КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно 

Записки о цвете [Витгенштейн Людвиг] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

Ludwig WITTGENSTEIN, BEMERKUNGEN UBER DIE FARBEN (Herausgegeben von G. E. M. Anscombe)

University of California Press, Berkeley and Los Angeles, California

Людвиг ВИТГЕНШТЕЙН. ЗАМЕТКИ О ЦВЕТЕ

Перевод с немецкого

В. А. Суровцева и К. А. Родина, под общей редакцией

В. А. Суровцева

МОСКВА

ИЗДАТЕЛЬСТВО «КАНOН-ПЛЮС»

2022

УДК 161

ББК 87.4

В 15

Перевод выполнен при поддержке РНФ, грант № 18-78-10082

Витгенштейн Людвиг

В 15 Заметки о цвете / Людвиг Витгенштейн; пер. с нем. В. А. Суровцева и К. А. Родина, под общ. ред. В. А. Суровцева. - М.: Канон+ РООИ «Реабилитация», 2022. - 160 с.

ISBN 978-5-88373-710-6

«Заметки о цвете» относятся к позднему периоду творчества Людвига Витгенштейна и представляют собой посмертно опубликованные рукописи, содержание которых в основном посвящено логике цветовых понятий и её языковой и социокультурной обусловленности. Традиционные философские вопросы, касающиеся характера зрительного восприятия, рассматриваются здесь с точки зрения важных для философии позднего Витгенштейна тем: значение как употребление, языковые игры, формы жизни. Значительная часть заметок посвящена критике сложившихся теорий и представлений о восприятии цвета, отталкивающихся от его физической и психической природы. Особое место отводится социокультурному контексту функционирования языковых выражений, используемых для описания цветовых явлений.

Для философов, психологов, лингвистов, искусствоведов.

ББК 87.4

Охраняется законодательством об авторском праве. Воспроизведение всей книги или любой ее части запрещается, в том числе и в Интернете, без письменного разрешения издателя. Любые попытки нарушения законодательства будут преследоваться в судебном порядке.

ISBN 978-5-88373-710-6   © Витгенштейн Людвиг, 2021

© Пер. с нем. В. А. Суровцева, К. А. Родина, © Издательство «Канон+»

РООИ «Реабилитация», оригинал-макет, оформление, 2021

Суровцев В. А., Родин К. А.

Логика цветовых понятий в «Заметках о цвете» Л. Витгенштейна 138

ПРЕДИСЛОВИЕ РЕДАКТОРА

Раздел III этого тома воспроизводить основное содержание рукописи, написанной в Оксфорде весной 1950 г. Исключены были заметки о проблеме «внутреннее-внешнее» и о Шекспире, а также размышления общего характера. Все они были отмечены Витгенштейном как не принадлежащие основному тексту. Они будут опубликованы в последующих томах.

Раздел I был написан в Кембридже в марте 1951 г. Кроме нескольких заметок он представляет собой отобранный и попутно пересмотренный прежний материал.

Относительно раздела II не ясно, появился он по времени позже или раньше, чем раздел III. Он был записан на разрозненных, недатированных листах, которые, помимо того, содержали записи относительно достоверности. Витгенштейн оставил эти листы в моём доме в Оксфорде перед тем, как вернуться в дом доктора Бивена в феврале 1951 г. в ожидании там своей смерти.

Душеприказчики литературного наследия Витгенштейна нашли, что весь этот материал хорошо подходит для публикации, поскольку он предоставляет безупречно характерный пример первоначальной записи и последующей выборки для черновика. Многое из того, что Витгенштейн не записывал в поздней версии, представляет значительный интерес, и, таким образом, выбран метод публикации, который оставляет редактору возможность не вторгаться в текст.

Работу над текстом мне во многом облегчила машинописная копия рукописи, тщательно подготовленная Г.Х. фон Вригтом, и во многом полезной для меня была также независимая от неё копия, подготовленная Линдой МакАлистер и Маргарет Шатл. Также мне хотелось бы поблагодарить доктора Л. Лебовски за вычитку немецкого текста1.

Г.Э.М. Энском

Раздел 1


1. Языковая игра: Доложи о том, является ли некое определённое тело более или менее светлым в сравнении с другим. - А теперь еще одна подходящая: Выскажись об отношении между яркостью определенных оттенков цвета. (Сравни со следующим: Определи отношение между длинами двух стержней и отношение между двумя числами.) - Форма предложений в обеих языковых играх одинакова: «X светлее, чем Y». Но в первой игре отношение - внешнее, а предложение соотносится со временем, во второй же, отношение - внутреннее, а предложение - вневременное.

2. На изображении, на котором на куске белой бумаги изображена яркость голубого неба, небо светлее белой бумаги. Тем не менее в другом смысле голубой - более темный, а белый - более светлый цвет (Гёте). В палитре белый - это самый светлый цвет.

3. Лихтенберг говорит, что очень немногие люди когда-либо видели чисто-белый. Означает ли это, что большинство людей употребляют данное слово неверно? И как он сам научился правильному употреблению? - Он создал идеальное употребление из обычного. И это не означает лучшее, но нечто такое, что было улучшено в определенном направлении и в процессе доведено до высшей точки.

4. И, конечно, то, что создаётся подобным образом, может в свою очередь научить нас фактическому употреблению.

5. Если о бумаге я говорю, что она чисто-белая, и рядом с бумагой поместить снег, и он тогда покажется серым, то в обычном окружении я все еще буду прав, называя его белым, а не светло-серым. Может быть, что в лаборатории я употребляю более уточнённое понятие белого (где, к примеру, я также употребляю уточнённое понятие точно определённого времени).

6. Что заставляет говорить в пользу того, что зелёный - это первичный цвет, а не смесь синего и жёлтого? Будет ли правильным сказать: «Узнать это можно только непосредственно созерцая цвета»? Но откуда я знаю, что под словосочетанием ‘первичные цвета’ я подразумеваю то же самое, что и другой, который также склонен называть зелёный первичным цветом? Нет, - здесь решают языковые игры.

7. Перед тем, кому показали желто-зеленый (или сине-зелёный), поставлена задача смешать менее желтоватый (или синеватый) - или подобрать его среди образчиков краски. Но менее желтоватый не является синевато-зелёным (и наоборот), и к тому же стоит задача выбрать или смешать зелёный, который не является ни желтоватым, ни синеватым. Я говорю «или смешать», потому что зелёный не является одновременно и синеватым [blaulich]2 и желтоватым, поскольку получается посредством смешивания жёлтого и синего.

8. Люди могут иметь понятие промежуточных или смешанных цветов, даже если они никогда не получали цвета посредством смешивания (в любом смысле). В своих языковых играх они могут иметь дело только с выбором, с поиском уже имеющихся промежуточных или смешанных цветов.

9. Даже если зеленый не является промежуточным цветом между желтым и синим, разве не может быть людей, для которых существуют синевато-желтый, красновато-зелёный? То есть люди, понятия цветов у которых отклоняются от наших - поскольку понятия цветов даже у дальтоников сильно отклоняются от этих понятий у нормальных людей и не каждое отклонение должно быть дальтонизмом, дефектом.

10. Того, кого научили находить или смешивать оттенки более желтого, белого или красного цвета, чем данный оттенок, и т.п., то есть того, кто знает понятие промежуточного цвета, просят теперь показать нам красноватозеленый. Он может просто не понять такой команды и среагировать приблизительно так, как если бы его просили также, как на правильные четырех-, пяти- и шестиугольники, указать на правильный одноугольник. Но что если бы он без колебаний указал на цветовой образец (скажем, на такой, который мы бы назвали черновато-коричневым)?

11. Тот, кому известен красновато-зеленый, был бы в состоянии установить цветовой ряд, который начинается красным и заканчивается зеленым и который, возможно, также и для нас, образует между ними непрерывный переход. Тогда обнаружилось бы, что там, где мы всякий раз видим один и тот же тон, например, коричневый, он видит иногда коричневый, иногда красновато-зеленый. Что он, например может различать цвета двух химических соединений, которые для нас имеют один и тот же цвет, и называет один из них коричневым, а другой - красноватозеленым.

12. Вообрази, что все люди, за редким исключением, не различают красного и зеленого. Или другой случай: все люди либо не различает красного и зеленого, либо синего и желтого.

13. Представим себе народ, не различающий цвета, и такое легко может быть. Они не обладали бы теми же цветовыми понятиями, что и мы. Ведь, даже предполагая, что они говорят, например, на немецком и, стало быть, владеют всеми немецкими словами для цветов, они все равно будут употреблять их иначе, чем мы, и по-другому учиться их употреблению. Или, если они говорят на иностранном языке, для нас было бы затруднительно передать в нашем языке их слова для цвета.


14. Но даже если бы были такие люди, для которых естественно последовательным образом употреблять выражения «красновато-зеленый» или «желтовато-синий» и которые, предположительно, проявляют способности, которые мы утратили, для нас все равно неестественным было бы признать, что они видят цвета, которые не видим мы. Ибо не существует общепризнанного критерия того, что есть цвет, если он не является одним из наших цветов.

15. В каждой серьезной философской проблеме неопределенность доходит до самых корней. Нужно всегда быть готовым учиться чему-то совершенно новому.

16. Описание феномена неразличимости цветов принадлежит психологии: значит, также и описанию феномена нормального зрения? Психология описывает только расхождения неразличимости цветов с нормальным зрением.

17. Рунге (в письме, которое Гёте приводит в своем Учении о цвете) говорит, что существуют прозрачные и непрозрачные цвета. Белый -это непрозрачный цвет. Это показывает неопределенность понятия цвета или также совпадения цветов.


18. Может ли прозрачное зеленое стекло иметь тот же цвет, что и непрозрачная бумага, или же - нет? Если такое стекло было бы изображено на полотне, цвета на палитре не были бы прозрачными. Если мы хотим сказать, что цвет стекла остаётся прозрачным также и на полотне, то комплекс цветовых пятен, изображающих стекло, следует назвать его цветом.

19. Как получается, что нечто может быть прозрачно-зеленым, но не белым? Прозрачное и блестящее существуют только в глубинном измерении зрительного образа. Впечатление, создаваемое прозрачной средой, - это впечатление, что нечто находится за средой. Совершенно одноцветный зрительный образ не может быть прозрачным.


20. Нечто белое за окрашенным прозрачным посредником видится цветом посредника, а нечто черное видится черным. Согласно этому правилу, черный на белом фоне должен был бы видеться сквозь ‘белого, прозрачного’ посредника как сквозь бесцветного.

21. Рунге: «Когда хотят помыслить синеватооранжевый, красновато-зеленый или желтовато-фиолетовый, то возникает ощущение, как в случае с юго-западным северным ветром... Белый, также как и черный, оба являются непрозрачными или вещественными... Нельзя помыслить воду, если она чистая, белой; в столь же малой степени как прозрачным молоко».

22. Мы хотим обрести не теорию цвета (ни физиологическую, ни психологическую), но логику цветовых понятий. И этим достигается то, что часто неоправданно ожидают от теории.

23. «Нельзя помыслить воду белой и т.д.» Это означает, что нельзя описать (например, нарисовать), каким образом нечто белое выглядит прозрачным, и это означает: не известно, какого описания, изображения, эти слова требуют от нас.

24. Без дальнейшего неясно, о каком прозрачном стекле следовало бы сказать, что оно имеет тот же самый цвет, что и непрозрачный цветовой образец. Когда я говорю: «Я ищу стекло такого цвета» (указывая при этом на окрашенную бумагу), это будет означать примерно то, что нечто белое, видимое через это стекло, должно выглядеть как мой образец. Если образец розовый, небесно-голубой или лиловый, мы будем мыслить это стекло мутным, но, пожалуй, также и прозрачным, только слегка красноватым, голубоватым или фиолетовым.


25. В кино мы иногда можем видеть происходящее в фильме так, как будто оно находится за плоскостью экрана, как будто бы через оконное стекло. Стекло забирает у вещей их цвет и пропускает только белый, серый и черный. (Мы не занимаемся здесь физикой, но рассматриваем белое и черное как цвета, совершенно такие же, как зеленый и красный.) -Следовательно, можно считать, что здесь мы представляем себе прозрачное оконное стекло, которое можно назвать белым. И все же мы не пытаемся назвать его таковым. Нарушается ли в итоге где-нибудь аналогия, например, с прозрачным зелёным оконным стеклом?

26. О зелёном оконном стекле мы приблизительно сказали бы: Вещам за ним оно придаёт зелёную окраску, и прежде всего всем белым».

27. Когда дело касается логики, «Нельзя представить, что...» означает: «Никто не знает, что здесь следует представить».

28. Скажут ли, что придуманное мной оконное стекло придаёт вещам за ним белую окраску.

29. Согласно правилу, для видения прозрачно-окрашенного, которое ты извлёк из прозрачно зелёного, красного и т.д., построй видение прозрачно-белого! Почему так не выйдет?

30. Каждая окрашенная среда затушёвывает то, что видно сквозь неё, она поглощает свет: Должно ли теперь мое белое стекло также затушёвывать? И чем оно толще, тем больше? Тогда, по сути дела, оно было бы тёмным стеклом.

31. Почему нельзя представить себе прозрачнобелое стекло, - даже если оно не существует в действительности? Где аналогия с прозрачно-окрашенным становится неверной?

32. Предложения часто употребляются на границе между логикой и эмпирическим, так что их смысл меняется туда-сюда и они считаются то выражением нормы, то выражением опыта. (Ведь логические и эмпирические предложения различает не психическое сопутствующее явление - каковыми представляются ‘мысли’, - но употребление.)

33. Говорят о «цвете золота» и не подразумевают желтый. «Золотой цвет» - это свойство поверхности, которая блестит или сверкает.

34. Существует раскалённый красный и раскалённый белый. Но как выглядит раскалённый коричневый или раскалённый серый? Почему нельзя мыслить их как ослабленную степень раскалённого белого?

35. «Свет бесцветен». Если так, то в том смысле, в котором бесцветными являются числа.

36. То, что выглядит светящимся, не выглядит серым. Все серое выглядит освещённым.

37. То, что видится как светящееся, не видится как серое, но может, пожалуй, видеться как белое.

38. Можно также видеть нечто иногда как слабо светящееся, а иногда - как серое.

39. Я не говорю (как гештальтпсихологи), что впечатление белого осуществляется так-то и так-то. Но вопрос прямой: Что представляет собой значение этих выражений, логика этих понятий?

40. Ибо то, что нельзя вообразить нечто ‘раскалённо серым’, не относится ни к физике, ни к психологии цвета.

41. Мне сказали, что некое вещество горит серым пламенем. Я не знаю, каков цвет пламени каждого вещества; так почему бы это не должно быть возможным?

42. Говорят о ‘темно-красном свете’, но не о черно-красном.

43. Гладкая белая поверхность может отражать. Но что, если мы заблуждаемся, и то, что кажется отраженным в ней, на самом деле расположено за ней и видится сквозь нее?

44. Говорят о ‘чёрном’ зеркале, но там, где оно отражает, оно, конечно, затушёвывает, но не выглядит чёрным, и то, что в нем видится, кажется не ‘замаранным’, а ‘глубоким’.

45. Непрозрачность не является свойством белого цвета. Не более чем прозрачность - свойством зеленого.

46. И также недостаточно сказать, что слово «белый» употребляется только для применения к внешнему виду поверхностей. Может статься, что у нас есть два слова для «зеленого»: Одно - для зеленых поверхностей, другое -для зеленых прозрачных предметов. Значит, остаётся вопрос, почему нет слова, обозначающего цвет, для чего-то прозрачного, соответствующего слову «белый».

47. Среду, которая из-за чередования черно-белого узора (шахматная доска) кажется неизменной, мы не назвали бы белой, даже если из-за этого теряется красочность других цветов.

48. Можно не хотеть называть белый блеск «белым» и называть так только то, что видят как цвет поверхности.

49. Два участка окружающей меня среды, которые я в одном смысле вижу как одинаковые цветом, в другом смысле могут казаться мне один - белым, другой - серым. В одном контексте этот цвет для меня белый при плохом освещении, в другом - серый при хорошем освещении. Эти предложения - о понятиях ‘белый’ и ‘серый’.


50. Ведро, стоящее передо мной, покрыто лаком, отблескивая белым. Было бы абсурдно называть его «серым» или сказать: «На самом деле я вижу блестящий серый». Но на нём - белый блик, который гораздо ярче, чем остальная его поверхность, и одной стороной оно наклонено к свету, другой - нет, без того, чтобы казаться иначе окрашенным. (Казаться, не только быть.)

51. Не одно и то же сказать: впечатление белого или серого возникает при таких-то и таких-то условиях (каузальных), и: это - впечатление в определенном контексте цветов и форм.

52. Белый как цвет материи (в том смысле, в котором говорят, что снег - бел) - светлее любого другого цвета материи; черный - темнее. Цвет здесь - это затемнение, и если всё подобное изъять из материи, останется белый, и поэтому мы можем назвать её «бесцветной».

53. Хотя феноменологии не существует, феноменологические проблемы всё-таки есть.

54. Легко видеть, что не все цветовые понятия логически однородны; например, различие между понятиями ‘цвет золота’ или ‘цвет серебра и ‘желтый’ или ‘серый’.

55. Цвет ‘сияет’ только в своем окружении (как глаза улыбаются только с лицом). ‘Черноватый’ цвет - серый, например, - не ‘сияет’.

56. Затруднения, которые мы испытываем, размышляя о сущности цветов (которые Гёте хотел преодолеть в своём учении о цвете), заключены уже в неопределенности нашего понятия совпадения цветов.

57. [«Я чувствую X». «Я наблюдаю X». В первом и во втором предложении X не обозначает одно и то же понятие, даже если оно обозначает одно и то же словесное выражение, например «боль». Если спросить: «Какую боль?», то в первом случае я могу ответить: «Вот эту» и, например, уколоть спрашивающего иголкой, во втором случае на этот же вопрос я должен ответить иначе, например: «Боль в свой ноге». Во втором предложении X может также обозначать «мою боль», в первом - нет.]


