КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно 

Пути развития поэзии советской России [Василий Дмитриевич Федоров] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

ПУТИ РАЗВИТИЯ ПОЭЗИИ СОВЕТСКОЙ РОССИИ

Мой доклад едва ли стоит называть отчетным, потому что вся наша работа за срок между съездами была повседневным отчетом перед миллионным читателем и самими собой. Отчетных трибун — газет и журналов — у нас было более чем достаточно. Речь надо вести о том, как мы ими пользовались.

В разговоре о поэзии нельзя ограничивать себя сроком от съезда до съезда. Многие ее узлы завязывались значительно раньше. Одни тенденции продолжают усиливаться, другие, порожденные временными причинами и временными настроениями, или ослабевают, или отпадают. Все это происходит не по закону самодвижения, а под возрастающим воздействием невероятно пестрых мировых событий.

Мир разделен на два непримиримых стана, но человечество, как никогда, представляет собой единый организм. Идет двоякий парадоксальный процесс: с каждым годом возрастают мировые связи, усиливается восприятие человечества как единого организма, в то же время ускоряется процесс социального расслоения и обновления. Сегодня для поэта знание мира — это четвертое измерение, без которого не понять человека как объект поэзии. Без этого четвертого измерения поэтическая ракета, даже хорошо сработанная технически, не достигнет цели. Только знание жизни, знание того, что происходит в мире, может дать поэту настоящую смелость.

Надо ясно осознавать, что, кроме опасности атомной войны, на мир надвигается опасность не менее грозная. Уже сейчас земля и небо нуждаются в защите. В защите нуждаются океаны, моря и реки. В защите нуждается все живое. Нашу планету давно пора приводить в порядок, а между тем огромная энергия человечества, его материальные ресурсы, ум, изобретательность тратятся на бессмысленные войны, затеваемые империалистами, у которых давно уже нет ни поэзии, ни поэтов. Лучшие поэты мира сегодня с нами.

Особенно остро это чувствуешь сегодня в атмосфере безграничной любви к Владимиру Ильичу Ленину. Его столетний юбилей — это торжество русской и мировой культуры, ибо в нем воплотилось все прекрасное, что до него выработало человечество. И для нас благо, что в нем культура и революция были неразделимы. Создавая новое общество, он дал ему и образец нового человека.

Осмыслить образ Ленина, создать его в поэзии — значит взглянуть на мир его глазами, что-то в этом мире открыть, познать. Ленин — всегда открытие, всегда познание. Вот почему от Полетаева и Маяковского, от Есенина и Демьяна Бедного до наших дней к образу Владимира Ильича обращались лучшие наши поэты. Мы имеем теперь богатую поэтическую Лениниану. Два объемистых тома стихов и поэм, изданных Гослитиздатом, в какой-то мере воссоздают живой, неповторимый облик вождя — «от нежности до грозной силы». К сожалению, по многим стихам и поэмам последнего десятилетия не всегда ощущаешь огромность этого диапазона. Много написано о ленинской нежности, доброте, заботливости, скромности, но ведь он прежде всего был мыслителем, человеком борьбы, суровым и беспощадным к врагам. Нашему советскому строю уже больше полувека. С нами уже давно нет тех, кто перебросил первые мосты от классической поэзии к поэзии революционной,— Блока и Брюсова, давно нет главных ее зачинателей — В. Маяковского, С. Есенина, Д. Бедного, влияние которых с годами все больше и больше увеличивается. Стоит лишь посмеяться над теми, кто в свое время раздувал ложную идею, что интересы разных поколений в нашем обществе несовместимы. Сегодня в нашей стране работают несколько поколений поэтов, и мы особенно признательны тем, кто зажигал свой поэтический светильник от первичного огня революции. Сегодня с нами работают, показывая пример неиссякаемого вдохновения и трудолюбия: Николай Тихонов — поэт мужественных интонаций, новым содержанием оспоривший воинственные ритмы Киплинга; Михаил Исаковский — после Есенина один из первых певцов советской деревни в самый ответственный период ее перестройки; Алексей Сурков — воин и гражданин, доказавший, что музы не молчат, когда говорят пушки; Александр Прокофьев — самозабвенный певец России, пропевший ей гимны в трудные для нее времена; Василий Казин, утвердивший в нашей поэзии тему труда как одну из главных; Степан Щипачев, философская лирика которого так много сделала для воспитания чувств советского человека. В Киеве работает Николай Ушаков — подлинный мастер, полномочный посол нашей поэзии на Украине.

Заслуга нашей старой гвардии также и в том, что она сформировала наше узловое поколение, называемое сегодня средним, имеющее немало заслуг перед народом и поэзией. Оно может быть представлено С. Наровчатовым и М. Лукониным, Н. Грибачевым и А. Решетовым, Д. Кугультиновым и К. Кулиевым, С. Смирновым и М. Дудиным, М. Каримом и А. Кешоковым, С. Орловым и А. Межировым, Н. Доризо и Б. Слуцким. О других я еще буду говорить.

Я назвал это поколение узловым из-за той исторической роли, которая выпала на его долю. Рожденное Отечественной войной, ее тяготами, победой и взлетом народного самосознания, оно является связующим звеном двух поколений — старшего, идущего от революции, и младшего, пришедшего уже после Отечественной. Не случайно в идеологических атаках на нашу поэзию буржуазная пропаганда главный свой удар всегда направляла на дискредитацию старых поэтов в глазах молодых, пытаясь разрушить и ослабить их связи, даже доказать, что они вредны для молодых талантов. Вы знаете, как это делалось. Сознательно замалчивались или принижались поэты среднего поколения как ортодоксы и консерваторы, и поднимался невероятный шум вокруг тех молодых, которые шли на крючок сомнительных комплиментов и на соблазн мировой известности. Им говорили: «Вы чистые и чуткие, не заражены предрассудками классовой борьбы. Миллионеры тоже плачут». Надо признать, что машина буржуазной пропаганды работала так настойчиво и целеустремленно, что ей кое-что удалось. На причинах, почему ей это удалось, я подробней остановлюсь несколько позднее. Ей не удалось главное: поссорить поколения наших поэтов, то есть не удалось оторвать молодую поэзию от революционных и патриотических традиций.

Время требует, чтобы центр тяжести нашей поэзии перемещался в сторону молодых. Именно в понимании этого процесса поэты среднего поколения не были обескуражены замалчиванием. Они активно боролись за свою смену. В нашей молодой поэзии стало меньше пустого шума, видимости успеха и претенциозной скандальности. Если это и случается, оно уже носит характер не течения, а скорее эксцентричности, когда поэт только теряет.

Так в общих чертах мне представляется наше поэтическое движение, которое надлежит рассмотреть более пристально. Основные черты развития поэзии остались те же. Прежде всего это интерес к личности, к внутреннему миру человека. Углубление в психологию человека обусловлено многими причинами: процессом демократизации нашей общественной жизни, обострением мировых противоречий, все более ощутимых человеком, дальнейшим проникновением в космос, который, по законам отражения, усиливает взгляд человека на себя. Наконец, все это поднимает наш гуманизм на более высокую ступень. Его новые особенности я отмечу в разговоре о национальной поэзии, а сейчас остановлюсь на том, как наши враги пытаются сбить нас с толку абстрактным толкованием гуманизма. Они нам говорят: «Поэты всегда были гуманистами, всегда стояли в оппозиции к государству, а вы своему служите». На это мы отвечаем: «Да, мы служим нашему Советскому государству. Все, за что боролись великие гуманисты прошлого, стало нашей государственной политикой. В этом — смысл Октябрьской революции, в этом смысл жизни и титанической работы Ленина. Именно в силу этого мы, поэты, стали в своей стране государственными людьми».

