Все собаки [Евгений Васильевич Дубровский Лесник] (fb2) читать онлайн

[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
[Оглавление]

Лесник (Дубровский Евгений Васильевич) Все собаки

Рисунки М. Разулевича и В. Кобелева

Для детей среднего и старшего возраста

Все собаки…

Неужели можно описать всех собак, все собачьи породы в такой маленькой книжке? Конечно, нельзя. О собаках написаны сотни толстых книг на всяких языках, и все-таки собаки не все описаны. Их очень много. Сколько? В точности неизвестно.

Эта книжка отмечает только главные черты, указывает различия между породами собак, описывает разные случаи из жизни собак. Любовь и верность, преданность и самоотвержение, чутье, ум, хитрость, преступление, наклонности — все это есть у всех собак и всему в этой книжке приведены примеры.

Неизменный друг

Собака была у человека всегда.

В глубине земли при раскопках находят черепа людей, живших за сотни тысяч лет до нас. И тут же всегда выкапывают звериные черепа с могучими челюстями, с острыми зубами. Это не волчьи — это собачьи черепа.

Тогда, в каменном веке, волки отличались от собак так же резко, как и теперь…

Давным давно, неизвестно когда, собака, похожая на волка, откуда-то пришла к человеку. Собака в родстве с волком, но собака покорилась человеку, а волки остались в лесу.

Судя по черепам, собаки каменного века были крупнее современных. Мелких собак тогда не водилось.

Теперь собаки разных пород так резко отличаются одна от другой, что даже странно. Огромный ньюфаундленд, одетый косматым мехом, и голая японская собачонка величиною с кулак… Как будто и общего между ними, великаном и карликом, ничего нет, а они, и громадина и ничтожество, здороваются по-собачьи, чувствуют какое-то родство. На кошку и ньюфаундленд и японка смотрят иначе, чем друг на друга.

Теперь, собаки юга не похожи на собак севера, африканские — на европейских, собаки пастухов — на собак охотников, комнатные — на военных собак.

Когда-то собаки были везде одинаковыми — это в те незапамятные времена, когда полудикий человек, где бы он ни жил, промышлял только охотой.

Изменилась жизнь человека, занятия и промыслы его стали разнообразны, изменился спутник человека — собака.

Понадобилось человеку устроить свое жилище над водой на сваях, собака выучилась плавать, стала даже нырять — появились собаки-водолазы; у них между пальцами перепонки, как у утки.

Водолаз.

Человек стал ловить быстро бегающих зверей, — явилась борзая, узкая, длинноногая, более всего годная к бегу и ловле; у борзой нет чутья, она плохо слышит, но видит остро и бегает превосходно; длинными челюстями с великолепными зубами борзая схватывает добычу как щипцами; ее пасть по-охотничьи так и называется — щипец.

В лесу охотнику не видно собаки. По лаю он узнает, нашла ли она дичь и где она ее гонит, — так повелись гончие собаки, выгоняющие зверя из леса лаем…

Но не всегда же лес, охота. Верный друг, спутник во всех опасностях, не покинул человека, когда он ушел от дикой жизни; появились комнатные собаки. Дома можно пошутить, позабавиться. Когда человек стал учить собаку плясать, она не отказалась и от танцев: пудель, шпиц, иногда дворняга отлично ходят на задних лапах. Они прыгают через обручи и проделывают множество разных штук в цирках.

В страшном деле войны собака смело служит человеку в бою, принося патроны, она после сражения помогает отыскивать раненых.

Среди вечных льдов собака эскимоса сторожит чум своего хозяина, возит его санки, охотится с ним на моржа и белого медведя. Она родится, живет, приносит щенят на снегу, всегда на морозе, — она покрыта жесткой пушистой шерстью, она крупна, сильна и сердита.

На берегах южного моря в теплом воздухе вывелись крошечные, изнеженные собачонки совсем без шерсти, годные только для забавы. На весь мир знаменита японская собачка — голенькое существо, величиною с большой апельсин. Такая собачка свободно укладывается в муфту, — их так, бывало, и носили щеголихи… вместе с носовым платком. Кожа у этих собачонок темно-розово-серая, хвостик как у крысы. Хилая собачка дрожит от холода даже летом, а тоже лает пискливым голоском, туда же злится, кусается, — зубишки у нее точно шилья.

Японская собачка.

В Китае разводят особенных собак для… еды. Это мелкие, почти бесшерстые собачки. Китайцы уверяют что, собачье мясо вкусом похоже на утиное.

Комнатные собаки

Дальше всего отбились от свирепых предков комнатные собачонки.

Собачья мелюзга выродилась до того, что изнеженные левретки, болонки в мороз гуляют не иначе, как в попонках: боятся простудиться. И все-таки часто хворают, кашляют и пищат. Мопсы, желтые с черными злюще-искривленными точно обрубленными мордами, начинают хрипеть и задыхаться со второго года своей жизни. Кинг-чарльзы обрастают такой волнистой длинной шерстью, что часто, запутавшись лапами в ее завитках, не могут сами встать, если случайно упадут на спину.

Болонка.

Кинг-чарльс.

Все они, — шпицы, фокстерьеры, бультерьеры, тойтерьеры, моськи, все мелкие собачонки, все они пустолайки. Они кидаются с лаем навстречу даже своей хозяйке, не только посторонним. Ничтожнейший стук, шорох — и они уже заливаются неудержимым лаем; они лают часами просто так, без всякого повода.

Шпиц.

Чувство охраны дома, заставлявшее четвероногого сторожа подавать свой голос, выродилось у них, у бездельников, в потребность брехни без причины и цели.

Левретка.

Мопс.

Томми — пустолайка

Белую как снег терьерку Томми я ненавидел за постоянный отвратительно-визгливый лай. Почти бесхвостая, вся коротенькая, она, прыгая в зелени сада, напоминала кролика. Иногда, когда ее хозяйка сидела, слегка склонясь над книгой, Томми очень ловко взбегала к ней на спину. Томми понимала много слов, умела не только служить, но и ходить на задних лапках. Но лаяла она постоянно. Проходя мимо нее, я стучал палкой, всячески пугал ее. Она со страха заливалась отчаянно. Когда ее щенок, также белый, но с забавно-длинными черными ушами, подрос и стал итти на зов, я как-то подманил и погладил смешного лопоухого малыша. Как изумилась Томми! Она вдруг умолкла, пометалась, пометалась туда-сюда, поборола в себе страх и, подбежав ко мне, прижалась к моей ноге, так часто на нее топавшей. После того я… стал уважать Томми и больше ее не дразнил. Через год Томми принесла черного мертвого щенка. Она переворачивала его так и этак лапами, носом, она, кое-как раздвинув его челюсти, дышала ему в рот, — нет, все попытки оживить его не удались… Тогда бедная собачонка отошла, легла на пол и положила голову на лапы. В ее глазах было такое горе, что нельзя было ее не пожалеть. Теперь мы с Томми друзья. Но она все-таки слишком много лает. Что же делать… Пустолайка.

Пудель

Пудель.

Пудель умен по-настоящему. Он понимает слова. Ходить на задних лапах, прыгать через палку или обруч — дело не мудреное, этому можно выучить почти всякую комнатную собаку. Благовоспитанный пудель сам, без приказания, поднимает и подает гостю уроненный носовой платок, учтиво служит, сидя на задних лапах, по-заячьи перебирая передними, и просит подачку особенным тихим отрывистым лаем. Пудель любит играть с детьми в прятки. Он смирно стоит за дверью, в темном углу, и тихонько помахивает хвостом, поджидает, пока его найдут, тогда он выскакивает с веселым, громким лаем. Он охотно и осторожно возит колясочку с крошечным ребенком. Пудель прекрасно изображает коренника в тройке, пристяжками в которой служат двое ребят. Нет игры, нет такой забавной собачьей штуки, которой не научился бы пудель. Главная страсть его — поноска: он очень любит доставать и подавать вещи, брошенные в воду, и готов плавать сколько угодно, весело шлепая по воде кисточкой хвоста. В лесу пудель ничего не ищет, чутье у него слабо. Но он ловко подбрасывает сосновые шишки и ловит их так, что нельзя не смеяться. На пуделя и смотреть смешно. Пуделя, мелкую щуплую собачку, стригут так, чтобы он был похож на… льва: все туловище и ноги гладкие, а кругом головы как будто грива. Вот так лев — под стулом может спрятаться. Моего первого знакомого пуделя звали Пижон. Он был весь без отметины черен как уголь и курчав. Ему повязывали голову салфеткой и кричали: «Пижонка, проси!» Тогда он садился на задние лапы и особенным голосом лаял столько раз, сколько приказывали. Он жил очень долго и под конец от старости стал почти белым, лаял хрипло, но все-таки не отказывался служить.