58. Вообрази, что некто указывает на участок в радужке глаза Рембрандта и говорит: «Стены моей комнаты должны быть окрашены в этот цвет».

59. Я рисую вид из своего окна; отдельный участок, определённый своим положением в архитектуре дома, я нарисовал охрой. Я говорю, что этот участок я вижу в этом цвете. Это не означает, что я вижу здесь цвет охры, ибо этот краситель, в таком окружении, может выглядеть более светлым, более темным, более красноватым и т.д., чем охра. «Я вижу этот участок таким, каким здесь я нарисовал его охрой, а именно, как насыщенный красновато-желтый». Но что если меня попросят указать точный оттенок цвета, который я там вижу? - Как следует его описать и как определить? Меня могут попросить приготовить цветовой образец (прямоугольный кусок бумаги этого цвета). Я не скажу, что такое сравнение лишено всякого интереса, но оно показывает нам, что с самого начала неясно, как должны сравниваться оттенки цвета и что означает «совпадение цветов».


60. Вообразите себе картину, разрезанную на маленькие почти одноцветные лоскутки, которые затем используются как составные кусочки мозаики. Даже если такой кусочек не одноцветный, он не должен предвещать пространственную форму, но просто выглядит как плоское цветное пятно. Лишь в связности с другими он становится кусочком синего неба, тенью, отблеском, прозрачным или непрозрачным, и т.д. Показывают ли нам отдельные лоскутки подлинные цвета частей изображения?

61. Склонны считать, что анализ наших цветовых понятий в конечном счете приводит нас к цветам участков наших зрительных образов, которые теперь не зависят от какой-либо пространственной или физической трактовки; ибо здесь нет ни освещённости, ни тени, ни отблеска и т.д. и т.п.

62. То, что я могу сказать, что этот участок моего зрительного поля серо-зеленый, не означает, что я знаю, что следует назвать точной копией данного цветового оттенка.

63. Я вижу на фотографии (не цветной) темноволосого мужчину и мальчика с зачёсанными назад белокурыми волосами, стоящих у своего рода токарного станка, который состоит частично из окрашенных в чёрное литых деталей, а частично из отполированных валов, шестерней и пр., и рядом решетку из блестящей оцинкованной проволоки. Обработанную стальную поверхность я вижу стального цвета, волосы подростка - белокурыми, решетку - цинкового цвета, несмотря на то что все изображено посредством более светлых и более темных тонов фотографической бумаги.

64. Но действительно ли волосы на фотографии я вижу белокурыми? И что говорит за это? Какая реакция наблюдателя должна показать, что он видит их белокурыми, а не просто по оттенкам на фотографии делает вывод, что они - белокурые? - Если бы меня попросили, чтобы я описал эту фотографию, то я бы делал это прямо в этих словах. Если бы этот способ описания не действовал, то лишь тогда я был бы вынужден искать другой.

65. Насколько же скорее сфотографированные волосы могли бы выглядеть белокурыми, если бы само слово «белокурый» могло означать белокурый!

66. «Разве нельзя вообразить, что некие люди имеют иную, чем мы, геометрию цвета?» Это ведь означает: Разве нельзя вообразить людей с иными, чем у нас, цветовыми понятиями? А это опять-таки означает: Разве нельзя представить, что люди не имеют наших цветовых понятий и что они имеют понятия, которые родственны нашим цветовым понятиям таким образом, что мы также назвали бы их “цветовыми понятиями”»?

67. Посмотри на комнату поздним вечером, когда цвета уже едва различимы, - а теперь включи свет и нарисуй то, что прежде видел в полутьме. - Как сравнить цвета на этом изображении с цветами в полутёмном помещении?

68. На вопрос, Что означают слова ‘красный’, ‘синий’, ‘черный’, ‘белый’, мы, конечно, сразу можем указать на так окрашенные вещи, -но наша способность прояснить значение этих слов дальше не идёт! В остальном у нас либо нет представления об их использовании, либо это представление весьма грубо и отчасти ложно.

69. Я могу представить себе логика, который рассказывает нам, что теперь он достиг того, что действительно мыслит «2*2 = 4».

70. Учение Гёте об образовании цветов спектра не является недостаточно обоснованной теорией, оно, собственно, вообще не является теорией. С его помощью ничего нельзя предсказать. Оно скорее представляет собой неясную мыслительную схему того сорта, который мы находим в психологии Джеймса. В нем также нет experimentum crucis, который мог бы решить за или против этого учения.

71. Тот, кто соглашается с Гёте, находит, что Гёте правильно распознал природу цвета. И природа здесь - это не то, что вытекает из экспериментов, но то, что заключается в понятии цвета.

72. Для Гёте неопровержимо одно: из тёмного нельзя составить светлое - как из всё большего и большего затенения не образуется свет. - И это можно было бы выразить так: Если сиреневый называют бело-красноголубым или коричневый называют черно-красно-желтым, то белый ведь не называют желто-красно-зелено-синим или чем-то в этом роде. Белый не является промежуточным цветом среди других цветов. И это нельзя ни подтвердить, ни опровергнуть экспериментами со спектром. Но также неверно было бы сказать: «Ты только посмотри на цвета в природе, и ты увидишь, что это так». Ибо посредством созерцания не учатся понятиям цветов.

73. Я не могу вообразить себе, что заметки Гёте о признаках цветов и цветовых комбинациях могут быть полезны художнику; вряд ли и декоратору. Цвет налитого кровью глаза может великолепно воздействовать в качестве цвета драпировки. Тот, кто ведёт речь о признаке цвета, всегда воображает только один определенный способ его использования.

74. Если бы существовало учение о цветовой гармонии, то оно приблизительно начиналось бы с распределения цветов по группам и определённых смешиваний, или запрещения одних и разрешения других комбинаций. И, как учение о гармонии, оно не обосновывало бы свои правила.

75. Возможно, существуют слабоумные, которым невозможно втолковать понятие ‘завтра’, или понятие ‘я’, или научить считыванию показания часов. Такие не научились бы употреблению слова ‘завтра’ и т.д. Кому теперь я могу описать, чему эти люди не могут научиться? Разве не только тому, кто этому научился? Но разве я не могу сообщить А, что В не может научиться высшей математике, даже если А также не владеет ею? Разве слово «шахматы» тот, кто научился этой игре, не понимает иначе, нежели тот, кто ей не научился? Есть различие между употреблением слова, которое может сделать каждый, и употреблением этого слова тем, кто ему научился.


76. Всегда ли описание игры подразумевает: Дать описание, посредством которого ей можно научиться?

77. Имеют ли видящий нормально и дальтоник одно и то же понятие о дальтонизме? Дальтоники не только не могут научиться использованию наших слов для цветов, но они не могут научиться использовать и слово «дальтонизм», как его используют нормальные. Они не могут, например, установить дальтонизм таким же способом, как нормальные.

78. Могли бы существовать люди, которые не понимают нашего способа выражаться, что оранжевый - это красно-желтый, и которые были бы склонны говорить приблизительно то, что у них перед глазами только цветовой переход от желтого через оранжевый к красному. И для таких людей выражение «красновато-зелёный» не должно представлять затруднений.

79. Психология описывает феномен зрения. - Для кого она создаёт описание? От какого незнания это описание может избавить?

80. Психология описывает то, что наблюдалось.

81. Можно ли описать слепому, что значит, если кто-то видит? - И всё же. Слепой не малому научается относительно различия между еле-пым и зрячим. Но вопрос поставлен плохо; как будто зрение - это деятельность и существует её описание.

82. Я всё-таки могу наблюдать дальтонизм; но почему бы также не наблюдать зрение? -Я могу наблюдать, какие суждения о цвете выносит дальтоник - а также видящий нормально - при определенных обстоятельствах.

83. Порой говорят (хотя и спорно): «Только я могу знать, что я вижу». Но не: «Только я могу знать, дальтоник ли я». (Также и: «Только я могу знать, вижу я или слеп».)

84. Высказывание «Я вижу красный круг» и высказывание «Я вижу (не слепой)» логически не однотипны. Как проверяют истинность первого, как истинность второго?

85. Но могу ли я быть уверен, что вижу, и быть слепым, или быть уверенным, что я слепой, и видеть?

86. Может ли учебник по психологии содержать предложение: «Существуют люди, которые видят»? Было бы оно ложным? Но кому здесь будет нечто сообщаться?

87. Как может быть бессмысленным сказать: «Существуют люди, которые видят», если не бессмысленно сказать: «Существуют люди, которые слепы»? Но положим, что я никогда не слышал о существовании слепых людей, и однажды мне сообщают: «Существуют люди, которые не видят». Должен ли я понять такое предложение сразу? Должен ли я осознавать, если я сам не слепой, что у меня есть способность зрения и что, следовательно, могут быть люди, которые её не имеют?


88. Если психолог учит нас: «Существуют люди, которые видят», можем ли мы спросить его: «А кого ты называешь ‘людьми, которые видят’?» На это ответ должен быть: «Людей, которые при таких-то и таких-то обстоятельствах ведут себя так-то и так-то».

1

В издании: Wittgenstein L. Bemerkungen Uber die Farben. Herausgegeben von G.E.M. Anscombe. (University of California Press. Berkeley and Los Angeles), с которого выполнен данный русский перевод, оригинальный немецкий текст сопровождается английским переводом. В английской версии предисловия редактор также выражает признательность Линде МакАлистер и Маргарет Шатл за их согласованный с редактором перевод текста Витгенштейна на английский язык, который опубликован в указанном издании. - Прим. пер.

2

В рукописи стоит ‘зелёноватый’ [griinlich]. - Прим. ред.

Раздел 2


1. Можно вести речь о цветовом впечатлении от поверхности, под которым подразумевался бы не цвет, но сочетание цветовых оттенков, составляющее впечатление (например) коричневой поверхности.

2. Смешивание с белым лишает цвет цветности', смешивание же с желтым - нет. - Не в этом ли основа предложения, что не может быть чисто-прозрачно-белого?

3. Но что представляет собой предложение: Смешивание с белым лишает цвет цветности? По моему мнению, оно не является предложением, относящимся к физике. Здесь очень велико искушение поверить в феноменологию, нечто среднее между наукой и логикой.


4. В чём тогда суть мутного? Ведь красные или желтые прозрачные вещи не являются мутными, белое - мутно.

5. Является ли мутным то, что вуалирует формы, и вуалирует формы, потому что стирает свет и тень?

6. Разве белый - это не то, что устраняет темноту?

7. Говорят, правда, о ‘чёрном стекле’, однако тот, кто видит белую поверхность сквозь красное стекло, видит её красной, но не чёрной сквозь чёрное стекло.

8. Чтобы видеть ясно, часто используют цветные стёкла в очках, но никогда мутные.

9. «Смешивание с белым стирает различие между светлым и темным, светом и тенью»; определяет ли это данные понятия более точно? Я даже уверен.

10. Тот, кто этого не находит, не обладает противоположным опытом; скорее, мы бы его не поняли.

11. В философии всегда нужно спрашивать: «Как нужно рассматривать эту проблему, чтобы она стала разрешимой?»

12. Ведь здесь (когда я, например, рассматриваю цвета) есть только лишь неспособность привести понятия в какой-либо порядок. Мы стоим здесь, как бык перед по-новому окрашенными воротами хлева.


13. Подумай над тем, как художник изобразил бы вид сквозь окрашенное красным стекло. Получается усложнённая плоскость изображения. То есть изображение будет содержать множество смежных оттенков красного и других цветов. И аналогично, если смотреть сквозь синее стекло. Но что если рисовать изображение так, чтобы то, что прежде было чем-то синим или красным, становилось белым?


14. Разве всё различие здесь в том, что в красном свете цвета не теряют насыщенности, как и в белом? Но ведь вообще не говорят ‘в белом свете’!


15. Если при определённом освещении все выглядело бы белым, то мы не сделали бы вывод, что освещение должно выглядеть белым.

16. Феноменологический анализ (к которому, например, стремился Гёте) есть анализ понятий и не может ни предписывать, ни противоречить физике.

17. Но что если где-то имеет место следующее: свет раскалённого до бела тела заставляет вещи выглядеть яркими, но белёсыми, следовательно, слабо окрашенными, свет раскалённого до красна тела - красноватыми и т.д. (Только невидимый, не воспринимаемый глазом источник заставляет их отсвечивать цветами.)

18. Да, что если вещи отсвечивают своими цветами только тогда, когда, в нашем смысле, нет падающего на них света, когда, например, небо - черное! Разве нельзя тогда сказать: «Насыщенными цвета предстают нам только при чёрном свете».

19. Но не будет ли здесь противоречия?

20. Я не вижу, что цвета тел отражают свет в мой глаз.


Раздел 3.



1. ? Белый должен быть самым светлым цветом на изображении.

2. В триколоре, например, белый не может быть более темным, чем синий и красный.

3. Здесь есть своего рода математика цвета.


4. Но чисто-желтый также светлее, чем насыщенный чисто-красный или синий. И является ли это предложением опыта? - Я, например, не знаю светлее или темнее красный (т.е. чистокрасный), чем синий; я должен посмотреть, чтобы мог сказать. И все-таки, если бы я посмотрел, знал бы я теперь раз и навсегда как результат вычисления? Где здесь разделяются логика и опыт (эмпирическое)?


5. Слово, значение которого не ясно, - это «чистый» или «насыщенный». Как мы осваиваем их значение? Как обнаруживается, что люди подразумевают под ними одно и то же? Я называю цвет (например, красный) «насыщенным», если он не содержит ни черного, ни белого, если он ни черноватый, ни беловатый. Но такое объяснение служит только предварительному пониманию.


6. В чем заключается важность понятия насыщенного цвета?

7. Один факт здесь очевидно важен: а именно, что в хроматическом круге для данной точки люди оставляют особое место. Что не нужно с трудом запоминать эту точку, но каждый всегда легко находит эту точку.

8. Существует ли ‘естественная история цветов’ и насколько она может быть аналогом естественной истории растений? Не является ли последняя временной, а первая - вневременной?

9. Если мы скажем, что «насыщенный желтый светлее, чем насыщенный синий», не является предложением психологии (ибо только так оно может относиться к естественной истории), - это означает, что мы не употребляем его как естественно-историческое предложение. И тогда возникает вопрос: Как выглядит другое, вневременное употребление.

10. Ибо только так можно отличить предложение ‘математики цвета’ от естественно-исторического.

11. Или, опять-таки, вопрос в следующем: Можно ли (ясно) различить здесь употребления?

12. Если тебя заставили запомнить два оттенка цвета А и В, и А светлее, чем В, и после этого ты называешь один оттенок «А», а другой - «В», но второй - более светлый, чем первый, то ты неверно назвал эти цветовые оттенки. (Это - логика.)

13. Понятие ‘насыщенного’ цвета такого типа, что насыщенный X не может быть светлее в одно время и темнее в другое, чем насыщенный Y; т.е. что нет смысла говорить, что светлее в одно время и темнее в другое. Это определяет понятия и снова относится к логике. Полезно ли определять понятия таким способом или же нет, здесь не решено.


14. Это понятие может иметь только очень ограниченное употребление. И, пожалуй, именно потому, что то, что мы обычно называем насыщенным X, есть цветовое впечатление в рамках определенного окружения. Сравнимо с ‘прозрачным’ X.

15. Приведи примеры простых языковых игр с понятием ‘насыщенных цветов’.

16. Я предполагаю, что известные химические соединения, например соли определённой кислоты, имеют насыщенный цвет и могут быть таким образом обнаружены.

17. Или место произрастания известных цветов можно угадать по насыщенности их цвета. Можно, например, сказать: «Это должно быть альпийский цветок, поскольку его цвет такой насыщенный».

18. Но в таком случае может быть более светлый и более темный насыщенный красный и т.д.

19. И должен ли я согласиться, что предложения часто употребляются на границе между логикой и опытом, так что их смысл на границе меняется то так, то этак, и трактуются то как выражение нормы, то как выражение опыта? Ведь не ‘мысль’ (сопутствующее психическое явление), но их употребление (нечто, что их окружает) отличает логические предложения от предложений опыта.


20. Ошибочный образ запутывает, правильный помогает.

21. Возникнет, например, вопрос: Можно ли освоить, что значит «насыщенный зелёный», если научиться [lehrt]1 тому, что такое насыщенный красный, желтый или синий?

22. 'Глянец ‘блик’ не могут быть черными. Если на изображении я заменю отблеск бликов чёрным, то не получится чёрных бликов. И это не просто потому, что только так, а не иначе происходит с природой блика, но также и потому, что на свет в этом месте мы реагируем определенным образом. Один флаг может быть желтым и черным, другой - желтым и белым.

23. Прозрачность, изображённая на картине, действует иначе, чем непрозрачность.

24. Почему невозможен прозрачный белый? -Нарисуй прозрачное красное тело и затем замени красный белым! К прозрачности цвета белый и черный уже приложили руку в деле. Замени красный белым и больше не будет впечатления прозрачности, как не будет впечатления объемности, если преобразовать рисунок / Л в рисунок        .


25. Почему насыщенный цвет не является простым: этим, или этим, или этим, или этим? - Потому что мы опознаем или определяем его другим способом.

26. Нас может сделать недоверчивыми то, что некоторые полагают, что различают три первичных цвета, некоторые - четыре. Некоторые придерживаются того, что зеленый -промежуточный цвет между синим и желтым, что мне кажется ложным, даже не смотря на любой опыт. Синий и желтый, также как красный и зеленый, кажутся мне контрастными - но это может быть просто потому, что я приучен видеть их на цветовом круге в противоположных точках. Да, какое (так сказать психологическое) значение имеет для меня вопрос о количестве чистых цветов?