Враги не могут с нами спорить стихами. У них, как я уже говорил, нет поэзии, а вот теорий на ее счет у них много. Они все учат нас, как, о ком и о чем писать. «О рабочем классе не пишите,— говорят нам их теоретики,— он стал реакционным». Но мы-то знаем, когда и почему они заговорили о реакционности рабочего класса. Это началось после того, как рабочие Венгрии, Польши, Чехословакии пресекли в своих странах происки империалистов, как не однажды это делали русские рабочие, достойные прекрасных стихов и поэм. И наши поэты их пишут. Лучшая поэма Бориса Ручьева «Любава», отмеченная республиканской премией Максима Горького, посвящена героям трудовой Магнитки. В благодарность за это горожане присвоили Борису Ручьеву звание Почетного гражданина Магнитогорска — честь, которой может гордиться поэт.

Тема труда не придумана теоретиками социалистического реализма. Она идет по земле уже несколько тысячелетий, начиная с Гомера, Гесиода, Горация и древних русских былин. Тем поэтам и критикам, которые гнушаются рабочей темой, надо напомнить главу из «Илиады», где описано, как Гефест отковал Ахиллесу щит. По нынешним понятиям, олимпийский бог был в этом деле просто рабочим средней квалификации. Наши рабочие герои — люди, но они делают во сто крат больше, чем бог-кузнец. Они куют щит для всей нашей Родины.

Так тему труда понимают многие наши поэты. Естественно, видное место в разработке этой темы принадлежит поэтам Урала — Людмиле Татьяничевой, например, доказавшей своими талантливыми стихами, что для нас рабочая тема не узкая, а широкая — до проблемы счастья на земле. Оттуда же пришел Михаил Львов. Из горячего цеха завода в горячий цех поэзии с добротными стихами о товарищах явился молодой поэт Валентин Сорокин. На мой взгляд, наступило время нагружать ответственностью таких, как он.

Буржуазные теоретики уверяют, что интересы отцов и детей несовместимы. У них тенденция — разъединять, у нас сама жизнь объединяет. У нас повидавший виды мастер слова Ярослав Смеляков за «Комсомольскую поэму» и Владимир Фирсов за поэму «Республика бессмертия» получили премии одного имени — имени Ленинского комсомола. Если вы внимательно прочтете книгу «День России» Я. Смелякова, удостоенную Государственной премии СССР, то увидите, что вся книга посвящена историческим связям — с классической поэзией, с рязанскими Маратами времен революции, с командармами давних лет, с героями пятилеток, с революционерами угнетенных стран, с бессмертием русского языка.

Ты, пахнущий прелой овчиной
и дедовским острым кваском,
писался и черной лучиной
и белым лебяжьим пером.
Ты — выше цены и расценки —
в году сорок первом потом
писался в немецком застенке
на слабой известке гвоздем.
Владыки, и те исчезали
мгновенно и наверняка,
когда невзначай посягали
на русскую суть языка.
Буржуазные советоведы уверяют, что национальные интересы разных народов различны. Народам нечего делить. Каждый народ в поте лица добывает хлеб свой. Ссорятся и ссорят народы лишь те, кто делит барыши. У нас нет барышников. Вот почему на груди русского поэта Леонида Мартынова, балкарца Кайсына Кулиева, калмыка Давида Кугультинова, кабардинца Алима Кешокова — один и тот же золотой профиль А. М. Горького. Правда, Алим Кешоков получил премию за прозу, но в этом ему помогла поэзия. Наша поэзия по природе своей новаторская, потому что создает образ нового, коммунистического человека, которого история еще не знала. Образ нашего человека, а значит, и вообще художественный образ стал многомернее. Он складывается из чувства истории как чувства будущего, из чувства космического, для всех нас еще нового, из чувства природы и красоты. И во всем этом — чувство судьбы человеческой. Мера новаторства — мера выражения всего этого. Когда мне говорят, что Леонид Мартынов сложен, я отвечаю вопросом: а почему он должен быть простым? Разве полет на Луну так уж прост? Он осваивает сложные стороны человеческой жизни и деятельности, делает их достоянием широкого круга людей, готовит их к тому, чтобы потом все тайны природы были для них проще. Для примера процитирую отрывок из стихотворения «У телевизора»:

Раздвинув телевизорную клетку,
Вдруг шар земной вплыл в комнату.
У окон
Он заметался. Всплыл под потолок он
И вплыл в экран обратно.
И прекрасно!
Все в комнате кроваво было красно,
И на окне цветы чуть не зачахли,
И все предметы быта бездной пахли.
Вдруг уловить запах бездны в предметах быта не каждому дано. Хорошо, что у нас есть такой поэт, как Мартынов, работающий на одном из трудных и сложных участков нашего поэтического фронта.

Нам особую радость доставляют успехи тех, кто как поэт и личность сформировался в последние годы. Хотя мы уже давно говорим, что у нас нет поэтических провинций, но практически лишь теперь в наших близких и далеких городах выросли поэты, наступающие на пятки столичным. В северной Вологде возмужал и окреп Сергей Викулов, посвятивший свое талантливое перо колхозной деревне. После ухода от нас такого крупного мастера, каким был Николай Иванович Рыленков, знавший и любивший деревню, Сергей Викулов — один из видных поэтов этого направления. Им написано много отличных стихов и несколько поэм, отражающих разные периоды жизни села. У Викулова конкретный человек всегда конкретен в мыслях и чувствах. И когда, как в поэме «Против неба на земле», он размышляет об этой родной ему земле, ere мысли приобретают значительность:

…земля извечно к людям с добротою
и с радостью… И ежели на ней
есть страх и ужас,
горе есть и зло —
она к тому нисколько не причастна.
Ей, созданной для радостей и счастья,
пока что в этом просто не везло.
В той же Вологде работает талантливая поэтесса Ольга Фокина. На ее поэзии есть печать особой нравственной чистоты. Ее слух чуток к народному языку. Она пользуется им естественно, без всяких демонстраций, зная меру, ибо всякое подлинное художество есть поиск меры. По краскам и сочности языка с ней перекликается волжский поэт Николай Благов. Когда началась война, будущий поэт был подростком. В одном из стихотворений он говорит о том, что в заботах никто не заметил, когда они, подростки, развернулись в плечах. В его поэтической судьбе повторилось то же самое. Ему удаются стихи как на современные темы — о земле и хлебе, так и на исторические. Сколько в нашей поэзии было «Плачей Ярославны», но Н. Благов сумел сказать по-своему хорошо:

Весть ночная в подоконник спящий
Постучится где-то далеко —
У России,
Матери кормящей,
От грудей отхлынет молоко…
За последние годы большой качественный и количественный рывок сделал новосибирский поэт Леонид Решетников. У него появились те заглавные стихи, которые как бы венчают тематические ансамбли военных и гражданских стихов. Критика справедливо отмечала, что стихотворение «Разговор с моим сыном» стоит в одном ряду с известным стихотворением Э. Багрицкого о поколениях. Оно написано в духе воина-победителя, знающего себе цену:

Потому что покуда
Вы — для пуль только медь.
Мы же — гильзы,
Откуда
Вам лететь
И лететь!
В Томске работает Василий Казанцев — поэт тонких чувств и точных интонаций; в Воронеже — Владимир Гордейчев, выступивший с новой интересной книгой «Узлы»; в Иванове — Владимир Жуков, давно известный широкому читателю; в Волгограде — чуткий лирик Федор Сухов и лирик-публицист Артур Корнеев; в Ленинграде — Олег Шестинский и Вячеслав Кузнецов; в Ростове — Борис Куликов.

