне нас встретили директор рыбного хозяйства и его помощник. В свою очередь, они познакомили нас с малайцем, коему принадлежало право на сбор черепашьих яиц, и тот разрешил нам снимать на пляже. От него мы узнали, что черепахи выходят на берег ночью и что очень важно не беспокоить их, пока не начнется кладка, иначе самка уплывет и может вообще больше не вернуться.

Поздно вечером мы спустились на пляж с мощными фонарями. Брести по берегу, погружаясь по щиколотку в мягкий песок, с тяжеленным грузом, при температуре воздуха около тридцати градусов – не самое приятное времяпрепровождение, когда вас окружает тропическая ночь. Казалось, мы прошли не один километр, прежде чем наконец очутились у цели.

– Живей, живей, – поторапливал нас Крис. – Не мешкайте, мы должны быть готовы к решающему броску, как только получим сигнал.

– Есть, сэр! – дружно отзывались мы.

И вот мы терпеливо ждем сигнала, коекак отбиваясь от пикирующих комаров; как всегда, было похоже, что они избрали меня своей главной мишенью.

– Скорей, сюда! – прокричал ктото в ночи. – Черепахи приплыли.

Стараясь не шуметь, мы побрели на голос.

– Самка здесь, – сообщил малаец. – Теперь ждите тихо, пока не начнется кладка... Есть!

Тотчас загорелся яркий свет, и как только наши глаза привыкли к нему, мы увидели кожистую черепаху. Огромное неуклюжее создание, пыхтя и кряхтя на жаре, опускало в яму целую очередь яиц, похожих на мячики для пингпонга. При этом из глаз черепахи струились густые слезы. Наконец кладка завершилась, и самка принялась засыпать их песком. Мощные задние ласты утаптывали его; в заключение она накрыла гнездо своим могучим, почти трехметровым телом, чтобы окончательно утрамбовать песок. Посчитав, что яйца надежно скрыты, тяжелая рептилия медленно поползла к воде, работая передними ластами и оставляя след, как от танка. Добравшись до воды, поспешила окунуть голову, словно желая освежиться, затем вся погрузилась в море, и только поднятая ластами темная волна сказала нам, где она нырнула.

Между тем хозяин пляжа уже начал откапывать яйца, но на сей раз не для продажи гурманам, а чтобы перенести их на участок, огороженный проволочным забором. Днем этот участок можно было принять за небольшое воинское кладбище: над каждой ямкой с яйцами высился простой деревянный крест, на котором была записана дата кладки и количество яиц. Пройдет несколько недель, и из песка на поверхность выберутся очаровательные черепашата, расписанные аккуратными полосками. Их соберут, поместят в ведро с водой и на катере рыбхоза отвезут в море подальше от той зоны, где обычно малышей подстерегают хищники.

Пока еще рано судить, насколько эффективны охранные меры, но начало сделано, кожистые черепахи спасены от полного истребления.

Наш продюсер развил кипучую деятельность, и мы продолжали двигаться на север – сперва до города Ипох, где собирались встретиться с орнитологом Джеффри Алленом и его женой. Они хорошо знали местную фауну и обещали показать нам летучего дракона. Аллены очень тепло приняли нас, всячески обихаживали и разрешили разместить в их саду всевозможную аппаратуру для съемок летучего дракона. На первый взгляд – ящерица как ящерица, но это лишь до той минуты, когда вы рассмотрите тонкие перепонки на ребрах, которые расправляются, уподобляясь крыльям, когда дракон легко перелетает с дерева на дерево. Я даже не знаю, кто испытал большее облегчение, когда кончились съемки этого сюжета – то ли несчастное животное, кое мы снова и снова заставляли совершать полет, то ли наша бригада. Да и после того мы не получили передышки: Джим Сондерс принялся снимать цикад, пауков, рогатых жуков и прочих насекомых, кому не повезло стать предметом его внимания.

– Это все необходимо для общего антуража, – твердил Крис.

Джеффри Аллен неосторожно рассказал Крису о какихто интересных тварях еще дальше на север, в районе Тайпинга, но на сей раз мне было позволено отдыхать, и я осталась у Алленов, пока мужчины отправились за новыми сюжетами. Мы с Бетти Аллен отлично поладили, и я бродила с ней по лесу, где она фотографировала интересующие ее растения. Нам было так хорошо вместе на воле, что я даже огорчилась, когда мужчины возвратились и повезли меня обратно в столицу.

Мы были глубоко тронуты тем, как тепло и радушно нас принимали везде в Малайзии, и все же мне очень хотелось снова очутиться на безбрежных просторах саванны Восточной Африки.

Джим и Крис улетели домой, и после стольких недель совместной работы было както странно оказаться только вдвоем; нам понастоящему не хватало их. Однако вести о недомогании матери Джерри и о какихто неладах в зоопарке вынудили и нас срочно изменить свои планы и возвращаться в Англию, отложив на другой раз экспедицию в Африку. При помощи сотрудников нефтяной компании "Шелл" нам удалось получить каюту на одном из пароходов "Глен Лайн", и я не помню другого плавания, которое доставило бы мне столько удовольствия, сколько эти пять недель в море. До чего же приятно было плыть свободной от необходимости пестовать коллекцию животных! Правда, мы сумели приобрести в Малайзии три белки и четыре висячих попугая, но уход за ними казался пустяком, если вспомнить наши проблемы на пути домой из Африки и Южной Америки. Это плавание я сравнила бы с чудесным отпуском.

Глава десятая

Дома нас встречали друзья и мать Джерри, но запущенный вид зоопарка потряс нас. Несмотря на рекордное число посетителей, с деньгами дело обстояло совсем плохо, становилось очевидно, что пришло время нам самим брать в руки бразды правления. Чтобы вернее оценить состояние дел, мы поручили нашим бухгалтерам проверить работу администрации и ежедневные текущие расходы. Результат подтвердил самые худшие ожидания. Не говоря уже о финансовых осложнениях, коекто из самых ценных сотрудников настроились уходить.

Поскольку ни Джерри, ни я ничего не смыслили в финансах, требовалось найти человека, способного навести порядок в нашем хозяйстве.

Без особой надежды мы поместили в местной газете объявление, и, к нашему удивлению, нас засыпали предложениями. Были среди них совсем неприемлемые, но знакомство с миссис Уэллер все решило. Страшно подумать, что было бы с нами без такой помощницы: она взялась вести все административные дела, предоставив нам без помех заниматься животными. Мы будем вечно перед ней в долгу. Медленно, но верно она навела порядок, и при помощи наших многочисленных друзей все наладилось. Доброта и поддержка, оказанные нам в это тревожное время, поразительны.

С легкой руки одного нашего друга удалось заинтересовать делами зоопарка группу влиятельных деятелей, и Джерри решил, что пришла пора осуществить давнюю мечту – учредить Трест охраны животных, общественную организацию со своим консультативным советом. Цель Треста – сосредоточиться на содержании и размножении некоторых из бесчисленного множества животных, которым грозит полное уничтожение. Идея смелая и амбициозная, но ее охотно подхватили люди, играющие теперь важную роль в жизни Джерсийского зоопарка.

