КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно 

Приключения, фантастика 1994 № 01 [Юрий Самусь] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Приключения, фантастика 1994 № 1

Игорь Волознев. Звездный полицейский

Глава 1. Засада у астероида

На центральный экран проецировалась щербатая, изрезанная трещинами и выступами поверхность астероида — одинокого небесного странника, голого и мертвого, летящего в кромешном мраке космоса вдали от звезд и планетных систем. Именно на таких случайных объектах, отсутствующих в галактических каталогах, чаще всего устраивают перевалочные базы космические пираты и контрабандисты. Здесь они прячут награбленное, сюда слетаются после удачных набегов, делят добычу, зализывают раны, готовятся к новым походам. Дарт повернул на пульте рукоятку трансфокатора, усиливая разрешающую способность электронного телескопа, и поверхность астероида на экране увеличилась. Стали видны разломы и ноздреватые выбоины. Мертвое каменное тело проплывало перед глазами комиссара…

Сколько бы Дарт ни вглядывался в него, он не замечал никаких следов воздействия разумных существ на эту безжизненную глыбу. Повстречайся такой астероид ему в пути, он бы и бровью не повел в его сторону. И все же координаты этой, мертвой с виду, небесной скалы указал секретный осведомитель на Кеерферре. Но главным доказательством того, что именно здесь бандиты устроили свое логово, был едва прослушивающийся пеленг, который исходил отсюда, от этой летающей громадины. Сомнений быть не могло. В полой внутренности астероида оборудована перевалочная база черного звездолета, выныривающего из субпространства то у одной, то у другой обитаемой планеты между звездным треугольником Ильтгер и двойной звездой Шабур — то есть в том сферическом секторе галактики, где нес патрульную службу комиссар Гиххем Дарт. Известно было имя капитана черного звездолета — Зауггут; Дарт знал даже имена многих членов его банды, которых Зауггут навербовал среди самых отчаянных головорезов, отбывавших наказание на Йокрианской каторге. Зауггут совершил внезапный налет на Йокр, и до того, как туда подоспел Дарт, разгромил тюремные постройки и освободил каторжников; теперь численность его банды достигала пятисот человек, а сверхсовременное вооружение и технологическое совершенство его звездолета, не уступавшее звездолету Дарта, делало его самым опасным среди всех звездных бандитов во вверенном комиссару секторе.

Неимоверно трудно было напасть на след Зауггуга. Временами комиссар приходил в настоящее отчаяние, черный звездолет казался ему космическим призраком, фантомом, которого поймать вообще невозможно. Зауггут всегда появлялся там, где его не ждали, наносил быстрый удар, грабил, завладевал сверхсекретной технической документацией, важнейшими военными материалами, уничтожал после себя все — будь то небольшое поселение или целый город, и исчезал, растворялся в космосе… Лишь после долгих месяцев выслеживания, погонь и кропотливого изучения оставленных Зауггугом следов комиссару удалось, наконец, ухватиться за верную нить в поисках. Бандита выдал его сообщник, работавший на военно–космической базе Звездной Конфедерации на Кееферре и незадолго до описываемых событий перевербованный Дартом. Равным, что удалось узнать от него, были даже не координаты астероида, а радиокод маяка, установленного на нем. Благодаря этой едва уловимой пульсирующей струйке, пробивавшейся в верхних частотах субпространственного регистра, комиссар через необозримые бездны космоса привел сюда свой звездолет.

Со дня на день, если не с часу на час, здесь должен был появиться корабль Зауггуга. Только что по каналу субпространственной связи пришло известие, что Зауггуг совершил нападение на военный полигон на Иоратмее, погрузил в свой корабль секретные приборы и сгинул в субпространстве. Ясно, что его путь лежит сюда, на базу.

Исследование астероида проникающими лучами выявило в нем обширные пустоты, в которых имелись какие‑то постройки, напоминающие причал для ремонта космического корабля… Дарт по внутрикорабельной радиосети объявил состояние повышенной боевой готовности. Члены экипажа заняли места за пультами, телескопами, у аннигиляционных мортир и у батарей–антигравитаторов. Все нити управления сходились в командирскую рубку, где перед экранами в напряженном ожидании сидел Дарт.

Телескопы обшаривали не только молчащую поверхность астероида, но и космос вокруг корабля. Черный звездолет Зауггуга мог вынырнуть из субпространства в любую секунду и в любом месте. И надо было немедленно, в считанные доли секунды насыть его сеткой антигравитационных лучей, не давая ему снова скрыться в субпространстве, и лишь затем начать обстрел торпедами. Засада длилась уже третьи сутки. Дарт все это время не смыкал глаз. Главное в охоте за черным звездолетом — это вовремя засечь его появление, не пропустить момент. 99% успеха в предстоящем поединке зависело только от этого. Положение осложнялось тем, что на звездолете Дарта было выведено из строя несколько наружных антенн. Они‑то больше всего и беспокоили комиссара…

Дело в том, что, направляясь, к астероиду, Дарт получил по каналу субпространственной связи неожиданное сообщение о заварушке в системе звезды Эуртрир. Там снова что‑то не поделили колонисты с Аррона и местные аборигены–гуманоиды. Между обоими звездными цивилизациями разыгралось настоящее сражение с применением боевых звездолетов и ядерных бомб. Устав космической патрульно–полицейской службы требовал от комиссара немедленно вмешаться и погасить конфликт. Пришлось лететь к Эуртриру. Конечно, обе враждующие стороны не обладали боевым потенциалом развитых миров галактики, представителем одного из которых был Дарт, и с ними нетрудно было справиться, накрыв и тех и других антигравитационным излучением. После того, как были прекращены военные действия, Дарту, как главному блюстителю порядка в этом галактическом секторе, пришлось вникать в разногласия и мирить драчунов. А это было не таким простым делом, тем более что противники и не помышляли о примирении. Стоило кораблю Дарта ослабить гравитационный контроль над их боевыми звездолетами, как обе враждующие стороны, не сговариваясь, обрушили на него целый шквал торпед и снарядов, от которых звездолет Дарта едва успевал отбиваться антиснарядами. Пришлось срочно связаться с Карриором и запросить подмоги. Дожидаясь прибытия полицейских звездолетов, Дарт несколько суток сдерживал пыл обеих космических эскадр, держа их в сетке антигравитационных лучей. И все же его звездолет пострадал. Несколько выведенных из строя наружных антенн — вещь, казалось бы, пустяковая, требующая лишь небольшого ремонта; но времени на ремонт не было. От Эуртрира через субпространство пришлось срочно перемещаться к бандитскому астероиду.

Корабль Дарта был оснащен двумя сотнями наружных локационных антенн. Повреждение полутора десятков из них в других обстоятельствах не играло бы никакой роли, но сейчас для комиссара это стало навязчивой головной болью. Каждые полчаса он связывался по видеофону с главным бортмехаником.

— Алло, Зистен! Долго еще вы будете их чинить, черт побери?

— Люди работают в три смены. Дайте нам пять часов, и…

— Вы с ума сошли! Пять часов!..

— Но, комиссар, раньше нам никак не управиться…

— Пошлите еще людей. Отправьте за борт все технические бригады, какие есть на корабле!

— Это ничего не даст. В сущности, антенны уже в порядке, осталась только наводка…

— И все же поторопите людей, Зистен. Пять часов меня никак не устраивают.

— Но это предел, комиссар!

— Зауггут может появиться в любую секунду, — Дарт в нетерпении сжал кулаки, — и все ваши усилия полетят к чертям!

— Мы торчим здесь уже четвертые сутки, а его все нет… — откликнулся бортмеханик. — Так, может, он повременит еще несколько часов?

— Это дьявол, Зистен, поймите! Он появляется всегда в самый неподходящий момент, в самый неподходящий!

— У нас достаточно исправных локационных антенн, чтобы вовремя засечь его появление…

— Но мы не можем контролировать весь космос вокруг себя, пока вы налаживаете эти несколько антенн! Что, если звездолет Зауггуга вынырнет из субпространства как раз с той стороны, куда обращены эти проклятые неисправные антенны?

— Вероятность этого слишком мала, комиссар…

— Но мы не имеем права ею пренебрегать. Промедление на считанные доли секунды может обойтись нам очень дорого!

— Мои люди понимают это.

— Почему тогда они столько возятся с этими антеннами?

— Их невозможно наладить быстрее. Работа требует большой точности и аккуратности. Пять часов — это минимальный срок…

Дарт, застонав от досады, стукнул кулаком по панели пульта.

— И все же — скорее, Зистен, скорее!..

С этими словами он отключил видеофон и откинулся на спинку кресла. Перед ним на экране по–прежнему проплывала ребристая, изувеченная временем поверхность астероида. Вглядываясь в нее, наметанный глаз Дарта различил среди скалистых выступов пирамидальный штырь радиомаяка, а рядом зиял черный вход в пещеру, такую просторную, что в нее без труда смог бы войти звездолет… Дарт подумал о том, что после, разделавшись с Зауггугом, он непременно проникнет внутрь этого загадочного космического объекта.

Но вначале надо нейтрализовать черный звездолет! Это было тем более важно, что Зауггут был не только пиратом и убийцей, но и, по всей видимости, агентом Рассадура — таинственной звездной империи, стремительно расширявшей сферу своего влияния в Метагалактике…

Экспансия Рассадура началась около тысячи лет назад, считая по унифицированному метагалактическому времени, а до той поры никто о Рассадуре ничего не слышал. Вначале было захвачено созвездие Деки, насчитывавшее свыше миллиона звезд. Именно там, где‑то в глубинах этого созвездия, находился центр мрачной державы, планета, откуда началось движение загадочных существ, называвших себя Владыками Вселенной. После Деки пало еще несколько созвездий. Высокоразвитые миры и целые сообщества миров гибли под ударами безжалостной и всесокрушающей силы, достигшей невероятно высокого технического уровня и обратившей свое совершенство во зло. Население свободных миров, попав под власть Рассадура, в считанные месяцы возвращалось в первобытное состояние, люди становились безмозглой скотиной, роботами, безропотно исполняющими чужие приказания. Владыки Рассадура обладали поистине магической способностью воздействовать на сознание покоренных народов, превращая их либо в покорную рабочую силу, либо в солдат, используемых для покорения Вселенной. Рассадур, расширяя свои пределы, в конце концов достиг периферии великого сообщества космических миров, называвшегося Звездной Конфедерацией. Конфедерация охватывала свыше тысячи галактик, в каждой из которых существовали десятки и сотни тысяч цивилизованных планет. Уровень развития на них не везде был одинаков, и отдельные, наиболее развитые миры над менее развитыми. Последних было во много раз больше, среди них не редкость были цивилизации агрессивные, доставлявшие немало неудобств своим более мирным соседям. Поэтому развитым цивилизациям приходилось постоянно контролировать ситуацию в прилегающих к себе участках галактик. Карриор — планета, откуда был родом комиссар Дарт, являлась одной из самых развитых в Конфедерации, она держала под контролем вверенный ей Советом Конфедерации определенный участок космоса, и комиссар Дарт был ее посланцем в одном из сферических секторов этого участка. Но этот сектор, по масштабам галактики — крохотный, охватывал десятки тысяч звезд и звездных систем! Рассадур был в неимоверной дали отсюда, и все же дыхание начавшейся межгалактической войны ощущалось и здесь. Карриор, как и другие миры, составляющие костяк, основу Конфедерации, спешно вооружался, изыскивая средства для эффективного ведения боевых действий в космосе, изобретая новые виды оружия, которые могли бы противостоять военной мощи Рассадура.

Начало войны складывалось для Конфедерации неудачно. За последние сто пятьдесят лет боевых действий от нее отпало двадцать четыре галактики. Летающие армады Рассадура объявились и в десяти других галактиках, успешно вытесняя оттуда флотилии конфедератов. Неизвестно, где, в какой области Метагалактики можно было ожидать от них нового удара — корабли Рассадура могли погружаться в субпространство, а это значило, что их боевая эскадра могла совершенно неожиданно возникнуть где угодно. Стратеги Рассадура действовали всегда по одному сценарию: вначале в том районе Конфедерации, где они решили начать боевые действия, появлялся их корабль–разведчик; он занимался пиратством на звездных торговых трассах, а заодно собирал сведения о боевом потенциале развитых миров этого района. Дарта больше всего тревожило то, что черный звездолет, за которым он гонялся все эти месяцы, очень походил на такого бандита–разведчика, мрачного предвестника ужасающих событий, которые могли разразиться здесь в самое ближайшее время…

Комиссару не хотелось верить в это, но все подтверждало его страшные предположения. Звездолет Зауггуга по своей боевой мощи и техническим возможностям ни в чем не уступал космопланам Карриора и Шабура — двух самых развитых миров в этой части галактики; он обладал секретами гравитации, мог погружаться в субпространство, на его вооружении находились торпеды с антивеществом. Реально справиться с ним в этих местах мог только патрульный звездолет Дарта. Звездолеты всех остальных миров порученного комиссару сектора, даже относительно высокоразвитых, были бессильны против бандита. Зауггут не случайно избегал встречи с полицейским! Открытый бой со звездолетом комиссара мог кончиться для него поражением. Поэтому бандит не задерживался на местах своих кровавых деяний: захватив добычу, он торопился поскорее нырнуть в субпространство, где его разыскать было невозможно. Вынырнуть же оттуда он мог где угодно, в любой точке космоса. Недаром Дарт так торопил с наладкой выведенных из строя антенн: звездолет Зауггуга мог неожиданно материализоваться из пустоты буквально в нескольких десятках километров от его корабля, и если этот момент пропустить, промедлить хотя бы несколько мгновений, то можно было не сомневаться, что бандит первым нанесет удар, а это означало неминуемую гибель полицейского крейсера.

Дарт не без оснований полагал, что эта засада у астероида — его единственная и наверняка последняя возможность захватить неуловимого бандита. Все данные, которые находились в распоряжении комиссара, указывали на то, что Зауггут в основном выполнил свою миссию в этом районе галактики; сведения, собранные бандитом, представляли почти исчерпывающую картину состояния боевых сил конфедератов во всем районе, относимом к сфере влияния Карриора. Зауггугу здесь уже нечего было делать. В самое ближайшее время его звездолет вообще исчезнет отсюда, а это означало, что практически тотчас из субпространства вынырнет целая эскадра черных звездолетов, и тогда…

Нет, лучше не думать, что произойдет тогда! Этого никто не мог предугадать. Известно было только то, что рассадурцы еще ни разу не терпели поражения… Предотвратить появление здесь рассадурской эскадры могло только уничтожение ее посланца — звездолета Зауггуга. И то, вероятнее всего, отсрочка будет недолгой. Но это даст Карриору передышку, необходимую ему для подготовки вместе с другими развитыми мирами Конфедерации к полномасштабной войне с зловещей империей.

Зауггуга необходимо нейтрализовать. В крайнем случае — ликвидировать. Дарт бросил беглый взгляд на часы. Ударил пальцем по кнопке монитора видеосвязи.

— Долго еще? — почти крикнул он, увидев появившееся на экране лицо главного бортмеханика.

— Еще час, — ответил Зистен. — Осталось сделать наводку по главной оси — и антенны заработают.

— Торопитесь, Зистен. Без этих антенн корабль лишен десяти процентов своей боеспособности, а это очень много!

— Я понимаю, комиссар. Мои люди спешат…

Экран видеомагнитофона еще не успел погаснуть, как вдруг на пульте загорелась красная лампа.

Дарта словно швырнуло к пульту. Все мышцы в его теле напряглись глаза забегали по экранам, руки протянулись к кнопкам. Случилось самое худшее! Черный звездолет вынырнул из субпространства в нескольких сотнях километрах от корабля Дарта, причем с той его стороны, где находились неисправные антенны!

Дарт похолодел. Пальцы его дрожали, лихорадочно бегая по кнопкам. Так и есть: сверхчуткая электроника не успела вовремя среагировать на появление объекта, и залп из мортир правого борта был сделан без точной наводки, а это все равно, что стрелять из пушки по стае летящих воробьев…

По экранам правого борта ходили волны и сверкающие полосы помех; силуэт большого звездолета едва проступал сквозь них.

— Торпеды, еще торпеды… — в отчаянии, сквозь зубы, шептал Дарт, понимая, что это уже не поможет.

Без этих пятнадцати антенн вся автоматика правого борта была полуслепа, и чтоб противостоять Зауггугу, надо было развернуть весь корабль хотя бы на 45°, а на это уже не было времени…

Центральный экран показывал, как со стороны приближающейся черной громады полыхнуло пламя.

— Все кончено… — прошептали побелевшие губы Дарта. Пересиливая оцепенение, он наклонился к микрофону радиосети.

— Все в аварийные зонды! Скорее!.. — его крик походил на сдавленный шепот. Он задыхался, пот застилал ему глаза.

Он без сил откинулся в кресло, и тотчас опомнился: это среагировал на его полуобморочное состояние автоматический нейрорегулятор, подключенный к сиденью. Получив в спину несколько электрических уколов, приведших его в чувство, Дарт вскочил, кинул быстрый взгляд на экраны локаторов. Сноп светящихся лучей, протянувшихся от бандитского звездолета, опутал полицейский корабль. Один за другим на пульте гасли обзорные экраны. Внезапно пропала сила тяжести. В последний момент Дарт успел дернуть аварийный рычаг и вместе с креслом перевернулся, рухнув куда‑то под пол командирской рубки. Перед его глазами вспыхнули зеленые лампы, свет окончательно погас и в следующее мгновение звездолет сильно встряхнуло. Автоматическая аварийная система сбросила Дарта в кабину космического челнока; это произошло в тот миг, когда звездолет резко затормозил под действием гравитационных волн, посланных с бандитского корабля. При толчке Дарт не смог удержаться в кресле, его швырнуло головой на штурвал и он лишился сознания. Но автоматика, работавшая на автономном режиме, все сделала без него: космический челнок, кувыркаясь, отделился от днища звездолета…

И спустя несколько секунд ужасающий взрыв потряс полицейский корабль. Фотонная торпеда, пущенная со звездолета Зауггуга, разнесла и разметала его на мелкие обломки. Они разлетелись в разные стороны, и вместе с ними, хаотично переворачиваясь, летел космический челнок, в кабине которого без сознания лежал комиссар Дарт.

Глава II. На мертвой планете

Это временное беспамятство его и спасло. Челнок летел по инерции вместе с обломками корабля, не подавая признаков жизни. Все приборы на нем были выключены. Для чувствительных радаров бандитского звездолета он ничем не отличался от сотен других обломков, на которые разлетелся полицейский корабль. Зато около трех десятков челноков, которые за мгновения до катастрофы успели отделиться от него, тут же сделались объектами охоты Зауггуга. Соратники Дарта, спасшиеся в них, пытались уйти, выжимая предельную скорость, другие передавали сигналы бедствия, но все это вело лишь к тому, что на бандитском звездолете их тотчас засекали, набрасывали на них невидимую гравитационную сеть и притягивали к себе.

Дарт опомнился спустя пятнадцать часов, когда его челнок отлетел уже на довольно приличное расстояние от места катастрофы. Сквозь сильную боль в голове до него дошло, что он находится в кабине космического челнока. Но как он сюда попал, что случилось с его звездолетом и его товарищами? Он уселся в кресле, ткнул пальцем в несколько кнопок на небольшом пульте перед собой. Как ни странно, но после сотрясения, которое испытал челнок в момент отделения от звездолета, его электроника работала. Засветились экраны кругового обзора. Картина, представшая взгляду комиссара, повергла его в шок. Вдалеке, среди обломков его корабля, победно проходил черный звездолет Зауггуга…

Дарт застонал в бессильной ярости. И все же у него хватило благоразумия еще несколько часов не включать двигатели в какой‑то горячечной полудреме. Ему снилось, будто торпеда, пущенная с бандитского звездолета, летит прямо на него, он вскрикивал, просыпаясь, и впивался взглядом в обзорные экраны. Но Зауггут, притянув к себе все оказавшиеся в поле его зрения космические челноки карриорцев, не спеша удалялся в сторону своей базы… Дарт видел, как черный звездолет медленно вошел в пещеру на поверхности астероида и исчез в ней. Только тогда, наконец, комиссар включил двигатель и стабилизировал полет челнока.

Прежде всего он занялся проверкой исправности приборов и механизмов своего летательного аппарата. Для определения работоспособности компьютера он дал ему команды произвести ориентацию по звездам и определить координаты челнока. Спустя минуту компьютер выдал цифры, свидетельствовавшие о том, что его электроника вполне надежна. Комиссар и без этих цифр знал, что область галактики, где произошла встреча с бандитами, лежит в страшной дали от обитаемых планетных систем и галактических трасс. Помощи ждать здесь абсолютно неоткуда, к тому же выходило, что он единственный кто спасся в этой жуткой катастрофе…

Кабина была узкая, в ней невозможно было встать в полный рост. Все ее пространство занимало двухместное сиденье и пульт управления. Дарт полулежал, неподвижным взглядом глядя на экраны. Челнок летел на полной скорости. Куда? Дарту было безразлично. Челнок не предназначался для дальних рейсов, его основной функцией были разведывательные полеты в относительной близости от корабля–матки; он мог входить в атмосферы планет, опекаться на их поверхность, переносить членов экипажа с одного звездолета на другой. Предназначался он и для спасения людей, но в том случае, если в обозримом пространстве имелись населенные планеты или другие звездолеты. Здесь же простиралась мертвая космическая пустыня, одолеть которую челнок был не в состоянии. Энергии в его батареях хватит максимум на два миллиарда километров, а приборы показывали, что ближайшая отсюда планетная система находится в восемнадцати миллиардах километрах! Лететь к ней было чистейшим безумием.

Апатия с такой силой овладела звездолетчиком, что он едва дотянулся до походной аптечки. Инъекция, введенная в вену, сделала свое дело: мысль оживилась. Комиссар уселся удобнее, размышляя. Что он может предпринять? Во–первых — послать сигнал по субпространственной связи на Карриор, хотя на отправку такого сигнала уйдет львиная доля энергии из батарей челнока. Послание Дарта примут спустя считанные минуты после его отправки. Но полицейские звездолеты, посланные ему на помощь, будут здесь в лучшем случае через двадцать два общегалактических часа. И, разумеется, его передатчик мгновенно запеленгуют на бандитском звездолете, а это значило, что Дарту от бандитов уже не уйти. Челноку негде скрыться от них в открытом космосе. Звездолет Зауггуга настигнет его спустя тридцать минут после отправки сигнала и уничтожит. Посылать сигнал на Карриор было равносильно самоубийству… Но, с другой стороны, этот бессмысленный полет в никуда тоже обрекал Дарта на верную смерть…

Около часа прошло в тягостном раздумье, пока, наконец, комиссар не принял решение. Он все‑таки пошлет сигнал на Карриор! Сюда прибудут полицейские корабли и ликвидируют логово преступников. Возможно, им даже удастся захватить Зауггуга… Хотя, конечно, бандит не будет торчать здесь и дожидаться, пока его накроют… Он уйдет, и наверняка уйдет навсегда к своим хозяевам на Рассадуре… Жертва Дарта окажется напрасной… Но что еще остается делать комиссару космической полиции? Если есть хотя бы ничтожный шанс поймать бандитов, он должен использовать его! А жизнь его не столь уж важна в той неистовой круговерти пожарищ и смертей, которая с вторжением Рассадура поднялась в Метагалктике!..

Его рука протянулась к пульту и легла на ключ субпространственной связи. Дарт помедлил немного, прежде чем включить передатчик. Его взгляд скользнул по обзорным экранам…

И вдруг среди россыпи созвездий на них он различил увеличенный боковым телескопом темный силуэт сферического объекта. Он вздрогнул. Что это может быть? Еще один астероид? Дарт послал компьютеру приказ повернуть в направлении объекта локационную антенну и определить его параметры и расстояние до него. Данные, замерцавшие на экране монитора, заставили его еще больше взволноваться и даже привстать в кресле. Из них выходило, что неведомое небесное тело было планетой! Но откуда она могла взяться здесь, вдали от небесных светил? Хотя и такое возможно в космосе… Явно это планета–бродяга, планета–скиталец, миллионы лет назад в силу каких‑то причин вырвавшаяся из сферы притяжения своего солнца и теперь носившаяся в космосе как ей вздумается, без орбит и направляющего влияния звезд. Расстояние до нее едва превышало миллиард километров, челнок вполне мог его одолеть. А с планеты гораздо безопаснее сигнализировать на Карриор!

Дарт даже не улыбнулся про себя. Сигнал бандиты неминуемо уловят и бросятся в погоню, но планета — это не маленький космический челнок, который можно уничтожить одним ударом боевого луча! Дарт сможет спрятаться где‑нибудь среди скал, затаиться в укромной расщелине, и его не отыщут. Найти его челнок на поверхности планеты, тем более если она будет изрезана скалами или кратерами, — все равно, что разыскать иголку в стоге сена. Это здесь, в открытом космосе, он весь как на ладони.

И Дарт взял курс к темнеющему вдали небесному телу. Он выжимал из портативного фотонного двигателя челнока предельную скорость, и все же путь до неведомой планеты длился более пяти суток. Челнок не мог нырять в субпространство, как большие межгалактические корабли, тем самым сокращая расстояния; ему пришлось преодолевать путь до планеты посредством обыкновенного, хотя и сверхскоростного, полета.

Скорость была такова, что запасы энергии в батареях быстро уменьшались. Это не могло не беспокоить Дарта.

Энергия понадобится для посылки сигнала на Карриор, она также необходима для жизнеобеспечения самого Дарта на незнакомой планете. Ведь еще неизвестно, что его там ждет. Хотя, по всей, вероятности, это должен быть пустынный, давно остывший, угрюмый мир, где царят вечный мрак и мертвое безмолвие…

Планета, увеличенная телескопами, вырастала на переднем экране. Наконец челнок юркой серебристой каплей вошел в сферу ее притяжения и, включив антигравитаторы, начал медленно приближаться к ее поверхности. Вскоре он перешел в плавный полет над неизвестной землей.

То, что комиссар увидел на обзорных экранах, изумило его и даже заставило на какое‑то время забыть о бандитах. На планете всюду виднелись следы жизнедеятельности разумных существ! На сотни метров простирались ровные, широкие террасы, на которых высились гигантские, под стать террасам, причудливой архитектуры здания. Челнок летел над лентами шоссе, эстакадами, мостами, перекинутыми через русла высохших рек; города, состоявшие сплошь из великолепных дворцов, сменялись ровными пространствами, на которых возвышались одинокие циклопические постройки, опоясанные колоннадами. Дворцы виднелись и на уступах гор — к ним вели прорубленные в скалах широкие лестницы…

И все же этот. мир был мертв, и мертв, по–видимому, уже очень давно. Холодный свет далеких звезд скупо озарял города, похожие на громадные каменные кладбища. Дарт сбавил скорость и полетел низко над поверхностью, выбирая подходящее место для посадки. Вскоре материк остался позади и под челноком идеально ровным бескрайним зеркалом раскинулся замерзший океан…

У Дарта не было возможности справиться о планете по галактическому каталогу — компьютер на челноке не содержал в своей памяти таких сведений, — но, вспоминая звездную карту своего сектора, Дарт готов был поклясться, что ничего подобного на ней не значилось. Выходило так, что он, Дарт, открыл мир, некогда населенный гуманоидами! На Карриоре это вызовет громадный интерес.

Неожиданно справа по курсу, у самой земли, показались три тусклых молочно–белых огня. Свет был ровный, да и симметричное расположение огней говорило о том, что они явно искусственного происхождения… Дарт, вглядываясь в них, не верил своим глазам. У него даже руки вспотели от волнения. Неужели население планеты все‑таки не вымерло? Всякое может быть…

В уме Дарта мелькали догадки. Например, после планетарного катаклизма, когда планета сошла со своей орбиты и начала удаляться от солнца, населявшие ее аборигены–гуманоиды ушли под землю, к природным источникам тепла. А могло быть и так, что, мигрировав с планеты, неведомые гуманоиды время от времени возвращаются на нее, оставив здесь базу с самозаряжающейся энергостанцией и запасом продовольствия…

Челнок быстро приближался к таинственным огням, и вскоре Дарт разглядел три светящихся шара, каждый около пяти метров в диаметре, которые неподвижно висели над просторной и пустынной площадью одного из мертвых городов планеты. Подлетев еще ближе, Дарт понял, что сферы висят не сами по себе, а держатся на высоких и тонких столбах. Площадь озарялась их бледным, могильным светом — казалось, таким же древним, как и весь этот город. Белые блики лежали на величественной колоннаде, опоясывавшей площадь с севера, на светло–серых, монументальной архитектуры зданиях с высокими порталами, на парапете баллюстрады, зависшей над крутым обрывом, откуда открывался вид на безбрежные просторы зеркального океана.

Фонари с трех сторон окружали какой‑то предмет, который Дарт поначалу не разглядел; лишь снизившись и сделав над площадью круг, он различил под фонарями некое подобие кресла, и в нем — какое‑то неподвижно лежавшее существо. Кресло звездообразно отбрасывало три черные тени. Нетрудно было догадаться, что существо, которое лежало в нем, было также мертво, как и весь этот древний, застывший мир.

Дарт посадил челнок на площади, неподалеку от кресла. Наружные анализаторы показали, что какая бы то ни было атмосфера на планете отсутствует начисто, за бортом — открытый космос. Готовясь к выходу, Дарт прикрепил к поясу портативную силовую установку, которая обеспечила его талу достаточную защиту, позволявшую выйти за борт без скафандра. Дарта окутала тонкая, сантиметров пять толщиной, прослойка газа, удерживаемая силовым экраном. Этот экран служил непроницаемой преградой для сверхнизких космических температур и губительных излучений, и в то же время удерживал возле тела тепло, воздушную оболочку и необходимое для жизнедеятельности давление. Со стороны это выглядело так, будто комиссара окутывает едва заметная светящаяся аура.

Дарт налегке, с непокрытой головой, но защищенный силовой установкой не хуже сверхпрочного скафандра, вышел под черное, усыпанное звездами небо. Неторопясь зашагал к креслу, на ходу настороженно оглядываясь по сторонам. Его соломенного цвета волосы сбились и спутанными прядями лежали на лбу и висках; в синих, широко раскрытых глазах отражался свет таинственных фонарей. Покрытое легким бронзовым загаром лицо комиссара поворачивалось то в одну, то в другую сторону; руки, державшиеся за пояс широкой полицейской куртки, готовы были в любой момент вскинуть оружие.

Но, по всей видимости, его опасения были напрасны. На этой планете ничто не могло угрожать ему. Все вокруг было мертво, на всем лежала печать кладбищенского запустения. Столбы со светящимися сферами высились немыми стражами этого призрачного мира.

Дарт приблизился к креслу и с любопытством исследователя, извлекшего из толщи земли скелет неизвестного науке ископаемого, принялся разглядывать существо.

Оно было явно гуманоидным, о чем свидетельствовал антропоморфный характер его тела и относительно большая, по сравнению с остальным туловищем, голова. Помимо головы, отчетливо выделялись верхние и нижние конечности, торс, шея. Возможно, существо было прямоходящим, несмотря на то, что имело шесть конечностей. На них две пары исходили из предплечий и, как можно было догадаться, исполняли функцию рук. Голова этого странного создания походила на человеческую: на ней имелись два больших выпуклых глаза, две вертикальные щели — видимо, носовые отверстия, а безгубый рот — крупный, сомкнутый, наверняка служил не только для приема пищи, но и для воспроизведения звуков.

На существе не было и следов какой‑либо одежды. Его светло–серое тело казалось каменным, таким же, как окружавшие его здания. Дарту вдруг пришло в голову, что перед ним — мумия, возможно даже — скульптура, вытесанная из цельной каменной глыбы. Он разглядывал ее несколько минут. Так вот какими были люди, населявшие когда‑то этот странный мир, построившие дворцы и дороги, и, видимо, погибшие в результате космической катастрофы!

Дарт встряхнулся, насупил брови. Однако, исследование планеты — дело специалистов, а он прибыл сюда не за этим. Экспедиция карриорских археологов, которая прибудет сюда, более основательно разберется с исчезнувшей цивилизацией здешних гуманоидов, а также установит источник энергии, поддерживающей свет в фонарях. Ему же, Дарту, необходимо сигнализировать на Карриор, пока бандиты еще не убрались со своего астероида.

И все же он не смог удержаться от соблазна дотронуться до плеча странной фигуры. Как он и ожидал, его рука сквозь перчатку и защитную газовую оболочку ощутила ледяной холод камня.

И вдруг веки на круглых глазницах странного существа дрогнули и поползли вверх…

Глава III. Бессмертный

На Дарта уставились глазные яблоки — такого же каменного оттенка, как и все тело. На них не было зрачков. Казалось, будто существо слепо. Но глаза обратились на комиссара, а это значило, что неведомый обитатель планеты видел его!..

Дарт в замешательстве отступил на шаг. Рука его машинально легла на приклад бластера. Однако комиссар не вскинул оружия: в поведении существа не чувствовалось агрессивности. Оно приподняло свою большую голую голову и медленно, как бы с трудом, повернуло ее в сторону пришельца.

Никакого выражения не обозначилось на лице аборигена, и все же, по некоторым едва уловимым признакам, комиссару показалось, что существо озадачено его появлением. Четыре слабых тонких руки шевельнулись и, как змеи, заскользили по подлокотникам кресла. Существо приоткрыло рот и издало протяжный звук, похожий на монотонное гудение. Дарт в немом приветствии вскинул руку, показывая открытую ладонь. Практически на всех мирах Конфедерации, где обитали антропоморфные гуманоиды, этот жест означал приветствие и предложение мира. Существо с минуту помедлило, видимо обдумывая его жест, затем тоже подняло одну из своих ручонок и показало ее ладонь Дарту.

Комиссар удовлетворенно кивнул и быстро вернулся к челноку. Здесь, в багажном ящике, он разыскал кибернетический лексикатор — прибор в виде плоского диска сантиметров пятнадцати в диаметре, способный расшифровать практически любые звуковые сигналы и воспроизводить их на карриорском языке с помощью механического имитатора. Дарт повесил его себе на грудь и, включив его, подошел к гуманоиду.

— Скажите что‑нибудь, — произнес он для того лишь, чтобы вызвать в четырехруком ответную голосовую реакцию. — Это нужно для лексикатора, — он дотронулся рукой до диска и добавил: — Несколько фраз на вашем языке необходимы прибору в качестве материала для анализа…

Существо некоторое время бесстрастно смотрело на него, потом снова издало протяжный монотонный звук. На этот раз Дарт различил в нем едва уловимые колебания тембра. Лексикатор тихо защелкал, обрабатывая информацию. Дарт ждал, когда кибернетический переводчик заговорит. Но лексикатор лишь щелкал, безмолвствуя. Язык незнакомца, по–видимому, был слишком сложен для него, прибор требовал дополнительных данных, то есть незнакомец должен был еще немного «погудеть».

Дарт, видя, что тот умолк, ободряюще кивнул головой и несколько раз повторил:

— Говорите, говорите, прибор обрабатывает звуки. Лежавшее в кресле существо, словно угадав желание пришельца, вновь загудело, лексикатор защелкал с удвоенной скоростью и вдруг механическим голосом, раздельно выговаривая каждое слово, выдал долгожданный перевод:

— Ваше прибытие — большая неожиданность для меня. Свыше семисот миллионов лет прошло с тех пор, как я остался один на этой планете. Город, в которым мы находимся, когда‑то назывался Луаимм и был столицей Западного континента.

— А я‑то думал, что в кресле лежит статуя! — не удержался Дарт от непроизвольного восклицания.

Лексикатор тотчас перевел его слова на язык гуманоида. Но тот был настолько изумлен появлением Дарта, что даже не обратил внимание на сравнение себя со статуей.

— Откуда вы появились? — спрашивал он. — Вы один? Каковы ваши намерения? Почему вас не убивает холод и излучение открытого космоса? Живое ли вы, наконец, существо, или механизм, созданных искусными учеными?

— Неужели я похож на робота? — задетый за живое, ответил Дарт. — По–моему, если кто из нас и похож на него, то, во–всяком случае, не я…

— Как интересно, — после некоторой паузы продолжал переводить лексикатор. — Живое существо, разумное, способной без защитной оболочки перемещаться по космосу и обладающее такой удивительной вещью, как этот диск…

— Лексикатор — еще не самая удивительная из технических разработок, созданных в Звездной Конфедерации, — ответил Дарт, — и защитная оболочка у меня имеется, только вы ее, по–видимому, не замечаете. Меня защищает слой газа, который окутывает мое тело…

— Слой газа я вижу, — сказал незнакомец, — только я никак не могу взять в толк, как эта тонкая, бледная, едва видимая прослойка оберегает вас от чудовищно низкой температуры, уже многие тысячи лет царящей на моей планете.

— Но вы‑то эту температуру переносите, — заметил в свою очередь Дарт, — хотя у вас, насколько я могу судить, вообще нет никакой защиты.

— Она мне не нужна, — возразил незнакомец. — Сверхнизкие температуры и космические излучения не оказывают на меня никакого воздействия. Для меня их просто не существует. Если меня что и беспокоит, так это научные идеи, которые я обдумываю все эти годы… Например, совсем недавно — кажется, тысяч тридцать лет назад, — мне пришло в голову сразу несколько интересных идей. Одна из них поистине выдающаяся. Я как раз размышлял над ней, когда вы появились.

— Но позвольте! — вскричал изумленный Дарт. — Не хотите ли вы сказать, что вам десятки тысяч лег и вас ничто не может убить — ни время, ни космос, ни тоска этого мертвого, пустынного мира?..

— Я, кажется, уже говорил вам, что был свидетелем гибели цивилизации на этой планете, — сказал гуманоид, — это произошло, я повторяю, свыше семисот миллионов лет назад. Я последний представитель некогда процветавшей расы, достигшей небывалых успехов в философии, архитектуре, поэзии, живописи; расы, созданной для счастья и стремительно погибшей в результате сближения нашего солнца с громадной красной звездой…

— Как это произошло? — ошеломленный Дарт задал первый пришедший в голову вопрос. — И почему все погибли, а вы один выжили?

— В те достославные годы, — заговорил незнакомец, — когда моя цивилизация достигла вершины могущества, я был одним из многих, населяющих эту планету, был жителем Луаимма, участвовал в празднествах и концертах, многолюдных развлечениях и будничном труде. Да, я помню времена, когда на этих улицах кипела толпа, а здесь, на площади, давались спектакли, которые продолжались всю ночь, освещаемые огнями фейерверков… Все это и теперь стоит перед моими глазами, а ведь прошло столько лет… Да, в ту пору я был обыкновенным человеком, радовался, печалился, волновался заботами, которые теперь мне кажутся ничтожными, и уже тогда обдумывал свое первое научное открытие — препарат, который настолько преобразует тело, что его практически ничем нельзя убить. Идея захватила меня, и я отдал ей около шестисот лет — то есть практически всю свою сознательную жизнь. Сначала я испытал препарат на скоксе — зверьке, что во множестве водились в те времена. Опыт дал превосходные результаты. Все мои попытки убить животное ни к чему не приводили. Оно чувствовало себя прекрасно и в горящем реакторе энергостанции, и в ледяном вакууме космического пространства. Нечего и говорить, что ни нож, ни топор его не брали. Скокс жил, обходясь без пищи и воды, и чувствовал себя превосходно! Не знаю — почему, но я долго не решался испытать это средство на себе. Мне казалось, что я в этом случае переступлю какую‑то непостижимую грань, перестану быть человеком — даже если и выживу после инъекции… Я решился на этот шаг, уже находясь на смертном одре. Один из моих учеников по моей просьбе ввел в мой организм единственную хранившуюся у меня дозу препарата. И я остался жить. А через несколько сот лет на мою планету обрушилось несчастье, о котором я упоминал… Могучее притяжение красной звезды сорвало мою планету с ее орбиты и увлекло в межзвездное пространство. Планета, получив ускорение, не смогла удержаться и на орбите захватчика — ее вынесло далеко в космос, в его непроглядный, ледяной мрак… Прежде всего стала быстро рассеиваться атмосфера, губительное космическое излучение косило людей миллионами… Остатки населения ушли под землю, к природным источникам тепла, по и внутренность планеты остывала быстрее, чем это можно было предположить… В те страшные годы, среди всеобщего смятения и безумств, я пытался образумить людей, доказать им, что только мой препарат способен спасти их и всю цивилизацию от неминуемой гибели. Но меня мало кто слушал. В ту пору появилось великое множество пророков и проповедников, каждый звал за собой, обещая спасение, и народ шел за ними, верил им и погибал от болезней или в кровопролитных схватках с представителями других сект. А ведь для того, чтобы изготовить дозу препарата, способную избавить от смерти хотя бы одного человека, нужна специально оборудованная лаборатория, нужны высокоточные приборы и особые плавильные печи, позволяющие доводить температуру до миллионов градусов, нужны стерильнойчистоты реактивы и вещества, а в той обстановке хаоса и безумия, которая воцарилась на планете, среди убийств и всеобщего озлобления, о нормальной работе нечего было и думать. Мне оставалось помогать страждущим словом, утешать и ободрять их в трагические предсмертные часы… Сотни лет спустя, когда на планете уже никого не осталось, я бродил по ее мертвым городам и видел страшные картины. Улицы, усеянные десятками тысяч трупов. В предсмертной ярости люди убивали друг друга, и победителей в этих побоищах не было. Я спускался в подземные пещеры, куда жалкие остатки моей расы ушли, спасаясь от губительного излучения. В подземельях они одичали, звериные инстинкты торжествовали среди них, людоедство сделалось нормой жизни. Но и в пещерах они все вымерли… Эти подземные лабиринты представляли собой поистине кошмарное зрелище. Проткнутые кольями человеческие скелеты, проломленные черепа, мумифицировавшиеся трупы со звериной злобой в лицах. Нет, здесь, на поверхности, среди этих пышных останков моей когда‑то великой цивилизации, мне легче переносить одиночество и предаваться раздумьям. Трупы, устилавшие эти улицы, истлели и обратились в прах, а великолепные храмы остались, и долго еще будут стоять под вечными звездами… Гуманоид умолк, погрузившись в раздумье. Дарт смотрел на него в крайнем замешательстве. Перед ним было явно живое существо — мыслящее, разумное, видимо очень древнее, но не верилось, что он живет семьсот миллионов лет. Это ведь немыслимая цифра — семьсот миллионов! Возможно ли такое? Слушая загадочного гуманоида, Дарт пытался припомнить все, что изучал в колледже об обитателях миров Звездной Конфедерации. Кое–где, действительно, живут чрезвычайно долго. Это особенно характерно для жизни на кремниевой основе. Аборигены громадных метановых планет, коренастые, крепкие, похожие на обломки скал, живут сотни тысяч лет — до тех пор, пока им попросту не надоедает жить и они не кончают с собой, прыгая в раскаленные жерла огнедышащих вулканов. Но и они все же умирают! В отличие от бессмертия, о котором говорит это странное существо… Вынужденная вечная жизнь, когда даже с собой покончить невозможно… Это что‑то абсурдное, чудовищное, не укладывающееся в сознании…

У Дарта чесались руки полоснуть по незнакомцу бластерным лучом и на опыте проверить, так ли уж он неистребим. Но простая учтивость требовала выдержки. Дарт кивал, слушая мерный голос лексикатора, сопровождавший гудение аборигена. В конце концов — Дарт здесь гость, а этот лупоглазый — хозяин, на которого с самого начала необходимо было произвести благоприятное впечатление.

— Насколько я вас понял, вы утверждаете, что открыли препарат абсолютного бессмертия, — сказал комиссар. — Там, откуда я прибыл, ни о чем подобном никогда не слыхали, хотя наука сделала очень многое, чтобы продлить человеческую жизнь… То, что вы мне сообщили — настолько удивительно, что верится в это с трудом. Неужели кроме вас на планете нет других бессмертных?

— Ну почему же, — ответило существо, не сводя с Дарта больших круглых глаз. — Есть еще скокс.

Он издал протяжный свист и из щели под гранитной ступенью выбралось небольшое животное на восьми лапах, с неуклюжим плотным туловищем и с почти собачьей головой, па которой блестели, как угольки, три черных глаза. Скокс мелкими прыжками подскакал к гуманоиду, остановился) покрутил короткими усиками и направил их, как антенны, в сторону Дарта.

— Забавный зверек, — сказал комиссар. — Вы говорите, его нельзя убить?

— Невозможно, — подтвердил четырехрукий долгожитель и пальцем одной из своих рук показал на бластер, висевший у поясе Дарта. — Насколько я могу судить, это оружие?

— Вы угадали.

— Что ж, тогда попробуйте применить его против моего скокса, и вы сами убедитесь, что все, о чем я вам рассказал — сущая истина.

Дарт, не отвечая ни слова, вскинул бластер и направил огненную струю на восьминогого зверя. Скокс смотрел на комиссара выжидательным, любопытным взглядом, покуда огненный луч скользнул по его мордочке, неуклюжему туловищу и ногам. Пламя не оказывало на него никакого воздействия, зато каменный тротуар возле скокса, задетый лучом, сплавился и почернел.

Наконец скоксу, видимо, надоел этот докучливый луч, снующий по его глазам, он недовольно фыркнул, привстал на задние лапы, в один прыжок оказался у кресла и забился под него, выставив наружу усы. Дарт расхохотался, засунул бластер за пояс.

— Теперь я, кажется, начинаю верить, — воскликнул он. — Но как это должно быть, тоскливо — не имея возможности умереть, проводить годы и столетия на безжизненной планете, среди унылых руин!

— Я давно отвык от таких чувств, как уныние, грусть, тоска и тому подобное, — ответил гуманоид. — Даже когда я вспоминаю прежнюю, залитую солнцем, оживленную планету, кипение жизни на ней, я не испытываю отрицательных эмоций. Пожалуй, лишь удивление и радостная, светлая печаль охватывают меня в часы воспоминаний… Общение с людьми мне заменяют, идеи, которые постоянно приходят мне в голову… Представьте, когда я закрываю глаза и погружаюсь в свои мысли, то годы для меня спрессовываются в минуты…

— Но какой толк размышлять над чем‑то, — перебил его Дарт, — обдумывать какие‑то идеи, когда никто во всей Вселенной о вас не знает? Для чего они? С кем вы можете поделиться ими на этой пустынной планете?

— Мои мысли нужны прежде всего мне самому, — ответил четырехрукий. — Это отвлечения, умозрительные построения, прелесть и глубину которых могу оценить только я — их творец. Вот совсем недавно, например, я задался абстрактным вопросом: как снова сделаться смертным?

— Ага, жить вам все‑таки надоело!

— Надоело? — задумчиво переспросил гуманоид, медленно закрыв и вновь раскрыв свои большие глаза. — Не знаю… Никогда не задумывался над этим… То, что вы сейчас сказали, чрезвычайно интересно и требует длительных размышлений… Нет, — продолжал он после недолгого молчания, — не смерть как таковая, а лишь теоретическая возможность прекратить действие препарата бессмертия — вот что увлекло меня… В последнее время я упорно размышлял над этой проблемой и меня осенило несколько блестящих идей. В этом здании, — одной из рук он слабо махнул в сторону колонн, — я оборудовал лабораторию. Иногда наведываюсь туда, чтобы произвести тот или иной опыт, но чаще лежу здесь… Под звездами удивительно хорошо размышляется. Закрою глаза — кажется, всего на несколько минут, — а уже прошли десятилетия, созвездия изменили свое положение…

Дарт наклонил голову в почтительном поклоне.

— Я забыл представиться, профессор, — сказал он. — Меня зовут Гиххем Дарт, я комиссар космической полиции Карриора.

— Рад знакомству, — отозвался гуманоид. — Меня когда‑то звали А–уа.

— Очень приятно, господин А–уа. Должен также добавить, что я попал сюда по независящим от меня обстоятельствам, находясь при исполнении служебных обязанностей…

— Объясните мне прежде, что такое Карриор, и это ваше непонятное выражение…

— Вы имеете в виду — космическая полиция?

— Вот именно. Что это такое?

Дарт вздохнул, набираясь терпения. Впрочем, растолковывать аборигенам отдаленных планет, что такое «космическая полиция», ему было не впервой, и он довольно бодро объяснил профессору, что Карриор — это один из наиболее развитых миров в громадной области космического пространства, называющейся Метагалактикой. Когда‑то давно несколько тысяч таких миров объединились в Звездную Конфедерацию; миры эти находятся один от другого на чудовищно большом расстоянии, но перелеты через субпространство сблизили их, и более тесное общение друг с другом стимулировало научный прогресс и ускорило их развитие. Но таких высокоразвитых миров, как Карриор, Шабур, Альцебес и других, составляющих ядро Конфедерации, — сравнительно немного, гораздо больше планет, цивилизации на которых находятся еще на недостаточной ступени развития, чтобы быть принятыми в сообщество в качестве полноправных членов. В большинстве своем полуварварские, агрессивные миры, подчас со странной, извращенной моралью, технология которых позволила им пока только сделать первые шаги в освоении космического пространства. То тут, то там среди них возникают конфликты, которые чреваты самыми пагубными последствиями не только для враждующих сторон, но и для соседних миров; нередки случаи захвата чужих поселений, вторжений на мирные планеты и нападений на межзвездные торговые корабли. Поэтому миры–учредители Конфедерации договорились разделить Метагалактику на сферы своего влияния, чтобы контролировать ситуацию в космосе. Та часть Вселенной, где обнаружена планета А–уа, относится к сфере влияния Карриора. Сферы влияния, в свою очередь, разделены на секторы — участки, каждый из которых охватывает десятых тысяч звездных систем. За порядок в секторе отвечает специально назначенный полицейский комиссар.

— Что касается собственно Карриора, — продолжал Дарт, — то это густонаселенная планета, размерами вдвое больше вашей. Ее не увидишь отсюда даже в мощный телескоп. Но можно рассмотреть солнце, вокруг которого она обращается… Там моя родина, и, я думаю, что мне теперь придется вернуться туда гораздо раньше срока, отведенного мне на патрулирование сектора. Космическим бандитам удалось подбить мой корабль. Я единственный из экипажа, кому удалось спастись. Чтобы добраться до вашей планеты, я проделал долгий путь в этом летательном аппарате. У меня на исходе продовольствие и почти иссякла энергия в батареях. Ни тем, ни другим вы, как я понимаю, обеспечить меня не можете…

— Если бы вы сообщили мне состав и способ изготовления того, что вы называете «продовольствием» и «батареями», то я, пожалуй, подумал бы, как синтезировать их в лабораторных условиях…

— Боюсь, господин А–уа, что мне не пережить и минуты вашего раздумья. У меня совершенно нет времени. Вы видите, тут у меня на поясе портативный прибор, который ежесекундно воссоздает, очищает и удерживает вокруг меня защитный слой. Цифры на его шкале неумолимо говорят мне, что запас энергии в миниатюрных батарейках подходит к концу, их надо перезарядить, подключив я батареям челнока, а там тоже энергия кончается. У меня нет возможности даже более обстоятельно поговорить с вами, как этого хотелось бы нам обоим. Я должен экономить энергию, которая нужна мне для сведения счетов с бандитами. Я поклялся их уничтожить, и теперь, похоже, мне предоставляется последний шанс.

— Если вам необходима помощь, то можете рассчитывать на меня, — заметил А–уа, — хотя я не совсем представляю, чем могу быть вам полезен…

— Я, признаться, тоже, — ответил Дарт. — Вообще встреча с вами не входила в мои планы. Но если уж она произошла, то я должен посвятить вас в них.

— Слушаю внимательно.

— Господин А–уа, мне надо послать донесение на Карриор. Сигнал пойдет через субпространство, то есть достигнет конечной точки — Карриора, практически в то же мгновение, как будет отправлен. В нем я сообщу о нападении бандитского звездолета и передам координаты астероида, на котором преступники устроили свое логово. Координаты вашей планеты я передавать не буду, в этом нет необходимости — станция, которая примет мое донесение, вычислит эти координаты по траектории передающей волны.

— Насколько я понимаю, после этого сюда прибудут ваши соотечественники? — спросил А–уа.

— Вы догадливы, — ответил Дарт. — Здесь появится полиция, а потом, разумеется, исследователи, которым вы, господин А–уа, можете оказать неоценимую помощь. Но прежде, чем появятся посланцы Карриора, сюда прибудет звездолет бандитов. От их астероида до вашей планеты, что называется, рукой подать. Запеленговав передатчик, они примчатся спустя считанные минуты, чтобы уничтожить меня. Их звездолет вооружен сверхмощными термоядерными снарядами…

— Это что такое?

— Бомбы громадной разрушительной силы! При взрыве одного такого снаряда образуется ударная волна, которая способна разнести вдребезги всю эту площадь и весь город! Боюсь, господин А–уа, что из‑за меня вы попали в крупную передрягу. По–крайней мере — ваш покой тут здорово потревожат.

— Мой покой ничто не может потревожить, уважаемый комиссар, — отозвался гуманоид. — Даже если своими бомбами они взорвут всю планету, я не погибну. Для меня это невозможно.

— И тем не менее в этом нет ничего хорошего — оказаться под бомбежкой, — сказал Дарт. — Но не стану спорить. У меня слишком мало времени, чтобы расписывать «прелести» массированной ядерной атаки. Выслушайте мой план. Тотчас после сеанса субпространственной связи мы с вами садимся в челнок и, выжимая предельную скорость, мчимся на противоположное полушарие планеты. До прибытия сюда Зауггуга у нас будет в запасе минут двадцать — двадцать пять. За это время мы должны найти подходящее убежище. На другом полушарии я видел горы. Думаю, мы успеем добраться до них. А уж в горах мы наверняка найдем какую‑нибудь пещеру, где можно затаиться и переждать бомбардировку.

— Весьма польщен вашим предложением отправиться с вами, — сказал А–уа, — но не доставлю ли я вам лишних неудобств?

— Ни малейших, — ответил Дарт. — Вы превосходно поместитесь рядом со мной в кабине. Не могу же я оставить под бомбами единственного уцелевшего представителя здешней цивилизации! Вы настолько уникальны, что я не могу рисковать вами.

— Что ж, я не прочь, тем более все, о чем вы мне рассказали, меня чрезвычайно заинтересовало, — с этими словами гуманоид выбрался из кресла. — Только перед отлетом я загляну в лабораторию. Мне надо кое‑что взять.

— Хорошо. Но, пожалуйста, поторопитесь.

— О нет, я вас не задержу.

Мелкими, какими‑то плывущими шажками А–уа поднялся по ступеням ближнего здания. Узкая четырехрукая фигура помаячила среди колонн и исчезла в их тени.

Глава IV. Между жизнью и смертью

Комиссар мельком подумал, что за ним следовало бы проследить — всякое может случиться, но все же решил не подавать гуманоиду лишнего повода для подозрений. Забравшись в кабину челнока, он занялся составлением донесения на Карриор.

Текст должен быть кратким и емким, способным уместиться в одну единицу информации, передаваемую за сотую долю секунды. На текст большего объема в батареях челнока просто не хватит энергии. Дарт задал соответствующую программу компьютеру; электроника вскоре выдала необходимый блок, который комиссар приготовил для запуска в субпространственный эфир. Затем он выбрался из челнока и прошелся, нетерпеливо поглядывая на громадное здание, где скрылся загадочный профессор.

Вскоре нелепая фигура А–уа вновь замаячила у колонн. Гуманоид сходил по гранитным ступеням, держа в двух нижних руках какую‑то коробочку. Она была раскрыта, и А–уа двумя верхними руками перебирал ее содержимое.

— Вы готовы? — спросил Дарт.

— Теперь да, — откликнулся гуманоид.

— Садитесь в кабину. Нам предстоит полет на предельной скорости, — предупредил комиссар, устраиваясь в кабине рядом с инопланетным профессором. — После того, как я отправлю донесение на Карриор, счет времени для нас пойдет на секунды…

— На секунды? — переспросил А–уа повышенным тоном, обозначавшим, по–видимому, удивление. — Я привык отсчитывать время тысячелетиями, а тут вдруг — на секунды… Как хотите, но мне трудно в это поверить…

— Ничего, это с непривычки, — с этими словами Дарт включил двигатели.

В дюзах челнока глухо заревело разгорающееся фотонное пламя. Комиссар положил руку на ключ субпространственной связи. Сеанс одностороннего контакта с Карриором длился мгновение. Четырехрукий пассажир челнока вряд ли даже понял, что донесение отправлено, а комиссар уже вцепился обеими руками в рычаги управления.

Летательный аппарат круто взмыл ввысь. В считанные минуты величественные здания Луаимма скрылись в мглистой дали. Челнок, набирая скорость, помчался над зеркальной гладью застывшего океана.

Дарту казалось, что время течет стремительно, и он выжимал из летающей посудины максимальную скорость. В сумеречной дали уже выросли снежные вершины, сверкающие под звездами, как вдруг в небе послышался тяжелый, нарастающий гул.

— Так я и знал! — закричал Дарт. — Они нас засекли!.. А–уа не реагировал на его возглас. Он полулежал рядом, закрыв глаза и прижав к груди коробочку. Казалось, он погрузился в свое обычное раздумье, при котором несколько минут равнялись годам, а то и десятилетиям.

К счастью, челнок успел добраться до горной гряды раньше, чем его настиг громадный черный звездолет. Чертыхаясь, комиссар на полной скорости рванул в первую подвернувшуюся расщелину, ежесекундно рискуя напороться на какой‑нибудь невидимый в полумраке выступ.

Ядерный снаряд с оглушительным треском взорвался где‑то совсем рядом. Полыхнуло пламя, посыпались огромные валуны, гулкое эхо прогрохотало по горным долинам и ущельям. Челнок юркой серебристой каплей мелькал среди падающих циклопических глыб, бесстрашно нырял в пропасти и углублялся в расщелины, а над ним, на фоне разбойничьего корабля. Оттуда, рассекая мглистый небосвод, яркими вспышками неслись снаряды.

Грохотало справа и слева, спереди и сзади, трескались скалы, с шумом сходили каменные лавины. Дарт до крови закусил губу: все‑таки он не успел затаиться в ущелье, бандиты засекли челнок при подлете к горам! Теперь они знают, что он здесь. Даже если он нырнет в укромную пещеру, сделавшись недосягаемым для их шарящих инфралучей, то пираты все равно не успокоятся. Они не улетят, пока не искрошат весь это горный массив в мелкую щебенку…

Сумасшедший полет в вихре глыб, поднятых на воздух взрывами, продолжался недолго: чудовищный удар падающего валуна потряс челнок и он рухнул, увлекаемый грудой камней, куда‑то в пропасть…

Ударившись корпусом о скалу, он подскочил и застрял между выступами на узкой площадке, тянувшейся вдоль отвесной стены. Лавина камней, стремившаяся вслед за ним, прогрохотала в нескольких метрах.

Аппарат лежал на боку. Самая глубокая вмятина пришлась как раз на кабину, но пульт еще мерцал огнями и в сопле вздрагивало пламя… Штурвал врезался в грудь Дарту, смяв грудную клетку и превратив желудок в кровавое месиво. Разбитая голова комиссара свешивалась на плечо А–уа. Гуманоид чудесным образом остался невредим и сохранял завидное хладнокровие. Дарт хрипло дышал, из его рта сочилась кровь.

— Все‑таки… проиграл… — послышалось сквозь судорожные всхлипы, и валявшийся где‑то под ногами лексикатор перевел его слова. — Конец… Это конец… Когда прибудут люди с Карриора… скажите, что… я… сделал все, что мог…

— Почему бы вам самому не сказать им об этом? — спокойно осведомился А–уа. — Если вам угодно, я могу восстановить ваше тело, вернуть ему крепость и силу, и только — понравится вам это или нет, — но вам придется согласиться с бессмертием вашего организма.

Затуманившиеся глаза Дарта взглянули на гуманоида с изумлением и надеждой. Рот комиссара судорожно приоткрылся, но говорить он уже не мог… Слышался лишь прерывистый хрип…

— Здесь у меня хранится несколько граммов моего препарата, — продолжал А–уа, открывая коробочку. — Как раз хватит, чтобы сделать бессмертным одно живое существо.

Признаться, эту порцию я приготовил в расчете на ее последующее преобразование в препарат антибессмертия. Но, исходя из соображений гуманности, я готов предоставить дозу в ваше распоряжение. Итак, уважаемый комиссар, согласны ли вы стать бессмертным?

— Да… черт побери… — в последнем отчаянном усилии выдавил отдирающий.

Гуманоид концом блестящей трубочки коснулся его шеи. Укола Дарт не почувствовал. Если боль от него и была, то она потонула в той общей невыносимой боли, которая раскаленным обручем стискивала все его изувеченное тело.

— Инъекция введена, — сказал А–уа, укладывая трубочку в коробку. — Теперь вы можете не беспокоиться о разбитом челноке, бомбах, преступниках, собственной безопасности и вообще ни о чем. Уверяю вас, что скоро вся эта история будет казаться вам сущим пустяком. Перед вами открылась вечность, дорогой комиссар. С этой минуты вы начали погружаться в нее…

Глава V. Бой с подземным чудовищем

Дарт пропустил последние слова гуманоида мимо ушей. Кажется, зареви в этот момент у него над ухом сирена, он бы и ее не услышал, захваченный зрелищем удивительной метаморфозы, происходившей с его собственным, изувеченным телом. В считанные минуты закрылись страшные раны на груди, от них не осталось и царапины; тело его как бы разглаживалось, исчезали морщины, было похоже даже, будто неуловимо меняется его цвет — оно остановилось смуглее и приобретало какой‑то синеватый оттенок… Дарт не мог отвести изумленного взгляда от собственных рук и груди. Исчезли не только свежие раны, но и застарелые, полученные комиссаром за годы его опасной службы. От боли не осталось и воспоминания… Сознание прояснилось. Уже четверть часа прошло с момента его странного преображения, а комиссар, все еще не веря, ощупывал собственные руки, грудь, живот…

Наконец он огляделся, выпрямился в кресле. Покосился на гуманоида, бесстрастно наблюдавшего за ним своими выпуклыми глазами. Ясно, что этот А–уа обладает какими‑то уникальными средствами исцеления, подумалось ему. В собственное бессмертие комиссар, конечно, не поверил, это трудно было осмыслить сразу, но чудесное возвращение к жизни поразило его необычайно. Ему захотелось разузнать поподробнее о фантастическом методе четырехрукого, но пришлось удержаться от расспросов. Дарт не чувствовал себя достаточным специалистом в области физиологии и медицины. Пока же напрашивался только один вывод: гуманоид — ценнейшая находка, которая в тысячу раз важнее бандитского звездолета! Теперь Дарт просто обязан доставить его на Карриор!

Подавив приступ буйной радости, лишь крепко пожав одну из рук А–уа, Дарт обратился к рычагам управления челноком. Приборы показывали, что аппарат получил не такие значительные повреждения, как казалось Дарту вначале. Двигатели, хоть и с надрывным скрежетом, но заработали.

Судя по грохоту взрывов, раздававшихся где‑то в стороне, бандитский звездолет удалялся. Дарт решил воспользоваться этим, чтобы снять челнок со скалистых уступов и покинуть опасную расщелину.

Аппарат с минуту вздрагивал, дергался измятым корпусом, и вскоре усилия его двигателей увенчались успехом: он вырвался из объятий уступов, хотя для этого пришлось рискнуть и резко прибавить скорость. Но после высвобождения Дарт не смог сразу ее погасить в этом узком каменном мешке; челнок почти тотчас зацепился бортом за отвесную стену и, не удержавшись на крыле, заскользил вниз, к мрачному дну… Его полет временами походил на беспорядочное падение; он несколько раз цеплял бортами о края пропасти, которая казалась Дарту бездонной. Комиссар в ужасе закрывал глаза, каждую секунду ожидая удара, который разобьет хрупкую посудину вдребезги. И все же двигателям удалось замедлить скорость падения, и на ледяное дно пропасти челнок опустился достаточно мягко.

Дарт после этого еще долго сидел неподвижно, приходя в себя, не веря, что падение прекратилось, а челнок цел… Наконец он протянул руку к пульту и включил наружное освещение.

Экраны кругового обзора показали вид, мрачнее которого трудно было себе вообразить. Челнок лежал на боку, угодив в какой‑то пролом, на дне длинного и узкого ущелья, в котором царила кромешная тьма. Лучи прожекторов выхватывали угрюмые отвесны стены, изрезанные трещинами. Под воздействием взрывов то тут, то там начинали сыпаться обломки, угрожая в любую минусу навсегда похоронить под собой утлую посудину…

Внезапно из черной расщелины слева, откуда клубился едва заметный белесоватый дым, вытянулась огромная чешуйчатая лапа и ударила по челноку. Длинные когти со скрежетом проскребли по металлу летательного аппарата.

Гуманоид привстал на сиденье, оглянулся на Дарта, что‑то быстро загудел.

— Это уммиуй, — перевел лексикатор, — чудовище, обитающее глубоко в раскаленных недрах планеты. Они иногда выползают из своих пещер, чтобы охладить свое огнеупорное тело на космическом холоде. Это они, уммиуй, уничтожили остатки моего народа, ушедшие под землю…

Тем временем из расщелины высунулась вторая лапа, а вслед за ней стало выбираться само чудовище. Какое‑то уродливое смешение гигантского таракана, краба и динозавра, подумал Дарт, разглядывая его. Тело монстра покрывала чешуя, четыре больших круглых глаза фосфорецировали во мраке, клыкастая пасть находилась вровень с передними конечностями. Пасть поминутно открывалась и изрыгала языки пламени, от самого животного валил густой пар — на космическом холоде оно покрывалось толстым слоем изморози, которая не мешала ему, однако, довольно резво шевелить лапами–щупальцами и поворачиваться всем своим огромным нелепым телом.