Рождение поэтического имени во многом зависит от издательской политики. Мы слишком увлекаемся «дождями брошюр», которые на нашем огромном книжном рынке не оставляют заметного следа. Когда все лучшие стихи поэта сходятся в одной книге, мы замечаем: перед нами — настоящий поэт. Так случилось с Евгением Савиновым из Ярославля, издавшим свой первый однотомник.

Называя эти имена, не хочу сказать, что Москва обеднела талантами. В ряду давно известных утверждаются новые имена. Все эти годы хорошо работал Дмитрий Ковалев — поэт страстный и чуткий к правде. Серьезным философским складом заметно выделяются стихи Владимира Туркина. В поэтическом котле Москвы варится много поэтических талантов. Они — все на виду. Так, за последние годы очень выдвинулись Владимир Соколов, прошедший трудную школу ученичества у Александра Блока, и Владимир Цыбин, много взявший у Павла Васильева. Из года в год крепнут стихи Андрея Дементьева. Рождение таланта нельзя регламентировать. Больших успехов мы вправе ждать от таких еще молодых поэтов, как А. Передреев, А. Говоров, С. Поликарпов, С. Куняев, В. Кузнецов, Ю. Панкратов. Возможно, уже в скором времени мы назовем и другие новые имена. Для хороших стихов все возрасты хороши. Например, стихи Семена Кирсанова и Николая Брауна с каждым годом становятся моложе и талантливей.

Несколько слов о поэмах. В поэзии они примерно то же, что в прозе — повести и романы. Поэма дает жизнь в развитии, во взаимосвязях событий, в столкновении характеров. Поэма закономерней. Она требует фиксации мгновений, но подчиненных общему движению и большим категориям замысла, для разрушения которого достаточно одного ложного хода. Характерная черта: поэмы последнего десятилетия по преимуществу лирические. Как будто все говорит за то, что высказал еще Лермонтов: «Умчался век эпических поэм, и повести в стихах пришли в упадок…» Действительно, такой эпический поэт, как А. Твардовский, пишет лирическую поэму «За далью — даль», крупная поэма М. Луконина «Признание в любви» тяготеет к лирике. «Суд памяти» Е. Исаева — вещь эпическая, но она написана на материале, который потребовал только эпической разработки.

За последние годы появились поэмы А. Софронова, Е. Евтушенко, Р. Рождественского, К. Лесовского, А. Рогачева,— и опять разительный перевес в сторону лирического жанра. Ответ надо искать в тех общественных сдвигах, повысивших самосознание личности, в сознании важности своей роли, своих мыслей и чувств, обостренных временем. В этом легко убедиться на «Поэме прощания» А. Софронова, где трагическая любовь стоит в центре мира со всеми его сложностями и противостояниями. В этой поэме А. Софронов достиг высоких поэтических взлетов.

Идея самосознания личности еще определенней выражена в поэме С. Смирнова, в самом ее названии — «Свидетельствую сам». В нее легло все, что было пережито поэтом лично, но за личным встает то, что было пережито страной. Характер — вот ее сюжет. Поэт не обходит сложных вопросов войны и мира. Как вы знаете, за стихи последних лет С. Смирнов вполне заслуженно получил премию имени М. Горького. В своих стихах поэт не боится вспомнить некоторые исторические имена, игравшие большую роль в жизни страны. Замалчивание этих имен — антиисторично, оно нарушало наши идеологические коммуникации. От истории, какой бы она ни была, отмахнуться нельзя. И вообще в связи с этим надо честно признать, что немалая часть интеллигенции, причастной к воспитанию молодежи, в свое время растерялась. Она слишком занялась своими болями, а пока она занималась ими, подросшее поколение частично осталось без направления. Именно в это время буржуазной пропаганде кое-что удалось.

Теперь о «Братской ГЭС» Е. Евтушенко. В ней немало частных поэтических удач, таких, как начало «Пролога». Но замысел противопоставления надуманного цинизма египетской пирамиды оптимизму Братской ГЭС произволен и несостоятелен. Братская ГЭС, только что народившаяся, в экскаваторном ковше показывает пирамиде историю России со времен Стеньки Разина, а консервативная пирамида, простоявшая тысячелетия, даже не заметила, что из ее страны ушли англичане. Не случайно в конце поэмы эта сюжетная линия пропадает. Слабость данной вещи не только в этом. Поэт имеет право приспосабливать материал к своим интересам, но для этого надо, чтобы эти интересы были большими, а не суетными. Примером такой суетности, ослабляющей стихи талантливого поэта, может служить его стихотворение «На красном снегу уссурийском». Описав трагическую смерть нашего солдата, рухнувшего на снег, поэт начинает перечислять то, чего хотели бы маоисты: изъять Пушкина и Шевченко, заставить наших девушек таскать гранит для памятников кормчему и многое другое. Это принимаешь. Но когда появляются имена нынешних поэтов, например Кулиева, Смелякова, книги которых могут затоптать копыта, или Булата Окуджавы, на гитаре которого могут порвать струны, это уже отдает бестактностью. Евтушенко ставит известных ноэтов в неловкое положение.

В связи с этим хочу сказать о поэзии, посвященной нашей армии. Для нас и сегодня тема Отечественной войны — боевая, мобилизующая тема. Она — вековая. Наши потомки будут думать и писать на эту героическую тему. Сегодня поэты по-новому, более углубленно осмысливают ее значение для судеб мира. К печали народов, победа над немецким фашизмом не стала конечной победой над мировым злом. В мире сохранились и действуют силы, которые породили фашизм, поэтому тема армии, тема воспитания советского воина — наша первейшая обязанность. Своими стихами мы воспитываем в нем любовь ко всему близкому и дорогому, что он должен защищать, но мы помним, что высшее проявление этой любви — солдатский подвиг. О самом же подвиге и готовности к подвигу мы пишем, но пишем еще недостаточно. Из писателей, постоянно работающих на эту тему, можно назвать из старших — Н. Флерова, И. Лашкова, Ю. Мельникова, из молодых — Ф. Чуева. Жаль, что некоторые известные поэты, такие, как Е. Винокуров, вошедшие в поэзию стихами об армии, в последние годы от этой темы отошли. Винокуров работает активно. Его стихи, особенно в книге «Характер», философичны, но армейская тема не принизила бы его философских размышлений. Более активно могли бы работать и многие другие поэты, особенно такие оперативные, как М. Максимов, В. Урин, часто выступающие в газетах, А. Смольников, понимающий толк в этом деле.

Теперь от суровых дел — к более нежным.