По совету экспертов было решено, что прежде всего следует погасить задолженность в размере пятнадцати тысяч фунтов и начинать с чистого листа. Тут неоценимую помощь оказала нам джерсийская "Ивнинг пост". Газета поместила письмо, подписанное двенадцатью связанными с зоопарком видными деятелями, и оно вызвало неслыханный отклик. Мы получали пожертвования размером от тысячи фунтов до карманных мальчишеских пенсов, но больше всего тронули нас пять гиней от сотрудников зоопарка.

Снова проявилась замечательная щедрость джерсийцев, которые и прежде предлагали нам бесплатно овощи, фрукты и мясо. Мы быстро приближались к поставленной цели. Сам Джерри отказался пользоваться поступающими в Трест средствами, чтобы рассчитаться с собственным долгом в двадцать тысяч. Поскольку он всецело зависит от того, что получает за книги и телевыступления, ему предстояло не один год рассчитываться с кредиторами. Многие называли его глупцом, но Джерри был убежден, что только так может он на радость будущим поколениям спасти некоторые виды фауны.

Надо было готовиться к новому сезону. Химический концерн Айсиай любезно вызвался нам помочь с текущим ремонтом, и мы трудились, не жалея сил, чтобы зоопарк похорошел и стал более привлекательным для посетителей. Словом, забот о будущем зоопарка хватало, а тут еще Джерри постиг тяжелый удар – его мать внезапно умерла от разрыва сердца. Это явилось для нас большой потерей, потому что миссис Даррелл была из тех редких людей, к которым все с первого взгляда проникаются симпатией. Без нее в доме стало очень тоскливо. Хорошо еще, что в эти дни к нам на время вернулась Софи и взяла на себя секретарские обязанности. Обращение двенадцати сделало свое дело, Трест все прочнее становился на ноги, и наша коллекция получила коекакие пополнения. Правительство Новой Зеландии подарило нам двух туатар и две пары кеа; Джерри купил пару молодых орангутанов; от одного торговца животными мы получили в обмен на менее редкие экспонаты очкового медведя по кличке Педро, совершенно обаятельное создание, ставшее одной из главных достопримечательностей нашего зоопарка.

Пока мы сражались со своими проблемами, Крис трудился над телесериалом, названным по предложению Джима Сондерса "Двое в буше". Материал был великолепный, притом в таком количестве, что Крис был готов сделать семь серий вместо задуманных шести, сделав рождение кенгуренка кульминацией сериала. Таким образом, наряду с прочими делами Дарреллу надлежало сочинить живой комментарий, и он часами просиживал в затемненном офисе, снова и снова прокручивая сырые копии, пока они нам не осточертели. Требовалась срочная помощь, и Крис прибыл на Джерси[60].

Воспользовавшись его присутствием, мы стали обсуждать идею нового фильма. Изначальным автором идеи был Ларри, он изложил ее нам, когда годом раньше мы гостили у него в районе Камарга, где выращивают известных бойцовскими качествами быков. Сами французы устраивают только игры с быками, не убивая их. Во многих селениях и городах Прованса есть арены, иногда это сохранившиеся до наших дней древнеримские амфитеатры, иногда просто круглые площадки, где в определенное время года каждый уикэнд собираются энтузиасты, чтобы не хуже футбольных болельщиков бурно реагировать на подвиги своих фаворитов. Суть игр состоит в том, что от двенадцати до двадцати молодых парней должны исхитриться выдернуть помещенные между рогами быков красные кокарды, стараясь при этом самим не попасть на рога. Игра продолжается двадцать минут, и, если быку удается сохранить все кокарды, в честь победителя исполняют увертюру из "Кармен", и престарелая корова сопровождает его к выходу из арены.

Ларри не сомневался, что этот сюжет годится для прекрасного документального телефильма, поскольку в нем было все, чего может себе пожелать продюсер: путешествие, краски, возбужденные толпы, арена с быками – и никакого кровопролития. Джерри зажегся и даже сочинил предварительный вариант сценария, чтобы Крис показал его начальству. А потому Крис во время краткого визита на Джерси то работал в затемненном офисена первом этаже, то поднимался в наши неубранные апартаменты наверху, чтобы допоздна обсуждать проект фильма о быках.

Наконец сопроводительный текст к "Двоим в буше" был готов, и мы назначили день, когда прибудем в Бристоль для записи. К этому времени у нас возникли опасения по поводу здоровья Даррелла, и мы ничуть не удивились, когда в разгар звукозаписи у него от какойто таинственной аллергии начали распухать руки.

А издатели Джерри уже требовали новой книги. Он несколько раз брался за "Поместьезверинец", но не такто просто сосредоточиться на сочинении веселого, беззаботного текста, когда тебя со всех сторон осаждают проблемы, связанные как раз с тем предметом, который ты описываешь. Не будь нас с Софи, он все испортил бы; никогда еще я не испытывала такого горячего желания написать всю книгу за него. Когда наконец была поставлена точка, мы были не в восторге от результата. И оказались в меньшинстве, потому что книга пользовалась огромным успехом. Ее издавали выпусками в Англии и в США, в других странах тоже печатали отрывки, и Бибиси отвело ей (как и предыдущим книгам Даррелла) место в своей программе "Чтение на ночь".

Громадным успехом пользовался и телесериал "Двое в буше", что особенно нас обрадовало, учитывая, сколько труда в него вложили Джим и Крис. Как мы и надеялись, большое впечатление произвело на зрителей рождение кенгуренка.

Тем временем Крис порадовал нас известием, что идея фильма о быках одобрена, однако ему требовалось лично побывать в Камарге, познакомиться с обстановкой. Мы были только рады взять его с собой на разведку. В зоопарке дела шли гладко, главные трудности преодолены, так что можно было спокойно отлучиться на дветри недели. А потому мы втиснулись в наш минифургон и понеслись как сумасшедшие через восхитительную французскую провинцию до Нима, где Ларри заказал для нас номера в очень милом отеле. После чего две недели мы разъезжали по Камаргу, посещая игры с быками, осматривая быков разного возраста, знакомясь с людьми, чья помощь могла нам понадобиться, и изучая обстановку для будущих съемок. Крис был в восторге и мечтал снять цветную ленту, однако все упиралось в деньги. Он надеялся решить этот вопрос, когда вернется в Бристоль.

Пусть даже вопрос еще не решился окончательно – мы немного отдохнули от забот, связанных с зоопарком, а когда возвратились на Джерси, оказалось, что дела идут вполне нормально.

– Знаешь, – сказал Джерри, – мне кажется, все работают куда лучше, когда меня нет.

Его слова меня весьма порадовали.

– Вот и хорошо, тогда нам, может быть, стоит почаще выезжать и проводить время по своему усмотрению, – предположила я.

В ответ он только крякнул.

