Крысолов и дети Альбии [Александр Александрович Артёмов] (fb2) читать онлайн

Время предателей. Часть 1. Крысолов и дети Альбии

Пролог. Метка Предателя

Со стороны соборной площади загрохотал колокол, возвещая об исходе еще одного дня. Люди — живые и мертвые — невольно прибавили шаг. Зарядила колючая изморось, и очертания домов смазались, поплыли по грязным улицам. Вдоль горизонта прошлись первые раскаты грома — обещалась буря.

Пришедший октябрь неустанно подтачивал день. Вслед ему дышала ранняя зима, которая рука об руку с зубастыми ветрами приводила под крыши города людей разных занятий: пилигримов и торговцев с Востока, падших дев и цыган, проповедников и предсказателей Третьего Конца Света, бретеров и наемников, торговцев святыми мощами и Повелителей железа — многих и многих жуликов, которыми так богаты Спасенные королевства.

Среди этих волн прожигателей жизни Крес гулял невидимкой. Его рослая фигура под меховой шапкой мелькала в тусклых лучах заходящего солнца. Путь его лежал вдоль черных провалов, на месте которых когда-то располагалось великое множество злачных местечек — до недавних пор Горбатая улица славилась ими. Вдоль стены одного из домов кавалькадой теснилась группа детей последней победоносной бойни. Косые и хромые они протягивали руки, хватая за одежду всякого, кто спасался от дождя недостаточно быстро. Один из нищих, — старик в выцветшем мундире, увешенном гроздями блеклых медалей, — отважился попытать счастья и как бы невзначай задел Креса плечом:

— Во славу Спасителя нашего… — привычно запел он, утопая костылями в вязкой луже.

Крес склонился над его ухом и прошептал пару слов. Подслеповатые оконца лачуги за его спиной отразили блеск пары монет и мигом исказившееся морщинистое лицо.

Старик сосредоточенно свел кустистые брови и ткнул обрубком большого пальца на щель позади себя, которую можно было бы назвать переулком только в шутку. Крес поблагодарил попрошайку еще одной затертой монетой и, низко склонив голову, словно грешник в исповедальне, сошел по дощатому спуску.

Солнце закатилось за кромку крыш. Колокольный звон сотряс город в последний раз.

Дорожка уходила вглубь дворовой кишки; туда, где диким зверем притаилась ночная тьма. Шум Горбатой улицы мгновенно увяз в массе домов, захлебнулся в вязком болоте под ногами. Улочка глухо задышала Кресу в спину: гулкий тоннель, образовавшийся из грязной подворотни, наполнился звуками. Каждая расщелина в стене и темный угол дышали угрозой. Крес невольно ускорил шаг, когда уловил недоброе бормотание за спиной. Ладонь сама легла на кнутовище под плащом. Запахло сточной канавой.

Нужный дом затаился в тупике. Его выдала тяжелая вывеска с арлекином. В одной руке тот сжимал зубчатый тесак, другой высоко поднимал собственную отрезанную голову за волосы. На лице расплылась наглая ухмылка. С железных петель вывески на землю капала черная жидкость.

В этот миг что-то вцепилось Кресу в рукав.

— Любовь твоя греет мой карман.

Крес чуть опустил подбородок. На узких плечиках мальчугана болталось нечто бесформенное и рваное. Сальные всклокоченные волосы напоминали воронье гнездо. Два бельма на глазах, худенький — на вид лет шесть от силы.

— Боюсь, моя любовь тебе не по карману, — пробурчал Крес хриплым, свистящим голосом. Он словно с усилием выходил из его горла.

— Ты за мой карман не боись, — нагловато ухмыльнулся ветерок улиц, не выпуская его рукав. — Лучше за свою Любовь держись и со мной поделись.

— Делиться с тобой в мои планы не входило, — вздохнул Крес. — И с чего ты взял, что моя любовь тебе придется по душе?

— А че ж нет? Ведь Любовь для всех едина.

— Вот как? И что же это?

— Деньги, — приставала обнажил нестройный рядок из десятка зубов.

— Умный мальчик, — ухмыльнулся Крес, роясь в карманах.

— Я девочка!

Не успела монетка сделать и десятка оборотов в воздухе, как ее подхватили цепкие лапки.

— Не очень-то вы цените свою Любовь!

— Тебе хватит, — бросил Крес и направился в кукольную лавку. У двери он невольно обернулся: от девчонки остались лишь два отпечатка на жирной грязи. Крес мог бы поклясться, что хлюпанья босых ножек он не слышал. Попрошайка испарилась, словно призрак.

Дверь отозвалась бряцаньем колокольчика. Скупой уличный свет шагнул в крохотный магазинчик, освещенный одним лишь огоньком на столике. Помещение со всех сторон зажимали длинные, высокие стеллажи. Верхушками они уходили высоко под потолок и растворялись там во тьме. Стоило Кресу переступить порог, как входная дверь сама собой затворилась и оставила гостя один на один с обитателями лавки.

С прогнувшихся полок посетителя встречали сотни и сотни кукол на любой вкус и кошелек. Они сидели на полках в два, а то и в три ряда, так по-детски нелепо свесив ножки. Множество напудренных знатных дам в ярких платьях и с пышными прическами. Прекрасные длинноногие рыцари с острыми сверкающими мечами. Против них в неистовом танце замерли белозубые цыгане: мужчины, подпоясанные кроваво-красными кушаками, и женщины в пышных, раздутых юбках — гитары и карты в руках. Арлекины и палачи, принцы и нищие.

Прошагав вглубь магазинчика, посетитель оказался в окружении этих созданий и все больше самых разных лиц открывалось взгляду. Крес не был любителем разных диковинок и безделушек, но и его взгляд невольно цеплялся то за одну, то за другую мастерски сделанную игрушку. И чем дольше он вглядывался в их глиняные лица и цепкие глаза-бусинки, тем скорее и отчетливее улавливал в них, наравне с детской прелестью, и нечто пугающее. Особенно странными казались глаза, сверкающие, словно светлячки в лесу, неуклонно следующие за каждым шагом гостя.

И тут одна кукла, словно ярчайшая звездочка на темном небе, завладела его вниманием. Крес протянул руку и извлек на свет фигурку в неприметном черном плащике. Для незамысловатой игрушки она была довольно тяжелой, под одежкой туловище оказалось мягким и податливым. Из-под мохнатой шапки на лоб падали длинные черные волосы. С заостренного бледного личика лукаво сияли глаза болотного оттенка. На кукольной щеке, холодной и гладкой, рос крохотный пушок, как на кожуре персика. Кукольный мальчик был бы красив, как сказочный принц, если бы не кривое выражение губ, словно он понял, в чем заключается дьявольская шутка, но боялся рассмеяться, чтобы не испугать товарищей.

С замиранием сердца Крес принялся стягивать с куклы одну из кожаных перчаточек. Так и есть — на обратной стороне бледной ладошки сияла черная звезда с отвратительной оскаленной мордой.

— Увидели кого-то знакомого?

От неожиданности Крес резко обернулся, чуть не выпустив куклу их рук. Перед ним замер маленький человечек в зеленой, запачканной одежке — он выпрыгнул словно из ниоткуда. Его с легкостью можно было бы принять за одну из кукол, если бы не живые, мокроватые глаза, которые с неприкрытым интересом рассматривали гостя, выглядывая из-под шапки спутанных волос. Своим длинным крючковатым носом он напоминал грязного вороненка на жердочке. Нижнюю половину лица закрывал высокий воротник. Руки коротышка заложил за спину и с хозяйским видом принялся раскачиваться на носках.

— Не спешите, выбирайте! — голосил он, сделав приглашающий жест. Голосок был до того тонким, что он легко подошел бы девчонке. — Я уверен, здесь вы легко отыщите то, что так желает ваша душа. Вы хотите подарок себе? Любимой? Дочке? Если вам сложно определиться, то милости прошу за мной в подсобку. Там можем подыскать и что-нибудь поинтереснее. Если же вы питаете особые пристрастия, то, думаю, мы и здесь разберемся.

— Нет, благодарю, — пробормотал Крес себе под нос, не в силах оторваться от своей находки. Ему показалось или глаз этой штуки действительно скосился в сторону кукольника?

— Интересные вещи стоят немалых трудов, — маленький человечек загадочно подмигнул. — Эти красавцы требуют особых умений, и только тогда они получаются такими, какими вы изволите их видеть.

— Такими пугающими?

— Такими пугающе прекрасными, — поправил его кукольник со смешинкой в голосе. — Ведь, чтобы придать этим милахам особый характер, вдохнуть в них жизнь и заставить говорить, требуется немало трудов. К сожалению, здесь редко кто бывает, но это позволяет мне заниматься ими сколько душе угодно. Но усердие немало вознаграждается. У каждой из этих малышек есть своя особая история. Вот возьмите эту, — он кивнул на куклу в руках Креса. — Когда я занимался ею, она нашептывала свою историю мне на ухо. Очень красивая, печальная история. Хотите ее услышать?

Прежде чем Крес успел ответить, кукла словно сама прыгнула в объятья своего создателя. Некоторое время кукольник стоял, прижав игрушку себе к уху.

— Действительно? Как это печально… Вы слышали?! Несчастное создание! — покачал головой коротышка. — Малышу столько пришлось перетерпеть. Столько унижений и тягот: он совершал ужасные деяния для тех, чьи губы н не просыхают от крови, его гоняли по лесам, а потом годы бессмысленных скитаний и рабства. Его клеймили как собаку!

Стены комнаты с сидящими на полках куклами словно сделали шаг вперед — ближе к говорящим, не желая упустить ни единого слова.

— И сколько же мой маленький друг вытерпел на своем пути ко мне, — продолжал верещать кукольник. — Представляете: он прибыл сюда издалека! Из того места, о котором и заикнуться страшно… в наше неспокойное время.

Кукольник снова приложил куклу к своему уху и о чем-то зашептался с ней.

— Ууу… правда? — продолжал он. — Какая несчастная девочка. Надо же такому случиться! Такое сделать с бедняжкой, а ведь бедный мальчик хотел как лучше! И после этого он был вынужден охотиться за больными детьми… Господин? Я вижу вы побледнели. Это же просто история. Сказка! Удивительно, как часто люди обижаются на сказки, особенно, когда ты сам говоришь им, что это сказка, пусть и в каждой есть доля страшной правды.

Последнюю фразу мошенник выговорил с особым нажимом. Сердце Креса уже колыхалось вовсю. Он ринулся вперед, намереваясь схватить человечка за шиворот, но поймал пустоту — кукольник уже растворился среди сотен и сотен своих созданий. Крес быстро зашагал к выходу, но быстро обнаружил, что дверь затерялась среди изломанных, прогнувшихся стеллажей, и отыскать ее теперь будет намного сложнее, чем найти булавку в этой тесной, темной, грязной лачуге. В один миг нечто неуловимо изменилось и магазинчик обратился в заброшенный лабиринт, заваленной пыльными игрушками, а на полках появились новые обитатели.

Когда Крес только делал первые шаги по прогнившему полу и рассматривал полки, где-то глубоко внутри мелькнуло желание сбежать из этого места. Но он не мог точно угадать причину, поэтому посчитал это малодушием, не стоящим внимания. Что-то пугало его. Это что-то сидело там, ближе к потолку, скрытому темнотой. И сейчас оно спускалось по мере того, как тьма становилась гуще, словно ее в самом деле можно было ухватить за колючую бороду. Как по команде, за окном загрохотал ливень. Под ногами что-то завозилось, что-то заскрипело под подошвами, цеплялось за штанину коготками.

— Я чем-то задел вас, господин… Крес? — мелькал голосок кукольника из тучной темноты, кишащей чем-то неуклюжим и зубастым.

— Ты откуда знаешь мое имя? Кто ты? — выпалил Крес, отступая к единственной освещенной стене, которая не была занята стеллажом с куклами. Но и за ней что-то ворочалось и скреблось, силясь вырваться наружу.

У Креса закружилась голова: голос кукольника звучал то с одной, то с другой стороны. Казалось, сами куклы говорят с ним, подступая все ближе и ближе, огрызаясь на каждое его движение.

— Я всего лишь кукольных дел мастер, господин, — раздалось из-за стены сквозь скрежет зубов. — Еще я просто любитель всяческих историй и сказок. Я их много знаю: про все и про всех. Хотите другую историю? Он их много знает. Например, может поведать об одном бездарном седовласом мерзавце, с которым нашему герою пришлось провести долгие годы. Мерзкий вампирский подкаблучник?! Не надо так, дорогуша!

— Я не сказки пришел слушать, — решительно выговорил Крес, разматывая длинный кнут. Половицы перед ним трещали и гнулись под тяжелыми копытами, грозясь треснуть. — А ну покажись, чертов шутник!

— Какие тут шутки, господин Крес, — маленький человечек смиренно вышел из темноты в кружок света и тут же возня в темноте заглохла. — Просто решил немного позабавиться. Взбодриться! Я же вам говорил, что сюда редко кто заходит. Захотелось рассказать историю. А истории, они требуют, чтобы их рассказывали. Не любят, знаете ли, пылиться на полках.

— Истории будешь в кабаке девкам рассказывать, — мрачно отозвался Крес, не спеша сматывать кнут. — Что это вообще за чертовщина?

— Вы про моих друзей? — кукольник притворно заморгал в недоумении. — Похоже они вас знатно напугали. А ведь хозяйка говорила мне, что вы парень не из пугливых.

— Где она? Я как раз…

— Знаю я, зачем вы здесь, — оборвал его кукольник. — Поверьте мне, господин, иначе вы бы прошли бы мимо и не заметили нашу красочную вывеску. Как она вам, кстати?

— Уродливая, как и твои друзья. Отведи меня к твоей хозяйке. Я как-то расхотел покупать эту пакость, — ткнул Крес пальцем в игрушку, которую кукольник все держал в руках.

— Жалко… — вздохнул кукольник и положил игрушку на ее прежнее место. — А госпожи Кох сейчас нет, я сожалею, — он деловито почесал бровь и поднял палец. — Хотя, я могу все устроить, если вы обещаете послушать еще одну историю…

— А ну иди сюда, мелкий засранец!

На этот раз Крес уж точно рассчитывал схватить его и больше не отпускать.

— Хорошо, как скажете, — пропищал кукольник и, во второй раз, увернувшись от его рук, скрылся в темноте.

Шепотки и скрежетание тут же вернулись, заворочалось и запрыгало по углам нечто тяжелое и когтистое. Крес подхватил керосинку со стола в надежде разогнать негодяев по их норам или хотя бы понять с кем ему предстоит столкнуться. Из мрака по-прежнему выступали лишь кукольные глазки, словно звездочки перемигивались со дна колодца.

Понося всех кхамеров с их матерями, Крес с трудом нащупал приоткрытую дверь, запрятанную за конторкой. За ней змейкой тянулся низкий коридор, больше напоминающий земляную нору. В конце на полу лежала крохотная полоска света. Плотно закрыв за собой дверь, Крес зашагал прямо к ней. В затылок дышал пугающий скрежет, который даже и не думал успокаиваться. Пол внезапно зашатался, как палуба на корабле, чуть не сбив Креса с ног. Доски скрипели под каблуками, вдавливались и трещали, цепляясь за подошву гвоздями. Темный туннель упрямо не желал видеть посторонних у себя в нутре.

Наконец светящаяся нить упала на носки его ботинок. Дверца еле слышно скользнула внутрь.

Маленькая бедная каморка. Рабочий стол, мусор, инструменты, груда недоделанных игрушек…

— …он пришел слишком рано. Лучше обождать…

В свете одинокой свечи силуэт кукольника вырисовывался грязной темно-зеленой кляксой. Он сидел прямо на полу, поджав под себя ноги в драных чулках. Перед ним возвышалось изветшалое кресло пурпурного оттенка. И оно пустовало, если не считать очередную уродливую куклу, которая по-царски сидела в глубине и ухмылялась неизвестно чему.

В ярости хлопнув дверью, Крес в один шаг оказался подле кукольника. На этот раз трюк с темнотой не удался. Крес схватил человечка за шиворот и поднял над полом. Шарф упал с его лица, открыв крайне неприятное зрелище — от уха до уха лицо коротышки пересекал уродливый старый шрам.

— Отпустите! — закричал кукольник срывающимся голосом. Всего лишь замордованный подросток, не больше двенадцати лет от роду.

В коридоре забарабанил нестройный марш сотен маленьких ножек, стены трещали от ярости стихии. Крес затравленно обернулся, схватился за нож и приставил лезвие к обезумевшему лицу кукольника. Нечто неумолимо приближалось из темного коридора. И оно было в ярости.

«Кто знает, — мелькнуло в голове у Креса в ответ на чудовищные звуки снаружи. — А может они все передохнут, стоит только зыркалам этого сказочника закрыться навсегда?»

— Хватит. Отпусти его.

Кукольник вдруг испуганно пикнул и обмяк. В коридоре что-то с оглушительным грохотом рухнуло. И повисла напряженная тишина, даже дождь неожиданно стих.

«Хозяйка в доме — мыши в норы», — припомнил Крес старую поговорку и отпустил кукольника. Тот упал ничком, словно в самом деле был простой куклой.

— Гун, поднимайся. Имей хоть каплю самоуважения.

Мальчик поднялся и, униженно склонив голову, забрался за спинку кресла. Его движения стали неловкими, скованными, не следа от прежнего огонька и не намека на насмешку в глазах. Так двигалась бы марионетка в руках неумелого кукловода. Гун слился с тенью, стал просто частью обстановки, еще одной глупой куклой.

— Итак…

Да, в кресле сидела кукла. Обычная уродливая кукла. Или… Крес поднес фонарь поближе. То, что сидело в кресле отдаленно напоминало нескладную маленькую девочку. Очень худая угловатая фигурка, одетая в платье цвета старого темного вина… Ее круглое, неправильное лицо терялось в черных всклокоченных волосах, в беспорядке разбросанных по узким костлявым плечам. Безуспешно Крес пытался вглядеться в ее лицо. На этой мертвой глиняной маске жили одни глаза. Нетерпеливые, властные, пугающие глаза.

— Кто ты? — нарушил тишину Крес. Он до конца не понимал с кем разговаривает. С живым ли существом?

— Я госпожа Кох. Ты же меня хотел видеть?

Крес поводил керосинкой из стороны в сторону. Тени заскакали по комнате, одно лишь круглое, непропорциональное лицо куклы ни сколько не изменилось. Только в глазах проскользнул опасный уголек, который не стоило раздувать.

— Должно быть, предпочитаешь разговаривать с более… живыми собеседниками? — предположила она. — Или, по крайней мере, представлять себе их живыми. Ну, ничего не поделаешь. Я сейчас не готова отвечать твоим желаниям. Или же ты настаиваешь?

Крес сглотнул вязкий комок в горле и промолчал. Губы этого «существа» не двигались.

— Гунчик, ну-ка принеси нам зеркало!

Кукольник ломанулся исполнять приказ, точно только и ждал ее слова. Раб даже не подумал чем-то осветить себе дорогу. Похоже, ориентировался в темноте, как крыса.

— Зачем зеркало?.. — Крес проводил его взглядом.

— Чтобы мы оба видели друг друга чуточку лучше, — ответила кукла.

Заскрежетало. Зеркало под черным глухим полотном, мерзко скрежеща ржавыми колесиками, выплыло из темноты и встало напротив кресла. Кукольник перед ним казался почти карликом — оно превышало его рост почти вдвое. Полотно заскользило и упало к их ногам.

Крес видел свою испуганную бледную физиономию и…

— Не поворачивайся.

Место, где расположилась та, что называла себя госпожой Кох, пустовало. Нет, уродливая кукла все еще сидела в кресле, но то существо, что жило внутри игрушки, ушло. Осталась просто мертвая уродливая игрушка.

Госпожа Кох стояла у Креса за спиной и расслабляла его шарф. Черные волосы вились длинными змеями и падали на ее обнаженные плечи. Те самые глаза, что мгновение назад бушевали с белого, рукотворного лица, впились в него железными крючьями. Они горели холодным коварством старой волчицы, которую отвлекли от охоты на любимую дичь.

— Теперь, все довольны, — проворковала она, проведя ногтем по его горлу под спущенным шарфом, прямо вдоль старого шрама. — Давай говори — зачем пришел, мертвец? А то ночь уж больно коротка.

Крес сделал движение, собираясь обернуться. Но она была быстрее — острый ноготь больно впился ему в кадык.

— Плохая идея, — прошептала Кох прямо в ухо. — Решил поговорить лично, с глазу на глаз, так уж теперь не отвертишься. Раз пригласил зеркало на бал, то уж танцуй до конца.

Не отводя взгляда от ее черных глаз, Крес медленно поднял руку, зубами сорвал перчатку и поднес открытую ладонь на уровень ее глаз.

Кох удивленно вздохнула и убрала опасный ноготь, не оставив, впрочем, в покое его шею. Пальцы свободной руки быстро спустились по его плечу. Она схватила его кисть и поднесла ближе. Эти страшные, холодные глаза загорелись неподдельным интересом. У Креса мелькнула мысль, что в них, возможно, впервые за многие десятки или сотни лет вспыхнуло какое-то подобие тепла.

— Вероятно, ты получил это не за просто так… — схватив ладонь вот уже обеими руками, промурлыкала она ему в ухо. — Это же Метка!

Метка, черная изломанная семиконечная звезда с оскаленным нечеловеческим лицом в центре, была выжжена прямо на коже, по центру ладони. Крес поежился, когда Кох провела длинным ногтем в вдоль его изуродованной линии жизни.

— Мне все равно как это называется, — бросил он. — Ты можешь убрать это?

— Зачем же убирать такую красоту? — сказала Кох, разглаживая почерневшую кожу длинными костлявыми пальцами, от которых внутри все сжималось от отвращения. — Как бы мне хотелось иметь подобное у себя…

— Убери ее с моей руки и можешь забирать. Мне не жалко.

— Глупыш, я еще не совсем из ума выжила, чтобы носить такое на себе, — она хохотнула. — На себе — ни в коем случае. А вот твою ладошку в бутылке — в самый раз. Как тебе такой вариант?

Ее тело затряслось в приступе утробного смеха. Креса передернуло — словно ворона хрипела в предсмертных конвульсиях.

— Даже не думай об этом, — сказал он, внутренне надеясь, что это глупая шутка.

— Помощь предлагают, а ты артачишься! Этот способ самый простой и быстрый: чик! и дело сделано.

— На это любой мясник годится. Я не для того пришел к в… — Крес запнулся.

— К ведьме? Ты думаешь, меня оскорбляет это презренное слово? О, дорогой, не стоит бояться слов, когда носишь такой подарок судьбы. О подобных знаках я слышала множество разных историй, но даже и подумать не могла, что часть из них окажется правдой.

— Думал вы, ведьмы, многое знаете.

— Многое, но иной раз даже я удивляюсь, кого приносит ко мне на порог, — она говорила, а ее руки продолжали «баюкать» его ладонь. — Кем мне тебя считать? Не надо мне эту твою собачью кличку, которая только по недоразумению можно назвать именем. Кто такой Крес? Крес может быть наемником или вором. Он может побираться, торговать косточками святых или жечь деревни. Что ты за человек, Крес?

Крес промолчал, однако, это ее ничуть не смутило.

— Само то, что у тебя на ладони Метка уже о многом говорит. Когда любое сомнение в авторитете Спасика грозит костром, для того чтобы ходить с такими недобрыми знаками, нужно быть либо очень смелым, либо очень глупым, что в принципе одно и то же. Либо иметь влиятельных друзей…

Она замолчала на мгновение, переводя взгляд от Метки к глазам своего гостя. Крес молчал.

— Твое дело, я не навязчивая, — продолжила она нашептывать ему на ухо. — Нам обоим известно, что получить такую штучку можно только в одном месте. Я по твоему лицу вижу, что все сказанное мною недалеко от истины.

Ее отражение в зеркале неотрывно смотрело Кресу прямо в душу. Он с запозданием осознал, что тонет в ее древнем взгляде. Теперь он видел себя и госпожу Кох, словно сторонний наблюдатель. Она была абсолютно голой, с длинными черными волосами, свисающими ниже спины подобно грязным щупальцам чудища из морской пучины. Невысокого роста, ей пришлось встать на цыпочки, чтобы положить подбородок ему на плечо. Но постепенно ее тело начало увеличиваться в размерах. Она шептала:

— Не сопротивляйтесь, господин Крес. С черной магией можно справиться только другой, еще более черной. Ведь быстрый и наименее болезненный способ вас не устраивает?

— Нет… постой, — через силу выговорил Крес. Один только голос еще оставался в его власти. Но, может, и Кох решила, как ему отвечать.

— Хорошо. Я сделаю все, что в моих силах, — ворковала она, погружая свой длинный черный коготь в его ладонь. — А пока рассказывайте, как получили эту Метку.

Отражение в зеркале постепенно мутнело, грани вещей стирались, лица в зеркале затягивалось душной дымкой. Вскоре очертания комнаты утонули в этом мареве. Крес попытался освободиться, но конечности, словно налились тяжелым свинцом стали чужими и уже не подчинялись ему. Стены комнаты растворились, исчезло зеркало, исчез свет, исчез раб ведьмы с изуродованным лицом. Крес успел заметить, что его глаза улыбаются, прежде чем тьма поглотила их. Исчез и город, населенный Спасенным народом. Все разметало, а он стал лишь бесплотным духом былого и носился повсюду. Внезапно ударил порыв яростного ветра, уши пронзил шум тяжелых лесных крон и кожаных крыльев. Холодный воздух наполнился запахом хвои и вонью гнилых листьев. По сторонам, во тьме, разгорались костры, гремели барабаны, нарастали крики. Ему было весело и он рвался на пляску вокруг костров вместе с людьми с собачьими головами. Вокруг вращалась головокружительная пляска диких теней и ветров.

Глава I. Не в своем уме

Кнут он забросил на плечо и тащил свою любимую на привязи, зарываясь все глубже в Дикую Тайгу. Дорога осталась далеко позади, и лишь змеящиеся звериные тропы уводили прочь от прошлой жизни — в страну варваров и легендарных чудовищ, в которых люди могут только верить.

Руки Ады были стянуты за спиной, на бедрах натягивалась петля, словно она была жертвенным ягненком. Девушка все норовила вырваться и рвануть наутек. Зачем и куда — она сама не ведала, ею двигал лишь страх и безумие. Оба попарно отражались в ее глазах как две яркие звезды, попарно: то одна, то другая.

Лошадь осталась гнить на дороге еще сутки назад. Хорошая лошадь: отходила под ним три года, не зная усталости и страха. Не зная жалости к врагам. Не зная и жалости хозяина. Нарастающие страшные хрипы Крес услышал ясно, но от чего-то не сбавил хода, а все понукал животное стальными звездами шпор, затравленно озираясь вокруг. В ушах билась кровь и страх услышать лающие крики за спиной.

Кобыла рухнула навстречу земле, чуть не похоронив всадников под своей взмыленной тушей. Закономерный итог.

Крес улетел в траву, и только случай уберег его голову от острых камней. Не в силах даже выругаться, как следует, тяжело поднялся, почувствовав каждой жилкой своих многострадальных бедер бешеную скачку и их трагическое падение. Сделал пару шагов и едва не упал — плоть позабыла, как правильно пользоваться ногами. Он обернулся. Лошадь лежала на дороге, кричала. Почти как человек.

Свою любимую Крес нашел не сразу и несколько тягостных ударов сердца боялся увидеть окровавленное лицо и свинцовые глаза, немо уставившиеся в небеса. Обошлось — она лежала недвижимо в траве и с тупой озабоченностью разглядывала ползущую по ладони божью коровку. В следующее мгновение несчастное насекомое уже падало ей в рот.

Ничего не случилось, мой милый, я просто устала после твоих бесконечных пятнашек со смертью и прилегла отдохнуть, подкрепиться. Не ругай меня, пожалуйста, мы и так с тобой не евши второй день. Лучше оглянись вокруг. Куда ты меня привез?

Тусклое, гробовое место, где даже солнце с трудом могло пробиться сквозь тяжесть лесных крон. Ни души на много миль. Компанию им составляли только тучи мошкары — их было вдоволь. Не спеша колыхались косматые лапы тысячелетних гигантов над головами, да ветер летал наперегонки с птицами.

Куда? Куда ты хочешь, чтобы я пошла, дурачок?

Крес не без труда поднял девушку на ноги. Она застонала, завыла, ударила крохотным кулачком ему по лицу. Почти невредимую и напуганную Крес еле усадил ее на поваленное дерево и поковылял к лошади.

Никаких надежд, все было ясно уже издалека. Передняя нога сломана: белая кость выглядывает наружу сквозь рваную, окровавленную плоть. Кобыла переваливалась с боку на бок и завывала страшным голосом, от которого дух уходил в пятки. Эхо от этого воя-визга бросалось под небо протяжным, долгим заупокойным звоном. Крес, избегая взгляда отчаянно огромных глаз, налитых кровью и страхом, вытащил нож.

Боска ее звали.

…

Лесная пучина смолкла. Крес сорвал пучок травы и вытер еще теплый клинок до блеска. Седло с сумками взвалил на себя, хотя было крайне сомнительно, что в будущем оно хоть как-то пойдет впрок. По-хорошему лошадиный труп следовало бы оттащить подальше от дороги и прикрыть чем-нибудь от лишних глаз. По-хорошему… но время и положение диктовали другие условия — следовало поторопиться.

Тем временем Ада, зажав остренький язычок между зубами от упоения, утробно урчала и рассматривала бурливший под ногами муравейник. Десяток рыженьких уже облюбовали ее ботинки и присматривалась к штанам. Крес схватил ее за руку — еще бы чуть-чуть и она бы принялась набивать копошащимися насекомыми свои щеки.

— Ада, убери язык, — попросил он.

Только ради тебя, дорогой.

От визга Крес сам чуть не сел на жирное муравьиное царство. Ада перекувыркнулась через ствол и упала в траву, не переставая голосить на всю округу. Крес попытался вытереться рукавом — сделал только хуже. Пальцы были мокрыми и липкими от лошадиной крови. А ведь ни о бане, ни о бадье с горячей водой не стоило даже и заикаться. Повезет, если они наткнутся на ледяной ручей.

Он ловил девушку довольно долго. В какое-то мгновение ужас и отвращение в ее глазах сменились задором от веселой игры в салочки. Ада как будто и не провела пару дней в седле и бежала, подпрыгивая на корягах. Ее детский, непосредственный смех утопал в толще бескрайних лесов.

Край света. Дикая Тайга. Самое место для таких дикарей, как они.

А помнишь, как ты бегал за мной тогда, в парке? И как сладко было, когда ловил?

«Помню», — подумал он, когда повалил Аду на землю и начал вертеть ей руки веревками. Он больше всего боялся, что дойдет до этого. В ее глазах горел животный страх и вполне человеческое отвращение: она готова была поломать себе все кости, лишь бы скинуть с себя мерзавца, который связывает ее. Крес прокусил себе губу до крови, не мог смотреть в эти глаза от стыда и ненависти к самому себе. Умолял себя прекратить это делать, но продолжал затягивать веревки, а ее неловко упрашивал не кричать, умолял не смотреть на него так, но она все равно кричала и извивалась под ним, как змея.

Худенькая, горячая, живая, волосы разметало во все стороны, она дышит, стонет, запах пота и… Нет, только не сейчас! — кусал он губы и безуспешно старался отогнать о себя мысли, что невыносимо терзали его. Наконец, затянул узел и поднял девушку на ноги. Она дернулась, а узел схватился еще крепче.

Ее обиженный вой разметало среди пушистого соснового неба. Кляп не заставил себя долго ждать.

Окровавленный разбойник тащит юную принцессу через эту землю, на север — интересное, должно быть, зрелище для зеваки. Возможно, так и рождаются сказки.

* * *

Небо кипело нечеловеческой злобой.

Этой ночью звезд не будет — их закрыл тяжелый морок туч, среди которых метались черные, скрипучие крылья. Они мололи воздух в труху, накрывали верхушки деревьев тенью. Не будет и покоя — крысы искали двух сбежавших зайцев.

Он слишком хорошо знал, на что способна одна такая тварь, обуреваемая жаждой человеческой крови, прельщенная азартом охоты. Стоит только погонщикам вогнать в мохнатые бока острые шпоры, и ни один, даже самый юркий зверь, не увернется от специально заточенных когтей и зубов, стоит тому только мельком попасться чудовищу на глаза. Лишь глухая чаща может стать отдушиной, а дальше — как повезет. Кресу пока везло — накануне они наткнулись на какую-то полуистлевшую каменную постройку, построенную, казалось бы, века назад. И в эту ночь у них была крыша над головой, хоть сырость и шорохи были повсюду. К тому же под кронами здешних исполинских деревьев, которые буквально резали макушками тучи, они были практически невидимы.

Взмахи тяжелых перепончатых крыльев заставляли Аду трястись в немом ужасе, закрывать лицо руками и прятаться к Кресу под плащ. Она даже не пыталась в очередной раз укусить своего спутника, а только тихо всхлипывала, бормотала что-то себе под нос. Постепенно ее дыхание становилось ровнее, и она забывалась беспокойным сном.

Крес был рад, что хоть что-то в мире пугало ее больше, чем он сам. Теперь можно ослабить веревки хотя бы ненадолго и растереть ее запястья. «Это сделал ты!» — вопили толстые красные отметины на ее руках изо всех сил. Знаю, знаю…

Вряд ли кто-то из прежних знакомых узнал бы теперь милую Аду из переулка Зеленых ламп. Нет больше блестящих, густых каштановых волос, с которыми не мог справиться ни один гребень, не могла скрыть ни одна шапка, перед которыми глупо было держать себя в руках. Крес провел рукой по ее голове — волосы грубо обкорнаны ножницами, а те, что успели отрасти, слиплись от жира и пота, истончились, повыпали, торчали вразнобой. Но он все равно любил их запах. Губы, сильные и сладкие, в которые Крес впивался с таким неистовством, кусать которые было наслаждением, — потрескались и кровоточили. Кожа погрубела и на солнце выглядела значительно темнее — от прежнего молока не осталось и следа. Можно забыть о тех платьях, которыми она поражала сердца. Платьев, которые он дарил ей столько раз. В дорожной одежде на мужское плечо ее легко принять за оборванного мальчишку, на которого никто не обернется в толпе.

Да, так было нужно…

Начинало ощутимо холодать. Хоть осень и выдалась непривычно теплой, на Севере это не имело никакого значения. Утром он переоденет Аду потеплее. Если того, что он захватил с собой, не хватит — так и быть, ему придется подморозить зад. Не привыкать.

Завтра. Когда наступит это завтра.

И если Жажда не прикончит его раньше рассвета. Та обильная порция Нектара, которую он принял уже Сеншес знает когда уже перестала действовать и почти покинула его тело. А новых не предвидится. Он надеялся больше никогда.

Теперь только бы не закричать. Жажда приближалась, он закусил рукав и начал рыть пальцами землю, изо всех сил стараясь не стонать слишком громко.

Если Крес переживет эту ночь, то следующей будет легче. И, возможно, через пару дней он позволит себе хоть немного расслабиться. Ненадолго опустить воспаленные веки, отдаться скоротечному сну. Он взмолился Сеншесу и его неистовым женам, чтобы любимая не проснулась среди ночи и не выкинула какую-нибудь глупость, пока он не может совладать даже сам с собой.

Пока Жажда рвала его на части, ему хотелось одного — прижаться к своей бедной Аде, девушке из переулка Зеленых ламп, так и не ставшей его женой.

Погонщики подгоняли чудищ плетками, летели на юг ни с чем.

* * *

Утренняя синева разлитая повсюду, тяжелая голова и затекшие мышцы. Крес разлепил веки, вырываясь из силков, мучавших его всю ночь, разгоняя образы и звуки, которые сопровождали его даже наедине с самим собой. Сновидение ускользало с каждым ударом сердца, но в ушах все еще вопил ветер и раздавались отчаянный вой и крики вперемешку с безумным хохотом. Крес стремился ухватить пугающие звуки, но никак не мог приблизиться ни на шаг. Точно в болоте, он разгребал отвратную вязкую жижу, а на ее место все прибывала новая масса, заползала в рот и лишала сил.

Ада мирно посапывала рядом. Была вполне живой, теплой и очень… человечной, хотя во сне Крес уже был уверен, что она обратилась настоящей собакой. Наклонившись над ней, он убрал челку с ее лица. Потом помотал головой, сгоняя с себя ошметки кошмара, и аккуратно выбрался из-под плаща, чтобы не потревожить свою спутницу.

Лес уже давно проснулся и вовсю пел и догорал ускользающей жизнью перед наступлением настоящих холодов. Под деревьями тут и там встречались другие каменные домики наполовину зарытые в землю. То ли она приняла их в свою утробу за прошедшие столетия, то ли уже были построены так, чтобы сливаться с лесистым пейзажем, кто знает? Но внутри уже давно никого не было — сыро и все заросло жирной паутиной.

Крес побродил немного по округе, прислушиваясь к пению птиц, стараясь отдышаться. Грудь стонала, нос был забит слизью — ночевки в холодных и сырых развалинах не пройдут ему даром. Хорошее начало путешествия, а сколько еще будет таких ночей?

Пальцы вскоре онемели от росистой травы и ледяного камня, пока он лазил по развалинам, выискивая непонятно что, но он бы все отдал, чтобы еще немного продлить драгоценные мгновения, прежде чем идти за сапогами. Так гулял бы и гулял до самого заката между этими каменными, грубыми гробами с круглыми отверстиями на месте входов — пусть все отмерзает к Сеншесу. Им с Адой предстоит дни напролет стирать ноги в кровь, а ночью прижиматься друг к другу, трястись от холода и страха перед погонщиками. А потом, как по расписанию, бороться с Жаждой, которая скрутит его в стонущий клубок, что пострашнее какой-то там простуды. Пройдет еще несколько недель и предстоит карабкаться в гору, а там уже дело случая и выдержки. Обратная дорога его уже не волновала — давно заросла терновым плющом.

И ее тоже к Сеншесу и его женам, живым и мертвым. Крес повернулся и побрел обратно.

Ада еще сладко спала, свернувшись калачиком и укрывшись плащом с головой в углу, который казался посуше остальных. Крес повременил расталкивать любимую и начал выбирать теплые вещи. В сумке нашлась куртка, пара дырявых рукавиц и штаны, изрядно поеденные молью. Не бог весть что, но вряд ли можно было придумать лучше. По крайней мере, своими портками Крес уже не рисковал, и это уже неплохо.

Прижимая к себе одежку, он обернулся и застыл: Ада сидела на полу и терла припухшие веки грязными кулачками.

…

С добрым утром, любовь моя. Завтрак уже готов. А ты?

Я втайне надеялся, что в этот раз не придется тащить тебя силой. Может, сегодня откроешь глаза и посмотришь на меня этим старым взглядом?

Да, это было бы мило.

Сегодня не придется пихать в тебя хлеб кусок за куском, биться за каждый новый шаг, тащить тебя на руках, бороться, пока ты не перестанешь кричать и кусаться?

Это же такая игра, глупыш.

Сегодня не тот страшный день, когда я снова буду вынужден совать тебе тряпки в рот и прислушиваться к каждому постороннему звуку этого проклятого места?

А я думала, тебя это возбуждает?..

Может, не придется вообще топтать ногами этот проклятый край? Только посмотри на меня, посмотри теми самыми глазами. Пусть в них будет хотя бы искорка разума. К Сеншесу все!

Давно пора. Он всегда ждет.

…

И какое-то время Крес действительно видел эту искорку, когда она таки открыла глаза. Хотелось отбросить эти глупые тряпки и целовать ее припухшие веки, впиться в полуоткрытый рот, выпить струйку слюны на подбородке.

Фу! Не с самого утра же.

— Ада?

Это я. А ты думал…

Но эта искра, — если он и была, — быстро растворилась вслед уходящему сновидению. Уступила место какому-то дикому, звериному выражению, которое не покидало ее лица вот уже — сколько? С того самого дня, когда он вернулся домой и не узнал место, которое привык таковым считать.

Я хотела испечь тебе большой-большой пирог с кремом. Но жизнь не всегда согласна с нашими планами на нее…

Ада скользнула ленивыми глазами мимо, не выказав никакого интереса к спутнику. Молча поднялась и на четвереньках побежала к выходу.

— Ада, постой! — вымолвил Крес ей вслед, открывая сумку и вытаскивая оттуда съестное. Наставал знакомый утренний ритуал. — Сядь, поешь… Ада, иди сюда, это очень вкусно.

Он врал, конечно. От сухарей и плесневелого сыра у него самого уже зубы сводило.

Вот и кушай это сам, дорогой. А я пока пойду, надергаю с веток пирожных. Вот же они, свисают и пахнут.

Он еле усадил ее на порог и принялся давать ей хлеб. Ада безропотно пережевывала сухари, сонно и задумчиво смотрела в стену, заросшую черным мхом. Ни одной кровинки не было на ее осунувшемся лице, под помутневшими глазами залегли свинцовые мешки. Крес наверняка выглядел не лучше со своей грубой щетиной и в одежде, пропитанной кровью и недельным потом.

Ее ручка как-то сама собой принялась дергать его за пуговицы, и, улучив момент, Ада склонилась и попыталась ухватить одну из них зубами. Крес выругался и отпихнул ее, но девчонка оказалась настойчива. Она недовольно заворчала, запустила руку ему за пазуху и с неожиданной силой толкнула со всей силы. Остатки еды вместе с Кресом полетели на землю.

Тут Крес выдохнул и зашелся кашлем. Сеншес, это было невыносимо!

Пока он пытался справиться с собственными легкими, глаза девушки сбросили сонную поволоку и загорелись искорками детского озорства.

— Ада… отдай сюда, ты не знаешь … — выхаркивал из себя Крес. — Это опасно…

В ее ладонях лежал небольшой мешочек, и все ее внимание было отдано неожиданной находке. Девушка нервничала, крутилась вокруг своей оси и сопела, вытащив язык наружу — силилась развязать тесемки, и, не стерпев, принялась грызть их.

Вот мешочек упал на землю. В руках у Ады остался небольшой камень размером с перепелиное яйцо, отлитый из какого-то гладкого черного вещества с алой сердцевиной, пылающей ярким огоньком где-то глубоко в его «теле». Вроде бы ничего особенного — простая безделушка, которых полным-полно у многих ярморочных проходимцев. Ада держала камешек, словно новорожденного котенка, сложив руки лодочкой. На мгновение Кресу показалось, что она поднесла его слишком близко ко рту. Словно хотела… проглотить.

— Ада, милая, — прошептал Крес, делая шаг ближе. — Отдай мне эту штуку, ладно?

Она не отреагировала. Отошла немного в сторону, не отрывая глаз от диковинной вещицы и красного глазка, плавающего в ее глубинах.

Завтрак продолжался, но теперь у Креса были две заботы — накормить строптивую девушку и следить, чтобы она ничего не сотворила со злосчастным камнем. Например, не бросила куда-нибудь в кусты, как она часто поступала с сухарями. Когда последний отмеренный на этот день кусочек скрылся у Ады во рту, Крес принялся одевать ее в теплую одежду. Это оказалось проще, чем он думал, благо девушка была занята своим приобретением. Последним фигурку Ады покрыл дорожный плащ. Крес собрал немногочисленные пожитки, оттягивая как можно дольше последнее дело. Постоял немного в нерешительности, глядя на сапоги. Немного пошевелил разбитыми желтыми пальцами, запоминая сладостное чувство свободы — скоро снять сапоги на привале окажется непозволительной роскошью.

Натягивай кожаные оковы и затягивай ремешки, да потуже, Сеншес бы тебя!

Ада все стояла, уставившись в камень. Крес морщась от боли в мозолях подошел сзади и хотел-таки поймать момент и вырвать вещицу у нее из пальцев, но девушка опомнилась раньше. Она заверещала и дикой кошкой отпрыгнула от него на несколько шагов. Потом обернулась и впервые за это утро посмотрела Кресу прямо в глаза странным, упрямым и неожиданно осмысленным взглядом. Только ничего знакомого и ласкового в нем Крес не уловил. Зато животной ярости тамбыло хоть отбавляй. Крес не успел испугаться, как Ада неожиданно оскалилась так, что на потрескавшихся губах вновь выступила кровь, грозно зарычала и показала своему спутнику красный пухлый язычок.

— Убери язык, пожалуйста, — вздохнул Крес, предвкушая дальнейшее развитие событий. Смотри Сеншес, смотри внимательней. Ты свидетель, он не хотел этого.

— Ада, отдай мне его, пожалуйста, Ада? — повторял Крес, медленно приближаясь к девушке. Та, кажется, догадалась, что ее спутник задумал, сделала несколько торопливых шагов назад, продолжая угрожающе рычать, выставив зубы, словно была собакой. Вот ему сейчас не хватало, носиться за ней с арканом. И почему ни одно утро не может пройти нормально? Может потому, что у нее в голове и нет ничего нормального?

Заткнись, заткнись… — сжались его зубы. Не дай Сеншес такое счастье, что она сейчас побежит и уронит камень в траву, и он навеки потеряется там. Нет, действовать надо решительней, или все — беда.

Неожиданно и для Креса, и для самой Ады, камешек сам решил свою судьбу. Заворочался, оброс полудюжиной гибких жгутиков и вырвался из рук опешившей девушки. Ада закричала, когда камешек принялся цепляться за ее одежду и прыгнул ей на лицо. Крес с запоздалым криком кинулся к ней, и в последний момент перед столкновением увидел, как камешек вместе со своими отростками скрылся в ее широко открытом рту.

Они оба полетели на землю. Надрывный стон Ады потонул у Креса в ушах, пока он безуспешно совал пальцы ей в рот, стараясь вызвать рвотный позыв. Девушка с неожиданной злобой сжала челюсти и чуть не отхватила ему палец. Крес вскрикнул и оттолкнул ее от себя.

— Ах ты, сука… — шипел он, баюкая свою окровавленную кисть. — Ты понимаешь, что наделала, дура?!

Вне себя от неожиданно нахлынувшей ярости, он забыл про боль в прокушенном пальце и опять потянулся к Аде. Девушка попыталась сбежать, но снова оказалась на земле. Он выбил из нее всю решительность хлесткой пощечиной — и воздух, и вся прыть из нее выпрыгнули одним щелчком. С каким-то маниакальным неистовством Крес сунул ей израненную руку в рот и дотянулся до самых гланд. Ада захлебнулась своим запоздалым писком, и ее принялось выворачивать. Крес выпустил девушку, дав ей перевернуться на живот и встать на колени, рвотный спазм скрутил ее почти в половину. Крес не стал отстраненно наблюдать, а встал сзади, обхватил за талию и дернул вверх изо всех сил.

— Давай! Давай же, сука! — почти кричал он, выдавливая ее, как полупустой бурдюк. Девушка отхаркивала завтрак еще и еще, пока из нее не полезла какая-то вязкая жижа. Крес вскочил, оттолкнул обмякшее тельце, заходящееся кашлем и обливающееся слезами, и бросился к слипшемуся комку хлебного мякиша. Пальцы собрали рвоту с травы и принялись разминать ее, пытаясь нащупать заветную твердость. Потом он подобрал остатки еще раз и размял их. Пока блевотина не облепила его ладони сплошной склизкой массой, он не остановился. Камня не было.

— Где он?.. — в каком-то полубезумии обернулся Крес к Аде. Девушка плакала навзрыд, кашляла и старалась справиться с взбешенными внутренностями. — Он все еще внутри?!

Он снова полез к ней, скрипя зубами. Ада кричала и старалась оттолкнуть Креса от себя, но тот был неумолим. Он решился попробовать еще раз, и еще раз, пока не получится. Девушку всю сотрясало, когда Крес все запускал пальцы ей в рот, а когда Аду выворачивало, он помогал ей своими «объятиями». И делал так несколько раз до тех пор, пока бедняжка не рухнула на землю в полуобморочном состоянии, а он не упал на колени, обхватив голову грязными руками. Камня не было.

— Этого не может быть, — шептал он сам себе. Как глупо вышло. — Где он, милая?..

Она не ответила. Даже если бы могла, то взрыв хлюпающих рыданий и неостановимых спазмов все равно не дал бы ей издать ни единого членораздельного звука. Крес подполз к ней на коленях и… Нет! — дрогнула его ладонь. Девушку било, как в лихорадке. Она стонала и закрывала зареванное лицо руками.

— Больше не буду, — попытался он ее успокоить и протянул к ней грузную руку. Как он мог? Как?..

Он еще раз пошел на то место, где осталось немного «завтрака». Может быть, она отрыгнула его, а он не заметил? Пришлось еще некоторое время проходить траву руками, как расческой. Но время шло, а камня все не находилось. Солнце сияло уже в зените, когда Крес поднялся на ноги, сам трясясь, как в падучей. Камня он так и не нашел. Если тот не убежал и не провалился сквозь землю, то не попасться ему он просто не мог. Наверное, прячется у нее в желудке. Крес с отвращением вытер руки о траву, и вернулся к девушке. Ада лежала все на том же месте, подогнув под себя ноги, и не подавала признаков жизни.

Крес запнулся, увидев ее бескровное личико и дрожащие губы. Нет, он не сделает это снова…

— Ада? — почти беззвучно прошептал он. Опустился на колени, убрал волосы с потного лба и потряс ее за плечо. Никакой реакции.

Почти не помня себя, он кинулся к брошенной в траву сумке, вытащил оттуда небольшое зеркальце и поднес его к носу Ады. Стеклышко тут же запотело. Девушка была жива, но он своими руками выбил из нее остатки сознания.

Хватит этих игр, дорогой. Твоя кошечка устала.

Он схватил флягу и побрызгал ей на лицо. Все то же.

Ничего сейчас сделать он уже не мог, нужно было идти дальше.

Крес забрал их вещи и накинул на себя сумку. Постоял немного перед седлом и решил бросить его где-нибудь неподалеку. Оно больше им не понадобится. Вещь дорогая, но нести девушку и переть за собой еще и эту штуку он не сможет. Оттащил его под дерево, где они провели очередную беспокойную ночевку, и заткнул поглубже. Прощаться с ним было не менее тяжело, чем с Боской.

Ада даже не дернулась, когда он связывал ее руки веревкой, а потом накидывал себе на шею. С большим трудом ему удалось взвалить ее податливое тело себе на спину, схватиться за ее икры и подняться. Весила девушка немногим больше оставленного седла. Может он и преувеличивает, то совсем чуть-чуть — его вечная худышка на воде и хлебе теряла вес с каждым днем, а дорога не обещала никаких улучшений. Ноги безвольно свисали и болтались в воздухе из стороны в сторону — как бы ботинки не спали с ее худеньких лодыжек. Крес сделал пару аккуратных шагов, привыкая к весу «поклажи». Вроде бы сдюжит. Самым тяжелым было выбираться из оврага, потом продолжил путь — еще глубже в неизвестность.

А дни усиленно сменялись днями.

* * *

За прошедшие трое суток Ада так и не пришла в сознание. Все же нести на спине ее оказалось той еще задачей. Приходилось часто останавливаться, чтобы перевести дух и дать спине хоть немного отдохнуть, или сделать хоть что-то, чтобы привести ее в чувство. Легонько бил ее по бледным щекам поначалу, прыскал в заострившееся лицо холодной водой — все без толку.

Она и Сеншес так наказывали его.

Крес шел, стараясь бурчать себе под нос какие-нибудь глупости — наивно думал, что знакомый голос поможет ей выбраться на поверхность к свету. Что делать, если Ада больше не проснется? — страшная мысль не покидала его головы и не давала забыться на привалах, хотя он и был вынужден признать, что ночи стали несравнимо спокойнее, но страх никуда не уходил.

Чем глубже они углублялись в Тайгу, тем она больше напоминала скорее кошмар какого-то безумца. Чащу то сотрясало неистовым птичьим гомоном, то она неожиданно погружалась в тревожное молчание. До Креса то и дело доносились странные далекие крики, которые больше походили на вой боевых рогов, чем на перекрикивания животных. Каждый раз, когда лес в очередной раз заполнялся неожиданными звуками, Крес вжимался в ствол дерева и почти переставал дышать, выгадывая удары испуганного сердца. Дождавшись, когда все утихнет, он, словно заяц в волчьем логове выходил, затравленно оглядываясь вокруг, и продолжал свой путь, каждый шаг опасаясь, что из-за очередного ствола выпрыгнет какая-нибудь неведомая тварь.

Все дальше и дальше Крес нес на себе Аду, все больше удивляясь тому, как деревья росли в размерах. Местная растительность, казалось, вообще не имеет предела в высоте, и скоро небо только местами просматривалось в вышине, скрытое паутиной веток и красно-желтых листьев на такой пугающей высоте, на которую даже птицы не забираются. Сначала Крес решил, что это от усталости голова начинает играть с ним в глупые игры. Но подойдя ближе и прижавшись лбом к каменному стволу, почувствовав исходящий от него могильный холод, осознал, что эти гиганты вполне себе настоящие. Обхватить такое в одиночку — нечто немыслимое. И десяток человек, возьмись они за руки, не смогли бы добиться ничего путного. Кажется, эти высоченные, с красноватыми круглыми листьями назывались рёфами. Реф перед ним был просто циклопических размеров, и буквально утопал в небесах. Еще чуть-чуть и его ветви начнут срезать куски облаков, как ножи масло.

Сначала встречались относительно прямые деревья, но позже иные стволы пошли вкривь и вкось, словно вылепили руки безумного скульптора. Самые уродливые распухли изнутри, как будто их внутренности разрывала бурно протекающая болезнь. Может оно и было так — от самых странных гнильцов шел удушающий запах. Трава переставала расти за несколько шагов от таких уродцев, Крес не рисковал ставить стопу на выжженные участки. Одно из деревьев превзошло все, что Крес видел за минувшие дни. Его ветви расходились на концах грязными черными бородами и уходили в землю почти вертикально, словно корни. Некоторые деревья, вполне себе живые, имели широкие дупла, почти во весь свой немалый ствол, а внутри чернела темнота, пахло чем-то сладким и веяло теплом.

Неровная земля поросла каким-то мелким лишайником, и только местами из него выходили уродливые кусты, исходящие липкой колючкой. Без зарослей лесной грунт словно пошел в разнос, и пусть Кресу больше и не нужно было рвать одежду о кусты, но под ногами то и дело попадались многочисленные рвы и ямы. Некоторые отверстия в земле имели идеально круглую форму, словно их высверливали буром. Изнутри шел неприятный запах, от которого хотелось держаться подальше. Потом Крес начал замечать небольшие облачка пара, которые поднимались на поверхность из толщи земли.

Иногда Крес замечал зеленые огоньки — они мелькали в отдалении, то поодиночке, то парами, а то целыми семьями. От их скоплений доносился еле слышный звон колокольчиков. С наступлением сумерек их становилось все больше, и в лесу хоть немного, но становилось светлее, однако от этого света за милю разило смертью.

Когда солнце таки перестало подмигивать ему сквозь ветки, и Тайга начала тонуть во тьме, Крес принялся искать место, где им можно было заночевать без опасности оказаться в чьих-нибудь лапах. Он брел вперед, осматривая каждое брошенное строение, пока не натолкнулся на каменную громаду с громадными пустотами внутри — когда-то этот дом явно был вдвое больше, пока неутомимая природа не перетерли его камни в пыль. Последнее время в округе было не так уж много мест, где можно было бы устроить ночлег, и укрыться внутри дома показалось ему не такой уж плохой идеей. Крес нерешительно потоптался на месте и обошел его по широкой дуге. Вчера из такого вот домика выпрыгнуло нечто живое, и Крес немного побаивался, что и у этого истерзанного временем строения есть свой пугающий хозяин. Тогда он чуть не наложил в штаны от неожиданности, когда наружу вылез огромное, бледное, крайне худощавое оленеподобное существо с непропорционально большой бородатой головой на длинной шее и сморщенной кривой мордой под короной кудрявых рогов. Клочья кожи свисали с его боков жирными складками, с обвисшего брюха выглядывало еще что-то грустное и уродливое. Животное подпрыгнуло на месте, потрясая роскошным кустом на голове, и с каким-то кваканьем понеслось прочь на своих десяти тонких ногах.

Но тот дом походил скорее на гигантскую черепаху с отверзшейся пастью и пахло изнутри тухлятиной. Этот же не вонял никак, внутри было тихо. Крес спустил Аду на траву, а сам сделал несколько осторожных шагов в сторону их предполагаемого укрытия, одновременно разматывая кнут. Старался прислушиваться к каждому постороннему звуку и уловить малейшее изменение воздуха. Внутри оказалось пусто, темно и сухо — такая берлога подходила для убежища, как нельзя лучше. Крес натаскал внутрь прелых листьев и соорудил некое подобие лежака. Еще бы найти место, где бы помыться — загляденье и только.

* * *

Дурное предчувствие подтачивало его нутро и не давало сомкнуть глаз.

Давно уже растаяли последние следы солнца, вслед пришли и ушли сумерки. Темень сгущалась такая, что кроме сна никаких занятий быть не могло, но ему в голову навязчивыми гостями лезли и лезли неприкаянные мысли. Пожевав уныло свою порцию, Крес стянул сапоги и улегся рядом с Адой. Гладил ее по голове и не мог отделаться от мысли, что из этого обморока она больше никогда не очнется. Кто ее знает в таком ее умственном состоянии, что его глупость для нее стоило? Ее плечи вздрагивали каждый раз, когда внутрь их убежища врывался очередной ледяной порыв ветра. Изредка он приносил с собой привычный скрежет кожаных крыльев и скорбные вздохи тварей, беснующихся в воздухе. Или это стенало их дерево перед безжалостным холодом? Вместе со звуками к Кресу приходило ощущение, что снаружи происходит нечто новое, не сулившее ничего доброго. Снаружи нарастал тревожный шум, и вскоре лес загудел и завыл с неистовством, а чувство неуверенности и страха окрепло, и вот оно налетело на него обезумевшей летучей мышью, лишая всякого подобия сна.

Неожиданно на плечи опустилась могильная тяжесть. Черные стены стали давить на его голову, и Крес с трудом заставил себя не вскочить на ноги и попытаться раздвинуть сходящуюся толщу плечами. Он резко почувствовал себя зарытым на десятки миль глубоко под землей без шанса когда-либо выбраться обратно. Холод все усиливался. Ада тряслась все сильнее. Крес положил ее голову себе на колени. Снаружи явно творилось что-то нехорошее. Ему показалось, что оттуда доносятся смутные крики, но при таком ветре и в подобном месте это могло быть все, что угодно.

— Добрррая ночь. Кррровная ночь.

…сказали, нет, проскрипели рядом. Если бы кошки знали человечий язык, они бы промурлыкали точно такое же.

Хоть Крес не мог пожаловаться на беспомощность в темноте, но не был уверен точно, что видит перед собой: на расстоянии вытянутой руки засело что-то живое, его силуэта можно было коснуться — только протяни руку. Крес никогда не считал себя особенно пугливым, но сейчас даже волосы на затылке встали дыбом. Как он мог прошляпить появление ночного гостя? Он все время сидел перед входом, не смыкая глаз, смотрел в расщелину, слушал и нюхал. Или же оно все это время находилось внутри? Исключено: прежде чем привести сюда Аду он облазил дупло вдоль и поперек, выискивая хотя бы малейшую щель, где могла бы притаиться какая-нибудь гадость. Тогда, откуда оно могло взяться? Крес и суеверным себя не считал, чтобы верить в мстительных духов или барабашек, которые могут просто прийти с другой стороны, чтобы пугать непослушных детей или несчастных старушек. Что ему от уставшего путника и полоумной барышни в этом мертвом и пустом месте?

— Такая кррасивая ночь, — проскрипело существо. — Такая вкусная ночь. Одни убивают других, а мы лакомимся теми, в ком уже слишком много дырок. Вы, живчики, очень многое пропустили.

Сон? Чтобы сбросить наваждение Крес поморгал воспаленными глазами, тень в углу никуда не делась.

— Ты кто? — только и смог выдавить Крес из своего вмиг пересохшего горла. Он был уже готов схватить кнутовище из-под одеяла, или выставить перед собой нож, если противник среагирует первым, но почему-то думалось, что выступать против этого противника с этими игрушками все равно, что бить рыцаря черенком от метлы.

— Ты? — скрипнуло существо. — Побольше бы уважения, напуганный мальчик с зубочисткой за поясом. Что он делает тут со своей козочкой, когда в лесочке такое веселье — вопрос.

Скрипело дерево, звенело железо. Через вой ветра пробивались крики — людей и нелюдей. Аду начало трясти, как в горячке. Крес заметил еле заметный блеск широко раскрытых глаз, в глубине которых затаился первобытный, животный страх.

— Если тебе так весело, чего сюда-то пришел? — сказал Крес. — Все веселье в лесу. Иди и веселись на воздухе, я тебя не задерживаю.

— Здесь разлит запах, интересный запах, — существо шмыгнуло невидимым носом. — Так может пахнуть только девочка. Как же далеко от дома ты с ней забрался, дурачок…

Какое-то время существо молчало.

— Могу я попросить тебя об услуге? — спросил неведомый собеседник. Это прозвучало даже вежливо.

— Какой? — Крес насторожился.

— Сущий пустяк. У твоей подружки такая ароматная кожа, я просто с ума схожу. Можешь оторвать для меня хотя бы лоскуточек? Хотя бы самый ороговевший.

— Не знаю, о чем ты там бормочешь, — огрызнулся Крес.

— Волоком овечку тащишь, а защищаешь, как будто сам ее кушать собрался. А? С чего планируешь начать? Я бы начал с пяток, закончил бы щечками, хе-хе.

Ада дрожала все сильнее и сильнее, бедняжка начала тихонько поскуливать, и сложно было винить ее в этом.

— Молчишь? Молчи. Повезло тебе — мы сытые. Не будь этой сладкой бойни на ветру, не стали бы чесать языки, схватили тебя, твою козочку и…

Он резко затих, словно подавился слюнями.

— Подойди поближе, раз такой смелый, — бросил Крес в неожиданно притихшую темноту. — Может и увидишь чего поинтересней моей спутницы. Я мастер на всякие фокусы.

Шум из леса нарастал. Доносились звуки боя. Звенело железо, и умирали громадные твари. Если его собеседник что и ответил, то Крес все равно не услышал ничего. Верх взял дикий крик умирающего чудища. Он поглотил собой все звуки до остатка, даже дерево затряслось от этого безумного визга. Так должен выть демон, падающий с небес.

Крес навалился на Аду и невольно зажмурился. На мгновение ему показалось, что свод сейчас рухнет им на головы. Еще один удар бешено бьющегося сердца, и мир вновь погрузился в тревожную тишину. Крес открыл глаза и обнаружил, что гнетущее чувство от присутствия чего-то чужеродного испарилось — их таинственный гость их покинул.

Крес недоуменно поморгал и еще некоторое время сверлил взглядом тот пятно, где, как он думал, сидел навязчивый посетитель. А не привиделось ли ему? Не было ли это сном?

— Все, Ада. Все. Закончилось, — выдохнул он и опустил взгляд вниз на ту, которую поклялся защищать от всего на свете.

Внизу он наткнулся на убийственный взгляд волчицы. С обнаженными острыми зубами.

Последним он увидел лезвие ножа. Как оно разъяренной гадюкой бросилось прямо ему в живот.

Крес упал на бок, все еще не понимая, что происходит. Он рухнул прямо на Аду, рефлекторно хватая ее за руку, и удерживая клинок, наполовину вошедший в мясо. Лицо зажглось свирепой вспышкой боли, когда Ада ударила его локтем, и вогнала нож глубже. Оглушительно визжа, Ада толкнула его коленом между ног. Крес, слепой от боли и глухой от внезапной ярости, ударил в ответ и откатился вбок, увлекая нож за собой — прочь из ее ослабевшей ладони. Он влетел затылком в стенку — глаза заволокло кровавой пеленой, и то ли от удара об окаменелый ствол, то ли и вправду в ушах отдавался смех невидимой твари.

На мгновение стало совсем темно, мутный свет снаружи заслонил силуэт. Фигурка уносилась в ночь, горевшую кровью и огнем.

Не в силах устоять на подкосившихся ногах Крес съехал по стене прямо в кровавую лужу отчаяния. Как это могло произойти? Как он мог так облажаться и ослабить бдительность? Рукоятка кинжала торчала из живота твердым и смертельным упреком. Он судорожно обхватил ее и выудил лезвие наружу, зажмурившись от дикой боли. По краям разреза пузырилась кровавая пена, обещая скорый прилив неприятностей.

Не теряя времени понапрасну, он зажал рану, выудил из сумки склянку с черной жидкостью, вырвал деревянную пробку зубами, и, зажмурившись, выпил все до капли. Горькое средство влилось в его желудок и с трудом, но удержалось там. Теперь оставалось не потерять сознание и продержаться до того, как оно станет действовать и немного поможет притупить боль. Крес, шатаясь, ругаясь, проклиная себя и весь белый свет, выбрался на свежий воздух. Воздух пах болью и кровью.

Мир встретил его громом ветра и неистовой схватки. Он побрел вперед в пугающую лесную темноту. И поскальзывался на мокрой траве, и уродовал лицо острыми иглами кустарника, и разбивал босые ноги в кровь о корни. Теряя жизнь, каплю за каплей.

Неожиданно почва под ним юркнула прочь, и Крес кубарем покатился в овраг. С мокрой и холодной земли проклинать белый свет уже не было резона. Он устал.

…до боли в глазах всматривался в недосягаемое небо. Высоко наверху, над размашистыми кронами, пылали синие звезды. Силы на то, чтобы подняться, ушли искать солнце.

Рана на боку сводила с ума. При каждом неверном движении боль рвала плоть железными крючьями. Кресу удавалось притупить ее ненадолго, полежав немного без движения. Ему требовался этот короткий отдых, он обещал себе еще чуточку и он сразу же пойдет дальше.

Вскоре боль отступила. Крес сделал глубокий вдох, по счастью, свободный от раскаленной клетки, в которую щупальца боли заковали его грудь. По телу, от макушки до кончиков пальцев, начало разливаться благодарное тепло. Тут же приятная сонливость упала на веки. Крес до этого момента даже не догадывался, насколько утомилось его тело за последние несколько дней этой дьявольской гонки. Все эти ночи были только издевкой над настоящим сном.

Не в силах больше противиться нахлынувшей усталости, он закрыл глаза, и весь мир потонул в сладком мареве.

Он исчез. Он исчез вместе с миром, и не было не одной причины, чтобы возвращаться обратно. Ни одной.

…

Нет.

Ада?

Да, кажется, она кричала. Где-то совсем близко.

Свалить медведя голыми руками и то легче, чем поднять это чугунное покрывало. Крес оперся локтем о промерзшую землю и попытался сесть. Боль обожгла его резким росчерком бича. Из глаз брызнули слезы, чтобы тут же замерзнуть на его скривившемся от натуги лице. Вслед со вздохом холод диким волком бросился в легкие. Крес застонал и снова рухнул на спину. Земля приняла его больное тело в свои объятия и принялась успокаивать, словно капризного ребенка. Все бессмысленно: человек с раной в боку неспособен догнать здоровую девушку, пусть и не в своем уме. Она уже оторвалась от него, и только чудо могло помочь ему остановить дурочку, которая не ведает, что творит.

А ты?

Он не знал, или старался не думать об этом. От чего-то продолжал упираться и тупо бился. И бился.

Как обычно.

Зачем?

Его ушей достиг крик. Такое не могло показаться во второй раз.

Крес зарычал от бессилья, стыдясь самого себя и собственной слабости.

То ли в десятый, то ли в сотый раз он смог заставить себя встать на колени.

Теперь поднять голову и разлепить замерзшие веки показалось детской игрой. Крес закашлялся, и новый приступ боли скрутил, припечатал его к земле словно молотом. Боль добралась до легких — ее железная хватка опорожнила их. Еще одно страшное, почти невозможное, усилие и он, почти крича, встал на ноги… и пошел, с трудом передвигая ноги. За ним тянулась красная россыпь.

Она кричала, а голос тонул в массе глухого леса.

На земле кипел котел крови и пота. Между деревьями неистово метались огни, сверкало обнаженное железо, тени бросались друг на друга, подражая диким зверям, крики ярости и отчаяния рвались к небу и застревали в кольце переплетенных ветвей.

Она кричала, а ветер уносил крик за собой.

Бежать, сражаться и терпеть, будучи раненным, когда сердце рвется из груди, словно птица из силков — какое это было знакомое чувство. Но сейчас как никогда нужда и спасение были чужды. Снадобье начало действовать. Боль уходила глубоко внутрь и металась там, словно дикий пес в клетке. Надолго ли, сложно было сказать — времени у него в любом случае очень немного.

Еле живой, Крес нашел их на поляне. Ада лежала на спине с разбитым лицом и беспомощно рычала на своего обидчика. Перед ней спиной к Кресу стоял человек с топором в руке. В следующее мгновение топор уже торчал из массивного ствола над головой Ады, а его хозяин спускал штаны.

Крес бросился вперед с неистовством затравленной росомахи, сжимая в одеревеневших руках все тот же кинжал, обильно смазанный его же кровью. Он чувствовал себя в состоянии нарезать этого мерзавца на ремешки, несмотря на то, что на его плечах сверкала кольчуга.

Осталось добежать шагов двадцать, когда нечто опустилось на них сверху.

Она промахнулась буквально на волосок. Волосок, и босорка оторвала бы ему голову.

Громадная тварь, заросшая черными космами, рухнула прямо перед ним, взрыхлив землю всеми своими многочисленными когтями. Квадратная голова вырастала из толстенной и длинной шеи. Бородатая морда на ней смятая, морщинистая, с мелкими острыми глазками имела пугающе человечные черты. Тварь была сама по себе — седока сверху не было, узда и оборванные седельные ремни били чудище по бокам. От взмахов тяжелых крыльев рефы, словно в страхе, зашелестели своими немногочисленными листочками. Крес лежал на земле, пытаясь соскрести последние силы. От осознания того, что босорка сейчас будет рвать на части Аду, на задний план отошло все — и убивающая его рана в боку, и перспектива быть разорванным когтями летучего вампира и то немаловажное обстоятельство, что он забыл надеть сапоги. Почему-то об этом он вспомнил только сейчас.

Босорка оглушительно заревела и бросилась на человека в кольчуге. Он безуспешно пытался вырвать топор, который сам же глубоко загнал в ствол дерева. Тварь прыгнула. Удар огромных крыльев, дикий короткий вскрик.

Человек оторвался от ее зубов. Босорка не возражала. Они предпочитали немного поиграть со своим ужином, прежде чем вгрызаться поглубже в поисках самого сладкого. Человек, зажимая рваную рану в плече, отскочил от нее и покатился по земле. Босорка плотоядно заурчала и прыгнула на него еще раз. Снова цапнула и плотоядно заурчала в ответ на новые крики. Подождала, дала ему отползти. Прыгнула. Отскочила. Прыг-скок. Прыг-скок пока воин не превратился в кусок визжащего мяса. Больше он ее не интересовал.

Босорка обратила плотоядные глаза в сторону другого лакомого кусочка, более мягкого и пока еще более подвижного.

Крес вложил два пальца в рот и свистнул во всю мощь своих легких. Свист ударил босорку по ушам, отвлек от Ады. Только бы у нее хватило мозгов пуститься наутек…

— Давай, иди сюда, уебище плоскомордое! Хочешь жрать, меня жри! — крикнул Крес со всей мочи. Отступая нашарил в опавшей листве камень и пустил в голову одичавшему людоеду.

Босорку не пришлось просить дважды. Оставив свой десерт на потом, она двинулась в его сторону, отвратительно рыча. Приплюснутая морда была вся размалевана кровью, бледные мелкие глазенки не выражали вообще ничего кроме звериного голода, которого, по слухам, было вообще невозможно утолить.

В следующее мгновение воздух разорвал резкий щелчок. Поперек волосатой морды сверкнул кровавый разрез, на палец разминувшись правым глазом. Босорка завизжала и сделала пару пугливых шагов назад, прикрываясь крылом.

— Пошла прочь, гадина! — крикнул Крес, одергивая кнут и занося его для нового удара.

Босорка зыркнула на него бледной, озверевшей зенкой, зашипела и попыталась сделать пару прыжков в сторону противника, но ее пригвоздил к земле еще один болезненный удар по крылу.

— Пошла! — кричал Крес. Кнут пел в его руке, разрезая воздух с веселым свистом. На крылья босорки приходились все новые и новые кровавые росчерки. Ему нужно было отвести эту тварь как можно дальше от Ады. Неважно куда и неважно, что ждет его после. Он бил и бил ее кнутом, тесня в сторону, туда, где кончалась поляна и начинали раскачиваться деревья. С каждым новым ударом босорка зверела и зверела все сильнее, делала все более отчаянные попытки пробиться через пляшущую в его руке боль.

Она отпрыгнула на недоступное для кнута расстояние и принялась опасливо обходить его сбоку, не теряя врага из виду. Крес раскрутил кнут над головой, оглашая замерший лес громогласными щелчками, и от каждого босорка опасливо приседала и нагибала голову, но не переставала подходить все ближе и ближе. Крес узнавал этот чудовищное, сосредоточенное выражение. Видел однажды у одной такой же твари, перед тем, как та оторвала погонщику руку с корнем. Ей для этого понадобилось всего лишь чуть-чуть смелости.

Сделав последний болезненный щелчок, Крес оперся спиной о древо. Они были одни, они были далеко от Ады — а это было самое главное. Босорка, припав животом к земле и по-кошачьи подняв зад, медленно приближалась — рассчитывала покончить с ним одним движением. Кнут больше ему не помощник.

Крес запрокинул голову — крючковатые сучья царапали небосвод. Дерево было высоким, но забраться на него не составляло особого труда для упорного мальчишки, который хочет просто выжить. Он прыгнул, не ожидая, как же больно ему дастся такое простое действие, и сжал пальцы на нижней ветви. Потом подтянулся и схватился за еще одну корягу. Ноги заскользили по коре, но он удержал их. Еще и еще одно невозможное движение и он оказался уже среди желтеющих листьев. Дальше он лез, как по ступенькам. Босорка, то ли от ненависти, то ли от предвкушения скорой пирушки, рвала глотку внизу, нарезая круги под деревом. Она могла уже выпустить ему кишки, и он не сделал бы ничего, чтобы помешать ей, но пакостная натура все же взяла свое. Поиграть — отпустить, дать побегать. Поиграть — отпустить. Прыг-скок.

Крес не слушал ее криков, в ушах завис еще более пугающий шум бурлящей крови, а живот разрывался плачем от каждого движения. Ног он уже почти не чувствовал.

Огромные крылья быстро подняли огромную тушу в воздух. Она ломанулась в паутину сучьев, размахивая когтями, стараясь дотянуться до человечка, поднимающегося все выше и выше. Во все стороны летели листья и кусочки коры. Крес подзадоривал ее — кричал, пока подъем рвал его больное тело на части. Вскоре над головой распростерлась черная бескрайняя твердь, усыпанная звездами. Он вдохнул свежий осенний воздух и опустил голову вниз — под ногами сверкала глазами смерть с окровавленной бородой. До первых оставался один невероятный прыжок, который, так или иначе, привел бы его в лапы ко второй.

«Выбор не велик», — подумал Крес, сжимая зубами лезвие ножа. Ветка спружинила под ногами.

Босорка сидела как раз под ним верхом на одной из ветвей, когда Крес обеими ногами, вложив в удар всю тяжесть тела, въехал как раз ей в морду. Она крикнула, раскрыв зубастую пасть до пределов дозволенных природой, а Крес всем своим весом уже тянул ее вниз к земле, вцепившись в узду. Но земли они так и не достигли. Кое-как размахивая крыльями, босорка смогла удержать свое тело в воздухе и рванула выше, увлекая Креса за собой, ближе к небу. Ветер вместе с ветвями бросился ему в лицо, а босорка саданула его в живот задней лапой — как раз в то самое место, из-за которого вся ночь пошла наперекосяк. Перед глазами все поплыло и завертелось: на место круговерти из колючих ветвей и звездного неба встал парад алых пятен. Взмах крыльев, и они шагнули в ледяную пустоту, где над головами только холодные звезды, которые еще чуть-чуть и можно было пощупать.

Оказавшись почти в облаках, вампир со злости взревел так же, как и некоторое время ревел другой. Как демон, падающий с небес.

Крес набрал в горящее горло полный глоток воздуха, почувствовал на окровавленном языке капли горькой влаги и что есть силы вогнал лезвие босорке в шею, прервав ее крик.

Тварь отвратительно захрипела, забилась в агонии и начала клониться к земле. Она, как могла, держала себя в воздухе, то зубами, то когтями пытаясь сорвать с себя свою добычу, в один момент ставшую охотником. Крес подтянулся, вырвал нож и пустил клинок босорке в шею второй раз. И третий. Тогда она, не справившись с полетом, на всем ходу влетела в шапку одной из елей, врезалась в ствол с тупым стуком и, наконец, полетела на землю, считая ветки. Крес остался висеть на одной из ветвей, раскачиваясь вперед-назад, и не в силах забрать еще немного воздуха. Ноги барахтались над пропастью, тщетно пытаясь нащупать под собой хоть какую-то точку опоры. Крес повис на руках и с трудом поставил пальцы ног на нижнюю ветку, которая опасно прогнулась под ним. Чуть не слетев вниз, он все же сумел схватиться за ствол. В голове и ушах бушевала буря. Он медленно спускался, чувствуя себя живее всех живых.

Как-то вышел к своей поляне, обойдя еле живую босорку, которая тихонько скулила и харкала кровью. Чуть ли не ползком двинулся к дубу, где ни жива, ни мертва все сидела Ада. Она и с места не сдвинулась, беззвучно хватая ртом воздух. Крес протянул руку к топору, вбитому в ствол незадачливым насильником, который все еще скулил где-то в траве.

За спиной заворчали. Зашуршали крыльями. Послышалось шипение и треск ломаемых веток. Крес страшным усилием заставил себя дышать ровно. У тела было другое мнение, но его ждали дела. Он с силой вырвал оружие из ствола и повернулся к босорке.

Умирать тварь не торопилась. Она распростерлась на брюхе, взрывая лапами дорожки на промерзшей земле и оглашая окрестности булькающим рыданием. Крес проковылял к ней, решительно оседлал, намотал на руку узду и притянул голову к себе, чтобы сподручнее было обрушить на ее голову топор. И бил пока все не закончилось. Тогда в лесу затихал только его крик — убивать огромную дикую тварь оказалось чертовски больно. Впрочем, как и делать все остальное.

Сил на то, чтобы вырвать топор из черепа чудовища не осталось. Крес хотел дотащиться до Ады, но, было встав, не смог заставить себя переступить через окровавленный труп и замер на спине чудовища. Сколько крови он потерял пока бегал по лесу и лазил по деревьям, он не смел даже подумать. Нижняя часть рубашки промокла насквозь, горькая влага упорно заливала пах.

Он так глупо позволил несчастной дурочке добраться до ножа и вогнать… их в это.

Ада смотрела на него черным, немигающим взглядом. Потом, не торопясь встала, и сделала несколько неуверенных шагов в сторону Креса. По мере того, как она подходила, в нем снова загорелась надежда, что вот сейчас в ее глазах возникнет былой огонек, но то был лишь временный морок. На деле нижняя губа была разбита и черный синяк набухал под глазом. Боль от развороченной раны, ушибов, синяков и ссадин на сей раз задавил стыд. И прикоснуться к ней у него не было никаких душевных сил.

Она подошла вплотную.

Встала перед ним и ноль внимания на грязную смердевшую животину у Креса под задницей, потом молча опустилась рядом с ним, села на тело грязного, окровавленного чудовища, как на лавочку в парке, и прижалась к нему с какой-то блаженной улыбкой на устах.

— Ада, милая… — прошептал Крес, с трудом выдавливая каждое слово. — Убери язык, пожалуйста…

Вместо этого она начала вылизывать его лицо. Крес тихо засмеялся, и смех перешел в хрипящий кашель. Он не стал мешать такому выражению благодарности, хоть легче ему не стало. Однако к нему пришло странное умиротворение, когда она вот так сидит рядом, не кусается, не рычит и не старается ринуться наутек. Это был самый приятный момент за последние несколько месяцев. Или за год — лица, даты смешались в его голове в одно серое, мутное пятно. Стоило ли ради этого находиться на грани жизни и смерти, восседать верхом на чудом убитом им чудовище? Может быть.

Сколько они так просидели, Крес сказать не смог бы, потому что сам уже с трудом чувствовал свое слабеющее тело и ускользающее время. Но такая идиллия не могла длиться вечно.

Все, как ведется, началось с хрустящей листвы.

Было заглохшая рана отозвалась громко и настойчиво, когда Крес поворачивался на шум. Он знал, что смерть не заставит себя долго ждать.

Она возникла среди деревьев, вышла из чащи, словно лесной дух. Но, как ни странно, оказалась человеком. Человеком небольшого роста. На его широких плечах покоился тяжелый меховой плащ, скованный застежкой, в руках горело смертоносное железо, в глазной прорези тяжелого шлема с волчьей личиной сверкали холодные, стальные огни.

Воин остановился за десять шагов от них.

— Тааак, — загоготал он, указывая пальцем. — А вы, шавки вшивые, кто такие будете?!

Потом засунул два пальца себе в рот и оглушительно свистнул.

— Мальга, Гольга, че вы трахаетесь там?! Идите сюда! Та уродина, которую вы просрали, далеко не ушла, — крикнул он, не переставая хохотать.

Его смех гремел, встречая светлеющее небо. Потом из леса выходили и выходили люди в мехах, кости и железе.

Глава II. Лучший из лучших

— Еще не поздно повернуть назад… — прошептала она ему в самое ухо.

Сестра сидела сзади, обхватив его талию руками. Из седельных сумок доносилось жалобное мяуканье. Нитсири Сарет натянул поводья, заставив коня остановиться. Вороной под ним заартачился, запыхтел, но выполнил приказание, взмахнув густой гривой. Позади остались города и леса великой Альбии. Впереди чернел недобрый, древний, глухой лес полный чудовищ и призраков.

— Ну уж нет! — Сарет решительно ударил коня шпорами. — Попрощайся с детством, сестренка.

На прощание нитсири поднял руку, широко расставив пальцы.

— Зачем ты? — одернула его Викта. — Мы же всего на пару дней… Не собираешься же ты?..

— Собираюсь, — кивнул нитсири, направляя коня мимо караульной вышки. Солдаты, гремя железом, выбежали им наперерез, но Сарет откинул плащ и показал меч в разукрашенных ножнах. Лучисто блеснуло алое навершие и серебристая гарда искусной работы — ключ от всех дверей. Пограничники торопливо отступили, склонив голову, однако не смогли скрыть недоумения — зачем эти глупые детишки едут в глотку к самому Сеншесу? Сумки все не унимались.

У Викты тоже был такой пропуск, но она держала его притороченном к седлу своей Бласки. Пегая кобылка тащилась за ними на привязи, словно какая-то ломовая кляча, хотя бегала как ветер — ничем не хуже вороного Гобо.

— Нам сказали, держаться Рыжека, а ты как обычно решил по-своему. Дурак.

— Так чего же ты меня не остановила?

— Тебя, дурака остановишь… Это же ты его напоил?

— Я? Он сам хлестал в три горла. Только успевай наливать.

— Дурак.

— Это старик дурак. Нажрался вдрамадан в первой попавшейся таверне! Пусть будет ему урок.

— Не болтай уж, учитель! — хмыкнула Викта. — Я-то все не могла взять в толк, почему всю дорогу ты был таким паинькой. И не следа от твоих обычных тупых шуток — сидит, молчит, улыбается… Это был такой план?!

— Ну… да, — виновато улыбнулся Сарет. — Но я не думал, что все выйдет настолько просто.

— Подло. И глупо. Мы-то не на прогулку едем. А что если?..

— Он нам все равно не помощник — только погибнет не за что, ни про что, — перебил ее Сарет. — Так что расслабься.

— Лес не простой, — говорила Викта, наблюдая стайку из десятка ворон, которые вились над верхушками пограничных сосен. Парочка пролетела над их головами, словно приветствуя долгожданных гостей. — Это в обычный-то лес пойдешь за грибами и все, нет ни тебя, ни косточек твоих, а тут… А мы бросили Рыжека, словно он подлец какой-то.

— Работенка у него такая, нитсири охранять — и он облажался. Тут обижаться нечего, — заметил Сарет. — Да и не старик он, а только претворяется. Я видел, как он спозаранку скачет с мечами.

— Странный он все же, — задумалась Викта. — Старый, морщинистый, седой…

— Страшный, некрасивый…

— Зато добрый и верный! Абель Ро его накажет за то, что он нас потерял.

— Я с ней поговорю, когда вернусь, — заверил ее Сарет, хотя сам очень сомневался, что с абель Ро можно просто так «поговорить». — Не боись.

— Самоуверенность, брат, не всегда хороший советчик.

— Ааа! Ты ее боишься?!

— Ну, да… Ты тоже! Просто хорохоришься и задираешь нос!

Дорожка впереди утопала в лесном массиве, словно пропадая в узкой прорези пещеры. Вороной засомневался, сделал несколько неуверенных шагов и остановился, когда до первых — еще совсем низких и привычных глазу — сосенок осталось всего ничего. Но Сарет решительно ударил его каблуками и направил к цели. Конь всхрапнул, но повиновался. В конце концов, он не мог не повиноваться: если бы ему приказали прыгнуть в костер — прыгнул бы как миленький.

— Но-но! Ты сильно боишься, сестренка? — усмехнулся Сарет. — Сама не своя все эти дни. Ни крошки не проглотила за время завтрака.

— Меня и сейчас трясет, — вздохнула Викта и только крепче прижалась к его спине. — А тебя нет?

— Нет, — замотал головой Сарет. — После того, что мы с тобой вытерпели, я уже ничего не боюсь.

— Все хорохоришься, хорохоришься, братик, — хлюпнула носом Викта. — Я-то слышу, как твой голосок дрожит, как комарик на ветерке. И сердечко стучит все быстрее с каждым шагом… Скажи еще, что за меня не боишься. Скажешь?

— …скажу, — честно признался Сарет. Где-где, а здесь сестра попала в самую точку. Мерзкое чувство только-только оставило его, а тут Викта сама манит его пальцем. А оно, словно назойливая бродячая собачонка, само радо спешить на зов.

— За тебя я боюсь больше, чем за себя… — начал Сарет, но тут Викта взвизгнула ему в самое ухо:

— Рыжек!

— Что? Где?! — встрепенулся Сарет, но только ударил коня шпорами, заставив сигануть под тяжелые кроны. Листва сцепилась вечно живым шелестящим морем над их головами. Сарет на ходу обернулся и уже был готов заметить летящего на всех порах чересчур верного пса с растрепавшемся чубом и красным от злости лицом, но лес уже поглотил просторы Альбии безвозвратно, точно и не было никогда светлого и теплого мира за его чертогами.

— Ты видела его? — спросил он, когда решил, что они ушли достаточно далеко от пограничья.

— Ага, — кивнула она, оглядываясь. — Он подъехал к вышке и спрашивал о чем-то солдат.

— Нас видел?

— Не знаю… вряд ли.

— Ну, старый пес! — прошипел Сарет, понукая лошадь и уводя их все дальше от родного дома.

Впереди дорожка расходилась надвое. Одна тропка уходила к поляне, где деревья росли пореже, другая сразу терялась среди густой зелени. Сарет бросил лошадь в густую поросль, а потом еще долго гнал Гобо все дальше и дальше, пока у коня еще оставались силы. В сумерках нитсири первый соскочил в траву и, кривясь от боли — жесткое седло и непрестанная скачка не прошли даром — отошел подальше, чтобы приложиться ухом к жесткой земле. Закрыл глаза и слегка-слегка, чтобы не дай Сеншес не потревожить его в неурочный час, пробудил талант.

Шуршал под копытами валежник, перекрикивались птицы среди ветвей да ворочались в голове тревожные мысли. Сумрачно было и беспокойно. Но ни единого признака погони.

— Оторвались, — прошепталСарет, поднимаясь. Его слегка покачивало от переизбытка чувств, усталости и хорошей практики, но он был доволен.

На ватных ногах нитсири поплелся к молоденькому рефу, вставшему меж расходящихся дорожек, словно камень на перепутье. Снял с шеи красный платок, встал на цыпочки и повязал на один из сучьев. Сделал пару шагов назад, оценивая свою работу, и пошел обратно к сестре.

— Страх помогает, — встретила его Викта, когда он подошел к лошади и схватился за подпругу.

— Чем помогает? — Сарет поежился от ее голоса, так неожиданно угрюмо прозвучал он.

Сестра сидела в седле и смотрела на него сверху вниз.

— Выживать помогает, — произнесла она, чуть шевеля бледными губами. — Если ты не боишься, то становишься самонадеянным и предсказуемым. Так тебя легче поймать.

— Это кто сказал? Ро? — прыснул Сарет.

— Нет, конечно, — хмыкнула она. — Бойся, Сарет, бойся больше.

— Боюсь, Ви, очень боюсь, — заверил ее Сарет. — Не хочешь пересесть на Бласку? Ей без тебя, наверное, скучно на привязи плестись.

— Нет. Ты поедешь на ней.

— Мне нравится мой Гобо. Мы с ним хорошо понимаем друг друга.

— Мы тоже неплохо ладим с Блаской, но она посвежее твоего скакуна. Бери, тебе нужнее.

Не успел Сарет вставить слово, как Викта соскользнула с седла.

— Я не хочу уговаривать тебя не соваться невесть куда, невесть за кем. В очередной раз. Без толку… — зашептала она неожиданно упавшим голосом.

— Ви, я…

— Дурак ты, — потупила она темные глаза. — Лучше бы мы направились подальше отсюда, как я предлагала. И потом жили бы по-своему, ни от кого не завися. Годы в этой золотой клетке ходить по струночке и слушать вечные недовольства и соблюдать идиотские правила, а теперь лезть в Дикую Тайгу…

— Нет… — проговорил он, безуспешно пытаясь отвязать Бласку, но узлы вязал, видимо, Рыжек, и распутать их было не так просто. — Все равно такая другая жизнь будет бессмысленной, если мы сейчас отступим.

Викта перехватила его руку, развязывающую упрямый узелок.

— Сарет, посмотри на меня.

Он повиновался. Слезы медленно скатывались по ее бледным щекам, оставляя влажные дорожки, и пропадали под алым шейным платком. Ее тонкие губы подрагивали, сестра с трудом прошептала:

— Я боюсь, Сарет… я очень боюсь. Я трясусь, как… эти вот, — она громко всхлипнула и ткнула ноготком во внезапно проснувшиеся сумки. Сарет сглотнул вязкий комок в горле.

— Понимаю, насколько это много значит для тебя… и для меня. Но… так ли тебе это нужно? Может все же найти Рыжека? Да, он будет орать. Возможно и даст нам по шее пару раз…

— Ви, наше детство закончилось, — упрямо сказал Сарет. — Нравится тебе это или нет. И я намерен поступать по своему разумению, а не как нам сказали те, кто послал с нами старика, чтобы он вечно вел нас на поводке.

— Дурак… дурак ты, и меня дурой делаешь… Ты…

И не в силах больше произнести ни слова, Викта бросилась к нему и крепко обняла, прижавшись лицом к плечу. Сарет весь горел, когда она подняла треугольничек лица и расцеловала его в обе щеки по нескольку раз. Он сам неловко клюнул ее в соленый дрожащий уголок глаза.

Они постаяли так какое-то тягучее, смутное время. Лицами почти неотличимые друг от друга под шапкой пепельных волос, брат и сестра сжимали друг друга дрожащими пальцами и что-то говорили, коверкая слова, почти не понимая их смысла. Никак не могли остановиться, горячо шептали, почти прикасаясь губами к ушам.

— Ты лучший из лучших, Сарет, — осталось в памяти, прежде чем лошади вырвали их из соленого морока нетерпеливым ржанием. — Ты лучше их всех.

Долг заставил их разжать деревянные пальцы и вернуться к делам.

— Мой дхин совсем близко, я управлюсь за пару дней. И тебе я того же советую, не играй в героя — глупости все это. — Она помолчала, словно подбирала слова. — Бездны силы всегда содержат одно горе и муки, а счастье оставляют на дне, — наконец выпалила она, запинаясь и размазывая слезы по лицу. Подбежала к Бласке и отстегнула свою писклявую поклажу. Сарет сделал то же самое — быстро перебросил сумки на круп своей новой попутчицы. Викта же взобралась на Гобо и схватила поводья.

— Сарет, — сказала она, глядя на него сверху вниз блестящими глазами. — У меня кроме тебя больше никого нет на целом свете.

Ударила каблуками вороного и поскакала по боковой тропинке. Сарет смотрел и запоминал, как она раскачивалась в седле, расставив ноги в сапожках, как развивался за спиной ее темный плащик, как мелькали ее длинные, волнистые волосы; ждал, пока сестра не скроется за деревьями. Но еще долго он слышал перестук копыт сквозь пение птиц и непрестанный шум листвы. Когда затихло даже обманчивое чувство, будто он все еще слышит ее, вскарабкался в седло. Проглотив запоздалые слезы, он повел Бласку дальше, зарываясь еще глубже в лесную пучину.

* * *

Весь день проехал сплошняком, почти не спешиваясь, и только единожды встал на ноги, чтобы осмотреть то местечко, которое звало его.

Оно располагалось внутри дупла громадного черного рефа, старого и бородатого от зеленого мха, свисающего клочьями. Дерево было разбито напополам росчерком молнии многие лета назад. Под ударами стихии и времени оно разломилось так, что его гнилая сердцевина стала походить на громадный трон какого-то лесного царя.

Сарету не надо было подходить близко, чтобы буквально кожей ощутить исходящий от него зов. Его сила не затронула ни единого древесного листочка или волоска на голове нитсири, и не могла затронуть. Обычный человек просто прошел бы мимо, вряд ли ощутив что-то серьезнее труднообъяснимого приступа беспокойства. А потом его бы просто разорвало пополам. Или проглотило. Или он бы навеки заблудился бы… где-то. Но Сарет видел его. И знал его.

Пока Бласка щипала травку, а сумка заливалась мучительным плачем, Сарет приблизился к опасному месту на пару шагов. Он не планировал подходить вплотную и тем более отвечать на зов. Уже было понятно, что этот дхин слишком слабенький, чтобы удовлетворить притязания Сарета. Может для его сестры такой дхин и был пределом мечтаний — она никогда не была особенно амбициозной.

Все было ясно как день, можно было уносить ноги, но развлечься никогда не мешает. В кошеле как раз завалялась лишняя монетка, и он не преминул пустить ее в ход. Забросил ее в самый центр, в уродливое седалище.

Медяк пролетел пару десятков шагов и замедлился на лету. Неторопливо поворачиваясь вокруг своей оси, он плыл к цели, как будто погружаясь в вязкую массу. Сарет не сводил глаз с этого чудесного явления, пока монетка не углубилась в «массу» и не столкнулась с пнем с резким металлическим звоном.

Монетка замерла в невесомости, больше ничего не произошло. На взгляд того, кого мать-природа обделила талантами.

Оно сделало несколько «шагов» и поперло прямо Сарета, раздуваясь в размерах, чтобы побыстрее дотянуться до сладостной плоти. Потонуть в его горячих объятиях в его планы точно не входило — Сарет мигом вскочил в седло и погнал кобылу со всех ног — прочь от растревоженного и обманутого дхина. Скоро он обернулся и увидел, что гадина не собирается просто так проглатывать обиду и отпускать добычу. Он пришпорил Бласку и повел ее нахрапом через лес, каждый шаг рискуя получить веткой по лбу или сломать кобыле ногу. В голове отдавалось лошадиное горячее дыхание, шум ветра и стук копыт.

Чувство, как оно сгорает от ненависти, пропало не скоро. Горе тому, кто попадется разозленному дхину на пути.

* * *

Из седла он вылез уже затемно. Бласку привязал к стволу ближайшего дерева, веревку размотал так, чтобы колыблка могла вдоволь насладиться травкой, и освободил бедняжку от седла и поклажи. Потом насобирал лапника и сухих веток, разжег костер легким щелчком пальцев. От таланта для этого потребовалось совсем немного — это был просто фокус, который был не способен растревожить его таким образом, чтобы доставить себе проблем. Хотя абель Ро такие фокусы точно бы не пришлись по душе. Представляя как бы она исходила пеной от негодования, нитсири накидал в пламя пахучей травы, чтобы отпугнуть непрошеных гостей, и упал на свою еловую постель с сумкой в руках, открыл. Изнутри показались два грустных, доверчивых глаза.

— Мяяяу…

После суток в брыкающейся темноте котенок был как шелковый: ел кусок сосиски безропотно, медленно и без особого аппетита, прижавшись к хозяину теплым, дрожащим тельцем, недоверчиво поглядывал по сторонам, но так и не сделал ни единой попытки сбежать. Костер выплевывал снопы искр, облизывал ветки, то и дело трещал и пугал серого малыша. Сарет водил пальцами по его короткой шерстке, приглаживая мягкие ушки. Так кусок за куском ушастый попутчик проглотил целую сосиску, а сам Сарет к еде почти не притронулся, впрочем, как и вчера, и позавчера. Набивать брюхо казалось ужасно глупым, когда в голове творился полный кавардак.

Укладываясь, хозяин сунул котенка обратно в сумку. Тот и пискнуть не успел, как свет снова померк над его острыми ушками. Сарет подложил седло себе под голову и вытащил небольшую тетрадку в черном кожаном переплете и отправил туда пару фраз:

Добрый вечер. В лесу. Дхин уже близко. Как погода?

Ответ не заставил себя долго ждать:

Тучи сгущаются. Вы оставили своего Ловца. Потрудитесь объясниться.

Сарет не стал придумывать длинные отговорки и записал:

Он стар и бесполезен. Для его блага ему следует находиться от Дикой Тайги как можно дальше. Желательно в доме презрения.

Это не вам решать, нитсири Сарет. Несмотря на то, что вы лучший в выпуске, это не сойдет вам с рук. Ваши действия будут обсуждаться и возымеют последствия, — последнее слово было подчеркнуто два раза. — Что ваша сестра, нитсири Викта?

У нее все хорошо. Она уже, должно быть, на месте.

Короткое «Возвращайтесь — чем быстрее, тем лучше» в конце страницы завершило их беседу, которая в иной ситуации проходила бы на повышенных тонах. Ничего нового.

Сарет прижал к животу сумку с одиноким, напуганным комочком внутри, и пропал под одеялом. Уснул быстро, и посещали его нехорошие, мутные сны. Он видел свою сестру одну среди деревьев, и выглядела она куда бледнее, чем обычно. Она, кажется, звала его, но не видела ничего по сторонам и словно глупый слепой котенок лазила по округе. Тут и там появлялись странные тени, подбираясь к ней все ближе и ближе. Там в бледной дымке пряталось что-то еще, что-то недоброе. Нитсири проснулся в холодном поту и долго не мог понять утро сейчас или все еще ночь, что это гремит у него в мозгу — сердце или же грохочут барабаны, невесть откуда взявшиеся в этой лесной пучине. Сарет сел, сжимая раскалывающиеся виски, и попытался выгнать все еще стоявший в ушах дьявольский хохот и отвратительное мурчание. Щиколотки и запястья ныли, словно и правда их сжимали руки, внезапно вылезшие из-под земли, как было в ускользающем кошмаре. Он помнил во сне этот момент, когда сырая почва под ним начала взрываться черными комками, засыпавшими глаза и открытый в крике рот. Руки утягивали его за собой под землю, уши закладывало от грохота барабанов и странного восторженного мурлыкающего голоса, напивающим какую-то тарабарщину, от которой у Сарета до сих пор волосы стояли дыбом.

Но это был лишь глупый сон, и ничего больше, — пытался он уверить себя, снова заворачиваясь под колючее одеяло. Он помнил наставления Рыжека, что в лесу могут нахлынуть странные видения — это последнее чего стоит пугаться одинокому нитсири.

На рассвете оказалось, что поднялся он еще более вымотанным, чем накануне вечером после целого дня в седле. Бласка нетерпеливо лезла влажной мордой к нему и громко ржала, готовая пуститься в дорогу. Ну, хоть кто-то сохранил благое расположение духа за эту неспокойную ночь.

Собрав вещи и затоптав остатки костра, он забрался в седло и пустил кобылу неспешной рысцой, прижавшись грудью к гриве, чтобы не задеть низких колючих веток.

* * *

Местность интриговала и пугала одновременно. Таких картин не видал ни один из чудесных садов, ни в Хакене, ни в Керце, ни в славной изумрудной Кирии. Деревья с каждой пройденной милей приобретали все более причудливые формы и размеры. Деревья-гиганты поднимались на невероятную высоту, в обхвате они могли поспорить с крепостными башнями. И как будто этого было мало — иные росли во всех направлениях, подобно щупальцам пары осьминогов сплетаясь в подводной схватке. Деревья попадались с виду словно ежи — ощетинились острыми иголками сверху донизу, круглые, жирные и вибрирующие, подходить к таким Сарет счел не слишком разумным. Некоторые стволы раздувались буграми и изгибалась, словно корчась в агонии. Как они еще не треснули под собственным весом — загадка. Земля напоминала огромный ковер, исходящий складками. Скоро Сарету пришлось перевести Бласку на шаг — скакать по местным ухабам и выбоинам не то, что галопом, а даже легкой рысцой стало уже опаснее некуда. Как здесь вообще могли жить дикие племена псоглавцев для Сарета было тайной за семью печатями.

То и дело он замечал по сторонам движение, мельком замечал тени, которые, казалось, следуют за незваным гостем по пятам, но пока не решаются преградить ему путь. Не раз и не два Сарету казалось, что он вот-вот встретился с ними нос к носу, но то, что пряталось среди деревьев, зверь это или человек, быстро растворялось в воздухе, и Сарет еще долго размышлял — не померещилось ли ему с голодухи? Но чувство, что за ним следят буквально с каждой ветки, не оставляло его, сколь пусто и тихо ни было вокруг. Кобылой Сарет почти не управлял, предоставив Бласке самой право пробираться через рвы да ухабы, в которые в конце концов обратилась тропка.

Очень скоро из-за деревьев показались остатки давно покинутых каменных домов с круглыми отверстиями на месте дверей, и кот начал орать все громче и громче, словно ошпаренный в кипятке. Почти в каждом отверстии прятался дхин, но ни один не удовлетворил аппетита нитсири. Сарет спешивался и, не подходя слишком близко, обследовал несколько, но он неизменно вновь забирался в седло и ехал дальше, не оглядываясь. Дхины оказывались чересчур узкими, неудобными норами, в которых могут роиться только черви. Сарет знал себе цену.

Его путь теперь лежал в самую Утробу леса, где грань между мирами тоньше всего. Именно там скрывалась та самая могучая сила, которая только и ждет, чтобы ее приручили. Это было смертельно опасно и возможно потребует от него всех его знаний и умений, которыми они с сестрой напитывались годами, терпели побои и унижения, сутками просиживали в неотапливаемых библиотеках и душных лабораториях, совершенствуя свое искусство извлечения. Сарет не станет мелочиться в деле, которое решит всю его дальнейшую судьбу. Он найдет и вытащит в этот мир только лучшего из лучших. А иначе, какой смысл стараться?

— Сестренка, — шептал Сарет темными, холодными ночами, когда перед его глазами все мелькали ее длинные пепельные волосы, но когда она оборачивалась лица за ними уже не было. Зато он все чаще и чаще видел ровную поверхность кристально чистого черного озера. И он от чего-то знал, что у него не было дна. Нитсири даже взял с собой карту, но, развернув ее на одном из привалов, сплюнул и сунул в костер — смех, да и только. Он давным-давно потерялся.

Тени все сгущались, водили вокруг его ослабшего тела медленные хороводы, но не решались трогать. Ждали, пока дурачок окончательно не потеряет бдительность. И тогда… он вскакивал с обнаженным мечом в руках, сбрасывая с себя наваждение. Морок трусливо пропадал в ночи, оставляя после себя только беспокойство и боль в висках.

Так он провел множество дней, упорствовал, почти не евши, разбавляя усталость водой и теми крохами, которые и не давали ему упасть в траву без сил.

Когда в сумке остался только обезумевший от страха кот и ломтик черствого хлеба, он набрел на Блуждающий город.

Глава III. Крысолов

Когда Крес очнулся, по телу расходился удушающий жар. Голова раскалывалась, словно в уши с обеих сторон дули из боевых рогов, и только Сеншес и его жены знали, когда это закончится и закончится ли вообще. С трудом разлепив веки, Крес долго лежал в одном положении, привыкал к горячему полумраку и к новым ощущениям — под ним ни пяди холодной земли, и не слышно шипения леса. Где-то близко скрипнула дверца, послышалась хрюканье и радостная возня. Запах стоял лютый.

Белесое утро занималось неспешно. Тусклый свет понемногу проникал под низкий потолок этой дурно пахнущей берлоги. Тяжелые шкуры на бревенчатых стенах, пахучие связки трав и украшения из перьев и пуха. Крес нащупал под собой свежую солому, чуть приподнялся и, прежде чем его скрутила очередная раскаленная иголка, все же успел разглядеть люльку и тлеющий очаг, и людей, вповалку спящих прямо на полу.

— Проснулся… проснулся… смотри… отец притащил… Крысолов… — заплясали приглушенные голоски.

Мгновение, и с коротким оханьем захлюпали босые ножки. Еще мгновение и вновь заскрипела дверца, послышался радостный писк.

Стало тише. Только слышно, как за толстыми стенами голосит живность и что-то лепечет младенец в люльке. Что-то шевелилось, что-то сопело, радуясь утренней прохладе. Любопытные глазки сверкали из полумрака, как светлячки в ночном лесу, рассматривая пришельца с головы до пят. Крес, не в силах держаться, натянул тонкую дерюгу, которой он был укрыт, до подбородка, опустил утомившиеся веки, задремал.

…

Пел лес, кричали встревоженные птицы. Затихал шум тяжелых крыльев и рвал воздух нечеловеческий вой.

Потом поляна, обезображенная черной кровью. Там стояли исполины с обломанными ветвями, и было много людей: воины, заросшие длинными бородами, в железе, в мехах, громко ворчали на своем зверином наречии и делили добычу. Другие воины в черных одеждах, безжалостно изрубленные, лежали лицами в землю и молча истекали кровью. Их вещи, оружие, припасы сложили в общую кучу, потом поделили. Их босорок деловито освежевали, осматривая, взвешивая каждый кусочек. Все что от них осталось гниющей грудой шерсти и внутренностей свалили тут же. Отрезанные головы с вывалившимися языками выглядели жалкими и брошенными.

Двое коренастых мужей, поплевав на мозолистые лапы, принялись копать яму. Дело спорилось, и вскоре тела людей в черном вместе с потрохами их питомцев засыпали сырой землей. В аккуратный холмик вбили две заостренные палки. На верхушки каждой наживили по босорковой макушке.

В Альбии этот народ называли по-разному. Сами себя они называли рок’хи, но на юге их просто и без затей величали выродками, иногда песьим племенем, или даже псоглавцами. Ведь все придавало им некое внешнее сходство с собаками: низкие плоские лбы, носы, только слегка намеченные легким бугорком с ноздрями, и огромные челюсти, выдающиеся вперед и несколько вширь. Гривы дикарей были молочно белыми, заплетенными в длинные косы, доходящими до ягодиц, у многих в волосах огнем горела рыжина, черноволосые были, но немного. Ростом они похвастаться не могли, но шириной плеч выделялись знатной. Таких при всем желании не спутаешь с жителями Альбии, которые вообще не считали их людьми и не просто так. Слишком глубоко Дикая Тайга вошла в плоть и кровь этого народа.

Крес помнил, когда тот псоглавец с железными глазами подошел ближе, он уже мог с трудом оставаться в сознании. Внезапно рука Ады выпала куда-то в темноту и пропала с глаз. Сквозь звон, сотрясающий голову, он слышал над собой ругань, смех, разговоры. Много разговоров, смысла которых он уловить не мог.

Потом резкая боль вырвала его из силков спокойного ничто. Запустила свои когти глубоко в плоть и не отпускала, пока он из последних сил бился головой о землю и пытался вырваться из лап того мерзавца, который делал в его животе новые дырки. Дикарь пользовал его толстой нитью, изводил какими-то пахучими припарками и окутывал бранными словами.

Затем снова мрак и новая картина…

…как стволы деревьев плывут мимо него, как небо разматывается перед глазами подобно нескончаемому пергаменту. Каждая кочка, каждый корешок бередил рану и не давал умолкнуть боли ни на мгновение. Крес пытался что-то сказать, но то немногое, что донеслось из его рта, никто не услышал, или никто не захотел услышать. Говорили мало и неохотно, путь держали все глубже на север, и только это было хорошо. Псоглавцы двигались по лесу не торопясь, но и не теряя времени понапрасну. Они не ломились через кусты, из-под их ног не несся треск валежника. Даже самая глухая чаща будто бы расступалась перед бандой дикарей.

Пробираясь лесными тропами, псоглавцы вскоре вышли на дорогу, скрытую в зеленой долине. К вечеру они добрались до громадной жерди, вкопанной в землю. На перекладине раскачивалась россыпь костей людей и чудовищ. Они были дома.

…

Вспышка боли вновь разбила беспокойный сон. С трудом подавив вскрик, Крес вскочил на лежаке и сразу наткнулся на подгнившее яблоко. Второе уже летело в его сторону, но он сумел вовремя подставить локоть, и снаряд отскочил к стене.

— Что шелестите, песье племя? — знакомый бас разбил тишину так, что заболели уши. — Проснулись? Дел у вас нет? А ну марш, чтобы я вас, как солнце встанет, здесь не видел!

Маленькие ножки зашуршали по тростнику. Хлопнула дверь. Снова радостный писк:

— Проснулся! Проснулся! Крысолов проснулся!

На некоторое время все смолкло, кроме хрюканья за стеной.

— Иди, посмотри, чего там с ним. Мож подох уже свиньям на радость, — заскрипел другой голос, сломанный старостью.

— Иди, Киша, посмотри, — приказал бас. — Иди, я сказал. Ничего он тебе не сделает.

Треск соломы под ногами. Вот тень заслонила огонь очага, и Крес увидел над собой огромные зеленые глаза и плохо скрываемый страх. Почувствовал запах пота и душистых длинных волос, когда она наклонилась над ним. Прохладная мозолистая ладонь легла на раскаленный лоб. Несколько тяжелых рыжих прядей соскользнули и ударили по глазам. Псоглавка.

— Горит весь, — произнесла самка, и, когда Крес поднял веки, исчезла, как мираж.

Завизжал детеныш. Снова затопали, послышались причитания. Ничего не оставалось, как слушать, как щенок заливается плачем.

Тут ее место заняло другое лицо, широкое и заросшее иссини черной бородой, делающей ее владельца похожим на огромного дикого козла — только пары рогов не хватало. Маслянистые космы спадали на широкую грудь двумя толстыми косами.

— Ага, живой еще, хорек?! — прогрохотал тот громом и молнией.

Крес выдавил из себя только еле различимый стон раненного оленя. Да, это был тот самый лесной дух, который первым вышел из леса. Только не было на нем ни мехового плаща, ни шлема, ни железа, ни кости, только простая холщевая рубаха и штаны. И железный огонь в глазах горел с прежней силой.

— А я надеялся… И зачем ты этого болезного с собой притащил?! — заворчал все тот же старый псоглавец. — Соседи даже смеются. Что охотник получил в награду за труды от д’ахов? Мальге молодого, жирного кабана. Вольга оленя отхватил, как будто своей пары рогов мало. А ты — этого дырявого полумертвого на спину, чтоб его вши заели… Корми его, пои, а он еще и кусается! И ведь не сожрешь. Он, поди, чухной…

— Да тихо, отец, — отмахнулся молодой псоглавец, придирчиво рассматривая Креса, словно животину на рынке. — Мы все мясо поделили по справедливости. Завтра еще принесу.

— Я тебе дам, «тихо», волчонок! — обиделся старик. — Не к добру ты его сюда притащил, сын, ох, не к добру. Беду навлечет на нас этот уродец. Лучше бы в лесу бросил, как следовало бы. Кхамерам на радость.

Но тот лишь нетерпеливо мотнул головой и направился к выходу. Почти прикрыв за собой тяжелую дверь, бросил:

— Выкарабкается, значит так д’ахи решили. Умрет, тогда свиньям… — дверь закрылась.

— Да чего же ему, проклятому, сделается…

Несмотря на седину, старик умудрялся сохранить в себе остатки молодецкой стати. Больше всего поражало его тело — все еще поджарое и мускулистое. Длинные серебристые волосы, сплетенные в две косы, падали на белесую волосатую грудь. Вне сомнений, когда-то он был высок и красив — по меркам стаи борзых, конечно. Бывалый кобель, теперь калека — один рукав был завязан узлом.

— Ну, ты… проклятый, — он покачал головой, садясь на корточки. — Небось, накушался кашки-то за пять деньков? Срать хочешь?

Очень грубо старик сдернул с него дерюгу и принялся ощупывать жесткими мозолистыми пальцами единственной руки. Кое-где через серые бинты сочилась кровь, кожа под ними ужасно чесалась, раны давали о себе знать от каждого неверного движения. Босорка все же достала его.

— Так убей меня поскорее, дедушка, — зашипел Крес, не в силах сдерживаться, когда старик принялся переворачивать его на живот. Он не узнал свой голос — скрипучий и тихий. Голос смерти. — Убей, но скажи, где…

— Молчи, дурак, — с этими словами дед дал ему подзатыльник, как нашкодившему внуку. — Нельзя тебе болтать, пока д’ахи не смилостивиться над твоим тщедушным телом и не срастят твои раны. Много же в тебе было грязной крови — аж светилась, проклятая!

Некоторое время он продолжал терзать его. В какой-то момент Крес не выдержал: его рука сама сжалась в кулак и полетела к старческой скуле. Щелк, и старый кобель играючи перехватил его кисть.

— А может и убил бы, — выплюнул он с отвращением и поднялся на ноги. — Много же ваши крысы у нас крови попили. Но и мы вас немало… в старые, славные времена. Когда… — он вздохнул, — но ты лежишь в моей постели. В моем доме.

Отвернулся и заковылял прочь.

— Сдохнет, как пить дать. Чего трахаться, — ворчал он.

На его место тут же прыгнула давешняя псоглавка. В лапках она держала чашку с чем-то горячим. Крес хотел было заговорить с ней, но она проворно сунула ему обжигающее кушанье. Немалого труда Кресу стоило задержать жидкость в желудке и не забрызгать постель, себя и свою благодетельницу.

Выпив все до капли, он попытался взять ее за руку, но псоглавка, словно дикая кошка, быстро одернула белое плечо, стоило только кончикам его пальцев коснуться ее кожи.

— Только пальцем тронь меня, кровопийца, — ощетинилась самка, мигом меняясь в лице. Блеснули мелкие острые зубки.

И юркнула в сторону. Крес смог только с трудом перевести дыхание.

— Тупая сука, — пропыхтел Крес. А ведь хотел сказать «спасибо».

* * *

Когда мать отошла от постели, Васса еще долго сидел, прижавшись к щелочке в стене, ожидая, когда этот здоровяк проснется и сделает чего-нибудь эдакое, но белый боров все лежал и лежал, укрывшись дерюгой, и не подавал признаков жизни. Может быть, он умер?

Надо бы срочно проверить, а то в нем еще поди черви заведутся. А кому их убирать потом? Вассе, конечно же. Он всегда делает самую тяжелую и грязную работу. Не Альке с Сошей же. Они же мелкие и глупые — поди сами набьют червяками щеки, пока никто не видит.

Под ногами мешалось очередное подгнившее, надкусанное яблоко, подманивая, искушая, нашептывая размахнуться как следует и запустить его прямо в…

— Васса! — громыхнул над ухом отцовский окрик.

Мальчик охнул и попытался сбежать, но отец уже перекрыл ему путь к отступлению.

Что ж, это не самое страшное, за чем его могли застукать…

— Я тебя везде ищу! — хмурился отец.

— А я тебя искал, — попытался улыбнуться Васса. И это было почти правдой.

— Оно и видно. Думаешь, я притащил тебе забавного зверька?

— Ну… да, — и это тоже было почти правдой. Нечасто ему приходилось видеть в деревне чужаков.

— Неправильный ответ. И тебя, и многих других такая легкомысленность может легко привести к кхамерам в лапы.

— Как будто он первый…

— Этот — первый. Других таких я не видел.

— Почему?! — зажегся в Вассе огонек интереса с новой силой.

— Пусть сам расскажет, если хорошо попросишь. Но не сейчас. Сейчас… Тебе заняться нечем, как я погляжу?

— Еще бы! — охотно кивнул мальчик. — Мы же пойдем сегодня в Сердце-дом?

— Нет, конечно, — ухмыльнулся отец. — Ты еще не готов. Она тебя сама позовет, когда придет время.

— Когда же придет это время?!

— Только д’ахи ведают.

— Но тебя призвали на десятую зиму!

— Именно. А тебя не призывают, потому что отлыниваешь от работы.

— Так как же?..

— Сын, я все сказал, — отрезал отец. — Старайся и трудись. Это единственный путь.

— Но я и так стараюсь из-за всех сил! — возмутился Васса. — Никто так не выкладывается на тренировках, как я, ты сам знаешь.

— Знаю, — кивнул он. — Но видно от тебя ждут большего. Видно, тебе уготовано самое суровое испытание. И ты выполнишь его или умрешь. Ты понимаешь, сын?

— Ага, — хлюпнул носом Васса. — Понимаю.

— Хорошо, — кивнул отец. Тут же посмотрел куда-то поверх головы Вассы и помрачнел. Мальчик обернулся и вздрогнул. К бревенчатой стене их дома привалился худощавый беловолосый харгер с массивными залысинами, но до странности тонкими чертами лица — он был последним рок’хи, которого Васса хотел бы видеть у родного порога. И он явно не в духе. Как всегда.

— Аса… — натянуто улыбнулся отец. — Давненько ты не заглядывал к нам на огонек.

«Вернее никогда», — вертелось на языке у Вассы.

— Но сейчас…

— Самое время, — проговорил тот тихим голосом. — Как отец? Жена? Твои сорванцы?..

— Здоровы, благословением д’ахов, — ответил Муса и положил широкую ладонь Вассе на плечо, когда холодные глаза Асы, несколько отдающие желтизной, принялись рассматривать мальчика. Эти глаза не нравились Вассе больше прочего в облике молодого харгера. Он был какой-то… неправильный.

— Славно, — попытался он улыбнуться. — Слышал, у тебя в семье прибавление?

— Что-то ты поздно с поздравлениями, уже пару месяцев как…

— Нет, ты меня неправильно понял, — сделал он шаг вперед. — Я про твоего гостя. Как там его?..

— Кхамеры ведают, — пожал плечами Муса. — Проснется, расспрошу.

— Мучается, я надеюсь? — почти прошептал Аса. От этого вопроса Вассе стало не по себе.

— Не без этого…

— Или ты ему перину каждый вечер взбиваешь?!

— Как там твой брат? — резко спросил отец. — Зверски его та крыса потрепала.

— А тут у вас не слышно?.. — оскалился Аса. — Я-то держать на пороге не стану, приходи — послушаешь. Как поет, когда просыпается. А просыпается он всегда по ночам.

— Видно судят, Ювасу, д’ахи…

— Всех судить будут. Кого-то на том свете, а кого-то на этом. И хочется мне, что суд земной был суров и справедлив. Пока я вижу, что палачей судят неправедным судом.

— Аса, не начинай старый разговор…

— Разговор будет продолжаться до тех пор, пока в нашем селении не останется неотомщенных мужчин и женщин! — выпалил Аса. — И все шавы не будут сидеть на привязи, как и подобает шавам.

— В нашем доме заветы д’ахов свято соблюдаются, Аса. Можешь не волноваться.

— Что-то не видно… — пробурчал харгер и сверкнул глазами на дверь, но пробовать войти не стал. Васса опустил взгляд на его пояс, на рукоять кинжала, который был всегда при нем. Но рука Асы не сделала ни единой попытки дотронуться до него. Рука отца тоже не коснулась своего. Васса выдохнул.

— К’хул скоро, — проговорил Муса, примирительно. — Там и обсудим все вопросы. На холодную голову.

— Если твой, — Аса скривился. — Дотянет до этого к’хула.

— Тогда суд д’ахов свершится, — кивнул Муса. — Но южанин крепок. Убил босороку один и потерял много крови. Ни ты, ни я повторить такое не сможем.

— Да. Но эта крыса была делом твоего харга. А не одного Ювасы, которого ты обещал оберегать, как зеницу ока!

Тихий голос Асы как-то незаметно перешел в настоящее шипение, а желтые глаза чуть ли не исходили змеиным ядом. Казалось, еще чуть-чуть и харгер превратиться в змею.

— Он не маленький, Аса, — твердо проговорил Муса. — А в харге всякое бывает. Лес впускает, но не отпускает.

Аса хмыкнул и потопал восвояси, даже не попрощавшись.

Отец подождал, пока его белая голова не скроется среди деревьев и посмотрел на оцепеневшего Вассу.

— А ты не болтайся по веткам без толку! — хлопнул он мальчика по плечу и тоже оставил его. — Иди лучше помоги матери с нашим гостем.

Васса проводил отца глазами и пнул яблоко вслед исчезающей отцовской шевелюре. И вот всегда одно и то же! Очень скоро придет его двенадцатая зима, а он все еще «помогает матери» и нет конца и края этой помощи…

— Васса! — донесся до него недовольный голос матери.

— Иду! — отозвался волчонок, но прежде чем окунуться головой в домашние заботы, еще раз припал глазом к щелочке.

Этот бледный чурбан все лежал на месте и дрых себе. Вот мерзавец! Когда Васса болел никто не давал ему так долго отлеживаться — все равно, Васса, принеси, сходи да подай. Он же поди уже все бока себе отлежал, лежебока! А еще снова ночь напролет начнет стонать…

* * *

Ночами он спал скверно. И дело было не только в Жажде, хоть та и ослабляла свою хватку, становясь все слабее ночь к ночи. Крес бы с радостью провалился в сладкое забытье, но и рана настырно требовала внимания. Ничего не оставалось, как страдать и ковыряться в горьких думах, сжимая дерюгу зубами. А они постоянно крутились вокруг одного и того же предмета. Ада, конечно.

Мысли о ней неустанно свербели внутри, не давали перевести дух и расслабиться хотя бы ненадолго. Если псоглавцы притащили из леса и выхаживают того, кто одной ногой в могиле, то здоровую девушку должны были забрать себе. Это же такой трофей… Он помнил ее крики в лесу, и тут же перед глазами вставала жуткая и страшная картина — Ада и эти псы на ней. Нет, не надо…

Он сжал кулак до боли, до белых костяшек. Нет, так не должно быть. Все не так просто.

Главное для него сейчас по возможности делать все, что от него хотят эти «люди». Были они на самом деле людьми или не были, он разберется потом. Пока эти выродки не принялись отрезать от него по кусочку и приносить в жертву своим божкам, все намного лучше, чем могло бы быть. А убивать, по крайней мере, сразу, они его не собираются. Не будут же псоглавцы просто так переводить на него драгоценную пищу и время. Жертва он или жаркое? — гадать об этом он мог бесконечно. Когда-то Крес слышал байку, что общины рок’хи отрезали своим рабам пальцы на ногах, чтобы пленники никогда больше даже и мечтать не смели, что побегут, как свободные люди. Домыслы все это или нет — у него появилась бесценная возможность получить сведения из первых рук. Остаток ночи Крес провел, ощупывая свои пальцы на ногах, как будто боялся, что они неожиданно пропадут.

Забывался он только под утро.

Вечера псоглавцы проводили в тесном семейном кругу. Хозяин дома, тот самый лесной дух со стальными глазами, появлялся только на исходе дня. Когда он просовывал в дверной проем свою черную бороду, дети набрасывались на него и висли на нем гроздьями, пока он двигался от порога до очага, чтобы горячо поцеловать свою молодую жену. Крес был удивлен, но как только он оправился достаточно, чтобы держать ложку, он был допущен к «столу». Конечно же, никакого стола не было. Они ели, сидя на шкурах, собравшись вокруг очага. Кресу сунули грубую миску с горячей едой и кружку каким-то крепким напитком, пахнущим ягодами. Он с сомнением посмотрел на кушанье, исходившее паром, но члены семьи псоглавцев уплетали его за обе щеки. Зачерпнул похлебку, понюхал и положил в рот. Довольно неплохо.

Старшие не обращали на него никакого внимания. Муж и жена все что-то шептали друг другу, возились с младенцем — крохотным, уродливым и пискучим комочком, который еще даже не научился держать головку прямо. Старик, не торопясь, уплетал свою порцию и больше молчал. Но детеныши просто пухли от любопытства к чужестранцу. Особенно старший, Васса, черноглазый и угловатый волчонок. Тот то и дело поглядывал на него украдкой. И вот:

— Эй, слышь… Ммм… Крысолов… — начал он, с трудом подбирая слова. — А-а, правда, что ты дрался одновременно с десятком этих чудовищ?

Крес проглотил очередную ложку и не нашелся, что ответить. Повисло неловкое молчание.

— Нет, не правда, — наконец, произнес он заплетающимся языком — каждое слово давалось ему с большим усилием. — Она была всего одна.

— А-а, правда, — пропищал конопатая Алька еле слышно, — что вы с ней упали с высоты, где даже орлы не летают?

— Нет, не правда, она сдохла раньше, — ответил и на это Крес.

— Больно было? — не отставали. Детишки как-то незаметно подсели к нему по обе стороны.

— Ага.

— А-а-а, правда, — пугаясь своей смелости, спросила их черненькая кругленькая сестренка Соша, — что ты задавил чудище голыми руками? — последние слова она проговорила таинственным полушепотом.

— Нет. Я убил ее топором.

— Больно было?

— Мне? Мне и сейчас больно, — и это было правдой.

— А чудищу?

— Мы этого никогда не узнаем.

— Наверное, больно. Оно сильно кричало?

— Да, — кивнул Крес. — Очень.

Тут хозяин в первый раз за вечер посмотрел Кресу прямо в глаза. Крес сразу покрылся мурашками, хоть тот и ничем не показал, что угрожает, или что хочет, чтобы чужеземец перестал разговаривать с его детьми. Лишь паскудно ухмыльнулся и продолжил есть.

— Олька говорит, что ты бил ее топором, но топор отскакивал от ее чешуи! — восторженно заголосила Алька, сжимая воображаемое оружие и размахивая им над головой. — Тогда ты вытащил меч и бил ее мечом, но он затупился после пары ударов. И тогда ты бросился на нее и загрыз ее зубами! Вот так! — она кинулась к своей сестренке и защекотала ее за бока. Соша оглушительно запищала и принялась брыкаться. Все трое детей сцепились в один гогочащий комок и покатились кубарем. Но быстро вернулись на свое место, когда на них прикрикнул отец.

— Врет твой Олька, — стараясь говорить баском, бросил Васса через какое-то время.

— А вот и не врет, ему отец рассказал! — задрала нос его конопатая сестра.

— Значит, отец врет.

— Нет, не врет! Сам знаешь, какой он большой и сильный. Такие не врут. Их д’ахи накажут.

— Еще ка-а-ак врут. И д’ахи наказывают за трусость и предательство. А не за шутки над маленькими дурачками. Это все знают. А кто не знает, тот дурак.

— А ты-то откуда знаешь?! Ах, ты!

И все в таком же духе, пока их не отправили спать. И придумывать новые вопросы на завтра.

Запив ужин ягодным напитком, хозяин вытащил курительную трубку и забил ее каким-то зеленым мелким порошком. Раскурив ее как следует, он расцеловал всех четверых малышей и выдохнул облако дыма в лицо каждому, не исключая даже самого младшего. Кресу, к его изумлению, тоже досталась порция пахучего дыма. Запах был отвратительный.

Временами они пели. Хозяин доставал деревянную дудочку и играл еле слышную спокойную мелодию. Старый только что-то кряхтел себе под нос неслышно, подпевая на свой лад, легонько похлопывая себя по коленям, а малышня нестройными голосами старалась перекричать друг друга. Но все замолкали, когда в дело вступала Киша. Стоило ей набрать в грудь воздуха, песня лилась из нее, как звонкая река из горного источника. А взгляд хозяина менялся. Холодный пронзительный отблеск смягчался, туманился, становился кротким и любящим.

Несмотря на дикарскую внешность и полный рот острых зубов, в Кише нечто неуловимо манящее. Однако представить себя с ней в одной постели Крес не мог — не слишком его привлекали ее широкие бедра и низкий уродливый лоб рок’хи. Хозяйка дома была полной противоположностью его Аде, тонкой и женственной во всех отношениях. Что во внешности Киши бесспорно цепляло взгляд — были ее глаза цвета молодой зелени. Пела она замечательно.

Иногда они не ужинали вовсе и пропадали где-то снаружи, и тогда громкое пение доносилось с улицы. Крес лежал один и слушал эти временами веселые, временами грустные, тягучие песни. Слова он мог едва различить, хотя звуки доносились до него через открытое оконце. Выговор псоглавцев сильно напоминал наречие северных народов Альбии, пусть и был достаточно своеобразным, Крес его схватывал все лучше и лучше. Однако смысл тягучих старых песен рок’хи, которыми порою звенел лес, был выше его понимания. Что-то смутно про путь, битву и смерть, и так без конца. Сколько там этих псоглавцев? За стенами простиралась целая деревня, не меньше.

В доме обитало еще одно живое существо, которое больше всего напоминало бессловесную тень и вело себя подобно призраку. Земляное лицо, редкие волосья, растущие вокруг розовой шрамированной головы, слезящиеся глаза и обломанные ногти составляли его скорбный облик. Одето оно было в черное рубище, подпоясанное старой веревкой. Выполняло оно самую грязную и тяжелую работу, и практически весь день от зари до зари лазило по дому из угла в угол, выполняя бесконечные поручения то Киши, то старика. Называли они его непременно одним и тем же хлестким словом — шава. Крес про себя дал ему другое имя — Тень, но слово «шава» запомнил. Очень уж оно ему не понравилось.

Детишки же использовали Тень для своих веселых игр — то бросали в нее сор, то пугали до смерти, то ездили на спине, лупили хворостиной. Тень переносила обиды тихо и не пыталась тронуть паршивцев даже пальцем. Киша, конечно, быстро прекращала эти игры, но как-то походя, и даже не наказала никого, но не от избытка жалости к несчастному существу. Она сама нередко одаривала Тень подзатыльниками и пинками, чтобы та пошевеливалась, и избивала, если та делала что-то не так. Спала шава в отдалении ото всех, в темном холодном углу на куче тряпья. Ела из отдельной посуды с обломанными краями, к которой никто из обитателей никогда не прикасался. За прошедшие дни Крес не услышал от нее ни одного членораздельного словечка, только кивки да поклоны. Как будто Тень реально была нема.

Однажды, когда Крес только учился ходить — добирался до очага и взмыленный полз обратно — детеныши затеяли очередную жестокую игру. Обычный грохот, крики, взрывной смех — Крес уже перестал удивляться их громким развлечениям, но на этот раз случилось нечто необычное. Тень как-то странно замерла на месте, мелко дрожа и поскуливая. Детишки по обыкновению носились вокруг, одаривали несчастную ударами, громко хохотали, пинали и забрасывали ее огрызками. И тут Тень подскочила и махом вырвала у одного из сорванцов из рук хворостину. Крес первый раз услышал, как она издает звуки — жалобные, отчаянные, тонким срывающимся голосом. Детишки, ошалевшие от такой реакции, потерялись и отбежали подальше с такими лицами, словно любимая собака, с которой они годами бегали наперегонки, вдруг начала на них скалиться. Но смятение быстро улетучилось. На его место пришла настоящая ненависть. Их невинные щенячьи мордочки быстро обратились в оскаленные пасти молодых волчат.

Пара тычков и пинков, и Тень уже распростерлась на полу с разбитым лицом, а два брата били ее ногами, ничего не стесняясь, как будто хотели оставитьот нее только мокрое место. Тут во все горло заголосил младенец и все надрывался вместе с ошалевшей от боли Тенью, пока на крики не прибежала Киша. Когда захлопнулась дверь, и за ней потонул детский вой и звуки хворостины, Тень, размазывая кровь по распухшему лицу, на коленях поползла к себе в угол. Крес же не мог отвести взгляд от ее ног. Вместо пальцев у той были десять коротких обрубков.

Не успели всхлипы из темного угла затихнуть, вновь хлопнула дверь. В дом влетел старик, и направился к лежаку Тени. Намотав ее грязные волосы на кулак, выволок ее из убежища и еще пару раз ударил ногой по ребрам. Зубы стиснуты от ярости — между ними кожаный ремень с железной бляхой в форме волчьей головы. Очень знакомую.

Комнату заполонили другие псоглавцы. Все широкоплечие, коренастые, волосатые псы — рыжина и молоко разлиты в косах и бородах. Улыбки во весь зубастый рот от предвкушения грядущего развлечения. Их широкие спины закрыли от Креса Тень, и он слышал только свист, звук лопающейся кожи и ужасные крики. Псоглавцы подбадривали старика и раздавали советы, как лучше и побольнее приложиться по ее костлявой заднице. От свиста ремня и воя звенело в ушах.

Когда они начали расходиться, он разглядел ее на лавке всю в крови. На спине уже, казалось, не было живого места, только кровавые полосы и застарелые синяки. Тень плакала навзрыд и повторяла что-то. Кажется, это было «я больше не буду» на родном Кресу альбийском.

* * *

Давно уже затихли муж с женой на своем лежаке. Раздавалось мирное посапывание ребятни, наигравшийся за день, гремел трудовой дедов храп. Крес как обычно метался по постели до последнего: мучился от горьких мыслей, недодуманных за день, мыслей об Аде, о своей Аде, о том, как было хорошо, когда она лежала рядом с ним, когда ее растрепанные волосы щекотали его веки. Пусть это было в темном лесу, где холод медленно вгрызался к кости и дикие твари сторожили небо, но там ему было намного спокойней, чем теперь. Тогда у него была цель, а сейчас, когда ни Ады, ни той проклятой побрякушки больше нет, на что он лежит здесь и теребит свои раны? Для чего это все теперь? Поход в это забытое всеми богами место оказался напрасной тратой сил и времени. Нужно было реально смотреть на вещи, а не надеяться на мудрого мага из сказки. Напрасно он подвергал их риску. Она погибла напрасно. Погибла…

Его раздумья прервал тихий шелест. Крес не обратил на звук не малейшего внимания — это мог быть кто угодно из домашних, чья нога просто вылезла из-под одеяла и зашуршала по соломе. Но через пару ударов сердца он повторился. И еще раз.

Приоткрыв веки, он увидел, как в лучах тлеющего очага вырисовывался темный, худощавый силуэт. Это могла быть только Тень. Она замерла над постелями мирно спящих хозяев, не двигалась, точно решалаясь на что-то. Рядом с ее судорожно сжатой правой ладонью старик заливал дом своим храпом, левее рядком спали детишки, то и дело ворочаясь во сне, чуть дальше Киша обнимала своего мужа.

Крес следил за ней некоторое время: может это ничего и не значит и это бессловесное, безвольное существо сейчас поползет дальше по своим маленьким делам? Но нет, Тень продолжала молча сверлить взглядом своих ненавистных хозяев. И Крес покрылся мурашками. Что будет, если он сейчас закричит? Тут же первым вскочит хозяин — как же его по имени, Крес даже не знал. Тень точно не успеет сигануть в свой угол и распрощается со своей жалкой жизнью, не успев даже вскрикнуть. Или именно этого она и добивается? Что будет, если все пойдет так, как идет: Крес продолжит слушать стук своего сердца и ждать? Жалкая, тщедушная фигурка своими ручками сможет убить разве что младшую Сошу. Сломать ее шейку как тростинку до того, как проснется ее брат и начнет звать отца. А месть так сладка… Крес неожиданно вспомнил, что где-то с вечера старик оставлял у входа колун. Может он сейчас в руках Тени? Тогда она может выбирать, как на ярмарке. Но лишь одного-двух, а дальше…

Мгновение длилось слишком долго. У Креса внезапно упало сердца, когда он осознал, что уже несколько его ударов смотрит ей прямо в глаза. Между черных нечесаных, немытых, вонючих волос лежали эти две слезящиеся щелочки, полные отчаяния. Какое-то время их глаза сплелись и молча боролись друг с другом.

А потом все закончилось, и Тень медленно и неловко поплелась в свой угол и исчезла там. Из этого угла не доносилось ни звука, ни дыхания, ни стона, ни тем более храпа. Как будто то, что пряталось там, просто умерло.

* * *

В один из вечеров ужин прошел в гробовом молчании и съелся как-то второпях. Детишки быстро поклевали свои порции и, позевывая и толкаясь, удалились в свои постельки. Младенец в тот вечер орал особенно настырно, изматывающе долго, дурно. Старик тяжело вздохнул и покряхтел к своему лежаку.

— Эхх, крысятина была знатной… — прочмокал он. — Когда еще такое будет? Эй, хорек, может ты еще одного убьешь, а?