Оперируя статистическими данными о роли женщин в нашем обществе, социологи пророчат нам близкий матриархат. Эта тенденция проявляется и в поэзии. За последние годы хор женских голосов резко увеличился. К тем именам, которые у нас есть, прибывают все новые и новые. А у нас есть Вера Инбер — поэтесса высокой классической школы, Ольга Берггольц — широко известная отличными стихами и поэмами, Маргарита Алигер — автор поэмы «Зоя», Елизавета Стюарт и Мария Комиссарова, много сделавшие в поэзии. Активно работают Юлия Друнина, Римма Казакова, Маргарита Агашина, Белла Ахмадулина, Новелла Матвеева, Ирина Снегова, Елена Николаевская, Лариса Васильева, Ирина Волобуева. Одним словом, всех назвать очень трудно, тем более что ряды поэтесс растут быстро.

В 1968 году Пермское книжное издательство выпустило сборник «Княженика» с общим эпиграфом: «Десять молодых голосов. Возраст — от девятнадцати до тридцати». Все авторы — женщины. К женскому дню в журнале «Звезда» появилась рецензия Е. Вечтомовой: «Сборник — начало, заявка, проба опоры (как пробуют первый лед — выдержит ли?), а опора надежная — Урал…» Опора-то надежная, а многие стихи настолько легковесны, что можно было бы обойтись без пробы. Теперь о песне.

О значении песни говорить не надо. Она сама сказала о себе: «Нам песня строить и жить помогает…» До сих пор мы поем песни революции, предвоенной и военной поры. Только одно имя М. Исаковского — это целый этап в жизни нашего народа. Мы помним и поем песни В. Лебедева-Кумача, А. Суркова, А. Софронова, А. Чуркина. На особом месте стоят песенные откровения А. Фатьянова, оцененные сердцами, но еще не получившие достойной оценки в нашей критике, а еще огорчительней — в органах пропаганды литературы. И не только А. Фатьянова.

Не могу не разделить чувство поэта Н. Агеева, написавшего однажды:

Не слышно песен Исаковского —
Без них душа как сирота!
Когда-то пели —
Дух захлестывало,
Бралась любая высота.
Успех этих поэтов был и есть в том, что они не разрывали связей с праматерью всех лучших песен — с народной несней. К сожалению, сегодня песенное хозяйство находится в состоянии, вызывающем тревогу. Два года назад наш секретариат провел совместное совещание с секретариатом композиторов Российской Федерации, посвященное современной песне. Для разговора был привлечен широкий актив двух сторон. Композиторы и музыковеды были обеспокоены не меньше нас, поэтов. Народная песня — это фундамент музыкальной культуры народа. Она лежит в основе всех других жанров. Достаточно вспомнить, как в одной из симфоний Чайковского начинает звучать мотив: «Во поле березонька стояла…» Справедливо мнение, что народная песня, за редким исключением, перестает быть питательной средой для современной песни, а значит, становится худосочнее и беспочвенней. Вина за такое состояние в равной степени лежит и на поэтах, и на композиторах. Потеряв национальную и социальную окраску, то есть потеряв признаки советской песни, она перестает быть интересной. Таких растерявшихся песен сегодня слишком много, они, как расхристанные битники, слишком похожи друг на друга.

Бесцветность унизительна. Надо помнить о «Катюше», которая победоносно обошла мир. Не надо забывать, что гимн, объединивший демократическую молодежь мира, родился и впервые прозвучал на русском языке. А ведь его написал поэт Лев Ошанин, работающий не в плане поэтических абстракций, а верный мелодике русского песенного стиха. Эта верность приносила и приносит успех многцм песням не только Льва Ошанина. Международный успех «Подмосковных вечеров» Михаила Матусовского тоже обязан этой верности.

У нас очень мало новых массовых песен, особенно военно-боёвых. А многие из тех, что есть, бесстрастны. Они какие-то дежурные, не приживаются.

Сегодня в большом ходу мотивы лирические. Здесь у нас определенный успех и в мелодическом, и в тематическом разнообразии: песни Н. Доризо не спутаешь с песнями В. Бокова или, скажем, Е. Долматовского, а песни С. Острового — с другими. Особый сибирский колорит в работах В. Пухначева. Из более молодых успешно работают В. Харитонов и Ю. Полухин. Одним словом, песни лирические у нас есть. Слушая их, жить бы да радоваться. Но вот беда: песни лирические все чаще подменяются ипохондрическими. Песни кабаре получили у нас всесоюзную эстраду — радио и телевидение.

Когда я слышу их, мне часто вспоминается ресторанная сценка. За столиком сидят молодой человек, явно из жуликов, и не очень требовательная девушка. Он несколько раз заказывал ей яблоки, несколько раз бегал к оркестру с рублями в кулаке, заказывал сногсшибательную музыку и душещипательные песенки. Тогда, разнеженная, она сказала: «Гриша, не приучай меня к роскошной жизни!» По многим теле- и радиопередачам так и чувствуешь, как тебя приучают к роскошной жизни. Получилась парадоксальная ситуация: в поэзии шло углубление, в песнях — оглупление. Например, в передачах «Московская суббота» прошла песенка с припевом:

Как Робинзон,
Как Робинзон,
Хочу в леса, в поля.
Как Робинзон,
Как Робинзон,
Хочу начать с ноля.
Хочется спросить: а куда вы, товарищ Робинзон, двинетесь после ноля? Конечно, эту песенку можно выдать за одну из множества туристических, но и в качестве таковой она не так безобидна.

После таких робинзонов, побывавших в лесах и полях, старый колхозник сказал с обидой и гневом: «Где скот, там и потрава!». А вот другой образчик пошлости:

Все обещания твои
Я собираю, как букеты.
Ты сладких слов не говори,
Они похожи на конфеты!
Если бы бессмысленные слова предлагались поэтом один на один со слушателем, то можно было бы не беспокоиться: понравилось, пусть себе поет. Но ведь у нашей пропаганды миллионный размах. В ожидании лучшего приходится выслушивать песенку, состоящую из одних повторов имени Колумба или такое:

Просто все, что мы доверяем мечтам,
Означает тару-рам!
Тут уж звучит призыв пойти ниже ноля: не просто тара-рам, а тару-рам. Между прочим, имена создателей подобных новаций редко запоминаются, но автора этих строк, И. Шаферана, я запомнил по радиопередаче, посвященной ему. В ней он был представлен по меньшей мере на уровне классика советской песни.

Думаю, что сдвиг в сторону пошлости произошел не без постороннего влияния. А всякая подражательность не минует пошлости.

За последнее время в песенной пропаганде кое-что изменилось. Стали изредка передавать народные песни, одинокой гармонью прозвучит песня Исаковского, но сипловатый речитативчик с припляской и прищелкиванием пальчиков по-прежнему еще в большом почете.

Конечно, нельзя все песенные беды сваливать на радио и телевидение. Нам, поэтам, особенно тем, кто работает в этом жанре, следует признать и свою вину. Надо больше доверять себе, своему порыву. Едва ли автор «Марсельезы» знал, что его песня станет исторической, а она написана Руже де Лилем в одну из горячих ночей Французской революции. То же самое можно сказать и об авторе «Интернационала». Они не ждали социального заказа. Многие современные песни существовали сначала как стихи, например «Я люблю тебя, жизнь» Константина Ваншенкина, «Что было, то было» Маргариты Агашиной. Но при этом необходимо, чтобы в поэтических строчках жила мелодия и была смысловая прозрачность, а такие качества мы найдем сегодня у многих поэтов.