Спустя недели две Крис торжествующе сообщил, что идея фильма о быках утверждена, вот только на цветной вариант денег не хватит, и снова прибыл на Джерси обсудить с Джерри сценарий. Крис полагал, что понадобятся три вылазки в Камарг – весной, летом и зимой, и хотя на первых двух этапах он вполне мог обойтись без нас, предпочел бы, чтобы мы участвовали на заключительном этапе. Я была всецело за, меня устраивал всякий повод отведать французской кухни и вин и ненадолго отлучиться из зоопарка! Когда ты заточен в границах зверинца на маленьком острове и круглые сутки обязан быть наготове кудато бежать, поневоле потянет куданибудь уехать. Даже Даррелл, всей душой преданный своему зверью, согласен со мной. К тому же небольшая передышка позволяет лучше осмыслить проблемы и привести в порядок нервы, так что с совестью вполне можно поладить, когда физический акт отъезда сочетается с убедительным основанием для такового.

Тем временем и прочие дела шли на лад. Джерсийский трест охраны животных обрел реальные формы; ежемесячно заседали учредители Треста, собирался Совет; два члена Совета вошли в администрацию зоопарка, что малость облегчило бремя ответственности и забот Джерри и Кэт Уэллер. Тем не менее Даррелл с головой уходил в работу в Тресте и зоопарке, постоянно был окружен людьми, и нам редко удавалось поговорить с ним о чемто другом. Я начала потихоньку ненавидеть зоопарк и все с ним связанное. Наша квартира превратилась во второй офис с нескончаемым потоком посетителей. В конце концов я взбунтовалась и добилась от Даррелла обещания, что все вопросы, касающиеся Треста и зоопарка, будут обсуждаться только в офисе внизу, а наша обитель останется тихой гаванью, где можно будет отдыхать без помех. Увы, обещание – обещанием, а у меня частенько было такое чувство, будто я вышла замуж за зверинец, а не за человека.

Пытаясь сохранить в неприкосновенности хоть частицу нашей личной жизни, я вышла из Совета и из администрации, после чего принялась лихорадочно соображать, как бы вырваться на волю. И тут пришел на выручку Крис.

– Послушай, Джерри, почему бы нам не совершить еще одно путешествие, пока не померкло сияние "Двоих в буше"?

– Дружище, я всей душой за, но где такое место, которое уже не отработано другими или не потребует слишком долгих приготовлений? Скажем, я был бы счастлив еще раз отправиться в Аргентину, но на организацию такой экспедиции уйдет не меньше четырех месяцев. Гвиана тоже заслуживает внимания, но там продолжаются политические стычки, а я сыт по горло тем, что довелось испытать в Парагвае, предпочитаю держаться подальше от такого рода смут. Индия тоже потребует долгих приготовлений, остается, по сути, только Западная Африка, а я уже написал три книги о тех краях, не могу снова ехать в Камерун. Что ты предлагаешь?

Последовала небольшая пауза (разговор шел по телефону).

– Ну, кажется, ты както раз называл СьерраЛеоне.

– Допустим, и когда ты хотел бы отправиться в путь?

– Во всяком случае, не раньше февраля, и я должен вернуться к маю, чтобы закончить работу над фильмом про быков.

– Ты не очень щедр на сроки... Ладно, я посмотрю, может, чтонибудь склеится.

С этой минуты все мысли Даррелла сосредоточились на чемто помимо зоопарка, чему я была чрезвычайно рада. Правда, я знала, что он ненавидит, когда его торопят, ему противна сама мысль о плохо организованных экспедициях. И если он все же согласится с предложением Криса, то лишь с великой неохотой, ибо полтора месяца – чересчур короткий срок для серьезной подготовки. Для себя я решила, что не поеду с ними в СьерраЛеоне, и Даррелл ничуть не удивился, когда я заявила:

– Без меня. Я не люблю Западную Африку, не выношу липкую жару и тропические леса, в которых страдаю от клаустрофобии, и вообще, тебе известно, как мне противны африканцы. Так что, если не возражаешь, я лучше пропущу эту экспедицию.

Даррелл сказал, что был готов к такому ответу. Но чем я собираюсь заняться без него?

– Ты ведь не пожелаешь оставаться здесь?

Разумеется, я не желала торчать на Джерси, и мы решили, что я отправлюсь в Аргентину, разведаю обстановку для возможной экспедиции зимой 1966 года.

– Возьму наш лендровер, чтобы свободно передвигаться по стране, побываю во всех инстанциях, с которыми мы имели дело в прошлый раз, и доложу тебе, какова ситуация в сравнении с тем, что было пять лет назад.

Мне удалось завербовать двух друзей, чтобы было кому сменять меня за рулем и выполнять роль переводчика. Миссис Хоуп Плэтт не меньше моего мечтала снова попасть в Аргентину. Она прожила там не один год и свободно изъяснялась поиспански, отлично водила машину, а ее крупные габариты как нельзя лучше подходили для роли матроны, буде возникнет в том необходимость. Со второй моей спутницей, Энн Питерс, мы познакомились, когда отдыхали на Корфу. Она тоже была первоклассным водителем; несколько лет живя в Африке, научилась ездить по пересеченной местности. Поскольку мы с Энн были намного моложе миссис Плэтт, это приводило к потешным осложнениям, так как ее все время принимали за нашу мать. В конце концов мы отчаялись чтолибо объяснять и просто называли ее "мама".

Как я радовалась, что снова окажусь в Аргентине! Пока никто не успел передумать, связалась со своим банком, который помог мне получить места на грузовом судне, выходящем в рейс примерно в то же время, что пароход Даррелла. Поскольку мое участие в экспедиции в СьерраЛеоне исключалось, я без малейших угрызений совести предоставила заниматься ее организацией Дарреллу и заведующему отделом рептилий Джону Хартли, причем Софи была готова в любой момент прийти на помощь, если у них чтонибудь не заладится. Пока что они успешно справлялись со своими задачами, и я не оченьто задумывалась об их планах, предвкушая собственный день отъезда. И едва не осталась на берегу, потому что аргентинское судно, где были заказаны места для меня и моих спутниц, застряло в порту на материке изза забастовки. К счастью, мой банк сумел найти английский пароход, отплывающий примерно в то же время, и, что было особенно приятно, каюты на нем обошлись нам дешевле. В итоге я дня два бездельничала в Лондоне, ходила в кино и усиленно питалась, после чего помчалась через всю страну в Ньюпорт, чтобы перехватить там Даррелла и Хартли на их пути в Ливерпуль. Мы с Джерри малость переживали, что расстаемся на четыре месяца, но я взяла с него обещание, что они тотчас дадут знать, если чтонибудь случится и понадобится моя помощь. И поклялась, что сразу приеду, однако подчеркнула – причина должна быть уважительной.