— Боюсь, что мы угодили в скверную переделку, — меланхолично произнес А–уа. — Гораздо приятнее коротать вечность под звездами, среди царственных руин великой цивилизации, чем в брюхе уммиуя.

— Вы думаете, что нас есть шанс быть проглоченными?

— И немалый! — отозвался гуманоид. — Вы не знайте силы и свирепости этих тварей. Ему ничего не стоит расколоть клешнями обшивку нашей летательной машины и схватить нас. Разжевать он нас, конечно же, не сможет, но он проглотит нас целиком. Вообразите перспективу — сотни, тысячи, а то и миллионы лет провести в брюхе уммиуя!

— Они что, тоже бессмертны?

— Нет, конечно, но нам от этого легче не будет. Эта тварь, которая нас проглотит, вернется к пылающим недрам планеты и там когда‑нибудь издохнет; нас погребет вместе с нею в раскаленной лаве и в конечном счете замурует в каменной глыбе. Мы останемся живы, но не сможем пошевелить и пальцем…

— О черт! — воскликнул Дарт. — Этот урод действительно имеет в отношении нас серьезные намерения!

Уммиуй почти весь выбрался из расщелины. Все его внимание было обращено на челнок, застрявший в разломе. Передние лапы чудовища скребли по его металлу, голова надвинулась, почти вплотную осматривая серебристый бок летательного аппарата. На экране наружного наблюдения чудовищная морда уммия видна была во всей своей уродливой красе. Пламя, бьющее из пасти, обдавало обшивку, острые клыки пытались вонзиться в нее.

— Это одно из самых отвратительных созданий, которое я когда‑либо видел в своей жизни! — воскликнул Дарт. — Я побывал на многих планетах, многого насмотрелся, но такой чудовищной твари еще не встречал!

— Нам надо поскорей улетать, — заметил А–уа и повторил: — Уммиуй очень опасны.

Дарт, морщась от досады, попытался включить двигатель. Челнок сильно тряхнуло. Казалось, помятый летательный аппарат высвободился из разлома и вот–вот взлетит, но две громадные клешни легли на него, обхватили и неожиданно дернули на себя.

Комиссар принялся вертеть руль, и челнок, урча двигателем, стал ворочаться, ерзать в объятиях чудовища. Того, по–видимому, это нисколько не обескуражило, даже наоборот — вызвало прилив ярости. Уммиуй раскрыл пасть и, выдохнув густое облако черного дыма, пронзительно заревел. Рев смешался с грохотом отдаленных взрывов и ревом другого такого же чудовища, вылезавшего из расщелины метрах в ста отсюда. Попав в полосу света, шедшего от прожекторов челнока, чудовище пригнулось, отодвинуло голову в тень, однако летательного аппарата из лап не выпустило.

— Ясно, он боится света! — крикнул Дарт, беря бластер.

— Куда вы? — сказал А–уа. — Вы всерьез думаете, что тонким лучиком вашего оружия можно одолеть чудовище, привыкшее купаться в раскаленной лаве?

— Лучик не такой уж безобидный, — отозвался Дарт, — им можно пробить стальной лист толщиной в десять сантиметров! К тому же у нас нет другого выхода. Чтоб взлететь, нам нужно уничтожить тварь, или хотя бы отогнать ее от челнока.

Дарт поправил на поясе силовой прибор, обеспечивающий защитную оболочку, осмотрел бластер, взял из комплекта аварийных принадлежностей короткое заостренное копье и раскрыл дверцу — противоположную той, к которой подобралась морда чудовища.

Башмак Дарта ступил на рассыпанные по дну пропасти мелкие камни. На расстоянии вытянутой руки на серебристой поверхности летательного аппарата темнела обхватившая ее отвратительная лапа. Дарт вскинул бластер и саданул по ней огненным лучом, стараясь не задеть обшивку челнока. Луч заметался на лапе. Но, похоже, особых неудобств чудовищу бластерный огонь не доставил… Тогда Дарт, включив огонь на полную мощность, начал бить лучом по одному и тому же месту. Довольно скоро на лапе образовалось горелое пятно. Чудовище издало рык, полный боли и неистовой ярости.

Дарт обошел челнок и, оказавшись сбоку от массивного туловища уммиуя, начал лупить бластерным лучом по его морде, целясь в глаз. Но тут стремительно вскинулась клешня, обхватила комиссара и стиснула так, что захрустело что‑то на поясе — это треснул не выдержав чудовищного давления клешни, силовой прибор. Дарт даже не обратил внимание на это. Он весь напрягся, пытаясь ослабить напор страшной конечности, и в то же время не сводил глаз с надвинувшейся морды уммиуя…

Его обдало дымом и пламенем. Дарт содрогнулся от ужаса. Казалось, сама смерть предстала перед ним в облике отвратительного чудовища…

Клешня поднесла его к самой морде. Выпуклый фосфорический глаз, полметра в диаметре, почти уперся в комиссара, как будто пристально разглядывая его. И Дарт, пользуясь тем, что руки у него свободны, размахнулся и с силой всадил в него копье. Глаз треснул и разлетелся на осколки. Тело монстра сотрясла дрожь.

Объятие клешни ослабело, и все же она продолжала удерживать Дарта и даже повлекла его к пасти, извергавшей дым. Дарт ухватился обеими руками за клык. Его ноги обдало огнем.

«Погиб, — мелькнуло в мыслях. — Но почему я не чувствую боли? Наверное, тело сковал космический мороз и оно окаменело…»

Но нет, его тело не окаменело, конечности слушались его. Огненная струя из пасти уммиуя непрерывно била по его ногам. Они, даже несмотря на силовую защиту, должны были бы уже свариться, но с ними ничего не происходило.

Дарт чувствовал, что они, как и все его тело, находятся в прекрасном состоянии… Ему некогда было размышлять об этих странностях. Клешня швырнула его прямо в пасть, и челюсти монстра сомкнулись, стремясь рассечь добычу пополам.

Однако комиссар оказался уммиую в буквальном смысле не по зубам. Добыча была слишком жесткой, перегрызть се чудовищу не удалось, и челюсти задвигались, перекидывая Дарта с одного громадного зуба на другой.

Зубы мяли и тискали звездолетчика, швыряли его по всей полости рта, похожего на небольшую жуткую пещеру. Из горла вырывались языки пламени, озаряя твердые, как камень, небо и десны. Языка не было. Видимо, чудовищу хватало тройного ряда массивных зубов, которыми оно могло и без помощи языка управиться с добычей. Стенки гортани сомкнулись и Дарта потянуло в раскаленное ущелье горла, прямо в огонь. Дарт вцепился в один из боковых клыков. Чудовище сильно встряхнуло головой, стремясь направить добычу в пищевод, но Дарт не только держался, но еще и свободной рукой удобнее перехватил бластер. Это какое‑то чудо, что огнемет оказался почти неповрежден, когда Дарта перекатывало по зубам монстра. Теперь он очень пригодился комиссару.

Рядом с клыком, за который он цеплялся, торчало несколько зубов. Один из них потемнел, на его поверхности выделялась гниющая трещина. Дарт вставил в нее дуло бластера и нажал на спусковую кнопку. Эффект получился необыкновенный! Уммиуй всем своим исполинским телом взвился на дыбы от боли. Бешеным напором дыма и пламени комиссара вышвырнуло из горла чудовища он ударился о стену пропасти и упал рядом с челноком. Клешни отцепились от летательного аппарата и судорожно сучили в воздухе, тело монстра приподнялось, голова с выбитым глазом запрокинулась; чудовище испускало истошный рев) не замечая ничего вокруг себя.

Грохот взрывов приближался. Снова посыпались камни. К месту событий из дальнего конца расщелины подбирался второй монстр, а Дарт все сидел у стены, куда его отбросил уммиуй, и не мог прийти в себя от изумления. Только сейчас он обнаружил, что лишился защитной оболочки! Это поразило его настолько, что он целую минуту не мог подняться на ноги. По всем мыслимым и немыслимым законам он тысячу раз должен быть мертв, а между тем он ощущал свою грудь, ноги, голову, и нигде не находил ни малейшей царапины…

Приоткрылась дверца челнока и из нее высунулась лупоглазая голова А–уа. Гуманоид о чем‑то возбужденно загудел, размахивая руками и показывая на вздыбившееся в десятке метрах от летательного аппарата грозное подземное существо, непрерывно ревущее и изрыгающее огонь. Дарт только сейчас осознал перемену происшедшую с ним, и мысли его смешались от ужаса и изумления.

Лишь когда грохот от разрывов ядерных снарядов, сбрасываемых с бандитского звездолета, сделался громче и где‑то рядом прошумел обвал, Дарт опомнился. Он ввалился в кабину, захлопнул дверцу и взялся за рычаги управления. Рядом взволнованно гудел четырехрукий, но лексикатор, как и аппарат силовой защиты, был уничтожен клыками уммиуя и остался в его пасти; запасного лексикатора не было, так что речевой контакт с А–уа прервался. Но Дарту сейчас было не до разговоров. Надо было выбираться из пропасти, которая в любой момент могла оказаться для них ловушкой.

Подползал второй уммиуй, он был уже в десятке метрах от челнока; да и раненый монстр в любой момент мог опомниться и наброситься на аппарат.

В дюзах измятого челнока загудело пламя. Челнок сильно встряхнуло, он выбрался из разлома и поднялся над дном пропасти. Громадная клешня подползавшего уммиуя метнулась к нему, но когти лишь проскребли по обшивке…

Аппарат медленно поплыл, набирая высоту, на заваленным обломками каменистым днищем. Из трещин и пещер выползали дымящиеся уммиуй, встревоженные взрывами. На дне пропасти их копошились сотни, вскоре все дно представляло собой сплошное скопище шевелящихся чешуйчатых тел и клешней. Дарт осторожно направлял челнок вверх, где бледнела узкая полоска звездного неба. Необходимо было как можно скорее покинуть эти гиблые места, а главное — убраться из пропасти, где слишком велик риск попасть под обвал. Но после вылета из пропасти его подстерегала другая опасность: поверхность планеты прощупывали чувствительные инфраволны бандитского звездолета. Под открытым небом челнок могли засечь.

Глава VI. В невидимой сети

Гул взрывов доносился с северо–запада. Челнок пулей вылетел из пропасти и помчался в противоположном направлении — на юго–восток, стараясь держаться как можно ближе к скалам, огибая нависшие каменные выступы и обрывистые склоны. Дарт, вцепившись в штурвал, не отрывал глаз от экрана. Нервы его напряглись. Сейчас, когда челноку угрожала опасность разбиться при малейшем неверном повороте руля, серебристо–стальные бока летательного аппарата казались комиссару собственной кожей, которой он рассекал безвоздушное пространство мертвой планеты. Тысячу раз челнок мог врезаться в неожиданно выросший впереди выступ или удариться о крутое подножие скалы, и тысячу раз срабатывала феноменальная реакция звездолетчика.

Юркая летающая лодка вырвалась из хаоса громоздящихся скал и помчалась над обледенелым океаном, быстро набирая высоту. Дарт ликовал: бандиты могут сколько угодно бомбить горы Западного континента — он вернется на противоположное полушарие и дождется там помощи с Карриора! Поручив штурвал заботам автопилота, он откинулся в кресле.

Странно, но усталости, которая должна была навалиться на него после такого чудовищного напряжения, он не чувствовал. Может, это как‑то связано с изменениями в его организме? Неплохо было бы потолковать об этом с профессором, но лексикатор остался в пасти уммиуя, и Дарту оставалось только молча поглядывать на своего странного пассажира.

Тот с закрытыми глазами лежал в кресле. Вид его выражал полную отрешенность. Дарт почувствовал что‑то вроде угрызений совести: он вовлек это мирное и доброжелательное существо в свои рискованные дела, челнок мог запросто разбиться в горах и тогда им обоим пришел бы конец… Имел ли он право с такой легкостью распоряжаться чужой судьбой? Оставалось утешаться тем, что все в конце концов кончилось благополучно. Еще полчаса полета и они достигнут Восточного континента.

Монотонно гудел двигатель, привычно мигали лампы на пульте. И вдруг Дарт вскрикнул от неожиданности и вцепился обеими руками в рогатку штурвала: все стрелки на счетчиках резко, как по команде, рванулись влево, погасли экраны, кабина погрузилась в темноту и в дюзах послышался надсадный скрежет, какой бывает при внезапном торможении.

Испуг и замешательство продолжались считанные секунды — Дарт с изумлением обнаружил, что он абсолютно спокоен, а мысль его работает четко и уверенно. И это несмотря на то, что впору было сойти с ума от ужаса! До челнока дотянулось невидимое лучевое щупальце, посланное с бандитского звездолета. Аппарат Дарта все‑таки засекли!

Бандиты набросили на него антигравитационную сеть — мощное оружие, доступное только самым высокоразвитым мирам космоса. Ее применение являлось лишним доказательством того, что Зауггут был агентом Темной Империи…

На челноке встали оба двигателя, вышли из строя все приборы. Аппарат потерял управление и шел теперь на инерционном полете, который стремительно гас.

Прошло еще несколько минут — и началось самое страшное: летательный аппарат Дарта развернулся и полетел, увеличивая скорость, куда‑то вверх — прочь от поверхности мертвой планеты. Его тянуло к кораблю–убийце, и воспротивиться этому комиссар был не в состоянии.

Бандитский корабль удалялся от планеты где его могли застигнуть посланные на подмогу Дарту полицейские, и, как на привязи, уводил за собой челнок.

Дарт оглянулся на гуманоида. Тот, ничего не подозревая лежал с закрытыми глазами и сжимал нижней парой рук свою коробочку. Взгляд Дарта остановился на ней.

«Какие сюрпризы еще может преподнести это загадочное четырехрукое существо? — думал Дарт. — Ему известен могущественный секрет бессмертия, которого не знают даже на таких высокоразвитых планетах, как Карриор и Шабур. Не знают его и на Рассадуре, ибо из Темной Империи еще не являлись люди, которых невозможно убить… Похоже, этот лупоглазый — единственный обладатель величайшей тайны мироздания, удивительного открытия, способного превратиться в страшное оружие, ужаснее всех этих антигравитационных лучей и аннигиляционных торпед… Что будет, если секрет абсолютного бессмертия узнает Зауггуг? Этот коварный оборотень хитростью и угрозами выбьет из профессора его тайну, а тогда с Рассадуром и вовсе невозможно будет бороться. Темная Империя поработит Вселенную…»

У Дарта захватило дух от зловещих предчувствий. Он приоткрыл дверцу челнока. Ледяное дыхание космоса ему было уже нестрашно, но в этом убедился на мертвой планете. Без скафандра, без силовой защиты он высунулся наружу, всматриваясь в черное, усыпанное звездами пространство. Там, куда направлен был нос челнока, маячила зловещая тень громадного звездолета. Эта тень приближалась — точнее, к ней приближался притягиваемый ею челнок.

Дарт вновь с тревогой взглянул на гуманоида. «Жаль… — промелькнуло в его мозгу. — С профессором придется расстаться, а его открытие так пригодилось бы Конфедерации! Но что остается делать? Нельзя допустить, чтобы ученый с его коробкой попал в руки бандитов! Секрет бессмертия не должен достаться Рассадуру…»

Дарт с тяжелым чувством дотянулся до дверцы рядом с гуманоидом, рывком распахнул ее и сильным ударом кулака отправил профессора в открытый космос. Легкое тело гуманоида выскользнуло из кабины, некоторое время тенью помаячило вблизи челнока, а потом стало быстро отставать и вскоре затерялось в звездном мраке.

— Прости, дружище, — крикнул ему вдогонку Дарт, хотя и знал, что тот уже не сможет ни понять его, ни даже расслышать, — прости, но тайна, которой ты владеешь, слишком ценна! Я не могу рисковать! Если ты действительно бессмертен, то ты и в открытом космосе не погибнешь — не все ли тебе равно, где предаваться размышлениям: лежа в кресле или плавая в пространстве? Поверь, свободное парение в космосе — это гораздо лучше, чем оказаться в грязных лапах проходимцев… Прощай! Мне было жаль расставаться с тобой!..

Спустя четверть часа серебристая капля челнока слилась с тенью черного звездолета, втянулась в широкий, автоматический открывшийся люк в его днище и замерла. Минут двадцать гудели механизмы, приводя атмосферу и давление в шлюзовой камере, куда втащило челнок, в соответствие с атмосферой и давлением на корабле.

А еще через некоторое время Дарт услышал гулкий топот множества ног, сбегавшихся к челноку. Кто‑то снаружи завозился с его дверцами.

Глава VII. Космические каннибалы

По дверце яростно забарабанили чем‑то твердым и она начала прогибаться вовнутрь. Наконец она распахнулась и сразу два десятка горящих злобой глаз уставились на комиссара. Челнок окружали подручные Зауггуга.

Опасаясь бластерного огня, который мог обрушить на них Дарт, бандиты зарывались большими прозрачными непрожигаемыми щитами. Дарт, усмехнувшись, отбросил бесполезный огнемет. Скрестив на груди руки, он с холодным презрением смотрел на своих заклятых врагов.

— Руки за голову, проклятый полип! — торжествующе завизжал Зауггут. — Не вздумай схватиться за бластер, а иначе первым получишь в лоб горячую отметину!.. Вылезай. На этот раз наша взяла.

Дарта грубо выволокли из кабины и связали по рукам и ногам. Вокруг комиссара столпился разномастный сброд с планет, которые уже подпали под власть Рассадура; были здесь и те, кого Зауггут освободил с йокрианской каторги. Немало среди них было антропоморфных существ, похожих на самого Дарта, но больше было созданий странных, причудливых, отталкивающих, подчас непохожих абсолютно ни на что. Сказать, что одно из них напоминало полутораметровую жабу, имевшую громадные торчащие клыки, чешую и восемь глаз, а другое походило на медузу с множеством колышущихся присосок — значит ничего не сказать и не дать даже самого отдаленного представления об их виде. Описывать внешность подручных Зауггуга бесполезно — никакими словами невозможно передать их отталкивающий, нечеловеческий облик. Все эти гуманоидные ящеро-, крабо-, пауко-, горилло- и жабообразные, входившие в банду Зауггуга,толпились вокруг Дарта и злобно визжали, рычали, ревели и пищали, протягивая к нему свои клешни, руки, щупальцы, присоски — невозмутимый вид, с которым комиссар смотрел на их искаженные ненавистью морды, только распалял в них злобу.

Коротышка Зауггут приблизился почти вплотную к Дарту. Это был человекоподобный гуманоид, ростом едва доходивший Дарту до пояса; туловище его было круглым и рыхлым, похожим на шар, и, казалось составляло один сплошной живот. От этого живота отделялись две тонкие ножки и такие же тонкие ручки. Голова была круглая, безбородая, с чахлой растительностью на макушке. Половину лица Зауггуга скрывали большие темные очки, которые, как было Дарту доподлинно известно, он никогда не снимал.

— А–а, попался! — брызжа слюной, вопил Зауггут. — Долго ты за нами охотился, полип, немало помотался за нами по космосу! Нервишки ты потрепал нам изрядно, но и мы доставили тебе немало веселых минут! Игра в кошки–мышки кончилась, комиссар. Мыши оказались удачливее кота, и теперь не он ими закусит, а совсем наоборот. Смотрите, ребята, какая добыча нам досталась, — хохотал Зауггуг, тыча пальцем Дарту в живот, — не правда ли, мы его оставим на десерт? Это мясо для нас — самое лакомое, уже только потому, что оно — Комиссарово!..

Его команда разразилась восторженным ревом. Злорадно ухмыляясь, бандиты со всех сторон подступили к Дарту, стараясь ущипнуть, царапнуть, причинить боль еще до пыток, которым намеревался подвергнуть пленника их босс.

Дарт вздрагивал от брезгливости, чувствуя прикосновение их мерзких конечностей. Откуда только у него брались силы бесстрашно глядеть в глаза этим чудовищам! С каким удовольствием он плюнул бы в их наглые морды, особенно в рожу Зауггуга, но у него во рту пропала слюна. Ее отсутствие было, наверное, тоже одним из следствий применения чудодейственного препарата.

Зауггут вдруг раскинул руки и проверещал тонким голосочком:

— Стоп! Пусть поживет еще пару часов! Пусть своими глазами полюбуется на наш сегодняшний обед, ха–ха–ха–ха!

Он захохотал, заколыхался, как наполненный водой резиновый пузырь, замахал своими короткими ручонками, и бандиты расступились. Дарта вытолкнули в соседнее помещение, куда за ним последовала вся бандитская свора.

В дальнем конце просторной прямоугольной каюты, связанные, понуро лежали пленники с полицейского звездолета, товарищи Дарта. Здесь были те, кому в последние минуты перед взрывом удалось спастись на аварийных челноках. Эти челноки после уничтожения полицейского корабля частью были уничтожены, частью притянуты антигравитационными лучами к звездолету бандитов.

В помещении находилось около двадцати человек — изможденных, исхудалых и бледных от голода, с пересохшими от жажды губами. Дарт их всех узнал и вскрикнул от ужаса. Небольшая группа его друзей являла собой печальное зрелище. Лишь двое или трое из них подняли головы, услышав его голос; остальные лежали без сознания или бредили.

Подбежавшие к ним бандиты принялись раздавать удары направо и налево, а затем, по знаку Зауггуга, заталкивать их в большую трубу с прозрачными стенками; протянувшуюся от пола до потолка. Затолкнув их туда, бандиты замкнули за ними дверцу, и тут Дарт увидел, что внутри этой прозрачной трубы, сверху, от потолка, начал опускаться поршень… Он медленно надвигался на сгрудившихся на дне трубы пленников. Дарт закричал и отвернулся — он не мог смотреть на то, что происходило в трубе! Бандиты же разразились радостными восклицаниями и хохотом.

Поршень, неумолимо опускаясь, начал давить живых людей, заключенных в трубе. Сквозь ее прозрачные стенки видно было, как брызнула кровь, стали мяться тела, ломаться позвоночники и выступать кости; поршень приподнялся, а затем с новой силой обрушился на месиво человеческих тел. И так несколько раз, покуда в страшной давильне не образовалась какая‑то чудовищная кровавая каша из мяса, сухожилий, мозгов, переломанных костей и человеческих внутренностей. Затем поршень начал подниматься и ушел в потолок, и оттуда на ужасающее месиво пролились брызги какой‑то жидкости.

— Побольше, побольше дай соусу! — покрикивал Зауггуг. — А то человечина слишком пресная, перчиком да разносолами ее надо обработать! Вот так!.. Теперь мы полакомимся всласть!..

Дарт отворачивался, стараясь не смотреть, как бандиты лопатами принялись вываливать из трубы кровавые остатки в какие‑то корыта; по каюте распространился смрадный, тяжелый запах, видимо способствовавший повышению аппетита у каннибалов. У них алчно загорелись глаза, затряслись конечности. Отталкивая друг друга, они ринулись к корыту и начали жадно пожирать человечину.

Дарт замычал от гнева и отчаяния, задергался, но веревки крепко опутывали его тело. Он был беспомощен, и сознавать это было мучительнее всего.

У корыт образовалось столпотворение. Зауггут с начальственным воплем пробежал по головам своих подчиненных и Рухнул в самую середину одного из корыт. Он весь с головой, ушел в кровавую похлебку и захрюкал, завизжал от удовольствия, широко раскрытым ртом заглатывая омерзительную жижу.

Пиршество продолжалось около часа. Каннибалы, по мере насыщения, один за другим отваливали от корыт. Дольше всех возился в корыте Зауггут. Живот его раздулся еще больше. Накидка, обтягивавшая его тело, лопнула, и главарь бандитов купался в кровавом месиве отвратительно голый. Он давно уже наелся, живот его был туг, красен и, казалось, вот–вот лопнет, но бандит все никак не мог оторваться от вожделенной баланды.

Бандиты, как и многие, отправляющиеся в продолжительный космический полет, вынуждены были обходиться в основном синтетической пищей, и такие роскошные пиршества из свежего мяса и крови были для них редким и желанным удовольствием.

Но вот и Зауггут выбрался из корыта, и голый, измазанный кровью, с разбухшим, дрожащим как жиле животом подошел к Дарту. В кулаке у него был зажат кусок человечины. Приблизившись к связанному, Зауггут влепил ему в лицо этот отвратительный комок и принялся насильно вдавливать человечину Дарту в рот.

— Полакомись с нами, полип, — с злорадной ухмылкой хрипел он, в то время как столпившиеся вокруг подручные хохотали и улюлюкали. — Человечина, обработанная специальной приправой, — это пища богов, я не знаю ничего слаще и вкуснее, и вы, люди, многое потеряли, что не едите друг друга… Но ничего, скоро вас приберет к рукам Рассадур, и человечина станет вашей основной пищей… Ха–ха–ха–ха!..

Бандиты дружно подхватили смех своего главаря, застучали ногами, забили по полу клешнями, замахали щупальцами. Вой, свист, грохот и дикий рев наполнили каюту.

— Ты за это жестоко поплатишься… — вымолвил Дарт, отплевываясь от мертвечины.

— Клянусь, я слопаю тебя всего, — Зауггут мстительно улыбнулся. — Да, я один! Я обглодаю и сгрызу все твои косточки и никому из своей команды не дам притронуться к тебе. По древнему поверью, бытующему на моей планете, храбрость и сила врага вместе с его мясом и кровью переходят к тому, кто его сожрал! Ты мой, — растопыренными пальцами бандит потянулся к лицу комиссара, — твоя кожа, глаза, язык горло — все это уже через час будет перевариваться в моем желудке.

Зауггут говорил на одном из старинных наречий планеты Шабур, которая раньше остальных развитых планет начала практиковать межзвездные перелеты в субпространстве, наречие это давно уже стало чем‑то вроде галактического эсперанто, на котором общались гуманоиды разных миров. Все космолетчики прекрасно владели им, обходясь в общении друг с другом без лексикаторов, и Дарт не удержался, чтоб на том же языке не ответить своему истязателю:

— А не подавишься, ты, упырь?

Зауггут, действительно, едва не лопался — до того он нажрался.

— Ничего, полип, — икая, процедил бандит сквозь зубы, запуская свой длинный ноготь Дарту под ребро. — У меня хватит времени, чтоб переварить твоих дружков и снова проголодаться. Полипы, которых ты вызвал сюда, будут здесь самое скорое — через общегалактические сутки. За это время мои молодцы снимут с нашей базы па астероиде кое–какие вещички и мы уберемся отсюда. Нам здесь больше нечего делать. Мы выполнили свою миссию в вашем созвездии и уходим, но вместо нас придут другие! Здесь появится мощный боевой флот Рассадура, и всей вашей задрипанной Конфедерации настанет крышка, так и знай! Ха–ха–ха–ха!..

Зауггут схватился за свои раздутые бока, давясь от хохота.

— Никогда вы нас не покорите, — сказал Дарт изо всех сил стараясь не показать ужаса, который вызвали в нем последние слова Зауггуга. — За смерть моих друзей ты ответишь. Недолго тебе осталось людоедствовать. Это говорю тебе я, Гиххем Дарт, а я никогда не бросал своих слов на ветер!

— Ты мне начинаешь, нравиться парень, — осклабился бандит. — Я закушу тобой с особенным удовольствием. А сейчас, — он обернулся к подручным, — возвращаемся к астероиду. Нам предстоит работа по перетаскиванию добычи на борт звездолета. Полипы должны найти астероид пустым, ясно? А я тем временем, — он с ухмылкой бросил плотоядный взгляд на Дарта, — пойду сосну. Мне надо переварить обед перед предстоящим ужином… Ха–ха–ха–ха!..

Хохоча, вразвалку вышел из каюты. За ним последовала его команда. Связанного Дарта остался сторожить громадного роста трехглазый гуманоид с планеты Гистейя, внешне смахивающий на гориллу. Он выказывал свою ненависть к комиссару тем, что вдруг ни с того ни с сего принимался лупить его кулаками. В основном же великан занимался тем, что вылизывал опустевшие корыта. При этом с его звериного лица не сходила довольная улыбка.

В обществе этого полуживотного Дарт провел около десяти часов. За это время бандиты вернулись на астероид и закончили погрузку. Они торопились — полицейские звездолеты, вызванные Дартом, могли появиться здесь и раньше, чем через сутки. Зауггут так спешил унести ноги, что велел бросить на базе половину добытого и немедля начинать разгон.

В сопле звездолета загудело пламя, взревел фотонный двигатель, корабль тряхнуло и он двинулся прочь от астероида, постепенно набирая скорость.

Главарь и его приближенные вновь появились в каюте, где на полу лежал связанный Дарт. Гистейанец сидел на Дарте, как на бревне, скалился в злорадном смехе и щипал комиссара. Зауггут велел раздеть пленника и затолкать в прозрачную трубу. Когда Дарта развязали, он попытался вырваться, нанес сильнейший удар одному из бандитов по челюсти, другому локтем заехал в живот, а тому из бандитов, который схватил его за горло, пальцем высадил глаз. Комиссар, казалось, был на грани освобождения, окружавшие его уроды дрогнули, но тут по знаку главаря подбежало еще несколько бандитов. Дарта обхватило сразу с десяток сильных и цепких щупалец и рук, которые поволокли его к распахнутой дверце в трубе.

Через минуту его затолкали в давильню, где совсем недавно страшной смертью погибли его товарищи. И хотя комиссар знал, что он бессмертен и неубиваем, все же в глубине души он содрогнулся от ужаса. Столпившиеся вокруг трубы бандиты наблюдали как сверху на Дарта медленно опускается поршень, чтобы превратить его тело в кровавое месиво. Дарт весь напрягся, когда тяжеленная махина достигла его плечей, он попытался сдержать ее напор, но куда там! Он понял, что бороться с ней бесполезно, она пригибала его твое ниже и ниже к полу, пока Дарт не распластался на нем, сдавленный громадой поршня.

Боли он не чувствовал, сознание по прежнему было ясным. Ощущался лишь дискомфорт из‑за того, что нельзя было пошевелиться. Краем глаза он видел за прозрачной стенкой трубы опешившие физиономии бандитов, их вытаращенные в изумлении глаза. Поршень приподнялся и со всего размаху снова опустился на Дарта, потом снова приподнялся и опустился, и так несколько раз.

— Он что — резиновый? — донесся до Дарта визг Зауггуга.

Поршень автоматически поехал вверх и на Дарта брызнуло остро пахнущей жидкостью — «приправой».

Комиссар встал, скрестил на груди руки и с мрачной усмешкой уставился на людоедов. Зауггут сделал знак вытащить пленника из трубы. Дарта выволокли, снова связали. Зауггут приблизился к нему с искаженным от бешенства лицом.

— Ну хорошо же, полип! — взревел бандит и взял поданный ему провод, конец которого был раскален добела. — Пюре из тебя не получилось, — добавил он, поднося конец провода к лицу Дарта, — значит, придется приготовить жаркое… Это тоже неплохо…

И он ткнул концом провода в губы Дарта. Тот не пошевелился, глаза его не отрывались от черных очков бандита. Взбешенный Зауггут принялся хлестать раскаленным концом провода по груди, плечам, голове Дарта. Он бил так яростно, с таким остервенением, что скоро выбился из сил. Пленник оставался невозмутим. Провод не оставил никаких следов на его теле.

Изумленный и разгневанный Зауггут отступил, и по его знаку на Дарта набросилась вся его осатанелая свора. В пленника всаживали ножи и колья, вгоняли металлические сверла, пытались, резать плазмопилой, но ничего не получалось. Тело Дарта проявляло поистине чудеса живучести. Ножи протыкали грудь насквозь без малейшего ущерба для бессмертного, отрезанную плазмопилой ногу тотчас притягивало к телу и шов мгновенно рассасывался; гвозди, забиваемые в глаза, тут же выскакивали; гистейанец, схватив тяжеленную кувалду, принялся с размаху бить Дарта по голове; другие бандиты, яростно воя, в бессильной злобе грызли и кусали пальцы пленника, его колени, грудь, живот. Наконец сам Зауггут, выведенный из себя его странной живучестью, не выдержал и, схватив бластер, с воплем полоснул по комиссару огненной струей. Мгновенно сплавились и упали веревки, связывавшие Дарта, но сам он оставался стоять без единой царапины, без малейших следов ожога и с усмешкой глядел на бандита.

— Зря стараешься, тварь, — вымолвил, наконец, он. — Тебе не убить меня.

— Кто ты такой? — сдавленно провопил Зауггут. — Ты не человек! Ты робот, кукла, кибернетическое чудовище! И не думай, что с тобой не удастся расправиться!..

— Ошибаешься, Зауггут, — холодно ответил Дарт. — Я был человеком и остался им даже после того, как мое тело обрело нечеловеческую жизнестойкость. Ты многое узнал о нас, но еще больше тайн Конфедерации осталось от тебя скрыто. Знай, что мы обладаем тайной абсолютного бессмертия, тайной, которая никому на Рассадуре и не снилась! А если таких, как я, против вас выйдет целая армия? Удастся ли вам справиться с нами? Скажи своим темным хозяевам, чтоб не совались сюда — здесь их ждет гибель!

— Абсолютного бессмертия, говоришь? — в ярости завизжал Зауггут, взмахнув кулачками. — Не бывает такого! Хотел бы я посмотреть, что станет с твоим бессмертием в фотонном реакторе! Эй, ребята, тащи его к люку! Уж там‑то он ке уцелеет. Весь сгорит, до атомов расщепится!..

Связанного Дарта за ноги поволокли куда‑то по коридору, долго спускались по каким‑то лестницам к кормовому отсеку, причем Дарт собственной головой пересчитывал ступени, затем втолкнули в квадратную пустую каюту, где бандиты сразу взмокли от жары, царящей в ней.

В полу, посреди каюты, чернела крышка люка. Видимо, ее давно не открывали, потому что бандитам пришлось изрядно повозиться с проржавевшими запорами. Наконец крышку откинули и каюту наполнил гул и рев фотонного реактора. Стало еще жарче. Зауггут весь побагровел, очки его запотели, на лбу выступила испарина. Однако он не показывал виду и злобно смеялся, тыча пальцем в черное отверстие люка. Там, внизу, бесновалось белое пламя, в котором сгорало практически все, превращаясь в энергию.

Связанного Дарта наклонили над трубой, уходившей вертикально вниз. По телу комиссара пробежала оторопь. Но эта слабость длилась мгновение, не больше. Дарт встрепенулся, напрягся всем телом, когда кованый башмак Зауггуга опустился ему на затылок.

— Подохни, падаль! — со злорадным смехом выкрикнул бандит и вдруг завопил во все горло: это Дарт, извернувшись, впился зубами в носок его башмака.

Комиссар уже падал в люк и не миновать Зауггугу полететь вместе с ним, если бы главаря в последний момент не подхватили его подручные. Зауггут верещал от ужаса, лицо его было уже не багряным, а лиловым, ручки и ножки его тряслись и все тело колыхалось, как пузырь.

Бандиты оттащили главаря от люка. Дарта, который не отпускал его башмака, они несколько минут, горланя, били по лицу. Чтобы разжать зубы и освободить Зауггуга, им пришлось пустить в дело клещи.

Наконец башмак вырвали, Дарта снова подхватили и с руганью швырнули в смертельную пасть люка.

Глава VIII. Вернувшийся из пекла

Падая, Дарт несколько раз ударялся о какие‑то выступы, его бросало из стороны в сторону, он мчался вниз по каким‑то трубам и наконец полетел в отвесный ствол шахты, на дне которой бурлила и кипела ослепительная белая масса.

Еще задолго до приближения к ней на Дарте испепелились и исчезли остатки одежды и веревки, и падение его замедлилось, Здесь, в районе фотонного реактора, гравитационное поле корабля слабело, невесомость брала верх, и Дарт, почти по инерции, плавно, вытянувшись, как ныряльщик, вошел в эту белую массу, погрузился в нее с головой и не почувствовал ни жары, ни холода. Впрочем, он перестал реагировать на температуру окружающей среды уже с того момента, как профессор А–уа ввел в него свой препарат…

Повинуясь потокам, циркулировавшим внутри этого плазменного сгустка, Дарт плавал, скользил, тужился в пламени, как в бассейне. Слепящий белый свет, который в первый момент так неприятно резанул глаза, теперь казался мягким молочным туманом, в котором то тут, то там вспыхивали багровые языки. В этом купании звездолетчик даже начал находить удовольствие; ему вдруг захотелось отрешиться от всего, закрыть глаза и отдать себя этой убаюкивающей карусели, вечно носиться в круговороте плазменных струй, неожиданно оказавшихся такими ласковыми к нему…

Если бы Дарт был специалистом по фотонным реакторам, то он, пользуясь чудесной живучестью своего тела, постарался бы изнутри вывести эту огненную махину из строя и остановить звездолет. Но Дарт не был таким специалистом. Единственное, что он знал, это то, что все нити управления огненными потоками находились извне, в рулевой каюте, где пилот мог усилить или приглушить работу плазменного пекла.

Дарт знал также, что обезвредить преступников он мог только одним путем — остановить звездолет. Тогда его смогли бы догнать посланные с Карриора полицейские корабли.

Сейчас звездолет набирал скорость, готовясь нырнуть в субпространство, где его не достанет никакая погоня. В этом случае бандит уйдет от возмездия, а для Дарта будет потерян последний шанс свести с ним счеты. Этого нельзя допустить. Тем более только здесь, в этом адском котле, Дарт окончательно, всем своим существом осознал происшедшую с ним перемену. Чувства, которые его охватили, были чем‑то сродни тому потрясению, которое он испытал на дне ледяной пропасти после схватки с уммиуем. Он бессмертен, его нельзя убить! Он вечен, он могущественен, и в то же время ничтожен — да, ничтожен: Дарт вспомнил об участи А–уа, обреченного вечно летать в космической пустыне такого маленького и ничтожного со всем своим бессмертием и неубиваемостью… И его, Дарта, тоже достаточно просто вышвырнуть в космос, чтобы покончить с ним навсегда…

Дарта всего передернуло, когда он вообразил такую возможность. Он будет вечно носиться в темноте звездной пустыни, постепенно теряя рассудок от одиночества…

Комиссар заставил себя встряхнуться, собраться с духом, трезво и хладнокровно оценить положение, в котором он оказался.

Из реактора надо выбираться, это ясно. Он должен вернуться в жилые отсеки и, пользуясь тем, что его считают погибшим, попытаться захватить кабину пилотов. Если ему это удастся, то он выведет из строя пульт управления и не позволит кораблю уйти в субпространство.

Проплавав в огненном бассейне около часа и научившись управлять своим телом в его потоках, Дарт, как пловец, широко взмахивая руками, поплыл вверх, к основанию трубы, из которой свалился сюда.

Труба была отвесная и довольно широкая, стенки ее были выложены огнеупорными плитами. Дарт подтянулся на руках и, упираясь плечами и ногами в стены, начал медленно подниматься по ней. Вскоре свет бушующего пламени начал меркнуть внизу, а когда труба сделала поворот, Дарта и вовсе окутала тьма. Но глаза комиссара вздели в ней так же хорошо, как и при свете дня. Он пополз по трубе, сворачивая в какие‑то люки и узкие, как крысиная нора, туннели. Несколько раз он сбивался с пути и натыкался на тупики, приходилось возвращаться и начинать путь снова, кока он, наконец, не достиг крышки люка, в который его сбросили бандиты.

Самым трудным сказалось ее открыть. Она была сделана из свинца и весу в ней было не меньше полутоны. На счастье Дарта, бандиты не удосужились ее запереть. Он напрягся и приподнял ее плечами. Оглядел каюту. В ней никого не было. Ясно, что его здесь не ждут…

Он выбрался из люка и аккуратно, стараясь не наделать шума, опустил за собой крышку.

Каюту, как и все помещения на звездолете, равномерно озарял белесоватый спет, исходивший от потолка. Дарт выпрямился, внимательно осмотрел всего себя. После жестоких побоев и плавания в огненном вихре па нем не было ни единой царапины! Дарт беззвучно рассмеялся. Ну, теперь держитесь, ублюдки!

Он вышел в пустынный коридор. Бесшумно и осторожно начал подниматься по виттовой лестнице. Прежде всего ему надо разыскать рулевой отсек. Дело это было непростое, если учесть, что еще ни один рассадурский звездолет не попадал в руки властей Конфедерации и внутреннее устройство их составляло тайну. Дарту оставалось полагаться на интуицию. А уж найдя рулевой отсек, он постарается либо вывести из строя двигательную систему звездолета, либо взять управление им в свои руки и привести корабль на орбиту Брельта — естественного спутника Карриора, где он будет незамедлительно передан тамошним властям.

Тут он даже остановился, настолько его поразила пришедшая ему мысль. В самом деле: какое наказание ждет этих мерзавцев на Карриоре, где смертная казнь отменена с незапамятных времен, а законы едва ли не самые мягкие во всей Конфедерации? Отсидка в тюрьме станет для убийц курортом, они поправят здоровье и наберутся сил для новых «подвигов». Дарту вспомнилась сатанинская давильня, кровавое месиво из тел его товарищей, и кулаки его невольно сжались. Нет, тюрьмы для людоедов не будет! Он, Дарт, будет сам судить их и его приговор будет так же беспощаден и жесток, как и сами эти ублюдки. Миновав лестницу, он двинулся по плавно изгибающемуся белому коридору, в который через каждые десять метров выходили двери.

Внезапно впереди, за поворотом, раздались шаги и голоса. Дарту ничего не оставалось, как нырнуть в подвернувшуюся дверь, благо она была незаперта.

В просторной, скудно обставленной грязной каюте на полу лежали два накачавшихся наркотиками бандита. На появление Дарта они не прореагировали. Комиссар презрительно усмехнулся и плотнее прикрыл дверь.

Одним из лежавших был гориллообразный гистейанец, который несколько часов назад так безжалостно обращался с ним. Его кувалда валялась тут же, в углу. Дарт попытался ее приподнять, но лишь на несколько сантиметров оторвал от пола. Кувалда была сделана из какого‑то особенного, сверхтяжелого металла. А было бы неплохо, подумал он, обрушить удар такой дубины на эти паршивые головы…

Прежде всего Дарт обмотал свои бедра серебристой металлоидной тканью, которая оказалась в каюте. Недостойно комиссара карриорской полиции представать перед преступниками, даже такими отпетыми, в голом виде!

Затем он поднял бластер — тяжелый, с полным комплектом заряженных батарей, видимо принадлежавших гистейанцу.

— Ну, вставайте, скоты! — он начал расталкивать лежавших ногами. — С вами говорит комиссар Дарт!

Им понадобилось минут десять, чтобы прочухаться и протереть осоловелые глаза. Осознав, кто перед ними, они в испуге отпрянули.

Дарт расхохотался, наставив на них дуло бластера.

— Что, не ждали? Думали, я расстанусь с жизнью, не сведя кое с кем счеты?

Бандиты мычали что‑то невразумительное и жались к стене.

— Сами знаете, у меня нет оснований оставлять вас в живых, — продолжал Дарт на безукоризненном галактическом эсперанто. — Но не в моих правилах убивать беспомощных людей, хотя, в сущности, вы ве люди, а кровожадные, злобные звери, каких не встретишь даже на самых диких планетах. Я дам одному из вас шанс. Тому, кто окажется сильнее и проворнее. За десять минут вы должны сами решить, кто из вас этот счастливчик. Ну, время пошло!

Не успел он договорить, как бандиты вцепились друг в друга.

Гориллообразный гигант был мощнее своего противника, но тот обладал завидной ловкостью и знал какие‑то неведомые силачу приемы борьбы. Великану никак не удавалось подмять его под себя, тот каждый раз уворачивался.

Этот скользкий тип, как тотчас определил Дарт, был родом с Аиллы — планеты, входившей в подведомственный Дарту галактический сектор. Комиссару за годы своей службы уже приходилось сталкиваться с этим долговязым ящероподобным гуманоидом, на счету которого был не один десяток ограблений и убийств. Впрочем, он и гистейанца знал задолго до встречи на корабле Зауггуга — все это были узники йокрианской тюрьмы, которых освободил наймит Рассадура.

Тело аиллянина покрывала грязно–перламутровая чешуя, шесть длинных рук, начинающихся на середине груди, походили на осьминожьи щупальцы. На вытянутом лице выделялась пасть, усаженная острыми зубами. Силач–гистейанец тяжело подпрыгивал, взмахивал руками, сопел и норовил схватить хотя бы одно из рук–щупалец. Но они выскальзывали из его грубых пальцев.

В разгар драки аиллянин тремя точными ударами выбил все три великаньих глаза. Ослепший гистейанец страшно разъярился, заревел и ринулся на своего противника, беспорядочно молотя кулаками. Аиллянину, вертевшемуся вокруг него, изрядно досталось.

— Пошла последняя минута, — предупредил Дарт. — Как бы мне не пришлось прикончить вас обоих.

Шестирукий в отчаянном прыжке вскочил на загривок своему противнику и впился зубами ему в шею. Но гистейанцу удалось перехватить чешуйчатое тело и стиснуть так, что захрустели кости. Аиллянин вынужден был разжать зубы… А еще через несколько мгновений, запрокинув оскаленную пасть, он испустил полный предсмертной муки вопль…

Силач, обливаясь своей и чужой кровью, яростно мял его тело, ломал и рвал щупальцы. Он до того увлекся, что не услышал, как сзади приблизился Дарт.

Комиссар приставил к его мохнатой голове дуло бластера, и бандит замер…

— Вспомни сержанта Шеррио, которого ты зарезал на Скейксе, — негромко сказал Дарт. — Вспомни Аппури, вспомни капитана Картеля, которых ты убил после зверских пыток…

— Ты обещал пощадить одного из нас, если другой будет мертв, — тяжело дыша, прохрипел великан. — Смотри, что я сделал с этим ублюдком!

— Ты прикончил его на одиннадцатой минуте — бесстрастно возразил Дарт. — Там, в вашем хлеву, где ты бил меня кувалдой, ты был расторопнее…

И в тот же миг огненная струя пропорола череп гиганта, превратив брызнувший мозг, кровь и шерсть в одну горящую массу.

Держа палец на кнопке бластера, Дарт выскользнул в коридор. Справа обнаружилась еще одна винтовая лестница. После недолгих колебаний Дарт поднялся по ней.

Он оказался в средних этажах звездолета, где с большой степенью вероятности могли располагаться командная рубка и рулевой отсек…

Выйдя в коридор и поравнявшись с какой‑то дверью, Дарт услышал за ней чье‑то гнусавое хихиканье. Дверь была приоткрыта и комиссар заглянул в нее. В этой захламленной каюте жил один из ближайших помощников Зауггуга, уроженец далекой планеты Зейтши, низкорослый, очень плотный гангстер с темно–красной морщинистой кожей и единственным желтым глазом на бугрообразной голове. В тот момент, когда вошел Дарт, он лежал на полу и сжимал в объятиях кибернетическую женщину, предаваясь с ней соитию. При этом он визгливо хихикал и время от времени отхлебывал из пузатой бутылки..

Выстрел из бластера был точен. Луч прошел по животу кибернетической дамы и аккуратно срезал член зейтшианца, не успевшего извлечь его из половой щели.

Бандит поперхнулся, выронил бутылку и завопил от боли, хватаясь руками за обожженный пах. Дама, в утробе которой остался член, продолжала как ни в чем не бывало дергаться. Дарт брезгливо обошел ее.

— Вот мы и встретились, упырь, — сказал он, дерзка зейтшианца на прицепе. — Что корчишься? Жжет? Так же корчились несчастные карриорцы, над которыми ты измывался в захваченном звездолета! Вой, вой, паразит…

Он поставил ногу на выпяченный живот преступника и с силой надавил. Из брюха через прожженное отверстие между ног поползло что‑то кроваво–коричневое, с чавканьем стали вылезать кишки… Зрелище было до того омерзительное, что Дарт отвел взгляд. Почерневшее лицо зейтшианца собралось в тысячу складок, единственный глаз выкатился из орбиты и быстро наливался кровью. Вибрировало все тело бандита, вой перешел в протяжный свист…

Дарт надавил сильнее, и из брюха с хлюпаньем вырвался целый ком кишок. Зейтшианец содрогнулся в предсмертной агонии, захрипел и затих. По каюте распространялась вонь. Дарт, морщась, резанул из бластера по обмякшему телу.

Выходя, он оглянулся на кибернетическую куклу. Она еще дергалась с обрубком члена между ногами…

Глава IX. Смертельная схватка

За поворотом коридора он нос к носу столкнулся с тремя бандитами, только что вышедшими из боковой каюты. Они опешили. Перед ними стоял выходец с того света!

Дарт, воспользовавшись их замешательством, ударил ближайшего к себе ногой в пах. Тот согнулся пополам, взвыл от боли. Второй бандит бросился бежать, но Дарт полоснул по нему из бластера, и тот упал, хватаясь за обожженные ноги, извиваясь и заблевывая пол вокруг себя. Зато третий бандит в ловком прыжке выбил бластер из рук комиссара. Это был карриорец, земляк Дарта, высокий и жилистый, с мощными бицепсами.

— Получи, проклятый полип, — прохрипел он, нанося Дарту сильнейший удар ребром ладони.

Комиссару не удалось увернуться. Удар был настолько тяжел, что Дарт рухнул на пол. Но, падая, он увлек за собой и преступника. Тот нанес еще несколько ударов, каждый из которых мог бы оказаться для прежнего Дарта смертельным, но теперь комиссар лишь улыбался.

Выждав момент, он и сам двинул бандиту кулаком по челюсти. Не давая противнику опомниться, он буквально вбил два своих вытянутых пальца ему в горло, а потом этими же пальцами продырявил ему грудь и живот. Бандит захрипел, на его губах выступила кровавая пена, а потом вдруг изо рта потоком хлынула кровь…

Услышав за спиной шипение бластера, Дарт резко обернулся. Преступник, которого он в самом начале ударил ногой, успел опомниться и подобрать его оружие. Теперь он остервенело бил огненной струей по Дарту, не причиняя, впрочем, ему никакого вреда. Дарт шагнул ему навстречу, спокойно взял рукой за ствол изрыгающего огонь бластера и потянул на себя. Оторопевший бандит выпустил лучемет из рук…

Дарт с размаху обрушил приклад бластера ему на голову. Череп треснул, брызнули мозги и еще одно бездыханное тело улеглось у ног комиссара.

Между тем раненый в ногу бандит, воспользовавшись суматохой, заполз в ближайшую каюту. Здесь он по видеофону связался с главарем..

— Что? — завопил Зауггут, услышав новость. — Ты бредишь! Этого не может быть!..

В этот момент в каюту ворвался Дарт. Зауггут с экрана видеофона изумленно воззрился на него. Некоторое время он ничего не мог сказать, только открывал и закрывал рот.

— Ты? — прохрипел наконец главный бандит. — Это ты, комиссар? Ты разве не подох?

— Подыхают только грязные крысы, вроде тебя, — ответил Дарт. — Смотри, что я сделаю с твоей рожей.

Он взял за волосы ошалевшего от ужаса подручного Зауггуга и с размаху бросил его лицом на стальной угол пульта. Голова бандита с хряском пригвоздилась к углу и так и осталась на нем.

Зауггут смертельно побледнел, однако натужливо расхохотался сквозь сжатые зубы. Прошипев проклятие, он отключил свой видеофон. Экран погас.

Дарт вышел из каюты и быстро зашагал по коридору. Теперь, когда он обнаружен, придется действовать с удвоенной энергией. Он вбежал по какой‑то лестнице; на ступенях ему встретился бандит — гуманоид, похожий на поднявшегося на дыбы червяка. Ростом он едва доходил Дарту до пояса. Дарт смял пальцами одной руки его мягкое слизистое тело и приставил к его голове дуло лучемета.

— Говори, проклятая пиявка, где Зауггут? — потребовал он.

— Вон там, — просвистело существо, вытянув ластообразную руку в направлении левого ответвления коридора. — А рулевой отсек этажом выше…

Дарту очень хотелось прикончить червяка, но он казался таким беспомощным, так торопливо и испуганно отвечал на вопросы, что комиссар лишь брезгливо оттолкнул его. И тотчас пожалел об этом. Гуманоид свернулся в клубок, мгновенно на его теле у головы образовалось вздутие, и вдруг сильная струя какой‑то чернильно–черной жидкости обрушилась на спину уходящего Дарту.

Вещество, прыснутое на него, было настолько едким, что капли, попавшие на огнеупорный пол и стены, прожгли в них внушительных размеров дыры. Дарт же почувствовал лишь легкий толчок в спину от ударившей струи. Он обернулся и жег мерзкую тварь до тех пор, пока она не прекратила извиваться в агонии, превратившись в горелый труп.

Пойдя по коридору, на который указал ему червяк, Дарт вскоре напоролся на засаду из целой дюжины бандитов. Все они закрывались большими прозрачными огнеупорными щитами и медленно надвигались на Дарта. Он бросился назад, к лестнице, но там тоже показались преследователи со щитами.

Пришлось отступать в дальний конец коридора. Дарт, сжимая бластер, побежал туда, но коридор кончился тупиком, в котором была решетчатая дверь. Прислушиваясь к гулу надвигавшейся погони, Дарт принялся резать бластерным лучом запор на двери; наконец она распахнулась, и он ворвался в какое‑то просторное помещение.

Судя по всему, здесь был склад. У стен стояло несколько больших цилиндрических цистерн, возле которых на полу спали два мертвецки пьяных бандита. В помещении витал сильный запах спирта. Дарт прикладом бластера сдвинул крышку на одной цистерне. Так и есть: спирт…

Тем временем к решетчатой двери, прикрываясь щитами, подбежали подручные Зауггуга. Комиссар резанул по ним бластерным лучом, и не без успеха: щиты были сдвинуты неплотно, между ними кое–где имелись щели и луч, попадая в них, производил переполох среди наступавших. Все же под прикрытием щитов бандитам удалось просочиться в помещение. Они расположились широким полукругом, подходя к Дарту с трех сторон.

— Брось пушку, полип! — крикнул один из них. — Она тебе уже не поможет!

— Щенки, — процедил комиссар.

Уперевшись плечом и руками в цистерну, он повалил ее на кафельный пол. С грохотом отскочила крышка, потоком хлынул спирт. Бандиты замешкались, а Дарт уже валил вторую цистерну…

Спирт залил склад и рекой устремился в коридор. Бандиты ринулись на комиссара, сразу несколько рук вцепились в него, но в последний момент он успел нажать на кнопку бластера… Луч ударил по спиртовой луже и в один миг склад оказался охваченным пламенем! Головорезы заорали в ужасе. Побросав щиты они бросились к дверям, но было поздно: всех их застиг огонь.

Некоторое время они еще жили, корчились, объятые пламенем, даже пытались вырваться из горящего склада. Они походили на огненных призраков, саламандр, пляшущих в огне. Впрочем, уже через минуту все они затихли.

Брезгливо обходя их трупы, Дарт вышел в коридор. Здесь тоже бушевал пожар. В дальнем конце коридора виднелись бандиты, которые суетливо подтаскивали брандсбойты. По пламени ударила пенная струя и коридор наполнился дымом. Неожиданно в этом дыму обозначились три грузные, неспешно приближающиеся фигуры…

Дарт тотчас же понял, что это киберы. Не обращая внимание на бушевавшее пламя, они, раздвинув руки и загородив собой весь коридор, подходили к беглецу. Дарту ничего не оставалось, как пятиться назад. Вскоре отступать стало некуда: позади склад с горящими цистернами и глухой тупик…

Оставалось одно: попытаться проскочить через металлических болванов. Это ловушка, из которой он во что бы то ни стало должен выбраться!

Вглядываясь в киберов, Дарт убедился, что все трое были созданы на планетах Конфедерации и конструкция их была устаревшей. Видимо бандиты захватили их в качестве трофея на одном из ограбленных ими звездолетов. Комиссар заметил, что у одного из киберов плохо двигалась рука, другой при каждом шаге скрипел и неуклюже подпрыгивал. В качестве объекта атаки Дарт выбрал кибера с неисправной рукой. Он направил бластерный луч на один из его окуляров и, отступая, принялся бить по нему из бластера. Дарт знал, что окуляры — единственное уязвимое место этих огнестойких созданий; если несколько минут прицельно бить бластерным лучом по окуляру, то зрительная система кибера выйдет из строя. Он отходил от надвигавшихся болванов и непрерывно палил из лучемета. А когда его лопатки уперлись в стену, выждал момент и ринулся вперед.

Дарт рассчитывал перескочить через однорукого робота, но, видимо мало было места для разбега; в прыжке он зацепился за барахлившую руку истукана, упал и кубарем покатился по полу. Роботы стремительно развернулись, и не успел Дарт вскочить на ноги, как сразу шесть металлических клешней вцепились в него. Два робота схватили его за ноги и за руки и понесли куда‑то по коридору. Третий робот остался помогать тушить пожар.

Связанного Дарта втащили в командный отсек, где его уже поджидал Зауггут. Главарь в своих неизменных черных очках восседал в высоком кресле спиной к громадному мерцающему пульту.

Глава X. Коварство Зауггуга

По бокам от главного бандита располагались его ближайшие подручные. Некоторые были пьяны, другие жевали наркотическую жвачку, а один лежал со своей кибернетической дамой, от которой даже здесь не мог оторваться. Он дергался в оргазме, и с его мясистого лица не сходило выражение тупого блаженства.

Но особенно поражал своим отвратительным и злобным видом личный телохранитель Зауггуга — гуманоид с планеты Кэркод. Эта ящерообразная бородавчатая тварь с десятью когтистыми лапами лежала, свернувшись в кольцо, у ног своего господина и угрожающе скалила на пленника зубастую пасть.

Дарта швырнули на пол. Главарь со злорадной усмешкой в которой, однако, сквозила и некоторая растерянность, слез с кресла и приблизился к нему.

— Только не рассказывай мне сказочку о купании в огне фотонного реактора! — сказал он, наклоняясь над пленником. — В реакторе аннигилируется абсолютно все, любое физическое тело там мгновенно превращается в энергию! Тебе, должно быть, удалось зацепиться за какой‑нибудь выступ в отводном туннеле и избежать попадания в пекло… Будем считать, что тебе повезло. Хотя даже и в этих туннелях практически невозможно остаться в живых…

— Повторяю тебе: убить меня нельзя, — ответил Дарт. — Из таких, как я, в Конфедерации состоит целая армия!

— Что‑то я не слышал о подобных людях, хоть и летаю в ваших краях уже десять лет, — сказал Зауггут.

— Это величайшая тайна, — добавил Дарт многозначительно. — И ты не проникнешь в нее, как ни старайся. Хотя бы потому, что во всем этом галактическом секторе других таких людей, как я, нет. Но они появятся здесь в считанные Дни, если боевой флот Рассадура вздумает начать вторжение!

— Что‑то мне с трудом верится в твои слова, полип, — молвил Зауггут после минутного замешательства. — Ты говоришь, что ты — человек, и что существа, подобные тебе, — люди. Но ведь и некоторые киберы, особенно те, у которых возникли неполадки с электронной психикой, тоже начинают мнить себя людьми. Но киберы есть киберы, это металлические болваны, созданные людьми для выполнения каких‑то определенных задач. Не сомневаюсь, что и ты, полип, тоже кибер, только сделанный не из металла или пластика а из какого‑то материала, который, возможно, известен на Рассадуре. Материал обладает повышенной прочностью, это делает честь вашим ученым… — сказав это, Зауггут пощупал Дарта. — Материал эластичный, похож на резину… Тело удалось на славу, но мозгов умных тебе не вставили… Иначе бы ты не действовал так прямолинейно и не угодил бы к нам в руки во второй раз! Да и зачем полипу умные мозги?..

И Зауггут расхохотался во все горло, обернувшись к товарищам. Те громким ржанием подхватили его смех.

— Ах ты желтозубая мартышка! — Дарт в ярости заизвивался всем своим связанным телом, покатился по полу к Зауггугу. Тот едва успел увернуться от его зубов и вскочить с ногами в кресло.

— Ну–ну, комиссар, к чему эти обиды? — примирительно заговорил бандит. — Я и не помышлял оскорбить тебя. Просто я высказал вслух первое, что мне пришло в голову после твоего чудесного возвращения из реакторного люка! Конечно, ты человек, и весьма неглупый, если тебя назначили на такой высокий пост.

Зауггут, однако, не сомневался в том, что перед ним — кибер, причем кибер какой‑то новой, усовершенствованной конструкции, сделанный из материала, который вряд ли известен на Рассадуре. Кибернетический комиссар, лежавший у его ног, действительно представлял собой загадку..

Зауггут сразу смекнул, что за такую редкостную находку его рассадурские хозяева хорошо заплатят, а если он еще и разнюхает секрет изготовления подобных киберов, то ему, уроженцу планеты Иппиульт, предоставят гражданство Рассадура и передадут в управление добрый десяток обитаемых планет… Поэтому он решил подольститься к Дарту. Этот кибер, размышлял Зауггуг, явно зациклился на том, что он — человек. В таком случае, не следует ему противоречить. Часто киберы, у которых повреждено мыслительное устройство, начинают болтать о себе всякие несуразности, и единственный способ их угомонить заключается в том, чтобы поддакивать им и всячески им угождать.

— Разумеется, комиссар, — продолжал Зауггут, — кибер не смог бы действовать против нас так успешно, как ты! Ты храбрый противник и достойно сражался с нами. В войсках Рассадура такой человек удостоился бы гораздо более высоких почестей, чем в войсках Конфедерации. У нас ты стал бы Рыцарем Ордена Деки и адмиралом эскадры… Таких людей как ты в Рассадуре ценят… Работа космического полицейского не для тебя, Дарт, ведь ты способен на великие подвиги. Только в Рассадуре ты сможешь реализовать свои уникальные возможности. И я помогу тебе в этом. Насждет слава!

— Не дождешься, упырь! — с этими словами Дарт связанными ногами попытался опрокинуть кресло, в котором сидел Зауггут.

Ему бы это удалось, если бы вовремя не подскочил кэркодианин и сильным ударом хвоста не отбросил комиссара на несколько метров.

— Я ненавижу вас всех, — хрипел пленник, корчась на полу и тщетно пытаясь разорвать веревки. — Вы убийцы, кровососы, мерзкие, подлые твари, хуже зверей! И вы еще хотите, чтоб я, комиссар Дарт, составил вам компанию! Да я лучше сдохну, чем даже на мгновение допущу такую мысль…

Подручные Зауггуга с искаженными от злобы лицами подступили к нему, на Дарта посыпались удары, послышался рев и вой:

— Прикончить его! Нечего с ним возиться, разрубить на куски — и в космос!

Зауггут, раздувшись от гнева, подошел и поставил ногу на горло Дарту.

— Ты сам выбрал свою участь, комиссар, процедил он, еле сдерживая себя. — Теперь‑то ты наверняка умрешь. И твоей могилой будет весь космос! Ха–ха–ха–ха!..

Дарт похолодел. На какой‑то момент он пожалел о своем дерзком ответе Зауггугу, вырвавшемуся импульсивно, в порыве негодования. Может быть, следовало согласиться с предложением главаря и отправиться с ним на Рассадур? А уж там бы он нашел способ бежать… Теперь же все было кончено. Зауггут попал в его самое уязвимое место. Расправиться с неубиваемым можно было, только похоронив его заживо. Для этого не надо было даже рыть какой‑то особенной могилы — достаточно было выкинуть его в космос, вдали от звезд и планет, где встретиться с космическим кораблем не то что маловероятно, а попросту невозможно. Мелькнул в памяти А–уа, удаляющийся от челнока. Дарт содрогнулся…

— Впрочем, у тебя есть шанс остаться на корабле и даже попасть на Рассадур, — донесся до его сознания визгливый голос Зауггуга. — Но для этого ты должен открыть нам свою тайну. Выкладывай все как есть. Дарт молчал.

— Проклятая резиновая кукла… — проревел Зауггут. — Эй, доктор!

К главарю почтительно приблизился синелицый гуманоид с одним глазом на лбу, исполнявший на звездолете обязанности врача.

— Ты можешь разобраться в его утробе? — спросил Зауггуг.

— Попробую, шеф, — ответил доктор, — но, боюсь, что тут моих познаний не хватит…

— Выясни что сможешь. Узнай хотя бы, из какого материала слеплена эта чертова кукла. Пользуйся любыми методами. А если кукла подохнет — то тем лучше.

Дарта привязали к кушетке и доктор больше часа возился с ним, подгоняемый нетерпеливым Зауггугом. Но у синелицего гуманоида ничего не получалось, не удалась даже попытка взять на анализ хотя бы несколько мельчайших кусочков Комиссарова тела.

— Посмотрите, шеф! — вскрикивал изумленный доктор, отрывая глаз от микроскопа. — Это что‑то невероятное! Стоит мне отрезать кусок его кожи, как тут же этот кусок становится самым настоящим живым существом! Его невозможно удержать… Отрезанная часть тут же стремится соединиться с остальным телом, проявляя при этом чудеса изворотливости… Ничего подобного я в жизни не видел!..

Зауггут, не снимая очков, приставил глаз к окуляру, хмыкнул, раздосадовано посмотрел на доктора.

— Возможно, перед нами не кибер, а действительно живое существо какой‑то неизвестной породы, — пробурчал он. — А если это не кибер, не искусственное создание, то он не представляет для Рассадура интереса.

— Хватит, надоело! — прервал, разевая зубастую пасть, телохранитель Зауггуга. — Вышвырнуть его в космос и все тут!

— Давно пора! — подхватили бандиты.

Доктор растянул в улыбке свой безгубый рот:

— Я тоже думаю, шеф, что мы попусту теряем время. Выпытывать у него секрет его живучести бесполезно, потому что он, скорее всего, таким и появился на свет. Это представитель какой‑то неизвестной на Рассадуре гуманоидной расы, которая обладает поразительной жизнестойкостью. Космос полон чудес, в нем всякое может быть. Я, например, уже давно перестал удивляться чему бы то ни было…

— Где находится твоя планета? — подступил к Дарту Зауггут. — Даю тебе последний шанс. Говори.

