КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно 

Избранное [Давид Наумович Гофштейн] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Давид Гофштейн Избранное Переводы с еврейского


Давид Гофштейн

Его любили все, кто ценит в человеке чистоту души, благородство чувств, ясность и широту помыслов. Его любили за неукротимую живость характера, за светлую простоту речи и за предельную искренность. Нельзя было не удивляться разносторонности его интересов и глубине познаний. Разговор с ним о классической литературе — об античных трагиках, о Гёте, Гейне, Пушкине, Шевченко, о литературе современной, советской, о различных философских течениях, об исторических судьбах того или иного народа, о путях развития человечества всегда приоткрывал перед собеседником какую-то новую сторону обсуждаемого явления, рождая подчас и споры, дружеские и принципиальные. И вместе с тем он отнюдь не был кабинетным человеком. Наоборот: у него была какая-то особенная тяга к обыкновенной, обыденной, практической жизни. Он не на шутку, хотя, быть может, и без достаточных оснований, считал себя знатоком во многих областях именно этой практической жизни. Он любил физическую работу, он охотно занимался в часы досуга столярным и слесарным делом, у него была даже какая-то страсть всюду собирать какой-то железный лом, какую-то ненужную проволоку, какие-то испорченные, ржавые замки, которые он, к неудовольствию домашних, таскал к себе на квартиру, исправлял, чинил, выравнивал, пилил, чистил… Это было, пожалуй, чудачество, но такое милое, такое, я сказал бы, человеческое…

Друзья подтрунивали над его феноменальной рассеянностью. Так, однажды он купил в Москве (жил он в Киеве) две детские шапочки. На вопрос, кому эти шапочки предназначены, он ответил, что купил их, как и всегда, для своих детей, и был в первую минуту искренне озадачен, когда ему напомнили, что дети эти окончили уже вузы… Потом, конечно, сам расхохотался.

Однажды мы с ним, в той же Москве, ехали трамваем в Союз советских писателей. Мы пропустили нужную остановку. Узнав об этом, он, не задумываясь, выпрыгнул из вагона. По благоразумию или из трусости я не последовал за ним и вышел на следующей остановке. Оттуда я пошел назад — и застал моего друга у почтового ящика. «Я уже написал домой и опустил в ящик открытку!» — заявил он. «Что ж ты там написал?» — «Три слова: жив и невредим». — «Да ведь домашние твои не знают, что ты прыгнул из трамвая!» — «А ведь и в самом деле!..» — И снова этот чудесный заразительный смех. Его рассеянность была какой-то органической и прелестной чертой, без нее трудно себе и представить его образ.

Его любили, и он любил людей. Как-то он, забыв о собственных делах, целый день бродил по магазинам с каким-то впервые встреченным моряком, который решил купить себе штатское платье, — бродил в качестве добровольного консультанта… Он мог самозабвенно хлопотать об издании книги начинающего поэта, в котором открыл талант. Он с такой чарующей простотой, с таким непритворным увлечением входил в интересы малознакомых и даже незнакомых людей, помогая им в самых разнообразных начинаниях — от написания, скажем, серьезной статьи до найма дачи и даже чего-либо несравненно более мелкого, — что никто этому в конце концов и не удивлялся.

Он любил людей, но ненавидел всяческую фальшь, непрямоту, неискренность и грубость. Нечестность, непринципиальность, сделки с совестью были ему, я сказал бы, физически противны.

Он горячо любил народ, его породивший, — еврейский народ. Он прекрасно знал историю этого народа, он как бы лично ощущал на себе страдания, перенесенные этим народом в веках. Отсюда проистекала и его не менее горячая ненависть ко всем проповедникам мракобесия, национального неравенства и дискриминации, к фашистской мрази, к отголоскам черносотенства во всех его видах. С глубокой и трепетной любовью относился он к великому русскому народу и всем народам Советского Союза. Он не только прекрасно знал украинский язык и владел им, но и преклонялся перед Тарасом Шевченко, перед Иваном Франко, восхищался украинским театром, музыкой, песней… В отношении к Украине, как и в неподдельном чувстве юмора, было нечто роднящее его с Шолом Алейхемом.

Помню, как-то глубокой ночью, чуть ли не на рассвете, я с несколькими моими гостями, грузинскими писателями, решил завернуть — на правах близкого друга — к нему на квартиру. (Мы до второй мировой войны жили с ним в Киеве в одном подъезде.) Самое удивительное было то, что хозяин ничуть не удивился нашему несвоевременному вторжению, он даже как будто ожидал его. Появилась бутылка вина, началась дружеская беседа, — и оказалось, что и в делах грузинской литературы он разбирается совсем неплохо, а главное — горячо ими интересуется. Кстати, он был деятельным, чутким и умным переводчиком.

Из поездок за границу он вынес глубокое, но никак не низкопоклонническое восхищение перед европейской культурой и бессмертными ее памятниками, весьма ироническое, вернее саркастическое, отношение к капиталистическому миру, к либеральным болтунам и глубочайшее уважение к людям труда, живущим в зарубежных странах. Он был врожденным и убежденным демократом. Став членом Коммунистической партии, он всецело проникся великим учением Маркса, Энгельса, Ленина, одной из центральных идей этого учения — идеей интернационализма.

Путь его в партию не был прямым, это так. Были у него и ошибки, и неверные шаги, и временные отходы в сторону национализма, обусловленные рядом весьма сложных причин. О подобных людях профессиональные историки литературы говорят, что они прошли сложный путь развития. Для нас важно, что человек, о котором идет речь, преодолел свои заблуждения и стал тем, чем он был для всех нас, — честным советским гражданином и коммунистом.

В историю литературы Давид Наумович Гофштейн вошел как крупный и весьма своеобразный поэт. Родившийся в 1889 году в Коростышеве, ныне Житомирской области, а тогда Киевской губернии, Давид Гофштейн рос в деревне и с трудом, но и с настойчивостью, как многие еврейские юноши того времени, добился образования (в Психоневрологическом петербургском институте, в Киевском коммерческом институте), которое неизмеримо пополнил упорной работой над собой. Первые, очень ранние его литературные опыты написаны были на русском, украинском и древнееврейском языках. Впоследствии он всецело, как поэт, перешел на современный еврейский язык. Большое значение для творческого и идейного развития Гофштейна имела дружба его с выдающимся еврейским писателем-революционером Ошером Шварцманом. Не ошибемся, если добавим, что расширению кругозора поэта весьма способствовало основательное знакомство с русской, украинской, западноевропейской классической литературой, а также — впоследствии — постоянное общение с представителями многонациональной советской литературы.

Печататься Гофштейн начал в еврейской прессе после февральской революции, первая книга его, за которой последовал ряд других, появилась только в 1919 году.

Но Давид Гофштейн был советским поэтом, советским литератором не только по признаку времени, в которое протекала его деятельность. Он, как настоящий большой художник, отражал нашу советскую действительность во всем ее многообразии. И если ряд его стихов, особенно первых лет, посвящен печальному и тяжкому прошлому родного народа, то впоследствии все больше и больше занимает место в его творчестве тема современности, тема социалистического строительства, тема дружбы народов, тема Октября, тема великих побед советского народа.

Критика не раз отмечала, что Гофштейн был большим мастером формы, сочетавшим классические традиции со смелым новаторством. Это так, конечно. Гофштейн был неистощимо изобретателен в строфике, в ритмике, в рифмовке, его эпитеты, метафоры, сравнения поражают своей меткостью, а подчас и неожиданностью. Но главное не в этом. Главное в том, что Давид Гофштейи, как подлинно большой поэт, смотрел на мир своими глазами, что он имел свой голос, что он умел по-своему повернуть ту или иную лирическую тему, что он умел, взяв самый обыкновенный предмет, вдруг осветить его неожиданным светом (крохотное стихотворение «Яблоко» или еще меньшее по размеру — «Щепочка»). Он с проникновенной нежностью любил природу — и с восторгом смотрел на величественные здания современного города («Город», «Дождь»). Он был настоящий поэт-мыслитель, у которого самые незначительные, казалось бы, явления жизни вызывали широчайшие и иногда очень смелые ассоциации и обобщения. И основное — он любил человека, любил народ, любил человечество.

Таким он вошел в наши сердца. Хочется верить, что таким же войдет он в сердца читателей младшего поколения, для которых, по трагическим обстоятельствам последних лет жизни Давида Гофштейна, творчество замечательного еврейского поэта было закрытой книгой.

Максим Рыльский

Первые восхищения 1911—1912


«Коль просторов ты служитель…» Пер. Н. Леонтьев

Коль просторов ты служитель, —
Близ путей-дорог держись:
Свой очаг, свою обитель
Будешь ты менять всю жизнь.
Служишь времени — не надо
Торопить награды срок:
Вдруг, взамен венца, награда —
Лишь обычнейший венок!..

«В чердачных окнах зайчики резвятся…» Пер. Н. Леонтьев

В чердачных окнах зайчики резвятся,
Осколки солнца тают на глазах,
Сугробы листьев в парке золотятся, —
Стою и не могу налюбоваться.
Стою, как на часах,
И жду, когда последний лист,
Послушный силе притяженья,
Сорвется вниз
В последнем трепетном движеньи.

Компас Пер. Н. Ушаков

И ночь, и звезды без конца, без краю…
Во всем знакомом тайну открываю.
Коробка круглая меня манит,
И стрелка в ней железная — магнит —
Трепещет на иголке, и томится,
И под стеклянной крышкою стремится
К звезде полярной в голубую тьму…
Но почему?
Но почему?

Первобытное Пер. А. Старостин

И опять я в лесу,
В первобытном краю,
Снова в светлом кругу
Первых радостей детских.
Дай мне руку твою,
Я прижмусь к ней лицом,
Сладкий запах впивать…
Только платье твое,
И все складки его
Ранят душу мою беспощадно.
Отгони же ее,
Эту злую пчелу,
Что жужжит, пробуждая
Задремавший мой разум.
………………

Кто там злобно грозит?
Кто навстречу бежит?
Я за ним погонюсь,
С ним схвачусь,
Я ударю рукою железной —
Пусть, хромая, уйдет,
Пусть он весть разнесет,
Что сражаться со мной бесполезно.
………………

О-го-го!
И опять я в лесу,
Мне покойно, легко…

В комнате Пер. А. Старостин

Поток неясной, сумеречной мглы
Всю комнату безмолвно затопляет,
Он скрадывает острые углы
И лишь полоски блеска оставляет.
Но, в сумрак погруженный, верю я,
Что в этой полутьме откроется оконце,
Раздернется тумана кисея
И яблоком огня зардеет солнце.

Мой пес Пер. А. Старостин

В ярмо отчаянья немого запряжен,
Блужданьем долгим утомлен,
Он плелся по дороге пыльной,
И сердце детское мое к нему тянулось
                    в жалости бессильной.
Я крикнул «на» — и вот со мною он.
Шерсть желтая и белые большие пятна,
Сияет преданность в больших глазах,
На мать взглянул он, а она: «Что ж,
                    гнать обратно?»
Рукой махнула: — Пусть останется в сенях.
Я знал — у пса когда-то был хозяин.
Пес неотступно следовал за ним,
Хозяин кличку дал ему — бог весть когда,
И пес теперь бродил, угрюм и неприкаян,
Прислушиваясь лишь к шагам моим…
Я тщетно звал его, отыскивая клички,
Он грустно слушал их и жалобно скулил.
Я изобрел свою, она вошла в привычку,
И он играл со мной, моим друзьям служил.
Как молод я! Мир — мой! Я не робею,
К тому ж и пес — какой хороший пес!
Но только я сильнее с каждым годом,
А ноги пса — слабее и слабее,
Он дальним не прельщается походом,
Покоя ищет и тепла в мороз.
Была весна, и теплые рассветы
Поили влагой голые поля,
А в черном рву, цветеньем не задетом,
Лежал он скорчившись, не шевелясь…
И вновь я праздную приход весны,
И трубы водосточные промыты
Снегами талыми…
А с тополей у каменной стены
Спадают капли, золотом облиты…
Но кто же, кто же бродит в поле чистом,
В чьем голосе призыв ко мне звучит?
Что ж вновь я вспомнил пса и взгляд его
                         лучистый?
Зачем же вновь его глаза воскресли
В моей негромкой песне?

«Глухая ночь…» Пер. А. Старостин

Глухая ночь…
Вторые петухи уже пропели,
А там, внизу, во глубине двора,
В закутке, полном душной темнотой,
Сидит он гордо на нашесте
И, голову вздымая высоко,
Призывным криком отмечает
Невидимую грань
Во времени парящем.
А я лежу в постели,
И времени легчайшая волна
Меня прибила к дальним берегам,
К далеким дням, когда в исчезнувшем
                    навеки сердце,
В давно исчезнувшем мозгу
Явилось обращенье:
«О ты, что позволяешь петуху
Различье делать между днем и ночью!..»

«В глубинах глубочайших вод…» Пер. А. Старостин

В глубинах глубочайших вод,
Где солнце всемогущее не может
Подумать о владычестве своем;
Где водяная сталь лежит слоями,
Покоясь в смерти;
И там,
На мрачных кладбищах морей,
Где остовы судов
Подобно памятникам встали
Над грудою могил
В немом раздумье;
Там,
Куда тяжелый камень,
Что быстро прорезает недвижность вод,
Приносит мрачный свой привет
От далеко разлитого сиянья,
Немой привет
Игры валов,
Тысячекратно повторенных
В дни ветра
И боев,
Когда на море
Гора на гору громоздится, —
И там
Гнездо себе свивает жизнь,
Там чудища живут —
Безмерно безобразны,
Безмерно привлекательны они
И больше, чем нам дорог
Чистый воздух
И ясный свет,
Им дорог
Тяжелый гнет воды
С могильной тьмой.

В пути Пер. Л. Руст

Готов поклясться я — здесь некогда я шел,
И впитывали глаз моих глубины
И этот лес, и этот дол,
И золотым песком покрытые ложбины.
«Нет, нет! Ты не был здесь!» —
Я слышу громкий смех…
То трезвая моя смеется память.
Она хранит мельчайшую из вех
На всех путях, исхоженных годами…
…Клянусь, клянусь — в слиянье ли с мечтой,
В ином существовании, во сне ли,
Вот эти ветви надо мной шумели,
И этот дол, а не иной,
Был виден мной.

У дорог 1912


«Дышать весь день…» Пер. Л. Руст

Дышать весь день
Дыханием ветров,
Следить весь день
Кривых дорог разбег,
Меж далью и тропой иметь лишь
                    узкий ров,
Меж солнцем и зрачком — лишь
               пленку юных век…
Что может лучшего
Изведать человек?!

«Там, на лунном снежном поле…» Пер. Е. Радбиль

Там, на лунном снежном поле,
Меж деревьев оголенных, —
Там хранитель мой бессонный
Бессловесной первой боли…
Там, под небом величавым,
На залитых солнцем нивах —
Юность дней моих счастливых
В золотой, ржаной оправе…
О, небес моих безбрежность!
О, снега моих скитаний!
Вам — моих воспоминаний
Нерастраченная свежесть.

«Над городами с башен древних…» Пер. О. Колычев

Над городами с башен древних
Пробило полночь на часах,
А где-то тихие затеряны деревни
В глубоких и глухих снегах.
Едва прикрытые соломой рыжей
И опершись бессильно на плетни,
Лачужки гнутся ниже, ниже,
И друг о друга греются они.
В окошко смотрит месяц-соглядатай…
В одной из этих крошечных лачуг
От тусклой лампы тускло-желтоватый
На потолке подрагивает круг.
Пусть время спать и с книгой расставаться,
Пусть легкий сон касается ресниц, —
Мои глаза не могут оторваться
От вкрадчивого шороха страниц.
Всей силой молодости торопливой
Они в минувшее устремлены
И роются упорно и пытливо
В заветных кладах старины,
Я в эту ночь стоял у входа в хаос
И взором пристальным прощупывал века,
И в эту ночь рождались, задыхаясь,
Моя отвага, гордость и тоска.

«В российских сугробах вечерней порою…» Пер. Ш. Холоденко

В российских сугробах вечерней порою —
Где больше печалится сердце людское?
Скрипучие сани, убогая лошадь.
Один я затерян средь снежной пороши!
Лишь там, в стороне, у небесного края
Кровинка заката еще догорает.
Да здесь, за оврагом, из белой пучины
Избушки всплывают в синеющей стыни —
Наш хутор, укутанный в снежную дрему.
Так много дорожек к еврейскому дому.
Домишко обычный, лишь окна повыше,
И я самый старший из многих детишек.
И тесен удел мой в краю беспредельном,
В местечко лишь съездишь разок в две недели.
Бедна моя доля в бескрайном раздолье,
И сердце томит неосознанной болью.
И сердце томит сокровенное семя,
Что тянется к росту, что просится в землю.
В российских сугробах вечерней порою —
Где больше печалится сердце людское?

Середина мая Пер. Л. Руст

Уходит день…
И мир, весь мир в раздумье замер,
Следя стезю его по лестнице небес.
Еще ступень…
Шлейф огненный проплыл перед глазами,
Их ослепил на миг и медленно исчез.
Но, отсверкав,
Как победитель, золотою цепью,
В прощальный свой кортеж он медленно
                           вовлек
Дымок дубрав,
Меня — раба его великолепья —
И каждый колосом набухший стебелек.

«Еще нетленные лежат снегов холсты…» Пер. Д. Бродский

Еще нетленные лежат снегов холсты
В глуши лесов, но ранними утрами,
Где тропы ясным светом налиты,
Там ветка всякая обглодана ветрами.
Еще в полях, ночами, что есть сил
Последние стараются морозы…
Напрасно! По оврагам снег прогнил,
И с каждым днем свежей осины и березы…
С пригорков солнечных плывет смолистый
                              дым,
И черный сок земли стекает по долинам,
И взоры тянутся к высотам голубым,
Восторженно следя за клином журавлиным.

«Мой взор в полдневном ослепленьи…» Пер. Д. Бродский

Мой взор в полдневном ослепленьи,
И мозг перенасыщен зноем.
Вхожу в прохладное спокойствие лесное,
На тень ложусь и укрываюсь тенью.
Как стал я мал… На башне муравьиной
Бьет колокол тревожный… Там
Мильоны спин проносятся стремниной,
Мильоны ног снуют по этажам…
Вот мчится муравей… Я путь ему рукой
Переграждаю и гляжу безмолвно:
Он в бой бросается, отваги полный,
И в тельце маленьком клокочет гнев глухой…
Я вырастаю вновь: встаю, вольней дышу…
Как солнце поднялось! Гляжу прищурясь
                           в просинь
Я самый маленький среди родимых сосен, —
Из их обители я радость уношу.

«Сияние доверху залило дол…» Пер. Л. Руст

Сияние доверху залило дол
И все еще льется.
Опушки его собирают в подол,
И солнце смеется…
Светлеют леса от холмов до болот,
И мхи — серебристей…
И бредень из солнечных пятен плывет
По кочкам, по листьям…

Жатва Пер. А. Старостин

Брожу с затуманенным взором,
Вздыхает пшеница;
Мелькают в колосьях, за косогором
Пятна ситца.
Никто не вздымает дорожной пыли…
Хоть бы спросили —
Зачем я блуждаю у моря пшеницы,
За чем я иду с затуманенным взором…
Мелькают в колосьях, над косогором
Пятна ситца.

В пути Пер. В. Щепотев

Ошеру Шварцману

Прозрачен день. Даль глубока:
    Полоски сжаты!
Весь в семенах, ждет ветерка
    Клубок травы помятый…
Шлет осень ржавчину, спеша,
    Холмам, яругам…
В покое ясном будь, душа,
    Минуте светлой другом!..

Последние дни Пер. Л. Руст

Уж не последний ли он, этот день усталый?..
Как обескровлены, как тусклы небеса!
Вот ветер набежал, и зыбь затрепетала,
А он летит себе в окрестные леса.
Пред ним высокие распахнуты ворота…
Шум листьев для него как зов поводыря.
Он чует веянье печали и заботы,
Густую сеть дождей в дыханье сентября.
Прогалинка! Он встал. Поднялся на дыбки.
Там, как звереныши над лакомым корытом,
Столпились рдяные веселые дубки…
И ветер тише стал, и ласковей глядит он.
Замедлило свой бег и солнце в вышине:
С полянкой, мол, ему проститься тоже надо…
Итак, еще один родимой стороне
Подарен тихий день сквозного листопада.

Осень Пер. А. Старостин

Тягучей, мутной ночью изначальной
Прошедший день грядущему собрату
Свою последнюю утрату —
Холодную росу передает печально.
Ворота ветхие скрипят…
И тихие коровы,
Как нищенки, искать траву
Уходят.
Из дома в дом
Бежит гурьба ребят
Босых, светлоголовых,
И лужи с них холодных глаз не сводят —
А те всё обойти их норовят…
Срывает ветер
С губ людей
Сердитый кашель,
Смех веселый.
И снова тишь
И все мертво
И голо…

Кавказ 1912 — 1913


«На небесах уже бледнеет, тая…» Пер. А. Старостин

На небесах
Уже бледнеет, тая,
Последняя заката полоса,
Багряно-золотая.
Ватага ветерков
С высоких гор
Крадется тихо
В темный дол…
Но не широк простор,
Не всякий место в рощице нашел,
И начинается игра,
У друга всяк отбить готов
Сучок,
Листок…
А я стою, молчу.
Мой ум заполнен ей одной —
Той хлопотливой тишиной.

«Ревет непогода…» Пер. А. Старостин

Ревет непогода.
И пламя завыло,
На дымных вершинах
Взметаясь, как знамя,
И гонит в пещеры
Бездонную тьму…
С тобою затишье
Мне любо и мило,
Но рад я и буре,
Люблю я и пламя
И в тесных пещерах
Бездонную тьму.

В Армении Пер. В. Щепотев

На языке ином я обратился к ней,
И этим странен стал глазам-маслинам:
Родимых гор я ей казался сыном —
Я смугл и черноглаз, подобно ей…
Глядят мне вслед глаза-маслины
От тихой двери в блеске дня…
Выводит город в тень долины
По узкой улочке меня.
Там Алагез — сугробов синих пленный!
Дома без крыш, как бы сгорев, стоят.
Кизяк в кладницах у оград
И кизяком облепленные стены.
И в радости душа поет!
Родня мне вы, глаза-маслины, слезы боли,
Вы, муки прошлые, шатры неволи,
Вы, льды вершин и гор надменных взлет.

«Тень от стены ложится полосою…» Пер. О. Колычев

Тень от стены ложится полосою
И — этой тени полный властелин —
Как встарь, поет слепец с протянутой рукою,
И нищего певца я слушаю один…
Когда-то, в тихой хате на Волыни,
Я слышал ту же песнь от нежной Шагинян…
Армения, поверь, что и поныне
Я, точно от вина, от этой песни пьян.
В моей груди гудит тоска тысячелетий.
Поет слепец… И скорбь в глазах пустых…
Я гость в полях твоих,
Я странствую по всей планете…

Пушкину Пер. Д. Выгодский

Мы ночевали на казачьих постах.

А. Пушкин
И тем оправданы мои печали,
И тем легка тоска моя порой,
Что здесь его шаги в горах звучали,
Что он лежал под этою луной.
От нежных лет моих в степи бескрайной
Его свободный дух мне сны шептал,
Его покой главу мою венчал
В тяжелый час невольничьих страданий.
И здесь, придя к горам и злым ущельям,
Пью буйной радости его струю.
Как он, в путях проведший жизнь свою,
Я, раб и царь, его пьянею хмелем.

Арпачай Пер. В. Щепотев

Пьют уже донские кони

Арпачайскую струю.

А. Пушкин
Мне близок твой восторг,
Но ближе и милей
В вечерней полутьме
Вершин сверканье снежных.
Вот братья серые твои гурьбой —
Кто с Волги,
С Дона,
Кто с моей Украйны…
И с ними
Я стою
По вечерам,
И с ними разделяю их молитву
Пред входами, зовущими к ночлегу,
Шатров бивачных…
Пылающими взорами
С небес
Высокий звездный мир
Благословляет
Общину серую, поющую молитву.
С иконы старой
На нас глядит
Мой бледный брат
Из древней Галилеи.
И в звонком чуде
Незнакомой ночи
Разлиться жаждет
Голос мой.

Рассвет 1917 — 1919


Рассвет Пер. С. Олендер

Стою у окна, смотрю в небосклон,
К огням на востоке мой взор обращен.
В пожарах разлуки на небе багровом
Мечты предрассветные вижу я снова,
Висит синева меж горящих столбов,
Тоску мою я ей поведать готов.
К тем розам из крови, что в небе горели,
Привязано сердце мое с колыбели.
Стою у окна, смотрю в небосклон,
К огням на востоке мой взор обращен.
А ласточки в клювиках глину несут,
Примчатся и дружно берутся за труд.
Гудят мостовые от стука колес,
Им день этот новое счастье принес.
Стою у окна, смотрю в небосклон,
К огням на востоке мой взор обращен.

Яблоко Пер. В. Элинг

Сосуд опрятный, полный влаги винно-снежной!
Прозрачен, ароматен твой покров безуглый…
Он с двух сторон скреплен печатью нежной,
Печатью круглой.
О, как мне быть! Язык и нёбо жаждут…
Но в дымке томной тонут тонкие окраски,
И взору дорог отсвет каждый
Весенней ласки —
Душистых лепестков распеленанья,
Воздушных струй от первого накала…
Но зубы ждут… Весь рот — одно вниманье…
Впился — пропало!

«Когда-то мать…» Пер. В. Наседкин

Когда-то мать,
    в начале дней моих,
Любуясь бархатом
    вечерового неба,
Сказала мне
    (был голос нежно-тих):
— Серебряное блюдечко
                  тебе бы. —
И я тянулся к блюдечку тому
Из теплого кольца,
    как за наградой,
Туда бросал,
    как счастью своему,
Я искры первые
    младенческого взгляда.
О, блюдце светлое,
    плывущее за скат!
Вновь детски беден я
    с тобой в разлуке,
Сегодня вновь по-детски я богат,
Сегодня я протягиваю руки
К пленительному царству твоему.
Хочу, чтоб синева
    пришла в волненье,
Качая золотую полутьму,
Пусть эхо вторит
    в звездном отдаленье,
И пусть звезда,
    теряясь в той стране,
Издалека хоть раз
    мигнет легко мне…
И этого
    довольно будет мне…
Довольно на сегодня.

«О, боль и счастье…» Пер. О. Колычев

О, боль и счастье — званье человека!
Судьба беспомощного существа,
Когда под легкий шелест пеленанья
На слабой шейке держится едва
Большая —
        в вербном пухе —
                     голова
С крупицею
        туманного сознанья!..
О, розовый комочек кулака
И распашоночка на тельце голом!
Рот,
   раздираемый
              немым глаголом,
Косноязыким криком:
                молока!
Великой жаждой —
               от пупка до глаз —
Все тельце крохотное одержимо,
И вот он наступает,
              этот час:
Груди и рта
         союз нерасторжимый…
И голых десен
           острые тиски
Сжимают
       материнские соски,
И пьют, и пьют,
           всю выпивая сладость…
Ручонками и ножками
                себя
Царапая,
       барахтаясь,
                сопя,
Младенец пьет —
              и нет с младенцем сладу…
О, боль и счастье — званье человека!
Когда, очнувшись полночью в потемках,
Ты без конца
         кричал,
              кричал о том, как
В тебе подъемлется источник сил —
И кровь бушует в сутолоке жил!
Все тельце извивалось и кричало
Ступнями ножек
            и кистями рук, —
И так же, как никто не ждал начала,
Твой крик ночной, твой голос одичалый
Вдруг обрывался, осекался вдруг…
И ты сквозь влажные от слез ресницы
Сухими глазками смотрел в окно,
На полог вечности,
              на звездное сукно,
Что от земного праха
              не грязнится…
О, боль и счастье — званье человека!
На выпуклом фронтоне головы
Уже твердят о пролетевшем веке
Глубокие морщины, точно вехи,
И седина
      с оттенком синевы…
И глаз остер,
         пронзающий простор,
И сердце разрывается на клочья:
Тоска,
     отчаянье ли в нем клокочет,
Обуревает ли немой восторг…
И — вдруг…
         в дремучей полночи и в теми,
Очнувшись, — сам не зная отчего, —
Ты жилами и железами всеми
И всеми бронхами
             вдыхаешь Время
И звездный холод —
                холод кочевой…
И — вдруг…
         ты постигаешь,
                  что постиг
Ничтожно мало…
            Что ты знаешь в мире?
Ты знаешь то,
           что пробило четыре
Сейчас на башне, в улицах пустых…
И ты лежишь, взволнованный, без сна,
Желая каждому — и старцу и ребенку, —
Кто создан, как и ты,
               из желез, жил и бронхов,
Чтобы и он, как ты,
               чтобы и он познал
Всю боль и счастье званья человека!..

Имена Пер. Б. Левман

Как два волчонка разыгрались дети,
Еще — волчата маленькие оба.
И Шамаем зовется старший сын, —
Так звался дед, старик слепой, в трущобе,
В глухом местечке проживший столетье, —
И Гилелем зовется младший.
Иное имя в первые часы
Его на лестнице теней
Подстерегало,
Но я из гущи дней
Кипящих
Внезапно ощутил и увидал
Дыханье юных лет,
Как капельки росы
На плесени старинного гнезда…
И Шамаем зовется старший сын,
И Гилелем зовется младший…
Как два волчонка разыгрались дети,
Еще — волчата маленькие оба.
Царапают друг друга в детской злобе
Сердитым взором огненных глазенок.
И я гляжу, гляжу, покоя полный,
Глазами сердца, благостно слепого,
Как имена, прошедшие столетья,
Волчатами играют в жизни новой.