Оба наши парохода потрепали январские штормы, и когда маршруты их пересеклись в ЛасПальмасе, нам с Дарреллом удалось часок провести вместе. Испанские власти едва не арестовали его, когда он, после того как судно было очищено от таможенных и портовых сборов, ринулся вниз по трапу, держа в руках бутылки с шампанским. Плечистый полисмениспанец остановил его и заставил вернуться на борт. Кипя от злости, Даррелл метался от одного помощника капитана к другому, добиваясь разрешения сойти на берег, а я, стоя внизу, поторапливала его, потому что мой пароход вотвот должен был отчалить. В конце концов он нашел благожелательного человека, который дал желаемое разрешение, услышав, что нам предстоит такая долгая разлука. Торжествующий Даррелл прибежал на мой пароход, где старший стюард выделил нам шампанское, поскольку свои бутылки Джерри вынужден был оставить на своем судне[61].

Я продолжила плавание при тихой погоде до Южной Америки, где меня встречала целая армия ликующих друзей, и после всего лишь недельных препирательств с таможней заполучила свой лендровер и покинула БуэносАйрес.

Поскольку я уже повидала Патагонию, уговорила своих спутниц взять курс на Анды. Наш путь пролегал по чудесной местности, плоские плато чередовались с глубокими долинами. Меня сильно огорчало, что по сравнению с предыдущими поездками в Аргентину нам встречалось очень мало диких животных. Причин, как мне кажется, две: растущее число поселений и обширная культивация земель с применением ядохимикатов. Правда, в одном поместье мы увидели много пернатых, дорогу перед машиной то и дело пересекали морские свинки, и вслед нам кричали птицыпечники. Зато почти совсем пропали кроличьи совы; если прежде они сидели чуть ли не на каждом дорожном столбе, то теперь и однуто приметить было целым событием.

Что испортило мне все это путешествие, так это плохая погода. Ято отправилась в Южную Америку наслаждаться солнцем, а вместо этого, особенно в горах, над нами постоянно низко нависали тучи, дул холодный ветер и моросил дождь, так что мне не стоило большого труда убедить моих спутниц отступить в более теплые регионы. Даже в БуэносАйресе, обычно в феврале изнывающем от зноя, было сравнительно прохладно, чему, во всяком случае, я была только рада.

Затем мы поехали в Мендосу, там я рассчитывала связаться с одним аргентинским ученым, знакомым Даррелла, чтобы расспросить его, есть ли шанс заполучить весьма редкого малого плащеносца. Даррелл был буквально одержим мечтой добыть этого зверька. Позвонив тому ученому по телефону, я услышала, что он располагает несколькими экземплярами и они ждут, когда Даррелл приедет за ними. Естественно, я пообещала передать Джерри приятную новость.

Мы задержались в Мендосе на два дня, любуясь городом и его окрестностями, посетили местный зоопарк. Осень не позволила мне насладиться великолепным зрелищем аллей с золотистыми тополями, которые так восхитили Даррелла, когда он побывал в Мендосе в 1959 году, но все же город был очень хорош, с обилием зелени, красивыми парками и чудесным климатом.

Мы думали ехать обратно в БуэносАйрес не спеша, но миссис Плэтт получила телеграмму, требующую ее срочного возвращения в Англию, а потому пришлось нам сломя голову мчаться в столицу, чтобы она поспела на нужный самолет. Я собиралась немного задержаться в Аргентине, но добыть обратный билет на грузовое судно оказалось непросто, и, когда мне предложили места на отплывающем вскоре голландском пароходе, я согласилась, хотя это подразумевало пересадку в Роттердаме.

Все время, что я находилась в Аргентине, из СьерраЛеоне не было никаких вестей. Меня это не особенно тревожило, хотелось только своевременно вернуться в Англию, чтобы в мае встретить прибывающую коллекцию. Итак, мы отплыли из БуэносАйреса, после чего начались непредусмотренные длительные заходы в разные бразильские порты, чему я была только рада, тем более что в Северной Европе, как мы услышали по радио, царили обычные для этого времени года холода.

Кэти Уэллер слала мне с Джерси телеграммы, в том числе с пожеланием от Джерри встретиться со мной в Фритауне. Начался продолжительный сложный обмен телеграммами с нашим лондонским банком: я просила организовать пересадку на судно, которое успело бы прийти в Фритаун до 1 мая, когда отряд Даррелла должен был возвращаться домой. Выяснилось, что лишь один рейс позволял мне уложиться в срок, но попаду ли я вовремя в Англию, чтобы воспользоваться им? При темпах, с какими продвигался наш голландец, это казалось невозможным. И все же, ко всеобщему (включая, сдается мне, капитана) удивлению, мы прибыли в Роттердам 5 апреля. В моем распоряжении оставались сутки, чтобы вернуться в Лондон, организовать доставку домой лендровера, собраться с мыслями и ринуться в Ливерпуль, откуда отплывал пароход "Аккра". Не хотелось бы мне еще раз пережить такую гонку: после пяти недель на голландском грузовом судне я так мечтала немного пожить на суше.

Плавание до Фритауна было сплошным удовольствием, команда всячески старалась, чтобы я чувствовала себя хорошо. Даррелл перед тем тоже плыл со своим отрядом на "Аккре" и должен был возвращаться на нем. Матросы и начальство заранее предвкушали, как повезут в Англию новую коллекцию, и никак не хотели поверить, что я не знаю, каким уловом может похвастать Даррелл.

Странно было спустя пять дней снова очутиться в ЛасПальмасе, но мы не задержались там надолго. Меня предупредили, что в Фритаун мы придем около шести утра, и чуть свет я уже стояла на носу, всматриваясь в окутанные утренней мглой очертания города и уповая на то, что мой супруг, зная, как я неслась к нему через весь земной шар, ждет меня на пристани. Увы... Всех прочих встречали друзья, знакомые, родные, только мой Джерри отсутствовал. В конце концов меня отыскал судовой агент и сообщил, что Даррелл тщетно пытался пробиться на причал. Как всегда, он забыл получить положенное разрешение и теперь сражался гдето там с полицией и прочими чинами.

– Придется нам пойти спасать его, – сказал агент.

Мы спустились на пристань, поспешили к зданию таможни и увидели на балконе над нами обросшего густой бородой, замученного Даррелла. Он отчаянно размахивал руками и громко жаловался нам, что ему не позволяют спуститься ко мне. Наконец все недоразумения были улажены, и мы встретились лицом к лицу, причем Джерри предупредил, чтобы я не очень бурно проявляла свою радость, ибо у него, похоже, сломано ребро. После чего он представил мне довольно странного, нескладного молодого человека, члена Американского корпуса мира, который любезно согласился подвезти Даррелла от его базы за городом в порт для встречи со мной. Не успела я опомниться, как Джерри сунул мне небольшую картонную коробку.

– Она живая, так что ты уж открывай поосторожнее, – предупредил он.

Зная, что в коробках Даррелла могут помещаться самые мерзкие твари, я предельно осторожно подняла крышку и увидела на подстилке из бумажных салфеток крохотную белочку, похожую на Малютку. Очаровательное, совершенно ручное создание...

– Ее родила одна из белок нашей новой коллекции, и я подумал, что это идеальный случай подарить тебе чтото взамен Малютки.