Охотничьи собаки

Их больше, чем всех остальных. Непохожие одна на другую, разных пород собаки охотятся только так: или гонят — преследуют, или ловят — хватают, или указывают — выискивают. Те, что гонят — гончие, те, что ловят — борзые, а те, что указывают — лягавые.

У собак у всех есть стремление к охоте. Комнатная бездельница, и та в лесу все-таки что-то чует. Если перед ней вскочит заяц, она непременно кинется за ним с лаем. Найдя случайно местечко, откуда только-что взлетел тетерев, собачонка, озадаченная, прыгает и взвизгивает. Ее лай и прыжки бестолковы, из них ничего не выйдет, но они показывают, что собачонка чем-то волнуется…

Настоящая гончая ведет себя не так, она ясно понимает, что от нее требуется. Она чутьем ищет след зверя или птицы и гонит их настойчивым мерным лаем. У зверей есть привычка вертеться или, как говорят охотники, ходить на кругах около того места, где они живут.

* * *

Собака гонит, лая и визжа, зверь бежит по кругу и набегает на охотника, а тот ждет, притаившись в засаде. Охота с гончими очень сложное и хитрое дело.

В Англии есть гончие для охоты только за лисицами — лисогоны. Во Франции когда-то были оленьи собаки. Стаю из нескольких десятков таких собак пускали в погоню за оленем. Рогатый красавец бежал очень широким кругом, бежал час-два, иногда три, но лающая стая гналась за ним неотступно, настигала, окружала его, истомленного, и тут подоспевали на конях охотники.

Такие охоты кончились более ста лет назад. Исчезли леса. Олени остались кое-где как редкость в огороженных парках. Перевелись и оленьи собаки.

В России гоньба за зверем с собаками велась издавна; такая охота называлась псовой. Гончие «выживали» — выгоняли — зверя в поле, а борзые его ловили. Пару борзых, таких узкомордых, поджарых, на высоких ногах собак конный охотник, борзятник, держал на своре, длинном ремне. Зверь выбегал, охотник указывал его собакам и сдергивал с них свору, — они кидались за зверем.

Лисогон.

Стаю гончих вел опытный доезжачий, знавший, где найти зверя, куда и как направить погоню. При больших стаях у доезжачего были помощники, «выжлятники», горластые парни, умевшие хорошо «порскать», орать, свистать на разные лады, чтобы напуганный зверь, вскочив, кидался бежать куда попало. Псари кормили, поили, укладывали спать собак как дома, на псарне, так и на охоте.

Английская борзая.

Отъезжее поле

Если уезжали охотиться так далеко, что ночевали не дома, то охота называлась отъезжим полем. Иногда охота — отъезжее поле — продолжалась неделями. За охотниками шел целый обоз — телеги с палатками, продовольствием. Богатые помещики возили с собой в крытых фургонах кухни, поваров, даже музыкантов и песенников.

Десять свор борзых и двадцать смычков гончих это считалось средней охоткой. А это обозначает шестьдесят собак и два десятка всадников, не считая обоза.

Густопсовая борзая.

При большой охоте состоит распорядитель из промотавшихся, прожившихся дворян. Он, бывало, сам держал охоту, а когда денег не стало, поступил на службу к тому, кто еще не прожился… Такой распорядитель смотрит за порядком, чтобы все делалось по вкусу барина — владельца охоты. Места же знает доезжачий. Он «бросает стаю в остров». Это значит, что он запускает гончих в небольшой участок леса. Доезжачий же ставит борзятников — конных охотников, каждый с парой борзых на своре — на лазы, на те тропинки, по которым побежит зверь из леса. Выжлятники, помощники доезжачего, следят за гончими.

Доезжачий с нагайкой летает тут, там, везде. Он все знает, всюду поспевает, за все отвечает. Стайка даже из двух-трех смычков гончих наполняет лаем лес. Полсотни же собачьих голосов, ревущих, стонущих, визжащих, несутся бурей, дают дикую музыку, особенно волнующую охотника. Лошади борзятников, стоящих по опушкам, и те дрожат, когда гончие дружно наседают на ошалелого зверя.

Борзятник! Не зевай! Едва мелькнут длинные уши русака, яркая шубка лисы или лобастая серая башка волка, надо толкнуть борзых на зверя, показать его им, и как только они сметят добычу, они понесутся вихрем за ним и во весь дух, куда попало — скачи через кусты, ямы, камни, по засеянным полям — все равно. Можно перекувырнуться вместе с лошадью — ничего. Только бы затравить зверя. А-ту его… А-ту его!

Собаки поймали зверя. Доезжачий трубит в рог. Выжлятники «выбивают» стаю из острова, смыкают гончих попарно на смычки. Охота кончена. Притороченные, т. е. привязанные к седлам, висят вниз головами зайцы и лисицы, изредка волки. Измученные сумасшедшей скачкой, счастливые своей добычей едут охотники. Глубокая осень, холод, часто дождь и снег. Вся охота направляется или к своим палаткам в поле, или в ближайшую деревню. Крикливый, шумный, дымный, грязный ночлег, а на утро опять то же: рог доезжачего, гон стаи и бешеная скачка за ошалевшим зверем.

Псовая охота так далеко ушла в прошлое, что теперь даже странным кажется, как можно было разоряться на такую забаву и посвящать ей всю жизнь. Псовая охота исчезла, как то было с гоньбой за оленем; кое-где без дела доживают век вырождающиеся борзые.

С гончими можно охотиться и пешком.

У нас издавна знамениты костромские гончие: крупные, короткошерстые, черные с рыжими бровями и «подпалинами», пятнами, около хвоста. Это грубые, сильные, не очень ласковые собаки с басистыми голосами. Из костромичей довольно часто вырабатываются «красногоны», мастера по красному зверю, по лисе и волку. Красногон отыскивает, поднимает, ведет, выставляет на охотника зайца, взвизгивая и лая, как полагается всякой гончей. Напав на след лисы или волка, красногон меняет голос, он хрипит, как будто задыхается, подвывает и яростный лай его звучит так, что охотник издали мгновенно понимает, в чем дело.

Гончая.

Иногда гончие, увлеченные погоней, уходят очень далеко от охотника, и тогда он, чтобы дать им знать о себе, трубит в медный рог. Лес, окрашенный, благоухающий по-осеннему, в это время уже молчалив. Бодро и свежо дрожит в нем медный голос рога, повторяемый эхом.

Лайка

Когда одна собака лаем гонит и зверя и птицу, — это охота с лайкой. Остроухие, отлично смышленые, злобные сибирские собаки лайки одеты густым коротким мехом, часто совсем белым. Лайка спит на каком угодно морозе, не разборчива на корм, при случае может питаться рыбой, не боится медведя, вполне послушна голосу и свистку своего хозяина. Звонкий, как будто особенно веселый лай ее дает знать охотнику, что собака сделала свое дело: «посадила» на дерево белку или глухаря.

Почему-то белка не убегает, глухарь не летит прочь от вспугнувшей их собаки. Они, кажется, сердятся на нее. Белка, подняв пушистый хвост, злобно фыркает, перепрыгивая с сучка на сучок. Глухарь ерошит перья, вытягивает шею вниз, как бы угрожая клюнуть, и сердито переступает на ветке. Охотник на лай подкрадывается и стреляет. Опытные охотники издали отличают, по белке лает собака или по глухарю.