Крес поперхнулся и очумело уставился на остатки еды перед собой. То, что еда не попросилась обратно, можно было списать только на вмешательство высших сил.

Киша удалилась заниматься их маленьким крикуном, и Крес впервые остался один на один с хозяином. Он всегда курил после ужина, и этот раз не стал исключением. Он достал трубку и кисет, и стал набивать инструмент своим мелким порошком. Крес заметил, что это был не то зелье, что в прошлый раз — оно было серого цвета. Занялся веселый огонек от кресала, и хозяин принялся не торопясь раскуривать трубку. Дом быстро наполнился пахучими парами. Свои стальные глаза хозяин при этом не сводил с гостя. Крес вдохнул пахучий дым, и его чуть не вывернуло наизнанку, так сильно тот вошел в ноздри. Тело скоро стало ватным и податливым. Навалилась усталость.

— Это потому что д’ахи пока не принимают тебя, хорек, — вымолвил глава семьи.

Крес задержал дыхание, но лучше не стало. Ему еще предстояло совершить настоящее путешествие до своей постели. А силы понемногу испарялись вслед за кольцами дыма.

— Не волнуйся это ненадолго. Если д’ахи сохранили тебя, то ты им для чего-то нужен. Ту женщину тоже не сразу приняли, — сказал он, расплываясь в зубастой уродливой ухмылке.

— Аду? — переспросил Крес, не веря своим ушам. — Она здесь? Ты знаешь, где она?

Сна ни в одном глазу, только томительное ожидание.

— Еще бы не знать, — произнес, наконец, псоглавец. — Вижу, вы оба знатные гадюки, раз за вами тянулся целый выводок крысна привязи. Ох, не зря мы наткнулись на такую компанию. Это знак.

И замолчал, пуская дым в потолок.

— Где она? — настойчиво спросил Крес. — Где моя женщина?

— С Халсой, — просто ответил хозяин. — Она всегда с ним.

— Ты знаешь его? Отведи меня к нему.

— Потом.

— Почему?

— Потому что так надо. Как тебя звать, хорек?

— Крысолов, — без особой охоты Крес назвал первое, что пришло в голову.

— Это тебя так люди прозвали за ремесло?

— Меня по-разному называют. Я не возражаю.

— Меня зовут Му́са. И к Халсе тебе нечего идти, пока ты не сможешь хотя бы ноги переставлять, как рок’хи, а не как вшивый шава. Я сам тебя поведу. Халса давно хочет познакомиться с тобой. Много кто хочет.

— Хорошо. Но зачем она этому Халсе, ты знаешь?

Муса пожал плечами.

— Понятно зачем. Халса, он д’ахгер.

Кресу это мало что сказало.

— В смысле… вождь?

— Д’ахгер — есть д’ахгер. Избранный д’ахами. И они указали ему на твою женщину, как на д’ханку. Тебе повезло, хорек. Ох, повезло.

— Далось мне такое счастье, — пробурчал он. — Ты часто видишь ее?

— Постоянно. Я же говорю, она ходит за ним по пятам, как привязанная.

Муса рассмеялся, глядя как Крес резко изменился в лице.

— Не знаю, что Халса ей такое предложил, что она теперь в нем души не чает, но вряд ли что-то плохое, — сказал он, подавив в себе остатки веселья. — Твоя баба — особенная, хорек. Она живет хорошо. Я могу предположить, что ей даже нравится ее новая жизнь.

— Нет, не пойдет, — Крес пытался сохранить хоть какие-то остатки хладнокровия и унять дрожь в кулаках. — Спасибо, конечно, этому вашему Халсе, но он не может просто так присвоить ее. Это моя жена и у нас есть свои дела в Дик… на Севере. Я должен тебя отблагодарить за спасение, еду и кров.

— Меня? Я делаю лишь то, что говорят мне д’ахии плачу дань кхамерам. Ты их должен отблагодарить, а не меня, — отчеканил Муса.

— Кого? — не понял Крес.

Муса посмотрел на него как на умалишенного.

— Кха-меров, — раздельно повторил он. — Вы что на юге даже не знаете, кто живет у вас под ногами?

— Крысы да черви всякие, — попытался пошутить Крес, но Мусе было явно не до шуток.

— Дери вас, южан, — не выдержал он. — И что у вас в голове твориться. Как вы вообще по Лесу-то ходите?

— Ногами.

— Понятно, что ни жопой. Хотя, кто как… — Муса тяжело вздохнул. — Не знаю, почему я должен объяснять вещи, которые ясны каждому ребенку в моей родной деревне. Но видимо, вы, южане, — хуже детей. Слушай и запоминай. Нельзя ходить по Лесу, не оставив в деревне здорового сына — это первое правило Леса; нельзя ходить по Лесу, не умилостивив кхамеров до похода — это второе правило Леса; нельзя ходить по Лесу, не умилостивив д’ахов после, это третье правило Леса. Ясно?

— Яснее не бывает, — кивнул Крес.

— Ясно, говоришь? Мне ясно, что вы слишком тупые, чтобы принять эти простые правила, потому и летаете на этих ваших крысах, не смея коснуться земли. Идти в Лес можно только с благословения д’ахов, без оного — это верная смерть. Ваши этого еще до сих пор не поняли, или не могут понять, ибо пустота в голове. Вы тут умираете сотнями, а продолжаете переть, как будто вашимкровососам сладость какая намазана. Идете на радость кхамерам, а те забирают ваших к себе под землю и поедают там, словно визжащих свиней.

Крес сглотнул.

— Видно мне повезло. Я семь ночей ползал по развалинам, скрываясь от погони.

— Врешь?

— Хочешь верь, хочешь нет. Я даже общался с одним из этих ваших… кхамеров. Перед тем, как убить босорку. Мерзкая мурчащая тварь.

— Это да, — ухмыльнулся Муса. — Мурчать они любят. Бывало в лесу на постое, приложишь ухо к земле. А она так и дрожит. Так и переловили бы нас, как зайцев, если бы руки подлинней были. Тебя видимо д’ахи любят и кхамеры уважают. Или кто-то там хорошо за тебя попросил.

— Не знал, что легенды окажутся так близко к правде.

— Что такое легенда?

— Вымысел, байка, чтобы пугать детишек.

— Как же вы тут еще все не передохли, дери вас всех с трех сторон света, — Муса сплюнул вязкую жижу. — Ты на нашей земле, хорек. На нашей древней земле. Это мне нужно объяснять тебе, что есть вымысел, а что нет. Удача это вымысел. Ваше умение это вымысел. А то, что прямо сейчас кто-то может сидеть под твоими пятками и ждать удобного момента, чтобы вытащить из земли свои загребущие ручонки и вцепиться в тебя с намерением никогда больше не отпускать — это, мой маленький несмышленыш, не легенда.

Крес невольно опустил глаза. Солома под задницей выглядела как обычно — сухой и подгнившей.

— Слыхал про Мульку Кровяные Пятки? — пыхнул дымом Муса.

— Нет.

— Не буду утомлять тебя всеми теми глупостями, которыми этот дурачок успел опозорить свой род, а их немало. Пусть его родичи об том беспокоятся. Так вот: будучи мелким засранцем, поспорил я с ним, что он залезет в одну из тех нор, которые обильно по Лесу раскиданы. Не мог не видеть, когда шел сюда — такие круглые, будто их специально в земле сверлили. Отец с матерью настрого запретили даже близко подходить к дыркам в земле, ибо никто не знает, откуда они в лесу берутся и куда ведут. Ну, я-то разве что камешки туда кидал, памятуя истории всякие от деда, да сохранят его пепел древние д’ахи, — при этих словах Муса сделал странное движение: закрыл глаза и три раза легонько дунул в пространство. — Истории его я всегда слушал с упоением. Страшные истории — от того и хорошие. В хороших историях герой никогда не возвращается домой невредимым, а умирает по собственной глупости, жадности или самонадеянности. Это помогает понимать, что с тобой будет, посмей ты ослушаться д’ахов и законов Леса. Но в тот раз, очевидно, смысл историй еще не полностью пролез в мою пустую черепушку.

Так вот, предложил я ему, дураку, слазить туда, посмотреть на подземных жителей. Я-то больше в шутку, а он возьми и согласись. Когда он туда спускался, я до последнего не верил, что он на такое решился. Даже стыдно стало, что он, последний дурак, над которым все девчонки в деревне потешались, решился, а я нет.

Залез он в ту нору и пропал. Просидел я там, в кустах, дотемна, весь голос сорвал, пока звал. Когда вернулся, оказалось, что вся деревня на ушах стоит — нас ищут. Бабка, да сохранит ее пепел древние д’ахи во веки веков, — снова он закрыл глаза и дунул три раза, — меня подзатыльниками к отцу. Ох, отец тогда на моей заднице отыгрался на неделю вперед! Вот той самой рукой, которую он спустя много лет оставил на поле боя. Она у него была что надо, рука. А Мулька домой вернулся только через месяц. Выл, думали, это собака от бремени разрождается, и не обращали внимания какое-то время, пока не увидели кровавую дорожку и его, дурака, живого и седого, как лунь. А потом глядь: на пятках мясо все до костей объедено. Везунчик, отделался только пяточками и поврежденным умишком. Тииихий стал, точно твоя невеста. Что-то членораздельное начал выдавать спустя еще месяц. Бубнил какие-то небылицы про то, как его за уши таскали по темным норам, мурчали и все щекотали за его пяточки. Батя мой, когда узнал, что я еще в этом замешан, выпорол меня повторно — для острастки. Запомнил я тогда все, крепко запомнил. Дед, да сохранят его пепел древние д’ахи во веки веков, тогда еще дивился, говорил, что таковых счастливчиков, как Мулька, он за свои годы не знал. Обычно те детишки, которые вопреки наказу родителей по лесу лазают да во всякие дырки суют свои любопытные носики, обратно не возвращаются. От них обычно остаются такие аккуратные ямки, на подобие кротовых, и больше ничего.

Муса фыркнул и сидел какое-то время, выпуская колечки дыма, предаваясь воспоминаниям. Потом неожиданно сунул Кресу свою трубку:

— На.

Крес непонимающе уставился на дымящуюся штуковину.

— На, говорят тебе! Я не предлагал подобной чести еще никому из вашего рода-племени.

Крес принял от него этот дар.

— И можешь облокотиться обо что-нибудь. Не боись, кхамер за жопу не схватит.

Крес повиновался. Он держал трубку обеими руками, как сокровище.

— Теперь суй в рот и вдыхай, — объяснил Муса. — Вдыхай так, чтобы полностью наполнить нутро дымом.

Крес, чувствуя себя крайне неловко, поколебался мгновение, но сделал так, как велели. Но, как только дым оказался внутри, чуть не выронил трубку — кашель скрутил его напополам, даже больному месту на боку своего хватило.

— Эхх, хорек, — захохотал Муса. — Все у вас южан шиворот навыворот. Я курю эту штуку с шести лет. Моему Вассе двенадцать, ему ты и в подметки не годишься.

— Вдыхать эту дрянь, это тоже часть искусства хождения по Лесу? — прохрипел Крес. На языке ощущался отвратительный привкус пепла.

— Считай, что д’ахи любят тебя и смеются над тобой, ты южный дурак, а дураков не наказывают за подобные дерзости, — покачал головой Муса. — Давай еще раз, только не надо дуть так сильно. Мы никуда не спешим.

— Мы?

— Да, — сказал Муса уже серьезнее. — С твоей бабой ничего не случиться, верь мне. Даю слово в присутствии д’ахов: Халса хранит ее как величайшее сокровище, она его д’ханка — привлечь такого союзника на свою сторону это послание от самих д’ахов. Каждый, кто притронется к ней хотя бы пальцем без его дозволения, окажется закопанным в землю вверх ногами. Кхамеры с удовольствием полакомятся его щеками.

Хоть он и хохотнул после этих слов, но дураку было ясно, что теперь псоглавец точно не шутит.

— Сейчас пускай д’ахи сами поглядят на тебя и удостовериться, что я верно исполнил их волю. Вдыхай. Иначе умрешь.

В этот раз дело прошло легче, хотя он снова зашелся иссушающим кашлем. Тело упрямо сопротивлялось впускать в себя д’ахов.

— Вот так вот. Уже лучше. Отдышись. И снова вдыхай.

Все повторилось.

— Вдыхай… Вдыхай… Вдыхай…

Вдыхай.

…

Вот так. Глубже. Пусть твой разум без остатка сольется с Цветком. Станет одним многих из его лепестков. Ненадолго, не бойся. Хотя некий трепет все же стоит испытать, если тебе есть чем трепетать. Все же не каждое разумное существо может похвастаться прикосновением к чему-то подобному. Но не обольщайся, с этого пути может быть один сход, и только от тебя зависит, найдешь ли ты дорогу домой.

А пока стоит сделать первый шаг. Вот так, не торопись — здесь времени у тебя достаточно, ни на миг состариться не успеешь.

Что ты видишь? Вероятно, от Него дух захватывает. Множество ярких огней, заключающих в себе столько всего волнующего, что ваше человеческое сердце не способно испытать и за сотню судеб. Шаг за шагом — приближайся, не бойся оступиться или упасть, — ты здесь не за этим. Каждый твой шаг уже продуман и понят.

А теперь поберегись! Вот так. Иди дальше, тебе лучше не спрашивать о том кому ты только что загородил путь — ты все равно не поверишь. Не оборачивайся. Досадная случайность — такое бывает раз в миллиард судеб.

Тебе лучше не заглядываться по сторонам. Тут роются миллиарды разных существ из миллиардов разных миров, заблудших сюда по глупости или по корысти. Многие давно потеряли остатки былого разума и бродят без цели. Лучше не будь как они, слушайся.

Вот, мы уже ближе. Теперь смотри внимательнее. Ты можешь рассмотреть Цветок ближе. Видишь темные пятна на его листьях? Да, ты угадал, их много. Очень много. И станет еще больше со временем. С этих листьев и собираются рои самых разных безумных существ, которые больше не могут обитать в своем доме. Одни перебегают с листка на листок, ищут пристанище, или ответы на загадку о том, как же исправить ту беду, пришедшую в их дом. Или как спасти этот дом, чтобы горькая участь не постигла еще и местных обитателей. Все попусту, конечно. Каждый шаг уже продуман и понят.

Но раньше были и другие Цветки. Но так далеко мы заходить не будем. Твоему разуму хватит и этого.

А теперь остановись. Дай Нам получше рассмотреть тебя, мальчик.

* * *

Небо плыло перед глазами грязным закопченным покрывалом. Крес рассеянно поморгал — в голове пустота и неясность. Руки-ноги словно прибиты к земле, нет сил пошевелить даже пальцем. Небо оказалось деревянной крышей, черной от копоти.

Над ним склонилось лицо молодой девушки с удивительно правильными чертами. Крес довольно долго вглядывался в него, не в силах припомнить, где он мог его видеть? Но оно исчезло в то мгновение, когда он попытался вспомнить. Обросло волосами, заострилось и стало дикой, животной мордой, с длинными, желтыми клыками. Чудище открыло пасть и вывалило на него свой красный, мокрый язычнике. Но тут произошла третья перемена: на место звериной морды встал другой лик — морщинистый, по самые глаза заросший выцветшей рыжей бородой с обильной проседью, золотое кольцо сверкало в крылатом носу, на голове блестела потная лысина.

— Вернулся.

Этот рок’хи не двинул ни единым мускулом. Голос принадлежал кому-то другому, очень знакомому, но не сказать, что он навевал приятные воспоминания. Крес некоторое время рылся в памяти, пытаясь отыскать имя в ее закоулках.

— Ну-ка ткни в него чем-нибудь, — уже в свою очередь произнес рыжий глубоким, сильным голосом. — Бывало и такое: глаза открыл, а все равно как полено, хоть в рот ссы ему.

Кто-то поначалу осторожно, но все более настойчиво стал трясти за плечо. Крес отогнал надоедливую пятерню, как назойливую муху. Попытался поворочать языком — рот словно набили песком. Получилось «ненаво».

— Хорошо. А говорит — еще лучше. И то, что портки сухие — вообще прекрасно, — подвел итог рыжий. — Приведешь ко мне, как сможет держаться на ногах.

— Приведу.

— Про завтра не забыл?

— Нет.

Рыжий поднялся и не спеша пошел прочь. За ним по полу стелился массивный меховой плащ на голое тело.

— Как твой?.. — спросил Муса.

Старик остановился на мгновение, и какое-то время молчал. Видно, ему не очень хотелось начинать разговор.

— Я видел блеск жизни в его глазах. И буду счастлив, если угадал.

С этими словами рыжий скрылся за дверью. Следом за ним в приоткрытую дверь скользнуло еще одно существо, от одного вида которого Крес сразу же покрылся мурашками. Громадный, бусый волк, подарил Кресу плотоядный взгляд, облизнулся и пропал, как и не было его.

На улице пело солнечное утро.

— Что ты видел? — без предисловий начал Муса, стоило только затихнуть шагам за дверью.

Крес заскользил взглядом по знакомому соломенному полу, по шкурам на стенах, очагу и немудренному скарбу по углам. Он все еще в их доме.

— Сколько я спал?

— Четыре дня.

Крес пошевелил ногами и попытался встать. Конечности после длительного и тяжелого забытья отзывались с неохотой. Он заставил себя встать на колени и чуть приподняться. Притаившийся уголек боли все еще теплился, но двигаться было определенно легче. Однако дрожь все равно заставила его сесть на прежнее место.

— Видишь, д’ахи слов на ветер не бросают — эти четыре дня определенно пошли тебе на пользу. Киша! — крикнул он. Без ответа.

— Киша, где тебя кхамеры носят! Ах, я же забыл со всем этим… — пожаловался он, поднимаясь на ноги и постанывая.

— Ты что все это время сидел здесь?

— Сидел, жри кхамер твои пятки, — отозвался Муса, разминая поясницу.

— А этот? — Крес ткнул пальцем в сторону выхода.

— Халса? — спросил Муса, возвращаясь на место с миской полной каши. — Нет, он приходил по вечерам, справлялся, как дело идет. Живой ли ты еще, сухой ли под тобой пол, хе-хе. Приняли ли тебя д’ахи? Он и в первый вечер был с нами, только ты его не видел.

— Это был Халса?!

— Он самый, — Муса передал ему миску со слипшимся комком каши на дне. — Мстить ему будешь потом, когда я разрешу! Давай, жри и рассказывай, что видел и что тебе говорили д’ахи.

Крес сунул ложку холодной каши себе в рот и прожевал. Он сам не особо понял, что происходило с ним за эти четыре дня. Поначалу посчитал, что и рассказывать особо нечего, а потом поймал себя на мысли, что прожил там целую жизнь.

Он описал это безумное путешествие как смог, насколько хватило его куцего воображения. Поначалу Муса молчал, слушал, не перебивая, и не спускал с него глаз. Потом задавал вопросы. На большую часть Крес либо не мог внятно ответить, либо отбрехивался провалами в памяти, хотя помнил больше, чем мог описать словами. Видел он что-то отдаленно напоминающее цветок со множеством лепестков небывалых размеров. И странных существ, снующих по ним, словно насекомые. Были среди них и вполне человекоподобные твари, были и больше походившие на порождение разума безумного художника. Того, с чьего пути он так поспешно отскочил, разминувшись буквально на шаг, он бы не взялся описывать. И того, что был с ним все это время. Оно постоянно болтало и вело его, а вроде и он сам копался в своих мыслях и указывал себе дорогу. То ли оно жило внутри его, просматривало все его воспоминания, жило им, а то ли это был он сам. Полная неразбериха.

Там были еще существа в конце пути. То, что происходило дальше, он не мог описать иначе как один бесконечный поединок-исследование. Они препарировали его и поглощали. Потом отрыгивали обратно и снова препарировали. Он всячески сопротивлялся, но тщетно: они были сильнее. Еще спрашивали о чем-то важном и не важном, как казалось ему, но каждый раз продолжали свою игру. Потом через какое-то время (месяцы? годы? мгновения?) они отступили, и Крес пошел обратно, уже один. Вот этот участок своего пути Крес не смог вспомнить, как не пытался. С ним оставалось только ощущение разочарования, пустоты и унижения. Он уходил, зная, что все было напрасно. Но уходил беспрепятственно.

Мусе, похоже, и этого было достаточно.

— Я так и знал, что не зря тогда приказал штопать тебя и правильно понял волю д’ахов, — подвел он черту. — Это хорошо.

Муса устало помассировал глаза, поднялся и протянул Кресу трубку и кисет:

— Это хорошо, что сомнения исчезли, — сказал он. — Можешь отдыхать пока, но из дому ни шагу.

— Зачем это снова?..

— Чтобы мне лучше спалось по ночам! — пробурчал Муса и побрел к своей лежанке. — Все эти дни ты лежал тихий как младенец, даже портки не обмочил. А у меня завтра тяжелый день. Очень тяжелый день… — бормотал он почти бессвязно.

— А что будет завтра? — спросил Крес.

Муса спал.

* * *

На первый взгляд завтра оказался самым обыкновенным днем. Утром Муса, как водится, ушел еще засветло, но с его уходом в доме повисло какое-то звенящее, гнетущее ожидание. На прямой вопрос дед огрызнулся, чтобы Крес не лез не в свое дело, и что его главная забота — это молчать и ждать, пока д’ахи не закончат с его телом.

Вечером перед очагом собрались лишь Крес, дед да троица детей. Так они и доели свою вечернюю порцию в молчании, а потом разлеглись по постелям. Крес побоялся начинать не так уж ему и нужный разговор. Пусть секретничают, ему-то что за дело куда делись Киша с Мусой.

Когда все улеглись, он еще отметил про себя, что в доме стало как-то непривычно тихо. Дело было даже не в молчании ребятни, и не в отсутствии Мусы с Кишей. Люлька висела, слегка покачиваясь, одинокая и заброшенная. Никто из домашних за весь вечер даже не обернулся в ее сторону.

За стенами выл и носился ветер, пробуя дом на зуб. В какой-то момент по крыше застучали тяжелые капли. Как назло сна не было ни в одном глазу — даром, что Жажда похоже окончательно оставила Креса в покое, а тело болело все меньше, но обычные мысли никуда не делись. Домочадцы постоянно елозили в постелях — им, похоже, тоже не спалось. Дед то и дело вскакивал и замирал у окошка, что-то бормоча себе под нос, ковылял обратно. Затихал, глядь — а он снова у окна чешет свою плешь. Сошка, глядя на него, не выдержала и заплакала, а братья принялись ее утешать. Васса вытирал ее слезы, Алька гладил сестру по голове. Так они и уснули в обнимку все втроем.

Перед самым концом этой мучительной, тревожной ночи за дверью послышались торопливые шаги. Впуская за собой ненастье, в дом влетел Муса. Киша висела у него на руках, уткнувшись в плечо, дрожала и немо бормотала что-то. К ним тут же подскочил старик и молча принялся помогать укладывать псоглавку в постель.

С того дня детского плача Крес больше не слышал. Люльку сняли и убрали с глаз долой.

Глава IV. Талант

Он не поверил, что видит перед собой, когда между деревьями показались белоснежные контуры крепостной стены. Поначалу Сарет подумал, что ошибся, и что голод и кошмарные сны таки доконали его, и он вот-вот упадет прямиком в колодец безумия. Ехать по заколдованному лесу впроголодь, пить безвкусную воду и слушать, как кот неистовствует в своем мешке, — и не такое привидится.

Но чем ближе Бласка подходила к странному миражу, тем ярче вырисовывалось сооружение — гладкое и ослепительно белое, как слоновая кость. Гладкая поверхность высоко уходила к сереющим небесам, точно служила им опорой. Ровными черточками шли ряды строгих, узких бойниц, темные дыры смотрели неприветливо и грозно: вот еще мгновение и оттуда вырвется вихрь стрел и камней.

Лес, казалось, боялся подойти ближе к подножию стены, где не росло ни росточка, как будто каждая травинка была выдернута чересчур ретивым садовником. Сарет вывел кобылу из-под сени деревьев и тут же почувствовал поветрие. И не тот слабенький сквознячок, который встречался ему до этого, а нечто более серьезное. Доведя лошадь до середины голой поляны, Сарет почувствовал, как поветрие растет с каждым шагом и захватывает его с головой. Кожей он чувствовал другое — от стены шла прохлада. Подъехав к основанию древнего строения вплотную, Сарет с удивлением поглядел на свое отощавшее отражение в идеально ровном, полированном камне и провел по гладкому камню ладонью и тут же одернул ужаленную руку — холодный, обжигающе холодный.

Неожиданно проснулся кот — он молчал со вчерашнего вечера, когда Сарет забраковал очередную червоточину. Снова начал метаться в сумке и завывать то ли от боли, то ли от страха. Он тоже чувствовал за стеной дхина, равному которому еще не встречалось на их пути.

Теперь требовалось всего ничего — как-то перебраться на ту сторону и можно доставать кота из шляпы.

— Эгегегегей! — крикнул Сарет в воздух, отведя Бласку чуть назад. Эхо от его крика поднялось вдоль стены и затихло под небесным куполом. Тишина и ветер гуляли среди зубцов грозного строения.

— Эй, люди! — снова позвал он, поднявшись в седле. — Есть кто дома?!

Неведомое сооружение ответило ему вековым молчанием.

Стена шла в обе стороны, слегка загибаясь, насколько хватало глаз. Сарет развернул кобылу, размышляя, в какой стороне его встретит удача. Наконец, решил ехать направо и пустил Бласку вокруг — должна же она когда-нибудь привести его к арке ворот? Облысевшее ровное полотно было лучшим местом, чтобы дать кобыле волю разбежаться и немного развеяться после многодневных хождений через лесные ухабы. Бласка не дала себя долго упрашивать. Ветер зашелестел в ушах, уставшие бедра почувствовали всю тяжесть быстрой скачки — но это была хорошая боль. Скоро Сарет будет в том месте, о котором столько слышал, в котором всегда мечтал оказаться, чтобы заслужить то, о чем боялся подумать.

Он, ниттири Сарет, нашел затерянный Блуждающий город!

Он откинул плащ, дав ему разметаться по ветру, и привстал на стременах высматривая ворота вдалеке. Но стена плыла по левую руку огромным ледяным покрывалом, и не желала кончаться или хоть как-то сменить свой облик. Ни крепостных башен, ни хоть какого-то намека на сторожевую калитку — стена, казалась бесконечным сплошным монолитом, над которым основательно поработали сотни мастеров-каменщиков.

Сарет в нетерпении пришпорил Бласку и перевел ее в галоп. Нету времени на глупые прогулки! Он добрался до Утробы леса, и теперь нельзя попусту терять драгоценное время! Бласка рвалась вперед изо всех сил, отталкивалась от земли всей мощью своих мускулов; сумка каждый шаг била его по колену, а кот внутри уже окончательно ошалел от безумной скачки. Сарет до рези в глазах вглядывался вперед, каждый удар разгоряченного, нетерпеливого сердца ожидая увидеть хотя бы небольшую дверцу в глухой стене.

Но та продолжала тянуться и тянуться, бескрайняя и неприступная.

Сарет начинал злиться и все сильнее понукал Бласку по бокам шпорами. Кобыла была уже на пределе возможностей, ее шкура покрылась липким мылом, но она продолжала нестись вперед, подчиняясь воле молодого, нетерпеливого нитсири.

Стена же, словно в насмешку над его горячностью, оставалась все той же гладкой глыбой без намека на вход.

— Невозможно, — шептал Сарет себе под нос с каждым ударом в бока Бласки. — Невозможно!

Стена все не кончалась. Бласка исходила потом и громко дышала от натуги и ярости своего хозяина.

Горькая мысль прогремела в голове подобно молнии. Сарет еще не до конца уверился в своем незавидном положении, но деревья справа вдруг почудились ему до боли знакомыми. Вон рядом с тем высоким раскидистым «ежом» он вышел из леса. И эта трава казалась смятой совсем недавно, а земля была разбросана железными подковами.

Сарет застонал и от злости излишне круто вогнал острые шпоры кобыле в бока, одновременно со всей силы натягивая поводья.

Бласка от неожиданности чуть не потеряла равновесие, рискуя навернуться на полном скаку вместе с наездником. Только чудом не подвернув ногу, она вспорола голую землю копытами, заплясала на месте, но все же устояла. Оглушительно ржа кобыла взметнулось на дыбы. Сарет непостижимым для себя образом на мгновение завис в воздухе, потеряв всякую точку опоры, и от страха выпустил поводья. А потом земля встретила его. Весь воздух разом бросился прочь, оставив запоздавший крик где-то далеко позади.

…

Перед глазами зависла белая пелена: то ли небо, то ли в самом деле он оказался в лучшем из миров.

Когда воздух все же сумел прорваться в трепещущие легкие, Сарет ощутил, как боль скребущимися клешнями пробирается по его телу, все глубже проникая в отбитые внутренности. С каждым новым вздохом коротко постанывал, то ли от огня во всем теле, то ли от разочарования.

Перед глазами стояла все та же белая пелена. В голове мелькнуло, почему-то голосом Викты: «он еще и ослеп при падении, осел».

Вот это было уже выше его сил. Он бессильно зажмурился и только тогда из его глаз брызнули слезы, а сам он зашелся в беззвучном рыдании, сотрясающем все его разбитое тело, от головы до кончиков пальцев.

Стена смотрела на все это без интереса.

Сарет не сказал бы, сколько он так провалялся. Больно было не просто дышать, любое движение, которое было чуть сложнее моргания, подкидывало дровишек в общий костер боли. Он поднял воспаленные веки, когда почувствовал, как нечто огромное загородило бледную бесконечность. Бласка дыхнула ему в лицо влажным, вонючим ветерком и ткнулась ноздрями прямо в щеку. Еще и еще: «поднимайся, размазня» — сказала она голосом Викты.

Сарет залился краской. По сравнению с этим боль была делом привычным и терпимым. Он нащупал рукой уздечку и попытался подтянуться. Бласка выпрямилась и подняла на себе своего непутевого хозяина. Кости завопили, когда он попытался задержаться на собственных ногах. Он даже тонко запищал от яркой вспышки боли, которая прокатилась до самых пяток. Перед глазами вновь заплясали яркие звезды, но Сарет все же вскарабкался по уздечке и заставил себя прочно встать на ноги. Бласка дышала ему в подмышку, когда нитсири, обняв ее за мускулистую шею, вдыхая запах потной гривы, навалился на нее всем дрожащим телом, пытаясь восстановить силы перед следующим рывком к седлу. На глаза сразу же попалась кровоточащая рана на боку у лошади, рядом со стременем. На землю капала кровь. Сарет снова покраснел до самых ушей и отвернулся.

Когда он взбирался в седло, тело ломило, и каждая косточка пылала от негодования, ноги подкашивались, а в голове все шаталось из стороны в сторону, словно он пытался удержаться на палубе корабля во время страшного шторма. Как он не промахнулся мимо седалища и не навернулся второй раз, осталось загадкой. Сказать, что нитсири смог сесть в седле значило сильно ему польстить. Он распластался на спине у Бласки, уткнув лицо в пахучую гриву, и заставил себя просто подышать некоторое время, пока сердце не успокоит свой бег. Еле нащупал ускользающие стремена, потом сделал неимоверное усилие, чтобы сесть поровнее и не съехать обратно, чтобы уже не подняться.

Бласка терпеливо ждала, пока ее юный хозяин устроится.

Сарет, наконец, смог выпрямится в седле, хоть его помятые внутренние органы и были против любого движения. В ушах ужасно шумело и звенело на все лады. Под языком ощущался железный привкус крови — верно прикусил что-то, когда падал. С губ на руки закапала вязкая кровяная слюна. Сарет собрал все, что у него было во рту в единый жирный комок и смачно харкнул в сторону Блуждающего города.

Стена и это оставила без внимания.

* * *

На всякий случай, прежде чем выбрать местечко для ночевки, он проехался еще разок, пока не осталось и капли сомнений, что бесшовная стена таки закольцована. У Блуждающего города действительно не было входа. По крайней мере на виду.

Из какого-то чувства упрямства ночевать нитсири задумал прямо под стеной. Лошадь распряг и привязал к дереву у самой кромки леса, потом насобирал веток для будущего костра и уселся, ничуть не стесняясь своей наглости, прямо на голой полосе перед угрюмыми, пустыми бойницами, в зоне полета стрелы. Если там все же кто-то обитает, то пусть смотрят и потешаются, ублюдки.

Котенок уже не пищал, он хрипел и стонал настолько тихо, что Сарет сначала подумал, что тот уже издыхает без света и воздуха. Он вытащил бедное животное из сумки и усадил на землю. Котенок действительно сильно ослаб: с трудом держался на лапах и мелко подрагивал всем слабеньким тельцем.

— Ничего, дружок. Недолго тебе осталось мучиться. Остался последний шажок, — прошептал Сарет, разглаживая его шерстку.

Достал из сумки последний сухарик, засохший, почти каменный, половину положил перед котом, половину бросил себе в рот. Ломая об него зубы, он взял сумку, перевернул ее, высыпал несколько крошек на ладонь и слизал языком. Пустой сумкой накрыл кота. Разжигать костер пока не стал и просто, морщась от тупой боли в каждом позвонке, откинулся на спину, подпер голову седлом и попытался расслабиться. Синяки и ушибы запели жалобную балладу о его нелепом падении, которую ему придется слушать еще очень долго. Хотя Сарет и понимал, что он сам виноват в своих болячках и невзгодах, но он невольно связывал падение со строптивым сооружением, которое не спешило пропускать чужака внутрь так просто.

Перед глазами и в мыслях по-прежнему стояла стена и только она.

Ни шума ветерка в лесной массе позади, ни пения птиц, ни тем более человеческих голосов не доносилось с молчаливых зубцов. Стена — мертвый кусок камня, целый кусок идеально чистого гранита или чего-то подобного ему, отдраенная до блеска. Сарет перевел взгляд выше зубцов, к небу. Никогда не видел такую яркую и гладкую облачность, словно небосвод затянули шелком необыкновенной чистоты. Скоро лазам стало больно смотреть на эту сплошную белизну, и он опустил веки.

Ничего не оставалось, как перебираться на другую сторону поверху. Это звучало, как безумие, но Сарет и был безумцем — замученный котенок мог подтвердить это любому. Как это сделать? Есть веревка, но не было уверенности, что ее длины хватит на такую громадину. По его прикидкам высота сооружения была никак не меньше сотни футов — добросить крюк на такую верхотуру не получиться при всем желании. Да и крюка у него не было при себе — не рассчитывал же нитсири заниматься скалолазанием. Сделать подкоп? Сарет ухмыльнулся, представляя, как по-собачьи вгрызается зубами и ногтями в землю, чтобы вылезти с другой стороны. А сколько времени потребуется, чтобы сделать достаточно длинную лестницу? И из чего ее делать? Ни топора, ни пилы в его котомках не завалялось.

Штурм крепости явно не удался по причине отсутствия армии. Как хорошо было бы сейчас просто подняться в воздух и в ритме танца спуститься с другой стороны — Сарет из окна своей комнаты множество раз наблюдал, как абели проделывали подобное не раз, когда передвигались по Обители. Просто допрыгнуть до нужного этажа и влезть через балкон: не открыто, конечно, ибо не пристало приличным Сияющим Лицам карабкаться по стенам подобно животным, а пока никто не видит. Сарет тоже мечтал, что сможет проделать нечто подобное, что будет прыгать по крышам Альбы и Кирии, и видел себя на фоне кирпичных труб, пылающего заката или восходящей луны. Могущественный, веселый, бессмертный бель Сарет. Мечтал, что сможет летать по небу оседлав бурю, или же сам обращаться ею, будет метать гром и молнии во врагов, сжигать их заживо одним мановением брови. Мечтал, что сможет обращаться в волка, ворона-саки или иное грозное существо. Сможет, наконец, ломать железо голыми руками, разрывать врагов на части, пить их горячую кровь, повелевать носморхами, читать их грязные мысли… Или уметь контролировать это.

И от всего этого могущества его отделяет какое-то уродливое нагромождение камней!

Зараза! Чума! Проказа!

Сарет сжал зубы в немом отчаянии и закрыл лицо руками. Он находится в шаге от самого тонкого места во всей Дикой Тайге, и не мог перебраться на другую сторону стены по такой человеческой причине, как отсутствие входа! Ведь любой из абелей сможет просто подойти к этой глупой стене и просто подняться наверх, не прикладывая совершенно никаких усилий. Может запрыгнуть на нее или же перелететь на другую сторону. А он вынужден, как простой смертный сидеть под окнами и ждать неизвестно чего!

Он взъерошил волосы и застонал от бессилия — так близко и так далеко! Вот он легендарный Блуждающий город, про который они с сестрой читали в той ледяной библиотеке, дрожа от холода, а вот он, Сарет, сидит под ним, как нищий перед дверями колбасной лавки в надежде, что хозяин сжалится и кинет ему косточку.

И тут произошло то, что никак не должно было произойти — испуганный серый комочек со всех ног бежал к стене. Сарет подскочил и от злости даже не заметил, что по его больному телу прошла судорога, припечатав его к земле и лишив его даже попытки схватить беглеца за хвост.

От досады Сарет загреб пустую сумку и с криком запустил ею в сторону беглеца. Кот припустил еще сильней, когда сумка хлопнулась в шаге от него, и скрылся с глаз. Сарет, сжираемый надеждой, что это какая-то глупая шутка и кот сейчас объявится, еще долго сидел, уставившись в ту точку, где в последний раз мелькали серые уши. Сеншес знает, куда делся кот — может, залез в какую-то дырку в кладке.

Подняться на ноги было больно. Лежа на одном месте, он слишком сильно расслабился и всего несколько десятков шагов до стены были для него настоящим испытанием. Но котенка под стеной так и не оказалось. Сарет так и рухнул под громадиной, оперившись спиной о ее ледяное тело. Потом, кривясь от боли, сделал глубокий вдох и с силой выдохнул, чуть не закричав при этом, кляня себя за такой бездарный и глупый просчет. Очень захотелось рвать на себе волосы, биться затылком о камень и кататься по земле, зарывая пальцы в пыль, долбить кулаками о непреодолимую преграду — может быть, кто-нибудь услышит его стук отчаяния?

Сердце ускорило свой бег, он задышал чаще, по ложбинке между лопаток пот катился градом. Уже осознав, что дальше последует, поднял трясущиеся пальцы к глазам — по подушечкам всех десятерых бегали крохотные искорки. Губы сами ложились в ухмылку — Сарет испытал какое-то садистское удовольствие от новой неудачи, которая теперь давала ему законное основание спалить все вокруг к сеншесовой матери!

Роняя с пальцев жидкие капли огня, он медленно поднялся на ноги, уже не чувствуя никакой боли, никакого жалящего холода от странного сооружения. Только ненависть. Горячие капли шипели и исходили паром, вгрызаясь в белый камень.

Бласка обеспокоенно заржала, наблюдая за своим хозяином.

Талант заговорил, Талант давал о себе знать! Он не мог долго сидеть взаперти, когда в нем так нуждались. В ушах зазвенело, а тело вытянулось в тугую струну, он уже не мог стоять на одном месте — было слишком горячо и больно стоять замерев, но эта была чертовски приятная боль. Кровь кипела и просилась наружу, чтобы испепелить все вокруг от сотрясающей его ненависти. По всему телу побежали мурашки то ли от страха, то ли отстрастного желания творить чудеса и громить все вокруг.

Но что он мог теперь поделать со своей силой? Зажигать костры со щелчка это каждая собака умеет, а вот перелетать через стены? Неужели он думает, что сможет проделать в стене дыру? Сарет никогда такого не пробовал, да и не пытался, если честно — и дурак поймет, что после подобной попытки подняться на ноги ему уже не удастся. Талант выжрет его весь до капли, а могучее строение все еще будет стоять, как и сто, как и тысячу лет до этого. Белый монолит, словно вырубленный из огромного куска скалы каким-то древним и могучим гигантом. Или даже злобным, давно сгинувшим богом.

— Контроль, Сарет, — зашептали кровоточащие губы, смиряя гнев и силу, гремевшую внутри сотней колоколов. — Главное контроль и холодная голова.

Как сладко было бы сейчас начать кидаться жидким огнем и разжечь в этой части леса небольшой пожарчик. Но нет. Это было бы слишком глупо и бессмысленно, подохнуть от досады за потерянного кота. Грубая неконтролируемая магия от Талантливого недоучки сейчас будет очень плохим подспорьем в этом деле, твердо повторял внутри растущий островок рассудка. Сарет прислонился к стене и попытался ее холодом унять горячие потоки, которые сейчас пробуждались в его теле и грозились утащить его в царство хаоса, благо пальцы уже тлели под напором сдерживаемой силы, а та грозила вовсе сжечь плоть до костей. Сарет хорошо помнил, чем это заканчивалось для других, менее стойких.

Спокойный, глубокий вдох… выдох. Унять дрожь и схватить Талантза загривок. Не просто. Для этой процедуры весь мир должен остановиться. Перед глазами огромное бушующее море жизни и энергии. В его глубине, обрамленная тяжелыми, черными водами, горит ярко алая сердцевина, разросшаяся до невероятных размеров, готовая вот-вот лопнуть, как мыльный пузырь. Одно неосторожное прикосновение грозит порвать этот мир в клочья и затопить реальность диким пляшущим огнем, сжечь все, до чего эта дикая сила сможет дотянуться пылающим языком. Обуздать ее необходимо и срочно. Каждый новый прорыв Таланта опасен для него, хоть и этот сладостный миг и мог доставить неземное удовольствие. Сарет слышал истории о тех, кто либо не желал контролировать свои силы — использовали любую возможность всласть попировать властью миловать и карать — либо оказались в руках абелей слишком поздно. Их разум был затоплен чужеродной мистической энергией, хлещущей через край, и те уже не контролировали свои руки и мысли. Печальная судьба ждала всех слабовольных.

Ни он, ни Викта, которые поклялись взять свой Талант под контроль, не могут подобного допустить. Пока не научатся управлять своими силами, а обучение проходило долго, и вот осталась последняя ступень, за которой отрываются поистине великие возможности. Тогда чего же он раздумывает? Что подумает его сестра?

Викта. У нее всегда лучше получалось владеть собой в подобных случаях…

Сарет в двух шагах от места, о котором втайне мечтал каждый, готовящийся пройти по тяжелому Пути Перерождения, пусть и множество абелей давно махнули рукой на саму возможность когда-нибудь достигнуть этого места, считая его давно потерянной мечтой. Очень глупо было бы погибнуть от собственного неуправляемого Таланта буквально на пороге к мечте сотен и сотен его предшественников.

О таком в легендах не напишут и песней не сложат.

Алая сердцевина — сосредоточение силы и мощи Таланта— вещь нежная. Ее невозможно унять и подчинить окончательно только силой собственной воли. Люди слишком слабы физически и ментально, чтобы сломить эту силу и воспользоваться ими, подобно абелям. Все, что мог сделать сейчас такой жалкий человечек, как Сарет, это напрячь все доступные силы и впредь держать голову холодной, а мысли тщательно выверенными. Но даже если ему это удастся, сложно было предположить, когда Талант проснется вновь, чтобы еще раз попытаться захлестнуть нитсири с головой. И чем старше нитсири становился, тем сложнее было уживаться со своими силами — это призрак скорого выгорания. Мысль об этом всегда преследовала по пятам каждого, кто еще не успел поймать своего дхина и слиться с ним в единое существо.

И стать наконец абелем. Бессмертным.

На лбу выступила испарина, Сарет задышал чаще. В какой-то момент в его мозгу промелькнула крамольная мысль, что все его усилия пропали даром, и сила сейчас прорвется, и тогда только Сеншес ведает, чем все это закончится. Нитсири может очнуться посреди огромного выжженного пятна через несколько дней, не помня ничего из того, что с ним приключилось. Обнаженный и напуганный, Сарет уже переживал это. Но его тело и так сломлено многодневной скачкой впроголодь. Едва ли все пройдет благополучно. Значит, оставался второй вариант в случае неудачи — погибнуть здесь. Быть разорванным Талантом на куски.

Или сдюжить. Он должен сдюжить.

Ведь он мужчина.

Одежда вся пропиталась липким потом. Холода от стены он уже не ощущал. Тело горело в десятки раз сильнее и жарче, чем морозила эта проклятая льдина. Сарет чуть не застонал от внезапного испуга и отчаяния, когда Талант таки сорвался, и алая сердцевина задрожала, грозясь разорваться.

Ничего не выйдет! И его приключение так и окончится кровавым пятном на земле, прямо у подножия этой трижды проклятой стены!

Нет… Попробовать заарканить Талант еще один раз. Еще один последний раз.

Он потянулся к нему со всей осторожностью, на которую был способен.

Сердцевина горела тысячью самых жарких костров. Она сжигала себя изнутри и его заодно, производя внутри себя настоящую бомбу, которая могла рвануть в любой момент, если он сделает хоть одну ошибку. Сарет коснулся ее «плоти». Сияние затрепетало под его «пальцами» и принялось разрастаться, затапливать весь мир, сжигая все вокруг мистическим. Сарет не удивился, если бы сейчас взглянув на себя со стороны, обнаружил бы, что его тело исходит паром, а из ушей буквально валит дым.

Мягко и жестко. Он схватил ее и заставил слушаться. Сопротивление бесполезно.

Он разлепил рот и вывалил язык, чтобы хоть как-то выбросить из себя накопившееся напряжение. Нечего стесняться. Он справился.

Сияние, недовольное, что опять вынуждено подчиняться, мало-помалу обратилось крохотным угольком, тлеющим глубоко внутри и ждущим своего часа, когда оно сможет попробовать вновь. Еще раз оно обязательно попробует…

Кровь перестала кипеть в его жилах, жар медленно, но верно отступал. Сарет сделал глубокий вдох и почувствовал себя новорожденным, который впервые впускает в себя воздух. Очень хотелось пить, очень хотелось есть. Еще больше хотелось отдаться головокружению, опустить больную голову на землю и забыться пустым и глубоким сном…

Но Блуждающий город не дал ему отдыха. То, что произошло Сарет осознал слишком поздно. Когда из стены выросла гигантская белая рука, схватила его всеми своими семью пальцами и утащила за собой, он был слишком вымотан, чтобы даже закричать.

Глава V. Встречи

Голова ходила ходуном, его шатало, как лодку на волнах. Но он упорно делал свои пару шагов и полз обратно набираться сил, чтобы через некоторое время пробовать снова. И с каждым днем ноги слушались все лучше. Даже дед одобрительно хмыкнул в след его стараниям.

Когда Крес достаточно окреп, чтобы более-менее уверенно чувствовать себя на своих двоих, двинулся в сторону выхода из этой душной дыры, открыл дверь и чуть было не рухнул от резкого порыва ветра. Перед домом была небольшая деревянная площадка с веревочной оградой по пояс. И море желтеющей листвы.

Уже каким-то шестым чувством он понял, что глаза его не обманывают. Въехав макушкой в притолоку, — теперь будет еще и шишка! — он неуверенно приблизился к ограде и глянул вниз. Новый порыв ветра и взрывной шелест листвы заставил его отступить.

Оказалось, что изба удобно расположилась высоко в ветвях гигантского рефа, напоминая пчелиный улей. Это было приземистый сруб из обтесанных стволов с соломенной крышей, кое-где украшенный резьбой и фигурками животных. С соседней избой, расположенной таким же чудным способом, но на другом древе, строение соединял подвесной мостик. Сколько хватало глаз среди древесных крон виднелось все больше подвесных строений, опутанных мостками, словно паутиной. Жалкая преграда на земле, но с высоты трех крепостных стен даже самая неказистая избенка превращались в серьезное укрепление, к которому не так-то просто подобраться существу без крыльев. Врагу, которому взбредет в голову взять деревню приступом, придется попотеть пытаясь добрать до ее защитников, пока они будут не спеша забрасывать его камнями и поливать стрелами. Некоторые ветки даже приспособили под переходы, чтобы можно было быстрее перебраться от одной избы к другой. Головокружительная пропасть, похоже, никого совсем не волновала — на ветвях то тут, то там сидели группки псоглавцев или бегали по ним туда-сюда, некоторые особо отчаянные раскачивались на веревках, чтобы приземлиться прямо на соседнюю площадку.

Крес повадился выходить наружу по нескольку раз в день и прогуливался на свежем ветерке туда-сюда, наблюдая за происходящим вокруг, но остерегался подходить к ограждению, тем более пытаться ступить на раскачивающийся мостик. Местные не заставили себя упрашивать, и уже на следующий день высокий бледный мужичина стал объектом всеобщего внимания. В основном в его сторону заинтересованно поглядывали псоглавки со своим выводком — круглый, низкорослый и страшноватый народец со звонкими, писклявыми голосками. Самцов были единицы, и появлялись те в основном на закате, стекаясь к самому высокому и толстому древу, который опоясывался длинным мостом, пропадающим среди ветвей. К сожалению для Креса, получше рассмотреть что находится среди ветвей этого огромного рефа не было ни единой возможности, а идти напрямик по мостикам — чистое самоубийство в его состоянии. Однако если он куда и двинется в скором времени, то только туда. Этот Халса, д’ахер, — или как его там — должен был жить в доме подобном этому, высоко под небесами. Ведь именно там до их д’ахов, как рукой подать.

Уже затемно Муса возвращался домой, его всегда встречала его верная Киша. Она сбрасывала мужу две веревки: к одной тот привязывал свою добычу, накануне отвоеванную у Леса; по другой буквально взлетал к крыльцу, словно был легким как пушинка. Подхватывал заливающуюся смехом Кишу в одну руку, мясо в другую и скрывался в доме, где начинался их ежевечерний ужин.

Дни размывались днями, а Крес днями напролет помогал Кише по дому, чтобы хоть как-то занять себя.

— Какой ты немощный, кровопийца. — возмущалась псоглавка, толкая Креса бедром, когда какая-нибудь плошка в очередной раз выпадала из его дрожащих пальцев. — Да любая девка сделает тебя на раз-два!

Но Крес пропускал это мимо ушей — он вознамерился таскаться за сучкой и помогать ей по мелочи. Киша постоянно отпускала колкости и грубости в его адрес, и раз за разом награждала его надоедливым прозвищем «кровопийца». И чем больше сердилась псоглавка, тем сильнее Крес стремился влезать во все новые заботы, получая от этого какое-то садистское наслаждение. Через пару дней сучка уже бледнела, стоило Кресу в очередной раз двинуться в ее сторону, и старалась ну хоть как-то охладить порыв этого чудака.

Однажды дедовская тяжелая рука упала на его плечо:

— Что уже ходить научился? — поинтересовался дед, подталкивая Креса к выходу. — Уверенно ноги держат? Тогда нечего тебе горшки да плошки таскать. Баба сильная — без тебя управится. Давай дам настоящую работу.

Вниз дед соскочил по веревке, держась единственной рукой. Приземлился легко и непринужденно, точно молодой. Крес подивился такой удали, но сам предпочел бы остаться наверху.

Почесывая в очередной раз ушибленную макушку, он подошел к краю площадки и оценил свои шансы. Падать будет, ой, как далеко. Однако псоглавцев высота, казалось, вовсе не смущала: Киша с ребятней грузили крупную корзину нестиранного белья и спускали ее к подножию рефа, где корзину принимал Тень. Когда несколько таких корзинок оказались на земле, все пятеро в мгновение ока соскочили вниз и, подхватив белье, потопали прочь. Киша вышагивала по траве, лихо виляя крупными бедрами, Тень из последних сил старался не отставать и тащил две до отказа загруженные корзины.

— Ты его там, умер что ли? — кричал дед. — Давай, спускай свою тощую задницу да побыстрее!

Крес с трудом сглотнул подступивший комок и взялся за веревку. Ухватился как можно крепче, свесил ноги и стал медленно-медленно опускаться. Спуск тянулся бесконечно долго, пот градом катился по лбу, руки дрожали, но сдаваться было поздно. Казалось, что когда он уже, наконец, ступит на траву, Киша уже потащит выстиранные тряпки обратно. Своим ранам он был благодарен уже за то, что они не заявили о себе в этот смертельно опасный момент.

Коснувшись ногами земли, Крес облегченно выдохнул и отбросил веревку. О том, как он будет забираться обратно он и думать не желал. Сделал пару шагов и сразу уперся взглядом в два насмешливых глаза — дед стоял, зубасто ухмыляясь и уперев руки в бедра.

— Экий ты неловкий, хорек, — прошелестел старик. — Так до вечера тебя бы ждали, пока ты свой зад спускал бы. По этой веревочке нужно с гиканьем прыгать. Спроси Кишу, она тебе покажет!

Потом он подвел его к куче дров, молча сунул колун и присел рядышком с трубочкой в руке.

Крес засучил рукава и принялся за дело. Крес быстро выдыхался, но продолжал заносить топор и снова опускать его. Работа осложнялась и тем, что колун то и дело застревал в поленьях, и его приходилось выбивать. Дед все хмыкал и посвистывал, пуская в небо колечки дыма. Наконец, не выдержал и выхватил топор из рук Креса.

— Дай, покажу как надо, болезный! — буркнул он, не выпуская мундштук из зубов.

Дровишки живо полетели в разные стороны — успевай только подкладывать поленца! Крес только в очередной раз подивился, как старик ловко орудует единственной рукой. Казалось, колун ему только мешает, а без него он бы рубил дерево жилистой кистью.

— Так надо! — приговаривал дедок, управляясь с очередной чуркой. — Вот так вот! Бей сильнее, не мажь и отдыхай, пока летит!

Крес кивнул, забрал инструмент, прицелился и ударил, как показывали.

— Да уж… — покачал головой дед, глядя как Крес в очередной раз выбивает колун о колоду. — Бей, практикуйся, хорек! Повторишь сто раз — точно научишься! Это не за бабой горшки таскать и метелкой махать. А то крутишься за ней, словно шава какой-то.

— Да ты, дед, — бросил Крес через плечо. — Сам не дурак Кишу от работы разгрузить, а мне наговариваешь…

— Да как ты смеешь, стручок белолицый! — покраснел дедок. — Это ты меня с шавой?!..

Крес не успел даже понять, что произошло. Колода вдруг закрутилась перед его глазами, колун сам собой улетел в сторону, в рот полезла солома. Он попытался встать, но старик навалился на него всем весом, выкручивая кисть.

— Ну-ка, внучок, спуская-ка портки! — весело крикнул дед. — Себя потешу и тебя, дурака, поучу, как со стариками разговаривать.

Бок взорвался раскаленной лавиной. Крес не знал, от чего страдает больше: от того, что старый козел уселся своей тощей задницей на самое больное место, или от того, что рисовалось в воображении при слове «ремешок». Боль за утраченную гордость беспокоила его в последнюю очередь.

— Я дурак, дедушка! — закричал Крес. — Прости меня, не хотел я тебя обижать!

Старик посидел некоторое время, жамкая губами, раздумывая, прикидывая: заслуживает ли дурак снисхождения? Потом скрипнул коленями и отошел в сторону, предоставляя Кресу возможность самому подниматься. Примерно через ведро пота Крес справился и с этой задачей.

— Вот вся вы, молодежь, такая, — сжалился старик. — Сначала несете всякую околесицу, а когда начнешь вас уму-разуму учить, охоту всю отобьете.

Крес хотел было обозвать его старым пердуном, но вовремя прикусил язык. Все же старик был с ним по-своему ласков, не смотря на постоянное ворчанье. Но руки очень чесались наградить его хорошей затрещиной.

— Давай, иди — продолжай, — ткнул старый псоглавец в колоду трубкой. — И не балуй со старшими. Паррразит, а?

Снова топор впустую вошел в полено. Снова дед закряхтел сзади.

— Ну что ты телишься?! Прямее надо бить, прямее! А то ты как будто бабу поучаешь — наотмашь! На лежанке будешь так. Не, тут своя наука нужна! Вы чего там у себя — откуда ты там? — совсем ничего не умеете?

— Да как-то не приходилось, — ответил Крес, разбив таки упрямый чурбачок. — У нас свои заботы.

— Баб за сиську мять и сало деревенское жрать? — хихикнул дед. — Передохни, дружок, а то ты так запыхался, на тебя смотреть страшно — на девку свою похож, аж страсть. Худющая она у тебя, страсть. Что же ты ее голодом морил? Или ваши бабы все такие?

— Поверь, дед, увидел бы ты иных наших баб, сильно бы удивился. Они мастерицы удивлять, карать и награждать. Ты, я вижу, уже не хромаешь?

— Ага, — расплылся в улыбке дед и хлопнул себя по коленке. — Несколько зим проклятая меня доканывала. Как похолодает, так начинает ныть. Ходить не мог — так нога болела. Думал, слягу, а там все — отнесет меня Муса в лес, где мне немощному и самое место. Но после прикосновения д’ханки, как рукой сняло. Откуда же у вас такое сокровище?

— Ниоткуда. Мы жили вместе… А потом… случилось несчастье и пришлось уйти.

— Сюда?! Серьезное, наверное, дело было, раз ты ее в такую глушь потащил. Ума бы у нее попросил прежде, чем из дома выходить-то.

— Смешной ты, дед.

— Чего?

— Смешной, говорю. Веселый.

— Вот и хорошо, хорек, — помахал трубкой дед. — Только от работы не отвлекайся. Дровишек д’ахи много подарили. Колоть, не переколоть, а зима близиться.

И Крес колол, пока дровишки не начали разлетаться, пусть не так скоро, как из-под дедовской руки, но собой он, в конце концов, оказался доволен.

На мостках начала собираться ребятня. Они с интересом наблюдали за диковинным чужеземцем: высоким и белым, как мел, разбитым ссадинами и синяками, исходящий потом от тяжелой работы, который, при этом, не боится смотреть им в глаза. Они окликали его и предлагали поиграть с ними, но он не обращал на малышню внимания. Один проходящий мимо псоглавец принялся покрикивать на детей: мол, этот белый и проклясть может! Крес как нарочно проводил его взглядом, состроив наиболее паскудную рожу. Тот сплюнул и пропал.

— Нарываешься, хорек. Нарываешься, — бросил дедок, попыхивая трубочкой. Он все покуривал и посмеивался неловким движениям гостя. — Так и по голове получить немудрено.

— Пусть только попробуют, — бросал Крес на каждый удар. — Кишка тонка.

— Я могу попробовать. Еще хочешь?

— В другой раз.

— Коли-коли. А на соседей не пялься. О тебе и так бабоньки всякое рассказывают: мол, кое-кто видел, как ты по чужим дворам лазаешь, старух пугаешь, солому воруешь с крыш да кровь у скотины сосешь. Что скажешь?

— Дуры.

— Вот и я говорю — простушки. А потом к д’ханке бегут, просить за своих детишек, чтобы их от хворей спасала. Ты ее притащил, а они у нее пользуются. Смешные.

— Ей, Крысолов! — ребятня вернулась. — Иди к нам!

— Вот, паразиты. Иеасса! — крикнул дед, вскакивая с вязанки. — Хочешь помочь? Так мы быстро!

Стайка детишек со смехом мигом рассосалась по округе.

— Ремня очень любит, паразит, — сплюнул дедок. — Ишь, пропал, как и не было его. Не удивлюсь, если Васса тоже бегает где-то рядом, от работы отлынивает. Прямо, как Муса в его возрасте. Бил я его, бил хорошо ремнем. Сил не жалел — харгером вырастил. А Муса своего не бьет и не учит, все на меня да на жену свалил. Я уже старый — не могу за ним угнаться, а баба она все равно баба.

— Ага, а как колено прихватит, к кому бежишь?

— Так-то д’ханка, дурак!

— А что моя Ада — не баба?

— Чаровница не ровня всем бабам. Как д’ахгер не ровня всем мужикам. Д’ханка даже не рождается обычным способом — ее сами д’ахи сплетают глубоко-глубоко в Лесу и потом отдают самому отважному воину. Раньше самых красивых девушек специально в Лесу бросали. Отвозили в самую чащу, пока солнышко не скрылось, и к дереву привязывали, а потом со всех ног в деревню. Поверье такое было, что за чаровницу Лесу положена плата. Мы на своем веку многих девок так сгубили. Оказалось — не зря.

— Хочешь сказать Ада у вас первая чаровница за много лет?

— Нет, хорек, была и другие, но все какие-то неправильные. Приходили, но слишком быстро их д’ахи к себе забирали. Это Халсы дела, я в них совать нос не намерен. Его же могут и отрезать. Но была одна красавица-чаровница, которая мне запоминалась больше прочих. Было это в те времена, когда я еще с Вассой, старшеньким у Мусы, одногодок был. Алиссой величали. Халса тогда молод еще был, да и я тоже. Я сам, помню, ее несколько д’ахгеров к себе зазывали. Даже выкрасть пытались. Парочка голов тогда точно слетело — так часто бывает, но она выбрала Халсу… Уже зим десятка три минуло, как пропала бедняжка. Или сама ушла, кто же их разберет? Лес он многих забирает. Особенно, кто поглупее — как ты.

Алисса была просто искусницей в плетении чар и зашептывания разных недугов, да и на язык остра, зараза. Меня, как и многих в деревне, помню, за шкирку трепала. Глазками поманит, а язычком отстранит. Ходили вокруг нее д’ахгеры со всей округи, как бараны вокруг клина. А она, знай, над всеми хохочет и потешается — никто ее взять не мог, всем ноги-руки выкручивала. Всем отказывала, даже Халса от нее по первой не солоно хлебавши ушлепывал, как водой окатила его. Посланцев на смех поднимала, когда их то и дело к ним в дом засылали. Ничего не брало ее. Ветер, да и только.

Старик на мгновение замолк, пуская дым — смотрел и смотрел куда-то вслед своим воспоминаниям.

— Судя по всему, Халса как-то добился ее руки…

— Да, не упустил, старый волк, — кивнул дед. — Видно предначертана она ему была. А я помню, каким статным молодцем был Халса в юности. Он был тогда уже харгером, не прожив даже пятнадцати зим, умелым воином, охотником, сильным и отважным. Я сам тогда еще и второго десятка зим не пережил и помню, как их с Алиссой священными узами связывали. Три раза над прахом предков клялись — как д’ахи завещали. А потом… жалко девку. Это только Халса ведает, что там в Лесу было. Но искал он ее очень долго. Мы-то думали, что и он пропал там с концами — очень уж глубоко он в чащу забрался. Говорят, что никто дальше него не заходил. Но вернулся ни с чем. Даже косточек ее не нашел, говорят.

— Может быть, ее убили?

— Кто же на д’ханку в здравом уме руку поднимет, ты в своем уме? Это как на самих д’ахов решить войной идти! Нет, дураков среди рок’хи пока не водилось.

— А среди не-рок'хи?

— Хмм…

— Всегда тот, у кого есть великая сила, может захотеть забрать себе еще больше. Другая д’ханка, к примеру.

— Нет, такого я на своем веку не припомню. Д’ханки они, разве что с ведьмами воевали. Но давно это было…

— У меня на родине тоже ведьмы раньше водились, — заметил Крес. — Но повывели их, говорят, сразу после того, как пришли Корабли. Есть все-таки у наших народов что-то общее.

— Грязь из-под ногтей вычищать — немудреное дело, — пожал плечами дедок. — Только я не знаю я, чтобы Болотиха кому-то зла делала без причины. Сам не полезешь, не откусит.

— Что за Болотиха?

— Есть тут одна старуха взбалмошная, которая живет на болотах и колдует там помаленьку…

— Она тоже д’ханка что ли?

— Ты чего с дуба рухнул, дурак? — разозлился дед. — Говорю же колдунья она!

— А есть разница?

— Конечно есть, пустой твой котелок. У д’ханки от д’ахов сила и мудрость, и посылают они ее д’ахгеру в помощь за верную службу, а ведьма сама по себе живет и сама для себя колдует и водится со всякой нечистью. Потому и живет на отшибе. Такие в к’хуле не нужны. Когда мой дед еще жив был — да сохранят его прах д’ахи — колдуний этих еще полно было. За мазями ковылял то, к одной, то к другой, пока у него ноги были. А теперь и я… Потом повывелись все — кто сам собой… а кому помогли.

— Вы что ж ее подкармливаете?

— Длинный у тебя нос, хорек, — цыкнул старичок. — Я в молодости много таких носов много повырезал. Вот этой рукой тянешь, а этой кровь пускаешь. Сейчас сижу только слушаю, а рука сама к ножику тянется. Повезло тебе, что нет больше ее, а?

— Я вообще человек везучий. Меня Лес любит и д’ахи ваши уважают, как Муса говорит. Только воспользоваться мне их расположением как-то не удалось… Надо бы сходить к этой вашей Болотихе, пускай погадает мне. Авось поможет мне нечистая сила.

— Да ты сходи-сходи, — закивал дедок. — Далековато это, правда, но Лес тебя сам отведет, если попросишь его ласково. Может она тебе и нос твой отрежет, и язык. Ты попробуй, только знай, что эта ведьма шибко гостей не жалует. Старая уже и сварливая. Очень старая. Она только баб принимает с их делами и только если она в хорошем настроении.

— Очень подозрительная особа, эта ваша Болотиха, — ухмыльнулся Крес. — Живет на болоте, колдует, девки к ней ходят зачем-то, а ты и говоришь, что ничего она Алиссе сделать не могла.

— Тьфу ты, хорек, — сплюнул дедок вязкую черную слюну. — Тебе чего больше всех надо? Иди и сам на нее погляди, коли такой умный. И реши — могла она нашей старой д’ханке навредить или не могла. Чего тебе эта Болотиха и Алисса? Да и эта Болотиха сюда помирать просто пришлепала, раньше тут другие ведьмы ошивались, пока не прогнили все от старости. Дела старые, давно все быльем поросло — уж всего и не упомнишь. Я так разумею — ежели убила Болотиха девку, то Халса, сам, будучи горячим малым в молодости, давно бы ее избу с землей сравнял. А он мог, помяни мое слово. Он и сейчас на многое годен, как осерчает. Лучше бы тебе его не злить, он злопамятный!

— Суров, ваш Хасла. Запомню, как пойду к нему в гости.

— А чего ты там собрался у него добиваться?

— Как восстановлю силы, — признался Крес. — Скажу ему спасибо, что сберег мне жену.

— Д’ханку-то? Ха! — ударил по коленке дед. — Нашел на ком жениться! Но об этом и думать забудь. Халсе она нужна как воздух. Д’ахгер с д’ханкой это голова!

— Пусть ищет себе другую д’ханку, — бросил Крес. — У меня на нее свои планы.

— Так-то ты хочешь отплатить Халсе и нам за великодушие и спасение твоей жизни? — покачал головой дед. — Хочешь лишить деревню д’ханки?

— Если надо, то я отплачу вам, — ответил Крес. — Но забирать жену и делать ее д’ханкой — так не пойдет. В таком случае, лучше дали бы мне умереть.

— Никто не делал ее д’ханкой, дурак! — бросил дед. — Д’ханкой можно только родиться под сенью д’ахов. Они и дают ее только самому достойному воину. Вот ты явно последний дурак, хорек, раз прошляпил такое сокровище. А то стал бы уважаемым человеком. Может быть даже д’ахгером. Осел бы себе в деревеньке, помогал бы страждущим, получал бы за это подарки, и потрахивал бы ее помаленьку, пока никто не видит. А то Халса оказался лучше тебя. Теперь к’хул ею распоряжается.

Дед выбил трубку, сунул ее за пояс и побрел прочь, бурча что-то себя под нос и растирая поясницу. Крес проводив старика взглядом, расколол еще парочку поленьев и решил, что на сегодня с него хватит. Прикинув два варианта провести остаток унылого денька: либо плевать в потолок до самого вечера, ожидая, когда же к нему заглянет на огонек Жажда, либо немного пошататься по округе, — выбрал второй вариант.

Стоило последним подвесным избенкам потонуть в желтеющей листве, как Крес ясно услыхал шум воды. На бережку собрались штук двадцать псоглавок с хороводами из их писклявых щенят. Все шумно голосили в один голос, стараясь перекричать реку. Там где собрались рок’хи находилась бурлящая отмель с плоскими камнями, тут и там выглядывающими из воды, и молодые сучки с хихиканьем прыгали под ним, белевшим поверх волн. Рядом приладился узкий, крепко сколоченный мостик, по которому то и дело сновали патлатые псоглавки.

Киша с детьми давно заметила Креса и принялась махать ему. Остальные, заметив чужака, выходящего из-за деревьев, разом примолкли и не спускали с него округлившихся глаз, пока он не добрался до мостка и не уселся на край. Свесив ноги в бурный поток, застонал от блаженства. Вода была ледяная — лучше не придумаешь!

На обоих бережках все суетились псоглавки со своими щенятами, не забывая между делом поглядывать на чужеземца. «И чем этот истощавший, бледный парень так отличался от них?» — подумалось Кресу, пока он разглядывал свое отражение в воде. Борода уже отросла, да и когда-то обкорнанные почти под ноль волосы уже подступали к ушам. Жуть.

Пока Киша с заливистым смехом обсуждала с другими сучками местные новости, Алька и Тенью перелопатили половину корзины. Соша все уныло полоскала одну тряпочку и от нее было мало проку.

— Ничего вам доверить нельзя, горемычные! — всплеснула Киша руками. — Алька, лучше бы шаве одному доверила. Он, гляди, как хорошо выжимает, а у тебя все белье сырое!

— Вот и не болтала бы попусту с подружками, а показала, как надо, — вставил Крес, мотая ногами в ледяной воде. Хороша, зараза…

— Ты-то меня еще учить будешь?! — взбеленилась псоглавка и нависла над ним угрожающей глыбой. — Сидит он тут, привыкает, пока остальные вкалывают! Иной раз думаю, что у меня четвертый выкормыш объявился.

— Ты хотела сказать пятый? — скосил глаза Крес.

— Нет, ты явно ушибленный, кровопийца! — замахнулась она на него тряпкой. — Четвертый. Три их у меня, кровопийца. Три. Я умею считать. До десяти умею, вот! — показала она ему десять коготков.

— Я понял, — пробурчал Крес. — Я имел в виду Тень.

— Кого? — округлила она глаза.

— Ну… шаву твоего, — выдавил из себя Крес столь уродливое слово.

— Этого чтоль? — дала она Тени очередной подзатыльник. Тот словно и не заметил этого, а продолжил безропотно полоскать свою часть. — С дома рухнул, дурачочек?! Не дай мне д’ахи такого сына, как этот. Сын шава? Ты обидеть меня хочешь, а?

— Нет.

— Глупости несешь тоже, кровопийца, — негодовала она. — Я к тебе по-доброму. Надоело, поди, на полу-то бока мять, на воздух свежий захотел? Ну вот, ты здесь, так зачем обижать меня вздумал?

— Нет, не хотел я ничего такого, — вздохнул Крес. Он уже десять раз пожалел, что дал себе лишний раз открыть рот.

— Вот и не говори глупостей, а то Мусе скажу, как ты меня обижаешь. Он тебя быстренько пинком под зад! Говорила же я ему, чтобы он тебе тоже пальчики пообстругал. А он нет-нет, «воля д’ахов», «воля д’ахов»! Заладил свое, тоже мне «воля д’ахов». Я, может, по боле его знаю волю д’ахов. Даже белье выжимать — и то от тебя толку никакого. И как д’ахи тебя такого в Лесу спасли, понять не смею? Еще и глупости всякие говоришь. Ишь ты, болтаешь только, и где только мать твоя родная? Краснеет, поди?

— Краснеет, наверное, — предположил Крес. — Давненько я ее, старушку не видал…

— Была бы я твоей матерью, кровопийца… — начала она и замолкла.

Что случилось бы с Кресом, если бы Киша была его матерью, никто так и не узнал. Но повода пожалеть об этом ни у кого не было.

— Вот, посмотри! Опять мокрый положила, — бросилась она на Альку. — Ты чего меня со свету сжить вздумала, остолопка?!

— Это не я! — возмутилась девочка.

— А кто же?! — тараторила Киша. — Твоя же корзина.

— Корзина моя, — согласилась Алька. — Но тряпка нет. Это… — Он обернулся, но Соши уже и след простыл. Осталась только небольшая пара влажных штанишек.

— Соша! — крикнула Киша во всю мощь своей массивной груди. — Соша! Куда намылилась, паршивка?!

Но стайка гомонящих щенят уже рассыпалась по противоположному берегу. Среди светленьких головок то и дело мелькала знакомая макушка.

— Дети, — кричали псоглавки хором. — Даже и думать не смейте убегать далеко от реки. Дети! В лесу кхамеры пятки объедят!

— Вот бесенята, — бухнулась Киша рядом с Кресом. Доски опасно скрипнули под ее весом. — Еще и Васса куда-то запропастился. А ведь только седьмицу назад сынишку Толи и Кхоли кхамер под землю утащил. Маленькый такой был… Чего глядишь, падаль?! — прикрикнула она на Тень и чуть не сшибла того в воду. Он убрал голову в плечи и продолжил прерванную работу. — Ишь, на мгновение расслабилась, а он уже сидит-глядит на меня, грязная душонка!

— Он и на меня смотрел, — заметил Крес.

— Да? Когда это?

— Да пару ночей назад… — начал Крес и тут же пожалел, что снова открыл рот. Краем глаза заметил, как у Тени дрогнули руки, которыми он полоскал очень знакомые штаны. Как бы и вовсе с головой не ушел в поток.

— Ну, так и дал бы ему! — ткнула она в Тень коготком. — Еще чего, будет он ходить тут и свою душонку полоскать на каждого. Пусть лучше штаны полощет — больше проку, а то запаршиветь недолго. Зимы две назад помню, как Мулька — есть тут один такой бездарь по прозвищу Кровавые пятки, даже не спрашивай за что ему такое дали — повадился ходить по дворам и с местными шавами в гляделки играть. Смотрят люди, дурак их шав от важных дел отвлекает. Ну, гоняли его. А он, дурак, возвращается! Потом по кустам прятаться начал. Нет бы в кустах баб караулил, как нормальный мужик. А этот шаву с вязанкой дров поймает, выскочит из кустов и в глаза им смотрит, дурак. Глядел, глядел он в зенки ихние. Спасу от него не было. И что ты думаешь, кровопийца?

— И что?..

— А то! Двух седьмиц не прошло, как вскочил у него на харе вон такой вот чирей! Его родителям — и за что д’ахи послали им такого сынка? — пришлось умасливать Лешего, чтобы он эту дрянь ему с рожи срезал. Сама видела, как кромсал. Кровищи-то было, да ору! — заливисто засмеялась она, чуть не упустив белье в воду.

— Кого умасливать? — не понял Крес. Послышалось что ли…

— Лешего, — повторила Киша. — Тоже дурачок местный. Вон там живет, в Шкурном доме. — Махнула она тряпкой в сторону. Крес сначала не увидел ничего кроме золотистых, покачивающихся крон, но потом, приглядевшись, приметил среди ветвей приземистую, покосившуюся избу. Что занятно — стоявшую прямо на земле, а не как у рок’хи принято — на дереве.

И как же раньше он ее не замечал?

— И почему он… Леший? — спросил Крес, всматриваясь в разбитые оконца. Не пойми от чего, но повеяло холодком.

— Как почему? — удивилась Киша. — Все-то тебе объяснять надо, кровопийца. Как ты таким здоровым вырос, а ума не набрался? Ничегошеньки же не знаешь.

— Так я же не здешний.

— Да? А откуда ты такой? — спросила псоглавка.

— Я… — начал Крес и тут же прикусил язык. Глядя на безостановочных галдящих сучек, сомневаться не приходилось, что за разговоры уже к вечеру побегут по завалинкам — уж в длине языка Киши сомневаться не приходится. Не пройдет и суток, как по дворам поползут целые легенды обо всем, что нынче сойдет с его языка.

— Ты… — протянула Киша и нетерпеливо толкнула его в бок.

— Я из Кирии, — буркнул Крес.

— Это деревня?

— Скажешь тоже, — усмехнулся Крес. — Город это.

В конце концов, откуда этой деревенщине вообще знать, где это?

— Ух ты, никогда не видела городов! — покачала головой Киша. — И большой он?

— Да, большой, — протянул Крес.

Кирия, Изумрудный город был поистине огромным и цветущим местом. С вечнозелеными садами, где даже в декабре могли распускаться бутоны и гулять парочки. С длинными улицами, усаженными пышущей зеленью, многоэтажными домами, освещенными зелеными же огнями. Поговаривали, что самые впечатляющие постройки вовсе закладывались в Эпоху Цветов, а уж древние ашани точно смыслили во всех оттенках прекрасного. Жизнь на его узких улочках утихала только под утро, а они с Адой в ведомых только им укромных уголках иной раз вовсе забывали про сон.

…у конторки с ромбовыми окнами — направо, и вперед пока дорожка не оборвется тупиком под ромбовым козырьком. Тяжелой ручкой следовало ударить о дверь пять раз — два коротких, два длинных. Потом скрипели ступеньки под ее торопливыми шагами. Замок щелкал. Тяжелая, старая дверь открывалась…

— Не спи, кровопийца, — прикрикнула на него Киша, за шкирку вырывая из-под зеленых фонарей. — Так чего ты рассказывал про город?

— Он… большой, — только и смог вымолвить Крес. Изумрудный свет в глазах тускнел с каждым ударом сердца.

— Ну, наверное, не больше Кроны, — кивнула псоглавка. — Я бывала там на ярмарке маленькой девочкой однажды с отцом. Смотрела, глаза не могла отвести. Чего там только не было! Ох, и большое селение было, пока не выгорело подчистую. Только давненько это было уже… Говорят, повздорили купчишки из-за безделицы какой-то. Слово за слово и полетел красный петух ночью, как это обычно бывает. Там и крыс видели, говорят, и кхамеров видели — они всегда тут как тут, когда беда какая. Что те, что другие, вылазят, когда горе у людей, и лопают всех, кто под руку подвернется. Местные поди и не знали чего и делать — то ли детишек из огня спасать, то ли из зуб кхамеровых, чтобы им пусто было. Горел он так, говорят, сто дней. На сто первый утихло пламя, а в живых там осталось только десятка два человек. Поплакали-поплакали кому повезло остаться в живых, похватали пожитки и ушли в глотку Лесу. Сама я не знаю — рассказывают, кто видел, как горело все. Так и тех немного.

— Так кто же рассказывает, если всех, как ты говоришь, «ушли в глотку»? — спросил Крес.

— Да мне почем знать, может и врут, балаболки.

— Брешат, как пить дать, — заявила Алька.

— А ты почем умничать, лучше бы выжимала лучше! Выжимай, как следует, тебе говорят!

— И что нет больше этого… города? — спросил Крес.

— Нет, одни угольки остались, — кивнула Киша. — Леший, помню, говорил, что там какое-то чудо-юдо в Сердце-доме поселилось. Туда и теперь возвращаться рок’хи нельзя. Жрет всех, сволочь.

— Это тебе этот Леший рассказал?

— Слушай, кровопийца, а потом свои дурацкие вопросы задавай, как закончу, — сверкнула глазами Киша.

— Извини, — примирительно поднял руки Крес.

— Да мне нечего больше сказать, закончила! Обидел ты меня своей глупостью, не скажу тебе больше ни словечка. А знаешь, лучше поди к этому Лешему и сам замучай его вопросами.

— Может и схожу, чего еще делать. Кто он этот Леший?

— А я почем знаю, не в женах у него, сохрани меня д’ахи от такого счастья, — поцеловала она свою косу. — Чудак обычный, в Лесу живет. Сюда приходит только на зиму, а все лето по лесам валандается. Вольный он, паразит. Хочет придет, хочет не придет. Кхамер его пойми! Может лето по лесу шляться, а заявиться только под зиму. Или наоборот, зиму здесь, а лето там. Мы-то думаем — все. Сожрал болезного Лес. А он — на тебе, как снег сойдет, приходит, невредимый, бледный как полотно, пальцы черные, глазки узенькие-узенькие. Рожу кривит, урод. Улыбается так. Бррр.

Киша помолчала, а потом продолжила.

— Но на постой всегда в Шкурном доме. Жуткое место. Сама как девчонкой была, любила вокруг этого проклятого дома ползать. Авось выглянет этот Леший из окошка, сделает страшную рожу и закричит каким-то козлиным говором. А мы в крики и врассыпную. Играл он с нами, паразит. Вот сейчас иной раз и с детишками моими играет, уж не знаю, как и отвадить их, глупеньких, от этого проклятого места. Слышь, Гамша! — крикнула она оборачиваясь.

— Чавооо? — протянули ей.

— Глядь, моя-то не в Шкурный побежала?

— А куда ж еще-то. Они только туда и бегают!

Киша мгновение замешкалась, а потом всплеснула руками:

— Целыми днями там ползают, паразиты! — ругалась она, замахиваясь тряпками на ни в чем не повинную Альку. — Потом грязищу отмываешь, сидишь, как дура. Выговариваешь им! А все без толку. Чего вам там намазано что ли?!

— Так, сама же в нашем возрасте там ползала! — возмутилась девочка.

— Ну и что? Ползала, дура была. А ты поговори мне еще!

— Поди, Леший опять пришел, — заохали псоглавки со всех сторон.

— Не видела я его, может и пришел, проклятый, — покачала головой Киша. — Вот видишь, кровопийца, как. Пойти что ли покликать своих, а то они в этом доме до зари просидят.

— И Халса его терпит? — спросил Крес.

— Кого Лешего? Да, дела у них какие-то, — кивнула псоглавка. — Сам д’ахгер много с кем валандается, все ему знать хочется, видите ли. А Леший много где был, наверное. Сама, дура была, с ним разговоры помню вела. Много чего рассказывал, вот я уши развесила и слушаю, а он мастак разговоры вертеть, паразит, заслушаешься. Даже предлагал однажды в Лес с ним убежать. Повздорила я как-то с отцом. Слово за слово и обиделась. А тут и этот, глазки щурит. И предложил он мне — хочешь мол, красавица со мной пойти — мир повидать?

— И что ты?

— А что я? — возмутилась Киша. — Конечно, послала его ко всем кхамерам. Дура что ли я с таким уродом жить в Лесу? Сам думаешь, что спрашиваешь?! Летел от меня до самого Леса, даже в свой Шкурный дом за манатками не зашел. Так его две зимы в деревне не видели.

— А детишкам он такое не предлагает?

— Я ему предложу, ублюдку! Мои сами знают, что он такое. Да и сам знает, что убьют его мужики, если детей красть начнет.

— Тебе же предложил, — хихикнула Алька.

— Да, предложил, — зарделась Киша. — После той трепки, что я ему устроила, больше не предложит. Да и вообще меньше болтай, а больше выжимай. Жми-жми сильнее да выкручивай!

— Выкручиваю-выкручиваю, — пробурчала Алька.

— Вот так вот, можешь когда захочешь, — похвалила сынишку Киша. — И ты бы помог, кровопица, а то знаешь только, что задарма жрать да вопросами мучить.

— Спасибо, — хмыкнул Крес. — Я задарма жить не собираюсь. Дай только окрепну.

— И славненько. У тебя брюхо почти срослось, как я погляжу? — приподняла она его рубаху на животе. — Чистенькие. Я когда тебе бинты меняла там живого места не было. И еще дырочка странная в боку… Ну-ка теперь я тебя вопросами помучаю! Это тебя крыса так поцапала?

— Почти.

— Как это почти? — подозрительно сощурилась Киша. — Я Мусу пользую не в первый раз и знаю, как раны от когтей выглядят. А эта как будто ножом пырнули. Что-то ты явно темнишь, кровопийца.

— Мы… повздорили с женой, — не стал кривить душой Крес.

— С женой?!

— Она у меня дама… впечатлительная.

— Ничего себе у вас там разборки, — присвистнула Киша. — Меня Муса разве что пару раз по бокам отделал, да и то за дело. Ну и я его, когда вдрызг хмельной пришел один раз. Чуть-чуть обухом. А так он смирный у меня. Чем же ты ей так насолил? Рожей вроде не особо тебя д’ахи наказали. Мой Муса всяко лучше, но уродливым я бы тебя не назвала.

— Да так… напугалась она очень. Кхамера увидела.

— Да уж. Кхамера увидеть мне не доводилось, и благодарение д’ахам, что они меня от такого счастья уберегли, — поежилась псоглавка. — Бабка моя кхамера живого видела, да сохранят д’ахи ее пепел во веки веков, — тут Киша закрыла глаза и три раза легонько подула, как до этого делал ее муж. — Говорила, отбилась она от подружек своих, когда они в Лесу по грибы ходили. Глядит — и нет никого вокруг, одна-одинешенькаосталась. Плутала-плутала, слышит — земля дрожит, а из-под нее руки загребущие так и лезут. Ну и бежать со всех ног, а они ее за ляжки хватают, уже чуть на землю не повалили. Так она от них на дерево. Летела-летела — аж на самую макушку, говорит, забралась. А они, твари подземные, скалятся, мурчат — так и говорила, мурчали они — облизываются. Да и никуда не уходят. Она в них шишками бросается, а все без толку. Солнышко уже за горизонт упало, а чудища все сидят, глазок своих махоньких с нее не спускают, облизываются да матом ругаются. Ждали пока бабка не обессилит и сама в их лапы не кинется, паразиты. Так она три дня на том дереве просидела, подружек кликая.

Киша замолкла.

— Ну и…

— Ну а что? — пожала плечами псоглавка. — Ушли. Сожрать ее хотели, конечно, но голод их неутомимый свое-таки взял. Очень уж до жратвы они охочи, а долго охотиться не любят. Видят, не дается им еда, они подождут-подождут, желудок их заурчит и начнет сам себя переваривать. Они сразу заохают да заплачут, да и уйдут искать тех, кто под ноги не смотрит. Бабка еще чуть посидела, подождала для верности. Потом спустилась и домой. Потом о ней вся округа говорила: где же видано такое — девка, да от кхамеров спаслась. Меня по деревьям лазать бабуля тоже учила, кстати. Мне четыре года было, а я уже шибче всех парней по рефам прыгаю. А бабка за мной бежит и матом орет для острастки, а в глазах смех один и гордость: «Моя внученька. Не пропадет!»

— Так что ты запоминай, кровопийца, — встала, наконец, Киша, скрипнув позвонками. — Если тебе в следующий раз не повезет и ты наткнешься на кхамера, не играй в…

— В Крысолова, — напомнила ей Алька.

— Точно. Не играй в крысолова, а лучше на дерево лезь. Чудища по деревьям вообще не приучены лазать. Выше своего роста не прыгнут. Драться с ними даже не думай — много мужиков и поздоровее тебя пробовало. И был лишь один герой, меча которого страшились все кхамеры. Жил он очень давно, да и помер, когда спьяну с дерева хлопнулся. Это тебе не крыс с неба щелкать. Муса на это мастер и побольше твоего крысюков перебил. Но, скажу тебе по секрету, даже он кхамеров боится. И всегда смотрит себе под ноги.

— Хмм… хорошо запомню, — улыбнулся Крес. — Но вряд ли мне это пригодиться,

— Это почему? — захлопала ресницами Киша. — По деревьям не умеешь лазать?

— Нет, — горько рассмеялся Крес, вспомнив схватку с босоркой. — Тут другое. Мне с женой как-то несподручно по деревьям лазать, а она не шибко умеет. Не потащу же я ее за волосы на дерево? Так что мне надо как-то по-другому этих кхамеров гонять.

— Постой, — вклинилась в их разговор Алька, подозрительно на него поглядывая. — Куда это ты собрался идти с нашей д’ханкой, Крысолов?

— Как это вашей д’ханкой?!

— А чей же еще?

— Она что ваша собственность?

— У каждого уважающего себя д’ахгера должна быть д’ханка-союзница! Это все знают. А кто не знает, тот дурак.

— А эту д’ханку-союзницу ваш д’ахгер не мог из местных выбрать? Вон сколько суч… эмм, девочек по округе бегает.

— Да ты что опять поглупел, кровопийца, не знаешь? — хохотнула Киша. — Д’ханка-чаровница на то и особенная девушка, что ее из кого попало д’ахи не выберут. Прежняя шибко старая была, не чета твоей… женке. Однако мудрость просто таки высечена была на ее морщинистом лице — тоже не чета твоей! Я еще девчонкой себе загадала, что тоже стану д’ханкой, когда вырасту. Ой, и потешался надо мной папенька, когда услышал, что я хочу стать чаровницей. Нет, д’ханкой нельзя стать, можно только родиться под присмотром д’ахов. Д’ханка для д’ахгера — это благословение д’ахов тому смельчаку, которого высшие силы отметили своим перстом. Иной д’ахгер ищет свою чаровницу всю жизнь. И пропадают в поисках таких чудесных женщин, и сходят с ума, и войны из-за них начинаются, чтобы потом тянуться поколениями. Д’ахгеру с такой союзницей имеет авторитет, который уже неспособен пошатнуться ни на пядь. Вплоть до того, что такой властитель имеет право назначить собственного отпрыска наследником!

При этих словах Крес скрипнул зубами.

— Так что, Крысолов, — расплылась Алька в нагловатой ухмылке. — Придется тебе таки лазать по деревьям!

— Нет, — покачал Крес головой. — Я, конечно, уважаю ваши обычаи. Но вы не можете просто так силой…

— Так кто же ее силой-то дурачок? — взорвалась Киша. — Ты в своем уме?! За это положено самое страшное наказание от д’ахов — смерть от удара молнией! Ты-то я надеюсь ничего такого, а?

— Нет.

— Ну, вот и какая она тебе жена? — хмыкнула псоглавка. — Хорошенько дело, жена! И неудивительно, что теперь д’ханка с Халсой, у которого мозгов явно поболее твоего. А ты найдешь себе другую жену, которая к жениным обязанностям лучше приспособлена. Не хочу тебя обижать, кровопийца, но худенькая она какая-то шибко. Такая только ворожить и умеет, да ей больше и не надо.

— Благодарю покорно, я с ней не для того половину Леса исходил, чтобы подарить первому встречному.

— Бедный ты бедный! — улыбнулась Киша. — Но Халсу она вряд ли покинет, чтобы сделать тебе приятное. Ведь это ее предначертание! Да и он от нее точно не откажется, будь ты хоть десять раз Крысолов. Ты кто ему, брат? Сын? Племянник? Он и родному отцу своему, я уверена, он с удовольствием глаза выколет за д’ханку.

— А где она сейчас? — спросил Крес, не очень надеясь на честный ответ. — Ты видела ее?

— Как где?! — прыснула Киша. — С Халсой — и на шаг он ее от себя не отпускает.

— Ясно.

— Вот будешь хорошо себя вести и почаще с лежанки вставать, — а то весь бок себе отлежал поди, — пойдем к ним вместе. Мне как раз надо — а то этот палец меня скоро в могилу сведет! Уже третий день болит, уж не знаю, что и делать.

— Так Ада… д’ханка и исцелять теперь умеет?

— Ну, она же, как говорят, врачует сынишку Халсы, да и самому д’ахгеру сил придает, а то, сам видел, не молодой он уже. А мой палец для нее — семечки. Нужно только хорошо попросить. И что-нибудь вкусненькое не забыть…

— Не замечал за ней такого, — недоумевал Крес. — Хотя знаю ее уже не первый год.

— Я почему-то не удивлена, — хмыкнула Киша. — Мужика вообще нужно иной раз рожей ткнуть как следует, чтобы он хоть что-то да увидел. Знай, что больше всего ей по душе свежеиспеченные…

— Нет, я не про то, — отмахнулся Крес. — Если бы Ада была… чаровницей, я бы заметил.

— Бедная девочка, — вздохнула Киша, отправляя последнюю тряпочку в корзину. — Такой дар под сердцем носила, а этот ничего не видел. Может и не надо было ей за тебя, слепого дурака, замуж выходить?

Киша еще немного пожурила его и ушла к другим псоглавкам. Крес сидел, щурясь от лучей заходящего солнца. Сколько же они просидели на этом мостике? Псоглавки, опасливо поглядывая на Креса, обходили его кружком и небольшими группками удалялись прочь, пока берег реки полностью не обезлюдел. Солнышко же прямой тропкой плыло за верхушки рефов, берег реки принялся укрываться плотными тенями.

— Зачем… ты так? — глухо проговорили рядом. Скосив глаза, Крес увидел, что Тень даже и не думал двигаться с места, стоит и смотрит на него исподлобья.

— Как? — переспросил Крес. Он даже не ожидал, что раб еще способен ворочать языком.

— Сказал… что я на тебя смотрел, — проговорил Тень, еле двигая бледными губами.

— Да так… ляпнул.

— Они убить могут.

— За взгляд?

Тень кивнул:

— И не только за это…

— Почему ты не убежишь?

— Куда?

— Как куда? Обратно. В Альбию.

— Я не смогу. Лес впускает, но не отпускает.

— А здесь чего лучше?

— Да, — медленно кивнул Тень. — Лучше.

Они закончили с бельем и осторожно принялись переносить переполненные корзины на траву. Алька куда-то незаметно слиняла, так что Кресу пришлось корячиться вдвоем с Тенью. Расправившись с последней корзиной, Крес уселся сверху передохнуть. Голова слегка кружилась да и спешить все равно было некуда — Киша провожала своих подружек и слово забыла про корзины.

Очень подмывало достать кисет и закурить, но он решил немного погодить до вечера. Благодаря зелью Мусы последние несколько ночей Крес спал почти без сновидений, и Жажда почти не беспокоила его, становясь с каждым днем все слабее.

Тень молча встал рядом, не смея даже опереться о ствол рефа. Крес поймал себя на том, что рассматривает его пальцы на ногах. Вернее на то, что от них осталось.

Потом Тень снова заговорил:

— Откуда ты?..

Крес хотел было промолчать. Будет болтать еще с этим… Хех.

— Из Кирии, — бросил он, всем видом показывая, что не настроен на диалог.

— Я был в Кирии… — произнес Тень совсем без интонации. — Зелень кругом.

— Хочешь вернуться? — спросил Крес, сам не зная зачем.

— Нет, — помотал головой Тень. — Мне здесь неплохо.

— Да? — удивился Крес. — Чем же?

— Здесь жизнь, — произнес он тихо.

— Жизнь? — удивился Крес. — Что же это за жизнь, шава?

— Зачем ты так…

— Так это не твое ли имя?

— Меня зовут по-другому…

— Здесь тебя зовут так, — оборвал его Крес и не сказал более ни слова. И чего он пожалел этого жалкого идиота? Наболтает еще чего… Надо было рассказать Кише, как он ночью пялился на спящих детей. Сука точно вырвет ему глаз, если узнает.

— Чего встал, шава! — уже издалека кричала Киша. — Хватай корзинки в зубы и бегом домой!

Тень безропотно повиновался. Крес тоже поднялся со своего седалища, но Киша остановила его:

— У меня для тебя другая работа, кровопийца, — придирчиво осмотрела она его с головы до пят. — Ты поди уже нормально передвигаешься, так что сбегай до Шкурного дома и глянь, не там ли мои оболтусы ошиваются? И за уши тащи домой всех троих! Нечего им там беду на себя накликивать.

— А если там будет этот как его… Леший?

— Тем более. Ты главное не говори с ним и в глаза его, бесстыжие, не смотри! А так он смирный. Даже почти не пьет.

Подхватила по корзинке и, словно те были невесомыми, бодро пошла нагонять Тень.

Теперь Крес уже не мог не вытащить трубку с кисетом и не пустить огонек. Вечерняя прогулка до Шкурного дома обещала выдаться интересной. Если этот Леший в самом деле друг Халсы, то такое знакомство точно не будет лишним, — рассудил Крес, раскуривая трубочку. Однако ему следовало бы поторопиться, пока не слишком стемнело и не пришлось искать сорванцов в потемках.

Глава VI. Драгоценность

Как ни странно, но задушить кота оказалось той еще задачей.

Котенок и так находился на грани, а дхин мог очухаться в любой момент, и тогда нитсири уж точно несдобровать. Уж кто-кто, а рассерженное существо без плоти и без разума было способно на многое, особенно если его как следует разозлить. Ро в шутку называла их «джинами» и была по-своему права — прежде чем они начнут исполнять желания, их следовало загнать в бутылку.

Дикая Тайга служила им охотничьими угодьями и они резвились здесь по-всякому. Пока не попадали в заботливые руки нитсири, естественно. Этот закопался в руины поселения, основательно пожеванного временем. Огромный, жирный и опасный дхин был прекрасен и силен. Викте пришлось возиться с ним всю ночь напролет и она чуть было не сварилась заживо в обнимку с этим красавцем. В какой-то момент он чуть не сорвался с поводка и не утянул ее за собой в пылающий кипяток. Но, спасибо Сеншес, она справилась и загнала «джина» поглубже в эту пушистую бутылку.

Теперь остался последний шаг… И вот у Викты предательски дрожат руки.

Она сжала зубы и приказала себе успокоиться. Этого еще не хватало — может быть еще расплакаться в такой ответственный момент, когда вся ее судьба зависит от одного быстрого движения? Вязкий комок застрял в горле и никак не хотел проглатываться. Викта сомкнула трясущиеся пальцы вокруг дрожащей кошачьей шейки. Кот приоткрыл пасть и издал какое-то жалкое, не то шипение, не то мяуканье. Его мохнатое тельце изошло судорогой, он сделал резкое, отчаянное движение, силясь вырваться из силков своей хозяйки. Но Викта уже сжала кулак и резко свернула тонкую шейку.

Щелк! — кот дернулся и издох.

Она смахнула назойливые слезинки и опустила затихшее тельце на пыльный пол и присела рядом. Да, милый был котенок: из тех, что родители дарят маленьким девочкам на именины, из тех, что живут в корзинке под розовым одеяльцем, весь смысл жизни которых состоит в том, чтобы мило лакать молочко остреньким язычком и радовать свою маленькую хозяйку. А нитсири выдавила из него жизнь одним быстрым, отработанным движением. Тренировки пошли впрок, но несмотря на набитую руку, она каждый раз зарывала лицо в подушку после занятий, а то и срывалась прямо в лаборатории, за что ее ждала хворостина Ро в наказание за мягкотелость, недостойную будущей абель.

Вот и сейчас горькие слезы просились наружу. Она смазала их рукой и оглушительно высморкалась: на пальцах осталась вязкая черно-красная жижа. Кап-кап: штаны пометились красным — напряженная ночь не прошла даром. Викта заткнула одну ноздрю и высморкалась липкой кровью. Потом проделала с другой ноздрей тоже самое. Остатки размазала по ладоням, рукаву, по грязным щекам.

— Будущая мазель-мамзель-абель, блин, — буркнула она себе под нос. Спасибо Сеншенсу, что под рукой сейчас не оказалось зеркала или посторонних глаз.

Более-менее справившись с носом, нитсири потянулась к обгоревшей сумке. Вид собственных кровавых соплей несколько приободрил ее и заставил забыть про глупого кота. Исцарапанные пальцы прошлись по прохладному дереву. В свете тусклого, хмурого утра, которое пробивалось через круглое отверстие входа, заблестела острая сталь. Еще теплое кошачье тельце окрасилось кровью.

Викта, перебарывая отвращение, закопалась пальцами в еще теплеющую влажность, стараясь нащупать среди кошачьих склизких внутренностей круглый твердый предмет…

Ага, вот он! Некуда бежать, милый мой.

Несколько утомительных мгновений она старалась поймать упрямый кругляшек пальцами. Скользкий негодник старался уйти как можно дальше по пищеводу и закопаться в кишочки. Наконец она смогла схватить его, как следует, и вот он в ее кулачке.

Викта поджала под себя ноги и прислонилась к растрескавшейся стене. Не глядя, отпихнула сумку и кошачий труп в сторону. Для того, чтобы разжать пальцы требовалось как можно больше места и чуточку света.

…

Он прекрасен.

Иссини черная, матовая поверхность пожирала блики и отражения. Ярко красная точка горела глубоко в черной пучине, чуть подрагивая от злости. Нитсири взвесила его в ладони. Тяжеловат.

Эх ты, дружок мой, попался в расставленную ловушку? Больше никуда не сбежишь. Теперь ты мой. Моя единственная драгоценность и верный товарищ, хочешь ты того или нет.

Викта почувствовала счастливое возбуждение и желание проглотить его немедленно, не теряя времени понапрасну. Она почти решилась поднести его к губам, положить на язык… Но.

Она это обязательно сделает, позже.

Нитсири высморкалась еще раз, прямо в подставленные ладони с камнем на донышке. Радостно и как-то глупенько захихикала, наблюдая, как точка начинает разгораться, еле ощутимо вибрируя, напитываясь. Потом, так же глупо хихикая, Викта схватила мохнатую подстилку и засунула камень обратно в распоротое брюшко. И закусив губу, с упоением наблюдала, как кошачье тельце прямо на глазах медленно иссыхает. И вот сухой половичок полетел в самый пыльный угол, а Викта, ликуя, поднялась на ноги, сунула трясущийся камень в карман и пошла отвязывать Гобо.

В ее руках победно мелькал красный платок.

* * *

Стихия бушевала со вчерашнего вечера, а Сарета все не было.

Небеса заволокло стылым, тяжелым куполом, который изрыгал из себя нескончаемые потоки воды. Деревья, как бы могучи они не были, вскоре подчинились натиску, и под ними стало так же мокро и холодно, как и под открытым небом. Викта набросила свой плащ на Гобо и залезла коню под живот, чтобы хоть как-то согреть себя. Жеребец фыркал и переступал копытами — только бы не задавил ненароком. Если бы тут не воняло так сильно, и перед носом не маячил лошадиный прибор, то это место можно даже наградить словами «вполне уютно».

Они остановились рядом с их перекрестком, прямо под деревом с саретовым красным платочком на сучке, который сейчас висел грустный, мокрый и никому не нужный. Пришлось немного поблуждать по округе, но к началу ненастья Викта смогла отыскать его.

Перед ней петляла дорожка, по которой Сарет отправился на поиски своего «джина», и Викта, раздвигая полы плаща, каждое мгновение ожидала с замиранием сердца, что вот-вот сейчас из деревьев выйдет одинокий всадник с изрядно подмоченной, но удовлетворенной физиономией, а в руке будет гореть такой же алый огонек.

…

Но нет. Лес, темный и пустой, обливался и бурлил водой, и всякие надежды размывало и втаптывало в грязь. Сколько еще предстояло ждать? День, два… неделю? Загадывать глупо. Она ждала и то и дело заглядывала в свою тетрадку в черном кожаном переплете. Там раз от раза повторялся один и тот же вопрос, на который у нее не было ответа. Поборов желание вырвать ненавистные странички и бросить их под дождь, нитсири захлопнула тетрадь и сунула ее подальше в сумку. Не дождетесь.

Несмотря на все усилия согреться, Викта продрогла с головы до пят. Ее начало знобить и клонить в сон. Хлюпая горевшим носом, она вглядывалась в черноту сгущающихся сумерек, сжимала в пальцах еле теплый камешек. Может быть вот сейчас?..

…

В попытках согреться она всего на миг вняла просьбе опустить тяжелые веки. И сама не заметила, как тревожный сон сморил ее. Проснулась нитсири резко и больно, с криком. Конь над ней взбрыкнул, когда она ударила его макушкой в живот. Спасаясь от тяжелых копыт, Викта камнем выскочила наружу, и полетела по мокрой траве. Держась за раскалывающуюся голову, поднялась и осмотрелась вокруг, в первое мгновение не понимая, где она и что здесь делает.

Сарет! — билась в голове раскаленная жилка. Нет, нет и нет. Дорожка, исчезающая между деревьями, и место рядом с меткой, где она видела его в последний раз, пустовали. Ливень растворился в утренней дымке, поднимался сонный туман, лицо покалывало от неприятной измороси. Было пусто и горько.

Викта запустила трясущиеся пальцы в траву и попыталась умыть отекшее лицо и принести себе хоть какую-то порцию облегчения. Но нет, жилка долбила ее череп с навязчивостью воротного тарана, который вот-вот проделает в крепости роковую дырку. Что-то ткнулось ей в бок и нетерпеливо заржало. Викта оттолкнула лошадиную морду, чтобы не мешалась, и зачерпнула еще немножко влаги, только чтобы унять головную боль и собраться с мыслями.

Осознание пришло к ней так же резко, как эта самая боль появилась в ее голове некоторое время раньше — словно злая вспышка молнии на уснувшем небе, она перевернула все с ног на голову. И не боль это вовсе, не простая слабость тщедушного человеческого тела. Прежде чем выскочить из своего мутного морока и ударить Гобо, она ощутила далекий всплеск титанической мощи, который не мог быть ни чем иным, только талантом.

Она растерла виски и попыталась собраться с мыслями. Потом закрыла глаза и попыталась нащупать крик таланта, который с каждым ударом сердца, становился все тише. Камешек недовольно завозился в ее кармане, когда она зачерпнула у него немного силы. Еще, подожди еще немного, миленький, и ты наешься драгоценной живительной влагой досыта. Но сейчас нам нужно поработать: только ты можешь помочь справиться с этой бедой.

Еще мгновение рассеянности и талант пропал бы в утреннем тумане, и все оказалось бы напрасно, но Викта ухватила его за самый кончик неуловимо тонкой нити, уходящей куда-то глубоко-глубоко на Север.

* * *

Сарет забрался в совсем непроходимую чащу. Дорожка уже испарилась среди высоких кустарников и гигантских деревьев, подобных которым Викта не встречала никогда за свою короткую жизнь. Эти гиганты, казалось, стремились подмять под свою тысячелетнюю тяжесть все, до чего они могли дотянуться своими ветвями. Под ними жил только полумрак.

Викта разрывалась от желания пришпорить Гобо, чтобы быстрее покончить с этим кошмаром. Но каждый раз вид новой ямки под копытами коня останавливал ее. Нитсири не могла так рисковать. Камешек обжигал ее пальцы, а Викта, как могла, боролась с мыслью, сможет ли она удержать нить и нащупать дорожку, когда он ослабнет настолько, что не позволит выжать и капли. А что же будет дальше? Она нервно покусывала губы и поглаживала Гобо по холке.

Нитсири останавливалась, только чтобы дать отдых коню — о себе уже перестала думать. Вот что может ее подвести, если лошадь рухнет без сил или же сломает ногу. Сама она не могла заставить себя забыться и отдаться сну. Только думала о том, что там на другом конце нити.

Больше всего она боялась, что не успеет. Она опасалась самого худшего, что может произойти: в один момент нить оборвется, и нитсири потеряет единственную возможность найти Сарета. А между тем, ее братик уже будет лежать где-то, расплывшийся по траве дурно пахнущей жижей или перевариваться в желудке какого-нибудь плотоядного зверя или выродка из собачьего племени…

Как же глупо…

Какой же ты глупый, Сарет!

Ярость не придавала ей сил, только изгоняла их, и вынуждала сгребать все больше силы, все больше тревожить камешек.

На привале нитсири даже не стала разжигать костра. Сидела на лежаке в густеющей мгле, погрузившись в невеселые думы, предоставив камешку время восстановить силы. Вскоре огонек разгорелся, словно уголек на ветерке. Викта знала, что это ненадолго — если она не остановится, он поблекнет и уже бесповоротно. Вскоре «глазок» из красного обратится оранжевым, потом станет чуть желтоватым и так далее, пока бедняжка совсем потеряет краски, угаснет и тогда…

Вскоре темнота забрала остатки солнечного света, и нитсири осталась наедине с крохотным алым сиянием. Оно завораживало ее, призывало быстрее покончить со всеми этими глупостями, открыть пошире рот и дать ему, наконец, волю. Или хотя бы немедля раскроить руку до кости, разрезать шею, добраться до груди и потрошить нутро, только чтобы дать ее драгоценности восстановить свои поруганные силы.

Но Викта сдержалась, когда почувствовала нарастающее головокружение. С тяжелым сердцем оторвала своего любимца, перевязала запястье и откинулась на лапник. Пока достаточно. Камешек протестовал, но вынужден был смириться — ведерко уже задело дно. Пока можно было воспользоваться резервами камешка, иначе нитсири придется полагаться исключительно на собственный талант, а это чревато большими неприятностями, вроде тех, в которых сейчас с головой плавает ее глупенький брат.

Плавает… тело в грязной луже…

Образ в голове колыхался подобно лодочке в бушующем море и не давал даже сомкнуть веки, вставал перед глазами вновь и вновь, обрастая страшными деталями.

Нитсири застонала. Она чувствовала себя на дне огромного, глубокого колодца с невидимыми, ледяными стенами, на дне которого отсыревший, вонючий мох и ни капли влаги. Лежала и смотрела на узкую краюху неба, осыпанного мерцающей серебристой пылью, а пересохшее дно постепенно увлекало ее еще глубже в жадные толщи земли. Уши заволокло шумом бранящихся крон и криками холодного ветра.

Она слышала и чувствовала все это, но также она ясно видела нить, стремящуюся утонуть глубоко-глубоко в лесном чреве. Та, казалось, не имела конца, как не имеет конца этот трижды проклятый Лес, населенный чудовищами, выродками и Сеншес знает какой еще гадостью, которая прячется за стенами непреодолимой тьмы вокруг. От них несло сыростью, каждое движение вызывало гулкое эхо, которое поднималось к поверхности и тонуло там.

Викта лежала так, почти не дыша, подтягивала сознание вслед за нитью — хотел знать, что с ее братцем все в порядке и ей не о чем волноваться. Но все откладывала этот момент, боясь наихудшего.

Пару раз из мглы выглядывали какие-то тихие существа без глаз и с бородами, которыми они ощупывали землю перед собой. Неспешно они подходили к нитисири и заглядывали в ее бледное, маленькое личико, омываемое алыми переливами. Но та, полностью увлеченная своей бедой, не видела пришельцев из тьмы, пусть они и возвышались над ней, привлеченные силами камешка, достаточно долго, чтобы поразмыслить и решить стоит ли забирать этого потерянного ягненочка с собой.

Они удалились так же тихо, как и появились.

Может и хорошо, что она не замечала ничего вокруг. Ни тихих ночных существ, ни злобных небесных хищников, которые пролетали как раз над их головами, разбивая воздух в труху своими кожаными крыльями. Их силуэты мелькали на фоне небес, горевших звездным сиянием.

Но Викта была далеко в тот момент, поглощенная иными красками. Камень ярко пылал, завернутый в платочек ее брата.

Очнулась нитсири, как только среди деревьев начало проглядываться солнце. Ее тело, одеревеневшее за ночь, уже мало что чувствовало, в голове не водилось ничего, кроме тупого желания забраться в седло и разматывать клубок.

Она пустила Гобо дальше по следу, понукая изможденное животное, которое, так же как и хозяйка за ночь не сомкнуло глаз. Конь не сопротивлялся, позволял гнать себя дальше и дальше, не смея противиться воли безумной нитсири.

* * *

Усатый и злой дхинраспростерся прямо на ее пути. Викта хотела уже обойти нехорошее место десятой дорогой, но слабый металлический отблеск неожиданно привлек ее внимание. Нитсири натянула поводья и подвела жеребца к огромному дубу, разбитому вдребезги молнией. И ясно заметила крохотную серебряную монетку, зависшую в дупле, чуть касаясь ребром черной, гнилой коры.

Еще ближе, и Викта с удивлением уловила на ее лицевой стороне знакомый гордый профиль — абель-мьерн Эль I Любимой и Гордой, которой она, как и многие в свои юные годы, писала любовные письма. Нитсири осторожно потянулась к монетке с четким намерением вытянуть ту из гнилой горловины. Та чуть дернулась и поплыла в воздухе прямо к своей нитсири. Дхин выглядел довольно уставшим и никак не отреагировал на вмешательство чужачки — то ли дрых без задних ног, то ли был смертельно обижен кем-то. Даже усом не повел, когда нитсири забирала монету.

Золотой кругляшек мягко упал и в ее ладони. Викта коротко взвизгнула, одернула ужаленные руки и чуть не навернулась вслед монетке. Сначала нитсири расценила, что кусок серебра был холодным как льдинка, но нет. Она перегнулась через седло и «позвала» монетку обратно. Чуть ткнула в нее пальцем, и кругляшок несколько раз весело перевернулся в воздухе. Так и есть. Блестящая поверхность оказалась горячей, словно монету только что достали из раскаленного тигля.

Посасывая ноющий палец, Викта пришпорила коня, отвела Гобо подальше от опасного места. Пусть дхин и дальше дуется себе, а монетка остывает в прохладной траве. Может какому-нибудь местному дикарю и повезет наткнуться на клад. Пусть порадуется напоследок, бедняжка, прежде чем дхин проснется и решит поужинать.

Хоть и ненамного, но Викта почувствовала себя уверенней после такой находки. Даже позволила себе усталую улыбку. Она разом забыла о своем пострадавшем пальчике да и о всякой осторожности, когда ударила Гобо по бокам, пуская жеребца рысью, и сматывая клубок путеводной нити, на конце которой плавал ее брат. Быстрее! Теперь она была точно уверена, что Сарет проходил здесь, и она на верном пу…

Не успела эта вне всяких сомнений приятная мысль потухнуть в ее мозгу, как что-то бешено крутящееся рванулось в ее сторону. Лес перед глазами внезапно перевернулся с ног на голову и увлек Викту за собой, дернув ниттири за шею. Земля добавила еще, выбив из легких весь воздух. Перед глазами расплылась чернота, в ушах стоял свист.

Пока она лежала в траве и хрипела, у нее получалось только взрывать землю каблучками сапожек и пытаться содрать с горла тонкий ремень, который в несколько оборотов обхватил ее горло. Скоро сил совсем не осталось, и вот костлявая…

…пришла из леса, ведя напуганного Гобо за уздечку, подошла поближе к его бывшей хозяйке. Викта полуслепая от натуги не смогла вытошнить из себя ни слова, пока с нее стаскивали сапоги. Все никак не получалось откашляться, когда наконец удавку отодрали чуть ли не с мясом и намотали на волосатое запястье. Перед носом сверкнуло лезвие ножа. Викта только хрипела и не могла оторвать глаз от острого куска железа, который смотрел ей прямо в зрачок. Потом ей обвязали лодыжки грубой, черной веревкой и поволокли по земле, словно она была мешком с костями.

Глава VII. Волчонок

Вчерашним вечером к небу тянулся толстый столб дыма — сигнал того, что д’ахгер Халса вновь собирает всех харгеров, а значит самые умелые и сильные охотники направят свои стопы к подножью высочайшего из деревьев в округе — Священного рефа, с вершины которого, как говорят, можно дотянуться до звезд. А Васса провозился дома целый день и занимался всякой скучной дребеденью! Но ведь в Сердце-доме так интересно! Именно туда стягивались люди из других поселений, и рассказывали захватывающие истории о своих хождениях по самым странным закоулкам Леса. Там творятся чудеса, там живет чудесная д’ханка, которая только одна способна решить его судьбу всего лишь одной фразой. Нужно было лишь подгадать нужный момент, но все предыдущие разы оказывались тщетными…

С такими мыслями волчонок домучил остаток дня полный пота, навоза и жадного хрюканья, подловил момент, когда мать с сестрами были слишком заняты с корзинами с бельем и испарился. В конце концов, хрюшки за один вечер никуда не убегут, а навоз не растает — думал он, делая последние приготовления. Столб дыма на этот раз не клонился к горизонту, большинство харгеров еще с утра отправились на охоту, а Халса, скорее всего, отсыпается после вчерашней буйной попойки в кругу уважаемых людей.

Хорошая возможность проникнуть в Сердце-дом, которая в следующий раз может не представиться.

Он старался особо не попадаться никому на глаза, когда шел с котомкой за спиной, держась в тени. Никому точно не полегчает, если все узнают его «тропку», по которой он регулярно наведывается в Сердце-дом…

— Ага, вот и ты, маленький волчонок Васса!

От досады он чуть не раскусил губу, когда звонкий голосок припечатал его, словно пощечина. Ну кто?.. Но девчушка с длинными, белесыми косами уже сама вылезла из ближайшего куста, хитро улыбаясь.

— Ты куда-то спешишь? — спросила Шуна своим противным масляным голоском.

— Не твое дело, — заливаясь краской, отвернулся Васса и попытался улизнуть, но девчонка решительно схватила его за запястье, словно воришку.

— Ошибаешься, — заявила она и заступила ему дорогу. — Ты идешь в гости к Халсе, не так ли?

При этих словах Васса мгновенно покрылся испариной, а Шуна, заметив, что попала в яблочко, начала хохотать.

— Да замолчи ты! — зашипел на нее мальчик, увлекая ее подальше от любопытных глаз.

— Так!

— Нет, не так, — попытался оправдаться Васса. — За молоком ходил. Мать послала…

— Ну, да как же! И что в Шкурном доме молока наливают? Вот не знала.

— Ты-то откуда знаешь?! — не стал больше кривить душой волчонок. Ой, и прилетит ему от… Да ото всех!

— Знаю, — загадочно улыбнулась она.

— А кто еще знает?

— Может, кто-то еще знает, — пожала она плечами. — Но вызнать было несложно. Просто ведерко черники, и Иеасса все что угодно расскажет.

— Я же по секрету сказал!

— Так и он по секрету.

— Ты… — задыхался Васса от негодования. — Не говори никому!

— Ох-хо-хо, — покачала головой Шуна и шлепнула его пальцем по носу. — Это зависит только от тебя.

— В смысле? — сглотнул Васса, даже не поморщившись.

— В прямом. Будешь послушным, тогда никому не скажу.

Ну, конечно… — понурил голову волчонок. Сейчас эта задавака будет заламывать пальцы и перечислять всякие разные глупости вроде ведра ягод каждый день, россыпи щелбанов, работы на четверых или еще чего похуже. И потом вообще от нее не отделаешься. Ох, чувствовал он, что в этот раз что-то пойдет не так…

— Чего тебе надо? — надулся Васса.

— Самое простое, — улыбнулась девочка, показав острые зубки. — Возьми меня с собой.

Васса поначалу подумал, что ослышался, поэтому никак не отреагировал на ее реплику.

— В Сердце-дом, — ткнула она пальцем в нужную сторону.

— Куда? — смысл слов все еще с трудом доходил до него.

— В Сердце-дом, оболдуй! — прикрикнула она, и Васса зажал ей рот ладонью.

— Нет!

— Да!

— Ай! — вскрикнул он, одергивая укушенный палец. — Ты зачем?..

— А просто, чтобы ты особо не наглел, волчонок. Ну, так что? Или мне рассказать тете Кише, куда ты намыливаешься каждый раз, когда в вашем погребе таинственным образом пропадают бутылки…

— Ябеда!

— Ой, как ты будешь завывать, когда твой дед будет охаживать тебя по розовой попке! Только бы увидеть такое!

— Зачем тебе в Сердце-дом?

— Затем зачем и тебе. Интересно.

— Нет там ничего интересного!

— Тогда зачем ты лазаешь туда уже девятый раз?

— Откуда?!..

— Я два дня собирала чернику для Иеассы.

Васса начал беззвучно ругаться, что только больше позабавило мерзавку Шуну.

— Кончай, а? — буркнул волчонок. — Не поведу я тебя в Сердце-дом. Нечего тебе там делать.

— Это уж не тебе решать, — обиделась девочка.

— Ты чего собралась стать… харгером? — прыснул Васса.

Эту шутку Шуна не оценила.

— Ладно-ладно, — испугался Васса, когда девочка внезапно залилась краской и зло дернулась в сторону. — Извини.

— Пошли уже, а?

— Куда?

— Ты дурак совсем? — разозлилась она. — Значит так: либо мы сейчас идем в Сердце-дом вдвоем, либо ты идешь туда один… в последний раз. Ну так как?

Вассу передернуло после этих слов. Он внезапно представил во всех красках, что его ждет, если только отец узнает, что он без разрешения приходит в святая-святых любого харгера. И сможет ли он потом войти туда, как настоящий харгер. Как отец.

— Ну, ладно… — тяжело вздохнул Васса.

Шуна торжествовала.

— Отлично! — запела она, хватая его за руки. — Обещаю, я не буду мешаться!

— Ты уже мешаешься, — проворчал Васса, обходя ее.

— Что?!

— Ничего. Пошли.

Теперь у него появилась новая проблема. Не только сделать все от него зависящее, чтобы не попасться на глаз кому не надо, но еще и следить, чтобы Шуна не вляпалась во что-нибудь и не выдала их обоих. Всю дорогу до Священного рефа Шума болтала не умолкая и заваливала Вассу вопросами:

— Ты уже видел ее?

— Кого?

— Д’ханку, кого же еще, дуралей!

— Видел, один раз.

— Она красивая?

— Необычная…

— Как так?

— Вот так.

— Врешь поди.

Нет, Васса не врал, хоть он совсем не собирался доказывать что-то Шуне, которая все не унималась:

— Ты бы хотел, чтобы тебя выбрала д’ханка?

— Нет.

— Почему?

— Я же не д’ахгер.

— Ой, прости, а я и не заметила!

— Прощаю.

— Ты чего совсем дурак?

Они с Шуной уже поднялись на мостки и вот уже вышли к подножию Священного рефа, когда Васса схватил девчонку за руку и повел в противоположном направлении.

— Куда?.. — не поняла она его рвения.

— Ты же не думаешь, что я хожу через парадный вход? Нас там поди уже заждались.

— А, ну да… — не стала протестовать Шуна. Васса готов был расцеловать ее за это.

Еще парочка переходов и лестниц и они принялись карабкаться по веткам, пока почти не взобрались на вершину дерева, с которого можно было разглядеть Священного рефа почти до вершины. Сердце-дом терялся в огромной шапке листвы и ветвей — казалось, сама природа защищает его от посторонних глаз.

— И что?.. — дернула Шуна своего провожатого за рукав. Они уже преодолели знатное расстояние, но при этом все еще находились не на том дереве.

— Что-что, — свесил Васса ноги и посмотрел вниз. Ветка под ними истончалась и грозила обломиться в пропасть. Лететь было далеко. — Надо перебраться вон на ту ветку.

— На какую?..

— Вон на ту, — ткнул он пальцем одну из ветвей Священного рефа, которая ближе всего подходила к тому дереву, на котором они сейчас сидели.

— На ту?! — охнула девочка. — Ты рехнулся? Слишком далеко!

— Не боись, — хмыкнул волчонок. — Нам нужно забраться еще немного повыше и тогда…

— Ты хочешь забраться выше, а потом сигануть в пропасть?! Это же самоубийство!

— Можешь пойти домой, если хочешь, — пожал плечами Васса. — Я тебя с собой не тащил.

— Ты… — начала Шуна, но не смогла договорить. — Ты врешь!

— Чего это я вру? — насторожился волчонок.

— У тебя есть какая-то другая тропа! Ты просто не хочешь ее показывать. Рассчитываешь, что я струшу и уйду, а ты тем временем…

— Нету у меня никакой другой тропы.

— Ты прыгаешь с ветки на ветку? — изумилась девочка. — Каждый раз?

— Ага, — гордо кивнул Васса, смотря Шуне прямо в глаза.

— Ох, д’ахи мои родные, — после недолгого молчания прошептала девочка, не сводя взгляда с далекой ветки. Та действительно выглядела самым коротким проходом в переплетение ветвей Священного рефа, рядом даже не было караулки. Очень удобная ветка. Была бы, если бы она не была такой смертельно опасной.

— Ты чего это? — почти расхохотался Васса, смотря, как девочка меняется в лице. — Испугалась!

— Еще бы! — зашипела Шуна. — Как можно подвергать себя такой опасности?!

— Ты говоришь, как моя мама, — закатил глаза волчонок.

— Я бы и не то сказала, если бы была ей! — воскликнула Шуна. — Это… Это не просто безответственно, но и глупо! Ты не мог найти дорогу попроще?

— Пробовал, но тогда придется найти что-то более весомое, чем бутылка с самогонкой, — кивнул Васса на свою суму. — Есть идеи?

— Нет, конечно!

— Вот. Так что либо пошли, либо…

— Ну, пошли, пошли! — простонала она. — Придурок…

— Ага, сама шантажом увязалась за мной, а теперь еще и обзываешься.

— Если тебе нужно, чтобы я еще раз назвала тебя придурком, то я с удовольствием повторю.

— Девчонки эти…

— Чего?!

Карабкаться дальше для Вассы не было большой проблемой. Он преодолел оставшееся расстояние уже давно рассчитав каждое движение, даже почти не вспотел, когда наконец-то уселся на нужно им ветки. А вот на Шуну было жалко смотреть.

— Давай же! — подбодрил ее Васса, помогая ей усесться рядом. — Еще чуть-чуть!

— Заткнись… — пыхтела Шуна. — Далеко еще?

— На месте, — кивнул он. — Осталось только удачно приземлиться.

— Ой, мамочки, — простонала девочка со слезами на глазах. — Как же высоко… Я так высоко никогда не забиралась.

— Чего ты там бормочешь?

— Давай, говорю, прыгай, если не врешь про тропу! — Шуна легонько толкнула его в плечо и быстро одернула руку.

Внизу действительно была головокружительная высота — падать было ой как не близко. А ветка Священного рефа легонько раскачивалась почти под ними. Но до нее еще нужно было сделать прыжок — или очень длинный шаг в пропасть.

— Подожди, — выдохнул Васса, поднимаясь на ноги и балансируя на мягкой ветке, прикидывая, сколько ему придется пролететь и как половчее оттолкнуться. — Подожди, дай подумать…

На этот раз Шуна не ответила, а только молча сидела в паре ползков от Вассы и не сводила с него взгляда испуганных глаз.

Васса выдохнул, раскачался и прыгнул. Ветер рванул его рубаху, надул ее как пузырь. Он запоздало подумал, что следовало бы заправить ее в штаны, прежде чем прыгать… Но вот ветка была уже перед ним и мальчик вцепился в нее мертвой хваткой. Та прогнулась под ним, но выдержала. В десятый раз.

Васса сделал еще один вдох, подтянулся и окунулся в листву Священного рефа. В десятый раз. Осталось всего ничего… — выдохнул он, стирая испарину со лба. Тоже в десятый раз.

— Есть! — шепотом воскликнул он и поднял кулак в знак победы. — Давай, теперь ты!

Шуна сидела на том же месте и смотрела на него то ли, как на сумасшедшего, то ли как на героя. Не двигаясь, даже не думая дышать.

— Ну давай! — понукал ее волчонок жестами. — Сама же хотела!

Перед ней все еще зияла пропасть. Васса же оставил самое страшное за спиной.

— Или иди домой! — замахал Васса руками и зашипел. — Трусиха!

Шуна дернулась, словно очнулась от оцепенения, и начала медленно подниматься на трясущихся ногах. Еле-еле подбиралась все ближе и ближе, чтобы сделать роковой шаг. Ее лоб просто сверкал от пота. Так сильно трясется, так сильно вспотела от страха, так неуверенно двигается — ничем хорошим это не закончится. Волчонка словно водой окатило.

— Стой! Стой! — вновь замахал руками он. — Шуна!

Теперь Васса принялся шипеть на нее, чтобы та не думала об этих глупостях и шла уже домой. Но девочка словно не слышала его, подходила все ближе к краю пружинящей ветки, за которым все зависело от твоего умения прыгать и немного от удачи. Васса этим умением обладал с лихвой, и то у него сердце в пятки уходило каждый раз, когда в ушах резко завывал ветер. Что уж тут говорить о Шуне…

Когда она замерла на самом краю, во рту у Вассы внезапно все пересохло. Он уже не мог вымолвить и словечка — сжал зубы и не спускал взгляда с тонкой фигурки, у которой ветер распускал длинные косы…

Она прыгнула, неловко повторив его пружинистое движение, и взмыла в воздух, вытягивая вперед руки. Васса протянул свои, и если бы вовремя не сжал коленями ветку, лететь им в пропасть обоим. Шуна вскрикнула, когда ветер рванул ее в сторону, изменив направление прыжка — всего ничего, глупость, если бы дело происходило на твердой земле, но и этого небольшого толчка в грудь оказалось достаточно, чтобы Васса с внезапным ужасом осознал, что она не допрыгнет, пролетит мимо, а их ладони разминутся.

Но какая-то сила смогла-таки столкнуть их. Этого оказалось достаточно, чтобы Васса, сам не ожидая от себя такой прыти, вцепился в ее мокрое запястье, словно коршун в добычу, и буквально зубами вгрызаясь в ветку, умудрился удержать их обоих от верной смерти. Девочка лишь мотала ногами из стороны в сторону, не в силах даже вздохнуть, чтобы закричать. Ветка под их весом круто ушла вниз, и только это помогло девочке нащупать опору под собой. Васса был благодарен ей хотя бы за то, что она смогла без посторонней помощи удержаться на месте и не двигаться, пока сам волчонок не спустился и не показал в какую сторону ей ползти. Пришлось растормошить ее, прежде чем девочка осознала, что все еще жива и с успехом преодолела пропасть. Она ползла за ним, вцепившись в край его рубахи и не издавала больше ни звука. Когда они дотянули-таки до ствола Священного рефа она беззвучно плакала.

— Ну вы, детишки, и шумные! — раздался хриплый голос, не успели они коснуться бугристой коры. Шуна всхлипнула и задрожала.

— Тихо, все нормально, — положил Васса руку ей на плечо и принялся рыться в сумке. — На, держи!

Он поднял темную бутыль повыше и та сразу пропала в листьях.

— Только одна?!

— А сколько тебе надо? — удивился Васса. — Всегда была одна!

— Но вас-то двое, — хохотнул тот. — Значит надо две. За подружку тоже положена бутылка.

— Мы так не договаривались! — возмутился волчонок.

— Правильно. Ты не говорил, что притащишь подружку. Значит, в следующий раз принесешь две. Или три, если снова притащишь ее!

— Ладно-ладно, твоя взяла, — сдался Васса. — Мы пойдем.

— Идите-идите, голубки. Или может быть ей самой выпить чарочку? Она у тебя бледненькая какая-то.

— Нормальная, — схватил Васса девочку за руку и ступил ногой на подвесной мостик, которым был опутан ствол Священного рефа. Шуна спрыгнула на скрипучие доски вслед за ним, но не удержавшись на ногах, сразу же плюхнулась прямо наземь.

— Ты чего это? — присел Васса рядом с ней.

— Подожди… — глухо прошептала Шуна, размазывая слезы. — Сейчас встану…

— Надо быстрее идти, пока сюда кто-нибудь не сунулся сюда, — приподнял ее Васса. — Недалеко осталось, но снова придется лезть.

— И прыгать?! — ее глаза резко округлились, а голос дрогнул.

— Нет, прыгать не нужно, — пообещал Васса. Но…

Им же придется как-то искать дорогу назад.

К достоинству Шуны девочка стойко выдержала новое восхождение, пока они прятавшись то в особо густой листве, то вжимались в глубокие складки коры громадного древа, карабкались все выше и выше, по счастью разминувшись лишь с парой стражников. И вот уже перед ними возвышалась покатая крыша громадной, узорчатой избы, где жил д’ахгер Халса и творились чудеса. Но прямо идти к крыльцу было не слишком разумным шагом, так что Васса, взяв Шуну за руку, повел девочку кружным маршрутом — туда, где можно было аккуратно пролезть под полы.

* * *

Нормальной тропинки найти так и не удалось, поэтому, немного помотавшись по округе, Крес таки вышел к излучине реки, в которой и притаилась старая, изъеденная осадками и временем почерневшая крыша дома, прозванного местными Шкурным. Стены бревенчатой избы были основательно попорчены каким-то старым пожаром, но скособоченное строение все еще держалось, неодобрительно поглядывая на гостя парой полукруглых окошек. На утоптанном, сухом дворе не могло пробиться ни росточка, ни травинки: местность на десяток шагов кругом лежала голым, серым пятном, точно ее с десяток лет упорно выжигали и травили ядами — чем ближе Крес подходил ко двору, тем сильнее оттуда несло чем-то кислым. Хуже места для побывки не придумаешь — отличное пристанище для крыс, бродяг и призраков. Ну и детей, конечно же, которых такие места манят получше варенья, — по себе знал.

Для начала он обошел избу вдоль полуистлевшего заборчика, пытаясь разглядеть хоть что-то в окнах — за ними черным-черно. Памятуя собственные ночные приключения в Лесу, ему не слишком улыбалось вновь наведываться в гости к чудовищам. Если этот Леший и окажется еще одним псоглавцем, хотелось бы увериться в этом раньше, чем этот чудак заметит дорогого гостя.

Тишина. Даже шелест листвы внезапно стих, никаких тебе детских голосов и шорохов — ни внутри, ни снаружи. Лес словно бы отступил на шаг от этого проклятого дома, затаился.

Уже на пороге Крес замер, на волосок не донеся кулак до кривой двери, и прислушался.

— Она пела, она святилась вся, я сам видел, — донеслось до его уха сказанное шепотом.

Крес, переложив пыхтящую трубку из одного края рта к другому, облокотился о дверной косяк, силясь распробовать голоса, которыми говорил Шкурный. А говорил он голосом детей.

— Ничего ты не видел, враль. Как ты мог видеть? Там только взрослые были, — отвечали ему.

Тон опустился еще ниже, с его места уже почти ничего не разобрать. Крес приложился ухом к двери, потом перехватил трубку и аккуратно заглянул в окошко. Внутри было все так же темно, часть комнаты со сгнившими стенами едва-едва открывалась взгляду. Вдруг внутри зажглось пламя тоненькой лучины, голоса стали громче. Крес присел на завалинку и отдался слуху, с удовольствием впуская в себя д’ахов. Не хотелось торопиться. Обратный путь в деревню обещал быть долгим.

А собеседники между тем не унимались.

— Маленькая худенькая, совсем как ты!

— Ты врешь! — заголосили в ответ. — Дханка не может быть маленькой.

— Может-может, я сам видел, — подзуживали.

— Нет, там могут быть только взрослые!

— А мне отец говорил.

— И не говорил он тебе ничего. Надо ему особенно тебе все рассказывать.

— А я говорю — говорил.

— Не говорил! Не говорил! Не говорил! Небылнебылнебылнебыл!

— Да замолчи ты, Соша! Рассказывай, Иеасса, что было дальше.

— Только если малявка прекратит задаваться.

— Это ты задаешься!

Они пререкались в таком духе еще пару затяжек, а между тем на небе растаяли последние следы солнца. Округа оделась в мрачные и неуютные тона. Поднялся ветер, а болтовня внутри не умолкала.

— …он поил ее кровью, — рассказывал тот, кого звали Иеасса, под вой ветра в сгнивших стенах. — Я думал, она захлебнется и ее вывернет наизнанку. Не могу себе представить, чтобы такая малышка, как она могла выпить столько. Но она выпила.

— Фу, это меня сейчас вырвет… — запищала Соша.

— Блюй! Блюй! Блюй! — закричали мальчишки со всех сторон.

— Тихо! Я что-то слышал… Леший пришел?!

Визги резко оборвались. Крес покрылся мурашками, когда вой ветра поднялся к крыше и изба буквально застонала от боли. Неужели эти засранцы его раскрыли? Или?..

— Это мой желудок… Пойдемте уже отсюда, а? Темно уже…

— Тебя чего мамка заругает?

— А тебя не заругает?!

— Неа. Иди к маааамочке. Спрячься у нее под юбочкой. Она у тебя размером, как Шарошин глаз, тебе места хватит.

Опять полились крики и препирательства, на этот раз перекрыв стоны избы.

— А потом чего было?

— А потом принесли маленького…

— Ты видел его, Иеасса? На кого он похож?

— А на кого может быть похож карапуз, который даже одной зимы не видел? На карапуза. Только слабенький и хилый какой-то. Иной бы разревелся, глядя на эти паскудные рожи, а этот был какой-то сонный, бледный, ручки-ножки висят. Правду люди говорили — прокляли его.

— А кто проклял? — пискнула Соша.

— Да откуда ему знать?.. — зашикали остальные.

— Это только дураки и малышня всякая не знает! Кто ж вам скажет…

— Ты задаешься!

— А вот и нет, малявка.

Крес вздохнул, пропуская очередную сутолоку мимо ушей. Снаружи было уже прохладно, но он запасся терпением. Спешить с трубочкой не следовало.

— Говорят, давным-давно, когда тебя, Соша, и тебя, Алька, еще и на свете не было, а Халса был молодой и красивый харгер, была у него невеста-красавица, — рассказывал Иеасса, басовито играя голосом. — И вот несчастье произошло нежданно-негаданно. Шла она дорожкой по лесу и заплутала. И быть ей в зубищах чудищ подземных, если бы не наткнулась бы она на болото непроходимое. А на краю того болота стояла изба без окон и без дверей. Постучалась девушка в дверь, чтобы дорогу спросить, как ей дойти до дому к жениху своему харгеру…

— Стой… — прервала Соша его рассказ.

— Чего?

— Ты же сказал, там была изба без дверей. Так как он мог постучаться в дверь?

— Да была там одна дверь маленькая с краю. Не мешай, Соша! Так вот… Выглянула из той двери старуха трухлявая с глазищами как у совы болотной.

«Откудаль такая красота к нам в топи пожаловала?» — прочамкала старуха зубами железными.

«Из деревни, добрая бабушка» — пробормотала девица, не испугавшись ее взгляда звериного.

«А куда путь держишь?» — кривила старуха глазом.

«Домой попасть хочу, бабушка. Да вот заплутала я»

«Бедненькая, ну заходи-заходи, отдохнешь, покушаешь, в баньке помоешься, а наутро я тебе покажу дорожку домой».