Покой Пер. С. Олендер

Мне кто-то тихий на ухо шепнул: — Тобой
Еще вчера твой старый долг погашен.
Теперь твои друзья — и ясность и покой
На целый день.
Ему ответил я из глубины души:
— Я верю. — И своею легкою рукою
Вдруг с моего лица смахнуть он поспешил
Вчерашней пыли тень.
Вкруг глаз моих потом разгладил сеть
                           морщин,
И, заглянув в глаза внимательно, сторожко,
Отвесил мне поклон любезный — и один
Ушел своим путем.
Над шумом городским увидел я покой —
На каждой солнечной сияющей дорожке,
И сам сливался я с блаженной тишиной
В дому своем.

«О ты, лучиночка моя…» Пер. В. Элинг

О ты, лучиночка моя,
Сказать всю правду, не тая,
Ты дорога мне, ты нужна мне!
И мне нужна одна лишь ты,
Лучинка ясной чистоты —
Раздую пламя!..

Город 1919


Город Пер. Д. Бродский

    Город!
Ты звал неустанно в просторы
    Гудением проводов!
Вздымающийся в отдаленье, как горы,
Ты клещами сверканья и света волок
    Меня — к своему подножью!
Ты заманивал днями, ночами меня,
    В деревенскую горницу глухонемую
    Врываясь, дразня
Заливистым свистом и ревом,
И громом составов, и рельсовой дрожью,
    От зари до зари
    Надо мною, чаруя,
Качался в молчанье суровом
Твой маятник гордый —
    Созвучий твоих череда…
    Город,
Ты меня полонил навсегда!
И моими глазами
Теперь овладело
Меж полями и между лесами
Раскинувшееся гранитное тело.
    За оградами труб,
Заглядевшихся в небо рябое,
    Этажи, этажи, этажи —
Замкнуты прямыми углами…
Почерневший, угрюмый внизу,
    Над собою
    Ты поднял веселое пламя,
И на башнях стальные шпили,
Отводящие молнию в землю,
    И рельсовые ужи,
Граненные в тысячемильной пыли,
    Обмотали тебя, и сквозною
Паутиной заткали тебя провода…
    Город,
Ты меня полонил навсегда!
    Город!
На корабле моего одиночества
В гавань твою я вошел!
Корабль моего одиночества —
    Его паруса обдували
    Ветра всех земных долгот и широт,
    Но дик и тяжел,
    Но дик и суров
    Был налет
    Пустынных ветров,
Что его паруса оборвали…
    Город!
На корабле моего одиночества
В гавань твою я вошел.
И в гавани светлой твоей,
К железным его привязавши приколам,
Я на берегу — в полыханье веселом
    Сигнальных огней,
В громыханье, тяжелом и мерном,
По несметным слоняясь тавернам,
В каждом крае глотал допьяна
Огневого вина…
На твоих, замощенных асфальтом и камнем,
    Бесконечных дорогах
Я уверенными научился шагами
Без предела стремиться вперед.
    На твоих отгороженных, строгих
    Бесконечных дорогах
    Вокруг себя научился ходить я,
А рядом, в бушующий водоворот,
Проносится, как по наитью,
Пятый, десятый, двадцатый,
Проносится, вздыблен, упруг,
И грохот щербатый.
Над тобою, как облачные, собираются
                          клочья,
И каждый прохожий глядит вокруг,
И каждый — свое средоточье.
    Город!
На дорогах твоих,
Где в камень закована каждая пядь,
Я научился хотеть и дерзать
    И со всеми, со всеми
    Кувшины свои расставлять
    Меж источников мировых…
С дыханьем толп я дыханье свое
    Спокойно спаял
И с пламенем отдаленнейших стран
Слил воли моей накал.
И — в блеске мечей
Сверкает мое лезвие —
Все звончей и звончей
В перезвоне колоколов
Красной, гордой
Меди моей
Слышится мощный зов…
    Город
Корабль моего одиночества
В гавани светлой своей приютил!..

«Когда исступленье лучей обожжет переулки…» Пер. В. Микушевич

Когда исступленье лучей обожжет переулки
Полдневной порой,
Я вижу, как женщины быстро по улицам гулким
Проходят одна за другой.
И кажется мне, что, быть может,
Не все безразлично на свете.
Быть может, еще доведется мне встретить
Ее, опаленную вешним лучом,
Омытую теплым дождем.
И к ней прикоснусь я
И с грустью
Спокойно прощусь.
И плащ мой,
Что лето в клочки разорвало,
Что весь запылен,
Скользнет с моих плеч на дорогу устало,
И вот я спасен.
Но время к закату послушно течет,
И кто-то блуждающий взор мой, пленяя, влечет
Туда, где наполнены впадины крыш
Кроваво-багряным сияньем,
Где шум затихает, где мертвая тишь.
И снова томленье, и снова блужданье,
И снова в разорванный плащ я одет,
И в городе сонном меня уже нет.
Брожу я по тлеющей тускло вселенной.
Там где-то обители скорби моей сокровенной.

В морге Пер. В. Микушевич

Два тела холодеют на столе.
Двух мертвецов привел рассвет на
                блеклый мрамор,
И вот
Туманным, тусклым днем
Дорогой уличною торною
Уже не проплывут две точки черные…
Под мокрым чьим-то сапогом
Не скрипнет камень мостовой…
И больше ничего.

«Тяжелый бич нужды, отброшен прочь без слов…» Пер. В. Микушевич

Тяжелый бич нужды, отброшен прочь без слов.
Заботу прогнала ночная тень.
Есть у меня перо, бумага, хлеб и кров,
И я свободен завтра целый день.
Купаюсь я в осенней тишине.
Застыли надо мною облака.
Их ветер ночью к нам пригнал издалека,
Им что-то слышится в бездонной глубине.
Грозит осенний вихрь земле кнутом своим.
В полях — безмолвие, тревога.
Меня зовет широкая дорога.
Как хорошо быть вольным, молодым!
Вот, наконец, я открываю дверь.
Дыханьем вечера вся комната согрета,
Там, на столе, в потоках ровных света
Листок бумаги ждет меня теперь.

Прогулка Пер. В. Микушевич

Похолодало рано в этот год.
Окутан городок белесой зимней мглой,
И молча слушает усталый небосвод,
Как двое говорят между собой.
Меня судьба случайно с ним свела.
Родился он в Литве, я — на Волыни.
Но мы — отростки одного ствола,
Питает общий корень нас поныне.
Мы говорим о том, что мило нам:
О шуме леса, о листве густой.
И, восхищенные, стоим по временам
Перед березкой ржаво-золотой.

«Немыми рядами строенья из камня застыли…» Пер. В. Микушевич

Немыми рядами строенья из камня застыли.
А все-таки есть на земле и луга и степное
                            раздолье.
Уводит дорога сквозь мглистые сумерки пыли
В широкое поле.
Высокие окна в безжизненный камень одеты,
А все-таки в окнах смеются зеленые ветки,
И птица порою шлет с песней свои нам приветы
Из каменной клетки.
На улице дети глядят с изумленьем во взоре,
Мечты мимолетные тихо лелея.
Их мать бережет от житейской тревоги и горя,
Голубки нежнее.
Немыми рядами строенья из камня застыли.
А все-таки есть на земле и луга и степное
                            раздолье.
Уводит дорога сквозь мглистые сумерки пыли
В широкое поле.

Тристия 1919


«Я так привык…» Пер. Н. Леонтьев

Я так привык
К твоим приветам, дальний Север!..
Просторы голые
За годы долгие
Я избродил.
Слыхал
Бескрайной дали колыханье
И нисхожденье сна
На даль бескрайную…
В средине поля
Осенью глухой
Я наблюдал,
Как срезы темных трубок
Соломы старой
Неслышно покрывает
Холодным жемчугом роса.
От края ветхого забора
Доверил я
Большому миру
Всю зоркость взора.
Лишь только осенью студеной
Захолодит и пораздвинет небо,
По шумным улицам
Блуждаю, отчужденный, —
И стены каменных домов
По сторонам,
И вдалеке
Изломы каждой крыши
Уже ничуть не шире
И ничуть не выше
Остатков старого забора
В средине поля…
Еще когда-то, в детстве
(Давным-давно то было!),
От края ветхого забора
Доверил я
Большому миру
Всю зоркость взора.

«Там где-то дали окаймились…» Пер. Н. Леонтьев

Там где-то дали окаймились
Тяжелым шлейфом мрачным,
А здесь еще так ясно,
Здесь так еще прозрачно:
В пустыне мертвенной
Устало тлеет солнце…
…………………

Зелеными огнями
Подлесков юных,
Полотнами-полями
(Уже пустыми!)
И рек стальных полосами
Земля прощается
С державой многоцветной
Немых пространств…
Как мил покой ее лица:
В любой ее морщинке
Сочится нежный свет,
И благодарность
Еще мерцает
Во взоре полуизможденном…
Тот взор
Направлен
На стены белоснежные
Людских домов.
Сквозь ясность дня
Сияет отсвет
По-матерински нежных
Прощальных слов:
— Я всем довольна,
Я все и всем прощаю,
Твой жар, о солнце,
Мои наполнил закрома…
…………………

…………………

В дни леденящей стужи
На дальние твои приветы, Север,
Ответят в тишине рассветов
Высокие дымы,
А щеки юные
Горячей красной кровью
Начнут дразнить седой мороз,
А взоры свежих глаз —
Пусть даже сквозь слезинку —
Над ним отважно будут издеваться…
Я всем довольна:
До сердцевины
Уже наполнен соками
В дубравах каждый ствол
И семенами
Щедро разувешан…
Могу теперь спокойно отдыхать
С застывшими артериями рек,
Укутана пуховыми снегами.
…………………

…………………

А если странник
Доверчивый и тихий
Пойдет однажды ночью
Заснеженной равниной,
Влача за следом долю одиночки, —
И разыграются ветры буйные,
Расхохочутся ветры лютые:
«Издержит он, издержит
Щепоть последнюю тепла
На вечной стуже!!»
А он,
Он будет вдаль шагать,
В дремоту погруженный,
И тень его — ему же
Притворно-сокрушенно
Начнет кивать…
…………………

…………………

Я силой притяженья
Моих глубин
Его прильнуть заставлю к лону
                    моему, —
Он упадет…
Взыграют ветры лютые,
Снега его укутают,
Я к лону стылому
Прижму его, прижму.
…………………

…………………

А где-то ночью ветер
Чужою веткою-рукой
В окошко застучит, —
И чье-то сердце сожмется,
И вдруг ребенок заплачет,
И в доме вспыхнет ночничок
В глубинах тьмы ночной,
И руки матери,
Сочащиеся сном,
Нащупают дитя
И к сладостным соскам
Прижмут его, прижмут…
…………………

«На широких аллеях…» Пер. Н. Леонтьев

На широких аллеях
Словно строже деревья…
По парку утрами
Шагается легче,
Родятся там легче
Осенние думы…
Детей загорелых
Встречают каштаны
Своим урожаем.
А света поляны
Покоятся в рамах
Чуть синей прохлады
Осенних теней…
На широких аллеях
Словно строже деревья…
Легко там утрами
Бродить, размышляя,
Тревожное сердце
Свое заклиная…

«Последний листопад…» Пер. Н. Леонтьев

Последний листопад.
Мой каждый шаг
В глубь осени ведет…
И снова хочет сердце,
И вновь зовет
Соединиться с дальними мирами…
Шагаю вдоль оград:
Рассказывают грани
Железа и гранита
Теплу моей руки
Колючим языком мороза, —
И мне понятен этот разговор, —
Мол, там, в кругу стихий
Большого мира,
Превыше всех препон,
В размахе беспредельных сфер,
Неистовствует он —
Непостижимый лютый холод…
Но здесь, в тиши,
Мне так легко
До новых весен ухранить
Свою чуть задремавшую,
Чуть успокоенную волю…
И ждет она
Все новых,
Все первородных
Жарких наслаждений…
Где ты, источник новый
Для этой новой жажды?..
…………………

…………………

Вершиной голой дуба,
Зигзагом ласточки в пучине голубой
Я шлю тебе
Благословляющий привет!

«Этажи — надо мной…» Пер. С. Олендер

Этажи — надо мной,
Этажи — подо мной…
В этажах —
В бессилье ночном,
Повитые сном
Люди лежат,
Каждый — на своем любимом боку.
А в раскрытом окне —
Мировой материи
Черный лоскут
В крапинках звезд голубых:
Все заслоняет размах
Этих миров иных.
Но в комнате
Все же горит,
Не гордясь,
Электрической лампы
Охраняющий
Дружеский глаз.
Ночь.
А в другом полушарии этого неба —
Мира вторая половина…
Там ярок свет,
Там суеты лавина…
Бодрствующие!
За мной, —
Все те, кто в ночь уставил взор прямой,
Кто к утру тянется глазами!
К тебе, далекий брат, иду
Поспешными шагами!
Лежишь ли ты в тенетах боли,
Иль в тесно зашнурованную грудь
Ты хочешь пламя ненависти вдуть,
Горят ли губы
Терпкою любовью, —
Теперь
Для всех открыта дверь
Моих крепчайших ребер…
Со мною рядом, здесь —
Отрезок ночи.
Внизу хлопочет день —
И зол и добр,
А где-то там
Лежат мои годы
Бдения и сна,
И где-то там —
Поколения и времена!
И каждая капля мгновенья,
Которую хочет рука моя взять,
Исчезает опять и опять,
И рука — в нетерпенье.
Сердце! Чего тебе надо еще?
О чем ты тоскуешь, о чем?
Оставайся, как прежде, ключом.
Переполненным сладкою влагой
                      страданья!
И отрадно сознанье,
Что вдалеке,
За чужими дверьми —
Сердце чужое одно
Еще вкушает мое
Прожитое давно
И растраченное страданье…

«Морозным утром по хрустящим травам…» Пер. Д. Бродский

Морозным утром по хрустящим травам,
По грунту затвердевшему пройти
К колодцу.
И вдруг понять: открыты все пути,
Есть удаль — есть еще.
В просторе ледяном и ржавом
Бегом пуститься вдаль
И чувствовать:
День новый — день сияющий, как сталь.
И сердце, что торопит счет,
Железное и старое ведро —
Поют втроем,
Звенящие и молодые…
И твердою рукой
Пробить кору,
И, выхватив обломок глубины,
Глядеть, склоняясь в водоем,
И остро услыхать,
Как капли жалуются и, литые,
Летят назад топленым сургучом,
Туда, в первоначальный свой покой…
О, в этом есть кусочек счастья тоже.
А лет с десяток позже —
В те дни, что гневом и страданьями
                          напоены, —
Проснуться на исходе ночи
И расправлять застывшие суставы,
И комнату, немую, в забытьи,
Оглядывать, не узнавая,
И слушать долго, долго, как вдали
Грохочет канонада боевая.
Удары то длиннее, то короче,
Ложится отсвет ржавый
На мутное стекло, сияет луч в пыли
Шипом кровавым…
И в ту минуту вспомнить вдруг
Об утре том, морозном и звенящем…
О, этой боли я обязан счастьем!
Вновь каждый мускул мой упруг,
Он говорит: я смерти не хочу,
И дух коленопреклонен
Пред цепью пролетающих времен.
О, радость звеньев, бьющих по плечу,
Куда грядете вы, не знаю,
Не знаю я — откуда,
Но столько сладкого страданья есть
В исходе вашем, шумном и большом!
Я боль свою стеснять не буду,
Я мыслить буду, разгораясь, тая,
И тихо за трудом
Гореть,
Гореть, слагая
Песнь.

Колесо судеб Пер. Ш. Холоденко

Как быстро несется судьбы колесница,
Мелькают колеса, сливаются спицы.
Давно ли во сне Близнецов я лелеял, —
Сейчас надо мною поток Водолея[1].
Давно ли ковшом необъятным я черпал
Хмельную надежду, живую отраду…
Сейчас предо мною невинные жертвы,
И слез не хватает оплакать утрату.

Заход солнца Пер. Ш. Холоденко

Луч последний в гавань уплывает,
Светом угасающим дыша,
С первых дней творенья так бывает…
Отчего ж грустит моя душа?
Будто кто размерил и разметил
Каждый поворот моих дорог,
Будто неуютная планета
Дымом уплывает из-под ног.
Все здесь служит жизнеутвержденью…
Настрадался ты ушедшим днем.
В час ночной, в минуту вдохновенья
Миру ты поведаешь о том.

В падении Пер. Н. Леонтьев

…И снова обвал…
…И снова мир рухнул
И скрылся
В бездну страданий твоих…
…………………………
И все…
…………………………
А может быть, мир еще путь не закончил.
…………………………
О, бездна!
Не требую я — вопрошаю:
Я знаю давно, разумею издревле,
Что значит с тобою тягаться,
Что значит с тобой пререкаться…
…………………………
Стою здесь, на самой вершине,
У черного зева зияющей бездны,
Колени свои преклоняю,
Молящие руки свои простираю
В безгласную мрачную пропасть…
Быть может, еще донесется
Откуда-нибудь, со скалы одинокой,
Хоть отзвук далекий
Крушения мира,
Глухой и безрадостный
Отзвук…
…………………………
А ты, здесь стоящий,
А ты, преклонивший колени,
Во тьму простирающий руки,
Что ты еще хочешь?
Что ты еще можешь?
Красивейшее,
Чистейшее,
Огромнейшее
Из того, что ты можешь найти, —
Лишь ниточка строк на листочке помятом,
Затерянном где-то
В огромных корзинах времен.
…………………………
Припомни —
Ты нечто подобное видел
В зеленые годы свои.
…………………………
…В мощеных дворах,
Где хранятся
Ненужного мусора горы
(Там паршивые кошки ютятся,
Собак шелудивые своры
Копаются в мусорных кучах), —
У помоек таких
Во ржавых дворах каменистых
Ты видел нередко
Ниточку капелек крови,
Ниточку капелек ярких и чистых.
…………………………
В немом удивленье
Всегда ты пред ними стоял,
Для детского сердца
Еще безразличным казалось —
Кто их растерял,
Откуда те капли взялись…
А может быть, счастье тебе улыбнется,
И песня твоя,
И чиста и свободна.
Прольется,
Как чистые капельки крови
В просторах далекой Сибири…
Кровавую нитку
Успел, умирая, оставит
Песец заполярный,
Лисица снегов.
…………………………
Ты знаешь, как гибнет песец.
(Он мудрость одну получил:
Для небес,
Для людей
Пушистую белую шкурку
Зимой белоснежной носить.)
Ты знаешь, как гибнет песец…
…………………………
Остер зоркий глаз у охотника тундры!
Песец за далекою сопкой
Мелькнет на мгновение вдруг —
Охотник лыжнею широкой
Очертит огромнейший круг…
Песцу здесь одно лишь доступно:
К снегов белизне
Белоснежною шкуркой
Склониться, приникнуть…
Все уже и уже
Круги за кругами,
И ужас
Занозой торчит
В глазах у песца.
И если б хотел он,
Песец обреченный,
Из круга прорваться, —
То поздно бежать и скрываться!
Остер зоркий глаз у охотника тундры
Без промаха выстрел!..
И если ему не удастся
В заветное место —
В разрез
Черных глазок —
Попасть,
То он попадает
В сердце!
…………………………
У нас на земле
Утешенье не взять под запрет!
И вот,
Для песца,
Что невольно рассыпал
Кровавый свой след
На белых просторах, —
Найдется свое утешенье.
…………………………
Ведь может случиться такое:
Бог знает откуда
Появится
Странник-мечтатель,
Ходок и искатель.
Ведь может случиться такое —
Чтоб сердце людское
К себе прижимало
Кровавые боли,
Чистейшие капли…
Тебе разве этого мало?..
Склони свою голову, вымолви слово:
Ведь большего нам и песцам утешенья
Еще на земле не бывало…
…………………………
О, бездна!
Коль это дается, как самое большее, —
Что здесь называется малым?..

Детский лепет Пер. Н. Леонтьев

Однако февраль на дворе
В тепле предвесеннем и свете,
А дети —
Они у окна разыгрались
На теплых квадратах сиянья,
Что к стылому полу прижались.
…………………………
Как он горевал, мой прапрадед далекий.
Как им суждено горевать, им — детишкам
Еще полудиким.
Дробят они темную пряжу молчанья,
Играючи, целостность ей возвращают,
В молчанье, как в ткань,
Звуки детского гомона не уставая вплетать…
Приятно
Накидку молчанья из детских ручонок принять,
И кутаться снова,
И снова шагать и шагать…
Торопится день мой,
И сыплются снова сквозь ясные окна
Минуты печальные.
Перстами усталыми снова начну их просеивать,
Словно песок,
Песок возле берега моря,
На стыке
Великих стихий двуединых,
Что вечно текут и сливаются.
…………………………
Как он горевал, мой прапрадед далекий, —
Меня это мало волнует,
Но все же
Сегодня с утра в тишине вопрошаю…
И вот я увидел:
Старый молитвенник
Тонкостраничный, —
Ему я обязан
За крохи отрады,
За радости редких минут…
Я в том утешение видел,
Что где-то в далекую пору
Укрылась страна,
Под названием Уц,
В которой
Жил древний страдалец, по имени Иов…
И я в нашем городе Киев
Чрез длинные лет вереницы
Пытливо листаю страницы —
Страницы Писанья,
Про Иова где затерялось сказанье…
Еще мне осталось ответить:
Как будут печалиться дети.
…………………………
Но здесь у кого мне спросить?
Про это совсем умолчали
Священные наши сказанья,
Лишь крошки наивных намеков
Найдутся об этом в Писаньи…
…………………………
Мелькает в усталом мозгу:
Оптимизм,
Пастера мечтанья,
Вселенская Мечникова простокваша…
А может, ответят мне дети.
Но дети —
Они разыгрались,
Они разгулялись…
…………………………
Однако февраль на дворе
В тепле предвесеннем и свете,
А дети —
Они у окна разыгрались
На теплых квадратах сиянья,
Что к стылому полу прижались…
…………………………
Я снова листаю
Страницы из Библии…
…………………………
О ты, Элифаз многомудрый,
Элифаз из Таймона!
Былые твои толкованья
Уже никого не согреют!..
…………………………
Главу свою пеплом я не посыпал —
Стою с головой непокрытой:
Никто ни на что мне запрета не дал!
Бессилье мое, человечье бессилье,
Прениже церковных полов,
Что лбами былых поколений избиты…
Но что назову и в надзвездных вершинах
Моей человеческой смелости равным…
Я знать не хочу о земных утешителях
Вот здесь, среди целой вселенной!
В печали моей величавой
Свое утешенье таю:
И силу свою,
И совесть свою,
И смелость свою!

«В далеких пустынях…» Пер. Н. Леонтьев

В далеких пустынях
Самум раскаленный увижу —
И вижу: идут караваны,
То дальше от взора, то ближе, —
Куда и откуда?..
В хаосе обвалов
И в реве вулканов
Тишайший услышу я плач человечий,
На ржавых камнях площадей
Детишек невинные речи
Я слышу, —
Детишек, умеющих — и в одночасье —
Смеяться и плакать от горя, от счастья.
…………………………
Я над миром сознанье свое распростер,
Чудесный шатер, без опор,
Но себя ни на миг отделить не могу
От земли, на которой живу.
К вам, звездные земли,
Я взор свой подъемлю,
Я слышу вселенские шумы,
Но с грохотом звездного моря
Поспорят —
Отрада людской торжествующей думы,
Разлив человечьего горя.

«В средине дня…» Пер. Н. Леонтьев

В средине дня
Все от сиянья ясно,
В средине дня
Все тени — коротышки.
В средине дня
Светилом закатиться,
В средине дня
Мечтой оборотиться —
Что может быть
Такой судьбы прекрасней?
Лишь я,
Лишь человек
Благословлен
Бесценным этим даром —
С высот зенита
В глубь мечты спуститься.
Эй вы, друзья,
Кто смог широким взмахом
Себя искоренить
Из леса жизни,
Кто поднял сам
Свою единственную юность
И бросил
На стену темную
Невежества и суеверий,
Без размышления
О риске, о потере!
(А тем, кто здесь остался, —
Им дар единственный достался:
Благоговеть и восхвалять!..)
Эй вы, друзья,
Кто в полной зрелости годов
Себя, как огненным цепом,
При жизни молотили, —
Уж если вы — мечта,
Что назовем мы явью?!
Эй вы, эй вы,
Что жили, а потом,
Как ты, как ты, как ты, как ты,
В светлейший час
Светильник угасили,
Поэта сердце к вам
Обращено теперь.
Сияет дверь
Родного вам покоя,
Склоняется мой дух,
Сырой земли касаясь, —
Для вас, друзья, для вас
В горячей песне, как в молитве,
                     изливаюсь!

Ночи Пер. Н. Леонтьев

Я этой ночью
Сквозь толщи сна
Тебя заплаканной увидел…
На фоне синевы ночной
Парил твой образ,
И слезы, словно свет
Заоблачной звезды,
Струились нежным током
На тень притихшую
Моей души склоненной.
Я этой ночью
Тебя, заплаканную, ощущал.
Я прижимался
К трепетному свету
Глаз твоих,
Сквозь веки, дрожью полные,
Водил зрачками
По твоему лицу,
Губами воспаленными я гладил
Соль сладкую
Уже утихших слез.
И сердце, переполнившее грудь,
Кипело клятвой:
Все, что еще под звездами и солнцем
Колеблет душу трепетом желаний, —
Все от дыханья твоего
Зачато,
Все, все твоим дыханьем
Рождено.

Вечер Пер. Н. Леонтьев

А если
День отмечен был уже неясной красотой,
А если
Игра на улице большой коснулась сердца
                           чистотой
И от зенита своего склонился ты
К рисункам сна и кружевам мечты, —
Кому об этом рассказать
Тишайшей лаской глаз,
Простою речью
О хлебе-соли,
Наклоном к светлому пушку
На юной шее?..
А там, где сгустками могильной темноты
Недавно сыпались замерзшей глины комья,
Там, ночь за ночью,
Синею весной
Слоистые и мягкие туманы
Неслышно утоптали серый холмик.
А если
Я верю,
Что и на скрытых от меня глубинах,
На чистом, незапятнанном стекле
И под изнанкой путаных видений
Ничей злой гений
Не сможет своенравной силой
Изгладить золотистый образ милый, —
Кому про это рассказать доверчиво и нежно?

Утро Пер. Н. Леонтьев

Залили солнечные волны ширь равнин, —
И снова день один, и снова день один.
А если шесть, а если семь?
Любой указывает день,
Любой приказывает день:
Жить!..
Жить!..
Я ведаю:
Любому я велению последую,
Я — раб в великом дерзостном бунтарстве,
Невольник в безграничном господарстве,
И в радостях, и в муках —
Я не могу не покориться
Любой указке твоего мизинца!
Я ведаю:
На свете есть такое —
Несхожей воли гений,
Не знающий покоя
Владыка ослеплений,
И он врасплох ко мне придет,
Безжалостен и груб,
И ослепит, и повлечет
К пожару глаз,
К горячке губ…
И я за ним последую…
Но все же, смерть, тебе
И черному на мачтах флагу
Отныне верен я,
Как верен я в борьбе
Тебе,
Большое иго и большое благо, —
Жизнь!

Виолончель Пер. Н. Леонтьев

Что бьешься ты, душа,
Во глубине груди?
И содрогаются опоры бытия,
И поднимается
Победный голос славы
И, опустясь, в пыли
Тускнеет у подножья.
Трепещешь ты, душа,
Гудишь в моей груди,
Купаешься в пыли
И роешься в золе,
Как птицы в знойный день
Пытаются найти
Прохладу на земле
И свежесть — на песке.
Что клонишься, душа,
Что так гудишь в груди,
Как жертвенная кровь,
Кипишь, не утихая,
Бездумно поливая
Горючий серый камень
Безгрешной чистотой.
Склоняйся же, душа,
Гуди в глуби груди!
От крови очищайся;
Возьми от плача ясность,
От пепла — чистоту,
А от кипенья — нежность,
И светит пусть тебе
Твоя большая боль!

«Туда, туда…» Пер. Н. Леонтьев

Туда, туда,
К невзрачному холму,
Что стал приютом телу твоему,
Туда, туда —
К полям Волыни милой —
Я простираю руки…
Обширна родина твоя,
И на простор тысячемильный
Выходит дружная семья
Неунывающих и сильных,
И алые знамена спорят
Со всей всесветной вражьей сворой!..
Мой нежный брат — герой!
Как с первым ожиданьем
Привольных радостей весеннею порой,
Как с первым содроганьем
Горячего и гордого страданья,
Так и с тобой
В борьбе великой нашей
Останется навеки верным,
Навеки неразлучным
Мое простое сердце!..

«Говорит колес немолчный грохот…» Пер. Н. Леонтьев

Говорит колес немолчный грохот:
Снова, снова я в пути лечу.
Что здесь хорошо теперь, что плохо —
Знать хочу.
Если грань одну мы уничтожим
(Это — беспокойство, то — покой!),
Обнаружить разницы не сможем
Никакой!
Рельсы и колеса… Дым недобрый —
Сколько ни гони — не убежит…
Прикоснись к покою, и твой образ
Будет жить!..

«Брат мой! Верь…» Пер. Н. Леонтьев

Брат мой! Верь, что каждый миг
Каждый зоркий взгляд найдет —
В селах, городах, полях —
И рождение и взлет.
В селах, городах, полях
Возникает каждый миг
Новой жизни новый шлях.
Брат мой! Видеть поспеши!
И, увидев — каждый миг
Славить в глубине души.

«О, мой беленький песец…» Пер. Н. Леонтьев

О, мой беленький песец!
О, лисичка снеговая!
Я опять припоминаю
Песню мук и стон сердец.
Я к тебе держал свой путь,
Я бежал, гонимый путник,
От скорбей ежеминутных
Не надеясь отдохнуть.
Где-то в прошлом, далеки,
Недоступные для мысли,
Тени ужаса повисли,
Песни скорби и тоски.