Поэтам-песенникам не надо бояться пророчеств. До войны мы пели: «Чужой земли мы не хотим ни пяди, но и своей — вершка не отдадим». Неудачи первых лет войны не могут перечеркнуть этих слов. Они оказались пророческими, потому что в них жила народная вера в незыблемость наших советских границ. Такие боевые песни нам нужны и сегодня.

И еще: мы почти не переводим песен с языков национальных республик, чем обедняем свой песенный фонд. Во всяком случае, состояние национальной поэзии, к которой я перехожу, гарантирует нам добротность.

Немного статистики. По данным Комитета по печати, издательствами Российской Федерации ежегодно издается около 500 поэтических книг, из них примерно 200 — в автономных республиках, на их родных языках. Если к последним прибавить десятки книг национальных поэтов, выходящих на русском, то наша многоязычная поэзия предстанет внушительной. Мы можем судить о ней по именам, известным не только в нашей стране, но и за ее пределами. Поэзия как синтез духовной жиани народа не может родиться на пустом месте.

Рождение настоящего поэта предполагает наличие поэтической культуры во всех ее формах, как письменной, так и устной. Но все это должно пасть на душу, заново прорасти и развиться, как это случилось в судьбе Расула Гамзатова, Мустая Карима, Алима Кешокова, достигших высокого мастерства и оригинальности. В этот первый ряд по праву встали Давид Кугультинов и Кайсын Кулиев.

Они поставлены мной рядом не по закону контрастов, а скорее в силу общности главных тенденций не только в их поэтической поступи, но и в работе многих других. Верные национальным традициям и опыту своих народов, в стихах они достигают такого уровня художественных обобщений, которые делают эти стихи близкими не только русскому читателю, но и любому другому. В этом — один из главных признаков подлинной народности. Опыт второй мировой войны научил национальных поэтов мыслить большими категориями. Мир так взаимосвязан, что судьба любого малого народа, как никогда, зависит сегодня от судеб других больших и малых народов. Отсюда и кулиевское сознание:

Когда я говорю с горами,
Я с целым миром говорю.
Отсюда и естественное тяготение к решению морально-нравственных, социальных проблем, одинаково волнующих наши народы. Отсюда и печать философичности на лучших стихах этих двух поэтов.

Давид Кугультинов свой успех закрепил книгой «Я твой ровесник», которая была отмечена республиканской премией. В этой книге почетное место занимает философская поэма «Сар-Герел». В поэме поставлены глубокие нравственные проблемы: земная любовь двух юных сердец, их счастье и счастье народное, чувство жертвенности во имя спасения народа и народное достоинство:

Верьте мне, народом нам не быть,
Если мы не сделаем попытки
И любовь, и правдузащитить!
К чести калмыцкого поэта, его новая книга «Дальние сигналы» выдерживает сравнение с книгой «Я твой ровесник», особенно поэма «Повелитель Время», полная аромата калмыцкой народной поэзии. В ней — и острота современности, и философичность, игра ума и многоцветье чувств.

При чтении Кугультинова встречаешь такие места, когда вспоминается Гёте. В этом — добрый знак. Наше время — время философских обобщений. Наш полувековой социальный и поэтический стаж дает возможность показывать жизнь в больших исторических сечениях. При такой трудной задаче не грешно и прямо обратиться к опыту русской и западной классики. Молодой татарский поэт Ильдар Юзеев поступил оправданно дерзко, когда в свою драматическую поэму о последней ночи Мусы Джалиля ввел образ Мефистофеля.

О героической жизни и смерти Мусы Джалиля его земляками-поэтами написано немало отличных строк. Среди них мы найдем стихи и такого зрелого и опытного поэта, как Сибгат Хаким. Тем радостнее отметить работу Ильдара Юзеева.

Теперь разрешите снова вернуться на Северный Кавказ.

Балкарский поэт Кайсын Кулиев звучит на русском языке уже давно. Он один из первых поэтов Российской Федерации, получивший премию имени М. Горького. На примере его стихов мне хочется подробней рассмотреть новый этап нашего гуманизма, который ярко проявился как в русской, так и в национальной поэзии. В этом смысле очень характерно стихотворение «Никогда не буду охотником». В нем поэт вспоминает предка, который, охотясь на тура, «пьянел и ликовал, белый снег окрасив кровью красной»:

Я ни разу в жизни не стрелял
В ланей с удивленными глазами,
В чьих зрачках застыли глыбы скал,
И ручьи, и снег под облаками.
Это пишет сын народа-охотника, сын народа, у которого еще на этом веку существовал закон кровной мести. Невольно вспоминается неоконченная поэма Пушкина о Тазите. Отданный на воспитание человеку мужественному, с тем чтобы из него вышел настоящий воин, Тазит возвращается в аул после убийства его брата. Отец видит в нем исполнителя кровной мести. Но Тазит ведет себя странно: бродит среди скал, любуется красотой горных рек и водопадов. Увидев караван купцов без охраны, он, к огорчению отца, не разграбил его; увидев раба, убежавшего из их дома, он не приволок его на аркане. И вот между отцом и сыном новый разговор:

Отец
Кого ты видел?
Сын
Супостата.
Отец
Кого? кого?
Сын. Убийцу брата.
Отец
Убийцу сына моего!..
Приди!.. где голова его?
Тазит!.. Мне череп этот нужен.
Дай нагляжусь!
Сын
Убийца был
Один, изранен, безоружен…
Гуманизм Тазита родился не в родном ауле, а во внешних связях — во встречах с людьми других аулов, а может, и соседних горских народов. У Кулиева он не занят на стороне, как у Тазита, а порожден жизнью его народа.

В своих взглядах на природу человек, относившийся к ней потребительски и часто даже враждебно, сегодня подвинулся далеко. Природа-мать, кормилица и союзница человека, как я уже говорил, тоже переживает критический момент. Вот почему тема природы в современных стихах начинает звучать как большая социальная тема. В подтверждение этого можно сослаться на стихи поэтов из самых разных республик: на ингуша Джамалдина Яндиева, на чуваша Педера Хузангая, на алтайца Бориса Укачина.

У молодого кабардинца Зубера Тхагазитова, например, есть оригинальные стихи о том, как быстрая река научила петь и ходить первобытного человека:

А река бежала вперед и вперед —
каждая струйка, как струнка,
дрожит! —
И человек решил, что река поет
только потому, что бежит.
И встал человек,
и пошел человек…
Высокие мотивы гуманного отношения к природе встретим мы у национальных поэтов Сибири, представляющих, можно сказать, профессиональных охотников. В этом смысле показательна новая книга стихов Ювана Шесталова «Песня последнего лебедя», поэтическим ядром которой являются пять дум медвежьей головы, поставленной на стол в традиционный праздник охотников.

Теперь несколько слов о женских голосах. По-моему, национальной поэзии матриархат пока что не грозит, во всяком случае поэзии Северного Кавказа. Но и здесь начинает все заметней проявляться женское самосознание. До сих пор мы знали чеченку Раису Ахматову, поэтессу большого лирического обаяния, раздумчивую, немного грустную. Сейчас мы можем сказать: женского полку прибыло, и назвать целый ряд поэтесс, не случайно поднявшихся на всероссийскую трибуну. Прежде всего это аварка Фазу Алиева, первая из женщин, получившая звание народного поэта Дагестана. В этом, казалось бы, частном факте я вижу стратегическую победу нашей ленинской национальной политики. Фазу Алиева — поэтесса не малых возможностей. Она одинаково успешно работает и в жанре маленького лирического стихотворения, и в жанре развернутой эпической поэмы. Ее поэма «Восемнадцатая весна», посвященная Герою Советского Союза Ахмеду Абдулмажидову,— заметное явление не только в дагестанской поэзии. Уже с первых строк она внушает предчувствие большой судьбы и утраты:

Дерево убили! Дерево убили!
Но корни у дерева есть.
Будут ли ветки — а ветки были,—
Будут ли листья — а листья были,—
Снова качаться здесь?
По соседству с Фазу Алиевой в Кабардино-Балкарии успешно творят Фоусат Балкарова и Танзиля Зумакулова. У них на русском языке вышло не много книг, но они уже замечены. А мы знаем, что горские женщины трудолюбивы.