— О, нет! — взвизгнула Соша.

— Чего такое?! — недовольно заворчал Иеасса.

— Она же сейчас на лопату ее сажать будет!

— А вот и нет! — ответил Иеасса и хмыкнул. — Тебе-то откуда знать, что она сейчас делать будет?

— А нам мама такую сказку рассказывала, — заявила Соша. — За ней потом крысы летучие полетят, а она в норах прятаться. Кхамеров своими пяточками кормить будет, чтобы не выдавали.

— Какую еще сказку?! — обиделся Иеасса. — Я тебе реальную историю рассказываю! Про жену Халсы!

— Ааа, — вздохнула Соша. — Ну ладно.

— Бл…, Соша, помолчи!

— А Алька ругается!

— Тихо! Рыжий, рассказывай давай уже.

— Ладно, — Иеасса прочистил горло и снова заговорил «сказочным» гласом. — Зашла девица в дом без окон, села на лавку. Старуха по избе бегает, причитает, что ничего у нее не приготовлено для дорогих гостей.

«Придется поскрести по сусекам», — бормотала старуха, сама облизываясь, глядя на девушку.

— Воот. Сейчас про лопату будет, — победно закричала Соша.

— Да, нет же! Заткнись Соша! Вытащила старуха из печи черной горшочек с пирожками и поставила перед девицей.

«Вот, говорит, отведай пирожков с мясцом. А я пока баньку растоплю».

Взяла тогда девушка пирожок, надкусила, и видит, что смотрит на нее глаз и губы человеческие. И взмолился тогда пирожок, чтобы не кушала она мяса человеческого, а пошла во двор и сожгла их всех, как д’ахи завещали. Выглянула тогда девица из дома, видит старуха дрова колет колуном каменным. Схватила она тогда пирожки да сожгла на заднем дворе. Ходит вокруг нее кошечка старухина и приговаривает:

«Плохая девочка, не кушает пирожки бабы Болотихи! За это баба Болотиха посадит тебя на лопату и сжарит в печи. И будешь ты тогда сама пирожком, глупая девица!»

Отогнала тогда девушка кошечку и вернулась в дом. Заходит старуха в сени, нос свой сует в каждую щель и спрашивает:

«Красная девица, чем это пахнет. Ужель кто пирожки с мясом мои сжег, как д’ахи завещали?»

И плюнула при этих словах слюной черной.

«Нет, бабушка, — соврала девушка. — Съела я твои пирожки. Это болото испражняется»

«Вот оно негодное, — покачала головой старуха. — Буду же я его вечером заступом водить. Будет знать, как гостей смущать».

Повела тогда бабка девушку в баню. Видит она, что старуха несет веник с крючьями железными и сейчас будет ее им парить. Натопила старуха баню так, что туда и зайти страшно. Сразу мясо с костей слезает, а пар такой, что кроме него и не видно ничего. Разделась красавица и на лавку легла, будто готовая парится. А сама подождала, пока старуха с веником своим в баню зайдет, вскочила и вместо себя полено подложила. А сама ко входу спряталась, где посвежее. Слышит, старуха полено веником железным колотит:

«Хорошо ли тебе, девица? Хорошо ли тебе, красная? Мож пошибче бить?»

«Ой, хорошо, бабушка. Ой, пошибче бей» — отвечает ей девушка. А сама глядь в печку. А там кости человеческие лежат, от огня маются. И взмолились тогда эти кости, чтобы она их из печи вытащила, в труху измельчила и по ветру рассеяла, как д’ахи завещали. А старуха тем временем, знай себе, лупит полено веником железным и все интересуется:

«Хорошо ли тебе, девица? Хорошо ли тебе, красная? Мож пошибче бить?»

«Ой, хорошо, бабушка. Ты пошибче бей, не стесняйся», — ответила девушка, а сама кочергой из печи все кости повыгребла, собрала, вышла во двор, измельчила их в труху и по ветру развеяла. Ходит вокруг нее кошечка старухина и приговаривает:

«Плохая девочка, не парится в бане бабы Болотихи! За это баба Болотиха вынет из тебя все кости и бросит в печь. И будешь ты тогда сама растопкой для бани, глупая девица!»

Отогнала тогда девушка кошечку и вернулась в парилку. Там старуха все веником орудует, аж опилки во все стороны летят. Бьет она веником и спрашивает:

«Хорошо ли тебе, девица? Хорошо ли тебе, красная? Мож еще шибче бить?»

«Ой, хорошо, бабушка. Ты как можешь шибче бей, не сдерживайся», — ответила девушка.

Выходит из бани старуха, сама ни жива, ни мертва. Так лупила, что веник железный изогнула весь.

«Умаялась бабушка поди?» — спросила девица.

«Ой, умаялась, красавица, — выдохнула старуха, а сама носом своим все нюхает. — Это что тут кто-то косточки по ветру рассеял, как как д’ахи завещали?»

Хотела она плюнуть при этих словах, как в первый раз, но слюна все повысохла у нее во рту.

«Нет, бабушка, — соврала девушка второй раз. — С тобой была я в парнике. А это ветры с собой принесли».

«Ох, уж они негодные. Буду же я их ночью метлою изводить. Будут знать, как гостей смущать».

«Попарила меня бабушка, земной тебе поклон, — сказала красавица. — Теперь мой черед — я тебя попарю немного».

Встала старуха, сбросила тряпье свое и вернулась в баню. Выпрямила тогда девушка веник железный и вошла следом. Измочалила тогда девушка старуху веником так, что та только лежит, охает да благим матом орет. А девица знай охаживает горб старухин каменный. Изодрала она его до основания. Насилу старуха поднялась, разогнула свою спину столетнюю, хрустнула всеми костьми и себя на двести лет моложе почувствовала.

Пошли тогда в дом. Привела старуха ее к перине своей.

«Залезай, говорит, красавица, под перину мою и жди. Слышу я, кхамеры под землей поют, меня к себе на вечерок зовут. А я помолодевшая вся — пойду, попляшу с ними. Как приду — будешь кости мои старые столетние согревать».

И ушла. Пригляделась девушка, а перина вся гадами кишит. Взмолилась тогда перина, чтобы девушка вынесла ее из дому и вытряхнула из нее всех вшей и другую заразу старухину. Послушалась девица мольбы и вынесла перину на крыльцо.

Слышит, как земля вокруг гудит. Как барабаны бьют. Как пенье нечеловеческое из-под недр раздается.

«Девица-красавица, — раздался голос старухин из царства подземного. — Не нагрелась ли еще перина моя?»

«Нет, грею, бабушка, грею» — сказала девушка, а сама тряханула периной с крыльца. Повылазили тогда из нее вши чумные и убежали во все стороны.

Снова барабаны грохочут и поют на весь Лес на сотню глоток.

«Девица-красавица, — гремела земля голосом старухиным. — Не потеплела ли еще перина моя?»

«Нет, стараюсь, бабушка, как могу, грею» — сказала девушка, а сама тряханула периной с крыльца второй раз. Высыпали тогда из нее черви гнилостные и уползли кто куда.

А земля все от рокота изнывает. И барабаны ее терзают, и пение кхамеровское не утихает.

«Девица-красавица, — подвывает старуха из-под толщ мирских. — Не горячо ли еще под периной?»

«Нет, еще чуть-чуть бабушка» — сказала девушка, а сама тряханула периной с крыльца в третий раз. Попрыгали тогда из нее крысы моровые и забились в свои норы.

А вокруг красавицы кошка старухина все расхаживает и приговаривает:

«Плохая девочка, не лежится ей под периной бабы Болотихи! Трясет она периной с крыльца, выгоняет на улицу ее любимых жучков да крысок заразных! За это баба Болотиха с тебя шкуру спустит, и сошьет из тебя новую перину, и набьет ее твоими же потрохами. И будешь ты тогда вечно старые косточки ее греть, глупая девица!»

Отогнала девушка кошку, внесла перину в дом, положила на кровать, разделась и прыгнула под нее. Вернулась тут же старуха с танцев кхамеровых. Пьяненькая, шатается и все приплясывает. Еле дотащилась до кровати своей и бухнулась ни жива, ни мертва. Сама носом своим дергает и шипит:

«Это что тут? Кто-то моих червячков, блошек да крысок повыгнал?..»

«Да что ты, бабуся, — соврала ей девушка в третий раз. — Это друзья твои, кхамеры, так веселились, что напугали всех жучков-паучков».

«Вот они, гады ползучие, — прогундела бабка. — Вот попадутся мне они еще раз…»

А что сделает бабка с жителями подземными, красавица не узнала. Умаялась старуха за целый день так, что мертвым сном уснула. Не спала в ту ночь красавица, хотела было уйти, пока бабка не проснулась, да не может. Вцепилась в нее своими пальцами деревянными старуха и не отпускает. Когтями острыми терзает плоть девичью, больно в груди впивается. Зубами железными к шее ее белой примиряется, на кровь молодую во сне облизывается.

А в избе храп стоит такой, что открылся люк из подпола и поднялся в избу мертвец с седой бородой тридцати трех аршин. Глядит — лежит на перине красавица неземной красоты, а рядом сном беспробудным грохочет старуха на всю избу.

«Что же это за красавица здесь лежит?»

Назвалась тогда девица, а мертвец от нее только отмахнулся.

«Да не ты, красна-девица. Я про подругу твою Ты молода и аппетитна, спору нет. В иной день съел бы я тебя и обратно спать пошел. Но тут такой гром стоит, что и есть неохота, и спать неохота».

Как узнал он от девицы, что это старуха Болотиха после бани и вина подземного так похорошела, так чуть д’ахам душу не отдал.

«Ну-ка, девица-красавица, пошла отсюдова. Мне тут с бабой Болотихой немного… побыть надобно».

«Да я бы рада бы уйти, дедушка. Но вот не пускает меня бабушка».

Разжал тогда мертвец крючья старухины, вытащил из боков девичьих когти заточенные. Вздохнула тогда девушка с облегчением.

«Спасибо, дедушка тебе за помощь, — поклонилась ему красавица. — Помоги еще советом. Заплутала я и не знаю, в какую сторону путь держать, чтобы в свою деревню вернуться к жениху своему ненаглядному».

Свистнул тогда мертвец во всю мощь. Из леса тотчас примчался волк лютый со шкурой под луною сверкающей. Громадная зверюга — пол леса загораживает, глаза как звезды горят — аж смотреть на них больно, дышит — паром исходит, землю задней ногой чешет — та стонет от боли, себя от злости кусает и воет, так что младенцы в деревнях от страха просыпаются. Забросил тогда мертвец напуганную красавицу волку на спину и наказал отнести ее до дому и целехонькую. А ей дал в руки булавку серебряную и сказал, что если волк ее по дороге съесть попытается, чтобы колола ему этой булавкой в левый бок.

Пустился тогда волк с девицей на спине во всю прыть. Прижалась красавица тогда к его шерсти колючей и от страха не в силах глаза открыть. Долго они скакали, уже и полночи прошло, а дома все не видно. Оторвалась тогда девица от волчьей шкуры и смотрит — завел ее волк в чащу непроходимую еще глубже и дальше от дома увести хочет. А сам облизывается своей несказанной удаче. Сжала тогда иголку красавица и уколола волка в левый бок. А на боку у волка шкура медная, иголка только отскочила от нее, словно в страхе. И тут поняла красавица, что обманул ее мертвец. И унес ее волк еще глубже в Лесную пучину, чтобы пропала она там на веки вечные.

Повисла тишина.

— И что?.. — подала голос Соша.

— Ну и все… — загадочно прошептал Иеасса.

— Дальше-то что было? — не унималась Соша.

— Да, Иеасса, как она в деревню выбралась? — нетерпеливо спросила Алька.

— А никак, съел ее там волчара и все тут, — бросил Иеасса.

— Так не бывает! — крикнула Соша на всю избу.

— Как это не бывает?! Вот ты Соша в лес пойдешь и заблудишься там. Неужели ты думаешь, что путь назад найдешь?

— Найду!

— Нет, не найдешь! Съедят тебя волки, ты и глазом моргнуть не успеешь.

— А вот и найду!

— Нет!

— Да!

— Нет!

— Да! Дададададададада!

Гвалт снова затопил Шкурный дом. Крес же сделал последнюю затяжку и поднялся — походу ничего кроме глупых баек выудить уже не удастся. Кости ломило так, словно их жевала та самая старуха из сказки, когда он разогнулся и уже не таясь заглянул в окно. Кишиных сорванцов он разглядел сразу, еще трое были отпрысками подружек Киши. Вся ребятня, образовав живой клубок из рук и ног, самозабвенно каталась по полу, забыв и про Лешего, и про лучину, которая уже лежала на боку, облизывая прогнившие сухие доски. Крес не стал дожидаться, когда ему придется выносить детишек из огня, забрался на крыльцо и потянул дверь на себя, но та то ли была заперта изнутри, то ли вообще намертво застряла в полу. Детишки все продолжали орать и резвиться, грозя перевернуть вверх дном все, что еще оставалось целого в этом сооружении, которое и без того дышало на ладан.

Тогда Крес решительно постучал и еще чуть-чуть добавил ногой. Смех и крики тут же сдуло, как свечку.

— Вы слышали?.. — прошептала Алька. — Леший пришел!

Крес навалился на дверь и принялся барабанить по ней кулаками с такой силой, что она почти слетела с петель. Детишки оглушительно завизжали «Леший пришел! Леший пришел!» и бросились к окнам. Вскоре розовые пятки сорванцов уже шелестели по траве в направлении деревни. Крес напоследок сунул голову в окно, силясь разглядеть хоть что-нибудь кроме затоптанного огарка, но внутри гулял один ветер.

* * *

Полумрак, паутина, занозы и сорванные коленки — каждый раз одно и то же, но и тут все прошло как по маслу. Очень скоро они подползли к нужной щелке, которую можно было чуть расширить, чтобы в дырку смогли пролезть два худеньких тельца.

Знаменитый Сердце-дом, мрачный, величественный и древний, как и сам Священный реф, на горбу которого он был выстроен. Его стены, как и всегда, согревала жарко натопленная, пышущая огнем печь. Тут и там развешены разноцветные шкуры чудных животных, блестели отполированные рога и зубы, железное оружие и костяные доспехи поверженных героев.

В центре зала, подле печи располагалось небольшое возвышение, на котором стояла массивная скамья. Сейчас ее седалище пустовало, но Васса знал, что на этом месте могла сидеть только она. Мальчик, хоть и наведывался в Сердце-дом много раз, видел скамью занятой лишь однажды — тогда харгеры окружали ее плотным кольцом, и волчонок смог разглядеть только нечто, завернутое в пушистую волчью шкуру, скованное злобой и отчаянием рок’хи. Жуткое было зрелище.

Тогда волчонок пришел слишком поздно, чтобы задать давно мучавший его вопрос. Бледно-алое личико только раз мелькнуло под зубастым волчьим черепом, а потом ее довольно быстро унесли в маленькую комнату в глубине зала — за тяжелый полог, куда сейчас Васса и направил свои нетерпеливые стопы.

— Куда?! — тихонько воскликнула Шуна, хватая волчонка за рукав.

— Как куда? — зашипел опешивший Васса. — К д’ханке, куда же еще?!

— Ты с рефа рухнул? Я домой хочу!

— Разве не ради этого мы здесь?!

— Нет. Пошли…

— Трусиха!

— Я, трусиха?! Да как ты посм…

Но Васса отмахнулся от нее и направлялся к пологу. Пусть делает, что хочет. Он не тащил ее в Сердце дом, сама же напросилась! Девочка еще что-то шипела ему, но сейчас даже выскочивший из-под земли кхамер не был в силах остановить Вассу. Он хотел увидеть д’ханку и спросить, почему д’ахи так долго испытывают его на его пути в братство мужчин. Главное действовать быстро!

Он приблизился к ширме и аккуратно заглянул за тяжелый полог. За ним было слишком темно, чтобы углядеть хоть что-то, и волчонок, наплевав на осторожность и на полузадушенную мольбу Шуны, юркнул в темноту. Пришлось двигаться наощупь, но скоро ему попался на глаза крохотный огарок, который хоть как-то отогнал упрямую темень. Чем ближе он подходил к крохотной свечке, тем сильнее барабанило его сердце и потели подмышки. Как она примет его? Как встретит? А вдруг, она спокойно спит, и он только напугает ее своей бледной физиономией?

Уже ближе — и вот перед ним белеет развороченная постель. Может быть? Может… — моргал он, пытаясь высмотреть в темноте памятную пушистую шкуру и уже готовясь пугаться грозного взгляда чаровницы, ползать у нее в ногах и молить о прощении. Тут что-то заворчало, заворочалось и, наконец, запищало рядом, заставив вздрогнуть от страха. И он действительно чуть не умер от страха, когда увидел перед собой бледную, страшную физиономию.

Шуна! — подсказало сознание в последний момент, не дав ему завопить и переполошить весь Сердце-дом. Он выдохнул и поднялся с пола, кляня девочку на чем свет стоит.

Но та не обратила внимания на его грозный шепот и заглянула в крохотную колыбель, откуда и шел странный шум. В пеленках корчился от страха бледный, тщедушный комочек, беспомощно водя ручонками и морщась от натуги. Увидев бледное личико Шуны, комочек подзатих и принялся коротко попискивать, но каким-то чудом сдержался от соблазна огласить свое недовольство полноценным криком.

— Ты… это? — начала Шуна и замолкла, кивая на младенца. В ее пустом, напуганном взгляде плавал невысказанный вопрос. Васса понял ее без лишних слов и кивнул.

Но вот снаружи что-то зашуршало, а младенец, уже заметив обоих непрошенных гостей, резко покраснел и раскрыл беззубый рот, обещая целый ворох неприятностей.

Кровать, тряпки, свечка, глупое зеркало, несчастный, брошенный младенец и не следа д’ханки-чаровницы. Какая жалость!

— Пошли уже, никого тут нет, — угрюмо проговорил волчонок, схватил девочку за руку и они оба побежали к выходу. Однако…

— Охотники не вернулись из Леса. Снова! — встретили их голоса снаружи, и они напуганные до чертиков застыли на месте, не смея даже пальцем прикоснуться к пологу, который теперь стал для них непреодолимой преградой. Сзади пух от негодования глупый младенец, а спереди…

— И будет только хуже, — громыхали голоса все ближе. — Тропы почти вымерли! Небо стонет от обилья крыс!

— В эту зиму снег ляжет поздно… Говорю вам, грядут последние времена, когда разверзнется пасть Шароши, а кхамеры выйдут из своих нор встречать ее, как и было предсказано…

Дрожащий от страха Васса, сделал робкую попытку отодвинуть материю. Взгляду его предстал плотное кольцо мужей рок’хи. Харгеры толпились, говорили каждый наперебой, душили друг друга своим разгоряченным дыханием.

— …мой отец рассказывал, что давно, когда они с матерью, еще брюхатой мною, уходили на север, была такая же беда. Смерти, голод, а за ними пришла болезнь. И снова смерти и голод.

— …люди из окрестных племен бегут к нам. Им больше некуда пойти. Каждый из нас должен приютить хотя бы одну семью!

— Что говорят д’ахи?

Халса был мрачен, как туча, он то и дело тяжело и заливисто кашлял в кулак, а говорил очень неохотно. Под глазами д’ахгера залегли синие мешки, на лбу залегла глубокая, уродливая складка, похожая на трещину в черепе. Он сидел на ступеньке перед скамьей. По-прежнему пустой.

Гром их голосом очень беспокоил младенца и он начал тоненько и жалостливо плакать. Все громче и громче. Васса с круглыми от ужаса глазами обернулся к Шуне, тоже бледной и дрожащей от страха. К счастью, та не заставила просить себя дважды. Хлюпнула носом и бросилась обратно в темноту.

— А сам не знаешь? — разбил д’ахгер молчание севшим от споров голосом. — Они хотят, чтобы мы сражались и отстояли землю наших предков.

— Мы и будем сражаться! — раздался уверенный голос отца. Он тоже стоял в общем кругу, сложив волосатые руки на груди. По его лицу, обуреваемому гневом, змеями ползали недобрые тени.

— Глупо умирать из-за какого-то пришлого иноземца! — пробасил здоровенный татуированный рок’хи с гладко выбритым подбородком и длинными усами. Такого черномордого громилы Васса раньше не видел в деревне. Наверняка один из пришлых, которых действительно в последнее время было все больше и больше.

— Может, ты хочешь пойти поторговаться с крысами?! С рефа рухнул? — обрубил его отец, мрачно сверкнув глазами. — Не стыдно предлагать такой позор при том, что сам трусливо оставил реф, на котором зачал тебя отец? Забыл заветы д’ахов?

— Врешь, Муса, — нахмурился усач, в его глазах прибавилось стали. — Заветы д’ахов я чту по боле твоего.

Струна, которая вмиг натянулись между обоими, готовилась лопнуть в любой момент.

— Не несите вздор понапрасну, — пробасил Халса и снова закашлялся. — Век удачи в Лесу не видать за такие слова, Дан. Торговаться с крысами! И ты говоришь о таких вещах здесь, в Сердце-доме?!

— Он предлагает выживание, — вклинился уже другой рок’хи, который был хорошо знаком Вассе, длинный и тощий Аса. Самый гадкий из харгеров, которые когда-либо ходили под оком Шароши. — Зима уже на пороге, а крыс меньше не становится. А тут еще этот ваш… Крысолов.

— Их никогда мало не было! — возразили те, кто прятался в тени.

— Думайте что хотите! — сжал кулаки Аса, сверкая желтыми глазами. — Но их никогда не был полон лес, и мы никогда так точно не знали, ради чего они сюда лезут. А теперь знаем!

Люди, стоявшие по обе стороны от д’ахгера, сделали шаг вперед. В комнате стало совсем жарко.

— Дурак ты, Аса! Мал еще роток свой раскрывать, — воскликнул лысый, длинный и усатый дед Гонц, самый старый из харгеров, что ему совсем не мешало казаться очень молодым. — Не помнишь, наверное, как рок’хи на север бежали? А я помню. Был я помладше вас, но я все помню. Все от тех же крыс бежали в прошедшие времена, когда око Шароши было намного выше на небе.

— То дело былых времен, — отмахнулся Аса, — А ныне все ясно, как день — им нужен этот пришлый, которого ты приютил, Муса, словно он один из нас. Хотя закопать его в лесу кверху пятками — первое дело только за то, что он сделал с моим братом! Теперь по твоей милости, Муса, мы все должны захлебнуться кровью из-за…

— Не надо затеивать пустой разговор, — мрачно проговорил Халса. — Бередить старые раны — только наносить новые. А Ювасу крыса подрала, сам видел его раны.

— Крыса, которую седлают южане!

— Молчи, Аса! — прервал его дед Гонц. — Вот Юваса очухается — тогда и спросим его что да как. А покуда этого не произошло, все твои слова — просто пустые бабьи толки. Судьбу Ювасы решат д’ахи. Не оспаривай их волю!

— И в чем же она состоит? — бушевал Аса. — Вы сами не можете разобраться, что они говорят. А брат мой уже одной ногой на тропе д’ахов. Ничего он не расскажет — доконал его питомец этого Крысолова! Вы, слепцы, может, и не ведаете, но, рассказывают, кто-то по ночам ходит по избам. И сосет кровь у детей. Муса, не замечал ранок на шеях у твоих?

Васса при этих словах вздрогнул и невольно коснулся шеи. Крысолов? Пьет кровь? — думал он, ощупывая горло и обливаясь мурашками.

— Вот увидите, очень скоро мерзавец оклемается и сбежит к своим, и они снова упадут нам на голову и уже попьют кровушки на славу! — продолжал Аса. — Твоей же милостью, Халса, враг теперь знает нашу деревню, как свои пять пальцев!

— Д’ахи хотели, чтобы ты молчал, когда говорят те, кто старше и мудрее тебя! — наставил на него палец Халса. — Причина наших бед в таких людях, как ты, которые считают, что могут делать все, что заблагорассудится и не считаться с волей высших сил!

— В чем Аса безусловно прав. Крысы — причина наших бед, — старик Гонц покачал головой. — И была, и будут пока это их властители крепко стоят на ногах. Но ты, мой юный друг, путаешь причину с поводом.

— Все что я предлагаю, это взять этого Крысолова и зарыть его глубоко в землю! — не унимался Аса. — От нас не убудет, а мой брат Юваса будет отомщен.

— Может он сам повелевает кхамерами, как ты собрался зарывать его в землю? — выкрикнули из-за спин и захохотали. — Ты ему так только поможешь вернуться к своим.

— Я устал этой болтовни, — вздохнул Муса. — Ты видел вообще того, о ком так уверенно толкуешь, Аса? Когда из человека выливается столько крови, ему путь один — в объятья д’ахов. Или к кхамерам, тут уж как повезет. Но этот парень оказался крепким орешком. Если здесь не замешаны д’ахи, то я даже не знаю, что и думать.

— Я забочусь о к’хуле, — надулся Аса. — У нас нет сил против крыс, значит, нам нужен тот, кто поможет утолить их кровавый голод. А ты прячешь его у себя в доме и откармливаешь, словно теленка. По твоей милости наши дети послужат кровососам пищей из-за того, что такие, как ты, Муса, решили поиграть с судьбой. Почему ты не отрезал ему пальцы, а продолжаешь защищать врага, когда следует убить его, не задумываясь? Если бы он был рок’хи, я бы первым заслонил его своим щитом. Но он чужак! Враг! А ты ведешь себя как предатель!

Волны рок’хи забурлили после этих слов.

— Где гарантии, что они отступят, когда мы отдадим его им?!

— Д’ахи не станут оберегать одного из них! Мы ничего не потеряем, если избавимся от него.

— Ты что собрался ворваться в дом Мусы и расправиться с ним? Пусть д’ахи проклянут тебя за это.

— Не надо марать об него руки. Если он до сих пор дышит, сам уйдет, как встанет на ноги!

— Правильно! Нечего ему делать в деревне. Пусть крысы гоняются за ним по лесу, сколько их грязным душонкам угодно.

— Выгнать его в Лес — все равно, что убить. Он и пары шагов сделать не сможет, как окажется в яме с кхамерами или еще с кем похуже.

— Это должно нас как-то волновать? Мы его сюда не звали!

— Лучше только как следует навалять и выдать их прямо в руки кровососам. Будет только легче воздухом дышать!

Васса уже не мог разобрать ни слова, так гремели голоса под потолком. Казалось, бревна сейчас разойдутся под общим натиском. Он обернулся и посмотрел в темноту, но увидел только слабое сияние догорающей свечи. Что там Шуна?.. Крика младенца он тоже не слышал.

— Знаешь, что об этом говорят д’ахи?! — перекричал общий гвалт Муса. — Торговаться с теми, кто веками унижает и грабит нас? Ты в своем уме?

— Он не человек, — выплюнул Аса. — Даже не рок’хи.

— А ты сам рок’хи, Аса? — ухмыльнулся Муса.

— Что ты этим хочешь сказать?! — опасно сощурился тот.

— Вы ходите по кругу, — поднялся Халса. Он дождался, пока разгоряченные лбы успокоятся. — И вам зачтется на суде д’ахов за все то, что вы сегодня сказали. Муса, я далеко не сторонник того, что ты нянчишься с пришлыми — это тоже будет на твоей совести. Но выгонять его я тоже считаю последним делом. Что произошло в Лесу — ведают только д’ахи. Иногда очень трудно понять, что от нас хотят высшие силы, даже если беседовать с ними ежедневно, забыв про сон и пищу. Так что мы дождемся выздоровления Ювасы и тогда решим, как нам поступить. Муса, я надеюсь, ты понимаешь всю меру ответственности, если и в самом деле окажется, что ты и твоя жена уже несколько седьмиц выхаживаете врага?

— Не перекладывай всю вину на меня, Халса, — сверкнул глазами Муса. — Ты тоже поимел свою выгоду.

Халса вздрогнул после этих слов, его лицо потемнело и еще больше ожесточилось. Отец дернул скулой и продолжал:

— Я поступил так, потому что увидел в Крысолове отважного воина, который будет драться за то, что ему дорого. Не это ли завещали нам предки? Не поэтому ли закону жили мы все эти годы? Закону, который предки получили от самих д’ахов. Доблесть — высшее качество для мужчины, второе качество — самоотверженность. Настоящий рок’хи бесстрашен в битве с врагом, напавшим на его дом. Настоящий рок’хи не бросит человека в лесу, особенно, если это хороший и честный человек. И настоящий рок’хи не пойдет травить беспомощного, если дал ему кров и пищу.

— Не путай нас, Муса! — не отступал Аса. — Он пришел в наше селение только за тем, чтобы принести нам только горе. Хороший человек не будет подвергать других опасности, если сам виноват. Скорее умрет. А за этого щенка должны умирать женщины и дети рок’хи.

— Грязно, впустую! — закричали по сторонам. — Умирать ни за что! А оставшимся придется отправиться на Север.

— Видимо, пришло и наше время, — казалось, тени говорили дрожащим, уставшим голосом. — Как когда-то нашим отцам и дедам, когда око Шароши было выше…

— Новый поход на север, зимой, — засмеялся Гонц. — Мои кости не переживут второго такого путешествия.

— Моим людям и так негде приткнуться, — покачал головой усач Дан. — Все, кто сумел уйти от проклятого Хощи. Мы пришли не для того, чтобы снова идти неизвестно куда!

— Почему же неизвестно куда? — Муса пожал плечами. — На севере живут еще племена. Можем пристать к ним. Или пойти к Хоще, и вы помиритесь с ним?

— Ни за что! — взревел Дан. — Я поклялся перед д’ахами, что смажу лезвие моего топора в его крови!

— Клятвы да бабы. Всегда все из-за них, — покачал головой Гонц. — Нет, я лучше умру с мечом в руке, как когда-то мой отец. И отец моего отца. Это хорошая смерть, чем замерзнуть или хрустеть на зубах у подземных чудовищ.

— Это самонадеянно! Если мы оставим капище и землю, д’ахи не простят нам этого.

— Когда мы в прошлый раз снимались с места, — потер острый нос Гонц. — Не дошла примерно половина. И вышли мы весной. А с Севером все непросто, и друзей там мало. У северян свои д’ахи и своим обычаи, с которыми наши не имеют ничего общего. А рефы, которые хоть на что-то годятся, уже заняты.

— Будем драться! — забряцала обнаженная сталь. — Снова польется крысиная кровь, как в старые-добрые времена!

— Да? Из-за чего идти? За что сражаться? Из-за гузки южанина?

Перепалка снова заполнила помещение и не утихала довольно долго.

— Если ты так его ценишь, Муса, почему прячешь?

— Я прячу?!

— Очевидно же, что он прячется в твоем доме!

— Брешешь, Дан, сын Бульгаша. — Муса отвернулся. — Не хочу больше обсуждать это. Крысолов уйдет сам, если захочет. Это мое последнее слово. Я не буду торговаться с крысами и идти на поводу у человека, который не может поделить бабу со своим сыном!

Дан открыл рот и выдал крик умирающего вепря. Окружающие схватили балагура за плечи.

— В вас я вижу лишь ненависть и желание крови и мести, — Гонц прервал готовившийся разорваться вулкан. — Вы готовы сдаться перед теми, кто всегда хотел больше. Больше земли, больше мяса, больше золота и власти. Не от этого ли предостерегали нас д’ахи?

— От этого, — кивнул Аса. — Но на то они и нелюди.

Старик Гонц захохотал.

— Хех, нелюди, говоришь?.. Слишком уж просто.

Тут в дальнем конце зала дверь раскрылась так резко, что ударилась о стену и поставила точку в разговоре. К ним стремглав уже несся рок’хи, сверкая железом и испуганными глазами, словно его вот-вот догонит голодная босорка.

— Что такое? — напрягся Халса. — Нападение?..

— Нет, д’ахгер, — ответил воин, указывая пальцем на что-то позади себя. — Там…

Но все, включая Вассу, уже видели ее воочию. Сверкнула обнаженная сталь, словно росчерк пера, но ни на мгновение не поколебала решимости запоздалого гостя. Об деревянный пол громыхали тяжелые латные сапоги, точно вбивая железные гвозди в решимость каждого, кто видел ее и страшился. Она шагала широко и важно, не торопясь, словно находилась у себя дома, среди друзей и трусов. Все ближе и ближе, пока ее высоченная фигура в черном плаще с капюшоном не накрыла кольцо мужей рок’хи.

— Ты кто? — первым Муса нарушил сгустившуюся тишину, в которой внезапно и тонко, наконец, запищал младенец за спиной Вассы. Но никто из мужчин не сделал и шага, чтобы унять его крик.

Вместо ответа фигура наставила острие железного когтя прямо в лоб Халсе:

— Вы. Все. Здесь. Умрете.

Голос низкий, с хрипотцой, женский.

— Я сотру вашу дыру с лица земли, если он завтра не будет сидеть привязанный к дереву с моим камнем в зубах.

На мгновение из-под капюшона появилось бледное, скуластое лицо. Женщина слегка наклонила голову, переводя взгляд с одного лица рок’хи на другое, пока не нашла скрытого темнотой, Вассу. У волчонка мигом душа ушла в пятки от этого серебристого взгляда.

— Передай ему, — зазвучало у него в ушах, хотя губы гостьи остались недвижимы. — Достаточно просто протянуть руку. Пока что.

Она подняла ладонь.

— И пусть подумает, кто он: собака или человек.

Нечто упало Вассе на дрогнувшее плечо, сжало его, заставив волчонка резко обернуться. Его сердце вмиг улетело в пятки, когда вместо Шуны из темноты показалась та, которую он уже не надеялся здесь увидеть. Ее лицо было алым и одновременно белым, а глаза сверкали в темноте, как два рубина. Завернутая в свою волчью шкуру, она стояла так близко, что он мог почувствовать ее быстрое дыхание на своей щеке… Потом щеку словно обожгло чем-то горячим, и Васса, от неожиданности забыв даже вскрикнуть, потянул за собой занавес и вместе с ним полетел на пол.

Черный плащ чужачки развернулся двумя широкими крыльями, взметнулся вслед внезапно налетевшему ветру, и та вмиг растаяла в воздухе. Рок’хи, проклиная все на свете, трясли бородами, но очень быстро попадали ниц. Д’ханка с какой-то теплой и немного блаженной улыбкой на устах прошла мимо сжавшегося в комочек Вассы, держа на руках попискивающего младенца.

…

Тлели угольки в похолодевшей печи. Ветерок прохаживался над крышей.

— Что это было?.. — полетел шепот от стены к стене, когда все углы были проверены и рок’хи уверились, что та высоченная баба, которую не брали ни мечи, ни копья исчезла с концами.

— Предупреждение, — процедил Гонц сквозь зубы и выдохнул плотную струйку дыма.

Собрание закончилось.

Запоздало Васса осознал, что Шуна трясет его за плечо, когда все харгеры уже покинули мрачный зал, а они с ней сидели на крыльце Сердце-дома. Он пробыл так в оцепенении, казалось, вечность.

— Пошли… пошли, а? — горячо шептала девочка Вассе прямо в ухо и дергала его за рукав.

— Куда?.. — только и смог вымолвить волчонок, глядя в озабоченные глаза Шуны. Девочку била мелкая дрожь, впрочем, ему было не лучше. В ушах все еще шелестел голос таинственной гостьи, в глазах блестело серебро. А на щеке…

Слишком много впечатлений за один день.

— Домой! — ткнула она его в плечо.

— Кто это был? — заморгал волчонок, чтобы избавиться от серебристого наваждения. Но его оказалось не так просто изгнать.

— Д’ханка, конечно!

— Это д’ханка?! — выпалил волчонок и посмотрел Шуне прямо в глаза. Нет, у нее точно не такие…

— Ты дурной совсем?! Забыл что ли как она тебя?..

— Наверное, — потер Васса ушибленную щеку, за что получил очередной тычок. Завидует она что ли?

Глава VIII. Головастик

Вокруг темно и очень тепло. Викта лежала под пуховым одеялом в своей спальне, а эта история с камнем и братцем оказалась просто страшным сном. Уже на пороге из царства снов накатило мимолетное желание сделать шаг назад — вернуться в сладкие грезы, прочь от неурядиц: книжки, печи, свитки, камешки, глупые тренировки и визжащая плеть абель Ро — все неважно и не стоит того, чтобы отрывать голову от мягкой, пропотевшей подушки.

В груди разливалось неприятное покалывание, которое отдавалось на кончиках пальцев. Не покидало странное ощущение, как будто ноги и руки были чем-то далеким и почти неосязаемым, словно бы ее подвесили за веревочки, как куклу. Нитсири поморгала, облизала высушенные губы таким же сухим и чужим языком — как будто прошлась потрескавшимся дрыном по деревянной колоде и сделала только хуже. Попробовала сделать вдох, чтобы прогнать неприятную тяжесть в горле. Ничего. Воздух зашел в легкие тоненьким ручейком и заглох там, так и не принеся облегчения. Она немного покашляла — почти неслышно, как кошечка. На остальное просто не оставалось сил. Вдохи и выдохи вырывались из нее короткими шажками, как будто маленькая хромоножка бежит по узкой улочке душного городишки. Ничего не помогло ей прогнать слабость и скованность. Похоже, она заболела и серьезно. Абель Ро будет недовольна. Опять эти крики.

Наверное, она опять плакала вчера перед сном, потому что нитсири чувствовала как тяжелые, распухшие глаза скрипят о череп. Скосила глаза, попытавшись сосредоточиться на мебели, но понять где ее тумбочка, а где шкаф не удалось. В темноте ее встречали только тени и неразличимые пятна.

Показалось, что уже и ночь позади, а за окнами от чего-то все царит темнота, хотя ей уже давным-давно пора уступить место лучикам света. Под одеялом слишком жарко. Душно до трясучки. Грудь колет вне всяких приличий, но сил на то, чтобы почесаться или позвать на помощь ни капельки. Хотелось пить. Но о том, чтобы даже приподняться на постели и протянуть руку к стакану с водой, который всегда стоял у изголовья, можно было даже не думать.

Что это с ней? Она настолько испугалась вчера?

Одеяло слишком тяжелое и колкое. Это оно чесалось и кололо ее грудь. Из-за него болят ее пальцы. Она все же попыталась поднять руку, но та была словно прикована цепями к простыням. Может быть, нитсири уже умерла? Вот сейчас зайдет абель Ро, увидит ее холодеющий труп и скажет: «Вот и сдохла, дуреха. А как не умела правильно поддерживать огонь в плавильной печи, так и не научится теперь. Что же с тобой делать?» Подойдет абель Ро, засунет руку под одеяло, сомкнет свои длинные ледяные пальцы вокруг ее щиколотки и поволочет к выходу, как игрушку со сломанным механизмом. А Викта будет биться головой о ступени и думать — как бы мне поднять хотя бы палец и зацепиться им за дверной косяк? Прочертить визгучую спасательную черту.

Она не хотела, чтобы ее тащили вниз. Не хотела биться головой о ступени и подметать волосами нижний двор. Не хотела, чтобы остальные нитсири смотрели на них из окон спален и показывали пальцами:

— Смотрите! Смотрите! Викта сдохла! Абель Ро тащит Викту на кладбище! Тащит, словно дохлую кошку за хвост! — кричали они. И Сарет кричал и показывал пальцем, и смеялся. Ее любимый братик.

Нет. Такого допустить нельзя! Быстрее! Быстрее тащите меня на кладбище. Засыпайте землей! Чтобы земля быстрее скрыла ее от этих смеющихся глаз… Закрыла веки навсегда, забила рот и не давала кричать от ужаса и стыда.

Да вот где она! Теперь она точно поняла, почему вокруг так темно. Она лежала глубоко под землей.

Над ней распростерлась целая толща земли. И эта земля грела ее мертвое тело. Спасибо, абель Ро. В могиле она в безопасности от проблем и насмешек.

В гробу тепло и удобно. Единственная проблема — грудь ужасно чесалась. Наверное, черви уже начали свою методичную, кропотливую работу и вгрызались в нее с упоением. Пожирали ее плоть, чтобы растить своих маленьких деток-личинок, которые тоже скоро поселяться в ее кишочках и расковыряют их своими слепыми мордочками.

Ну что же. Каждому приходится искать свой уютный уголок и резвится там по мере сил. Викте больше не нужно ее тело — она его проиграла тогда, когда не смогла встать с кровати, а значит, не заслужила ходить вовсе. Пусть черви забирают его себе.

…

Вскоре червей терпеть стало больно и жалко. Она бы точно расплакалась, если бы в ее глазах, пылавших от боли как два уголька, осталась хоть капля влаги. Чесалось ужасно! Черви копошились в ее животе, где подгнивал вчерашний завтрак, подъедали холодный ужин в желудке, растекались шевелящимися живыми ручейками под кожей, словно настырные, желтые вены, которым внезапно стало очень тесно. Стекались между ног, вылезали из всех грязных дырок. Подходили к горлу. Она уже могла поприветствовать языком их прохладные головки. И пошли дальше.

О, нет! Щекотка передалась в нос. Что может быть ужаснее?!

Она чихнула, и черви полились из ее ноздрей, растекаясь по лицу. Она слышала, как они терлись и чавкали, покусывая ее губы. Сначала нежно, потом все настойчивее…

Бегите снова в нос. Там вы нужнее, чем на губах. Кусайте его!

Она снова чихнула. Вновь рассопливилась волной червей. Но легче не стало. Нос все равно ужасно чесался, а эти паршивцы все сосали ее губы, вместо того, чтобы почесать где надо.

Придется самой.

Но чтобы почесаться нужно было поднять руку и сделать несколько чесательных движений, впиться ноготками в ноздри, сделать несколько аккуратненьких надрезов и залезть поглубже — выгрести назойливых паразитов, чтобы ей было не так больно.

Только одно движение рукой и этот зуд прекратится.

Когда она смогла шевельнуть пальцем, черви, наверное, уже доели ее мозги. Пусть жрут, паразиты, ей не жалко. С носом бы разобраться… Рука понемногу тронулась и поползла, разгребая мягкую теплую земельную россыпь. От нетерпения нитсири чихнула еще раз, но червей было так много, что они застряли в горле, а те, что резвились там наверху, захрустели еще сильнее.

Рука ползла по ее раскаленной груди, изъеденной струпьями. Пробиралась все выше, по горлу, которое раньше переправляло пищу, а теперь занималось переброской белого, шевелящегося моря, вверх к сладким недоеденным мозгам. Быстрее! Она не могла больше ждать.

Чихнула в четвертый раз.

Рука вылезла прямо перед глазами. Она пока могла ими видеть — глаза оставили на сладкое. Спасибо, вы такие милые. Пальцы были черными, истощенными, с жирными, земляными, грязными ногтями. Потрескавшимися и обломанными, но целехонькими. Черви почти не тронули ни подушечки пальцев, ни мясо на кисти. Тем лучше. Викта чуть приподнялась. Это было нелегко, но оно того стоило.

Она с упоением почесала свой нос, постанывая и расправив затекшие пальцы на ногах в разные стороны, потянулась как сытый коршун, когда зуд, наконец, прекратился. Теперь ей уже ничего не нужно. Второй раз так почесаться уже не выйдет. Доедайте меня, братцы.

Пока глаза были еще с ней, она смогла ими разглядеть что-то. Совсем случайно увидела, когда убирала руку от носа. Оно было белым, как молоко. Темнота отступила, а оно выплыло их тумана, подобно кораблю-призраку. Это определенно было лицо. Бледное, застывшее, но все еще живое. Викта долго не могла понять, кого похоронили рядом с ней. Она разглядела, как чуть-чуть дрогнули тонкие губы и легонько раскрась яма с языком.

Вокруг было много таких. Они лежали в темноте в душном помещении с низким потолком. И все были живы.

* * *

…она, должно быть, потеряла сознание. Когда-таки сумела ухватить его за хвост, голова раскалывалась, а во рту ощущался стальной привкус — прикусила язык, когда падала. То, что нитсири не захлебнулась собственной кровью, было чудом.

Тихо и испепеляющей жарко. В первые мгновения показалось, что она лежит в бане — настолько горячо было в этом помещении, а под землей еще горячее. По лбу катились соленые капельки пота и заливали веки. Тело все еще зудело, словно кто-то снизу теребил его тоненькими иголками.

Лица никуда не делись. Они лежали рядами, одно за другим, как в общей спальне Обители. Или как саженцы в теплице. Каждое выглядывало из небольшого, аккуратного холмика, словно было кочаном капусты. У большинства из того места, где полагалось быть груди, вырастала аккуратная грядочка с десятком другим бледных шляпок.

А между тем ее грудь ужасно зудела.

Викта чуть приподнялась на своем месте, горячая земля давила на нее, не давала сделать полноценный вздох и освободиться из плена. Свободной рукой нитсири стряхнула влагу с вспотевшего, скользкого лица и принялась по мере сил разгребать землю, слой за слоем, все быстрее и быстрее откапывая себя. Брала куски жирной, рассыпчатой почвы и с отвращением отбрасывала в сторону. Загребала землю, кишащую чем-то склизким и живым, размазывала ее по лбу, чтобы надоедливый пот не щекотал ноздри, но сделала только хуже. Остановиться было нелегко. Из-за отвращения она едва не рыдала в голос и продолжала разбрасывать перегной. Так продолжалось довольно долго, пока она окончательно не выдохлась.

…

В отчаянии она бросила попытки нащупать те бесполезные крохи своей ничтожной человеческой силы и попыталась ощутить то, что еще пряталось внутри ее истощенной, жалкой оболочки, но нашла только пустоту и холод. Как жаль, что камешка сейчас нет с нею, — она отдала все силы за дни той безумной скачки, и не рассчитывала творить чудеса. Только бы сотворить пару фокусов… Лишь бы она не убила себя раньше времени. Из носа что-то закапало, но она не обращала внимания, закапываясь все глубже и глубже, словно рыла себе могилу, которая могла стать спасением.

Давай. Давай же, уголек! Найдись, чтобы из тебя Сеншес душу взял…

Почти отчаявшись найти его, Викта внутренне потянулась к холмику, где под насыпью мягкой и теплой земли медленно угасала другая душа, все еще сотрясаемая усилиями одеревеневшего сердца. Оно колыхалось словно бы на последнем издыхании и отрабатывало оставшиеся крохи времени, чтобы продлить эту бесполезную жизнь еще на несколько ударов. Знало бы оно, кому оно отдает свои драгоценные усилия…

Ее уши ничего не услышали, но разум удовлетворенно осознал, что песенка ее соседа давно спета. Под землей остывало просто пронзенное корнями удобрение, а неутомимый моторчик подходил к концу своего путешествия. Викта облизала кровоточащие губы, скосила глаза и зажмурилась. Будь, что будет. Это усилие стоило ей слишком дорого. Талант слишком устал и больше не отзывался на ее мольбы.

Она проиграла.

Тут рядом что-то завозилось, Викту обжег страх, она сглотнула и смогла заставить задавить в себе панику. Медленно повернула голову на звук.

— …омогите… — прошептал скрипучий голос рядышком.

Где-то там, где все еще трепыхалось сердечко. Викта поморгала, сбрасывая с ресниц капельки слез и пота.

Викта заметила чужой взгляд, направленный в безжалостную, горячую тьму.

— Момогите, — отчетливее пролепетал сосед. Викта не знала, видели ли эти глаза хоть что-нибудь или те просто рыли мрак слепыми глазами, но они буквально вопили от безумного ужаса. Белая, гладко выбритая голова затряслась и в отчаянии сделала единственное, на что еще оказалась способна. Кричать.

— ПОМОГИТЕ! — визг поднялся к потолку, с оглушительным воем отскакивая от стен. Викта затихла, онемев от ужаса, и даже забыла о том, что она сама находится в схожем положении и только что сама была готова сделать все что угодно, только бы вылезти из земли.

Истошный крик заставил ее, в конце концов, зажмуриться и постараться стать как можно меньше — исчезнуть, стать просто растением. Она уже жалела, что не пропала в том забытьи. Как хорошо бы снова оказаться в своей постели, даже если это будет самый страшный из обманов.

Темнота и дикие вопли окружали ее недолго.

Откуда-то из темноты раздался неприятный скрип, который и мертвеца мог поднять из могилы. Скоро по каменным, грубым стенам грота заплясали тени и лучики света. Из-под каменной арки, за которой начиналась лестница наверх, показался яркий фонарь и бросился в их сторону длинными прыжками.

— Это нехорошо… Это нехорошо… — услыхала Викта нервное бормотание.

Свет коснулся ее, и в какой-то момент Викта все внутренне сжалась от мысли, что пришли именно по ее душу. Но нет, фонарь проплыл дальше, пока не замер рядом с вопящей головой. Викта аккуратно приоткрыла слезящиеся глаза и сразу заметила свою собственную руку, выглядывающую из развороченной земли.

Крик резко оборвался.

— Сейчас-сейчас… подожди, моя милая, — все бормотали вслед стихающим рыданиям. Викта постаралась спрятать руку поглубже, но быстро остановилась, когда луч фонаря высветил лицо ее соседа по несчастью, что заставило ее саму чуть не завопить от ужаса — так мог выглядеть только человек, который всю свою жизнь просидел на дне лесного болота. Из человеческого там были только два напуганных бледных хрусталика и трепещущий рваный провал чуть ниже выступа, где полагалось быть носу. Все остальное заросло мхом и грибами, чем-то напоминая старый бурдюк, многократно штопанный-перештопанный и изъеденный молью.

— Вот так, моя дорогуша, пей, — приговаривал человек, прикладывая ко рту существа пухлую флягу и помогая ему напиться.

— Вот так, не спеши… — почти нежно произнес он. Викта могла видеть только руки, поддерживающие флягу и голову существа, и к своему удивлению заметила, что две фаланги длинных пальцев человека были абсолютно черными, словно он сам долго и упорно откапывал кого-то из-под земли.

Существо сделало очередной жадный глоток, хлюпнуло и закашлялось. Флягу оторвали от его губ и так же нежно вытерли их тыльной стороной ладони, а потом принялись поглаживать его по голове и приминать растревоженную землю лопаткой, что-то нежно шепча тому на ухо, словно успокаивая раскричавшегося ребенка. Безутешное существо еще пыталось что-то бормотать, но с каждым ударом сердца делало это все тише и тише, пока не откинулось на свою «подушку», опустив веки. Только рот коротко трепетал и из нутра доносилось затихающее эхо в последних попытках бороться с неизбежным.

Садовник еще немного поработал совочком и критически осмотрел свою работу. Существо спало, его дыхание было спокойным и ровным. Значит, ничего страшного не произошло.

Он поднял фонарь повыше и по-хозяйски двинулся дальше, высвечивая из мрака еще десятки лиц таких же спящих бедолаг, оформленных в аккуратные грядки. Иногда останавливался, опускался на корточки и доставал лопатку. Викта с нарастающим ужасом наблюдая за каждым его шагом — что случиться, когда он сделает свой обход и решит посмотреть как дела у новенькой? Увидит развороченную землю, слезы на лице…

Он двигался по своим неоглядным угодьям, еле слышно насвистывая какую-то веселенькую мелодию, а Викта все больше погружалась в пучины паники. Несчастная нитсири слишком слаба, чтобы самостоятельно выбраться из этой западни, не говоря уже о том, чтобы нагрести достаточно сил для сопротивления. Те глупые попытки разбросать землю были не более чем истерикой человека, очнувшегося в закрытом гробу и пытающегося расцарапать крышку ногтями. Даже если ей и удастся раскопаться, на то, чтобы выбраться на поверхность, минуя этого типа, нужно нечто большее, чем ее полудохлое человеческое тело. Слишком человеческое.

Слабое, неразвитое тело ребенка, девчонки. Викта уже устала ненавидеть себя за то, что родилась такой жалкой и слабой…

А свет между тем становился все ярче. Интересно, как этот урод отреагирует, увидев развороченную грядку и нитсири в сознании, трясущуюся от ужаса? Явно не броситься к ней с расспросами. Что это за жидкость, которой он спаивал ее соседа? Явно же не простая вода, а какое-то снадобье, способное отправить нитсири обратно в мир грез, из которого ей уже не выбраться.

Она повернула голову и внимательно присмотрелась к телу справа, но не смогла ничего разглядеть не только из-за темноты, но и из-за плотного слоя белых шляпок, которые покрывали все тело с головы до пят. Похоже старожил. Интересно, долго ли он здесь лежит, и во что превратились его внутренности?

В изнеможении она продолжала следить за путешествием фонарика, который снова плясал в темноте, высвечивая одну ухоженную грядку за другой. Ступая все ближе к той, что расстроит его намного сильнее прочих. Тут ей на мгновение показалось, что в голове что-то подвинулось, и она сразу двинулась к этому старому, затоптанному кострищу своего таланта. Сунулась в холодный пепел и проникла глубже, замирая всем сердцем, желала почувствовать хотя бы призрак тепла. Небольшое усилие и она задержит его на пороге, за которым терпеливо ожидает смерть. Оно стоило ей нескольких мгновений перед тем, как свет коснулся ее кожи, обещая слишком горькое поражение.

В ушах пульсировала кровь на пару с неторопливым звуком шагов, который с каждым ударом уставшего сердечка отдавался в висках ближе.

Но к своему несчастью очень еле тлеющий уголек, живущий глубоко в мозге, если и был, то он не внял ее мольбам. То ли был слишком слаб, то ли вовсе пропал безвозрватно. Викта чуть не завизжала от ужаса, когда ее кожу обжег свет фонаря, а шаги затихли прямо над ней, обещая страшное наказание.

Несколько долгих и тяжелых ударов загнанного сердца она лежала с закрытыми глазами, стараясь дышать как можно ровнее, чтобы не выдать себя раньше времени. Пальцы словно вросли в землю пятью упрямыми корнями и предательски подрагивали. Викта чуть не захлебнулась от слюны, которая штопором встала в горле. Вот, вот сейчас, сейчас он закричит, увидев, что она пыталась выкопать себя. Свет задрожал и придвинулся ближе, высушивая капли пота на ее сжатом в комок лице. Вопль, она ждала вопль, ведь эта драная сука попыталась сбежать! Что она сможет сделать без своего таланта? Не надавать же ему пощечин?..

В нос ударил запах масла, ее лоб исходил капельками пота — фонарь теплился совсем близко, паренек замер прямо перед ней и чего-то ждал. Должно быть, осматривает ее грядку и не может поверить, что кто-то оказался в сознании и смог проделать такое?

— А я думал, что потерял тебя… моя милашка, — услышала она совсем близко его высокий, ломающийся голосок, и от неожиданности чуть не вытаращила на него глаза. Этот голос явно принадлежал очень молодому человеку. Юноше…

Не в силах сдерживать себя, она чуть приоткрыла веки, не смея даже вздохнуть от сотрясающего ее напряжения. Длинная, изломанная тень была совсем рядом и что-то проделывала со своим поясом. Больше нитсири не смогла разглядеть, слишком яркий свет исходил от фонаря, который парень поставил совсем рядом, чтобы он светил точно в лицо Викте. Ее глаза быстро начали слезиться, и она поспешно сомкнула их вновь. Сеншес, что же происходит? Что ему надо, почему он не уходит? Он достает свое проклятое снадобье?!..

Она услышала еще какой-то непонятный звук, который заставил ее снова в недоумении приоткрыть веки и тут же зажмуриться вновь, внутренне обругав себя за поспешность и отсутствие выдержки. Что бы ни происходило сейчас, какой бы звук ни коснулся ее ушей, нитсири придется сохранять железный контроль, дабы этот парень ничего не заподозрил и принял бы ее за бессловесный овощ. Только так она сможет продержаться в сознании и дождаться того момента, когда останется одна.

Тут же нечто большое закрыло свет, который пробивался через веки. Он был совсем близко.

— Моя красавица… — услышала она у себя над ухом его горячий шепот и облилась новой волной мурашек. А потом мир взорвался вдребезги, и она чуть не сгорела от омерзения. Ее плотно сжатых губ коснулось нечто теплое и влажное. Некоторое время оно елозило по ним, слегка кусаясь и стараясь протолкнуться дальше. Викту с головы до пяток бросало то в жар, то в холод, вслед каждому его движению. Если бы она лежала при ярком дневном свете, только слепой не заметил бы, что нитсири вся красная как свекла, но по счастью даже с фонарем было слишком темно, чтобы юноша мог что-то заподозрить.

Наконец, он чуть успокоился, и Викта было решила, что подонок уберется восвояси, но тут в ее рот проникло что-то еще более влажное. Прошлось по зубам и полезло дальше. Викта с трудом сдержалась, чтобы не сомкнуть зубы. Нет, нельзя. Мелкий выбл…!

Он хозяйничал у нее во рту довольно долго, чуть не задушив нитсири своим прокисшим дыханием. Потом укусил ее еще пару раз побольнее и оторвался, лизнув напоследок. Нитсири пришлось сглотнуть вязкую, отвратительную жижу, в которую в мгновение превратилась их общая слюна. Она бы с удовольствием сплюнула ее в лицо этому мерзкому подонку, но принесло ей лишь одно приятное мгновение, за которым последовало лишь нечто худшее. Нитсири, держись. Самое главное, чему тебя научило общение с абель Ро — контроль и выдержка. Ну, говнюк мелкий…

Над ней снова что-то зависло, полностью закрыв свет фонаря, который она почему-то воспринимала своим единственным оставшимся союзником. Сквозь опущенные веки теперь не проникало даже самого небольшого его лучика.

На лбу сжались пальцы, зафиксировав ее словно тисками. Чертов ублюдок, что он…

И тут в ее рот совершенно бесцеремонно скользнуло нечто большое. Намного больше чем прошлый гость. Настолько больше, что ей пришлось полностью открыть рот, чтобы впустить его. Он был толще, здоровее и… горячее. Твердая, обжигающая, дурно пахнущая штука заполнила почти всю ротовую полость, упершись круглым концом в ее небо. Викта начала громко сопеть и задыхаться, почувствовав, что оно постоянно дергается и пульсирует, на глазах выступили слезы. Это… это…

Тут оно начало двигаться, не теряя ни мгновения понапрасну. Все быстрее и быстрее. Ее голову, чуть приподняв, начали шевелить в такт движениям, нежно поглаживать. Нет, нет…

Это получилось почти непроизвольно. Почти случайно. И ее уши заполнил крик, страшнее которого она не слышала никогда в жизни.

В лицо брызнуло чем-то горячим. Викта откинула голову, плотно сомкнув зубы в замок. Большой твердый кусок плоти все еще у нее во рту! А челюсти свело судорогой, от которой она не могла сразу избавиться, припечатанная его диким воплем. Вместо этого она открыла глаза и увидела обезображенное от боли лицо, которое просто вопило во все горло не в силах остановиться. Парень сидел прямо на ней, широко расставив ноги, между ними все было залито кровью.

Она отвернулась от этой кошмарной картины и смогла-таки выплюнуть нечто белое, окрашенное все той же кровью.

Парень заверещал еще громче и еще отчаяннее, каким-то тонким девичьим голоском, еще более отчаянно, чем до этого кричал подопечный, и попытался отодвинуться от нее, но не удержался на ногах и свалился, пустив в потолок неуемную кровавую стройку. Викта, дрожа всем телом, растерла кровь по губам и закашлялась от железного вкуса крови. Кровь была повсюду. Она залила всю ее грядку. Капли продолжали щелкать ею по лицу.

Пока парень заходился визгом и перекатывался с места на место, щедро поливая свои грядочки, Викта пядь за пядью разбрасывала землю, стараясь не отвлекаться и не смотреть по сторонам. Рука занемела и плохо слушалась, но разминать ее времени не было. Садовая лопатка, которую парень оставил рядом с фонарем, оказалась очень кстати. Юноша же все пищал, стонал и булькал все жалостливей, срываясь на девичий визг.

Когда нитсири смогла, попыталась подняться и тут же бухнулась обратно, обиваясь его криками, как водой из ушата. Сил хватило только на то, чтобы подтянуть затекшие ноги к груди. Пот градом сдабривал развороченную землю. Встать. Только бы встать, остальное неважно…

Встала на четвереньки и тут же увидела перед собой зареванные, одичавшие от боли глаза. Парень, постанывая попытался отползти подальше. При виде такой прыти, ее всю мгновенно затопило слепой злобой. Викта бросила попытки подняться — падения оземь точно не переживут ее слабые косточки — плотоядно облизнула соленые губы и принялась на карачках ползти к своему обидчику, совершенно не понимая, что сделает, когда дотянет до цели. Парень же, — завопив не то от боли, не то от страха, — отползал все дальше, но озверевшая нитсири не отступала. Ее вела черная, блестящая кровавая черта.

Он зажмурился и горько зарыдал, пытаясь прикрыть окровавленными руками срамное место, когда стало очевидно, что его попытки спастись тщетны. Наконец, уцепившись за его мокрую рубаху, Викта притянула себя поближе и принялась лупить его лопаткой по лицу с каким-то остервенелым удовольствием. Потом выронила лопатку и с еще большей ненавистью принялась стаскивать с парнишки его портки.

Мальчишка только завыл еще горше и отчаянней, сворачиваясь липким калачиком. Уже зарываясь лицом в кровавую кашу, в которую превратилась земля под ним, он затрясся в судорогах. Его рот открывался и закрывался — наружу доносились какие-то нечленораздельные звуки-слова. Видя как нитсири сует свои ноги в его окровавленные штаны, он перевернулся на другой бок и в бессилии оттолкнул нитсири, выбив и у нее последние силы. Викта рухнула наземь, не переставая бороться со штанами, которые она выше пупка. Они были велики ей, но не это волновало ее больше всего.

Мысль о побеге внезапно показалась ей убогой и дикой, когда она затягивала ремень потуже. Тут ее словно ударило что-то, она откинулась на землю и затряслась всем телом. Что она наделала?.. От потрясения она не могла пошевелить даже пальцем и, не переставая, сплевывала тугую, вязкую кровавую слюну. Грудь все еще чесалась, но это было последней из ее проблем.

Сил долго не находилось. То, что когда-то теплилось в ней, еще долго не придет, нечего было и надеяться пробудить талант в ближайшее время после всего пережитого. Она исчерпала колодец до капли, изодрала его дно своим жадным ведром. Из носа текла обжигающая стальная жидкость, но боли не было. Был только зуд и паразиты, облизывающие ее пальцы на ногах.

Трясущимися руками она начала стряхивать с себя остатки жирного перегноя. Жирные комья земли все еще облепляли ее кожу, и она только размазывала их своими хаотичными движениями. Хоть как-то ее замерший в оцепенении разум старался вернуть ей волю к жизни.

Она была все еще жива. Жива. Жива. Жива. Жива. Жива…

Грудь чесалась. Почеши ее, сука! Пальцы охотно погружалась в плоть все глубже, где ее ждут не дождутся голодные черви.

Она запустила пальцы в волосы. Которых почти не было. Макушку грубо обкорнали едва ли не наголо, словно нитсири была овцой. Или мальчишкой.

Это ее даже рассмешило. Она теребила свою обезображенную, больную головку, прижав трясущиеся колени к груди и хохотала.

Викта! Викта! Где же ты и твой завтрак?!

Она открыла было рот, но наружу не выдала ни звука. Это был безумный, молчаливый, отчаянный, неслышимый плач. Он пел в ее ушах, в ее мозгу, внутри ее головы, словно гулкий язык похоронного колокола.

Потом она подавилась им, размазала кровь и грязь по лицу и поползла искать выход, двигаясь наощупь. Ноги были не в силах выдерживать ее веса.

— Подожди, — бросили ей в спину тихонько, жалобно. — Подожди, я не могу ходить…

Она не ответила, ползла, выбирая дорогу пальцами, вгрызаясь с в землю лопаткой. Фонарь давно прогорел и его было не разглядеть.

Где-то здесь должен быть выход. Хоть вокруг и была страшная духота, но она сразу же ощутила легкий холодок с подветренной стороны. Где-то там, в проходе, который были не в силах разглядеть ее заплаканные глаза, зияла арка наружу — к свету и к жизни.

Вскоре он нащупала выхода, преодолела арку и уже ползла наверх, переваливаясь по истертым ступеням, чертя лопаткой по твердому камню, словно нитсири поднималась в гору. Когда оказалась где-то на середине исполинской лестницы, она облокотилась о грубую стену и застыла. В голове горели тысячи свечей, и внутри, и снаружи ее истязал жар. Она явно была больна и телом, и душою.

— Вернись! — потухал слабенький писк внизу жаркой бездны. — Не бросай меня здесь!

И снова накатило. Она не могла больше плакать, а только безмолвно лежала на ступенях и терла себе грудь — старалась содрать с себя последнюю землю вместе с зудящей кожей. Бездна все звала и звала ее, срывая голосок, но нитсири не слушала.

Грудь умоляла избавить ее от этого мучительного ощущения, словно в нее долго и упорно втирали перец. Ногти больно впились в кожу и завозились по груди десятью злобными скорпионами. Это безумие продолжалось довольно долго, ее грудь горела не только от зуда, но и от боли, которую она причиняла себе сама, пытаясь унять жжение.

На вершине черной горы она оказалась нескоро, только чудом не навернувшись вниз, обратно под землю, которая не переставала взывать к ней. Навалилась на плотную дверь и вылезла наружу. Поверхность встретила ее облегчающей прохладой и первыми лучами хмурого, блеклого солнца.

Викта протерла глаза и долго моргала, привыкая к свету, но еще долго не могла понять, что видит перед собой и почему у нее начинает кружиться голова.

В какой-то белесой дымке проглядывались седые макушки деревьев, чернели острые горные пики. Вниз по склону чудесной долины лежало огромное белое озеро, над которым клубился ленивый пар, застилая собой все, куда хватало глаз.

Викта, пошатываясь, словно в стельку пьяная, прикрыла дверку и поковыляла к крутому берегу, желая оказаться как можно дальше от того жуткого места, откуда она только что выбралась. Каждые пять шажков она садилась на землю, чтобы перевести дух и растереть ноги, потом не без труда вставала и двигалась дальше. Утренняя прохлада, которую не смог прогнать даже жар, дышавший из земных недр, придавал сил ее разбитому телу.

Почти подойдя воде, она разглядела избушку, чернеющую прямо в центре странного озера. Из узенького окошка Викте что-то подмигивало, как бы приглашая заглянуть на огонек. Ему вторила и скособоченная дверь, которая была чуть приоткрыта.

Викта замерла на горячих камнях, не доходя до волн десяти шагов. Добраться до домика можно было по узкому мосточку, который начинался немного дальше, но на нем ее нелепая фигурка в штанах не по размеру будет как на ладони, если кто-то именно в этот момент решит выглянуть в окно. А судя по тонкой струйке дыма, которая выходила из трубы и разбивалась о горячий воздух, хозяева были дома. Еще она разглядела лодку, лежавшей на боку, упершись носом в каменную кручу, но у Викты не было ни шанса вытолкнуть ее в пенящиеся воды в таком состоянии.

Нитсири протолкнула слюну на дно пустого желудка, нагнулась и подняла с земли тяжелый, прогретый столетиями булыжник. Взвесила его в нетвердой руке, и медленно побрела по мосту. Каждый шаг она вздрагивала от чудовищно гнетущего ощущения, когда ловила не себе блеск этих странных, вытянутых окошек. Ей только показалось или что-то явно недоброе скрывается за ними и только и ждет, когда нитсири подойдет поближе и скрипнет дверью…

Викта поежилась, представляя как нечто нагло и плотоядно облизывается, осматривая ее с головы до ног, замирает в ожидании, когда же она подойдет к порогу. Уже на середине моста на нее накатила волна паники, словно ее тут же словно окатили ледяным ковшом. Нитсири со страху чуть не выронила свою каменюку. Перевела дух и, не выпуская из поля зрения таинственный дом, сделала еще несколько десятков шагов и, наконец, ступила на деревянный настил, который служил дому фундаментом.

Оказавшись под его крышей, что она, полуголая, напуганная и обессиленная нитсири собиралась делать? Попросить поесть или место у печки?

Уже у крыльца Викта затравленно обернулась в сторону леса, обступающего долину со всех сторон. Бежать туда было еще более сомнительным решением.

Толкнула дверь и тут же прокляла себя и свою заячью душу. Дверь поплыла внутрь темного помещения и должна уже оглушительно завизжать на ржавых петлях, но та открылась на удивление плавно. Викта задержала ее, чтобы та не грохнулась ручкой о стену, точно переполошив всех обитателей. На лбу тут же выступили капли жирного пота, а в голове мелькнула мысль забыть о глупой затее и бежать куда угодно, только бы подальше отсюда.

Забыв вздохнуть, Викта перенесла вес на ступню, которую уже перенесла через порог, и сделала второй нетвердый шаг. Все было тихо, только какой-то неприятный звон словно бы раздавался где-то на грани слуха. Она уже окунулась под дощатый потолок, как ее спину снова кольнула паническая иголка. Нитсири обернулась к лесу, уже ожидая увидеть там отвратительную черную рожу, которая высовывается из-за кустов и облизывает свой зубастый рот. Но нет, лес замер и ждал чего-то.

Она аккуратно прикрыла за собой дверь, с трудом перевела дыхание и, двигаясь по стеночке, пересекла сени. Мерзкий звон стал ощутимее, с каждым шагом она всей кожей ощущала, как нечто жалобно звенит со стороны двери напротив, словно кто-то бьет по наковальне небольшим молоточком. Викта приблизилась и аккуратно, самими подушечками пальцев, подала дверь на себя.

Следом раздался легкий скрип, который для нее прозвучал, словно удар ножа по сердцу.

И тут ее душа застонала от кое-чего намного более жуткого. Звон сразу же прекратился.

— Что-то ты долго… — в свою очередь раздался низкий старческий голос.

Нитсири, скованная ледяным ужасом, затаилась на пороге, не в силах сделать шаг и пройти в комнату. «Беги! Беги, дура!» — орала, визжала, грызла ее простейшая мысль. Страшным усилием воли она чуть было не поддалась ей и не сорвалась бегом в лес. Заставила себя не отдаваться в руки такой очевидной глупости. Спину ей облизывал облик пустого и колючего леса.

«Куда?.. Куда?.. Куда бежать?» — отвечала ей холодная и жестокая реальность, и нитсири приближалась к двери, за которой снова зазвенело.

Она как-то еще удерживала в руке свой камень, который уже казался ей не таким грозным. И почему она не прихватила булыжник побольше?..

— Ну чего ты там телишься? — кипятился невидимый хозяин. — Подкормил головастиков? Так заходи, дело есть.

Викта почему-то расценила это ворчание за приглашение. Даже не успев понять, что это она делает и как поступит дальше, она вошла в крохотную каморку. Перед ней, спиной к двери, на низком табурете сидел массивный лысеющий мужчина, в три погибели согнувшись над столом, который занимал почти все помещение.

— Иди, поможешь мне, уж больно упрямая зараза…

Как они тут жили вдвоем с тем парнишкой, представить было еще сложнее. В комнатке не развернуться: так сильно она была стеснена полками со стеклянными колбами, баночками с замаринованными корешками и разложенными тут и там инструментами алхимического назначения. По стенам развешаны пучки пахучих трав, засушенные лапки и хвосты животных. Дальнюю стену занимала лестница на чердак.

Викта, дрожащая от страха, сделала неуверенный шажок. Под стопой сразу же предательски скрипнула половица.

— Всю ночь с ним просидел. Уж не знаю, что и думать! Чего с ним не делаешь, ничего не берет. Жарил его, колол, растворял — все без толку. Крепкий, гад.

На столике возвышались несколько початых баночек и бутылочек. Пахло спиртом. Щипцы, скальпели, иголки, крючки — чего только не было раскидано в рабочем беспорядке, а поверх этого гарцевали черные, толстые пальцы. Викта уже представила, как они сжимаются вокруг ее тоненькой шейки, но не успела испугаться уже в сотый раз за это отвратительное утро, как на глаза ей попался…

Он!

В маленьких тисках алхимик зажал ее камень, недовольно подмигивающий ей своим красным глазом. И алхимик бил по нему концом острого зубила, приноравливая для нового удара небольшой молоточек.

— Уж очень хочется узнать, что там внутри — всю ночь корпел. Чем я его только не заливал, полночи палил в тигле, а ему хоть бы хны! Чудную вещь та бабенка с собой несла.

Вслед каждому его слову и жесту у нитсири в душе закипала черная злоба. Изверги, мучители, нелюди… а теперь еще и воры?!

Отбросив всякую осторожности, Викта бросила камень на неприбранный тюфяк и сжала рукоять молота, который оставили тут же, у порога. Инструмент оказался довольно тяжелым, но гнев обуревал ее всю и заставил не только удержать грозное оружие на весу, но взвалить на плечо.

— Фух, зараза… — выдохнул алхимик, откидываясь на стуле. — Ничего гада не берет, чтобы тебя вши жрали семь дней и три ночи. Затрахай его всего в три прогиба, — оглушительно хрустнул он позвонками.

На его заросшем синей бородой лице лежали огромные телескопические очки. Алхимик резко повернулся на табурете так, что Викта от неожиданности чуть не упустила колун. Но криков и вопросов не последовало. Он зажмурился, снял очки и принялся протирать уставшие глаза.

— Ты это, Пауль, — сказал алхимик, не прекращая своего занятия. — Коня той девахи как следует расчесать надо — из лесу чучело-чучелом. Я же тебе вчера говорил, что зверь сам себя не почистит.

Он вновь водрузил массивные окуляры на место и обратился прямо к ней. Викту пробил холодный пот, когда она осознала, что эти громадные воспаленные глаза, которые, казалось, с трудом умещаются даже на таком широком лице, уставились прямо на нее.

— Ты чего это оглох?.. — спросил алхимик, смешно хлопая глазами, увеличенными раз в пять. Хотел было еще раз продрать глаза, но тут резко изменился в лице.

И тут Викта с оглушительным визгом уронила молот прямо на его недоуменную физиономию. Очки разбились вдребезги, алхимик полетел на пол вместе со всем своим богатым инвентарем. Гром поднялся такой, что весь Лес должен был услышать, что в домике на берегу горячего озера не все в порядке.

Когда молот пошел вниз, Викта уже не смогла удержать его, и тот только чудом не врезался в ее ногу. Окровавленный инструмент прошил пол, рядом на колени бухнулась нитсири, растрачивая все силы, которые она копила для этого отчаянного удара.

Со стороны поверженного соперника послышался долгий и тягучий стон, потом алхимик начал медленно подниматься, понося ее последними словами. Его лицо оказалось полностью залито кровью, один глаз закрывал оторвавшийся кусок кожи.

Нитсири зашарила по полу, пытаясь найти хоть что-то, что можно использовать как оружие. О молоте, который он сжимала пару мгновений назад, она уже напрочь забыла. Алхимик продолжал двигаться, оглушительно пыхтя, круша все, что встречалось на его пути, доставляя себе все новую боль, но не останавливался.

Первым подвернувшимся ей под руку оказалась табуретка, которая еще пару мгновений назад подпирала массивные ягодицы алхимика. Викта в испуге швырнула табуретку, подбив сопернику еще один глаз, но не задержала его ни на мгновение. Ослепший старик оглушительно взвыл и ринулся на Викту, рассчитывая раздавить ее всей своей массой, но неудачно наступил на разбитую колбочку, заплясал на месте и с грохотом осел на пол, напоминая раненного медведя, которому не повезло разбушеваться в посудной лавке. Увы, и Викте не везло — она оказалась зажата между ним и выходом наружу. Для спасения у нее оставался один путь — на чердак. Было ли это спасением или страшной ловушкой, не время было размышлять. Она белкой взобралась наверх, подальше от озверевшего старика.

Под потолком оказалось еще темнее и жарче, чем в самом доме. Полы были завалены алхимическими приборами, инструментами и прочей рухлядью, которая не уместилась внизу. Крыша оказалась настолько низкой, что даже невысокая Викта мгновенно влетело головой в притолоку, заработав себе лишний синяк. Разбивая себе коленки, нитсири отползла подальше от люка, с замиранием сердца слушая, как алхимик продолжает разносить свой собственный дом, ругаться и проклинать ее на чем свет стоит.

— С такими увечьями далеко не убежит, — одними губами пробормотала Викта, разгребая себе дорогу.

Впрочем, и ей самой некуда было деваться. Надежда выбраться из дома через чердак разбилась сразу же — наружу вело только маленькое слуховое оконце, через которое ей нипочем не пролезть. Оно словно с издевкой подмигивало ей лучиком дневного света.

Она с омерзением отметила, что сидит на чем-то мягком — под ней расстилалась то ли какая-то куча пушистой шерсти или мягкая шкура, которую высушивали на чердаке. И чем сильнее она сжимала эту шерсть в пальцах, тем торопливее колотилось ее сердце.

— Где ты? Где ты, сука? — гремел алхимик внизу.

Викта чуть не завыла, когда ей в голову пришло то, что за шерсть сейчас упирается ей в колени и щекочет ее ладони. Догадка была слишком дикая, и тело уже само бросилось к открытому люку раньше, чем она смогла сложить в голове простое слово — волосы.

Но раньше, чем она смогла сунуть голову в люк, что-то большое и злобное уже забиралось к ней по ступеням, и над провалом показалась окровавленная лысина. Животный страх оказался сильнее страха осознанного, так что Викта рухнула прямо на алхимика, и они оба полетели из люка вниз.

Хотя приземление было не из приятных, ей повезло больше, так как его массивная туша послужила нитсири чем-то вроде подушки. Она быстро оказалась на ногах, обливаясь потом, болью и слезами. Если бы ей был чем, ее бы вырвало прямо тут же. Но рвотный позыв только скрутил ее узлом вхолостую.

Алхимик распластался на спине, безвольно хлопая одним заплывшим глазом, второй представлял собой один сплошной синяк. Из страшной раны на лбу кровь уже залила его до пупа. Прямо под головой у него лежал молот, который и оставил эту страшную рану. Он рухнул затылком прямо на него и его голова сейчас должна напоминать грохочущий колокол. Бессонная ночь и Викта позаботились о том, чтобы после такого падения старик едва ли смог бы подняться.

Но все же он начал рычать и медленно подниматься.

Молот был все так же тяжел и явно не рассчитан на то, чтобы им лупили людей. Она подхватила инструмент, с трудом подняла его над головой и второй раз опустила его на голову алхимику, попав всем весом страшного инструмента тому прямо по темечку. Раздался глухой стук — словно удар пришелся по свежему фрукту. С его головы сорвало еще один клок кожи вместе с волосами. Единственный оставшийся глаз алхимика мигом закатился за верхнее веко, а его хозяин мешком повалился на пол и затих.

Наконец-то эта чертова изба погрузилась в тишину.

Нитсири же не двигалась с места, приготовившись отправить молот в полет и в третий раз, если старик дернется и попробует поднять вновь. Но явно был в отключке и никак ей не угрожал, так что она всего лишь постаралась отползти от него как можно дальше и сразу же напоролась голой ступней на разбитые стекляшки. Бутылочные сколки были разбросаны по всему полу, и Викта рисковала разодрать себе все стопы, если не будет соблюдать осторожность.

Кровь, слезы, сопли и пот — все облепило ее со всех сторон и не давало перевести дыхание. Мерзко хлюпая носом и постанывая, она постаралась хотя бы присесть на колени, но очередная стекляшка больно уколола ее в бедро и заставила принять предыдущую позу.

Комната напоминала настоящее поле боя. Чувствуя себя одинокой шахматной фигурой, зажатой в углу доски, Викта беспомощно елозила глазами по полу, пытаясь найти место, куда еще можно было безбоязненно поставить ногу. И тут ее взгляд наткнулся странную темную точку под столом.

Сердце удивленно екнуло, а тело вновь среагировало быстрее, чем разум осознал, что попалось ее глазам. Совсем забыв о железяках и стекляшках, которые тут же бросились колоть ее мягкие места, Викта полезла под стол и схватила камень.

Ее камень.

Нитсири сжала в кулаке свою драгоценность и впервые за долгое время почувствовала успокоение.

Самое худшее было позади.

Со стороны павшего алхимика все еще не раздавалось ни вздоха и стона. Он распластался на полу, широко расставив руки и ноги, словно хотел обнять ими целый мир, но не удержал его на весу.

Глава IX. Огни

От избы он отходил почти наощупь, ругаясь про себя, что попусту потерял время на нелепые сказки. Никакой тропы он снова не нашел, так что пришлось драть раны через бурелом. К этому времени над головой уже перемигивались звезды, лес оглушительно дышал пением сверчков и ночных птиц. К счастью, вскоре в непроглядной темени замаячили огни. Еще несколько сотен шагов и он услышал пение.

В свете фонарей растянулась плотная паутина из мостков, лестниц, домиков, переплетенных в сеть канатов и темного шелестящего покрова. Высокие рефы, сплетенные жизнью и песней, сливались в одну гремящую массу, разгоравшуюся всеми оттенками праздника на головокружительной высоте. В воздух летели протяжные кличи, поднимался свист дудочек и грохотал бой барабанов. Жглись костры,танцевали звенящие бубны.

Жизнь кипела где-то высоко под кронами, это был иной лес, в который Кресу не было входа. Огни ближе, пламя ярче, песни громче, а пляски все неистовей. Псоглавцы заливали лес своим хохотом и неутомимым танцем во славу д’ахов, кхамеров, Саншеса или еще кого. У них была здесь своя жизнь, заполненная огнем, музыкой и друг другом, — короткая и яркая, как лучина. Крес же, слишком упрямый, чтобы утонуть на дне лесного колодца, брел и брел по вязкому илу среди длинных, вьющихся корней, кустарника и жесткой травы. С каждым шагом его начала бить дрожь: ночь, смех и музыка погрязли в лесных шорохах. Под заревом далеких огней, сопровождаемый дрожащим хохотом, который как будто рождался самой землей, он понесся во всю прыть, сжираемый каким-то первобытным страхом, уже начисто забыв, что еще вчера с трудом держался на ногах. Каждый корень на его пути оборачивался когтистой лапкой, приветом из подземного царства. Никто не услышит его криков, когда над головой сомкнется густая темнота.

Крес без единой мысли схватился за первое, что первым бросилась его напуганному взгляду — оно объявилось перед ним так неожиданно, что времени раздумывать об осторожности уже не оставалось: ноги уже сами прыгнули в петли, а руки принялись подтягивать тело. Ребра сразу же загорелись от боли, но жажда жить оказалась сильнее. Через какое-то ведро пота он уже лежал на спине не в силах перевести дыхание, предоставив телу стонать во все горло. Исстрадавшись, залез пальцами под рубаху и потрогал забинтованный живот, уже смирившись, что сейчас пальцы почувствует липкую влажность. Но нет, к его счастью, все оставалось сухим. Отдышавшись, он приподнялся и тут же наткнулся на незнакомое крыльцо, спеленатое темнотой. Соседние дома тоже показались ему чужими, если здесь хоть что-то могло показаться родным. И кто теперь укажет ему дорогу до дома Киши и Мусы?

Что ж, по крайней мере, пить кхамерово вино его уже никто не заставит, и хотя бы это было хорошо.

— Живой еще, петушок? — проговорили почти над ухом.

Крес вздрогнул от неожиданности и обернулся, но никого рядом не обнаружил. Уже было подумал, что ему послышалось, но тут:

— Да здесь я, здесь. Репу повыше подними.

Темнота была такая, что он с трудом смог разглядеть разве что яркий уголек от пыхтящей трубки. Выше человеческого роста.

— Че ты тут шатаешься, шава? — пыхтела дымом и ехидством темнота. — Ходить уже можешь?

— Я заблудился, — нехотя ответил Крес. — И я не шава. Я свободный человек, могу ходить, где хочу.

— Допустим, что ты не шава. Пока. Но расхаживать по чужим дворам — не годиться. Ты же не вор?

— Нет, — разговаривать с тем, кого не видишь, хотелось все меньше и меньше. — Я ищу дом Мусы и Киши. Знаешь таких?

— Пожалуй, но тебе ли не все равно? А может ты все-таки вор, шава? Давай я кликну ребят, и мы тебе подмогнем.

Рука сама собой тянулась к поясу, где всегда сгорало от нетерпения кнутовище. Но сейчас ничего, кроме воздуха не коснулось его пальцев. Может, оно и к лучшему.

— Еще раз меня так назовешь, и я спущу тебя вниз, — пригрозил ему Крес, сжимая пустой кулак.

Грубиян все ярче раскуривал трубку, сопел и мигал острыми, маленькими глазками, сияющими какой-то нездоровой желтизной. Первая цель, в которую Крес бы направил плеть, — выбить эти мерзкие желтые буркалы.

— Ишь, ты какой… — хохотнул он, зажмурившись от удовольствия. — Я только хотел тебе помочь, а ты угрожаешь? Нехорошо. Не люблю я, когда мне угрожают.

— Переживешь, — огрызнулся Крес. — Раскрой глаза пошире. Шавы с обрубленными пальцами на привязи сидят. А я, как видишь, сам хожу, без присмотра.

— Все вы, мальки, одинаковые. Уж я-то тебя насквозь вижу, чужак.

— Только время трачу, — покачал головой Крес. — Если не хочешь показать дорогу, наш разговор окончен, дружище.

Крес повернулся и думал уже двинуться прочь, как…

— Скажи, за что ты убил моего брата? — хлыстом ударил вопрос.

— Что? — опешил Крес.

— Не придуривайся, — смачно сплюнул незнакомец. — Вас с ним приволокли из Леса на одних волокушах. Ваша с ним одежда слиплась от крови, пришлось даже отдирать убийцу от жертвы, так сказать. Не хотел бы я, чтобы со мной приключилось подобное. Хорошая смерть — быстрая смерть на поле боя с мечом в руке. А это плохая смерть, дурная. Люди говорят, что вина всему ты, убийца который ходит по чужим дворам и сосет кровь у детей и женщин. А жертва уже пару седьмиц мучается до безумия и уйдет к д’ахам со дня на день, унеся на тот свет правду о твоем преступлении. Правда же говорят люди, не так ли?

— Сомневаюсь. Что это за люди, которые говорят подобное?

— Хорошие, — пыхнул тот трубкой, окутывая Креса удушающей вонью. — Хорошие, смелые рок’хи, что были в лесу в ту ночь вместе с глупцом Мусой, который имел глупость приютить гадюку, и они видели, как ты стоял над его телом с топором, омытом его же кровью.

— Балакают языками, как бабки на завалинке, твои хорошие люди, — выпалил Крес и зашатался на месте, так что пришлось схватиться о поручни, чтобы не рухнуть обратно вниз. Уже начинало мутить от запаха курева, которым этот тип пыхтел, как заведенный. Да еще и глаза эти…

— Старый Оша, прославленный охотник и строитель, подтверждает их слова, — продолжал обвинитель. — Я знаю Ошу с молодых ногтей, и он всегда был мудрым старцем. Его любили д’ахи, уважали харгеры, его руки боялись женщины. Как словам такого человека можно не верить?

— Верь своим д’ахам! Я не собираюсь оправдываться перед человеком, который прячется в тени.

— Дерзкий ты, — хохотнул невидимка. — Я бы с удовольствием вогнал нож в твое сердце за то, что ты сделал с Ювасой!

— Что же ты болтаешь попусту? Боишься полететь вниз, как драный мешок с прогнившей капустой? Кхамеры тебя там уже дожидаются.

Но псоглавец все продолжал курить да посмеиваться. Несколько угольков посыпались вниз — так весело ему было. За это Крес возненавидел псоглавца еще больше. «Давай, прыгай на меня, выродок!» — закипала его кровь и хрустели костяшки. Вниз лететь ох как далеко.

— Еще говорят, что ты привел Халсе д’ханку, это правда?

Креса передернуло, что не укрылось от зорких глаз этого псоглавца.

— Значит вот причина, почему ты еще не роешься в навозе с отрезанными пальцами. Это халсова благодарность за поистине ценный подарок. Выменял на нее жизнь и правду, вот оно как? Ха! Кажется, поймал кхамера за хвост.

— Еще бы, — пробормотал Крес. — Такой любопытный рок’хи как ты, наверное, знает обо всем в деревне?

— Только то, что положено рукой д’ахов, — выдохнул тот целый столб дыма. — И д’ахи щедро одарили меня сведениями о том, кто ты такой есть. Мы тут немного побеседовали с твоей подружкой. И она нам много про тебя поведала.

— Что? Что ты сказал!? — заскрипел зубами Крес, до боли впиваясь в поручни. Он уже молил Сеншеса и д’ахов заодно, чтобы вот-вот скрипнула ветка, блеснула холодная сталь из темноты и полетела бы ему в шею.

— Дурень… — хохотнул рок’хи. — Я не про твою ведьму, которая забрала у Хаслы его разум вместе с честью. Я про ту громадную блядину в железных сапогах, которая вчера наведалась в Сердце-дом. Ха, не знал, что вами, южанами, правят женщины…

Он что-то еще говорил, но Крес почти не слушал его. Его начала бить крупная дрожь, когда он представлял, что по полу Сердце-дома еще вчера громыхали те самые сапоги. Впрочем, глупо было ожидать, что она сдастся так просто и не выследит его.

— Нечего сказать? Так и знал, что нет в вас чести, люди-крысы. И кровь по венам не течет, а грязь и зловоние.

— Женщина в железных сапогах?.. — проговорил Крес, смотря рок’хи прямо в глаза. — Что она вам сказала?!

— Не все ли равно? Разговаривать с тобой будут в порубе. Там языки всегда легче развязываются.

— Так чего тянуть? — прошипел Крес почти с мольбой. Ну, давай же! Давай! Прыгай! Пусть в твоей руке блеснет нож. Пусть он вопьется ему в грудь, и тогда ему точно полегчает. Давай, скажи еще слово, выродок! Еще раз назови шавой и посмейся. Вспомни про мать, отца, сестру, детей, которых у него никогда не будет. И тогда ветер неистово завоет в ушах, и далекая земля начнет неумолимо приближаться.

Но псоглавец не прыгнул. Был слишком умен для этого.

— Руки марать не хочется, — снова сплюнул он. — Прячься за спиной Мусы, пока что. Но чую, недолго тебе ходить на твердых ногах. Мы погодим. К’хул скоро.

Крес поклялся, что если простоит с ним еще мгновение, не вытерпит и сам сбросит того с дерева. Но тут ветка в самом деле скрипнула и что-то быстрое пронеслось над головой, заставив его зашататься и изо всех сил вжаться в поручни. Его новый знакомый с легкостью перемахнул через пропасть и, не успел Крес восстановить равновесие, умчался прочь, оставив вместо себя лишь последний вопрос, на который найти ответ с каждым ударом сердца становилось все сложнее.

* * *

Дом Халсы удобно устроился на вершине Священного рефа, словно гигантское гнездо, к которому вела узкая лестница, оплетающая древо и расходящаяся сетью переходов. Главным из них был массивный подвесной мост, куда сейчас Крес и направил свои стопы. Он шел, не оглядываясь, не думая, что будет дальше. Затопав по доскам, поймал на себе взгляды сотен защитников этой «крепости». Копья, топоры и кольчуги сверкали в свете факелов. Пробираться на вершину дерева можно было только с боем. Или чудом. И Ада ждала где-то наверху.

Путь сразу преградил псоглавец завернутый в жесткую, черную шкуру, блестящую в отсветах огней. На сгибе локтя у него покоилось копье с костяным наконечником. В прорези шлема угрожающе затаились два злых глаза.

— Стой, здоровяк. Дальше хода нет, — пробасил воитель, опасно наклоняя бледное острие. Одним движением он мог пустить его прямо в грудь чужеземцу.

— Мне нужен Халса, — ответил Крес, не останавливаясь. Костяное жало его ничуть не пугало.

— Стой, я сказал!

Крес попытался увернуться, но стражник легко вскинул оружие и ударил его древком в живот. Удар словно бы нарочно пришелся в самое яблочко.

— Сказано, ни шагу дальше!

— Халса… ждет меня, — выпалил Крес и упал на колени. В глазах плясали искры.

Не зажило. Еще ничего не зажило, глупый дурак!

— Халса не говорил, что ждет гостей. Тем более таких как ты!

— Пусти, дурак… — прошипел Крес, сгорая от боли.

— Еще и обижаешь? Вали отсюда, пока цел! — пригрозил псоглавец, перекидывая оружие из руки в руку. Из-за его широкой спины появились еще двое. Даже в лучшей форме выходить против троих сразу — чистое самоубийство. А сейчас его даже ребенок бы уделал голыми руками. Ткни чуть правее пупка, и знаменитый Крысолов развалится, как карточный домик.

— Иди, чего встал?! — обступили его с трех сторон. Топор и булава, щиты и стальные шлемы. Только дернись не в том направлении и все они с радостью обрушаться на его голову.

Крес дрожал, но упрямо не двигался с места. Бежать с порога, как побитая собака… Он в отчаянии поднял глаза. На него, наверное, смотрело не меньше пары десятков псов-водителей. Бедный, униженный, злобный пришелец, который страстно желает вцепиться в горло своему обидчику, но не может даже поднять лапу. Жалко и горько. Было бы легче, если там наверху появился бы сам Халса и наполнял бы округу своим злобным хохотом. Но и там, ближе к вершине, не было никого кроме пары скучающих псоглавцев. Д’ахгер даже не знал, что к нему пришли такие гости.

— Скажи Халсе, что я хочу его видеть, — потребовал Крес, пытаясь выпрямиться. Собаки, они же были просто чумазые шавки! Выродки с собачьими мордами!

— Еще чего, — хмыкнул страж, играя копьем, раскачивая его влево-вправо, влево-вправо.

«Давай, попробуй», — потешалось оно.

— У Халсы и так полно забот и без тебя, — продолжал верный слуга д’ахгера. — Захочет, сам позовет. Так просто приходить и отвлекать д’ахгера от важных дел нельзя. Иди! Кому сказано? И приходи, если будет распоряжение пускать к порогу всякую сволочь.

Крес смутился. А как по-другому?.. Ждать и сращивать свои раны? Сколько еще недель уйдет на то, чтобы этот Халса вспомнил про него? Да и вспомнит ли?.. Крес сплюнул стражникам под ноги. Он не будет ждать снисхождения, добьется, чтобы на него обратили внимание, чего бы ему это ни стоило! Ведь не пройдет и пары дней, как сам Муса удавит его в постели. Халса этого захочет. Владеть д’ханкой может только один…

— Крысолов?!..

Он почти сделал этот роковой шаг. А копье почти бросилось ему наперерез. Но сердце продолжило свой бег.

Расталкивая этих трех увальней, к нему прорывался маленький пострел Васса.

— Крысолов! — выпалил он, ничуть не испугавшись псоглавцев с обнаженным оружием. — Ты пришел к Халсе?

Этого мальца еще не хватало… На лице волчонка держалась неуверенная полуухмылка из смеси страха, удивления, любопытства и предвкушения чего-то чудесного.

— А он сейчас с отцом, — ткнул Васса куда-то себе за спину. — Болтают о чем-то. Все харгеры собрались. А меня наконец-то взяли в Сердце-дом, чтобы я тоже приобщился к таинству общения с д’ахами! Я тоже буду харгером, когда вырасту, и…

Тут его глаза как-то странно округлились, словно он увидел приведение.

— Крысолов, ты… — пробормотал он. — Тебе плохо?

Крес, наверное, выглядел еще хуже, чем мог себе представить. Побитая собака? Как бы Васса не узнал в нем раздавленного червяка.

— Ты зачем ударил Крысолова, придурок?! — заорал Васса на стражника. — Его раны еще не зажили. Он получил их в схватке с летучей крысой один на один! А ты бить его?!

— Да я его пальцем не тронул! — возмутился рок’хи. — Только древком слегка ткнул, шоб не баловал, а то прет, как кхамер в мясную лавку. А он-то возьми и развались от одного тычка. Тоже мне, Крысолов!

— Он же пришел по велению Халсы, а ты его на пороге копьем в живот! — возмущался Васса, поддерживая Креса за предплечье. Выглядело со стороны это, должно быть, забавно. И о чем он только думал? Бежать спасать Аду в самое защищенное место деревни? И пятилетний ребенок поступил бы умнее.

— Халса приказывал во время собрания даже мать родную гнать взашей, не то что этого! — взорвался стражник. — Тебя, Васса, я знаю и отца твоего, Мусу, уважаю. А этот пусть валит! Или оба валите, у меня и так дежурство с самого заката через жопу идет. А тут вы еще!

— Ну и стой тут, истукан! — бросил Васса. — Передашь отцу, что я повел домой Крысолова, которого ты, морда, избил. Пусть знает, что за увальни на воротах стоят, в жопе ковыряют!

— Валите-валите! — замахал на них стражник. — Ух, и всыпал бы я тебе, засранец…

— Сам вали! — все кричал Васса, по мере того, как они оба удалялись прочь. — Там тебя твои девоньки поди ждут, не дождутся. Как Халсе расскажу, что ты в карауле самогонку пьешь!

— Чего ты сказал?!

Страж пусть и не сделал и шага в их сторону, но копье продолжало угрожающе танцевать в его руке.

— Пойдем, Крысолов, — шепнул Васса.

Делать нечего, пришлось поддаться на уговоры мальчика. Напирать дальше и впустую надеяться на то, что с неба внезапно спустятся д’ахи и поразят молнией строптивого стражника, значит получить копьем в живот и булавой по темечку. Вообще весь этот его визит выглядел сплошной глупостью, и когда Крес с Вассой ушли, наконец, подальше, Крес уже не верил, что почти напоролся на костяной наконечник. Если бы не внезапное появление мальчика, его труп сейчас бы остывал где-нибудь под мостом.

— …но в сам Сердце-дом меня очень долго не хотели пускать, — тем временем болтал Васса как заведенный. — Сказали, что слишком мал, чтобы слушать разговоры взрослых с д’ахами. Но д’ханка признала меня, все это видели! Даже свою отметину поставила у меня на щеке, видишь — красную? Шуна не такая расторопная — дома наверное выпорют и меня тоже хотели, но я вовремя того…

Так вот ты не думай, что эти обалдуи действительно что-то сторожат. Они больше делают вид, а на деле просто в городки играют и самогонку из-под полы дуют. Самогонка их, кстати, дрянь полная, мне уже ее второй год пригубить дают, и не пойму я, чего они ее дуют, как воду колодезную? Но вообще я их понять могу — тяжелая эта судьбина быть стражником! Каждый день одно и то же. Даже мне на эти их городки уже глаза не глядят, от самогонки воротит, их шутки уже по третьему кругу пошли, да и в первый раз ничего смешного в них не было. Просишь их дать меч подержать — не дают. Представляешь? Самогонку пригубить — пожалуйста, а меч не тронь! Идиоты — одно слово! Так вот, Шуну жалко, конечно, но мне удалось под общий переполох свинтить. Гляжу, а тут ты с тем идиотом ругаешься…

Крес уже был не в силах сдерживаться. Прижав ладонь к изнывающей ране, он облокотился о бревенчатую стену и сполз по ней на землю.

— Крысолов, — воскликнул мальчуган. — Что такое?!

— А сам не видишь? — проворчал Крес, показывая ему окровавленные пальцы. — Херово мне, малец.

Васса задрожал, его озорство мигом испарилось. Он помешкал мгновение, сиганул в сторону и исчез. Прошло не так много времени, как он объявился с куском ветоши.

— На, Крысолов! — и с этими словами он оторвал длинную полоску и подал Кресу. Живот обмотали и затянули так сильно, как смогли. Получилось криво, но это лучше, чем ничего. Время на то, чтобы поразмыслить, откуда волчонок притащил эту тряпку, уходило кровавой дорожкой. Креса и так уже почти признали убийцей, так что воровство занавесок едва ли усугубит его незавидное положение.

Попытки подняться самостоятельно ни к чему не привели, он чуть не грохнулся обратно лицом вниз — вовремя подскочил Васса и подставил плечо. Засунув гордость еще дальше, чем прежде, Крес предоставил волчонку возможность вести его домой. По дороге они нашли какую-то палку, и идти стало немного легче. Казалось, худшее уже позади: только правильно переставляй ноги, держи равновесие и не дыши слишком часто… Ах, кхамеры и д’ахи всех мастей! Как же им теперь перебираться через эти трижды проклятые мостки?!

Мостик раскачивался и норовил уйти из-под ног и отправить их в долгий полет. Васса обливался потом, ругался словами, смысла которых Крес не понимал, но не жаловался, тащил Крысолова из последних сил, не прерывая при этом свою болтовню:

— …как я всем расскажу, Крысолов, как ты с тем бугаем на мосту дрался, и как он тебя копьем ударил — не поверит малышня! Ох, отец и задаст трепку этому идиоту, как узнает!

— Пес с ним с этим идиотом, — шипел Крес, слизывая соленую влагу с потрескавшихся губ. — Я сам виноват, притащился раньше времени… Раны еще до конца не затянулись, как видишь…

— Это Халса, наверное, тебе такое испытание устроил! — кивнул волчонок. — Поставил на ворота самого тупого охламона и сказал: жди Крысолова, он придет, как только поправится. А этот решил, что это хорошая возможность силенками померится со знаменитым героем. Верно же?

— Сомневаюсь, пацан, — прыснул Крес. — Дуракам, чтобы быть дураками, приказы не нужны.

Он были уже на середине мостика, а Креса уже не держали ноги. Васса помог ему усесться на краю и свесить ноги в пропасть и сам присел рядышком. Крес намертво вцепился в веревочные поручни и поблагодарил д’ахов, что они немного приструнили шаловливый ветер, так что мосток раскачивался не так сильно.

— Мы почти пришли, — улыбнулся Васса и показал пальцем куда-то в темноту, где перемигивались одинокие огоньки. — Наш дом вооон там!

Крес кивнул — хотелось верить, что спасение ближе, чем кажется.

Рок’хи продолжали веселиться где-то в отдалении. Все звучали дудочки, били в барабаны и пели песни, но Кресу было совсем не до веселья. И как он умудрился бегать весь день до реки и обратно, а потом еще и вступить в перебранку со стражей Сердце-дома? В этом точно были замешаны д’ахи… Поигрались, демоны, и бросили его как игрушку.

Тут он заметил, что к ним, громко переговариваясь, приближается компания рок’хи.

— Эй, Васса! — весело закричал один из псоглавцев. — Ты чего это там расселся?

— Здесь лучше видно твою большую задницу, Иеасса!

Все четверо — два парня и две девчонки — со смехом высыпали на их мостик, и конструкция еще сильнее прогнулась и зашаталась над пропастью. Сердце Креса продолжило свое путешествие к пяткам. Одно было хорошо — из-за темноты далекой земли было не разглядеть, так что он просто представил, что под ними расплылось одно бескрайнее черное озеро.

— Тогда можешь посмотреть на нее вплотную, — хохотнул в ответ молодой рыжий псоглавец, которого звали Иеасса, и попытался сесть Вассе на голову. Волчонок подскочил и хотел дать тому пинка, но тот мастерски увильнул от его ноги. Мост же начал выполнять какие-то кульбиты вместе с желудком Креса.

— А это что тот Крысолов, который задушил босорку голыми руками?!

— Он самый, — гордо распрямился Васса, словно говорили про него.

Подростки охнули и бросились рассматривать Креса, словно он был какой-то диковинкой. Впрочем, ей он и был.

— Только руками не трогайте! — предупредительно поднял ладони волчонок, когда одна из псоглавок начала дергать Креса за волосы. — У него рана открылась, которую нанесло ему то чудище. Ганька Куцый Хер спьяну попытался подраться с ним.

— Одно слово — Куцый Хер! — посочувствовал им Иесса. — Пойдем, Васса, расквитаемся с ним. Его женушка совсем недавно развесила свежее бельишко…

— Нет, мне нужно срочно помочь Крысолову доковылять до дому за свежими бинтами, — замотал головой волчонок. — А насчет Ганьки не беспокойтесь. Отец этому говнюку все кости пересчитает.

— Да уж… — протянул Иесса, глядя на Креса из-под пушистой рыжей челки, почти красных, горевших в полумраке, словно фонарь. — Видок у тебя не очень. Сильно Ганька тебя отделал?

— Жить буду, — сплюнул Крес в пропасть. — Наверное, если вы не прекратите так раскачивать этот трижды проклятый мост!

— Халса последнее время набирает к себе одну шваль! — пожаловался другой подросток попухлее и посветлее своих друзей. — Сам недавно повздорил с одним уродом. Они после смены сначала нажрутся потом начинают песни орать!

— Скучно им, вот и бесятся, — уверенно проговорила псоглавка. — Харгеры с охотниками хоть в Лес ходят, охотятся, чудовищ бьют и подвиги совершают, а эти в деревне круглыми сутками сидят и морды друг другу бьют. У них одно развлечение — в дозор сходить вокруг деревни, кхамеров кормить.

— Я тоже ни разу в Лесу в настоящем харге не был, — заявил Васса. — Я же не бешусь.

— Ты еще молодой, Васса, у тебя все впереди, — махнул рукой рыжий. — А этот увалень Ганька, кроме как винище жрать да девкам о своей удали врать, ничего не может. А может и с девками тоже.

Все дружно покатились со смеху еще раз всколыхнув мост.

— Сеншес вас дери вместе с вашими кхамерами! — заскрежетал зубами Крес. — Вы меня еще раньше убьете чем, этот ваш Ганька, и Васса меня точно не спасет!

— Ты что тоже дрался, Васса?!

Судя по их мордочкам эффект был что надо.

— Ну, есть немного… — залился краской мальчишка.

— Как д’ханка ему в любви призналась, так он каждый день по крысе с неба снимает, это ж всем известно! — хмыкнул Иеасса и смех снова огласил их одинокий мостик.

— Чего-то Крысолов реально плохо выглядит, — покачала головой еще одна молоденькая псоглавка. — Давайте поможем Вассе!

Все поддержали ее предложение. Не успел Крес опомниться и вспомнить весь набор ругательств, как шесть пар крепких ручонок схватили его под мышки и оторвали от земли. Особо острые ощущения он испытал, когда веселая компания с бойким матом и шутками потащила его по раскачивающемуся мостику. Как он дожил до того момента, когда из темноты спасительно выплыло знакомое крылечко, а за ним и дедок с лучиной, он так и не понял.

— Васса, ты? Где тебя кхамеры носят?! — крикнул он, потрясая культей. — Тебя отец везде обыскался!

— Не пропадет он! — ответил Васса, поддерживая ногу Креса. — Смотри, кого мы принесли.

— А вы чего?.. — открыл рот дедок и снова закрыл, немо глядя на выплывающую из темноты многоножку с еле живым от страха Крысоловом.

— Киша, иди сюда! — позвал дедок псоглавку, когда Креса-таки спустили и усадили на завалинку.

Все оказалось лучше, чем они опасались. Разошелся один из неглубоких порезов, но более серьезные рваные раны оказались целы. Однако если бы удар пришелся чуть ниже и Ганька проявил чуть больше усердия, неизвестно, чем бы закончилось их приключение.

— Целый день крутишься, а этого обалдуя все нет и нет, — причитала Киша, накладывая новую повязку. — Где ты шлялся, дуралей?!

Наконец, Киша закончила с перевязкой и пошла укладываться. Крес же поворочался какое-то время, плюнул и не без труда перебрался поближе к окошку — спать все равно больно, так лучше страдать на свежем воздухе. Легкий ветерок взъерошил его отросшие волосы и чуть успокоил его взлохмаченные нервы, но мысли все бурлили в его разуме, не давая ни мгновения покоя. Перед глазами то и дело всплывало лицо Ады, которую он сегодня попытался вытащить из ее золотой клетки, но ушел как побитая собака не солоно хлебавши. Зачем он именно сейчас бросился в Сердце-дом, куда его никто не звал? Виноват ли во всем был тот гадкий псоглавец, который потешался над ним из темноты, обвиняя его в том, что он «подарил» Аду Халсе в обмен на жизнь?

Виновата ли во всем его тяжелая рана, недели горячки и Жажды, или это лишь оправдание для того, кто просто устал?

Последние несколько недель он заново учился ходить, просто держаться на ногах. Он был окружен неизвестностью и ждал, что каждый день его поволокут на жертвенный алтарь. Переваливаться с одного горящего от боли бока на другой, еще более пылающий, есть жидкую кашу, ползать, вставать и делать острожные шаги, морщась от боли, чтобы снова упасть…

Все это было нелегко, и он врагу бы не пожелал подобной участи, однако…

Крес вздохнул и ясно проговорил про себя очевидную мысль: он был один. И ему не приходилось каждый удар сердца опасаться того, что с неба вот-вот рухнет смерть с перепончатыми крыльями, а за спиной раздастся оглушающий лай. В конце концов, сколько дней и ночей он провел без необходимости следить за каждым ее шагом, тащить ее чуть ли не волоком, кормить, поить, помогать ей после того как она сходит в кустики. Не спать по ночам, изнывая от кошмаров и постоянной Жажды, и еженощно бояться, что безумная проснется первой и тогда им точно несдобровать.

Эти звероподобные рок’хи были варварами вне всяких сомнений. В Альбии они считались чуть ли не каннибалами, которые живут в пещерах, обтираются дерьмом и сношаются друг с другом, не видя разницы между сестрами и матерями. Убить такого таракана даже особой доблестью не считалось. Однако даже с этими собакоголовыми созданиями было проще, чем с Адой, любимой им всем сердцем. Здесь жизнь была тяжела и сурова, он с трудом выносил местные запахи и их дикарские обычаи, бросало в дрожь от их внешнего вида многих рок’хи и он совершенно не собирался быть им чем-то обязанным. Но, лежа под деревьями с неистовой Адой в объятиях и со смертью над головой, Крес ощущал себя в царстве бесконечного хаоса. Здесь, окруженный дикарями, который даже жили на деревьях и шага не делали по твердой земле без поминания своих божков, он невольно осознал, что это были самые спокойные недели за последние месяцы и ужаснулся этому факту.

«Нет больше Ады», — билась в голове мысль и не давала ему покоя. Ада нашла себе пристанище рядом с всесильным д’ахгером Халсой, впрочем, как и прежде, когда она была игрушкой в руках других, еще более всесильных существ. Теперь она знатная госпожа, которая ходит в мехах, творит чудеса и обеспечивает их нехитрые духовные нужды, а он, как только окончательно придет в норму, может спокойно отправляться на все четыре стороны. Он уже сделал для нее все, что мог, а та глупая надежда, из-за которой он отправился в это чертовски безрассудное путешествие — чушь, не более. В конце концов, не желал ли он спасти ее от всех напастей? Ада давно забыла про все, что их когда-либо связывало, вот и ему стоило бы забыть ее насовсем.

«Нет», — все скорее билось сердце, отвергая все разумные и неразумные доводы. Оставить ее в руках этого безумного старика и диких псоглавцев — означало предать не только самого себя, но и ее тоже. Даже если Ада будет всю оставшуюся жизнь ходить в мехах и есть самое лучшее мясо. Он будет подонком, если согласится на такой «легкий» исход. Как же ему следует поступить? Бросить все и оставить девушку на милость Сеншеса и д’ахов, уйти прочь, как только заживут раны? Это все равно, что бросить ее гореть в ее безумии, а самому спасти свою шкуру. А продолжать пытаться вытащить ее из этой пасти не было бы еще большим безумием? Прошагать всю великую Дикую Тайгу, из конца в конец, пересечь горы и достигнуть Края Света, где… Это и звучало как безумие.

Но все же он уже окунулся в Дикую Тайгу, сделал первый шаг, а теперь трусливо отступает? И кем же он станет, если выдерет ее зубами из ее теплой и сытой клетушки, чтобы дать им обоим умереть от холода и голода или испустить дух в зубах лесных монстров?

Думай, витязь. Камень не проронит ни словечка, как не проси.

…

Как же проще было бы, если бы он точно знал, что от нее каждый вечер отрезают куски мяса и жестко насилуют в этой неприступной башне, называемой Сердце-домом. Тогда он бы точно имел полное право стать героем. Или сожрал бы себя, как подонка, пытающегося как-то оправдать собственный эгоизм.

Двадцать девять зим он прожил на свете, а детскую наивность все так и не изжил. Завтра зайдет солнце, Муса в очередной раз вдохнет свой дурман, и д’ахи скажут ему, что зря этот чужак жрет твой хлеб и мнет твою солому. Ошибся харгер, пытаясь выразить волю высших сил. И никакой он не Крысолов, а просто жалкий трус, который по дурости потащил невинную, больную девушку в Дикую Тайгу, чтобы задушить ее в какой-нибудь грязной норе. Теми липкими пальцами, которыми он уже прежде убивал. Много убивал, но предпочел смириться с мыслью, что это были праведные убийства — во имя воли и порядка. Осталось только разделать ее тело и сожрать, чтобы получить ее силы. Напитаться ее кровью, чтобы сделаться сильнее, стать полноценным кровопийцей.

Брось его с обрыва и пусть сам разбирается со своими сомнениями!

…

— Шуна? Что-то у тебя видок не очень.

— Да иди ты!

— Моля, подвинься, пусть Шуна сядет.

— Спасибо, я постою.

Молодняк все это время терся у крыльца, ребята о чем-то оживленно беседовали, совершено не смущаясь что уже давно перевалило за полночь. Дед пару раз попугал их хворостиной, но больше для острастки. Как ни пытался он затащить Вассу в дом, волчонок ждал возвращения отца. Как обычно.

— Ты видел его, Васса? Сына Халсы?

— Ага, — радостно отозвался тот.

— Мы оба его видели! — заявила псоглавка с каким-то журчащим голосом. Кажется, звали ее Шуной. — Ребенок, как ребенок, только хилый. Болезный да, но мелкий для своих лет.

— А шерстю не покрыт?

— Да нет, пушок только… — сказал Васса. — Я, правда, близко не смотрел.

— И не лает? — сомневался Иеасса.

— Нет, пищал только, — уверенно продолжал рассказывать Васса. — Но быстро успокоился, стоило только д’ханке его взять на руки.

— Этот и выжил только благодаря колдовству, — неуверенно проговорил Иеасса. — Все же других детей у Халсы нет. Остальные его дети умирали, так и не родившись.

— А как же Волчий сын? — спросила Шуна.

— Это другое… — отмахнулся Иеасса. — И говори потише, а то мало ли.

— Почему же? — хмыкнула Шуна. — Волчий сын тоже отпрыск Халсы. Его принес волк с золотым глазом из чащи Леса, это все знают. И Халса его никогда не жаловал, боялся. И я слышал, они сильно друг друга не любят. До смерти. Это все знают. А кто не знает, тот дурак.

— Тише! — зашукали на нее.

— Ну не сидит же он под лавкой, чего вы? — возмутился Васса.

— Вдруг кто подслушивает сейчас!

— Кто?! Ееееей, Волчий сын, ты слышишь нас, подлый трус!

Ребята затихли и некоторое время слушали, как эхо ее крика переклинивалось в темноте. К их счастью, дед храпел еще громче.

— Дурак, — бросил рыжий.

— Это его д’ахи наказали, — продолжала болтать Шуна. — Нагрешил он очень по молодости. Говорят, даже нарушил Закон Леса.

— А тебе-то откуда знать? — возмутился рыжий. — Тебе-то всего двенадцать зим!

— Целых двенадцать зим, глупенький рыженький Иесса, — проворковала Шуна. — И ума у меня больше, чем у тебя будет за пятьдесят. Потому слушать нужно, что старшие говорят. Старшие говорят голосом д’ахов.

— Веревки плетут они из чужих грешков, — парировал Иесса. — Болтают постоянно невесть что. Вон вы с Вассой городите постоянно всякую чушь, а я сижу тут уши развесил, как на ярмарке. Может вы просто оба самогонки обпились?! Мы-то знаем, чем ты в Шкурном доме занимаешься, Васса!

— Мы оба его видели! — упирался Васса. — И ту здоровенную бабу с железными сапогами тоже видели.

Крес после этих слов покрылся мурашками. Вот теперь еще один нежданно-негаданно открывшийся свидетель. Он-то напрасно тешил себя надеждой, что тот псоглавец просто выдумывает, чтобы его взбесить. А теперь приходится признать, что его спокойные денечки безвозвратно окончились.

— Ну-да, помним и такое, — прыснули со смеху подростки.

— Шуна, скажи!

— Ага. Пришла здоровая, страшная, зубастая, сапожищами грохочет, когти аж с мою ладонь длинной. Говорила, что, мол, у них с Крысоловом старые счеты!

— Выдумываете вы все, я вам скажу, Васса с Шуной! — взорвалась псоглавка, которая до этого и рта не раскрыла. — Как же вы могли пролезть в Сердце-дом, да и еще найти там младенца, которого д’ахгер стережет как зеницу ока?!

— А вот и нет! — взорвался Васса негодованием, что кто-то посмел усомниться в его честности. — Теперь мы с отцом будем в Сердце-доме постоянно. Меня сама д’ханка за смелость отметила — видите красную отметину на щеке?

— Такой синяк у меня есть, гляди! — воскликнул Иеасса.

Все покатились со смеху.

— С чего это д’ханке отмечать тебя, маленький врунишка? — продолжала пилить Вассу псоглавка. — Небось сидел себе в Шкурном доме и лизал самогонку.

— Нет! Я видел! И был! И не было ничего! И не орал!

— Врешь, — как ножом отрезала она. — Я тебя уже столько раз за язык хватала. А ты все врешь и врешь.

— Не вру, — кипятился Васса. — И не хватала ты, а выдумываешь.

— Да замолчите вы, достали, — зашипел на них рыжий. — Видели-невидели, чего нам с этого? Сидим тут, как бабки шепчемся.

— Ладно, поздно уже ребята, — проговорила Шуна, наконец. — Пора бы и честь знать и д’ахов не обижать. Утрецо-то мудрее вечера. Уж точно помудрее тебя, рыжик Иеасса.

Крес слышал, как сладко та зевнула.

— Не можешь дождаться, когда в свою норку юркнешь косточки доедать? — пробурчал Иеасса.

— Дурак ты, дурачочек ты, Иеасса, сын Оши, — пропела Шуна.

— А ты врушка, врушка, врунишка…

Они еще немного подурачились и стали расходиться. Крес полежал какое-то время, слушая смист ветра в листве, еле уловимый треск раскачивающихся рефов и дедов заливистый храп. Домочадцы уже давно видели десятый сон. Еле слышно посапывала Киша, ворочались во сне Соша с Алькой. Тень, как обычно не было ни видно, ни слышно.

Еще немного полежав без движения, Крес выскользнул в ночную прохладу, снова грохнувшись головой о притолоку — этот уже стало своеобразным обычаем. Рана побаливала, да и из глаз обильно сыпались звезды, но доковылять до пустой завалинки он все еще был в состоянии. Васса сидел в одиночестве, привалив голову к стенке. Дремал что ли?

— Крысолов? — поморгал он сонными глазами, когда Крес опустился рядом с ним и принялся доставать свой кисет. — Не спиться, да?

— С дыркой в животе вообще заснуть сложновато, — сказал Крес и выдохнул облачко пара. Ночи становились все холоднее и холоднее.

— Делай, как мне говорила мама, — предложил Васса. — Закрой глаза и приговаривай: «Колючка-колючка, не коли меня, колючка. Заколи у кошки, заколи у птички. Колючка, ты, вредная колючка». Мне помогало, когда у меня живот болел.

— Я обязательно попробую, спасибо, — ответил Крес и зажег зелье. — Скажи, ты действительно был в Сердце-доме?

— Да.

— Видел Аду?

— Ага.

— Все с ней в порядке?

— Уж точно лучше, чем у тебя. Ты подслушивал что ли?

— Ну… — ухмыльнулся Крес, словно мальчишка, которого поймали за кражей пирожка. — Вы очень громко болтали. Особенно ты.

— Да глупые они, — бросил Васса, наблюдая как Крес раскуривает свою трубку. — Задаются все. Особенно этот рыжий дурачок Иесса и эта конопушка Моля. Кто таких в Сердце-доме ждет?

— Туда действительно так сложно попасть?

— Ну, мне можно…

— Я не про тебя. А вообще.

— Всякое дурачье Халса туда не пускает. Только на к’хул всем можно прийти, когда созовут.

— Он часто бывает этот к’хул?

— Когда нужно, тогда и проводятся, — пожал плечами волчонок. — Когда все захотят, тогда и придут.

— Это как? Туда никого, кроме харгеров не пускают, но все равно все могут прийти.

— Если все скажут «Халса, собирай к’хул», то да, приходить можно. Я думаю, если ты захочешь, то тебя тоже пустят. Гостей тоже приглашают. А ты наш гость, хоть и не местный. Ты же убил ту крысу. Значит, д’ахи на твоей стороне. В Лесу легче всего понять, кто пользуется их расположением, а кто их оскорбил. Ты победил и выжил. Юваса нет. Все просто.

— Я слышал, что Ювасе … тяжело приходится.

— Он человек-гора, д’ахам с таким непросто управиться. Такого урода даже отец валил с трудом, когда они боролись. Но я думаю, выйди он против него трезвым, то даже отцу было бы несдобровать. Когда оказалось, что из леса принесли подранного Ювасу, мы сильно удивились. Он ведь, хоть и дурак был, но раньше в лесу был осторожней некуда. Да и отец не давал нажираться перед харгом. Многие говорят, это ты его убил, Крысолов? Даже если и так, я тебя судить не буду.

— Нет, вашего Ювасу подрала та босорка, которая оставила и эти шрамы.

— Видел, что от него осталось?

Крес помотал головой.

— Нет?! А вой и стоны стояли такой, что, наверное, весь Лес слышал. До сих пор слышно, как он иногда кричит… Пусть сохранят его д’ахи во веки веков.

Васса опустил веки, поднял подбородок повыше и выдул три облачка пара.

— Чтобы побыстрее летел в чертоги д’ахов, — ответил Васса на вопросительный взгляд Креса, — где всыпят ему по первое число за все.

Васса засмеялся, но скоро замолчал. Некоторое время они просто сидели, слушая шелест деревьев.

— Дай мне, — протянул Васса ладонь.

— Чего? — удивленно заморгал Крес.

— Ну, трубку. Ты вообще курить не умеешь, Крысолов. Ну, кто так трубку набивает?!

Васса совсем бесцеремонно вырвал трубку у Креса из зубов и принялся показывать, как правильно управляться с зельем. Потом сунул трубку себе в рот и сделал пару уверенных затяжек.

— Поздно уже, — поежился Крес. — Может твой отец не вернется?

— Вернется, — уверенно ответил Васса, пуская одно колечко дыма за другим. — Он всегда возвращается. А чего тебе так важно попасть в Сердце-дом?

— У нас Халсой будет серьезный разговор, — ответил Крес. — Он забрал себе мою жену, Аду.

— Д’ханку что ли? — переспросил Васса. Его глазки снова заблестели от любопытства.

— Да, у вас ее так величают, — ухмыльнулся Крес. — Д’ханку так д’ханку.

— Хочешь отнять у Халсы его д’ханку?!

— Мою д’ханку. Если на то пошло, она принадлежит мне.

— Ну, ты бесстрашный, Крысолов, — хихикнул Васса, раскуривая трубку и пуская дым в темноту. — В одиночку пойти требовать от самого Халсы д’ханку-чаровницу. Я бы побоялся так делать.

Крес предпочел бы, чтобы это была именно смелость, а не глупость.

— Только дело это пустое, — заявил Васса, передавая ему трубку. — Она постоянно за ним хвостом бегает, не похоже, чтобы чаровница очень уж страдала. Ты уж извини, Крысолов, но прошляпил ты свое счастье. У нее и колдовать получается день ото дня все лучше. Я сам чувствовал сегодня, когда в Сердце-доме был.

— Это как? — не понял Крес.

— А так: у тебя волосы разом дыбом встают, мурашки по коже бегают, ветер дикий поднимается, плакать хочется и самогонка в кружке кипеть начинает, и все это одновременно. Сложно описать, но ты знаешь, что д’ханка колдует. Я когда ее в Сердце-доме увидал, у нее аж глаза красным светились. Жуть.

— Странно… — проговорил Крес и сунул трубку в рот.

— Да и по правде сказать, Крысолов, — смущенно произнес волчонок. — Д’ханку мы ждали очень давно. Не отдадут ее тебе, не пытайся.

— Я попытаюсь, — гнул свое Крес, выдыхая дым. — Она действительно так важна для Халсы?

— Ага, чаровница все-таки, — кивнул Васса. — Странные ты вопросы вообще задаешь. Из-за них д’ахгеры друг с другом на ножах постоянно. Почти все легенды о славных деяниях д’ахгеров и харгеров начинаются с того, что кто-то украл чью-то д’ханку и пошла потеха! У вас на юге чего нет д’ханок?

— У нас д’ханки сами кому угодно голову открутят без всяких д’ахгеров, — горько ухмыльнулся Крес. — Ты вроде говорил про женщину в железных сапогах?

— Да, страшная, — прошептал волчонок. — Это чего… тоже д’ханка?

— Ее зовут Мерай, — ответил Крес. Его начала бить дрожь, когда он представлял, что совсем недалеко от этой уютной завалинки громыхали те самые сапоги. Те самые сапоги, под которыми всегда плавилась земля и трещали кости.

— Она сказала еще что-то вроде, — мальчик откашлялся и проговорил низким, скрипучим голосом. — Если ты завтра не будешь сидеть привязанный к дереву с моим камнем в зубах, я сотру вашу деревню с лица земли.

— Хороший повод Халсе не ссориться со мной, — горько ухмыльнулся Крес. У волчонка получилось довольно похоже. — Чем мы с Адой дальше от вас, тем лучше.

— И еще она тогда посмотрела прямо на меня, — продолжал вспоминать он с круглыми от страха глазами. — Сказала, чтобы ты сделал выбор.

— Какой выбор?

— Собака ты. Или человек. Ты знаешь, что это значит?

— Ничего хорошего.

— Она, правда, способна так сделать? Спалить деревню дотла?

— К сожалению, да.

— Уверен, она просто хорохорится! — заявил Васса. — Я еще не видел более умелого бойца, чем отец. Да и другие харгеры и охотники мало в чем ему уступают. К тому же у нас есть д’ханка!

— Это меня и удивляет, — проговорил Крес. — Какая из Ады чаровница? Я знал ее долгие годы и не видел в ней склонности к колдовству. Наши обязательно бы заметили, будь уверен. Может тебе показалось? Или вам всем показалось?..

— Ага, гляди сюда, — хихикнул Васса и снова показал на свое пятнышко на щеке. — Вот видишь? Это ее метка! Может, я теперь тоже смогу колдовать и говорить с д’ахами? Или ты мне не веришь, как все эти?..

— Да верю я тебе, верю, — кивнул Крес.

— Увидишь Халсу — спроси его про сына. Он тебе расскажет, — предложил Васса. — Д’ханка избавила его от проклятья Болотихи!

— Ты про ту сказку? —закатил глаза Крес.

— Какую сказку? — вспылил мальчик. — Я про проклятье. Халсин малыш — один-единственный выживший малютка за последние годы! Давно бы уже умер, как и его братья и сестры, бедняжки, если бы не твоя подруга. Ему даже имя теперь дадут!

— Он больной родился что ли?

— Ну, да… — замялся Васса. — Проклятье на нем было, которое бабка Болотиха на Халсу наложила. Давным-давно нарекли Халсе, что не будет больше у него детей, кроме волчьего отпрыска. Бабка Болотиха так нашептала. Это все знают…

— А кто не знает, тот дурак, — усмехнулся Крес. — Знаем-знаем. Сказка все это.

— Никакая это не сказка, а правда! — насупился Васса.

— То, что твой дружок Иеаса рассказывал в Шкурном доме звучало, как сказка, — заметил Крес.

— Нашел кого слушать? Он вечно что-нибудь от себя придумает — это все знают, кто чуть поумнее Альки с Сошей, и… — разозлился Васса, но запнулся. — А откуда ты знаешь, что Иеасса что-то рассказывал в Шкурном доме? Ты что, тоже там был?!

— Ну… — не стал кривить душой Крес. — Твоя мать наказала вывести вас из этого клоповника, и я случайно услышал историю.

— Так это ты был Лешим?! — удивился Васса и расхохотался. — Ты долбил в дверь, как очумелый?!

— Ага. Вон как быстро они стрекоча дали, я даже моргнуть не успел.

— Да Иеасса чуть портки не намочил от страха! Он уж подумал, это мертвец из подпола лезет, как…

— Как в сказке?

— Да никакая это не сказка! Ты такой же глупый, как Соша, Крысолов.

— Ну, хорошо-хорошо. И чем закончилась та история про невесту Халсы?

— Ты же подслушивал? Все забыл?

— Все я слышал, только звучало это не как конец истории, а как очередная попытка посмеяться над Алькой и Сошей.

— Ну, кто виноват, что они такие глупые?

— Все вокруг глупые, только ты один светлая голова, Васса.

— Ты что ли умный? Попер в Сердце-дом, как будто тебя там как героя встретят. А я тащи тебя…

— Ты еще успеешь рассказать свой конец. Папка явно не спешит возвращаться.

Это было правдой. Сквозь листву им подмигивал месяц, а Мусы все не было, да и появится ли он этой ночью вообще? Васса побурчал чего-то себе под нос.

— Я чувствую, что все равно не засну этой ночью, — проговорил Крес себе под нос, выдувая и выдувая облачка дыма с паром. — Слишком уж веселое у нас вышло приключение. Так что тебе придется либо идти спать, либо развлекать меня, пока рана не успокоится. Выбирай, волчонок.

— Не хочу я. Отстань, Крысолов, — пробубнил мальчишка.

— Так на чем он остановился? Волк утащил девчушку в чащу, чтобы она «пропала там на веки вечные»?

— Угу, — буркнул Васса. — Это я придумал, а Иеасса на этом остановился, потому что концовки не знает. Нравится, как звучит?

— Пойдет.

— И это все?

— В ладоши хлопать буду, когда услышу концовку. Красавица же не пропала в пасти у волка, иначе вся история была бы пустой тратой времени, да и кто рассказал бы ее, раз все произошло на самом деле?

— Она и пропала на самом деле, — прошипел Васса. — Потому что это и есть на самом деле.

— И что ж ее не искали?

— Искали, конечно, — вздохнул Васса и заговорил особым сказочным голосом. — Халса все окрестные леса перевернул. Со своим харгом облазил каждый кустик, приподнял каждый камешек, но не было красавицы-невесты. Утащил ее волк с медными боками далеко-далеко на север, где горы возвышались до самых небесных чертогов и концами запутывались в бородах д’ахов. Глубоко в этих седых, затерянных горах, куда даже кхамеры заползать не решаются, ибо все там окутано холодным камнем, и мертвые то и дело с небес спускается, стояли хоромы, небесным светом окутанные. Туда и нес волк красавицу несчастную, через ущелья бездонные перепрыгивая. Хотела девушка душу свою от погибели спасти, обняла волка, прислонилась к шее звериной и зашептала тому ухо:

«Дедушка волк, дедушка волк, зачем так далеко от родной деревни меня ты утаскиваешь? Зачем следы свои ты запутываешь? Зачем душу мою на погибель бросить хочешь? Слышу, ищет меня мой жених-харгер. Вышел он из деревни со своим харгом из двенадцати мужей бесстрашных. Кричат они, зовут свою сестрицу названную, и в отчаянии уже половину леса прошли они бесконечного. Перевернули там тридцать три камня неподъемных, разорили тридцать три гнездышка орлиных, сожгли тридцать три деревеньки с детьми малыми. И ищут, ищут они меня, скоро и тебя найдут. Не убежишь ты от них, страшен мой жених в гневе».

Посмеялся волк, но призадумался над словами девушки. Остановился у норы кхамеровой. Засунул туда морду свою и крикнул со всей мочи в недра подземные. Вылезает из норы морда:

«Чего надо?»

«Сохрани мне девку румяную. В награду отдам тебе ножки ее лебединые. Они ей уже не понадобятся».

Согласился на это житель подземный. Сбросил волк со спины красавицу и умчался стрелою прочь. Схватили девушку кхамеры и утащили ее в свое царство подземное. Гады хихикают, облизываются, зубищами скрежещут и к ножкам ее плотоядно присматриваются. Слезами солеными обливается девушка, шепотки коварные слушает о судьбинушке своей невеселой. Сидят кхамеры и думают, как бы выгоду свою не упустить и девичьи ножки лучше приготовить, а то волк и обмануть может. Налили они котел воды и в печь сунули до готовности. Ревет печка подземная, пламенем пышет, брюхо мирское раскаленным языком жжет, а вокруг нее кхамеры прыгают, ждут, не дождутся, когда ноженьки девичьи отведают.

Этим временем бежит волк через леса и проносится над ущельями бездонными, лапами следы свои заметает, а где не заметает — запутывает. Слышит, голоса через чащу раздаются — это жених девицы, харгер Халса, ее разыскивает. Вот уже вторую половину Леса прочесывает: гнезда и норы разоряет, деревни жжет и все камни переворачивает. Лес стонет от меча его ненасытного, рок’хи молят его гнев свой унять и детишек пощадить. Кричат тогда жители волку, чтобы отпустил красна-девицу к жениху ее ненаглядному, а то Халса от леса камня на камне не оставит. Плюнул волк на их просьбы и разрыл запруду когтями своими железным. Хлынула вода из запруды и затопила лес. Волк поглядел на витязей тонущих, плюнул еще раз, чтобы никто из молодцев из топи не выбрался, и бежать обратно к норе кхамеровой за наградой своей. Чует волк, как земля подпрыгивает, — не зря кхамеры средь бела дня решили танцы свои устроить. Видно худо дело идет, и обмануть его задумали. Припустил волк обратно во всю прыть.

Умаялись, тем временем, вокруг костра прыгать подземные жители и начали решать, кому за девой приглядывать, пока вода в котле не закипит. Да так решали громко, что детишек своих чумазых разбудили. Заорали кхамерныши пуще взрослых. От их крика голова колоколом звенит, и своды подземные ходуном ходят, обвалиться грозят. Бегают вокруг детишек мамаши их, больше их на мужей своих глупых орут. Подошла тогда девица к мамашам и предложила, пока вода кипятиться, успокоить ихних чад. У нее ручки нежные, не колючие как у мамаш, успокоит они их быстро, а они пока мужей своих уймут, а то те уже драться полезли — спорят, кому ее левая пяточка достанется. Согласились на это жены кхамеровы и бросились мужей своих разнимать, да так увлеклись, что сами спорить начали — кому достанется девичья правая пяточка.

Девица зашла в светлицу подземную и видит — ясли висят золоченные, каменьями самоцветными обсыпанные, а в яслях выкормыши кхамерские. Сидят, пищат во все горло, а сами украдкой косточку человеческую посасывают. Хотела красавица одного кхамерныша на руки взять, а тот не дается, глазом на нее своим плотоядным смотрит, на пальчики ее нежные облизывается. Побежала тогда девица к печке, жаром пышущей. Вытащила лопату и обратно в светлицу. Посадила кхамеренышей на лопату и всех в котел кипящий бросила. Пискнули кхамерныши и один за другим сварились там заживо. Тут же визг и затих. Девица стоит у котла, ножки свои платьем прикрыла и кушанье половником помешивает. Устали кхамеры про пяточки спорить и смотрят, как красавица кушать им готовит.

«Не готовы ли пяточки твои, красавица?» — спросила кхамерша.

«Нет, не готовы, матушка, — отвечает ей красавица, ее кхамеренышей помешивая. — Им нужно еще повариться. Да и добавить хорошо бы картошечки да морковки. Так только вкуснее ноженьки мои сварятся».

А запах от кушанья идет такой, что кхамеры знай себе облизываются и слюну с клыков своих железных теряют. Бросились тогда чудища-людоеды в разные стороны на поиски картошечки и морковки для супчика из пяточек. Прибегают в поле, а там мужик собрался морковку из земли дергать. Увидел он чудищ зубастых, да так и припустил домой спасаться, быстрее, чем кляча его. Выглядывает из дома своего мужик с бабой своей, д’ахов на защиту призывает. Глядят, а кхамеры принялись его морковку и картошечку выкапывать и в мешки складывать. Мужик головой качает и дивится: «Жил на земле долгих тридцать три зимы, а чтобы кхамеры на овощи переходили, отродясь не видывал».

Натаскали тогда чудища с разных сторон света разной картошечки и морковки видимо не видимо и в котел бросили. Варится кушанье, запахом почует голодных созданий. Не выдержал один кхамер и к котлу ложкой своей костяной потянулся, чтобы хоть отщипнуть мясца девичьего. А красавица его по голове половником — Хлоп!

«Не готово еще кушанье. Куда лапы тянешь?!» — прикрикнула на него красавица.

Устыдился тогда кхамер и в сторонку отошел слюни глотать.

Подходит тогда к поварихе мамаша и спрашивает:

«Не подошли ль еще пальчики твои, красавица?»

«Нет, томиться им и томиться еще, матушка, — отвечает искусница. — Вы бы чтоль, пока обеда ждете, сбегали бы принесли петрушки, сельдерею ли?»

А запах от супчика такой, что нет мочи ждать у созданий подземных. Ринулись тогда кхамеры в разные стороны, чтобы нарвать где петрушки и сельдерея. Прибегают они на грядки, а там бабоньки собираются зелень свою в лукошко дергать. Увидели они, что на них нелюдь плотоядная прет, так и быстрее ветра в лес умчались. Выглядывают бабоньки из-за деревьев и д’ахов на защиту призывают. А тут кхамеры их петрушку дергают и в ихние лукошки складывают. Подивилась тогда одна ветхая старуха:

«Вот оно шо делаца. Шесть десяточков зим на свете прожила, а, чтобы кхамеры травой питаться начали — не видывала».