В сибирской тайге, среди множества всякого зверья, «красным» зверем зовут соболя. Опытный промышленник за версту слышит, когда его собака по соболю пошла. «Посаженный» на дерево соболь мало интересуется собакой, он спешит затаиться, спрятавшись в дупле. Собака должна, не поддавшись на такую хитрость, терпеливо дождаться охотника и указать ему, что тут на этом дереве незримо скрыта драгоценная добыча. Стучать, кричать, стрелять — напрасно: соболь не выйдет. Тогда дерево рубят. В тот миг, как с шумом рушится лесной великан, охотники с сетью наготове ждут, смотрят, где должна упасть вершина дерева, и как только она коснется земли, они накидывают сеть на концы верхних ветвей. Соболь, когда дерево упало, выскакивает из своего убежища. Если собака прозевала, он спрыгивает на землю, и приходится искать его сначала. Собака, знающая свое дело, зорко следит за рубкой дерева, за всем. Едва соболь высунется из дупла, собака кидается к нему с отчаянным лаем. Соболь боится, не смеет спрыгнуть, стрелой несется по стволу к вершине дерева и попадает там в сеть.

Лайка.

Собаке, твердо и отчетливо знающей всю эту науку, настоящей соболиной собаке нет цены. Впрочем, обыкновенная зверовая лайка, идущая на медведя, умеющая следить изюбра, сибирского оленя, или сохатого, как по-сибирски называют лося, и та ценится в сотни рублей; те лайки, что только сажают глухаря и белку, много подешевле: эту мелочь при случае можно промыслить и с простой дворнягой.

Лягавые

Если человек охотится не в густом лесу, а в открытом месте, где собаку видно издали, то никакой надобности в гоньбе и лае нет. Наоборот, надо к дичи подкрасться, пока птица не улетела, зверь не убежал. Собака смотрит, идет ли за ней охотник, далеко ли он, и если он далеко, то умная задерживает свой поиск, чтобы охотник успел подойти. А охотник собаке покрикивает тихонько, свистит, дает знаки рукой, учит, как показывать, что она нашла дичь.

Французы назвали пойнтером собаку, приученную останавливаться перед дичью, указывать охотнику, где дичь находится. Английские охотники дали такой собаке название сеттер. Потом охотники стали приучать собак ложиться перед дичью. Такие послушные собаки получили название лягавых. Косматые, гладкошерстые, бородатые (брусбарты), бесхвостые, всех мастей и оттенков, лягавые бесконечно разнообразны по виду.

Пойнтер.

Лягавая собака, какова ни была бы ее наружность, должна быть понятлива, послушна, мягка характером. Она живет почти всегда в комнатах, с людьми: тут грубиянам, злючкам, кусакам не место. Пород лягавых столько, они перепутались между собою так, что иногда даже охотник, посвятивший всю свою жизнь этому делу, не в состоянии определить, к какой в точности породе принадлежит прекрасная, несомненно лягавая собака. Ведутся особые книги для записи из поколения в поколение собак, отличившихся хорошим сложением и охотничьими качествами. Такие породистые собаки ценятся очень дорого, большею частью действительно охотятся великолепно, но… иногда среди них, высокопородистых, украшенных медалями на выставках, попадаются никуда негодные. Наоборот, некоторые беспородные собаки, нигде не записанные и происшедшие неизвестно откуда, довольно часто помогают охотнику так, как только можно желать: отыскивают дичь, делают над ней стойку, подают убитую или указывают, где она лежит. Собаки, одаренные умом, прибавляют к выучке сколько какая может. Глупую собаку нельзя обучить тому, чтобы, самостоятельно далеко от охотника найдя дичь, она сообщила ему об этом. Из двух-трех сотен собак одна окажется способной на такую штуку. Из тысячи одна сама поймет, как это сделать, и сознательно поведет охотника к найденной добыче.

Сеттер.

Брусбарт.

Мой Дик

Когда я дремал под кустом, мой незабвенный Дик будил меня, лизнув в нос.

— Что такое! — ворчал я спросонья, — что еще за нежности собачьи, чего тебе нужно?

Он, конечно, молчал. Но он смотрел так ясно, так умно, так выразительно, помахивая хвостом, то отбегал, то возвращался, так манил за собой, что не понять было невозможно. Раз в жизни я видел собаку, которая в подобных случаях прямо схватывала своего господина за полу, за рукав, за штанину и тянула за собой. Такому приему я пытался обучить Дика, он почему-то не пожелал им воспользоваться: я не допускаю, чтобы он не понял, — Дик, понимавший все! Например, зимой вечером, сидя у своего стола, я читал, а Дик спал в углу той же комнаты. Вдруг я тихим, спокойным голосом спрашивал:

— Нет ли тут где-нибудь хорошей, умной собаки?

В тот же миг из угла слышалось короткое, частое похлопывание хвостом по подушке: есть, есть тут такая собака.

— Подошел бы кто-нибудь, — продолжал я равнодушно, — приласкался бы… Скучно так.

Тогда около меня немедленно являлась собачья голова и ласково толкалась мне в колени.

Уходя в город, я почти всегда брал Дика с собой, но иногда приходилось оставлять его дома. Тогда я при выходе говорил:

— На место! Понял? На место!

Он огорчался чрезвычайно, но понимал, несомненно понимал ясно: он оставался дома. Если же я таких слов не произносил, а уходил потихоньку от Дика, то где бы я ни был в городе, мой четвероногий друг отыскивал и настигал меня непременно. Иногда он не мог проникнуть в дом, где я находился. Мне говорили:

— Там ваша собака у крыльца.

Я выглядывал в окно и видел, что Дик сидит у двери спокойно и твердо: он знал, что мой след кончается тут у этого дома, и ждал. Несколько раз я пытался его обмануть, уйдя, например, через сад, в переулок. Напрасно. Дик, устав ждать, шел широким кругом около предательского дома, все-таки пересекал след обманщика и догонял его, всегда радуясь и ласкаясь… Он, все, все понимал, мой милый, верный друг. Вот его некоторые чувства и способности остались для меня непостижимыми. Однажды, возвращаясь с очень отдаленной охоты, я, подходя уже к городу, заметил, что потерял свои ключи, связку ключей на стальном кольце. Чрезвычайная неприятность, сколько замков придется взломать. Сейчас переодеться даже не во что: белье заперто. Я тут припомнил, как что-то выскользнуло у меня из кармана, когда я сел отдыхать по выходе из болота: там и вывалились проклятые ключи. До того Места несколько верст, ночь, болото… Мыслимо ли найти!

— Дик, — сказал я почти безнадежно, — я потерял. Поищи, братец!

Я потрепал его по голове, и при слове «потерял» он ринулся в темноту.

На горе, в городе мелькали, маня, огоньки. Там ждали меня чистая постель, вкусная еда, втройне очаровательные после целого дня лазанья по болотам. Уйти скорей домой, Дик, ведь, все равно найдет дорогу. Нет, Дик, очевидно, мне ничего не скажет, но слишком низко бросить его одного в темноте болота, не может быть, чтобы он этого не почувствовал, когда, вернувшись, меня здесь не найдет.

Я в тучах комаров сидел у дороги голодный, мокрый, грязный до ушей. С высокой колокольни собора на горе два раза летели унылые звуки отбиваемых колоколом часов и замирали где-то далеко за туманной поймой. Вдруг шлепанье быстрых лап в придорожной грязи, стремительные прыжки и фырканье, и Дик, задыхающийся, радостный, гордый, и ключи у него во рту, наполненном пеной…

— Ну, Дик, ну, милый, — твердил я в восхищении, — ну, как ты мог их найти? Ну, прелесть моя, как ты нес их, железо, в зубах, ведь так противно!

Я положил ружье и, несмотря на темноту, мы немножко прошлись с Диком в дикой пляске: так у нас с ним полагалось в исключительных случаях жизни. Отплясав, мы расцеловались и пошли домой. Дик бежал впереди с самым равнодушным видом. Откуда он взял сил во весь мах нестись два часа после целого дня беготни, как ухитрился найти ночью в болоте ключи, нечто маленькое, по нашему, по-человечьи, даже не пахнущее ничем?

Загадочная дичь — заяц

Порядочная лягавая собака не имеет права лаять во время охоты и не смеет обращать внимания на зайца. Глупого лягаша обычно бьют, сильно бьют убитым зайцем для того, чтобы указать на все неприличие этой добычи; если так не сделать, собака приучается гонять, вспугивать всякую дичь, утрачивает стойку, гонит «в голос» летящую птицу, делает все это без толка, получается не то гончая, не то лягавая, а в сущности ни то, ни другое, нечто никуда негодное!

