Ранним сентябрьским утром я решил позавтракать морепродуктами. Так я пафосно нарекаю акционную банку скумбрии, подсунутую мне хитрым кассиром во время минутной слабости. Я вскрыл её консервным ножом, облизал кровавые раны, нанесённые крышкой, и впал в гастрономическое уныние: назвать это скумбрией в собственном соку было достаточно опрометчивым решением. «Собственный сок с рыбным осадком» — так было бы гораздо точнее. Я уже собрался поматериться вслух, когда в немытое холостяцкое окно постучали.
— Первый лист! — прокаркала Костюкова.
— Где?
— В Луже! А что это ты делаешь?
— Пью скумбрию.
— Ты купил скумбрию по «Красной цене»?! Господи, как же мы умудрились просрать вам в эволюционной войне? — Птица закончила беседу риторическим вопросом и удалилась творить что-нибудь бесцеремонное, как и положено всякой приличной вороне.
Я быстро оделся в локальное.
Локальное — это такой вид одежды. Для выхода в свет на расстояние до 500 метров от дома. В этом радиусе ты уже ни на кого не произведёшь положительное впечатление, как ни старайся. Хоть ты миллион детей из горящего дома вынеси, всё равно для всех будешь «ну этот, который со всеми здоровается, псих какой-то, у нас полный дом таких, Зин».
Так вот. Я вышел из дома и зашлёпал резиновыми тапками к парковке за углом. Там была Лужа. И первый лист.
Первому опавшему листу всегда тяжело. Вот появился ты на свет солнечным апрельским днём на матери-дереве. Растёшь среди бесчисленных друзей и подруг, с которыми дни напролёт шелестишь сначала о всякой ерунде, а потом, уже в пожелтевшем возрасте, и о серьёзных вещах: оборзевшей тле, брошенных гнёздах и ветре, который дует, конечно, сильно и не туда, но уж лучше он, потому что к нему уже все привыкли. И тебе так хорошо, и кажется, что друзья никогда и никуда не уйдут, и сильные, но такие уютные ветви будут крепко держать вас всех, и так будет всегда. Но однажды всё меняется. Что-то невидимое, но такое сильное, чему ты совершенно не можешь противостоять, срывает тебя и кружит, кружит, кружит, унося прочь от дерева, друзей, всего, к чему ты так привык, и что полюбил. И вот ты уже лежишь на земле. А вокруг тишина. И никого, кто должен быть с тобой вечно. Ты думаешь, почему это случилось именно с тобой? И, главное, за что? Почему бросили именно тебя, чем ты хуже других-то? Тебе страшно, обидно и очень, очень одиноко. И не выпить, потому что ты — жёлтый опавший лист, а не творческая личность, оправдывающая алкоголизм выдуманной личной драмой и неготовым к тебе обществом, отчего вроде как легче на душе.
Это потом, когда к первому листу неизбежно присоединяются остальные, его понемногу отпускает. А когда ветра и дворники собирают их вместе, в большие шелестящие кучи, лист-пионер окончательно успокаивается и даже подаёт признаки былой беззаботности. Ведь всем известно: страдать от одиночества лучше в большой компании.
Каждый сентябрь мы помогаем первым листьям пережить непростое время до листопада. «Мы» — это я, мудрая Лужа и скотина Богуславский.
Лужа мудрая, потому что древняя. Появившись очень-очень давно, она никогда не высыхала благодаря отвратительному климату и халатному отношению администрации района к дренажной системе города. В нашем трио она выступала в роли доброго психолога.
— Я прекрасно понимаю тебя, дружочек, — обычно вещала она очередному листу-неудачнику. — Когда-то я жила в большой мягкой туче и летала очень высоко в небе. Но однажды она вылила меня на землю… Я смотрела, как она бросает меня, медленно уплывая вдаль, и тогда мне казалось, что я осталась одна на всём белом свете. Но после приплыли другие тучи, и рядом со мной очутились другие лужи, и я перестала чувствовать себя брошенной. Очень скоро и ты, милый мой, будешь не один. Смотри, у тебя уже есть я. И человек. Ну и скотина Богуславский.
Скотина Богуславский является котом. Его прошлое покрыто мраком. Никто не знает даже, какого он изначального цвета, ибо те места, в которых он изволит бывать, отличаются повышенной замазчивостью. Однажды, в порыве милосердия, я решил его отмыть. Но при первом же приближении кота к воде Богуславский отрастил 30 дополнительных лап и вмиг превратился в орущего противотанкового ежа, не помещающегося ни в какую ёмкость. Я потерпел фиаско, а Богуславский не разговаривал со мной две недели.