Похватали кхамеры лукошка с зеленью и в обратный путь пустились. Супчик их варится, уже к концу подходит. Бросили они петрушку и травы всякие в котел, а он еще пуще запахами исходит. Не выдержал пытки кхамер один, взял ложку костяную и к супчику тянется, чтобы хотя бы бульончику из ножек девичьих лизнуть, а повариха ему половникам по лбу — хлоп! — и вторую шишку поставила.

«Рано еще супчика отведывать! Не готово еще! Поди прочь!» — кричит красавица, второй раз замахиваясь.

Поворчал, поворчал кхамер и в сторону отошел губы жевать.

Подошла тогда мамаша к девице в третий раз и говорит:

«Уж нету мочи ждать! Когда там твои ноженьки сварятся?»

«Скоро уже, скоро, матушка, — отвечает ей искусница, супчик помешивая. — Вы бы пока приправ каких принесли: перцу или других пряностей для вкусу».

Как узнали кхамеры, что не предел еще бульону наваристому, как, обгоняя один другого, в разные стороны бросились чудища на поиски приправ да позлее. А в городе ярмарка широкая идет. Торгаши орут во все горло, товар свой заморский нахваливая. Тут видят, что из-под земли звери-людоеды повыпрыгивали. У тех глаза неистовой жаждой горят, изо рта слюна тремя ручьями течет, уже губы себе объели от голода. Побросали тогда торгаши свои пожитки и под лавки спрятались, трясутся, д’ахов молят и пальцем друг на друга показывают, чтобы соседа пожирнее кхамеры себе забрали, а его отпустили. И тут видят, как подземные чудища их мешки с пряностями и перцами хватают и в свои ходы подземные бросают. Протерли глаза торгаши, а чудо все пред ними.

«Да уж, — покачал головой самый хитрый торгаш. — Сто земель объездил, сто пар сапог истоптал, сто морей обошел, сто дураков обманул, а такого дива, чтобы кхамеры специи потреблять начали, не видывал».

Побросали кхамеры все мешки в пенаты свои подземные и следом прыгнули. Притащили все к котлу и рядышком сложили. Девица берет щепоточку перца и супчик свой сдабривает. Запах тогда бульончик так пышно, что ни сил, ни мочи держаться у кхамеров нету. Завопило тогда одно чудо-юдо подземное от голода неуемного и бросилось остервенело к котлу с ложкой костяной, своих более стойких собратьев отпихивая, чтобы хоть ноготок девичий на язык положить. Хлопнула его девица половником по лбу третий раз, да так сильно, что еще одна шишка у того на лбу звездой загорелась.

«А ну, пошел отсюда, ненасытный! Видишь, не готово еще кушанье. Самый последний вареную пяточку получишь, раз наглый такой!»

Заплакал тогда побитый кхамер слезами горькими и отошел в уголок локти кусать и три шишки свои печатных нянчить.

Подошел тогда бульончик, наварился, пенкой стал исходить. У кхамеров тогда и глаза из орбит чуть не повылазили, чуть носы от запаха не повынюхались, чуть мясо на лице от языков облизывающихся с костей не сошло. Понюхала тогда красавица кушанье и решила, что и так сойдет. Приказала тогда людоедам подземным поочередно выстраиваться и подходить с миской. Сделали кхамеры так, как им велела кормилица их строгая. С толкотней и перебранками начали в линию нестройную выстраиваться: не сразу решили, кому первым пяточку девичью отведать придется. Много ли, мало ли времени прошло, а получил первый кхамер свою порцию.

«Приятного аппетита, батюшка, — проворковала искусница. — Не обляпайся только».

Ни поклоняся, ни даже спасибо не сказавши, бросился кхамер прочь с миской паром исходящей и принялся брюхо свое набивать ненасытное. И так один за другим каждый житель подземный получил свою порцию. В котле каждому хватило по пяточке, пришлось еще доливать по второму разу. Стучат кхамеры ложками да только кушанье нахваливают. Набили брюха свои бездонные, зевнули во всю пасть и тут же, где сидели, спать рухнули. Лежат людоеды храпят всем царством подземным. Храп стоит такой, что только уши затыкай. Переступив через животики их сытые, побежала красавица на поверхность.

Выходит девица из норы кхамеровой, а на пороге ее уже и волк встречает.

«Нагостилась у царя подземного, дорогуша моя? — спрашивает волчара, облизываясь. — Я твоих спасителей неотесанных в заводи утопил. Больше не выплывут, людишки надоедливые».

И зубами ее на спину себе забросил и дальше помчался

Екнуло сердечко девичье при этих словах, и зашлась красавица слезами горькими. А волк все через ущелья перепрыгивает и облизывается своей несказанной удаче. Видит красна-девица, что все ближе и ближе дом белокаменный. Вокруг вода журчать перестает, звезды гаснут, ветер не дует — боятся хозяина неистового. Вот уже частокол проехали они, а на частоколе на каждой маковке по голове юноши. Плачут головы по судьбе девичьей.

Прискакал волк к воротам дворца хрустального и сбросил девушку со спины своей колючей. Упала красавица на полы, пушистыми коврами накрытые, и трясется — что с ней волк-душегубец делать начнет? Ходит кругами волк, девушку нюхает — примиряется, с какого места начать есть девицу красную. Вот уже ночь на дворе и солнце за горизонт спускается. Думал волк, думал, и решил завтра все решить. Зевнул во всю сотню своих клыков и наказал, чтобы к утру девица ему новую шкуру из колючек сшила. А то эта старая уже, пообносилась.

«Хорошую шкуру делай, а то я и передумаю тебя завтра утром есть. А не сделаешь, — пригрозил ей волк. — Так волчатам своим тебя отдам. Они — не я. Я тебя сразу проглочу, а они еще играться и мучать долго будут».

Зевнул еще раз и уснул сном чутким.

Поплакала-поплакала девушка слезами горькими и пошла в сад, колючки для новой шкуры волчьей искать. Глядит куст терновый стоит, колючками, как ножами заточенными, исходит. Прикоснулась к колючке девица и сразу палец одернула — забежала по ладони кровь горячая. Учуяли волчата эту кровь и начали лаять, мяса девичьего на ночь себе требуя. Заворчал на них волк, бросил им кость человеческую и спать обратно пошел. Дергает, дергает колючки девица, страшится и слушает, как волчата кость истязают голую, которую никогда не сожгут, как д’ахи завещали. Все пальцы себе исколола, нет места на них живого больше, а девушка не бросает пряжу волчью, усердно старается волку угодить, а то обрадуется и передумает ее есть назавтра. А на ветвях птичка с алым хохолком прыгает и девицу утешает:

«Терпи, красавица, терпи. Далеко летаю я, много вижу. Видела, как из топи выбрались витязи твои с Халсой во главе. Только не дюжина их, а всего семь человек в живых осталось. Дальше идут они тебя искать. Вот уже Лес обошли, теперь царства подземные осматривать идут».

Обрадовалась девушка, что спасение близится, и еще усерднее принялась шкуру волчью ткать. Авось обрадуется волк шкуре новой и отложит ее съедение на потом. Ткала всю ночь, упала без сил с руками исколотыми и уснула сном беспокойным.

Встал волк спозаранку, отряхнулся от сновидений, и пошел проверять, как наказ ее девочкой исполнен за ночь был. Глядит — лежит красавица, а перед ней шкура его новая жаром горит, сама себя примерить молит. Сбросил свою старую шкуру волк, новую на плечи натянул и тут же в юношу прекрасного обратился. Сморит на себя в зеркало и нарадоваться не может, как хорош стал, глаз не отвесть. Проснулась девушка и смотрит, что за гость к ней пожаловал. Повернулся к ней волк и разразился громогласным хохотом:

«Хорошо же ты сделала, красавица, спору нет, — похвалил ее волк. — Так и быть сегодня утром я тебя есть не буду. Я вечером на охоту пойду, дичи наловлю на ужин. Ночью ко мне гости придут — пировать будем и похваляться, кто из нас больше душ загубил невинных. А ты, пока меня не будет, истолки волчьей ягоды для вин хмельных. Да сделай хорошо, тогда может я тебя и до заката есть не буду. А не сделаешь, волчатам своим отдам тебя! Они — не я. Я, так и быть тебя сразу проглочу, а они долго с девушками играются, прежде чем по кусочкам еще живехонькими есть».

Сказал, на коня своего норовистого прыгнул и ускакал прочь.

Поплакала-поплакала девушка над нелегкой своею судьбинушкой, да делать нечего, придется ягоды волчьи толочь. Взяла она лукошко и видит: в саду кусты стоят, а вокруг трупные мухи жужжат, по ягодам ползают, а сами ягоды соком черным исходят.

Видит на веточке птичка сидит с алым хохолком. Та ей и говорит:

«Терпи, терпи, красавица. Далеко я путешествую и вижу немало. Уже твой суженный Халса все подземное царство прошел и подземного короля заколол пока дрых тот, своими детками обожравшийся. Скоро они на поверхность вылезут и тебя спасут».

Обрадовалась девица, трупных мух веником отогнала и начала ягодами наполнять лукошко. Соки их черные пальцы нежные жгут, кусты иголками тыкают, а мухи сердитые кусать пытаются. Набрала красавица целое лукошко ягод волчьих, высыпала в бочку, забралась в нее и принялась ягоды ногами месить. Ягоды соком еще больше исходят, пяточки ее, так кхамерами любимые, жгут. Плачет несчастная от боли неистовой, а слезы ее горькие ранам только хуже делают.

И тут слышит красавица птичку с красным хохолком, которая по веточке скачет и чирикает:

«Терпи, терпи, красавица. Немного еще осталось страдать от жесткости волчьей. Далеко крылья меня уносят, много глаза видят мои зоркие. Вот вышли твои спасители из подземных царств с головой подземного короля на копье, но не семеро их теперь, а только трое с Халсой во главе. Идут они в царство небесное — в горы, которые ближе всех к д’ахам. Скоро и тебя из неволи выручат!»

Обрадовалась красавица вестям добрым и еще пуще принялась ягоды ногами разминать. От слез ее соленых тот еще лучше размяк и забродил. Вылезала тогда из бочки девица и в бутылки получившееся вино разлила.

Вот уже вечер близится, а со стороны ворот топот конский слышится — волк возвращается. Сошел он с коня своего, а в руке мешок с алыми пятнами.

«Вот, — говорит волк, указывая на ношу свою. — Головы спасителей твоих глупых. Ехал за дичью, а побил воинов неразумных. Смотри на них, им еще долго на колышках маяться».

Вытащила девушка из мешка головы воинов храбрых. А те криком исходят, глазами крутят и зубами от боли и обиды скрежещут. Знала девица их поименно, были они братьями ее нареченными. Первый был Холс, который из лука мог на скаку волков бить прямо в глаз. Второй был Ганяка, который на лютне играл на пирах слаще всех. Третий был Моша, который в боях мечом врагов разил, как косарь жатву, и в лихости уступал только жениху ее, Халсе. Поплакала о судьбе их страшной, но втайне порадовалась, что среди голов халсовой не было. Поцеловала она каждого в губы холодные, и закрылись глаза их на веки.

Плюнул тогда волк слюной черной на эту ее выходку. Теперь не посадит он эти голову себе на частокол — все испортила дурочка, и хотел уже съесть неразумную, но углядел бутылки с вином. Пригубил напиток и обрадовался, что будет, чем ему поить своих друзей душегубов.

«Хорошо приготовила, молодец, — похвалил ее волк. — Теперь не осрамлюсь я перед друзьями своими. Так и быть, не буду есть тебя до заката».

И ушел друзей своих встречать. Сожгла тогда головы друзей своих покойных девушка, и по ветру развеяла прах, как д’ахи завещали. А сама слушает, как ворота во дворе хлопают — это к волку пришли друзья его лиходеи. Заглянула она в зал для пиршеств и видит, что волк восседает во главе стола, а по бокам сидят чудища страшные и вино черное пьют, все больше хмелея. Вампиры и ведьмы, лешие и упыри, кхамеры и прочая гадость — несть им числа, проклятой нечисти. В углу сидит и бабка Болотиха, зубы свои железные точит, вино тихонечко потягивает и спрашивает: «Когда же, дружок наш старинный, подадут главное блюдо?»

Усмехается волк и велит подождать. Выходит из-за стола и на девушку бросается. Хватает ее и волоком на кухню тащит. Там повара без устали трудятся, хотят волку угодить, чтобы их он не съел за компанию. В мясокрутках мясо человечье крутится, приправами сдабривается, в печи томиться укладывается. Положил волк девушку на стол и приказал, чтобы готовили ее побыстрее. Чтобы к полуночи уже есть можно было — как договаривались!

Захохотал волк и к друзьям своим ушел подвигами и убийствам похваляться.

Смотрят повара на такую красавицу, головами качают, что такую придется на куски разрезать и в печь положить, но делать нечего. Видит красавица, что иные уже на ногах не стоят от ужаса — так тяжело людей в мясорубку укладывать, жарить и парить плоть невинную. Предложила тогда девица винишка им из волчьей ягоды изведать, чтобы полегче стало. Поблагодарили ее те, взяли бутылку, разлили вино и каждый, не исключая и поварешек, напитком тем черным напился. Вскрикнули тогда и пали все повара замертво от вина ядовитого. Девица вскрикнула от того, что сотворила, не думая. Но сделанного уже не вернешь и запятнала свою душу глупышка перед д’ахами за проступок свой. Сидит и плачет красавица на столе, кровью умытом, и хочет от горя сама в бульон кипящий прыгнуть, но тут в окошко птичка с красным хохолком залетает и чирикает:

«Терпи, терпи красавица. Высоко я летаю и внимательно слежу, что в мире твориться. Вот уже вижу: скачет твой Халса с мечом обнаженным. Вот уже у ворот он!»

Тут ворота с грохотом с петель слетели. Затих хохот злобный в зале для пиршеств. Тишина повисла тревожная. Выбежала девушка из кухни не жива не мертва от страху и видит — бежит по двору суженый ее Халса, мечом сверкая разящим. Забежал в зал для пиршеств и принялся нечисть в доску пьяную рубить нещадно. Полетели тогда головы страшные и попадали чудища один за другим. Одна бабка Болотиха от смерти ускользнула — под столом схоронившись. Подбежал Халса к волку и ударил его по шкуре его сверкающей. Но отскочил клинок от шкуры и разбился трухой. Захохотал тогда волк от удачи нежданной и повалил Халсу наземь и решил уже снести его головушку. Закричала девушка, подскочила к Халсе и начала молить волка оставить жизнь ее суженному. Посмеялся над волк-кровопийца и сказал, чтобы не жмурились, а смотрела, как он будет ее ненаглядного жизни лишать. Приготовился тогда Халса смерть достойно принять, отстранил девушку и склонил буйную голову. Не стала больше красавица волка умолять, сама перед лапой встала и ударила волка иголкой серебряной, которую ей мертвец отдал, думая обмануть. Но на этот раз не было на волке шкуры его старой из меди. Вошла тогда иголка в грудь волчью и пронзила сердце его черное. Разверзлась плоть и кожа волчья и изошел тогда волк ядовитой кровью и с воем упал замертво. Окатила эта черная кровь девицу и достигла самого сердечка ее трепещущего. Подхватил Халса невесту свою на руки и заплакал о ней горькими слезами.

Прошептала тогда умирающая девушка слова предсмертные. Поцеловала жениха своего в губы дрожащие, и тут взмыла душа ее в небеса на суд к д’ахам. Халса отнес останки ее в родную деревню. Погоревали над ней мать с отцом и сожгли ее тело, а прах развеяли по ветру, как д’ахи завещали.

— Конец, — выдохнул Васса. — Иди спать, Крысолов.

— Ммм… — пробурчал Крес, поднимая тяжелые веки. Он уже и думать забыл про свои ядовитые раны. Пошевелился — затекшие ноги ответили неохотно, а потом взорвались резкой судорогой, словно он просидел на этой лавке с тысячу ночей и ему еще придется долго стряхивать с себя песок.

— Грустная сказка, — заметил он, разминая ногу.

— Это. Не. Сказка, — раздельно проговорил Васса.

— Как знаешь, — пожал плечами Крес. — Наверное, твоему отцу бы понравилось. Хорошие истории не должны заканчиваться хорошо. Знаешь в чем мораль, волчонок?

— И в чем же? — с неохотой вымолвил мальчик.

— В вашем Лесу только смерть искать можно. Но ты не рассказал главного.

— Чего же?

— Как Болотиха прокляла Халсу?

— Ааа, — махнул Васса рукой. — Как под столом пряталась, когда Халса чудищ в капусту разделывал, вот и наложила на него проклятье, что не будет у него детей, кроме Волчьего сына. Все мертвые рождаться будут или умирать, не прожив и года. Оно и исполняется. Халсе даже прозвище дали, только за него можно и в поруб попасть.

— Мне в поруб не надо.

— Халса то одну бабу к себе приблизит, то другую. Старую в немилость и в Лес, как больную и немощную, а новую в меха одевает, пока она тоже мертвого не родит — и эту тоже плеткой и в Лес. Вот сейчас единственный за многие годы карапуз родился, которого д’ханка чуть ли не с того света вытащила… Ему уже годик миновал… Счастье… — Васса сладко зевнул. — Я спать уже хочу.

— Так я тебя не держу, — ответил Крес. — Иди, а я покараулю твоего папку.

— Ты же скажешь ему, что я его ждал? — спросил мальчик, направляясь в дом.

— Ага, — кивнул Крес. — Иди давай, спокойной ночи.

— Пусть д’ахи бдят ночью.

— И это тоже.

За Вассой плотно закрылась дверь. Глупый, длинный день выдался сегодня.

Крес так и не сомкнул глаз и бдел ночь напролет, сохраняя сон домашних. Внутри избы было совершенно тихо, даже дедов храп куда-то пропал. Рана все еще капризничала и не давала забыться.

По доскам послышались шаги.

— Ты чего? — нахмурилась темнота, когда сон уже начал сворачиваться вокруг Креса.

— Тебя жду, — тихо проговорил Крес, приподнимаясь.

— Где тебя кхамеры носили, я из-за тебя всю деревню облазил?! — пробарабанил Муса, встав перед ним черной горой. — Говорят, что ты подрался со стражником.

— Хотел встретиться с д’ахгером, — ответил Крес. — Но у того осла было другое мнение.

— Будь я на его месте, я бы вообще выкинул тебя с моста вниз головой, — проворчал Муса. — Ты пока на моей шее сидишь, и слушай то, что я тебе говорю, — упер он в него палец с черным ногтем. — Пойдешь к Халсе, когда я скажу. Или они изобьют тебя еще страшнее, чем тот полупьяный дурак. Кое-кто и так считает тебя шавой, который достоин только ползать и лизать пятки за кусок хлеба.

— Я в курсе, — скривился Крес. — Был у меня разговор с одним твоим сородичем.

— Повезло тебе, что это только разговор был, а не нож под ребро. Висеть бы тебе сейчас вниз головой с отрезанными пальчиками. Или еще чем-нибудь… Я уважаю тебя за храбрость и приветствую тебя как гостя. Я лично видел, как ты падал на спине той твари и как рубил ее топором. Но не все видели это. Много кто сомневается, что ты вообще достоин хоть какого-то снисхождения, и считают тебя убийцей Ювасы.

— Может я и в самом деле коварный убийца, который пригрелся на твоей шее? Ты тоже не видел, что с ним произошло.

— Зато я очень хорошо знаю Ювасу. Как его харгер знаю его куда лучше, чем родная мать. И вряд ли ты стал бы убивать ту тварь, которую и натравил на нее. Да и если бы ты был хладнокровным убийцей, из того морока вряд ли бы выбрался — д’ахи бы не позволили убийце уйти безнаказанным. Сейчас бы сидел с обосранными портками и ел землю.

— Может мне заявиться на ваш к’хул и тоже покурить прилюдно, и тогда все станут моими закадычными приятелями?

— Ну, ты дурак, южанин, — сплюнул Муса. — Тебе была оказана честь, а ты продолжаешь оскорблять д’ахов. Так ты благодаришь меня за то, что я дал тебе кров и еду?

— Нет, я благодарен за это, — смутился Крес. Язык его иногда сам просит, чтобы его вырвали.

— Не за что меня еще благодарить. И ни дня не прошло, чтобы я не пожалел, что вообще решил спасти тебя от суда д’ахов! Но тогда мне бы пришлось отвечать, что я неправильно трактую их волю. Чую я, что грядет нечто похуже парочки идиотов, которые решат прийти сюда среди ночи, наплевав на всякие законы…

— Всегда знал, что на расправу вы, рок’хи, скоры.

— Не ерничай. Лучше слушай.

Крес слушал, и чем дальше рассказывал Муса, тем сильнее его сотрясал страх, а ветер все сильнее распевал свою скорбную песню.

— Так и сказала: «если он завтра не будет сидеть привязанный к дереву с моим камнем в зубах», — закончил Муса расписывать происходившее накануне. — Знакомая?

— Слишком хорошо, — ответил Крес. Время тайн и загадок заканчивалось. Завтра уже вся деревня будет знать, что над ними висит топор абель Мерай. А послезавтра их знание обернется толпой, жаждущей крови. — И, похоже, она где-то недалеко, раз прислала фантом.

— Что за камень, который ей так нужен? Не припомню, чтобы в твоих шмотках нашли какие-то драгоценные камни.

— Это тебе нужно спросить, у тех, кто в этих шмотках копался…

— Ты хочешь сказать, что я вор? — помрачнел Муса и посмотрел на него исподлобья.

— Я хочу сказать, что у меня камня нет. Где он, мне неизвестно. Я даже свою жену найти не могу.

— Потому что она уже не твоя жена, Крысолов. И никогда ею не была. Смирись.

— Еще чего…

— Прикуси свои шаловливые губки, пока я не начал задавать вопросы о том, откуда у тебя этот камень! — разозлился Муса. — Халса очень мстительный человек, когда дело касается его прав. А права на д’ханку у него всяко выше, чем у тебя.

— Это почему?

— Он д’ахгер. Избранный д’ахами. А ты беглец, который ходит по лезвию бритвы.

— Понятно.

— Тебе же лучше забыть о ней навсегда, потому что здесь ты не найдешь ничего, кроме ненависти и подозрений. А попробуешь шляться где ни попадя и еще требовать чего-то, вообще схлопочешь стрелу промеж глаз.

— Твои друзья не очень верят мнению д’ахов, как я погляжу? — заметил Крес.

— Ненависть всегда выше здравого рассудка. И они пожалеют об этом — в свое время. Горько пожалеют, — мрачно проговорил Муса. — Сиди в избе и сращивай раны, никуда не выходи, ради д’ахов, если хочешь жить! Пока я не приду за тобой. У Ювасы осталась родня, которой очень не нравится, что мы нянчимся с тобой, а мне не нравится, что они смают совать свой нос в мои дела. Но у них сильное влияние на Халсу, а также решительности с лишком для того, чтобы устроить свое судилище. И эта решительность крепнет с день ото дня! Посещение твоей пламенной подружки ничуть не заставило их полюбить твое племя. Если так уж не терпится, то сопровождай мою жену с отцом или лучше вовсе носа не из избы высовывай. Сюда никто не осмелиться прийти и оскорбить мою семью пролитой кровью. Кишу они побаиваются — она баба злобная, если ее вывести из себя.

Он ухмыльнулся и направился в дом.

— Еще раз повторю — про бабу свою забудь! — бросил он на прощание. — Д’ахи уже признали ее как д’ханку, Они теперь связаны с Халсой неразрывной нитью. Ничто не способно теперь отделить д’ханку от ее д’ахгера. Только смерть.

Он скрылся в доме. Крес до боли впился ногтями в ладони. Смерть всегда любила подмигивать ему, негодница.

Глава X. Кап-кап…

Ей было гадко и противно, но даже после того, что произошло здесь, бежать отсюда без оглядки было бы верхом глупости. Хоть это место было просто выло просто пропитано мучениями сотен и сотен безвестных душ, но оно казалось более безопасным, чем окружающие его бескрайние леса, которые продолжали взирать на нитсири с немой угрозой, стоило нитсири показать нос из избушки. Викта ощущала на своей больной спине иголочки тысяч невидимых плотоядных глаз, когда погружалась в горячую воду, чтобы смыть с себя грязь и чувство омерзения.

Не помогало. Тело пусть и немного расслабилось, но душу продолжала грызть все возрастающая паника от вида этого холодного леса, мрачной избы, мыслей о двух трупах, которые лежали то тут, то там, и горячие ванны превратились в настоящую пытку. Нитсири вылезла и воды еще более уставшей, чем прежде, и, завернувшись в плащик, который прихватила с собой из избы, отправилась к конюшне, где ждал Гобо.

Жеребец сразу же оживился, стоило нитсири появиться на пороге. На радостях он сразу клюнул ее в щеку, она в отместку пощекотала его по ноздрям, и ее губы сами собой сложились в улыбку, от которой ей стало даже неловко. Конь ткнулся ей в плечо и заржал, приветствуя хозяйку. Викта запустила пальцы в его черную гриву и зашептала на ухо теплые слова, которых ей самой очень не хватало. Как ей хотелось бы поверить в то, что вот сейчас она вскочит на его спину, и они унесутся из этого проклятого места, оставив весь ужас за спиной. Куда? Она даже не знала, где сама находится, не говоря уже о том, чтобы представлять, в какой стороне Альбия, ее дом. Не говоря уже о том, чтобы найти…

…найти Сарета. Глупая улыбка — чему ты вообще улыбалась, дура? — сама сползла с лица. Викта поймала одну горькую мысль. Другую. Третью. И дальше чуть не села на том месте, где стояла.

Она забыла про Сарета. Она забыла про брата со всем этим дерьмом, в котором она валандается… сколько дней? Сколько дней прошло с того дня, когда она решила, что в одиночку сможет спасти его? Хотела бы она знать, сколько она пролежала в той пещере, сколько дней потеряла впустую и сколько еще потеряет, ведь только Сеншес знает, куда ей теперь идти и где искать брата. И жив ли он вообще.

Ниточка больше не колола ее пальцы, и Викта не ощущала даже тени таланта своего братишки, чтобы ей осталась хоть какая-то надежда.

И вообще все это выходило какой-то ужасной глупостью: брат попал в передрягу, но наверняка справился и без помощи своей взбалмошной сестренки. Он уже наверняка давно ждет ее на том перекрестке, ловя капли дождя губами и недоумевая: где ты, сестренка? Где ты?

А сестренка лежит в земле с грибами, растущими из груди…

Влажные ноздри снова ткнули ее в плечо и заставили вернуться к реальности.

Слезы больше не текли. Не было у нее больше слез. Нитсири скорее по привычке вытерла глаза тыльной стороной ладони, провела пальцами по стоячим ушам Гобо, поплотнее запахнулась в плащик и покинула конюшню. Вслед ей доносилось жалобное ржание.

Нет, милый мой, тебе придется еще немного обождать.

Она не отказалась от мысли найти брата. Чего бы ей это ни стоило, она встретится с ним и, ни слова не говоря, бросится тому на шею, покрывая его недоумевающее лицо поцелуями. Он будет впустую хлопать глазами и задавать вопросы без конца, а она будет целовать его пока не заболят губы…

Она хотела еще постоять, вглядываясь вдаль и помечтать о всяких милых глупостях. Но сейчас ей нужно тщательно приготовиться к дальней и опасной дороге. И весь вечер ей придется заниматься только этим — так что до наступления сумерек она должна многое сделать, чтобы просто дожить до этого счастливого момента.

* * *

Дотащившись до хижины, нитсири некоторое время постояла на пороге, прежде чем решилась войти. Иголки из леса не давали покоя ее спине, но и за порог нога не шла. Кто его знает, этого старого борова — а то он и не издох вовсе? Викта сделала глубокий вздох, перехватила вновь подобранный камень и через сени прошла в комнату.

Окровавленная туша лежала на прежнем месте, вокруг все так же было перевернуто вверх дном. Стараясь не смотреть на алхимика, Викта подхватила метлу и выгребла из комнаты весь мусор, чтобы не пораниться ненароком — кровавых мозолей и порезов хватало с лишком.

Дальше требовалось разобраться с мусором потяжелее. Она долго ходила вокруг да около, прежде чем решилась прикоснуться к нему даже пальцем.

К своему ужасу Викта обнаружила, что старый боров еще дышит.

Когда алхимик дернулся и тихо застонал, Викта подпрыгнула на месте и сразу же бросилась к молоту, который она так опрометчиво оставила тут же. Вес оружия несколько успокоил бег ее сердца. Неплохо бы приложить ему по темечку еще пару раз, чтобы покончить со всем раз и навсегда. От вида вытекшего глаза ей сразу же стало дурно, а перспектива убирать остатки мозгов после очередного — уже смертельного — удара чуть не вызвала новый рвотный позыв. Викта все равно занесла молот, глядя в его обезображенное лицо, и стояла так до тех пор, пока руки не задрожали, а молот чуть не вывалился и сам не прихлопнул алхимика.

Викта опустила оружие на пол и покачала головой. Это было бы слишком. Его раздавленная голова не принесет ей ничего, кроме удовлетворенного чувства изощренной мести, но толку от этого будет чуть. Этот старый хрен все же единственная живая душа, которая знает, где они находятся, и сможет — если хорошо попросить — указать нитсири правильное направление.

Так что молот она отложила в сторону, а хваткие ручищи алхимика на всякий случай нитсири связала веревкой и завязала тройным узлом — все же мерзавец мог очухаться в любой момент. Для Викты, которая и ходила-то с трудом, перевернуть алхимика на пузо, было настоящим испытанием. Еще тяжелее было прислонить грузное тело к лестнице и оставить его в сидячем положении, накрепко связав ему еще и ноги.

Викта выдохнула только, когда алхимик оказался намертво привязан к лестнице, опутанный веревкой по рукам и ногам, словно куколка. Плотным полотенцем она перемотала ему кровоточащий лоб, натянув его алхимику на заплывшие глаза.

Теперь она могла не бояться, что хозяин дома очнется и попытается взять реванш. Почувствовав себя в относительной безопасности нитсири сразу же бросилась к горшкам, надеясь найти там хоть что-нибудь, что можно сунуть в рот. Из съестного в доме нашлась только дурно пахнущая похлебка, засохшая каша, пара сухих краюх хлеба и кувшин, из которого приятно запахло ягодами. Последней находке она была особенно рада, учитывая, что все прошедшие дни в ее желудке было только содержимое фляги, которым алхимики угощали своих «головастиков».

Нитсири перевернула табуретку, устало опустила на нее свои булки и только тут осознала, насколько истомились они за прошедшие… сколько? В ушах зазвенело, и некоторое время Викта просто сидела, тупо уставившись в тарелку со своим немудренным обедом, а потом, словно оголодавшая волчица, набросилась на пищу и вылизала тарелку до блеска. От такого наплыва впечатлений в желудке внезапно случилась небольшая буря, а в голове зазвенели колокольчики. Нитсири булькнула и зажала рот ладонью, чуть не упустив съестное обратно. Выблевать все в тарелку — дело нехитрое, чем оскорбленный желудок и занялся. Еще какое-то время она сидела, обливаясь потом, дрожала и старалась удержать пищу внутри. И в этой битве она одержала неуверенную, но победу, когда ее руки снова потянулись к пище.

Завершала она свой пир, вылизывая пальцы, которыми и ела, прихлебывая свою удачу вином прямо из кувшина.

Ох, и видела бы ее сейчас абель Ро…

Зад прилип к стулу, как врос в него, и оторвать булки оказалось сложной задачей. Но засиживаться было некогда — дела не ждали. Сеншес, и чего не лежалось этому глупому головастику там, в теплой темноте, а тут приходится вставать с таких мягких и приятных стульев? — захихикала в голове горькая, глупая мысль.

Свою одежду она нашла в сундуке под кроватью. Викте пришлась впору не только родная куртка, чулки и сапожки, но и еще она натянула кое-что из теплых вещей, коих там было вдоволь. Теплые рейтузы, перчатки и меховая шапка уже не дождутся прежних хозяев. Рубиновый клинок и ее черная тетрадь нашлись там же — на самой глубине. Их ценность была очевидна.

Алхимик за все время даже не шелохнулся. На мгновения в голове даже мелькнула мысль, что мерзавец-таки испустил дух. Викта осторожно присела рядышком с осколком зеркала в руке. Стекляшка сразу же запотела, стоило только поднести ее к разбитому носу. Смотреть на себя в этот осколок Викта избегала.

В углу она нашла бочку с вяленым мясом, какие-то банки и еще запасы самой разномастной снеди. Если бы она захотела, то вполне могла бы утопить алхимика в озере и провести зиму в этом негостеприимном месте зиму. Страшась каждого шороха и каждый день ожидая визита кого-нибудь из приятелей алхимиков.

Викта бросила в сумку все, что смогла унести, и потащила к конюшне. Гобо снова поприветствовал ее радостным ржанием. Жеребца она тоже накормила перед дальней дорогой. Дольше одного дня они здесь не задержатся.

Вышагивая по мосту, туда и обратно, Викта то и дело ловила себя на мысли, что она посматривает сторону грота, где все еще лежали — а значит, и жили — несчастные «головастики», покрытые грибами с головы до пят. Там же остался и…

Викта старалась отбросить навязчивые мысли и заниматься более важными делами. Не надо думать о мальчишке! Он получил то, что заслужил.

Дни осенью с каждым днем все короче, а дел было и так невпроворот. Но все же…

* * *

Алхимик очнулся в середине ветреной, жуткой ночи, когда, казалось, сама природа жаждала возмездия за то, что происходило в этом далеком и одиноком месте все эти годы.

Викта закрыла все возможные отверстия в избе, но по чердаку все равно носился ветер и заунывно пел в щелях и углах. Грозы пока не было, но нитсири от чего-то страстно желала, чтобы по крыше застучали капли дождя. Так ей было бы намного спокойней, и пропало бы гадкое чувство, что с ветром в дом пожалует кто-то еще.

Кроме бушующей стихии, тишину нарушал и еще один звук.

Кап-кап…

Темноту с трудом разгоняли две сальные свечи. Обе Викта расположила рядом с собой, образовав вокруг себя небольшой, дрожащий кружочексвета, углы комнаты купались во мраке. Распухшее за день лицо алхимика выступало из темноты черной и жуткой мордой тролля из детских сказок, по его глубоким морщинам ползали тени и скакали отблески огней. Разбитый, бугристый нос, скошенный набок, добавлял особенного сходства.

Кап-кап…

Очнувшись, алхимик запрокинул голову и жалобно застонал, сразу же превратившись из скованного, но опасного чудища в побитого и немощного старика. Боль поприветствовала его роскошными гостинцами.

— Ааа… Голова… голова-то как болит. Где я? Кто здесь?

Викта сидела на лежаке и не спускала с него глаз. Под рукой длинный нож. Она его помнила.

Кап-кап…

— Что? Что происходит? Пауль! — закричал он.

— Заткнись, — прошипела Викта. — Ты даже представить не можешь, на кого посмел поднять руку.

— Это кто? Я не вижу ничего! — дернулся он и принялся мотать головой, пытаясь сбросить повязку. — Сними! Сними, сука. Это ты, б…на?

— Заткнись, урод, — повторила нитсири. — Осталось недолго. Потом наорешься.

Кап-кап…

— Что случилось с Паулем, ты упырья подстилка? Как ты вообще выбралась?

— Занят твой Пауль, — соврала Викта. Хотела посмотреть на его реакцию. — Лошадей седлает.

— Не может быть! Врешь, сука! — замотал он головой. — Просто пытаешься задурить мне голову. Не мог Пауль помочь выбраться головастику. Ему-то много не надо, разве что отодрать тебя, пока не очухалась, а потом закопать, как положено, чтобы грибница прижилась. Уж я-то его сопляка знаю — все об одном думает, как нового головастика с сиськами из леса притащу. А? Что молчишь, сука драная? Не ожидала, хе-хе-хе.

Кап-кап…

Он засмеялся каким-то каркающим смехом.

— Я сам когда-то баловался, когда силы были… А теперь молодой балуется, и пусть. Головастики все равно свое отбегали.

— Заткнись, муда… — бросила Викта и сорвалась на втором слове. Прижала ладонь ко рту, всхлипнула как можно тише, чтобы старик не услышал. Дыхание резко перехватило, и она опустилась на пол, поджав под себя ноги. Идиотка…

Кап-кап…

— Это грибница не принялась… — рассуждал алхимик. — Или удобрение ни к черту. Или опять рок’хи с отваром обманули, чтоб их вши жрали три дня и семь ночей. Сам виноват, теперь расплачиваюсь, эхх… — резко ударил он затылком о стену и вскрикнул.

Викта не могла вымолвить ни словечка, хотя еще собиралась вызнать у алхимика, в какой стороне лежит ее Альбия и сколько дней ей придется добираться до границы. Но от чего-то пальцы дрожали все сильнее, и она чуть не выронила нож. Нитсири скрипнула зубами и сжала рукоятку до белых косточек. Представила, как эта рукоятка ударяется об его зубы, вслед за лезвием…

— Жалко, что какая-то вертлявая сука меня так отделала. Вот не думал, жизнь проживу, а так налажаю под старость.

Кап-кап…

— Это что там такое капает?.. — навострил уши алхимик.

— Смерь твоя, — тихо вымолвила Викта, стараясь побороть дрожь. Нож обещал сделать все быстро. Может и не стоит терять время?

— Не понимаю… — мотал головой алхимик из стороны в сторону, как маятник. — Ты что поехавшая что ли? Отвар он крышу сносит, но вроде бы раньше ни один головастик не поднимался. Проснется разве что, поорет и устанет. Можешь описать ощущения?

Он снова захохотал. Мерзко, длинно, истерически.

— Давай, уважь старика. Я все равно уже мертвый. Голова так болит, что не описать. И руки болят, очень. Дальше только хуже будет, я-то знаю. Сними повязку, дай хоть посмотрю на тебя, девочка, одним глазком. У меня есть еще пара вопросы — профессиональные. Скажи, что чувствует человек… женщина, после пробуждения. Как-то раньше не в досуг было головастика разбудить и побеседовать.

Он все смеялся. Викта молча подвинула к себе чашку, полную его горячей кровью. Жирные капли забили по полу, понемногу собираясь в небольшую лужицу. Камешек быстро скрылся в черной жидкости. Вскоре на дне тарелки не осталось ни капли, и нитсири снова отодвинула ее обратно под проколотую кисть алхимика. Потом пододвинула вторую и бросила туда камешек. Ночь обещала быть долгой.

— Эй, ты чего там делаешь?.. — бормотал алхимик, беспомощно мотая головой, то и дело, облизывая распухшие губищи — остальное было крепко-накрепко стянуто веревками. — Черт, сука… Сними мне повязку! Я не сделаю тебе, дурехе ничего — я же и так связан! Дай хоть подохнуть нормально. И так башка кружится.

— Если скажешь, куда вы меня притащили, сниму, — пообещала Викта.

В ответ алхимик захохотал в третий раз. Только достойно отсмеяться старик так и не смог — кашель прервал эту вспышку отчаянного веселья. Викта ерзала пальцем по клинку ножа, терпеливо выжидая, когда тарелки снова наполнятся, и раздумывала, не перерезать ли старику еще одну вену, чтобы дело шло шибче.

— Ты… — алхимик выплюнул какую-то слизь. Целился в собеседницу, но промахнулся. — Ты тут меня умертвить пытаешься и еще рассчитываешь на мою помощь? Если бы не эти веревки, тебя бы прямо здесь на полу напополам бы разорвал, не пикнула. Снимет она повязку, сука… Еще сиськи не выросли и пизденка не оволосилась, чтобы мне такие предложения кидать. Шалава, крыса упырья!

Викта залилась краской. Он продолжал и продолжал осыпать ее потоком гадостей.

— Не нравится, сука? — рычал алхимик. — Ну, извиняй. Я не в том положении, чтобы у тебя разрешения спрашивать. Скажу, где ваша Альбия находится, только если руки развяжешь…

— Еще чего, — хмыкнула нитсири. — Твои руки мне еще понадобятся.

— Ну и дери меня тридцать три кхамера, если еще услышишь от меня хоть слово! В Лесу тебе все равно и суток не продержаться. Даже если я сейчас ткну пальцем в ту сторону, откуда прилетают крысы, что это изменит? Лес принимает только рок’хи, которые знают его, как манду своей бабы. Или я, который знает Лес еще лучше, хе-хе-хе. Так что можешь сразу возвращаться под землю или тебя туда утащат кхамеры. Они сами тебе поведают, как они планируют тебя сожрать, только ушко к земле приложи.

— Кто такие кхамеры?..

Как она и ожидала, алхимик снова заржал.

— Тупая же ты курица… Ты откуда такая?

— Из Альбии. Больно уж ты болтливый для мертвеца.

— И что это за орешек, с которым я возился всю ночь?

И, не дождавшись ответа, продолжил:

— Чем я его только не пилил, не сверлил, не бил и в чем только не растворял. Крепкая оболочка и странное мерцание внутри. Что это? Откуда? Зачем? Ты его себе в манду суешь, когда хера охота, а?

На этот раз Викта не стерпела и черканула его по носу лезвием. Алхимик взвыл и задергался. Нос разошелся надвое, кровь снова залила ему бороду. Новую волну грязи нитсири оставила без внимания, иначе бы пришлось резать его еще и еще, а в голове и так билась мысль просто перерезать ублюдку горло, чтобы прекратить всю эту комедию.

— За этот камень тебя бы живьем в печи зажарили. Считай, что тебе повезло, выродок.

Старик может и мерзавец, но точно не глуп — ей в Лесу придется очень тяжело, в этом он прав. Еще в начале их путешествия с Саретом над верхушками деревьев точно не поднималось никаких гор, а сейчас синяя гряда куда ни глянь. Ребенку даже ясно, что от того места, где она нашла монетку, нитсири отделяли многие десятки миль — или даже сотни. И ей в любом случае придется преодолеть их и даже больше, если она продолжит поиски Сарета. А ни запасов на такой долгий срок, ни хотя бы примерного плана у нее не было. И еще эти кхамеры, кто бы они ни были… И на что она вообще рассчитывает?

«Еще не поздно повернуть назад», — всплыли в голове ее собственные слова. Сама же не хотела залезать далеко, и что в итоге?

— Лучше уж развяжи меня, девочка, — примирительно попросил алхимик, слизывая кровь. — Так и быть, прощу все обиды и синяки.

— Зато я не прощу.

— Извиняй, девочка. Но в лесу такой закон: кто нашел — берет себе. А ты моя самая ценная находка за это лето.

— Как мило. Знаешь, у нас в Альбии тоже есть свой закон, и нарушителей обязывают платить кровью.

— Идти тебе все равно некуда, дуреха. Как ты выбралась из пещеры мне не ведомо, да и неважно это. Можешь Пауль действительно обманул меня и захотел попользоваться дармовой дыркой подольше — хрен его, идиота, знает. Оба вы все равно далеко не уйдете!

— Пугаешь, дедуля.

— Лес вас сожрет — с костями и говном! — заверещал он, брызгая слюной и кровью. — И будет переваривать долго, в этом можешь не сомневаться. Между нами говоря, Пауль вообще годится только на то, чтобы конюшни чистить и за головастиками ухаживать. Давно надо было бросить его в лесу и поискать себе ученика посмышленей, да пожалел я этого оболдуя. Тебе с ним уж точно не выжить. И дня не пройдет, как вас из-под земли достанут.

Он прервал свою речь, запрокинул голову и сделал тяжелый вдох. Видно, выплевал все оставшиеся силы. Викта не ответила. Больше не видела смысла.

— Слышала, дура! Сдохните оба в зубах чудовищ! — брызгал он слюной, но с каждым словом его язык все сильней заплетался, а дышал старик тяжелей с каждой каплей в тарелку. — Развяжи мне руки, я ничего тебе не сделаю в таком состоянии. А? Развяжи мне руки, я не хочу так подохнуть! Голова кружится… сука.

Тарелка уже переполнилась до краев, а алая жидкость растекалась по полу. Нитсири вынула камень и сунула его сначала в одну тарелку, потом в другую.

— Ты чего делаешь? Что ты там все двигаешь…

Камень напитывался силой, довольно разгораясь всеми оттенками красного. Викта с удовольствием зачерпнула немного и для себя, разогревая собственный уголек таланта. Очнувшись, тот радостно подмигнул ей. Порадовать его было несложно — она аккуратно положила камешек на язык и закрыла глаза. Пока старик продолжал извергать из себя яд, нитсири вытянула ноги и откинула голову, восстанавливая утраченные силы. Это была не замена полноценному отдыху в постели, но выспаться, как следует, ей этой ночью точно не удастся. И возможно еще долго придется перебиваться именно таким чудным способом, доступным только нитсири.

— Ни тебе, ни мне, — мычал алхимик. — Дай хоть попить!

Голову он опустил на бок, дышал все тяжелее.

— Слышишь! — стонал он. — Позови Пауля! Я хочу в его неблагодарные глаза посмотреть перед тем, как сдохнуть!

Посвежевшая Викта вынула камешек изо рта и крепко поцеловала его матовую поверхность.

— Занят твой Пауль. Червей кормит, твой служка.

— Так и знал, сука! — ударился он головой о стену. — Тупой он был, но верный. И как такой стерве удалось выбраться и убить его, не понимаю…

Алхимик дернулся, словно ему под ноготь сунули раскаленную иголку. И сразу опал всем телом.

— Надо было мне тебя на удобрение пустить, как я и хотел, — пробормотал он, слизывая кровь с носа. Казалось, что он засыпает. — Твоя манда пошла бы…

Он замолк.

Викта сидела напротив и слушала, как озверевший ветер терзает стены. Кровь все струилась в тарелки, а сам старик больше не подавал признаков жизни. Его огромный живот не подымался, пытаясь выблевать из себя очередное грязное оскорбление, повис старым, мятым бурдюком.

Свечи почти прогорели и с каждой каплей крови давали все меньше света. Ей придется найти новые, если нитсири собирается собрать еще крови, но она не сдвинулась с места. Тарелки снова переполнились, но Викте от чего-то осточертело возиться с ними. Надо было сразу перерезать глотку этому жирдяю и сцедить с него кровь, подвесив тушу над потолком. А так она напрасно потеряла кучу времени на разговоры.

Наконец, Викта принялась подниматься, но зашаталась и чуть не упала. Так много времени провела она в неудобной и скованной позе, что пальцы онемели и их жестко кололо. На цыпочках она приблизилась к затихшему алхимику и прислушалась. Ни хрипов, ни сопения она не услышала. Кусок зеркальца куда-то запропастился, но едва ли старик выдержит еще пару тарелок. За то время, что он сидит с перерезанными венами, тарелки и так уже меняли чуть ли не с десяток раз. Рассвета ему увидеть уже не суждено — в этом нитсири была абсолютно убеждена.

* * *

В полудреме она сидела с камнем во рту и слушала вой ветра за окном. Комнату освещала лишь одна свеча, вторая уже просто чадила без толку. Черная тетрадь, распухшая от негодования, лежала под рукой, но заглядывать в нее нитсири откровенно побаивалась. И что она там должна увидеть? Вопросы, вопросы, вопросы…

Да и не до нее было ее неспокойному сердцу, вокруг которого с каждым его мерным ударом все туже стягивались кольца подозрений, переходящие в навязчивую идею — удостовериться, что эта мразь мертва.

Нитсири еще раз поцеловала свою драгоценность, сунула его в карман и подняла с пола свечу. Тени тут же сорвались с насиженных мест и радостно запрыгали по комнате, превращая эту тесную каморку в причудливый калейдоскоп. Ближе, ближе, ближе, к мертвому гиганту, пока свет не высветил заплывшее, окаменевшее лицо, заросшее толстыми волосами. Старик определенно был мертвее мертвого. На его лице не потревожился ни один мускул, когда Викта чуть подпалила огнем небритый подбородок.

Да и запашок от него шел, мягко говоря, тот еще.

Викта скривилась, но от чего-то не двинулась с места. Вместо этого лишь сорвала повязку. Без нее мертвец выглядел еще отвратительней. Один глаз полностью заплыл, и сложно было сказать осталось ли в глазнице хоть что-то способное видеть. Второй глаз сохранился чуть лучше, однако выглядел просто покрасневшей стекляшкой.

Огонек свечи мелькал и трепыхался, пожирая последние капли воска. Викта разглядывала мертвеца, не в силах по-настоящему осознать, что это именно она сделала его таким — обвислым, синим и по-настоящему страшным. Две страшные ссадины на плешивой голове — ее рук дело. Выколотый глаз, изрезанный сломанный нос — тоже. Посиневшие руки, перетянутые ремнями и веревками. И две кровавые лужи на полу.

Сложно подумать, что она натворила за прошедшие сутки? Сколько людей убила этими руками? Один труп здесь, другой наверняка уже истек кровью и сейчас гнил в гроте. Да он насиловал ее и помогал этому подонку делать их черное дело, но разве он заслуживал такой страшной смерти? А что он бы сделал на ее месте? Что он бы сделал с ней, если бы она могла просто оттуда уйти? Отпустил ее? Нет. Только взял бы еще раз.

Убийство ради мести. Месть не только ради нее, но и за те десятки пока еще живых, пусть и спящих людей, которые тоже наверняка умрут от голода в ближайшее время. Тоже по ее вине.

Да, она могла утешать себя, что те люди давным-давно и не люди вовсе, а «головастики», всего лишь кормовая база для грибов, которые растут из их тел для каких-то мерзких целей, о которых нитсири больше никогда не узнает. Любая смерть была бы милосердней такой жизни — вколачивала она в себя мысль, подобно гвоздю. Она бы сделала им добро… Спустившись еще раз в ту пещеру с обнаженным ножом в руке… она сделала бы им добро.

Она убила своих мучителей и должна теперь убить их жертвы. Такова последовательность. Убить хладнокровно, расчетливо, отбросить сомнения, засучить рукава и резать, резать и резать глотки, выцеживая кровь в камень, чтобы выжить самой — вот чем она займется завтра.

И это будет милосердие.

Викта задрожала от этой мысли. Она уже задавалась вопросом — откуда взять запасы для дальней дороги. Откуда взять силы, чтобы найти своего брата? С каждой обороненной каплей крови с кисти мертвеца смутная пелена на теле будущего вырисовывалась перед ней все отчетливей. Положим, она как-то сможет вновь напасть на след Сарета. Положим, она даже найдет его живым и невредимым. Через недели или даже месяцы — что вероятней. Но на обратную дорогу тоже понадобится кровь, и откуда она ее возьмет?

Ответ лежал прямо перед ней. Вернее, ответ был зажат в ее кулачке и мерцал алым алчным огнем.

Убить, чтобы жить самой. Убить тех, кто был всего лишь растением, который жил только для того, чтобы радовать этих отвратительных созданий, которые смели называть себя людьми.

Да, она могла их убить, но имела ли она право забирать их кровь, словно они были просто бурдюками, наполненными водой для путника, страдающего жаждой?

Вопросы, вопросы, вопросы бегали в ее голове словно тараканы, а ответов на них не было. А вот еще один.

Как бы на ее месте поступила абель Ро?

Она бы просто не попала в подобное положение, дура, это же очевидно! А если бы и попала, то не размазывала бы сопли, а схватила бы нож и пошла делать дело.

Как бы на ее месте поступил бы Сарет?

Она не знала, очень хотела бы спросить.

Какой-то посторонний звук вырвал ее из тяжких раздумий. А ветер все гудел в незалатанных дырах и едва ли он успокоится этой чудовищной ночью. С трудом оторвавшись от холодеющего трупа, Викта уперлась взглядом в черный проход, вон из комнаты, в жирную тьму, в которой могло обитать все, что угодно. Закрывала ли она дверь или та сама отворилась? Тогда почему нитсири не слышала скрипа петель?

Вот снова нечто тронуло ее уши. Всего лишь конское ржание или это ворчит ее желудок? Гобо наверное тоже не спиться этой ветреной ночью. Если Викту то и дело трясет от каждого шороха, то какого ему там, в темной конюшне, одинокому и беззащитному?

Порывы ветра усилились и начали шатать ставни. Викта не успела сделать и шага, чтобы придержать их, как щеколду сорвало с мясом, и в комнату ворвалась нечто ужасное. Огонек снесло одним махом, комната словно взмыла в воздух, ставни забились и заскрипели. В уши ударил вой дикого мира, который бушует уже вечность, грозя унести нитсири прочь и разорвать на части. Викта попыталась унять взбесившиеся окна, однако, без щеколды их было не удержать, и ветер вновь по-хозяйски ворвался в комнату, переворачивая все вверх дном.

Мир выл от ненависти, хватал ее одежду, грозил снести с места и разбить о стены. От бессилия совладать со стихией Викта закрыла глаза и уши. Холод и страх полностью подчинили ее себе. Этот дом, пропахший смертью и ужасом, теперь больше походил на открытую могилу, из которой пахнет разбуженными останками. Она сделала один шаг, второй, споткнулась и упала на тарелки с кровью. На губах появился стальной привкус.

И тут она подняла глаза и ее сердце остановилось.

Над ней возвышалась массивная гора мяса. На вершине из-под черных обводов единственный глаз горел ярким огнем, испепеляя ее злобой. Человек не мог ненавидеть так страшно и непримиримо. Викта лихорадочно затряслась, словно ее трепали чьи-то мощные руки. Она ошиблась. Алхимик восстал из мертвых, чтобы отомстить ей.

«Наконец-то я тебя вижу. Развяжи меня, девочка», — донеслось до ее ушей. Голос не походил на человеческий. Отдаваясь в ушах гулким эхом, его порождала сама земля.

«Развяжи меня, девочка», — повторили недвижимые черные губы. Немигающий глаз сверлил ее ярким серебристым сверлом. «Развяжи меня. И я решу, что с тобой делать дальше».

Ветер взвыл, торжествуя, разрастаясь до масштабов настоящей бури. Викта не в силах терпеть ни холода, ни лихорадки, ни этого взгляда, ни самой себя. Уже в коридоре она рухнула как подкошенная, сознание на минуту оставило ее, и через порог нитсири перебралась уже ползком, пытаясь перекричать вой бури. Спиной она все еще ощущала режущий глаз мертвеца.

Пока нитсири неслась через мост прямо к конюшне, в ее ушах отдавалось: «Развяжи меня!»

Развяжи меня!

Развяжи меня!

Развяжи меня!

Страх овладел ею с таким неистовством, что единственная мысль, которая сейчас занимала ее разум, была сейчас же спастись, бежать, куда не заглянет этот глаз.

В конюшню она влетела, как ошпаренная. Перепуганного жеребца, чуть ли не силком вырвала из стойла, вытащила во двор и прыгнула тому на спину, даже не озаботившись приладить седло. Сразу же прижалась к гриве, чтобы в жестких родных волосах спрятаться от крика, звучащего в ушах, и ударила коня сапогами. Гобо понесся, сам не зная куда, повинуясь страстному желанию наездницы.

Развяжи меня!

Она не видела, куда конь несет ее на всех порах. В лицо бил ветер, ветки секли голову, словно острые ножи. Все равно, все равно. Это лучше, чем оставаться в том проклятом доме, где на нее будет смотреть этот стеклянный, мертвый глаз. Она готова была отправиться на Край Света, только бы забыть, что нашла в его глубине.

Викта держалась на спине жеребца со все большим трудом, но упрямо понукала его ногами и вжималась в его гриву с упорством окоченевшего трупа. Это не могло продолжаться бесконечно. Страх все же заставил ее обернуться и посмотреть в лицо тому, что она оставила за спиной. Ее не встретило ничего, кроме темной пучины леса, ощетинившейся мохнатыми деревьями. Буря постепенно затихала за ее дрожащими плечами и уходила оплакивать свое поражение и рвать другие дома в бессильной злобе.

Лунная ночь и не единой звезды на небе, а под ним зрячие жили в одном мире со слепыми.

Тут с разных сторон неожиданно резко зашуршали кусты. Что-то мелькнуло в ночной тишине, стоило лошади немного замедлить свой бег. Викта не успела ничего понять, как Гобо неожиданно взвыл и подпрыгнул, а нитсири резко подбросило в воздух. Она только беспомощно хлопала глазами и впустую пыталась отыскать гриву, но находила лишь воздух. Только что в ее пальцах была грива, а под попой лошадиная спина лоснилась от пота, а теперь только прохладный воздух. В чем же дело? Ответ был очевиден, прост и жесток.

Ее крутило, вертело, било о землю, сворачивало руки и ноги, грозило свернуть шею и упокоить навсегда. Безумная пляска остановилась в объятиях размашистого куста, и там нитсири переломило пополам, как старую игрушку. Викта лежала на земле пластом, безвольно раскинув бесполезные руки, и пыталась понять, что как могло произойти. Кто это допустил?

Боли долго не было. Была только жестокая обида.

Гнилые листья, ледяная земля окружали ее, да ветер качал ветви где-то высоко и в другом мире. Кажется, лошадь кричала от боли, но нитсири осталась глуха к ее мольбам. Слишком много боли и унижений за последнее время. Встать сейчас означало бы пробудить такую боль, от которой она уже не оправится.

Но она зачем-то стала скрипеть и подниматься. Сколько костей ей удастся собрать?

Одна рука повисла бесполезной плетью. Викта боялась даже прикоснуться к ней — вот-вот запылает и оглушит ее ноющей болью. В голове все ходило ходуном, словно она находилась на корабельной палубе во время шторма. А где-то рядом все надрывался конь. В ее ушах нещадно звенело, шумела бурлящая кровь, и звуки доносились до нее очень неспешно, но настойчиво — кто-то пищал от восторга, чавкал, трещал костями и рвал чужую плоть на клочки. Лошадиный крик оборвался так же быстро, как и возник, и вскоре Лес наслаждался только симфонией страшного пира.

Как бы долго нитсири не всматривалась в ту сторону, во тьму, которая жрала ее коня, пища от удовольствия, она не видела ничего кроме танцующих звезд. Здоровая рука уже тянулась в карман, где таилось единственное, способное защитить ее от…

Но пальцы схватили пустоту.

Она почти ревела и шарила уже везде, где только могла, но ее драгоценности нигде не было. Дыхание замерло, а сердце с трудом переваливалось в груди от осознания очевидного. Лучше бы при падении она сломала бы себе позвоночник — это было бы не так обидно.

Она шарила по карманам и рвала рубашку уже двумя руками, пытаясь нащупать камень, но его нигде не было! Боль от падения уже стояла на пороге, но это ее уже не волновало. Она стала проверять карманы штанов, но нащупала только здоровенную дырку. Нет, это невозможно! — скреблась о череп отчаянная жилка.

Невидимые обжоры, тем временем, утробно заурчали, захохотали и принялись довольно рыгать друг на друга. Нитсири уловила нарастающий топоток десятка меленьких ножек. Ее сердце выбивало гремучую дробь в такт шуршанию листьев под невидимыми стопами.

— Сидит, готовая. Как ягненок на веррртеле, — промурлыкали над ее ухом и плотоядно облизались. Ее сердце затрепетало.

— Кто первый откусит от нее кусочек? — мурлыкнули с другой стороны, заставив сердечко екнуть и остановиться.

— Я, — пискнули уже сзади, когда все в Викте сжалось от ужаса. — Мне вообще ничего не досталось!

— Да подожди. Сначала старшие.

— Старшие уже и так половину той животины себе забрали. Стыдно должно быть так много жрррать!

— Молодой еще, — хихикнули все разом. — Не понимает…

Викта сидела ни жива, ни мертва, забыв как дышать, забыв как говорить, по десятому разу ощупывая одежду в поисках пропажи. А камня нигде не было…

Тут какая-то колючая миниатюрная лапка тяпнула ее плечо. Викта вздрогнула, укрылась целым роем мурашек и мигом потеряла разум от страха. А лапка, тем временем, бесцеремонно ощупывала ее, переходя от костлявых к самым мягким местам, словно выбирала мясо на рынке.

— Вот, вот, хорошо, — дышали ей в лицо гнильем. — Вот здесь особенно хорррошо, нажор-р-ристо, мясисто.

— А вот здесь вообще кожа да кости, — разочарованно произнес другой голосок, когда еще одна лапка пустилась щупать Викту.

— Ты эту часть и забирай, — хихикнули все.

Ее бесцеремонно мяли уже с десяток жадных маленьких лапок. Жесткие и колючие, они словно были одеты в рукавицы из ежовых иголок и хваткой могли поспорить с железными клещами. Одна пара держала ее за плечи, вторая поднимала нитсири на ноги, не прекращая ощупывать плоть под одеждой. Третья пара уже щипала ее за нос, за щеки, выкручивала уши. Викта заверещала и попыталась вырваться, но хватка только ужесточилась. Уже само тело застонало от бессилия в самых больных местах, до которых быстро добрались колючие пальцы.

— Ишь, как верррещит, козочка!

— Надо ей уши оторррвать, еще больше орать будет!

— Упррругое мясцо, мне нравится!

Невидимки намеренно терзали именно те места, которые ломило больше всего. Викта могла только беспомощно стонать и впустую дергаться, что только лишало ее последних сил и подзадоривало лапки мять ее с удвоенным рвением.

— Может, пусть бежит, откормится? А то здесь, — больной тычок в грудь, где как раз набухал синяк, — мясо есть, а здесь, — еще больней в живот, — ничего кроме кожи и кишок нету.

— Да она сама сдохнет через пару дней, не понимаешь что ли? Ты погляди на нее, она сейчас от стррраха дух испустит. А как сама окочурится, то и вкус потеряет. Будешь потом сухомятку жевать, ругаться.

— И то верно, друзья. Надо жрать жрачку, пока она пищит и сочится соками.

— Мудррро, мудррро сказал.

Все дружно согласились, что жрать лучше сейчас.

Неожиданно они замолчали.

— Че это она не визжит?!

— И правда? Слышь, ты, мясо? Оррри давай, без кррриков совсем не то…

Но Викта только беспомощно подвывала и ошарашенно пялилась в темноту. Она была абсолютно слепа в этой страшной черноте, которая сжимала ее железными когтями и готовилась порвать на части.

— Да подождите вы, чего вы так сразу…

— Чего? Аппетита, что ли нету?! Так отойди и подыши — может появится.

— Да нет, жалко ее…

— Чего???

Все разом замолкли. Никто не ожидал такого поворота.

— Ну…

— Ты чего пережрал?

— Нет.

— Ну, тогда в чем дело? Первый кусок хочешь?

— Конечно хочу, но…

— Тогда чего?

— Так она же такая молоденькая.

— И что?

— В смысле что? Слышь, козочка. Тебе сколько лет?

— Да какая разница? Оно же чем моложе, тем сочнее…

— Ну, может она еще побегает? Мясца понаберется, сзади и спереди. А мы будем наблюдать. Может она нам еще кого приведет, чтобы не трогали?

— Хмм…

Все засовещались. Мысль была дельная.

Викта застыла в оцепенении, обливаясь слезами. Сбежать из рук безумного алхимика, чтобы умереть в зубах лесных каннибалов? Кожа вся горела от многочисленных щипков, которыми они награждали ее вслед каждой фразе.

— Вот здесь хорошее мясо, — щипок в грудь и ее писк. — И здесь ничего так, — щипок в бедро и ее писк. — Ничего лучше и придумать нельзя! Каждый найдет себе хороший, сочный кусочек.

Молодые еще немного пободались со старыми, поругались желающие съесть сейчас и съесть потом, поворчали любители жрать живьем и те, что предпочитали мертвечину. Но решили-таки сожрать сейчас, не думать и не ждать. А то козочка, гляди, и вовсе исчезнет — ищи ее потом свищи по всему лесу.

— Да-да, и волос почти нет. Уже удача. А то, поди, обрастет еще, будешь потом волосню из зубов выковыривать целый день.

Этот аргумент стал решающим.

— Пожалуйста. Забейте меня, прежде чем съесть…

Вначале она сама не поняла, кто это сказал. Но этот срывающийся от отчаяния голос принадлежал ей самой. Прозвучал он откуда-то издалека и зашел в уши, немного погодя.

— Хмм… — призадумались существа. Даже мять перестали.

— Нет, дурочка. Визжащая хрррюшка только добавляет соку. Визжи давай!

— Так она же будет плеваться, брыкаться. Глядишь, и описается еще со страху. Может и правда задушить ее сперва? Подвесить вверх ножками и пусть все выльется.

— Ты чего из этих?..

— Еще чего! — хмыкнул он. — Я просто боюсь, что в ней есть еще… вонючие соки.

— Чего?

— Ну, может она пока сходит посрет. А мы подождем. Мы же так ни разу не пробовали.

— И правда, мудррро сказал. Слышь, деваха? Иди в кусты и опорожнись. А то хотим попробовать кишок без говна.

— Да, давай иди, — согласились все.

Руки внезапно расслабились, и нитсири плюхнулась на землю, отбив себе еще и задницу. Она по-прежнему ничего не видела, но чудовища явно отошли на шаг.

— Туда, иди, мясо, — две руки рывком подняли ее на ноги и нетерпеливо толкнули вперед. Викта все равно была не в состоянии сделать и шага: слишком все ломило и ныло, да и до смерти обидно, что именно так продлеваются мгновения ее жизни. — Там кусты, там и поссышь.

— Идите вы на х…! — заорала она, глотая слезы и слизь из носа. — Никуда я не пойду. Жрите меня так, мудаки!

— Ишь, какая кррраля! Облегчаться не хочет. Все свое в себе держит.

— Было бы чего.

— Снимай тогда штаны и ссы прямо здесь!

— Ничего делать не буду! — взвизгнула Викта в лицо темноте.

— Это справедливо, — заговорили чуть дальше. — Последнее желание ягненочка. Может она еще и поблеет послаще, когда кушать будем?

— Предлагаете ее сначала убить побыстренькому, а потом она сходит в кустики?

— Я сказала, никуда я не пойду, — повторяла Викта, срывающимся голосом. — Никуда я не пойду!

— Это надо обсудить. Если мы ее убьем, то никуда она не сходит.

— Верно!

— Слышь, кррраля, ты нас не обманываешь! Давай, снимай портки, не кривляйся. Потом мы, так и быть, сожрем тебя так, что ты и глазом моргнуть не успеешь.

Со всех сторон посыпались тычки и щипки. Викта пробовала засадить кому-нибудь ногой, но ее быстро схватили за эту самую ногу, дернули и повалили на землю. Она рухнула, как подкошенная, не веря, что все закончилось так быстро. На нее навалились сверху и принялись стаскивать штаны вместе с сапогами. Викта сопела и пинала невидимку свободной ногой, но тот таки смог добиться своего. Сапог улетел куда-то в темноту, и на его месте блеснула красная искорка, которая для Викты оказалась светом ярчайшей из звезд.

У нитсири перехватило дыхание. Уже рвавшийся изо рта крик ужаса превратился во вздох торжества. Расталкивая чудищ, она ринулась вслед камешку, который мигнул ей и скрылся в траве. Она искала его в траве всего несколько ударов сердца, но прошел, казалось, целый век, прежде чем алый глазок еще раз выглянул из темноты. Прежде чем лапы снова схватили ее, она-таки успела сомкнуть пальцы на своей драгоценности.

— Прочь, — визжала она, пока талант просыпался в ней. — Прочь, уроды!

Существа уже заподозрили, что с их козочкой что-то не в порядке, но не оставили попыток спустить с нее штаны. Один из-них потерял всякое терпение и сомкнул свои зубы на ее плече.

Вспышка неумолимой боли обернулась молнией разящей ярости. Викта со страху проглотила излишне громадную горсть силы и спустила поводки со своего таланта. Поляну на мгновение осветил яркий свет, выжигая глаза всем монстрам, которые столпились вокруг. Тот зубастый не успел разжать свои челюсти, а уже летел в сторону горящей головешкой. Пару своих друзей он сбил с ног и пролетел в воздухе еще дальше, а неистовое голубое пламя уже скакало по округе. Разразился дикий нечеловеческий вой сразу нескольких существ, пока огненные языки пожирали их до костей.

Перед мысленным взором нитсири выросла смертоносная струна, способная одним прикосновением отправить любого на тот свет. Викта натянула струну до упора и спустила ее, не целясь. Снова яркая искра ослепила поляну, и снова пламя сожгло нескольких уродцев. Викта растягивала и растягивала струну и хлестала ею, каждым ударом порождая все новые воющие головни.

Ее разгоряченной сердце не ударило и десятка раз, а уже дюжина уродцев каталась по тлеющей траве, страшно вереща от боли.

Нитсири не знала пощады. Она убивала чудищ одного за другим, даже не задумываясь, что творит, и чего ей это будет стоить, когда ее сердце начнет останавливаться от непомерной нагрузки.

Струна грохотала еще и еще, скашивая существ, словно косой. Очень быстро поляну заполнил голубоватый мятущийся свет от десятков маленьких визжащих костерков. Несколько уродцев успели-таки скрыться под землей, и дикий огонь только подпалил их мелкие пяточки.

Еще пара ударов сердца, и живой в середине громадного пепелища на ногах стояла одна только нитсири. Вокруг трава была выжжена наголо. Крики очень скоро затихли, синий огонь убил монстров очень быстро. Теперь им осталось только одно — сгореть до нескольких кучек коптящей золы.

С кружащейся головой Викта сделала пару нетвердых шагов и чуть не рухнула море огня. Струна уже таяла в воздухе, свободная из плена ее обожженных пальцев. Она явно переборщила, не нужно было черпать так много. Прихлопнула бы одного-двух, остальные разбежались бы с испугу. Наверное.

Каждый шаг босой ноги по раскаленной земле причинял боль, синяки, ссадины тоже. Теперь еще и кровь в такт биению напуганного сердца все быстрее уходила из раны на плече. На ней, наверное, живого места не было. Без сапога она не уйдет далеко, его нужно найти.

Забрала еще немного силы из камешка, чтобы хоть немного окрепнуть. Она не умрет так просто.

Сапог все не находился, зато трупов было сколько угодно. Маленьких. Трескучих. Воняющих горелым мясом горящих трупиков.

И это все сделала она.

И это ее ничуть не трогало. Важнее было найти сапог, а то полубосой она никуда не ускачет.

Сапог улетел довольно далеко. Викту позабавило, что тот самый уродец, который стаскивал его, уже успел обуглиться, но все еще, крепко сжимал то, что осталось от ее сапожка скрюченными, обгоревшими до костей пальцами. С трудом, но нитсири вырвала тлеющий шмат кожи из хватки мертвеца и сразу же отбросила его в сторону. Отвратительный смрад уже ворвался в ноздри, заставив закашляться, а потом выблевать все, что еще оставалось в ее желудке с вечера.

Отойдя немного в сторону, она присела у подножия дерева, оторвала полу плаща и принялась оборачивать в нее ногу. Лучше чем ничего.

Она почти ничего не чувствовала, затягивая узел негнувшимися пальцами, и постаралась уйти от места бойни как можно дальше. Она просто шла, не имея никакого представления, в какую сторону несут ее ноги.

Тряпка была плохой заменой сапогу, и очень скоро наступать на стопу стало невозможно. Так что дальше пришлось хромать, опираясь на длинную палку. Беспокоить талант, чтобы залечить синяки и мозоли ей показалось не слишком уместно. Ее и так еще трясло после того, что она сотворила с чудовищами, а потом еще пришлось лечить обгоревшие руки и сращивать покусанное плечо. Зубы уродца прошили ее чуть ли не до кости, и если бы не талант, лежать бы ей сейчас мертвой и холодной.

А черпать силу из камешка, пока он просто лежал у нее в кармане, получалось не слишком хорошо. Нитсири обязательно научиться этому, но в таких экстремальных условиях легко наделать непоправимых ошибок. Впрочем, какой у нее выбор? Главное не истечь кровью и не попасть в котел к этим лесным уродам. Остальное неважно.

Она шла всю ночь, борясь одновременно с болью, со сном и со страхом, что вот-вот за спиной снова зашуршат кусты, а из темноты выглянут зубастые рожи. Тогда она будет жечь и жечь их, пока уроды не закончатся, либо нитсири сама не сгорит от собственной мощи.

Рассвет встретил ее на ногах, а она все шла и шла, пока не остановилась передохнуть и мгновенно уснула.

Глава XI. Мясо

Из полудремы его вырвал непонятный, но смутно знакомый звук. Может послышалось? В углах дома гулял ветер, трещал валежник в очаге, сопели дети, постанывал дед каким-то своим грезам — ничего необычного, как и множество ночей до этого.

Когда оно повторилось, Крес покрылся гусиной кожей и какое-то время старался уверить себя, что это всего лишь ночной кошмар. Хотя было бы наивно надеяться, что они просто так оставят его в покое, не так ли?

Держась за стенку, он поднялся на ноги и побрел к выходу. По пути наступил на что-то, и оно с грохотом опрокинулось. Крес не обратил на эту досадную оплошность никакого внимания и выбрался на воздух, не забыв еще раз въехать головой в низкую притолоку.

На фоне рассыпного небосвода в практически бесшумном танце парили босорки. Много босорок. Одна за другой они камнем падали к домам, где мирно дремала деревня.

Прежде чем Крес успел закричать и переполошить всех вокруг, в отдалении протяжено пропел горн. Потом еще один. И еще. И вот уже тихая ночь разбилась вдребезги неистовым пением, предвещающим кровавую сечу.

Что-то толкнуло Креса в спину, и он упал на колени. В двери стоял Муса: растрепанный, злой и голый по пояс. Он сжимал в руке меч, горящий серебром в свете луны. Другой рукой он поднимал белоснежный костяной горн. Его протяжный мощный голос присоединился к общему призыву браться за оружие.

Муса скрылся в доме, и когда Крес с проклятиями смог таки подняться на ноги, снова вылетел наружу, блестя кольчугой и закидывая на плечо круглый щит. Одним прыжком он перелетел через забор и утонул в ночи. Там где уже гремело железо.

— Забыл, черт! — выскочил наружу дед, размахивая полным колчаном, но Мусы уже след простыл.

За его спиной из темноты выглянуло бледное лицо Киши. Псоглавка в руке сжимала рогатину и беззвучно шептала молитвы, с трудом сдерживая троих детишек, которые страсть как хотели посмотреть, как их папа будет отрубать головы летающим крысам.

— Сидеть, щенята! — гаркнул на них дед, состроив страшную рожу. — Идите в дом и чтоб ни звука! — Киша кивнула, оставила рогатину и скрылась с детьми в доме. Больше всех был недоволен Васса, который уже приготовил свой наточенный кинжал.

— Чего ты? — сказал дед на его недовольный возглас. — Мамку защищать, кто будет?

Дверь закрылась, изнутри раздался отчаянный детский плач.

— Умеешь этим управляться, хорек? — спросил дед, протягивая ему лук с колчаном. Крес кивнул и принял оружие, хотя и сомневался в своей сноровке. В Альбии уже давненько пользовались пищалями да арбалетами, с луками ходили разве что чудаки и оригиналы из числа абелей. Но выбирать не приходилось — надо учиться на ходу.

Дед с молодецкой прытью потрусил по мосту с рогатиной в единственной руке. Крес следом, лихорадочно соображая как бы не навернуться вниз с досок, болтающихся из стороны в сторону, и не потерять оружие. Деревня была скрыта тенями, хотя кое-где уже начинали подниматься языки пламени и нести паленым. Все больше и больше доносилось яростных кличей, звона металла и ядовитых визгов босорок. Крес на бегу задрал голову — твари нарезали круги вокруг стволов, но большинство из них стягивалось к с Сердце-дому, затерявшемуся глубоко в ветвях. Над его массивной крышей кружили босорки и норовили тяпнуть когтями хотя бы одного из защитников. Те, ощетинившиеся копьями, в ответ осыпали их стрелами, матом и дротиками.

Они с дедом покрыли несколько переходов и подбежали к мосту, где кипела драка. Одна босорка кренила толстую ветку и яростно шипела на нескольких рок’хи, обступивших ее со всех сторон. Крик погонщика затихал где-то внизу.

— Огня, огня, — кричал дед, подбегая к защитникам. — Чего вы в нее своими херами тыкаете? Пугайте ее огнем, сама улетит, сука!

Огня вокруг становилось все больше и больше. Огненные дорожки стекались к местам тут и там вспыхивающих схваток. Запахло дымом и паленым мясом — рок’хи решили на завтрак пожарить немного крысятинки.

Крес приладил стрелу и натянул тугую тетиву до уха. По телу прошла судорога — плечи еще не были готовы к такой нагрузке. Навести стелу на оскалившуюся морду не составило никакого труда…

Стрела прошла твари над ухом и лишь потревожила волосы на загривке. Крес только сплюнул со злости и потянулся за новой стрелой.

В это время босорка уже вспорхнула с ветки и ринулась на защитников, ощерив зубастую пасть. Чудовище врезалось в их ряды, получив копьем в бок, но таки успела зацепить одного псоглавца своими когтями и подмять под себя черной, волосатой лапой. Желтые зубы уже подобрались оторвать ему голову, как в морду прилетела рогатина. Чудовище взвыло мучительно и коротко. Острие пробило ей глазницу и ушло глубоко череп. Ослепленная страшной болью, босорка попыталась рвануть в воздух, но крылья запутались в ветках, и чудище грохнулась обратно на деревянную площадку.

Рок’хи взорвались победным кличем, глядя как чудовище мучительно испускает дух. Двое воинов подбежали оттаскивать в сторону своего менее удачливого товарища. Жизнь псоглавцу спасла вовремя надетая кольчуга.

— Есть еще силушки! — подбежал дед за рогатиной. Босорка дергалась в предсмертных конвульсиях и затихла, когда дед ударил ее еще дважды.

Тут сзади рванул порыв ветра. Крес обернулся, и его душа чуть не выпрыгнула из тела при виде еще одного чудища, пикирующего с неба. Рядом уже встал рок’хи с длинным копьем, устремленным в пузо твари. Погонщик, заметив опасность, еле успел натянуть поводья и уберечь босорку от тяжелого увечья. Кожаное крыло хлестануло плетью, и чудище вновь устремилась в небо, проломив потолок веток.

— Нужен огонь! — кричал дед, размахивая рогатиной. — Огонь, еть вашу ж мать!

Отряд рок’хи все пополнялся. Ощетинившись копьями и отплевываясь стрелами, защитники деревни стягивались к высотному дому, где гремела основная схватка. Твари сыпались, словно яблоки с дерева. Крес пустил еще одну стрелу и на этот раз почти попал босорке в грудь, но та, неожиданно взбрыкнув, пропустила стальной наконечник себе между лап и улетела обратно в небо.

— Эй, ты стрелок! — крикнули ему в самое ухо. — Ты им в лапы целься — побольней будет, а не в грудь — у них там кость такая, что топором раскроить только можно.

Тут одна из тварей зависла прямо над их компанией. Погонщик свесился с седла, держа в руках перевязь с черным шаром в шипящих, ярких искрах, раскрутил и метнул прямо в круг рок’хи. Половина сразу смекнула к чему дело идет, и рванулась в разные стороны. Другая половина былазанята тем, что усиленно работала копьями и не видела летящей к ней смерти.

Прогремевший взрыв больше напугал дикарей, чем нанес какой-то ощутимый урон, но начало к наступлению было положено. Погонщики пришпорили своих питомцев и те рванули на ошарашенных рок’хи, чтобы порвать их как мокрую тряпку. Поднялись крики и звериный рык. Босорки набросились на упавших и стали рвать их на части. Рок’хи принялись сбиваться в новый отряд, но их довольно быстро отбросили по сторонам. Пара из самых невезучих полетела вниз с дикими криками.

Крес прижался к стволу, пытаясь нащупать еще одну стрелу, но пальцы плохо слушались. Тут что-то зашелестело над головой, и он увидел, как на него несется тот самый метатель бомб с длинной глефой наперевес. Крес, не мешкая ни мгновения натянул тетиву, и пустил стрелу в новый полет. Босорка под погонщиком взвыла, когда наконечник ужалил ее в шею. На мгновение она зависла в воздухе, пытаясь зубами вырвать стрелу, но погонщик умело направил ее ярость на старую цель. Босорка рыкнула, дернулась и, оттолкнувшись от ствола, продолжила атаку. Крес принялся лихорадочно готовить лук к очередному выстрелу, но босорка была уже на расстоянии удара.

Он не понял, что произошло, но босорка вместо того, чтобы вцепиться зубами врагу в голову, взмахнула крыльями и унеслась вверх, оставив после себя только ворох листьев и ошметков веток. Продрав глаза, Крес увидел беснующееся чудовище с пятью стрелами в животе. Оно завыло в небо длинно и протяжно, путаясь в ветвях и сражаясь со своим погонщиком, который нещадно лупил ее по бокам плетью.

Тут на сцену выступила другая группа рок’хи, все разрисованные черными татуировками. Впереди напирали копейщики, а с ветвей рефов свисали стрелки, осыпая стрелами погонщиков, которым не повезло задержаться на одном месте дольше одного удара сердца. Псоглавцы сжимали в руках жерди с пылающими концами и усердно угощали ими чудовищ. Крес пополз на коленях по мостку, потом вскочил, побежал ближе к защитникам, молясь, чтобы не дай Сеншес не рухнуть в пропасть. Новоприбывшие отогнали нескольких чудищ и забили двух. Больше всех отличился громадный татуированный воин с массивными усищами и выбритым подбородком, размахивающий над головой массивным топором. Он с разбегу налетел на одну из тварей и одним ударом раскроил той череп. Следующим, смертельным, ударом он угостил уже седока. Пока воин вынимал лезвие, псоглавец за его спиной метнул копье и с налета вышиб погонщика из седла, который намеревался сорвать великана с места. Трое других подлезли осиротевшей босорке под крыло и насадили тварь на копья. Чудовище взвыло и, подрагивая конечностями, прыгнуло, метя в небо, но попало прямиком в своих собратьев, которым не повезло оказаться на ее пути. Босорка беспомощно махала раненными крыльями, пыталась подняться выше, но только била крыльями по головам погонщиков. Крес к этому времени уже находился среди лучников, которые методично опустошали свои колчаны. Он не заставил себя долго упрашивать и пустил стрелу одному погонщику в грудь. Тот смешно замахал руками и тихо рухнул в пропасть.

Муса тоже держал копье и бился наравне с остальными. Поражая босорок, они стягивались вокруг Сердце-дома, в ход пошли сети и крюки, которыми псоглавцы связывали крылья кровожадным созданиям и заливали их стрелами и огнем. К этому времени погонщики уже успели понять, что им ничего не светит, и попытались спастись, бросив босорок в небо, но было слишком поздно. Копья поразили чудовищ в бока и головы, перебили крылья, стрелки забрасывали их все новыми и новыми пылающими гостинцами. Тут раздался еще один взрыв и с визгом обрушился один из мостов, рок’хи задрожали, глядя как десятеро их собратьев летят вниз, беспомощно размахивая руками в воздухе. Бомба упала и среди копейщиков, которые сражались сразу с тремя босорками, но сделала только хуже, так как твари пришли в состояние неистовства. Одна бросилась в сторону, выбивая седока из седла и унося лапы подальше от места битвы. Муса с окровавленным лицом заорал во всю глотку, и ударил оглушенную босорку в челюсть копьем. Взбесившиеся тварь махнула лапой и древко треснуло. Увернувшись от другой лапы, Муса отбросил бесполезное оружие, выхватил меч и полоснул чудовище по шее. Пара псоглавцев окружила босорку с двух сторон и принялась наносить один удар за другим. Взбешенная тварь заметалась из стороны в сторону — пена начала проступать на ее окровавленных губах — и вместо того, чтобы прыгнуть на выставленные копья и наверняка забрать с собой парочку врагов, бросилась на ближайшего сородича и вцепилась тому зубами в голову. В следующее мгновение они обе рухнули вниз, сплетясь словно две кровожадные змеи.

Большая часть погонщиков все еще парили в воздухе, пытаясь выцепить одиноких рок’хи, которые еще не успели пристать к остальным, но быстро бросили это бесполезное занятие, предпочтя угощать псоглавцев новыми бомбами. Дикари привычно разбегались, огрызаясь стальным дождем с мостов и ветвей. Все замерли в ожидании, что вот-вот враг предпримет новую попытку атаковать с наскока, но последние бомбы погонщики потратили на то, что еще можно спалить, и погнали своих питомцев прочь — зализывать раны.

За собой они оставили столбы черного дыма и взрыв криков, где ненависть мешалась с ликованием.

Защитники, не тратя времени понапрасну, пустилась на подмогу защитникам Сердце-дома, но уже у подножия главного рева все остановились как вкопанные, чтобы проводить взглядом израненную босорку, которая единственная выбралась из сечи. В груди у нее торчало с полдесятка стрел, а всадник знай себе лупил ее плеткой и вгонял шпоры в кровоточащие бока. Босорка тяжело взмахнула порубленными крыльями и понеслась через черный дым, разламывая на ходу ветви. Тут какой-то меткий рок’хи пустил стрелу и удачно ударил босорку в самую пасть, заставив чудовище от боли перевернуться прямо на лету. Погонщик не удержался в седле и соскользнул вниз. И сигануть бы ему к подножию деревьев, но нога запуталась в стремени и не дала бедолаге совершить свой последний полет. Рок’хи захохотали, наблюдая как тот забавно дергает конечностями и страшно вопит, а босорка уносит хозяина все дальше и дальше, с каждым мгновением снижаясь и ударяясь о ветки. Пока все радостно улюлюкали, двое псоглавцев бросились следом за босоркой. Погонщику не позавидуешь, если они возьмут его живьем.

Крес не стал ждать конца представления, пересек очередной мост и оказался у подножья Сердце-дома, куда мечтал попасть так долго. Он искал лишь одного. Или, если повезет, одну.

Где-то внизу все еще трепыхались чудовища, истерзанные стрелами, но смерть их была лишь вопросом времени. Наверху ветви и настилы исходили огнями и блеском стали, яблоку негде упасть от лучников и копейщиков. Крес

Продираясь среди рок’хи, ловя на себе заинтересованные взгляды, он пересек настил и подошел к лестнице, но ни один из защитников Сердце-дома не попытался остановить чужака. Все видели, на чьей стороне сражался этот странный, белый человек, как и все покрытый копотью и кровью. Крес свободно, пролет за пролетом, поднимался по, казалось бы, бесконечной лестнице — все выше и выше, пока плотные ветви не скрыли от него задымленную деревню и пляску огня, дальше и дальше, и вот, когда его силы были уже на исходе, над головой загорелось чистое, звездное небо.

Сердце-дом представлял собой массивный, просторный сруб, оплетенный венцом ветвей, образуя что-то вроде плетеного венка в колючках, но больше в сотни раз. Двери оказались открыты нараспашку и Крес, отбросив сомнения и страх, поднялся по ступеням крыльца ко входу, прошел полутемные сени и ступил в широкий, просторный зал с жарко пылающим каменным очагом. От него шла иссушающая духота, но не меньше парило от разгоряченных псоглавцев.

Среди личин и высоких шлемов рок’хи возвышался Халса, облаченный в сверкающую чешую. Гостя д’ахгер увидел почти сразу же, как только его нога переступила порог Сердце-дома. Ближе десяти шагов Кресу не дала приблизиться памятная здоровенная псина. Морда, измазанная липкой кровью, ощерилась, стоило только незваному гостю подойти слишком близко. Крес застыл, не спуская взгляда с этого огромного животного, которое, судя по размерам, могло быть только волком. Будучи во много раз меньше и легче любой виденной Кресом босорки, ему ничего не стоило разорвать горло любому, кто не понравится хозяину.

Халса остудил подозрительность своего спутника, опустив тому на голову волосатую лапищу.

— Тебе нечем заняться чужеземец? — ухмыльнулся Халса, но как-то устало и беззлобно, почесывая своего друга за ухом.

Крес сделал еще пару осторожных шагов, не сводя взгляда с волка. Тот отвечал ему взаимностью — вперился в него немигающими глазами и слизывал кровь со своей морды.

— Я только что закончил, — сказал Крес. — И теперь…

— Нет, ты не закончил, — покачал головой Халса. — Ночь только начинается.

Его словам вторил одинокий крик то ли умирающего босорки, то ли умирающего рок’хи. Отсюда было сложновато разобрать.

— Ты знаешь, зачем я здесь, — сказал Крес, глядя Халсе прямо в глаза.

— Знаю, но помочь тебе ничем не могу, — ответил ему Халса. — Время ты выбрал неудачное. У меня сейчас достаточно дел и без тебя. Вокруг умирают мои люди, а ты стоишь здесь и хочешь свести какие-то свои личные счеты?!

— У тебя есть кое-что, что принадлежит мне, — упорствовал Крес. Рок’хи неодобрительно посматривали на охамевшего южанина, но молчали. Каждый сжимал в руках копье, меч, топор, Крес почувствовал на себе холод металла и остроту кости.

— Тебе? — еще раз ухмыльнулся Халса в седые усы. — Даже я себе такого не позволял с ней. Она вольная женщина. Идет куда сама захочет.

И ни слова не говоря, старик гордо прошествовал мимо Креса.

— Где она, Халса? — крикнул Крес ему в спину.

— Ты чего ослеп? — откликнулся старый д’ахгер, направляясь к выходу. — Она с д’хами.

Следом затрусило его животное. Тварь стрельнула желтыми плотоядными зенками в Креса. Пробрала до самого сердца и скрылась за дверью.

Крес хотел побежать вслед за ним, но тут кто-то с силой схватил его за предплечье. Он было подумал, что это какое-то другое животное решило полакомиться его мясцом — такой силы была хватка. Но это был Муса, но от этого было не легче. Видок у него был такой, словно харгер сам готов вцепиться в него зубами.

— Пусти, — процедил Крес сквозь сжатые челюсти.

— Я говорил тебе, что ты пойдешь, когда я скажу, — выпалил Муса, не разжимая пальцев. — Ну что, чего добился?

— Я должен… — упорствовал Крес, стараясь вырвать руку, но Муса был неумолим.

— Д’ханка — вольная птица, — пыхтел рок’хи ему в ухо. — И нам не до твоих капризов! Не видишь что вокруг творится?! Хочешь иди, может найдешь ее по запаху.

Крес таки вырвал руку и бросился вслед за Халсой. На улице рок’хи носились туда-сюда, переносили раненных, часовые на ветвях высматривали врагов на горизонте. Но Халса со своим волком как в воду канул.

— Посторонись, здоровяк! — раздалось сзади. Крес дал дорогу двум рок’хи, которые тащили стонущего псоглавца с развороченной грудью. За ним стелилась кровавая дорожка.

— Очень уж им надо сейчас заботиться о твоих проблемах, — проворчал Муса, сбегая вслед за ним по ступенькам во двор. — Ты сам как, живой?

Крес непонимающе уставился в его заплывшее лицо. У Мусы на скуле был обильный кровоподтек, со лба стекала алая струйка. Несмотря на кольчугу и всю его сноровку, псоглавца неплохо отделали и передвигался он, подволакивая ногу. Сам же Крес не чувствовал никаких неудобств, словно и не страдал от постоянных болей всего пару недель назад. Недоуменно осмотрев свои руки и ноги, он заключил, что вышел из боя невредимым. По крайней мере, ему хотелось на это надеяться.

Рядом пронесли очередного окровавленного рок’хи, но его голова была наполовину оторвана от тела и держалась лишь на полоске кожи.

— Везет тебе, южанин, — сплюнул Муса, устало опускаясь на ступени. — Очень сильно везет.

* * *

Всю оставшуюся ночь рок’хи потратили, чтобы забить оставшихся босорок, разделать их на котлеты и потушить горевшие дома. Таковых оказалось на удивление немного — явно цель нападения было не сжечь деревню дотла, как угрожала Мерай. Не нужно было быть семи пядей во лбу, чтобы понимать, зачем они прилетали. Вернее, за кем.

Крес отправился с Мусой и еще десятком рок’хи помогать разбирать завалы и справились они только, когда на горизонте забрезжил рассвет. От избы остались только почерневшие головешки, и по счастью огонь не перекинулся на все дерево — тогда им было бы несдобровать. Повсюду Крес видел одну картину: трупы, следы огня, но ни одного кричащего от отчаяния погорельца. Даже перемазанные в копоти ребятишки, как могли, помогали взрослым.

Прошлые несколько недель заполненные охотой и ведением тяжелого домашнего хозяйства были для рок’хи просто отдохновением перед настоящей работой — отбить нападение и восстановить разрушенное. Трудно сказать, когда они закончили — они не заканчивали в принципе, ведь день ото дня смысл жизни этих людей был в выживании. Всегда был дом, который нужно было разобрать и выстроить заново, всегда было кого хоронить, чьи раны лечить, а горе утешать.

Крес работал вместе со всеми до самого вечера, не обращая внимания на ломоту во всем теле, и даже и не заметил, как смертельно устал. Когда, наконец, нашел момент, чтобы опустить свой зад наземь, да так и не поднялся обратно. Псоглавцы разделывали туши, обирали и разделывали одних мертвых, обмывали других и шли дальше, а Крес не мог разогнуть, чтобы присоединиться к общему делу.

До их избы он добирался уже в сумерках, особо не включая голову — шел по какому-то наитию. Не в силах даже коснуться веревки, не говоря уже о том, чтобы подняться к крыльцу избы, которой повезло остаться целым, он приложился к стволу и сполз на землю. Последнее истощение накрыло его тяжелым покрывалом и больше не намеревалось отпускать. Ада… Где она? Ради чего ему вообще подниматься в этот дом? За день он обошел практически всю деревню — с края до края — и не увидел ничего, кроме смерти и тяжелого труда. Если Ада не попала в когти одной из тварей, ее, скорее всего, и вправду не было в деревне. Тут Халса сказал ему правду, но легче от этого не стало…

А день и не торопился заканчиваться.

— Чего сидишь, кровопийца, дел нет? — услышал он над собой голос Киши.

Псоглавка сидела на площадке, свесив загорелые ноги вниз. На него глядела лукавым взглядом своих огромных зеленых глаз.

— Пошли, поможешь мне крышу чинить, — махнула она мускулистой рукой. — Дети притащат крысятины на ужин. Я слышала, что вы там этих тварей много нащелкали.

Крес поднялся (в коленях что-то неприятно хрустнуло) и схватился за спущенную веревку. Подтянулся (еще один хруст), вставил ногу в петлю и принялся затаскивать себя все выше и выше.

На крыше дома уже сидел Тень и укладывал пучки соломы.

— Они и сюда наведались? — спросил Крес, облокачиваясь о крыльцо.

— Сама справилась, — свернула мелкими, острыми зубками Киша. — Ты присоединяйся, но сначала опорожни ведерко, будь другом? Пока еще видим друг друга, надо сделать, что успеем. Муса нам не поможет — некогда. А вот Дед лежит в доме с пробитой головушкой. Даже не знаю: выживет, не выживет, бедный… Такая беда, а мужика дома нет. Надеюсь, ты-то не очень устал?

В ответ Крес чуть не разрыдался, но, не проронив ни слова, под подхватил смердящее ведерко. Тащить пришлось не очень далеко, так как отхожее место находилось в двух шагах — за домом. Стараясь не дышать, Крес поплелся к сливному отверстию, и выплеснул коричневую жижу вниз. К его удивлению из дыры посыпался поток ругательств. На альбийском.

— Это наша новая шава, — объяснила Киша. — Если какать хочешь — не стесняйся. Пусть знает, кто он теперь есть, выродок крысиный. Я ему еще язык вырву вечером, а то болтает много. И пальчики подрежу, чтоб не убег.

Только теперь Крес заметил, что в отверстие для слива уходит веревка. Он подошел ближе и посмотрел вниз. Над пропастью вниз головой висел ругающийся, связанный куль, полностью с макушки до пяток измазанный фекалиями. Он легонько раскачивался на ветерке, скулил и звал на помощь.

— Может быть, яйца тоже отрежу, — промурлыкала Киша, прикалывая косу к макушке, чтоб не мешала. — Говорят, жаренные яички полезны и даруют мужскую силу. Ты знал?

* * *

Солнце уже пропадало с глаз, и лес погрузился в тревожную темень. Пели полуночные птицы, звенели и шуршали сверчки и прочая живность. Грохотали барабаны и звенели голоса. Зажигались костры.

Как и все, что делалось в общине, ритуальное сожжение останков предвещало служение д’ахам. Рок’хи, облаченные в цветастые одежды и разрисованные личины, ходили вокруг огромного ложа из деревянных прутьев, на котором распростерлись ряды мертвых тел, и рисовали на белесых неживых лбах сложные символы. У кого не было лбов, рисовали там, где придется. В черное небо летели молитвы, били барабаны.

Собравшиеся родичи и друзья хранили молчание. Стояли шагов за сто от совершавшегося таинства и не нарушали ход сложной и ответственной работы. Все, кто хотел попрощаться, давным-давно попрощались.

Наконец все было готово для препровождения мужей и женщин к д’ахам, и псоглавцы, один за другим, стали покидать место сожжения. Остался только один рок’хи в объемном меховом плаще, украшенном перьями, золотыми и костяными подвесками. Его лицо скрывала ритуальная резная маска, в руках пылал факел. Ощутимо прихрамывая, рок’хи шествовал между телами павших и под свою похоронную песнь подносил факел к ногам и голове каждого усопшего.

Медленно занимались костры, но, наконец, пламя омыло собой все мертвецов. Трещало дерево, черный, жирный, грозный дымный палец ушел подпирать небеса, унося за собой души героев прямо в объятья д’ахов.

Пламя громадного погребального костра освещало лица сотен женщин и мужчин рок’хи. Народ давил слезы, в полголоса шептал молитву, с замиранием сердца глядел на храбрецов, покидающих эту землю. Потом затянули песню. Все как один, понесли громко, тяжело и пугающе. Лес затрепетал от их голосов, разрывающих темноту. Потом псоглавцы, повинуясь какой-то единой воле, без разговоров вытянулись в несколько цепей и пошли вокруг громадного кострища, взявшись за руки, одним огромным поющим хороводом.

По небу понеслись мерцающие дороги из звезд. За собой славные воины оставляли только дикий смрад горящей плоти. В отличие от псоглавцев, которые глядели в костер, как завороженные, Крес не мог долго выдерживать такой мощный запах, так что он быстро ретировался.

— Эй, кровопийца! Ты куда?!.. — слабо прилетело ему в спину, но он был уже далеко в лесу, чтобы откликаться.

Чего-чего, но выдержки рок’хи не занимать. Они продолжали стоять там, взявшись за руки и кричать свои погребальные песнопения, чтобы мертвым было легче ступать по небесной дорожке.

Запах горящей плоти не отпускал, так что Крес прибавил шагу, но не успел он пройти и десятка шагов, как рухнул на колени и проблевался. Та небольшая крепость, что осталась в коленях растаяла, как дым, и не было сил даже подняться. Да и был ли в этом смысл? Он был противен даже себе, после того, что он сделал. А количество грехов, которые сжирали его нутро, он не мог даже сосчитать. Всю свою жизнь ненавидеть самое гнусное, что может позволить себе альбиец — предательство, и, в конце концов, стать ничем не хуже, чем Викта Кровная и Печальная, Рокша Тихая и Злопамятная, Елена Разящая и Высокая, Нуша Нечестивая и Безжалостная, Нагата Чернокрылая и Стойкая. И прочая и прочая.

Эти имена он привык повторять, как символ вероломства и мерзости. И чем лучше тот, кто пускает стрелы в своих?

Вонь все лезла в нос, позывы не прекращались. Крес поднялся и побежал наугад — куда угодно, только бы подальше от отвратительного запаха и себя самого. Сквозь шелест ветвей и собственное дыхание он все еще слышал, как ревело пламя, лопалась кожа и трещали кости.

Крес отошел уже достаточно далеко и остановился. Где-то журчал ручей, и он пошел на звук. Его привлек еле заметный блеск воды в свете полной луны, которая с трудом пробиралась сквозь плотную шапку ветвей. Вскоре вышел к небольшому источнику. Крес опустился на землю и принялся глотать ледяную воду. Обжигающий холод сковал челюсть, так что зубы заплясали на своих местах. Крес прополоскал горло, сделал так несколько раз, пока ощущение тошноты не покинуло его. Потом сложил ладони лодочкой и умылся. Кожа загорелась от холода, но стало определенно легче. И тут…

— Бросай здесь. Дальше нет смысла тащить, — послышался звонкий мальчишечий голос. Крес приподнялся и увидел что-то белеющее в темноте неподалеку и как какие-то тени танцуют вокруг. Снова послышались звонки голоса, на этот раз они… смеялись? Приглядевшись, он обомлел.

В траве вповалку лежал с десяток обнаженных мужчин с неестественно вывернутыми шеями и безвольно раскинутыми руками, избитые, изрезанные, поколотые — все мертвые. Один заплывший голубой глаз уставился прямо на Креса, словно хотел сказать нечто. Тут он лопнул, потому что в него вонзилась заостренная палка.

— Фу, гадость! — взвизгнула одна из теней и отпрыгнула.

— Мы будем их закапывать? — спросила другая.

— Зачем? — ответили недовольно.

— Ну, они же мертвые …

— Ну и что? Как ты думаешь, они бы стали возиться с тобой, или просто скормили бы своим чудищам?

— Не знаю…

— Чего тут знать, дуралей?! Они тут до утра не залежаться, как кхамеры придут полакомиться…

Тут один из погонщиков широко открыл глаза и застонал. Один из мальчиков испуганно закричал и бросился наутек, но остальные сгрудились вокруг бедолаги. Он был абсолютно беспомощен — ноги, сломанные в коленях, торчали в разные стороны и делали его похожим на кузнечика. Десяток ребятишек, подталкивая друг дружку, тыкали погонщику в лицо лопатами и палками, потешаясь его страданиям. Крес хотел было остановить их, но тут один пацан надавил на палку слишком сильно и заостренный костяной наконечник пробил погонщику глаз, уйдя глубоко в череп.

Крес, как был, застыл на месте. Застыли и мальчишки. Потом тот, что постарше, дал мелкому подзатыльник.

— Ты убил его, задница! — крикнул он. — Все испортил!

Мальчишки заголосили и принялись пихаться и с еще большим азартом терзать труп, но тут один из них заметил Креса и пнул остальных.

— Чего тебе? — спросил он недовольно, но другие уже пятились. Роща опустела быстрее, чем Крес успел сделать и половины шагов до сваленных трупов. Мальчишки сбежали, бросив волокуши и пару лопат.

День все не кончался…

* * *

Когда он разрыл могилу, было уже далеко за полночь.

Руки дрожали, а спина ныла от непосильной нагрузки. А ведь ему предстояло еще перетаскать всех в яму и засыпать мертвых землей…

Крес нащупал в темноте пенек и попытался сесть, уже не рассчитывая подняться, не то что продолжать непосильную работу, которую, тем не менее, обязался сделать, чтобы сделать хоть что-то. Но из раздумий его нагло вырвал резкий порыв ветра — лес заговорил, заворчал и задвигался. Кресу показалось, что даже земля пришла в движение. До его ушей донеслось множество разных шорохов, смешков и шепотков. Он удивился, но многие из них шли у него из-под ног.

— …со …со … со, — дребезжала, пульсировала земля. Крес привстал и прислушался, внутренне холодея и сжимаясь в дрожащий комок от неразличимых звуков. — …ясо …ясо …ясо… мясо… мясо…

Он выдавил из себя какой-то обреченный, жалобный стон, как если бы он был ягненком, по следу которого во всю прыть несется лиса. Он сорвался с места, ломая кусты, царапая лицо холодным ветром, забывая про усталость и кляня собственную глупость. В его мозгу орала, визжала, рвалась только одна первобытная мысль загнанного в силки существа: ВЫЖИТЬ!

— Мясо! Мясо! Мясо! — мурлыкала земля, давясь диким хохотом.

Что-то поднималось у Креса за спиной. Затылком он чувствовал знакомое смрадное дыхание и могильную сырость земляных недр. Он весь покрылся гусиной кожей, когда ощутил, что чьи-то маленькие колючие ручки пытаются ухватить его за пятки, промежность, руки и одежду.

— Мясо! Мясо!

Не помня себя, внутренне уже готовясь провалиться под землю и оказаться в жадных лапах, он, словно обезумевшая, затравленная собаками кошка, вспорхнул на ветку ближайшего дерева. Она скрипнула под его весом и грозила вернуть его земле, дрожащей от нетерпения и голода, но он, повинуясь вопящему инстинкту, хватался то за одну ветку, то за другую, нес свое тело дальше, как можно дальше, прочь к небесам.

Когда обнаружилось, что лезть больше некуда, он испытал новую порцию страха и отчаяния. Только лететь в объятья д’ахов.

И Крес только сейчас, сидя не ветке, зажав ее между ног, ощутил судорогу в животе. Снова рана заворчала в самый неподходящий момент! Зажав ее ладонью, глотая соленые слезы, он посмотрел вниз на мурлычущую землю. Через переплетение ветвей мало что можно было разглядеть — только темную траву, исходящую корягами. Но кое-что там все-таки было.

В том месте, куда указывал носок его ботинка застыли они — черные, круглые, ростом почти с семилетнего ребенка с блестящими, плотоядными глазками. Если бы ветка сейчас подломилась бы под ним, он угодил бы прямо им в пасти. Они не ерзали нетерпеливо вокруг дерева, не прыгали на месте, обливаясь слюной, не точили когтями ствол, подобно диким животным. Даже не пытались карабкаться за своим призом.

Они ждали.

— Ишь бельчонок, как высоко забрался, — промурлыкала одна тень. — И как много гостинцев нам оставил…

— Чур, щеки мои, — промурлыкала другая.

Они бросились на тела и принялись поедать их. Крес прижался лбом к стволу, чтобы не видеть подробностей зверской расправы, но все равно очень хорошо слышал, как трещали кости и рвалась плоть. Закончили эти двое достаточно быстро — об окончании скоротечного пира возвестило раскатистая утробная отрыжка.

— Как думаешь, он скоро обессилит и упадет? — не унимался один из лесных людоедов.

— Не знаю, но запах его страха мне определенно по душе.

— Понюхайте, как пахнет его пот! Оооо, вонищу знатную подняла эта тушка! Отличный будет десерт!

— Эй, тушка, нагнимись, мы хотим еще тебя понюхать! Твои ляжки так ароматно исходят потом… Придают им такой аппетитный запах мяса! Мяса! Мяса!

— Это мальчик! Это мальчик! И он так трясется! Как давно я не пробовал плоти молодых мальчиков в этом лесу!!!

— Неправда, ты жрал южан только что.

— Так эти были уже мертвые, а те, что были живые, пахли по-другому, были старыми и жесткими, протухшими, спревшими. А этот молодой и боится, и исходит потом, и трясется, как козлик! Сказка же! И откуда ты тут такой взялся?

— Стой. Я помню запах этих пяточек… Ааа, старый знакомый!

— Что? Ты уже пробовал его?

— Нет, но я запомнил его запах. Пару месяцев назад он шел через лес с другой ароматной курочкой. Мы встретились в старом курятнике, где они решили заночевать. Глупышки!

— И ты съел ее? И как?

— Да нет!

— Как это нет? Южные девочки же еще лучше мальчиков. Мне рассказывали, у них больше мягких мест и визжат они приятней.

— Я хотел. И сидели они, как на выставке, просто протягивай руку и хватай место, где помясистей. Этот сидел у стенки, а курочка лежала подле и храпела на всю округу.

— Ой, как ты рассказываешь! Я бы не выдержал и начал бы со щек.

— Я хотел начать с пяточек, но у его подружки с собой был камешек. К тому жена улице была такая славная бойня, что я решил зайти позже. А потом они куда-то пропали.

— Жалко. А откуда он? На беля вроде не похож. Бели обычно по деревьям не лазают.

— Не знаю, может, порода другая пошла. Давай у него и спросим?

— Давай.

— Эй, пряные пяточки, ты бель?

— Молчит?

— Молчит. И трясется. Значит, не бель.

— Может он маленький бель? Нитсири?

— Может. Слышь, там наверху, ты нитсири?

— Молчит?

— Молчит. Был бы нитири, ответил бы.

— У тебя есть с собой камень?

— Да, давай его сюда, коли есть. Мы хотим на него посмотреть!

— Молчит?

— Молчит. Нет у него никакого камня.

— А где тогда?

— Где камень, сахарный стручок?

— Молчит?

— Молчит. Дурачок, наверное. Совсем поехал от страха.

— Жалко. Хотел я посмотреть на камень. А он тебе его показывал?

— Нет, пожадничал. Я даже сам посмотреть хотел чего у них с собой, но больно уж много мяса было на поверхности, и я ушел.

— Вечно ты так. Твой желудок говорит тебе что делать, а ты слушаешься.

— А ты бы не ушел? Там мясо вовсю исходило соками!

— Пожалуй, и ушел бы… Эхх, скоро он слезет? Надоело ждать.

— Не знаю. Слышь, слезай!

— Молчит?

— Молчит. Упертый козленочек.

— Так даже лучше, больше пропитается потом.

— Надоело что-то мне ждать. Чего торопиться? Отсюда он все равно никуда не денется. Оставим его на сладкое. Тут и так довольно мяса по лесу бегает.

— Замечательно. А ты посиди пока здесь, или падай прямо сейчас, чтобы мы тебя долго не ждали.

— Молчит?

— Молчит. Никуда он не денется. Давай, а то они уже костенеют.

Через мгновение на их месте возвышались два земляных холмика.

* * *

К звездному небу по-прежнему поднимался редеющий столб дыма.

Он сидел на дереве и слушал, не скрипнет ли где ветка, не послышится ли угрожающее мурчание. Но лес погрузился в тревожную тишь. Никто не мурлыкал, не шумел ветер, не пели птицы. Только сердце бешено отдавало в висках, да дыхание вырывалось плотным облачком.

Под ним было несколько футов высоты, мышцы затекли, двигались с огромным трудом, и падение могло окончиться крайне печально. Он сам того не ведая превратился в дерево и с трудом заставил себя выпрямиться. Дерево угрожающе скрипнуло под его весом. Он замер и снова прислушался — ни следа этих препирающихся, мурлыкающих уродцев.

Запоздало подумав, что же он творит, Крес, аккуратно повис на руках. Чуть не вскрикнув от боли в изнывающем теле, он с трудом нащупал опору под ногами и начал спуск. Но очень скоро пальцы были уже не в состоянии держаться, и он камнем рухнул вниз.

Земля выбила из него воздух одним ударом и он несколько сотен ударов разгоряченного сердца не мог вздохнуть и пошевелиться. Еще бы несколько футов левее, где все еще чернела свежая, но бесполезная могила, и, верно, лежать бы ему сейчас, воя от боли со сломанной ногой. Но красные пятна в глазах и лишний синяк лучшее, на что он мог рассчитывать.

Но тут вновь подул ветер, обещая новые неприятности, и Крес как мог быстро вскочил и, обгоняя свой страх, понесся обратно в деревню, все сильнее чувствуя ненавистный запах, и каждый шаг давал о себе знать от макушки до кончиков замерзших пальцев.

Вскоре в лицо пахнуло жаром, душным запахом пяленого человеческого мяса, и дымом, который разъедал слезящиеся глаза. Пламя уже сходило на нет, но кострище продолжало обильно дымить, а похоронная песнь звучать. Его спасение.

— Кровопийца, вот ты где! — воскликнула Киша, отделяясь от толпы. — Батюшки, что с тобой?!

Крес сидел на коленях, и его выворачивало наизнанку какой-то зеленой жижей. Тело уже устало себя истязать, но все не унималось. Как будто ему этого было мало — он почувствовал опасную влагу, сочащуюся сквозь рубаху. Так и есть. Низ живота исходил темным пятном. Опять.

Крес затравленно обернулся в сторону темный стены Леса, внутренне холодея и опасаясь увидеть там оскаленные пасти преследователей.

Но лес был холоден, темен и пуст.

Псоглавцы и псоглавки смерили балагура взглядами, но продолжили церемонию прощения с умершими. Быстро и тревожно грохотал могучий барабан, пронзительно играли музыкальные инструменты, к небу поднимались голоса певцов. На месте бушующего пламени остались лишь бледные кучи углей, исходящие смердящим дымом. Рок’хи отпустили руки друг друга и принялись собирать останки своих родственников в горшки.

Уже дома Киша ругаясь насильно стащила с него рубаху и принялась менять бинты. Тонкий шрам слегка разошелся по краям — из него медленно сочилась кровь. Как будто этого было мало: они насчитали полдесятка новых порезов и синяков, которые он получил за прошедшие сутки. И боль медленно, но упорно возвращалась на порог, потягиваясь, словно просыпалась после долгого сна.

Давно не виделись, дорогая.

Стянутый новыми бинтами, Крес вылез на воздух и смотрел, как к своим избам стекаются выжившие мужчины рок’хи. Увидел он и Мусу. Псоглавец буквально вбежал по дереву вверх и легко взобрался на площадку.

— Твой отец ранен, — сказал ему Крес.

— Слышал, — буркнул Муса и скрылся в доме. Оттуда послышались голоса, потом все стихло.

Вновь показался Муса и молча пропал в ночи. Вслед вышла Киша, но сразу замерла в дверях, не смея сделать шаг дальше. Вцепившись в косяк, кусала губы, провожала глазами невидимый призрак мужа.

— Кровопийца? — прошептала она Сеншес знает сколько времени спустя.

— …

— Ты спишь, кровопийца?

— Нет, но думал об этом…

— Не спи, кровопийца, в такую ночь нельзя спать на улице. Шароша на тебя смотрит.

Крес поднял голову и огляделся.

— Кто?

— Шароша, дурачек. Ну вот же, — нетерпеливо повторила Киша и указала пальцем в небо. Крес увидел только кусочек луны в дымке. — Небесная волчица Шароша приоткрыла один глаз и смотрит на тебя.

— Ты про луну?

— Про Шарошу, глупый! Не спи, а то не проснешься.

Почему-то Крес резко расхотел спать.

— Была у меня сестренка когда-то, когда была я такая же как Соша. Ее тоже Сошкой звали, сестру мою. Мама в ней души не чаяла — такой красивой та была. Может даже слишком. И когда подросла она и начали на нее мальчики заглядываться, сбежала она как-то из дому то ли от злости на отца с маменькой, которые запрещали ей с мальчиками видеться, то ли к жениху очередному — кто знает. А той ночью, как назло ночь Шароши была, когда старая волчица смотрела на мир полностью открытым глазом. Нашли мы ее утром уже мертвую. Всю ночь под оком Шароши проспала, вот ее волчица и покарала. Говорят, что если уснуть у Шароши на глазах, то ни кхамеры тебя не тронут, ни другая какая пакость лесная, но участь твоя не завидна будет. Будешь вечно скитаться по лесу в Шарошину ночь. Я и видела ее пару раз, когда девочкой еще с подружками ночью под Шарошей гуляли. Глупые были, дурочки, искали там себе суженых, а иной раз призраков и смерть находили.

Она закуталась в плащ и замолчала.

— А Алисса не так погибла? — нарушил тишину Крес. И чего ему сдалась эта Алисса…

Киша помотала головой.

— Алиссу, говорят, всей деревней искали, но давно это было, и мне те времена не ведомы. Откуда ты про старую д’ханку знаешь?

— Да, рассказывали, что ее Болотиха съесть пыталась…

— Враки. Болотиха бабам помогает, если ее правильно попросить. И зла не делает, если не злить ее.

— Ходят бабы на топи все-таки.

— Топи — священное бабье место, а Болотиха хранительница священных женских тайн, — говорила Киша. — И в Лесу священные есть, но для мужчин. Рок’хи рождаются там, и умирают там. Ходят, все туда ходят, как не ходить? И на болота тоже ходят. Есть там места тайные, где несметные сокровища закопаны.

— А Халса туда ходит?

— А зачем тебе Халса, кровопийца?

— Да так, интересно, где он жену мою прячет. Не на болотах ли?

— Замучил ты уже со своей женой. Да и не твоя она жена уже давно. Д’ахи ее своей признали, может быть, еще до рождения на ней свою отметину поставили. А ты глупый, не заметил.

— Отметину, говоришь? — Крес задумался и вспомнил, что у Ады было родимое пятнышко на бедре. Даже подумать смешно. Но все-таки?..

Он поежился. Очень сильно похолодало.

— Иди в дом, — сказала Киша. — Нельзя спать, когда Шароша смотрит на тебя. Да и холодно уже, внутри теплее.

— А что бродить под Шарошой можно?

— Рок’хи можно.

— Почему?

— Потому что мы умнее тебя, кровопийца.

Крес поднялся и заковылял в дом. Шарша-шарошей, но внутри действительно было теплее.

Темно и тепло. Детишки так забегались за день, что с их стороны не было слышно ни слуху, ни духу. А Киша все не унималась и продолжала болтать, пока он снимал одежду и, почесывая ушибленную голову, искал свой лежак.

— Слушай, кровопийца, слушай, и, может быть, когда-нибудь это спасет твою глупую головку. Шароша — небесная волчица, из лона которой и возник этот мир. Она приняла его от Гороха — великана чудовищных размеров, вида которого не способно унести небо. Она выстрадала мир и вынесла его в своем чреве. И когда разродилась всеми реками, полями и лесами, д’ахами, кхамерами и рок’хи, окинула его взглядом — хорош был мир и юн. Лес был безопасным местом, где люди могли без опаски ходить по земле и любить друг друга, даже кхамеры жили еще тогда на земле и были совсем другими — высокими и благородными, и ели они только плоды деревьев и запивали вином. Радостная Шароша заснула на долгие лета, удовлетворенная, что породила мир такой красоты и добра.

Крес положил голову на подушку и увидел перед собой узкое оконце и растущую луну, которая уже вышла из дымки и светила всей своей бледностью прямо в лицо. Ее поверхность исходила пятнами, которые действительно чем-то напомнили огромную радужку и зрачок.

Странно… сколько раз не смотрел на нее и никогда не замечал. И вот — на тебе.

— Но когда проснулась и открыла один глаз, ужаснулась старая волчица. И увидела она, что рок’хи стали злыми и завистливыми. И не живут они в мире друг с другом. Обманывают, воруют и убивают один другого. И все больше и больше отходили они от законов д’ахов и отцов своих, которые еще помнили мать свою — волчицу Шарошу. И стала смотреть она одним глазом на мир днем, а другим ночью. Ночью глаз был слеповат и видел лишь самое страшное и отвратительное, что было на свете, ибо все темные дела всегда проходят под ее слепым глазом. А другой глаз видел только день, когда рок’хи пытались делать вид, что они все такие же милые и добрые, как прежде. Видя обман, Шароша сердится все больше и больше. Говорят, что когда-нибудь рок’хи доведут ее до последней черты. Шароша откроет пасть и проглотит то, что когда-то она сама и породила. И заснет утомленная волчица уже навсегда.

Она замолчала.

— Как печально, — нарушил Крес тишину, чтобы она так не давила, словно удавка на шее. Он все еще наблюдал за луной. Как он раньше не замечал, что это и вправду был огромный глаз? То ли от усталости, то ли под гипнотическим взглядом Шароши он не мог двинуть даже пальцем. Очень странная луна сегодня.

— Ничего печального, кровопийца, — отозвалась Киша. Ее голос звучал неподалеку, но Крес был поглощен этой магическим светилом за окошком, чтобы искать ее во мраке. — Мир плох и с этим ничего не поделаешь. А мать должна быть готова к тому, что ее ребенок вырастет злым и глупым и не оправдает ее ожиданий. Только тогда она сможет отдать его д’ахам со спокойной душой.

— Отдать д’ахам? — спросил Крес.

— Да, — отозвалась Киша. Еще ближе. — Мы все в их руках, так или иначе.

Крес смотрел на луну. Она заливала его лицо ослепляющим светом: даже смотреть на ее раскаленную добела поверхность было чуточку больно, и он прикрыл уставшие веки. Как ни странно Шароша никуда не делась. Огромное разъяренное око так и осталось висеть в темной пучине. Он открыл глаза и Шароша пропала. Что-то встало между ними. Это была Киша. Она наклонилась над ним и положила пальцы ему на веки.

— Не смотри на нее, кровопийца, — шептала она, озаренная мягким, бледным светом, кипевшим за ее плечами. — В ее свете обнажается только боль и горе. Она губит глупых детей, которые уходят из дому без ведома родителей, или стариков, которым осталось доживать последние дни. Отвернись от нее и спи. Тебе нельзя видеть то, что рок’хи делают в ее лучах.

* * *

Может быть луна и рассказ Киши были тому виной, но во сне Крес видел огромную волчицу.

Он шел по лесной тропе, направляясь к далеким скалам, которые горели на горизонте, подобно звездам. Сколько он ни шел, пейзаж не менялся — лес и лес, изредка прерываемый речушками, через которые Крес вынужден был перепрыгивать. А горы все не приближались, манили его, а его тянуло к ним, как мотылька. Внезапно он вспомнил про Аду, осмотрелся вокруг — девушки нигде не было. Потом его осенило, он сбросил с плеч огромный мешок, который откуда-то появился на его спине, развязал и заглянул внутрь — Ада лежала там, свернувшись калачиком, и грызла орешки — черные как смоль с горящими изнутри красными пятнами.

Успокоившись, Крес забросил ношу за спину и хотел отправиться дальше, но обнаружил, что не знает в каком направлении двигаться. Горы внезапно пропали с горизонта.

Крес бродил по лесу, высматривая горы, пока не принялся карабкаться на дерево. Чтобы было сподручнее, оставил мешок на земле. Уже на вершине он наконец увидал цель своего путешествия — он очевидно свернул не в том направлении и горы были далеко. Спустившись с дерева, Крес не доискался своего мешка. Вне себя от отчаяния он все носился по лесу, высматривая то мешок, то горы. Потеряв все, что только можно — горы, лес, мешок, Аду и орехи, Крес принялся копать землю. На дне огромной ямы горы наконец нашлись. Высота их поразила Креса и он стал карабкаться на них. Уже на вершине, его сбил с ног порыв ветра.

Поднялся с земли и увидел Ее. Он не успел выдавить из себя и звука, как Волчица, закрывающая собой половину Леса, прыгнула на него и проглотила.

* * *

Он проснулся в холодном поту.

Она была здесь. Смотрела на него сквозь плотно завешанные шторы. Шароша всегда наблюдала за ним с небес.

Крес сидел так некоторое время, не в силах оторвать взгляда от яркого пятна, которая была видна даже сквозь штору. Скинул одеяло, подошел к окну и приподнял полотно. Комнату тут же залил яркий голубой свет. Шароша была здесь. Огромный глаз искал его и вот, наконец, нашел.

Крес некоторое время стоял, купаясь в ее ледяных лучах. Потом стянул рубаху и посмотрел на свой забинтованный живот. Потрогал то самое место — чуть выше пупка. Осторожно потянулся и помассировал кожу, где раньше пульсировала боль. Ничего.

Он стянул бинты, провел пальцами по белесым шрамам и ничего не почувствовал.

Шароша смотрела на него и молчала.

Молчала она, когда Крес под ее яркими лучами выбрался из дома. Сделал пару шагов, ступая босыми ногами по доскам и остановился, поеживаясь на ветерке. То и дело он замечал, как мостки дрожат под ногами группы рок’хи, которые снуют по ним туда-сюда, среди ветвей раздавался шелест, огоньки зажигались и тухли в отдалении. Деревня спала, но чутко. Приготовив железо под подушкой.

Крес обошел дом и направился к отхожему месту. Веревка все еще спускалась в черную дырку. Ему не хотелось на него смотреть, и он очень боялся, чтопленник начнет снова стонать и молить о помощи, а то и вовсе завизжит на всю округу. Времени оставалось все меньше, он дрожал от холода и от осознания, что ему предстоит сделать. Но по-другому поступить было бы сущим скотством. Крес в темноте ощупал узел, обливаясь потом и ожидая каждое мгновение, что его поймают, как какого-то вора, которым он по сути и являлся. Наконец он принялся ослаблять веревки. Это было непросто, но он старался, как мог. Ему следовало поспешить до того, как кто-нибудь из домашних решит облегчиться и застукает его за этим делом. Пальцы ныли, дергать веревки стало той еще задачей. И запашок стоял скверный.

Казалось, что здесь поработал какой-то умелый матрос — Киша навязала знатный, жирный, тугой узел, и казалось Крес уже вечность распутывает его не гнущимися пальцами, вздрагивая от каждого шороха и скрипа. И вот веревка осталась висеть на честном слове. Еще несколько колких ударов упавшего сердца, и Крес остался единственной силой, которая удерживала тяжелое тело над пропастью.

К долгой «жизни» наверху или на верную и скорую смерть внизу? Решаться нужно было немедленно.

А что если он сейчас напряжет все оставшиеся силы, отдерет все еле зажившие раны, но вытащит пленника из этой чудовищно нелепой ловушки? Развяжет его руки, ноги, вытащит кляп изо рта, получит в челюсть пару раз и сам напьется дерьма по самые уши. Будет ли он героем, который спас своего сородича от страшной участи быть живым стулом в доме выродков-псоглавцев?

И что же потом их ждет?

Нужно было срочно решаться, а то этот груз он точно не сможет держать целую вечность. Пальцы начали ослабевать намного быстрее злополучных веревок. Крес смотрел на свои бледные пальцы, которые смутно вырисовывались в окружающей синей темноте. Веревка все быстрее и быстрее выскальзывала из них, пока не…

Он рухнул молча. Крес с замиранием сердца сидел у дыры, сжав пальцы до белых костяшек, не смея вздохнуть и ждал, когда же падение выдавит из пленника последний крик. Но он не услышал даже звука столкновения с землей. Ничего не было. Только по-прежнему скрипели веревки, шелестел ветер и стонало его сердце.

Глава XII. Сделка

— Эй, кррраля!

Викта открыла глаза и увидела перед собой с десяток уродцев. Кошмар продолжался.

Она завопила, ее талант воспламенился сам собой, уже готовый жечь, ломать и…

— Нет! Нет, стой! — закричали уродцы, поднимая лапы вверх.

Еще бы чуть-чуть и двух-трех уродцев точно бы смело с поляны в виде визжащей кучки золы. Ох, если бы ее рука дрогнула…

— Что же ты сразу не сказала, что ты абель?! — заверещал один из уродцев тоненьким, недовольным голосом. — Нехорошо так! Сначала притвораяешься глупой овечкой и приятно истекаешь соками, а потом убиваешь наших товарищей ни за что, ни про что. Так дела не делаются!

Викта вся задрожала при мысли, что она просто уснула в этом проклятом лесу. А они столпились вокруг и могли сделать с ней все, что пришлось в их уродливые, маленькие головки. А нитсири просто проспала бы собственную смерть.

«Плевать… на все плевать» — такой была ее мысль, прежде чем она провалилась в тоскливую дремоту. Мысль, которая могла стать последней в ее жизни.

Уродцы походили на затертые, грубо сделанные плюшевые игрушки, которые могли привидеться ребенку только в кошмарном сне. Никакой одежды они не носили — с макушки до пяток их покрывала густая поросль черных волос, сильно напоминающих ежовые иголки. Плеч и шеи у них не было в принципе — туловище сразу переходило в широкую, приплюснутую голову, лица на которой тоже не было. Только немигающие, беленькие глазенки и крайне зубастый рот, раскрывающийся от «уха» до «уха» в том случае, когда уродцы говорили о еде.

— Тебе придется заплатить за страшную и бессмысленную смерть наших товарищей! — взвизгнул один из них.

— Как? — пискнула Викта, внезапно почувствовав себя виноватой и внутренне обругав себя за такую слабость.

Уродцы заметили, что с ее пальцев начинает подниматься белесый дымок, и чуть умерили свой пыл. Пусть знают, что сожрать ее удастся не так просто, как бедного Гобо. Их козочка умеет бодаться.

— Не знаем. Сейчас придумаем что-нибудь! — провозгласил один из уродцев, и все они собрались в кучу для совещания, образовав один сплошной колючий и галдящий клубок.

Один уродец в точности походил на другого. Никаких различий, даже минимальных по цвету волос и росту, голосу, или кто у них здесь главный и есть ли таковой вообще? Как они друг друга различали — ведал лишь Сеншес и его жены.

Пока до нее доносились только неразборчивые мурлыкающие обмозговывания, Викта привалилась спиной к дереву и принялась развязывать тряпку на ноге. Пальцы на левой руке покраснели и побаливали от малейшего прикосновения — с кончиков полностью сошел верхний слой кожи. Стопа тоже представляла не очень аппетитное зрелище: с такими кровоточащими мозолями на пятке уйти далеко точно не удастся. Да и стоило ли куда-то спешить?

Совет подошел к концу. Черный кружок распался и одно из созданий произнесло:

— Мы закончили обсуждение этого непростого вопроса. Убитые тобой были нашими самыми дорогими друзьями и родственниками. Восполнить эту невосполнимую потерю, от которой мы будем горевать еще долгие и долгие зимы, сможет твоя правая нога.

Окружающие согласно закивали.

Викта подумала, что ослышалась:

— Чего?..

— Вон та, на которой сапог, — другой монстр указал на нее своим длинным когтем. — Та, что без обуви слишком уродлива, чтобы восполнить нашу невосполнимую потерю, так что ее можешь оставить себе.

Окружающие снова согласно закивали.

Викта загорелась от негодования. Ее правую ногу? Жрать?!

— Да идите вы знаете куда! Не отдам я вам свою ногу!

В подтверждение своих слов нитсири схватила свою правую ногу и придвинула поближе ко второй.

— Почему? — недоумевал один из уродцев, разводя руками.

— Она… моя. Я не могу без нее.

— У тебя же есть вторая!

— Нет, эта мне нужна.

— Хорошо, тогда это тоже нужно обсудить, — поднял лапку тот уродец, который выносил решение, и они снова собрались в кучку на совет.

Совещались они вдвое дольше предыдущего. До Викты даже доносились мурлыканья на повышенных тонах. Она заметила среди деревьев еще несколько черных теней — очевидно на случай, если нитсири попробует сбежать.

Кружок снова распался и вперед вышел один из уродцев. Тот или другой, что говорил в первый раз — Сеншес его знает.

— Мы решили, принять во внимание твое высокое положение, абель, и под напором твоих аргументов изменить свое решение. Мы готовы поступиться принципами и удовлетвориться твоей левой ногой — той, что в синяках и кровоподтеках. Правую, ту что в сапоге, можешь оставить себе.

Окружающие снова закивали, хотя менее дружно, чем в прошлый раз.

— Нет! — крикнула Викта. — Не отдам я вам ногу, ни левую, ни правую. Вы сожрали мою лошадь, козлы! Удовлетворитесь тем, что переваривается у вас в животах.

— Это не считается за удовлетворение нашей просьбы, ведь съели мы ее до того, как ты нанесла нам невосполнимую потерю!

Уродцы дружно закивали.

— Нет, вы первые нанесли мне потерю, — парировала Викта. — Гобо стоил всех коней на свете — он был верным другом, он летал быстрее ветра, был умен и сообразителен. А вы набросились на него и съели, словно он был простым хряком, пока я по вашей вине лежала на земле, считая косточки. А потом попытались съесть и меня тоже, поэтому не плачьте, что мне пришлось обороняться. Это я здесь жертва, а не вы!

Уродцы переглянулись.

— Это надо обсу…

— Идите вы к Сеншесу со своими обсуждениями! — выкрикнула Викта, поднимаясь. Больная стопа тут же запротестовала, заставив нитсири жалобно вскрикнуть и запрыгать на одной ноге.

— Вот видишь, абель, тебе эта нога только мешает, — ткнул в нее когтем уродец. — Мы съедим ее, и ты сможешь спокойно продолжить свое путешествие.

— Нет, я вам сказала! — крикнула нитсири. — Нога моя, и вы не имеете права ее есть, потому что сами виноваты в смерти своих друзей. Проваливайте отсюда переваривать моего Гобо!

Уродцы снова переглянулись и пожали плечами.

— А… — сказал один из них и облизнулся. — Конь был и вправду что надо.

— Дааа, — расплылся другой в зубастой улыбке, от вида которой у Викты все похолодело внутри. Такими зубищами было впору перекусывать железо. — А верещал как сладко.

— И мясо было отменным. Потное, жирное…

— Но по мне жестковатое. Мне больше человечинка нравится.

— Особенно хороши девочки. У них и мякоток побольше и верещат они забавней…

На этой фразе они мигом оборвали свои рассуждения и молча уставили на Викту.

— Я заразная, — холодно проговорила Викта, распаляя талант. Кого из них спалить первым?

Но те застыли на месте и не делали ни единой попытки напасть. Нитсири заметила, что на них не колыхалась даже волосинка — ни один не переминался с ноги на ногу, уродцы даже не моргали. Словно изображения на картинке, нанесенные углем. Так и хотелось послюнявить палец и стереть их к Сеншесу.

— Можно хотя бы пяточку лизнуть? — жалобно попросил уродец в заднем ряду, пока остальные вспоминали прошлый ужин.

— Нет!

— А коняка все же была знатная… — продолжали облизываться уродцы. — Совсем другое дело, а то как вспомнишь ту, которую мы кушали в прошлый раз. Та визжала как-то совсем невкусно, даже испугаться как следует не успела. Но мясца в ней было с лихвой.

Все согласно закивали и начали расходиться.

— Стойте! — крикнула Викта им вслед.

Уродцы замерли и разом повернулись к ней.

— Передумала что ли? — спросил один и плотоядно облизнулся. Язык оказался длинным, бледным и склизким, словно червяк.

— Нет, — покачала головой нитсири. — Где вы, говорите, сожрали коня?..

— Чего посмотреть хочешь? — ухмыльнулся уродец. — Да, вон недалеко еще и косточки не остыли. Сама же с него слетела, как кошак с елки.

— Кошаки костлявые, но падают редко, — заключил его собрат.

— И волос много, — покачал головой другой. — Хвосты совсем без мяса.

— Знаете сколько кошаки могут просидеть на дереве? — расплылся в зубастой ухмылке третий. — Я как-то загнал одного на ветку, встал под ним, открыл рот и ждал…

— Да нет же, — разозлилась Викта. — Про того, второго, которого вы сожрали в прошлый раз.

— Ааа, этого. Да от него уже ничего не осталось, чего там смотреть-то? Косточки мы детишкам отнесли, пусть посасывают. Та дрянь, что на нем висела, она нам вообще без надобности. Не знаю, чего вы людишки так любите телеса украшать ненужными тряпками. Ходили бы в чем мать родила, нам бы было бы легче выбирать, кто сочнее и мясистей, а то так не поймешь.

Все согласно закивали, трое облизнулись.

— А всадник? — спросила Викта. — Кто на нем ехал? Вы его тоже съели?

— Нееет, конь один стоял у дерева привязанный, — ответил уродец. — Хозяин ушел в сторону Барандаруда. Мы туда не ходим — там страшно.

— Мы за ним три ночи ползли, — принялся жаловаться другой уродец. — Он, мерзавец, в свой костер постоянно какой-то дряни подбрасывал, так что к нему было не подойти, пока он дрых по ночам. Думали, может, сглупит хотя бы раз и пожадничает. Нет, гад, умный оказался. А крррасивый мальчик, попка такая крепенькая, сам быстренький, щечки розовенькие! Под одежкой мускулы мелькают, такие сладкие…

— Прекращай, а? Больно же вспоминать…

— Может быть, вы слышали, у него из сумок кошачий писк? — спросила Викта, внутренне сгорая от возбуждения. Сарет? Сарет? Может ли ей повести?..

— Ага, — кивнул все тот же уродец, облизывая клыки. — Было такое. Визжала тварь во все горло, так и хотелось ее проглотить с хвостом вместе. Но вонь стояла такая, что мы и не подойти. Пришлось подождать, пока дурачок привяжет коня к дереву, заберет эту свою мохнатую зверюгу и уйдет в Барандаруд. Жалко конечно, такой крррасивый был… Мы подождали чуть-чуть, пока запах не выветрится и сожрали лошадь.

— Ой, ничего из нее не выветрилось, — подал голос еще один уродец. — Привкус этот до сих пор на языке висит. Даже второй конь не помог.

Бласка… эти козлы сожрали еще и Бласку!.. — сердце в груди потонуло. У них в желудке переваривается еще один ее друг!

— Где был тот город?! — выпалила Викта, обуреваемая ненавистью к ним и надеждой, что ей все же удалось зацепить ту «ниточку». — Отведите меня туда!

— Далековато это, краля, — почесал макушку то ли первый, то ли второй уродец. — Да и некогда нам. У нас много своих дел.

— Каких же? — горячо задышала нитсири, внутренне холодея от осознания того, что вожделенная ниточка сейчас просочиться сквозь пальцы. — Людей пугать и их лошадей жрать?!

— Хорошее дело Лошади они вкусные. А люди еще вкуснее.

— Отведите меня туда, — попросила Викта. — Пожалуйста.

— Делать нам что ли больше нечего, как водить всяких хромоножек по лесу? Если бы ты дала нам за это возможность откусить свою пяточку, то другое дело…

— А лучше две! — внес предложение другой уродец.

— А я бы пальчики пообгладывал, — поддержал разговор третий. — Больно уж они у вас, барышня, замечательные.