Не сомневаюсь, многие женщины с негодованием отнеслись бы к такому дару в честь воссоединения, но я привыкла по торжественным случаям получать в подарок животных и сама однажды попросила преподнести мне в день рождения пару восхитительных венценосных голубей. Это хотя бы спасает меня от необходимости хранить множество ненужных пузырьков с духами и прочих бесполезных вещей.

– А где все остальные? – спросила я.

– Они еще там, на базе. Завтра приедут со всей коллекцией. Я захватил только самые нежные экземпляры, они пока в доме посла.

Даррелл был явно рад видеть меня и, похоже, испытывал в душе некоторое облегчение. Сломанное ребро сильно болело, а его угораздило забыть, что в аптечке экспедиции есть предусмотрительно положенные туда нашим врачом болеутоляющие снадобья. Я отыскала их на самом дне ящичка, и Дарреллу стало полегче. Он рассказал, что сломал ребро в лендровере, когда нетерпеливый Крис рванул с места, не дожидаясь, когда Джерри толком усядется, так что бедняга грохнулся на задний борт. Причем случилось это еще в марте, однако он решительно отказывался бросить все и лететь домой.

Стало очевидно, что без дополнительной помощи нам не обойтись. Джерри нужно было побольше отдыхать, чтобы он смог сопровождать коллекцию до Англии и завершить на борту парохода съемки фильма. Его молодой ассистент Джон Хартли никогда не участвовал в морских перевозках животных, и, поскольку ему тоже предстояло фигурировать в сериале, я решила взять на себя основное бремя ухода за коллекцией, а для подстраховки послала телеграмму Энн Питере, которая ездила вместе со мной в Аргентину. Она прилетела через сутки с первым же самолетом, и, когда коллекция прибыла в Фритаун и была размещена в роскошном особняке Алмазной корпорации, где все мы остановились, я смогла оценить ситуацию в целом.

Освободить Даррелла от ухода за животными не составляло труда, но ходить по разным министерствам и таможенным конторам должен был он сам. И мы составили нехитрый распорядок. Нашему американскому другу и Джону Хартли было вменено в обязанность совершать ежедневные покупки корма для животных. Крис и Даррелл наведывались в различные департаменты и отвечали за срочную корреспонденцию, тогда как мы с Энн занимались животными, исключая таких крупных зверей, как леопарды, о них мы предоставили заботиться молодым мужчинам. Эта схема вполне себя оправдала, и за две недели, что оставались до отплытия из Фритауна, наши подопечные благополучно освоились с бытием в новых условиях.

Не такто просто было отвезти зверей и снаряжение на пристань, но тут на помощь нам пришли вооруженные силы СьерраЛеоне в лице майора Дженджера, с которым Джерри успел подружиться сразу по прибытии в Фритаун. Он пообещал предоставить в наше распоряжение три армейских грузовика – и в самом деле, в шесть утра 1 мая к нашему дому подъехали три мощных "бедфорда".

В порту нами лично занялся один очаровательный деятель из таможни, и очень скоро наши животные, два лендровера и мы сами расположились на палубе "Аккры". Нам отвели очень удобный полутрюм на самом носу. В плохую погоду животным там было достаточно тепло и уютно, а в жару мы преспокойно открывали люки, да и в бортах были иллюминаторы.

Дватри дня ушло на то, чтобы войти в колею. К счастью, поблизости от нашего зверинца находился камбуз с кипятильником, которым нам было позволено пользоваться. Даже Крис, оправившись от морской болезни, помогал с кормлением животных. Хотя море вело себя смирно, пароход был малоустойчивый и испытывал качку даже при самой слабой волне, что особенно ощущалось на носу. Джон и Джерри прогуливали наших двух леопардов, пока мы с Энн чистили клетку. Такой же распорядок действовал в отношении трех юных шимпанзе и маленького речного кабана. Остальные клетки можно было чистить, не удаляя их обитателей.

Прежде по телевидению никогда не показывали обратное плавание с коллекцией животных, а потому Крис задумал снять, как на пассажирском судне продолжается нормальная жизнь, несмотря на присутствие зверей. Баталер "Аккры", мистер Райен, познакомил нас с пекарем и мясником, показал, где хранится провизия, запасенная для нас в Англии. Каждое утро определенные порции выдавались нам африканскими стюардами. Бесценную помощь оказывал нам и судовой плотник; когда мы узнали, что ожидается ухудшение погоды, он поспешил основательно закрепить все клетки.

Поскольку на борту было много детей, мы попросили капитана и судового казначея предупредить всех, чтобы не подходили слишком близко к клеткам во избежание укусов. И после того как двухтрех зевак пришлось вежливо увести подальше от зверинца, пассажиры все остальное время соблюдали дистанцию. В хорошую погоду мы выводили наших шимпанзе наверх, чтобы погрелись на солнце и поиграли на люках. Естественно, это вызывало всеобщий интерес, и казалось, что все пассажиры высыпают на верхнюю палубу, чтобы посмотреть на них. Однако по мере того, как дул все более сильный и холодный ветер, приходилось ограничиваться прогулками в помещении, чему был особенно рад шимпанзе Джимми, которому решительно не нравилось, как ветер свистит в его больших ушах.

Капитан проникся симпатией к Джимми и пригласил его на мостик, где тот быстро освоился и, сидя на поставленном для него стуле, весьма профессионально помогал рулевому крутить штурвал. Потом капитан угостил его и нас обедом в своей каюте, и Джимми с большой неохотой покидал ее после трапезы.

Наша стюардесса была милейшее создание. В любое время дня она могла вдруг появиться с полным термосом чая или кофе; если же мы находились в каютах, по первой просьбе приносила чтонибудь горячее выпить, а то и чтонибудь покрепче. Еще нас очень выручала прачечная, ведь так легко испачкать одежду, ухаживая за животными на качающемся пароходе.

Когда "Аккра" зашла в ЛасПальмас для заправки, мы рассыпались по всему городу в поисках свежей зелени и фруктов, которыми надеялись соблазнить наших колобусов. У нас было целых семь этих очень редких обезьян, обычно питающихся листьями, и если они пережили плавание и живы по сей день, то исключительно благодаря усилиям Энн Питере, которая взяла на себя заботу об их кормлении. Она поистине поддерживала в них волю к жизни, часами стоя перед клетками и кормя колобусов из рук. И когда мы пришли в Ливерпуль, Энн с великой неохотой простилась с нами, чтобы сесть на поезд и возвращаться домой в Лондон.

Что до нас, то мы задумали лететь чартерным рейсом прямо на Джерси. В основу этого плана была заложена весьма здравая идея. Вопервых, такой вариант позволил бы Крису и его бригаде быстрее завершить съемки, вовторых, нам представлялось, что так будет легче доставить нашу коллекцию на Джерси без лишних переживаний для животных. Однако техника внесла свои поправки.