О критике.

Поэты были недовольны критикой во все времена, но в то же время сознавали, что без глубокой объективной критики, без ее объективного анализа поэзия развиваться не может. Она должна вовремя замечать тенденции, может быть еще слабые, но перспективные, предупреждать те, которые ждет близкий провал. Для этого ей нужно знать не только законы творчества, но и законы общественного развития. Эстетической дегустации стиха для его оценки еще недостаточно.

Довольны ли мы нашей критикой? Как и в прошлые времена, мы ею недовольны, но тем больше ценим тех, кто активно работает в области поэзии: покойного Александра Макарова за его книгу «Идущим вослед», очень нужную, особенно молодым; Валерия Друзина за его «Очерки советской поэзии»; Виктора Перцова, издавшего книгу «Поэты и прозаики великих лет»; Иосифа Гринберга — критика более верного поэзии, чем другие; Михаила Лобанова — критика страстного и принципиального; Виктора Панкова — всегда обстоятельного в суждениях; Александра Михайлова — активного, но не безгрешного в поисках теорий, интеллектуальной поэзии например; Дмитрия Старикова, автора многих полемических статей о поэзии, иногда торопливых, но всегда интересных; критика Валерия Дементьева. Заметно выделяется труд Ю. Прокушева о Есенине. Ему удалось показать есенинскую судьбу вровень с его стихами и поэмами, освободить ее от ложных наслоений и групповых пристрастий. Если бы я назвал еще десять активных критиков, то для нашего огромного поэтического потока этого все равно мало. Не случайно недостаток критических сил стараются восполнить сами поэты.

За последние годы вышли книги раздумий о своем труде и труде товарищей Михаила Исаковского, Павла Антокольского, Сергея Наровчатова, Михаила Луконина, Льва Озерова, две книги Владислава Шошина о творчестве Н. Тихонова и А. Прокофьева и многие другие. Тем не менее недостатки критики нами ощущаются. Прежде всего очень мало крупных исследований, отражающих общий процесс, а все больше коротких статеек и рецензий, представляющих поэта изолированно, иногда крупным планом, а иногда и в перевернутый бинокль. А мы знаем, что ручей можно сфотографировать так, что он покажется Ниагарским водопадом. По движению одной планеты нельзя объяснить, почему происходят лунные и солнечные затмения.

В нашей критике слаба теоретическая мысль. У нас почти нет работ по теории поэзии. Благо, что вышел «Поэтический словарь» А. Квятковского, обстоятельный и добротный. Зато давно не переиздавалась нужная книга поэта А. Коваленкова по стихосложению. Наши успехи более заметны в литературоведении. Достаточно сослаться на такое исследование, как «Поэт и его подвиг» Бориса Соловьева, по достоинству отмеченное Государственной премией РСФСР. Это огромный труд о сложном творческом пути Александра Блока — от стихов «О Прекрасной Даме» до «Двенадцати» и «Возмездия».

Слабость теории сказывается на критической практике, на общем поэтическом воспитании и даже школьном. Вот пример. У нас привыкли ставить в один ряд и символизм, и акмеизм, и футуризм, и прочие измы. Такая уравниловка никому ничего не говорит. Нет, они пришли и ушли не как равные. В основе символизма была заложена христианская философия, сдобренная многими мистическими специями. Распад символизма обусловлен распадом христианской философии, а появление акмеизма и футуризма было лишь попыткой найти выход из этого распада. В этом свете приятие революции Блоком и Брюсовым, двумя столпами символизма, приобретает более глубокий смысл.

Приведу второй пример. В пятом томе Литературной энциклопедии, как и полагается, появилась статья «Поэтика». Читаем:

«Тропы, используемые в художественном произведении, относятся к уровню, лежащему над языком в узком смысле слова и отражающему ту образную систему или «модель мира», которую строит автор».

Туманно, но разобраться можно. Эта странная теория дает поэту с его «моделью мира» неограниченные права, вплоть до лозунга Шершеневича: «Слово вверх ногами — вот естественное положение слова!» Поэтический образ, метафора, гипербола, ничто другое не может быть над языком. Это противоестественно. Язык — душа и плоть образа. Хоть в узком смысле, хоть в широком.

Не думайте, что приведенная цитата — плод недомыслия и неосведомленности. Статья запутывает вопрос со знанием дела. Возьмем ту же «модель мира», которую строит поэт. Объективная модель мира устраняется лишь для того, чтобы поэтика оказалась вне времени. Вернее: образ — над языком, поэтика — над временем. Для автора статьи нет разницы между поэтикой библейских авторов и поэтикой современных, между революционной поэтикой В. Маяковского, который лишь упомянут, и поэтикой Мандельштама, на неизвестные письма которого автор ссылается, хотя значение этих двух поэтов несоизмеримо.

У теоретиков из Литературной энциклопедии находятся доверчивые последователи. Поскольку образ — над языком, то со словом можно уже не церемониться. Пермская поэтесса Б. Зиф пишет:

Любое слово поделив на части,
Найду конец, основу и удел.
Могу на слово сесть и покачаться,
Чтобы веселый ветер прилетел.
Человек начал свое земное существование с двух великих завоеваний: с завоевания огня и слова, с завоевания двух энергий, которые и по сей день главные в жизни человека. Отнимите сегодня у человека одну из этих энергий, со словом — духовную, и человек погибнет. Но если энергия огня развилась сегодня до ядерной, то духовная энергия слова заметно утрачивается.

Мы обогащаемся социально-общественными, техническими, медицинскими, научными словами, но обратите внимание на то, что за полвека не родилось ни одного слова, которое выражало бы какое-то наше новое душевное, морально-нравственное состояние. Здесь всякая утрата невосполнима и катастрофична. Слова, даже отжившие, как архитектурные памятники старины, надо брать под охрану государства. В отличие от материальных памятников, забытое сегодня слово может ожить и пригодиться нашим потомкам. Природа языка допускает чудо воскрешения.

Мы относимся к языку как к инструменту, как к средству поэтического выражения, а между тем в нем заложено нечто большее. В каждом слове исторически отложилась духовная энергия народа, подобно тому, как в дереве, в каменном угле отложилась энергия солнца. Задача поэта — извлечение этой духовной энергии.

Долгое время нормой литературного языка был словарь Ушакова, а богатейшие кладовые далевского словаря были под замком. Это сильно обедняло наш поэтический язык. Ныне у многих молодых поэтов появилось хорошее тяготение к расширению своего словаря, к поиску самовитого слова, но бывает, что некоторые поэты теряют меру.

Язык — свобода, но язык — и узда. Через него предки в какой-то мере руководят нами, чтобы мы не зарвались, но быть у них на поводу тоже нельзя.