Красное цветение 1920


Красное цветение Пер. С. Олендер

Я на стволе своем,
С его ветвями
Старыми,
Седыми —
Ветвь юная,
И мне дано
Расти.
Весенним днем
Я зеленею,
Жизнью наливаюсь
И поднимаюсь
Туда,
Где свет
Сияет ясный.
И я своим цветеньем
Красным
Хочу беседовать
С великим миром.
Мой старый ствол
Мне силу юную дает,
И в час,
Когда ночная тень
Уходит,
Чтобы новый
Родился день, —
Лишь солнце
В небесах взойдет,
Мир засверкает,
Солнцем озаренный,
Из старой ржавчины
Во весь свой рост
Навстречу солнцу
Встает
Моя вершина юная,
Моя сияющая крона!

«Клинком меча…» Пер. В. Элинг

Клинком меча
Занес наш шар
Земной
Безмолвный зов
И светом фосфорным
Сечет свинцы туманов…
Бурлящей лавы
Огненный покров
Объял края и страны.
И жерла стоков мировых
Обильно изрыгают
Вино,
И желчь,
И кровь…
И в омут бешеный
И рвет и мечет
И легкую щепу
И глыбы камня…
И ныне сам я
Знаменье времен,
И бег пространств,
И пыль миров
В пустотах межтуманных…
Бурлящей лавы
Огненный покров
Объял края и страны…

Процессия Пер. Д. Ронин

Наш гулкий шаг —
В твоих передовых рядах,
О, человечество!
Средь гордых, мужественных и упорных
Наш путь далек.
Повис на перекладинах позорных
Наш древний бог.
И веет, реет в ветровых заплатах
Наш старый красный стяг.
Ровнее шаг!
И дробью яростной рокочет барабан,
Пронзают воздух лязг и звон тарелок,
И зычный зов бросает в небо смело
Блестящая труба.
Я ныне сам — кусок звенящей меди.
Мой бодрый клич — у каждого в ушах.
Топчу уюты бархатных наследий,
Стенанья слабых хохотом глуша.
Ровнее шаг!

«Я вижу вольный факел твой…» Пер. С. Олендер

Я вижу вольный
Факел твой,
Его фитиль прямой,
О, мир великий!
Я за собой
Влачил
Тяжелый шлейф нужды,
В короне
Муки древней,
Мир великий!
Нить белую
Приставил я,
Чтоб ярче стало
Пламя фитиля.
Нить эту
Белую
Льняную
Я кровью правды
Окропил.
Пусть вольный
Факел твой
Несет нам
Свет живой!
И если в ярком
Пламени его
Я не увижу
Дара своего —
Той нити алой,
Утешусь тем,
Что этой
Лептой малой
Прибавил факелу
Огня!
О, мир великий,
Это — радость
Для меня!

«Мы родом из скал и утесов…» Пер. С. Олендер

Мы родом из скал и утесов,
Измолотых
Жерновом времени,
Мы —
С морями,
Ветрами
И далью дружны,
Мы родом из скал и утесов!
Мы родом из скал и утесов,
Сломавших устои земные.
Мы гордо идем,
Мы впервые
В движенье ветров,
Метелей и вьюг,
Братаемся с бурей,
С волнами морей,
Идем,
Наступая,
На восток
И на север,
На запад
И юг.

Ручьи Пер. В. Щепотев

Явился юный день, и пламенен и ал,
Тугие приподняв лучи-поводья,
Ручьи на склонах напитал
Восторгом половодья.
Им всем под солнцем веселей
Бежать и падать на обрывах,
И отражать огонь лучей,
И пену мчать на гривах,
И, услыхав ответ на рокот,
Светясь сияньем новизны,
Напевы братские весны
В избытке сил нести далеко!..

Дом Пер. В. Элинг

Вот бельэтаж…
Зовет и манит он —
Я восхищен…
В сиянии витрин зеркальных
Покой…
Крутой
Карниз массивный
Непрестанно
Ведет мой глаз все выше, выше,
Где взора человеческого жаждут крыши
Домов титанов…
Но я
Всей страстью бытия
Ловлю дыхание подвала
За низкой загрязненной амбразурой…
Под ней,
Под этой бровью хмурой,
Там словно бы затрепетали
Ресницы,
Запрокинутые вверх, —
Стеклянный взор
Алкает света с давних пор…
А «верх» —
Затоптанный подошвой тротуар, —
Размахивая шлейфами дородных пар,
Обильной пылью насыщает глаз
Кроваво-воспаленный…
И мнится:
Буркнул низкий бас
Спины согбенной,
Луком напряженной.
Я жду — вот-вот
Стрелой великолепие взорвет
И камня
Не останется на камне…
.  .  .  .  .  .  .  .  .  .
Но мысль об этом так легка мне!..

Снега Пер. Н. Леонтьев

Закройте кровавые пятна
Смертельным своим покрывалом,
Обрушьтесь на землю обвалом —
Земля без снегов безотрадна.
Завесьте свинцовые дали,
Засыпьте пустую дорогу:
Снегов не по-зимнему мало,
А грязи и крови — так много!..
Пройдет по снегам новый житель
Прозрачное лоно не прячьте:
Его красотой поразите,
Его чистотой ослепите
И душу его опрозрачьте!
Так падайте густо и мерно —
Просторы земли широки…
В январскую лютую стужу
Чрезмерны страданья и ужас,
И пятна кровавы чрезмерно,
Чрезмерно жарки!..

«О, эти руки, руки без числа…» Пер. С. Олендер

О, эти руки, руки без числа,
Что бесконечно истекают кровью!
Как стебли тростника,
Они ломать готовы
Мечи, что им война
Когда-то припасла.
О, эти руки, руки без числа,
Вздымающиеся с молитвой гордой,
С отважным зовом
И движеньем твердым
К свободным землям,
Словно молот новый, —
Все могут совершить,
Всего достичь готовы
Вот эти руки, руки без числа!

Женщина Пер. В. Наседкин и Е. Радбиль

До нас дошли старинные преданья,
Что первой ты была
Вкусившей от плодов,
От дерева сладчайшего познанья.
О, женщина,
О, нежное слиянье
И молока и крови
На земле,
Куда луна и солнце
Льют сиянье.
Нам повторяют предки до сих пор:
Ты первая, презревши пени,
Тяжелым яблоком
Посеяла раздор,
Метнув его на стол
Времен и поколений.
О, женщина!
О, мать, сестра, жена, —
Кто ведает еще,
Что значит —
В огне, в крови,
В мучениях и плаче
Мир создавать и возрождать сполна!
Восстань! Свой гордый лик открой,
Что в рабстве изнывал
И в муке вековой.
Восстань!
И в свете новом покажи
Власть первозданную,
Желанную, как жизнь!
И там,
Где вновь мечи сошлись,
Чтоб утвердить достоинство
И право человека,
Чтоб утвердить иное бытие, —
Там место первое
Твое!

Когда скрежещут зубы Пер. С. Олендер

Когда скрежещут гневно зубы,
Глаза, как молнии, сверкают,
Кто мне велит
Измерить глуби
Той ненависти,
Что пылает
В моей душе?
Одно лишь знаю —
Что сердце
Быстро гонит кровь,
Что в нем трепещет
Боль живая,
Что радость
В нем живет,
Любовь,
Что в нем
Отвагу,
Боль мою
На части я не разделяю.
Пусть в круг домов
Я загнан
И стальными
Я терниями
Огражден, —
Мое лицо
Огнями золотыми
Озарено,
И весь я озарен.
Пусть слезы горькие
Вновь застилают свет
Моих печальных глаз, —
В движенье сумерек,
В сиянии рассвета
Я выход находил не раз.
Когда дома стоят,
Одеты в пламя,
Когда на улицах
Вновь закипает бой,
Кто может
Приказать мне:
Стой!
Сказать мне:
Жди!
Кто ненависть
Мне запретит
Носить в груди?

Среди валунов Пер. С. Олендер

На землях, поднятых средь грубых валунов,
Под грозный гул ветров и вьюги злющей,
Что стою я, что значу я, без слов
Свой светоч жизни трепетно несущий?
Вот море просыпается, мечась,
Из гневной глубины рождаются потоки.
Руль, мною избранный, что значит он сейчас?
Что мачта стройная? Что мой корабль широкий?
И каждое мгновенье я готов
Доверить жизнь мою и сердца трепетанье
Владыке разрушенья, созиданья,
Морских глубин, земель и берегов.

Рядом идущему Пер. А. Старостин

Ты видишь — я смиренно улыбаюсь,
Ты видишь, как устало
Спокойное мое лицо?
Но что ты можешь видеть?
И я тебя прощаю.
И камень мой
Крошить на разновески я уже не буду,
Я тихо понесу его
Средь гула и кипения среды…
А ты?
Ты видишь, как устало
Мое спокойное лицо,
Ты видишь — я смиренно улыбаюсь.
Но что ты можешь видеть?
И я тебя прощаю…

Памяти И. Темкина Пер. Л. Руст

1
В разлучной шири полей
Лишь снежный завей…
Да сани скорби моей.
В беззвучье белой метели
Зеленые дыбятся ели,
Как вехи чьих-то путей.
К пурговым далям таежным
Я мчусь путем бездорожным
Сквозь семь ледяных морей.
2
Там стынут немые курганы…
В снежки там играют бураны,
То плача, то воя…
Не жду никого я.
Мне окна бормочут устало:
— Мы дрогнем… Нам мочи не
                     стало… —
А ветры, поладив с трубою,
В ней песни орут с перепоя…
Но я не скликал их с окраин.
Гляжу я, гляжу, неприкаян,
В пространство пустое…
Не жду никого я.
3
Дочь дальней Сибири
Тебя, Ангара, подхватила,
Закутав тебя, как в свивальник,
В холодные волны,
Что долго качали тебя и, качая, умчали…
И мнится: страданье мое от меня отлетело
И где-то таится,
Укутавшись в плат необъятной печали…
Но ветер дохнет, разверзая пределы,
Я вижу волной уносимое тело
И взор, устремленный в глубины…
Молчат, притулясь к горизонту, просторы
И ждут и не могут дождаться кого-то.
И в край тот влекусь я, где скорби, как реки,
Летят, низвергаясь
Со снежных вершин в ледяные низины.

«Пока еще стены увиты лесами…» Пер. Л. Озеров

Пока еще стены увиты лесами
И мусор неубранный —
Перед глазами.
Еще пустота отвечает нам эхом
И снизу и сверху,
Но я уже вижу весь мир обновленным.
Он верно идет по невиданным вехам.
Я вижу весь мир обновленным.
Над далями пыль еще вьется, клубится,
Там камень крошится,
Там известь дымится
В разгневанном воздухе накаленном…
Глазами надежды пристрастно
Я вижу весь мир обновленным
Сквозь дымное это пространство.

Справедливость Пер. А. Эфрон

О, сок
Древних лоз,
Справедливости вино,
Что в тени подвалов
До поры скрывало,
До поры таило
Грозовую силу,
Да не выдержало
Ветхой бочки дно,
И пошло бродить вино
По дорогам,
И пошло бродить оно
По народам,
По просторам снеговым,
Жарким странам…
О, груз древних лоз,
О, первая гроздь,
Неведомый гость
Из земли обетованной!
О, лоз грозный сок,
Справедливости вино,
Разлилось по свету белому оно,
И кипят-бурлят миры
От хмельной его игры,
Что у ветхой бочки
Высадила дно!

Октябрь Пер. С. Олендер

Октябрь.
Начало на «о», —
Огонь бесконечного круга,
Огромное солнечное колесо,
И каждая буква ярка и упруга
В твоем начертанье хотя б,
Октябрь.
И месяц, помноженный на двенадцать,
В цепь года вплетется,
С другими сольется,
И будет над ними
Сиять твое имя.
Но где тот ничтожный,
Кому твое имя
Пустое названье?
Но где тот незрячий,
Что мысль свою прячет
В броню отрицанья?
А враги —
Враги такие —
С коронами большими
На круглых головах,
Лелеемых веками,
И с кашлем золотым…
Враги с крутыми
Властными кивками,
С руками нежными
В перчатках мягких,
Что держат нежно
(С отставленным слегка мизинцем)
Провода,
Взрывающие искрой города.
О, сколько их, врагов!
Благословен же тот,
Кто на себя навлек
Такую тьму врагов,
Кто честно заработать мог
Таких врагов.
И месяцы множиться будут
И в годы врываться, как ветер,
И все с изумлением будут они озираться
На тебя,
Октябрь семнадцатого года,
Двадцатого, пламенного столетья…
Ну, где же вы, месяцы мелкие,
Поддельным золотом окаймленные,
Вы, шагавшие самовлюбленно
По нашей стране огромной?
Бегите, скорее бегите,
Что вы в узкие щели глядите?
Что вам подпевают
Церковные колокола?
Что там копошится, как черви,
В пыли утопая?
То груды фальшивых счетов, —
Их льстецы разносили,
Но эти счета твоя поступь смела,
Октябрь!
Расставлены
Сотни столбов верстовых
По стране, огромной и серой,
На молодых
Перекрестках дорог бесконечных,
И мчатся столбы,
И склоняют колена,
И головы клонят,
И просят смиренно:
Достойными быть мы хотим,
Хоть щепками стать для тебя!
И встанет мечта мировая
На грани эпох
И подымет имя твое,
И поколенья
Сквозь облака прочитают: «Октябрь»!
Начало на «о», —
Огонь бесконечного круга,
Огромное солнечное колесо,
И каждая буква ярка и упруга
В твоем начертанье хотя б,
Октябрь!

Жажда Пер. О. Ивинская

Мне жажду мою
Не умерить отравой,
Мне голод великий
Не утолить.
Смотрю я на небо, на землю, на травы,
Я воздух вдыхаю глубоко, без мер.
Сползает с меня неживой шелухой
Тот ил,
Что по недрам глубоких пещер
Все лил —
Над открытой моей головою —
Проклятья небесных
Разгневанных сфер.
По юности жажды кто равен со мною?
С кого, молодого, мне взять бы пример
Одежды мои стародавни и ветхи,
Но я в наготе своей юность несу,
И руки похожи на юные ветки —
Да, старые руки — как ветки в лесу!
Среди молодых — они даже моложе:
Они еще легче и мягче, быть может.

«Призраком смерти…» Пер. А. Эфрон

Призраком смерти,
Призраком смерти
Бродят по тверди
Планеты, светила,
Лишенные воздуха,
Влаги и света,
Лишенные силы.
Слепорожденна,
Мертворожденна
Жизнь без горенья,
Без дерзновенья,
Жизнь без мечты,
Без почвы:
Без почвы для сада,
Без почвы для пашни,
Чтоб злаки росли и цветы…
Но цвета и жатвы
Дождаться
Тому лишь дано,
Кто в почву
Для всходов
Мечты своей бросит зерно.

«Сочится кровь моя…» Пер. Б. Лейтин

Сочится кровь моя в пустынях вешних далей,
Сочится трепетная кровь души моей,
И тьма к груди широкой прижимает
Боль оскверненных дней…
Но пламя перемен кострами рассекает
Туманов мягкие, податливые лона.
Набегам ярости, в столетьях затаенной,
Костры — как знаменья: озарена дорога.
У красных врат рассветов ясных
Становятся на стражу
Ликующие звуки рога.
И первого полета гривы ждут,
Копыт подкованных все жарче нетерпенье:
Их жизнь — в разверстых далях,
В их первой пестрой смене
И в первых сшибках яростных сражений.
…Я с дрожью сердца слышу их —
Победы клики сбывшихся дерзаний.
Я с леденящей болью вижу их —
Поверженных в огне немых страданий.
И вот, едва лишь ночь
Укроет никнущий усталый день
Во тьме немого лона,
Как душу даль зовет: «Пора в поход!»
Единством тысяч воль притянутый,
                        плененный,
Я средь полей или по склону лога
За пьяными от битв колесами иду
С отважными в одном ряду, —
И с новым кличем радостного рога
И к новым вспышкам очистительной зари
Шагаем непроторенной дорогой.

«Вы громы метали когда-то…» Пер. Г. Могилевцев

Вы громы метали когда-то
В пылающих кровью просторах.
Что в душах осталось горбатых?
Дымящийся прибылью порох?
Все так же кривится улыбка,
Мерцает, корежится лживо.
Страдание теплится зыбко,
Страдание старое живо.
Но где же невинность святая?
Героев поникшие тени?
Просоленных слез не глотая,
Вы предали мертвых забвенью.
Вы липнете перьям подобно
К уюту ворсистого платья.
И ветры, как веники, злобно
Метут вас и гонят с проклятьем…
.  .  .  .  .  .  .  .  .  .

«Мой черный шар…» Пер. Б. Лейтин

Мой черный шар,
Моя земля
С холодной ледяной главой,
С холодной ледяной стопой,
На чреслах — жаркий пояс, —
В твоих просторах взглядом роясь,
Я открываю брата дом
За каждой складкой и бугром,
В твоей коре щербатой —
Здесь брат мой жил когда-то,
Здесь с каждым братом был и я,
Здесь каждый шаг мой слушали равнины
И каждая скала твоя,
Я был в любой твоей пещере, —
Да, ты моя, земля! Моя!
И поделю тебя, моя земля,
Только я!

«Мы знаем — нужны для замеса…» Пер. А. Эфрон

Мы знаем — нужны для замеса
Прочнейшего в мире цемента
Частицы легчайшего веса,
Пылинки незримого цвета.
В рассеянном прахе таится
Сцепления скрытая сила.
Он пролитой кровью дымится,
Он ждет, чтоб его замесили.
Ты, прах невесомый, ты, слово,
Дарящее нежность и ласку,
Восстань закаленным, суровым —
Оружием стали дамасской!
Не к лаврам покоя, не к миртам
Зови нас, подобное грому,
А к полю, что боем изрыто,
К развалинам отчего дома!
Сцепления скрытая сила
В рассеянном прахе таится…
Он ждет, чтоб его замесили,
Он пролитой кровью дымится.

Солнечные радости 1921


«Бог мой, бог! Таких не помню я…» Пер. Э. Асадов

Бог мой, бог! Таких не помню я
Облаков над нашей крышей:
Посредине — буро-темные,
А края и не опишешь!
Не поведаешь словами,
Как смешались: блеск и дым,
Ночь с рассветными мазками,
Сумрак с полднем голубым…
Это все слилось чудесно
С пеньем сердца огневым,
С песней той, что лишь известна
Пальцам трепетным твоим.

«Чтобы кудри не мешались…» Пер. Э. Асадов

Чтобы кудри не мешались,
Забрала ты их повыше,
И два ушка показались,
Будто птенчики под крышей.
Мне спасенья нет сейчас:
Прямо в сердце мне стучится
Взгляд горячих, дерзких глаз,
Скрытых в набожных ресницах.
В голове твоей роятся
Мысли веры, страсти, зла.
Мысли ссорятся, теснятся,
Как птенцы в гнезде орла.

«Весь город млел…» Пер. Э. Асадов

Весь город млел, под солнцем изнывая,
А там, над пылью, с тучкой наравне,
Царила ты незримо в вышине,
Мой каждый шаг чудесно освежая.
Ты, как дитя, игрушки здесь и там
Расставила на людном перекрестке:
Вот пояски твои на платьях дам,
Вон девушка бежит в твоей матроске.
Здесь все твое и вместе с тем чужое.
То явь, то сон вокруг меня витают.
И стоит мне взглянуть в лицо любое —
Твой дикий взор мне сердце обжигает!

«Кружи, закружи меня жарко!..» Пер. Э. Асадов

Кружи, закружи меня жарко!
Меня не легко закружить.
Ну, кто еще смог бы так ярко
Мне душу огнем озарить?!
Кружи меня, мучай, ликуй!
Но все же ты сдашься, устанешь.
Чем злее на людях ты ранишь,
Тем завтра нежней поцелуй…

«Что я нашел…» Пер. Э. Асадов

Что я нашел? Я посмотрел вокруг
И в сотый раз открыл, что ты — красавица!
И что твой взгляд, мой шаловливый друг, —
Зачем скрывать? — мне бесконечно нравится…
Заря багрянцем в небе разлилась…
Влюблен я нынче, но влюблен вдвойне:
Твоя сестра двоюродная мне
Давно, признаться, по сердцу пришлась…
Над соснами, над синей кромкой бора
Нашел я гул могучего мотора.
Штурмуют высь отважные пилоты.
Еще нашел я в тишине лесной,
Что жизнь вперед, вперед летит стрелой!
А над Москвою реют самолеты…
Нередко наша радость исчезает.
Куда? Увы, никто того не знает.
Потом придет, как будто сон чудесный.
Откуда появилась? Неизвестно…
Еще нашел я среди мхов сырых,
Меж диких сосен, желтых и косматых,
Далекий отзвук дум моих былых,
Что были тверды, словно сталь, когда-то…
Еще нашел я, что сегодня Спас.
К тому ж суббота… День совсем неплох!
Да только жаль, что мать моя сейчас
Не скажет мне, как встарь: «А гуте вох!»[2]

«Когда я слышу голос твой грудной…» Пер. Э. Асадов

Когда я слышу голос твой грудной,
Мне кажется, я вздох земли ловлю.
Тебя, мой друг, и край родимый мой
Я горячо и преданно люблю!
И я душою словно бы срастаюсь
С красою строгих северных лесов.
И так же вот торжественно качаясь,
За веком век я здесь стоять готов…
Нет, солнце тут не греет с высоты.
Но мне тепло, — ведь здесь, на берегу,
Твои едва заметные следы
Видны с моими рядом на снегу.
В глазах твоих, глубоких как колодцы,
Не гаснут искры жаркого огня.
И в них всегда с любовью для меня
Сто тысяч солнц играет и смеется!

«Чуть твой взгляд огнем заблещет…» Пер. Э. Асадов

Чуть твой взгляд огнем заблещет
Иль украдкой улыбнется —
У меня уж сердце бьется,
И робеет, и трепещет.
И к рукам твоим тогда я
Обращаюсь в тишине:
— Вот душа моя живая,
Облегчите душу мне!
Шевельнула ты рукою.
Ничего тот жест не значит,
Но, ограблено тобою,
Мое сердце горько плачет.
Сердце силится прорваться
Сквозь волос густые чащи.
Рассказать бы, докричаться
О любви моей горящей!

«Дверь открой, сойди с порога…» Пер. Э. Асадов

Дверь открой, сойди с порога,
Выйди в полночь на дорогу —
Снег кружится…
Тишина, луны сиянье…
Из глубокого молчанья
Боль струится…
Снег летит пушистый, редкий…
Нет, не снег — то грусти сетка
Средь полей…
Встань у дремлющей деревни.
Скрипа ждут и дверь и сени,
Ждут людей…

«Скажи, мой друг, не хмурь капризно бровь…» Пер. Э. Асадов

Скажи, мой друг, не хмурь капризно бровь,
Когда и как ты душу мне смутила?
В могуществе ль твоем горит любовь
Иль ты в любви могущество сокрыла?
Меня всегда красой ты ослепляла.
А вот души твоей я не познал:
Глухая ночь в тебе ли задневала
Иль яркий день в тебе заночевал?
Ответь же, друг, ответь, моя любимая.
Открой: откуда красота такая?
Откуда эта шея лебединая?
Она плывет, закатом отливая…
Она плывет… Но из какого края?!
Красивейшая женщина на свете!
О, не скрывай, прошу, ответь скорей:
Где этот край? Где на земной планете
Лежит страна прекрасных лебедей?
О, не стыдись! Но ты молчишь, скорбя…
Коль ты одна и безответна даль,
Позволь тогда на шее у тебя
Излить тоску, излить мою печаль…

«О, ночи, бессонные ночи мои…» Пер. Э. Асадов

О, ночи, бессонные ночи мои,
Когда, будто встав из могилы,
Становятся в строй и вступают в бои
Во мне заключенные силы.
И каждый решительно-тверд, как гранит,
И каждый мне взглядом без слов говорит
— Знай, я за тебя!
— Знай, я за тебя!
И вот среди ночи на поле сраженья
Стою молчаливо с бойцами.
Я слышу сердец их глухое биенье
И взглядов их чувствую пламя…
Два войска во мне неподвижно стоят
И каждое — друг мне, и каждое — брат.
И каждое ринуться в битву готово
И ждет твоего только знака иль слова…

«Глаза твои жгут и смеются, дразня…» Пер. Э. Асадов

Глаза твои жгут и смеются, дразня,
Они говорят мне безмолвно о том,
Что кто-то любил уже в прошлом меня
И кто-то любить еще будет потом.
А эта вот родинка — словно сосок,
Что нежно на тельце ребячьем темнеет.
Смотрю на нее — и в груди моей ток…
Предчувствием радостей сердце хмелеет.
Желанья мои и душевные силы,
Сомненья и ревность с колючей тоской —
Все, все поместилось на родинке милой,
На крохотной точке над верхней губой…

«Из тех лесов, где шла тропа моя…» Пер. Л. Руст

Из тех лесов, где шла тропа моя,
Угрюмый ельник всех беднее светом.
О, как несчастлив был бы я,
Когда бы не был я поэтом…
Гляжу: над каждым травяным бугром
Вознесся столп закатного сиянья.
Я слышу первый глас: «Да будет свет» —
Глагол библейского преданья.
Где сказано, что будет он и впредь,
Сердечный злой недуг, неуврачуем?!
Средь золотых колонн не время ль
                         прозвенеть
Твоим, возлюбленная, поцелуям!..

«И чем я виновен…» Пер. Л. Руст

И чем я виновен, что хищною силой
И жаждой захвата полны мои руки
Близ шеи близ милой?
И чем я виновен — губам моим любо
Палящим касаньем впиваться в родные,
Покорные губы.
И чем я виновен — мой взор безрассуден,
Как зубы младенца, что груди терзает,
Кормящие груди…

«Я ее увидал…» Пер. Б. Левман

Я ее увидал
У реки под ветвями.
Под зеленым, в небесных заплатах, шатром.
На обрыве крутом
Молчаливо сутулился камень,
Как осколок упрямый
Издревле рассеянных скал…
И увидел я вдруг, как нагая прекрасна она
В ореоле распущенных влажных волос.
И из глуби веков чей-то голос до слуха донес:
— Се — жена!

«В каморке тесной…» Пер. Б. Левман

В каморке тесной,
На двух скамейках смежных
Лежат бессильно смятые одежды…
Как на реке
В песке,
Разбросаны небрежно
И ждут нас наши смятые одежды.
Я далеко от стен и городов.
Вокруг — простор миров,
И волны пенятся и дышат шумно…
Любовь моя! Не закрывай бездонных глаз.
Они как влажные в тумане зеркала,
Я в них гляжусь бездумно
И вижу, как мираж,
Забытое и светлое вчера…

Радость нового бытия 1928 — 1933


«Этот мир, как он есть…» Пер. Р. Гинцбург

Этот мир, как он есть, —

Ширь и высь, тьма и свет,

Этот мир, как он есть —

С его «да», с его «нет»,

С его «от», с его «до», —

Я по-новому ныне готов воспринять

И всему, и всему

Имена настоящие дать.

И себя, и себя,

Свое «я», свое «я»

По-иному

Хочу увидать.

И мой трепетный взор

Правды свет распростер,

И нахмурились брови опять.

Высший суд в нем блистает огнем,

И сурово мое лицо

Он готов озарять.

В доме отдыха Пер. Л. Руст

То ль устал я, возраст ли такой,
Но так часто нужен стал покой.
Думал, комната уютом залита,
Нынче ж спохватился — где тахта?..
Правда, с петухами будят: встань!
Но сейчас лишь десять — тоже рань!
Только застелили — что скрывать! —
Тянет, как клещами, на кровать.
Сам себе хозяин — что же мне?
Живо — одеяло в стороне.
Знаю, до полудня — срок большой,
Отдохну и телом и душой.
Не зайдет никто ко мне теперь,
Даже не заглянет в эту дверь.
Прямо из кармана льется звук —
Две монетки там живут сам-друг.
Звякают умильно в тишине,
Чувство новое будя во мне…
Детская мне видится рука;
Два в руке зажаты медяка.
Сызмальства, с далеких тех времен —
Деньги, деньги! — непонятный звон.
И словцо с ним спаяно: «орел»,
Он двуглав на меди той и зол.
Смысл обоих слов жесток, суров…
Как-то душно мне от этих слов.
И в карман я лезу боковой
И медяк вытаскиваю свой.
Вглядываюсь, точно в первый раз:
Двум колосьям радуется глаз.
Цифр внизу так явственен обвод…
Ну а год?.. Такой недавний год.
Грошик, ляг обратной стороной!
Не орел сверкнул передо мной!
Ах, медяк мой, как ты мил на вид!
Звездочка вверху горит, блестит…
Там колосья вижу, молот, серп…
Вижу наш родной, советский герб.
Да и надписи кругом чекан:
«Пролетарии всех стран!»
Грошик ярче разгорелся вдруг,
Значимей, ценней стал мой досуг.
Я не стар, я не ленив — я так…
Есть еще у жизни много благ.

«Чуть отъехав от столицы…» Пер. А. Шестаков

Чуть отъехав от столицы,
Я брожу в зеленом мире,
И летят ко мне, как птицы,
Ароматы вольной шири.
Выпал дождь, и над лугами
Тают облачные волны;
Сено собрано стогами,
Молоком колосья полны.
И покоем-чародеем
Сердце каждое согрето,
О, проклятие злодеям,
Посягающим на это!