День начинался отлично, для английского мая погода была хорошая. Таможня живо оформила наш багаж, вскоре все животные были выгружены на пристань и размещены в нанятых нами для доставки в аэропорт двух огромных мебельных фургонах. Однако тут же началось торжество бюрократии, которая грозила связать нас по рукам и ногам разными параграфами. Для начала выяснилось, что кудато запропали все бумаги, касающиеся наших лендроверов, и несчастный представитель Королевского автомобильного клуба оказался в затруднительном положении. Машины были собственностью фирмы "Ровер", любезно предоставившей их нам во временное пользование, но у нас не было на руках документов, подтверждающих это. В конце концов постановили оставить лендроверы на таможне до уплаты пошлины и предложить фирме внести эту пошлину. Мы чувствовали себя страшно неловко, хотя бумаги пропали не по нашей вине; оставалось только надеяться, что фирма все поймет и простит нас.

Отсутствовали и другие документы, а именно разрешение Министерства сельского хозяйства на ввоз животных, и в частности, двух леопардов. Изза особых карантинных правил, касающихся кошек и собак, требовалось специальное решение министерства, без чего мы не могли перевозить леопардов из Ливерпуля на Джерси. Кэти Уэллер и секретарь Криса в Бристоле своевременно обратились в министерство и получили нужное разрешение, однако оно не дошло до Ливерпуля.

После долгих препирательств с дежурным чином он согласился напрямик связать с министерством; в итоге выяснилось, что по вине какогото клерка бумага была направлена прямо на Джерси вместо Ливерпуля. В другое время нас вся эта бестолковщина только позабавила бы, но мы поднялись чуть свет, успели основательно проголодаться и устать. К тому же пришло время кормить некоторых из животных, запертых в фургонах, а еще мы боялись опоздать на самолет. Мы не испытывали ни капли сожаления, расставаясь с ливерпульским портом...

Доехав до аэропорта, мы с облегчением узнали, что наш грузовой самолет еще не прибыл, и решили промочить глотку перед тем, как выгружать животных из фургонов и ставить клетки на весы. Процедура весьма нервирующая и для зверей, и для нас, но необходимая, поскольку требовалось равномерно распределить груз внутри самолета. Только мы приготовились начать погрузку, как пилот объявил, что недоволен работой левого мотора. Естественно, нас обрадовала забота о нашей безопасности, однако радость сменилась тревогой, когда мы услышали, что единственный механик, имеющий права работать с злополучным двигателем, сейчас находится в Манчестере, и пройдет не один час, прежде чем он доберется до Ливерпуля. В аэропорту хватало своих механиков, но ни один из них не располагал нужными правами.

Мы перенесли зверей из фургонов в свободный ангар подальше от шумных моторов, и началось томительное ожидание. Наконец механик прибыл и около половины девятого сообщил, что самолет готов к вылету. Мы живо погрузили своих подопечных, заняли места, застегнули привязные ремни, помахали в окошко немногочисленным провожающим, и самолет занял исходную позицию на взлетной полосе. Пилот прибавил оборотов, и, когда они достигли максимума, забастовал другой мотор. Мы уже не удивились, когда покатили обратно. К счастью, наши помощники не уехали, механик тоже не улетучился. Осмотрев мотор, он заявил, что ничего не может сделать, пока завтра утром не получит запасные части.

Посовещавшись с начальником аэропорта, мы решили выгрузить самые нежные экземпляры и поместить их в ангаре, накрыв брезентом. Остальные без ущерба для здоровья могли переночевать в самолете. Нам были предоставлены места в гостинице, мы поспешили покормить животных в ангаре, после чего, еле волоча ноги, добрели до отеля, приняли ванну и около половины двенадцатого легли спать[62].

А в два часа нас разбудил директор гостиницы и сообщил, что явился какойто дюжий полицейский, озабоченный тем, что какойто из зверей в самолете ведет себя очень буйно. Бедный Даррелл живо оделся и спустился вниз. Вскоре он вернулся и рассказал, что и впрямь один из патрулей услышал какието странные звуки и поднял тревогу. Его не предупредили, что груз этого самолета составляют звери... На всякий случай Джерри пошел проверить, в чем дело. Оказалось – ничего страшного, просто леопарды почемуто громко фыркали в своих клетках.

Накануне мы условились с владельцем фургонов, которые доставили животных в аэропорт, что он приедет в семь утра и привезет свежий салатлатук и фрукты. Он не подвел и даже любезно помог нам почистить клетки и покормить шимпанзе и колобусов. Сколько мы ни допытывались, когда кончится ремонт самолета, никто не мог ничего толком сказать. Весь персонал аэропорта и сам пилот чудесно относились к нам, но это ничуть не умаляло нашу тревогу за животных, находящихся в самолете.

Ближе к полудню он все еще не был готов к вылету, тогда мы решили выгрузить зверей и покормить их, а одновременно принялись названивать в управление авиатранспортной компании в Лондоне, требуя прислать другой самолет. И уже решили, что нам вообще не суждено когдалибо улететь из Ливерпуля, когда нам предложила свои услуги другая компания. Не представляю, как Даррелл с его сломанным ребром и при такой усталости, озабоченный состоянием животных, выдержал все напасти; мне казалось, что он вотвот свалится. Между тем возникла еще одна проблема: в самолете, высланном за животными, было только два сидячих места для людей, а наша группа насчитывала шесть человек. Присутствие в Джерси операторов для съемки прибытия коллекции было просто необходимо, и нас выручила фирма "Кембрийские авиалинии", предоставив четыре места на свой джерсийский рейс. После долгих споров Даррелл и Хартли остались с животными, я же вылетела на Джерси вместе с Крисом и его командой.

В джерсийском аэропорту встретить нас собралась куча народу. Вдоль посадочной полосы выстроились все работники зоопарка, один лендровер, автофургон и три грузовика, и, совершив первыми посадку, мы с тревогой обозревали небо – как бы полосу не накрыл один из тех морских туманов, коими знаменит остров Джерси. Однако мы напрасно волновались: точно в срок зашел на посадку могучий грузовой самолет и остановился прямо напротив нас.

Джерсийские таможенники были сама предупредительность; хотя они ничего не знали о наших ливерпульских злоключениях, казалось, здешние ребята стараются сделать все, чтобы помочь нам забыть тяжелые переживания. Джерри с радостью вручил своих зверей на попечение сотрудникам зоопарка, и вскоре животные обосновались в новых обителях, причем большинство из них благополучно перенесли тяготы долгого странствия. Как обычно, было похоже, что основное бремя страданий пришлось на долю людей.

На другое утро Джерри и Крис совершили обход зоопарка. Там все уже суетились, проявляя максимум заботы о новом пополнении, и я воспользовалась случаем рассказать, как привередливы колобусы.

– Если с ними чтонибудь случится, вас ждет головомойка от мисс Питере, когда она прилетит на следующей неделе. Она нянчилась с колобусами всю дорогу из Фритауна, так что, ради Бога, поберегите их теперь, когда они прибыли на место.

Леопарды как ни в чем не бывало играли с Джоном. Белки и мангусты тоже отлично освоились на новом месте, а птицы, особенно совы, были озабочены лишь тем, чтобы съесть возможно больше, возможно быстрее. Даррелл, как и все мы, был счастлив. Теперь он мог позволить себе свалиться – во всяком случае, на ближайшие двадцать четыре часа.