В связи с языком остановлюсь на увлечении свободным стихом, или, как его называют французы, верлибром. Для русской поэзии это не ново. Свободные, нерифмованные стихи мы встретим у наших классиков, с той лишь разницей, что они, как правило, сохраняли метрическую, интонационную структуру стиха, то есть не разрушали его до состояния прозы в ее банальном понимании. В свое время верлибром увлекался талантливый Владимир Солоухин. Его удачи были там, где вкладывалась большая цементирующая мысль. Прав Сергей Поделков, выступивший в «Литературной России» со статьей о свободных стихах, страдающих анемичностью, расслабленностью и мелкотемьем. Не менее вредна таким стихам и ложная претензия на философию, которую можно найти в стихах способного молодого поэта из Красноярска Романа Солнцева:

В раскрытом окне деревья
Мерцали голыми сучьями.
Я думал: а вдруг это корни?
А то, что мы все считаем
За корни,— так это ветки…
Пишущим свободным стихом хочется напомнить слова Данте из его трактата о языке «Пир»:
«Каждая вещь от природы стремится к самосохранению: и если бы народный язык был сам по себе способен к чему-либо стремиться, он стремился бы к самосохранению, каковое заключалось бы в достижении большей (для себя) устойчивости, а большей устойчивости он мог бы достигнуть, только связав себя размером и рифмами».
Этому поэту можно верить. Его стихи живут почти 700 лет.

Слабость общей теории приводит к открытию ложных теорий и ложных дискуссий. Однажды мы очень долго спорили, потратили много газетной и журнальной площади на проблему «лириков и физиков», а потом оказалось, что никакой проблемы нет. Несколько лет назад появилась теория интеллектуальной поэзии, как будто настоящая поэзия может быть какой-нибудь другой. Беда в том, что некоторые смотрят на литературу по рецептам Литературной энциклопедии — отрешенно, вне времени, думая, что бумага родит бумагу, слово родит слово, тогда как слово в конечном итоге должно родить нечто другое.

Слабость общей теории приводит и к недостаткам практической критики, к ошибочным оценкам некоторых явлений в нашей поэзии. В качестве примера можно привести известную статью А. Дементьева «О традициях и народности». Не вдаваясь в подробности журнальной дискуссии, естественной в нашей литературной жизни, остановлюсь лишь на ее поэтической части. В ней названо более 20 поэтов, якобы страдающих надуманной любовью к земле, к России, к памятникам старины и традициям. За этим он видит опасность национальной изоляции и ограниченности. Уже сам факт этой массовой экзекуции поэтов — предприятие сомнительное по своим целям, тем более что среди критикуемых мы встречаем таких, как Д. Ковалев, В. Гордейчев, В. Боков, В. Сорокин, В. Фирсов, О. Дмитриев, В. Котов, В. Сидоров, упрекать которых в национальной ограниченности нет никаких оснований. Если бы критик сказал: «Вы не так пишете о земле, не так пишете о России, можно писать лучше»,— было бы понятно, но когда он упрекает их за то, что они пишут о земле и России,— это непостижимо. Особенно достается их крестьянскому духу и крестьянской закваске. Его особенно пугает, что у многих поэтов деревня и земля выступают как некое социально-эстетическое начало.

Пугаться тут нечего. Деревня, представляющая природу в ее трудовом состоянии, всегда была и будет нашим первым эстетическим цехом. О социальном значении деревни нечего и говорить. III Всесоюзный съезд колхозников [25-27 ноября 1969 года] сказал сам за себя. Упрекая В. Бокова за то, что в одном стихотворении он представляет себя «аржаным» и «проселочным», критик не заметил в цикле поэта стихов о земле:

Ее уговаривать надо,
Пахать, боронить,
И нежно и ласково: — Лада! —
Земле говорить.
Сегодня деревня на новом этапе своего становления. Наряду с материальными проблемами на первый план выдвигаются проблемы культурного строительства, проблемы морально-нравственные, решение которых требует нашего вмешательства. От нас также многое зависит в деле воспитания чувства любви к земле и крестьянскому труду. Хорошо, что повсеместно стали проводиться конкурсы на лучших доярок, лучших трактористов, но организуются они пока что очень плохо. Лучшие гимнасты, мотогонщики, шахматные гроссмейстеры награждаются золотыми медалями, лавровыми венками, а вот победителей колхозных соревнований все это пока что обходит. Одному такому конкурсу трактористов, проведенному в городе Плавске Тульской области и показанному по телевидению, Игорь Кобзев посвятил стихи, в которых есть строки справедливого укора:

Нету здесь шумных зрителей,
Что-то не ждут с цветами,
Не чествуют победителей
Лавровыми венками.
В статье А. Дементьева проявилось пренебрежение к теме труда. И это не случайно. Этой же теме не повезло и в учебнике советской литературы для 10-х классов, первым из трех авторов которого он является. В нем нет ни строчки, посвященной стихам Василия Казина. Кстати, его стихи были в прежних школьных хрестоматиях, в последних они почему-то исчезли. В учебнике А. Дементьева нет ни Ярослава Смелякова, ни Сергея Васильева, ни других, кто восполнил бы существенные пробелы. Из всех молодых и средних есть лишь три имени, среди которых — А. Вознесенский. Читаем: «Увлечение звукописью, становящееся самоцелью, нагромождение теснящих друг друга образов мешают А. Вознесенскому в полной мере выразить свое время». Возникает законный вопрос: зачем же запутывать и без того запутанного десятиклассника? Когда Вознесенский пишет: «Все прогрессы — реакционны, если рушится человек»,— это достойно настоящего поэта. К сожалению, он может написать и «Балладу—яблоню» — вещь сомнительных достоинств.

В принципиальном разговоре нуждается и тема России. Если встать на позицию А. Дементьева, то наравне с русскими поэтами, отруганными им, в пристрастной любви к ней можно упрекать и многих известных национальных поэтов, таких, как Яков Ухсай, Семен Данилов, Леонид Попов, Солбон Ангабаев, Николай Дамдинов, Александр Алга, Дамба Жалсараев. Здесь бы оказались маститые Хасан Туфан, Назар Наджми.

Тема России и общности судеб нашего народа с другими народами — коренная тема нашей поэзии. Ленин и революция сделали эту тему интернациональной. Подлинный интернационализм рождается только в любви к своему народу, к его труду, к его славе. Кто не любит и не понимает своего народа, не поймет и не полюбит другого, его культуры, его борьбы за лучшее будущее. Выезжая за границу, наши поэты привозят стихи, полные уважения к другим народам. При этом они не молчат, когда видят преступления империалистов. Е. Долматовский побывал во Вьетнаме — и мы прочли стихи о борьбе вьетнамского народа с американскими убийцами. А. Николаев посетил Цейлон и Судан — и через его стихи мы почувствовали жизнь цейлонцев и суданцев. Сергей Васильев путешествовал по Америке и вместе с художником Абрамовым создал оригинальную книгу об этой далекой стране. Он не ездил туда с разоблачительными целями, но то, что стоило разоблачить, он разоблачил. Мы, советские поэты, верим, что народ Америки, втянутый в бессмысленную для него войну, вынянчит свое пока еще слабое дитя — справедливость. Наверняка будет так, как в одной из своих поэм сказал Николай Грибачев:

И о радостной яви иного берега
Запоет твой народ.
Я подсказываю тебе, Америка,
Я предсказываю тебе, Америка,
К новым дням поворот!
Из того, что я уже сказал о нашей поэзии, можно сделать вывод, что в лучших своих образцах она жизнедеятельна и целенаправленна. На ее лучших качествах надо воспитывать и тех, кто сегодня приобщается к ее нелегкому труду, поэтому позволю себе разговор о первых книгах.