Дик, едва начавший охотиться, бросился было за лопоухим, неожиданно вскочившим перед ним на вырубке.

— Куда, — закричал я, — назад, Дик, не сметь. Назад, негодяй!

Он застыл на расставленных для прыжка лапах. Как же так? Дичь, ведь, сильно пахнет дичью, а почему-то нельзя, не надо.

— Не сметь, — сердито повторял я, указав туда, где заячьи лапы, удирая, поразбросали иглы и веточки хвои, — не сметь, не сметь… Понял?

Да, он понял. Вполне, совершенно понял, больше не потребовалось никогда ни малейшего окрика.

Но остаться равнодушным к запаху зайца, — нет, этого Дик не смог: зачуяв этот, очевидно, соблазнительный запах, он всегда совсем особенно ставил уши… Убедившись, что Дик в правилах лягавой собаки стал непоколебимо тверд, я повалил крупного русака, выскочившего в болоте, где мы искали дупелей. Как изумился, как недоумевал Дик! Этакая непоследовательность: запретил искать зайца, а сам стреляет. Вот тут и пойми, как быть порядочной собаке!

Дик, впрочем, не затруднился нисколько. Он с тех пор зайца уже не пропускал. Он делал стойку над каждым пушистым плутом, притаившимся перед ним, но все, от кончика слегка помахивающего хвоста до торчком поставленных ушей, все в Дике выражало явную насмешку: вот тут она, эта и дичь и не дичь, тут оно, странное существо, которое искать и запрещено, и заманчиво, и как будто должно…

Стойка

При некоторой привычке к своей собаке, хотя бы она не отличалась особенными умственными достоинствами, охотник по ее поиску видит, к какой дичи она его ведет. Человек тут пользуется чувствами другого существа, каких он не имеет, какие ему почти непонятны, он проникает, заглядывает в дикий мир, давно ставший ему чуждым, но смутно памятный с бесконечно далекого времени. Могучее, особенное наслаждение, испытываемое охотником от охоты с собакой, не бессознательное ли воспоминание о том мире, вечно свежем и ярком?

Полудикий человек с почти дикой собакой охотится и теперь. Они попросту идут в лес, в болото. Собака умеет только чуять дичь; если она найдет ее раньше, чем подоспеет охотник, она поймает и съест ее. Но охотник знает своего четвероногого помощника, знает каждое движение его хвоста, догадывается, где таится добыча, и к ней спешит. Это первоначальная, наиболее грубая охота. А вот другая крайность, чрезвычайно далекая…

Породистый пойнтер или сеттер, прошедший целую школу особого воспитания, замирает на стойке. Так называется положение собаки, остановившейся после того, как она, учуяв дичь, кралась, почти ползла к ней. Ощущение близости дичи глубоко волнует собаку. Она напряженно вытягивается, дрожит, глаза ее, устремленные к скрытой добыче, горят. Она жадно втягивает воздух, полный заманчивым запахом. Иногда собака поджимает переднюю лапу, стоит на трех, как статуя, иногда ложится… Собака с «мертвой стойкой» ничего не видит, не слышит, пока дичь не взлетит. Она ни за что не шевельнется, пока не подойдет охотник. Такую собаку охотник перед выстрелом наконец, толкает, чтобы она, подвинувшись, вспугнула дичь. Собаке, стоящей менее плотно, охотник дает приказ; она идет или слегка прыгает вперед, дичь летит или бежит, стукает выстрел, добыча падает… Отлично воспитанная собака на стойке неподвижна совершенно. Она не имеет права сойти с своего места, подать убитую дичь и, в особенности, ловить подранка: это — худший порок, позор, преступление. Невежа, способная на такие гадости, уже не собака, достойная записи в родословные книги. Найти и принести добычу, однако, надо. Для такой черной работы есть особая порода — ретривер: мелкая, курчавая собачонка, приученная только к поноске, помощник главной собаки, собачья собака, не имеющая права делать стойку над живой дичью.

Ретривер.

Между собаками, не обученными ничему, и собаками, достигшими высших пределов собачьего образования, конечно, много переходов. Как и у людей, большинство собак так, средние собачки. Таланты попадаются и среди самоучек. Встречаются испорченные собаки из породистых.

Крак преступник

В юности я купил — так дешево, что даже стыдно, — за 1 рубль великолепного сеттера-гордона. Это крупные длинношерстые собаки, черные, с рыжими бровями и подпалинами. Гордон не боится холода, плавает и ныряет почти как водолаз, вообще — это одна из лучших собак для охоты на уток, которую я тогда предпочитал всем остальным. «Крак» ответил всем моим желаниям. Неприлично низкую цену за него я объяснял тем, что продал мне его деревенский охотник-пропойца, вероятно, стянув где-нибудь. Меня это заботило мало, а подлое выражение морды у Крака я старался не заметить. Несколько дней Крак безукоризненно исполнял свои охотничьи обязанности.

Быть может я ошибался насчет его морды. Трудно судить по наружности.

Однажды, едва я выстрелил с берега небольшой, но глубокой лужи, Крак вдруг исчез, преследуя раненую утку. Я подождал, подождал около лужи и вышел на пожню. Откуда-то явился Крак, виновато виляя хвостом и униженно ластясь. Где шлялся, почему не принес утки? Ну, что с дурака спрашивать, не сумел поймать, дурак, вот и все. Ничего, не всем умным быть. Идем дальше. После выстрела опять: ни утки, ни собаки. Тишина полная. И вдруг в молчании вечерней зари над гладью воды слышится за кустами какой-то хруст, что-то вроде чавканья… Я кладу ружье, бреду выше пояса через вязкую лужу, лезу сквозь чащу кустов и вижу: Крак, со вкусом дожевывая, облизывается над безголовой уткой. Ах, подлец! Я заорал на него с таким бешенством, подвинулся к нему так решительно, что он с визгом убежал. Он скрылся совсем, не вернулся ко мне домой. Мы встречались потом не раз, он предусмотрительно отбегал от меня в сторону.

— Он только головы отъедает, — криво улыбаясь, объяснил пропойца в ответ на мой упрек, — он утку не ест, ну, а головки, это, извините, он кушает.

Крак был не дурак, а преступник.

Таксы

Есть породы собак как бы средних между гончей и лягавой. Например, таксы — по всем признакам лягавые: они послушны голосу и свистку, ищут почти всегда на виду у охотника, живут обычно в комнатах, характером мягки. А гонят таксы голосом как гончие.

Эти кривоногие остромордые мелкие собачонки удобны для стариковской охоты. Старичок усядется на складной стул на опушке и терпеливо ждет, а пара такс, размахивая длинными хвостами, деловито суетится, вынюхивая след зайца. Вскочив из-под неторопливых собак, заяц после нескольких прыжков присаживается, поводит ушами, прислушивается… Бегут, лают… Но какие-то маленькие, кривоногие, не очень страшные, почти смешные… Лопоухий плут не торопится, попрыгивает, опять присаживается послушать. А старичку того и надо, он в сидячего зайца: хлоп!

Такса.

Медлительные на бегу, послушные и смирные в домашней обстановке, таксы проявляют неожиданную свирепость, когда они «притравлены» на барсука или на лисицу. У барсука когти, как у маленького медведя, лисица зла и может искусать очень сильно: ее мелкие зубы остры, как шилья. Таксы смело лезут в нору за барсуком или за лисицей и в подземной темноте грызутся с ними на смерть, выгоняя их из убежища на охотника. При этом иногда на подмогу собакам у входа в нору раскладывают костер, выкуривая дымом затаившегося зверя. На мой вкус такая охота очень скучна и неинтересна, даже с хорошо притравленными таксами. Неопытные же собачонки перед барсуком отступают.

Мой старший брат и его приятель катались на велосипедах, и за каждым бежало по две таксы: собачонки считали себя прикомандированными к стальным коням и отлично стерегли их, когда ездоки оставляли их.