Все согласно закивали и начали облизываться.

— Нет, — холодно произнесла Викта. — Не пойдет.

Все дружно хмыкнули и начали расходиться в разные стороны.

— Стойте! — крикнула Викта им вслед. Парочка задержалось и с надеждой посмотрела на свою козочку, но большинство даже не замедлились. — А что если я вам отдам… другую лошадь!

— И где она? — спросил уродец, и когда Викта замешкалась, продолжил. — Мы сами сможем поймать двух и пожирнее. Зачем нам для этого тебя куда-то вести?

С этими словами он повернулся и пошел прочь.

— Я знаю, где лежит мясо, — крикнула Викта. — Человеческое мясо.

Все разом замерли и медленно повернулись.

— И где?

Викта открыла рот, но тут же закрыла. Некоторое время она не могла выдавить из себя ни слова. То, что она готовилась им предложить, было чудовищно.

— Недалеко от того места, где вы съели моего коня, — наконец решилась она. — Тут недалеко есть озеро, вода в котором исходит паром.

— Мы туда не ходим. Там слишком жарко и камней много, — махнул лапой один из уродцев.

— Там есть мальчик. И не один. Я могу принести их вам, — сказала Викта, покрываясь мурашками и холодея. Она действительно способна на это?..

— Мальчик? — облизнулся уродец. — Мальчики хорошие, мясцо свежее.

— Мы туда все равно не пойдем, — сказал еще один. — Ты пойдешь и принесешь нам это мясо, а мы посмотрим.

Все глянули на нитсири.

Ей пришлось решаться.

— Точно не врешь? — спросил один из уродцев и подошел к ней.

— Нет, — покачала головой нитсири. — Они в пещере. Я сама их там… оставила.

— В пещере, должно быть, прохладно, мясо лучше сохраняется! — сказал другой уродец и запрыгал в нетерпении.

— Ну, хорошо, краля, — сказал тот, что стоял прямо перед ней. — Если все, что ты сказала правда, то мы обсудим и решим, стоит ли нам тратить время и вести тебя к тому месту. Ну а если нет, то пеняй на себя, козочка, и держи пяточки подальше от земли.

— Я не вру, — твердо сказала Викта. — И тебе не стоило мне угрожать, ты…

Она не договорила, как уродец повернулся и скрылся под землей. Не успела нитсири моргнуть глазом, как на его месте остался аккуратный земляной холмик. Почва под его ножками словно бы сама открылась и поглотила уродца. То же самое сделали и остальные. Один за другим они окунались в землю, словно перед ними было топкое место, а не твердый грунт. Через несколько ударов сердца на их месте остались только десяток бугорков. Исчезли все, кроме одного.

— Ступай в ту сторону, краля, — уродец оттопырил палец. — Не заблудись только, а то наткнешься еще на кого-нибудь, кто не так плотно позавтракал.

И тоже окунулся в землю, словно ушел под воду. Холмик и больше ничего.

* * *

На «перекрестках» ее встречали. Появлялись буквально из воздуха — то за деревом никого нет, и вот он, словно клякса на бумаге стоит, не спуская с приближающейся нитсири своих рыбьих глазок-бусинок. Викта никогда не могла угадать, за каким деревом ее встретит очередной коротышка в следующий раз. Когда она оказывалась ближе, он молча поднимал лапу, указывал когтем направление и исчезал под землей. Викта молча шла дальше.

Идти было нелегко, и ей время от времени требовалось передохнуть, чтобы дать своей больной ноженьке повыть вдоволь. Талант немного скрашивал ее страдания, но Викта не могла распалять его на надоедливые мозоли. Пришлось терпеть и мечтать о теплом сапоге.

Вечером снова поднялся ветер и не утихал большую часть ночи. Ей с большим трудом стоило наломать лапника и развести костер даже с поддержкой таланта. Еще сложнее было поддерживать пламя и убедить свое сердце, что то, что она делает, вообще имеет какой-то смысл. Но надежда крепла в ней, и Викта упрямо бросала веточки в костер, вздрагивая от каждого шороха. Кто-то непрестанно расхаживал кругами, но стоило ей обернуться и ночные гости куда-то быстро испарялись, словно и нет тут никого, кроме шалуна-ветра.

— Я вас видела, — неуверенно бросила Викта в темноту. Но темнота ничего не ответила ей.

Плюнув в тускнеющее пламя, нитсири свернулась калачиком и постаралась забыться. Но стоило пошевелиться хотя бы одной веточке, она вновь подпрыгивала на месте. Ничего, только бушующий ночной лес.

— Я вас видела…

Здравым рассудком она понимала, что не сможет караулить всю ночь, но она еще долго сидела и сверлила мрак глазами, пока сама не пугалась того, что рисовало ее возбужденное воображение. Мохнатые коротышки улыбались ей в непроницаемой тьме. Их глазки, подмигивающие друг другу, их короткие лапки, их длинные коготки и острые зубы. Очень скоро усталость брала свое, и нитсири укладывалась, дрожа от озноба и ужаса. В ее руках пылал камень и только он один согревал свою хозяйку.

Стоило ей ненадолго опустить веки, они вылезли вновь и все повторилось.

— Я вас видела! — снова и снова кричала Викта.

Вторило ей одно эхо.

— Спи, дура, — пробормотала нитсири себе под нос, опускаясь обратно. — Хотели бы сожрать, давно сожрали бы… как Гобо.

Она поплакала немного, но сон все же победил ее. Ненадолго.

Перед ней на земле сидел уродец.

Если бы она не была такой усталой, обязательно закричала бы. Но сердце просто ушло куда-то глубоко-глубоко и замерло там.

— Здррравствуй, — сказал он, примирительно подняв одну лапку.

Викта ясно видела этот черный колючий силуэт на фоне деревьев, до него было шагов пять. Викта быстро оглянулась, но его друзей рядом не было.

— Чего тебе?.. — пробормотала нитсири, почему-то покраснев. — Уйди, дай поспать.

Разгоряченный талант был уже наготове и постанывал от напряжения. Одно неверное движение, как Викта, не задумываясь, сожжет его дотла.

Но коротышка продолжал сидеть на месте и мелькать своими бусинками, словно сам напрашивался, чтобы ему поджарили пяточки.

— Дай, кррраля, посмотреть на твой огонек, — послышалось из темноты. — Я даже волшебное слово знаю — пожалуйста!

Викта крепче сжала камень в кулаке. Этого ей еще не хватало.

— Нет у меня ничего. Поди прочь!

— Ну чего же ты так… — произнесло существо с обидой в мурлыкающем голосе. — А я тебе кое-что принес.

— Нет. У. Меня. Ни-че-го, — раздельно произнесла Викта. Хотела сказать что-то еще, но вздрогнула. В ее сторону летело что-то черное.

Она коротко вскрикнула, защищаясь руками, и одновременно щелкнула струной. Если бы все получилось как надо, то от уродца осталось бы только черное тлеющее пятно, но все произошло слишком быстро. К монстру бросилась лишь россыпь ярко голубых искр. Тот с визгом отскочил в сторону, хотя пламени было совсем чуть-чуть — как раз впору, чтобы напугать зарвавшееся создание. Он рыбкой сиганул под землю, но пламя все успело чуть-чуть задеть его шерстку.

Не успел его крик затихнуть под толщей земли, Викта уже была на ногах, растягивая струну словно лучница тетиву до упора, и приготовилась встречать нападающих. Но все было тихо, ни единого движения: ни слева, ни справа. Она опустила глаза и снова покраснела до ушей.

Перед ней на боку лежал грубый ботинок. Его бросили точно ей под ноги.

Она помялась с ноги на ногу, вслушиваясь в шепот раскачивающихся ветвей. Потом с неба посыпались белые хлопья.

* * *

Утро еще одного хмурого дня встретило ее снежной россыпью, устилавшей леса на сколько хватало глаз. От костра остался белый небольшой холодный холмик, совсем мертвый. Викта поднялась на ноги, сбрасывая с себя тоненькое снежное покрывало. Все тело ломило после беспокойной ночи, в голове никак не затихали отзвуки тяжелого и пустого сна без сновидений.

Ей нечего было собирать в дорогу. Все ее было на ней и в ней. Просто отряхнула заиндевевший плащик и побрела дальше, прокладывая себе тропу через свежие сугробы, разнашивая новую обувку. Грубый нелепый ботинок был ей велик и явно делался на громадную лапищу псоглавца. Только выродки могли смастерить такую неудобную обувь, но и на том спасибо. Обмотка на ноге держала его более-менее крепко, но от новых мозолей она едва ли убережется. Она бы даже поблагодарила того уродца за ботинок, если бы могла отличить одного мохнатого коротышку от другого.

Нитсири больше не спрашивала себя, как ей удалось не умереть этой ночью от холода. Как удалось так быстро подняться на ноги и вообще идти куда-то. Талант, который теплился в ее груди, на пару с камнем в кулаке охраняли ее. Рано или поздно ей отблагодарить их. И она что-нибудь придумает.

Снова за деревом мелькнул знакомый силуэт. Не успела Викта подойти к нему, как тот поднял лапу и скрылся под землей. Нитсири уже привыкла идти по таким «маячкам» и шла по лесу почти без опаски.

Не успела она пройти и десятка шагов, как встала, как вкопанная.

На ее пути, полузасыпанные снегом, лежали начисто обглоданные лошадиные кости. Красный череп, облепленный пушистыми снежинками, поломанные ребра, ноги со сколами, подковы на копытах поблескивали на солнце. Викта подняла ботинок — под снегом земля пропиталась вязкой, черной кровью.

Ее Гобо. Прекрасный конь, которого она должна была хранить. Для Сарета.

С неба валил и валил снег, хороня под собой еще одного друга, стирая воспоминания о нем. Она не могла пошевелить даже пальцем и какое-то время стояла и стояла, не в силах отвести глаза от открывшейся ей картины. Нитсири очнулась внезапно. В ее мозгу кольнуло что-то. Она размазала по лицу замерзающие слезы. Высморкалась в рукав и, обойдя место заклания по широкой дуге, пошла дальше, не оглядываясь.

Она не могла больше плакать. Не выносила собственных слез.

* * *

Жар она почувствовала уже на подходе, когда озеро еще скрывали заснеженные деревья. Уродцы встретили ее в тот момент, когда среди стволов заблестела водная гладь.

— Вот это озеро, кррраля?

— Да, — кивнула Викта, внимательно всматриваясь в клубы пара, поднимающиеся над озером. Она никогда и подумать не могла, что горы могут скрывать такой чудесный каприз природы — горячее озеро, скрытое снегами. На первый взгляд — само воплощение спокойствия. Пока не заглянешь по ту сторону полотна.

Вот она снова здесь. И ей придется снова опустится по тем ступеням и сделать то, что казалось ей мерзким и невозможным.

Все ради тебя, братик мой.

— Ну, давай иди! — сказал уродец и погрозил длинным когтем. — Только не возись и даже не думай удрать.

— Я быстро, — только и могла пролепетать нитсири. Чего-чего, а задерживаться там она точно не собиралась. Вернее, надеялась на это.

— Мясо ведь сочное, краля? Молоденькое и сочное, а?

Викта не ответила. Ведь она ничего такого не говорила.

Нитсири вышла из-за деревьев и осторожно спустилась к берегу. Горячий воздух обнял ее, заставив еще раз пожалеть, что она не может сейчас же забыть все ужасы, сбросить вонючие тряпки и прыгнуть в воду, теплую как молоко.

Изба быстро выплыла ей навстречу, приветствуя беглянку. Викта даже шагу не ступила в сторону моста, не хотела даже близко подходить к этому месту. Ей придется идти в другое, куда более страшное. Но прежде она направилась к конюшне и выискала там фонарь, чтобы не слоняться в темноте, ощупывая землю в поисках нужного трупа. Сколько их там? Двадцать, тридцать человек? Сто?…

Пока ковырялась в поисках спичек и масла, глаза словно сами собой искали избу. Ее пустые оконца выглядели вполне невинно, приглашали зайти и отыскать внутри что-нибудь вкусненькое. Нитсири поклялась себе, что если ей только покажется, что внутри дрогнула занавеска или еле слышно скрипнет дверь, она сбежит отсюда быстрее, чем один из уродцев успеет сказать слово «мясо».

Фонарь нашелся, но масла в нем едва хватит на то, чтобы засиживаться внизу. Нитсири подхватила фонарь, взяла в руки лопату и, в сердцах пиная камешки, потопала искать пещеру, молясь Сеншесу, чтобы все это побыстрее закончилось.

Тропа нашлась почти сразу и вскоре нитсири стояла перед узкой дверцей, собираясь с духом и раздумывая — зачем на этой двери запорный механизм? Гости алхимика могли сбежать? С трех сторон проход в горные толщи окружали массивные каменные стены, огромным наростом нависала гряда, готовая в любой миг превратить это место в настоящую могилу. Неожиданно ей в голову пришла абсолютно дикая мысль, и Викта даже вдарила ногой по двери, разом забыв про все свои многострадальные мозоли.

Мальчишка еще жив.

— Нет, не может быть, — успокаивала она себя, но ее руки все еще дрожали. Сколько он там уже лежит. Дня три? За три дня он давным-давно истек кровью, и сейчас мертвее даже своих «головастиков».

Бедный больной ублюдок.

Викта взялась за ручку и открыла проход в черную нору. Огонь фонаря весело вспыхнул и обнажил каменные ступени, опускающиеся все глубже на дно, все еще скрытое густой темнотой. Не спеша ставить сапожок на первую ступеньку, Викта постояла некоторое время на пороге, во всю силу своих ушей вслушиваясь в гнетущую тишину. Обозвав себя дурой еще с десяток раз, нитсири начала осторожно спускаться, держась за грубую стену. С каждым шагом она замирала от страха и все жаждала, как из темноты раздастся жалобный стон еще живого бедолаги. Или же злобный вой томящегося призрака, который жаждет крови того, кто погубил его молодую душу. Но единственным звуком, который сопровождал спуск, был стук каблучков по камню и шум крови в ушах.

С глухо отзывающимся сердцем, мокрая от пота и томительного ожидания, она преодолела последние ступени и оказалась на нижней площадке. Жара вперемешку с неуемными мыслями душили Викту, капельки пота струились к подбородку, заставляя ее постоянно облизывать губы и вытираться рукавом.

Фонарь высветил арку, его лучи упали на пол и сразу же зацепили первую пару. Викте сразу поплохело от вида бледно-зеленых лиц, заросших грибами, плесенью и каким-то черноватым пухом, и она чуть не выронила фонарь. Нитсири шла и как не старалась светить только перед собой, невольно выхватывала из темноты все новых и новых «головастиков», сложенных аккуратными рядами, словно выравненные по ниточке. Об облике многих несчастных можно было только догадываться — их тела скрывала темная растительность, на свету отливающая фиолетовым. Некоторые заросли массой колючих, вьющихся побегов все в мелкой листовой поросли, которая расползались во все стороны и концами покрывала узкую дорожку. Нитсири приходилось переступать через пушистые отростки, но не раз и не два она спотыкалась. В этом клубящемся змеином гнезде попадались полураспустившиеся бутоны бледно-розового оттенка, которые еле заметно поблескивали, стоило лучикам света тронуть их нежные лепестки. Викта немного задержалась перед одним из «головастиков», вокруг которого разросся целый букет из десятка таких пустоцветов.

Она шла и шла и осмотрела уже почти весь грот, но не могла взять в толк, куда мог подеваться труп Пауля. Уже трижды она проходила рядом с тем местом, где сама проснулась еще пару дней назад, — ее развороченная грядка все еще зияла черным пятном, а тот примятый участок, где она видела его последний раз, также пустовал.

Пауля как след простыл. Вернее тела Пауля, конечно же.

Чем больше времени она проводила в небольшом кружочке света среди этих гниющих полутрупов, тем страшнее ей становилось. «Где же он, Сеншес возьми его глупую душу?» — ругалась она про себя, вращаясь с фонарем вокруг своей оси, рассмотрев уже, казалось, сотни и сотни молчаливых лиц «головастиков».

Словно сквозь землю провалился. Или же парня просто сожрали его подопечные, кто их знает… Или ему как-то удалось выжить и сбежать.

Викту начало трясти как в бреду — не могла поверить в то, что уже казалось очевидным. Из этой могилы только один выход, но дверь была закрыта. На ступенях нитсири не заметила ни одной капли крови — не мог же Пауль заткнуть такую страшную рану, когда выбирался наружу?

Нет, упиралась Викта, не мог он выбраться, это было просто невозможно. Это нитсири смотрела очень невнимательно. Придется ей обшарить здесь каждую грядку, вручную ощупать каждое тело и сунуть нос в каждый угол, чтобы найти этого паршивца.

«Куда он мог уползти в этакой темноте? И сколько он мог протянуть здесь, исходя кровью?» — шарили в ее голове мысли, пока нитсири один за другим осматривала головастиков. Может быть, «головастики» приняли мальчика за новенького и сами решили поработать с ним? От страшной духоты она уже вся промокла насквозь, а пальцы уже все покрылись волдырями от колючек, но она упорно всматривалась в белые, зеленые, земляные лица, но не могла найти того, кого искала.

В голове уже побывали, казалось, самые дикие предположения, вплоть до того, что мальчишки никогда и не было. Радости ее не было предела, когда она таки наткнулась на него — в самом дальнем углу. Сначала ее поприветствовал глаз, слепо уставившийся на нее из мрака, потом показался скрюченный, посеревший труп, от которого уже знатно пованивало.

— Приветик… — зачем-то поприветствовала его нитсири и глупо улыбнулась, облизнув соленые губы.

Мертвец ничего не ответил. Ей в лицо смотрел кровавый обрубок, который понемногу сочился черной жидкостью.

Викта опустила фонарь под ноги и схватила Пауля за ледяные лодыжки. Потянула и сдвинула окоченевшее тело с места. Заросли зашуршали, зашелестели в пропаренной тишине. Пока она вытаскивала труп из угла, бесцеремонно топча ногами саженцы, за ними стелилась полоса примятых цветов. Викта утопала в растительности по колено и пару раз чуть не упала, но продолжала тащить смердящий труп ближе к выходу.

Наконец, ей удалось вытащить его на тропу и разогнуть спину. Потом вернулась за заметно потускневшим фонарем, поправила фитиль и перенесла его поближе к телу, чтобы снова схватиться за ноги. Так она проделала путь почти до лестницы, пока фонарь окончательно не сгорел и не бросил ее в одну в темноте. Викту это не очень расстроило — лестница была где-то у нее за спиной. Однако Пауль словно знал, что света больше нет, и решил отомстить ей и стать еще тяжелее. Как назло и ступеньки не попадались под ноги — она уже прошла арку или все еще нет?

Наверху уже должен был брезжить свет из двери наружу — она ведь оставила ее нараспашку. Но на нитсири все глядела и глядела жирная, пахучая тьма. Пот заливал ее глаза, заставлял вытираться, нервировал и мешал держать себя в руках.

Она дернула тело и постаралась быстрее сократить расстояние до лестницы, но тут же поскользнулась и больно ударялась копчиком. Вверху ничего, темнота непроглядная и жадная, пьющая не только ее силы и решимость, но и ее беспокойное дыхание. Гулкий стук сердца сотрясал ее всю, барабанил в ушах.

И еще что-то…

Викта взмолилась, чтобы это было только ее больной фантазией, глупыми страхами, которые только и ждали, когда же смогут вырваться.

Нет… Нет… Сеншес, молю тебя… Все громче и громче…

В темноте кто-то плакал. Нитсири чуть сама не завыла от ужаса.

— Вы… Вы… Прошу… — еле слышный, скрипучий голос тронул ее уши. — Кто бы вы ни были. Молю, помогите мне. Мне страшно.

Викта затихла, ее ноги словно бы приросли к полу. Произошло самое страшное, что она могла себе представить. Головастик проснулся.

Глупо было предполагать, что всего за пару дней без еды они не протянут — умрут быстро и молча. Но общения с обреченными, у которых уже не было пути наверх, она точно не выдержит. Что она могла им сказать? Что все будет хорошо?..

— Молю… Пожалуйста… Я не могу пошевелиться. Мне больно… Как же мне больно…

Викта слушала и слушала и уже стучала зубами от страха. Ведь это она… Она сама там лежала. Что если она сама похоронена там, а кто-то другой сейчас ходит, думает и стремится на волю?

В темноте все стонали. Тихо и обреченно. Нет. Нужно двигаться дальше. Извини, сестра.

Нитсири молилась, чтобы этого не случилось, но она напоролась спиной на стену. Где же чертова арка?! Она начала шарить руками слева и справа, все не своя от страха, беззвучно ругаясь на ту, что так некстати решила проснуться и душить ее своими мольбами. Неужто она по нелепой случайности тащила тело не в ту сторону? Немудрено, учитывая, что она крутилась волчком по этой пещере, забыв все направления.

Викта бросила ноги, встала на колени и начала искать выход. Хоть какой-нибудь. Сеншес, плевала она на эту глупую договоренность с тему уродами… только бы выбраться отсюда! И как она могла поверить им?! Они помогут ей найти Сарета, она серьезно была такой дурой? Эти плотоядные монстры наверняка давно сожрали ее брата вместе с лошадью, неясно что ли!

Ее пальцы постоянно натыкались либо на ровную поверхность, либо скребли по скальной породе. Уже тот факт, что под ногами не вились побеги, было уже хорошей новостью. Викта успокаивала себя, что это просто досадная случайность, она уже у подножия лестницы, а дверца на выходе просто захлопнулась от порыва ветра.

Или, или же?..

Что там «или же» она запретила себе думать. У нее одна задача — нащупать ступени, которые и выведут ее наружу. Точка.

Она все ползала и ползала по полу, ощупывая камни, камни и еще раз камни. Наконец, пальцы встретили гладкую возвышенность. А потом еще и еще одну, поднимающуюся все выше. Когда нитсири смогла сесть на ступени и вздохнуть с облегчением, что не останется здесь навечно сбивать колени, липкий холодный пот покрывал ее всю — ботинки уже мерзко хлюпали от скопившейся влаги.

Сплюнув все, что накопилось во рту, она отдышалась и поползла обратно — искать тело.

— Кто-нибудь, — снова голос из темноты заставил ее задрожать и покрыться мурашками.

Где-то здесь… Где-то здесь… Где ты, мудак…

— Пожалуйста, вытащите меня отсюда… мама… мама…

Нитсири нащупала его холодный лоб. Вздрогнув от отвращения, нитсири сжала кулачки до дрожи во всем теле, но заставила себя успокоиться — истерики здесь не к чему, это просто труп. Теперь нужно просто взять его за лодыжки, как в прошлый раз и вытащить к лестнице.

Пауль был все таким же неподъемным, словно протестовал против того, чтобы его вынимали из такой удобной могилы.

— Мама… Мама, мне больно…

Подъем оказался еще более тяжелым занятием, чем ей казалось вначале. Одна-две ступеньки, и нитсири снова бухалась на ступени без сил, перебарывая страстное желание махнуть на все рукой. Еще пара ступеней и тело самое выскальзывает из ее пальцев, а она садиться и пытается перевести дыхание, вытирает глаза, зудевшие от пота, поднимается и тянет свою ношу наверх. Примерно через десяток ступеней она уже решила, что труп прирос к земле и цепляется за ступени своими скрюченными пальцами. Она упрямо тянула и тянула его наверх, очень надеясь, что хотя бы на этом Сеншес перестанет над ней издеваться.

Но ему было все мало.

— Ну чего ты такой вредный… Сеншес, — молилась она и ругалась одновременно.

А голос не успокаивался:

— Мама… — эхом разлетался далекий и безнадежный плач.

Когда нитсири преодолела уже, казалось, сотни и сотни ступеней, случилось непредвиденное — Пауль начал соскальзывать. Нитсири с хлюпающим воплем схватила его за ноги и, постанывая от усталости и глотая сопли, уже с воем не дала ему скатиться по скользким ступеням обратно. Труп был чудовищно тяжел, она сама чуть не поехала вниз с ним в обнимку.

Каким безнадежным занятием не казалось это восхождение, Викта упорно продолжала тащить труп, как будто была ему чем-то обязана. Нет, сказала она себе и в тысячный раз размазала пот по лицу, она делает это только ради брата. Была бы ее воля, она бросила этого отвратительного червяка гнить в этом сральнике и даже и пальцем не пошевелила бы, чтобы обеспечить ему нормальную могилу. Она делает это, потому что в ней еще оставалась надежда найти Сарета, все остальное ее не интересует.

«Надежда? Или же ты просто упорно не желаешь отпускать этот плешивый хвост, не можешь посмотреть правде в глаза?» — проснулся ее внутренний голос и распугал все ее позитивные мысли.

Какова вероятность, что брат в самом деле еще жив? Она не знала даже, что это за место, о котором упоминали — и кто?! — те отвратительные людоеды, которые еще вчера хрустели костями Гобо и хотели закусить еще и Виктой. Но они сделали умнее — просто воспользовались глупой дурочкой, чтобы та принесла им жрачку, до которой они сами не могли добраться. Скажут спасибо, обглодают Паулю косточки, а потом бросятся пробовать и ее. И она сама идет им в пасть с глупой надежной на… На что?

Пойди туда, не знаю куда. Найди там то, не знаю что. Мясо для людоедов из Дикой Тайги. Приятного аппетита, дорогие мои колобки, а теперь в каком из ваших сытых желудочков перемалывается мой обожаемый братик? Из какой попки он должен показаться?

— Дура ты, Викта. Ты обыкновенная пустоголовая дуреха, — сопела она себе под нос, глотая слезы, перемешанные с потом, как воду. И не могла сама подняться со ступеней, чтобы просто подняться по ним. Чтобы просто подышать.

Дотащить взрослого парня до вершины этой невидимой пирамиды. Она серьезно? Викта сомневалась, что эти проклятые ступени вообще когда-нибудь закончатся, в ней проснулась отчаянная злоба. Глупый, вонючий гниющий мешок с костями, пропади ты пропадом! Еще бы чуть-чуть и она с удовольствием пинком отправила бы эту тушу вниз — на съедение червям. Лишь бы самой выйти отсюда целой и невредимой.

Ругаясь и кляня все на свете, она продолжала свою работу, напрягая все мышцы, тянула тело все выше и выше.

— Мама, мне больно…

— Заткнись, е… тебя Сеншес в рот и в жопу! — нитсири рыдала от натуги. Она не могла этого выносить.

И вот что-то ударило ее сзади. Она сделала еще несколько рывков назад и прижалась задницей к чему-то — дверь! Нет никаких сомнений, что ее мучений кончились, она сделала это! Руки ныли и требовали отпустить тело, не мучиться больше, ведь все позади. Но она боялась разжимать пальцы. Вдруг, он, как в тот раз, соскользнет и поедет вниз?..

Так она стояла, трясясь от натуги, раздумывала, как бы точно расположить тело, чтобы вся ее работа не пропала зря. Чтобы ей свободно открыть эту трижды проклятую всеми женами Сеншеса дверь!

Нитсири попробовала ударить по ней ногой, но та почему-то не поддавалась.

Тяжелые раздумья сверлили ее и не давали разогнуть ноющую спину. Почему дверь не открывается? Что за шутки?!

Выбора не было — ей пришлось уложить тело на ступени так, чтобы оно точно не убежало от нее, поставив крест на ее стараниях и проходить весь путь во второй раз. Она перестраховалась и подергала его, чтобы удостовериться, что Пауль крепко держится и не произойдет ничего непредвиденного. Ее уже вовсю дразнил легкий ветерок, словно в насмешку дувший из-под дверцы. Вредина, хотел, чтобы она делала все быстро и неаккуратно.

Наконец, Викта разогнулась, хрустнув всеми своими костьми, по стеночке сама не своя подобралась к порогу и прижалась к двери всем телом. Надавила и… Бесполезно. Деревяшку словно подперли снаружи чем-то тяжелым, и та не сдвинулась ни на пядь. Тогда нитсири в отчаянии принялась долбиться в нее плечом, но только заработала еще парочку синяков. Несколько отчаянных ударов ногой тоже ничем не помогли. Дверь стояла намертво и не желала поддаваться.

Но Викта не отступала, некуда было отступать. Она наваливалась и наваливалась на нее, уже отбросив всякий здравый рассудок и полностью отдавшись панике. Это было уже слишком. Пройти такой путь, чтобы биться головой о непреодолимую преграду. За что же Сеншес ее так не любит?

Дыхание нисколько не успокаивалось, наоборот, она дышала сильнее и быстрее. Ей показалось, что она начинает задыхаться. Ловушка! Ловушка! Это была просто ловушка, а она попалась, как глупая мышь…

— Эй! — крикнула она в дверь. Голос отражался о ее поверхность и улетал назад эхом. — Откройте дверь! Откройте!

Она сама не знала, кому и зачем срывала голос. Еще несколько ударов ногой не дали ничего, кроме впустую потраченных сил.

Нет, там наружи никого не было. Если бы им изначально нужно было зачем-то зарыть ее в этой раскаленной могиле, неужели они сразу же сбежали? Даже не позлорадствовали напоследок? Даже не послушали ее криков? Это какая-то нелепая случайность, и дверь просто захлопнулась от ветра, случайно сработал замок. Нитсири находилась уже на грани помешательства — легла на живот и попыталась подставить лицо слабенькому ветерку, который поддувал из крохотной щелки. Но стало только хуже.

— Эй! Есть кто снаружи?! Выпустите меня! — кричала она, пытаясь выглянуть из-под двери. Но ее глаза, привыкшие к темноте, слезились от яркого дневного света, и ничего разглядеть так и не удалось. — Уродцы! Тьфу, ты… Ребята, вы где там! Выпустите меня, я все сделала, как вы просили. Он еще свежий! Честно…

Ответа не было. Уродцы же говорили, что для них здесь слишком жарко, так что едва ли ей стоит надеяться на помощь этих созданий.

В отчаянии, которое поело все ее силы, она не смогла выпрямиться, лишилась всякого желания бороться. Как же надоело — хотелось просто полежать и ни о чем не думать.

— Мама! Мамочка…

* * *

На ступенях нитсири просидела дотемна. Вцепившись в дверь, как могла старалась снять ее с петель или сломать замок плечом. Ни то, ни другое не принесло никакой пользы. Только ушибы, усталость и злобу.

— Кто-нибудь… кто-нибудь… Мама, мне больно… — горевала темнота.

— Заткнись… заткнись, сука, — шептала Викта, скребя дверь ногтями. Ничего. Ничего не выходило.

Хорошо бы хорошенько разогреть талант и вынести эту дуру одним щелчком пальцев. Но Викта мешкала. Жара окончательно доконала ее, Викта уже пару раз теряла сознание, а в таком состоянии она серьезно рисковала не только взорвать дверь, но и вызвать обвал. Нарост породы над входом никуда не девался, и если она переборщит, скала похоронит нитсири на этих ступенях. Ей и в обычном состоянии невсегда удавалось контролировать талант без ошибок — ее исполосованная спина готова подтвердить это.

Однако, просидев под дверью еще какое-то время, ей пришлось решиться. Только она сможет решить собственную участь — погибнуть от взрыва и возможного обвала, пытаясь выбраться на поверхность живой, или зажариться здесь живьем.

Придется, наверное, немного подвинуть Пауля и спустить его на десяток ступеней ниже, чтобы его не отбросило взрывом вглубь пещеры. Лучше помучиться еще немного, чем потом снова тащить его в потемках по этой трижды проклятой лестнице.

Викта вздохнула и попыталась перешагнуть тело, чтобы схватиться было сподручней, но неудачно поставила стопу, грохнулась задницей прямо на грудь Паулю и вместе с ним съехала по ступеням, как на санках. Если бы не окоченевшая нога, удачно попавшая в складку стены, летела и летела бы до самого дна.

В страхе даже вздохнуть, чтобы не вызвать новую неприятность, нитсири поднялась, быстро перехватила Пауля и пододвинула его к стене, чтобы лежал как можно «удобнее» и не пришлось спускать его еще.

Викта поднялась, считая шаги, и ударилась макушкой о дверь — вышло двенадцать. Пойдет. Снова опустилась на живот и приложилась к щели — есть там кто?

Если есть, то тебе же хуже, ублюдок!

Как ей не хотелось рисковать, но придется идти на таран, и будь что будет.

Викта достала из кармана камешек и чуть потревожила, разогрев с его помощью несколько поостывший талант. Тот охотно отозвался на ее прикосновение и скоро уже полыхал подобно костру, в который подкинули новых веточек. Сначала она попытается в полсилы ударить по замку, и если это не поможет, то не останется ничего, как выносить дверь со всеми потрохами.

Нитсири закатала рукава почти до плеч, положила горящие от силы ладони на замок и уперлась в ступени ботинками. Сделала глубокий вдох, разожгла талант, зажмурилась, отправила небольшую порцию силы на кончики пальцев и грохнула.

Удар сотряс дверь, но та, паршивка, ни с места. А вот Викте едва удалось не улететь в объятья к Паулю. Голова ходила ходуном, в ушах страшно звенело, Викта зажала нос, чтобы выбить пробку из ушей, снова закатала рукава, приложила ладони к замку и ударила еще раз. Грохот удара сотряс пещеру, вновь оглушив нитсири. Она отошла от двери, хлопая глазами и отряхиваясь. С замиранием сердца ожидала услышать звук крошащегося камня, который на веки отрежет ей путь к свободе, но как только пыль улеглась, стены все еще стояли на месте. Как и дверь.

Она закусила губу и снова бросилась в атаку. Взрыв получился такой силы, что нитсири отбросило на ступени, и на какое-то время она отключилась. Когда сознание вернулось, в ушах трезвонили и трезвонили колокола, а она безуспешно пыталась вздохнуть, но только заглатывала одну порцию пыли за другой. Следом пришел сухим, дерущий нутро кашель, который долго не проходил. В голове все плыло, пока она поднималась на колени и еще долго не могла справиться с головокружением.

Когда колокола, наконец, успокоились, нитсири с огромным трудом поднялась, держась за стену, и…

Глаза заполнил яркий свет. Ее запыленное, грязное лицо обдувал благодарный, свежий ветер. Викта выползла наружу на карачках, чувствуя себя утопающим, которому, наконец, удалось преодолеть стихию и выбраться на берег. Она опустилась на камни и пустыми глазами уставилась в яркое звездное небо, без желаний и мыслей — просто вдыхала и вдыхала ночной воздух.

Как только в ее голове немного прояснилось, она оглянулась и увидела результат своих трудов. Дверь висела на одной петле и билась разбитым замком о скалу. Не стоило даже пытаться обманывать себя — защелка вырвана с мясом.

Когда нитсири вновь осмелилась сунуть в проклятую пещеру, она не могла поверить, что просидела на них так долго — жара внутри была ужасающая. Вскоре дошагала до двенадцатой ступеньки, но к ее ужасу сапожок нащупал только пустоту. Этого и следовало ожидать — ее попытки выбраться сбросили труп еще ниже. Ей оставалось только надеяться, чтобы не случилось худшего, и ей не придется искать то, что осталось от Пауля, на самом дне. Считая ступеньки, она спускалась все ниже и ниже, пробуя каждую пядь перед собой. На счет «девятнадцать» она остановилась.

Сеншес, будь ты человеком. Сделай так, чтобы тело лежало на ступеньку ниже!

Она сделала опасливый шаг и уперлась носком сапожка во что-то твердое. Вздох облегчения вместе с кашлем сам собою вырвался из ее груди — здесь пыль еще не улеглась. Ну, хоть в чем-то ей повезло.

Откопав его руки, Викта легла на ступени, вздохнула и принялась тянуть труп, считая каждую кочку. На то, чтобы тащить Пауля на своих двоих, сил совсем не осталось.

* * *

Перед последним рывком ей вдруг показалось, что что-то загородило свет снаружи. Она обернулась, уже ожидая самого худшего. Но нет, воспаленное воображение снова решило поиграть с ней — звездочки и луна продолжали заливать горы своим бледным сиянием, а вокруг не было ни души.

Последним усилием ей все же удалось вытащить труп на поверхность — ее облегчению не было предела, она даже чуть не бросилась целовать бледное, заострившееся лицо с запавшими щеками. Вместо этого нитсири прошамкала к двери и захлопнула вход в эту проклятую пещеру. Уши слышали эхо, повторяющее и повторяющее одно и то же слово, но ее разум был далеко.

Дверь закрылась, и крик оборвался.

Наконец, Викта могла полностью отдаться своей усталости — оперлась о дверь и съехала вниз, больно ударившись задницей. Она давно так не уставала. Вернее, никогда.

Никуда не хотелось идти. Она желала просто сидеть, прирасти к этому месту всем телом и спать. И этот труп пусть отдохнет рядом. Видит Сеншес, им обоим было тяжело.

И пусть та несчастная будет выть о помощи, пусть орет ночь напролет. Викта не встанет, чтобы спустится к ней, она ни за какие коврижки не вернется в ту жаркую темноту. Это слишком тяжело. Пусть кто-нибудь другой спасет этих несчастных, которые похоронены в пещере, вернет им разум и здоровье.

Пусть этим занимается другая девочка, у которой более благородные цели.

Этой девочке было наплевать. У нее свои приоритеты. Ей еще тащить труп на съедение кучке людоедов.

* * *

Стоило Викте пересечь границу леса, уродцы высыпали к ней, как по сигналу.

— Че-то ты долго там возилась, кррраля, — покачал головой один из уродцев.

— Старалась, чтобы вам понравилось, — пробурчала Викта в ответ, подтаскивая добычу. Когда она смогла, наконец, бросить свою ношу и разогнуться вожделенного облегчения не наступило. Все сделалось лишь хуже. Глядя в их плотоядные глазки, она чувствовала себя отвратительно, сбежать бы куда подальше.

Уродцы окружили тело Пауля, грубо отстранив нитсири.

— Не такой уж он и свежий, как ты говорила, — пожаловался один, принюхиваясь. — Воняет.

— Закоченел весь, бедненький!

— И кое-чего не хватает, — другой ткнул пальцем в обрубок между ног и ухмыльнулся. — Пррроголодалась?

Викта залилась краской от негодования. Очень хотелось плюнуть чем-нибудь грубым и грязным, но в голову ничего не приходило, кроме…

— Вы… — сорвалось у нее с губ. — Это вы заперли меня в пещере, мерзавцы?!

Один из уродцев поднял на нее рыбьи глаза-бусинки.

— Не понимаем о чем ты…

— А кто еще? В лесу больше никого нет. Кто еще мог поступить так гадко?

— Не знаем. А знали бы, что тут еще кто-то есть — съели бы с удовольствием, и не стали ждать, пока ты там разррродишься!

Они уже не обращали на нее внимания, сплелись клубком и занимались Паулем и рвали его одежду, чтобы добраться до мяса. Когда в Викту полетели окровавленные тряпки, ее чуть не вывернуло наизнанку.

— Это вы… — прохрипела она, рвотная судорога скрутила ее, но внутри уже больше суток было хоть шаром покати. — Больше некому… — булькнула она, трясясь всем телом. — Все умерли.

Когда Викта услышала звуки рвущегося мяса и ломающихся костей, она побледнела как полотно, повернулась на каблуках, и, спотыкаясь, побежала обратно к озеру. В спину ей летела смесь чудовищного чавканья с отвратительным мурлыканьем.

Чуть-чуть не добравшись до берега, нитсири рухнула на колени и начала блевать какой-то зеленоватой жижей. Желудочная судорога терзала ее неотступно, пока Викта ползла до воды. Не думая о том, что рискует захлебнуться, она сунула голову в воду и глотала мерзкую, теплю водичку, но сделала себе только хуже. Теперь ее начало рвать только что проглоченной водой. Скоро нитсири лежала без сил, булькая и выкашливая свои легкие. Думала, что так и умрет. Ну и ладно.

В лесу пиршество все не утихало. До Викты доносились рыгания и споры — уродцы вырывали друг у друга голову Пауля. Она закрыла уши ладонями и зажмурилась, пытаясь отключиться. Сон пришел почти сразу. Но и в нем было мало покоя.

* * *

В глаза бил яркий свет. Сколько она пролежала на берегу, Викта не знала. То ли утро, то ли день, то ли уже вечерело — неважно. На небе разливались сонные, серые тучи.

В голове все гудело, словно внутри мухи поселились. Что-то постоянно жужжало и скрипело, каждое движение отдавалось где-то в пятке. Ни души. На берегу озера она была совершенно одна. Уродцы наверняка уже расползлись по своим делам, позевывая и порыгивая друг на друга. Посмеиваясь над несчастной дурочкой.

Она подползла к воде, зачерпнула горсть, умылась и обмыла лысину, потом понемножку глотнула и натолкнулась на свое отражение, опять разрыдалась. Чувствовала себя побитой дворняжкой, которую за палку колбасы сначала заставили танцевать и выть до упаду, а потом побили и погнали вон со двора.

Так ей и надо. Дура, дура ты. Доверилась, кому? Монстрам из Дикой Тайги, которые едят кошек, лошадей и человечину? Сарет уже давным-давно застрял в зубах у одного из тварей. Наверняка один из них его и схрумкал вместе с Блаской, а тебя оставили в живых просто, как закуску.

Закуску … ее желудок изнывал от мучений. Хотелось есть, очень хотелось, до дрожи в коленях хотелось. Хотелось лимонных пирожков и мяса индейки, запеченной с яблоками. Хотелось напасть на куриную ножку, и запить ее пивом, горьким и густым.

Интересно где взять все это в этой Сеншесом забытой дыре?

Викта направилась к конюшне, еле переставляя ноги. Где-то там ее мешок со съестным, о котором она позабыла, когда в ужасе вылетала из дома, преследуемая призраками. Отчего-то даже не посмотрела в окошко, когда проходила мимо мостика, не испугалась занавески.

Мешок нашелся там, где она его и оставила. Все так же лежал у входа, переломившись надвое. Викта даже не стала искать стол, развязала тесемки прямо здесь, рядом с лошадиными стойлами, и принялась мять черствый хлеб, жевать заплесневелый сыр.

До чего еще ты способна опуститься, девочка?

Запила грубую пищу глотком хороший воды из бурдюка. Тоже теплой, но хорошей. Облизала пальцы, вытерла губы засаленным рукавом, чувствуя себя плешивой кошкой — не мылась поди уже пару недель как. Закинула похудевший мешок на плечо и выбралась на солнышко.

Озеро переливалось, словно громадная, пышущая жаром тарелка. Викта присела на камни, стащила обувь, перебрала погрубевшими, посиневшими пальчиками теплые голыши. Нитсири посидела так некоторое время, вдыхая горячий воздух, постанывая от блаженства. Было немного горячо, но вскоре стало до одури приятно.

Не выдержала, побросала тряпки на берегу и плюхнулась в волны. Вода подхватила ее и сама раскачивала на поверхности. Горячие потоки расслабляли и мягко давили на грудь, подталкивая исхудавшее тело волнами. Чтобы сделать вдох, приходилось делать небольшое усилие, но это было даже приятно. Она не сопротивлялась, было слишком хорошо.

Нитсири была слишком уставшей, чтобы плавать — и это было единственным, что еще волновало ее. Окунувшись пару раз, она разлеглась на теплом иле прямо у берега, раздвинула ноги и подставила лицо нежному солнцу. Она почувствовала невесомость и необязательность. Что еще должно ее волновать? Уродцы? Они даже и не подумали окликнуть ее, когда она убегала. Не подумали хоть как-то толкнуть, когда Викта лежала на берегу в полном изнеможении — почти целую ночь, наверное? К чему ей вообще нужно доверять им, они получили от нее то, что им было нужно — еще один кусок мяса. Сделала все, кррраля? Молодец, иди, плескайся в теплой водичке, а мы пойдем, съедим еще кого-нибудь

Ну вот, краля плещется, не видите? Не видите, что она делает с собой там.

Пошло оно все… Пошел этот дурацкий камень, который она так опрометчиво бросила вместе с пропахшей потом одежкой. Пошла абель Ро, которую давно надо было сжечь живьем. Конечно бы, у Викты ничего бы не вышло, и ее бы навеки заперли в Черном ящике. Но она очень хотела бы посмотреть на тлеющие брови.

Пошла эта банда уродов, которые живут только для того, чтобы набивать свое брюхо человеческим мясом. Пошла эта Альбия и абель-мьерн Эль пошла тоже. Пошла эта самая Викта и ее миссия. Пошел…

…Сарет.

— Пошел ты, Сарет, — проговорила она одними губами, стараясь отогнать нехорошие мысли, которые волна за волной наполняли ее разум. Они были сильнее. Зажмуриться и отгородиться от мутных образов… Не получилось.

Он плавает… его тело в грязной луже…

Викта поднялась и задрожала — мокрая, жалкая, озябшая. Словно только что сама побывала в ледяной, вонючей канаве.

Она ненавидела себя. Снова себя ненавидела за то, что лежит в горячей воде. Когда кто-то другой сейчас плавает в луже лицом вниз. Или лежит под землей.

Викта дернулась как ошпаренная и обернулась. Кто-то кричал? Сеншес, она, наверное, сходит с ума…

Все ощущения, как псу под хвост. Еще хуже стало, когда она скукожилась на берегу, трясясь и обсыхая. Сначала было до омерзения мокро, тело как будто покрылось чешуей, потом она начала замерзать. Жар от воды ничуть не помогал ей, а только дразнил. Хотелось быстрее одеться, вся кожа исходила мурашками. А вдобавок весь свет сейчас смотрел на ее тощую задницу.

С омерзением напялив свои тряпки, нитсири хотела уже протянуть руку к тюку, но остановилась, только коснувшись пальцами завязок.

Нет, она не может по-другому. Да, она была дурой.

* * *

Нитсири думала, что она уронила нож где-то на пороге хижины, когда бежала со всех ног. Но сейчас рядом с дверью ничего не лежало. Вдобавок дверь была закрыта. Захлопнула ли она дверь за собой, или так и оставила нараспашку? Ее вполне мог и закрыть ветер, так что ей не стоит волноваться, или?..

Ее снова схватил озноб. Нет, выбраться он точно не мог, и выжить тоже. То, что той страшной ночью было просто игрой ее больного воображения и расшатанных нервов.

Возьми себя в руки, дура! Ты чего не чувствуешь трупный запах, которым несет за версту?

Она не чувствовала ничего, кроме страха.

Даже если старик выжил и именно он кричал на нее, то неужели она думала, что алхимик смог развязаться, а потом еще перевязать свои страшные раны? Она выдоила из него пару литров крови, он и языком еле ворочал, куда там…

В руках Викта снова сжимала булыжник. Больше не нашла ничего подходящего.

Зачем этот камень, дура? Ты можешь сжечь любого, как старый сухой веник. Брось, это позорище.

Но она сжала булыжник крепче и потянула ручку на себя.

Ну, ты и дура, Викта!

Пошла ты, сука.

Она вошла в дом и сразу же увидела нож. Он лежал у стены и блестел, радостно приветствуя ее.

Осторожно ступая по скрипучим половицам, приблизилась, не выпуская из виду полуприкрытую дверь в комнату. Тишина. Тишина стояла замогильная.

Приподняла нож за лезвие, так словно любой звук мог означать немедленную смерть. Потянула его не себя и схватила обеими руками. Два шага назад. Она чуть не запуталась в собственном плаще, когда пятилась и сходила с крыльца. Взяла дверь за кромку и так же медленно поставила ее на место. Вздрогнула только раз, когда дверь хлопнулась о косяк. Потом еще два шага назад, повернулась и быстрыми шагами побрела прочь, два или три раза оглянулась.

Занавеска так и не дрогнула.

* * *

Что было страшнее? Оставить совершенное за спиной или совершить кое-что еще более ужасное?

Она не знала.

Еще одна дверь прямо перед нею. И снова она тянется к ручке, чуть подрагивающими пальцами. И здесь тишина, которая издевалась над ее сердцем.

Здесь стало еще жарче или ей только показалось?

Шаг вперед и холодная сталь касается нежной кожи на бедре. Еще шаг и еще, острый металл напоминал о себе каждый шаг.

Медленно и осторожно спускалась она по истертым ступенькам. Свет фонаря вновь лизал стены, гладил потолок. Капли пота снова заливали глаза, рубашка липла к груди. Язык то и дело собирал соленое с губ. Осторожные, мягкие шажки, стук сердца, тяжелое дыхание, отдающееся в ушах. Где же крики? Почему никто не кричит? Должно быть, нитсири опоздала и только зря мучала себя. Сколько эти создания могут обходиться без еды и воды? Та страдающая душа наверняка уже испустила дух, и весь этот спуск только пустая трата драгоценного времени.

Она не могла не оглянуться. Она оглядывалась уже пару сотен раз, боясь потерять уменьшающееся пятнышко света — путь на поверхность. Вернуться? Вернуться…

Холодно. Несмотря на духоту, ее левое бедро дрожало от холода.

Останавливалась, не зная, куда смотреть страшнее: вперед, где темнота оплетала и пожирала все, на что смотрели ее уставшие глаза, или назад, где свет мерк также неотвратимо, как при погружении в морскую пучину.

И вот она на нижней площадке. И все еще ни единого вздоха, не говоря уже о мольбах о помощи. Сеншес, помоги все сделать правильно и не ошибиться.

Грядки. Из темноты выплывают две-три за раз, но во тьме их десятки, а то и сотни. Которая из них?

Молчит. Почему ты молчишь? Проснись. Проснись!

Они все были на одно лицо. Засыпанные замлей лысые, тихие головастики, заросшие плесенью. Тогда Викта слышала один ее плачь, но не видела, кто кричал, — было слишком темно. Она занималась другим, еще более гадким делом.

Фонарь дрожал и ходил из стороны в сторону, как в припадке. Которая из них? КОТОРАЯ ИЗ НИХ?!

Она была бы рада закричать и перебудить всех, кто еще мог пробудиться, но не могла выдавить из себя ни слова. Боялась вызвать бурю.

Нет. Неужели ей придется…

Убить их всех.

Да, неужели ты думала, что будет иначе? Ты хотела прийти сюда, убить лишь одну и успокоить свою совесть на этом? Ха-ха-ха, нитсири, ты действительно дремучая дура.

Сталь все еще насиловала ее бедро. Это было невыносимо. Она потянула нож и вытащила клинок из-за пояса. Острый кончик кольнул ее на прощание.

Блики забегали по гладкой, блестящей поверхности. «Ну, кого мне зарезать первым, моя госпожа?» — запела он, отражая ее испуганную, бледную физиономию.

Действительно? Кого ей зарезать первым?

Одну. Двух. Сколько ей придется зарезать, чтобы успокоить свою грязную совесть?

Одну. Она спустилась в эту бездну, чтобы забрать одну душу и успокоиться на этом? Ха-ха-ха.

А что ты предлагаешь? Бросить их здесь гнить заживо?

Да, это же не ты их сюда притащила. Не тебе и разбираться с чужими деяниями.

Или может быть остаться и ухаживать за ними? Поливать, подкармливать?

Очень неплохо, ведь так ты точно спасешь их жизнь.

Это не жизнь.

Тогда убей их, глупая нитсири. Абель-мьерн Эль ни на минуту не поколебалась бы и даровала им долгожданный покой. Одно резкое движение и душа улетает на небо в объятья вечности.

Но Викта колебалась. Все было понятно. И непонятно одновременно.

Так-то ты хочешь стать равной абель-мьерн Эль? Или хотела залезть еще выше в своих грезах? А на деле? Не можешь даровать покой паре десятков несчастных созданий, о которых некому плакать, никому они не нужны и никто их больше не спасет! Об этом месте НИКТО не знает и НИКТО сюда не придет. Об этом месте знаешь только ты, и только тебе за них отвечать, раз уж ты решилась спуститься в эту Сеншесом и всеми богами забытую пещеру, чтобы сделать доброе дело.

Фонарь скоро потухнет. Она захватила с собой еще масла, но и с ним фонарь долго не продержится. Ей следовало решаться. Уйти и думать об этом каждую ночь. Или остаться и сделать то, что для нее было куда тяжелее убийства котенка.

Да? А отгрызать х… у того мальчика было сложнее или проще? Может быть, тебе даже понравилась эта сексуальная игра…

Заткнись, сука…

Или когда ты тащила его труп для того, чтобы скормить банде нелюдей-людоедов, ты делала это со спокойным сердцем? Не думаешь, что этот Пауль будет приходить к тебе по ночам и спрашивать: Викта, зачем ты так с моим х…, я просто хотел поиграть, зачем ты так со мной, зачем ты скормила меня тем чудовищам…

Заткнись… Сеншес…

Или когда ты собирала кровь из запястий того старика? Тебе было просто резать ему вены вот этим самым ножом, который и сейчас дрожит в твоих пальцах? Бить его по голове, чтобы он не проснулся раньше времени? Как тебе было, легко? Чего же ты, тупая курица, сейчас кривляешься, когда тебе выпал шанс избавить СОРОК человек от самой страшной смерти, которую видел этот несчастный свет?!

Она колебалась и дрожала. Но выбор все-таки сделала.

* * *

День подходил к концу, и когда она вышла на поверхность, свет уже потухал где-то за горизонтом. Но ей все равно слепило и резало глаза.

— Ну чего ты там, кррраля?

Викта подпрыгнула на месте и завертела головой. Уродец стоял на камнях, уперев руки в боки.

— Пойдем или как? Сколько тебя еще можно ждать?

— Куда? — нитсири захлопала ресницами.

— Ну, к этому твоему мальчику, — после этих слов он быстро облизнулся.

— А… — протянула Викта, щуря глаза. Это что шутка… Нет, Сарет.

— Сарет, — проговорила Викта.

— Да мне без разницы, как его зовут, — махнул рукой мерзкий гном. — Пошли, надоело мне в лесу сидеть и ждать, пока ты тут наплачешься. Собирай манатки и дуй на заход солнца и так до следующего рассвета. Буду тебя ждать. Если не поторопишься, то ищи свои рррозовые щечки хоть до посинения.

Викта молча кивнула.

— Еще увидимся, кррраля, — кивнул уродец и скрылся.

Нитсири еще некоторое время глядела на то место, где только что был этот круглый, колючий силуэт. Они сдержали обещание? Или это какой-то обман, ловушка?

А ты способна справиться сама?

— Нет, — пробормотала Викта себе под нос. — Я сделаю все. Больше никак.

Она повернулась и закрыла за собой дверцу. Когда нитсири широкими шагами уходила оттуда, оставив пещеру за спиной, у нее на сердце будто лежал тяжелый камень. Он давил, но не так сильно, как она думала раньше.

Глава XIII. Пленник

— Сапоги? Ты куда это собрался, милок?

Крес натягивал свою старую-добрую застиранную куртку, от которой успел отвыкнуть за время пребывания в этом доме. Она была заботливо заштопана в тех местах, где его продырявила сначала Ада, потом босорка постаралась своими когтями.

Куртка оказалась несколько великовата.

— Собираюсь найти свою женщину. Возможно, я не вернусь, — ответил Крес, затягивая ремень на две дырочки дальше обычного. — Извиняй, дед. Сапоги я потерял, а заплатить не смогу: деньги там же где и сапоги — в норе с кхамерами.

Дед лежал с перевязанной головой уже второй день, только сегодня утром очнулся и как ни в чем не бывало стал отдавать указания. Он с сомнением поглядел своим единственным глазом на Креса, который еще буквально вчера был не в состоянии даже ложку поднять.

— Мне-то побоку, дурень, иди куда хош, — махнул он рукой. — Еще один рот вон — мне на радость. А сапоги я тебе не дам — сам в обмотках спасаюсь. Сапоги это штука дорогая, для зимы нужная. Ты пока только на жрачку и наработал.

Крес устало сел на свою лежанку. Рассеянно пошевелил загрубелыми пальцами ног, только успевшими забыть, что это такое — бегать днями и ночами, не снимая обувь. И вот снова ему нужно выторговать право начать мучение сначала.

Скрипнула дверь. В комнату вошел Муса на одну морщину мрачнее обычного.

— Здравствуй, сынок, — простонал дед тонюсеньким голоском. — Пришел, живой…

Муса кивнул отцу и повернулся к Кресу:

— А ты че?

— Я иду за Адой, — ответил Крес, не отрывая глаз от своих розовых лодыжек.

— За бабой своей, да? Самое время умирать, — ухмыльнулся псоглавец. — Уже можешь ползать?

Крес вместо ответа вскочил на ноги. От резкого движения боль молнией подскочила вместе с ним. Пришлось схватиться за стену в попытке не загреметь своими костьми об пол.

Шароша сейчас явно смеялась над ним.

— Вижу я, какой ты лыцарь, — подал голос старик, ухмыляясь. — Ты же не старика проведать больного пришел, сын?

— Да, этот мне нужен, — Муса упер указательный палец в Креса. На конце не хватало фаланги — шрам был белый и старый. — Со мной пойдешь, есть тебе на что поглядеть. А я гляжу, ты уже готов. Только губы накрасить не хватает.

— Ты о чем? — не понял Крес. — Куда идти?

В голове пронеслась сотня разных дел — от рытья отхожих ям, до вкапывания свай.

— Ты собирайся, — махнул рукой Муса. — Хотел к Халсе, так пошли к Халсе. Он тебя ждет, не дождется.

— У него сапог нет, — пожаловался дед. — Говорит, потерял в какой-то норе!

— Так дай ему сапоги, отец, — сказал Муса. — Сапоги, говоришь. Шапку ему дай, а не только сапоги. Он сражался с нами плечом к плечу и д’ханку халосову сберег.

— Какая она тебе д’ханка, — вспылил Крес. — Ада моя жена!

— Это ты Халсе расскажешь, — парировал Муса. — А пока примеряй обновку и пошли.

Сапоги были не из лучшей кожи. Давно не ношенные и сшитые на здоровую лапищу рок’хи, но это было лучше, чем идти в обмотках. Намотав пару тряпок на свои отощавшие ноги, Крес постарался устроить их внутри как можно удобнее. С мохнатой шапкой, свисающей почти до плеч, которая ведала лучшие времена, Крес вышел за Мусой. Вылезал из дома, как из ямы, держась обеими руками за дверной косяк и оберегая голову.

— Ведро мое вынесите! — крикнул им на прощание старик.

Под небесами висели смурные, свинцовые тучи, готовые похоронить рок’хи под толщей воды. Где-то за макушками леса рвались раскаты грома, ветер норовил сорвать тяжелую шапку с головы, в воздухе искрило и пахло предгрозовой свежестью. Муса мерил мостики широким пружинистым шагом, Крес еле поспевал за ним. Именно в таком темпе рок’хи передвигаются по Лесу.

Казалось, что деревня вымерла. Им на встречу попалась только пара баб, и те, только завидев такую странную компанию, быстро пропали с глаз. Однако Крес то и дело чувствовал на себе любопытные взгляды буквально с каждой ветки. Столько дней они смотрели на него, когда он гнул спину вместе с ними, а все не насмотрятся.

У подножья Сердце-дома кипела работа: стучали молотки, скрипели веревки, жужжали пилы — псоглавцы упорно отстраивались, вырывали право на жизнь каждой каплей пота. Под деревом распростерся окровавленный труп одного из погонщиков с отрезанной головой. Еще не собрались убрать, а, может быть, и не соберутся. Одна сторона лестницы, что змеей восходила по дереву, была черна от сажи, некоторые бревна оказались выбиты чьей-то тяжелой лапой и висели над пропастью. На той стороне, что пострадала от огня и чудовищ чуть меньше, зажигали огни вооруженные дозорные, сверкая копьями, грозя ими небу.

Навстречу им вышел рок’хи, вооруженный рогатиной и топорами. Уже не тот, что когда-то давно докучал Кресу. Может тот давешний уже давно на том свете с д’ахами. Завидев Мусу, воитель уверенно кивнул и отошел в сторону, не забыв подозрительно смерить Креса хмурым взглядом, но промолчал. Пройдя ворота, Крес направился было к лестнице, предчувствуя нелегкий подъем, но Муса покачал головой и двинулся в обход.

Обогнув дерево, они воспользовались другой лестницей, огибающей ствол, но направились вниз, пока не добрались до самой земли. Вышли к еле заметному деревянному строению, напоминающему очень тесный шалаш, зажатый меж гигантских корней. Его можно было и вовсе не заметить, если бы рядом не сидел знакомый Кресу волк. Завидев их, животное вскочило и вперилось зенками в Креса. Муса смерил Креса насмешливым взглядом, потом уверенно прошел мимо зверя, почтительно склонив голову. Волк никак не отреагировал, словно вообще не заметил Мусу, он смотрел только на Креса, и тому от его взгляда было не по себе. Он еще помнил, как зверь слизывал с морды черную кровь.

— Потом поболтаете, голубки, — Муса открыл дверцу, псоглавец сверкнул выбитым зубом и приглашающе поднял руку. — После тебя.

Крес осторожно обошел зверюгу по широкой дуге, боясь ее острых зубов каждое мгновение. Она лишь медленно поворачивала морду вслед за ним, не делая попыток наброситься. Оставив смертельно опасную тварь за своей вспотевшей спиной, Крес скрючился в три погибели и полез в дыру. Внутри темно, сыро, стоял страшный смрад, но ему было не привыкать. Сразу за дверцей под землю уходила деревянная приставная лестница. Далеко внизу на земляной пол ложился дрожащий свет.

— Лезь-лезь, смотри не поскользнись только, — сказал Муса, подталкивая Креса. — Кхамеры здесь не ползают, не боись. Поруб это.

Поскользнуться действительно было немудрено. Крес осторожно спускался по скрипучим ступенькам. Снизу доносились голоса, один показался смутно знакомым. С каждым шагом они отскакивали от стен все отчетливей.

— Живой один был?

— Нет, двое.

— А где второй?

— Второй… — говоривший замялся. — Крыса далеко улетела, зараза… Мы когда по речке сплавлялись, уловил момент и, как окунь, ушел в воду. Я в него дротиком.

— Убил?

— Ну…. мы смотрели, покажется голова или нет. Обратно не выплыл

— Во, дурак. Твой был?

— Нет, это Арошь взял.

— Так чего Арошь за ним окунем в воду не прыгнул? Его шава, а он чего делал, яйца чесал? Зубами бы его на берег вытащил живого-мертвого, без разницы? А теперь чего?

— Так это у Ароша и спрашивай…

— Я тебя, идиота, спрашиваю. Ни на минуту же оставить нельзя.

— Не очень он нужен ему был, видимо. Старый, морщинистый, все равно сдох бы через месячишко. А дротик хороший был, жалко. Железный.

Их было двое. Один стоял, привалившись к стене, и игрался с кинжалом. Лезвие в его длинных пальцах летало, как волчок, красиво сверкая в свете огня — только успевай моргать. Тощий как жердь, но крепкий как лом, с массивными залысинами, на лице редкая поросль. Второй — борода лопатой, круглый как бочка. Он скрючился на лавке с миской супа в лапах. Его можно было принять за откормленного медвежонка, который лакомится медом. Оба уставились на Креса, как на привидение. При его появлении тощий покрепче сомкнул пальцы на рукояти кинжала.

— Че, дрочите? — поприветствовал Муса парочку.

— Здорова, Муса, — сказал медвежонок, обсасывая ложку. Ему похоже что поруб, что кухня — все равно, где есть.

— А этот чего? — сверкнул тощий маленькими злобными глазками в сторону Креса. Очень знакомые глазки. Желтые. Те самые.

— А ты не слышал про него? — улыбнулся Муса.

— Знаю я, что это за хрен. Чего он здесь делает? Присоединиться захотел? Так это запросто.

— Халса попросил привести. Он там? — Муса показал пальцем на запертую дверь, которая еле угадывалась в темноте.

— Да. Общается, — рыгнул медвежонок. Креса замутило. — Че-то тихо как-то.

Дверь растворилась, и на пороге показалось знакомый рыжий бородач с факелом в руке.

— А, Муса. Привел, — кивнул Халса и уставился на тощего. — А ты чего в моем порубе забыл, щенок?

— У меня здесь пленник, — ответил тощий.

— Ну, так забирай его и вали, — сплюнул Халса. — Порубов мало что ли? — и обратился к Кресу. — Заваливай.

Халса пропал за дверью, освободив проход. Крес переступил порог и оказался в глухой черной комнате с полом в гнилой соломе. Факел ярко высветил все углы, провонявшие мочой и дерьмом, а у дальней стенки выкроил для глаз человеческую фигурку. Зрелище это был жалкое и страшное: человек сидел прямо на полу, опустив голову на грудь, и часто дышал, словно рыба, выброшенная на берег. Одежда висела на нем рваным грязным тряпьем, и только присмотревшись можно было узнать форму альбийского погонщика.

— Эй, шава! — прикрикнул Халса. — Грязные свои глазки покажи!

Человек поднял голову. Он был избит так сильно, что его лицо представляло собой сплошной раздутый сизый синяк, жидкие волосы слиплись от пота, губы дрожали.

— Знакомый? — повернулся Халса к Кресу. Крес выдержал его взгляд и отрицательно покачал головой.

— Это мы сейчас проверим, — проговорил Халса и сделал шаг в сторону пленника. — Шава, говори своим лживым языком, — крикнул он тому в лицо и указал на Креса. — Ты говорил про этого человека?

Молодой парень обливался по́том и еле слышно поскуливал от страха. Его взгляд прыгал, как напуганный заяц, не зная где бы спастись от верной смерти. Такое выражение лица Крес встречал у висельников, смотрящих на крохотный кусочек неба сквозь ободок петли, на которой несчастным вскоре предстоит протянуть ноги.

Тем не менее, погонщик кивнул. Хотел даже что-то сказать, но голос его не послушался.

— Из-за этого козла вы весь Лес на уши поставили? — продолжал допытываться Халса, сверкая золотыми зубами. — Вот за этим гоняетесь?

Погонщик энергично затряс головой. Прямо как заводная игрушка.

— И что он такое сделал? — спросил Муса.

Пленник молчал, видимо ожидая разрешения Халсы.

— Ну! — прикрикнул на него старый волк.

— Он убил… бе́ля, — пробормотал пленник, срывающимся, тихим, скорбным голосом.

— Кого?.. — послышалось из коридора. Дверь была нараспашку.

— А ну свалили оба отсюда, мудаки недотраханные! — взревел Халса громовым голосом, которым впору бы рубить камни. В этом тесном помещении Креса буквально припечатало к стене. — Щенок, хватай своего шаву и вали отсюда, чтобы я даже духа твоего не видел. И ты, Гольга, тоже!

— Но, Халса… — начал было медвежонок, но Халса его прервал.

— Знаю, знаю, — отмахнулся от него д’ахгер. — Ничего ему не сделается. В крайнем случае, потом получишь двух. А ты, — он повернулся к Кресу, — смотри внимательно. Повтори, что сказал! — это уже пленнику.

— Он убил беля, — уже тверже повторил пленник, сглатывая сопли.

Муса с трудом влез в камеру, в которой и так уже находилось трое, и плотно закрыл за собой дверь.

— Я знаю ваши паскудные зенки, — шипел Халса, садясь перед погонщиком на колено. Тот почти сразу уронил взгляд. — Лживые, трусливые дырки, в которых нет и намека на истинный дух, а только дурман и ложь. Муса, подсоби.

Тот почти сразу оказался рядом и за пару ударов сердца уложил пленника на спину и сдавил коленом тому грудь. Несчастный даже пискнуть не успел.

Халса опустил сапог на руку погонщика и вытянул нож. Шава страшно заверещал, за что получил по лицу сапогом и подавился криком.

— Шава, говори своим лживым языком, — гаркнул Халса, — в чем виновен этот человек?

— Он убил беля, — ответил пленник еле слышно.

— Громче, проклятый!

— Он убил беля!

Халса склонился над пленником, закрывая его своей широкой спиной. Резкое движение, тупой удар и тот заорал вновь.

— Один, — сказал Халса. — Шава, что сделал этот человек?

— Я зе узе сказал, — завизжал погонщик, задыхаясь. — Эта падаль убил… — Халса снова вбил свой сапог ему в лицо.

— Еще раз скажешь, что не следует — убью, — пригрозил Халса, приближая лезвие ножа к его глазу. — Что сделал этот человек?

— Он… — захлюпал пленник, сглатывая вязкую кровь, — он убил беля.

— Два.

Снова тупой удар и крик боли.

— Что сделал этот человек?

— ОН УБИЛ БЕЛЯ!

— Три. Теперь, шава, в глаза смотри.

Молчание. Крес видел, как дрожали его глаза. Чуть ли не выскакивали из орбит.

— На глубине болота лжи, вижу крупицу правды, — подвел итог д’ахгер распрямляясь. — Хорошо, шава. Можешь сохранить остальные свои жевалки, не проеби их. — Он бросил свой колкий взгляд в Креса. — Это правда, что сказал этот грязный выродок?

Крес стоял, прижавшись к стене, и чувствовал себя крысой, которую поймали за хвост. Руки сами собой сжались в кулаки. Он кивнул.

Халса захлопал себя по животу и засмеялся отвратительным хрюкающим смехом.

— Этот паренек убил… — заливался он хохотом. — Вот уж не думал, что доживу до такого.

Эти звуки заливали уши. Крес отвернулся от веселящегося старика и посмотрел на Мусу. На лице того рвалась отвратительная ухмылка.

— Ишь, какой, — похохатвая Халса опустился на колено и поднял что-то с пола. — Видал? — обратился он к Мусе, передавая ему длинный, окровавленный клык. Муса попробовал его на палец.

— Ишь острый какой, — цыкнул он языком. — У тебя-то не такие?

Крес покачал головой.

— Пошли, прогуляемся, — свернул кривыми зубами д’ахгер. — А то я сейчас блевать начну от запаха этого говна.

Хлопая руками, он толкнул дверь и вылез наружу. Крес, бросив прощальный взгляд на стонущего пленника, повернулся к нему спиной и последовал за Халсой.

На поверхности их встретил один медвежонок. Ни тощего, ни волка.

— Живой он, только рожу чуть-чуть попортил! — хлопнул Халса ему по плечу и вручил тому выбитые зубы, как подарок. — А ты мне спасибо скажи — он уже как шелковый, осталось самое малое. Пару деньков дашь вниз головой повисеть и порядок. Кашей будешь кормить.

Медвежонок молча бросился в поруб, чуть не сбив Креса с ног.

— За мной, — бросил Халса. — Они там как-нибудь сами управятся.

Крес подчинился с неохотой, не ожидая ничего хорошего от общения с д’ахгером. Впрочем противиться этому старику казалось невозможным. Не этого ли он хотел? Вот он, Халса, перед ним. Но почему-то Кресу именно сейчас захотелось оказаться за тридевять земель от этой широкой спины.

День только разгорался, но из-за непогоды складывалось ощущение, что он уже на излете. Последние остатки света скоро рассеялись среди плотной шапки ветвей, и Крес чуть ли не на ощупь крался по лестнице вслед за Халсой. Старик уже был на пролет выше — Крес не ожидал от него такой прыти, так что успеть за старым волком оказалось той еще задачей. На вершине Крес уже с трудом переставлял ноги от изнеможения, а Халса не останавливаясь, двинулся в сторону Сердце-дома. Крес последовал за ним, чувствуя себя покладистой собачонкой.

В первый раз Крес так и не смог как следует рассмотреть халсово пристанище: в ночь битвы оно показалось ему куда просторней, чем сейчас, когда все двери и слуховые оконца были. В потолке светлело одно единственное дымовое отверстие, засасывающее в себя обильный черный чад от ярко пышущего очага, но даже оно было не в силах разогнать обильные тени, которые клубились в углах Сердце-дома. Полы были покрыты истоптанными мохнатыми шкурами, переливающимися разными цветами, на стенах поблескивало трофейное оружие и скалились черепа грозных лесных тварей.

Уже порога их обступили псоглавки и принялись стаскивать с них обувь. Одной из них старик что-то тихонько прошептал в крохотное ушко, когда та убирала его сапог, ухмыльнулся, звонко чмокнул в пухлую щеку. Когда Крес закончил разуваться, Халса уже сидел подле очага и обмывал руки в глиняной чаше. Рядом с ним тут как тут сидел волк и не отрывал желтых глаз от Креса.

— Садись, — пригласил его д’ахгер. Крес в нерешительности ступил босой стопой в колкую шерсть и провалился в нее чуть ли не по щиколотку. Чья именно это была шкура — он мог бы только догадываться. Яркая расцветка наталкивала на мысль о гигантской птице, которая по какому-то недоразумению покрылись разноцветной шерстью. Стоило ему присесть на мех напротив д’ахгера, как волк вскочил на ноги и, недовольно заворчав, сбежал в горячий полумрак. На его место выплыла пара горячих мисок и два объемных рога полных вина.

— Видишь, не любит она тебя, — усмехнулся Халса. — А сейчас ешь, пей. Говорить будем после.

И сам подал пример, зачерпывая горячее огромной ложкой. Крес с сомнением поглядел в свою миску — очень ему не хотелось снова пробовать крысятину, но перед ним исходила паром простая каша, обильно сдобренная маслом и лесными ягодами. Некоторое время оба ели в молчании. Крес поглощал ложку за ложкой без особого удовольствия. Вокруг безмолвными тенями суетились халсины прислужницы.

Когда ложки застучали по глиняному дну:

— Ты убил вампира? — напрямую спросил Халса.

Вино уже вовсю танцевало в голове, так что Крес просто кивнул.

— Не знал, что молодые люди еще способны совершить нечто подобное, — покачал головой старый волк. — Кхамера убить — уже достижение.

Д’ахгер ненадолго замолк. Даже псоглавки неожиданно куда-то пропали. В огромном помещении они были совершенно одни. По крыше застучали первые дождевые капли.

— Ты же видел его сердце? — наконец нарушил тишину старый волк. — Оно перестало биться?

— Уверен, что без головы ему будет сложновато разогнаться, — ответил Крес, отставив пустую миску в сторону.

— Ха! — прыснул Халса. — Надо было добить. В Лесу обитают такие твари, которым даже потеря головы не доставит неудобств. Только отвернешься, а оно снова на тебя прыгает. Их можно убить только, вырвав сердце, закопав его на поляне под Шарошиным глазом и вернувшись в деревню в одежде наизнанку. Тогда его сородичи точно не отыщут ни тебя, ни твоих детей. Я, как видишь, жив.

— Жаль, — ответил Крес. — У меня не было времени заботиться о таких тонкостях, д’ахгер. Да и не в Лесу было дело. Но этот подонок не поднимется, я уверен.

— Глупый ты, — цыкнул д’ахгер языком. — Не удивительно, что за тобой тянется целая шайка. Звать-то тебя как?

— Крысолов.

— Странное какое-то имя. Настоящее?

— Какое есть. Дай мне уйти, и я уведу крыс подальше от твоей деревни.

— Так никто тебя здесь не держит, Крысолов, — ухмыльнулся Халса и выпил глоток из своего рога, доверху наполненного вином.

— Ты меня держишь, д’ахгер, — вымолвил Крес, пригубливая питье из своего. — Ты же пригласил меня не только потому, что я убил какого-то вшивого кровососа?

— Кровососов я со свою жизнь повидал достаточно, — вымолвил Халса и осушил рог за один глоток. Рядом с ним тут же появилась псоглавка с кувшином и восполнила недостаток. — И скажу честно, мне не сильно верится в то, что их вообще возможно убить… Но как я понимаю, ты в своем ремесле достиг совершенства?

— Сомневаюсь. Это очень непредсказуемая работа, чтобы называть ее «ремеслом».

— Не очень-то хорошая рекомендация. Не разочаровывай меня.

— Тебе нужен охотник на вампиров? С этим ты опоздал, отец. Всех охотников на вампиров сами же вампиры извели под корень еще задолго до рождения твоего прадеда, да сохранят его пепел д’ахи во веки веков.

— Убить нужно не вампира, — вымолвил Халса. — Ведьму, которая живет на болотах. Сможешь?

— Ведьму? Болотиху что ли?

Халса кивнул:

— Наслышан?

— Слыхал кое-какие толки, но не думал, что она вам мешает, д’ахгер.

— Ведьмы всегда мешают. Они наводят порчу и смущают души маловерных. Ты что знал ведьм, которые помогают людям?

— По-разному бывает…

— Издеваешься?

— Немного. Это все вино. Позволь узнать, а почему ты сам до сих пор не убил ту ведьму, которая тебе так мешает?

— Нас с ней слишком много связывает, чтобы я не попал в ловушку еще на подступах к ее жилищу. Поверь, не только слабые духом пляшут под ее дудку, но и многие лесные твари подчиняются ее приказам. Так что идти к ней в составе вооруженного отряда — верная смерть. Уж поверь: несмотря на свои лета, пускать кровь она все еще умеет, ты не смотри на кажущуюся дряхлость. А ты здесь чужой.

— И меня не жалко?

— И тебя она не знает и не поймет, зачем ты пришел к ней на самом деле…

— Как-то это не очень обнадеживает… И что ты дашь за ее голову?

— Елла, подойди.

Это была псоглавка, которая разливала им обоим вино. Со своего д’ахгера она не опускала зачарованного, преданного взгляда.

— Вот, познакомься с Еллой, — улыбнулся Халса, поглаживая ее по плечу. — Покажись гостю.

Псоглавка недоумевающе посмотрела на своего хозяина, но Халса сам решительно сдернул с нее шаль. Тогда она опустила глаза и распустила завязки своей широкой рубашки и спустила ее до живота.

— Ну, как тебе? — ухмыльнулся Халса, хватая ее за грудь. — Нравится?

— Да, хорошие сиськи, — не покривил душой Крес. — Надеюсь, ты развлечешься ими сегодня вечером, как следует.

— Я с удовольствием уступлю их тебе. И не на одну ночь. Только принеси мне голову старой Болотихи.

— Мне не нужна твоя женщина, благодарю д’ахгер. У меня есть моя Ада. Я с удовольствием убью твою ведьму, если ты отпустишь Аду со мной.

— Ты понимаешь, что это невозможно, чужеземец? Вот, бери Еллу. У нее сиськи больше.

Псоглавка вся залилась краской, и когда Халса убрал руки, вырвалась и скрылась в темноте.

— Благодарю, Халса, — сказал Крес. Перед глазами все плыло. Он выпил слишком много вина. — Но я вынужден сказать — нет. У меня есть моя Ада. Я, считай, окажу тебе услугу бесплатно.

Повисло напряженное молчание. Прежде чем Халса успел открыть рот, Крес поднял руку в примиряющем жесте. Пальцы легонько подрагивали, и он быстро сжал их в кулак, чтобы Халса не заметил его слабости. Чего-чего, а жути старый волк умел нагнать.

— Я благодарен тебе, что ты сохранил ее для меня, пока я не приду в чувство после зверских ран. И теперь прошу отпустить ее со мной, чтобы мы могли продолжить наше путешествие. Но, конечно, после того, как я прогуляюсь на болота.

— Ее? С тобой? — расхохотался Халса. — А что ты будешь с ней делать?

— Это уже мое дело, д’ахгер. Нам с ней предстоит дойти до Края света и найти там одного человека. Это моя и ее миссия.

— Д’ахи не дают д’ханку кому попало, Крысолов, — наставительно поднял палец старый волк. — Д’ханкой д’ахи благословляют д’ахгера на подвиги и благодарят за верную службу им. Да, только так. Достойный такой чести должен быть мудр, силен и яростен в бою, и уважаем в к’хуле и среди своих родных. У тебя есть семья, Крысолов?

— У меня есть жена, д’ханка.

— Нет, чужак, ты ничего не знаешь, — покачал головой Халса и терпеливо продолжил. — Д’ханка не может быть ни женой, ни матерью, ни сестрой. Ее тело священно, и прикасаться к нему с грязными помыслами запрещено. Ты же не делал подобного?

— Нет.

— Твои глаза говорят, что ты лжешь.

— Нет, — повторил Крес тверже. — Все верно. Но ты, Халса, серьезно заблуждаешься.

— Да ну? Так поведай мне, что я, д’ахгер, который ведет народ рок’хи вот уже несколько десятков лет, может не понимать?

Крес ответил не сразу:

— Она моя спутница. Ведь д’ахи даровали мне ее руку и сердце за верную службу. Зачем ты пытаешься переманить ее на свою сторону? Не ты спас ее от верной смерти, и не у тебя с ней есть общая миссия. Тебе и твоим людям просто повезло оказаться рядом.

— Да как ты смее…

— И именно поэтому д’ахи не довольны тобой, ведь ты так и не смог снять со своего сына проклятье.

Халса вскочил с места. Его глаза метали молнии, а пальцы напоминали когти.

— И ты знаешь, что я прав, мудрый Халса, — кончил Крес, допивая свой рог. Но никто не подошел, чтобы налить туда еще вина.

— Еще одно словно, и я отрежу тебе язык. И еще что-нибудь… — пригрозил ему Халса глухим голосом. — Ты будешь мне объяснять, чего от меня хотят д’ахи, да, щенок? Откуда мне знать, как ты встретил эту женщину? Может ты сам украл ее, или убил ее прежнего соратника? Кто ты такой вообще?

Крес промолчал. Он сам себе бы не ответил на этот вопрос. Но Халса продолжил:

— Твоя, говоришь… — проговорил Халса. — Миссия говоришь… Что за миссия?

— Этого я не могу тебе открыть, д’ахгер, — ответил Крес. — Но она касается нас обоих. И д’ханки гораздо больше, чем ты можешь себе представить.

— Тогда я подвешу тебя за ноги и вырву ответ силой, — холодно проговорил Халса. — И когда ты все-таки признаешься, ноги твои ходить уже разучатся.

— Нехороший разговор ты затеял за столом, — покачал головой Крес. — Я пришел к тебе за правдой, д’ахгер, а ты угрожаешь мне, гостю.

— Не прикрывайся гостеприимством, ты вкусил его достаточно за прошедшие месяцы, — отмахнулся Халса. — Мой отец уже давно отрезал бы тебе яйца, а в благодарность за д’ханку позволил бы раз в неделю есть горячую еду и смотреть на нее через щелочку. И ты был бы благодарен. Ты и поверить не можешь, чужак, как я добр к тебе. Я пригласил тебя к себе домой и разделил с тобой пищу.

— Я не отступлюсь от своего требования, — гнул свое Крес. — Я благодарен за оказанную помощь и гостеприимство. И я отплатил за него той ночью, когда бился с твоимнародом плечом к плечу.

— Да, против тех монстров, которых тысам сюда и притащил!

— Я думал, народ рок’хи закален в боях против войск Альбии.

— Не произноси этого мерзкого слова в моем доме.

— Прости. Я не силен в оскорблениях на языке рок’хи.

— Как и во всем остальном. Не открывай рот, если ничего не знаешь!

— Не соскальзывай с неудобной темы, д’ахгер. Д’ахи не довольны тобой, тебе это ясно больше других, а ты все упорствуешь.

Если Халса и имел какое-либо прозвище, то ему отлично подошло бы именоваться Грозным. Сейчас его вид мог бы и кхамера испугать.

— Мое последнее слово, — вымолвил он, наконец. — Жизнь ведьмы за самую прекрасную женщину в деревне. И столько мехов и золота, сколько вынесет один осел.

— Хорошее предложение, но я не уйду без Ады.

— Уйдешь, — медленно кивнул Халса.

— Я согласен выполнить твое задание, только если наградой окажется моя женщина, д’ахегер, — продолжал бороться Крес. — Ты меняешь не только жизнь ведьмы на д’ханку. Ты выбираешь жизнь своего малолетнего сына. Ведь следом за ведьмой, в небытие уйдет и проклятье, которое она наложила много лет назад. Не этого ли ты желал все эти годы? И не для этого ли тебе нужна ее смерть?

Халса погрузился в молчание. Примолкла и вся его изба.

— Может тебя это удивит, Крысолов, — сказал он, пригубив еще немного вина. Крес заметил, что рука всесильного Халсы немного подрагивает. — Но д’ханка помогает не только мне, но и всей деревне. И всем тем рок’хи, которые все больше и больше стекаются со всей округи, чтобы попросить у нее помощи. Она нужна нам как воздух. А тучи сгущаются. Благодаря тебе.

— Она нужна больше тебе, старый волк. Но это не избавление, а лишь отсрочка.

— Может, да, а может, и нет. Но решать все равно к’хулу, а к’хул принял д’ханку. Ты хочешь пойти против к‘хула?

— А что мне еще остается?

Халса покатился со смеху. Укрывшиеся в тенях псоглавки тоже захихикали вместе с ним, как по команде.

— Нелегкую же ношу ты на себя взвалил, — проговорил Халса, усаживаясь обратно и поднимая полный рог. — У тебя и так полно врагов. А ты хочешь только подлить масла в огонь, когда я предлагаю тебе выход, который сделает тебя очень богатым и влиятельным человеком. Ты в своем уме?

— Нет, у меня просто нет другого выбора. Жизнь ведьмы за Аду, — твердо проговорил Крес.

— Самый лучший исход для тебя это согласиться на мое предложение, сделать работу за золото и уйти отсюда с миром. Дело даже не во мне, а во всех остальных. Тебе не дадут и шага сделать за пределы деревни вместе с д’ханкой. Слишком поздно после того, как все д’ахи признали в ней чаровницу. Я же даю тебе возможность уйти отсюда очень богатым человеком. Я готов дать тебе двух ослов, груженых мехами и золотом, а также двух лучших женщин по твоему выбору.

— Мы не на рынке д’ахгер. Дело серьезное. Сейчас на нас смотрят сами д’ахи, а ты торгуешься?

Повисло напряженное молчание. Халса не сводил тяжелого взгляда со своего гостя, который с каждым мгновением превращался в смертельного врага. Крес поежился: ниточка, на которой сейчас подвешена его судьба, становится все тоньше и тоньше… Последние капли вина скатились в рот старика, который за время их беседы словно бы постарел на десять лет.

И он протянул руку. Крес, не веря, что у него получилось, принял ее и крепко пожал.

— Последнее слово все равно останется за ней, — Халса вытер губы рукавам и сказал. — Принесешь голову ведьмы. Тогда поглядим, что скажет к’хул, — он тяжело вздохнул. — Видит мать Шароша это будет самый интересный к’хул за минувшие десять зим…

— И еще одно.

— Что?

— Мне понадобится оружие.

Глава XIV. Жертва

Еще бы она знала, где этот «заход солнца»!

Погода была отвратительной, нитсири уже казалось, что солнце она видела в прошлой жизни. Рыхлый слой снега, который устилал лес, нисколько не облегчал ей задачу — под тяжелыми ветвями рефов даже в солнечный день царил полумрак, а нынче на небе лежал морок серых туч. Шла она чуть ли не вслепую, постоянно рискуя упасть куда-нибудь, спотыкаясь и обкалывая руки колючками. Сколько времени прошло с того момента, когда она разговаривала со своим «проводником», она не знала, — почему-то казалось, что нитсири плутает по этому бурелому чуть ли не вечность, и будет еще плутать до конца дней своих. Когда тьма все же опустилась на ветви деревьев, Викта не могла толком различить впереди даже свою ладонь, которую поднесла прямо к лицу. Перед глазами маячило какое-то бледное пятно.

— Уродцы, — шипела она себе под нос, в который раз цепляясь плащом об очередной колючий корень.

Нет, поправила она себя, эти мохнатые карлики один в один походили на существ, о которых она слышала от Рыжека. Старик рассказывал им с Саретом, что местные жители, псоглавцы, на своем примитивном наречии величали их кхамерами. Давным-давно, словно в прошлой жизни.

Рыжек поведал им все, что знал о Дикой Тайге, а знал он, к сожалению, немного — но мог ли кто-то в Альбии похвастаться большим? По его словам, кхамеры далеко не самое худшее, что прячется на просторах этого необузданного края, наполненного магией так же обильно, как и опасностями. Однако это совсем не значит, что к кхамерам следует идти с протянутой рукой. Лучше бы не искать с ними встречи вовсе, а каждый вечер разжигать костер и бросать в пламя пахучие травы, чтобы отучить особенно ретивую живность даже связываться с тобой. Сейчас ей пришлось забыть об этом и идти по лесу, чувствуя себя практически обнаженной.

Впрочем, нитсири не могла сказать, что воспринимала рассказы Рыжека совсем всерьез. Землеройки-людоеды, которые утаскивают людей под землю и едят? Все, кто сталкивался с ними нос к носу, неизменно оказывались у них в когтях, так с чего он взял, что карлики-людоеды вообще существуют? Рыжек тогда не нашелся, что ответить и просто назвал их глупыми сосунками. Они с Саретом тогда посмеялись над ним. Тогда.

Рыжек вообще был довольно странным человеком, что давало Сарету лишний повод для глупых шуток. Верно преданный абель Ро, старик не брал у нее ни грамма Нектара, чтобы отпугнуть старость, как это делали другие приближенные Сияющих лиц. Ну не дурак ли?

Викта продолжала скрипеть снегом в темноте, полностью отдавшись своему таланту — дхина она точно почувствует, если внезапно наткнется на его берлогу. А что если она свалится в какую-нибудь яму, бережно скрытую снегом? Или растревожит какое-нибудь животное?

Она остановилась. Сердце барабанило по ребрам. Куда ты прешь, дура?

Ты же как никто ощутила на собственной шкуре во всей красе истинную Тайгу, которая не прощает ошибок и вынуждает даже самого опытного охотника обязан постоянно оглядываться. Каждый шаг, каждый вздох, и в особенности каждый привал.

Тут где-то неподалеку раздался оглушительный и безумный крик. Полуслепая нитсири чуть не тронулась умом и просто застыла, как статуя, боясь даже вздохнуть. А крик все рвался и рвался из чьей-то мощной глотки, заражая ее испепеляющим ужасом. Нет, она не сделает дальше ни шагу! Сейчас повернет назад и броситься обратно к горячему озеру! Она шла всего-то ничего…

— Не туда идешь, крррасавица, — громко произнесли прямо у нее над ухом.

Сердце почти вынырнуло из груди. Викта чуть не завизжала на весь лес от страха и бросилась к ближайшему дереву. От удара о ствол снежная шапка рухнула прямо им на головы.

— Ты… — прошипела Викта, отряхиваясь от снега, сама не своя от злости. — Ты убить меня хочешь, выродок?!

— Нет, краля, — мурлыкала темнота, подмигивая парой огоньков. — Просто ты ломишься тут через кусты, как напуганная телка, а толку? Скоро наткнешься на моих братьев, которые как раз в этот час выходят на охоту. Или еще на кого, похуже. Вдобавок сильно отбилась к югу. Очень сильно.

— А вы, кажется, обещались меня вести, а не отбрехиваться фразами «иди на заход солнца до самого рассвета»!

— Разве это настолько сложно?

— Так не ночью же!

— Ай-ай-ай, краля, я и не подумал, прости, — фальшиво проскрипело существо.

— И не краля я тебе.

— Как хочешь, — мурлыкнул кхамер. — Пойдем, госпожа, я проведу тебя по правильному пути.

Зашуршали маленькие шажки. В руку Викты вцепилось что-то жесткое и колючее. Нитсири попыталась запротестовать и вырваться, но ее ладонь сжали словно тисками.

Несмотря на свои невыдающиеся размеры, кхамер передвигался на удивление быстро. Викта сама с трудом за ним поспевала, боясь каждое мгновение, что они врежутся во что-нибудь или он утащит ее в яму. Ветер взвыл в ушах, перед собой нитсири не различала ровным счетом ничего, кроме бешеной пляски неразличимых силуэтов, так что ей пришлось полностью довериться своему провожатому.

Они выпрыгнули на какую-то поляну, залитую тусклым светом. Там Викта смогла вырваться и упала на колени.

— Стой… — выпалила Викта, стараясь справиться с горящими легкими.

— Мы стоим, — улыбнулся уродец, как ни в чем не бывало. — А бежать еще три дня.

— Нет, мне нужно срочно поспать, я не смогу бежать так три дня.

— Почему? — кхамер с невинным видом захлопал зенками.

— Сам думай, — стонала нитсири. — Я человек, а не порождение преисподней. Мне нужно отдыхать.

— А я думал, ты абель, — удивился кхамер.

Викта внутренне обругала себя последними словами за то, что она ляпнула очередную глупость. Назвала себя дурой наверно в сотый раз за эти три дня.

— Абелям тоже нужно отдыхать, как и всем! — отрезала Викта.

— Если мы будем постоянно отдыхать, мне доберемся до места через неделю.

— А если мы не отдохнем, то я растянусь на земле и не встану!

— Тогда я могу тебя съесть?

— Нет!

— Тебе чего жалко? Ты все равно ничего не почувствуешь. А твое мясцо наверное такое мягкое и сочное…

— Нет, я сказала! Иди, найди себе жратву, и не надоедай мне своими рассуждениями про мясцо.

— Как знаешь. Отдыхай, набирайся сил. Они тебе очень сильно понадобятся.

Викта было открыла рот, чтобы спросить — на что это он намекает? Но кхамер рыбкой прыгнул в сугроб и пропал. Нитсири поморщилась и отошла подальше от образовавшегося отверстия.

Разжигать костер не было ни сил, ни желания. Она боялась отойти от этой поляны даже на шаг, не то, что блуждать в потемках и собирать хворост. Просто завернулась в плащ, забрала немного силы из камешка и растопила сугроб. Это было ужасное расточительство. Она знала это.

Нахохлившись, забрала голову под плащ и постаралась уснуть.

— Кррраля!

Ее словно вытошнило из сладкой неги в ночной кошмар.

Черный колобок сидел перед ней на пенечке и поблескивал глазками. Виктины пальцы сами собой нащупали под рубашкой камень.

— Чего тебе?

— Покажешь блестяшку? — промурлыкала тень.

— Какую?

— Да ту, которую все мнешь в ладошке.

Викта еще сильнее сжала камешек. Поморгала глазами, отгоняя дрему. Сколько прошло времени? Сквозь ветви пробиралась утренняя дымка, далекое небо розовело. Рассвет уже? Она же прикрыла глаза мгновение назад.

— Не понимаю о чем ты, — мрачно ответила нитсири.

— Не будь дурочкой, — проговорил кхамер. Викта похолодела, разглядев у него в лапах какой-то продолговатый предмет. Оружие? — Я всего-то одни глазком гляну и все.

— Еще одно слово и убежишь отсюда с поджаренной гузкой, — предупредила она, разогревая талант так, что кончики пальцев начали дымиться и болеть, а сама все не сводила глаз с его ежовых лап. Что это у него? И как быстро он успеет этим воспользоваться? Что это за звук, как будто зубы стучат по…

— Эх, краля, — покачал головой кхамер, не унимаясь. — А ведь я к тебе по-доброму…

В перерывах между фразами он издавал странный звук. Словно зубы стучали друг о друга.

— Знаю, как вы ко мне, — ответила нитсири. — Я для вас еду тащила, а вы меня заперли.

Зубы стучали? Нет. Как будто собака глодает кость.

— Так это не мы! Это М’рун, — тук-тук-тук по кости, тук-тук-тук. — Мы его уже отлупили.

— Ага, так и знала, что один из вас! — приподнялась Викта и упала обратно, внезапно узнав в его лапах очертания громадной розоватой кости. Кхамер облизывал ее и стучал по ней своими острыми зубищами, которыми мог легко сломать ее пополам.

Викту замутило. Чья это? Человеческая?..

— У вас… — начала нитсири, но сглотнула, ее начало мутить, — …оказывается и имена… есть?

— А, как же не быть, — пробурчал кхамер, водя языком по кости.

Ее точно сейчас стошнит. Это точно человеческая… Откуда? Здесь есть где-то люди?

— И как тебя зовут? — продолжала Викта, сама не зная зачем.

— М’ран.

— Неплохое имечко.

— Я знаю. Я сам придумал.

— Молодец, — Викта чуть не блеванула, когда он сунул верхушку кости в рот и начал сосать, словно леденец.

— Сделай мне одолжение, Мран, или как тебя там. Убери это гадость.

— Я завтракаю!

— Ты лишаешь меня завтрака.

— Кааакая прынцеса, — протянул кхамер, вскочил и бросился прочь, пропав из виду.

Викта подождала, пока скрип шагов не затихнет, и принялась развязывать сумку, но тут же отложила это дело. Нет, завтрака сегодня не будет.

* * *

Поначалу кхамер то и дело показывался между деревьями, и Викта часто ощущала на себе его пустые глазенки, но в какой-то момент монстр решил не показываться вовсе. Нитсири шла в указанном направлении и не видела уродца целый день, однако вечером он снова появлялся, чтобы посмеяться над ней и сообщить, насколько она отклонилась от правильной дороги. Кхамер явно был расстроен, что ему приходится возиться со строптивой нитсири, подстраиваться под ее шаги, а не заниматься более важными кхамерскими делами.

Викта особо не расстраивалась, что коротышка стал встречаться ей реже — видок кхамера не вызывал ничего кроме оторопи, но нитсири каждый раз начинала волноваться, когда солнце начинало закатываться за верхушки деревьев, а она оставалась одна в темном, недружелюбном лесу.

— Какая же ты медля, краля. Просто ужас! — жаловался он, вырастая из-под земли.

— Можешь взять меня на ручки и отнести, если ты так волнуешься, — бросила ему на это Викта, когда готовилась к ночевке. За день она насобирала сухих веточек и наломала лапника, чтобы устроиться поудобнее и лишний раз не беспокоить талант.

— Еще чего захотела, — обиделся кхамер. — Мне сказали тебя отвести, а не отнести.

Помолчал, а потом предложил:

— Мы можем продолжить путь под землей, — он заблестел зубами. — Если не боишься. Так получится быстрее.

— Как можно под землей двигаться быстрее? — нитсири отвлеклась от разведения костра. — Ты смеешься?

— Нет, краля, это ты смеешься, когда ходишь по земле своими культяпками. Под землей передвигаться намного быстрее, если знать и уметь.

— Кто бы еще говорил про культяпки, — хмыкнула Викта и щелкнула пальцами. Огонек с радостью перепрыгнул на растопку.

— Ну, так что?

— Что?

— Если мы опустимся под землю, то будем на месте уже завтра.

Завтра? У Викты опасно екнуло сердце, она даже обожглась от неожиданности. Так быстро? Нитсири недоверчиво заглянула прямо в его глаза-бусинки, которые мерцали, как два светлячка. Снова издевается?

— Шутишь? Сколько нам еще идти?

— Если мы пойдем в твоем темпе, то дней девять-десять.

— Что? — почти вскрикнула Викта. — Ты же вчера говорил, что нам идти неделю? А сегодня должно быть уже шесть дней! Почему десять?!

— Так откуда я знал, что ты будешь передвигаться так медленно? Это я еще накинул, если я тебя сейчас заставлю поспешить. А в твоем темпе дней за двадцать не доберемся, а то и за весь месяц, если снег снова повалит. А он едва ли уймется. Зима.

Более мерзкого хохота нитсири и представить себе не могла. Его обычное мурчание переросло в какой-то болезненный кашель.

— Заткнись, — не выдержала нитсири.

— Ты бы видела свое личико, крррасавица, — злорадствовал уродец, щелкая зубищами. — Мне даже разом тебя есть перехотелось.

— Заткнись, я сказала, — пригрозила Викта и для острастки пустила силу в пальцы, от чего костер ярко вспыхнул, разбрасывая искры во все стороны. Боль пронзила ее раскаленной иголкой, но нитсири была слишком взбешена, чтобы обратить на нее внимание. На кхамера ее фокус не произвел должного впечатления, но ржать он перестал.

— Боишься потерять своего дружка? — спросил он. Серьезно и совсем без смешинки в голосе. Викте от такого вопроса сразу стало не по себе

— Тебе-то какое дело? — бросила она. — Отведи меня на то место, где последний раз видели его, и беги на все четыре стороны.

— С’аррет, да? — щелкнуло языком это мерзкое создание. — Его имя ты бубнишь каждую ночь.

Викта вся залилась обжигающей краской. Как? Как ты посмел?.. Пальцы закололо еще сильнее. Она уже чувствовала, как ее кожа начинает тлеть.

— Ааа, вижу, что прав, — щелкнул он снова зубищами. — А ведь я помню его и его лошадку. Славная зверушка. А как ее косточки хрустели, ням-ням, — он пару раз открыл пасть до отказа и громко щелкнул челюстями. Викта вздрогнула ровно два раза и сглотнула. Очень ей не хотелось когда-нибудь оказаться между этими клыками.

— А вы ведь очень похожи. Одно лицо. Он чуть поволосатей, но сходство заметно, — продолжал кхамер. — Мне досталась нога той лошадки. Вы же даете имена друг другу? Ее как-нибудь звали?

— Замолчи, кхамер. Не выводи меня… — прошипела Викта, стараясь взять себя в руки, но получалось плохо. Уродец уже горел заживо в ее воображении, мерзко визжал и умолял о пощаде. Нет, не стоило давать этому подонку разозлить ее. Его смерть ей ничего не даст. Она только себе навредит. — Очень уж ты разговорился.

— Ох, как грубо, — проскрипел он. — Я ведь не обзываюсь, я просто рассказываю о наших общих знакомых, а ты сразу обзываешься. Ведь тебе приятно узнать что-то новенькое о С’аррете? Наслаждайся.

— Ты съел ее… это была моя лошадь, — неожиданно для себя всхлипнула Викта. «Бласка», — чуть не вырвалось из ее губ. Викту опять как водой окатили. Она вытерла слезы, мгновенно выступившие на глазах, когда она представила, как кричит и борется ее Бласка в лапах этих созданий. А что происходило на самом деле, ей страшно было представить, но жестокие мысли все сделали за нее.

«Только еще одно слово, кхамер, и я проделаю с тобой нечто более жуткое, чем вы творили с Блаской и Гобо», — подумала Викта, но вслух не издала ни звука. Потом. Пусть урод болтает, что взбредет в его уродливую башку. Она отомстит потом.

— Много же у вас лошадей, так и зазнаться недолго. У нас вот нет ни одной, а мы и не плачем.

— Куда… — нитсири попыталась перевести разговор на другую тему, но ее голос предательски дрогнул. — Куда ушел Сарет, ты видел? Один из вас назвал это место…

— Барандаруд, — напомнил ей монстр. — Я видел, как его крепкая попочка подошла к стене этого древнего города. А потом исчезла. Пух, и нет ее. Жалко, я съел бы ее в первую очередь.

— Опять издеваешься?

— Нет. Серьезно говорю — попочки мне очень нравятся. Особенно девичьи, но и эта сошла бы…

— Как человек может исчезнуть на пустом месте?! — повысила голос нитсири. Ее глаза горели бешенством.

— Ах, это, — махнул лапой кхамер. — В наших краях такое случается.

— Он зашел в ворота?

— Нет. В Барандаруде отродясь не было никаких ворот. Они там и не нужны — будет еще толкаться там всякая пришлая сволочь.

— Перелез через стену?!

— Не. Через нее нельзя перелезть, она просто тебе не даст. Упадешь, расшибешь сладкую попочку. Ты глухая, кррраля? Я сказал уже — он исчез, как волосы на твоей голове.

— Как б… понимать этот твой «пух»?! — ей это надоело. Он нес полнейший абсурд, издевался. Но в этом треклятом месте всего можно было ожидать.

— Вот так — пух! — развел он лапками. — Там еще был кошак, который навострил от него уши. Мы то думали, тупое животное хотя бы в кусты бросится, и тут мы его и сожрем. А тот нет, под стену побежал, гад. Тут у твоего друга истерика началась, он аж заискрился весь. Пух! — и исчез. Видно важный был котяра: сам хотел такого съесть, вот и расстроился.

— Куда он мог деться, ты знаешь? — Викта ничего не понимала.

— Куда угодно, — хихикнул кхамер. — Но я лично думаю, что он вошел в Барандаруд таким оригинальным образом. И сейчас может быть где угодно.

— Ничего не понимаю, — помотала Викта головой. Та просто раскалывалась от этого бреда. — Как можно войти в город, но оказаться где угодно?

— А Барандаруд и находится где угодно, кррраля, — мурлыкал уродец. — Только Каракыржырак и выводок его знают, где город появится в следующий раз и когда это произойдет. Барандаруд ждать не любит и ему скучно стоять на одном месте. Он может захотеть или не захотеть объявиться. Даже за твоей спиной может образоваться, а ты и не заметишь. Пройдешь, а он останется стоять у тебя за спиной.

Викта еще раз помотала головой. Урод издевался. Не бывает такого. Или…

— И как нам найти этот… Барачегототам?

— Мы идем в то место, где он стоял, — поднял кхамер свой коготь. — Нам может повести, он будет еще там, где стоял, когда туда наведался твой C’аррет. А может и не повести, и город уже уйдет. Такое тоже случается, он ужасно непостоянный. Я видел его этими самыми глазами на тот самом месте, где я видел его в прошлый раз.

«Эти глаза не внушали совершенно никакого доверия», — пронеслась у Викты в голове печальная и очевидная мысль. — «Как и речи. Но ничего другого не оставалось, как слушать этот вымороченный бред про гуляющий город Баранда…»

Гуляющий… Блуждающий город!

— Этот Барада… — начала она, но смешалась. — Это Блуждающий город?!

— Ну, полагаю, блуждать он любит, да. Больше конечно бродить, но и поблуждать тоже не дурак.

Блуждающий город! Викта сразу вспомнила, что она слышала об этом месте. Конечно же, от Сарета — он постоянно возился в библиотечных книгах и рыл сведения о разных особо мощных местах силы, где обитают дхины. Но Блуждающий город был лишь легендой. Легендарный древний город, о котором — конечно же! — все знают, но никто никогда не видел.

Викта теперь чувствовала себя полной дурой, что не слушала своего брата с должным вниманием. Или это кхамер опять пудрил ей мозги?..

— Этот Ба-ра-нда-руд… — произнесла Викта по слогам и выдохнула. — Ты часто видел его?

— Один раз, — гордо выпятил грудь колючий колобок.

— Что?!

— Один раз. Когда твой друг сделал — пух!

— А откуда ты узнал, что именно он — Барандаруд?

— Так мне сказал об этом М’роро. Он парень бывалый и видел Барандаруд два раза. Но рассказать об этом он все равно уже не сможет, так как ты его поджарила!

— Прошу прощения, — вырвалось у Викты, и она тут же заткнула рот.

— Наше предложение еще в силе, — блеснул клыками кхамер.

— Если ты про ногу, то ответ прежний — нет!

— Хорошо бы конечно, она такая мясистая и манящая… Но я про завтра. Что мы будем делать завтра?

— Как что? — похлопала глазами Викта. — Идти в Барандаруд, — вымолвила она, наконец, без запинки.

— Завтра мы сможем прийти в Барандаруд, если пойдем под землей, как все нормальные люди.

— И думать забудь, что я полезу под землю с кем-то наподобие тебя, кхамер!

— Фу, опять грубости, — подпрыгнул уродец. — Когда мы дотащимся до него, Барандаруд уже тю-тю!

— Врешь, — огрызнулась нитсири. — Ты это говоришь просто, чтобы я доверилась тебе. Я еще окончательно не выжила из ума и не позволю утащить себя под землю и сожрать там.

— Тогда смотри, кррраля, — погрозил он ей когтем. — Смотри, не плачь потом, когда мы придем на место через полгода и найдем только сладкие косточки твоего обожаемого С’аррета. Надеюсь, хоть пососать их ты мне позволишь?

Викта вспыхнула и схватила шишку. Не успела она пустить ее кхамеру точно меж двух глазок, где полагалось быть лбу, как он словно провалился сквозь землю. Нет, он реально ушел под землю. Как всегда.

* * *

Надежда таяла с каждым впустую потраченным днем. Голова раскалывалась, несмотря на то, что с небес ей улыбалось солнце. Снег сверкал, переливался и хрустел под ее стопами, но настроения это ничуть не улучшало. Она утопла глубоко в своих тягостных мыслях.

Ну, дойдет она до этого Бараранда-чего-то-тама — опять забыла, дура. И что ей дальше делать? Ничего она не поняла из путанного кхамерского описания, да и не собиралась полностью доверять словам этого мерзкого карлика. Блуждающий город представлялся ей давно истлевшей легендой, вроде детской сказки о чудесном городе, парящим в небесных сферах, который можно разглядеть только посмотрев на небо через левое плечо во время растущей луны. Полная чушь.

В других глупых книжках Блуждающий город открывался только тем, кто шел на запад задом-наперед, вывернув свои вещички наизнанку и читая молитвы Сеншесу нараспев — тоже задом наперед. Викта даже и представить не могла, чтобы кто-нибудь вроде Сарета, который всегда смеялся над домыслами и наивностью в это поверил. А Сарет действительно поверил? Или нашел в этих легендах и сказках какое-то зерно истины?

— В каждой байке есть крупица правды, — проговорила она вслух, перелезая через упавший ствол. Какая крупица может быть в легенде о чудесном городе, заполненным золотыми монетами от пола до потолка? И достанется эта немыслимая гора золота только юноше, рожденному в понедельник и чистому душою. Глупая байка для отчаявшихся дураков.

А когда родился Сарет?..

Викта не знала даже, когда родилась она сама, но едва ли они с братом родились в разные дни. Можно было допустить, что они оба родились в понедельник, лет пятнадцать тому назад, и что? Ей раздеваться, выворачивать шмотки наизнанку и бежать спиной вперед, призывая Сеншеса? Хотела бы она посмотреть на лицо ее попутчика, если она попробует совершить нечто подобное.

А Сарет не выворачивал свою одежду наизнанку, когда ложился спать в таверне — их последней ночью под крышей? Викта как-то не присматривалась. Зачем она вообще думает об этой ерунде? После всего, что нитсири пришлось пережить за прошедшие недели, с головой у нее явно не все в порядке.

Снег валил и валил, словно кто-то на небе отщеплял горсти облаков и рассеивал их по ветру. Викта завернулась в плащ и пробиралась сквозь на глазах растущие сугробики, нахохлившись как воробушек. Больше всего мечтала о муфте. А также о нормальной горячей еде, воде, обуви, которая была бы в пару ее сапожку, и теплой постели. О брате, который был бы рядом.

Это же так немного. Жалко, что ли?

Она бы согласилась на общество кого угодно, лишь бы ее спутник думал о чем-то еще, кроме того, как бы съесть ее. Кстати, где коротышка?

Словно повинуясь ее желанию, кхамер снова выпрыгнул из-под земли и уперся в нее немигающим взглядом.

— Холодно, кррраля? А под землей тепло…

— Я, кажется, запретила называть меня так? — бросила Викта, проходя мимо.

— Странно, я и забыл, — плелся он за ее спиной. — Но «госпожа» тебе точно не к лицу.

— Я и не просила назвать меня хоть как-то.

— Вот поэтому буду называть тебя кррраля.

— Заткнись.

— Как грубо.

— Ничего другого у меня для тебя нет. Ты съел мою лошадь. Двух моих лошадей. И хотел съесть меня.

— Ну а ты хотела сжечь меня дотла. Так что мы квиты.

— Нет, это была самозащита.

— Ты же до сих пор хочешь сжечь меня. Даже сейчас с твоих сладких пальчиков поднимается дымок.

— Это ты виноват, нечего меня злить.

— Злю я тебя, кррраля, потому что ты не хочешь действовать разумно. Так ты никогда не доберешься до Барандаруда, а будешь ходить кругами. Ты сильно отклонилась к югу. Опять. У тебя, наверное, левая нога короче правой, вот тебя все время и перекашивает. Говорили же тебе — эта нога тебе только мешает. Отдала бы ее нам, и проблем бы не было.

— И как бы я, по-вашему, добралась до Барандараруда без одной ноги? Ты соображаешь?!

— Ты тогда бы точно согласилась на мое предложение пойти под землей.

— Ну да, наверное, без ноги ползать под землей определенно проще.

— Ну, так как?

— Чего, лезть под землю с людоедом? Нет, я уже говорила.

— Ну и дура. Иди, топчи землю дальше своими ногами. Только держи правее, а то уйдешь не туда и еще один день потеряешь.

— Что значит еще один?! Ты исчезаешь незнамо куда, а я целый день иду в том направлении, куда ты указал. И вот ты появляешься и говоришь, что все это время я шла куда-то не туда. Ты издеваешься?!

Викта даже замерла на месте.

«Сеншес, — мелькнула в голове страшная догадка, которая уже давным-давно скребла ее мозг, но Викта отгоняла ее, как назойливую муху. — Никуда он меня не ведет, это просто глупая игра, чтобы допечь ее и съесть. Они играют с ней, как с глупым мышонком. Водят ее кругами, развлекаются, смеются, растягивают удовольствие, перед последним прыжком. Дура, ты, дура, доверилась монстрам».

Кхамер не остановился рядом, а продолжал идти дальше, смешно переваливаясь с одной короткой ноги на другую.

Викта смотрела ему вслед, соображая, как ей дальше быть. Продолжать этот глупый поход в никуда? Или развернуться и…

И что, кррраля?..

И идти, куда глядят глаза, пока в один прекрасный момент земля не разверзнется перед ней и маленькую глупенькую нитсири не ухватят короткие, но сильные ручонки.

* * *

Сон не приходил. Ей становилось все хуже и хуже. В голове больше не осталось надежд, а только горечь и злоба на саму себя. Нитсири никогда не найдет своего брата. И нет никакого Барандаруда, есть только тупые сказки, которыми этот кхамер запудрил ей мозги. И Сарет там не был. Просто из-за своей обычной неосторожности и гордыни, одним холодным вечером брат не стал бросать траву в костер и проснулся уже от того, что кхамеры глодали его ноги.

Вот так и она закончит свои дни. Сейчас нитсири закроет глаза и провалится в сон, а когда откроет, ее дружелюбный попутчик будет отрывать от нее куски мяса. А его собратья, которые наверняка сейчас прячутся прямо под землей, будут по-дружески держать ее за руки и облизываться.

Даже костер не захотела разжигать. А толку? Только поможет людоедам размягчить ее мясцо. Философский камень и так приятно грел ее ладони, талант согревал ее нутро, своим теплом доходя до пяток. Она будет оберегать их до конца. Нитсири постарается унести за собой на тот свет, как можно больше кхамеров, и докажет, что будущая абель Викта дается только ценой очень большой крови.

Какие глупости! Они слишком трусливы, чтобы нападать на нее в лоб. Карлики просто подождут, пока нитсири не уснет, и вырвут у нее философский камень, вместе с руками.

Тогда чего они тянут? Почему не сделали то же самое несколькими днями ранее? Боялись? А теперь что не боятся? Ждут. Чего? Играют? Наверняка.

Сволочи.

Но разве ее дружок еще не наигрался? Она поднялась с лежака и оглянулась в поисках его колкой шерстки и глаз-бусинок, о нашла обычный унылый пейзаж — стволы, коряги, снег да снег куда ни плюнь. Коротышке было очевидно скучно с нею. Он как обычно объявится либо глубокой ночью, хрустя на всю округу, либо уже под утро и будет снова выводить ее из себя.

Бессмысленно гадать. Каждый шаг сулил неприятности, конец мог объявиться, откуда не ждали. Где же ты глупый Сарет? Почему ты не послушался здравого совета не лезть в этот трижды проклятый лес с головой ради этого глупого камня?

А что ты, нистири? Неужели ты не выбирала хорошее местечко, где можно заарканить дхина пожирнее? Еще чего?! — она не лезла в дебри и не искала найти город из бабкиных сказок. Самое разумное для нее — вернуться к Рыжеку, а она, дура, полезла вызволять брата в одиночку. Ну добралась бы до того места по горячему следу, и что? Смогла бы она разобраться, куда ушел Сарет, и как ей самой не потеряться в этом Барандаруде на пару с ним.

Глядишь, вернулась бы она к Рыжеку и сообщила бы о пропаже Сарета. А он ей: «Это Дикая тайга, девочка моя ненаглядная. Такое случается». И еще бы и всыпал по первое число.

Мерзко. Отвратительно. Больно. Но она осталась бы жить. А Сарет… Сам виноват, дурак, что пошел по болоту вброд. Зато теперь Викта лезет следом и уже чувствует, как ледяная вонючая муть заливает ее рот, открытый в бессильном визге, который никто не услышит.

Нитсири некоторое время лежала зажмурившись и пыталась справиться с мрачными думами, которые подобно воронам клевали ее мозги. Каркали и клевали ее мозги. Потом еще начали лаять и бить в барабаны.

Стоп. Лаять еще куда ни шло, но бить в барабаны?..

Она поднялась, а сердце уже в истерике трепыхалось в ее груди. Лающие голоса и быстрый бой барабанов не были плодом ее воображения.

Тогда она, сама не своя от страха, прижалась к земле, словно ящерица, которой защемили хвост. И долго не смела даже голову поднять, чтобы разобраться, откуда же исходили пугающие звуки.

Но бой рос с каждым мгновением.

— Эй, кррраля. Ты чего там, умерла что ли? Уйди у них с дороги, ненормальная!

Викта поползла в сторону, ориентируясь по мурлыканью. Скоро в подлеске она разглядела черную кляксу и мерцающие бусинки на ней и поспешила к нему. Викта даже представить не могла, что когда-нибудь так обрадуется его компании.

— Ммм… тебя заливает пот. Такой соленьенький… — мурлыкал он, когда она улеглась рядом.

— Заткнись, — прошипела Викта, вглядываясь в темноту. Она ничего не понимала, не знала чего ожидать. — Кто это?

— А у кого хватает ума шляться по лесу среди ночи? — хихикнул кхамер. — Рррок’хи, понятное дело.

Все ближе и ближе. Викте уже казалось, что она видит среди ветвей мятущийся свет факелов. Вот уже слышался скрип снега. Наверное, где-то с десяток ног. Или лап — на чем там передвигаются эти дикари?

— Вооот, — кхамер ткнул когтем. — Идут, крррасавцы.

Да, это определенно было пламя факелов. Горящие головешки разорвали темноту в клочья и залили лес ярким, рваным светом. У Викты заслезились глаза от огней, но она постаралась не отводить взгляд от цепочки коренастых существ с факелами в руках. Чего они забыли лесу ночью? Не очень-то эта процессия походила на охотников.

Кхамер что-то там мурлыкал себе под нос, когда рок’хи высыпали на поляну и вставали полукругом. Викта сумела насчитать пятнадцать выродков. Каждый был облачен в длинные одежды и плащи, сшитые из лоскутков яркой ткани и мехов. Многие носили бусы из разноцветных камней и косточек. Она не могла разглядеть их морд — мешали глубокие капюшоны и деревянные маски причудливых порой пугающих форм.

Зазвучал барабанный бой, его поддержали несколько грубых голосов — затянули протяжную песню, от звука которой Викте захотелось заткнуть уши. Ни единого слова Викта разобрать не могла — никогда не интересовалась их дикарским наречьем.

Парочка псоглавцев начала носиться по лесу, размахивая блестящим оружием. Если бы нитсири не переместилась со своего лежака, один из них точно наступил бы на нее, а, может быть, растоптал бы и продолжил петь как ни в чем не бывало — так увлеченно он пел и размахивал саблей. Грохот барабанов стал еще мощнее, когда среди ряженых дикарей показался еще один выродок в маске, который нес в руках нечто, завернутое в ткань.

Среди этого варварского воя и шума, Викта внезапно уловила и еще один неожиданный звук, заставивший ее похолодеть, и не спускать глаз с этого таинственного предмета, который надрывно и тонко подвывал собравшимся.

Представление все не заканчивалось. Пара дикарей с лопатами в лапах сделали шаг вперед и под тяжелый грохот принялись раскидывать снег, пока не добрались до земли — им для этого понадобилось каких-то десять ударов сердца. Вот уже трава, грязь и черная земля посыпалась с их лопат. Викта не могла понять — в чем смысл копать яму ночью в лесу? Что они хотят сделать?

Копатели, между тем, закончили на удивление быстро, отложили лопаты и присоединили свои голоса к общему хору. На их место встал дикарь с кульком на руках и поднял свою ношу высоко над головой. Из-под маски прозвучал то ли клич, то ли плач, и у нитсери не осталось сомнений, что ей довелось присутствовать на каком-то гнусном ритуале.

Выродок опустился на колени перед чернеющей ямой и опустил кулек на самое дно. Долго не вынимал он оттуда лап, вымаливая что-то у своих божков. Потом двое других оттолкнули его в сторону, а псоглавцы с лопатами, не теряя времени даром, закидали яму землей. Тончайший писк мгновенно потонул в неутихающей барабанной буре.

Набросав небольшой холмик, рок’хи пропели еще пару куплетов, попутно потоптавшись на том месте, где только что копали яму, и медленно, цепочкой отправились восвояси. Тот, что опускал комочек в яму, от переизбытка чувств уже не мог идти вместе со всеми, и сородичи унесли его на руках.

Нитсири провожала их взглядом, и как только факелы утонули в ночи, подскочила на ноги и, еще не совсем осознав, что же она такое делает, добежала до того места, где видела богомерзкий ритуал. Барабаны ухали где-то вдали, все дальше и дальше, превратившись в отдаленный гул, еще долго доносящийся до сознания нитсири, громыхающий в такт ее разбуженному сердцу. А где-то у нее под ногами она слышала другой звук — намного тоньше и печальней, и от него Викта дрожала все сильнее и сильнее.

— Помочь мне хочешь? — мурлыкнули довольно у нее за спиной, но нитсири проигнорировала насмешку.

Упала на колени прямо у наскоро затоптанной могилки, растопила снег при помощи таланта и принялась по-собачьибыстро раскапывать яму.

— Дай мне, я справлюсь лучше, — промурлыкали у нее над ухом, но она не остановилась, самозабвенно продолжила разбрасывать землю. Стылая земля, пусть и была потревожена лопатами, была промерзшей и плохо поддавалась ее пальцам. Пусть и закопали кулек неглубоко, но нитсири вся покрылась потом, пока разрывала яму. Сердце наперекор мурлыканью и собственному разгоряченному дыханию барабанило у нее в ушах, пока она обламывала пальцы от землю. Викта не могла остановиться, пока не выкопала грязный, дрожащий сверток.

Она не ошиблась — именно он заходился тем отчаянным визгом, от которого у Викты трескалось сердце.

Ребенок внутри был абсолютно цел и невредим, но его кожа была красной от крови. Несчастный комочек затихал только на мгновение, чтобы перевести дыхание и вновь заливался плачем и не мог остановиться, пока воздух снова не кончался в его маленький легких, стонал и драл свое горлышко, словно от этого зависела его жизнь.

У Викты подкашивались ноги и она села на край ямы. Что это? Как это?..

— Дай его мне, — дернули ее за плащ.

Викта круглыми глазами уставилась на кхамера. Он сиял и облизывался так рьяно, как будто у нитсири на руках пищал целый здоровенный хряк.

— Что? — прошептала Викта севшим голосом.

— Мне дай, — мурлыкнул кхамер. — Это мне принесли.

— Как это?.. — она непонимающе хлопала глазами, хотя поняла все с самого начала. Уже тогда, когда плачущий комочек опускали в яму и закидывали землей, все было кристально ясно. Дикари, они и есть дикари. Дикая Тайга, она и есть Тайга.

— Мне это, — терял терпение кхамер. — Рок’хи принесли мне закусить.

Викта с трудом удерживала младенца на руках — так он размахивал своими слабыми ручками и ножками, наполовину выпадая из пеленок — и сделала два шага назад. Нет…

— Нет, — помотала она головой, отступая от людоеда.

— Что нет?! — наступал на нее кхамер, сверкая глазами, где все сильнее и сильнее разгоралось бешенство. — Не твое это, кррраля. Они специально принесли Лесу. Чтобы хозяева Леса — то есть мы — не серчали и не жрали их без разбора. Это жертва, кррраля. Уже очень давно мы так с ними договорились. Ты еще сама была вот такой вот писклявкой, а Закон уже был. Они нам дитятко, а мы их не трогаем. Вернее, стараемся.

— Нет, я сказала, — мотала Викта головой, полуживая от ужаса. Ребенок не успокаивался, орал все громче. — Вали отсюда, пока цел! Ищи себе жрачку в другом месте.

— Ты чего с рефа рухнула, кррраля?! — кипятился кхамер. — Не понимаешь простых вещей? Чего тебе этот кусок мяса? Куда ты его денешь? Сама съешь? Так делиться надо. Мы-то твоего мальчишку поделили, даже тебе хотели предложить, так извиняй: ты сбежала куда-то.

— Нет, не отдам, — крикнула Викта, прижимая к себе орущего младенца. — Пожрешь как-нибудь потом.

— Нет, сейчас! — заурчал кхамер взбешенным, нечеловеческим голосом. — Это мое! Мое мясо! По Правде! Ты ничего не знаешь про Правду Леса, вот и не суйся, куда тебя не просят. Отдай мясо!

Викта только отступала все дальше, проваливаясь с снег, и не знала, как отогнать это плотоядное чудище, не выронив при этом ребенка. Таким неугасимым огнем горели его прежде безжизненные глазки, когда речь заходила о еде. Он бы с удовольствием сейчас набросился и на нее и начал пожирать живьем, наплевав на все сделки. Но что-то его сдерживало.

— Сюда. Сюда, — повторял он, роняя слюну с длинных клыков. — Клади в лапы и никто не пострадает.

Викта мотнула головой еще раз. И уперлась спиной о ствол мохнатого рефа. Больше отступать было некуда. Если он сделает еще один шаг…

Но кхамер уже стоял и не делал ни единой попытки подойти ближе, тем более напасть. Его отвратительная зубастая рожа сквозила страшной, первобытной и какой-то немного детской обидой.

— Ладно, — промурлыкал он. — Даю тебе еще один шанс отдать мясо мне, как того требует Закон.

— Я не подчиняюсь вашему закону, — бросила Викта, раздумывая, как ей поджарить этого наглого ублюдка и не поранить при этом ребенка. Но кхамер, казалось, что-то задумал.

— Если не отдашь мясо сейчас же, — неожиданно тихо и с расстановкой проговорил уродец. — Мы поступим по Правде Леса.

И тут его глаза зажглись чем-то новым, спокойным и довольным. Уродец отошел немного в сторону, как бы предлагая ей самой сделать выбор и предотвратить настоящий кошмар. Но нитсири его не сделала, не смогла сделать.

«Ладно, — запели две мертвые звездочки на его морде. — Забирай его. Мне он не нужен».

Кхамер не стал бросаться на ее в попытках убить до того, как с ее пальцев сорвется смертельное пламя. Хотя нитсири ждала именно этого, особенно после последних слов про Правду Леса, но еще до конца не осознавала, как он поступит. Монстр не стал ругаться и угрожать. Сделал то, от чего Викта буквально приросла к месту и еще долго стояла, оглушенная детским плачем, — медленно повернулся, сделал пару шажков и упал под землю.

Беснующийся маленький рок’хи неожиданно потяжелел раз в десять. Викта еле удерживала его мокрого и воющего на руках, и внезапно захотела бросить его обратно в яму. Она вся дрожала, будучи напуганной может быть даже сильней, чем этот ни в чем не повинный комочек. В ее ушах долго звучали последние слова, которые бросил ей кхамер, прежде чем уйти. И в них ей слышалось ликование. Уродец был доволен, он был очень доволен ее решением не отдавать ему «мясо».

«Нет, — поправила себя нитсири мысленно. — Он оказался просто счастлив, что она не отдала ему ребенка».

А малыш плакал и плакал. И казалось, ледяной ветер вторил ему.

Глава XV. Ведьма

Когда они с Халсой появились во внутреннем дворе, где с десяток псоглавцев оттачивали боевые умения, тренировка тут же оборвалась. Присутствующие при появлении д’ахгера отошли на почтительное расстояние и все как один почтительно поклонились. Единственными, кто не двинулся с места, были высокие деревянные идолы, мастерки вырезанные из цельных стволов, однако не таких циклопических размеров, как то на котором они сейчас находились. Большие грязные красные пятна метили песок под каждым из деревянных образин с разукрашенными причудливыми чертами. Грозные глаза сопровождали Креса каждый шаг, пока они с Халсой шли по тропе, по сторонам которой стояли жерди, вкопанные в землю, на верхушке каждой из них торчало по голове волка, медведя, рок’хи и еще какой клыкастой твари. Были там и свежеубиенные крысиные и человеческие черепа, которые еще не успели сгнить до кости. Середину площадки замыкал круг, выложенный из острых камней шириной не более шага, внутренняя сторона была засыпана темно-алым песком.

Тренироваться в самом центре мрачного капища? Это было вполне в духе рок’хи.

И вновь металл зазвенел со всех сторон — рок’хи старались наверстать потерянное время.

— И только-то, — хмыкнул Халса, глядя на то, как кнут завывает в руках знаменитого Крысолова. — Ты убил крысу такой плеточкой?

— В том числе.

Рукоять лежала в ладони как влитая, словно ждала только его все эти годы. Крес распустил кнут по всей длине и в очередной раз взмахнул кожаным ремнем — воздух сразу же звонко взвыл от боли.

Лучше и придумать нельзя.

— Лучше доброго копья все равно ничего не придумаешь. Свою первую крысу я убил именно им, — пожал плечами д’ахгер. — Но у каждого свои причуды.

После выпитого Халсу слегка пошатывало, его лицо налилось краснотой, а глаза влажно поблескивали. Крес не стал бы биться об заклад, что таит в себе этот блеск.

— Отличное оружие, — кивнул Крес. — Благодарю.

— Все равно без дела валялось, — махнул рукой д’ахгер и двинулся прочь. — Наш брат к такому баловству не приучен.

Провожая д’ахгера взглядом, Крес сжал кожаный ремень в кулаке. Несложно было догадаться, откуда взялся этот боевой кнут в арсенале Сердце-дома. Там было много чего железного, костяного, острого и тяжелого. Но Крес по старой памяти остановил свой выбор на этой, как выразился Халса, «плеточке» и старомодном боевом ноже из хорошей стали. Сделанный под громадную лапищу рок’хи, он больше напоминал мясницкий нож, которым было сподручнее скорее рубить, чем резать, однако остротой он отличался отменной. Креса до сих пор так и подмывало пососать ненароком порезанный палец.

— Крысолов! — подскочил к нему невесть откуда взявшийся Васса. — Надо же какая у тебя… плетка.

— Тебе не дам, не проси, — бросил Крес, опуская руку с кнутом. А ведь еще чуть-чуть и он мог легко снести паршивцу голову…

— Больно мне и надо, — зарделся мальчик. — Но я все равно рад.

— Чему это?

— Тому, что ты жив. И что ты получил от Халсы щедрый дар, а значит, не заберешь нашу д’ханку.

— По-твоему я променял жену на кнут?!

— Ну, а как же! В любой хорошей истории герой обязательно получает щедрый дар. Кто-то хорошее оружие, а кто-то д’ханку в союзницы, как благословение от д’ахов за доблесть и мудрость.

— Значит, по-твоему, я не достаточно мудр и доблестен в бою?

— Я такого не говорил… — смутился Васса.

Только тут Крес заметил, что волчонок сверкал ссадинами и свежими синяками с головы до пят. Одежонка висела мешком и кое-где липла к телу, сверкающему от пота. Раскрасневшийся мальчик, тем не менее, выглядел зверски счастливым.

— Кстати, а ты чего это тут делаешь?

— Тренируюсь.

— Ты? — удивился Крес, встречая на себя суровые взгляды идолов. — В Сердце-доме?

— Ага! — до ушей улыбнулся волчонок, козыряя свежевыбитым зубом.

— Васса, ты куда пропал? Тренировка еще не окончена! — окликнул его высокий старик с длинным шрамом по всей пятнистой черепушке. Висячие усы придавали ему сходство с одним из местных божков, только двух длинных клыков не хватало.

— Ах, это ты знаменитый Крысолов? — поднял он кустистую бровь. Крес не мог не признать, что двигался старик легко и непринужденно, почтенные лета точно не имели над ним никакой власти. — Вот уж не думал, что ты проживешь так долго…

— Меня так просто не убьешь, — бросил Крес, встречаясь с ним глазами.

— Не поверишь, как часто я слышал эту фразу, — ухмыльнулся в длинные усы старый рок’хи. В руках он сжимал тонкую и опасную трость, которую использовал явно не для ходьбы. — Впрочем, может быть, тебе и свезет и ты доживешь до моих лет.

— А ты кто?

— Меня зовут дедушка Гонц, сын Абальша, — представился тот и замахнулся тростью. — И я тренирую этого пострела, который только что потратил три своих перерыва!

— Я разве не порадовал тебя сегодня, дедушка Гонц? — надулся волчонок, увернувшись от свистящего орудия.

— Порадовал, а теперь огорчаешь! — нахмурился старик и снова поднял палку. — А ну марш в круг! Разговоры будешь разговаривать, когда еще семь потов сойдет! Что о тебе подумают д’ахи?

Васса сжал зубы и, поднимая столбы пыли, бросился к остальным мальчишкам.

— Приятно было познакомиться, Крысолов, — хлестко ударил старик тростью о ладонь, твердую как камень. — Надеюсь, ты доживешь до нашей следующей встречи.

— И мне, Гонц, — кивнул Крес уже ему в спину. — Бывай.

* * *

— Тут все поговаривают про какой-то к’хул, — сказал Крес, когда они с волчонком, выжитым как лимон, спускались по лестнице. — Знаешь, когда он?

— Еще бы, — кивнул Васса, переводя дух на очередном пролете. Спуск давался малышу ой как нелегко. — Завтра вечером.

— Вы, я гляжу, зря времени не теряете…

— А чего им тянуть, — пожал плечами мальчишка. — Народ всегда собирается как только случается какая-то напасть: хворь, набег, смерть, свадьба…

— Я.

— Ну и это тоже, — хихикнул Васса, массируя уставшие ноги. — Только я думаю, они будут обсуждать, как крысюков бить. Уж больно много их тогда было, я ни разу столько их в одном месте не видел. Ну, может и до твоей судьбинушки языки доплетутся, если бочку с медовухой не откроют раньше времени. А чего им тебя обсуждать? Разве вы с Халсой не решили все вопросы?

— Нет.

— Ты чего… — остолбенел волчонок. — Ты же вроде сказал, что все решилось?..

— Черта с два! — повернулся к нему Крес. — Вы все, похоже, неплохо устроились. Это же тоже воля д’ахов?!

— Ну да, — кивнул Васса. — Отец так говорит.

— У вас и снег идет по воле д’ахов? А если не идет, то тоже по их воле?

— Ну да, а как же, — захлопал глазами Васса. — Что же ты хочешь сказать, он сам идет, когда захочет?

— Как удобно… А раз крысы с неба подают, то это тоже д’ахи повелели?

— Ага, — уверенно ответил мальчишка. — Иначе и быть не может. Они же тупые, Крысолов.

— Ну да, как я мог не понять, — вздохнул Крес. — Иди мальчик, скройся где-нибудь в укромном местечке и разомни свою ручонку — порадуй д’ахов.

— Не понял.

— Видно не все желания д’ахов тебе еще под силу.

— Ты говоришь загадками…

— Поймешь, никуда не денешься, — ухмыльнулся Крес.

С неба легонько накрапывал дождик, небо было затянуто плотным мороком туч, и сложно было в точности определить, сколько сейчас времени, далеко ли до заката.

— Васса, — призадумался Крес. — Ты знаешь, далеко до болот?

— Пройтись придется, — как ни в чем не бывало ответил ему Васса и хотел добавить что-то еще, но осекся на полуслове. — Зачем тебе?..

— Хочу сходить в гости к бабушке Болотихе и поболтать о том, о сем, — честно признался Крес и с хлопком опустил ладонь ему на плечо. — И я буду очень признателен, если ты покажешь дорогу.

Васса открыл было рот, и тут же клацнул зубами, словно пустопорожний щелкунчик.

— Нет, — замотал головой волчонок, делая шаг назад. — Даже думать не смей.

— Почему?

— Зачем тебе туда идти?!

— Надо.

— Нет, не надо, и я уж точно туда не пойду.

— Почему? Зассал?

— Что?!

— Пошли, познакомишь меня с Болотихой. Ты же не испугался собственных сказок?

— Нет! — побледнел Васса и попытался улизнуть, но Крес крепко держал его плечо.

— Так и знал, — покачал головой Крес, приобнял его и повел подальше от лишних глаз. — Как дело касается болтовни и самогонки — ты герой, а как дела — баба.

— Нет, я не баба! — захныкал Васса. — Вот именно, что не баба. Туда нельзя ходить, Крысолов! Никто кроме баб и всяких чудиков туда не ходит. И те боятся.

— Вот я и говорю — баба, — затянул Крес, вышагивая с ним по раскачивающемуся мостику. — Мужик уже давно бы плюнул на все условности и помог другу с его бедой. А ты гузкой крутишь. К Соше что ли пойти? Она не откажет.

— Ага, Сошу мать не отпустит!

— И тебя тоже?

— Нет, — покраснел Васса. — Но туда ходить нельзя. Это запрещено!

— Ты точно собственных сказок испугался. Боишься, что она тебя в бане веником железным парить будет?

— Нет. Нет. Нет! — запричитал Васса, смешно вращая глазами. — Но ты не понимаешь, что…

— Что? Ой, точно зассал.

— Да пошел ты!

— Фу, че-то портками мокрыми запахло! — Крес притворено сжал пальцами нос и сморщился.

— Не пойду я туда! — твердо сказал Васса, пытаясь освободиться. — Сам иди. Я тебе дорогу покажу, так уж и быть, но пойдешь туда один.

— Хмм… — протянул Крес, оценивая такое предложение. Потом еще раз ударил мальчика по плечу и отпустил. — Что же, идет, раз так. Теперь ты баба только наполовину.