Подкармливаем Богуславского я и пенсионерка Михно. Каждое утро Михно надевает золотые серьги и алую брошь, красит лик в белое и выносит на улицу мясное желе, сопровождая подачу блюда громким елейным кисаньем. Богуславский появляется из воздуха, и она неистово гладит его, купая в нерастраченной за долгую жизнь любви. А Богуславский при этом изображает отвращение, делая вид, что любовь ему не нравится.
Сам же Богуславский, как и пенсионерка Михно, не нравится соседу Топорову. Сосед Топоров имеет выражение лица мерзкое, мерзкое прямо физически, как холодный стульчак. Был забавный случай, когда Топоров благим матом отчитал Михно за кормление Богуславского, не приведя при этом ни одного весомого аргумента против. Прослышав про это, Богуславский под покровом ночи нагадил на его «фольксваген», причём в особо изощрённой форме: аккурат под дворники. Утром, в мелкий противный дождь, Топоров сел за руль, включил их и… эм-м-м-м… скажем так: увидел мир в его подчёркнутой реальности. А Богуславский залёг на дно. Ну не скотина ли? Разумеется, скотина.
Так же отвратительно он вёл себя и с любым первым листом:
— Радуйся, братан! И не слушай двуногого болвана и старую мокрую идиотку! Одиночество — это свобода! Ты сам себе хозяин! Выше черенок, настоящая жизнь только начинается!.. Почему он опять ревёт?.. Тьфу, очередная желтая маменькина плакса!
В общем, мы отличная команда, как по мне.
…Я подошёл к Луже и первым делом, конечно же, поздоровался.
— Здравствуй, Лужа.
— Добрый день, юноша, — пробулькала та в ответ.
— Где наш клиент?
— Заплыл под «опель».
— Успокоился?
— Ничего подобного.
— Всё утро орёт как резаный. — Богуславский, как обычно, нарисовался из ниоткуда и возлёг на тёплом капоте.
— Ты рассказывала ему про себя и тучу? — уточнил я у Лужи.
— В нашем случае это не работает.
— Почему?
— Потому что он не первый лист. Он второй.
— Не понял?
— Он ищет какую-то Гребенюк.
— Гребенюк?! Кто-то знает, где она? — Из-под «опеля» выплыл желтый кленовый лист и заметался по водной глади. По мудрой Луже пошла рябь — ей было щекотно. — Вы видели Гребенюк? Мою Гребенюк?!
Как оказалось, Гребенюк была листкой. Или листессой. Или как там сейчас этически верно, чтоб ни перед кем не извиняться? Короче, женщиной-листом, выросшим рядом с нашим пациентом. Всю свою долгую полугодовую жизнь они росли бок о бок и пожелтели в один день. Но случилось естественное: Гребенюк оторвало от ветки и скрыло в утреннем тумане. Лист расшатал свой черенок, отломался от ветки и рванул за своей старой любовью. Но они разминулись.
— А ведь это Поступок, — констатировала мудрая Лужа.
— Поступок настоящего Героя, — уточнил я.
— Ты дурачок, что ль? — спросил Богуславский у листа. — Тебе мало листобаб было на своём дурацком дереве?
— Гребенюк такая одна. Одна единственная! — Констатировал лист.
— Давайте поможем листу, — сказал я. — Найдём его Гребенюк.
— Спасибо, спасибо большое! У неё такое импозантное красное пятнышко в центре…
— Небось, ещё и больная, — поставил предварительный диагноз Богуславский.
— Богуславский, нам нужен твой нос, — обратился я к коту. — Ты не мог бы понюхать лист и взять след? Они с Гребенюк явно пахнут очень похоже.
— Я что, на слюнявого пёсика похож? — возмутился Богуславский.
— Я куплю тебе кило венских сосисок.
— Ни фига я делать не буду!
— Чего ж ты помогаешь нам каждый сентябрь?
— Я не помогаю, а просто прикалываюсь над всеми этими желтопузыми истеричками! Эгоизм и надменные издёвки — вот моё кредо! Потому что я скотина Богуславский!
И тут я вспылил.
— Никакая ты не скотина! Ты добрый, прекрасный кот! Лужа, скажи ему!
— Богуславский, перестань прятать свои комплексы.
— Нету у меня никаких комплексов! Я скотина по своей сути, я исчадие Ада, эгоистичный, самовлюблённый социопат!..
— Да перестань! — перебил я его лживый монолог. — Тебе нравится быть с нами! Ты тащишься, когда тебя чешут за ухом!