Дождь Пер. Л. Руст

С утра сегодня сеет, сеет
Такой живительный, такой бесшумный
                            дождь…
Уходит май…
И прочь ведет весну.
Я в городе,
Но каждой порой чую
Весенний день,
Большую
Жизнь деревень…
С утра сегодня сеет, сеет
Такой живительный, такой бесшумный
                            дождь…
В нем силы ток,
Залог
Дальнейшего произрастанья,
Но этот самый дождь — он яд
Для мириад
Кишащих дерзостных созданий,
Всей мошкары — и мух и тлей,
Врагов садов,
Губителей полей…
Подобный дождь —
Рычаг, чья может мощь
Спокойно двигать грузные колеса…
Такой живительный, такой бесшумный
                            дождь…
Я — в городе. Меня
Обычно будит здесь гудок фабричный,
Потом плывут иные шумы дня:
И цоканье подков по мостовой,
И стук колес, и мягкий ропот шин,
И слитный гул живой,
Гул тысяч производственных машин…
И мысль ко мне пришла;
Мне что ни день ясней:
Мой город —
Лишь скала
Средь моря зеленей,
Где так загадочно и просто
Сейчас вершатся тайны роста,
Средь океана,
Где на дне,
В неодолимой тишине,
В неизмеримой глубине,
Не затихая ни на миг,
Работает
Гигантский маховик.
Так мыслю я
И чувствую притом,
Как постепенно и во мне самом,
Грозой и бурей рождена,
Растет и крепнет тишина,
И мой рассеянный доселе взгляд,
Скользивший по всему подряд,
Освободясь от внешней паутины,
Стремится сам туда,
Туда,
В сердечные мои глубины,
И мысль моя и мой вопрос едины:
Когда,
Когда наступит наконец мгновенье —
Мгновенье то, которого так ждешь,
Мгновенье то, что лишь одно сумеет
В цепь неподвижную
Вдохнуть движенья дрожь…
С утра сегодня сеет, сеет
Такой живительный, такой бесшумный
                            дождь…
Как зелен, как красив
Мой город с моего балкона!
Мне в комнате не усидеть.
В ней каждый час
Так нестерпимо долог,
Меня влечет под этот влажный полог,
Под сотканную из тончайших нитей сеть,
Что с каждого спускается фронтона,
И что, меня свободно пропустив,
Останется и впредь,
Как до меня, висеть…
А вот трамвай
Летит из-за угла…
Вся тяжесть кузова его легла
Внизу на рельс, а сверху — там
Колесико скользит по проводам,
И от двойной игры,
От встречи минуса и плюса,
Вдруг электрический рождается разряд,
И искры многоцветные горят,
Рассыпавшись,
Как огненные бусы…
Одна, как в зеркало,
Проникла в мой зрачок
И в глубину мою втекла,
И стала глубина светла.
Один толчок…
И двинулся,
Недвижный с коих пор,
Мой тайный, сокровеннейший мотор…
Звено к звену —
Все, что таилось порознь!
Мгновенной косности наперекор,
На полный ход работает мотор,
За скоростью он набирает скорость,
А я меж тем, дыханье затая,
По-новому рассматриваю дали
И вижу город весь —
От верхнего жилья
До кирпича последнего в подвале.
И смысл
Мне открывается тогда
Гиганта-города,
Закон его труда,
Биенье пульса, четкое, живое,
Что откликается без перебоя
На смутный гул далеких голосов,
На зов полей,
Пригорков
И лесов, —
Смысл города, что, как мудрец-стратег,
В жестокости неумолимой прав,
Штурмует натиском своих машин
Сонь вековечную равнин,
Медлительную дрему рек
И тишину кустарников и трав
И что, затишье сел преодолев.
Вливает голос свой в их жалобный напев
И сотрясает и приводит в дрожь
Мир бересты, соломы и рогож…
Такой живительный, такой бесшумный
                            дождь…

В пути Пер. Э. Левонтин

Поезд мчится подряд десять дней
И ночей
По сплетеньям дорог,
По горам, по долам,
По любимой, любимой стране…
И еще недостаточно мне,
И я снова и снова готов
Руки всем пожимать:
     «До свиданья!
               Привет!»
От заката нестись на восток
И от прежних друзей мчаться к новым
                          друзьям
Новых ждать очагов, новых братьев искать
Для прекрасного Завтра трудиться!
И великим Сегодня упиться!
Как по дому
Я тосковал!
Как просторов широких
Искал!
И теперь опьянен я
Простором и домом!
Ароматами дома полно
Все кругом, весь огромный простор
Любимой, любимой страны!
И от этого, счастьем влекомый,
Для привета и для разлуки
Я друзьям и братьям простер
Свои руки!

Асфальты Пер. Б. Левман

Вы, наблюдатели,
С ропотом вечным,
С вечно холодным сомненьем во всем.
Вы, обыватели,
С видом беспечным,
Вяло жующие пошленьким ртом:
«Да… отчего же… конечно…»
Вы, злопыхатели,
С колкой ехидцей,
С едким вопросом ко мне — об одном:
«Право же, чем это вы так гордитесь?
Вы здесь, скажите на милость, при чем?
Правда, покрылись асфальтом блестящим
Улицы нашей столицы — Москвы.
Правда, вздымаются чаще и чаще
Новые трубы фабричные ввысь.
Правда, все чаще возносится птицей
Новый и яркий громадина-дом.
Правда… Но вам-то чего так гордиться?
Вы здесь, скажите на милость, при чем?
Пусть бы гордились вон те, что босые,
В серых посконных мужицких штанах,
Горькую долю голодной России
В глиняных хатках испили до дна.
Те, что в лесах, на вокзалах пустынных
Ждали со страхом смертельным в глазах,
Скоро ль опустит нагайку на спины
Вдребезги пьяный насильник казак.
Им-то, пожалуй, гордиться пристало:
Их это гордость. Но вы здесь при чем?
Вы уже стоили миру немало,
Будете стоить немало еще,
Вы уже видели в странствиях многое,
В жизни вам было так много дано…»
Я вам отвечу, допытчики строгие,
Вам, да и всем остальным заодно:
Наши асфальты — ведь только начало,
Первый, но вами непонятый сдвиг.
Верно, что стоил я миру немало
В странствиях дальних и долгих своих.
Верно, что видел я в странствиях этих
Много занятного в каждой стране,
Верно, что многого я не заметил,
Мог же увидеть вдвойне и втройне.
Все ж но причине понятной и веской
(Многие в этом прочтут мой ответ)
Я отказался от новой поездки
В новый, богатый, блистающий свет…
Все это верно, как верно и твердо
То, что подметили вы невзначай:
В каждом из нас величайшая гордость,
Гордость за новое бьет через край.
В каждом из нас все сильней и напевней
Гордость растет и горит как звезда, —
Даже у тех, кто не только деревни —
Видел богатых краев города.
Знаю: вы ждете с сомненьем ответа.
Я ведь недаром один из таких.
Что ж, я отвечу, как должно поэту
В лучший его и прекраснейший миг.
В юности звонкой и детски-беспечной
Юному было так ясно уму:
Есть в этом мире великое Нечто,
И человечество — имя ему.
Лучшая часть его — это, конечно,
Избранный богом великий народ,
Был он, избранник, предметом извечным
Божьих особых и теплых забот.
Дело одно у всесильного бога —
Думать любовно о благе людском,
Ну, и, конечно, особенно много
Думает он о народе своем.
Каждый к нему припадающий в плаче,
Болью, сомненьем и горем томим,
Гордый, смиренный, слепой или зрячий —
Все, кто страдают, — равны перед ним.
Всем он ответит любовно и скоро.
Клятву народу он в древности дал:
   «Имой онойхи бецоро»,
Что значит —
   «С ним я в несчастье и горе всегда».
Так, созерцая мирские просторы,
Думал поэт в молодые года…
Позже познал он бесплодность молений,
Боль обреченности, слезы во сне,
Сладость сочувствия, горечь сомнений —
Всю бесконечную тяготу дней.
Позже он понял всю глубь и безбрежность
Радостной гостьи земли — красоты,
Понял любви неизбывную нежность
В людях невидных и детски-простых,
Понял всю радость и всю неизбежность
Жертвенной боли во имя мечты…
Ах, как любили поэты в экстазе
Старых историй и сказок игру!
Тяжек старинных историй и сказок
Оловом прошлого налитый груз…
С тайным злорадством вы ждете ответа,
Вам наша гордость смешна и чужда,
Знаю, у вас там давно уж одеты
В гладкий асфальтовый плащ города.
Был я в германской столице однажды,
Солнце сгорало в закатной тиши,
Мимо тянулся блестящий и влажный,
Ровный асфальт, ослепительно сглаженный
Быстрым шуршаньем бесчисленных шин.
Улица Бисмарка в шумном Берлине
Лучшей из улиц считалась всегда,
Тянется лентой, блестящей и длинной,
Улица эта на запад — в Потсдам.
В прежнее время воинственной славы
Праздником был ежегодный парад.
Улицей Бисмарка двигались лавы
Бравых и стройных немецких солдат.
И, осиянный величьем монаршим,
И в форме военной, подтянут и прям,
Шел во главе их торжественным маршем
Кайзер Вильгельм из Берлина в Потсдам.
Там, среди вежливых граждан Берлина
Слушая их горделивый рассказ,
Понял я все и запомнил отныне,
В чем назначенье асфальтов у вас.
Слышите ль вы, как по глади асфальта
Грозно шагает под грохот и вой
Кровью людской неповинною залитый
Призрак прошедших и будущих войн?
Помните ль вы, как тяжелым раскатом
Грянула в прошлом над миром война?
Первое августа — страшная дата,
Будущих схваток зловещий сигнал…
Мы лишь недавно асфальтом покрыли
Улицы нашей столицы — Москвы,
И не успели их автомобили
Шинами вычернить до синевы.
Шумно шагают по улицам нашим,
Песней веселой встречая поход,
Мира вселенского верные стражи,
К бою готовый с наемником вражьим
Вооруженный народ.
Четок на улицах шаг демонстраций,
Смело несем мы сквозь трудности дней
Братское знамя содружества наций,
Символ победы великих идей.
Радостью стройки, движеньем и звоном
Наши асфальты полны до краев.
Улицам, в новую жизнь устремленным,
Нужен хороший и ровный покров.
………………………
Видел вторично асфальты Берлина
Я уже ночью. В туманную мглу
Город бессонный и жадный низринул
Матовый свет электрических лун.
Ночь опускала сырую завесу —
Плащ дождевой — на асфальт и бетон.
С оргий ночных возвращались повесы,
Мягко шурша, проносились авто.
Рядом со мной мой давнишний приятель,
Старый известный еврейский писатель,
Молча глядел на бессонный простор,
Мягко качаясь на черном асфальте,
Мчал нас обоих наемный авто.
Он «европеец», берлинец старинный,
Можно, пожалуй, сказать — старожил.
Я ж, «новичок», лишь недавно покинул
Нашей Советской страны рубежи.
В этом и ночью немолкнущем шуме,
В ярком сиянье ночных фонарей
Город казался чужей и угрюмей
Сытостью грубой и жадной своей.
Чудилось мне, что под внешностью пестрой
Чувство враждебности ярой и острой
В свете огней пролегло, как межа:
Яркие площади центра, как остров,
В море рабочих окраин лежат.
Слышалось мне, как, границы стирая,
Шумом глухим нарастает вдали
Гнев обездоленных тесных окраин,
Будущих схваток победный прилив.
Так мы неслись вдоль недремлющих улиц
В ночь, в бесконечно дождливую даль.
Друг мой сидел, молчаливо сутулясь,
Глядя на быстро летящий асфальт.
В наше молчанье решительно вклинясь,
Вывод он сделал нежданно простой,
Он, завсегдатай Европы, берлинец,
Старый поклонник берлинских авто.
Знаете, что он сказал через силу?
«Каждому нужно когда-то осесть.
Нужно когда-нибудь стать старожилом,
Но уж конечно не здесь.
Что мне от здешних асфальтов блестящих?
Родину выбрать не всем нам дано.
Знаю: растет человек настоящий
Только в Советском Союзе одном».
Друг мой, вы правы. В советской столице
Радостно жить на асфальтах родных,
К нам приезжайте скорей убедиться
В бурном расцвете свободной страны.
Если хотите, для дальней прогулки
Взять мы московское можем такси.
Будет оно нас по улицам гулким,
Улицам нового мира носить.
Здесь вы познаете радость горенья,
Здесь вы увидите творческий труд…
Мы не одни. Через боль исомненья
Многие к истине светлой придут…
Я позабыл про допытчиков строгих,
Ждущих ответа с сомненьем глухим,
И заболтался о наших дорогах
С другом старинным моим.
Впрочем, из дружеской нашей беседы
Можно подробный ответ мой прочесть:
Гордость страны пролетарской победы —
Вот наша гордость, величье и честь.
Гладкий асфальт, заковавший, как в панцирь,
Улиц московских суровую грудь,
Гордо блистает накатанным глянцем:
Он устилает в грядущее путь.

«Край мой, сад зеленый…» Пер. Ш. Холоденко

Ошеру Шварцману

Край мой, сад зеленый,
Солнцем озаренный!
Родина родная,
Нежно-голубая!..
На твоих дорогах
В страшный час тревоги
Наравне со всеми
Честно нес я бремя.
За родную землю
В тяжкий час бездолья
Наравне со всеми
Кровь свою я пролил!
Кровь дала отвагу!
И сказать я смею:
На твои все блага
Наравне со всеми
Право я имею!

Проспект Ленина Пер. М. Петровых

Крушат бока горы и улиц новых гладь
Выравнивают здесь, на месте горной кручи,
Как скалы ввысь дома вздымаются могуче,
А люди все идут крушить и созидать.
И светлых улиц ряд простерся ввысь,
Дворцы возносятся все выше, выше;
Подножьями для них — дряхлеющие крыши,
А башни — облаками обвились.
Но синева в горах еще зовет,
К ней люди приближаются влюбленно
Чрез двери те, где стражами — колонны,
Чрез двери, что распахнуты в восход.
В тех людях радость блещет, и на зов
Страны своей для новых созиданий,
Преодоленью радуясь заране,
Ответит каждый: «Я всегда готов!»

О чем рассказывают камешки Пер. Л. Руст

I
Спустился к морю я взглянуть на волн
                           разбег.
Стою. Гляжу, величью их дивясь.
Но, видно, так уж создан человек,
Что трудно жить ему,
Утратив с целью связь.
В руке, того не сознавая,
Держу я камешки. Но роспись их живая,
Тончайший их затейливый узор
Вдруг привлекли меня. И сгинул разом
Из глаз моих морской простор.
Возникла цель…
И вот я с целью связан.
Из всех возможных, сложных целей я
Ничтожнейшую лишь
Поставил пред собой:
Из груд камней,
Что приволок прибой,
С прибрежных скал,
С утесов и массивов
Набрать немного камешков красивых
И отнести домой.
Я, видно, отдохнул за эти дни,
Окрепли руки, ноги,
И подмогой
В моей работе будут мне они.
А камешков я наберу немного,
Количественно мой несложен план, —
Ну, горсточку возьму, другую, —
Лишь то, что запихнуть легко смогу я
В мой небольшой дорожный чемодан..
Не должен камешек, я полагаю так,
Размером больше быть, чем, скажем, мой
                               кулак,
Не должно камешку, — тут мера не легка, —
Быть меньше… моего зевка.
Итак,
Я в тысячный себе отметил раз,
Хоть это знал и ране,
Что каждый шаг
У нас
Нуждается в определенном плане
И что во всем, в делах, в игре ль,
Должна быть цель.
II
Но план тогда хорош,
Когда он точной служит нам указкой.
От камешков тут глаз не отведешь, —
Тот формой мил, а тот пленил окраской,
И каждый сам в себе законченное чудо;
Их с берега чуть не подряд берешь.
Еще, еще.
И вместо горсти — груда!
Ну, хватит!
Разум, помоги мне
Вот эту жадность обуздать мою…
Уже и так, поздней, в родном краю,
В осенний день иль в день морозно-зимний,
Взгляну на них, и вновь передо мною,
Таинственно ожив, предстанет вдруг
Весь берег золотой в прозрачном зное,
Пленительный, гостеприимный юг,
Живая ширь стихии безначальной,
Чинары, кипарисы, пальмы…
И, виденные столько раз,
Они в глаза мои метнутся сами,
Уступы гор и меловых террас,
Вечнозелеными поросшие лесами…
И восшумит опять издалека мне
Листва, прильнувшая любовно к камню.
И многозвучный гул той синевы сплошной,
Что оседает в сердце тишиной…
И, восхищенный тем, увижу вновь я
Тенистый сад, стволы в налете мха,
Дом отдыха, ту кузницу здоровья,
Что наши обветшалые меха,
В усердье ревностном и рвении высоком,
Чудесным наполняет соком…
Свою добычу, свой улов
Я притащил под временный свой кров,
Под своды комнатушки милой,
Что, на балконные облокотись перила,
На дальний горизонт, на абрис гор
Вперила двухоконный взор…
Уж разложить готов был на столе я
Те камешки свои, как вдруг
Трофеи чуть не выронил из рук,
Запнулся… На столе, белея,
Лежали камни — длинный ряд.
С сегодняшними их сравнить могу ли?
Не блещут, не сверкают, не горят.
Их в радостном, многоголосом гуле
Не выносил прибой, их даже
Луч солнца не обсушивал на пляже.
Лежат бесформенны, бесцветны, строги.
Я их собрал от здешних мест вдали.
Они валялись прямо на дороге
В новороссийской городской пыли.
Но сколь они милей мне стали
В их будничной, невзрачной простоте,
Чем те красивые, те расписные, те
Кусочки отшлифованной земли…
Камней сегодняшних моих,
Услады взгляда, баловней морских,
Мне эти прежние дороже
Еще и тем,
Что я их не искал совсем
И что нашел и взял их все же…
Пройдя размол,
Простою пылью став,
Чтоб послужить поздней связующей опорой,
Они бесценнейший стране доставят сплав…
Они — куски породы, из которой
Рождается цемент…
Цемент!
Коротким этим словом,
Его дыханьем властным и суровым
Я, как огнем, палим.
Впервые я столкнулся с ним
Не в городе, заводами богатом,
Не здесь — вдали, в глуши, где вековала тьма,
В степи, в той, где в замену хатам
Вставали новые просторные дома,
Где выросли и клуб, и школа, и читальня…
Вот там-то раз, в поездке дальней,
Оно втекло в меня с экрана
Заглавием гладковского романа.
Нерасторжимой дружбой навсегда
Теперь деревни мы и города связали…
Бегут, гудят стальные провода,
Преобразуя самое понятье дали…
Дыханием овеяны одним,
Одни и те ж у них порывы и стремленья,
И никому
Единой цепи звенья
Отныне мы расторгнуть не дадим.

В дороге Пер. Б. Лейтин

Вновь морозец цепкий злится,
Да весна-то у порога:
Гнезда вьют отважно птицы.
Встал подснежник возле лога.
Снег, едва покрыв раздолье,
Сразу смыт грозою ранней,
И готовят к севу поле,
Зипунов не сняв, крестьяне.
И на версты, и на версты
Почва вспахана. И вскоре,
С паром чередуясь пестро,
Озимь встанет на просторе.
Отовсюду вести мчатся —
Вызова задорно слово:
Дружески соревноваться
Села с селами готовы.
Вновь морозец злится цепкий…
Пусть он жжет, пускай он студит
Люди знают твердо, крепко:
Урожай высокий будет!

«Я еду полями…» Пер. Л. Руст

Я еду полями,
По пажитям вольным, по нивам по зрелым,
По дальним, безбрежным, безгранным
                           просторам;
Их ширь не окинешь, не вымеришь взором,
Их даль бесконечна, ей нету предела…
Кто ж выровнял вас, кто разгладил вас, дали?
Чтоб пышные всходы вы вовремя дали,
Кто пестовал вас, кто лелеял ревниво?
И мне отвечают счастливые нивы:
Растила нас сила,
Лелеял нас труд…
И силу и труд — их обоих — зовут
Мощь коллектива!

«Скирды за скирдами…» Пер. Л. Руст

Скирды за скирдами, стога за стогами
Бегут, и плывут, и летят перед нами…
Но кто ж он, владелец зерна наливного?
Ну, ясно ж, колхоз наш! Кому ж это ново?!
От скирда до скирда, от воза до воза…
Но чей же, чей хлеб-то? Ну, ясно ж, колхоза,
Ах, можно ли выразить в песенных тактах,
Как мчатся ретивые кони по тракту?!

Я помню Пер. Л. Руст

И я вспоминаю,
Взглянув на колосья,
Раздельные межи и узкополосье,
Крестьянские скудные жатвы и севы
И барскую роскошь господских имений —
Мишени
Для мести и гнева,
Для правой
Крестьянской расправы…

«Трудно петь порой о близком…» Пер. Л. Руст

Трудно петь порой о близком,
Легче дальним вторить зовам,
Но и близкое, вглядись-ка,
Стало новым.
Ширями теснины стали,
Путь любой веди к ним!..
Оттого мы и в печали
Головой не никнем.
Оттого так пылок пафос,
И пожатье наше
За скромнейшею из трапез
Над неполной чашей…

Из детских лет Пер. Б. Лейтин

I
Ах, много ль мне надо? Мир, полный чудес, —
Поющее поле и сумрачный лес —
Со мной спозаранок, со мной допоздна
И ночью на страже ребячьего сна.
Любви полно сердце, и злобы в нем нет:
Со всеми я дружен, мне каждый — сосед.
Бегу босиком что есть сил — кто скорей? —
Со стайкою полуголодных детей.
Кругом украинцы — их много, не счесть,
Немало поляков, и русские есть,
Случайно еврея сюда занесло:
Влечет и местечко, но дом наш — село.
Вопрос задавал я себе: «Почему
Олесько — поляк, я — еврей? Не пойму».
Но книги, в которых искал я ответа,
Мне в детскую душу не пролили света.
II
Поля-полоски, чахнущие нивы,
Отрезочки помещичьих раздолий,
Жнец, сеятель и пахарь молчаливый,
Носители нужды, беды и боли…
Гнет, рабство дней былых,
Царившие повсюду, —
Я с детства помню их,
Вовеки не забуду.
Безмерность ласки в материнских взорах,
Мечты подростка, их наивный лепет,
И первый бег в раскрывшихся просторах
И первых вешних листьев в роще трепет…
Но рабство дней былых,
Царившее повсюду,
Заткало болью их.
Его я не забуду.
III
Го-го-го!
Эй, да где же ты, Янко?
Помню твой, Янко Юрчук,
Зычный зов. За звуком звук
Вдаль уносится с утра:
«Работяги, в путь пора!»
А из «работяг» старшой
Был ровесником со мной.
Младший был и вовсе мал,
Но топор и он держал.
Как сегодня, вижу вас:
По дороге в ранний час
Вы идете в дальний бор —
Хлеб в суме, в руке топор.
Хлеб не на день — дней на пять:
В чаще жить — там негде взять.
Там с зари и до темна
За березою сосна
Наземь рушится. Ваш бой
С ними длится день-деньской.
И топор в руках весь день, —
Знай, теши, забудь про лень!
И на хвое в поздний час
У костра ждет ужин вас,
В шалаше вам на ночь ель
Стелет мягкую постель.
Спят отец и сыновья,
С ними сплю подчас и я…
По неделям с вами жил.
С топором и я дружил
По неделям в дождь и в зной
На прогалине лесной.
В недород вы прочь с земли
В город вслед за мной ушли,
И, как я (шел пятый год),
Ждали вы: рассвет придет.
Ждали — и не дождались…
Го-го-го!
       Эй, отзовись!
Но меня учил отец —
Всем путям сужден конец.
Знаю — зов напрасен мой,
Не дойдет он до Янко —
Он навек обрел покой
Под землей, неглубоко…
Го-го-го!
Безответный зов души,
Замер крик в ночной тиши.
Память я твою зову,
И она со мной, жива:
Облик твой, твои слова,
Весь ты — рядом, наяву.
Водишь ты моей рукой
По бумаге в час ночной,
И, когда себе я сам
Не один вопрос задам
(Что ответить — да иль нет), —
Ты подскажешь мне ответ.
IV
Рядышком с нами живет бедняк.
Друг мой Олесько, бос, полунаг.
Мы неразлучны — еврей и поляк.
Смерти отец его старый ждет.
На чердаке он, как голубь, живет.
Сестры растут словно дикий осот.
Где-то царю служит старший брат.
Шестеро дома осталось ребят.
Пара одров, да корова, да сад.
И на клочке песчаной земли
Роются тщетно соседи мои.
Кони с Олеськой — кормильцы семьи.
Возит дрова он дорогой лесной,
Жжет его холод и жжет его зной,
Вязнет в грязи по ступицы весной.
Порожняком он едет назад,
Сядет попутчик — то-то он рад:
Булки ломоть — для голодного клад.
Едут и едут. Уж ночь близка,
Колкие елки грустят у лужка.
Песня проснулась в груди паренька.
Песню Олесько поет в полумгле,
Ту, что я слышал не раз на селе —
Песню о порабощенной земле.
V
Если б вы спросили: «Да кому на свете
Надобны простые имена — вот эти?»
Хоть вопрос нелегкий задали вы строго,
Думаю — ответ мой тронет вас немного.
На вопрос вопросом сразу я отвечу,
Убедить сумею вот какою речью:
«А имен позорных разве в жизни мало?
Жизнь их породила, помнить приказала.
Имена, что в людях будят счастья чувство,
Чувство правды, света, — нам дает искусство.
В их кругу высоком для имен безвестных
Средь прекрасных, гордых пусть найдется место.
Пусть вам и безвестность вдруг подскажет имя
Дорогое сердцу — нет его любимей!»

В парикмахерской Пер. Н. Ушаков

Хоть комната мала — обычная она.
Устали зеркала. Усталость их усвоя,
Я нетерпенья полон, я устал.
И по привычке говорю я сам с собою:
«Да, ты устал, но чья вина,
Что старым выглядишь в стекле зеркал?»
А вот и мой черед. Но почему
Я недоволен? Женщина простая,
Учась, моей займется бородой,
Недавно из деревни, а мастером уже ее
                            считают.
Молчи, доверь ей подбородок свой седой —
Пора и постареть, идет к тому.
Я приглашен, я перед нею сел.
Заводит разговор, намыливает, бреет.
Ого! Здесь, видно, мелочь каждая сложна,
Вот-вот лицо мое помолодеет.
А знаете? Уже усвоила она
Искусства своего приемы все..
Ведет беседу. Слушаю ее.
Нова беседа мне такая.
Мне кажется, я отдыхаю здесь.
И мастер говорит: на жизнь хватает,
Она свободна, на ученье время есть.
Нельзя пожаловаться, есть у ней жилье
Умны ее вопросы, и у ней
О людях и о мире мнение найдете.
— А как у вас? — она мне говорит опять. —
Легко ли оправдать себя там на работе? —
Как нравится вам слово «оправдать»?
Мир от таких становится новей.
Она кончает. Вновь я юным стал.
Я спрашиваю у немых зеркал:
Свое ль лицо я вижу молодое?
Не спорят зеркала, не говорят со мною.
И женщину вознаградить мне нечем.
Что дам я ей взамен за эти речи?
Нет, не она, а я здесь ученик.
Я ей благодаря речь нового постиг.

Вовсе без имени Пер. В. Щепотев

I
Вижу, учишь ты меня, друг мой,
Чтоб я страх греха забыл с тобой.
Самый вид твой юный подсказал,
Что закон отцов моих мне лгал,
Что беднит нас вера матерей, —
Бог в природе заключен твоей.
Средь березок, в нимбе ты небесном,
Божья благость — в существе прелестном.
II
Безмерно нежен я душой,
Когда в венке берез живой
И дивный образ вижу твой.
И если в небесах есть бог
(И в это верил я в свой срок) —
Дать этот миг лишь он мне мог.
Кто наделяет красотой
И кто достоин чести той,
Кому сужден тот дар земной?
Прошло уже сто тысяч дней…
На ту тропу в тени ветвей
Взгляну — спросить спешу скорей…
Как прежде на тропе лесной,
Когда я видел облик твой,
Спрошу и дам ответ прямой…
И хорошо, что редким днем
Теперь в лесу бываю том,
Спрошу и дам ответ… молчком.
III
Помню верхние полки в скрипучих вагонах —
Полки в классе четвертом, в том классе
                              зеленом.
Всею детской душой, замиравшей в волненье,
Я увидел их слезы, я слышал их пенье.
Но яснее их плача и песен угрюмых
Я постиг беспросветность отчаянной думы,
Той, что голову к острым коленям склоняет,
Что умершим глаза медяком закрывает.

Братство 1920 — 1938


Первое мая Пер. М. Петровых

Нынче весна запоздала.
Сад затуманен дремотой,
Листьев раскрывшихся мало.
Словно боятся чего-то.
Но, отливаясь в колонны,
Люди несут вдохновенье
Солнцу и той, полусонной,
Дымке над рощей весенней.
В облачной глуби простора
Праздник встает, беззаботен.
Так предвещается взору
Памятник в складках полотен.
Кажется, вот по приказу
Схлынут волною полотна, —
Солнце из пасмури сразу
В окна ворвется свободно.
Словно гудящие струны,
Гром голосов над отчизной
Грянет: «Да здравствует юный
Праздник ликующей жизни!»
Клич этой воли единый
Мчится от края до края,
Вея в листве мандаринной,
В льдинах полярных сияя.

К двум эпиграфам Пер. М. Петровых

I

Задрав штаны, бежать за комсомолом…

С. Есенин
Я вижу с гордостью веселой,
Как племя тех мятежных лет
Стальным отрядом комсомола
Идет под знаменем побед.
Зачем — штаны задрав?.. Лишь
                   взглядом
Окинь, и ясно, что в труде
И седина и юность — рядом,
В деревне, в городе — везде.
Так бережно в сосудах новых
Хранится старое вино.
На несгибаемых основах
Строение возведено.
И ныне не окинет око
Простор тех городов и сел,
Где наугад, где одиноко,
Средь лжедрузей Есенин шел.