Я, ловя рыбу, видел, как у прибрежного холма в нору залез полосатый зверь, и сказал о том проезжавшим велосипедистам. Они науськали своих собак. Шума было много. Кричали, лаяли, визжали, метались и бегали долго. Из норы слышалось грозное глухое рычанье. Молодые неопытные собаки прыгали, злились, метались туда и сюда, но в нору не шли. Вдруг барсук выскочил из-под груды хвороста, оттуда никто его не ожидал, и побежал вверх по холму. Собачонки дружно кинулись за ним, но он, оборачиваясь на бегу, так бил их лапами, что бедные таксы отступили с визгом. Морды у них у всех оказались расцарапанными в кровь, а барсук исчез. Но бывают еще более странные охоты, и для них так же есть свои особенные собаки.

Собаки — крысоловки

Охотятся, например, на… крыс. Любители спорят о заклад на крупные деньги, чья собака задавит крыс больше. Собачонки — маленькие пинчеры, гладкошерстые, большею частью белые, бесхвостые терьеры — работают замечательно. Я не считал в точности, сколько именно в минуту душит собачонка отвратительных грызунов, но не мог не подивиться быстроте и ловкости работы. Крыса, даже одиночка, видя смерть, защищается отчаянно и укусить может сильно, а стая крыс в безвыходном положении — это очень опасный враг для собачонки. Она хватает крысу, мгновенно прокусывает ей затылок или, трепнув раз-два, душит ее и, бросив, схватывает следующую, вертится, прыгает, как бесенок, не подставив лапы ни под один укус. Гордая своей победой собачонка, накидав целую груду крыс, радостно смотрит на хозяина, и глазенки ее горят.

Терьер.

Такую травлю, пожалуй, не стоит называть охотой. Но как там в лесу, на болоте при поисках дичи, так и тут при уничтожении грызунов собака — помощник человека.

Сторожа

Чувство охраны дома у собаки — врожденное и, пожалуй, еще более сильное, чем охотничья страсть. Пустолайка, почти не интересующаяся следами дичи в лесу или в поле, заливается лаем при появлении не только чужого человека, но и при возвращении своих домашних. Это, конечно, уже чрезмерное усердие, попросту глупость. Но и умнейшая собака не может остаться равнодушной при виде постороннего в доме.

Обычно, собака, хорошо охотящаяся, и сторожит умно.

Бульдог.

Мой Дик иногда как будто даже не замечал, что чужой вошел в дом. Но, когда этот пришелец желал выйти из дома и шел один, то при выходе его непременно встречал откуда-то взявшийся огромный пес и добродушно загораживал дорогу. Отнюдь не надо было пса толкать, он тогда мгновенно превращался в зверя и, взяв за горло, опрокидывал дерзкого. Таких случаев повторилось несколько, все они, конечно, сопровождались криками, скандалами, неприятностями… Дик, видимо, не понимал, за что на него кричат, в чем упрекают. Ведь он отпустил чужого, едва прибежали свои, он не укусил, даже не сердился, за что же его бранить. Ко мне приходили охотники, которых Дик отлично знал. Все равно: при входе привет, радостное помахивание хвостом и ласковый взгляд, все, как полагается доброму знакомому. При выходе без провожатого, хвостом-то псина знакомому слегка помахивает, но смотрит хмуро и прохода не дает никому.

Дог.

— Пусти, Дик! — кричал я, выглянув из окошка.

Он отходил в сторону, явно недовольный: ну, что же, нарушайте правила, выпускаете так, зря, без присмотра.

Это правило установил он сам, и я не думаю, чтобы такой штуке, исполняемой так отчетливо, собаку можно было выучить. Но в общих чертах приблизительно то же проделывают все домашние собаки.

Меделянки, огромные, одетые густым мехом, с длинным волнистым хвостом, толстые, с большими головами и маленькими, вечно красными, как будто слезящимися глазами; бульдоги, криволапые, почти бесхвостые, с широкими, точно обрубленными мордами, с свирепо вытаращенными глазками; доги, высокие, стройные, то полосатые, то пятнистые… Это все очень большие, сильные и смелые собаки, которыми когда-то травили таких крупных зверей, как кабаны и медведи. Когда подобное зверье перевелось, собакам-великанам, оставшимся не у дел, пришлось заняться домашним хозяйством: они стали только сторожить. Воры приходят не каждый день, грабители нападают еще реже — великаны от безделья заскучали, начали делаться сонными, вялыми, отяжелели. Бульдоги и доги теперь не могут похвастаться даже и обыкновенными сторожевыми качествами, зрение и слух у них слабоваты. Тот и другой, постепенно отвыкнув сторожить дом, занялись исключительно охраной своего хозяина, угрожая растерзать всякого за прикосновение даже к его одежде. Впрочем огрызаться за своего хозяина легко выучивается каждая не чересчур глупая собака.

Овчарка

Сторожевая собака, кроме дома, обязана охранять и домашний скот. Занятая около стада собака стала называться овчаркой, хотя бы стерегла она коров и лошадей, а не овец. Такой собаке очень много дела. Стаду угрожают, кроме двуногих воров, четвероногие, а иногда и крылатые хищники. Случается, что овца принесет ягнят в поле, и пастух, занятый чем-нибудь далеко от нее, не сразу то заметит. Глаз ястреба видит это с невероятного расстояния. Откуда-то с вершины далекого дерева срывается огромная бурая птица и вихрем налетает на беспомощные маленькие существа… Овца-мать только фыркает угрожающе, топает в отчаянии, а сделать не может ничего, и бурый хищник унесет ягненка, если жалобное блеяние овцы не будет услышано собакой. Обычно она слышит. Она несется на защиту с лаем, с визгом, чуть не кувыркаясь от бешенства, и пернатый разбойник, иной раз уже запустивший когти в маленькую курчавую спину ягненка, спешит, бросив добычу, выкарабкаться из беды: чуть он запоздает подняться на воздух, от него клочья долетят.

На волка собака в одиночку не кидается, понимая, что он с ней может покончить вмиг. Она вопит, ревет необыкновенным воем при появлении волка. Но если она видит, что пастух бежит к ней на помощь, то даже некрупная собачонка бешено лезет на драку с могучим серым зверем. Однако, драка с волком — последнее дело, это когда уже он натворил бед. Собака обычно предупреждает его нападение. Она останавливается перед жеребенком или поросенком, выбежавшим в сторону от стада, лает так упорно, так кидается и угрожающе рычит, что неопытный детеныш испуганно бежит в середину стада, куда хищник никогда не осмелится сунуться, зная, что там его забьют копытами и рогами.

Иногда овца, коза, теленок, случается даже взрослая глупая корова, заплутавшись, стоит в кустах в болоте, не зная, куда деваться. Вдруг является собака пастуха и настойчивым лаем гонит растерявшуюся скотину на настоящую дорогу.

Овчарки все лохматы, грязны, злы. Им некогда следить за чистотой и гладкостью их шерсти, непонятно, когда они спят: днем дела не обобраться, а ночью ни минуты спокойной нет, разве на заре удастся подремать у потухающего костра.

Собака пастуха большею частью крупна и сильна.

Ило — рыбачья собачка

В Финляндии, где нет волков и где принято пасти животных поодиночке, не собирая в стадо, там почти каждая собачонка приучена смотреть за коровой или лошадью. Когда я приходил к приятелю — финну, чтобы вместе ехать на рыбную ловлю, он выкатывал из-под навеса тележку, укладывал в нее все наши вещи и произносил несколько непонятных для меня слов на своем языке.

— Где же лошадь? — спрашивал я, пока не привык к таким штукам.

— Ило гоняй, — хитро улыбаясь, отвечал финн.

Немного погодя раздавался веселый звонкий лай Ило, собачонки, слегка по окраске похожей на мелкую гончую. Позвякивая колокольчиком, вбегала на двор лошадь, а за ней радостно прыгал и заливался лаем Ило: пригнал, можно ехать. Финн запрягал лошадь, мы усаживались в тележку и выезжали со двора.

Тогда, задержав лошадь, финн оборачивался с козел, отрицательно мотая пальцем, что-то бормотал по-фински и, видя, что я понимаю меньше, чем собачонка, переводил для меня будто бы по-русски:

— Ило, нися, нися… Ило, сиди.

Это обозначало, что за нами бежать Ило нельзя, мы Ило с собой не берем. Нужно было видеть, как огорченно бедный Ило усаживался у ворот, грустно домахивая хвостиком, но не трогался с места.