— Это просто блестящая актёрская игра!
— Хватит трындеть, Аль Пачино хренов! Никто тебе не верит, понял?!
— Да?! А знаете что? Знаете что?! Я пошёл! Возитесь сами со своим древесным старичьём! Мне на вас шерстью наблевать, Терезы долбаные!
И кот ушёл. На сей раз не просто растворился, а медленно удалился, чтобы мы рассмотрели то место на его тушке, куда он нас всех посылает.
— Ну и пусть себе валит. Без него справимся. Скажи, лист, может, ты что-то заметил? Куда полетела твоя Гребенюк?
— Помню! Я помню! Она прилипла к такой белой машине, полной краснолицых людей. Ей еще всегда все сигналят и грозят пожаловаться в «Добродел».
— Маршрутка номер 4! — обрадовался я. — Так. Займусь ею сейчас же.
— Я останусь контролировать эмоциональное состояние пациента, — заявила мудрая Лужа.
— А я… я буду ждать. Вас и мою Гребенюк, — прошелестел лист и тут же принялся нервно плавать вдоль береговой линии.
…Я прошёл все восемь километров по маршруту номер четыре, но ни Гребенюк, ни других одиноких опавших листов не обнаружил. Тогда я направился в автобусный парк, чтобы побеседовать с водителем маршрутки по имени Абдуррахмон.
— Здравствуй, Абдуррахмон.
— Я не Абдуррахмон, — на всякий случай ответил Абдуррахмон.
— Скажи, Абдуррахмон, а не прилипал ли к твоей машине какой-нибудь опавший лист?
— Нет, — ответил Абдуррахмон. И на всякий случай добавил: — Но у меня есть путевой лист. И патент на работу, и регистрация, и даже настоящие автомобильные права. И если вы по поводу помятого «сааба», то я тут вообще ни при чём. Потому что, напоминаю, я не Абдуррахмон.
Я осмотрел машину со всех сторон, но Гременюк не обнаружил и понуро побрёл обратно. По дороге я пытался подобрать какие-то слова поддержки одинокому листу. В голову лезла всякая банальщина. Подобрать нужные слова всегда трудно, когда ты знаешь, что ничем не можешь помочь.
…Вернулся я только к вечеру. Подошёл к Луже, открыл было рот, чтобы окатить философской банальщиной жёлтого старика… И закрыл рот. Потому что в Луже плавали два листа. Один из которых был с импозантным красным пятном в центре. Они медленно плыли, едва касаясь друг друга своими почерневшими краями и, как мне показалось, совсем не касаясь воды.
— Откуда взялась Гребенюк? — тихо спросил я у Лужи.
— Ты не поверишь. Её притащил Богуславский.
— Он совершил Поступок?!
— Да. Хотя утверждает, что наткнулся на неё случайно, когда гадил в поле. Молча появился с нею в зубах, выплюнул в меня и ретировался.
Много позже мы узнали, что Богуславский нам подло врал. Это был не случай, а масштабная поисковая операция.
Сначала Богуславский поймал Вождя воробьиной стаи и путём гнусного шантажа выбил из свиты нужную информацию. Оказывается, кто-то из воробьёв видел, как некий кленовый лист поднял школьник Денисов и подарил его своей даме сердца Коноваловой. Богуславский проник в дом Коноваловых, охмурил и обесчестил их элитную британскую кошку Марго, но Гребенюк так и не нашёл. Томная Марго подтвердила, что Коновалова-младшая вернулась домой без каких-либо листьев. У Богуславского появилась версия, что любовь Денисова к Коноваловой не взаимна, а значит, мелкая обольстительница выбросила несчастную Гребенюк где-то по дороге домой. Скотина Богуславский именем Британской Короны поклялся вернуться и сбежать с Марго, чтобы жить долго и счастливо, свалил из дома, и больше они никогда не виделись.
Коту нужен был новый поисковый план. Тогда он заявился в подвал магазина «Элитные сыры из Истры», где столовалась самая большая крысиная коммуна в городе. Кот предложил Крысиному королю сделку: он неделю не жрёт крыс, а за это тот прикажет подчиненным прошерстить все урны на маршруте «школа — дом Коноваловых». Король, почуяв слабую переговорную позицию Богуславского, выставил своё условие: он исполнит это в случае, если кот выиграет бой против братьев Леклер — здоровенных крысищ, каждый размером с самого Богуславского. Хитрый Богуславский нашёл лазейку в правилах боя. С первым ударом гонга он для приличия махнул пару раз когтями перед мордами братьев и тут же бросился наутёк. Леклер с победным пищанием устремились в погоню и в азарте охоты не заметили, что Богуславский привёл их к трассе «Москва — Город, многие жители которого уже давно в Москве». Далее Богуславскому оставалось лишь дождаться надвигающийся автопоезд. Кот успел перебежать трассу. А братья Леклер — нет.