Васса обиженно зашипел, но сбегать не стал. Обогнул Креса и быстро пошел по ближайшему переходу. Крес двинулся следом, держась за поручни двумя руками, чтобы не навернуться. Так они прошагали несколько площадок и спустились по веревке на землю. Крес молил Сеншеса и его жен, чтобы кто-нибудь из местных чрезмерно не заинтересовался ими, и не увязался следом. Сложно было надеяться скрыться совсем незаметно — его отросшую темную шевелюру точно знала вся деревня. Оставалось только уповать на то, что все слишком заняты своими хлопотами, чем присмотром за соседскими детишками и их несносными гостями.

Пока они вышагивали по земле в окружении высоченных ревов, Крес заметил кривоватую фигурку, которая определенно направлялась в их сторону. Васса уловил не столько ее, а то, как на нее отреагировал Крес, и замер в нерешительности. Фигурка не сделала ни единой попытки привлечь их внимание или окликнуть, а шаркающей походкой сокращала расстояние между ними. На кривых плечах сидела круглая голова, заросшая рыжими грязными волосами. Рок’хи и так не поражали красотой и изяществом внешнего облика, но это лицо напоминало скорее свиное рыло с отрезанным пяточком, вылезающее из пушистой шевелюры. Бородой вокруг толстых губищ даже не пахло.

— Мулька, блин, — выдохнул Васса, когда дурачок подошел к ним вплотную. — Чего надо? Домой иди.

Тот что-то промычал и уставился на свои ноги — черные с крупными, обломанными, вросшими ногтями.

— Домой вали, говорю, — толкнул его мальчик, и, минуя его, пошел в прежнем направлении.

— Как бы он за нами не увязался, — сказал Крес, догоняя Вассу. Обернулся — Мулька провожал их тупым, незаинтересованным взглядом.

— Ты шагу прибавь, и не увяжется. Ой, не к добру мы его встретили…

— Почему? Думаешь, ябедничать пойдет?

— Неа. Он вообще почти не разговаривает, а если говорит, то несет обычно всякую несвязную чушь. Но если кто в лес уходит, то стараются лишний раз с ним не сталкиваться. Тебе про него отец рассказывал?

— Ага.

— Вот-вот. Нехороший знак, Мульку встретить. Может, передумаешь?

— Нет, ерунда все это. Пошли. Не этого дурака бояться надо…

Последние «населенные» деревья остались за их спинами, и они какое-то время шли по лесу, все сильнее углубляясь в заросли. Неожиданно Васса остановился, как вкопанный.

— Я забыл…

— Чего? — спросил Крес, переводя дыхание. Все же рок’хи на удивление резво передвигались по лесу, даже такие маленькие. — Только не говори, что в лес надо было с левой ноги заходить.

Вместо ответа волчонок поднял глаза к небу и внимательно осмотрелся.

— Вроде нет пока никого… — проговорил он себе под нос и пошел дальше, но уже осторожнее.

— Да о чем ты?! — Крес пытался следить за его взглядом, но так ничего не заметил.

— Дозор, — ответил волчонок на ходу. — Отец сказал: их сразу же удвоили после нападения. Вокруг деревни, теперь дозорных больше. В основном всех бросили на юг, но и за этой стороной, наверное, следят тоже. Кто их знает, этих твоих крысюков, на что они решаться. Если сейчас нам свистнут, чего ответишь?

— За грибами идем, — предположил Крес.

— Какие еще грибы?! — вспылил Васса. — Я серьезно спрашиваю. Ведь даже я не знаю, зачем мы идем на болота!

— А вы, ребятишки, чего совсем не играете в лесу?

— Ну… бывает, — признался мальчик. — Но мы так далеко не отходим. Обычно…

— Рассказывай, — хмыкнул Крес. — Я в твоем возрасте вообще плевать хотел на то, что взрослые говорят. Опять блеешь, как баба.

— И зачем я только согласился, — жаловался Васса себе под нос. — Думал ты друг мне, я тебя поддержать хотел, а ты…

Что «ты» мальчик не закончил, а припустил себе дальше. Крес, нагло ухмыляясь, побежал следом. Васса настолько легко и бесшумно передвигался по лесу, что Крес чувствовал себя пьяной босоркой в лавке с хрусталем. Теперь он старался ступать как можно мягче и лишний раз не тревожить кусты, которых здесь было вдоволь. Он не спускал глаз с далеких ветвей, на каждом ожидая увидеть «гнездо» с бдительным дозорным.

— Крысолов!

— Что? — Крес чуть не налетел на него, настолько резко пацан остановился.

— Потише ты! — мальчик потянул его за куртку и зашептал в самое ухо. — Вон на том дереве…

Васса опустился на корточки, и они проползли пару шажков в сторону. Потом волчонок аккуратно опустил ветку колючего куста и выставил палец в направлении размашистого исполина. Крес сощурился и до боли вглядывался в тучу серых листьев, на которую указывал мальчик, но так и не смог понять, на что указывает Васса. Он никогда не жаловался на зрение, но и в этом искусстве рок’хи явно перещеголяли его сородичей.

— Я пойду, свистну ему, — прошептал мальчик. — А ты времени зря не теряй. Как только он отвлечется, перебегай вон к тому дереву. И свистнешь мне соловьем, когда спрячешься.

И быстро зашелестел прочь. Крес лежал в кустах с открытым ртом и считал напряженные удары сердца, пока до него не донесся резвый свист, который легко было принять за птичье пение.

— Фью-фью! Фить-фить! — коснулась его ушей веселая трель. И снова, — Фью-фью! Фить-фить!

Крес ждал, сам не зная чего, но в ответ ничего не прозвучало. Может, показалось? Он по-прежнему ни черта не мог разглядеть в том месте, куда ему показывал мальчонка, сколько не щурил уставшие глаза. Шелестят редеющие листья, раскачивается сетка веток, зеленеет мох, белеют грибы-паразиты — он не в силах разобрать больше. Может быть, при более ясной погоде… И вот снова зазвенело:

— Фью-фью! Фью-фью! Фить-фить!

Это точно Васса? Крес начал волноваться, но не смел даже вздохнуть. Он помнил, как такие же рок’хи прятались на ветвях деревьев в ночь их схватки с босорками, и как метко они пускали стрелы по чудовищам. Столкнуться с противником, которого даже не видишь — не самый лучший исход дня.

— Фью-фью! Фить-фить! — продолжало раздаваться спереди все настойчивей.

— Васса! Это ты что ли, засранец?! — полилась брань откуда-то сверху. — Хули ты свистишь в таком месте? Хочешь всю линию поднять что ли?

Сеншес его ешь — говорили из того самого места, где мох да грибы… но там же ничего не было!

— Я, дядь. Здравствуй!

Листья пришли в движение. Одна из веток отделилась от своих сестричек, словно дерево внезапно решило почесаться, и тут же приобрело черты псоглавца в плаще грязно коричневого оттенка.

— Ну, здравствуй, малец, — поднял лапу дозорный. — Ну и хер ли тебе надо здесь? Хочешь, чтобы кхамер пятки тебе вылизал?

— Нет, — последовал задорный ответ. — Можно мне на дерево?

— Ты чего там самогонки обсосался, дурачок?! — кричал на него рок’хи потрясая кулаком. — А ну вали домой! А то все отцу расскажу!

— Ну, дядь! — упирался Васса. — Я тоже хочу быть дозорным.

— Первый раз слышу такую чушь, — засмеялся псоглавец. — Сидеть тут целый день и слушать этих треклятых птиц?! Даже не почесаться…

— Ага, — ответил волчонок. — Можно к тебе?

— Нет.

Крес выбрался из-за кустов и по широкой дуге обошел место, где сидел дозорный. Ругая себя за нерасторопность в искусстве передвижения по лесу, добрался до нужного дерева, прижался к его холодному стволу с противоположной от дозорного стороны и медленно выглянул.

— А если писать захочется?

— Ты хочешь узнать, что я делаю в такой ситуации? Встань поближе узнаешь!

— Сбрось веревку, дядь!

— Сейчас я сброшу. Только сам слезу, чтобы надрать твою тощую задницу! А ну вали обратно в деревню! И нехер меня от дела отвлекать. Смотри, отец вечером узнает, где ты трешься.

Крес засунул два пальца в рот и тут осознал, что он и знать не знает, как свистеть этим треклятым соловьем! Попробовать просвистеть, подражая Вассе? Вряд ли у него получится сымитировать птичий свист так же талантливо, как это делал мальчик. Но не орать же ему…

— Фьюююить! — забряцало между деревьев. Перебранку мигом отрезало. Крес, кляня себе последними словами, сросся с деревом.

— Да, это ж соловей, дядь… — послышались неуверенные слова мальчика.

— В первый раз слышу я такого сиплого соловья, — ответил ему дозорный. — У тебя намного лучше получалось.

— Показалось, наверное, или соловей уже старый. Помирает, вот и решил спеть напоследок.

— Это что дружок твой?! Вы двое решили меня вконец доебать?!

— Ааа, мне уже пора. Бывай, дядь, — бросил мальчик, и трава зашелестела под его ногами.

— Васса, ты куда? — кричал ему дозорный.

— За грибами!

— За какими нахрен грибами? А ну вернись, засранец! — не унимался псоглавец, но Васса не обратил на него никакого внимания и вскоре потонул в листве.

— Васса! Васса! Кхамер косточки обглодает. Васса!

Крес отделился от своего укрытия и медленно пополз в том направлении, куда убежал Васса. Хорошо бы дозорный не заметил, что друг Вассы чуть ли не вдвое больше и тяжелее его. Волчонок выпрыгнул чуть ли не из-под земли:

— Это что по-твоему соловей?!

— Южная особь, очень редкая, — ответил Крес. — Ты бы чего получше придумал, а то поди сейчас за нами побежит.

— Этому только на ветке сидеть, и он знает, что это тропа хоженая, — волчонок припустил вперед, показывая дорогу. — Это он только для острастки такой злой. Сам понимаешь: сидит тут целый день, развлечений никаких, да и со стороны болот никто и не подумает сунуться. Так что он тут вроде украшения.

— Понятно, — кивнул Крес, но опасения не покинули его. После того, как оказалось, что он не способен даже с подсказкой разглядеть дозорных, он почувствовал себя еще беспомощней, чем прежде. — А ну еще один такой же попадется?

— Да нет, они растянуты линией, и дальше только по прямой топать. Где-то здесь тропка должна быть…

— Ты-то сам, откуда дорогу знаешь?

— Знаю.

— Ага, за девчонками подглядываешь?

— Нет!

— Не подглядываешь? Не знал, что ты из этих…

Как и сказал Васса, пройтись пришлось и немало.

* * *

Первым признаком близкого пристанища лесной ведьмы оказалось человеческое лицо. Оно было наполовину зарыто в землю и вылезало из мягкой, болотистой почвы длинным, кривым носом и пышными усищами. Крес сначала принял его за уродливый камень и хотел было усесться прямо на него, но вовремя заметил уставившийся в небо огромный, злобный глаз.

— И за что его так? — спросил Крес, глядя на закопанного гиганта.

— Безобразничал, наверное. Вот и накопали дядю.

— Бедняга… Долго еще?

— Нет, мы почти на месте. Может, хоть сейчас расскажешь, зачем тебе идти к Болотихе?

Крес с сомнением оглядел на гигантское лицо, но все же позволил себе присесть на самый кончик носа. Васса предпочел устроиться на поваленное дерево.

— Халсе нужно, чтобы бабы больше не ходили на болото. И никто не ходил. Никогда.

— В смысле никогда?

— В прямом.

— Ты собрался?..

— Ага. Снять проклятье Болотихи.

Васса тут же осунулся и побледнел. Казалось, что внезапно налетевший порыв ветра, сейчас сдует мальчика. Он сидел, уперев глаза в массивный кинжал, который висел у Креса на поясе, до смешного напоминая дурачка Мульку.

— Пошли. Надо поторопиться, — Крес пристал и прислушался. — Мне почему-то кажется, что мы здесь не одни…

Тут что-то хлюпнуло у них за спинами. Васса еле слышно вскрикнул. Крес обернулся, уже бросая одну руку к плети, а другой вынимая кинжал.

Как оказалось, зря. Из-за деревьев, смешно перебирая ногами, выходил их старый знакомый.

— Мулька! — хищно зашипел Васса. — Ты чего тут забыл, дурья твоя башка?!

Дурачок не ответил. Встал за десять шагов от них и тупо уставился на свои черные ноги.

— Вот дурак, — злился Васса. — Как ты прошел через дозорного?!

Тот не ответил, а продолжал свое немудреное занятие.

— Пошли уже, — сказал Крес. — Он нам не помешает. Так даже веселее.

— Веселее, говоришь?..

Они двинулись дальше уже втроем.

Толстые и обтесанные древесные стволы, наполовину вкопанные в землю, наполовину раскиданные по территории, словно остатки разваленного частокола огромных размеров, выплывали из зарослей каждый шаг. Давным-давно иступившиеся, поваленные деревяшки заросли травой, и только немногие еще стояли по-прежнему вертикально. Между последними тянулись растяжки с нанизанными на них старыми, зелеными черепами каких-то особенно зубастых тварей, россыпью мелких костей и камушков. Крес насчитал одиннадцать таких гигантских колов, разных размеров и расцветок, уже давно потускневших. На грубой поверхности угадывались какие-то смутные очертания, но было сложно сказать, что именно изобразили на них давно сгинувшие создатели.

Когда под ногами захлюпала влажная земля, домик выплыл из леса, словно сам вышел встречать дорогих гостей. Васса видимо сам не ожидал такой «прыти» от болотихиного жилища, и чуть не сорвался бежать обратно домой.

— Чего ты? — схватил его Крес за шкирку. — Пошли, хорош уже дурака валять.

— Как же я домой-то пойду?.. — усохшим голосом пробормотал Васса, не делая ни единой попытки освободиться. — Солнце вон как низко…

— И правда, — оценил их положение Крес. Нынче вечерело слишком уж резво. День укорачивался на глазах, и обычный лесной полумрак сгущался с каждым мгновением, и уже совсем скоро болото полностью затопит тьма. После наступления темноты в обычном лесу крайне не уютно, чего уж говорить о Дикой Тайге.

— Я надеюсь, бабушка разрешит нам переночевать в бане, — ухмыльнулся Крес и пошел прямиком к дому Болотихи.

Васса его мысль явно не оценил, но осторожными шажками последовал за ним.

Это было очень тихое место.

Дом Болотихи больше походил на грубо сколоченный ящик, который когда-то давным-давно пытались закопать, — строение стояло скособочившись и дальним концом по самую соломенную крышу уходило в мягкую землю. Кривая и прогнившая, заросшая лишайником и грибами изба напоминала памятный Шкурный дом у реки, но судя по тоненькому дымку, уходящему в небо, была обитаема.

— Кто-то дома, — проговорил Крес почти шепотом. Почему-то говорить здесь в полный голос очень не хотелось.

— И хорошо, — закивал Васса. — Пошли отсюда, Крысолов.

Но Крес уже стоял рядом с косой, дырявой дверью, сквозь которую можно было просунуть ладонь. Показалось как-то неудобно заходить в дом без стука. Стук вышел глухой, как будто он бил в ящик, доверху заполненный землей. Конечно же, ему никто не ответил. Постучал сильнее — ответа не было.

— Тут нужно слова какие-то произносить? — обратился Крес к Вассе. — Как там в твоей сказке было? Васса?

Волчонок словно воды в рот набрал и ни шага ближе. Его глаза горели безмолвной мольбой, чтобы глупый Крысолов прекратил страдать ерундой. Кресу самому было не по себе от местной звенящей тишины, которую разбивал его настырный стук. Он постучал в третий раз, и уже подумал, что вот сейчас, как в сказке, после третьего стука за дверью раздадутся шаги недовольных хозяев.

Но нет. Изба молчала.

Крес еще раз обернулся к Вассе с Мулькой. На нем лица не было. Мальчишка переминался с ноги на ногу и подавал какие-то знаки. Мулька доставал из носа большие, желтые козявки. Как только дурачок заметил, что его раскрыли, упер свои глаза обратно в землю.

Дверь оказалась не заперта. Со скрипом она ушла в черный провал и сильно ударилась о стену. Слабый свет с улицы остановился почти на высоком пороге, не посмел сунуться дальше. Пара мух прожужжала в воздухе, который оказался абсолютно сухим.

— Свечу подай, — пробарабанило в темноте. — На столе.

Дверь в дом Киши и Мусы показалась бы воротами по сравнению с этой квадратной дыркой, Кресу пришлось согнуться в три погибели, чтобы зайти внутрь. Он перевалился через порог и больно ударился головой о проклятую притолоку. Сеншес возьми этих рок’хи с их мелким ростом! Никак не привыкнуть.

— Осторожней, золотце, а то голову потеряешь. Стол прямо перед тобой — не заблудишься.

На столешнице, заваленной каким-то седым мусором, Крес нащупал свечной огарок.

— Сюда-сюда, золотце, иди на голос. Не спеши.

Пол накренялся, Кресу показалось, что он спускается куда-то под землю. Странно — несмотря на то, что дом казался полусгнившей кочерыжкой, внутри было тепло и сухо. Еще пара скрипящих шагов и он точно упрется в стену, но ноги все несли его вперед, а ладонь все не встречала преграды. Сердце успело высчитать пару сотен ударов, когда запястье подхватили холодные костлявые пальцы. Крес вздрогнул от неожиданности и дернулся назад, но хватка у хозяйки была что надо.

— Не урони, дуреха, — предупредила темнота, и через мгновение комнатушку осветила яркая искра, которая мигом перекинулась на огарок, обратившись крохотным трепещущим огоньком. Еще парочка огней зажглись в двух довольно больших черных глазах, которые вместе с пламенем вырвались из темноты и заинтересованно уперлись в дрожащего гостя.

— Поставь на стол, — приказала хозяйка басом. — Или держи в руке, как сама знаешь.

Стол чуть ли не сам бросился ему под ноги. Не задавая лишних вопросов, Крес присел на край столешницы, но свечи из рук не выпустил. Она мало на что годилась, и изба продолжала потопать в потемках. Дальний накренившийся угол, там где смутно возвышалась здоровенная печь, вообще был закрыт неосязаемым и густым черным пологом. Смотреть в эту жирную тьму почему-то было особенно неуютно.

От женского в этом лице не осталось и тени, да и человеческого разве что капля. Болотиха внешне походила на один из чурбанов снаружи, но только еще более древний и пугающий. Совиные глаза хозяйки подобно венцу обрамляла пара синих висячих бровей, спадающих на длинное, морщинистое лицо, свисающее к полу. Томящиеся во мраке тени от огарка прорезали его глубокими пещерными морщинами, делая его похожим на расколотое деревянное полотно.

— Чего стучалась? — поинтересовалась хозяйка. — Ужель не знаешь, девонька, что больная я, открыть все равно не смогу. Ибо кости в пол вросли, не пущают к дорогим гостям.

Она захохотала неожиданно глубоким, мощным голосом, как будто перед ее черными губами поставили трубу. Эхо его смеха еще какое-то время затихало в глубинах избы, словно они находились в пещере.

— И та девочка, что трясется на улице, пущай заходит, — кивнула старуха в сторону дыры на улицу, которая светила им словно из другого мира. — Я всех привечаю. Вечереет ужель. А вы голодные поди. Баньку сейчас истопим.

— Ошибаешься ты, бабушка, — осек ее Крес. — Не девочка он вовсе, хоть и трусит. Да и меня девонькой тоже не назовешь.

Два совиных глаза близоруко сощурились.

— И впрямь не девонька, — заключила бабка и всплеснула крючковатыми руками. — Ой, глазки уже давно не те, не признала доброго молодца. Странненько, странненько. Обычно ко мне только девушки-красавицы наведываются. Мужичка я уже лет сто в глаза не видывала.

— Да что ты? — притворно удивился Крес. — Одна живешь в таком месте?

— Уж поверь мне, врать не буду, — кивнула старуха, взмахнув бровями. — Я же тут давненько одна-одинешенька живу, никто сюда просто так, чтобы старушку проведать не приходит. Всем чего-то надо, негодникам. Придет стайка этих дурочек, встанут на коленки перед избой и голосят одна другой жальче. Мне бы их поганой метлой прогнать, да сердечко у меня слабенькое, не выдерживает — помочь сама рука тянется. Кого молодец обрюхател да сбежал, кому приворожить красавца требуется, кому наоборот соперницу отвадить, а некоторые совсем голову теряют — и так краса, глаз не отвесть, а еще желаннее стать хотят. Мазь этим подавай волшебную, чтобы от одного взгляда к ногам харгеры бросались. Ну этих я сразу в шею гоню, да так, что пятки сверкают.

Старуха снова рассмеялась. У Креса уже начинала болеть голова от этого трубного гомона. Он отвернулся и попытался разглядеть Вассу в полуоткрытой щелке наружу, но ничего кроме кусочка заброшенного двора увидеть не смог.

— А ты, добрый молодец, чего от бабушки хочешь? — обратилась к нему хозяйка. — Мазь, настойку, отвар, микстурку какую, чтобы девичье сердечко затрепетало при одном взгляде на тебя? Уж не просто ты так сюда пришел, уж я вас знаю. Странный ты какой-то. Ужель рок’хи за прошедшие века так вымахали?

— Я не рок’хи, бабушка. Я сам по себе.

— Судя по выговору, с юга?

— Из Кирии.

— Ахх, вот оно как, — старуха заинтересованно сверкнула глазами. — Должна была я догадаться, что ты чужак, раз в мою избу сам полез, без приглашения. Местные обычно долго снаружи мнутся, их самих уговариваться приходится — страшная я очень. А тут надо же, и из самой Кирии! Помню, помню я этот старый город, сама девкой была, когда довелось мне там побывать. Помню, помню — белый камень, один из десяти и одной тысячи, заложенный в основание Пика Розовых звезд. Ну как, не развалили еще громадину?

Это было даже странно спрашивать. Громада Пика Розовых звезд возвышалась над остальными домами Изумрудного города, как человек над муравейником. И, казалось, повалить эту громадину способны только боги.

— Нет, — без утайки ответил Крес. — Стоит, что же ему сделается…

— Жаль, — печально вздохнула старуха. — Я все мечтала, что хоть у людей хватит силенок и смелости смести в пыль эту каменюку. А хозяева в добром здравии?

Кого она имела в виду, можно было и не спрашивать. Абели. Это слово было почти выдолблено на ее морщинистом лице.

— Если можно о них такое сказать, то да, — кивнул Крес. И их, казалось, тоже способны повергнуть только боги.

— Ясное дело, — всхлипнула носом бабка, придавшись внезапно нахлынувшим воспоминаниям. — Годины назад… уже многое забыла старуха, но кое-что помню. Белые, красивые, высокие и широкоплечие… Как мы улыбались, пряча в глазах вековой мороз и свои лживые языки, пока закладывали камни первой обители и обучали нашему искусству новые поколения. И выпустили их в свет, когда учителям больше нечему было обучить учеников. Как нам казалось… А ведь кто-то до сих пор полагает, что железная рука в конце-концов принесет благо. Но оказалось, что за красивыми словами нет ничегошеньки кроме тщеславия, амбиций и жажды власти. И золота, конечно. Сверкающих камней и живой плоти. Последнее даже более ценно кучки стекляшек и сверкающего металла, хоть и без хороших сплавов никуда. Кому, как не вам знать, что это значит иметь живую и растущую плоть под рукой и горячее железо в тигле. Ты же понимаешь о чем я?

— Я не особо сильно разбираюсь в делах плоти и железа, — отозвался Крес.

— Врешь, — скривилась Болотиха. — Знаешь, я чую это по твоим потным подмышкам. «Плоть и железно — они всегда едины. И небеса содрогнутся, ибо даже они не ведают всех тайн, которые доступны разуму и порождениям его». Не говори мне, что никогда не слышал этого раньше, посланник Сияющих лиц, которые повелевают плотью и огнем. Ты думаешь, я сразу не поняла, чем от тебя пахнет?

— Слышал и даже видел, но я не один из Сияющих лиц и никогда не повелевал плотью, бабушка. Здесь ты ошиблась.

— Зачем ты пришел сюда, к полузабытой тени былых времен? Хотя, чего уж я… и так понятно. Старый хрыч, все не уймется? Чего еще ему надо? Я уже сказала ему, что гнить ему до конца своих паскудных дней и не будет у него здорового сына даже на том свете. Волчий сын — единственная его отрада.

И избу снова сотряс трубный хохот.

— Видно, сильно он тебя обидел, раз ты так сильно наказала его.

— Да, черт получил, что заслужил, — кивнула Болотиха. — И прислал ко мне человека, который пришел из края, о котором я вспоминаю только самыми темными ночами. Ты лишь грязь из-под их ногтей, золотце. Как и в случае с Халсой. Не юли, он же прислал тебя, чтобы расправиться со мной, так?

Крес сглотнул. В проницательности ей не откажешь.

— Да, таков был наш с ним уговор, — кивнул Крес и приготовился к самому худшему. Но бабка не сделала ни единого движения, чтобы убить его. Продолжала сидеть и смотреть на него своими совиными глазами.

— Не обижайся, но убийца из тебя никудышный, — сказала она, наконец.

— Я не собираюсь убивать тебя, бабушка, — сказал Крес. — Наш уговор с ним — липа, это любому понятно. Я просто сделаю за него грязную работу, а потом его люди растерзают меня, стоит мне заявиться на к’хул с твоей головой.

— Значит, ты умней, чем кажешься, — фыркнула ведьма. — Халса — хитрый змей и все это знают. Если бы он всегда выполнял свои обещания, выше харгера ему бы никогда не подняться. Но раз ты сам дошел до этого своим умишком, зачем же пришел ко мне? В это всеми богами забытое место, куда живые заходят только искать свою смерть? Ведь не проведать же старушку?

— Я пришел за помощью, — Крес привстал со стола. — Д’ахгер забрал у меня мою жену, Аду. Помоги мне вернуть ее. И убить Халсу, если потребуется.

Старуха запрокинула острый подбородок и оглушительно захохотала. Крес зажал уши и решил уже уносить ноги, пока дом не развалился от этого зверского шума. Но крыша и его перепонки с трудом, но выдержали.

— Чего-чего я не ожидала от сегодняшнего дня, так таких новостей. Сбежать от одного змея и прибежать к другому, чтобы предложить мне… убить д’ахгера? Ты понимаешь, чем это пахнет?

— Понимаю. Но я готов на все, чтобы добиться своего.

— Нет, видимо ты не понимаешь ничего, милок. Ступай лучше по добру, по здорову и не смущай меня такими… предложениями. Я уже слишком стара, чтобы с ходу бросаться в подобные авантюры и спасать чьих-то пташек, которые оказались в халсовых лапах. Убить д’ахгера? Ну, насмешил.

— Кто, если не ты можешь помочь мне? Разве Халса тебе друг?

— Нет, Халса ужасный человек, но мне не нужна его смерть, совсем не нужна. Пусть уж лучше проживет долгую, несчастную жизнь и каждый день трясется от страха от каждой тени, вцепившись в призрак своей власти. Ему и так недолго осталось — жизнь недруга полная страданий иной раз предпочтительнее быстрой смерти.

— Тогда помоги мне сделать ее еще несчастней.

— Да? Как же? Отнять у него твою девку и все? Он тут насадит ваши с ней головки на частокол и в тот же вечер найдет себе другую. Все девоньки в деревне мечтают оказаться в его постели в Сердце-доме. Ты явно с луны свалился, если не понимаешь таких очевидных вещей. Я была о тебе лучшего мнения.

— Нет, бабушка, это тебе стоит почаще выходить из своей избы. Халса нашел себе д’ханку.

— Что? — дернулась старуха, ее огромные глаза сузились. — Не врешь?

— Нет. Он сказал, что д’ахи и к’хул признали в моей Аде д’ханку-чаровницу.

— Ух ты, какой ты интересный пирожок, и с гнильцой на боку. Припрятал себе чаровницу, а пташка возьми да упорхни в объятья другого, кто постарше и поумнее. И теперь решил расправиться с ним силами старой, несчастной старушки.

— Нет, все не так. Мне плевать на что способна или не способна Ада. Ее… силы для меня новость. Мне вообще кажется, что это какое-то дикое недоразумение, и Халса просто пытается упрочить свой авторитет в деревне. И чтобы спасти единственного сына, которого одолевает твое проклятье.

— Ну да, это нежелательно… — зашевелила бабка своими косточками. — И ты готов убить этого ребенка, только ради того, чтобы насолить Халсе?

— Мне безразличен Халса и его проблемы. Мне нужна моя Ада.

— Это что любовь? И только лишь?

— Это мое дело, — скривился Крес.

— Да нет, теперь мое, — ухмыльнулась ведьма. — Я-то душа любопытная. Особенно, что касается эха давно минувших дней и тех, кто когда-то обидел меня.

— Разве я обижал тебя?

— Ты нет. Но за твоей спиной я чувствую руку тех, кто сделал все, чтобы я встречала старость в вонючем болоте, пользуя местных дикарок.

— Если ты про то, что я якобы выполняю волю абелей, то нет, — покачал головой Крес. — Я такой же изгнанник из Хрустального Сада, как и ты. В каком-то смысле мы с тобой родственные души.

— Хороша душа, как ты, — щелкнула ведьма пальцем. Свет немедленно затрепетал, ускоряя хоровод теней, который плясал по ее бледному, ухабистому лицу. — Но тебе придется ответить. И не играй со мной в игры и не бросайся банальностями вроде «люблю». Я слишком старая, чтобы помогать людям только потому, что они рассказали романтичную сказку. Почему же мы родственные души, и почему одна изгнанница должна помогать другому такому же? Сам факт изгнания ничего не говорит о том, что его жертва безвинна. Я же не девочка, которую можно разжалобить россказнями о том, что ты невинная жертва безжалостных палачей, даже если слухи об их пристрастиях — чистая правда.

— Прости, добрая женщина, но я могу сказать тоже самое и о тебе, — ответил Крес. — Хоть я и ничего не знаю и о причине твоего здесь присутствия.

— А ты рискуешь, изгнанник из рая, — клацала она черными зубами. — Зубоскалишь, когда надо бы быть очень осторожным в том, что слетает с твоего язычка.

— Хорошо, добрая женщина, я расскажу, хоть мне и очень не хочется, — сдался Крес. — Меня не изгнали. Я сам сбежал от справедливой кары за убийство одного из Сияющих Лиц.

— Не может быть!

— Может, и ты вскоре в этом убедишься. Сейчас за моей спиной вьется мантия из озверевших поклонников Сияющего беля. Теперь у меня одна дорога — на Север. И где-то там, за лесом, на противоположной оконечности Пылающих гор находится место, которое называют Приют. Туда и ведут меня ноги. Меня и мою Аду. И я очень бы хотел оставить за спиной все ваши дрязги и продолжить свой путь, который не обещает быть легким.

— Надо же! — покачала ведьма подбородком, как маятник, после недолгого молчания. — Любая доля лучше, чем твоя. Кроме моей, конечно. Жизнь Болотихина долгая и до одури скучная, но ты развеселил меня, и развеселил знатно. Дай сюда руку.

Крес замешкался.

— Дай, дай, — замахала Болотиха когтями. — Не бойся, добрый молодец, не укушу. Мне лишь очень хочется подержать в руке ладонь того, кто запачкал ее в крови Бессмертного. Уважь старость.

Крес весь в сомнениях повиновался. Кончики пальцев предательски дрожали, когда он подал кисть этой древней старухе. Болотихина хватка была все такой еж цепкой. Она повернула ее ладонью вверх и решительно расправила пальцы. Крес чувствовал себя чуть ли не голым, когда черные глаза, казавшиеся пустыми, изучали каждую черточку на его бледной ладони, а безгубый рот, казавшийся расщелиной в скале, еле слышно чего-то нашептывал себе под нос. Внезапно ведьма схватила его вторую руку и провернула ту же операцию. Наконец, не отпуская его, Болотиха опустила веки, заросшие густым бледным волосом, и замерла, словно и вправду обратилась куском изглоданной жуками древесины.

— Да! Да! — вскричала старуха срывающимся голосом, впиваясь в его ладони когтями. Крес глухо вскрикнул и попытался вырваться из ее хватки, но она держала его словно в клещах. Морщины словно бы со скрипом сложились в гримасу торжества.

— Вот оно! — кричала она, откинув голову назад. — Вот оно счастье поговорить с убийцей того, кого стоило убить. Жаль, что он был так молод, надо было бы выбрать другого, того, у кого волосы стелятся по полу. Я бы не просто убила бы его бессмертное тело, но и выпила бы его проклятую кровь до последней капли. Но и так хорошо. Вот они! Эти руки, окропленные ненавистной кровью.

Она подняла его ладони над головой, словно показывая их собравшейся публике. Потом медленно открыла глаза. Кресу даже стало неловко: в глазах этого полуживого трупа теперь струились какие-то ручейки жизни.

— Кто сказал, что убийство всегда только зло, если оно может принести успокоение старой, обиженной женщине?

— Я не знаю, — ответил Крес, сумев-таки освободиться и сделать шаг назад. На этот раз она позволила ему отстраниться, пусть и неохотно. — Но добра в этом я не чувствую. Пусть хоть тебе это принесло хорошее расположение духа.

— Ты и представить себе не можешь, насколько ты сейчас успокоил мое сердце, — торжествовала Болотиха. — Я так давно не спала спокойным сном и все мучилась, вспоминая давние обиды, принесенные мне этой грязной шайкой. Пусть хоть теперь они поплачут, как плакала я. Смерть одного голодранца — это такая малость, но хоть что-то на склоне лет доставило мне удовольствие. Хорошо, что ты сказал мне правду. Если бы ты мне соврал, участь твоя была бы скверной. Но теперь, я у тебя в неоплатном долгу. Проси и получишь, милок.

— Ты бывала в Приюте?

— Нет, — ответила Болотиха. — И ноги мои, вросшие в эти трухлявые доски, туда никогда не пойдут. Нечего там делать в мои годы. Это все делишки глупых и мелких авантюристов, которые и создали это место. Поспрашивай у странников с черными пальцами, если не передумаешь лезть в такую страшную даль. Кто-то из них точно забегал туда на огонек.

— Хорошо, но ты поможешь мне врывать мою Аду из рук д’ахгера, Халсы? Я не хочу недомолвок, загадок или пустых обещаний, добрая женщина. Зима уже на пороге, если не успею уйти раньше, то времени поболтать у нас будет предостаточно. Мне нужно знать точно и сразу. Не утомляй меня рассказами и расспросами. Время — слишком дикая птица, чтобы привередничать.

— Ты очень плохо знаешь это место, — осклабилась ведьма. — Время — это последнее, что тебя должно волновать. Оно может оказаться мягкой и ласковой зверушкой, если знать, как его приручить. Уж кому понимать что-то о времени, как ни мне. Я живу здесь неимоверно дольше тебя и видела достаточно, чтобы понять — спешить в Лесу не следует, и если ему надо, он сам решит, нужно тебе или не нужно добраться до Приюта поскорее или можно еще погодить.

— Я уже достаточно належал себе бока, чтобы годить еще дольше. Зима уже стучится в ворота.

— Ошибаешься, молодой человек, — подняла Болотиха крючковатый палец, черный на конце, словно она только что вымазала его в саже. — Лес иной раз выкидывает те еще фокусы и чудеса. Я живу здесь не одну сотню зим и прекрасно знаю, к чему готовиться — к самому худшему.

— Резонно.

— Смейся-смейся! Земля с травой все равно полакомиться твоими костями, от этого не сбежишь, — фыркнула ведьма. — Что касается этой женщины…

— Ады, — напомнил ей Крес.

— Я помню! — рассердилась ведьма. — Я старая, но я еще не выжила из ума, чтобы забыть такое простое имя.

— Прости, — потупился Крес. — Ада — это единственное, что меня сейчас волнует. Ты поможешь мне?

— Охх, милок, — захихикала старуха. — Молодой, романтичный, тьфу… Хотя чего это я — тоже когда-то была такой же идиоткой, как и ты. Верила в преданность и чистую любовь до гроба. Думала, что пои стремления когда-нибудь оценят по достоинству. Но… Послушай моего совета: когда тебе наскучит развлекать старушку и ты двинешься в обратный путь, поворачивай на восток, и иди до тех пор, пока не доберешься до тех земель, где людям будет все равно на каком языке ты говоришь и сколько пальцев у тебя на ногах. Возможно, тебе придется идти половину оставшейся тебе жизни. Но я верю, что до восточного Океана, песни о котором пели еще в дни моей далекой молодости, ты точно таких отыщешь.

— Не смейся.

— Я и не смеюсь. Оставь свою судьбу холодному рассудку и послушайся старших. Им виднее.

— Мне нужно на Север, и один я туда не отправлюсь. Незачем.

— Глупый ты. Стоит мне щелкнуть пальцами, как твоя упрямая задница сама побежит в нужном направлении, чтобы спасти свою жизнь и не пытаться спасать тех, кто вряд ли оценит твои усилия. Но, я уже достаточно взрослая девочка, чтобы разочароваться в человеческом благоразумии.

Лес уже погрузился в сизые переливы сумерек. Еще немного и ночная темень полностью вступит в свои права. Вернуться в деревню он точно не успеет…

— Халса… — между тем говорила Болотиха. — Все окрестные поселения платят ему дань, и не думай, что удастся так просто переиграть его. Д’ахгер стар, а в Лесу это кое-что значит — он прожил в Лесу славную жизнь, и у него много чего скопилось за душой. Даже я, не удивляйся, прожила большую часть лет вдали от этих мест, и когда-то мое еще вполне свежее тело красовалось совсем в иных обстановках, чем эта грязная берлога. Но Халса дышал Лесом и его тайными закоулками всю жизнь — с младых ногтей и до седых волос. Он сам в каком-то смысле Лес. Ну а раз Лес захочет взять свое, то сами рефы будут помогать ему, как и он делал всю свою жизнь, а уж я знакома с плодами его ненасытных рук.

— Алисса?.. — невольно сорвалось с языка.

— Да… — произнесла Болотиха, тень удивления пробежала по ее сухой коже. — Откуда тебе известно это имя?

— Истории о ней до сих пор ходят по деревне. Кое-кому очень нравится их пересказывать.

Скосив глаза в сторону входа, Крес неожиданно для себя увидел, что Васса стоит у порога, чуть выглядывая из-за дверного косяка.

— Истории, слетающие с языка, часто несут глупость умов болтунов, — наставительно проговорила Болотиха. — Наслышана — болтают об этом много. Перепуганная девочка нашла избушку в глубоком лесу и попросила хозяйку подсказать дорогу домой, а сердобольная старушка решила помять о ее молодое мясо свои острые древние зубы. Ты про эти истории?

— Я не верю в сказки, я и про абелей наслушался всякого. Что-то из россказней правда, что-то ложь. На самом деле всем наплевать, в том числе и им тоже — некоторые слухи им нравится поддерживать для собственной пользы, например, что якобы они боятся солнечного света, чеснока и святой неопалимой длани. Некоторые байки их просто забавляют.

— Но в главном они правы? Ведь так?

— Да, в главном, пожалуй, — согласился Крес. — Они плетут нити из человеческих судеб и их чертовски сложно убить.

— Как же мало в мире меняется… А как ты думаешь, дорогуша, что в истории о старой людоедке Болотихе и несчастной Алиссе правда?

— А тебя это настолько волнует?

— Нет, мне плевать. Но все же?

— К тебе ходят девушки — это правда, — задумался Крес. — А раз твою избу до сих пор не превратили в груду сгоревших бревен, значит, твоя любовь к девичьему мясу — сильное преувеличение.

— Или может быть Болотиха слишком мудра, чтобы не жрать каждую невинную душу, которая пришла сюда с очередной глупостью?

— Может и так. Это главное?

— Нет, конечно. Главное, что девушка все-таки была, а вот дальше версии разнятся. Думаю, все, что ты слышал про бедняжку Алиссу — это плод фантазии того, кто в ответе за ее горе.

— Кто же?

— Рок’хи, который скорее похож на паука в центре им же сплетенной путины.

— Халса?

— Я же говорила тебе, что тот рок’хи, у которого ты собрался требовать свою Аду это не та душа, которая согласится так просто разлучиться с ней. Д’ахгер на то и д’ахгер, что привык получать все по первому требованию, и он очень разозлится, если не получил своего. Когда-то в такую беду попала и памятная бедняжка, которую называли д’ханкой Алиссой.

— Так она правда была д’ханкой?

— Да, молодой харгер, который считал, что даже д’ахи обязаны ему, пролил ради нее порядочно крови и осиротил множество детей, чтобы доказать, что он ее достоин. Алисса была прекрасна, умна, сильна и мудра, но очень уж остра на язык и сама привыкла повелевать. Случается, что ум женщины может быть для мужчины очень серьезной проблемой, ведь она очень быстро найдет все его недостатки, которые ему очень хочется прятать от окружающих, ведь откровенность убивает тщеславные души. Алисса уж точно не была той д’ханкой, которая подойдет такому как Халса, метивший сначала в харгеры, и очень быстро добившийся своего, а потом и д’ахгеры, и не так уж много времени прошло, как он занял и эту высоту. К тому моменту на его дороге стояла еще одна ступень — это благословение тех здешних чертей, которых они называют д’ахами. У нее у самой руки были по локоть в крови, и она вертела сердцами и умами, как ниточками вокруг веретена, и очень многие жаждали добиться ее руки, но уходили ни с чем.

Халса не мог отказаться от такого дара. Возможно, она бы и стала просто очередной игрушкой, подобная десяткам, а то и сотням девичьих душонок, что прошли через его пальцы и неизменно были съедены его ненасытной сутью. Любая дуреха была бы счастлива такому вниманию, но Алисса видела Халсу насквозь и понимала, что не будет ей с ним счастья, и скоро наигравшись с очередной ягодкой, он задумает новый подвиг, а старый остается брошенный под его пятою. Она отказывала ему, но молодой волчонок был настойчив и упорен. Не давал ей ходу, заваливал подарками, подкарауливал везде, где только мог, угрожал расправой всем и каждому, кто только задумывался над тем, чтобы только заговорить с ней. Но чаровница была холодна к нему, а может быть и играла с ним, как это часто бывает, и только сильнее распаляла в нем жажду добиться ее.

И однажды измученный наглец решил добиться от нее окончательного слова. Поздно вечером, когда рок’хи рассаживались по деревьям, чтобы проводить очередной день песней, он поймал ее где-то в укромном месте и увел подальше от лишних глаз, чтобы разобраться во всем. И ждал, впившись глазами в ее глаза. И она отказала ему, сказала страшное для любого гордеца — «нет», раз и навсегда. Возможно, осторожно, чтобы не распалить его униженных чувств, а возможно как всегда — нагло и со смехом, как она привыкла отказывать всем остальным, кто пытался овладеть ею. Но на этот раз кобелек не убежал прочь, поджав хвост. Ой, не тот, был этот харгер, чтобы просто так прощать обиду той, которую ему не суждено было завладеть и сделать своей. Кричать и упрашивать, валяться в ногах и сулить еще большие подарки было не в его характере. А вот брать все, что сопротивляется его желаниям — да, это Халса очень хорошо умеет до сих пор. И он совершил самое страшное злодеяние, которое способен совершить человек подомный ему: он взял прямо в лесу, избив до полусмерти. А потом ушел, уже под утро, оставив ее, как это уже и случалось, под своей пятой, назвав ее своей д’ханкой, которая к тому же носит его чадо, и пригрозив страшной смертью, если она только попробует рассказать, что случилось этой ночью. Случайно или нет, но Шароша в тот день властвовала на небосводе, и ее глаз видел все, что творилось ночью в Лесу.

Алисса, поплакав, вернулась к себе домой, и очень боялась даже выходить из дому, чтобы случайно не встретить Халсу. Но Халса не пришел, а только заслал своих людей, и они забрали новую д’ханку в Сердце-дом. Все было честь по чести — д’ахгер решил, что это его очередная победа. На каждом пиру он видел, как она из неприступной красавицы, вокруг которой завистью горели глаза и сердца, но до которой нельзя было прикоснуться даже пальцем, превратилась просто в украшение стола, трофей, не более. Но нельзя было так просто приручить эту девушку, она может быть и внешне покорилась неуемному гордецу, но в ее мозгу загоралось самое естественное из всех чувств — месть. И ее новое положение помогало ей добиться своей страшной цели. Девушка жила тихо и мирно несколько месяцев, покоряясь каждому слову своего д’ахгера пока округлившийся живот не сказал ей, что пришло ее время. И она ушла в Лес, когда-то ушла из другого места, которое так наивно представляла своим домом.

— И куда она направилась? — спросил Крес, уже зная ответ.

— Куда отправляется женщина рок’хи, которая носит под сердцем ребенка от насильника? В Лес, к бабке Болотихе, куда же еще? — развела руками старуха. — Пришла она ко мне, в ножки мне кинулась, и стала просить, чтобы избавила я ее от бремени, которым наградили ее. Я, конечно, пожалела дурочку, которая из-за такой малости решила ребеночка изводить, но честно посмотрела, как у нее дела, и так же честно ответила: ты, душенька, своего счастья не избежишь, ибо прерывать жизнь для тебя и для него уже очень поздно. Как она меня не заклинала, как не умоляла, я стояла на своем, но не со зла — ибо действительно ничего бы из этого не вышло, решись я ее от плода освобождать. Пришла тогда в ее головенку идея — здесь жить остаться, мне помогать травы собирать и настойки варить. Видите ли, не хочет она обратно в Сердце-дом идти, снова выполнять роль чудесного трофея. Пусть хоть этим она ему жизнь отравит, что сбежала от него д’ханка в Лес и пропала с концами. А не пустишь к себе жить, пригрозила чертовка, то она, мол, все равно себя и дитя жизни лишит, ибо нет ей мочи жить. Ну, уж, чего я, вижу баба она сильная и сообразительная, взяла я ее к себе, приголубила, а когда девки из деревни со своей ерундой приходили, ее я подпол прятала, чтобы никто не догадался, что она у меня поживает. К тому времени уже лес прочесывать начали в поисках пропавшей халсовой д’ханки. Искали они ее, искали, а кроме смерти мало чего в Лесу нашли, уж я об этом позаботились. Говорят, с одной из вылазок Халса вообще один вернулся: и без своего харга, и без д’ханки. Может, и теплилось чего в нем к своей чаровнице, кроме униженной гордости, раз он так шеей рисковал, хотя скорее бесился он, что вожделенная д’ханка от него на том свете спряталась. Решила, что зубы кхамеровы для нее милее, чем супружеская постель.

А Алисса жила здесь до зимы, когда наконец подошел срок ей освободиться от бремени. Я-то думала, что из такой красотки ребенок выпрыгнет сам, мне даже рукава закатывать не надо, но все оказалось хуже, чем я думала…

— Она умерла?

— Да. Очень долго мучилась девочка, и я ничего не могла с этим поделать. Что-то внутри держало младенца, и она не могла очень долго выпустить его. Так и не увидела его личика, раньше остановилось ее сердечко. Первый крик мальчика раздался уже на моих руках, когда душа матери уже летела в объятья к д’ахам.

— Печальный исход, — сказал Крес. — А ребенок в итоге выжил?

— Да, повезло малютке. Но мне нечем было кормить его, — рассказывала Болотиха. — Я уже не молодая, а тем, чем сама я питаюсь, нельзя кормить детей, да и не интересно мне было возиться с малышней. К Халсе с ребенком в подоле идти было глупо — не признает он выкормыша на руках у посторонней женщины, и я подложила его под дверь к одной бездетной паре в деревне. Есть суровый закон Леса, который гласит, что женщину, которая не способна родить потомство больше двух зим следует изгнать из селения, чтобы она не ела хлеб понапрасну. И таким образом этот ребенок, можно сказать, спас какой-то бедняжке жизнь.

— Ну, хоть для кого-то конец оказался счастливым.

— Какой будет конец из этого судить еще рано, — хохотнула Болотиха. — Не так давно навещал он меня. Кажется, было это еще весной.

— Ребенок?

— Скажешь тоже, ребенок. Мужик в расцвете лет! Огромный, злой, как собака, наглый, глазищами так и водит своими волчьими. А как мою историю услышал, так чуть меня саму не убил — пришлось припугнуть его маленько, чтобы не бузил. Думала, не поверил, но он вернулся на следующий день, чтобы расспросить поподробнее про свою настоящую мать. Сам своих стариков всю ночь мучил расспросами, а под утро ко мне притащился еще злее, чем прежде. Ну, я сначала хотела его с крыльца спустить, но потом сжалилась над дураком и еще раз повторила, что знаю. Теперь он стал еще злее. Хотел Халса сына и получил. Да не простого, а Волчьего, как его местные дуралеи прозвали. И поделом. У Леса есть Закон, и те, кто ради своей корысти нарушают его, претерпят самое суровое наказание.

— Так это не твое проклятье?

— Ты чего за ведьму какую меня принимаешь?! — обиделась бабка. — Нет, милок, я лицо более благородного происхождения, нежели старые кашолки, дух которых изрядно повывели твои хозяева еще пару веков назад. Глаза бы мои их не видели. Я лишь живу по Законам Леса, как и все.

— Мне казалось, что в Лесу еще встречаются ведьмы…

— Когда они еще водились в Альбе, то большинство бежало от железного сапога на Юг, поближе к маловерным народам, которые поклоняются богам, позволяющим верить в чудеса. Сейчас, наверное, сидят под крылышком у Спасителя и потихоньку плетут свои мерзкие делишки.

— Мне сложно поверить, что ведовство и местные колдуньи, которых здесь кличат д’ханками — это совсем уж разные вещи.

— Ты что же пытаешься спасти ведьму?

— Нет… я не знаю. Когда Ада была со мной, она была… обычной девушкой.

— Обычной девушкой в не самом обычном месте. Лес часто открывает в людях нечто такое, что они в себе не подозревали открыть. Твоя Ада открыла. Возможно, скоро придет и твой черед.

— Ты хочешь сказать, что она внезапно научилась колдовать, когда оказалась в Лесу?

— Возможно. Со многими девшуками, которых здесь называют д’ханками приключаются похожи истории. Они внезапно открывают в себе силы, которые явно не могут контролировать без д’ахгеров. Затем они и нужны друг-другу. Д’ханка без д’хагера больше напоминает, прости уж, зверушку, которая играет со спичками рядом с огромной пороховой кучей. Ты не допускаешь мысли, что забрать ее у Халсы, означает подвергнуть и ее, и себя смертельной опасности? Ты когда-нибудь имел дело с талантом?

— Я хорошо играю на скрипке, — попытался пошутить Крес.

— Дурак! — сплюнула ведьма на и без того грязные половицы. — Талант это куда больше, чем бесполезное пиликание на дурацкой деревяшке. Правильно развитым талантом можно путешествовать между мирами! Вызывать потусторонних сущностей, сносить города в прах и возводить новые! Ты когда-нибудь имел дело с чем-то подобным? Можешь, не отвечать. Конечно же, нет! Пока ее талант будет развивать Халса, пусть и в своей примитивной манере, д’ханка проживет еще год или два, радуя этих собакоголовых дикарей своими фокусами. Но если ты добьешься своего и сумеешь уйти с нею в Лес, ты там с ней и пары ночей не протянешь. Либо тебя сожрет местное зверье, либо она спалит тебя одним щелчком пальцев!

— Я знаю… — сжал зубы Крес. — Но я надеюсь, что нам помогут в Приюте…

— До которого вам еще надо добраться, а это очень нелегкий путь для… Д’ахи помоги тебе, милок, чтобы ты оказался прав в своих чаяниях и не обманул сам себя, слепец.

— Зачем тебе все это мне рассказывать? Какая тебе печаль, что с нами будет?

— Чтобы ты знал, у кого сейчас находится твоя божья коровка, и что тебя ждет, если ты решишься переступить ему дорогу. Ты лично мне очень помог — скрасил мое одиночество небольшой, но приятной новостью, вот я и в ответ помогаю тебе мудрым советом. Самым правильным решением для тебя будет забыть про этого старого рок’хи, который и сердца-то, похоже, не имеет, и идти одному в этот свой Приют. Не лезть в пасть к матерому волку. Ты проиграешь даже в случае победы.

— Мне придется, если я хочу вернуть Аду.

— Любовь, любовь, — протянула ведьма, смотря на него из-под кустистых бровей с нескрываемой жалостью. — Сгубила так много голов. Если ты собрался лезть в волчью пасть с непокрытой головой, то озаботился бы взять с собой оружие. Негоже идти на дело с пустыми руками. Потому как в этой пасти зубов не счесть, и все они отравлены.

Она показала длинным пальцем под самые ноги Кресу.

— Там в подполе в самом темном углу стоит железный сундук. Если не боишься паутины, можешь подобрать себе что-нибудь по вкусу.

— Спасибо, добрая женщина. Но Халса уже расщедрился. Новые железки мне ни к чему.

— Те, которыми ты должен был пронзить мое сердце? Ну-ка покажи…

Крес смутившись, вытащил из ножен подаренный кинжал и сначала удивился тему, каким легким тот оказался. Старуха сразу начала хохотать, наблюдая его замешательство. Подхватив свечу, он поднес ее к кинжалу и обомлел. В руке он сжимал одну… рукоять. Клинок просто отсутствовал.

— Вот так, иметь дело с Халсой, — потешалась она. — Дай ему руку, и он отхватит ее по локоть. Хорошо, что ты не оказался настолько глуп и не попробовал пустить его в ход. Хотела бы я увидеть твое лицо в такой ситуации.

— Хорошо, это… многое меняет, — отозвался Крес и отложил свой «кинжал», так неожиданно ставший бесполезной игрушкой. Потом опустился со свечей на колени и разглядел в полу тяжелое железное кольцо.

— И ты разрешаешь копаться в своих закромах еле знакомому человеку?

— Ой, милок, — всплеснула руками старушка. — Я, возможно, теперь знаю тебя лучше, чем эта твоя ненаглядная Ада.

Крес невольно обратил глаза к выходу из избы. За дверью было уже почти ничего не видно. Ночь сжирала вечер пядь за пядью, оставляя только небольшой кусочек света в руке.

— Да, спускай туда свою задницу, да побыстрее! — торопила его Болотиха. — Оно и так сгниет после моей смерти, которая уже стоит на пороге.

Люк без труда отошел со своего места и открыл черный провал, на глубине которого могло находиться все, что угодно.

Крес заколебался, стоит ли ему прыгать вслепую и не ждет ли его там какой-нибудь сюрприз вроде изголодавшегося чудища, которого бабка держит на цепи? Невольно на ум пришел сказочный образ мертвеца, который спешил позабавиться со спящей «красоткой». Болотиха заметила его сомнения:

— Чего мнешься? Слезай, там невысоко, — замахала она на него. — Если бы я захотела тебя убить, то не стала бы тут целый вечер языком чесать. Убить человека дело нехитрое.

Крес горько улыбнулся, свесил ноги в люк и попытался нащупать там хоть что-то. Наконец, его носок уперся в трухлявую ступеньку. Свечка по-прежнему была бесполезна, так что пришлось спускаться почти вслепую. Уже погружаясь в затхлый мрак, он каждый скрипучий шаг ожидал, что вот сейчас люк захлопнется над его головой, а зловещий смех проклятой старухи задует свечу.

Но нет, бабка что-то бубнила себе под нос, и не спешила бросать его одного в темноте. Вскоре Крес ступил на твердую землю. Подпол оказался совсем невелик, и с его ростом каждый шаг приходилось беречь голову. Слабый свет открыл взору мешки, ящики, какие-то черепки и еще много всякой рухляди.

— Чего ты там? Нашел? — донесся скрипучий голос Болотихи сверху. — Сундук такой в углу. Железный. Ты чего там помер что ли?

Немного погодя Крес отыскал-таки его под истлевшей ветошью. Сундук оказался здоровым — в нем, вполне мог бы свободно уместиться человек. Он попытался поднять крышку, но ему помешал здоровый висячий замок.

— Тебя чего там кхамеры сожрали? Открыл? — надрывалась бабка.

— Нет! — крикнул Крес. — Твой сундук закрыт на замок.

— Ой, батюшки, замок ему мешает… — заворчала ведьма. — На, держи!

Ключ с глухим стуком упал на земляной пол.

Замок надрывно крякнул и отошел. Крышка не без труда, но поднялась. Внутри сундук оказался заполнен пыльными железяками на любой вкус — Крес даже присвистнул богатству такого арсенала. Ножи, кинжалы, мечи — короткие и довольно длинные, пара бердышей и здоровый кистень — всем этим можно вооружить небольшой отряд из десятка человек. Крес попробовал парочку кинжалов — ни следа ржавчины, а острота такая, словно их точили совсем недавно. Он еще погремел этим мертвым железом, взвесил парочку клинков. Мечи на удивление оказались неплохо сработанным инструментом — хоть они безнадежно устарели, сейчас такие грубые железяки вызвали бы лишь приступ приятной ностальгии у большинства знакомых ему оружейников, но не мог не признать, что сбалансированы они умело. Зачем старухе понадобился сундук, до отказа забитый оружием, не стоило даже интересоваться.

— Сложил все аккуратно, как было? — спросила Болотиха, когда его макушка показалась над полом.

— Лучше, чем было, — ответил ей Крес, захлопывая подпол. На его ремне теперь красовался новый кинжал. Тоже старомодный и больше тех, с какими он привык работать в былые времена, но выбирать не приходилось.

— Ишь, у тебя губа не дура, — покачала бабка лысой головой. — Ну-ка дай сюда!

Крес вытащил кинжал из ножен и подал Болотихе. Та схватила его прямо за клинок и к удивлению Креса облизала лезвие длинным, бледным языком.

— Вот, — ухмыльнулась она неожиданно зубастой улыбкой. — Еще лучше, чем был. Халсе понравится.

— Умеешь же ты вселить уверенность, бабушка, — посетовал Крес, опуская клинок обратно в ножны. — Алисса жила там… — кивнул он на подпол, но Болотиха его перебила:

— Ты не думай, что я держала ее там как пленницу какую-то. По ночам спала она на печке, а там я прятала ее, когда сюда дурехи приходили со своими болячками. Но большую часть дня она была прямо здесь со мной. Такую кудесницу не стоит долго отпускать из рук, а то она может многое наворотить. Бедненькая, глупенькая девица. Боялась меня, но потом пообвыкла. Мы с ней неплохо ладили, но с каждым днем ей становилось все хуже и хуже. Выворачивало ее часто, как будто внутри что-то терзало ее. Я и выхаживала ее, как могла, хотя мне самой бы не помешал уход. На ней просто лица не было, и она еле волокла ноги, а потом она падала на колени и металась по полу, как в горячке. Видимо не по плечу ей такой проклятье, которым ее наградили д’ахи. Но они избавили ее от мучений, в конце-концов.

— Ты тоже веришь в них?

— Моя вера — это моя вера, и не стоит тебе намекать, что я совсем выжила из ума, раз поклоняюсь местным божкам, от которых без ума дикие рок’хи.

— Я и не пытался.

— Эта ее сила многих рвет на куски и вскоре доканывает совсем. Редко на самом деле какая д’ханка доживает даже до двадцати зим, а Алисса уже подходила к этому порогу. Она уже была слишком слабенькая, чтобы противостоять своим возможностям, и очень скоро мола наделать дел. Халса в каком-то смысле даже спас ее своей бесчеловечностью, и она умерла более менее мирно… Хотя и здесь горело все огнем, когда она мучилась. Видел обломки на входе? Это ее работа. Поверь, тебе не хотелось бы находиться здесь, когда пришло время ей разрождаться от бремени.

— Я не хочу такой судьбы для своей Ады.

— Понятное желание, но тебе не пойти против природы. Если способности пробудились у нее так поздно, то и сгорит она очень быстро. Может быть, вместе со всей деревней…

Ведьма было засмеялась, но смех очень быстро перешел в надрывный кашель, который буквально разрывал ее на части.

— Устала я, — выдохнула ведьма. — Старая уже. Пора бы мне на боковую…

— Подожди… — вздрогнул Крес, уже ожидая, что старуха мгновенно уснет, но она все сверкала на него своими глазищами. — Как мне заставить Халсу отказаться от Ады?

— Очень просто, — развела когтями старуха. — Забери у него самое дорогое, что у него есть, и проси чего хочешь.

— Что? — не понял Крес.

— Сына, — улыбнулась старуха, должно быть, самой жуткой из своих улыбок. — Халса уже показал, чего стоит его слово. И ломаного гроша оно не стоит, доказательство лежит на столе. Теперь заставь его играть по твоим правилам.

— Даже если я соглашусь похитить ребенка, — сглотнул Крес. Сердце начинало стучать все быстрее, пока он обдумывал ее страшное предложение. Сделка с Халсой: жизнь старухи на жизнь Ады — уже куда ни шло, но Аду на невинного младенца…

— Легче легкого, — повысила она голос и кивнула в сторону самого темного угла в избе — за печью. — Только руку протянуть.

Крес заставил себя еще раз посмотреть в этот черный угол. Она развеяла его сомнения:

— Пара шагов и ты в Сердце-доме, — ухмыльнулась она. — Я же говорила — нас с Халсой очень многое связывает.

Крес не сделал и шагу в сторону печки.

— Мне надо подумать, — бросил Крес и направился к выходу. — Спасибо за все, бабка Болотиха.

— Пока-пока, только куда это ты собрался, милок? Я все еще жива-живехонька, придешь к Халсе с пустыми руками? Гляди — Лес отнюдь не милостив к твоему несчастью и уже оделся в одежды мрака. Ночью по Лесу ходить может только харгер или сумасшедший. Он полнится плотоядными тварями, которые мечтают пососать твои кости.

Она могла этого и не говорить, снаружи действительно было темно — хоть глаз выколи. Крес вышел на улицу, где ночь уже закрыла небосвод своим покрывалом. Только одни лишь звезды на ярком светящемся небе давали хоть какую-то отдушину. Действительно, тащиться в такую темень в деревню было отвратительной идеей. Крес сразу увидел Вассу, сидящего на поваленном полене с отсутствующим выражением. Мульки как след простыл.

— Крысолов! — поднялся он с седалища. Выглядел волчонок не лучшим образом, словно призрака увидел. — Я кричал, звал тебя, что ты там делал так долго?

На последнем слове его голосок сорвался, и Васса стыдливо отвернулся.

— Я ничего не слышал, прости, — пробормотал Крес и присел рядом с ним. Перед глазами все плыло. Он не мог расстаться с ощущением, что старуха выпила из него все силы своей болтовней.

— Пошли, уже очень темно… Ты?.. — прошептал Васса ему в самое ухо, опасливо поглядывая на открытую дверь. — Ты ее…

— Тащи сюда твою девочку, с которой ты сюда приперся, — закричала бабка из избы. — Поди задубела она там вся на холоде!

— Куда?.. — глухо проговорил Васса словно сам себе. Побледнел он еще больше, словно его вот-вот кхамеры утащат под землю.

— В избу, — подсказал ему Крес, подхватил пацана между ног и закинул за спину. Васса даже закричать забыл, когда звезды скрылись под потолком ведьминого дома. Косяк вдобавок отвесил ему знатный подзатыльник. В следующее мгновение мальчик уже стоял в темном помещении перед старухиной кроватью.

— Вот ты какой, пирожок, — прошамкала старуха, осматривая мальчика с головы до пят.

— Здрасьте, — еле слышно пробормотал Васса, бледный, как полотно.

— Съела бы такого сладенького, если бы твой дружок мне другом не был, — покачала головой Болотиха — Подождешь здесь, пока твой дружок мое порученице не выполнит, да? Бабонька тебе не обидит. Хочешь пирожок с мясом?

— Спасибо, бабушка, но мы как-нибудь вдвоем, — поклонился ей Крес, нажимая на спину Вассе, чтобы тот тоже поклонился. Старуха заохала, но глаза ее плотоядно сощурились.

— Свечу не бери — не нужна она там, — сказала она Кресу, а потом указала пальцем в тот самый черный угол. — Иди, пока не выйдешь на свет. Никуда не сворачивай и не останавливайся, чего бы не услышал, а то быть беде. Иди все время вперед, и тогда выйдешь туда, куда надо.

Крепко держа мальчика за плечо, повернулся к страшному углу, и сделал пару шагов. Васса трясся, как в лихорадке.

— Все говорят, что Лес просто огромный, — обернулся Крес к ведьме. — Это правда?

— Это, как он сам решит, — был ответ.

— Это как?

— Даже ты, дурачок, не мог не заметить, что путешествовать по здешним местам это все равно, что играть с огнем на сеновале в жаркий день. Я старая, но и я поменялась за годы прошедшие с поры моей юности. Но Лес никогда не меняется, и одновременно он меняется всегда. Дети могут целыми днями играть под его ветвями и ничего с ними не случиться, и их матери будут спокойно спать в эту ночь. Но иной раз стоит им сделать лишь шаг за забор родного дома, как Лес поглотит их с головой и даже косточки не вернутся на порог их родных. И нет смысла звать их, кричать и обливаться слезами. Даже твоя дорога обратно в деревню не будет такой, как путь сюда. И только от Леса зависит, дойдешь ли ты живым и здоровым, не заблудишься ли ты, не попадешь ли в лапы к кхамерам или еще к каким чудесным созданиям. Только поэтому ты еще жив, Крес. Но не надейся, что Лес будет терпеть тебя вечно. Рано или поздно ты ему надоешь, и Он тебя проглотит.

— Как же ты еще жива?

— Только потому что ему это нравится, и он разрешает мне кормится его плодами. И еще отчасти из интереса, который мне сложно объяснить, и я не буду пытаться. Просто знай, что когда-то на месте этой старой развалины было то, чему запрещено было смотреть в глаза.

— Я запомню.

— Подожди, дурень, — остановила она их почти у самой стены тьмы. — Забыл от меня гостинчик. Не пойдешь же ты к Халсе с пустыми руками?

— Какой гостинчик? — спросил Крес и обернулся. Обернулся и Васса и закричал.

Болотиха держала себя за остатки белесых волосьев и натужно тащила голову к полотку. Кожа на шее плотно натянулась, потом начала рваться. В следующее мгновение послышался мерзкий треск, и голова с каким-то пробочным хлопком оторвалась от туловища и осталась висеть у ведьмы в вытянутых руках.

— Чего уставились? — ухмыльнулась ведьмина голова. — Пирожочек мой, подай бабушке мешок. Вон-вон у тебя под ногами лежит!

Глава XVI. Ненависть

— Сеншес… — шептала Викта себе под нос, обмывая плачущего малыша в воде. — Что же я натворила, Сеншес.

Потом завернула его обратно в пеленки, который неплохо было бы постирать, да негде. Небо затянули серые тучи, снег валил и валил, прогибал плотную сеть ветвей, устилал землю слой за слоем, а ребенок все не успокаивался, хотя с того момента, как Викта вытащила его из под земли, прошло уже довольно много времени — должно быть, скоро полдень.

Она его прекрасно понимала. Сама бы сейчас упала бы на землю и с удовольствием завыла бы в голос.

Голова раскалывалась от этого непрекращающегося писка. Было ощущение, что внутри малыша завели какую-то машинку, и она не остановится, пока не выйдет весь заряд. Но тот почему-то все не кончался, и малыш, ненадолго переведя дух, снова заливался неутомимым ором.

— Может быть, тебя покормить?.. — предположила Викта, с сомнением поглядывая на свою похудевшую сумку. Чего у нее осталось? Два кусочка сыра, пара ломтиков черствого хлеба? Сомнительно, что его маленький желудочек вообще приспособлен для чего-то тверже манной каши. Воды она набрала из ручья, немного подогрев в горячих ладонях, но вряд ли и этого достаточно подрастающему организму.

— Молоко, конечно же, — шикала Викта на себя, прижимая к себе голосящий кулек. Вот только где его взять это молоко? Явно не из ее куцых холмиков под одеждой.

Прошла ночь, вовсю шагал день, уже грозясь сумерками, а борьба с малышом все не кончалась. В отчаянии нитсири даже попробовала, в самом деле, засунуть его под рубашку и сунуть в рот «соску», но тот, пожевав ее сосок, очень быстро распознал жестокий обман, снова раскрыл беззубый ротик и затянул свою раздражающую песню.

«О, Сеншес! — чуть ли не рыдала она вместе с ним, пробираясь через глубокие сугробы, обкалываясь о колючие кусты. — Ну как же мне не везет!»

Ничего не оставалось, кроме как искать его родных. В Лесу и для одинокого путника каждый день — риск и испытание. А с полугодовалым змеенышем, ревущим на всю округу, и того хуже.

Вокруг возвышались заснеженные безмолвные дебри. Белые шапки то и дело раскачивались в такт порывам ледяного ветра, сбрасывая толщи снега на голову нитсири, не забывая и малыша от чего он заливался только сильнее.

«Сейчас сюда весь лес сбежится, — думала Викта с какой-то жестокой иронией. — Сходите посмотреть на дуру».

Или можно позвать своего бывшего спутника — извиниться и предложить ему позавтракать?

Она не могла не признать, что это было бы наилучшим выходом, и Викта всерьез раздумывала бросить ребенка в снег и позвать приятеля. Кхамер наверняка ползает где-то поблизости, наблюдает, хрустит клыками и пухнет от голода. И каждый удар сердца, когда малыш заливался все неуемней и неуемней, ее суровое желание крепло. Но она все рвалась в ту сторону, где скрылась процессия.

Одно успокаивало нитсири: следы дикарей тянулись широкой проторенной тропой, но и та с каждым пройденным шагом становилась все менее и менее заметной — помогал снегопад. Если Викта не поторопится, то рискует никогда не выйти на их поселение, и что тогда? Слоняться по колено в снегу, пока она не упадет он изнеможения? Тогда придется либо съесть этот визжащий комочек, либо самой погибнуть от голода.

«А ведь в нем столько горячей крови, — хихикала внутри злобная смешинка. — Подвесь его на дерево, чик по горлышку и подставляй ладошки с камешком на донышке. Это твой единственный шанс выжить и найти своего брата!» — закончила она почему-то голосом кхамера.

Викта поежилась и оглянулась. За ней никого кроме молчаливого леса. Под слоем снега чаща выглядела на удивление мирно и даже живописно, как на картинке. Сюда бы парочку художников, чтобы они запечатлели этот момент. Будет Викта в старости сидеть, любоваться зимними пейзажами и вспоминать, как когда-то тащилась через сугробы по Дикой тайге с визжащим псоглавцем на руках и мечтала сломать тому шейку, как когда-то сломала шейку котенку. На что ты решилась, старушка, не помнишь?

Старушка не помнила. Старушка старалась выжить, и не вам ее судить, сопляки.

Ну так что, малыш, поможешь тете не сдохнуть от холода и голода?

Ну, что, малыш… Малыш…

Он не ответил. В какой-то момент и он устал плакать и заснул, прижавшись к ее хилой груди. Викта остановилась, белые завалы заходили уже выше колен. Ребеночек был мягкий и теплый, весь розовый от натуги, но сейчас выглядел даже чуть симпатично, хотя в нем и угадывались черты псоглавца — какой-то низкий лобик, расплющенный нос и беленький пух на голове. Зачем он ей?

Малыш… такой маленький.

Он ничего не услышит. Ничего не почувствует. Сталь продолжала колоть ее бедро при каждом шаге — звала не забывать ее и использовать по назначению. А сделать это проще простого — как с тем котенком. Чик, и все…

Холодный металл прожигал ее ногу, требовал решиться. Ниже колен нитсири уже мало что чувствовала — даже зимняя обувь не была приспособлена для постоянных хождений по колено в снегу.

«Слишком холодно, — стучала зубами Викта, срываясь в дорогу. — Слишком холодно…»

Ведь она думает об этом всю дорогу. С того самого момента, когда кхамер скрылся под землей и оставил ее одну-одинешеньку с пищащим моторчиком на руках, который должен был стать его обедом по этой их Правде. Тогда еще не столь отчетливо, но Викта осознавала, что ей придется сделать. Но отчего-то все же пошла по следам его родителей, и продолжает идти даже сейчас, когда след впереди еле угадывается. Отчего-то же она обмыла в ручье его худое тельце после того, когда теплая вонючая жидкость потекла по ее рукам. Долго шла, изнывая от запаха, пока, наконец, не услышала шелест воды. Зачем она это сделала, ведь это было так глупо? Терпела и вымывала из его дырочки всю гадость. «Это мальчик», — зачем-то отметила она про себя и залилась краской. Пипка была мелкой и алой, торчала смешно и нелепо. Она никогда не видела мужской пипки — и вот, на тебе!

Для нитсири же было главном найти и спасти единственного дорогого ей человека на целом свете, а не спасать песьих детей, будущее которых и так печально. Либо быстрая смерть в зубах землероек-людоедов, либо звериная жизнь, которая все же оборвется лет через десять-двадцать. А нитсири должна выжить. И Сарет должен выжить. Их обоих ждет великое и прекрасное будущее в Альбии. А эти…

«Сеншес, ведь его родители мне голову открутят, если узнают, что я притащила его обратно, — рыдал в голове рассудок. — Ты хочешь сказать, что они принесли ребенка в лес и закопали для того, чтобы какая-то пришлая девка выкопала его и притащила им обратно в подоле?»

Ругаясь сама с собой, Викта брела и брела дальше.

Кто она? Кто эта неизвестная женщина, которой она несет ее отвергнутое чадо? Та, лица которой Викта так и не смогла разглядеть. Полная фигура под балахоном, которая опускала сверток в яму, и которую потом тащили насебе другие выродки. Ее руки дрожали, — нитсири это запомнила — а голос срывался, когда она держала сверток. Но она все равно продолжала выть в унисон вместе со всеми. Викта не могла представить, что творилось у той на душе, когда псоглавка своими руками опускала своего живого и дышащего сына в могилу. Опускала кроху, которую несколько месяцев назад она и породила на свет. И что могли чувствовать те псоглавцы, который засыпали яму землей — а в их ушах все это время звучал и звучал детский плач. Не от того ли они орали так громко — чтобы не слышать этого крика? И пели даже, когда уходили в лес, будили своих богов барабанным боем.

Может быть, нитсири просто ищет их из любопытства — поглядеть на тех дикарей, которые ради выживания отдают собственных детей на съедение монстрам? Они же рок’хи, выродки, дикари, дикие дети Дикой тайги. Они живут как животные и то, что она сейчас тащила с собой чуть ли не насильно, тоже такой же урод, который, получи он шанс выжить и окрепнуть, сам понесет своего собственного сына и закидает землей. Ведь так написано в Правде Леса.

На что она рассчитывала? Что ее погладят по головке и дадут миску супа?

Викта шла и шла, а снег сыпался валом. Вскоре дорожка следов впереди потонула в белой круговерти.

* * *

Те последние капли крови, которые Викта собрала с тела малыша еще утром, лежали где-то на самом донышке слабеющего камешка. Чтобы согреть себя и ребенка, накануне она забрала из него слишком много. Еще чуть-чуть и этот колодец покажет свое дно. Нитсири уже буквально ощущала в своих ушах грохот ведра о землю.

Нитсири шагала весь день, брела половину ночи, но так и не нашла ни единого следа поселения псоглавцев. Следы давно стали частью белого полотна, вслед им снежной пеленой смыло и ускользающую надежду. В голове билась мыслишка — а может, дикарей не было вовсе? Может Викте привиделась эта процессия и зловещий ритуал? Малыш продолжал хрипло попискивать и всячески доказывать, что уж он-то вполне настоящий. Если ребенок переживет эту зловещую игру и увидит рассвет, это будет чудом.

Ночь нитсири почти не смыкала глаз. Когда ребенок замолчал и провалился в нездоровый, тихий сон, она все ворочалась и думала, как быть дальше. Чего таить греха, Сеншес, она окончательно пропала в этой Тайге, и подняться из сугроба, вырытого задубевшими крючьями, в которые слишком быстро обратились ее ладони, будет только жалкой попыткой оттянуть неизбежное.

Хотя, чего греха таить, оставить ребенка замерзать в снегу, «выпить» его кровь камнем и продолжить путь в гордом одиночестве — было бы тоже жалкой попыткой оттянуть неизбежное. Ни проводника, ни дороги, ни плана, ни надежд на спасение у нее не было и в помине.

Даже если она-таки найдет его родителей и протянет им их чудом спасшийся комочек, разве выродки протянут ей руку в ответ? Смешно. Нитсири и не посмеет подойти к их поселению и на расстояние полета стрелы. Слишком страшно получить не руку, а стрелу.

Тогда зачем…

Над головой выла настоящая, неутомимая вьюга. Казалось, все местные божки, которым выродки и посвящают все эти грязные ритуалы, разозленные попранием священного Закона, спустились на землю и пытаются нащупать преступница своими ледяными пальцами. Скребут и скребут по сугробам, а ветер поет по ней погребальную песнь.

Не это ли та пресловутая Правда Леса, о которой говорил кхамер? Справедливое возмездие за страшное преступление, в котором Викта каялась каждый удар сердца, пока брела и брела, разбивая белые завалы, не в силах остановиться.

Она открыла глаза. Снаружи ее берлоги не было ничего, кроме темноты и кружащихся снежинок. Казалось, вытащи она сейчас руку наружу, ее отморозит и вырвет с корнем, чтобы унести в эту безжалостную черноту, где ее поглотит чрево одного из тех отвратительных созданий, которыми полнится самые глухие места. А что если она вытащит на простор малыша? Удовлетворятся ли духи этим подношением?..

Ветер выл и выл, протяжно и злобно. Он бичевал лес вымораживающим дыханием, не оставляя за собой ничего, кроме пурги. Викта зажмурилась и видела, как деревья выдирает с корнем и тащит куда-то за горизонт. А на их месте раскидывается обширная ледяная пустыня, скованная вечным морозом и тьмой. Кто будет ходить по ней? Безмолвные сгорбленные создания, которые продолжат искать ту, из-за которой мир стал таким. И они не остановятся, пока не перероют каждую пядь этой обезображенной земли. Пока не зароются в каждый сугроб и в каждую яму, и не выгребут ее своими длинными, ледяными ногтями…

Ребенок проснулся и вырвал ее из пучины кошмара. Викта лежала, обливаясь холодным потом и слушая, слушая рев ветра снаружи, боясь уловить в нем отзвуки тех голосов, которые звали ее вернуться в мертвую пустошь, где место только проклятым. В ее сне они спускались с неба — длинные, бледные создания с черными глазами.

И еще одна была среди них. Кто именно, Викта забыла.

…

Комочек в клетке из ее рук и одежд. Воробышек требовал внимания. Он застонал и заворочался под ней, пытаясь нащупать что-то. Какой же он был горячий. Викта сама не зная зачем, нащупала в темноте его лоб — тот буквально пылал жаром.

«Здесь ты ничего не найдешь, кроме ветра и снега, малыш, — подумала нитсири. — Проваливайся обратно в свой сладкий детский сон. Лучше тебе вовсе не выбираться оттуда. Незачем».

Но малыш был упорным. Он копался в своем маленьком тесном мире. Ей стало щекотно. Он дышал на нее своим молочным дыханием и касался пальчиками ее глаз и губ. Снова и снова пробовал и пищал, хватая ее одежду и тьму вокруг них. Искал вокруг себя кого-то, но находил только Викту, и горько заплакал, когда не нашел.

Впервые нитсири стало спокойнее, когда она услышала его голос. Он поглотил безумие, что творилось снаружи, и разбил страхи, что копались внутри. Мальчик плакал недолго — быстро устал и затих. Ведь на его зов так и не пришел тот, кого он так желал позвать.

В каком-то смысле нитсири хорошо понимала этого малыша. Ей тоже очень часто не хватало ее. Хоть Викта никогда не знала кого именно.

* * *

Утром снег прекратился, и солнце робко подглядывало сквозь рваные тучи и сетку ветвей. До их берлоги оно и вовсе дотянулось спустя тысячу лет и тысячу миль.

Викта разбила ледяную корку, словно крышку трухлявого гроба. Собственное дыхание обжигало ее, ног она почти не ощущала, но все же была жива. Нет, Тайга никуда не делась. Она по-прежнему разбредалась на многие лиги вокруг, была вечным и неистребимым фактом. Земля была погребена под толстым слоем снега, наметенного за последние несколько дней неустанной работы. Продираться по такому будет той еще задачей.

Ведала бы она еще, куда.

Нитсири вылезла из своего плена, прижимая недвижимого ребенка к груди. Его сердечко все еще билось, и при дневном свете было несложно разглядеть, как подрагивает то место, где оно притаилось. Но нечего было обольщаться. Впереди снега, холод и путь в бесконечность.

Еще хотелось поразмыслить над тем, а стоит ли дальше тащить его на себе? Не лучше ли оставить малыша в этом ледяном гробу, пока он не очнулся, и уносить отсюда ноги, молясь, чтобы не услышать его прощальный плачь. И идти. Куда-то. Вместо этого Викта засунула холодное, безжизненное тельце себе под рубашку. Прикосновение прохладной кожи, пробрало ее с головы до ног, хотя нитсири и думала, что после ночи в сугробе она уже мало что способна чувствовать. Приладила его ножки ремнем, чтобы не сполз, запахнула плащ поплотнее, разогрелась и, проваливаясь в снег по колено, продолжила путь в прежнем направлении.

На свой камешек даже не взглянула. Достаточно было одного касания, чтобы понять — он ей больше не помощник.

Брела и брела в прежнем темпе, почти не отдыхая, и переставляла ноги как заведенная, пока солнце переваливалось по бледному небу, сжимая и растягивая тени. Свой последний кусочек каменного хлеба нитсири доживала только тогда, когда лес снова начал тонуть в сумерках — очень быстро, дни проходили почти мгновенно. День ускользал вслед ее силам, а Викта все переваливаясь из сугроба в сугроб, не думая о том, что ждет ее за очередным рефом, и сколько еще таких тяжелых шагов и прошибающих вдохов придется сделать.

На недолгих посиделках нитсири вытряхнула из сумки последние крошки и слизала их с пальцев. Ремень повязала вторым поясом и приспособила, чтобы малыш не раскачивался. Рубиновый меч — вторую свою драгоценность, которая была сейчас абсолютно бесполезна, как и ее черная тетрадь — перекинула через плечо и тронулась дальше. Уже позабыв, чего она собственно ищет.

Идти.

С ней было только ее тяжелое дыхание и тупая решимость.

Идти.

Все, что угодно, только бы преодолеть очередной пригорок и вытащить ногу из ледяных силков.

Идти.

Плевать на этих проклятых псоглавцев: она понимала, что за исчадьями Тайги ей никогда не угнаться, и она никогда не отыщет ту глухомань, где они устроили свое логово. Она уже наверняка давно оставила их гадюшник за спиной, если вообще шла в нужную сторону.

Идти.

Хоть вопи на весь мир, хоть высвободи последние краюхи таланта и разноси деревья в щепки — все равно никто не услышит.

Идти.

Шум воды тревожил уши уже давно, но рассудок понял, что слышит, когда на очередном тяжелом перевале, нитсири споткнулась и растянулась на снегу.

Идти… больше не было сил.

…

«Река», — мелькнуло в уставшем мозгу. Тихое журчание доходило до нее сквозь пелену. Может быть, это кровь заливает ее уши? Нет. Крови не было — ее пальцы были чисты. Нитсири полежала немного, прислушиваясь к звуку, источника которого она не могла разглядеть.

Способна ли она сделать еще несколько шагов?

Снег затрещал под ней, Викта начала проваливаться глубже в его ледяную толщу. Он не хотел отпускать ее от себя, а окутывал колени и локти все больше и больше. «Ну, пожалуйста», — взмолилась она непонятно кому, встав на четвереньки, придерживала свой «живот» одной рукой, а другой разгребала себе путь. Ее слабые ноги почти не держали их обоих. Не говоря о том, чтобы сделать лишнее движение непонятно куда и непонятно зачем. Но она все же попыталась выбраться.

Туда. К реке.

…вода переливалась с хрустальным звоном, унося за собой все звуки. Солнце билось об ее бурлящую поверхность и бросалось в глаза, заставляя жмуриться. Викта на негнущихся ногах подошла к крутому берегу и вобрала в себя влажный воздух. Ледяные хрусталики кололи ее изможденную кожу, по спине сразу же забегали мурашки. От всего этого великолепия на мгновение закружилась голова, и нитсири чуть не рухнула в гремящий поток, но вовремя сделала шаг назад.

Туда уже нельзя.

Ширина потока составляла где-то шагов пятьдесят, может чуть больше. На лошади точно не перескачешь, да и где она эта лошадь? Слишком холодно, чтобы плыть, да и сможет ли она вообще сделать хоть несколько шагов по обычному снегу? Викта поежилась, представляя, как она сбрасывает одежду, связывает ее в узел на конце Рубинового меча, и, поднимая ребенка одной рукой, а пожитки другой, делает шаг в обжигающе холодные воды. На десятом шаге она точно уйдет вниз топором и утянет малыша за собой в вечную темноту.

Ей нужно было отдохнуть, чтобы накопить силы для завтрашнего перехода, и попутно решить, как поступить с неожиданным препятствием.

От сочетания «завтрашний переход» голова закружилась вновь, и нитсири снова вынуждена отступить от берега и присесть на поваленный ветром ствол.

Нечего было и думать, что она сможет придерживаться прежнего направления, да это и не нужно было. Она будет искать брод, деревня будет неподалеку — только этот исход оставляла себе нитсири. Если брод есть, конечно. Если выродки не привыкли пересекать ледяные реки вплавь, Викта точно возьмет след. При условии, что их деревня действительно расположились где-то на берегу этой реки, а псоглавцы не живут под землей.

Но вот куда именно ей идти? По течению или против? Вопрос казался таким ничтожным, но как же много от него зависело. Справа рукав скрывался за верхушками деревьев почти сразу, слева шел по более открытому участку, но и его тоже вскоре загородила лесная масса. Никакого брода Викта не наблюдала ни спереди, ни сзади, но ней предстояло решаться — вернуться и попробовать другое направление она точно не сможет.

Да и нужно ли ей это? Викта обхватила свой «живот» и чуть-чуть приподняла ношу к груди. Ни дыхания, ни привычного легкого стука из груди малыша она не ощущала, хоть он лежал на ней кожа к коже. Он был холодным.

Простая мысль грызла ее, пока она дрожала на берегу речки, не в силах подняться, чтобы сделать очередной шаг. Очень хотелось достать малыша, оторвать от себя, как назойливое насекомое, которое присосалось к ней, сосало ее соки, а теперь бросило и умчалось без единого слова благодарности. Бросить бы его самого в… Викта еще плотнее закуталась в плащ, прижимая к себе остывающее тельце. «Нет! Оно было просто холодным», — приказала думать Викта. Глупости все это. Это же псоглавец! Они поколениями учатся выживать в подобных условиях, а тут пара деньков на морозе в обнимку с глупой дурой. Устал просто — отдыхает, пирожок.

Викта еще пару раз повертела головой, раздумывая, где искать отмель и деревню. Повернулась и похрустела направо — туда, где речка убегала за снежные шапки.

Будь что будет. Ее, дуру, выручит ее более короткая нога.

* * *

Откуда взялись новые силы рваться через сугробы вдоль реки, пока лес постепенно заволакивала тьма, она не ведала. Шаг уже давно превратился в неустанный ритм, который подстроился под ее мерно бьющееся сердце.

Шаг — тук-тук. Шаг — тук-тук. Шаг — тук-тук.

Веселая игра. Сеншес любит такие веселые игры.

Эй, абель Ро, как тебе эта игра? Абель Ро? Абель Мерай? Абель Мара? Абель Доктиняль? Абель Адината. Бель Дит. Бель Клод? Абель-мьерн Эль Громогласная и Смеющаяся?

Смейся Викта. Смейся, как это пристал славной абель! Ты обморозила себе ноги, сожгла пальцы до мяса, потеряла свои прекрасные пепельные волосы, возможно, давно потеряла свою невинность и остатки совести, но все еще продолжаешь цепляться за жизнь, ради жизни того, кто почти наверняка уже лежит в могиле и смеется над твоим упорством. Зачем?

Но ведь ответ так близко.

Река все тянулась ледяной змейкой. Которая тоже потешалась над ее глупыми мыслями.

Как думаешь, быстро придет смерть, если сейчас бросится с головой в этот черный поток? Это больно, умереть от холода в холодной реке? Она потеряет сознание быстрее, чем ее голову разобьет о камни того берега, который навечно закрыл ей путь к спасению?

К спасению ли?..

Она даже не знает, в какую сторону ей идти. Где лежит ее спасение? Где лежат кости Сарета, за которыми она так настырно ползет по этой ледяной пустыне? Она зажмурилась, боясь, что ответ в виде бесконечного леса, нескончаемой реки, попадется ей на глаза. Но ноги продолжили работать и нести ее дальше.

Брошена. Ее уже давно бросили. Обещали отвести ее на могилку брата, но этот глупый комок плоти провел черту, за которую будущая абель (любительница выродков, ха-ха!) оказалась не способна переступить. Вот что открыло испытание. Абель Ро была права — Тайга покажет то, чего вы, деточки, стоите на самом деле. Ни площадка для танцев, ни алхимическая лаборатория, ни эти ваши клятвы с обещаниями, скрепленные кровью и шепотом, оказались не способны обнажить вашу слабую, жалкую, сугубо человечью суть. Слабость. Трусость. Любовь. К врагу. Такому же слабому, как и вы, юная леди.

Брод? Брода еще нет? Она не знала, она давно отчаялась разглядеть хоть что-то в мутной воде.

Разглядеть лицо еще одной шавки?

Нет. Нет! Чуть не плакала она, сглатывая слизь, что тут же забивала ее горло и нос, мешая вздохнуть и зарыдать в голос от отчаяния.

И камешек умер. Он был так важен. Частица Альбии, которая должна была гореть в ее груди, как она горит в груди у каждого, кто носит славное имя абель. А ты не захотела принять этот божественный дар, который и дается-то не каждому. Ты убила его этой своей глупой выходкой, попыткой спасти уже давно мертвого дурачка, вместо того, чтобы с триумфом вернуться домой и позволить взрослым самим искать непутевого братца. И мало того?! Еще смела мечтать, что снова увидишь его смазливое личико, словно отражение в зеркале.

Зеркал вокруг полно, а тебе был нужен именно этот. Зачем? Для абели нет привязанностей, нет друзей, нет родни. У нее один родственник — Альбия, и она только что предала свою родину.

Позор. Позор. Позор.

Одной абелью меньше. Силы абель Ро и остальных пропали впустую. Столько сил, столько денег и времени потрачено на тебя, глупенькая нитсири.

Но чего стоила такая дура, как ты, если бы Викте по какой-то нелепой случайности все же удалось выбраться из этого ужаса? Абель Ро стыдилась бы всю оставшуюся жизнь — камень же мертв, а значит, испытание провалено. Может и хорошо, что жить тебе осталось так немного? Мудрая, старая, опытная абель знала, что делала, когда посылала вас обоих в этот проклятый Лес искать дхинов с одним дряхлым Ловцом, но и того они бросили в первой попавшейся таверне. Знала же опытная наставница, как отделить жалких неудачников и любителей выродков от тех, кто действительно достоин встать рядом с другими абелями в их нелегкой доле правления Альбией.

Ахахахаха.

Справедливость торжествует!

Викта остановилась, как вкопанная. Плечи ее нервически задвигались, и она принялась смеяться в лицо сгустившемуся мраку. Это было очень смешно осознавать, что она поняла намерение судьбы прикончить ее, чтобы такая дура, как она, точно не забралась на трон Альбии, когда старушка абель-мьерн Эль уйдет в вечность, и не развалила бы все до основания. Как уже пытались многие враги и предатели.

Викта Кровная и Печальная. Рокша Тихая и Злопамятная. Елена Разящая и Высокая. Нуша Нечестивая и Безжалостная. Нагата Чернокрылая и Стойкая. И еще и еще — их имена плыли в ее голове, словно бревна в бурной реке. Несть им числа. Врагам и предателям, которые веками пытались сбросить славных абелей с их престолов, и повергнуть Альбию в хаос междоусобицы. И вот нитсири с ужасом осознала, что могла бы стать такой же предательницей, как Нуша, Елена, и Рокша, которые трое разом провозгласили себя королевами в обход Эль, Любимой и Гордой; такой же безумной узурпаторшей, какими были Унэ Сладкая и Глупая и Горо Горькая и Жестокая, убийцы законной абель-мьерн Вив, которые зарезали одна другую из-за зависти и ревности. Такой же какой была Радзиель, когда-то именовавшаяся Железной и Жестокосердной, но обнажившая свою Тщеславную и Жадную суть.

Как хорошо, что еще одной тварью на троне будет меньше.

Не зря. Ой, не зря тебе даровали имя самой страшной предательницы в истории Альбы. Викта. Как тебя бы назвали, случись тебе опустить свою задницу на трон? Викта Мерзопакостная и Тщедушная?

Викта Трусливая и Собакообразная?

Викта Гадкая и Ничемнеотличающаяотсвоеймерзкойпредшественницы?

Идеально.

А теперь, раз уж ты не можешь больше ничем угрожать нормальным абелям, отдохни. Это то, что ты точно можешь себе позволить. Хороший отдых на мягкой, белой простыне, послужит тебе хорошей наградой за то, что ты сама себя разоблачила еще до того, как сделала бы какую-нибудь мерзкую пакость.

Хвалю, нитсири. Брось это давно сдохшее говно в прорубь или подложи под голову, как подушку. А сама ложись. И усни, чтобы больше никогда не проснуться.

Это было слишком заманчивое предложение, чтобы ему не последовать. Ее заиндевевшие ресницы начали медленно и тяжело опускаться, а ноги сами собой стали подгибаться под ее уставшим телом.

Все равно. Она. Идет. Никуда. Какое облегчение, что дурочка наконец-то признала очевидное, и теперь не нужно делать еще один бессмысленный шаг, не нужно беспокоить стоптанные ноги.

А теперь. Давай. Ты это заслужила, предательница.

— Эй, краля.

Что? Отстань. Как хорошо.

— Слышь, краля?

Уйди. Дай, твоей крале отдохнуть, наконец.

Тут что-то сильно ущипнуло ее за ягодицу. Викта с писком подскочила и ощетинилась. Кто? Кто посмел…

Несколькими днями ранее она, наверное, выпрыгнула бы из ботинок от такого появления старого знакомого. Но сейчас она восприняла появления кхамера у себя под ногами, как само собой разумеющаяся. Ее старый знакомый уродец М’ран выглядывал прямо из сугроба и улыбался во весь зубастый рот. Или может быть не ее старый знакомый, а другой, какой-нибудь Ум’рун недоделанный. Сеншес их разберет, все на одно рыло.

— Ты чего это тут веселишься? — промурлыкала довольная морда. — Все веселье же дальше. Беги быстрее, а то все пропустишь.

— Что? — захлопала Викта ресницами. — О чем ты?

Кхамер схватился за голову, странно заверещал и ткнул пальцем ей между щиколоток. Викта хотела было согнуться и посмотреть, чего это он там нашел, но вовремя собрала мозги в пучок и обернулась.

И вместе с внезапно налетевшим порывом ветра до нее донесся далекий женский визг, который оборвался также быстро, как и возник.

— Давай, быстрее, переставляй свои культяпки, — донеслось снизу. — А то пир без тебя закончится.

— Пир? — повторила Викта одними губами.

— Ага, — довольно отмурлыкали. — Веселый пир. И все благодаря тебе.

Низкий гул боевого рога всколыхнул лес и прошил нитсири насквозь, но также быстро оборвался. И еще и еще она выхватывала из темноты отдаленные крики ужаса, отчаяния и близкой смерти, которые принес с собой ледяной ветер.

Пока она бежала им навстречу, он стонал ей в лицо, бросал в нее десятки, сотни предсмертных криков и воплей. Викта сама почти кричала от боли в ногах, пока взрывала сугробы, несясь в направлении, которое ей указал кхамер.

Вскоре между деревьями зажглись огни, и до нее донеслись звуки боя. Чем ближе она подходила к мусту схватки, тем яснее осознавала, что резня происходит высоко над землей, среди далеких ветвей. Вниз с воем падали тела, и их, не успевали те удариться о землю, подхватывали подземные монстры, которые кишмя кишели между корнями, словно зубастый ковер.

Викта пробежала еще немного и смогла разглядеть, что на стволах исполинских деревьев, на которых находились избы псоглавцев, шевелились мелкие колючие комочками, и они подбирались все выше и выше, к деревянным площадкам и мосткам, на которых защитники «крепости» держали оборону. Псоглавцы осыпали нападающих стрелами, дротиками, заливали их кипятком. От земли поднимался пар, кто-то визжал и довольно мурлыкал, когда еще оно тело падало прямо им в лапы. Кхамеры уже перевалились за ограждения, и вскоре поток железа уже не был способен сдерживать их, и колючие ручейки уже затопляли мостики, которые сплетали деревню в единое целое. Рок’хи резали веревки и сбрасывали мосты с кхамерами в пропасть, но падение не причиняло тем никакого вреда — их подхватывали ручки их собратьев и они ползли на второй круг. Все больше псоглавцев падали вниз, вырванные из рядов защитников деревни, на их место сразу же вставали бабы с детьми, которые почти сразу же с воплями погибали от зубов и когтей чудовищ.

Нитсири больше не смела сделать и шага. Перед ее глазами разгоралось чудовищное побоище, которое больше напоминало бойню, чем схватку на равных. Постепенно огни один за другим затухали, а боевой клич псоглавцев захлебнулся и превратился в дикий крик о помощи, когда колючий ручеек начал свой долгожданный пир.

И этот пир оказался еще более страшным, чем та предшествующая резня. Викта не могла видеть всего, что разворачивалось среди ветвей, но то, что долетало до нее с вершин рефов, напоминало какую-то чудовищную игру волков в переполненном загоне для овец, из которого не было выхода.

Веселое мурчание. Крики. Мурчание. Детский плач. Снова мурчание, от которого раскалывалась голова.

Нитсири хотела уже пуститься наутек и не видеть больше этого кошмара, но неожиданно она заметила перед собой какое-то движение. Она затряслась всем телом, уже представляя, что и к ней несется вал плотоядных созданий. Но нет. Из-за деревьев выбежала одинокая фигурка и, сделав пару шагов, сразу же споткнулась, наткнувшись перепуганными глазами на Викту. Нитсири сорвалась с места и побежала ей на встречу. Полуголая простоволосая псоглавка уже лежала в снегу, полностью залитая кровью, и безуспешно пыталась подняться. За ней тянулась алая цепочка следов.

Нитсири застыла над ней, не смея вымолвить и словечка. Псоглавка шептала что-то на незнакомом ей наречии. Не зная, что предпринять, Викта распахнула свой плащ, сбросила ремень и вынула малыша из-под рубашки. Крохотное тельце бессильно повисло на ее руках, забавно и печально поводя ножками в воздухе, пока Викта протягивала его псоглавке. Та открыла рот, и наружу вырвалось слабое облачко пара, на землю заострилась ниточка слюны. Она протянула руки навстречу ребенку и попыталась подхватить его холодное тельце обгрызенными, окровавленными пальцами.

Викта долго держала малыша, пока псоглавка возилась с ним, укладывала его на руки. Потом отпустила того, которого несла так долго, и сделала шаг назад. Псоглавка прижала мертвый комочек к своей окровавленной груди, черканула глазами по незнакомке, выдохнула, поднимаясь, потом губы ее дрогнули и она оглушительно закричала, когда в ее щиколотки вцепились две колючие руки, торчавшие двумя безобразными корягами из самой земли.

Снизу донесся голодный, звериный рык, псоглавку дернули, повалили обратно в снег и принялись утягивать в подземелье. Псоглавка уронила комочек в сугроб и бешено заводила руками, пыталась ухватиться хоть за что-то, чтобы не дать чудовищу утащить ее к себе. Викта попыталась дотянуться до ее дрожащей руки, но вместо этого сама полетела в снег.

Последим, что Викте запомнила, прежде чем ее саму утянули под землю, были два широко раскрытых глаза, где отчаяние и обреченность вскипали на пару с черной ненавистью.

Глава XVII. К'хул

Низкий надоедливый гул саднил уши, словно над головой Вассы парила муха размером с лошадь. Он не мог разобрать ни что это такое шумит вслед их шагам, ни того где они с Крысоловом сейчас находятся. В лицо просился порыв ледяного ветра, скрипучие половицы в один момент уступили место чему-то мягкому и липкому. Еще пара шагов и на лбу выступили капельки пота. Вдруг он услышал голоса, очень много голосов. Сплошной гомон сотни мужчин. Они что-то говорили в унисон, горячась и перебивая друг друга. Гремело железо, рвались глотки, пол ходил ходуном от топота сотен ног. Крики приближались.

— И это было славная битва! — гаркнули голоса единым порывом.

Васса увидел перед собой какие-то переливы слабеньких огоньков и попытался поймать их пальцами, но рука только распугала их. Потом пальцы наткнулись на что-то жесткое, тяжелое и покрытое шерстью. Оно слегка подавалось под нажимом и ушло в сторону. Яркий свет заполнил все вокруг.

В Сердце-доме было яблоку негде упасть. Жарко натопленный зал был забит народом подчистую, словно вся деревня решила в этот вечер погостить у любимого д’ахгера. От низких голосов рок’хи можно было оглохнуть — гвалт стоял непробиваемой стеной. Удушающий запах человеческого пота мешался с духом курительных смесей. Глаза щипало от душного чада — вовсю полыхала каменная печь, по стенам пылали факелы. Многие рок’хи были вооружены железом и костью, десяток бойцов в кольчугах стояли по краю толпы, сжав щиты и сверкая гладко начищенными лезвиями топоров.

Похоже, к’хул был в самом разгаре.

— Тииихо! — гаркнул знакомый голос. Воины тут же начали ритмично колотить топорами в щиты.

— Все из здесь присутствующих успели намочить свое железо в черной крысиной крови! — не унимались в толпе. — И имеют право на слово!

— Младшие уступают старшим, берут слово только тогда, когда старшие высказались, — рассекал общий гвалт голос Халсы. — Женщины говорят только, если им позволят мужья и отцы, либо если мужьям и отцам нечего сказать, кроме ерунды. Ты же говоришь одну ерунду Варра!

Все покатились со смеху.

Они с Крысоловом появились из-за печки в темном неприметном углу и застыли за спинам собравшихся. Прежде чем подойди ближе, мальчик одернул полотно и не заметил ничего, кроме черной стены.

Чудеса, да и только!

— Не было такого раньше! — тем временем волновалась толпа. Появления непрошенных гостей никто не заметил, все были упорно заняты своими разборками.

— Знаю, — сказал Халса. — Но будет, если и впредь здесь будет звучать блажь. Итак, кто из почтенных харгеров хочет взять слово следующим?

Под потолок поднялось с десяток обнаженных мечей.

— Я! Я хочу говорить!

— Ты гость, Дан и славно сражался накануне. Харгеры, дозволяете ли гостю говорить?

— Дозволяем! — крикнули со всех сторон. — Только пусть коротко и по делу! И без блажи!

— Говори, если есть что сказать, но не береди к’хул пустым трепом, — говорил Халса. — Время дорого.

С высоты своего огромного роста Крысолов мог прекрасно видеть, что происходит за широкими спинами рок’хи, Вассе пришлось довольствоваться малым. Он постарался не отставать ни на шаг, но очень скоро плотные ряды разгоряченных рок’хи оттеснили спутников друг от друга. Потыкавшись в спины какое-то время и ничего не добившись, волчонок юркнул в сторону, где народу было поменьше.

Пока собравшиеся соревновались в силе своих глоток, Васса неожиданно наткнулся на отца, который мрачно, сложив руки на груди, устроился в стороне от «поля брани». Ему явно было неуютно среди этого безумного ора и бесконечных споров. Рядом с ним на массивном сундуке восседал странный человечек, которого волчонок точно не ожидал увидеть на общем собрании. Ему можно было с равным успехом дать и тридцать, и пятьдесят лет благодаря обилию морщин и шрамов, покрывающих худощавое, сухое лицо. На его лице даже борода с трудом пробивалась — так оно напоминало шмат грубой, истертой кожи, хотя светлых волос на макушке было хоть отбавляй. На плечах лежал дорожный плащ с драным подбоем, грудь крест-накрест перетягивали кожаные ремни. Васса поежился, словно сбрасывая с себя порчу, когда мелкие, цепкие, прищуренные глазки на мгновение стрельнули в него, словно в мишень. Человечек улыбнулся ему так, что то ли морщины, то ли шрамы на потрескавшемся лице сложились в какую-то безумную клоунскую ухмылку и еле заметно кивнул, как старому знакомому, склонил плешивую голову и медленно зашевелил еле намеченными губами. Отец же мрачнел с каждым мгновением и явно рад был бы избавиться от такого соседства, но то ли гордость, то ли уважение не давала ему разразиться бранью.

Васса не стал беспокоить Мусу, а прокрался еще дальше, туда, где когда-то давно подметил для себя небольшую лесенку, приставленную к одному из стропил, поднявшись по которой, он в мгновение ока оказался на перекрытиях под потолком. Десяток аккуратных шажков и он уже застыл над головами собравшихся, получив отличную возможность рассмотреть каждое движение бровей и расслышать каждую реплику. Пыль, паутина и занозы лишь немногим омрачили его победу.

Кроме с детства знакомых лиц, он сразу подметил и нескольких иноплеменников — два десятка чужаков столпилось ближе к центру зала, там кипела основная заварушка. Они легко обращали на себя внимание своими черными татуированными лицами, костьми и перьями в волосах. Из их группы особо выделялся памятный великан с гладко выбритым подбородком и длинными усищами, которого Васса помнил еще по прошлому посещению Сердцедома, но сейчас он показался волчонку еще выше. Ростом здоровяк мог легко поспорить с Крысоловом, который как раз с медленно, но верно пробирался в их сторону. На его плече лежал холщевый мешок, от одного взгляда на который у Вассы подступал комок к горлу.

Усач поднялся на возвышение в центре зала и встал рядом с д’ахгером. Халса сидел на корточках рядом с массивной скамьей на постаменте. Седалище по-прежнему пустовало.

— Оставил бы ты его в покое, — заметил Халса, кивая на него массивный двуручный топор, который был бы впору только палачу. — Мы их знатно потрепали. Не сунутся.

— Благодарю д’ахгер, — помотал головой великан, тряся усищами. — Но пока в седле находится хотя бы один крысюк, а трижды проклятый выкормыш Хоща будет протирать своим пузом стол Халаваты и лапать моих женщин, топор будет в моих руках!

— Ну, как знаешь, — вздохнул Халса и отвернулся. — Берет слово Дан, сын Бульши.

— Рок’хи! — Резкий, грубый голос поднялся под потолок. — Я сражался с вами несколько ночей назад и убил четыре летающие крысы своим топором. Славная была битва!

— Славная была битва! — еще раз грохнул к’хул, так что щиты едва не попадали со стен.

— Мы знаем это, Дан, сын Бульши, славный воитель разящей секиры, — прервал его Халса. — Покажи, что ты так же славен в речах, как в битве. И не трепись понапрасну!

Дан замялся. Показывать удаль в горячке боя этому здоровяку было привычней, чем щеголять ораторским искусством. Толпа замолкла и взирала на великана, который долго прочищал глотку.

— Я уже говорил, что провел со своими ребятами в Лесу десять дней, — наконец, проговорил Дан. Усы его забавно вздымались, когда он выкрикивал слова, приподнимаясь на носках. — Мы шли харгом из моей родной Халаваты, где четырежды проклятый Хоща пьет чужое вино и лапает чужих женщин!

— Славная деревня со славной печенкой! — снова закричали в толпе.

— И вино там пахнет медом!

— Женщины необъятны в обхвате!

— Тихо! — крикнул Халса, и Дан продолжил. После слов о необъятных женщинах на его жирных щеках заплясал румянец.

— И все эти дни мы ползали на карачках, как земные крысы, зализывая раны, которые нам нанесли головорезы Хощи, который никак не напьется медом и не захмелеет от женщин. Ни один харг не был таким тяжелым и не стоил жизней стольких славных мужей. Одни умерли от ран, другие пропали в лапах кхамеров, третьих забрали чудовища с неба! Мы видели их, летающих крыс, прошаривающих леса на юге и на востоке. Так много этих мерзких созданий, которые опустошают наши поселения, жрут наших детей и похищают наших жен, мы не видели никогда.

С десяток голосов крикнули в разнобой «правда!», «верно!», «видели их, ублюдков!»

Дан продолжал:

— Мы столкнулись с ними, когда солнце закатилось за верхушки деревьев, на исходе четвертого дня. В Лесу осталось семеро верных мне людей, они оставили своих жен и сыновей в своих домах, и возможно как раз сейчас их лапают руки Хощи, жирного и наглого ублюдка. С благословения д’ахов мы отбились от тварей, я лично сбил с неба парочку, но их там сотни! Они покрывают все небо своими перепончатыми крыльями. Они хватают каждое живое существо, что встанет у них на пути. Я даже не смог забрать тела павших с собой или придать их огню, как завещали д’ахи. Я был вынужден оставить их на поживу этим крысам, или еще хуже — кхамерам!

Народ недовольно загомонил и под этот гомон Крысолов двигался в толпе, которая теперь стала еще плотнее и кричала неистовее. Все внимание рок’хи было приковано к Дан, мало кто заметил нового участника к’хула. Но все с каждым шагом Крысолова все больше голов поворачивалось и все больше рок’хи начало шептаться и показывать на него пальцами.

Снова ударили в щиты. Грохот одним махом заткнул самых горластых. Толпа притихла.

— За одну ночь я потерял семеро знатных мужей. Семь жен овдовели за одну ночь! Им мало находиться в лапах выродков, вроде мерзавца Хощи. Но всеми правдами и неправдами я добрался к тебе, Халса. Мы знаем, что у вас появилась д’ханка, которая, по разговорам достойных рок’хи, вылечила твоего малолетнего сына Халса от ненасытной хвори!

— Да, это верно, — кивнул Халса. — Д’ханка хорошо поработала, мой сын теперь мирно спит в своей колыбели и набирается сил.

— Так пусть, мудрая д’ханка поможет нам справиться не только с кознями Хощи, пусть его плоть замрет навеки, но и обережет от небесных крыс, которые вновь наполняют наши леса! — поднял могучий Дан свою сверкающую секиру. — Д’ахи наказали нас за глупость и недостаточное внимание к их знакам. Д’ханка точно подскажет, как загладить вину!

Повсюду заворчали и закивали головами.

— Приведите д’ханку! — поднялись в воздух несколько кулаков и обнаженных мечей.

— Кто-то должен ответить, почему на нашу голову свалилась эдакая напасть! Д’ханка подскажет!

— Д’ханка точно может помочь — она творит чудеса. Она касалась меня накануне и той же ночью мне все удалось! Спросите мою жену.

— Тихо! — грохнул Халса в очередной раз. — В нашей деревне за сутки погибли сорок мужей, вы все это прекрасно знаете. Еще столько же ранено и многие из них не доживут до завтра. У нас у всех нынче горе. Решать проблему нужно усилиями всех, а не сваливать все на одну д’ханку.

— Может, ты заприметил ее себе, Халса? — прозвучал голос из толпы.

— Полная чушь! — сверкнул глазами Халса. — Д’ханка принадлежит всем в селении, и помогать она тоже будет всем, но я храню ее покой и берегу ее силы. Если вы будете беспокоить ее каждый раз, когда у очередного осла не встанет хер, она не выдержит и уйдет от нас. Вы этого хотите, паршивцы?

Он по-хозяйски обвел рок’хи взглядом. Никто не нашелся ответить ему, даже встретиться с его суровым взглядом, хотя Васса шкурой чувствовал нарастающее напряжение. Крысолов протискивался все ближе и ближе к центру зала с холщевым мешком на плече.

— И тебе бы стоило подождать, пока выскажутся старшие, щенок, и открывать рот, когда тебе позволят говорить! — поднял палец Халса, глядя в толпу. — Сейчас говорит Дан, дождись своей очереди и не береди нас своими неуместными глупостями.

— Он уже сказал все, что хотел! — снова крикнули. — Дан, может твои родичи поленились принести жертвы д’ахам, как полагается?

— Что? Как ты смеешь?! — захлебывался гневом Дан, сын Бульши, размахивая головой, как топором накануне, в поисках наглеца. Его пальцы опасно бегали по рукояти его блестящего оружия. — Я заколол знатного хряка и не поскупился на священные дары. Я всегда режу свинью для д’ахов перед каждым выходом в Лес. Я всегда учу своих детей, и… жену свою учу, чтобы не позорила мое имя, пока я хожу по Лесу!

Окружающие открыто захохотали, чем повергли Дана в полнейшее неистовство. Не ровен час, он кого-нибудь зашибет своим топором.

— А ну покажись, шутник, — горячился могучий воин. — Хочу посмотреть в глаза тому, кто смеет говорить такие дерзости!

— Аса, бери слово! — крикнули в толпе. — Ну их к кхамерам! Каждый должен иметь право высказаться!

— Это нечестно, еще я хотел говорить! — рвались глотки. — По старшинству! По старшинству! Как д’ахи завещали!

— А чего тебе говорить, ты и ходить сам способен с трудом?

— От д’ахов не убудет, и от твоей седой бороды тоже.

— Тихо, — крикнул Халса и закашлялся. Все же сдерживать эту толпу псоглавцев было той еще задачкой. — Кто еще из старших харгеров хочет говорить?

— Пусть молодые говорят, — ревела толпа. Несколько стариков пытались вырваться вперед, но тут шум достиг каких-то невероятных масштабов. Тот старик, что первым сделал шаг к скамье, быстро стушевался и под улюлюканье убрался восвояси. Все замахали руками и принялись подталкивать к возвышению своих ораторов, начался полный бедлам. Крысолов был в центре кипящей толпы, так что он явно всей шкурой почувствовал, что грядет что-то очень нехорошее. Группа рок’хи из десяти человек громче всех бушевала и выкрикивала: «Аса! Аса! Аса!» Им пытались отвечать, но их крики подавлялись, и ушей Вассы достигло только одно имя — «Аса!»

Щиты затрещали под ударами, но это не помогало. Вперед-таки выбрался высокий старик, которого Васса уже видел на собрании неоднократно. Дед Гонц по-молодецки вскинул лысую голову, встряхнул висячими усами. Как только горлопаны увидели его на месте Дана, шум стих как-то сам собой.

— Я Гонц, сын Абальша, — заговорил старик звонким голосом. — И кто перебьет меня, получит в морду!

— Давно пора, — пробормотали у Вассы над ухом. Волчонок вздрогнул и дернулся на голос, чуть не хлопнувшись на головы злых рок’хи. Рядом сидела масляно ухмыляющаяся Шуна с пальцем, приставленным к губам Вассы. Как?..

— Вы можете болтать сколько угодно. Я живу подольше многих из вас, и хожу по Лесу сколько себя помню, и говорю вам: нет ничего нового в том, что происходит сейчас! Крысы летали по небу еще и до того, как большинство из вас высунули голову из чрев ваших матерей. Может быть, молодежь считает, что крысы это что-то вроде кхамеров, которых можно задобрить? Полная чушь. Они рождаются в земелях, которые куда как богаче и сильнее наших. Они прилетают по повелению их королев, которые живут столетиями. Эти земли величались моим дедом К’хораш, хотя себя они называют Альбией.

— Повежливей, пожалуйста, — заворчали в толпе. — Здесь все же женщины.

— Королевы те пьют кровь своих подданных, потому что только кровь способна сделать их вечно молодыми! — крикнули из толпы. — Они летят сюда, ради наших женщин и их крови!

— Я, кажется, предупреждал, чтобы меня не перебивали, — устремил Гонц свой длинный палец в толпу. — Дайте вон тому наглецу в морду! Мне неудобно. Благодарствую.

— Все это нам известно, мы не вчера родились, Гонц! Избавь нас от историй из своей бурной молодости! — гремели недовольные голоса. — За свое долгое отсутствие ты уже забыл на каком языке говорили твои предки, и д’ахи забыли твои стопы. Дайте слово Асе!

Толпа взорвалась дикими криками. Несколько человек стащили Гонца с возвышенности, дергая его за усы. Он принялся награждать наглецов тумаками и отборной солдатской бранью. На этот раз установить в зале какое-то подобие порядка удалость с очень большим трудом — в ход уже пошли тумаки.

На место Гонца прыгнули еще пара рок’хи, но их также задавил гром недовольства и скоро началась целая чехарда ораторов, которые не продержались на своих местах дольше пары громких фраз. Потасовка грозила перерасти просто-таки в массовое побоище, пока вперед, мягкой пружинистой походкой, не вышел старый знакомый харгер Аса.

— Слушай меня, к’хул. — крикнул он, приближаясь к возвышенности. Халса явно был не в восторге, что этот псоглавец сейчас займет место рядом с ним, но толпа приветствовала его и жаждала услышать именно его голос. А с толпой даже Халса мало что мог поделать.

— Ты слишком молод, Аса, — кричали немногочисленные голоса. — Еще не все старики высказалась. Знай свое место!

— Я, Аса, беру слово, — ударил он противников окриком, словно плетью, и вскочил на возвышенность. — Крысами и крысюками меня не удивишь! Я тоже дрался с ними, но ни один из моих охотников не умер от их когтей и зубов. Более того, д’ахи были ко мне настолько благосклонны, что дали мне пару шав из числа этих погонщиков крыс. Можете сами спросить у них за что умирали славные мужи.

— Да, давайте спросим этихвыродков, чего это им в ихнем крысятнике не сидится? — заголосили из толпы.

— Уже спросили и без тебя, Мальга, — спокойно сказал Аса. — Муса, расскажешь?

— Да, Муса, ты же тоже был в лесу не так давно?! Бери слово!

— Мы хотим знать, за что д’ахи забирают наших людей!

— Это не д’ахи забирают наших людей, — крикнул Аса. — А крысы ищут его! — сделал шаг вперед и уткнул палец в Крысолова, мигом выхватив его из толпы.

Головы, как по команде повернулись к нему, словно наконечники стрел прицелились в дикого кабана. Рок’хи начали расступаться перед ним, а призрак удавки все плотнее стягивался на его горле, чем ближе Крысолов подходил пустующей скамье, где с обвинительным жестом застыл псоглавец с волчьими глазами и яростью в сердце. Но прорваться через цепь ему не дали. Крепкие руки остановили Крысолова за пять шагов от Асы и закрыли проход к скамье плечами, щитами и несвежим дыханием.

Толпа ненадолго притихла, обмозговывая услышанное. Потом взорвалась криками, угрозами и запоздалыми вопросами. Халса опять гаркнул, опять забили в щиты. Васса не увидел ни одного дружелюбного лица — гнев, растерянность, страх и жажда разделаться с источником всех проблем одним махом.

— Муса, что ты молчишь? — донеслось через гам и гвалт. — Это ты притащил этого южного выродка из Леса. Он твой, отвечай за него!

Муса не показывался. Щиты гремели от ударов топоров. Толпа зверела.

— Муса, бери слово, — сказал Аса спокойно, но его все равно услышали все. — Отвечай за своего шаву.

Общий крик оборвался на полуслове, когда в толпе показалась отцова черная шевелюра.

— Он не мой шава, — проговорил Муса сквозь густеющую тишину. — И шавой никогда не был. Он свободный человек. Забери свои слова обратно, Аса. Не зли д’ахов.

— И не подумаю, — фыркнул Аса, встречая его усмешкой. — То, что ты притащил врага к себе в дом и зализывал его раны, не дает ему права смотреть мне в глаза и ходить прямо среди рок’хи. Такого позора не видывал наш к’хул никогда.

— Ты подумай, что ты сейчас говоришь, — сказал Муса, прокладывая себе путь сквозь толпу. Никто из рок’хи даже не попробовал заступить ему дорогу, и вот отец оказался уже в первом ряду. — Привести его в деревню — это воля д’ахов! Этот человек спас твоего брата от смерти, когда крыса уже собиралась полакомиться его внутренностями…

— Юваса умер и тебе это известно! — крикнули из толпы. — И вот убийца перед нами!

Удовлетворенный Аса кивнул, сверкая желтыми глазами.

— Д’ахи забрали Ювасу, а не крысы и те более не Крысолов, — говорил Муса. — А раз Юваса умер от полученных ран, значит такова воля д’ахов. Крысолов убил крысу в одиночку и защищал д’ханку, рискуя своей жизнью. Д’ахи это уважают, я это уважаю. Я знал, что он любимец д’ахов и не ошибся. Он провел д’ханку по Лесу и выжил в нем, несмотря на то, что полный дурак, и не знает ни одного из наших обычаев, — отец ухмыльнулся, глядя прямо в глаза мрачнеющему Асе. — Несмотря на это, д’ахи сохранили его, кхамеры не сожрали по пути, я видел как ловок он в бою и как самоотвержен. Возьми свои слова обратно, Аса! Не обижай д’ахов такой несправедливостью!

— Ты лучше бы спросил, что он вообще делал в Лесу? — исходил ядом Аса. — Куда направляется и от кого скрывается? Ты пригрел на груди змею, Муса. И теперь еще и выгораживаешь, хотя из-за него уже погиб не один славный рок’хи!

— Да, чего ты делал там в лесу с нашей д’ханкой? И от чего умер несчастный Юваса? — кричали из толпы. — Отвечай, Крысолов! Тьфу, что за имя такое?

— Вы бы лучше спросили, почему Юваса помер так глупо, — сказал Муса. — Я бы сам сказал, но боюсь оскорбить его память. — Он обратился куда-то в толпу. Васса попытался проследить за его взглядом, но в такой толпе это было невозможно.

— Да, а чего Юваса делал там, с крысой? — продолжали допытываться навязчивым визгливым голоском, который постоянно поднимался и жалил ухо, словно навязчивый комарик.

— Мальга, ты не харгер, закрой свой хавальник! — рыкнул Халса.

— А че это я затыкаться буду, — начал горячиться рок’хи небольшого роста, с курчавой бородой, через которую виднелись почерневшие редкие зубы. Мальга протискивался вперед, работая локтями. Все ближе к Крысолову. — Кто он такой? Крысолов ничем не лучше самих крыс! Всего лишь один из прихвостней кровососов с юга! А Юваса другом моим был. Да, трахал все что движется, жрал все, что хорошо пахнет, и срал на то, что не мог сожрать или оттрахать, но человек был хороший!

Зал взорвался криками. Каждый принялся вспоминать славные деяния Ювасы, о которых ему довелось услышать. Прошло много времени, пока вновь не восстановилось какое-то подобие спокойствия. Мальга до Крысолова так и не добрался, задавленный плечами и бодрым матом. «И на том спасибо», — выдохнул Васса.

— Юваса умер по собственной вине, — сказал Муса. — Он побежал за разъяренным, раненым крысюком, желая самому попасть в песни, отхватив тому голову. Но не рассчитал свои силы и точно погиб бы самым скотским образом, если бы не славный воин, которого мы прозвали Крысолов.

— Какая красивая сказка, — хмыкнул Аса. — А ты никогда не думал, что он один из них?

— Из кого? Из крысюков? — хохотнул Муса. — Когда я увидел его в первый раз, он восседал на крысе, вбивая в ее голову топор Ювасы, а не пытался взлететь на ней. Интересно, что бы сказал на это твой брат, которого он спас?

— А может Юваса на его бабу позарился? — предположил Мальга. — Не каждый день, идя по лесу, можно встретить бабу. Обычно там срань всякая по кустам прячется, вот Юваса за крысюками гнался и…

Зал залился хохотом. Не смешно было только Асе и Крысолову.

— Мальга, если ты не скроешься, следующие два дня проведешь в порубе с моим хером в жопе! — заорал на него Халса.

— А всяко можно. Он был горазд на такие штуки, — ухмыльнулся Гонц. — Ну, Крысолов, ты же там тоже не грибы собирал?

Зал затих в предвкушении, но слово вновь взял Аса.

— Если Муса отказывается говорить, то я расскажу, что думаю. Эта южная мразь не с неба свалилась, а с юга притащилась, — вещал Аса. — С самого что ни на есть проклятого юга, который так давно пьет нашу кровь. Халса, правду я говорю? Это же он притащил на хвосте целое крысиное королевство?

— Да, правду, — Халса кивнул, сверкая глазами в сторону Крысолова. «Ой, зря ты не свернул копыта, как я тебе советовал, чужак», — ворковали его глаза.

— Они перепахивают весь лес и убивают наших людей из-за того, что сделал этот южный пес! — кричал Аса.

— А что сделал этот южный пес?!

Кхул ждал, Крысолов от чего-то медлил. Аса не сводил с него ненавидящего взгляда, и в них стало капля ненависти, когда его враг произнес в гробовой тишине:

— Я убил беля, — произнес Крес. Кхул смотрел на него немым вопросом.

— Он убил вампира! — мощный голос Мусы наполнил весь зал, отец улыбался. — Вот так вот.

Потом он хлопнул себя по животу и оглушительно засмеялся. Кое-кто из присутствующих обнажили кривые зубищи и тоже захихикали, но как-то неловко. Почти все, так или иначе, уставились на Крысолова, как будто увидели того впервые. Некоторые рок’хи все больше мрачнели.

— Это правда, Крысолов? — посыпались вопросы, словно яблоки. — Ты действительно убил одного из них?

Крес кивнул.

— Его имя вам ничего не скажет, — сказал он, обращаясь к к’хулу. — Но его звали Клод. Просто Клод.

— Срать мы хотели, как этого выблядка звали. Доказать сможешь?

— А чего тут доказывать, когда у тебя на хвосте целый крысиный выводок! — сказал Муса, облизывая губы. — Как ни крути, они за простыми карманниками так не гоняются. Важная птица. Теперь даже я боюсь встать у него на пути. Смотри, Аса, — погрозил он пальцем. — Как бы тебе после всех сказанных тут слов не оказаться с перерезанным горлом. Кто его знает, что скрывается у него в мешке?

Он снова засмеялся, но уже один. Лицо Халсы сильно потемнело, когда этот простой холщовый мешок попался ему на глаза.

— Ты что не понимаешь, Халса, он наш враг, — выплюнул Аса. — Он убил кровососа и что?! Что меняет жизнь одного выродка?

— А кто вообще когда-либо убивал бессмертных? — склонил голову Гонц, посмотрев на Крысолова каким-то новым взглядом. — Если ты не знаешь, кто живет на юге, то спроси меня — я знаю много историй. Это тебе не несчастных крысюков резать, Аса.

— Старый глупец, ты еще не понял к чему все это? — сощурился Аса. — Это значит, что он теперь враг и им. Да, он убил вампира, и за одно это я готов расцеловать его до смерти. Но ты забываешь, на чьей стороне он был каких-нибудь пару месяцев назад. Он был на стороне этих самых кровососов, это ясно, как день. Смекаешь? Он предатель. А предателей, я ненавижу еще сильнее, чем кровососов. Не важно, свои это или чужие. Отвернись и он всадит свой нож тебе в спину.

— Нет, не всадит, — рассмеялся Муса.

— Откуда ты знаешь?

— Он не ищет здесь смерти.

— А что он здесь ищет?!

— А может он лазутчик, — подал голос Мальга.

— Может и лазутчик! — согласился Аса.

— То что он убил крысу, не значит, что он один из них, — сказал Муса. — Может, ты сам хочешь спросить его, а не трепаться попусту?

— Да срать мне на слова предателя! — почти орал Аса. — Я не посмотрю, что он убил крысу. Южане знатно у нас крови попили. Все, что скажет южанин, в любом случае будет ложью. Ложь это плоть и кровь, которыми питается древо предательства! Ты что вообще ребенок, Муса? Простой парень давно бы лежал там выпитый этой тварью, как мятый бурдюк. Он убил крысу — значит, знал, на что ее можно поймать. Значит знаком с этими тварями. Значит, он один из них, а ты прикрываешь врага, который еще и виновен в смерти одного из нас!

— Нет, тут ты ошибаешься, — произнес Крес. — Я сожалею, что умер ваш человек, но он умер по своей вине. Из-за похоти к моей жене, которую вы все называете д’ханкой.

— А вот это ты зря… — сплюнул Аса под ноги и рыкнул. — Я никак не пойму, почему он до сих пор жив и пьет наше вино, а не сидит на карачках?!

— Потому что д’ахи так решили, — хмыкнул Муса.

— Или ты? — продолжал распаляться Аса. — Ты решил подружиться с тем, кто по всем законам должен находиться в той стороне, где говно! Смейся, Муса. Те, кто прислал крысюков просто так это не оставят. Сдается мне, все мы пожалеем, что пригрели эту южную змею и его блядь!

Тут уже Халса не выдержал и схватил его за рубаху.

— Ты вынуждаешь меня, Аса! Вынуждаешь! — выговорил д’ахгер сквозь зубы. — Говори, да не заговаривайся! Она здесь! Она все слышит, а вместе с ней тебя слышат д’ахи!

— Оба они наши враги, Халса, — шипел Аса ему в лицо. — И мне все больше начинает казаться, что ты уже слишком стар, чтобы понимать очевидные вещи. Стар и болен.

Халса размахнулся и зарядил ему кулаком в нос. Аса покачнулся, но устоял на ногах. Когда он вытер кровь ладонью и распрямился, его глаза горели адовым огнем. Толпа пришла в движение, отовсюду полетели угрозы и забряцало железо. Ситуация накалялась с каждым ударом сердца.

— Ты и твой сраный брат оскорбили д’ханку, щенок, — грозил Халса ему пальцем. — Я еще могу стерпеть непочтительное отношение, д’ахи припомнят вам сторицей. Но оскорбления д’ханки не потерплю. Извиняйся, Аса, или пожалеешь.

Аса молчал. Его глаза не остывали и жаждали горячей крови.

— Я не знал Ювасу так же близко, как ты, Аса, — сказал Крысолов, смотря ему прямо в желтые глаза. — И не могу говорить про него того, чего не знаю. Терять близких людей это всегда страшно и горько.

— Да, как ты смеешь?!

— Все мы здесь теряли близких людей. Даже я, — произнес Крысолов и поднял мешок над головой. Халса сразу уцепился за него взглядом, побледнел, но не смог выдавить и звука. Тени страха плыли по его морщинистому лицу. — Позволь мне загладить свою вину перед к’хулом и д’ахами и преподнести вам подарок.

Крес сунул руку в мешок.

Многочисленные огни по стенам задрожали, словно холод, сковавший д’ахгера, перекинулся на весь Сердцедом. Стены срауз заскрипел, заворчал и от внезапно налетевшего порыва ветра, пламя в очаге тоже дрогнуло, а толпа пришла в движение. И тут огни начали гаснуть один за другим. Пламя очага словно снесло одним необузданным порывом. Собравшиеся зашевелились, в страхе ощупывая помещение. Потом поднялся гомон, где-то оглушительно закричала женщина.

— Д’ахи недовольны! — услышал ошарашенный Васса первое, что прилетело из толпы. — Хотят наказать нас за то, что мы предаем их, снюхавшись с врагом!

— Нет, мы оспариваем их решение и оскорбляем их доверие! Позор, Аса! Волчий сын!

— Тихо! — слабеющим, старым и дрожащим голосом выкрикнул Халса. — Бейте в щиты, чего встали?! Кто-нибудь зажгите огонь! Что вы стоите, обалдуи?!

Какую-то освещенность давало только отверстие дымохода в потолке, за которым вовсю полыхали вечно бесстрастные звезды. Но и в их свете и к’хул, и Васса ясно увидели голову с пышными черными волосами, которую Крысолов извлек из мешка и показал собравшимся. И это лицо было ослепительной красоты.

Грохот щитов и беготня с факелами не спасали положение. Даже авторитет Халсы не мог утихомирить испуганных рок’хи, которые просто озверели при виде того, что предстало их глазам. Сам д’ахгер совсем потерялся в этом общем безумии. Один из почтенных старцев, стоявший ближе всех к возвышенности, при одном виде головы в руках Крысолова молча рухнул на пол и его тело сразу же накрыл вал людей, которых уже ничто не сдерживало. Крысолов запоздало попытался убрать трофей обратно, но несколько пар крепких рук уже держали его за плечи. После пары крепких ударов он полетел на пол, и его тоже накрыла волна всеобщей ненависти.

— Где ты это взял?! — шипели и кричали рок’хи, сверкая кривыми зубами, хватая Крысолова за волосы, разрывая одежду и пытаясь поднять, но его сапоги только впустую скользили по полу. Тогда его снова начинали избивать, а потом снова пытались поднять, чтобы засадить еще пару ударов. Даже со своей высоты Васса мог почувствовать запах, исходящий от разгоряченных рок’хи — кожа, шерсть, вино и немытое тело. И застарелая рана, которая только что открылась и исходила бурлящей кровью.

— Ты очень пожалеешь, мудак, что ты принес ее в это священное место. Очень!

— Убийца!

— Собаке собачья смерть!

И где-то очень высоко затихал мощный трубный хохот.

Мальга тем временем буквально коршуном вылетел из толпы и налетел на Халсу, который так и не сошел с места, пытаясь высмотреть что-то на полу, но не находил.

— Ты, старый дурак, не можешь решить за д’ахов, что преступника следует казнить? Тогда она решит! — брызгал слюной коротышка. — Д’ахи скажут свое слово. Ты не веришь ни мне, ни д’ахам, ни фактам? Тогда поврешишь д’ханке. Д’ханка! Идем за д’ханкой! Все за д’ханкой!

Толпа дернулась, словно пронзенная молнией. Постепенно разрозненные крики сошли на нет, уступив место одному слову, от которого у Вассы на лбу выступила испарина и задрожали руки.

— Д’ханка! — ревел к’хул. — Д’ханка! Д’ханка!

Люди сорвались с места и бурным ручьем потекли к выходу, увлекая за собой и Крысолова, и других участников драмы. Крысолов старался идти сам, но ясно было, что его ведут на привязи, словно жертвенную корову, участь которой в руках кровожадного бога. Он очень быстро пропал из поля зрения Вассы и его потащили куда-то к выходу.

— Нет, стойте, — разбивался о рвение рок’хи слабый голос некогда мощного старика. — Не надо, д’ханку!

Но к’хул был неумолим. Над головами вздымались кулаки, сверкало оружие. Люди уже не слушали никого и ничего, только кричали во всю глотку, призывая свою спасительницу. Васса с Шуной при первой возможности спрыгнули на пол, оказавшись среди разгоряченного народа и, держась за руки, последовали к тому месту, куда текла и текла толпа.

Рок’хи высыпали из дверей Сердце-дома и по лестницам, опоясывающим его стены, стали забираться все выше, пока вся толпа не заполнила капище под неоглядным небом, опутанным короной ветвей рефа, и пускали навстречу льющемуся свету далеких миров требование увидеть свою повелительницу, обращаясь напрямую к богам. В руках появлялось все больше и больше огней. Факелы передавались от одного рок’хи к другому, разбивая мрак в угоду пляски света и теней. Разгорались жаровни, снопы искр летели в небо, облизывая метящимися огнями суровые лики деревянных идолов во дворе, усыпанном кровавым песком. Некоторые рок’хи даже умудрялись умываться языками пламени, только распаляя свое желание прикоснуться к великому.

В один момент толпа взорвалась ликованием. Все головы разом повернулись, руки потянулись в едином порыве. Васса не мог не повернуться им в след, но не увидел ничего кроме потных затылков и коптящего пламени, от которого страшно слезились глаза. Даже в натопленном помещении он не чувствовал такого жара, какой жег его кожу сейчас. Наконец, толпа начала расходиться пополам, подобно волне, нашедшей на скалу. Вассу с Шуной оттеснили в сторону, давая пройти сначала Халсе — д’ахгер шел между зажженных жаровен с факелом в руках. Некогда мощный старик осунулся и стал казаться уставшей столетней развалиной. Его взгляд потерял обычное спокойствие, в его лице все больше разгоралась искорка настоящего ужаса.

Толпа в один голос затянула песню, которая распалила их дух. Люди начали раскачиваться их стороны в сторону. Жар исходящий от их тел стал настолько нестерпим, что Васса насквозь пропитался липким потом. Раздражающие капли потекли по лбу, скатывались по губам, закатывались за шиворот. Однако во рту распространилась убийственная сухость, и сколько он не слизывал соленую влагу с губ и не глотал липкую слюну в горючее горло, в животе становилось все суше и суше. Нос вкусил запах курительных смесей, окутавших собравшихся новым сложным букетом.

Тут он увидел Крысолова, тоже бледного и скованного страхом. Они попытались прорваться ближе, но толща людей очень быстро сомкнулась, и Васса мог только наблюдать, как руки воинов вновь сошлись у Крысолова на плечах. Толпа ликовала, она приветствовала свою повелительницу и требовала благословения и приказаний. Васса почувствовал, как их с Шуной толкают, тащат, пинают, а Крысолова вовсе оторвали от земли и вот уже несут на руках к центру представления. Он пытался вырваться, бил локтями в чьи-то хрустящие носы, кусал наглые пальцы, но руки клещами впились в его одежду. Толпу вращало, она кипела и двигалась, а Крысолова все тащили в черный круг, к скамье, которую водрузили тут же на алом песке. Попутно все новые и новые руки касались его лица, намазывая его алой краской. Не успел он и рта раскрыть, ему вывернули руки и поставили на колени рядом с седалищем, на котором сидела белая волчица. Он не мог пошевелить даже пальцем, а только вертеть головой из стороны в сторону.