Однажды, вернувшись с рыбной ловли в полдень, я спросил молока. Ило, посланный за коровой, откуда-то пригнал ее много медленнее, но нисколько не хуже, чем пригонял лошадь.

Бывая затем в течение десятка лет во многих других демах у финнов, я привык везде встречать одно и то же и скоро перестал удивляться подобной выучке собак. По мнению финна, собака должна приносить пользу в хозяйстве. Если она слишком глупа, значит, она бесполезна. Тогда финн выводит ее в огород и, влепив ей заряд дроби, закапывает ее тут же под ягодные кусты для удобрения.

Немножко как будто жесткий, но, если рассудить, то правильный взгляд на собаку. Бесполезной собака не должна да и не может быть: она или приносит пользу, или вредна.

Деревенская собака

В русских деревнях живет, надо полагать, с десяток миллионов собак, необученных ничему. Многие из них умны. Все они служат человеку бескорыстно, часто самоотверженно, почти всегда бестолково, вследствие чего большая часть из них только вредны. В деревнях считают, что собака должна промыслить себе корм и найти место для сна. Собака забивается спать на сеновал, пачкает сено, заражает его разными гадостями. Коровы это сено едят и хворают такими болезнями, что не понять, откуда они взялись. Голодная собака ворует, что и где попадется. Она отыскивает в ближайших перелесках выводки дичи, ест яйца, птенцов, хватает сидящих на гнездах птиц, ловит зайчат. Шатаясь по дорогам, она несет в дом разные болезни, заражает ими преимущественно детей, играя с ними. Служба собаки выражается главным образом в том, что она с бешеным лаем несется за каждой проезжающей мимо повозкой, а ночь напролет всю лает и воет ни на кого, просто так, в темноту. На такой службе собака себя не щадит, спит на морозе, за службу часто не получает ничего, кроме пинков, но какой толк от ее бескорыстия, усердия, самоотвержения?

Значительное число таких невежественных, неприхотливых собак живет также в городах под названьем дворных собак.

class='book'> Дворная собака Дворняга не принадлежит к какой-либо породе, может быть любых размеров, всякого вида, какой угодно окраски, гладкошерстая, косматая, остромордая, тупорылая, кривоногая. Кажется, единственный общий признак, который можно уловить у дворных собак, — это у всех у них хвост крючком или кренделем. Тут опять беда: при несчастных случаях — а они у собак часты — хвост страдает обычно скорей всего… Его прищемляют, по нему бьют палкой, тогда он виснет, нет ни крючка, ни кренделя…

Пожалуй, самым верным будет, если сказать так: собака без всяких признаков, просто собака — вот это и есть дворная собака. У большинства из них очень острое чутье, хотя дворняга чует почему-то не иначе, как понизу, чуть ли не волоча носом по земле. Породистые собаки в таком приеме не нуждаются — у них верхнее чутье, они при поиске не опускают носа книзу.

Иная дворняга ни за что не возьмет самого лакомого куска от чужого человека: без всякой науки понимает, что ей может быть подброшена отрава. Так делают, конечно, только очень редкие умницы-самородки.

Исключительные таланты, выступающие в цирках в качестве выдающихся артистов собачьего рода, также, случается, бывают из дворных собак: у них много здорового смысла и радости жизни, недостатком чего частенько страдают породистые собаки.

Дворная собака знает своего хозяина, хотя иногда он только бьет ее и почти не кормит.

Беспризорные

У многих собак никакого хозяина нет. Их бьют все, кому они попадутся, и уже, наверное, никто не кормит. Это беспризорные псы, бродяги городских улиц. Где-то они живут, чем-то питаются… Они шнырят около рынков, подбирая разную дрянь, они забегают на лестницы, вытаскивая съедобные отбросы из мусорных ведер. Таких посетителей бить и трудно, и бесполезно: они увертливы, осторожны, хитры, настойчивы. В случае крайней неудачи, получив колотушку, бродячий пес убежит с таким визгом, как будто его переломили пополам, и… очень скоро вернется. Если ведро обильно добычей, к нему начинают являться какие-то раньше невиданные псы, очевидно, из отдаленных окрестностей. При встречах с другими они вступают на лестнице в драку. Достаточно убрать ведро, не выставлять его дня три-четыре, чтобы собачьи посещения прекратились. Откуда, как узнают четвероногие посетители, что угощения больше нет? Грызутся из-за кусков, а друг другу несомненно сообщают, что вот к такой-то двери не мешает забежать, а на такую-то лестницу не стоит и заглядывать… Этот опыт с ведром на лестнице и с посещением бродячих собак повторен и проверен десятки раз.

У всех бродячих собак особенный взгляд, недоверчивый, подозрительный. Все они — воры и с крайней боязливостью совмещают чрезвычайную наглость. Вбежать в кухню, выследив минуту, когда там никого нет, схватить с горячей плиты из котла кусок мяса и удрать во все лопатки — на такой разбой дворная собака никогда не осмелится. А бродяга сделал и, удирая, в ужасе визжал как зарезанный, хотя его никто не тронул.

Среди бродячих собак почему-то не попадается ни слишком мелких, ни самых крупных — так, сброд всех пород среднего размера.

Сен-бернар

К домашним собакам должен быть причислен и знаменитый на весь мир сен-бернар, хотя он дома только ест и спит, а удивительная работа его совершается среди метелей и снежных бурь в сугробах и пропастях гор. Лет четыреста назад бернардинцы, монахи монастыря близ горного перевала в Альпах Швейцарии, завели крупных собак, приучая их отыскивать заблудившихся путников. Тогда на узких обрывистых дорогах и вечных снегах горных вершин несчастные случаи с людьми были часты. И, занимаясь из поколения в поколение одной работой, совершенствуясь все в одном направлении к единственной высокой цели, сен-бернардские собаки сложились в могучую великолепную породу.

Собака на работу выходит в бурю, большей частью ночью, и бесстрашно кидается навстречу снежному вихрю, в темноту. Куда — это известно только ей. Она бежит в те места, где, по ее опыту, скорей всего мог потерять дорогу, поскользнуться, упасть человек. Собака осматривает обрывистые тропинки, заглядывает в ущелья, прислушивается, не донесется ли крик или стон из придорожной пропасти. Найдя обмерзшего, потерявшего сознание путника, собака лижет ему лицо, шевелит его лапами, ложится на него, стараясь согреть его своим огромным телом, покрытым густой курчавой шерстью. Опомнившемуся человеку она предлагает маленький боченок, висящий у нее на ошейнике: там есть чем подбодрить упавшие силы. Если найденный путник может следовать за ней, собака показывает ему дорогу к монастырю. Окончательно ослабевшего собака оставляет, но ненадолго: она с громовым лаем врывается в монастырь, требует помощи и ведёт ее к месту своей находки.

Сен-бернар.

Так работали сен-бернардские собаки в течение столетий. Теперь в такой работе надобности нет. На дорогах почти везде телеграф, телефон. В случае обвала, порчи пути, какого-либо несчастья электрическая сигнализация оповещает ближайшую станцию или сторожевой пост почти мгновенно. Однако, когда буря прерывает всякое сообщение, на помощь идет, все-таки, собака… Представителям этой великолепной породы в городах нечего делать, сен-бернары там скучают, томятся, изнемогают от жары. Когда выпадает снег, старый сен-бернар радуется и кувыркается в первых сугробах, как щенок, он оживает, наслаждается, вдыхая морозный воздух зимы. Эти огромные собаки обычно очень тихи и смирны. Сен-бернару спокойно можно доверить колясочку, где лежит совсем маленький человечек… Мальчишка лет трех-четырех усаживается на сен-бернара верхом, держится ручонками за косматую гриву и, колотя пятками по толстым бокам, кричит:

— Эй, ты, пошел, пошел!

И величественный пес везет своего всадника важно и осторожно, хотя едва ли ему нравится исправлять должность верховой лошади.