II

…Но пахнет зеленью полей,

Звенят напевы веселей,

Сияет мир,

Ликует мир;

О камень голову разбей —

Нет краше, нет милей!

О. Шварцман
Не риск для риска! Цель — не в нем,
Мы жизнь приветствуем влюбленно
И, не пугаясь, познаем
Ее железные законы.
День ото дня она светлей,
Прекрасней в устремленье новом;
Что на земле сравнится с ней,
Разбившей тяжкие оковы!
О родина! Одной тобой
Открыт родник великой силы,
И бодро мы вступаем в бой,
Чтоб ты росла, чтоб ты творила!

«Окиньте шар земной глазами…» Пер. В. Любин

Окиньте шар земной глазами,
Материки, морей волну, —
Шатром раскинутым пред вами
Свою увидите страну.
Вот карта мира перед вами,
Там и в длину и в ширину
Пылает пурпурное знамя,
Вещая новую весну.
И, словно ветви жил сплетенных,
Там вьются реки всех мощней,
Путь Волги, и Днепра, и Дона,
Амур, и Обь, и Енисей.
От Арктики суровой, бурной,
Чрез весь огромный окоем,
До юга, до волны лазурной —
Тот мир, в котором мы живем.
Повсюду движутся народы
Великой Родины моей,
Встречая зори и восходы
У шумных рек и средь морей!
Пути открыты перед нами
И в вышину и в глубину.
Парим мы в небесах с орлами,
И в море гоним мы волну!

Чтоб истину увековечить Пер. В. Элинг

Всем художникам

Нет, мы счастливее растущей молодежи,
Нет, мы счастливее грядущих поколений —
Средь нас и жил и ратовал великий Ленин,
Средь нас до торжества своих идей он дожил.
И тем понятней страстность наших
                      устремлений —
Искусством кисти, музыки, резца и речи
Для поколений истину увековечить,
Как жил и как творил всемирный гений Ленин,
Чтоб мудростью своих высоких повелений,
Как столп светящий, нам распутья облучал он,
Чтоб в гуле радостном в веках звучало,
Как в наши дни, торжественное имя Ленин.

Персей Пер. Б. Левман

Не «Красин», наш красавец ледокол,
Не северный гигант «Сибиряков»
И не «Малыгин», заполярный странник,
А небольшой советский пароход,
По имени Персей ушел в поход,
Чтоб изучить законы жизни вод
На дальнем
Ледовитом
Океане.
Ушли на нем в далекий трудный рейс
Не прежние пенители морей,
Искатели исчезнувшего рифа, —
Плывет на нем, советский флаг подняв,
Матросский и научный молодняк.
И среди них
Моя сестренка Шифра.
Хочу я имя древнее Персей
Во всей его изменчивой красе
И множестве забытых превращений
Провозгласить по миру широко
И утвердить для будущих веков
В ином,
В новейшем
Творческом значеньи.
Хочу, чтоб в этом имени Персей
Прочли все, все (подчеркиваю: все),
Кому слова еврейские знакомы,
Рассказ о том, как, мощен и широк,
Свободно льется знания поток
У нас
В стране,
Компартией ведомой.
Как славно в нашей южной полосе!
Возьмем к примеру древний милый Киев.
Ну, кто сказать осмелится при всех,
Что климат, что погоды здесь плохие?
А между тем давно уж повелось
(Мы все блюдем обычай этот твердо),
Что ездят отдыхать за сотни верст
На дальние кавказские курорты.
И я не прочь, когда получишь весть,
Что гонорар за книжку выслан весь,
И ощутишь в бумажнике червонцы,
Без долгих сборов
В поезд скорый
Сесть
И на Кавказ умчаться —
В горы,
К солнцу.
И вот однажды прибыл я туда,
В уютный кисловодский санаторий.
Хорош сентябрьский полдень в тех местах,
Семьсот иль больше метров выше моря.
Я безмятежно загорал
В горах.
И на замшелых скалах разбирал
Следы письмен
Неведомого шифра.
Вдруг телеграмма с самого утра:
«Привет из Мурманска» стояло в ней.
И дальше:
«Море. Радио. Персей».
   И все.
   Но я-то знал,
   Что это — Шифра.
Она
Одна
Стряхнула пыль веков
И первая из рода столяров,
Еврейских местечковых бедняков,
Перетряхнула жизни пыльный свиток.
И вот пересекла полярный круг,
Где ледяные горы на ветру
Качаются
В просторе
Ледовитом.
В убогой деревушке родилась
И в бедности безрадостной росла,
Узнав всю горечь доли человечьей.
Уж с детских лет лишений тяжких кладь
Взвалила жизнь на худенькие плечи.
Чего могла она от жизни ждать,
И что могло ей будущее дать,
Еврейской девушке, одной из многих!
Кормилась у соседа-бедняка,
Училась в сельской школе кое-как,
А впереди —
Не разглядишь
Дороги!
Но вот вскипели яростные дни,
Горячей кровью в будущее брызнув.
Вернули ей и многим, ей сродни,
Все то, что было отнято у них,
Открыв им путь к иной
И светлой
Жизни.
Вот киевский педтехникум, затем
Отъезд в Москву, рабочий факультет.
А дальше Первый университет…
Сестра училась радостно и жадно.
Когда ж был создан новый институт —
Геофизический (а в том году
Их много выросло и там и тут),
Она при нем
Осталась
Аспирантом.
И этот путь — десятков тысяч путь…
Плывет «Персей», отважный лилипут,
Нащупывая тайную тропу
К далеким вспышкам северных сияний.
Моя сестра ушла на нем в поход,
Чтоб изучить законы жизни вод,
Рожденье гор и льдин подводный ход
На дальнем
Ледовитом
Океане.

«В полночный час…» Пер. В. Элинг

И день идет, и ночь идет…
И, голову зажавши в руки,
Скорбишь ты: почему нейдет
Апостол правды и науки!..
Т. Шевченко
В полночный час,
             от шума дня поодаль
вдруг повлекло
           пред всем народом,
                          пред тобой
созревшие в груди
              и боль
                   и удаль
излить
     сердечною
             бесхитростной
                        строкой.
…Вот занавес сорвался
                 и упал, —
блажен тот день,
          тот час,
              блажен, кто видит это! —
и памятник царя
            низвергла мощь поэта —
поэт
   как властелин
             взошел на пьедестал…
Так пусть
       любовь твоя
                раскроет шире руки,
пусть нежность
           переполнит
                   чашу дня,
пусть пламенем
           правдивого огня
сотрет везде
          следы
               вражды,
                     бесправья,
                             муки
апостол правды
           и науки!

«Моторной лодкою покой Днепра нарушен…» Пер. А. Шестаков

Тарасу Шевченко

Моторной лодкою покой Днепра нарушен,
И рокот то замрет, рассеявшись в лугах,
То мчится, ветерку веселому послушен,
К лесистому холму, принявшему твой прах.
И вот опять твоя могила предо мною,
Но светлый образ твой по-новому встает;
Чем больше подвигов совершено страною,
Тем ей дороже ты, будивший свой народ.
Печать забвенья мы на прошлое не ставим,
И лгут враги, что нам его не оценить,
Но седину времен по-своему мы славим
Величьем дел своих, своим искусством жить.
Ядро и скорлупа… все — собственность
                            народа;
Для нас и новый блеск, и давности налет,
Для нас и ширь земли, и выси небосвода, —
За все мы некогда пролили кровь и пот.
Все есть материя, все к цели рвется вечно
И в вихре времени пространство бороздит,
И все конечное по сути бесконечно,
И нет спокойствия, что бури не таит.

«Я окружен детьми…» Пер. А. Шестаков

Я окружен детьми. Уступчатой тропою
Мы поднялись туда, где памятник стоит.
В прозрачной синеве твой образ предо мною,
В прозрачной синеве звучит твой «Заповит».
Я знаю, не меня, не дочь мою, не сына
Клеймил ты гневною, бичующей строкой;
Меня теперь, как мать, ласкает Украина,
Храня мой вольный труд и радостный покой.
То счастье, о каком мечтал ты так упорно,
Я вижу всякий час на лицах и в глазах;
И тяжелы плоды, и тучны злаков зерна,
И не унять задор в ликующих сердцах.
Священная борьба нас всех объединяет.
Стирая навсегда былой тревоги след.
И в славе наших дней все больше сил черпает
Могучий наш народ для будущих побед —
Народ труда и созиданья,
Народ, поправший угнетенье,
Народ весны без увяданья,
Народ — народов единенье.

«Зачем же здесь, зачем не там…» Пер. А. Шестаков

Зачем же здесь, зачем не там
Возникли нужные слова?
Тому ответ не знаю сам,
Но воля сердца такова…

Золото (Отрывки из поэмы) Пер. В. Элинг

В основе коммунистической нравственности лежит борьба за укрепление и завершение коммунизма.

(Ленин, т. XXV, стр. 390–391)

Юношей я из местечка подался к лесам и осокам —
Родины флору люблю я от Минска
                       до Владивостока…
В ящике где-то храню я осколок карельской
                               березы…
С Черного моря трофеем коленце самшита
                               привез я…
В память глубоко вонзались былые невзгоды —
Я о менялах узнал еще в детские годы…
Деды мои, столяры из далекой Волыни,
Рост на проценты платили в нужде и уныньи…
Ну отчего ж я, скажите, о золоте вспомнил,
Дух мой тревогой какою внезапно наполнен?..
Эхо ли дедовских вздохов под бременем роста,
Звук ли мечей, раздающийся с Веста и Оста?..
Нет, то свободы порыв после дикого рабства,
Творчество, труд, что не знают вражды
                            и злорадства.
То человеческой здравой морали дыханье благое,
То человека, обретшего волю, полеты в былое,
Чувство наследника, гордо глядящего с башни
На здания замков старинных
В глубоком стремленьи —
Взором пронзить и запомнить весь век их
                            вчерашний,
Тропы жестоких борений, побед и падений.
Черчилль задумал блокаду: он создает всемирный союз кредиторов СССР.

(Из газет 1928 г.)
Тот, кому слово дано,
Верно, найдет для кого,
Верно, найдет и о чем
Словом сверкнуть, как мечом…
Это все правда, но
Ныне не слово одно —
Сверкает сама тема:
О золоте моя поэма…
Хочу в штрихах немногих
Историю описать печальную
Тяжелого
       желтого
             металла…
Для всех, бывало,
Слава его сверкала —
Для белых, для смуглых.
Но эту прелесть — начальную —
Утратил он в пору дальнюю,
Пошли шеренги
Чеканок угольных, круглых —
Деньги, деньги…
Средь сонма забот и несчастий,
Как в львиной разинутой пасти,
Зажили люди,
И ныне
Меня
    гнетет
         унынье,
Что этот зачумленный блеск
Не скоро мы позабудем
И много крови
И много воды
Утечет,
Покамест люди —
Скажу без всяких прелюдий —
В прохладных кабинах червонных
На улицах
       многомиллионных
                     селений…
Ну, сказать ли понятней,
                  чем Ленин?..
Когда мы победим в мировом масштабе, мы, думается мне, сделаем из золота общественные отхожие места на улицах нескольких самых больших городов мира.

(Ленин, т. XXVII, стр. 82)
Злата, будешь героиней
Тихого повествованья…
Пусть конец печален будет,
Но начало-то прекрасно,
Как те зори в час рассветный,
Когда ты зажглась желаньем
Наряжаться, быть любимой,
Стать ему, стрелку лихому,
Всех подруг своих милее,
Молодой зари желанней.
Чтоб его потешить взоры,
Ты искала украшенья…
И однажды там нашла ты,
Злата, света самородок —
Ты дала ему названье…
……………………………
Ту страну все звали Ойфир,
Где моя бродила Злата
Вдоль реки по счету Первой…
Разноцветные каменья
Руки юные сбирали,
Камни неги, что таили
Страсти жар, любви горенье;
Что влекли и звали взоры
К той руке, что гладит нежно,
К шее той, что обвивает
Ожерелье так чудесно.
* * *
Друг ее, стрелок искусный,
Все в глаза ее гляделся,
Гладил камешки в раздумье,
Тихо взвешивал рукою…
И к словам глубокой неги,
Что лились ручьем звенящим,
Он задумчиво прибавил:
«А тяжел он, желтый камень!..»
……………………………
И влеченье к познаванью
От любимой оторвало,
Отыскав тяжелый молот,
Молот, сделанный из кремня,
Он чудесный желтый камень
Расколоть пытался тихо.
……………………………
Нет, не бьется, не крошится…
Только плющится и гнется.
* * *
Полетел по всей округе
Слух о камне славной Златы:
Злата камень отыскала
У реки по счету Первой.
И слепит глаза тот камень
И куется, и так тонко
Может камень распластаться,
Как кленовый лист весенний,
И тянуться может нитью,
Как по стеблю повилика…
Ай да Злата, ай да Злата!
И к реке по счету Первой,
Как олени к водопою,
Млад и стар пошли толпою.
И пошло колено Авру
(Златин род здесь жил издавна)
Вдоль реки по счету Первой
Собирать каменья Златы,
Что как лист кленовый гнутся,
Вьются тонкой повиликой
И куются по желанью
На ножи, лопаты, иглы,
На запястья, кольца, серьги.
И пошло колено Авру
Собирать каменья Златы —
По крупице, по песчинке
Камень желтый собирали…
……………………………
И по всей округе Ойфир
Разнеслась молва о Злате,
О каменьях рода Авру.
* * *
Разнеслась молва по краю —
Златин камень в недрах вырос,
Там, где пуп земного круга…
Всех камней, известных людям,
Оттого он тяжелее,
Что влекут его глубины.
У людей округи Ойфир
Тяжесть стала измереньем.
У старейшины их рода
В глубине шатра стояла
Чаша, полная каменьев,
В глубине шатра висело
Коромысло с бороздами
Для сравненья с камнем Авру.
* * *
У старейшины колена
Вдруг такая мысль родилась —
Жизнь полна чудес нежданных
И внезапных откровений.
Безгранично познаванье,
И не скоро мир объемлешь.
Может, золото таится
В стрелах солнца жарким полднем.
И с тех пор слова такие,
Что и вес и меру знают,
Называют золотыми.
Злато стало мерой счастья,
Родилась мечта о злате,
И жива мечта поныне…
* * *
Если б, милая, ты знала,
Как из крохотных желаний,
Как из трепетных стремлений,
Из невинной, нежной страсти
Вырастают великаны
Со звериными клыками,
С пастью темной, ненасытной, —
Если б знала, то, наверно,
Пыл страстей ты обуздала б
И возвысила всемерно
Красоту и цвет девичий,
И любови материнской
Теплый луч на жизнь упал бы,
И туманные желанья
Озарил бы ясный разум
И светило яркой мысли,
Мысли теплой и высокой,
Как росою дол зеленый,
Окропило б дикость жизни.
* * *
По еврейскому счисленью,
По простому представленью,
Мир недавно только создан…
В день пятнадцатый Шевота
Новогодний праздник странный,
Новогодье для деревьев.
Всякому свое счисленье:
В ночь холодного Шевота
В глубине глуши морозной
Я когда-то час невинный
Осознал до основанья,
Я прозрел и встретил юность,
И при свете тусклой лампы
Я пером неискушенным
Начертал строку за строчкой:
«Благо тем, кто понимает
Вольный шум зеленой рощи,
Тишину полей обширных».
* * *
Будь тот миг благословенным…
Кто-то спросит, без сомненья:
Где ж о золоте сказанье?
Что ж, прервать придется тут же,
Заодно уж всем ответить:
Да, пишу не для глупцов я,
Коль даю лишь часть работы,
Но и не для слишком мудрых
Слово я предназначаю,
А мое терпенье тверже
Тяги диких к разрушенью.
Слова подлинного жаждут,
Дожидают терпеливо
Почитатели творенья.
А теперь давайте снова
О лесах и вольной шири…
Кто из вас душою слушал,
Как шумят леса в июне?
Полдень… Тишина… Мильярды
Крылышек и паутинок
В море света неподвижном
Вдруг симфонию рождают.
Сколько раз внимал я молча
Той симфонии беззвучной,
Как я счастлив в миги эти —
Ныне, в лес приходят слушать
Сема с братиком Илюшей
И с сестренкою Левусей —
О, мои родные дети…
* * *
Будь тот миг благословенным.
Миг, когда обрел я слово!..
Будьте вы благословенны,
Нивы вольных состязаний,
Будьте вы благословенны,
Рощи темные, густые,
Степи, солнцем налитые!
Кто вас, рощи, охраняет?
Вас кто, степи, обживает?
На земле, где нет хозяев,
Нет наемников невольных, —
Весь народ все охраняет,
Весь народ все обживает,
Весь народ…
         А новый год мой
Исчисляю я Шевотом,
Днем, когда о вольных землях,
Землях дальних, необжитых
Нам напомнило писанье.
Мир вам, юные подруги,
Я пред вами в восхищенье,
Перед мудрым, юным блеском,
Перед нежностью телесной…
Шум лесов необозримых!
Все мы, все ему внимали,
И поныне мы храним их,
Те далекие звучанья.
«После горя и унынья
К вам вернется обаянье».
Мир вам, юные, вы ныне
Обаятельны и стройны,
Вам все воздано достойно!..
* * *
Купол стеклянный покоит
    десятки и сотни монеток,
Чистых от пыли, от пота,
    от крови, от слез, от проклятий…
И в их безмолвии сонном
    слышна мне печальная повесть
О бесконечных страданьях,
    о гнете, о жадности дикой…
Но и о жизни, добытой
    в последних победных бореньях…
Вот он, Флорин, перед взором
    (Флоренция — город старинный),
Вот и дукат. Это Шейлок
    прославил в веках его силу.
С юности помню рассказ тот,
    горячую горькую повесть…
Правду Шекспир нам поведал
    в укор и потомству и предкам
Об очерствелой и жесткой
    униженной воле бездольной…
Шейлокам что же осталось
    в наследство от предков недальних,
Предков гонимых, теснимых
    в безвременье темных столетий,
Предков, зажатых во мраке
    бесплодного душного гетто,
Предков, отторгнутых силой
    от леса, от луга, от пашни, —
Рост лишь один плодоносный
    им ведом был — это проценты!
Рядом с дукатом блестящим
    покоится иоахимсталер,
Из серебра он чеканен,
    но гульдену равен златому.
Талер — знакомое слово,
    родня ему нынешний доллар.
Вспомнились также ефимки;
    так вот их названье откуда!
Хитрое ли превращенье,
    судите, друзья мои, сами —
Иоахим назван Юхимом,
    ну, а Юхим не Ефим ли!
Петр Алексеич умело
    ефимки качал из кубышек
И терпеливо, но верно
    оружье ковал против Карла…
Как угостил он соседа —
    об этом, о прочем о многом
Можно узнать у Толстого
Из повести о Петре Первом.
Было тогда у менялы
В почете большом серебро.
Золото даже в ту пору
    смиренно пред ним преклонялось.
Вот предо мною дублоны;
    как дрогнуло сердце внезапно!..
Пушкина драмы недавно
    с любовью и упоеньем
Ревностно претворил я
    в родное еврейское слово.
Рыцарь скупой, но неглупый
    в трагедии пушкинской веско
Несколько едких суждений
    изрек про монеты, про деньги.
Будь мне позволено здесь же
    напомнить их в оригинале,
Чтоб мои долгие строки
    пушкинской краткостью скрасить:
        «Кажется, не много,
А скольких человеческих забот,
Обманов, слез, молений и проклятий
Оно тяжеловесный представитель!..
……………………………
Да! если бы все слезы, кровь и пот,
Пролитые за все, что здесь хранится,
Из недр земных все выступили вдруг,
То был бы вновь потоп — я захлебнулся б
В моих подвалах верных…»
Рыцарь скупой захлебнулся
    в подвале своем средь сокровищ;
Шейлок, посредник радивый,
    из гетто давно уже вышел, —
Все же сурово не меньше
    столетие алчное наше:
Не на мечи, не на шлемы
    берут ныне «рыцари» займы
И не для единоборства
    оружие ныне готовят,
Жаждут они сотрясений
    не меньше земного охвата…
……………………………
Но недалеки уже сроки,
    близка роковая расплата.
Выше туч витает царь Полночи
       Диво, диво[3].
Не смыкая веки, не смежая очи,
       Диво, Диво.
Озирает тускло долы, горы
       Диво, Диво.
Все вокруг пустынно, всюду горе,
       Диво, Диво.
Плачет, плачет горькими слезами
       Диво, Диво.
Не слезами — яркими камнями…
       Диво, Диво.
Завевало камни бурей грозной,
       Диво, Диво.
Покрывал те камни снег морозный,
       Диво, Диво.
А весной суровой били грозы,
       Диво, Диво.
Слезные каменья, камни-слезы,
       Диво, Диво.
Вглубь зарылись слезы, глубже в землю,
       Диво, Диво.
Бури ль, непогоды — слезы дремлют,
       Диво, Диво.
Дремлют слезы годы и столетья,
       Диво, Диво.
Их однажды человек заметил,
       Диво, Диво.
Приводил людей глядеть на камни,
       Диво, Диво.
Приходили толпами с кирками,
       Диво, Диво.
Рыли люди камни, собирали,
Диво, Диво.
Выковали цепи золотые,
       Диво, Диво.
Заковали в цепи шеи-выи,
       Диво, Диво.
Ликовали боги золотые,
       Диво, Диво.
Но уже пришли иные сроки,
       Диво, Диво.
Взмыли всюду бурные потоки,
       Диво, Диво.
Слезы Диво не пропали даром,
       Диво, Диво.
Нам легко уж вспоминать о старом,
       Диво, Диво.
И не слезы омывают горы,
       Диво, Диво.
И не слезы орошают долы,
       Диво, Диво.
Огласились горы, долы песней,
       Диво, Диво.
Песнею победной, песней вешней,
       Диво, Диво.
Безыменным создателям якутского эпоса.

Безответны, как немые,
В безысходности, в печали,
Вы те слезы золотые
Дни и ночи проливали.
У костра под темным небом
Вы в нужде, в труде суровом
Без пристанища, без хлеба
Все ж мечту о светлом новом
Выносили в умиленьи.
И из ваших пожеланий.
И из ваших огорчений —
Вот то светлое созданье:
Где якуты, где тленгеты
Беспросветно гнули выи,
Вьются сказки и легенды,
Льются песни зоревые.
— Все мое! — сказало Злато.
— Все мое! — сказал Булат.
— Все куплю! — сказало Злато.
— Все возьму! — сказал Булат.
        О, этот меч,

        Знал испокон

        Он лишь поклон

        Трусливых плеч.

        Ты ж, злата бог,

        Обманом глаз

        Сгребал не раз,

        Что меч не смог.

        И все ж тебе

        Пою я гимн —

        У нас теперь

        Ты стал другим:

        Ты меч куешь

        Не для войны,

        Ты мира мощь

        И тишины.

        Не вор, не тать —

        Он наш металл,

        Он благодать,

        Иным он стал.

        Наше злато

        Не грабитель,

        Наше злато

        Труд, отвага,

        Наше злато

        Избавитель,

        Наше злато —

        Наше благо.

Ивану Франко Пер. П. Железнов

Ты видел на полоске узкой
Своих сородичей в слезах.
За ними шел надсмотрщик гнусный,
И кнут свистел за взмахом взмах.
Онуфрия ты слышал стоны…
Ты видел черный хлеб… вражду…
Большое горе и нужду
Бедняги малого Мирона…
Тянулись к свету все вокруг,
Как пробудившиеся травы,
И — не найдя на счастье права —
Иной бросался в бездну вдруг.
Другие, словно скот рабочий,
Забыли о людских правах.
На отнятых у них полях
Влачили в муке дни и ночи.
Все видел ты с полоски узкой,
Не только свой народ родной, —
Твой взор, то пламенный, то грустный,
Охватывал весь шар земной.
Любил ты мифы и преданья.
Ты верил в правду новых дней.
Ты знал, что кончатся страданья,
Наступит братство всех людей…
И чтим твое мы имя свято
В большой стране, где жизнь чиста,
Где — волей пролетариата —
В явь претворяется мечта!

Михайле Коцюбинскому Пер. В. Любин

Как дорог нам твой отческий завет,
В народе ты зажег науки свет.
В мой год рожденья Гейне переводишь,
На светлый путь страдальцев ты выводишь.
Ты от крестьян царю посланье шлешь,
Высмеиваешь страх, бичуешь ложь.
Ты верен тем, кто нес страданий бремя,
Ты отразил борьбы великой время.
И с нами ты, твои слова живут, —
На Капри ты нашел себе приют,
И, Горькому за дружбу благодарный,
Ты любовался высью лучезарной
И мальвы детства видел под стеной.
Там он тебя приветил, как родной.
Лучился взор большого сына века, —
Он славил труд на благо человека.

Все здесь твое Пер. Э. Левонтин

Тротуары в снег одеты.
    Лед на мостовой,
Дворники пришли с рассветом
    Путь расчистить твой.
Для тебя горим мы в мудрой,
    В радостной борьбе,
Двери нежно «с добрым утром!»
    Говорят тебе.
Все твое — и хлеб на нивах
    И плоды в саду,
Фонари нетерпеливо
    Зимней ночи ждут.
Посмотри — и бел, и ярок
    В лампочках металл, —
То далекий свой подарок
    Шлет тебе Урал.
А работы неустанной
    Хватит всем у нас, —
Нынче, завтра, постоянно
    Каждый день и час.
Нашу улицу с любовью
    Ленинской зовут…
Путь борцов был полит кровью,
    Был велик их труд!
Встань же смело рядом с ними,
    Близок час боев!
Меж имен прекрасных — имя
    Будет и твое!

Руставели Пер. П. Железнов

Такая радость в огненные строки
Взор, помнящий о прошлом, погружать,
Следить за ходом дум твоих высоких,
На языке своем их выражать.
Я с юных лет узнал твою отчизну,
Я в сердце сблизил Запад и Восток.
В Союзе стран, где ты повсюду признан,
Сияет ярко жемчуг древних строк!
Где может быть сильнее вдохновенье,
Где может быть свободнее поэт,
Где могут быть прочнее дружбы звенья,
Чем здесь, где слова «раб» в помине нет!
Хвала тебе, великий Руставели!
Хвала стране, где ты взращен, певец!
Здесь ленинизм ведет нас к светлой цели,
Свободны
Человек-творец, народ-творец!

Паше Ангелиной Пер. Л. Озеров

В вагоне я узнал тебя — не твой портрет,
В твои черты легла былых годов нужда,
Но ты озарена лучами наших лет,
Твой взгляд и облик твой запомню навсегда.
В купе накуренном сидели вчетвером.
Дюканов — твой сосед, упорный, полный сил
Мне простота мила, и в облике твоем
Она явилась мне, я за тобой следил.
Копна светящихся волос звала меня
В поля, где шел я в детстве по стерне.
Я снова ощутил, как много сил, огня
В руке, которую ты протянула мне.
Как наше завтра, вдохновенна ты…
Посмотришь на тебя — тотчас в душе светлей.
Потом я часто подмечал твои черты
И в матери своей и в дочери своей…

Михайловский монастырь[4] Пер. М. Петровых

Наш гнев разнес
Убийц притон,
«Угодный богу»,
Чтоб даже пес
Не знал, где он
Поднимет ногу.
Я вижу давнее: ясна,
Над Киевом царит весна;
Проснулся день и свеж, и светел,
И весел в бездне голубой,
Но за оградой вновь он встретил
И ярко озарил разбой.
Здесь, во дворе монастыря,
«Гостей» приветствовать готовы!
Того — плевком в лицо даря,
Ударом по щеке — другого.
А если стар да если сед,
Рви бороду! — один привет.
А если молод да красив —
Приветствуй, челюсть раздробив!
Слепящий дикий гнев кипит,
Туманит головы, неистов.
Нет злей ругательства, чем «жид»,
Издевки злей, чем «коммунисты»!
Не солнцу и не звездам быть
В свидетелях народной кары,
Не ими поклялись мы мстить;
И песни те и речи стары.
Наш гнев разнес
Убийц притон,
«Угодный богу»,
Чтоб даже пес
Не знал, где он
Поднимет ногу.
Не монастырь
В лазурь простер
Кресты без счета —
Народ в простор,
В свободный мир
Воздвиг ворота.

Серго Пер. А. Ойслендер

Вновь красные и черные знамена…
Ушел Серго, Серго родного нет!
Томится сердце болью затаенной,
Туман все одевает в серый цвет.
Кавказ, и Прага, и тот год!.. Храню
Я три заметы в памяти всегда.
Там был Давид, брат Ошера родного…
Да, близостью к тому большому дню,
Дню Пражской конференции, когда
Вы вместе встретились,
Горжусь я снова, снова…
Тот ясный взор, тот сокровенный свет
И я узнал. Вокруг вставал Кавказ,
Где ты работал рук не покладая.
Сильнее смерти мысль! О, ты не умер, нет!
Огонь любви в твореньях не погас,
Со смертью спорит жизнь твоя большая!

Вдохновение (1912–1942)


Вдохновение Пер. А. Эфрон

На просторах родимых
В стране,
Что прекраснее всех,
Я тебя не искал —
Ты само приходило ко мне.
Ты, как свежесть плода,
Утоляло мне жажды огонь,
Ты, как друга рука,
На мою опускалось ладонь…
Потому,
Знаю я,
Тайной прелести полон наш труд,
В каждом слове моем
Тлеет миру невидимый трут —
То грядущего пламя
Сегодня тобой зажжено,
Овладеет сердцами
И души согреет оно.
Это время придет —
Во всю мощь прозвучит моя песнь;
Это время придет,
И потомки услышат:
— Я есмь! —
Ибо песня поэта —
Грядущее
В нынешнем дне, —
То грядущее лето
В сегодняшней
Трудной
Весне!