Волчица сошла со скамьи, подошла к жертвенному ягненку и утробно заворчала, облизывая желтые, острые клыки. А потом подошла вплотную и облизала опешившему ему лицо.

Толпа ахнула. Потом волчица поднялась с колен и взяла лицо Креса в свои маленькие руки.

* * *

Крес не мог не ужаснуться насколько исхудало ее лицо. Девушка, увешанная костяными украшениями, была одета пушистую белую шубу, сшитую из множества белых волчьих шкур. Ее лицо выглядело посеревшим, истощенным, с глубоко запавшими глазами. Нос был проколот золотым кольцом, в ушах блестели золотые серьги размером с ладонь. Лицо было изрисовано белой и красной краской. Еще более худшее впечатление составляло оно в сравнении с пугающим волчьим черепом без нижней челюсти, который лежал прямо у нее на голове, напоминая капюшон. На ее руках поблескивало золото, тихонько позванивали колокольчики.

На ее милом лице читалась бесконечная, смертельная усталость, но она все равно улыбнулась ему, как давнему другу.

— Ада, — немея от радости, проговорил он. Рок’хи со всех сторон зашикали, заворчали, задергали его за одежду.

Появился Халса, сжимая в руках глиняную чашу. Он сам выглядел не лучшим образом — за то недолгое время, которое прошло с момента извлечения злосчастной головы из мешка, он, казалось, находился одной ногой в могиле.

Старик мягко отстранил Аду, опустился на одно колено и подставил чашу Кресу под подбородок.

— Как и обещал, — хрипло произнес он Кресу в самое ухо. — Вот твоя женка, любуйся.

Потом чьи-то пальцы схватили Креса за волосы и приподняли его голову. Он мог лишь вертеть глазами и хотел закричать, но так и не смог набрать достаточно воздуха. Перед ним были только потные лица дикарей, которые не сводили с него глаз жаждущих крови. Псоглавцы снова затянули песню. Волчица вновь сидела прямо перед ним, жажда крови горела в ее глазах.

Потом перед глазами засверкала острая сталь древнего, старомодного ножа, который совсем недавно покоился в ножнах у него на поясе.

Горло разрезали одним умелым движением. Алая жидкость с готовностью хлынула в подставленную чашу. Почему-то Крес даже не почувствовал боли, а только молча ждал, пока емкость не заполнится дымящейся кровью.

Толпа тем временем поднимала и поднимала песню. В один момент она превратилась в сплошное мычание, уходившее куда-то в неведомые дали, за грань человеческого восприятия. Тела многих псоглавцев трястись в экстазе, на губах выступила пена. Кто-то вскрикивал, хватался руками за лицо, падал на землю и оставался лежать, свернувшись калачиком. На лицах сверкали слезы благодати.

Когда чаша, наконец, заполнилась до краев, Креса отпустили. Песок пил его жизненный сок, который резко стал лишним. Зажимая хлещущее и булькающее горло, он сел, подобрав под себя ноги. Перед глазами стояла кроваво-красная пелена. Было горячо и обидно. Боли по-прежнему не было. Даже странно, что умирать оказалось так просто.

Голос толпы все поднимался. На высшей его точке, словно бы две пары невидимых рук схватили Аду за плечи и опустили обратно на колени, неподалеку от истекающей кровью жертвенной овечки. Ее мантия упала на землю, открыв бледное, костлявое, болезненное тело. Крес застонал бы от вида ее маленьких осунувшихся плечиков, резких, выступающих ребер и угловатых торчащих грудей, покрытых алой краской, но ничего кроме бурлящих звуков и пузырей так и не вышло из его горла. Между зубами заструилась кровь и заглушила все ненужное. Он начал тонуть.

Лицо Ады приобретало все более болезненное выражение. Голос к’хула оказывал на нее гипнотическое влияние, подобно взмахам гигантских крысиных крыльев в Лесу. Ее полуопущенные веки начали мелко подрагивать, она сидела на коленях с высоко поднятой головой, прикусив бескровные губы. Кончики ее пальцев, сложенные на коленях яростно отбивали дробь. Потом она вся напряглась и начала протяжно выть на гигантский лунный диск — глаз Шароши, как называли его рок’хи, который важно взирал на них с небосвода.

Халса осторожно подошел к ней и приложил чашу к ее губам. Ее рот открылся перед сосудом и принял в себя густую жидкость. Алые струйки скоро побежали по ее коже. Острый кадык забился в горле, с трудом сглатывая жертвенную кровь. В какой-то момент она начала захлебываться и фыркать, расплескивая влагу, но безропотно продолжала пить.

Крес не мог понять сколько Сеншес отпустит ему еще мгновений ускользающей жизни, и увидит ли он конец этой чаши? Ее хрупкое тельце неожиданно дернулось в сторону, но продолжало принимать и принимать в себя кровь. Капли, катившиеся к ее ногам, разом подбежавшие псоглавки принялись втирать в кожу своей д’ханки, и постепенно ее полуобнаженное тело приобрело темно-алый оттенок. Креса шатало, он боялся, что не успеет дожить до конца этого отвратительного испытания, и д’ахгер скорее утопит девушку, чем опорожнит чашу и отдаст кровь песку.

Халса нагибал и нагибал чашу и вскоре оторвал край от дрожащих кроваво-красных губ. Когда он сделал пару шагов назад, толпа взорвалась ликованием, которое быстро спало, уступив место напряженному молчаливому ожиданию. Слышно было, как трещат факелы в их лапах и как бьются сердца в грудях, и как ветры носятся между ветвями исполинского дерева, на вершине которого рок’хи общались с богами.

Через пару ударов сердца Халса проговорил:

— Д’ханка, говори, д’ханка! — его голос дрожал от бушевавших внутри чувств.

Ада с отсутствующим выражением, открыла красные глаза и посмотрела прямо на Креса. На какой-то момент перед его глазами вновь ее облик вновь сменился образом волчицы, жаждущей больше кровавых приношений. Железная жидкость, которая еще некоторое время назад еще текла по его венам, скатывалась по губам их обоих, заливала одежду, руки и землю. Он желал бы встать из натекшей лужи, чтобы сохранить хоть какое-то подобие достоинства, но рисковал поскользнуться и умереть раньше, чем из него вытекут все живительные соки.

Наконец, ее зрачки закатились под веки, оставив только испещренные алыми жилками белки. Вниз заструились ручейки и принялись заливать щеки, очерчивая линию заострившихся скул. Рот приоткрылся, в уголках пузырилась красноватая слюна. Наружу показался остренький, розовый язычок. Девушка неожиданно по-волчьи выгнула спину, хрустнула всеми позвонками и бросилась вперед, широко раскрыв окровавленный рот. Легкое прикосновение, почти мимолетное, которое Крес едва ощутил, когда ее зубы зажали разорванное горло, обожгли его, словно раскаленный метал. Он булькнул и повалился на спину, увлекая за собой и д’ханку, и волчицу, и свою Аду.

Девшука икнула, дернулась, и повисла в подлетевших лапищах, словно сломанная игрушка. Икнула еще раз и затихла, увлекаемая псоглавцами прочь.

По толпе из конца в конец перетек разочарованный вздох. То тут, то там зароптали.

Халса молча стоял, сжимая чашу в окаменевших пальцах.

— Д’ханка! Говори, д’ханка! — умолял он, старея и слабея с каждым мгновением.

Рок’хи постарались привести в чувство свою д’ханку. Они усадили ее на скамью, подбежавший Халса уронил чашу и взял ее потемневшее личико в свои руки. Она что-то неслышно лепетала одними губами, а д’ахгер лишь бессмысленно шептал:

— Д’ханка, говори…

В ответ она плюнула в него кровью. Старый д’ахгер отстранился, словно ошпаренный кипятком. Ее тельце скрутило судорогой, ноги заскользили по песку, залитому кровью, и псоглавцам пришлось приложить немало усилий, чтобы не дать ей вырваться. Халса пятился, бледный как смерть, видя, что все его усилия привели ровно к одному результату — Аду начало рвать. Красная жидкость вырывалась из ее рта и ноздрей, девушку крутило чудовищными рвотными позывами. Ее перемалывало, словно в тисках, она вертелась из стороны в сторону и все, что так непросто принималось ею внутрь, сейчас стекало сплошным потоком по ее подбородку, шее, плечам, груди, животу, пупку и уходило в песок.

Эта мерзкая картина закончилась так же внезапно, как и началась. Освободив желудок от этой дряни, Ада упала на колени, ей уже ничего не мешало. Рок’хи отошли в сторону, на их лицах читалось омерзение вперемешку с жалостью. Девушка согнулась пополам, уронила голову, и какое-то время дергалась очередных рвотных позывах. Внутри ее что-то булькало, стонало и рвалось наружу, преодолевая все новые и новые преграды, стремясь к свету. С каждым движением из ее рта вырвался страдательный стон, который кого угодно мог разжалобить. Одна из псоглавок, руководствуясь поздно проявившимися материнскими чувствами, склонилась над ней и похлопала по спине. Ада приподнялась, выгнула спину, уже по-кошачьи, словно ее тошнило шерстью, и плюнула чем-то круглым и мокрым под ноги собравшихся рок’хи. Это что-то ударилось о землю раз, другой и пропало с глаз. Ада принялась тяжело дышать, сотрясаясь всем телом. Ее влажная кожа блестела в свете огней, как блестит от пота кожа только что родившей женщины. На ее лице мука постепенно уступила место облегчению. Она повалилась на землю и затихла у ног поклонников, шокированных до глубины души.

Тишина стояла оглушающая. Никто не был способен даже сделать полноценный вдох. Все взгляды были сосредоточены на окровавленной чаровнице, потом, через долгое время, перешли на полуживого Халсу, на Креса — почему-то все еще живого — и в конце концов все посмотрели друг на друга. Некоторые рок’хи выглядели отнюдь не лучше Ады — лица без единой кровинки, мокрые, словно после проливного дождя. Глаза запавшие и потухшие. С губ скатывается длинная паутинка слюны.

Молчание и треск пламени.

Глава XVIII. Не ходите, дети, в Барандаруд

Оно видело его. Оно точно видело его!

…

Через какое-то время он смог открыть глаза — розовые круги отдаленно напоминали того внутреннего монстра, которого ему-таки удалось укротить, пусть и ненадолго. Он протер уголки большими пальцами, но круги никуда не делись. Странно, но ему казалось, что должно было пройти совсем немного времени, однако не было похоже, что время — та штука, которая волнует мир вокруг. По крайней мере этот мир уж точно время волновало в последнюю очередь.

Небо над головой оказалось черным черно и осыпано бесконечным ковром из далеких звезд, и казалось, подними он ногу, в него можно провалиться, словно в черную пучину.

Сарет зажмурился, подложил под себя руки, и поднял свое уставшее тело на локтях. Не знал, что можно обессилить еще больше, но это случилось.

Как странно, — мелькнуло в голове у Сарета, когда он открыл глаза и огляделся. Несмотря на то, что с небес на него смотрела самая настоящая ночь, он видел все, как при свете дня. Очертания домов вырисовывались четкими темными линиями, словно нарисованные куском угля, но он видел каждую черточку, каждую трещинку. Людей, как ни странно, нигде не было видно.

Дома-гиганты, опутанные лестницами, как елки гирляндами, стояли голыми, без единого признака присутствия их обитателей. Над их крышами возвышались еще более высокие пики далеких копьевидных башен, мерцающие, словно вырубленные из горного хрусталя. Изящные, их словно создали быстрым росчерком пера.

И еще более странным было отсутствие теней — но при полном отсутствии солнца Сарет видел город ясно и четко, как днем.

Сарет, чувствуя себя полным идиотом, снова протер глаза.

Иллюзия никуда не делась. Свет, он просто был и все тут. А вокруг действительно распростерся испепеляюще белый, величественный город без жителей и теней, словно изображение на холсте, которое забыли должным образом довести до ума, а сверху на него смотрели вечные звездные скопления.

Бред какой-то. Как такой вообще возможно?

Сарет посмотрел себе под ноги, потом поднял ступню — так и есть: его родной тени также не оказалось ни рядом с ним, ни под стопами. Тени просто испарились как нечто лишнее.

Он обернулся в недоумении, боясь того, что никого не окажется за спиной.

Там его ждала главная новость. Так и было.

Стены не было. И людей не было. Был только один бесконечный город, который по непонятной причине решил отворить перед ним свои «ворота».

А он, нитсири Сарет, был в нем и незваным гостем, и хозяином.

* * *

Он мог смело ступать вперед. Или назад. Или в любую сторону — город лежал у его ног.

Но Сарет не сделал и шага. Не смог заставить себя поднять ногу и броситься исследовать город, который опоясывал сам горизонт, как гласили легенды. Впервые за очень долгое время его конечности сковал настоящий животный страх. Он еще раз оглянулся, все так же было белым бело, что даже глазам больно. Все казалось каким-то неживым и плоским, словно перед ним лежал гигантский лист пергамента. Ни порыва ветерка, ни шуршания листвы не было слышно нигде. Сколько он не прислушивался, вокруг не раздавалась ни пения птиц, ни шелеста травы или трескотни насекомых. И где его Бласка? Он робко потоптался на месте, словно он опять чем-то провинился перед абель Ро. Лошадь осталась где-то в Дикой Тайге, куда непонятно было как вернуться, если вокруг тянулся и тянулся Блуждающий город.

Он помнил, что оставил бедную Бласку, привязанной к дереву, но и вокруг не было ни одного дерева, даже самого плохенького. Не было нигде и его сумки, которой он сгоряча метнул в глупого кота. И кот, будь он трижды неладен, теперь окончательно потерялся.

А обратная дорога? Сарет обреченно всматривался в пики Блуждающего города, мерцающие, словно сделанные из звезд, которые горели над их крышами. Только туда. И нет ее, обратной дороги?

Вдруг Сарет почувствовал, как где-то глубоко-глубоко внутри недовольно шевельнулся один маленький и неприятный уголек…

Сарет покраснел до самых ушей. И это он, услышь его Сеншес?!

Не поднимая головы, повернулся на каблуках и быстрыми шагами окунулся под арки Блуждающего города, о силе которого мечтал всю жизнь.

* * *

Когда он подумал, что в этом мире не было теней, он, конечно же, ошибся. Тени были и достаточно много, чтобы не говорить о них, как о какой-то диковинке. Только внешние объекты и сам Сарет не отбрасывали теней по какой-то неведомой причине. Тени словно бы затаились внутри самих строений, их словно вложили туда, как некую вещь, спрятали от лишних глаз, и внутри домов, которые окружали Сарета по правую и левую руку, он видел абсолютный мрак.

Заходить в дома нитсири не спешил. Проходя мимо многоэтажных зданий, сделанных из обтесанного белого камня, Сарет не спускал ладони с рукояти Рубинового меча и чувствовал, как тени глядят в него, стоило ему бросить взгляд в круглые отверстия, которые служили домам входами. Дверей же не было ни одной. Сразу за порогом можно было разглядеть пару ступеней, пропадающих во мраке. Насколько они тянулись вниз в глубину помещения, и что ждало его там в этих норах без окон и дымовых отверстий, он поручиться не мог.

Улица перед ним была достаточно широка, чтобы по ней могли проехать две запряженные телеги и еще несколько человек могли прогуливаться без опаски попасть под колеса. В Блуждающем городе не было той удушающей тесноты, которыми славились иные улочки городов Альбии. Здесь было светло и свободно, но тишина окружала его глухим железным ободом, куда бы он ни пошел. Сарет даже и не думал, что на открытом пространстве может быть настолько тихо, что каждый его шаг гулко отдавался в ушах и заставлял обливаться мурашками. Он поймал себя на мысли, что старается дышать как можно тише и идет по улице почти на цыпочках, словно здесь было кого беспокоить. За ним следовало только гулкое эхо от его несносно цокающих каблуков. Почти как в библиотеке, где за лишний шум положена смертная казнь.

Он поводил ладонью перед лицом и не ощутил никакого признака перемещения воздуха. Может быть, здесь и воздуха никакого не было? Тогда откуда взяться звукам?

Страна шиворот-навыворот, как она есть.

Наконец, улочка вывела его к площади с каменным колодцем посередине. Сарет медленно подошел к нему и заглянул вниз. Наперекор ожиданиям испуганного, бледного лица он не разглядел. Одна сплошная чернота, сухость и песок хрустел под пальцами. Рядом стояло ведро на веревке, сухое и хрупкое. Сарет, оглянувшись по сторонам в поисках возможных хозяев колодца, и, стараясь не стукать ведром о каменные края, опустил его вниз. Оно пропало с глаз сразу же, словно опустилось не в тень, а в черную жидкость.

Сарет медленно раскручивал колесо, смотрел вниз и прислушивался, стараясь не дышать. Из-под толщи теней было слышно, как ведро то и дело задевает о стены, но самого ведра Сарет разглядеть не смог, как ни старался, как не видел он бликов воды в глубине. Наконец, веревка закончилась, а ведро продолжало свободно болтаться где-то далеко внизу. Сарет попытался свеситься в колодец еще глубже и когда он опустил руки в дыру, то и они пропали с его глаз, как и ведро. Ощущение, когда руки по локоть поглощены вязкими, плотными тенями, словно их завернули в черное покрывало, оказалось не из приятных. Сарет чуть не не упустил веревку, когда принялся вытягивать ведро на поверхность — ему показалось или нечто держало ведро?

Как и ожидалось, оно оказалось пустым и сухим. Сарет разочарованно облизал пересохшие губы. Но ведро на место не поставил. Снова затравленно обернулся на чернеющие дыры, а потом также аккуратно и медленно опустил ведро в колодец, покуда хватило веревки, подождал, пока оно перестанет раскачиваться, и разжал пальцы.

Пока оно падало, Сарет уловил только два легких толчка от ударов ведра о стену. Потом, сколько он не прислушивался, финального аккорда не дождался, словно у колодца вовсе не было дна.

Никто из местных не заметил его невинную шалость? Если кто и живет в этих стенах, они заняты чем-то поинтересней наблюдением за выходками разных проходимцев. Сарет со смешенными чувствами двинулся дальше в глубину города, не зная, что конкретно он должен здесь отыскать. Как только ему надоело бродить по одинаковым улицам, он сделал шаг к лестницам и быстро побежал по ступеням, все выше и выше, направляясь к крышам. Очень хотел посмотреть на Блуждающий город сверху.

Подъем был долгим и изматывающим, но он того стоил. Оказавшись на вершине одного из гигантских домов, Сарет понял, что город не только не имеет границ, что он прекрасен и полную картину, представшую его глазам едва ли возможно полноценно описать словами. Главное, что открылось его взгляду — это понимание, что он в городе не один.

Когда Оно выплывало на небеса, по улицам города гуляла смерть.

* * *

В первый раз, увидев поистине исполинское тело, Сарет не поверил, как нечто подобное вообще способно существовать. Но Оно не только существовало во плоти, Оно, не имея крыльев, держалось высоко над землей, перекрывая своим гигантским телом половину сияющего звездного неба, вечного и неизменного. Словно еще одна земля над землей.

В первый раз Сарет даже восхитился таким потрясающим зрелищем и не мог отвести глаз от воплощения бесконечной природной мощи, породившей существо таких гигантских размеров, вместить которого оказалось неспособно даже открытое небо. Он стоял на той крыше, приоткрыв рот от нарастающего ужаса и осознания, что он лишь песчинка, лишь муравей под гигантским брюхом. И ему хотелось надеяться, что не существует ничего на свете, способное привлечь Его внимание, ведь Оно занято созерцанием лишь скоплений звезд. Иначе Сарет умер бы от ужаса.

Так думал он в первый и последний раз. Как же горько нитсири ошибался.

Оно нашло мальчишку довольно быстро и его волосы навсегда побелели, когда этот гигантских размеров черный глаз обратился к нему, жалкому, тщедушному, запуганному мальчонке. В его глубинах, как в зеркале, отразилась половина земли, и в центре трясся он и еще чуть-чуть и его слабое сердечко ударит последний раз и замолчит. И вот тогда Сарету стало по-настоящему страшно. Он взвыл от ужаса, когда осознал, насколько он ничтожен и жалок по сравнению с бытием этой сущности.

* * *

В себя нитсири пришел уже в каком-то темном углу, из которого он, трясущийся от холода и страха, потом долго не мог осмелиться выглянуть, чтобы выяснить, не пропало ли Оно с горизонта. Пока сущность плыла по небу и выискивала последнего оставшегося в городе живчика, земля непрестанно вибрировала, и это сводило Сарета с ума.

От одного только вида этого скалообразного тела, расходящегося длинными отростками, мерцающими, как битое стекло, нитсири сотрясало отчаяние — некуда бежать и негде скрыться, кроме холодных стен Блуждающего города, а его хваленый Рубиновый меч, отточенный до бритвенной остроты, мог помочь ему лишь зарезаться и одним махом решить все проблемы.

Стоило Ему в очередной раз закрыть собой небо, Сарет уползал обратно в темноту, где его глазами были пальцы. Нащупав самый дальний угол, трясясь от холода, он вжимался в него и ждал неизвестно чего. Ни факелов, ни фонарей ему не попадалось, да и сейчас, ощупывая рукой кладку, не смог найти даже фонарной скобы. Он щелкнул пальцами пару раз в надежде, что вспышка поможет ему увидеть ну хоть что-то — бесполезно. Тьма не просто не рассеялась, не возникло даже слабенькой искры.

И там в той тьме, где нельзя было выбить ни искры, чтобы развести хоть какого-то подобия огня, жили они, обитатели Блуждающего города. Оказалось, что дхины обитают в каждом доме, скрытые плотной стеной тьмы, и они страшно ненавидят его, Сарета, трясущегося от холода и страстно желающего прогреть свои уставшие кости среди их холодного камня. Но дхины только кружили вокруг него в немой злобе, не смея прикоснутся к пришельцу даже пальцем. Сгорая от ненависти, они шептали ему на уши всякие гадости. Поначалу Сарет отмахивался от них мечом, но ни он, ни они не могли никак повредить друг другу.

Все попытки что-то высмотреть в этой темноте или зажечь крохотный уголек оказались тщетными. Единственным ориентиром в этой темной пучине был светящийся овал выхода, от которого, тем не менее, не было никакого проку.

Так проводил нитсири долгое, тягучее время, не ведая, сможет ли он еще когда-нибудь выбраться на поверхность, потому как с каждым разом Оно задерживалось на небе все дольше и дольше. Но Оно всегда уходило, имея вечность в запасе, не собиралось спешить.

Так и Сарет неизменно выбирался на бледные, пустующие улицы, бряцая зубами в такт ускользающим мгновениям жизни в поисках крупиц милосердия от Блуждающего города, в котором у него не было друзей.

Уже на пороге нечто показалось ему странным. Не спеша выходить, он застыл на пороге и подумал, что начинает сходить с ума.

Но все оказалось верным. На месте неба находилась каменная кладка. Если смотреть из дома в отверстие наружу — мир буквально повернулся вверх дном. Там, где приличествовало находиться головокружительной черноте, он увидел очертания бледных домов, там, где ранее расползались улицы, чернело небо. То ли мир за порогом домов Блуждающего города перевернулся вверх дном, то ли Сарет сейчас стоял на голове.

Чем больше он смотрел на открывшуюся ему картину, тем больше у него подкашивались ноги. А что будет, если он сделает шаг в бесконечность? Перевернется мир обратно, чтобы принять его тело, или же он рухнет в черную бездну?

Все это напоминало какую-то неудачную шутку. А когда он таки осмелиться сделать шаг наружу, глаза заволок ослепительный свет, и не успел Сарет продрать их, как мир снова встал на ноги, как тому и должно. Сарет долго еще пробовал заходить и выходить из домов, наблюдая интересный эффект. Интересно, если ему удастся подняться на вершины этих башен, он поднимется к небу или наоборот зароется в землю?

Он бродил по проспектам и переулкам, избегая слишком долго находиться на открытом месте — потому площади для него были запретным местом. И всегда держал в поле зрения небо, каждый уголок которого теперь казался ему враждебным — каждая золотая или голубая точка представлялась ему тем самым глазом, который только и ждет момента, чтобы разорвать его душу. Нитсири с упорством сумасшедшего подгадывал моменты, когда Оно снова вернется на свойпост, поэтому Сарет держался поближе к пустым домам, в которых таились лишь истлевшая рухлядь, пустые горшки, горы песка и пыли, но это было единственное место, где он мог чувствовать себя в безопасности.

Как только Сарет чувствовал, как нечто беспокоило мерцание далеких звезд, он бросался в объятия вечной темноты, в утробу за круглым отверстием входа, заполненную ненавистью полуистлевших призраков, и затихал там, стуча зубами, не в силах взглянуть на черное-черное небо, где исполинский волк рыщет своим неоглядным глазом в поисках единственного возлюбленного зайца.

Когда исполин уходил и звезды снова показывались на небе, Сарет вновь показывался под сводами невыносимого небесного купола и слонялся по пустым переулкам, а вслед ему стонали призраки, тишина и неизменный холод.

* * *

Город был символом древности, величественности и запустения. Но даже в чудесных полукруглых домах, кроме пугливых призраков, не Сарет не нашел ни намека на дорогу домой или хотя бы чего-то способного помочь ему не умереть от тоски. Слабые человеческие глаза не были приспособлены к жизни в этих гулких домах без света и запаха, и все, что Сарету оставалось, — это бесцельно ползать по их внутренностям, избегая дхинов, и елозить руками по грязному полу, стенам и копясь в мусоре, который старше даже абель Ро. Ничего интересного, ничего осмысленного, ничего целого — обрезки, кусочки разбитой посуды, железо, сожранное ржавчиной и холодный песок под ногами.

Голые стены, затканные мраком. Неохватные колонны в гигантских помещениях, каждый громкий шаг заполнял уши клокотом и наводил страх и неуемное желание бежать наружу под плотоядные звезды. Пока Его тень накрывала город, Сарет путешествовал по просторным залам и находил остатки каких-то рельефных рисунков, выщербленных на колоннах безвестными мастерами, которые четко проступали под его пальцами. Сарету пришлось созерцать их пальцами, под которыми проступали очертания каких-то давно забытых созданий, навеки застывших во времени.

Дольше необходимого он не задерживался, и как только вибрация затихала, выходил и вскоре уже не возвращался в исследованные дома. Шел дальше, с каждым шагом все больше теряясь в паутине улиц.

Даже его талант оказался пустышкой в этом месте. Он угрожал не просто прикончить Сарета, если тот попробует воспользоваться им бездумно. Главная беда Сарета заключалась в том, что его время было и так ограничено. А его миссия, которая и была призвана сохранить жизнь нитсири и даровать ему бессмертие, дабы стать частью плеяды бессмертных, закончилась с потерей котенка, внутри которого хранилось самое ценное, что вообще было у Сарета в жизни — философский камень. Он должен был стать царским обрамлением для мощного дхина, который только и мог сдержать талант Сарета в узде и не дать ему сжечь носителя изнутри, чтобы в итоге позволить ему научиться контролировать собственные сверхчеловеческие способности. Срастить философский камень с телом нитсири, носителя таланта, означало стать белем, одним из Сияющих Лиц Альбии, которому суждено править миром.

Но все пошло прахом. Стало скрипучим песком под ногами. И только сам Сарет был в этом виноват.

* * *

От нечего делать он долго отсыпался, устроившись прямо на пыльном полу помещении, которое сильно напоминало ему закрытый ящик. Стенки давили на него и угрожали смять в комок его ослабевшее тело. Под веками почивала все та же чернота, и поначалу никакие сновидения не беспокоили его разум. Иногда в голове зажигались вспышки холодного света, но наваждение проходило все так же быстро, как начиналось. Один раз Сарет услышал слабый, но смутно знакомый голос, зовущий его по имени. Но когда нитсири проснулся в той же самой пыльной тишине, он ощущал только грусть и холод, от которого зуб на зуб не попадал.

Наружу нельзя — землю все еще терзала исполинская тень — и ему ничего не оставалось, как мерзнуть и отбиваться от собственных беспорядочных мыслей. «Интересно как там дела у Викты?» — подумалось Сарету. Нашли ли она уже своего дхина и выбралась ли сестра из Тайги? Сарета жевала тяжелая печаль, когда он представлял, как она вся в колючках и в изорванной одежде пробирается по лесной чаще. Ему почему-то казалось, что Гобо уже давно покинул ее, или же его сожрали местные дикари — псоглавцы — и Викта со всех ног убегает от них, что не попасть им на сковородку тоже. Кто знает, чья участь горше.

Тряска под ногами не проходила уже так долго, что Сарет уже решил, что не выдержит и погибнет от переполняющих его безрадостных чувств. Но вот небо тряска прекратилась, а нитсири еще долго сидел перед выходом в пустой и безрадостный мир, обливаясь слезами.

Башни — прекрасные и удивительные строения — казались ему самым примечательным, что мог предложить ему Блуждающий город. Они его манили больше всего как своей красотой и изяществом копьевидных форм, несколько напоминающих ему архитектуру Альбии, так и тем, что они были единственным местом, куда ему попасть пока не удавалось. Но чтобы добраться до них, ему пришлось бы пройти гигантскую площадь и следом за ней пересечь один из пяти мостов, которые соединяли Нижний город с территорией, где когда-то обитала знать. Под мостом на солидной глубине когда-то протекал широкий ров или городской канал, но сейчас обнажившееся песчаное дно представляло собой пример упадка и запустения. Каждый раз, когда Сарет собирался рискнуть и броситься через мост с четким намерением преодолеть немалое расстояние до башен, небо заволакивало мороком и земля начинала дрожать, ставя крест на всех его планах.

Оставив блистающие башни за спиной, Сарет направил свои стопы в огромную рощу по другую сторону от навечно высохшей реки. Нитсири забрался под каменные ветви не сразу, долго бегая туда и обратно, примиряясь, выведывал обстановку, чтобы случайно не оказаться на открытом пространстве, когда Оно снова решит погонять своего зайца.

В роще его обступили унылые, серые коряги, напоминающие обычные деревья, но и они на проверку оказались мертвыми. Прошло слишком много времени с тех времен, когда на них колыхались листья, и сейчас время и какая-то магия превратили их в безмолвные памятники былых времен, даже на ощупь напоминающие скорее камень, чем дерево. Их обломки под ногами, хрустели каждый шаг, и перед носом быстро собиралась бледная пыль, сопровождающая все в этом несчастливом месте.

Сложно было поверить, что хоть что-то еще способно жить тут, но, как ни странно, первое же посещение рощи удивило его — она оказалась обитаема существами из плоти и крови. Приглядевшись, она заметил, что земля была испещрена меленькими норками и отверстиями, в которых пряталось, казалось, последнее, что еще могло считаться жизнью в этом скоплении пыли, камня и утраченного времени. Сарет сунул палку в одну из дырок, и наружу высыпало несколько черных букашек размером не больше блохи. Он собрал парочку в ладонь и разжевал зубами. Потом долго плевался и бился головой о землю.

Но все оказалось куда лучше — он набрел на жилище тварей покрупнее. Сарет недолго промучился и вскоре держал за хвост какую-то мерзкую, бледную, голую и морщинистую тварь, исходившую кольцами от длинного хвоста до мелкого ротика с мелкими же зубками. Она походила на какого-то слепого кольчатого червя с короткими ножками. В обычной ситуации Сарет ни за какие коврижки не согласился даже смотреть в сторону к этой жалкой твари и тем более прикасаться к ней руками. Но он был страшно голоден.

Его чуть не стошнило от омерзения, когда пойманный червяк начал извиваться в его руках, обхватывая его пальцы своим хвостом, и вдобавок еще и принимаясь потеть какой-то скользкой желтоватой жидкостью. К тому моменту нитсири так оголодал, что ему уже было наплевать, что совать себе в рот. И поэтому он съел ее живьем, просто разорвал зубами мерзкого червя, у которого, как оказалось, даже не было голоса, чтобы заверещать от боли. Червь в какой-то момент перестал дергаться и издох. Хорошей новостью было, что после такой еды на следующий день Сарет остался жив.

* * *

У Сарета не было ни костра, ни тем более печи, чтобы хоть как-то приготовить пищу, и ему ничего не оставалось, как есть червей сырыми. Ни вкуса, ни насыщения от их склизкого мяса нитсири не почувствовал. Оно с огромным трудом вообще пролезло в его глотку, и осталось лежать в желудке, постоянно просясь наружу — желудок справлялся с непривычной пищей очень тяжело и не раз и не два, Сарет выблевывал пищу себе под ноги. Просто продержать пищу внутри, пока ослабшие внутренности не начнут перемалывать ее, было само по себе непросто. Успокоить желудок можно было только сном в холодном и пустом доме, где его посещали только кошмары.

Он старался наловить как можно больше червей, ведь далеко не факт, что «завтра» и в последующие «дни» нитсири будет с успехом ловить этих тварей, ведь Оно повадилось задерживаться на небе и появлялось на горизонте все чаще.

Ловля червей стала его единственным досугом. Перемещались они небыстро, словно им вообще было нечего бояться вокруг, и Сарет легко ловил уродцев за хвосты, но с каждым разом делать это становилось все опасней. Если Сарет чересчур увлекался поисками еды, он мог пропустить тот опасный момент, когда небесный скиталец выйдет на охоту. Он никогда не опускал глаза к земле, не убедившись, что ему есть куда прятаться, если страшная тень накроет город.

На улицу он выходил, предусмотрительно обвалившись в пыли и песке, чтобы еще больше слиться с белым пейзажем и стать практически незаметным, слиться с городом и спастись от громадного глаза, если Ему снова удастся отыскать его на улицах. Пыль отлично приставала к одежде, и он покрывался ею с головы до ног.

Что сказала бы Викта, если бы увидела его таким?

А абель Ро? Бррр!

Чем больше он съедал червей, тем тяжелее ему давалось их выслеживать — они оказались не столь податливы как в первые разы. Вскоре охота за ними выдавалась в настоящее испытание для его воли и терпения, особенно, когда земля начинала мелко подрагивать. Когда усталость и страх все же брали свое, Сарет возвращался в дом, который показался ему безопасным, поедал столько червей, сколько был способен выдержать его желудок, зарывался в плащ и полуистлевшие тряпки, чтобы забыться и пожить немного в другом мире своих грез, которые время от времени перемежались кошмарами. Нитсири рад бы не спать вовсе и больше гулять, но вид однообразных белых стен слишком истомлял его за день.

Накануне он наконец-то добрался до пределов Блуждающего города и ему картина, ужаснее которой он не мог себе и представить.

От внезапно нахлынувшего отчаяния, что и этот путь оказался пустышкой, Сарет плюхнулся прямо там, где стоял, и сжал виски, пытаясь сдержать нахлынувшую панику. Как? Куда дальше?

Последние дома обрывалась громадным скатом к выжженной и бледной пустыне, уходящей сплошным, ровным столом до самого черного горизонта. Ни единого деревца, ни единого углубления в земле или возвышенности на многие мили вокруг. То же самое он нашел и по другую сторону города — необъятная обнаженная плоть земли, пустая и безжалостная к путнику. Фактически Блуждающий город оказался единственным островком «жизни» в море песка и смерти.

Это открытие лишило его всякой воли идти куда бы то ни было, и он долго лежал в темноте, завернувшись в свой плащ, не выходил даже когда земля переставала дрожать.

Впрочем, чего он ожидал? Выбраться с другой стороны прямо под носом у своей сестренки? Дружок-пирожок, а как ты здесь оказался? Я ползал по подземелью в Перевернутой Башне и вышел к тебе через небо.

Какая глупость.

Еще и еще он обследовал город и ощупал каждый камешек, улица за улицей, ступенька за ступенькой, зал за залом, проход за проходом, не поленившись еще раз прогуляться по тем улочкам, где он уже был когда-то. Опустился там на самое дно, и снова прощупал его в надежде обнаружить какой-то тайник. Пусто. Он пытался давить на каждый бугорок и впадину, рассчитывая, что наткнутся на скрытый рычаг или кнопки, которые открывают тайные проходы, но кроме песка, червей и отчаяния не находил больше ничего.

Все его попытки выпутаться из тупика оказывались напрасными, и он выползал назад ни с чем. Потом снова шел к Пределам, стоял перед обрывом и раздумывал, как бы преодолеть эту пустыню, чтобы дойти до того места, которое от него скрывает горизонт. Ведь не может же быть, что весь этот печальный мир выглядел, как сплошной, сухой и голый камень, чтобы в нем «расцвел» лишь один оазис в виде этого проклятого города и где-то за границей пустыни он не найдет хоть что-нибудь отличное от этого мертвого плато?

Хоть кого-нибудь.

Мечты мечтами, но пока на небо периодически накрывает то громадное существо, выходить за пределы города равносильно самоубийству. Как и стремиться к Башням в центре. Бледный город был его единственным пристанищем, а черный ящик стал его кроватью.

Сновидений не было как таковых. Только неясные образы, отблески и искры, какие-то полузабытые голоса и головная боль по пробуждении. Иной раз боль была такая, что вырваться из этой бушующей темноты на волю оборачивалось тем еще испытанием для рассудка. «Ночи» здесь были изощренной пыткой, и он ощущал себя запертым в узком черном ящике, откуда не мог найти выхода и страдал, пока ужас и отчаяние с особой жестокостью не выбрасывали его обратно в настоящее, которое было не сильно лучше. Из-за темноты и холода этой каменной коробки определить, где сон, а где явь становилось все сложнее, а сами холод и тьма после пробуждения еще таили в себе отголоски кошмарного ничто, которое пожирало его в момент «отдыха».

Открыв глаза, и естественно не увидев ничего перед собой, кроме мрака, он всматривался и вслушивался в тишину перед собой и еще раз пропускал у себя в голове то, что переживал в сновидении. Медленно он ощупывал свои истощавшие ноги и руки, ожидая увидеть на них следы от колодок, которые рвали его конечности и терзали его разум, пока он еще лежал в черном ящике.

И да, там был голос. Но он уже позабыл, кому тот принадлежал. Голос звал его, кажется. Или смеялся над его бедой и желал ему поскорее подохнуть.

Чтобы как-то отвлечься, Сарет направлял свой взор внутрь, к глубинам своего таланта и долго игрался с ним, купаясь в его лучах, погружаясь в его трепещущие глубины. Только талант был способен прорезать эту всеобъемлющую темноту, когда под ним гуляла земля. Только талант был вместе с ним в этом мраке и бессмысленности. И Сарет начал зарываться все глубже, согреваемый алыми лучами. Оттуда, из его сияния, совсем не хотелось выбираться и хотелось остаться там подольше.

И Сарет осознал, что ради продления этой красоты и покоя ему нужно больше пищи и крови. Он пил жизнь червей, чтобы продлить свою собственную.

* * *

Бдение в холодном доме, заполненное гремучими мутными снами и сиянием камня, прогулки по огромному пустому городу непонятно куда и зачем, походы в рощу, ловля червей в конце концов слились в рутину, благо смены дня и ночи здесь не существовало в принципе, и вскоре он перестал воспринимать время, как таковое. Что было «вчера», что было «сейчас», что его ждет «завтра» и ради чего он, словно мышь переползает из дома в дом и ощупывает его углы, уже не размыкая глаз, словно сам превратился в червя. И что он ищет в этом городе, в котором он и так знает каждый закоулок? Ведь у него оставался его дряхлеющий талант — чего еще стило существование?

На небе все так же молчало огромное звездное покрывало, регулярно перекрываемое гигантским телом, от которого он стремился уползти как можно дальше в темноту и отдаться сладкому сиянию и обливаться им до потери всех чувств, до полного беспамятства, накрутив на себя побольше мыслей, сожалений и воспоминаний, которые он носил теперь не себе, как шкуру. От бессилия он падал в пыль и забывался в этом страшном, тягучем сне, пока голод и холод не вытаскивал его наружу. Хотел он того или нет, но его обезображенное мукой тело само выползало на поверхность — искать себе пропитание для жизни и новых путешествий по закоулкам собственного сознания, без которых он больше не видел жалкой жизни.

Еле переставляя ноги, он брел в рощу и ел там червей, а насытившись, он вновь полз во тьму, где не видел этих однообразных улиц, домов, рощи и проклятого звездного неба, где на него взирали чудовища. И ему становилось лучше. Намного лучше.

Талант спасал его от смерти и приносил успокоение его отчаявшемуся разуму. В его лучах он видел лица людей, которых должно быть знал когда-то. Которых страшно любил, которым страшно завидовал. Но отличить одного от другого не всегда мог и это печалило его.

Этот образ жизни теперь стал для него самим течением жизни, стал самой целью жизни. Лучше всего он осознавал это, когда грелся в лучах своего друга, пока по небу путешествовал хозяин этого места.

Его смысл бытия прятаться от чудовищ, чтобы продлить саму жизнь.

И продлить саму жизнь, чтобы поймать побольше червей, есть их плоть и напаиваться их «кровью», чтобы продлить свою жизнь и сохнущий талант, который всегда утешит и согреет.

Продлить свою жизнь, чтобы исследовать город.

Исследовать город, чтобы продлить свою жизнь.

Продлить свою жизнь, чтобы убивать червей и питать свой бедный талант, который был очень нужен, чтобы продлить свою жизнь и сияние.

Продлить свою жизнь, чтобы еще и еще продлить свою жизнь.

Еще один славный сон, который говорит о том, что он продлил свою жизнь.

А значит, настало время убивать червей, исследовать город и сделать все как можно быстрее, пока на небе снова не появится Оно, которое жаждет его.

Все это нужно делать, чтобы продлить свою жизнь и питаться сиянием.

Живи, живи, чтобы продлить свою жизнь ради согревающего сияния умирающего таланта!

Нет! Нет. Да. Сегодня не получилось сходить в рощу и выпить крови. А талант голоден. Придется еще раз вскрыть себе вену, чтобы напитать его силой и прикоснуться к его сиянию. Это нужно, чтобы продлить свою жизнь.

Кровь вытекала очень неохотно, но зато он пил ее с упоением. Еще немножко и талант вознаградит его, и даст прикоснуться к его силе и погрузиться в его негу с головой. Ради самого сияния и жизни. Жизнь была такой долгой и мучительной, и ее некуда было девать, некуда растрачивать в этом мертвом городе, заполненном призраками забытой цивилизации.

И еще… ради чего-то еще. Чего-то что иногда приходило к нему по ночам в этом диком переплетении снов, голосов и всполохов пламени, которые бушевали в его голове, пока он еще мог лежать здесь в темноте, прежде чем голод и холод не доконает его. Он уже не помнил ради чего.

Продлить… продлить… Сияние, не жизнь. Его жизнь ничего не стоит. Важно только существование и талант, только он еще поддерживает биение его сердца.

Дальше, дальше, «день» за «днем». «Месяц» за «месяцем». «Год» за «годом».

О, нет! Оно на этот раз оно таки посмотрело на него! На этот раз Оно точно видело его, Оно точно знает, что мерзкий человечек еще дрыгается, еще бегает по Его городу и ворует Его червокрысов и Его «яблоки» из сада. Цепляется за жизнь, которую Оно с таким упоением отнимало все эти необозримые века, и все знали, что чудовище путешествует по небу, и бывает во многих мирах, но Оно всегда возвращается, чтобы выпить оставшихся живчиков. А он все еще сопротивляется и зачем-то все больше и больше продлевает свою жизнь, пожирая Его червей и выпивая его кровь. Он хочет жить вечно, чтобы пить червей и есть кровь, и пить сияние, которое такое яркое, теплое и сладкое. Нехорошо. Оно очень сильно разозлилось, когда увидело тебя, как ты купаешься в сиянии нищего таланта!

Твоя одежда давно истлела, человечек. Ты больше походишь на этих самых червей, кровью которых ты теперь питаешься. Ты такой же маленький, скользкий, бледный и мерзкий, как и весь твой род.

Оно очень расстроено, что именно живчик владеет талантом, который достался тебе тоже не по праву. Это ворованная сила, полученная путем грязного насилия в водах черного озера, и даже твоя проклятая мать бросила тебя с сестрой в ту пучину, чтобы вернуть то, что по праву принадлежит Ему. Но ты, похоже, не согласен, раз все также сидишь в темноте и пьешь это алое мерцание, которое за последние годы стало таким жалким и хрупким, словно имеешь на него хоть какие-то права. Хочешь проглотить его и срастить его со своим стареющим телом, стать кем-то другим. Как будто это поможет тебе в нелегком деле есть червей и пить кровь. А не рано ли ты собрался пить чужую кровь, выродок? Думаешь поглощение крови сделает тебя белем? Как бы не так!

Как самонадеянно, сидеть в одинокую в темноте и купаться в теплых лучах, когда с тобой так хотят познакомиться. Оно вертится вокруг планеты уже незнамо сколько, и все ищет, и ищет воришку с неправедно нажитым добром, чтобы сурово наказать его.

И ты думаешь, Оно здесь одно? Как бы ни так. Ты видел, сколько на небе звезд, и каждая из них горит тем же самым древним безумием, которое не способен постичь твой маленький мозг. И они все вскоре будут здесь. Они спешат, они все ближе. Они тоже хотят страшно наказать тебя!

Ты уже пробовал удержать его, но и выблевал его вместе с плотью и кровью червей. Ты же сам понимаешь к чему это? Да. Боль. Боль нарастает с каждым ударом твоего маленького слабенького сердца, и талант не желает больше быть с тобой, человечек. Талант — это не просто кусок твоей бренной плоти, выращенный из мук и крови в сосуде, извлеченный на свет ценой пота и страданий. Это нечто большее, и оно причина боли техсуществ, которые сейчас ползают по городу, заглядывая в каждый угол, рассчитывая поймать тебя, человечек, и отомстить за то, что такие как ты делают с ними из века в век, заключая их в темницу и терзая их, чтобы питать собственное тщеславие. Но ты упорно сопротивляешься и каждую ночь разжигаешь в них еще большую ненависть, находясь в их бескрайнем Городе, куда тебя никто не звал. Как тебе еще земля носит после всех твоих преступлений?

Боишься возмездия?

Не волнуйся. Оно обязательно настигнет тебя. Не сегодня, так через некоторое время, когда твой талант точно сгорит, и, даже если ты выживешь после этой неприятной процедуры, единственное, что тебе останется, это глотать слезы, сопли и слюни, потеряв всякую надежду когда-либо преобразиться. До того последнего удара, когда сердце твое на веки закончит трепыхаться, ты навеки утонешь во тьме. Еще немного времени, но тебе этого не избежать.

Нет, не пытайся бороться с неизбежным выгоранием. Ты слишком слабенький, чтобы еще на что-то рассчитывать. Ведь камень сам сбежал из твоих трясущихся ручонок. Да и с ним ты ничего бы не сделал, только бы еще раз обделался без помощи старших. Все напрасно, ты не видишь? Ты и ходишь с трудом, тело уже плохо принимает пищу и плохо испражняется, твой талант и жизнь держатся на волоске и пройдет не так много времени, прежде чем она порвется и ты сам сожжешь себя дотла. Твое маленькое тельце не сможет сопротивляться силам, не предназначенным для простого человече. А то, что ты так и останешься маленьким, слабеньким, пищащим кусочком мяса — это очевидно. Как вы называете это? Нито? Нито, значит, Никто.

Тебе просто нужна веревка и ветка повыше. Ты же отращиваешь волосы для этого? Что-то давно не стригся. Стал почти неотличим от своей сестренки.

А что там с ней? Только не говори, что совсем позабыл ее милое личико. Не она ли предупреждала неразумного мальчика, чтобы тот не совал носик в дырку, из которой он не сможет его вытащить? Какая грустная сказка. Напой мне ее.

Ты здесь сидишь, словно жадный пират с целым сундуком золотых монет на необитаемом острове, и можешь только пялиться на них, класть железяки себе в рот, сосать и лизать их, бросаться в чаек. Да, они кругленькие и прохладные. Представлять, что с ними можно сделать, если… Здесь они бесполезны, можешь хоть выкинуть их в море, и наблюдать, как они одна монетка за другой идут ко дну, поблескивая на солнце. Может быть, это даже будет для тебя лучше: твои страдания закончатся чуть быстрее, и ты сразу примешь свою судьбу.

А твоя судьба это веревка и ветка в роще. Стригись быстрее, глупышка!

Девочка оказалась мудрее, и решила поискать свое счастье поближе и полегче, и вот сейчас она уже заполучила желанное и вовсю упивается новой силой и все возрастающей мощью, стоя на одной ступеньке с бессмертными, как абель Викта. Лучше воробей, чем синица, помнишь пословицу, дурачишка?

Сколько прошло времени? Несколько месяцев? Или лет? Сестренка уже взрослая, мудрая, могущественная абель, возможно даже сменила старуху Эль на ее троне, творит чудеса, постигает новые тайны алхимии. Она подчинила камень и сама смогла сформировать себя такой, какой всегда хотела себя видеть, в отличие от своего непутевого братца, которого давным-давно позабыла. А был ли мальчик вообще?

А это и не важно, когда в ее груди горит неземная сила, а у ног вьются рабы, готовые сделать все, что угодно, лишь бы вкусить немного Нектара. Даже вылизать ее с головы до пят. Как тебе? Ей нравится.

Веревка.

Ветка повыше.

Постригись в последний раз, но есть способ чуть проще. Просто выйти на улицу прямо сейчас, пока Оно вновь над городом, высматривает тебя повсюду. Можешь даже не заглядываться в его глаз, я разрешаю. Протяни ему ворованное, и Оно разрешит тебе уйти безболезненно.

Боишься? Трясешься, как осенний листочек на ветру. Все болит? Это талант рвет твое никчемное тело на куски. Оно слишком слабое, чтобы выдерживать муки взросления с таким талантом внутри. Ни один чудесный мальчик или девочка, брошенный на произвол судьбы, не избежит этого, и твои возможности вскоре прожгут у тебя внутри огромную, зияющую дыру. Но вам мальчикам проще — у вас есть еще возможность продолжать жизненный путь, будучи Опустошенными. Жалкая, унылая жизнь, лишенная будущего и всякого уважения, но живут же люди и без надежды под пятой абелей.

Люди, глупышка. И ты был и останешься человеком навсегда.

А девочкам сложнее, да. И проще одновременно. Девочки всегда рискуют остаться ни с чем, а попросту лопнуть, как мыльный пузырь, если поддадутся гордыне, и они знают об этом. Впрочем, Сеншес даровал им больше возможностей и сил для того, чтобы справиться с мощью, бурлящей внутри них.

Ведь именно это грызло тебя, когда ты наблюдал за успехами сестры, и хотел стать еще лучше нее? Зависть — как пошло и просто. Не льсти себе, ты не лучший из лучших и никогда им не будешь. Это просто бред перепуганного ребенка, который осознал, что больше не увидит твоих розовых щечек. А ты, жестокосердный, плюнул на ее мольбы и решил лезть в эти дебри и искать могущественных призраков. Мерзость.

Вот расплата.

Хотя бы прими смерть, как бель, а не как зареванное говно, мясо, тело терзаемое взрослением и бурей дара, которого ты недостоин! Именно поэтому он пожрет тебя заживо. Выйди на свежий воздух, вздохни полной грудью и умри.

Горий давно здесь, Горий давно ждет тебя, милашка.

Когда ты, наконец, откроешься.

Я рассказала Ему, что ты хочешь закончить с этой нелепой комедией. Горий больше никуда не уйдет, и можешь прятаться сколько влезет. Но и его терпение не бесконечно, оно уже на. А Его терпение почти иссякло, милашка. Вскоре по-хорошему договориться уже не выйдет. Колодец уже почти пустой, крошка.

Глотай, глотай слезы еще и еще, все тщетно. Будь у тебя камень, вышло бы не лучше. Ты бы только зря запихивал камень себе в рот, он просто вывалился бы с другой стороны. Ведь без помощи взрослых у тебя ничего не выйдет. Ты ничего не умеешь, даже твоя сестра справилась бы лучше.

Ты потерял даже возможность повеситься, ведь выходить в рощу слишком поздно. И волосы больше не отрастут да и отрезать их нечем, ведь ты потерял свой меч где-то в этой вечной темноте собственного безумия. Остался последний шанс уйти, как бель.

Стать белем. Разве не об этом ты мечтал, лежа под одеялом всю свою жизнь? Шанс. Используй его, сладенький. Для этого нужно не так много — только сделать шаг.

Не заставляй меня думать о тебе, как о полном ничтожестве.

…

Он поднялся и сел. Убрал отросшие волосы, непозволительно долго шарил рукой в поисках меча. Наконец, нашел.

Уйти, как бель? А как уходят бели, и уходят ли они вообще куда-нибудь? Он не знал, думал, что бели бессмертны.

Он провел пальцами по гладкому металлу, глаза ничего не видели во тьме, но кожа знала точно — сталь ничуть не потускнела за минувшее время. Прижал сталь к животу — холодная, а как же иначе.

Как уходят бели?

Талант все еще был теплым, хотя и угасал безвозрватно. Самое теплое, что он чувствовал. Талант жег его изнутри. Прости, дружок. Но даже сказки не всегда заканчиваются на хорошей ноте.

Встал и вышел из дома, покачиваясь от трясущейся земли.

Свет жжет глаза. Он не выходил наружу очень долго. Волосы снова мешали открыть глаза, снаружи было светло.

Она была права, Его терпение почти иссякло, и Оно почти опустилось на город. Оно висело над городом и больше не собиралось никуда уходить. Оно снижалось, все ниже и ниже. Что будет — очевидно.

Оно видело его, но не торопилось спускаться к нему, накрывая город полотном собственного великого тела.

Это оказалось так просто — ступить под его око, поднять меч над головой и навсегда зажмуриться. И больше не надо никаких червей, надежд и сожалений. Полное беспамятство и спокойствие.

И вот…

От неожиданности Сарет даже покрылся мурашками и застыл, не смея сойти с места, так чужеродно и дико это прозвучало в этом мире тишины и сухости.

— Мяяяу!

Чудовищно истощавший котенок сидел у подножия каменного забора между двух разбитых горшков. Он заглядывался на Сарета ошалевшими глазами. Шерсть на нем почти вылезла, но то что осталось, стояло торчком, его нутро издавало урчащие звуки, словно у того были серьезные неприятности с желудком.

Сарет опустил меч. Ложь. Терпение уже давно лопнуло. Нитсири жаждал крови.

— Кис-кис-кис, — он нагнулся и попытался приласкать котенка, попутно делая несколько осторожных шагов ближе. Кот зыркнул на него горящими ненавистью глазами, издал какой-то отвратительный звук, похожий наполовину то ли на шипение, то ли на мурчание, и сделал несколько шажков назад.

— Иди сюда, мой хороший, — лепетал Сарет, приближаясь. — Я-то испугался, куда ты мог запропаститься? Чуть с ума не сошел, а вот и ты тут бегаешь! Как же ты тут оказался, дружок?

В ответ кот еще больше открыл пасть и зашипел, широко расставив усы. Его спина выгнулась дугой, хвост встал трубой, из лап вылезли острые коготки. Сарет сглотнул, глядя на такое преображение. А ведь когда-то, казалось в иной жизни, серый малыш плакал у него в сумке, а сейчас готов выцарапать глаза всякому, кто только попробует к нему приблизиться.

— Иди сюда, у меня есть для тебя кое-что вкусненькое, — ворковал Сарет, сжимая в руках обнаженный меч. — Иди же. Нет, не уходи, я тебя не обижу. Стой на месте, куда ты? Я не сделаю тебе ничего плохого, мой маленький.

Но у кота было другое мнение. Он повел мордой, застывшей в какой-то воинственной маске с выпученными глазами и открытой пастью, очевидно выгадывая пути к отступлению.

— Давай-давай же, мой маленький, иди сюда, — приговаривал Сарет, тесно сжав зубы. Он все еще надеялся, что кот не удерет, и ему не придется гоняться за ним по всему городу прямо под брюхом чудовищного Гория. — Я тебя не обижу, дурачечек! Как же ты будешь бегать тут один? Куда же ты? Ну… бл… Иди сюда тупое ты создание! Е… твою мать во все дыры!

Кот обнажил пасть, зашипел и пропал в неприметной дырке под каменной стеной. Сарет вскрикнул отчаянно и прыгнул к нему, но успел только слегка коснуться шерсти на его хвосте и больно въехать головой в холодные камни. Все еще постанывая, поднялся на ноги и, поскальзываясь, обогнул забор с другой стороны и влетел в небольшой дворик как раз в тот момент, как обезумевший кот сиганул в переулок напротив. Грязно ругаясь и схватившись рукой за нарождающуюся шишку, Сарет со всех ног понесся вслед, сжимая обнаженный Рубиновый меч. Свет заволокло тенью, а потом все потонуло во мраке. Он привык к темноте — он сам давно почти стал животным, которое стало с темнотой одним целым. И эта темнота его не пугала. Хоть она и говорила, что вслед за этой темнотой свет никогда больше не придет.

Не сказал бы, что при виде кота в нем проснулась надежда, просто стоять и ждать пока его сожрут не осталось никаких сил. Сарет выскочил на еще одну параллельную улицу и, не останавливаясь, наугад обогнул угол и пересек двор, чтобы увидеть, как плешивый хвост скрывается в еще одном переулке. Бросился за ним, вспоминая все грязные ругательства, которые ему удалось выучить за свою недолгую жизнь.

Так он и преследовал кота, несся вдоль темнеющих улиц как сумасшедший, полностью выбросив из головы всю осторожность. Призраки, ловушки, неизвестные опасности, о которых он мог только гадать, гигантское существо из мифов и легенд, которое сейчас жаждало пожрать его живьем — все шло к Сеншесу! Перед его глазами была только ускользающие поджатые уши!

Пробежав так несколько переулков и улиц, Сарет оказался на широкой запретной площади, окруженной полукругом ступенчатых домов. Впереди открывалось обширное пространство с одним единственным выходом — массивным каменным мостом, за которым возвышались белоснежные башни, в которых он так и не побывал.

И именно туда направился бешеный котенок. Уже забежав на мост, тот остановился и оглянулся на своего преследователя, вжавшись в землю всем телом. Он напоминал затравленного зверя, которого несколько часов по лесу гоняли собаки. Пасть его была приоткрыта, шерсть торчала во все стороны, из горла доносились урчащие звуки. Вкупе с вываливающимися зелеными глазами выглядело это жутковато.

Только Сарет ступил на дребезжащий мост, как котенок бросился на другую сторону. Не останавливаясь, побежал дальше и дальше, прямиком к хрустальным башням, словно они манили его кошачью сущность. Сарету ничего не оставалось, как припустить туда же.

Сарет выбежал на другую сторону, где его вновь окружили дома, намного выше и искуснее вырезанные из камня. Котенок уже прыгал по ступеням, опоясывающих строения, все выше и выше. Сарет припустил вперед, надеясь перехватить паршивца на лестнице. Но кот, услышав стук каблуков преследователя, буквально взлетел вверх, цепляясь за камни коготками. Сарет снова едва не схватил котенка за хвост, но оступился и чуть не загремел по ступеням вниз.

Наверх Сарет забрался буквально ползком. Обогнув несколько домов, забежал под высокую арку, за которой змейкой в гору, ближе к башням, поднималась узкая тропа, с обеих сторон окруженная крепостными зубчатыми стенами. Туда же, как в капкан, направился и непутевый кот; туда же пришлось плестись и Сарету.

Земля под их ногами уже ходила ходуном, словно намечалось настоящее землетрясение.

Котенок бежал наверх, и, казалось, ничто не способно его остановить. Сарет мчался длинными прыжками, оставив всю усталость и боль под звенящими каблуками. Страшно сказать, что он сделает с этим глупым животным, когда он-таки до него доберется.

Дорожка уперлась в еще одну арку, длиннее и массивней, чем предыдущая. Между камнями виднелось отверстие, где должна была располагаться железная решетка, но сейчас от нее там не было ни следа. Стены были скрыты непроглядной тенью, Сарет пролетел этот участок, не задерживаясь, и оказался на каменной площадке, с которой просматривался весь обильный городской массив и бледная местность за его пределами. А над городом неоглядной скалой завис Горий.

Сарет сложился пополам и, чуть переведя дыхание, осмотрелся вокруг, старясь не поднимать глаза к небу. Чуть в отдалении, окруженная несколькими строениями возвышалась первая из того десятка циклопических башен, разбросанных по всему городу. Она вылезала огромным чуть искривленным сияющим пальцем из нагромождения построек, которое при должном желании можно было назвать крепостью.

Кот сидел полусотне шагов от Сарета, почти у подножия башни. Он смотрел на своего преследователя самым жалким, отчаявшимся и забитым взглядом, на который был способен. Они стояли друг напротив друга практически на вершине города, и бежать глупому животному было уже некуда, и скорее всего он своим обезумевшим, разгоряченным умишком это прекрасно понимал. Сарет двинулся к нему, приготовляясь броситься на землю, если котенок попытается пробежать между его ногами.

Кот сделал иначе. Наградив Сарета самым яростным и отвратительным из своих оскалов, он с каким-то визгом рванулся к башне и нырнул в темный провал. Сарет хотел было последовать за ним, но вовремя замер на пороге, чуть не скатившись по ступеням вниз в непроглядную тьму.

Остановила его отнюдь не перспектива вновь блуждать в потемках.

На него накатило мимолетное головокружение, что он с трудом устоял на ногах, и ему пришлось опереться о стену. Только теперь он осознал, что выйти оттуда не свет ему уже не суждено. Горий почти опустился. Его глаз сверлил ему спину, Сарет ощущал это даже не оборачиваясь и не всматриваясь в его глубины.

Сарет даже закусил губу от силы, которую излучало вечное око. Вот под животом затряслись и обрушились верхушки самых гигантских башен, и еще миг промедления и громадный шпиль похоронил бы и Сарета под собой. Он шагнул под арку, утонул во мраке так быстро, как мог пока туша не похоронила под собой город. Вскоре он уже несся вниз, когда за его спиной город сносило и давило. Оно шло за ним. Вскоре все заходило ходуном от исполинских шагов и яростных ударов, с которыми Оно повергало Блуждающий город и стирало его в порошок. Камень, пыль, песок несся по его следам, рассчитывая похоронить его в этой могиле.

Теперь назад дороги нет. Только вниз, все ниже и ниже в темноту, и опускаться он будет до тех пор, пока вечный город не станет пылью. Ступени были слишком крутые для него, и приходилось бежать на удачу, держась за стенку и считать каждый шаг, так как рухнуть вниз было плевым делом.

Тьма окатила его с головой. Он поморгал, пытаясь быстрее привыкнуть к ней — не помогло, мрак не делал ему поблажек. До его ушей донеслось мерзкое шипение, Сарет даже не думал, что такой крохотный комочек может издавать такие адские звуки.

Сарет даже покрылся мурашками от пощипывания нежданного холодка, который обступил его со всех сторон. Контраст между сухими улицами и ледяным помещением был просто огромным. Спускаясь все ниже, Сарет молился, чтобы глупый кот со страху не забился в самый темный угол, откуда его будет не вытащить. Хотя кого Сарет обманывал — это только вопрос времени, пока слепой котенок будет шататься по этим темным углам, тщетно пытаясь вырваться и убежать, только чтобы в итоге сдохнуть под обвалом. Он все еще был где-то там, в темноте — шипел и урчал, вызывая громкое эхо.

Котенок стонал где-то недалеко. Сарет слышал его буквально в нескольких шагах впереди. Тот в потемках также слеп и вдобавок напуган до безумия Саретом и тем, что спускалось к ним с небес. Хорошо, что у кота еще не снесло крышу окончательно, и он еще как-то держался и не делал попыток броситься наружу. Коты вообще чувствуют все эти тонкиевещи куда лучше Сарета — от чего и дичают и сходят с ума. А такая громадина как Горий для них — нечто немыслимое.

Может Сарету удастся наступить ему на хвост и избавиться от сомнительного удовольствия рыскать здесь на коленях?

— Кис-кис-кис, — снова тихонько позвал его Сарет, впрочем, не особо надеясь на успех. В этой пещере, куда никогда не проникал свет с поверхности, его голос прозвучал глухо и одиноко. И как-то отстраненно и запоздало, словно это не он, Сарет, сейчас выдал несколько звуков, а некто со стороны прижал губы к его уху.

Ему ответили громким, протяжным, срывающимся мяуканьем. Что-то коснулось его лодыжки, коготки заскребли по каменному полу. Сарет бросился вниз, раскидывая руки. Следующие несколько ударов сердца прошли в яростной борьбе. Он то находил котенка: чувствовал то рукой, то ногой его тельце, то терял его и без толку шарил пальцами по холодным плитам. Кот ворчал и завывал, кусался, царапался. Сарет запоздало подумал, что в таких потемках не мудрено задавить глупое животное или ненароком лишиться глаза. Последняя мысль только придала ему ярости и в последнее мгновение, когда кот уже навострил лапы прочь Сарет ухватил его скользкий хвост. Уши заполнились взрывом, крушащегося камня и кошачьего негодования, но Сарет уже торжествовал победу. Схватив засранца за шкирку, он несколько раз встряхнул его, чтобы вытрясти всю жажду к сопротивлению.

Кот протестовал, но уже как-то не столь воинственно — его участь была у Сарета в исцарапанных пальцах.

Пока разделывался с котом, спиной вновь ощутил Гория. Его око буквально дышало ему в затылок, приглашая подняться и познакомиться поближе. Сарету больше бы понравилось погибнуть под обвалом, чем обниматься с Горием.

И тут нечто новое накрыло его с головой, когда он почувствовал поветрие невиданной мощи, которое дышало откуда-то снизу, глубоко в сердце земли, за каменным, вибрирующим от силы полом, может быть на следующем этаже, может быть еще ниже, но он услышал зов, сильнее которого он не слышал никогда прежде.

Сжав шкуру котенка покрепче, Сарет бросил прощальный взгляд на белое пятнышко входа, где дома вновь прыгнули на место небес, и продолжил свой спуск. В голове мелькнула мысль: он сейчас спускается в толщу скалы или спускается к небесам, а значит, во чрево Гория? От одной мысли его ноги задрожали. Нет, конечно же он спускается вниз… к вершине башни. Именно там его ждала возлюбленная пленница.

Кот еще что-то заворчал. Сарет, не обращая на него внимания, еще раз встряхнул негодяя, чтобы не мешал. Ему сейчас предстояло преодолеть несколько этажей в полной темноте и спуститься на вершину башни.

Строение зарывалось куда глубже, чем оно представало глазу снаружи. Куда вели его стопы, когда он опускался еще ниже, чем позволяли размеры строения, нитсири мог только догадываться.

Сарет не видел перед собой дороги, но ему это было не нужно. Он ползал в потемках так часто, что уже смело шел наощупь, ничего не опасаясь. Главное не спешить.

Поверхность же трещала и гремела, словно там наверху происходила настоящая битва богов.

Оказавшись на нижней площадке, он пошел дальше, ощупывая стену. Шершавый холодный камень действовал на него умиротворяюще, когда голос дхина прибавлял беспокойства. А ну он идет навстречу своей погибели?

Делая один шаг за другим, Сарета двигался на ее зов, будто следовал своей путеводной нити в темном лабиринте, на конце которой его ждала самая желанная из женщин. Он уже точно слышал ее шепот и знал, в какую сторону двигаться, чтобы точно достичь нужного коридора и за какой угол повернуть. Ни на какие протесты глупого котаон не обращал никакого внимания. Он преследовал цель, и ничто не было способно его от нее отвернуть.

Наконец он остановился у ступени на очередную лестницу. Опустил ногу, ощупывая каждую пядь, пока не удостоверился, что эта лестница была винтовой. И закручивалась она глубоко в землю подобно исполинскому гвоздю. Или же возносилась к небу и на том конце его в самом деле ждал Горий? Тайна, затканная мраком, как и все вокруг.

Он неожиданно для себя начал думать о сестре, которую уже давно выбросил из памяти, смирившись, что больше никогда не увидится с ней. Куда он в конце концов идет? Дхин внизу не из маленьких, сможет ли он справиться с ним? Сарет на мгновение остановился, буравя взглядом стену мрака перед своим носом. А на что он вообще рассчитывает найти там в глубине? Он простой нитсири, еще не прошедший через Перерождение, еще далеко не абель, идет на встречу с чем-то неведомым в всепоглощающей тьме с котенком в руках и бесполезным мечом.

Может быть, у него есть какой-то план?

Он задавал себе этот вопрос снова и снова, пока его ноги несли его все ниже и ниже. В ушах стучало сердце. Постанывал котенок — он тоже чувствовал ее, стократно сильнее и болезненней, чем Сарет. Что происходило в кошачьей маленькой головке, Сарету понять не суждено, но на него то и дело накатывало головокружение волна за волной, но он упирался и продолжал переставлять онемевшие ноги. Чем ниже он спускался, тем холоднее становилось вокруг. Шум трещащего камня, разрушаемый обезумевшим воем кота и его дыханием, стянул уши плотным, душным мешком.

Помещение за помещением, пролет за пролетом, лестница за лестницей нитсири преодолевал, ощупывая дорогу мечом, как слепец тростью, пока лестница не обернулась нисходящей коридорной кишкой, закрученную спиралью, словно ее просверливали с помощью какого-то гигантского бура. Каменные стены вскоре стали земляными, наклон пошел так круто, что ему пришлось съезжать на карачках, и если бы не закругление прохода, катиться бы ему все ниже и ниже, разбивая кости. Неизвестно, кто ее вырыл и зачем. Забоев здесь не было, и вряд ли древние жители желали поживиться ценными минералами.

Несмотря на холод с висков вовсю скатывались капли пота. И вот, когда он уже не мог точно сказать: какую сотню шагов он успел сделать на пути в эту холодную преисподнюю, он уперся острием меча в глухую стену. Спуск завершился. Как он не старался отыскать дорогу, вслепую ощупывая стены, пол и низкий потолок в поисках новой выемки, но дальше пути не было. Ничего. Проход был один, и он заканчивался именно здесь.

Он пошарил еще раз и нашел то, чего не ожидал здесь увидеть. Дверь. Железную и такую же холодную. Возможно, единственную во всем Блуждающем городе. И, только прикоснувшись вмерзшему в железо кольцу и дернув запертую дверь на себя, вновь услышал ее, так словно она была на расстоянии вытянутой руки.

Она не торопилась встречать его, предпочла, чтобы жертва сама сделала решительный шаг. Сарет его сделал.

Он занес клинок и ударил им о древний металл, вкладывая в этот удар весь оставшийся в нем талант. Дверь взвизгнула от боли, замерцала и разошлась, как рана. Сунув за пазуху полуживого кота, Сарет поднял меч и ударил им снова. Крик и открытая рана становилась больше.

Он уже не слышал ярости и горячего дыхания и того существа по имени Горий, которое стремилось добраться к нему через обломки города, который исчез раз и навсегда. Он рубил и сек надоедливый металл и землю, которая очень долго впитывала его слезы и отчаяние. Дверь оказалась намного милосерднее всех остальных теней и голосов, и позволила взять себя. Зарыться глубже, вгрызаться, бить ее, и рвать руками, и так и уйти из Блуждающего города, пока тот стонал и плакал из-за несправедливого возмездия за чужое преступление.

И тут он услышал Гория. Оно выло, Оно визжало от ненависти в спину беглецу, который, уподобляясь жалкому червяку, пропал в толще земли. И внезапно осознал, что он не успокоился, уничтожив Блуждающий город. И шел за ним.

Что-то доносилось до ушей, когда Сарет работал, как ни работал никогда в жизни. Но это был не крик рассерженного и обманутого демона. Нет, это было нечто другое, что торжествовало в след каждому его удару. И было еще нечто похоже на бой барабанов. Было похоже на веселое пение.

И, кажется, он где-то слышал раньше этот голос. Он принялся рыть землю вдвое сильнее и злее, распаляя себя и забирая последние крохи таланта, чтобы сделать последний рывок. Он потратил столько времени, впустую шляясь по городу, а ответ все это время просто лежал и ждал, когда его возьмут.

Он жаждал добраться до нее, и схватить за руку хоть одного разумного, живого существа, пусть он будет хоть трижды сам Сеншес.

Теперь она сделала свой ход. Она приближалась.

И тут же Сарет затрепетал, вкусив неодолимую силу, существа, приветствующего его на пороге своего дома. Он уже ощущал ее всеми костями, плотью и мгновенно вскипающей кровью. Внезапно зубы зашевелились на своих местах, а во рту все пересохло. Он зажмурился до боли, но и это не помогло ни капельки.

Она приближалась.

Ее голос уже не звучал в его голове. Это уже было не нужно, она сама была голосом и плотью одновременно.

Она приближалась, и он не смел сделать и шага назад — и нестись, нестись, нестись на поверхность, чтобы выжить.

Не мог. И не хотел.

Плоть моя страшится, а дух мой нет, — ясно прозвучали в голове гром и заря. С этим светом, ясно озарившим это темное царство безволия, он бросился прямо в объятия смерти.

Толщи сыпались, земля начала проваливаться в какие-то пустоты, и он ушел на гремящее дно вместе с нею. Земля начала осыпаться. Рушиться. Хоронить его заживо под гром барабанов, смех, вой и мерзкое пение мурлыкающих голосов.

Глава XIX. Леший

Первым голосом, который прорвался через бурю тишины, стал голосом Асы:

— Это ведьмин камень! — крикнул он. Толпа с замиранием сердца обратилась к тому, что оказалось способным вернуть ей смысл существования. В пальцах Аса сжимал черный камешек с красной точкой посередине. Сердцевина горела так, как не горела никогда прежде.

— Никакая она не д’ханка. Это ведьма! Халса пригрел ведьму!

Д’ахгер резко обернулся, встал лицом к своему к’хулу, словно ребенок перед взрослыми, поймавшими его над задушенным котенком.

— Нет! — крикнул он. — Нет! Вы сами помните, вы слышали, как она говорила! Как точны были ее слова! Она видела будущее и творила чудеса! Я же говорил вам, что нельзя ее терзать по любому поводу, а вы! Вы! Вы убили ее! Д’ахи припомнят вам это!

Народ зашумел, пробудил свое негодование. Но как-то робко поначалу, однако гомон постепенно окреп, стал угрожающе и сильнее. Халса со всех ног бросился к Аде и принялся бить ее по щекам, но тщетно — девушка была без сознания и никак не реагировала на его труды.

— Воды! Воды срочно! — крикнул Халса, словно бы в пустоту. Толпа поплыла влево, вправо. Гомон переходил в рев, который затопил все.

— А как ты это объяснишь, старый идиот?! — крикнул Аса, подскакивая к Халсе. Его глаза горели торжеством. Он упер камешек в лицо старику, блестящее от страха. — Откуда это?! Только не говори мне, что это подарок д’ахов! — рявкнул он и с отвращением швырнул камешек в жаровню. Алый огонек пропал в бушующем пламени, словно упал в пасть к демону.

— Ты нам солгал! Не д’ханка она никакая, а ведьма! И она убивала твоего сына, а проклятье сама же и наложила. И вы все! — Аса, обернулся и начал показывать пальцем в каждого рок’хи, на которого падал его взгляд. — Все, до кого дотрагивались ее руки, умрет в скором времени.

Халса испугано попятился. Его глаза метались из стороны в сторону, пытаясь найти спасение то в Аде, лежавшей в кровавой луже, то в Кресе, который лежал в точно такой же, то к Мусе, прорвавшемся, наконец, к ним. И вот д’ахгер широко раскрыл глаза, словно его внезапно постигло озарение, и он с диким криком понесся прочь, расталкивая своих людей и грязно ругаясь, требуя убраться с его пути.

— Он потерял доверие к’хула и его прокляли д’ахи, — провозгласил Аса, остановив на убегающем Халсе длинный палец с обломанным ногтем. — Я требую право забрать у него, то что он так бездарно растерял. Будем драться, и пусть д’ахи определят, на чьей стороне правда!

К’хул проглотил эту новость и выплюнул наружу возглас одобрения. Как будто не они таким отвратительным образом потеряли только что свою спасительницу д’ханку, а наоборот нашли силы в новом д’ахгере.

Рок’хи продолжали что-то кричать, то ли приветствуя нового, молодого драхгера, которому предстоит отобрать право вещать от имени д’ахов, то ли кричали от ярости и возмущения свершившемуся святотатству или ужасались тому, что только готовилось. Рок’хи обступили Асу плотным кольцом, дергали его за плечи и что-то орали.

Крес же был готов послать их всех к Сеншесу — он в пыли и в крови полз у самых стоп псоглавцев туда, где, свернувшись калачиком и не подавая признаков жизни, все еще лежала его возлюбленная. Почти никто из мужчин рок’хи не замечал его, а женщины в ужасе отпрыгивали прочь и глядели печально знаменитого Крысолова, который продолжает барахтаться в кровавой луже, хотя любой на его месте уже давно должен был бы сдохнуть. Кто-то истошно завизжал.

Пара тяжелых сапог едва не отдавила Кресу пальцы, когда он таки схватил свою любимую за руку. Пламя в головах рок’хи разгоралась ярче с каждым ударом сердца, и с каждым мгновением они могли затоптать хрупкую фигурку, в которой еще так недавно души не чаяли. Ада теперь волновала их не больше, чем спящая собака на дороге.

Крес подтащил себя к ней и положил ладонь на ее обескровленный лоб, сырой и холодный. Черты ее и без того тонкого лица заострялись все больше, не обещая ничего хорошего. Крес выцепил из-под чьих-то ног ее нелепую волчью мантию, тоже забытую и грязную, и завернул девушку в белые меха. Моля Сеншеса, д’ахов и смерть потерпеть еще чуть-чуть, он поднял Аду на руки, боясь сделать неверное движение, чтобы не сломать ей что-нибудь ненароком. Он даже чуть не выронил ее от неожиданности — какая же легкая она оказалась, и как много сил еще лилось в его обескровленных мышцах.

Крови больше не было. То ли она вышла вся до последней капли, и они с Адой сейчас ринуться в небо в объятья к д’ахам, как в какой-нибудь славной песне, то ли все это был какой-то дурной сон. Крес продирался через толпу гомонящих рок’хи, но никто даже не попытался заслонить ему дорогу: кто от страха, кто от ярости не видел ничего вокруг, а кому-то и вовсе было наплевать на женщину, в которой больше не было никакого смысла. В спину летели грязные слова, ругань и дикие крики разочарованных дикарей. Их провожали только недоуменные, скорбные взгляды стариков, которые не видели подобного безобразия много зим и лет.

Лестницу под своими ногами Крес даже не заметил. Подумаешь, лестницы. Стражи он тоже не боялся. Здоровые рок’хи, вооруженные до зубов, отскакивали от него, как испуганные зайцы, как только замечали залитого кровью Крысолова с бездыханной д’ханкой на руках.

Уже внизу, Крес смог таки отдышаться и подивился опустившемуся морозцу. Легкие снежинки опускались с небосвода и укрывали землю тонким слоем первого снега. Крес прижал Аду плотнее к себе и побежал, сам не зная куда. Снежинки били его в лицо, вмерзали в мокрые ресницы. Он пересек мост, оставляя за собой дорожку свежих следов. Провожаемый ошарашенными взглядами стражников, он побежал по спящим деревенским «улочкам», ни на минуту не задумываясь о том, что каждый неверный шаг может стать последним в их жизни. Снежный ворох поднимался и крепнул, временя на то, чтобы осторожничать и сомневаться осталось далеко за спиной. Крес бежал через круговерть нарастающего снегопада, прижимая к себе самое дорогое, что осталось у него в жизни.

Уже достаточно отбежав от Сердце-древа, Крес остановился и неожиданно осознал, что идти в общем-то некуда. Не возвращаться же ему домой к Мусе? Может у дикарей хватит ума не начать резать друг друга, и они свалят все свои несчастья на недорезанного Креса и его ведьму — отличный повод поджарить их на вертеле и сожрать во славу д’ахов. Тогда и конфликт будет улажен и жизнь лесных дикарей пойдет своим неторопливым чередом. Уходить прочь из деревни ночью по морозу, одетому только в старую куртку, пусть и готовую к морозам, но без еды и припасов, не говоря уже и от лошадях? Тащить на себе полумертвую истощенную девушку, не имеющую, к тому же, толком никакой одежды, кроме этой уродливой шубы? Куда? Можно сразу выбрать прорубь поглубже и с концами.

Пока он думал, за спиной заскрипел снег.

Он совсем по-детски зажмурился, ожидая, что сейчас голова сотрясет вспышка боли, которая спишет всего его думы. Но ничего не происходило, и он медленно и неуклюже обернулся.

— Такие шрамы, как у тебя, я видел только на мертвецах.

Крес проглотил его слова, как вязкую слюну. Рок’хи он разглядеть не смог. Было слишком темно, а ему слишком хреново.

— Я за свою жизнь перерезал достаточно свиней, крыс и людей. И всегда моя рука резала, как следует — глубоко, от уха до уха, так что вся кровь вытекала, как из ведра. А тут не пойму — то ли я уже слишком стар и руки уже не те, то ли тебя спасли сами д’ахи. Зачем-то.

— Это был ты? — спросил Крес, сам не зная кого. Слова-хрипы выходили из горла с мерзким хлюпающим причмокиванием. С каждым новым словом горло все больше распалялось. — Это было по-настоящему?

— Это сложно было не заметить, а тебе не почувствовать, человек из Альбии. Мне очень хотелось, чтобы ты почувствовал все то, что ощущал мой сын, когда умирал много дней подряд, но мы не всегда получаем то, что желаем в полной мере. И д’ахи дали мне право на один удар.

— Ты его уже получил, и, думаю, насладился по полной, — проскрипел Крес. — Чего ты сейчас хочешь?

— Я думал взять право бить тебя ножом до тех пор, пока ты не перестанешь дергаться. Потом бросить твое тело и тело этой заблеванной ведьмы вниз и потом еще долго топтать, пока земля не примет вас обоих или на мой топот не сбегутся все окрестные кхамеры.

— Почему остановился?

— Я решил, что для тебя это будет слишком легкая смерть. Уходи и не возвращайся.

Крес не заставил просить себя дважды. Он и так не смог бы выдавить из себя ни словечка. Повернулся и пошел сквозь пургу, но вскоре обернулся и не увидел ничего на том месте, где некоторое время назад разговаривал с рок’хи. Но его взгляд по-прежнему ощущался. Ненависть и страх прожигала снежную пелену насквозь.

* * *

Лес укрывался белым. Дорогу Крес помнил не очень хорошо, и ночной снегопад несколько облегчил его страдания, и не пришлось ковыряться в потемках. Пусть Ада и казалась невесомой, но мышцы ныли все настойчивей и требовали отдыха. Истомленный разум желал только бы забраться под крышу, а там будь что будет.

Он вышел к реке и двинулся вдоль берега, пока не увидел чернеющие провалы окон Шкурного дома. Крес уже порядком замерз, и стены гниющего строения уже не казались таким негостеприимным местом. Без единой мысли о том, что внутри его может ожидать таинственный Леший, Крес завалился внутрь, выбив дверь ногой. Была на ней щеколда или нет, она даже не заметил. В промерзших углах избы свистел ветер, но внутри оказалось довольно сухо. Даже странно, учитывая насколько печально строение выглядело снаружи.

Крес постоял некоторое время с Адой на руках, вглядываясь в темноту и не смея расслабляться, пока она сама не расступилась перед его глазами. В углу развороченный лежак, на ветхом столе какие-то стекляшки, посуда, сумка в углу, очаг еще теплый. Все дыры в потолке умело законопачены.

Факт налицо — в доме явно кто-то жил.

Но Крес был слишком уставшим и злым, чтобы вернуться обратно в холодный лес. В конце концов, если хозяин окажется ценителем уединения — ему же хуже. Крес осторожно устроил Аду на лежаке и плотнее завернул в ее пушистую мантию, побросал в очаг пару дровишек из хозяйских запасов, нашарил огниво и через некоторое время теплый огонек уже весело плясал в очаге. Девушка была бледна, как полотно, дыхание еле-еле ощущалось.

Устроив ее поближе к теплу, Крес сбегал до речки и принес в дом пару ведер студеной воды. Пока вода томилась над огнем, он задернул все занавеси на окнах и стянул окровавленную куртку. Следы прошедшего вечера были хорошо заметны даже в потемках. Куртку еще можно было отстирать, благо пострадала она не так сильно, как исподнее — оно почти все пропиталось кровью и выглядело особенно жутко. Но другого белья у него все равно не было, и вряд ли в скором времени объявится возможность запастить новыми тряпками.

Не успел он швырнуть убитые вещи с глаз долой, как с улицы послышались шаги.

Очень быстро Крес замер у входа, обжигая пальцы о горячую кочергу. Пока пришелец отряхивал сапоги от снега, он пристроился в темном углу, где его не сразу заметили бы, зато для самого Креса вошедший был бы как на ладони.

И вот дверь, наконец, закряхтела, отворяясь.

Очень быстро она встала на свое место, а пришелец, еще немного потоптавшись в сенях и неспешно, по-хозяйски, прошел в жарко натопленную комнату. Крес видел его беззащитный затылок, ждал, все крепче сжимая кочергу…

— Че-то, южак, тебе совсем худо?

С этими словами хозяин Шкурного дома сбросил черный плащ с истрепанными полями, переживший не одну передрягу и не одну суровую зиму, и сразу заглянул в котелок.

— Долго еще ждать, — как ни в чем не бывало заявил он и ухмыльнулся — шрамы на его уродливой роже тут же пришли в движение и сложились в какую-то мерзкую шутовскую ухмылку. — Не жадничай, дровишек еще много.

Пока хозяин занимался растопкой, Крес присел рядом с Адой и некоторое время молча рассматривал этого странного типа. Ему показалось, или тот говорил на альбийском?

— Как ты меня назвал? — наконец переспросил Крес на наречии рок’хи. Голова шла кругом, шея болела. Рухнул бы прямо здесь, на полу, и плевать на приличия. Невольно поднес руку к тому месту, где горела рана, но не решился прикасаться.

— Южак. Вроде чужак и южанин, вместе — южак, — ответил хозяин бегло на языке юга и тихонько, мерзко захихикал, хлюпая носом. — Не нравится? Лучше, чем кровопийца, как по мне.

— Лучше, — признался Крес, переходя на альбийский. — Но еще лучше, чтобы ты меня так не называл.

— Пусть будет Крысолов, если тебе так приятнее. Ты извиняй, но у тебя такой видок, будто из тебя сейчас душонка выскочит.

— Не выскочит, я всю жизнь крепко держу ее за лодыжки, — проговорил Крес и поморщился: в голове словно сдвигалась огромная гранитная плита. Он даже и подумать не мог, что так сложно вновь общаться на родном наречии.

— Как знаешь, — кивнул собеседник. — А от имен лучше не отказываться, Крысолов. На Севере вообще имена дают за дело, а не за красивые глазки. Мальчик вырос, научился сносно ходить и ворочать языком — изволь, продемонстрируй на что ты годен. Ты, наверное, не так уж хорошо разговариваешь на их наречии и не знаешь, что означают имена рок’хи? Вот твой знакомый Муса. Был мелким, любил слоняться по лесам в одиночку, да и друзей своих подбивал на геройство. Сколько раз отец драл с него шкуру за такие фокусы, а он все туда же. Одного паренька глупенького сгубил своими шалостями, но это долгая и мрачная история. «Муса» на старшем языке рок’хи означает «непокорный». Так его отец назвал, когда охаживал хворостиной по заднице, чуть ли не каждый вечер. Теперь вижу я старого Барика: ходит, задрав нос, — гордится своим харгером.

Он вытащил мешок из-за угла и принялся в нем рыться. По столу покатились овощи, хлеб, сыр, зазвенела посуда.

— Так что лучше Крысолов, как тебя местная ребятня прозвала?

— Нет, ужасно, — отмахнулся Крес, сглатывая подступившую слюну. Во рту еще со вчерашнего дня у него ни крошки не ночевало. — Лучше зови меня Кресом.

— Ну, вы, южане, интересный народ, — болтал хозяин, занимаясь едой. — И что это значит?

— Ничего. Имя такое.

— Прямо как кличка у собаки. Крес. Крес. Гав-гав.

— Не смешно.

— Вот именно, что не смешно, а грустно. Грустно быть просто Кресом.

— А южаком лучше быть?

— Еще бы! Южак только что родился у меня в мозгу, — ткнул незнакомец себе в висок. — Я посмотрел на тебя и понял, что ты южак. Ты можешь отвергнуть свое новое имя — д’ахи только посмеются над тобой. Южак означает, что ты здесь чужой и никогда здесь своим не будешь. Крысолов, кстати, тоже, хотя оно больше впору какому-нибудь несчастному коту. Но это лучше, чем «кровопийца», как тебя бабы и старики кличут. Муса мне про тебя немного рассказал — ты интересный экземпляр и он тебя даже уважает, что необычно для матерого рок’хи, который за свою жизнь резал десятки альбийцев — кому глотки, а кто отделывался лишь пальцами. И при этом некоторые здесь свято уверены, что вы, альбийцы, по ночам по загонам слоняетесь и у скотины кровь сосете — поэтому у шав обычно не только пальцы на ногах отрезают, но и ненужные зубы выдирают, так безопаснее.

Незнакомец замолчал и некоторое время насвистывал себе под нос какой-то веселый мотивчик, пока нарезал морковку.

— Отец Мусы кличет меня хорьком, — нарушил молчание Крес. — Они все придумали для меня какую-то свою кличку.

Как не больно было двигать челюстью и слушать свой новый скрипучий голос, но молчание было не лучше — сразу становилось не по себе, особенно, когда рядом без сознания лежит любимая женщина, а он просто так сидит у ее постели и не знает, что еще сделать и как облегчить ее страдания. Вдобавок он только что осознал, что не должен разговаривать в принципе. Нож вошел в горло слишком глубоко…

— Да? — задумался его неутомимый собеседник, ни на мгновение не отрываясь от готовки. — А старик не промах! Значит, хорек?! Или если уподобить это примитивное слово древнему наречию, на котором разговаривают д’ахи, — Килса!

— Ну, спасибо… — сморщился Крес. — Ты что тоже харгер?

— Я?.. — задумался хозяин Шкурного дома. — Может и харгер, хотя никто меня еще так не называл. Спасибо на добром слове, — хихикнул он. — Харгер — это главный среди охотников, он общается с д’ахами, задабривает кхамеров кровью, чтобы они меньше досаждали добрым людям и хотя бы иногда думали о чем-то кроме еды. Суровое занятие, уважаемое, но трудное, как и все подобные ремесла. Я не завидую Мусе. Не хотел бы я быть на его месте.

Крес не ответил — за последние два дня произошло слишком много всего, и ему требовалось какое-то время, чтобы уложить это все в голове. Слушая треск пламени и выжидая, когда согреется вода, он оперся спиной о стену, чтобы не упустить из виду нового знакомца и лишь на мгновение прикрыл уставшие глаза…

Его тут же ударили по плечу со словами:

— Не спи, Крысолов! Мертвецам вредно долго спать.

Оказалось, что вода уже исходила паром и дожидалась его вместе с пустующей бадьей. На столе стояла плошка с горячей похлебкой.

— Недурно, — пробормотал хозяин, попробовав варево. — Ужинать будете?

— Нет, спасибо, — отозвался Крес. Горло расходилось все сильнее…

— И зря! После такого вечерка неплохо бы наесться до отвала. Я-то на вас и рассчитывал. Сам я не едок. Или у тебя кусок в горло не лезет?

— Шут гороховый, — пробурчал Крес и булькнул. — Вот только никто почему-то не смеется.

— Если интересно, то хоть ты и выглядишь, как восставший мертвец, но, судя по всему, ты явное доказательство, что по одежке только встречают.

Крес опустился к Аде и еще раз проверил, дышит ли она. Дыхание было, но слабое. Впалая грудь еле поднималась, чуть подрагивая при каждом вздохе.

— Жива, твоя зазноба, — сказал хозяин. — Спит, и если переживет эту ночь, будет спать еще долго. Слаба очень. Видят д’ахи, обслуживать этих рок’хи — нелегкая и неблагодарная работа. Дай ей отдохнуть, а сам лучше о себе позаботился. Воняет от тебя, уж прости, как от всамделишного мертвеца.

Крес схватил бадью и еле донес ее до лохани — так дрожали руки. Поднялся пар. Еще с парочкой помог хозяин, и деревянная емкость наполовину заполнилась горячей водой. Он наклонился над лоханью и оторопел. Видок был действительно пугающий, словно он только что восстал из могилы. Страшный, черный шрам вытянулся почти от уха до уха, словно какой-то грязный воротник. Тот старик оказался прав: живые с такими «украшениями» не ходят. Но как ни странно, рана даже не кровоточила, хоть и давала о себе знать при каждом движении.

Плеск! — лицо разбилось и поплыло…

— Ты все видел? — спросил Крес, и опорожнил черпак себе на голову. При этом он чуть не застонал от блаженства — теплая вода последнее время была роскошью. Очень хотелось отмыться от запаха смерти, который пропитывал каждую его клеточку. Уселся бы прямо в лохань и тер себя щеткой еще и еще, пока кожа не сойдет с мяса. Но прежде надо было бы смыть с Ады краску и кровь.

— Это видела вся деревня, — нервно хихикнул хозяин Шкурного дома, устраиваясь в углу. — Могу предположить, что они изначально и держали тебя в качестве жертвенного кабанчика — поэтому не стали убивать сразу. Дали тебе немного оклематься и набрать вес. Однако, я ничуть не жалею, что остался посмотреть на работу старого Хорна — он знает толк в забое скота.

— Да ты просто псих… — шипел Крес, пытаясь промыть страшную рану. У него уже круги поплыли перед глазами от боли, но он таки справился — кожа оказалось целой, даже кровавой корки как не бывало. Внешне отметина выглядела так, словно зарастала, как минимум, пару месяцев.

В ответ хозяин весело рассмеялся. Слишком весело.

— Кто-то меня и так называет. Но я просто травник из Леса.

— Травник? Ты живешь в Лесу?

— Иногда, когда погода хорошая, — пожал плечами новый знакомый. — Но сейчас я подумываю остаться в этой прекрасной деревне — на зиму. Холода уже переступили порог, да и больно интересные события у вас тут происходят, ребята.

Крес уставился на этого странного типа. Шутит он что ли?

— Главное из того, что я понял из общения с местными, — только сумасшедший сунется в Лес в одиночку, без харгера и пляски вокруг костра. Лес впускает, но не отпускает — кажется, так они говорят? Как же можно еще и жить там?

— Можно, но тяжко, — просто ответил травник из Леса, состроив какое-то непередаваемое выражение глазами. Кресу они очень не нравились. За внешней веселостью клубился какой-то неясный туман.

— И далеко ты заходишь в Лес?

— Иногда годами не вижу людей, — охотно рассказывал травник. — Некоторые нужные мне растения скрываются в таких чащах, что забраться туда можно только тайными тропами, которые открываются далеко не сразу, и далеко не перед каждым любопытным носом. Долгие дни подготовки, медитации, курения всякие и… А иной раз цветочек можно вырастить только на месте, так что приходится задерживаться на неопределенный срок. Есть у меня кое-где грядочки, которые не видела ни одна живая душа. Иногда прихожу, навещаю. Покормить, полить. Хожу, брожу, ворожу ради всеобщей пользы.

— Как же просто ты выбалтываешь свои секреты… или издеваешься?

— А что ты сейчас побежишь грабить мой огород? — захихикал травник. — Ну и куда ты пойдешь и что ты там будешь делать? Тебе и суток в Лесу не продержаться, Крысолов, ты уж не обижайся. Не зная безопасных тропок, спасительных мест, без курительных смесей и трав для костров, чтобы отпугивать подземную нечисть, не умея их задабривать, обходить ловушки, ты будешь просто зайчонком, который отправляется прямехонько в пасть к вервольфу. И чем глубже на Север, тем более чудные опасности тебя ждут. Нет, Крысолов! Нет, нет и еще раз нет! — щелкал он пальцами в подтверждение своих слов.

Крес заметил, что кончики этих пальцев черного цвета, словно вымазанные в саже.

— Мои секреты состоят не в откровениях о моих занятиях, — продолжал травник. — И я не вижу проблемы скрасить скучную ночку тем, что поведаю о том, что и так знает каждый ребенок.

— А ты продаешь эту траву местным? Ну, ту, которой демонов отпугивают?

— Да, конечно, так и живу помаленьку, — серьезно ответил травник. — А что? Разве рассказы об ужасах Дикой Тайги еще не отбили у тебя желание даже нос совать под сени рефов?

— Нет, — покачал головой Крес. — Я не собираюсь задерживаться здесь дольше необходимого. Она оклемается, — он кивнул на Аду. — И на север. Мне тоже нужна эта трава.

— Ты уже на Севере, Крысолов, — насколько это возможно слаще улыбнулся травник, но у него вновь вышел уродливый шутовской оскал. — Разве таежное раздолье, свобода от условностей цивилизации, свежий воздух и развратные дикарки это не то, что нужно такому как ты?

— Нет, мне нужно еще глубже на Север, — скосил глаза Крес. — Я хочу попасть в место, которое называется Приют.

При этих словах травник присвистнул.

— Хех, и ты еще называешь меня сумасшедшим? — совершенно непритворно удивился он. — Даже харгеры из самых одичавших племен не решают уходить в северные дебри, хотя даже их нелегкая заносит в очень интересные места. Но ими управляет их животное начало, здравый смысл и чувство самосохранения. А вот что заставляет тебя совать голову в петлю и просить меня еще и помочь тебе?

— Это уже мое дело, — ответил Крес.

Перед глазами внезапно загорелся алый огонек, а потом пропал безвозвратно, как в тот момент, когда его пожрало пламя жаровни. Словно надежда на спасение, он гас и загорался вновь, чтобы снова исчезнуть.

— Я не упрашиваю стать моим проводником, хотя и понимаю, что без помощи кого-то вроде тебя мне не обойтись. Мне только нужно достаточно этой твоей травы, чтобы протянуть максимально долго. Скорее всего, я стану чьим-нибудь обедом, в конечном счете, и так и не добравшись до порога. Но я должен попробовать. Если Приют вообще существует.

— Существует, — кивнул травник. — Я сам бывал там. Хотя не могу даже представить, что нужно тебе в подобном месте. И от людей, которые обитают там.

— Ты дашь мне эту траву? — спросил Крес прямо в лоб.

— Дам, но не забесплатно же. Что у тебя есть?

Крес смутился. У него ничего не было. Даже трубку, которую подарил ему Муса, он потерял. А значит, сомнений нет — Жажда скоро вернется.

Ада заворочалась под своими шкурами и застонала. Остаток ночи Крес провел у ее постели, не отходя от нее ни на мгновение. С Лешим они больше не разговаривали.

Глава XX. Дети подземелий

Перед ней плыла алая скатерть. И даже, когда Викта поморгала, та не пропала, стало только хуже и ярче, отчетливей и страшнее. Это была кровь, которую нельзя было смыть, как не три глаза, воспаленные от слез. Это были поломанные тела, которые пожирали заживо, и пожиравшие смеялись их мольбам и крикам ужаса. Она все еще видела лицо той псоглавки, до руки которой она так и не смогла дотронуться. И того ребенка, которого нитсири так долго несла через лес и снега, лежащего на земле, словно брошенное полено. Ей показалось, что кулек вскрикнул, когда самка рок’хи уронила его на землю, или же это просто шалили ее расшатанные нервы?

Она вынула камешек и поднесла поближе к глазам. Не увидела ничего, чернота внутри, чернота вокруг. Она не сомневалась, что артефакт был мертв, и глаза ее не обманывают.

Ну и пусть. Подумаешь. Поймает еще одну червоточину. Их в Лесу, как петухов на ярмарке. Пусть это было очень нелегко, и она рисковала своей жизнью, но она попробует еще раз. Нужно только найти где-нибудь котенка, и тогда она точно попробует. Вот только где взять котенка здесь?

Глубоко под землей.

Она вообще сможет выбраться отсюда, если захочет? Сколько ей придется идти, если никто не будет препятствовать, а просто скажет: иди направо, и никуда не сворачивай?

Протянула руку и легко коснулась толщи земли над головой. Окаменевший грунт показался очень твердым и массивным. Сколько его еще до поверхности нитсири могла только гадать. Ее снова пробрало, когда она представила, что над ней сейчас целый океан этой земли, и выйти она не сможет, даже если каким-то образом будет идти вертикально, словно по плоской равнине. Идти придется целую жизнь.

Ну, и пусть. Подумаешь. Сарета она все равно не спасла. И никого не спасла.

«А они заслуживали спасения?» — задала она себе вопрос.

«А они заслуживали такой смерти?» — отозвалась она тут же.

«Это же дикие собаки рок’хи, которые живут в диких лесах, они привыкли к жизни полной опасностей и смерти. По Правде Леса».

Снова она увидела рой колючих уродцев, которые поглощают рок’хи одного за другим. Их мурлыканье слилось в сплошное жужжание, словно они были целым роем ненасытных насекомых, и от этого звука и того, что за ним следовало, ее начинало трясти.

«Этого вообще не должно было произойти», — Викта прижала колени к груди, чтобы успокоиться и всхлипнула носом. По-другому здесь сидеть не получилось. Выпрямиться и встать тоже не выйдет — потолок слишком низкий. На мелкого уродца кхамера.

«Ребенка должны были сожрать монстры, так что ли?»

«Нет».

«Тогда все правильно, и все произошло так, как должно было произойти».

«Нет, — помотала она головой, стряхивая крупные слезы. — Поди прочь!»

«Ты бесишься, что не смогла спасти малыша, или ты бесишься от того, что умерли вообще все?»

«Поди прочь!»

«Ну и дура».

Да, так ей и надо. Дура.

— Эй, краля.

«О, нет…» — похолодела она внутри. За ней пришли.

— Кто бы ты ни был, — прошипела она в темноту, поднимая руку. — Сделаешь хоть шаг в мою сторону, я сожгу тебя на месте.

Она врала. Поход через лес почти без сна и отдыха слишком источил ее. Она и руку-то подняла с трудом.

— Зачем обижаешь? — промурлыкала темнота. — У нас же с тобой уговор. И я его выполняю. Пойдем, кое-кто хочет на тебя поглядеть.

— Какой уговор? — выпалила Викта. — Что за уговор?!

— Забыла что ли? — удивился кхамер. — Ой, вечно вы такие людишки. Все вам объяснять надо. Сахарная попка, помнишь?

— Хватит шутки шутить, — огрызнулась Викта. — Только сделай шаг! Я видела, что вы творили в той деревне.

— А, нет, краля, опоздала ты уже на пир. Мы всех съели. Надо было раньше думать, а не стоять и клювом щелкать. Увидела рок’хи, так хватай и жуй.

— Вы чудовища!

— У нас с ними был уговор, только и всего. Они нам младенца, а мы их всю зиму не трогаем. Удобно. Нет младенца, нет сделки. А есть так хотелось… Мррр.

Что-то доказывать здесь было бессмысленно. Неужели она не знала, с кем имеет дело? Неужели не видела, как они сожрали Гобо, пытались съесть ее и глодали кости Аполя? Знала же с кем связываешься, дура, а теперь нос воротишь?

— Зачем, — спросила она. — Зачем ты притащил меня под землю?

— Потому что так быстрее и проще, краля.

— Я запретила трогать меня. У нас был уговор, чтобы ты отвел меня по земле!

— Нет, такого уговора не было, я все прекрасно помню. Ты попросила отвести тебя к сахарной попке, и прибавила «пожалуйста». Ни слова о способе передвижения не было, помню это точно, как запах твоих взмокших подмышек…

— Заткнись, — перебила его Викта. — Это вы, кхамеры, привыкли путешествовать под землей. Я не кхамер, я хожу по земле. Вот и поставь меня на то место, где ты последний раз видел моего брата, и не неси ерунду!

— Обязательно поставлю, — пообещал уродец. — Только тебе уже в любом случае придется передвигаться так, как я хочу. Ты уже и так под землей, красавица, и никуда не убежишь.

— Что значит «ты никуда не убежишь?» — спросила Викта и снова вскинула руку, умоляя Саншеса даровать ей сил хотя бы на один удар нитью. — Стой! Ни с места!

Но пальцы дрожали так, что в случае успеха она рисковала сжечь только себя. Только помогла бы им себя приготовить с хрустящей корочкой.

— Да стою, я стою, — недовольно мурлыкнули. — Ты бы ручку-то опустила, красавица. Не сделаю я тебе ничего.

— Врешь! — крикнула Викта. Ее голос вышел таким глухим и слабым, что ей самой себя стало жалко. — Ты притащил меня сюда только для того, чтобы сожрать! И больше ни для чего! И моего брата вы сожрали, сволочи. Как и Бласку!

— Глупая ты, глупая, — хихикнули. — Съел бы тебя давным-давно, еще когда ты с тем зверенышем по сугробам прыгала. Нет же ничего проще: протянул руку и хвать тебя за лодыжку, когда ты чумазого в речке купала. Хвать! когда ты ему сиську в рот совала. Хвать! когда ты с ним от метели в сугробе пряталась. Я это люблю. Когда мясцо ничего не ожидает, а ты его из-под земли хватаешь и сразу его, пищащее во весь рот, прямо в пасть, пока оно еще тепленькое и душа из него от страха не выпрыгнула. Нет уж, сдержался, хотя очень хотел. Обидела ты меня, краля, своим отказом отдать звереныша. Думал тебе все же пяточку откусить, но нет, тоже сдержался. Даже на пир тебя пригласил, который ты нам устроила. От Н’руна тебя спас, когда он тебе хотел ножки обглодать. Отбил же, уговорил вместе с Г’руном ту псоглавку разделить по-товарищески. А то сидели бы мы сейчас с Н’руном и Г’руном на пенечке и посасывали бы твои косточки, вспоминали бы, какая глупая девчонка попалась. И сейчас ничего, кроме глупости ты не говоришь. Ты сама подумала, в каком ты положении? Сидишь здесь в темноте, ручку свою тянешь и угрожаешь еще, хотя ничего кроме своих слезок разглядеть не можешь. А я сам пришел к тебе, хотя уже раз сто мог съесть тебя, пока ты в отключке валялась. У тебя есть два варианта: либо идти со мной, либо сидеть здесь, плакать и ждать, когда у одного из моих товарищей разыграется аппетит. Долго тебе ждать не придется, уж можешь мне поверить.

Викта в ответ только всхлипнула. Ей очень хотелось сейчас сжечь ублюдка до треска в костях, но она понимала, что даже если она и смогла бы проделать такое, это не принесло бы ей ровным счетом ничего, кроме будущих серьезных проблем. Уродец между тем говорил истину — она полностью находится в его власти и до сих пор жива только с милости.

— Ладно, — пробурчала она, становясь на корточки и разгибая спину. Высота туннеля была чуть ниже ее плеч, так что она стояла сильно пригнувшись. — Только я не вижу ничего. Куда идти?

— Я с удовольствием поведу тебя, ведь ты подарила нам такой праздник, о котором мы и мечтать не могли, — запели от радости в темноте. — Да, многие наши воины погибли, но за перспективу есть столько, сколько влезет, мы даже не слишком расстроились об их смерти. Мы знаем, что они бы сами были рады такому подарку.

— Избавь меня от своих россказней, кхамер, — сжала она зубы. — Веди меня, куда хочешь.

Она не успела пожалеть, что выразила свою мысль именно таким образом, когда вокруг ее запястья сжалась колючая лапка и потащила ее куда-то.

— А нам и не нужно идти далеко, — ответил ей спутник. — Тут недалеко.

— В смысле недалеко? — не поняла Викта, но подчинилась. Идти было очень неудобно и тесно, да и кхамер бежал ощутимо быстрее нее, так что она очень быстро выдохлась. Однако вскоре туннель начал расширяться и она, наконец, смогла выпрямиться и идти уже нормально, только чуть пригнув голову.

— Куда мы идем, ответь хотя бы? В Барандаруд? — спросила нитсири, ощупывая каменные стены одной рукой.

— В Барандаруд не ходят, краля, — отозвался кхамер.

— Тогда куда? — беспомощно спросила Викта, но кхамер молча продолжил тащить ее все дальше и дальше. Она не могла остановиться и почти бежала за ним. Откуда у нее взялись на это силы, она сама не поняла. Но вскоре в ее ушах засвистел ветер, и невидимые стены понеслись по сторонам с какой-то пугающей скоростью. Викта с писком одернула руку, когда ее палец на ходу влетел в какой-то булыжник.

— Не раскидывай руки, кралечка, — хихикнул ее спутник. — А то еще потеряешь их.

Викта прижала руку к груди и постаралась не думать о том, что происходит вокруг и как кхамер вместе с ней движется так быстро, да еще и в полной темноте. Скоро их шаги зазвучали с возрастающим эхом, и нитсири почувствовала, как над ее головой все растет и растет пространство. Это уже не была узкая нора, в которой она приходила в себя после страшной ночи. Пусть Викта была словно слепая в этой царстве вечной тьмы, но холодный воздух и летящие звуки под потолком подсказывали ей, что пещера разрослась уже до размеров сводчатого зала.

Их бег прекратился.

— Пришли, — пропел кхамер.

— Куда? — спросила Викта, впустую оглядываясь по сторонам и не видя ничего кроме розовых точек перед собой.

— Тихо, — ответил уродец и отпустил ее руку.

Викта некоторое время пробыла в молчании, слушая биение своего загнанного сердца, а потом постаралась нащупать кхамера, но безуспешно. Сделала шаг в сторону, где уродец стоял только что, и не нашла ничего кроме пустоты. Поводила руками впереди и по сторонам — пусто. Он сбежал, гад! Удалился тихо и незаметно, бросив ее в одиночестве, словно слепого котенка в лесу.

— Эй! — пискнула Викта в черноту. — М’ран! Или как там тебя?! Где ты? Куда ты ушел?!

Нет ответа. Только ее голос оттолкнулся от невидимых стен и разбился на тысячи разрозненных звуков, которые очень скоро растворились в глухой тишине.

Во рту мгновенно пересохло, а коленки начали преступно предавать ее. Нитсири беспомощно вытянулась, как струнка, стараясь выцепить в этой враждебной темноте хоть что-то. Щелкнула пальцами, но она смогла выбить ни искорки — то ли до того устала, то ли здесь сделать это было просто невозможно. Темнота не пускала и держала ее в повиновении. Была настолько плотной и жирной, что Викте казалось ее можно потрогать рукой, как толстое полотно.

— Лучше не делай так, — прозвучало у самого уха ясно и звонко. Молодо и дружелюбно.

— Кто это? — замотала Викта головой. На лбу проступили капельки пота, хотя опасности она не чувствовала. Но что-то определенно стояло рядом. Кто-то вернее. Она не одна в этой темноте.

— Сейчас это не важно. Не щелкай больше пальцами, пожалуйста.

— Почему? — спросила Викта неведомого собеседника. Это явно не был М’ран или кто-то из его братии. Говорили без этого отвратительного мурлыканья. Голос был приятный. Слишком приятный. Она не любила таких голосов. Особенно в таких местах.

— Потому что ты не дома. Здесь это запрещено.

— Хорошо же вы встречаете гостей, — посетовала Викта.

— Да, — согласился голос. — Хорошо. Тебе бы очень не понравилось, то, что ты увидела бы, получись у тебя этот трюк с огоньком на пальце. Я забочусь о твоем рассудке.

— Спасибо, — неуверенно пробормотала Викта. Ее уже ничего не удивляло. Пусть будет, как они хотят. — Будем общаться и не видеть друг друга.

— Иногда так даже лучше. Меньше глупых мыслей роется в голове, и не обращаешь внимания на внешность. Так честнее, не находишь? Ты можешь представить меня, как тебе угодно. Как ты хочешь, чтобы я выглядел?

— Что за глупости? Какая тебе разница, как я представляю тебя, странный незнакомец. Если не хочешь, чтобы я тебя видела — будь по-твоему. Но ты же видишь меня?

— Да, я тебя вижу очень хорошо.

— Не думаешь, что это не совсем честно, что ты видишь, как я выгляжу, а я не могу даже понять,где нахожусь?

— Нет. Поверь, здесь не на что глядеть.

— Ты человек, хотя бы?

— Нет, — со смешинкой в голосе ответили ей. — Я не человек.

— Ты кхамер?

— Кхамер? Ну, если тебе так привычней величать детишек земли и поклонников Гория так, то не стесняйся. Пусть я буду кхамером.

— Странно, ты не говоришь как они. У тебя голос… нормальный.

— И значит, я все же не кхамер?

— Я не знаю, кто ты, я просто предположила. Тебе виднее, кто ты есть. А я тебя даже не вижу, так что никак не смогу сказать точно. У тебя имя-то есть?

— Да.

— Эмм… и какое?

— Тебе его все равно не выговорить.

— То есть тебя не зовут М'рун или М’ран, или как-то так?

— Нет, конечно, — снова ответил странный собеседник, почти рассмеявшись.

— Ну, наверное, ты все же не кхамер.

— Пожалуй. Но можешь называть меня Акай, если хочешь.

— Хорошо, меня зовут Викта.

— Очень приятно.

— Акай, ты знаешь, где тот кхамер, который привел меня сюда?

— Не имею понятия.

— Он обещал, что выполнит свое обещание, но бросил меня здесь. Только попадись он мне!

— Да, я знаю. Сарет, верно?

Викта опешила.

— Д-да, — кивнула она. Ее сердце застучало чуть быстрее. — Ты знаешь, где он?

— Возможно, — загадочно проговорил Акай. — Опиши его мне. Как он выглядит?

Викта не задумываясь ответила.

— Как я, — она раскинула руки.

Акай звонко и громко рассмеялся. Викта закусила губу и залилась краской. Она забыла, что он-то может ее видеть. В этой сермяге, драном плаще и еще с грубо обкоранной головой, она исхудавшая и побитая дорогой, должно быть, выглядела ужасно.

— Нет, нет не обижайся, — задавил он свой смех. — Все нормально.

— Мы с ним на одно лицо, — сказала Викта молящим голосом, мгновенно забыв его глупую выходку. — Близнецы, понимаешь?

— Ага, это трудно не понять, — согласился Акай. — Теперь я помню. Думал, где я уже мог видеть это лицо? Значит…

— Ты видел Сарета?! — почти закричала она. Неужели ее муки не были напрасными?

— Да, видел человека очень похожего на тебя. Недавно.

— Где он, скажи, пожалуйста! — взмолилась Викта, и добавила с мгновенно упавшим сердцем. — Он жив?..

— Мальчик с белыми волосами, который похож на костлявую девчонку? — отозвался Акай веселым голосом. — Полагаю, что да!

— С белыми? — не поняла Викта и тут же все у нее внутри похолодело. Какие еще белые волосы? Откуда, у Сарета всегда были пепельные волосы, как у нее. Неужели он ошибся?..

— Да, белые, как молоко, — продолжал Акай, обойдя вниманием ее вопрос. — И я знал, что просто так отдать его на прокорм кхамерам будет не очень хорошей идеей, учитывая откуда от попал к ним в лапы. Интересно это, понимаешь? Я и сам все больше интересовался, тем что происходит в том месте, где уже очень давно не было ничего, кроме песка и пыли. А наши маленькие друзья сами чуть со страху не умерли, когда нашли его полуживым в одном из проходов, когда над ними бушевала целая стихия, а потолок готовился упасть на головы. Ну, им то хоть бы хны — они твари живучие. А вот с твоим дружком все было не очень хорошо. Хочешь на него посмотреть?

— Да! — вскричала она, наверное, чересчур громко.

— Тогда садись мне на спину, — предложил Акай.

Викта не сразу поняла, что он имеет в виду. Но тут что-то дотронулось до ее руки и потянуло ее вперед. Это не была человеческая рука — затрепетало у нее в сознании с запозданием. Тут под ее ноги что-то прыгнуло, и она оказалась сидящей на чем-то огромном и волосатом. И лошадью эта тварь тоже определенно не была.

— Держись крепче! — крикнул звенящий голос и понесся.

Викта сама не своя от внезапно нахлынувшего страха вжалась в его шкуру и думала, что не удержится на спине уже после первого его прыжка. Но, распластавшись по его спине, она ни на дюйм не съехала назад, а для уверенности еще сильнее сжала в руках жесткие волосы. Всем телом ощущая работу громадных, железных мышц, нитсири невольно представила на что походит ее новый знакомый и содрогнулась. Нет, человеком Акай — если это был он — совершенно точно не был. Под ней бежало нечто четвероногое и волосатое.

Не успела она и подивиться, что под землей, оказывается, вырыты просто громадные пространства, скрытые вечной темнотой, как их внезапный бег начал замедляться и очень скоро ее провожатый замер на месте.

— Слезай, приехали, — сказало чудище под ней голосом Акая. Викта подчинилась — вслепую спустила ноги и попыталась нащупать под собой опору, но ее носок встречался только с пустотой. Тогда она аккуратно соскользнула по его шкуре, но ноги земли так и не дождались. Вместо этого она с приглушенным вздохом рухнула куда-то.

Она не думала, что сможет испугаться еще сильнее, но ужас от внезапного падения перекрыл еще один ужас — ужас обмана! Акай с его медовым голосом просто загнал ее в ловушку и бросил… куда Викта не могла даже подумать. Она падала в абсолютной темноте, безвольно расставив руки и ноги, и из последних сил пыталась нащупать хоть краюшек твердой земли, которого, похоже, и не было еще далеко.

Ветер свистел вокруг, раздувая ее просторную одежду и тяжелый плащ. Викта набрала в легкие побольше этого ветра и оглушительно завизжала от досады и ужаса, что ее приключение закончится вот так глупо и нелепо на дне какой-нибудь ямы, куда бросил ее обманщик. Но тут что-то разом обхватило ее и разбило падение вдребезги. Викта подавилась криком и уткнулась лицом в знакомую шерсть.

— Оп-ля! — засмеялся Акай. — Так было просто быстрее.

Викта, трясясь всем телом, принялась снова искать землю под собой, сдерживая жгучее желание наорать на глупого шутника, но ноги все так же не могли отыскать под ней ничего, кроме пустоты. Она все больше и больше чувствовала себя ребенком, который и шага не может сделать без помощи взрослого.

— Подожди, сейчас нагнусь, — ответил Акай, и действительно она сразу же встала на твердую землю.

— Спасибо, — выдохнула она, не смея убирать руки с его бока. Ноги все еще дрожали, она не могла так просто забыть ту беспомощность, с которой она летела в черноте и неизвестности. В голове попеременно царило облегчение и летали искры злости. Хотелось одновременно обнять своего спасителя и выдрать ему шерсть клоками, за то, что он ее бросил в ту пропасть.

Но он же поймал ее, все же?

— Еще пара шагов, — пообещал Акай. Викта кивнула, но не сделала и шага. Не хотела снова оставаться одна в этой тьме. Акай пусть и был огромным четвероногим монстром, но он был единственной зацепкой в пустоте. Видя ее нежелание идти без него, он снова захихикал, но двинулся в ее темпе. Нитсири, не отпуская его шерсть, последовала за ним. Злиться на него у нее уже сил не оставалась. Сердись, не сердись, а без него у нее все равно ничего не получится.

— Акай, — позвала она его и вжала голову в плечи. Ее голос прозвучал словно в трубу и разнесся по просторам, отражаясь от стен гулким эхом.

— Эмм? — отозвался ее спутник на ходу.

— Куда ты меня ведешь? — повторила она тише, но эхо не унималось.

— Как куда? К твоему Сарету.

— Я так и не поняла, откуда ты его знаешь.

— Я его вовсе не знаю, я не перебросился с ним и словечком, — сказал Акай. — Здесь в подземном царстве случается множество самых удивительных вещей, о которых вы, люди, не смеете даже и подумать. Иной раз я сам удивляюсь, вижу ли я это своими глазами, или же это очередной сквозняк, которым тут дышит каждый уголок. Вот одним из этих… эм, сквозняков, уж извини, не могу по-другому выразиться, к нам и задуло твоего принца.

— Не понимаю, — отозвалась Викта. — Какой еще сквозняк?

— Подземелья, норы и переходы для того и существуют, чтобы соединять и вести, — терпеливо и задорно начал объяснять ей Акай. — Земля является общим телом множества миров. Через ее недра можно существенно сократить себе путь почти в любую точку вашего мира, или перейти куда-нибудь дальше.

— Ты хочешь сказать, что Сарет все это время был в… ином мире? — спросила Викта с недоверием в голосе.

— Ага, — охотно согласился Акай. — По крайней мере, свалился он именно из такого мира, который ты можешь назвать иным. Для нас, детей подземелий, каждый из миров свой, родной. Просто в какие-то есть смысл направлять свои стопы, а в какие-то совсем нет — они пустые и очень опасные, да и делать там нечего.

— Каким же образом Сарет там оказался? — спросила его Викта. — У нас не было мыслей пытаться переместиться в иные миры.

— М’рун упоминал, что он вел тебя в Барандаруд.

— Да, я просила его, — кивнула Викта. — Кхамер говорил, что последний раз видел Сарета у стен… — она помялась, но закончила, — …Блуждающего города.

— Барандаруд известный проказник, — как ни в чем не бывало продолжал вещать Акай. — Скучно ему, видите ли, в его родном мире, который уже давно почти полностью превратился в пустыню, вот он и иногда путешествует по чужим мирам, чтобы затянуть в себя кого-нибудь и посмеяться, как он будет пытаться вырваться домой. Иногда отпускает, но почти всегда, нет.

— Не поняла, — помотала головой Викта. — Как город может путешествовать?

Ей показалось, что он ее дурит.

— Не ты ли только что назвала город Блуждающим?

— Ну, я, — призналась Викта, чувствуя себя ужасно глупо.

— Тогда не понимаю, чего тебя удивляет. Меня, например, он только раздражает. Не стоится ему на месте дай погулять, где не звали. Приходится иной раз отходить в сторону, пока он не протащит свои улицы на очередной прогулке. Все города, как города, стоят и разваливаются. А этому приспичило расхаживать по чужим мирам да сушить свои камни под чужими солнцами, раз своего нет.

— Ладно, хорошо, — сдалась Викта. — Допустим, Сарет все это время был в плену у Блуждающего города, и тот опустил его обратно. Если это можно назвать обратно…

— Можно, можно, — поддержал ее собеседник. — Только и на этот раз старый мерзавец никого не отпускал. Твой братец сам вырвался из его сетей.

— Как это?

— А вот у него и спросишь. Я сам думал, что уйти от целого города — непосильная задача для смертного, но люди иной раз и меня удивляют. Ведь ты сама оказалась в подземельях и до сих пор сохранила мясо на костях. Это похвально.

Наверное, она должна была гордиться своей хитростью, но Викта только вздохнула. Не было в последних нескольких неделях ничего похвального. Домой бы вернуться.

— Еще больше меня удивляет, что от старины Барандаруда больше нет никаких вестей, — продолжал рассуждать Акай.

— То есть?

— А так. Как будто и нет его. Я бы выглянул посмотреть, что там с ним, если бы он был моим другом, а не постоянным предметом для раздражения. Подумаешь, место ему уступай! Но твой Сарет, похоже, устроил ему знатную головомойку, раз тот сидит ниже травы, тише воды, и не шевелится, словно раздавленный в лепешку. За это я бы даже руку ему пожал.

Викта промолчала. Что еще одна могла ответить?

Акай остановился и она вместе с ним.

— Вот и наш герой, — провозгласил ее спутник.

Ей казалось ужасно глупым снова повторять, что она не может ничего разглядеть в темноте, но Акай сам все понял.

— Да, точно, — вздохнул он. — Ты же полуслепое создание света, как я это все время забываю.

Викта устыдилась не понятно чему и обиделась. Полуслепое создание света. Умник.

— Вот здесь, вот здесь, — говорил Акай, подводя ее на несколько шагов в сторону.

Викта с опаской вытянула руку и наткнулась на холодную каменную стену.

— Еще и еще ниже, — терпеливо помогал ей Акай, она оперлась о стену уже двумя руками и нащупала в стене нишу. В нише она дотронулась до чего-то мягкого и одернула руку. Человек.

— Это он? — спросила она, не в силах попробовать еще раз. Нитсири отчего-то ужасно боялась. Может, он уже давно мертв?

— Ага-ага, он самый, — звучал в спину голос Акая.

Викта нагнулась и еще раз опустила руки и дотронулась до человека, лежавшего в нише. Ее пальцы встретили одежду, которая могла бы показаться ей знакомой, если у нее в арсенале чувств было хоть что-то кроме осязания. Она пошла выше и нащупала его лицо, покрытое колкой бородой, и еще раз одернула руку. У Сарета борода? Ему же всего пятнадцать? Она не могла подумать, что у ее брата может расти борода, хотя, Викта помнила, как он начал бриться накануне своего четырнадцатилетния. Абель Ро каждое утро проводила ладонью по его подбородку, кривясь и ругая его из-за порезов от опасной бритвы. Если он все это время не брился, тогда чего она удивляется? Но борода была слишком длинной — она не могла вырасти так быстро за какие-то несколько недель. Она еще раз прикоснулась к его лицу. Оно было горячее и дрожащее. Человек, похоже, был без сознания и его била лихорадка. Нитсири прикоснулась к волосам. Они были мягкие и отдаленно напоминали ее, но тут еще одно открытие кольнуло ее запястье — они тянулись чуть ли не до плеч. Слишком длинные. Чего-чего, а волосы не могут расти так быстро. Она помнила, что ее брат носил прическу чуть ниже висков, а эти больше напоминали шевелюру псоглавца. Однако, черты лица были правильные и Викта, водя пальцами по его глазам и носу, представляла знакомый овал лица, но все сомневалась — не обман ли это, ни глупая шутка ли это? Зная характер подземных жителей, с них станется подбросить ей незнакомца и втихую потешаться над ним, а потом наброситься и проглотить, когда надоест.

— Ну, что? Узнаешь? — подал голос Акай.

Викта очень хотела выпалить «Нет!» больше со злости и досады, что не может разгадать ничего в этой трижды проклятой тьме, чем полностью уверенная, что ее обманули или это ошибка, но не смогла произнести ни звука, а все ощупывала и ощупывала лицо больного. Ей нужен свет, срочно нужен свет!

— Акай, — наконец произнесли ее губы робко и просяще. — У вас нечем посвятить?

— Увы, нет, — вздохнул тот.

Она пожалела, что не захватила огниво из домика алхимика, понадеявшись, что талант спасет ее. Но кроме него у нее сейчас ничего не было, и он попыталась украдкой щелкнуть пальцами в беспомощной попытке оживить хоть огонек. Щелк! И она буквально ощутила, как существо за спиной ощетинилось.

— Не делай так! — взревел Акай нечеловеческим, грозным голосом, от которого Викта чуть не заплакала, прижавшись к недвижимому телу. Он или не он? Сеншес…

— Акай, — дрожала она всем телом от сдерживаемых рыданий. Человек горячо дышал ей в щеку. — Я не вижу! Я ничего не вижу! Я не мог понять ничего… Мне нужно хоть чуть-чуть света…

— Я тебя уже один раз предупреждал, что здесь это запрещено, — сказал Акай. — Третий раз я объяснять не буду.

— Хорошо, — сдалась Викта. — Опиши его хоть ты мне.

— Я уже говорил, — нетерпеливо ответил Акай. — Он очень похож на тебя, как родной брат.

— У него борода, Акай. И волосы слишком длинные… Сарет не такой.

— Молодой еще, вот все и растет, как на дрожжах, — бросил Акай.

В Викте кипела досада и постепенно вскипала злость. Забрать сама не знает кого? Он так похож… и не похож одновременно. Тащить его к поверхности, а потом что, если это окажется совершенно чужой человек, от которого можно ожидать все, что угодно. Сеншес за что ты так жесток!

Но больше ей ничего не оставалось. Это последняя зацепка, дальше дороги уже не было — сплошная темнота и неизвестность. И просить же его доставить ее в этот Барандаруд?..

Она еще раз внимательно ощупала его лицо — похож или нет…

— Хорошо, — сдалась она. Ей очень хотелось, чтобы это был он. Может она и напридумывала себе всякого, чтобы сдаться. С души словно сваливался огромный камень. — Это он.

— Я не спрашивал тебя он это или нет, — отозвался Акай. Его голос очень сильно поменялся — это был все еще молодой тенор, но в нем появились какие-то угрожающие, недовольные нотки. Похоже, то, что она ослушалась и попыталась вызвать искру, несказанно его оскорбило. — Я привел тебя посмотреть на него и больше ничего. Посмотрела? Пошли.

— К-куда? — все еще ничего не понимала Викта. — Куда пошли?

— Выведу тебя поближе к поверхности, — бросил Акай и ткнул ей в бок чем-то горячим и мокрым.

— А он? — сдерживая ужас и панику, как только могла, спросила Викта. Нет, Акай не может так с ней поступить.

— А он видел и слышал слишком много, — отозвался Акай, дергая ее за рукав все настойчивей. — Да и не выживет он походу.

— Ты хочешь сказать, что привел меня сюда просто, чтобы я повидалась с ним в последний раз? — срывающимся от злости и отчаяния голосом спросила нитсири.

— Ну, да, — подтвердил ее опасения Акай. — Уговор-то был ровно такой. Привести тебя к Сарету. Насмотрелась? Пошли.

— Нет-нет-нет! — замотала головой Викта, еще сильнее прижимаясь к больному телу. Какой же он был горячий, Сеншес! — Не такой был уговор.

— Мне М’ран передал все слово в слово — отвести тебя к тому месту, где последний раз он видел Сарета. Поскольку такого места больше и нет, я сделал для тебя еще лучше — привел к самому Сарету. Чем ты не довольна, ягодка?

— Нет, я хотела забрать его домой, — упиралась Викта, ища его руки в темноте. Они были слабые, тощие и грубые, но такие знакомые. Она очень хотела в это верить. — Не такой был уговор, не обманывай.

— Ты смеешь упрекать меня во вранье, девчонка? — зажегся Акай. — Да, как ты смеешь, тварь!

Викта буквально спиной видела, как нечто огромное и волосатое сейчас оскалило страшную пасть, и задрожала всем телом.

— Прости, прости, — застонала она, пытаясь вытащить тело из ниши. Оно было очень тяжелым. — Прости, пожалуйста, Акай. Я не хотела тебя обижать. Я совсем не знаю ваших законов.

— Мне кажется, это простой закон вежливости, — негодовал он. — Гость должен быть вежлив, а ты мой гость. Разве я был груб с тобой?!

— А ты бросил меня в пропасть, — пискнула она, все горящая от страха и внезапно нахлынувшей ярости. — Это было тоже не очень вежливо!

— Это было только шутка! — заверещал Акай. Его голос начал напоминать волчий лай. Еще чуть-чуть подумала Викта и она услышит за своего спиной настоящий вой. — Ты не понимаешь шуток? Знал же я, что вы создания света глупые и без чувства юмора. Хватит, ты уже и так слишком долго испытываешь мое терпение своей глупостью. Я обещал показать тебе твоего Сарета. То, что ты слепая и ничего не видишь прямо перед твоим носом, твоя проблема. Теперь отойди от него.

— Нет. Нет! — заплакала Викта. — Так не честно! Зачем он тебе? Ты хочешь его съесть?

— Это уже не твое дело, что я хочу сделать с его телом. Но можешь быть спокойна, есть его мы не будем. Прикасаться к нему со злыми намерениями вообще опасно, учитывая в каком он состоянии, и кхамеры первые поняли это.

— Чего ты хочешь, Акай? Скажи, чего ты хочешь за него?

Акай ответил не сразу.

— Ты хочешь новый уговор? — проговорил он заинтересованно.

— Д-да! — выпалила она, чтобы хоть как-то выпутаться из сложившейся ситуации. Это показалось хорошим выходом, но после следующих его слов она похолодела.

— А что ты готова отдать за него? — спросил Акай со знакомой смешинкой.

— Я… я… — заикалась она, лихорадочно обдумывая свое положение. — Все, что угодно, — брякнула он первое, что пришло в голову. — Но… у меня ничего нет…

— Так уж и ничего, — хихикнул зверь. — Всегда есть что-то, что человечки прячут за пазухой, а вытаскивают только тогда, когда темнота на дворе. Давай махнемся не глядя? Я тебе твоего Сарета, которого ты не можешь увидеть, но так жаждешь вернуть, а ты мне то, что скрывают твои карманы. И лучше тебе подумать, что ты мне отдашь, краля.

Викта покрылась холодным потом и сглотнула вязкую слюну. Вот к чему все это было. Он хочет заключить очередную глупую сделку. Она сунула руку за пазуху, и ее пальцы сразу наткнулись на камешек. Вот оно что.

Все справедливо.

Она вынула философский камень наружу. И вслепую протянула его в сторону Акая. Тот принял ее ладонь своей, как ни странно, вполне человеческой, даже женственной и мягкой ручкой. Викта дрогнула от прикосновения к теплой кожи, и разжала пальцы. Ее драгоценность пропала.

— Хорошо, — проговорил он, оценивающе, словно торгаш на рынке. — Очень хорошо. Ты сделала правильный выбор.

Викта сглотнула слюну вместе с горькими слезами. Что на это скажет абель Ро?

— Ты поможешь мне вытащить его на поверхность? — спросила она, уже думая, что придется отдать и за эту милость. Человек, выторгованный ею, казался просто неподъемным.

— Да, помогу, — весело отозвался он. — Что же я мерзавец какой-то?

Глава XXI. Гости

Следующие несколько дней Ада если и просыпалась, то ненадолго, больше спала. Часто плакала во сне и стонала каким-то своим кошмарам. Очень скоро у нее началась горячка, и девушку страшно трясло ночи напролет. Крес не помнил, спал ли вообще эти дни или ему это только представлялось. Возможно, он тоже пропадал в забытьи, и когда открывал заплывшие глаза, не помнил, сколько прошло времени и жив ли он вообще. Болезнь вскоре овладела и его слабеющим телом, временами он был не в силах пошевелить даже пальцем, не то что ухаживать за кем-то другим. Вдобавок новый шрам с каждым днем ныл все сильнее. Шея распухла и горела огнем, причиняя сильные неудобства во время редких приемов пищи. Тело только сейчас обнаружило обман и требовало, чтобы все было по правилам, — со страшной болью и в муках.

Хозяин Шкурного дома постоянно где-то пропадал, и до позднего вечера Крес с Адой были предоставлены сами себе. После той беседы в первый вечер их знакомства Крес с Лешим почти не общались, но Креса особо не волновали привычки травника — лишь бы не выдал его людям Асы. Если его новый знакомец не будет болтать языком где ни попадя, рок’хи скорее всего вовсе не узнают, что печально известный Крысолов все еще жив живехонек и обретается в хорошо им известном Шкурном доме. На это у травинка были все возможности — он Кресу ничем не обязан, а богатым он точно не выглядел.

Крес каждый вечер не отходил от окна, смотрел и смотрел в густеющие тени, на деревья, обступающие Шкурный дом со всех сторон и ждал, что вот-вот захрустит снег и из-за деревьев выйдет с десяток вооруженных псоглавцев. Но его взору представала неизменная белая круговерть, которая свалилась на Лес в памятный вечер, и так до сих пор не унялась. Девственную частоту снега нарушала лишь одна полоска следов, когда хозяин Шкурного дома шел обратно, иногда принося с собой еще теплое молоко для Ады. Действительно ли он был на их стороне? Или просто ему еще не предложили достаточно весомое вознаграждение?

Когда снегопад чуть угомонился, снаружи послышались голоса. Крес аккуратно выглянул на улицу с тяжелым сердцем и кочергой в пальцах. Ему было от чего расстраиваться и без нежданных гостей.

Солнце заливало заснеженную лужайку, отсвечивало брильянтовой россыпью на растущих сугробах, а из-за кустов, засыпанных свежевыпавшим снегом, выглядывали любопытные мордашки детишек с четким намерением сунуть в Шкурный дом свои носики.

Крес, почесывая свой шрам, молча выругался. И в гробу от них не укрыться! И здесь достали! Сеншес их знает, чем оболтусам так приглянулся этот сгнивший кусок дерева, раз они здесь постоянно ошиваются. Как минимум одного из них Крес узнал — рыжик был Иессой.

— Леший! Леший! — хором запели они, осмелев.

Очаг вовсю дымил, так что без толку было делать вид, что никого нет дома.

— Пошли отсюда, негодяи! — крикнул Крес, сам не узнавая своего охрипшего голоса. — Я вас не звал!

— Ну, Леший! — не унималась малышня. — Ты же обещал!

И чего этот тип им мог наобещать? Глодай его кхамер, лучше бы сидел и помалкивал…

— Ничего я вам не обещал, прочь!

— Врешь! — заголосила мелкая псоглавка с длинными косичками и ярко голубыми глазами. Шуна, судя по голоску, который при свете дня звучал еще маслянее. — Обещал поиграть с нами. Показать, где кхамеры наружу вылезают. Мы специально блины принесли.

Действительно в руках у девчушки была тарелка, накрытая полотенцем.

— Леший! Леший, ты там? Выходи! — заголосили детишки со всех сторон, скрипя сугробами все ближе и ближе.