Сбогар-Полкан

Именно сен-бернар проделал одну из наиболее удивительных собачьих штук: он вполне сознательно служил поочередно двум хозяевам. Из того дома, где он со щенячьего возраста прожил три года, он стал пропадать дня на два, на три, потом возвращался. Его сначала искали, беспокоились о нем, потом привыкли к его отлучкам: «ну, что же, пошатается где-то и придет». Он удирал обычно во время прогулки, отбегая за угол по неотложным своим делам, и исчезал. Я занялся им очень пристально, гулял с ним утром и вечером, вкрался вполне в его доверие, взял на сворку его могучую шею и, когда он рванулся, желая убежать за угол, я не стал его удерживать, а побежал за ним. Из переулка в переулок, из улицы в улицу мы бежали с полчаса. Милейший пес сам выдал мне свою тайну, он привел меня к двери, поцарапался в нее и залаял коротко, отрывисто… Дверь открылась, пес шмыгнул в нее, а за ним вступил я с вопросом, на каком основании принимают сюда чужую собаку. Меня очень скоро и сильно подняли насмех.

— Какая чужая собака? Это наш Сбогар.

— Во-первых, это не Сбогар, а Полкан. Во-вторых, он не ваш, он живет…

— Да он тут живет… Вот его место. И это Сбогар, он два года у нас, Сбогар… Он уходит куда-то, но он наш, наш Сбогар.

Прыгали и визжали дети, смеялась их мама, улыбался хозяин квартиры, а виновник всей кутерьмы спокойно лежал на своем матраце и помахивал волнистым хвостом, смотря ласково, светло, чуть-чуть приподняв уши. Сбогар он или Полкан? Не все ли равно, какая у него кличка, несомненно, что он тут свой, он тут любит и любим… так же, как и там… у других.

Оказывается, огромный пес в городском саду подошел к игравшим детям, их мама почему-то назвала его Сбогаром и погладила по голове. Он поиграл с детьми, пошел за ними в этот дом и стал приходить дня на два, на три, потом убегал. Его искали, о нем беспокоились и… привыкли к его отлучкам, — я такой рассказ уже слышал там, где Сбогар считался Полканом.

Я ушел, очень смущенный моим вмешательством в трогательную историю этой чудесной собачьей любви. Сбогар, Полкан… Какое мне дело, что ему больше нравится? Вполне обеспеченный кормом и жилищем в одной семье, где его любили и ласкали, он, в силу какого-то, лишь ему ведомого влечения, отдал часть своего сердца этим детям, случайно встреченным на лужке, их маме, потрепавшей его по голове… Но он не забыл и тех, первых, он разделил свою любовь, был предан тут и там поровну до конца своей долгой жизни. Дети выросли и те, и другие, а Сбогар-Полкан добросовестно и равномерно пропадал из одного дома, чтобы появиться в другом.

Через десяток лет я однажды получил разом два письма, сообщавшие, что любимца вот уже неделю напрасно поджидают и там и тут. Он не пришел никуда: старый сен-бернар исчез совсем.

Собака-сыщик

На службу по раскрытию преступлений, на охоту за убийцами и ворами собаки привлечены недавно, у нас в СССР всего лет двадцать, но за эти два десятка лет они успели натворить много поразительных дел.

В этой страшной охоте дичью служит человек. Дерзкий, озлобленный, почти всегда вооруженный преступник готов на отчаянное сопротивление, способен убить своих преследователей… Обыкновенная охотничья собака тут не годится: она слишком слаба, мягкосердечна, боязлива перед человеком. Ищейка, уголовно-розыскная собака, смело берет за горло преступника, хотя он, случается, стреляет ей в морду, бьет на смерть чем и по чему попало. Неустрашимую свирепость этих собак всячески поощряют, укрепляют, воспитывают. Лет сорок назад в маленьком германском городке чиновник по фамилии Доберман занялся воспитанием такого рода собак. Он взял пинчеров-крысоловок и отбирал из них самых крупных, умных, особенно злобных, наиболее свирепо душивших крыс. Отборных воспитанников своих он, кроме всего прочего, натравливал на чучело человека, приучал не бояться выстрела или удара. Ему удалюсь вывести свирепую породу, носящую его имя.

Доберман-пинчер.

Доберман-пинчер среднего роста, черная с коричневыми подпалинами собака, узкомордая, почти бесхвостая. Ее гладкая шерсть лоснится как шелк, ее стройное тело красиво, глаза блестят умом, она понимает много слов, очень опрятна, чутка необыкновенно. Отличная домашняя собака. Несомненно только у нее маленькое неудобство в характере, не совсем пригодное в домашней жизни: милая собачка, рассердившись из-за пустяка, может разорвать своего хозяина.

По бревенчатому срубу доберман-пинчер взбирается во второй этаж дома не хуже кошки, а в темное, зияющее разбитыми стеклами окно лезет лучше ее. Перемахнуть через трехаршинный забор такой собаке ничего не стоит. Если забор слишком высок, она живо-живо карабкается по нему как-то извиваясь, какими-то зигзагами, и, добравшись до верху, спрыгивает с двухсаженной высоты: ее лапы действуют, как пружины, все мускулы точно из стали.

Подобными способностями обладает и другая порода собак-сыщиков — немецкие овчарки. Они одеты пушистой шерстью, у них уши стоят как у волков, на которых они слегка похожи общим обликом. Но взгляд у овчарки добрый и характером она много мягче, чем доберман-пинчер. Впрочем, при преследовании преступника овчарка также неумолимо свирепа.

Собачьи знаменитости, завоевавшие себе славные имена раскрытием громких преступлений, есть из той и из другой породы, так что не решено, какая из них лучше.

Как узнает собака преступника?

Она ищет его чутьем по следу. Ее обучают только тому, что какого-то преследуемого человека надо не бояться, а хватать. Остальное — дело сообразительности собаки. Хорошая ищейка, обнюхав место преступления, иногда резко прекращает поиск и слегка смущенно подходит к ноге своего проводника: значит, следа нет, он потерялся, выдохся.

Большею частью, однако, чувства собаки — быть может нам невполне понятные — подхватывают какие-то признаки, для человека неуловимые. Ведь вор унес украденные вещи, убийца, застрелив человека, быть может не прикоснулся к своей жертве. Ведь преступник исчез, не оставив после себя повидимому ничего.

Так представляется человеку, но собака как-то чует какие-то остатки невидимых прикосновений, она не колеблясь несется по следу преступника, выискивая, улавливая запах, чем-то ее поразивший, там, где прошли десятки людей. Недавно в одной из пригородов Ленинграда ночью украли телефонные провода больше чем с двух километров. Это значит, что медная проволока, снятая со многих столбов, исчезла. Воровская работа производилась высоко над землей… Снятую проволоку увез автомобиль. Его колеса оставляют широкий след, но ведь они обтянуты шинами, пахнущими только резиной. И как объяснить собаке, что произошло тут на столбах и что пропало? Автомобилей проезжает много, и от всех одинаковые полосы-следы резиновых шин. Преступники исчезли, не позабыв, не оставив ничего. Безнадежно их искать! Собака не отказалась от расследования. Она попрыгала, повертелась около двух-трех обокраденных столбов и быстро побежала по дороге. За ней на велосипедах, на мотоциклетках неслись агенты. Они обгоняли, встречали автомобили, трамваи, ломовые подводы, множество пешеходов. Собака, не обращая ни на что внимания, бежала так прямо, как будто ей твердо было известно, куда она бежит, и вдруг исчезла… Ее злобный настойчивый лай послышался под мостом. Подоспевшие агенты нашли ее около груды сложенных там проводов, казалось бы, не имевших даже запаха.

Немецкая овчарка.

Четвероногий сыщик уверенно врывается в дом, иной раз прыгнув в окно. Собака врезывается в многолюдную толпу и, уставившись пылающими глазами на избранное ею лицо, лает на него особенно, бешено, пронзительно.

Самые упорные, закоренелые преступники обычно сдаются перед таким обличителем: собака не врет, не ошибается, она твердо знает, что знает.

А как? Это ее тайна.

Военная собака

В бою собака сопровождала человека всегда. Дикарь, дравшийся дубиной и каменным копьем, имел при себе собаку. Там, где в глубине земли находят череп древнего человека, окруженный оружием, там всегда выкапывают и череп его огромной собаки.