Родная страна Пер. А. Эфрон

Отвагу, что ты воспитала во мне
Родная страна,
Я в сердце храню
И в песне храню.
Отвага, что ты воспитала во мне, —
Оружье мое во славу твою,
Родная страна.

На заре Пер. А. Эфрон

Люблю свою бессонницу, когда
Со мною вместе бодрствуют заводы
И волжскую ко мне доносят воду
Теплом и светом чудо-провода.
Люблю свою бессонницу, когда
Со мной ночные бодрствуют светила
И дарит мне недремлющую силу
Лучей своих далекая звезда.
Люблю свою бессонницу, когда
Заря, смеясь, глядит в мое оконце
И пред лицом проснувшегося солнца
И звезды гасят свет, и города.

«Сердце, снова рвешься…» Пер. В. Цвелев

Сердце, снова
Рвешься? Жди!
Наше слово
Впереди!
Каждый фибр
Обнажен,
Но наш выбор —
Ясен он!
Ты — на ложе
Тишины.
Грудь ведь то же,
Что ножны.
И когда мне
Пробуждать
В сердце пламень,
Мне лишь знать;
Быстро, смело
Ринуть в бой,
Чтоб вскипело
Правотой,
Чтоб грозой
Ему сверкать,
Чтобы с боя
Право взять.

Радуга Пер. В. Щепотев

Дождя уж не будет!
И ветры не шепчут!
Лишь капли повсюду
Блистают, как жемчуг,
Лишь тучка, окрасясь,
Горит самоцветом.
Неужто семь красок
В сиянии этом?
Я мир постигаю
Зрачками моими.
Он, кровь опьяняя,
Встает перед ними…
Узнаю, открою,
Создам, увеличу,
Чтоб было со мною
И «завтра», как «нынче».
И «нынче» и «завтра»
Меня опьяняют,
Но в вымысле старом
Слова вспоминаю:
«В просторах бездонных
Сияют над миром
Семь красок зажженных
В них знаменье мира».
Недаром легко мне
Шагать в опьяненье,
Я с детства запомнил
Тот знак уверенья…
Несметно богата
Душа моя счастьем,
Любому, как брату,
Сказать бы с участьем
О том, как легко мне,
Как рад этим краскам:
— Я все еще помню
Старинную сказку.

Ветры Пер. К. Арсенева и С. Мар

Пробужденная ветрами,
Вновь весна, весна в сиянье!
Даже сквозь двойные рамы
Узнаю ее дыханье.
Не замешкалась в дороге…
Сумрак киевских закатов
Полон радостной тревоги,
Полон влажных ароматов.
На плечах лесов зеленых
Прилетают ветры рано,
Пробуждают вешним звоном
Пригородные поляны;
Опьяненные простором
Пляшут буйно, свищут гулко
И гуляют вдоль заборов,
Площадей и переулков.
Нашу волю выполняют,
Нашим замыслам послушны,
И с деревнею сближают
Город каменный и душный.

Гармония Пер. О. Колычев

В глаза мои — сита —
Просеивается свет…
Широки их входы,
А выходы…
Выходов нет…
Богатой добычей
Наполнены неводы глаз:
В них золото солнца,
Созвездий прозрачный алмаз…
В крови оседают
И в сердце уходят на дно
Сиянье земли
И сиянье небес — заодно.
И там согревается
Мой ежедневный улов,
Медлительно плавясь
В металл человеческих слов.
И то, что ночами
Расплавит сердечная глубь,
Чеканными слитками
Падает с пламенных губ.
Слоги золотые,
Серебряные слова,
Стальные стихи,
Вороненая их синева.
Так — в грозах и бурях —
Рождается песня поэта
Из слова земного,
Из краски
И света.

Начало весны Пер. Ш. Холоденко

Спать ложусь, когда темнеет,
Просыпаюсь в час рассвета.
Каждый листик зеленеет,
Первым солнышком согретый.
Если б есть не надо было,
Если б пить не надо было,
Я сегодня позабыл бы,
Как перо макать в чернила.
Не напрасна ли тревога,
Человечья писанина?
Незаписанных так много
В мире песен соловьиных.
Сколько красок, сколько бликов
В каждом кустике играют,
Сколько звуков многоликих
Землю тихо оставляют.
Одному лишь мне на свете
От природы повеленье
Записать и заприметить
Все красоты во вселенной.

«Обычных два дерева рядом…» Пер. Ш. Холоденко

Обычных два дерева рядом,
Луна между ними висит,
Пытаюсь проникнуть я взглядом
В привычный излюбленный вид.
Луна от деревьев далеко,
Но это не видит мой глаз,
Хоть космос объемлю я оком
И звезды мне снились не раз.
Разрыв между «вижу» и «чую»,
А я где-то там между них,
И пропасть заполнить хочу я…
Отсюда рождается стих.
Отсюда оно, беспокойство,
Что вечно терзает мой дух,
И творчества горькое свойство
Луна открывает мне вдруг.

Ирпень Пер. О. Ивинская

I
Весь здешний мир, леса, лужайки,
Хоть на три дня, не на года,
Я абонировал для спайки
Природы,
       творчества, труда.
Река Ирпень и все такое,
С травой, с кукушкой, с тишиной
И с долголетнем и покоем —
Все нитью связано одной.
Простор зеленый пред глазами,
И уйма красок на лугу.
И что ж, что год еще за нами, —
Года не сдержишь на бегу!
Польстить мне зеркало не может —
Я заглянул в него на днях…
Да, время даже цемент крошит
На крепко сбитых ступенях.
Мертвеет юных лип убранство,
А старый дуб — презрел беду…
Нет, и измененьях постоянство
В расчетах с миром я найду!
II
Вот смотрю я, встав с рассветом,
Сквозь туман Ирпень-реки;
Чуть прохладно, но при этом
Так приветны ветерки!
И росы ирпеньской россыпь
Мне совсем не холодна.
Стала юной даже поступь
После сладостного сна.
А кукушка все кукует,
Говорит: «Ку-ку», «ку-ку».
Кто о юности тоскует?
Будем жить! Гони тоску!

Полночь Пер. А. Эфрон

Какая тишина!
Настороженно и завороженно
Один ей внемлю, сидя у окна.
Совсем один:
Нет никого со мною…
О, будь благословенна, тишина,
Благословен
Блаженный час покоя!
Все спит. Какая тишь!
В безмолвии ночном
Мне одному среди людей не спится.
Но ведь не только нам
На свете жизнь дана —
Скулит тихонько пес,
Что под столом ютится,
Скребется за буфетом мышь,
И песню робкую сверчок заводит.
Что ж, эта песня —
Та же тишина,
И в тишину
Все эти звуки входят.
Жизнь и в ночи
Всегда стремится ввысь,
Жизнь и в ночи
Полна тепла и света.
Благословенна
Будь вовеки, жизнь,
И в жизни —
Назначенье
Человека!

«Стук колес — и все готово…» Пер. О. Ивинская

Стук колес — и все готово,
Позади остался юг,
Снова, снова, снова, снова
Просветлен дорогой дух.
Вечер, вечер, время к ночи,
Но пылает небосвод,
Словно там из спелых почек
Прорезается восход,
Словно он уже сияет,
Вылупляясь, в вышине…
Скорый поезд оставляет
Кровь востока в стороне…
………………………………
………………………………
Там осталось детство где-то,
Может, бродит по лесам,
С первой песней недопетой,
Что осталась тоже там.

«Мнится мне…» Пер. Б. Лейтин

Мнится мне —
Только раз дарит нам жизнь
День такой, такой вот ясный!
Мнится мне —
На совете дней прекрасных
Избран был единогласно
Этот день, такой чудесный,
Старшиной!
Мнится мне —
Целый мир сплотился тесно
И, вступая в день чудесный,
Наслаждается со мной!..

«С тобою наедине…» Пер. Р. Гинцбург

He плакать, не смеяться, а понимать.

Спиноза
С тобою наедине
Не трудно, не страшно мне.
Найти я тебя хочу,
Ищу тебя всюду, ищу:
В теснинах твердой земли,
Где узкой тропы поворот,
Ищу в широкой дали,
Где небо начало берет.

Чудесный день Пер. С. Маршак

От утренней зари до тьмы
Влачил я груз его сумы
Со всей сумятицей дневной.
А рассчитался он со мной
Под звездной россыпью небесной.
И, признаюсь, расчет был честный:
Мне стол и лампу подарил,
А на столе следы чернил
И все царапины: и трещины,
Перо, что было мне обещано,
Мою чернильницу, тетрадь.
И рад я буковки опять
Нанизывать на нитку песни…
Ну, мог ли день мой быть чудесней?

«Люблю тебя, укромный уголок…» Пер. Ш. Холоденко

Люблю тебя, укромный уголок,
Где в сладостной тоске душа изнемогает,
Здесь столько радости в страданьях я извлек,
Здесь трепет сердца что-то предвещает.
Я жду тебя, божественный досуг,
Когда не властен я над собственной душою,
Томления мои овладевают мною
И каждый свой порыв переливают в звук.

«Чудные трепеты сердца становятся реже…» Пер. Ш. Холоденко

Чудные трепеты сердца становятся реже,
В сладостном хмеле приходят они,
Каждой своею кровинкою жду их,
                        как прежде,
Жду терпеливо, как в давние дни.
И, как бывало, приходит с внезапною силой
Зов долгожданный: проснись, ты поэт!
Все, что в сознанье моем незаметно бродило,
Вмиг оживая, выходит на свет.
Снова в сиянье далеких огней сокровенных
Жизнь озаряется вся до основ…
Гости мои, дорогие часы вдохновенья,
Ночью и днем я встречать вас готов.

Мой дар Пер. Л. Озеров

I
Мой дар, художнический дар,
Подарок трудный мой,
Как трудно удержать тебя,
Как тяжело на жизненном пути
Тебя нести.
Как тяжело!
Не тот ли я ловец
В той ловле неудачной,
Когда исход неведом:
Медведь охотником ли взят,
Охотник ли медведем.
Ищу. В засаде. Я подстерегаю.
Тоскую. Жажду. Жду. Томлюсь и жду.
А ты?
Сидишь во мне, томишь меня —
И вдруг:
Когда хочу быть легким, окрыленным,
Когда, как все, хотел бы обладать
Хотя бы малою толикою познанья,
Тогда приходишь ты,
Как пламень сквозь туман,
Который начинает вдруг светиться,
Клубиться дымом,
И огонь гудящий
Влетает в душу.
И слетают с уст
Горячие слова,
Я их не слышу,
Они, как стоны, тянутся друг к другу,
Цепляются они — к звену звено, —
И сквозь блистанье синей стали
Неясно проступают дали,
И вот за перезвонами колец
Взлетает, наконец,
Из сердца прямо в поднебесье
То, что у нас зовется — песней.
II
Зачем мне дар, — день ото дня
Он тянет из меня все соки.
Он, точно коршун, ест меня,
А когти коршуна — жестоки.
Зачем мне песенная власть,
Когда я сам так ей подвластен.
Потешится над сердцем всласть,
Пока не разрядятся страсти.
Мой дар прикажет — сердце, пой!
Чекань слова — пощады нету!
И я — иду в тяжелый бой,
Чтоб легкой сделать песню эту.
Зачем мне звонкие права,
Которыми богат теперь я,
Когда рука дробит слова
И в гневе расщепляет перья.

«Поэт я…» Пер. В. Любин

Поэт я! Труд нелегок мой,
Но вместе с новыми стихами
Мы дышим утренней росой
И розовыми облаками.
Порой поэзия — игра,
Нежна, как песнь у колыбели,
Порой конец ее пера
Ведет к великой цели.
И с нею юн, как прежде, я,
И молодежь зову я песней, —
Наукой вскормлена земля,
А мир познать всего чудесней!
………………………………
И я, трудясь, не устаю.
Счастливый долею своею,
Себя я снова познаю
И вижу нового еврея.
Я знаю села и поля
И местечковый день кипучий.
И рань и зрелость знаю я
И прославляю мир цветущий.
Богат расцвет страны моей,
Мое он вдохновляет пенье,
И с песней в лад идет еврей,
Счастливый в творческом горенье!

К поэтам Пер. В. Щепотев

Легко поется о весне,
На плечи сыплющей цветами,
Но вы умейте видеть в ней
Сентябрь с тяжелыми плодами!
Певцы! Пытливые во всем —
Извивом мозга и глазами
Умейте видеть гордый дом,
Когда кладут лишь первый камень!
Идти не бойтесь до конца
(Ведет вперед тропа крутая),
Путь перед поступью борца
Зовущей песней оглашая.
И если в хор веселых дней
Прорвется боль сквозь звуки пенья,
Не отступайте вы пред ней!
И знайте — это крик рожденья!

«О, как знакомы, как милы просторы…» Пер. Д. Бродский

О, как знакомы, как милы просторы
Украйны необъятной…
Густая вязь листвы золотоперой
В голубизне закатной…
Прохладный, тихий, светлый час заката
Близ Киева родного, —
Что в том, что мальчуган сидел когда-то
Над книгою Иова.
Что в том, что вновь поэт нашел те перезвоны
Далекие и рядом
Два имени поставил, разделенных
Веков оградой!
Какое время! Годы чередою
Летят быстрее ветра, —
Нет времени припоминать былое,
Поспей за новью светлой!

Краски Пер. П. Железнов

Скрыты красок переливы
В дождевых просторах бледных.
Краски прячутся в извивах,
В клетках, в недрах заповедных.
Иль не виден вам прекрасный
Розоватый цвет на почках,
Зелень трав иглообразных,
Что прорвать стремятся почву!
Как игра цветов богата —
От свинца до перламутра —
На больших дверях заката,
На воротах светлых утра.
И в основе всех окрасок
На дверях тех и воротах
Льется солнца позолота,
Широко ложится масло.
Но покуда все таится
В фиолетовых просторах,
И еще не сыты взоры,
Но душа уже томится.

«Она обняла небеса…» Пер. О. Ивинская

Она обняла небеса
И тихо застыла, мечтая…
Творит она впрямь чудеса,
Нам небо с землей сочетая.
Но радуга, думаю я,
Напрасно в мечтаньях застыла:
Вот стали неясны края,
Вот землю она отпустила.
И знаменье мира пресечь
Я должен, его оскверняя:
Она опустилась, как меч,
Кровавые блики роняя.

Весна Пер. Б. Лейтин

Весна!
Есть имена звучней,
Но первых струек пена
И говор капель в ней —
В ней сил великих смена.
В ней громовой раскат,
И первых молний стрелы,
И первый нежный взгляд,
И вздох любви несмелой.
Мы говорим «весна»,
И в этих звуков смене
Благая весть дана,
Благое завершенье.
Два слога лишь — весна,
Коротенькое слово.
Но в нем вся ночь без сна,
Крах снежного покрова,
И гром, и тишина…
Весна, весна!

«Снег валит и валит…» Пер. О. Колычев

Снег валит и валит,
Снег летит из-под ног и копыт…
Снег валит… Я тоскую:
Как в слова заманить этот снег,
Эту сутолоку городскую,
Этих улиц — безумный разбег?
Эти тысячи тысяч сердец,
Что трепещут и к жизни торопят,
Что пронзают тебя, как свинец,
И ласкают, как снежные хлопья?..
Как воспеть вас, живые сердца?
Снег валит и валит без конца…
Сквозь зеркальные окна маня,
Смотрят книги,
И, как грудь материнская, мил для меня
Этот мир, величавый и дикий…
Снег валит и валит,
Снег летит из-под ног и копыт…
А поблизости где-то
Все в цвету…
Там, под солнцем Италии, было все это…
Полыхали костры на ветру…
Было ветра дыхание напоено
Болью тел обгорелых и горечью дыма…
Хорошо, что прошедшее неповторимо.
То, что было, — то было давно…
О, как мало имен
Сохранилось от этих времен!
Снег валит и валит тяжелей…
Не забыть о тебе, Галилей…
И мой сын верит мне, без сомненья,
Что мы вместе с планетой несемся
Вкруг себя и вкруг солнца,
И вокруг, и вокруг, и вокруг,
В девятиоборотном вращенье.
Он мне пишет из Киева — несколько слов
По-мальчишески замысловатых…
(Пусть он будет здоров.)
Новых дней называет он новые даты…
Называет он мне широту с долготою
Той земли,
Где сейчас пробегает он юной ногою…
Снег валит…
Берлин
1922

«Приходите сюда…» Пер. Б. Лейтин

Приходите сюда,
Приходите ко мне
Поскорей,
Вы, крупицы покоя,
Вы, капельки счастья,
Что в тесте души
Замешаны были в тиши.
Что в сумрачном сердце
Скрывались глубоко, —
Приходите сюда,
Приходите ко мне
Поскорей
В кристально прозрачные строки.
Вы, капельки счастья,
Вы, крупицы покоя,
Приходите ко мне,
Приходите скорей —
Я вас жду
С давних пор —
На простор
Моей гордой высокой души.
Приходите скорей,
Приходите сюда —
В этом сердце сверкает всегда
Немеркнущий свет грозовой.
Он горит
Здесь, в груди,
И в просторах высокой души
Он разлит.
Вы, крупицы покоя,
Приходите ко мне,
Приходите скорей
Из наивности нежной детей,
Из ясности старца
И станьте вкруг светоча-сердца:
Он сиянье уверенно льет,
Свет ключом расточительным бьет
Во всю силу, лучей не тая,
В пепле опустошенной земли
И в пыли
Человеческого бытия.

Лестница Пер. О. Ивинская

Все шире мир, все глубже небосвод,
Все голубее тени на земле,
И золотая лестница ведет
До неба самого от вспаханных полей.
Ступени из сапфиров — в облаках,
Где ангелы-хранители кружат,
И вижу я, у каждого в руках
Тончайший прутик солнечный зажат.
Зрачком воды глядит моя земля,
И кверху тянутся по лестнице поля…
И каждый ангел в трепетном смятенье:
Ведь как на землю хочется тому,
Кто знает, что в тепле, внутри земли
                          весенней,
Былинка предназначена ему…
И вот уже, лучом освещена,
Я вижу, поднимается она.
Как будто бы к земле не прикасаясь,
По грядкам и лугам, из солнечной дали,
Летают ангелы, к былинкам наклоняясь,
И их зовут из глубины земли…
И вот растут, растут травинки
По вечерам и по утрам
И, опрокинувшись на спинки,
Противоборствуют ветрам,
Но, если б ветры дули тише
И не шумели бы дожди,
То были б рады мы, услыша,
Как шепчут травы: подожди,
Растем, растем, все выше, выше!..

Утро Пер. А. Эфрон

К моим дверям
Снежинок намело,
Одну к одной —
И вот уж горка снега,
И вот уже кругом белым-бело
От жемчуга,
Ниспосланного небом.
Вода и воздух
Ткут, прядут снежок
И на канву
Кладут узор жемчужный,
И каждый бело-голубой стежок
Земле и небу несомненно нужен.
И вот уже
Белым-бела душа,
Раскрыты настежь
И глаза и сердце…
Как эта горка снега хороша,
В тумане пара,
Возле новой дверцы!
А там,
Толпою выйдя на простор,
Сияющие в первозданном глянце,
Стоят громады настоящихгор,
Роняя с плеч
Лавины
Снежных мантий.

«Вот пасутся, как овец отара…» Пер. Б. Лейтин

Вот пасутся, как овец отара,
Пни за пнями, все черны и стары,
У горы.
Вы вздохнете — видно, лес богатый,
Стройный лес здесь зеленел когда-то,
Но срубили топоры.
Вижу: вы утешиться готовы:
Эта пустошь станет рощей снова
Через много лет.
Будут в ней гулять, сплетая руки,
Наши дети или наши внуки,
Мы — уж нет.
Знаю — все, что я люблю, застынет
И умрет, как эти пни в пустыне.
О, как жаль!
Но пока мне в дар даны желанья,
Предвкушенье, радость, ясность знанья —
И светла печаль.

Первый снег Пер. Л. Руст

Ветер был ретив с утра:
Чистил, мел, свистел и выл,
Землю всю корой покрыл.
Целый день он бушевал,
Небо все задернул тьмой,
Солнце спать увел домой.
Только под вечер он стих,
И — белешенька-бела —
Весть к ночной земле сошла.
Тихий падает снежок
На поля и вдоль дорог,
Вдоль дорог и поперек.
Спи же, спи, дитя, пора…
Ночи дан к утру заказ
Дивный мир создать для нас.

«Любая пядь земли ждет пристального взгляда…» Пер. Р. Гинцбург

Любая пядь земли ждет пристального взгляда
И кучка мусора. И тень. И угол темный,
Что в клетку заперли наваленные бревна.
Тогда и пыльный хлам милей цветенья сада,
Милей, чем город шумный, праздничный,
                            огромный.
Я нынче понимаю снова:
Любая пядь земли ждет пристального взгляда.
И во владенье мне дано живое слово.
Для песен я рожден, иного мне не надо.

«Ну, где бывает так и строго и светло…» Пер. Р. Гинцбург

Ну, где бывает так и строго и светло?
Где нежит так спокойное тепло
И тени холода приходят, говоря:
— Ты, жадно в даль стремясь,
Не делай шага зря. —
И тени холода
Предупреждают нас,
Что вся вселенная до дна напряжена,
За зрелостью вослед идет распада час.
Где может быть еще вот так светло и строго!
Где так стремится в даль широкая дорога!
И все же есть конец,
И все же есть предел,
Предупреждающий:
— Разумен будь и смел,
Еще другой идет с тобой и за тобой,
С народной поступью ты связан всей судьбой.
Где может быть еще так строго и светло,
Что все печальное прозрачно, как стекло?
Уже на грани свет,
Он входит в шар земной,
И в недрах каждый пласт
Мерцает весь сквозной
К приходу темных туч, несущих дождь и ветры,
Осенний горький дождь, что, плача, поит
                               щедро…
Когда приходят тучи, но еще готовы
Позволить, чтоб сквозь них еще раз брызнул
                                 свет,
Сквозь темные клубки
Дают увидеть снова
Последний синий взгляд.
Последний отблеск зыбкий,
Еще один привет,
Еще одну улыбку…
Ну где бывает так и строго и светло!

«Замкнулся солнца круг…» Пер. Р. Гинцбург

Замкнулся солнца круг,
Прошли зима, и осень, и лето, и весна.
И вновь душа моя пробуждена
Всей радостью величья и всем наплывом мук.
Былая боль ушла, вдали чуть виден след.
Желанья давние чуть брезжут в отдаленьи.
Везде, вокруг тебя, над вихрями стремлений
Разлился ясный свет.
И строгий голос мне послышался опять:
— Один, один лишь раз день нынешний бывает,
Садись о том писать,
И пусть твой сын и внук о том не забывают.
В упряжке жизни мчись, и только в этом честь.
В упряжку должен ты еще сильней вцепиться,
Встречая взмах кнута, как взмах летящей птицы.
Есть радость, есть!

«Так из теплой сердечной росы…» Пер. С. Олендер

Так из теплой сердечной росы,
Так из сосков горячих и юных,
Из окутанной временем плоти
Так родится мечта,
Что годами блуждала в скитаньях,
Так родится напев,
Не меняющийся никогда,
Так они возникают —
Легенды,
Сказанья.

«Нежность к тому, что цветет…» Пер. Л. Руст

Нежность к тому, что цветет,
Жалость к тому, что умрет, —
    В сердце обеим вам тесно.
Каждая жаждет огня,
Каждая ранит меня,
    И разлучить вас — чудесно.
Нежность, тебе я дарю
Верность и руку свою.
    С верой смыкаю ресницы,
И голове в этот час
К зову бесчисленных глаз
    Хочется грузно склониться.

«Октябрь…» Пер. Д. Ронин

Октябрь. Прозрачный день. Чудесный день —
                            прощанье.
Как лист, как дерево, как птица — чутко-нем,
Я чую боль утрат, и горечь увяданья,
И радость путника, владеющего всем.
Она, моя страна, прекрасна и проста.
В ней боль оправдана борьбой тысячекратно.
В ней радостно пахать и раскалять металл,
Уныние и грусть ей непонятны.
О нет! Живет во мне, день ото дня суровей,
Мир первозданности и первобытия,
Блаженство мышц и жил, восторг костей и
                               крови
Вся радость неуемная моя.
И эту радость я храню в себе, умножив.
Я сотни новых радостей постиг,
Когда с путями всех сплелись мои пути,
Когда осмыслил я пути и поступь множеств.

Не спи, колодезь… Пер. О. Ивинская

Не спи, водица,
В дощатом срубе,
Взойди, водица,
Ко мне из глуби.
Ведь путь мой долог,
Ведь я — один…
Дай хоть осколок
Своих глубин!
В твой мрак я ловко
Спущу ведро.
Ползет веревка
В твое нутро.
Нужна сноровка,
Хоть не хитро
Тянуть веревку,
Спускать ведро.
Взойди, родная.
Я так ослаб!
Ловлю со дна я
Твое: кап-кап…
Вода, взойди ты,
Как жизни весть:
Светил разбитых
В тебе не счесть!..
В ведре тяжелом
Достану вмиг
Глубин осколок
Из недр твоих.
Ведром в глубинах
Черпая тьму,
Я счастье выну
И боль возьму.

«Тебе из Москвы, озаренной рассветом…» Пер. В. Щепотев

Тебе из Москвы, озаренной рассветом,
Я, милая мама, шлю слово привета.
Как змеи, петляют кровавые фронты,
Все шире меж нами теперь горизонты.
Одиннадцать нас ты под сердцем носила, —
В груди оно бьется с неслабнущей силой,
Оно и на миг никогда не скудело
И в час этот водит рукой моей смело.
Узнало ль оно, что в твоем первом сыне
Народ наш певца своего видит ныне,
Что дух мой в наш век молоком твоим
                           знойным
В пиру мировом возвеличен достойно?
Тебе из Москвы, озаренной рассветом,
Я, мама родная, шлю — слово привета.

Очаг мой первый Пер. Н. Леонтьев

Очаг мой первый, доброе местечко,
Не много счастья я в тебе запомнил;
Твой лес и скалы темные за речкой,
Фабричный шум, твои каменоломни,
Очаг мой первый, доброе местечко!
Мое местечко тоже пострадало,
Как все страдает — города и люди.
Оно отпор белобандитам дало, —
Позор бессилья знать оно не будет,
Очаг мой первый, доброе местечко!
Мое местечко рано подружилось —
В глухие времена — с большевиками,
И потому там счастье поселилось:
Здесь придавил врагов могильный камень…
Мое родное, бойкое местечко!

Мама Пер. В. Щепотев

Все те же поля.
Стал я больше, а мать моя — меньше
Ребенка того,
Что когда-то поля эти видел…
Ясней мне с годами:
Мать лучше меня и добрее.
И глубже любой моей строчки
Платка ее складка любая.
И как-то неловко спросить мне,
Знакомо ли ей «У дороги» —
Есть книжка такая.

Цветенье ржи Пер. Л. Руст

Ржи цветенье — серьги в блеске…
Нет, не серьги, а подвески.
Не ушко избрав постоем,
Колыхаться суждено им…
Считанные дни и ночи
Мимолетным легким роем
На стеблях висеть дано им…
А дышать ржаным тем цветом
Значит — петь и стать поэтом.

Роса Пер. В. Звягинцева

Вот мировой гармонии примета,
Поэзии и мысли единенье,
Не ждущее вопроса и ответа
Спокойное и светлое мгновенье.
Душа и разум слиты воедино,
В: их сочетанье жизнь светло искрится,
Как эти капельки росы — рубины,
Где блещут солнца малые частицы.
Как эти капельки росы — рубины,
С игрою озаренных солнцем граней…
Огонь с водою слиты воедино,
И капли могут стать зарею ранней.
Становятся зарею эти капли,
Прозрачные и круглые, как море.
Порою сердце с разумом не так ли
Сливаются, забыв о вечном споре!

«Сегодня от всезнанья я устал…» Пер. О. Ивинская

Сегодня от всезнанья я устал.
Сегодня, утомленный от желаний,
Хочу, чтоб я ребенком снова стал,
Хочу вкусить от сладкого незнанья.
Сегодня я хотел бы быть везде,
И с тихою, текучей простотою
Весенней уподобиться воде
И уходить и прибывать с водою!

Автопортрет Пер. А. Эфрон

Как это чудо со мной приключилось?
Вдруг на лице моем ярко раскрылись
В немом восхищенье ребячьи глаза.
Тяжкие веки, суровые брови…
А из-под них с удивленьем, с любовью
Весь мир озирают ребячьи глаза.
Светом своим разгоняя морщины,
Смотрят, сияя без всякой причины,
Большие, как солнца, ребячьи глаза.
Пусть ненадолго, всего на мгновенье
Глянут они без тревог и волнений,
Глянут, не требуя и не грозя…

Очки Пер. А. Гатов

Лишь опустятся ресницы,
Сразу вижу целый свет.
Все там в лицах, в небылицах,
И чего там только нет!
Мир, открытый мне, безмерен.
Я на дальнем берегу.
Но… к моей знакомой двери
Я добраться не могу.
Мысль назойливая — зренье
Будет все темней, темней.
Но мое воображенье
Не убудет, не бедней.
Все пять чувств — мое оружье.
Мысль пространство рассекла.
Но становятся все уже
Под бровями зеркала.
Об очках — полезной вещи —
Мне твердят… «Очки надень!»
Что очки! Они чуть резче
Обозначат свет и тень.
В темноте я стих мой ясный
Зажигаю, как звезду.
Жизни радуясь прекрасной,
Я уверенно иду.
Если вспыхивает песня,
Все вокруг озарено.
Не исчезнет, и воскреснет
То, что в слове рождено.

Волна Пер. О. Ивинская

Волна в разлуке с морем не ведает покоя.