27. Мне кажется логически важным сказать: Если зеленый называют промежуточным цветом между синим и желтым, то должны быть способны сказать, например, что он лишь означает слегка синевато-желтый или только нечто желтовато-синее. И эти выражения не говорят мне вообще ничего. Но не могут ли они говорить нечто кому-то другому? Если кто-то описывает мне цвет стены следующим образом: «Она несколько красноватожёлтая», то я могу понять его так, что смогу из числа образцов выбрать приблизительно правильный. Но если кто-то описывает цвет так, что она несколько синевато-жёлтая, то я не могу указать на образец. - Здесь обычно говорят, что в одном случае можно представить цвет, а в другом нельзя, - но это выражение обманчиво, ибо здесь вообще не нужно думать о возникновении образа перед мысленным взором.


28. Подобно тому как есть абсолютный слух и люди, которые его не имеют, можно также думать, что в отношении к видению цветов есть большое количество различных способностей. Сравни, например, понятие ‘насыщенный цвет’ с ‘теплый цвет’. Должны ли все люди знать ‘теплые’ и ‘холодные’ цвета? Кроме того, что определённое разделение цветов просто учат называть так-то и так-то. Разве не может, например, художник вообще не иметь понятия о ‘четырех чистых цветах’ и даже находить нелепым о таковых вести речь?


29. Или ещё так: От чего отказываются люди, для которых данное понятие вообще не является естественным?

30. Задай вопрос так: Знаешь ли ты, что означает «красноватый»? И как ты покажешь, что ты это знаешь? Языковые игры: «Укажи красновато-жёлтый (белый, синий, коричневый)!» - «Укажи ещё более красный» - «Менее красный» и т.д. Теперь ты владеешь этой игрой, и поэтому тебя просят: «Покажи что-нибудь красновато-зеленое!» Теперь рассмотрим два случая. 1. Ты указываешь на цвет (и всегда на один и тот же), например, на оливково-зелёный. 2. Ты говоришь: «Я не знаю, что это значит» или «Такого не существует». Можно склониться к тому, чтобы сказать, что один имеет иное цветовое понятие, нежели другой, или иное понятие ‘...ватый’.


31. Мы говорим о «дальтонизме» и называем его дефектом. Но легко может существовать несколько различных способностей, ни одна из которых, очевидно, не является менее ценной относительно других. - И помни также о том, что человек может жить без того, чтобы замечать свой дальтонизм, пока его не выявит особый случай.

32. Так могут ли всё-таки различные люди иметь различающиеся цветовые понятия? - Сколько-нибудь различающиеся. Различающиеся той или иной чертой. И это не будет мешать их большему или меньшему взаимопониманию, а часто почти вообще не мешать.

33. Здесь я хотел бы сделать общее замечание о природе философских проблем. Философская неясность мучительна. Она воспринимается как нечто постыдное. Мы чувствуем, что не ориентируемся там, где должны ориентироваться. И вместе с тем это всё же не так. Мы можем очень хорошо существовать без этих различий, а также без того, чтобы здесь ориентироваться.

34. Какова связь между смешиванием цветов и ‘промежуточными цветами’? Очевидно, можно вести речь о промежуточных цветах в языковой игре, в которой вообще не создают цвета посредством смешивания, но только выбирают существующие цветовые оттенки. И всё же одно употребление понятия промежуточного цвета состоит в том, чтобы опознавать то смешение цветов, которое создаёт цветовой оттенок.

35. Лихтенберг говорит, что очень немногие люди когда-либо видели чисто-белый. Значит ли это тогда, что большинство употребляет это слово неверно? И как он сам научился правильному употреблению? - Скорее, Он сконструировал идеальное употребление из фактического. Как конструируют геометрию. И «идеальное» не означает здесь нечто особенно хорошее, но только нечто считающееся доведённым до высшей точки.

36. И, конечно же, такое изобретение может, опять-таки, научить нас чему-то относительно действительного употребления. К тому же, может быть так, что мы, например, с научными целями вводим новое понятие ‘чисто-белый’. (Тогда такое новое понятие приблизительно соответствует химическому понятию ‘соль’.)


37. В какой мере черный и белый подобны желтому, красному и синему, а в какой - нет? Если бы у нас были клетчатые обои из красных, синих, зеленых, желтых, черных и белых квадратов, мы не склонялись бы к тому, чтобы сказать, что обои состоят из двух видов составных частей: ‘цветных’ и, скажем, ‘бесцветных’.


38. Вообразим теперь, что люди противопоставляют не цветные и черно-белые изображения, а изображения цветные и сине-белые. То есть: Разве синийвоспринимался бы (и т.е. употреблялся) не как настоящий цвет?

39. По моему ощущению, синий устраняет желтый, - но почему я не должен называть нечто зеленовато-желтое «синевато-желтым», и зелёный - промежуточным цветом между синим и желтым, а насыщенный синеватозеленый - чем-то желтовато-синим?

40. В зеленовато-желтом я всё равно не обнаруживаю синего. Зелёный для меня - это особая станция на цветном пути от синего к желтому, и красный тоже станция.

41. В чём меня будет превосходить тот, кто знает прямой путь от синего к желтому? И что показывает, что я не знаю такого пути? - Зависит ли все от моих возможных языковых игр с формой «.. .ватый»?

42. Следовательно, нужно спросить себя: Как это выглядит, когда люди знают цвета, которые не знает наше обычное зрение? Этот вопрос вообще не позволяет однозначно ответить. Ибо сразу не ясно, что мы должны сказать о таких отклоняющихся от нормы, что они знают другие цвета. Не существует ведь общепринятого критерия для того, что есть цвет, если он не является одним из наших цветов. И все же мы могли бы вообразить себе обстоятельства, при которых сказали бы: «Эти люди, кроме наших, видят другие цвета».


43. В философии в каждом случае нужно изучать не только то, что следует говорить о предмете, но также то, как должно вести речь о предмете. Всегда нужно сперва изучить метод, как с этим обращаться.

44. Или же: В каждой серьёзной проблеме сомнительность доходит до самых корней.

45. Всегда нужно учиться схватывать нечто совершенно новое.

46. В цветах: Сродство и противоположность. (В этом логика.)

47. Что означает «Коричневый родственен жёлтому»?

48. Означает ли, что задача выбрать нечто коричневато-желтое сразу понятна? (Или, скорее, нечто желтовато-коричневое.)

49. Цветной посредник между двумя цветами.

50. «Желтый более родственен красному, нежели синему». -

51. Различие между черно-красно-золотым и черно-красно-желтым. - Золотой считается здесь цветом.

52. Факт в том, что мы в состоянии договориться о цвете вещей при помощи шести названий цветов. А также в том, что мы не используем словосочетания «красновато-зелёный», «жёл-товато-синий» и т.д.

53. Описание игры в мозаику посредством описания её фрагментов. Я полагаю, что никогда нельзя опознать их пространственную форму, они выглядят как плоские, одно- или многоцветные кусочки. Только совмещённое нечто становится ‘тенью’, ‘бликом’, ‘вогнутой или выпуклой одноцветной поверхностью’ и т.д.

54. Я могу сказать: «Этот человек не различает красный и зеленый». Но могу ли я сказать: «Мы, нормальные, различаем красный и зеленый?» Но мы можем сказать: «Мы видим здесь два цвета, он же только один».

55. Описание феномена дальтонизма относится к психологии. А описание феномена нормального видения цвета тоже? Несомненно, - но что предполагает такое описание и для кого оно предназначено? Или лучше: Какие вспомогательные средства оно использует? Когда я спрашиваю: «Что оно предполагает?», это подразумевает: «Как же нужно на него реагировать, чтобы его понять!» Тот, кто в учебнике описывает феномен дальтонизма, описывает его с помощью понятия зрения.

56. Бумага в различных местах по-разному светлая; но могу ли я сказать, что она белая только в некоторых местах и серая в остальных?? -Да, если бы я рисовал ее, то я, конечно, подмешал бы серого в более темных местах. Цвет поверхности есть качество поверхности. Можно, следовательно, попробовать не называть её понятием чистого цвета. Но тогда, чем был бы чистый цвет?!


57. Неверно, что на изображении белый должен быть всегда самым светлым цветом. Но он должен быть таковым в двумерном сочетании цветных пятен. Изображение может представлять книгу с белыми страницами в тени и более светлое желтое, синее или красноватое яркое небо. Но если я описываю плоскую поверхность, например, обои, говоря, что они состоят из чисто-жёлтых, красных, синих, белых и черных квадратов, то желтые не могут быть светлее белых, красные не могут быть светлее желтых. Поэтому для Гёте цвета были затенениями.


58. Представляется, что есть более фундаментальное понятие цвета, чем цвет поверхности. Кажется, что его можно представить или посредством маленьких цветных элементов зрительного поля, или посредством светящихся точек, наподобие звезд. Из этих цветных точек или маленьких цветных пятен составлены крупные цветные участки. Поэтому можно описать цветовое впечатление от поверхности, указывая на множество маленьких цветных пятен в этом местоположении. Но как должны, например, сравниваться маленький цветной образчик с элементом более крупной поверхности? Какое окружение должен иметь цветной образчик?


59. В обычной жизни мы окружены исключительно нечистыми цветами. И так удивительно, что мы образовали понятие чистых цветов.


60. Почему мы не говорим о ‘чистом’ коричневом? Заключается ли причина только в положении коричневого по отношению к другим ‘чистым’ цветам, его сродстве со всеми ними? Прежде всего, коричневый - это цвет поверхности. То есть нет чистого коричневого, но только мутный. К тому же, коричневый содержит черный - (?) - Как должен вести себя человек, чтобы о нём можно было сказать, что он знает чистый, первичный коричневый?

61. Мы всегда должны снова и снова ставить перед собой вопрос: Как люди осваивают значения наименований цветов?

62. Что означает «Коричневый содержит чёрный»? Бывает более или менее Черноватый коричневый. Бывает ли коричневый вообще без черноватого? Верно ли, что не бывает коричневого совершенно без желтоватого'.

63. Если мы размышляем далее, то нам постепенно попадаются ‘внутренние свойства’ цвета, о которых мы первоначально не думали. И это может показать нам ход философского исследования. Мы всегда должны быть готовы, что нам попадётся нечто новое, о чем мы не думали раньше.

64. И мы также не должны забывать, что наши слова для цветов характеризуют впечатление от поверхности, по которой бродит наш взгляд. Они ведь для этого.

65. «Коричневый свет». Положим, что предлагаемый сигнал светофора должен быть коричневым.

66. Только ожидается, что мы найдём прилагательные (как, например, «переливчатый») для цветовой характеристики обширной поверхности или небольшого участка в определённом окружении («сверкающий», «мерцающий», «блестящий», «яркий»).


1 В рукописи здесь, вероятно, пропущен знак вопроса. -Прим. ред.




67. Да, чистые цвета даже не имеют особых общеупотребительных названий, настолько мало они нам важны.

68. Вообразим, что некто рисует какой-то произвольный фрагмент природы именно в её естественных цветах. Каждый участок поверхности такой картины имеет определенный цвет. Какой цвет? Как я определил его название? Нужно ли иметь название красителя, под которым он, например, куплен, чтобы его нанести? Но разве не может такой краситель выглядеть в особом окружении совершенно иначе, чем на палитре?

69. Пожалуй, тогда нам придётся дать особые названия маленьким цветным фрагментам на основном (например) чёрном тоне. Я хочу, собственно, указать здесь на то, что вообще нет чистых a priori, которые были бы простыми цветовыми понятиями.


70. Неверно, что более темный цвет заодно является и более черноватым. Это вполне ясно. Насыщенный желтый темнее, но не более черноватый, чем беловато-жёлтый. Но и янтарный также не является ‘черноватожёлтым’. (?) И всё-таки говорят о ‘черном’ стекле или зеркале. - Заключаются ли затруднения в том, что под «черным» я, в сущности, подразумеваю цвет поверхности? О рубиновом я не скажу, что он черноватокрасный, ведь это будет означать мутность. (С другой стороны, помни, что мутность и прозрачность можно нарисовать.)


71. Я обращаюсь с цветовыми понятиями подобно тому, как с понятиями чувственного восприятия.

72. С цветовыми понятиями нужно обращаться, как с понятиями чувственного восприятия.

73. Не существует понятия чистого цвета.

74. Но откуда тогда иллюзия? Нет ли здесь скороспелого упрощения в логике, как и во всём другом.

75. То есть: Различные цветовые понятия, вероятно, близкородственны друг другу, различные ‘слова для цветов’ употребляются взаимосвязано, но, с другой стороны, есть всякого рода различия.

76. Рунге говорит, что есть прозрачные и непрозрачные цвета. Но кусочек зелёного стекла не рисовался бы на изображении другим зелёным, нежели зелёное сукно.

77. В живописи есть особый шаг, чтобы блик представить с помощью цвета.

78. Неопределенность в понятии цвета заключается, прежде всего, в неопределенности понятия совпадения цветов, а, стало быть, в методе сопоставления цветов.

79. Существует золотая краска, но Рембрандт не изображал золотой краской золотой шлем.

80. Что делает серый нейтральным цветом? Нечто физиологическое или нечто логическое? Что делает пестрые цвета пестрыми? Заключается ли это в понятии или в причине и действии? Почему белый и черный не принимают в ‘цветовой круг’? Только ли потому, что в нас противится чувство?


81. Не существует яркого серого. Относится ли это к понятию серого или к психологии и, стало быть, к естественной истории серого? И не странно ли, что я этого не знаю?

82. Мы знаем, что цвета имеют свои характерные причины и воздействия.

83. Серый находится между двух крайностей (черный и белый) и может восприниматься как тонировка любого другого цвета.

84. Можно ли вообразить, что некто всё то, что мы видим белым, видит как чёрное, и наоборот?

85. В пестром узоре чёрный и белый могут располагаться рядом с красным и зелёным и т.п., без того чтобы выделяться как отличающиеся. Только не в случае с хроматическим кругом, поскольку черный и белый уже смешаны со всеми другими цветами; к тому же по особенному: оба со своей полной противоположностью.


86. Можно ли представить, что люди имеют геометрию цвета иную, нежели наша обычная? И это, естественно, означает: Можно ли по требованию описать её непосредственно, известно ли к тому же недвусмысленно, что от нас требуют? Затруднение, очевидно, в следующем: Не показывает ли геометрия цвета как раз то, о чём идёт речь, а именно, что речь идёт о цветах?


87. Затруднение с тем, чтобы представить (или раскрасить) собственно её, заключается в затруднении знать, что нарисовали именно это. То есть в неопределенности требования её представить.

88. Затруднение также в том, чтобы знать, что требуется рассматривать как аналог чего-то нам знакомого.

89. Цвет, который был бы ‘грязным’ в качестве цвета стены, не является таковым на картине.

90. Я сомневаюсь, что заметки Гете об особенностях цветов могли бы быть полезны художнику. Едва ли и декоратору.

91. Если бы существовало учение о цветовой гармонии, то оно приблизительно начиналось бы с распределения цветов по различным группам и определённых смешиваний, или запрещения одних и разрешения других комбинаций. И, как учение о гармонии, оно не обосновывало бы свои правила.

92. Разве нельзя нам раскрыть глаза на характер различий среди цветов?

93. [Мы не говорим: А знает нечто, а В - противоположное. Но если вместо «знает» подставить «уверен», то получится предложение.]

94. Рунге пишет Гёте: «Когда хотят помыслить синевато-оранжевый, красновато-зеленый, или желтовато-фиолетовый, то возникает ощущение, как в случае с юго-западным северным ветром». Там же: «Белый, также как и черный, оба являются непрозрачными или вещественными... Нельзя помыслить воду, если она чистая, белой; в столь же малой степени как прозрачным молоко. Если бы чёрный просто затемнял, то он, пожалуй, мог бы быть прозрачным; но ведь он замазывает, поэтому таким быть и не может».


95. В моей комнате меня окружают по-разному окрашенные предметы. Сообщить об их цвете легко. Но если меня спросят, каким цветом выглядит сейчас для меня, скажем, вот это место моего стола, я не смогу на это ответить; оно - беловатое (поскольку коричневый стол здесь светлее из-за белых стен), во всяком случае, оно намного светлее, чем остальная часть стола, но я не смог бы выбрать образчик цвета, который имел бы ту же окраску, как и это место на столе.

96. Из того, что мне - или всем - кажется так, не следует, что так оно и есть. Поэтому: Из того факта, что стол кажется коричневым всем нам, не следует, что он коричневый. Но всё же, что означает: «Разве этот стол, в конечном счёте, не является коричневым?» - Так всё-таки, из того, что он кажется нам коричневым, следует ли, что он коричневый?


97. Разве мы не называем коричневым стол, который при известных обстоятельствах кажется коричневым тем, у кого нормальное зрение? Мы, конечно, могли бы вообразить того, кому вещи, независимо от их цвета, кажутся иной раз окрашенными так, а другой раз иначе.

98. То, что человеку так кажется, есть его критерий того, что так оно и есть.

99. Казаться таким и быть таким может, конечно, не зависеть одно от другого в исключительных случаях, но это не делает их логически независимыми; языковой игре не свойственно исключение.

100. Золотой - это цвет поверхности.

101. Нам свойственны предрассудки касательно употребления слов.

102. На вопрос: «Что означают слова ‘красный’, ‘синий’, ‘черный’, ‘белый’, мы, конечно, сразу можем указать на так окрашенные вещи, - но это также и всё; наша способность прояснить значение дальше не идёт.

103. В остальном у нас либо нет представления, либо это представление весьма грубо и отчасти ложно.

104. ‘Темный’ и ‘черноватый’ - это не одно и то же понятие.

105. Рунге говорит, что черный ‘замазывает’; что это означает? Является ли это воздействием на нашу душу? Подразумевается ли здесь воздействие примешивания черного цвета?

106. В чём причина того, что темно-желтый не должен восприниматься ‘черноватым’, даже если мы называем его темным? Логика цветовых понятий даже более сложна, чем может показаться.