Кресу совсем не хотелось устраивать представление, но по-другому согнать их со двора он возможности не видел. Утром они бегают сюда ради развлечения, вечером начнут строить планы на грядущий день и посвящать окружающих в них. И так мало-помалу тропинка приведет в Шкурный дом кого не надо…

Пришлось вылезти из дома, предварительно обернув лицо черной тряпкой. Детишки, столпившиеся в кучку, громко запищали, когда он с диким рыком окатил их из бадьи. Результат получился выше всяких похвал — на снегу осталась только тарелка с блинами.

Он наивно понадеялся, что засранцы больше и носа сюда не сунут, но горько ошибся. Дети стали приходить каждый день и играть в снежки прямо под окнами. Сколько Крес на них не рычал, ежедневно игра возобновлялась.

* * *

Была середина ночи, когда Леший, выбив дверь ногой, влетел в дом и бросился затаптывать очаг. Крес рванулся с постели, хватаясь за свою кочергу. В голове все еще грохотали трубы и ревело пламя. Пару мгновений назад ему еще казалось, что какой-то гремучий алый поток несет его неизвестно куда, а вот он уже на карачках ползет к своему товарищу по несчастью, пытаясь вызнать, что за переполох.

Хозяин Шкурного дома, тем временем, занавесил все окна и, прижав палец к губам, осторожно приподнял занавеску. Снаружи валом валил снег.

Крес сидел, задержав дыхание, и не мог понять спит он или это происходит на самом деле. В какой-то момент он ясно услышал звон стали и рев боевых рогов. Леший так и застыл с приложенным к губе черным пальцем, как будто призывал прислушаться к торжественности этого страшного момента.

— Нападение?.. — с замиранием сердца Крес озвучил очевидную мысль, которая резала его, подобно ножу.

Леший кивнул.

— Очень надеюсь, что сюда не додумаются добраться. Иначе плохо.

Вслед его словам разверзся целый вулкан нечеловеческих криков. В одно мгновение ночь пронзил знакомый треск крыльев, которые уносили погонщиков в небо. И очень долго каждый порыв ветра звучал точно вой, терзаемых железом адских созданий. Они сидели так довольно долго, приглядываясь к чернеющей чаще, обуреваемой отдаленными боевыми кличами, криками боли и боевым ражом. Крес уже забыл дышать, пока слушал голос нынешней ночи. Даже когда Леший ушел вглубь дома, он не сразу смог заставить себя бросить бдение и вернуться к еще теплому очагу и женщине, которой сейчас было куда тяжелее, чем обоим мужчинам. Он еще мучил себя мыслями о том, кто же победил в ночной схватке, и чьего появления ему следует опасаться? И кто из них может оказаться хуже?..

— Отойди уже от окна, — раздался уставший голос Лешего. — Только мороз впускаешь. Все закончилось. Если бы победили вампиры, из леса валом повалили бы бабы с детьми.

* * *

Наутро Леший, ни слова не говоря, поднялся спозаранку и за порог. Ждать его с вестями о том, что же произошло минувшей ночью, раньше вечера точно не стоило. А значит, новости могут прийти к нему сами.

И он не прогадал. Уже издалека он услышал знакомое бурчание. Потом скрипнула дверь и…

— Эй, хорек, ты живой что ли?! — воскликнул дед, застыв на пороге. Рядом с ним замерла взмыленная Киша, она поддерживала старика под руку. Оба словно призрака увидали, но Крес, видя обоих живыми и здоровыми, неожиданно почувствовал себя почти счастливым.

Псоглавка помялась некоторое время прежде чем ступить под крышу Шкурного дома, переваривая нечто в своей душе.

— Надо же… — наконец, произнесла женщина, усаживая деда на лавку. — А мы-то думали, тебя…

— Видно постарел наш Хорн, пора бы ему ко мне присоединяться, — горько хохотнул дед. — Ты, милок, больше меня на труп похож!

— Что это значит? — не понял Крес, пока Киша раскладывала на полу стариковское бельишко.

— Умирать я сюда пришел, дурак, — ответил ему дед с лавки. — Нет у меня больше сил, а у них нет больше мочи за мной горшки таскать. Ну, и я уж и сам вижу, что время мое подходит. Та тварь меня вконец в гроб вогнала. Крепче я уж не стану, да и не надо — сам отца сюда отнес умирать, вот и мой черед настал здесь последние свои деньки провести. Вон в том углу он лежал! Там, кажись, от него до сих пор пятно осталось. Но ты не удивляйся — иные общины своих стариков вообще в лесу оставляют кхамерам на прокорм, а у нас все полегче устроено. Для этого и стоит до сих пор этот проклятый дом, прозванный Шкурным. На деле это Прощальный дом — место последнего отдохновения старости.

— Здесь же живет этот…

— Чудик тот, которого дети Лешим кличут? Знаю. Вот мне компания в последний путь что надо.

Крес помог Кише опустить стариковские кости на постель рядом с очагом. Барик, несмотря на свою неуемное бормотание, уже не выглядел таким крепким, как в первую их встречу, когда самого Креса было впору относиться этот Шкурный дом умирать. Всего несколько дней превратили старика в костлявую мумию. Он поблагодарил обоих за заботу и закрыл уставшие глаза.

— Это кто ж такая? — поинтересовалась Киша, оглядывая Аду. — Уж не наша ли чаровница?!

— Она самая, — ответил Крес. — Халса мне ее подарил.

Киша развернула шкуры.

— Ты ее что хочешь уморить?! — выкрикнула она и всплеснула руками. — Д’ахи меня держите, она же пылает вся! Ты что не знаешь, что делать нужно?

— Я…

— Да молчи уж, увалень! Вижу, что сам еле на ногах держишься, того и гляди к д’ахам сам отправишься. Воду иди, набери и не мешайся! — приказывала она.

Креса не нужно было просить дважды — он уже со всех ног несся к речке с ведрами. Снаружи его с испуганным визгом встретили дети, которые пришли проститься с дедом. Соша с Алькой навзрыд плакали, Васса старался выглядеть сурово, хотя и у него глаза были на мокром месте. Остальная компания, которую возглавлял Иеасса, застыли чуть поодаль, вытаращив глаза до пределов дозволенных природой. От одного взгляда на нового обитателя Шкурного дома, парочка ребят сразу же пустились наутек, остальных от страха просто пригвоздило к месту. Когда Крес, ругаясь про себя самыми последними словами, вернулся с полными ведрами воды, детишки уже помогали Кише с Адой.

— Знала бы я, что тут… принесла бы… — бормотала Киша, выжимая тряпочку и укладывая Аде на лоб. — И чего ты в ней нашел? Хоть бы сиськи, хоть бы жопа какая — и там, и здесь одно название… У вас хоть что-нибудь есть в этом сральнике, кроме воды?! И как такая вообще может здорового ребенка родить… Или у вас все бабы такие немощные? Молись д’ахам, кровопийца, чтобы они сохранили жизнь этой… женщине.

— Я не умею молиться вашим богам.

— Ты ничего не умеешь!

— Неправда, — вступился за него Иесса. — Крысодав убивает… летучих крыс!

— Калечить легче, чем лечить, — хмыкнула Киша. — Прошлой ночью было достаточно убийств. Дайте вернуть с того света хоть кого-нибудь, а то руки уже ноют. Молись тогда своим южным богам, пропади вы все пропадом.

— Это же д’ханка, — пропищала Алька, она сидела в углу на лавке и хлюпала носом.

— Уж не знаю, — помотала головой Киша, поднимаясь. — Сама видела, да не ведаю, кто вы вообще такие, и что от вас ждать. Какая из нее чаровница, если она сама себя зачаровать не может?

Ада сопела от натуги, завернутая в одеяло, как куколка.

— Кровопийца, — обернулась к нему псоглавка с опущенными руками. Ее затуманенные глаза горели от сдерживаемых слез. — Я видела, как тебя резали. Там. Крови было… Я не хотела на это смотреть, но почему-то смотрела. Как у тебя из горла кровь хлестала, и ты булькал ею, как зарезанный баран. Но ты все не умирал почему-то и глядел на свою женщину. И она на тебя смотрела неотрывно, пока Халса ее напаивал кровью. Он и раньше так делал, каждый раз, когда глаз Шароши на небе показывался. И потом уже она глаза не могла отвести, когда выпила все до капли. Я гляжу, а кровь из тебя, как будто вся вытекла и больше не идет… Чудеса.

Крес не стал отвечать. Что он мог ответить? Чудеса, как они есть.

Киша быстро вытерла слезы и уже пристальнее всмотрелась на него, Крес аж покрылся мурашками от вида ее ясных глаз цвета молодой зелени.

— Кровопийца…

— Крес.

— А?

— Имя такое.

— Ты живой человек?

— Да.

— Не верю.

— Я сам не верю.

Киша потупила глаза.

— Что же ты будешь делать? — она бледнела все больше и больше. — Куда ты пойдешь с этой своей больной девочкой? Лес и зима — верная смерть. А зима на Севере длинная. Иногда она не заканчивается годами. Бывает и такое. Если Лес захочет.

— Должен быть способ, — ответил Крес. — Я хочу запастись травой, которую продает этот ваш Леший. Он говорил, что такая трава отпугивает кхамеров, и что харгеры часто ей пользуются.

— Леший? — ее толстые брови поползли вверх. — О, нет, кровопийца, с ним тебе лучше не связываться. От таких как он лучше вообще держаться подальше. Будь моя воля, мы бы таких вообще на порог не пускали, если бы он не привозил нам серицу — ее запах отпугивает кхамеров и многих других чудищ лесных. Но этот Леший — опасный человек. Подобные ему даже в деревне долго не задерживаются, идут в свою чащу, и только д’ахи знают, чем они там занимаются.

— Я видел, твой муж общался с ним, — заметил Крес.

— Да, — кивнула она, — но этот шибко говорливый, ко мне даже пару раз пристать пытался, по старой памяти. Насильно я его отвадила, дед помог.

Скрипнула дверь. Вошел Муса, подавленный, задумчивый. Но тоже живой.

— Ааа, сколько народу… Вы что все с отцом попрощаться хотите? Ты?!

Муса посмотрел на Креса, как на привидение.

— Уж не мерещиться ли мне? — прошептал он, не сходя с места. — Тебя, наверное, и молния не способна убить, Крысолов.

— Он здесь, волчонок, теперь с Лешим живет, — ответил Барик слабым голосом. — И его женушка, которая д’ханка бывшая, тоже с нами, хоть и болеет она. Вот такая мне компания на дороге к д’ахам.

— Видно д’ахи связали нас и отвязать никак не могут, — диковато ухмыльнулся харгер. — Куда бы я ни пошел, постоянно вижу твое мертвенно-бледное лицо. Покажи шею.

Крес неохотно опустил воротник. Муса заблестел зубами.

— Интересно, — прошептал он. — Шрамы есть, значит, и убить тебя можно! Не показывай его. Пусть думают, что нельзя. Ты тут еще пригодишься, чует мое сердце…

— Сплюнь. Вот поставлю на ноги Аду и поминай, как звали. Чем дольше я нахожусь здесь, тем хуже нам обоим. Я знаю, ночью была битва…

— Ничего ты не знаешь! — махнул рукой Муса. — Битвы и завтра будут. Только больше славных мужей докажут свою доблесть и найдут пристанище рядом с д’ахами! Дело не в этом. — Он подошел ближе и зашептал Кресу прямо в ухо. — Когда твое тело и тело твоей подружки испарилось — только не говори, что не умеешь колдовать, не поверю! — так вот, оказалось, что сын Халсы исчез!

— Не может быть! — вздрогнул Крес.

— Еще как может! Халса няньку до смерти запорол за то, что не уследила за дитем. А та, прежде чем дух испустить, все причитала, что когда тебя резать побежали, какая-то гигантская старуха утащила малыша за печку и словно сквозь землю провалилась. Халса чуть с ума от горя не сошел, даже на болота ходил со своими людьми. Без толку, только людьми болото накормил, глупец. Темная история, в общем. Только не говори, что ты еще и в этом замешан!

— Да, конечно, — прошелся Крес рукой вдоль шрама. — Вот она ваша Болотиха…

Крес выругался. Сердце стучит, а все не легче.

— Ладно, еще обсудим, — кивнул Муса. — А теперь выйдите все! Мне нужно переговорить с отцом.

— Спасибо, дорогая, что довела меня, — дед приподнялся и поцеловал Кишу в щеку. — Сам бы я нипочем бы не дотащился до этого гадкого места. А теперь уходи.

Псоглавка бросила прощальный взгляд на больного старика, пролила пару слезинок и направилась к выходу. Крес вышел последним и закрыл за собой дверь, бросив обеспокоенный взгляд на Аду. На полу лежали два тела, одно было завернуто в лохмотья, другое в богатые волчьи шкуры.

— Крысолов! — испуганно окликнул его Васса, который единственный не последовал за Кишей обратно в деревню. Остальные уже скрывались за деревьями.

Избегая смотреть на него дольше одного удара сердца, волчонок подошел и протянул руку. На ладони лежал черный шарик с алой сердцевиной. Старый знакомый.

— Я видел, как Аса бросил его в огонь. На. Забери его, пожалуйста, свой ведьмин камень…

Крес молчал, глядя на адский огонек. Он знал, что его следует забрать — чем дольше камень находится в чужих руках, тем больше бед он сможет натворить. Но не мог себя заставить протянуть руку. Она сама собой полезла к воротнику. Унять боль.

— Он даже не помутнел, пока лежал в углях, — приблизил Васса вещицу к глазам. — Когда никто не видел, я выгреб его из золы. Потом три дня пытался разбить его, чтобы посмотреть, что внутри, но так не смог… Он еще убежать от меня пытался. Знаешь? Вынул ножки и чуть не утек. Насилу поймал.

Крес принял подарок. Пусть кожа горит огнем, но иначе нельзя. Унять боль.

— Ты же правда живой? Или мне все это кажется, потому что ведьма завладела нашими душами?..

— Нет. Я живой. А это никакой не ведьмин камень.

— А что? — испуганные глаза Вассы сразу загорелись любопытством.

— Это ключ. Никому не говори, что он у тебя был и что ты отдал его мне. Ты же никому не сказал?

— Иеасса с Шуной. Мы с ними вместе долбили по нему камнем, а потом ловили лукошком. Но они никому не скажут. Точно!

— Ты уж постарайся им объяснить, чтобы держали язык за зубами. Но спасибо.

— Я так и знал, что ты живой, Крысолов. Все говорят, что ты обернулся волком и унес ведьму в самое пекло, к кхамерам!

— Правда? А то все думал, куда девался мой хвост.

Васса хотел еще что-то сказать, но побледнел, глядя на его оголившуюся шею, быстро попрощался и припустил нагонять остальных. Крес подождал, пока его черная шевелюра не утонет в белом пейзаже. Ладони было горячо.

Муса как раз прикрывал за собой дверь.

— Может быть, еще не поздно убить тебя, прежде чем произойдет нечто совсем нехорошее? — сказал он. — А ну-ка признавайся, снюхался с темными силами там на болотах?

Спустился с крыльца и подошел ближе. Глаза харгера смеялись.

— Шучу. Ты, должно быть, умелый колдун, раз тебя железо не берет. С колдунами я предпочитаю не ссориться. Не хочешь прийти и вызвать победителя на поединок, когда Аса с Халсой выяснят, кто из них больше достоин говорить с д’ахами?

— А что твои это проглотят?

— Нет, конечно! Ты же не рок’хи, а вообще непонятно кто. Но я бы посмотрел на их рожи, когда кто-то навроде тебя ступит в священный круг. Но я хочу сказать тебе вот что, — он наставил на него палец. — Думай о грядущем событии, вне зависимости от того, интересна ли тебе наша судьба или нет. Халса явно старше и он подавлен после всего, что произошло, но точно еще не побежден. А Аса, он не самый лучший боец, но упорства ему не занимать. Кто бы из этих двоих не одержал верх, тебе и твоей… бабе придется плохо. Более того — не все согласятся терпеливо дожидаться воли нового д’ахера, а решат сделать дело по-быстрому и преподнести ему твою голову в знак верности. И спасти тебя может только одно.

— Удиви меня.

— Тебе теперь выпала тяжкая доля ухаживать за моим отцом, пока он не испустит дух и не предстанет перед д’ахами. Он сам уломал меня отнести его в эту конуру, где место только призракам. Дома у нас больше нет, спасибо крысам. Я рад, что умрет он не в одиночку и до него не доберутся кхамеры, иначе пришлось бы его вообще к дереву привязывать, как в старые времена. Достойно проводи его на Тропу, когда придет время. Я пока сделаю все, чтобы никто из самых горячих голов не притащился сюда за твоей драгоценной гузкой, пока одни будут готовиться к поединку, а другие провожать мертвецов и восстанавливать то, что уничтожили крысы прошлой ночью.

— Мы с Лешим всю ночь просидели в засаде. Много погибших?

— Не знаю, не считал. Но будет еще больше… Эх, в паршивое же время мы решили менять д’ахгера, и, чую, выйдет нам это болью, кровью и смертью. Это тот камень, про который говорила эта твоя… как ее, суку?!

Крес и забыл, что все еще сжимает его в кулаке.

— Да, — не стал кривить душой Крес. — За ним приходила Мерай.

— Чудная вещица, — пригляделся Муса к камешку. — А не его ли тогда выплюнула твоя подружка?!

Муса фыркнул и начал хохотать так, что у него на глазах выступили слезы. Крес, глядя на него, не смог сдержать улыбки.

— Да, спасибо, что нашли его…

— Я так чую, что эту суку такая счастливая новость не успокоит?

— Ее вообще мало что способно остановить. Нет, человека более мстительного, чем Мерай. А вы уже встали на ее пути, и просто так она отсюда не уйдет, пока не сожжет здесь половину леса.

— Это хорошо, что ты мне это сказал, — ухмыльнулся Муса. — Теперь будет больше резону насрать ей под юбку. Мне противно знать, что многие из тех, с кем я долгие годы ходил по Лесу, в самом деле, хотят вести дела с крысами…

— Я уже говорил, что не собираюсь задерживаться у вас, — сказал Крес. — Но мне нужно дождаться, когда Ада сможет хотя бы держаться на ногах.

— Небольшой у тебя выбор. Умереть здесь, либо умереть там.

— У вас его нет вовсе.

— Почему же? Умереть на коленях или умереть сражаясь. Перспектива идти на север для некоторых хуже, и я их могу понять. Там смерть и тут смерть… Ну, да. Похоже.

— Я собираюсь уйти, так или иначе. Пусть твоя совесть будет чиста. Но мне нужна трава, которая отпугивает кхамеров.

— Серица? Такая есть, но ее очень мало. И не могу я тебе ее отдать. Пускай зимой кхамеры посмирнее, но совсем без травы полгода сидеть в деревне безвылазно не получится. Тут каждая горстка на счету.

— Я хотел купить ее у местного травника, которого некоторые называют Лешим.

— Эхх, опасно с такими людьми водиться… Мы сами якшаемся с ему подобными не от широты душевной.

— А что в нем такого особенного? Он показался мне чудаком, не более.

— Этот, да, он может сойти за безобидного полудурка, — кивнул Муса. — Но есть другие из его рода-племени. Хотя и племени у них никакого нет. Это изгои, сросшиеся с Лесом. Они редко показываются на людях, предпочитая наведываться только время от времени. У меня первой мыслью было, когда я наткнулся на тебя в лесу, что ты один из них. Но нет, не похож. У тебя пальцы не черные.

— А почему у них черные?

— А хер их знает, — Муса сплюнул. — Может они много в жопе ковыряются или еще где. Этот хер болтун страшный. Даже на к’хул приперся, хоть его и не звали, мучал меня какими-то идиотскими сказками. Про тебя спросил пару раз.

— Про меня?! Что именно?

— Кто такой… Откуда… Ничего я не знаю! Сказал, ты моя проблема и нечего в мои дела нос свой совать. Ты главное помни, хорек, когда будешь с ним насчет травы говорить: в глаза ему особо долго не смотри и будь всегда начеку. Бывает, пошел человек с ним сговариваться, а потом пропал. Был и нет! Говорят, они с собой в Лес людей уводят. Зачем? Никто не знает, но еслиЛес кого берет, то обратно не возвращает.

Муса отошел и аккуратно приоткрыл дверь.

— Спит, старик, — вернулся он. — Он единственная твоя защита. Если у парней Асы еще осталась хоть крупица уважения к его старости, то тебя здесь никто не тронет. Пока старик жив, конечно.

С этими словами Муса сунул руку за пазуху. Пошуровал там некоторое время и вытащил на свет пару серебряных камешков.

— Вот. Не надо меня благодарить, — сунул он Кресу серебро. — Главное ухаживай за ним. Не хотел я этого говорить, но в твоих интересах, чтобы он жил как можно дольше. Киша будет приходить время от времени, твою подружку тоже попользует. Может, Вассу пошлю, если она занята будет. Все сказал. Бывай! До свидания на кругу д’ахов.

— Ты хочешь, чтобы и я пришел?! Они же убьют меня.

— Нет, — помотал головой Муса. — В этот день нельзя проливать кровь вне этого священного круга. Все, кто решит свести счеты — навеки прокляты. Так что придешь — не тронут. Заодно покажешь, что не боишься их.

Он ушел. Крес вернулся в дом. Дедов храп стоял горой.

* * *

— Крысолов! Леший!

Крес не отвечал. Не было ни сил, ни желания.

Скрипнула дверь.

— Крысолов… — шаги.

Крес поднялся с упорным желанием гнать их отсюда тумаками, потянулся за кочергой. Три робких фигурки расплывались в предутренней синеве. Ада что-то бормотала сквозь сон.

— Крысолов… Мы тебе. Вот.

Положили что-то на пол и умчались.

— Мы никому не сказали, — бросили уже на пороге. Хлопнула дверь.

Крес дополз до мешка, открыл. Запахло пирожками.

* * *

Они пришли под вечер. От них разило вином и злобой.

Первыми их встретил дед Барик, который сидел на завалинке, завернувшись в одеяла, курил трубочку и дышал свежим воздухом. «Попрощаться с солнышком» — так он это называл.

— Гольга! Мальга! — поприветствовал он гостей, не успели те подойти к крыльцу. — Вы чего это приперлись так поздно? Со мной что ли попрощаться хотите? Так давайте, я вас расцелую в обе ваши рябые щеки.

— Не к тебе мы, отец. Хотим вернуть то, что этот крысиный выродок у нас отнял.

Дед к тому времени уже успел справиться у Креса во всех подробностях, что же на самом деле произошло в Сердце-доме, и отнесся к произошедшему по-старчески спокойно: «д’ахи свое подали, д’ахи свое и забрали». Крес рассказал даже о том, что он узнал в доме у Болотихи. Дед на такие новости тоже не покривил душой: «Догадывался я, что этот сопляк не простой сопляк. Ну, надеюсь, Халса погоняет своего нерадивого отпрыска по солнышку».

Гольге с Мальгой Барик сообщил ровно то же самое. Это им не очень понравилось.

— Ты дед, че с рефа рухнул, так говорить про нового д’ахгера? — взбеленился Мальга.

— Кто новый д’ахгер? — ответил дед, поднимаясь на трясущихся ногах. — Аса? Аса может сам прийти сюда и разъяснить, кто назначал его д’ахгером, а не посылать кого попало за больной бабой. Д’ахгер у нас один, Халса, и вам пора бы вспомнить, чем ваши отцы ему обязаны. Может напомнить, Гольга? Что забыл лицо своего отца? Он-то не забыл. На нем было много отметин.

— Помню я все, — сказал медвежонок Гольга, потупив взгляд. — Но Халса потерял уважение д’ахов! Это все знают!

— Халса потеряет уважение д’ахов вместе с жизнью после назначенного поединка, согласно Закону, и вы это хорошо знаете, — ответил дед, и глазом не моргнув.

Покачиваясь, он заступил им дорогу:

— До тех пор называть этого мудака д’ахгером это как дырку хером величать.

— Ты, отец, конечно, уважаемый человек, но ты сейчас не прав, — покачал головой коротыш Мальга. — Отойди, отец, — он принялся отталкивать старика, — тебе все равно недолго осталось. Не доводи.

— А ну пошли нахер с моего двора, мудаки недотраханные! — заверещал дед, пытаясь справиться с ними одной рукой, но ноги его подвели, и он рухнул наземь.

— А, вот и этот, — сказал Гольга, увидав Креса, выходящего из дверей. — Куда ведьму эту дел? Не твоя это д’ханка! Аса теперь ею распоряжается.

— Идите и заберите ее, если сможете, — сказал Крес, смотря охотникам прямо в глаза.

Не следовало быть семи пядей во лбу, что не понимать, что эти двое вооружены и ждут не дождутся момента, когда же можно будет заблестеть железом.

Сеншес знает, чем бы все это закончилось, если бы не движение сзади. Крес уже решил, что это Леший вернулся пораньше, но во двор ступила Киша с мешком за спиной. Псоглавка остановилась, опустила ношу на землю. Из-за ее спины выглядывали все трое — Васса, Соша и Алька.

— Поздно уже, — сказала она тихим, но твердым голосом, так чтобы все услышали. — А вы тут при детях херами меряетесь. Гольга, тебя там твоя жена ждет, не дождется. А ты тут, сволочь бессовестная?! Пошли отсюда, быстро!

Гольга постоял немного с таким видом, словно его только что окатили ушатом с помоями. Ни слова не говоря, он покачался на месте, повернулся и зашагал прочь. Мальга с отвращением плюнул тому в след. Потом обратил глаза обратно на поверженного старика и на Креса, который уже был готов бить псоглавца в в лицо, если тот хотя бы попробует сделать неверное движение.

Но Мальга снова сплюнул и побрел вслед за своим дружком. Киша проводила его строгим взглядом и направилась к дверям Шкурного дома.

Крес не без труда поднял деда и попытался увести его внутрь, но Барик не дался:

— Вот собаки, как быстро конуры меняют, — жаловался он, усаживаясь обратно на лавку. — Еще вчера с Мусой из одной братины мед пили! Сегодня там, завтра здесь, где пахнет лучше. Они и родную мать и продадут, только чтобы жирнее намазали. Тьфу!

Киша с детишками разбирала что-то в избе.

— Напросились — не мешайте. Идите во двор, к деду.

— Что ты делаешь? — спросил Крес, когда за детьми закрылась дверь.

— Не видишь? — бросила Киша, разбирая пожитки и меняя белье. — Не хочу, чтобы дед здесь с голоду помер и в говне купался. Пусть хоть здесь умрет спокойно.

Молча она сунула ему в руки какой-то мешочек.

— Ты забыл, — проворчала она.

Крес открыл его — там лежало то, что он умудрился наскрести за пару месяцев и даже больше: белье, кое-какая еда и… его кнут!

— Держи свою женушку, — сказала Киша, опускаясь перед Адой на колени. У нее в руках был горшочек с каким-то пахучим чем-то крайне пахучим. Киша натерла девушке грудь и спину и завернула в одеяло. — Будет бить ночью — держи! И не отпускай, пока не успокоится и не уснет — снадобье крепкое. Вот, молоко. Тут немного, но на пару дней должно хватить. Холодное не давай — вскипяти прежде. Показать как или сам догадаешься? И еще кое-что…

— Спасибо.

— За стариком ухаживай. Муса, велел.

Киша собралась домой уже затемна.

* * *

— Ты это… хорек, — сказал дед, когда они все ложились по постелям.

— Думаешь, они еще вернутся?

— Не, я не про этих мудаков, — Барик помялся. — Трусы они. Только с пьяни сюда поперлись. Боятся они того чудика, который здесь зимует, да и самого этого места. Видел, как у них поджилки тряслись, когда они Кишу услышали? Небось, подумали, что этот вернулся. Они сюда приходили, скорее всего, не по своей воле. Был бы я чуть покрепче, погнал бы обоих взашей… Больше не сунутся. Я чего хотел сказать?.. Ты, когда свою деваху на ноги поставишь, мой тебе совет: вали отсюда, подобру-поздорову. А лучше сейчас же взваливай на плечо и беги со всех ног. У этих двоих языки длинные, а ума с горошину. Я, наверное, не доживу до нового д’ахгера. Кем бы он ни был, но тебе точно — один хер.

Крес кивнул. Он и сам понимал это. Старик выглядел очень плохо. Падение явно забрало у него последние силы.

Ада дрожала и стонала во сне. Крес прижался к ней всем телом. Она дернулась несколько раз, и если бы он не держал ее, наверняка разбила бы себе голову об очаг.

— Когда я был одногодок старшенькому Мусы, — рассказывал дед. — Я впервые увидел, как дрались за право быть д’ахгером. Жили мы не здесь, в другой деревне, южнее, и сражались те, кто давным-давно с д’ахами. Бои эти напоминали кровавое побоище, когда один за другим воины крошили друг другу черепа за право говорить с д’ахами. Потом в круг выходили все новые и новые щенки и тоже убивали друг дружку. Д’ахам это очень нравилось и они не препятствовали тому, что брат идет на брата в их славу. Грязное это дело, пусть и священное. Я бы предпочел, чтобы мы убивали крысюков, отвоевывали наши законные земли, чем вспарывали животы друг другу. Гнусное это дело. Выбирать нового д’ахгера, когда враг стоит на пороге. Гнусное…

Он говорил все и тише и все бессвязнее. Потом Крес сам провалился в сон и уже ничего не чувствовал.

* * *

На третий день Ада начала поправляться, хоть и спала большую часть суток. Дед из постели больше не выбирался.

* * *

Крес лежал ночь напролет, уставившись в потолок. Не мог заснуть. Почти на рассвете, бросив напрасные попытки сомкнуть глаза, аккуратно выбрался из-под одеяла и пошел умываться. Одевшись и с трудом проглотив пару лепешек, он бросил взгляд на Аду. Постепенно девушке становилось лучше, лицо приобрело более-менее здоровый розоватый оттенок, а черты округлились. Вечером он дал ей немного вина, и ночью Ада спала как убитая. Дышала ровно и глубоко, почти не ворочалась и не стонала. Хороший знак. Он боялся сглазить, но очень надеялся, что совсем скоро она сможет встать на ноги. А что потом? Потом…

И тут в дом завалился Леший. Его не было видно со вчерашнего утра.

— Ну и мороз на улице, — посетовал он, отбивая сапоги от снега.

Крес хмуро жевал лепешки и наблюдал, как Леший бегает по избе туда-сюда, гремя и шурша по углам.

— Ты спешишь? — спросил Крес с набитым ртом.

— Ага, жара-то какая наступает! — хихикнул травник, набивая мешок пожитками.

— В смысле?

— В смысле — нынче на рассвете все и решится, — ответил Леший. — Драться будут, петушки!

— Так уже рассвет, — Крес обернулся к окну, за которым небо чуть окашивалось синим.

— Значит, мне пора.

— Не терпится увидеть все собственными глазами?

— В рот я е… их брачные игры. Я совсем.

— Ты уходишь? — встревоженно приподнялся Крес. — Ты же говорил, что останешься?

— Говорил. А теперь говорю другое. Ты знаешь, что означает перемена д’ахгера?

— Драку… — предположил Крес.

— Ничего ты не знаешь, Крес-Килса. Резню! Один петушок убьет другого и возьмет титул д’ахгера руками, измазанными кровью предыдущего. Потом из толпы ротозеев выйдет другой счастливчик, назовет себя избранником д’ахов и вызовет новоявленного д’ахгера на поединок. А тот не будь дурак взбеленится от такой наглости, и снова один зарежет другого. Потом снова та же песня — так бывает чаще, чем кажется: они порой на раны вообще внимания не обращают и готовы вцепиться в глотку любому, кто хотя бы попробует посмотреть на них косо. И так рок’хи и будут резать друг друга, пока не кончатся претенденты или толпе не надоест смотреть на сие безобразие. А потом ночью те, кто струсил при всех, попытаются зарезать новоиспеченного д’ахгера во сне. И такое случается нередко. Так что кровища будет литься еще долго. Халса, конечно, мощный старик и для деревни он всяко лучше, чем его противник, но деньги я бы поставил на Асу. Он хоть и мразь, но такие с мечом скакать умеют. Весь в Халсу в его лучшие годы. Не хочешь пойти, посмотреть?

— Нет, не очень.

— А зря. Я бы скрестил пальцы, как минимум, ради твоего друга, Мусы.

— А что Муса тоже претендент?!

— Естественно, он же харгер. Я почти уверен, он тоже попытает счастья. Ну, после того, как либо Аса, либо Халса обагрят оружие кровью. Тогда в дело вступит следующий. Одним из них будет Муса, зуб даю.

— А если он проиграет?

— Тогда… — Леший отвлекся. — Новый д’ахгер вырежет всю его семью — чтобы какой-нибудь Васса, когда вырастит, не подумал ему отомстить. Тебя-то точно убьют, не сомневайся, ты им как бельмо на глазу, а твою ненаглядную заберут. Слыхал, что Мальгас Гольгой здесь уже побывали, пока меня не было: пришли да глянули, что и как, чтобы прийти позже и сделать дело. Так что ты вечером можешь ждать гостей, а я пошел.

— Слушай. Я не могу никуда уйти, пока она не придет в сознание, и я не буду верен, что с ней все в порядке.

— Ну, тогда тебе лучше сходить на представление, чтобы хотя бы знать, от чьих парней придется отбиваться. Не бойся, в этот день у них строго — руки должны быть чистыми до захода солнца, так что, если будешь держаться на людях, проживешь как раз до вечера. Остается тебе одно — молится, чтобы победителем из этой резни вышел Муса. Но тебя все равно могут убить друзья Асы, если Муса не окажется мудрее и не перережет их первым. Но никто тебе не может гарантировать, что Мусу не грохнет кто-нибудь еще — в кругу или в постели ночью. Хреновые у тебя шансы, в общем.

— А ты боишься, что тебя тоже убьют? Ты им что родственник?

— Нет, но я боюсь иного. Вернее, я знаю, что за одной резней последует другая резня. Ведь, пока псоглавцы будут резать друг друга за какие-то там права, придут твои друзья-вампиры и перережут тех, кто победил. Вот именно это меня и беспокоит, да и думаю тебя тоже.

— Мне нужна серица. Дай мне хотя бы часть и иди куда хочешь.

— Тогда плати, — ухмыльнулся Леший, уперев в него свои щелочки.

— У меня есть серебро.

— И нахер мне оно нужно в Лесу зимой? От кхамеров откупаться?

— У меня больше ничего нет.

— А ведь мне даже нельзя уличить тебя во вранье. Ведь правду говоришь. Что же это получается: твоя жизнь зависит от моей доброты?

Крес помолчал.

— Получается, что так.

— Тебе и дать мне нечего, кроме своей глупости.

Травник с кряхтением принялся рыться в своих котомках. Видавшие виды, они были ему под стать, словно братья близнецы. Крес наблюдал за ним, не двигаясь с места.

На столик легли два сухих пучка.

— Даю тебе их только потому, что иначе их все равно придется выбросить. Считай это подарком богов. Этого хватит?

— Ты шутишь?.. — Крес сжал зубы и принялся лихорадочно соображать. — Идти мне не день и, как я понимаю, не неделю. А по снегу и того дольше. А до ближайшей деревни…

— Это Лес сам решит, сколько тебе идти, да тебе и не надо в ближайшую деревню, — губы Лешего как-то странно дрогнули. — Можешь мне не верить, но слухи о Крысолове расходятся быстро, и скоро уже весь Север будет знать, почему Альбия идет вытравливать рок’хи. Опять.

— Все равно, — покачал головой Крес, весь внутренне холодея от подступающего отчаяния. — Нужно будет пополнить припасы. У меня осталось кое-что в доме у Мусы. Я собирал…

— Вот чудак-человек. И торгуется еще! Серица на Севере — это величайшая ценность. Без нее здесь выживают лишь счастливчики. Это очень важно, особенно, когда лес и так полнится крысами. Я это делаю только потому, что ты и твоя девочка находитесь в таком дерьмовейшем положении. Еще неизвестно не идут ли вас вешать прямо сейчас. А если все обойдется, и рок’хи про вас забудут, пока будут резать друг друга, жалко мне отпускать вас в глотку к чудищам совсем без всего. Вот трава — хватит на две недели. Будешь жечь на закате — не жадничай, но и не трать понапрасну. А лучше кури ее, если умеешь, — так ты еще и пропитаешься ее запахом. Но особо не увлекайся, так и привыкнуть недолго. Хочешь рисковать — экономь, хоть это и смертельно опасно. Но учти: кхамеры зимой голоднее и злее обычного. Хоть многие из них зарываются в землю поглубже и дрыхнут там до весны, но иные наоборот жрать хотят только больше. Когда трава вся выйдет, дальше пойдешь на свой страх и риск. Шансы выжить без травы есть, но их, признаюсь, немного. Ты уже встречался с кхамерами?

— Да, — кивнул Крес, покрываясь колючими мурашками. — Еле ноги унес.

— Не смогу тебя обрадовать, — ответил Леший. — Если от них кто-то ушел, то в Лес одному идти тем более глупо. Твари они злопамятные и запах твоего пота сразу узнают. Это еще не говоря о другой гадости, которой по лесам ползает с лихвой. Берешь или нет?

— Мне этого мало, — упирался Крес. — Мне предстоят месяцы пути до этого Приюта.

— А больше у меня и нет, — развел руками Леший. — И вообще я тоже рискую, отдавая тебе эти пучки задаром, хотя за них платят, и платят вполне неплохо. Не серебром, которое сейчас мне нужно не более удавки на шее. Мне самому неплохо бы как-то добраться до своих грядочек, как ни крути. А с травкой как-то спокойней, знаешь ли. Я уже ухожу. Меня на готовящееся представление никто не звал. Бери траву. Желаю, чтобы кхамеры не сожрали тебя в первый же день.

— Постой, — Крес сжал кулаки. — Я… я хочу пойти с тобой. Ты же этого хочешь?

— Зачем? — улыбка снова замелькала на его безгубом рту. — Если ты наслушался баек, про Лешего, который утаскивают детей в темную чащу, то подумай головой. Лишние рты мне точно не требуются.

— Ты же тоже идешь на север. Мы могли бы проделать путь вместе!

— Ты и твоя больная подружка? — захихикал Леший. — Хорошая компания. Ну, допустим, я тоже иду на север. Но я иду к другим рок’хи, туда тебе не стоит совать нос, если жизнь дорога. Так что нам с тобой не по пути.

— Я тоже не на прогулку собрался, — напирал Крес. — Мне нужно в Приют.

Травник выдохнул.

— Я думал, ты бежишь от отчаяния. Это все из-за нее? — он посмотрел на Аду.

Крес неохотно кивнул.

— Бабы, бабы, и чего у вас там такого особенного между ног?.. — пробормотал травник. — Ты хоть знаешь, как туда добраться?

— Человек, который мне рассказал об этом месте, утверждал, что оно находится за горной цепью и дальше на побережье.

— Да, он не соврал, этот человек, — кивнул Леший. — Но с картой в руках было бы надежней.

— Ты же был там, ты говорил? Ты знаешь, где это проклятое место. Отведи меня туда!

— Ну, я не собирался туда возвращаться в ближайшее время, у меня много других дел. Так что наши дорожки сильно расходятся. Положим, ты стеснишь меня, дойдешь до развилки со мной, но травки тебе все равно не хватит, чтобы идти дальше. Тебе, так или иначе, придется садиться задницей на муравейник и надеяться, что муравьи тебя не заметят.

— Тогда расскажи, где она растет, эта трава.

— Если ты думаешь идти и рвать серницу, как одуванчики, то спешу тебя расстроить. Нужны месяцы, чтобы найти ее, собрать и высушить. Иначе только сам задохнешься. Или лучше всего выращивать самому — так надежней. Умеют это делать очень немногие — здесь лучше всех это делает Халса, но и он профан, между нами говоря. Я делаю намного лучше.

— Тогда возьми меня в ученики! — выпалил Крес. — Я хочу собрать и подготовить ее достаточно для дороги!

Леший запрокинул голову и рассмеялся. Крес терпеливо дождался, когда тот закончит веселиться.

— Прости, Крысолов, но больно забавно это прозвучало, — сказал Леший. — Ты со своей подружкой будешь… нет, об этом не может быть и речи. Учеников я беру, но не тех, за кем гоняется армия крыс, выпуская кишки каждому на своем пути.

— Они идут не за мной, — Крес сунул руку в карман. — А за этим.

Глазки Лешего удивленно округлились, когда в скупом свете нарождающегося рассвета в пальцах Креса заблестел черный камешек с кроваво-алой сердцевиной.

— И я несу его в Приют, — произнес Крес в мгновение онемевшему Лешему.

— А ты точно сумасшедший, Крес, прозванный мной Килсой, — захихикал травник, пытаясь со всех сторон разглядеть диковинную вещицу. — Отку… Как? Это же…

— Я не знаю, что это, и знать не хочу… — перебил его Крес, поворачивая камень в пальцах. Огонек заплясал, красиво раздваиваясь, расстраиваясь, разбиваясь на частицы и утопая в сердцевине. — Но это плата за разум моей Ады. Даже не спрашивай, откуда я это извлек.

— Не буду, Крес-Крысолов-Килса, — прошептал Леший. — Ты явно очень опасный человек.

Тут они услышали снаружи какие-то крики. Крес выругался, сунул камешек в карман и подошел к окну. Кто-то, взрывая фонтаны снега, бежал к избе со всех ног. Он запыхался и безуспешно пытался что-то кричать еще издалека.

— Хей, это же девица-красавица Шуна, — засмеялся Леший, сходя с крыльца. — Чего ты здесь забыла, девочка? Пришла вернуть украденное у меня горячительное?

Шуна залилась краской и осеклась на полуслове. Леший рассмеялся еще веселее и махнул рукой. Крес вышел пацану навстречу:

— Что такое?

— Просили привести тебя… — прохрипела Шуна. — Там…

— Чего они там без меня не разберутся, какой стороной держать меч?!

— Я присмотрю за твоей зазнобой. Иди, Крес Крысолов, — толкнул его в плечо Леший. — Я думаю, там будет весело.

— Ты же собирался уходить?

— Собирался. Но я могу собираться и подольше — глядишь, и успеешь вернуться! Не боись, не съем я ее. Я уже завтракал.

Глава XXII. Пища и кровь

Акай оставил их почти у самого выхода. Викта ухнула, когда на ее хрупкие плечи опустился вес тяжелого тела. Она сжала зубы и попыталась сделать хоть шаг, и плюхнулась на землю.

— Какая же ты неловкая, Викта. — посетовал ее провожатый. — Лучше тащи его за подмышки. Для тебя он слишком тяжелый, чтобы тащить его на руках.

Викта, пыхтя от натуги сделала так, как советовал поземный житель. Точно так же она когда-то вытаскивала мертвого Аполя из пещеры, чтобы отдать на поживу кхамеров. Вокруг все еще не было видно ни зги, но она чувствовала, что постепенно ее глаза начинают выхватывать из окружения отдельные очертания. Акай тоже был здесь, хотя кроме неясного, черного пятна она не смогла разглядеть ничего ясного. И лишь раз в нарождающемся свете вроде бы блеснули два грозных глаза.

— Не отвлекайся и не смотри на меня, — посоветовал он ей. Викта сразу опустила глаза к земле, и продолжила тащить человека к поверхности. Акай больше не произнес ни слова, даже не попрощался, перед тем как уйти. Викта почувствовала только ветерок, который поднялся в один момент и она больше не чувствовала рядом с собой присутствие кого-то живого.

— Засунь себе в зад свою вежливость… — пробурчала она, таща на себе Сарета. Или неСарета, пока было непонятно.

Да, ей было это очень знакомо. Только тогда нитсири тащила на себе холодный труп. Она молила Сеншеса, чтобы это не стало еще больше походить на тот кошмар. Человек на ее руках вздрагивал на каждое ее движение и уже у поверхности начал что-то бормотать. Викта рада была бы послушать, он сердце стучало, как заведенное, и не давало ей разобрать хоть словечко. Она зажмурилась и продолжала тянуть и тянуть его выше и выше туда, где ярко светило солнце. Земля, словно издеваясь, поплыла у нее из-под ног, Викта плюхнулась на задницу, но не сдавалась. Не для этого она проделала такой путь, чтобы просто так отдать свою первую драгоценность и бросить вторую. О, Сеншсе, она сравнивает глупый камень со своим братом, и называет его вторым?!

А ты уверена, что это твой брат?

Нет, она была ни в чем не уверена, но тащила эту тяжесть к поверхности.

Второй раз рухнула нитсири уже под светом ярких солнечных лучей. Они вылезли из норы, которых было так много в этом проклятом лесу. Викта вытащила его полностью и тут ее ноги подкосились. Она упала в снег и еще долго лежала, уставившись в голубое небо, которое резало ее уставшие глаза, словно нож.

Но боль была приятная и легкая. Она снова могла видеть небо над головой.

Немного продрав глаза и попривыкнув к свету, Викта поднялась на ноги. Они все еще были в Лесу. Как жалко, что нитсири не выторговала у Акая возможность вылезти где-нибудь подальше от опостылевших деревьев-гигантов. А теперь что? Викта оглянулась по сторонам и ловила только рефы и рефы во все концы. Лес дремал под белоснежным покрывалом, и будет дремать еще долго, пока не настанет весна.

Нитсири хлюпнула носом, зачерпнула горсть снега и умыла лицо. Холод обжег ее кожу.

Что бы еще сделать, чтобы не опускать глаза и не увидеть точно и бесповоротно, кого она вытащила из подземного царства.

Но бесконечно это шутовство продолжаться не могло. Викта опустила глаза и взволнованно выдохнула. Потом упала на колени и откинула белые волосы у него со лба.

Да, Акай, будь он неладен, не обманул. Волосы действительно были длинными и белыми, словно парное молоко. И незнакомая борода была. Но под ней она узнала знакомое и любимое лицо.

Сарет.

Но что-то в нем неуловимо изменилось. И дело тут не в непривычной растительности, которая, так или иначе, была слишком длинной. Викта гладила и гладила его лоб, убирая непослушные, чужие волосы, и разглядывала его лицо, пытаясь вытащить из него знакомого ей Сарета. Это был Сарет, он узнала его высокий лоб, вздернутый нос и тонкие губы. Уши, уши родные. Точно такие же, как у нее самой. Но очень многое она находила странным в его облике.

Сарет выглядел старше. Нет, он не был стариком, и даже слишком взрослым мужчиной он тоже не казался. Ее брат выглядел определенно очень исхудавшим и… повзрослевшим. Этому Сарету уже определенно не было пятнадцати, как ей. Через белесую шевелюру и густую бороду проглядывался юноша лет двадцати или даже чуть старше.

Как? Почему? Она не понимала. Перенесенные тяготы так изменили его? Сарет, через что же тебе пришлось пройти?

Она отбросила эти глупые мысли. Если он побывал в другом мире, то возможно это следствие влияния чужого солнца… или отсутствия солнца, как оговорился Акай. Это был Сарет. Ее Сарет, которого она знала с рождения и который знал ее и любил. И все остальное не важно. Она поцеловала его в лоб и еще долго не отрывалась от его горячей кожи, поливая его слезами, пока он снова не стал бормотать что-то еле слышно.

Он же прямо сгорал, Сеншес! Лихорадка сжирала его буквально живьем.

Она совсем забыла про его состояние! И как же глупо поступила — сидела просто так и размазывала сопли, теряя драгоценное время. Викта подскочила на месте, схватила брата за плечи и потащила подальше от этой проклятой дыры в земле. Ей почему-то показалось ужасно страшным, что сейчас оттуда покажутся колючие человечки с пустыми глазами, и утащат ее брата обратно во тьму.

* * *

Ей очень повезло, что рядом протекал ручей, и она смогла хотя бы напоить брата. Вода оказалась ужасно холодной, и, пока нитсири грела ее во рту, зубы почти онемели. Потом приподняла его голову, чтобы не утопить ненароком, открыла его рот и выпустила туда ручеек. Пока это было единственным, что она была способна сделать для него.

Овраг под ветвями седой ели. Викта потратила немного времени, чтобы собрать немного веток и соорудить для брата небольшой шалаш. Фокус с щелчком пальцами дался ей неимоверным трудом и она смогла высечь искру наверное на сотый или двухсотый раз. Потом она рухнула рядом с горевшем пламенем и уже не смогла подняться. Мысли ели ее подобно ненасытным кхамерам, и одна была печальней и неотвратимей другой.

А они все еще были в Лесу. Зимой. И уйти отсюда им обоим уже не удастся.

Не была ли это утонченная шутка? Выпустить из гибельных подземелий на свет, и бросить в центре Дикой Тайги? Ради чего? Ради того, чтобы они умерли здесь на два или три дня позже.

В ее голове звенел веселый смех подземного жителя. Даже злиться на него у нее уже не оставалось сил, хотелось спать. Хотелось нормальную кровать с чистыми простынями и горячей водой. А лучше не видеть этого заката, который исчезал, оставляя за собой сумерки, а потом новую темноту и холод.

Темнота и холод были тем, что сопровождали ее постоянно, как в насмешку.

Пусть будет вечный день. Пусть она видит солнце и пусть оно жжет ее глаза, а не эти постоянные ночи и ночи.

Длинные северные ночи. Сколько их еще будет…

«Сколько этих ночей ты еще протянешь, братик?» — подумала она, застонала от того, что не смогла даже произнести. Он был плох. Очень плох. Сарет пребывал в глубоком забытье и постоянно бормотал что-то несвязно. Что-то про этот проклятый Барандаруд, башни и яблоки, он бормотал какую-то чушь про тень на небе, которая спускалась к нему, и про каких-то… кротокрысов (или кротких крысов?), которых ему нужно ловить и пить их кровь. Бессвязная несуразица. Что ему пришлось пережить там, за землей?

Она лежала в их тесном шалашике, прижавшись к брату, завернувшись в худые одежды и плащи, как в одеяла. Смотрела в огонь и душилась его безумными рассказами о домах, сделанных из песка, о черном плотоядном небе и о миллионах ярких золотых глаз, которые жаждали его. «Жаждали» — он так и произнес заплетающимся языком.

— Ви, — дрожали его губы. Или ей это только показалось?

— Я здесь, Сарет, — тронула она его ухо.

— Где мы, Ви? — спросил он внятно.

Викта прижалась лицом к его шее и с огромным трудом подавила крик счастья.

— Я не знаю, — только и могла вымолвить она. — Я не знаю. Я так рада, что ты очнулся.

— Хорошо, — отозвался он, не понятно на что, и провалился в обратно сон. Больше он не бормотал, а только спокойно выдыхал из себя горячий воздух.

* * *

Нитсири почувствовала себя сторожевой собакой, которая проспала воров, когда почувствовала движение. Она испуганно поднялась со своего места, ожидая всего чего угодно — боли, криков, хохота, но только не этого.

Не широко открытых родных и любящих глаз.

Уже рассвело. Сарет сидел у костра, завернувшись в плащ, рядом весело трещало пламя костра. Брата все еще била легкая дрожь, но выглядел он более чем живым. Теперь нитсири еще больше удостоверилась, что глаза ее не обманывают, и она точно не выдает желаемое за действительное. Сарет снова с ней.

— Спасибо, — его губы сложились в улыбку.

— Молчи, — сказала она, поднимаясь и прикладывая ему руку ко лбу. — Не говори. У тебя жар. Тебе нужно лежать и молчать.

— Что случилось? — спросил он со странным выражением, вглядываясь в ее лицо.

— Ты о чем? — она покраснела.

— Где твои волосы?

— Ах, это, — она покраснела еще больше. — Надоели они мне, вот я и их и…

— Да, — он кивнул и в следующее мгновение его глаза округлились. — Твои руки…

Викта посмотрела на них, словно увидела их в первый раз. Да, выглядело ужасно. Розовые, в волдырях. Мерзость.

— Чуть-чуть переборщила… — попыталась она улыбнуться и спрятала руки под плащ. — Ничего страшного.

— Ви… — проговорил он. — Они были такие… красивые.

— На себя посмотри! — вырвалось у нее, и она сразу же закрыла рот рукой.

— Точно, — брат попытался подняться на ноги. — Я давно хотел.

— Куда ты? — воскликнула она, наблюдая, как он поднимается, сильно шатаясь. — Тебе нельзя!

— А, все равно, — махнул он рукой, и выпрямился, держась рукой за дерево. — Все равно.

Викта сама задрожала от этих слов. Все равно. Почему все равно? Они действительно были в таком тяжелом положении, и их не способно спасти даже чудо? Ах, да, — поправила она себя. Чудо она сама отдала в руки чудовищу.

Снег заскрипел под его весом. Он жался под своим плащом и с трудом переставлял ноги.

— Сарет подожди! — крикнула она, подскакивая на ноги, но чуть сама не упала лицом в снег.

— Тут где-то рядом ручей, я слышу его, — сказал ее брат, не оборачиваясь. — Хочется пить.

— Я принесу, не ходи, — упрашивала она его.

— Все равно, — покачал он головой и побрел на звук переливов воды. Даже не обулся.

Сарет нагнулся над ручьем и смочил лицо ледяной водой, обтер шею и грудь. Выдохнул, зафыркал и плеснул в лицо еще немного. Нитсири стояла рядом и кусала губы, опасаясь каждое мгновение, что вот сейчас ее брат оступиться и полетит в бурный поток, и ей придется вылавливать его.

— Я все хотел спросить, — начал он.

— Что? — сделала она шаг в его сторону.

— Почему я голый?

— Эээ… — потупила она глаза, желая провалиться под землю. — Ты это… горел. И… я… Холодно было, очень… Прости.

— Все нормально, — кивнул он, продолжая умываться. — Я бы сделал так же.

Уши Викты горели так, что ей казалось, она сейчас хлопнется в обморок. Она почти ненавидела его.

— Ты лучше мне объясни, что случилось, — прошептала она. — И как это понимать.

— Я заблудился, — просто ответил он, ополаскиваясь. Викта поежилась, то глядя на его водные процедуры. Еще не хватало, чтобы он залез в ручей полностью, как будто на дворе лето.

— Ничего себе заблудился, — пробурчала нитсири. — Мне сказали, что ты… пришел из другого мира.

Она ожидала, что он сейчас недоуменно переспросит или разразиться смехом. Но Сарет смолчал.

— Значит, правда, — выдохнула она.

— Я сам не знаю, где был. Ты знаешь, сколько прошло времени?

— В смысле? Я вытащила тебя только вчера.

— Я помню темноту, — говорил Сарет. — И каких-то колючих существ. Помню, как они довольно мурчали и больно щипали меня, словно я был теленком, которого ходят забить. Мерзость — не хочу вспоминать! Знаю, ты, наверное, подумаешь, что я спятил…

— Нет, не подумаю, — оборвала она его. — Это правда. Тебя спасли кхамеры.

«Спасли» и «кхамеры» в одном предложении. Она сама не смогла сдержать горькой усмешки.

— Те, о которых говорил Рыжек? Видать Лес действительно чудесное место.

— Я уже сыта по горло этими его чудесами, — отвернулась Викта. — Мы должны были провести тут самое большее неделю и вернуться домой, а все растянулась чуть ли не… Сеншес знает сколько! И конец всего этого обещает быть совсем не счастливым, как в твоих глупых сказках. Ну, вот почему, это произошло именно с тобой? Куда ты полез, дурак? Чего ты добился?

— Не знаю, — скривился Сарет, словно от головной боли. — Я еще не проверял.

— Да, о чем это ты? — взорвалась Викта. — Ты видел себя со стороны? Я тебя еле узнала!

— Вот поэтому я тебя и спросил, а ты не поняла, — сказал Сарет твердо. — Сколько прошло времени с того момента, как мы расстались?

Викта сглотнула. Простой вопрос. Но он ей очень не понравился.

— Я шла до нужной червоточины три дня, — начала она вспоминать. — Потом вернулась, затратив двое суток до нашего перекрестка, и сидела под деревом под проливным дождем до вечера. Пока не почувствовала, что ты в опасности. Как раньше, когда твой талант звал меня, когда случалось что-то плохое. Дальше я помню только бешеную скачку и… не помню. Едва ли не прошло больше месяца.

— Понятно, — склонил голову Сарет и, к ее облегчению, отошел от ручья, подошел к ней. Викта прикоснулась рукой к его макушке и растрепала белые пряди. Несмотря на густую шаль из веток над ними, яркое солнце ясно вырисовывало его ослепительно седую шевелюру.

— Я ничего не понимаю, — прошептала она, перебирая его волосы. Они были белые. Все. Она не нашла ни одного темного волоска, как ни старалась. Даже те, что сейчас украшали его лицо, были словно снег.

— Я сам мало что понимаю, — отозвался он. — Я старался следить за временем. Там. В том мире. У меня ничего не получалось, и дни сливались в один сплошной комок из забот и блужданий по этому городу, который ты наверное знаешь, как Блуждающий город.

— Ага, — произнесла она. — Они называют его Барандаруд.

Она слушала, сжимая его голову руками, а Сарет рассказывал, что он пережил в проклятом Блуждающем городе, когда лазил там совсем один и прятался от ока небесного чудовища. Как он ловил червей и исследовал дома без единого лучика света внутри. Как боялся посмотреть на черное небо, полное золоченых звезд, и страшился одновременно упустить его из виду. Как прятался в домах, больше похожих на склепы и питался сиянием собственного таланта, в котором видел картины из прошлого и выдуманного им же будущего.

— Я плутал там, как крыса в лабиринте, и не знал, как выбраться, — рассказывал ее брат. — И я горько пожалел, что не пошел тогда с тобой. Остаться в пустом и мертвом мире, окруженный дхинами, о силе которых мечтал всю свою жизнь, но не иметь возможности воспользоваться ими. Это как попасть на необитаемый остров с горстью алмазов. Когда я уже сжимал живой философский камень в руках, радости моей не было предела, но было уже слишком поздно.

Викта стучала зубами от холода, и желала как можно быстрее уйти от студеного ручья, в тепло, к костру, но терпеливо слушала его рассказ и не перебивала. На том месте, где Сарет услышал кхамерово пение, а сверху его пыталось достать то чудовище, которое навеки стерло в пыль этот проклятый город, она не выдержала:

— Хватит, я поняла.

— Я не знаю точно, сколько прошло времени, — признался он. — Может год, может два, а может все десять. Там его словно бы и не было. Я делил промежутки только временами отдыха, но как только усталость стала моим постоянным спутником, и это стало бессмысленным, я начал считать стрижки волос. Но скоро мне это надоело. У тебя есть кинжал?

— Зачем тебе?

— Хочу срезать эти длинные патлы. Ну их к Сеншесу.

— Не нужно, — потащила она его обратно к костру, от холода она уже не чувствовала пальцев на ногах. — Пусть будут.

— Дай хотя бы побриться. Борода просто ужасная.

— Я сама. Пошли.

* * *

Нитсири порезала его, наверное, сотню раз, пока из-под бороды не показался ее прежний Сарет. Почти прежний, если не считать его белой шапки и ушедшего детства. «Рука легкая», — как отозвался о ее работе Сарет, поглаживая себя по лицу. Он, конечно, кривил душой — без горячей воды, мыла и нормального лезвия щеки и подбородок сильно кололись, но ему, похоже, нравилось и так.

— Ви…

— Ммм, — отозвалась она, убирая остро наточенный кинжал. Сарет сидел перед ней и неловко застегивал ремешки на истрепанном сапоге. Она сама сейчас не отказалась бы от пары хорошей обуви.

— У тебя же все хорошо получилось?

— Ты о чем?

— Я о камне, — он почему-то смутился. — Покажешь?

Теперь смутилось она.

— Нет, — покачала она головой. — Ничего не получилось.

— Ты же говорила, что тебе удалось заарканить дхина?

— Говорила, — кивнула она, не смея поднять на него глаза.

— Так что же?

— Потеряла, — бросила она.

— Как так?

— А вот так.

— Не бывает такого! Такие вещи так просто не теряются.

— Уж поверь. На такие вещи спрос просто огромный.

— Ты же не шутишь?

— Нет. Был и сплыл. Кто-нибудь, наверное, нашел и продел в него нить, как в бусину. Болтается теперь на шее у какого-нибудь выродка.

— Шутишь.

— Уймись, а?! — разозлилась она. — Нет его, понял?

— Ага, — уступил Сарет, впрочем, всем видом показывая, что ей ничуточки не верит.

— Вот и все. Лучше показывай свой. Ради чего ты валандался в этом Барандаруде столько времени? Только не говори, что отдал его кхамерам, чтобы они тебя не сожрали.

— Нет, не отдал, — брат выглядел до крайности смущенным. — Но мне неудобно.

— Чего тебе неудобно?

— Достать его неудобно.

Викта захлопала глазами, не понимая, к чему он клонит.

— А где он? — она осмотрела его с головы до ног. И схватила его куртку. — Здесь?

— Нет, — Сарет снова залился краской.

— Тогда куда ты его сунул? — недоумевала нитсири. — В сапог что ли?

— Нет там ничего, Ви. Я побоялся совать прятать его в одежде. Не хотел потерять, и не хотел, чтобы его нашли, если меня убьют. Оставь, — молил ее Сарет. На него было жалко смотреть.

— Только не говори, что ты начал сростаться с ним от безнадеги! Абель Ро предупреждала нас обождать с этим, иначе…

— Да нет же! Ну, я попробовал, но ничего не получалось. Отвернись.

— Чего?!

Сарет вскочил на ноги и, неловко переставляя ноги, убежал куда-то за дерево. Викта некоторое время смотрела ему в след и не могла понять, куда он собрался. Она позвала его один раз, другой, но брат не отозвался. Какое-то время она сидела на месте и подкидывала веточки в костер, но волнение таки взяло свое. Тогда нитсири поднялась на ноги и бросилась за ним.

— Уйди! Уйди! — закричал на нее Сарет, когда увидел нитсири, пытавшуюся перелезть через огромный корень.

— Ты чего там делаешь, придурок?! — спросила она, свесив одну ногу и собираясь уже перекинуть вторую, но замерла от неожиданности. Сарет сидел на снегу со спущенными штанами злой и красный, как свекла. Тут Викта внезапно осознала всю пикантность ситуации.

— Ой, — тут же ударило ее, как молнией. — Ты спрятал его… там?!

— Ага, — кивнул Сарет, сгорая от унижения. — Уйди, пожалуйста.

Викта чуть ли не кубарем скатилась обратно и больно попой. Не стала подниматься, а только долбилась звенящей головой о землю, называя себя дурой еще несколько сотен раз, что пошла за ним, как наседка за цыпленком. Тут же осознала, что все еще слышит его — как он ругался и кряхтел от натуги.

— Сарет, хватит! — крикнула она, и тут же пожалела об этом.

— Нет! Я должен его достать. Я чувствую его.

— Давай подождем, пока он сам не выйдет, — взмолилась она, закрывая лицо ладонями, не зная, куда деть себя от стыда за свою нетерпеливость.

— Ему не с чем выйти! — кричал Сарет.

— Ну, давай найдем что-нибудь съедобное.

— Ага, в зимнем лесу. Тут только снег и шишки — их хоть жопой ешь! Бл…

— Давай, я сама попробую, — предложила она, но тут же зажмурилась и пожелала себе тут же быть схваченной подземными людоедами. Ах, чтоб ее, идиотку!

Сарет страдал там в одиночестве какое-то время, а Викта поддерживала костер, стараясь отключиться от неприятных звуков. В какой-то момент она, сама себе поражаясь, начала глупо улыбаться и мерзко хихикать. Давясь смехом, нитсири старалась сдерживаться, но из этого ничего не выходило. Только и смогла, что зажать рот ладонью — не дай Сеншес брат ее услышит!

Сарет вскоре вернулся и осторожно присел к костру. Викта глянула на его лицо и быстро отвела слезящиеся глаза. Нет, это невозможно.

— Ну, чего… — попробовала она, стараясь дышать ровно. — Вытащил?

На брата словно туча упала. Выглядел он невесело.

— Ну… — сказала она, переводя дыхание. — Потом по-про-бу-ешь…

Нет, это было выше ее сил. Зардевшийся Сарет вскочил и хотел что-то сказать, но Викта только каталась с хохоту.

— Прости… — старалась она вымолвить сквозь смех и слезы. — Прости… меня… Аха-ха-ха-ха, но это… очень смешно… Аха-ха-ха-ха…

* * *

Камешек катался по ее ладони, как яблочко по блюдцу. Его глазок манил и пугал одновременно. От него исходило легкое желтоватое сияние, и стоит тому стать еще ярче, то в него натурально можно провалиться и застрять там навечно.

Напоить его кровушкой и срочно! Если они не поторопятся, то мучения Сарета в Барандаруде пойдут псу под хвост.

— Мой был лучше, — сказала Викта, протягивая его обратно брату. Она покривила душой и сказала это больше из вредности. У нее заложило уши и на мгновение свет померк в глазах, стоило вещице упасть в ее руки. Просто дух захватывало. Братин философский камень был силен. Очень силен.

Сарет ничего не ответил, даже не поднял головы, не сделал ни единого движения, чтобы забрать свою драгоценность.

— Он твой, — ответил он, тыкая палочкой в костер.

Викта подумала, что ослышалась.

— Забирай же, — сказала она, подавая ему камень.

— Он твой, глухая что ли? — буркнул он.

— Как это? — не верила она своим ушам. — Я уже посмотрела, на же!

— Я его как следует вымыл, если ты об этом…

— Да нет же! Это твой философскийкамень, дурак! Забирай. Что за шутки?

— Это не шутки. Я серьезно. Он мне не нужен.

— Сарет!

— Викта! — отрезал он, стреляя в нее мутными, злыми глазами, и сжимая трясущиеся руки вокруг талии. — Ааа, зараза! Не ломай комедию, ты сама прекрасно знаешь, что у меня не обычная простуда.

— Я не доктор, да и ты тоже вряд ли, чтобы сказать наверняка.

— Я могу сказать наверняка, потому что я чувствую себя очень хреново! — выпалил Сарет, сгибаясь пополам, как будто у него страшно болел живот. — И это никакая не обычная болезнь. Я знаю это, потому что страдает талант, а вместе с ним болит и тело.

— Ты ошибаешься.

— Да нет же, дура! — выкрикнул Сарет и тут же поник. — Извини.

— Ничего.

— Нет, ты не права, — уже спокойно произнес ее брат. — Я знаю, что это именно выгорание, потому что это длится уже очень давно. Еще в Барандаруде талант начал выгорать и сводить меня с ума. Помнишь, абель Ро говорила, что нам всем очень повезло, что нас нашли и воспитывают с детства? Если бы мы попали к ним уже на пороге совершеннолетия, все стало бы намного хуже и прошло тяжелее. А талантливым взрослым вообще можно только посочувствовать.

— Есть же исключения.

— Я бы очень не хотел попасть в число исключений, — сказал Сарет и сплюнул в костер. — В общем, — продолжал он. — Я пытался как-то замедлить это. Отчасти я ел червей и потому, что пытался унять боль от выгорания. Но с каждым разом это удавалось все сложнее и сложнее сдерживаться, пока даже сквозь этот дурман не почувствовал, как таланту слишком тесно в моем теле и он растет, как на дрожжах. А это значит…

Он запнулся, тяжело сглотнул и не смог закончить. Все было и так понятно.

— И что у тебя всегда… болит?

— Да… — кивнул он. — Всегда. Лихорадка обострилась именно из-за этого. То, что я сейчас сижу и говорю с тобой это… прояснение.

— Прояснение?

— Оно случалось в Барандаруде, и в эти недолгие промежутки, когда я мог ходить и связно мыслить, я чувствовал себя более или менее неплохо. Я заметил, что после него всегда наступал период беспамятства и агонии, который с каждым разом удлинялся, а прояснения становились короче. Я горел, бредил, слышал голоса и… много чего нехорошего. Теперь только камень глушит их ненадолго.

— Так зачем же ты отдаешь его мне?!

— Потому что тебе он нужнее. Ты же свой потеряла.

— И что?

— И то, что это прояснение одно из последних.

— С чего ты взял?

Сарет помолчал, прежде чем ответить.

— Потому что я почти выгорел, — ответил он. — Талант мне больше не подчиняется. Боюсь, что простой искрящий щелчок пальцами может оторвать мне руку. Ты вообще сильно рискуешь, находясь рядом со мной и сидя так близко. Тебе лучше уйти отсюда как можно дальше и забрать с собой камень. Завтра я снова буду лежать и пускать слюни. И это может быть… разрушительно.

— Я никуда не уйду, пока ты не поправишься!

— Ты все равно мало, что сделаешь, — горько улыбнулся брат. — Мне уже за двадцать, судя по всему. А это уже за крайним сроком для обращения в беля. Сама знаешь. Выгорание и… по-разному.

— И ты хочешь, чтобы я забрала твой камень, который достался тебе таким неимоверным трудом, сказала «спасибо, брат», чмокнула в щеку и ушла? Ты, наверное, до сих пор бредишь!

— Может и брежу, — кивнул Сарет. — Но другого выхода я все равно не вижу.

— Бросить тебя на выгорание и на съедение кхамерам — это выход, по-твоему?

— А сидеть здесь и ждать, пока я двину кони, и не пытаться спасти хотя бы себя, это выход? — скрипнул зубами Сарет. — Давай, строй из себя няньку и изведи весь запас камня на меня. И когда я умру от боли, отправляйся без сил домой и умри по дороге от голода. Или жди, пока я выгорю полностью, порадуйся за меня и тогда мы умрем от голода вдвоем. Не очень здраво звучит, тебе так не кажется, сестренка?

— Нет, — помотала она головой. — Не кажется. Я не для того чесала через весь лес и выменяла на тебя свой философский камень у подземных жителей, чтобы сейчас уйти, оставив тебя здесь умирать.

— Ну, вот, — хмыкнул Сарет. — А говорила, что потеряла. Врушка.

— На! — прошипела она, вскакивая на ноги. — Забирай свой заднепроходный камень! Он мне не нужен.

Сарет устало отвернулся.

— Брось его в ручей и пусть его действительно найдет рок’хи и повесит себе на шею, как талисман, — ответил ей брат. — Мне он не нужен тем более.

— Слушай, — не уступала Викта. — Ты хочешь, чтобы я бросила тебя и ушла, куда глаза глядят? Ты серьезно?

— Ага, — кивнул Сарет. — Иди к ручью и ступай вдоль него, пока не выйдешь к реке, а она приведет тебя к поселению рок’хи. Поймаешь одного из них, перережешь глотку и напоишь камень до отвала. Этого тебе хватит, чтобы продержаться какое-то время. Или может даже сговоришься с ними и добудешь чего поесть, или где поспать, если повезет. Я слышал не все из них безумные дикари, есть и вполне нормальные, которые уважают мужественных женщин и мужчин, откуда бы те не пришли. Можешь взять с собой мой меч и мою одежду, чтобы выглядеть воинственно. Не факт, что ты их обманешь, но девушка, пришедшая из Леса с оружием и в мужской одежде, вряд ли покажется им простушкой. Если хочешь — подпалишь кому-нибудь задницу для острастки. А как поступить потом, там видно будет.

Викта стояла, словно громом пораженная, и не могла поверить, что он прогоняет ее. Вряд ли брат придумал это только что. Скорее всего, думал об этом давно.

— Сарет… — хотела она возразить, наблюдая, как он обреченно стягивает с себя сапоги и куртку.

— Главное, следи, чтобы солнце вставало по левую руку от тебя, когда уйдешь от рок’хи — сказал он, уже оказавшись в одной рубашке и штанах. — Тогда вернешься домой.

— Я пойду домой, — сглотнула она. — А ты будешь здесь умирать?

— Ты уже не маленькая, нитсири Викта, — он бросил ей свою обувку и завернулся в плащ, двигаясь поближе к огню. — Вспомни, что говорила абель Ро про самопожертвование. Ты уже пожертвовала собой, когда не бросила меня в Барандаруде и попыталась спасти, рискуя всем, и потеряла камень. Теперь мой черед, сестра. Возьми философский камень, как подарок и благодарность от меня.

— Нет, — она замотала головой, понимая, что все, что он ей сейчас наговорил — чистая жестокая правда. — Не буду. Не буду!

— Давай мы не будем тратить оставшееся у меня время на глупые препирательства.

— Не делай меня виноватой! Это ты! Это ты виноват, а не я! Ты и твоя глупая гордость привели нас обоих сюда!

— Чего теперь рассуждать… — проговорил Сарет. — Я уже наказан и приму свое наказание. Я не хочу, чтобы и тебя наказали за мою глупость.

— Сарет!

— Уйди, пожалуйста, — проговорил Сарет, стараясь говорить твердо, но в его голосе слышались подступающие слезы. — Я устал и очень хочу спать.

Скоро ее брат действительно заснул. Викта тихо плакала, сжимала камень в руке и боролась с желанием действительно запустить его в ручей или в костер к Сеншесу в глотку. Глупый, детский поступок, она не могла себе такого позволить. «Ты уже не маленькая, нитсири Викта», — отдавались в ее ушах слова брата.

Половину ночи она бродила по лесу, собирая сухие ветки для костра. Потом поддерживала пламя, чтобы ее брат совсем не околел, и снова собирала хворост, отгоняя от себя настырные мысли, которые прыгали в ее голове и грызли, — они знали, зачем она собирает так много, и они не покинут ее голову еще очень долго. Нитсири могла сколько угодно называть своего брата дураком и повторять сама себе, что не бросит его ни при каких условиях. Но в глубине души Викта знала, что ее непутевый брат прав, и что ей придется решиться, когда она закончит делать ему запасы.

Сон очень долго не приходил, и то, что выкроила она для себя на тот остаток ночи, оказалось скоротечным, мутным болотом, где не было ни следа отдохновения, а только вопросы и сомнения.

Когда встало солнце, Викта дернула своего брата за плечо, но тот не отреагировал. Нитсири приложила ладонь к его лбу и ужаснулась яростному огню, который сейчас бушевал у Сарета внутри. Казалось, ему и костер не нужен — он сам способен обогреть кого угодно. Сердце колотилось так бешено, как будто знало, что его готовятся вырвать. Губы брата шевелились, но Викта не смогла расслышать ни слова из того, что он шептал.

Она сидела рядом с братом и бросала веточки в огонь, борясь сама с собой и с нарастающими сомнениями. Ручей журчал неподалеку и настойчиво намекал, что ей неплохо бы поторопиться, если нитсири хочет преодолеть большее расстояние до темноты.

Бледное лицо брата и ее неукротимые слезы держали нитсири на привязи, и не давали сделать окончательный выбор. Но Викта знала, что никакого выбора на самом деле не было. Нет, она не собиралась бросать Сарета на произвол судьбы и со всех ног нестись домой, чтобы рассказывать всем и каждому, каким смелым и отважным был он и как геройски погиб. Она не могла так. Она должна была попытаться сделать все возможное, чтобы, если ее брат выкарабкается с того света, у них обоих еще оставался бы шанс выбраться и из Дикой Тайги. А это было сделать намного сложнее.

Для этого она в любом случае должна уйти и найти спасение. Найти пищу и кровь.

Викта вытерла слезы. Побросала в костер еще немного веточек, и собрала с собой те крохи и пожитки, что у нее еще оставались для дороги. С трясущимся сердцем воровки переобулась и натянула его куртку. Та мешком повисла на ее узких плечиках, и должно быть худенькая нитсири выглядела в мужской одежде смешно и жалко. Конец маскараду подвел Саретов короткий меч, который она закинула себе за спину, словно колчан. Чем железяка ей точно поможет, она не понимала, но Сарет сказал взять. А он теперь точно старший.

Напоследок Викта склонилась над своим несчастным братом и крепко поцеловала его в горящие губы.

И ушла.

Глава XXIII. Кровь и песок

Солнышко намечалось в предутренней мгле и чуть очертило черные рефы, чуть припорошенные снегом, а люди уже стекались на верхотуру Сердце-дома, направляясь прямиком к капищу, где уже во всю шли приготовление к священному поединку. Народ выстраивался по краям песочного круга, прямо под деревянными ликами д’ахов, внимательно наблюдающими за каждым жителем деревни. Когда Васса с семьей поднялись на верхнюю площадку и встали прямо под огромной статуей с головой медведя, в воздухе носились снежинки, было свежо и тихо. Волчонок поежился и принялся растирать ладони. День обещался ясный и морозный.

Отец, прикрыв глаза, что-то бесшумно шептал. Молился, наверное. Заметив внимательный взгляд сына, Муса улыбнулся и взлохматил ему волосы. Мать что-то шепнула отцу, и улыбка мигом сползла с его лица.

— Я говорил ему, чтобы он не крутил гузкой, — пробурчал Муса. — Но он ни на шаг не отходит от д’ханки.

— Только хуже ей делает. Без него давно бы на ноги встала…

Больше ничего не сказала, прикоснулась к его плечу и вместе со всеми принялась наблюдать за представлением.

Несмотря на сильный снегопад ночью, круг покрыли свежим белым песком и тщательно разравняли, чтобы он оставался девственно чистым вплоть до того момента, когда бойцы ступят на его девственно чистую поверхность. От одного идола к другому ходили люди в разноцветных мантиях, зажигали жаровни и курительницы. Сразу же запахло травами. Ударили в барабаны, заиграл бубен.

У границы круга уже возвышался Халса, с головы до пят разукрашенный красной и белой краской. На его плечах покоился тяжелый меховой плащ. Д’ахгер сжимал обнаженный меч и разминался перед схваткой. Уродовала складка на его лбу, которую Васса заметил в тот вечер в Сердце-доме. Она еще больше увеличилась с того дня, когда вместе с д’ханкой и своим единственным сыном он потерял и доверие к’хула. Сейчас от него веяло усталостью и страстным желанием поскорее покончить с этим безобразием.

Аса явно был готов оказать ему такую услугу. Появление харгера сразу возбудило кучу народа — толпа воодушевленно приветствовала его, и только немного мрачнели и что-то бормотали себе под нос. Одеянием харгера была богатая сеть шрамов, которые, словно паутина, покрывали его безволосое тело — где кончалась одна отметина, там на него накладывалась другая, и так от шеи до пупка. Длинные волосы он связал на затылке и стал похож на настоящую бойцовую псину, поджарую и злобную. В пару к широкому мечу он нес круглый тяжелый щит с красной пикирующей птицей. Аса скалил острые зубы, крепко сжимая оружие в руке, и, как заведенный, взрывал босыми ногами снег, излучая свирепость и нетерпение перед схваткой, пока вокруг него кругами ходили псоглавки и с радостным пением покрывали харгера алой и белой краской.

От навязчивых запахов, криков и барабанного боя уже начинала кружиться голова, когда бойцы сделали шаг вперед. Взрыхлив песок, Аса поднял оружие над головой и оглушительно заорал в небо, приветствуя д’ахов, которые сейчас внимательно следили за приготовлениями к поединку. В ответ разразился гомон, гром от ударов о щиты, раздался веселый свист.

Халса одним движением сбросил свое богатое одеяние в руки наложниц, оставшись, как и соперник в одних штанах. Он также был шрамирован с головы до пят, волосат и все еще могуч, несмотря на солидный возраст. Д’ахгер поднял тяжелый щит и, ступая босыми ногами по песку. Оба поединщика замерли в десяти шагах друг напротив друга. Старый, седой медведь и молодой, злобный волк, который не мог дождаться, чтобы перекусить тому глотку.

Между ними, вышагивая длинными ногами, вклинился дедушка Гонц. Он благословил одного, второго, сделал несколько пассов руками и запел глубоким и неожиданно мощным голосом, от которого у Васса забегали мурашки по спине. Потом сделав еще несколько пассов, вышел из круга, оставив бойцов одних.

— Начинайте! Д’ахи за правдой! Правда за сильным!

Под поднявшийся грохот барабанов бойцы начали сходиться. Васса сглотнул, во все глаза смотрел, как они без спешки сокращают расстояние и прилаживаются, присматриваются один к другому, размышляя с какой стороны нанести первый удар, который и определит ход боя.

Наконец Аса, сделав обманное движение мечом, ринулся в атаку. Навалившись на щит, он ударился о противника все телом, дабы не дать старику взять инициативу в свои руки. Но Халса устоял, попер в ответ и одновременно вдарил мечом, вышибая щепки из щита противника. Несколько мощных ударов и Аса дрогнул. В воздухе запели скрещенные клинки, снова ударились друг о друга щиты. Песок летел из-под танцующих ног противников.

Халса поистине был мощным, огромным, свирепым, словно медведь. Прошло не так много времени, как он стал сминать Асу, заставил его прервать атаки и уйти в оборону. Халса шел вперед, одаривая его все новым и новым мощным ударом, прошибающим сердце Вассы даже на расстоянии. Аса отступал, принимая и отвечая, принимая и отвечая. Впустую крутясь вокруг него волчком, рубя его щит своим мечом, стараясь дотянуться лезвием до бледного голого тела, чтобы вновь отступить и закрыться щитом — это единственное, что он мог противопоставить массе и мощи противника. На его лице мелькнули первые проблески страха.

Они расходились на одно короткое мгновение — перевести дух, и сшибались вновь. Отступили, взрывая песок, и снова сходились. Аса скалил зубы, жалея, что он, как не старается, не может дотянуться до горла старика. Тот снова и снова обрушивал на Асу град ударов, а тот только отбивался и вертелся, впустую скаля зубы, когда после пары неудачных выпадов он чуть было не напоролся на сверкающий меч д’ахгера. Харгер уже дышал, как загнанный конь, выплевывая длинную вязкую слюну в ответ на очередную атаку. Ему придется либо держаться, либо рухнуть наземь.

Их мечи снова скрестились, звякнул метал. Аса сделал ответный отчаянный выпад, вложив в этот удар все, что у него оставалось, метя Халсе в морщинистый лоб. Халса принял его на щит, вернув силу удара сторицей. Аса зашатался, упал на одно колено и чуть не выронил оружие. Халса взмахнул мечом, намереваясь пригвоздить противника к земле и решить дело. Еще шаг и на его голову бы обрушился град ударов, но Халса от чего-то замешкался. Отчаявшийся Аса прыгнул под его клинок и только на какой-то волосок разминулся с лезвием. Халса уже шел вперед, вновь сверкая занесенным мечом. Он бил Асу и гонял его по кругу, как кошку. Но все тяжелее и тяжелее поднималось оружие в его мозолистых руках.

Они обменивались выпадами, а им вторило сердце Васса, и в какой-то момент он поймал себя на мысли, что Асу все меньше беспокоят могучие удары старика. Бой стал медленнее, продуманнее, противники перемещались по кругу и обменивались ударами. Халса теснил своего противника, пытаясь сломить столь долгое и отчаянное сопротивление. Из его глотки вырывались облачка пара и неслись полузадушенные стоны. Снова и снова меч грохотал по его щиту, снова и снова безрезультатно.

Вот д’ахгер уже, наверное, в сотый раз обрушил смертоносное железо на щит Асы, тот в сотый раз отбил его, но клинок не поднялся, чтобы вновь опуститься в сто первый. Рука Халсы безвольно повисла у бедра.

Все было конечно, и первым это понял Аса.

С отчаянным криком он понесся вперед, орудуя мечом, сотрясая уставшего старика, как таран сотрясает крепостные ворота. Халса таки отбил меч Асы и ударил в ответ. Аса парировал, одновременно занося клинок. Меч Халсы скользнул по щиту, высекая искру из стальной кромки. Не теряя времени, Аса наотмашь рубанул и отсек руку старика.

Сердце волчонка больно ударилось о грудь и затихло, а Халса уже со стоном оседал на землю, не выпуская щита из другой руки. Аса же принялся тарабанить по дереву, сопровождая каждый удар яростным рыком, словно зверь, раздирающий беспомощную добычу. Еще один удар сердца и Халса уже теряет щит и прижимает обрубок руки к груди, страшно дергая обезображенными ногами, словно рыба, выброшенная на берег. Его лицо сковала пока беззвучная маска боли, он напоминал побитого ребенка, заходящегося беззвучным плачем. Аса занес руку для повреждающего удара, но замер с мечом, обращенным к небесам.

Один удар закончил бы этот паршивый день. Но Аса медлил. Крупные капли пота катились по его носу, волосы выбились из пучка, глаза выкатились из орбит.

— Все кончено, — крикнул Гонц, но его голос быстро утонул в том крике, который поднялся из толпы. Люди кричали:

— Добей его! Добей его!

Но Аса так и застыл с занесенным мечом. Молча ждал неизвестно чего и смотрел на Халсу, лежащего в луже собственной крови. Стоял и смотрел, пока Халса бился головой о землю и баюкал обрубок руки, словно младенца. Это видели все. На губах старого волка уже образовалась кровавая пена, а из нутра начало доноситься какое-то клокотание, но не более. Аса не торопился прервать его мучения.

Дед Гонц кричал что-то Асе, прожигая того взглядом. Люди бесновались по краям круга, не смея сделать и шага на священный песок, обагренный кровью умирающего старика. Аса смотрел только в одну сторону, ждал.

Халса все же открыл заплывшие кровью глаза и нанес свой последний удар. Проклятие и презрение.

На этот раз Аса резко изменился в лице и чуть покачнулся. С какой-то маниакальной стремительностью он размахнулся и вогнал клинок Халсе в лоб. Череп треснул с отвратительным хрустом.

Люди, как по команде, испустили единый тревожный вздох, когда голова Халсы разорвалась на две половины. Аса вынул окровавленный меч. Тело Халсы тяжело растянулось на земле.

Гонц горько оглянул то, что осталось от д’ахгера и, не стесняясь, смачно сплюнул на священный песок.

— Д’ахи сказали свое слово! — раздался голос из внезапно повисшей тишины. — Храбрый Халса пал в честном поединке, и отдал мне право говорить с д’ахами!

Кое-кто все же закричал в исступлении, радостно приветствуя своего нового д’ахера. Затопали ногами, загрохотали щиты. Громче всего орали мужики из числа парней Асы, многие даже не открыли рта, чтобы поприветствовать нового д’ахгера.

— Он не наш д’ахер, — услышал Васса ропот и покрылся мурашками. — Он простой убийца.

Народ все же возликовал, но как-то нестройно. Точно не такого приема ожидал новоявленный д’ахер.

— Прежде чем наречь его именем д’ахгера, — все кричал из толпы маленький старик в цветастой мантии. — Есть ли среди вас тот, кто посмеет оспорить право Асы?!

— Д’ахи сказали свое слово, — провозгласил Аса, не на кого не смотря. Потом отбросил щит и внезапно столкнулся взглядом с Гонцем, который так и порывался поставить свою ногу на священный песок. Казалось, что между ними сейчас вспыхнет пламя. Старик, наконец, дернул щекой, отвел глаза и сделал глубокий вздох.

— Конечно, есть! — прозвучало над ухом у Вассы. Слишком близко, и волчонок непонимающе завертел головой, не веря своим ушам. Толпа словно бросилась в сторону. Метнулась одним порывом, пытаясь узнать, кто осмелился бросить вызов тому, кто только что убил самого Халсу.

Муса вышел из толпы и замер с разведенными в стороны руками.

— Вот он я, Муса, сын Барика, хочу вызвать Асу, сына Ганисы, на поединок за право называться д’ахгером!

После этих слов толпа взорвалась. У Вассы заложило уши от поднявшегося крика. Толпа задрожала, затопталась на месте, разбуженная наглым выступлением Мусы. Но нельзя было не отметить, что ее настроение резко поменялось.

— Ты, Муса? — ощетинился Аса. — Хочешь отнять у меня, то что я завоевал в честном бою? Уж, не сбрендил ли ты?

— Нет, Аса, сегодня день, когда каждый может схватить судьбу за хвост, — ответил Муса, прохаживаясь у границы круга, посматривая в глаза всем и каждому. — И я хочу быть первым. Может быть, ты устал или еще не оправился от той взбучки, которую тебе задал покойный старик?

— Помни, с кем говоришь, Муса, — замахал на него старик в цветастой мантии. — То что д’ахи дали тебе возможность оспорить результат поединка, не дает тебе право дерзить. Аса слишком истощен, чтобы сражаться с тобой, и если ты не переменишь своего решения, взявшись за ум, поединок состоится, когда он отдохнет.

— Суд д’ахов не терпит отсрочек, — неожиданно громко крикнул Гонц. — На нем нет серьезных ран, а сил ему придадут д’ахи.

— Если он тот, кого они избрали для себя, — вторил ему громила Дан, у которого нынче не было в руках топора. — С их помощью он справиться с кем угодно!

Толпа зашаталась, и началось бурление. Отчего-то резко похолодало, и ветер резко подхватил шапки и снежные хлопья. Старичок в развевающейся мантии прорывался к Гонцу, который стоял, выпрямившись и щурясь от яркого утреннего солнца. Под споры и брожение народа, два старика начали о чем-то спорить. Аса хмурился — д’ахи решили устроить ему еще одно испытание. Отец застыл с довольной улыбкой на устах. На мать было больно смотреть.

Наконец, маленький старичок кивнул и отошел в сторону. Гонц же ухмыльнулся в свои длинные усы закричал:

— Что скажите рок’хи? Состоится ли новый бой за право называться д’ахгером?

Люди одобрительно закричали и затопали. Такой исход определенно понравился многим.

— Да будет так! Дайте вам д’ахи благоразумия, — склонил голову Гонц.

Вновь грянули барабаны, поднялся гвалт и вознеслись молитвы к небесам. Под благословения отец начал снимать с себя одежду. Отец был не так страшно помечен шрамами, как Аса или Халса. Он был определенно больше и тяжелее противника, но далеко не таким здоровым, каким был побежденный старик. Чем это может закончиться Васса, даже подумать боялся.

После того, как Муса остался в одних штанах, к нему подбежали халсины наложницы и принялись намазывать его краской. Почти сразу всех растолкала прибежавшая Киша — зашипела на женщин, выхватила у одной из них плошку и принялась намазывать окрашивать мужа, сама покрываясь слезами. После ее художеств, Муса и так довольно устрашающий, стал выглядеть поистине лесным чудищем, словно волк из сказки, которые дети любили рассказывать в Шкурном доме. Волосы отец подобно Асе завязал на затылке, перевязал лоб куском темной ткани, чтобы пот не заливал глаза, взял свой меч и щит из рук жены. Асе тоже подновили раскраску, и выдали новый щит в замену разбитому в прошлом бою.

Противники были полностью готовы поднять оружие и проверить, кому же благоволят высшие силы.

Барабаны прогрохотали очередную песнь и смолкли. Толпа напряглась в ожидании сигнала к началу новой схватки.

— Начинайте! Д’ахи за правдой! Правда за сильным!

Снова барабаны, и под их бой противники не спеша начали двигаться по кругу, сплетаясь яростью, как путами. Муса не спешил опускать град ударов на голову Асы. Ждал, выставив щит вперед и выставив вперед меч, точно жало. Первый воздух рассек меч Асы. Отец отбил его, сделал выпад и отступил. Аса прыгнул вперед и нанес еще один удар. Муса играючи отбил и эту атаку, но не порывался рваться вперед.

Снова не спеша переступали ногами, двигаясь по кругу, вновь и вновь делая робкие попытки нащупать брешь в обороне противника.

Это уже не тот бой. Бой медленный и осторожный. Не следа той ярости и натиска, которым отметилось противостояние с Халсой, когда воины буквально крушили кости друг другу.

И вот отец сделал два быстрых шага, и меч запел в его руке. Аса едва успел обить этот удар и прикрылся щитом, бросаясь в сторону и одновременно делая выпал, целясь Мусе в пах. Муса развернулся, пропуская лезвие, и от души рубанул. Удар пришелся на край щита. Противники не останавливались и секли друг друга поющими росчерками. Опасно и громко зазвенело железо. Аса таки дотянулся до бедра Мусы и сделал на нем кровавую отметину. Несколько капель крови сдобрили землю. Муса зашипел, но не прекращал рубить и колоть.

Противники порхали по полю, обмениваясь ударами, уколами и пинками. Муса пыхтел, отражая один за другим все нарастающие удары своего врага, но не делал даже попытки отступить. Аса же пошел вперед, навалился на отца и прошил мечом кожу противника чуть ниже колена. Отец пошатнулся, но оружия не опустил. Следующий удар пришелся по лезвию его меча. Муса отбил его и захромал в сторону, отбиваясь и выигрывая драгоценные мгновения для контратаки. Но Аса уже почувствовал близость сладостного торжества и ринулся вперед, широко размахивая мечом. Отец отбивал один взмах клинка за другим, колол и бил в ответ, правда, уже не так уверенно, как прежде. Неожиданно Аса оказался в опасной близости от неприкрытого бока Мусы и направил туда поющее железо. Клинок рассек ему бедро, напитавшись его кровью по рукоять. Отец охнул, вяло отмахнулся от Асы, и чуть не напоролся голой стопой на острые камни, венчающие поле боя.

По толпе прошелся тревожный шепоток. Васса закрыл рот руками. Что в этот момент происходило с матерью, он не видел.

Аса прыгнул на отца с другой стороны, целясь в голову, но промахнулся. Звон мечей. Снова клинок Асы едва не задел открытого, мокрого лба Мусы. Мечи вновь сошлись, пытаясь вырваться из крепких рук воинов. Аса нырнул под щит противника и выбросил вперед острие.

Клинок глубоко и крепко вошел в бедро отцу.

Из горла Мусы вышел удивленный выдох. Его клинок впустую грохнул по щиту Асы и выпал из вмиг ослабевших пальцев. Воин рухнул на землю, увлекая за собой и противника. Аса навалился на рукоять собственного меча, и лезвие вылезло из бедра Мусы с другой стороны, окрасив песок кроваво-красным.

Отец застонал и схватился окровавленными пальцами за лезвие меча Асы, пытаясь вытащить его из раны. Аса же дернул его за волосы и несколько раз ударил кулаком в нос. Брызнула кровь.

Когда отец завалился на спину и ударился затылком о землю, Аса поднялся, отбросил щит и вытащил лезвие сам. Медленно. Его губы что-то говорили. Громче ревела толпа, казалось, еще сильнее кричал Муса.

Когда клинок вышел из ноги поверженного противника, Аса под грохот толпы вытер меч о штанину, тоже медленно.

Кто-то схватил окаменевшими пальцами Вассу за рукав. Это была мать. Ее глаза стонали от горя и отчаяния. Она стояла с открытым ртом, и хотел закричать, но не мог выдавить из себя ни звука. Где-то кричали дети.

Отец приподнялся на локтях, не сводя взгляда от клинка, направленного ему прямо в лицо. Казалось он выжигал ему глаза своим победным сиянием.

Аса снова что-то сказал, но его слова, как и прежде, поглотил шум толпы. Муса улыбнулся.

— Аса! — дрожащий от рыданий голос покрыл вьюгу. — Пощади его, Аса!

Воин даже не обернулся. То ли не слышал, то ли не хотел слышать.

— Пусть он уйдет, Аса! Д’ахи могут дать ему уйти, он еще молод, Аса! Или пусть он будет служить тебе!..

Это кричала Киша, с силой вцепившись Вассе в плечо, но тот не чувствовал боли. Ее лицо блестело от слез.

— Есть здесь еще кто, считающий, что он может попрать мое право вести вас?! — кричал победитель. — Еще хоть один из вас, трусов?

Ему никто не ответил. Капище погрузилось в грозное молчание. Тогда Аса повернул голову и снова загнал лезвие Мусе в ногу. Муса залился криком и вцепился изрезанными пальцами в лезвие. Клинок ушел назад, разбрызгивая алые капли. Умасливая песок кровавым угощением.

— Есть кто еще, кто считает, что может спорить со мной?! А?! Есть кто?!

Клинок снова захлебнулся в кровоточащей ране. Штаны Мусы пенились от влаги. Рот Мусы исходил криком, а руки все тянулись к железу, терзавшего его.

— Кто еще хочет сразиться и забрать у меня то, что я забрал по праву!

— Я хочу, — сглатывая слезы, вымолвил Васса еле слышно. Но как ни странно его услышали все. Он трепетал от осознания своей силы и той освященной кровью ненависти, которая и заставила его сделать роковой шаг.

Стало еще тише, чем прежде. Никто бы и подумать не мог, что здесь может быть еще тише. В этой тишине топот их сердец слушали д’ахи.

* * *

— Я хочу, — повторил Васса уже громче, срывающимся голосом. Оторвал себя от тела толпы и подошел к черте.

Люди с ужасом наблюдали за ним.

— Ты?! — расхохотался Аса. — Ты, серьезно, мелкий засранец?

— Это не смешно, — засмеялись в толпе. — Ты еще слишком молод, малец!

— Я Васса, сын Мусы, — проговорил волчонок, проигнорировав все доводы «против», — хочу сражаться с тобой Аса, сын… кого-то там, за право говорить с д’ахами.

— Он серьезно, — заголосили рок’хи. — Пусть сражается!

— Нет, — крикнули им в ответ. — Такого никогда не было! Ребенку нельзя сражаться с мужчиной, который только что сразил двоих бывалых воителей.

— Не глупи, Васса, — обратился к нему дедушка Гонц. — Д’ахи не потерпят такого вызова их традициям и здравому смыслу. Я все еще твой наставник и я не разрешаю тебе.

— Я уже прошел испытания д’ахов, — упирался волчонок. — Я уже мужчина.

— Пусть малец покажет, на что он способен! — закричали со всех сторон.

— Глупцы?! Что вы мелете… — крикнул Гонц, но толпа была сильнее его.

— Васса, — проговорил Муса не своим голосом, приподнимаясь и смотря волчонку прямо в глаза. — Я запрещаю тебе…

— Заткнись, — прошипел Аса и ударил его мечом в грудь. — Мертвые не разговаривают!

Острие прошило его сердце и уперлось в землю.

Васса страшно закричал, как не кричал никогда в жизни. Но и его крик быстро потонул во взрыве негодования, которым взорвались собравшиеся. Такого позора круг д’ахов не видел очень много зим и лет. Под крики негодования он, не помня себя, несся по песку к своему уже мертвому отцу.

— Дурак, вернись! — запоздало воскликнули, но было уже поздно.

В руке Вассы мелькнуло лезвие. Ощерившись, Аса занес руку с мечом, залитым кровью его отца.

Громыхнуло, точно порвалась огромная кожаная струна. Ножик выпал из пальцев волчонка, зарылся в песок. Васса вспорол лицом окровавленную песочную массу. Толпа одним существом вздохнула, выдохнула, подавилась собственным криком, когда Вассу резко протащило назад, прочь от лезвия, которое только на палец разминулось с его головой.

* * *

Перебирая все ругательства, которыми Сеншес заполнил его мозг за минувшие двадцать восемь зим, Крес быстро тянул кнут на себя, за ногу подтаскивал пацана к краю смертельного круга.

Васса яростно размахивал руками и ногами, словно рыба, выброшенная на берег, и не понимал, что произошло и почему он все еще жив.

— Пусти, пусти, сволочь! — плевался Васса, пытаясь вырваться из рук своего спасителя.

— Держи его крепче, шава, — смеялся Аса, помахивая мечом и разбрызгивая кровь Мусы под ноги. — Я же его чуть не пришиб. Я поговорю с ним позже, как новый д’ахер. Заставлю его как следует подумать над его поведением. Может быть, выращу его, как собственного сына.

— Нет! — визжал Васса, но всего его усилия оказались тщетными.

Толпа неистовствовала. Кто-то кричал, кто-то смеялся, кто-то поливал окружающих проклятиями — все смешалось и стонало, не зная что и думать.

— Ну, кто еще из доблестных и смелых воинов рок’хи хочет потягаться со мной?! — кружил Аса по кругу, как коршун, втаптывая в землю кровь своих поверженных врагов. — Неужто здесь остались одни бабы, шавы да трусы? Никто, кроме этого мелкого дурачка не решится взять меч в руки? Так я и думал.

— Крысолов… — прошептал Васса, сглатывая слезы. — Пусти меня… Я убью его. Я должен…

Крес не ответил. Он с замиранием смотрел, как одинокая, качающаяся фигурка вышагивает по песку. Васса не видел ее, он испепелял Креса взглядом, кусал разбитые губы, слизывал соленую кровь. Крес же желал, чтобы волчонок вовсе не оборачивался. Чтобы закрыл глаза и уши.

Потому что в круг вышла Киша.

— Аса, сукин ты сын! — зазвенел над полем крови и песка ее голос, и Васса задергался в руках Креса еще сильнее. — Я Киша, дочь Сланеши хотела бы поспорить с тобой за право говорить с д’ахами!

Толпа снова проглотила свое бурление.

— Ты же… баба? — полетел в небо одинокий вопрос.

— Да, ты баба, Киша! Куда ты лезешь?

Киша стояла, утопая в ледяной крупе по щиколотку, но даже бровью не повела. Она была смертельно бледна, но ее голос был тверд.

— Я, — повторила она и прокричала, набрав в грудь больше воздуха, чтобы заткнуть болтунов. — Киша, дочь Сланеши! Будешь ты драться со мной, Аса, безродный Волчий сын, или мне поднять юбку, чтобы ты знал свое место?

В иной ситуации толпа бы взорвалась хохотом, но глядя на нового д’ахгера, который вмиг стал краснее крови и красок, покрывавших его, многие проглотили свое веселье, чтобы не расстроить его еще больше.

— Тупая бабища! — крикнул он. — Куда ты лезешь? Погоди, я сам приду к тебе и оттрахаю тебя до смерти.

Угроза пропала впустую. В толпе зацыкали языками.

— Так что, Аса? — рубила Киша, размахивая юбкой из стороны в сторону. — Ты испугался женщины?

— Я? — оскалился Аса. — Срал я на тебя, тупая ты курица, и на твои угрозы. С бабой драться! Ни одна женщина на моей памяти не была настолько бесстыдной, чтобы вставать в круг д’ахов и требовать поединка. Твое место рядом с бабами Халсы. Те окружили труп поверженного хозяина и обтираются рукавами. Я позволю тебе оттащить тело своего мужа домой и оплакивать его, как подобает хорошей жене — это величайшая милость, которую я могу оказать тебе, после того, как ты тут оскверняешь волю д’ахов своим ядовитым языком!

Но Киша не сделала ни шага назад.

— А, ну! — крикнул Аса. — Уведите эту безумную бабу! Она сбрендила.

Парочка псоглавцев неуверенно выпали из толпы и стали приближаться к Кише.

— А ну назад! — ощетинилась псоглавка. — Я вдова великого воина. Руки прочь от меня, сволочи!

— Киша, не глупи, — крикнул ей Гонц с дрожью в голосе. — Ты и меча в руках ни разу в жизни не держала.

— А ты за моей жизнью не приглядывал, чтобы решать за меня, старый ты дурак, — дернулась Киша. — Я вдова, ни отца, ни матери моих давно нет в живых, а моему старшему сыну еще нет и двенадцати зим. Я сама по себе, и у меня есть право голоса, когда все остальные мужи уже высказались или несут одну блажь! По праву д’ахов нет надо мной руки, кроме высшей длани, а этот новоявленный д’ахер, пока никакой не д’ахер, чтобы указывать мне. Выходи со мной драться, Аса, если есть у тебя чего в штанах.

— Ах, ты сука, — выругался Аса. — Хочешь сдохнуть? Ну, тогда ты сдохнешь. Я втопчу тебя в жижу, что вылилась из твоего мужа. Посмотрим, как тебе это понравится! Дайте ей оружие. Посмотрим, сможешь ли ты хотя бы удержать его в своей мягкой ручке!

— У меня уже есть оружие.

— Что? Где?

Киша наставила палец в сторону.

Все повернули головы ему в след и охнули. Она указывала на Креса.

— Эй, кровопийца, — звонко крикнула псоглавка. — Хватит там уже стоять, как столб. Пора отрабатывать то время, что я потратила на тебя!

— Ты чего с ума сошла, Киша?! — брызгал Аса слюной от негодования. — Этот южный вы…к, не рок‘хи! Он не может вызвать меня!

— Я вызвала тебя, — вскинула нос Киша, — и не услышала ни одной веской причины, по которой я не могу драться с тобой. Но я женщина, ты прав, и мне нужен защитник. Или оружие. Я выбрала свое оружие.

Толпа бурлила. Мысленная деятельность вырывалась наружу оскорблениями, возгласами негодования и нарастающего непонимания происходящего. Действительно, такого безобразия не было очень давно.

— Ты же сам назвал его шавой, Аса, — ухмыльнулась Киша то ли новоявленному д’ахгеру, то ли всем вместе. — Я как раз собиралась подрезать ему пальчики сегодня вечером. Пусть сделает хоть что-то полезное по хозяйству.

Старики между собой уже пустились в богословские споры — может ли женщина вызывать мужчину на поединок. А если и может, имеет ли право использовать как оружие другого мужчину. А если и может, то может ли им быть южанин. А если и…

— Тихо! — крикнул Аса и оборвал дискуссию. Толпа притихла, но волнение все еще держалось. — Я д’ахер, и слушайте меня! Если эта сука со своим шавой хотят посмеяться над д’ахами, я с удовольствием стану их гневом и прольюсь на их глупые головы. Это будет даже лучше: убить южанина сразу, не нужно потом гоняться за ним. Дайте ему меч!

— Киша, — сквозь зубы проговорил Гонц. — Ты только что подписала себе и ему смертный приговор. Аса д’ахер уже со второго испытания. Д’ахи дважды провозгласили его своим избранником. Твой выход сейчас только разгневал их, — он подошел к Кресу и дернул его за рукав. — Не знаю, кто ты, южанин, но на этот раз ты точно труп. Только ступи в круг и ты труп. Ты умрешь на месте, понимаешь?

Крес кивнул. Сделал шаг вперед и застыл, не доходя до противника пяти шагов, и высвободил кнут из долгого плена. Кожаный бич взвыл, разрезая воздух, словно стряхивая с себя вековую дряхлость — становясь дерзким, молодым и смертельно опасным. Она сама взметнулась в его руке, словно была живой и жаждущей крови змеей.

Аса пер прямо на нее, рассчитывая решить все одним ударом.

Крес раскрутил плеть, целясь чуть выше макушки противника. Аса подогнул голову, укорачиваясь от визжащего росчерка, который грозил вспороть в нем глубокую борозду, и бросился на врага с другой стороны, выставив вперед стальное жало. Крес вновь подбросил плеть, используя энергию предыдущего удара, и, почти не целясь, разорвал воздух.

Резкий грохот завис на мгновение и улетел, растворяясь в морозном воздухе. Его место занял дикий нечеловеческий крик. Крес же бросился в сторону и едва ушел от разящего меча, который не продержался в ослабевшей руке Асы и удара сердца после того, как на лице д’ахгера появилась очередная кровавая отметина. Аса налетел на толпу и рок’хи хлынули в сторону, спасаясь от его страшной, смертельной ярости. Но Аса не удержался на ногах, упал на колени, поднес руки к лицу, которое напоминало страшную маску с двумя вопящими ртами. Картинка с присвистом.

Эхо от этого крика еще стояло в воздухе, когда Аса начал подниматься. Крес подцепил его меч носком сапога и отбросил подальше. Он ему больше не понадобится.

— А… — выдохнул Аса, ощупывая землю дрожащими руками, не понимая, что же послужило причиной того, что мир внезапно стать таким темным.

— Аааа! — тут же раскрыл он один из ртов и бросился в отчаянии вперед, пытаясь поймать руками невидимого противника, но тут же оступился и зарылся лицом песок. Снова подняться д’ахгер уже не смог. Страшно орал и елозил руками вокруг себя, пытаясь добраться до меча, который так неожиданно пропал в темноте, вместе со всем миром. Тот уже сверкал в руках Киши.

Крес повернулся к ней спиной, и, поигрывая кнутом, — как бы не пришлось пустить его в дело снова, чтобы остудить горячие головы. Но ни один рок’хи не сделал и шага, чтобы вступиться за Асу.

— Кто еще из присутствующих хочет пойти против меня, Киши, дочери Сланеши, и ее оружия, Креса, прозванного Крысоловом?

Ей никто не ответил.

Д’ахи сказали свое слово. Жаль, что так поздно и невнятно.

Киша кивнула и подошла к тяжело дышащему Асе. Тот сидел, подогнув под себя ноги, и поливал песок кровью. Через его переносицу проходил красный, рваный шрам. Из рассеченных надвое глазных яблок струились два черных ручейка. То, что навеки погрузилось в темноту, услышало ее, почувствовало запах ее пота, и приподнялось, чтобы заключить ее в объятья, порвать суку на части. Киша опередила его, взмахнув мечом. Клинок плашмя щелкнул бывшего д’ахгера по щеке — Аса взвыл и упал на спину. Киша не остановилась на этом, подошла и ощутимо кольнула его в грудь острием.

Аса ошибся — меч она держала крепко.

— Аса, сын Халсы, — громко и отчетливо проговорила Киша, соскребая его щетину острым лезвием. — Ты заслуживаешь того, чтобы я сейчас же пригвоздила тебя к земле, как ты некогда поступил с моим беспомощным мужем. Д’ахи хотели бы сделать тоже самое и с тобой, Волчий сын. Но им противно смотреть на тебя, противно пить твою гнилую кровь. Противно, потому что нет чести в смерти калеки. Поэтому сегодня ты не умрешь. Поди прочь! Убирайся обратно в Лес, из которого тебя когда-то принесла златоглазая волчица. И не возвращайся.

— Ты изгоняешь меня, женщина? — пробормотал Аса окровавленными губами. — Лучше убей!

— Смерть ты свою найдешь в Лесу. Кто-нибудь, отведите Асу домой.

Аса взвыл, бросился вперед, выставив вперед крючковатые пальцы. Но Крес быстро подскочил и ударил его ногой в грудь. Аса упал навзничь и еще долго метался по земле, страшно ругался и стонал, швыряясь песком в разные стороны. На губах у него выступила пена. Какое-то время сразу несколько псоглавцев не могли утихомирить его — но все же ему настучали по боками, скрутили и увели прочь. Крес смотрел ему в след, пока окровавленное лицо Асы не исчезло. Но крики еще долго не затихали, ветер разносил их по деревне.

Киша его уже не слышала. Она давно бросила тяжелый меч и ушла оплакивать своего мужа.

* * *

Вечерело. Солнце с трудом завершало свой ежедневный путь на багровом небе, зацепляясь за макушки исполинских рефов — то ли само не хотело уходить, то ли природа умоляла его задержаться, оттягивая неизбежное.

Воздух был морозен и сух, он буквально звенел пока рок’хи приветствовали нового д’ахгера. Киша восседала наскамье, где когда-то полагалось сидеть только д’ханке, не морщась, стойко пила кровь жертвенных животных. Казалось, что она делала подобное всю жизнь.

Такого никогда не было. Д’ахи ошиблись.

«Не уходи, — шелестели ее слова в голове Креса. — Не уходи, хотя бы сегодня. Я прожила с этими людьми половину жизни, и думала, что среди них у меня больше друзей нежели врагов. Сейчас недобрых взглядов куда больше, чем когда бы то ни было».

И действительно он встречал очень мало добрых взглядов, обращенных на нового д’ахгера. На него вовсе смотрели волком или вовсе прятали глаза. Крес запахнул воротник куртки, чтобы они меньше пялились на его шрам. Даже после того, как ритуал посвящения д’ахам закончился, и Киша впустила в себя д’ахов, выкурив трубку Халсы, напилась жертвенной кровью бычка, которого сама же и зарезала у всех на глазах, неприязненного блеска меньше не стало. И не было среди них тех, кто мог бы сдержаться даже перед горем новоявленной вдовы.

Такого никогда не было. Д’ахи ошиблись. Нет, д’ахи никогда не ошибаются, это мы не всегда правильно их понимаем. Напряжение не стихало и после того, как д’ахгер поднялась со своего места, принимая меч Халсы, его копье, щит, шлем, кольчугу и тяжелый плащ. Под этим всем она казалась нелепой, маленькой и беззащитной, хотя Крес подозревал, что такая сильная псоглавка, как Киша, могла вынести и еще много чего на своих плечах.

Халсу и Мусу сожгли после захода солнца, прямо на вершине Священного древа. Киша сама поднесла факел к ногам обоих, громко и отчетливо проговорила все нужные похвалы и воззвания к д’ахам и не отходила от бушующего пламени, пока кости воинов не превратились в пепел. Ее дети стояли в окружении монотонно воющих бывших халсовых псоглавок — они теснились кружком, утирали слезы и переминались с ноги на ногу, ведь им некуда было больше идти. Васса скоро куда-то пропал, и Крес не видел волчонка всю ночь, которая показалась ему слишком долгой.

Киша собрала пепел, оставшийся от обоих павших воинов, без чьей либо помощи взобралась на ветвь Священного рефа и развеяла прах по ветру.

Кресу очень хотелось бросить все и бежать в Шкурный дом, где он оставил Аду на попечение едва знакомого ему чудака. Что сейчас с ней? Не обидел ли ее этот Леший? Он отправил к ним Иеассу с Шуной — вызнать, что да как, и когда те вернулись, его ждала хорошая новость — что в этот день девушка, наконец, попыталась встать на ноги.

Сеншес, он рвался к ней, но не мог сделать и шага, рискуя оставить Кишу наедине с обозленными рок’хи, которые жаждали иной воли д’ахов.

Ночь ушла — мрачная, напряженная и почти бесконечная. Вслед пришел новый день.

Крес сидел на полу Сердцедома и стягивал ремни сумки, в которой лежали теплые вещи, снедь и другие припасы, которые ему удалось выменять на серебро.

— Ты уходишь? — спросила его статная женщина, одетая в просторную одежду, почти не напоминающую ее обычное платье. На плечах лежала тяжелая накидка, отороченная мехом, скрепленная у горла золотой застежкой. На роскошном серебряном поясе покоился меч. Шуршали роскошные ряды бус, качались тяжелые серьги, перстни сверкали на пальцах, но в глазах ворочался лишь страх.

— Я должен, — просто ответил Крес. — Меня ждут. Меня слишком долго не было.

Он знал, что эти слова хлестанут ее почище бича, но не мог иначе.

— Не стыда, не совести у тебя, кровопийца, — сглотнула она горькую правду. — Как ее зовут-то кстати?

— Ада.

— Ада, — повторила она задумчиво. — Глупое какое-то имя. Да и вообще не пара она тебе.

— Ты ошибаешься.

— Ты еще хочешь узнать, что делают рок’хи в лучах Шароши?

— Нет, не хочу.

— Она все еще в Шкурном доме? С ней все хорошо?

— Очень надеюсь на это.

— Приводи ее сюда, кровопийца. Здесь вам будет лучше.

Крес окинул взглядом все эти шкуры, топоры, черепа, громадную скамью и эту маленькую женщину, которая под грузом этого страшного великолепия словно стала еще меньше.

— Сомневаюсь…

— Ты вернешься? — качнула Киша своими сережками.

— Нет, — честно признался Крес, поднимаясь и закидывая сумку на плечо. Тяжело.

— Тогда я надеюсь, что вам нигде не будет хорошо, — выпалила Киша и отвернулась.

Крес ничего не ответил.

* * *

Заливистый смех он услышал еще, когда Шкурный дом закрывали деревья.

Дети возвели снежную крепость, за ней расположилась основная группа малышни. Их осаждала стайка постарше. Парочка ребятишек семенила за ними, с трудом переставляя ноги. Они то и дело оказывались в снегу и не могли подняться, но смех стоял горой и не стихал. В некотором отдалении в санях сидел мальчик с ногами закрытыми черной тканью. Рядом стояла девочка и подавала ему боеприпасы, а тот забрасывал других приятелей снежными бомбами навесом.

Не успел Крес приблизиться к дому, как стайка детишек оставила свои снежные бои, и, подняв фонтан белых брызг, сломя голову ломанулась прямо на Креса. Они подлетели, чуть не свалив его в сугроб, обступили его со всех сторон и вручили ему в руки худенького, растрепанного воробушка. Раскрасневшаяся на морозе, с горевшими, веселыми глазами, она выглядела как никогда живой и по-детски счастливой.

Видишь, как мне немного нужно для счастья?

— Крысолов, расскажи, как ты сражался с Асой! — просили мальчишки. — Правда, что ты ударил его мечом по одному боку, но меч отскочил; ударил его по другому, и меч треснул пополам! И тогда ты набросился на него и загрыз его зубами?!

— Кто тебе сказал? — смеялся Крес, прижимая к себе Аду. На ней была все та же ужасная белая шкура с волчьим черепом, под которым ее личико буквально пропадало, на руках красовались рукавички, ноги утопали в валенках. Оказавшись в объятиях незнакомого мужика, заросшего бородой по самые уши, она запищала и неловко попыталась вырваться, чем спровоцировала заливистый смех ребятни.

— Иеасса всем говорит. Он был там! — отвечали те, кто помладше.

— Говорит, значит, правда, — отвечал Крес, не удержался и принялся целовать ее ледяные щеки, доводя девушку до исступления своей колючей бородой. Но не мог остановиться. Впервые за очень долгое время…

Когда-то мне нравилось, когда твое лицо покрывалось щеткой. Жалко, что это было так редко — все-таки от тебя требовали полировать лицо каждое утро…

— Фууу, — отпрянули мальчишки. — Так вы и правда жених и невеста!

Все покатились со смеху, глядя как Крес ластится к бедной дурочке. Ему бы очень хотелось, чтобы она ответила ему и смеялась вместе с ним.

Но я смеюсь, милый. Смеюсь.

Ада прежняя, казалось, давным-давно утонула в недрах этих безумных, но таких родных глаз. Пропала под клыками этого чудовищного черепа. Но он упорно откапывал и откапывал ее вновь.

Ты думаешь, о какой-то ерунде, дурачок.

Девушка вырвалась из его объятий и бросилась за спины девчонок. Стайка тут же заголосила, качнулась, подхватила и Аду, и Креса и точно волна понесла за собой. Дети не отпускали их, пока солнце не скрылось за горизонтом и их лица не превратились в белесые пятнышки с широко открытыми ротиками. Девушка из переулка Зеленых ламп кричала, скакала, швырялась снегом в мальчишек, спасалась от ответного огня в девичьем стане. Снова и снова Крес подхватывал Аду на руки, кружился с ней в танце внутри снежной круговерти, и ему уже казалось, что на ней нет никаких волчьих шкур и черепов. На ней легкое платье, а грива каштановых бьет его по лицу, как в прежние времени.

Ничего сложного. Ты просто сделал первый шаг. Я горжусь тобой.

Было много снега, криков, кожа горела от холода, он смеялся впервые за очень долгое время, но стоило только смеху затихнуть, грусть снова проступила грязным пятном, и смыть ее оказалось не под силу даже высшим силам.

* * *

Лешего долго не было, и Крес уже начал волноваться. Он не знал, что на уме у этого человека, и был не вполне уверен, можно ли было доверять травнику, но без него ему оставалось просто сидеть и глядеть в темнеющий потолок. Ада, истомившаяся за день, спокойно посапывала, свернувшись калачиком у очага.

Может он сбежал? Кто знает, что этого на уме у этого типа. Оставил Аду на попечение детишек, закинул мешок с пожитками за спину и был таков. А Крес все сидит тут как дурак, ждет невесть чего и подбрасывает веточки в костер собственных мыслей.

Перед глазами то и дело всплывал тот взгляд, с которым его провожала Киша.

«Ты не видел Вассу?» — спросила она у него на прощание.

«Шляется где-то» — ответил ей Крес, закинул мешок за спину и ушел. Вот и попрощались.

А что он мог еще сделать для нее? Он помог ей взобраться на этот проклятый Священный реф, чтобы отомстить за мужа, а теперь поворачивался к ней спиной. Лучше бы просто остался тогда в толпе или ушел к Аде, не оглядываясь. Пусть бы их обоих подняли на смех, пусть бы Кишу насильно вытащили бы из круга и отвели бы заплаканную и жалкую домой обмывать труп Мусы. А Аса стал бы д’ахгером и подвесил Креса вниз головой с перерезанным горлом.

Вместо этого одним ударом плети, Крес посадил Кишу туда, откуда у нее у самой ни за что не хватит духа спуститься. Откуда ей и не дадут слезть, не испачкав руки в крови. Птичка в клетке. А сам Крес оказался тем, кто захлопнул дверцу и повесил крючок.

Завтра спозаранку, если Леший не вернется, Крес ненадолго вернется в деревню и нормально попрощается с Кишей. Без этого прощания едва ли он ему удастся оставить прошлое за порогом.

Он подошел к окну и выглянул наружу. Ни души, только снежинки молча кружатся в свете Шароши. Луна смотрела на него полуоткрытым глазом. Через пару дней, она будет светить вовсю.

Скрипнула половица.

Опережая мысль, Крес бросился на звук и ударил темную фигуру в плечо. Они оба полетели на пол, железо звякнуло о трухлявые доски. Крес выругался, отбросил кинжал подальше и пнул гостя под дых. Тот звонко вскрикнул и повалился навзничь. Рывком Крес одернул занавеску, впуская в избу блестящий лунный свет, — тут же блеснули испуганные, широко раскрытые глаза, забившейся в угол Ады, — повернулся, занес руку для удара, но опустить не смог.

От него, вытирая кровь по разбитому лицу, отползал Васса.

— Крысолов… — взмолился волчонок дрожащим голосом. — Не убивай меня, Крысолов…

— Васса? — Крес подумал, что спит и видит какой-то дурной сон. — Не понимаю.

У стены лежал кинжал. Тот самый, с которым мальчик еще вчера бросился на Асу.

— Ты что?..

— Я не хотел, — от испуга голос Вассы сорвался, он всхлипнул и уронил голову. — Я не хотел. Я не знал, что ты здесь. Я думал ты с матерью в Сердцедоме. Она говорила, что не даст тебе уйти от нас. Что удержит тебя.

— Как видишь, она немного ошиблась, — хмуро проговорил Крес, переводя взгляд с перепуганного мальчика на его блестящую игрушку. — А если бы я таки остался с ней там, то ты… Что бы ты сделал?

Ада затравленно посматривала на волчонка, прикрыв лицо рукавом, и тоже, кажется, плакала.

— Я не хотел, — мотал головой Васса. — Ты все неправильно понял.

— Все ты хотел, — проговорил Крес, не веря, что такое вообще возможно. — Зачем?

— Я не хотел, чтобы ты уходил… Я хотел, чтобы ты остался. Ты же обещал, что останешься.

— Не выдумывай. Ничего такого я не обещал.

— Пусть, но тебе нельзя уходить. Сейчас… Зачем ты ушел из Сердцедома именно сейчас? Ты же знаешь, что маму нельзя оставлять там одну с этими?

— А ты ей для чего? А Гонц?

— Ты серьезно?! Гонцу уже за сто, а мне девять зим и одно лето! — не выдержал Васса и затрясся всем телом. — Хорош защитник — не смог даже зарезать того ублюдка, который убил отца у всех на глазах. Ты защитил маму, теперь ты в ответе за нее!

— Замолчи, — сказал Крес, разматывая кнут на глазах у Вассы. — Ты ничего не понимаешь.

— Все я понимаю! Отца теперь нет, и маму некому защитить. Ты трус, который заботится только о себе!

— И это мне говорит тот, кто залез с ножом в дом, где спит беззащитная девушка?

— Она не беззащитная, — заскрипел зубами Васса в попытке сдержать слезы. — Это все она. Она виновата! Из-за нее погиб Юваса, из-за нее на нас нападают крысы. Она околдовала всех — Халсу, отца, маму, Гонца, и особенно тебя! Ты же все время только о ней и болтаешь.

— Каким боком тебя это волнует? Я и сижу здесь только потому, что ваш ненаглядный Халса — вор и подонок. Да прибудет он с д’ахами во веки веков.

— Если бы ни твоя… — сжал зубы Васса, не справившись со слезами, пытаясь сдержать хотя бы рыдания. — Ничего бы не случилось, — сказал он уже почти шепотом. — Если бы не ты, ничего бы не случилось, и отец был бы жив. И мама не была заперта сейчас в этом проклятом Сердцедоме в окружении этих подонков.

— Не ты ли сам только и мечтал, чтобы попасть в этот проклятый Сердцедом?

— Крысолов… Крес, — поднял Васса на него залитые слезами глаза. — Не уходи, прошу тебя. Я не знаю, что случиться, если ты уйдешь. Они тебя боятся. Они тебя очень боятся, и это единственное, чего они по-настоящему боятся. Если ты останешься, все будет хорошо. Я подслушивал за ними — они постоянно говорят о маме. Называют ее… по-всякому. И думают, как… и когда…

«И так они и будут резать друг друга, пока не кончатся претенденты, — говорил Леший у него в голове. — А потом ночью те, кто струсил при всех, попытаются зарезать новоявленного д’ахера во сне. Так часто бывает».

Нет, ему нельзя оставаться. Он не уйдет, если останется. И никто не уйдет.

«Я сотру вашу деревню с лица земли. Вы все здесь умрете» — скрежетал уже другой голос.

— Иди сюда, — сказал Крес, подавая Вассе руку. Волчонок посмотрел на него исподлобья, но руку дал. Крес резко дернул его на себя, схватил засранца за шкирку и перевалил через колено. Волчонок не ожидал такого поворота и только охнул. Крес спустил тому портки и всыпал кнутом по бледной заднице.

— Айй! — заверещал Васса, пытаясь вырваться. — Крысолов, ты чего делаешь!? Больно же!

Крес в ответ хлестанул еще пару раз. Васса завыл навзрыд, смешно и беспомощно дрыгая ногами, пока его обожаемый Крысолов молча лупил его по заднице.

— Прости, — плакал мальчик. — Прости меня!

Хлопнула дверь.

— Муки воспитания? — поприветствовал их Леший.

— Профилактика, — хмуро отозвался Крес, отпуская мальчишку.

Васса, обливаясь слезами, поднялся и понуро натянул штаны выше пупка. Быстро стрельнул глазами на Аду, улыбающуюся до ушей, и бросился к выходу.

— Погоди пока, малец, — сказал Леший, хватая волчонка за рукав.

— Пусти, — выпалил тот, вырываясь, но травник держал его крепко

— Слышишь, кто идет, Крес?

— Нет, — отмахнулся Крес, ожидая новую порцию разговоров.

— И я не слышу, — кивнул травник. — А ведь они ползли за мной, как хвост за собакой. А теперь?

Да. Теперь Крес что-то слышал. Голоса.

— Эй, южанин! — донеслось со двора. — Глянь, мы тебе какой гостинец припасли!

Тут нечто влетело в окно и рухнуло в очаг. Не затухшие угольки и клочья пепла заметались по комнате в клубах дыма. Когда все улеглось, стало видно, что в очаге дымился и шипел черный мешок.

Припав к стене, Крес добрался до окна и аккуратно приподнял занавеску. На улице было видно, как тени обступали Шкурный дом со всех сторон. И двигались, все ближе и ближе.

У окна тут же вырос Леший и высунул голову наружу:

— Нет тут никакого южанина, братки! — крикнул он в темноту. — Только я, ваш дорогой травник, прозванный добрыми детьми Лешим!

И повернулся к Кресу:

— Их там пятнадцать человек, как минимум, — зашептал он. — Ох, и дорого же мне обойдется твое приключение…

У Креса сердце защемило, когда в свете луны он увидел его лицо. Широко раскрытые глаза сверкали, горели серебром, словно у волка, который вышел на охоту.

— Ты нам зубы не заговаривай! — между тем, кричали со двора. — Знаем мы, что он со своей бабой у тебя сидит. Подавай его сюда, а то и тебя не пожалеем!

Васса подполз к очагу и тронул шипящий мешок. Крес хотел остановить мальчика, уже догадываясь, что внутри, но тот уже сунул руку внутрь и потянул содержимое наружу.

— А зачем он вам, братки? — не унимался Леший, ногой подталкивая Креса. Тот не заставил себя просить дважды.

— Судить его будем за преступление, — ответили снаружи. — Его и той ведьмы.

Мешок упал на пол, а Васса уже готовился кричать. Но Крес подскочил вовремя, чтобы зажать ему рот. Васса глухо стонал ему в ладонь, больно вцепившись ногтями, но не пытался вырваться и сбежать. Как раз наоборот, он вжимался в Креса так плотно и отчаянно, как это вообще возможно. Крес же не мог отвести взгляд от остекленевших больших глаз, которые с бессмысленным выражением уставились в стену. Очень скоро Васса устал кричать и повалился на колени уже обессиленный и разбитый. Ужас накрыл его слишком быстро и ничего не оставил внутри кроме опустошения.

Крес хотел уже хватать в охапку испуганную Аду и сумки, но к своему ужасу увидел бородатую рожу, лезущую в избу через заднее окно. К счастью, в темной избе рок’хи вынужден был ориентироваться наощупь. Крес сам видел только то, что находилось непосредственно рядом с окнами — все остальное тонуло во мраке.

— А что за преступление? — спросил Леший голосом невинной, несведущей овечки.

— Грабеж, убийство, скотоложство и воровство шавы, — ответили ему. — Это еще не говоря о том, что он крысиный лазутчик. За все это его ожидает справедливая кара на суде д’ахов! Его и ту ведьму! А Мусову подстилку, мерзкую бл…у, которая тоже виновна в его преступлениях, мы уже наказали.

Рок’хи перевалился через подоконник и неслышно поставил ноги на пол. Крес был уже рядом, на мгновение заглянул в стеклянные, отчаянные глаза, сшиб псоглавца ногой, схватил за бороду, ударил в горло. Застучали каблуки, оба повалились на скрипучие доски. Мужик крякнул и заворочался под его весом, сопя и кряхтя от натуги, пытаясь содрать пальцы с шеи. Крес приложил его в пах — нутро противника зазвенело, засвистело и подалось под пальцами. Наружу вырвался животный, глухой стон. Тут же подбежал Васса, и глубоко всадил нож в его одичавший глаз. Псоглавец дернулся, его тело скрутило последней судорогой и обмякло.

Крес с усилием поднялся. Все его мышцы свернулись в один жесткий узел и сейчас неохотно расслаблялись. В голове и в углах избы шумел ветер. Он поднял голову и только тут увидел, как второй псоглавец издыхает на полу в дурнопахнущей луже. А над ним глаза Лешего горят первобытной злобой, подсвечивались изнутри каким-то серебристым блеском. В скупом свете травник все меньше и меньше напоминал человека.

— Чего стоишь? Хватай свою бабу и тикай!

Сказал, повернулся на каблуках и, как ни в чем не бывало, направился к двери, вытирая окровавленные ладони о штанины.

Крес сбросил с себя оцепенение, нащупал полумертвую Аду и полез в окно. Васса последовал за ним.

— Надоело уже с тобой лясы точить, странник! — орали снаружи. — Не хочешь по-хорошему, будем по-плохому!

Загремели шаги. Все ближе и ближе.

— Стойте, а вдруг мой шава все еще у него? — прошептали где-то совсем близко. Крес узнал этот голос: это говорил Гольга, рок’хи круглый как медвежонок. — Поцарапаете ведь!

Леший был уже у самой двери. Он взялся за ручку и впустил яркий лунный свет в избу. Крес уже стоял снаружи по колено в снегу и помогал Аде выбраться из окна. Васса был рядом и помогал, поддерживая девушку за ногу. У Ады глаза были на мокром месте. Волчий череп сбился набекрень, закрыв ей глаза, губы трепетали. Запахло чем-то нехорошим.

— Здрасьте, братцы, — приветливо донеслось с крыльца, когда дверная ручка громыхнула о стену. — А че так поздно? Мы уже спим все…

Тут Васса ахнул. Не успел Крес опустить трясущуюся девушку на ноги, как сбоку задвигались тени. Крес бросился на нее, одновременно выкидывая руку со сжатым кулаком и вкладывая в удар всю свою ярость. Тень вскрикнула и, покачиваясь, занесла слабеющую руку — в полупрозрачном свете засверкала обнаженная сталь. Не помня себя, Крес рванулся ему под руку и ударил локтем в грудь. Тень захлебнулась. Ее небольшое тело, отдающее пивом и злостью, опрокинулось, бешено семеня ногами по снегу. Крес прыгнул на него, схватил за бороду, ударил в зубы, отпустил и еще приложил сапогом. Тело обмякло, исходя слюной вперемешку с кровью.

Крес выпрямился, из его рта вырывались клубы горячего пара. Эту курчавую бороденку он тоже узнал — старый знакомый коротыш Мальга. Псоглавец лежал спиной на куче дров, затылок размозжен о колоду. Лысеющая головка коротко дрыгалась, глаза закатились под веки. Свежий снег под ним окрасился черным, поблескивал в холодном свете луны.

Не дожидаясь очередных неприятностей, Крес подхватил Аду на руки и со всех ног помчался в лес.

И тут начали кричать.

Дикий вой, который подгонял его в спину, был самым пугающим и неистовым, что ему довелось слышать за всю свою жизнь. И именно этот отчаянный вопль десятков глоток, порвавший ночную тишину в клочья, и придал ему сил, когда Крес, взрывая сугробы коленями, с девушкой судорожно дышавшей ему в щеку, быстрее ветра пересек расстояние от избы до того места на реке, где бабы по утрам стирали белье.

Доски застонали под их весом, мост заходил из стороны в сторону, угрожая увлечь беглецов вниз, к тонкому льду, который сковывал речку. Крес покрыл всю его длину за пару прыжков. Оказавшись на противоположном берегу, он сломя голову полетел дальше, даже не оборачиваясь на злополучный Шкурный дом и на Вассу, который пыхтел за его спиной. А крик, душераздирающий и нечеловеческий, вместе с порывом ледяного ветра гнал их все дальше и дальше.

Уже под заснеженными еловыми шапками Крес остановился. Сердце отбивало неистовую дробь, рвалось из груди — как можно дальше от этого места. Крик затихал в вышине, и вскоре холодная ночь взяла свое, и вой ветра остался единственным, что ворочал кристально чистый воздух. Крес усадил Аду на поваленный ствол и примостился рядышком. Васса оперся руками о дерево и его вырвало.

Тут Крес почувствовал страшную разбитость во всем теле, когда обжигающий воздух драл пересохшее горло. Ему казалось, что каждая косточка сейчас вопиет о пощаде. Он уже привычным движением засунул руку под куртку и нащупал свои раны. К счастью, если эта гонка и повредила ему, то он подумает об этом потом.

Крес сидел, пытаясь справиться с озверевшим дыханием и смотрел в сторону Шкурного дома. Дым уже не поднимался к черным небесам. Занимался ветер, где-то дальше взвыли собаки. Огоньки пробивались сквозь окна в далекой деревне, которую Крес, похоже, видел в последний раз.

— Мама, — плакал Васса. — Мамочка… Надо вернуться, Крес. Надо за ней вернуться.

— Нет, не надо. Ты сам их слышал.

— По…й мне на то, что я слышал, ясно? Надо вернуться.

— Ничего кроме боли и крови ты там не найдешь, Васса…

— Ты обязан нам, — стонал Васса. — Мы приютили тебя, вылечили и дали еду и кров. Она помогала выходить твою Аду. И вот так ты платишь маме за доброту? Ты принес нам только смерть, боль и горе.

«Если завтра южанин не будет сидеть привязанный к дереву с моим камнем в зубах, то я сотру вашу деревню с лица земли».

Уже давно не завтра. Они уже не увидят, как Мерай будет исполнять свое суровое обещание. Крес будет уносить свою задницу все дальше, а рок’хи будут лить кровь и умирать, пока не испустят дух все до единого. Огоньки их теплых домов, пока еще живых, крыши, занесенные снегом, и весь вид этой деревни глядел на него с презрением, прожигал немым укором. Каждое дерево, каждая дверь, каждое окно и огонек в нем словно шептали слово, подхватываемое и разносимое ветром.

— Предатель… — вторил им Васса еле слышно.

Наконец, Шкурный дом тоже заговорил. Его голосом была одинокая фигурка, которая шла по следам, оставленным беглецами. Пересекла мостик, прошагала дальше, утопая в снежных завалах. Крес поднялся на дрожащих ногах и уставился на Лешего, который уже видел своих спутников, и не спеша направлялся прямо к ним. Крес сглотнул комок в горле, когда вновь смог заглянуть в эти широко раскрытые животные глаза, блестевшие в темноте, как два алмаза. И без того мокрую спину снова всколыхнули мурашки, когда он напоролся на этот взгляд.

Что было нужно этому существу от него на самом деле?

Но под сенями деревьев они встретили человека. Уставшего, стареющего человека с ресницами и бородой, покрытой инеем.

— Вещички и стегалку свою бросил, дурак, — заворчал он и пнул сумку с кнутом им под ноги. — Охх, Крысолов… Грабеж, убийство, скотоложство и воровство шавы. Напомни мне, зачем я вообще подрядился тебе помогать?

Продолжение следует…

Оглавление

Пролог. Метка Предателя

Глава I. Не в своем уме

Глава II. Лучший из лучших

Глава III. Крысолов

Глава IV. Талант

Глава V. Встречи

Глава VI. Драгоценность

Глава VII. Волчонок

Глава VIII. Головастик

Глава IX. Огни

Глава X. Кап-кап…

Глава XI. Мясо

Глава XII. Сделка

Глава XIII. Пленник

Глава XIV. Жертва

Глава XV. Ведьма

Глава XVI. Ненависть

Глава XVII. К'хул

Глава XVIII. Не ходите, дети, в Барандаруд

Глава XIX. Леший

Глава XX. Дети подземелий

Глава XXI. Гости

Глава XXII. Пища и кровь

Глава XXIII. Кровь и песок