В. Соловьев
Ей кажется берег тюремной стеной,
Томится она, как в темнице,
Но если следить за бегущей волной —
Всегда она, кажется, мчится.
Наскоком летит по знакомой тропе
И, встретив сестер у запруды,
Не знает, смешавшись в их бурной толпе,
Куда они все и откуда.
Когда до плотины вода долетит —
Приходится остановиться.
Но к морю стремленье она затаит
И все ж не захочет смириться;
И капельке каждой в воде невтерпеж,
Ей в море б, в родные глубины,
И каждая капля стремится, чтоб все ж
Прорвать и обрушить плотину.
Так с морем в разлуке не знает волна
Покоя, да ей и не надо;
Так в чашу, что брагою жизни полна,
Подмешана капелька яда.

Начало Пер. О. Ивинская

Идет моя нить от начала,
Висит на зеленом стебле,
На люльке, в которой ребенком качали,
И вьется по теплой земле.
Зеленая, гибкая, словно змея,
Все тянется, тянется нитка моя.
За солнечным годом срывается год,
Как будто минута одна,
А нить мою треплет под ветром невзгод,
Вот-вот оборвется она!
Но вижу я снова
Начало начал,
Блестящее, светлое, снова,
И прялка, как прежде, вертясь и стуча,
Прядет моей пряжи основу.
Мне знать хорошо,
Что умел я хранить
Сквозь годы и беды
Блестящую нить…

Мощь Пер. О. Ивинская

I. Песня избранного (По старым мотивам)

Не бог послал, все вместе, не в разлад
Здесь каждый действовал. Вы все меня послали.
И вдруг себя вы сами испугали —
Величье давит вас, — вы тянете назад.
Но поздно. Неосознанная мощь,
Подобная закону тяготенья,
Рождает жизни новое движенье.
Земле себя преодолеть — невмочь.
А ваш испуг? Искание зацепок —
Тупых гвоздей, что нужно в Вечность вбить.
Что ваше знанье мизерно и слепо,
Вам на носу бы надо зарубить.
Душа у вас покоя захотела,
Да, дух раба — в пространстве не парит…
Вас золото слепит, вам жадность точит тело,
Она одна, как прежде, говорит.
Не важен враг — добыча вам пригодней.
Пусть мелкая — но власть. На миг хоть —
                           а сильна.
Что будущее вам? Достаточно — «сегодня»,
И братьям за него объявлена война.

II. Песня к избранному

О знай, как ни была б неоспорима власть
И как ни трепетен сердечный твой язык,
Все ж ненависть твоя, любовь твоя и страсть
Творят равно для слуг и для владык.
Ты знай, что сила чувства на земле
Все ж отсвет силы земляной, единой,
И, собственный свой вес не одолев,
Желанье тянет в скрытые глубины,
Что корку тонкую над внутренним огнем
Мы называем — «земляной покров».
Все перемены, видимые в нем,
Лишь зов огня, подземной силы зов.
С библейских лет себе обожествил
Сам человек владычества значенье,
Но страх его внезапно охватил,
И вот он сброшен в бездну отреченья.
Теперь уж заблуждаться он привык:
Он свой помазанник, он сам в себя влюблен.
Но «я» его — с самим собой на «вы»,
Когда он раб с младенческих пелен.
Так помни, избранный, что власть монарха —
                             вздор,
Что скрыта сила почвенных глубин,
Лишь воля изнутри поддержит твой напор,
Ты отпрыск воли всех. Ты вовсе не один.

В лесу Пер. Л. Руст

Неспроста, не из причуды,
В песни вслушиваясь всюду,
Так лелеем звуки, ритмы,
Слов узор и колорит мы…
Срок рожден и замкнут в круг,
Полон вещих смыслов звук.
Сколько особей в природе,
Ровно столько ж и мелодий.
Каждый род и каждый вид
Влиться в строфы норовит.
Каждый пласт и каждый слой
Стиль и жанр рождает свой.
Знал я песни: в них, как в зыбке,
Звезды луч качали зыбкий;
Были также мне знакомы
Песни-вихри, песни-громы.
Те, в которых клокотали
Времена, стихии, дали…
И твердил мне кто-то, где-то,
Не теперь, но в оны лета,
Так без толку — втихомолку,
Будто песнь подобна шелку…
Но внимал не раз я сказу:
Песня родственна алмазу,
Песня — жаркий отсверк стали
В огневом ее накале…
Поделюсь я с вами вестью:
Нынче песнь решил заплесть я
Из сиянья… С ним поспорь-ка!
Слово есть такое — зорька!
Раньше ль выйду иль поздней.
Вечно, всюду встречусь с ней…
Лишь под вечер, поневоле,
С горечью сладчайшей боли
Должен зорьке я шепнуть:
«До свиданья! Добрый путь!»
Вижу: впрямь лучи погасли…
Но зависит не от нас ли
Вновь увидеть ясный свет,
Зорьке двинувшись вослед…
Миновал я город, села,
Дальше путь держа веселый,
В полевых, лесных просторах
Слушал недр целинный шорох
И, охотник до примет,
Всматривался в каждый след:
Может быть, заклятья силу
Мудрость предков сохранила?
Чтоб взбодрить и слух и зренье,
Не годятся ль изреченья?
Есть одно во мгле былого,
В нем четыре древних слова…
Мне их магия близка…
Рвутся звуки с языка..
Если ж смысл их тьмой овеян,
Что ж! — пойму хоть я — Гофштейн!
«йойм лэйойм ябиа оймер»[5], —
Деревцам я молвил стройным.
Но не поняли они!
Нет, не поняли они!
Все ж трудился я не всуе,
Придал тем стиху красу я,
И когда-нибудь кто-либо
Скажет мне на том спасибо…
Ну, так дальше — в путь за мной!
Шел я просекой лесной,
Лес кружил меня, играя,
Вглубь завлек, потом у края,
Всех тропинок спутав нити,
Подмигнув, шепнул: «Взгляните!»
Разве с лесом вы на «вы»?
Нет, конечно, но, увы,
Рифмой связанный, не мог
Здесь отсечь я лишний слог!
Встал я, жду… не зря ли, полно!
Час-другой… Минула полночь…
Жду и жду… Меж тем несмело
Что-то в небе заалело,
Сердце екнуло в груди:
Что-то будет впереди?..
Слов не сыщешь в словаре
Вам поведать о заре,
Как она плыла, слепила,
Сердце счастьем затопила.
Лишь простейшими словами
Изложу я перед вами,
Как заря мой темный лес
Превратила в мир чудес.
Искру ввысь она метнула,
«Разгорайся, — ей шепнула, —
Разгорайся-разгорись!
Ясным утром становись!»
Крошка искра, пламенея,
Повторяла вслед за нею:
«Разгорайся-разгорись!
Ясным утром становись!»
Глядь! — и вспыхнула огнем,
Рассверкалась янтарем,
И, в отливах перламутра,
Снизошло на землю утро!
Лес же дал мне порученье —
Всем открыть без исключенья,
Что заря, сходя с небес,
Подремать уходит в лес.
……………………………
Друг читатель! Про зарю
Кончив сказ мой, повторю,
Против правды не греша:
Жизнь куда как хороша!
Над минутой самой горькой
Жизнь проглянет светлой зорькой,
Лишь увидеть в ней сумей,
То, что я увидел в ней!

Весна Пер. А. Эфрон

Дыхание весны
Меня едва коснулось..
О, чудо из чудес! Тебя ли объясню
Тем, что земля
Чуть ближе
К солнцу
Повернулась?
Нет меры у меня,
Чтоб силу чувств измерить,
Нет у меня весов,
Чтобы на них проверить
Весь свет
И все тепло,
Которыми объят!
Я знаю лишь:
От тягот всех избавлен,
От всех преград.
Такой свободы
И ее истоков
Мне суть ясна:
Настало утро года,
Пришла весна!

«Друг друга, пламенея…» Пер. А. Эфрон

Друг друга, пламенея,
Сменяют дни и ночи,
От сумерек к рассветам
Златая вьется нить.
А я иду за нею,
Не опуская очи,
И не страшусь при этом,
Что оборвется вдруг…
Нить золотая сердца
Со мной и в дни ненастья,
И темной ночью бедствий,
И светлым утром счастья.

«За эту ясность лучезарной дали…» Пер. Б. Лейтин

За эту ясность лучезарной дали,
За трепет тишины пугливой на земле
Кого, кого восхвалим
Далеко ль — в небе, здесь ли — на земле?

«Взрывая толщу снов и дрем…» Пер. Г. Могилевцев

Взрывая толщу снов и дрем
Природы бесноватой,
Мы в руки цепкие берем
Заговоривший атом.
И счастье в этом. Мысль права,
В неведомом кочуя.
Мы можем в стоне вещества
Грядущее почуять.
И, посылая в вечность весть,
Я с теми в бездне солнца,
Кто первым мир осмыслит весь
И истины коснется.

Есть такой день Пер. Г. Могилевцев

Не поздно обновиться на земле,
Пока хоть капля жизни сохранилась.
Лишь нужно выхватить обычный миг
И крикнуть: «Стой!
Ты будешь мне началом
По-детски ярким и слепяще новым.
Стой! От тебя мой первый робкий шаг
И чувствованье первое мое».
Начать не поздно
Новый счет годам,
Глотать бодрящий воздух
И радостно делить его со всеми
Живущими…
И день такой зажжен
Над родиной моей,
И он наполнен
Предчувствием здоровых холодов, —
На склоне осени
Сияет этот день.
От радости в ту пору
Сердце мира
Трепещет,
И ты как соучастник
За счастье
Должен честно отплатить.
О, как легко
Жизнь обновить
В тот день
И миру объявить: «Я с вами
В великой армии живого,
И отныне
Истец я.
Пусть так же взыщется с меня!»

У Кастальского ключа Пер. И. Гуревич

Я жажду утолил. Мой крик «благодарю!»
Зеленый дальний дол потряс,
В раскатах эха повторись.
Я дивных вод испил твоих, Кастальский ключ,
Поток прозрачен твой, кристален и певуч,
За песню новую, которою горю,
За слово каждое, что заново творю,
Благодарю!
Благодарю!

За всех Пер. И. Гуревич

Я в облик человеческий влюблен,
Когда он озарен
Упорством созиданья,
И не ко мне пусть он
Сияньем обращен —
Коснусь и я его сиянья.
Люблю в улыбке радость без оков,
Пусть не моя любовь
Исток ее порыва,
Но ей на каждый зов
Ответить я готов
И сердцем жду ее ревниво.
И знаю — радости живую суть
Не замутит ничуть
Житейских гроз волненье,
Когда в людскую грудь
Ей пролагают путь
И боль, и труд, и вдохновенье.
И ярче лишь тогда она в любом,
Когда за всех кругом,
За радость всех на свете
Он всей души огнем,
Упорством и трудом
Готов и счастлив быть в ответе.

Потомкам Пер. В. Звягинцева

Никто у нас отнять не сможет никогда
Спокойной радости взглянуть назад — туда,
В дни первых начинаний, в дни горенья,
Когда едва-едва нам брезжил свет,
В дни первой боли, первого смятенья.
Вот наше счастье. Да!
Борьба, печаль, мученья,
И радости труда,
И новизна побед.
Учение и утешенье —
Из поколенья в поколенье.
Дитя мое
С пытливым ясным взором,
По-человечески живым,
Как сможешь ты
Сквозь времени просторы
Увидеть, различить
Далеких дней черты?
Так пусть моих стихов полет
Хоть слабый луч
Теперь зажжет
И принесет
Звенящий ключ
От их дверей —
Дверей тех дней,
Чтоб ты узнал о боли бед,
О днях побед,
Учении и утешенье —
Из поколенья в поколенье!

Круг Пер. Н. Леонтьев

Сердцам откровенным и трепетным
Заклятья любы…
Я делаю круг
И к радостям сердце свое обращаю.
От юности ранней они мне знакомы —
Священные радости, что уготованы
Для миллионов,
А бремя их несут одиночки-избранники.
В предчувствии радостей этих
Усталому сердцу
Приказ отдаю:
— Начнем!..
Заклятие первое
Железной машине творящего мозга:
Быть трезвой — твоя добродетель!
Все сущее в мире имеет призванье свое, —
Ты не забудь и про это:
Ты — светильник,
Не больше,
Для сердца поэта.
           Напомню:
Терялась ты в первых понятьях,
Мягки еще были, как в пасху листочки
В лесах наших средних широт,
Твои оболочки, —
Вспомни:
Была и тогда широка, глубока
Незрелого сердца тоска,
Была и тверда и возвышенна
Детская вера…
Мне лишь потому суждено
Вкусить от заветной отрады,
Что мог я всегда обуздать
Тебя,
Машина творящего мозга!
Я мог с юной силой метнуть
Свое верой полное сердце
В колючий терновник и пыль,
В руины заглохшие,
Что возникали пред взором;
Руками обеими вскинуть,
Как фосфорный шар,
На костер,
В сплетения хвороста,
Что начал чуть-чуть разгораться…
Болезненна вера в чудесное!
К носителям трепетной веры
Страдания знают дорогу…
И радости их ожидают…
К священным я радостям сердце свое
                       обращаю.
Во имя того,
Что давно уготовано
Для миллионов
И бремя его
Несут одиночки-избранники, —
Сейчас я тебя заклинаю,
Машина мышленья железная:
— Запомни про это:
Ты — светильник,
Не больше,
Для сердца поэта,
Усталого сердца поэта…

Я верю (1940-1944)


«О, свет мой белый…» Пер. Н. Леонтьев

О, свет мой белый!.. Велика
Моя большая жизнь… Я знаю:
Существованье на века
Самою смертью утверждаю.
Нетленен вечный мой союз
С тем, что извечно созидает.
Я, жизнь покинув, с тем сольюсь,
Что, разрушая, оживляет.

«Да, я горжусь…» Пер. А. Старостин

Да, я горжусь,
Что я принадлежу к народу,
Которому неведома усталость,
Который созиданьем занят,
Уверенный,
Что людям для бессмертия
Не нужно непременно дожидаться,
Когда их смерть настанет…
В провалах исчезают поколенья,
Взрыв следует за взрывом.
Вот опять
Разбросано,
Разметано,
Размыто
Что было вместе.
И все же верит мой народ,
Что если суждено
Ему везде быть,
Не значит это —
Вовсе не быть.
Но я горжусь
Еще, еще сильнее,
Что я принадлежу
К тем людям,
Которым выпало на долю
Мужать и закаляться
В борьбе, в труде высоком.
Я еврей
Особого закала,
Я видел в мире много разных мест,
Но ныне полон я отваги,
И у меня оружие в руках,
Дающее мне силу
Сквозь дым,
Сквозь кровь
Взирать на даль времен,
Горящую прекрасным светом —
Тем светом, что теперь,
Как искра, занялся.
И я горжусь,
Что я частица тех,
Которые желают страстно
Из всех многоразличных мест,
Мной посещенных до сих пор,
Увидеть в ярком свете
Великий здешний мир,
Великую мою отчизну —
СССР.

Лето 1940 года Пер. А. Старостин

I
Светло и солнечно. Какие дни стоят!
Зеленый, юный мир раскинулся вокруг,
Но ветер вносит вдруг смятенье и разлад,
Повеяв холодом невыносимых мук.
Стираются миры с поверхности земли,
Один короткий миг — и нет годов труда;
И проклял человек тот день и час, когда
Война и ненависть на землю к нам пришли.
Но жизнь ликует так, как будто смерти нет,
Нет ужаса нигде, военного бурана,
И льется золотом на землю солнца свет,
Жизнь полнокровна, как всегда, всегда румяна.
II
Жизнь полнокровна, как всегда, всегда румяна,
Жует насущный хлеб с улыбкой постоянной,
И поколения сменяются быстрей,
И дети среди бурь растут еще живей.
И хорошо тому, кто осознал закон:
Стоять не может мир, всегда в движенье он,
Пройдет один лишь миг — он снова изменен.
III
Горсткой пороха горы взрываются,
Каплей счастья горе разбавляется,
Веют ветры бурные, ненастные,
Но всегда утешит слово ласковое.
Пусть же все простые люди ведают —
День грядущий к нам придет с победою,
Пусть упорны будут и уверены,
И не будет радость дней потеряна.
IV
Бус я дочурке купил на утеху —
То-то радости было и смеху!
Помню, сказала она перед тем:
«Я не хочу умирать совсем!»
Правильно, дочка, хотеть-то и надо,
Сядь, поиграй — вот бусы в награду.
Не бусы — бусинки, молвить строго,
На грамм выходит их очень много.
Дочка, права ты, что хочешь жить,
Вот разноцветные бусы — нижи!
Радость какая для юных глаз —
Радуга красками занялась!
Брызги в стекле горят, улыбаясь, —
Красная, синяя, голубая.
Верю я, не пустые мечты —
Чего я жду, дождешься ты.
И не узнаешь ты ярма,
Что ночью душит меня, как кошмар,
Которое вижу еще во сне, —
Всю жизнь от него не избавиться мне.
Учась, ты играешь — такая пора,
Но будет потом и серьезней игра.
Так светлые миги полнее вынашивай,
Бусы нанизывай, никого не спрашивай,
И слушать пока никого не надо —
Кто смеет желаньям твоим быть преградой?

Владыка моей жизни Пер. Н. Леонтьев

I
Если б он во вселенной был,
Живота моего владыка,
Я б его день и ночь молил,
Как о милости о великой:
«Жизнью я не привык дорожить, —
Нет, она не всегда прекрасна! —
Помоги ее так прожить,
Чтоб она не прошла напрасно;
Помоги ее так пройти,
Чтобы в вихрях житейской метели
Был хотя бы намек пути,
Смысла след, отблеск яркой цели!..»
II
Я страданий любых не боюсь:
Я такую прошел науку!..
Знаю радость и знаю грусть,
Знаю счастье и знаю муку.
Налетели за шквалом шквал,
Умножая мои потери,—
На руинах я твердо стоял,
Неустанно надеясь и веря.
Я в горниле житейских бед
Был устойчивей всех металлов,
Но от плавок остался след:
Сколько золота улетало!
Пусть пути далеки и узки,
Но во все времена и сроки
Сохранил я размах руки
И души разворот широкий.
Если б бог меня глыбой живой
Бросил в хаос последней данью, —
Я уверен: передо мной
Расступилось бы мирозданье.
III
На земле против воли живу,
Но ее не согласен оставить:
Сам целую и всех зову
Целовать эту землю и славить.
Пусть, как уголь, черна земля,
Но иду я без страха все время,
Тяжела пусть тоска моя,
Но достойно несу ее бремя.
Сколько, сколько нас творчества ждет!..
Эту землю я сам не оставлю:
Я обильно здесь пролил свой пот, —
Эту землю целую и славлю…
Я и сердце свое переплавлю,
Был бы жив и свободен народ!
IV
Все то, что мне подарено,
Чем от рожденья дух владеет, —
Пускай всю жизнь мою оно
В душе моей не оскудеет!
Без страха жду конца пути,
Покоя мой не просит разум…
Коль смерти суждено прийти,
Так пусть она приходит разом.
В минуту тягостную ту
Я все отдам без шума:
Слезы нежнейшей чистоту
И красоту глубокой думы.
V
Не так уж просто жизнь прожить!
В крушенье всех надежд, в лишеньях
Я мог искать и находить
Незримый свет и утешенье.
Кто жизнь мою немного знал,
Тому рассказывать не нужно:
За утешенье я отдал
Все, что имел, — любовь и дружбу.
Народ мне дал родную речь,
Свои высокие стремленья, —
Я так хочу их уберечь
От смерти горестной и тленья!
VI
Нет! Когда б ни явилась смерть
По мою отболевшую душу,
Буду милый мне мир смотреть
И любимую песню слушать.
В песнь свободы душа влюблена,
Целый мир эту песню сложит:
На любом языке она
Путь-дорогу себе проложит.
По горам и в долинах рек
Я осыплю свой цвет чудесный
И на всех языках человек
Повторит отзвук этой песни!..

Украина Пер. С. Болотин

Сквозь огонь и сквозь пепел, сквозь дым и бои
Ты вздымаешь разбитые руки свои.
Сгустком крови покрыта твоя голова…
Но я вижу лицо: ты жива! Ты жива!
И в глазах твоих детских сияющий свет,
Что приходит всегда за опасностью вслед.
За смятением разум приходит всегда,
Как весною вода из-под хрупкого льда.
Поднимаешься ты, выпрямляешься ты,
И лохмотья спадают с твоей красоты.
Улыбаешься ты, светлым взором блестя,
И уж видно: ты женщина, а не дитя!
Ты сияешь, величественна и строга,
Сквозь позор, униженья, насилья врага.
Это — юная, чистая сила твоя,
Что боролась, сверкала, сияла в боях,
Что все тучи разгонит, как ветра струя,
Украина моя!
Украина моя!

«Вновь он свободен, первый мой очаг…» Пер. Н. Леонтьев

Вновь он свободен, первый мой очаг,
Он дорог мне в своем простом убранстве!
В столичном шуме я по нем скучал —
По дорогом, богато-бедном царстве.
Там над рекой висел широкий мост,
Красуясь между берегов овальных,
Там некогда родился я и рос,
Там прах моих хранится предков дальних.
И вот прочел я: взорван мост врагом, —
И гнев сжимает кулаки и губы…
За боль мою, за этот в горле ком —
За все, за все заплатят душегубы…

Моей матери Пер. В. Щепотев

Вряд ли кто-нибудь может сказать,
Есть ли нынче живые из тех, кому жизнь
                     подарила ты, мать?
Но вот жив нынче я,
И во мне моя сила жива,
И подходят друг к другу слова,
И о жизни мечта
В вышине ткется вроде холста,
И, сверкающий, бьет
Жизни ключ,
И опять
Новых сил придает,
И тебе говорю я с открытой душой:
Я, рожденный тобой,
Как все те, кого взгляд благороднейший твой
Осчастливил навек —
Удостоил сияньем своим,
Прикоснулся, ласкающий, к ним.
Они твердо стоят
И стоять будут твердо всегда
Лишь в борьбе,
Лишь в жестокой борьбе
С каждым, кто боль причиняет тебе,
Кто все близит —
О, ужас! — приблизил, быть может, кончину
                                твою.
Но они
Не одни, —
Край родной,
Мир большой
С твоим лютым врагом смело
                 принял борьбу,
Проклинает его
И к позорному ставит столбу.
Мир во веки веков
Всей душою с тобой
И любою ценою
Тебя защитит,
За тебя и прославит он
И наградит.

На нашей украинской земле Пер. С. Болотин

Вот так, вот так уж нам давно
На Украине суждено
«Вчера» сплетать узорной нитью
С грозой сегодняшних событий.
С далекой юности не стерся
Для нас прекрасный образ Щорса,
И подвигами боевыми
Нам Шварцмана сияет имя.
Была отвага велика
Бойца Богунского полка,
Как Щорс, погиб он на Волыни,
И мой народ скорбит о сыне.
И героические дали
Два этих имени связали.
Идут из прошлого они
К нам — в героические дни.
Сквозь кровь пробьем мы, сквозь бои
Пути грядущие свои.
Среди могил в борьбе суровой
Плетем мы нити жизни новой.
Вот так, вот так уж нам давно
На Украине суждено
Искоренять мечтой весенней
Вражду и злобу поколений!

«Я вижу…» Пер. О. Ивинская

И прошел я мимо и увидел тебя

Купающейся в своей крови,

И сказал я тебе: своей кровью живи,

И сказал я тебе: своей кровью живи.

Иезекиил, XVI
Я вижу,
Свирепствует злоба:
В крови
И в грязи твое тело,
Но я говорю:
— Не печалься,
Сознанье твое не сгорело,
Прошло через муки и пытки,
И это — на мужество проба!
Я вижу,
Как будто на ткани,
На коже узоры и пятна,
Лиловые кровоподтеки
И черные синяки.
Но сердце твердить не устанет,
Пусть боль для него необъятна,
Но жизни могучие токи
Проходят всему вопреки.
В руке твоей — сила таланта,
Достойная духа Рембрандта,
Она и к оружью привычна,
И к нежным движеньям смычка.
И сердце твое еще бьется
И гонит порядком обычным
По телу отвагу и волю,
Хоть доля твоя и тяжка.
Призваньем великим сильна ты
И, как ни безжалостно время,
Без плача неси свою муку
И к братьям своим выходи.
И кликни:
Мир был
И мир будет!

1941 год Пер. Т. Сикорская

Я безмолвно прощусь
На дороге
С тобой,
Старый год!
Ты прошел,
И мне легче глядеть
Тебе вслед,
Чтоб не видеть опять
Этот свет
От пылающих заревом сел…
Ты — страшней во сто крат,
Чем другие года…
Уходи, чтоб назад
Не прийти никогда!
Прежде с трепетом я
Каждый год провожал —
Были живы мечты,
И я жадно искал
Светлый луч красоты,
Озарявший черты
Прошлых лет… То сверкал
В них безоблачный смех,
То улыбка цвела
Средь страданий и зла…
Я искал
Утешенья, добра, чистоты…
Я был полон надежд…
Но явился к нам ты!
Я оставил свой дом,
Свои книги, свой труд…
Я брожу, как скиталец,
Один по земле,
Заблудившись во мгле…
И увидел я вдруг
Высоко в небесах
Древний мех, что воспет
Многократно в стихах…
Он заполнен слезами
Народов земли…
Эти слезы текли
Много лет — слезы всех,
Кто страдал и терпел.
Этот древний мой мех
Я народам дарю —
Пронесите мой дар
Сквозь года и века!
Не забудьте!
Запомните дар старика!
Вот оно, утешенье мое!
Вот оно, утешенье мое!

Мои руки Пер. Т. Сикорская

Руки вы мои,
Слабые мои!
Много не суметь
Нынче сделать вам.
Я урок вам дам:
Сеть плетите, сеть!
Пусть она, как щит,
Смелых защитит…
Сеть как снег бела, —
Это будет щит,
Он их защитит
Там, где снег и мгла…
Верите ль, друзья, —
Чудо видел я!
Танк под сетью был…
Верите ль, друзья?
Этот образ я
В сердце сохранил.
Значит, для войны
Сети нам нужны!
Много не суметь,
Руки, сделать вам —
Я урок вам дам:
Вы плетите сеть!
Пусть она, как щит,
Смелых защитит!

На обувной фабрике Пер. Т. Сикорская

Снег глубок, и вечер тих…
Шьют здесь обувь в мастерских
Все для фронта, все — для них!
Вот сапог — добротно сшит!
Кто тачает, кто кроит,
Ведь на карте жизнь стоит!
Всё на карте: мир, земля…
Топчет враг у нас поля,
Села грабя и паля.
Хлеб дают лишь по куску,
Но мы шьем, станок к станку.
Все на месте. Начеку.
Встали рядом за верстак
И башкир, и сибиряк,
И украинец-земляк.
Ленинград от нас далек —
Там дерется мой сынок,
Шлет мне письма на восток.
Пусть там горе, смерть, нужда,
Но на знамени всегда
Светит алая звезда!
Все, кто посланы страной
Защищать свой край родной,
С черной борются чумой.
Он настанет, светлый день!
С городов и деревень
Сгонит черной тучи тень,
И, забыв годину бед,
Мы на стройках мирных лет
Вновь увидим солнца свет!

Музей Ленина в Уфе Пер. С. Болотин

В проезде Крупской, здесь мой дом…
На Ленинской я дома жил.
А нынче носятся кругом
Там своры бешеных громил.
Здесь теснота и темнота,
Но, светом радостным маня,
Одна чудесная черта
Здесь гордым делает меня.
И разгоняет ночи мглу
И расширяет мой мирок
Простое зданье на углу,
На перекрестке двух дорог.
Стоит здесь Ленинский музей.
Как негасимые огни,
Здесь образы больших людей,
Их героические дни.
В часы, когда уж свет не мил,
Того простого зданья вид
Вдруг придает мне много сил,
Меня спасает и живит.
И, позабыв тоску и грусть
И веря в жизнь и в мир, опять
В ряды борцов я становлюсь,
Чтоб до победы воевать!

На реке Дёме Пер. Т. Сикорская

I
Не думал никогда,
Что здесь я поселюсь!
Меня привел сюда
Страданий тяжких груз.
И хоть не в этот край
Мечта меня влечет,
Здесь есть и каравай,
И молоко, и мед…
И над большой рекой,
Над тишиной полей
Вновь радостный покой
Царит в душе моей —
Мир, за который сын
Сражается для нас,
Который я один
Вкушаю в этот час.
Богата и сильна,
Свой мир создав трудом,
Великая страна
Сражается с врагом…
Страданий тяжких груз
Меня сюда привел,
Но я с врагом борюсь,
Живя средь мирных сел!
И горе, и мечты,
И ненависти пыл,
И жажду красоты
В душе я сохранил.
Пусть больно мне — ну что ж?
В горниле трудных лет,
Надежда, ты ведешь
Меня путем побед!
II
Ширь и просторы башкирских полей…
Вести из Киева всё тяжелей.
Дёма-река, поплавки и леса.
Юности слышатся в них голоса.
С детства по-русски учась говорить,
Я научился природу любить.
О рыболовстве, о заводях рек
Память в душе сохранил я навек.
Дед мой — он был не помещик Багров
Он не имел ни земли, ни коров,
Не было в доме почтительных слуг,
Сам он работал, забыв про досуг.
Часто, бывало, приказывал мне
Он поплясать на занывшей спине.
Нравилась мне исцелителя роль:
Я успокаивал острую боль…
Что ж между внуком Багрова и мной
Общего было? Так спросит иной.
Общей была и любовь, и печаль:
Было мне бедного мальчика жаль.
Книги читая, я плакал над ним, —
Горько страдавший, он стал мне родным.
Мать обожал и мечтал он о ней,
Глядя пытливо на мир и людей.
В сердце его жили боль и тоска —
Вот чем судьба его многим близка!
Светлые чувства, владевшие им,
Он передал поколеньям другим,
Чтоб и потомки, берясь за перо,
Мыслью и словом творили добро.
III
Здесь, где в тиши полей спокойно села спят,
Я увидел тебя, далекий Ленинград.
Болезненный твой свет ворвался в мой покой,
И сжалось сердце вдруг смертельною тоской.
Великий город мой! Я слышу в этот день
Шаги твоих детей по тропам деревень,
Прозрачны лица их, в них и кровинки нет,
Но все ж их озаряет твой негасимый свет!