— Вы ничего от меня не добьетесь, скоты, — ответил пленник. — Да, есть планета, где живут бессмертные, и не одна — их десятки, сотни, и вам их никогда не найти, хоть переверните всю Вселенную!

Зауггут в бешенстве заревел, затопал ногами. Разъяренные бандиты набросились на Дарта и добрых полчаса месили его кулаками и ногами, вымещая на нем злобу. По приказу Зауггуга пленника отнесли в шлюзовую камеру, где уже была приготовлена узкая цилиндрическая цистерна. В нее запихнули связанного ремнями Дарта. Цистерну закрыли крышкой, которую для прочности еще и приварили.

Перед тем как сбросить цистерну в космос, Зауггут приставил к ней дуло самого мощного бластера и пронзил ее напоследок огненным лучом.

— Прощай, комиссар! — крикнул он, когда цистерну, раскачав, швырнули в люк. — Теперь тебе вместо преступников придется ловить метеориты и астероиды! Ха–ха–ха!

Люк, в который бросили цистерну, автоматически закрылся, и тотчас начал открываться другой люк — в нижней шлюзовой камере. Отсюда цистерна вывалилась в открытый космос.

Глава XI. Снова на корабле

Этот последний выстрел Зауггуга оказал бандитам плохую услугу: Дарту бластерный луч вреда не причинил, зато выжег в боку цистерны отверстие, в которое можно было просунуть руку, а также распорол кожаные ремни, связывавшие пленника. Дарт неожиданно почувствовал, как ослабли путы. А когда его металлическая тюрьма вывалилась из шлюзовой камеры, он успел, высунув руку, схватиться за какую‑то скобу. Бандиты этого видеть уже не могли — цистерна с Дартом висела в космосе, не отрываясь от борта звездолета благодаря цепким пальцам пленника.

Некоторое время Дарт размышлял, осваиваясь с ситуацией. Положение его было незавидное: цистерна была узкая, в ней почти невозможно было повернуться; к тому же через отверстие, в которое он успел просунуть руку, нельзя было рассмотреть, за что именно он держится. Память нарисовала ему внешний вид бандитского звездолета, каким он запомнился Дарту, когда комиссар притягивался к нему в челноке. А расслышав слева от себя гул вырывавшегося из сопла пламени, ему окончательно стало ясно, что он держится за один из выступов шлюзового оперения звездолета.

Все эти выступы, как он помнил, сходились к середине днища — туда, откуда била огненная струя. Ничего другого ему не оставалось, как, постепенно, передвигая пальцами по этому выступу, начать движение в сторону сопла. В состоянии невесомости, когда тело Дарта и цистерна ничего не весили, проделать это было несложно.

Через несколько часов упорной работы пальцами, для которых неведома была усталость, цистерна с левого бока начала плавиться. Нарастали гул двигателей и бешеный рев огня. Наконец, продвинувшийся еще на метр, Дарт совершенно избавился от цистерны и ремней. Сумасшедшая температура возле сопла сделала свое дело: цистерна расплавилась. Высвободилась и вторая рука Дарта. Он еще крепче ухватился за скобу и быстрее пополз навстречу потоку огня.

Комиссар смело вошел в бьющее пламя, держась за ребристые плиты огнеупорных покрытий. Огненный вихрь на мгновение ослепил, но тотчас глаза освоились, и Дарт уверенно двинулся против течения слепящих струй. Напор пламени был настолько силен, что смельчак несколько раз срывался, рискуя вместе с потоком огня быть унесенным в космос. И все же он пробился сквозь ад корабельного сопла и вновь оказался в фотонном реакторе. Комиссару некогда было нежиться в его мягких струях — он сразу поплыл к основанию трубы, откуда начинался путь к внутренним отсекам корабля. Дорога Дарту была знакома, и меньше чем через час он приподнял плечами крышку люка, куда его однажды уж сбросили бандиты.

В каюте, спиной к люку, сидел здоровенный ящерообразный гуманоид и громко чавкал, что‑то поедая. Кроме него в помещении никого не было. Бандит захрипел, когда две сильные руки неожиданно стиснули ему гордо. Но справиться с ним Дарту оказалось не так‑то просто. Туловище гуманоида оказалось скользким и твердым, а руки были, хоть и короткие, но сильные и проворные. Он вывернулся, метнулся на Дарта, напором своего мощного тела бросил комиссара на пол и, навалившись на него, вцепился ему в грудь своими когтями.

Некоторое время противники катались по полу, хрипя и стискивая друг друга в объятиях. Комиссару стало ясно, что голыми руками ящера не одолеть. Не обладай Дарт бессмертным телом, он был бы уже неоднократно убит, и все же он чувствовал, что и бандиту не так‑то просто подмять его под себя — комиссар уворачивался, наносил внезапные удары и ногтями раздирал кожу на брюхе гуманоида. Важным преимуществом Дарта была его неутомляемость. Бандит уже начал выбиваться из сил, а Дарт был по–прежнему бодр и только и ждал случая вырваться из лап противника.

В один из моментов борьбы, повернув голову, Дарт увидел справа чернеющую пасть люка, из которого он только что выбрался. Решение созрело мгновенно. Дарт удвоил усилия, и через несколько минут дерущиеся подкатились к люку. Миг — и они оба рухнули в него.

Полчаса спустя из люка вылез один Дарт. Бандит сгорел на пути в реактору и от него не осталось абсолютно ничего.

Дарт обнаружил в углу каюты металлоидную куртку убитого и в ее кармане — портативный лучевой пистолет. Куртку пришлось отбросить — Дарт не смог бы в нее пролезть даже при всем желании, а пистолет он взял. Оружие придавало уверенность — как‑никак, он был один на огромном вражеском звездолете.

Держа пистолет наизготовку, Дарт выглянул в коридор. Несколько мягких прыжков — и он на лестнице. Путь к каюте Зауггуга ему был известен. Теперь главное — не дать себя обнаружить раньше времени.

Комиссару пришло в голову, что если он сейчас проберется в рулевой отсек и изменит курс корабля, то этого, пожалуй, никто и не заметит. На корабле половина экипажа находилась под наркотическими парами, а другая половина занималась распутством. Никому и в голову не придет что‑либо заподозрить…

Уже в следующую минуту он получил подтверждение своим мыслям. Из каюты, мимо которой он проходя, доносился шум возни, какие‑то бессвязные крики и стоны. Похоже было, что там кого‑то пытают… Комиссар приоткрыл дверь и глазам его представилось самое отвратительное зрелище, какое он когда‑либо видел. Человек восемь бандитов, притащив сюда обожженные трупы своих товарищей, предавались групповому некрофильству. Сбившись с трупами в одну грязную кучу, они в садистском исступлении раздирали ногтями мертвые тела, дергались, извивались, хрипели, сладострастно вскрикивали и чуть ли не зубами рвали горелое мясо. Все это походило на скопище прожорливых трупных червей на гниющей туше.

Дикую картину озаряла большая сфера под потолком, висевшая на проводе. Дарт поднял пистолет и ударил по проводу огненным лучом. Брызнули искры, погасшая громада рухнула вниз. Чудовищное напряжение в электрическом шаре исторгло дикий рев из всех восьми глоток; спустя несколько мгновений рев оборвался и всякое шевеление под упавшей люстрой прекратилось. Каюта стала быстро наполняться смрадным дымом…

Дарт вышел. Захлопнув за собой дверь, он привалился к ней спиной. Если бы он был простым смертным, его бы сейчас стошнило. Это был поистине звездолет садистов, как и вся их Темная Империя, для которой не существовало ничего человеческого!

Пройдя незамеченным несколько винтовых лестниц и поднявшись на нужный этаж, Дарт услышал мерное гудение работающего кибера. Именно здесь, в этом коридоре, несколько часов назад устроили на него засаду, здесь недавно бушевал пожар. К этому времени огонь был потушен, но бандиты и их металлические слуги еще бродили здесь, приводя все в порядок. Ясно, что незамеченным к рулевому отсеку не подойти, надо подождать, пока тут закончат уборку и разойдутся…

Неожиданно один из киберов направился в дальний конец коридора, где грудой лежали шланги и отработанные огнетушители. Скрипя своими нечищеными суставами, он проследовал мимо затаившегося Дарта.

Кибер принялся укладывать шланги на тележку, повернувшись к Дарту спиной. В этом конце коридора не было ни души; бандиты, переругиваясь, работали за углом… И Дарт, воспользовавшись этим, выскочит из своей засады. Металлический увалень не успел даже разогнуться, как комиссар отключил его. На ввод новой программы в его компьютерный мозг потребовалось не более пяти минут, ведь подобные киберы производились в Конфедерации и в их устройстве разбирались все уважающие себя звездолетчики. С этого момента кибер должен был отзываться только на его, Дарта, радиосигналы и выполнять его команды.

Первый приказ, который получил кибер — это напасть на двух своих металлических товарищей. Дарт захлопнул крышку в его боку и отскочил. Кибер угрожающе загудел, раскинул мощные руки, двинулся по коридору к суетившимся бандитам.

Его нападение на двух других электронных монстров было внезапным и яростным. На металлические головы обрушился град сокрушительных ударов. Подвергшиеся нападению поначалу не сопротивлялись, но затем сработала система самозащиты. В гулком просторном коридоре, к ужасу и изумлению бандитов, разгорелась неистовая драка стальных гигантов. Люди не смели к ним приблизиться — наоборот, им пришлось отбежать подальше, чтоб не угодить под чудовищную ногу или руку.

На корабле зазвучала сирена тревоги. Срочно связались по видеофону с Зауггугом, доложив, что один из киберов вышел из строя, взбесился, набросившись на своих собратьев.

Воспользовавшись тем, что бандиты покинули опасный коридор, Дарт, прижимаясь к стене, проскользнул мимо дерущихся. Пустынным переходом он добежал до дверей рулевого отсека. Они оказались незаперты.

Рулевой отсек представлял собой просторную овальную каюту, в которой половину стены от пола до потолка занимал громадный мерцающий лампами и экранами пульт. Перед пультом в вертящихся креслах сидели три пилота. Дверь была за их спинами, и Дарта в первый момент никто не заметил.

Комиссар неслышно подошел к одному из пилотов, приставил к его затылку пистолет и выстрелил. Огненная струя насквозь прожгла череп, тело сползло, и в следующий момент Дарт полоснул лучом по второму пилоту. Тот вскрикнул, откинувшись с обожженной грудью. Третий пилот успел нырнуть за спинку кресла, вскидывая на ходу бластер. Из‑за кресла вырвался ответный луч, но с Дартом он ничего поделать не мог. Единственное, что удалось бандиту — это прицельным огнем вывести из строя лучевой пистолет комиссара.

Дарт отбросил ненужное оружие и, не скрываясь, пошел прямо на огонь. Бандит палил по нему в упор, луч дымился на груди Дарта, но комиссар не чувствовал ничего, кроме гнева и желания расправиться с бандитом. Подойдя, он вырвал у него из рук бластер и размахнулся, готовясь опустить приклад на его голый череп, как вдруг вспомнил, что находится на звездолете, созданном вне Конфедерации, странном и незнакомом, с системой управления которого ему одному, пожалуй, справиться будет нелегко…

Бандит, скрючившись, жался к основанию пульта и маленькими глазками, в которых застыл ужас, поглядывал на Дарта.

— Вставай, — приказал Дарт.

Бандит поднялся. Это был невысокий антропоморфный гуманоид с крупной головой, узкими глазками, одним носовым отверстием посреди лица и круглым ртом, из которого вырывались гортанные звуки на галактическом эсперанто.

— Звездолет идет на сверхсветовой скорости и через час погрузится в субпространство, — сказал пилот. — Любая неосторожность в управлении чревата мгновенной гибелью. Тебе настанет конец вместе с нами.

— Именно для того, чтобы этого не случилось, я и оставил тебя в живых, — холодно ответил комиссар. — Итак, показывай: где расположена система ввода в субпространство? Как осуществляется связь с компьютерным центром? Где информация о маршруте? Если ты не ответишь на эти и другие мои вопросы, то мне все‑таки придется тебя убить. О моем присутствии на корабле еще никто не знает, и, сам понимаешь, я не могу позволить себя обнаружить… Для всех вас я мертв, меня не существует, я болтаюсь где‑то в космосе! И чем дольше я буду оставаться покойником, тем больше будет у тебя шансов выжить. А когда на звездолете появится полиция, я, так и быть, замолвлю за тебя слово… Так что думай.

— Система управления звездолетом при переходе через субпространство сосредоточена вот здесь, — проговорил гуманоид после некоторого замешательства. Затем он показал код, посредством–которого осуществлялась связь с компьютерным центром. Именно там хранилась вся информация о маршруте корабля. Не спуская с него бластерного дула, Дарт велел ему отойти и сесть напротив него. У него не было оснований сомневаться в правдивости объяснений пилота, ведь от того, как Дарт будет обращаться со звездолетом, зависела и его жизнь.

Первым делом комиссар направил в компьютерный центр запрос о маршруте. Вскоре на экране дисплея замелькали строчки цифр. Переведя их на знаки общеупотребительного кода Конфедерации, Дарт даже привстал от неожиданности. Выходило так, что звездолет через субпространство направлялся в созвездие Деки, то самое созвездие, откуда началось распространение Рассадура! И планета, в окрестностях которой он должен был вынырнуть, явно была центром Империи, ее сверхзасекреченной столицей!.. Одно только знание ее координат могло решить исход предстоящего единоборства в пользу Конфедерации…

Дарт тяжело задышал. Если его предположения справедливы, то информация, которая светится сейчас перед ним на экране, была поистине бесценна. Несколько раз военные экспедиции Конфедерации вторгались в созвездие Деки, но разве можно среди сотен тысяч и миллионов планет разыскать одну–единственную, на которой находится резиденция кровавых владык Рассадура? Может быть, Дарт ошибается, и планета, возле которой должен был вынырнуть из субпространства Зауггут, являлась всего–навсего перевалочной базой, заправочной станцией, мелкой рассадурской колонией, каких немало в космосе? Но даже если это и так, то все равно найден настоящий, осязаемый след, который неминуемо приведет к сердцу зловещей Империи!..

Цепкая память Дарта ухватила информация и надежно спрятала в своих недрах. Теперь надо было решить, что делать дальше. Прежде всего необходимо было остановить звездолет, пока еще он не ушел из пределов космоса, контролируемых Конфедерацией. А тогда уже можно будет связаться по субпространственной связи с Карриором…

Дарт положил руку на кнопки, ответственные за торможение, и сидевший дотоле неподвижно гуманоид встрепенулся. Его глаза вперились в руку Дарта. Помедлив, Дарт отошел от пульта. Он понял, что ему самому вряд ли удастся благополучно справиться с управлением, лучше предоставить это пилоту. Он дулом бластера показал гуманоиду на кресло, где только что сидел сам. Пилот опасливо приблизился к пульту.

— Сейчас ты повернешь корабль и направить его в ту точку пространства, координаты которой я задал, — сказал комиссар ледяным голосом. — И не вздумай дурить. Знай, что я слежу за тобой и при малейшем намеке на обман уложу тебя рядом с твоими дружками. Начинай.

Длинные гибкие пальцы пилота забегали по кнопкам; на экранах засветились изломанные линии, в мониторах поползли бесконечные вереницы цифр. В работу включился компьютерный центр, каждые несколько секунд передававший пилоту необходимые данные. Наконец бортовые приборы показали, что корабль произвел маневр и начал торможение. Гася сумасшедшую скорость, звездолет направился туда, куда наметил комиссар: к звездной системе Карриора, к одной небольшой безжизненной планете, на которой имелась база карриорцев с несколькими патрульными полицейскими звездолетами наготове.

Пока все шло удачно. Дарт подсел к передатчику субпространственной связи и начал быстро передавать на Карриор маршрут движения звездолета и общую ситуацию на нем. В эти мгновения пилот незаметно сполз со своего кресла и опрометью ринулся к двери. Не отрывая одной рукой от передатчика и продолжая отбивать сигналы, Дарт, почти не целясь, выстрелил ему вслед и промахнулся. Только отстучав радиограмму, он вскочил и кинулся к двери, но пилота уже и след простыл.

Я обнаружен, — меланхолически подумал Дарт. — Слишком рано. Корабль только начал торможение, его скорость еще достаточно велика и его в любую минуту можно ввести в субпространство… Придется разбить пульт с системой ввода в него… Тогда бандитам некуда будет деваться и их неминуемо догонят полицейские звездолеты. Но это произойдет не раньше, чем через двенадцать часов! Именно столько мне придется отбиваться от людей Зауггуга, чтобы снова не попасть им в руки… Тогда уж мне, чувствую, не избежать быть выброшенным в открытый космос…

Дарт поторопился отогнать страшные мысли. Надо действовать, и немедленно! Прежде всего он захлопнул и запер дверь рулевого отсека, задвинул засов и опустил перед дверью металлическую решетку. Дверь производила довольно внушительное впечатление: она была толщиной в сорок сантиметров и снабжена изолирующим покрытием, позволявшим в случае аварии на корабле полностью отрезать отсек от внешнего мира и перевести его на сепаратное жизнеобеспечение. Высадить ее бандитам будет непросто.

Вернувшись к пульту, он включил на нем экраны, показывающие отсеки и коридоры звездолета. На одном из экранов виден был коридор, где происходила драка стальных гигантов. К этому времени она почти закончилась: кибер, перепрограммированный Дартом, успешно справился со своей задачей. Два других болвана, страшно искореженные и разбитые, лежали посреди коридора. Бандиты держались от победителя в отдалении, полагая, что он взбесился. Агрессор, действительно, никак не мог остановиться: в слепой ярости он бил и крошил поверженные тела своих противников, пока Дарт по радио не связался с его электронным мозгом. Уловив условный сигнал, который был известен только ему и Дарту, кибер замер и некоторое время оставался в неподвижности, ожидая новой радиокоманды от комиссара.

Дарт лихорадочно соображал, как, находясь в рулевом отсеке, лишить корабль управления. Разбить пульт? Но это вряд ли поможет. У таких мощных звездолетов всегда имеются запасные или аварийные каналы связи с двигательной системой. Идеальным вариантом было бы вывести из строя компьютерный центр или систему жизнеобеспечения; но ни того, ни другого комиссар сделать был не в состоянии…

Стоп, — сказал себе Дарт. — А кибер? До компьютерного центра болван вряд ли доберется, а вот уничтожить силовую установку, ответственную за систему жизнеобеспечения, ему, кажется, вполне под силу… Если снять создаваемое установкой защитное поле, то в корабль ворвется космос, мгновенно убив на нем все живое. Всему его преступному экипажу сразу настанет конец. Остается только разыскать местонахождение силовой установки на общей схеме корабля, которая имеется здесь же, на одной из панелей пульта…

Найти ее не составило особого труда, и комиссар тотчас связался по рации с кибером. Металлического болвана он переключил на непосредственное подчинение сигналам из рулевого отсека. Гигант выпрямился, развернулся и зашагал туда, куда направлял его комиссар.

Дарт следил за его передвижением по экранам на пульте. Экраны показывали, как бандиты в страхе разбегались перед неуправляемым кибером, спеша дать ему дорогу. Иные из них палили по нему из бластеров, но огненные лучи не оказывали на гиганта никакого воздействия. Дарт заставлял его поворачивать из коридора в коридор, спускаться по винтовым лестницам и переходить из отсека в отсек, для чего иногда приходилось взламывать запертые двери. Кибер легко справлялся с препятствиями. Запертые двери он выбивал одним ударом металлического кулака.

Он был на полпути до цели, когда на дверь рулевого отсека внезапно обрушился страшной силы удар. Бандиты начали штурм.

Перед Дартом загорелся экран видеофона. В нем возникла перекошенная от ярости физиономия Зауггуга.

— Полип? Ты?!. — только и смог выдавить из себя главный бандит.

Он пожирал глазами Дарта, не веря, что перед ним его заклятый враг, которого он считал заживо погребенным в пустынных просторах космоса. Комиссар не без удовольствия отметил на его лице, помимо ярости и изумления, еще и выражение дикого ужаса.

— Что, не задал? — спросил он, усмехнувшись.

— Ты дьявол, Дарт! Как тебе это удалось?

— А уж это мое дело.

— Ты все равно не уйдешь от меня, — сквозь зубы шипел Зауггут. — И твои чертовы ищейки, которых ты пустил по моему следу, меня не достанут!

— Они, возможно, и не достанут, — спокойно ответил Дарт, — зато достану я.

Зауггут натужно расхохотался.

— Ты? — взревел он, резко прервав смех. — Неужели ты надеешься в одиночку одолеть меня и моих молодцев? Да будь ты хоть трижды дьявол, тебе не справиться со мной! И на этот раз я тебя так просто не выпущу!..

— Да? — ударом по кнопке отключил видеофон. Времени на препирательства у него не было: надо было следить за кибером. Отчетливо видимый на одном из экранов, гигант приближался к помещению, в котором находилась силовая установка…

— Скорее, скорее… — нетерпеливо шептал Дарт, вперив взгляд в экран.

Но кибер, изрядно помятый в драке, быстро двигаться не мог. Одна рука его почти совершенно отказала, ноги еле волочились, из‑под подбородка валил дым. Да и бластерные лучи, которыми непрерывно поливали его бандиты, тоже ослабляли его жизнеспособность. Уже вышел из строя один окуляр; на грани выхода был второй.

Между тем в рулевом отсеке с грохотом вылетела дверь. Дарт скорее догадался, чем почувствовал, что по нему и его креслу ударило сразу несколько огненных струй. Но он даже не оглянулся, поглощенный ответственнейшим моментом: кибер приближался к двери, за которой работала силовая установка!

Бандитов теперь отделяла от комиссара только металлическая решетка. Они сосредоточили бластерный огонь на стальных прутьях, и решетка начала быстро плавиться.

Экран показывал, что кибер наконец достиг нужной двери. Дарт послал ему последний приказ: выломать ее и разрушить находящийся за ней механизм. Тем временем за спиной самого комиссара прогрохотал взрыв — это бандиты, штурмующие отсек, догадались швырнуть гранату. Решетку вышибло, и она с лязгом отскочила к дальней стене.

Взрывная волна опрокинула кресло с сидевшим в нем Дартом; комиссар, в падении подхватив бластер, откатился от пульта и лежа принялся бить лучом по ввалившимся в отсек бандитам.

Человек пять рухнуло замертво в первые же секунды. Остальные залегли. Дарт непрерывно поливал их огнем, успевая при этом следить за действиями кибера на экране.

Тот, дымясь, видимо действуя на пределе своих возможностей, взламывал своей уцелевшей ручищей корпус силовой установки. За его спиной бандиты торопливо разворачивали гранатомет.

В рулевом отсеке появились головорезы, закрывавшиеся огнеупорными щитами. Они надвигались на комиссара так стремительно, что уже через минуту ему ничего не оставалось, как использовать бластер в качестве дубинки. Он ударил по одному из щитов, разбив его вдребезги, а затем по голове прятавшегося за ним бандита. Но тут на него набросились со всех сторон. Комиссар отчаянно отбивался. Прежде чем его стиснули щитами и повалили на пол, он успел раскроить еще несколько черепов…

Кибер наконец выломал крышку силовой установки и обрушил кулак на открывшееся скопление электродов. Брызнули искры. И в тот же миг гранатомет выплюнул ему в спину заряд. Грянул взрыв и кибер упал, не успев нанести по установке второго удара, — но и одного оказалось достаточно.

Мгновенно на всем корабле погас свет. Дико завопили бандиты, навалившиеся на Дарта. Физиономии их исказились от нестерпимой боли, глаза выпучились, конвульсивно задергались конечности. А еще через две минуты по странной тишине, воцарившейся в отсеке, Дарт понял, что нападавшие мертвы. С исчезновением силовой защиты в звездолет ворвался открытый космос, стремительно уничтожив атмосферу и понизив температуру почти до абсолютного нуля.

Дарт даже не почувствовал этой перемены, он догадался о ней лишь по застывшим телам своих противников. Значит, кибер успел все‑таки вывести из строя силовую установку!

Дарт выбрался из‑под груды мертвых тел и подошел к пульту, который тоже погрузился во тьму. На нем не горело ни одного экрана, светилось лишь с десяток контрольных ламп, питавшихся от аварийных батарей. Дарт поставил упавшее кресло, сел.

Прежде всего он выяснил, уцелел ли компьютерный центр корабля. Было бы весьма прискорбно, если бы он погиб, потому что вместе с ним исчезла бы ценнейшая информация. К счастью, с ним было все в порядке. Главный компьютер защитило автономное силовое поле. Постепенно включились в рабочий режим локаторы и внутренняя телесеть. Компьютерный центр звездолета принял на себя основную работу по восстановлению главных узлов управления полетом и основных механизмов, подключая их к аварийным батареям. Один за другим загорались экраны, на которых виднелись темные отсеки и коридоры, заваленные трупами.

Смерть настигла бандитов внезапно. Многие видимо даже не успели понять, что произошло. Теперь это был мертвый звездолет, летевший по инерции. Дарту оставалось лишь ждать появления полицейских кораблей, которые возьмут его на буксир. Он выполнил свою задачу. Зауггут уже не вернется к своим хозяевам на Рассадуре. К тому же комиссар дарит Карриору рассадурский звездолет — первый и пока единственный, доставшийся властям Конфедерации.

Он взглянул на показатель скорости. Дрожащая стрелка явно стремилась к нулю, хотя была еще довольно далека от него. Магнитные дюзы быстро гасили инерционное движение. Еще час, и звездолет неподвижно зависнет в пространстве…

По субсвязи Дарт установил контакт с радистом на Карриоре. Тот сообщил, что патрульно–десантные корабли уже стартовали с Брельта и взяли курс на звездолет Зауггуга. Пеленг работал устойчиво, так что полицейских следовало ждать с часу на час.

Комиссар так и не решился в своем донесении на Карриор сообщить о странной метаморфозе, которая произошла с ним. Радист мог не поверить, а то и вовсе решить, что Дарт повредился в рассудке… В самом деле: положение комиссара было незавидное, хоть он и вышел победителем в схватке с бандитским экипажем. Звездолет Дарта уничтожен, погибла вся его команда, а сам он должен внятно и правдоподобно объяснить причину странного преображения своего тела. Но как он его объяснит, что напишет в рапорте, который начальство потребует от него? Ведь никто на Карриоре не поверит, что на планете, где цивилизация погибла сотни миллионов лет назад, нашелся какой‑то ученый, который одним прикосновением металлического стержня обессмертил его… А самого ученого нет, он летает где‑то в космосе, попробуй найди его…

И все же облако досады не могло затмить радостного чувства удовлетворения от одержанной победы. Вся банда с ее кровожадным главарем уничтожена начисто. Комиссар выполнил свое обещание лишить их такой роскоши, как суд и тюремная отсидка!

Он несколько раз щелкнул клавишей на пульте, пытаясь включить экран, показывающий внутренность капитанской каюты. Однако связь с логовом Зауггуга почему‑то оказалось блокированной…

Дарт удивленно выпрямился, протянул руку к кнопкам связи с компьютерным центром. Тот, получив запрос, немедленно выдал требуемую информацию. Из нее комиссар узнал, что в тот миг, когда отключилась общая силовая установка, командный отсек автоматически перешел на аварийную систему жизнеобеспечения, и что в настоящее время в отсеке не только держится атмосфера и давление, но и имеется достаточный запас провизии. А это означало, что Зауггут жив!..

Дарт в гневе сжал кулаки. Он будет считать себя проигравшим, если этот кровопийца предстанет перед судом!

Комиссар схватил бластер, стремительно вышел из рулевого отсека и по темным безмолвным коридорам, заваленным трупами, зашагал к каюте главаря. Дверь в нее, как он и ожидал, оказалась наглухло запертой.

Глава XII. Смерть Зауггуга

Дарт заколотил по ней прикладом.

— Зауггут, подлый ублюдок, ты надеешься скрыться от меня? — закричал он. — Лучше сразу открой, и космос убьет тебя мгновенно и почти безболезненно! Но если ты будешь упорствовать, то знай, что я все равно тебя достану. Ты будешь подыхать так же долго и мучительно, как твоя несчастные жертвы…

Из каюты не доносилось ни звука. Дарт полоснул по дверному запору огненным лучом. Бесполезно. Лучеметом его не взять…

Он вернулся в рулевой отсек и обшарил карманы погибших бандитов. Так и есть. У одного оказались ручные гранаты.

Массивная дверь, за которой прятался Зауггут, выдержала три взрыва. На четвертом она сорвалась с петель и рухнула. Дарт ворвался в каюту. Там в эти мгновения гасли лампы — ледяная ночь космоса проникла в просторное прямоугольное помещение командного отсека, убив все живое. Если тут и скрывался Зауггут, то он должен быть мертв.

Дарт озирался по сторонам. Мрак не мешал его зорким глазам рассматривать высокие шкафы, набитые драгоценными безделушками, попавшими сюда с захваченных кораблей; ящики с бутылями черного вина, которое так любил Зауггут, тюки с наркотическим зельем; груды засохших мумифицированных тел, вид которых должен был услаждать бандита… Дарт переводил взгляд с одного предмета на другой, как вдруг уловил движение справа от себя. Он резко отпрянул и по привычке направил в ту сторону бластер…

Из угла на него метнулось что‑то длинное, сверкнула оскаленная пасть. Машинально уворачиваясь, Дарт успел разглядеть кэркодианина, личного телохранителя Зауггуга. Ящерообразный гуманоид с неистовой яростью набросился на него и впился зубами ему в шею. Дарт успел выстрелить, но луч не оказал никакого действия на чудовище, покрытое огнеупорной чешуей. Дарт не устоял на ногах: упал, утащив за собой бандита. Но десятипалый гуманоид, получивший внезапное преимущество в схватке, как не старался, ничего не мог сделать с неубиваемым телом Дарта. Единственное, чего он добился — это сковал на какое‑то время Дарта своей мощной бородавчатой тушей. Надо отдать должное Зауггуту — знал, кого брать себе в телохранители!

Поначалу Дарт недоумевал, почему уроженец Кэркода не погиб после того, как рухнула дверь командного отсека и сюда ворвался космос. Лишь когда чудовище вплотную приблизилось к нему, Дарт разглядел едва заметное свечение вокруг него. Кэрксдиакин успел включить портативный силовой прибор! Но то же самое мог сделать и Зауггуг… Следовательно, не было никакой гарантии, что главный бандит погиб…

Дарт попытался вырваться из цепких объятий монстра, но не тут‑то было. Они покатились по полу. Во время борьбы комиссар пытался нащупать пояс с укрепленным на нем силовым прибором. Если сорвать его, то кэркодианин погибнет. Но руки комиссара тщетно скользили по холодному телу гуманоида…

Только через четверть часа напряженной борьбы, когда монстр начал уставать, комиссар догадался, кто его противник попросту проглотил включенный аппарат и сделался нечувствительным к воздействию внешней среды!

Прошло еще полчаса, и кэркодианин совершенно выбился из сил. Дарт поднялся на ноги. Но свирепый гуманоид, сознавая всю бесполезность борьбы с комиссаром, все‑таки нашел способ досадить ему. Он вцепился зубастым ртом Дарту в ногу и повис на ней двухсоткилограммовой гирей. Как ни старался комиссар высвободиться, пуская в ход бластерный приклад, огонь и нож — все было бесполезно. Кэркодианин тяжело дышал, хрипел и свистел, раздувая бородавчатые бока, косился на Дарта непрожигаемым глазом и еще крепче стискивал зубы.

— Слушай, ты, — комиссар наклонился к нему. — У тебя есть хороший шанс спасти свою мерзкую шкуру. Через пару часов здесь будет полиция. Если ты скажешь, где прячется твой поганый шеф, то я, так и быть, замолвлю за тебя словечко, хоть ты этого и не заслуживаешь.

Кэркодианин лишь злобно пыхтел в ответ.

— Это в твоих же интересах, чертова образина! — закричал Дарт, теряя терпение. — Я знаю, что Зауггут здесь. У него, как и у тебя, есть портативный силовой прибор, и он удрал отсюда, когда ты на меня налетел! Он прятался вон там в шкафу! Дверцы были закрыты, когда я вошел сюда, я это отлично помню, а теперь они распахнуты! Зауггут сбежал из командного отсека, но дальше корабля он уйти не может. Где он скрывается? Молчишь?.. Но тогда и ты сдохнешь вместе с ним, крокодил! Думаешь, тебя спасет твоя огнестойкая шкура? Или силовая установка в твоем желудке? Хотел бы я посмотреть, как она поможет тебе в пекле фотонного реактора… Ну, будешь говорить?

Бандит презрительно гоготал сквозь сжатые зубы. Дарт в ярости несколько раз ударил его прикладом по челюсти, но тот продолжал гоготать.

Волоча увесистое тело монстра, повисшее на ноге, комиссар добрел до пульта и нажал кнопку общекорабельного монитора связи.

— Зауггут, подлая крыса! — заговорил он в микрофон, и его голос через многочисленные селекторы зазвучал во всех отсеках звездолета. — Где бы ты ни прятал свое упырье брюхо, я все равно его распорю и выпущу твои вонючие кишки! Тебя ничто не спасет! Знай, что я иду к тебе.

Дарт выключил монитор. Кэркодианин расхохотался громче прежнего, задергался своим крокодильим телом. Комиссар врезал ему по зубам. А в самом деле: куда мог скрыться Зауггут?.. Вероятно, где‑то на корабле у него есть убежище на случай опасности. Об этом должен знать компьютерный центр, если сведения не заблокированы…

Дарт связался с главным компьютером, послав ему запрос о действиях экипажа при нападении на звездолет полиции. Через минуту на экране появилась схема помещений, где проникших на борт полицейских могли поджидать засады, а в одном месте схемы замигала красная точка…

«Что это?» — послал он уточняющий вопрос, но вместо ответа по экрану дисплея поплыли полосы: сведения о предмете, интересовавшем Дарта были заблокированы.

Что ж, и это кое о чем говорит! Комиссар сориентировался: неизвестный объект, обозначенный на схеме мерцающим сигналом, находится в центральном стволе звездолета — отсюда по коридору, затем поворот направо, лестница и еще один поворот…

У Дарта не было никаких причин полагать, что Зауггут скрывается именно там, но комиссару ничего не оставалось, как положиться на свою интуицию. Время сейчас работало на бандита. Если до прибытия полиции комиссар его не отыщет, то Зауггут останется жив. Суд Карриора не вынесет ему смертного приговора.

Перехватив бластер, Дарт, тяжело переставляя ногу с вцепившимся в нее монстром, двинулся на поиски бандита.

По дороге кэркодианин забеспокоился — верный признак того, что комиссар на правильном пути! Телохранитель Зауггуга яростнее стиснул зубы и начал впиваться когтями в пол, замедляя и без того небыстрые шаги комиссара. Дарт ругался и проклинал бородавчатую тварь, но поделать ничего не мог. Приходилось тащить ее за собой.

Пройдя лестницу и два коридора, Дарт увидел в отдалении приоткрытую дверь, из‑за которой сочился слабый красноватый свет. За дверью находилось то, что на схеме было обозначено мерцающим сигналом. Дарт зашагал быстрее, преодолевая яростное противодействие кэркодианина. А когда комиссар распахнул ее, тварь отчаянно заревела и вцепилась лапами в дверной косяк.

За дверью обнаружился просторный пустой зал, в центре которого возвышалось громадное металлическое чудовище. Оно походило на краба, стоящего на четырех мощных раскоряченных клешнях. Помимо клешней, по бокам его шаровидного тела змеились длинные гибкие щупальцы с присосками, и высовывались вороненые дула бластеров. Дарт, входя, успел заметить, как приземистая человеческая фигурка вскарабкалась по клешне и скрылась в люке на теле монстра. Тотчас зажглись четыре красных окуляра и чудовищный краб со скрежетом развернулся в сторону вошедшего…

Дарт, уже многие месяцы гонявшийся за Зауггугом от одной планеты к другой, был достаточно наслышан об этом металлическом чудовище. Бандиты использовали гигантского краба главным образом для устрашения населения планет, на которые они устраивали налеты. Краб огнем своих дальнобойных бластеров испепелял целые города, для него не было препятствий, он с одинаковым успехом действовал в горах и на морском дне. Стальное чудовище, против которого ничего не могло устоять, Зауггут решил использовать и в последней попытке расправиться со своим заклятым врагом. Пораженный грозным видом монстра, Дарт попятился. Цеплявшийся за его ногу кэркодианин злорадно расхохотался. Краб, тяжело переставляя многотонные клешни, пошел прямо на Дарта. Зал наполнился грохотом — казалось, тряслись стены и потолок, когда страшная клешня ударялась об пол. В этот грохот, похожий на разрывы бомб, вплетался торжествующий смех. Прислушавшись, Дарт понял, что этот смех исходят из динамика на брюхе чудовища. Зауггуг сидел за пультом управления в чреве монстра и хохотал, видя замешательство своего противника.

— Все равно ты сдохнешь раньше меня, проклятый полип! — визжал монстр голосом Зауггуга!

Дарт с немалым трудом отцепил когти кэркодианина от дверного косяка и, волоча за собой эту живую гирю, двинулся прочь по коридору. Отойдя от двери, он оглянулся. Хотелось посмотреть, как такое громадное существо пройдет сквозь неширокую дверь…

Обычно краб вывозился из зала при помощи специального лифта — круглой площадки, которая вместе с чудовищем опускалась в шлюзовой отсек и далее выводила его из звездолета. Для передвижения непосредственно по кораблю краб не был предназначен. Зауггут, ослепленный ненавистью, действовал напролом. Он направил механического убийцу прямо к двери, за которой скрылся Дарт, и, дергая за рычаги управления, передними клешнями ударил по стене. От пола до потолка прошли трещины. Еще несколько яростных ударов — и трещинами покрылась вся стена. А вскоре она с грохотом обрушилась.

Вышедшее из пролома чудовище заозиралось окулярами и, заметив в конце коридора Дарта, развернулось в ту сторону. Комиссар зашагал прочь. Монстр направился за ним, неуклюже передвигая полусогнутые клешни, оставляя на стенах вмятины и проломы. Случалось, что тяжеленные лапы наступали на трупы бандитов. Дарт с ужасом видел, что после этого от трупов оставались лишь размазанные по полу пятна…

— Уже и висевший на ноге кэркодианин перестал злорадно верещать, он с явным испугом косился на приближающегося монстра… Дарт пальнул по крабу из бластера и, выругавшись, отбросил бесполезное оружие. Чудовище, разрушив еще одну стену, вышло вслед за ним на винтовуюлестницу. В следующем, более просторном коридоре оно внезапно увеличило скорость и настигло беглеца, который пытался скрыться в какой‑нибудь из кают, но все двери, как назло, оказались запертыми. Удерживаемый зубастым телохранителем Зауггуга, комиссар неожиданно для себя очутился под брюхом стального краба, между его чудовищными клешнями. Тут не выдержали нервы кэркодианина. Он разжал зубы и бросился наутек, но, не пробежав и двух метров, случайно для себя и для Зауггуга, управляющего монстром, угодил под многотонный пресс крабьей ступни. Между полом и ступней осталась торчать лишь голова с разинувшейся зубастой пастью, из которой, как из тюбика, выдавилась какая‑то темная слизь. Зауггут, осознав свою оплошность, тотчас поднял ступню, но было поздно: от верного телохранителя остались лишь оскаленная голова и кончик хвоста. Все остальное превратилось в размазанное на полу черно–зеленое пятно. Динамик на брюхе монстра разразился проклятиями.

Все вышеописанное произошло за считанные секунды, в течение которых Дарт стоял как вкопанный — настолько жуткой ему показалась смерть кэркодианина. Это промедление едва не оказалось для него роковым: вслед за бандитом удар страшной лапы настиг и его.

Боли не было. Возникло лишь ощущение неудобства: крабья лапа придавила его к полу, полностью лишив подвижности…

Из динамика зазвучало злобно и раскатисто:

— Гха–гха–гха–гха!.. Тут тебе и крышка!..

Но и Зауггут на радостях допустил промах. Забыв на мгновение о чудесной живучести своего противника и желая полюбоваться на мокрое пятно, которое от него осталось, он заставил лапу оторваться от пола… И тут уж Дарт не растерялся. Как только лапа приподнялась, он стремительно откатился в сторону и бросился бежать. Зауггут в бешеной ярости послал ему вдогонку очередь разрывными пулями и отборные ругательства.

Теперь, когда ногу не оттягивала тяжесть бородавчатой твари, Дарт мчался легко и быстро, большими прыжками, чему немало способствовало падение силы тяжести на звездочете. За каждый прыжок Дарт одолевал почти десяток метров.

Позади грохотали лапы стального гиганта, но он уже не казался таким опасным. Погоня начала даже веселить комиссара. Он бессмертен, никакому чудовищу его не убить! А Зауггугу в его положении остается надеяться лишь на прибытие полиции. Только одно это и спасает его жалкую шкуру…

Дарт внезапно остановился. Мысль, что Зауггут останется в живых, поразила его как молния. Он задохнулся от гнева. Нет! Он, Дарт, этого не допустит, не должен допустить!..

Но что он может предпринять против бронированного чудовища? В задумчивости он зашагал по мертвому кораблю, прислушиваясь к отдаленному гулу, нараставшему где‑то за его спиной — там двигался краб, упорный, неумолимый, проламывающий на своем пути двери и стены.

Неожиданно слева от Дарта показалась разбитая дверь, а за ней — исковерканные взрывом останки кибера. Здесь было помещение, где находилась центральная силовая установка. У входа в нее вповалку валялись оледеневшие трупы бандитов, тут же стоял гранатомет, из которого они успели единственный раз выстрелить в кибера. Комиссар, недолго думая, подбежал к орудию и развернул его на 180°.

Грохот чудовищных клешней приближался. Наконец из‑за поворота показалась махина кибернетического краба, с трудом передвигавшего конечности в тесном пространстве коридора, его горящие окуляры. Дав чудовищу подойти еще немного, Дарт выстрелил. Повреждения на брюхе краба от этого выстрела оказались незначительными, монстр даже не замедлил скорости. Дарт выпустил по нему еще один снаряд. И еще. Комиссар начал стрелять непрерывно, летящие вспышки вспарывали сумрак коридора, страшный гул от взрывов, казалось, сотрясал весь корабль.

Дарт расстреливал краба в упор, но тот был изготовлен из такого сплава, что, похоже, мог выдержать взрыв атомной бомбы. Дарт в отчаянии ударил кулаком по гранатомету, который оказался бессильным в борьбе с чудовищем.

И тут на глаза ему попался ящик со снарядами, который бандиты незадолго до своей гибели подтащили сюда вместе с гранатометом, чтоб расправиться с кибером. Комиссар радостно вскрикнул. Это именно то, что нужно! Он быстро выволок его на середину коридора, потом вырвал из ледяных рук одного из трупов бластер и отбежал с ним в сторону.

Краб, прихрамывая на одну клешню, наступал. Позади Дарта коридор заканчивался тупиком, и из динамика на брюхе монстра снова зазвучал торжествующий смех Зауггуга. Выждав момент, когда краб поравнялся с ящиком, Дарт нажал на пусковую кнопку бластера. Огненный луч несколько мучительно долгих секунд сверлил груду боеприпасов, комиссар уже начал отчаиваться, решив, что Зауггугу удастся проскочить через приготовленную для него мину, но тут раздался ужасающий силы взрыв…

В полу образовался обширный пролом, а в проломе обнаружился открытый космос. Туда, в звездную бездну, начал вываливаться чудовищный краб…

Недалеко от пролома гудело пламя еще не погасшего корабельного сопла. В страшную расщелину в полу врывались огненные языки и озаряли коридор колеблющимся багровым светом. Металлический краб, погружаясь в пролом, неуклюже взмахивая клешнями, пытаясь дотянуться до стен; его щупальцы судорожно цеплялись за оплавленные края пропасти, но удержаться в звездолете он уже не мог. Кроме того, пламя, бьющее из сопла, оплавляло его брюхо, выводя из строя его двигательные системы. Одно за другим замирали клешни и щупальцы…

И тут Дарт заметил, как на туловище краба распахнулся люк и оттуда выбралась маленькая пухлая фигурка в темных очках. Зауггут! Бандит, бледный, трясущийся от ужаса, пытался спастись. Он прополз по клешне — последней, что еще держалась за край пролома, — и дотянулся до искореженной взрывом стены коридора. Оттуда он спрыгнул на пол.

Его и Дарта разделяла теперь страшная пробоина в полу, куда погружался чудовищный краб. Зауггут вовремя успел соскочить с клешни: в следующую секунду многотонная глыба кибера рухнула в космос и, подхваченная огненным потоком, стремительно расплавилась и исчезла.

Пол вокруг пролома начал раскаляться. Зауггут, озираясь, побежал прочь. Он спешил покинуть опасное место, пробраться в верхние отсеки звездолета, куда не мог проникнуть жар, идущий от пробоины.

Дарт отбросил бластер и устремился за бандитом. Пролом он перелетел с разбега, в один прыжок, пользуясь уменьшившейся на корабле силой тяжести. В коридоре он прислушался. Где‑то далеко впереди звучали торопливые шаги убегавшего Зауггуга. Дарт, не особенно торопясь, последовал в ту сторону. Слух его необыкновенно обострился, глаза видели в темноте прекрасно. Ему незачем было спешить. Он знал, что Зауггут от него не уйдет. Слишком долго Дарт охотился за ним, слишком много лишений перенес в этом дьявольском противоборстве, чтобы суетиться в минуты своего торжества. Преследование длилось недолго. Обезумевший от страха бандит бежал не разбирая дороги и очень скоро оказался в тупиковом отсеке, в каюте с огромным иллюминатором, из которого сочился синий звездный свет. Когда в каюту вошел комиссар, Зауггут нырнул в темный угол. Дарт, не замедляя шага, направился к нему.

— Вот мы и встретились, упырь, — остановившись перед преступником, сказал он.

Зауггут хрипло дышал, живот его вздувался. Полными ужаса глазами бандит снизу вверх пялился на полицейского. Во время бегства он потерял очки, и Дарт получил, наконец, возможность взглянуть ему в глаза.

Глазки у Зауггуга были маленькие и подслеповатые, похожие на поросячьи. Неудивительно, что он прятал их за темными очками.

— Я сдаюсь, сдаюсь, — хрипел бандит. — Предаю себя в руки правосудия…

— О каком правосудии ты говоришь? — с ледяной усмешкой ответил Дарт. — Ты, который само это слово услышал впервые лишь здесь, в Звездной Конфедерации!

— По закону я вправе требовать судебного разбирательства, — торопливо гнусавил Зауггут, — прокурорского дознания и ознакомления со всеми предъявляемыми мне обвинениями…

Дарт рассмеялся в ответ.

— Тебе нужны обвинения? — воскликнул он. — Взгляни на свое брюхо, кровопийца, и сосчитай, сколько человек потребовалось угробить для того, чтобы наполнить его этим черным вином!

Живот Зауггуга, действительно, раздувался от выпитого накануне хмельного напитка, который бандиты изготовляли из крови жителей планеты Клеальт. Они не раз высаживали десант на этой отдаленной мирной планете, и тысячами умерщвляли ее жителей — ремесленников и землепашцев, чтобы нагнать из их крови своей сатанинской браги. Зауггут, по словам очевидцев, без нее не мог прожить и дня — он выпивал по две дюжины бутылок в день.

Дарт содрогнулся, вспомнив о сотнях белых как мел трупах несчастных клеальцев, которые он находил на этой планете, оказываясь там вскоре после налета бандитов…

Когда Дарт наклонился над Зауггугом, чтобы скрутить ему руки, бандит неожиданно выхватил нож. Ярко блеснуло лезвие и с силой вошло комиссару в грудь по самую рукоятку. Дарт только засмеялся в ответ, а Зауггут бессильно застонал, вспомнив онеубиваемости своего противника…

— Это была твоя последняя подлость, Зауггут, — спокойно молвил полицейский. — Отныне ты никому не причинишь зла.

— Как я тебя ненавижу, проклятый полип, — хрипел бандит. — Жаль, что я не прикончил тебя на планете гаргов, куда ты спустился в челноке лишь с двумя провожатыми… Твое счастье, что я был занят отгрузкой добычи…

— А я мог захватить тебя на орбите Ирджиса, — возразил Дарт, — да и сейчас, у твоего астероида, тебя спасло лишь случайное стечение обстоятельств.

Говоря это, Дарт сорвал с Зауггуга рубаху и скрутил ею руки у него за спиной. Бандит в любой момент мог покончить с собой, отключив портативный силовой прибор, а это не входило в планы Дарта. Мгновенная смерть была бы слишком легким наказанием для преступника, наслаждавшегося мучениями своих жертв.

Связанный, отвратительно голый, без своих знаменитых темных очков, Зауггут трепыхался и скулил у ног комиссара.

— Пойдем, — мрачно молвил Дарт и сгреб жидкие волосы бандита в кулак.

Он почти поволок воющего людоеда, у которого ослабели ноги от ужаса. Путь их был недолгим. Вскоре они пришли в хвостовую часть звездолета, где зиял пролом от взрыва. В него еще пробивалось пламя из затухающего сопла, раскаляя пол и стены. Металлические края пролома сплавились добела; дальше от расщелины–по полу разливался багрянец. Ступить на него без специальной огнеупорной обуви было невозможно — Дарт же шагал по нему босыми ногами совершенно спокойно, уже забыв о том, чего он в прежнем своем, человеческом качестве должен был бы опасаться. Зато Зауггут, которого он придерживал на весу, вдруг заревел диким ревом. На бандита повеяло жаром от раскаленного пола и он пришел в неистовство от страха…

А когда Дарт бросил его себе под ноги, Зауггут изогнулся от резкой боли, задергался, заизвивался. Лицо его исказилось в смертельной судороге, вывалился язык, глаза выпучились и покраснели… Тишину темного коридора прорезал его истошный визг. Даже силовой прибор не мог полностью защитить его от раскалившегося пола! На это и рассчитывал Дарт. Прибор не в состоянии был спасти Зауггуга, он мог лишь отсрочить его гибель, не дать ему изжариться сразу. Пройдет еще полчаса, пока огненное пекло не убьет бандита окончательно. А этого времени как раз хватит до прибытия полиции.

Зауггут истошно вопил, на коже его вздувались и лопались волдыри. Дарт отвернулся. За долгие годы работы в космической полиции он так и не смог привыкнуть к человеческим мучениям. Смерть была ему отвратительна, даже смерть таких мерзких существ, как Зауггут.

Он направился в дальний конец коридора, к большому овальному иллюминатору, прозрачный пластик которого был выбит взрывной волной. Вопли Зауггуга сюда едва долетали. Комиссар сел на какой‑то оказавшийся тут стул и застыл в ожидании.

Взгляд его, скользнув вниз, наткнулся на рукоятку кинжала, торчавшего в груди. Он совсем забыл об этом прощальном «подарке» Зауггуга! Комиссар рывком вытащил лезвие и тотчас пальцами ощупал грудь в том месте, где только сидел нож. Ничего… На литой груди не было даже царапины…

Кинжал заинтересовал Дарта. Лезвие было какое‑то диковинное, оно радужно переливалось при свете звезд, сочившемся из иллюминатора. Переливы блеска, становясь все ярче, играли на лице Дарта, на темных, заиндевевших стенах, на потолке. Лезвие чудесным образом разгоралось. На нем проступали какие‑то непонятные письмена…

Как этот кинжал оказался у Зауггуга? Дарт готов был поклясться, что ни на одной из планет Конфедерации не делают ничего подобного.

Комиссар решил оставить вещицу у себя, чтобы после рассмотреть ее внимательней. Возможно, он покажет ее специалистам. А сейчас, не зная, куда ее деть (на металлоидной накидке, облегавшей бедра Дарта, не было ни одного кармана), он, недолго думая, всадил лезвие туда, где оно сидело — себе в грудь. Он затолкнул кинжал весь, вместе с рукояткой, чтобы он не вызывал лишних вопросов у окружающих да и самому комиссару не причинял неудобств.

Вопли Зауггуга становились все слабее. Наконец они заглохли, а Дарт все сидел, вглядываясь в черноту космоса за иллюминатором.

Чувство восторга всегда охватывало его при созерцании звездного пространства, но сейчас к этому чувству примешивались тревога и волнение. Оттуда, из этой необозримой космической бездны надвигалась таинственная, страшная, неумолимая Темная Сила, захватывая планету за планетой, созвездие за созвездием. Ее мрачная тень уже легла на сообщество свободных миров, и, несмотря на победу над Зауггугом, главные сражения с ней были еще впереди. Дарт не был суеверен, он не верил в провидение, но сейчас что‑то кольнуло в его груди, заставив задуматься. Не может быть, чтобы случай, который выпал на его долю, касался только его одного. Он получил абсолютное бессмертие в роковой для судеб Метагалактики момент. Явно метаморфоза, происшедшая с ним, в каком‑то высшем, общекосмическом плане имеет отношение к предстоящей борьбе с Рассадуром. Как будто самой судьбе угодно появление такого человека, как Дарт, человека, на которого должна лечь главная тяжесть в этой борьбе…

Прошло еще немного времени, и на иллюминатор легла тень большого желтого с черной полосой полицейского звездолета. Вскоре показался еще один, а в отдалении третий. Гася скорость, они быстро приближались к кораблю Зауггуга. Скорость черного корабля к этому времени уже окончательно погасла, он двигался только по инерции. Антигравитационная сеть, накинутая на него, заставила его совершенно замереть в пространстве.

Безжизненный, с погасшим соплом и страшной пробоиной в днище, он был похож на один из тех мертвых кораблей, которых иногда находят в космосе. Ни одного огня не горело в его иллюминаторах. Звездолет казался зловещим склепом.

Полицейские проникли на его борт со всеми предосторожностями, готовые отразить возможное нападение бандитов, если те еще остались в живых, затаившись в безмолвных отсеках. Вскрыв дверь шлюзовой камеры, полицейские с зажженными фонариками медленно двинулись по темным коридорам. Каждого стража порядка, помимо портативной силовой установки, защищал еще и плотный огнеупорный скафандр с круглым шлемом. В руках были зажаты готовые к бою бластеры. Однако во всем корабле им не попалось ни одной живой души. Всюду лежали лишь оледенелые трупы, часть из которых была раздавлена самым ужасным образом.

В районе пробоины, края которой еще дышали жаром, отряд обнаружил на остывшем полу обгорелый труп человечка с чрезвычайно пухлым животом. Его покрытое волдырями лицо было искажено смертельной судорогой, глаза выкатились, прокушенный язык свешивался из разинутого рта. Невдалеке виден был гранатомет, отброшенный взрывной волной, а еще дальше зияла выбитая дверь, за которой маячили искореженные останки робота. Металлический гигант всем своим массивным телом лежал на какой‑то сложной установке с многочисленными проводами.

В конце длинного коридора, у разбитого иллюминатора, стражи порядка увидели неподвижную фигуру, в первую минуту показавшуюся им еще одним оледенелым трупом. По наружности это был карриорец. На нем не было никакой одежды, кроме металлоидной накидки на бедрах. Его широкие литые плечи были расправлены, взгляд устремлен на звезды, блестевшие в иллюминаторе. На коленях лежал бластер. Сидевший походил на барельеф, выбитый из цельного куска серовато–синего мрамора.

Свет фонариков скользнул по нему и полицейские повернули было назад, как вдруг странная фигура шевельнулась. Стражи порядка в испуге отпрянули, взяв наизготовку бластеры. Скульптурная голова медленно повернулась в их сторону. Глаза каменного изваяния поднялись на ближайшего полицейского и тот вскрикнул от неожиданности. Он узнал комиссара Дарта!

Леонид Смолин. Огонь, холод и камни (Фантастическая повесть, или тихий бред начинающего писателя)

«…мы идем вслепую в странных местах, и все, что есть у нас — это радость и страх…»

Б. Гребенщиков

— Введите свидетеля.

С резким оглушающим скрипом тяжелые створки дверей распахнулись и, сопровождаемый двумя могучими синариями, в зал робко вошел невысокий темноволосый мужчина четвертого возрастного периода. Его лицо, преждевременно изборожденное глубокими морщинами, потемневшее за долгие годы работы траппером под лучами Мэя, выражало несложную смесь почтительности и тревожного ожидания. Словно пугливое животное, он сделал несколько неуверенных шагов и, устремив полный страха и надежды взгляд в сторону председателя, остановился в центре зала.

— Как твое имя, раб?

Голос председателя грохотом катящихся с горы камней устремился вверх, к глухому куполу, и заметался там в поисках выхода.

— Жюс, — дрожа, ответил мужчина.

— Слава Всевышнему, — снова загрохотал гневный голос председателя.

— Жюс, слава Всевышнему, — покорно поправился мужчина.

— Расскажи нам все, что ты знаешь о храме отшельников в Сиа–Шене.

Выражение лица мужчины стало еще более тревожным. Он бросил робкий взгляд на застывших у дверей синариев и неуверенно заговорил:

— Я заблудился в сельве…

— Заблудился?! — насмешливо перебил Жюса председатель. — Разве может такое быть? Ведь ты траппер. Сельва должна быть для тебя вторым домом.

— Это так, — несколько смущенно сказал мужчина. — Я действительно родился и вырос в сельве. До самого Акеанарита, а это предел наших земель, я знаю все тайные тропы, и лесные люди считают меня самым удачливым траппером. Но в Сиа–Шене я был впервые.

— То, что заблудился такой траппер, как ты, не делает тебе чести. Если, конечно, в твоих действиях не было какого‑либо умысла.

— Мои помыслы чисты, как взгляд Всевышнего.

— Не богохульствуй, — сурово сказал председатель. — Отвечай, что ты делал в Сиа–Шене?

— Я хотел посмотреть на новые земли. Сельва там еще более непроходимая и дикая, чем у нас… Нет ничего удивительного, что я заблудился.

— Что ж, возможно, на то была воля Всевышнего. Продолжай.

— На третий день скитаний я угодил в болото, и только чудо помогло мне выбраться из него. Слава Всевышнему, я остался жив, но мое оружие утонуло. Я не мог охотиться и три недели питался только травами и ягодами. Силы покидали меня. И вот когда я уже был готов предстать перед Всевышним, неизвестные люди, оказавшиеся отшельниками из Сакеанита, случайно наткнулись на меня и привели к себе в храм.

Мужчина умолк…

— Хорошо. А теперь расскажи, что ты знаешь о чуждом учению Всевышнего богопротивной ереси жрецов Сакеанита.

— Это не ересь, — робко возразил Жюс. — Они называют это иначе. Они называют это искусством слияния человеческого духа с природой.

— Отвечай на вопрос, раб!

Грохот катящихся камней снова обрушился на стоящую в центре зала фигуру. Мужчина испуганно втянул голову в плечи и заговорил — быстро и бессвязно.

— Это трудно описать… Прости, Всевышний, мое ничтожество… Они называют это те… Нет, чекутанариа… Да, чекутанариа.

— Чекутанариа, — задумчиво проговорил председатель. — Странно. Я думал, синахское наречие навсегда умерло в Сиа–Деме…

— В переводе это означает «говорящий тополь», ваша честь. Очевидна бессмысленность этого словосочетания, — перебил второй заседатель председателя и осекся под его тяжелым взглядом.

— Вы выбрали не самое подходящее время, чтобы блистать эрудицией, Зеф, — сухо заметил председатель и снова вперил взгляд в Жюса. — Продолжай.

— Они не считают это словосочетание бессмысленным.

— Вот как! — ехидно произнес председатель.

Мужчина поежился.

— Они действительно верят в магическую силу этих слов, ваша честь. Пусть заберет меня к себе Всевышний, если в этом утверждении есть хоть капля неправды.

— Продолжай.

— Они говорят, что открыли секрет, позволяющий говорить с природой.

— Это ложь! — вскричал председатель. — Природа создана Всевышним. Она не может говорить. Она лишь глина в руках Создателя.

— Они говорят, что нашли способ, — упрямо повторил Жюс.

— Продолжай.

Жюс вдруг выпрямился, расправил плечи и бросил отчаянно дерзкий взгляд на председателя.

— Я сам видел, вернее, слушал такие разговоры не раз. Они очень часто показывали мне, как это делается. Странным образом затягивая гласные звуки в словах, они говорят с природой, постукивая при этом деревянными палочками об очищенный ствол тополя и извлекая из непонятных мне предметов всевозможные звуки. О нет, это невозможно описать.

Жюс умолк. Он словно бы погрузился в воспоминания, и его глаза стали отрешенными.

— Ересь глубоко въелась в тебя, — задумчиво проговорил председатель, вглядываясь в лицо Жюса и пытаясь разгадать его сокровенные мысли. — Иди и жди решения старейшин, раб. Увести свидетеля.

Снова отчаянно заскрипели створки дверей. Когда они закрылись за синариями и траппером, председатель, чеканя каждое слово, медленно произнес:

— Храм в Сиа–Шене должен умереть.

* * *

«…Я трудно выхожу… О, Господи, как же трудно я выхожу! Смена системы координат — насильственная ли, спонтанная, неважно, — вызывает во мне боль во много раз более мучительную, чем физическое воздействие. В такие минуты я ненавижу весь мир и себя в том числе; мне хочется кричать и плакать, говорить какие‑то слова, пусть бессмысленные, не имеющие ни малейшего значения, ведь это всего лишь инстинктивное стремление к разрядке загнавшего себя в тупик кусочка аморфного вещества, каковым я являюсь, но — о, Боже! — язык и горло мои немеют, разбухают, наливаются свинцовой тяжестью, глаза остаются сухими, и, несмотря на все старания, я не могу выдавить из себя даже самой маленькой слезинки. Возможно, причина этих страданий — скрытое внутри меня и непонятное мне самому необходимое условие или, как будет угодно, неотъемлемая черта моего существования, как бы этакое качество личности, такое, как, скажем, цвет глаз или тембр голоса, данные от рождения. Мне страшно, но я готов в это поверить. А что мне еще остается делать? Сколько я себя помню, всегда были и слезы, и мольбы. Правда, не было бессилия, тупого, пожирающего мое глубинное естество бессилия, оно пришло гораздо позже, в зрелые годы, когда исчезла надежда изменить сложившееся силою рока положение вещей, но тревогу, неясное беспокойство, название которому — клеймо прокаженного, я ощущал постоянно, как дамоклов меч, что, самое страшное, даже не висящий надо мной, а медленно, очень медленно вонзающийся в живую плоть. О, Боже! За что мне такие муки? В чем моя вина? Почему я не могу как все люди сохранять стабильно равновесное существование? Откуда берутся эти силы, толкающие меня в пропасть, во мрак, в пустоту? Я не хочу…»

Сохраняя уже более часа неподвижность, Вадим лежал на диване и, редко мигая, смотрел в потолок. Забытая сигарета слабо тлела в его руке. Тоненькая струйка дыма, исходившая от нее, смешивалась с жарким и душным воздухом комнаты, питая слоистое сизое облако, висевшее над старым потертым ковром на полу, над перевернутой пепельницей и разбросанным по этому ковру окурками, над массивным письменным столом, на котором в беспорядке лежали листы незаконченной рукописи, над одиноким стулом, стоявшим у стола, над горой сваленной в углу грязной посуды.

«…Ни одного слова оправдания. Ты, жалкий ничтожный человек, не достоин этого. На что ты потратил свою бессмертную жизнь? На стоны и слезы? На бесплодную и бессмысленную борьбу с фантомами собственного изобретения? Этими бестелесными созданиями, рождающимися от трения внутреннего и внешнего миров. Получается, так! И чего же ты в итоге достиг? Если не считать вконец развинченной психики и неприятной записи в больничном листе, ничего. Понимаешь ли ты это? Понимаешь ли ты, что такое «ни–че–го“?.. Ты все себя успокаивал, ты все себе говорил, к чему торопиться, у меня еще уйма времени, успею. И вот тебе уже за четвертый десяток, здоровье ни к черту; устав от бесконечного нытья, ушла к другому жена… А ведь ты всегда любил повторять, что надо работать, работать, работать. Ты упивался этими словами, как наркотиком, ты открывал ими шлюзы перед длинными монологами, которые так и оставались монологами. Ты — ничтожество, и сам, сам это понимаешь…»

— Нет! — крикнул Вадим. — Если так рассуждать, то ничего не останется, как умереть. Сорок лет — это, конечно, в моем положении скверное обстоятельство, но еще далеко, далеко не катастрофа. Да, я ничтожество, да, я потратил большую часть жизни впустую, но, черт возьми, у меня есть еще время: лет десять, а может, и пятнадцать. Я докажу, я успею. И я буду работать. Я буду работать, как проклятый. И больше не буду откладывать. Ни минуты. Вот сейчас, вот сейчас и буду работать.

Он рывком поднялся с дивана, швырнул потухшую сигарету в пепельницу и сел за стол.

— Я докажу, — процедил он. — Докажу! У меня есть еще время! Десять лет — ведь это же целая вечность! Я успею! Я смогу! Только не надо никаких поблажек. Самое главное, никаких поблажек. Иначе, конец. Мне и тем мирам, что имеют право на существование, но из‑за моей глупости так и остаются плодом фантазии, тоже.