Первое напечатанное стихотворение, первая книга поэта!

Сколько радости и стыда! Да, стыд всегда дежурит при первой радости поэта, как, впрочем, и при всех последующих. Присутствие его — залог развития. Сначала поэт мечтает хоть об одном напечатанном стихотворении. И вот оно напечатано. Но что такое? Показанное миру, оно вдруг потускнело перед богатством мира, перед тем, что уже есть в поэзии. То же самое происходит и с книгой. Пока она напечаталась, поэту удалось написать несколько строк, которые как бы перечеркнули ее. С выходом она побледнела не только перед богатством мира, но и перед тем, что он сам обнаружил в своей собственной душе. Тогда, полный стыда, гордый поэт, как Некрасов, бежит и скупает свое постыдное творение.

Но эта картина по нашим временам слишком идеальная. Чаще всего встречаешься с торопливостью и нетребовательностью, отсутствием мучений. Бывает, что самые бесцветные и нелепые стихи помещаются на первых страницах и выдаются за декларации, вроде: «И беру бумагу. И в душу вновь обмакиваю перо».

У нас ежегодно издается более 200 первых книг. Это слишком много даже для такой великой страны, как наша. На многих — печать небрежности, нетребовательности к слову и образу. Ошибки распространяются, пропагандируются и утверждаются в сознании еще более молодых. Такое положение тем более опасно, что издание поэтических книг в наших самых требовательных издательствах, таких, как «Художественная литература», «Советский писатель», «Советская Россия», не увеличивается, а сокращается.

Главная ответственность за поддержание высокого уровня поэзии лежит на печатных органах, в частности на издательствах. У последних есть какая-то болезненная торопливость, а кое-где и вредная кампанейщина в издании книг.

В заботе о будущем нельзя пройти мимо очевидных недостатков нашей молодой поэзии. Например, хорошо, когда поэт мыслит большими категориями, такими, как век, эпоха, человечество, планета, когда он приходит к ним от человеческих судеб, духовно вырастает до них, наполняет эти большие слова смыслом. У нас же с ними запанибрата, без чувства ответственности. Так, Станислав Горохов пишет:

Век спешит на премьеру,
Про ужин забыв.
Век не спит по ночам,
Вычисляя орбиту,
И рождает на клавишах
Новый мотив,
И идет сквозь тайгу,
Молодой и небритый.
Где-то рядом, пририфмовываясь к веку, Владилен Белкин приходит к выводу: «Я — ступень к Человеку, который будет!» Когда Маяковский писал: «Отечество славлю, которое есть, но трижды — которое будет», то даже перед будущим не унижал своего человеческого достоинства. Не помню такого греха ни за Пушкиным, ни за Лермонтовым. Человек будущего будет красив, если уже сегодня мы дадим ему поэтические образцы, как делали это наши классики. Встань мы на позицию Владилена Белкина, и легко простим в нашей поэзии и мелкодумье, и мелкотемье. Читаешь иные стихи и поражаешься мусорной бытовщине, буквальности слова, ложно понятой непосредственности. Зачесалась пятка — давай про пятку; накормили клубничным вареньем — тут же обещание, что стихи не будут сладкими; посадили чернильное пятно — тоже повод для словотворчества.

Одной из тем, поднявших нашу классическую и советскую поэзию на мировую высоту, была тема любви. В ней проявились самые высокие нравственные идеалы нашего народа: чистота и красота человеческих отношений. В мире, несовершенном до сих нор, эта тема часто звучала трагически, но и в трагедиях всегда была жажда большого общечеловеческого счастья. Такой мы знали любовь Александра Блока, Владимира Маяковского, Сергея Есенина. И позднее наша советская поэзия никогда не изменяла их высоким идеалам. В годы Отечественной войны тема любви звучала как патриотическая тема. Наши женщины олицетворяли Родину. Ту великую ненависть, которую наш народ испытывал к фашизму, могла уравновесить только великая любовь. Замечено, в состоянии опасности, как общей, так и личной, любовь проявляется ярче. Пример тому — последние стихи Вероники Тушновой, Александра Яшина, Василия Кулемина

После только что сказанного приходится с грустью отметить, что тема любви в молодой поэзии несколько принижена. Во множестве стихов о любви — бескрылость, будничность, а главное — низкая культура чувств. Здесь есть свои робинзоны, которые в отношениях между мужчиной и женщиной все начинают с ноля, как будто не было ни Пушкина, ни Тютчева, ни Фета. Равенство проявляется, как панибратство. Язык любви холоден и бесцветен. В стихах, как говорится, сплошь да рядом Катьки, Маньки, Лидки. Между тем уроки языка любви нам может преподать наша прекрасная проза. Вспомните, с какого косноязычного «кубыть» начиналась любовь Григория и Аксиньи. А потом, когда он навсегда прощался с ней, в порыве наивысшего проявления любви заговорил библейскими словами «Песни песней»: «О возлюбленная моя!»

Мне могут напомнить о давних стихах Ярослава Смелякова «Любка Фейгельман». Во-первых, может быть, благодаря этим стихам была начисто забыта когда-то популярная воровская песня «Здравствуй, моя Мурка», размером которой воспользовался поэт; во-вторых, в начале 30-х годов фамильярное «Любка» носило печать демократичности. С тех пор наша страна так шагнула вперед, поставила женщин на такой высокий уровень, что не к лицу молодым поэтам хвастать сапогами в гармошку.

Все сказанное выше относится к поэтам, адресующим свои стихи к женщине. А что пишут о любви молодые поэтессы? К сожалению, во многих случаях недостатки одни и те же, а главный — невысокий полет. Заметно сильное подражание Анне Ахматовой и Марине Цветаевой. С примитивным понятием о любви начинают свою поэтическую жизнь некоторые поэтессы. Нонна Слепакова признается:

Всей любви на три дня
только и хватило.
Может, попросту меня
стужей прихватило,
и тепла от батарей
недостало в доме,
и прижала поскорей
я к тебе ладони?
Все просто и ясно: во всем виноват истопник.

Вернусь к общему разговору. Как я уже говорил, центр тяжести нашей эпохи перемещается в сторону молодых, но само понятие «молодой поэт» у нас очень уж растяжимо. До сих пор мы считаем молодыми Николая Рубцова и Александра Романова, Бориса Примерова и Сергея Хохлова, Александра Плитченко и Виктора Баянова. Подчеркивая их молодость, мы как бы снимаем с них особую ответственность за свои таланты, замедляем их развитие.

Надо признать, что поэты сегодня как поэты и личности созревают медленно. На это есть много причин. Прежде всего — массовость, и такая, при которой замедляется отбор, фиксация общественного внимания на подлинном таланте, несмотря на все наши кустовые семинары и совещания молодых писателей. Они, кстати, тоже слишком массовы. Видимо, эту работу надо строить индивидуальней.

Поэты и революционеры родятся по одним и тем же законам. Их рождает жажда истины, социального и нравственного совершенства, чувство справедливости и красоты. Общее состояние мира и наше положение в нем такое, что ни утешаться, ни успокаиваться поэт сегодня не имеет права.