Крис и его команда улетели на другой день, да и мы с Дарреллом собирались куданибудь уехать, как только все дела будут улажены и ребро Джерри срастется. Какое там... Зоопарк со всеми его заботами все больше посягал на наше время, так что мы и сейчас тут. И вообще, я знаю наперед – куда бы мы ни подались, везде с нами будут звери, и моя постель никогда не будет свободной[63].

Завещание Джеральда Даррелла

Незадолго до своей смерти Джеральд Даррелл просил, чтобы во всех будущих изданиях его книг содержалось краткое упоминание о Джерсийском фонде дикой природы.

"Я лично не хотел бы жить в мире без птиц, без лесов, без животных всех размеров и видов.

Если вам понравилась эта книга (а возможно, и другие мои книги, если вы их читали), то вспомните, что она стала возможной и интересной для вас только благодаря животным. Звери составляют бессловесное и лишенное права голоса большинство, выжить которое может только с нашей помощью.

Каждый должен хотя бы попытаться остановить ужасное осквернение мира, в котором мы живем. Я сделал то, что смог, единственным доступным мне способом. Мне хотелось бы надеяться на вашу поддержку.

Джеральд Даррелл".

Фонд охраны дикой природы Джерри Даррелла продолжает и расширяет дело его жизни – работу по охране животных и мест их обитания ради будущего наших детей и нашего мира.

Если вы захотите узнать о нашей работе больше, пожалуйста, напишите по одному из этих адресов:

Jersey Wildlife Preservation Trust

Les Augres Manor

Jersey JE3 5BP

ENGLISH CHANNEL ISLANDS

Wildlife Preservation Trust International

3400 West Girard Avenue

Philadelphia 191041196

USA

Wildlife Preservation Trust International

56 The Esplanade

Toronto N5E 1A7

CANADA

1

Беспардонная клевета. Дж.Д.

(обратно)

2

Я в ту пору был застенчивый, скромный, непритязательный молодой человек, чьей робости позавидовала бы даже газель. Дж.Д.

(обратно)

3

Сам факт написания этой книги говорит о том, что в конце концов она сама прониклась этим убеждением. Дж.Д.

(обратно)

4

Никогда в жизни не рисовался. И если мои утонченные манеры казались странными автору с его провинциальным мышлением, я в этом не виноват. Дж.Д.

(обратно)

5

Клюет, клюет! Дж.Д.

(обратно)

6

К этому времени я уже приобрел основательный опыт обращения с робкими животными, а потому безропотно соглашался со всем, что она изрекала. Вообще же мы отлично ладили. Дж.Д.

(обратно)

7

Ей еще предстояло узнать, что животные склонны отвечать на ласку укусами, что придает им сходство с друзьями и женами. Дж.Д.

(обратно)

8

К сожалению, до той поры правда, как он ее понимал, была отнюдь не неприятной. Дж.Д.

(обратно)

9

Затрудняюсь по достоинству ответить на вечные намеки о моей скупости. Скажу лишь, что влюбленный молодой романтик готов был посылать еще более длинные телеграммы, знай я, что они будут оплачены адресатом. Что значит любовь! Дж.Д.

(обратно)

10

Под сомнительным окружением подразумевались, видимо, мои родные. Обязанный выступить на их защиту, должен признать, что большую часть жизни я стараюсь загладить свою вину перед ними. Дж.Д.

(обратно)

11

Интересное выражение – "по сути, незнакомому человеку"! Она ведь сама признает, что у нас уже некоторое время были достаточно интимные отношения (насколько допускали довольно скучные влажные окрестности Манчестера). Дж.Д.

(обратно)

12

Типично для кандидатки в жены. На самом деле, в мои планы вовсе не входило искать работу. Дж.Д.

(обратно)

13

Надо же так кривить душой! Решение было принято с первой минуты нашего знакомства, после чего я был всего лишь пешкой в ее руках. Дж.Д.

(обратно)

14

Моя мать (причина была известна только ей самой) довольно подозрительно относилась к приводимым мною в дом утонченным эфирным созданиям. По тому, как развивались дальнейшие события, ей следовало с еще большим подозрением смотреть на брюнеток. Дж.Д.

(обратно)

15

В жизни не понимал все эти разговоры о необходимости общих интересов для прочных брачных уз. А убирать постель, готовить пищу, поддерживать ровное течение жизни – этого мало? Чего еще может пожелать себе девушка? Дж.Д.

(обратно)

16

Хаха! Дж.Д.

(обратно)

17

Поразительно холодное описание весьма пикантной, на мой взгляд, сцены. Однако поскольку моя супруга не желает, чтобы эта книга подверглась запрету, тактично опускаю занавес и ограничиваюсь тем, что выражаю свое несогласие петитом. Дж.Д.

(обратно)

18

Из чего видно, что я в последний момент спас ее от прелестей убогой провинциальной жизни, на кои обречен всякий, обитающий к северу от линии, соединяющей Бристоль и Лондон. Уже то, что переезд в Борнмут рисовался ей как свадебное путешествие, говорит само за себя. Дж.Д.

(обратно)

19

Решительно возражаю против слова "хлам". Ни один разумный человек не назовет "хламом" череп мандрила, куклы фетиши и пивную кружку, играющую мотив "Боже, спаси короля". Дж.Д.

(обратно)

20

Уместное пожелание... К счастью, Бог и впрямь нам помогает. Дж.Д.

(обратно)

21

Снова тот же мотив бережливости, а ведь мы тогда еще не обвенчались. Дж.Д.

(обратно)

22

Одно из тех ехидных замечаний, кои так омрачают всякое супружество. Намек, будто я никогда не чищу свои ботинки, чистая ложь. В моей записной книжке помечены все дни в том году, когда я их чистил. Вы видите, что вам сулит супружеская жизнь, видите камешки, за которыми последует лавина критики и порицания. Дж.Д.

(обратно)

23

Не хочу показаться недобрым и готов, на худой конец, признать, что меня, возможно, подводит память, однако я твердо убежден, что на самом деле мною было сказано следующее: "Поздно. Теперь ты заполучила меня". Дж.Д.

(обратно)

24

На самом деле кое какую школу она уже прошла, но женщины склонны к преувеличениям. Дж.Д.

(обратно)

25

Легкое недоразумение. На самом деле я предпочел бы привлекательную стройную блондинку, способную разделить чувства человека, состоящего в несчастливом браке. Увы... Дж.Д.

(обратно)

26

Хотя до той поры это стоило мне огромных усилий, я все же ухитрялся кое как помнить, где что лежит. Комбинация Джеки – Софи все перевернула. Наступило то, что я называю началом конца. Дж.Д.

(обратно)

27

Джеки отвергла предложенный мной простейший выход из затруднительного положения: попросить Софи работать даром. Дж.Д.