Вадим пододвинул к себе листы с последней незаконченной главой и стал читать:

Глава 13

Предположение, что в городе обнаружится хотя бы одна живая душа, оказалось несостоятельным. Кругом — тишина и запустение, наводившие на грустные размышления о возникшей здесь в момент катастрофы панике, причины которой по–прежнему оставались неясными. Особых разрушений, впрочем, не наблюдалось. Дома стояли, в общем‑то, целые, неповрежденные, хоть заселяй их по–новому, только в некоторых окнах не хватало стекол, да еще кое–где на фасадах пообвалилась искусная лепка. Даже не прилагая особых умственных усилий можно было сделать вывод, что все эти мелкие разрушения — не плод чьей‑то злонамеренной целенаправленной воли, а всего лишь результат совместных усилий времени и стихий. На мысли же о панике наводили улицы. Вернее, то, что на них находилось: покосившиеся, словно от удара могучей воздушной волны, столбы фонарей, автомобили, брошенные то тут, то там, зачастую изрядно помятые от столкновений друг с другом и со стенами, обилие человеческих скелетов, вповалку лежавших на тротуарах и проезжей части улиц. Внутрь домов Виктор пока что не рисковал заходить, но в том, что его там ожидают зрелища не менее удручающие, он не сомневался.

Стараясь не наступать на останки людей, он брел посередине широкого проспекта, туда, где по его расчетам должен был находиться центр города. Всего полчаса прошло с того момента, как улетел на базу доставивший его в город катер, а Виктор уже по горло был сыт прелестями окружающей его обстановки. Да еще эта тишина. Глубокая, вязкая, мертвая какая‑то. От нее не спрятаться, не убежать, от нее этот непрерывный, словно бесконечный гул колокола, звон в ушах. И неясное назойливое ощущение тревоги тоже, наверное, от нее. Отвратительная тишина, мерзкая и противная. Виктор потряс головой и тихонько выругался. Хотя бы поднялся ветер, что ли. Потом он подумал, что зря, наверное, пренебрег помощью напарника, вдвоем работа пошла бы веселее, да и на душе было бы спокойнее. Один раз можно отказаться от этой дурацкой привычки все делать самому. Но это уже было. И вдвоем, и втроем, и даже вчетвером. И никакого толка. Компании обычно расхолаживают, не дают сосредоточиться. И ничего после такой работы, кроме досады о попусту потраченном времени, не остается.

Виктор остановился, посмотрел озадачено на замысловатые мотки ржавой проволоки, перегородившие дорогу, потом перевел взгляд на небо, где неторопливо догорал багровый закат Мэя, и снова стал разглядывать проволоку. Проклятье! Не хватает только запутаться тут, как в паутине. Придется в обход. Он принялся озираться, выглядывая какую‑нибудь подворотню, чтобы проходными дворами миновать злополучное препятствие на проспекте (возвращаться к оставленному десять минут назад перекрестку и выискивать параллельную улицу не было желания), но тут весьма противно запищала рация и у правого глаза зажегся красный индикатор. Виктор торопливо надавил большим пальцем на одну из кнопок, ряд которых располагался на левой части груди комбинезона, и произнес с деланным безразличием:

— Виктор Локтев, слушаю.

В душе он, конечно, был рад этой возможности поболтать с дежурным оператором, услышать человеческий голос, но так как явных причин для беспокойства пока что не наблюдалось, не было и особой необходимости попусту нервировать сотрудников станции.

— Как деда, Виктор?

— Это ты, Грэхем?

— Он самый. Как настроение?

— Порядок. Есть что‑нибудь новенькое?

— Ничего особенного. Пятнадцать минут назад вернулись группы Шнитке и Реузова… По–моему, этот день тоже коту под хвост… А что скажешь ты?

— К сожалению, так же не могу тебя порадовать. Город мертв, как астероид, и нем, как могила… Кажется, мы зашли в тупик окончательно.

— Полностью с тобой согласен. Жаль только, что Аартон не хочет этого понимать.

— А что слышно от Смагина?

— Возвращается.

— И?..

— Что «и»? Злой, как собака. Целый день он копался на военном полигоне в Акеанарите. Загнал всех — и себя, и ребят. И все без толку.

— М–да… Если уж Смагин начинает нервничать, то что можно ожидать от таких слабаков, как я?

— Ну да, ну да. Тоже мне, слабачек… Твои нервы, как стальные канаты…

— Ага, поиздевайся, поиздевайся!

Грэхем хихикнул.

— Ну, ладно, если у тебя больше…

— Постой. Ты бы это… поставил что‑нибудь из арсенала конца двадцатого.

— Что ты? — испуганно сказал Грэхем. — А если Аартон нагрянет?

— Не нагрянет, — успокоил Виктор. — У него время отдыха по расписанию.

— Все равно не могу. Работа есть работа. А что это ты вдруг?

— Да так… Тишина здесь какая‑то… убийственная. На нервы действует.

— Говорили же тебе, возьми Элвиса.

Виктор промолчал.

— Ладно, — сказал Грэхем, сдаваясь, — но только три минуты. Не больше. Аартон — такая бестия… Да, кстати, старик, ты бы работал с камерой получше, а то тут у меня на мониторах ни хрена не разобрать.

Виктор машинально поднял руку и коснулся закрепленного в верхней части шлема видеообъектива.

— Хорошо, — ворчливо сказал он, — но только объясни мне для начала, что значит в твоем понимании работать получше с камерой?

— Головой почаще вращай из стороны в сторону. И не дергай. Плавнее, плавнее, понятно?

— Угу.

В наушниках что‑то щелкнуло, послышался шорох фонограммы, потом раздались вступительные аккорды одной из композиций группы «Битлз», и зазвучал голос несравненного Мика Джагера…

— Стоп! — сказал тут Вадим, прерывая чтение. — С чего это я взял, что Мик Джагер был вокалистом в «Битлз»? Ну и ну! Кажется, мои мозги начинают работать с перебоями. Раньше такие курбеты не замечались. Глядишь, еще день–два, и начну Бетховена Александром Македонским называть. С ума, что ли, схожу?..

Не глядя, Вадим взял ручку, повертел ее между пальцев.

— Ну и пусть! — с тихой яростью произнес он. — Пусть! Вы думаете, это меня остановит?! Да ни фига! Никакая сила меня сейчас не остановит! К чертовой матери все эти расслабляющие сомнения! К дьяволу, в ад, в преисподнюю! Лучше сойти с ума, чем изо дня в день, из года в год осознавать собственное ничтожество…

Он замолчал, прислушиваясь с мрачным и сладострастным удовлетворением к тому, как тихая ярость, клокочущая в его груди, начинает, словно тяжелый кипящий свинец, растекаться по артериям и венам, распирать изнутри тело, будто бы готовясь взорвать его, заполнять каждую клетку, заставляя пылать лицо, а сердце — биться в бешеном ритме.

— Хорошо, — улыбаясь, произнес Вадим. — Очень хорошо. Сегодня я раскален выше нормы, но это меня может только радовать. И я радуюсь. Радуюсь, потому что это та единственная форма существования, которую я желал, желаю и буду желать для своего духа. Дай Бог, мне не выходить из нее как можно дольше. Тогда я смогу сегодня сделать больше, чем обычно. И это будет что‑то по–настоящему стоящее. Я уверен…

Он снова улыбнулся, посмотрел на руки — на мгновение, всего лишь на мгновение, ему почудилось, будто бы от них исходит какое‑то ослепительное желтое сияние — он улыбнулся, сказал: «Да, надо спешить», — и стал читать дальше:

«…Противу всяких ожиданий Маккартни–Леннонская «Естудей“ тоску зеленую не развеяла, а наоборот, сгустила еще больше, превратила в висящий на душе тяжелый и склизкий комок. В мертвом, набитом человеческими скелетами городе она звучала как‑то уж до крайности неуместно, как, скажем, веселые частушки на похоронах, и у Виктора просто не хватило духа дослушать ее до конца. Он с сожалением, а может, и с облегчением, отключил рацию и снова остался один на один с тишиной, мрачной кладбищенской тишиной, тотчас выползшей из окон домов, подворотен, из растрескавшегося асфальта, где она терпеливо таилась до поры, до времени от такого опасного для нее бедствия, как разговор двух космодесантников.

А вокруг между тем быстро темнело. Багровый закат Мэя, еще несколько минут назад активно пылавший на доброй половине небосклона, стремительно угасал, трусливо отступая за скрывающие горизонт силуэты домов от надвигающейся темноты. О былом великолепии напоминала только редкая стая подсвеченных снизу красным перистых облаков, неторопливо бегущих по чистой и светлой, словно мрамор, полоске неба далеко на западе.

Не предпринимая никаких действий, Виктор стоял неподвижно посередине проспекта, поглядывая то на небо, то на спутанные клубки ржавой проволоки, так некстати перегородившие всю ширину улицы непроходимым препятствием, потом почувствовал, как снова возвращается бесконечный назойливый звон тишины, а вместе с ним — и неясное ощущение тревоги. Пожалуй, замечание Грэхема по поводу стальных нервов придется отнести на счет неудачной шутки. Были, конечно, всякие ситуации, и схватки с динозаврами на Кадаре, и борьба с эпидемией на Тутмосе, и вооруженные конфликты с эльдебринками, все было, но эти два месяца в мертвых городах покинутой Богом Эльдомены кого угодно могли превратить в параноика.

Наверное, нет на свете занятия более отвратительного и неблагодарного, чем копаться в этой планете–могильнике, копаться изо дня в день, неделю за неделей, попирая ногами останки давно умерших и вдыхая запахи тлена, осознавая при этом собственное бессилие. Но что делать? Что делать? Ведь это, черт возьми, его работа, пусть мерзкая, пусть противная, но это его работа, его добросовестный крест, он сам взвалил его на свои плечи, и он сам будет нести его сколько понадобится, нести, шагая в авангарде человечества, стиснув зубы, исследуя, изучая, выявляя ошибки погибших цивилизаций, и все это для того только, чтобы никогда не позволить повторить эти ошибки другим.

Он мельком осмотрел окружающие его безликие, с мутными, словно пустые глазницы, окнами дома и задержал взгляд на широком и приземистом здании, весь фасад которого украшала причудливая лепка: силуэты каких‑то неизвестных животных, выразительные фигурки младенцев, голеньких и улыбающихся на манер земных херувимчиков, замысловатый, вызывающий при долгом рассмотрении головокружение узор из прямых и кривых линий, прямоугольников, окружностей, ромбов.

Кажется, настала пора ознакомиться с бытом аборигенов, подумал Виктор и решительно направился к этому дому.

Большая, обитая по краям проржавевшим железом деревянная дверь глухо заскрипела от толчка, подалась сантиметров на двадцать, и тотчас же за ней что‑то с грохотом рухнуло, выбрасывая наружу густые клубы пыли. Виктор толкнул ее еще раз, и снова какие‑то предметы за ней стали падать, прогоняя тишину невообразимым шумом. От поднявшейся пыли почти ничего не стало видно. Виктор зажег фонарь и, цепляясь ногами за какой‑то наваленный по ту сторону двери хлам, протиснулся в образовавшуюся щель. Внутри разгром царил полнейший. У самой двери, словно баррикада, возвышалась груда поломанной мебели: столы, стулья, — весь пол устилали какие‑то картонные коробки, металлические банки, кости, полусгнившее тряпье, на покрытых трещинами стенах темнели следы копоти. Посвечивая из сторону в сторону фонарем и придерживаясь рукой за стену, Виктор сделал два осторожных шага по баррикаде, чувствуя, как прогнившее дерево начинает угрожающе оседать под ним, на третьем шаге он провалился левой ногой по колено, чуть не упал, больно ударившись об какую‑то железяку и хватая руками воздух, баррикада тотчас же зашаталась, и какая‑то банка, сорвавшись с нее, дробно зашелестела по полу, укатываясь в угол. Чертыхаясь и нашаривая рукой стену, Виктор принялся вытаскивать ногу, и тут снова запищала рация и зажегся красный индикатор. Проклятье! Кому там не терпится позлорадствовать? Он со злостью вдавил в панель кнопку и сказал с раздражением:

— Виктор Локтев. Слушаю.

— На связи начальник базы, — противным официальным голосом сообщил Грэхем.

Виктор судорожно стиснул кулаки и зубы. Только этого ему не хватало! Прошло две–три секунды. Наконец в динамиках раздался тонкий сварливый голос:

— Локтев?

— Слушаю, Марвил, — хмуро отозвался Виктор, пытаясь извлечь из деревянных обломков застрявшую ногу.

— Доложите обстановку, Локтев.

— Обстановка прежняя. Город мертв, аборигенов нет. Иду к центру города.

— Что‑то не видно, — ехидно заметил Аартон. — Зачем вы вошли в дом, Локтев? Вы что‑то заметили?

— Нет, — помолчав, сказал Виктор. — Просто я пытаюсь таким образом создать себе психологическое состояние, в котором должны были находиться аборигены в момент катастрофы. Тогда, может быть, появится надежда понять ее причины.

— Ваши выводы на чем‑то основываются?

— Не знаю… Трудно сказать. Здесь, у дверей, настоящая баррикада: столы, стулья. Они чего‑то боялись. Чего‑то такого, что бродило по улицам.

Виктору удалось наконец вытащить ногу. Он сделал шаг назад и с облегчением прислонился спиной к стене.

— Действительно, все по–прежнему, — сказал Аартон. — Но я бы попросил вас поменьше заниматься самодеятельностью, Локтев. У вас есть четкая программа, вот и выполняйте ее. Надеюсь, вам это понятно?

— Понятно, — угрюмо сказал Виктор и подумал: «Чтоб ты провалился, сивый горластый мерин!“

Аартон не сказал больше ни слова, и Виктору показалось, будто бы он в гневе отключил связь, но нет — было слышно, как начальник принялся за что‑то энергично распекать Грэхема, а тот — не менее энергично оправдываться. Противник перенес массированный огонь на соседние позиции, подумал Виктор, усмехнувшись, жарко там, наверное, бедолаге. Однако раздавшийся через минуту в динамиках голос Грэхема был по–прежнему весел и бодр.

— Ну и штучка, этот наш начальничек. Я до сих пор не могу понять, когда он шутит, а когда говорит всерьез… Вы, мистер Грэхем, стали в последнее время чересчур много себе позволять. У вас совершенно нет никакой ответственности, мистер Грэхем. Когда‑нибудь, мистер Грэхем, я займусь вами самым серьезным образом… Все кристаллы забрал, дьявол. Остался только Бетховен, да и то потому, что лежал в кармане.

— Не расстраивайся, — сказал Виктор, стараясь придать своему голосу как можно больше сердечности, так как в свалившемся на друга несчастье чувствовал и свою вину.

— Да я и не расстраиваюсь, — сказал Грэхем беспечно. — Было б из‑за чего расстраиваться. У меня в каюте целый арсенал. — Грэхем хихикнул. — Ладно, старик, не буду тебе мешать.

— Пока.

Виктор выключил рацию. От долгого стояния в неудобной позе у него занемели ноги, стало покалывать в кончиках пальцев, какой‑то острый бугор в стене больно упирался ему в спину. Он посветил еще раз фонарем по углам этой захламленной, не слишком большой комнаты и увидел напротив широкую деревянную лестницу, ведущую на второй этаж. Местами ступеньки у нее были провалены, и из них угрожающе торчали наружу какие‑то неприятные острые пики, сама лестница была обильно завалена полусгнившим тряпьем, а сверху, из темного прямоугольника, свисало почти до самого пола непонятно что — то ли тряпичные ленты, то ли провода, обросшие вздутиями пыли. Продолжать исследования в этом мусорнике не было ни малейшего желания. Да и не найду я тут ничего, подумал Виктор уверенно, надо выбираться, а то… Что «а то“, Виктор додумывать не стал, он повернулся и, придерживаясь левой рукой стены,

а правой, в которой был фонарь, светя под ноги, стал протискиваться к выходу.

На улице за время его отсутствия не произошло никаких изменений, если не считать того, что ночь окончательно вступила в свои права. Многочисленные человеческие черепа по–прежнему зловеще щерились под призрачными лучами оранжевого Сомеона, спутника Эльдомены, то тут, то там по–прежнему темнели бесформенные силуэты брошенных автомобилей, злополучное проволочное препятствие по–прежнему перегораживало дорогу, и тишина, звенящая враждебная тишина, по–прежнему правила бал в этом мертвом, покинутом людьми и Богом мире. На какое‑то одно неуловимое мгновение Виктор почувствовал вдруг странную, необъяснимую ирреальность всего происходящего, ему почудилось, будто бы вся эта несносная атрибутика: скелеты, разрушения, мертвые города, — никогда, ни раньше, ни сейчас — не существовала в действительности, что все это, хоть и чудовищная, отвратительная, но все же неопасная и очень искусная декорация — декорация к какому‑то фантастическому супербоевику, кинофильму ужасов, в котором ему, Виктору, суждено сыграть одну из заглавных ролей. Он невольно поежился, тряхнул головой, прогоняя наваждение, и скоро зашагал к темнеющей невдалеке подворотне, аккуратно ступая по усеянному человеческими останками асфальту. Он миновал длинный иузкий тоннель, шаги в котором отдавались гулким эхом, повернул налево и, пройдя вдоль серой кирпичной стены с рядом мутных окон, тускло поблескивавших под лучом фонаря, снова выбрался на проспект. Проволочное препятствие осталось позади. Впереди, метрах в двухстах, явственно проглядывалось какое‑то открытое пространство — то ли перекресток, то ли площадь. Виктор остановился, включил дальний свет. Мощный луч фонаря пронесся вдоль проспекта, выхватывая из темноты новые нагромождения мусора. На стенах и тротуарах задвигались отбрасываемые фонарными столбами и машинами причудливые тени. Одна из них наперекор общему движению метнулась вдруг в сторону и слилась с темным провалом подворотни. Виктор вздрогнул. Показалось или нет? Вытянув вперед руку с фонарем и чувствуя, как от напряжения начинает деревенеть тело, он минут пять внимательно вглядывался в провал подворотни, но, как ни старался, никакого движения так и не заметил. Неясное ощущение опасности маленьким склизким комочком снова зашевелилось в тайниках его сердца. Виктор до боли стиснул зубы. Проклятая планета! Так и ждешь от нее какой‑нибудь пакости. Он постоял еще минуты две–три, поглядывая то налево, то направо, потом, подняв руку, коснулся кнопки на комбинезоне, но так как никакого движения вокруг по–прежнему не наблюдалось, решил не торопиться с вызовом, положил ладонь на успокоительно твердую рукоятку «лингера“ и осторожно, держась середины улицы и зорко поглядывая по сторонам, двинулся дальше. С каждым шагом ощущение опасности внутри него росло.

Минут через десять, миновав последние дома, он выбрался наконец на площадь, в самом центре которой смутно вырисовывался расплывчатыми очертаниями какой‑то обелиск. «Это и есть центр города?“ — с сомнением подумал Виктор, озираясь по сторонам. Площадь, окруженная весьма низкими строениями, что, очевидно, по замыслу древних строителей позволяло ей даже в часы заката и восхода быть почти полностью освещенной, имела вытянутую эллиптическую форму и была вымощена гладким серым камнем, лишь в немногих местах проглядывавшим сквозь напластования мусора…»

На этом месте рукопись обрывалась. Вадим откинулся на спинку стула и заложил руки за голову.

«Хочешь себя похвалить? — подумал он пренебрежительно. — А вот шиш тебе. Все это очень хреново, и все это придется переделывать. — Он зажег сигарету и несколько раз подряд жадно затянулся. — Но это потом. Когда закончишь рукопись. А сейчас ты будешь работать. Писать. Долго и кропотливо. Пока не доберешься до конца или не упадешь от истощения. Тогда, может быть, ты хоть чуточку начнешь себя уважать. Работать!.. Только работать!.. Работать, работать, работать!..»

Эти мысли, словно детонатор, подняли в нем новую волну злости. Что же, он будет работать. Будто мерзкую мокрицу, он раздавил в пепельнице окурок, схватил ручку и принялся быстро писать:

«Виктор стоял на освещенном Сомеоном месте и с беспокойством озирался по сторонам. Ощущение опасности по–прежнему не покидало его. Какое‑то неясное предчувствие подсказывало — что‑то произойдет и произойдет именно сейчас. Может, в эту, может, в следующую минуту, или даже…»

— Нет, — сказал Вадим. — Так тоже не годится. Надо что‑то другое. — Он зажег новую сигарету и затягивался ею до тех пор, пока она не истлела наполовину. — Да, надо иначе. Чуть–чуть пожестче и чуть–чуть почетче. Но, черт возьми, как?..

Он затушил сигарету, взял ручку. Посидел несколько минут, как бы в полузабытьи, закрыв глаза и слегка покачиваясь из стороны в сторону. Затем пододвинул чистый лист и написал:

«По–прежнему вокруг не было заметно какого‑либо движения. Оранжевый диск Сомеона висел уже почти в зените, и отбрасываемая Виктором бледная тень скорчилась у него под самыми ногами. Ощущение опасности достигло, казалось, апогея. Сердце, словно маленький взбесившийся зверек, бешено стучало о ребра грудной клетки, по спине и вискам непрерывно текли щекочущие струйки холодного пота. Звенящая тишина, этот холодный и безжалостный враг, превратилась сейчас в грохочущую какофонию расстроенных до предела инструментов, из которых почти явственно выделялось какое‑то оглушительное жуткое буханье: Бум!.. Бум!.. Бум!.. Казалось, все окружающие Виктора предметы: дома, автомобили, столбы, скелеты, камни, — стали вдруг ни с того, ни с сего живыми, обрели вдруг различные голоса, и тотчас же, пользуясь этим неожиданным даром, загрохотали разом, заскрежетали, завизжали, заскрипели, и все это для одной только, непонятной и дикой Виктору цели: оглушить его, заставить почувствовать себя ничтожеством, растоптать, напугать до мерзкой пустоты в желудке и дикого безумия в глазах. Казалось, вся планета превратилась в громадный грохочущий оркестр. «К че–о-о–орту!! — заорал Виктор с яростью. — К дьяволу!“ Он топнул изо всей силы ногой, потом, пытаясь сбросить наваждение, принялся яростно пинать подвернувшуюся груду хлама, отчего в воздух поднялись густые клубы пыли, и тут совершенно неожиданно до его слуха…»

Вадим зачеркнул последние три слова, оставив «неожиданно», и задумался.

— Нет, — сказал он через минуту, хищно улыбнувшись. — Он не услышал. Он ощутил его. Он ощутил этот тяжкий и далекий, как сумеречные звезды, вздох. Он ощутил его каждой жилкой, каждой клеткой своего тела. Как человек, внезапно оказавшийся лицом к лицу с чем‑то чудовищно ужасным, с чем‑то таким, что даже в самых кошмарных снах не может присниться… Вот как все было…

Вадим так явственно представил себе вздох, раздавшийся в далеком мертвом городе на далекой мертвой планете, что ему вдруг на мгновение почудилось, будто бы этот вздох прозвучал за стеной, в соседней комнате. Ему стало не по себе. Он поежился, оглянулся на приоткрытую дверь, прислушался. Где‑то, очевидно в ванной, капала вода, под столом тихонько тикал забытый будильник. Пожимая плечами, Вадим встал и вышел в коридор. С каким‑то отстраненным от этого мира сознанием он осмотрел свои грязные ботинки, стоявшие у входной двери, затем прошел в ванную, в кухню, в туалет и в зал. Везде было пусто, и везде, где были окна, он машинально трогал шпингалеты. Вернувшись в коридор, он точно также проверил дверной замок.

— Кажется, ты начинаешь нервничать, — пробормотал он с иронией, усаживаясь за стол. — Но сие отрадно наблюдать. Это признак того, что ты работаешь. — Вадим хихикнул. — Итак, продолжим.

«…что‑то необъятное и бестелесное, словно тугой резкий ветер, стремительно пронеслось над площадью, могучей воздушной волной как бы прогоняя и надоедливый звон инструментов, и жуткое буханье, куда‑то далеко, к темнеющим на противоположном конце площади домам. Но это, Виктор мог поклясться, не был ветер. И это не была воздушная волна. Скорее, что‑то отдаленно похожее на вой или вздох, далекий и неясный, как эти звезды над головой…»

И снова Вадим явственно представил себе этот вздох, и снова ему почудилось, будто бы он прозвучал в соседней комнате. Неприятное ощущение дискомфорта усилилось. Словно бы какие‑то грубые пальцы пробежались по его нервным струнам, вызывая тоскливое расслабляющее беспокойство и заставляя кожу покрываться мурашками. Он до боли стиснул ручку, прошипел сквозь зубы что‑то вроде «кыш, кыш–ш» и стал писать дальше.

«Что же это? Что же это?» — беспрерывно повторял про себя Виктор, вглядываясь то в залитые желто–чахоточным светом Сомеона силуэты домов, то в громоздящиеся то тут, то там барханы мусора, то в небо, усыпанное холодными колючими звездами. Он уже успел убедиться, что не было тут никакого ветра. Было что‑то другое, что‑то непонятное и дикое. А ветра нет, не было. Не было, потому что поднятая Виктором пыль продолжала медленно — слой за слоем — оседать на камни, и если бы был ветер, он бы непременно унес ее, эту пыль, унес куда‑нибудь в сторону, а взамен поднял новую… И ощущение тревоги не проходило, наоборот, усиливалось с каждой секундой, и в ушах снова гремело мучительное буханье. А он все раздумывал, нервы ли его так расшалились или же действительно происходит что‑то опасное. И все никак он не мог решиться послать вызов на станцию. Но, видимо, дежурный оператор и сам сообразил, что с Виктором происходит что‑то неладное. Требовательно запищала рация, зажегся красный индикатор.

— У тебя все в порядке? — деловито и вместе с тем как‑то по–домашнему осведомился Грэхем.

— Кажется, нет, — признался Виктор, переводя дух. — Эта планета, черт возьми, действует мне на нервы. У меня такое чувство, будто я хожу по раскаленной сковородке. Температура всего тридцать, а комбинезон хоть выжимай. Постоянно мерещится какая‑то чушь: громы, привидения. Устал я, и вообще, кто это придумал — заниматься исследованиями ночью? Самого бы его на мое место засунуть.

— Кажется, это было твое предложение, — осторожно заметил Грэхем.

— Верно, — не стал спорить Виктор. — Но почему Аартон на это согласился? Он что, начальник только нравоучения читать? А проявлять заботу о подчиненных он уже и не начальник? Так, что ли?

— Н–да, понесло тебя, — задумчиво проговорил Грэхем. — Может, вернешься?

Виктор сразу же остыл. Тревога его уменьшилась. Буханье стихло. Вернулось желание шагать в авангарде человечества.

— Ладно, не обращай внимания. Это я так… от скуки. Помойка эта мне уже до чертиков надоела.

— Может, все‑таки прислать катер?

Виктор снова собрался возразить, открыл было рот и вдруг поймал себя на том, что прислушивается. Какой‑то далекий, неясный, похожий на пыхтение паровоза звук зародился где‑то там, за обелиском, на другой стороне площади, стал усиливаться, будто бы источник этого звука приближался, превращаясь в непрерывное шипение. Поначалу Виктору показалось, что шум этот издают осыпающиеся по непонятным причинам предметы с барханов мусора. Он направил туда луч фонаря и замер, замер в каком‑то жутком оцепенении, пораженный видом открывшегося ему зрелища. Что‑то черное и бесформенное, похожее на небольшую грозовую тучу, пульсирующую множеством ярко–голубых прожилок и точек, неторопливо, словно в замедленных кадрах фильма, выплывало из‑за широкого постамента обелиска. Каким‑то непостижимым для человеческого разума и неотвратимым, как рок, показалось Виктору это создание. Было ли оно порождением неких таинственных и мрачных сил этой мертвой планеты? Было ли оно воплощением вселенского зла? Виктор не мог ответить на эти вопросы. Он стоял, оцепенев, неподвижно и безмолвно, и дикий страх необоримой волной захлестывал его сознание.

А потом в самой сердцевине этой тучи полыхнула вдруг ослепительная вспышка, в динамиках раздался оглушительный треск, а через мгновение у самых глаз Виктора, опрокидывая его на землю, разорвался исторгнутый облаком ярко–голубой шар. На какую‑то неизмеримо малую долю секунды Виктор потерял сознание. Он сразу же пришел в себя, вскочил, холодный и расчетливый, отработанным движение вывернул из кобуры «лингер» и, содрогаясь от отвращения, послал в облако сразу четыре заряда. Все гигантское пространство площади — от края до края — озарилось оранжевым заревом. На стенах окружающих домов заплясали отбрасываемые разнообразными предметами безумные тени, бесчисленное количество стеклянных осколков, устилавших площадь, засверкало, как россыпь бриллиантов, и даже Сомеон и звезды, казалось, померкли на ночном небосклоне от этого ослепительного сияния. С сухим вязким шелестом четыре ярко–оранжевых сгустка плазмы пронеслись над каменной брусчаткой метров шестьдесят и один за другим с сочным чмоканьем, как пиявки, впились в тело облака. Менее чем за секунду они должны были разложить его на мелкие составляющие: атомы и ионы, альфа и бета–частицы, кванты гамма и рентгеновского излучений. Такой исход казался настолько очевидным, что не вызывал сомнений. Но случилось невероятное.

Как голодный прожорливый зверь, черное облако быстро и методично, с каким‑то даже удовлетворением поглотило все четыре сгустка, замерло после этого на несколько мгновений и вдруг резко увеличилось в размерах, после чего снова двинулось к Виктору, неторопливо, целеустремленно, как запрограммированный одной только командой механизм.

Виктор попятился. Сложившееся положение сил было явно не в его пользу. Судорожно сжимая бесполезный «лингер», он вдруг резко, как заяц, прыгнул вправо, в сторону темневшей метрах в пяти–шести подворотни. Уже за углом он ощутил могучий толчок горячего воздуха, вызванный разрывом посланного ему вдогонку очередного голубого шара. Не оглядываясь, но каждую секунду ожидая удара в спину, он что было сил пробежал по узкому, захламленному всевозможным мусором тоннелю и очутился в маленьком, относительно чистом дворике, в глубине которого смутно вырисовывались какие‑то невразумительные сооружения — то ли беседки, то ли песочницы, — а впереди, метрах в сорока, виднелись ветхие деревянные строения, между которыми узкими вертикальными щелями темнели ходы. Обернувшись и увидев, как черная масса вваливается уже в тоннель, Виктор бросился к одному из этих ходов, стараясь не думать о том, что может угодить в тупик. К счастью, этого не произошло. Благополучно миновав сараи, он перелез затем через низенький деревянный заборчик, угрожающе затрещавший под ним, и, наконец, проходными дворами, забирая влево, выбрался на широкую улицу, в которой узнал свой недавний проспект.

Здесь Виктор постепенно замедлил бег и пошел шагом, тяжело дыша и поминутно оглядываясь. В динамиках по–прежнему звучал оглушительный треск, и связаться со станцией не представлялось возможным. Тем не менее Виктор был уверен, что на базе уже поднята тревога и что сюда уже направлена спасательная группа. Скорее всего, она прибудет в район высадки Виктора. Это недалеко, километрах в двух прямо по проспекту. Даже учитывая многочисленные препятствия в виде автомобилей и мусора, Виктор покроет это расстояние менее чем за десять минут.

Стараясь экономно расходовать силы, он легкими пружинистыми скачками побежал по оси проспекта, светя под ноги фонарем и время от времени бросая назад зоркие взгляды. В оставляемой им темноте немедленной погони пока что, видимо, не намечалось. Во всяком случае, среди ставшей уже привычной атрибутики города: дряхлых домов и автомобилей, порушенных фонарных столбов, скелетов и т. д., — никакого движения заметно не было.

Когда впереди обрисовалась знакомая куча проволоки, треск в динамиках вдруг резко оборвался и послышался перепуганный голос Грэхема, а на заднем плане — отчетливый гомон галдящих сотрудников станции!

— Виктор! Виктор! Вызывает «Альфа». Виктор…

— Здесь Локтев. Слушаю, — отозвался Виктор, чудовищным усилием заставляя голос звучать спокойно.

— Слава Богу! Наконец‑то! — произнес Грэхем с облегчением. — Секундочку… Марвил, Марвил, есть связь с агентом.

Голоса на какое‑то мгновение стихли, затем загалдели с удвоенной силой. Через секунду в динамиках раздался звенящий тенорок Аартона:

— Локтев! Что у тебя там происходит?.. Да тише, вы!.. Это я не тебе, Виктор. Докладывай.

Виктор принялся докладывать.

— Согласно программе я в 22:30 вышел к центру города, где через несколько минут был совершенно неожиданно атакован неизвестным объектом, судить о разумном или животном происхождении которого пока что не берусь. Одно несомненно, объект обладает электромагнитным полем, что, очевидно, и создавало трудности для связи. Кроме того, он стреляет электроразрядами. Весьма неприятное обстоятельство, Марвил. Боюсь, при повторной встрече мой комбинезон может не выдержать. Плазменные же сгустки «лингера» объект поглощает без особого для себя вреда. Уже проверено.

— Спокойнее, спокойнее, Виктор. Катер уже в пути. Он будет у тебя через восемь минут. Мы сейчас очень четко фиксируем твои координаты. Станция тоже снимается… Как оно выглядит, это существо? Грэхем говорит, оно похоже на облако черного тумана.

— Весьма точное определение. Именно на облако черного тумана…

Какая‑то неопределенная, едва уловимая мысль выплыла вдруг из темных глубин подсознания и тут же, как пугливый зверек, умчалась обратно. Пытаясь догнать ее, Вадим сосредоточился, посидел так, закрыв глаза, минуты три–четыре, потом встал и торопливо — пять шагов вперед, пять шагов назад — принялся ходить по комнате из угла в угол. А мысль все уплывала, растворялась, превращалась в туманную дымку.

— Ладно, — сказал Вадим раздраженно. — В конце концов, не это сейчас важно. Надо работать. Потом я еще успею поразмыслить над этим.

И он снова сел за стол и стал писать дальше.

«Виктор присел на краешек бетонной плиты, дальний конец которой скрывался в мотках ржавой проволоки, и, выглядывая катер, стал смотреть в небо. Высокое и безоблачное, оно было густо усеяно любопытными далекими звездами. Наверное, такое небо очень хорошо располагает к любовным признаниям. И такое небо, без сомнения, — вечная мечта астрономов и пилотов пассажирских воздухоплавательных лайнеров. Но катера на нем, к сожалению, не наблюдалось.

Вздохнув, Виктор опустил взгляд и оцепенел, испытывая нечто вроде шока. Знакомое ему черное облако, занимая почти всю ширину проспекта, бесшумной волной катилось в его сторону. И расстояние до него в этот раз было значительно меньшее, чем при первой встрече. От силы метров сорок, не больше.

Каким‑то непостижимым образом «лингер“ снова очутился в руках Виктора, а сам он бросился ничком на асфальт и со всей возможной для него быстротой стал перекатываться к стене ближайшего дома. Через мгновение на месте его недавнего отдыха уже вовсю бушевало голубое пламя, сплавляя в единый бесформенный комок и плиту, и проволоку, и все, что там находилось. В динамиках снова звучал оглушительный треск, а люди на станции сходили, наверное, с ума от бессилия и неизвестности.

Прижавшись к стене, Виктор быстро оглядел окрестности, выискивая возможные пути к отступлению. Вряд ли кто‑нибудь позавидовал бы его положению в этот момент. И слева, и справа мрачными громадами высились многоэтажные дома, проволочное препятствие позади по–прежнему казалось непроходимым, а спереди неумолимой волной надвигалась черная смерть. Наконец он заметил невдалеке, метрах в четырех–пяти, темнеющую в стене дома дверь. Пожалуй, это единственный вариант, подумал Виктор, срываясь с места.

От первого же толчка, рассыпаясь на несколько трухлявых обломков, вздымая непроглядные клубы пыли, полусгнившая дверь рухнула, и Виктор, не мешкая ни секунды, бросился во тьму, в неизвестность, страстно желая, чтобы где‑нибудь в доме обнаружился запасной выход. Шага через два он споткнулся, упал, больно ушибив при этом коленку, тотчас же вскочил и, нащупывая ногами шаткие ступеньки, стал быстро подыматься куда‑то вверх по лестнице. Какие‑то предметы — то ли картины, то ли пласты штукатурки — с грохотом рушились по обе от него стороны, что‑то, похожее на мелкие горошины, ссыпаясь сверху, дробно стучало по пластиковой кожуре шлема, вокруг по–прежнему ничего не было видно.

Наконец казавшиеся бесчисленными ступеньки закончились, под ногами был теперь пол, ровный, кажется, плиточный, а впереди сквозь висевшую пыль смутно прорисовывался какой‑то светлый прямоугольник. Окно не окно, дверь не дверь. Вытянув перед собой руки, Виктор быстро пошел к этому прямоугольнику. Через несколько секунд его пальцы коснулись гладкой и прозрачной поверхности. Да, действительно — окно. Бросив вниз мимолетный взгляд: дворик, песочницы, сараи — он ударом ноги вышиб стекло и прыгнул, уже в самый последний момент ощутив спиной опаляющую волну жаркого воздуха. Вылетевший следом за ним из окна ярко–голубой шар, словно врезающийся в атмосферу болид, вознесся по крутой дуге высоко в небо, завис там на мгновение, призрачным голубоватым светом освещая все вокруг, и камнем ринулся вниз, куда‑то за дома, взорвавшись и вызвав в той стороне небольшое сияющее зарево.

Виктор тем временем что было сил бежал вдоль длинной кирпичной стены в соседний двор, туда, где имелся, как он успел заметить сверху, выход на соседнюю улицу. При этом он громко ругался, нисколько не стесняясь ни себя, ни тех, кто мог бы его слышать…»

Последние три слова не поместились на листе, и Вадим прилепил их сбоку, на свободном месте, соединив с предложением поясняющей стрелочкой. В поисках чистого листа он переворошил бумаги на столе, не нашел и принялся писать на обложке подвернувшейся тетради.

Не снижая скорости, Виктор вихрем промчался сначала мимо длинной стены с рядом мутных крошечных окошек, в одном из которых щерил зубы череп, потом мимо группы громадных и голых, подпиравших сухими ветвями небо деревьев, выбрался после этого на замусоренную битыми кирпичом и стеклами улицу, пересек ее и углубился во дворы, слабо надеясь запутать в лабиринте каменных кварталов преследовавшего его монстра.

Минут через пять, когда треск в динамиках стал ослабевать, он остановился, посмотрел на выросший впереди кирпичный забор, прикинул высоту — метра два, не больше, — и, разбежавшись, прыгнул. На той стороне он увидал свободное от каких‑либо строений пространство, внизу расстилался дряблый, потрескавшийся от времени асфальт, из которого проглядывала сквозь прорехи брусчатка, и лишь в шестидесяти–семидесяти метрах, ограничивая обзор, темнели расплывчатые силуэты многоэтажных домов.

Отойдя от забора метров на двадцать, Виктор с надеждой посмотрел на небо, но ни станции, ни катера там не увидел. Проклятье! Возможно, спасательная группа потеряла его координаты. Или, что вернее, еще не истекли упомянутые Аартоном восемь минут. Что ж, он подождет. Какое‑то время у него еще имеется.

Он перевел взгляд назад и, ошеломленный, замер. Оперативность облака потрясла его. Пульсирующая черная каша уже переваливалась несколькими потоками через забор и собиралась на земле в общую массу. Температурка у нее была, видимо, под стать расплавленному металлу. Оказавшаяся на пути облака груда деревянных ящиков вдруг вспыхнула ярким желтым пламенем, затрещала, засыпая ночное небо искрами, и сразу же вокруг стало светло, почти как днем, даже стены отдаленных домов выступили из мрака.

Пятясь, Виктор сделал по облаку несколько выстрелов и бросился прочь. Он пробежал метров тридцать в направлении темнеющих зданий и только там, за штабелями проржавевших металлических ящиков, обнаружил вдруг с тихим отчаянием, что находится в западне. С трех сторон его окружали непроходимыми препятствиями — без окон, без дверей — стены примыкающих друг к другу домов, а с четвертой, со стороны кирпичного забора, уже текла к нему пульсирующая черная каша, отрезая единственный путь к отступлению. Нечего было и думать, чтобы пытаться прорваться мимо нее.

«Неужели, все?» — беззвучно прошептал Виктор, с безумной надеждой глядя на небо.

И тут, горя прожекторами, с левой стороны, из‑за крыши здания, стремительно вылетело длинное, похожее на большую торпеду, серебристое тело, и в ту же секунду, перекрывая треск, в динамиках раздался обеспокоенный голос Элвиса:

— Виктор, с тобой все в порядке? Вижу, вижу, можешь не отвечать.

Виктор и не думал отвечать. Ни язык, ни ноги не повиновались ему. Скользя спиной по стене, он обессиленно опустился на корточки и стал смотреть, как из брюха «торпеды» вырвался вдруг ярчайший до голубизны сноп света квантовых генераторов, обрушился на черное облако, и оно тотчас же исчезло в сияющем мареве.

А потом, всего лишь секунды через две–три, произошло то, невероятное, объяснение которому уже вряд ли когда и кем будет найдено. Наверное все‑таки, после того, как сразу несколько ярко–голубых шаров разорвались у лобового стекла катера, ослепленный пилот потерял управление. На полной скорости катер с жутким воем врезался в самую середину облака. Громадный, высотой в несколько десятков метров, столб огня взметнулся с этого места к самому небу и тут же опал, полыхая маленьким солнцем. Чудовищная жара в мгновение ока испарила забор, оплавила стены окружающих домов, и лишь необычайная термостойкость комбинезона спасла Виктора от, казалось бы, неминуемой гибели.

— Элвис! — закричал он страшным голосом.

— О, Боже! Элвис! — повторил он с неизъяснимым отчаянием, глядя на полыхающий белым пламенем костер, из которого уже медленно выползали черные щупальца.

Каким‑то диким и нелепым, каким‑то противоестественным до абсурда представилось ему все происходящее. Как и полчаса назад, стойкое ощущение нереальности окружающего мира овладело Виктором. Его сознание, с феноменальной быстротой сколлапсировавшись в тугой болезненный шар, как бы отстранилось, оторвалось от органов чувств, воспарило над крышами домов, и уже там, в вышине, глядя на маленькую, скорчившуюся у стены фигурку, снова превратившуюся в супергероя фантастического фильма ужасов, задалось наконец мучавшим его все это время вопросом, а может, действительно, все это блеф, бутафория, может, и не было никакой трагедии, была лишь рабочая съемка, удачный трюк, красиво сгорел списанный катер с набитым электроникой манекеном, и только, а сам Элвис — живой и невредимый — скалит сейчас зубы где‑нибудь за декорациями порушенных домов, и вся съемочная группа тоже там, и Аартон, и Грэхем, и другие сотрудники станции, смеются добродушно над страхами Виктора, но тогда, если все это в действительности так, тогда где же, где же режиссер, где постановщик этого грандиозного спектакля кошмаров, кому в голову могла прийти столь чудовищная мысль позабавиться таким нелепым кощунственным образом? И если это человек, то можно ли его после всего случившегося называть человеком?

Даже располагая достаточным для раздумий временем, Виктор не смог бы получить ответы на эти вопросы. Сам того не сознавая, он уже почти вплотную приблизился к разгадке тайны Эльдомены. Слабые проблески будущего озарения уже трепетали неясным мерцанием в тайниках его сознания, готовясь в кажущейся полноте осветить чудовищную правду. Через какие‑то минуты, может секунды, многое станет понятным ему. Развеется наконец застилающая сознание серая мгла непонимания. Но глубинная, причинно–следственная цепь событий, роковых событий, приведших планету к гибели, этот громадный необъятный айсберг, останется все же вне пределов его осмысления. Как что‑то неизмеримо большое, как что‑то вроде огромных космических расстояний, подвластных только приборам и цифрам, но уж никак не чувствам.

Всего лишь считанные секунды длилось это фантастическое парение взбудораженного сознания Виктора, а потом оно вернулось назад, в тело, потому что в динамиках уже не было оглушительного треска, потому что вместо него звучал теперь взволнованный голос Грэхема:

— Виктор! Виктор! Как слышишь меня?

— Слышу хорошо. Как вам это удалось?

— Мы подключили к передатчику «Байкал». С тобой все в порядке?

— Элвис погиб.

На несколько секунд наступила тишина. Потом раздался голос Аартона:

— Не может быть!.. О, Господи!.. А этот, объект. Где он?

Виктор повернул голову, чтобы люди на станции смогли рассмотреть облако.

— Я в ловушке, — сказал он спокойно. — Позади стены. Бежать некуда… И как это меня угораздило?

— Проклятье! — сказал Грэхем. — Мы уже над окраинами города. Это километрах в двадцати. Будем через три минуты.

— Слишком поздно, — прошептал Виктор.

Он посмотрел на облако, которое уже полностью выбралось из костра и теперь собиралось в правильный шар, диаметром не более трех метров.

Снова наступило молчание, а потом кто‑то, кажется Шнитке, заорал на высокой ноте:

— Виктор, у тебя же есть «лингер»! Защищайся!

— Бесполезно. Оно поглощает плазму, — ответил он по–прежнему удивительно спокойным голосом.

Он продолжал внимательно, даже с каким‑то жадным любопытством разглядывать приближающееся облако. В замысловатом сплетении пульсирующих прожилок ему стали вдруг чудиться какие‑то фантасмагорические видения: совершенно беззвучно рушились дома, падали с неба камни, что‑то вспыхивало разноцветными искрами. Он хотел было поинтересоваться у сотрудников станции, наблюдают ли они что‑нибудь подобное — может, это всего лишь плод его взбудораженной фантазии — но тут же забыл об этом. Долгожданная разгадка зловещей тайны озарила наконец его сознание.

— Грэхем!! — заорал он. — Черт возьми, Грэхем, я понял наконец! Я понял, чего не хватает в этих проклятых мертвых городах! Здесь не хватает гас…

Закончить фразу, однако, Вадим не успел.

Что‑то тихо позади него зашипело, и почти сразу же в спину и затылок дохнула волна жаркого воздуха. Он обернулся и замер, замер, цепенея от охватившего его ужаса. В комнату через распахнутую дверь сплошным потоком валила пульсирующая черная масса…

* * *

В пятиэтажном доме, что под номером 7–б располагался на улице Волкова, посередине спальни 22–й квартиры, принадлежавшей, как утверждали взволнованные соседи, некоему Синицыну Вадиму Сергеевичу, стоял сотрудник городского отделения милиции майор Дмитрий Говорухин.

В спальне царил феноменальный разгром. Старинный письменный стол, очевидно, наследственный (таких сейчас не делают), лежал, опрокинутый, на боку, и из‑под него кусочком коричневого полированного дерева торчала спинка раздавленного стула.

Одна из дверей высокого шифоньера, стоявшего в углу, была «с мясом» выдрана из петель и лежала на полу, под каким‑то барахлом, на другой, наполовину обгоревшей и до отказа распахнутой, висел на тоненькой ниточке помутневший, похожий на зеленую сливу, человеческий глаз.

В не менее жутком состоянии находился и широкий матерчатый диван, располагавшийся справа у стены. Его прожженная во многих местах обивка все еще, несмотря на несколько вылитых на нее ведер воды, слабо дымилась.

Слева от окна лежали два — синее и зеленое — шерстяных одеяла, оба слепленные в какой‑то бесформенный комок и покрытые пятнами засохшей крови. Рядом с ними — тоже вся в крови — валялась разорванная надвое подушка, и птичий пух, просыпавшийся из нее, устилал грязно–белым снегом пол спальни и небольшой частью проник даже в коридор.

Везде — на оклеенных зелененькими обоями стенах, на белом некогда потолке, на искалеченной мебели — везде чернели жирные следы копоти. Создавалось впечатление, будто бы в комнате то ли варили смолу, то ли жгли резину. Но ни того, ни другого здесь и в помине не было…

Без суеты, без спешки в квартире работали криминалисты. Кто‑то, шурша газетами, ползал на четвереньках в поисках отпечатков пальцев, кто‑то щелкал фотоаппаратом, кто‑то, аккуратно выуживая пинцетом из птичьего пуха какие‑то мелкие предметы, складывал их затем в полиэтиленовый мешочек. В коридоре вполголоса переговаривались двое приехавших с Говорухиным мужчин в штатском. И только один, доносившийся из туалета звук диссонировал с этой деловой рабочей атмосферой. Там, распятый над унитазом, все никак не мог укротить свой желудок молоденький лейтенант.

Заметив под ногами полузасыпанный пухом листок, Дмитрий Говорухин поднял его, расправил и, с трудом разбирая мелкий убористый почерк, стал читать:

«…обследуем уже шестой город, — ворчливо сказал Элвис. — Конца и краю не видать этой сизифовой работе. Иногда мне кажется, что планета просто посмеивается над нами, этак издевательски: бейтесь, бейтесь, мол, все равно рано или поздно расшибете себе лоб.

— Может, ты и прав, — задумчиво проговорил Виктор.

Они прошли еще метров двадцать, обогнули полусгоревший автобус и, остановившись рядом с расколотой в нескольких местах витриной, заглянули внутрь. Открывшаяся им картина была хоть и удручающей, но ничем не примечательной. Плиточный, в зеленую и белую клетку, пол обширного помещения устилала какая‑то порыжевшая рухлядь, на покрытых плесенью стенах еще можно было разглядеть веселенькие картинки обнаженных девиц, а вдоль широких стеллажей, очевидно, прилавков, сидели враскоряку десятка полтора увешанных металлическими побрякушками скелетов. Скука…

Виктор посмотрел налево. Сразу же за витриной начиналась и тянулась неизвестно куда, куда‑то за приткнувшийся к стене грузовик, длинная доска объявлений. Полуоборванные плакаты кино- и театральных афиш, когда‑то яркие от многоцветных красок, а теперь выцветшие под лучами Мэя, чередовались с менее броскими, небольшими заметками служебного или хозяйственного порядков. Скука еще большая.

— Ты знаешь, Виктор, — сказал Элвис, — и все‑таки я думаю, что причины катастрофы следует искать в международных конфликтах стран Эльдомены.

Виктор поморщился.

— Опять ты за свое. Ну сколько можно? Мы уже триста раз говорили на эту тему. Вспомни Ларссена, Кравчука. Даром, что ли, они копались в этой свалке… Пойми, на Эльдомене не могло быть ядерной войны. Все данные…

— Подожди, — перебил Виктора Элвис. — Говоря о конфликтах, я не имел в виду ядерный. Помимо ядерного, существует и другое, не менее страшное оружие, генетическое.

Виктор задумался.

— Ну хорошо, — сказал он через минуту. — Пусть будет по–твоему, пусть будет генетическое оружие. Но скажи мне в таком разе, куда подевалась прочая фауна? Ведь на планете погибли не только люди, но и животные. Не кажется ли тебе немного странным такой способ ведения войны? Нет, Элвис…»

На этом месте текст обрывался.

«Фантастика, что ли? — подумал Говорухин с недоумением. — Писатель, что ли?»

Он внимательно посмотрел на опрокинутый стол, потом на покрытые копотью стены. На его лице отразилась усиленная работа мысли.

— Александр Иванович, — обратился он через несколько секунд к одному из штатских, — все говорит за то, что здесь был ха–ароший взрыв. Надо бы опросить соседей.

— Что ж, опросите, — откликнулся штатский. — А мы послушаем.

Говорухин промычал в ответ что‑то неопределенное, достал из кармана смятый носовой платок и принялся старательно протирать вспотевшие лицо и шею. Жара в квартире стояла немилосердная. С ума можно сойти. Да еще этот запашок — то ли жир тут топили, то ли мясо пережарили.

Хоть противогаз надевай.

Говорухин снова посмотрел под ноги и заметил еще один полузасыпанный пухом листок. «Писатель», — вспомнил он, сморкаясь в повлажневший платок и одновременно с этим отодвигая носком лакированной туфли листок в сторону.

Под листком лежала оторванная у запястья мужская кисть, посиневшие скрюченные пальцы которой все еще сжимали портативный радиоприемник «Селга»…

Из показаний соседей

(запротоколировано с магнитофонных записей)

Василенко Андрей Валентинович. НПИ, ОКТБ «Орбита». Инженер.

«…М–м… Д–даже не знаю, что и сказать… В–вадим Сергеевич — б–бальшой оригинал… Б–был… П–простите, во… волнуюсь очень… Он не всегда д–даже здоровался. Рассеянный был… и з–замкнутый… и… как бы это с–сказать… М–м… г–гостей не любил… Хотя один раз я у него все‑таки б–был… в квартире… Б–беспорядок, я вам скажу… Ужасный… П–посуда, одежда — в–все грязь… Ему бы ж–жениться… Раньше, к–когда был помоложе… Д–дети бы остались. Все же какая‑то п–память… А в–взрыва я не припоминаю. Н–не было взрыва… А может, и б–был. Я спал…»

Корякин Юрий Гербертович. НЭВЗ. Инженер.

«…14 мая я не спал. Взял у приятеля «Мастера и Маргариту“ на пару дней, и вот, чтобы успеть, пришлось читать ночью. До двух часов сверху не доносилось ни звука. Иногда, правда, слышались шаги, но я не обращал на них никакого внимания. Привык уже за пять лет. Вадим Сергеевич имел обыкновение работать ночью. В общем, тихо там было. А вот после двух, точное время назвать не могу, что‑то там у него упало, что‑то тяжелое очень, я еще подумал, может, шкаф, и удивился, зачем это человеку в два часа ночи шкаф в квартире ронять? Но потом опять стало тихо, и я обо всем забыл, книга очень интересная попалась. «Мастер и Маргарита“, еле выпросил у приятеля на пару деньков. Ну, да я об этом уже говорил. Так вот. До самого утра я ее читал и ничего больше не слышал. Но вот сейчас вот припоминаю, был, кажется, еще какой‑то шум — то ли хлюпанье, то ли бульканье какое‑то неприятное, очень уж неприятный такой звук, не могу его точно классифицировать… А вот взрыва точно ночь не было, это я вам со всей уверенностью могу заявить. Если бы был взрыв, я бы его обязательно услышал. Я же не спал…»

Ильченко Александр Петрович. Ресторан «Южный». Музыкант.

«…Не знаю, что там вам до меня говорили, но я вам скажу откровенно, клевый был Вадим Синицын тузок. Странноватый, правда, немного, но кле–евый. Бывало, мы с ним за киром сиживали–посиживали, про всякие битовые дела толковали, так он иногда такое выдавал, у меня просто уши вяли. Грамотный он был очень, не чета другим… И лобовики его уважали. Сам‑то он лабать не очень умел, так, шкрябал на гитарке потихоньку, но зато в лабне разбирался сурово, халтуру сразу отметал. За то битовые тузки его и любили… А еще у него была потрясная коллекция дисков. Чего там только не было. «Брэд“, «Холлиз“, «Зе ху“, «Роллинги“, Том Джонс. За каждый руку бы отдал. Без дураков говорю. А «Лед Зеппелин“ у него… Ой, да что там теперь вспоминать. Кому оно теперь все достанется?.. Сейчас‑то такого и нет уж нигде. Гонят всякую халтуру. Молодежь‑то нынешняя не ворчит, жует всякие амебные группки, смотреть тошно… Да, жаль тузка. Кто бы мог подумать. И вообще, с каждым годом нас, старых битовиков, все меньше и меньше… О–хо–хо… Нет, не слышал я никакого взрыва. Может, и было что, не знаю. Я накануне на свадьбе лабал, так что даже не помню, во сколько пришел. На полу в коридоре утром очухался. Какой уж там взрыв…»

* * *

Газеты, шурша, съехали на пол, но Роман не обратил на них ни малейшего внимания. Содержание прочитанных статей вызывало в нем какое‑то непонятное глухое раздражение. Появилось и окрепло стойкое желание выйти на улицу и какому‑нибудь прохожему смачно, со вкусом нахамить. Конечно, это было бы проще всего, сорвать злость на первом встречном, но пока доберешься до этих истеричных сочинителей, пока приготовишь розги, весь запал и пройдет. Жалко… Обычно в таких случаях рекомендуется грызть сырую картошку или же бежать куда‑нибудь в поле — копать яму, а потом кричать, кричать, кричать в нее до посинения, но… будь его воля, Роман, конечно, предпочел бы отвести душу на самих сочинителях. И никакие соображения морального или этического характера не смогли бы его усовестить. Положил бы всех рядком где‑нибудь на площади при большом скоплении народу, в одну руку взял розги, в другую длиннющий гроссбух о правилах хорошего тона и… Тогда, быть может, и другим неповадно бы стало. Тогда, быть может, хоть какой‑то порядок образовался бы… А проще всего, конечно, плюнуть на все это с какого‑нибудь высокого максимума, мол, ну и дураки же вы все, что с вас, бесноватых, возьмешь, живите, мол, как хотите, но ведь не отвяжутся же, припрутся, любители дешевых сенсаций, достанут своими газетными розгами, затопчут. И будет это уже не встречей равных соперников, что, в общем‑то, никогда таковой и не было, а позорной игрой в одни ворота. Все время не ты их, а все время они тебя. Под дых, и в голову, и в грудь. Чтобы опомниться не успел. Недаром же во все времена и у всех армий мира лучшим способом защиты почиталось именно нападение… Эх вы, сочинители крикливые, воинствующие противники теплового равновесия. На словах вы зрячие и могучие, а на деле слабые и слепые, как новорожденные котята. Вся сила ваша не в умении и не в глубоких знаниях — ведь вы всего лишь полуобразованная аморфная масса — ваша сила в вашей многочисленности, в вашей активности, в вашем любовно взлелеянном догматизме. И хотя вы все валите на стихию, на саморазвитие и спонтанность, втайне вы сладострастно мечтаете переделать мир по образу и подобию своему, сделать его таким же порочным и грязным, как вы сами. Но самого главного вам никогда не постичь, никогда вам не создать своего мира, а с теми, что созданы другими, вам не найти единения. Поэтому, быть может, не пороть вас надо, а жалеть, тихо и с улыбкой, усмиряя гордыню, ибо если что и может спасти этот мир, то только милосердие и благородство. Эта последняя мысль внесла успокоение в смятенную душу Романа. Конечно же, невозможно не принимать все это близко к сердцу, невозможно изолировать душу от сердца, но поберечь его, найти для разума спасительную нишу в котле Бытия — выполнить это первейшее условие душевного равновесия — было для него жизненно необходимым. В противном случае, все могло закончиться нервным срывом. Роман это прекрасно понимал. И совладать со своими чувствами ему удалось. Раздражение его улетучилось. Он снова стал воспринимать мир, как спокойный сторонний созерцатель.

Он встал с дивана и, ступая по мягкому ворсистому ковру, подошел к окну. Обе его створки были распахнуты настежь, но вползавший в душную атмосферу квартиры августовский уличный воздух желаемого облегчения не приносил. Температура снаружи была, пожалуй, даже выше комнатной, и у Романа уже давно повлажнела от пота рубашка и как‑то невнятно расслабляюще кружилась голова. В такой день самое подходящее место для отдыха — глубокая ванна с холодной водой. Но внизу, на залитом солнечными лучами дворе, жизнь била ключом. То тут, то там мельтешила разнокалиберная детвора, дряхлые старухи, оккупировав низенькие скамеечки, трещали бесконечными разговорами о погоде, болезнях, ценах и прочей вечно–умирающей ерунде, чуть в стороне, под раскидистыми кленами, одобрительно крякал под костяшками домино широкий деревянный стол, облепленный мужиками. И явно не вписываясь в этот дворовой оркестр, откуда‑то из глубины подъезда — слава Богу, не романового — кто‑то невидимый читал замогильным, кажется, пьяным голосом «Комету» Цветаевой.

Да и где, подумал он вдруг, этот чертов критерий бесноватости, о котором я давеча говорил?.. Судом тут, однако, Страшным попахивает… А я ведь не Бог…

Роман поморщился и отвернулся, закрыв глаза, стараясь вовсе забыть о газетах, которые ярко живописали о массовых убийствах, маньяках и страшных неведомых монстрах, наводняющих улицы ночных городов. Все это ложь, ложь!.. На мгновение ему представилось, будто бы город, это безобразное нагромождение камней и бетона, внезапно исчез — не стало домов и автомобилей, не стало старух и детворы, растворились в Небытии газеты с паническими статьями о надвигающемся конце света, и народ, в угоду которому печатались эти статьи, тоже растворился, как тяжелый кошмарный сон ушла в далекое прошлое истерия последних лет: зловещие предсказания астрологов, бодренький оптимизм политиков, экономическая нестабильность, гангстерские войны, психологические тесты, голод и землетрясения — все исчезло. Во всем мире воцарились только чистый девственный холод да еще белое безмолвие до самого горизонта. Да еще снежинки, холодные колючие снежинки, закружились, засверкали, падая с голубого хрустального неба. Итишина, мгновенно опаутинившая всю планету от одного полюса до другого, а Вселенную — до первоатома мироздания, глубокая баюкающая тишина, тоже воцарилась здесь, в этом мире, словно бы сплавилась со временем в единое целое, и каждая часть ее, неизмеримо малое мгновение, обратилась в легкое, как пушинка, и тяжелое, как свинец, зернышко, имя которому — Вечность. Тысячу лет, а может, всего лишь одно короткое мгновение длилось это восхитительное единение с Вечностью. А потом все снова вернулось на свои места, все снова загремело, закричало, закрякало. Снова была жара и снова был душный пыльный город. А внизу, на двухэтажной глубине, снова был двор. И по этому двору, распугивая короткими пронзительными сигналами детвору, степенно ехала шикарная черная «Волга». Старухи уже не трещали разговорами, молчали, обратив к этой «Волге» дряблые морщинистые лица, гадали, должно быть, кто, кому и зачем решил нанести столь торжественный визит.

А «Волга» между тем неторопливо миновала пять подъездов и остановилась возле шестого, романового. Резкими сухими щелчками захлопали дверцы. На горячий асфальт, разминая затекшие конечности и дружно доставая сигареты, выбрались трое мужчин. Двое из них, пожилого возраста — один седовласый, другой лысый, были одеты в приблизительно одинаковые светлые брюки и рубашки, на ногах темнели туфли, третий — относительно молодой, лет так под тридцать, широкоплечий и светловолосый — отличался от них модным джинсовым костюмом и яркими кроссовками. Он достаточно ловко дал прикурить своим спутникам от зажигалки, которую извлек из кармана, прикурил сам и, уперев руки в бока, стал разглядывать окна дома. На мгновение Роман встретился с ним глазами, но парень, не выказав ни любопытства, ни интереса, совершенно равнодушно перевел взгляд в сторону, на свисавшее с соседнего балкона белье. Так прошло две минуты. Роман разглядывал мужчин, мужчины курили, а старухи уже обменивались первыми впечатлениями. Потом седовласый поискал глазами урну, не нашел и ничтоже сумняшеся швырнул окурок прямо на газон, после чего, повернувшись к парню в джинсовом костюме, что‑то негромко ему сказал. Тот снова сунулся в машину, покопался там, выставив на всеобщее обозрение обтянутый синей материей тыл, и достал откуда‑то широкую зеленую папку. Седовласый взял ее, кивнул лысому, который жадными короткими затяжками добивал свой окурок, и вся троица, провожаемая не менее чем двумя десятками пар глаз, исчезла в подъезде.

«К Красину, должно быть, — подумал Роман машинально, — или к Меркулову. К кому‑то из них, это точно. Не к Сусликову же, в самом деле».

Еще он подумал, что надо бы прикрыть окно — ведь жара же, свариться можно — но совершать какие‑то, пусть даже в самой малой степени обременительные действия: тянуться к створкам, захлопывать их, — не было ни малейшего желания, и он, махнув с сожалением рукой, снова поплелся к дивану. Переживется как‑нибудь.

Только он сел, как в коридоре послышался легкий шум шагов, затем тихонько приоткрылась дверь и в образовавшуюся щель просунулась черноволосая мальчишечья голова, глядевшая на Романа невинными васильковыми глазами.

— Па? — просительно сказала она.

Роман, откинувшийся на спинку дивана, посмотрел на сына с неудовольствием.

— Ну?

— Па, можно я погуляю?

— А уроки за тебя кто будет делать? Может, дядя?

— Я уже сделал, па.

Роман с сомнением покачал головой.

— Так, как в прошлый раз, наверное. На двойку с плюсом. А потом я буду краснеть за тебя на собраниях.

Он продолжал разглядывать лицо сына, и вдруг совершенно неожиданно опаляющая волна ярости ударила ему в голову. На мгновение в глазах его потемнело, все звуки, казалось, убрались куда‑то за край сознания. «Тихо! — сказал он про себя испуганно. — Тихо! Ведь это же твой сын».

— Не, па, не будешь, — сказал не заметивший ничего необычного мальчуган. — Я по русскому все правила выучил, а по математике домашнюю написал. Могу показать.

— Ладно, — проворчал Роман, успокаиваясь. — Закрой окно и иди.

Мальчик послушно двинулся к окну, но на полдороге вдруг остановился, быстро опустился на четвереньки и, склонив голову до самого пола, принялся что‑то выглядывать под днищем шифоньера. Роман с ленивым любопытством за ним наблюдал. И в этот момент в коридоре дважды тренькнул дверной звонок. «Лариса пришла, — подумал Роман машинально и посмотрел на часы. — Рановато, однако. Только три, а смена у них вроде в четыре заканчивается. Да и зачем ей звонить. У нее ключ… Может, кто‑то из друзей? Мишка, скорее всего, или Ляпсусович Андрей. Только они имеют такую скверную привычку являться в самые неподходящие моменты… В конце концов, это же обыкновенное свинство. Жара такая, что… что…» Роман наморщил нос и через силу поднялся.

— Да, Денис, не забудь потом за хлебом сходить.

— Угу.

— Не угу, а так точно.

— Ага, — пробормотал мальчик, с грохотом выволакивая из‑под шифоньера обмотанные теннисной сеткой ракетки.