107. Понятия ‘блёклый’ и ‘блестящий’. Если мыслить ‘цвет’ как то, что является свойством точки в пространстве, то понятия блёклого и блестящего не имеют отношения к таким понятиям цвета.

108. Первое ‘решение’ проблемы цвета, которое приходит на ум, заключается в том, что понятия ‘чистых’ цветов относятся к точкам или маленьким неделимым пятнышкам в пространстве. Вопрос: Как сравнить цвета двух таких точек? Просто переводя взгляд с одной на другую? Или перемещая окрашенные предметы? Если второе, то откуда известно, что при этом предметы не изменяют своего цвета; если первое, то как можно сравнить цветные точки друг с другом, без сравнения того, как влияет их окружение.

109. Я мог бы представить себе логика, который говорит нам, что теперь он достиг того, что действительно может мыслить 2*2 = 4. НО. Если тебе неясна роль логики относительно цветовых понятий, то начни с простого случая, например с желтовато-красным. В том, что таковой существует, никто не сомневается. Как я научился употреблению слова «желтоватый»? Например, посредством языковой игры в упорядочивание. Я могу, следовательно, в согласии с другими научиться узнавать желтоватый, а также желтовато-красный, зеленый, коричневый и белый. При этом я делаю самостоятельные шаги, как в арифметике. Задачу найти желтоватосиний один может решить посредством зелёно-синего, другой вообще не понять. От чего это зависит?

111. Я говорю, что зелёно-синий не содержит желтого; если другой говорит мне, что всё равно он содержит желтый, то кто прав? Как это проверить? Различие только ли в его словах? - Не распознаёт ли кто-нибудь чисто-зеленый, не отливающий ни синим, ни жёлтым? И какая в этом польза? В каких языковых играх это можно использовать? -Во всяком случае, он может решить задачу отобрать зеленые вещи, не содержащие желтого, и зелёные вещи, не содержащие синего. Этим устанавливается точка выделения ‘зелёного’, которая не известна другим.

112. Один может научиться языковой игре, которой не может научиться другой. А в этом ведь и заключается всякая разновидность дальтонизма. Ведь если бы ‘дальтоник’ мог научиться всем языковым играм нормальных, то почему нужно отстранять его от определённых профессий? ИЗ. Если же обратить внимание Рунге на такое различие между зелёным и оранжевым, то он, пожалуй, отказался бы от идеи, что есть только три первичных цвета.


114. Ну и насколько то, что кто-то может научиться или не научиться игре, относится к логике, а не к психологии?

115. Я говорю: Тот, кто не может играть в эту игру, не владеет этим понятием.

116. Кто владеет понятием ‘завтра’? О ком мы говорим, что он им владеет?

117. Я видел на фотографии и мальчика с зачёсанными назад белокурыми волосами, запачканную светлую куртку и темноволосого мужчину, стоящих у механизма, который состоит частично из окрашенных в чёрное литых деталей, а частично из обработанных, отполированных валов, шестерней и пр., и рядом решетку из блестящей оцинкованной проволоки. Обработанная сталь имеет стальной цвет, волосы подростка - белокурые, литые детали - чёрные, решетка - цинковый цвет, несмотря на то, что все изображено посредством более светлых и более темных тонов фотографической бумаги.

118. Возможно, существуют слабоумные, которым невозможно втолковать понятие ‘завтра’, или понятие ‘я’, или научить считыванию показания часов. Он не научился бы употреблению слова ‘завтра’ и т.д.

119. Кому теперь я могу сообщить, чему эти люди не могут научиться? Разве не только тому, кто этому сам научился? Но разве я не могу сообщить кому-то, что такой-то не может научиться высшей математике, даже если первый также не владеет ею? И всё же: Разве тот, кто научился высшей математике, не знает более точно? Разве слово «шахматы» тот, кто научился этой игре, не понимает иначе, нежели тот, кто не смог? Что называют “описывать технику”»?

120. Или так: Имеют ли видящий нормально и дальтоник одно и то же понятие о дальтонизме? И всё же дальтоник понимает высказывание: «Я дальтоник», а также ему противоположное. Дальтоники не только не могут научиться использованию наших названий цветов, но они вообще не могут научиться использовать слово «дальтонизм», как его используют нормальные. Они всегда не могут, например, установить дальтонизм так, как могут нормальные.


121. И кому я могу описать всё то, чему мы, нормальные, можем научиться? Понимание описания также уже предполагает, что он чему-то научился.


122. Как могу я описать кому-то, как мы употребляем слово «завтра»? Я могу научить ему ребенка; но это не значит описать ему употребление. Но могу ли я описать практику людей, которые имеют, например, понятие ‘красновато-зеленого’, которым мы не владеем? -Всё-таки я в любом случае никого не могу научить такой практике.


123. Могу ли я тогда только сказать: «Эти люди вот это (скажем, коричневый) называют красновато-зеленым»? Не будет ли это всего лишь другим словом для чего-то такого, для чего у меня уже есть слово? Если у них действительно есть отличное от моего понятие, это должно быть видно из того, что я вообще не могу разобраться в их словоупотреблении.

124. Но всё-таки я всегда опять говорил, что можно вообразить наши понятия иными, чем они есть. Не является ли всё это бессмысленным?


125. Учение Гёте об образовании спектра не является недостаточно обоснованной теорией образования, оно, собственно, вообще не является теорией. С его помощью ничего нельзя предсказать. Оно скорее представляет собой неясную мыслительную схему того сорта, который мы находим в психологии Джеймса. Для учения о цвете Гёте нет experimentum с rue is. Тот, кто соглашается с Гёте, находит, что Гёте правильно распознал природу цвета. И ‘природа’ здесь - это не сумма опыта, который относится к цветам, но то, что [заключается] в понятии цвета.


126. Для Гёте ясно одно: Из тёмного нельзя составить светлое, - так же как из всё большего затенения не образуется свет. - Но это можно было бы выразить так: Если, например, сиреневый называют «красновато-беловатосиним» или коричневый называют «черновато-красновато-жёлтым», то белый ведь всё равно не называют «желтовато-красновато-зеленовато-синим» (или чем-то в этом роде). И этого не доказал также и Ньютон. Белый в этом смысле не является смесью цветов.


127. ‘Цвета’ не являются вещами, имеющими определенные свойства, так, чтобы сразу можно было искать или представлять цвета, которые мы ещё не знаем, или можно было представлять себе того, кто знает иные цвета, нежели мы. Вполне возможно, что при определенных обстоятельствах мы сказали бы, что люди знают цвета, которые не знаем мы, но нас не принуждают к такому выражению. Ибо не говорится, что мы должны рассматривать как удовлетворительный аналог нашим цветам, чтобы это можно было сказать. Это сходно с тем, как если говорят об инфракрасном ‘свете есть хорошее основание, делать так, но можно также объяснить это как злоупотребление. И похожее происходит с моим понятием: ‘иметь боль в теле другого’.


128. Прекрасно могло бы жить племя, состоящее исключительно из дальтоников; но могло бы оно развить все наши названия цветов и как их терминология соответствовала бы нашей? Как будет выглядеть их естественный язык?? Знаем ли мы? Может быть, у них будет три первичных цвета: синий, желтый и третий, занимающий место красного и зелёного? - Что если мы встретимся с таким племенем и захотим научиться их языку? Мы здесь сталкиваемся с известными затруднениями.

129. Разве не могут существовать люди, которые не понимают нашего способа выражения, что оранжевый - это красновато-желтый (и т.д.), и которые были бы склонны говорить приблизительно то, что оранжевый (например) встречается в реальном цветовом переходе от красного к жёлтому? И для них также легко может существовать красновато-зеленый. Следовательно, они не смогут ‘анализировать смешение цветов’ и не смогут научиться нашему употреблению Х-овато Y. (Подобно людям без абсолютного слуха.)


130. А как же быть с людьми, у которых есть только понятия формоцветов? Должен ли я о них сказать, что они не видят, что зеленый лист и зеленый стол, когда я указываю им на них, имеют один и тот же цвет, или же, что они имеют нечто одинаковое? Что если ‘не встречавшиеся им’ различной формы, но одного цвета предметы сравнивать друг с другом? Это сравнение, вследствие определённого окружения этих людей, для них не важно или важно только в исключительных случаях, поэтому не получается построение языковых приспособлений.

131. Языковая игра: Сообщи о более ярких или темных телах. - Но этой игре близкородственна следующая: Выскажись об отношении яркости определённых цветов. (Сравнить: Отношение длин двух определённых стержней - отношение двух определённых чисел.) Форма предложений в обоих случаях одинакова («X ярче Y»). Но в первой языковой игре она временна, а во второй - вневре-менна.


132. При определённом значении «белого» белый есть самый яркий цвет. На изображении, на котором на куске белой бумаги изображена яркость голубого неба, небо светлее белого. Тем не менее в другом смысле голубой - более темный, а белый -более светлый цвет (Гёте). Из белого и синего на палитре первый был бы светлее второго. В палитре белый - это самый светлый цвет.


133. Определённый серо-зелёный может врезаться мне в память так, что я всегда могу правильно распознать его без образца. Однако чисто-красный (синий и т.д.) я могу всегда, так сказать, реконструировать. Это именно красный, который не отклоняется в ту или иную сторону, я различаю его без образца, как, например, прямой угол в противоположность произвольному острому или тупому.

134. В этом смысле есть только четыре (или вместе с белым и черным шесть) чистых цвета.

135. Естественная история цветов должна сообщать об их наличии в природе, а не об их сущности. Её предложения должны быть временными.

136. По аналогии с другими цветами, черный рисунок на белом фоне, если посмотреть сквозь прозрачное белое стекло, выглядит неизменившимся, как черный рисунок на белом фоне. Ибо черный должен оставаться черным, и белый, ведь он также является цветом прозрачного тела, остаётся неизменным.

137. Можно вообразить стекло, сквозь которое черный выглядит как черный, белый - как белый, а все другие - как оттенки серого; так что увиденное сквозь него имеет вид как на фотографии. Но почему я должен называть это «белым стеклом»?


138. Вопрос в следующем: Не является ли построение ‘прозрачного белого тела’ подобным построению ‘правильного двуугольника’?

139. Я могу смотреть на тело и видеть, например, матовую белую поверхность, т.е. получить впечатление такой поверхности, или впечатление прозрачности (независимо от того, имеется она в наличии или же нет). Такое впечатление может возникнуть из-за распределения цветов, и в этом распределении белый и другие цвета не участвуют одним и тем же способом. (Я принял окрашенный зеленоватым жестяной купол за полупрозрачное зеленоватое стекло, не зная в настоящий момент, какая особенность распределения цветов порождает такую видимость.)


140. И в зрительном впечатлении прозрачного тела вполне может присутствовать белый, например, как отражение, как блик. То есть: Если впечатление ощущается как от прозрачного, то белый, который мы видим, просто не истолковывается как белый этого тела.

141. Я смотрю сквозь прозрачное стекло: Следует ли из этого, что я не вижу белого? Нет, но я не вижу стекло как белое. Но как так происходит? Это может происходить разными способами. Я могу видеть белое обоими глазами как расположенное позади. Но белый я могу видеть также как отблеск просто из-за его положения (даже если он, быть может, и не является отблеском). И всё же здесь речь идёт о зрении, а не просто о том, что так считается. И также нет никакой необходимости в зрении обоими глазами, чтобы видеть нечто как расположенное за стеклом.

142. Различные «цвета» не все имеют одинаковую связь с объёмным зрением.

143. И безразлично, объясняется она посредством нашего накопленного в детстве опыта или же нет.

144. Пожалуй, между объёмностью, светом и тенью эта связь есть.

145. Нельзя также сказать, что белый есть по существу свойство - зримой - поверхности. Ведь вполне возможно, что белый встречался бы только как отблеск, или как цвет пламени.

146. Ведь может же быть и так, что в действительности прозрачное тело кажется нам белым, но оно не может казаться и белым, и прозрачным.

147. Но это не следует выражать так: Белый не является прозрачным цветом.

148. ‘Прозрачный’ можно сравнить с ‘отражённым’.

149. Элемент зрительного пространства может быть белым или красным, но не прозрачным или непрозрачным.

150. Прозрачность и отражённость существуют только в глубинной размерности зрительного образа.

151. Почему визуально одноцветная поверхность в поле зрения не может быть янтарного цвета (цвета янтаря). Это слово указывает на прозрачного посредника; поэтому, если художник рисует бокал с янтарным вином, можно, скажем, называть участок изображения, на котором он отображён, окрашенным в «янтарный цвет», но не одноцветный элемент этого участка.

152. Разве не могут блестящий чёрный и матовый черный иметь различные цветовые имена?

153. О том, что выглядит прозрачным, мы не говорим, что оно выглядит белым.

154. «Разве нельзя вообразить, что некие люди имеют иную, чем мы, геометрию цвета?» Это ведь означает: Разве нельзя вообразить людей с иными, чем у нас, цветовыми понятиями; а это опять-таки означает: Разве нельзя представить, что люди не имеют наших цветовых понятий и что они имеют понятия, которые родственны нашим цветовым понятиям таким образом, что мы также можем назвать их «цветовыми понятиями»?

155. Если бы люди привыкли всегда видеть только зеленые квадраты и красные круги, они могли бы разглядывать зелёный круг с недоверием как уродца и, например, даже сказать, что это на самом деле красный круг, но который имеет нечто от...

Если бы люди имели только понятия фор-моцветов, они также имели бы особое слово для красного квадрата, особое слово для красного круга и слово для зеленого круга и т.д. Но если бы теперь они увидели новую зеленую фигуру, разве им не бросилось бы в глаза сходство с зеленым кругом и т.д.? И разве им не бросилось бы в глаза сходство между зеленым и красным кругом? Но что показывает, как хочу я, что сходство бросилось им в глаза? Они могли бы, например, иметь понятие ‘сочетаемость’; и все же не додуматься до употребления цветовых слов. Существуют же племена, которые считают только до 5, и они, вероятно, не ощущают необходимости описывать то, что таким образом не описывается.


156. Рунге: «Черный замазывает». Это означает, что он лишает цвет красочности, но что это значит? Черный лишает цвет сочности. Но является это чем-то логическим или же чем-то психологическим? Есть ярко-красный, ярко-синий и т.п., но не ярко-чёрный. Чёрный - самый темный среди цветов. Говорят «глубокий чёрный», но не «глубокий белый». Но ‘ярко красный’ не означает светило-красный. Ведь и темно-красный может быть ярк м. Но цвет становится ярким из-за своего окружения, в окружении.

Но серый не ярок. 

Но черный, по-видимому, затуманивает цвет, а затемнение - нет. Рубиновый, поэтому, всегда может оставаться более темным без того, чтобы затуманиваться; но если бы он становился черно-красным, он бы затуманивался. Чёрный есть цвет поверхности. Темный не называют цветом. На картинах темный можно к тому же изображать посредством чёрного. 

Разница между черным и, скажем, темнофиолетовым подобна разнице между звучанием большого барабана и звуком литавр. 

О первом говорят, что он - шумовой фон, а не звук. Он - приглушённый и совершенно черный.


157. Посмотри на комнату поздним вечером, когда цвета уже едва различимы, а теперь включи свет и нарисуй то, что прежде видел в полумраке. Существуют изображения ландшафтов и комнат в полутьме. Но как сравнить цвета на этом изображении с цветами, которые видятся в полутьме? Чем отличается такое сравнение от двух цветовых образцов, которые одновременно находятся передо мной и которые я для сравнения положил рядом друг с другом!

158. Почему следует говорить, что зеленый - это первичный цвет, а не смешение цветов синего и желтого? Верен ли здесь ответ: «Это можно узнать только непосредственно, глядя на цвета». Но откуда я узнаю, что я подразумеваю под словами «первичные цвета» то же самое, что и тот, кто также склонен называть зелёный первичным цветом? Нет, здесь есть языковые игры, которые решают данные вопросы. 

Имеется более или менее синевато- (или желтовато-) зеленый, и перед кем-то поставлена задача, смешать менее желтый (или синий), нежели данный желтовато зелёный (или синевато-зелёный), или выбрать из числа цветовых образцов. Менее желтовато-зелёный не есть, однако, более синеватый (и наоборот), и также поставлена задача выбрать - или смешать - зеленый, который не является ни желтоватым, ни синеватым. И я говорю «или смещать», поскольку зеленый не является желтоватым и синеватым одновременно, а образуется вследствие смешения желтого и синего.


159. Вообрази, что вещи могут отражаться гладкой белой поверхностью так, что их отражение кажется находящимся за поверхностью и, в определенном смысле, видится сквозь неё.

160. Если о бумаге я говорю, что она чисто-белая, и рядом с бумагой поместить снег, и он тогда покажется серым, то в обычном окружении и для привычных целей я буду называть его белым, а не светло-серым. Может быть, что в лаборатории я употребляю другое, в известном смысле более уточнённое понятие белого. (Как я иногда также употребляю более уточнённое понятие ‘точно’ определённого времени.)

161. Чистые, насыщенные цвета имеют свою особую, существенную, соответствующую яркость. Желтый, например, ярче, чем красный. Ярче ли красный, чем синий? Я не знаю.

162. Того, кто освоил понятие промежуточных цветов, овладел их техникой и поэтому может найти или смешать цветовые оттенки, более белые, желтые, синие и т.п., нежели прежний, просят теперь выбрать или смешать красновато-зелёный.

163. Тот, кто знаком с красновато-зелёным, должен быть в состоянии построить цветовой ряд с красным в начале и зелёным в конце, а также образовать для нас непрерывный переход между ними. Тогда можно было бы обнаружить, что в той точке, в которой мы всегда видим, скажем, один оттенок коричневого, он видит иногда коричневый, а иногда - красновато-зеленый. Что он, например, может различить цвет двух химических соединений, которые для нас имеют одинаковый цвет, и один он называет «коричневый», а другой - «красновато-зелёный».