«Ну что ж…» Пер. Т. Сикорская

Ну что ж?
Пусть ненависть, как бешеный поток,
Захлестывает города и страны,
Коричневой волной сбивая с ног,
Пусть безудержный вихрь, что в грозный
                            срок
Берлин и Рим послали на Восток,
Разносится по миру непрестанно.
Ну что ж?
Настанет час расплаты и для вас,
Убийц и людоедов!
Он уничтожит, этот страшный час,
Тех, что ползут, как ядовитый газ,
И, крови человеческой отведав,
Как опухоль, растут, терзая нас.
Ну что ж?
Пускай мы будем только семена
Для Дерева Единства, что родится
Из этих зерен… Тень его должна
Укрыть весь мир. Светла и зелена,
Зашелестит листва в те времена,
Когда вершина к солнцу устремится…
Ну что ж?
Когда-нибудь жар сердца — наша песнь
Достигнет той поры, когда все люди
Обнимутся, как братья. Станет весь
Безбрежный мир единым. Дружбы весть
Промчится по планете, чтоб расцвесть,
Как сад, что и в веках бессмертным будет!

«Всю зиму…» Пер. О. Ивинская

Всем безвременно погибшим

Всю зиму и мерзло и мокло
На северной стороне
Окно мое. В этом окне
Сегодня оттаяли стекла.
Я фортку открыл — все равно
Светлее не стало окно…
Все дальше становятся дали,
Что вписаны в стекол квадраты…
Одни только ясными стали
Сердечные наши утраты.

Весна Пер. Ю. Вронский

Посветлел восток… Оттуда
Золотистою тропою
Скоро выйдет злое чудо
И лишит меня покоя.
С этим чудищем жестоким
Как-то странно я встречаюсь,
И багрянца на востоке
Почему-то я пугаюсь.
Солнце вышло. Солнце выше.
По пути оно видало
И готические крыши,
И китайские кварталы…
Это самое светило
От «убежища» к жилищу
Проходило и светило —
Там, где смерть искала пищу,
И, спокойное, глядело
На оскаленные лица,
На обрубленное тело
И на полые глазницы.
Всем светило. Всем сияло.
Многоперстием лучей
Мертвецов благословляло,
Мертвецов и палачей.
К мертвецам я не причастен —
Я живу, люблю, дышу…
К палачам я не причастен —
Я не жгу и не душу…
Не палач я, не мерзавец…
Не имел и в мыслях злого…
Но сегодня я терзаюсь
Тем, что меч мой — только слово.

Дорога на завод № 26 Пер. С. Болотин

Как он расшатан, этот старенький вагон!
Он перегружен, он все время в дальних рейсах;
Его подхлестывают провода и рельсы,
Никто не слушает, как жалуется он!
К заводу шумному вагон несется вдаль,
Где точат лезвия против убийцы злого.
И я спешу узнать, я, чье оружье слово,
Ту остроту, которой тайну знает сталь.
Для ненависти остроту я берегу,
Чтобы бороться против черных сил вторженья.
Сегодня творчество как острый меч в сраженья,
Хочу я каждым словом смерть нести врагу!
Вон там — на женщину сиянье солнце льет.
Лицо измученное покрывают пятна…
Что с ней? Она беременна. Понятно!
Ее с работы должен скоро снять завод.
И смысл особый получил лучистый свет
В копне ее волос, на их волне бездонной:
Он, как священный нимб над головой Мадонны,
Благословеньем мне сияет много лет!
Как сложно в мире все, я понял в этот миг,
Как много скрыто тайн в обычнейшем явленье!
Я будущих побед увидел становленье
И в муках нынешних — грядущей славы лик!

Мы идем Пер. Т. Сикорская

Мы с гордостью всем заявляем сегодня:
Достались нам тяжкие дни испытаний!
Чтоб люди и страны вздохнули свободней,
Мы стойко шагали дорогой страданий.
Идем мы, как вестники радости ранней!
У нас еще много работы на свете,
Мы будем сражаться до полной победы,
Чтоб корни врага отыскать и стереть их,
Чтоб он не оставил позорного следа.
Мы семя прекрасное в мире посеем,
Но мы не забудем обиды и муки:
Клянемся, что будем мы мстить, как умеем,
Железной метлою их пепел развеем,
В крови не страшась омочить свои руки!

В аэроплане Москва-Киев Пер. С. Болотин

Не иду я не еду — лечу над землей
Я в мой Киев любимый, в мой город родной.
Я готовился и я готовлюсь опять —
Не рыдать, первый ужаса крик удержать
В час, когда все, что знаю горящей душой,
Вдруг предстанет воочию передо мной —
Наше горе и боль, пепел, камни, разгром
В бездне скорби, в величии страшном своем.
Я готовился месяцы, тысячи раз,
Но еще не готов, не готов и сейчас…
Вот он, вот он! Плывет он из дали степной,
Где стоят эшафоты ужасной стеной,
Город крови и смерти, мой город родной!

Киев Пер. С. Болотин

Родной до слез, родной до боли,
Тебя я вижу, город мой!
Сквозь пламя, дым, позор неволи
Бойцам, что за тебя боролись,
Даешь ты свой наказ простой:
Умножьте грозные удары,
Чтобы днепровскую струю
Окрасить вражьей кровью ярой,
Чтоб страшной, справедливой карой
Насытить ненависть свою.
Теперь вы — мстители и судьи!
За смерть, что в громе разрушенья
Врагами нам принесена,
За все теперь в ответе будет
Вскормившее их поколенье,
Их породившая страна!

«Я семь дней молчал в печали…» Пер. Т. Сикорская

Я семь дней молчал в печали.
Мысли и слова молчали.
Да, семь дней… А на восьмой
Я покинул дом немой.
Я живу, страдаю снова, —
Просится из сердца слово…
О тяжелых днях страны
Рассказать слова должны!
Пусть же встанут, как солдаты,
В ряд со знаменем подъятым,
Пусть из сердца будут течь,
Слившись в пламенную речь!

«Ты сейчас один на свете…» Пер. А. Эфрон

Ты сейчас один на свете,
Беззащитен, неприметен,
Без руля и без ветрил.
Ты один в пустынном море,
Ты один в пучине горя,
Береги крупицы сил!
Если искру ты отыщешь
В горькой гари пепелища —
Негасимой жизни след, —
Сбереги ее до срока,
Скрой ее от злого ока,
Это — дней грядущих свет.
Искры, что сегодня тлеют,
Завтра пламенем зардеют.
Ненавистный сгинет мрак,
Из-под пепла, из-под праха
Встанет жизнь без зла и страха.
Верю, знаю — будет так!

«Иду, не веря…» Пер. Н. Леонтьев

Иду, не веря: так шаги легки.
Смотрю на мир, глазам своим не веря:
Так ясен дух, так призрачны потери,
Так облака печали далеки!
Река родная возле стен Кремля
И все кругом предстало в свете новом:
Земля и небо, вся страна моя,
Весь мир в большую раму вкомпонован.

«О, велики тоска и разрушенье…» Пер. В. Микушевич

О, велики тоска и разрушенье,
Невыносим глухой печали гнет!
Закалена в огне секира мщенья,
Суровый час расплаты настает.
И пусть они безмерные страданья
Нам причиняют в бешенстве своем.
Мы выдержим любые испытанья,
Любые муки стойко мы снесем.
Пускай они нагромождают планы,
Пускай куют оковы всей земле.
История готовит неустанно
Конец насилью, рабству, кабале.
Не пожалеем в битве мы усилий,
Не дрогнут наши гордые сердца.
Мы счастья прошлых дней не позабыли.
Мы в будущее верим до конца.

«Гнездо мое света полно…» Пер. В. Микушевич

Гнездо мое света полно.
Свет потоком струится в окно,
Заливает он город волной,
Над родною сияет страной.
Гнездо мое света полно.
Этот свет мне увидеть дано
В деревянном домишке моем.
Да, я знаю, повсюду мой дом.
В нашей светлой, свободной стране
Все мне близко, все дорого мне.
Есть на свете один городок,
От меня он теперь так далек.
Он зовет меня ночью и днем,
День и ночь я тоскую по нем.
Будь же проклят во веки веков
Враг, разрушивший милый мне кров
Пусть померкнет свет перед ним,
Пусть он будет отчизне чужим.
Пускай он последним рабом
Вернется в свой собственный дом.
Пусть на лбу его бычьем, крутом
Готическим древним письмом
Запишут для всех людей
Повесть наших кровавых дней.

«Кто отчаялся — мне не товарищ…» Пер. В. Элинг

Кто отчаялся — мне не товарищ,
Но усталому руку подам я.
Горек дым пепелищ и пожарищ,
Но мне светит маяк созиданья.
И сквозь горькие слезы страданья
Вижу новый безоблачный день я.
Вижу — утро восходит в сиянье,
Вижу в терниях силы цветенья.

Начало новых дней Пер. С. Болотин

Ну что ж, что я теперь седым и старым стал!
На творческую жизнь я право сохранил!
Я ненавижу зло, хоть я и слаб и стар,
Как ненавидел зло, когда я молод был.
Я видел мир рабов, и этот мир восстал, —
Я слышал зов к борьбе и набирался сил,
И за свободу в бой, в огонь тех грозных лет
С народом шел и я, как воин и поэт.
О, сверстники мои, далекие друзья!
Тот славой озарен, тот в битвах изнемог, —
Но как тепло теперь вас вспоминаю я,
Всех, кто бродил со мной по тысячам дорог!
Внезапно враг напал на мирные края,
И вновь, как в детства дни, звучит призывный
                                рог,
И в памяти встают слова былых молитв,
Что звали бросить дом для подвигов и битв.
Я помню детство, жизнь в заброшенном селе,
Где с трепетом внимал я пламенным словам,
Где бога я молил о счастье на земле,
Мечтал, как семена добра я людям дам…
И вот теперь опять — «в стране снегов, во мгле»
Последний свой привет, друзья, принес я вам,
На поле битв, где ваш последний вздох затих…
«Я верю!» — так звучит и мой прощальный стих.
Я верю! Пусть темно и холодно кругом,
Пусть жизнь омрачена и горек хлеб в стране,
Измученной войной, истерзанной врагом,
Я поднимаю взор к небесной вышине —
Там башни светлые, и в том краю другом
Победы брезжит луч — он ясно виден мне!
Я верю всей душой! Начало новых дней
Приветствую сейчас я песнею моей!
Ты, слабый голос мой, вплетайся смело в хор,
Который воспоет величие побед!
Пусть в нем потонет скорбь и слава с этих пор
Сияет под огнем прожитых нами лет!
Как будет величав и радостен простор
Той жизни, где ни войн, ни слез, ни горя нет,
Где станет светлый труд основой бытия,
Где песню счастья петь сквозь слезы буду я!

В наши дни Пер. Ю. Вронский

I
Пусть руины и страданья
Не страшат души твоей.
Не пугайся испытанья,
Созывай на труд людей.
Пусть приходят, стар и молод,
Пусть приходят и берут
В руки лом, топор и молот,
И скорей — за дружный труд.
Пусть молва шумит болтливо,
Что во всем вина твоя.
Строй надежно, терпеливо,
В сердце радость затая.
II

Наверное, море печали
Не будет полно никогда.
Все слезы людей без следа
В пучине его пропадали.
Пусть дочери плачут в дому.
И как им не плакать сегодня!
Их братья в огне и в дыму
Сраженье ведут с преисподней.
Враг сеял повсюду грозу,
И вот он столкнулся с грозою.
За каждую нашу слезу
Заплатит кровавой рекою!
Наверное, море печали
Не будет полно никогда.
Все слезы людей без следа
В пучине его пропадали.
III
И деревья и народы
Жизнь корнями наделила.
Гаснут дни. Проходят годы.
Корни тихо копят силы.
И повсюду, где убийца,
Где палач топтал живое,
Где чадящий дым клубится
Над истерзанной землею,
Всходит жизнь, подобно чуду,
Всходит, смерти непокорна.
Это значит, что повсюду
Принялись за дело корни.
Жизнь по всем земным просторам
Снова силы накопляет,
Палачей клеймит позором,
Добрый мир благословляет.
Сквозь великие мученья,
Средь руин и разорений
Пробиваются растенья
Нежной зеленью весенней.

Поступь весны Пер. Н. Леонтьев

Небесам на удивленье,
Всем врагам наперекор,
Просветленный, ясный взор
Говорит о просветленье
Всей души, всего меня
В свете солнечного дня.
Ничего не позабыто,
Боль далеко залегла,
В сердце — траурная мгла.
Горе каплями испито
От всего, что пережито.
Я в свою живую душу
Боль надежно уложил, —
Будто я без горя жил…
Звонкой песней я нарушу
Потаенный шаг весны
В светлом мире тишины.

Страх и надежда Пер. Т. Сикорская

Страх — он слепой: ему пути
Для нас во мраке не найти!
Магнитной стрелкою для нас
Надежда служит в трудный час —
Ведет с собою до конца
Все мысли, чувства и сердца.
Рожденный в глубине веков,
Надежды образ вечно нов.
Надежда лик меняет свой
В часы тревоги боевой,
Различно вооружена
В дни горя, в дни побед она,
Постигшая за долгий срок
Изгибы жизненных дорог.
Она мила, она строга.
Она — владыка, страх — слуга.
Сегодня — в дни больших побед —
Для нас сомнений в этом нет!

В Москве Пер. Ю. Вронский

Мороз укрылся где-то за Уралом,
А здесь вовсю запахло снегом талым.
Зима несет огромные потери
И плачет. Но Москва слезам не верит.
Со снегом расправляется она,
Как будто начинается весна.
Как хорошо, заботы забывая,
Без цели ехать, ехать на трамвае,
Смотреть на город в отблесках заката
И вспоминать места, где был когда-то.
Я здесь дома, как близких, узнаю,
Ведь я провел здесь молодость свою.
В троллейбус я сажусь. Густеет вечер.
Воздвиженка проносится навстречу.
ЦК вот в этом доме помещалось…
О годы, годы, сколько вас умчалось!..
А вот уже Можайское шоссе,
Мы катимся по черной полосе.
По сторонам белеет снег спокойно…
Я вспоминаю о прошедших войнах…
Вдали живым, горящим монолитом
Лежит Москва. И снова, как магнитом,
Меня влечет туда, к великой, к ней,
Хранящей тишину моих полей.
Туда, где бьется сердце всех народов,
Туда, где созидается свобода…
Я под землей. Здесь каждая колонна
Ваятелем обласкана влюбленно.
В благословенный, незабвенный день
Вступил я под сверкающую сень.
Какое из чудес земных сравнится
С вокзалами метро моей столицы?
Но для меня подземные массивы
Не просто ослепительно красивы —
В них я сегодня вижу наяву
Прекрасную грядущую Москву.
Здесь в каждом звуке слышится дыханье
Великого людского созидания.
Здесь пламя мозга нежное пылает
В машине, что меня препровождает
В прихожую невиданных времен.
Их светом этот мрамор озарен.
И я иду. Мне каждое мгновенье
Несет очередное откровенье.
Во всем я вижу разум жизни новой.
Он проверяет пульс всего земного,
Он в каждой малой плеточке горит —
Во всем, что беспокойный мир творит.

Примечания

1

Близнецы, Водолей — созвездия. Водолей связан в легендах многих древних народов с преданиями о потопах.

(обратно)

2

«Доброй недели».

(обратно)

3

Диво — мифическое существо в якутском эпосе. Его слезы превращаются в золотые капли.

(обратно)

4

У белых был застенком.

(обратно)

5

«День дню передает речь… (ночь ночи открывает знание)». Псалом Давида 3-й.

(обратно)

Оглавление

  • Давид Гофштейн
  • Первые восхищения 1911—1912
  •   «Коль просторов ты служитель…» Пер. Н. Леонтьев
  •   «В чердачных окнах зайчики резвятся…» Пер. Н. Леонтьев
  •   Компас Пер. Н. Ушаков
  •   Первобытное Пер. А. Старостин
  •   В комнате Пер. А. Старостин
  •   Мой пес Пер. А. Старостин
  •   «Глухая ночь…» Пер. А. Старостин
  •   «В глубинах глубочайших вод…» Пер. А. Старостин
  •   В пути Пер. Л. Руст
  • У дорог 1912
  •   «Дышать весь день…» Пер. Л. Руст
  •   «Там, на лунном снежном поле…» Пер. Е. Радбиль
  •   «Над городами с башен древних…» Пер. О. Колычев
  •   «В российских сугробах вечерней порою…» Пер. Ш. Холоденко
  •   Середина мая Пер. Л. Руст
  •   «Еще нетленные лежат снегов холсты…» Пер. Д. Бродский
  •   «Мой взор в полдневном ослепленьи…» Пер. Д. Бродский
  •   «Сияние доверху залило дол…» Пер. Л. Руст
  •   Жатва Пер. А. Старостин
  •   В пути Пер. В. Щепотев
  •   Последние дни Пер. Л. Руст
  •   Осень Пер. А. Старостин
  • Кавказ 1912 — 1913
  •   «На небесах уже бледнеет, тая…» Пер. А. Старостин
  •   «Ревет непогода…» Пер. А. Старостин
  •   В Армении Пер. В. Щепотев
  •   «Тень от стены ложится полосою…» Пер. О. Колычев
  •   Пушкину Пер. Д. Выгодский
  •   Арпачай Пер. В. Щепотев
  • Рассвет 1917 — 1919
  •   Рассвет Пер. С. Олендер
  •   Яблоко Пер. В. Элинг
  •   «Когда-то мать…» Пер. В. Наседкин
  •   «О, боль и счастье…» Пер. О. Колычев
  •   Имена Пер. Б. Левман
  •   Покой Пер. С. Олендер
  •   «О ты, лучиночка моя…» Пер. В. Элинг
  • Город 1919
  •   Город Пер. Д. Бродский
  •   «Когда исступленье лучей обожжет переулки…» Пер. В. Микушевич
  •   В морге Пер. В. Микушевич
  •   «Тяжелый бич нужды, отброшен прочь без слов…» Пер. В. Микушевич
  •   Прогулка Пер. В. Микушевич
  •   «Немыми рядами строенья из камня застыли…» Пер. В. Микушевич
  • Тристия 1919
  •   «Я так привык…» Пер. Н. Леонтьев
  •   «Там где-то дали окаймились…» Пер. Н. Леонтьев
  •   «На широких аллеях…» Пер. Н. Леонтьев
  •   «Последний листопад…» Пер. Н. Леонтьев
  •   «Этажи — надо мной…» Пер. С. Олендер
  •   «Морозным утром по хрустящим травам…» Пер. Д. Бродский
  •   Колесо судеб Пер. Ш. Холоденко
  •   Заход солнца Пер. Ш. Холоденко
  •   В падении Пер. Н. Леонтьев
  •   Детский лепет Пер. Н. Леонтьев
  •   «В далеких пустынях…» Пер. Н. Леонтьев
  •   «В средине дня…» Пер. Н. Леонтьев
  •   Ночи Пер. Н. Леонтьев
  •   Вечер Пер. Н. Леонтьев
  •   Утро Пер. Н. Леонтьев
  •   Виолончель Пер. Н. Леонтьев
  •   «Туда, туда…» Пер. Н. Леонтьев
  •   «Говорит колес немолчный грохот…» Пер. Н. Леонтьев
  •   «Брат мой! Верь…» Пер. Н. Леонтьев
  •   «О, мой беленький песец…» Пер. Н. Леонтьев
  • Красное цветение 1920
  •   Красное цветение Пер. С. Олендер
  •   «Клинком меча…» Пер. В. Элинг
  •   Процессия Пер. Д. Ронин
  •   «Я вижу вольный факел твой…» Пер. С. Олендер
  •   «Мы родом из скал и утесов…» Пер. С. Олендер
  •   Ручьи Пер. В. Щепотев
  •   Дом Пер. В. Элинг
  •   Снега Пер. Н. Леонтьев
  •   «О, эти руки, руки без числа…» Пер. С. Олендер
  •   Женщина Пер. В. Наседкин и Е. Радбиль
  •   Когда скрежещут зубы Пер. С. Олендер
  •   Среди валунов Пер. С. Олендер
  •   Рядом идущему Пер. А. Старостин
  •   Памяти И. Темкина Пер. Л. Руст
  •   «Пока еще стены увиты лесами…» Пер. Л. Озеров
  •   Справедливость Пер. А. Эфрон
  •   Октябрь Пер. С. Олендер
  •   Жажда Пер. О. Ивинская
  •   «Призраком смерти…» Пер. А. Эфрон
  •   «Сочится кровь моя…» Пер. Б. Лейтин
  •   «Вы громы метали когда-то…» Пер. Г. Могилевцев
  •   «Мой черный шар…» Пер. Б. Лейтин
  •   «Мы знаем — нужны для замеса…» Пер. А. Эфрон
  • Солнечные радости 1921
  •   «Бог мой, бог! Таких не помню я…» Пер. Э. Асадов
  •   «Чтобы кудри не мешались…» Пер. Э. Асадов
  •   «Весь город млел…» Пер. Э. Асадов
  •   «Кружи, закружи меня жарко!..» Пер. Э. Асадов
  •   «Что я нашел…» Пер. Э. Асадов
  •   «Когда я слышу голос твой грудной…» Пер. Э. Асадов
  •   «Чуть твой взгляд огнем заблещет…» Пер. Э. Асадов
  •   «Дверь открой, сойди с порога…» Пер. Э. Асадов
  •   «Скажи, мой друг, не хмурь капризно бровь…» Пер. Э. Асадов
  •   «О, ночи, бессонные ночи мои…» Пер. Э. Асадов
  •   «Глаза твои жгут и смеются, дразня…» Пер. Э. Асадов
  •   «Из тех лесов, где шла тропа моя…» Пер. Л. Руст
  •   «И чем я виновен…» Пер. Л. Руст
  •   «Я ее увидал…» Пер. Б. Левман
  •   «В каморке тесной…» Пер. Б. Левман
  • Радость нового бытия 1928 — 1933
  •   «Этот мир, как он есть…» Пер. Р. Гинцбург
  •   В доме отдыха Пер. Л. Руст
  •   «Чуть отъехав от столицы…» Пер. А. Шестаков
  •   Дождь Пер. Л. Руст
  •   В пути Пер. Э. Левонтин
  •   Асфальты Пер. Б. Левман
  •   «Край мой, сад зеленый…» Пер. Ш. Холоденко
  •   Проспект Ленина Пер. М. Петровых
  •   О чем рассказывают камешки Пер. Л. Руст
  •   В дороге Пер. Б. Лейтин
  •   «Я еду полями…» Пер. Л. Руст
  •   «Скирды за скирдами…» Пер. Л. Руст
  •   Я помню Пер. Л. Руст
  •   «Трудно петь порой о близком…» Пер. Л. Руст
  •   Из детских лет Пер. Б. Лейтин
  •   В парикмахерской Пер. Н. Ушаков
  •   Вовсе без имени Пер. В. Щепотев
  • Братство 1920 — 1938
  •   Первое мая Пер. М. Петровых
  •   К двум эпиграфам Пер. М. Петровых
  •     I
  •     II
  •   «Окиньте шар земной глазами…» Пер. В. Любин
  •   Чтоб истину увековечить Пер. В. Элинг
  •   Персей Пер. Б. Левман
  •   «В полночный час…» Пер. В. Элинг
  •   «Моторной лодкою покой Днепра нарушен…» Пер. А. Шестаков
  •   «Я окружен детьми…» Пер. А. Шестаков
  •   «Зачем же здесь, зачем не там…» Пер. А. Шестаков
  •   Золото (Отрывки из поэмы) Пер. В. Элинг
  •   Ивану Франко Пер. П. Железнов
  •   Михайле Коцюбинскому Пер. В. Любин
  •   Все здесь твое Пер. Э. Левонтин
  •   Руставели Пер. П. Железнов
  •   Паше Ангелиной Пер. Л. Озеров
  •   Михайловский монастырь[4] Пер. М. Петровых
  •   Серго Пер. А. Ойслендер
  • Вдохновение (1912–1942)
  •   Вдохновение Пер. А. Эфрон
  •   Родная страна Пер. А. Эфрон
  •   На заре Пер. А. Эфрон
  •   «Сердце, снова рвешься…» Пер. В. Цвелев
  •   Радуга Пер. В. Щепотев
  •   Ветры Пер. К. Арсенева и С. Мар
  •   Гармония Пер. О. Колычев
  •   Начало весны Пер. Ш. Холоденко
  •   «Обычных два дерева рядом…» Пер. Ш. Холоденко
  •   Ирпень Пер. О. Ивинская
  •   Полночь Пер. А. Эфрон
  •   «Стук колес — и все готово…» Пер. О. Ивинская
  •   «Мнится мне…» Пер. Б. Лейтин
  •   «С тобою наедине…» Пер. Р. Гинцбург
  •   Чудесный день Пер. С. Маршак
  •   «Люблю тебя, укромный уголок…» Пер. Ш. Холоденко
  •   «Чудные трепеты сердца становятся реже…» Пер. Ш. Холоденко
  •   Мой дар Пер. Л. Озеров
  •   «Поэт я…» Пер. В. Любин
  •   К поэтам Пер. В. Щепотев
  •   «О, как знакомы, как милы просторы…» Пер. Д. Бродский
  •   Краски Пер. П. Железнов
  •   «Она обняла небеса…» Пер. О. Ивинская
  •   Весна Пер. Б. Лейтин
  •   «Снег валит и валит…» Пер. О. Колычев
  •   «Приходите сюда…» Пер. Б. Лейтин
  •   Лестница Пер. О. Ивинская
  •   Утро Пер. А. Эфрон
  •   «Вот пасутся, как овец отара…» Пер. Б. Лейтин
  •   Первый снег Пер. Л. Руст
  •   «Любая пядь земли ждет пристального взгляда…» Пер. Р. Гинцбург
  •   «Ну, где бывает так и строго и светло…» Пер. Р. Гинцбург
  •   «Замкнулся солнца круг…» Пер. Р. Гинцбург
  •   «Так из теплой сердечной росы…» Пер. С. Олендер
  •   «Нежность к тому, что цветет…» Пер. Л. Руст
  •   «Октябрь…» Пер. Д. Ронин
  •   Не спи, колодезь… Пер. О. Ивинская
  •   «Тебе из Москвы, озаренной рассветом…» Пер. В. Щепотев
  •   Очаг мой первый Пер. Н. Леонтьев
  •   Мама Пер. В. Щепотев
  •   Цветенье ржи Пер. Л. Руст
  •   Роса Пер. В. Звягинцева
  •   «Сегодня от всезнанья я устал…» Пер. О. Ивинская
  •   Автопортрет Пер. А. Эфрон
  •   Очки Пер. А. Гатов
  •   Волна Пер. О. Ивинская
  •   Начало Пер. О. Ивинская
  •   Мощь Пер. О. Ивинская
  •     I. Песня избранного (По старым мотивам)
  •     II. Песня к избранному
  •   В лесу Пер. Л. Руст
  •   Весна Пер. А. Эфрон
  •   «Друг друга, пламенея…» Пер. А. Эфрон
  •   «За эту ясностьлучезарной дали…» Пер. Б. Лейтин
  •   «Взрывая толщу снов и дрем…» Пер. Г. Могилевцев
  •   Есть такой день Пер. Г. Могилевцев
  •   У Кастальского ключа Пер. И. Гуревич
  •   За всех Пер. И. Гуревич
  •   Потомкам Пер. В. Звягинцева
  •   Круг Пер. Н. Леонтьев
  • Я верю (1940-1944)
  •   «О, свет мой белый…» Пер. Н. Леонтьев
  •   «Да, я горжусь…» Пер. А. Старостин
  •   Лето 1940 года Пер. А. Старостин
  •   Владыка моей жизни Пер. Н. Леонтьев
  •   Украина Пер. С. Болотин
  •   «Вновь он свободен, первый мой очаг…» Пер. Н. Леонтьев
  •   Моей матери Пер. В. Щепотев
  •   На нашей украинской земле Пер. С. Болотин
  •   «Я вижу…» Пер. О. Ивинская
  •   1941 год Пер. Т. Сикорская
  •   Мои руки Пер. Т. Сикорская
  •   На обувной фабрике Пер. Т. Сикорская
  •   Музей Ленина в Уфе Пер. С. Болотин
  •   На реке Дёме Пер. Т. Сикорская
  •   «Ну что ж…» Пер. Т. Сикорская
  •   «Всю зиму…» Пер. О. Ивинская
  •   Весна Пер. Ю. Вронский
  •   Дорога на завод № 26 Пер. С. Болотин
  •   Мы идем Пер. Т. Сикорская
  •   В аэроплане Москва-Киев Пер. С. Болотин
  •   Киев Пер. С. Болотин
  •   «Я семь дней молчал в печали…» Пер. Т. Сикорская
  •   «Ты сейчас один на свете…» Пер. А. Эфрон
  •   «Иду, не веря…» Пер. Н. Леонтьев
  •   «О, велики тоска и разрушенье…» Пер. В. Микушевич
  •   «Гнездо мое света полно…» Пер. В. Микушевич
  •   «Кто отчаялся — мне не товарищ…» Пер. В. Элинг
  •   Начало новых дней Пер. С. Болотин
  •   В наши дни Пер. Ю. Вронский
  •   Поступь весны Пер. Н. Леонтьев
  •   Страх и надежда Пер. Т. Сикорская
  •   В Москве Пер. Ю. Вронский
  • *** Примечания ***