Роман с завистью посмотрел на него, подумал, что за хлебом придется все‑таки бежать самому, и, вздыхая, поплелся в коридор. Уже у самой двери его вдруг ни с того, ни с сего охватил беспричинный страх. Он вдруг вспомнил, что на прошлой неделе в подъезде соседнего дома обнаружили труп мужчины с четырьмя огнестрельными ранами в груди, и его разгоряченное воображение живо нарисовало картину стоящего за дверью громилы с пистолетом в руке.

— Фу, чушь собачья, — пробормотал Роман, тряхнув головой, и подумал, что надо бы все‑таки как‑нибудь собраться, выкроить время да встроить в дверь смотровой глазок.

Снова тренькнул звонок, уже в третий раз, и Роман машинально щелкнул замком.

За дверью, на лестничной клетке, стояли давешние пассажиры черной «Волги». Все трое…

* * *

«…Десантирование, как довольно часто бывает в таких ситуациях, началось с ЧП. Совершенно неожиданно появились какие‑то неполадки в системе управления, добрая треть приборов стали почему‑то безбожно врать, а бортовая ЭВМ, отвечая на запросы операторов, уверяла сухим металлическим голосом, что все в порядке, все системы работают нормально, но когда дежурный пилот пробовал в очередной раз провести контрольную проверку готовности станции, она с неизменным постоянством блокировала включение двигателей. На вопросы же о причинах неполадок — упорно отмалчивалась. В течение двух с половиной часов весь обслуживающий персонал станции: инженеры–техники, операторы, связисты и даже пилоты, — ползал, понукаемый взбешенным Аартоном, в отсеках блочной панельной автоматики, проклиная конструкторов, строителей, начальство и тот день, когда они родились. Примерно за час до начала операции неисправность удалось устранить. Все оказалось прозаически просто. Какой‑то раззява, очевидно, еще во время монтажа станции в Звездном Городе, оставил рядом с распределительным узлом включенный ручной реоскоп, и наводящее поле этого вот прибора и искажало картину предстартовой готовности. После своего обнаружения бедняга–реоскоп просуществовал всего лишь немногим более трех минут, то есть до того момента, когда перепуганный техник вручил его доведенному до белого каления Аартону. Присутствовавший при этой сцене Грэхем Льюис, наблюдая за тем, как один робот–уборщик старательно вбирает в себя остатки прибора, а другой неторопливо зализывает вмятину в стене, подумал, что, окажись здесь провинившийся монтажник, работы у роботов значительно прибавилось бы…»

Роман прервал чтение, аккуратно сложил листы рукописи и откинулся на спинку стула.

«Что же это такое? — подумал он с раздражением. — Фантастика? Да, черт возьми, самая настоящая фантастика. Бред! Чушь собачья! Кому‑то, видно, очень хочется сделать из меня идиота».

Он встал, с шумом отодвинул стул и подошел к распахнутому окну. Был поздний вечер. Ряд тополей жидкой шеренгой заслонял темную девятиэтажку напротив, кое–где еще горели там окна, преимущественно синим телевизионным светом, где‑то в стороне звенел, преодолевая, очевидно, поворот, запоздалый трамвай, а внизу, в районе скамеечек, на которых изо дня в день гнездились старухи, плавали сейчас в темноте огоньки сигарет, тихо бренчала гитара и чей‑то сипловатый басок старательно выводил про «чубчик кучер–рявый». Все было как и прежде — как и день, как и месяц, как и год назад. Никаких тревожных симптомов надвигающейся катастрофы вроде бы не наблюдалось. Тем не менее, ощущение ледяной омертвелости не покидало Романа уже более шести часов. С того самого момента, когда его квартиру посетили эти странные гости.

Он прикрыл глаза и в двадцатый уже, наверное, раз стал прокручивать в голове кадры состоявшейся сегодня встречи…

— Ну вот, — сказал джинсовый парень. — Я же говорил, что он дома.

При этом глаза парня были совершенно равнодушными, голос его тоже был совершенно равнодушным. Создавалось впечатление, будто на самом деле ему ровным счетом наплевать, дома ли Роман, нет ли, и он только по причине врожденной педантичности ставил точку в разговоре, который велся, очевидно, между мужчинами до появления Романа. Сами по себе его слова не несли в себе какой‑либо конкретной угрозы, тем не менее казавшийся ранее беспричинным страх снова зашевелился в тайниках души Романа, постепенно оформляясь в какие‑то слабые ощущения грядущих неприятностей. Роман невольно поежился, стараясь, впрочем, не показывать виду, и с немым вопросом посмотрел на гостей.

— Роман Васильевич Шестопалов? — осведомился седовласый.

— Да, — ответил Роман. Мелькнувшее было предположение, что посетители ошиблись квартирой, растаяло, как дым. — Чем могу быть полезен?

Стоявшие перед ним люди были ему явно незнакомы, и он, если бы потребовалось, мог бы поклясться, что видит их впервые, но они — и это тоже казалось несомненным — его знали. Во всяком случае, первые двое. Третий — лысый — пока что помалкивал. Он словно бы прятался за спинами своих товарищей. Его кроткое умное лицо выражало сосредоточенность, а неподвижные серые глаза смотрели на какую‑то точку в области солнечного сплетения Романа.

— Вы не могли бы уделить нам несколько минут? — спросил седовласый.

Из милиции, наверное, решил Роман, но почему‑то постеснялся об этом спросить. Он молча посторонился, впуская гостей в коридор.

Денис уже был тут как тут. Стоял у вешалки и, обеими руками прижимая к груди теннисные ракетки и сетку, с любопытством разглядывал гостей.

Легок на помине, подумал Роман и сказал, обращаясь к гостям:

— Проходите в зал, пожалуйста. Туда, за дверь. Садитесь там. Я сейчас… А ты, — Роман посмотрел на Дениса, — ты, кажется, собирался гулять.

— Я потом. Успею еще.

Гулять Денису явно расхотелось.

— Тогда дуй за хлебом, — сказал Роман безжалостно.

— Ну, па… — заныл Денис, не сводя глаз с гостей.

— Давай, давай, а то магазин скоро закроется.

Гости уже шли в указанном направлении. Денис сунулся было следом, но Роман ловко перехватил его за плечи, вытолкал на лестничную клетку и, сунув рубль, захлопнул дверь.

Внизу громко засмеялись, и Роман вздрогнул от неожиданности.

«Разгомонились, — подумал он. — И почему мои окна не выходят на другую сторону? Каждый вечер приходится выслушивать всякий треп. — Он с неудовольствием посмотрел вниз. — Засуетились… Впрочем, ладно, давно ли сам был таким. Итак, что же было потом? Потом было знакомство. И тут, признаться, они меня удивили…»

— Для начала позвольте представиться, — сказал седовласый негромким и вместе с тем как бы проникновенным голосом, глядя на Романа внимательными карими глазами. Он уже сидел на стуле, за столом, на котором лежала давешняя зеленая папка; его товарищи — лысый и джинсовый парень — расположились не хуже — на диване, у стены, под напором включенного вентилятора.

— Итак, — продолжал седовласый, — давайте знакомиться. Меня зовут Свиридов Андрей Валентинович. Я — полковник Комитета Государственной Безопасности. Пожалуйста, вот мои документы. — Перегнувшись через стол, он протянул Роману твердый пластик служебного удостоверения. — А это, — седовласый сделал жест рукой в сторону джинсового парня, — мой коллега — Дмитрий Миронович Херманн, майор. Прошу, так сказать, любить и жаловать.

Пока Роман на ощупь нашаривал под столом табуретку, пока вытаскивал ее, пока садился, третий посетитель, потирая лысину и сосредоточенно разглядывая пространство перед собой, монотонно докладывал, кто он такой. Оказывается, он какой‑то там профессор по каким‑то там важным наукам из какого‑то там очень важного института — ничего из сказанного им Роман не запомнил. Титулы первых двух гостей ошеломили его, подняли в голове целый вихрь догадок и предположений, и теперь вся дальнейшая информация с трудом проникала в его сознание, хотя внешне это, кажется, ничем не проявлялось. Он только кивал, как китайский болванчик, тупо глядел на удостоверение и изо всех сил делал вид, будто визиты сотрудников госбезопасности — дело для него привычное и ничем не примечательное. Когда церемония знакомства завершилась, на некоторое время наступила тишина. Только через по–прежнему распахнутое окно врывались в комнату, будто из какого‑то чужого, очень далекого мира, приглушенные звуки «дворового оркестра». Потом Свиридов кашлянул, прикрывая рот ладонью, посмотрел на Романа, собираясь, по всей видимости, что‑то сказать, и вдруг, словно бы заранее извиняясь за весь тот вздор, что он уже приготовился здесь изложить, улыбнулся какой‑то виноватой детской улыбкой.

И от этой улыбки Роману сразу же стало как‑то не по себе. Он почти физически ощутил, как все его внутренности стали в каком‑то болезненном спазме неумолимо превращаться в твердый ледяной комок. И догадаться о причинах такой странной реакции было несложно. Достаточно было повнимательнее вглядеться в лицо полковника. За улыбкой Свиридова, за усталым выражением его глаз скрывалась, казалось, бездна отчаяния. «Ради Бога! — захотелось крикнуть Роману. — Не говорите, не говорите мне ничего!» — но он, чудовищным усилием заставив себя промолчать, приготовился слушать.

— Роман Васильевич, — заговорил наконец полковник, — я сейчас буду излагать факты, голые факты без каких‑либо выводов и комментариев, а вы, вы, Роман Васильевич, будете их внимательно слушать. И я вас очень прошу, постарайтесь при этом не задавать никаких вопросов. Пусть вас пока что не волнует, почему именно к вам мы обратились со всем этим. Хорошо?

Роман хотел было сказать в ответ что‑либо утвердительное, или же хотя бы кивнуть, но вместо этого он совершенно неожиданно и для гостей, и для самого себя произнес срывающимся голосом: «Секундочку… Я сейчас», — торопливо встал, отодвинув табуретку, и быстро вышел из комнаты. В ванной он открыл кран, постоял над ним некоторое время, упираясь ладонями в края раковины и навалившись на нее всей тяжестью тела, затем сунул под струю воды скомканное полотенце, выжал его не слишком сильно и с облегчением погрузил в приятную прохладу разгоряченное лицо. Он не пытался сейчас анализировать свои поступки, в этом не было необходимости, потому что уже и так было ясно, что его поспешное бегство из гостиной — не есть результат обдуманных действий, а всего лишь чисто рефлекторная реакция выдавливания из горячей точки. Какое‑то непонятное чувство — и не в первый уже раз Роман замечал в себе такую странную особенность — подсказывало ему, кто‑то или что‑то, что‑то сидящее внутри него, что‑то упорное и нахальное, может быть, ангел–хранитель души Романа или же, быть может, автономный полуразумный блок охраны тела, если есть такой, отчаянно и яростно, каким угодно способом пыталось оттянуть момент посвящения Романа в некую страшную тайну, носителями которой были, очевидно, эти странные гости. Он упорно гнал от себя всякие догадки и предположения, желая только одного — унять этот бешеный стук сердца в груди и избавиться от этой противной слабости в теле. Он не мог бы сейчас точно сказать, сколько времени провел в ванной, быть может, всего несколько, пять или десять, минут, быть может и час, но когда он вернулся в гостиную, странные посетители все еще находились там, сидели неподвижно и безмолвно на прежних местах и в прежних позах, как статуи, как судьи, как одни из главных актеров некоего спектакля, готовые после непредвиденного антракта продолжить свою игру.

Среди всеобщего молчания Роман пересек комнату, сел у окна, напротив полковника, и, бросив на последнего быстрый взгляд, сказал как можно более спокойным голосом:

— Я слушаю вас.

Полковник кашлянул и начал. Говорил он долго, минут двадцать, наверное, если не больше. Мысли свои он излагал ясно, отчетливо, как преподаватель в Высшей Военной Академии на курсах для старших офицеров, но Роман тем не менее все никак не мог уловить нити повествования. И это безмерно его раздражало. Ибо тема разговора была действительно серьезной. Во всяком случае, ему хотелось в это верить. Вместе с тем, параллельно с раздражением, дополняя его, в нем неукротимо росла волна протеста, протеста против той дикой и страшной, до абсурда нелепой информации, которая безжалостно коверкала сейчас его и без того воспаленное сознание, топила его в омуте безграничного отчаяния, и когда полковник закончил наконец свой рассказ, ему, Роману, вдруг до жути захотелось вдохнуть полной грудью, напружиниться, собрать все силы и, испепеляя Свиридова взглядом, заорать во все горло: «Это же чушь! Чушь! Я не хочу этому верить!»

И он так и сделал.

— Чушь, чушь собачья! — крикнул он во всю силу своих легких, но тут же спохватился, замолчал, испуганно глядя в темноту расширенными зрачками.

Внизу затихли, прислушиваясь, а потом сипловатый басок вежливо осведомился:

— Что, дядя, кошмарики приснились?

Не отвечая, Роман отступил в глубину комнаты и как подрубленное дерево рухнул на диван, сразу же зарывшись лицом в подушки.

«Я совсем перестал себя контролировать, — подумал он. — Но тогда, шесть часов назад, реакция была еще более бурная».

Полковник наконец закончил свой рассказ и закончил его такими словами:

— Роман Васильевич, я сейчас попрошу Александра Леонидовича высказать свои соображения, но прежде, если у вас имеются какие‑либо вопросы, готов на них ответить. — И он умолк, глядя на Романа.

Но тот и не думал задавать вопросы. Он сидел, не шевелясь, а где‑то, на самом дне его сознания, бушевала ярость. И эта ярость была настолько могучей, настолько дикой, что сила ее казалась необоримой; казалось, она вот–вот начнет выплескиваться наружу, сокрушая и сметая все на своем пути, но Роман тем не менее держал ее, держал крепко, умело, как опытный наездник норовистого жеребца, держал давно освоенным и уже не в первый раз опробованным способом — при расслабленном теле глубинным напряжением внутренних сил; лицо его при этом казалось со стороны спокойным, даже каким‑то равнодушным, только зрачки бешено сжимались и разжимались, как две пульсирующие черные капли. Сейчас он не видел полковника, он не способен был видеть что‑либо в эту минуту, все силы были брошены на подавление взбунтовавшихся эмоций, но каждой жилкой, каждой клеткой он ощущал тем не менее присутствие гостей в своей комнате. Каким‑то непостижимым способом он почувствовал, как вдруг судорожно напряглись тела полковника и майора, он словно бы увидел, как рука майора, отогнув край куртки, неторопливо поползла под мышку и задержалась там, вызывая какие‑то неприятные ассоциации. Словно набитая электричеством грозовая туча повисла в комнате на несколько секунд. А потом она как‑то само собой разрядилась, исчезла; ярость, проломив дно, стекла куда‑то в туманную, неподвластную осмыслению глубину, но не ушла совсем, осталась каким‑то неясным ощущением неудовлетворенности, готовая вернуться в любой момент. И тела полковника и майора сразу же расслабились, рука выскользнула из‑под мышки, опустилась мягко на широкую коленку и принялась барабанить по ней пальцами. И в это самое мгновение Роман поверил, поверил всему, что сказал сейчас полковник. И не потому, что эта информация исходила от такого высокопоставленного чина, и не потому, что он уже был морально к ней подготовлен — к чему‑то подобному он был подготовлен всегда, с самого своего рождения, с той минуты, когда его эго, импульсивное и жадное, утвердилось здесь, в этом мире, своим физическим материальным воплощением. Он сам не смог бы объяснить, почему он поверил. Это была мгновенная вспышка, озарение, озарение ослепительное и обнажающее, озарение долгожданное — закономерный результат непрерывного и, казалось, бесплодного трения бесформенных пластов эмоций и ассоциаций. И осмысление причин этого озарения никак не могло быть сиюминутным. Оно требовало многих часов, быть может дней, и оно требовало полного, безоговорочного одиночества. Сейчас же нужно было продолжать беседу. Его уже не удивляло присутствие этих странных людей. Что‑то они знали о нем, что‑то такое, о чем он пока лишь смутно догадывался. И эта тайна неудержимо разжигала его любопытство, побуждала изливать вопросы, но, подчиняясь какому‑то внутреннему наитию, он решил не торопиться. Не он пришел к ним, а они к нему. Не он от них ждет чего‑то, а они от него. Пусть они и ведут игру, а он форсировать события не намерен.

— Я вижу, вы в затруднении, — сказал полковник своим прежним проникновенным голосом. — Конечно, трудно сразу вот так принять все это, но… Неужели у вас нет ни одного вопроса?

Роман внутренне усмехнулся и, тщательно подбирая слова, сказал очень тихо:

— Допустим… Допустим, я поверил во все это… Допустим, все сказанное вами — правда, прошу прощения. И все эти непонятные убийства и выводы о катастрофе, на мой взгляд, изрядно преувеличенной. Все это теоретически возможно. Теоретически, если уж на то пошло, все возможно. Кстати, газеты трещат об этом уже третий месяц. Вторжение из космоса и конец света — их излюбленные темы… Но вот что мне, Андрей э–э… Валентинович, очень бы хотелось знать — какое я, рядовой обыватель и скромный учитель физики, могу иметь ко всему этому отношение? Я вот сижу тут, соображаю своим скудным умишком, и ничегошеньки мне в голову, окромя банальной фразы «спаситель человечества», не лезет. Но, честно говоря, природная скромность не позволяет мне заноситься столь высоко. Да и, признаться, превращаться в участника дешевого боевика тоже не возникает особой охоты… Может, вы все‑таки просветите меня в нужную сторону?

Лицо полковника с каждым словом Романа снова становилось все более и более виноватым. Когда Роман закончил, Свиридов шумно вздохнул и принялся барабанить пальцами по крышке стола.

— Напрасно вы иронизируете, Роман Васильевич, — сказал он тоже очень тихим голосом. — Я ведь предупреждал вас, что не нужно делать скоропалительных выводов. Через несколько минут вы все узнаете. Вопросов, касающихся моей информации, я так полагаю, вы не имеете?.. Ну, ладно. — Полковник повернулся к лысому, который с по–прежнему кротким видом разглядывал пространство перед собой. — Александр Леонидович, вам слово.

Александр Леонидович вскинулся, словно бы заснул вдруг с открытыми глазами и его совершенно бесцеремонно разбудили, полез зачем‑то в карманы, упорно нашаривая там что‑то, однако ничего не вытащил оттуда и, наконец, уложив нервные руки на коленях, заговорил. Голос у него был какой‑то надтреснутый, дребезжащий, будто плохо подогнанное стекло в мчащемся автомобиле, он постоянно запинался, экал, чуть ли не через каждое слово говорил «значит» и «так сказать» и в целом производил впечатление разболтанности и крайней неуверенности. Казалось, он вот–вот начнет разваливаться на отдельные части. Речь его, длинная и монотонная, была изрядно пересыпана многочисленными техническими и научными подробностями, формулировками и выводами. Уже к ее середине Роман полностью уяснил суть дела, и только остатки вежливости не позволяли ему прервать гостя. А суть была такова. Около года назад в одном из, кажется, столичных институтов, где профессор заведовал кафедрой генетики, группе молодых ученых вздумалось провести внеплановые работы по изучению парапсихических способностей человека. Тема эта, долгое время пребывавшая в загоне, была практически неизученная, могла по этой причине растянуться на годы, но исследователям сразу же повезло. И повезло, надо сказать, невероятно. Одному из привлеченных к работе экстрасенсов — профессор не назвал фамилии — удалось буквально после нескольких — трех или четырех — сеансов материализовать что‑то около двух граммов поваренной соли. Фурор это вызвало необычайный. Ведь до этого ни о чем подобном ни у нас, ни у них (на проклятущем, разумеется, Западе) официальные источники информации не сообщали. Экстрасенса, которого окрестили человеком–генератором, сокращенно — гетором, обязали, посулив солидный оклад, продолжать исследования, а специально созданные службы занялись тем временем поисками в стране людей с аналогичными способностями (кое‑кто из власть предержащих сразу смекнул, что это может быть за страшная сила, и, как оказалось впоследствии, будто в воду глядел). На основе первых наблюдений разработали специальные тесты, разослали их по больницам и под видом лечебной профилактики прозондировали все — от мала, до велика — население. Геторов оказалось не так уж и много. Что‑то немногим более 0,001% от общего числа. Основное их количество пришлось на людей творческих профессий: писателей, художников — не обязательно талантливых и не обязательно известных. Всех их без излишней суеты взяли на учет в местных органах исполнительной власти и на этом дело посчитали завершенным. А зря. Потому что через полгода грянули новочеркасские события. Совершенно неожиданно и совершенно непонятно, какой‑то чудовищной смертью погибает сотрудник местной газеты некто Синицын Вадим Сергеевич, потом в точности такой же непонятной чудовищной смертью погибают один за другим еще несколько человек, потом еще, и еще, а к концу июня лавина загадочных убийств захлестывает все территории Союза и сопредельных с ним государств… («Ну, это вы, значит, уже знаете»). Пока правоохранительные органы длинными бессонными ночами безуспешно ломали головы, выискивая возможные причины происходящего, ученые мужи довольно быстро смекнули, в чем тут дело. Очевидно, кому‑то из геторов, совершенно не подозревавшему о своих способностях, удалось в минуты эмоционального напряжения стихийно создать некое чудовище, первой жертвой которого он сам, по всей видимости, и оказался. Тщательное изучение документов дела о гибели Вадима Синицына полностью подтвердило это предположение. Чудовище, созданное, как это ни парадоксально, фантазией человека, существует, благодаря этой же фантазии, уничтожает людей, и, что самое страшное, никто не знает способов борьбы с ним. Суда по материалам, над которыми трудился Вадим Синицын, никакими известными физическими методами, хоть водородной бомбой, уничтожить его вряд ли возможно. Сложившаяся ситуация казалась бы безвыходной, если бы в этих же самых материалах не присутствовали весьма недвусмысленные намеки, что решение данной проблемы все‑таки существует. Какое именно — вряд ли кто сейчас знает. Скорее всего, оно, решение, также окажется связанным с парапсихическими способностями человека, и в этом случае подключение геторов к следствию просто жизненно необходимо. Да и нет сейчас, и в будущем вряд ли предвидится тоже, других альтернатив. Профессор и ряд его коллег твердо убеждены — то, что создано гетором, только гетором и может быть уничтожено. Другим это просто не под силу. В противном случае, человечество обречено на неизбежное физическое истребление. Профессор наконец умолк, и в комнате снова наступила тишина. Теперь многое стало понятным Роману. И осторожность полковника, и неприязнь майора, и неуверенность профессора. И страх — страх всех троих тоже стал понятен ему. Словно какая‑то беспросветная серая пелена упала вдруг с его глаз.

— Вы хотите сказать, — медленно произнес он, — что я — гетор?

Свиридов неторопливо провел ладонью по лакированной поверхности стола и, не поднимая глаз, устало произнес:

— Да.

— И вы хотите, чтобы я раскусил этот орех?

— Мы хотим! — взорвался вдруг молчавший до этого момента Херманн. — Мы, видите ли, хотим! А он, видите ли, не хочет!.. Черт!..

— Подожди, Дмитрий, — перебил полковник, поморщившись. — Роман Васильевич, не только вы. Над проблемой, помимо вас, уже работают около двухсот геторов. К сожалению, это все, что от них осталось. Остальные… Их больше нет. Чудовище уничтожило их, как источники потенциальной опасности для себя. У вас просто нет иного выбора.

— Боже! — прошептал пораженный Роман. — Конечно же… Конечно же, я согласен.

— И еще, — сказал полковник, помедлив, — мы оставим вам для работы документы Синицына, и это, вынужден вас предупредить, повысит вашу степень риска тысячекратно. Понимаете?

— Понимаю.

— Мы перепробовали все возможные средства, — продолжал полковник, — все, какими располагаем: милицию, армию, новейшую технику. В настоящий момент во всем мире работает масса мыслимых и немыслимых организаций и формирований: службы ООН, Гринпис, ЦРУ, наше ведомство, создан всемирный комитет, — но все эти меры, увы, желаемого успеха не приносят. Чудовище неуловимо… — Полковник помолчал некоторое время, уперев остановившийся взгляд в зеленую папку, и продолжил: — Никто не знает причин появления геторов. Может, это результат мутаций, вызванных изменением экологической обстановки на планете; может, закономерный этап развития человечества, кто знает. Научные изыскания находятся пока что в зачаточном состоянии. Да и не это сейчас важно. Там, — полковник ткнул пальцем куда‑то в стену, — бродит воплощение зла, которое мог придумать только человек, и только человек может и должен его уничтожить. Вы — наша последняя и единственная надежда.

* * *

Роман прервал ход воспоминаний и тут обнаружил, что он уже не на диване, а на стуле, за столом, сидит и машинально, как колоду карт, перебирает листы рукописи. Продолжать и дальше читать эту чушь? Сколько же времени можно на нее угробить? Он решительно отодвинул рукопись на край стола и потянулся к зеленой папке. Внутри он обнаружил еще одну, довольно‑таки толстую пачку соединенных канцелярской скрепкой листков, на первом из которых была такая надпись: «Дневник Вадима Синицына. Начат 13 декабря 1972 года». Как и рукопись, это были ксерокопии отпечатанного на машинке текста. Роман, перегнувшись через стол к приемнику, стоявшему на тумбочке, включил его, и тихая, ни к чему не обязывающая мелодия зазвучала в комнате.

Большая часть записок дневника Вадима Сипицына оказалась чем‑то вроде сборника минирецензий, написанных еще в те далекие времена, когда потенциальный гетор и будущий создатель «Ночного ужаса», являясь учеником средней школы, усиленно приобщался к разумному, доброму, вечному. Сплошь и рядом на страницах пестрели многочисленные восторженные отзывы о прочитанных произведениях Беляева, Лондона, Грина, Стругацких, Михайлова, Ефремова. Были здесь и скромные попытки приобщиться к ученой жизни той поры путем создания собственных, конечно же, наивных теорий; в частности, теорий мироздания, возникновения Вселенной, рождения и развития квазаров. Например, последних Синицын описал, как представляющих из себя двойные звезды, одна из которых красный гигант, а другая чрезвычайно тяжелый белый или синий карлик. Расположены они были друг к другу настолько близко и силы гравитации между ними были настолько сильны, что разреженное вещество гиганта, образуя громадный миллионно–километровый хобот, перетекало постепенно на карлик, который делал вокруг красной звезды полный оборот за несколько часов. Со стороны это было похоже на гигантскую, быстро вращающуюся сковородку. Ничего необычного, конечно, в этой картине не было совершенно, ученые уже давно разработали теоретические модели подобного взаимодействия. Однако Синицын пошел дальше. Учитывая тот факт, что при взрыве первоатома Гамова материя должна в равной мере образовываться как из вещества, так и из антивещества, он предположил наличие на начальном этапе развития Вселенной макрообъектов с диаметрально противоположными свойствами. По Синицыну, одна звезда его квазара должна состоять из обычного вещества (койновещество), а другая из противоположному ему антивещества. Какая именно из чего — не суть важно, главное, чтобы они были разными. Соприкасаясь между собой в процессе перетекания с красного гиганта на карлик, вещество и антивещество аннигилируют, в результате чего и образуется то самое невероятно огромное количество разнодиапазонной энергии, выбрасываемое мощным потоком в окружающее пространство и фиксируемое земными видео- и радиотелескопами. И это притом, что расстояние между солнечной системой и квазарами измеряется миллиардами световых лет.

Не обделил своим вниманием Синицын и соседку Луну. Замеченное учеными светлое пятно, перемещающееся по дну кратера Платона, он объяснил побочным свидетельством деятельности так называемой «лунной теневой цивилизации». На основании каких именно выводов он пришел к такому заключению, Синицын не указал и в дальнейшем к этой теме больше не возвращался…

Не обошлось в дневнике, разумеется, и без попытки доказательства теоремы Ферма… Признаться, все это Роман проглядывал без особого интереса, неторопливо перелистывая страницы и не теряя надежды, что где‑нибудь дальше обнаружится наконец то, что натолкнет его на разгадку происходящего.

Первая заинтересовавшаяся его запись был такого содержания:

«21 января. 1980 год.

Осталось два хвоста. Один по математике, другой по теормеху. Надо поднажать, иначе в следующем семестре могу остаться без стипендии. Ребята, очевидно, поедут в горы без меня. Сессия для них уже далекое прошлое. Завидую, честно говоря; и тому, что они едут в горы, тоже завидую. Нутром чую — горы помогли бы мне выбраться из этого затянувшегося кризиса. Ведь уже скоро год, как я впервые почувствовал, что теряю интерес к моим прежним увлечениям, нет былой дрожи при упоминании имен Лобачевского и Фридмана, книги об астрофизике и космологии пылятся где‑то в шкафу, на нижней полке, и когда я последний раз брал их в руки, уже и не припоминаю. В теле какие‑то непонятные усталость и опустошенность. С чего бы все это, я не знаю, но в том, что горы дали бы мне хороший заряд бодрости, я не сомневаюсь…

…Эх, улечься бы сейчас где‑нибудь на крутом склоне, усыпанном гладкими теплыми голышами, подставить свое дряблое изнеженное тело под ласковые лучи нежаркого солнца, вдохнуть полной грудью чистого воздуха, закрыть глаза и забыться, забыться хотя бы на мгновение — нет больше никаких теормехов и никаких экзаменов, нет больше хвостов и торопливых студенческих обедов, исчезли навсегда эти мелкие несущественные заботы, исчезли, чтобы никогда, никогда больше не вернуться вновь — лежать бы так долго, в полном одиночестве, ни о чем не думать и ни к чему не стремиться, а потом… а потом пусть мое тело растеклось бы как масло по этим голышам, растворилось бы в них, впиталось в гладкую твердь, и вот стал бы я тогда замерзшим камнепадом, несокрушимым и могучим, а синий перевал напротив был бы мне другом, а задумчивый утес справа — братом, стекал бы тогда по мне тонкой хрустальной струйкой прозрачный ручей, и изредка — раз в год, примерно, — проходили бы по мне редкой вереницей неунывающие альпинисты, осторожно ступали бы по моему твердому телу тяжеленными ботинками с рубчатыми подошвами… Эх, мечты, мечты! Эх, горы, горы! Когда еще вас я увижу… Вчера, кстати, приснился мне какой‑то странный нелепый сон. Сначала, правда, была откровенная чепуха, приключения какие‑то, стрельба, гонки, бандиты. Все в цвете, все довольно живописное. Из всего этого мог бы, наверное, получиться неплохой вестерн. К сожалению, я ровным счетом почти ничего не запомнил. А потом я вдруг очутился на крыше дома, ночью, тишина, помнится, была. Я стоял на самом краю и все думал, что обязательно сорвусь. И точно — сорвался. Помню, я долго падал, земля была где‑то подо мной, далеко, от ужаса все во мне оцепенело, и вдруг я попал в какой‑то вязкий черный туман. Я барахтался в нем, как в паутине, но туман обволакивал меня все сильнее и сильнее. Я начал задыхаться и тут… проснулся. Сердце мое бешено колотилось, в висках стучало, а в комнате стояла тишина. Я долго лежал, успокаиваясь и вспоминая этот дурацкий сон и почему‑то Ваську Воробьева. Мы жили раньше в одном дворе, и он, самый старший, пугал нас, малых ребятишек, рассказами о страшных кошмарных чудовищах, которые вот–вот спустятся с неба и будут, как вампиры, пожирать людей. Ложась вечером спать, я забивался в постель, под одеяло, долго лежал там без сна, вспоминая Васькины рассказы, и мысленно молил и приказывал этим чудовищам, чтобы они умчались куда‑нибудь подальше от Земли, куда‑нибудь за миллиарды и миллиарды парсек, и уж если они никак не могут не двигаться к нам, то пусть тогда двигаются как можно медленнее, ну, хотя бы по миллиметру в год, наивные детские переживания впечатлительного мальчика…»

Роман прервал чтение и уставился невидящими глазами в черноту за окном. Что ж, подумал он. Пишет он довольно‑таки красиво. В особенности, про горы. В поэтичности ему никак не откажешь. И с чего это он ударился в фантастику? Писал бы уж лучше какие‑нибудь рассказы, или стихи, как Пушкин, например. Впрочем, ладно, это к делу не относится. Что там у нас дальше?

Он перевернул лист и вдруг поймал себя на том, что читать ему больше не хочется. Не было у него больше такого желания. Даже наоборот, ему вдруг захотелось зашвырнуть куда‑нибудь подальше все эти дневники и рукописи, выключить свет и преспокойненько лечь в постель, а завтра утром также преспокойненько встать и неторопливо, с достоинством, как подобает добропорядочному гражданину и отцу семейства, озабоченному твердым заработком, пойти на работу. И пусть оно все валится к чертям собачьим, пусть оно все валится куда‑нибудь в тартарары… Кстати, полковник совсем ничего не сказал о работе. Выходить мне завтра или дома оставаться? Непонятно. Пожалуй, все‑таки пойду. Высплюсь хорошенько и пойду. Перед невидящим взором Романа, словно бы в горячечном бреду, промелькнуло на мгновение виноватое лицо полковника, укоризненно качавшего головой.

— Ну и что? — пробормотал Роман сквозь стиснутые зубы. — Чего вы на самом деле от меня хотели? Чтобы я костьми лег? Умер за правое дело, так сказать?.. Пришли тут, понимаешь, наболтали в три короба всякой ерунды и исчезли. Борись, мол. А как борись, и сами толком не знают. Я — тем более… Документы эти. Ты, мол, гетор, ты должен знать. Тоже мне, аргумент — гетор.

Роман порывисто пересел на диван и, закрыв глаза и запрокинув на спинку голову, стал прислушиваться к тому, что творилось внутри него. На первый взгляд все вроде было как и прежде: в голове — традиционный сумбур неподконтрольных мыслей, в теле — какая‑то непонятная, то ли физическая, то ли психическая усталость, в капризном желудке — едва заметное ощущение тяжести, и никаких сверхъестественных способностей. Тем не менее где‑то там, внутри, на самом дне взбаламученного сознания (он инстинктивно ощущал это) притаилось нечто, уже частично знакомое ему, то, что он совсем недавно окрестил ангелом–хранителем, и это нечто все никак не поддавалось логическому анализу. Романа это злило ужасно. Он стискивал зубы, упорно, не открывая глаз, пытался сосредоточиться, но что‑то все время мешало ему, что‑то его отвлекало все время. И тут он наконец понял — что. Жара. В комнате стояла невероятная, чудовищная, почти невыносимая жара. Роман вдруг с каким‑то паническим удивлением обнаружил, что по лицу его и спине его, будто весенние ручьи, текут щекочущие струйки горячего пота, намокшая рубашка неприятно прилипает к телу, а на одном из листков дневника Вадима Синицына постепенно тает, темнея, влажный след от его руки. Он посмотрел на настенный термометр и ужаснулся. Сорок три градуса по Цельсию. Бог ты мой! Этого же не может быть! Ведь ночь же… Недоумевая, он попытался было логически поразмыслить над причинами этого странного феномена, и тут совершенно неожиданно, как обрыв гитарной струны, звучавшая до этого момента тихая мелодия оборвалась резко, и вместо нее, заполняя комнату, раздался громкий, похожий на звуки электросварки или шипение раскаленного масла на сковородке шелестящий треск. Роман вздрогнул от неожиданности и начисто забыл о жаре. Подойдя к приемнику, он принялся машинально крутить ручки настройки, щелкать каналами, пытаясь поймать хоть какую‑нибудь передачу, однако все эти его усилия оказались тщетными. На всех каналах было одно и то же — сплошной, однообразный, шелестящий треск. «Сломался он, что ли, — подумал Роман, по–прежнему недоумевая. — Или, может, антенна отошла? Посмотреть, что ли?» Однако смотреть, а тем более соваться за приемник, где как пить дать давно уже все заросло паутиной и пылью и где, как он помнил, в спутанном клубке проводов сам черт не разберется, не было ни малейшего желания, и он, пожав с сожалением плечами, выключил аппарат, после чего, сам не понимая, зачем он это делает — ведь собирался же спать, включил проигрыватель и завел пластинку с «Патетической» Бетховена. Когда фортепианные звуки зазвучали в комнате, Роман двинулся к окну, чтобы глотнуть свежего воздуха, и в этот самый момент совершенно неожиданно и непонятно где — то ли на улице, то ли за стеной, у соседей, — раздался жуткий нечеловеческий вопль.

Потом было временное помутнение, провал полнейший, потому что когда Роман снова пришел в себя, он обнаружил, что находится уже не в комнате, а в коридоре, перед дверью, стоит и трясущимися руками пытается открыть замок, беспрерывно, как заклинание, повторяя: «У вас нет иного выбора… У вас нет иного выбора…»

За дверью, на лестничной клетке, стоял майор Дмитрий Херманн. Он стоял как статуя, неподвижно и безмолвно, бледноватый чахоточный свет желтого флакона освещал его могучую фигуру, и совершенно невозможно было разобрать выражение его глаз, так как крутые надбровные дуги и низкий витой чуб майора отбрасывали на скуластое, словно высеченное из гранита лицо серые тени. Роман отшатнулся от него как от призрака, а Херманн, шагнув навстречу и переступив порог, как‑то в одно мгновение оказался рядом с ним, взял за руку и спросил ровным голосом:

— С вами все в порядке?

— Да… В порядке, — ответил Роман с секундным опозданием. — Со мной все в порядке. А разве…

— Значит, это не у вас, — перебил Херманн. Он снова вышел на лестничную клетку, постоял там некоторое время, вырисовываясь в светлом прямоугольнике дверей темным силуэтом, потом шагнул всторону, куда‑то вправо, и исчез за пределами видимости. Минуты через полторы до Романа донеслось бряцанье каких‑то металлических предметов — не то ключей, не то гвоздей. Подумав, Роман выдвинулся из коридора и быстро огляделся. Херманн, согнувшись, стоял перед дверью соседней квартиры и сосредоточенно ковырялся в замке.

— Не отвечают, — пояснил он, не оборачиваясь. — Чья это квартира? Впрочем, это не имеет значения.

— Красиных, — ответил все же Роман. — Вряд ли там кто‑нибудь сейчас есть. Они вроде уезжать собирались. Хотя Николай Васильевич, возможно, и дома.

Херманн ничем не отреагировал на эти слова, но так как он по–прежнему продолжал орудовать над замком, было очевидно, что информация Романа его ничуть не удовлетворила.

Наконец в замке что‑то дважды с натугой провернулось, майор тотчас же удовлетворенно выпрямился, бросил, все так же не оборачиваясь, Роману: «Оставайтесь здесь», — и, отворив дверь, исчез за ней. Минуты две в квартире Красиных было тихо и темно и не было сквозь дверной проем заметно какого‑либо движения, потом там вспыхнула яркая электрическая лампа и спокойный голос Херманна негромко произнес:

— Роман Васильевич, пожалуйста, можете войти.

Как во сне, Роман послушно переступил порог и, следуя за маячившей перед ним спиной майора, минуя длинный коридор, в конце которого стоял огромный холодильник «Ятрань», а на стене висели роскошные оленьи рога, вошел в зал. Посередине зала, на ковре, в луже густеющей крови, лежало чудовищно изуродованное, опутанное собственными внутренностями тело пожилого мужчины, узнать которого было теперь практически невозможно. Разве что по одежде. И тем не менее Роман узнал этого человека. Это был его сосед — Красин Николай Васильевич.

«ДНЕВНИК ВАДИМА СИНИЦЫНА

4 мая. 1984 год.

Проклятый сон преследует меня. Я стал раздражительным и неуживчивым, растерял почти всех своих друзей, невеста бросила меня, а с работы, где все за глаза стали называть меня снобом, пришлось уволиться. Смешно, наверное, обо всем этом говорить, но это действительно так. И мне не до шуток. Каждый божий день я с ужасом ожидаю наступления ночи, того момента, когда нужно будет ложиться в постель. Пытаясь избавиться от этого кошмара, я уже перепробовал все возможные средства: лекарства, снотворное, тяжелый труд, пытался изменить распорядок дня — спать днем, а ночью бодрствовать, — но все это, увы, не принесло успеха. Стоит мне только закрыть глаза — и неважно, когда это, днем или ночью — как тотчас же чудовищный сон овладевает мной, повторяясь каждый раз в мельчайших подробностях и заставляя меня цепенеть от ужаса. Он привел меня к черте безумия, к той роковой черте, за которой начинается беспросветное помешательство, когда тело, переставая подчиняться рассудку, превращается в ни на что не реагирующий, равнодушный ко всему на свете кусочек аморфного вещества. О, как это страшно! О, как страшен этот жуткий финал! И как избежать его, я не знаю, не знаю…

13 июня. 1984 год.

Уже пятый год, как жизнь моя для меня не жизнь, а сущий ад. Лишь стоит мне только заснуть, как неизменный черный туман сразу же обволакивает меня и душит, душит, душит. Я стал пугливым и нервным, я стал панически бояться темных подворотен и темных комнат, я превратился в забитое трепещущее животное. В теперешнем моем состоянии меня ничего не стоит напугать резким хлопком или резким криком, или другим каким неожиданным громким звуком. Что со мной происходит — я не знаю, когда это все закончится и закончится ли — я тоже не знаю. Я мог бы, конечно, взять веревку и разом избавиться от этого бесконечного кошмара, но надежда, та самая надежда, которая, говорят, умирает последней, удерживает меня пока что от этого постыдного, быть может, опрометчивого шага. Она, я чувствую это, притаилась где‑то там, в глубине моего сознания, она все еще жива, она все еще не дает мне окончательно пасть духом…

Не так давно, недели две назад, я, набравшись смелости, или, быть может, от того, что отчаяние переполнило меня, рассказал о своих бедах Виталику, моему верному другу, тому, кто единственный из всей этой компании окружавших меня раньше пустозвонов остается все еще рядом со мной, тому, кто единственный еще находит в себе силы терпеть мои безумные выходки. Он не смеялся, не отшучивался, он не пытался делать свое лицо участливым, он просто очень хладнокровно заявил, что все это закономерный результат моих прежних проблем, что ничего другого после ухода из института, разрыва с друзьями и Ленкой он и не ожидал и что мне просто‑таки необходимо переменить обстановку, съездить куда‑нибудь в горы или на море, а еще лучше обратиться к психиатру. По крайней мере, сказал он, ты ничего не потеряешь, зато шанс, если таковой здесь имеется, можешь превратить в спасение… Не знаю, не знаю. В горах я уже был и на море ездил недавно; что же касается психиатра… Как же это все‑таки мучительно — поверять другому, пусть даже и психиатру, свои страдания, тайны, свои личные беды…

17 июня. 1984 год.

К психиатру я все‑таки сходил. Два дня набирался смелости и все‑таки решился. Пошел. Хотя в успех, признаться, практически не верил. С утра занял очередь в регистратуру за номерком, а после обеда обосновался в коридоре среди каких‑то старушек и пожилых женщин, как и я ожидавших своей очереди. Проторчал я там часа полтора, наверное, если не больше, хотел уже было уйти, но мысли о надвигающейся ночи меня удержали… Психиатром (по–больничному, невропатологом) оказался невысокий крепенький мужичек лет пятидесяти с живо поблескивающими черными глазами и редкими клочками седых волос на круглой, как арбуз, голове. Нервная система у него была, очевидно, в полном порядке, так как мой сбивчивый рассказ он выслушал без особого волнения. Услав куда‑то ассистента — молодого унылого парня в неопрятном халате, он довольно‑таки долго задавал мне разнообразные вопросы, на которые я, по возможности, старался вразумительно отвечать, потом он принялся, задирая мне толстыми волосатыми пальцами веки, заглядывать в глаза, бормотать при этом что‑то, затем, наблюдая дергающуюся голень, пару раз легонько стукнул резиновым молоточком по коленке, а под конец, насупив брови и обхватив нижнюю челюсть (свою, конечно) ладонью, на полном серьезе посоветовал заняться физкультурой и музыкой. Вот так‑то. Спокойные мелодии, заявил он, вкупе с физическими упражнениями, например бегом, должны благотворно подействовать на вашу развинченную психику, молодой человек. Это же надо, такой молодой, а уже по больницам бегаете. Приходите через неделю, посмотрим… Веселый, в общем, старикан. Я ушел от него с улучшившемся настроением, хотя в успех, признаться, верил так же мало, как и до этого визита…

Все это было вчера, а сегодня утром, часов в пять примерно, когда солнце только–только выдвинулось из‑за горизонта, я надел трико, кеды и рванул в Агролес. Это далеко, километрах в пяти, наверное, и я, честно говоря, чуть было не умер во время этой пробежки. Зато какое было потом удовольствие, какое было блаженство в момент погружения в ванну с теплой водой. Аааууумм! Восхитительнейший процесс! Жаль, что описать его вряд ли возможно. Да и, собственно, зачем?..

А днем, до обеда еще, я смотался в город, в универмаг. Прикупил там десятка полтора пластинок; в основном, роковые вещи: «Аквариум“ там, «Кино“, «Алиса“, Кейт Буш, еще что‑то. Не знаю, поможет ли мне все это, я имею в виду музыку (она звучит сегодня целый день), но то, что влияние ее благотворно, я уже начинаю ощущать. Какие‑то едва заметные, почти неуловимые признаки возвращающегося душевного равновесия, кажется, вновь хотят получить прописку в моей истерзанной материальной оболочке. А что же до всяких там сомнений, будто бы все это не есть симптомы грядущего выздоровления, а всего лишь обманчивое самовнушение — результат горячего желания верить в чудо, то я изо всех сил гоню их прочь. Прочь! Оставьте меня в покое! Я и так уже претерпел слишком много!..»

* * *

Блестящая лента шоссе послушно бежала под колеса черной «Волги», зеленые насаждения по обе стороны дороги сливались, мелькая, в сплошные потоки, а редкие встречные автомобили, эти механические мастодонты современной цивилизации, стремительно проносились мимо, обдавая на короткие мгновения острыми запахами выхлопных газов.

Бросая на табло спидометра опасливые взгляды, Роман, раздраженный такой непонятной спешкой, сидел в напряженной позе на переднем сиденье, рядом с Херманном, который, казалось, не обращал ни малейшего внимания ни на скорость, ни на своего взволнованного пассажира. Он только рассеянно глядел на дорогу да жадно — одну за другой — тянул дорогие сигареты «Бонд», которые извлекал из яркой цветастой пачки в нагрудном кармане. «В конце концов, нервы у меня тоже не из железа, — думал Роман. — Сначала эти непонятные недомолвки, полунамеки, теперь эта сумасшедшая гонка. То, что особой любви ко мне вы, товарищ майор, не испытываете, я уже давно разглядел, это на вашей милицейской физиономии прорисовывается довольно отчетливо, но вот о причинах такого недоброжелательства я могу пока лишь только догадываться. Впрочем, какого черта я должен оставаться в неведении и дальше? Я не испытываю больше ни малейшего желания терпеть это хамство!».

И он, искоса поглядев на майора, спросил:

— Может, вы мне все‑таки объясните, куда мы едем?

Майор секунды три–четыре помолчал, потом, не отрывая глаз от дороги, с видимой неохотой ответил:

— В Новочеркасск. К человеку, который видел чудовище.

— Вот как! — удивился Роман, в одно мгновение позабыв про свои обиды. — Разве есть такие?

Майор снова помолчал секунды три–четыре и, не считая, должно быть, нужным вразумительно отвечать на этот вопрос, буркнул что‑то нечленораздельное.

— По крайней мере, могли бы сразу сказать, — проворчал Роман. — Сидишь тут, переживаешь.

Насупившись, он стал глядеть в окно. Между тем черная «Волга», миновав обросшую жухлой травой каменную визитку «НОВОЧЕРКАССК» с убогой стелой у дороги, въехала наконец в город. Тотчас же, по обе стороны замелькали бело–кирпичные многоэтажки, кемпинги, потянулись увитые плющом крашеные металлические ограды. Движение здесь было более оживленное, чем на шоссе, и запахи выхлопных газов усилились. Как неизменные российские атрибуты, появились едва плетущиеся, набитые под завязку пассажирами пыльные «Икарусы», загрохотали самосвалы, замелькали дряхлые «Волги» и «Москвичи» с бледными шашечками на бортах.

Довольно быстро, всего лишь пару раз задержавшись у светофоров, они проехали по шумному, нашпигованному всевозможными автомобилями проспекту Платова, свернули затем на более тихую Пушкинского, миновали ее без особых задержек и наконец выбрались на Подтелкова, унылую и грязную, изуродованную многочисленными выбоинами улицу, по обе стороны которой уходящими в пыльную даль вереницами тянулись припаркованные автомобили, а справа, теперь уже прямо по курсу, метрах в трехстах, разноцветной массой бурлило многоголосое человеческое варево. Несмотря на то, что территория Азовского рынка была довольно‑таки обширной, она тем не менее не могла вместить всех желающих, и многочисленные продавцы–частники, постелив газеты, раскладывали свои товары прямо на тротуарах и бордюрах близлежащих улиц. Между ними, прицениваясь, споря, подходя и снова отходя, просто глазея, бродил самый разнообразный люд: озабоченные пожилые женщины с огромными кошелками в руках; дети; неопрятные, обросшие недельной щетиной субъекты в помятой одежде; какие‑то подозрительные личности неопределенного возраста и неопределенных занятий, все, как правило, в дорогих джинсовых костюмах, темных солнцезащитных очках, с импортными спортивными сумками через плечо. Были там — и без них, наверное, не обходится ни один базар — назойливые цыгане, которые приставали к прохожим, а те ожесточенно отмахивались от них; совсем еще молоденькие девушки, вертя во все стороны головами, водили за собой, словно бы на поводу, молчаливых равнодушных кавалеров, и изредка, как дождь в пустыне, мелькал то тут, то там сизый представительный мундир скучающего милиционера. А над всем этим толковищем стоял могучий и ровный, похожий на рокот отдаленного горного потока гул из сотен и сотен голосов, и температура здесь была, очевидно, выше обычной градуса на два, на три, как минимум.

— Наро–оду! — пробормотал Роман, когда они подъехали ближе.

— А вы как думали, — откликнулся Херманн. — Воскресенье, как никак. Базарный день.

Он довольно удачно загнал машину на весьма кстати освободившееся место между кремовой «восьмеркой» и светло–синим «Москвичом», после чего, аккуратно заперев все дверцы, повел Романа куда‑то в самую гущу, куда‑то через толпу, туда, где над остроконечными крышами теснящихся ларьков уныло маячила проржавевшая металлическая арка входа на территорию рынка.

Они миновали ряд ларьков («Воды», «Пирожки», «Овощи», «Мясо»), потом прошли вдоль длинного прилавка, на котором в изобилии располагались всевозможные продукты питания, начиная с местных помидоров и кончая закавказскими апельсинами, и наконец остановились перед широким приземистым строением с желтой фанерной вывеской «КООПЕРАТИВ СОЛНЫШКО» над распахнутой дверью.

— Кажется, здесь, — пробормотал Херманн, сверяясь с какими‑то заложенными в его памяти данными.

Внутри было чисто, сухо, прохладно и безлюдно. На широких прилавках под стеклом красовались щедрые дары донской земли: помидоры, огурцы, лук, кабачки и пр., — цены здесь были явно выше рыночных, и именно этим, очевидно, и объяснялось отсутствие покупателей. За прилавками, листая старый захватанный журнал, сидел скучающий светловолосый субъект лет 18–20. При виде Херманна и Романа его лицо озарилось улыбкой, он торопливо поднялся и, страшно гундося, вежливо произнес:

— Желаете приобрести овощей?

— Нет, — сразу же сказал Херманн, даже мимолетным взглядом не удостоив овощное изобилие. — Мы хотели бы переговорить с Лаврентьевой.

— А–а, — протянул паренек. Выражение услужливой готовности добропорядочного гражданина сменилось выражением полного равнодушия. — Вы, наверное, из милиции… — Не дождавшись ответа, паренек добавил: — Она уехала за партией помидоров, будет минут через тридцать–сорок. Можете подождать, если хотите.

— Мы так и сделаем, — сказал майор.

Парень загундосил что‑то еще, но Херманн и Роман уже его не слушали. Выйдя из помещения, они присели на стоявшие у стены деревянные ящики. Майор тотчас же задымил своим американским «Бондом», а Роман, достав из кармана недочитанные листы дневника Вадима Синицына, погрузился в чтение.

«16 марта. 1987 год.

23 часа 40 минут. Как‑то Виталик, старинный мой приятель, высказал мне в минуту откровенности мысль о необходимости наличия у общающихся со мной людей двух вещей: безграничного терпения — нематериальная структура, и нервной системы, выкованной из титановольфрамовой стали, — структура материальная. Сам того не подозревая, а может, и с умыслом, он затронул во мне самое больное место. И, что самое обидное, он был прав на все сто процентов. Действительно, непредсказуемые колебания моего настроения уже давно создали вокруг меня удручающую зону глубокого вакуума, ликвидировать который вряд ли кто из моих прежних приятелей испытывает желание. Слишком много в свое время было допущено вольностей по отношению к ним. Я, конечно, никого не обвиняю и обид ни на кого не держу, да и, собственно, о каких обидах может идти речь там, где виновен только я один, и никто больше, но длинными бессонными ночами, когда жуткий космический холод проникает ледяным потоком в мое сознание, я не перестаю задавать себе одни и те же вопросы: за что? За что мне такая судьба? Если я провинился в чем, то где? когда? перед кем? Я не могу поверить, что вся моя вина заключается в одном только факте моего существования. Сначала меня истерзывал в течение долгих пяти лет этот жуткий черный туман, а теперь какие‑то дьявольские силы, непонятно откуда берущиеся, швыряют меня, словно бы забавляясь, из одной эмоциональной системы координат в другую. И каждый раз с такой мучительной болью, будто раскаленными крючьями сдирают мясо с костей. Что это за силы, я не знаю, я даже представить не могу, что это за силы. Быть может, это наказание Божье, а быть может, Его антипод дьявол преследует меня, развлекаясь… Иногда, правда, наступают короткие минуты просветления. Мне начинает казаться, будто бы какой‑то радужный поток влечет меня куда‑то, куда‑то сквозь холод и тьму, куда‑то за синий горизонт, туда, где раскинулась меж диковинных гор некая удивительная страна со сказочным солнечным городом. Страна, в которой живут удивительные прекрасные люди, совершенные и телом, и разумом, — и лики у них спокойные, и души у них светлые. И все потому, что все они обрели тайный смысл жизни… Боже, как бы мне хотелось поселиться в этой стране и обрести там вечный покой… Но эти минуты кратки, они быстро проходят, и снова я остаюсь один на один со щемящей пустотой и в безысходной тоске.

О, Господи, если ты есть, прошу тебя, скажи — долго ли мне еще терпеть эти муки, долго ли мне еще нести этот непонятный чудовищный крест, это тяжкое непосильное бремя? Ведь я могу не выдержать, сломаться. Ведь даже самые прочные камни, если помещать их все время то в огонь, то в холод, то в огонь, то в холод не выдерживают и рассыпаются в прах. Чего же тогда можно ожидать от человека, от такого жалкого и несчастного человечка, как я, создания много более слабого и непрочного, нежели камень? Ответь мне, Господи! Не покидай меня!..»

* * *

«…Беспорядок на площади царил необычайный. Покореженные автомобили, трубы, полусгнившее тряпье, скелеты, банки, мотки ржавой проволоки, полуобгоревшие автомобильные покрышки, битые кирпич и стекла, трухлявые доски, утыканные ржавыми гвоздями, игрушки, какой‑то мелкий мусор неопределенного происхождения, сухие листья — все это сплошным неровным ковром устилало всю поверхность площади, а в самой ее середине в обрамлении тяжелых металлических цепей возвышалось на гранитном постамента какое‑то непонятное бронзовое сооружение — то ли некий священный символ этого города, то ли идиотский выдрик местного абстракциониста. Более всего оно походило на бесформенную статую гомо сапиенс мужеска пола. Стояло оно на двух ногах, коротких и толстых, прочно и основательно, рук у него, кажется, не было, а с того места, где полагалось быть голове, устремлялся куда‑то вдаль, куда‑то в заоблачные выси, суровый металлический взгляд обращенного к небу глаза на тонком штыре.

Ну и обстановочка, подумал Виктор растерянно, на Тутмосе обстановочка, помнится, тоже была далеко не сахар, но эта свалка, честно говоря, покруче Тутмоса. С чего же тут начинать?

Он посмотрел сначала на Элвиса, потом на Грэхема, которые стояли рядом и с обескураженными лицами разглядывали миазмы этой убогой цивилизации.

— Так что будем делать, старики? — бодро спросил он.

«Старики“ одновременно, как по команде, пожали плечами, а Элвис, чуть помедлив, неуверенно произнес:

— Пожалуй, катер здесь ни к чему. Только технику загробим, — и замолчал, многозначительно поглядывая то на Виктора, то на Грэхема.

— Узнаю душку Элвиса, — сказал Льюис с язвинкой. — Так и ждет он, глупый кот Базилио, возможности посачковать.

— А что? — откликнулся Элвис нахальным голосом. — В биллиардной шары без дела ржавеют, а я тут кисну, форму теряю, а мне еще у Сикоки девять партий отыгрывать.

— Не у Сикоки, а у Сикоку, — поправил педантичный Грэхем.

— А еще биллиардные шары не могут ржаветь. Они ж костяные, — добавил Виктор.

— Один черт!

— А вообще‑то он прав, — сказал Виктор, глядя на Грэхема, — катер тут действительно ни к чему. — Он повернулся к Элвису. — Ладно, старик, можешь проваливать в свою биллиардную, без тебя управимся.

Элвис тотчас же, громыхая ботинками, полез в кабину, устроился там поудобнее и, оскалив зубы, помахал обтянутой коричневой материей рукой.

— Вали, вали, — проворчал Грэхем.

Катер, взметнув густые клубы пыли, совершенно бесшумно взлетел в небо и через несколько секунд растворялся в сверкающей голубизне.

— Так какие у нас, гвардеец Грэхем, планы? — осведомился Виктор.

— О, планов у нас сколько угодно, — сказал Льюис. — Очень много у нас планов. Например, план номер один: ввинчиваемся в эти кварталы, прочесываем все находящиеся там дома, обнаруживаем аборигена, хватаем его за шкирку, а затем за чашкой чая он нам доверительным шепотом рассказывает о своих бедах. Мы умиляемся до слез, а потом принимаем все необходимые меры…

— Не годится, — оборвал Виктор Грэхема. — Делать ставку на аборигенов неразумно. Если эти дети трущоб и имеют здесь место, то отыскать их вряд ли удастся. Прячутся, мерзавцы.

— Хорошо. Тогда план номер девятнадцать. Весь свой духовный и интеллектуальный потенциал, весь без остатка, устремляем на поиски центров средств массовой информации.

— Вот это уже кое‑что, — сказал Виктор одобрительно. — В первую очередь нужно уделить внимание телецентру, вышка уже изрядно намозолила мне глаза, а во вторую — отыскать редакцию какого‑нибудь местного периодического издания — газеты или, скажем, журнала. Должна же там быть хоть какая‑нибудь информация. Но для затравки, гвардеец Грэхем, предлагаю обследовать вон то симпатичное здание с фальшивыми белыми колоннами.

— Как прикажете, господин капрал.

При ближайшем рассмотрении выяснилось, что здание сохранилось не так хорошо, как это казалось издали. Время и стихии здесь успели вволю похозяйничать. Массивные белые колонны были густо исполосованы мелкими трещинами, искусная лепка, украшавшая фасад, местами пообвалилась, обнажив грязно–серую кирпичную кладку, а с плоской крыши, угрожающе покачиваясь на легком ветру, свисали кое–где широкие листы кровельного железа, сорванного, очевидно, бушевавшим когда‑то ураганом. Такие же листы лежали в изобилии и у основания здания.

Внутри, в вестибюле, было тихо и пусто. Только вдоль высоких окон тянулся унылый ряд деревянных кадушек с какими‑то засохшими растениями да справа в углу скалился из груды костей облепленный пучками рыжих волос человеческий череп. В конце вестибюля, уходя куда‑то в глубины здания, брали начало два широких коридора, а между ними на пятиметровом участке стены, как раз напротив входа, висели портреты каких‑то сумрачных личностей в темных одеждах. Административное здание это, что ли, подумал Виктор.

Или, быть может, контора какой‑нибудь частной фирмы. Черт их разберет, этих аборигенов.

Грэхем немедленно направился в один из коридоров, а Виктор, приблизившись к портретам, принялся разглядывать суровые скуластые лица.

Точно, какая‑нибудь контора, решил он через пару минут, а эти типы что‑то вроде местных передовиков на доске почета. Хм, куда это Грэхем запропастился?

— Грэхем, — громко позвал он, вертя во все стороны головой. — Грэхем, черт возьми, ты где?

Звуки его голоса гулко разнеслись по обширному пространству этого мрачного вестибюля и утонули, как в вате, где‑то в темных углах. Снова наступила тишина.

— Грэхем, хватит дурить, выходи немедленно.

Снова никакого ответа.

Встревоженный Виктор потянулся к кнопке включения рации, и в этот самый момент справа, там, где начинался один из коридоров, вылезла вдруг с тихим шипением из‑за угла жуткая клыкастая физиономия и злобно уставилась на Виктора желтыми бусинками глаз. Мыслей не было. Был молниеносный прыжок в сторону, а потом — удобно–устойчивая поза с вытянутым в сторону чудовища «лингером“. Только двинешься, буду стрелять, подумал Виктор с отчаянием. А чудовище вдруг затряслось мелкой дрожью, потом издало какой‑то полузадавленный всхлип и рухнуло на пол бесформенной грудой тряпья и бумаги. Из‑за угла, давясь смехом и звонко ударяя себя по ляжкам, выкатился потерявшийся Грэхем Льюис.

Вот это да, подумал Виктор ошарашенно. Теперь разговоров на базе на две недели хватит.

Он сунул «лингер“ обратно в кобуру и, задрав подбородок, двинулся к выходу, но с полдороги вдруг вернулся, пнул бутафорское чудовище ногой и спросил самым, на какой только был способен, будничным голосом:

— Откуда ты выкопал эту образину?

— Оттуда, — сказал Грэхем, все еще всхлипывая, и махнул рукой в сторону коридора. — Я понял, это здание — театр. Там есть что‑то вроде костюмерной, наряды всякие, маски, вроде этой… А здорово я тебя, гвардеец Виктор.

— Идем, — сказал Виктор и, ни слова больше не говоря, первым направился в коридор.

Костюмерная обнаружилась за третьей по счету дверью. В небольшой зеркальной комнатке висели на вешалках вдоль стен всевозможные костюмы, маски, стояли стулья, столики с каким‑то неопределенным барахлом, а в углу на полу лежала куча неприятного на вид тряпья, из которого торчала, масляно поблескивая, голая задница какого‑то манекена. Все это не представляло ни малейшего интереса, и Виктор, даже не потрудившись закрыть дверь, двинулся дальше. Грэхем Льюис, ухмыляясь, затопал следом.

Так, что у нас здесь, подумал Виктор, отворяя следующую дверь. За дверью оказался огромный актовый зал. Все в нем вроде было на месте — длинные ряды кресел в партере, балконы, широкая сцена с подъемным занавесом. Не хватало только для полноты композиции оркестровой ямы. Но она здесь, если это действительно театр, явно была ни к чему. Если же это все‑таки не театр, а, к примеру, опера, то где гарантия, что для музыкантов здесь не подготовлено какое‑нибудь другое место? Нельзя же, в конце концов, все подгонять под земную мерку. Совпадений и так чересчур достаточно.

— Ладно, — сказал Виктор. — Делать тут явно нечего. Поплыли отсюда.

— А что и где нам тогда делать? — спросил Грэхем, когда они вышли из здания театра на площадь.

— Ты и в самом деле такой питекантроп или только прикидываешься? — сказал Виктор. — Напоминаю, мы собирались на телецентр.

— Есть поправка, — сказал Грэхем. — До телецентра не менее пяти кэмэ. На дорогу по этой помойке мы ухлопаем весь остаток дня. Предлагаю заняться поисками редакций.

— Поправка принимается, — сказал Виктор, подумав. — Есть какие‑нибудь предложения?

— Предложений нет, — сказал Грэхем. — Есть пожелание, поменьше трепать языком, побольше заниматься делом.

— Наконец‑то я услышал слова не ребенка, но зрелого мужа, — сказал Виктор. — Вызывай базу.

Через минуту в динамиках раздался сочный зевок, а вслед за ним скучающий голос дежурного оператора связи:

— Юрий Хентов, слушаю.

— Привет, Хентов. Здесь Локтев, — сказал Виктор. — Кто из наших занимался разведкой в моем секторе?

— Я, — сказал Хентов. — А что тебя интересует?

— Меня интересует, где находятся редакции местных газет и журналов, — сказал Виктор.

— Ясненько, — сказал Хентов. — Дайте‑ка мне панораму.

Грэхем и Виктор тотчас же завертели из стороны в сторону головами, а дежурный оператор что‑то нечленораздельно забормотал.

— Ясненько, — повторил он через минуту. — Вам, ребятки, жутко повезло. Видите справа улицу?.. Дуйте по ней два квартала и слева, за сквером, найдете то, что вас интересует. Желаю успеха.

— Мерси, — сказал Виктор. — Спасибо за информацию.

— Желаю приятно выспаться, — добавил Грэхем.

По части беспорядка указанная Хентовым улица мало чем отличалась от центральной площади. На всем ее зримом протяжении царило то же самое унылое запустение: мусор, мусор и мусор. Мусор самого разнообразного происхождения. Только разве что по причине близости домов битых кирпича и стекол здесь было явно больше, да человеческих скелетов по причине непонятной было явно меньше. Во всем остальном беспорядок на улице казался своеобразным продолжением–рукавом гигантского организма свалки на площади.