164. Чтобы описать дальтонизм относительно красного и зелёного, мне нужно только сказать, что не может освоить тот, кто не различает красное и зелёное; но теперь, чтобы описать ‘феномен нормального зрения’, я должен перечислить то, что мы можем делать.

165. Тот, кто описывает ‘феномен дальтонизма’, описывает только отклонения дальтоника от нормального, а не его зрение в целом. Но разве нельзя описать отклонения нормального зрения от вообще дальтонизма? Можно спросить: Для кого разъяснение? Можно ли научить меня тому, что я вижу дерево? И что такое ‘дерево’ и ‘видеть’?


166. Мы можем, например, сказать: Так ведет себя человек с повязкой на глазах, а так -зрячий, без повязки. С повязкой он реагирует так-то и так-то, а без повязки он быстро идёт по улице, приветствует своих знакомых, кивает то этому, то тому, при переходе улицы легко избегает машин и мотоциклов и т.д. и т.д. Уже о новорожденном известно, что он зрячий, так как он глазами следит за передвижениями. И т.д., и т.д. - Вопрос в следующем: Кто должен понимать описание? Только зрячий или также слепой?

Осмысленно, например, сказать: «Зрячий на глаз отличает спелое яблоко от неспелого». Но не: «Зрячий человек отличает зеленое яблоко от красного». Ведь что такое ‘красное’ и ‘зеленое’?

Примечание на полях: «Зрячий отличает яблоко, кажущееся ему зелёным, от яблока, кажущегося ему красным». Но разве я не могу сказать: «Я отличаю такое яблоко от такого» (при этом я указываю на красное и на зеленое)? 

Но как быть, если кто-то указывает на два яблока, которые кажутся мне совершенно одинаковыми, и говорит это? С другой стороны, он может сказать мне: «Оба яблока выглядят для тебя совершенно одинаковыми, ты можешь их перепутать; но я вижу различие и могу каждый раз опознать каждое». Это можно подтвердить с помощью эксперимента.


167. Какой опыт учит меня, что я различаю красное и зеленое?

168. Психология описывает феномен зрения. Для кого она создаёт описание? Какое незнание может быть устранено этим описанием?

169. Если зрячий никогда не слышал о слепом, -можно ли описать ему поведение слепого?

170. Я могу сказать: «Дальтоник не может отличить зелёное яблоко от красного», и это можно установить. Но могу ли я сказать: «Я могу отличить зелёное яблоко от красного»? Пускай на вкус. - Но все-таки, например, так: «Я могу яблоко, которое называют ‘зелёным’, отличить от яблока, которое называют ‘красным’», и, следовательно: «Я -не дальтоник».

171. Этот бумажный лист в разных местах меняет светлость, но кажется ли он мне серым там, где затемнение? Тень от моих ладоней отсвечивает серым. Те части листа, которые находятся дальше от света, я вижу более темными, но все же белыми, даже если мне нужно было бы сделать их серыми, чтобы изобразить. Не похоже ли это на то, что мы удалённый объект часто просто видим удалённым, а не меньшим по размеру. Поэтому и невозможно сказать: «Я заметил, что он мне кажется меньшим и поэтому решил, что он находится дальше», но, скорее, я заметил, что он дальше, без того, чтобы сказать, как я это заметил.

172. Впечатление от (окрашенного) прозрачного посредника такое, будто нечто находится за ним. Поэтому совершенно одноцветный зрительный образ не может быть прозрачным.

173. Нечто белое за окрашенным прозрачным посредником видится цветом посредника, а нечто черное видится черным. Согласно этому правилу, черный рисунок на белой бумаге за белым прозрачным посредником должен выглядеть так, как будто он за тем, что бесцветно.

Это3 не предложение физики, но скорее правило пространственной интерпретации нашего зрительного опыта. Можно также сказать, правило для художников таково: «Если ты хочешь изобразить нечто белое за прозрачным и красным, ты должен нарисовать его красным». Если нарисовать его белым, оно не выглядит находящимся за красным.


174. Там, где на белый лист бумаги падает меньше света, она совсем не выглядит серой, но всегда белой.

175. Вопрос: Как должен выглядеть наш зрительный образ, если он должен показать нам прозрачного посредника? Как должен, к примеру, воздействовать цвет посредника? Если мы выражаемся на языке физики - хотя здесь нами не привлекаются законы физики, - всё то, что видится сквозь зеленое стекло, должно выглядеть более или менее зеленым. Самый светлый оттенок будет у посредника. То, что видится сквозь него, имеет поэтому сходство с фотографией. Если же применить это к белому стеклу, всё опять-таки должно выглядеть как сфотографированное, но в черно-белых тонах. И почему это стекло - если оно было - не хотят назвать белым? Если возразить против этого, нарушится ли как-то аналогия со стеклами других цветов?

176. Осколок зеленого стекла, если он лежит напротив нас, выглядит зеленым. Общее впечатление как от зеленого; точно также общее впечатление от белого осколка должно быть, как от белого.

177. Где осколок должен казаться белым, чтобы мы могли назвать его белым и прозрачным?

178. Разве не потому, что нет аналогии белого с прозрачным зелёным стеклом, поскольку, сравнение и противопоставление белого с другими цветами отличается от того, как с ними сравнивается зелёный?

179. Свет, проходящий сквозь красное стекло, отсвечивает красным. Каким будет отсвечивать свет, проходящий сквозь белое? Станет ли желтый при этом белее или только более светлым? И станет ли черный серым или останется черным?

180. Здесь мы не затрагиваем фактов физики, разве только в той степени, в которой законы определяют то, как мы видим.

181. Совершенно неясно, о каком же прозрачном осколке нужно говорить, что у него ‘тот же самый цвет’, как у листа зелёной бумаги.

182. Если, например, бумага розовая, лиловая или небесно-голубая, стоило бы вообразить, что стекло как-то матировано, но можно также считать, что оно - чистое стекло, только слегка красноватое и т.п. Поэтому нечто бесцветное иногда называют «белым».

183. Можно было бы сказать, что цвет прозрачного стекла - это цвет, сквозь который видят, если смотреть на источник белого света через это стекло. Но сквозь бесцветное стекло этот цвет кажется ничем не замутнённым белым.


184. В кино события часто можно увидеть так, как будто бы они происходят за экраном, как будто бы через стекло. Одновременно, однако, цвет как будто исчезает из происходящих событий и проступает только белый, серый и черный. Но мы все же несклонны называть такую прозрачность белым стеклом. 

А как тогда видятся вещи через зеленое стекло? Одно различие состояло бы естественно в том, что зеленое стекло уменьшало бы разницу между светлым и темным, тогда как другое стекло не влияло бы на это различие. Тогда ‘серая прозрачная’ поверхность должна была бы его как-то уменьшать.


185. Относительно зеленого стекла мы можем сказать, что оно придаёт вещам свой цвет. Но делает ли то же самое моё ‘белое’ стекло? - Если зеленый посредник придаёт свой цвет вещам, тогда и белый, прежде всего.

186. Тонкий слой, которым посредник лишь слабо окрашивает вещи: как должно окрашивать их тонкое ‘белое’ стекло? Разве оно не должно вообще никак не влиять на цвет?

187. «Как белую нельзя рассматривать и чистую воду...». Это означает: нельзя описать, каким образом нечто белое выглядит ясным: а это означает: неизвестно, на что посредством этих слов отвечает описание.

188. Мы хотим найти не теорию цвета (ни физиологическую, ни психологическую), но логику цветовых понятий. И этим достигается то, что часто неоправданно ожидают от теории.

189. Объяснение слов для цветов указанием на окрашенные клочки бумаги совершенно не затрагивает понятие прозрачного. Это - такое понятие, которое находится совершенно в иных отношениях с другими цветовыми понятиями.

190. Тому, кто хочет указать, что на понятия различия цветов мы даже не можем указать ввиду их различия, мы должны были бы ответить, что он просто обратил внимание на аналогию (сходство) между этими понятиями, тогда как различия связаны с отношениями к другим понятиям. [И это лучшее возражение.]

191. Когда зеленое стекло находящимся позади него вещам придаёт зелёный цвет, оно делает белое - зелёным, красное - чёрным, жёлтое - зеленовато-жёлтым, синее - зеленовато-синим. Белое стекло, следовательно, должно было бы делать всё беловатым, то есть оно должно было бы делать все бледным; но тогда почему оно не делает черное серым? - Даже жёлтое стекло делает предметы темнее, должно ли белое стекло также делать предметы более тёмными?

192. Каждый окрашенный посредник затемняет то, что видится сквозь него, поскольку поглощает свет. Но будет ли таким же образом затемнять моё белое стекло? И чем оно толще, тем больше? Но разве оно не должно оставлять белое белым. Поэтому ‘белое стекло’ в действительности было бы тёмным стеклом.

193. Если зелёный сквозь него бледнеет, почему бледнее не становится серый, и почему чёрное не становится серым?

194. Окрашенное стекло всё-таки не можетосветлять находящиеся за ним вещи. Что тогда должно происходить с чем-то зелёным? Должен ли я видеть его как серозелёное? (Как должно тогда видеться сквозь него нечто зелёное? Бледновато-зелёным?)4

195. Если все цвета бледнеют, то образ всё более и более теряет глубину.

196. Серый - это не плохо освещённый белый, темно-зелёный - это не плохо освещённый светло-зелёный. Говорят ведь: «Ночью все кошки серы», но на самом деле это означает: Мы не можем различить их цвет, и они вполне могут быть серыми.


197. В чём же заключается решающее различие между белым и другими цветами? Коренится ли оно в асимметрии взаимоотношений?  И действительно ли это означает особое положение в цветовом октаэдре? Или, скорее, это связано с неравным положением цветов к темному и светлому?


198. Что должен нарисовать художник, который хочет получить эффект белого, прозрачного стекла? Должны ли красный и зелёный (и т.п.) становиться бледными?


199. Разве различие не просто в том, что каждое окрашенное стекло должно окрашивать белое, а моё стекло должно оставлять его либо неизменным, либо просто затемнять?

200. Белый через окрашенное стекло проявляется в цвете этого стекла. Это является правилом проявления прозрачности. Поэтому белое проявляется как белое через белое стекло, так же как через неокрашенное.

201. Лихтенберг говорит о ‘чисто белом’ и подразумевает под этим самый светлый цвет. Никто не может сказать так о чисто жёлтом.

202. Сказать, что белый является физической основой, странно, поскольку желтый и красный точно также могут быть цветом поверхности и в качестве таковых не отличаются категорически от белого.

203. Если смотреть на белый куб с различной степенью освещёнными поверхностями сквозь жёлтое стекло, то он теперь выглядит жёлтым и его поверхности всё ещё освещены с различной силой. Как он должен выглядеть сквозь белое стекло? И как должен выглядеть жёлтый куб сквозь белое стекло?

204. Будет ли это так, как если бы с его цветами смешали белый или как если бы с его цветами смешали серый?

205. Разве не может быть так, чтобы какое-то стекло оставляло неизменным белый, черный и серый, а остальные цвета делало бледными? И разве это как-то не приблизило бы его к тому, чтобы быть белым и прозрачным? Эффект тогда был бы как на фотографии, которая всё ещё сохраняет след естественных цветов. Тогда степень затемнённости каждого цвета должна сохраняться и, определённо, не уменьшаться.


206. Насколько я могу понять, физическая теория (вроде теории Ньютона) не может решить проблемы, которые интересовали Гёте, даже если он сам их не решил.

207. Когда я смотрю на чистый красный сквозь стекло и он выглядит серым, действительно ли здесь серость передалась цвету через стекло? То есть или это только так кажется?

208. Почему я чувствую, что белое стекло должно окрашивать черный, если оно вообще как-то окрашивает, так же как я принимаю, что жёлтое поглощается чёрным? Разве не потому, что ясно окрашенное прежде всего должно быть окрашено белым, и если оно этого не делает и является белым, тогда оно замутняет.

209. Если смотреть на местность и сильно моргнуть, то цвета становятся неясными все приобретает в большей степени характер черно-белого; но разве мне кажется, что я смотрю сквозь так или этак окрашенное стекло?

210. Часто о белом говорят как о неокрашенном. Почему? (Так делают, даже когда не мыслят прозрачное.)

211. И странно, что белый иногда появляется на равном уровне с другими чистыми цветами (флаги), а иногда снова - нет. Почему, например, говорят, что бледные зелёный или красный «не насыщенные»? Почему эти цвета ослабляет белый, а не желтый? Лежит ли это в психологии (эффекте) цветов или в их логике? Конечно, тот факт, что используются такие слова, как «насыщенный», «мутный» и т.д., относится к психологическому; но то, что проводится строгое различие, указывает на понятийное.


212. Связано ли это с тем, что белый постепенно устраняет все противоположности, тогда как красный нет?

213. Одна и та же музыкальная тема в миноре имеет иной характер, чем в мажоре, но говорить о миноре вообще совершенно ошибочно. (Мажор у Шуберта часто звучит более грустно, чем минор.) Вот почему я уверен, что бесполезно, да и не выгодно, для понимания живописи говорить о характеристиках отдельных цветов. При этом думают только об особом употреблении. То, что зелёный в качестве цвета скатерти производит эффект красного, не позволяет сделать никакого вывода о его эффекте на изображении.

214. Белый растворяет все цвета, - делает ли это также красный?

215. Почему нет коричневого света и нет серого света? Быть может, и белого нет? Светящееся тело может казаться белым, но не коричневым и не серым.

216. Почему нельзя вообразить раскалённое серое? Почему нельзя помыслить его как недостаточную стадию раскалённого белого?


217. То, что нечто, выглядящее светящимся, не может также казаться серым, должно истолковываться так, что светящееся бесцветное всегда называется «белым». Это также учит нас чему-то относительно нашего понятия белого.

218. Слабый белый свет не является серым светом.

219. Но небо, которое освещает всё, что мы видим, всё-таки может быть серым! И откуда я просто по его виду знаю, что само оно не освещает?

220. Грубо говоря, ‘серое’ или ‘белое’ являются таковыми только в определенном окружении.

221. Я не говорю здесь то, что говорит гештальт-психолог: что впечатление белого возникает так-то и так-то. Но вопрос именно в следующем: Что такое впечатление белого, что представляет собой значение данного выражения, что представляет собой логика понятия ‘белое’?

222. Ведь то, что нельзя помыслить ‘раскалённое серое’, не относится к психологии цвета.

223. Представьте, что нам говорят, будто вещество горит серым пламенем. Вы не знаете цвет пламени всех материалов. Так почему же это невозможно? И все-же это не значит ничего. Если я слышу нечто подобное, я думаю только то, что пламя освещало слабо.

224. То, что выглядит светящимся, не выглядит серым. Всё серое выглядит освещённым. Но то, что ‘выглядит светящимся’, создаётся распределением яркости в видимом; но есть нечто ‘видимое как светящееся’; при определенных обстоятельствах можно отраженный свет принять за свет светящегося тела.


225. Также нечто, слабо освещённое сейчас, я мог бы сейчас видеть как серое.

226. То, что видится как освещённое, не видится серым. Но оно определённо видится как белое.

227. Говорят о ‘темно-красном свете’, но не о ‘ черно-красном ’.

228. Бывает впечатление свечения.

229. Это - не то же самое, что сказать: Впечатление от белого или серого возникает при таких-то и таких-то обстоятельствах (каузально), и оно является впечатлением в особенном контексте (определение). (Первое -гештальтпсихология, второе - логика.)

230. «Прафеномен» - это, например, то, как считал Фрейд, что видится в исполняющих желания снах. Прафеномен - это предуготовленная идея, которая нами завладевает.

231. Если бы ночью мне явилось привидение, оно светилось бы слабым беловатым светом; но если оно выглядит серым, то должно казаться, что свет привходит откуда-то извне.

232. Психология, когда говорит о явлении, связывает явление с тем, что есть. Но мы можем говорить только о самом явлении или связывать явление с явлением.

233. Можно сказать, что цвет у привидения тот, который я должен смешать на палитре, чтобы срисовать его точно. Но как определить, что является точным изображением?


234. Психология связывает переживаемое с чем-то физическим, но мы - переживаемое с переживаемым.

235. Полутьму можно передать полутёмным. И «правильным освещением» изображения могла бы быть полутьма. (Декорации.)

236. Гладкая белая поверхность может отражать: Но теперь, если ошибиться, и то, что казалось отраженным такой поверхностью на самом деле находится позади нее и видится сквозь неё? Будет ли она тогда бело-прозрачной? Тогда даже то, что мы видим, не соответствует окрашенному прозрачному.

237. Говорят о «чёрном зеркале». Но когда оно отражает, оно, конечно, чернит, но не выглядит чёрным, и его чернота не является ‘грязной’.

238. Почему зелёный тонет в черном, а белый -нет?

239. Есть цветовые понятия, которые указывают только на визуальный облик поверхности, а могут быть такие, которые указывают только на облик прозрачного посредника или на визуальное впечатление от такого посредника. Можно не хотеть называть белый блеск серебра ‘белым’ и отличать его от белого цвета поверхности. Я уверен, что отсюда и речь о ‘прозрачном’ свете.

240. Если учить ребенка цветовым понятиям, указывая на окрашенное пламя или на окрашенные прозрачные тела, то особенности белого, серого и черного однажды становятся яснее.

241. Легко видеть, что не все цветовые понятия логически равноправны. Легко видеть различия между понятиями: ‘цвет золота’ или ‘цвет серебра’ и ‘желтый’ или ‘серый’. Труднее видеть, что есть более или менее родственное различие между ‘белый’ и ‘красный’.


242. Молоко не является непрозрачным из-за того, что оно белое, - как будто белое есть нечто непрозрачное. Если уж ‘белое’ есть понятие, которое указывает только на видимую поверхность, почему же для ‘белое’ нет родственного цветового понятия, которое указывало бы на прозрачное?


243. Не стремятся называть посредника окрашенным в белое, если черные и белые клетки (шахматная доска) видятся сквозь него неизменными, даже если он изменяет другие цвета на более бледные.