Крысиный король обещание выполнил, и через три часа старушка-Гребенюк, очищенная от сигаретного пепла и жвачек, устало повисла в зубах скотины Богуславского.
Тогда еще, повторюсь, я об этом не знал. Но Поступок Богуславского в моих глазах и отражении мудрой Лужи всё равно оставался Поступком. Я решил не оставлять влюблённую пару в Луже. Вдруг их опять разлучат. Я забрал их к себе домой, высушил феном, который мне любезно одолжила пенсионерка Михно, и засунул обоих между страниц чеховских рассказов, чтобы листы коротали дни в приятственном чтении хорошего (на данный момент мы уже прошли третий том!).
Ночью в мою дверь поскребли.
— Сосифаны гони. — Богуславский зашел в квартиру с таким видом, будто она его, а не моя. — И шкурку с них сними. Не люблю.
Ел он молча и медленно. Спиной ко мне. Так же, не оборачиваясь, потянулся и улёгся на ковёр, подобрав все лапы под себя.
— Зачем ты это сделал? Зачем притащил Гребенюк?
— Из-за сосисок, — ответил Богуславский в стену.
— Я бы тебя и так накормил. Здесь что-то другое.
— Не мешай спать! — отрезал кот и вырубился.
Я погасил свет и бухнулся на диван. В полной тишине прошло минут пятнадцать.
— Знаешь, когда они падают каждый сентябрь… — вдруг тихо заговорил кот. — Иногда, не всегда, но часто, я представляю, что я открываю глаза… и никого нет. Ни тебя, ни Лужи, ни пенсионерки Михно. Вообще никого. И мне так плохо и страшно. Что я ничего не могу сделать. И я бегу, бегу, сломя голову, и кричу, и зову вас. Хоть кого-нибудь… Но никто не отвечает. Я вас не вижу. Не чувствую ваш запах. Прикосновение ваших ладоней. Стука ваших сердец. Не делайте так никогда. Пожалуйста, не делайте…
— Не сделаю, обещаю.
— Твою мать!!! Ты что, не спишь, мудило?!
Богуславский думал, что я сплю. Поэтому был настоящим.
— Прости.
— Открой мне дверь! Я ухожу!
Кот устремился к двери. Боже, как же ему, наверное, стыдно.
— Подожди. В этом твоём нечаянном признании… В нём есть что-то ещё.
— Открой сраную дверь!!
— Такое уже с тобой было, верно? Я ведь прав? Прав? Ну давай поговорим, раз уж начали.
Он повернулся ко мне.
— У неё был пушистый белый хвост. У моей матери. Она поднимала его, и мы с сестрой всегда его видели. Пушистый белый хвост был нашим маяком. Ориентиром на все случаи жизни. Но однажды я поднял голову и не увидел его. Погнался, блин, за стрекозой, дегенерат мелкий. Я везде его искал. Но… но его нигде не было видно. Я закричал. Я долго кричал. Но хвост так и не появился. Ни вечером, ни ночью. От ужаса я очень устал. Я даже не помню, как я попал… В эту вязкую штуку…
— В бетономешалку. Это была бетономешалка.
Я был уверен, что он не помнит этого. Как я доставал его из бетона, как мы с Лужей полдня отмывали его, обтирали и откармливали. А потом он убежал. Укрылся в подвале, где впервые и познакомился с пенсионеркой Михно и её ипритовым одеколоном.
— А я ведь так и не сказал вам спасибо.
— Ну ты же скотина Богуславский.
— А, точняк.
— Не за что.
Богуславский перебрался ко мне на диван и уже почти заснул, засунув морду куда-то под пузо.
— Скажи, — сонно спросил он откуда-то из-под себя, — а откуда несёт скумбрией по «Красной цене»?
— От меня. — Ответил я в подушку.
— Чувак, напоминаю, что девять жизней у меня, а не у тебя. Спокойной ночи.
— Спокойной ночи, скотина Богуславский.
И мы все заснули — я, кот, листья в рыжем томике Чехова и мудрая Лужа, накрывшись черным одеялом, прошитым отражениями звёзд. Стало тихо-тихо. Но всё же, если прислушаться, можно было услышать еле уловимое шуршание.
Начался листопад. Началась настоящая осень.
15 ноября 2021.