Через полчаса, а именно столько времени космодесантники затратили на дорогу, выяснилось, что вожделенная ими редакция местной газеты помещалась в огромном квадратном семиэтажном здании, сооруженном в ультрасовременном стиле из стекла и бетона. Время, стихии и другие мелкие напасти его ничуть, казалось, не состарили. Все так же, как и сто, наверное, лет назад, игриво поблескивали под лучами стоящего в зените Мэя оконные стекла, все, без исключения, целые; металлические колодцы выведенных наружу лифтов нисколько не поржавели, а перед самым входом на небольшом постаменте располагался свежий на вид, будто вчера только отлитый, бронзовый бюст какого‑то мужчины.

— Обнадеживающие признаки, — заметил Виктор.

Грэхем в этот раз промолчал, пожал только плечами, к чему, мол, гадать, там будет видно. Войдя в здание, он сразу же, насвистывая некую замысловатую мелодию и заглядывая во все двери, принялся бродить по запутанным коридорам первого этажа, а Виктор, поднявшись по широкой мраморной лестнице на второй, обнаружил там довольно обширную комнату, весь пол которой был, словно хлопьями желтой пены, устлан кипами старых газет. При малейшем прикосновении они, как сопревшая до последней степени материя, расползались, превращаясь в какие‑то неопределенные клочья, просыпавшиеся между пальцев. Прочитать их не было никакой возможности, и Виктор, оставив свои попытки, поднял с пола кресло, уселся в него и принялся ждать Грэхема.

Все это, в принципе, можно восстановить без особых проблем, подумал он, оглядывая помещение комнаты. Направить сюда толковых ребят с толковой техникой, пусть поработают. Главное, не стоять у них над душой и, что, наверное, даже важнее, не давать стоять у них над душой Аартону. Тогда эти убогие перлы снова станут выглядеть как новенькие. Неплохая, в общем‑то, мыслишка. Не забыть бы только потолковать об этом с шефом… Где же Грэхем? Ч–черт! Вечно его приходится ждать. Опять, наверное, готовит какую‑нибудь очередную пакость.

Он повернул голову к двери и стал прислушиваться к тому, что творилось на первом этаже. Сначала там стояла тишина, потом вдруг что‑то с грохотом рухнуло, зазвенело что‑то — то ли стекло, то ли листы железа, и как только шум этот утих, снова раздались беспечное посвистывание, хлопанье дверей и мерный цокот металлических ботинок. Развлекается, душка Грэхем, подумал Виктор. Вскоре шаги приблизились, затихли, и в дверном проеме возникла сутуловатая фигура Льюиса, улыбавшегося во весь рот.

— Отдыхаете, господин капрал, — сказал он. — И правильно делаете. Все эти носители информации не выдержали испытания временем. Рад это констатировать, ибо, можете мне поверить, нам пришлось бы после их изучения заканчивать свои дни в сумасшедшем доме. Ты только посмотри, сколько их здесь. — Грэхем повел вокруг рукой и вдруг пошел прямо по газетам, топча их и расшвыривая в стороны.

— Идиот! — крикнул Виктор. — Прекрати немедленно. Все это легко восстановить.

— А зачем? — сказал Грэхем, все же останавливаясь. — Надеешься обнаружить что‑нибудь заслуживающее внимания? Напрасно надеешься. Тот, кто уничтожил цивилизацию, наверняка позаботился и о том, чтобы ликвидировать всю информацию, которая могла бы пролить свет на события, имевшие здесь место. А скорее всего, сударь мой, никакой информации тут и не было. Цивилизация, как пить дать, погибла в однодневье или даже в одночасье, так, что даже никто и пикнуть не успел, до газет ли им тут было?

— Опять двадцать пять, — сказал Виктор, поморщившись. — И в кого ты такой уродился, демагог доморощенный?

— Нет, братец ты мой, я не демагог, — сказал Грэхем, широко раздувая ноздри. — Не демагог я. Просто я нутром чую, всеми своими фибрами, что мы не там копаем. Понимаешь ли ты это? Можешь ли ты это понять, австралопитек этакий? Я чую. Чую я, и все тут.

— Я тоже чую, — признался вдруг Виктор. — Мне кажется, нам стоит заняться историей этой планеты. Наверняка на каком‑то этапе обнаружатся пробелы в духовном и интеллектуальном развитии местного населения. В них, очевидно, и кроются причины гибели цивилизации.

Грэхем посмотрел на Виктора с интересом.

— Ну?

— Чего «ну“? — сказал Виктор сердито. — Я знаю столько же, сколько знаешь ты. Своей головенкой надо думать.

— Хар–роший у нас разговор получился, — заметил Грэхем, ухмыльнувшись. — Ладно, старик, если ты не против, я, пожалуй, вызову катер. На сегодня, кажется, все…»

* * *

Светлана Лаврентьева, компаньонша унылого субъекта по кооперативу, оказалась высокой светловолосой девушкой лет 22–24. Как заученный урок, она почти без запинки протараторила историю, уже известную ранее Херманну.

«18 июля, это было, кажется, воскресенье, мы с Аликом, приятелем моим, поехали на его машине за город, на природу. Захотелось, знаете, отдохнуть, позагорать, расслабиться, а то все работа да работа, замучила проклятая… В общем, приехали мы на место еще до обеда. Это аж за Биссергеневкой, на Аксае, есть там, знаете, такой мост, так вот сразу же на ним — направо. Красотища там — с ума можно сойти. Ивы, дубы, трава зеленая, и купаться можно. Алик сразу же в багажник — за удочками, он у меня рыболов заядлый, а я — за ведро да к реке, на уху надеялась. А перед этим ему и говорю, включи, говорю, магнитофон, пускай музыка играет, а то уйдешь сейчас, а я в этой технике ничегошеньки не понимаю. Он сначала отмахнулся было — занят, мол, а потом и говорит, ладно, говорит, сейчас я с удочками разберусь и включу, иди. Ну, я и пошла. Только я на берег вышла, смотрю, а на том берегу из камышей, будто бы дым какой‑то, черный туман выползает. Странный такой туман, вода вокруг него кипит, пар идет. И ползет он, как стелется, над самой рекой и вроде бы ко мне, на нашу сторону. Страшно мне тут стало, оцепенела я, дрожу, назад хочу бежать, а ног не чую. Так бы, наверное, и умерла со страху, если бы Алик магнитофон не включил. Заиграла тут музыка, Юрочка Шатунов запел. Я в себя пришла, ведро бросила и — бежать. До самой машины бежала. Бледная вся, испуганная. Алик меня как увидел, так чуть в обморок не упал. Что, говорит, случилось? Крокодилы, что ли? Нет, говорю, не крокодилы. Ты разве ничего не видел? Нет, говорит, ничего не видел. Алик, говорю, милый, поехали отсюда. Он еще больше удивился. Да что случилось, говорит? Не спрашивай, говорю, потом расскажу, поехали, пожалуйста. Ну, говорит, если ты этого так хочешь… Так мы и уехали. А ведро то на берегу забыли. Так, наверное, и лежит там до сих пор. Жалко. Совсем новое ведро было. Эмалированное. Я его у спекулянтов с переплатой купила…»

* * *

…Майор Херманн сидел в расслабленной позе на переднем сиденье, за рулем, глядел меланхолически на дорогу и, казалось, по–прежнему не проявлял ни малейшего желания отвечать на многочисленные вопросы Романа. Ну и черт с тобой, думал Роман. Мне, собственно, на это уже наплевать. Картина и без того прорисовывается уже достаточно отчетливо. Не хватает только нескольких завершающих штрихов, а именно: как это чудище вычисляет геторов (по психополям, что ли), как оно сумело материализоваться, ведь для этого потребовалась бы колоссальная энергия, и как же все‑таки с ним бороться — что‑то уже мелькает у меня в голове по поводу этого последнего вопроса, но пока что это не более чем туманные неопределенные пятна. Со временем я, конечно, разгрызу этот орешек. Будьте спок, товарищ майор. А вот что касается вашего непонятного поведения, то тут, признаться, я в полнейшем недоумении. Специалист вы, что ли, игры на нервах? Есть, знаете, такие любители, этакие анизотропные индивиды, которые… то ли из чисто спортивного интереса, а быть может, в угоду своей врожденной предопределенности, готовы кого угодно, хоть мать родную, довести до белого каления. Хотя, признаться, я все больше склоняюсь к тому, что все эти ваши показные манеры крутого мена — есть заранее спланированная, специальная акция некоего психологического характера. Если это так, товарищ майор, то, смею вас заверить, это форменное идиотство. Неужто вы не понимаете, что своими жалкими потугами растормошить меня только затрудняете мне работу?.. Нет, тут нужна полная ясность.

И Роман, искоса поглядев на майора, сказал как можно более любезным голосом:

— Дмитрий Миронович, вы не могли бы прояснить ситуацию в одном немаловажном для меня вопросе?

Не отвечая, майор Херманн посидел некоторое время в неподвижности, потом зашевелился, потягиваясь, швырнул потухшую сигарету в окно и, словно бы у него вдруг случился нервный тик, как‑то неопределенно, обозначая, очевидно, тем самым свое согласие, дернул головой.

— Скажите, Дмитрий Миронович, за что вы меня так не любите? — спросил Роман.

— Хм, — сказал майор, — а за что мне вас любить?.. Вы не женщина, и я вам не любовник.

— Фу, какая банальность, — скривился Роман. — М–да… Ну, хорошо, я не женщина. А вот если бы стал, изменилось бы что‑нибудь?

— Нет, — сказал Херманн. — Не изменилось. Не буду лукавить, вы мне неприятны по другой, вполне определенной причине.

— Это по какой же?

— А по такой, что вы не человек, Роман Васильевич…

— Не человек? Хм, а кто же я тогда?

— Чудовище.

Херманн сказал это совершенно спокойно, по–прежнему не отрывая глаз от дороги. Ни единый мускул не дрогнул у него на лице. Чего, конечно, нельзя было сказать о Романе.

Он дернулся, как от удара, и до хруста сцепил зубы.

— Ну, спасибо!.. — процедил он. — Умеете вы быть… тактичным.

— Быть может, вы этого еще не вполне осознаете, — продолжал Херманн, не обратив на реплику Романа ни малейшего внимания, — но это так. Конечно, вашей личной вины в происходящем нет, триста тысяч трупов на совести другого чудовища. Но, смею вам заметить, вы от него мало чем отличаетесь.

— Понятно, — сказал Роман, когда примерно через минуту кроваво–красный туман рассеялся перед его глазами. — Теперь мне все понятно. Ну и что же вы намерены делать дальше?

— Следовать за вами всегда и всюду…

— Как тень? — спросил Роман с недоверием.

— Как Альтер–эго. Я к вам приставлен. И без моего ведома ни один волос не упадет с вашей головы. Уж можете мне поверить.

— Уже упал! — выкрикнул Роман, выдергивая из головы целый клок поседевших волос.

На это майор не сказал ничего.

— Знаете что, — сказал через какое‑то время Роман. — Остановите машину.

— Это еще зачем?

— Выйти хочу.

— Зачем?

— Пешком пойду.

— Не выдумывайте. До Ростова еще пятнадцать километров.

— Мне плевать! Остановите сейчас же! Немедленно!

— И не подумаю!

— Вот как!? Тогда я вам со всей ответственностью заявляю: если вы не остановите машину, я выпрыгну на ходу.

— Охотно вам верю, — сказал Херманн равнодушным голосом. — Прыгайте.

— Ах так! — пробормотал Роман, хватаясь за дверную ручку. Приоткрыв дверцу, он посмотрел на несущуюся обочину дороги и, отклонив назад корпус, зажмурил глаза.

— Да остановитесь же вы наконец, психопат вы этакий! — закричал тут у него над ухом Херманн. — Если вам так хочется, пожалуйста, можете идти пешком! Тоже мне, экзистенциалист!

И тотчас же, отчаянно завизжав тормозами, черная «Волга» остановилась, да так резко, что Роман, которого по инерции швырнуло вперед, едва не ударился головой о лобовое стекло.

Не говоря ни слова, он выбрался из машины и скоро зашагал по обочине дороги.

— Когда перебеситесь, — крикнул ему Херманн, — дайте знак. Я подберу вас.

«Волга» стронулась тихонечко с места и едва слышно покатила вслед за Романом.

Лучше сопли свои подбери, подумал тот с яростью. Тоже мне, Альтер–эго! Да я таких Альтер–эго!.. Пронин майор! И откуда ты только взялся?!.. Лучше бы ты с преступностью воевал!.. Альтер–эго!!..

Он вдруг резко свернул с дороги и по пыльной вялой траве побрел к лесополосе.

Позади раздались невнятные ругательства, потом стихли, гулко хлопнула дверца и послышались торопливые догоняющие шаги.

Ползет сволочуга, подумал Роман с удовлетворением. Он остановился, повернул слегка голову, так, что в поле зрения появилась расплывчатая — не в фокусе — фигура майора, и спросил с усмешкой:

— Так и будете за мной ходить?

— Так и буду, — откликнулась фигура.

— Что ж, дело ваше.

Роман побрел дальше, а шаркающие позади шаги возобновились. Будто соединенные невидимой нитью, они прошли один за другим через лесопосадку, потом по небольшому, изрытому гусеницами то ли тракторов, то ли танков (полигон тут, что ли, был) полю, миновали редкую березовую рощу, вдоль края которой тянулись кусты шиповника и поднялись наконец на невысокий пригорок, поросший жухлой низкорослой травой, покрытый головешками, клочками газет, бутылочным стеклом и прочими миазмами испражнявшегося здесь пикника.

Что ж, подумал Роман. Вот все и прояснилось. Я теперь, оказывается, чудовище. Угроза для человечества, так сказать. Ну–ну! Интересно, когда будет покончено с монстром, не примутся ли Херманн и ему подобные за меня и других геторов? Так, на всякий случай, от греха подальше. Отправят к праотцам без тени сомнений, и все будут довольны — и мы не будем мучаться, и херманны будут спокойны. Великолепный, признаться, выход, все проблемы разрешающий. Впрочем, товарищ майор, я вас прекрасно понимаю. Собственная безопасность превыше всего. Я и сам, пожалуй, на вашем месте поступил бы так же. Только вот, товарищ майор, я не на вашем, к сожалению, месте. Я, товарищ майор, на своем месте, и у меня насчет моего будущего планы немного иные… И с этим вам — хотите вы этого или нет — придется считаться…

Он повернулся к майору и замер, пытаясь удержать рвущийся наружу крик. В только что оставленной ими низине, со стороны придорожной лесопосадки, текло к ним, неторопливо накатываясь на желтеющую траву, облако черного тумана. Многочисленные ярко–голубые прожилки и точки сверкали в нем, как россыпи бриллиантов, прямой, выжженный в траве след позади облака курился синим дымом, и во все стороны разбегались по прелым листьям и сухим веткам веселые огненные ручейки занимающегося пожара.

Так вот ты каков, подумал Роман, а Херманн, первым очнувшийся от столбняка, заорал ему каким‑то нелепым высоким голосом:

— Теперь вы видите, видите? Теперь вы убедились?.. Смотрите на него внимательно, смотрите и запоминайте! Вот оно — порождение извращенного разума гетора!

Роман по–прежнему не шевелился, оцепенев, и ничем не реагировал на слова майора.

— Ладно, — сказал Херманн уже более спокойно. — Вот ключи, бегите к машине и ждите меня там, а я попробую его задержать. — Он вложил что‑то в вялую руку Романа. — Ну, что же вы? Бегите! Да бегите же, черт вас возьми!

Роман посмотрел на него безумными глазами, словно бы не понимая, чего от него хотят, потом попятился, спотыкаясь, и наконец побежал. Побежал он легко, не ощущая ног и не видя земли, в сторону зеленеющих невдалеке зарослей шиповника. В голове у него было пусто, ни мыслей, ни чувств, только страх да гулкое буханье крови в висках. И еще ему казалось, будто он не бежит, а летит, летит, как лишенная плоти невесомая мысль над грубой непригляднойдействительностью. Метров через сорок, услышав позади сухие пистолетные выстрелы, он как бы выпал из этого измененного бытия, остановился, оглянулся, неосознанно фотографируя картину окружающей действительности, и увидел майора Херманна, который, согнув ноги в коленях, все еще стоял на прежнем месте, на вершине, стреляя во что‑то невидимое, скрытое за выпуклостью холма, и, по всей видимости, не очень‑то торопился обращаться в бегство.

А в низине, видно, горело уже хорошо, легкий ветер выдувал оттуда рваные клочья дыма, что‑то трещало там, и птицы, встревоженно галдя, разлетались в разные стороны. Ну что же он, что же он, подумал Роман с отчаянием. И тут появилось облако. Появилось оно бесшумно, стремительно, сразу же всей массой, словно бы вдруг выпрыгнуло прямо из‑под земли, и в ту же секунду трава под ним занялась мелким огнем, дыма стало больше, а прозрачный воздух поверх него заколебался, плавясь, и вместе с воздухом заколебались далекие редкие облака. Ну же, ну же, отчаянно твердил про себя Роман. Словно бы услышав его призыв, майор Херманн обратился наконец в бегство. Он помчался, как сайгак, гигантскими скачками в сторону от Романа и от дороги, ежесекундно оглядываясь, рассчитывая, должно быть, что черный туман последует за ним. Однако, полностью его игнорируя, облако, собравшись в правильный компактный шар, диаметром не более трех метров, покатилось к Роману. В одно мгновение голова Романа снова стала пустой, снова гулко забухала кровь в висках, а дикий страх, казалось, уже готов был вырваться наружу душераздирающим нечеловеческим воплем. Роман невольно попятился, а Херманн, что‑то крича и отчаянно размахивая руками, уже мчался обратно. Опять затрещали пистолетные выстрелы, сухо, неуверенно — совсем, казалось, неуместный здесь звук. Даже малейшего вреда облаку они не доставили. И все же оно остановилось. То ли ему надоела возня майора, то ли оно решило покончить сначала с более близкой жертвой. Из самой его середины, словно некая черная молния, метнулось вдруг к Херманну огромное щупальце, обхватило его поперек туловища, и в то же мгновение майор исчез в пульсирующей ярко–голубыми прожилками массе.

Только раскинувшиеся в полете ноги мелькнули перед потрясенным Романом. Боже! Боже! — шептал он едва шевелящимися губами. А майора между тем крутило в облаке и швыряло, как попавшее в водоворот бревно. Попеременно из черной каши показывались на короткие мгновения то руки, то ноги, то искаженное мукой лицо, и каждый раз сведенные судорогой губы на нем словно бы шептали: «Беги». А потом — прошло, наверное, всего несколько, пять или шесть, секунд, не больше — из облака вдруг выстроил в небо густой фонтан черной крови, и майор больше не появлялся.

А Роман вся пятился, пятился, не в силах повернуться, не в силах бежать. И неизвестно, сколько бы еще времени продлилось это оцепенение, если бы долгожданная разгадка зловещей тайны не озарила наконец его сознание. Те самые недостающие штрихи легли наконец на предназначенные им места, и сразу же туманная картина обрела завершенность, исчезли белые пятна, все стало понятным, логичным.

В мгновение ока вернувшиеся к Роману силы взорвали оцепеневшие мышцы, и он, с ходу вломившись в кустарник, продрался сквозь него, оставляя на ветках клочки одежды, и вбежал в начинавшуюся сразу же за шиповником березовую рощу. Здесь он остановился опять, ненадолго, всего лишь на несколько секунд, чтобы хотя бы частично нормализовать дыхание и оглядеться. Черный туман уже неторопливо стелился следом. Расслаиваясь на тысячи мелких струек, он сочился сквозь шиповник — ни дать, ни взять, обыкновенный черный дым — ветви кустов вокруг него трещали, обугливаясь, шипели, как сало на сковородке, а зеленая листва стремительно желтела, сворачивалась в трубочки и тут же превращалась в пепел. Когда туман преодолел шиповник, его масса снова собралась в компактную форму, в ее середине что‑то сверкнуло, неожиданно и ослепляюще, и в то же мгновение мимо Романа, всего в трех–четырех шагах, пронесся, опаляя чудовищным жаром и сметая встречные стволы деревьев, ярчайший до голубизны огненный шар.

Дикий страх все‑таки вырвался наружу душераздирающим нечеловеческим воплем. Роман рванулся в сторону, упал, споткнувшись о какие‑то то ли ветки, то ли корни, тотчас же вскочил и, лавируя между стволами деревьев, помчался в сторону шоссе. Прыгающий и качающийся вокруг него мир воспринимался им сейчас сквозь призму все еще стоявшей перед его глазами картины извергающегося из облака кровавого фонтана. Кровавые реки струились, бурля, под его ногами, кровавое небо нависало над кровавой землей, и кровавые секунды, растягиваясь в бесконечность, сливались в непрерывный кровавый поток.

Наконец он выбрался на шоссе. Было оно пустынным, ни машин, ни людей, только метрах в семидесяти стояла на обочине черная «Волга», да далеко, чуть ли не за километр, близилась, вырастая в размерах, неопределенная синяя точка.

Только бы успеть, подумал Роман, подбегая к машине, только бы успеть. И тут же терял, казалось, целую вечность открывая дверцу, садясь за руль, заводя двигатель. В любое мгновение он ожидал появления преследовавшего его монстра. Только бы успеть! Только бы успеть выбраться отсюда!

Когда «Волга», взревев мотором, рванула с места, черный туман выполз наконец из лесопосадки на шоссе. Роман увидел его в зеркале заднего обзора. В тот же момент вся местность вокруг, несмотря на яркий солнечный день, озарилась, будто некое предупреждение, дрожащим голубоватым светом, и Роман, чисто рефлекторно рванув руль влево, бросил машину на встречную полосу, чудом увернувшись от исторгнутого облаком ярко–голубого шара.

Мчавшийся встречным курсом светло–синий «Жигуленок», избегая столкновения, тоже вильнул. Он пронесся, скрипя тормозами, совсем рядом, чуть ли не борт в борт, и исчез из поля зрения Романа. В зеркале заднего обзора было видно, как его, бросая из стороны в сторону, тащило некоторое расстояние юзом, потом он все‑таки перевернулся, заскользил блестящей крышей по асфальту и наконец замер у обочины дороги, в какой‑то канаве, вхолостую крутя обращенными к небу колесами. А местность вокруг снова озарилась голубоватым светом. Еще один ярко–голубой шар пронесся, обгоняя, мимо «Волги», этот был какой‑то неустойчивый, во все стороны от него разбрызгивались огненные хлопья, и он наверняка бы со временем распался сам собой, если бы сотней метров дальше не врезался в стоявший возле дороги электрический столб, который тотчас же, вспыхнув ярким желтым пламенем, стал неторопливо, обрывая провода, заваливаться прямо на шоссе. Роман зажмурился, отжал до упора педаль газа, стиснул кулаки и зубы, напрягся, ожидая, казалось бы, неминуемой гибели. Не успеть — забилась в ошалевшем сознании истеричная мысль. А потом был страшный грохот, где‑то позади, но очень близко, чуть ли не в машине, и еще чем‑то, кажется, концом провода, с силой, так, что звон пошел, хлестнуло по крыше багажника. Роман открыл глаза, огляделся. Впереди прямо по курсу, было чистое шоссе, а сзади, удаляясь, горел лежавший поперек дороги деревянный столб, горели по обе стороны трассы зеленые насаждения, и что‑то горело там еще, далеко, возле самого, очевидно, Новочеркасска, потому что, заслоняя горизонт, поднималась в той стороне к небу сплошная стена из синего дыма. Очень сильно там горело…

* * *

Черный туман остался далеко позади, уже и не видно его было, а Роман тем не менее все гнал и гнал машину на предельной скорости. До самого своего дома. Всю дорогу он размышлял над недавним своим открытием, и постепенно небывалое возбуждение овладело им. Вчерашнее его эмоциональное состояние, вызванное рассказом полковника, выглядело сейчас сущим пустяком по сравнению с теперешним. Какие‑то непонятные процессы происходили сейчас внутри него, привычные связи устоявшегося восприятия окружающего мира рвались, как перетянутые гитарные струны, взамен возникали новые, а где‑то, на самом дне взбаламученного сознания, уже шевелилось странное нечто, то, что Вадим Синицын ошибочно называл дьявольскими силами, а Роман — ангелом–хранителем, то, что отличало гетора от обычного человека, и это нечто, как бы оплотняясь в могучую энергетическую пружину неизвестного свойства, как бы этакую божественную плерому, неудержимо поднималось из темных глубин растревоженного сердца, стремясь к полному господству над сознанием, и только чудовищное напряжение внутренних сил личностного характера позволяло Роману сохранять прежнее равновесное состояние.

— Не время, не время! — шептал он, стискивая зубы. — Не время, не место…

Бросив машину у подъезда, он вихрем промчался по лестнице на второй этаж, ворвался в квартиру, схватил рукопись Вадима Синицына и на последней странице написал вкривь и вкось:

«…трольных афиш! Здесь не хватает музыкальных гастрольных афиш! Ты слышишь, Грэхем? МУЗЫКА — вот тот пробел в духовном развитии населения этой несчастной планеты, который мы никак не могли уловить…»

Да, музыка, подумал Роман, бросая ручку. Музыка… Но, конечно, не та музыка, что сплошным зомбирующим потоком валит из динамиков радио, магнитофонов и проигрывателей, нет, не эта музыка, ее и музыкой‑то назвать нельзя, бездушный слепок вселенского шедевра, порожденный многократными отражениями в Королевстве Кривых Зеркал, а музыка изначальная, музыка вечная, краеугольный камень в фундаменте мироздания, музыка, существующая, как некое космическое начало в неких запредельных мирах, а быть может, и рядом: в домах, в людях, в планетах, в звездах, — музыка, неразрывно связанная с материей, существующая в ней и ждущая своего освобождения, как премудрость мироустройства. И вот эта музыка, только она одна, только ей под силу, способна (нет, не уничтожить, ничто нельзя уничтожить в вечной Вселенной) изгнать, вернуть в Небытие блуждающую по планете кошмарным призраком черную тьму. И эта истина не вызывала сейчас сомнений. Как не вызывало больше сомнений то, что сам черный туман — не есть порождение дикой фантазии гетора, не мог человек, это просто выше его возможностей, придумать то, чего не существует в Природе, и дело здесь даже не в необходимой для этого колоссальной энергии. Просто случился в свое время незапланированный преждевременный прорыв человеческого сознания в запредельные миры, туда, где хранились, ожидая своего часа, бесчисленные поделки щедрой на выдумки Природы, там было много прекрасных вещей, и только случайность, нелепая случайность обрушила на человечество ужас черного тумана. Созданный Природой непонятно для чего (быть может, кто‑нибудь когда‑нибудь это и узнает), он тоже существовал, связанный, как и музыка, в структуре протобытия: материи, вакуума или эфира, неважно, и он тоже ожидал своего освобождения. Он успел уже наделать немало неисправимых бед на Земле, но час его возвращения в Небытие недалек. Это несомненно… Кроме того, Роману стало понятно и предназначение геторов. Он понял, что ни сам он, ни Вадим Синицын, ни другие подобные им люди геторами вовсе не были. Конечно, они существенно отличались от остальных людей, отличие это было колоссальным, но предназначение их все же было в другом. Они были посредниками, некой связующей нитью между человечеством и запредельными мирами, охранным в то же время буфером человечества, их предназначение извлекать из Небытия созданные Природой удивительные прекрасные творения, одаривать ими человечество, подвигая его тем самым на пути духовного совершенствования. Да, это несомненно, думал Роман. Это действительно так. И я рад этому. Ну, что же, пора…

Он закрыл глаза и, уходя в глубину своего естества, откинулся на спинку стула. Тотчас же странное нечто, не сдерживаемое теперь ничем, овладело его сознанием, слилось с ним в единое неразрывное целое, и перед мысленным взором Романа поплыли, с калейдоскопической быстротой сменяя друг друга, удивительные видения: диковинные страны и города в уютных зеленых долинах, хрустальные замки посреди дремучих лесов, серебряные горы и изумрудные океаны, реки, ручьи, а потом снова города и замки, в которых жили невероятно прекрасные люди, со спокойными ликами и светлыми душами, постигшие тайную суть бытия. А внутри, как звон серебряных колокольцев, зазвучала изумительная мелодия. Небывалые силы почувствовал в себе Роман.

Он засмеялся, открыл глаза. От его рук, как некая теплая аура, исходило ослепительное желтое сияние. От всего его тела исходило ослепительное желтое сияние.

По–прежнему смеясь, он подошел к окну, открыл его и, теперь уже зная, что надо делать, уверенно перешагнул подоконник, но не упал, завис на мгновение в воздухе, после чего, поднявшись плавно на крышу дома, встал там на самом краю, глядя на раскинувшийся под ним миллионный город.

— Пусть будет Бетховен, — объявил он торжественно, воздевая руки к небу. — Симфония номер девять. — И в то же мгновение весь мир словно бы раскололся на тысячи серебряных колокольцев.

Многочисленные свидетели происходящего: скамеечные старухи, детишки, мужчины возле доминошного стола, группа молодежи («чубчик кучер–рявый» тоже, наверное, был там), — стояли, задрав головы, внизу, смотрели неотрывно вверх, на объятую ореолом желтого сияния фигуру, а вокруг, высвобождаясь из миллионолетнего заключения, звучали фантастические пассажи бессмертного творения великого венца, и казалось, что нет и не может быть в природе такой силы, которая могла бы заставить их замолчать.

Юрий Самусь. Обними свою смерть

Глава первая. Приглашение к смерти

Тогда мне шел 372 год. Как я задержался в этом бренном мире столько лет — не знаю. Видимо, смерть забыла обо мне, как, впрочем, и старость. От силы мне можно было дать лет сорок пять, я чувствовал мощь в своем теле и бодрость духа. Чего еще человеку желать?

Богатство меня не волновало. Я был богат настолько, что мог не задумываться о деньгах. Женщины? Я охладел к ним лет десять назад, когда вдруг осознал, что вполне вероятно, все живущие сейчас люди в какой‑то степени являются моими потомками. Больше портить кровь человечеству я не осмелился. Я жил на уединенном острове посреди Тихого океана, отгородившись от мира силовым куполом. Мне было наплевать на войны и эпидемии, смог и политику, ибо всем этим я был пресыщен давным–давно. Тридцать человек прислуги составляли все мое окружение. Их общества мне вполне хватало. И я даже по–своему был счастлив. Тогда мне шел 372 год.

В то утро я пробудился раньше обычного. Всю ночь мое воображение терзал какой‑то кошмарный сон. Однако проснувшись, я никак не мог вспомнить его. Я лежал на мягкой постели и любовался восходом солнца. Тужась, оно выползало из‑за океана и, расправляя свои округлые плечи, приветствовало меня взмахом тепла.

— Привет, старина, — сказал я. — Что там слышно на другой стороне земли?

Оно сморщилось, но промолчало.

— Понятно, — кивнул я, — тебе надоело смотреть на суету людскую. Но что поделаешь, терпи. Я ведь терплю…

Откуда‑то сбоку выскочила мрачноватая тучка и прикрыла золотистый диск покрывалом небесной влаги.

— Ты сегодня не в духе? Ну, извини. Не знал.

Я протянул руку к колокольчику, застывшему на тумбочке в немом ожидании счастья, и несколько раз взмахнул им. Волны звука поглотили мой дворец, отражаясь от мебели, стен, от моих чутких ушей. Я застонал и опустил колокольчик на место. Он грустно вздохнул и затих.

В дверях появился камердинер.

— Вы так рано встали, сэр?

— Да, Кристелонион. Ночная мгла несла одну печаль, и я решил вернуться из царства грез.

— Желаете одеться?

— Хм, ты как всегда немногословен, мой друг. Да. И поживей.

Он помог мне облачиться в короткую тунику из янтарного шелка и вновь исчез, предварительно выведав, не желаю ли я отзавтракать? Я желал. И потому через минут десять уже сидел за огромным столом, где могли бы уместиться если не все, то добрая половина жителей графства Люксембург, и в гордом одиночестве с удовольствием поглощал ватрушки, изредка запивая их горячим парным молоком. Моей страстью была простая пища. Никаких там экзотических блюд и прочих излишеств. Чем проще еда, тем лучше работает желудок. А может быть, где‑то в глубине души я верил, что таким образом можно продлить себе жизнь? Если послушать докторов, то все долгожители, конечно не идущие ни в какое сравнение в этом вопросе со мной, дотягивают до сотни и более лет только благодаря этому, да разве что еще свежему горному воздуху. Хотя, где сейчас найдешь этот воздух? Земля задыхается в собственных испражнениях, люди уничтожают друг друга без всяких войн и при этом садистски усмехаются, возводя трубы новых заводов. А ведь я тоже к этому причастен, и мои заводишки чадят прокопченное, издыхающее небо, отравляя бытие другим. Но не мне. У меня под куполом воздух чище хрусталя. Кислородная станция, загнанная в чрево острова, не даст мне задохнуться в угаре цивилизации. Разве я этого не заслужил?

Как обычно в конце завтрака появился мой личный секретарь. Он застыл в почтительном отдалении, поджидая, когда я соизволю закончить трапезу. Я неспеша доглил молоко, вытер тубы ароматизированной салфеткой и подозвал его ближе.

— Что нового, Синероуа?

— Новостей особых нет. Из почты только — одно письмо. Адрес Нью–Йоркский.

— Странно. Я ни от кого не жду сообщений. Распечатай и прочти.

Он повиновался моему приказу, а я откинулся на спинку кресла и стал слушать.

«ЗДРАВСТВУЙ, ГЛЕНДОН. ВОТ И ПРИШЕЛ ТВОЙ ЧЕРЕД. ВСПОМНИ СВОЙ СОН И ТЫ ВСЕ ПОЙМЕШЬ. Я ЖДУ ТЕБЯ. ПРИХОДИ».

Тысячи черных игл впились в мой мозг. Пространство разлетелось на куски, превращаясь в пульсирующие осколки тьмы. Я слышал голоса, мне чудился смех, но я был глух. Передо мной возникали лица моих друзей и врагов, которых давно уже не существовало в этой жизни, но я был слеп. Я умирал и воскресал вновь, страдая, прося забвения, которое казалось мне чудеснее всех чудес. И всюду меня преследовала невидимая тень. Я ощущал ее каждой клеточкой угасающего разума, страшную, холодную, как космос, тень. Я понял — это мой враг. Но я не отдам жизнь свою ему, я буду бороться до конца. И ТЕНЬ ОТСТУПИЛА.

Я очнулся уже в постели. Кристелонион и Синероуа склонялись надо мной. В их глазах застыл ужас и сострадание. Секретарь держал в руке шприц, Кристелонион — кислородную маску и крохотный баллончик.

— Вам лучше, сэр? — спросил он.

Я слабо кивнул головой.

— Что это было, господин? — испуганно прошептал Синероуа.

Я усмехнулся одними губами.

— Мрак.

Он ждал, что я еще что‑то скажу, но я молчал. Тайны бытия непостижимы независимо от того, сколько сил и энергии ты отдаешь на их разгадку. Передо мной лишь на миг чья‑то сверхвсесильная рука приподняла плотную и всегда приспущенную завесу, за которой лежит страна полная неизвестности, роковых случайностей и радостных тревог. Имя этой стране — СУДЬБА…

Но самое страшное заключалось в том, что я так ничего и не понял. И чтобы не быть низвергнутым в пропасть безумия лихорадочной работой мозга, я начал искать спасение в действии.

— Где письмо, которое ты мне читал? — спросил я у Синероуа.

— У меня, господин.

— Отдай его в лабораторию на анализ. И немедленно.

— Слушаюсь.

Он удалился.

Я посмотрел на Кристелониона. Он еще ниже склонился над моим изголовьем.

— Соедини меня с нашим отделом в Нью–Йорке и переведи изображение сюда.

— Да, сэр.

— Он тоже ушел. А я снова расслабился на своем ложе и незрячими глазами подпер потолок. Мысли стаей хищных стервятников набросились на меня и стали терзать мое измученное Я. Похоже, я сам для себя придумал целую кучу полнейших несуразностей, все можно было объяснить гораздо проще. Кто‑то решил насолить мне и прислал письмо пропитанное эйфориками или еще какой‑нибудь гадостью, воздействующий на психику. Наука, как известно, не стоит на месте, и эту новую дрянь могли пропустить наши анализаторы. Если это так, то мои агенты быстро отыщут «шутника» и инцидент сам собою будет исчерпан. Если нет… Гм. Признаться, мне об этом думать не хотелось. Вернулся Синероуа.

— Ну? — спросил я.

Он развел руками.

— Ничего, простая бумага. Никакой спецобработки или другой хитрости.

Мне немного стало не по себе.

— Ладно, иди, и будь поблизости. Ты мне в любой момент можешь понадобиться.

Он ушел и туг же комната окуталась загробным, мертвенно–голубым сиянием засветившегося экрана. Изображение медленно прояснилось, и я увидел Стива Андерса — управляющего северо–американским отделением моей Корпорации.

— Вам нездоровится, мистер Глендон? — сразу же спросил он, видя, что я лежу в постели.

— Да, Стив. Но это не столь важно. Меня интересует один Нью–Йорский адрес. По нему вы должны послать пару толковых парней, и обо всем, что они там вынюхают, следует немедленно доложить мне.

— Понимаю.

Я снова вызвал Синероуа, и он продиктовал адрес. — Лидере исчез, а я утомленно откинулся на подушки. Теперь я был спокоен. Мои люди быстро и без шума сделают свое дело. Максимум через два часа я буду знать если не все, то очень многое о моем загадочном адресанте. А пока я мог отдохнуть. Отослав Синероуа, я закрыл глаза и, кажется, сразу же заснул.

Мне приснилась женщина облаченная в черные одежды. Она была ослепительно красива, но в то же время красота эта казалась нереальной, неземной, пожалуй даже отталкивающей.

Она улыбнулась мне одними губами, с укором покачала головой и заговорила:

— Твои люди ничего не найдут. Этот дом существует ради тебя. Он в твоей реальности и только в ней. Приходи сам. Я жду тебя.

— Кто ты? — спросил я.

— Я? Разве ты еще не догадался?

— Нет.

Она расхохоталась.

— ЖДУ ТЕБЯ!!!

Я вздрогнул и проснулся. Синероуа тормошил меня.

— Пришли вести из Нью–Йорка.

— Ну?! — я приподнялся на локте, с трепетом глядя на экран, где снова был Андерс.

— Вы не ошиблись адресом, патрон? — с некоторой долей озабоченности спросил он.

— Нет.

— Тогда это чья‑то шутка. Никакого дома номер тринадцать на Вертсайд–стрит нет. Есть одиннадцатый, есть пятнадцатый. Но тринадцатый… Увы. На том месте расположено небольшое кладбище, но там нет никаких построек.

— Спасибо, Стив, — хмуро ответил я. — Твои парни славно поработали.

Экран погас.

Значит этот сон был вовсе не сном, подумал я. Гипнопередача? Исключено. Купол ие пропускает никаких видов излучений. Сплошная мистика. Черт, кому же я стал поперек горла? Похоже, все же придется отправиться в Нью–Йорк и разобраться во всем на месте. Я не люблю, когда со мной играют в глупые игры, тем более, правила которых мне неизвестны.

Я вышел из джайгер–кабины прямо в холл «Глендон Норт Ю–Эс–Эй компани». На лице у меня красовался респиратор, как, впрочем, почти у большинства людей в этом мире, в кобуре под пиджаком болтался портативный хрономет, к мочке уха была пришпилена клипса дальней идеи–связи. Я тщательно подготовится к первой за последние несколько десятков лет вылазке в Большой мир. И все же где‑то в глубине души копошилась какая‑то томящая тревога. Еще вчера жизнь моя текла спокойно и размеренно. Я знал что мне нужно для всепоглощающего счастья и был уверен, что никто не сможет у меня сто отобрать. Но я горько ошибался. Кто‑то ворвался в кою размеренную жизнь, грубо распахнув ногою дверь, и теперь я находился в состоянии постоянной ирритации.

Да, я был взволнован, возбужден, скорее даже раздражен. Мне хотелось как можно быстрее разобраться с этим делом и вернуться в свой крохотный мирок, в свое царство буйного безделия, где отринута любая деятельность, кроме философской. И потому я рвался в бой.

Двое роботов–охранников, закованных в хрононепробиваемые кокон–жилеты, выросли, словно из небытия, и я сунул им под нос приготовленное заранее удостоверение по классу А.

Они расступились, и я почти бегом направился к лифту, который через несколько секунд вознес меня на сорок восьмой этаж. Я вышел в коридор и снова столкнулся с охранниками. Второй раз повторился священный ритуал проверки документов, заведенный лично мною, и я, наконец, оказался перед выходом в кабинет С. Дж. Андерса.

Стив сидел за массивным столом красного дерева и перебирал какие‑то бумаги. При моем появлении он удивленно приподнял брови, видимо не узнав меня из‑за респиратора, прикрывающего нижнюю часть лица. Я небрежно скинул его. Здесь воздух был относительно чист.

— Патрон, это вы!

Какая‑то неведомая сила вырвала его из кресла и поставила рядом со мной.

Он пожал мне руку, приглашая сесть, одновременно вызывая секретаршу, раздавая направо и налево распоряжения по каналу пси–связи. Я погрузился в мягкое кресло и, пока Андерс суетился, почему‑то начал думать о тысячелетней язве чинопочитания.

Уж так устроен мир, что люди во все века отчаянно стремились к власти. Впрочем, это делалось отнюдь не для того, чтобы обрести еще большее количество материальных ценностей, хотя и это было немаловажно. Управлять — вот главная цель, повелевать массами себе подобных — вот основная причина из причин. Но для чего? Ответ весьма прост. Человеку жизненно необходима лесть, как воздух, как сон. Он не может существовать без того, чтобы им не восхищались, подобострастно не склоняли голову перед его лучезарной персоной. Глупо. Но на этом держится все, что существовало раньше и существует сейчас. Именно это является двигателем прогресса — бесконечное стремление перемещаться вверх, к высотам власти, к вершинам человеческого самоутверждения.

Из раздумий меня вывел голос Андерса:

— Насколько я понимаю, вас сюда привело дело весьма экстраординарное? Если это не так, то я просто нахожусь в полнейшей растерянности.

— Ты прав, Стив, — кивнул я головой. — И в этом деле мне понадобится твоя помощь.

— Я весь превратился во внимание.

— Вот и отлично.

И я рассказал ему о событиях последнего дня. Он долго молчал, затем внимательно посмотрел на меня.

— Вы решили пойти туда, патрон?

— Да.

— Это очень и очень опасно. Признаться, до последней минуты я не понимал, чем заинтересовало вас кладбище на Вертсайд–стрит, теперь же мне ясно, что не в кладбище дело, точнее, не в нем самом. Что‑то наверняка существует в его пределах неведомое нам. Впрочем, я не исключаю возможности ловкой мистификации, цель которой заключается в том, чтобы выманить вас с острова. Но в любом случае, у вас появился могущественный враг и с этим надо считаться. А потому, в данном случае, вы должны вернуться обратно, патрон. Не искушайте судьбу, она…

Стив замолчал, удивленно посмотрел на меня и повалился на стол. Я вскочил на ноги, миллион лет приближался к нему, расстегивал ворот, искал пульс. Он не прощупывался. Андерс был мертв.

Я, словно во сне, вызвал секретаршу, тут же явившуюся с подносом, на котором дымилось две чашечки кофе. Она выронила их, посылая в пропасть хаоса, бросилась к своему шефу. Я вышел в коридор. У меня мелко дрожали руки и, казалось, дрожит весь Нью–Йорк, весь мир.

— Я ДОБЕРУСЬ ДО ТЕБЯ! — закричал я, но не слышал слов, ибо губы мои издали лишь стон. — КЕМ БЫ ТЫ НИ БЫЛ, ВРАГ МОЙ, Я НАЙДУ ТЕБЯ!

Как я оказался на улице, память отказалась мне сообщать. Я остановил такси, назвал адрес и откинулся на спинку сидения.

Андерс! Старина Андерс. Моя правая рука и мой друг. Я помню, как вытянул тебя из человеческого болота и дал шанс. И ты не упустил его, Стив. Но все рассыпается в прах. Кроме меня. Черт возьми, почему? Будь проклято мое сердце, HS желающее останавливаться, будьте прокляты мои глаза, столько раз видевшие смерть…

— Нет, ты не видел ее, — услышал я голос далекий, как другая вселенная, — ты видел уход, но не смерть. Однако скоро это произойдет. Осталось совсем немного.

Я сорвал с уха клипсу пси–связи и вышвырнул ее в открытое окно. Больше всего мне сейчас хотелось крушить, ломать, уничтожать все вокруг. Но я подавил в себе этот порыв и ждал, сцепив зубы, дрожа от напряжения. Время неумолимо отбрасывало секунды в мусорную корзину бытия.

А потом все было буднично и скучно. Такси остановилось возле кладбищенской калитки, я расплатился с водителем и вышел. Машина уехала, оставив меня одного. Я включил защитный экран и толкнул ржавую дверь. Она радостно заскрипела и открыла передо мной мрак ночи. Я оглянулся. Светило солнце, весело щебетали птицы. Сзади был день, впереди — ночь. Ну что ж, пусть будет так. И я сделал первый шаг.

Калитка с грохотом захлопнулась, но мне было теперь все равно. Я видел цель — двухэтажный дом возвышающийся в глубине невиданного сада с живыми деревьями, издающими музыку при моем приближении.

Я шагал по усыпанной щебнем дорожке и смотрел на дом, который не существовал в нашей реальности.

«А может, его действительно нет? — подумалось мне, — И дом — всего лишь плод моего воображения, обычный мираж, насмехающийся над моими глазами?»

— Я ЖДУ ТЕБЯ! — раздался голос из ниоткуда и в тот же миг окна дома вспыхнули неистовым светом.

Я на мгновение ослеп и все же продолжал идти, зачарованный зовом, музыкой сада, манящей песнью света в царстве тьмы.

Высокие, украшенные позолотой двери, сами распахнулись передо мной, и я оказаться в сверкающем великолепием мраморном зале с ажурными колоннами и богатой мебелью. Здесь никого не было. Я с трепетом направился к лестнице, ведущей на второй этаж. Оттуда доносились приглушенные звуки неземной музыки. И столько в ней было печали и безысходности, что слезы сами по себе наворачивались на глаза.

Я вошел в комнату. Стены ее были драпированы золотистым шелком, приглушенно потрескивали поленья в камине, посреди комнаты располагалось два ложа и между ними — столик, украшенный различными явствами и закупоренными бутылками легкого вина. Но все это отметило мое подсознание. Я же видел лишь прекрасную женщину, застывшую у рояля. Она играла и вокруг существовала лишь музыка. Остальное было прахом, не имевшим права на существование и не существующим в действительности.

Я застыл, словно изваяние, не в силах стронуться с места. А незнакомка продолжала играть. И рождались, жили и умирали звезды, гасли галактики, схлопывались вселенные, чтобы вновь возродиться на новом витке бытия.

Я еще долго не мог прийти в себя, когда музыка стихла. Женщина повернулась ко мне и внимательно изучала мое лицо.

Наконец, я очнулся.

— Кто вы? — прошептали мои губы.

— Я та, кто позвал тебя сюда, — спокойно ответила она.

— Что ж, я здесь, хотя и сам не понимаю почему.

Незнакомка рассмеялась, и я невольно залюбовался ее ослепительной красотой. Я никогда не видел таких огромных глаз, таких ярких, влекущих губ, такой нежной шеи. Ее отточенные до совершенства линии ввергали в трепет желания, будили ни с чем не сравнимые чувства.

И вдруг я понял, что уже видел ее однажды. Это было совсем недавно, во сне. Но теперь красота ее не отталкивала, наоборот, она притягивала с безграничной силой океанского прилива.

Улыбнувшись, она указала мне на ложе и сама прилегла на одно из них. Я не в силах был сопротивляться и занял место напротив.

— Пусть будет все, как в древнем Риме, — сказала она, и звон ручья коснулся моих ушей. — Мне нравились те времена.

— Так ты тоже!.. — вскрикнул я и замолчал, натолкнувшись на холодный взгляд.

Она указала глазами на столик.

— Наслаждайся. Все разговоры — потом.

И я ел, я пил вино вместе с ней и любовался ею, не ощущая вкуса во рту, не чувствуя алкоголя. А потом столик исчез, и мы остались вдвоем, возлежащие в странных позах, призывающих, манящих, но столь далеких. И тогда она заговорила:

— Ты не знаешь, кто я, Сайрис Глендон, хотя, наверное, и догадываешься.

— Нет, — я отрицательно покачал головой.

— Это тебе так кажется. Ты уже давно понял, что тебя позвала к себе смерть.

— Смерть?!!

Спазм страха сдавил мое сердце.

— Да. И ты видишь ее перед собой.

— Но ведь…

Она жестом остановила, меня.

— Люди ошибаются. В их представлении, смерть — страшное чудовище с пустыми глазницами и нелепой косой в руках. Однако это не так.

Я молчал, чувствуя, что тело, скованное ужасом, больше не подчиняется мне.

— Впрочем, столь ли это важно, как я выгляжу? Главное — это та работа, которую мне приходится выполнять.

— Ты хочешь забрать меня? — с трудом выдавил я.

Она внимательно посмотрела мне в глаза.

— Ты никогда не задумывался, почему живешь столько лет?

Я кивнул. Сил заговорить снова у меня не было.

— Но ты не разгадал свой секрет?

Теперь я сделал отрицательный жест.

— Не удивительно, — она задумчиво смотрела сквозь меня. — Я тоже долго не могла понять этого, следила за тобой почти три столетия, пытаясь разгадать загадку, которая даже для меня была необъяснимой. Признаться, не знаю, смогла бы я постичь ее сама, если бы не вмешался мой повелитель — Властелин Тьмы. Но теперь я знаю разгадку.

Я молчал, и опа поняла, что я боюсь. И рассмеялась.

— Человеческим заблуждениям нет конца. Я не отнимаю у людей жизнь, они делают это сами. Да–да, ты не ослышался. Человек умирает, если хочет смерти: старики — от усталости, больные — от боли. Правда, есть и такие, с кем случаются несчастные случаи. Впрочем, их гибель предначертана их же судьбой. Я же никакого отношения к этому не имею, я лишь забираю души тех, кого уже нет в живых, вернее, то, что вы, люди, называете душами. На самом деле — это энергия колоссальной мощности, способная испепелить не то что вашу крохотную планету — галактики, вселенные, а, может быть, и все мироздание. Энергия, помещенная в тебе, вообще не имеет границ. Мало того, ты постоянно ее накапливаешь. Это очень опасно. Потому я обязана остановить тебя пока не поздно.

Я внимательно слушал ее, s то же время чувствуя, как страх все больше и больше разжимает свои стальные объятия.

— Но если я не желаю смерти? — я наконец смог заговорить!

— Тогда ты тем самым ставишь под угрозу существование всего человечества, всех разумных цивилизаций. Кроме того, ты угрожаешь нам — Властителям Света и Мрака. И я должна покончить с тобой.

— Подожди, — я больше не чувствовал сковывающего тело ужаса, все мое естество поднялось на защиту самое себя. — Туг что‑то не получается. Исходя из твоих слов, я не умру, если не возжелаю смерти?

— Да, это так.

— И судьба ко мне благосклонна, коль ты пришла за мной.

Она молчала.

— Значит, я не умру и ты не сможешь ничего со мной сделать.

— Ты ошибаешься. Я не могу тебя убить, но я могу сделать так, что ты сам захочешь смерти.

Я расхохотался.

— Ну уж нет, только не это.

— Да пойми ты, — она вскочила со своего ложа, — даже наша жизнь конечна, а ты… ты единственный бессмертный в этом мире и все потому, что ты не отсюда, ты из другого бытия, о котором мы знаем лишь то, что оно существует. Даже нам оно неподвластно. И вот каким‑то чудом ты оказываешься здесь, накапливаешь энергию неимоверной мощи, способную в любой момент вырваться из тебя. Кто ты? Зачем тебя сюда послали? Неужели, чтобы уничтожить наше мироздание?

Я пожал плечами.

— Я не знаю, что сказать. Все это мне кажется бредом. Я обычный человек, такой же как все.

— Которому скоро исполнится триста семьдесят два года?

— Быть может, я какой‑то мутант?

— Нет! — резко оборвала она меня. — Ты тот, о ком я тебе рассказала — чужак, враг всего в этом мире. Мне очень жаль, но ты должен умереть.

Я тоже встал.

— И все же это бред. Я не верю во все эти сказки в диверсантов и разрушителей, хотя они и не лишены игры воображения.

Я отключил в мгновение ока силовой экран и, сделав резкий выпад, ухватил ее за плечи.

— Кем ты подослана: Макгаузом или Рокфеллером? Ну, говори же.

Глаза ее горели печалью.

— Ты так ничего и не понял.

Я рассмеялся ей в лицо.

— Ты ошибаешься, я не такой уж тупица.

— Что ж, ты сделал свой выбор. Теперь берегись, ты обречен.

Что‑то вспыхнуло, и я вдруг понял, что стою посреди кладбища. Солнце клонилось к западу, наступал вечер. Там, где только что была ночь.

Тело мое затрепетало от ужаса. Нет, такое не под силу смертным! Сомнения вновь одолели меня. Неужели я был сейчас наедине со СМЕРТЬЮ? Я не верю в это, но даже если так оно на самом деле, я сумею защитить себя, ибо я имею то, что охраняет лучше сторожевых псов, лучше полиции и роботов–охранников. У меня есть деньги. А с ними я могу объявить войну и преисподней.

И в этот миг я услышал женский смех. Мне показалось, что я узнал его.

Синероуа был бледен. Он начал свой доклад несколько минут назад, но этого было достаточно, чтобы бледность проступила и на моем лице.

— Падение акций всех предприятий Корпорации продолжается, — растерянно говорил он. — На бирже творится какое‑то светопреставление. Все стараются избавиться от наших бумаг, продавая их за бесценок. Акции «Спейс–хаус» упали на сорок пунктов, «Разработки Марса» — на двадцать пять. «Деневер Моторс» уже пошла с молотка, не лучше дело обстоит и с «Бетельгейэ компани». Местные туземцы вышли на тропу войны. Разгромлена большая часть перерабатывающих заводов. На орбитальных верфях уже неделя, как рабочие объявили забастовку. И здесь мы терпим огромные убытки. Но и это еще не все. В Австралии произошел очередной переворот. Вчера новый диктатор Ален Глюс объявил о национализации всех предприятий континента.

— А как «Норт Ю–Эс–Эй компани»?

— Здесь тоже полнейший хаос. Новый управляющий не знает, что предпринять. Рвутся старые связи с поставщиками сырья, а новых нет…

— Достаточно, — прервал я.

Мои ладони были мокрыми or пота, да и выглядел я, наверное, страшно. Прошла всего лишь недели, и моя незыблемая империя рухнула, как Вавилонская башня. Такого финансового краха история еще не знала. Казалось, какая‑то лавина смела за собой в бездонную пропасть все, что принадлежало мне. Я был в шоке, в полнейшей растерянности, как, впрочем, и весь мир. Не так уж часто происходит падение «финансовых китов».

Синероуа снова заговорил:

— Я считаю, что никто из наших конкурентов не смог бы это провернуть каждый в отдельности за такое короткое время. Кто‑то объединился против нас и начал эту игру.

— Нет, — я поручал головой, — это не они.

— Но тогда кто?

Я тяжело вздохнул:

— Похоже, нам действительно конец.

— Нет, господин, вы не должны сдаваться! — воскликнул Синероуа. — Мы пока еще достаточно сильны.

— Зто только пока. Не пройдет и нескольких дней, а, может быть, и меньше, как я останусь без всего.

— И все же вы должны спасти хоть часть из того, что есть. Я свяжусь с Биржами Нью–Йорка, Токио, Лондона, Москвы и Бомбея, попытаюсь заткнуть дыры.

— Делай, как знаешь, — отмахнулся я.

Он ушел, а я остался наедине со своими мыслями. Я верил в свое могущество, верил в капитал, которым обладал. Глупец! Да, любой смертный не смог бы ничего сделать со мной, но только не Она. Я знал, кто затеял все это и потому прекрасно понимал, что спасения нет. В дверях появился Кристелонион.

— Сэр, по каналу пси–связи пришел запрос. Мистер Рокфеллер спрашивает, можно ли встретиться с вами для конфиденциальной беседы.

— Хорошо. Ответь, что я не против.

Я поднялся с кресла и направился к джайгер–кабине. Такого гостя следовало встречать у порога.

Рокфеллер не заставил себя долго ждать. Через минуту он вышел из кабины, старенький, сморщенный, почерневший. Но таким я его помнил последние тридцать лет.

— Здравствуй, Генри, — сказал я, протягивая ему руку.

— Здравствуй, Сайрис.

Мы обменялись рукопожатием и направились в библиотеку, где я обычно принимал деловых посетителей, впрочем, это случалось довольно редко.

Там мы устроились в высоких кожаных креслах.

— Сигару? — предложил я.

— Нет. Ты же знаешь мои привычки.

— О! да, — я улыбнулся.

Рокфеллер знал, сколько я живу, знал приблизительно, и все же это не давало ему покоя. Я представил, как бы вытянулось его лицо, если бы он разнюхал, сколько мне действительно лет. Но я, по мере возможности, скрывал это.

— Ты не изменился, — сказал он.

— Как и ты.

Он махнул рукой.

— Я чувствую, что старею. Организм изнашивается и мне все труднее поддерживать свое тело в норме. Однако, мы сейчас не о том говорим. Время, как говорится, деньги. У меня же есть иная тема для разговора. Сайрис, что происходит? Все семьи, ты понимаешь, кого я имею в виду, весьма и весьма озабочены. Насколько я знаю, никто из нас не объявлял тебе войну, и вдруг этот гром среди ясного неба…

Старые денежные мешки, подумал я, они всполошились, они в страхе: что если завтра аналогичную свинью подложат и им? Но самое страшное для них заключается в том, что они не могут понять, откуда ждать урагана. Если бы они это знали, вряд ли бы Рокфеллер появился здесь.

— Для меня это тоже в некоторой степени неожиданность, — ответил я. — Мне — конец, я это знаю, но вам, мне кажется, ничего не угрожает. (Проклятая добропорядочность).

— Откуда эта уверенность? — в глазах его вспыхнули огоньки.

Что это? Рокфеллер разучился контролировать свои чувства? Сомневаюсь.

— Я не могу тебе всего объяснить, но я знаю, что собираются разорить только меня.

— Кто?

— Если я скажу, ты примешь меня за сумасшедшего.

Рокфеллер пристально смотрел на меня.

— И все же ты не смог погасить нашу тревогу, — сказал он. А потому мы решили тебе помочь. Я, Дюпон, Рашшарди и Кгуэнг попытаемся сбить падение твоих акций на бирже. Конечно, это жест не безвозмезден, ты потеряешь часть своего капитала, и все же останешься на плаву.

Я отрицательно покачал головой.

— Нет, Генри, это бесполезно. Я обречен.

— Да, черт побери! — рассвирепел он. — Неужели ты не понимаешь, что мы все в опасности? Мы не можем допустить, чтобы нас безнаказанно бросали в пучину банкротства. Тем более, неизвестно кто!

— Я же сказал, вам ничего не грозит.

— И все же мы в этом неуверены. Скажи мне кто — и ты развеешь наши сомнения.

— Хорошо, — устало вздохнул я. — Смерть.

— Кто? — недоуменно переспросил Рокфеллер.

— Смерть.

— Ты шутишь? — он рассмеялся.

— Ничуть, — хмуро ответил я. — Можешь считать меня сумасшедшим, я бы так же сам постулат на твоем месте, но это так.

— О чем ты говоришь, — хмыкнул Рокфеллер. — Разве смерть это не чисто человеческое понятие, означающее биологический конец существованию индивидуума?

— Да, это так. Но она еще имеет оболочку, разум, наконец.

— Кто?

— Смерть. Женщина, которую я видел.

Рокфеллер встал.

— Мне пора.

Я с горечью посмотрел на него. Он не верил мне. Что ж, может это и к лучшему. Пусть они считают, что я свихнулся. Они найдут в этом объяснение моему банкротству, я же не стану переубеждать их.

Я провел Генри до джайгер–кабины. Он пожал мне на прощаниеруку и сказал:

— Вам необходимо отдохнуть, Сайрис. Вы переломились. Мы же тем временем попытаемся исправить сложившееся положение.

Он исчез в кабине, а я еще долго стоял на месте, бездумно глядя на захлопнувшуюся дверь. Затем, отогнав от себя невеселые мысли, я вернулся в библиотеку и вызвал Кристенониона.

— Хочу видеть Лейлу и принеси хорошего вина.

Он удивленно посмотрел на меня, но не сказав ни слова, удалился. Я же устроился поудобней в кресле и закурил сигару.

Итак, первый раунд, похоже, моя красавица выиграла. Я остался без денег, а, значит, и без своей защиты. Но у меня, по крайней мере, есть еще остров — моя неприступная цитадель, и сдаваться я не намерен. Проиграть в этой битве равносильно самоубийству.

В дверях появилась Лейла. На ней было облегающее, искрящееся, как шампанское, платье, изящное бриллиантовое колье и куча колец на пальцах. Она всегда любила побрякушки. и я потакал этой прихоти. Лейла! Очаровательная Лейла. Ты последняя женщина, которую я любил и которую бросил десять лет назад, хотя оставил в сердце кажется навсегда. Приятно осознавать, что кто‑то тебя любит не простой любовью слуги к господину, а любит на равных.

— Выпьешь?

Она кивнула, слегка склонив свою белокурую головку на бок. Я наполнил бокалы, протянул ей один.

— За тебя!

— За нас.

— Как хочешь.

Мы выпили.

— Идем на террасу, — предложила она. — Меня тошнит от зтой пыли веков, — она кивнула на книжные полки. Я повиновался.

Мы долго шли по многочисленным комнатам и коридорам, связанным в единый лабиринт некогда буйного моего воображения, пока не оказались на свежем воздухе. Остановившись у перил, Лейла глянула вниз.

— Как красиво, — прошептала она. — Извечная борьба двух стихий: воды и суши. Волны бьют о скалы и кричат от боли. Прислушайся, это не шум прибоя, это — стон.

— Скалы тоже кричат.

— Нет, они скрипят зубами.

Лейла повернулась ко мне и рассмеялась.

— Ты совсем не изменился. По–прежнему соглашаешься с каждым, но думаешь, зачастую, иначе, делаешь не так, как тебе советуют, хотя все уверены, что ты внял наставлениям. Быть может, я поэтому полюбила тебя.

— Не надо, — грустно сказал я.

Она опустила глаза.

— Но почему? Я думала…

— Нет, Лейла, нет. Я позвал тебя не поэтому.

Я нежно прибрал ее к себе и поцеловал. Она не сопротивлялась, но и не ответила. Я отпустил ее и вздохнул:

— Мне плохо, Лейла, очень плохо. Я не могу тебе всего объяснить и потому выслушай меня не перебивая.

Она чуть–чуть склонила голову в легком кивке.

— Похоже, я скоро останусь без средств на существование.

В ее глазах вспыхнул ужас, но я продолжал, понимая, что если сейчас не скажу всего, потом может не оказаться времени.

— И все же я кое‑что приберег. Помнишь виллу на Канарах? Она теперь твоя, только не возражай.

— Нет, Сайрис, — запротестовала она. — Я не приму от тебя такого подарка.

— Примешь. Ты ведь знаешь, как я к тебе отношусь и не посмеешь отказать.

— Сайрис, объясни мне…

— Нет.

— Но если тебе так плохо, почему бы нам вместе не отправиться на Канары.

— Потому что я не смогу жить с тобой под одной крышей, — сухо ответил я, хотя прекрасно осознавал, что делаю больно. Но я также понимал, что если сейчас смалодушничаю, то Лейла непременно окажется вовлеченной во всю эту круговерть, а я еще не забыл, что произошло с Андерсом.

— Ты по–прежнему жесток, — сквозь слезы улыбнулась она, — но я всегда тебя понимала. Делай, как знаешь. И счастья тебе.

Я взял ее под руку, и так мы шли до самой джайгер–кабины. Молча.

Потом она приподнялась на цыпочки и поцеловала меня в щеку.

— Прощай.

— Прощай, — ответил я.

В душе взрывались, коллапсировали звезды, превращаясь в черные дыры. Я ее никогда не увижу.

К вечеру с докладом снова пришел Синероуа.

— Все, — выдохнул он, — полный крах.

Я кивнул. Но он, не заметив этого, продолжал:

— Был момент, когда вроде бы положение стабилизировалось. Падение наших акций на всех биржах резко прекратилось.

— Все‑таки Генри сдержал слово, — подумал я.

— Но потом прошел слух, что аргедонцы собираются начать с нами войну. Их послам было объявлено в течение двадцати четырех часов покинуть Землю. После этого на бирже началась настоящая паника, и акция наших предприятий снова поползли вниз. Попытки остановить падение не привели ни к чему. Час назад…

— Не продолжай, — перебил я его, — час назад моя финансовая империя рухнула.

Синероуа опустил глаза.

— И что осталось в моем активе?

— Несколько тысяч наличными, вилла на Канарских островах, которую вы запретили закладывать, и космическая яхта «Орион».

— А остров?!! — я почувствовал, как бледнеют даже мочки ушей.

— Разумеется, — сказал Синероуа.

Мне показалось, что вакуум окутал меня подушкой Отелло. Я задыхался от пережитого только что волнения, хотя и осознавал, что все обошлось.

— Вам плохо, господин? — встрепенулся Синероуа.

— Нет, ничего, уже проходит.

— Может быть, вызвать врача?

— Не надо. Наверное, я просто устал. Я хочу лечь в постель.

Синероуа восхищенно смотрел на меня.

— Мне бы вашу выдержку.