244. Серый и слабо светящийся или освещенный белый в некотором смысле могут быть похожим цветом, ибо, если я рисую этот, я, возможно, должен на палитре смешать и тот.

245. Вижу ли я нечто серым или белым, может зависеть от того, как я вижу окружающие меня освещённые вещи. Для меня в одном контексте цвет является белым при плохом освещении, в другом контексте серым при хорошем освещении.

246. Ведро, которое я вижу перед собой, покрыто глазурью и отблёскивает белым. Для меня невозможно назвать его серым или сказать: «На самом деле я вижу его серым». Но на нём - блик, который гораздо ярче, чем остальная его поверхность, и, поскольку оно округлое, есть плавный переход от света к тени без того, чтобы казаться иначе окрашенным.


247. Какой цвет у ведра в этом месте? Как я должен решить?

248. Хотя феноменологии не существует, феноменологические проблемы всё-таки есть.

249. Хочется сказать: «Примешиванием красного цвет не разбавляется, примешиванием белого разбавляется». С другой стороны, розовый или бледносиний не всегда воспринимаются как разбавленные.


250. Можно ли сказать: «Блестящий серый - это белый»?

251. Обдумываемые нами затруднения относительно сущности цветов (с которыми в своей теории цвета хотел разобраться Гёте), содержатся уже в том, что у нас есть не одно понятие о совпадении цветов, но несколько родственных друг другу.

252. Вопрос в следующем: Какой вид должен иметь зрительный образ, если мы должны назвать его и окрашенным, и прозрачным посредником? Или еще: Как должно выглядеть нечто, чтобы казаться нам как окрашенным, так и прозрачным? Это не вопрос физики, но он связан с вопросами физики.

253. Как устроен наш зрительный образ, который мы называем зрительным образом цветного прозрачного посредника?

254. По-видимому, есть то, что можно назвать ‘цветами материала’ и ‘цветами поверхности’.

255. Наши цветовые понятия иногда ссылаются на субстанцию (снег бел), иногда - на поверхность (стол - коричневый), иногда - на освещение (при красном закате), иногда -на прозрачное тело. Разве также нет применения к месту в зрительном поле, логически независимого от пространственного контекста? Разве я не могу сказать: «Там я вижу белое» (и это нечто нарисовать), даже если я совсем не могу истолковать зрительный образ пространственно? (Пятна цвета.) (Я думаю о пуантилистоком способе письма.)


256. Суметь вообще назвать цвет не значит суметь его точно воспроизвести. Вероятно, я могу сказать: «Вот там я увидел нечто красноватое», и всё же я не могу смешать цвет, который я признал бы за тот же самый.

257. Нарисуй то, что ты видишь, когда закрываешь глаза! И всё же ты можешь это приблизительно описать.

258. Подумай о цвете отполированного серебра, никеля, хрома и т.д. или о цвете царапин на этих металлах.

259. Я даю цвету имя ‘F’ и говорю, это - цвет, который я вижу там. Или, положим, я рисую свой визуальный образ и говорю: «Я вижу так». И каков же цвет в этом месте моего образа? Как я его определяю? Скажем, я ввожу слово ‘кобальтово-синий’: Как я закрепляю, чем является ‘К’? В качестве образца я могу взять бумажку этого цвета или краситель в банке. Как я теперь определяю, что поверхность (например) имеет этот цвет? Всё зависит от метода сравнения.


260. То, что можно назвать общим впечатлением «цветного» от поверхности, не является какой-то разновидностью арифметического среднего всех цветов поверхности.

261. [«Я вижу (слышу, чувствую и т.д.) X». «Я наблюдаю X». В первом и во втором случае X не обозначает одно и то же понятие, даже если в обоих случаях обозначает одно и то же выражение, например, «боль». Ведь из первого предложения может вытекать вопрос «Какую боль?», и на него можно ответить, уколов спрашивающего иголкой. Но на вопрос «Какую боль?», вытекающий из второго: предложения, ответ должен быть другого вида, например: «Боль в моей руке».]


262. Я мог бы сказать: «Это место в моём зрительном поле имеет вот этот цвет (совершенно помимо какой-то трактовки)». Но для чего я бы использовал это предложение? «Этот» цвет должен ведь быть таким, который я могу воспроизвести. И должно быть определено, при каких обстоятельствах я о чём-то говорю, что оно имеет этот цвет.

263. Вообразите, что кто-то показывает на точку в радужке на лице Рембрандта и говорит: «Стена в моей комнате должна быть покрашена в этот цвет».

264. То, что мы можем сказать: «Это место в моём зрительном поле серо-зелёное», не означает, что мы знаем, что называть точной копией данного оттенка цвета.

265. Я рисую вид из своего окна; отдельный участок, определённый своим положением в архитектуре дома, я нарисовал охрой. Я говорю: «Этот участок я вижу в этом цвете». Это не означает, что я вижу в этом месте цвет охры, ибо этот краситель, в таком окружении, может казаться мне более светлым или тёмным или красноватым и т.д., чем охра. 

Я могу сказать типа: «Как я здесь нарисовал (охрой), так я и вижу этот участок; а именно, как насыщенный красновато-желтый». Но что, если меня попросят указать точный оттенок цвета, который мне здесь кажется? Как я должен его описать и как определить? Меня могут попросить приготовить цветовой образец, прямоугольный кусок бумаги этого цвета. Я не скажу, что такое сравнение лишено всякого интереса, но оно показывает, что с самого начала неясно, как должны сравниваться оттенки цвета, а также, что означает здесь «совпадение цветов».


266. Вообразите себе картину, разрезанную на маленькие приблизительно одинаково окрашенные лоскутки, и эти лоскутки затем используются как составные кусочки мозаики. Даже если такой кусочек не одноцветный, он не должен предвещать пространственную форму, но просто выглядит как плоское цветное пятно. Лишь в связности с другими он становится кусочком неба, тенью, отблеском, вогнутой или выпуклой поверхностью и т.д.

267. Можно также сказать, что эта мозаика показывает нам действительный цвет различных участков картины.

268. Можно склоняться к уверенности, что анализ наших цветовых понятий в конечном счёте приведёт к цветам участков нашего зрительного поля, которые были бы независимы от какого-либо пространственного или физического истолкования, ибо здесь не будет ни освещенности, ни тени, ни отблеска, ни прозрачности, ни непрозрачности и т.д.

269. То, что кажется нам одноцветной светлой линией без ширины на тёмном фоне, может выглядеть белым, но не серым (?). Планета не может выглядеть светло-серой.

270. Но разве мы не истолковываем точку или линию как серую при определенных обстоятельствах? (Подумай о фотографии.)

271. Действительно ли я вижу волосы мальчика на фотографии белокурыми?! - Вижу ли я их серыми? Разве я просто не делаю вывод, что то, что на изображении выглядит так, на самом деле должно быть белокурым? В одном смысле я вижу это белокурым, в другом смысле - более светлым и более тёмным серым.


272. ‘Темно-красный’ и ‘черно-красный’ - это понятия не одного рода. Рубиновый может казаться темно-красным, когда смотрят сквозь него, но, если он чистый, он не может выглядеть черно-красным. Художник может изобразить его посредством чернокрасного мазка, но на картине такой мазок не будет иметь эффект черно-красного. Он выглядит как имеющий глубину, поскольку плоскость кажется трехмерной.

273. В фильме, как и на фотографии, лицо и волосы не выглядят серыми, они производят вполне естественное впечатление; пища на тарелке в фильме, напротив, часто выглядит серой и поэтому неаппетитной.

274. Но что означает, что волосы на фотографии выглядят белокурыми? Как проявляется, что они так выглядят, а не просто выводится, что это их цвет? Какие наши реакции заставляют нас это сказать? - Разве голова из камня или гипса не выглядит белой?

275. Если бы само слово ‘белокурый’ могло звучать белокуро, то насколько скорее сфотографированные волосы выглядели бы белокурыми!

276. Я вполне естественно описал бы фотографию словами: «Около машины стоят человек с тёмными волосами и мальчик с зачесанными назад белокурыми волосами». Так я описывал бы фотографию, и если скажут, что это я описываю не её, но только объекты, которые, вероятно, сфотографированы, то я мог бы только ответить, что картина выглядит так, будто волосы имеют такой цвет.

277. Если бы меня пригласили описать эту фотографию, я сделал бы это в таких словах.

278. Дальтоники понимают высказывание, что они дальтоники. Слепые - высказывание, что они слепые. Но они не могу применять эти предложения всеми теми способами, которыми их применяет нормальный. Ведь так, как нормальный управляется с языковыми играми, например со словами, обозначающими цвета, которым слепые и дальтоники не могут научиться, он также управляется с языковыми играми со словами «дальтонизм» и «слепота».

279. Можно ли описать слепому, когда кто-то видит? - Всё же слепой некоторым образом усваивает различие между собой и зрячими. И все же на этот вопрос хочется ответить -нет. - Но не поставлен ли он вводящим в заблуждение способом? Тому, кто не играет в футбол, так и тому, кто в него играет, можно описать, «что значит играть в футбол», для последнего, возможно, таким способом, что он может проверить правильность описания. Можно ли тогда описать зрячему, что означает, если кто-то видит? Но ему, конечно, можно объяснить, что такое слепота! То есть можно описать ему характерное для слепого поведение и можно завязать ему глаза. С другой стороны, нельзя сделать слепого временно зрячим, хотя можно описать ему, как ведёт себя зрячий.

280. Можно ли сказать, что «слепота к цвету» (или «слепота») - это феномен, а зрение - нет? Это означало бы нечто вроде: «Я вижу» -это высказывание, а «Я слеп» - нет. Но это всё-таки неверно. На улице меня часто принимают за слепого. Я мог бы сказать тому, кто так делает: «Я вижу», то есть я не слепой.


281. Можно было бы сказать: Феномен в том, что есть люди, которые не могут научиться тому-то и тому-то. Этот феномен - дальтонизм. - Следовательно, он был бы неспособностью; но зрение - способностью.

282. Я говорю В, который не умеет играть в шахматы: «А не может научиться играть в шахматы». В может это понять. - Но теперь я говорю кому-то, кто вообще не в состоянии научиться никакой игре, что такой-то и та-^сой-то не может научиться игре. Что он знает о сущности игр? Разве не может он иметь, например, совершенно ошибочное понятие игры? Ну он может понять, что мы не можем пригласить ни его, ни того другого развлечься, ибо они не могут играть ни в какую игру.

283. Сводится ли всё, что я хочу сказать здесь, к тому, что высказывание «Я вижу красный круг» и высказывание «Я вижу, не слепой» логически различны? Как проверяют человека, чтобы выяснить, является ли первое высказывание истинным? Как выясняют истинно ли второе? Психология учит нас, как констатировать дальтонизм и, тем самым, также и нормальное зрение. Но кто может этому научиться?

284. Я не могу никого научить игре, которой не могу научиться сам. Дальтоник не может научить видящего нормально нормальному употреблению слов, обозначающих цвета. Верно ли это? Он не может продемонстрировать ему игру, употребление.

285. Разве не может представитель народа дальтоников прийти к. мысли и вообразить странных людей (которых мы назвали бы «видящими нормально»)? Разве он не может представить такого видящего нормально, например, в театре? Так же, как он может представить обладающего даром пророчества без того, чтобы иметь этот дар самому. По крайней мере, это допустимо.

286. Но случится ли когда-нибудь дальтоникам назвать себя «дальтониками»? - Почему бы и нет? Но как ‘видящие нормально’ могли бы научиться ‘нормальному’ употреблению слов, обозначающих цвета, если бы они были исключением в популяции дальтоников? - Разве не может быть так, чтобы они употребляли слова, обозначающие цвета, как раз ‘нормально’, и, вероятно, в глазах других совершали бы определенные ошибки до тех пор, пока другие не научились бы ценить эти необычные способности.


287. Я могу представить (изобразить) себе, как выглядело бы для меня, если я бы я встретил такого человека.

288. Я могу представить себе, как поступал бы человек, которому неважно то, что важно для меня. Но могу ли я представить себе его состояние! - Что это означает? Могу ли я представить себе состояние того, кому важно то, что важно мне?

289. Я даже мог бы в точности подражать тому, кто выполняет умножение, без того, чтобы быть в состоянии самому научиться умножению. И я не могу тогда научить умножению других, хотя допустимо, чтобы я дал кому-то стимул ему научиться.


290. Дальтоник, очевидно, может описать испытание, посредством которого обнаруживается его слепота к цвету. И он может потом описать, что он также мог бы придумать.

291. Можно ли описать кому-то высшую математику без того, чтобы научить его ей? Или еще: Является ли такое обучение описанием типа вычисления? Описать кому-то игру в теннис не значит научить его ей (и наоборот). С другой стороны, тот, кто не знает, что такое теннис, а теперь учится в него играть, знает, что он такое. («Знание по описанию и знание по знакомству».)

292. Тот, у кого абсолютный слух, может научиться языковой игре, которой не могу научиться я.

293. Можно сказать, что человеческие понятия показывают, что имеет значение для людей, а что - нет. Но это не объясняет особые понятия, которые у нас есть. Это лишь исключает точку зрения, что мы владеем правильными, а другие люди ложными понятиями. (Есть переход от ошибки в вычислении к другому способу вычисления.)

294. Когда слепые говорят, как они охотно это делают, о голубом небе и других специфически зрительных явлениях, зрячие часто говорят: «Кто знает, что он при этом представляет». - Но почему он не говорит этого о других зрячих? Это, естественно, вообще ошибочное выражение.

295. То, о чем я пишу с таким занудством, может быть само собой разумеющимся другому с неиспорченным разумением.

296. Мы говорим: «Представим себе людей, которые не знают этой языковой игры». Но это всё же не даёт нам ясного представления о жизни этих людей, о том, чем они отличаются от нас. Мы всё ещё не знаем, что мы должны себе представить; ибо жизнь этих людей во всем остальном должна ведь соответствовать нашей, и прежде нужно определить, что мы будем называть жизнью, соответствующей нашей в новых обстоятельствах. Разве дело обстоит не так, как когда говорят: «Есть люди, которые играют в шахматы без короля»? Тут же возникает вопрос: Кто теперь побеждает, кто проигрывает и т.д.? Ты должен принять последующие решения, которые ты ещё не предвидел в этом первом положении. Так как ты не вполне усвоил изначальную технику и ты просто знакомишься с ней от случая к случаю.


297. Притворству принадлежит также то, чтобы считать, что притворство возможно и у других.

298. Если люди поступают так, что мы можем предполагать в них притворство, но они не выказывают недоверия друг к другу, то это всё равно не даёт образ людей, которые не притворяются.

299. ‘Мы должны снова и снова удивляться этим людям’.

300. Мы могли бы представить на сцене определённых людей и их реплики, произносимые для самих себя (в сторону), которые в действительности не произносятся, но которые соответствуют их мыслям. Но мы не могли бы представить таким образом совсем уж странных людей. Даже если бы мы могли предвидеть их поведение, сами мы не смогли бы вложить им в уста подходящие реплике к себе. И все же в таком способе наблюдения есть нечто ошибочное. Ведь кто-то мог бы в процессе действия действительно сказать что-то самому себе, и это могло бы быть, например, вполне общепринятым.


301. То, что я могу быть другом какому-то человеку, основывается на том, что он имеет равные или сходные возможности с теми, которыми обладаю я сам.

302. Верно ли сказать, что в наших понятиях отражается наша жизнь? Они находятся в её центре.


303. Регулярность нашего языка пронизывает нашу жизнь.

304. О ком мы сказали бы, что он не обладает нашим понятием боли? Я мог бы принять, что он не знает боли, но я хочу принять, что он её знает; что он проявляет боль и его можно научить словам: «Я испытываю боль». Должен ли он также быть способен помнить свою боль? - Должен ли он также узнавать проявление боли как таковое у других и как это показывается? Должен ли он показывать сострадание? - Должен ли он понимать притворную боль как таковую?

305. «Я не знаю, насколько он был раздражен». «Я не знаю, действительно ли он был раздражен». - Знает ли он сам? Его спрашивают, и он говорит: «Да, был».

306. Что тогда представляет собой неуверенность относительно того, был ли другой действи-телъно раздражен? Является ли это состоянием души того, кто не уверен? Почему это должно нас занимать? Это заключается в употреблении высказывания: «Он раздражен».

307. Но один не уверен, другой может быть уверенным: он ‘знает это по выражению лица’ этого человека, если тот раздражен. Как он научился распознавать этот признак гнева как таковой? Это нелегко сказать.

308. Но не только: «Что значит быть неуверенным относительно состояния другого?» - а к тому же: «Что значит ‘'знать, быть уверенным, что кто-то раздражен’?»

309. Здесь можно было бы спросить теперь, что я действительно хочу, в какой мере я хочу иметь дело с грамматикой.

310. Есть что-то общее в уверенности, что он посетит меня, и в уверенности, что он раздражен. Есть что-то общее также в игре в теннис и в игре в шахматы, но никто не сказал бы здесь: «Всё просто: оба раза они играют, но только в нечто разное». В этих случаях показано несходство с «один раз он есть яблоко, а другой раз - грушу», поскольку в этом случае это не так легко видеть.

311. «Я знаю, он прибыл вчера» - «Я знаю, что 2 х 2 = 4» - «Я знаю, что он испытывает боль» - «Я знаю, что там стоит стол».

312. Знаю ли я каждый раз всегда только нечто разное? Безусловно, - но языковые игры разнообразнее, чем позволяют нам осознать эти предложения.

313. «Мир физических предметов и мир сознания». Что я знаю о них? Чему учат меня мои чувства? К тому же, как это, когда кто-либо видит, слышит, ощущает и т.д. и т.д.? -Но действительно ли я научился этому? Или я обучаюсь, как оно есть, когда я сейчас вижу, слышу и т.д. и уверен, что так оно было и раньше?