(обратно)

28

Представление моей супруги о том, что значит "в нужный момент выглядеть прилично одетой", сильно варьируется. В тех чрезвычайно редких случаях, когда мне удается вывести ее в свет, начиная от инвеституры, кончая простой вечеринкой, она полагает, что идеальное облачение – блеклые джинсы, непомерной величины свитер и туфли, из которых застенчиво выглядывают пальцы ног. Иногда я с великим трудом ухитрялся втискивать ее в вечернее платье, однако всякий раз это требовало таких физических усилий, что с возрастом я все реже отваживаюсь на такие операции. Дж.Д.

(обратно)

29

Чистая правда. Нет слов, чтобы описать, как обращались с иммигрантами. Сходство с работорговлей бросалось в глаза, только кандалов не хватало. Полагаю – всей душой надеюсь! – что ныне такая практика прекращена. Дж.Д.

(обратно)

30

Не вижу ничего потешного в моем убеждении, что британские посольства учреждены в самых глухих уголках мира затем, чтобы помогать приезжающим звероловам. Из того факта, что большинство посольств не согласны со мной, ясно, почему я считаю необходимым серьезный пересмотр всей нашей внешней политики. Дж.Д.

(обратно)

31

Несправедливое замечание. Ничто не мешало Джеки делить постель со мной и Сарой. Дж.Д.

(обратно)

32

Можно мириться с парной рыбой, жареным мясом и сухим хлебом, но в таких условиях быть лишенным спиртного – такого ни один разумный человек не потерпит долго. Дж.Д.

(обратно)

33

В тот раз она сверх того написала одному фирмачу, прося прислать дезинфектант и туалетную бумагу и обещая, в числе прочего, что пришлем фотографии, показывающие, как мы пользуемся в экспедиции этой продукцией. Дж.Д.

(обратно)

34

Я вовсе не против разделять постель со зверьем, однако мне совсем не нравится просыпаться в пять утра оттого, что озорная белка пытается затолкать мне в ухо земляной орех. Дж.Д.

(обратно)

35

Мне говорили, что местные политические деятели сообщили Фону, будто я изобразил его бабником и пьянчужкой. Дж.Д.

(обратно)

36

Недаром я о соседях вообще самого плохого мнения и советую их не слушать. Дж.Д.

(обратно)

37

См. предыдущее примечание. Дж.Д.

(обратно)

38

Моя жена никак не усвоит один из основных жизненных принципов: если оставить вещи в покое, случится одно из двух. Либо они постепенно утратят всякое значение, либо обретут такой масштаб, что поневоле придется что то предпринять. В последнем случае ты будешь во всеоружии благодаря тому, что отдыхал, по мере того как они набирали силу. Дж.Д.

(обратно)

39

По правде говоря, в эту минуту я силился вспомнить, уплачены ли все взносы по ее страховке. Дж.Д.

(обратно)

40

Лично я ощущал не столько скорбь, сколько легкую меланхолию. Дж.Д.

(обратно)

41

Настоятельно советую всякому, кому не доводилось спать подлендровером, в котором три женщины храпят на разные голоса, постараться и впредь избегать такого испытания. Дж.Д.

(обратно)

42

Надеюсь, все ревностные молодые женщины, кого занесет в мой загон, запомнят эти слова. Разумеется, это относится и к молодой особе, печатающей эту рукопись. Дж.Д.

(обратно)

43

Упущение с моей стороны: я до сих пор не проверил страховку. Дж.Д.

(обратно)

44

Спешу заверить всех женщин, готовых поверить этим словам, что уход за лежачим больным (со всеми деталями) – кратчайший путь к разводу. Дж.Д.

(обратно)

45

За исключением меня. Дж.Д.

(обратно)

46

Более чем смешанный со стороны участвовавших в нем зверей. Дж.Д.

(обратно)

47

Он готов прилететь по любому поводу, с немалым ущербом для моего винного погреба. Дж.Д.

(обратно)

48

Никогда больше! Дж.Д.

(обратно)

49

Запах отдаленно напомнил мне амбре английской привокзальной гостиницы в час ленча. Дж.Д.

(обратно)

50

Почти на все, что ему говорили. Дж.Д.

(обратно)

51

Стоит ли упоминать, что и с восемью часами сна он не был полноценным работником. Дж.Д.

(обратно)

52

Одна из многих и, пожалуй, главных причин, почему я не хотел бы быть членом королевской семьи. Дж.Д.

(обратно)

53

При неправильном подходе могло случиться все что угодно. Дж.Д.

(обратно)

54

Поскольку в новозеландских учреждениях общепита приличной еды не получишь, неудивительно, что мне не хотелось расставаться с добрыми винами, вкусными запахами и веселой компанией. Бывают, однако, времена, когда моя супруга ведет себя, как лишенный сана церковный староста, и придерживается противоположных взглядов. Что я могу только объяснить тем, что она воспитывалась на пуританском севере Англии. Дж.Д.

(обратно)

55

Тогда я, окруженный со всех сторон плечистыми, волосатыми, подозрительными австралийцами, вынужден был громко восхищаться открывшимся видом. На самом деле, даже райские врата, подними вас кто нибудь на рассвете любоваться ими, произвели бы, мягко говоря, удручающее впечатление. Дж.Д.

(обратно)

56

Моя жена, простая душа, не понимает, что уклончивость людей, коих она почему то называет "южными бабочками", вполне обоснована. Если бы они говорили ей то, что думают на самом деле, она, вероятно, предпочла бы больше никогда не разговаривать с ними. Дж.Д.

(обратно)

57

В жизни никогда не глазел на женщин. Разве что подмигну или как бы невзначай уроню толстый бумажник. Дж.Д.

(обратно)

58

Европейские женщины нигде не смотрятся, включая Европу. Дж.Д.

(обратно)

59

Беспардонная ложь. Дж.Д.

(обратно)

60

Поскольку у Криса весьма своеобразные представления о помощи, легче от его прибытия не стало, скорее наоборот. Дж.Д.

(обратно)

61

Единственный пока случай в моей жизни, когда меня дважды арестовали и я накачался теплым шампанским до 8.30 утра. Дж.Д.

(обратно)

62

Экономьте время – выбирайте воздушный транспорт! Дж.Д.

(обратно)

63

Во всяком случае, пока я жив. Дж.Д.

(обратно)

Оглавление

Джеральд Даррелл Филе из палтуса

  Глава первая РОЖДЕНИЕ НАЗВАНИЯ

  Глава вторая МАМИН ПРАЗДНИК

  Глава третья КОВАРНАЯ КОРОБКА

  Глава четвертая КАК ДОБИТЬСЯ ПОВЫШЕНИЯ

  Глава пятая КАК СТАТЬ УЧЕНЫМ

  Глава шестая УРСУЛА

Джеки Даррелл Звери в моей постели

  Глава первая

  Глава вторая

  Глава третья

  Глава четвертая

  Глава пятая

  Глава шестая

  Глава седьмая

  Глава восьмая

  Глава девятая

  Глава десятая

  Завещание Джеральда Даррелла

*** Примечания ***