У меня даже не было сил улыбнуться.

— Все приходит с годами, друг мой.

Мы решили не тревожить камердинера, и Синероуа сам помог мне раздеться и лечь в постель.

Пора отвыкать от этой привычки, подумал я. Скоро все придется делать самому: и одеваться, и зарабатывать деньги, и заботиться о хлебе насущном.

— Разбудишь в шесть, — сказал я Синероуа, прежде чем он ушел, и заснул.

Что мне снилось всю ночь, не помню, но уже под утро я увидел ЕЕ.

Я задохнулся от ослепительной красоты ее глаз, от созерцания ее нежной, словно лепесток розы, кожи.

— Ты не верил мне, — улыбнулась она. — Но я доказала тебе, что ты, как и все в этом мире зависишь от высших сил, руководящих вами. Ты лишился своего богатства, но это лишь первое звено в цепи твоих лишений. Последнее — будет являться твоим добровольным отказом от ЖИЗНИ.

— Ты ошибаешься, я никогда не сделаю этого, как бы мне не было плохо. Это — первое. А во–вторых, я еще достаточно силен, чтобы постоять за себя.

Она расхохоталась. И смех этот, казалось, сотрясал стены, раскачивал ложе подо мной, сотрясая воздух громовыми раскатами.

Я очнулся. Кристелонион находился рядом. Он был бледен и напуган.

— Землетрясение, сэр, — прохрипел камердинер. — Похоже, остров уходит под воду, уже затоплена пристань и нижние постройки.

Боже, она решила лишить меня острова, подумал я, вскакивая на ноги. Я действительно червь перед нею. Но что же делать?

Кристелонион схватил меня за руку и потянул вон из комнаты.

— Надо скорее добраться до джайгер–кабины, — закричал он, заглушая грохот трясущихся стен. — Вот–вот могут обрушиться потолки, и тогда нам конец.

Действительно, сверху на нас сыпалась пыль, мелкие камни и песок. Дышать было нечем, слабый свет ламп с трудом пробивался сквозь пелену взвешенных частиц.

Возле кабины собрались почти все мои люди: охранники, повара, технический персонал.

— Все живы? — спросил я.

— Вроде да, — ответил Синероуа, выходя вперед.

— Почему тогда не отправляетесь?

— Мы ждали вас, господин, — ответило сразу несколько голосов. (Кажется тогда на глазах у меня проступили слезы).

— Немедленно в джайгер–переход.

— Только после вас.

И вдруг я понял, что спорить с ними бесполезно. Они преданы мне все до единого. Почему? Ведь я со многими почти не общался, ни видел месяцами. Чем я отплачу им за эту преданность? Тем что буду вынужден выкинуть их на улицу без средств на существование? Боже, но ведь я тоже оказался в их положении. Так, может быть, это только сочувствие с их стороны, но никак не преданность? 371 год прожить и так не научиться разбираться в людях. Идиот!..

Остров разрушался. И рушились с ним все мои надежды, уходили в морскую пучину счастливые годы, прожитые в спокойствии и достатке. Смерть не хотела меня отпускать, я был ей нужен.

И мне оставалось лишь одно — бегство. Для этого я и оставил «Орион». Всегда необходимо подготавливать путь к отступлению — это закон для беглецов.

Подальше отсюда! Подальше от этой планеты, где мне волей судьбы уготована печальная участь! Прочь! И не оглядываясь, я ступил в джайгер–кабину.

Глава вторая. Беглец

Я черпал пригоршнями звезды из океана Мироздания, бросая их в кильватерную струю «Ориона». Бездна космоса обнимала меня за талию и шептала: «Еще! Еще!» И я гнал свою яхту, свой звездолет, свой дом все дальше и дальше в глубины Галактики, где солнечный скопления водили свой извечный хоровод вокруг Ядра.

Я давно потерял счет дням. Время для меня остановилось в тот миг, когда я включил планетарные двигатели и «Орион» оторвался от бетонных плит космопорта.

Провожал меня Синероуа, он и здесь не хотел оставлять меня одного. Но я не мог принять от него столь щедрый подарок.

И вот я один, закованный в железную скорлупу моего суденышка, несущегося в никуда.

Я читал книги, играл с корабельным компьютером в шахматы, предавался воспоминаниям. Но почему‑то память моя выбрасывала на поверхность настоящего лишь остров, медленно погружающийся в пучину ненасытного океана. Я терзался от бессилия и сознания бесконечной утраты. Все что было дорого мне, ушло в безвозвратность, будто и не было счастливых дней прозябания в царстве моего всеобъемлющего Я.

И вскоре я устал. Мне захотелось забыть обо всем, отбросить прочь назойливые домогания памяти. К чему они, когда все кончено, жизнь мою перечеркнули и писать ее необходимо было заново. И когда я возжелал перемен, они не заставили себя долго ждать.

«Орион» проходил какое‑то звездное скопление. Сфера влияния земной цивилизации давно осталась позади. Я вторгся в чужие владения, но это не было столь важно. Космос — обитель для всех и каждого, и только в случае войны его начинали делить и перекраивать. Впрочем, конечно же не его, а невидимые, созданные бредовым разумом воинственных дегенератов, границы. Однако, насколько мне было известно, войн сейчас не было, и поэтому я не особенно испугался, когда компьютер сообщил, что в нескольких астрономических секундах от яхты объявился чужой звездолет.

— Корабль движется в нашу сторону, — сказал компьютер, которого я почему‑то прозвал Диогеном. Может быть, потому, что он, как и древний философ, имел свой мир ограниченный в пространстве и ничуть не жалел об этом.

— Интересно, что им от нас нужно? — спросил я.

— Есть тысяча ответов, — тут же отозвался Диоген, — но не имея исходных данных, все они выглядят весьма прагматично. Отсюда вытекает аксиомическая разрешимость: точного ответа на поставленный вопрос дать невозможно.

Я улыбнулся. Сотни лет я мечтал о таком собеседнике и неожиданно для самого себя обрел его. Никаких умозаключений, основанных на пустом месте, никаких иллюзий и ненужных, утративших давным–давно свой смысл, чувств. Сплошная логика и трезвый расчет. Разве не для этого предназначен разум?

Пока я раздумывал об этом, чужой корабль приблизился почти вплотную. Я сидел в противоперегрузочном кресле и следил за его маневрами, глядя на огромный, занимающий половину ходовой рубки, обзорный экран.

— Ты установил с ними связь? — спросил я.

— Устанавливаю, — неохотно отозвался Диоген, видимо недовольный, что его оторвали от дела.

— Ну, не бурчи, — снова улыбнулся я, — не так уж сильно я загружал тебя в последнее время. Уверен, ты даже рад, что тебе подвернулась какая‑то работенка. Впрочем, я могу…

— Внимание! — вдруг раздалось из динамиков, оборвав мой монолог. — Эй там, на яхте, тебе лучше лечь в дрейф и поднять лапки кверху, — противный скрежещущий голос переросший в захлебывающееся кваканье, словно резанул мои чуткие нервы острым ятаганом средневекового безбожника.

Я включил микрофон, поднес его к губам.

— Я ценю ваш юмор, господа. Итак, чем–могу быть вам полезен?

Снова уши мои затрепетали от жабьего смеха.

— Это не шутка, дружок. Просто тебе не повезло и ты напоролся на вольных ребят, которые зарабатывают себе на жизнь тем, что потрошат таких бездельников, как ты.

— Фи!

Я отключил связь и выжал тяговую педаль до упора. «Орион» вздрогнул всем телом, удивленно взбрыкнул двигателями и начал быстро набирать скорость. Корабль космических флибустьеров рванулся вдогонку.

Когда‑то в детстве я сочинил коротенький стишок. Я очень этим гордился. Еще бы, тогда мне было лет пять. И однажды я увидел, как наш домашний кот по кличке Цезарь поймал мышь. Внезапно в тот момент у меня в голове возникли строчки:

«Несправедливо, что у мышки

короче ножки, чем у кошки.»

Вот и сейчас все получилось именно так. Никакая яхта не могла сравниться в скорости с боевым линкором. Через десять минут бешеной гонки я вдруг почувствовал, что «Орион» стал терять скорость.

— В чем дело? — спросил я у Диогена.

— Вокруг корабля возникло сильное магнитное поле с векторным направлением…

Я его не слушал. Я лихорадочно искал выход, понимая в тоже время, что его просто не существует. Нападавшие включили магнитные ловушки, а вырваться из них моей яхте не хватало мощности. Похоже, смерть достала меня и здесь.

Я дал команду Диогену остановить двигатели и начал облачаться в хрононепробиваемый кокон–жилет.

— Что вы намерены предпринять? — просил Диоген.

— Ты что не видишь! — заорал я на него. — Собираюсь сражаться.

— Это бессмысленно. Тысяча против одного, что вы проиграете.

— Заткнись!

Я разозлился не на шутку, и без него было тоскливо на душе. Конечно, я был к нему несправедлив, понимая, что и в самом деле мне не справиться в одиночку с кучей гангстеров, занимающихся разбоем в космосе. И все же сдаваться без боя я не собирался.

Перезарядив хрономет, я направился к шлюзовой камере. Там отключил светильники, оставив лишь несколько возле самых створок, чтобы можно было разглядеть непрошеных гостей, из каюты приволок секретер, перегородив им коридор, и стал ждать.

Через несколько минут «Орион» вздрогнул — произошла стыковка. Я застыл на месте, мускулы мои напряглись, глаза превратились в прицельные планки. Я снял хрономет с предохранителя, переключив его на поражение. Створки шлюзовой камеры стали медленно раздвигаться и через образовавшуюся щель я увидел с десятка два вооруженных до зубов флибустьеров. Не целясь, я выстрелил. Двое из нападавших тут же исчезли, превратившись в отдельные атомы, размазанные по закоулкам времени. Впрочем, я мог и не делать этого, а просто, переключив хрономет на переброс, выкинуть их в прошлое или будущее, неважно. Однако, в любом случае, это означала верную смерть, ибо через минуту или десять (максимум, что мог выдержать человеческий организм в режиме хронопереноса не рассыпавшись на атомы) в этой точке пространства моего корабля уже не было бы или же он еще бы не появился. А погибнуть в космическом вакууме — вещь тоже довольно неприятная.

В общем, как бы там ни было, я отправил двух бандитов к праотцам. Увидев это, остальные члены шайки взревели от ярости и открыли беспорядочную пальбу.

Слава космосу, на мне был кокон–жилет. Хроноимпульсы отскакивали от него, словно горох от стенки, я же продолжал методично размазывать своих врагов по пластам времени. И, вполне вероятно, из этого сражения мог выйти победителем, не окажись у одного из пиратов игольчатого лучемета, используемого в горнорудных разработках.

Я увидел лишь вспышку и тут же мое плечо пронзила страшная боль. В глазах потемнело, тысячи янтарных искр закружились в бешеном хороводе, намереваясь разорвать мой мозг на куски. И падая, я почувствовал, что теряю сознание.

Было темно. Темно и холодно. И еще вокруг зависала нестерпимая вонь. Я открыл глаза. Тьма не исчезла, всполошенная взмахом ресниц. Наоборот, стало еще темнее.

Попытка приподняться окончилась резкой болью в плече и новым сеансом небытия.

— Где я? — прошептали мои губы, отчаянно цепляясь за шорох слов.

— Там, где и все мы, — донесся в ответ хриплый женский голос.

— Где?

— В трюме «Летучего голландца.»

— Но зачем? — вырвался стон из моего сердца.

— Чтобы потерять потерянное, — ответил тот же грустный голос.

— Но черт возьми, что все это значит? — зарычал я.

— Только то, что нам всем конец.

Рядом слышались всхлипывания и стоны, и громкое чавкание.

— Это ты, Смерть?

Женщина рассмеялась.

— Нет, я еще жива, но скоро все мы окажемся в гостях у этой костлявой старухи.

— Она не старуха, — прошептал я. — Она безумно красива.

— Кто?

— Смерть.

— Э, парень, ты похоже лишился рассудка. Хотя это немудрено. Попасть в рабство в–конце третьего тысячелетия. Безумие!

И я внезапно все вспомнил. И бегство, и бой у шлюзовой камеры, и как я потерял сознание. А потом…

— Куда мы летим? — спросил я.

— Говорят, пираты возвращаются на свою базу, у них на исходе запасы топлива, — послышался чей‑то старческий голос.

— Было бы хорошо, — отозвалась женщина, — иначе все мы сдохнем в этом гадюшнике.

И в этот миг вспыхнул свет, превращая сотни глаз в слезящиеся, слепые придатки. Но мои, жаждущие зрительных образов, зрачки быстро аккомодировались, и я увидел вокруг себя десятки изможденных, измученных тел, облаченных в жалкие лохмотья. Затем раздался противный, до челюстных спазм, скрежет, и огромная заслонка, прикрывающая вход в трюм, отошла в сторону.

На пороге возникло двое громил с хронометами наперевес. Они растолкали ближайшие тела, освобождая проход для низенького бородатого существа, облепленного буграми мышц.

— Ну что, бездельники, — заговорил он противным скрежещущим голосом, — ваше бесплатное путешествие подошло к концу. Теперь вам, хоть это может показаться и несправедливо, придется отрабатывать свой билет. Увы, за все надо платить, — и он захохотал, разрывая перепонки какафонией квакающих звуков.

Это был он. Я узнал его голос, преследовавший меня в забытьи, не дававший ни покоя, ни радости беспамятства.

— А теперь можете выбираться отсюда. Невольничий рынок Вилгурии ждет — не дождется вас.

И продолжая хохотать, он удалился. Нас же один за другим стали выводить из трюма. Я оказался между стариком и женщиной, с которыми несколько минут назад вел разговор. Старец еле волочил ноги, и мне приходилось все время поддерживать его, хотя я и сам в любую минуту мог потерять сознание. Женщина, растрепанная, но с гордо поднятой головой, шла рядом.

— Как тебя зовут, сынок? — спросил старик.

— Сайрис, — ответил я, подумав при этом, что, скорее, он больше годится мне в сыновья, чем я ему.

— Меня — Хорх, — сказал старик.

— А ее? — я кивнул через плечо.

— Ее? Кажется, Филия. Впрочем, спроси у нее об этом сам.

Но мы в этот миг подошли к выходу. Я замолчал, и, подгоняемый охранниками, выскользнул из трюма. Сразу же за дверью оказался небольшой коридор, заканчивающийся еще одним проходом, через который в корабль проникал дневной свет.

Нас повели туда, навстречу новой, мучительной в своей безысходности, судьбе.

Спускаясь по трапу, я окинул взглядом окрестности: умощенная плитами посадочная площадка, нескончаемый ряд холмов, поросших незнакомой растительностью, и голубое солнце. А вдалеке за холмами виднелся город, мрачный, застывший, как грозовая туча, не предвещающая ничего хорошего. Казалось от его циклопических сооружений исходят волны страха и ненависти.

Вилгурия! — вдруг обожгло мой мозг. Планета зла порожденного злом. Ее обитатели — шестирукие скорпионоподобные твари никогда не ведали, что такое доброта, благородство, справедливость, милосердие и все остальное, на чем зиждется любое социальное общество.

Я задохнулся от отчаянной тоски. О, Смерть, ты сделала все, чтобы превратить меня в ничтожество, в жалкого раба своей собственной беспечной самоуверенности. Сейчас я намного ближе к тебе, чем был в том странном доме на Вертсайдстрит. И все же я по–прежнему далек, ибо не желаю умирать, несмотря на все лишения и муки.

Пленников выстроили по парам и, подгоняя прикладами, погнали в сторону города.

Путь был далек. Я шатался от усталости, едва держась на ногах. Кроме того, сильно болело плечо. Но многим было еще хуже, чем мне, особенно старикам и детям. Хорх, шедший рядом со мной, часто спотыкался, и я чудом удерживал его на ногах, не давая упасть, ибо тех, кто падал и не в силах был подняться, распыляли на атомы прямо на дороге.

Мы вышли с космодрома на широкое, покрытое бетонными плитами, шоссе. По нему двигались невиданных конструкций экипажи, управляли которыми не менее невиданные существа. Но чаще всего за рулем можно было увидеть страшноликих вилтурийдев, равнодушно скользящих взглядами по колонне человеческих страдальцев. Какое им дело до всех нас, с кем судьба сыграла мрачную шутку? Никакого. И где‑то в глубине души я понимал их, хотя мозг отчаянно сопротивлялся этому. Не может разумное существо повелевать разумным, втаптывать по уши в грязь, глумиться над его физической и моральной сутью. Не имеет права! Но вся беда в том, что так рассуждают не все. Ни в этом ли заключается первопричина Зла, порождающая все прочие ужасы? Как знать? Но в любом случае…

Боже, я не удержал Хорха. Он упал и не мог встать. Я попытался его поднять, но подбежавший охранник грубо оттолкнул меня и всадил в бедного старика заряд из хрономета. Там, где только что был человек, не осталось ничего. Пустое место! Ни чувств, ни страданий, ни надежд.

— Сволочь! — неистово вскричал я, вложив всю ненависть накопившуюся во мне в это короткое и страшное слово. Охранник косо посмотрел на меня и поднял хрономет, целясь в голову.

— Не надо! — раздалось рядом.

Женская фигурка метнулась ко мне, заслонив от флибустьера. Тот оскаблился в недоброй усмешке.

— Муж?

— Нет, — отрицательно покачала головой Филия.

— Хм, — хмыкнул охранник, — однако это не столь важно.

Он надавил на спусковой крючок, и Филия растаяла в водовороте времени. Теперь хрономет был направлен на меня. И тогда я расхохотался. Я смеялся до слез, до коликов в животе, до боли во всем теле. Мне было весело. Еще бы! Смерть сослужила мне хорошую службу, ведь я теперь знал, что ни при каких обстоятельствах не умру, не возжелав этого…

НЕТ! НЕТ! НЕТ! НЕТ! НЕТ! НЕТ! НЕТ! НЕТ! НЕТ! НЕТ! НЕТ!

Я смеялся не поэтому. Я смеялся потому, что сходил с ума. Смерть была рядом, она дышала мне в затылок, а я, слепец, не видел очевидного. Мое банкротство, мое падение, мои мучения — это только верхняя, надводная часть айсберга. Скрытая же под поверхностью моего безрассудства часть ледяной горы открылась мне лишь теперь: все кто был близок мне либо уходили из жизни, как Андерс, Хорх, Филия, либо оказывались без средств на существование, то есть практически на краю гибели. Мои рабочие, моя прислуга, Кристенонион, Синероуа…

Синероуа! Я прогнал его, когда он больше всего нуждался в моей поддержке. А Лейла… Теперь я уверен — она не приняла моего подарка. Это было в ее глазах. А я… Я — слепец. Хотя разве только слепец? Я — прокаженный, своим присутствием несущий смерть. Я не имею права на существование, потому что каждый, кто окажется рядом со мной, обречен. Господи, но я хочу жить! Я хочу наслаждаться игрой солнечных бликов на поверхности просыпающегося моря, хочу любоваться полетом паутинок, вдыхать аромат полевых цветов. Только жизнь может дать мне это, но тогда остается лишь одно… Да. Мой удел отныне и навеки — одиночество…

— Что тут у вас?

Проснулось лягушачье болото.

— Да вот, кажется свихнулся.

— А где старик и баба?

Я медленно возвращался к действительности. Неподалеку стоял бронетранспортер, а рядом с ним — предводитель шайки.

— Да вот, пришлось… — сказал охранник.

Предводитель побледнел и потянулся к кобуре.

— Идиот! Ты хочешь пустить всех нас по миру?! За этого старика должны были дать хороший выкуп, да и женщину можно было выгодно продать.

— Но, Грорг, я ведь…

Что‑то ярко вспыхнуло и охранник медленно начал опускаться на землю. Во лбу его зияло черное отверстие величиной с горошину.

Бластер! Оружие убийц, наслаждающихся запахом крови. Я содрогнулся. Грорг внимательно посмотрел на меня из‑под своих низко опущенных бровей и махнул дулом бластера куда‑то в сторону.

— Догоняй, — проквакал он. — Мне нужен товар, а не трупы.

Только сейчас я заметил, что колонна пленников ушла далеко вперед. Я двинулся за ними. Броневик медленно следовал сзади, и когда я сбавлял темп, подталкивал меня в спину бампером. Я не помню, как я шел. Тогда мной руководило подсознание, ибо сознание отключилось после первых же нескольких километров, когда даже предел человеческих возможностей остается далеко позади предопределенной организмом черты. Мозг же смог зафиксировать лишь несколько картин. Насколько они были реальны, пожалуй, на это вопрос ответить невозможно. Я видел извивающуюся между холмов дорогу, и в то же время это была гигантская стальная змея, пытавшаяся сбросить меня со своей блистающей чешуи. Я видел нависшую надо мной громаду чужого города, дикие в своей отталкивающей нелепости здания, мириады разнополых, разноплеменных существ, вышедших из подвалов ада. Я видел Смерть, улыбающуюся мне. О, боже, до чего она была хороша!

Я пришел в себя лишь на торговой площади. Нас выстроили в шеренгу у какого‑то барака и так оставили стоять, умирающих от усталости и тоски. Но все же у меня еще оставались силы осмотреться. Площадь была огромной. Десятки тысяч существ, представлявших чуть ли не все цивилизации Галактики, сновали по ней взад–вперед, выбирая себе рабов. Повсюду я видел таких же как сам, растерзанных, с печатью обреченности на челе: альдебаранцев, понуривших свои короткие хоботы, песенхоев с дрожащими крыльями, альтаирян, испускающих снопы искр и еще многих, многих, многих других, виденных мною впервые. Я не мог без содрогания смотреть на них, как они, наверное, на нас. Но еще страшнее выглядели мои соплеменники, оказавшиеся в плену у инопланетных работорговцев. Худые, измученные — они не могли даже стоять на ногах.

Многие из этих несчастных будут обречены на голодную смерть, если на них в ближайшие дни не найдется покупателя. Я чувствовал, как в моём сердце закипает злость, но что я мог сделать?

Постепенно и возле нашей шеренги стали появляться любители живого товара. В основном земляне, но живущие далеко за пределами освоенного людьми сектора космоса. Это были отщепенцы, изгои, преступники, скрывающиеся от правосудия. Они оценивающе разглядывали каждого из нас, изредка подзывая к себе Грорга, долго торговались и, наконец, ударив по рукам, уводили купленный товар с собой. ЧЕЛОВЕЧЕСКИЙ ТОВАР!

Впрочем, торговля шла вяло. За час было продано всего пять человек. Грорг метал молнии.

— Если я вас сегодня не продам, — рычал он, брызгая слюной, — всех отправлю на космические галеры, а это равносильно билету на тот свет. Так что прекратите стонать и делать кислые физиономии. Выпрямьте спины, сотворите улыбочки на своих мордах и сдохните, но так и стойте.

— Надо было обращаться с по–человечески, — вырвалось из меня. — Тогда бы…

— Что?! — взревел работорговец. — Кто‑то смеет меня учить?

Он подскочил ко мне, схватил за рубаху и потянул на себя, отчего остатки ткани разлетелись на куски, обнажив мой торс. Но потом что‑то изменилось в его лице, он оттолкнул меня и отошел прочь. Что ж, и здесь Смерть оказалась бессильной. Или, быть может, Грорг не хотел больше нести убытки? Впрочем, и то, и другое взаимопересекалось.

Прошел час. Наша шеренга сократилась на шестерых человек. Их купил древообразный суинец для работы на скотобойне. Потом настал и мой черед.

К бараку, возле которого мы стояли, подъехала карета, запряженная четверкой лошадей. Из нее вышел низенький полный человек с красным обрюзгшим лицом и мощной, невяжущейся с его внешностью, челюстью. Руки его украшали золотые перстни, заколка с огромным бриллиантом скрепляла галстук. Грорг бросился к нему, широка улыбаясь и подобострастно склонив голову.

— Добрый день, господин Делоран, — скороговоркой заговорил он. — Сегодня у меня отличный товар и вы не зря заглянули в ваш уголок.

Делоран, даже не удостоив его взглядом, подошел к рабам. Оценивающе оглядев всех, он бросил через плечо Гроргу:

— И это ты называешь товаром? Скопище мертвецов, которые и гроша ломанного не стоят.

— Вы ошибаетесь, — возразил работорговец. — Все они весьма и весьма выносливы. Мы пропустили их через такой фильтр, — Грорг хохотнул, — что остались лишь самые сильные. Остальные же давно гуляют по реке времени.

Делоран фыркнул и двинулся вдоль шеренги. Подле молодого парня, облаченного в изодранный костюм лейтенанта пассажирского космофлота, он остановился, смерил его взглядом и ощупал мускулы.

— За него я дам десять кредиток.

У Грога вытянулась физиономия.

— Но ведь так стоит охотничья собака!

— А вы считаете, что собаки худший товар, чем люди? — невозмутимо ответах Делоран. — Пятнадцать кредиток. Это мое последнее слово.

Грорг вздохнул и сдался, понимая, что торговаться бессмысленно.

Следующим, возле кого остановился Деноран, оказался я.

— Неплохой экземпляр, — сказал он, разглядывая мой обнаженный торс, — вот только рана…

— На нем заживет, как на псине, — поспешил заверить его Грорг. — Зато он будет прекрасно смотреться на арене. К тому же этот парень еще и неплохой боец. Он уложил почти дюжину парней из моей команды, прежде чем мы взяли его в плен.

Делоран сморщился.

— Хорошо. Пять кредиток.

— Но это же грабеж! — не удержавшись, воскликнул Грорг.

— Ошибаешься. Еще не известно, доживет ли он до первого поединка. Мне кажется; что я вообще сейчас выбрасываю деньги на ветер.

— Ну и черт с тобой! Забирай, — пробормотал Грорг.

Так, за ничтожную сумму в пять кредиток, за которые нельзя было даже купить породистую собаку, меня продали в школу гладиаторов.

Похоже, Смерть оказалась неистощимой на выдумки. Какие муки еще ждали меня впереди?

Школа гладиаторов больше походила на сарая. Он стоял посреди небольшой поляны, окруженной энергетическим барьером, выбраться за который было невозможно без специального модульного преобразователя.

В сарае обитало несколько десятков существ с самых разнообразных планет. Людей же было трое, включая и меня.

От лейтенанта Маркуса я узнал, что он служил на транспортном лайнере «Мария–Магдалина», совершавшим челночные рейсы Земля–Харлонг. Планета эта находилась на самой периферии сектора, освоенного землянами. Потом он попал в плен к Гроргу и вместе со мной был продан Делорану.

Хэм Одвинталь оказался в школе гладиаторов несколькими месяцами раньше. Он уже достаточно узнал о местных порядках и часто растолковывал нам что к чему. Впрочем. особенно рассказывать было не о чем. Жизнь наша текла монотонно, и мы, признаться, были благодарны за это господу. Обучали же нас, по–существу, лишь правилам поединка и устройству инопланетного оружия. О том, как происходит сам поединок, мы узнали от Хэма, которому уже однажды довелось испытать это на собственной шкуре.

— Мне повезло, — угрюмо поглаживая шрам на шее, рассказывал он. — В пару со мной определили Херроуна с Дигмы-5. По условиям гладиаторского боя, каждый сражается оружием наиболее распространенным на той планете, откуда родом сам боец. А на Дигме в ходу лазерные мечи. Сами понимаете, их не сравнить с хронометами. В общем, я отправил этого парня в долгий путь, хотя и ему удалось оставить неплохую отметину на моей шее. Однако все могло быть гораздо хуже, например, окажись моим соперником Хильд с Мицара, — он кивнул на истыканное двухметровымии иглами существо, мирно дремавшее в углу на соломе. — У этих дикобразов на вооружении атомные пращи. А это — локальный ядерный взрыв радиусом в несколько десятков метров.

— Но ведь… — начал говорить Маркус.

Хэм скривился.

— Ты забываешь, что арена занимает площадь в десять квадратных миль. К тому же, она окружена тройной цепью силовых куполов. Сразу после поединка площадка дезактивируется. Они ничем не рискуют, уж поверь мне.

…Так постепенно, кроха за крохой, я узнавал, что ждет меня впереди. Особого страха я не испытывал, гибель на поле брани меня не волновала, ибо я по–прежнему жаждал жизни. Единственное, что меня не устраивало, так это мое вынужденное заточение.

Все свое свободное время я посвящал мыслям о побеге. Но в одиночку осуществить это было практически невозможно. Сходиться же с кем‑нибудь ближе, я не решался, помня, чем это может кончиться. Потому я держался особняком. Хэм и Маркус сначала недоумевали, а потом махнули на меня рукой.

Как мне жилось в те унылые дни, понять не сложно: еще совсем недавно купаться в роскоши и, вдруг в один миг все потеряв, оказаться на самом дне. Тоска властвовала над моим телом и разумом, радость же приносила лишь заживающая рана. Меня терзала бессонница, меня мучили мысли, не давая покоя ни днем, ни ночью. Что‑то происходило со мной, но не мог понять что? Я проклинал Смерть за исковерканную мою жизнь, и в тоже время все меньше и меньше испытывал к ней чувство ненависти. Перед моим взором часто возникал зрительный образ Ее. Я гнал его прочь, но он все настойчивей заявлял о себе. И внезапно я осознал, что никогда за свою долгую жизнь не встречал женщины более утонченной, более привлекательной, чем Она.

Я с гневом отбросил эту мысль. Абсурд! Нелепица! Смерть не может быть привлекательной. Если так рассуждать — значит возжелать смерти. Что ж, хитрый ход, но и на этот раз провести меня не удасться.

— Я ненавижу тебя! — твердили мои губы.

— Я не хочу видеть тебя! — трепетал разум.

— Ты прекрасна!!! — кричало подсознание.

Я чувствовал, как раздваивается мое естество, рассыпается в прах нечто, звавшееся когда‑то Сайрисом Глендоном.

И тогда явилась она. Или, быть может, мне это только приснилось?

— Не делай этого, Глендон, — задрожал воздух возле моих ушей. — Ты должен умереть. Я обязана совершить это. Забудь мой облик, забудь о нашей встрече, помни лишь о цели.

— Я НЕ МОГУ, НЕ МОГУ, НЕ МОГУ ЭТО СДЕЛАТЬ!

— Глупец. Но теперь ты сам сделал выбор. Реальность изменилась, и с этой минуты уже не от тебя зависит жизнь твоя. Берегись, ибо последний час твой стал намного ближе.

Я рассмеялся.

— Я не боюсь смерти!

И в тот же миг меня затрясло, боль вцепилась в плечо и начала терзать его, разрывая на куски. Я вскрикнул и открыл глаза. Надо мной склонился Маркус.

— Ну ты и спишь, — улыбнулся он. — Сном праведника. Вставай, Делоран собирает всех.

Я с трудом поднялся с охапки соломы, служившей мне ложем, и поплелся вслед за лейтенантом к выходу из барака.

Делоран стоял посреди поляны, окруженный десятком головорезов, вооруженных бластерами. Перед ним в немом ожидании застыла разношерстная толпа гладиаторов. Мы отыскали Хэма и остановились рядом.

— Похоже, завтра нас ждут неприятности, — успел прошептать он, прежде чем Делоран заговорил.

— Сегодня вам выдадут оружие без боезапаса. Проверьте его, почистите, завтра оно вам пригодится. А пока я зачитаю список, кто с кем будет в паре…

Он подцепил на свой мясистый нос очки и монотонно забубнил.

Хэм нервно переминался с ноги на ногу, рассыпая проклятия, Маркус, закрыв глаза, шептал молитву. А я размышлял над последними словами, сказанными Смертью.

Что означала ее фраза об изменении реальности? Неужели моя глупая восхищенность перед всеми смазливыми женщинами изменила мою судьбу? Нет, не перед всеми. Только перед Ней. О, боже, но тогда завтра меня ждет неминуемая гибель. Проклятье, Она добилась своего!..

— Одвинталь, Земля — Маркус, Земля.

Три человека одновременно вздрогнули. Делоран продолжал монотонно бубнить. Хэм угрюмо посмотрел на лейтенанта.

— Что же, парень, я вынужден буду тебя завтра убить.

— Это мы еще посмотрим, — недобро сверкнул глазами Маркус.

— Она, ЭТО ОНА! — закричал я, хотя не вымолвил ни слова.

Я сам того не желая, все же сблизился с ними, и теперь Смерть заберет их. Но ведь… Я застонал. Мерзавец! Какой же я мерзавец! Я должен был давно умереть, еще в Нью–Йорке, еще там в особняке на Вертсайд–стрит. Но я не желал этого, скрывая под маской бесстрашия свою подлость, свое безмерное себялюбие…

— Глендон, Земля — Хильд, Мицар.

Вот и все. Хрономет против атомной пращи… Я дождался своего часа. Ты победила. Смерть.

И в тот же миг я понял, что ошибаюсь. Человек создан для жизни, ибо весь мир существует ради этого. Я не мерзавец, я такой же как все — живое существо из крови н плоти, мечтающее о свежем глотке воздуха, о здоровой пище, об утолении плотских желаний. Это не я погубил своих друзей и близких, это она — Смерть. И все потому, что ею прежде всего движет обыкновенный страх. Страх порожденный энергией моей души. Ты подлая, Смерть, и я ненавижу тебя. Слышишь?!

Сжавшись в комок, я забился в узкую расщелину н менял батарею на хрономете. Где‑то над головой парил телеглаз, следя за каждым моим движением и передавая изображение на экраны видексов. Тысячи бездельников Вилгурии сейчас следили за ходом поединка, делая ставки на смерть.

Торгуя жизнью гладиаторов, Делоран зарабатывал огромные деньги. Сколько же несправедливости в этом мире! Невероятно, но он все еще существует, хотя давно должен был рассыпаться на атомы от горя и ненависти, страданий и крови существ, порожденных им.

Я вставил батарею в гнездо и задвинул ее до упора. Оставаться и дальше в расщелине было опасно. Мицарец в любой момент мог обнаружить мое местопребывание, я же из‑за ограниченности обзора этого сделать не мог.

Я осторожно выглянул наружу. Нагромождение скал, тянувшееся с запада на восток, неподалеку обрывалось. Дальше шли холмы, а за ними — лес. Через него проходили один за другим все три силовых барьера.

Перекинув через шею хрономет, я выбрался из расщелины и соскочил на каменистый откос, полого спускавшийся на дно ущелья. Но этот путь я отверг, понимая, что там я буду виден, как на ладони. Надо было выбираться наверх. По крайней мере, радиус обзора там был намного шире.

Минут десять у меня ушло на то, чтобы взобраться на верхушку скалы. Тяжело дыша, я опустился на горячий камень, ноги дрожали от усталости. По–прежнему было тихо. Теплые лучи ласкали кожу,

Трепетал нагретый воздух, прозрачный и упругий, как родниковая вода. Хм… А бывает ли родниковая вода теплой? Наверное, бывает… И я на миг забыл, где нахожусь, забыл, что кто‑то желает испепелить меня в атомном взрыве. Жизнь была прекрасной, и я наслаждался ею.

Однако именно этот миг, как ни парадоксально, едва не стал для меня последним. Что‑то громыхнуло, совсем рядом, и я увидел рвущийся из ущелья ядерный гриб. Волна раскаленного воздуха обожгла мое лицо, руки. Издав громкий вопль, я бросился прочь, не разбирая дороги. Мне было больно, мне было страшно, но я понимал, что потеряв рассудок, я потеряю жизнь…

Я сумел справиться с собой, на секунду остановился и увидел второй телеглаз, висевший над соседней скалой. О, боже, как все просто!

Я спустился со скалы и побежал вдоль ее, прижимаясь к камням. При всем желании, мицарец не мог меня обнаружить, так как скальный монолит надежно скрывал его глаз. Хотя… Я резко остановился, поднял голову и увидел, висевший прямо надо мной телеглаз.

Делоран! Он сделал все, чтобы гладиаторы могли легко обнаружить друг друга. Подняв хрономет, я нажал на курок. Телеглаз испарился, превратившись в облако элементарных частиц, размазанных по спирали времени. За это Делоран сдерет с меня шкуру, впрочем, если останется что сдирать…

Между двумя соседними скалами был узкий проход. Я с трудом протиснулся в него и, обдирая кожаные доспехи, выданные перед поединком, медленно стал продвигаться вперед.

Если бы мицарец обнаружил меня в эти минуты, растянувшиеся в вечность, от моего тела наверняка осталась бы лишь горстка радиоактивного пепла. Но мне повезло, я выбрался из прохода и, оказавшись под гигантским гранитным уступом, остановился. Необходимо было оглядеться, чтобы начать движение к смерти. Чужой смерти… Как ни странно, но я по–прежнему верил в свою неуязвимость.

Телеглаз парил все над той же скалой. До нее было метров сто, но пройти их следовало через открытое пространство. Мне почему‑то вспомнились джайгер–кабины, осуществлявшие мгновенный надпространственный переход любого материального тела в заданную точку пространства. Единственным условием оставалось лишь наличие в данной точке аналогичной джайгер–кабины. Однако здесь не было никаких кабин, и я отбросом прочь эту бесплодную мысль. Похоже, я старался оттянуть время.

Потом я долго стоял неподвижно. Страх и необходимость действовать боролись друг с другом. Я понимал, что промедление — подобно смерти, но не в состоянии был сделать первый шаг. И только через мгновение я понял почему, когда над головой раздался свист раскручиваемой пращи. Серебристый цилиндрик ядерного заряда пронесся в воздухе, но прежде чем он коснулся земли, я успел забиться в щель меж двух скал. Была вспышка, боль и мрак…

Наверное, я очнулся очень скоро, иначе бы мицарец успел добраться до меня. Я открыл глаза и увидел, что продолжаю стоять, зажатый двумя каменными жерновами. Сильно болела левая сторона тела. Я посмотрел на ноющую руку. Она была сплошь покрыта волдырями ожогов. Сколько же рентген я получил?

Слеза накатилась на правый глаз, левый постепенно угасал.

Мне конец: осознал я. Без медицинской помощи, причем, экстренной помощи, я не дотяну и до утра. Впрочем, хватило бы и нескольких таблеток антирадина. Смешно, но от каких‑то малюсеньких белых шариков зависит твоя жизнь. Хм… Скорее, нелепо.

Мне показалось, что я уловил слабый залах духов: манящий, нежный и столь знакомый! Я резко повернул голову, но никого рядом не было. Так оно и должно быть, попытался я успокоить себя. Разве я имею право на что‑то надеяться? Смерть рядом, она ждет и, по всей видимости, твое время, Глендон, пришло.

В небольшой ложбинке прямо на уровне глаз мелькнуло что‑то оранжевое. Я протянул дрожащую руку и нащупал капсулу. И в этот миг я задохнулся, еще не веря, не понимая, почему? Неужели я сошел с ума? Нет. Смешно. Это просто игра воображения с помощью которой угасающий мозг пытается ухватиться за реальность, порождая нереальное.

Я поднес капсулу к глазам. «АHТИРАДИН».

Я ОШИБАЮСЬ.

Несколько таблеток упали в руку.

ГЛУПОСТЬ!

Язык ощутил во рту что‑то твердое.

ОБМАН!

Кислая капля обожгла язык, небо, гортань. Тысячи рецепторов одновременно возопили, посылая импульсы в мозг:

— СПАСЕНИЕ, СПАСЕНИЕ, СПАСЕНИЕ!

Но я не верил, не мог поверить в это.

Я снял хрономет с шеи и, зажав его здоровой рукой, выбрался из щели. Телеглаз был гораздо ближе, зависнув теперь над ущельем. Я опустил глаза и увидел катящегося по камням мицарца, похожего на гигантского ежа. Он тоже увидел меня, в замешательстве остановился.

Я поднял хрономет.

Мицарец медленно стал раскрываться, высовывая короткие отростки, в которых бешено раскручивалась праща.

Я выстрелил.

Потом медленно опустился на камень и закрыл глаза. Вот и все. Скоро за мной прилетит вертолет и заберет обратно в свинарник Делорана, как до этого забрал Фелиаса с Поллукса и не забрал ни Маркуса, ни Хэма Одвинталя. Их больше нет, лишь только атомы, из которых некогда состояли их тела, теперь опыляют Вселенную. И быть может, где‑нибудь они вновь возродятся в ином обличье, в иной сути, как знать?

В далекой дали послышался шум мотора. Я открыл глаза. Левый по–прежнему слезился, но правый выхватил из окружающего мира скалу, где вечность назад скрывался Хильд с системы Мицара.

Ты хотел убить меня, но ты не виновен в этом. Жестокий мир, в котором мы живем, превращает даже добрые существа в ужасных монстров. Невероятно, но я могу уничтожить его, разорвав галактики на одинокие угасающие звезды, перемолов пространство в пыль, оставя от вселенной вселенское пепелище. Но я не знаю, как это сделать, а главное не хочу, чтобы это произошло, потому что мир — не только жестокость и насилие, но и любовь, дружба, радость материнства, детский смех. Я не должен подвергать все это риску. Но я — человек. А для человека нет ничего дороже, чем жизнь.

Я внутренне содрогнулся, глядя на скалу. Только несколько шагов отделяли меня от гибели. Если бы я решился преодолеть эту сотню метров, то оказался бы в самом эпицентре взрыва. Кажется, я тогда отвлекся мыслями о джайгер–кабине, а потом подсознание не дало мне сделать эти роковые шаги.

Стоп! Джайгер–кабина… Помнится, по нейронам мозга тогда пробежала слабая тень еще одной мысли. Я отринул ее, посчитав бесплодной. Но ведь в тот миг я подумал о перемещении в пространстве без джайгер–перехода. Каким образом?

Я тяжело вздохнул. Нет, это невозможно.

Шум моторов нарастал. Уже слышался шелест винтов, рассекающих воздух.

НЕВОЗМОЖНО!

Я был обречен на жалкое существование в школе гладиаторов и, по–существу, на скорую гибель.

НЕВОЗМОЖНО!

Я вздрогнул, ощутив снова неуловимый аромат духов. Лежавший рядом на камне хрономет вдруг соскользнул с него и со звоном упал мне под ноги.

— О, Смерть, ты прекрасна! — воскликнул я.

Нежный колокольчик рассыпался в звонком смехе и растаял в прозрачном воздухе.

Я поднял хрономет, перевел планку с режима поражения на режим секундного хронопереноса и приставил дуло к груди.

Если я не ошибся в расчетах, то через секунду Вилгурия переместится в пространстве и повернется вокруг своей оси ровно настолько, чтобы я оказался далеко за пределами этой страшной арены смерти. И если мне повезет, я не окажусь в момент выхода в пространственной точке, совмещенной с каким‑нибудь деревом или еще бог знает с чем.

Вертолет завис над моей головой, обрушивая вниз пласты воздуха. Я поднял изуродованную левую руку и помахал ему. Через толстое стекло кабины на меня смотрело перекошенное от злобы лицо Делорана. Он жаждал моей крови за разрушенный телеглаз. Я улыбнулся и нажал на курок.

Почва резко ушла из‑под ног и я обрушился с трехметровой высоты на снежный склон. Боже, я был в горах! Где‑то далеко от страшного места, порожденного злым гением человеческого разума. Вокруг меня простирались суровые вершины, покрытые снежной скатертью непогоды. Я протер глаза. Ничего не изменилось.

— О, Смерть, получилось! — возликовал я. — Нет предела моей благодарности! Слышишь?

В ответ лишь тихо всхлипывал ветер.

— Ты здесь, рядом, я знаю, — закричал я. — Ответь мне, прошу. Я хочу увидеть тебя, твои глаза, твои губы. Я хочу услышать твой нежный голос, потому что обожаю тебя!

— Это признание в любви? — ласковый голос пронзил мое сердце.

Я опустился на одно колено и, склонив голову, прошептал:

— Да.

Глава третья. Миг вечности

Ночь — время кровавых тайн и поруганной чести, время воров и убийц, хаоса и тьмы. Но именно ночь приносила мне облегчение. Я выбирался из своей норы, устроенной в развалинах какого‑то древнего сооружения, и бродил во пустынным улочкам Хайзияра — главного города Виллтурии. Что толкало меня, излеченного, дрожащего от холода и лихорадки на эти новые вылазки? Причина весьма банальна — все та же неистребимая жажда жизни. Я рылся в мусорных ямах, отыскивая остатки пищи, ибо другого способа утолить голод у меня не было. На Вилтурии жили грабежом и пиратством, но это было не для меня.

Однажды я попытался выйти на паперть, прося подаяние. Но меня прогнали такие же нищие, как я, забросав камнями. Я их не обвиняю, они тоже хотят жить. Может быть, я и не прав, и мне стоило наказать их. Но месть — не лучшее из человеческих чувств.

В первый же день, когда я оказался на свободе, я выбросил хрономет, чтобы не поддаваться искушению. Я ненавидел Грорга, я презирал Делорана, но я не мог убить их. Смерть изменила меня, она зажгла в моем сердце искру любви и исчезла.

Как я жаждал увидеть ее вновь, коснуться губами прелестных глаз, ярких чарующих губ. Я звал ее, моля прийти, но тщетно. Потом я начал поиски, с каждым днем ухода все дальше и дальше от своего убежища.

— Не встречали ли вы Смерть? — спрашивал я у таких же бродяг, как сам, хотя немногие из них имели человеческий облик.

— Встречали, — говорили они. — Вчера умер…

Они называли имя, ничего на значившее для меня, но я начинал расспросы, как будто бы умер самый дорогой для меня человек, надеясь разузнать, где это произошло.

И все же я всегда опаздывал, даже если несчастный уходил в мир иной несколько минут назад.

Так шли дни, недели, месяцы. Раны мои постепенно зажили, ко это меня не особенно радовало. Я мечтал излечить рану душевную. А это могла сделать только Она.

Я не понимал, зачем Смерть спасла меня, чтобы потом бросить? Жалость? Или… Нет, это просто смешно. Я отринул эту мысль, хотя она была так завлекательна. Сперва я должен был найти свою возлюбленную, и тогда в ее глазах я найду все ответы на свои вопросы.

Я снова и снова бросался на поиски, невзирая на ночных убийц, па вооруженных до зубов стражников, на сотни и тысячи мелких преград, встававших на моем пути. Я не ведал страха, ибо мое бесстрашие граничило с безрассудством. И все же я понимал, что вечно так продолжаться не может, рано или поздно мои поиски могут прерваться самым неожиданным образом.

И такой день наступил. Вернее, ночь. Я брел по узенькой улочке, загаженной нечистотами, обрывками бумаг, ржавым железом. Вокруг простирались унылые строения, наполовину разрушенные, с пустыми глазницами окон, извивающимися, словно змеи, трещинами. Некогда гигантские, непонятные и непривычные земному глазу, сооружения вилгурийцев теперь потеряли свою величественность. Город медленно угасал.

И мне подумалось тогда: не может цивилизация, основывающая свое благополучие на грабеже и насилии, процветать. Зло порождает зло. Это — закон диалектики. И хотя среди землян встречаются отщепенцы, в массе своей люди стремятся созидать, а не разрушать.

Я вздрогнул. Яркий, ослепительный луч пронзил ночную мглу и уперся в меня. Это могли быть только стражники! Сердце бешено затрепеталось в груди, я резко повернулся и бросился прочь. Сзади заурчал двигатель, послышался лязг гусениц. Неужели это конец?

Вспыхнул еще один прожектор, и сразу же утробно захрюкал пулемет. Я пробежал несколько метров и с облегчением увидел дверной проем, манящий в темную пустоту. Нырнув в него, я прижался к стене, не ведая, куда бежать дальше. Мои глаза, ослепленные светом прожекторов, были бессильны. Лязг усилился. Танкетка неумолимо приближалась. С трудом разглядев какую‑то лестницу, я рванулся к ней и начал взбираться по ступенькам. Нижний этаж осветился. Я увидел двух скорпионообразных вилгурийцев с длинными хвостами, загнутыми кверху. Они крутили своими круглыми безротыми головами, оглядывая помещение. Затем, увидев лестницу, направились к ней, сжимая в каждой из трех пар своих лап по автомату. Живые боевые машины… Будьте вы прокляты!

— Смерть, помоги мне! — беззвучно воззвал я, продолжая бежать по ступеням. — Отзовись! Или ты навеки забыла обо мне?

Хотя почему я так уверен? Вероятно, она ждет своего часа. Или нет. Нет, нет… Я ничего не пойму, я не могу разобраться в своих мыслях. Зачем ты оставила меня? Чтобы дать жизнь или обречь на гибель?..

Снизу донесся грохот выстрелов. Стреляли наугад, в темноту. Лестничный пролет надежно защищал меня. Пока защищал. Что будет потом, когда завершится путь наверх?

Я решил не ждать этого, на одном из этажей соскочил с лестницы и побежал вдоль стены в надежде отыскать убежище. Но огромный зал был пуст, ни одной шероховатости или трещины, куда можно было бы забиться.

Со стороны лестницы стало светлеть. Я бросился на пол, прижимаясь всем телом к холодному камню в тщетной надежде превратиться в такой же мертвый, безучастный ко всему, монолит.

Стражники поднялись на этаж, осветили его фонарями и нехотя стали подниматься выше. Как же так? Почему они не заметили меня?

Но на размышления не было времени. Я вскочил на ноги, предварительно убедившись, что стражники смылись из вида, и, вернувшись к лестнице, начал быстро спускаться вниз. Я понимал, что преследователи, взобравшись на самый верхний этаж и не найдя меня, на обратном пути будут осматривать помещения более тщательно.

Вот и последняя ступенька. Я остановился в нерешительности. Возле выхода меня ждет танкетка, сзади вот–вот появятся стражники, я же оказался в ловушке и не видел из нее выхода.

На танкетке выключили прожектора, но горели фары, потому первый этаж был слабо освещен. Все же лучше, чем кромешная тьма. И тут я вспомнил, что обычно на самом нижнем этаже в вилгурийских домах обычно располагались канализационные скважины. Отыскать одну из них не составило большого труда. Из глубокой темной шахты доносился слабый гул. Нестерпимая вонь ударила в ноздри, и я отшатнулся. Нет!

Только не это!

Я сел на краю скважины и уныло начал раскачиваться из стороны в сторону.

За что мне все это? Чем заслужил я такую участь? Мне уже не верилось, что когда‑то у меня была иная жизнь: сытая, беззаботная, бездумная. Я испытал множество удовольствий, я ощутил вкус любви, так и не познав ее, я отведал, что такое богатство и власть. А ведь всего этого я добился собственным трудом.

Помню, как я начинал с нуля. У меня не было денег, но у меня была голова, которая кое–чего стоила. Однажды, живя у неопрятной хозяйки, я видел, как она прибирала в моей комнате, выметая из‑под кровати ком пыли. До этого она лежала толстым равномерным слоем чинно и покойно. Но будучи сметенной в кучу, образовала внушительный комок, похожий на клубок шерсти. Этот день стал началом моего благополучия.

Три месяца я потратил на то, чтобы изготовить специальный раствор, который можно с некоторой натяжкой назвать закрепителем.

Нитки, изготовленные из пыли, был прочны и невероятно дешевы. Воистину, я сделал деньги из ничего…

На лестнице послышались шаги. Я оглянулся и соскользнул в черную пасть скважины. Несколько секунд невесомости, удар об упругую, но прогибающуюся поверхность, и я с головой ушел в нечистоты, впрочем, тут же вынырнув, отплевываясь и озираясь по сторонам. Но здесь царил абсолютный мрак без малейшего проблеска света. Я почувствовал, как слабое течение влечет меня за собой, и я отдался ему, совершая лишь изредка конвульсивные движения, чтобы удержаться на поверхности.

Что‑то живое и трепетное прикасалось к моему телу, испуганно вздрагивая и исчезая во мраке зловония. Я задыхался, меня тошнило от запаха и ужаса. Но я по–прежнему был жив. Надолго ли? В любой момент я мог потерять сознание и исчезнуть в этой омерзительной жиже.

И когда я уже потерял всякую надежду, впереди забрезжил свет. Я увидел лунный блик, проникающего сюда через люк крохотного лучика. К люку вела металлическая лестница. Похоже, удача вновь улыбнулась мне.

Я лихорадочно начал загребать руками жижу, пытаясь плыть. И в этот миг что‑то с чудовищной силой сжало ногу и рвануло мое тело вниз…

Когда человек борется за свою жизнь, в нем появляется неведомая сила, способная сокрушить любое препятствие угрожающее его существованию. Уже находясь на метровой глубине, я смог согнуться пополам и нащупать что‑то скользкое и твердое, как камень. Я сдавил это что‑то обеими руками, почувствовав, что хватка моего противника тут же стала ослабевать. В кромешной тьме, задыхаясь от нехватки кислорода, на грани безумия я сжимал и сжимал ненавистное ЭТО. И оно сдалось.

Внезапно я почувствовал, что моя нога свободна, и рванулся вверх, к спасительной поверхности столь манящей и привлекательной теперь.

Я вынырнул и не сразу осознал, что нахожусь прямо под люком. Пока я боролся за свою жизнь в глубинах зловонного ада, течение вынесло меня прямо к цели. Я ухватился за лестницу и из последних сил стал карабкаться по ней,

Что‑то щелкнуло внизу, раздался страшный вой, от которого холод пробежал по моему телу. Но я уже был вне опасности. Я выбрался через люк и, теряя сознание, успел лишь увидеть, что нахожусь в каком‑то заброшенном помещении, слабо освещенном лунным светом.

Очнулся я от громкого крика. Уже наступил день. Голубое солнце Вилгурии ослепительно сияло над головой. Помещение, куда я попал, чудом оставшись в живых, не имело потолка. Зато была дверь. Я приблизился к ней и осторожно приоткрыл. Передо мной была базарная площадь. Та самая, где меня продали в рабство к Делорану. Я медленно прикрыл дверь и отступил назад. О боже, если меня здесь обнаружат, то не миновать… Хотя нет. Я увидел толстый слой пыли на каменном полу и следы. Только мои следы. Сюда никто не заходит. По крайнем мере, здесь давно никого не было.

Я с облегчением сел прямо на пол. Придется ждать до вечера, пока не разойдутся покупатели и продавцы — эти жалкие, никчемные существа, торгующие чужой жизнью, душой и телом.

Ну а потом? Что я буду делать потом? Где искать мою возлюбленную, за одну лишь улыбку которой можно отдать и жизнь?

С площади доносились крики, но я не слышал ничего. Я вспоминал прекрасный женский облик, заставивший сойти меня с ума. Да, разум мой был поглощен воспоминаниями. Но подсознание фиксировало все остальное. Это оно уловило среди многоголосицы невольничьего рынка призывный голос зазывалы. Это оно заставило меня вновь вернуться в реальный мир и услышать те слова, которые я не мог не услышать!

— Седьмая звездная эскадра набирает рекрутов для участия в военных действиях против аргедонцев. Новобранцы обеспечиваются бесплатным питанием, обмундированием и пятьюдесятью кредитками в месяц. Подходите, записывайтесь в земную армаду и вы пожнете славу!

Я не знал каким чудом сюда занесло вербовщика. Зато я теперь знал, что мне делать.

Где как ни на войне можно встретить Смерть?

Из‑за астероида выплыл космолет. Он выглядел отталкивающе: размалеванная ядовитого цвета красками обшивка, корма в виде драконьего хвоста и нос — оскаленная пасть.

Я надавил ногой на тяговую педаль и мой охотник медленно выполз из‑под космической скалы, служившей ему засадой. На корабле противника сразу же обнаружили мое появление. Вражеский линкор неуклюже начал разворачиваться, чтобы встретить меня залпом бортовых оружий. Только бы успеть, мелькнуло у меня в голове. Нога автоматически выдавила педаль до упора, пальцы запрыгали по клавишам компьютерной наводки. Корабль задрожал, словно возбужденная перед охотой гончая. На экране дисплея пробегали цифры, отсчитывая расстояние до цели. Из клипсы пси–связи доносился гул голосов. Аргедонский язык, смешиваясь с земным, создавал сплошной фон. Где‑то неподалеку шел бой. Но я был здесь. И в мою задачу входило уничтожение таких вот одиночных кораблей, так как я был свободным охотником — самоубийцей или, быть может, храбрецом. По–крайней мере, так думали другие. Но я‑то знал то, о чем не ведал никто…

Пронзительно взвизнул зуммер. Рука уже лежала на рукоятке управления хронопушкой. Боковым зрением я заметил, как на дисплее замигала красная надпись: «Готовность — четверть минуты». Я мысленно досчитал до пятнадцати, ловя при этом дракона в перекрестье прицельного окуляра, и нажал на гашетку.

Охотник вздрогнул. Из жерла хронопушки один за другим вырвались невидимые хроноимпульсы и, создавая микротрансформации окружающего пространства, понеслись к вражескому кораблю.

Взглянув на обзорный экран, я увидел вспышки ответных залпов. Легкий рывок штурвала на себя бросил моего дракона в свечу. Краем глаза я заметил, как исказились очертания линкора, и он медленно начал исчезать. Сначала середина, затем — хвост и в конце — все еще оскаленная пасть монстра.

Мой выстрел достиг цели! Впрочем, и мне тоже не повезло. Один из вражеских снарядов угодил в корабль. Внезапно погас свет, противоперегрузочное кресло обволокло мое тело тонкой пленкой защитного кокона, и сразу же взвыла сирена.

На экране дисплея одна за другой стали отпечатываться неисправности: отсутствие части обшивки, поломка навигационной системы, нарушение в системе регенерации воздуха и, самое страшное, нарушение герметичности четвертого реактора.

Я отключил кокон, нагнулся над пультом и нажал на кнопку выброса реактора в открытое пространство. Экран потух и тут же вновь разгорелся: «Выброс не осуществляется.»

— ПРОКЛЯТЬЕ!

Я выпрыгнул из кресла и выбежал вон из рубки. Времени надеть скафандр у меня уже не было. Сейчас все решали считанные секунды.

Выхватив из нагрудного кармана капсулу антирадина, я отправил ее в рот. Так было надежней.

Весь мокрый от пота я бежал по коридорам, понимая, что каждый шаг может оказаться для меня последним. К тому же движение замедляли бесконечные клинхетные двери, герметично закупоривающие каждый отсек. И все же я продвигался вперед.

Вскоре вздрагивание строчки на щитке радиометра возвестило, что я почти у цели. Я открыл последнюю дверь, переступал через комингс и чуть ли не физически ощутил неимоверный уровень радиации. Стрелку мгновенно зашкалило, по я не обращал ка это внимания, направляясь к панели ручного управления четвертого реактора.

Еще с полсекунды у меня ушло на бешенный танец пальцев по кнопкам, освобождающим зацеп–зажимы. Потом пол подо мной вздрогнут, и я понял, что отстрел реактора произошел. Космическая бездна поглотила мою гибель, оставив жизнь. Опять жизнь… Я жаждал увидеть Смерть, отнюдь не желая себе смерти. Для кого‑то это может показаться игрой слов, но для меня… Впрочем, я устал думать об этом.

Вернувшись в рубку, я сел в кресло и задумался. Непосредственная угроза для жизни миновала, но как добраться до базы без навигационной системы? Да и запас воздуха, судя по приборам, катастрофически мал. Оставалось связаться с базой, используя канал пси–связи. Но в этом случае я рисковал, так как передачу могли перехватить и аргедонцы. Однако другого выхода у меня не было.

Я щелкнул тумблером, включая переговорное устройство, и вызвал базу.

— Слушаю, — через несколько секунд раздался голос из клипсы.

— Это свободный охотник Глендон, — сказал я. — Только что уничтожил вражеский линкор, но и мне досталось. Необходима помощь спасателей.

— Ваши координаты, Глендон?

Я назвал.

— Ждите. Скоро придет помощь, — подбадривающе сказал оператор. — До связи.

Он отключился, а я уныло уставился на звездное небо. Как глупо. Звезды существуют, чтобы давать жизнь, а мы сеем разрушение и гибель между ними. Неужели разум для того и создан, чтобы уничтожать? В этом ли его предназначение? Нет, Просто создатель ошибся, решив, что разум необходим не только ему. Глупец! Разум приносит лишь боль, разочарование и горечь утрат. Только безмозглые твари всегда счастливы. У них нет проблем. Точнее, они этого не осознают. Но вот вопрос: хотел бы я стать такой тварью? Хм… — Я усмехнулся. — Глупый вопрос.

Очень скоро я почувствовал, что начинаю задыхаться. Отсек с пробитой обшивкой был изолирован, но, видимо, недостаточно герметичен.

Пожалуй, я так могу и не дождаться спасателей, подумал я. Что ж, значит, мне предстоит увидеться со Смертью. Разве не этого я желал?

На экране появилась серебристая точка. Корабль?! Компьютер дал увеличение, и я увидел торпедный катер аргедонцев. Прекрасно! Они засекли мою передачу. Впрочем, им могло я просто повезти. Черт! И все же я хочу жить!

Мозг заработал в бешенном ритме. В положении, в котором сейчас находится мой корабль, я не смогу атаковать. Надо затаиться и ждать — в этом мое единственное спасение. Если мне повезет, они не начнут торпедную атаку, а пойдут на абордаж. Аргедонцы любят трофеи, черт бы их побрал!

Я натянул скафандр, продолжая смотреть на экран, где серебристая точка с каждой минутой увеличивалась в размерах, затем засунул в карман портативный хрономет, а в руке сжал бластер.

Секунды растянулись в столетия, потом спрессовались в вечность, превратив меня в ожидающую Большого взрыва семечку праматерии. Лишь визг зуммера, возвестивший, что я могу атаковать, вывел меня из оцепенения.

— Нет. братец, — выдохнул я. — Атаки не будет. И, судя по всему, аргедонцы тоже решили не делать этого. Наверняка они подслушали мой разговор с базой и теперь думают взять меня голыми руками. Смешно…

Я расслабился. У меня еще было время.

Испытывал ли я страх в тот момент, зная, что впервые встречусь лицом к лицу с врагом? Пожалуй, нет. Я уже давно взвесил все за и против. Шансов победить в предстоящей схватке у меня было немного, но все же они были. Я знал, что экипаж торпедного катера обычно состоит из четырех человек. Хотя можно ли назвать людьми существа без крови и плоти? Но они обладали разумом — эти сгустки энергии неизвестно какого происхождения, у них были корабли, которые строили не они, они могли убивать своей энергией, но ручного оружия у них не было, только корабельные пушки. Пожалуй, это все, что я о них знал. Впрочем, это мне казалось достаточным.

Аргедонцы не стали стыковать свой корабль с моим. Они просто прилипли к нему, используя магнитные присоски. Компьютер выдал номер отсека, и я отправился туда.

Это был продовольственный склад. Открыв дверь, я увидел раскаленную стену напротив. Аргедонцы прожигали отверстие. Что ж, мне было чем встретить их. К тому же, на моей стороне было немаловажное преимущество. Я был у себя дома. А как известно, и родные стены помогают.

Я снял бластер с предохранителя, достал из кармана хрономет, и спрятался за холодильным шкафом. Томиться в ожидании мне не пришлось. Через несколько секунд часть обшивки, раскаленной до красна, отлетела в сторону, и в образовавшееся отверстие вплыл, горящий голубым пламенем, шар.

Аргедонцы! Вот вы какие. Почему вы захотели с нами воевать? Чего не поделили? Нам не нужны ваши планеты, как вам — наши. Нам не нужна ваша пища, как и вам наша. Нам вообще ничего не нужно от вас, а вам? Я прицелился и выстрелил.

Шар мгновенно сжался, разбрасывая снопы искр по отсеку, и вдруг погас. На палубу с грохотом упал шарик величиной с теннисный мяч. Смерть! Значит, так они умирают…

В отверстии показался еще один светящийся шар. Он замер на месте, видимо, пытаясь выяснить, что произошло. Я выстрелил второй раз и бросился к проему, увидев, что путь теперь свободен. Это было ошибкой. Всегда имеют преимущество те, кто защищается, а не нападает. В какой‑то момент я увидел прямо перед собой еще один шар, и в тот же миг мой внутренний мир превратился в прах, скрутившийся в спираль небытия.

Я медленно начал оседать на пол. И прежде чем мое сердце ударилось в последний раз, мне показалось, что я увидел ЕЕ.

Я был мертв. Я действительно был мертв. Но я этого не знал. Разве мертвые могут что‑то знать?

Но когда я открыл глаза и увидел, что нахожусь на базе, а рядом лежат трупы солдат, я понял, что я находился по ту сторону жизни.

Я поднялся с деревянной полки, зябко поеживаясь, размял члены. Трупов было не так уж и много, видимо недостаточно для того, чтобы устроить пышные похороны на какой‑нибудь богом забытой планете, закопав всех в одной глубокой и… как там называется?.. Кажется, братской могиле. Начальство любило такие церемонии. Присутствовала пресса, прибывали репортеры даже с Земли. В таких случаях на этих планетах устанавливались переносные джайгер–кабины.

Я открыл дверь из холодильной камеры и вышел в коридор. Одежды на мне не было, только браслет на руке с выгравированными на нем именем и фамилией. Воображаю, какое я из себя представляют зрелище! Единственное, я молил бога, чтобы мне первой не встретилась на пути какая‑нибудь интендантша или связистка. Нет, не из‑за моей наготы. Просто женщины — слабый пол, и я не рассчитывал, что при виде ожившего мертвеца, даже не взирая на все мои мужские достоинства, они станут бросаться мне на шею. Но встретил я сержанта Юргуса. Глаза его моментально округлились, он сделал шаг назад, а потом, почему‑то громко икнул.

— Все в порядке, — сказал я ему. — Мне нужна одежда. Не ходить же здесь вечно в таком виде. К тому же, это еще и неприлично.

— Д–д-да, к–конечно, — заикаясь, выдавил сержант. — Тут рядом м–моя каюта. П–пошли.

Он дал мне комбинезон и, пока я одевался, долго и пристально смотрел на меня.