314. Что на самом деле представляет собой ‘мир’ сознания? Ведь я же могу сказать: «То, что происходит в моей душе, то, что происходит в ней сейчас, то, что я вижу, слышу...». Разве нельзя это упростить и сказать: «То, что я сейчас вижу». -

315. Вопрос очевиден: Каким образом мы сравниваем физические объекты, каким образом - переживания?

316. Что на самом деле представляет собой ‘мир сознания’? - То, что есть в моем сознании: то, что я сейчас вижу, слышу, ощущаю... -И что же я, например, сейчас вижу? Ответом на это не может быть: «Ну, всё это», сопровождающееся всеохватывающим жестом.

317. Когда тот, кто верит в Бога, осматривается и спрашивает: «Откуда взялось всё, что я вижу?» «Откуда всё это?» - он не просит (каузального) объяснения; и прикол его вопроса в том, что он является выражением такой потребности. Он также выражает установку в отношении всех объяснений. -Но как это отображено в его жизни? Это -такая установка, которая принимает определённые вещи всерьёз, но затем определенный пункт она всё же не принимает всерьез, и объясняет нечто ещё более серьезное. 

Так, кто-то может очень серьёзно сказать, что такой-то умер до того, как смог завершить определённую работу; а в другом смысле это вообще не будет иметь значения. Здесь слова употребляются «в более глубоком смысле».

На самом деле я хочу сказать, что дело здесь не в словах, которые произносятся или которые при этом мыслятся, но в том различии, которое они создают в разных установках на жизнь. Откуда я знаю, что два человека подразумевают одно и то же, когда каждый говорит, что он верит в Бога? И совершенно то же самое может сказать по поводу Троицы. Теология, которая проникнута употреблением определенных слов и фраз и изгоняет другие, ничего не делает яснее (Карл Барт). Она, так сказать, размахивает словами, поскольку хочет нечто сказать и не знает, как это можно выразить. Практика придаёт словам их смысл.


318. Я наблюдаю это пятно. «Сейчас оно вот такое» - и я, скажем, показываю на изображение. Я могу постоянно наблюдать одинаковое, и то, что я вижу, может оставаться одним и тем же или может измениться. То, что я наблюдаю, и то, что я вижу, не относятся к одному виду тождества. Ибо слова ‘это пятно’, например, не позволяют нам распознать вид тождества, который я имею в виду.

319. «Психология описывает феномен дальтонизма, а также феномен нормального зрения». Что такое ‘феномен дальтонизма’? Всё же, реакции дальтоника, которые отличают его от нормального. Но всё же не все реакции дальтоника, например не те, которые отличают его от слепого. - Могу ли я научить слепого тому, что такое зрение, или могу ли я научить этому зрячего? Это не значит ничего. Тогда что же означает: описывать зрение! Но я могу научить людей значению слов «слепой» и «зрячий», и именно зрячий научится им, как и слепой. Тогда знает ли слепой, как это, когда видят? Но знает ли это зрячий? Знают ли они также, как это обладать сознанием?

Но разве не может психолог наблюдать разницу между поведением зрячего и слепого? (Метеоролог - разницу между дождем и засухой?) Можно ведь, например, наблюдать разницу в поведении крыс, вибриссы у которых были удалены, и не изувеченных. И, пожалуй, можно дать название тому, какую роль описывает этот тактильный аппарат. - Жизнь слепого иная, нежели жизнь зрячего.


320. Нормальный, например, может научиться писать диктант. Что с того? Ну один говорит, другой записывает то, что тот говорит. Если он, например, произносит звук а, другой записывает знак «а», и т.д. - Теперь, не должен ли был тот, кто понимает это объяснение, либо уже знать такую игру, только возможно под другим именем, либо научиться ей из описания? Но Карл Великий определенно понимал принцип письма и все же не мог научиться писать. Поэтому можно даже понимать описание техники, которой нельзя научиться. Но есть два случая отсутствия-способности-научиться. В одном мы просто не приобрели определенный навык, в другом нам недостаёт понимания. Можно кому-то объяснить игру: он может понять это объяснение, но не может научиться игре, или же он может быть неспособен понять объяснение игры. Мыслимо также и обратное.

321. «Ты видишь дерево, слепой его не видит». Это то, что я должен был бы сказать зрячему. А что слепому: «Ты не видишь дерево, а мы его видим»? Как это было бы, если бы слепой верил, что он видит, или же я верил бы, что видеть не могу?

322. Является ли феноменом, что я вижу дерево? Он заключается в том, что я правильно опознаю это как дерево, что я не слепой.

323. «Я вижу дерево» как выражение зрительного впечатления, - является ли оно описанием феномена? Какого феномена? Как я могу кому-то это объяснить?

И всё же, разве не является феноменом для другого то, что я имею это зрительное впечатление? Ибо феномен есть нечто такое, что наблюдает он, но не то, что наблюдаю я.

Слова «Я вижу дерево» не являются описанием феномена. (Я не могу, например, сказать: «Я вижу дерево! Как странно!», но наверно: «Я вижу дерево, хотя его здесь нет. Как странно!»)


324. Или должен ли я сказать: «Впечатление не является феноменом; то, что у Л.В. есть такое впечатление, является феноменом»?

325. (Можно представить, что кто-то описывает самому себе впечатление, испытанное во сне, без использования местоимения первого лица.)

326. Наблюдать не то же самое, что видеть или смотреть.

«Взгляни на этот цвет и скажи, что он тебе напоминает». Если цвет изменяется, ты больше не смотришь на тот, который я имел в виду.

Наблюдают, чтобы увидеть то, что не видят, если не наблюдают.


327. Говорят, например: «Смотри на этот цвет некоторое время». Но этого не делают, чтобы увидеть больше, чем видят при первом беглом взгляде.

328. Может ли в «психологии» содержаться предложение: «Существуют люди, которые видят»'!

Было бы оно ложным? - Но кому здесь что-то сообщается? (И я не имею в виду просто: То, что сообщается, уже давно известно.)


329. Известно ли мне, что я вижу?

330. Хотелось бы сказать: Если бы не было таких людей, то также не было бы понятия зрения. - Но разве марсиане не могут сказать нечто подобное? Как-то случилось так, что первые из нас, которых они могли узнать, были слепыми.

331. И как может быть бессмысленным сказать: «Существуют люди, которые видят», если не бессмысленно говорить, что существуют люди, которые слепы?

Но смысл предложения «Существуют люди, которые видят», т.е. его возможное употребление, в любом случае не является сразу ясным.


332. Разве зрение не могло бы быть исключением^ Но ни слепой, ни зрячий не могли бы описать его, кроме как способность делать это и то. Например, также играть в определенные языковые игры; но здесь нужно озаботиться тем, как мы описываем эти языковые игры.

333. Если говорят: «Существуют люди, которые видят», то следует вопрос: «И что значит ‘видят’?» И как следует на него отвечать? Тем, что научить спрашивающего, как употребляется слово «видеть»?

334. Как насчет такого объяснения: «Существуют люди, который ведут себя, как ты и я, и не так как вон там тот, слепой»?

335. «С открытыми глазами ты можешь перейти улицу, не будучи задавленным и т.д.» Логика сообщения.

336. Тем, что предложение в форме сообщения имеет употребление, еще ничего не говорится о способе его употребления.

337. Может ли психолог сообщить мне, что такое зрение? Что называют ‘сообщить, что такое зрение»? Психолог не учит меня употреблению слова «зрение».


338. Если психолог сообщает нам: «Существуют люди, которые видят», - мы можем спросить его: «И что ты называешь ‘люди, которые видят’?» Ответом на это было бы вроде: «Людей, которые при таких-то и таких-то обстоятельствах реагируют так-то и так-то и ведут себя так-то и так-то». «Зрение» было бы для психолога термином, который он нам объяснил. Зрение тогда есть нечто такое, что он наблюдал у людей.

339. Мы научаемся выражениям «я вижу...», «он видит...» и т.д. ещё до того, как научаемся различать между зрением и слепотой.

340. «Существуют люди, которые могут говорить», «Я могу высказать предложение», «Я могу произнести слово ‘предложение’», «Как ты видишь, я проснулся», «Я нахожусь здесь».

341. Ведь на то, при каких обстоятельствах определенное предложением может быть сообщением, есть указание. Как я должен назвать такое указание?

342. Можно ли сказать, что я наблюдал, как я и другие могли ходить с открытыми глазами, не врезаясь, а с закрытыми глазами не могли?

343. Когда кому-то сообщаю, что я не слепой, является ли это наблюдением? В любом случае, я могу убедить его в этом своим поведением.

344. Слепой может легко выяснить, слепой я тоже; например, тем, что он делает определенное движение рукой и спрашивает меня, что он сделал.

345. Разве мы не можем представить себе племя слепых? Разве при особых условиях оно не могло бы быть жизнеспособным? И разве зрячие не могли бы быть исключением?

346. Предположим, слепой сказал мне: «Ты можешь ходить без того, чтобы не врезаться, а я не могу». - Содержит ли сообщение первая часть предложения?

347. Ну и он не сказал мне ничего нового.

348. По-видимому, есть предложения, которые имеют характер экспериментальных предложений, но истинность которых для меня бесспорна. То есть если я принимаю, что они ложные, то я должен не доверять всем своим суждениям.

349. В любом случае, есть ошибки, с которыми я мирюсь как с привычными, и такие, которые имеют другой характер и которые должны быть изолированы от других моих суждений как временная путаница.

350. Если ввести в это исследование понятие знания, оно никак не пригодиться; ибо знание не является психологическим состоянием, посредством особенностей которого теперь объясняется всё, что можно. Особая логика понятия ‘знание’, напротив, не является логикой психологического состояния.

В. А. Суровцев, К. А. Родин

1

В рукописи стоит ‘опустошить’ [leert]. - Прим. ред.

2

В рукописи перечёркнуто. - Прим. ред.

3

В рукописи здесь имеется стрелка, указывающая на «Нечто белое...». - Прим. ред.

4

В скобках здесь приведён другой вариант. - Прим. ред.

ЛОГИКА ЦВЕТОВЫХ ПОНЯТИЙ В «ЗАМЕТКАХ О ЦВЕТЕ» Л. ВИТГЕНШЕЙНА

Анализ использования цветовых понятий в связи с различными аспектами восприятия цвета и реальной языковой практики в рамках различных языковых игр занимает Л. Витгенштейна практически во всех работах. Отдельные замечания о цвете на уровне отступлений или иллюстраций включены в «Голубую и коричневую книги», в «Философских исследованиях» в контексте возможности индивидуального внутреннего опыта разбирается ‘видение красного’ и т.д. Однако самые интересные заметки Витгенштейна о цвете относятся к проблеме восприятия цвета и ‘логике цветовых понятий’ в «Заметках о цвете» (ЗоЦ). Эти заметки трудны для понимания ввиду известного стиля автора и не приведены к некоторому итоговому варианту. Судя по скомпонованному и опубликованному Г. Энском тексту, которая, как она пишет в предисловии редактора, стремилась как можно меньше вторгаться в оригинальный текст, Витгенштейн пытался их редактировать. Во всяком случае, в изданных заметках приведены две частично повторяющие, друг друга версии, ни одна из которых не является окончательной.

«Заметкам о цвете» в аналитических работах витгенштейноведов уделяется немного внимания. И это выглядит странным уже хотя бы потому, что они представляют собой его последние записи и они были одним из первых текстов, опубликованных после его смерти. Представляется, что в них выражена развитая форма предлагаемого им способа философского анализа. Тем более что этот анализ применяется к классической философской проблеме восприятия.

В традиционной европейской философии, начиная с английского эмпиризма, исследование цветовосприятия в основном связано с проблемой разведения первичных и вторичных качеств. При этом в рамках решений данной проблемы условно можно выделить два основных направления исследований. Во-первых, это - исследование физической природы света и влияние этой природы на особенности цветового восприятия. Классическим здесь можно считать трактат И. Ньютона «Оптика». Во-вторых, исследование особенностей зрительного восприятия и переживания цвета вне зависимости от его природы, но основанное исключительно на анализе впечатлений воспринимающего. Образцом такого исследования может служить учение о цвете И. Гёте. Соотношения подобного рода физики цвета и психологии цвета формируют основу философских исследований цвета, в частности в аспекте соотношения первичных и вторичных качеств. Однако в «Заметках о цвете» мы не найдём ни физики, ни психологии цвета. Развиваемый в них подход скорее следует противопоставить и тому, и другому. Более того, нигде у Витгенштейна мы не найдём и проблемы соотношения первичных и вторичных качеств, что резко контрастирует с традицией.

В силу фрагментарности «Заметок о цвете» и в отсутствие обращения к традиции весьма сложно реконструировать общий замысел Витгенштейна. В тексте нет ни общей формулировки проблемы, ни развёрнутой демонстрации. По сути, в этих заметках, как и в других текстах, последовательное изложение предмета претит сознательному стремлению посредством множества неожиданных отступлений и не сводимых в единство замечаний показать мнимый характер философских проблем. Единственное, что можно утверждать совершенно точно, так это то, что текст Витгенштейна представляет собой крайне оригинальный подход к проблеме цветовосприя-тия, развиваемый в рамках его теории языковых игр. Цель, которую он пытается достичь, касается ясности способа, которым мы действительно используем язык цвета. Он убеждён, что ясности в этомвопросе нельзя достичь с помощью научных теорий цвета и что загадка более глубока. Витгенштейн, основываясь на своем представлении о характере философских проблем, предлагает новый подход к анализу логики цветовых понятий. Трудно, однако, в силу стиля Витгенштейна в общем виде сформулировать, в чём заключается этот подход.

Отметим, что общий подход Витгенштейна основан прежде всего на том, что характер знания о цветах, содержащегося в некоторых наших утверждениях, неочевиден. Так, некоторые истинные утверждения про цвета (например, что белый - это самый светлый цвет) напоминают истины a priori. Возникает соблазн сконструировать феноменологическую (согласно со зрительной природой цветовых понятий) теорию цвета (подобную теорию разрабатывал, например, И. В. Гёте, единственный мыслитель, к которому Витгенштейн явно обращается в заметках). Витгенштейн признает существование определённым образом структурированных феноменов зрительного восприятия цвета. Но отказывает подобным структурам в теоретическом статусе. Данные структуры отображаются логикой цветовых понятий, где под цветовыми понятиями подразумевается особый вид понятий зрительного восприятия, но унифицированность и общность такой логики имеет место только в ограниченном контексте. Реальная практика употребления цветовых понятий (в рамках разнообразных языковых игр) не поддается единообразному обобщению.

Первый раздел «Заметок о цвете» открывается описанием решающего для дальнейшего текста различия между двумя языковыми играми: «Языковая игра: Доложи о том, является ли некое определённое тело более или менее светлым в сравнении с другим. - А теперь еще одна подходящая: Выскажись об отношении между яркостью определенных оттенков цвета. (Сравни со следующим: Определи отношение между длинами двух стержней и отношение между двумя числами.) - Форма предложений в обеих языковых играх одинакова: “X светлее, чем Y”. Но в первой игре отношение - внешнее, а предложение соотносится со временем, во второй же отношение - внутреннее, а предложение - вневременное» (ЗоЦ I, 1). В обеих языковых играх сообщается нечто об относительной светлости цвета. Отметим, что речь идёт не о яркости, здесь подразумевается именно светлость - одна из субъективных характеристик цвета. Белый цвет обычно характеризуют как самый светлый из цветов, а не как самый яркий. Временной характер первой языковой игры указывает на эмпирический статус утверждений о светлости цвета некоторого тела. Сейчас - например, при определенном освещении - предмет видится нам светлым. А спустя какое-то время покажется, возможно, чуть более темным. Аналогично с длиной двух деревянных палочек, в какой-то момент можно ошибочно решить, что, например, первая палочка длиннее. Во втором случае имеет смысл говорить об объективном установлении отношения между длинами. Однако аналогия касается только необходимости на опыте сравнить одно с другим. Вторая языковая игра не зависит от опыта и не связана со временем. Белый цвет всегда остается самым светлым цветом. 3 всегда меньше 5. Так взаимно определены числа. Так взаимно определены цвета. Понятие о белом, например, подразумевает, что белый - это самый светлый цвет.

Здесь Витгенштейн вводит ключевое различие между внутренними и внешними отношениями. Внутреннее отношение - это отношение, которое не может не поддерживаться, и потому оно не связано со временем. Например, прозрачная вода никогда не может быть белого цвета (ЗоЦ I, 17-29]. Поэтому отношение между ‘прозрачностью’ и ‘белым цветом’ является внутренним. Но при всём различии между такими языковыми играми есть и определенное сродство. Ведь предложения часто употребляются на границе между логикой и эмпирикой (ЗоЦ III, 19).

Обратимся к примерам. В первом приближении вневременная языковая игра представляется безальтернативной в сравнении с реальной практикой употребления разных цветов. Пусть поставлена задача: на опыте, смешивая краски, получить определенный цвет. Не любая подобная задача будет осмысленной. При требовании получить красновато-зелёный (не коричневый) или синевато-желтый (не зелёный) цвет возникнет определенного рода ‘логическая’ невозможность. Нет отдельного красновато-зелёного цвета. Такая невозможность говорит нечто о логике цветовых понятий.