Во времена к нам более близкие собаки также участвовали в самом сражении, в рукопашных схватках, при воинах были особые боевые собаки. С усовершенствованием огнестрельного оружия исчезла надобность в четвероногих бойцах, их зубы и когти оказались слишком слабым оружием перед пулей, убивающей за версту. Чудовищные бомбы, машины, рассеивающие целые потоки свинцового дождя, все ужасы современной военной техники, все это должно бы, казалось, окончательно уничтожить собаку в армии. И вдруг значение ее, собаки, возрастает чрезвычайно. Человек применил к военному делу не зубы и когти собаки — какое ничтожество — а те дивные силы, что вложены в собаку природой: ее чутье, остроту слуха и зрения, ее самоотверженную преданность.

Лет сорок назад германский полевой устав военной службы признал, что в войсках должны быть особые команды собак. Конечно, и до тех пор во всякой роте была своя собака, она шла в поход и на войне, случалось, оказывала крупные услуги, но все это кое-как, вразброд. Бегут собачонки за ротными повозками, вертятся около полковых кухонь — хорошо, а нет их — ну, и не надо. В сторожевых цепях, охраняющих подступы к лагерю или крепости, часовые на постах, конечно, давным-давно оценили помощь чуткой собаки и пользовались ею, по существование военной собаки все-таки не было обязательным и военному делу собак почти не учили.

После германского устава 1886 г. положение резко изменилось. При войсковых частях образованы были школы для учителей военных собак. Германия, вступая в неслыханную бойню 1914–1918 гг., имела 10 000 четвероногих разведчиков и часовых. Наши военнопленные и разведчики испытали всю тяжесть отличной работы немецких военных собак.

Сторожа — человека можно подкупить, напоить пьяным, обманом или хитростью увести с поста, наконец, тихонько подкравшись, убить. Хорошо обученную собаку не соблазнить ничем: она не возьмет подброшенного ей лакомства. Она чутка, недоверчива, деньги, очевидно, ей не нужны, а подобраться к себе она не даст.

При движении войсковой части впереди ее идет секрет. Как бы он ни смотрел, как бы он ни слушал, не может он догадаться о присутствии за сто шагов перед ним в лесу десятка неподвижно лежащих в кустах людей. А собака о том скажет: поставит сторожко уши и тихонько заворчит.

В три минуты километр собака пробегает без труда и очень хорошо знает, кому отдать записку, вложенную в ее ошейник. Угодно — она может с запиской же вернуться. И попробуйте ее поймать или застрелить, когда она несется с донесением! Собака вполне сознательно прокладывает телефонный кабель, т. е. не то, чтобы она понимала, какой системы, как и почему будет звонить телефон, — нет, довольно того, что она внимательно следит, правильно ли разматывается проволока с катушки, укрепленной на ее вьюке. Надо видеть, как, смущенно повизгивая, собака зовет сапера в случае какой-либо неисправности в размотке.

Однако кабель может быть оборван, что почти всегда случается в то время, как в передовой цепи замолчал пулемет или стрелки с бешенством отчаяния смотрят на свои винтовки: нет патронов. И тут в кисейном халатике защитного цвета является, помахивая хвостом, друг — принес вьючок, в нем пулеметная лента или 250 патронов. Немного, конечно, но ведь можно вернуться, сбегать хоть десять раз все с тем же радостным видом и все в тот же счет…

Единственно чего не любит военная собака, это пинка, которым так часто без всякой вины угощает своего друга человек. И ругать военную собаку зря нельзя. Потрудитесь быть всегда, товарищ, ровны, точны в ваших приказаниях, наказывать только за неповиновение, непременно ласкать и хвалить за исполненное дело, — тогда за вас в огонь и в воду, и под пулемет, и под прицельную стрельбу.

В случае же ругани или побоев, собака немедленно «сбивается»: не то чтобы она отказывалась от службы, нет, это не в натуре собаки, но собственно военной собаки уже более нет, и раз работа ее значительно сбилась, это уже только обычная полковая собака, Шарик, Жучка, Барбос.

К раненому военно-санитарная собака идет часто еще под огнем, несет простейшую перевязку, несколько капель питья, — жажда прежде всего мучит тех, кого повалила пуля. После боя, когда человек уже обыскал поле смерти, подобрал, как казалось, всех раненых, работа собаки особенно важна: четвероногий брат милосердия отыскивает тех, кто незамеченные лежат без сознания или не могут дать о себе знать. Собака-санитар в таком случае берет в рот бринзель (лоскут, прикрепленный к ошейнику) и во все четыре ноги несется на медпункт, там знают, что это значит, а собака покажет дорогу.

Прежде собаки-санитары брали у раненого фуражку. А если она потеряна в бою, если на голове металлический шлем? Тогда явился бринзель. Беспорядочно бегая по полю, даже лучшая собака могла невольно пропустить раненого. Теперь одна собака идет зигзагом, а другая ей навстречу: ни пяди земли не остается необысканной.

Для службы на войне за сорок лет успели уже выработаться особые породы собак. Немецкие овчарки, очевидно, лучше всех: кто первый вышел, тот дальше всех ушел.

Заплатив кровью за отсутствие собачьих команд в войне 1914 года, французы бросились устраивать питомники военных собак, заводить школы дрессировщиков и многое сделали: через два года французские собаки уже действовали.

Об английских военных собаках никаких сведений нет. Это не значит, что англичане такое дело просмотрели и оно у них поставлено плохо, — нет, скорей наоборот.

Кавказская овчарка.

Из русских пород хороших военных собак дадут кавказская овчарка, неукротимо свирепая, замечательно чуткая, и сибирская остроухая лайка, та бодрая, веселая умница, что смело идет на медведя и так хитро выслеживает соболя.

Дикие собаки

В Европе не только нет, но, кажется, никогда не было диких собак. В остальных частях света их много. В Австралии динго — по виду лисица с головой волка, рыжий небольшой зверь с коротким пушистым хвостом, который вытягивается на бегу. В Азии в Китае, као, темно-желтая небольшая собачонка, на Суматре почти голый грязно-серый пес купара и в Индии светло-рыжая остроухая короткохвостая дооля. В Африке водится диб, крупный пес, похожий на волка, но коричневый, желтый или рыжий. Есть собаки не вполне дикие: они не живут с человеком, но помогают ему при охоте на зверей, как то делают у бушменов какие-то полушакалы. В Северной Америке живет агуари: это почти динго, но меньше, серая с коричневыми пятнами на спине.

Дикие собаки напоминают видом волков, лисиц, шакалов, но они не волки, не лисицы, не шакалы. Они живут где придется, рядом с этим зверьем, никогда с ним не смешиваются и всегда грызутся на смерть: они собаки, собаки, собаки.

У них, несмотря на резкие различия в наружности, у всех одинаковые привычки и свойства. Они живут и охотятся не иначе, как стаей. В африканской пустыне они преследуют льва, в джунглях Индии доедают раненого тигра, если он ушел от охотников. Из-за добычи собаки смело вступают в схватку с такими свирепыми хищниками как леопард и ягуар. Добродушного медведя собаки гоняют запросто, видимо не считая его сколько-нибудь опасным противником. Собаки нападают на буйвола, на таких крупных антилоп, как нильгау индийских джунглей. Ударами передних копыт или острых рогов нильгау раскидает мертвыми десяток — два несносных преследователей, но обессиленный неотступной погоней падает, и несметная стая воет, растерзывая его заживо.

Ни одна дикая собака не умеет лаять, все они только воют. Замечательнее всего то, что стая диких собак, голодных зверей, дерзко лезет на драку с тигром, если видит, что можно стащить у него добычу, но никогда не осмеливается напасть даже на безоружного человека. Он впрочем должен держать себя смирно, человек, ничем не затрагивать стаю: достаточно ему убить одну собаку и — как бы ни был он вооружен — стая расправится с ним беспощадно, оставив от него очень немного, только то, что уже нельзя никак сожрать, например, железную пряжку пояса.

Эти свирепые, умные, наглые звери нигде не трогают домашнего скота, ни собак, признавших над собой власть человека, но сами никаких властей не признают, человека слегка уважают, но жить с ним не хотят. Агуари северо-американских степей, доолы джунглей, као китайских болот, все прочие — все они похожи на разное зверье, но они не волки, не лисицы, не шакалы, они живая загадка природы, особняком существуют сами по себе, они… дикие собаки.