— Значит, ты не умер?

В свою очередь я посмотрел на него.

— Выходит, нет.

— Но как же так? Тебя нашли спасатели в твоем охотнике абсолютно холодным, пульс не прощупывался и никаких других признаков жизни. Ты две недели провалялся в криогенной камере, а сегодня я вижу тебя в коридоре живым и здоровым.

— Сколько? Две недели!

Я сел на койку и уставился на него. Он тоже смотрел на меня, и я видел, как от ужаса расширяются его зрачки. Затем он издал громкий вопль и бросился к двери.

Бог ты мой, подумал я, мелко дрожа всем телом. Я надеялся, что у меня была какая‑нибудь там клиническая смерть, из которой люди иногда выкарабкиваются, но две недели!.. Неужели это опять Она? Нет, не может быть. От всего этого голова идет кругом.

Мои мысли прервал голос из репродуктора:

— Сайрису Глендону срочно явиться к командору.

Я встал. НАЧИНАЕТСЯ!

В коридоре от меня шарахались, как от прокаженного. В лифт со мной не вошел никто, хотя возле него толпилось человек десять. Для всех я был гостем с того света, этакое Кентервильское привидение. Ну и черт с вами!

Возле каюты командора стояло двое охранников со стационарными хронометами на треногах. Ни один мускул не дрогнул на их лицах, лишь слегка скошенные в мою сторону глаза говорили о том, что и им мое присутствие на базе отнюдь не по душе. Они не остановили меня, чтобы проверить идентификационную карточку, и я беспрепятственно вошел в апартаменты командора.

Он стоял возле обзорного экрана. Рослый, широкий в плечах, всегда подтянутый и всегда бодрый духом и телом — он был примером для подражания. Настоящий боец, настоящий лидер и отменный полководец. Я замер у порога, вытянувшись по стойке «смирно», не забыв при этом лихо щелкнуть каблуками. Командир повернулся ко мне, смерил взглядом с ног до головы.

— Я рад, что ты жив, — просто и буднично сказал он. — Признаться, мне было жаль потерять одного из лучших своих свободных охотников. И все же, честно говоря, мне не верилось, что эта женщина сможет вернуть тебе жизнь.

— Какая женщина? — удивленно спросил я.

— Этого никто не знает, — развел руками командор. — Вся базовая служба безопасности сбилась с ног, пытаясь определить это. Ее видели несколько раз возле твоего тела, но она каждый раз ускользала. Сказать по правде, я пережил несколько неприятных недель…

ЭТО ОНА! Я ликовал. Она вернула мне жизнь…

— Но и это еще не все, — откуда‑то издалека донесся голос командора. — Возле тебя нашли это письмо.

Он подошел к письменному столу, выдвинул один из ящиков и протянул мне запечатанный конверт.

«Сайрису Глендону», — прочитал я надпись на нем. Я вскрыл конверт и достал лист бумаги. На нем было начертано лишь несколько слов:

«Не ищи меня. И забудь о войне, она не для тебя. В следующий раз я могу не успеть.»

Я медленно сложил письмо и засунул его в карман.

— Надеюсь, ты теперь все объяснишь, — сказал командор, устало глядя мне в глаза.

— Я возвращаюсь на Землю, — тихо сказал я.

— Это невозможно. У тебя контракт на три года.

— Я знаю. И все же…

— Нет, — перебил он. — Сейчас война и ты прекрасно знаешь, что произойдет в том случае, если ты попытаешься нарушить контракт.

Я улыбнулся.

— Ровным счетом ничего.

— Я вынужден взять тебя под охрану, — мрачным голосом заявил командор.

— Меня? А вы уверены, что я — есть я? И вообще, человек ли стоит перед вами? Две недели находиться на том свете и вдруг ожить. Этого попросту не бывает.

Впервые в глазах у командора промелькнула какая‑то тень. Нет, это не был страх, скорее, недоверие.

— Ты хочешь сказать, что ты — не человек?

— Не знаю, — честно сознался я. — Но прежнего Сайриса Глендона, подписавшего контракт, больше не существует. Он погиб две недели назад.

Командор явно колебался. И все же в нем победил служака.

— Плевать. Я вижу перед собой тебя, и ты — Сайрис Глендон, свободный охотник.

Что ж, я этого не хотел.

Я сделал шаг к нему и ударил ребром ладони чуть ниже уха. Командор рухнул на пол, даже не охнув. Теперь все пути к отступлению были отрезаны.

Я вышел из каюты и неспеша двинулся по коридору, спиной ощущая жерла стационарных хронометов и колкие взгляды охранников. Я не имел права торопиться, иначе мог вызвать подозрение. Если мне не удасться добраться до джайгер–кабины прежде чем подымется тревога, мне придется туго. В лучшем случае, военный трибунал приговорит меня к распылению в ядерном реакторе.

Я уже жалея, что сказал командору о моих намерениях. Нужно было дождаться подходящего момента и ускользнуть на Землю. Я же, как всегда, был нетерпелив и теперь мог поплатиться за это.

Я успел добраться до лифта и спуститься на уровень, где находилась базовая джайгер–кабина. Ярко освещенный коридор был пуст. Я сделал всего несколько шагов, когда взвыла сирена. Из репродуктора донесся голос командора:

— Внимание! Всем постам. Срочно задержать Сайриса Глендона. Предположительное местонахождение — пятнадцатый уровень. Повторяю…

Он был прав. Я находился на этом уровне и уже бежал, сломя голову, по коридору. Где‑то далеко позади послышался шум открывающихся створок лифта. Я оглянулся. Несколько охранников с хронометами выскочили из него, и увидев меня, бросились вдогонку. Похоже, меня действительно собирались арестовать, но не убивать. Я приналег. У меня был шанс.

Кто‑то выскочил из бокового коридора и встал на моем пути. Я резко выкинул руку вперед и нанес сильный удар в челюсть. Сразу же еще две руки протянулись ко мне из того же прохода, и я, наотмашь ударив по ним, пробежал мимо.

Впереди уже виднелась джайгер–кабина, когда сзади послышались сухие щелчки. Я знал, что они означали, и из последних сил рванулся вперед. Прежде чем я успел закрыть за собой дверцу кабины, раздался первый выстрел. К счастью, он не достиг цели. Я повернулся к пульту и наугад набрал несколько цифр. Не зная ни одного кода (они были известны только командору и старшим офицерам), я полагался лишь на удачу. Как попасть на Землю, я и понятия не имел. Главное — это выбраться отсюда, а потом можно будет что‑нибудь придумать.

Наконец, свет в кабине померк и тут же снова зажегся. Это означало, что джатер–переход произошел. Я осторожно приоткрыл дверь. Передо мной стоял андроид, сжимая в руках бластер. Мощный пси–импульс проник мне под черепную коробку:

— Пароль?

Я понял, что попал на какой‑то секретный объект, в мгновение ока захлопнул дверь и набрал другой код.

На этот раз я оказался на планете. Видимо, совсем недавно ее подвергли ядерной бомбардировке… Сколько же рентген я получил за последние несколько месяцев?!

Я набрал код в третий раз и, когда открыл дверь, увидел, что нахожусь внутри космического корабля. Это был боевой крейсер. Я сразу догадался об этом, так как только на крейсерах джайгер–кабины находились прямо в рубке управления. Оглядевшись, я понял, что корабль мертв. Мертв давно. От людей, сидящих в креслах, остались лишь скелеты. Одежда на них истлела, превратившись в темно–серую массу. Что убило всех их, я не знал. Мне стало по–настоящему жутко и я собрался захлопнуть за собой дверь, когда внезапно понял, что это и есть мой шанс.

Я вышел из кабины. Даже если эти парни погибли давно, допустим, в предыдущей войне с каотанами, то коды их кабины все равно настроены по–старому, их надо только отыскать. Медленно я осмотрел всю рубку. Никаких бумаг здесь не было. На их поиски я потратил несколько часов и, признаться, после этого потерял былую уверенность, что мне удасться попасть на Землю с помощью этого корабля. Но тут я вспомнил о компьютере.

Он, как это не удивительно, находился в рабочем СОСТОЯНИЕ. Я даже вздрогнул, когда в рубке раздался его громкий голос:

— БК 115 слушает.

Облокотившись на пульт управления, я сказал в пространство:

— Спасательная служба. Когда произошла авария?

— Девяносто три года назад. Я так долго вас ждал.

— Как это случилось? — пропустив последние слова мимо ушей, спросил я.

— Крейсер атаковала эскадра каотан. Причина смерти экипажа — направленное мощное воздействие гиперпарализаторов по всем базис–векторам.

— Понятно, — кивнул я. — Почему ты не привел корабль на базу?

— Повреждение в системе подачи топлива. Я не мог его исправить без посторонней помощи.

— Почему каотане не захватили корабль?

— Они этого никогда не делали.

— Код Земли для джайгер–перехода? — спросил я, затаив дыхание. Вполне возможно, этот код мог быть засекречен. К тому же, и компьютер мог заподозрить что‑то неладное. Но он бесстрастным голосом ответил:

— Шестьдесят шесть. Семьдесят девять. Тридцать пять.

Я облегченно вздохнул и направился к кабине. Но на пол пути остановился, внезапно поняв, что не сделаю этого, не покончив с последним делом.

— Где находится поврежденный участок топливной системы?

— Десятый уровень. Пятьдесят второй отсек.

Я вышел из рубки и спустился по лестнице на нужный уровень. Лифт не работал. В коридорах царил полумрак. Тишина и раскиданные повсюду скелеты действовали на нервы.

Смерть, ты и здесь побывала когда‑то. Как ты успеваешь везде к назначенному часу?

Я без труда отыскал нужный отсек и открыл дверь. Это было машинное отделение. На старых крейсерах использовали еще обычные двигатели с жидким топливом. По металлическому подвесному мостику я подошел к гигантской машине. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять отчего система оказалась в нерабочем состоянии. Видимо, в момент атаки каотанами здесь проводилась замена прогоревших форсунок, предназначенных для впрыскивания топлива. Несколько скелетов лежали рядом. Они не успели. У меня же времени было предостаточно…

Когда я вернулся в рубку, корабль уже медленно набирал скорость.

Ну, что ж, подумал я, возвращайся. Пусть даже через столько лет люди узнают о погибших героях. Проклятые войны! Кто придумал их?

Я зашел в джайгер–кабину, плотно прикрыл за собой дверь и набрал код: две шестерки, семь, девять, три, пять.

Эти цифры звучали, как музыка. Марш возвращения домой!

Свет померк и зажегся вновь.

Я открыл дверь и увидел солнце. Обыкновенное, земное, желтое солнце. Кажется, Я ВСЕ–ТАКИ ВЕРНУЛСЯ ДОМОЙ.

В Нью–Йорке было жарко. Бетонные джунгли нагревались днем от знойного июльского солнца и не успевали остыть за короткую душную ночь.

Я спал на чердаке дома номер пятнадцать по Берсайд–стрит. Я жил на пожертвования, питался чем попало. От одежды, которую мне дал сержант Юргус, остались одни лохмотья. Я опять был на самом дне, но это меня не заботило. Я искал встречи с Ней, но напрасно. Прося милостыню возле кладбищенской калитки я чуть ли не по сто раз на день заглядывал в нее, но видел лишь могилы. Чудесный сад к дом не открывались моему взору. Я был подавлен, чувствуя, как истекают из меня жизненные силы, но я понимал, что так вечно продолжаться не будет. Придет день, когда…. Впрочем, я не знал, что произойдет тогда. Я просто верил, что все изменится.

Сегодня я тоже стоял у калитки. Изредка кто‑то кидал мне в руку несколько центов, и я, не стесняясь, искренне благодарил людей за это. Я бы мог устроиться на какую‑нибудь работу, но я должен был всегда быть здесь. Иначе я могу пропустить ТОТ миг.

Ближе к полудню, когда солнце особенно стало припекать, я сел в тени ограды и решил немного отдохнуть. Достав из кармана мелочь, я начал подсчитывать свою утреннюю выручку: одна кредитка и двенадцать центов. Не густо, но купить что‑нибудь себе на обед я мог.

В этот момент возле меня кто‑то остановился. Я не успел поднять глаза, как сильная рука вырвала деньги с моей ладони. Я напряг все мышцы и, издав звериное рычание, бросился на обидчика. Повалившись на асфальт, мы начали кататься в пыли, награждая друг друга тумаками. Я видел, что на меня напал такой же бродяга, как и я сам, но его лица я никак не мог разглядеть. А когда разглядел, невольно вскрикнул:

— Синероуа!

Нападавший ослабил хватку и удивленно уставился на меня. Это, действительно, был мой бывший секретарь.

— Вы, господин? — прошептал он, садясь на асфальт и еще не веря своим глазам. — Как же так, вы — и здесь?

Я мрачно улыбнулся в ответ.

— Ну а ты как дошел до такой жизни?

Он махнул рукой.

— Разве только я. Все, кто служил у вас, до сих пор не могут найти себе работу, как будто бы над нами висит какое‑то проклятье.

Я вернулся к ограде и сел, подзывая к себе Синероуа

— Ну‑ка выкладывай все подробней.

— Да что тут выкладывать, — сказал он, присаживаясь рядом. — После того как вы улетели, для всех нас наступили черные времена. Все кто узнавал, что мы работали на Сайриса Глендона, отворачивались от нас, словно от прокаженных. Меня даже в армию не взяли, хотя идет война и набирают новобранцев чуть ли не каждый день. Пушечного мяса должно быть в достатке, но увы…

— А Кристонион?

Синероуа вздохнул.

— Старик месяца два как умер.

О, Смерть, зачем же ты так? Или ты забыла об этих несчастных, твоею волей обреченных на нищету? Если ты меня слышишь, прошу тебя, исправь все…

— А Лейла отказалась от вашего подарка, — услышал я далекий голос, доносившийся из другой вселенной. — Виллу на Канарских островах потом продали с аукциона. Слышал, что Лейла сейчас работает в одном из домов терпимости в Чикаго. Конечно, если это можно назвать работой.

Я застонал.

— Вот, пожалуй, и все. Ну а с вами что произошло, господин?

— Со мной? — я задумчиво посмотрел на него, затем высыпал ему в ладонь мелочь, которую он мае вернул в начале разговора. — Это все, что у меня есть. Теперь же иди. И прости меня за все.

Синероуа поднялся.

— Не думал, что наша встреча будет такой, — сказал он и, опустив плечи, поплелся прочь.

Я тоже встал на ноги и подошел к калитке. Я знал, что увижу за ней и потому спокойно отворил дверь.

Передо мной была ночь и волшебный сад, в глубине которого возвышался двухэтажный дом. Я шагнул на посыпанную гравием дорожку и уверенно направился к дому, ибо путь мне уже был знаком.

Лишь подойдя к крыльцу, я начал осознавать, что что‑то не так, а потом, догадался: деревья не пели и в окнах дома не зажегся свет. Однако и это меня не остановило, хотя должно было насторожить. С великой беспечностью, вздрагивая поминутно от предвкушения встречи с возлюбленной, я отворил украшенную позолотой дверь и увидел перед собой МРАК.

Тысячи черных игл впились в мой мозг, истязая мое тело. Я задрожал от ужаса, но не мог сделать и шага.

— Подойди ближе, — разрывая перепонки, взорвался под черепом голос.

Я, сопротивляясь самому себе, двинулся вперед. Неведомая сила влекла меня в дом, к моему концу. Но что я мог сделать?

— Сайрис Глендон! — снова взорвалось в моем мозгу. — Ты сам искал свою судьбу. Что ж, выбор сделан.

— Где Смерть? — закричал я.

Я вдруг понял, что меня волнует только это. Я уже не боялся Властелина Тьмы, я не боялся, что этот день, по всей видимости, будет для меня последним. Весь страх поглотило вечное чувство любви.

Властелин Тьмы расхохотался, услышав мой вопрос.

— Да, ты сделал невозможное, Глендон. Ты полюбил Смерть. Но хуже всего, что и она полюбила тебя.

— Я хочу ее увидеть!

— И умереть, — продолжал хохотать Властелин.

От смеха его, казалось, рушатся мироздание, и ужас сковывает сердца всех тварей Вселенной.

— Мне на это плевать. Я хочу ее увидеть!

— Сожалею, но она скрылась от тебя, не желая твоей гибели. Ее можно понять, но простить — никогда!

— Я хочу…

— Этого мало. Не хочет она.

Я понял, что это так. Увидев ее, я умру. Именно поэтому она и скрывалась все это время от меня. Проклятье! За что я так наказан?

— Я не хочу жить, — застонал я.

— Но и умереть ты не можешь. Если рядом не будет Смерти, ты уничтожишь этот мир. Но она не придет, она любит тебя.

— Но что же мне делать? — тоска запеленала меня в свой кокон уныния.

— Ты должен вернуться в свою Вселенную. Довольно угрожать нашему мирозданию. Ты чужак, и я нахожусь здесь, чтобы избавиться от тебя. Как видно, другим это не под силу.

Я понурил голову. Он прав. Что в этом мире держит меня? Любовь? Несбыточная любовь… Довольно быть эгоистом. Слишком много зла я принес другим и могу принести еще больше. Этот мир создан не для меня.

— Но кто же я на самом деле? — спросил я.

— Ты — мыслящий сгусток энергетической субстанции, порожденный иными силами природы, законами бытия. Вернувшись в свой мир, ты так же, как и здесь, обретешь бессмертие, но лишишься своих чувств. Ты не будешь различать где добро, а где зло, где справедливость, а где бесчестие, где ненависть и где любовь, потому что ты не будешь знать, что это такое.

— Ты прав. Они приносят только несчастье.

— Означают ли твои слова, что ты добровольно согласился на возвращение в свою вотчину, из которой когда‑то неведомые силы перебросили тебя сюда?

— Да.

— Тогда иди.

Передо мной возникло гигантское светящееся окно. Пространство сияло тысячей цветов и оттенков.

— Это твоя Вселенная, — услышал я.

Там было прекрасно.

Я сделал шаг, затем еще один и еще… Осталось сделать последний. И тут за спиной я услышал ЕЕ голос:

— Стой,Сайрис!

Я медленно повернулся.

Это была ОНА. Прекрасная и недоступная. МОЯ ЛЮБОВЬ.

— Стой, Сайрис, — взволнованно повторила она. — В том мире ты лишишься всего. Лишь холодный разум будет принадлежать тебе. Разве сможешь ты вынести это, познав все радости человеческого существования? Конечно, ты вправе поступить, как сам того желаешь. Там тебя ждет бессмертие. Здесь же я могу предложить тебе всего лишь миг любви. Миг, который покажется вечностью.

Я застыл на месте, понимая, что мне надо сделать один шаг. Всего один шаг!

Юрий Самусь. Последнее желание

Возвращаясь с работы, Джеймс Уоркер зашел в магазин и купил две свечи. Удивленный и обрадованный продавец попытался всучить ему еще парочку. Этот товар абсолютно не пользовался спросом и который год пылился на самой дальней полке.

— Больше не надо, — отрезал Уоркер, засовывая в карман покупку.

Продавец расстроился, но тут же забыл об этом. Ему до желудочных колик хотелось узнать, зачем понадобились этому господину свечи.

— Вы хотите поставить их в церкви? — спросил он. Уоркер приподнял брови.

— А разве они еще существуют?

— О да, сэр. В Бронксе сохранилась одна маленькая церквушка. Там иногда проходит служба. Я рядом живу, — как бы извиняясь, пояснил он.

— Нет, религия меня не интересует.

Уоркер бросил на прилавок десятицентовую монету и поспешно вышел из магазина.

«Всюду суют свой нос, — раздраженно думал он, идя по сорок второй улице. Что за идиотский мир! И меня угораздило в нем родиться. Каждый лезет с расспросами, норовит забраться в твою душу, а потом там нагадить…»

Размышляя над этим, он дошел до четырехэтажного кирпичного дома, в котором снимал комнату и, открыв дверь, оказался в холле. Сразу же из пристройки слева выглянуло заплывшее жиром лицо хозяйки дома миссис Домблунус.

— А, это вы, мистер Уоркер, — пробасила она голосом Поля Робсона. — Что‑то вы сегодня раньше обычного.

«Проклятье! — мысленно возопил Уоркер. — Неужели я вечно должен буду выслушивать эти дурацкие вопросы?»

— Вы ошибаетесь, мэм, — мобилизуя все свое терпение, ответил Уоркер. — Я пришел как обычно. Видимо, у вас остановились часы.

— Да? Надо будет…

Но Уоркер уже бежал вверх по лестнице, на ходу вынимая из кармана ключи. Он распахнул дверь в свою комнату и с грохотом захлопнул ее за собой.

— О, черт! — прорычал он. — Они достали меня! Все вместе и по отдельности. Это просто невыносимо. Завтра же запишусь в общину глухонемых…

Уоркер на всякий случай проверил содержимое холодильника и, убедившись, что в нем кроме пустых полок ничего нет, выдернул шнур из розетки.

Он долго прислушивался к урчанию в своем желудке, затем, отбросив грустные мысли в сторону, взял со стола книгу и лег на диван.

Эту книгу он нашел месяц назад. Кто‑то забыл ее на сидении в автобусе. И Уоркер подобрал ее, не зная тогда, что она станет вскоре единственным светлым пятном в его жизни.

Книга называлась «Гадание: как это делается». В ней описывались тысячи способов гаданий, начиная с кофейной гущи и кончая телячьими хвостиками. Более интересной книги Уоркер никогда не читал. Теперь он спешил как можно скорее вернуться с работы и окунуться в сладкий омут таинств предсказания. Сейчас он знал намного больше любой трехдолларовой гадалки. Он мог бы зарабатывать неплохие деньги, но никогда не задумывался над этим. Его просто завлекал сам процесс постижения таинств, скрытых от человеческого глаза.

Уоркер открыл книгу на странице, заложенной закладкой. Вчера он дошел до главы «Гадание с помощью зеркала и двух свечей».

«Итак, — прочитал он, — у вас есть все необходимое. Вы садитесь к зеркалу, ставите слева и справа от себя по одной зажженной свече и пристально смотрите на свое отражение. Причем вас ничего, не должно отвлекать. В комнате царит полумрак. Только свет от свечей освещает ваше лицо и его зеркального двойника. Думайте о том, что вы хотите увидеть, и вы добьетесь своего. Ни время, ни пространство для вас не станут помехой».

Уоркер дочитал последнюю строчку, захлопнул книгу и поднялся с дивана. У него чесались руки, и зуд нетерпения нарастал с каждой минутой.

Усевшись на стул и поставив свечи рядом с собой, Уоркер принялся педантично изучать свое отображение.

«Боже мой, до чего обычное, ничем не примечательное лицо, — подумал он, будто видя его в первый раз. — Средних размеров уши, средний нос, обычный рот, пробор с левой стороны, стандартные голубые глаза, и на подбородке нет никакой ямочки».

Уоркер тяжело вздохнул и тут же вспомнил, что надо думать о том, что он желает видеть. Полчаса он размышлял над этим, но так ничего толкового придумать не смог.

Свечи уже наполовину оплыли, и Уоркер, проклиная свое атрофированное воображение, решил, что с него хватит узнать о дне завтрашнем и что он ему принесет. Сосредоточившись, он начал думать об этом. Но…

Уоркер честно пытался не отвлекаться. Он дважды подавлял в себе желание почесаться, трижды — высморкаться, но все было напрасно. В зеркале по–прежнему маячила его физиономия, при виде которой хотелось плакать.

Прошло двадцать минут, затем еще столько же. Уоркер облизал пересохшие губы, громко выругался и решил навеки выбросить из головы эту бредовую идею. В этот момент отражение моргнуло. Уоркер мог поклясться, что он этого не делал. Бешено заколотилось сердце. Уоркер стал пристально вглядываться в свое лицо за стеклом. Но ничего не изменилось. Как и прежде, его двойник повторял каждое движение, не допуская вольностей. Уоркер напряг все мышцы и резко встал. Его отображение продолжало сидеть.

— Ага! — обрадованно воскликнул Уоркер. — Получилось!

— Что получилось? — спросило отражение.

Уоркер опешил. Действительно, он рассчитывал узнать свое будущее, увидев его как бы со стороны. Но произошло нечто иное.

— Кто ты? — спросил Уоркер.

— Я? Хм… Я — Джеймс Уоркер.

— Значит, ты — это я?

— Не совсем так. Я — есть я, а ты — есть ты. Ты когда‑нибудь слышал о параллельных мирах?

«Понятно, — подумал Уоркер, — у меня, кажется, начались галлюцинации».

— Получается, ты — это я из другого параллельного мира? — недоверчиво спросил он.

— Что‑то вроде того, — кивнуло отражение.

Только сейчас Уоркер заглянул ему за спину и увидел абсолютно чужую комнату. Она была обставлена гораздо богаче его, и, хотя в ней царил полумрак, Уоркер заметил резную деревянную мебель, красивую посуду в серванте, толстый ковер на полу, ярко расписанные шторы, закрывающие окна. Рядом с его двойником стояли позолоченные подсвечники и в них горели свечи, напоминающие фигурки львов.

— Так ты тоже пытался вызвать меня? — догадался Уоркер.

— Разумеется. Это обычный способ перемещения между параллельными мирами.

— Перемещения? Ты хочешь сказать, что я могу попасть в твой мир, а ты — в мой?

— Вот именно.

Уоркер вновь почувствовал сердцебиение, лихорадочно заработал мозг.

«Это шанс! Надо попытаться его уговорить. Вот только согласится ли он на это? Вероятно, он значительно богаче меня, я же что могу ему предложить? Ничего. Выходит надо действовать хитростью».

Уоркер посмотрел на своего двойника и увидел, что тот также находится в состоянии задумчивости.

— Эй, — позвал его Уоркер.

Отображение подняло на него глаза.

— Скажи, в твоем мире к тебе пристает каждый встречный с дурацкими вопросами? — затаив дыхание, спросил Уоркер, понимая, что от полученного ответа зависит дальнейшая его судьба.

— Нет. У нас такого не бывает.

— А как вообще у вас там жизнь?

— Так себе.

— И у нас ничего. Только вот любопытных — хоть отстреливай.

— Нет. У нас это не принято. А на улицах так вообще никто не пристает с расспросами. Хотя жаль. Я был бы только рад собеседникам.

Уоркер решил поставить на кон все. Теперь от него требовалось лишь красноречие. Но как он ни пытался, нужные слова не лезли в голову.

— Знаешь что, — наконец выдавил он, — давай поменяемся мирами.

— Что ж, я не против, — на удивление легко согласился двойник.

Уоркер от радости даже вскрикнул. Будь он более наблюдательным, он бы наверняка насторожился. Но этого не произошло.

— А как это сделать?

— Очень просто. Ты шагнешь в зеркало, а я тебе навстречу. Только учти, канал срабатывает только раз. Потом он сворачивается навсегда, и ты уже не сможешь попасть в свой мир.

— Плевать, — мелко дрожа от возбуждения, выкрикнул Уоркер. — Я никогда не жалею о том, что оставил.

— Тогда приготовься. На счет «три» входи в зеркало. Раз… два…

Уоркер шагнул, ощутил слабое сопротивление, но в следующий миг увидел, что находится уже не в своей комнате. Он резко повернулся. Перед ним было зеркало и в нем — он сам, повторяющий каждое движение.

Уоркер плюхнулся в кресло и рассмеялся.

— Ловко же я его надул. Через неделю его будет тошнить от собеседников, а через месяц он захочет сбежать из этого мира хоть к черту на рога.

Еще несколько минут Уоркер не переставал хохотать, затем вытер набежавшую на глаза слезу и принялся исследовать свои новые владения. В холодильнике он нашел ветчину, несколько баночек искусственной красной икры, фунта полтора мяса, с десяток бутылок пива и разную зелень. Уоркер сделал себе бутерброд и, запивая его пивом, начал расхаживать по комнате, пытаясь разглядеть богатства, хозяином которых он теперь стал.

В помещении по–прежнему царил полумрак, так как оно все еще освещалось свечами. Впрочем, свет также пробивался из‑под штор.

«Похоже, в этом мире сейчас день», — подумал Уоркер, подходя к окну. Он отдернул штору… и остолбенел.

Перед ним, сколько хватало глаз, простирались заводские трубы. Они выбрасывали клубы черного дыма, заслонявшие небо, и солнце, и весь мир. Люди, бежавшие по тротуарам, были закутаны в пластиковые плащи, лица были скрыты противогазами. Сверху капал кислотный дождь и, касаясь одежды, испарялся, оставляя на пластике черные отметины.

Уоркер выронил бутерброд и медленно осел на пол. Только сейчас ему вспомнилось странное поведение двойника.

«Это не я вызвал его, это он — меня, — пронеслось в голове у Уоркера. — Мерзавец, подлец! Он надул меня… Но, может быть, можно еще что‑то изменить. Этот подонок мог наврать, что канал сворачивается».

Уоркер поднялся, задернул штору и, шатаясь, побрел к зеркалу.

Он просидел возле него целый час, пока не понял, что видит перед собой не свое отражение, а двойника. Но это был не прежний двойник, это был новый Джеймс Уоркер, и все же, как две капли воды, похожий на него самого. Уоркер понял это, увидев за его спиной еще более богато обставленную комнату. Но и здесь окна были занавешены шторами.

— Привет, — сказал двойник.

— У–гу, — хмуро ответил Уоркер.

— Ищешь обмен?

Уоркер приподнял брови.

— Поздно мы, братец, вступили в это дело. Все лучшие миры давно расхватали.

— А твой? — Уоркер начал кое о чем догадываться.

— Мой ничего. Но скучновато здесь. Хотелось бы, конечно, получше. Может махнемся?

Уоркер подозрительно посмотрел на него.

— Отодвинь шторы.

— Что? Ах, да. Это пожалуйста.

Двойник подошел к окну и сделал, как его просили. В комнату хлынул яркий солнечный свет. Белые облака медленно и величаво плыли по небосклону. Двойник вернулся к зеркалу и сел в кресло.

— Ну что?

— Ничего, — ответил Уоркер. Сомнения его не покидали. — Это твой родной мир?

— Нет. Я попал в него из другого.

— А почему ты не хочешь остаться в этом?

— Он разительно отличается от моего, и я никак не могу привыкнуть. К тому же у меня еще не исчерпана последняя возможность обмена. Я решил воспользоваться этим.

— Последняя?

— Да. А ты разве не знаешь, что менять миры можно только трижды? Потом все каналы сворачиваются.

Уоркер нервно заерзал в кресле.

— Но почему ты не попытался вернуться в свой?

— Выйти на него снова — практически невозможно. Тем более, если двойнику твой мир понравится, он просто прекратит дальнейшие поиски.

— Черт! Это похоже на какую‑то игру, — выругался Уоркер.

— Что‑то вроде того.

— И кто её придумал?

— Увы, — двойник развел руками.

Уоркер задумчиво почесал переносицу.

— Ну, что, будем меняться? — спросил двойник.

— Выходит, это твой последний шанс?

— Да.

— Значит, у тебя там не так уж и хорошо, раз ты хочешь использовать его.

— Ну как тебе сказать, — замялся двойник. — Жить можно.

— И все же?

— Одиноко тут.

— И только из‑за этого ты захотел поменять мир?

— Понимаешь, я привык к обществу.

Уоркер задумался.

«Там наверняка не хуже. По крайней мере, небо на месте и солнце светит. Если этот болван желает общества, пусть получит его. А меня устроит и одиночество».

— Хорошо, я согласен, — услышал он собственный голос. — Один, два…

Через секунду Уоркер был в ином параллельном мире. Он огляделся и направился к окну. Но не дойдя до него двух шагов, внезапно остановился. Это не было настоящим окном, это был экран, на который проецировалось изображение. Уоркер повернулся и увидел у противоположной стены видеопроектор.

— О боже, — застонал он и бросился к двери. Она медленно и со скрипом сдвинулась с места, и Уоркер лишь успел отметить чрезмерную ее толщину, прежде чем увидел перед собой уходящие за горизонт развалины. Иногда, правда, попадались и целые здания, но их можно было сосчитать по пальцам. В куче щебня и битого кирпича что‑то копошилось. Уоркер разглядел огромных червей и тараканов, достигавших в длину полуметра. По улице бежал человек, покрытый кровоточащими язвами. За ним гналась гигантская серая крыса, не уступавшая в размерах беглецу.

Уоркер медленно закрыл дверь, затем разбил об пол видеопроектор и сел в кресло перед зеркалом.

Лишь через полтора часа он вновь вызвал следующего двойника. Молча Уоркер окинул взглядом пустые стены и пол, окно без стекол, но с решеткой, через которое в комнату проникал солнечный луч, деревянную лежанку в углу. Затем он просунул руку в зеркало, схватил двойника за шиворот и втащил к себе в комнату. Тот не сопротивлялся, видимо, опешив от неожиданности. Уоркер скользнул по нему взглядом и шагнул навстречу своей судьбе.

Как обычно, первым делом он направился к окну. Волна свежего воздуха коснулась его лица, в ноздри ударил запах трав и цветов. Уоркер увидел перед собой персиковый сад, в небе порхали пичуги, и яркое полуденное солнце слепило глаза.

«Я не ошибся», — подумал он, и улыбка заиграла на его губах.

Сзади со скрежетом отворилась дверь. Уоркер повернулся и увидел мрачного человека, облаченного в серого цвета одежду.

— Ну что, Джеймс, вот и полдень, — сказал он. — Электрический стул готов, надеюсь, и ты тоже?..

Уоркер недоуменно посмотрел на зеркало и все еще горевшие свечи.

«Вполне возможно, это было последним желанием того малого», — догадался он…

Юрий Самусь. Реактивная тяга

Мы дрожали каждый в отдельности и все вместе, отчего школа космопилотов раскачивалась со стороны в сторону, словно звездолет, шлепнувшийся на аварийные амортизационные подушки. Мы дрожали, как осиновые листья, как заячьи хвосты, как торговки мороженым в ноябре, и ничего не могли с собой поделать. Шел выпускной экзамен.

Когда меня вызвали на «ковер», я был готов окончательно: мышцы задеревенели, из глаз текли слезы, язык никак не хотел отлипать от неба.

— А–га, вот и Лютиков к нам пожаловал, — сказал председатель экзаменационной комиссии и затем многозначительно добавил, — ну–ну.

Я сел на краешек стула, сиротливо приютившегося в самом центре «арены гладиаторов», и, сжимая в руке несуществующий меч, принялся ждать с какой стороны в меня полетит сеть, а то и трезубец.

— Кхм, — откашлялся известный космодесантник Нетребайло, — разрешите мне?

Председатель утвердительно кивнул головой.

— Значица так, — известный космодесантник снова кашлянул, прочищая горло. — Представьте себе, молодой человек, что на ваш корабль напали космические вампиры, Ваши действия?

Я едва не упал со ступа. Ответ на этот вопрос не нужно было долго искать. С космическими вампирами никто и никогда не встречался, кроме, разумеется, известного коемодесантника Нетребайло. А как известно, космодесантники любят всякого рода байки.

Но вида я конечно не подал, а слово в слово, как написано в книге «Курьезы Вселенной», кстати, единственной книге, прочитанной мною за последние пять лет, повторил:

— Я отстреливаю резервный бак с топливом и спокойненько удаляюсь прочь. Как говорится, вампиры сыты и овцы целы.

По довольному лицу известного космодесантника я понял, что на первый вопрос ответ был дан исчерпывающий.

Теперь ко мне обратился астрофизик.

— Ваш корабль засасывает Черная дыра. Как вы выпутаетесь из этой передряги?

Ответ был все в тех же «Курьезах», и я выпалил без запинки:

— Сбросил бы в нее несколько банок белой краски. В результате получилась бы не Черная, а Белая дыра. Она же, как известно, выделяет, а не поглощает материальные тела и энергию.

Третий вопрос задал ксенолог, нос которого напоминал свежесорванный помидор. Он спросил, что я буду делать, если встречу представителей неизвестной цивилизации?

Ответ мне подсказал его неестественно пунцовый нос.

— Я беру из НЗ бутылку «Столичной», несколько тюбиков хлореллы и иду устанавливать контакт.

У ксенолога мечтательно заблестели глаза.

— Что ж, — сказал председатель, — на все вопросы, Лютиков, вы ответили правильно, хотя и с некоторыми погрешностями. А посему, четыре балла вы заслужили.

Я радостно вскочил с места, когда он протянул руку за моей зачеткой. Еще бы! Сдать выпускной экзамен и тем самым получить звание пилота, когда я даже смутно не мог себе представить, что такое реактивная тяга или первая космическая скорость?

Председатель поднял штамп над моей зачеткой, но в последний миг вдруг остановился.

— А знаете что, Лютиков? — задумчиво проронил он. — Мне бы хотелось, чтобы вы получили более высокую оценку. Поэтому я задам самый простой вопрос: что такое реактивная тяга?

Юрий Самусь. Глоток воды

Старика Баркинса Гринвуд заметил, едва ступив под своды космовокзала. Он стоял неподалеку от посадочной галереи и сквозь стекло рассматривал пассажиров «Брикстайра», следующих на таможенный досмотр. Среди них не было человека, которого встречал старик. Гринвуд это знал. Баркинс же узнает через несколько минут.

Время подгоняло. Гринвуд с неприязнью посматривал на таможенника, возившегося с рентгеновским щупом, проверяя его чемодан. Наконец, он закончил свою работу, буркнул под нос: «Добро пожаловать на Марс» и занялся очередным пассажиром.

Гринвуд подхватил чемодан и поспешил к выходу, заметив, что старик в этот момент повернулся и, сгорбившись, удаляется прочь. Вслед за ним Гринвуд вышел из здания космовокзала. Старик пересек небольшую площадь и скрылся в дверях какого‑то заведения с яркой вывеской: «Королева Марса».

Гринвуд огляделся. Привокзальная площадь Марсополиса выглядела слишком уныло даже для захудалого городишки. Приземистые двухэтажные здания с облупленной кое–где штукатуркой, плохо прибранная мостовая, несколько пескоходов, сиротливо ютящихся на автостоянке — все это довольно красноречиво указывало на то, что земная колония на Марс отнюдь не процветает.

Гринвуд перекинул чемодан в другую руку и направился к «Королеве Марса».

Баркинса он нашел у стойки. Перед ним стояла рюмка, наполненная до краев прозрачной жидкостью.

«Или виски, или водка, — подумал Гринвуд. — Здесь это довольно дорогое удовольствие, как, впрочем, и остальные напитки, кроме местной глучи. Все доставляется с Земли…»

Гринвуд устроился возле стойки рядом со стариком, поставил на пол чемодан, перехватил при этом косой взгляд Баркинса.

— Двойной виски! — кивнул он бармену.

Затем сделав равнодушный вид, повернулся лицом к залу. Поразительно, в такой ранний час заведение не испытывало дефицита клиентов. Как заметил Гринвуд, все они выглядели довольно пестро. Представляя чуть ли не все человеческие расы, они были соответственно и одеты. Однако какая‑то черта придавала им определенное сходство. Изможденность, догадался Гринвуд, и еще обреченность во взгляде. Похоже, тут собрались одни старатели.

Одинокие, вечно скитающиеся по пустыне в поисках развалин древних марсианских городов, они едва сводили концы с концами, живя на мизерные деньги, выручаемые за продажу богатым туристам разных безделушек. Нелегок был их хлеб.

«Но они сами выбрали его, — подумал Гринвуд, поворачиваясь снова к стойке, — а потому жалости не заслуживают.»

Бармен подал виски, и Гринвуд залпом осушил рюмку, опять уловив взгляд Баркинса, На этот раз удивленный. Старик цедил свою порцию маленькими глоточками, явно не помышляя повторить заказ.

— Два двойных!

Бармен наполнил рюмки, и Гринвуд подвинул одну из них старику.

— Я только что прилетел с Земли, — сказал он. — Хотел бы поглядеть на Марс, походить по развалинам древней цивилизации.

Баркинс внимательно посмотрел на него, но промолчал.

— Вы не могли бы мне помочь в этом деле?

— Для этого есть экскурсионное бюро, — хмуро ответил старик.

— Это не то, — Гринвуд махнул рукой. — Там со всех сторон опекуны. Мне же хочется по–настоящему ощутить дыхание Марса.

— Почему вы обратились именно ко мне?

Старик не притрагивался к рюмке.

— Да вот, сел здесь, а вы оказались ближе остальных. К тому же, вы в годах и, наверняка, знаете эту планету лучше других.

— Это не так.

— Но насколько я понимаю, вы тоже старатель, как и все собравшиеся в этом зале, так не все ли равно…

— Нет, — оборвал его Баркинс. — Мне не нужна лишняя обуза.

Гринвуд придал лицу обиженный вид.

— Мне все равно — вы или кто‑то другой станет моим проводником. Но меня удивляет, что вы отказываетесь от столь заманчивого предложения.

— Предложения?..

— Ах да, я забыл сказать, что все необходимое мы приобретем за мой счет.

Старик молчал, явно колеблясь. Гринвуд решил использовать последний козырь.

— Вода тоже за мой счет.

Что‑то переменилось в лице старика. Еще бы, вода на Марсе была самой большой ценностью. Без выпивки, без многого другого можно было прожить, но без воды…

— Я согласен.

Гринвуд улыбнулся. «У меня природное умение уговаривать людей», — подумал он.

О чем думал старик, он не знал, но если бы Гринвуду удалось прочитать его мысли, ему было бы не до улыбок.

— Выпьем?

Старик утвердительно кивнул головой, лишь теперь притронувшись к рюмке.

— Меня зовут Томас Райвер, — соврал Гринвуд.

— Джон Баркинс, — представился старик.

«Уж это я знаю», — подумал Гринвуд.

Они выпили. Старик вытер рукой губы и, хмыкнув, сказал:

— Только у меня одно условие.

— Да? — с готовностью отозвался Гринвуд.

— Мы не будем бесцельно шататься по пустыне. Мое жилище находится в трехсот милях отсюда возле останков одного из марсианских городов. Думаю, все что вы хотите увидеть, вы там найдете.

— Отлично. Меня это устраивает. Когда мы сможем выехать?

— Через несколько часов. У меня еще остались кое–какие дела в Марсополисе.

— Что ж, тогда у меня будет время осмотреть город. Я рад этому, — обрадованно сказал Гринвуд, хотя ему было абсолютно наплевать на убогость городских достопримечательностей. Однако надо было играть свою роль до конца. Он — турист, и он приехал сюда полюбоваться красотами Марса.

Старик посмотрел на часы.

— Значит, в девять на этой площади возле стоянки пескоходов. Мы должны выехать еще до полуденного зноя.

Они вышли из «Королевы Марса».

— Хорошо, кивнул Гринвуд, — а я пока закажу провиант и воду.

Навстречу выпорхнула секретарша, но Гринвуд даже не взглянув в ее сторону, распахнул дверь кабинета Дж. Дж. Каллогена. Владелец кабинета — толстый лысый человек с двойным подбородком и мясистым носом, сидел за письменным столом, склонившись над какими‑то бумагами. Услышав звук отзывающейся двери, он удивленно поднял глаза и увидел входящего элегантно одетого молодого человека с самодовольной улыбкой на лице.

Гринвуд уселся в кресло, закинул ногу на ногу и достал из кармана сигарету.

— Здесь не курят, — тявкнул Каллоген.

— Да? — Гринвуд сделал удивленное лицо и вынул зажигалку.

— Кто вы такой, черт бы вас побрал?

— Я? Ах, да! Меня же вам не представили. Я — Гринвуд–младший.

У толстяка вытянулось лицо.

— Не может быть. Я ожидал, что прилетит кто‑то из агентов корпорации.

— Но прилетел я, — хохотнул Гринвуд. — Видите ли, дорогой мистер Каллоген, у меня иногда появляется тяга к путешествиям. Ну, а в этот раз я решил сразу убить двух зайцев, сочетая приятное с полезным.

Гринвуд с насмешкой следил, как управляющий медленно приходит в себя, в то же время размышляя о том, что давно бы пора сместить Каллогена с поста управляющего марсианским филиалом, заменив его человеком более молодым и деятельным. Но вся беда в том, что кадры подбирает отец.

Наконец, Гринвуд заметил, что Каллоген окончательно вернулся в норму.

— У меня мало времени, — сказал он. — Кое‑что вы сообщили в лазерограмме, но мне нужны подробности.

— Хорошо, — управляющий нервно кашлянул. — Джон Баркинс на Марсе уже двенадцать лет, разведен, о том, что он имеет сына мы узнали лишь недавно, точнее, когда он послал ему лазерограмму на Землю. С ее содержанием вы знакомы. Далее мы исходили из следующего: Баркинс что‑то нашел, причем, что‑то стоящее, иначе бы, зная его скупость, он бы никогда не посылал депешу, стоимость отправки которой составляет несколько сот долларов. С другой стороны, то что Баркинс обнаружил не принадлежит древней марсианской культуре. В противном случае, он бы не просил сына помочь в этом деле. Следовательно, старик наткнулся на что‑то другое.

— Полезные ископаемые, например.

— Да.

— Мы тоже пришли к такому выводу, — задумчиво кивнул головой Гринвуд. — Но если это так, он должен приобрести участок земли, где отыскал этот самое что‑то. Иначе его находка не имеет ценности.

— Совершенно верно. Однако, как известно, мы не продаем ни один участок, не произведя первичных геологических изысканий. Старик Баркинс это знает. Видимо, и сына он вызвал как раз по этой причине.

— Да, — усмехнулся Гринвуд, — старик оказался в безвыходном положении. Если он подаст заявку на владение земельным участком, эту землю мы сразу же обследуем и, обнаружив мало–мальски что‑нибудь стоящее, просто не продадим ее.

— Разумеется. Но он может и не подать заявку и займется разработками нелегально.

— Вы думаете, он рискнет пойти против закона?

— Пожалуй, нет, — колеблясь ответил Каллоген.

— Значит, у него нет никаких шансов.

— Это так. Но понимая это, Баркинс просто может забыть о своей находке и заняться прежним делом. Старательство тоже приносит кое–какой доход.

— Хм, — Гринвуд задумался. — Это тоже нас не устраивает. Надо послать геологическую группу, и пусть перероют все, но отыщут то, что нашел этот старик.

— Конечно, мы могли бы так поступить, однако возникает еще один вопрос: где именно искать? Я не уверен, что Баркинс наткнулся на что‑то именно в том месте, где живет. По существу, сектор поиска безграничен. Именно поэтому мы попросили прислать агента с Земли, чтобы под видом туриста он мог провести кое–какие исследования.

— А попросту шпионить, — улыбнулся Гринвуд.

— Можно назвать и так.

— Хорошо. Теперь я окончательно уяснил в чем суть дела. К девяти часам мне понадобится продовольствие и вода.

— Зачем? — удивленно спросил Каллоген.

— Затем, что я и Баркинс в этот час отправляемся в интересное, с моей точки зрения, путешествие.

Гринвуд не без удовольствия заметил, как вытянулось лицо управляющего.

Мелко вздрагивая, пескоход катился по волнистым дюнам. В кабине было душно и жарко. Гринвуд обливался потом, изредка поглядывая на невозмутимо восседавшего рядом Баркинса. Странно, но ему не было жарко, морщинистое лицо не блестело от пота, и противные соленые капли не срывались с кончика носа на мокрую насквозь рубаху.

Баркинс уверенно вел пескоход, сверяя курс по известным ему одному ориентирам. Ни компаса, ни других навигационных приборов у него не было, и Гринвуд не переставал удивляться тому, что среди тошнотворного однообразия нескончаемых дюн старик с такой легкостью находит нужное направление.

Они ехали уже довольно долго. День был на исходе, и солнце медленно катилось к западу. Но зной не спадал, заставляя Гринвуда проклинать все на свете и, особенно, свою бредовую идею отправиться на Марс.

— Господи, как вы здесь живете на этой жаровне? — пробормотал он.

— Привыкли, — усмехнулся Баркинс. — Человек такая тварь, что привыкает ко всему.

Гринвуд открутил крышку фляги и сделал несколько глотков.

— Мне кажется, что к этому привыкнуть невозможно.

— А ты меньше пей, тогда не будет столько влаги выделяться организмом в виде пота.

— Я не нуждаюсь ни в чьих советах, — недовольно буркнул Гринвуд, при этом отметив, что старик в разговоре с ним перешел на «ты».

«Мужлан, — подумал он, — но что ждать от старателя, большую часть своей жизни оторванного от цивилизации?»

— Ну, как знаешь, — снова усмехнулся старик, и они надолго замолчали.

Пескоход, урча мотором, продолжал переваливать через песчаные волны, но, как заметил Гринвуд, они постепенно становились все ниже и ниже. Вскоре Гринвуд увидел впереди размытые очертания горной гряды. В дрожании раскаленного воздуха контуры ее искажались и вздрагивали, словно исполняя какой‑то замысловатый и таинственный танец.

А потом под колесами пескохода стали попадаться камни, отчего тряска еще больше усилилась.

— Скоро будем на месте, — сказал Баркинс. — Как раз к заходу поспеем.

Гринвуд облегченно вздохнул. Ему уже до чертиков надоели эти марсианские гонки. Настроение сразу улучшилось, и он начал насвистывать какой‑то мотивчик. Баркинс не обращал на него внимания. Он повернул пескоход на девяносто градусов и направил его к видневшейся вдалеке группе скал.

Прошло еще не менее получаса, прежде чем Гринвуд смог разглядеть их. Это были не скалы. Перед ним простирались развалины древнего марсианского города. Они были столь величественны, что у Гринвуда перехватило дыхание.

«Проклятье, — подумал он. — Это же настоящий Клондайк для туристов. Если бы не приходилось буквально все возить с Земли, прямо здесь можно было бы построить с десяток кэмпингов. И еще вода… Самое ценное — это вода. Ее необходимо больше всего, ибо на Марсе своей воды нет ни капли. А регенерационные установки почти ничего не дают…»

— А вот и моя хижина, — вывел его из раздумий голос Баркинса.

Гринвуд увидел перед собой жалкую лачугу, сколоченную из листов фанеры. Маленькие оконца были затянуты целлофаном, из крыши торчала металлическая труба, а к двери были приставлена лопата, что означало — хозяина нет дома. Рядом с хижиной прямо на земле лежал огромный бак из нержавейки. По–видимому старик держал в нем воду.

Пескоход замер. Баркинс выключил двигатель, открыл дверцу и выпрыгнул наружу. Гринвуд последовал за ним, только сейчас почувствовав, как занемели члены.

Пока он разминался возле пескохода, старик сходил в лачугу и вынес оттуда длинный резиновый шланг.

— Надо перекачать воду из танка в бак, — сказал он. — Помогите мне.

Вместе они присоединили шланг к сливному крану, и Баркинс включил мотопомпу.

— Я пойду посмотрю на развалины, — сказал Гринвуд, когда они покончили с этим делом.

— Поздно уже, — ответил старик. — Скоро стемнеет, а у нас еще много дел. Завтра посмотришь.

Они разгрузили пескоход, перенесли провиант в пристройку рядом с домом. Гринвуд после этого еле волочил ноги.

— Хочу спать, — сказал он.

— Пошли.

Хижина оказалась сравнительно просторной. Кроме стола и стульев, грубо сколоченных из неструганных досок, металлической кровати рядом с печкой и нескольких стеллажей здесь ничего не было. Впрочем, Гринвуда сразу заинтересовало содержание стеллажей. Крохотные статуэтки марсианских богов, вазы, различные предметы кухонной утвари и просто черепки — от всего этого так и веяло стариной.

— Этим вот и кормлюсь, — сказал старик, доставая из‑под кровати матрац, набитый соломой. — Будешь спать на кровати, а я на этом., Гринвуд утвердительно кивнул головой.

— Ужинать будешь?

— Не хочется.

— Тогда ложимся. Через несколько минут станет совсем темно, а у меня электричества, сам понимаешь, нет.

— Можно было купить свечи.

— Слишком дорогое удовольствие.

Гринвуд разделся, с отвращением отбросив в сторону влажную рубаху, и лег, тут же провалившись в бездонную пропасть сна.

Третий день Гринвуд бродил по останкам некогда могучей марсианской цивилизации. Прежнее восхищение развалинами исчезло без следа, осталась лишь беспредельная скука. Гринвуд все эти дни тайком следил за стариком. Тот, орудуя лопатой, копался в песке, отыскивая иногда блеклые черепки. Радовался он им, как ребенок, и Гринвуду от этого становилось тошно. Он уже окончательно уверился, что разнюхать таким образом вряд ли что удастся, да и весь проект казался теперь бредовой идеей. Если Баркинс что‑то и нашел, он будет тщательно скрывать это. Факт — очевидный, и было бы большой глупостью не признать это.

В первый же день Гринвуд провел кое–какие исследования, но приборы не смогли зафиксировать какой‑либо крупной аномалии. Искать же в другом месте не имело смысла — марсианская пустыня велика. И у Гринвуда все чаще возникала ассоциация с пресловутой иголкой в не менее пресловутом стоге сена.

Гринвуд уже всерьез подумывал о возвращении. Еще денек–другой и он наверняка убрался бы восвояси, если бы не его величество случай.

Произошло это после обеда. Они сидели на крыльце и попыхивали сигарами, когда старик неожиданно сказал:

— Ксенолингвисты говорят, что у марсиан была странная письменность. В каждой строке они писали по одному слову, но если прочитать все первые буквы каждого из этих слов то получалось еще одно слово. То же самое выходило, если взять вторые буквы, третьи и так далее. С нашим языком такие штучки не проделаешь.

Гринвуд тогда не поддержал этот разговор, и старик вскоре умолк. Но вечером, когда Гринвуд снова бесцельно бродил по развалинам, ему почему‑то вспомнился текст лазерограммы, посланной Баркинсом на Землю. В ней было всего несколько слов: «Вылетай один. Дело абсолютно новое» и стояла дата 20.10.2002 года. «Текст довольно странный, — отметил про себя Гринвуд. — К тому же, почему старик решил, что получив это послание, его сын бросит все дела и помчится на Марс? Вполне возможно, что в лазерограмме скрыта еще какая‑то информация, но какая? Нет, — Гринвуд отрицательно покачал головой, — похоже, я начинаю фантазировать. Баркинс младший знает своего отца и, получив от него сообщение, также, как и мы, поймет, что старик нашел действительно что‑то ценное. И все же что‑то тут не так. Чтобы вылететь на Марс, сын должен быть уверен, что окупит расходы. Иначе, он не станет рисковать. Значит…» У Гринвуда перехватило дыхание. Он внезапно вспомнил послеобеденный рассказ старика.

— Боже мой, — пробормотал Гринвуд, — как все просто. Если взять первые буквы лазерограммы, то получится слово: «водан». Хм… Причем здесь буква «н»? Хотя нет… Если добавить еще и первую цифру даты, то получится «вода Н2О». Старик все же сообщил сыну, что именно он нашел, а мы не смогли догадаться. Но теперь Баркинс, не желая того, дал мне в руки ключ. Знал бы он, кто я есть на самом деле! — Гринвуд рассмеялся. — теперь остается самая малость: узнать, где он нашел воду. И, кажется, я знаю, как это сделать.

Гринвуд огляделся. Старик по–прежнему копался в песке, всецело поглощенный своей работой. Осторожно выбравшись из развалин, Гринвуд направился к дому. Двух минут ему хватило, чтобы проделать в баке с водой небольшое отверстие. Затем он сел в пескоход и вернулся обратно в город. Старик отложил в сторону лопату и вопросительно посмотрел на него.

— Хочу вот развеяться, — сказал Гринвуд, — прокачусь с ветерком по пустыне.

— Что ж, тоже дело, — ответил старик, вновь взявшись за лопату.

Гринвуд уехал, а Баркинс еще долго и пристально смотрел ему вслед…

Вернулся Гринвуд, когда стало смеркаться. Пришел пешком, старательно хромая на левую ногу. Баркинс ждал его, сидя на крыльце. Лицо его было чернее тучи.

— Где пескоход? — спросил он.

— Не справился с управлением и перевернулся, — понурив голову, ответил Гринвуд.

Старик тяжело вздохнул:

— И это еще не все. Не зря говорят: беда никогда не приходит одна.

— Что‑нибудь случилось еще? — сделав испуганный вид, спросил Гринвуд.

— Бак с водой прохудился, и все вытекло в песок.

— Что же теперь делать?

— Пескоход можно отремонтировать?

— Не знаю.

— Где ты его оставил?

— В миле отсюда.

— Пойду по твоим следам, посмотрю, что там стряслось.

— Я с тобой.

— Куда? Ты еле ходишь, а скоро совсем стемнеет. Баркинс ушел, а Гринвуд, улыбаясь, зашел в дом и улегся на кровать. Пока все шло по плану…

Старик вскоре вернулся. Он хмуро взглянул на Гринвуда и прохрипел:

— Все. Крышка. Пескоход не починить.

— И что теперь?

— Сдохнем здесь с тобой, вот что.

— Но можно вызвать спасателей.

— Каким образом? Ты умудрился разбить и передатчик, а другого у меня нет.

Гринвуд тихо выругался.

— Ну–ну, парень, — попытался успокоить его старик. — Может кто и заберется сюда, прежде чем мы превратимся в высохшие мумии.

Даже один день без воды на Марсе — пытка. Шли пятые сутки. Они лежали в доме, не помышляя выйти наружу. Гринвуд без конца ныл, старик молчал, экономя силы. Казалось, солнце решило испепелить все вокруг. Раскаленный воздух проникал сквозь щели в лачугу, обжигая легкие, высасывая из организма последние соки.

— Хотя бы глоток… один глоток оды, — бормотал Гринвуд, — иначе нам конец. Никто не сунет носа в это богом забытое место, разве что сумасшедший, наподобие меня. Баркинс продолжал молчать.

— Может ты думаешь, что я сам виноват, напросившись к тебе в попутчики? — нервно выкрикнул Гринвуд. — Да, я признаю это. Но если бы не твоя глупость, мы бы не остались без воды. Ты должен был проверить бак, прежде чем закачать в него воду. Разве я не прав? А? Да не молчи, слышишь?! Скажи хоть слово, не то я за себя не ручаюсь…

— Сегодня прилетает корабль с Земли.

— Ну и что?

— На нем наверняка прибудет на Марс мой сын.

— Что? — Гринвуд внезапно расхохотался. — Сын! Он не прилетит к тебе, старик.

— Это почему?

— Потому что никогда не получал и не получит лазерограммы, посланной тобою.

Баркинс, до этого лежавший спиною на матраце, перевернулся на бок и удивленно посмотрел на Гринвуда.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Ровным счетом ничего.

— Нет, уж выкладывай, раз начал, — в его голосе явно звучала угроза.

— Ладно, — Гринвуд приподнялся и сел, — ты этого хотел сам. Моя фамилия вовсе не Райвер. Я — Гринвуд–младший.

У старика удивленно поползли кверху брови. Он на самом деле был удивлен.

— Мой отец является…

— Это можешь не объяснять, — хмуро перебил его Баркинс.

— Хорошо. Меньше времени уйдет на разъяснение, — спокойно сказал Гринвуд. — Все дело в том, что мы перехватили твою лазерограмму. Но прежде управляющий марсианским филиалом нашей корпорации мистер Каллоген сделал насчет нее кое–какие выводы. Ты нашел что‑то ценное здесь на Марсе. Ведь это так?

— Допустим.

— Я же, приехав сюда, догадался, что ты отыскал воду!

— Но ты не знал где, и потому придумал штуку с баком и пескоходом.

— Совершенно верно, — усмехнулся Гринвуд. — Теперь у тебя остался только один выход: ты должен сказать, где находится вода, иначе мы скоро умрем.

Старик долго смотрел на Гринвуда. Лицо его было спокойным и даже несколько печальным.

— Идем, — наконец, вымолвил он.

Они вышли из хижины. Старик остановился на пороге и показал на горную гряду.

— Вода там. В восьмидесяти милях отсюда. Если дойдешь — иди.

Гринвуд несколько минут смотрел на видневшуюся вдалеке цепочку гор, а затем расхохотался:

— Да, старик, тебе не повезло. Ты проиграл. И черт возьми, мне тебя не жаль, ибо ты забыл, кто ты, забыл свое место. А зря. Твой удел — копаться в этом дерьме. Понимаешь?! — Гринвуд уже кричал, захлебываясь в своих собственных словах. — А потому ты подохнешь здесь!

Он вернулся в лачугу, достал из чемодана небольшой металлический ящик с множеством кнопок и индикаторов и снова вышел на крыльцо.

— Знаешь, что это?

Старик отрицательно покачал головой.

— Это — массопередатчик. Новинка, о которой еще мало кто слышал. Через несколько секунд я буду в Марсополисе, а ты… Ты так и сдохнешь здесь, если, конечно, тебе не повезет. Но будь уверен, в твоем везении не будет и капли моей заслуги.

Гринвуд нехорошо улыбнулся, обнажив клыки, и включил массопередатчик.

— Счастливого превращения в мумию, — сказал он и исчез.

Старик вытер пот со лба и облегченно вздохнул:

— Кажется получилось.

Он довольно улыбнулся и вошел в дом. Отодвинув кровать от стены, Баркинс нащупал кольцо на полу и потянул его на себя. Каменная плита со скрежетом отошла в сторону, обнажив древние замшелые ступеньки, ведущие в бездну. Старик начал медленно спускаться, подсвечивая себя фонариком, часто останавливаясь и прислушиваясь к монотонному шуму внизу.

Наконец его нога ступила на последнюю ступеньку. Она была влажной и скользкой, но Баркинс не замечал этого.

Он смотрел на гигантское подземное море, которому не было конца. Старик выключил фонарь, здесь было светло, как днем. Откуда сюда падал свет, Баркинс не знал, да и никогда не задумывался над этим. Просто для него вода всегда олицетворяла свет.

Старик нагнулся, зачерпнул пригоршней воду и поднес к губам, ощущая всей своей сутью радость возрождения. Пил он неспеша, наслаждаясь каждой клеточкой своего измученного тела.

— Я тебя не отдам, — шептали его губы, — потому что они превратят тебя в товар. В самый страшный и самый гнусный товар, который может когда‑либо существовать в этом мире. Пусть люди приходят сюда и берут тебя, сколько им нужно. Бесплатно. Ибо за человеческую жизнь нельзя брать плату. А эти… — старик с отвращением вспомнил Гринвуда. — С ними еще не окончено.

Он выпрямился.

— Надо идти ремонтировать пескоход. Запасных частей на этот случай я заготовил предостаточно.

Через два дня Баркинс был уже в Марсополисе. Он ничуть не удивился, придя в контору оформлять документы на участок, когда его попросили пройти в кабинет управляющего.

Каллоген сидел за столом и, углубившись в бумаги, долго не обращалвнимания на стоящего у порога Баркинса. Старик прекрасно знал, кто такой Каллоген, и потому молча ждал. Наконец, управляющий оторвался от бумаг и, взглянув на своего посетителя, улыбнулся, отчего его толстое лицо расплылось, словно пудинг на сковородке.

— Надеюсь, все документы у вас в порядке?

— Да, сэр, — отозвался Баркинс.

— Отлично. И какой же участок вы желаете приобрести? «Только бы не переиграть, — мелькнуло в голове у Баркинса, — Боже мой, как я устал…»

— Горную гряду в четырехстах милях к востоку от Марсополиса.

Улыбка Каллогена стала еще шире.

— Весьма сожалею, но корпорация этот участок не продает.

«Я в этом не сомневаюсь.»

Старик нахмурился.

— Разве этот участок представляет какую‑то ценность?

— Ой, вы шутник, — уже откровенно рассмеялся Каллоген.

— Не меньше, чем вы, — огрызнулся Баркинс.

Каллоген перестал улыбаться.

— Довольно, — сказал он. — Участок не продается, и вы знаете почему. Можете приобрести любой другой.

Старик понурил голову.

— Но… Э…

Он повернулся, собираясь уйти, но внезапно остановился.

— Если увидите Гринвуда–младшего, передайте ему, что он — подонок.

— Вы забываетесь, мистер Баркинс.

— Ничуть.

— Хм… вы к тому же и глупец. В любом случае наши изыскатели проверили бы этот участок, прежде чем мы продали бы его вам. Впрочем, каждый рассчитывает, что ему повезет. Не так ли, мистер Баркинс?

— Хорошо, — сказал старик, и Каллоген по его лицу понял, что тот сдался, — я хотя бы могу купить участок, на котором стоит мой дом?

— Безусловно.

— В таком случае, когда мне ждать изыскателей?

— Да никогда. В этом просто нет необходимости.

Старик кивнул и молча вышел.

«Господи, — думал он, спускаясь по лестнице, — ради этих двух слов мне пришлось стать профессиональным артистом.»

Старик улыбнулся.

— А все‑таки я неплохо сыграл свою роль. Но самое смешное, у меня никогда в жизни не было сына.




Оглавление

  • Игорь Волознев. Звездный полицейский
  •   Глава 1. Засада у астероида
  •   Глава II. На мертвой планете
  •   Глава III. Бессмертный
  •   Глава IV. Между жизнью и смертью
  •   Глава V. Бой с подземным чудовищем
  •   Глава VI. В невидимой сети
  •   Глава VII. Космические каннибалы
  •   Глава VIII. Вернувшийся из пекла
  •   Глава IX. Смертельная схватка
  •   Глава X. Коварство Зауггуга
  •   Глава XI. Снова на корабле
  •   Глава XII. Смерть Зауггуга
  • Леонид Смолин. Огонь, холод и камни (Фантастическая повесть, или тихий бред начинающего писателя)
  • Юрий Самусь. Обними свою смерть
  •   Глава первая. Приглашение к смерти
  •   Глава вторая. Беглец
  •   Глава третья. Миг вечности
  • Юрий Самусь. Последнее желание
  • Юрий Самусь. Реактивная тяга
  • Юрий Самусь. Глоток воды