Первичными цветами являются красный, желтый и синий (с их помощью путем смешивания можно получить остальные цвета). Витгенштейн относит к первичным цветам и зелёный (ЗоЦ III, 26). Оранжевый и фиолетовый -дополнительные (их можно назвать средними). Оранжевый может быть более желтоватым или красноватым, как и смесь красного и синего - более красноватой или синеватой. В общем случае смешивание красного и синего дает фиолетовый (преимущественно синий + красный), но могут получаться и другие промежуточные цвета: пурпурный (преимущественно красный + синий), лиловый (розовый + синий), сиреневый (розовый + голубой), сиреневый можно вообще назвать красно-бело-синим (ЗоЦ I, 72). Но в сравнении с оранжевым или фиолетовым видеть зелёный как сочетание синего и желтого невозможно. Витгенштейн подчеркивает логическую важность следующего: при назывании зеленого цвета средним цветом между синим и желтым должно быть возможным определить ‘отчасти синевато-жёлтый’ (ЗоЦ III, 27). Такое выражение для нас не имеет смысла. И также вместо ‘оранжевый’ можно было бы использовать ‘красновато-желтый’ (подразумевая отдельный оттенок оранжевого с большим содержанием желтого), но, опять же, говорить про отдельный желтоватосиний цвет (в сравнении с ‘обычным’ зелёным тут было бы больше синего цвета) смысла нет. Еще пример. Оранжевый и фиолетовый можно условно назвать переходными цветами, а, скажем, коричневый - непереходным. Представим человека, который выделяет отдельно красновато-зеленый цвет. Такой человек предположительно способен предъявить непрерывную последовательность от красного цвета к зеленому, и там, где мы всегда видим один коричневый, он должен видеть постепенный переход от коричневого к некоторому отдельному красновато-зеленому цвету (ЗоЦ\, 11; III, 163).

Способность к такому видению нам трудно представить. Однако мысленный эксперимент показывает, что наши цветовые понятий не абсолютны. Витгенштейн к тому же допускает до некоторой степени различные цветовые понятия у разных групп людей (ЗоЦ III, 32). В этом отношении можно выделить следующие группы примеров: 1. Нарушение в восприятии цветов и неправильное употребление цветовых понятий; 2. Наличие странных, но допустимых исключений в нашей системе цветовых понятий, не обусловленных нарушением зрительного восприятия; 3. Несводимость разнообразных языковых игр к единой системе цветов.

Остановимся на каждой группе примеров подробнее.


1. При дальтонизме «наблюдаются» нарушения восприятия красного и зеленого или синего и желтого участков спектра. Очень редко встречается ахроматопсия - полная слепота к цвету, которая также бывает разной, например цвета будут для человека с полной слепотой к цвету представляться оттенками серого и различаться только по светлости. При дальтонизме противопоставление красного и зелёного или синего и желтого цветов может не иметь смысла. И требование получить отдельный красновато-зелёный (не коричневый) цвет при дальтонизме может оказаться непонятным и восприниматься как абсурдное. Но и при нарушении восприятия дальтоник способен поддерживать языковые игры по описанию цветов и оттенков. Можно ведь прожить жизнь и не заметить собственного дальтонизма (ЗоЦ III, 31).

Цветовые понятия в рамках языковых игр обладают определенной (но не абсолютной) жёсткостью. Дальтоник не может сконструировать полностью независимую индивидуальную языковую игру с собственными цветовыми понятиями. Дальтоник просто употребляет наши понятия цвета неправильно. И дальтоника нельзя научить правильному словоупотреблению. Как нельзя слепому объяснить видение чего-то как красного (ЗоЦ I, 81). Никакое ‘внешнее’ описание феномена не устранит незнания слепого. Так, и я могу наблюдать и изучать дальтонизм, но не видеть глазами дальтоника (ЗоЦ I, 82). Переходу от нормального зрения к дальтонизму или к полной слепоте сопутствует частичное или полное выпадение (вплоть до полного непонимания) из соответствующих повседневных языковых игр.

Остается открытым вопрос: насколько человек с нормальным восприятием цветов может иметь отличные от наших цветовые понятия. И это всё тот же вопрос о жесткости цветовых понятий, вопрос о границах релятивизации цветовых понятий относительно языковых игр.


2. Человек научается использовать выражение ‘...оватый’. Его просят показать, скажем, красновато-желтый. Он научается распознавать цвета с большим или меньшим содержанием красного. Но если попросить затем указать на красноватозеленый, человек растеряется и не сможет понять просьбу (ЗоЦ III, 30). Такое продолжение последовательности цветов красных оттенков едва ли возможно (ЗоЦ III, 38). Человек может указать на оливковый цвет. И мы способны понять такое указание. Но, скорее всего, мы в таком случае скажем: оливковый цвет можно назвать красновато-зелёным, однако не в том же смысле, что и розовый цвет называют иногда красноватобелым. Определенная осмысленность в назывании оливкового цвета красновато-зелёным указывает на следующее: невозможность представить отдельный красновато-зеленый цвет принадлежит принятой ‘геометрии’ или ‘математике’ цвета и отражает логику наших цветовых понятий. Логика цветовых понятий изначально связана с соответствующими ‘эмпирическими’ языковыми играми и только потом становится относительно независимой, отдельной языковой игрой по правилам строгой системы цветов. Поэтому можно воспроизводить языковую игру как игру с одними лишь понятиями, например, как в случае с обозначением отношения между светлостью отдельных цветов или оттенков. Поэтому можно представить или предположить существование осмысленных, но ‘нерелевантных’ языковых игр.

Витгенштейн показывает, насколько не обязательны и не тождественны цветовые понятия в рамках разнообразных языковых игр. Художник может не иметь вовсе никакого представления о чистых цветах (ЗоЦ III, 28). Пусть некоторые не могут понять оранжевый как красновато-жёлтый. Выражение ‘красновато-жёлтый’ имеет для них смысл только в порядке указания на определенное место при переходе от красного к жёлтому. Здесь и ‘красновато-зелёный’ не будет проблемой. Однако они не научатся смешивать цвета и использовать понятие ‘красноватый’ (ЗоЦ III, 129). Витгенштейн говорит: «Верно ли сказать, что в наших понятиях отражается наша жизнь? Они находятся в её центре» {ЗоЦ III, 302).

Понятия одновременно и определяют порядок соответствующих языковых игр (чаще всего связанный с опытом восприятия цвета во времени) и выносятся за пределы эмпирического описания. Насыщенный или ‘чистый’ цвет X всегда по определению светлее насыщенного цвета Y, именно так и формируется ‘логическое’ понятие ‘насыщенности’ цвета {ЗоЦ III, 13). Белый самый светлый цвет. Но в рамках некоторой языковой игры белый может не быть самым светлым. Белые страницы книги расположены на картине в тени какого-то предмета, тогда белый - не самый светлый цвет {ЗоЦ III, 57). Снова требуется различать между языковыми играми. Цветовые понятия употребляются на границе между ‘логикой’ и опытом. Но определяются они внутри условно независимой от опыта системы цветов. Невозможно, например, знать чистый красный цвет сам по себе, как невозможно точно по памяти воспроизвести цвет какого-то предмета. Но на цветовом круге имеется соответствующая точка, которую нетрудно найти {ЗоЦ III, 7). Игра в поиск «внутренних отношений» цветовых понятий - это просто другая языковая игра, и в сравнении с соответствующими повседневными языковыми играми она необязательно предполагает обращение к цветовому кругу или к непрозрачным образцам цвета.


3. Цвет золота отличается от желтого цвета. «’Золотой цвет’ - это свойство поверхности, которая блестит или сверкает» {ЗоЦ I, 33). Некоторые цвета мы не называем блестящими или теплыми. Не бывает теплого серого цвета. Не бывает и серого или черного блеска {ЗоЦ III, 22). Блестящий серый мы назовем скорее серо-серебристым или даже серебряным. Блестящий блик серого металлического ведра скорее всего мы назовем белым. Но - хотя не существует черного блеска - бывает блестящий черный {ЗоЦ III, 152). Любой блеск - это свойство некоторой светящейся окрашенной поверхности. Блеск, в отличие от теплоты, не является непосредственной характеристикой цвета в нашей системе цветов.

Слова, обозначающие цвета или характеристики цветов, взаимосвязаны через употребление, но возможны и разные отклонения {ЗоЦ III, 75). ‘Отклонения’ не обязательно отражают нарушения восприятия (цветовые понятия Витгенштейн рассматривает как понятия зрительного восприятия) или существование странной и неудобной языковой игры (когда, например, красновато-зеленым цветом называется оливковый). Восприятие художником цвета может отличаться от нашего. Есть разные художественные приёмы. Так, имеется своеобразный прием для изображения яркого блика посредством цвета (ЗоЦ III, 77). Так, Рембрандт рисует золотой шлем желтой краской. Наиболее светлая часть шлема выглядит светящейся золотой. Едва ли кто назовет шлем желтым. Нелепо говорить, будто художник имеет собственные цветовые понятия. Просто художник не обязательно должен сообразовываться с ‘логикой’ цвета. Логика цвета не является всецело унифицированной.

Не существует единого перечня внутренних отношений между прозрачностью и непрозрачностью, яркостью и светлостью цветов и т. д. Именно эту пеструю картину цветов и цветовых понятий легко ошибочно принять за определенную техническую трудность на пути создания общей теории или феноменологии цвета. Как утверждает Витгенштейн: «Обдумываемые нами затруднения относительно сущности... содержатся уже в том, что у нас есть не одно понятие о совпадении цветов, но несколько родственных друг другу» (ЗоЦ III, 251). Подразумевается следующее: пусть имеется предмет золотого цвета, мы тогда можем подобрать соответствующий цветовой образец. На картине предмет золотого цвета возможно изобразить желтым, цвет изображенного предмета будет опознан как тот же самый золотой цвет. Это очевидный пример разных понятий тождественности цвета. Среди множества способов передачи того же самого цвета нет единственно правильного, как, в принципе, нет общего критерия тождественности цветов. Жёсткость цветовых понятий, о существовании которых можно осмысленно говорить (так, например, понятия чистого цвета), для Витгенштейна не существует (ЗоЦ III, 73), это - жесткость относительно некоторой языковой игры. Как, например, белый с необходимостью является самым светлым цветом только при рассмотрении плоских непрозрачных цветовых образцов.

В каждой приведенной группе примеров есть отдельные важные наблюдения и выводы. Но всегда сохраняется рамочная роль различия языковых игр понятийной (логика цвета) вневременной языковой игры и другой языковой игры, которая фактически связана с восприятием и опытом. При чтении «Заметок о цвете» во многих случаях приходится угадывать «проблему» соответствующего параграфа. Вот неполный список таких проблем: 1. Разные особенности восприятия цвета разными людьми; 2. Зависимость/нез-висимость языковых игр от особенностей цветового восприятия; 3. Внутренние и внешние отношения (логические отношения между понятиями и суждениями о цветах предметов на опыте); 4. Опознание цвета как тождественного; 5. Связь между логикой цвета и повседневными языковыми играми. Витгенштейн заново решает задачу обнаружения в наших повседневных языковых играх, которые изначально содержат цветовые понятия зрительного восприятия, ‘общую’ логику цветовых понятий и показывает, что такой общей логики нет. Языковые игры богаче известных отношений между цветами внутри цветового круга, нашей условно единой цветовой системы.

Стоит отдельно сказать несколько слов о ‘проблеме’ значения цветовых понятий. «Практика придаёт словам их смысл» (ЗоЦ III, 317). Под практикой подразумевается употребление понятий в рамках определенной языковой игры при соответствующем фактическом обращении к нормам (к нашей системе цветов) или, например, при описании живописи. Сюда же относится практика обучения. Наша способность объяс-нить/передать значение слов ‘красный’ или ‘синий’ и т. д. исчерпывается указанием на предметы, имеющие соответствующий цвет {ЗоЦ I, 68; III, 102). Так и понимание значения слова или предложения исчерпывается способностью адекватно употребить слово или предложение в контексте языковой игры. Неспособность участвовать в определенной языковой игре есть единственный критерий незнания значения соответствующих понятий {ЗоЦ III, 115). Способность участвовать в языковых играх подразумевает также отсутствие нарушений зрительного восприятия и принадлежность к нашей форме жизни. Поэтому для передачи значения слова недостаточно описания правил словоупотребления. Ведь научить нашему словоупотреблению дальтоника отчасти возможно. Но одна только языковая игра без подкрепления соответствующим видением цветов приведет рано или поздно к ошибке просто потому, что невозможно ‘внешним’ образом изложить и запомнить множество правил и внутренних отношений. Но всё равно единственным критерием значения (и знания значения) является правильное употребление понятий. И дальтоник просто не научится правильному словоупотреблению.

Мы описываем только ситуации неправильного употребления понятий. Зрительное восприятие при дальтонизме как таковое мы не описываем (ЗоЦ III, 165). Можно, конечно, предложить описание некоторой странной практики словоупотребления, но научить такой практике, как и научить неправильному зрению, нельзя. И хотя значение наших предложений о цвете и значение наших цветовых понятий может отображать нормы или опыт, сами нормы формируются только на основании опыта зрительного восприятия. Возьмем пример Витгенштейна. Пусть люди привыкли видеть только зеленые квадраты и красные круги. Тогда они с недоверием воспримут зелёный круг и, вероятно, даже не смогут сказать, что круг действительно зелёный. Или такие люди будут использовать отдельные понятия для красного квадрата и красного круга, поскольку они не воспринимают цвет отдельно от формы (ЗоЦ III, 155). Мы легко могли бы описать их ‘странное’ употребление цветовых понятий, но не могли бы научиться значению соответствующих слов. Так и возможность научиться недоступной другим людям языковой игре указывает на определенный дальтонизм (ЗоЦ III, 112). Отсюда вытекает тезис Витгенштейна: Описание зрительных феноменов, как и описание отклоняющихся языковых практик в употреблении цветовых понятий, само по себе не научает значению соответствующих понятий. В этом смысле наша возможная теория цвета не содержала бы для людей, если они, положим, не воспринимают цвета отдельно от формы, никакого знания. Пусть психология описывает феномен зрения. Однако остаётся неясным, какое незнание такое описание способно устранить (ЗоД1П, 168). Способность научиться значению цветовых понятий и одновременно способность воспринять систему цветов зависит от общей нам формы жизни и от общности наших языковых игр.

Подчеркивая важность форм жизни и общности языковых игр для понимания цветовых понятий, Витгенштейн часто помещает их в социокультурный контекст, пусть он и представляет собой гипотетические, вымышленные ситуации. Например, представители неизвестного племени могут отождествлять или представлять сходными вещи, которые выглядят для нас красными, с вещами, которые выглядят для нас зелёными. Они могут использовать при этом один термин, поскольку различие между зеленым и красным в силу социальных и культурных особенностей не имеет для них никакого значения. Представители племени принципиально способны выучить понятия красного и зеленого, т. е. в принципе они могут различить эти цвета в восприятии, но отсутствие потребности в такой практике характеризует определённую форму жизни и заставляет включаться в особую языковую игру, отличную от тех, в которых практика различия красного и зелёного имеет важное значение. Подобного рода примеров у Витгенштейна много. Они как раз и демонстрируют то, что употребление цветовых понятий связано не столько с особенностями зрительного восприятия, сколько с логикой употребления цветовых понятий в рамках определённой языковой игры.

Хотя на логику цветовых понятий иногда могут оказывать влияние и особенности цветового восприятия. Представим, например, способность к абсолютному зрению. Люди с абсолютным зрением способны различать не различимые нами оттенки цвета. Тогда их система обозначений будет отличаться от нашей. Соответственно наша система цвета не будет приниматься ими за стандарт. Такие люди могут обозначать многочисленные оттенки разных цветов посредством чисел. Нам затруднительно было бы точно представить опыт их цветового восприятия. Или возьмём культуру с другими первичными цветами, через которые определяются все остальные цвета. Мы говорим, что пурпурный - это синевато-красный. Но если бы вместо красного, синего, желтого в качестве первичных эти люди использовали пурпурный, оранжевый, сине-зеленый и желто-зелёный, тогда красный можно было бы определить как пурпурно-оранжевый. В этом случае мы до известной степени получаем совершенно другой способ организации пространства цвета (ЗоЦ III, 86). Язык может вообще обходиться без особых, отдельных цветовых понятий. Например, цвет предметов может непрерывно меняться и тогда понятия об отдельных цветах вообще не имеют смысла. Или цвета могут быть неразрывно связаны с формой вещей, тогда были бы понятия о единых формо-цветах, но не было бы отдельных понятий о цветах (ЗоЦ III, 130).

В «Заметках о цвете» Витгенштейн, указывая на социальный контекст функционирования языковых игр, в которых используются цветовые понятия, по сути стремится обосновать невозможность полной универсализации системы цветов. Логика цвета, естественным образом связанная с природой и с физиологией зрительного восприятия, не может быть абсолютно неизменной в том числе из-за социокультурных, антропологических и психологических различий. Вариативность встроена в язык цвета уже в силу разнообразия языковых игр в рамках отдельных языков и систем цвета. Абсолютная логика цветовых понятий невозможна из-за многообразия несводимых друг к другу языковых практик.

Аннотированный список книг издательства «Канон4-» РООИ «Реабилитация» вы можете найти на сайте http://www.kanonplus.ru

Заказать книги можно, отправив заявку по электронному адресу: kanonplus@mail.ru

Научное издание

ВИТГЕНШТЕЙН Людвиг

ЗАМЕТКИ О ЦВЕТЕ

Перевод с немецкого В. А. Суровцева и К. А. Родина, под общей редакцией В. А. Суровцева

Директор издательства Божко Ю.В. Ответственный за выпуск Божко Ю.В. Художник Клюйков М.Б.

Корректор Жарская С.В.

Компьютерная верстка Соколова П.Л.

Подписано в печать 01.09.2021. Формат 84х 108 */32.

Гарнитура Palatino Linotype. Бумага офсетная. Усл. печ. л. 5,0. Уч.-изд. л. 3,63. Тираж 1000 экз. Заказ 2501.

Издательство «Канон4-» РООИ «Реабилитация»

111672, Москва, ул. Городецкая, д. 8, корп. 3, кв. 28. Телефакс 8 (495) 702-04-57.

E-mail: kanonplus@mail.ru; Сайт: http://www.kanonplus.ru

Отпечатано с предоставленных готовых файлов в полиграфическом центре ФГУП Издательство «Известия» 127254, г. Москва, ул. Добролюбова, д. 6

Тел.: +7 (495) 694-71-00. Сайт: http://izv-udprf.ru